«Путь плоти»

Зуфар Гареев ПУТЬ ПЛОТИ

1.

Все как-то Вадиму в последние дни хотелось на себя посмотреть со стороны. Все, мол, как у всех. Вот он. Плотный, бычковатый, голова на трансхаер напрашивается. «А тебе лысому не скажу».

Вот он, а вот Лариска, которая иногда называет себя Лариска-Херлитрах. Вот едут они…

Вернее, вот муж везет жену… Куда?

Вадим покосился на Ларису.

Хороша, ухоженная, холеная блондинка, не отнять.

Так куда он везет молодую жену?

Муж везет жену к пареньку Стасу изменять, мягко говоря. Ее измены он терпит уже второй год. Долго решался, – и вот теперь он хочет посмотреть на того человека, с которым она…

«Трахается», – хотел в мыслях добавить Вадим, но духу не хватило.

Разговор в машине заходит все о том же.

– Нет, Вадик, я не твоя. Я – вообще ничья. Зачем ты заблуждаешься? И это не лечится, понимаешь.

– Моя.

– Нет, лапа, не твоя. Я – ничья. Ходячий объект сексопатологии.

– Ну, как это может быть? Подумай сама, как?

– Может. У меня просто своя миссия, Вадим. Пожалуйста, не заводи больше разговоров, что мы муж и жена. Я не могу быть женой, понимаешь? И ребенка я тебе не могу принести, понимаешь? Я – не мать.

Потушила надоедливую сигарету.

– Еще раз напоминаю, что ты свинья. Ты не хочешь помочь мне бросить курить…

– Я помогу…

– А ты о ребенке подумал? – возвращается она к разговору. – Или ты обо мне подумал?

Вдруг набрасывается на него с кулаками. Такого еще не было.

– Урод! Чтобы я бросала его среди ночи и мчалась на вокзал к мужикам? Чтобы вы вместе называли меня отпетой шлюхой? Ну, ладно ты! А ребенок…

– Ну, подожди… Почему сразу на вокзал…

– Зачем тебя влекут шлюхи, не понимаю? Это не любовь. У тебя еще много шансов устроить свою жизнь…

– Ты же видишь, я не могу… Сколько раз я бросал тебя…

– Хорошо, пусть все останется, как есть. Только не заводи разговоров о ребенке и сексе… Я не могу с тобой быть в постели, ты сам знаешь. Мне сначала смешно, а потом просто тупо и грустно от этой глупости…

– Я изучил литературу…

– …и понял, что это называется синдром Мессалины, помноженный на влечение к инвалидам?

Пожала плечами, сухо добавила:

– Сексоголизм чистой воды. Такие дамочки, как я, тоже встречаются в природе.

2.

Проехали Преображенку, поплутали. Она командовала: налево-направо-за бойлерную-мимо стройки, бла-бла.

– Тут, – сказала Лариса.

Невзрачная пятиэтажка, невзрачный подъезд.

– Ну, герой – ты готов? Еще раз подумай, тебе этот эксперимент нужен?

– Я подумал.

– Это секс и больше ничего. Я честна перед тобой… —

Раздражена; надоело ей оправдываться.

3.

В квартире их встретил их старик. Здрастье-здрастье.

Лариса сразу, как-то просто и обыденно исчезла внутри, Вадим остался пить чай на кухне. Звали старика Николай Иванович.

– А как они познакомились? – Вадим тупо отхлебывал какую-то хрень с ароматизаторами, типо чай в пакетиках.

– А никак. Подъехала машина, вылезла шикарная дама. У пандуса говорит: давайте я помогу вам. Ну, дверь подержала…

– Она просто выследила вас на бульваре?

Старик не понял о чем речь.

– Ну, в общем, пришли. Она сказала, что журналистка, хотела бы сделать материал про Стаса. Такой говорит молодой – и без ног. Ну и началось с тех пор…

– А что с ногами?

– Из Чечни такой вернулся… А вы, значит… охранник… телохранитель…

– Да, сопровождающий, – сказал Вадим, прислушиваясь к звукам.

– Обычно она одна приезжала. Что-то не пойму их отношений.

В голосе его появилась туманная надежда:

– Замуж бы за него выходила, раз любовь такая открылась…

«Дурак ты, батя».

– Ну, замуж… Это уже слишком.

– Парнишка у меня влюбчивый оказался, ексель-моксель… А ей же только ЭТО надо, остальное ее не интересует.

Понизил голос:

– Правда, платит она ему хорошо. Щедро платит.

– Ну да.

– Казалось бы, такая красивая… статная… и платит. Наоборот, он должен платить.

Отец прислушивается:

– Ну вот, началось… Она просто ураган. Да и мой не промах, если разобраться. Рассказывал: они такое там вытворяют!

– Какое? – заныло сердце Вадима.

– Ну, это интимная тайна. Это дело двоих, как говорится.

Вадим прислушался, попросил:

– Газетки нет у Вас?

– Вы что – газеты читаете?

– Обычно я чай пью с газетой.

Какой чай, какие газеты, рогач хренов?

Старик порылся, достал какую-то рекламную газетенку.

Вадим прямо-таки вцепился, читает все громче, как Хома Брут молитвы.

– Так… Стальные двери… Лечение импотенции… От медвежьей от болезни…

– От поноса, значит…

Вадим заткнул уши.

– Это невозможно, Лариса… Мозг вырывает, слышь, Лара?

– Да я Вам берушки дам.

Протягивает любезно:

– Вы не нервничайте, а лучше порадуйтесь за молодежь.

– Как Вы такое терпите!

– А я не терплю. Я обычно гулять ухожу. Это вот сегодня с Вами задержался…

Вадим вскакивает, жалуется как ребенок:

– Все слышно, Николай Иванович!

– Понимаю, дело молодое… А может в туалет пойдете?

– Глупо сидеть в туалете…

«…когда трахают твою жену», – хотел добавить, но вспомнил, что телохранитель по легенде.

Надо же: тела хранитель. От кого? А если вдуматься: зачем тело-то хранить? Может права Лариска?

Старик рассудителен:

– Согласен, ничего умного нет… Тогда за дверью постойте, покурите на площадке.

Вадим выходит на лестничную площадку, схватившись за голову. Нервно курит, потом торопливо сбегает вниз, закрывается в машине. В песочнице один мальчуган упорно протягивает лопатку другому, но тот отпихивает…

У них с Ларисой мог бы быть такой же карапуз.

4.

Через полчаса Вадим поднялся в квартиру.

– Ну, кажется, к концу… – сказал старик. – Она уже и проплакаться успела. Всегда плачет… Ну, когда к финалу идет…

Вадим, понятно, странного зрелища этого так и не увидел.

На полу, на тонком покрывале, лежит красивая ухоженная дама. Рядом ползает худой легковесный мужской обрубок. Это Стас, склоняясь над Ларисой, целует каждый кусок ее тела, которое метафизическим образом примерно раз в две недели возникает в этой комнате.

Не видел – и не слышал ничего.

– Почему мы все время это делаем на полу?

– Так надо. Мы же собачки.

– Собачки? Почему мы собачки?

– Это такая игра.

– Ты моя первая женщина… – паренек нередко впадает в пафос. – Все женщины так… так отдаются?

– Нет. Только чокнутые.

– Откуда ты знаешь? Вон, в порнушках показывают…

– Ну, мало ли чего показывают…

– Какие у тебя красивые волосы… – пафос не оставляет паренька.

Гладит, Лариса позволяет, парень-то романтичный типо.

– Какие у тебя красивые волосы! – повторяет Стас.

– А у тебя такие шикарные яйца!

– Кроме этого у меня больше ничего нет…

Лариса встала.

– Не уходи… Ну, пожалуйста, не уходи так быстро…

Лариса одевается.

– Мне пора, Стас. Это не любовь. Это просто секс, не заблуждайся. Это такая игра.

Стас как может на культях ковыляет за ней.

– Не уходи… И не оставляй мне деньги… Я не проститут…

– Ну, хорошо, это я проститутка, успокойся… Я снова приду. Я немного полетаю… крылышками бяк-бяк… и приду. А ты просто подожди.

Стас всхлипывает:

– Ну… Ну… Лариса…

– Если ты будешь так цепляться, я больше не приду.

– Ну и проваливай! Сучка!

– Ну что ж ты, принц мой телескопический…

Улыбнулась:

– Тридцать семь килограмм… Ах, ты мой портативный…

Стас беснуется (понятно – глупый он еще, молодой):

– Придешь! Тебе надо классно трахаться!

Лариса раздраженно отпихивает его от своих ног:

– Уйди, чума, не мучай меня!

Стас падает, замер.

Лариса говорит:

– Ну, прости. Сорвалось…

Посадила его голого в коляску.

– Будь хорошим мальчиком, Стас.

5.

На кухне Лариса холодно сказала мужу:

– Вадим, пожалуйста, подожди меня в машине.

Пошел Вадим-батюшка, поперся в машину, на трансхаере пот блеснул как слеза, бля-я-я-я-ть…

– Все было хорошо, Лариса Александровна? – спросил отец.

Лариса не хочет показывать своего урчащего запретного счастья, равнодушно пожала плечами.

Достает деньги, ей как обычно неудобно:

– Я понимаю, Стас, конечно, против… Ну что я еще могу для него сделать? Замуж, что ли, выйти? Глупо. Это будет просто нечестно.

– Да, я понимаю.

– Вы, пожалуйста, сходите, успокойте его…

Улыбнулась вдруг загадочно:

– А может быть, это когда-нибудь случится…

Уходит задумчивая; дверь прикрыла негромко, словно по тонкому льду шла, тяжелу несла.

6.

Тем временем отец помогает сыну одеться.

– Ладно, сынок, не горюй. Она баба сердечная. Она не со зла тебя отталкивает, понимаешь? Мается она. Чертей в ней много… С такой жить – не приведи, Господи.

– Да, – тупо отвечает Стас.

– Не может она с тобой остаться, понимаешь. Не будет ей счастья в семье.

Водрузил бойца полового фронта в коляску, покатил на кухню.

– Эх, сынок… Вот умру я, как ты тут, а? Ведь совсем один останешься, парень… Ну-ка, кровь откуда? Упал, что ли?

– Каждый ее приход – шок, – говорит Стас. – Каждый уход – смерть. Ты понимаешь это, пап?

– Ну, как же не понимаю? Разве я спорю? Хорошая она. Травит душу, но про любовь забудь. Пустоцвет она. И знает об этом; сама же и мается… Ладно, пойдем, по стопочке, поднимем, легче будет.

Вкатились на кухню. Стас замечает на столе деньги.

– Много же стоят мои шары, отец?

Отец убрал деньги по старинке под клеенку.

– Мои и рубля не стоят, сынок. А твои – золотые, значит.

Отец разлил по маленькой.

– Ладно, не дури. Она же от чистого сердца. Может она несчастнее тебя. Ты просто молодой еще, потом когда-нибудь поймешь жизнь-то…

7.

Лариса села на сиденье осторожно, задумчиво. Тронулись.

– Ужасный эксперимент, – сказал Вадим.

– Это не эксперимент.

Она положила голову на плечо мужа.

– Теперь ты знаешь любовничка, которого можно будет сбросить с этажа вместе с его убогой коляской… Чтобы уж совсем к чертовой матери… мозги разлетелись на асфальте…

– Ну, зачем ты так… Я ведь еще ничего не сказал. Не злись. Теперь я понимаю, что это значит – ничья.

– И ты ничей. Просто ты боишься этого. Мы все ничьи. А человеку надо быть чьим-то, так легче.

– Может, поужинаем?

– Мне все равно. Не гони на красный…

– Иногда мне кажется, что ты специально подстраиваешь эти испытания. Когда я выдержу, ты скажешь – молодец, Вадя, ты самый настоящий оловянный солдатик! И теперь я твоя навеки, вся, без остатка.

– А тебе это надо? Когда я стану твоя навеки…

Улыбнулась.

– Прости, я и слово-то такое не могу произнести. На-ве-ки… Бр-рр… Мы же люди, а не вещи или постулаты.

Вадим повторяет:

– На-ве-ки… Да, если вслушаться, звучит странно.

– Я приду, когда будет нужно, и уйду, когда будет нужно. Правда не знаю, кому будет нужно: тебе или мне. Если хочешь – терпи. Если нет, еще раз говорю – давай разойдемся.

– А как ты будешь думать обо мне, когда мы разойдемся?

– С почтением. И всегда буду благодарно плакать за то, что ты столько вытерпел из-за меня. И продолжаешь терпеть…

– И никогда не придешь?

Лариса поцеловала его в отсутствие трансхаера, на улыбчивых губах – добрая насмешка:

– Приду и скажу: ну, давай я тебе поглажу пузико… лысинку поглажу… ну, давай я тебе сегодня устрою секс… Возможно, с элементом урагана…

8.

Тем временем вышли из машины, входят в ресторан. Вадим так и не может понять: счастлив он или несчастлив. Иногда ему кажется, что что-то открылось в их отношениях с супругой, а иногда кажется, что окончательно погрузилось во мрак.

– А-по-тем-но-фи-лия это называется, – говорит Лариса по слогам, делая два глотка вина. – Влечение к людям с ампутированными конечностями.

Улыбается, добавляет:

– Увы, это не похоже на гламур.

– Не похоже, – отвечает Вадим.

9.

На следующий день Лариса едет к подруге Ольге. Ольга ждет ее, обитая в инвалидной коляске перед компьютером. Бабушка Марья Васильевна приносит кофе. Ольга замечательно владеет Фотошопом. На стене большие портреты мировых звезд – так хорошо она продвинулась в фото-пинапе.

Также на стене несколько фотографий прошлых лет. Она и ее парень Коля, стритрейсер. Фотографии летние: много смеха, улыбок, в общем, счастье.

Все закончилось шесть лет назад, под самый Новый год, когда они попали в аварию, катаясь по ночному городу. Результат – оба инвалиды. Она – без ног, у Николая ноги есть, но они парализованы. Кроме того, у него отрезана по локоть правая рука, а лицо сильно обезображено ожогами.

10.

Во двор заруливает шумная банда алкоголиков. Руководит ею Нина Марковна, мать Коли. Это боевая старушка в бейсболке «Крутышка!» Активен также мужик Геннадий. В общем, все навеселе. Вопрос: где взять денег, чтобы добавить, как говорят… Тишину двора пронзает пронзительный голос Нины Марковны.

– Спят! А про Коленьку моего хоть кто-нибудь подумал? Да как же! Спят, они, скоты!

Колян громко горланит:

Девочкой своею ты меня назови, А потом обними…

Размахивает руками песне в такт и вываливается из коляски.

– Эх, Олюлик, как нас разнесло, а!

Нина Марковна всполошилась за здоровье сына:

– Колю обронили… Геннадий, не видишь? А ну подними! Раскровянится ведь!

– А вон у меня теперь какой бумер… – не унимается Колян. – Двухколбасный, детка… Катацца поедем?

Геннадий с товарищами затаскивают Николая в коляску.

Тот бормочет:

– Новогодний подарок… Всю жизнь буду помнить: нога – налево, рука – направо. И все дела.

Сплевывает:

– Эх ты, дедушка-Мороз… ты подарки нам принес… Пидарас горбатый…

Нина Марковна за свое; грозит кулаком:

– Спят они, сволочи, а Коляна моего сгубили! Да если бы не эта коза, он бы давно Бауманку закончил!

Марья Васильевна как тигрица выскакивает на балкон.

– Пришла, позорище!

Марковна:

– Нарисовалась, паскуда!

Голоса в других окнах:

– Опять инвалиды сцепились, сволочи … И когда это кончится? Житья от них нет!

Марья Васильевна:

– А ну убирайся! Да если б не твой козел, наша Олечка знаешь, где бы уже была? Такая красавица, умница…

Марковна:

– Знаю, где!

Поворачивается задом, наклоняется:

– Вот где! Видела?

Колян тоже обижен:

– Кто козел? Ты повтори, кто козел? За козла ответишь!

Марья Васильевна притаскивает заготовленные мягкие помидоры, начинает швырять в банду.

Марковна гнет свое:

– А дай хоть сто рублей! Компенсацию дай, дорогая!

Кто-то с этажа опускает вниз стеклянную банку на веревке, в ней купюра (лишь бы смолкли и рассосались, поспать дали).

Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Колян знай зажигает:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

Подпрыгивает в коляске:

– Поедем кататься?

11.

И опять во дворе утренняя тишина. К подъезду подруливает машина Ларисы. Вскоре Лариса погружает безногую подругу на переднее сиденье.

Большой газон в Измайлово (у пролеска перед Серебряно-Виноградным прудом) свеж. Июль блестит на траве, на воде, в дальних деревьях, на Соборе Покрова Пресвятой Богородицы. Ольга – рисует, а Лариса просто под солнцем лежит рядом.

Лариса говорит как бы невзначай:

– Я была у цыганки… Долго мне еще ребенка ждать.

Села.

– Когда у тебя овуляция, Оль?

– Сегодня двенадцатое? Через 5 дней обычно…

– Оля, тебе нужен ребенок. Маленькое счастье в руках. Тогда ты будешь нужной на этом свете хоть кому-нибудь… – Она светло и просто плачет о чем-то своем.

– Ты смеешься. Кто мне его даст?

– Вадим.

– За что же мне такое счастье?

– Я не знаю, как у меня сложится жизнь с ним. А вдруг…

– Что вдруг?

– Не знаю, что вдруг… Это я просто так… А я буду второй мамой. Первой пока я не могу быть. Первой будешь ты.

Она снова вытянулась на газоне, разбросала руки, – и долго-долго смотрит в небо.

– Здорово как! Полегчало! А то душу тянуло и тянуло…

– Какая ты вся стройная… статная… – любуется подругой Ольга. – Швыряешься мужиками налево и направо… Одна не боишься остаться?

– Без мужика не боюсь, – шмыгает носом Лариса; слезы подсыхают – Без ребеночка боюсь. Но мне пока нельзя его…

Сделала паузу.

– Нельзя, понимаешь? Что-то не пускает, что-то говорит: нельзя.

12.

Ребенок так ребенок…

Загородный доме Вадима и Лариса – поздний вечер.

– Пупсик, ты должен это сделать во имя нас. Представь, что мы с ней – одно целое. Постараешься? Вспомни свою базовую функцию. Ты – производитель.

Вадим еще какое-то время переминается с ноги на ноги, потом входит. На кровати – Ольга. Вадим сбрасывает халат, ложится рядом. Первые робкие ласки… Они взаимны.

Ольга шепчет:

– У меня шесть лет не было никого… Никого… Ты можешь представить, что сейчас творится у меня там?

…Их узаконенная оргия длилась часа полтора. Лариса ждала мужа.

– Как будто это и мой ребенок, понимаешь? Когда я училась в седьмом классе у нас родила кошка Груша. Так вот, собачка Муха просто с ума сходила, у нее даже молоко пошло, представляешь? Сядет рядом с Грушей, и смотрит часами, как Груша кормит, облизывает… И сама облизывала, когда Груша ее допускала. Оказывается, материнский инстинкт передается как насморк.

– Кто я теперь? – спрашивает Вадим.

– Гражданский муж моей лучшей подруги. Пусть Ольга живет в той спальне, хорошо?

– Пусть.

– Будет и у нас ребенок. Я просто разберусь в себе, в своих проблемах… У нас все будет как у людей, просто надо подождать.

– Я готов ждать.

– Ты у меня славный мальчик, и сегодня я тебя люблю. Сегодня я жутко хочу тебя. Я хочу тебя за все…

Лариса тянется к Вадиму, – и ее настоящее желание (такое редкое!) передается ему.

13.

Прошла неделя, вторая…

Для влюбленных нынешнее утро прекрасно. Из спальни (теперь она Ольгина) сквозь неприкрытые двери доносятся сладкие стоны, голоса.

Ольга говорит:

– Я теперь без тебя не могу! Я даже не думала, что ты такой крепкий славный мужик… Настоящий самец.

– Я тоже! И как я раньше не понимал?

– Мы должны ей сказать об этом. Мы нашли друг друга, а при чем здесь она?

– Я не могу ей сказать об этом.

– Почему? Она же тебе говорит прямым текстом – можешь развестись. Она не жена тебе. Сколько ты будешь терпеть этот разврат? Этих инвалидов, калек? Я не знала, что она такая… как это называется?

– Апотемнофилия.

– Она мне никогда ничего не рассказывала. В общем, ты должен ей сказать: это наша судьба! Ты слышишь? Завтра же! Или я сама расставлю все точки!

14.

…За окном дождливо и сумеречно. На душе у Ларисы скверно. Она расхаживает с сигаретой.

– Он мой! – говорит Ольга. – Мой, а не твой! Ты это понимаешь?

– Вполне.

– Оставь нас. Ты же все равно шлюшка, если сказать прямо. Он с тобой все равно не будет жить!

– Он так сказал?

– Я прошу не обижаться на меня и все простить. Понимаешь, я порядочная нормальная женщина. Я хочу ребенка и мужа. А ты красивая, ты еще найдешь себе кого-нибудь… Тем более ты много раз предлагала ему сама развестись. Ты говорила ему, что ты ничья?

– Да.

– Ты должна понять: у меня больше никогда не будет никого. Это мой единственный шанс.

– И он тебя любит?

– Любит. А куда ему деваться? Ты много чего сделала для меня хорошего, сделай еще… Последнее. Сделай меня счастливой.

– Мне вывозить вещи? – спрашивает Лариса. – Может быть, просто заколотить мою комнату?

– Нет, ты должна вывезти!

Она на взводе.

– Ты понимаешь, что это все очень серьезно и насмешки здесь ни к чему! Вывези вещи, иначе они будут напоминать нам про тебя. Нам будет казаться, что ты вернешься сюда!

– Да ты просто спятила от перетраха, подруга!

Ольга плачет:

– Лариса, уйди. Не мешай моему счастью, прошу тебя. Ну, исчезни! Я устала ждать! Больше шансов у меня не будет!

15.

В своей фотостудии Лариса утром следующего дня рвет одну Ольгину работу… другую… потом жалеет. Просто снимает весь этот гламурный хлам и запихивает за шкаф.

Вадим все эти дни ночует в московской квартире – спит один на диване, не раздеваясь. И все-то ему снится какой-то многоэтажный дом…

В темном проеме открытого окна мелькает силуэт Ларисы с ребенком на руках. Ребенку года два или около того. В последнюю долю секунды Вадим успевает увидеть какой-то недобрый оскал Ларисиной улыбки… полет длинных волос, словно это ведьма… и все.

В пустом проеме окна только штора летает на ветру.

…Теперь надо подойти.

Он выглядывает и видит сверху на асфальте два белых пятна. Одно – побольше, другое поменьше – это ребенок. Копошатся какие-то жалкие инвалиды и нищие над трупами матери и ребенка, к ним подтягиваются новые, вся улица запружена инвалидами и бомжами. Чего-то они делят между собой, вступая в мелкие стычки…

Ну да, сорванные с шеи трупов золотые цепочки с крестиками. Ведь на трупах нет других драгоценностей, только это…

Какое мерзкое страшное зрелище!

16.

Вадим гонит по Москве сквозь тающую ночь…

Вот тихий Афанасьевский переулок, здесь фотостудия Ларисы на первом этаже. Окна приветливо горят. По переулку ковыляет на костылях какой-то одноногий парень или мужик, издалека не разберешь. Вадим дает вперед, догоняет.

– Слышь, ты, хмырь… Ну-ка, поди сюда…

Инвалид довольно крепко поддат:

– Чего, командир?

Вадим, сплюнув, дает назад.

Он своим ключом отрывает дверь.

Лариса, после душа, лежит на диванчике щекой вниз, по лицу блуждает загадочная улыбка.

«Утробная…» – так обычно называет эту улыбку Вадим.

На столике – бижутерия. Вадим сгребает в кучу дорогие побрякушки и сжимает их в кулаке. Нажал на педаль мусорного ведра, сверху – два использованных презерватива.

– Как ты провела время, дорогая?

Лариса подходит и обнимает его.

17.

Вадим замер. Страшная это сила – красота женщины. Теплые волосы жены рядом… Они не вызывают отвращения. Вот она вся – такая родная, близкая… в сущности, доступная, а главное – правдивая, как на ладони…

Ну как он может не пустить в свое сердце жалость к этому больному существу, загнанному в угол? Кому еще она может рассказать об этом? Никому.

Вадим разжимает кулак, бижутерия рассыпается по полу, одно колечко покатилось-покатилось, и куда-то закатилось…

Лариса наливает немного в стакан, пьет:

– Все было грубо, грязно и порнографично. Дальше некуда. Тебе это интересно? Влагалище – это сложный зверек. Часто пьяный.

– Вместе нам трудно, но отдельно – еще труднее… Я больше не хочу с Ольгой жить.

– Так быстро? Ладно, поезжай. Не навевай тоску.

– Ну, не могу я к ней.

– Жалко ее. У нее помутнение наступило просто. Это скоро пройдет.

Она ложится на диванчик лицом вниз:

– Уйди, я хочу побыть одна.

18.

Остаток ночи он провел в казино на Белорусской. Здесь в баре работает его школьный кореш Костик. Играет пристойная музыка, много красивых женщин всех возрастов. Некоторые оглядываются в его сторону. Вадим – за столиком у окна. Костик уже в третий раз самолично приносит выпить.

– Опять Лариска чудит? Застукал, что ли?

– Да нет… Просто ехал мимо.

– «Девочку» подогнать? Есть одна свеженькая… такая непорочная типо…

– Не надо.

Вадим смотрит в окно… На тротуаре у авто ссорятся девушка и ее парнишка. Девушка колотит парнишку сумочкой по голове… Парнишка после каждого удара, поясничая, приплясывает, показывает ей рожицы.

19.

Прошло еще несколько дней… Звонки Ольги становятся все горячее.

– Он у тебя, я знаю…

– Его нет у меня.

– Ну, отпусти его… Сердце его отпусти… Мне не нужна его половина. Он мне весь нужен!

– Смешная, как я его отпущу? Ты искалечишь его. Сама инвалидица – и его инвалидом сделаешь!

– Не держи его.

– Не я держу, а любовь. Это очень просто – любовь.

– Оттолкни его от себя!

Лариса отключает телефон.

20.

Ольгины ночи в загородном доме Ларисы теперь тоскливы.

Она подъезжает в коляске к широкому окну. Такая пустая, такая одинокая ночь. Так прекрасно все начиналось месяц назад! Где теперь все – лучшая подруга Лариса, лучший мужчина Вадим.

Она набирает номер сиделки.

– Галина, принесите чего-нибудь… Ну, как вчера… Да…

Вскоре сиделка закатывает столик со спиртным.

– Вы хотите выпить со мной?

Она наливает две порции.

– Знаете… Боюсь, что ничего не получится… Я неважно себя чувствую.

Ольга швыряет фужер об пол:

– А как себя чувствую я, ты знаешь?

Швыряет бутылку:

– Ты знаешь? Кто-нибудь знает это?

Она тянется к новой бутылке… дальше… дальше… с грохотом выпадает из кресла, щекой на осколки, кровь.

– Оля… Оля… – бормочет сиделка.

– Подойди сюда и подними меня…

– Я боюсь Вас в таком состоянии…

Она пятится:

– Я не могу…

Ольга в гневе хватает уцелевшее горлышко, взмахивает как ножом:

– Подойти сюда, я сказала! Ты – холуйка! Подойди и подними меня! Это твоя обязанность!

Она тащится за сиделкой с «розочкой» в руках.

Галина пятится все дальше и дальше:

– Не могу… Не надо… Я боюсь…

Ольга маниакально ползет и ползет на руках.

– Подойди… Подойди, я сказала…

Сиделка сбегает вниз, ее колотит от страха – перед этим огромным пустым домом, перед этой страшной женщиной, которая увела чужого мужика и которая теперь заставляет ее пить с ней, чтобы залить горе, так как счастья не получилось. Вот дверь… вот двор… прочь отсюда… прочь навсегда!

21.

До шоссе к станции сиделка добралась полчаса спустя, – быстрым пугливым шагом. Тормозит машина в сторону Москвы, сиделка забивается в угол на заднее сиденье.

22.

Прошло еще несколько дней… Ольге плохо. Она в постели. Рядом – бабушка Марья Васильевна. Тут же – вызванный врач.

– У вас раньше когда-нибудь случались такие сильные кровотечения? – спрашивает врач.

– Нет.

Врач и Марья Васильевна удаляются за дверь. Вскоре входят. Врач сообщает с некоторым недоверием:

– Похоже, это – беременность. Произошло отторжение плода.

Ольга молчит.

– Если Вас интересуют причины, то придется подождать, что покажут анализы.

Ольга отворачивается. Врач выходит.

23.

К вечеру следующего дня вызвали спецтакси.

Льет как из ведра. Таксист держит зонт. Марья Васильевна и Вадим помогают Ольге погрузиться в машину.

– Ты мне чего-нибудь скажешь? – спрашивает Ольга.

– Лариса тебе позвонит. Она обещала.

По лобовому стеклу бегут ручейки. Лица Ольги не видно, только контур. Такси уезжает. Нелепо все и грустно.

24.

…Уже начало сентября, по-летнему тепло, но по ночам уже бывают туманы. С балкона Марья Васильевна швыряет гнилые помидоры в мерзкую предводительницу банды вымогателей – Нину Марковну.

– На! На, гадина, сто рублей! Получи компенсацию!

Марковна повернувшись задницей, хлопает:

– А видела! Видела!

Ворчат голоса:

– «Утро инвалидов»! Картина маслом…

Один голос совсем нервный:

– Господи, дайте им кто-нибудь сто рублей!

Какой-то мальчик, перепуганный со сна, выскакивает на балкон.

– У меня нету, Семик украл…

Тем не менее из окна повыше ползет веревка с банкой, в ней – купюра. Геннадий подхватывает банку. Алкоголики удаляются нестройными рядами.

Коля горланит как всегда:

– Девочкой своею ты меня назови… Олюлик, вон теперь какой у меня бумер!

…К подъезду подруливает машина Ларисы. Спустя полчаса Лариса помогает подруге перебраться из коляски на переднее сиденье. Едут на Остров в Измайлово.

25.

На Острове обе расчувствовались после очередных разборок, всхлипывают. Ольга – в коляске за мольбертом, Лариса сидит на траве.

– Давай будем считать, что это была такая игра странная… – говорит Лариса. – В любовь…

– Ага… Поторопились мы наверно… Вот тут не добавить желтого, как ты считаешь?

– Желтого? Ну чуть-чуть…

– В конце концов, ты же не бросила меня… Вот привезла опять к разбитому корыту. Спасибо. Я допустила кучу чудовищных ошибок. Но теперь я вижу их все. Ты тоже меня прости…

– Еще желтого… Чтобы чуть в зелень уходило… Нет, ты не видишь. Не видишь новых ошибок наверно.

– А ты видишь?

– Нет.

Она показывает пальцем на собор.

– Мы не видим, а там все видят. И ни о чем нас не предупреждают.

Она плачет навзрыд.

– Дура, попутала мужика с ребенком?

Она трясет инвалидицу за грудки:

– Как ребеночка жалко! Жалко! Грех-то какой, а!

Помолчав, со злостью и насмешливо произносит:

– Что ты все храмы-то рисуешь, дура безногая! Неужели нечего больше рисовать?

– А что? Это же красиво.

Лариса долго смотрит на нее, пытаясь что-то понять…

26.

…Нет, Лариса не возвращается. Она что, действительно, ничья? И не страшно ей? А вот Вадиму страшно.

Под утро он опять пилит в тихий Афанасьевский переулок…

…Ударом ноги Вадим отшвыривает то одну инвалидную коляску, то другую. По полу ползают два избитых обрубка: Стас и еще какой-то хмырь постарше. Они изрядно пьяные. Стас весь в крови, его бережно вытирает Лариса. Она полуодетая, тоже избита.

Стас бормочет:

– Крепкий ты мужик, чего уж говорить… Крепкий ты, сучара…

Он вырывается из рук Ларисы, пытается зацепить руками Вадима. Вадим отстраняется, слегка отпихнув Стаса ногой, рассматривает свои избитые в кровь руки. Потом выходит, бросив Ларисе:

– Тварь! Больше нет слов! Тварь!

– Иди уж, ладно…

Она смочила платочек, прикладывает к «боевым» ранениям Стаса.

Вадим, возвратившись, хватается за голову:

– Ну и чмо я! Последнее чмо!

Замахивается ногой на Стаса, но раздумал наносить удар.

27.

…Прошел год. Середина теплого осеннего дня в Ольгином дворе. Из раскрытого окна несется песня Пугачевой.

Жизнь невозможно повернуть назад И время ни на миг не остановишь. Пусть неоглядна ночь И одинок мой день — Еще идут старинные часы.

От Ольгиного подъезда неторопливо начинает движение процессия. Лариса (неопрятно одетая, усталая и под хмельком) катит коляску с ребенком.

За ними катится муж Стас, пытаясь заглянуть в коляску:

– Вика… Вичка… Викчонка…

То есть, это дочурка их.

Следом катит Ольгу муж. Нашелся на ее долю парень из ограниченных, притулился – однорукий. Из Подольска.

Потом катит Коляна пьяная банда Марковны. Колеса попадают в колдобину и Колян вываливается, голося:

– Геннадий, пасть порву! Маманька, ну пни ты этого лоха в жопу!

Нина Марковна иногда оборачивается и машет кому-то надоедливо рукой.

– Чего приперся опять… Надоел ведь хуже горькой редьки… Хоть бы раз стольничек подкинул похмелиться добрым людям…

Сердита Марковна, ох, сердита. Аж стучит ногой на непрошенного гостя:

– Иди-ка своей дорогой, змей гремучий! Иди, я сказала!

Собеседник молчит.

Интересно, кто это? Что это за обрубок – безногий мужчина в шикарной инвалидной электроколяске? Немецкая, таких в отечестве не производят. И всадник, оседлавший, под стать ей – в дорогом костюме, в нагрудном кармане – яркая роза.

– Лариска-а-а-а! Я все сделал для тебя, все, что мог! – кричит Вадим вдруг как оглашенный. – Даже это!

Вываливается из кресла не хуже Коляна:

– Даже это, а, Лариска! А, Херлитрах!

Он отчаянно буянит на земле, вырываясь из рук сиделки-помощницы, которая пытается его урезонить.

– Даже это, а? А, Херлитрах?

А Пугачева летит и летит:

Жизнь невозможно повернуть назад И время ни на миг не остановишь…

Реклама на сайте