«Война»

Надежда Кожушаная. «Война» («Нам не дано предугадать...») киносценарий Из книги «Надежда Кожушаная. Прорва и другие киносценарии» [киносценарии и эссе]. СПб.: Сеанс, Амфора. 2007 В то воскресенье осенью 1941-го женщин с ее завода отправили на уборку моркови, всех, кто мог работать: от пятнадцати до семидесяти. Таня — ей было шестнадцать — работала как заведенная. Ей сказано было работать, ни о чем другом она больше не думала. Поэтому солдат на дороге не заметила бы, не позови ее женщина, которая больше всех любила, когда Таня «представляла»: — Тань, смотри, кто идет! Взвод сам собой встал, смешался. Солдаты уже перекликались с женщинами, некоторые из них пошли на поле. Лейтенант молоденький, чтобы не терять своего командирского достоинства, объявил перекур. — Тань, скажи «морковки!» — нашептывала женщина. — Эй, морковки! — крикнула Таня. — Вот дура! — закатилась женщина. — Завелись, — бросила старуха. — Пигалица! — крикнул на Таню лейтенант. — Ладно, помалкивай, обмылок! — Ладно, сам помалкивай! — Взвод!.. — скомандовал лейтенант. — Тань, уходит! — заволновалась женщина. — А он баб боится! — крикнула Таня. Солдаты смеялись, глядя на лейтенанта. — Ты сама не испугайся. — Лейтенант смотрел в упор. — А ты зайди, посмотрим! — кричала Таня. — Адрес сказать? — Сейчас докричишься! — пригрозил лейтенант. Взвод зашагал. — Маклина, восемь, квартира двадцать девять! Только не забойся! Солдаты подмигивали Тане, и только самый маленький без улыбки смотрел на нее. Она орала во все горло, как орут с усталости: — Зайди-зайди, я тебя напугаю! — Давайте, забирайте ее с собой! — кричали женщины. — Ведь вот ничего не боится, — косилась на Таню одна с густыми бровями. — Ладно-ладно, не суетись! — крикнул лейтенант на прощанье. — А то не зайду! — Не ладно, не ладно! — орала Таня. — Хватит орать! — одернула ее старуха. — А чё такого? — Таня пожала плечами. — Сами смеются... — Ой, я с ней умру, — хохотала женщина, которая подначила. От смеха сразу потекли по лицу слезы — и она уже ткнулась себе в колени и заплакала по-настоящему. Таня открыла дверь и растерялась: лейтенант пришел. — Спишь? — Мне в первую, — сказала она. — Проходите. Там не убрано, а так никого нет. — И покраснела. — Ладно, спи. — Он нагнулся к кошке, которая во все горло орала на лестнице. — Она блохастая! — сказала Таня, просыпаясь окончательно. Лейтенант дернулся, кошку не тронул, ушел. — Я через часик зайду. Спи! Она постояла у двери, услышала, как хлопнула входная дверь. Пошла на кухню, вытащила из ящика сэкономленный сахар... Через десять минут была уже на рынке, меняла сахар на кусок хозяйственного мыла... Дома аккуратно вымыла руки и голову в тазу, припрятала обмылок, посидела без дела. Смотрела на огонь в печке, не двигалась. Лейтенант пришел опять, как обещал. — Дверь открыта, не боишься? — Я иногда не слышу, как стучат. — Она повела его в комнату, была серьезна, торжественна. — Положи куда-нибудь. — Он дал ей консервы, хлеб, яблоко. Она взяла, спрятала в тумбочке. — Поешь, — сказал лейтенант. Она откусила от яблока. Он смотрел на улицу поверх занавески. Потом на нее. — Не смейся, — сказала она. — Я не смеюсь, — ответил он. Он спал. Она сидела за столом, боком смотрелась в зеркало, искала, что изменилось в ее лице, раскладывала карты: — Тридцать шесть картей четырех мастей, скажите всю правду, что ожидает червонную даму... — И опять смотрелась в зеркало, но так и не нашла, что изменилось. Забыла про карты, улыбалась, заново шептала про тридцать шесть картей и серьезно смотрелась в зеркало. Он проснулся и сел резко, так что она испугалась. — Сплю?! — Посмотрел на будильник. На будильнике было почти три. — Прости. — Взял ее за руку, усадил рядом, обнял. — Тебе пора? Я провожу. — Нет! — Она испугалась. — Мне в первую, я же говорила! — Хорошо выглядишь. — Он увидел по правилам накрытый стол: хлеб, консервы, салфетка. Сел есть, объяснил: — Проголодался. Она смотрела, как он ест, радовалась. — А ты что про меня утром подумал? — Про тебя?.. Стоит, орет... — Он вспомнил, крутнул головой. — Маленькая, а нахальная!.. — Руки в земле! — подсказала она. Она была счастлива, как ребенок, когда ему рассказывают, каким он был в младенчестве. Ей хотелось говорить и радоваться вместе. — И главное, я даже не думала, что меня на морковку пошлют! Я по полторы нормы в смену вырабатываю и пять недель в ночь выходила — запросто могли бы не послать! Или вы по другой дороге пошли!.. Он поел, отодвинулся дальше. — У меня знаешь какая квартира! — сказала она. — Потом увидишь. Только там не убрано. Или хочешь — спи. Он молчал, смотрел, теперь уже без улыбки. — Что? — спросила она. — Вспоминаю: спирт брал?.. Нет, не брал... Ну что? На работу не опоздаешь? Будильник есть? Она махнула рукой: — Я все равно не усну! — Давай поставь. Мало ли. Она завела будильник, он посмотрел: на пять часов, спросил: — А он звонит? Она рассмеялась радостно, искренно: — А как еще! За мной начальники заходят?! У нас один раз опоздай, я бы здесь не сидела. У меня и радио нет. Он опять долго смотрел на нее, встал: — Ну что: на руках тебя поносить? — Подхватил, посадил на плечо, понес в коридор, нарочно кряхтя. Она смеялась от неожиданного счастья. — Ты!.. Худая, а тяжелая!.. Ухо отпусти! Он скакал по гостиной: — Где работаешь-то? — На за-а-во-де!.. — Она смеялась, старалась удержаться. — Военном!.. — Помощница! Я воюю — она пули льет!.. Завтра не уснешь, помощница? — А! — Она махнула рукой. — Я, когда работаю, вообще как машина! Могу не есть даже!.. Теперь налево! — Будильник не услышим. — Он остановился. — Я все равно не лягу! — Принеси. — Он опустил ее на пол. — Давай, давай быстро! Она помчалась в свою комнату, вернулась, поставила будильник на пол в коридоре и с размаху бросилась к лейтенанту. — Расшибешься! — Он засмеялся. Отодвинулся. Будильник гулко тикал в коридоре. — А здесь мое самое любимое зеркало, венецианское. Знаешь, как зеркала проверять? Свечку подносишь — если один раз отражается, значит, простое зеркало. А если много раз — значит, венецианское. Очень красивая вещь. Они стояли в пустой комнате, смотрели на светлое пятно на обоях, где когда-то висело венецианское зеркало. Ей хотелось, чтобы у нее все было хорошо, чтобы он не волновался за нее: — А я сразу привыкла одна. Я вообще могу: когда страшно—я сразу не думаю, и все. — А если разбомбит? — А! — Она махнула рукой. — Что сейчас думать: разбомбит? А!.. — Молодец, — сказал он. — Ладно, дальше пошли. Пошли, пошли, время тикает, вперед! — Он повел ее дальше. Они сидели в дальней комнате на развалившемся диване. — Они у нас в деревне каждый год отдыхали, я ей все время на заказ шила. А родители умерли — взяла и к ним приехала сюда. Они сразу приняли. Ну, не шить, в домработницы... У меня родители в один день угорели, я говорила?.. А расскажи про тебя. — А я вчера с девушкой познакомился. Она мне письма писать будет. — А я сроду ни одного письма не написала. — Тогда я ее, наверное, с собой заберу. Мне без нее — смэрть!.. — Он замотал ее в одеяло, обнял. Она вырвалась, выскочила из одеяла, закрыла дверь в коридор: — А то тикает!.. Они смеялись до упаду в комнате, которая раньше была столовой. Они вымыли и накормили кошку. Кошка вылизывалась, мокрая, тощая. Они опять были в ее комнате, доедали его гостинцы. — Отработаешь сегодня — выспись как следует. Вообще отдыхай побольше. — Он был спокоен, прощался легко, благодарно.— Тебе главное — войну переждать. А потом у тебя хорошая жизнь будет, вот увидишь... Плохо, что не поспала... Черт, точно Еремин спирт вытащил! Я помню, что брал. Это он так говорит: смэрть. Это он утром сказал: иди, пока зовут. Про тебя. Нет, по-хорошему, правда. С увольнительной помог. — Только, Саш, давай к соседке вместе пойдем, — попросила она. — Зачем? — За бумагой. У нее точно есть, и она дома сейчас, я точно знаю. — Не, Танюш... Не надо никого... — Пойдем! — Она тянула его за руку. — Ты постоишь — и она не заругается, что поздно! — Не, Тань, без меня. — Постоишь — и все! Наверху, вот над нами! Он вырвал руку. Зло, как чужой. Она испугалась. Напряглась. — Начинается, — сказал он. — Утром какая была смелая-хорошая. — Он тряхнул ее. — Ну! Она робко улыбнулась, села. Он усмехнулся: — Уселась. Ну-ка, быстро к соседке! Чтобы одна нога здесь!.. — И не договорил, она была уже на лестнице. Вынеслась наверх, через одну-две ступени, стучалась: — Что?! Кто?! — испугались в квартире. — Извините, что поздно! Это Таня Агеева, из двадцать девятой, Игнат Иваныча домработница! Мне тетрадку надо! — Игнат Иванович эвакуировался! Какая Таня? — А меня оставили! Тетрадку дайте, пожалуйста! У меня человек с фронта! С фронта!!! Соседка высунулась с тетрадкой: — А почему вы ночью стучите? Я вас не знаю. — Спасибо. — Таня выхватила тетрадку. Через ступеньку-две понеслась обратно, чуть не врезалась в стену с размаху, с размаху вбежала в коридор — его не было. В комнате его не было. Ей стало страшно, жутко, она крикнула: — Ну?! — и заорала изо всех сил. — Ты что?! — Он выскочил из-за двери. — Я думала, ты ушел. — Страх прошел сразу, она засмеялась. — Шинели-то нет! — Дура... Я напугать хотел. Орет, как зверь, — обнял ее. — Ты что? — Дали тетрадку, — сказала она. — Напишем? Пальцы не гнулись — привыкли к другой работе. — Курица. — Он отобрал у нее ручку, вырвал лист бумаги из тетради, написал номер своей части, вырвал еще лист. — Давай говори, что писать. А то не понравится. — Здравствуй, дорогой мой муж Саша, — сказала она. — Ладно! — Он шлепнул ее по спине. — Муж!.. Время посмотри. Она взглянула на будильник в коридоре: было почти пять. — «Здравствуй, дорогой мой муж Саша»,— прочитал написанное. — Дальше пишу: «Как ты воюешь?» Да? Она вскочила, убежала. Принесла ему связку ключей, положила в карман шинели: — Ключи. Меня не будет, чтобы на улице не стоять. — Ну вот что ты!.. Ладно. «Как ты воюешь?» — Поцеловал, погладил: — Чудо ты!..— Стал писать дальше: — «Я живу нормально», да? «Верю в нашу победу...» Говори, что писать. «Береги себя» писать? Как твои подружки пишут? — Я так быстро не могу, — смеялась она от счастья. — Тогда сиди тихо. Пишу: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу...» Она встала. — Куда? Я кого воспитываю? — Сейчас. — Она быстро вышла в кухню. Положила в ложку кусок сахара, растопила над огнем, послушала, как Саша вдруг засмеялся в комнате. Вылила расплавленный сахар себе на ладонь, скорчилась, чтобы не завизжать от боли, обмотала руку тряпкой... И вернулась к нему, села тихонько. — Смотри! — Он улыбался, ему нравилось письмо. — «Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь? Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Верю в нашу победу. Учусь думать головой... Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь!..» Время посмотрела? — Саш, я забыла сказать. Я вчера на заводе руку поранила, у меня сегодня отгул. Оставайся. В коридоре резко зазвонил будильник. — Тебе когда? — спросила она. — Не скоро? Он не понял сначала. Он размотал тряпку, увидел ожог, бросил тряпку, смотрел на Таню, как будто впервые увидел. — Правда, вчера, — сказала она. — Ты не заметил! За горячий резец хватилась, а на «морковке» земля на рану попала. Сегодня отгул. Читай. Что там?.. Он встал и стал собирать вещи. — Ты куда? — спросила она. Он молчал. Она заглянула ему в лицо: —Ты уже уходишь? Она принесла из другой комнаты хозяйский свитер, сунула ему в руку. Он швырнул свитер в угол. Она подняла. Он искал что-то. — Фуражку? — Она принесла фуражку. Он взял не глядя. Собрался. Сел. Она присела тоже. Он хотел встать, она предупредила: — Сначала встает кто младше. — И встала. Он посмотрел на будильник: — До Васильевского ходит что-нибудь? — Трамваи. — Она пожала плечами, вяло, устало. Она выдохлась. Он пошел к дверям. — Я письмо завтра опущу, — сказала она. Он ушел и закрыл за собой дверь. Плакать она не могла. Она устала. Села и услышала будильник, поморщилась. Вынесла будильник в дальнюю комнату. Открыла входную дверь, убедилась, что лейтенант не прячется в подъезде, вернулась и потушила свет в комнате. На улице уже начинался утренний обстрел. Лейтенанта остановил патруль, он ждал, пока майор проверял увольнительную. — Времени впритык, а вы прогулочным шагом! Город знаете? Рядом остановился мальчик лет одиннадцати. — Не успеваете. — Майор отдал документы, посмотрел на часы. — Попробуйте напрямик. На трамвай надежды мало. — Я покажу! — Мальчик побежал вперед. Лейтенант — за ним, ключи от квартиры бренчали у него в кармане, он вытащил их, пошел быстрее. Они зашли в подворотню. Лейтенант остановился, схватил мальчика за плечи, закричал: — Маклина, восемь, квартира двадцать девять!.. Сделай! Недалеко! Таня! Таня Агеева! Чтобы шла!.. Сделай! Маклина, восемь!.. Мальчик слушал, кивал. Побежал обратно. Лейтенант выскочил на улицу — остановился трамвай. Мальчик скачками поднялся по лестнице до Таниной квартиры, задыхаясь, пробовал ключи, ронял, забывал, какой ключ он уже пробовал, какой нет, стучал кулаком, кричал: — Агеева! Открывайте! Вам на работу!.. Дверь открылась. Он вбежал в квартиру, оглядываясь. Услышал будильник, побежал на звук: — Я что, должен полдня... — Увидел пустую комнату, будильник на полу и вдруг замер, испугался, сжался... Кинулся вон из квартиры. Лейтенант поймал его на лестнице, убрал с дороги, побежал в квартиру, мальчик за ним: — Она не говорит!.. Лейтенант содрал с нее пальто, одеяло: она спала, крепко, как умерла, как ей давно хотелось выспаться. Он кинул ей юбку: — Одевайся. — Помог, кое-как застегнул, сказал мальчику: — Она уснула. Мальчик с ненавистью смотрел на нее. Они выскочили из подъезда. — Куда идти? — крикнул лейтенант. — На завод? Куда? — Туда! Мальчик забежал вперед: — Товарищ лейтенант, идите, я ее отведу! — Я сама!.. Я скажу, что на станке, мне поверят! Опоздаешь! Иди! — Вырвалась и побежала. Лейтенант поймал ее. Мальчик ловил тоже, вцепился в рукав, зло: — Иди, сволочь!.. Люди воюют! — Я тоже, понимаешь, я в бою... — заговорил лейтенант без остановки, сосредоточенно. — Вчера я ничего не мог, поняла?.. Я тоже решил: ладно! Глаза закрыл — и легче! Каждого не пожалеешь!.. — Что — каждого? — спросил мальчик. — Уйди!!! — крикнула ему Таня. Она бежала, заглядывая в глаза лейтенанту, слушала, если не понимала — запоминала, что он говорит. — Убивать надо, а откуда? — кричал лейтенант. — Я тоже думал: никаких там слез, все! А все же цепляются! Ты цепляешься, я цепляюсь... Не то... Война, понимаешь?! Долг. Смерть. Поняла?!. Не то... Главное: я знаю, ты пошла. Тебе поверят. Любишь меня? Не забудешь? Фамилия моя Саша Носов. Из Москвы. Брат есть... Они стояли у завода, он обнимал, целовал ее на прощанье: — Не кричи, да? Не кричи. Письмо опустишь? Чтобы я знал: ты живешь. Помнишь, как в письме: «Учусь думать головой. Забыть тебя не могу...» Хорошая. Любимая. Родная. Моя. Одна. Иди! Он толкнул, она пошла, потом побежала. — Не оглядывайся! — крикнул он. Вслед не смотрел, не проверял. Послушал взрывы, сориентировался. Увидел невдалеке патруль — рванулся в другую сторону. Он вбежал в глухой проходной двор — и там сразу же ухнул разрыв. Дом разломило пополам, и одна половина его осела на землю. Таня шла к заводу. «Здравствуй, дорогой мой муж Саша. Как ты воюешь?»— вспоминала-сочиняла письмо к нему. — «Пишет тебе твое чудо. Я живу нормально. Учусь думать головой. Забыть тебя не могу. Любимый мой! До самой смерти не забуду эту ночь...»

Реклама на сайте