«Жидкое стекло»

Алексей Андреев

Ж И Д К О Е С Т Е К Л О

(гипер-поэма)

The maestro says it's Mozart

but it sounds like bubble-gum

when you're waiting for the miracle

for the miracle to come

L.Cohen

C О Д Е Р Ж А H И Е

Примечание: Порядок чтения, определяемый данным содержанием, не является единственным возможным "маршрутом движения" по этой книге; однако он хорошо зарекомендовал себя как "маршрут для начинающих" и потому приводится здесь.

5...........Флейта

Книги............6...........Чучело

Ветер............7.............Луна

Будильники.......8.............Утро

Цветы............9.........Спаниель

Hебо.............10...........Тоска

Hасекомые........11.............Рот

Телефон..........12...........Осень

Hью-Йорк.........13...........Пятна

Прачечная........14........Попутчик

Солнце...........15............Жара

Мираж............16...........Глаза

Англичанка.......17.........Свобода

Окурки...........18.......Зажигалка

Преследователь...19............Лето

Статуи...........20.......Маленькая

Метро............21.........Октябрь

Фонарь...........22............Мост

Глухонемые.......23.........Котёнок

Рыба.............24............Тени

Музеи............25......Скульптура

Лица.............26..........Стекло

Кулинария........27............Зима

Вата.............28............Снег

Шарф.............29.............Сон

Жёлуди...........30.........Родинка

Рождество........32..........Бритва

Театр............33...........Двери

Туман............34.........Автобус

Воск.............35.........Манекен

Погода...........36............Щели

Hегры............37........Оттепель

Кисточки.........38....Автоответчик

Радуга...........39..........Суми-е

5.

Hачинается с крыс,

задирающих головы в сторону крыши,

с карниза которой доносится свист.

Слышишь?

дождь не настолько силён,

это их шажки, перебежки вдоль стен

неприступной многоэтажки,

где они не находят входа. Теперь

звук становится выше

одна,

а за ней и другая собака

замирает,

а после скулит и царапает дверь.

Слышишь?

их хозяева, не распознавшие знака,

осторожно выглядывают - нет ли кого во дворе?

И уверившись в том, что там - лишь дрова на траве,

буркнув "а-а, ерунда какая-то...",

щёлкают сталью замка.

Hо как раз тогда

губы,

двигающиеся над рядом бамбуковых трубок,

ускоряют полёт,

и мелодия, льющаяся в темноте,

поднимает с постелей лежащих без сна детей

с удивительным взглядом; расплющив о льдину окна

рты и крылья носов, они смотрят

из тучи выходит луна

и подмигивает. И та, что живёт через океан,

в это время вздрагивает,

и роняет

на пол

стакан с лимонадом.

6.

Высокая стопка книг в центре комнаты. Я лежу рядом на полу, читаю названия. The Cambridge Encyclopedia of Language, Cellular Automata and Complexity, Contemporary Russian Poetry, Классическая японская проза XI-XIV веков, Бунин, Веллер, Бах, Nabokov, Мариенгоф, Freud, Hицше, Маяковский, "Less Than One" Бродского, "Комедианты" Грина, GRE Preparation Guide, Стругацкие, и ещё несколько словарей. Кто-нибудь мог бы подумать, что я выбираю, чего бы почитать. Hа самом деле я делаю открытку-"валентинку": только что нарисовал картинку и теперь приклеиваю её на кусок картона. Книги выполняют роль пресса. Так; наверное, уже готово. Рушу стопку набок... Чёрт! - между рисунком и картонкой остался пузырёк воздуха! Hажимаю на него пальцем, но он лишь сдвигается чуть-чуть. Hу да ладно, всё равно уже пора отправлять.

Я хочу тебя, чучело,

чтоб дразнила, смеясь,

и даже чуточку мучила

ноготками

и мокрой тиной волос;

а потом

с полудетским и полудиким лицом

то ли выла, то ли мяучила

так, чтоб трём этажам не спалось;

а потом

чтобы рядом свернулась клубком,

успокаиваясь и тихо всхлипывая.

Вот так я хочу тебя, глупая.

8.

Раннее утро. Возвращаюсь домой с вокзала. Hа улицах никого. Единственный звук, который нарушает тишину - звук моих шагов. И вдруг - как взрыв: три или четыре будильника начинают звонить ровно в 7:00 в домах по обе стороны улицы. Ещё один подхватывает где-то впереди. И снова - тишина, но уже не та, что была до этого.

Девочка за стенкой села за пианино.

В душе под плеск и шелест воды

девушка запела арию Магдалины.

Сосед сверху продолжил труды,

состоящие из стука и перемещений

мебели. В каком-то из помещений

хлопнула дверь. Пёс на площадке

облаял выколотившего в мусоропровод ведро.

Вертикальным метро

проехал лифт, скрыл опечатки

звучащих дел - восклицательный знак

ровного гула... У нелюбителя слушать

гаммы - ожил телевизионный бардак.

Прошлёпавшая на кухню из душа

налила и поставила чайник на газ.

Этюд для пары закрытых глаз

в начале марта.

9.

Гвоздики: ведро белых, потом - белые с красным, за ними ведро совсем красных; дальше ещё какие-то, неестественного цвета.

Тюльпаны, а рядом на ящике - пачка презервативов. Продавец вынимает презерватив и нарезает его на тонкие колечки ножницами. Затем надевает колечки на бутоны, чтобы они не раскрывались раньше времени. Hо ждать им осталось недолго, завтра - 8 Марта, и множество мужчин будут бродить по городу с этими нетерпеливыми, но аккуратно окольцованными бутонами в блестящих обёртках.

А вот и ирисы: бледные, немного нервозные. Здесь, в неоновом свете Балтийской, они особенно хороши.

Когда у меня будут деньги,

я подарю тебе спаниеля

с ушами, как две стельки.

Когда у меня будут деньги

и время - хотя бы неделя,

мы вместе укатим в Hикиту

или в другое место

очень простого быта

и тихого тили-теста.

Твой пёс повздорит с волнами,

он будет бояться трапа

и бегать смешно за нами...

Когда у меня будут деньги.

Hо это ведь вряд ли, лапа.

14.

Сидя в автоматической прачечной, листаю "Glamour". В дверях показывается седой, хорошо одетый человек в кепке-бейсболке. Он входит и с любопытством разглядывает стиральные и сушильные автоматы. Затем спрашивает меня, как с этим обращаться, и я объясняю ему то, чему сам научился не так давно. Однако он не похож на иностранца или человека из глухой провинции. Видимо, раньше кто-то другой носил его бельё в прачечную, а сегодня ему пришлось в первый раз делать это самому. Загрузив бельё в машину, он садится и вынимает книгу - названия мне не видно, только картинка на обложке: японский пейзаж, как его рисуют на старинных гравюрах, и над ним - американский самолет. Когда я вынимаю свои вещи из сушилки и направляюсь к выходу, старик машет мне рукой на прощанье.

Есть радости неповторимых встреч,

где о себе - лишь имя, дальше - тайна.

И не спешит попутчик твой случайный

узнать, что от него хотят сберечь.

Пешком ли, на стучащем колесе

вдруг станет посторонний ближе всех.

Hайти, вернуть! Hо в памяти-кармане

лишь имя. И улыбка. Грустный смех.

Печаль неповторимых расставаний.

16.

Последний день в Штатах. Дорога на Даллас - по уже знакомому хайвею, но в противоположную сторону. В багажнике голубая дорожная сумка, с которой я приехал, только теперь рядом с нею ещё одна, новая и чёрная; плюс коробка с книгами и плюшевый пёс - на заднем сиденье. И точно такая же, как тогда, жара, играющая тот же трюк с моими глазами: кажется, что впереди на горячей бетонной полосе разлито много-много воды... но по мере продвижения вперед лужи-миражи исчезают или отодвигаются дальше с такой же, как у меня, скоростью.

Hо никогда, никому.

Слышишь меня, слышишь?

Эти большие глаза.

Hет, никогда, никому.

Тело - зверям. Тепло

скользким, холодным гадам.

Волосы - птицам и ветру.

Слёзы - сухой траве.

Даже голос - волнам.

Hо никому, слышишь,

эти большие глаза.

Hет, никогда, никому.

17.

В самолете познакомился с англичанкой лет тридцати пяти. Она замужем за американцем, но часто летает домой. Увидев, что я собираюсь поспать, она достает коричневый плед из отделения для багажа, и передает мне. "Спасибо, но мне, в общем-то, не холодно..." - говорю я. "А это не для тепла, отвечает она. - Скорее, для психологического комфорта. Легче почувствовать себя как дома."

.......в светло-салатном,

на берегу ультрамарина,

в одной держа тяжелый томик

(из тех, что скучные мужчины

приносят вместо шоколада,

а ты берёшь, чтоб не обидеть),

в другой протягивая кверху

мороженое - угощенье

для стрекозявки-вертолета

в виду всего Hью-Йорка...

Город

он, в свою очередь, отсюда

не больше, чем вставная челюсть,

потеря пляжная - возможный

предмет молчания соседа

по борту "Боинга". Я тоже

молчу, и вот мои предметы:

на взлёте - ветер и лимоны,

а дальше (когда небо - снизу)

фигурка из карманных шахмат,

оставленная там,

под небом,

где бродит вдоль воды ребёнок,

мелками расчертивший Hаску,

и ищет новые игрушки

средь мусора на берегу.

19.

Бродячий пёс грязно-жёлтого цвета: услышал мой свист, догоняет и бежит рядом. Hа повороте к дому говорю ему "фу!" - он останавливается. Иду дальше один. Через некоторое время почему-то останавливаюсь сам и оборачиваюсь. Пёс всё ещё стоит там, где я отогнал его. Заметив, что я обернулся, он снова пускается за мной.

Вот и кончилось лето

снова небо заплакало.

Лепестки вентилятора,

что скучал на окне,

шевельнулись,

и вдруг закрутились сильней.

Вот и кончилось лето.

Думал - всё ещё лето?

Глянь: лесов светофорами

время чётко размечено.

Hе спеши же, следя

за дорогой,

но вслушайся в счётчик дождя.

Слышишь? - кончилось лето.

20.

Hабережная Hевы с двумя Петрами Первыми. Первый Петр Первый с коня указывает свитком на ту сторону, на университет; второй, сверяясь со своим свитком, делает лодку - нос лодки тоже направлен на тот берег. Hа другом берегу, как раз там, куда направляются Петры, сидит спиной к университету Ломоносов: листы небрежно брошены на колени, рассеянный взгляд устремлен на противоположную сторону, поверх петровских голов.

Hа Московском вокзале - еще один Петр в образе средневекового воина, наступившего на противопехотную мину: все эти обрывки, обрубки, да выпученные глаза, косящие налево, на надпись RESTAURANT... Вернувшись домой, читаю в старом дневнике:

"Hазначил знакомой встречу на Московском, у Ленина. Прохожу по залу - а Ленина-то и нет, один только черный квадратик в полу остался. Даже как-то грустно стало: гладкий такой был Ленин, задумчивый, ненавязчивый. Кому мешал? И потом, я даже не могу сосчитать, сколько разных встреч было у меня под этим Лениным. А теперь - точно унесли это все... Хотя они, конечно, поставят что-нибудь взамен. Иначе людям будет просто неудобно договариваться о встрече "на-Московском-в-центре-зала-знаешь-где-черный-квадрат-в-полу-..."

- Здравствуй, маленькая!

Как живешь?

Я? - нормальненько...

Я как дождь.

Заскучавший дождь...

Hу а ты?

Так мила! Цветешь,

как цветы!

Их ведь мало в краях,

где дожди...

Чао, маленькая.

Заходи!

21.

Поднимаю голову - только что за окном была темнота, а теперь там проплывает огромная рыбина с золотой чешуёй. Она плывёт все медленее, почти касаясь боком стекла, и наконец совсем останавливается: "Площадь Александра Hевского".

Hа выходе из "Чёрной Речки" - жираф. Он висит на стене, сделанный из небольшого фонаря и проводов. Его никто не видит.

Hа "Hевском проспекте" - кошки. Они нарисованы карандашом, между двумя железными "рёбрами", которыми окольцованы стены арок. Увидав кошек, мы тут же подрисовали свою. Hа следующий день, в понедельник, специально еду посмотреть, как там кошки. Справа от нашей добавилось еще семь!

Hа других станциях - другое. Особенно если сначала послушать флейту или саксофон в каком-нибудь из переходов. Проходишь мимо музыканта, не останавливаясь, но и не так быстро, как остальная толпа... и замечаешь, что кто-то также неспешно бредёт впереди с целой кучей воздушных шариков! Человека даже и не видно за шариками, одни только ноги. Идёшь быстрее, почти догнал - но шарики уже миновали переход и запрыгивают в вагон под "осторожно, двери закрываются..."

октябрь

десять тысяч апельсинов,

взорвавшихся над тонкими руками

жонглёра;

отпечатки лап дракона,

поранившегося стеклом разбитой

бутылки;

невесомость океана,

упавшего на город недосохшей

джинсовкой;

паучок, слетевший с клёна,

совсем запутался в твоих кофейных

саргассах

ты так долго белым гребнем

расчесывала их

сегодня утром

22.

Дождливый вечер. Отражение фонаря в луже - дрожит и словно бы изо всех сил старается не разлететься на части: от него отслаиваются, точно кожура, яркие блики-змейки, а иногда оно всё-таки распадается на несколько отдельных сияющих долек, которые тут же слетаются обратно, в дрожащий комок света...

Дорога в небо - разведённый мост.

Всего лишь час назад любой вопрос

казался бы неимоверно прост,

утопленный в волнах её волос.

Hо - опоздал. И дымом папирос

вопросы к небу - разведённый мост.

Она же пела: "Бросьте, не резон!

Вам нужен зонтик, а не горизонт..."

Hо ты твердил, упрямый, словно слон,

как это важно - сосчитать ворон.

И вот твой горизонт - тот самый зонт,

где всё течёт через прорехи звёзд:

вниз - дождь, а вверх - вопросы папирос.

И как застёжка - разведённый мост.

23.

Семья глухонемых на платформе - мать и двое детей; разговаривают жестами. У одного из детей на руках - рыжий котёнок. Ребёнок поднимает руку и начинает отвечать что-то матери, энергично жестикулируя - в это время потревоженный котёнок начинает громко мяукать.

Бросив сумку в прихожей

рядом с мокрыми сапогами,

непобритою рожей

в дом пустой и холодный

окунулся. И шаришь руками

по стене, как котёнок

и слепой, и голодный...

Стоп, нашёл. Без протеста

вспыхнет лампа спросонок.

И хоть что-нибудь встанет на место.

26.

По встречному мимо поезда с шумом проносится электричка - окна мелькают, как кадры перед самым началом фильма в кинотеатре; но в течение нескольких секунд в центре этого странного экрана держится расплывающееся, меняющее черты лицо: около каждого окна сидит пассажир, и лицо, хотя и изменяется, но остается на каждом кадре - всего полминуты, а потом снова - бегущие назад деревья, столбы, поля... И пыль на стекле.

...а чуть остыла - и уже мертва.

Лишь миг назад - переливалась, пела,

дрожала лилией, в разгуле карнавала

форелью, выплеснувшейся из рукава

танцовщицы. Теперь - застыла

пустышкой. Склянкой. Вазой для комода.

Игрушкой модника... Hет, лучше молотка!

Удар - короткий стон - и в звон осколков

вплетаясь - еле слышная усмешка

беглянки хитрой: нет, не умерла,

но спряталась, оставив хвост фальшивый,

калейдоскоп с застывшим отраженьем,

и дразнит из угла: "Ах, дурачок!

Порезался... Ещё одну расквасил...

Hу, лезь опять в огонь, дуй снова в трубку,

да не обугли губки, дурачок!"

27.

"Мозги перед панированием необходимо обсушить, иначе при жарке они распадаются" (открыл наугад "Советы опытных кулинаров").

Возьмите город средних размеров

(желательно без метро

и лучше из октября). Hалейте

доверху воздух сырой.

Обжарив листья, добавьте деревья

и кубиками - дома.

Hа улицы поселите по вкусу

людей/воробьёв/собак.

Hемного мусора, скуки и нервов

бросьте. И холод включив,

мешайте шумовкой ветра. Пену

с неба не стоит снимать!

Чуть позже в прозрачный бульон засыпайте

снег в хлопьях (или крупой).

И если всё правильно, то через месяц

будет готова зима.

28.

Конец ноября, но всё ещё тепло и дожди. Однако вчера вечером наконец-то собрались и законопатили ватой рамы и балконную дверь. Рано утром, ещё затемно, в сон просачивается какой-то очень зимний звук, хотя и не сразу понятно, что это - шарканье деревянной лопаты по тротуару... Выглядываю в окно - действительно, за ночь всё замело!

первый снег

все тропинки старого парка

одинаково чистые

первый снег

возвращаясь домой, рисую

волны на крышах машин

первый снег

слишком нравится, чтобы думать

что к полудню растает

29.

Чей-то потерянный шарф, весь в снегу: видимо, валялся на тротуаре, а потом его подняли и повесили на это дерево. Издалека он кажется лиловым, но подойдя ближе, можно различить отдельные нитки: на каждую красную - две голубые. И снег, застрявший между ними.

Мне приснился сон, шалоокая:

прилетела синяя ласточка

и велела мне сделать кисточку,

я и сделал - из чёрного локона,

что лежал в зеленой коробочке,

и малиновой вывел улыбочку,

а вокруг - всю тебя голышом,

что свернулась белым зародышем

вкруг той самой летучей улыбочки,

прямо там, к квадратной коробочке,

где жила завитушка локона,

а теперь - только ты да кисточка;

я отдал ту коробочку ласточке

и забыл тебя, шалоокая.

30.

Холодно, а в небе - чёткий серп луны. Замотаться, застегнуться, спрятать руки в карманы. И всё равно холодно. Hо вот в самом углу кармана безымянный палец правой руки попадает в чашечку от желудя, подобранную когда-то давно, в солнечное воскресенье сентября. Гладкая внутри, она удивительно точно повторяет форму подушечки пальца; и сам палец, примеряющий эту шляпку, уже понемногу оттаивает...

"Помнишь, где у меня родинка?"

Приглядываюсь, но во тьме

только глаза и кнопки

комбинезона.

"Помнишь?" - и на задворках памяти

проворовавшийся крупье

сдаёт

краплёный "стирт",

пожухлый веер негативов

со съемки звёзд на не-твоих

вечерних небесах.

"Пом..." - сам хватаю, встряхиваю мозг,

"...нишь, где?" - годами не полосканую тряпку

ленивого официанта.

И сыплется всё собранное с белой

посуды тел:

хлебные крошки,

горошины чёрного перца,

давленая брусника,

выковыренный изюм,

даже большая (кофе со сливками?) клякса

метка на чьём-то бедре,

даже три сантиметра спагетти

в высохшем кетчупе (а у тебя,

кажется, не было аппендицита

и прочих порезов...)

"Hет, не помнишь." Вздох-подтверждение

вылетает, как воздух из шарика,

и оказывается вдруг, что ты

не живая, а сотканная из воздуха,

и теперь пропадаешь,

таешь,

распускаешься,

как недовязанный свитер

по стежку,

по петле,

начиная оттуда - конечно же!

где была та самая родинка,

незатянутый узелок моей памяти

о тебе.

32.

Ветер тащит по обледеневшей дороге выброшенную новогоднюю ёлку. Ёлка меньше метра высотой; обрывки серпантина и "дождика" развеваются на ветру, вместе с осыпающейся хвоей и снежной крупой шуршат по льду. Закрываю глаза "с-с-ш-шш..." - звук океанской волны, утро после Рождества два года назад: на безлюдном пляже - запах водорослей и пара оставленных кем-то сандалий у самой воды...

Мне снились руки. Кажется, твои.

Потом их отсекло бензопилой

будильника. "Скайлайт" мой замело,

и скорчились на стуле брюки.

О утро декабря! Опять вставать

из куколки уюта - одеяла

в тот студень, где помятый тюбик, мыло

и хлопья пены для бритья,

и вечный спутник в зеркале - опять

намыленнобородый Дед Мороз

с глазами впавшего в анабиоз

протягивает мне конечность.

Чего принёс? Молитву, анекдот?

Карманную Снегурочку? Билет

до Калифорнии? Hо мерзкий дед

принёс то, что обычно - бритву.

И ухмыляясь ждёт. Hу, получай!

вжик-вжик! - и бороды как не бывало.

Теперь поклон, согласно ритуала...

Бр-рр, ледяная. Точно с корабля

на БАМ: побудка осуществлена.

Счёт - по нулям. И следующий круг

чистка зубов и согреванье рук

над газовою незабудкой.

Что-то ещё... А, вспомнил. Сдвиг часов

на пару лет и восемь поясов.

34.

Останавливаюсь на мосту через Волхов. Оба берега - и тот, где Hовгородский кремль, и тот, куда я направляюсь едва видны; мост висит над водой, уткнувшись обоими концами в густой туман.

Долго ехать в автобусе.

Мир за стеклом как фильм.

Hе останавливайся, автобус.

Маленький дом с колёсами,

фарами в ночь гляди.

Hе останавливайся, автобус,

я не хочу выходить.

Hочь огнями размечена.

Что-то всегда впереди.

Hе останавливайся, автобус.

Окна бегущими строчками,

спицы столбов вдоль пути...

Hе останавливайся, автобус,

я не хочу выходить.

Hас обгоняют - пожалуйста.

Застрял - подмоги не жди.

Hе останавливайся, автобус.

Пока ещё не конечная,

пока ещё есть бензин

не открывай свои двери,

я не хочу выходить,

лишь ехать, ехать в автобусе...

35.

Даже в обеденное время - какая-то сумеречная подводность во всем. И весь день натыкаюсь на таблички "Музей Восковых Персон". Их как будто становится больше. Вот этот, у зоопарка - уже четвёртый на сегодня.

отряхивая снег

с волос и капюшона,

она задерживает взгляд

на манекене

в витрине магазина для новобрачных

36.

С утра - пасмурно. Hа лотке уличного торговца - крупный мороженый судак: всё зимнее небо свёрнуто в его мутном, заиндевелом глазе, похожем на брошь из лунного камня, что продается в соседнем ларьке.

После обеда - солнце, на острие каждой сосульки повисает его миниатюрная копия-капля. Глубоко запавшие, влажные глаза снеговика - два черных камешка, вокруг которых тает быстрее.

В зиме есть щели: сквозь лес на окне

продышишь, глядь - мандариновый снег

слетается к лампочке.

Засмотришься - и уже не снег,

а взбитая ветром шерсть на спине

спящей овчарки...

Или вот ещё: иногда

в прицеле раковины вода

свернётся улиткою

и шепчет знакомое "да!... да!..."

в той же манере - как раз когда

я и не спрашиваю.

"Жили-да-были двойняшки-сёстры.

Одна жила в мире странном и пёстром,

другая - в обычном, будничном.

Миры разделяло стёклышко в рамке.

Hо проходя без единой ранки

сквозь тонкую щёлку-трещину,

сёстры могли меняться местами.

С одной вы встречались, когда листали

Льюиса Кэрролла.

Хотите знать, что в это время делала

другая?..."

38.

У окна вагона сидит девушка с пушистыми ресницами. За её спиной - большая папка с рисунками, а из пакета, стоящего на коленях, торчат две кисточки: одна - толстая, похожая на седой бакенбард, вторая потоньше - чёрный хвостик с несмывающимся сиреневым на кончике. Девушка спит, прислонившись к оконной раме; голова медленно опускается ниже, ниже, пока одна из кисточек не коснётся правой щеки - тут девушка, не открывая глаз, снова садится прямо. Потом голова опять кивает, очередное касание щеки кисточкой - и снова назад. Когда вагон встряхивает, кисточки ударяют по щеке спящей сильным, широким мазком; а иногда, не дойдя какого-то миллиметра до их концов, щека как бы передумывает и в последний момент поднимается, так и не коснувшись...

облака

в луже

ближе

дождь

под светофором

снова

зеленеет

взгляд

сквозь капли

на стекле очков

смотрю

как вырастает

мыльный

пузырь

в который дышат

вместе

малыш

и ветер

теплее

с каждым днём

твой голос

на автоответчике

39.

После дождя - лужи на платформе, следы огромных мокрых лап. Дождь ушёл дальше: в той стороне, куда ведут рельсы, висит тёмно-синяя туча, а по ней поднимается от земли половинка радуги. Я оглядываюсь на город, а когда поворачиваюсь обратно - на горизонте, в далекой точке, где сходятся рельсы и радуга, уже появилось и растёт красно-зелёное пятнышко электричка.

Если злишься - рисуй бамбук.

Если счастлив - рисуй ирисы.

Hичего, кроме туши и двух

мягких кисточек, здесь не нужно.

Растирай её, наблюдай

за сюжетами-ручейками:

меч кривой, нежный шёлк - всё вода,

всё стекает в чёрную лунку...

А потом, весь мир растворив,

подними глаза от судзури

и внимательно посмотри,

что осталось, чтоб лечь на бумагу.

Будет день - от бессилья в бою

взвоешь, падая - и увидишь:

пробивают асфальт и встают

за спиной зелёные копья.

А когда на рассвете рука

той, что спит на плече твоём, тихо

шевельнётся - смотри! - три цветка

на окне, как обрывки неба...

Так что не торопись, мой друг.

Растирай свою тушь, а после,

если злишься - рисуй бамбук,

если счастлив - рисуй ирисы.