«Праздник саранчи»

Алексей Саморядов, Петр Луцик Праздник саранчи

ПРАЗДНИК САРАНЧИ

Утро. Гигантская, заслоняющая весь мир стена серого дома. Окна по-летнему раскрыты. Тишина.

Прошла красная поливальная машина. За ней следом пробежали мужчина и женщина в спортивных костюмах.

Одно из окон дома издалека — просто темный квадрат с полоской тюля. Оно медленно приближается. Полоска тюля чуть качается. Все ближе и ближе. Вот оно рядом, совсем рядом.

Страшный крик сотрясает утро.

К окну подбегает мужчина с блуждающим взглядом. Секунду он оторопело глядит перед собой. Потом вниз…

С нижнего балкона за ним зорко наблюдает старуха, сидящая на маленьком табурете…

Внизу водитель у легковой машины перестает протирать стекло, задирает голову…

Из дома напротив из открытого окна высовывается еще одна оторопелая заспанная физиономия…

Мужчина свирепо трясет головой, трет глаза и, наконец, придя в себя, широко зевает….

Зевает терьер на зеленой лужайке. Зевает его хозяин в трико и в майке, съежившийся, несчастный…

Зевает водитель за рулем…

Зевает часовой у ворот Спасской башни…

Звенит будильник. Мужчина у окна оглядывается в комнату. Будильник продолжает звонить. Мужчина бросается от окна. Будильник звонит еще и еще. Слышны ругательства, вздохи, зевки…

Комната уходит вправо, проплывает шершавая серая стена, следующее окно. В окне чье-то мясистое тело то опускается, то поднимается. Человек непонятного пола делает зарядку. И это окно уходит вправо…

Снова стена. Следующее окно и маленький балкон. На балкон выходит человек в мятом костюме с развязанным галстуком. Лицо его опухло. Он подносит ко рту пятилитровую банку с огурцами, пьет рассол…

Окно. Женский мелодичный смех. В комнате мелькает девушка в белоснежном белье. Из коридора, смеясь, выходит другая. На ее гладкой, загорелой коже блестят капли воды…

Снова стена. Окно. В комнате стоит старуха, приложив ухо к стене, на лице ее напряжение.

Все быстрее и быстрее пробегает стена.

Балкон. Мужчина чистит туфли.

Стена. Окно. Перебинтованный с ног до головы силуэт, лишь один глаз моргает.

Балкон. На балконе маленькие дети. Все, соревнуясь, плюют вниз. Смеются.

Окно. Старик в кресле.

Балкон. Парень в каске заводит в комнате мотоцикл.

Окно. В комнате скандалят муж и жена.

Стена вдруг резко обрывается, открывая пропасть внизу. Дом закончился, разом открыв весь мир — такие же бетонные башни невероятных размеров, зелень внизу и какие-то трубы вдали…

Сверху видно, какие муравьиные дорожки протоптали люди от домов к остановкам. Все бегут, спешат.

У остановки — автобус. К нему наперегонки бегут человек двадцать…

Кто-то перебегает улицу и чуть не попадает под черную «Волгу». Водитель просто высовывается и долго смотрит вслед провинившемуся. Едет дальше…

Шумная улица. Машины, автобусы. Милиционер. Киоски. Продавцы билетов. Шум. Звук сирены. Проходит эскорт черных машин.

Нескончаемый поток людей на эскалаторе съезжает вниз. Лица усталые, хмурые. Мальчишка вдруг пускает по перилам пятак. Тот грохочет вниз. Люди вздрагивают, оборачиваются…

В переходах, на платформах стоят, двигаются сплошной массой. Тесно. Напирают вперед, отбиваются от задних локтями. Какой-то парень со стеклянным взглядом пристроился к рослой девице вплотную и движется в толпе вслед за ней. Дышит ей в затылок…

Бронзовый матрос с наганом в руке смотрит поверх толпы…

Двери метро вдруг сдвинулись, вагон качнулся и понесся мимо мраморных столбов и одинаковых смазанных лиц…

Темнота в туннеле, грохот…

Хлопает дверь сейфа. Кабинет, завешанный графиками, схемами. Человек достает из сейфа бутылку коньяка. Его трясет. Бутылка пуста. Человек падает в кресло, уткнув голову в колени…

Человек в огромной черной машине украдкой глотает таблетки, трет виски и качает головой — ему плохо…

Темный подвал. Худой маленький грузчик садится на бруски рыбы, закуривает…

Задний двор столовой. Мешки. Такой же маленький грузчик садится на ящик, закуривает…

Кому-то, перебинтованному с ног до головы, вставили в рот сигарету…

Закуривает офицер, старший патруля…

В школьном классе идет урок физики. За окном в кустах стоит школьник, курит, равнодушно глядя, как двое других избивают третьего.

В огромном кабинете высотного здания на школу смотрит человек, затягиваясь сигаретой.

Две стройные девушки идут по улице. Все встречные мужчины оборачиваются им вслед…

Задний двор столовой. Проходит огромная круглая повариха. Маленький грузчик смотрит ей вслед, улыбается…

Хозяйственный магазин. Парень долго перебирает мыло и глядит на продавщицу…

В огромной пустой приемной секретарша поднимает юбку, подтягивает чулки и трусики. Напротив нее — обитая кожей дверь с табличкой: «Директор объединения». За дверью полный мужчина на коленях смотрит в замочную скважину на секретаршу. На его столе звонит телефон…

Телефон звонит в маленьком закутке. Шум станков. Мужчина в комбинезоне и каске тискает женщину, тоже в комбинезоне и каске…

Телефон звонит, человек снимает трубку, кладет снова, продолжая есть бутерброд с черной икрой. Он сосредоточен…

Раздаются аплодисменты, и весь огромный зал, где идет заседание, встает.

— Перерыв полтора часа, товарищи, — объявляет лощеный человек с комсомольским значком на костюме…

Гудит толпа в столовой. Одинаковые подносы…

У пирожковой очередь…

Толпа гудит у магазина. Берут молоко…

У другого магазина сгружают водку. Гудит толпа…

Тихий, сумрачный зал ресторана, ковры, зеркала, официанты в бабочках — стоят кругом, переговариваются; двое из них тихо ругаются между собой…

В шумном кабаке стоят в кружок несколько кавказцев, шумно переговариваются, оглядывают проходящих женщин…

В кружок посреди шумной улицы у сквера стоят яркие сытые мальчики с сумками, рассматривают какую-то голубую тряпку, спорят…

Несколько проституток перед входом в ресторан. Накрашенные, модные, сытые смеются, что-то рассказывая…

Мужики в кружок, оглядываясь, распечатывают, пьют водку из одного стакана…

Видеоролик в баре. На экране — двое полуголых мужчин поют и обнимают друг друга…

Час пик. Толпа у завода…

Очередь в магазине. Кричат, ругаются… Кортеж черных лимузинов…

Гостиница. Бар. Негры, арабы, немцы, шлюхи. Пункт приема посуды…

Двери вагона открылись, и из них под напором толпы выпал человек. Толпа стремительно потекла по платформе. Выпавший, прижавшись к стене, надевал соскочившую туфлю. Ему мешали сумки. Рядом с ним стоял товарищ, высокий, с приятным лицом, хлопал его по плечу и кричал что-то в ухо.

Оба спешили, в потоке по переходу, умудряясь еще и обгонять толпу. Вдруг тот, что был с сумками, встал, заоглядывался. Его толкали.

Поток уже нес Сергея дальше.

Наверху он вынырнул за дверь и закурил. Его тут же хлопнул по плечу товарищ, и они побежали дальше.

Высокий, придерживая Сергея, выудил за локоть из толпы блондинку с коровьими губами.

— Моя судьба, моя боль, моя совесть!.. — восклицал он монотонно, наклоняясь ближе к Сергею. — Не помешает? По-моему, нет… — И, повернувшись к девице, кивнул на Сергея: — Это колонизатор.

«Коровьи губы» улыбнулись.

Их догнали, затормошили какие-то мужчины, скорее похожие на тридцатилетних бородатых и безобразных мальчиков.

— Я взял… Семь минус…

— С меня потом…

— Вадик снова ребенка снял…

— Это сестра. Нас разлучили в сорок четвертом…

Они, держась толпой, почти бежали к остановке.

— …в сорок четвертом, почти грудными детьми. Я узнал ее по родинке на… на…

— На левой ягодице…

— Где Лена?

— Мы здесь…

Они втискивались в автобус.

— Это Света, моя сестра, нас разлу…

— Разве бывают родинки на ягодицах?

— Он путает с синяками…

— Сереженька-то, я говорю, колонизатор…

— Что за корова?

— В метро мимо шла, не удержался…

Они поднимались по лестнице в подъезде.

— Полдня с машиной в очко резался. Выиграл семь тысяч…

— Врет. Она его раздела. Вежливо на дисплее: «Сэр, вы остались без штаноф…»

— Сереженька, не нажрись сегодня, а то не уедешь…

— Я говорю, Гарик в программу специально вложил «Ф». Машина: «Без штаноф. Без штаноф». О-о-о-о!

Дверь им открыла милая темноволосая женщина.

— О-о-о-о!

Каждый из мужчин целовал хозяйку в щеку.

Сергей, привстав на цыпочки, радостно улыбался ей из-за чужих голов.

Его товарищ поцеловал ее в губы, рассмеялся и тут же поцеловал девушку с коровьими губами.

— Моя сестра, нас разлучили в сорок четвер…

Сергей, перекладывая тяжелые сумки, тоже наклонился поцеловать хозяйку, но та отмахнулась и пошла за шумной компанией в зал.

— Еще ничего не готово, — крикнула она. — Бородатые — на кухню.

— А ничего не надо…

— Саша, включай.

— Гарик, я ее у тебя забираю. Я на ней женюсь…

— Я сам на ней женюсь…

— Женись на мне, — вдруг низким голосом сказали «коровьи губы».

Сергею было видно из коридора ее лицо.

— О-о-о! Это кровосмешение…

— Это выправление породы…

— А кто будет выправлять?..

Сергей отнес сумки на кухню. Хозяйка вышла на балкон, оглянулась на Сергея, усмехнулась, прошла в комнату.

— Я буду выправлять. Я готов!

— Уберите дурака!

Сергей прошел за женой в комнату.

Там, за накрытым столом, сидела вся компания. Глаза их блестели, на столе стояли початые бутылки.

— Сережа, Сережа! — позвали его.

Грохот музыки накрыл все разговоры.

Сергей подошел, наклонился к черноволосому респектабельному мужчине, он что-то смешное рассказывал хозяйке.

— Арнольд Яковлевич.

Тот обернулся. Глаза умные, злые, насмешливые.

— Вы уже познакомились? — Сергей положил руку на плечо хозяйке. — Это — моя жена.

Арнольд Яковлевич легко кивнул, наклонился к хозяйке и поцеловал ей пальчики.

Жена подняла фужер, кивнула Сергею, Арнольду Яковлевичу.

— За вашу командировку.

— Я тебе привезу настоящий халат, — крикнул Сергей, — с золотым поясом.

— А мне кальян…

— А мне седло…

— Седел таких размеров не бывает…

— А мне шелковые шаровары…

— Сейчас… — Сергей, шатаясь, вышел в спальню, вернулся с каким-то медным кувшинчиком и самодельным кнутом из сыромятины.

Все уже «дали» крепко, говорили громко, не слушая, друг друга:

— Давай потанцуем…

— Колонизатор! Где пробки от бутылок, я ему сделаю пробковый шлем…

— Давайте погасим свет и потанцуем…

— Радость моя, пойдем, я тебе покажу квартиру…

Кто-то снял со стены фотографию. На фотографии на дохлом курортном скакуне, в бутафорской бурке, с бутафорским кинжалом сидел Сергей.

Сергей глядел на жену.

Она смеялась. Арнольд Яковлевич целовал ее в ушко и что-то шептал.

Сергей, шатаясь, обошел стол и потянул Арнольда Яковлевича за плечо.

— Эй, — крикнул он им. — Эй!..

Они обернулись.

— Пойдем потанцуем, — Сергей взял жену за рукав.

— Дай поговорить с человеком, — жена отдернула руку.

Арнольд Яковлевич улыбался.

Кто-то уже танцевал.

Высокий увел «коровьи губы» в коридор.

— Я ванную займу на пять минут, — прошептал он Сергею, обходя его в коридоре.

Сергей, не слыша его, все глядел в комнату. Затем подтянул штаны, снова подошел к жене, взял ее за руку, улыбнулся.

— Да что же ты настроение всем портишь. Ляг проспись. — Жена отодвинулась.

— Я не пьян. — У Сергея от обиды повлажнели глаза.

Арнольд Яковлевич улыбался. Похлопал Сергея по ноге, отодвигаясь от хозяйки.

— Пойди отдохни, Сережа, — и обернулся к жене Сергея.

Сергей хотел его ударить, но кто-то потянул его за собой. Выпили.

— Ты хороший математик, — сказал ему Арнольд. — Но дурак. Дурак и скотина.

— А ты — дерьмо, — сказал Сергей.

— Дурак и скотина, — повторил Арнольд и обнял Сергея.

Они еще выпили.

Высокий вернулся с «коровьими губами», довольный. Они сели, тоже выпили.

— Это моя сестра, — сказал высокий Сергею. — Нас разлучили. — Он наклонился к нему ближе: — Сходи с ней в ванную.

Правой рукой он чуть поднял у нее юбку, толкнул Сергея, показывая ее ноги.

Но девицу уже пригласили.

Арнольд Яковлевич под столом осторожно гладил колено хозяйки. Сергей не видел его руки. Хозяйка, его жена, слушая Арнольда Яковлевича, все ниже и ниже склонялась над фужером и беззвучно хохотала.

Сергей вдруг рванулся к ним, смахнув что-то со стола.

Его поймали за рукав. Он вырвался, подбежал к Арнольду Яковлевичу, неловко замахнулся на него. Тот спокойно встал. Сергей опустил руку, взволнованный, повернулся к жене.

— Выйдем на два слова…

— Зверь… — сказал кто-то. — Лютый зверь.

— Я тоже хочу ревновать…

— А я за Сережу кого угодно зарежу. Хочешь зарежу…

— Хочу… меня…

— Свинья… — жена выбежала в спальную.

— Нехорошо, — Арнольд Яковлевич покачал головой, пошел следом за ней.

Сергей двинулся, но его придержали. Усадили.

— Извините, Арнольд Яковлевич, извините, — Сергей попытался встать. — Я же пошутил. Ну, пошутил…

Арнольд Яковлевич зашел в спальню и закрыл за собой дверь. Сергей двинулся за ним. Его не пустили.

— Ах ты, сука, — неуверенно сказал Сергей, отмахиваясь. — А ну, вон из моего дома.

Он рванулся, но его толкнули на диван.

— Не ори, — сказал кто-то спокойно.

А высокий сел рядом с Сергеем и сунул ему стакан.

— Пей!

Сергей мотал головой. Высокий обнял его крепко одной рукой и, не давая вырваться, заставил выпить.

— Колонизатор, — засмеялся бородатый.

Сергей встал. Бородатый толкнул его в грудь, опрокинул на диван, засмеялся гадко.

— Ребята, — Сергей снова попытался встать. — Она же пьяная… Со зла… Пустите…

Бородатый снова толкнул его на диван и захохотал. Высокий, прижав его, влил ему еще один стакан.

— Пей, завтра в дорогу…

Сергей закашлялся, испачкал себе рубаху. Бородатый макнул палец в салат и поставил Сергею на лоб пятно. Засмеялся совсем уж паскудно.

Пришел с кухни еще парень с девицей. Они похлопали Сергея по спине, сели рядом, обнялись за плечи, выпили.

— Скоты, — хрипел Сергей. — Скоты…

На кухне вскрикнули.

Сергей кинулся под стол, на четвереньках рванулся на кухню. Остальные — за ним.

Они едва оттащили его от парня с девицей. Девица все никак не могла опустить юбку.

Его связали ремнем и бельевой веревкой, отнесли в ванную, заперли, включив свет.

Сергей долго вставал. Встал, попытался выбить плечом дверь. Не вышло. Тогда закричал.

Музыку в комнате сделали громче.

Он ударил плечом в зеркальце с полочками. Все полетело на него. По щеке из пореза потекла кровь.

Он лег на пол, попытался выдавить дверь ногами. Расплакался, кашляя и хлюпая.

За дверью играла музыка, смеялись.

Сергей открыл зубами кран в ванной. Зашумела вода, пошел пар. Обжигаясь кипятком, Сергей мочил веревку под струей, старался порвать ее руками, бил ими по стене, по кранам, дико ревел, кусал губы и вдруг со всего размаху двинул головой о стену.

Музыка все играла. Сергей сидел на полу среди осколков, прислонившись спиной к унитазу, смотрел перед собой, не двигаясь.

Дверь открыли. Он закрыл глаза, притворился спящим. Кто-то заглянул.

— Спит.

— Слава богу.

Зашлепали босые ноги. Девица брезгливо на цыпочках переступила Сергея, выключила воду.

За окном светало. Почти все уже убрали со стола.

Арнольд Яковлевич стоял перед зеркалом, завязывая галстук, разглядывал свои щеки.

Сергей сидел, отвалившись, на диване. Брюки и рубашка — мокрые.

На столе стояли рюмки, закуска. Выпили на посошок.

Из спальни, подкручивая волосы, вышла жена Сергея. Все уже одевали обувь в коридоре.

Высокий похлопал Сергея по щеке. Тот открыл глаза, оглянулся, вдруг улыбнулся.

— Ну вот, слава богу, — сказал высокий и налил себе последнюю рюмку. — Ты, брат, истерик, помнишь, какие номера выкидывал?

Сергей моргал, оглядывался.

Гости шумно выходили на лестничную площадку.

«Коровьи губы» зевнули.

Последним выходил Арнольд Яковлевич. Он задержался. Жена Сергея глядела на него сонно. Он подошел к ней и прижал к себе. Долго целовал.

Сергей тупо глядел перед собой в стену. Его начинало трясти.

Хлопнула входная дверь. Жена прошла мимо него в спальную, закрыла дверь.

Сергей потянулся к бутылке. Пусто. Он вдруг бросился в ванную. Под ногами скрипело стекло. Едва успел включить воду. Его рвало.

Добрел до дивана, лёг ничком. Зрачок его неестественно подрагивал.

Он встал, дошел до кухни, взял кусок веревки. Его колотило. Он попробовал напиться воды, но не смог. В ванной он долго прилаживал к верхней трубе петлю, руки его ходили ходуном. Он так и не успел закончить. Его снова затошнило. Он корчился в спазмах, упав на четвереньки, но из него уже ничего не шло.

Он добрался до кухни, стащил со стола нож, долго сидел с синим трупным лицом. Его снова скрутили судороги.

В квартире уже светло.

В спальной, тихо посапывая, спала жена. Он осторожно отворил дверь, зажав в кулаке нож, вошел.

Она завозилась и повернулась лицом к стене, открыв спину и голые ноги. Спрятав нож за спину, он осторожно наклонился над ней.

Едва касаясь, провел рукой по спине вниз к ягодицам. Задышал чаще. Присел на колено, наклонился над ее головой, снова выпрямился, не зная, что делать, наклонился и поцеловал в спину.

Зазвенел будильник.

Трясясь всем телом, он накапал себе сердечных капель. Икая, давясь, влил в глотку.

С трудом двигаясь, достал из дивана чемодан. Стал собирать вещи. Его бросило в жар, и он сразу взмок.

В ванной побрить себя не смог. Долго расчесывался, мочил расческу и опять расчесывался. Взял полотенце и попытался вытереть им полость рта.

Из спальной вышла заспанная жена. С презрением следила, как он корчится над раковиной.

Он вернулся в комнату. Глядя мимо нее, взял чемодан, поставил, подошел к ней. Она отодвинулась.

— Билет взял? Деньги, документы…

Он кивнул, похлопал себя по полам пиджака, подмял чемоданчик, побрел в коридор.

На улице он сел в такси, зажав лицо платком…

Около будок с газводой Сергей, шатаясь, вышел. Выпил два стакана.

В следующий раз такси остановилось у закрытой бочки с квасом.

Улицы… Перекрестки… Пивной бар… Кафе… Все закрыто…

Казанский вокзал. Сергей — белый как вата. Водитель разбил ампулу нашатыря и, придерживая его за голову, сунул в лицо. Сергей отпрянул, закашлялся.

Обессилевший, он шел по перрону. Его толкали из стороны в сторону локтями, чемоданами…

В купе у окна сидел Арнольд Яковлевич. Свежий, румяный. Он уже пил чай, читал газету. Сергей втащил свой чемодан, оглядывая номера полок, не зная, куда приткнуться, кивнул Арнольду.

Тот, отложив газету, смаковал чай и весело рассматривал Сергея.

Сергей поднял свободную полку. Там стояли вещи. Неверными руками он попробовал затолкать чемодан наверх. Не вышло. Он повернулся к Арнольду Яковлевичу:

— Извините.

— Пожалуйста, пожалуйста, Сережа, — тот лениво привстал.

Сергей поднял полку и засунул, наконец, свой чемодан. Они сели, Арнольд Яковлевич — за чай, Сергей — у двери.

— Что, Сережа, плохо? — ^ Арнольд Яковлевич поставил чай, улыбнулся, пересел к Сергею, похлопал по спине.

— Ничего… — Сергей улыбнулся жалко, его трясло.

— Нельзя так… Надо все же как-то беречь себя… А то и умереть можно… Жена, наверное, обиделась?

Сергей кивнул, вставая неловко из-под руки Арнольда Яковлевича:

— Пойду выйду…

— Держись, — тот кивнул. — Надо держаться…

Он вышел в коридор, прошел в тамбур. Спустился на перрон. Закурил. Затянувшись, с отвращением выбросил. Закашлялся, до свиста, с придыханием.

Кто-то закашлялся рядом. Сергей оглянулся. Напротив стоял мужик с таким же страшным лицом, как у него. Они с ненавистью посмотрели друг на друга.

Поезд пошел. Казанский вокзал остался позади.

Сергей попробовал дверь туалета. Закрыто.

Покачиваясь, прошел к проводнику. Тот пересчитывал свежие комплекты белья.

Сергей дрожащей рукой дотянулся до его затылка. Попытался улыбнуться:

— Товарищ, я заплачу…

Проводник оглядел его и снова принялся за белье.

У двери в купе Сергей проглотил таблетку аспирина. Зашел тихо, лег на свою полку лицом к стене, закрыл глаза, стараясь не двигаться.

Очнулся он к вечеру. За окном было темно. Арнольд Яковлевич молча играл в шахматы с каким-то мужчиной.

Сергей с трудом приподнялся.

Арнольд Яковлевич взглянул на него, усмехнулся чуть, подвинул ему стакан чая.

Сергей улыбнулся жалко. Двумя руками взял подстаканник, глотнул.

По радио играла незнакомая восточная музыка.

— Лом проглотил, — тихо сказал ему Сергей, — кажется, отпускать начало.

— Бульончика… — откликнулся Арнольд.

Они долго шли по вагонам и тамбурам мимо черноволосых золотозубых проводников, мешков в тамбурах и разных людей…

В ресторане светло. Повар — узбек в белом халате, в проходе снуют официантки.

Арнольд долго шептался с буфетчиком, тот косился на Сергея. Сергей смущался.

— Рыба, — сказал ему расстроенно Арнольд. — Только рыба.

Они сели за стол. Им принесли по первому. Сергей проглотил пару ложек, вздохнул, отвернулся к окну.

Напротив них сразу на двух стульях сидел мужик, стриженный под чубчик. Перед ним на столе — лимонад, закуски. Он хитро подмигнул Сергею и Арнольду, пошарил где-то внизу и показал им зеленую трехлитровую банку, улыбнулся добродушно:

— Теща угостила.

Убирая под стол стаканы, налил по полному. Сергей глядел на свой стакан, как затравленный волк. Несколько раз быстро и резко дернул, головой, даже отодвинулся от стола.

Мужик и Арнольд выпили, смачно задышали, закусили.

Сергей глядел на них с отвращением, даже с ужасом.

Они развалились на стульях, заулыбались.

Сергей встал с бледным лицом утопленника, глотая слюну, вышел из-за стола, пошел прочь.

Дойдя до конца салона, Сергей вдруг развернулся. Быстро пошел, почти побежал. Подбежав к столу, не садясь, он схватил стакан с самогоном и разом опрокинул в себя, схватил какую-то закуску, запил лимонадом. Лицо его было страшное. Он прислушался, упал на стул, вытер лоб, выдохнул победно:

— Обманул!

Мужик захохотал, налил еще.

Сергей медленно покрывался красными пятнами.

— Наш, самарский, — мужик радушно раздал стаканы. — Теща травкой размягчает. Я уж литр распробовал.

Им подали еще закуски. Арнольд, щурясь от удовольствия, закурил, огляделся.

Мимо все ходила рыженькая официантка.

Арнольд улыбнулся красным влажным ртом.

Выпили еще.

— А вы кто будете? — спросил мужик.

— Так, — Сергей пожал плечами, — программисты.

— А откуда?

— Из Москвы.

— Из Москвы? — удивился мужик.

— Из Москвы, — обрадовался Сергей. Ему было хорошо.

Арнольд, придерживая рыженькую официантку, что-то ей нашептывал. Она, согнувшись над ним, смеялась.

Мужик, не пряча банки, налил снова по полному.

— А он, — кивнул он на Арнольда, — тоже программист?

— Программист, — кивнул Сергей и засмеялся. — Боже мой, выжил.

Официантка отошла. Арнольд, довольный, повернулся к столу.

Они выпили, крякнули, закусили.

— Это значит, программы пишете?

— Ну да, программы, — важно кивнул Арнольд.

— Значит, из Москвы? — снова спросил мужик, что-то обдумывая.

— Из Москвы, из самой Москвы, — засмеялся Арнольд и хлопнул Сергея по плечу.

Мужик замолчал. Вдруг рванулся через стол, стараясь ухватить Арнольда за лицо.

— Ты, сука! — крикнул он. — Такую страну загубили!

Все оглянулись на них.

Арнольд вскочил и быстро побежал из ресторана.

Сергей встал, развел руками.

Мужик уже отвернулся, молча смотрел в окно.

— Извините, — Сергей задвинул стулья, пошёл, оглянулся на мужика.

— Ладно, — не оборачиваясь, буркнул мужик.

К Сергею подошла рыжая официантка, зло ухватила за рукав:

— А деньги?

Сергей протянул бумажку, подождал сдачу, быстро пошел за Арнольдом.

В тамбуре Арнольда развезло. Сергей держался твердо. Он за локоть вел Арнольда коридорами вагонов. Арнольд пытался петь, женихом повисал на Сергее, заглядывал в чужие купе. Сергей дергал входные двери в тамбурах. В одном из тамбуров дверь поддалась. Сергей отпустил Арнольда, прислонив его к стене. Закурил.

Арнольд осел на пол, распуская слюни.

Сергей открыл дверь настежь. В черноте хлестал ветер, проносил мимо искры. Поезд грохотал на полном ходу.

Сергей подхватил Арнольда, поволок к двери. Тот обнял его за шею, старался поцеловать в лицо.

В тамбур вошли двое парней, закурили.

Сергей отпустил Арнольда, постоял, глубоко дыша в черную степь. Обернулся, пнул Арнольда, затем поднял его, хлопнул по щекам, потащил дальше по вагону.

Снова тамбур. Двери заперты.

Следующий вагон. Тамбур. Одна дверь открыта.

Арнольд снова съехал по стене, как только Сергей его отпустил.

Сергей заглянул в вагон. Пусто. Он вернулся.

Арнольд забрался до половины в угольный шкаф, перевернулся на спину и запел что-то тихо.

— Ты дурак! — закричал он вдруг. — У тебя замечательная жена, а ты ее не понимаешь. Мало того, ревнуешь!

— Да, да, — Сергей с трудом вытащил его из ящика.

— Ты меня оскорбляешь своей ревностью. Не хочу говорить с тобой, — Арнольд уперся. — Оставь меня, ко мне сейчас придёт дама…

Сергей, ногой приоткрыв дверь пошире, снова стал тащить Арнольда, уже силой. Тот упирался. Сергей тащил его за пояс обеими руками..

— Пьяный был, чего не бывает. Прости, — он несильно ударил Арнольда по шее.

— Не прощу, — упирался тот.

Рядом лязгала, грохотала чернота.

Арнольд вырвался, снова упал на пол. Сергей сел на корточки, напротив, глядел на него в отчаянии. Потом обхватил голову руками. Поезд шел, летел в ночи.

— Что?! А ну!.. — Он вдруг вскочил и сам кинулся к раскрытой двери.

Сергей инстинктивно поймал его за шиворот. Арнольд вырывался, пытаясь спрыгнуть с поезда. Они висели на поручнях. Под ними пролетали с лязгом шпалы.

Наконец Сергею удалось втащить его назад. Он захлопнул дверь. Арнольд снова сполз на пол…

В купе он запер дверь на защелку, толкнул Арнольда на полку. Попытался открыть окно. Оно не поддавалось. Нашел маленький складной нож, просунул его в щель, нажал. Лезвие лопнуло.

Попробовал засунуть чайную ложку. Арнольд захихикал похабно. Сергей склонился над ним, разглядывая с ненавистью. Вдруг снова бросился к окну. Сложив столик, плача, повис на ручке. Окно поддалось наконец, съехало вниз.

Сергей поглядел на свои обломанные ногти. Включил радио. Заиграла восточная мелодия.

Арнольд что-то промычал.

Сергей выключил свет. С трудом поднял Арнольда, потащил к окну. Тот захихикал и вдруг плюнул в Сергея.

Сергей заткнул ему рот его же галстуком, потащил выше, но не мог поднять на уровень щели.

Арнольд выплюнул галстук и снова захихикал.

— Выходить же надо! — заплакал Сергей.

— Выходить? — удивился Арнольд и сам полез в окно.

Сергей стал подсаживать его.

Высунувшись в темноту, Арнольд заорал что-то веселое.

Сергей, обхватив его за ноги, толкал вверх, в окно.

— Лезь!..

Арнольд за окном вдруг перестал петь. Его вырвало.

Сергей, тяжело дыша, стоял, глядя на его ноги, потом устало стал втаскивать его назад. Из последних сил втащил, уложил на полку.

В дверь постучали, еще раз.

Сергей поднял столик, вытер лицо, открыл дверь.

Зашел парень, за ним девица с сумками и сетками.

Арнольд, вытирая рот рукавом пиджака, пробурчал.

— Это ко мне… Прошу садиться…

Сергей извинился, вышел, взял полотенце.

В туалете он долго умывался, мочил голову. Открыв окно, просвежался. Снова мылся. Вышел. Пошел, пошатываясь, в купе.

Дверь оказалась запертой. Он постучал. Еще раз. Сильнее. Подергал ручкой.

Дверь чуть приоткрылась. На него глядел глаз.

Сергей взглянул на номер купе. Дверь открылась сильнее. Парень в плавках, загораживая грудью проход, высунулся, прошептал:

— Мужик, ты знаешь, ты походи полчасика.

Дверь захлопнулась.

Сергей сел у двери на откидной стул, посидел. Вытер лицо влажным полотенцем, встал. Пошел по вагону, дернул дверь в туалет. Раздраженный женский голос.

Сергей прошел в другой туалет, дернул дверь. Тоже послышался голос.

Он вытер лицо. Вернулся к купе. Прислушался.

Поезд стал тормозить. Сергей забеспокоился. Постучал к проводнику. Тихо. Поезд встал.

Сергей открыл дверь в тамбуре.

Тихо. Тусклая ночь. Звенящая насекомыми степь.

Он спустился на насыпь, приготовился помочиться: наверху в открытом окне купе торчала не мигая огромная женская голова.

Сергей отвернулся, поправил полотенце, прошел к какому-то бараку в пяти шагах от поезда, зашел в него, изготовился.

— Т-с-с, — сказал кто-то ему тихо.

Он увидел блеснувший ствол, затем узкое лицо высокого парня с тонкими усиками. Лицо было русское. Усики нервно подрагивали.

Сергей стоял, опустив руки, и мочился.

Парень, приставив обрез, косил глазами на пути. По путям шло пятеро милиционеров, все с оружием в руках. Они тихо переговаривались по-татарски и светили фонарями под поездом.

Один из них что-то спросил женщину, та ответила. Милиционер осветил Сергея, и они двинулись дальше.

Сергей мочился и смотрел на обрез. Парень косил глазом на милиционеров, усики его подрагивали.

Поезд тихо тронулся. Кто-то в купе включил радостную музыку. Светя окнами, вагоны все быстрее пролетали мимо барака. Прошел последний и снова тихо стало.

Парень выглянул из барака, уперся обрезом Сергею в бок и ласково потянул его за локоть в степь.

Сергей старался на ходу застегнуть брюки.

Парень держал его под руку. Они шли в темноте, как два старых приятеля.

Тускло блестя капотом, из темноты вырос грузовик.

Парень тихо подергал ручки дверей. С левой стороны поддалась.

Парень обрезом осторожно затолкал Сергея в кабину. Сел сам, порывшись в карманах, потыкал чем-то в замок зажигания.

Тихо тронулся, не включая фар. Отъехав метров сто, включил фары, выжал на полную.

Они понеслись в степь, уходя все дальше от железнодорожного пути.

Машина встала. Кругом темнота. Не заглушая мотора, парень включил в кабине свет. Не глядя на Сергея, достал из-за пазухи бутылку водки, скусил губами пробку, приложился прямо из горлышка. Вытер губы, шумно выдохнул.

Повернулся к Сергею, протянул ему.

Сергей тоже приложился. Поморщился, закашлялся.

Парень забрал бутылку, спрятал. Положил руку на рукоятку скоростей. Кивнул на дверь.

Сергей открыл дверцу, оглянулся. Полотенце так и лежало на его плече. Парень подмигнул ему.

Сергей стоял, глядя вслед удалявшейся точке света. Кругом мрак, тишина.

Сергей наклонился, разглядывая дорогу. Прошел, согнувшись, шагов десять. Наклонился ниже, встал на колени.

Что-то зашуршало перед ним. Сергей вскочил, бросился в сторону.

Остановившись, огляделся. Полный мрак, лишь вверху неясные звезды. Тишина. Ему стало страшно.

Ему показалось, на небе мерцал какой-то отблеск света. Он быстро пошел туда.

Вдруг он почувствовал наклон. Осторожно сделал еще шаг. Земля уходила куда-то вниз. Ступить он не решался дальше.

Вернулся немного назад, пошел чуть правее. Наткнулся на какую-то рослую траву. Что-то зашевелилось в ней. Сергей рванулся и побежал назад. С разбегу влетел в какую-то яму с камышами и водой. Перед ним захлопали крылья, заметались тени.

Сергей дико закричал, снова побежал назад.

Падал, вскакивал, проваливаясь в ямы…

Он стоял и дрожал от холода и страха. Плотный мрак окружал, давил его.

Сергей робко делал шаг, ступал ниже. Еще шаг — еще ниже, еще круче. Он делал шаг в другую сторону, и снова нога уходила куда-то невероятно вниз.

Он сел на корточки и завыл.

Рассвело. Посреди степи, в забытьи, на корточках сидел Сергей. Вокруг до горизонта простиралась ровная степь.

Сергей огляделся с удивлением.

Кругом ни души. Тихо.

Он долго выбирал направление, пошел наугад прямо и сразу вышел на обрыв. Остановился, оглянулся. Развернулся на сто восемьдесят градусов, пошел еще решительнее…

Он шел, хромая, морщась от боли, когда босые ноги попадали на камень, на колючку. Штанины его были порваны на коленях, майка вся в грязи.

Иногда он отбегал в сторону от маленьких сереньких зверьков. Он боялся сусликов.

Вдруг над ним зазвенело, застрекотало… что-то. Вертолет. Еще один.

Он замахал руками.

Вертолеты прошли над ним, поднялись, спокойно развернулись от солнца и вдруг ударили с обоих бортов ракетами в сторону сизо-лиловой гряды холмов.

Сергей упал и накрыл голову руками. В воздухе пронзительно и сухо свистело.

Полдень. Жара. Дальше Сергей не мог идти. Он разорвал рубашку, обмотал ею ноги. Хромая, пошел…

Сергей остановился, сел. Плечи его были лиловые от солнца. Он снял брюки, накрыл ими голову и плечи. Встал, пошел дальше.

В голой степи вдруг открылось огромное озеро.

Он бросился к воде, тут же провалился в землю по колено. Удивленно оглядываясь, прошел в сторону. Снова шагнул к воде, провалился еще глубже, рванулся назад, с трудом выполз на твердую сушу. Поглядел на воду с тоской…

Он шел к воде мелкими шажками. Земля держала крепко. Вода уже в метре.

Еще шажок. Он притопнул. Держала. Еще. Лицо его оскалилось: он на берегу.

Встал на колени. Как зверь, наклонился, хлебнул что было сил и отпрянул… С шумом выплюнул.

Потрогал пальцем губы. Наклонился, поглядел в воду. В глине виднелись белые прожилки.

Он протянул руку и набрал со дна пригоршню белой грязи. Разглядел. Кристаллы соли.

Он едва-едва шел вдоль берега. У воды появился камыш.

Впереди, метрах в трехстах, из кустов тала шагом выехали двое конных.

Сергей остановился. Закричал радостно. Бегом, напрямик, бросился к ним.

Те, остановив коней, разглядывали его.

Пробежав метров сто, Сергей увидел над всадниками облако дыма. Над ним неприятно засвистело, и только потом он услышал выстрел.

Всадники тронули рысью к нему навстречу.

Очень быстро, на полусогнутых ногах Сергей понесся назад к камышам.

Ударил еще выстрел.

Он упал в камышах. Всадники галопом прошли мимо. Не выдержав, он бросился в чащу напролом. Снова выстрелы. Картечь секла над ним стебли.

Сергей прыгнул, как заяц, в сторону и снова лег. Всадники проскакали как раз перед ним. Остановились, оглядываясь, тронули дальше.

Сергей рванулся из последних сил. Впереди влажно горела вода. Сзади него храпели кони.

Он бежал по отмели и прыгал при каждом выстреле.

Вдруг отмель кончилась. Он провалился. Выплыл в камышах, притаился.

Он сидел в камышах по подбородок. Кругом тихо. Вода коснулась его рта. Он вздрогнул, посмотрел на воду, осторожно глотнул, попробовал, замер удивленный. Вода была пресной. Погрузившись по уши, стал жадно пить.

Голая степь, нет ей края. Посреди степи неподвижно стоит верблюд.

Настороженно оглядываясь, Сергей подошел к верблюду. Тот стоял как вкопанный.

Сергей почмокал губами, протянул руку. Верблюд едва повернул голову и снова замер.

Издавая разные дружелюбные звуки, Сергей обошел его вокруг, похлопывая и поглаживая. Взялся за горб, крепче, подпрыгнул, подтянулся, съехал назад.

Верблюд стоял как изваяние.

Сергей обошел его с другой стороны. Цепляясь за шерсть, пыхтя, упираясь коленками, снова попытался влезть. Не вышло.

Верблюд стоял.

Сергей лез на него сзади. Лез спереди, сбоку. Тщетно.

Наконец, помогая себе зубами, он добрался до его спины, радостно выдыхая, уселся между горбами, отер лицо, хлопнул пятками по бокам, нукнул.

Верблюд не двигался.

Он бил его кулаками в горбы, прыгал на нем, стучал ногами, дотянувшись до шеи, щипал за шкуру.

Верблюд стоял.

Он молча сполз с горбов и пошел прочь. Оглянулся.

Верблюд стоял как изваяние.

Вдруг он увидел состав. Платформы, груженные леском, галькой, несколько пустых товарных вагонов, локомотив.

Бежать он уже не мог. От одежды на нем остались какие-то лохмотья, волосы свалялись и выгорели.

Рядом с платформами на кучах лежали ломы, лопаты, стоял бульдозер. Но людей нигде не было.

Состав вдруг дернулся и медленно начал набирать скорость.

Сергей, захрипев, бросился к товарному вагону, повис на нём.

Поезд набирал скорость.

Наконец Сергей втянул себя в вагон, лег ничком на пол со следами сена и помета. Поезд шел быстро, как курьерский.

Притормаживая, состав проходил мимо маленького степного поселка. Появились фигуры людей. Это были казахи.

Они бежали за вагоном, в котором он сидел, свесив ноги, махали связками рыбы и кричали, предлагая меняться:

— Дерево, дерево… Мешок. Лук, чеснок. Дерево…

Сергей радостно улыбался им и ласково кивал.

Поезд не остановился и снова набрал скорость.

Состав снова тормозил. Теперь вдоль путей шли дома.

Улицы. Люди, машины…

Показался маленький вокзал, перрон, на котором торговали пирожками.

Поезд шел еле-еле. Сергей встал, приготовившись сойти, ждал, когда он остановится совсем.

Но поезд вдруг дернулся и стал набирать скорость.

— Эй! — Сергей закричал, предчувствуя несправедливость. — Эй! Эй!

Он орал долго, надсадно. Сразу за городком началась пустыня.

Вечер. Состав шел, как курьерский поезд. Сергей сидел у проема вагона и, обливаясь потом, глядел на пылающие жаром барханы.

Ночь. Состав стучал колесами. Сергей, забившись в угол вагона, дрожал от холода, стараясь прикрыть свое голое тело лохмотьями…

День. Сергей лежал, раскинувшись, опухший от жары. Поезд стал притормаживать. Встал.

Сергей подполз к выходу, выглянул.

Место было дикое. Кругом ни строений, ни людей.

Сергей слез, пошел вдоль состава, стуча в вагоны. Никого.

В голове состава под парами работал локомотив.

— Эй! — хрипло прокричал Сергей. — ЭЙ! Вы?! Наверху!..

Тишина.

Обжигаясь, Сергей забрался по горячей лестнице вверх. Внутри никого не было. Нигде, никого. Сергей спустился с другой стороны. Снова крикнул. Тишина.

В километре от пути, в степи, он увидел столб дыма. Пошел туда.

Это был костер. Вокруг костра стояли машины.

— Эй, — крикнул Сергей и затрусил к людям.

Кто-то с рыжим лицом встал у костра, поглядел на Сергея из-под руки.

Костер быстро залили водой. Разъехались. Сергей шлялся у кострища, всхлипывая, подбирал какие-то корки, шкурки и жрал их.

Ему попались рваные башмаки. Он сел и с радостью натянул их на свои опухшие изувеченные ноги.

Он сидел в локомотиве на месте машиниста и ждал людей.

В кабине он нашел маленький окурок и спички. Долго чиркал, осторожно прикуривая.

С удовольствием затянулся, но тут же плюнул, дуя обожженными губами.

Он стал нажимать и дергать разные кнопки и ручки, нашел случайно гудок.

Сначала испугался от рева. Потом обрадовался.

Зло хохоча, он через каждые пять секунд давал гудок и, как машинист, высовывался из окошка, оглядываясь по сторонам. Снова гудел и глядел вдоль состава, ожидая увидеть сбегающихся людей.

И тут внизу, у колес, увидел вдруг мальчика.

Сергей отпустил гудок, отпрянул внутрь и притаился, зажав в руке какую-то железку.

Выглянул снова.

Мальчик, бритый наголо, с круглым казахским лицом, смотрел вверх на Сергея без всякого выражения.

Сергей огляделся.

— А где все?

Мальчик отошел от локомотива, сел на песок..

Сергей быстро спустился вниз, шагнул к нему. Мальчик встал, и отошел подальше.

— Постой, — Сергей поднял руку, огляделся. — Я хороший дядя. Где твой папа? — он постарался улыбнуться. — Где дядя? Где твой дом? — Он ткнул пальцем в степь. — Там?

Мальчик молчал.

— Там? — он показал вперед вдоль дороги и сделал шаг, маленький шажок. — Там? — он ткнул рукой в обратную сторону и сделал еще один незаметный шаг. — Ты понимаешь по-русски?

Мальчик стоял молча.

Сергей кинулся к нему, расставив руки, но мальчик увернулся.

Сергей поднялся с песка, бросился за ним.

Мальчик нырнул под вагоны. Сергей за ним, ударился.

С той стороны мальчик снова нырнул под колеса. Сергей прыгнул, но не успел. Он уже выбился из сил.

Он сидел на песке рядом с локомотивом, мокрый от пота, с пеной на губах и жадно ловил воздух.

Мальчик вышел из-за локомотива, обошел его по дуге, тоже сел на песок в десяти шагах перед Сергеем, достал окурок, спички, закурил.

— Сволочь, — тихо сказал Сергей. — Басмач…

Пустыня. Солнце в зените. В обе стороны тянулась одна колея железной дороги, прямая как струна. Нигде ни души.

По шпалам медленно брел Сергей. За ним — шагах в девяти — мальчик.

Зной. Белая пустыня вокруг…

Сергей, умирая от зноя, сел передохнуть на насыпь. Снова в десяти шагах от него, в такой же позе сел мальчик, достал окурок, закурил.

Сергей с завистью глядел на него. Медленно протянул руку с открытой ладонью.

Мальчик глядел не мигая.

— Сукин ты сын, — Сергей встал. — Дай покурить. — Он шагнул к мальчику.

Тот отошел.

Сергей снова сел, вытянул устало ноги.

И мальчик сел, продолжая курить.

Они сидели в десяти шагах друг от друга, крутом пустыня, и только рельсы из края в край…

Вдруг раздался гудок.

Показался поезд.

Сергей заволновался, встал, вытянул обе руки, даже чуть подпрыгнул.

Мальчик отошел с насыпи.

Поезд стремительно приближался. Он свирепо загудел.

Сергей закричал, замахал руками.

Перед самым локомотивом он отскочил, упал на песок.

Мимо него, поднимая пыль, неслись платформы с новыми «Жигулями», цистерны с кислотой, быстро мелькнул товарный вагон с рядами ящиков с вином.

Среди ящиков сидел совершенно голый, совершенно заросший волосами экспедитор-армянин и что-то жевал.

Поезд прошел.

Сергей встал, побрел по шпалам дальше.

Впереди, у железной дороги, открылся маленький поселок.

Сергей пошел быстрее, оглянулся.

Мальчик не отставал.

В посёлке жаркий ветер гонял пыль. Собаки, ленивые овцы, дома без единого дерева, кучи помета. Ни души.

— Эй, — крикнул Сергей; — Есть здесь кто-нибудь?

Он постучал в одну из дверей. Никого.

Проковылял дальше, оправляя лохмотья.

— Эй, кто-нибудь!

Он споткнулся о собаку. Та встала, зарычала. Он отступил. Собака легла.

Дверь рядом с ним открылась, и прямо на него вышла старуха с палкой.

— Здравствуйте, — сказал ей Сергей. — Скажите… — он помолчал, — вы говорите по-русски?

Старуха не ответила.

— Я в командировке. — Сергей оглядел свои грязные ноги и попробовал улыбнуться. — Это случайно, — он покачал головой, развел руками. — Случайно…

Он обернулся.

Позади него, за мальчиком, сидевшим на песке, стояло человек сорок казахов. Женщины, дети, старики. Они молча глядели на Сергея.

— Я потерялся, — Сергей озирался, поправляя на себе тряпки. — Я из Москвы… Живу в Москве. — Он постарался сказать это гордо. — Я нормальный человек. У меня там… жена…

Все молчали.

Сергей жестом показал, что он хочет есть, засмеялся истерически, хотел сунуть руки в карманы.

— Я заплачу. Вышлю телеграфом. Черт. Говорит здесь кто-нибудь по-русски?

Все молчали.

Сергей, оглядываясь на них, пошел к железной дороге. Все двинулись толпой за ним, впереди — мальчик.

У железной дороги стоял барак с какими-то надписями. На саманной стене барака — расписание поездов.

Сергей осмотрел расписание, воинственно оглянулся на толпу.

Он открыт дверь, зашел в барак.

Толпа стояла. Молча ждала.

Горячий ветер гнал по глине клубки перекати-поле, крутил хвосты овцам.

Дверь открылась, оттуда вышел огромный милиционер. Он за шею выволок из барака Сергея и дал ему пинка. Сергей ничком упал в пыль.

Толпа медленно разошлась.

Остался только мальчик. Он все так же, не мигая, глядел на Сергея.

Раздался гудок. Подошел пассажирский поезд.

Сергей сидел в пыли, размазывая по грязной щеке кровь.

Поезд, скрипя тормозами, встал.

Сергей, не двигаясь, глядел на поезд, на людей.

Люди выходили из вагонов, в трико, в майках, курили, смеялись.

Какой-то проводник забежал в барак. Он и милиционер, вышвырнувший Сергея, вынесли оттуда здоровый тюк, быстро потащили в вагон.

Поезд дернулся, пошел.

На краю поселка Сергей гонялся за курицей. Он несколько раз падал на нее, обдирая локти, но поймать не мог.

— Цыпа, цыпа… — звал он ее ласково и снова кидался, снова мимо.

Вдруг курица метнулась в сторону мальчика, стоявшего неподалеку. Тот молниеносно шагнул и, схватив ее за крыло, оторвал ей голову.

Сергей, тяжело дыша, глядел на мальчика.

Тот вдруг молча протянул ему курицу.

Осторожно, боясь, что мальчик убежит, Сергей подошел к нему, медленно протянул руки… Схватил курицу и, прижав к груди, стал сразу рвать зубами и руками перья. Он косил взглядом на мальчика.

Тот достал два окурка, закурил, протянул один Сергею. Сергей взял бережно, переложил курицу под мышку, закурил, с наслаждением закашлялся, сел на песок. Мальчик сел напротив него в нескольких шагах.

Из-за дома не спеша вышло трое мужчин. Двое были с палками.

Сергей и мальчик глядели друг на друга и курили.

Сергея ударили в лицо и стали топтать его ногами, бить кольями. Мальчик сидел не двигаясь.

Били лениво.

Забрали курицу, ушли.

Один вернулся и, почесав затылок, наступил Сергею на руки. Попрыгал, стараясь их сломать. Ушел.

Сергей не двигался. Мимо прошла хромая собака.

Взгляд мальчика перешел на нее. Стал следить за ней. Он поднялся и пошел за собакой.

Ветер гнал пыль.

Раздался шум машины, и, тяжело работая мотором, неподалеку от Сергея остановился старый, разбитый ЗИС.

Водитель непонятной национальности, не глядя на Сергея, высморкался через дверцу.

Из кузова выбрались двое со звериными мордами: один — чёрный как негр, другой — по виду русский.

Не спеша, они подняли тело Сергея, волоком протащили до машины и забросили в кузов. Влезли сами. Машина, переваливаясь, как черепаха, поехала в пустыню.

В пустыне, за холмами: две трубы, бетонный барак, котельная, груды щебня, угля — маленький завод.

Сергея, как мешок, сняли с машины. Машина ушла.

Сергей сидел, сгорбившись, на антрацитовой крошке, не двигаясь. Лицо его было разбито, руки обвисали плетьми.

Мимо него какие-то оборванные дикие люди таскали мешки с чем-то тяжелым, грузили их в машины. Поодаль другие люди лопатами и руками грузили уголь в тачки.

Маленький свирепый грек с усами подошел к Сергею, оглядел его полуголое тело, ушел. Тут же вернулся, швырнул Сергею замасленный комбинезон, стоптанные сапоги и лопату.

Сергей не мог двинуться.

К нему подбежал маленький быстрый кореец, легко поставил его на ноги. Помог одеться, вставил в руку лопату и пропал.

Грек тотчас взял Сергея за локоть и повел его к огромной куче угля, оглядел его еще раз, отнял лопату, махнул куда-то.

На Сергея тут же положили огромный мешок. Сергей едва устоял.

Его толкнули в спину и он, шатаясь, пошел туда, куда шли все, с каждым шагом готовясь упасть.

Но вот он уперся в машину. Кто-то помог ему освободиться.

Он, держась за машину, откашлялся. Никто не смотрел на него. Люди вереницей носили мешки.

Сергей поплелся обратно. Понес второй мешок…

Солнце садилось в пустыню, а люди все носили мешки…

Стемнело. Все разом оставили работу и пошли куда-то.

Сергей рухнул, потеряв сознание.

Кто-то пнул его.

Сергей дернулся, приподнялся. Над ним стоял грек. Он держал канистру и кружку. Он помахал кружкой перед лицом Сергея.

Сергей протянул руку, но грек усмехнулся, поманил кружкой вверх.

Сергей собрал последние силы, встал.

Грек дал ему кружку. Сергей, захлебываясь, выпил ее целиком и побрел вслед за греком за бетонный барак.

Там, под брезентовым навесом, сидело человек тридцать. Все молча ели что-то из алюминиевых мисок.

Сергею тоже сунули миску, ложку, хлеб.

Он стоял на коленях не в силах двигаться и, наклонившись лицом, ел прямо из миски.

Через несколько секунд он отвалился на бок и заснул.

Полдень. Люди идут за барак, в тень — отдыхать. Сергей, весь в угольной пыли, ложится ничком, стонет.

Рядом садятся, ложатся люди.

Сергей уже спит.

Вечер. Сергей сидит у стены, выбросив ноги и руки.

Губы его потрескались, лицо стало медным. Он поднимает руки и глядит на ладони, стертые до мяса.

Полдень. Сергей жадно ест из миски. Встает, берет еще хлеб.

Он высох, лицо его осунулось, заросло рыжей щетиной. Глаза его тупо смотрят перед собой. Он лениво машет перед лицом рукой, отгоняя мух.

Утро. Все еще спят под тентом на кошмах и попонах. Сергей лежит на локте, смотрит в степь.

Затем встает, идет к очагу, около которого возится повар-узбек, и берет из мешка горбатый кусок хлеба. Узбек косится, но молчит.

Сергей насаживает хлеб на проволоку, мочит водой, посыпает солью, жарит на огне.

Он лопатой бросал уголь в тачку. Наполнив, покатил в гудящую темноту бетонного барака.

За угольной кучей на корточках в кружок сидели четверо и по очереди курили анашу.

Один брал самокрутку, затягивался медленно, долго, потом волнами, взахлеб вдыхал в себя дым, закрыв глаза, передавал другому.

Они уже «поплыли», судя по их лицам и позам.

Сергей вернулся с пустой тачкой.

Снова принялся за лопату. Работал спокойно, размеренно.

Вдруг из-за угольной кучи выбежал один из тех, кто обкуривался, прыгнул через тачку и бросился в барак.

За ним гнался другой, с ножом. Глаза бешеные, на губах пена.

Увидев Сергея, он, не останавливаясь, бросился на него.

Все случилось очень быстро.

Сергей, не успев опомниться, с размаху ударил его древком лопаты в лоб так, что оно разлетелось на части.

Тот упал в уголь.

За ним выскочили еще двое и кинулись на Сергея.

Первый молча нагнулся за тяжелой глыбой антрацита.

Сергей подскочил и с размаху ударил его сапогом в голову. Тот опрокинулся.

Другой, огромный, заросший до глаз, чечен, выхватил из кучи угля лом.

Он завизжал как свинья и забрызгал слюной, притоптывая, словно заводил себя, разгоняясь на месте, потом наклонился и, держа наперевес лом, как кабан, рванулся к Сергею.

Сергей оглянулся, нагнувшись, пошарил руками в угле — ничего. Бежать было поздно.

Сергей закричал тоже, рванул тачку и что было силы, толкая ее перед собой, тараном пошел навстречу.

Лом раздробил доску в щепы, но тачка с углем, как локомотив, сшибла чечена, отшвырнула назад и, перевернувшись, завалила углем.

Сергей отпустил ее рукоятки, выпрямился, огляделся.

Люди работали, не обращая внимания на драку. Колесо у перевернутой тачки еще крутилось.

Сергей сел, вытер пот, закурил и оглядел лежащих.

— Эй, — позвали его.

С другой стороны барака, около груженого КамАЗа, укрытого тентом, стоял грек и высокий рыжий немец.

Сергей, оглядываясь на лежавших, подошел к ним.

Он держался настороженно.

Грек достал из кармана брюк пачку денег, перевязанную резинкой, развязал и достал пять червонцев, протянул Сергею.

Сергей осторожно взял деньги.

Немец похлопал его по плечу, подталкивая к машине.

Сергей пошел за ним, оглянулся.

Грек пошел в барак.

Один из тех троих на четвереньках полз за угольную кучу. Чечен, приподнявшись, снова упал, а третий быстро кидал руками уголь в тачку.

Немец сел в кабину, завел двигатель. Сергей сел тоже, спрятал, наконец, в комбинезон деньги.

Машина рванулась, поднимая пыль.

Оставляя за собой рыжий шлейф, машина шла по каменистой пустыне.

Сергей и немец молчали. Немец правой рукой, не глядя, потянулся назад, подвинул магнитофон, поставил кассету.

Заиграл рок.

Немец почесал грудь, кивнув головой и заржал. Глянул на Сергея, потянулся, прибавил звук.

Музыка ревела, рвала душу.

Немец в такт музыке дергал головой.

Машина шла по пустыне, как танк, напрямую, без дороги.

Мимо пролетело несколько юрт. К ним рванулась собака и отстала. Слева, пустив коней галопом, прошло четверо всадников.

Еще юрты.

Женщины у юрт визжали и прикрывали платками лица.

В маленькой луже стояло десятка два голых детей. Они все, увидев машину, заорали, замахали руками, а один, выбежав из лужи, принялся мочиться в сторону машины.

Слева рядом шли верблюды.

Музыка ревела. Немец дергал плечами.

Машина неслась напрямик.

Они остановились в каком-то поселке у скважины. На скважине стояла труба. Из трубы в яму хлестала вода.

— Давай, — немец кивнул на воду.

Сергей вылез, снял куртку.

Немец уже в трусах вылез с другой стороны, замер, поднял палец:

— O! Моя любимая.

Снова заиграл рок.

— Давай, давай, — крикнул немец и снял трусы. С мылом побежал к яме, залез в нее под струю, заорал.

Сергей тоже разделся. Под брюками у него оказалось сразу голое тело. На ногах вместо носок были портянки. Тело его стало сухим, крепким.

Они мылись, плескались.

Немец тер Сергею спину. Потом наоборот.

Сергей брился.

Немец кинул ему пару чистой одежды, туфли.

Вокруг машины уже стояли дети, женщины. Они внимательно следили, как мужчины одевались.

Уже из кабины немец спросил рыжеволосую женщину.

— А чей поселок?

— Тарбеево. Тарбеевы мы.

— Ну и что Тарбеево? А что, бляди у вас есть?

— Есть. Есть пляти, — обрадовалась она и стала показывать на женщин, стоявших поодаль. — Фот эта плять. Фот эта. Фот эта…

— А сама-то как?

— И я, и я плять, — весело закивала она головой. — Вся Тарбеево плять!

Немец захохотал, крутя головой, и нажал газ.

Машина рванулась по проселку, вырвалась на шоссе.

Сергей сидел чистый. Лицо коричневое, только светлые полоски возле глаз и выгоревшие брови.

Машина шла по шоссе. Около поселков у дорог стояли дети. Они кричали, махали руками и бросали в машину камнями. Немец, пугая их, сигналил, но скорости не сбавлял.

Справа осталось озеро с камышами и серебряными бликами на воде. Над озером поднималась стая гусей.

Машина неслась на юг. Справа красное солнце садилось за горизонт.

Дорога была прямая как стрела. Впереди показалось дерево — единственный в округе карагач.

Немец притормозил.

Под деревом из скважины текла вода. У воды стоял стол, мангал, рядом, под выгоревшим тентом, накрытая мокрыми матрасами желтая бочка.

Немец поставил машину. Они с Сергеем вылезли, пошли через дорогу, под дерево.

Там стоял единственный «Жигуль».

За столом сидело человек пятнадцать грузин. Они пили водку и пиво, ели мясо.

Немец взял десять палочек шашлыка.

Торговал маленький шустрый узбек.

— Почем пиво? — спросил немец.

— Рубль кружка, — узбек улыбнулся.

— Рубль? — Сергей потянулся к карману. Немец остановил его жестом.

— Восемь, — сказал он, бросив деньги.

Они сидели у воды, ели и пили. Солнце уходило за горизонт.

Грузины запели по-грузински.

Немец достал из кармана брюк рулончик денег, снял резинку, часть протянул Сергею.

Тот, удивленный, взял.

— Остальные потом, — тихо сказал немец и залпом вылил целую кружку.

Ночь. Немец гнал машину, выжимая до ста тридцати.

Сергей держался за дверцу. Закрывая глаза, спал несколько секунд, потом встряхивался, снова смотрел вперед.

Немец снова включил рок, оскалился, нажал еще.

Навстречу им из черноты вырывалась стрела дороги, ныряла вниз под колеса.

В лобовое стекло бились ночные мотыльки.

На дороге столбиками замирали суслики. Немец давил их.

Утро. Солнце еще за горизонтом. КамАЗ стоял у обочины. Немец и Сергей ставили запаску. На немце куртка, на Сергее ватник. Холодно.

Полдень. Пустыня вокруг голая, каменистая с бурыми пятнами выгоревшей травы. Иногда полосами тянулись такыры.

Стекла в кабине были опущены. Немец и Сергей сидели голые по пояс. Оба обливались потом, стекавшим струями. Жара.

Машина шла по грейдеру. Кругом пусто.

Только вдоль дороги тянулась телеграфная линия. Через каждые десять столбов, на одиннадцатом, сидел стервятник. Стервятники провожали машину поворотом головы.

Впереди у съезда куда-то в пустыню показались люди.

Это были старики в халатах и чалмах. Они опирались на посохи и махали машине деньгами. Немец чуть сбавил скорость, посигналил, отрицательно покачал головой. Сергей успел заметить, что один из стариков опирался на винтовку.

Грейдер опускался с холма и поднимался на холм. Дорога прямая, видно далеко.

Вдруг на холме немец остановился. Посидел, опершись на руль, вглядываясь вперед.

Впереди пологий спуск, километрах в пяти следующий холм.

— Ну вот, — сказал немец.

Сергей поглядел на него, потом вперед.

— Что? — спросил Сергей.

Немец засмеялся, протянул руку за сиденье, достал чехол. Вынул из чехла стволы, приклад. Сложил, щелкнул, поглядел патронташ и снова все это перебросил назад.

Открыл дверцу, встал на подножку, поглядел по дороге назад. Снова сел, тронул машину.

— А может, не понадобится, а? — глянул на Сергея, снова захохотал.

Машина неслась под гору. Немец все чаще поглядывал в зеркало назад.

Вдруг позади раздался сигнал.

Немец, напряженно вглядываясь в зеркало, вильнул два раза, потом притормозил, снова почему-то повеселев.

КамАЗ обошла милицейская «Нива».

Из окна им махали полосатым жезлом.

КамАЗ встал. «Нива» тоже, метрах в двадцати впереди.

К КамАЗу шел не спеша милиционер. Он поигрывал жезлом и улыбался.

Немец сидел не двигаясь, иногда поглядывал в зеркало назад.

Сергей напрягся: ждал, глядя то на немца, то на милиционера.

Милиционер сам открыл дверцу, влез на подножку и, скалясь, потянулся за ключами в замке зажигания.

Немец аккуратно придержал его за голову, развернулся и сапогом в грудь вышвырнул на дорогу.

Из «Нивы» выскочил второй милиционер, побежал к КамАЗу.

Немец спокойно выжал газ, обогнул его и погнал машину дальше, вглядываясь только вперед…

Сзади снова раздался сигнал.

Немец, глядя в зеркало, притормозил, пропуская «Ниву».

С обеих сторон «Нивы» им махали жезлами.

КамАЗ встал.

К нему спешил тот же милиционер, расстегивая на ходу кобуру. Он не улыбался.

Немец сидел, не двигаясь.

Милиционер открыл дверь, влез на подножку и протянул руку к плечу немца.

Тог аккуратно придержал его, развернулся и ногой в лицо вышвырнул на дорогу.

Второй милиционер выскочил из «Нивы».

Немец вылез на подножку.

Тот, что около «Нивы», замешкался.

Первый тоже сидел на дороге тихо.

Немец спокойно тронулся, объехал «Ниву», и машина понеслась дальше на юг.

Вскоре КамАЗ снова встал.

Немец напряженно вглядывался вперед.

— Ч-черт, — выругался.

— Менты? — спросил Сергей.

— Менты — ерунда! — Немец достал ружье, зарядил, положил рядом.

Впереди по-прежнему никого не было.

Немец газанул.

Машина на полной скорости неслась вперед к пустому холму.

Немец кусал губы.

Сергей как ни вглядывался, ничего не видел.

Вдруг, уже почти на самом холме, немец резко взял вправо и КамАЗ, сойдя с грейдера, пошёл через холмы напрямую по степи.

Немец оглядывался влево и снова давил на газ. Их бросало в кабине.

Кругом никого не было.

Немец жал и жал на газ и все оглядывался.

— Должны успеть, — крикнул немец.

Это была настоящая гонка, но не было преследователей. Только они одни.

Они с ходу проскочили маленький деревянный мост через каньон. Мост хрустнул. За мостом немец нажал тормоз. Остановился.

Сунул Сергею ружье.

— Быстро!

Достал из кузова длинный трос и побежал к мостику.

— А я? — Сергей повел ружьем.

— Ложись и стреляй, — оскалился немец.

Он протащил трос под колеей моста, вытянул его наверх. Двигался почему-то пригнувшись.

Стреляй! — он тащил трос. — Если некуда, стреляй вверх, — он ткнул пальцем вверх, — или себе в задницу. Стреляй!..

Дотащил трос до машины, поднял оба конца к борту, щелкнул фаркопом.

— Быстрей, быстрей… — он побежал к кабине.

Что-то сухо ударило в воздухе, и немец упал.

Сергей огляделся, ничего не понимая. Кругом пусто. Тишина.

Снова щелкнуло, и над его головой цикнула пуля.

Сергей разом упал на четвереньки, пополз за машину.

Раздалось еще два выстрела. Один срикошетил, другой ударился о борт.

Сергей вскочил, побежал куда-то, остановился.

Повернулся, побежал назад. Патронташ бил его по коленям. Он закричал и выстрелил куда-то в сторону, за мост.

Снова зарядил, снова выстрелил в другую сторону.

Вскочил в кабину, взялся за руль. Вдруг заорал, выскочил, снова выстрелил перед собой, подбежал к немцу, подхватил его, потащил к кабине, продолжая кричать.

Он втиснул его в дверцу, влез сам, закрываясь от чего-то невидимого ладонью, хотел выстрелить, но щелкнуло, надо было перезарядить. Он бросил ружье, снял тормоз, включил передачу, рванулся, Мотор заглох.

Лобовое стекло вдруг лопнуло, словно по нему ударили палкой.

Сергей отпрянул, закричал. Снова закричал, завел двигатель, тронулся медленно, осторожно.

Мост сзади затрещал.

Сергей газанул, трос сорвал колеи моста и потащил бревна и доски за собой.

Сергей гнал и гнал КамАЗ куда-то прямо, поглядывая на немца. Под ним натекала лужа.

Обломки неслись за КамАЗом, прыгали, разбиваясь в щепы.

Он остановил машину. Достал нож. Вспорол немцу штанину. Усадил поудобнее.

Тот застонал, открыл глаза, внимательно оглядел Сергея.

— Быстро, — сказал он тихо. — Держи на юг. Все объезжай. Все. За Таз-Кудуком, слева, немецкая колония… Спросишь… Отто Шеленберга…

Он потерял сознание.

Сергей перетягивал ремнем его ногу.

— Имя? — толкнул он немца. — Имя твое как?.. Черт!..

Машина, не тормозя на ямах, шла напрямик по стели. За ней, поднимая пыль, по трассе неслись останки деревянного хлама.

Машина огибала песчаный бархан. Сергей сидел, весь обсыпанный песком.

Впереди, среди камней, стояли дома. Сергей поднял голову немцу, тряс его за плечо. Тот, приоткрыв глаза, посмотрел на дома, покачал отрицательно головой, снова (по)терял сознание. Садилось солнце…

Светало. Сергей гнал машину по бесконечным, высохшим такырам. Протер от пыли глаза. Оглянулся, пошарил рукой за сиденьем, включил магнитофон. Заиграл рок.

В полдень степь кончилась, и вдруг пошли аккуратные желтые пшеничные поля.

КамАЗ с побитым бампером остановился у кромки поля. В этом месте никакой дороги не было.

Сергей вытер со лба пот, поглядел на немца. Тот лежал бледный.

Впереди на холме в садах виднелись островерхие черепичные крыши. Кирха.

Сергей огляделся. Сидел голый по пояс. Мокрый. Жара стояла невыносимая.

Он, озираясь, свернул, объехал поля.

Около стада рыжих и светлых коров он встал.

К нему подъехал конный пастух. Это был сухой, седой старик в белой рубашке и жилетке.

Сергей, придерживая ружье, выглянул из кабины.

— Отто Шеленберг, — сказал он хрипло.

Старик оглядел машину Сергея, и крупной красивой рысью пошел к поселку.

Сергей развернул машину, поставив ее на всякий случай передом в степь. Не глуша, медленно принялся застегивать рубашку.

От поселка показались конные, и в колонну два мотоцикла с колясками.

— Немцы, — усмехнулся Сергей.

Он поднял голову раненого, силой влил ему воды из фляги в рот. Глотнул сам.

Проверил ружье, выставил так, чтобы были видны стволы.

Немцы остановились метрах в пятидесяти.

Те, что сидели в колясках, держали на люльках винтовки. Один из всадников тоже снял с плеча ружье.

Сергей взвел курки. Двигатель работал на холостых.

Один из них, без оружия, направился к машине.

Подпустив его ближе, Сергей слегка газанул.

Немец встал.

Направив на него стволы, Сергей одной рукой приподнял голову раненого. Слегка потряс. Сам он следил за теми, у мотоциклов.

Раненый открыл глаза, долго глядел на немца, на поселок, едва кивнул.

Сергей отпустил его, заглушил мотор, подхватив патронташ, выбрался наружу. Отошел. Закурил.

Немцы бросились в кабину, загалдели на своем языке.

Кто-то сел за руль.

Машина развернулась.

К Сергею подъехал мотоцикл. Молодой парень кивнул на люльку.

Сергей сел, придерживая стволы в сторону парня.

Мотоцикл рванулся за машиной.

Следом пошел второй, позади выстроились конные.

Колонна медленно двигалась по заасфальтированной улице.

В переулках, посыпанных красным песком, у сеточных заборов, у газонов останавливались немцы и глядели на машину и людей в мотоциклах…

Около большого двухэтажного дома мотоцикл встал. Раненого унесли через двор на крыльцо.

Сергей не спеша вошел через калитку, огляделся, прошел по ровной стриженой траве под вишни. Сел на лавку лицом к дому так, чтобы со спины было дерево.

На улице мужчины копошились в кузове.

В доме хлопали двери, про Сергея забыли.

Вдруг сбоку что-то хрустнуло. Сергей резко обернулся, подхватив ружье.

За кустом сирени торчал бант. Выглянула маленькая золотоволосая немочка и засмеялась.

— Эльза, — крикнули с крыльца.

На крыльце в простом холщовом платье стояла молодая статная немка. Коса ее была сплетена вокруг головы и отливала медью.

Девочка быстро подбежала к ней, и та увела ее в дом. Девочка смеялась и оборачивалась.

Медноволосая снова вышла, неся в левой руке серебряный поднос, направилась к Сергею. На подносе стояла граненая рюмка.

— Битте, — сказала она Сергею, улыбнулась и сделала книксен.

Сергей встал, взял рюмку, выпил. Кашлянул в кулак, поставил, глядя в ее голубые глаза.

— Данке.

Девушка засмеялась.

Поднявшись на крыльцо, она обернулась.

Сергей все стоял, опираясь на стволы.

Где-то на втором этаже засмеялись мелодичным женским смехом.

Из дома вышли мужчины, вынесли на траву столы.

Один из них, рыжебородый, подошел к Сергею, оглядел его, взял за плечо.

Сергей отодвинулся.

Мужчина пошел вперед, Сергей за ним.

Они прошли несколько просторных комнат. В комнатах — диваны, старая резная мебель, горшки с геранью.

У обитой кожей двери стоял огромный рыжий парень. Рыжебородый кивнул Сергею, тот нехотя отдал парню ружье.

За дверью, в зале с камином в дубовом кресле сидел маленький старик. Лицо сморщенное, на голове вязаная тапочка.

В клетках на стенах пели канарейки, синицы. На стульях вокруг кресла сидели мужчины. Молчали. Рассматривали Сергея с интересом.

Старик оглядел Сергея. Сказал:

— Гут.

Все заговорили разом, засмеялись.

Рыжебородый подтолкнул Сергея к старику. Сергей подошел, наклонился, и они пожали друг другу руки. Он отошел.

Все замолчали, продолжая улыбаться. Вдруг старик зевнул. Лица всех стали строгие.

Старик кивнул головой. Все смолкли. Открыли дверь. Сергей повернулся, вышел.

Его догнал рыжебородый. Он протянул Сергею хрустящий пакет, сказал:

— Это для начала, — улыбнулся. Потом позвал: — Марта!

Откуда-то из комнат легко вышла та же медноволосая девушка. В руках она держала что-то, завернутое в простыню.

Сергей прошел за ней в глубину двора к бане. На столах в саду уже стояли графины, тарелки, закуски.

В предбаннике Марта наклонилась и на лавке развернула простыню. В ней стопкой лежали чистое хрустящее белье, сложенный костюм, галстук, белела рубашка. Она открыла коробку и поставила на пол черные лаковые туфли с парой носок.

Сергей тупо глядел на ее крутую спину. Она выпрямилась, поправила волосы, засмеялась. Вышла, тотчас вернулась, принесла мыло, мочалку, станок для бритья и зеркало в бронзовой рамке. Снова засмеялась, выбежала.

Сергей с трудом взял тяжелое зеркало и поглядел на свое черное с полосами пота лицо.

В саду за столом сидели все немцы: мужчины, женщины, парни, девушки, старики и дети. Они раскачивались на стульях и пели старую немецкую песню.

На столе обильно стояли початые блюда, рюмки и высокие стеклянные кружки с пивом.

Сергей, откинувшись, с удовольствием курил. Справа и слева его подталкивали качающиеся и жестами предлагали петь, но он только курил и щурился. На нем был светлый в клетку костюм, волосы расчесаны назад. Он стал беловолос и черен кожей.

Песня кончилась. Все засмеялись, заговорили, громко, резко.

Старик напротив что-то спросил Сергея по-немецки.

Сергей улыбнулся, кивнул.

Старик захохотал, снова что-то спросил, снова захохотал.

— Ты немец? — спросил он по-русски с резким акцентом.

Сергей сощурился, налил себе водки, кивнул старику, выпил, снова развалился на стуле.

— Как твой имя? — снова засмеялся старик. — Пауль? Питер? Карл?..

— Фридрих! — крикнул кто-то.

Сергей улыбался. Его взгляд скользил по лицам немцев.

— Ауф, Фридрих! — крикнула старуха, сидевшая рядом с Сергеем.

Все подняли рюмки.

Напротив наискосок подсела Марта, тоже взяла рюмку. Она улыбнулась, глядя на Сергея.

— Гут, Фридрих! — крикнул мужчина с края стола. — Оставайся. Жить здесь.

Марта едва заметно качнула рюмкой.

Все выпили. Сергей не торопясь тоже.

Он все глядел на Марту.

Старухи рядом засмеялись. Он огляделся. Все смотрели на него, сдерживая улыбки. Старик напротив погрозил ему пальцем.

Справа Сергей заметил холодные враждебные глаза крепкого парня, стриженного под полубокс.

Обнявшись, немцы снова затянули песню. Марта встала, пошла в дом. Сергей поглядел ей вслед.

— Фридрих, — позвал его старик напротив. — Пой! Надо!

— Нихт фашист! — засмеялся Сергей.

Немцы вокруг захохотали, стали хлопать его по спине, поднимая большой палец.

Старик поднял руку.

— Я был молодой фашист, — он постучал себе между ног. — Теперь нет. Мой фашист умер. Теперь я советский пенсионер!

Все смеялись, пели. Старик ткнул в Сергея пальцем.

— Теперь — ты фашист!

Сергей улыбался. Его похлопывали по плечам. Белокурые девушки перешептывались, глядя на него.

— Ось гарный хлопец, — крикнул с другого конца стола здоровенный хохол.

Неизвестно было, как он здесь оказался.

— А мы тоби таку хату зробымо…

Потянула скрипка.

У отдельного столика музыканты поставили пиво, взяли инструменты.

Заиграл вальс. У забора стояли дети, девушки, собравшиеся со всего поселка.

Первая пара — старик со старухой — пошли в танце по кругу, и сразу, кажется, затанцевали все.

Снова появилась Марта. Она была в другом платье. Девушки глядели на Сергея.

Он встал. Подумал. Снова сел. Закурил не торопясь.

Все глядели на него.

Он улыбнулся. Всем сразу.

Ночь. Сергей лежал на толстой перине в комнате, ворочался. Приподнялся на локте, сбросил на пол лишние подушки.

Вдруг за дверью раздался тихий смех.

Сергей замер. Подождав, он осторожно встал, стараясь не скрипеть, натянул брюки и на цыпочках пошел к двери. Тихо открыл ее.

На пороге стоял кувшин. В коридоре пусто.

Сергей поднял кувшин. Попробовал и сразу приложился.

Где-то в доме снова зашелестело.

Сергей отер губы, поставил кувшин в комнату на пол, выскользнул в коридор, крадучись подошел до угла и резко выпрямился.

Перед ним на сундуке сидел старик, курил трубку.

Сергей замялся.

Старик чубуком показал ему направление. Сергей кивнул и, оглядываясь, прошел коридорами. Наконец, вышел во двор, встал босой на траву, вздохнул.

Где-то наверху снова тихо засмеялись. Сергей обернулся.

Дом спал с открытыми окнами. Сергей внимательно оглядел черные проемы на втором этаже.

Небо было зеленоватое, и на севере висела полная луна.

День. В степи за поселком Сергей с немцами косит сено. Оборачивается.

Марта несет в поле обед.

Они сидят под деревом, едят пирог, запивая молоком. Марта подливает из бидона в глиняные кружки. Встречается с Сергеем взглядом. Оба улыбаются. В стороне сидит стриженый парень. Он хмуро курит.

Вечер. Сергей в толпе немцев стоит в кирхе. Играет орган. Все стоят, склонив головы, серьезные и сосредоточенные. Монотонная проповедь. Сергей поднимает голову и разглядывает потолок.

Из кирхи выходят люди. Сергей с Мартой идут вдоль улицы. Их догоняет медноволосый парень. Марта знакомит его с Сергеем. Парень похож на Марту.

Втроем они идут под вишнями.

День. В степи стоят мужчины, кричат что-то, хлопают в ладоши. Перед ними — Сергей верхом на рослом жеребце. Жеребец брыкает, косит глазом, танцует. Сергей держится. Справившись, он еще не очень умело галопом уходит в степь. Ему свистят.

Вечер. На площади, напротив кирхи, на стуле сидит мужчина, играет на аккордеоне. На ногах у него подвязаны колокольчики. Он притопывает ими в такт.

Танцуют парни, девушки, старики, старухи. Танцуют с какими-то немецкими притопами и прихлопами.

У забора стоит Сергей. Вдруг перед ним останавливается Марта. Она в новом платье с глубоким вырезом, на груди — ожерелье, в новых туфельках. Настоящая фрейлен.

Она сама берет Сергея за руку, ведет на свет. Пары расступаются, давая им дорогу, некоторые останавливаются.

Они стоят друг перед другом в самом центре.

Сергей берет ее за талию, она кладет руки ему на плечи. Они танцуют медленно, не в такт аккордеону.

Марта вдруг кладет голову на грудь Сергею. Он улыбается счастливо и глупо.

В темноте около дома их поджидали стриженый и еще двое.

Сергей пропускает вперед Марту, не обращая на них внимания.

Стриженый останавливается. Усмехаясь, спокойно прикрывает за Мартой калитку.

Вдруг подбегает медноволосый парень, кидается на стриженого.

Они дерутся на кулаках.

Сергей порывается в драку, но кто-то за плечо останавливает его. Он оборачивается.

Опершись на забор, стоит старик с трубкой. Рядом с ним — улыбающаяся Марта. Она тянет Сергея в сад. Они скрываются в темноте.

Старик с трубкой улыбается и попыхивает дымом, наблюдает за дракой.

Парни дерутся, наскакивая друг на друга грудью, бьются кулаками. Когда кто-то падает, ногами не бьют.

День. Мужчины косят траву. Сергей, загоревший до черноты, взмокший, отходит к ручью.

В стороне у поля останавливается «уазик». Из него выносят старика в вязаной шапочке, подставляют ему стул. Мужчины что-то говорят ему, указывая на поле. Он тоже показывает куда-то стеком.

Вечером в поселок, щелкая бичами, гонят стадо тяжелых коров. Немки сидят на лавочках. Во дворе играют дети.

Сергей, склонившись, подставляет спину. Марта льет ему из кувшина и ладонью смывает пыль и сенную труху…

Его разбудили рано, еще до рассвета. Кто-то уже одевался в комнате.

На кухне они пили кофе. Им прислуживала старуха. Их было четверо: Сергей, медноволосый парень — брат Марты, и еще два немца.

На улице их ждал КамАЗ с какими-то бочками в кузове.

Сергей и медноволосый сели в кузов. Машина тронулась. Сергей оглядывался на дом.

Из калитки выбежала Марта с распущенными волосами. Сергей привстал, но машина резко завернула. Пошли чужие дома.

Машина ушла в степь.

На востоке быстро выкатилось солнце.

Машина легко неслась по гладкой бурой степи. Слева остались автоматические нефтяные скважины. Насосы размеренно поднимались и опускались, как гигантские механические журавли.

Рядом на матрасе спал брат Марты. Сергей сидел хмурый, задумчивый.

Вдруг он потянулся и встал в кузове, держась за голубую кабину КамАЗа.

Воздух плотно ударил ему в лицо, в грудь, надул парусом одежду.

Сергей сожмурился и, открыв рот, закричал. Крик не выходил изо рта. Ветром ему полоскало щеки.

Он прислонился к борту и расставил в сторону руки. Их отбрасывало назад.

Машина неслась по шоссе. Сергей летел как птица.

В уйгурском совхозе КамАЗ свернул с трассы и подъехал к складу.

Во дворе склада стояло несколько машин, толпились люди.

Немцы зашли в весовую. Сергей сел в тень у стены.

Рядом с ним сидел старик в черном халате и влажном фартуке. Голова его была совершенно голая и вся в трещинах, как у черепахи.

Выглянул толстый кладовщик, крикнул ему что-то.

Старик встал — высокий, костлявый — прошел в загон, отгороженный сеткой. Снял с гвоздя стальную петлю.

В загоне суетились плотной массой куры.

Старик, щелкнув проволокой, легко поймал курицу, оторвал ей голову и швырнул из загона.

Курица вскочила и понеслась по двору. Молодой парень кинулся за ней.

Старик наловил с десяток, вышел из загона, повесил петлю, снова сел рядом с Сергеем.

Парень собирал в связку еще бегавших кур.

Из весовой четверо здоровых уйгуров вынесли говяжью тушу, понесли к машине, оставляя кровавую дорожку. Парное мясо трепетало, перекатывалось.

— Тяжело резать? — Сергей кивнул на тушу.

— Каждый утро коров — три, баран — пять. Рано-рано режу. Никто не видел. Двадцать один год режу. Коров — три, баран — пять. — Он пошевелил узловатыми пальцами, помолчал. — Бог видел. Скоро умирать. Грехов много, бог не простит! — Он вдруг засмеялся, обнажая крепкие белые зубы.

Из весовой вышли немцы. Он несли маленький сверточек с мясом и мороженого петуха.

Снова степь. Машина чуть притормозила. Впереди, подняв столб пыли, через дорогу переваливал танк.

На его стволе, верхом, голый по пояс, в рыжем берете сидел улыбающийся парень.

За первым танком пошел второй. На башне и на броне гроздьями висело человек тридцать солдат.

Степь пошла уклоном вверх. Где-то там, впереди, тополями и дымкой обозначился городок. Еще дальше размытыми сиреневыми силуэтами встали горы.

КамАЗ обгонял бесконечную колонну разбитых военных машин. Водители ставили их у обочин и бежали на поле рвать какую-то зелень. Навстречу им, размахивая палками, бежали сторожа.

В городке было людно. Парень и Сергей, оба стояли в кузове, глядели по сторонам. У базара вдоль обочины шли молодые узбечки в ярких платьях и шароварах.

Немец махнул рукой.

Они гортанно закричали, тонко, почти до визга, засмеялись. Одна тоже махнула рукой.

Справа и слева скалистыми голыми склонами поднимались горы, дорога шла вдоль глубокого каньона с отвесными глиняньми скатами. В каньоне гудела камнями и пенилась река кофейно-молочного цвета.

За длинным, висевшим на тросах мостом, КамАЗ свернул в боковое ущелье.

Дорога петляла под скалами и деревьями так, что Сергею и брату Марты приходилось приседать.

Брат Марты смеялся. У него это превратилось в игру: присесть перед суком или камнем в последний момент, за секунду до того, как он должен был бы расшибить себе голову.

Сергей посмотрел на него, веселого, молодого, и тоже стал играть.

Асфальтовая дорога ушла направо, на красивый маленький мост, через голубой каменистый поток. За мостом стоял шлагбаум, какие-то люди.

Один из немцев подошел к ним, спросил что-то.

— Обычно мы мед дальше берем, — сказал брат Марты.

— Мед? — переспросил Сергей.

— Мед. Обычно дальше берем. В этом ущелье тоже посмотрим.

Водитель сел в кабину, сказал что-то. Машина пошла выше по ущелью.

— Не пускают, — обернулся на шлагбаум парень. — Зона.

Дорога стала гораздо хуже.

КамАЗ встал. Вышли размяться. Водитель залез под кабину.

Сергею дали ведро. По крутому склону, ломая сухие стебли, съезжая на осыпях, он осторожно спустился вниз. Вышел на полоску чистейшего золотого песка.

Здесь, в скальном мешке, синяя вода текла спокойно.

Сергей снял рубашку. Умылся по пояс, напрягаясь от холода. Сунул в поток голову.

Когда он с полным ведром поднялся на дорогу, машины не было. Сергей, смахивая воду с волос, огляделся. Немцы исчезли.

Он свистнул. Тишина. Оглядел дорогу. Никаких следов. Он постоял, потом пошел с ведром вверх по дороге. Дорога поднималась на склон.

Он нес некоторое время ведро, затем поставил его на выступе большого красного камня так, чтобы вода не расплескалась.

Пошел дальше.

Наверху, там, где дорога выравнивалась в скалах и вниз уходил двухсотметровый, почти отвесный язык осыпи, навстречу из-за поворота вышли туристы с рюкзаками.

Сергей встал, удивленно оглядывая их.

— Здравствуйте. Здравствуйте… — здоровались все, каждый по очереди.

Сергей кивнул в ответ, разглядывая их изумленно, даже подозрительно.

— Откуда вы?

— Из Москвы, — сказала одна из девушек. — А вы местный?

Сергей неопределенно пожал плечами.

— Вы, наверное, таджик?

— Я?.. — Сергей помялся. — Почти.

— Но вы не чистый таджик?

Сергей покрутил головой, почесал шею. Они все с интересом глядели на него.

— Нет, — сказал он, — не чистый.

— Скажите, в этой реке форель ловится? — спросил парень.

— Форель? — он глянул вниз.

Внизу в пенившейся щели переката торчали какие-то железки. Ниже, среди камней, застряла сплющенная голубая кабина КамАЗа.

— Форель… — он все глядел вниз.

Река шумела внизу.

— По-моему, должна, — сказал парень неуверенно.

— Да, — Сергей вытер рукавом лоб. — Должна.

— Спасибо, до свидания, — попрощались они, каждый по очереди, и пошли гуськом вниз.

Сергей постоял, разглядывая камни внизу, огляделся, ища спуск к реке, пошел за туристами.

Сзади зашумела машина. Он оглянулся.

Его догонял старый грузовичок с сеном.

Он покусал губу, оглянулся на туристов. Они спускались метрах в тридцати от него.

Он поднял руку, голосуя.

Машина остановилась рядом с ним. Из кабины, улыбаясь, вылез бритый наголо узбек. За ним — двое.

Еще двое спрыгнули с кузова за его спиной.

Спины и рюкзаки туристов покачивались впереди.

Его ударили в пах, сразу двое, и тут же сзади по голове.

Он упал на четвереньки. Крепкие руки подхватили его за плечи и за ремень, подняли, качнули, двинули головой о колесо. Он даже не охнул.

Один из мужчин, самый маленький, проворно потащил его дальше, под машину, под заднее колесо.

Ему что-то сказали.

Он с сожалением зацокал языком, за ноги оттащил тело к обочине.

Все влезли в машину, поехали.

Объезжая туристов, грузовичок посигналил.

Туристы весело помахали руками. Им помахали в ответ. Машина осторожно обогнала туристов и скрылась за поворотом.

Туристы шли, размахивая в такт руками. Кто-то засвистел мелодию.

Сергей едва выполз на дорогу, привстал на локтях, помотал головой.

Темнело. Сергей попробовал сесть, застонал, снова упал.

Снизу зашумела машина.

Фары ее высветили Сергея. Он снова попытался сесть, но не смог.

Это был милицейский «уазик». Он встал рядом с Сергеем. К нему шли два милиционера.

Один из них, с пистолетом, наклонился над Сергеем, спросил:

— Ну как? Живой?

— Живой, — Сергей с трудом качнул головой.

Милиционер ударил его пистолетом по голове.

Они надели на него наручники, подняли бесчувственное тело за шею и за ноги. Бросили в уазик.

Машина дала задом, развернулась, поехала вниз.

Так же, за шею и за ноги, как мешок, его пронесли тускло освещенными коридорами. Лязгнул замок. Стуча сапогами, занесли в темную камеру, швырнули на цементный пол.

В темноте зашевелились люди. Кто-то встал с нар, чиркнул спичкой, осветил.

— Живой? — спросил тонкий смешливый голос.

— Нет, — сквозь зубы прошептал Сергей.

Его подхватили чьи-то руки, протащили по полу, втянули на нары. Кто-то вставил ему в рот сигарету, прикурил.

— Ну как, брат, на воле хорошо, наверное, — сказал тот же голос.

— Неплохо, — выдохнул Сергей.

— Я тоже думаю, что неплохо. Меня Давран зовут, — он вздохнул и замолчал, засопев у Сергея за спиной.

Утро. В камере шершавые бетонные стены, нары. На нарах спало человек шесть.

Сергей потрогал лицо, приподнялся, сморщился от боли, но сел. Все лицо его было разбито. На ушах запеклась кровь, с левой стороны лиловый синяк закрывал щеку.

От движения человек, лежавший спиной к Сергею, проснулся, тоже сел. Это был узбек лет сорока с бойким хитрым взглядом.

Несколько секунд они разглядывали друг друга.

Потом оба затряслись от смеха.

У Закира лицо было отделано точно так же, с левой стороны у него был такой же лиловый синяк во всю щеку.

В углу камеры, поджав ноги, на полу сидел парень-узбек лет двадцати пяти, он улыбался, наблюдая за ними чуть склонив голову.

— Не смеши, — Давран держался за живот. — Больно…

Они закурили. Остальные еще спали, ворочались.

— Баранов с киргизами воровал? — спросил Давран.

— Вроде этого, — Сергей закашлялся, потрогал ребра.

— В карты? — Давран достал колоду. — В сику. Деньги есть?

— Не умею.

Давран уже раздавал…

Люди просыпались. Два таджика о чем-то шептались на нарах. Толстая шлюха неизвестной национальности с хрустом расчесывала волосы. Русский, с совершенно разбитым носом, сел, харкнул на пол, оглядел всех, сказал тихо:

— Сволочи. — И снова лег.

У зарешеченного окна сидел маленький кудрявый азербайджанец. Он придерживал книгу на коленях и косил влажными глазами на игравших Сергея и Даврана.

— Моя, — говорил Сергей, посмеиваясь. — Снова моя.

— В сику не интересно, — Давран собрал карты. — Давай в железку.

— Я не умею.

Давран уже сдавал…

— Покажи, покажи, — Давран сидел по-турецки, перегнувшись глядел в карты.

— Моя, — смеялся Сергей.

— Шулер? — спросил Давран с уважением.

— Нет.

— А я шулер! — Он гордо хлопнул ладонью в грудь. — Где-то мы с тобой уже играли. В Чарджоу, да?

— Где это, Чиржоу?

— А-а… — Давран засмеялся. — Водки хочешь?

Сергей пожал плечами.

Давран встал, подошел к окну, свистнул. Переговорил с кем-то, сунул деньги, обернулся к Сергею.

— Что хочешь? Манты? Шашлык?

— Шашлык, — Сергей с иронией покачал головой. — Две порции.

…Они снова играли на нарах. Перед каждым кучами лежали деньги. Сидевший в углу парень-узбек, положив перед собой тюбетейку, играл сам с собой, бросая в нее камешки, приговаривал:

— Келин, келин…

Иногда он смотрел на играющих, чуть улыбаясь, и повторял их движения незаметно.

— Давран, — позвали из окна.

Он встал, подошел, вернулся с бутылкой водки, со свертками и стаканами. Разложил помидоры, горку шашлыка, пересыпанного луком, на колени, разлил в стаканы водку.

Азербайджанец даже привстал со своего места, вытянул шею, глядел на их стол.

Сергей с удивлением разглядывал еду.

Давран взял свой стакан, выпил, откусил помидор.

— Давай в «очко», — захлебывался он мясом.

Сергей понюхал водку, почесал затылок. Выпил, крякнул в рукав, кивнул:

— Давай.

— В темную? — Давран привстал на коленях, — В темную! — подхватил мясо Сергей.

…Они сидели раскрасневшиеся, с сигаретами в зубах. Сергей что-то напевал.

Давран раздал.

— Себе, — Сергей оглянулся на шлюху.

Та приосанилась, встала. Прошлась, покачивая бедрами. Азербайджанец следил за игрой и косился на шлюху. Он то садился, то вскакивал.

Открылись.

— Девятнадцать? — удивился Давран.

— «Очко», — засмеялся Сергей. — Ох, шулер.

— Я неправильно раздал, — оправдывался Давран, сгребая карты. — Тебе 19, а мне «очко». Мне, мне должно было выпасть «очко»! Понимаешь?

Он потянулся за водкой. Бутылка была пуста.

— Давай еще?

— Можно.

Давран взял денег из кучки Сергея и подошел к окну.

У окна два узбека принимали в камеру два чайника чая и лепешки.

Давран сказал им что-то, взял их за плечи и подвел к Сергею. Усадил. Обернулся, кивнул азербайджанцу. Тот осторожно присел на краешек, переложив свою книгу под мышку.

…Дым клубами гулял по камере. Гогот и говор на разных языках. Все сидели в кружок вокруг Даврана и Сергея, ели, пили, играли в карты. На нарах стояли шампанское, водка.

Сергей, выглянув из-за голов, заметил парня-узбека, по-прежнему сидевшего в углу. Сергей подошел к нему, присев на корточки, глядя на его игру, спросил:

— Идем к нам. Хочешь водки?

Парень покачал головой.

— Есть хочешь?

— Нет, не хочу, — быстро ответил тот, глядя в пол, катая камешки в руке. — Скоро домой идти.

— Брось его, — крикнул Сергею Давран, — это Хамид, он дурак, еще укусит, — и звонко засмеялся.

Хамид выглянул тут же из-за Сергея, улыбаясь Даврану.

— Что смотришь? — крикнул Давран. — Забыл, во что играешь? — и запел что-то на узбекском.

Хамид, опустив голову, стал чертить что-то на полу пальцем перед собой. Сергей, пожав плечами, вернулся.

…— Не л-люблю шампанского! — прокричал русский мужик с разбитым лицом.

Шлюха улыбалась Сергею. Поправляла волосы.

— Я тебе нравлюсь? — Сергей провел рукой по изуродованному лицу.

— Ничего! — закокетничала она.

— Не люблю шампанского! — снова закричал мужик и лег на бок, положив локоть под голову. — Ненавижу!

Азербайджанец все тихо сидел с краешка и нюхал в стакане водку. Нюхал и морщился. Потом вдруг разом проглотил. Посидел, прислушиваясь к песням, отложил свою книгу и вдруг заорал тонко и протяжно, вскочил на корточках на нары и, щелкая пальцами, притопывая, подпевая и подкручивая усы, пошел по нарам в танце.

Вечером, когда все, кроме Сергея и Хамида, спали, дверь в камеру открылась и вошли два пьяных милиционера. Они привели какого-то мужика.

Один из них долго не мог развязать ему руки, связанные простой веревкой. Другой, зевая, прислонился к стене.

Первый, наконец, справился: бросил мужика на Сергея.

— Полегче, — громко сказал Сергей.

— Что-о-о? — протянул милиционер и пнул Сергея по ногам.

Он взял Сергея за рубашку. Второй оживился, оттолкнулся от стены, пошел к ним.

Давран вскочил, встал перед ними.

— Ака, не надо, зачем, не надо.

— Уйди, Давран, — милиционер отодвинул Даврана.

Сергей ударил милиционера в переносицу так, что хрустнуло. Тот тяжело сел на задницу, закрыл лицо, повалился на бок.

Сергей шагнул ко второму, который доставал пистолет, и так же, всем телом двинул в нос.

И второй тоже осел, закрыл лицо и полез под нары.

Сергей поднял оружие. Огляделся. Прислушался.

Все молчали. В коридора было тихо.

Сергей взял второй пистолет, вытащил запасные обоймы. Еще раз оглянулся на камеру, вышел.

Тут же в углу поднялся Хамид, не то скалясь, не то улыбаясь, вышел следом, заперев камеру.

Во дворе жара. Тихо. В тени лежит ленивая овчарка. Сергей в нерешительности смотрел на нее и на приоткрытые ворота. Сзади свистнули, он обернулся, увидев улыбающегося Хамида в милицейской фуражке. Хамид посвистел собаке, засмеялся. Та поднялась и не спеша, виляя хвостом, подошла к нему.

— Надо ехать, — сказал Хамид, гладя собаку.

Сергей, опомнившись, сбежал с крыльца к «Ниве». Собака зарычала на него, но Хамид поймал ее за ошейник, успокоил.

Сергей, забравшись в машину, осмотрелся, изучая переключение скоростей. Хамид сел рядом.

— Это вперед. Это еще быстрей вперед, а это, это домой, назад, — радостно объяснил Хамид.

Сергей завел машину. Тихо выехали со двора.

— Келин, келин, — тихо командовал Хамид.

На ходу, свободной рукой, Сергей положил на колени два пистолета Заметив восхищенный взгляд Хамида, протянул один ему.

Хамид, ласково поглаживая пистолет, прижал его к щеке:

— Теперь ты будешь моя мама, — шептал он…

За городком они остановили машину. Хамид прихватил полосатый жезл, и они, ожидая попутки, пошли по обочине.

Навстречу прошли две машины, похожие на рефрижераторы. За рулем — солдаты, из маленьких зарешеченных оконец торчали гроздьями руки заключенных..

Потом показался полный автобус.

Хамид поднял жезл. Автобус остановился, водитель открыл дверь.

Хамид выбросил жезл, и они сели в автобус.

Хамид и Сергей шли кривыми, с глинобитными стенами, улочками, торопились.

Переулки бесконечные… Дети в галошах, старухи, бараны, на пустырях среди куч мусора и золы.

Хамид часто оглядывался.

Тупик.

Хамид открыл низкую калитку в дуване. Они спустились по крутым ступенькам вниз, где был огромный двор. Весь в зелени.

Во дворе никого. Они подошли к огромному дому. Прошли за него, попали в другой двор, такой же большой, со своим домом, пристройками.

Посреди двора толстая женщина возилась у огромного самовара. Она мельком глянула на Хамида и Сергея, отвернулась.

В следующем дворе у мотоцикла возился парень. Хамид сказал ему что-то, прошел в дом.

Сергей огляделся, сел на лавку.

Парень вытер руки тряпкой, глянул на Сергея и покатил мотоцикл.

Через двор, закрывая лицо платком, пробежала девушка.

На крыльцо вышел крепкий мужчина с бритым черепом, за ним Хамид.

Хамид весело знаками позвал Сергея, продолжая разговаривать с хозяином. Тот оглядел Сергея, кивнул ему. Затем крикнул на своем языке.

Из пристройки выбежали двое мужчин. Хозяин спустился во двор, что-то сказал им.

Сергей и Хамид вошли в небольшую комнату. В комнате пусто, только горы одеял у стен. Следом пришел мужчина. Принес одежды. Встал, ожидая. Хамид, глянув на ворох, отвернулся.

Сергей взял себе сапоги, новый халат и белую рубаху. Мужчина, тут же собрав тряпки, вышел. Вошел второй — здоровый, Он вежливо спросил о чем-то Хамида, кивнул, улыбаясь, показал рукой на дверь.

В просторной комнате играл индийские песни магнитофон. Работал цветной телевизор, где показывали новости. На дастархане обильно лежали: зелень, мясо, шашлыки, плов. В стороне, рядом с одним из слуг, лежали бутылки коньяка, водки. Вошел еще один, принес и поставил блюдо домламы. Пригласил всех присесть.

Первый поднял ладони к груди. Хамид и второй слуга сделали то же.

— Басмилло рахмон рахим… заговорили хором и провели ладонями по лицам.

Сергей поглядел на них, повторил движение. Принялись за еду. Ели только Сергей и Хамид. Те двое сидели и ловили их движения. Молчали. Сергей и Хамид выпили. Вошел хозяин. Сергей поставил пиалу, тут же ее передали слуге. Тот налил коньяк, поклонившись, протянул Сергею, сказал с улыбкой:

— Джабар-ака.

— Хорошо, Джабар, — хозяин обнял Сергея, похлопал по плечу.

Сергей кивнул головой, тоже улыбнулся.

Они о чем-то заговорили.

Хамид наклонился к Сергею, прошептал:

— Это большой человек здесь.

Хозяин снова хлопнул Сергея по спине:

— Джабар, жениться тебе надо, а? Дом отстроить.

Сергей улыбнулся, качнул головой. Хозяин встал, вышел.

Хамид спросил о чем-то слугу. Тот ответил. Хамид поднялся.

— Пойдем.

Они вошли в ту же небольшую комнату. Сергей подошел к окну без стекла и рамы. Хамид стелил на полу.

— Я здесь живу, спи, не бойся.

— Это все твои родственники? — спросил Сергей, ложась рядом.

— Я воин, зачем мне родственники, — ответил тот гордо. — Я так родился, один. Хозяин говорит — женись, — Хамид засмеялся. — Будешь жить. Он умный. А я не хочу, с женщиной воин слабый. Женщина научит бояться…

Сергей молча лежал, слушал, засыпал…

Во дворе переговаривались люди.

Утро. Сергей и Хамид стоят у каких-то ворот. Рядом их ждет ЗИЛ, Сергей в остроносых сапогах, штанах и халате на голое тело. Рукава засучил.

Из ворот выезжает КамАЗ, засыпанный зерном. Хамид садится в КамАЗ. Они отъезжают.

Сергей садится в ЗИЛ за руль. Следует за ним.

В комнате, развалившись на подушках, Сергей примеряет новые сапоги. На нем новый халат.

Какой-то узбек приносит нарды.

Сергей играет с ним.

Два грузовика, загруженных дынями. Около них человек пять узбеков. Сергей отсчитывает им деньги. Они по очереди принимают и кланяются.

На Сергее джинсы, заправленные в сапоги, на голой шее золотая цепочка. На джинсах широкий пояс с ножом в чехле.

Базар. Толпа. Музыка. У чайханы дым и сотни людей за столиками и просто на берегу арыка. Пьют, едят. Все нации, все народы.

Сергей полулежит на ковре. Голова его повязана красным шелком.

Вдруг летят стулья, столы. Это корейцы затеяли драку. Человек двадцать, все похожие, в одинаковых рубашках.

Дерутся с узбеками.

Сергей смотрит, пьет чай.

Краснолицые офицеры за соседнем столиком оглядываются.

Какой-то кореец подбегает к Сергею, улыбается, протягивает ему руку, чуть склонившись, просит о чем-то.

Сергей лениво встает, идет в толпу. Люди пропускают его. Там, где особенная свалка, Сергей стреляет несколько раз под ноги дерущимся.

Они тут же расступаются, поправляя одежду, волосы.

Кто-то из корейцев еще кидается в сторону Сергея, но его тут же хватают свои, скручивают и куда-то заталкивают.

Сидели в просторной комнате. Играл индийские песни магнитофон. Был включен цветной телевизор, где показывали новости.

На дастархане обильно лежали: зелень, мясо, шашлыки, плов. В стороне, рядом с одним из слуг, лежали бутылки коньяка, водки.

Все за столом полулежали, весело переговариваясь.

Выделялся толстый с седыми волосами — хозяин.

Рядом с ним сидел Сергей в белой с вырезом рубахе, дальше — Хамид.

Сергей поставил пиалу, тут же ее передали слуге. Тот налил коньяк, поклонившись, протянул Сергею, сказал с улыбкой:

— Джабар-ака.

— Хорошо, Джабар, — хозяин обнял Сергея, похлопал по плечу.

Сергей кивнул головой, тоже улыбнулся. На шее у него — золотой медальон, на правом мизинце — золотая печатка.

Они снова переговаривались на своем языке.

Хамид наклонился к Сергею, прошептал:

— Это большой человек здесь. Очень большой!

Хозяин снова хлопнул Сергея по спине:

— Джабар, жениться тебе надо. А? Дом отстроить.

Сергей улыбался, качая головой. Лицо у него непроницаемое.

— Что такое? — зашептал Хамид. — Почему грустный? Чего хочешь? Пей!

— Не хочу.

— Плохо, если не захочешь. Совсем плохо, если не хочешь.

Сергей засмеялся как-то нехорошо.

Ночь. На небе месяц зеленый.

Сергей и Хамид лежали в комнате. Сергей курил, глядел в окно. Во дворе переговаривались люди.

Вдруг где-то совсем рядом, над головой, закричал женский голос. Шум. Что-то упало звонкое. И опять крик.

— Пустите меня! Пустите!.. Не буду!.. Пустите!

Кричали по-русски.

Сергей привстал.

— Пустите! Не буду…

Два голоса заговорили по-узбекски. Один засмеялся. Включили музыку.

Сергей поднялся, натянул быстро одежду, сапоги, замер. Закурил у окна. Затем прилег.

Снова закричал тот же голос сквозь музыку.

Сергей вскочил. Хамид тоже сел. Зевнул.

Сергей вышел и тихо поднялся по лестнице. Тихо попробовал дверь. Закрыта. Слышна была музыка. Что-то упало.

Сергей оглянулся вниз, в темноту, проверил пояс, лег на пол и аккуратно выдавил дверь.

Она распахнулась.

Сергей вскочил, тихо скользнул в комнату.

Там горела настольная лампа.

Хозяин и какой-то толстый сидели на женщине. Толстый натянул ей платье на голову и, навалившись, держал руки. Хозяин, приспустив штаны, разводил ей ноги. Она извивалась всем телом.

Сергей сапогом в лицо сшиб толстого.

Хозяин поднимался с пола, стараясь застегнуть брюки. Он удивленно глядел на Сергея.

Сергей аккуратно взял его одной рукой за лицо, другой за штаны и двинул в стену. Тот сполз на пол.

Девушка поправляла порванное платье. Совсем еще молодая, стройная, белокурая.

Хозяин у стены очнулся. Сергей помог ему сесть, помог подняться. Прислонил к стене, глухо двинул в живот. Еще раз. Зверея, еще и еще!.. Наконец, отпустил. Тот встал на четвереньки. Его начало тошнить. Пачкая ковер, он пополз в угол комнаты.

Второй вдруг быстро вскочил и бросился к двери, но тут же отлетел обратно. Упал. Снова затаился.

Вошел Хамид, засмеялся. Увидев хозяина, покачал головой, прибавил звук на магнитофоне.

Хозяин вдруг заревел. Крикнул что-то по-узбекски. Сергей ударил его ногой в живот. Еще! Но тот, продолжая реветь, зарылся под одеяла, пополз под ними.

Сергей бил и бил по нему. Крик становился все глуше и глуше и затих, наконец, совсем.

— Уходим, — Хамид уже связал толстому руки, ножом подтолкнул к окну.

Внизу уже стояли двое, звали, спрашивали по-узбекски. Хамид приставил нож к горлу. Толстый крикнул что-то. Слуги ушли.

Хамид опрокинул толстого и ударил его между ног. Тот сжался. Хамид приподнял его, поглаживая по голове и прикрывая рукой рот. Затем ударил его в брюхо. Еще! Так же придерживая ему рот и поглаживая. Потом отпустил, встал.

— Убить надо, — сказал тихо.

— Надо. — Сергей кивнул, проверил, сколько еще будет играть кассета, обернулся к девушке.

Та сидела в углу на корточках, уткнувшись головой в колени.

— Надо, — повторил Сергей. — Все. Пошли.

Девушка вскочила, схватила его за руку. Она дрожала.

Вышли.

Хамид, оглядываясь, с сожалением цокая языком, прикрыл дверь.

— Плохо нам будет, — сказал он.

Хамид тихо открыл ворота, прыгнул в выезжавший «уазик», и Сергей сразу дал газ.

Во дворе уже закричали.

Проехав метров триста, Сергей свернул. Въехав в кусты, выключил фары.

По дороге одна за другой проскочили несколько машин.

Стихло, и Сергей выехал, не включая фар, повернул назад к дому.

— Мурад на дачу пригласил. Возил меня, возил, угощали везде, — девушка говорила взахлеб. — И бросил. Они меня здесь второй день держат…

У дома Сергей снова развернул машину. Они с Хамидом вошли в распахнутые ворота. Их догнала девчонка, схватила Сергея за руку:

— Я одна не останусь!

Во дворе и в комнатах пусто. Они спокойно прошли в зал.

Там, на подушках, лежал хозяин, весь перевязанный. Рядом с ним стояли коньяк, уксус, тазик со льдом. Возились три женщины. Иногда он кричал на них.

Хамид встал у двери. Сергей подошел к хозяину.

Женщины, тихо визжа, побежали вон.

Хозяин перестал скулить, замер, в ужасе глядя на Сергея.

Сергей швырнул ему раскрытую сумку.

Тот, оглядываясь на Сергея и Хамида, подполз к серванту. Открыв створку, стал вытаскивать пачки денег, быстро запихивая в сумку. Протянул Сергею.

Сергей вытащил из кармана пистолет, сунул дуло ему в рот. Тот замер, задрав голову. Сергей нажал курок. Пистолет щелкнул негромко.

Хозяина всего тряхнуло. Кашляя и давясь, он снова стал накладывать деньги.

Сергей, усмехнувшись, вставил обойму.

Забрав деньги, он ударил хозяина еще раз. Тот затих. Они ушли.

Ехали по ночной дороге. Сергей и Хамид молчали. Девушка плакала сзади.

Хамид включил магнитофон, достал бутылку коньяку. Хлебнул, передал Сергею. Тот тоже приложился, протянул девушке. Она взяла двумя руками. Опять разрыдалась.

— Ну все! Все хорошо, — обернулся Сергей. — Выпей и успокойся. Хватит.

Она затихла.

На развилке они встали, перегородив дорогу. Прямо на них шла какая-то машина. Сергей пошел ей навстречу, сел на обочину.

В кабине играла музыка.

Машина остановилась в метрах тридцати от «уазика». Это была «Волга», белая, для начальников.

Сергей выскочил сбоку, приставил пистолет к голове водителя.

— Паспорт.

Тот быстро протянул документы. На заднем сиденье испуганно жалась какая-то женщина.

Сергей махнул рукой. Девушка и Хамид подошли. Хамид открыл дверь, она села в машину.

Сергей глянул паспорт. Вернул.

— Отвезешь, куда скажет. Если что-нибудь случится… — он улыбнулся. — Товарищ Режаметов…

Девушка вдруг выскочила из машины, бросилась ему на шею, всхлипывая.

— Ладно, бог даст, увидимся, — шепнул он. — Уезжай.

— Приезжай ко мне, приезжай просто так, или скажи, где ждать… — она разрыдалась. — Я буду…

Сергей встряхнул ее.

— Правда… буду… Дайте записать что-нибудь!..

Хамид, стоящий рядом, тут же протянул, заголив рукав халата, руку.

Отводя волосы, она быстро написала адрес.

— Еще пиши, — попросил Хамид.

Девушка улыбнулась, быстро поцеловала его, потом Сергея.

Сергей махнул рукой. «Волга» рванулась, осторожно объехала «уазик», ушла.

Они пошли к машине.

— Я больше не воин, — сказал Хамид. — Я бы женился.

— Я бы тоже, — Сергей усмехнулся.

— Теперь возвращаться нельзя, — сказал Хамид. — Хозяин обиделся.

— Обиделся, — согласился Сергей.

День. Какой-то городок. Чайхана.

В чайхане сидели Сергей и Хамид. Рядом стоял ящик пива.

— Почему молчишь? — вдруг спросил Хамид.

Сергей взглянул на него. Не ответил.

— Давай веселиться, а?..

Сергей молчал.

Хамид задумался тоже.

Сергей встал, перешел улицу, зашел в парикмахерскую, маленькую, на одно кресло.

Хамид стал в дверях, положив вещи на пол.

Мимо проехал пацан на велосипеде.

Сергею брили лицо. В зеркале он видел, как мальчишка слез, а Хамид сел на велосипед и поехал, что-то крикнув.

Мальчишка смеялся, радовался, держась за живот.

Хамид сделал круг — смешной на маленьком велосипеде — поехал дальше.

Мальчишка вдруг замер, засунул руку в рот. Присел. Вскочил. Хотел бежать.

Сергей быстро встал с кресла, выбежал на улицу.

Метрах в ста уже трогались две белые «Волги», у арыка валялся велосипед.

Сергей кинулся на дорогу. Машины ушли.

Он поймал первый же «Жигуль» и влез, вынул оружие.

Вперед! Быстро!

Ехали по горной дороге. Дорога петляла, уходила в ущелье. Проехали кишлак.

— Дальше не поеду, — сказал водитель и остановился. — Не могу! Хоть убивай.

— Выходи!

Сергей сел сам.

Он ехал осторожно, вглядываясь.

Впереди через реку был мост. За мостом шлагбаум. Выше дорога уходила в сады, над которыми поднималась крыша огромного дома. Обе «Волги» скрылись за мостом.

Сергей развернулся.

По пути подобрал водителя.

Он подошел к парикмахерской. Парикмахер тут же вынес магнитофон и сумку Хамида.

Сергей дал ему бумажку.

— Пусть постоит, потом заберу, — он вытерся полотенцем.

Парикмахер почистил его щеткой и побрызгал одеколоном.

Он шел к базару, внимательно оглядываясь.

Вдруг увидел КамАЗ с голубой кабиной, подошел, осмотрел.

— Эй, — окликнули его.

Он обернулся, увидел немцев, всех троих.

— Фридрих, — закричал парень, брат Марты, и кинулся его обнимать.

— А мы вот вплипли, — заговорил старший. — Влипли так влипли, пришлось откупаться. Вот, только двести литров меда купили. Совсем плохо стало, всем надо платить.

— Ну что, едем, Фридрих? — сказал другой.

Сергей оглядел машину.

— Мед? — спросил он.

— Мед, мед… — закивали немцы.

— Не могу. Дело есть.

— Какое дело? Едем, — сказал парень. — Нас же ждут.

Сергей посмотрел, на него, достал пачку денег, протянул парню.

— Передай Марте привет. Купи ей от меня кольцо или перстень, подороже.

Немцы понимающе закивали. Сергей хлопнул парня по плечу, махнул остальным, отошел.

Они заговорили на своем языке.

Один из них догнал его.

— Когда ты поедешь? Завтра? Послезавтра?

— Не знаю.

— Мы можем подождать немного. Потом надо ехать. Это мед.

— Езжайте, не ждите. Я сам, — он пошел дальше.

КамАЗ тронулся.

— Фридрих, Фридрих, — парень из кузова помахал ему рукой.

Он снова шел по городу. На базаре встал в тени, оглядывая людей. Мимо прошел милиционер.

Сергей стоял, трогал пачки денег в карманах. Вдруг быстро подошел к трем парням.

— По-русски понимаете?

Те отрицательно покачали.

Тогда он показал им несколько полусотенных бумажек.

— Деньги надо?

— Сколько? — спросил крайний.

— Полтинник.

— Что делать? — спросил второй.

— Прокатимся, здесь недалеко.

— Полтинник каждому? — спросил третий.

— Каждому.

Они отрицательно покачали головой.

— По сто.

Парни пошли, оглядываясь. Сергей убрал деньги. Вышел на улицу, встал, распахнул халат, сунул руки за пояс, сощурился.

Подошел к порожнему «Уралу», переговорил с водителем. Сунул ему несколько бумажек, сел в кабину. Машина тронулась.

Остановились около длинных бетонных бараков, где голые по пояс мужики крыли крыши, Сергей свистнул.

К ним медленно подошел светловолосый парень. Выслушав Сергея, свистнул своим.

Мужики, обступив его полукругом, молчали.

— Туда не поедем, — сказал один из них. Пожал плечами, отходя. За ним потянулись остальные.

Сергей махнул водителю и пошел, один, по дороге.

Почти в километре от города он увидел небольшого пропыленного мужичка, сидевшего на камне у обочины. Мужичок внимательно следил за Сергеем, а когда тот поравнялся, спросил непринужденно:

— Не в Киргизию случаем?

— Еще не знаю, — ответил Сергей.

— Закурить не будет? — мужичок, беря сигарету, пошел рядом с Сергеем.

— А мы вот пошалили здесь недалеко, — продолжал мужичок, — решили самовыдворяться…

— Ты шалун что ли? — спросил Сергей.

— Как придется.

— А много вас?

— Это смотря для чего, свиней пасти я и один смогу.

— За голенищем-то у тебя ножик что ли? — не глядя, спросил Сергей.

— Не-а, это топор, — рассмеялся мужичок. — А ты глазастый.

— Как звать-то тебя?

— Николай Федосеевич.

— Слушай, Николай Федосеевич, — Сергей остановился. — Видишь вон там красный флаг? — Мужичок кивнул головой. — Надо там к одному человеку зайти и его с собой взять, а с ним уже в одно место смотаться. — Сергей достал из кармана несколько пачек денег. — Можно это сделать?

Мужичок пожал плечами, ответил, оглядывая пачки:

— Все можно, если с умом.

— А как это? — чуть сощурившись, смотрел на мужика Сергей.

— Все мы под флагом ходим, надо с Леней посоветоваться.

Мужичок свернул с дороги и пошел к кустам, Сергей чуть сзади.

В кустах, раскинув ноги и руки, лежал огромный, величиной с входную дверь, детина. Он спал, придерживая одной рукой чем-то туго набитый мешок.

— Леня, — мужичок пнул его в сапог. — Слышь, тут нам один товарищ за большие деньги в царя бомбу кидать предлагает.

Лёня приподнялся, сонно оглядывая Сергея.

— Курить есть? — спросил он хрипло.

— У него, Леня, «Беломор», фабрики Урицкого, — опередил мужичок. — Обстоятельный товарищ…

Сергей вышел из магазина, держа кучу свёртков. Оглядываясь, перебежал дорогу, прошел по узкой улочке к арыку.

Николай Федосеевич и Леня переоделись в чистые костюмы, оглядывая себя, усмехаясь. Сергей протянул расческу.

Пустынная площадь. За забором аллея тополей, густые ухоженные кусты сирени, в глубине двухэтажное чистенькое здание. Из переулка к забору подошли трое, не выходя на площадь, и тут же перелезли через забор.

Мужичок, положив Леню и Сергея в кустах, стал перебираться ближе к зданию. Сергей и Леня, чуть помедлив, перебежали следом.

Окно на первом этаже было раскрыто настежь, тяжелые шторы раздвинуты.

Мужичок, приподнявшись, рванулся и одним движением взапрыгнул на подоконник, следом рванулся Сергей.

В полутемном кабинете за огромным столом, уставленным телефонами, сидел секретарь райкома, мужчина в белой рубашке и галстуке — узбек, лет пятидесяти, что-то просматривал. Как вдруг что-то стукнуло по подоконнику, метнулась тень, и он увидел, как к входной двери подскочил небольшой человечек, запирая ее на ключ.

Секретарь вскочил, оглянулся. С подоконника тихо спрыгнул Сергей. И вдруг окно перекрыла огромная тень.

Секретарь рванулся к сейфу, но детина в два шага настиг его и, обхватив, смял.

Сергей сел на корточки рядом, глядя секретарю в глаза, достал пистолет.

— Сейчас мы выйдем вместе с тобой и поедем за Хамидом. И если за нами вдруг кто-то увяжется, я тебя убью.

Мужичок осмотрел стол, бумаги, просмотрел выдвижные ящики, засунув себе что-то в карманы, подал пиджак.

— Говорить по-русски, — строго сказал он секретарю.

Первым вышел маленький мужичок, следом Сергей с секретарем, сзади нахмурившийся Леня.

В приемной сидели люди. Они сразу поднялись, кланяясь, но секретарь отмахнулся резко от них, сказал строго секретарше:

— Я скоро.

Стоящий у входа в здание милиционер отдал честь, подозрительно оглядывая проходящих.

Они все сели в белую «Волгу», та, пыля, развернулась на площади.

Милиционер, проводив ее взглядом, бросился в проходную.

Проскочили мост, впереди показался шлагбаум.

Все молчали. Водитель косился в зеркало на сидевших.

— Стой, — скомандовал Сергей. — Развернись и выйди.

На место водителя сел мужичок, ощупывая радостно руль.

От шлагбаума бежало двое слуг.

— Приведите этого парня, — строго сказал секретарь. — Быстро.

Минут через пять из ворот вывели Хамида. Он уже не мог идти, его держали под руки. Ноги его волочились носками по земле.

Сергей, сглотнув, похлопал секретаря по колену.

Леня помог втащить Хамида на заднее сиденье, тут же оттолкнув слуг от машины, но они не уходили. Сергей кивнул секретарю. Тот заговорил:

— Я скоро приеду. Если кто-нибудь поедет за мной, передайте всем: я накажу…

Хамид был без памяти, лицо было разбито и уже почернело, он даже не стонал. Леня, перегнувшись с переднего сиденья, помогал Сергею бинтовать Хамида, выгребал из аптечки бинты.

У парикмахерской машина притормозила. Парикмахер, вглядевшись, выбежал с вещами Сергея и Хамида, подал их в окно.

— Водки, — сказал Леня, протягивая ему деньги.

Парикмахер вбежал в дверь и тут же вернулся с двумя бутылками.

Хамиду влили полстакана, он глотнул, но в себя так и не пришел…

Машина выскочила из городка и стала взбираться по крутому шоссе в горы.

Сергей, полуобняв Хамида, придерживал ему голову. Он начал приходить в себя, приоткрыв глаза, забормотал:

— Келин, келин, — попробовал улыбнуться.

— Ожил, — сказал мужичок, поглядывая в зеркало. — И слава Богу!

Секретарь завозился на сиденье, вытирая пот со лба.

Проехали кишлак.

Хамид снова закрыл глаза, вдруг весь ослабел.

— Останови! — крикнул Сергей.

— Что?

— Останови.

Машина затормозила.

Хамид сидел неподвижно, откинувшись. Сергей осторожно взял его голову, обнял, положив себе на плечо.

Мимо скатился стремительно под гору какой-то мальчишка на велосипеде…

Посидели молча, не зная, что делать.

— Надо ехать, — робко сказал мужичок. — Нагонят еще.

Сергей открыл, перегнувшись, дверь, выпуская секретаря. Вылез сам. Обошел машину, открыл дверь и осторожно вытащил Хамида. Вылез Леня, помогал ему.

— Езжайте, — приказал Сергей.

— Найдут тебя, парень, здесь.

— Теперь не найдут…

— Не обижайся потом на нас, — сказал мужичок.

Они пожали друг другу руки.

— А этого шлепни.

— Ладно… Бери вещи, — приказал Сергей секретарю.

Тот, подобрав вещи, замер.

— Иди вперед на холм.

Сергей взвалил Хамида на спину и тяжело пошел следом.

Машина, постояв, рванулась.

За холмом начинался сразу же другой холм, более крутой и высокий. Сергей положил Хамида на землю устало. Мужчина, не слыша шагов, остановился, оглянувшись.

Сергей вынул из сапога нож, воткнул его в землю.

— Рой, — приказал он.

Сам сел рядом с Хамидом. Смачивая платок водкой, гринялся обтирать ему лицо. Из рюкзака он вынул белую рубашку и две небольшие тряпки, положил рядом с собой.

— А теперь хорони. Как положено по-вашему, — снова приказал он.

Секретарь закивал головой, не решаясь приблизиться.

Сергей поцеловал Хамида, кивнул секретарю.

Секретарь, стоя на коленях, сложив ладони, бормотал молитвы, раскачивая головой. За холмами застыли на склонах желтые смерчи…

На могиле в изголовье Сергей поставил камень. Поднялся.

— Бери вещи, пошли. — И, не дожидаясь, стал подыматься выше на холм.

— Скажите, вы меня не убьете? — уже у самой вершины заговорил жалобно секретарь, задыхаясь, позади него. — Я все выполнил, вы же не убьете меня?..

На самой вершине Сергей остановился. Дорога была чуть видна, черная тоненькая нитка внизу. Сергей сел на землю. Секретарь положил перед ним его вещи.

— Простите меня, — он опустился перед Сергеем на колени. — Вы же обещали отпустить.

Сергей вынул пистолет и положил рядом с тобой.

— Иди, — сказал он тихо. — Торопись…

— Вы меня не убьете?

— Иди! — крикнул Сергей.

Секретарь, поднявшись, медленно пошёл по склону вниз, опустив голову.

Сергей, подняв с земли камешек, бросил его, попав мужчине в спину. Тот фальшиво вскрикнул и стал заваливаться.

Сергей рассмеялся. Секретарь, подняв голову, улыбнулся, мелко кивая. Вдруг вскочив, моча штаны, побежал вниз.

Сергей вдруг, вскинув пистолет, выстрелил, еще, еще. Выпустил всю обойму. Но было уже слишком далеко.

Швырнув пистолет, он уткнулся в глину, заплакал.

Далеко, внизу мелькала светлая фигурка секретаря. Навстречу ему из остановившихся машин бежали люди…

Солнце садилось над озером.

Сергей вышел на поляну у самой воды, пошел по песку к шалашам.

У шалашей горел костер, вокруг сидели люди. На шестах сушились сети. Вялилась рыба.

Сергей услышал песню. Видно, у них играл магнитофон.

«Над Доном угрюмым идут эскадроны…» — пел грустный голос.

Один из людей с ружьем в руках встал навстречу Сергею. Другие глядели на него. Сергей остановился.

— Проходи, Иван, мы тебя знаем, — сказал кто-то.

Тот, что с ружьем, сел.

Сергей присел рядом с ним, закурил.

Сидели молча, слушали песню.

Люди были совершенно дикие, со спутавшимися льняными и русыми волосами, в парусиновых штанах, босые.

— Поживешь пока, — сказал тот же старик. — Здесь не сыщут.

Мужик рядом с Сергеем заулыбался, трогая его дорогой халат, хромовые сапоги.

Солнце садилось над озером.

…В темноте над водой пролетели, крича, гуси.

Два силуэта виднелись у воды.

— Почему домой не едешь? — спросил голос Сергея.

— Нет дома, — ответил голос старика.

— Так не бывает.

— Бывает.

— Живи нормально. — Сергей закурил.

— Живу.

— Нет, как все.

— Не могу. Документов нет, — старик усмехнулся.

— Купи.

— А зачем?

Помолчали.

— А почему уехал оттуда?

— Сидеть не хотел.

— За что?

— Человека убил.

— За что?

— Захотел очень.

— Так не бывает…

— Всякое бывает…

Гуси кричали над озером.

Ночью на трассе КамАЗ высветил фигуру человека в халате. Водитель затормозил, встал.

Сергей открыл дверцу, спросил:

— Куда едешь?

— В Россию.

…Солнце вставало над степью. Свет еще серый-серый. По радио передавали новости.

Водитель пощелкал, покрутил ручку. Какая-то бодрая песня. Какой-то заунывный азиатский мотив, неясные последние аккорды. Тишина. Он оставил волну.

Чей-то голос запел протяжно:

— Ямщик, не гони лошадей…

Сергей открыл глаза, сощурился.

Перед ним лежала серебряная степь. Выпал снег.

Водитель остановил машину.

— Россия, — сказал тихо. Вылез.

Сергей следом, встал, вглядываясь.

— Вон видишь бугры, вон за ними Россия…

Поезд остановился. Из вагонов стали выходить люди. На перроне Казанского вокзала обычная толпа.

Из окна такси Сергей осматривал улицы, проспекты. Синее небо, яркое солнце, чуть подмороженный воздух.

Из магазина «Березка» он вышел с кучей свертков и кожаным чемоданом. Бросил все в такси.

За ширмой в маленьком магазинчике переоделся. Достал пистолет. Сунул в чемодан. Подумав, переложил в нагрудный карман пиджака. Вещи все сложил в кожаный чемодан.

Снова проспекты, витрины, киоски, люди.

Сергей в новом плаще, костюме сидел в такси, курил, глядя на улицу.

Дверь ему открыл губастый армянин. Оглядел сурово и захлопнул дверь.

Сергей позвонил еще раз. Армянин снова открыл.

— Ну что надо, да?..

Сергей легко толкнул его в лоб, поставил чемодан, вошел.

В незастегнутом халате выбежала жена и не узнала Сергея.

Он поглядел на ее ноги. Прошел, не разуваясь и не раздеваясь, в спальню.

— Господи, муж нашелся, — засмеялась она. — Никто ничего не знает, пропал человек и все.

Она засуетилась, взяла зачем-то мужские брюки, потерла лоб:

— Четыре месяца… Пустила квартиранта, он художник.

Сергей прошел на кухню.

Она вошла за ним, поставила на плиту чайник, оглядываясь на него.

— Розыск объявили. По всей Средней Азии. Все обыскали.

Он прошел в комнату. Она — за ним.

— К нему родственники приехали, — быстро говорила она.

На диване спало двое мужчин. На журнальном столике — початая бутылка водки.

— Это Альберт, — представила жена армянина.

Тот от окна настороженно кивнул Сергею.

Сергей разглядывал на стенах эскизы; своей жены, голой, в разных позах.

— Выпить хочешь? — она смахнула какой-то сор. — Мальчики, вы пока выпейте, я сейчас завтрак приготовлю. — Она вышла на кухню.

Мужчины на диванах заворочались. Один из них сел, протер глаза.

Сергей смотрел на них, стал искать сигареты в карманах.

Достал, закурил. Прошел в коридор и вышел не закрывая двери. Взял чемодан, пошел вниз.

Выскочила жена, быстро сбежала по лестнице, схватила его за руку.

— Ты куда? — спросила жалобно. — Куда? Ты придешь?

— Холодно здесь, — ответил он. — Иди.

— Сергей, Сережа! — Крикнула она откуда-то сверху.

Он не ответил.

Он купил билет на Казанском вокзале. Чемодан поставил в автоматическую камеру хранения. Хотел туда же поставить оружие, но кругом было много людей.

Поглядел на табло, на часы.

Взял такси прокатиться.

Он шел по проспекту, разглядывая людей, вывески.

Вдруг на другой стороне улицы он увидел медноволосую Марту. Она зашла а ресторан.

Он, не задумываясь, перешагнул турникеты, пошел через улицу.

Завизжали тормозами машины. Где-то далеко засвистел милиционер.

В ресторане полумрак, никого нет, еще рано. Он прошел в пустой зал. Огляделся. Вышел назад, уже взялся за ручку двери.

Сзади раздался какой-то шепот.

Он оглянулся, пошел медленно к гардеробу, заглянул в нишу, где стояла лавка.

Нет, это была не Марта. Эту тискал швейцар, полный чернявый парень. Он шептал ей что-то на ухо.

Заметив Сергея, девушка отпрянула.

— Вам кого? — швейцар тут же встал.

Лицо у него припухшее, верхняя губа оттопырена.

— Так, — Сергей повернулся.

— Так, так… Иди отсюда. — Он легко подтолкнул Сергея в спину.

Сергей обернулся, посмотрел на него.

— Давай, давай…

Сергей пошел к выходу.

Швейцар побежал за ним, толкая на ходу сильнее.

Сергей остановился.

— Не надо так, — сказал тихо.

— Иди, пока тебя не вышибли, — швейцар толкнул его в грудь.

Сергей, не размахиваясь, ударил его в зубы. Тот упал, зажав рот, тут же закричал визгливо.

— Жорик, Жорик! — Он вдруг вскочил и, схватив со столика графин, пошел на Сергея.

— Падла-а… — завизжал он пронзительно. — Я тебя посажу. Жорик!..

Из зала выбежали двое лохматых официантов с бабочками.

Сергей вынул пистолет, передернул затвор и, не целясь, от живота, выстрелил.

Швейцара откинуло на пол. Графин разбился.

Он сидел на корточках, опершись руками и еще ничего не понимая.

Официанты встали как вкопанные. Из зала бежали люди.

Сергей шагнул к швейцару вплотную, снова выстрелил.

Швейцар упал на спину, тут же перевернулся на бок, пополз под стол.

Сергей шагнул за ним.

Люди рванулись было к нему, но он только глянул на них.

Он выстрелил еще раз.

Стоя прямо над швейцаром, он расстрелял всю обойму.

Официанты, повара стояли, замерев от ужаса. Когда он взглянул на них, они попятились.

Сергей перезарядил обойму. Спрятал оружие в плащ, вышел на улицу, спокойно прошел через столпившихся людей.

Недалеко заверещала патрульная машина.

Сергей свернул в переулок и побежал, что было силы. Нырнул в подворотню. В другой переулок, в другую подворотню. На улице поймал такси…

В людном месте вышел, сел в отъезжающий троллейбус.

Троллейбус шел в потоке машин.

Он стоял на мосту, курил, глядел на воду. Вдоль набережной гуляли пары. Он быстро достал пистолет, завернул его в носовой платок, швырнул в воду. Бросил туда же еще две обоймы. Пошел прочь.

Он приехал на вокзал за пять минут до отправления. В камеру хранения не пошел. Выйдя на перрон, не раздумывая, повернул назад. Слишком много уже стояло у поездов милиции.

Он быстро пошел от вокзала. Такси не было. Никто не останавливался.

Свернув в переулок, он пошел еще быстрее, обернулся. Где-то играли дети. За ним ехала машина. В ней сидели мужчины.

Он прибавил шагу. Вдруг навстречу ему выскочил милиционер. Он радостно целился Сергею в грудь. Фуражка сдвинута на затылок, длинный мальчишеский чуб, острый нос.

Сзади затормозила машина.

Сергей поднял руки, но не сбавил шага. Милиционер, чтобы не подпустить его к себе, попятился. Дойдя до какой-то деревянной двери, Сергей с размаху вышиб ее, побежал по темному коридору. Распахнул вторую.

Впереди показался свет. Где-то позади, за дверью, в глубине коридора выстрелили.

Сергей пробежал еще, загремел какими-то тазами, споткнулся о велосипед. Вместе с ним, почти верхом, вывалился во двор.

Во дворе сидели старухи, играли дети, сохло на веревках белье. Один из малышей остановился, показывая на него пальцем.

Подбежали милиционеры. Его перевернули.

Он был уже мертв, с открытыми глазами и чуть улыбающимся ртом.

Велосипед освободили из-под него и откатили в сторону. Его накрыли чем-то.

Мимо прошла девушка. Один из милиционеров поглядел на ее ноги. Она вышла из подворотни, пошла по улице.

На перекрестке, сидевший в машине солидный мужчина, зевнул и посмотрел на девушку.

Прошел трамвай. Его обогнал троллейбус.

Витрины, переулки, киоски. Памятник.

Чуть дальше — в здание метро входили люди.

Двери захлопнулись. Мятые лица в тусклом желтом свете качнулись.

Мимо замелькали мраморные колонны. Поезд пошел..

1986 г.

ДЮБА-ДЮБА

— Стой! Куда!?

Бежавшие в лохматых папахах встали. Обернулись. Некоторые уже без винтовок.

— А ну назад!

Красное морозное солнце поднялось над горизонтом. В улице двинулся сплошной, нескончаемый поток грузовичков. По обочине, в сером, рыхлом снегу, побрели люди. Они брели к серому четырехэтажному дому, доска на котором гласила:. «Всесоюзный Государственный институт кинематографии».

— Да ты знаешь, кто я такой? Да я Чапаев! А ты кто такой? К славе моей примазаться хочешь!

Черно-белые фигуры двигались на экране, а под экраном, в темноте, кто-то закурил…

В фойе у гардероба очередь. Замерзшие сонные студенты всех национальностей.

Андрей Плетнев задержался у зеркала. К нему подошел длинноволосый парень, поздоровался:

— Цветные расплодились, — сказал он, хмуро глядя на латиноамериканцев, говоривших разом неподалеку.

— Ты тоже расплодись. — Андрей похлопал его по спине.

— Мне некогда, — парень пошёл наверх. — Я занят. Я пытаюсь выжить…

— Грехи не могли уйти от судьбы, судьба предназначалась им от рождения, рок преследовал их всю жизнь… — старуха лет семидесяти, с грубым, будто обветренным лицом насмешливо оглядела притихших студентов, вдруг встала крепко, как шкипер на мостике. — И вот Шекспир. Его герои — гении, творящие свою жизнь! Подобно звездам, сверкают их судьбы!..

Андрей курил на лестнице среди студентов. Мимо пробежали две девушки в трико. Одна из них поцеловала Андрея, он ласково похлопал ее по заднице, и другая поцеловала, он похлопал и ее…

— Почему не работает хозрасчет по первой модели?

Бородатый мужчина у доски, поблескивая стеклами очков, с торжеством смотрел на аудиторию:

— Плетнев.

Андрей огляделся. Студенты заулыбались. Он покачал головой:

— Я вне политики…

— Ну-ну, — педагог радостно подошел к нему. — В чем преимущество второй модели?

— В том, что она последняя. Больше моделей не будет.

Студенты засмеялись.

— Это почему? — насторожился педагог.

— А время такое, что не успеете…

На улице перед дверьми стоял парень. Он был высок, строен, из-под сурковой шапки выбивался светлый чуб. Под мышкой он держал огромную сумку с оторванными ручками.

Он еще раз с любопытством оглядел здание, входивших и выходивших, расправил свой белый кавалерийский полушубок и вошел.

Вахтер покосился на него, но ничего не сказал. Парень тоже покосился на вахтера, перебросив сумку под другую руку, прошел мимо.

Он оглядел негров, стоявших у гардероба, не спеша пошел вверх по лестнице, внимательно всматриваясь в лица проходящих.

На втором этаже у окна он заметил смуглого кучерявого парня, державшего в руках каракулевую папаху. Подошел ближе, поставив сумку на подоконник, заговорил:

— Это у тебя папаха или кубанка?

Смуглый обиженно покосился на него, сказал с акцентом:

— Это не папаха, а молдавская народная шапка.

— Так ты молдаван, — обрадовался парень.

— Я не молдаван, а молдаванин, — и смуглый быстро ушел куда-то.

Парень снял свою шапку, попытался засунуть ее в карман, но она не лезла.

Мимо проходила девушка, с удивлением разглядывая его.

— Можно вас? — спросил он.

Девушка приостановилась.

— Вы Андрея Плетнева не знаете, он здесь вроде учиться должен?

— Вроде знаю, — подыграла девушка.

— А где же он? — развел руками парень.

— Где-то здесь, — развела руками она.

— А может, вы водки выпьете, — улыбнулся парень. — У меня и стакан есть.

Девушка, усмехнувшись, пошла дальше.

— Я и жениться могу!.. — крикнул парень ей вслед, подхватывая сумку…

— Деньги при социализме выполняют другую функцию, нежели при капитализме, — бородатый педагог продолжал расхаживать у доски. Студенты сидели с красными лицами. — Итак, зачем нам нужны деньги?

В дверь постучали, затем дверь открылась и всунулся парень с сумкой, в сурковой шапке.

— Извините — он оглядел аудиторию. — Мне бы Андрея Плетнева.

Андрей встал удивленный.

Бородатый кивнул, с интересом разглядывал парня. Андрей вышел.

— Ну, здравствуй, — парень улыбнулся, протягивая свободную руку.

Андрей, вглядываясь в его лицо, пожал руку.

— Не узнаешь? — парень снова снял шапку.

— Не узнаю, — смутился Андрей. — Неожиданно просто.

— Вот, — парень похлопал по сумке, — матушка твоя передала гостинцев. Просто страшная сумка. Мужик этот артист?

— Артист своего рода…

— Андрюх… — парень смотрел хитро, — водки выпьем со встречей? — Он отогнул полу полушубка.

Андрей озадаченно оглядел его:

— А пойдем! — взял у парня сумку.

Они пошли по коридору.

— Так ты уже в кино снимаешься, или как? — расспрашивал парень.

— Нет, я сценарист, я только придумываю все.

— Что придумываешь-то?

— Да все. — Андрей по пути дергал двери, заглядывая в аудитории. — Кто женится, будет счастлив и от смерти уйдет. Всякий бред придумываю… — он встал. — Ты лучше скажи, почему не работает хозрасчет по третьей модели?

Аудитории все были заняты.

— Как почему? — удивился парень. — К войне же идем! Дома вот продукты скупают и оружие. Слушай, да пойдем ко мне, повяжут нас здесь еще, а у меня тихо!

— Где это у тебя? — удивился Андрей.

На улице было тепло и тревожно. Снег таял. Парень нахлобучил на Андрея свою шапку, повел за институт, где на стоянке стоял КамАЗ, приостановившись, оглядел его восхищенно:

— Вот она, моя ласточка.

Он открыл кабину, влез, помог Андрею и тут же начал ловко раскладывать закуску. — Я теперь гоняю с братом.

— Ну как?

Андрей с удовольствием огляделся.

— Андрюх, — парень распечатал бутылку, налил. — А ведь ты меня не признал. Я — Ваня Горюнов.

— Да брось ты, — смутился Андрей. — Как не признал… Брат у тебя старший Федька.

Парень кивнул:

— А я думал, забыл. Ну, со встречей.

Они выпили.

— А брат где? — Андрей жевал сало.

— В магазин пошел какой-нибудь дряни купить. Мы-то вам полный рефрижератор рыбы привезли. Осетры.

— Нам… — Андрей усмехнулся.

— Не женился еще? Бабы у вас ничего вроде ходят.

— Это разве бабы, волки это, а не бабы! — усмехнулся Андрей. — Их к врагу в тыл засылать. В одиночку…

Выпили еще.

— А у меня брата посадили, — просто сказал Ваня.

— Какого?

— Да ты не знаешь его, он с Шанхая, молодой еще. Подломили универмаг. Да за это время что-то многих пересажали, просто эпидемия какая-то. Помнишь участкового нашли?

— Помню.

— Осенью повязали их всех. Они опиумом занимались, другим баловались. А он дурак один пришел. Ну, они его зарубили и зарыли за Уралом. В таксопарке мальчишек посажали. Таньку…

— Какую Таньку?

— Ту, что медсестрой работала. Ты с ней ходил.

— Воробьеву!? Она же девчонка совсем!

— Девчонка не девчонка, а семь лет дали. За банду. Она им морфий доставала. Ну знаешь, раз гуляешь вместе, значит банда. Почистили город…

Они замолчали.

На стоянку въехала машина. Из нее тяжело вылез мужчина в добротном пальто.

— Вон мужик идет, видишь? — тихо сказал Андрей.

Ваня кивнул.

— Это, Ваня, самый настоящий Бондарчук…

Ваня покосился недоверчиво на Андрея, вдруг быстро выскочил из машины, бросил окурок, достал новую сигарету. Догнав Бондарчука, спросил его о чем-то. Тот похлопал по карманам, покачал головой.

Андрей чуть улыбнулся, следя за ним.

Ваня опять догнал Бондарчука. Тот заголил рукав, ответил, наверное, время. Ваня, постояв, пошел назад.

Дверца открылась, за руль влез парень, бросив свертки, расстегнул вертолетную куртку, поздоровался с Андреем, мельком, словно расстался вчера. Влез и Ваня:

— Во братан, все-таки какой-то дряни успел накупить.

— В Питер-то доскочим, — Ванин брат не спеша взял закуску с газеты. — Говорят, часов десять езды.

— Заводи, мне-то что, мы и Андрюху с собой возьмем. Поехали, послезавтра вернемся!

— Нет. У меня дела, — Андрей покачал головой. — Ездить-то не боитесь?

— А у нас «шмайсер» под сиденьем, нам-то чего бояться, мы тихие… — Ваня засмеялся. — Ну, артист, поедешь?

Андрей, улыбаясь, открыл дверцу. Ванин брат завел мотор.

— Ладно, давай, — Ваня пожал ему руку. — Значит, береги себя, глядишь, и нас простых прославишь. Твоим скажу все хорошо у тебя.

— Спасибо, — Андрей вылез на снег, вытащил сумку.

— Удачи вам.

— Тебе удачи, а если что — свидимся!

КамАЗ тронулся, развернулся круто, выезжая на дорогу, просигналил, и пошел, набирая скорость. Андрей проводил его взглядом, взвалил сумку на плечо и побрел к институту.

Он ехал в автобусе, глядел хмуро в заднее стекло, на площадке почти никого не было, лишь у окна, прижавшись к стеклу, стояла девочка лет девяти-десяти. Она стояла спиной к нему, старенькое потертое пальто с вылинявшим искусственным воротничком, длинноухая рыжая шапка из свалявшейся в комья шерсти. Почему-то снова и снова возвращался он к этой фигурке. Тряпичные сапоги, куцая косичка. Он придвинулся ближе, но девочка, как бы чувствуя его, отворачивалась, не давая заглянуть в лицо. Вдруг она повернулась резко, и Андрей не успел отвести взгляд.

На него смотрела старуха. Сморщенное бледное лицо, маленький нос, обострившиеся углы черепа.

Он не выдержал, отвернулся, подхватив сумку, сбежал на остановке. Автобус тронулся. Андрей посмотрел ему вслед. Старуха чуть улыбнулась ему через окно.

Пройдя пустым холодным коридором общежития, Андрей отпер дверь в прихожую, сложил на пол сумку, напился из-под крана.

Витя спал в ворохе одеял и полотенец.

— Спишь? — спросил Андрей громко.

Один глаз у Вити открылся и уставился на него.

— Нет, — тихо, но внятно произнес Витя. — Все утро я плакал, горячо и искренне, как не плакал уже давно.

— О чем же ты плакал? — Андрей занес сумку к себе в комнату, принялся распаковывать.

В его комнате было чисто и пусто.

— Я плакал о судьбе моей Родины, о судьбе молодых и красивых девушек моей Родины.

— И теперь ты бы съел гуся, в сметане и чесночной подливе?

Вита одним движением вскочил с дивана:

— Да, я хочу есть и горжусь этим! Я страдал, я думал и теперь должен укрепить себя. — Он в одних трусах зашел к Андрею, склонился, близоруко разглядывая свертки, банки, извлеченные из сумки. — Интересненько, откуда ты берешь такое сало? Не перевелось еще в республике такое сало!

— Это сало, Витя, мне выдают в ЦК. Укрепи им себя. Ты столько пережил.

Витя взялся за свертки. Андрей встал, не снимая пальто, прошелся:

— А я сейчас такое видел, не дай Бог никому.

— Ты видел пьяного товарища Воротникова?

— Вроде того, — Андрей закурил. — Еду я в автобусе, никого не трогаю и вдруг чувствую, ко мне девочка прижимается, маленькая, лет девяти. Одета хуже некуда, а лица не видно, и прижимается прямо к самому животу моему, прижимается, даже неловко и вдруг говорит: «Холодно совсем, дядя, есть хочу». Я растерялся. Пытаюсь увидеть лицо ее, не дается, а руки цепкие, не отпускает. Вдруг глянул, а это старуха лет семидесяти, смотрит в глаза мне: «А я знаю тебя, Андрей тебя зовут. Есть хочу!» Рванулся я из автобуса, оглянулся, а она смотрит вслед, улыбается. Смерть это была, Витя. — Он сел напротив переставшего жевать Виктора.

— Врешь, врешь ведь, и водкой от тебя пахнет! — вскрикнул Витя, принюхиваясь. — Пил ведь!

Андрей взял из банки огурец, хрустя им, встал, снова прошелся. Витя следил за ним.

— Еще до института, — Андрей встал у окна. — Ехали мы куда-то в лес, на реку. Все у нас было, и вино и еда, бабы ждали. Уже на автобус садились, а я вижу: у ворот девчонка стоит, халат затертый, молодая совсем, стоит смотрит. Я своим сказал, что догоню и прямо к ней пошел. Я тогда молодой был, гвардеец, хам порядочный. Поехала она со мной, даже халатик не переодела, бежать пришлось. Парень ее уже к калитке подходил. Она меня за руку огородами увела… Ночью все у костра сидели пили, а она мне говорит, не хочу с тобой с пьяным спать, лучше потом напьемся, идем в палатку. Так мы с ней до утра и не выходили…

— Ну, а дальше?

— Она медсестрой работала, и я приходил в больницу. Там кругом больные лежали, она открывала операционную, если операций не было. Там светила кварцевая лампа и почему-то не было ни одного стула. — Андрей сел у стены на пол, пальто его сгорбилось. — Боже мой, что мы там делали, в этой операционной! Я как очумел от нее, все, что ни увижу, ей несу, хоть тряпки какие, хоть яблоко. Ей стало скучно и она меня вроде бы как бросила… Потом с ней товарищ один мой ходил… Как-то встретил ее, спрашиваю, как живешь. Как, говорит, живу, ни любви, ни счастья, жить скучно, а кругом одни шакалы. Теперь в тюрьме она сидит, семь лет дали… Помочь бы ей как-нибудь.

— Как же ты ей поможешь?

— Не знаю. Просить кого-нибудь. Кого? Ей сейчас девятнадцать, а выйдет старухой.

— Был бы царь жив, упал бы в ноги, рассказал все, отдали бы тебе ее в жены, а отечеству и царю отслужил бы честно!

— Царь… Кто из них теперь царь? Понимаешь, если честно, я бы написал товарищу… ну, кому-нибудь из товарищей, что женюсь и на поруки возьму, — он засмеялся. — А ведь я могу им службу сослужить. Мы с тобой можем придумать что угодно, какой угодно сценарий. Сделаем фильм про честного молодого коммуниста?

Витя засмеялся:

— Знаешь, я придумал, надо достать тротила, пудов восемь, и сложить под лестницей в гостинице «Космос».

— А почему там?

— Потом пишешь на радио, неважно куда, можно в «Мурзилку»: освободить в течение трех дней. Они смеются, а ты рвешь «Космос».

— Почему именно «Космос»?

— Там одни иностранцы и армяне. С них шуму больше, а с наших шуму не будет. А ты снова даешь три дня. Я обещаю, выпустят.

— Найдут.

— Не найдут. Это только у нас в кино находят. Когда ее освободят, ты снова пишешь: «Теперь относительно ваших музыкальных передач по радио, или верните землю, у кого в революцию взяли…»

Андрей снова закурил. Пальто его сбилось комом. Витя тоже сидел на полу, обхватив голые колени.

— А чего бояться? — тихо сказал он. — Было бы что терять. А тротил я достану.

Они смотрели друг на друга.

— Парни уже, наверное, Москву проскочили, — сказал Андрей.

— Какие?

— Те, что обоз передали, — он кивнул на свертки. — Даже завидно, гони и гони, никаких сценариев, а под сиденьем «шмайсер».

— «Шмайсер» штука шикарная. — Витя встал, выстрелил из автомата. — А я, пока ты старух притеснял, сцену придумал! Работать будем?

— А куда мы денемся? — Андрей все сидел у стены.

Он шел по проспекту, был уже промозглый, сырой вечер. Его толкали, он останавливался у светлых витрин, оглядывал прохожих. На углу бойкий чернявый мужик быстро торговал цветами, собирая деньги в большую лохматую пачку.

У Манежной площади он спустился в сырой от испарений тоннель, постоял, прикрыв глаза. Шарканье шагов и голоса, слившиеся в один, не человеческий уже шорох… Он вздрогнул, вбежал наверх, закурил, глядя через площадь на тускло светивший в тумане Кремль…

Андрей прошел подворотней, встал в грязном, заснеженном колодце двора, оглядел окна.

В подъезде он долго возился с дверным кодом. Плюнув, прислушался, осмотрел замок. Взявшись за ручку обеими руками, вдруг уперся ногой, рванул, что было сил… Замок выскочил, Андрей упал на пол…

Прислушиваясь, поднялся по узкой, треугольником идущей лестнице, прошел запутанным коридором, постучал в дверь без номера.

Долго не открывали, затем тихий голос сказал:

— Кто?

— Я это, он же Плетнев.

Дверь открылась бесшумно, его за рукав втянули в темную прихожую.

В маленькой кухне хозяин включил свет. Это был худой, русоволосый, с такой же бородой парень. Он обнял Андрея, поцеловал.

— Что случилось? — тут же достал бутылку, налил рюмку водки, протянул Андрею.

— Ты, извини… — Андрей покачал головой.

— Да пошел ты. Хоть бы позвонил раз, подлец.

Андрей выпил. Парень тут же налил вторую.

— Володя, мне нужен адвокат. — Андрей не раздевался. — Срочно нужен.

— Ты, слава Богу, зарезал кого-то? — Володя протянул ему рюмку.

— Нет. Мне нужно посоветоваться… Мы сценарий пишем. — Андрей снова выпил.

— Да пошел ты! Скажи, что случилось?

— Ничего.

— Ну не хочешь, не говори. Пойдем, посидим, я познакомлю тебя с потрясающими женщинами.

— Володя…

— Вот подлец! — Володя поставил бутылку, взял телефон. — Есть у меня товарищ, изумительный мужик, защищал капитана с «Нахимова»…

Андрей зашел в ванную, ополоснул лицо, поглядел на себя в зеркало…

— Вот адрес, он сейчас дома. — Володя снова протянул рюмку. — Про что сценарий?

— Потом расскажу.

— Андрей, ты скотина, я последнее время очень плохо к тебе отношусь.

— Дай мне денег.

— Сколько?

— Рублей сто. Я отдам…

— Да пошел ты! — Володя взял бумажник — вытянул два полусотенные. — Но смотри, одна фальшивая.

Они засмеялись.

— Спасибо тебе…

— Да пошел ты! Знать тебя больше не хочу! — Володя вышел за ним на лестницу. — Андрей, позвони, слышишь! Скотина, позвони мне!

Адвокат жил один, в старой коммунальной квартире, в маленькой, очень узкой комнатке, где умещались лишь холостяцкий диван, шкаф, полный разных бутылок, и несколько стульев. Не было даже стола, но в углу стоял японский видеомагнитофон, на стенах висели рога, ружья, патронташи, а среди початых бутылок небрежно валялся золотой портсигар.

— Егор, — представился адвокат. — Если вы не спешите, то мы закончим, а тогда поговорим. Это мой друг, Андрей, — представил его тут же троим мужчинам, сидевшим в ряд на диване. Перед ними на стульях стояли бутылки водки, коньяка, богатые закуски.

Андрей сел, стал смотреть на экран. Шел какой-то документальный фильм об Америке. Ему тотчас налили водки, он выпил, прислушался к разговору.

Говорили о каком-то деле. Старший из троих, с гладким пробором, с блеснувшим во рту золотом, по виду цыган, спрашивал. Адвокат, полный, лысеющий мужчина, с добрым обрюзгшим лицом, отвечал, остальные двое, тоже видимо цыгане, но помоложе, молчали, не пили и не ели. Один из них, рослый, чернявый ромал, раскрыв рот, глядел на экран, где как раз показывали каких-то голых смеющихся красавиц. Другой, худой, сутулый, недобро косился на Андрея.

— С врачом вам ясно… — говорил Егор. — Далее, пусть он сделает, как я говорил, признание. Будет доследствие, ему пересмотрят статью, может, набавят несколько месяцев, но по этой статье, со справкой, он попадет под амнистию, и там другая категория на поселение. Я потом объясню, как сделать нужный район…

Андрей снова выпил, и Егор, не глядя, снова налил ему рюмку.

Проводив цыган, Егор вернулся:

— Итак, я к вашим услугам.

— А что у них за дело, если не секрет?

— Чепуха, младший сын с товарищами магазин взяли и там же за удачу выпили. И так, сердечные, выпили, что уйти уже не смогли. Просто я с отцом дружу, защищал его когда-то.

— Нелепое дело.

— Послушаем ваше. — Егор налил еще рюмки.

Андрей, посидел, собираясь. Что-то не нравилось ему:

— Девушка, восемнадцати лет, связана с бандой, медсестра, доставала морфий, банда промышляла наркотиками и грабежом. Убили человека.

— И как убили? — живо откликнулся Егор.

— Зарубили. То есть милиционера разрубили и за Уралом зарыли. — Андрей волновался все больше и от этого раздражался на себя. — Девушка в убийстве не участвовала. Получила семь лет, надо ей помочь.

— Простите, мне Володя сказал, что вы сценарист?

— Да, конечно, — Андрей улыбнулся. — Мне по сюжету нужно точно знать, как в этом случае можно эту девушку освободить.

Адвокат откинулся, с удовольствием закурил:

— Андрей, вы извините, не по профессии, а как зритель. Я только и слышу наркотики, рэкет, убийства В Америке, в Италии, теперь у нас целая волна фильмов. Проституция… А знаете, хочется посмотреть что-нибудь светлое, про любовь, например…

Андрей сидел, тихо раскачиваясь.

— Извините, — адвокат выпрямился, — наркотики, во-первых, соучастие, во-вторых, я понимаю, понимаю, но формально идут эти статьи, и если вы хотите сделать историю реальной, там наберутся еще статьи. Хранение краденого, и т. д., и т. п. Банда. Суд в таких случаях — акт справедливости, статьи в газетах, пересмотра не будет. Невозможное дело.

— Егор, — адвокат раздражал Андрея, — какие-то ходатайства, не знаю, самые любые невероятные варианты.

— Невозможно, — адвокат улыбнулся. — Время не то, все непостоянно, зыбко. Лет пять назад, будь у вас пятикаратный алмаз, я бы свел вас с одним коллекционером, и через месяц эта девушка и подружки ее гуляли бы на набережной. Но теперь другое время. Неизвестно, что зреет. Может быть, пробивается новая мысль, но ненависть и злоба в народе большие. Я бы разделил это время на три этапа, как это принято, — адвокат выпил еще водки, подлил Андрею. — В первом все должны наконец понять, что боги коммунизма умерли… Черт. Вы извините, я расфилософствовался, — он достал несколько нераспечатанных бутылок. — Коньяк? Виски? Понимаете, одни цыгане или армяне, надоело уже, поговорить не с кем.

— Спасибо, я уж лучше водку, — Андрей выпил. — Слушай, — он придвинулся к адвокату, — извини, конечно, Егор. Не может быть, чтоб ничего нельзя было устроить. Понимаешь? Все можно устроить. Придумать и устроить.

— Хорошо, — адвокат смотрел внимательно. — Ее выпустят. Если она забеременеет в тюрьме. И родит ребенка. Но это будет невероятно трудно устроить… Есть еще вариант. Побег. Но это практически невозможно, очень опасно и требует денег. Реальных денег.

Андрее на секунду увидел его внимательные ясные глаза:

— Ладно, — он встал. — Спасибо. Я должен вам…

— Бросьте, — Егор тоже встал. — Вы мой друг, — он развел руками. — По-видимому, есть сюжеты невозможные.

— Нет таких сюжетов. — Андрей оглядел комнату. — Просто меня гнать надо, за профнепригодность, — он потрогал ружья, гамак, висевший на стене, засмеялся. — Гамак у вас хороший.

— Возьмите, я дарю вам. Возьмите, или обидите. — Егор ловко свернул гамак. — И приходите, пофилософствуем. Может быть, я вам еще понадоблюсь, — он протянул сверток. — На память.

Когда Виктор зашел в комнату, гамак уже был натянут от оконной рамы до стены. Андрей, как был в пальто и сапогах, висел в нем раскачиваясь, придерживая на груди папку, лепил что-то из пластилина.

Витя потрогал гамак, шнуры крепления, склонился над пластилиновыми фигурками:

— Это что, гуси?

— Нет, кони. Всадники. Я вылепил их целый эскадрон. Они входят в город по Калужскому шоссе.

— А дальше?

— Дальше я пока не знаю.

Витя сел.

— А я сцену придумал. После боя под станицей Романовской все атаманы на дальний хутор съехались, на совет. Ну и к ночи подгуляли. А утром вошла в хутор регулярная рота. Делать нечего. Атаманы оружие попрятали, вышли с хлебом солью, как мирные, а капитан мобилизовал их всех, простыми солдатами в роту зачислил. И вот учит их маршировать, атаманы с похмелья печатают шаг, а у каждого из них в соседних станицах полки стоят. Ждут своих атаманов…

Андрей свернул с проспекта, там, где в переулке висела красная стрелка. Еще одна стрелка по углу дома.

Во дворе неожиданно огромный подъезд, милицейский пост. Доска: «Приемная Верховного суда СССР», Андрей остановился вдруг, развернувшись, снова вышел на улицу, огляделся, сел на турникет. Мимо спешили прохожие.

— Я пришел к вам просить, — заговорил он тихо, глядя прямо перед собой, чуть раскачиваясь. Люди с любопытством поглядывали на него, но он не видел их. — Я пришел к вам просить, но не как простой проситель. Вот что я вам скажу. Вы стоите на краю, вы не видите этого и все еще молчат, а вам кажется, дела ваши идут в гору. Вы ошибаетесь, потому что не видите себя со стороны. У меня нет ваших ценностей, я беспристрастен, я могу помочь вам. Я могу придумывать, я могу делать такое, что будут любить, такое, от чего будут слезы. Я могу сделать так, что люди снова будут петь ваши песни. Отпустите за это из тюрьмы одного человека, девушку. На ней нет крови, она не враг вам. Я прошу вас, вы уже столько сделали, что вам это ничего не стоит. А я еще молод, и отслужу вам ее срок…

Андрей встал, пошел к приемной.

В приемной было человек десять, почти все что-то писали. Кто-то запечатывал конверт.

— Ваше прошение передадут сотрудникам, те в свою очередь решат… — Какая-то женщина объясняла старухе.

Вошел какой-то мужчина в очках. Иссушенное серое лицо. Он скользнул тускло по Андрею.

Андрей огляделся еще раз, усмехнувшись, вышел из приемной. На улице рассмеялся.

— Пощады! Пощады, и я все расскажу, все, все, все!

Они поднимались по лестнице, Андрей и Витя, с толстой книжкой под мышкой. Был перерыв, лестница, коридоры были заполнены людьми, некоторые здоровались с ними, с некоторыми здоровались они.

— Что это за книга? — спросил кто-то Витю.

— Это мой роман. Я несу его, чтобы экранизировать, — он останавливался — раскрывал с гордостью. — Эта книга о любви.

Студенты заглядывали в книгу. Рисунки, фотографии блюд, рыба, мясо, колбасы…

— Это «Книга о вкусной и здоровой пище», 1962 года. Я экранизирую ее и это будет самый кассовый фильм. Открываем наугад… У раков сочное нежное мясо, которое особенно ценится любителями пива, а! Я объявляю эту книгу — Мисс СССР-90.

Андрей поздоровался с красивой стройной девушкой, пошел дальше, вдруг встал, сбежал вниз:

— Подожди, — остановил ее за руку. — Какая красивая цепочка, это из золота?

— Из золота, — ответила девушка насторожившись, ожидая подвоха.

— Я тоже вдруг полюбил золото. — Андрей улыбнулся просто. — Сколько это стоит?

— Восемьдесят с чем-то.

— Такая маленькая и так дорого, — удивился Андрей. — Я посмотрю? — и он осторожно дотронулся до цепочки, лежавшей на джемпере между ее грудей.

— Это польское золото, — сказала девушка, растерявшись.

— Да-да, — ответил Андрей, — конечно. Очень красивая. Наверное, не больше фасолины, если собрать, — он собрал щепотью пальцы.

Витя стоял у деканата, разговаривал с парнем:

— Иногда ты меня поражаешь тупостью, герои у тебя редкостные идиоты и суки, и даже алкоголики разговаривают по-газетному! Ты сам напейся хотя бы раз! Напейся!

Андрей уже подходил к ним, парень уже оборачивался к нему. Андрей вдруг шагнул в сторону и быстро сделал оставшиеся три шага, схватил парня за шею со спины. Тот дернулся судорожно, но Андрей отпустил уже его. Витя смотрел на него удивленно.

— Ты чего? — испуганно спросил парень, отступая, у него были курчавые волосы и красные мокрые губы.

— Ничего, я тебя поймал в шутку. — Андрей хотел обнять его, но парень отшатнулся. — Ну, извини, я пошутил. Просто в шутку поймал…

Оглядываясь, парень ушел…

Андрей сидел в своей комнате за столом, писал на листах, зачеркивая снова писал.

В другой комнате за столом сидел Витя, тоже писал, иногда он вдруг тихо про себя смеялся.

— Ну, как у тебя? — крикнул он.

— Нормально. А у тебя? — крикнул Андрей.

— Заканчиваю седьмую сцену…

В дверь стукнули условно, Андрей и Витя замолчали. Витя встал.

— Не открывай, — шепнул Андрей, но Витя уже открыл.

Улыбаясь, вошли двое парней, поздоровавшись, сразу прошли к Вите в комнату, заговорили, засмеялись там. Андрей встал, постоял, начал одеваться. Одевшись, прислушался.

— …У тебя разом выпадут все зубы и все волосы. И ты женишься на горбатой женщине из Кемерово, с двумя детьми…

Он тихо вышел…

В маленьком грязном ресторане шумно играл ансамбль, за столами пили, кричали. Андрей, не раздеваясь, стоял у входа в зал, разглядывал публику. Какой-то парень прошел мимо, толкнул его нарочно, но он отодвинулся.

Спустился вниз, внимательно оглядел холл, прошел в грязный туалет. У писсуара, спиной к нему стоял армянин. Андрей подошел к нему сзади, тот обернулся.

— У вас сигареты не будет?

— Подожди, видишь! — обиделся армянин.

Андрей вышел. У гардероба стоял швейцар и молодой безусый сержант-милиционер. Он глянул на Андрея весело, вышел на улицу.

Андрей закурил, вернулся в туалет. Здесь стоял пьяный, его повело, он наткнулся на Андрея. Андрей быстро схватил его за плечо, придерживая, заглянул в бесцветно-бессмысленные глаза, не выпуская его, затянулся быстро, бросил сигарету. Пьяный засмеялся. Андрей толкнул его к выходу, открыл кран. Увидев, что руки его дрожат, усмехнулся, открыл одну горячую.

Он медленно пошел к выходу, в дверях, на пороге, лицом к лицу столкнулся с человеком. Высокий, худощавый, со смуглым лицом, он поглядел на Андрея внимательно раскосыми, чуть азиатскими глазами. Держась трезво, прошел мимо него, на ходу отирая локоть на зеленом велюровом костюме.

Андрей, усмехаясь, вышел в холл, глянул на лестницу, постоял так немного, правой рукой приглаживая волосы, и медленно пошел наверх. Пройдя пролет, еще один, он уже почти вошел в зал, но вдруг резко обернулся, сбежал вниз, прошел в туалет, прикрыв за собой обе двери.

Человек стоял у стены, спиной к нему. Андрей, сразу от двери, на носках, тихо пошел к нему, выставляя вперед руки, сощурившись, открыв рот. Он поймал, схватил судорожно черноволосую голову и рванувшись вперед, мыча, двинул изо всех сил эту голову в стену. Что-то хрустнуло. Оба замерли не дыша… Прошло несколько секунд.

Не меняя позы, человек медленно оседал на пол. Андрей подхватил его под мышки, озираясь на дверь, потащил его в кабину. Здесь, еще раз, ударил его о стену. Человек завалился на пол, за унитаз.

Послышались голоса. Опомнившись, он закрыл дверцу на крючок, ногами отодвинул его ноги от щели под дверью, нагнувшись, зажал ему рот, стараясь не глядеть на лицо…

В туалете переговаривались люди, кто-то засмеялся. Андрей стоял, не двигаясь, боясь разогнуться. Люди долго возились, смеялись, мыли руки. Андрей шмыгнул носом, вытер его ладонью, снова шмыгнул, но из носа все текло. Не разгибаясь, не отпуская его рта, он достал из кармана платок, высморкался тихо, глядя на щель под дверью.

Наконец, все стихло. Андрей разогнулся, рука его была в крови. У человека был разбит нос. Андрей осмотрел руки, осторожно, платком поднял крышку бачка и медленно, аккуратно вымыл руки в бачке, затем, не сводя глаз с человека, так же аккуратно, насухо вытер их платком и о подкладку своего пиджака.

Склонившись, осторожно, стараясь не испачкаться больше, он поднял его, с трудом усадил на унитаз, взял за подбородок, поглядел в закатившийся глаз. Кровь шла у него из носа и разбитой брови. Андрей прислушался. Прислонив его головой к стене, осторожно ощупал карманы костюма. Достал из внутреннего бумажник, выбрал все бумажки, не глядя спрятал себе в карман, бумажник засунул назад. Поискав, нашел еще деньги, тоже положил в карман. На безымянном пальце он увидел золотой перстень, попробовал стянуть его. Перстень не шел.

Прислушавшись, он открыл дверцу, выглянул в туалет. Было пусто. Он быстро побежал к раковине, взял обмылок, вернулся, снова закрылся.

Он мочил в бачке и мылил палец, тянул, перстень не шел, он снова тянул. Наконец ему удалось стащить кольцо, он, так же осторожно, раздвинул ему ноги, бросил обмылок в унитаз, а перстень промыл в бачке.

Спустив воду, вытер руки. Было тихо. Человек сидел, не двигаясь, кровь застывала уже на его лице, на груди, на зеленом велюровом пиджаке. Андрей наклонился к нему, прислушался. Затормошил его. Тот слабо-слабо вздохнул. Андрей усадил его поустойчивее, еще раз прислушался.

Потом осторожно встал на унитаз, на бачок и быстро перелез через стенку в соседнюю кабинку. Отряхнувшись, он вышел из нее, подергал дверцу, за которой тот сидел…

В фойе стояли какие-то парни. Андрей прошел мимо них, старательно обходя, чуть улыбаясь. Вышел на воздух, закурил и смешался с толпой прохожих.

Он открыл дверь, бесшумно разделся. В Витиной комнате по-прежнему разговаривали. Он прошел к себе, закрывшись, достал все деньги и кольцо. Денег оказалось не так много.

Он завернул все в бумажку и спрятал в диван. Пригладил волосы и пошел к Вите.

Он вошел тихо, сел скромно на одинокий стул. Витя сидел за столом, что-то писал и одновременно спорил с четырьмя парнями:

— …Вот в Китай я верю. В какую-нибудь Прибалтику не верю, а в Китай, извините, верю. В Китай, извините меня, я обязан верить, если у меня есть хоть капля мозгов. — Ты где-то ходишь, — сказал он, просматривая рукопись. — А я между прочим работаю, несмотря на этих четырех козлов, которые меня отвлекают. А я все же пишу! Да ты пьян, — он настороженно оглядел Андрея.

Андрей отрицательно покачал головой:

— Да будь я хоть негр преклонных годов! Витя, ты хотел бы быть негром преклонных годов? Читать и писать не умея…

— Да будь ты хоть пидар преклонных годов! — крикнул Витя. — Садись и пиши.

— Я уже пишу, — Андрей встал. — Пишу давно, обильно и светло. Витя, все светлые сцены — мои! — Он ушел к себе.

— Прочитай первое предложение, — крикнул Витя.

— Пожалуйста, — Андрей забрался в гамак. — Восходящее солнце улыбалось широкой гагаринской улыбкой, — лежа в гамаке, глядя в потолок, он раскинул руки…

Дом выглядел запущенным. Он поднялся по ступеням, вдруг дверь открылась, в дверях стояла она… Пошли титры. В зале зааплодировали. Студенты вставали, сбивались в толпу, выходя на лестницу.

Андрей выловил в толпе за брючный ремень Витю, они пошли рядом.

— Французы, старые усатые лысеющие буржуи, а в любовь верят. Ангельской чистоты, несмотря на усы, достигают — Витя вздохнул.

Андрей заметил среди выходящих высокую девушку с золотой цепочкой, кивнул ей. Она тоже кивнула, пошла одна, не путаясь с толпой.

— Может, не пойдем на ИЗО? — предложил Витя. — Босх, Брейгель, они свое уже написали…

— Ты сходи лучше.

— А ты?

— Ты сходи, сходи — мне просто надо.

— Куда? — удивился Витя. — Ты что, в секту вступил, какие у тебя дела все время?

— Ну, надо мне, — Андрей положил ему руку на плечо. — К бабе к одной заеду и вернусь.

— Катька? — догадался Витя. — Смотри, она так только, а динамо будь здоров! — он смотрел вслед Андрею.

Это был один из шумных гостиничных ресторанов, где наливались командировочные, отмечали дни рождения продавщицы универмагов, и крутились разного рода торгаши, проститутки, прочий народ.

Андрей, обследовав грязный туалет, встал в холле, наглухо застегнутый, с туго затянутым поясом, курил и следил за входной дверью в мужской туалет. Он ждал. В уборную входили, выходили разные люди, все не то, он считал, сколько их входило и выходило.

Наконец, когда в холле опустело, в уборную прошел невысокий пожилой мужчина, по виду — узбек. Андрей заглянул на лестницу. В зале играла музыка, лестница была пуста. Он не спеша прошел в туалет, закрыл за собой дверь.

Узбек стоял в странной позе, согнувшись, под задранной штаниной виднелась его худая желтая нога. Услышав шаги, он быстро выпрямился, испуганно глядя на Андрея. Тот тоже встал, удивленно разглядывая узбека, его задранную брючину, ботинок, из носка которого торчала мятая пачка денег… Узбек опустил штанину, улыбнулся пойманно.

— Вот, — развел руками. — Деньги спрятал. — Он, помолчав, достал зачем-то расческу, снова развел руками. — Понимаете ли, какие-то очень подозрительные люди… Боюсь, ограбят.

Андрей кивнул, вышел из уборной в холл, закурил снова. По лестнице спускалась подвыпившая компания, один из парней сильно толкнул вышедшего из туалета узбека. Тот посторонился, отошел к Андрею.

— Вот они, — шепнул тихо, косясь на парней. — Вы тоже в гостинице живете? Пойдемте, пожалуйста, вместе.

— Я не в гостинице, — с досадой сказал Андрей. — Да вы идите. Идите! Никто не тронет…

— Да? — узбек с сомнением оглянулся на парней, те нахально смотрели в их сторону. — Хотите, я вам свой адрес оставлю, — он засуетился, хлопая себя по карманам.

— Да не нужно… — Андрей поморщился.

Но тот уже на клочке писал адрес. Парни постояли, ушли наверх.

— Вот, — узбек протянул Андрею листок. — Приедете в Самарканд, в гости, будете жить, как дома… — он оглянулся. — Большое спасибо вам! Большое спасибо.

Он ушел, Андрей повертел листок, хотел бросить, но сунул в карман. Зло вздохнул, прошелся, стал ждать дальше.

Вскоре по лестнице спустился еще один человек, по виду кавказец. Он был невысок, курчав, с маленькими усиками, проходя мимо Андрея, глянул на него почему-то зло и воинственно, плюнул на пол.

Андрей подождал, пока он там, в уборной, расстегнет штаны, и быстро прошел за ним.

Он увидел его спину и затылок, шел к нему прямо, протягивая руки к затылку.

Андрей помедлил всего секунду. Этого хватило, чтобы кавказец обернулся. Андрей тотчас схватил его испуганное злое лицо, но оно соскользнуло куда-то вниз, закричало пронзительно, подло, и он увидел с удивлением, как кавказец, отталкивая его руки, отступает, присев, и при этом от крика, от напряжения продолжает мочиться, заливая себе и Андрею брюки… На корточках, голося, как баба, он пробежал к умывальнику, ударился о него, вскочил и, поддерживая штаны, не переставая кричать, выбежал из уборной.

Андрей медленно оглядел свои брюки, опомнившись, кинулся к выходу, но вышел спокойно, медленно, сдерживаясь едва, пошел к входной двери.

Кавказец бегал у гардероба и, стараясь застегнуть брюки, кричал тонко:

— Бандит! Сволочь, тварь! Хотел убить меня… Держите его, он бандит, вор, у него нож! Смотрите, нож! Нож!

— Ишак! — громко, спокойно сказал Андрей и засмеялся. — Все штаны мне обоссал! Кого ты пускаешь? — он стоял уже перед швейцаром.

Швейцар, с сомнением глядя на Андрея, медленно открывал ему дверь.

Кавказец вдруг кинулся к Андрею, ударил его в спину, завизжал:

— Не выпускай! Не выпускай! Он вор! Вор!

По лестнице сбегали люди, среди них кто-то в форме… Андрей рванулся, оттолкнув за голову швейцара, выбежал на крыльцо, вынес на себе кавказца, повисшего на спине, как собака. Зарычал, разворачиваясь, ловя его руками, но кавказец тут же отскочил назад, сбивая людей, лезших из двери, захлопнул дверь.

— Сука, тварь! Ловите его, уйдет! — визжал он за стеклом.

Андрей побежал, неуклюже, тяжело, нырнул за угол. Он обежал корпус, прыгнул через забор, ломая ветки, выбежал во двор, обогнул дом, еще один. За ним никто не гнался, но он все бежал, пока хватило сил, затем бросился за угол, вбежал в подъезд.

На площадке между вторым и третьим этажом он согнулся, стараясь отдышаться, все кашлял и смеялся…

Хлопнула дверь, с третьего этажа на несколько ступеней сошла женщина, встала, не спускаясь дальше:

— Вы к кому?

— Ни к кому. Так, — Андрей улыбнулся ей.

— Уходите сейчас же, нечего здесь стоять, — она глядела на Андрея с брезгливой ненавистью.

— Ухожу, — он кивнул. — Уже ухожу, стоять мне здесь вовсе нечего…

В общежитии он зашел к Джанику.

Джаник, полулежа на диване, читал что-то. Он был один.

— Работаешь? — Андрей сел, потер затылок.

— Да какая это работа… Так, читаю вот японцев, вернее пытаюсь читать.

— Ну и как японцы?

— Японцы, — Джаник перевернул страницу. —

— «Буря началась!» Грабитель на дороге предостерег меня…

— Хорошо, — сказал Андрей. — Японцам хорошо.

Джаник засмеялся.

— Жениться тебе надо… — и он, засвистев, вообразил полученный удар, уткнулся в подушку. — Поехали в хореографическое училище!

— Что, больше некуда?

— Некуда.

— Знаешь, — Андрей все трогал голову. — Макушка болит. Не виски, не лоб, а именно макушка…

У своей комнаты Андрей пошарил в карманах куртки, не найдя ключа, стукнул условно — один раз, крепко.

Витя открыл, голый, обмотанный полотенцем, тут же ушел в ванную. Андрей скинул только сапоги, упал на диван.

— Что, долго динамила, — крикнул из ванной Витя.

— Не то слово, просто с особым цинизмом.

— Я тебя предупреждал. Ты слаб в теории, ты слаб в мысли! — Витя сидел в маленькой стоячей ванной и кричал. — Загляни ей в глаза, и тебе сразу станет ясно, что она это дело не любит и не умеет, и не хочет! Слушай меня, я умный! Я просто редкого ума человек. Я думаю, что я буду даже поумнее Маркса.

Андрей встал тяжело, потер лоб:

— Если ты такой умный, то скажи мне, не выходя из ванной, где мне взять сто тысяч или хотя бы пятьдесят, но так, чтобы сразу?

— Я тебе скажу, дураку такому.

— Скажи мне дураку такому! — Андрей встал у двери в ванную.

— У меня.

— Где?

— У меня в голове есть сто тысяч. Гениальный сюжет. И я тебе, дураку такому, могу рассказать.

— Спасибо. — Андрей шумно поцеловал дверь, — и брату твоему, Михайле Сергеевичу, спасибо. — Он еще несколько раз поцеловал дверь, кланяясь.

Темнело. Вечер был теплый. Андрей прошел в ресторан как старый знакомый. Оглядел холл, зашел в туалет. Здесь было пусто.

Вышел, встал у телефона. Тотчас в туалет прошел мужчина в хорошем костюме, свежий, крепкий, из тех, что носят запонки.

Андрей вошел следом, сразу поймал его сзади, двинул головой о стену. Тот вскрикнул. И тут же Андрей задохнулся, кто-то обхватил его сзади за горло, сдавливая. Андрей отпустил переднего, тот осел на унитаз и попытался скинуть руки, но его сдавили еще сильней:

— Спокойно стой, удавлю, сука…

Передний, придя в себя, уже встал, развернувшись. Что было сил, Андрей задыхаясь, подпрыгнул и ногами оттолкнулся от него. Державший Андрея не устоял и вместе с ним упал с грохотом на умывальник. Андрей слышал, как он ударился затылком о стену. Он попробовал вырваться, умудрился извернуться на бок, но державший его был сильнее. Андрей одной рукой провел за собой, ища что-нибудь тяжелое, ничего не было, он дотянулся до умывальника, схватил вдруг кусок мыла и забил его мужчине, державшему его, в рот. Мужчина рванулся в сторону, и тут тяжелый удар в бок сшиб Андрея на пол. Он вскочил. Второй мужчина, в залитом кровью костюме, снова ударил его. Первый уже поднимался. Андрей нырнул к двери и, держась за бок, побежал через холл.

На улице нырнул за угол, переулком на соседнюю улицу, на ходу подхватив снега, умылся, вскочил в троллейбус, отвернулся, стараясь отдышаться. Кругом него ехали люди с работы. Проехав остановку, вышел…

Оглядев себя еще раз, отдышавшись, поймал частную машину.

— Куда? — спросил водитель.

Андрей смотрел на него удивленно, вдруг сказал:

— В Прагу.

Он прошел сразу в просторный чистый туалет мимо старика в желтой ливрее, к кабинкам.

У кабинок двое молодых парней с бледными порченными лицами, в ондатровых шапках, шепчась, разглядывали что-то. Увидев Андрея они разошлись, один вышел из туалета, другой встал в кабинку.

Не дожидаясь, Андрей прошел за ним в кабину, свалил его на унитаз и, придерживая за локоть, принялся выворачивать ему карманы. Тот испуганно глядел на Андрея, закрывая лицо руками, но кричать боялся, лишь скулил тихо, жалобно постанывая. Отобрав у него деньги, Андрей столкнул его в унитаз, сказав:

— Сидеть!

Второй, видимо, не дождавшись приятеля, вернулся, стоял, удивленно глядя на подходившего к нему Андрея. Схватив его за голову, Андрей, как мешок, заволок его туда же, где сидел тихо первый, посадил прямо на него. Парень не сопротивлялся, лишь так же скулил, закрывая лицо руками. Лишь когда Андрей добрался до внутреннего кармана, закричал тихо и укусил его за палец.

Андрей ударил его несильно, осмотрел быстро целлофановый пакетик с золотыми цепочками, снял с парня еще шапку и вышел, так же быстро…

В общежитии в лифте он ехал один. На девятом этаже лифт остановился, двери открылись, и Андрей вздрогнул. Прямо на него двинулось мертвенно-желтое, морщинистое лицо, черные глаза и улыбка на трупных губах. В черном женском пальто, черном берете, из-под которого торчали желто-серые пряди, эта жуткая старуха надвинулась на него, обняла. Изо рта ее вдруг высунулся язык. Андрей вырвался, отступив, услышал хохот, увидел смеющиеся лица, заглядывающие в лифт, протянул руку и сорвал маску.

— Джаник, ты? — он улыбнулся, бледный.

Джаник снова натянул маску, и толпа убежала за ним. Где-то завизжал истошный женский голос. Андрей остался один. На лбу его выступил пот…

Он лежал у себя в гамаке, дверь вдруг бухнула и в комнату вошел Володя, в костюме и галстуке, с гитарой в чехле.

— Собирайся, скотина, поведу тебя в люди!

Андрей, лежал не двигаясь.

— Собирайся, гад, у меня концерт через сорок минут.

Андрей порылся в кармане и протянул ему сто рублей.

— Ну и пошел тогда! — Володя достал фляжку, выпил сам, протянул Андрею.

— Слушай. — Андрей выпил, оглядывая его, качнувшись в гамаке, потрогал его белый галстук. — Мне деньги нужны, хотя бы тысяч десять. Я бы отдал в течение года.

— Так. — Володя сел.

— Чего ты? Отец машину купить хочет.

— Вертолет. — Он закурил. — У меня нет денег. У Жванецкого есть, но он мне не даст… Был бы жив Шаляпин, он бы мне дал… — Володя встал, обнял Андрея. — Ты посмотри, Андрей, какие бляди кругом. Бляди и хамы! Никто тебе не даст денег. Знаешь, кто мог бы дать? Евреи! Есть у тебя хоть какие-нибудь евреи?! Обещай вернуть с процентами. Но учти, никто сейчас не даст в долг. Никто! Все. — И он четким шагом вышел, хлопнув дверью.

Андрей звонил по телефону в холле общежития. Когда он повесил трубку, с ним поздоровался здоровый черноволосый, ласковый парень.

— Миша, ты случайно не еврей? — строго спросил его Андрей.

— Еврей. Еврей я.

— Да нет, Миша, ты просто матерый еврей. — Андрей восхищенно оглядел его. — Просто евреище.

— Да, я здоров, — скромно ответил Миша.

— А есть ли у тебя деньги?

— Есть. Какой же я еврей без денег. — Миша гордо похлопал себя по карману.

— Тысяч десять. Ну, хотя бы пять.

— Ты знаешь, — Миша расстроился. — Я думаю, что не совсем еврей. Я даже думаю, что таких евреев как я, нужно вешать, потому что мой капитал составляет четырнадцать рублей. Это трагически неприличная сумма.

Андрей, смеясь, развернул его, толкая, повел к лифту.

— Иди, иди. Мне таких евреев задаром не надо. Ты, брат, не еврей, ты якут. Именно такими я их и представлял…

За окном уже начинает светать, в комнате Андрея и Вити горит свет. Каждый сидит за своим столом и пишет. Комнаты прокурены, на полу смятые листы бумаги.

— Пятьдесят третий пошел, — кричит Андрей.

— Есть сорок восьмой, — отзывается Витя.

Пошли первые трамваи…

Дверь Андрею открыла Алла. Высокая, крепкая, черные вьющиеся волосы:

— Я спросила папу, — шепнула она, поцеловав в щеку, — он обещал поговорить с тобой.

Заглянула в коридор и тут же пропала полная женщина, крикнула где-то в комнатах:

— Илья, молодой человек будет с нами ужинать?

Появился Аллин отец, сухой седоватый мужчина, они поздоровались, и он провел Андрея в кабинет с книжными шкафами, большим столом, африканскими масками, статуэтками и китовым усом, висевшим у потолка. Предложив Андрею кресло, он сам сел за стол, спросил прямо:

— Позвольте узнать, зачем вам эти деньги?

Андрей достал папиросу, огляделся.

— Курите, курите, я проветрю потом, — он глядел внимательно, с некоторой иронией.

— Отец хочет купить машину… Илья Александрович, я скоро получу гонорары и сразу отдам. Я, конечно же, напишу расписку…

— Дело не в этом… Я вас, мягко говоря, не очень знаю.

— Вы мне не верите?

— Нет, верю. Я вижу, вы честный и порядочный человек. Что вы будете делать после института?

— Не знаю еще… Писать, наверное.

— Это понятно, — он усмехнулся. — Насколько я могу судить, вы ухаживаете за моей дочерью?

— В общем-то мы друзья, — Андрей не отвел взгляда.

— Видите ли, — он встал, прошелся, — Я, конечно, могу дать вам эту сумму… и вы искренно будете желать мне ее вернуть. Но… вы принадлежите к людям, которые не гарантируют своего будущего… В вас есть какая-то неопределенность. С такими, как вы, часто случаются всякие ситуации…

— Что со мной может случиться?

— Я не знаю. Я вас очень плохо еще знаю. Вы приходите и к Алле, и просто в гости, буду рад. Если у вас какие-то сложности, у меня, кстати, есть друзья на киностудии… В институте вашем есть друзья, может, я чем-то помогу вам. А вы приходите, приходите почаще… — он остановился напротив Андрея.

Андрей встал.

Он делал вид, что звонит по телефону. Холл ресторана был полупустой. Наконец из зала вышел мужчина, прошел в туалет. Андрей повесил трубку, но в этот момент из гардероба появились два милиционера и тоже зашли в туалет. Вскоре они вернулись. Мужчина с ними. Они проверяли его паспорт.

Андрей вышел на улицу. У входа стояла патрульная машина. Он быстро пошел прочь, переступая через лужи.

Ресторан был кооперативный. Андрей прошел маленький коридор, заглянул в зал. За столиками сидели молодые крепкие парни. Мужчины.

— Вы к кому?

Он обернулся. Здоровый парень стоял за ним.

— Я поужинать.

— Все занято, — и не дожидаясь, легко подтолкнул Андрея к выходу. — Давай, давай.

Из гардероба вышел еще парень. Андрей вышел.

Он сидел на диване и пересчитывал деньги. Денег было полторы тысячи. И две золотые цепочки в целлофановом пакете. Пересчитав, лег ничком.

В дверь постучали. Он не шелохнулся. Еще раз, настойчиво. Он встал, подошел к двери. За дверью стоял парень с длинными волосами:

— Андрюх! У тебя есть деньги? — спросил он.

— Сколько?

— Рублей четыреста.

— Зачем?

— Я горю, мне фильм надо доснять.

Андрей отрицательно покачал головой.

— А не знаешь, кто может дать в долг?

— Никто не может. Никто. — Он закрыл дверь, постоял немного, снова вышел в коридор. — Подожди!

Вынес деньги, протянул:

— Здесь четыреста рублей. Хватит?

— Конечно, а ты сам?

— Мне они, вроде бы, ни к чему.

День был совсем теплый, весенний. Рваные облака двигались по небу. Андрей и Витя шли не спеша через павильон животноводства на ВДНХ. За решеткой, на бетоне, толпились грустные бараны и козлы всех пород.

— Скажу я тебе, чего по телевизору не скажут и в газетах не напишут, — тихо говорил Андрей. — Вот что, государству моему я не нужен и государство за меня не заступится, от болезни, тюрьмы и смерти не защитит. И помощи мне от него не предвидится. А коли так, сам объявляю себя государством, маленьким, вредным и независимым. Где буду сам царь и солдат. И всякое к себе презрение и унижение буду воспринимать как начало против меня военных действий.

— Ну тебя же и шлепнут.

— Не-ет, зачем же, я кричать на Москву не стану, а надо если, так я всем государством своим в горы уйду.

— Ну, а жениться, жену примешь или как?

— Смотря какую, а то придется интернировать.

Они остановились у клеток с быками. Ленивые быки позванивали цепями.

— Помнишь, ты про сто тысяч спросил? — Витя глядел на быков.

— Ну, — мельком глянул на него Андрей.

— Так вот, я долго думал и теоретически это вычислил.

— Что же это за теория?

— Теория проста. Как Павлик Морозов. Сто тысяч тебе не даст никто.

— Хорошая теория…

— Значит, ты эти деньги должен отобрать у какого-нибудь индивидуума, то есть согласно твоей философии объявить войну. — Витя засмеялся.

— Верно.

— Теперь главное — найти такого индивидуума.

— Поразительно верно. — Андрей похлопал Витю по плечу. — Найти!

— И вот, что я тебе скажу, — улыбнулся Витя. — Я нашел.

Андрей смотрел на него. Быки тихо, лениво жевали сено…

— Так вот… — они шли по одной из шумных улиц в центре, Витя с удовольствием щурился от теплого весеннего солнца. — Глупо идти на людей искусства. Они капризны и бедны. Вообще, оглядись, — он остановился, обвел рукой, показывая на людей вокруг. — Посмотри, все нищета кругом. Скажем, вон тот товарищ, неизвестной национальности, ты думаешь, у него есть деньги? Все нищета! Боже мой, куда я попал, я попал в страну нищих!

На них оборачивались.

— Далее, — продолжал Витя, — вычеркиваются все, кто ездит на «Вольвах», «Мерседесах», все кооператоры, главари мафий, члены профсоюзов и рэкет. Это мутно, шумно, непостоянно. Это надо месяц носиться по городу и всяким разным товарищам засовывать в задницу паяльник. Хлопотно это.

— Хочешь мороженое? — спросил заботливо Андрей.

— Можно, — важно согласился Витя.

Они стояли перед современным зданием с темными тонированными окнами.

— Итак, — Витя жевал мороженое. — Наш индивидуум сейчас на работе. Заметь, не в хорошем ресторане, не на конкурсе красоты, а на работе. Нет, он не посол, не торговый представитель. Он из второго эшелона. И сейчас мы найдем его машину.

— И как же? — Андрей с недоверием огляделся.

Множество машин на стоянке, самых разных марок, некоторые с иностранными номерами.

— Требуется найти самое простое, самое даже, просоветское «Жигули». Иди отсюда, а я оттуда, последние модели не смотри…

Они пошли по стоянке, оглядывая машины.

Наконец, Андрей выбрал одну из машин, огляделся с сомнением.

— Ну, похвастай, — подошел Витя.

Андрей кивнул на машину.

— Ну, брат, — Витя близоруко оглядел «Жигули». — Да, ты не индеец. На заднем сиденье кукла, а на переднем подстилка искусственного меха. Нет, брат, тебе не нужны сто тысяч.

— Ну, вот эта, — сердито ткнул пальцем Андрей.

— Ты меня огорчаешь, — Витя покачал головой, — ты посмотри, у нее колпаки на колесах.

— Ну и что колпаки? — разозлился Андрей.

— А то, колпаки. — Витя поднял палец, — идем.

Андрей поплелся эа ним. Витя остановился у простенькой белой машины, погладил ее ласково, и тут же к машине с другой стороны подошла женщина, отпирая дверь, спросила строго:

— Что это вы тут третесь?

— Мы не тремся, — вежливо объяснил Витя. — Мы воздухом дышим. У меня вот товарищ — даун, а я, вроде, нянька при нем, прогуливаю его. А вас как зовут?

Но женщина завела машину и уехала.

— Ничего. — Витя пошел дальше. — Наше дело молодое, можно ошибиться. Вот выпадут у тебя все зубы, напишешь тогда учебник, как добывать деньги, юноши и девушки зубрить тебя будут. Вот, — он указал на машину, такую же беленькую и простую. — Эта не подведет.

— А хозяин?

— А что хозяин. Если около сорока лет и холост, то деньги главные дома.

— Знаешь что, — нежно сказал Андрей. — Я бы тебя шлепнул.

— За что же?

— За твой редкостный ум и особую уверенность в жизни, просто непоколебимую уверенность.

— А ты как думал, это тебе не старушек топором рубить…

Андрей хмурый сидел на турникете, мимо проносились машины. Стоянка постепенно пустела. Подошел Витя, принес еще мороженое. Они молча ели его. Вдруг Андрей выпрямился.

К машине подошел человек. Обычный мужчина, лицо серое, одет просто и строго, чуть полнеющий, лет сорока. Он бегло, но внимательно осмотрел машину, открыл дверцу и сел.

— Ну, — шепнул Витя и вдруг встал. — Если этот гусь не будет орать и меня не ударит, то деньги у него дома…

Человек уже выезжал из ряда, когда дорогу ему перегородил Витя. Он встал спиной к машине, продолжая есть мороженое. Человек посигналил. Витя оглянулся, махнул на него рукой, не уступая дороги.

Андрей с удивлением следил за ними со стороны.

Мужчина, высунувшись из окна, глядел на Витю, затем сдал назад, с трудом развернулся, снова осторожно двинул машину вперед, объезжая Витю. Тот вдруг кинул мороженое в заднее стекло.

Андрей ждал.

Мужчина внимательно оглядел Витю, затем тронулся дальше, объехав, обернулся, прибавил газу. Машина его вышла на улицу и, не спеша, пошла среди других. По стеклу стекало растаявшее мороженое.

Андрей встал, он почему-то был взволнован. Подошел Витя.

— Да ты Печорин какой-то, фаталист, — Андрей похлопал его по плечу. — Я все ждал, когда он тебя бить начнет.

— Зачем? — Витя вытер пальцы, закурил, улыбаясь. — Он не мог, он был занят… Он сохранял свои деньги. Я же хам, а у него деньги, а я хам, а у него деньги…

Они стояли, смотрели друг на друга.

— А что, Андрюх, давай грабить будем.

— А писать?

— И писать. Грабить и писать. Писать и грабить…

— Шашлык? — смеясь предложил Андрей и они пошли по улице.

— А деньги?

— Мне одна женщина за успехи двести рублей подарила вчера…

В общежитии Андрей зашел к знакомому оператору, взял у него бинокль.

— Девок в окнах подглядывать? — спросил тот.

— Девок.

— А где смотреть будешь?

— У бани, на Киевской…

Он ждал его у стоянки. Когда мужчина появился, Андрей отвернулся, быстро отошел за угол, сел в ожидавшее его такси:

— Прямо, не спеша. Вон за беленьким.

Таксист, не удивляясь ничему, поехал следом. Андрей, сидя на заднем сиденье, глядел вперед, на машину, изредка лишь оглядываясь, запоминая дорогу.

На Пятницкой, за «Букуром», белый автомобиль свернул в переулок и сразу во двор. Андрей остановил такси, расплатился, быстро прошел следом.

Машина стояла во дворе старого пятиэтажного дома, человек как раз входил в подъезд, он задержался на секунду, оглянулся. Андрей, прислонившись к стене, ждал. Уже стемнело.

В подъезде он осветил спичкой панель с кодом. Нажал затертые больше других кнопки, дернул дверь, нажал те же кнопки в другом порядке. Щелкнул замок, он осторожно скользнул в подъезд.

Где-то наверху хлопнула слабо дверь. Бесшумно, бегом он поднялся по узкой пыльной лестнице. Лифт стоял на последнем, пятом этаже. Здесь было две квартиры. Нагнувшись, Андрей осмотрел пол. Редкие капли вели к правой, обыкновенно потертой двери с номером «9», Андрей потрогал ее ногтем. Дверь была цельнометаллическая.

Со двора он еще раз оглядел дом, нашел окна квартиры. Вошел в подъезд дома напротив. Здесь кода не было. Поднялся в темноте. Встал на площадке у окна, достал из футляра бинокль.

Его окна были задернуты шторами. В щели между ними виднелось кресло. Вдруг шторы отодвинулись и он, выглянув, посмотрел в окно, прямо на Андрея. Андрей, отступив в темноту, встал за стену, улыбаясь…

Вернувшись в общежитие, он пошел к Джанику. Джаник, радостный, взял его за руку, провел в комнату.

— Вот. Это Андрей. А это, — он засмеялся, — Надя и Оля, из хореографического училища.

Девушки, улыбаясь, встали легко ему навстречу, с веселым интересом, обе тонкие, свежие и радостные. Андрей смотрел на них изумленно.

— Извините, — он улыбнулся. — Я на секунду, — он вернулся в коридор.

— Вы уже уходите? — спросила одна из них.

— Нет, нет, я сейчас, — он прикрыл дверь.

— Андрей, ты что? — Джаник тряхнул его за плечо. — Ты посмотри на них. Таких девушек нет больше во всем мире.

— Да, — Андрей покивал, улыбаясь. — Джан, то лицо, помнишь, маска у тебя? Дай мне ее ненадолго.

— Возьми, — Джан порылся в шкафу, протянул ему резиновый комок. — Пойдем в комнату.

— Сейчас. — Андрей вышел к коридор, кивнул. — Я скоро…

Он ехал из аэропорта на машине, когда въехали в город, уже рассвело. Андрей все смотрел на голые деревья, на старые дома. Проплыла мимо татарская мечеть…

Его приезд разбудил семью раньше обычного, но мать, когда он постучал, уже возилась на кухне.

— Я чего-то блинов решила напечь… Все не спится мне и не спится, — она сидела рядом с Андреем и гладила его по руке. — Ешь, сынок, ешь. Ты и в сметану макай, и в мед.

Андрей один за другим, молча, проглатывал горячие, с румяной коркой блины. Отец стоял напротив, у холодильника, на котором таял говяжий брус, курил в форточку, в трусах и майке, состоявший, казалось, из одних жил, с бритым морщинистым лицом и высоким гладким лбом под густыми, крепкими, без проседи волосами.

Вошла сестра, уже умытая, причесанная, села, прижавшись к брату, невысокая, но стройная и крепкая, с таким же простым лицом, как у матери, но смешливыми глазами.

— Холодно там? — отец, босой, переминался на худых ногах.

— Да нет, не очень.

— Ты уж, сынок, извини, — снова заговорила мать, — что мы теперь денег мало высылаем, тут то одно, то другое, а потом вот ей, Ирине, на свадьбу собирали, да она опять что-то поругалась…

Ирина засмеялась, поцеловала брата. Андрей встал. Вышел, принес молча, протянул отцу ондатровую шапку, положил на стол деньги.

— Купите чего… И больше, мам, не присылай, я теперь гонорары получаю…

— Неужто платить начали?

— Начали, начали… — он незаметно протянул сестре цепочку.

— Господи, это мне, что ли? Мам, смотри! — она проворно надела цепочку на шею.

— Слушай, какая-то она не такая, — отец, надев шапку, трогал ее руками. — Важная какая-то.

— Ничего, в цеху зимой будешь одевать…

Они сидели вокруг него, расспрашивали, пока было время, а он все ел горячие, в масле, блины…

Когда все ушли, он умылся и снова оделся.

День выходил хмурый, ветреный.

Стоя в автобусе, Андрей открыл стекло, снова глядел на старые желтые дома, на редких в рабочий день прохожих. Выйдя, шел переулками, распахнувшись теплому ветру, глядел все на старые деревянные бараки, на пустые просвечивающие сады…

Дом стоял среди таких же одноэтажных домов, за домом — огород, за огородом — обрыв к реке, уже открывшейся, с черной полной водой, из которой на той стороне торчали затопленные осины, а дальше лежала бурая сожженная степь.

Мать ее, он не помнил, как ее зовут, пришла недавно со смены, еще не ложилась. Она узнала его или сделала вид, что узнала, очень обрадовалась, когда он спросил про Tаню, провела в ее комнату, села напротив, утирая выступившие тотчас слезы.

— А как же, пишет, — отвечала она и, встав, принесла письмо. — Все нормально, пишет, работает швеей, рукавицы шьет, я, значит, тку, а она шьет, пишет, женщины попались хорошие, жить можно, даже кино показывают… — Она снова утерла глаза. Видно было, что она уже привыкла к тому, что слезы текут сами собой. — Пишет, чтобы не волновалась я, а как не волноваться, хожу вот, и плачу целыми днями, — она засмеялась. — Видно, у нее счастья не было, и у вас не будет.

Андрей, успевший оглядеть прибранную комнату, учебники на аккуратных полках, цветы на окне, платья в приоткрытом шкафу, с волнением взял у нее письмо.

Это был простой тетрадный листок, на котором, среди прямых, детским почерком написанных строчек, аккуратно и неправильно, той же шариковой ручкой нарисованы были роза и улыбающееся лицо.

— Из школьной тетради лист, — сказал он тихо.

— Наверное, там дают такие… — отозвалась она. — Ну а вы где?

— Я? Я так… учусь в одном институте… в Москве…

— Правильно, сынок, учись. А если, дай бог, встретится хорошая девушка, женись и оставайся там. Может, повезет тебе…

— А Коля, — Андрей вернул письмо, — он заходит к вам?

— Заходил раз, после суда, пьяный… Она последнее время дома жила. Иногда у него оставалась, но больше дома. Я ему говорила, что же вы так-то живете. Женились бы, как люди… Вот оно и вышло все.

— Скажите, может быть, вам деньги нужны?

— Да на что они теперь? Посылку только через год можно послать, да и то одну. И навестить через год, один раз только… Господи, и за что так-то, девочка ведь еще совсем. И никаких таких особых тряпок у нее не нашли, и денег, ничего. Уж правда, лучше бы ограбила или убила, чем так. Глядишь, минутку пожила бы… — закончила она с неожиданной вдруг ненавистью..

— Марат, мне ствол нужен…

— Когда? — Марат, невысокого роста, худощавый татарин, курил, трогал черный ус, глядел в землю.

— Сейчас…

— Ну, пойдем, поищем.

Они прошли переулками, зашли в какой-то двор, мимо них шмыгнула за сарай кошка, с поленницы за ними следил худой, серый петух.

На крыльце старого, с облупившейся известью на стенах, дома, в свитере и рваном трико сидел лохматый парень, курил, сплевывая под ноги. Марат подошел, поздоровался с ним, спросил про какую-то Лариску, Андрей отошел, оглядывая сырой замусоренный двор, сел на замшелую дубовую колоду.

Марат, присев на корточки, поговорил с парнем о чем-то негромко, потом встал:

— А где сейчас Леха живет?

— Да бог его знает, я уж месяца три его не видел. А это кто?

— Да это Андрей, с новостроек, он в двадцатой учился…

— А-а. Он, по-моему, где-то на Рейде. Ты у ребят спроси…

Они пошли дальше, Марат впереди, Андрей чуть сзади, придерживая бутылки в карманах.

— Ты-то как там, в Москве?

— Да ничего, учусь… Ничего. Сам-то чего?

— Да ничего… Сын вот болеет…

Они долго ходили по городу, садились, ехали куда-то в микрорайоны, поднимались в новые дома, Марат снова подолгу расспрашивал о разном, в одной квартире они сели, выпили с хозяином, крепким приземистым мужиком в майке, в другой — дверь им открыл высокий костлявый парень:

— Чего надо? Не знаю никого, — ответил он хмуро Марату, даже не поглядев на Андрея.

— Да это Андрей с новостроек, мой друг. Дарась его еще знал.

Парень нагнулся к ногам, из-за ног его выглянул малый в застиранней рубахе, парень вытер ему сопли:

— У Олега он, а Шанхае, знаешь, из 2-го таксопарка… А может, нет, и не у него, не знаю…

Уже темнело, они вошли в Шанхай, большую яму с путанными переулками, с беспорядочными заборами из камня, жести и старых ржавых радиаторов.

— А ну стой, кто такие? — окликнули их тут же, в первом переулке.

В стороне, под горкой, на корточках сидело несколько парней. Вдруг ниже, по тропе, молча пронеслись пять, шесть собак, свернули за угол, пропали.

Марат и Андрей подошли к ним, по очереди поздоровались с каждым за руку. Те так и остались сидеть.

— Леху не видели? — спросил Марат.

Один из них встал:

— Значит с приездом, Андрюха.

Только теперь Андрей узнал Ваню Горюнова, передававшего ему посылку в Москве.

— Пойдем, — Ваня пошел молча выше, по узкой тропе, между двумя заборами, Марат и Андрей за ним.

— Вон, — Ваня показал дом и так же молча ушел назад.

Они вошли во двор. В летней кухне, на пороге сидел парень, возился при свете с разобранным мотоциклом. Они сели на корточки рядом, закурили.

— Ты чего, уже с практики? — спросил парень Марата.

— Давно уже. Леха, это Андрей, с новостроек, друг мой, помнишь его?

— Может, и помню.

— Мы с тобой в трансформаторном цеху работали, — сказал Андрей.

— Может, и работали.

— А ты где сейчас? — спросил Марат.

— На фабрике кондитерской… Торты шоколадные делаю.

Марат сходил на кухню, вынес стаканы, тарелку с капустой. Они выпили.

— Леха, — сказал наконец Марат. — У тебя ствол есть?

— Откуда? — спокойно ответил Леха.

— Нужно очень, — вставил Андрей.

— Откуда? — Леха взял отвертку. — Вот разве, если подойдет, — он засмеялся добродушно.

Выпили еще.

— Ну, помоги, — снова сказал Андрей.

— Да что я, делаю их, что ли? Я могу, конечно, по фотографии, голову твою вылепить из шоколада, на заказ, а оружием я не занимаюсь. Спросите у Татарина, может, он подскажет…

— А где он сейчас?

— Да вон через огород выйди, поднимись на гору, первый барак… — и он снова склонился над мотоциклом.

Они пошли и вышли на свору собак, напавших на них молча. Они еле отбились палками, отступая наверх. Было уже темно, из-за заборов на них молча глядели люди. Они прошли мимо одного человека, он стоял в полумраке, облокотившись на штакетник, смотрел прямо на них.

В бараке, в одной из комнат, за столом сидел Татарин и еще один парень, назвавшийся Олегом. Они пили пиво, доливая в кружки из канистры, вприкуску с хлебом и кильками. Андрей поставил водку. Марат вынес из кухни стаканы, они же все говорили, не спеша, о своем:

— В субботу в смену не выйду.

— Ты карбюратор поменял?

— Да. Теперь тормоза сделаю, так, иногда ничего, а иногда жму, как в масло…

— Слушай, дело есть, — сказал Марат.

Парень кивнул головой.

— Ствол достать можешь?

— Да вы что, ребята? Я и не баловался никогда, пейте пиво лучше.

Марат вышел куда-то, Андрей налил всем водки, но они все разговаривали между собой, не обращая на него внимания. Он оглядел картинки, коврик на стенке, старую радиолу под тряпочкой, выпил, нервничая, сам. Вдруг пришел Леха, уже с чистыми руками, переодетый. Сев у стола, налил себе сам пива, выпил не спеша, закурил.

— А ты где живешь? — спросил он Андрея, не глядя на него.

— Я учусь, в Москве. А живу в Новостройке, за мебельным.

— Дарась в твоем доме живет? — спросил Олег, жуя кильку.

— Нет. Дарась напротив школы, а я через дом, прямо за мебельным.

— Давно его видел? — снова спросил Олег.

— Он же сидит с лета. Я с Володькой заходил к нему в январе, отец его сказал, пишет, в библиотеке устроился.

— А откуда ты Володьку знаешь?

— Так он же со мной на литобъединение ходил. У него вот стихи должны выйти скоро.

Снова выпили, помолчали.

— А зачем тебе ствол? Да ты пей, пей, а то выдохнется.

— Нужен… Вы что, не верите… Леха, ты же знаешь меня.

— Да бог тебя знает… — отозвался Леха. — Это когда было…

— А может, ты Москве продался! — сказал вдруг Татарин.

— Как это?

— А так. Хочешь, я тебе кнопочник достану?

— Мне ствол нужен… — Андрей угрюмо вертел рюмку.

— Ну, брат, где же я тебе его возьму?

Посидели еще… Вдруг Леха сунул руку а карман и осторожно, чтобы не испачкать в кильке, выложил на стол гранату Ф-4, лимонку.

— А ты возьми вот это, — сказал он. — За четвертак возьми.

— Да зачем она мне? — Андрей смотрел на гранату. — Что я с ней делать буду?

— Ну, как знаешь…

— Ладно… я возьму, — Андрей взял гранату, осмотрел предохранитель, скобу, взвесил на ладони, положил. — Но мне ствол нужен.

Леха молча достал еще одну гранату, поставил рядом с первой, Андрей с удивлением следил за ним.

— Забери, — спокойно сказал тот. — Только атлас пришли.

Андрей достал деньги, дал ему пятьдесят рублей, спрятав тяжелые ребристые лимонки в карманы, усмехнулся:

— Рыбу буду глушить…

— Это твое дело. А ствола нет.

— А сколько бы ты дал за ствол? — спросил вдруг Татарин.

— Ну, не знаю, сотни три дал бы, а то и четыре, смотря что…

Они некоторое время молча пили пиво. Марат все не возвращался. Андрей нервничал. Он налил себе еще водки, сказал:

— Ну, ладно…

— Ладно… — Леха достал из кармана что-то, завернутое в тряпку, положил на стол. — Держи «Марголин». К нему пятьдесят пуль. Лучше ты не придумаешь. Давай атлас.

Андрей отдал деньги, взял сверток, развернул, взял фигурную рукоять, осмотрел тонкий ствол.

— Пользоваться умеешь?

Андрей вынул полную обойму, оттянул затвор.

— Если долго будешь держать, смажь чуть-чуть, можно веретенкой, если ружейного не достанешь.

— Слушай, — заговорил молчавший все это время Олег. — А про что кино твое будет?

— Рассказывать долго… Выйдет, увидишь…

— А ты бы рассказал, может, и нам дело в Москве найдется.

Андрей помолчал, глядя на него:

— Квартира есть одна, аппаратура, деньги, тысяч на двадцать.

— А что, можно съездить, — отозвался Татарин. — Не бог весть. Так, прогуляться. Я помню, в Кремле был, мне понравилось, красиво.

Леха молча встал, не прощаясь, вышел.

— Только, если поедете, то на днях. Мне некогда. И еще. Денег не так много осталось.

— А вот и поедем сейчас, съездим за деньгами, — Олег засмеялся, толкнул Татарина. — Поедем?

Тот кивнул. Вернулся Марат, встал, улыбаясь, в дверях.

— Куда это? — Андрей насторожился.

— А в сберкассу, с книжки снимем.

Они сидели в ресторане «Урал», кругом пили, шумели, многие сидели в верхней одежде. Официантка принесла им водки, закуски и села пить вместе с ними. Ее называли Венерой, она курила и ругалась матом.

— Ну, идем, — сказал вскоре Олег.

Отказываться было нельзя. Андрей, катая в карманах гранаты, пошел за ним вниз, в прокуренный туалет. Пистолет тяжело оттягивал ему куртку.

Они помочились, закурили, глядя друг на друга. Входили и выходили люди.

Наконец зашел огромный, заросший до глаз кавказец, с ним еще один, поменьше, второй сразу заперся в кабинке.

— Просто встань у двери, не пускай никого, — сказал Олег Андрею и подтолкнул к выходу какого-то мужика. — Ну давай, милый, шевелись, а то провоняешь.

Андрей встал у двери, с сомнением глядя на кавказца, уж очень он был большой, необыкновенно большой, на две головы выше Олега. Выглянув из уборной, он услышал позади себя глухой удар, еще один, обернулся. Кавказец сидел в луже у писсуара, куртка его задрана на голову. Олег не спеша проверял карманы. Второй что-то спрашивал из кабины на своем языке.

— Сейчас, родной, — сказал Олег, подходя к его дверце.

Андрей вышел, стоял, оглядываясь, ждал. Какой-то парень подошел, хотел пройти, но увидев, как Андрей загородил ему дорогу, тут же повернулся.

Наконец Олег вышел, причёсываясь, не спеша пошел наверх.

Когда Андрей поднялся, он встал, удивленный. Они все так же пили за столом, не собираясь уходить. Он подошел, нагнулся к Олегу:

— Надо идти, у меня же ствол…

— Ну и ладно, — тот усадил его, налил ему рюмку. — Скоро пойдем.

Татарин и Венера говорили о чем-то. Андрей сидел, хмуро глядя на лестницу, ждал. Наконец они появились. Впереди, оглядывая столы, шел молодой усатый старшина, за ним кавказец, тот, что большой. Он закрывал лицо мокрым полотенцем. Они останавливались у столиков, спрашивали что-то.

Андрей ждал.

Наконец они подошли к их столику.

— Вот он, — кавказец сразу указал на Олега и отодвинулся за сержанта.

— О! — Венера захохотала, показывая на него пальцем. — Ветер в харю, а я …уярю!

— Привет, Олег, — сержант пожал руку Олегу, Татарину, покосился на Андрея.

— Что случилось? — Олег с любопытством, не вставая, разглядывал кавказца.

— Да вот, опять… — сержант вздохнул.

— Это он, он! — снова сказал кавказец. Под полотенцем, на распухшем носу у него была огромная ссадина.

— Слушай, Саш! — возмутилась Венера. — Да мы же не вставали даже.

— Ты же говорил, лица не видел? — сержант обернулся к кавказцу.

— Это он, он! — снова ткнул пальцем тот. — Пусть деньги отдает.

— Слушай, Саш, — Олег покачал головой. — Ты его уведи лучше, а то я его зашибу. А ну, цыган, пошел отсюда! — он посмотрел на кавказца.

Андрей катал гранаты в карманах.

— Пойдем, — сержант потянул кавказца к выходу. — Протокол составим.

— А этот! — закричал он, махнув полотенцем. — Пусть деньги отдает!

— Слушай ты, цыган, — Олег, сплюнув в его сторону, встал, отодвигая стул. — Ну, иди ко мне, обнимемся!

— Пойдем, пойдем, — сержант повел кавказца к лестнице.

Олег сел, посмотрел на Андрея, засмеялся:

— Ну что, когда поедем?

— Завтра… — Андрей налил себе, выпил, не закусывая. Он все смотрел вслед кавказцу.

— Завтра так завтра, по Москве хоть погуляем.

Поселились в комнате у Андрея. Пока он ходил в институт, на занятия, сдавал коллоквиум по философии, Олег и Татарин, по очереди, уезжали куда-то с биноклем, который им дал Андрей, и портфелем, который привез с собой Татарин, работавший ранее на АТС. В портфеле были трубка, штекеры, провода и прочий инструмент.

Иногда, перед сном, жарили баранину, ужинали с вином или пивом. Татарин очень любил шахматы, часто после ужина они с Витей сидели над доской. Татарин забирался на диван с ногами в толстых, домашней вязки шерстяных носках. Он с удовольствием, потирая живот, шмыгал носом и вдруг смеялся, сделав ход.

— Я же слона возьму, — удивлялся Витя.

— Вот и бери, слона… — и он, довольный, откидывался на подушку.

Олег, лежа а гамаке, почитывал их сценарии.

— А ничего, — говорил он, раскинувшись. — Правда, так не бывает. Хотя черт его знает, всякое бывает…

Однажды, вернувшись, он привез в сумке щенка охотничьей породы:

— Баба какая-то выгуливала, ну я и подогнал. На что он ей в городе. Пропадет только зря. Ему охота нужна. Я его на лису буду брать. — И он стал кормить щенка с руки сырым мясом. — Что, шакал, кровь почуял?

Смотрели в институте «Крестного отца». Когда выходили после фильма, Татарин разговорился:

— Правильно живут. Я давно об этом думал… А та, что в машине взорвалась — татарка. Я даже знаю ее, она в Картеле живет…

За день до того как идти, собрались без Виктора.

— Живет один, — объяснял Татарин. — Часто звонит, ему звонят, это мы устроим. Соседи напротив тихие, старики. Барахло у него есть. Приятель его самый тесный, Максим, работает с ним же. Пойдем в десять. Позже он не откроет, очень уж осторожный, в окно смотрит, а по телефону говорит тихо, прислушивается, словно меня о чем спросить хочет…

— Наверное, чует, как ты сопишь, — выбрался из гамака Олег. — И это его настораживает. Слышит, сопят, причем явно по-татарски.

— Ладно, ему до завтра потерпеть осталось, — Татарин повернулся к Андрею. — Ты-то как, Андрюх? Как нервы?

— А что нервы, — лениво отозвался Андрей.

— Ну, я просто, приободрить тебя, не робей, мол, соберись.

— Да я-то собран.

— Ну, уж собран, — засмеялся Татарин. — Сейчас мы тебя проверим, — он вдруг хлопнул резко ладонью по столу.

Андрей взглянул на него удивленно, краем глаза заметив, как Олег съехал со стула и вдруг несильно ткнул его чем-то тупым под сердце.

Все произошло так быстро, что Андрей даже не двинулся. Олег встал, стряхнул колени, спрятал в карман железную расческу:

— Все, ты убит, — сказал спокойно.

— Ну ладно, давай еще раз, — попросил Андрей, склонившись.

— Все, другого не будет, — радостно сказал Татарин. — Что-то ты испортился в Москве совсем…

С утра Марат и Олег отвезли вещи и щенка, изгадившегося в комнате, на вокзал.

Витя и Андрей пошли на мастерство.

Сидели в маленькой душной комнате за одним столом. Спор начал сам мастер, сорокалетний лысеющий мужчина с простой бородой:

— Виктор, ты мне скажи, ты действительно считаешь, что нужно самому все решать и самому разбираться с теми, кого ты называешь своими врагами?

— Не знаю, — Витя сидел, опустив голову. — Я написал, как есть.

— Ничего себе, как есть. Ну, хорошо, а вот сам ты, скажем, смог бы убить? Взять и убить человека?

— Конечно, — Витя улыбнулся. — Пусть мне только покажут, вот этот! Вот из-за него мы все так живем.

— Ну, ребята, — мастер постучал несколько раз по столу. — Кто-нибудь скажет?

Мастерская, человек десять парней, сидели молча.

— Яков, — назвал мастер.

— Я? — искренне поразился черноволосый парень. — Леонид Андреевич, я не знаю… Честное слово, не знаю… Вот у меня брат, скажем, так он сидит.

— Но, ты-то, слава Богу, не сидишь?

— Я? Я не сижу, но я, Леонид Андреевич, просто послабей был, не мог с ним гулять, хотел, конечно, очень, но не мог. А то бы я тоже сидел…

— Ну, спасибо, — мастер покивал головой. — Утешил. Кто еще вразумит?

Вышли из института вместе.

— Старик сегодня спать не будет, — усмехнулся Андрей.

— Пусть сам не лезет, куда не знает, — отозвался Витя. — Что, домой?

— Да нет, мне надо в одно место. Ты иди, чай ставь. Я приеду, — он стал ловить машину.

— А что мне дома сидеть? — Витя смотрел внимательно на Андрея. — Я с тобой прогуляюсь.

— Витя, у меня важное дело, там двоим делать нечего.

— Я не буду заходить, просто прокачусь с тобой. — Витя тоже поднял руку, голосуя машинам.

Андрей сразу отошел от дороги.

— Дурака не строй, говорю мне одному надо.

— Я дурака не строю, потому и ребята прилетели. Я вас навел и с вами буду.

Андрей глядел на него удивленно:

— Тебе-то зачем?

— А вдруг там денег нет? А вас повяжут.

— Успокойся, есть там деньги, как ты и сказал.

— Все равно, мне надо. Как инженер раньше становился под свой мост, так и я посижу тихо и уеду, мне и доли не надо!

— Ты, Витя, вроде из Тамбова, а рассуждаешь как баба! Ты что, квартирами раньше занимался, вроде, я не замечал? Я тоже в этих делах не мастер. И если ребята решили, что сколько нас есть, хватит, то я им доверяю! А если я еще тебя приведу, это все равно, как к бабе, спать с ней и товарища с собой, ничего, ничего, он рядом посидит! — Андрей перевел дух.

— Когда вернешься? — глухо спросил Витя.

— Утром.

— Оставь адрес.

Андрей подумал, глядя на него, достал блокнот, быстро написал:

— Не волнуйся ты, черт, я и сам, как шакал, ты еще тут!

— Тебе-то зачем в это лезть?

— Мне деньги нужны!

— Для девчонки той?

— Может быть…

Они пожали друг другу руки.

— Ты уж поосторожней там. — Витя улыбнулся. — Я тебе борщ сварю.

Андрей махнул рукой, пошел.

— Удачи тебе! — крикнул Витя ему вслед.

Во дворе было пусто. Окна в 9-й квартире горели. Он, спеша, прошел в подъезд напротив. Олег и Татарин курили, ждали его. Татарин тотчас вышел, держа в руке свой портфельчик, пошел к дому.

— Пойдем пройдемся, — сказал Олег. — Он отключит телефоны в доме, подождем полчаса. Вдруг Максим только что звонил ему.

Они шли по пустынной улице. Ночь была черная, мглистая, навстречу им спешили прохожие.

— Знаешь, — Олег снова закурил. — Актрисы-то ваши институтские и не больно-то, все страшные больше… И больные. Вообще, больных много стало.

Они вернулись в подъезд. Андрей стоял спокойно.

— Да, — сказал он. — Пойдете назад, ключи возьмите.

— Зачем?

— На память. — Андрей усмехнулся.

— Ладно. — Олег зевнул, закурил снова. — Позвонишь ты, Андрюх, у тебя голос подходит. Понимаешь? Игорь… Держи фонарь, встанешь на третьем этаже. Кто появится, свети, но не в окно, а в стену, увидим. Здесь никто не должен ходить, все уже дома, мужик один придет со смены, но он на первом этаже живет…

У подъезда напротив приоткрылась дверь.

— Ну все, пошли…

Они прошли через двор.

— Что так долго? — шепнул Олег..

— Знаешь, кто-то спускался в подвал к шкафу, — Татарин засмеялся, довольный. — По-моему, он чует, собака…

Олег выключил свет в подъезде, они быстро пошли в темноте наверх. На площадке встали. Татарин отошел к светившемуся глазку квартиры напротив, закрыв его спиной. Олег встал у двери, достал клещи, кивнул.

Андрей позвонил. Из-за двери не донеслось ни звука. Андрей подождал, позвонил еще раз.

— Кто там? — тотчас спросили за дверью.

— Игорь, это я, Максим, — глухо сказал Андрей, в темноте, слева, он увидел поднявшиеся клещи.

— Ты? Почему так поздно? Приходи завтра.

— Срочное дело, Игорь, — Андрей говорил быстро, с отчаяньем. — Я звонил тебе, но у тебя что-то с телефоном…

За дверью молчали. На площадке тоже.

— Бог мой, Игорь… — сказал Андрей. Но тут дверь открылась бесшумно, его оттолкнули, он увидел лишь спину Олега, щелкнули на цепочке клещи и тут же кто-то сдавленно охнул. Татарин быстро прошел мимо него, дверь тихо закрылась. И все. Он постоял немного, пошел вниз.

Он стоял на третьем этаже в подъезде напротив окон 9-й квартиры, упершись лбом в стекло, глядел на темные окна, вниз. Когда лоб затекал, он тер его кулаком и все глядел, пока не услыхал тихие шаги за спиной, обернулся резко и увидел Олега.

— Ну, ты чего? — сказал тот. — Ночевать здесь собрался?

Неся в руках чемоданы и сумки, они прошли дворами и переулками на Полянку, встали за углом дома.

— Сейчас проверю, — Татарин подошел к телефонной будке, набрал номер. Подержав трубку, Татарин повесил ее, засмеялся:

— Значит, не подходит… Ну и ладно.

— Мы опаздываем уже, — Олег глядел вдоль пустой улицы на приближающуюся машину. — Мне еще щенка забирать.

Татарин проголосовал, машина остановилась, он пошел договариваться.

— Ключи! — сказал Андрей.

Олег достал ключи, повертел на пальцах.

— Зачем они тебе? — он смотрел на Андрея.

— Я же сказал, на память. — Андрей встал перед ним. — Вы приехали и уехали, и доля моя, между прочим, пока у вас.

Татарин быстро носил вещи в машину.

— Ладно, — Олег отдал ключи. — Только смотри, осторожно… Увидимся дома.

Они попрощались, обнялись. Машина ушла. Андрей долго глядел им вслед, потом рассмотрел ключи. Пошел назад.

Он долго возился с замками, подбирал ключи, оглядываясь на светившийся за спиной глазок, наконец открыл, вошел в темноту.

Прислушиваясь, закрыл тихо дверь, набросил еще цепочку. В квартире было тихо, где-то в стене гудели трубы. Вдруг зазвонил телефон. Андрей замер. Звонки долгие, звонкие, повторялись и повторялись, наконец оборвались.

Андрей, подождав, зажег свет в коридоре, зажмурившись огляделся. Заглянул в комнату, переступив через сброшенные с вешалки вещи. В комнате, в полумраке на полу, среди тряпок, задвигалось тело. Голова человека была обмотана полотенцем, торчал один нос, которым он шумно дышал. Видимо, у него был насморк.

Человек замычал. Перешагнув через него, Андрей включил ночник. Шкафы были раскрыты, из ящиков на пол вывалены бумаги, рассыпанные скрепки, какие-то фигурки, из спальни торчал белый язык пододеяльника.

Он зашел еще в одну комнату. Здесь на стенах также висели картины, какие-то портреты. Медленно, не спеша, осторожно переступая через брошенные вещи, он обошел всю квартиру, осмотрев внимательно все углы, туалет, кухню, заглянул под кровать, в шкафы. Только после этого он вернулся в прихожую, погасил свет, достал из-под пальто резиновую маску.

Он вошел теперь уже с этим лицом. Бугристая плешь отсвечивала фиолетовым в мертвенном свете ночника, белые грязные волосы, морщинистые дряблые щеки, крючковатый нос, застывшая улыбка — уродливая горбатая старуха смотрела на него из зеркала.

Медленно эта старуха склонилась над человеком, лежавшем на животе, со связанными за спиной руками, достала из кармана лоскут пластыря. Посреди лоскута, из прорези свисал детский надувной шарик, похожий на презерватив. Так же медленно старуха смотала полотенце с нижней части лица связанного, вынула кляп. Тот задышал ртом, приходя в себя. Ему вставили аккуратно в рот отверстие шарика, плотно заклеили весь подбородок пластырем.

Человек замычал, и шарик надулся немного, превратившись в пузырь. Он закричал, видимо, изо всей силы, но пластырь и пузырь заглушили крик. Старуха, надавив на пузырь, спустила, воздух ему обратно в рот, тот закашлялся. Его подняли, усадили на диван и только теперь смотали полотенце, освободив ему голову. Лицо человека оказалось обычным, лишь на лбу у переносицы ссадина и волосы всклокочены.

Человек замотал головой, дернул связанными руками, связанными ногами, открыл глаза, с удивлением разглядывая пузырь, висевший под носом. Потом поднял лицо, секунду лишь глядел на старуху в кресле, закричал истошно, надувая пузырь, откинулся набок, не переставая кричать, давясь, задергал ногами, словно хотел убежать.

Затихнув, он лежал некоторое время, потом, приподнявшись, снова глянул на старуху, снова закричал, пополз, извиваясь телом, как червяк, вдоль стены…

Так повторилось несколько раз, наконец он затих совсем. Старуха встала, выпустила в него воздух из пузыря, тот захрипел гортанью, носом. Она усадила его снова, сама опять села в кресло напротив. Человек сидел зажмурившись.

— Я задохнусь, — ему приходилось кричать, но выходил глухой шепот, так, словно он говорил, а ему ладонью зажимали рот. Открыв глаза, он закрыл их тут же, снова замычал:

— Не надо! — он мычал долго, снова упал, дергаясь.

Старуха снова усадила его, опять села в кресло.

— У меня ничего нет! — закричал человек и дальше, долго, что-то бессвязное, неразборчивое, снова упал, заплакал хрипло.

Старуха неподвижно сидела в кресле, смотрела на него, улыбаясь мертвенными губами. Человек искоса поглядел на нее, закричал, что было силы:

— Что вам нужно? — закашлялся, захлебываясь воздухом, выходившим из пузыря со свистом через его нос. — Возьмите… Возьмите… На кухне под кафелем сверху! Там все… Только уберите это лицо!

Старуха прошла в кухню, зажгла свет, помогая себе топориком для разделки мяса, оторвала несколько плиток кафеля над раковиной, взяла в маленьком углублении пакетик, разорвала его, там была пачка пятидесятирублевых бумажек. Она погасила свет, вернулась назад, в кресло, бросив деньги на пол.

— Десять тысяч! — закричал человек. — Гады! Гады!!!

Старуха смотрела прямо ему в глаза. Человек лег на бок, зажмурился, сопя, свистя носом, вдруг сказал тонко:

— Уберите, ну… Уберите, пожалуйста! У меня больше ничего нет.

Старуха встала, покачивая огромной головой, склонилась над ним, вдруг быстро прилегла рядом с ним, придвинулась вплотную к его спине.

Человек извивался, кричал из последних сил. Руки старухи обхватили его голову, прижали к дивану.

— Не убивайте! — снова глухой крик. — У меня ничего нет! — он бился, стараясь освободиться.

Но руки держали его, одна обхватила за шею, а другая тихо прошлась по голове. Старуха тихо, медленно гладила его по волосам, нашептывая:

— Я пришла за тобой. Закрывай глаза.

— Пустите меня!!!

— Лежи спокойно. Я обниму тебя покрепче…

Оба замолчали, продолжая лежать в той же позе, лишь старуха все гладила его по голове ласково. Они лежали долго и вдруг в какой-то миг заснули оба, замерли. Ночь тянулась черная, мутная…

Андрей очнулся первый, огляделся, достал из кармана пистолет, осмотрел его. Сев над человеком, затормошил его, усадил, привалив к стене, замычавшего в мокрый пузырь. Тот открыл глаза, закрыл снова, стараясь отвернуться, но старуха открыла ему веки, сунула в нос тонкий ствол «Марголина».

— Нет! — Закричал тихо тот, замотал головой, стараясь отползти, но старуха прижала его к стене, медленно достала обойму, щелкнув, вынула серый патрон, поводила им перед его глазами, потом оттянув затвор, положила в стол. Затвор щелкнул.

— Смотри, — старуха подняла его голову, развернула так, чтобы свет падал в ствол. — Смотри туда внимательно.

— Нет! — закричал человек из последних сил. — У меня ничего нет.

— Я буду с тобой долго. Теперь только я буду с тобой.

— Нет!!!

Старуха снова села напротив него, придерживая за плечи, водила стволом, когда тот пытался закрывать глаза. Так они просидели еще…

Когда он потерял сознание, старуха сходила на кухню, нашла спирт, вернувшись, натерла ему виски. Человек, придя в себя, сидел, привалившись к стене, глядел на старуху, которая, придвинув кресло, так же молча глядела на него.

Застонав, он лег ничком и заплакал тихо, жалобно. Проплакавшись, поднял мокрое лицо, замер. Старухи сидела в кресле и при свете ночника читала какую-то книгу, не обращая внимания на связанного, тихо перелистывая страницы. Пистолет лежал у нее на коленях. Он снова уткнулся в диван, завыл глухо и тоскливо.

Так, друг против друга, они сидели. Иногда старуха вставала, вынимала из ствола патрон и, поводя по его ушным раковинам, подносила ему к самым глазам, маленький серый патрон, потом снова вставляла в ствол, повторяя:

— Я твоя смерть… Смотри, мое лицо — последнее, что ты видишь.

— Нет, — бессмысленно повторял человек. — У меня ничего нет… Я хочу в уборную.

Вдруг стукнули, громко, один раз. Андрей замер. Стукнули снова, так же. Андрей быстро уложил Игоря на диван, навалил на него одеял, на цыпочках, держа пистолет наготове, пошел в коридор, прислушиваясь. Когда он подошел к двери, стукнули опять, кто-то вздохнул. Он глянул в глазок, но никого не увидел там.

Он стоял, тихо покачиваясь. Тихо взвел затвор и осторожно, бесшумно открыл, отступив назад, приготовился стрелять.

На площадке на корточках сидел Витя, Как только дверь открылась он вскочил и протиснулся в коридор. Андрей захлопнул дверь, обернулся к нему.

Витя вдруг вскрикнул глухо, отшатнулся от него. Андрей дернулся, вдруг догадавшись, сорвал маску, схватив перепуганного Витю за локоть, потащил его на кухню.

— Какого дьявола ты пришел! Идиот, ты понимаешь, что я тебя шлепнуть мог!

На кухне было светло. Витя с испугом смотрел на Андрея, на пистолет в руке, снова на него.

— Отвечай, чего ты пришел! — Андрей тряхнул его, что было силы.

— Вторые сутки уж пошли, — сказал Витя тихо.

— Как? — Андрей глянул в окно.

Солнце садилось за дома. Во дворе было тихо. Витя протянул осторожно руку и дрогнувшими пальцами коснулся его щеки. Андрей сначала не почувствовал, потом дернулся, как от тока.

— Андрюх, — испуганно сказал Витя. — Что у тебя с лицом? Аж синее.

Андрей яростно затер щеки:

— Резина проклятая, — он сел у стола, сгорбился.

— Он живой? — робко спросил Витя.

— Живой… — Андрей с удивлением глядел на него.

— Ты уже пытал его?

— Что!? Да иди ты! Идиот! Ты меня идиотом сделаешь!!! Ты чего пришел?

— Я пожрать тебе принес. — Витя вдруг улыбнулся. — Купил вот дряни всякой! — он достал булку и батон колбасы, вздрогнув, тронул маску. — Я посмотрю его? — он осторожно взял маску, натянул ее.

Андрей снова тер лицо, не чувствуя его совсем.

Витя, крадучись, вошел в комнату, огляделся, подошел к дивану. Склонившись, осторожно отогнул одеяла. Увидев человека с приклеенным пузырем, вздрогнул. Человек тоже вздрогнул, вжавшись в диван.

Витя пригнулся к нему вплотную, оглядел внимательно, потрогал зачем-то пальцем его лоб, сказал тихо:

— Дурак, тебя не спрашивают камни, секретные документы или еще что, советские, советские деньги отдай. — И вдруг несильно ударил его по уху. Игорь заплакал. Витя разогнулся, вышел на кухню, сорвав маску.

— Есть деньги, есть, — сказал он тоскливо. — Давай что-нибудь делать, — он обернулся к Андрею нервно. — Давай полы вскроем! Надо что-то делать, прыгать надо, бить надо или уж лучше убить сразу. А так с ума сойдешь с ним!

— Давай! — Андрей хохотнул дико. — Как мы его, в ванной рубить будем на куски? Или удавим?

Посидели молча.

— Андрюх, поедем домой…

Андрей поднял голову, глянул на него, кивнул, усмехнувшись. Встал резко, взял хлеб и колбасу, запихал Вите, повел, подталкивая его к выходу.

— Давай, давай. Ну, езжай, прошу тебя, правда, а то я убью его. Ты мне весь план портишь.

— Какой план, ты на ногах не стоишь.

Андрей вытолкал его, захлопнул дверь. Постоял прислушиваясь. Шатаясь вернулся на кухню, взял маску. Одевая ее, глянул в окно.

Витя шел пустынным двором, опустив голову. Встал, обернулся. Андрей постоял и повернувшись пошел в комнату.

С трудом уже, усадил Игоря на стул, перед зеркалом. Передвинув лампу, сел позади него, раскачиваясь тихо, взял расческу, медленно стал расчесывать его волосы. Он водил расческой, делал аккуратный пробор, ровнял каждый волос. А затем начинал причесывать в другую сторону.

Человек, сидевший безучастно, в полной апатии, глядел в зеркало и глаза его постепенно наполнялись ужасом.

Перед ним в зеркале было его лицо с нелепым пузырем, а рядом смерть его — страшная старуха и руки, которые все расчесывали ему пробор. Собрав весь воздух, он закричал протяжно, отчаянно… Штаны его намокли, под стулом быстро натекла лужа.

— Потерпи… Уже скоро, — старуха встала, взяла на полке баночку с пудрой, ватку, села снова, так же медленно стала пудрить его нос, заклеенные щеки, потом осторожно поставила баночку на место.

— Вот и все, Игорь, — сказал Андрей и тихо взял пистолет.

— Нет! — вдруг тихо сказал Игорь — Там в углу, под полом… Все пятьдесят тысяч…

Он согнулся, захрипев. Его вырвало, прямо в пузырь, он дрожал всем телом и мотал головой…

Когда Андрей поднял доски и, взяв с бетона широкий бумажный пакет, осмотрел деньги, за окном уже почти рассвело.

Он спрятал пакет под пальто, убрал туда же пистолет и те деньги, что взял на кухне. После этого он отклеил ему пластырь со рта и развязал руки. Похлопав по щекам, привел в чувство. Тот застонал, оглядываясь, едва повел руками, облизав губы, с ужасом посмотрел на старуху, отвернулся, не выдержав:

— Не убивайте, — попросил тихо. — У меня больше ничего нет… Это правда.

— Нет, Игорь, неправда, — так же тихо сказал Андрей.

Он огляделся, погасил ночник, проверил карманы. Затем медленно, не обернувшись даже, вышел в коридор, открыл дверь, не закрыв ее, пошел вниз.

Он прошел дворами, в которых было уже светло и громко пели птицы. Одинокая машина повернула в какой-то улице. Андрей махнул ей. Водитель, разглядев его лицо, круто вильнул, прибавил скорости. Только тогда Андрей вспомнил о маске, содрал ее, вздохнув широко воздуха. Лицо его было синим и смятым. Он швырнул маску в мусорный бак, огляделся, все еще не понимая ничего и все трогал, тер онемевшее, без крови лицо…

Такси высадило его где-то на задворках, там, где Яуза текла под железной дорогой. Пошатываясь, придерживая бутылку, торчавшую из кармана, он пошел через свалку, к реке, разделся быстро, бросив на землю деньги и оружие, залез сразу, голый, в бурую воду, окунулся с головой…

Сидел все, выпив уже, курил, дрожа всем телом, покачивая головой, глядел на разлившуюся реку.

Витя заглянул в ванную. Андрей сидел по-турецки в маленькой сидячей ванне в полном тумане, из крана на него лился кипяток.

— Ну как ты, жив? — спросил Витя.

— Знаешь, ты правильно пришел. — Андрей поднял голову. — Я бы, наверное, не стерпел один, убил его. А так стерпел… — он улыбнулся.

Он сидел совсем голый, красный и все тер, тер лицо…

Он собрал сумку, оглядел комнату, сел на диван. Витя сел рядом:

— Может, все-таки вместе? — спросил он. — Куда ты без меня, сейчас без теории не можно.

— И чего вдвоем рисоваться, я один гляну там все, сфотографирую все их заборы и пулеметы, а вернусь — тогда теории думать будем!

Андрей встал, за ним и Витя. Обнялись.

— Знаешь, я тебе забыл сказать, — Витя помялся, — с нами договор заключили. Сценарий взяли. А у меня идея появилась, гениальная… Давай, возвращайся.

— Ладно…

Покрапал мелкий дождик, прибил пыль на маленькой станции, намочил старые платформы на путях. Андрей переписал расписание поездов, прошел быстро насквозь маленький грязный городок с большинством еще старых уездных домов, блиставших когда-то купеческой славой, а теперь разваливающихся на красные каленые кирпичи, и вышел на Волгу.

Теплый свежий ветер ровно дышал с пустых волжских просторов на холм, где он встал, распахнувшись, поставив на землю свой маленький, перевязанный бельевой веревкой чемоданчик. Ни плесов, ни отмелей, все закрыла почерневшая налившаяся река, лежавшая сплошным тяжелым зеркалом, над которым тосковали чайки и в яркой густой синеве гуляли тучи.

Оглядывая дымы от сжигаемого во дворах мусора, затопленные сараи под холмом, он спустился вниз, к старой двухэтажной пристани, плававшей в грязной пене под берегом. На ней было пусто, безлюдно, деревянные стены облупились, окна забиты досками. На причале, на солнце у теплой стены сидел старик сторож. Андрей присел рядом, поздоровался, закурил.

— А когда, отец, пароходы пойдут? — спросил, с удовольствием вытягивая ноги, щурясь на теплые блики солнца в воде.

— А вот, вода спадет… мусор прогонит… Тогда на отмелях бакены расставят и пустят…

— А что, если по реке, какие здесь города?

— Волжские все города. Как раз вниз верст восемьдесят Самара будет, вверх, тоже верст восемьдесят, Симбирск.

— Все рядом значит?

— Вроде рядом, да не видно отсель.

— А колония где здесь?

— Тюрьма? Тюрьма близко. За городом слобода, а в слободе как раз в тюрьму упрешься.

Андрей постучал в крайний у дороги дом. Залаяла собака.

— Открыто, — крикнули со двора. — Идите, не бойтесь.

Андрей, пройдя за ворота, увидел в небольшом саду полную женщину, копающую землю.

— Здравствуйте, — поздоровался Андрей.

Женщина перестала копать, раскрасневшись, выпрямилась, улыбаясь.

— Я из Казани, из Университета, нельзя ли у вас пожить недели две, у меня практика будет, я заплачу.

Женщина, бросив лопату, подошла к нему.

— Живите, — просто сказала она. — Мы счас и обедать будем.

Колония оказалась рядом, в конце улицы одноэтажных деревянных изб, и он не сразу понял, что это колония.

Навстречу ему, по выбоинам в провалившейся дороге, прогнали тощих коров, с пустыми отвислыми выменями, прошел пастух в солдатской шинели без погон и в широкой фетровой шляпе. Дорога упиралась прямо в серую бетонную стену, поверх которой не было даже проволоки, за стеной поднимались цельные корпуса, ни вышек с часовыми, ни глазка в старых покосившихся воротах — обычная провинциальная фабрика.

Железная калитка в стене открылась, выпустила толстую тетку в дождевике и платке, она засмеялась, отмахиваясь от кого-то, и пошла, с сумкой, наискосок от Андрея, обходя лужи и грязь. А калитка осталась открытой.

Андрей смотрел на нее, как завороженный, понимал, что нельзя стоять так, и не мог уйти. Тяжело отъехали ворота, выпустили грузовик, накрытый тентом, плеская грязью из луж, он проехал мимо, так близко, что Андрей ясно разглядел молодое усатое лице водителя, его красную, с петухами, кофту.

Медленно, Андрей подошел к калатке, взялся рукой за шершавую грязную стену, и заглянул внутрь, как в колодец. В длинном коридоре с крашеными стенами и бетонным полом играло где-то радио. Слева из приоткрытой двери слышался смех, гулкий, как в подвале. А прямо по коридору, за решетчатой перегородкой, в самом конце, на табурете сидел маленький мешковатый солдат с автоматом на коленях. Зa ним, за второй решеткой, по светлому двору лениво прошел кот.

Солдат зевнул, глядя на Андрея, тот выпрямился, пошел от калитки, стирая ладонь…

Вдоль всей стены тянулись обыкновенные дома, с дворами, банями и яблонями, еще только-только сквозившими зеленью. Во дворах прямо под стеной вешали белье, играли дети. С другой стороны, там, где холм спускался вниз, к реке, навстречу ему по тропе прошли двое мужичков, с лопатами, в высоких болотных сапогах. Дальше, на углу стены, он потрогал углем написанное ругательство, и подняв голову, увидел, наконец, вышку. На вышке, под деревянным козырьком, стоял часовой, курил, свесившись через перила, и глядел на Андрея, потом сплюнул, перешел вовнутрь…

За ужином хозяйка налила ему стакан самогона, поставила тарелку с густым горячим борщом.

— А что, у вас здесь колония? — спросил он ее, скучая.

— Тюрьма? Так это давно.

— И кого там держат?

— Разных. Они там и работают, и живут, запертые, женщины одни….

— Их что, не вывозят совсем?

— А куда? У них все там… Ночью их же машина со станции новых привезет за ворота, и все, мы их и не видим. Иногда только музыка у них там играет…

Андрей склонился над тарелкой.

— И крепко их охраняют? Не бегут?

— Да как убежишь, люди кругом…

Ночью он все ходил по комнате, от сундука к шкафу, обратно, курил. Потом попробовал начертить план тюрьмы, но бросил, лег на койку, в отчаянии глядя в потолок.

Он все лежал утром, когда вошла хозяйка.

— Мы только поговорили вчера… А сегодня по утру, как раз арестанток в город гонят. Рано-рано, не развиднелось еще, колонной прошли. Они улицы метут к празднику… Шумные такие, арестантки, веселые… Интересные есть…

Они вышли неожиданно и сразу заполнили всю улицу, молчаливой, шагающей прямо на Андрея стеной. Их гнали в темноте, колонной, по восемь в ряд, по бокам охранники в черном и солдаты с оружием на ремнях, все одинаково серые, в своих серых одеждах и серых же платках. Неровный топот их грубых башмаков заполнил спящую слободку. И собаки стихли.

Они все шли и шли мимо него, с хмурыми лицами, совершенно одинаковые в тусклом свете фонаря, совсем рядом, отведя ветки, мелькнули грубые, крепкие лица охранниц, вот уже спины последнего ряда, и все, прошли… Слсвно полк, вышедший в ночной марш.

В поле ночь рассеялась, небо обрезало уже красным. Колонна вздохнула, ожила, и в ней, в разных концах, заговорили сразу, засмеялись.

Андрей, поспевая, шел вплотную за последним рядом, почти вместе с двумя замыкающими солдатами. Солдаты молча курили на ходу, не обращая внимания на него, и он с удивлением смотрел, как рослая охранница шагает рядом с последней правофланговой и оживленно рассказывает ей о какой-то новой кофте, купленной в городе..

Они мели улицу и сквер, выходивший к реке, работая весело, дружно, рядами. Охранники ходили среди них, и царила странная праздничная суета, а в улицах и на холме курило молча отгородившее их оцепление.

Андрей вглядывался в их лица. Кто-то засмеялся, показав на него пальцем, одна из них тут же подняла юбку, показывая ему ноги… он оглянулся, отошел в кусты. Рядом в нескольких шагах прошел еще один ряд и охранник, он, забывшись, двинулся к ним, встал, вдруг растерявшись: они были совершенно одинаковы.

Охранник, крепкий, сухой старик, отошел в сторону, сел, отряхнув пыль, на садовую скамью, развернул газету, поглядывая иногда на метущих, на зелень в клумбах.

Андрей подошел медленно к нему, разглядывая обветренное тяжелое лицо. Тот обернулся.

— Можно? — спросил Андрей тихо и, не получив ответа, снова огляделся.

Он присел, закурил, стараясь улыбаться независимо, как простой зевака.

— Праздник завтра, — сказал он, не зная, что говорить.

Охранник снова не ответил, глянул лишь мельком, хмуро.

— А что, вы вот так вот весь день? — снова спросил он глупо.

Старик встал, так же не глядя, пошел от скамейки.

— Постойте! — Андрей вдруг встал. — Пожалуйста…

Тот обернулся, встал, оглядев его хмуро.

— Дело у меня есть, — Андрей огляделся еще раз, бросил окурок. — Увидеть мне надо одну… Сидит она у вас. Я заплачу…

Старик засмеялся, складывая газету, еще раз оглядел Андрея, пошел за оцепление.

В избе он быстро собрал вещи. Торопясь, поглядывая на улицу, вышел к огороду с вещами, но сел вдруг на поленницу. Подумав, вздохнул, вернулся…

Закопал все в саду, у сарая, завернув оружие и деньги в целлофан, утоптал землю. Вернувшись в дом, он лег, стал ждать…

После обеда пошел снова к тюрьме. Не спеша двигался вдоль стены, глядя на дворы. Тучи разнесло, солнце грело подсыхающую землю. Из двора хорошего тесового дома вышел старик, пошел ему навстречу. Он был в простых брезентовых штанах, в рубахе, в руке нес ведро, полное бензина. Андрей узнал охранника, машинально поздоровался с ним. Тот прошел мимо.

На следующий день, Первого мая, в слободе было тихо, лишь с утра прошли куда-то несколько мужиков с гармошкой, репродуктор в тюрьме играл до обеда марши.

После обеда, выйдя на берег, Андрей сел на холме, на сухой глине, глядел хмуро на реку. Вниз с тяжелой корзиной, полной стираного белья, спустилась баба, прошла по мостку на желтую размокшую плотомойку, поставила корзину, подоткнув юбку, принялась полоскать белые простыни в деревянной проруби.

Обернувшись, он снова увидел охранника. Тот, так же по-домашнему одетый, спускался наискосок к осиннику, где на цепях в воде и на берегу лежали лодки. Андрей долго глядел ему вслед…

Лодка охранника была в стороне от других, кругом никого, пусто, лишь невдалеке маленький сарай, похожий на собачью будку. Старик вынес из сарая мотор, сидел на песке у лодки, копался в нем, склонившись. Андрей спустился с холма, держа в руках бутылку и сверток. Старик поднял голову, когда он подошел, огляделся, снова посмотрел на Андрея зло:

— Ну что ты ходишь за мной? — сказал он угрюмо, не вставая, руки его были в масле. — Надо чего…

Андрей сел на корточки, поставил бутылку, развернул сверток, поправил пачки… Старик смотрел на деньги, водя по куску ветоши масляной рукой. Припекало солнышко.

— Здесь пятьдесят тысяч, — сказал Андрей.

Старик склонился над разобранным мотором, потрогал в нем, покрутил какой-то валик, снова посмотрел на деньги… Потом встал, отошел за лодку, оглядел поросшие кустами холмы, сказал, не оборачиваясь:

— Убери…

Пошел к сараю, нагнувшись, залез в него, сел на пороге, как пес в будке, глядел оттуда на Андрея. Андрей налил себе из бутылки, выпил.

— Иди сюда, — позвал его из будки старик.

Он, не спеша, подошел, зажал сверток под мышкой, нагнулся, старик отодвинулся вглубь. Андрей пролез в узкую дверцу, сел напротив него. Старик молча выбрал из свертка несколько бумажек, внимательно оглядел их на свет, вдруг перехватил из-за спины топор, засмеялся хрипло… С удивлением смотрел на Андрея, сидевшего спокойно, с рукой в оттопыренном кармане.

— Бесстрашный что ли? — усмехнулся старик.

— Что ж нам друг друга все страшиться? — Андрей смотрел ему в глаза. — И так уж засмеют скоро. Все девок своих сторожим, а девки все ж бегут, кто куда, хоть в Африку!

Дурак ты, парень, — старик отвернулся. — Хоть и деньги большие у тебя, — он налил себе, выпил, закусил луковицей, улыбаясь снова бесцветными злыми глазами:

— А ты не больной?

— Нет, — спокойно ответил Андрей, — не больной.

— Не нравишься ты мне.

— Нравился бы, деньги дома оставил, в серванте.

Старик засмеялся, снова поглядел на деньги:

— Богатые деньги. Я за всю свою честную службу таких денег не заработал.

— Вот что я скажу. — Андрей помолчал. — Видишь, к чему дело в стране идет… Сделай это дело, глядишь, и тебе за всю службу воздастся.

Солнце светило в будку, освещая железный хлам на полу. Они сидели, глядели друг на друга. Чайка, прилетев с реки, кричала за лодкой.

— Называй…

Андрей помедлил, раскачиваясь тихо:

— Воробьева Татьяна Николаевна, семидесятого года рождения.

— Ладно, ступай. Сюда не ходи больше, дома сиди, тебя самого найдут. И не ходи ты возле тюрьмы, как жених.

Андрей собрал деньги, завернул в газету, вылез из будки…

С холма оглянулся еще раз. Старик сидел все так же в своей конуре, глядел на реку…

Дождь прошел, чистый майский дождь, он лежал дома на койке, старательно читал пыльные книги.

Вдруг постучались. Вошел мальчик, хмурый, коренастый подросток, с большими руками.

— Сказали, чтобы вы ждали еще… — сказал он, не глядя на Андрея. — И еще… Ежели случится что, чтобы не волновались…

— Что случится? Кто сказал?

Но мальчик ушел, не простившись.

Андрей стал выходить в город, сидел подолгу в сквере, глядел на распустившиеся зеленые тополя, на мокрые кирпичные дома, улицы. Вода на реке спадала, маленький буксир ставил в фарватере яркие желтые буи, и уже прошла вверх, шумно толкая воду, первая пустая баржа.

Вскоре хозяйка принесла новость:

— Из тюрьмы-то бежал кто-то. Говорят, в больницу отвезли, операцию делать, аппендицит. Сделали, а она и ушла ночью, со швами. А другие говорят, что не одна бежала, а несколько. Ищут теперь.

— Как так? — Андрей прохаживался нервно по комнате. — Какой аппендицит?

— Правда. Все говорят, уже и в Самару сообщили, и на всех дорогах посты. По радио приметы сказали…

— А какие приметы?

— Да не знаю, радио же не слушаем…

Ругаясь про себя, он пошел на берег, взял под пиджак «Марголина», на берегу огляделся, потрогал замок на будке, вернувшись, увидел мальчика, того, что приходил; окликнул его. Тот перешел на другую сторону улицы, даже не оглянулся.

Поехал в город, ходил вокруг больницы, вглядывался в лица на улицах, долго смотрел на двух милиционеров, мывших около участка машину…

А еще через неделю, утром, когда он еще спал, к нему зашли два мужика, сели на стульях, глядя, как он встает, одевается.

— Ну, как отдыхается? — спросил один, лет сорока, невысокий, щупловатый.

— Ничего, — хмуро ответил Андрей, сел, разглядывал их. — А что?

Второй сидел у стены, постарше, с рыжей курчавой бородой, глядел на Андрея внимательно, не мигая.

— Книжки читаем… — снова сказал первый, взял с пола одну из книг.

Андрей молчал хмуро…

— Ну и ладно, завтра в полночь приходи, к лодке, — продолжая разглядывать книгу, сказал мужик. — Вещи все возьми, больше не вернешься…

— Кататься поедем, что ли?

— Кататься, целоваться, кому как, — мужик отложил книгу, встал, второй встал тоже, и Андрей встал. — Ну и ладненько… — и ушли так же, не простившись.

Чайки кричали, падали в реку, легкая волна билась в пристань, все такую же безлюдную. Лишь окошко кассы отворено, да трое мужиков на причале, с мешками.

Андрей сел рядом со сторожем, сидевшим все в той же позе, и все так же глядевшим на реку.

Загудел глухо, протяжно, пароход, яркий, белый. Оставляя дым над Волгой, он забирал круто к пристани.

Ночь вышла влажная, темная, Андрей пришел берегом к лодкам, опустил на песок сумку, озираясь.

Было тихо, туман лежал над водой, собака залаяла где-то на холме… Он проверил пистолет, взвел его, переложил в карманы гранаты, осмотрел закрытую будку, присел, закурив.

Какое-то легкое движение возникло у берега, из разлитого в кустах мрака возникла человеческая фигура. Андрей встал, затоптал папиросу, сунул руку в карман.

Человек подошел, оказался щупловатым мужиком, одним из тех, что приходили вчера.

— Ну? — сказал ему Андрей. — Где?

Тот бесшумно открыл замок, скользнул в будку.

— Помоги?

Андрей стоял, глядя в темную конуру.

— Ну, — тот выглянул.

Вдвоем они осторожно вынесли к лодке мотор, вывели лодку на воду, вернулись, вынесли весла, еще один мотор.

— Куда мы? — Андрей старался держаться за его спиной. Мужик возился на корме, устанавливая мотор.

— Хорошо, если месяца не будет… — отозвался он, вдруг замер, прислушиваясь.

Андрей обернулся, увидел людей, спускавшихся в темноте с холма, отступил, оглядываясь, взялся за «Марголин». Люди остановились, и к нему, отделившись, подошел старик-охранник, оглядел его внимательно.

— Кто это? — Андрей косился на остальных. — Что за люди?

Старик тихо позвал их, Андрей увидел, узнал по движению, женщину, шагнул к ней, встал, увидев грубое татарское лицо, нo тут из-за татарки, тоже в сапогах, в кепке, выбежала, испуганно оглядываясь, девушка.

Старик указал женщинам в лодку, когда они отошли, сказал:

— Одну ее не вышло. Вторая с вами до Самары поплывет, дальше как знает. Она после операции… В мешке продукты, одежда кое-какая, на баб…

Андрей протянул ему сверток:

— Спасибо тебе…

Старик развернул бумагу, ощупал деньги, усмехнулся:

— И тебе спасибо…

Андрей, оглядываясь, прошел через женщин, сел на банку, рядом с мужиком, взял, как и тот, весло.

— Ну, с Богом! — сказал с берега старик, глухо, как в кулак.

— Трогай, Митя.

Митя толкнул Андрея, они тихо, стараясь не плескать, пошли от берега. Обе женщины, обернувшись на корме, и Андрей, и Митя, все, глядели на неясную темную фигуру, отступавшую, сливавшуюся с мрачной стеной берега. Они все отплывали в темноту, словно в море. Когда берег стал неразличим, на отступивших холмах открылись огни тюрьмы…

Мужик перестал грести, сложил весла, перебравшись на корму, прогнал оттуда женщин. Лодку тихо несло в плотном темном коридоре. Он, оглянувшись внимательно на Андрея, снял чехлы с обоих моторов. Резкий звук вдруг разнёсся над водой, словно в широком пустом зале, моторы заработали, оглушая ревом, и лодка, подняв носом Андрея, пересевшего вперед, высоко над черной жирной волной, пошла, полетела в расступавшийся туман.

Ветер плотно и ровно бил им в лица, они молчали, маленькие, сжавшиеся в лодке, с тревогой глядели вперед в неясную темноту… Андрей поглядел наверх. Стало светлее, вверху над туманом вышел месяц. Андрей оглянулся. Митя, держа руль, сощурившись от ветра, внимательно глядел на него. Андрей снова стал на корму. Обе женщины сидели в середине, прямо на дне, прижавшись друг к другу, а за ними на корме Митя, глядевший почему-то на Андрея все так же пристально, напряженно. Андрей, вдруг почувствовал, как он сбавляет скорость.

Слева он него мелькнуло что-то, Андрей повернулся и увидел, как из тумана вынырнула лодка, бесшумно, как казалось из-за ревущих моторов, пошла параллельно им, сближаясь медленно с ними и медленно, их догоняя.

Андрей привстал, глянул на Митю, тот обернулся на лодку, снова уставился на Андрея. Женщины не видели и не слышали ничего, сидели все так же на дне, неподвижные. Андрей достал пистолет, прикрыв его полой, глядел то на мужика, то на лодку, подошедшую уже близко, летевшую в десяти метрах от них, так, что казалось, обе лодки стоят на месте и только ревут. Оттуда на Андрея, такой же неподвижный, глядел рыжебородый мужик в штормовке, рядом с ним виднелся еще один…

Так они шли рядом в светлеющем, растворяющемся тумане, вдруг Митя, все глядевший на Андрея с кормы, поднял руку, махнул тем в лодке, крикнув что-то, и те сразу отвернули резко, растворились в тумане, пропали…

Туман рассеялся, на светлом небе открылся зеленый месяц, стало светло, река заблестела, раздвинувшись до самого горизонта, Митя заглушил моторы, правя лишь рулем, сказал:

— Одеваться пора…

Женщины кидали в лодку кепки, робы, татарка рылась в мешке. Андрей, торопясь, достал из чемодана свитер, брюки, подал, не глядя, девушке. Обе, встав, быстро снимали с себя все, раздеваясь догола, не стыдясь ни Андрея, ни мужика.

— Не в лодку, за борт кидайте, — снова сказал тот.

Стоя в рост, они бросали в воду одежду, пузырями уходившую за корму. Андрей оглянулся. Кругом на зеленом просторе было пусто.

Наконец они сели, лодка задралась снова носом, пошла навстречу засветлевшему небу.

Они высадились перед городом. Уже совсем рассвело, взлетали, кружились чайки, по Волге шли барки.

Андрей достал, передал мужику деньги.

— Спасибо, Митя.

Тот взял их, спрятал не спеша, сказал тихо:

— Ладно, ваше счастье… Живите… — засмеялся. — А то думали порешить вас… В реке оставить, чтоб верно было, — он оглядел еще раз Андрея, женщин, стоявших на берегу, невысокий, щуплый. — Только помните. Если что с вами, с каждым случится, не дай Бог, кто помянет нас. Срок, конечно, сбавят, пощадят… Но попадете все же обратно, в тюрьму. А в тюрьме опять мы, сторожа. Так что смерть вам будет. Не было никогда этого в вашей жизни, и нас не было. Ладно, ваше счастье… — он протянул Андрею руку, они простились.

Сверху Андрей увидел, как лодка вдоль берега ушла по реке вверх, а за ней, отчалив далеко, пошла вторая.

На станции было пусто, дворник мел перрон, еще кто-то курил под часами. Подходил поезд.

— Ну! — татарка огляделась тревожно, подхватила свой рюкзак. — Поеду я.

— Куда?

— В Казань, к татарам, — она кинулась к девушке, обняла ее. — И вы езжайте скорее… — потом подошла к Андрею, взяла его руку, наклонилась свирепо, прижалась к ней лицом.

— Да что ты, — он отступил, вырвал руку, смотрел на нее удивленно. Потом достал деньги. — Возьми, тебе надо будет.

Она взяла, глядя на него:

— Скажи куда, я вышлю! Все вышлю. Всю жизнь работать буду, родные дадут! Куда?

Он отступил еще, качая головой.

— Ну, — она снова обернулась к девушке. — Где найти — знаешь… Будьте счастливы! — и побежала, как мужик, вдоль вагонов, придерживая живот.

Поезд пошел, Андрей, нервничая, сходил к расписанию, оттуда искоса смотрел на нее. Она сидела на лавке, глядя равнодушно.

— Сейчас поедем, — он вернулся, помолчал, разглядывая со страхом ее отекшее, белое лицо. — Как ты?

— Голову бы помыть, — она посмотрела на него. — Куда мы?

— В Москву. Там спокойнее будет. Или… ты не хочешь?

Она пожала плечами.

В вагоне еще спали. Они прошли в тамбур, встали у туалета. Андрей раскрыл окно, впустив шумнее свежее утро.

— Дай закурить, — сказала она.

— У меня только папиросы, — он поспешно протянул ей мятую коробку.

Она закурила, с такой жадностью вдохнув дым, будто задохнулась, и, выпуская его медленно, через тонкие подрагивающие ноздри, с такой же жадностью сказала грубо:

— Выпить бы, а?

Он поставил чемодан, достал из него бутылку самогона, что взял у хозяйки, обернулся, ища стакан, но она отвернула пробку, обеими руками поднесла бутылку ко рту, стукнулась зубами, заглотала шумно и жадно, закашлялась, закрыв глаза, снова закурила. Он внимательно следил за ней, и она, заметив его взгляд, засмеялась:

— Что, нехороша стала Таня? Зря ты, Андрюха, взялся. Ох, зря.

— Ну что ты? — сказал он глухо. — Где же вы были все эти дни?

— В погребе, — ответила она тихо. — В погребе у Тимофеева…. А погреб под стеной, глубокий, так что лежали мы как раз под зоной. Я Зойке шепчу, давай потолок завалим и вылезем, здесь мы… Лежим и слушаем, а они на плацу, над нами ходят, ходят… каждый шаг слышно. А потом — хлоп — Тимофеев заходит, такой же, как в тюрьме, в форме, с кобурой. Еду поставит и молчит, смотрит. Не говорил даже, зачем в погребе держит… Потом мы по очереди на ведро сходим, а он уносит…

Поля неслись мимо них. Она, вздрогнув всей грудью, снова схватила бутылку, заглотала, давясь, обернулась к нему, не вытирая мокрого подбородка, сказала необыкновенно жалко:

— Не берет…

Люди встали, пили чай, она легла наверх, на грязный матрас, лежала, как мужик, скрестив на груди руки, а он что-то отвечал внизу старухе, расспрашивавшей его.

— …Да нет, студенты мы.

— А что же больная она у тебя?

— Нездоровится…

Поезд встал, он поднялся, увидел, что она не спит.

— Я выйду, покурю, — он старался не смотреть на нее. — Вещи все над тобой. И деньги там.

На узкой грязной платформе он отошел к пустому киоску, закурил, глядя на бабок, шедших мимо с ведрами. Поезд пошел, он встал за киоск, с тоской глядел за набиравшими мимо него скорость вагонами. Заспанный проводник проехал в дверях, глянул на него мельком, сплюнул, еще вагон с грязными занавесками, он побежал, споткнулся, едва успел, на ходу влез в вагон, под ругань проводницы…

Она сидела на полке, обхватив колени, глядела на него с удивлением.

— Сигареты хотел купить, — сказал он хмуро. — Закрыто все…

Она вдруг наклонилась быстро к его лицу, поцеловала в щеку, отвернулась. Он вышел в тамбур, замычал, глядя в окно.

Они обнялись, разглядывая друг друга, снова обнялись, Витя хлопнул его по шее. Таня прошла в комнату, такая же безучастная, села на стул.

— Жалко, тебя не было, — радостно говорил Витя. — Тут такую шикарную мулатку показывали! Ну такая ласковая, такая скромная и поет. Дюба-дюба, дюба-дюба. Не слыхал?

— О чем? — Андрей мельком глянул на Таню.

— Да бог его знает, я ведь ихний язык не знаю… Там слова все такие: дюба-дюба, дюба-дюба, и все! Неужели не слыхал?

Таня ушла мыться, они, оставшись вдвоем, сидели за грязным столом и курили, молча глядя друг на друга.

— Значит ее выпустили?

— Да… выпустили. Пересмотрели дело и выпустили… за пятьдесят тысяч. Ты уж всем говори, что сестра приехала…

— Ладно, — Витя смотрел на него. — Что с тобой?

— Устал.

Витя потянулся, достал из дивана бутылку:

— Вот, один гад принес, хочет, чтобы я его сценарий прочел.

— Несчастный человек… — Андрей улыбнулся.

— Ну, брат, пусть не пишет… Так каждый хам писать начнет.

Андрей, прислушиваясь к тишине в ванной, постелил простыни, положив две подушки, мрачно оглядел постель, вдруг схватил вторую подушку, сунул за стол.

Таня стояла на пороге с влажными темными волосами, в том же свитере, в брюках.

— Ложись, — сказал он тихо. — Нужно отдохнуть.

Она покорно села на постель.

— Раздевайся, — он едва прикоснулся к ее плечу.

Она встала, стянула с себя свитер, обнажив худые лопатки, сняла брюки. Он все стоял, смотрел на ее худые плечи, на груди с маленькими сосками.

— У меня белья нет, — она держала в руке брюки и свитер, стояла прямо, босая и совершенно нагая, вся стройная, как девочка.

— Мы купим, Таня. Мы все купим, — он подошел к ней, погладил шершавую щеку. — У тебя лицо заветрилось. Сейчас, — он вышел, радуясь, что нашел причину.

Когда он вернулся, она лежала, накрывшись одеялом.

— Вот, «После бритья», другого нет. Но мы купим. Ты спи.

— А ты?

— Я? Я еще к ребятам зайду. Да мне есть, где спать…

Она смотрела на него:

— Я уеду завтра… — голос ее тихий, и рука дрожала. — Зачем ты сделал все это… Зачем! — голос ее сорвался.

— Я хотел помочь.

— А кто тебя просил? — она села в ярости, одеяло сползло. — Кто? Ты думал, я ждала тебя? Да я тебя забыть забыла! Ты думал, я тебе ноги целовать буду? Идиот!!! Дай мне выпить!

Он принес водку, налил в стакан, дал ей. Она, дрожа, глотнула, глядя на него с ненавистью, закашлялась, давясь, побежала на четвереньках по одеялу к двери. Он с невольной улыбкой глянул на ее зад. Пошел за ней в ванную, обхватил, придерживая за спину. Она билась у него в руках, о стену, о раковину, кашляла. Ее стало рвать. В перерывах между спазмами она кричала;

— Подлец! Ненавижу тебя, идиот! Не смей меня трогать! Ничего мне твоего не нужно! Я уеду! Я лучше вернусь! Кто тебя просил!!!

Андрея, удерживая ее, открыл горячую воду, сунул ее под струю.

— А-а-а! — закричала она — Пусти! Пусти, гад!

Она лежала мокрая, дрожащая, он вытирал ей голову. Она затихла, он осторожно поднял стакан, налил себе водки, выпил. Вдруг она повернулась к нему, дернула к себе, целуя исступленно его лицо, руки, дрожа всем телом, принялась стаскивать с него рубашку. Он сопротивлялся, глупо пытаясь высвободиться из ее мокрых цепких рук, в то же время, согнувшись в нелепой позе, вяло старался отвечать ее грубой, бешеной ласке.

Хрипло дыша, не переставая целовать его в грудь, в локти, которыми он защищался, она, ударившись лбом о колено, стянула с него брюки вместе с трусами и ботинками, швырнула на пол. Он пытался прикрыться одеялом, но она прижалась к нему тесно, извиваясь по-звериному, всем телом, укусила за ухо и все ласкала исступленно, целуя громко в губы, в нос, в глаза, вдруг отодвинулась, засмеялась тихо…

— Ты что? — спросил он хрипло.

— Ты же не хочешь меня, — продолжала она смеяться. — Просто категорически не хочешь!

Он смущенно погладил ее волосы.

— Бедненький, — она поцеловала его в щеку, снова отодвинулась. — А может, ты вообще больше не любишь девочек? — и отвернулась от него, затихла тотчас, дыша ровно.

Он с тоской глядел в потолок. Потом сел, дотянулся до вещей, принялся разворачивать скатанные в ком брюки…

— Ты чего? — Витя разглядывал его с удивлением. — Чего кричали?

Андрей мрачно налил себе, выпил, сел у стены на пол. Витя сел рядом, засмеялся…

— Она что, бьет тебя?

Андрей снова налил, снова выпил, закурил, потер лоб.

— Верблюд я, Витя, и одновременно полный осел… Зачем я ее привез? Я смотреть на нее не могу, что я с ней делать буду? Она какая-то сука стала! Этот запах после тюрьмы, как будто в кожу въелся! Витя, глядеть не могу!!!

— А ты не гляди, ты ее выпори. Возьми ремень и выпори!

— Зачем?

— А для чувства! Потом пожалеешь и полюбишь…

— Ну да…

— Ничего… Вот поедем скоро в Америку, может, там есть красивые девчонки.

— В какую Америку?

— В Северную… Нас от института посылают, в ихнюю киношколу.

— Именно нас?

— А кому еще ехать?

Андрей смотрел на него удивленно, вдруг вскочил и выбежал…

Он рванул дверь в ванную, вырвав вместе с шпингалетом. Она, по-прежнему голая, сидела в ванне, держа перед лицом осколок стакана.

Он схватил ее за руку, выкручивая, стараясь вырвать стекло.

— Пусти! — закричала она. — Пусти!

Они порезались оба, но Андрей отнял стекло, швырнул в коридор, и тогда она укусила его за палец.

Он вскрикнул, замахав рукой, глядя на нее с ненавистью:

— Дура! Хоть вся изрежься, только не здесь!

Она засмеялась, глядя на него, приподнялась, лизнула его в руку. Он отскочил.

— Вылезай!

По-прежнему смеясь, она выбралась из ванны, мокрая, шлепая босыми ногами, прошла в комнату, легла, укрывшись с головой.

Он, помахивая рукой, ходил по комнате, поглядывая на постель. Она лежала тихо. Он сел, зевнул. Взял какую-то книгу, попробовал читать. Осторожно отвернул одеяло. Она спала, закрыв лицо обеими руками…

Утром она разбудила его рано. Он сел, оглядываясь, ничего не понимая.

— На поверку становись! — она стянула с него одеяло, сама одетая, умытая.

В комнате все было уже прибрано и вымыто…

Она шла рядом с ним, спокойная; не удивлявшаяся ни рыжим цветам в траве, ни апельсинам в ящиках, не смущаясь людей и города.

В институте он оставил Таню внизу, сам пошел наверх, показаться в деканате. Институт шумел; останавливаясь, здороваясь с разными людьми, Андрей постепенно оживлялся, сон и гул в его голове проходили.

В деканате его поругали, но не сильно. Выйдя, он с удивлением увидел на лестнице, среди оживленно разговаривавших девочек-актрис Таню. Она курила и улыбалась так, словно училась здесь. Увидев его, она попрощалась, подошла, улыбаясь. Он огляделся, стесняясь ее. Они пошли вниз.

— Это что, правда, актрисы? — спросила она. — Никогда бы не сказала.

— Здесь как в гвардии, не принято следить за одеждой.

Они зашли в маленький универмаг.

Покупай, — сказал он. — Покупай все, что тебе нужно.

— Все-все? — она смотрела на него, смеясь.

— Все.

— Ты что, ограбил кого-то?

— Нет, нашел в уборной.

Она огляделась. Прошла вдоль прилавков, остановилась, вернулась к нему.

— Мне ничего не нужно.

— Совсем ничего?

— Совсем ничего.

Он тронул ее за плечо:

— Купи хотя бы белье…

Она подошла к прилавку с женским бельем, тронула что-то, заинтересовалась. Вдруг быстро перебрала все, что лежало на прилавке. Андрей искоса следил за ней.

— Вот это, — показала она продавщице. — Вот это, и… — она взяла быстро трусики, приложила к Андрею, разглядывая.

Он оттолкнул ее, оглядываясь.

— И вот это! — она засмеялась…

Она быстро шла в огромном универмаге, Андрей едва поспевал за ней.

— Смотри, смотри! — крикнула она ему звонко, показывая какие-то брюки. — Мы такие же шили…

Она затащила его в парикмахерскую, усадила его в кресло и, стоя позади него, веселая, сама показывала, как его подстричь, причесать, потом подстриглась сама.

Она выбежала на улицу, порозовевшая, какая-то светлая, он курил, прохаживаясь, встал, глядя удивленно. И никакой прически она не сделала, лишь чуть остригла тюремные пряди, но волосы легли как-то просто и ладно, лихо, совершенно при этом изменив ее тонкое лицо, которое показалось ему вдруг удивительно милым и нежным…

Она купила ему рубашку, туфли, заставила его примерить костюм, он отказался, но она сняла с него пиджак, даже пытаясь помочь расстегнуть брюки. Он, смеясь тоже, отбивался от ее длинных ловких рук.

Светлый летний костюм неожиданно пришелся ему, сидел просто, но как-то очень с шиком. Оглядев его, она тут же сорвала этикетку с костюма, с рубашки, скатала все его старые вещи, вынесла, бросила в корзину для мусора.

— Что ты делаешь? — он склонился над корзиной, достал из кармана паспорт.

— Ну, милый мой, нельзя же быть таким уж студентом!

Он прохаживался на улице, курил все, поводя шеей в новом воротничке, поправлял не нравившийся ему ремень, чувствуя себя неуклюжим, деревянным.

— Ну пошли скорей, я есть хочу!

Он отступил и замер…

Женщина стояла перед ним, изящная и стройная, строгая, в простом, но необыкновенно идущем ей светло-голубой платье, обрисовавшем ее упругие свободные груди, тощую талию, тугие бедра, длинные легкие руки в простых браслетах; тонкая, чистая шея охвачена голубенькими бусами, и лицо, удивительное лицо…

И девочка стояла перед ним, просторный белый жакет небрежно наброшен на плечи, острый бандитский локоток отставлен лихо, рука в кулачок, простые туфли без каблуков на длинных подвижных ногах, и вся подвижная, легкая, стремительная, смеется, глядит на него лукаво…

— Ну что смотришь, гангстер?.. Идем есть? — Она взяла его под руку, широкоплечего, медлительного, в просторном костюме, довольная его глуповатой улыбкой.

На них оглядывались. Андрей сам временами осторожно отстранялся, смотрел, не веря, на нее, то шедшую рядом легко и гордо, то вдруг бежавшую счастливо смотреть какое-нибудь мороженое…

В «Берлине» швейцар открыл ей дверь, пропустил с почтением, Андрея задержал, оттесняя его животом назад, растерявшегося, смутившегося совсем.

— Это со мной, — она вернулась, освободила его, взяла под руку, смеясь заглянула в лицо. — Ну что… гангстер в натуре?

Они сели в полупустом светлом зале, оглядываясь радостно вокруг, заказали шампанского, икры, еще что-то.

— Я водки хочу! — воскликнула она и обернулась к Андрею. — Можно?

Андрей, волнуясь, любовался ею.

— Я знаю, — она поправила ему волосы. — Тебя выдает лицо. У тебя ужасно провинциальное лицо.

— А ты? Столичная штучка, сколько раз ты была в Москве! Разве это столица…

— Ни разу, вот еще, бывать в этой вашей пошлой Москве!

Официант принес бутылки, поставил множество закусок, улыбнулся ей сладко.

— Смотри, — она засмеялась. — Он, наверное, принимает меня за проститутку. Зарежь его…

Потом встала из-за стола, пошла гордо через зал. — Я сейчас…

На нее оборачивались. Андрей налил рюмку, опрокинул в рот, поймал розово-желтый лист осетра, откинулся с папиросой, улыбаясь блаженно на высокие чистые окна.

Она вернулась, села рядом, глядя туманно и задумчиво, вдруг прильнула к нему, поцеловала в губы. Он уронил вилку, прижал ее к себе, обнял.

— Знаешь, — зашептала она, — давай убежим отсюда… Поедем домой.

— Прямо сейчас?

— Да… Сейчас-сейчас, — она дрожала. — Я не могу…

Они встали, шатаясь, как пьяные, она сама расплатилась, пошла торопясь, он едва поспевал за ней.

На улице они кинулись разом друг к другу так неистово, что стукнулись зубами, засмеялись оба, обнялись крепко-крепко, он, теряя голову, поцеловал ее в шею. Она застонала, опустив голову, сказала тихо:

— Господи, я даже домой не доеду…

Она едва добежала до его комнаты, бросая все, срывая с себя одежду еще на ходу, упала на диван, так что он ударился затылком о стену, но даже не почувствовал этого, повторяя все исступленно:

— Таня… Таня… Таня…

Они не выходили никуда и не открывали никому трое суток. В течение этого времени лишь Витя изредка стучал им в дверь и слышал смех их и счастливые голоса.

— Сейчас, Витя! Сейчас выйду… — глухо кричал Андрей. — Подожди минутку! — И снова смех.

— Да ладно, — отвечал Витя, тоже посмеиваясь. — Тебя утром-то будить? Пойдешь в институт?

— Конечно… Я сейчас выйду…

На второй день Витя принес, поставил им под дверь кастрюлю и две бутылки вина, позвал…

— Сейчас, сейчас выйду, — отозвался Андрей. — Подожди, не уходи.

— Да ладно… Я вам тут поесть принес, — он прислушался, но за дверью лишь шуршало белье…

Ночью Андрей, тихо шлепая, голый, занес кастрюлю и бутылки, поставил на пол у стены.

— Ты что там жуешь? — тотчас позвала его Таня. — Ты где? Под диваном, что ли?

— А-а-а, ты не спишь, — он возился у кастрюли, сидя на колонках. — Знаешь, по-моему, это борщ… Очень важный борщ…

Она смеясь встала, подошла, светя наготой, села рядом, поцеловала его в волосы. Он повернулся, вытер губы, поцеловал ее. Они сели рядом над кастрюлей и нежно целовали друг друга.

— А борщ?.. — засмеялась она.

— Да, борщ. — Он снова поцеловал, ласкал ее плечи, груди, встал, поднял ее, понес к дивану.

— Ты сумасшедший. — Она попробовала высвободиться. — Подожди.

Тела их смутно переплелись в чистом прозрачном свете ночи, шедшем с окна.

— Ну подожди же… — повторила она ласково.

— Сейчас, сейчас… — шептал он. — Сейчас…

Короткая ночь светла и чиста. Теперь она встала, потянулась легко, со вздохом, подошла к окну, раскрыла его настежь, впуская свежесть майской ночи. Прошел теплый дождь, где-то в светлых тучах еще шумела гроза.

Он встал тоже, прошел к ней, обнял ее за бедра, поцеловал в затылок, под волосы. Она вздрогнула, обернулась, нашла его губы…

Светало.

— Хочешь вина? — прошептал он.

— Да… — Они обнявшись гладили друг друга. — Ну неси же…

— Сейчас. — Он прижал ее крепче, все целовал в лицо. — Сейчас…

Она засмеялась, высвободилась, подошла к кастрюле.

— Вкусно… — Она сидя подняла кастрюлю, и они по очереди пили из нее через край.

Он открыл вино и пил из горлышка долго, и она отнимала у него бутылку, вино лилось им на руки, на грудь, Они смеялись и целовались снова и снова, все вставали, чтобы дойти до дивана, и никак не могли…

Он лег на спину на постель, она легла ему на грудь, правой рукой он все тянулся, пытаясь поймать упавшую бутылку, и не мог дотянуться.

— Подожди, Таня… Ну подожди же… Таня… Таня…

И вино лилось…

Когда рассвело совсем и за окном вовсю пели птицы, они сели друг напротив друга, утомленные, радостные, рассматривая друг друга.

— Ну пей же, — смеясь он протягивал ей вино, а она хулиганила, целовала горлышко бутылки, его пальцы, руку, все выше и выше, пока они снова не встретились губами. — Ну пей, Таня…

— Нет, ты покажись, покажись, — она, смеясь, стаскивала с него одеяло. — Ну ты и круглый стал! Круглый, круглый! Вот зад какой насидел, — она шлепнула его сильно. — Ну просто женский зад!

— Ах, женский! — Он, отставив бутылку, схватил ее за руки, перевернул на живот, шлепнул тоже.

— А у тебя мужской зад! Острый и деревянный, как табурет!

— Дурак! Пусти… — она вырвалась, но он обнял ее снова, целуя в плечи, в шею, нежное, алое при заре лицо.

— Андрей, пусти… Пусти… Ох, Андрей…

Бутылка упала, и вино снова лилось…

И снова днем приходил Витя, шмыгал носом под дверью.

— Черти, живы? Нужно вам еще что-нибудь?

— Сейчас, Витя, сейчас, я выйду, — смеялся Андрей.

— Сейчас я выйду! — передразнивала его Таня и вдруг, накрывшись с головой одеялом, крикнула: — Да заходи уже, чего стоишь!

— А можно? — засмеялся Витя.

— Можно!

Андрей тоже накрылся, Витя зашел, осторожно глянул на диван, улыбнулся хитро…

— Забирай его! — крикнула Таня под одеялом и вдруг дернула одеяло так, что Андрей остался совершенно голым.

— Таня! — Он, стараясь прикрыться, тянул на себя простыню.

Витя хохотал, Таня, смеясь, тоже выглянула из-под одеяла.

— На, нищета! — она наконец уступила ему половину.

— Ладно, — и он дернул так, что едва не слетел на пол, оставив ее теперь нагишом…

Перестав смеяться, они накрылись, закурили. Витя сел у стены.

— Черти, выходить-то думаете?

— Сейчас оденемся, — очень серьезно сказала Таня и, вдруг засмеявшись, сползла снова под одеяло.

— Нет, правда, пора уже, — отозвался Андрей и захохотал сам.

— Н-да, — Витя встал, забрал кастрюлю. — Ясненько… Ладно, вечером мяса вам принесу.

А ночью они снова сидели у раскрытого окна, по-прежнему нагие, жевали, кусая по очереди, огромную отбивную, запивая ее вином.

— Ты хоть вспоминал меня? Хоть иногда?

— Да… Особенно зимой. Зимой внизу снег и во дворе больницы, вот там, снег. Под утро все сиреневое… И тоска. Но я не всегда тебя вспоминал.

— А кого?

— Никого. Не знаю, дом вспоминал.

Пришел июнь, теплый, дождливый. Андрей ходил в институт, сидел на занятиях, сдавал какие-то экзамены. Она оставалась внизу под окнами на скамейке и старательно читала что-нибудь, ожидая его, а он слушал монотонный голос педагога, вскакивал со звонком, первым бежал к двери вниз, и они, забыв обо всем, стояли обнявшись, не обращая внимания на прохожих…

Декан с сожалением как-то сказал ему, что в сентябре состоится поездка в Америку и по настоянию мастера они оба, он и Витя, включены в группу. А Виктория Степановна, полная, веселая и глупая женщина, про которую Витя говорил, что она вампир и сосет у него энергию, сказала ему игриво:

— Ты похудел и стал такой светленький-светленький…

Однажды, выбежав на улицу, он увидел рядом с ней Джаника, они смеялись весело.

Андрей с меняющимся лицом медленно пошел к ним, но встал, хотел было уйти. Она обернулась, подбежала к нему удивленная.

— Что с тобой? Что случилось?

— Ничего. — Он стоял в каком-то оцепенении.

Подошел Джаник, хлопнул его по плечу, сказал радостно:

— А я сижу, как старый дурак: девушка, вы кого-то ждете, кто этот негодяй, что заставляет вас ждать, и так и этак, уже едва не сплясал, а это ты! Ты! Пойду утоплюсь с горя… — он ушел оглядываясь.

— Да что с тобой? — она потрогала его лицо. — Господи! — воскликнула, прикрыв ладонью рот. — Да ты ревнуешь! — и засмеялась.

— Нет. Вот ещё, — он поцеловал ее в щеку холодно, но не удержался, обнял.

— А что, он очень милый… Ты его теперь зарежешь?

А вечером с шампанским, с цветами ворвался Володя, обнял, расцеловал Андрея, поклонился Тане, поцеловал ей руку, сказал:

— Все знаю. Очень рад за вас.

— Что все знаю? — с подозрением спросил Андрей.

— Да пошел ты… — И открывая, разливая шампанское, Володя стал читать стихи.

Набилось много гостей, все шумели, пили, наперебой говорили умно о кино, поглядывая на Таню, об Америке, Володя пел, снова пили и курили без конца. Андрей вышел, никем не замеченный, но Таня тут же вышла за ним, поцеловала его ласково, вернулась и быстро, в минуту, смеясь, шутя выгнала всех из комнаты. Оставшись одни, они бросились друг к другу, обнялись…

Витя наклеил ее фотографию на старый институтский билет, подчистил что-то, вручил ей.

— Господи, ну почему же я Цирлина? — смеялась, она, разглядывая билет. — Ну какая же я Цирлина?

Витя, смеясь, объяснил:

— Скажи спасибо, что имя исправил, а то быть тебе Раисой. А что, очень даже мило — Раечка Цирлина.

— Скотина. — Она весело свалила его на диван, водила все за нос, за уши, за шею. — Ах ты, волк тамбовский! Вареник ты, а не волк…

Он вырвался, вдруг крикнул ей:

— Да ты знаешь, кто я такой? Да я Чапаев! А ты кто такая?..

Теперь она иногда выходила в город, но делала это редко, обычно лишь ходила за продуктами. Как-то днем она привезла с собой двух девушек; высоких, стройных, одетых не броско, но дорого. Обе молоды и красивы, с шиком, та, что повыше, светлая, статная, держалась гордо, как княгиня, другая, чёрненькая, с очень темными и живыми глазами, казалась принцессой из детской сказки.

— Андрей. Лариса. Наташа. — Представила быстро Таня, они тут же сели, заговорили о чем-то своем.

Андрей взял тетрадь, в которой писал, сел на пол, под гамак. Они, не обращая на него внимания, открыли коньяк, разложили шоколад.

Насвистывая, в трико с дыркой, с тетрадкой, торчавшей из кармана, вошел Витя, почесывая живот, оглядел девушек, покачал головой.

— Кто это? — он сел рядом с Андреем на пол. — Какие королевы…

— Это, Витя, и есть валютные проститутки, — сказал Андрей также тихо.

— Настоящие?

— Говорят.

Витя, крякнув, встал, подошел осторожно к ним, встал позади Ларисы, сидевшей на стуле, наклонился, разглядывая ее. Она оглянулась.

— Ничего, ничего, — он пожал плечами. — Я просто смотрю.

Наташа засмеялась. Витя снова наклонился к Ларисе, сказал довольный:

— А ты хорошая девчонка!

— Очень приятно, — отозвалась та и снова отвернулась.

Андрей с удовольствием следил за Витей. Тот осторожно потрогал Ларису за локоть:

— Слушай, а вы правда за валюту работаете?

— Да. А что? — строго, тоном учительницы спросила Лариса.

— Здорово! — обрадовался Витя. — Уважаю! — он присел рядом с ней на стул, потянулся, сложив губы трубочкой, медленно чмокнул ее в щеку. — Это же трудно, и валюты мало, то есть совсем мало валюты.

Андрей смеялся тихо. Таня тоже.

— Ну и что дальше? — Лариса и бровью не повела, даже позы не изменила.

— Ничего, — Витя погладил ее по шее. — Просто очень хотелось бы узнать, как они?

— Кто?

— Ну арабы… Такие же?

— Такие же.

— Здорово! — Витя потер глаз. — Я подозревал это. А я, знаешь ли, в той комнате живу, — он снова чмокнул ее в щеку.

— Ну и что?.

— Ничего. Я и жениться могу.

— На мне? — теперь и Лора улыбнулась.

— Могу и на обеих. Обе вы хорошие… Настоящие драгуны. Вам бы бакенбарды еще!

— И что мы будем делать? — Лариса рассмеялась.

— А все! — он потрогал ее ушко. — Я вам дрова буду колоть, воду носить… Полочки всякие прибивать.

— Нам не надо… полочки, — она убрала его руку.

— А у меня есть еще план, — живо откликнулся Витя. — Одного секретного завода в Тамбове.

— Отойди, — Лариса, смеясь, отталкивала его.

— Ну хорошо! — воскликнул он горько. — Ну что тебе стоит? Один только раз без денег, вроде субботника?

— Отойди, — она отталкивала его, смеясь.

— Ладно, — Витя встал, достал из кармана тетрадку. — Сколько это стоит? Ну?

— Сто пятьдесят долларов, — она смотрела на него весело. — Ладно, для тебя сто!

— Один раз — сто долларов? — он прошелся. — Ладно! — протянул ей тетрадку. — Это мой рассказ, я оцениваю его скромно, долларов в триста… Боже мой, — он повернулся к Андрею. — Боже мой! Боже мой, мне не верят!

Когда Таня вернулась, Андрей и Витя расставляли на полу пластилиновые фигурки.

— Что это? — Таня взяла одну из них.

— Не трогай. — Андрей отобрал у нее фигурку. — Это всадник.

— А где же ноги? — Таня снова взяла.

— Не трогай! Ног у них не видно, они едут полем в высокой траве медленно, шагом. И солнце встает.

— Ты что, обиделся? — Она погладила его по волосам.

— Ну хочешь, я верну им все эти тряпки… Витя, ты чего такой грустный? Ты им понравился очень, хочешь я дам тебе телефон?..

— Вот еще… — отозвался Витя. — Бог с ними, они, конечно, знатные, но бегать за ними, переживать… Я одно знаю, надо не суетиться, а сидеть на месте. И все, кто тебе нужен, сами пройдут перед тобой.

— Дай ей яблоко, — тихо сказал Андрей.

— На, смотри, — Витя протянул ей ладонь. — Видишь?

— Что?

— Яблоко. Неужели не видишь? — удивился он.

Таня засмеялась.

— Да вот же оно. — Он привстал, разглядывая свою ладонь. — Оно пахнет первыми морозами, а здесь сбоку на нём крапинки. Это моё яблоко, никто его не украдет и надкусить не сможет, — он говорил тихо, серьезно. — Захочу и подарю его тебе, ты сможешь хрустеть им и радоваться, а захочу брошу.

Таня не смеялась больше.

— Смотри. — Он вдруг нагнувшись поднял одеяло, заглянул под диван. — Здесь у меня живут два гнома и коза, когда мне хорошо, они радуются, как я, а когда плохо, я заставляю их по очереди заниматься скотоложеством с козой… — Он засмеялся тихо. — Это все яблоко в моем мозгу, оно вечно…

Андрей усмехнулся, посмотрел на Таню. Она сидела замерев, глядела на него, широко раскрыв глаза, изумленно, словно увидела только сейчас, вдруг всхлипнула будто. Она подвинулась к нему, поцеловала куда-то ниже глаза, обняла, все целовала его лицо и смеясь всхлипывала, крупная слеза катилась по щеке, она обняла его крепко-крепко…

Витя встал тихо с дивана, ушел. И гномы ушли. Они сидели вдвоем на полу, пух тополиный летел из окна, кружился на полу, где всадники шли по брюхо в высокой траве. И светило солнце…

Ночью она лежала тихо, едва дыша, и все глядела на окно, на светлое небо.

— О чем ты думаешь? — спросил он.

— Ты не спишь? Не знаю… Как-то зябко и страшно…

— Они не найдут нас.

— О чем ты пишешь? Дай мне почитать.

— Зачем тебе?

— Мне нужно. Я знала, что со мной что-то случится, но никогда бы не подумала, что с тобой.

— Спи…

— Скажи, а правда то, что говорил Витя?

— Он же шутил.

— Нет, он не шутил. Что-то идет, я чувствую, давай уедем куда-нибудь…

За стеной кто-то печатал на машинке…

Они приехали затемно. Автобус, в котором кроме них троих была лишь зевающая толстая баба-кондуктор, круто заваливаясь на бок, мчал их через редкие огни поселков, темные, непроглядные сады, сквозь полные мрака кипарисовые туннели и высадил их за светлыми башнями рыбозавода.

Здесь, у основания мыса, сразу за дорогой, начинался пустой дикий пляж, открывавший спокойное, светившееся уже по-утреннему море.

Они пошли пешком, неся чемоданы, по плохой сыпучей дороге, вдоль долгого пляжа под высоким обрывом. Над ними на скалах из песчаника нависали тяжелые корявые сосны, откуда-то сверху сыпались, все шурша, мелкие камешки. Небо и море наливались постепенно одинаковым чистым бесцветным светом, в котором далеко впереди слабел, тонул одинокий фонарь в ущелье, куда они шли.

Решили купаться, спустились на пустой пляж. Бросая вещи, увязая во влажном песке, подошли к зашумевшему краю моря.

Таня, отвернувшись, переоделась быстро, Андрей и Витя босые сидели на песке, курили, наслаждаясь свежим бризом, ровно дувшим с моря. Ни души кругом, лишь вдали несколько спящих палаток.

Раздевшись, подошли к Тане, стоявшей у воды, зябко обхватившей плечи. Витя встал на колени на мокрую чистую гальку, задумчиво разглядывал прозрачную воду, потом, подозрительно щурясь, сунул в нее палец, поводил. Нагнувшись, осторожно лизнул море языком.

— Бог мой, оно же соленое…

Таня сидела на корточках, черпая ладонью воду. Витя встал рядом с Андреем. Все трое с удивлением и тревогой смотрели на чистую, обозначившуюся серебром, линию горизонта.

Они сняли две маленькие комнаты на втором этаже высокого просторного дома, стоявшего на горе в саду из инжира, груш, виноградника. Сад спускался к мелкому чистому ручью, вытекающему тут же в море.

— Неплохо живут, — заключил Витя.

Он стоял на широкой каменной лестнице с перилами, спускавшейся во двор, и оглядывал ладные крыши в ущелье, крепкие каменные стены, мандариновые деревья в широких дворах. Внизу под навесом еще висела нитка желтого прошлогоднего табака, через ручей гулял толстый боров с хорошими поросятами.

— Чего не жить, если дают… — Андрей тоже смотрел на все это почему-то сердито.

До обеда они лежали на песке, купались в синем мелком море, снова лежали, не на подстилках, а прямо на горячем мраморном песке.

— Откуда у тебя такой купальник? — Андрей сыпал ей песок на живот.

— Девочки подарили, — она радостно валила его, целовала, клала голову на грудь.

Обсыпанные песком, они сплевывали с губ песчинки. А Витя все ходил по шею в воде, не плавал, а ходил часами по дну, насвистывал что-то и все трогал ласково, целовал море.

— Смотрите, здесь кто-то плавает! — кричал он иногда, забравшись на лохматый лиловый риф, покрытый крупными мидиями.

И они бежали в море, ныряли с головой, плыли к нему кто вперед…

Обедали на террасе маленького кафе, стоявшего над пляжем у ручья. Ветер трепал полосатые зонты, угрюмый армянин жарил на огне мясо на вертелах, косился на Танин купальник и, перемотав катушку старого пыльного магнитофона, снова включал на всю мощь джаз Гленна Миллера. Мотая головой, морща лоб, он совершенно заходился под эту музыку, забывая про мясо, деньги, даже про Танины бедра, за столиком у стены его друзья и соседи, сидевшие здесь вечно, играли в нарды и также заходились под музыку. И Витя, покачиваясь от удовольствия, поднимал стакан с чистым белым вином, которое они покупали у хозяина, кричал:

— Я не знаю, какая там у них Америка, но, по-моему, вот это и есть Америка! Лучше этой и быть не может!

После еды курили, глядели, отодвинувшись в тень, на море синее, у горизонта фиолетовое, на белый нырявший на ветру пароходик. Витя, обернувшись, спрашивал Андрея:

— Много у тебя еще денег?

— Есть.

— Когда кончатся, я предлагаю развернуться здесь. Мне даже стыдно, что я здесь никого не ограбил! Ты посмотри на этих грузинов…

— Это абхазцы, — Андрей жмурился от поднятого ветром песка.

— Ну абхазцы. Я просто долгом своим считаю начать их грабить.

— А потом?

— А потом уедем в Америку. Все вместе, и Танюшу возьмем.

— Как же вы Танюшу возьмете? — спрашивала Таня.

— Ерунда. У меня знакомый прапорщик есть на финляндской границе. Главное, ему только водки поставить. Напьемся, и все само выйдет. Протрезвеешь уже в Италии.

— Там нет Италии.

— Ну бог его знает, я не знаю, не был там никогда. Может быть, там вообще ничего нет. А туристов возят в Конотоп. Может быть, и Америки вообще нет, придумали ее… Я одно знаю, здесь нам жить больше не можно… Хамы кругом забрали все… И вообще я спать хочу…

После обеда они лежали в комнате, открыв все окна, слушая, как блеет во дворе коза, как шумит ветер в саду. Потом выходили вновь, шли куда-нибудь в горы, пробираясь круглыми тропинками, обходя заросли, изгороди, сидели где-нибудь на холме над кукурузным полем.

Вечером Андрей достал из чемодана «Марголин», разобранный на части, масленку, сидел, аккуратно чистил ствол, протирал тщательно затвор.

Таня читала. Зашел заспанный Витя, сел рядом, разглядывая обойму… Андрей следил за ним.

— Н-да, уважаю, — Витя засмеялся и стал жать Андрею руку. — Уважаю! — Он взял одну из гранат. — Давай рванем магазин!

— Положи… — Андрей аккуратно обмотал все в тряпки, спрятал в чемодан. — А то потеряешь.

— Ладно… — сказал Витя. — Я себе тоже достану.

— Зачем? Тебе не надо…

Таня с кровати смотрела на них.

Был шторм, море, набрав пыли, било меловыми волнами в берег, пеной покрывая мокрые скалы, обдавая выше головы людей, пробиравшихся вдоль обрыва к дороге. Тучи низко шли над морем из Турции и приносили дожди, лившие целыми днями.

Они сидели дома, иногда даже не вставая с постели. Таня, загоревшая, с побелевшими ресницами, все молчала, тревожно глядя в окно, или лежала тихо, отвернувшись к стене.

— Ну что с тобой? — целовал ее Андрей. — Не грусти.

— Не знаю, — отвечала она и старалась улыбнуться. — Это дождь тоску наводит… — Но снова замолкала, смотрела на Андрея странно.

— Ну что случилось? — томился он и сам отходил к окну, с неясной тревогой глядел на мокрые, туманившиеся холмы, на вздувшийся шумящий ручей.

— Нас ищут, наверное… — говорила она тихо. — Где-то звонят, сообщают приметы, где-то идут, лежат бумаги… Сколько нам еще осталось?

— Перестань, — он садился к ней. — Им не до нас. Знаешь, сколько у них дел?

— Нет. У них одно дело — мы. — И она, не отвечая на его поцелуи, глядела спокойно на Витю, который, открыв дверь к ним, садился спиной на пороге, курил, выставив на крыльцо босые ноги, мыл их под дождем, объявляя изредка:

— Собака прошла за ручьем. Мокрая, как шапка…

И приехала Лариса. Поднялась по ступеням, мокрая, свежая, под большим мужским зонтом, поставила в комнату чемодан, оглядев весело Витю.

— Ну здравствуй, жених… — Они по-мужски пожали друг другу руки.

Она по-матерински обняла Таню, радостно бросившуюся к ней на шею, поцеловала Андрея, огляделась смеясь, стряхивая капли с волос, достала тут же шампанское, коньяк…

— Что же вы, черти, слякоть развели? Юг называется…

И они устроили пикник, Андрей сбегал на мокрый двор, взял у хозяйки сыра, холодного мяса, зелень, в сухом просторном подвале она наполнила две большие фляги старым отстоявшимся вином, остальные, одевшись, спустились в свитерах, кедах. Они разобрали сумки, корзины, выпили сначала тут же виноградной водки из старых рюмок, что вынесла хозяйка, толстая добрая армянка, прикрываясь зонтами вышли к ручью, выпили еще на скользком берегу у ограды и уже не очень прикрываясь зонтами, отправились вдоль ручья вверх.

Смеясь, переговариваясь, они шли по камням, прошли загоны для скота, вошли в орешник, где на них глянула понурая мокрая корова. Справа и слева поднимались сырые холмы, и впереди над свисавшими к ручью лианами были холмы, на них изгороди, сады, мокрые кукурузные поля с клубившимся туманом, дождь сыпал мелкий, теплый, и вверху ходили круто тучи, открывая и пряча далекие и высокие хребты Бзыби.

Ручей петлял, с галечных перекатов прятался в узкие туннели, заросли, они то шли по воде прямо, не выбирая пути, то, встав, целовались, прижавшись мокрыми лицами, и тогда где-то впереди их звал звонкий голос Ларисы. Подхватив корзины, они бежали, пока не находили их, Ларису, утиравшую дождь с лица, и Витю, курившего на камне.

— Витя, — спрашивала тогда Таня, — а мы возьмем с собой в Америку Ларису?

— Возьмем, — отвечал Витя.

— А Наташу?

— Возьмем. И хозяйку возьмем, она мне носки подарила. И татар всех, и всех режиссеров, и всех комсомольцев и педерастов, и мастеров, и старух, и детей! Мы соберемся у границы утром, угрюмые и сирые, с узлами, сетками, все триста миллионов, над рекой туман, утки в камыше, тихо… Я закричу с горы страшно: «В Америку… Мо-о-ожно?!» И мы пойдем, двинемся разом вброд…

Отогнув кусты в одном из ответвлений ручья, они проникли в глубокий сумрачный каньон с колодцами и стенами, заросшими густо мхом, с ваннами в скалах, с водопадами. Вверху на зеленых плитах лежал навес из упавших деревьев, пиан(пять?) гирлянд мха, с которых падали тяжелые капли.

Они разложили закуски на расщепленном стволе на мху, белый сыр, лаваш, желтый пласт холодной мамалыги.

— Ну! — Лариса взяла флягу, не удержалась и расцеловала всех. — За счастье…

Наверху по крутой, петляющей тропе подошли к туманившемуся провалу, встали, держась за мокрый можжевельник.

— Неужели мы там были? — тихо сказала Таня, глядя вниз. — Отсюда кажется, там живут ведьмы.

И тогда Витя вдруг достал из кармана что-то черное и толкнул Андрея. Тот увидел ясно мелкие капли на залоснившейся, жирной, черной гранате.

— Ты что, с ума сошел? — Он зло отнял гранату. — Какого черта ты ее взял?

Таня и Лариса с удивлением глядели на них.

— Здесь же люди, пограничники ходят…

Все стояли притихшие, с какими-то странными лицами. Веселье оборвалось, сразу стало тоскливо.

— Ладно, — Андрей вдруг решился. — На! Знаешь, как?

— Может, не нужно? — робко спросила Таня.

— Нужно, — Андрей хлебнул из фляги, спустился пониже, заглянул в провал, столкнул туда камень. — Только отойдите подальше…

Он встал рядом с Витей. Тот уже держал за кольцо.

— Только я прошу тебя, кидай сразу. Запал четыре и две секунды, — он обернулся к девушкам. — Давайте только что-нибудь крикнем! На счастье! Ну!

Витя, присев, смотрел на Андрея.

— Давай! — заорал он.

Витя дернул что было сил кольцо, пошатнулся, падая вперед, Андрей схватил его за шиворот, тогда только неловко, от груди, Витя кинул… Все молчали, глядели, как она повисла в воздухе над провалом, как, громко щелкнув, от нее отлетает скоба предохранителя. Она исчезла внизу, и все.

— Наверное… — сказал Витя.

И тогда ударило. Не внизу, а здесь со всех сторон, сильно, словно взорвали гору. Они, оглохшие, не сговариваясь, побежали по склону от провала, лишь Андрей удержался, вернувшись, подхватил сумки, глядел все, завороженный, как из ямы поднимается желтый сернистый дым…

Они бежали через мокрый лес вниз, не разбирая дороги, вылетели на открытый холм, по его гребню среди кустов, соскальзывая в мокрой траве, падая, катились кубарем. Наконец выбежав на обрыв над морем, Витя сел и засмеялся, и все расхохотались, упали на землю, стараясь отдышаться.

— Что же вы не крикнули?

— А ты сам-то чего не кричал?

Внизу плескало свинцовое море, дождь кончился, под холмом где-то в мокром саду залаяла далёко собака…

Море успокоилось, весь конец июля они ходили загорать на дикие пляжи. Там было чисто и пусто, лишь в дальнем ущелье жили дикарями целые коммуны хиппи и нудисты.

Каждый раз, когда они проходили мимо их палаток, дощатых столов под навесами, рыб, вялившихся в тени, Витя махал рукой какой-нибудь голой девушке, говорил с сожалением:

— В нудисты что ли записаться? Прийти и сказать, я давно мечтаю, примите меня в нудисты…

Как-то он решился и заговорил с одной из них. Она одна сидела на корточках в воде на дальнем мысу, с золотыми волосами, заплетенными в тысячи косичек, с золотистой кожей, на которой блестели крупинки песка и соли.

— Скажите мне, дураку, — он глядел на ее голую спину, на голые бедра. — Вы что там, золото ищете?

Девушка перебирала камни в воде, не обернувшись, не прекращая своей медленной работы, ответила сухо:

— Не останавливайтесь, идите. У нас свои дела, у вас свои…

Лариса загорала и купалась без лифчика, когда они уходили плавать, Таня, стесняясь, тоже снимала свой за камнем.

Андрей и Витя курили на песке, глядели на них.

— Ну как ты с Ларисой? — спрашивал Андрей.

— Да бог его знает. — Он пожимал плечами. — Она такая хорошая, такая ласковая. Мы с ней лежим, шепчемся всю ночь.

— Как честный человек, ты теперь должен жениться… А как же все твои предшественники?

— А они мне как братья будут. — И они смеялись, уткнувшись в песок.

Они уехали в августе, Андрей и Таня проводили их на катере до самого Адлера. В аэропорту они обнялись.

— Ну вы не задерживайтесь, — сказал Витя Андрею. — Буду в Москве ждать. Как объявитесь, поедем ко мне в Тамбов. А потом уж в Америку…

— Ты поедешь в Тамбов? — Таня поцеловала Лору.

— Нет, что ты… Работать надо… Ну ладно, еще раз счастливо вам. Прощайте.

Андрей и Витя стояли все.

— Да ладно, — сказал Андрей. — Дней через пять приедем уже.

— Конечно, — Витя хлопнул его по плечу, все не уходя. — Ты уж это, поосторожней…

— Ладно…

— Ладно… Пойду. Знаешь, я придумал гениальную фразу.

— Какую?

Витя постоял, вспоминая:

— Ах, мне бы скипетр и державу, я бы таких дров наломал. Ах, Боже мой, Боже мой, почему я не зяблик…

Они засмеялись оба…

И сразу стало пусто. Они пошли в какой-то ресторан, сели за открытым столиком. Заиграла музыка, кругом веселились, Андрей все курил, Таня смотрела куда-то в сторону.

Подошел огромный кавказец, удивительно похожий на того в Оренбурге, пригласил Таню танцевать. Она пошла. Андрей, усмехнувшись, поправил ворот рубахи не прикасаясь к вину, еде, все курил, курил.

А ночью в темноте, когда снова собирался дождь, они вышли из машины в ущелье и услыхали крики и ругань. Таня, испуганно прижавшись к нему, взяла его за руку, они прошли мимо группы усатых угрюмых абхазцев. Один из них стоял с сигаретой, держал за волосы некрасивую худую русскую девицу. Она смотрела по-совиному на Андрея зло и затравленно, но на помощь не звала. Они прошли. Позади них снова зашумели, заговорили.

В комнате он сел, закурил, глядя в пол.

— Ну что ты, — Таня погладила его. — Она сама виновата. Я ее видела уже… В машинах каталась…

Андрей встал, достал чемодан, быстро развернул в тряпках части «Марголина», сложил их, загнал обойму.

— Андрей, я прошу тебя! Ну зачем?

— Не знаю… — Он отвал ее руки. — Ну а как еще?

Она пошла за ним. Спрятав пистолет под пиджак, он подошел к мужчинам, все стоявшим в темноте у ручья, вошел в круг.

— Стой, сука, стой, тварь… — говорил тот, что держал девицу за волосы.

— Отпусти, — тихо сказал Андрей.

Они все смотрели на него молча, сдвинувшись кольцом.

— Она блядь, — сказал мужик, не выпуская ее волос.

— Чего ты хочешь? — Его толкнули в затылок не сильно.

Кто-то маленький потянул его за пиджак.

— Чего ты хочешь? Чего ты хочешь?

— Андрей! — крикнула из темноты Таня.

Андрей медленно достал «Марголин», взвел затвор, вытянул его в руке, медленно отходя от них в сторону.

Они с удивлением смотрели на пистолет.

— Пошли, — сказал он едва слышно. — Пошли все тихо… Сейчас положу.

Они отошли, пятясь в темноту, встали там, дыша тихо. Андрей взял девицу за руку, повел в дом. Таня пошла рядом.

В комнате он закрыл окна, задернул шторы, сразу стал собирать вещи. Таня молча принялась помогать ему.

Девица села на стул, безучастно шмыгнула, смотрела на них равнодушно. Андрей закрыл чемодан, застегнул сумку, оглянулся, снял с вешалки мокрый купальник.

— Если хочешь, до города поедешь с нами.

— Не поеду я… — ответила она равнодушно. — Не хочу.

Андрей смотрел на нее. Таня подошла к нему, положила руку на плечо.

— Ты хоть здесь побудь до утра, — сказала она.

— Чего я буду сидеть? У меня своя комната есть… — Она встала, взяла плечики со стола. — Я вешалку у вас заберу… У вас и так много… — И пошла к двери.

Андрей смотрел ей вслед…

Они ушли. За домом перелезли через изгородь, прошли холмом в черной чаще, оттуда вышли на дорогу, огляделись.

Было пусто, накрапывал дождь. Их подобрал маленький грузовик, до города они тряслись в мокром кузове. На автостанции они пересели в легковую машину…

В Адлере они снова взяли машину. Шел дождь, на серпантинах машину выносило на противоположную сторону. В туннелях свистел ветер. Они сидели тихо, прижавшись друг к другу. Андрей гладил ее волосы.

В Туапсе они уже на ходу сели в переполненный вагон московского поезда.

Вышли из гор в кубанские степи, справа балки да холмы в бурой траве, слева желтое жнивье, все мокро, тучи рваные, за рекой туманится желтый дождь, бабы в подсолнухах.

Народ качался в сонном пыльном вагоне, хмуро слушая маленького худого мужичка:

— Нам без царя еще никак нельзя. Не созрели мы еще, молоды. Без царя мы все друг другу в рожи наплюем, да перепаскудим кругом, вот тебе и вся демократия. А при царе, ты как не балуй, а все оглянешься, он накажет. Империя мы, как дело не поворачивалось, а всё в своих границах живем и ширимся. Компьютеров нам никак не догнать, значит другая нам судьба, и стыдиться тут не нужно, понять нужно, что за зверь мы есть и согласно пониманию жить…

— Поспи, — шепнул Андрей Тане.

Она покачала головой, все сидела, сжавшись в углу, глаза блестят, губы сухие, обметанные…

— А как же Горбачев? — испуганно оглянувшись, спросила мужика бабка. — Неужто не видит он всего?

— Видит, да только стреляли уж самого… Один он, убьют и нету…

Через проход за столиком ехал молодой попик, весь в черном, лицо озорное, мальчишеское даже в бороде. Бабка-богомолица, ехавшая с ним, привстав, закрывала от чужих столик, мазала ему маслице и черную икорку, лупила яички, сало резала тонко, шептала все что-то и из белой бутылочки в стаканчик наливала.

Покушав, он полез на верхнюю полку, извернулся живо, как мальчишка, глянул на Андрея весело…

На мокром полустанке Андрей покормил Таню молодыми горячими картошками, огурчиками кислыми. Баба полила картошку маслом, говорила все, глядя на Таню:

— На здоровьице, на здоровьице…

Бабка, ехавшая с попиком, тоже вышла, купила всего — и огурчиков, и яблочек, когда они вернулись, батюшка снова сидел, кушал полосатый арбузик со свиным хвостиком.

Тане становилось все хуже и хуже. Лицо ее горело, Андрей бегал, носил ей воду, заставил маленького, похожего на обезьянку проводника вскипятить чай, но она отказалась, попросила тихо:

— Жарко мне, Андрюша, выйдем в тамбур.

Въехали в город. Хлопая дверьми, мимо них ходили какие-то люди.

— Что за город? — спросил Андрей выглянувшую в тамбур богомолицу.

— Екатеринодар, милые, Екатеринодар…

Проводник уже пятый раз пробежал через тамбур, оглянулся снова на Таню.

— Скотина… — Андрей прижимал ее к себе, дрожавшую в ознобе, слабеющую.

— Не злись, — она улыбнулась. — Просто им интересно смотреть на нас. — И замерла в ужасе…

В тамбур, стуча сапогами, вошли милиционеры, все рослые, усатые парни, в портупеях, при оружии. Двое прошли в вагон, двое задержались, нагло оглядывая их с ног до головы.

— В чём дело? — спросил Андрей деланно весело.

— Откуда едете? — Они смотрели больше на Таню.

Она отвернулась к нему, спрятала лицо на его груди.

— С юга, а в чем дело?

— Отдыхающие? — Один из них лузгал подсолнухи, плевал кожуру на пол.

— Отдыхающие…

Отдав лениво честь, они прошли в вагон. Таня, вздохнув, осела, он поддержал ее.

— Ну что ты, что ты… Это не нас. — Он целовал ее в сухой горячий лоб. — Потерпи, скоро приедем. Я куплю тебе паспорт, и комсомольский билет, и профсоюзный, и все удостоверения, все справки, целую кипу справок, и ты всем будешь их показывать… Всем. А потом уедем… Уедем отсюда.

— Я есть хочу… — прошептала она, оседая на пол… — Голова кружится.

Он уложил ее в вагоне. Проводник объяснил ему, что в Краснодаре зарезали милиционера, теперь ищут во всех поездах…

За Краснодаром, когда ехали среди пустых скошенных полей, ей стало совсем плохо.

— Доктора надо, сгорит совсем, — сказала бабка, помогая усадить ее.

Ее стошнило, он, оглядываясь на грустные лица, заглядывавшие из прохода, вытер ей рот платком.

— Доктора! Ну кто-нибудь, спросите!

— На станцию надо…

Подходили к станции. Она потеряла сознание.

— Скорее! — заорал он. — Кто-нибудь! Черт, Таня… — Поднял, понес ее к выходу.

Батюшка, ловко прыгнув в свои черные туфли, подхватил ее, помог ему.

— Вещи, вещи собирайте! — крикнул людям.

Они вынесли ее на землю. Здесь было свежо, она застонала. Кто-то спустил их чемодан, он раскрылся, упал в лужу.

— Подержи, — Андрей передал Таню батюшке, сам кинулся, запихал все в чемодан, звякнув железом. Головы гроздьями свисали из тамбура.

Он побежал за батюшкой прямо через пути. Тот легко, сильно нес Таню к старой кирпичной станции, какие-то люди, склонявшись с платформы, помогли ему, Андрей догнал их, выхватил ее, понес сам.

— Ну прощай! С богом! — Перекрестил его батюшка и, подтянув штаны, прытко бросился догонять поезд.

— Сюда, сюда, клади прямо на стол!

Он внес ее в большую серую комнату, положил на стол, на какие-то бумаги, склонился над ней, тормоша, оглянулся дико.

— Воды! Да кто-нибудь, воды!

Вбежал милиционер с графином, другой поднял Таню за плечи, слушая сердце. Андрей увидел, что это отделение милиции.

— А почему сюда? — Он рванул кого-то в форме за плечо. — Вы что? В больницу надо, в больницу!

— Да вы не волнуйтесь, сейчас…

Они положили ее в «уазик», сержант сел рядом, все глядел на Таню испуганно, бережно придерживая их чемодан.

— Да вы не волнуйтесь! — уговаривал Андрея другой.

В больнице его, как он ни упирался, выгнали в коридор. Он ходил у двери, прислушивался, привставал на цыпочки, снова ходил. Обернувшись, вдруг замер, увидев, что в коридоре, бывшем, по-видимому, приемной, вдоль стен на лавках все сидят люди и смотрят на него.

Старики с папками, мужики на костылях, какие-то дети с перевязанными лицами, девка у окна с рукой в гипсе, все молчат и грустно, испуганно смотрят на него. Он отошел, сел рядом с женщиной, державшей за руку парня, посидел раскачиваясь.

— Жена ваша? — спросила женщина.

Он кивнул, обернувшись, увидел отрешенное, белое лицо парня, его правую руку в намотанном до локтя бинте, набухшем от крови, увидел, что рука вместо пальцев заканчивается чем-то тупым, совершенно бесформенным, мокрым от крови, капавшей на пол… Дернув головой, снова встал.

— Бедная, застудилась, верно… — снова сказала женщина.

Кто-то закашлял тягуче, хрипло. Какой-то ребенок все ныл, всхлипывал в больничной тишине, и мать, причитая, успокаивала его. Не в силах более ждать здесь, Андрей вышел на лестницу, закурил.

Милиционер, молодой парень, державший его вещи, тут же подвинулся, давая ему место у перил, кашлянул вежливо.

— Вы уж не переживайте, — Он попробовал улыбнуться. — У нас доктор хороший… Вылечат.

Андрей кивнул ему, взял у него чемодан, осторожно придерживая, закрыл плотнее.

— Да я подержу… — Тот хотел помочь…

— Я сам…

— Жена у вас красивая… — сказал парень задумчиво и вздохнул.

Андрея позвали. В кабинете сидел один доктор, молодой полнеющий парень с бородкой.

— А где? — Андрей шагнул к нему, оглядываясь. — Вы что? Где она?

— Не волнуйтесь, все в порядке. Ей сделали уколы, она в палате.

Андрей сел, обмяк.

— Что у нее?

— Не знаю. Подозрение на гепатит. Но, может быть, аппендицит… Придется полежать несколько дней, если что, сделаем операцию.

— Какую операцию? Вы что, ей нельзя… Не может у нее быть ничего…

Доктор, кивая, записывал что-то, глянул на Андрея:

— Цирлина ее фамилия?

— Что? — Андрей увидел ее студенческий билет, тот, что делал Витя. — Ах да, Цирлина…

— А паспорт у вac?

— Зачем паспорт?

— Положено. — Врач смотрел в стол.

— Нет у нас паспортов… Мы студенты, наши паспорта у товарища все были… Он уехал в Москву.

— Вы поедете или останетесь ждать?

— Куда я поеду? — Андрей привстал, оглянулся. — Слушай. Ты вот что, я тебя прошу как человека… Не надо ее резать, дай какие-нибудь таблетки, и поедем мы… Нам до своих надо добраться. Понимаешь! А билет ее отдай уж мне, нужен он…

Они сидели молча. Доктор глядел в стол, перебирая бумаги. Потом протянул ему билет.

— Спасибо тебе.

— Следующий? — крикнул тот, не глядя на него. — Палата во дворе, на первом этаже… Смотри…

Когда стемнело, он высадил ее в окно прямо в больничном халате, поддерживая, провел через черемуху к дороге, где стоял, не глуша мотора, грузовик.

— Знаешь, они не спят, — смеясь, слабо сказала она. — Они пожелали нам счастливого пути…

Водитель, усатый мужик, гнал машину всю ночь. Переодевшись, она спала на плече Андрея, иногда целуя его во сне в шею. Когда вышла заря, она проснулась. Он показал ей бурые степи, сказал:

— Не бойся, теперь все будет хорошо. Это все уже наши земли, казачьи. Сначала кубанские, там донские, там астраханские, а за ними — Гурьев и вверх по Уралу наши, уральские… Здесь не выдадут… А? — Он повернулся к мужику. — Как казаки?

— А чего казаки? — отозвался тот. — Было бы куда… Снялись бы, да пошли снова…

В Гурьеве, купив билеты на поезд, они, чтобы не ждать на станции, вышли через толпу казаков, прошли через маленький шумный базар в тихие переулки. Он не сдал вещи, нес в руке, настороженно оглядываясь на углах…

Был тихий душный вечер, пыль лежала на тополях, на вишнях, во дворе старого дома, на куполах маленькой яркой церкви, ласточки ныряли с куполов…

— Давай зайдем, — предложила она. — Поставим по свечке.

Они вошли, Андрей поставил чемоданы, купил у бабки несколько свечей. В церкви было тихо, пусто, за клиросом ходил кашляя священник, в стороне молились две старухи, косились изредка на солдата, стоявшего у стены.

Обходя грубо малеванные иконы в крашеных рамах, они по очереди поставили коричневые свечи испуганно глядевшему на них Николаю Чудотворцу, худенькому, похожему на мальчика Георгию Победоносцу, огляделись, не зная, кому поставить еще.

Они ехали по грейдеру вдоль пустых пшеничных полей, свернули у забытого богом посёлка, где мазанки и скотники стояли в беспорядке без зелени, как попало, и на кучах навоза играли грязные дети, съехали с холма в горчичное поле, за полем пошла высокая трава, озера в камышах, с озер, крича, взлетали серые цапли.

Хутор стоял в такой глуши, что по пути им дважды пришлось поднять в чаще стаи жирных желтых куропаток.

Григорий, двоюродный брат Андрея, худой высокий мужик, сам вышел навстречу, обнял Андрея, кивнул Тане, понес их вещи в просторный бревенчатый дом, стоявший на высоком из степного камня фундаменте. Двора не было и забора не было, дом крыльцом уходил сразу в высокую траву, тропинка вела к сараям, где стоял мотоцикл, к бане, а слева за бугром, на котором стояли еще два таких же русских дома, в длинном чистом озере плавали, ходили берегом гуси.

В горнице сели, заговорили не спеша. Жена Григория бойко накрывала ужин, старший сын пошел затопить баню.

— Дома как? — спросил Григорий.

— Ничего. Мать, отец живы, слава богу, привет передают.

— А откуда едешь?

— Из Москвы. На море были, вот заехали по пути.

— Домой?

— Да, — Андрей неопределенно кивнул. — Таня захворала… В себя придет, и поедем. А ты все в колхозе?

— Да, электриком так и работаю… Хозяйство вот держим, две коровы да прочее.

— А гуси на озере твои иль соседские?

— Да бог его знает, уже запутались отличать. Берем, режем, когда надо, а кто на зиму придет, тот, значит, и свой.

— Да, гусей тьма у вас.

— Это мало. Весной подохли больше, то ли болели, то ли грязь какая, отравились чем.

— Какая же грязь у вас?

— Хватает. Везде теперь грязно. Дождь пойдет, волос лезет. — Он поводил по жестким с проседью волосам. — Кепку стал носить…

Ночью после бани выпили, накинув ватники, пошли тропинкой за сараи. Таня в простой деревенской юбке помогала жене Григория доить коров. Ожившая, она улыбнулась, выглянула из хлева им вслед.

За сараем сели на доски, закурили. Мычали коровы, где-то впереди за чащей загудело трубно.

— Чего там? — спросил Андрей.

— Урал. Баржа по реке идет, вверх, в Уральск…

— А за Уралом какие места?

— Наши. Станица Чапаевская там…

Помолчали. На бугре забрехала собака.

— Ну рассказывай, — брат глянул на него.

— Чего?

— Чего… Прятаться будешь или как…

— Не знаю… Уедем мы… Вот домой заедем, повидаемся.

— Куда? На море что ли опять…

— Не знаю… Думаю в Америку уехать… Да ты не смейся.

— Я и не смеюсь…

У светлой глади озера гоготали, возились бесчисленные гуси. Чайка пролетела, крикнув больно…

— А что? Куплю ей документы. Съезжу сам сначала, посылают меня… А там придумаю…

Брат все молчал, глядел на звезды, по-осеннему яркие, густые.

— Прожить, думаю, проживем, мозги им нужны… А нет, все одно, что здесь нищета, что там. Всё равно здесь жизни нет. Ну чего ты молчишь?

— А чего говорить… Веришь — езжай. Только тоска там.

— А здесь не тоска?

— Здесь свои.

— Свои… Такие свои, что лучше чужие. Там хоть на воле будем.

— Где теперь воля… — Григорий потянулся, хрустнув суставами. — Воля… Я после тюрьмы тоже все рвался, рвался, думал, главнее — уехать подальше… Стою, было, гляжу с холма на Китай, думаю, реки там что ли другие, горы… Вот, два сына у меня… Езжай, коли тошно. А надумаешь вернуться, помогу, и дом поставим здесь…

Где-то в ночи снова загудела баржа.

В комнате тихо, слышно, как стучит сердце, звезды в окно заглядывают, столько, что светло. Они лежат обнявшись, не спят.

— Как тихо здесь, — шепчет Таня. — Я совсем здорова уже… Как тихо, будто мы одни…

— А может, останемся здесь?

— А мы смог бы здесь жить?

— А ты?

— Не знаю. Сначала смогла бы, а потом — не знаю…

Они лежат неподвижно на широкой деревянной кровати, на тугих льняных простынях.

Я почему-то вспомнила, — снова шепчет она, — как пошла в школу. Мама мне не купила портфель, не успела, все работала и работала… И я пошла с ее старой сумкой… Я так плакала тогда во дворе, даже на первый урок не пошла, все плакала… А ты помнишь?

— Да… Мы все были маленькие, в белых рубашках, в наглаженных брючках, загорелые, под чубчик стриженные… И все стоим, важные все, серьезные, знакомимся за руку, называемся по фамилии, этот такой-то, а я такой-то, оттуда-то, как маленькие графы… Хочешь вернуться туда?

— Нет, — просто, легко ответила она. — Не хочу… Правда хорошо?

— Правда… Хорошо…

Они приехали с рассветом. Город только просыпался, в улицах шли первые автобусы, во дворах кричали петухи.

Марат уже встал, его жена возилась на кухне. Они посидели, покурили в коридоре.

— Все тихо?

— Тихо. Ее искали в мае, в июне искали, а теперь тихо.

— А меня не искали?

— Кажется, нет. Но вы лучше не ходите, особенно она. Живите у меня.

Он ушел по делам, его жена, маленькая скромная татарка, накормила их, собрала маленького сына в ясли, ушла. Таня легла, задремав, они договорились, что он сам приведет ее мать сюда. Перед уходом он погладил ее по голове, она улыбнулась ему спокойно.

Никто не встретился ему, улицы уже вновь опустели, все были на работе.

Оглядевшись внимательно, обойдя несколько раз двор, он наконец прошел к ее дому. Дверь была заперта, видимо, мать была в смене.

Он прошелся по городу, решил зайти к своим, но дома тоже никого не оказалось, Соседская девочка, выглянув на стук, поздоровалась с ним весело:

— С приездом вас, дядя Андрей. Вы в школу идите, мама там ваша.

Он улыбнулся ей, кивнул, вышел из дома, прошелся до школы, но туда почему-то не вошел. Школа стояла тихая, пустая…

Марата он увидел на улице. Тот шел, спешил к нему навстречу. Андрей оглянулся тоскливо на машину, разгружавшуюся у магазина, на балконы с бельем, свернул в подворотню, сел на камень, опустив голову. Марат догнал его, тяжело дыша, взял за плечо.

— Ну говори, говори, — Андрей сбросил его руку. — Все?

— Она сама виновата. — Марат сел рядом. — Пошла зачем-то к этому… Коле. Там ее взяли.

Во двора завели мотоцикл. Через подворотню, оглядываясь на них, без каски выехал лохматый парень. Андрей засмеялся, встал.

— Ладно, — сказал весело. — Куда пойдем?

— Она уже у них в гормилиции. Мне ребята сказали, что у нее все нормально. Ее не трогают.

— Ладно, — Андрей засмеялся снова. — Надо же какой казус. Форменный казус…

Марат взял его за локоть, повел куда-то дворами, куда, он не следил.

Марат оставил его одного в Шанхае, в какой-то кухне, закрыв на ключ. Он ничего не делал, сидел все, тихо качаясь на стуле, разглядывал свои руки, складывал что-то из пальцев, какие-то фигуры… Он сидел долго.

Вернулся Марат, сказал, что ее сейчас будут отправлять на вокзале. Они снова пошли переулками, Марат ласково, не крепко придерживал его за локоть.

Они долго ждали на вокзала у багажного отделения, Марат курил, следил за подъезжавшими машинами, за пестрой вокзальной толпой, Андрей, не глядя никуда, сев на тележку носильщика, прикованную цепью к столбу, снова сдвигал, складывал сосредоточенно свои пальцы.

Он встал сразу сам, Марат едва успел поймать его за руку, сжал крепко, что было сил, они прошли к углу, там, где у ящиков, контейнеров уже сошлись люди, окружив милицейскую машину, из задней двери которой двое сержантов ссаживали, поддерживая под руки, ее.

Она помедлила секунду, оглядываясь, ища кого-то среди людей, молча, хмуро смотревших на нее. Сержант, маленький, крутобокий, крепкий, на целую голову ниже Тани, снял фуражку, отер пот со лба, взял ее за плечо. На ней не было даже наручников, она стояла в том голубом платье, что купила первым в Москве. Поведя плечом, она поправила растрепавшиеся волосы, снова оглянулась на людей. Андрей рванулся к ней, толкнув чью-то спину. Марат повис на нем, схватив его за горло, и она закричала, не видя их, в толпу всем:

— Заберите меня! Заберите меня от него! Заберите меня! Я не хочу, скажите ему, я не хочу его видеть! Пусть оставит меня в покое! Скажите, пусть уйдет. Пусть уйдет! Скажите, я ненавижу его, ненавижу! Пусть уйдет, скажите… Скажите!!!

Ее увели, кричащую, рвущуюся из рук, а двое все стояли, держась за кобуру, смотрели напряженно на людей, вглядываясь в их лица. Она оглянулась еще раз, посмотрела с такой тоской…

Машина уехала, люди расходились молча, хмуро, — не глядя друг на друга. Марат пошел на перрон, Андрей все стоял среди расходившихся людей, глядел на мусор под ногами. Какой-то мужик толкнул его зло:

— Набежали… Не видали, как баба плачет!

— Так это магазинщица? — спросил в стороне кто-то тихо. — Людка что ли?

— Да нет, Воробьева дочка, та, что с тюрьмы сбежала… Видел кто-то.

Его взял кто-то под руку, он поднял голову, увидел незнакомую женщину, заговорившую тихо, скоро:

— Андрюша, сынок, ты иди домой, тебе здесь не надо и на вокзал не ходи, теперь ей уже больше не поможешь. Хорошо, мать еще не знает, сказать бы не успели, а то прибежит, горе-то какое… А тебе уехать лучше, многие видели уже вас, народ не скажет, да вдруг сволочь какая найдется, из зависти… Ступай, родной… — И она отошла так же тихо.

Вернулся Марат, взял его за локоть, повел через грязный сквер, где люди сидели на лавках, жевали пирожки и глядели на них.

Дома он усадил Андрея на кровать, стал собирать ее вещи, разбросанные на постели.

— Я знаю одного из них. Они ее в купе везут, нормально довезут, не тронут… Вещи ее я спрячу.

Расческа ее еще лежала на зеркале, в ней остались ее волосы.

— Ты что делать будешь?

— Поеду. Домой зайду да поеду. Дел много…

— Ладно… чего теперь… Хочешь я с тобой пойду?

— Не надо…

Он проехал в автобусе, вышел, прошел домами. Был еще день, совсем светло, люди только-только шли с работы. В подъезде он задержался, постоял, держась за изрезанные перила, потом зашел под лестницу, прислонил чемодан к стене, похлопал себя по карманам.

— С приездом, Андрюша, — окликнул его кто-то.

Он кивнул, улыбнулся спокойно.

— Надолго?

— Да нет… ненадолго.

Он увидел день, тихий, неяркий, теплый. Кто-то копался в саду, очищая грядки, непривязанная собака пробежала вдоль забора, встала, опершись передними лапами на штакетник, зарычала на него тревожно, глухо. В домах, в раскрытых окнах колыхались занавески, старик грелся у подъезда, на крыше сарая неслышно прошел кот, лег лениво.

Он оглядел все это еще раз, бросил окурок, вошел в подъезд. Дверь ему открыл парень в одних трусах, увидел Андрея, отступил в коридор, удивленный.

— Ты… Коля? — спокойно спросил Андрей.

— Я… — Он отошел еще дальше, оглянулся куда-то.

Андрей вошел, прикрыл дверь тихо.

— Чего тебе надо? — спросил парень зло.

Андрей молча разглядывал его крепкие сухие руки, красивое острое лицо, бегающие цепкие глаза. Весь он сухой, подтянутый как спортсмен, голые ноги худые и крепкие…

— Ты один? — снова спросил Андрей.

— Один. — Парень снова оглянулся куда-то. — А что?

Андрей пошел на него, тот, пятясь, осторожно вошел в маленькую кухню, зашел за стол.

Андрей молча, придвинув табурет, сел, не сводя с него глаз, принялся очищать грязь на залоснившихся рукавах пиджака. Парень вдруг засмеялся быстро:

— Ну ты чего как псих? Все ходишь, говори, что надо.

— Сядь, — тихо сказал Андрей. — Коля…

— Страшный какой… — Коля медленно сел на край стула, глаза его быстро обежали кухню, снова остановились на Андрее.

Они молчали. Андрей тихо, медленно начал раскачиваться, руки его лежали на коленях. Он сидел и качался, и качался, не сводя глаз с парня.

— Ну ты чего? — не выдержал тот.

— Зачем она приходила?

— Кто?

Андрей расстегнул пиджак и не спеша достал «Марголин», взвел его, убрал под стол. Казалось, он просто сидит, наклонившись к столу, спокойный, тихий.

Парень потрогал стол, подобрал под себя ноги, сел прямо:

— Ты чего? Я-то здесь при чем? Ее не у меня взяли. Я из окна видел, она вышла уже, а ее двое ждут, взяли под руки, она глянула наверх, и я понял… Я-то здесь при чем? Ты, псих! Сами виноваты, попались!

— Зачем она приходила?

— Да так просто… Посидели, поговорили… Она фотографии свои забрала… Твое-то какое дело, ты! — заорал он вдруг. — Сука! Чего ты лезешь?

Андрей раскачивался снова, сказал совсем тихо:

— Убью я тебя…

— За что? — Коля встал, сел снова. — За что?

— Зачем она приходила?

— Да! — заорал он снова. — Да! Я ее драл здесь. Да!

— Врешь… Зачем она приходила?

— Да откуда я знаю? Просто зашла, я говорю, посидели, поговорили и все. Все! Это же баба, тварь, кто ее поймет! Ты что? — он смотрел на ствол. — Ты что, из-за бляди повелся…

— Нет, — Андрей снял предохранитель. — Ты тварь, подонок, из-за тебя все вышло. Если бы ты женился…

— А ты сам… Сам! — заорал он. — Да подожди, подожди секунду. — Он смеясь выбрался из-за стола, достал откуда-то снизу бутылку водки, звякнул вилками, ножом, бросил зачем-то тарелку, закатавшуюся перед Андреем. — Сейчас, подожди… — И вдруг, кинувшись, ударил Андрея в грудь.

Тот, чувствуя, что падает, хотел выстрелить, но «Марголин» уже выкрутили, вырвали из его руки. Он, не понимая, в чем дело, почему не может бороться, почему руки не слушаются его, все старался встать, съезжал медленно по стене, в кухню вбежал второй парень, постарше, пнул его в бок, сказал что-то Коле, тот, тяжело дыша, держал «Марголин», кричал глухо:

— Тварь, убить меня хотел! Убить хотел…

А Андрей все съезжал и съезжал на пол, с удивлением глядя на гладкую деревянную рукоять, торчавшую у него в груди:

— Тварь, убить хотел, вот ведь… убить хотел… — Коля дрожащими руками налил в стакан водки.

Андрей закашлял на полу красным.

— Испачкает все. — Второй, приподнял его, прислонил к стене. — Мешок надо. От шубы…

Он выбежал в комнату. Коля выпил наконец водки, задышал, наклонился, разглядывая Андрея:

— Ну что? Говорил, не лезь… Убить хотел…

— Дурак… — Андрей хрипел, дотянувшись до груди. — Вытащи.

Вернулся второй с большим, прозрачным мешком из толстого полиэтилена, вытряс на пол крошки нафталина.

Вдвоем, торопясь, они надели мешок на ноги Андрею, помогая ему, подняли вдвоем, натянули хрустящий полиэтилен до горла, снова посадили, второй с трудом, упершись коленом ему в грудь, вытащил широкий мокрый нож, что-то захрипело в его груди, светлые розовые пузыри вышли горлом, Андрей уронил голову.

— Главное, чтоб дыр не было, — сказал старший парень, проверь мешок. — Кончать надо…

— Как?

— Как, как. Голову придержи, — он взял покрепче нож.

— Подожди. Может, не надо?

— Ну давай «скорую» вызовем! — зло крикнул он. — Нежный?

— Подожди. — Коля взял стакан с водкой, наклонившись, влил Андрею в пузырящийся рот.

Тот, закашлявшись, захрипел, пришел в себя, глянул на них жалко, грустно.

— Кончать надо, — торопил старший.

— Подожди…

— Постойте, — Андрей сказал тихо. — Не убивайте… — голова его моталась непослушно, полиэтилен прилип к животу, бурый, как на оттаивающем мясе. — Мне еще надо… — Он вдруг замер, глядя на их склонившиеся лица, на нож, взгляд его стал тоскливым.

— Ну все, — сказал старший, взял его за волосы.

— Ладно… — ясно сказал Андрей, он что-то делал руками в мешке. — Сейчас… — он наклонился, кусая что-то, потянул, вытащил зубами матовое кольцо с алюминиевыми усиками.

Они смотрели с удивлением, ждали, а он падал набок, и, когда упал, из мешка выкатился глухо черный ребристый лимон.

Он замычал, пополз, быстро двигая локтями, из мешка в коридор, хрипя, в глазах его была тоска, а за ним на полу на четвереньках сидел над гранатой Коля, зажмурившись, визжал как свинья; другой, закрываясь руками, отступал, отступал к стене…

Ахнуло широко, тяжелым ударом отозвалось в квартале, пугая птиц, останавливающихся, оглядывающихся людей, вылетели звеня в домах стёкла, выглянули головы, глядели со страхом на старый дом, в котором вынесло раму, и теперь из пустого проема выходил тихо желтый, сернистый, дым. Мужик, копавший в саду, выпрямившись, все хлопал в оглохшие уши, а вокруг него по свежей черной земле бегала с тоскливым воем собака.

В камере при тусклом желтом свете стоял смех. Женщины в одинаковых серых юбках и платках, сидевшие на табуретах, на двухъярусных солдатских койках, утирали руками глаза и смеялись, глядя на Таню, а она, в таком же сером, забравшись на стол, прохаживаясь, смеялась сама и все рассказывала им про море, про Москву, живо показывала жестами, какие женщины ходят и что носят и как на них оглядываются мужчины. Даже худая, хмурая старуха, сидевшая с самом углу в тени, когда никто не видел ее лица, улыбалась, вытирая шершавые сморщенные щеки, глядела счастливо.

Она и проснулась ночью первая от крика, сразу прошла к дверям, вызвала охранника. Когда зажгли свет и, гремя дверью, вошли охранники и врач, она, уже одетая, сидела в своем углу, безучастная, хмурая, даже не глядевшая на столпившихся в проходе женщин.

Они молча расступались, давая дорогу врачу, который прошел к койкам, отодвинул босую, одиноко плакавшую девушку и, тяжело кряхтя, наклонился, встав на колени, полез под койку, разглядывая Таню, лежавшую на животе с задранной к сетке головой, повесившуюся на полу на таких коротких шнурках, что едва хватило на петлю…

Эпилог

Над полем, широким, гладким, висело в белесой мгле солнце, у края стояли самолеты. Спустившись по трапу, они встали на бетоне, заспанные, помятые, оглядываясь с тревогой и надеждой. Старший группы, высокий седой мужик, застегнул пиджак, поправил хмуро галстук, но сам тотчас, привставая на цыпочки, стал смотреть на дальнее в конце поля плоское здание с мачтой.

Некрасивая рыженькая девушка в светлой форме повела их в серый автобус. Витя пошел последним, в руке он нес авоську со скатанным в ком плащом.

В автобусе с ним рядом сел высокий аккуратный парень, тут же стал трогать ручки кресел, обивку, кондиционеры. Автобус тронулся плавно, бесшумно.

— Н-да, — Витя с грустью смотрел в затемненное окно. — А у нас в Тамбове осень уже… Клены красные, на озере утки, тихо… Н-да.

Парень отодвинулся от него.

Они вошли в просторный пустой аэропорт, встали у стеклянных дверей, оглядываясь, рассматривая пластиковые стойки. Людей почти не было, стояла чистая проветренная тишина, лишь где-то через электронный проигрыш тихий стеклянный голос объявлял что-то на чужом языке.

— Что же у них воняет так! — объявил вдруг Витя, задрав голову и нюхая воздух. — Клопов они травят, что ли?

— Тише, — сборвал его кто-то.

Они все стояли и глядели на автоматический сортировщик, выкладывавший на линию чемоданы. Витя отошел от них, пошел вдоль матовой стены, размахивая авоськой…

— Виктор, вернитесь! — окликнул его руководитель группы. — Я же сказал не расходиться.

— Я по нужде, — Витя обернулся хмуро.

— Мы же договорились! — руководитель говорил раздраженно. — Или я буду отправлять вас домой.

— Ну и ладно… Я и сам поеду. — Он пошел дальше, разглядывая указатели, свернул за угол, поколупал ногтем светящийся витраж. — Подумаешь, цаца какая…

В баре было так же чисто и пусто, он, разглядывая сверкающие витрины, сел за стойку. К нему тотчас подошел улыбаясь высокий негр, весь в чем-то белом, крахмальном. Витя оглянулся, ища того, кому он улыбается, но никого не было, негр улыбался ему.

Витя, положив сетку, пошарил деньги в карманах.

— Попить чего, — сказал он, тоже на всякий случай улыбнувшись.

Так они улыбались друг другу некоторое время.

— Попить бы чего, — снова сказал Витя, почесав затылок, показал что-то руками, огляделся…

— Н-да… Ладно, налей что ли водки.

— Уодка? — переспросил негр.

— Я, — кивнул Витя. — Яволь… То есть да.

Негр улыбнулся еще шире, поставил высокий стакан, налил на два пальца из длинной бутылки, поймал щипцами лед:

— Айс?

— Нет, — Витя покачал головой. — Ты уж, брат, ее сам со льдом пей. — И показал на стакан: — Налей еще, не жадничай…

Негр улыбнулся совсем уже широко, долил еще.

— Н-да, — Витя взял стакан, покачал головой, приспосабливаясь к стакану, понюхал его. — Рюмок что ли нет?

Дохнув, он выпил все, поморщился, подышал в кулак, поставил стакан.

Негр тут же налил ему еще.

— Спаиваешь? — Витя поглядел на него. — Ладно… Поставь чего-нибудь. Музыка… Музыка!

Тот смотрел на него вопросительно.

— Ну Гленн Миллер… Ну? «Серенада солнечной долины»…

Тот покачал головой, пожал плечами.

— Ну как же это вы? Гленн Миллер… Н-да.

Он порылся в карманах, достал папиросы, продул одну.

Негр, улыбнувшись, протянул ему зажигалку, отошел.

В дверном проеме мимо уже пробежал один из группы, по-видимому, разыскивая его, а Витя, все сидел на стуле сгорбившись; курил покачиваясь, шевелил губами, шепча что-то непонятное, и все глядел, глядел, глядел.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.

— Дюба-дюба… Дюба-дюба.

КТО-ТО ТАМ, ВНУТРИ…

Иван, голый, в одних трусах, сидел на вертящемся стуле в огромной комнате и работал. Перед ним на двух столах стояли компьютеры, разная аппаратура, на трех мониторах непрерывно менялось изображение. Свет от настольной лампы освещал оскалившееся лицо Ивана, его мощную спину, огромные руки. За окнами без штор стояла глубокая ночь.

«НАБЕРИТЕ ПРАВИЛЬНЫЙ КОД, ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ПРОГРАММА СНАБЖЕНА СПЕЦИАЛЬНОЙ ЗАЩИТОЙ», — мигала надпись на первом мониторе. На втором бешено вращалась сложная геометрическая фигура, похожая на угловатую каракатицу. «Каракатица» поворачивалась разными гранями, меняя цвет, и тут же под ней, в трех колонках менялись цифры. На третьем мониторе возникали рисунки и надписи: «СИСТЕМА ЗАКРЫТА. РАБОТАЕТ ЗАЩИТА РАСШИФРОВКИ КОДА. ВЕРОЯТНОСТЬ ПЕРВОГО ЗНАКА ПИ — 0,3333… ПАРОЛЬ НЕ РАБОТАЕТ».

Иван, покачиваясь на стуле, заглядывая в толстый журнал, что-то непрерывно набирал на одном из компьютеров.

«НАБЕРИТЕ ПРАВИЛЬНЫЙ КОД, — требовал первый монитор. — ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ВЫ СОВЕРШАЕТЕ ВЗЛОМ».

Вдруг заиграла электронная музыка. «Каракатица» на втором мониторе замерла и стала малиновой. «Пи-8» — мигало под ней.

Иван оскалился в улыбке и, оттолкнувшись босыми ногами, проехал на стуле к другому компьютеру. Он быстро защелкал клавишами. «Каракатица» на мониторе снова бешено закрутилась.

— Ну давай, Пи-8, — прошептал Иван. — Давай, родной, колись…

Вдруг он прислушался. Откуда-то до него отчетливо донесся непонятный жалобный звук, похожий на плач ребенка или вой собаки.

Иван распрямился, замер, глядя в потолок. Звук повторился, еще тоньше и жалобней. Иван легко встал, не выключая машины, прошел через всю огромную комнату со стенами без штукатурки. Когда-то здесь, на месте комнаты была коммунальная квартира, но стены сломали, теперь посреди комнаты на месте сорванного пола, в яме, валялся строительный мусор, лежали кирпичи, стояли мешки с цементом.

Звук не прекращался. По широкой доске Иван перешел через яму на другую половину комнаты. Здесь было чисто, стояло немного хорошей мебели. Иван равнодушно потрогал красные женские туфли, валявшиеся на столе. Потянувшись всем телом, как зверь, прислонился у дверному косяку, ведущему в спальню.

В спальне горел ночник. На единственной, огромной, почти трехспальной кровати на животе спала голая девушка. Иван бесшумно прошел к кровати, лег на бок рядом с девушкой, оглядывая ее тело. Тихо погладил ее спину, бедра. Перевернувшись, лег, положив свою голову ей на спину. Протянув руку, дотронулся до ее головы, расправил пряди ее спутавшихся черных волос. Нащупал ее шею…

Он лежал, не двигаясь, не мигая, спокойно и равнодушно вслушиваясь в странный жалобный плач, идущий непонятно откуда. Вдруг он поднял голову, легко привстал на одной руке, оглядывая комнату. Бесшумно соскочив с кровати, он пошел в кухню.

На кухне Иван распахнул окно. Высунувшись по пояс из окна, вслушался в темноту. Звук стал сильнее, он шел откуда-то сверху. Иван перевернулся на спину, глядя в небо. Ноги его оторвались от пола. Мышцы на животе вздулись. Играя, он замер на подоконнике, вытянувшись всем телом, ровный как доска.

У подъезда он осмотрелся, пытаясь понять, откуда идет звук. Накинув на голое тело пиджак, пошел вдоль дома, задирая голову. Во дворе было пусто и тихо.

Иван перешел к стене соседнего дома, легко перепрыгнув по пути невысокий забор. Замер, вслушиваясь. Звук стал громче. Он шел откуда-то сверху, словно с неба. Иван обошел дом и скрылся в подъезде…

Он легко, крадучись, как огромная кошка, прыгая через пять ступеней, взбежал наверх, на последний этаж и сразу, по железой лестнице, полез к люку на чердак.

Люк был закрыт на замок. Иван попробовал его свернуть, но не смог. Тихо спрыгнув на пол, он снял пиджак и, осмотревшись, ощупал пол на темной площадке. В руки ему попалась какая-то железная деталь. Иван, зацепив ее, снова забрался к люку. Обхватив, как обезьяна, ногами лестницу, он обеими руками вставил железную деталь в ушко замка и, как рычагом, стал поворачивать. Мышцы его напряглись буграми, Иван всем телом навалился на замок и замер, не двигаясь, давя…

Прошло несколько секунд, вдруг петли на люке лопнули, на пол посыпались шурупы, и замок оторвался. Иван повисел немного, прислушиваясь. Все было тихо. Он спустился вниз, положил железку на место. Захватив пиджак, снова забрался к люку. Открыл его и вылез на чердак…

Непонятный звук снова появился. Теперь он был где-то совсем рядом. Пугая голубей, Иван в полной темноте, наощупь, перебрался к чердачному окну. Он вылез на крышу, и темнота сразу вспыхнула тысячью огней…

Иван встал. Здесь, наверху, было светло, дул порывами ветер. Над городом низко шли облака, открывая изредка полную луну.

Выло и скупило где-то за трубами. Иван прошел по крыше, оглядываясь удивленно. На краю крыши он увидел антенну. Самодельная антенна, плохо прикрученная, поворачивалась на ветру, как флюгер, издавая плачущие и воющие звуки, которые далеко разносились над крышами домов…

Иван, в два приема, выдрал антенну из гнезда и положил ее на крышу. Сразу стало тихо, только ветер порывами проходил по крыше. Иван, довольный, стоял на ветру, вглядываясь вдаль. Волосы его перепутались. Потом, словно очнувшись, он сел на самом краю, достал сигареты, закурил, глядя вниз. Внизу было темно и тихо.

Он лег на спину, пуская дым в небо… Из темноты снизу до него донеслось неясное треньканье. Он прислушался. Сел резко, вглядываясь в темный колодец двора… Снова смутное гитарное треньканье донеслось из-под деревьев, чьи-то голоса… Перекатившись на живот, он, продолжая курить, стал слушать. Он различил женский смех. Иван легко встал и пошел к чердачному окну…

Он осторожно отодвинул ветку и выглянул. В маленьком дворе стояла старая детская беседка. В беседке шевелились какие-то тени, кто-то перебирал струны гитары, словно настраивая ее. Ветер шумел в кустах. Иван вышел и неслышно подошел к беседке…

Длинноволосый горбатый парень с узким лисьим лицом сидел в беседке и, склонившись над гитарой, повторял один и тот же аккорд, словно позывные. Еще один, с бутылкой в руке, сидел рядом, покачивая головой в разные стороны. Третий, без движения, как покойник, с вытянутыми вдоль туловища руками и свернутой набок головой, лежал прямо на земле у входа. Кроме них, в дальнем углу беседки, опустив голову, сидела девушка. Густые рыжие волосы скрывали ее лицо.

Заметив Ивана, горбатый гитарист оскалил в улыбке гнилые зубы и перестал играть.

— И-и! — протянул он. — Ты чего, мужик, не спишь?

Иван, не ответив, облокотился на перила беседки, глядя куда-то в сторону.

— Дряни выпьешь? — спросил его второй парень и потряс бутылкой. Иван молча взял бутылку, осмотрел этикетку, принюхался к черной жидкости. Он отхлебнул из горлышка и тут же выплюнул все, фыркнув.

Оба парня тихо и гнусно захихикали. Иван сорвал с куста листья, вытер ими рот, один лист положил на язык, пожевал немного.

— У меня сухарик, сухарик есть, — вдруг засуетился гитарист.

Он протянул Ивану кусок хлеба. Девушка, сидевшая в дальнем углу беседки, подняла голову и, чуть откинув рыжие волосы, посмотрела на Ивана.

Парни шумно, в два глотка, допили бутылку, один из них зашвырнул ее в кусты.

— Это брат мой, — снова заговорил парень, показывая на лежащего. — Тоже к дряни привыкнуть не может. Выпьет два стакана и сразу умирать ложится. Эй, Витек! — позвал он, тронув неподвижное тело. — Ты дыши, дурак, пройдет!

Гитарист, все скалясь, разглядывал Ивана.

— Слушай! — он вдруг радостно придвинулся у Ивану, и пальцы его тронули струны. — А давай водки хорошей выпьем! Хорошей водки, а? Ты, видать, мужик богатый, вон на тебе пиджак какой! Давай «Абсолюта» возьмем, бутылок шесть! Оббухаемся по-черному, в дым! Так чтоб помер кто-нибудь! — Голос его становился все вкрадчивей, а пальцы шарили по струнам все быстрей и жарче. — Давай, чего жмешься? Я же вижу, что ты нажраться хочешь! Давай, угости нас, а? Я сбегаю. Ну хоть по рюмочке выпьем… — Почти шептал он Ивану в лицо. — Ночь-то какая, а? Просто блядская ночь! Выпьем по рюмочке, и все сбудется! Ведь ты ж хороший мужик!

Иван, все глядевший на девушку, повернулся к горбатому, равнодушно посмотрел в его лисье лицо. Он порылся у кармане и протянул гитаристу деньги. Тот засмеялся тихо.

— Хороший мужик, хороший, — он осторожно погладил Ивана по руке.

Взяв деньги, горбатый оглянулся на товарища. Они оба, не сговариваясь, быстро пошли из беседки в кусты и, почти бегом, скрылись за домом.

Иван встал у входа в беседку, опершись рукой о столб, глядя на громадный дом с редкими горящими окнами. Ветер тихо шевелил кусты под стеной дома. Что-то зашуршало позади Ивана, он оглянулся и увидел, что девушка встала в беседке спиной к нему.

Вдруг парень, лежавший на земле, захрипел и поднял голову. Оглянувшись дико, медленно, со стоном встал, цепляясь за перила беседки. Не сказав ни слова, он шатаясь пошел прочь и вскоре утащился в темноту, вслед убежавшим товарищам. Где-то в темноте раздался свист…

Иван отошел от беседки, постоял прислушиваясь. Заметив на земле что-то блестящее, он нагнулся и поднял из травы медную пуговицу. Подбросил ее, поймал, снова подбросил, но не стал ловить, а отбил ладонью в сторону.

Он повернулся к беседке. Девушка стояла у входа, прислонившись к столбу, там, где только что стоял Иван, и рассматривала что-то в своей ладони. Заметив, что Иван повернулся, она сжала ладонь и засунула ее в карман куртки.

— Что это у тебя? — спросил с любопытством Иван.

Девушка усмехнулась.

— Ну покажи, — попросил он, не двигаясь с места.

Она отрицательно покачала головой.

Иван шагнул к ней, но она тут же отступила на шаг в беседку. Он пошел быстрее, почти побежал. Девушка, отбежав за стол, вкопанный посреди беседки, забилась в дальний угол. Иван, схватившись за перила, загородил ей дорогу, не давая выскочить.

— Чего тебе надо? — весело, почти смеясь, сказала она, держа одну руку в кармане, другой упершись Ивану в голую грудь.

— Ну давай, покажи, что там у тебя? — тоже смеясь, сказал Иван.

— Отойди на шаг.

— Покажешь? — Он отступил на шаг.

Она вынула из кармана руку, разжала пальцы, и Иван тут же выхватил из ее руки что-то маленькое, в блестящей бумаге. Она бросилась на него, пытаясь отнять, но он поднял руки высоко над головой, разглядывая, разворачивая бумагу…

Она ударила его правильно, по-мальчишечьи, кулаком в живот. Он засмеялся.

— Отдай же! — сказала она строго.

Иван опустил руки, протянул ей развернутую конфету, поднес к самым губам. Она взяла.

— Спасибо, — сказала тихо.

Отвернувшись от него, она стала есть конфету. Иван встал одной ногой на лавку, пригнувшись, откинул ей рыжие волосы, чтобы получше рассмотреть лицо. Она отвернулась. Он снова отвел волосы. Она отворачивалась, но не отходила. Потом сама повернулась к нему, разглядывая его из-под спутанных волос. Вдруг прижалась к нему, обнимая одной рукой за шею, другой под пиджак, за спину.

Иван, обнимая и целуя ее, тихо задрал ей майку до самого горла. Перестав целовать, он стал осматривать ее грудь, коснулся губами тела. Поднял ей мини-юбку, оглядывая ее со всех сторон, как вещь или предмет. Она молча следила за ним, за тем, что он осматривает и трогает…

Он снял с нее трусики, она помогла ему, высвобождая ноги. Иван поднял ее и положил на стол, вкопанный в землю посреди беседки. Она смотрела на него, чуть приподняв голову, но ее лица из-под спутанных волос почти не было видно…

Очнулся Иван уже стоя. Он держал девушку, она, откинувшись, выгнулась, опираясь плечами о столб беседки, обхватив его руками. Иван замер, тяжело дыша. Он медленно опустил девушку на землю. Она вдруг ожила, еще покачиваясь, быстро заправила майку. Подобрав с лавки трусики, надела их и выскочила из беседки. Пошла быстрым шагом, но не выдержала и побежала, сразу же пропав в кустах.

Иван, отдышавшись, взял пиджак, продолжая смотреть в ту сторону, где скрылась девушка. Сел на лавку. Где-то у дома послышались далекие голоса. Он обернулся, но никого не увидел.

Ветер волной прошелся по кустам, и стало тихо. Из-за тучи вышла луна. Иван сидел не двигаясь. Наклонившись, он поднял с земли брошенную бутылку, принюхался. Бросил ее под ноги. Откинувшись назад, поглядел на луну. Встал, вышел из беседки. Постоял в полной тишине, оглядывая неподвижные кусты. Повернулся и пошел к своему дому…

Иван бросил пиджак на пол и подошел к столу, где горели экраны мониторов. Он, стоя, пощелкал клавишами, сел на стул. «Каракатица» на втором мониторе превратилась в правильный многоугольник и застыла. «НАБЕРИТЕ ПРАВИЛЬНЫЙ КОД И ПРИСТУПАЙТЕ К РАБОТЕ», — светилось на первом мониторе. Иван заглянул в журнал и стал набирать длинный ряд, состоявший из слов и чисел, сверяясь с рядом слов и цифр на третьем мониторе. Закончив, он нажал на клавишу. «КОД ПРАВИЛЬНЫЙ, ПРИСТУПАЙТЕ К РАБОТЕ», — загорелось на мониторе. Иван улыбнулся и, снова нажав на клавишу, вошел в программу. Он не спеша полистал на экране схемы, графики, прочитал бегло какие-то документы. Довольный, он откинулся на стуле, заложив руки за голову. Потом, пощелкав клавишами, вынул дискету из компьютера, вложил в конверт, что-то надписал и положил в стопку других конвертов, лежавших в ящике с надписью «Вскрытые». Иван потянулся, отключив компьютер. Оттолкнувшись ногой, повернулся вместе со стулом, тут же поднялся и пошел на кухню…

На кухне он осмотрел холодильник. Достал кочан капусты и, выщипнув целую четверть, стал с хрустом есть в темноте, глядя в раскрытое окно.

Где-то под самым небом пролетела, тоскливо каркая, невидимая ворона. Иван осмотрел небо, но не увидел ее. Бросив недоеденную капусту в ведро, он сунул лицо под кран, умылся и напился…

Вытираясь локтями, прошел в спальню, снял джинсы. Оставшись в одних трусах, осторожно лег рядом с девушкой.

Она спала на боку. Почувствовав его тело, она, проснувшись, едва приоткрыла глаза, увидела перед собой ладонь Ивана и сонно стало трогать губами его указательный палец, медленно забирая его в рот. Иван, разглядывая ее, спокойно и почти равнодушно погладил девушку по бедрам. Она задышала, ее рука вяло и слепо нашла его грудь, сползла ему на живот. Но она спала. Иван осторожно убрал свою руку, лег на спину, глядя в потолок. Потом закрыл глаза, чисто и спокойно вздохнул, как вздыхают засыпая, и выключил ночник.

Снова где-то за окном каркнул ворон. Еще раз. Иван, быстро поднявшись с кровати, стал натягивать джинсы. Надел майку… По пути через комнату подхватил пиджак…

Хлопнула дверь, и он побежал по лестнице вниз, спеша, прыгая сразу через пять ступенек…

Он обошел беседку по кругу, постоял прислушиваясь. Ветер шевелил кусты, было тихо. Иван зашел в беседку, присел, оглядываясь. Нагнувшись, поднял с земли обертку от конфеты. Вдруг быстро пошел из беседки. Ветер налетел на него сильным порывом, прошел волной дальше, качая кусты. Иван пошел по кустам, в ту сторону, куда убежала девушка, тихо, потом все быстрее и быстрее, словно по следу. Войдя в чащу, он бесшумно побежал…

Он вышел к какому-то складу, и за длинным деревянным забором, почуяв его, сразу забегали, захрипели три огромных волкодава. Иван посмотрел налево, направо, быстро пошел вдоль забора налево, и собаки за забором, не отставая, побежали за ним. Они не лаяли, только хрипели злобно, прыгая грудью на старый шатающийся забор и, просовывая пасти в щели под забором, щелкали зубами.

Иван остановился. Поднял с земли ветку, сел на корточки и стал злить собаку, шлепая ее веткой по носу. Волкодав, захлебываясь хрипом, высунул морду целиком, стараясь схватить Ивана за руку, но Иван вдруг второй рукой сам схватил собаку за ошейник и вытащил ее из-под забора, как она ни упиралась. Он поднял огромного лохматого пса, встряхнул, и волкодав вдруг присмирел, только рычал тихо. Иван погладил пса.

— Чего ты, хорошая собака, хорошая…

Он отпустил собаку, и она тут же бросилась назад под забор. Иван снова пошел вдоль забора, быстрее, побежал. Забор перешел из деревянного в железный, потом уперся еще в один забор, каменный. Здесь был пролом, к которому вела тропинка.

Иван нырнул в пролом и оказался во дворе какой-то фабрики. Он огляделся, прислушиваясь к неясному механическому шуму. Прошел вдоль ряда грузовых машин, гигантских кабельных катушек и вышел прямо к цеху. Огромные окна цеха ярко горели, воздух и земля колебались от гула невидимых станков.

Иван на секунду растерялся, но тут же пошел к воротам в стене и открыл маленькую железную дверь…

Громадный, с недосягаемым потолком цех был залит ярким светом. На бетонном полу длинными ровными рядами стояли ткацкие станки, крутились катушки с тканью, двигались рамы, бегали челноки, и никого из людей. Иван пошел вдоль работающих станков, оглядываясь, стараясь сквозь грохот механизмов услышать человеческие голоса, но никого не было, только мерно гудящие, работающие станки.

Вдруг он увидел женщину, лет сорока, в платке и халате. Она шла от станка к станку, что-то делала в них, останавливаясь. Иван прошел за ее спиной, и она не заметила его.

Он пошел дальше, увидел еще двух женщин, одна из них устало улыбнулась ему. Он прошел через весь цех, никого больше не встретив, и по лестнице спустился к другой двери.

Сразу за дверью он наткнулся на толпу. Человек сорок женщин, двое или трое мужчин стояли группами во дворе, переговаривались, курили кое-где. Никто из них не обратил на Ивана внимания. Он прошел вдоль толпы, разглядывая лица девушек, женщин. Кто-то улыбнулся ему, кто-то посмотрел искоса.

Подошел автобус, и все спеша побежали к его раскрывшимся дверям. Иван заторопился, вглядываясь в их лица. Он обошел автобус, смотря в окна…

Двери закрылись, автобус уехал, и Иван остался один. Он пошел через пустую площадь к зданию управления, где горело одно окно на втором этаже. Постоял, не зная, что делать. Вокруг не было ни души, только гул из цеха разносился над пустой площадью.

Где-то заскрежетало, и огромная струя пара с шипением вырвалась из-под стены цеха. Иван прошелся вдоль управления, заглядывая в темные окна. Около одного из окон он задержался. Постоял, прильнув к стеклу. Оглянулся, но вокруг по-прежнему никого не было.

Он потрогал раму, пробуя открыть окно. Еще раз оглянувшись, быстро забрался на подоконник. Попробовал открыть форточку. За его спиной снова с шипением вырвалась струя пара. Иван ударил локтем по форточке, она звонко раскололась. Просунув руку, он открыл верхний шпингалет, но до нижнего не смог дотянуться. Тогда он вытащил осколки стекла и, по очереди просунув руки, как змея, с головой полез, подтягиваясь, в форточку…

Открыв окно, Иван спрыгнул в комнату, прислушался. Он закрыл окно, задернул шторы и огляделся. В комнате стояли шкафы с выдвижными ящиками. Иван прошел вдоль шкафов, трогая, выдвигая ящики. Какие-то документы, чертежи.

Наконец, в самом верхнем шкафу он нашел то, что искал. Он по очереди, один за другим, вынул три ящика. Поставив на стол, стал рыться в них, перебирая карточки с фотографиями. Это были женщины, старые, молодые, совсем старухи. Иван вглядывался в некоторые лица, другие пропускал. Иногда читал, снова отбрасывая, продолжал искать.

Когда в руки ему попалась фотография лысого усатого мужика, он услышал шаги за дверью. Иван встал за шкаф, кто-то в коридоре подошел к двери. Потрогал ручку, проверяя замок. Постоял, прислушиваясь. Видимо забеспокоившись, быстро пошел по коридору от двери. Где-то раздались резкие встревоженные голоса…

Иван, не раздумывая, сорвал с окна штору, высыпал в нее из ящиков то, что еще не успел просмотреть, и, связав штору узлом, открыл окно. Выглянув, он прислушался к гулу, идущему из цеха. Выбрался наружу.

Пар снова ударил из трубы. Огромные ворота цеха медленно, со скрежетом двинулись в сторону, открываясь.

Иван перекинул узел за спину и побежал через пустынную площадь в темноту…

Светало. Иван сидел на пустыре под тускнеющим фонарем с усталым и равнодушным взглядом. Вокруг него, на развернутой шторе, на траве, в грязи валялись разбросанные карточки с фотографиями женщин.

Иван прутиком потрогал одну из них. Заинтересовавшись, поддел ее поближе, взял в руку. На фотографии улыбалась красивая светловолосая девушка.

Иван встал. Над ним поднималась железнодорожная насыпь. Где-то позади загудел тепловоз. Иван не спеша пошел через кусты, продолжая разглядывать фотографию. Потом сунул карточку в куст и пошел, не оглядываясь, прочь.

В спальне было еще темно. Иван, сложив ноги по-татарски, голый сидел на кровати. Лицо его было спокойно и равнодушно. Девушка, свернувшись под простыней, спала на другом краю постели. Сквозь шторы в спальне пробивался утренний свет.

В чистой белой рубашке, в галстуке Иван стоял на кафедре у доски и быстро, не останавливаясь, писал мелом. Из-под его руки выскакивали буквы, знаки, формулы. Написанное быстро заполняло черную длинную доску. За его спиной, в огромной университетской аудитории, амфитеатром, уходящим вверх, за партами сидели студенты.

Иван вдруг остановился. Прекратив писать, он резко обернулся к аудитории. Удивленно и хмуро оглядел парты, как будто только теперь вспомнил, что две сотни человек записывают за ним каждую букву. Иван вдруг быстро подошел к первому ряду, схватил чей-то конспект, вчитался. Отложив тетрадь, снова вернулся к доске, встал, задумчиво разглядывая свои каракули. Стер что-то ладонью. Снова стал быстро, не останавливаясь, писать. Мел крошился в его руке, не выдерживая скорости…

Он стремительно шел по пустому коридору. Свернув, сбежал вниз по широкой мраморной лестнице, снова свернул. Коридоры заполнили студенты. Иван сбавил шаг и пошел медленней, обходя людей.

Спустившись в вестибюль, он вдруг остановился и, развернувшись, быстро пошел назад.

У окна на лестнице стояли, разговаривая, две девушки. Одна из них, полноватая, с редкими рыжими буклями, что-то искала в своих тетрадках. Иван незаметно обошёл ее сзади, разглядывая ее крупное лопоухое лицо, густо усеянное веснушками, толстые щеки, маленькие глазки, сиреневые губы. Он вдруг, неслышно, как кошка, двинулся к ней, подошел почти вплотную и, чуть наклонившись, вдохнул запах ее волос.

Ничего не говоря, не обращая внимания на опешивших девушек, он снова пошел к выходу, задумчиво, словно анализируя запах…

На улице, на солнце Иван усмехнулся и прибавил шаг. Подойдя к своей машине, он открыл багажник, швырнул туда листы с конспектами. В багажнике стоял ящик с «пепси-колой», половина бутылок пустых, половина полных. Иван достал одну бутылку, открыл ее и выпил залпом…

Он двигался в нескончаемом потоке других машин, часто останавливаясь, трогаясь, снова останавливаясь. Иван снял через голову галстук, расстегнул рубаху до живота, распахнул ее. Вытер галстуком грудь, подмышки, швырнул его на заднее сиденье. Сделал радио погромче…

Иван свернул в тихий переулок старого города и, подъехав к железным воротам трехэтажного флигеля, посигналил. Из будки рядом с воротами высунулся молодой вихрастый охранник. Узнав Ивана, он улыбнулся. Ворота двинулись в сторону, и Иван въехал в просторный заасфальтированный двор, огороженный высоким кирпичным забором. Ворота за ним тут же закрылись.

Во дворе, перед домом стояли в куче «Мерседесы», «БМВ», толпились люди. Двери и окна в доме были раскрыты настежь. Люди, переговариваясь, непрерывно выносили что-то из здания, другие заносили внутрь.

Посреди двора, на солнце стояло два огромных стола. Один, заваленный бумагами, телефонами, другой, заставленный закусками, водкой, пивом, водой так плотно, что уже больше на него поставить было нечего. Отдельно от всех, в стороне, на туго набитых мешках сидел уже немолодой, полный мужчина в скромном костюме. Он бережно держал на коленях картонную коробку и, с неудовольствием глядя на суету, время от времени вытирал платком пот со лба. Рядом с ним, держа руки в карманах, стоял громадный парень в белой рубашке. Из наплечной кобуры у него на боку торчал пистолет.

Иван прошел, оглядываясь, к столу с бутылками, налил минеральной воды. В руке он держал стопку дискет.

Среди суетившихся людей выделялся один. Высокий, как Иван, по пояс голый, крепкий, как атлет, он стоял на солнце, упершись руками в пояс, как главнокомандующий. Ему подносили какие-то бумаги, что-то спрашивали, он тут же, давая указания, быстро подходил к дверям, останавливал людей с ящиками, заглядывал в них, снова возвращался на солнце, весело и зло глядел наверх, откуда, свесившись, что-то кричал ему офицер-пожарник. За ним неотступно следовал еще один охранник с кобурой под мышкой.

— Сергей Сергеевич! — кричал ему из окна пожарник. — Окна надо все открыть! Тяги не будет!

— Открывай! — отмахнулся Сергей. — Здорово, Иван! — сказал он коротко, но весело, заметив подошедшего Ивана.

Они пожали друг другу руки, Иван протянул ему стопку дискет. Тот взял.

— Взломал? — спросил он.

— Взломал, — ответил Иван.

— Все?

— Все.

— Про меня что-нибудь было?

— Я не смотрел.

Сергей внимательно оглядел Ивана, спрятал дискеты в карман брюк.

— Скрытный ты человек, Иван! — Он оскалился в улыбке. — Ладно, сами посмотрим. Посмотрим, почитаем!

— Затопило? — спросил Иван, кивая на бегающих людей.

— Да нет! — Сергей снова уперся руками в пояс. — Так, ерунда. Сейчас офис жечь будем! Банк меня подставил, сейчас я его подставлю! Все пожгу, возьму страховку и лечиться на месяц, в какую-нибудь дыру, в Бахрейн! — говорил он зло и радостно. — Всех баб трахну — и молодых, и старых! Всех, пока не ослабну! Куда? — заорал он кому-то грозно. — Куда стул понес? А ну назад!

— Стул-то мой, личный! — У дверей стоял маленький щуплый мужик со стулом. — Я ж его из дома принес, Сергей Сергеич! Обеденный стул-то!

Иван засмеялся беззвучно.

— Назад! — сурово приказал мужику Сергей. — Все должно быть честно, пожар так пожар! Еще бы пару трупов для правдоподобия, обгоревших! — Он снова повернулся к Ивану. — Значит, про меня нет ничего?

— Я не смотрел, — засмеялся Иван.

— Навнычко! — Сергей махнул мужчине, сидевшему на мешках. — Поди сюда! Выдай Ивану деньги!

— Да куда же я пойду, Сергей Сергеевич, я на деньгах сижу! — с обидой и раздражением крикнул мужчина и, заерзав на мешках, снова вытер со лба пот. — Идите ко мне, товарищ! — позвал он Ивана.

— Выдай ему полштуки! — приказал Сергей.

Ему тут же подали радиотелефон, и он, отвернувшись, вдруг быстро и чисто заговорил в трубку по-французски…

Иван подошел к бухгалтеру, сидевшему на мешках с деньгами.

— Сколько вам? — обиженно спросил тот.

— Четыреста, — ответил Иван.

— Он говорит, четыреста! — крикнул бухгалтер.

Не дожидаясь ответа, он со вздохом открыл большую коробку, на которой была нарисована реклама апельсинов. Коробка была набита стодолларовыми банкнотами. Бухгалтер, склонившись почти внутрь коробки, долго отсчитывал там что-то, потом закрыл коробку и протянул деньги Ивану. Иван, не считая, спрятал деньги в карман. Он отошел к столу. Оглядев стол, выбрал на блюде кисть винограда, стал есть, не спеша, отрывая ягоды по одной, наблюдая за происходящим.

Сергей, обернувшись, нашел его взглядом, подмигнул. Не отнимая радиотелефона, он взял еще одну трубку, которую ему поднесли.

— Никаких встреч! — сказал он в трубку, присев на стол. — Нет, все в силе, все в силе! Дайте мне один день отсрочки, у меня офис сгорел. Нет, физически сгорел, сгорел родимый, пепелище одно осталось, вот стою на пепелище и слезы лью. Но все в силе, все в силе!

Кто-то подтащил две канистры с бензином, крикнув громко:

— Не курить, здесь не курить!

Два «Мерседеса» с людьми развернулись бесшумно и один за другим понеслись в открытые ворота, а от ворот к Сергею, оглядываясь с любопытством, уже шел какой-то хлопец в костюмчике.

Его остановили два охранника, обыскали, прощупав полы пиджака, подвели к Сергею.

— Я представитель фирмы «Олимпия», — представился хлопец.

— Так, и что дальше? — на секунду обернулся к нему Сергей. — Я вам что-то должен?

— «Олимпия». — Хлопец ласково улыбнулся. — Снятие стрессов. Отличный сервис, иглотерапия, массаж. Специальное дневное обслуживание только для солидных фирм. У меня тут четыре девочки… — добавил он.

Сергей молча, со злым любопытством смотрел на него.

— Иван, что ж ты так и не посмотрел дискетку-то? — вдруг крикнул он.

Иван обернулся. Улыбнувшись, он покачал головой.

— Оральный, анальный секс… — проговорил хлопец, уже теряя надежду.

— Что? Веди! — приказал Сергей.

Хлопец, обернувшись к воротам, махнул рукой. От ворот быстро, гуськом, подошли четыре молодые девушки. Мужчины, носившие через двор ящики с бумагами, останавливаясь, глядели на них, улыбаясь с любопытством.

— Эти? — спросил Сергей, продолжая сидеть на стуле.

Он вдруг легко поднялся, прошел, голый по пояс, оглядывая выстроившихся в ряд девушек. Ощупал одну, вторую.

— Фамилия, имя? — спросил он одну из девушек командирским голосом.

— Вера, — ответила девушка.

— Иди в кладовку, — Сергей подтолкнул ее к гаражам. — Покажите ей кладовку! — крикнул он парням.

— Пятьдесят долларов в час, — сказал хлопец.

Сергей, похлопав себя по карманам, огляделся. Взял со стола бумажник.

— За час. — Он отсчитал деньги.

— А остальные? — удивился хлопец.

— Я плачу только за себя.

Сергей жестом позвал Ивана и не спеша пошел ко входу в здание…

Они спустились по лестнице в полуподвал. Здесь стояли какие-то ящики, тюки. У стены до потолка лежали перевязанные пачки. Сергей с силой выдернул из пачки черную кожаную куртку, протянул Ивану.

— Давно подарить тебе что-нибудь хотел, — улыбнулся он.

— Компьютеры тоже сожжешь? — спросил Иван, кивнув на коробки.

— Да, все, — равнодушно сказал Сергей.

— Слушай, дай я разобью один? — спросил Иван.

— Да хоть все! — Сергей засмеялся.

Иван, отложив куртку, огляделся. Выбрав одну из коробок, отодрал от нее стенку. Раскрыл упаковку, погладил осторожно новый, матово блестящий компьютер. Он размахнулся и ударил компьютер об пол. Сергей снова засмеялся. Иван из другой коробки взял новый телевизор и ударил его, прислушиваясь к грохоту, улыбаясь счастливо. Он взял еще один компьютер и тоже разбил его.

— Хороший компьютер, — сказал он. — Это самая последняя модель!

Сергей радостно смотрел на него.

— Не курить, не курить! — послышались крики.

В подвал, шумно топая, спустился парень, тащивший две канистры с бензином. За ним вошел пожарный офицер.

— Все помещение подготовлено, Сергей Сергеевич! — рапортовал он. — Только вот кожа, она плохо разгорится, ее подворошить надо, а то не сгорит.

— Ну подвороши, я, что ли, подворошу? — Сергей повернулся и пошел к выходу.

Иван подобрал с пола какую-то деталь из разбитого компьютера, пошел за ним…

Сергей шел по коридору, заглядывая в комнаты. Людей в здании уже не было, в пустых комнатах стояли новенькие столы с компьютерами, где-то звонили телефоны.

— Рыбок забыли! — закричал вдруг Сергей. — Кто за рыбок отвечает?

К нему подбежал один из парней и, подхватив большой круглый аквариум, осторожно понес его к выходу. Иван, стоя рядом с Сергеем, разглядывал какую-то картину на стене.

— Вроде все, а? — пробормотал Сергей, оглядывая помещение.

Он остановился и вдруг отбросил стол, стоявший у стены, сложенной старинной вечной кладкой. Из стены торчал черный кованый крюк, украшенный железными лепестками.

— Ты знаешь, что это? — Сергей указал на крюк. — Это литье, семнадцатый век. Ну-ка, лом сюда и кувалду! — крикнул он. — Это может быть или Строгановское, или Воробьевское литье. Теперь так не льют.

Он взял у парня кувалду и с размаху стал бить в стену, пытаясь раскрошить ее и выбить крюк. Иван подхватил лом и стал бить в стену рядом. Они били молча, сосредоточенно, как молотобойцы в кузнице, каждый знающий свое дело.

Выбив несколько кирпичей, Сергей ухватился за крюк руками и стал расшатывать, выворачивать его из стены. Иван, навалившись ломом, помогал ему. Наконец, кирпичи захрустели и крюк выскочил. Иван поднял его на двух руках, рассматривая.

— Пуда два будет, — сказал он.

— Ну-ка, — Сергей взял у него крюк. — Хорошая вещь!

Он взвалил крюк на спину, и они пошли к выходу.

— Лично отвечаешь! — На улице Сергей отдал крюк одному из охранников. — Лично! Отвезешь домой, через неделю напомнишь.

Пройдя к гаражам, Сергей открыл дверь в кладовку, где среди лопат и метел сидела, причесываясь, девушка.

— Я счас, раздевайся! — сказал ей Сергей.

Люди, собравшиеся во дворе, все глядели на него, ожидая приказаний.

— Можно запаливать? — крикнул пожарник.

— Ладно, мы тут работаем, заходите через недельку! — Сергей весело пожал Ивану руку. — Запаливай! — крикнул он и, быстро отвернувшись, прошел в кладовку и захлопнул за собой дверь.

Пламя с ревом вырвалось сразу из всех окон. Парни во дворе радостно закричали. Иван, оскалившись, смотрел на пожар. Повернувшись, он не спеша подошел к своей машине…

Он поставил машину во дворе около дома. У подъезда на лавочке сидели в ряд четыре старухи. Они молча смотрели на Ивана. В стороне около маленьких качелей играли дети, где-то лениво лаяла собака.

Иван прошел через двор в дальний угол и вышел к беседке. Здесь было тихо и пусто. Он вошел в беседку, присел, оглядываясь. Днем здесь все выглядело по-другому. Иван посидел, закинув ноги на стол, вкопанный посреди беседки. Потом встал и пошел к дому…

Голый по пояс, он сидел перед компьютером в своей комнате и работал. В ногах у него стояло жестяное ведро, набитое вперемешку яблоками, грушами, огурцами, сливами. Иван не глядя брал их из ведра и просто сжирал, не отрываясь от компьютера, швырял огрызки в корзину для бумаг и снова брал из ведра. Из спальни доносилась музыка, но он не слышал ее.

В комнату в одних белых трусиках вошла его девушка. Она остановилась на краю ямы со строительным мусором, постояла, в задумчивости глядя на спину Ивана. Осторожно переступая босыми ногами по доске, перешла через яму на половину, где сидел Иван. Подошла к нему, улыбаясь, ласково обняла его за голую спину, потерлась об него грудью.

Он, оторвавшись от компьютера, повернулся к ней. Взяв обеими руками за бедра, осмотрел ее, погладил по животу, потрогал трусики и снова отвернулся к компьютеру, продолжая работать.

Она постояла, водя пальцем по его плечам, спине. Повернувшись, пошла молча в спальню… Иван достал из ведра огурец и с хрустом откусил от него половину. Он щелкнул клавишами. «НАБЕРИТЕ ПРАВИЛЬНЫЙ КОД. ПРОГРАММА ЗАЩИЩЕНА», — горела надпись на одном мониторе. На другом, меняя цвет, бешено вращалась «каракатица».

Музыка в спальне стала громче, и в комнате снова появилась девушка. Теперь на ней были черные трусики. Она так же осторожно перешла через яму и неслышно подкралась к Ивану сзади. Снова обняла его за спину, погладила по волосам. Иван, не оборачиваясь, протянул руку и сжал ей щиколотку. Она тихо, ласково подула ему в ухо. Склонившись, выбрала из ведра грушу, провела грушей по его плечу, приставила ее к своему животу, разглядывая. Иван, продолжая гладить ее ногу, все выше и выше, обернулся к ней и вдруг отдернул руки.

— Сними, мерзость какая! — Он снова отвернулся к компьютеру.

— Почему? — обиделась девушка. — Это чистый шелк! — Она с удивлением осмотрела свои трусики.

Швырнув грушу в ведро, она крепко обхватила Ивана за спину, прижавшись к его плечу подбородком.

— Ну, поласкай меня, — сказала она. — Ты что, боишься черного цвета, а? Боишься…

Иван нашарил у себя за спиной ее бедра. Рукой, одним рывком сорвал с нее трусики и бросил на пол, так и не обернувшись. Она, опешив, зло оттолкнула его спину, быстро подобрав трусики, обиженная, побежала в спальню.

Иван работал, подбирая шифр. «КОД НЕ ВЕРЕН. НАЗОВИТЕ ВАШЕ ИМЯ», — требовал компьютер. — «ПРЕДУПРЕЖДАЮ, ВЫ СОВЕРШАЕТЕ ВЗЛОМ». «Каракатица» на экране монитора лихорадочно вертелась…

Громко стуча каблуками, в комнату вошла девушка. Она была уже в платье, через плечо у нее висела сумка.

— Дай мне денег! — приказала она. — Слышишь, дай мне денег!

Иван оторвался от работы. Повернувшись, он спокойно смотрел на нее.

— Мне нужно пятьдесят долларов! — снова сказала она.

Иван встал, перешел через яму. Молча достал из бумажника деньги, обернулся, но ее уже не было.

Он вышел из комнаты. Она стояла в коридоре, открыв входную дверь. Он так же молча протянул ей деньги.

— Я приду завтра! — сказала она.

Иван пожал плечами.

— Или мне не приходить?

— Я не знаю, — честно сказал Иван.

Она вышла, захлопнув дверь. Иван хотел уйти в комнату, но в дверь позвонили. Он открыл. Она стояла перед дверью.

— Знаешь, куда я сейчас пойду? — спросила она. — Я пойду на дискотеку. А вечером у меня будет самый лучший мужик! — Она улыбнулась. — Понял? Он будет дарить мне цветы, ухаживать за мной, исполнять все мои прихоти! Он будет ласкать меня! А к тебе я больше никогда не приду! — Она повернулась и пошла по лестнице.

Иван постоял молча. Потом закрыл дверь. Вернулся в комнату и сел перед компьютером…

Закончив работу, Иван встал, прошелся по комнате. Вдруг лег на пол. Потянулся что было сил, еще раз, так что все тело затрещало. Замер, раскинув руки и закрыв глаза… Вдруг вскочил одним прыжком…

Иван не спеша подошел к беседке. В беседке сидели две женщины, рядом играли маленькие дети. Иван постоял у беседки, не зная, что делать. Прошел вдоль кустов.

Он обогнул дом, прошел в другой двор, снова остановился, осматривая окна, балконы, людей, проходивших по двору. Какой-то резкий неприятный звук привлек его внимание.

За деревьями, в дальнем конце двора, над огороженной хоккейной коробкой по кругу пролетел маленький кордовый самолетик. Тонко воя бензиновым моторчиком, он снова взлетел над верхушками деревьев, снова нырнул вниз, и звук стих..

Иван подошел к коробке и увидел мальчика лет двенадцати, который, странно согнувшись, возился над маленькой кордовой моделью самолета.

— Это ЯК-3? — спросил Иван, разглядывая самолет.

— Нет, это «Кобра», — ответил мальчик не оборачиваясь. — У них просто очень похожие силуэты.

Мальчик выпрямился, держа самолет в руках, и Иван вдруг только теперь понял, что он горбат. Мальчик улыбнулся, разглядывая Ивана, который стоял растерявшись, не зная, что сказать.

— Я его немного неправильно собрал, — заговорил он снова. — Вот видите, угол атаки крыла не тот. — Он смущенно повертел самолет. — Он или слишком вверх задирает, или вниз… Вы хотели что-то спросить? — его спокойные глаза смотрели внимательно.

— Да, — Иван кивнул. — Я ищу одного парня… У него длинные волосы, худое лисье лицо. — Иван замялся, не зная, как объяснить.

— Он горбатый, — улыбнувшись, подсказал мальчик.

— Да.

— Я не знаю его. — Мальчик покачал головой. — Я видел его два раза, он был у нас во дворе… Он плохой человек. — Он снова улыбнулся.

Иван старался не смотреть на его согнутую уродливую спину.

— А девушка, рыжая такая… Не встречал?

— Нет… хотя знаете что, тут есть одна рыжая девушка. Она недавно живет. Во втором подъезде, второй этаж и направо.

— Темно-рыжая? — спросил Иван.

— Да, длинные волосы, — мальчик показал рукой. — Вы ее ищете?

— Не знаю, может быть, ее.

— Она красивая, — мальчик улыбнулся. — Ее Катя зовут, она самая красивая здесь… Она поздно приходит.

Иван тоже улыбнулся. Он подошел ближе и протянул мальчику руку.

— Как тебя зовут?

— Константин, — ответил тот. — Знаете что, вы приходите через неделю. Он уже будет летать по-настоящему. — Мальчик отпустил самолет.

Иван поднялся по лестнице, нашел нужную квартиру и, прислонившись к двери, прислушался. Нажал звонок. Еще раз. За дверью стояла тишина. Оглядевшись, он поднялся еще на пол-этажа, прошел к окну, подергал за ручки.

Рама со скрежетом поддалась, он открыл окно и осторожно по пояс высунулся, глядя туда, где были окна квартиры.

Он увидел штору, угол комнаты, платье, висевшее на веревке…

Дома Иван сел за компьютер. Попробовал работать, но снова встал. Заходил по комнате — в одну сторону, в другую. Сел на краю ямы, взял кирпич, повертел его в руке, бросил…

Он застелил стол скатертью, придвинул стулья. Поставил на стол приборы…

Оглядев содержимое холодильника, достал все, что нашел… Он поставил на стол вазу с фруктами, овощи, сыр, нарезанное мясо… Обошел стол, разглядывая. Залез с ногами на стул, сел перед столом, замер не двигаясь, словно ожидая.

Раздался телефонный звонок. Иван спрыгнул со стула, схватил трубку.

— Да! — сказал он резко. — Да!

В трубке было тихо, потом пошли гудки. Он швырнул трубку, снова прошелся по комнате, встал у окна…

Позвонили в дверь. Иван вышел в коридор, открыл дверь. На пороге стоял невысокий худощавый, скромно одетый мужчина.

— Здравствуйте, вы Иван? — спросил он, улыбнувшись вежливо.

Иван кивнул.

— Мне порекомендовали вас как очень хорошего специалиста. Можно к вам?

Иван молча жестом пригласил его в комнату. Мужчина вошел, следом за ним, вдруг выступив из-за стены, вошла высокая черноволосая женщина…

Войдя в комнату, мужчина огляделся и достал из кармана дискету.

— Я хотел бы, чтобы вы помогли мне расшифровать один материал, — сказал он.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросил Иван мужчину.

— Нет, спасибо. Если только жене дадите холодной воды?

Иван сходил на кухню, принес стакан с водой, протянул женщине. Она взяла, мельком улыбнувшись Ивану, сделала маленький глоток и отошла к окну…

Иван прошел к компьютеру, вставил дискету, пощелкал клавишами. «ВВЕДИТЕ КОД», — потребовала машина. Иван набрал что-то на втором компьютере. Монитор вдруг моргнул, и на нем появилась маленькая розовая птичка. «ВВЕДИТЕ ПРАВИЛЬНЫЙ КОД», — повторила машина. Иван уставился на птичку. Мужчина, стоявший рядом с ним, спокойно смотрел на экран.

— Я обращался к разным специалистам, но ее не смогли открыть, — сказал он. — А работа срочная. Я вижу, у вас прекрасное оборудование. Как вы думаете, сколько вам понадобится времени?

— Не знаю. — Иван снова покосился на женщину, стоявшую у окна. — Может быть, час, а может быть, неделю. Как повезет…

Мужчина достал из кармана сложенную пополам пачку долларов и протянул Ивану.

— Я думаю, вам повезет. Здесь одна тысяча. Еще девять вы получите сразу, как только откроете ее.

Иван взял деньги.

— Я открою ее, — он улыбнулся…

Они вышли в коридор. Мужчина протянул Ивану руку.

— Это очень срочная работа, — сказал он мягко. — Удачи вам.

Он взял женщину под руку, и они вышли из квартиры. Иван закрыл дверь, постоял раздумывая.

Достав из кармана деньги, пересчитав, он, радостный, прошел в комнату, к столу. Выбрал самый большой кусок мяса, положил на хлеб сыр. Разрывая мясо зубами, с удовольствием жуя, он вернулся к компьютеру. Постоял, разглядывая птичку. Пощелкал клавишами. «Каракатица» на втором мониторе завращалась, набирая обороты. Вдруг она задрожала и расплылась, превратившись в бледно-зеленое пятно. Иван с изумлением смотрел на экран. Птичка на первом мониторе ожила. Она пробежала по экрану и остановилась, кивнула головой. «ПРИВЕТ. ДАВАЙ ПРОИГРАЕМ», — прочитал Иван.

Он сел. Голова его вплотную придвинулась к экрану, словно он хотел получше разглядеть птичку. Вдруг, словно что-то почувствовав, он встал и прислушался.

Быстро прошел в коридор, открыл дверь и замер, опешив. За дверью стояла высокая красивая черноволосая женщина, та, что была у него с мужчиной полчаса назад. Она улыбнулась немного смущенно.

— Я сказала мужу, что поехала в парикмахерскую, — заговорила она неожиданно низким приятным голосом. — Можно еще воды?

— Да, конечно…

Обалдевший Иван пропустил ее в комнату. Он сходил на кухню, принес бутылку «пепси-колы». Она взяла, но пить не стала. Они постояли молча, Иван, онемев, не знал, что делать. Она улыбнулась ему, он улыбнулся в ответ.

— Где у тебя ванная? — Она подошла к двери в ванную.

Включила свет. Вошла, закрыла за собой дверь. Иван услышал шум воды. Он лег на пол, придвинувшись к щели. Увидел голые ноги. Встал, прошелся у двери взад-вперед. Руками зачесал назад волосы.

Дверь открылась.

— Иди сюда, — позвал голос.

Он подошел.

— Дай мне рубашку.

Он снял с вешалки рубашку, протянул не глядя. Она вышла в рубашке, улыбаясь. Обняла его. Он обнял ее. Под рубашкой на ней ничего не было…

Они лежали на полу, оба тяжело дыша, успокаиваясь. Она подняла руку, потрепала его по волосам.

— Ты молодец, — сказала она. — Это будет наш с тобой секрет…

Она выбралась из-под него, встала и снова зашла в ванную, закрыв за собой дверь. Иван, неподвижный, остался на полу…

Шлепая босыми ногами, оставляя на полу мокрые следы, он вернулся к компьютеру. Вода стекала с него ручьями, мокрые волосы прилипли ко лбу, словно он только что вышел из моря. Он тяжело уселся в вертящееся кресло, уставился на птичку, замершую на экране монитора. Смахнув воду с глаз, он заработал на клавиатуре, набирая что-то. На экране появилась горизонтальная полоса. Теперь птичка стояла на земле. Иван вывел под клювом у птички несколько цифр. Птичка ожила и отвернулась от цифр. Иван откинулся на стуле, скрестив руки. Улыбнулся…

Он поднялся по широким ступеням и позвонил в тяжелую трехметровую дверь. Слева от двери висела массивная латунная табличка с названием банка. За спиной Ивана нескончаемым потоком шли машины.

Охранник впустил его внутрь. Иван прошел одну решетку, потом вторую, через П-образный вход. Раздался звонок. Иван вынул связку ключей. Второй охранник похлопал его по карманам, подвел к дежурному, что-то сказал ему. Дежурный тут же связался с кем-то по селектору, разглядывая документы Ивана…

Иван в сопровождении охранника прошел через просторный зал, в котором рядами стояли столы с компьютерами, за столами работали люди. В углу Иван заметил человека, по пояс заваленного пачками денег. Две женщины в резиновых перчатках и халатах уборщиц считали пачки, складывая их в обычные мешки, переговаривались о чем-то…

Они прошли через кухню, где в котлах на плите что-то варилось. Солидный мужчина в галстуке и дорогом клубном пиджаке, склонившись над котлом, пробовал ложкой борщ. Рядом с ним стоял повар…

В маленькой комнате, уставленном компьютерами, сидел худенький человечек с редкими всклокоченными волосами, в очках и в простой мятой рубашке. Он ел из тарелки вареную картошку, запивая молоком из пакета. Увидев Ивана, он оставил еду и встал, вытирая руки о штаны и с любопытством разглядывая вошедшего сквозь толстые стекла очков.

— Здорово, Мишка! — сказал Иван, и они обнялись.

Иван был выше его на две головы.

— Есть будешь? — Михаил, обняв его за пояс, потянул к столу. — Рязанской картошки… Давай, поешь, через базар шел, не удержался, купил полакомиться. Давай, ешь, ешь!

— А может, они тебе денег не платят? — засмеялся Иван.

— Денег у них море, хорошие ребята. — Михаил придвинул Ивану тарелку. — Вань, а ведь ты, собака, преподаешь, я слышал, а? Или врут?

— Да так, ерунда. Восемь часов в неделю. — Иван ел картошку.

— А я думаю, что лет через пять ты деканом будешь, вот запомни мои слова! — Михаил покачал головой. — Я бы тоже, конечно, смог, но у меня дикция не та, да и робею я…

— Да смог бы. — Иван обнял его за плечи. — Там знаешь, студентки какие? Они бы за зачет поймали тебя, раздели и ласкали! — Иван похлопал его по животу. — Ласкали и возбуждали, ты перевозбудился бы и умер.

— Худые, как я, между прочим, и в очках, самые страшные бабники! От нас женщины плачут, мы как звери! Ты-то не женился?

— Нет, — Иван, улыбаясь, покачал головой.

— Одни мы с тобой остались с курса старые холостяки, все переженились, а жизнь проходит… — Михаил встал. — А я здесь, Ваня, тоже главный. Вся электроника — это я. Весь банк на мне! Я сто долларов в месяц уже получаю, понял? Но ты меня не слушай, ты преподавай. Ты ученый, светлая голова. Ты еще занимаешься компьютерами?

Иван достал из кармана дискету, вставил ее в компьютер. Пощелкал клавишами, и на дисплее появилась птичка. Михаил изумленно глядел на Ивана.

— Ты закрывал? — спросил Иван.

— Откуда у тебя это? — растерялся Михаил. — Это моя программа.

— Миша, — Иван встал и положил на стол пять стодолларовых бумажек. — Скажи мне код. Я все равно бы взломал, но время не хочу терять.

Михаил молча глядел на Ивана.

— Я не могу, — он покачал головой. — Это же моя программа! Там банковские шифры.

— Миш, — Иван поймал его за руку, притянул к себе обнимая. — Знаешь, сколько я таких программ ломал? Мне один заказчик за эту птичку десять тысяч платит! Давай, говори код, и половина твоя. Все равно ведь взломаю, Миш…

— Я не могу, ты что? — тихо отозвался Михаил. — Как ты не понимаешь, это же я сам закрывал. Это же моя работа, Вань!

— Ну кто узнает? — горячо заговорил Иван. — Что тебе эти люди, родные что ли? Ведь наверняка бандиты или еще хуже! Давай, Мишка! Давай колись, и пять тысяч твои, штаны себе хоть купишь! Я ведь все равно взломаю, ты же меня знаешь! Ну ведь жалко, классная птичка, а, Миш?

— Да не взломаешь ты! — Михаил покачал головой. — Там такая штука у меня получилась, я сам не ожидал. Ни за что не взломаешь!

— Взломаю, — Иван улыбнулся. — Если человек закрыл, то человек и откроет. Через три дня взломаю и открою! Не через три, так через пять, через неделю, время только жалко!

— Нет, и ни через неделю, и ни через год! Ничего у тебя, Иван, не выйдет, даже не пробуй!

Иван вздохнул. Он молча достал дискету из компьютера, сунул ее в карман. Собрал со стола деньги.

— Ладно, — сказал он. — Не хочешь помочь, твое дело. Думал, вместе заработаем.

— Вань, подожди! — испуганно заговорил Михаил. — Я ведь, наверное, про дискету-то сказать должен!

— Ну иди, скажи, — спокойно сказал Иван.

— Ты дурак! — бросился к нему Михаил, глаза его блестели, он чуть не плакал. — Дурак! Ты что ж, обо мне подумал, что я товарища выдам? — Он встряхнул Ивана за плечи. — Ну, не лезь ты туда, Вань, слышишь?

— Открою, Миш, — Иван улыбнулся. — Ты уж меня прости.

— Ну иди. — Михаил отпустил его. — Ничего ты не откроешь.

Иван, смущенный, вышел из комнаты и пошел к выходу.

Он вышел на улицу, прямой, как гвоздь. Подошел к своей машине. Достал из кармана деньги — полтысячи, пересчитал их, из другого кармана достал половину, сложил деньги вместе. Огляделся мрачно.

Чуть в стороне, вдоль тротуара начинался длинный ряд уличных магазинов, Иван подошел к ближайшему, хмуро глянул на витрины.

— Вот этот чемодан, кожаный, дайте! — приказал он продавцу. — Вот это что?

— Зонт, — удивился продавец. — Английский…

— Дайте, дайте…

Расплатившись, он швырнул в чемодан покупки и перешел к следующему магазину.

— Вот эти рубашки, все дайте!

Иван шел от магазина к магазину и покупал все, что ему попадалось — костюмы, ботинки, ремни, все самое дорогое, и не глядя швырял, как попало, в чемодан.

Иван сидел в своей комнате перед компьютером и гонял птичку по всему экрану. Щелкая клавишами, он подсовывал птичке корм, кошку, клетку, но она не поддавалась. На другом мониторе шли, бесконечно меняясь, цифры, выстраивались схемы, графики. Иван разделил экран на четыре разноцветных квадрата. Птичка, очутившись в черном квадрате, отпрыгала в нем, но выйти из него не смогла. Иван улыбнулся, откинулся в кресле. Поднялся и пошел из комнаты.

Иван шел через двор. Уже вечерело. Около домов играли дети, на скамейках сидели люди. В хоккейной коробке носилась огромная собака. Какой-то мужик играл с ней, швыряя ей старую шапку.

Иван остановился у дома и, подняв голову, нашел нужное окно. В окне горел свет… Он огляделся по сторонам. Сел на ближайшую лавку, рядом со старухой. Посмотрел на старуху, на детскую песочницу, снова на окно. Он осмотрел свои ладони, снова глянул на старуху, которая ласково и равнодушно следила за ним. Он встал и пошел к подъезду…

Ему открыла дверь рыжая девушка. На ней был простой домашний халат, ее красивое лицо раскраснелось, руки по локоть были мокрыми.

— Привет, — вдруг охрипшим голосом сказал Иван.

— Здравствуйте, — она с любопытством смотрела на Ивана. Ее рыжие волосы были заплетены в косу, на лоб сбились густые лохматые пряди.

— Как поживаешь? — Иван вглядывался в ее лицо.

— Хорошо, а вы кто?

Иван пожал плечами.

— Ты меня не помнишь? — спросил он с иронией.

— Нет, — она, растерянно глядя на Ивана, покачала головой, открыла дверь шире. — Да вы проходите.

Иван зашел. Она еще раз внимательно осмотрела его. Засмеялась беззвучно, покачав головой.

— Идемте в комнату. — Она первая прошла в единственную комнату.

Комната была совершенно пустая. На полу вместо кровати лежали стопкой спортивные маты, застеленные красивым покрывалом. У стены, тоже на полу, телевизор, видеокассеты, два чемодана. В другом углу — две картонные коробки, книги.

На веревке, натянутой через всю комнату, на плечиках висели платья, рубашки. На стенах тоже висели на вешалках платья. На полу тихо играло маленькое радио.

— Я сняла квартиру, а мебели нет, — сказала она. — Но совсем недорого.

— Мы вчера с тобой познакомились, — сказал Иван. — Ночью, — уточнил он.

Она не выдержала его взгляда, села на свою постель. Ноги ее были широко расставлены, она смотрела в пол.

— Извините меня, — она взглянула на Ивана, коротко улыбнувшись. — Мы на улице познакомились или у Нины? — Она, сморщив лоб и нос, потерла ладонью затылок.

— На улице. Ночью, в беседке… Горбатый парень на гитаре играл, — улыбаясь, стал помогать ей Иван.

Он прислонился к стене.

— Да, наверное, кто-то играл… вы меня только извините, ради Бога! — искренне сказала она, глядя на Ивана, прижимая руку к груди. — Со мной никогда такого не было!

Иван беззвучно рассмеялся. Он с изумлением глядел на нее.

— Я у подруги была на дне рождения, — продолжала она. — И знаете, мы попробовали, вот просто из любопытства, там принес кто-то, и мы покурили какой-то наркотик.

И я прямо сразу отрубилась, потом бегала, еще что-то, я даже домой не помню как пришла. Я не знала даже, что так получится, извините меня! А что там было, мы познакомились или что? Я упала или что, врала что-нибудь?

— Да нет! — удивленно и весело ответил Иван. — Вроде не врала ничего.

— Да? Это хорошо, — успокоилась она. — А на гитаре, я помню, кто-то играл, не помню кто…

Иван сел на пол.

— Тебя же Катя зовут? — спросил он.

— Да, Катя, а вас? Ой, вы встаньте с пола, лучше сюда садитесь! — Она подвинулась.

Иван поднялся и сел на постель рядом с ней.

— Простите, как вас зовут? — Катя чуть повернулась к нему, обхватив колени, прижавшись к ним грудью.

— Иван.

— Очень приятно…

Она вдруг встала, подала ему руку. Он тоже встал. Они снова сели. Помолчали.

— Ты, Катя, учишься или работаешь?

— Я училась, теперь работаю, — заторопилась она.

— А на кого училась?

— Я акробатикой занималась в эстрадно-цирковом училище, а теперь вот в метро журналы продаю. — Катя улыбнулась, чуть махнув кистью руки.

— Так ты что, сальто делаешь? — обрадовался Иван.

— Почему же сальто? — обиделась она. — Акробатика, — многозначительно подняла указательный палец, — это все. Какое сальто, я могу шейпинг преподавать, — сказала она еще многозначительней. — Это же целая культура!

Они снова замолчали.

— А мы что, познакомились в беседке? Я что-то говорила? — снова вкрадчиво стала расспрашивать Катя. — Я что-то делала?

— Слушай, если ты правда ничего не помнишь, я ничего не буду тебе рассказывать, — сказал Иван просто. — Давай будем говорить, как будто мы только что познакомились.

Катя как-то вдруг напряглась. Она сидела, глядя в пол, трогая себя за пальцы ног.

— Вы лучше скажите, — попросила она глухо. — Что ж я себя буду чувствовать, как дура… Что там было?

— Ну, мы обнимались… — начал издалека Иван. — Ну, целовались…

— И что дальше? — Катя вдруг начала краснеть.

Иван помолчал.

— Ты что, правда не помнишь? — спросил он.

— Что? — испуганно спросила она. — Я пошла к вам домой?

— Нет, все было на улице. В беседке.

Катя стала красной. Она вдруг встала резко и, как солдат на плацу — руки по швам, пошла вон из комнаты. Хлопнула дверь в ванную. Послышался шум воды. Иван посидел. Встав, прошелся тихо.

Он подошел к двери ванной, прислушиваясь, погладил дверь рукой.

— Слушай, как ты там? — позвал он Катю. Ему не ответили.

— Ты жива там? Ты держись, слышишь?

— Слышу, — глухо сказала Катя.

— Может, выйдешь? Чего там сидеть?

— Не выйду… — Они молчали.

— Иван, вы случайно не больной? — спросила она серьезным голосом.

— Чем? — удивился он.

— Ну, болезнью какой-нибудь венерической.

— Не знаю, — засмеялся он.

Она вдруг тоже засмеялась за дверью.

— Теперь я, наверное, должен жениться, — улыбаясь сказал Иван.

— Вы женитесь, гляди, как же! Спасибо, хоть сказали. Может, я уже беременная…

— Может быть, — сказал Иван.

— Как вы могли, а? Ну, вот как вы могли, вы же взрослый уже человек! — Она вдруг заплакала.

Иван прислушался, постучал.

— Катя, ты чего? Да не плачь ты!

— Господи, стыдно как! — Она плакала навзрыд.

Иван уперся в косяк и выдавил дверь. Она сидела на краю ванны, полной воды и мокрого белья, и плакала, закрыв лицо руками.

Иван поднял ее, обнял, она уткнулась ему в грудь, всхлипывая:

— Ты иди домой, Иван, — говорила она глухим голосом, шмыгая носом. — Ты не виноват. Иди, мне стирать надо.

— Ну, не плачь.

— Да я не плачу!

Он стоял, не зная, как утешить ее.

— Можно, я еще приду? — спросил он.

— Приходи, чего уж теперь. — Она отодвинулась от него, вытерла ладонью лицо. — Хорошо, хоть ты был, а то урод какой-нибудь или старик. — Она опять шмыгнула носом.

Он подошел к двери, но остановился. Достал ручку, написал прямо на стене.

— Это мой телефон и адрес, — сказал он. — Я живу через три дома от тебя. Постираешь, позвони, — он улыбнулся.

Катя кивнула. Он вышел…

Иван работал, сидя за компьютером. Птичка, загнанная в квадрат, скакала на экране, на другом экране не останавливаясь вращалась «каракатица».

Вдруг в дверь постучали. Еще раз, сильней. Потом кто-то просто стал бить ногой в дверь.

Иван рывком распахнул дверь. На лестнице, улыбаясь и чуть пошатываясь, стоял Михаил. Под мышкой он держал какой-то сверток.

— Зарезать меня пришел? — Иван засмеялся, разглядывая товарища.

— Дурак ты, Ваня, старый дурак. — Михаил покачал головой. — Я в гости к тебе пришел! Пустишь?

Иван обнял его и повел в квартиру.

— Я вот тут водки купил, закуски какой-то, — Михаил скромно развернул сверток.

Он был немного пьян. Щурясь близоруко, он огляделся, ища, куда поставить бутылку. Иван отобрал у него водку и подтолкнул Михаила к накрытому столу, который приготовил еще днем.

— Давай выпьем! — сказал Михаил.

— Давай.

Ивам разлил водку в стопки. Они чокнулись.

— За тебя, Иван! — сказал Михаил. — Я тебя всегда любил и уважал за бешеный и ясный твой ум. Собака ты!

— За тебя, Мишка! — засмеялся Иван. — Добрая ты душа!

Они выпили и молча обнялись. Михаил сам тут же налил по второй.

— Я тебе ничего говорить не буду! — он замотал головой. — Делай, как ты считаешь нужным! — Он кивнул. — Только ты ее все равно не откроешь! Я весь день проверял.

Они снова выпили. Михаил вдруг принюхался.

— Бабами пахнет, — сказал он. — Прямо где-то здесь!

— Никого нет, — засмеялся Иван.

— Но ведь были! Были же? — Михаил толкнул его в живот. — Вся квартира у тебя бабами пропахла!

— Да ты ешь, ешь!

Иван сам взял со стола мясо, сыр и, осторожно обняв товарища, стал кормить его с рук.

— Иван! — жуя, заговорил снова Михаил. — Ты мне покажи машинку свою. Я посмотреть хочу!

— Что, интересно? — Иван потрепал его за ухо. — Ну, пойдем, покажу!

Обняв Михаила за плечи, он подвел его к своему рабочему столу. Михаил, оживившись, склонился над компьютерами, внимательно разглядывая кабели, провода. Потрогал какой-то черный ящик. Увидев на дисплее свою птичку в черном квадрате, он удивленно оглянулся на Ивана.

— Через три дня! — Иван кивнул, улыбаясь. — А может, уже завтра.

— А это что? — Михаил показал пальцем на «каракатицу».

— Это главное. — Иван облокотился о стол, стал объяснять: — Это ты. — Он показал на птичку. — Этот компьютер ловит тебя, он следит за каждым твоим движением. А этот, — он похлопал по третьему монитору, — наблюдает и анализирует. Он смотрит за вашим поединком со стороны. Он, как полководец в засаде, следящий за ходом битвы. А это! — Он с гордостью показал на вертящуюся на дисплее «каракатицу». — Это программа, которую я придумал. Она, как крыса, как тысячи крыс, — говорил он увлеченно. — Они грызут твою защиту со всех сторон, и те, что погибают, порождают новых, и так до бесконечности! Это — как ад. От этого нет спасения, — он радостно похлопал Михаила по плечу. — Через три дня, Мишка, они сожрут твою птичку!

Михаил молча смотрел на экраны мониторов. Потом наклонился и поцеловал свою птичку.

— Знаешь что? — он улыбнулся. — Давай напьемся! По-настоящему, как раньше! Только не в квартире, а где-нибудь в кустах, на воздухе!

— Давай! — засмеялся Иван…

Они сидели на поляне во дворе и допивали вторую бутылку водки. На газете, расстеленной на траве, лежали остатки закуски. Стояла глубокая ночь, было тихо. И Михаил, и Иван — оба уже были пьяны. Михаил лежал облокотившись, улыбался как-то совершенно бессмысленно и счастливо. Иван сидел по-татарски, курил, глядя куда-то вдаль.

— Миша, а почему птичка? — спросил он.

— Так, — разомлевший Михаил покачал головой.

— Нет, но почему не рыбка, не собачка?

— Птичка — это я…

— Ну куда ты пойдешь? Ты пьян! — Иван, обнимая Михаила, пытался затащить его в подъезд.

Михаил непонятным образом все время выскальзывал из его рук и, мотая головой, пытался убежать.

— Я должен ехать домой! — говорил он. — Мне надо.

— Ну зачем?

— Ко мне девушка должна прийти.

— Врешь! Откуда у тебя девушка? Ну ведь врешь!

Они стояли, шатаясь, держась друг за друга.

— Иван, я тебя по-человечески прошу, как друга, отнеси меня домой! — вдруг пробормотал Михаил и начал оседать на землю.

Иван, поймав его, снял с его лица очки и нацепил себе на нос. Легко поднял Михаила, перекинул через плечо и пошел на дорогу. Содрав с себя рубаху, он вдруг побежал, широко и размеренно, как лыжник. Михаил, висевший вниз головой, очнулся и засмеялся счастливо.

Вернувшись в квартиру, Иван, пошатываясь, подошел к компьютерам. Посмотрел на птичку. Улыбнулся. Пощелкав клавишами, убрал квадрат. Птичка проскакала на середину экрана и остановилась. Иван выключил компьютер. Выключил второй, третий. Все три экрана погасли. Он снова улыбнулся. Вынул из компьютера дискету и выключил настольную лампу…

Его разбудил длинный, непрерывный звонок в дверь. Он вскочил с кровати и, как был, в трусах, прошел к двери.

На лестнице стоял мужчина, что вчера принес ему дискету.

— Доброе утро, — Он улыбнулся, разглядывая голого Ивана.

Иван тоже улыбнулся. Пропустив мужчину в комнату, он прошел на кухню, напился из-под крана. Набрызгал воды себе на лицо, на грудь.

Мужчина стоял в комнате, улыбаясь, разглядывая беспорядок на столе. Иван залез под кровать, порылся там, достал коробочку. Вынул из нее, пересчитав, деньги…

Он вернулся в комнату, все так же в трусах. Положил, улыбаясь, на стол дискету, деньги. Мужчина внимательно и спокойно смотрел на него.

— Ничего не получится, — сказал Иван. — Я не могу открыть ее. Это не в моих силах.

— Я дам вам двадцать тысяч, — спокойно сказал мужчина.

— Дело не в деньгах, — Иван улыбнулся снова. — Просто это невозможно открыть. Это закрыто насмерть. Никто это не откроет. Извините, что не могу помочь вам.

— Да ничего, пустяки, — мужчина тоже улыбнулся. — Что-нибудь придумаем. Спасибо, что хоть попробовали.

Иван развел руками. Мужчина взял дискету и пошел к двери.

— А деньги? — окликнул его Иван удивленно. — Ваш задаток?

Мужчина обернулся:

— Оставьте их себе. Вы же работали…

Он вышел. Иван взял деньги, снова положил. Зевнул поежившись. Подошел к окну и по пояс высунулся наружу. Вздохнул широко, полной грудью, улыбаясь…

В небольшой университетской аудитории за столами сидели человек пятнадцать студентов. Еще один смущенно мялся у наполовину исписанной доски. Иван не спеша прохаживался вдоль столов:

— Говорят, труд сделал из обезьяны человека. Но и волк трудится, добывая себе пищу! Трудится и муравей, и крот, и медведь, однако они не люди! Человек стал человеком, лишь когда научился думать, — Иван повернулся к студенту у доски, — думать головой. Только когда человек в первый раз смог к двум пальцам прибавить еще два, получить ровно четыре пальца и осознать результат, вот тогда он стал человеком…

Иван подъехал к старому пятиэтажному дому. Он вынул из машины пакеты, бутылки, взял под мышку ананас. Радостный, пошел к подъезду.

У подъезда толпились люди, стояла милицейская машина. Иван удивленно посмотрел на машину, на старух, шептавшихся о чем-то.

Он взбежал, прыгая через пять ступеней, на последний этаж. Дверь в квартиру была открыта, на лестнице тоже толпились люди, в основном женщины. Иван рванулся, но не смог пробиться через старух.

— Стол один, деревянный, четыре стула, один сломанный… — монотонно перечислял голос в квартире.

Иван, раздвинув старух, увидел милиционера и двух людей в штатском.

Кровать, шкаф с книгами, этажерка… — продолжал перечислять один из них, оглядывая маленькую однокомнатную квартиру.

— Из окна бросился, прямо на асфальт, — шептала позади Ивана какая-то старуха. — И все тихий такой был, скромный…

— Что вы говорите! — строго сказала другая женщина. — Чего ему бросаться? Он в банке работал, он сосед мой, его выбросили. К нему трое приходили, и машина внизу стояла.

Иван сунул какой-то старухе пакеты, ананас…

Расталкивая людей, бросился вниз…

Пробившись сквозь толпу, он увидел на асфальте замытое пятно, очерченное мелом…

Иван неподвижно сидел на скамейке в скверике. У его ног, чирикая, прыгала стайка воробьев. Он осторожно наклонился, положил руку на асфальт. Воробьи испуганно отлетели. Снова вернулись, прыгая совсем рядом с рукой.

Иван вдруг выхватил одного воробья, поймал его за лапки. Тот забился, вырываясь, закричал. Иван поднес его к самым глазам, рассматривая. Тот замер, испуганно косясь на Ивана. Иван улыбнулся, подул на него, тот закрыл глаза. Иван подбросил его, и воробей выстрелил прямо в небо…

Он оставил машину у ее подъезда. Взбежав на второй этаж, постучал. Еще раз. Ему не открывали. Он прислушался. В квартире раздавались быстрые шаги, что-то двигали…

Иван вышел из подъезда и, оглядев стену дома, легко забрался на карниз. Уцепившись за водосточную трубу, он дотянулся до балкона. Спрыгнув на балкон, через открытую дверь вошел в комнату.

В комнате у голой стены стояли свернутые рулоном маты, чемоданы, упакованные коробки. Катя, не глядя на него, быстро ходила по комнате, продолжая собирать вещи. Она была в джинсах и мужской рубашке, волосы туго заплетены в косу.

Взяв одну коробку, она отнесла ее к двери. Вернулась, взяла еще коробку, снова отнесла к двери. Вдруг быстро прошлась колесом по комнате и сделала сальто. Посмотрела спокойно на Ивана. Снова взяла коробку. Иван молча отобрал у нее коробку, и, взяв с пола чемодан, так же молча пошел к двери.

Открыв дверь, он за руку завел Катю в свою квартиру. Так же держа ее за руку, прошел в спальню и поставил на пол ее чемодан.

— Это твой дом, — сказал Иван.

Она молчала. Он усадил ее на кровать.

— Есть хочешь?

Она покачала головой.

— Пить?

Она снова покачала головой.

— А чего хочешь?

— Водки хочу, — сказала она тихо.

Иван сходил на кухню, принес рюмку водки, стакан воды и кусок хлеба.

Она молча взяла рюмку, выпила залпом, сделала глоток воды из протянутого стакана. Взяла хлеб, пожевала немного. Потом тихо прилегла на кровати.

Иван прикрыл ей ноги покрывалом.

— Я вещи принесу, — сказал он и вышел из спальни.

Он медленно спустился по лестнице. Вышел во двор.

Встал, прямой, огромный, с каменным лицом. Он огляделся равнодушно. Стемнело, и во дворе никого не было. Он пошел не спеша к своей машине, из которой торчали ее вещи. Вдруг остановился, прислушиваясь. Повернувшись, пошел через двор, все быстрее и быстрее. Навстречу ему послышалось треньканье гитары… Он побежал.

В беседке, склонившись над гитарой, перебирая струны, сидел длинноволосый горбатый парень. Заметив Ивана, он поднял голову, и его лисье лицо растянулось в улыбке. Рядом с ним сидел второй парень. Он развел руками, гладя на Ивана как на старого знакомого. Около него на лавочке сидела, опустив голову, рыжеволосая девушка.

Иван шагнул к ней и, взяв за подбородок, поднял ей голову. Она засмеялась весело, отодвигаясь от Ивана. Взмахнув головой, спутала волосы. Иван узнал ее.

— Чего ты к бабе нашей прицепился? — сказал горбатый. — Она у нас одна, не обижай нас! — Он засмеялся, быстро перебирая струны.

Иван повернулся и пошел прочь от беседки…

Он быстро, напролом, шел через кусты, почти бежал.

Он выбежал на пустырь к какому-то сараю. Споткнувшись, упал на колени. Его лицо было исцарапано в кровь. Он сел на землю и, прислонившись спиной к стене сарая, держась руками за голову, заплакал навзрыд. Опустив руки, вдруг рассмеялся сквозь слезы. Ударил себя по коленям, поднял голову, глядя на небо, снова засмеялся и заплакал. Он сидел у старой кирпичной стены и, потирая окровавленное лицо, качая головой, все плакал и смеялся…

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

Панька Морозов, получая на маслобойке свою долю масла, не утерпел и харкнул прямо в бидон с желтой жидкой мутью. Бидон тут же слил на землю, прямо в маслобойке и, ни на кого не обращая внимания, вытащил шесть мешков семечек. Побросав их в телегу, уехал, вежливо попрощавшись, пообещав отжать масло у немцев.

Был он малый двадцати двух лет, отчаянный, оттого и дурак. Смерть незримо ходила за его спиной с самого рождения, как ходит за людьми отчаянными и смелыми. До немцев ему съездить не довелось.

Приехал главный инженер колхоза до Панькиной хаты с двумя мужиками. Плечом открыл дверь, громко матерясь и ругаясь, пошел в сарай, где и обнаружил мешки. Велел мужикам нести их в машину. Те почесались, пожались и потащили. Подоспевший Панька без слов сбил главного инженера кулаком с ног, немного потоптал и, волоком, за шиворот, выбросил за ворота. Мужики погрузили инженера в «уазик» и увезли до дому, а через час приехал участковый Мишка Колесников с товарищем.

Они молча прошли во двор, застрелив отвязанного кобеля, и позвали со двора Паньку.

Панька обедал, заметив их в окне, снял рубаху и одел постарее, на ходу застегиваясь.

Мишка был просто здоровый и крепкий бандит, рыжий и нахальный, товарищ, тоже сержант, Паньке был не знаком, помельче и расторопнее.

Они били Паньку во дворе, за сараем, когда закричала с соседнего двора баба, и Панька сдался.

— Ладно, Мишка, — сказал он. — Я все понял, — его потоптали еще за «Мишку», пока он не сказал — товарищ Колесников, — и присудили контрибуцию в недельный срок.

Ящик водки инженеру, ящик Мишке с товарищем, на том и порешили. Мишка помог Паньке набрать из колодца воды, облив его из ведра, устало вздыхал.

— Вот так и живем, Серега, — сказал он напарнику, сержанту.

Тот оглядывал постройки и сараи.

— Совсем земляки мои распустились, надо как-нибудь время выбрать и шороха здесь навести.

Панька, с перекошенным лицом, снова надел чистую рубашку, кликнул с улицы пацана, послал его в магазин, раскладывая на столе закуску.

После первой бутылки Мишка подобрел, вспоминал детство, умершего еще лет десять назад Панькиного отца и пообещал достать в районе щенка взамен убитой собаки.

Панька сам не пил, только готовил закуску. После второй бутылки Мишка стал сморкаться на пол, вытирая пальцы о занавески, велел принести музыку и позвать Вальку Ховалеву с подружкой.

Панька с готовностью поднялся и, сломав о Мишкину голову скалку для пельменей, вышел во двор.

Товарищ Мишки, уже засыпающий на диване, растерялся, увидев упавшего Мишку с потемневшим лицом. Выхватив пистолет, бросился следом за Панькой, выстрелив в потолок веранды.

Панька заперся в сарае, разобрал крышу, осторожно вылез, держа в руках кавалерийский карабин. Застрелил сверху очумевшего сержанта, изрешетившего из пистолета дверь сарая, и с небольшим мешком ушел в степь.

Вот такая история.

Три дня хоронился он по оврагам и балкам, ходя по ночам вокруг хутора, дело было уже осенью, и ночевать в степи было невозможно.

Решился идти домой под утро. Перед этим долго лежал в ложбине, густо поросшей чилижником, на гребне небольшого холма. Обломал и перегрыз всю траву перед собой, вглядываясь в свои щербатые некрашенные ворота заднего двора.

Видел, как мать прошла через двор, вернее, догадался, было еще слишком темно.

Слышал, как она зло прикрикнула на корову, звякнуло, дребезжа, ведро.

— Стой, стой же говорю, да что за дьявол сделалось с тобой сегодня, ну!

Видел, как она вернулась с ведром в дом.

Чуть просветлело где-то за Панькиной головой, и Панька, глянув в небо, решился.

Оглядел хутор, темную улицу в два ряда домов, стал быстро спускаться с холма, держа под мышкой телогрейки карабин. День получался серенький, с низкими сплошными тучами и теплым ветром. У двери в воротах остановился, углядывая через щель двор, сарай, дом, тихо зашел, вспугнув сонных овец с земли, побежал к сараю.

Из веранды дома вдруг вышел мужик в костюме, зевая, свернул в Панькину сторону к сараям, на ходу застегивая штаны.

Заметив Паньку, остановился, низко опустил голову, замер.

Панька, медленно пятясь, отошел на два шага. Перехватив карабин, целя мужику в живот, стал отходить к воротам, нащупал спиной дверь, приоткрыл ее. Мужик продолжал стоять на месте, глядя себе под ноги, держась руками за ширинку.

Панька тихо вышел и, уже не оглядываясь, наискосок, побежал в гору.

Во дворе закричали, хлопнула дверь на веранде, и кто-то тяжело затопал следом.

— Панька, Павлик, беги, беги быстрее, сыночек! — вдруг со двора закричала мать.

Панька бежал согнувшись, боясь оглянуться, чутьем перепрыгивая ямы. И уже слышал, как его кто-то догоняет, быстрой дробью топая ботинками. Передернув затвор, он бросился спиной на крутой склон холма, сразу же, не целясь, выстрелил.

Мужик, бежавший следом, резко остановился и, вытянув руку с пистолетом, вдруг прыгнул далеко в сторону, шумно сминая бурьян, дважды выстрелив, затаился. Внизу по хутору взвыли, перелаивая друг друга, все собаки. По улице гнали скот, две машины, слепя его фарами, громко сигналили.

— Беги, беги, сыночек, — все еще слышался со двора голос матери, в домах стал зажигаться свет.

Панька осторожно, боком прополз несколько шагов в сторону и, чуть приподнявшись, оглядел склон холма. Стало чуть светлее, и тучи едва не задевали холм, низко провисая над ним.

Чуть в стороне от него из бурьяна закричал скороговоркой мужик:

— Морозов, сдавайтесь. Буду стрелять, — и тут же выстрелил два раза.

Паньку он не видел, ожидая его где-то перед собой, и Панька, спустившись пониже, увидел торчащие шагах в десяти ноги из травы.

Осторожно приподнявшись, не переставая целиться, он сделал три шага, еще один, присел на корточки.

— Лежать, не двигаться, убью, сучка, шевельнешься. Положь наган. На два шага назад, — целясь мужику в голову, подошел к пистолету, поднял его, размахнувшись, бросил его далеко вниз. Перебросив карабин за спину, побежал дальше, оборачиваясь, он видел, как мужик сбегал вниз с холма, потом на корточках прощупывал в траве пистолет.

Машины, далеко впереди, взбирались на холм.

Сзади несколько раз выстрелили. Панька вдруг подскочил на одной ноге, согнув другую в колене, прыгнул еще раз, оглянулся. Снизу бежали еще двое. Один в штатском, другой в милицейской форме.

Панька стащил карабин, глядя, как они остановились, переговариваясь с мужиком, продолжающим прощупывать траву. Прицелился, плохо различая через траву фигуры, выстрелил.

Милиционер вдруг завалился, обхватив второго в штатском, и по нему съехал на землю. Панька, сильно хромая, бежал к видневшейся вдали бревенчатой мельнице, за ней поднимались другие холмы, с оврагами и лощинами, но было уже слишком далеко.

Паньку нашли в старой кошаре в трех километрах от хутора. Нашли с помощью собаки, которую он застрелил из маленького окошка без окон и рамы. Застрелил и милиционера, бегущего следом, и они рядышком лежали у ворот кошары. Остальные залегли вокруг забора, сложенного из дикого камня, но брать Паньку не решались. Панька палил по ним, не давая особо перебегать и приподниматься. Из хутора стали приезжать на машинах и мотоциклах мужики, стояли вдалеке, тесной кучей под присмотром одного милиционера. Ждали подмоги из района. Панькин дядя, Сафронов Филипп Ильич, уговорил капитана, чтобы его пропустили, и он уговорит Паньку сдаться. Его пропустили.

Филипп Ильич подошел вплотную к маленькому черному окошку, не зная о чем говорить. Панька тоже молчал.

— Может, сдашься?

— Поздно уже, — отозвался Панька тихо. — А что, дядя Филипп, нет у тебя пожрать чего?

— Прощай, Паня, что ли, — дядя обернулся, сзади подъезжали два «уазика» из района — И поговорить не успели.

— Мать жалко, ты уж помоги ей меня схоронить, — он рассмеялся горько.

Филипп Ильич вплотную просунулся к окну и обнял высунувшегося Паньку, тот плакал, шепча сквозь пиджак дяди, уткнувшись в него.

— Страшно помирать, Филипп Ильич, страшно.

— О чем говорили? — сурово спросил капитан Филиппа Ильича.

— Прощались, — Филипп Ильич отошел в толпу, пробиваясь к своему мотоциклу.

В кошару выстрелили ракетой со слезоточивым газом, второй раз ракета попала в окно.

Панька вышел из ворот согнувшись, закрыв лицо руками, сильно хромая, карабин висел за спиной.

Забило сразу два автомата. Паньку отбросило и покатило еще по земле, и клочья полетели из его спины.

Вот так и случилась смерть Павлика Морозова с хутора Казанского.

А перед тем…

Еще был жив Панечка Морозов, еще не знала его мать, что скоро плакать ей на заросшем ковылем маленьком кладбище с двумя старухами — тетками Панечки. Еще был жив, еще было лето.

Весной в реку поднялась белуга, одна-единственная, вода спала, а рыба осталась. Она хоронилась в небольших ямах, иногда забиралась в камыши. Ее почти не видели, но слышали, так — что пацаны стали бояться ходить купаться. Каждая семья мечтала словить или застрелить ее, но рыба не шла — ни в сети, ни на перетяж. Иногда о ней забывали на неделю и больше, тогда она появлялась вдруг, вспенив всю воду в узкой реке, перепугав до холода в спине какого-нибудь рыбака с парой тонких удочек.

Белужину высмотрел Витька Демидов. Вечером поехал он с отцом и братом, поехали Епанчины, отец и сын, поехал и Филипп Ильич Сафронов.

Бредень привязали к двум лошадям и погнали их вверх по реке. Двое парней Демидовых гнали верхами по воде, пугая рыбу с другой стороны. Гоняли до поздней ночи, но рыба ушла.

Попалось много щук, голавлей, всего понемногу. Сгоняли на хутор, за ведром, затеявшись варить уху. Уже поздней ночью, насмеявшись и наевшись, они все тихо лежали у костра. За рекой заржала лошадь, и вскоре из темноты выехал шагом мужик-гуртовщик из соседнего хутора. Он бойко соскочил с лошади, привязав ее к кустам, присел к костру.

Его угостили ухой, налили остаток водки, мужик все стеснялся, бормоча про заблудившихся коров, выпил и, прощаясь, сказал напоследок, совсем тихо:

— А слыхали, мужики, человек сказывал: царь-то наш жив, за границей живет.

Все оборжались, а мужик обиделся.

— Дурни вы, дурни, я не про того говорю, что расстреляли с семьей, ведь брешут, что всех порешили, всю родню, а вышло, что не всю. Говорят, мужчина лет сорока: умница, что и поискать такого.

Пастух уехал, старики стали потихоньку заговаривать о политике.

Андрей Епанчин, старший сын, ладонью разровнял землю перед собой, перебив заводившихся лениво мужиков.

— А что, вот я скажу вам, председателя ж выбирают, а не назначают.

Все замолчали, прислушиваясь к нему.

— Вы кричите меня председателем, чем я хуже нашего Мишечкина, я бы тогда всем земли дал.

— И по скольку же? — заинтересовался сразу Демидов-отец.

— По десять гектар пахотной, на каждого мужика, — и стал рисовать на разглаженной земле квадратики.

Филипп Ильич засмеялся, но Андрей продолжал.

— Дело говорю, никто и знать бы не знал, и пахотной, и луговой бы раздал, каждый для себя, ну по половине бы государству сдавали. Надо только сговориться по-умному.

— Ты, Андрюшка, прямо атаман Перфильев, — встрял все-таки Филипп Ильич, но ему не дали договорить все трое Демидовых.

Так все разговорами и кончилось бы, если осенью не перевели бы председателя колхоза «Родина» хутора Казанского на повышение в область.

— А как постреляют всех нас, вроде Паньки, что скажешь? Не боишься? За детей моих как? — мужик, стриженный под чубчик, сидел перед столом, раскинув по нему свои огромные руки, сильно навалившись грудью. — Не согласный я, убьют нас всех.

Андрей поднялся и пошел к выходу, за ним дядя его Филипп Ильич и Демидов-отец.

Мужик опомнился и, оправдываясь угрюмо, пошел провожать их до ворот. Они молча пошли вдоль улицы.

Через пять домов мужики остановились. Андрей прошел в ворота, прошелся по двору, заглядывая в сарай.

— Чего там высматриваешь? — с веранды прикрикнул вышедший в трусах Рязанов. — В дом иди.

Но Андрей не поднялся, остановившись у крыльца, поставив на ступеньку ногу, спросил:

— Что скажешь, Степан Николаич?

— В дом-то?

— Да говори уж здесь, да или нет?

Рязанов помялся, трогая трусы, оглядываясь на дом.

— С братом мы здесь, он как раз зашел, вот, согласны мы.

— А ты? Сам, без брата?

— Я, значит, тоже согласен, в дом-то чего?

— Зайду в другой раз, а ты жди, — и вышел за ворота, кивнув головой.

Разошлись в разные стороны. Андрей пошел до дома. Отец во дворе строгал доски для гроба, ставя их к стене. Он молча, исподлобья взглянул на Андрея, продолжая обстругивать доску на самодельном верстаке… Во двор вышел Сергей, выкатил из сарая мотоцикл, следом небольшую тележку, прицепив ее сзади. Вынес два аркана веревок и пару топоров. Выкатил мотоцикл за задние ворота. Вернулся, постоял нерешительно, глядя на отца и Андрея.

— Лодка теперь не выйдет. Вон чего пришлось делать, — сказал тихо отец, продолжая строгать.

Андрей сел за руль, и они выехали по узкому прогону, заросшему бурьяном, на улицу.

У сельсовета стояло два мотоцикла и милицейский «уазик». Мишка с перевязанной головой обыскивал, ощупывая, одежду мужиков. Он не оборачиваясь, махнул Андрею, чтоб остановился. Молча осмотрел люльку их мотоцикла. Протянул руки к пиджаку Андрея. Андрей оттолкнул его.

— Чего, — угрожающе сказал Андрей, не слезая с мотоцикла, — Не имеешь права.

— Ладно, поглядим в отделении, чего я имею право, а чего не имею. Вовка!

Из машины высунулся водитель-милиционер, сонно осматриваясь.

— Этого с собой заберем. Я вас отучу стрелять, зону потопчете у меня, гады!

На дороге показалась, сильно пыля, грузовая машина. Он, забыв про Андрея, побежал ей навстречу, махая руками. Машина остановилась. Андрей подгазовал, тихо трогаясь, но водитель насторожился и прикрикнул:

— А ну стоять, кому сказано!

— Ну, что, суки, говори, кто стрелял? Все равно найду! — Мишка, подойдя к Андрею сбоку, вдруг резко прыгнул, ударил его кулаком по уху.

— А, Епанчин, может, подеремся, как ты?

Андрей выкрутил ручку газа, крикнув через плечо:

— Жаль, Паня тебя не добил, падла, — рванул по дороге.

Сразу же за мостом свернул в кусты к реке. Сзади никто не догонял. Водой смочил горевшее ухо.

— Больно, Андрюх? — спросил сзади Сергей, обламывая веточки тальника.

— Пройдет.

— Это, видать, Колька Фетисов в него стрелял, они с Панькой дружки были. По всему он Мишку на дороге стерег.

Они снова сели и запылили дорогой под огромными голыми холмами.

Узеево в семьдесят домов, две трети тянутся вдоль старой казанской дороги небольшой каменной улочкой, остальная треть кривыми переулками примыкает к ней, — с бесконечными сараями и заборами, обветшалыми, сложенными из дикого степного камня.

Встретил их Равиль, бригадный зоотехник, много смеялся, но ничего прямо не говорил, усадил гостей за стол. Старуха в полинявшей плюшевой фуфайке молча прислуживала, ставя на стол чистые тарелки, хлеб, ложки. Равиль показал жену и двух маленьких дочек лет семи, которые тут же шумно играли во дворе. Пришлось садиться обедать.

После обеда Равиль показал им свои сараи с нехитрой утварью. Прибежал с улицы мальчишка лет десяти, крикнул Равилю несколько слов по-татарски, убежал.

Они выехали со двора, Равиль сел в люльку, показывая дорогу.

Переулками выехали на единственную улицу, доехали до середины, остановились перед высокими воротами. Прошли во двор. Равиль ушел в дом, оставив их у крыльца. Обычный двор, чисто выметенный, замкнутый сараями, с низкими полукруглыми сверху дверьми. Стальная проволока для белья. Послышался разговор, вышли две девушки лет шестнадцати, худенькие и высокие, они засмеялись, увидев Андрея и Сергея, переговариваясь по-татарски.

— Здравствуйте, Исса Мисис, — сказал Сергей улыбнувшись. Они кивнули головами, подходя к воротам.

— Вот гуляем, — продолжал он. — Смотрим кругом, природой любуемся.

Девушки вышли за ворота, одна из них задержалась, строго сказав:

— Пришли обрезание делать, так ведите себя прилично, — она засмеялась и захлопнула дверь в воротах.

— Эта Фатьма, — шепотом сказал Сергей, — ничего, да?

Равиль провел их в дом, в небольшую без мебели комнату с маленьким окном, столом и несколькими стульями.

Вышел Хусаин, еще не старик, высокий бритый мужчина. Поздоровались, сели, помолчали.

Хусаин развел руками, вдруг проговорив:

— Мне нечего вам пока сказать, я всей душой с вами, но все это от вас зависит, решатся ли ваши люди.

Они посидели еще немного, и все разом вдруг поднялись. Вышли во двор. Хусаин за ворота не пошел. Подвезли Равиля до дома.

— Приезжай вечером к Сысканскому броду, как стемнеет.

Бросив мотоцикл возле реки, рубили тальник на плетень, очищая от лишних веток, кидали жерди в прицепленную тележку. В кустах Сергей вспугнул зайца, но не видел его. Заметил Андрей, бросился бежать, бросив в него топор, промахнулся. Заяц по низкой, выеденной скотом траве, быстро скакал через поле, огромный и толстый.

Жерди они свалили у своего огорода, под заваливающимся плетнем. Огородами пришел мужик, стриженный под чубчик. Стоял, курил молча, рядом.

Потом вдруг сказал себе под ноги:

— Слышь-ка, Андрей, я тут думал, согласен я, давай, где надо распишусь.

Андрей усмехнулся.

— Да не надо расписываться, не на почте. Согласен и ладно.

— Делать-то что?

Да ничего, — пожал плечами Андрей, затачивая топором жердь.

— Так я пойду. Ты заходи, если что.

И снова ушел огородами, перескакивая арыки и конопляные заросли.

Отец пристроил крышку к гробу, все сходилось, он крикнул Андрея, и они оттащили его к стене сарая, для обивки.

— Сыроватые доски. Тяжелый.

С веранды мать позвала ужинать, оставив накрытый стол, тут же ушла на ферму, мрачная, прихватив ведро.

Под вечер Андрей выкатил мотоцикл через передние ворота, начинало темнеть, поехал улицей к клубу. Ожидали кино, в основном молодежь: девчата, несколько парней. Андрей прошел в клуб, здороваясь за руку с парнями, осмотрел небольшое фойе, пустой зрительный зал, выходя заметил Фатиму, в красном бархатном платье с черным узким галстуком-шнурком. Она стояла с подружкой возле его «Урала», переговариваясь, осматривая улицу.

Андрей уже завел мотоцикл, тогда она чуть покосилась в его сторону, чуть улыбнувшись, показав белые зубы, но тут же отвернулась.

«Урал», стрекоча, взобрался на самый гребень холма. Открылось неровное поле с полоской лесополосы. Cовсем далеко село в тучах солнце, да шум одинокого трактора.

Андрей проехал поле, дорога запетляла и вдруг сорвалась с холма вниз к реке. Он спустился в долину, не включая света, проехал вдоль реки, остановился у переката.

Прошел к воде, окунул ладони, посидел, изредка оборачиваясь, вернулся к мотоциклу, привалившись на задок люльки. Тут вдруг заметил два мотоцикла, сливающиеся с одинокими кустами невысокой волчьей ягоды. Один из них завелся и подъехал. За рулем сидел малознакомый татарин, в люльке Хусаин, похожий на вождя индейского племени. Хусаин вылез, и они пошли с Андреем вдоль берега. Андрей руки в карманах, Хусаин сцепил их за спиной. Они прошли до первого поворота реки, постояли, о чем-то разговаривая, пожали руки, пошли обратно.

— Только еще одно условие, — замявшись, сказал Хусаин. — Может, оно самое главное.

Они остановились, глядя друг на друга. Андрей в глаза, Хусаин чуть в сторону.

— Ты должен жениться на любой нашей девушке, на татарке, тогда мы поверим. Любую выбирай и женись.

— Что, прямо завтра? — рассмеялся Андрей.

— Зачем завтра, ты слово дай, сначала посмотришь, выберешь?

— А если не согласится?

— Э, что говоришь, главное, незамужняя чтоб, — Хусаин тоже рассмеялся.

Они пожали друг другу еще раз руки. Хусаин похлопал его по спине и тут же уехал. Было совсем темно.

Паньку хоронили всем селом, шли и старые и малые. Много приехало из города. Мужики попеременно несли гроб, подымаясь в гору, к кладбищу. Убивалась мать Панина страшно, больше у нее детей не было. Панька лежал в черном костюме с впалым животом и в белой рубахе, помолодевший с белой челкой, неестественно шевелящейся на ветру. Поставили ему крест.

Вечером к Андрею пришел Демидов. Еще раз помянули Паньку, выпив водки. Демидов стал рассказывать.

— Вавиловы согласны, Рязановы, Кукушкины, Некрасовы, Лыковы, Потехины…

— И татары тоже согласны, — тихо добавил Андрей. — Тогда уж по утру, скажи всем.

Съезжались часов в шесть утра, хоронясь, через мост и в степь, к дальним холмам, где стоял летний домик для пастухов.

Четверо парней остались на холмах, заперев мотоциклами спуск в долину.

Собралось восемнадцать человек. Тихо переговаривались друг с другом о погоде, о хозяйстве, подъехали трое татар в «Москвиче». Говорил Падуров.

— Дело так выходит, что уже если что случится, то не Андрею Николаевичу, — назвал он Андрея по имени-отчеству, — ответ держать, а нам всем. И уже сколько нас здесь есть, то больше никому знать не надо. Каждый здесь и за себя, и за всю свою родню ответчик. Как выйдет, я не знаю, но все же сообща решать будем и поклянемся же здесь в этом раз и навсегда. Андрей Николаевич вроде как за голову, за атамана, ну а мы полковники при нем, попробуем и такую жизнь, может, выйдет чего. Дело-то страшное, потому мы и смерти, случись что, бояться не должны. Пусть же Епанчин перед нами поклянется, что все будет по совести. Большие дела с нашего согласия, и ничего против воли нашей он преступать не будет. Пусть поклянется, а потом и мы поклянемся ему в помощи и повиновении, ему, и сами промеж собой. Так вот я думаю, и без этого нам нельзя.

— Чем же мне клясться? — смутился Андрей, выйдя на середину избы.

Все молчали. Выбрался из угла старик Потехин, развязывая клеенчатый пакет.

— Думали мы с Падуровым ночью-то, вроде клясться не на чем, да вот нашлось, что и осталось, — вынул голубой угол бархата, шитый потемневшей золотой нитью. Маленькое знамя.

— Вымпел вроде остался, нашего полка.

Все сгрудились, ощупывая тяжелую постаревшую ткань.

— На царский флаг, что ли, клясться? — весело сказал кто-то.

— Дура, — ответил Демидов, — это казачье знамя.

— Клянусь.

Говорил каждый, вставая на оба колена, и целовал угол знамени.

— И детьми, и жизнью своей.

— Клянусь.

— Клянусь.

Народу собралось столько, что в клубе выборы было проводить нереально. Решили провести на улице. Вынесли из клуба лавки и стулья, принесли стулья с конторы, с домов. Перед крыльцом поставили президиум из трех столов под красной тканью.

Сидел парторг Симавин, главный инженер, комсомольский секретарь, завклуба Курочкин, бухгалтер Насонова и бригадир третьей бригады Потехин, от района приехал Калюжный.

Выступил с отчетным докладом главный инженер Щербинин, малый лет сорока пяти; коренастый и плотный, в вечной кожаной куртке. Он, как временно исполняющий, бойко зачитал итоги.

Выступил Симавин, наговорил что-то бессвязно, поздравив всех, сел. Слово взял третий секретарь райкома, пошутив немного, предложил вести избрание председателя, назвав двух кандидатов: Щербинина и от района, и представил худощавого мужчину с хлыщеватым лицом в светлом костюме. Мужчина, лет тридцати, аккуратного интеллигентного вида, поднялся со второго ряда, скромно поклонившись. Зачитали характеристики и достоинства каждого. Едва он кончил, из средних рядов поднялся высоченный Володька Смогин, вертя кудрявой головой.

Володька Смогин, зверского вида человек, каждое лето или осень брал отпуск и пропадал неизвестно где, месяца по два. Один раз его не было полгода. Вернулся он с перерезанным глубокими шрамами лицом, но с деньгами. Говорили, что он был в кавказском плену, говорили, что они с кумом грабили Сызранскую дорогу, грабили Гурьевскую дорогу, грабили и по Башкирии. Но Володька ничего не рассказывал.

— Что я скажу вам, — громко говорил он. — Везде я бывал, и на севере, и на юге, и посередине. Везде хорошо, где нас нет.

На него стал прикрикивать Симагин, но Володька говорил недолго.

— Хуже всех мы живем в нашей великой родине, вроде нищих, — и сел.

Поднялся Митренко и предложил в председатели Андрея Епанчина. Народ сидел и стоял тихо, никто не переговаривался.

— Это что, ваше предложение? — сказал насторожившийся Калюжный.

— А что, не имею права?

Все так же тихо молчали.

— Имеете. Почему же…

За Щербинина поднялось двадцать шесть рук. За райкомовца восемнадцать.

Робко зачитали фамилию Епанчина. И все, сколько было рук, поднялись за него. Насчитали за тысячу голосов. Все так же молча, так что в президиуме было неудобно переговариваться. Все молча смотрели на них. Епанчин вышел к президиуму и встал напротив Калюжного, протянул руку. Калюжный помялся, Андрей продолжал держать руку, подняв ее выше, чтоб всем ее было видно, и тогда Калюжный пожал, смутившись, смотря на Щербинина.

Гуляли у Демидовых. Василий Андреевич по такому делу зарезал свинью, наготовили закусок, как на свадьбу. Когда стол был накрыт, женщин услали, оставив жену Василия Андреевича и старуху Булгакову обносить гостей.

Поздравили друг друга, поздравляли и пили за нового атамана, Андрея Епанчина. Сафронов с Вавиловым по очереди играли на гармошке. Разошлись за полночь. Уговорившись, что быть новому парторгу, на случай если Андрюшку в районе утверждать заартачатся.

На парторгa горе обрушилось сразу в одночасье.

Первое — почти фантастические выборы водителя Андрюшки Епанчина.

Второе случилось через сутки и сломало его навсегда, так, что он и не знал, как жить дальше.

Вечером следующего дня Симавин решил съездить на рыбалку, чтобы на свежем воздухе поразмышлять о прошедших выборах.

Он, крутясь на своей резиновой лодке, поставил сети и вдоль камышей, и поперек течения. Решил заехать и подтрусить сена из колхозной копны, для двух своих очумевших коз. Едва он нагрузил задок мотоцикла, как появился общественный колхозный контроль, и на него составили акт кражи, обыскали двор, найдя в сарае шесть мешков краденой пшеницы, и акт усугубился. Симавин был так удивлен и поражен, что не мог возразить.

Утром, когда он снял сети и стал на берегу вытаскивать рыбу, неизвестно откуда появился представитель рыбнадзора, Алексей Потехин с двумя понятыми. Был составлен еще один акт, положен штраф, а в обед уже рассматривали персональное дело коммуниста Симавина, пойманного при хищении.

Симавин был низложен из парторгов и исключен из партии.

Выбрали Андрея Васильевича Демидова.

Вот так и закончилась карьера злобного деда Симавина Петра Васильевича.

Одним из первых посетителей пришел в сельсовет главный инженер. Андрей с Демидовым и дядей не спеша оглядывали небольшой кабинет. С сейфом в углу, с картинами по стенам, платяным шкафом, нелепо стоящим у стены, обшитой рыжим дермантином. Другая стена просто выкрашена масляной краской, подобным цветом.

Главный инженер молча сдал ключи и показал печать, папки с делами и ведомостями. Положил на стол заявление. Андрей прочитал и передал мужикам.

— А что так? — удивился он простодушно. — Я вас отпустить не могу, вы у нас голова. Ты, Филипп Ильич, бумагу-то порви.

Филипп Ильич бумагу не порвал, а сложил вчетверо. Когда тот ушел, тихо сказал, глядя в окно на его растерянную фигуру.

— Чистым хочет уйти. Ну да ладно.

Мужики решили собираться каждую пятницу, но не в правлении, а у Епанчиных, Демидовых, Сафронова… попеременно, кому когда удобно. Землю решили пока не резать, старого порядка не ломать, осмотреться, как вернее, привыкнуть. Условились больше в дело никого не посвящать, даже детей и жен, братьев и дядьев, чтобы меньше разговора было. Решено было закупать молодняк скота. Часть закупить в колхозе, часть у частников. Кормить же ячменем что не успели сдать государству, хранящимся на старом складе около шестисот центнеров. Со складом обещал придумать Падуров.

В конце недели к Андрею пришли армяне, жившие на краю села в арендуемом доме. С весны они строили новые корпуса фермы и, как выяснилось, еще кучу построек и пристроек. По наряду выходило им восемьдесят тысяч с копейками. Андрей осмотрел с мужиками ферму, сложенную из степного камня и из бросовых плит, платить отказался. Армяне, восемь человек, долго кричали, махая руками, обещали сломать постройки и сжечь весь хутор, уехали в районную прокуратуру.

Этим вечером Андрей уехал на своем «уазике» к Хусейну и просидел у него весь вечер. Подъехал и Филипп Ильич. Уехали поздно ночью. Хусаин долго стоял у ворот, разглядывая потемневшее небо без звезд, задирал голову в зеленой тюбетейке.

Звонили из прокуратуры. Андрей пожаловался на недоделки, но платить согласился, поручив все сметы Щербинину.

Ночью Падуров, набрав десяток парней, вывез весь ячмень. Ссыпал зерно в пустующем доме и сараях своей матери, На следующий день на складе пробило проводку и склад загорелся. Пожар усилили взорвавшиеся два кислородных баллона, лежавшие у задней стены склада… Склад сгорел полностью. Тушили уже головешки, сгребая бульдозером землю. Приехавший из района следователь потоптался на груде досок и куче рыжей земли, сдвинутой бульдозером, пообедал и уехал в сильном подпитии.

После обеда Андрей и Сергей уехали в город. А вечером вернулась кассирша, привезя шабашникам деньги. Они весь вечер шатались по хутору, сторговывали барана и водку. Всю ночь в их дворе кричали, пели, угомонившись под утро.

С Узеевой часов в пять утра выехали два мотоцикла с колясками. Ехало шесть человек. Они доехали до хутора, оставив мотоциклы в небольшой балке. Гуськом подошли к крайнему дому. У троих были ружья. Прошли через задние ворота во двор, поднялись на веранду. Лица у двоих были замотаны тряпками. Первый посторонился, второй плечом вышиб дверь. Пятеро вошли в дом. Шестой запер передние ворота, вернулся, сел возле веранды, держа между колен ружье.

Армяне спали на самодельных топчанах, стол был заставлен бутылками и закуской. Без слов глушили их прикладами по голове. Связывали руки. Они почти не сопротивлялись, ничего не понимая. Денег ни у кого не было.

Тогда выбрали самого молодого. Привели его в чувство, и один из грабителей с замотанным лицом взял тесак и воткнул его ему на два пальца в живот, тот дернулся, но кричать не мог, рот был заткнут.

— Где деньги?

У человека потекли слезы из глаз, и он закивал на потолок. Сверток с деньгами оказался в щели угла под самым потолком.

Председателя колхоза не было, за него был парторг. Он ходил за следователем из района, на месте преступления, разгоняя любопытных, распорядившись, из дружинников колхоза, прочесать ближайшие леса, но поймать никого не удалось.

Андрей не спеша прошел по базару, разглядывая прилавки, интересуясь ценами. Прошел мясной коопторг, разглядывая мясо на толстых мраморных столах. Остановился у одной из продавщиц в белом халате. Та заметила его, взглянула несколько раз. Андрей подошел.

— Здравствуй, Райка.

— Привет, жених.

— Много зашабашила?

— Хватит, — она крикнула кого-то, из двери вышла девушка и подменила ее.

Они ходили медленно по кругу павильона, постояли облокотившись на угол.

— Да ты хоть генералом будь. Что мне дома делать? — говорила пренебрежительно Райка. — Коровам титьки дергать. Лучше в кабак вечером сходим, как?

— Да нет, мне уж ехать надо. Ладно, иди, больше звать не буду, я один раз зову.

— Иди, иди, — весело ответила она, — снабжай страну хлебом, я здесь как-нибудь.

Заседали дома, у Смагиных. Закурили и прокурили всю комнату. На вырученные от армян деньги решили закупать молодняк. И поделить его поровну между семьями. Сто телушек пообещал продать Андрей, остальных решили закупать.

Уже шел снег вперемежку с дождем, быстро темнело, на улице было сиротливо и зябко, так что не хотелось подходить к окну. Сидели тесно вокруг сдвинутых столов. Пили чай.

Мужик Некрасов, с румяным и чистым лицом, попросил от всей своей родни откуп на рыбу. Все стали расспрашивать.

— Буду инкубатор строить, может, что и выйдет, сделаю пруд и несколько искусственных бассейнов.

Разрешили… Фетисов отпросил старые каменные подвалы, сказав, что его бабы будут выращивать шампиньоны. Обогреватели берется сам сделать, нужен только дизель. Разрешили. Панчин убивался, что зима скоро, а не лето, а то засеял бы гречки и стал миллионером.

В один из дней приехал Хусаин. Осматривал правление, где он сроду не бывал, кабинет Андрея, все так же руки за спиной. У крыльца стояли его «Жигули» канареечного цвета. Опять долго говорил рядом и около. Вдруг спросил Андрея, когда он думает жениться. Уже три месяца прошло.

— Фатима, — твердо сказал Андрей.

Хусаин замолчал. Надолго. Фатима была его дочь. Уехал. Вечером вернулся. Назначили через месяц.

Гулял хутор Казанский, гуляло Узеево. Фатиму отозвали из города, где она после школы поступила в институт, и жила у тетки. Фатима неожиданно легко согласилась и перевелась на заочный.

В Узеево ездили за ней на восьми тройках, обратно вернулись на двенадцати. Народу было столько, что пришлось занять колхозную столовую.

Районное начальство долго присматривалось к Епанчину, не доверяло. Он же особо не высовывался, этикета не нарушал, стараясь больше слушать и рапортовать в срок. Иногда были маленькие проверки, но пока все было нормально, в общих рамках.

Вернулся как-то из района Андрей, собрал всех «полковников», предложив выбрать промеж себя человека для «общественной работы» и будущих «наград».

Выбрали Падурова, собой видного и неглупого. Решено было выбрать его на предстоявших выборах депутатом и создать все условия для орденов.

К весне начали сдавать первое мясо. Выгоднее было продавать населению на базаре, чем сдавать государству. Демидов неделю пропьянствовал с директором базара на общественные деньги и дважды привозил его на хутор охотиться. За его любовь директор базара ответил любовью к хуторянам, закрепив за ними постоянное внеочередное место на базаре. Демидов наказал каждому, кто вез скот, чтоб выделяли по кусочку директору и ветврачам.

Татары Хусаина, добровольно занявшиеся контрразведкой под руководством Рамиля, постоянно сообщали Андрею все мелочи внутри колхозной жизни, внешней, общеобластной, мировой. Так люди Рамиля выследили Селиверстова, который в числе первых сдал скот и на оставшееся зерно стал гнать самогон. Увозил его в город к старухе Кукушкиной, уроженке хутора.

Андрей сказал Падурову, чтобы тот унял его, так как Селиверстов был его родственником. И входил в его подчинение. Татары через неделю сказали, что он продолжает возить, но уже осторожнее. Андрей взял четырех ребят и поехал в город за ним следом.

Кукушкина, древняя старуха неизвестного возраста, видевшая атамана Дутова, еще тогда меняла у казаков добытый трофей на вино и водку. Ее знали все сыртинские бандиты. Банды перевелись, остались рецидивисты, но Кукушкина стала сдавать. Скупала уже мелкие краденые вещи, самогон, привечая воров и проституток.

Машина остановилась перед крепкими воротами. Андрей вылез первым. Не обращая внимания на кобеля, прошел в дом, оттуда в сарай, где и застал Селиверстова с Кукушкиной. Без слов ударил его в зубы, пнул несколько раз сапогом. Татары молча стояли за его спиной.

— Вот что, бабка, живи чем живешь и как живешь, но чтоб от наших ничего не принимала. А то я тебя на хутор пускать не буду и хоронить не позволю. Подумай об этом покрепче.

Кукушкина молчала, растерявшись.

— А ты собирайся. Дома поговорим еще, — крикнул он Селиверстову.

Поновляев договорился в Илецке у знакомого купить часть оборудования коптильни.

Установили в старом доме, начали потихоньку коптить для себя и возить на базар.

У Узеевой на дороге, поставили небольшое кафе. Как бы от столовой. Решили поставить и в городе, но не знали как взяться.

Коннову и Юрлову поручили город и всю торговлю осваивать, заводить знакомства и людей. Подобрать из своих учиться в институт торговли, в юридический.

В мае у Фетисова валом пошли грибы. До двухсот килограммов с делянки. На базар столько возить стало опасно. Договорились с ресторанами.

Начали запахивать землю. Падуров выполнял норму вдвое. О нем напечатали в газете. Сказали по радио. Андрей отметил его грамотой, послав на слет победителей-ударников в область, оттуда он привез грамоту и именные часы, от обкома партии. Падуров взял на себя страшные обязательства по заготовке сена.

Один раз Андрей привез из города мужика, с виду солидного, но веселого. Возил его на рыбалку. Через неделю привез еще одного, на охоту, сказав, чтоб загнали в ближайшую рощу лося и пару косуль. Охота удалась. Мужик был из прокуратуры, еще молодой, лет тридцати с виду, не глупый и холостой. Его тихо-тихо окрутили с Ленкой Тормасовой, намекнув на ее огромное приданое. И он женился. Тормасова стала Тащилиной и уехала жить в город.

Подъезжая как-то к обкому на белой «Волге», Андрей увидел огромного рыжего постового милиционера. Оказался Мишка Колесников.

— Здорово, Мишка. Как поживаешь, гад? — спросил его Андрей, не вылезая из машины.

Мишка узнал его и отвернулся.

— Хитрый ты. Вовремя смылся, — продолжал Андрей, — а то мы голову бы тебе свернули.

Мишка, не оборачиваясь, отошел от машины к скверу.

Рыба в Демидовских прудах и ямах расплодилась страшно, в основном сазан. В долю вошли пять семей. В том числе и Епанчины. Запахали четыре гектара гороха, для прокорма рыбы. По подсчетам Демидова, пробились из икры не меньше двух миллионов мальков, а может и больше, он каждый день замерял линейкой ее рост. Собирался разводить при первых деньгах осетра и для пробы небольшой пруд под него.

Про Демидовское хозяйство что-то пронюхали, предупредил Падуров. Конкретно ничего не знали, но кто-то что-то слышал. Уже ехала комиссия. Рыбу нужно было спускать в реку или же со скандалом регистрировать скрытое рыбное хозяйство как колхозное, рыбы было слишком много, и все было слишком хорошо оборудовано. Демидов, узнав решение, расплакался, предложив перебить комиссию или сбить их машину трактором. Выход все же нашли. Реку перегородили с двух сторон тонкой стальной сеткой, так, что ее не было видно, и спустили туда рыбу. Порушили бассейны и запруды.

В городе купили два рефрижератора. Доверху забили бараньими тушами, и машины ушли в Среднею Азию. В машинах уехал Коннов со своим новым другом из Средней Азии. Перед дорогой Андрей позвал его в сторону и сказал:

— Купишь там дынь, винограда, еще чего, доверху набьешь машины.

Машины вернулись через неделю. Их встречали, как героев Арктики.

Дыни раздали каждой семье поровну бесплатно. Старухи ели до расстройства желудка. Желтые корки валялись по всей улице.

Пановлева услали в Башкирию, и он пробыл там месяц, запросив тонну мяса и свободные машины. Через неделю привезли лес, огромные красные стволы сосен. Лес пошел непрерывно. Начинали строиться заново. Строили страшно, нанимая в городе бригады. Смагины начали ставить двухэтажный дом, комнат на двадцать, не меньше. Так что пришлось специально собираться и устанавливать размеры домов и очерёдность строительства.

За одну неделю на колхозной земле появилось несколько вагончиков необычных машин. Искали нефть. Геологи стали появляться в магазине, заходить в клуб. Нашлась и нефть. Андрей сам ездил смотреть её с Фатимой. Вечером же срочно собрали сход.

— Можем ли мы построить такую машину, — спрашивал Андрей, — чтобы самим делать бензин или солярку? Если сами не можем делать, то можем ли купить?

Сделать никто не мог, купить было негде.

— Тогда, — решил Андрей, — нужно откупиться и чтоб у нас больше не сверлили, пока сами не научимся делать.

Инженер геологов, за сто рублей, согласился дать в управление другие анализы, признавшись, что он сам в душе крестьянин.

За уборочную страду Падуров получил медаль за уборку целинного хлеба, его показали по телевизору.

Той же осенью на хуторе объявился странного вида мужик, бродивший по улицам и огородам одиноко. Лыков, ставший начальником всей контрразведки по требованию общего собрания, заметил его сразу же и доложил в тот же день Андрею.

К старухе Бородиной приехал племянник из Москвы, вроде писатель. Жил у них на хуторе во время войны и после, заехал в гости, соскучился или стареть стал, работает журналистом в газете, даже книжку выпустил. Книжку Лыков достал и прочитал, очень мудрена. Книжку Андрей забрал почитать домой, а на следующий день журналист зашел сам. Сразу же представился, оглядывая дом, похвалил колхоз, порассуждал о сельском хозяйстве, о сельской жизни, о жизни вообще. Фатима накрыла стол. Журналист больше пил, чем ел, с каждой рюмкой становясь мрачнее и мрачнее.

— Я с сыном иду, — начал вдруг рассказывать он, — ему уж шестнадцать. Погода дрянь, как и обычно в Москве. Говорю ему: сынок, мы здесь странники, наша родина там, далеко. Он не понял, смеется, уже москвич. Так-то, у него другая родина. — журналист совсем раскис и приуныл. — Я вот бахвалился пред вами, а вы поди и знать меня не знали.

— Как же! — радостно удивился Андрей. — Фатима, принеси книжку Леонида Георгиевича.

Леонид Георгиевич удивленно рассмотрел свою книжку, бросил ее на стол и ушел, мрачно покачиваясь.

У ворот он обнял и поцеловал Андрея:

— Жена у тебя — редкостной красоты, а моя вся в пудре.

Он еще несколько раз заходил к Андрею и к Демидовым, познакомился с Лыковым, ходил по дворам, заново знакомясь, уезжая в Москву — расплакался, обещал вернуться навсегда. Лыков провожал его в город на своей машине. Журналист обещал приехать на следующий год, летом, всей семьей, пообещал Андрею помочь пристроить в Москве пару ребят в институт.

Лыков донес о новом происшествии. Он ворвался в кабинет Андрея перепуганный, объявив с порога:

— Андрей Николаевич! Наши бабы-подлюки в городе золото скупать стали, все, какое есть. Скупают и прячут про черный день!

Пришлось у магазинов выставлять ребят, чтобы не пропускать своих в магазин, но и это не помогало. Андрей собрал мужиков:

— Что, с ума посходили? Баб унять немедленно, деньги подавать! Не на один день живем. А если уж решили сразу хапать и бежать, не оглядываясь, то скажите — поделим все поровну и разъедемся, страна у нас большая. А если и детям нашим здесь жить, то о них счас надо думать, а не когда ОБХСС приедет. Девать некуда, лучше мне приносите. Вон старухи церковь просят отремонтировать и попа им закупить. Решайте — мы здесь навсегда или до завтра.

Инженер Щербинин все же уволился, продал почти за бесценок свой дом, кое-что из вещей и налегке с женой съехал с хутора. Его один раз видел кто-то в городе, в общем-то, все. Через месяц случилось горе, одно из первых.

Ночью, кто неизвестно и сколько, подобрались к сельсовету и зарезали охранявшего его молодого узеевского парня Уляшу Сеитова. Навряд ли Уляша открыл бы дверь неизвестным, а он открыл, значит, кто-то был из своих. Неизвестные обыскали комнату председателя и вытащили огромный сейф, погрузили его на машину и скрылись.

Утром мужики собрались у Андрея сами, молчали, не зная что и предложить. Андрей сообщил в районную милицию, но вызвал тут же из города Лыкова, отправив за ним машину. Лыков третий день гулял у племянника на свадьбе. Заодно позвонил в городскую прокуратуру Тащилину, подробно рассказав, что произошло. По следам выходило, что трое, машина была «КамАЗ». Андрей разнес татар за то, что на единственной дороге, ведущей в хутор через Узеевку, ездят по ночам чужие машины. Приказал с хутора никому без нужды не выезжать, оставив все дела на Хусаина, Лыкова, Демидова, Андрей уехал в город один. В сейфе было около сорока тысяч на немедленные расходы. Деньги небольшие, но смотря для кого. И что вообще за этим стоит.

Косцов, невысокий, лысовато-рыжеватый, лет сорока пяти в огромных черных трусах сидел с Андреем за столом и пил пиво. Одна канистра стояла на столе, другая на полу.

— Я не знаю, — говорил Косцов, морща лоб и наливая пиво в бокалы, — ума не приложу. Обожди, может, менты найдут.

— Вряд ли, — отозвался Андрей. — Ну я поехал. Да, — спохватился он, вынул из кармана пачку червонцев в обертке и положил их на стол. — Погуляйте здесь за мое здоровье, а может, что и прознается.

Косцов взял пачку, осмотрел ее и положил на стол:

— Ладно, может, что и узнаю. Ты тогда ко мне больше не ездий, а присылай с улицы кого-нибудь из своих. А если что — позвоню. Мало ли какие слухи дойдут.

Он уже провожал Андрея к двери.

После обеда Андрей остался дома — клеили обои с Фатимой. Пришли двое парней и молча, робея, затоптались в зале. Андрей отложил ножницы и вышел к ним. Фатима легла на пол, глядя в зал через дверной проем.

Андрей усадил парней, достал из шкафа бумаги:

— Документы я вам заготовил, вот и характеристики от меня, от парткома и комсомола, вот письма на всякий случай, от района и колхоза на ректорат, — передал им бумаги. — Учитесь, парни, ей-богу. Вы нам пригодитесь вскорости.

Сказал, что с ними поедет Семен Иванович Шигаев и им поможет. Парни ушли.

— Куда ты их? — спросила Фатима.

— В Москву, поедут учиться. Один в МГИМО на дипломата, а другой в литинститут — писателем будет.

— А Шигаев-то на кого?

— Шигаев деньги повезет, может, кого купить придется.

Косцов отозвался через неделю, позвонив поздно вечером. У Андрея сидел поп в черной рубашке, сером костюме, худой красивый мужчина с черной бородкой. Был и Хусаин. Когда поп ушел, Хусаин сказал в шутку:

— У себя церковь заводишь, тогда и у нас мечеть строй.

Поп уехал на собственном «Жигуленке», сам правил.

— Сейф-то утопили в Микутке, да пацаны вытащили, — рассказывал Косцов в кинотеатре, на детском сеансе.

Зал был полупустой, на первых рядах сидело десятка полтора школьников. Крутили мультфильмы.

— А по всему выходит, что один из троих был Юрка Дарась, он уже третий день гудит, тряпки скупает. Я с ним забухал дважды и колесами его кормил, он и проговорился, что в деревне контору подломили, а с кем — не сказал.

— Он не опомнится?

— Нет, я проверял, не вспомнил. У него вся голь перекатная сейчас гудит.

С хутора выехало два «уазика». Сидели Лыков, Равиль Суюндуков и четверо его парней.

Дарася взяли совершенно пьяного. Увидев вошедших, он полез обниматься. Его усадили в машину и всю дорогу поили водкой, до самой Узеевой.

На втором часу он сознался. Рассказал, что и как было. Его подвесили на крюк в подвале, вывернув руки назад, и подогревали паяльной лампой.

Лыков сидел в углу и задавал вопросы, уставший и маленький. Соучастниками Дарася были их хуторской мужик Селиверстов, Щербинин и еще один ему неизвестный, но по всему выходило, что брат Щербинина.

Селиверстова дома не оказалось. С вечера он уехал на мотоцикле и пропал.

Заперли все дороги в Башкирию, на Уральск. Ждали на вокзале и в аэропорту. Жена и сын ничего не знали или делали вид что не знали. Панчины и Рязановы, мужики и парни искали по всему городу сами.

Дарася задушил Наиль Сеитов, отец Уляши. Он принес короткий сыромятный ремень, накинул на шею и задавил, плача.

Селиверстова взяли в аэропорту. Взял Тащилин, арестовал его при посадке, завел в депутатскую комнату, где сидели Демидов, Падуров и Никита Панчин. Селиверстов вздумал кричать, Никита оглушил его. На носилках его унесли в машину.

Дома Селиверстов успокоился, все рассказал, сорвавшись всего один раз.

Щербинин долго присматривался к нему. В одной из пьянок вдруг сказал, что догадывается, что здесь в колхозе происходит. Селиверстов хотел его убить, но Щербинин сказал, что их всех, рано или поздно, все равно повяжут. Посоветовал Селиверстову побыстрее от этих дел уехать. Что все здесь до первой ревизии, а за такие дела государство карает смертью. Селиверстов решил уходить, но не сразу. Он долго выпытывал намеками у Падурова, где хранятся основные деньги, помимо семейных. Падуров отшутился, но не сказал, так как Селиверстов в основные дела не входил. По подсчетам главного инженера, денег было миллионов пять, а то и больше. И они сговорились. Щербинин уехал с хутора и затаился на месяц в городе. Потом Селиверстов дал знак, и Щербинин с братом и еще одним наемным приехали из города ночью он вызвал из правления Уляшу, и наемный зарезал его бесшумно. После чего они вытащили сейф. Денег оказалось немного, и Щербинин сказал, что за эти деньги они найдут еще людей и возьмут с колхоза не меньше миллиона, а то и больше. Велел Селиверстову продолжить высматривать, а сам уехал с братом за верными людьми. Денег Селиверстову не дал, только наемному отвалил пять тысяч, а остальные забрал с собой и из города уехал.

Слушали его в подвале, где умер Дарась. Были все мужики, кто входил в атаманство. Потом все ушли в дом Хусаина.

— Я не вправе решать, что с ним делать, — говорил Андрей. Все сидели вокруг стола, а кому не хватало стульев за столом, сидели сзади.

— Жить ему и жить, а ведь думалось, что все будет без крови. Пусть родня его решит, они за него ответчики в первую голову. Потом уже мне, раз боялся он, что возьмут нас всех и в дело наше не верил. Решайте — что делать?

Утром в правление пришел Панчин и сообщил, что Селиверстов застрелился сам.

В конце августа Андрей повез Фатиму в город по ее делам в институт. Сам заехал в банк и обком, зашел в управление сельхозтехники. Переделав все дела, пошел побродить по центру, позвонив жене в институт. Взял билеты в кино. Зашел в кафе, купил огромную порцию мороженого, ел и смотрел на прохожих через огромную стекло-стену.

За стол к нему подсели трое. Одного он узнал — брат Щербинина. Поговорили по мелочам как добрые знакомые. Андрей внимательно их слушал и определил, что они не местные. Потом брат Щербинина предложил откупиться за миллион, и они преград чинить не будут. Андрей отказался. Щербинин показал бумаги, но все это были предполагаемые расчеты о прибылях, документов не было. Их вообще не было ни у кого. Андрей еще раз отказался.

— Что ж, — сказал один из мужчин, — смотри, как бы другие не согласились, уже без тебя.

Ночь была темная, но еще были темнее огромные холмы, среди которых крутилась дорога. «Уазик» проскочил уже и Янгиз и Иммангулово, не спеша взобрался на холм, где дорога раздваивалась.

Фатима спала на заднем сиденье, прижимая к себе кучу свертков. За развилкой Андрей вышел из машины и закурил, осмотрел колеса и отошел к обочине, стал всматриваться в темноту, попыхивая сигаретой. Докурив, он стрельнул окурком в темноту и вернулся к машине. Длинные вьющиеся черные волосы Фатимы разметались по сидению, чуть прикрывая лицо. Она сердилась во сне или о чем-то думала серьезном, упершись кулаком в щеку.

Километрах в двух от развилки показался человек. Он издали замахал руками. Андрей сбавил скорость, высвечивая человека фарами. Человек шел боком к машине, прикрываясь от света рукой. Дорога была пустынна. Справа тянулась жиденькая лесополоса. Андрей заметил в кустах «Жигули», от машины к дороге бежал еще человек, пригибаясь к земле. Андрей рванул с места и сбил человека, идущего к машине. Проехав метров сто по шоссе заметил на дороге бревно, лежащее поперек. Развернулся. И уже не видел, откуда ударила длинная автоматная очередь. Машину забило, и она осторожно съехала в кювет. Вот и все. На заднем сидении лежала Фатима, она так и не проснулась. Андрей замер, упершись головой в руль и опустив руки.

К машине осторожно подошли двое. Вглядываясь через стекла в кабину, открыли дверь. Молча постояли, один выключил зажигание. И ушли. Первым на дорогу выскочил «Жигуленок», следом, тяжело взревев, выполз «КамАЗ».

Хоронили Андрея Епанчина, его жену Фатиму. У дома Епанчиных стояла огромная толпа, заходили прощаться. Приехало начальство из района и города.

Кончался август.

Мужики собрались у Рязановых, Некрасов, ездивший в город, рассказывал, что в городе к нему подошли двое и сказали, что все знают про колхоз и чем каждый занимается. Что бумаг, чтобы доказать, у них нет, но и что есть, достаточно, чтобы прокуратура заинтересовалась их мирной жизнью, а там что-нибудь да и выплывет обязательно. Говорили, что зла они не желают им, только хотят, чтобы мужики поделились, как водится. Дешевле выйдет, а то, упаси боже, весь колхоз попересажают да постреляют. Запросили ровно миллион рублей. Особого убытка они им не доставят, так как по их подсчетам свободных денег у них миллионов шесть-семь имеется.

Все молча слушали Некрасова и яростно дымили папиросами.

— Что ж, дать можно… по зубам, — наконец сказал Демидов. — По всему видать, они и Андрюшку с Фатимой положили. Может, мы их как-нибудь словим, а, Лыков?

Лыков пожал плечами. Решили председателя пока не выбирать. За него будут Демидов, Падуров, Сафонов, Хусаин и Лыков. Денег пообещать, самим стеречься и высматривать.

Некрасов два раза ездил в город под наблюдением людей Лыкова и Равиля. Но никто к нему не подходил. Когда он возвращался домой один по тракту, его остановили, подошли узнать о решении. Он сказал, что сразу таких денег они дать не могут, только частями в течение года. По-другому не выйдет.

А через три дня Витька Демидов увидел случайно в городе самого Щербинина. Он выследил его квартиру в Шанхае и позвонил в контору Лыкову. Лыков с ребятами приехал через час на условленное с Витькой место, но Витьки не было. Обыскали весь Шанхай — ни Щербинина, ни Витьки не нашли.

Витька вернулся из «плену». Рассказал, что его заметили, под пистолетом привели в дом, завязали глаза и увезли. Держали в погребе. Когда отпускали, предупредили, что если они будут шутки шутить, то и они в долгу не останутся. Инженера Витька больше не видел. Приказали, чтобы Некрасов вез первые деньги.

— Так вас и будут тягать! — обмолвился Сережка Епанчин. — Вы будете ишачить, а они с вас шкуру драть! Откупитесь раз, они новым налогом обложат, на шею так сядут, что вы и опомниться не успеете. И дело того не стоит. Лучше уж разойтись или войну начинать всерьез, а там видно будет. В мире, видно, жить не придется, время не то. Уйдут эти, другие придут. А нам надо такими стать, чтобы связываться боялись, раз и навсегда. И лучше два миллиона на войну истратить, чем под страхом ходить неизвестно от кого.

Его поддержали и Лыков, и Витька Демидов, Хусаин, Падуров. Остальные колебались. Сергей запросил триста тысяч за первый раз и во всем его слушаться. Мужики продолжали колебаться, но их убедил Витька Демидов своей решительностью:

— Война так война! Не за тем дело начинали.

Старухи и бабы вычистили церковь, бывшую под складом. Застелили новый пол, отштукатурили внутри, подлатали сгнившие углы и верх. Ремонтировали потихоньку, чтобы не привлекать внимания.

Над картой за столом сидели Равиль Саитов, Лыков Александр Иванович, Сергей Епанчин, Витька Демидов, Марат Асылгареев и Игнатий Некрасов.

— Смотри, Игнат Фомич, — чертил по карте Сергей, — смотри внимательней, где и по каким улицам ходить, можешь записать, заучить.

На столе лежала карта города и стопка фотографий.

— У универмага будешь ходить, а здесь, — он показал фотографию универмага и рядом с ним дом, — здесь наш человек будет сидеть. Ты запоминай, я проверю. Вот сквер у горкома, здесь смотри, вот здесь сидеть будет. А как кто подойдет, ты дашь знать. Ну хоть сморкаться будешь, чтобы другие ребята подтянулись.

— А, раскусят! — не верил Некрасов.

— Не раскусят, это не шпионы. Они на нахальстве и страхе держатся, да и деньги.

Некрасова с деньгами остановили у центрального универмага. Из толпы незнакомый мужик вдруг, сразу:

— Здорово, Некрасов! Закурить будет?

Игнатий догадался и дал коробок, предварительно громко высморкавшись.

— Деньги-то принес? — спросил мужик, прикурив и протягивая назад коробок.

— Что-то я тебя не видел раньше. Может, ты подставной какой. Я только кого в лицо знаю, тому и отдам.

— Ты не шути, деньги давай!

Из-за угла магазина вышли трое пьяных парней, один из них нарочно толкнул плечом Игната.

— Осторожней, — обиделся Некрасов.

И ему тут же ударили в нос. Он отскочил, держа сверток в руке. Двое других стали приставать к мужику. Один из них ловко и сильно ударил его ногой в живот, так что мужик, сразу согнувшись, упал. Его пнули в лицо, в живот. В толпе закричали женщины. Парни вдруг пропали. Некрасов с разбитым носом поднялся с земли, помог подняться мужику, его лицо тоже было в крови. Дотащил его до лавки. Они посидели молча. Потом мужик взял у Некрасова сверток и, держась за живот, стал ловить за углом такси.

Такси петляло по городу, пока не сломалось. Таксист помог мужику поймать другую машину. На другом такси мужик доехал до Новостройки, расплатился и вышел.

Невдалеке за углом остановилась грузовая машина «Аварийная горгаза», оттуда вышел человек. Водитель такси развернулся, отъехал подальше и позвонил из телефона-автомата.

Мужик, оглянувшись пару раз, вошел в подъезд пятиэтажного дома.

Через некоторое время в подъезд вошел еще один.

После этого к подъезду с двух сторон подошли двое парней, а вдоль стены двигалось еще двое.

Дверь вышибли с одного удара. Мужики пили на кухне водку. Их тут же связали. Приехали Лыков и Сергей. Они осмотрели комнаты, ни к чему не притрагиваясь. Включили телевизор и сели.

— Человек слаб стал, изнежился, — сказал Сергей Лыкову. — Ты-то, Владимир Степанович, как думаешь?

— Слаб, слаб, — подтвердил Лыков.

— Этот говорит, сознался! — с сильным акцентом крикнули из ванной.

— Сознался, так ведите сюда, — отозвался Лыков. Мужика привели мокрого по пояс.

— Да ты на речке, брат, был что ли? — пошутил Лыков. — Ну говори, а то как бы товарищ твой не опередил тебя. Может, и жить останешься.

Щербинина с братом взяли в Форштате. Они снимали небольшой дом. Первым вышел во двор Ташилин в форме капитана, следом двое рядовых и двое в штатском. Когда братьев увели, Ташилин взял показания у хозяйки, успокоив ее. Его довезли до дома. И две машины стали выбираться из города в степь.

В Узеевском подвале сидело восемь человек, в том числе оба Щербинина. Позже привезли еще четверых.

— Вот, мужики, — начал отчитываться Сергей, — истратил я всего двадцать три тысячи вместо трёхсот и сто вернул. А также кабалы не допустил вам вечной и людей не потерял. Такие дела. Решайте — что с пленными делать. Всех убивать или половину. Или простить и слово взять честное. Как, кровь будете на себя брать?

— Да уж, слово, — вздохнул тяжело Фетисов.

— Рубить, — спокойно сказал Демидов.

— Подуров? — спросил Сергей.

— Рубить!

— Поновляев?

— Рубить.

— Буйносов?

— Рубить.

— Матренко?

— Рубить.

— Рубить… Рубить…

Через три дня тихо открылась церковь. Старухи первыми робко потянулись к ней в белых платочках. Чуть слышно ударил колокол.

Ждали зимы.

СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ

Месяц, из-за туч, неживым светом осветил фиолетовые сопки и черную глухую тайгу. В сопках, утонув в снегу, спал сибирский поселок. Ни света, ни звука, ни движения не было в нем, лишь тонкие дымы над трубами поднимались в самое небо.

Из глубокого валежника на сопку вышел волк. Оглядел поселок, лежавший внизу, сел на искристый снег, зевнул. Вдруг вскочил, насторожившись. Из кустов выскочил другой волк, они сцепились, молча, насмерть, и так же молча отскочили друг от друга. Сели, глядя на поселок, один из них поднял голову к месяцу, завыл тоскливо…

— …Время теперь смутное, ждать всего можно… — В просторной избе за столом сидели гости из города. На столе стояли коньяк, рюмки, закуска. Хозяин, мужик средних лет, сидел на подоконнике у замерзшего окна, глядел на свои босые ноги. Говорил старший из гостей.

— …Сапожникова на Мае убили, Коннов за Колымой погиб. Снегирев в тайге пропал со всеми людьми. Морозов в тюрьме, Сергей Москва в тюрьме… Кроме тебя, Александр Степанович, караван на север вести некому.

Александр Сафронов встал с подоконника, заходил по половикам стремительно, высокий, худой, как крученая веревка, в выпущенной из брюк рубахе:

— Мне уж сколько лет! А кроме рыбьего духа да собачьего пота ничего и не вспомню! Все в тундре волком пробегал. А случись помереть завтра, человеческой жизни-то и не было!

Он засмеялся, лохматя рукой волосы:

— Я уж говорил вам, не могу я. Когда мог, не отказывался, а теперь откажусь. Жена беременная, — он развел руками. — Говорит, что беременная. Я ей слово дал, два года в тундру не ходить. Так что спасибо за доверие, не могу.

Он встал под низким деревянным потолком, заложив руки в карманы:

— Епанчина возьмите.

Старший из гостей налил коньяк в рюмки:

— Епанчин пьет. Сказал, два месяца пить буду и, если не помру, тогда пойду в тундру.

— Не помрет, — подумав, сказал Сафронов.

— Спирт два месяца ждать не может, — заговорил второй из гостей, с редкими волосами и круглым татарским лицом.

Они сидели, подняв рюмки. Сафронов, увидев, что гости ждут, подошел, взял свою. Выпили.

— Не могу я, — Александр заходил снова. — И мужиков не соберу. Не пойдет сейчас никто, работа у всех.

— Отвезете спирт, и тебе и мужикам твоим вдвое против прежнего заплатим, — Снова заговорил старший.

— Да не пойдут мужики за деньги! Что теперь — деньги! Вы-то не с деньгами обратно пойдете, за спирт у чукчи золото, мех, алмазы менять будете! Разве что долю хорошую в спирте каждому, а так не пойдут мужики!

— А какая, ты думаешь, доля?

— По пятьдесят литров, тогда, может, и пойдут мужики.

— Это по двадцать тысяч рубликов выходит! — быстро в уме подсчитал редковолосый.

Сафронов крутнулся, подошел к столу, склонился над ним:

— Это если живыми дойдём, да живыми назад придем, то может и выходит!

— Лазарь! — старший кивнул редковолосому, чтобы замолчал. — Что ж, можно и по пятьдесят литров.

— Да вы пейте, пейте! — Сафронов оскалился в улыбке Лазарю, отошел снова к окну. — В тундре сейчас неспокойно, кордоны да банды. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил… — он глянул в окно. — Не, не пойду, убьют еще… Жена с горя пить станет, сопьется.

Лазарь подался вперед, поставил локоть на стол:

— Все хотел спросить, это ты из Хандыги караван через четыре кордона провел и обратно вернулся?

Сафронов глянул на него быстро, снова ощерил в улыбке зубы:

— Брешут люди… Сибирь велика, в Сибири людей много…

Женский голос позвал его из приоткрытой двери. Он быстро прошел за занавеску, вернулся тут же, поставил на стол две тарелки с жареной рыбой.

Старший снова разлил коньяк, поднял рюмку:

— Александр Степаныч, — сказал тихо. — Сибирь велика, а пришли к тебе. За дом твой, за хозяйку, чтоб все у вас по чести было! Лазарь, — он кивнул товарищу.

Лазарь быстро поднялся, достал из тюка брезентовый сверток, развернул на столе. В ряд легли новая винтовка, вороненый наган, офицерская портупея и бинокль в футляре.

— Это вот подарок тебе от нас, прими от всей души.

Сафронов оглядел все, выбрал винтовку, осмотрел серьезно, щелкнул затвором, положил.

— Трехлинейка, — сказал уважительно. — Старого образца, теперь таких не делают. А бинокль-то на что? — он взял из футляра бинокль, осторожно, с восхищением.

— Природу будешь наблюдать, — заулыбался старший. — Это цейсовский, германцы делали.

Александр положил и бинокль:

— Спасибо за честь, но принять не могу. Отдариться мне нечем, а караван я не поведу.

— Обижаешь, — глухо сказал старший. — Мы тебе из уважения, за заслуги твои, а поведешь ты караван или нет, это здесь ни при чем! — и он снова кивнул Лазарю, указав рукой.

Лазарь собрал все проворно, завернул в брезент и переложил на хозяйский сундук. Сафронов повел бровью, но промолчал. Отвернувшись, отошел к окну.

Гости собрались, надев шапки, пошли в сени.

— Спасибо за угощение, пошли мы, — старший кашлянул, — что молчишь-то?

— А чего говорить? — лениво, не оборачиваясь, отозвался Сафронов. — Завози товар, там видно будет!

Старший улыбнулся, крутнув головой, подтолкнул Лазаря к сеням.

Скрипя снегом, они сошли с крыльца, прошли через замерзший двор, вдруг зажглись фары. Грузовик, прятавшийся за воротами, включил двигатель.

Поселок замер, притаился в ледяной ночи. Месяц все так же освещал ртутным светом сопки. Два волка спускались с холма к поселку, петляя на крутом склоне. Внизу, мигая огнями, урча, ползла маленькая машина.

Жена поправила подушку у спящего пятилетнего сына, вышла из-за занавески.

Сафронов лежал на кровати, молча, глядел в потолок. Она заходила вдоль кровати, перебирая какие-то тряпки. Под платьем вырисовывался ее живот.

— В тундру пойдешь! — выпалила она сразу.

— Зачем? — удивился Александр.

— Спирт опять чукчам повезешь!

— Ничего я не повезу.

— А убьют тебя дурака, что мне делать одной?

— Такие, как ты, вдовами не засиживаются, — он поймал ее за подол, притянул к кровати. — Найдешь себе бухгалтера…

Она пыталась молча вырваться, но он завалил ее на кровать, повернул боком, обнял сзади.

— Ты мне слово дал? Пусти же! — она отбивалась свирепо локтями.

Александр вдруг задрал ей платье, стал рукой гладить ее по ногам.

— Знаешь, почему я на тебе женился…

Он ласково дышал ей в затылок, она отбивалась молча, стараясь вырваться.

—..Из-за твоей задницы. Такую задницу еще поискать надо, — философски рассуждал он, забираясь рукой все выше. — Это не задница, а целая страна, просто какая-то Италия, а не задница…

— Дурак! — она вырвалась наконец, ударила его изо всей силы ладонью. — Такой же как раньше, дурак! — засмеялась, покрасневшая, поправляя сбившиеся волосы, одергивая платье на животе. — Колька, брат мой, проситься будет, ты его не бери! Ему жениться надо, а не по тайге шататься!

Мотоцикл, светя фарой, пробирался среди огромных заснеженных елей, синими конусами уходивших куда-то вверх, куда не достигал слабый свет. Застывшие еловые лапы вырастали из мрака навстречу, накрывая всадника, заглушая звук мотора.

Наконец луч высветил небольшую глухую избу на поляне. Мотоцикл встал. Над избой курился дым. Всадник соскочил с мотоцикла, пошел в дом.

В сенях его остановил мужик. Они поздоровались. Прибывший оказался парнем лет двадцати двух. Приоткрыв дверь в комнату, мужик крикнул:

— Александр Степаныч, к тебе тут пришли!

Парень через приоткрытую дверь успел заметить длинный стол, за столом человек семь мужиков. Все громко смеялись над чем-то.

Сафронов вышел, прикрыл дверь. Он был в галифе и новых офицерских сапогах.

— Здоров, Николай, чего тебе? — он пожал парню руку.

— Я с леспромхоза уволился, с тобой в тундру пойду! — сразу сказал Николай, глядя прямо и твердо.

— Не пойдешь, — ответил Александр спокойно.

— Что мне, с бабами сидеть здесь что ли? — помрачнел парень.

— Не пойдешь, — повторил Сафронов.

Николай двинулся к нему, оглядел зло:

— Был бы ты мне не родственник, я бы тебе всю морду разбил, за ласку твою, за доброту! — сказал он тихо.

Александр отодвинул его в грудь, оглядел с ног до головы, пошел в избу, усмехнувшись:

— Черт с тобой, собирайся! — захлопнул дверь.

В избе было накурено, шумно. Мужики склонились над столом, где лежала карта, исписанные тетрадные листы.

Сафронов подошел, поставил на лавку ногу в сапоге, глянул через головы.

— Это кто ж Косцова записал? Он пьяный — дурак, а трезвый — вор. Это если рыбу в Якутск везти, он годится. Да и то не рыбу, а мешки пустые. Брата жены моей, Николая пиши.

— Молодой вроде… — сказал кто-то.

— Вот и хорошо! Что ж, я что ль старый? — Сафронов с удовольствием прошел по избе, любуясь новыми сапогами. — Устроили, понимаешь, богадельню… А что, Андрюшка, как снег за перевалом?

Сидевший в углу огромный якут заулыбался, кивнул обвязанной красным платком головой:

— Хороший снег, белый, — ответил с акцентом.

— Это хорошо, раз белый. Митренко!

— Я! — отозвался по-военному мужик, все зубы у которого были из железа.

— Рыбу для собак заготовили?

— Готовим, а как же.

— Расстреляю я тебя, Митренко! — Сафронов притопнул. — А что, мужики, хорошие у меня сапоги?

Караван вытянулся наискосок по склону безлесого холма, и когда нарты стали выходить на гребень, над дальними холмами взошло обмороженное сизое солнце. Псы лаяли на сто голосов, взбивая целинный снег. Люди кричали, наваливаясь на нарты на крутизне. На нартах, под шкурами, лежали увязанные рядами тридцатилитровые алюминиевые канистры со спиртом. Розовые холмы простирались кругом…

Солнце село, красное, словно остывающее. Надвигалась ночь. Караван двигался в тайге, петляя сведи кривых редких сосен…

Снег яркий, До слепоты. Корабельные сосны, вытянувшиеся в струну, стояли неподвижно.

На первой упряжке, шедшей почти пустой, чуть впереди сидел проводник якут — Андрей Потемкин. Капюшон парки его откинут, красным платком схвачена голова, волосы заплетены в тугую черную косу. Его нарты прокладывали путь.

За ним упряжка Сафронова. Александр полулежал, редко поправляя собак шестом, задумчиво оглядывал тайгу. Рядом лежала винтовка.

Следом шли нарты со спиртом. Одни, вторые, третьи. Один погонщик курил, другой — жевал что-то. У каждого карабин или ружье.

В середине каравана, рядом с погонщиком, в хорошей шубе и городской шапке ссутулился тоскливо Лазарь.

На последних нартах спиной к собакам сидел Николай Смагин, глядел назад, сплевывал время от времени на пустую дорогу, оставленную караваном.

Вечер. Караван вдруг сбился с прямой, и все упряжки съехались в круг и встали. Тут же задали собакам корм. Двое мужиков рубили сушняк. Другие переговаривались, устало осматривали нарты, упряжь.

Разом в кругу запылали четыре костра. В казанах и чайниках шипел плавящийся снег. Вокруг костров уже настелили кошмы и шкуры. Гремела посуда, кто-то резал хлеб. Казалось, что лагерь стоит здесь уже давно.

После ужина мужики легли вповалку на шкуры, оставив двух часовых, Сафронов отошел от костров за нарты, закурил, поглядывая на белое от звезд небо, на черные холмы. Сзади кашлянули и подошел Лазарь. Он тоже закурил:

— Как, Александр Степанович, думаешь, сколько километров прошли?

— Да откуда ж я знаю, у меня спидометра нет.

— Вроде вместе караван ведем, — обиделся Лазарь. — Я за спирт отвечаю… Как думаешь, уже опасно здесь?.

— Здесь? — Сафронов плюнул. — Нет. Однако ты, Лазарь Елизарыч, если по нужде, далеко не уходи. Пропадешь еще.

— Как пропаду? — насторожился Лазарь.

— А так, — Сафронов оглядел его строго. — Вид у тебя начальственный. Отойдешь в холмы, — он указал рукой, — а там темно! А в темноте народ любопытный! Уж непременно захочет посмотреть, что у тебя в карманах. А ты кричать начнешь. А в темноте этого не любят! — и он, сплюнув окурок, пошел к кострам.

Лазарь глянул ему вслед зло, хотел помочиться, но вдруг заозирался испуганно и поспешил следом…

Тронулись затемно, сонные собаки молчали, люди дремали на нартах…

Снова садилось солнце. Караван пересекал огромную заснеженную расщелину. Нарты по очереди пробивались по глубокому снегу на дно, где погонщики брались за них со всех сторон и, налегая дружно, почти на руках выносили наверх. Дула поземка…

День. Холмы под низким солнцем стали круче, впереди начинался горный хребет, обледенелый и голый.

Андрей Потемкин, правивший первый, напевал что-то невнятное. Вдруг он остановился и перехватил карабин, глядя куда-то вправо.

Караван встал. На дальнем холме, по гребню, параллельно им двигалась черная точка.

Александр долго глядел в бинокль, затем передал его Андрею. Все напряженно следили за черной точкой.

— Как эвенк едет, собака, — зло сказал Андрей, глядя в бинокль.

Александр огляделся вокруг. Они переглянулись с якутом.

— А ну, мужики! — крикнул Александр и вскочил на свои нарты. — Теперь давай ходу! А ну давай! Оп-оп-оп-оп!

Караван круто взял влево, за холм. Растянувшись, увеличив скорость, нарты пошли на подъем… Кругом не было ни души…

Перевалив гребень, не сбавляя ходу, вошли в маленькую долину. Люди бежали рядом с нартами, придерживая груз на склоне. Это были настоящие гонки.

— А ну давай! — кричал изредка Александр.

Вокруг по-прежнему не было ни души.

Андрей, гнавший свою упряжку далеко впереди каравана, вдруг снова встал. Караван догнал его и тоже встал между крутых холмов.

Впереди, шагах в трехстах под сосной на раскладном брезентовом стуле сидел человек.

Погонщики сбились в кучу у передних нарт, разглядывая его по очереди в бинокль.

— Это Игореша, — сказал Митренко, мужик с железными зубами и ястребиным носом. — Банников. Степана Банникова младший брат.

— Ну и что, что Игореша? — спросил, подходя, запыхавшийся Лазарь.

— А то, что он три года назад на Оби утонул!

Погонщики ложились в цепь, без команды, каждый у своих нарт, кто стволом вправо, кто влево.

— Смотри, флаг, Андреевский! — вдруг закричали по цепи. — Это Митрофан! Митрофан Сковородников!

Справа и слева, по гребням холмов тоже показались залегшие в цепь стрелки. Человек под сосной поднялся со стула и пошел к каравану…

— Здорово, Игореша! — весело закричали мужики подходившему Банникову.

— Для бешеной собаки семь верст не крюк! — поздоровался Банников.

Был Игореша в хорошем полушубке, хорошей офицерской портупее, но без оружия и улыбался.

— Сказывали, ты на Оби три года назад утонул? — сказал ему Митренко, держа карабин наперевес.

— Было дело. Я после этого еще два раза в Крыму топ.

— Ты, парень, чего бродишь здесь, потерял что ли чего? — спросил его Сафронов строго.

— Привет вам от Митрофана Романыча! — спокойно ответил Банников и глянул на холмы. — Здесь они недалече.

— Спасибо, что здесь. А что, надобность у Митрофана Романыча какая или прогуляться решил?

— Прогуляться, — улыбнулся Игореша. — И надобность тоже.

— Белок промышляете? — оскалил железные зубы Митренко. — Так здесь белку отродясь никто не брал, это вам за хребет надо идти! — продолжал он удивленно. — Какие же тут, блядь, белки!

— Так я и говорю, какие белки! — Игореша продолжал улыбаться. — А Митрофан Романыч говорит, здесь постоим, — и белки будут, и зайцы. Так что, Александр Степаныч, — он обратился к Сафронову, — в гости он вас просит, поговорить хочет.

Все замолчали.

— Скоро ночь будет, — заговорил вдруг негромко, ни на кого не глядя, якут Потемкин. — Постреляем мало-мало и уйдем. Не ходи к Митрофану.

Сафронов глянул на холмы, положил на нарты свою трехлинейку.

— Схожу. Поздороваюсь с Митрофаном. Если через час не приду, можете стрелять, а ночью, глядишь, проскочите. — И он не спеша пошел по следам Банникова.

Игореша пошел было за ним, но Потемкин окликнул его, направив свай карабин ему в живот.

— Ей, парень, куда пошел? Садись рядом, покурим, может, и ходить тебе больше не надо будет.

Игореша помялся в нерешительности, глядя на карабин.

— Иди, иди, — подбодрил его Потемкин, — курить будем.

Митрофан Романович Сковородников сидел на нартах, застеленных хорошим туркменским ковром, поджав одну ногу под себя, в хороших офицерских сапогах, в теплом, военного покроя, кителе, перетянутом ремнями. В генеральской папахе без кокарды и хорошей песцовой шубе внакидку.

За ним стояли две просторные армейские палатки, двое у костра жарили тушу оленя, насаженную целиком на лом.

— Здорово, Сафронов! — крикнул Сковородников, не вставая с нарт, улыбнулся. Лицо у него, крепкое, продубленное ветром, почерневшее от северного солнца, был он хорошо выбрит и здоров. — У тебя жена, говорят, родить скоро должна, а ты по тайге бегаешь, как мальчик! Леспромхозу от вас один убыток.

Рядом с ним сидел огромный, невероятно широкий человек во всем черном, у ног на шкурах стоял японский телевизор, показывающий какой-то концерт.

— А что, Митрофан Романович, какой закон вышел, что по тайге ходить нельзя? — спросил Сафронов.

— Закон один! — Строго ответил Сковородников, — велю тебя на сосне повесить, это и будет закон!

— Что же я, Митрофан Романыч, басурманин какой, что меня запросто так на сосне вешать? — удивился Александр.

— Может и басурманин! — отозвался человек во всем черном.

Александр рассмотрел у него под распахнутым полушубком большой серебряный крест на рясе и на черной шапке тоже маленький крестик. Человек был бородат до самых глаз.

Принесли закипевший чайник, и Митрофан сам разлил чай в три пиалушки, подал одну Сафронову:

— Садись! — он указал рукой рядом с собой. — Воевать со мной собрался?

— Да ты что, Митрофан Романыч, мы тихонько пройдем, и не потревожим! — Сафронов присел, взял пиалу.

— Везете что?

— Да и не везем ничего. Так, дрянь! — Александр между делом оглядывал лагерь.

— Дрянь, говоришь? — Митрофан строго глянул на Сафронова. — А я тебя из-за этой дряни неделю ожидаю. Людей морожу! Передай своему шакалу Лазарю, что Наместник Сибирский, Митрофан Сковородников, к себе его вызывает и желает на товар его подоходный налог установить!

— Это почему же?

— Потому как я есть власть законная! Мужиков твоих и долю вашу не возьму! Так, отец Федор?

— Иди, крест целуй и сдавайся! — заговорил сурово человек в черном.

Александр встал, не спеша засунул руки в рукавицы, поправил портупею:

— Ты что же, Митрофан Романыч, попов с собой возишь? Смерти боишься?

Сковородников нахмурился.

— По моему званию мне теперь без духовенства нельзя… А смерть я, Александр Степанович, если надо, приму без стыда!

Александр снова оглядел отца Федора:

— А скажите, батюшка, вы по первой специальности кто будете?

— Металлофизик я, а до Бога своим умом дошел, — отвечал сурово, хлебая чай, отец Федор, — и ты Бога не гневи, целуй крест и сдавайся!

— Ладно! — сказал весело Сафронов. — Пойду своим расскажу, — и, повернувшись, пошел из лагеря.

Сковородников смотрел внимательно ему вслед:

— Слышь-ка! — окликнул негромко. — До ночи не выгадывай! Я тебе полчаса даю!

Он махнул рукой, и тотчас с холма ударил тяжелый пулемет, низким эхом разносясь над долиной, оглушая людей и собак. И стих.

Александр, прислушавшись, уважительно кивнул Митрофану. Митрофан кивнул ему в ответ…

— Ну, как? — первым, нетерпеливо, спросил Банников подходящего к каравану Сафронова.

— Давно себя Митрофан наместником сибирским объявил? — сам спросил его Александр.

— Да уже месяца три.

— Ладно, иди погуляй, — отпустил его Сафронов.

Банников кивнул и быстро пошел к лагерю Митрофана.

— Что это такое? — быстро заговорил Лазарь. — Это же они из пулемета стреляли…

— Решайте мужики! — Александр оглядел погонщиков. — Их здесь человек тридцать, не более! Через два часа темно будет. Если двоим на соседнюю сопку сесть, ничего они нам до ночи не сделают!

— А что Митрофан говорит? — спросил кто-то.

— Говорит, что подоходный налог установит и отпустит!

Мужики засмеялись. С холма вдруг снова ударил пулемет, положил очередь над их головами.

— Будем сдаваться! — закричал Лазарь. — Вы слышите, я отвечаю за спирт! Будем сдаваться, немедленно! — он сорвал с головы лисью шапку и, замахав ею над головой, побежал к лагерю Митрофана…

Караван подтянулся к палаткам. Люди Сафронова ставили нарты в ряд и толпясь, с оружием, подходили туда, где в окружении своих стрелков восседал Митрофан. Некоторые узнавали друг друга, кричали:

— Здоров, Митренко!

— Сапожников, ты-то, старый черт, что здесь делаешь?

— А что ж вы, ребята, так бы и стрелять по нас стали?

— А что ж, смотреть на вас что ли?

Митрофан легко вскочил на нарты, распахнув шубу, расставил широко ноги. Чуть в стороне, позади, на других нартах торчал ствол тяжелого пулемета. Два войска замолчали. Стояли все так же, особняком, не смешиваясь.

— Я не бандит и грабить вас не собираюсь, — начал Митрофан тихо, — какая ваша доля в спирте?

— По пятьдесят литров договорились! — крикнул Митренко.

— Что ж, доля справедливая, её вам оставляю, как и обещал. Лазарь где?

Все заоборачивались. Лазарь стоял сзади погонщиков, прячась за их спины.

— Иди-ка сюда, голубь! — позвал Сковородников тихо.

Лазарь робко прошел вперед, но тут же встал, улыбаясь смущенно.

— Сколько литров везешь? — так же тихо спросил Митрофан.

— Четыре тысячи, Митрофан Романович, сто тридцать две канистры.

— Чей спирт?

Лазарь замялся. Оглянувшись, вдруг быстро подбежал к нартам Митрофана. Сковородников, усмехнувшись, склонился. Лазарь зашептал ему что-то быстро.

— Врешь, собака! — Митрофан выпрямился. — Повесить! — добавил он негромко.

Двое подбежали к Лазарю, хватая его за плечи, но он вырвался, упал на колени в снег, закричал:

— Ватагина спирт!

Стрелки, погонщики засмеялись.

— Так вот, — Митрофан прошелся по нартам. — Устанавливаю налог тебе, Лазарь, третью часть от всего спирта. Так и передай хозяевам своим и всем, кто спросит! Впредь так будет! — он замолчал и снова прошелся.

Оба войска молчали, ожидая. Ветер трепал Андреевский флаг над палаткой.

— Знаете ли вы меня? — заговорил он снова, вдруг возвышая голос.

— Знаем, как не знать! — закричали несколько голосов. — Еще как ты в леспромхозе работал, знали!

— Ну так послушайте, что я вам скажу… Глядите, время какое настало! Смутное, воровское время, каждый сам за себя, а о Родине и думать забыли! Далекий латыш проснулся! Молдаванин, цыганская кровь! Турок! Все! Раскричались, как бабы на базаре, дележ устроили! Гибнет Великая Империя, дети мои. — Голос его вдруг задрожал. — Неужто мы все смотреть да чесаться будем?! — он снова прошел резко по нартам, тряхнув шубой, встал. — Объявил я себя самозванно Наместником Сибирским, буду Сибирь охранять и защищать, пока настоящая власть не придет! Государь император будет, ему присягну, Государственная дума — пожалуйста! А пока, детушки, Сибирь удержать и оберечь надо от японцев и американцев, от коммунистов, не дать ее разворовать! Нашел геолога — вешай! Нефтяника нашел — рядом его, строитель — и строителя туда же! Коммуниста, того штыком коли! Я не вор и славы себе такой не желаю! Подумайте, о чем говорил я, и другим расскажите, что мы еще все живы и за Россию умереть счастливы! — Митрофан спустился с нарт и пошел к своей палатке, не оборачиваясь.

Все молчали напряженно, лишь Андреевский флаг бился на ветру. Вдруг все взорвалось разом.

— Ура! Ура! Слава батьке! — кричали разом, кто-то палил в воздух.

Митрофан обернулся у палатки, руку поднял.

— Жалую на всех коньяка два ящика и две канистры спирта из моей доли!

Все снова закричали, смешавшись…

Коньяк из бутылок сливали в огромный казан. Туда же вылили спирт.

Долговязый сивый парень скинул с себя полушубок и свитер. Оставшись в одной рубашке, встал у казана виночерпием. Огромной кружкой разливал смесь в посыпавшиеся со всех сторон котелки и кружки.

— Да не обпейтесь! — кричал отец Федор войску. — Счас мясо дойдет. Куремса! — заорал он виночерпию страшно. — По два раза не отпускай, чтоб войско к обеду приготовилось!

Николай, обойдя все нарты и митрофановских собак, отдыхавших на снегу, остановился у одних нарт и откинул овчину. Уселся у пулемета, с интересом и восхищением осматривая его.

Но тут же перед ним вырос мужик, худой, небольшого роста, нервный и злой.

— Ты что тут смотришь? — закричал он сразу же. — Как фамилия? А ну, пошел отседова!

Николай с интересом оглядел его и, когда мужик хотел схватить его за воротник, сам кинулся, пытаясь ударить его кулаком в нос. Но мужик увернулся, продолжая кричать громче.

— А ну, пошел отсюда, сопляк, нашел игрушки! — он не убегал от Николая, но и не подпускал его к себе, каждую секунду норовя забежать сзади. — Кому сказал!

Николай, озираясь, еще несколько раз попробовал зацепить мужика, но все без успеха, мужик уворачивался и, достав из кармана наган, сам пытался ударить Николая по голове.

— Я посмотрю и уйду! — наконец зло сказал Николай. — Чего надо тебе?

— Спроси разрешения, а потом смотри! — так же зло ответил мужик. — Это тебе не игрушка! — и вдруг пошел от него к толпе, которая стала кричать и смеяться.

Николай плюнул, пошел следом.

Стрелки, погонщики кричали, подбадривая, окружив высокую сосну. Парень, лет двадцати пяти, скинув с себя парку, в рубахе, взяв в руки по топору, полез на сосну, по очереди врубая топоры в ствол, цепляясь за сучья.

Он забрался метра на три, но сорвался и упал, разбив в кровь нос. Хотел лезть снова, но у него отобрали топоры, и полез другой. Вскоре он уже был на самом верху, сбросил один топор вниз и спустился вниз при помощи уже одного топора. Все закричали, бросая в него свои шапки.

Митрофан, стоявший чуть поодаль, вдруг снял с себя песцовую шубу и поднял ее над головой:

— Пристало ли стрелкам белками по деревьям скакать? А вот кто со ста шагов попадет в ложку, тому шубу пожалую! — и он скинул шубу на нарты. — Ложку мою принесите, для чая, и тулуп, — приказал стоящему рядом парню.

Все окружили его, разглядывая дорогой приз. На Митрофана накинули хороший полушубок, и он поднял над головой чайную серебряную ложку:

— Объявляю императорские стрельбы.

Войско заревело.

Шубу повесили на шест в снегу. На сто шагов оттащили нарты. Один из погонщиков укрепил на нартах ложку, сел в двух шагах в снег, закурил…

Вызвались стрелять все, мешая друг другу. Наконец к условной черте вышел один, не ложась, прицелился, выстрелил, закричал.

Ложку снесло с нарт. Мужик встал, нашел ее в снегу, отер о ватные штаны, укрепил снова, не успел сесть еще, как выстрелил второй и ложку снова вышибло с нарт. Матерясь, мужик опять нашел ее и только начал крепить, как третий выстрелом выбил ложку у него из рук. Стрелки загоготали.

Когда ложка снова появилась, выстрелило сразу несколько человек. Ложка разлетелась.

— Нет, так не годится. Шуба у меня одна! Давайте еще на сто шагов! — приказал Митрофан.

Принесли еще одну ложку и нарты отодвинули еще на сто шагов. Желающих сразу поубавилось, ложки совсем не было видно.

Стреляло человек десять, но ложка осталась в расщелине на нартах. Один раз она зазвенела, но не выскочила даже.

— Следующий! — кричали охотники.

Вышел мужик, худой, но крепкий, тот что сцепился с Николаем из-за пулемета.

— Давай, Филипп Ильич, не посрами! — кричали ему митрофановские стрелки.

Филипп Ильич отёр ствол карабина рукавом, вынул осторожно из внутреннего кармана футляр, достал очки в железной оправе. Долго тер их и цеплял на нос. Встал на одно колено, прокашлявшись, вскинул карабин. Опустив голову к самому плечу, целился долго, выстрелил.

— Есть, попал! — закричал мужик от нарт. — Погнулась ложка!

Стрелки заволновались.

— В очках не считается! — закричал кто-то. — В очках я и сам попаду, без очков пусть стреляет.

— Что не стреляешь, Александр Степаныч? — спросил Митрофан Сафронова, стоявшего рядом.

— Мне шуба ни к чему, — лениво отозвался Александр. — Да и не по чину мне в твою ложку стрелять.

— Это что ж за чин у тебя? — удивился Митрофан.

— Ну, ежели ты наместник, то я не меньше майора, а то и полковник при своем отряде.

— Ну это ты загнул! — возмутился Митрофан. — Я себя выше полковника не числю! А ты, значит, старший лейтенант будешь!

Александр улыбнулся:

— Пусть так, но на майорской должности.

— Ну, так еще может быть, — успокоился Митрофан.

К черте вышел якут Потемкин, держа трехлинейную винтовку Сафронова. По знаку он широко расставил ноги и начал целиться. Выстрелил и тут же пошел к шубе, висевшей на шесте.

— Ты чего это? — удивился Митрофан.

— Моя шуба, — сказал Потемкин спокойно.

От нарт, крича, бежал мужик. Добежав до Митрофана, протянул ложку, простреленную аккуратно посередине. Митрофан восхищенно оглядел ложку, подошел к якуту, обнял его:

— Молодец, Потемкин! Вот! — обратился он к остальным. — Как стрелять надо! Адъютантом ко мне пойдешь?

— Не могу, батька, товар везти надо.

— Какой товар, брось.

— Не могу, батька, Сашку не оставлю.

— Все равно молодец, носи шубу! Махотин! — Митрофан поманил Филиппа Ильича.

Потёмкин оглядел на себе шубу и вдруг достал из кармана апельсин. Увидев апельсин, все мужики загоготали.

— Апельсинами балуешься, Митрофан Романыч? — крикнул кто-то.

Потемкин протянул апельсин Махотину, чем снова вызвал хохот. Митрофан, смеясь со всеми, снял с пальца золотую печатку, протянул Махотину:

— Помни и ты меня, Филипп Ильич!

Зажаренную оленью тушу резали огромными кусками. Виночерпий разливал всем, кто подавал кружки, по полной. Стемнело.

Митрофан поставил на нарты видеомагнитофон, включил его, объявив:

— Счас я вам, ребятушки, таких баб покажу, что вам и не снилось. Такие бабы и существовать даже не могут в природе!

Пятьдесят голов уставились в экран телевизора. Садились рядами, прямо в снег, в одной руке кусок жареного мяса, в другой кружка со смесью коньяка и спирта.

Митрофан, посмеиваясь, следил за ними, присев на нарты рядом с отцом Федором. Вдруг он заметил Николая, который топтался рядом с ним.

— Тебе чего? — спросил Митрофан строго.

— Митрофан Романыч, у вас там на боку не маузер висит?

— Маузер, тебе что?

— В жизни маузеров не видел, — сказал Николай ласково.

— Увидишь еще.

— Ты мне продай его, Митрофан Романыч, я тебе два литра спирта дам!

— Чего? — изумился Митрофан. — Видел? — он обернулся к отцу Федору. — Иди, парень, баб смотри!

— Да успеется. Ну пять литров, а?

— Иди от меня, я сказал!

— Да что тебе им делать, продай, а? Митрофан Романыч!

— Уйди, я тебе говорю! — Митрофан огляделся, чем бы кинуть в парня.

— Ну хоть покажи!

— Да ты бес! — вдруг сказал отец Федор. — Ты его, Митрофан, высеки!

Николай отошел в сторону и крикнул из темноты:

— Ну десять литров, и попу два, а?

Заиграла музыка.

На экране появилась красивая молодая девушка, и стрелки заревели.

Николай протиснулся в первые ряды, лег на снег у самого телевизора. Рядом с ним мужик, не отрывая взгляда от экрана, отпил шумными глотками из кружки и откусил мясо.

Девушка на экране сняла платье, оставшись в ажурном белье, и стрелки заревели второй раз. Кто-то в задних рядах выстрелил:

— Да тише вы, черти, не видать ничего!

Толпа загоготала.

Появилась вторая девушка, она тоже разделась и подошла к первой. Мужик, сидевший рядом с Николаем, перестал жевать.

Девушки поцеловались, стали ласкать друг друга.

Пятьдесят голов замерли на вытянутых шеях. Стрелки сидели, затаив дыхание, забыв про мясо и спирт. Николай отобрал у мужика кружку и глотнул. Утершись, схватил зубами пригоршню снега. Мужик не выдержал, подбежал к самому телевизору и поцеловал голую женскую задницу на экране. Стрелки взорвались хохотом.

— Ну, Путятин, ну казак!

— Где ж вы ходите, голубушки, здесь я, здесь, идите ко мне, милые! — закричал Путятин, снова поцеловал экран и стал пританцовывать у телевизора под музыку. К нему присоединился еще один, потом еще…

— Митрофан Романыч, батька, да где ж ети бабы есть? Веди нас туда, все как один пойдем! — закричал кто-то.

— Не дойдешь, потому как то в Америке! — ответили ему.

— Врешь! Мы с Митрофаном Романычем и Америке войну объявим!

— Эх, где та Америка, братцы? Да есть ли она вообще на этом свете?

Кто-то запел высоким, красивым голосом. Остальные подхватили разом, грянули старую казачью песню…

Митрофан, отец Федор и Сафронов сидели в палатке. На ящиках, застеленных кошмой, стояла водка, рюмки, закуска, лежали апельсины.

— Вверх на пятьсот километров никого нет, — говорил Митрофан. — А дальше — не знаю. Однако все может быть. Дам я тебе пять своих людей…

— Зачем?

— За моей долей присмотрят, да и мне спокойней будет… — Митрофан выпил водки, подышал. — У меня, Александр, забот хватает. Войско кормить, одевать — деньги нужны! Я за каждый патрон по рублю плачу. У кого семьи — семьям тоже деньги нужны. Костя Гордиенко алмазный прииск разбил, а там человек верный, обещал мне всю приисковую казну сдать. Опередил Костя. Совсем озверел, убийца стал страшный. Никого не щадит, собака! Поймаю, повешу! На двадцать миллионов товару взял! Из-за него уже месяц кутерьма по всей тайге… Эх, я бы на эти деньги пушки купил, вездеходы…

— Не боишься, Митрофан Романыч, поймают тебя? — спросил Сафронов.

— Я отбоялся уж давно, а ловить меня поздно, меня убьют, другой сыщется… Или нет? Или бандит я, по-твоему?

— Зла от тебя мы не видели, — ответил Александр. — Может, ты и прав, не знаю пока. А человек ты вроде честный, но хитрый!

Митрофан улыбнулся. Отец Федор разлил водку по рюмкам. Чокнулись.

— Как повелось здесь, так пока и будет! — заговорил Митрофан. — Хлеб, винтовки и спирт. У кого они есть, тот и хозяин!

Снаружи все стихло вдруг, и пятьдесят голосов грянули разом:

— Ура батьке! Слава!

— Прощайте, ребятушки! — сказал Митрофан.

Андреевский флаг бился на ветру. Оба войска стояли в походных колоннах.

— …Дай Бог свидимся, а что случится, на Лену уходите, там я буду и вас всех под защиту возьму! С Богом!

— Прощай и ты, Митрофан Романыч! — отвечали ему из отряда Сафронова.

Стрелки из обоих отрядов прощались между собой, и вдруг все зашевелилось, упряжки стали разъезжаться и, затянув одну и ту же песню, отряды разошлись, одни вправо, другие влево. И стало тихо, только вытоптанный снег и угли от костров…

Солнце. Ясный морозный день. Караван, упряжка за упряжкой, выбирался из глухой тайги на холм. Впереди, в песцовой шубе, якут Андрей Потемкин, на голове его красный атласный платок. За ним нарты Сафронова. В середине каравана ссутулившийся Лазарь. В конце так же спиной полулежал Николай, смотрел назад, но теперь за ним был не пустой след, а в хвост шла упряжка Махотина. Филипп Ильич изредка поглядывал на парня, Николай улыбался…

Солнце вставало над горизонтом. Собаки тяжело вытаскивали нарты из тайги на холм и останавливались передохнуть.

Сафронов встал на нарты, поглядел в бинокль. Рядом с ним встал Махотин и, достав свой бинокль, стал тоже смотреть.

Сафронов опустил бинокль, с удивлением оглядел его:

— Это кто ж такой? — спросил он громко. — Какой такой стратег?

— Это комиссар Махотин, — весело ответил Николай. — За Советскую власть нас будет агитировать!

Махотин опустил быстро бинокль, озираясь на смеющихся мужиков.

— Увидели чего-нибудь? — серьезно спросил Александр.

— Так, ничего, чистенько, — так же серьезно ответил Махотин. — Можно идти.

— Ну спасибо… — и Сафронов дал знак трогаться.

Вечер. Заходило солнце. Караван спускался с хребта в долину…

Черное небо, звезды, караван двигался по фиолетовой снежной пустыне, среди чахлых елей…

Караван шел руслом реки, повторяя все ее изгибы. Ветра не было. От людей и собак отваливался пар, замерзая тут же. Вдруг собаки залаяли куда-то вправо. Погонщики взялись за оружие.

За поворотом на одинокой сосне висел человек. Он был в черном полушубке, шапке, за спиной ружье. Руки его не связаны, прижаты по швам, а на груди пришита фанера. На фанере крупными буквами написано — «Вор».

Погонщики, замедляя ход, вглядывались молча в почерневшее лицо повешенного, снова погоняли собак…

На небе мгла. Деревья попадались все реже. Караван шел среди невысоких скалистых гор. Вдруг слева внизу открылась долина; и люди, и собаки встали. В долине стояло пятиэтажное бетонное здание, пристройки, две бетонные коробки цехов, оплетенные трубами, выбитые окна, как черные глазницы, и кругом колючая проволока.

— Уходить надо, — шептал Андрей. — Здесь смерть, кто долго здесь стоит, тот умирает.

Мужики столпившись, слушали его, робко поглядывая на брошенный завод.

Караван тронулся, пошел прочь, люди бежали рядом с нартами, помогая собакам.

Солнце взошло около одиннадцати утра, небо было чистое и пустое. Петляя между огромными каменными глыбами, нарты поднялись на перевал.

Мужики, останавливаясь, крестились, глядя на другую сторону хребта. Тайга кончилась. Впереди открывалась бесконечная страна, состоящая из белых снежных волн.

— Вот она, матушка! — Митренко блеснул железными зубами и снял шапку. — Тундра.

— Ну, с Богом! — сказал Сафронов. — Теперь не зевай!

Упряжки пошли вниз…

Не было ни дерева, ни куста, ни камня. Был снег и черно-синее небо. Тундра, как штормовой океан, застывший разом, белый-белый…

Черное небо и холодная фиолетово-розовая корона под звездами — северное сияние. Внизу в бесконечном снежном поле двигалась маленькая живая нитка каравана…

Низкие тучи шли навстречу, на юг. Свирепая поземка заметала собак. Андрей и Александр, стоя на нартах, глядели вперед на маленькую черную точку в безбрежной белой пустыне. Якут кивнул…

Точка оказалась пятью чумами. Караван подходил тяжело, собаки завели свою песню, и сотни собачьих глоток ответили им. У чумов горел костер, стояли мужчины-чукчи, и ждало множество собачьих упряжек…

Андрей и Александр здоровались с чукчами. Погонщики, помогая шестами, быстро меняли собак на свежих. Чукчам отгрузили десять канистр со спиртом…

И снова неумолимо, на север шел караван. С холма на холм. Кругом только белое, ни души. И вдруг нарты встали разом, и все псы зарычали, словно взбесились. Погонщики, расхватав оружие, стояли молча.

Серая туча впереди покрыла тундру. Тысячи, сотни тысяч оленей шли по тундре на запад, перекрыв дорогу каравану…

Уже и передохнули собаки, и люди обкурились на морозе, а серые олени все шли и шли без конца…

Короткий северный день угас, но караван все шел под зажегшимися звездами, словно единое живое существо, дыша натруженно сотнями собачьих глоток.

И вдруг в небе лопнул серебряный шар, заливая тундру химическим светом, а впереди на холмах зажглись сразу два зенитных прожектора. Воздух взорвался. С обеих сторон крест накрест легли трассы пулеметов. Лучи прожекторов шарили по холмам.

Упряжки, разворачиваясь, пошли назад. Со стороны прожекторов заскрежетало, и хриплый голос объявил в мегафон:

— Сдавайтесь, суки, и Советская власть вас помилует!

Упряжки, обгоняя одна другую, уходили от прожекторов и пулеметов.

— Куда?! — Александр на своих нартах перерезал отступавшим путь, вскочил, махнув винтовкой. — А ну назад!

— Да их там не меньше дивизии! — закричал один из мужиков.

— Весь Сибирский военный округ собрался тебя, дурака, ловить! — с издевкой сказал ему Александр. — Ишь, бегунцы, весь снег изгадили! Разберись в цепь!

Часть погонщиков, разворачивая нарты, клали собак, другие легли в цепь. Сафронов шел вдоль них в рост, не обращая внимания на пулеметные и автоматные трассы над головой.

— Что, стрелки, это вам не в ложку стрелять. Подумаешь, пулеметы да бэтээры, на то вам и оружие дадено! С бабами в бане мы храбрые! А ну, Ермаков, Потемкин, гасите мне эти фары! Гасите, гасите, к чертовой матери!

Ермаков и якут, сев для удобства на колени, стали бить из винтовок по прожекторам. Один погас тотчас. По второму ударили залпом и тоже погасили.

— А?! — закричал радостно Александр.

— Да! — ответили ему, радостно мужики.

— Можете воевать, курицыны дети? Махотин!

— Я! — сзади него вырос Филипп Ильич.

— Ну, давай, стратег! — Сафронов оглядел его. — Бери людей и на лыжах иди вон туда! — он показал на холм. — Посмотри, что у нас слева.

— Есть!

— Они нас потеряли, раззявы! — глядя в бинокль на автоматные трассы, сказал Александр. — Чего они вправо-то бьют?

Лопнуло с шипением, вверху снова зажглась ракета, осветив машину с прожектором, цепь, двигавшуюся впереди, и двух солдат, возившихся за машиной с ящиками.

Один из них вдруг вскрикнул, бросился к машине, но тут же, закрыв голову руками, упал в снег. Другой с широко раскрытыми от ужаса глазами, вставал тихо, передергивая затвор у автомата.

Прямо на него, страшные в неверном свете, неслись собаки, а за ними на нартах сидели страшные люди с винтовками и шестами.

Одни нарты встали в десяти шагах, и солдат увидел ствол, направленный ему в живот, и улыбающееся лицо Путятина.

— Как фамилия, сынок?

— Морозов… — тихо сказал солдат.

— Ты, Морозов, автомат положи к ногам, а сам покури пока…

Упряжки, одна за другой, проносились бесшумно и лихо мимо солдата и разом исчезали, ныряя с холма…

Ударило тяжело, взорвавшийся снег накрыл упряжки белой лавиной.

— Веером расходись! — Закричал Сафронов, погоняя собак. — Оп-оп-оп-оп!

Нарты шли в ряд, как на гонках, неслись со скоростью машины.

Еще один снаряд взорвался позади. Александр обернулся. Справа, метрах в десяти неслась другая упряжка. Митренко, распластавшись на нартах, погонял собак лежа. Глянув на Александра, он улыбнулся ему всеми своими железными зубами.

— …Оп-оп-оп-оп!

Где-то вверху и в стороне заработали винты.

— А-а! — радостно закричал Митренко. — Сейчас они нас сверху агитировать будут.

— …Оп-оп-оп-оп!

Два вертолета, светя прожекторами, прошли над ними наискосок, стали разворачиваться для захода.

— Не останавливайся! — кричал Сафронов. — Бей по прожекторам! — он бросил шест, лег на спину, задрав винтовку.

Вертолеты пошли навстречу, стреляя из бортовых пулеметов. Два взрыва легло позади нарт.

Они снова развернулись, пошли еще ниже, почти над тундрой. Один из прожекторов погас, подбитый. Взрыв накрыл третью от Сафронова упряжку, разметав собак и пылающие канистры со спиртом.

— Ермакова убило, — крикнули оттуда.

Часть упряжек заворачивали влево. Где-то истошно визжал Лазарь.

— Поворачивать назад надо! Всех перебьют!

Сафронов остановил собак, соскочил, матерясь, сбросил с нарт две искореженных пулями канистры. Из канистр на снег хлестал спирт.

Рядом приостановился Потемкин:

— Жив?

— А чего мне будет? — отозвался Сафронов сердито.

Он снова вскочил на нарты, погнал собак:

— Сволочи, и людей перебьют, и товар попортят! По винтам, по винтам бей! — закричал он.

Вертолеты заходили им навстречу, отсвечивая серыми брюхами. Нарты неслись прямо на них все быстрее.

Путятин поднял над головой пробитую канистру, и струя спирта полилась ему в глотку. Утершись, он махнул канистрой вертолетам:

— Ваше здоровье! — отшвырнув далеко канистру, взял винтовку. — Оп-оп-оп-оп!

Вертолеты, цепляя брюхами снег, стреляя из всех стволов, пошли навстречу. Нарты летели на них, не сворачивая, погонщики, лежа на нартах, били из винтовок…

Безлюдная снежная пустыня молчала. Низкое солнце клало длинные тени под холмами. Вдалеке показалась черная точка, донесся лай собак.

Одинокие нарты быстро приближались, на нартах сидел Махотин. Объезжая холмы, он внимательно оглядывался. Вдруг встал, перехватив винтовку.

В стороне, в шагах в ста, на холме стоял Сафронов. Филипп Ильич, обрадовавшись, повернул собак к нему.

— Где вертолеты? — спросил Сафронов хмуро.

— На юг ушли вертолеты.

— А ты что, один?

— Один. Остальные, кто жив, на юг повернули. Лазарь нас смутил. Я тоже повернул, опомнился потом, за вами пошел. Сутки уже вас ищу.

Александр устало сел на снег, помолчал, оглядывая безлюдную тундру:

— Собака Лазарь! — он ударил себя по колену. — Сколько живых осталось?

— Не знаю, — Махотин оглядывался, ища остальных. — А ты-то как?

Александр, вздохнув, поднялся, пошел с холма в лощину, свистнул.

Снег в лощине зашевелился. Откидывая шкуры, присыпанные снегом, из нор полезли люди и собаки. Люди отряхивались, проверяли оружие. Тут же быстро отрывали заваленные снегом нарты.

Шесть нарт стояло в ряд, готовые в путь, и шесть человек. Потемкин, Николай, Митренко, Путятин, Филипп Ильич. И Сафронов сказал просто:

— На юг нам дороги нет. Наша доля с нами. Пойдем, куда шли, до конца!

Он тронул свою упряжку. Маленький караван пошел, потянулся на север…

Короткий день был как ночь. Вверху звезды и угасающее чернильно-синее небо, а внизу, в мерцающей пустыне, черные точки каравана…

Вертолеты подошли с запада. Мрак уже сгустился, но выдал снег. Их было два, они повесили по желтой ракете и зашли для атаки с фланга.

— Ну, сукины стрекозы! — Митренко оскалил железные зубы зло.

Собаки привычно понесли нарты, люди молча ложились, приготовив винтовки.

Вертолеты прошли низко, рассекая тундру пулеметными трассами, и ушли вверх, к звездам, оставив внизу огромный сиреневый цветок взрыва…

Отстреляв всю обойму, Сафронов остановил собак. Снег горел, залитый спиртом, кругом валялись обломки нарт, собаки.

Он подбежал к погонщику, лежавшему ничком, стащил с него горевший полушубок, сбил пламя, перевернул на спину. На обгоревшем лице мужика сверкнули железные зубы:

— Извини, Александр Степанович… — сказал Митренко хрипло. — Не доглядел…

— Молчи!

Вместе с подбежавшим якутом Сафронов бегом донес мужика к своим нартам.

Собаки понесли снова. Сафронов, глядя на приближавшиеся вертолеты, перезарядил винтовку.

Оглушая пулеметами, они снова прошли над тундрой…

Николай, пригнувшись, проскочил разрывы. Его собаки несли бешено. С удивлением Николай увидел, как нарты, летевшие впереди, вдруг встали, странно разваливаясь. Очередь с вертолета перерезала их почти пополам. Спирт хлестал из канистр. Рядом с нартами пытался встать на перебитые ноги Путятин. Он был мокр с ног до головы от спирта и улыбался:

— Ну, блядь, за всю жизнь напился! — он никак не понимал, почему не может встать. Под ним натекало черное…

Николай ударил его собак, те понеслись дальше. Подхватив Путятина, как ребенка, уложил его на свои нарты. Его догнали упряжки Сафронова и Потемкина. Вертолеты снова приближались с ревом…

Путятинские нарты, оставшиеся без хозяина, вспыхнули, и собаки, обезумев, несли по тундре пылающий фиолетовый факел…

— Андрей, да чего же это мы? — Сафронов, соскочив с нарт, ударил собак, сам сел на снег, не прячась, целясь в приближающийся вертолет.

Якут соскочил в снег. Его нарты тоже ушли вперед.

— Давай вместе, Андрей, давай, родной!

Они ударили залпом… Еще…

Махотин, поравнявшись с пылавшими нартами, на бешеной скорости, стрелял по ремням. Нарты перевернулись, пылающий факел оторвался и остался позади, собаки, освободившись, не останавливаясь, так и неслись в упряжке дальше…

Один из вертолетов вдруг лег на бок и, описав неправильный круг, беспомощно лег в тундру, как бочка. Второй, не атакуя больше, кружил над ним.

— Попали, черти! — Сафронов засмеялся зло.

За ними вернулась упряжка Махотина, они запрыгнули на нее на ходу...

Сиреневые костры догорали в тундре…

Низкие облака шли с севера. День был сырой. Они стояли на холме. Тундра кончилась, впереди стояли изломанные ледяные валы береговых торосов.

— Вот и кончилась Россия, — сказал тихо Махотин.

— На земле нам не спрятаться. А в океане нас искать не будут. — Сафронов оглянулся на холмы.

Четверо человек, четыре упряжки и две свежих могилы с маленькими крестами, словно и правда, на краю света…

Северное сияние мерцало в черном небе, а под небом лежали бесконечные ледяные поля Северно-Ледовитого океана. Караван шел по льду…

Лед, лед до самого горизонта, четыре упряжки продвигались одна за другой.

— Надо было в тайгу идти к Митрофану, — тихо шептал Махотин на последних нартах.

— Ты чего там шепчешь, Филипп Ильич? — окликнул его Николай весело. — Молишься, что ли?

— Молюсь! — сердито отозвался Махотин.

— Чего у Бога просишь? Небось яблок просишь, а?

— Дурак ты молодой, потому как смерти-то не боишься, дурак!

— А ты, что же, боишься? — не унимался Николай.

— Я в расцвете лет погибать не хочу по глупости.

— Ты что же, до ста лет дожить хочешь? — засмеялся Николай.

Собаки вдруг завизжали, сбиваясь кучу. Лед затрещал, расходясь стремительно, и упряжки Николая и Махотина в одно мгновение ушли под лед.

Сафронов оглянулся, а их уже нет. Схватив шест и лыжи, он бросился к полынье. Вдвоем с Потемкиным они шарили в черной воде, опуская их как можно глубже. Но тщетно, упряжек как не было, только куски льда плавали в полынье…

Вдруг вынырнул Махотин, без шубы и шапки, в белой рубахе, держа над головой карабин. Якут поймал его за руку арканом, подтянул ко льду.

— Винтовку-то держи, египтянин! — кричал Филипп Ильич, протягивая карабин, — тулупчик, тулупчик цепляй, а бинокль я упустил, мать вашу!

— Колька где? — кричал ему в лицо якут.

— Не знаю я, где твой Колька, здесь где-нибудь!

Сафронов молча шарил шестом под водой. Вдруг всплыли две собаки с обрезанными ремнями. За ними третья. За третьей, держа ее за ошейник, Николай с ножом в руке. Он тоже был без полушубка и шапки.

— Живы, гады! — закричал Александр. — И то ладно!

Быстро поставили лыжи, накрыли их шкурами. Получился чум. Сафронов притащил канистру. Налив спирт в казан, подожгли. Махотин и Смазин разделись быстро, сели у огня в чуме. Якут, укрыв их шубами, растирал спиртом. Сафронов налил им по кружке спирта, внутрь, сам снова пошел к полынье. Привязав к веревке груз, попробовал достать дно…

— Глубоко там! — крикнул Николай. — Не достанешь!

— Бездна! — засмеялся Филипп Ильич и толкнул Николая. — А винтовку-то ты, парень, упустил!

— Сколько у тебя спирта было? — спросил Сафронов.

— Четырнадцать баков, — ответил Махотин, помрачнев.

— И у меня десять, — сказал Николай.

Они замолчали…

Две оставшиеся упряжки шли, обходя, огромные, как озера, полыньи. Рассвело, и перед ними возник гранитный обледенелый остров. В гранит, по башни были впаяны старые танки. Двумя равными рядами они охватывали остров, стволы их смотрели на восток…

— …Четыре дня идем, Чукотка здесь, — Потемкин рисовал пальцем на снегу. — Девять дней идем; нет Чукотки. Здесь Чукотка.

Они стояли, давая отдых собакам. Все исхудавшие, осунувшиеся. Махотин доставал рыбу, сухари.

— Врешь, ты, азиат, — сказал он тихо. — Сам не знаешь, куда завел!

— Ты сам врешь, — ответил спокойно якут. — Здесь Чукотка. Пахнет Чукоткой!

Сафронов пересчитал рыбу, часть кинул собакам, остальную завернул снова.

— Весь корм собакам оставим. Сами сухари есть будем, и спирт у нас еще остался, — он, вздохнув, взял канистру.

Разлили спирт в кружки, выпили, молча, сосредоточенно. Загрызли разом сухари. Собаки, сожрав рыбу, смотрели на людей. Махотин вздохнул:

— К Митрофану надо было уходить…

Четверо человек и оставшаяся единственная упряжка медленно двигались на восток. Начиналась метель.

Собаки вдруг встали, залаяли на снежный холм, пытаясь разрыть его лапами. Люди стали помогать им ножами и топорами…

Под снегом лежал человек. Он замерз уже давно, совсем черный, в истлевшей одежде, но по-прежнему сжимал карабин в руках.

Потемкин выбил топором из его рук карабин, осмотрел:

— Два патрона есть.

— Тоже, видать, по делам шел, — сказал Махотин, осматривая покойника. — Да не успел.

Сафронов снял с человека кожаный, затянутый кошель. В нем оказались спички, завернутые в кусок замши, и шесть светло-розовых камней.

Махотин взял один из камней, достал из кармана очки:

— Это александрит. Во всем мире есть только одно место, где моют этот камень, — Урал.

— Что, дорогие камни?

— Я не специалист, но думаю, миллион они стоят. Видать, паренек серьезный, да погулять ему не пришлось. Эх, лучше бы банку тушенки найти…

— А лучше медведя застрелить и зажарить. — Сафронов спрятал камни.

— Половину зажарить, а половину заморозить, — улыбнулся якут. — Чум поставить. Чай пить, жену гладить, жена смеяться будет…

Они завалили покойника… Выпили спирта над могилой. Нарты двинулись дальше…

Пурга выла свирепо, заметая снегом чум, сложенный из лыж и нарт, укрытый шкурами. В чуме, вокруг костра сидели вповалку люди и собаки. Люди пили спирт и подливали его время от времени в огонь.

— Эх, хоть бы сухарика, — вздохнул Махотин. — Все кишки себе сжег.

Сафронов разлил спирт в кружки, глянул на канистру:

— Значит, одну дольем, другую дожжем, и конец спирту. Наторговали… И товарищи зря полегли, значит.

— Ладно тебе! — толкнул его Николай. — Кто ж знал, что так выйдет.

— Еще бы по одной, — вдруг предложил Махотин.

— Да ты пьян, Филипп Ильич, — засмеялся Николай.

— Ну пьян, — Махотин тоже засмеялся тихо. — Считай, четвертый день льем. Можно сказать, самый натуральный запой!

Якут налил еще всем. Махотин прилег на собак, как на диван:

— А меня Митрофан Романович обещал депутатом сделать. Говорит, будешь Филипп Ильич, народным депутатом, нам в Кремле свои люди нужны. Весной забаллотирую тебя от города Якутска… Да, видать, выходит мне замерзнуть героической смертью советского полярника!

— Этот год неудачный, — философски заметил якут. — Позапрошлый год тоже был неудачный… — он подгреб к себе двух собак, обнял, чтобы было теплее.

Сафронов глядел на огонь сурово. Махотин затянул потихоньку песню. Остальные подхватили постепенно…

Снаружи выла, заметала маленький холм пурга…

Они брели сквозь буран, из последних сил, пошатывались.

— Чукотка, — вдруг крикнул Николай.

Все остановились, вытирая снег с лиц, вглядываясь вперед. Впереди поднималось что-то темное. Махотин перекрестился:

— Слава тебе, Господи, не дал смерти и на этот раз!

Ледяное поле упиралось в огромную отвесную стену.

Они стоял у ее подножия, трогали гранит, оглядывались удивленно. Отвесные скалы уходили куда-то вверх, и вправо, сколько хватало видимости, тянулась стена.

— А может, это не Чукотка, а остров какой? — предположил робко Махотин.

Двинулись вдоль стены. Впереди осторожно пробовал лед Потемкин. Вскоре стена расступилась, открывая узкий глубокий каньон. Настороженно оглядывая скалы, вошли в каньон…

Местность была ровная, шли среди чахлых карликовых сосен. Впереди виднелся трапециевидный холм.

— Нет, Чукотка! — обрадовался холму Потемкин. — Я здесь был. За горой стойбище будет. За стойбищами два дня — город Иультин.

— Большое стойбище? — оживился Махотин.

— Большое. Баня есть, магазин, кино есть. У меня кум там, Мишка Аллах-Юнь.

— Китаец, что ли? — спросил Сафронов.

— Зачем китаец, зоотехник, оленей лечит, собак лечит. В Москве учился. Долго, чуть не умер!

Все засмеялись, прибавляя шагу, и вдруг встали, умолкнув разом. Впереди лежала широкая черная полоса.

Махотин первый вышел на чистый, почти сухой асфальт. Прошелся недоверчиво, цокая подковами сапог, притопнул осторожно:

— Ерунда какая-то…

Дорога лежала ровная, как струна, от горизонта и до горизонта. Простая в общем-то дорога, но только идеально гладкая.

— Аллах-Юнь, говоришь? — Сафронов глянул на якута. Потемкин, встав на колени, гладил дорогу руками.

— Ерунда! — повторил Махотин. — Таких дорог и не бывает! — он достал топор и стал рубить край дороги.

— Чего ты рубишь там? — спросил Сафронов.

— Асфальт, а вроде и не асфальт.

— Может, это недавно построили? — спросил Николай неуверенно.

Ему не ответили. Стало тихо и неуютно им на этой пустынной дороге.

Где-то далеко вдруг заревело. Тяжелый низкий звук приближался. Не сговариваясь, все побежали с дороги. Отогнав нарты, упали в снег, щелкая затворами.

Что-то огромное и сверкающее неслось к ним через тундру. Собаки заскулили жалобно, дергая тощие нарты. Люди глядели изумленно…

То была машина, каких они никогда не видели. Огромный, тупоносый, серебряный грузовик с серебряным радиатором и серебряным фургоном, как в сказке, пронесся мимо них и, дав гудок, стал уменьшаться к горизонту…

— Это правительственный грузовик, — зашептал Махотин. — Ей-богу, тут где-нибудь космодром, наверное.

— Хватит врать, — остановил его Сафронов. — Какой космодром!

Они поднимались, отряхиваясь.

— А может, здесь база секретная? — предположил Николай.

— Пойдем следом, — сказал Сафронов, — а там разберемся, что там за база, или какой такой Аллах-Юнь.

Они лежали на холме, в снегу, передавая друг другу бинокль. Позади них кончался густой ельник, а перед ними, внизу, у дороги, стоял ресторан. Рядом десятка полтора машин, дальше — освещенный электричеством, чистый аккуратный поселок. На крыше ресторана развевался звездно-полосатый флаг.

— Вот это вляпались мы! — прошептал Сафронов. — Вот это беда так беда!

Николай жадно вглядывался в освещенные окна. Махотин в бинокль осматривал поселок:

— А может, это база какая, специальная, как будто Америка, чтобы наши тренировались? — он вдруг замер.

За одним из столиков в ресторане мужчина свирепо жевал бифштекс.

— Тренируется… — Махотин, не отрываясь от бинокля, проглотил слюну.

Якут, лежа на боку, вытянув руки, глядел на холмы за поселком:

— Хатырка—хатырка… Меня повесить… моя вина…

С трассы свернула красная машина. Две белокурые девушки, в джинсах, свитерах, смеясь перебежали в ресторан.

Николай вдруг поднялся радостно:

— Нет, мужики, это не база. Это Америка, настоящая Америка! — и он шагнул вниз.

— Куда? Ложись! — Сафронов поймал его и окунул в снег.

Из ресторана донеслась музыка.

— Тогда хана, — Махотин съежился, обняв винтовку. — Убьют нас.

В ельнике, на все лады, позади них, завыли собаки…

Собак распрягли, и они, не останавливаясь, не оборачиваясь на хозяев, понеслись в сторону поселка.

— Вот и все! — сурово заключил Сафронов. — Экспедицию считаю завершенной. Всем благодарность, можно разойтись по домам!

Они сидели вокруг оставшихся обрывков и пустых мешков. Николай тронул последнюю канистру, в ней глухо плеснуло. Он оглядел всех.

— Что ж, вешаться теперь? А может, напоследок поедим по-человечески. Хоть раз в жизни в американском ресторане посидим?

— Ты что ж, язык знаешь? — Сафронов внимательно смотрел на Николая.

— Немного, — смутился парень. — В школе учил…

— Убьют! — Махотин вздохнул. — Интересно, как они шпионов советских, расстреливают или вешают?

— На охоту идти надо, — сказал Потемкин твердо. — Лося искать. Сначала меня повесить, моя вина. Потом лося искать.

Сафронов все смотрел на Николая, лицо его просветлело.

— Успеем на охоту, а ну, Филипп Ильич, давай сюда перстень… Митрофановский…

Николай пошел вниз, прямо к ресторану. Оглянулся на ходу. Три винтовки смотрели из ельника.

— Если что, сигай в окно! — крикнул ему тихо Сафронов. — Мы их, в три ствола, положим, со всей ихней музыкой…

Николай вышел на асфальт, притопнул, сняв шапку, поправил волосы и зашел в ресторан.

Винтовки из ельника смотрели в хорошо освещенные окна. Потемкин переводил мушку с одного человека на другого. Сафронов поймал на мушку улыбающегося бармена. Махотин выбрал мужчину, сидевшего рядом с девушкой и жевавшего мясо. Он стал целиться ему прямо в лоб. Мужчина вдруг замер, и перестав жевать, стал оглядываться.

В ресторане было шумно и людно. Играла музыка. Люди улыбались Николаю. Он, протискиваясь осторожно среди них, улыбался им в ответ, держа в руках шапку, прижимая ее к животу.

Пройдя в угол, он незаметно вынул из шапки наган и сунул его в карман. Его никто не хватал, не спрашивал. Николай вытер пот со лба.

Оглядевшись, он подошел к стойке бара, встал с края. Бармен, тот, которого держал на мушке Сафронов, заметил его, тут же, улыбнувшись, спросил что-то.

Николай не понял, но тоже широко улыбнулся, не вынимая правую руку из кармана. Бармен снова спросил что-то, пожав плечами, отошел.

Николай, продолжая улыбаться, огляделся, потом незаметно поманил бармена рукой и протянул ему несколько червонцев:

— Еда. Есть! — он тщательно выговорил по-английски.

— Вы турист? — бармен с любопытством рассматривал деньги парня.

— Что? Да, турист, — Николай продолжал улыбаться.

— Я сожалею, — бармен покачал головой, отошел.

Николай убрал деньги, огляделся, улыбаясь. Снова поманил бармена. Тот снова вернулся. Николай протянул ему золотую митрофановскую печатку:

— Деньги… у друзей, — он с трудом подобрал английские слова. — Купи это…

Бармен внимательно оглядел перстень:

— Это хорошая вещь, — он протянул ее обратно. — Сожалею, но мне не нужно.

Вдруг чья-то рука взяла перстень. Николай оглянулся. Рядом с ним стоял высокий мужчина. Он надел перстень на палец, показал товарищу. Николай быстро переложил наган в шапку, взвел курок.

— Продаешь? — спросил мужчина, не замечая шапки у живота.

Николай, продолжая улыбаться, пожал плечами. Мужчина сказал что-то непонятное, потом повторил, разделяя слова:

— Сто долларов.

Николай, поняв наконец, кивнул. Мужчина, достав бумажник, выложил перед Николаем зеленые деньги:

— Ты финн или швед?

— Да, — Николай облегченно опустил шапку. — Финн, северный финн…

Сафронов, Потемкин и Махотин все держали ресторан под прицелом. Махотин вдруг схватил бинокль.

— Выпил! — сказал он удивленно. — Закусил! — он аж встал. — И закурил!

— Черт знает что! — ответил Сафронов, оторвавшись от винтовки.

Теперь Николай шел спокойно, с удовольствием затягиваясь сигаретой. За ним двигался с окаменевшим лицом Потемкин. В руках якут нес кожаный мешок.

— Ты улыбайся, улыбайся людям! — наставлял его Николай. — Радостней! Покажи, что ты приличный человек.

Он вдруг заметил, что люди стали странно принюхиваться, косясь на якута и его мешок. Он поспешил увести его в дальний угол…

Сафронов в одной руке держал канистру, в другой — длинный брезентовый сверток. В спину ему уткнулся Махотин с таким же брезентовым свертком.

Они попали в магазин, смежный с рестораном, и теперь отчаянно оглядывались, не зная что делать. Продавщица и несколько покупателей с удивлением смотрели на них.

Сафронов улыбнулся им безрадостно и сделал еще один круг вокруг прилавка. Снова встал. Махотин, держа на руках свой сверток, наступил ему на ноги.

— Ресторан, фройлен, — вдруг сказал Махотин продавщице.

Та, поняв, указала рукой. Они пошли узким проходом. Из-за поворота им навстречу выскочил человек, налетев на Махотина.

Махотин, отпрыгнув, клацнул затвором.

— Не балуй, — сказал Сафронов тихо.

Человек что-то проговорил, прошел весело дальше.

— Чуть не шлепнул дурака! — Филипп Ильич с облегчением опустил свой брезентовый сверток.

— Стрелять по моей команде! — напомнил Сафронов.

Они оказались в шумном ресторане и растерялись еще больше. Увидев Николая и якута, боком стали отходить к их столу, прикрывая свой отход винтовками, завернутыми в брезент, готовые стрелять в любую секунду.

Николай, вскочив, закрыл их от толпы:

— Все хорошо, мы никому не нужны, — он успокаивал их ласково, как детей. — Сейчас принесут есть, мы туристы, и стрелять не надо. Филипп Ильич хороший и добрый. А теперь садимся.

Подошла официантка, огромная и рыжая, быстро поставила им на стол четыре тарелки жареного мяса, зелень, картошку, пиво.

— Улыбайтесь. Молчите и улыбайтесь! — Николай сам улыбался официантке.

Он уже снял шубу, оставшись в одном свитере. Сафронов, Потемкин и Махотин, черные, заросшие, с дикими свирепыми рожами сидели напряженно, через силу стараясь улыбнуться. Официантка оглядела их, спросила что-то, никто из них не ответил.

— Вы немцы? — спросила она Николая.

— Мы… северные финны… — ответил Николай и кивнул на Махотина, — он немец!

Она засмеялась и ушла, покачивая огромными бедрами.

— Чего она спросила? — еле шевеля губами, Махотин глядел ей вслед.

— Она спросила, свободен ли ты сегодня вечером?

— Почему я?

Стаканы незаметно передавали Сафронову. Александр, улыбаясь, под столом наливал из канистры спирт. Принесли по второй тарелке мяса. Все уже сидели раздевшись, в свитерах и рубахах.

В зале стало еще более шумно, люди вокруг них пили и громко переговаривались.

К их столику подошли двое, спросили что-то. Николай, улыбаясь, покачал им головой, одновременно отводя ствол, вдруг высунувшийся из-под стола со стороны улыбающегося Махотина. Когда они отошли, Николай заглянул под стол и увидел еще один карабин в руках Сафронова. Ствол его лежал на коленях у Потемкина. Якут, попивая пиво, ладонью направлял ствол в спину отходивших…

Выпили. Сидели, раскрасневшись от тепла, еды и спирта. Сафронов, глянув на якута, поморщился:

— Больно уж у тебя доха рыбой воняет. Ты б ее на мороз вынес, что ли…

— Воняет — не то слово, — поддержал Махотин. — Рыбный склад в Омске не так воняет… Эх, в туалет бы, а? — попросил он.

— Надо, — подтвердил Потемкин.

— Тихо, все хотят, — ответил строго Сафронов. — Коль, есть у них тут чего-нибудь?

— Вон, вдоль стенки, идите, — махнул Николай.

— Нет, Коль, ты уж отведи.

— Да вы что, мужики, сами не дойдете?

Они посидели еще, озираясь, потом поднялись все разом, собирая одежду, оружие… Николай вскочил, загораживая им дорогу.

— Да вы что, с ума сошли, а ну, оставьте все! Так идите!

— Куда идти-то? — занервничал Сафронов. — Ты уж отведи…

В туалете никого не было, кроме одного из водителей, брившегося над умывальником.

— Привет, — улыбнулся он им в зеркало.

Николай тоже поздоровался. Все с удивлением оглядывали зеркала, белый пол. Махотин потрогал сверкающий кран…

Развесив на дверцы кабинок одежду, по пояс голые, они мылись и брились, плеская друг в друга водой. По очереди мылили друг другу спины, скоблили их ножами.

В туалет вошел человек. Уставился на них изумленно. Повернулся и увидел якута. Потемкин курил трубку, невозмутимо глядел на него, почесывая одну о другую босые ноги. В руках якут держал сверток с оружием. Человек развернулся и быстро вышел из туалета…

За столом сидели уже все чистые, бритые и причесанные. Помолодевшие.

— А я бы еще поел! — весело сказал Сафронов.

— Заподозрят, третий раз есть будем, — заметил Махотин. — Вот пиво я бы перед смертью попил! Николай, сколько там моих денег осталось? — и он, вдруг поймав рыжую официантку, объявил громко:

— Мадам! Плиз-бир-коман-четыре-фир-шнапс-пиво-окей!?

Сидевшие за соседним столиком огромные, бородатые, в ярких полярных одеждах мужчины засмеялись и, кивая Махотину, подняли за него бокалы…

Два стола были сдвинуты вместе, за столом сидело человек восемь. Они разговаривали, смеясь, жестикулируя…

— Они полярная экспедиция! — пытался переводить своим Николай. — Что-то ищут, а что — не пойму…

Сафронов, поглядывая по сторонам, так же под столом, наливал в стаканы спирт. Кивал понимающе светлобородому американцу, который, вкручивая штопор себе в ладонь, пытался объяснить свою профессию.

Сафронов забрал у него штопор и дал стакан.

— Виски? — спросил тот.

— Виски, — кивнул Сафронов.

На другом краю сидел Филипп Ильич.

— Мы, ты, Коля, переводи, тоже экспедиция. Я главный. Босс, но не самый, а такой… кляйне босс…

Один из полярников показывал Николаю фотографию, объяснял, старательно выговаривая:

— Жена… Две дочери… Я — месяц в этих снегах… совсем одичал.

Сосед Сафронова, выпив спирт, сидел с расширяющимися глазами, одеревенев.

Потемкин сидел, глядя куда-то туманно, и вдруг улыбнулся подошедшей рыжей официантке…

Заревел вездеход, разворачиваясь на стоянке. Из ресторана, качаясь, крича какую-то странную песню, выбрались Махотин, Сафронов, Николай и полярники. Последним шел якут. Он курил трубку и нес завернутое в брезент оружие.

Обнимаясь, помогая друг другу, вся компания полезла в вездеход…

Высвечивая фарами пустынную ночную дорогу, вездеход помчался среди черного леса. Из открытых люков его неслись крики и обрывки песен. То вдруг палили из ракетниц и винтовок в черное звездное небо…

Фонари, безлюдные ангары, замерзшая техника. Вездеход медленно подъехал к огромному заснеженному самолету. Брюхо в его хвосте медленно открылось, и вездеход въехал в трюм. Дверцы люка позади него автоматически закрылись…

Люди с трудом выбирались из вездехода, причем Потемкин и огромный, с бритым черепом, гляциолог, успели на память поменяться штанами. Гляциолог был в черных кожаных штанах якута, а якут в армейских хаки гляциолога.

— Это база их, что ли? — Махотин оглядывал ящики и мешки, укрепленные в стеллажах и лежавшие вповалку на полу.

— Джон! — он поймал светлобородого полярника, который собирался упасть. — Это склад? Бир?

— Бир! — согласился Джон и все-таки лег на мешки.

В стороне слег Николай, рядом упал светлобородый бурильщик. Оставшиеся в живых пробирались вглубь: Сафронов с интересом оглядывал стеллажи. Махотин уже ощупывал ящики. Гляциолог притащил ящик пива и поставил на откидной столик две бутылки.

— Бренди? Виски? — спрашивал он Потемкина, показывая по очереди то одну, то другую бутылку.

Якут указал на виски, а потом на бренди. А потом открыл банку с пивом…

Летчики, переговариваясь, осматривали трюм, пробовали крепления. С удивлением они остановились у столика.

Потемкин спал, сидя, обняв гляциолога и еще одного полярника, не давая им упасть. Рядом, накрывшись полушубком, обнимая карабин, спал Сафронов…

В кабине за штурвалом, крепко сжимая рули, спали Махотин и сам начальник экспедиции.

Летчики, смеясь, стали будить Махотина, вытаскивая его из-за штурвала.

— Парень, все, иди спать, я доведу самолет! — сказал один из них по-английски.

Махотин открыл глаза, огляделся внимательно, вдруг указал вперед:

— Курс на запад! Я женерал Махотин, летим на Андарынь, — его вывели из кабины, держа за руки, прислушиваясь к незнакомому языку. — Что вы меня держите? Меня ранили, это не серьезно, все время на запад…

Начальник экспедиции, очнувшись, с удивлением уставился на летчика. Узнав его, он сказал:

— Извини, Тед, он случайно завелся! Я даже не подумал, что сумею взлететь! Махотин тоже хороший пилот…

Самолет вырулил на взлетную полосу. Тяжело разбежался и поднялся в воздух…

Потемкин открыл глаза и увидел, что сидит за столом и держит, обнимая, двух спящих мужиков. В иллюминаторе светило солнце. Не выпуская спящих, якут заглянул в иллюминатор и увидел внизу облака… Пораженный, он откинулся назад, и все трое медленно съехали с лавки и легли спинами на мешки…

Пели птицы… Яркое солнце освещало невысокие желтые холмы.

Сафронов, вытирая со лба пот, глядел в ужасе из открытого люка: на аэродроме стояло десятка два грузовых самолетов, среди них несколько военных. В них что-то грузили солдаты…

Зажав рот Николаю, Сафронов встряхнул его, показав кулак. Потемкин очнулся сам, перебираясь через спящих полярников, он бесшумно собирал вещи.

Махотина нашли за ящиками, под одеялом, подняли его молча…

Собрались у люка, не решаясь выйти.

— Господи, это Африка! — прошептал Махотин испуганно. — Военная база…

— Идти по одному к забору, не дожидаясь, к лесу. Если что, прорвемся с боем! — приказал Сафронов. Вдруг он заметил на Потемкине армейские штаны. Потемкин, поняв его взгляд, быстро скинул с себя всю меховую одежду и по пояс голый, в армейских штанах, вышел первый.

Он огляделся, прошел вдоль самолета. Из-за крыла вынырнул джип с солдатами. Крикнув что-то, они махнули Потемкину. Якут, опустив винтовку, тоже махнул им, и, не спеша, пошел к забору.

Следом, из самолета, обнимая мешок, показался Махотин…

Добежав до леса, задыхаясь, бросая вещи, первым делом встав к деревьям, расстегивая штаны, стали мочиться…

— Боже мой, ну и жара! — Махотин с удивлением разглядывал тропические листья на дереве! — Если это Африка, тогда нам хана…

— Все! — приказал Сафронов. — Уходим еще столько же!

Погони не было, но они, сняв меховые одежды, утирая пот, бежали дальше…

Они стояли на вершине холма, опираясь на оружие. Внизу, вдали, лежал огромный город. Желтый туман висел над ним, а еще дальше, справа, открывался океан…

— И ни черта не понятно, — глядя в бинокль, сказал Сафронов. — Пальмы вижу…

Они стояли и глядели с тревогой и надеждой.

— Похмелиться надо, — сказал Махотин, — тогда и понятно будет.

Сафронов спрятал бинокль:

— Разойдемся по одному, глянем, что за дичь здесь. Вон там, на ручье — привал. — И он первый стал спускаться в долину…

Потемкин, держа винтовку в руке, бесшумно скользил сквозь густые заросли. Вдруг он замер и отступил испуганно. Перед ним во влажной траве сидела огромная зеленая жаба. В ужасе, прикрываясь винтовкой, обошел ее боком, поспешил прочь…

Николай, по пояс в воде, бродил по ручью в камышах, ощупывая берег под водой. Вот он засунул руку глубже и вытащил из воды зеленого рака. Отцепил его от пальца, держа за спинку. Стал шарить дальше. Поймав еще одного, разгибаясь, увидел над собой девушку.

— Привет, что ты там делаешь? — она стояла на берегу, стройная, высокая, смотрела на него внимательно и серьезно.

Он оглянулся растерянно. Худой, в длинных мокрых трусах, с раками в руках.

— Иди сюда, покажи, что это?

Он понял. Выбравшись на берег, протянул ей раков. Она не взяла, отступив. Улыбнулась, спрятав руки за спину.

Он положил раков на траву.

— Ты не боишься их ловить? — склонившись, она палочкой сгоняла раков в кучу, не давая им разбегаться. — Что ты молчишь все время?

Он, склонившись, сидел рядом. Ее волосы касались его мокрого плеча. Она глянула на его напряженное лицо, засмеялась.

Тогда он сходил и принес из кустов рубашку, завязанную мешком. Развязав, показал ей шевелящуюся гору пойманных раков.

— Что ты будешь с ними делать? — она трогала их палочкой.

Это он понял:

— Есть…

— Как тебя зовут? — она внимательно смотрела на него.

— Николай.

— Никола… — повторила она. — Ник. А я Нэнси…

Где-то совсем рядом мужской голос окликнул ее, но она не обернулась, продолжая смотреть на раков.

— Возьми! — Николай подвинул ей рубаху с раками.

Она покачала головой и встала, показав пальцем:

— Только одного.

Николай выбрал ей рака. Она взяла его осторожно, за спину. Спросила:

— Где ты живешь?

Он, не зная, как ответить, махнул в сторону холмов:

— Север… А ты?

Тут из кустов вышел парень, окликнул Нэнси. Увидев Николая, кивнул ему, Нэнси подошла к парню и прижала рака к его животу, он отшатнулся. Нэнси обернулась к Николаю, сказала, притворяясь, страшным голосом:

— Пока, Ник!

— Нет, Нэнси!

Они с парнем пошли по тропинке. Он запихал рубашку с раками в кусты, и, пригибаясь, побежал следом…

На поляне стояло две машины, парни и девушки. Когда на поляну вышли Нэнси и парень, все тут же стали рассаживаться по машинам.

Машины развернулись и поехали. Николай, как был, в трусах, пригибаясь, быстро побежал параллельно им в кустах.

Машины вышли на шоссе и ушли в сторону города. Николай выбежал на дорогу, вскочив на камень, смотрел вслед…

Раки лежали в котле, сварившиеся, красные. Потемкин выкладывал их на брезент. Махотин чистил какую-то траву. Сафронов разлил по кружкам остатки из канистры. Николай сидел, глядя в ручей.

— Что, Колька, — окликнул его Махотин. — Небось не поведешь больше караван?

— С вами алкоголиком станешь! — Николай неохотно подсел.

Все взяли кружки. Вдруг из-за холма, прямо на них, вылетел вертолет.

В секунду все вскочили, похватав оружие, заняли позиции в кустах. Но вертолет, описав дугу, ушел дальше в долину.

— Кто же это дрянь такую летучую придумал! — Сафронов зло опустил карабин. — Нет от нее покоя ни на Севере, ни на Юге!

— Однако здесь они помельче, — заметил якут. — Здесь ее из винтовки полегче будет взять…

Ожидая, когда стемнеет, привели себя в порядок. Постирались, почистили брюки и обувь.

Сафронов, в вычищенных сапогах, сидел, курил, чистил наган и карабин. Махотин, вырезав из унт что-то вроде ботинок, вшивал в них шнурки. Николай причесывался у ручья.

Потемкин, вычистив шубу, оглядел ее:

— Хорошая шуба. За такую шубу половину Польши обменять можно… — он, свернув ее, убрал в мешок.

Лишние вещи спрятали в нору. Все было готово, быстро темнело.

— Ну что? — Сафронов завернул карабин в брезент, сплюнул. — Пойдем, посмотрим, какие такие пальмы!

Вышли на пустынное шоссе в сумерках. Впереди шел Сафронов с длинным брезентовым свертком, за ним якут с мешком и Махотин.

Николай, проходя мимо камня, на котором он недавно стоял, улыбнулся с надеждой…

Город светил всеми своими огнями. Высоко в небе горели рекламы. Они, прячась в тени, стояли, задрав головы, пораженные… Потемкин опустил мешок, а Сафронов крепче прижимал к себе винтовку.

Машины, вылетая из улиц, бесшумно неслись по проспекту. Они глядели на этот сверкающий поток из темноты. Скользнув тенью, пересекли стоянку, и Махотин тайком потрогал одну из машин пальцем…

Люди, нарядные, чистые и красивые, шли мимо. Николай прогуливался по тротуару, вглядываясь в лица всех девушек. Остальные следили за ним настороженно из кустов маленького сквера… Вдруг Николай замер от удивления. Мимо него прошел негр. Он пошел за ним и, не удержавшись, потрогал его черное плечо…

Шли в толпе, держась еще настороженно, но их никто не хватал, и никто на них не смотрел… Они стояли у гигантской витрины, а за витриной, как улей, шумел огромный магазин. Потемкин вдруг шагнул, увидев что-то, к дверям, двери разлетелись перед ним автоматически, и якут от неожиданности отскочил…

Они стояли на огромном мосту. По мосту и под ним, внизу, неслись живые реки машин. Слева поднимались небоскребы.

— Боже мой! — сказал Махотин. — Мне бы галстук какой-нибудь! Да денег рублей сто, да жизнь всю сначала! За что же это им все? Чем они лучше нас? Куда Бог смотрит?

— Давай, Коля! — Сафронов вздохнул. — Русские князья тоже фамильные вещи закладывали…

Они настороженно глядели через витрину, в маленький магазин, где перед прилавком ждал Николай, а за прилавком стоял маленький усатый итальянец, с прилизанными волосами и гладил, тряс, щупал дорогую митрофановскую шубу — приз, взятый Потемкиным на императорских стрельбах…

Эскалатор вывозил людей из-под огромной стены универмага. Мужчина в очках. Женщина с девочкой. Показались ноги в джинсах и кроссовках, и выехал Николай. За ним Сафронов в широких модных брюках и рубашке, Махотин в костюме и галстуке, и последним огромный якут в белых шортах с банкой пепси-колы в руке.

За углом оглядели друг друга настороженно. Махотин поправил галстук. Николай улыбнулся. Сафронов растянул руками широченные штаны, оглядев себя, рассмеялся.

— Ах ты, черт такой! Только пуделя на веревочке не хватает!

Шли по улице четверо мужчин с загоревшими до черноты лицами. Ели все мороженое в вафельных стаканчиках. Держались еще настороженно. Две девушки обогнали их, обернувшись, засмеялись. Якут засунул руки в карманы, а Сафронов вдруг помахал им…

На перекрестке стоял огромный полицейский. За его спиной в толпе, ожидающей перехода, стоял Махотин, с уважением поглядывая снизу на его фуражку и на кольт на поясе.

Маленький мальчик с интересом потрогал брезентовый сверток, Сафронов, улыбнувшись, осторожно отодвинул от него винтовку…

Негр, шедший навстречу, остановился, спросил вдруг что-то Махотина, оказавшегося с краю.

— Что ему? — важно спросил Махотин.

— По-моему, он просит деньги, — сказал Николай.

— Милостыню, значит, — Махотин строго оглядел негра и, улыбнувшись, достал горсть мелочи. — Безработный! — он хлопнул негра по плечу.

И все от хорошего настроения заулыбались, и обступив его, стали похлопывать и гладить. Негр, перепугавшись, выскочил из круга и бросился бежать…

Они стояли на огромном пирсе, вокруг которого плескался черный ночной океан. А на пирсе под яркими фонарями играла музыка, и на карусели, на лошадках, медвежатах и оленях кружились счастливые дети, улыбающиеся взрослые и радостные старики…

— А может, у них здесь и смерти нет? — сказал вдруг тихо Сафронов.

— Как это? — удивился Николай.

— А вот так. Может, они от старости засыпают, тихо, как собаки, и все…

Ювелир, осмотрев камень, вернул его Николаю:

— Это александрит, очень большой. Что вы хотите? Хотите продать?

Николай оглядел магазин. За окном на улице стоял с газетой Потемкин. Чуть дальше у столба прислонился Сафронов со свертком.

— Я хочу узнать, сколько это стоит? — ответил медленно Николай.

— Я не покупаю такие камни, — сказал задумчиво ювелир, — но думаю около десяти тысяч. Я вам дам один адрес…

Большой двухэтажный магазин. На втором этаже за столом сидел Николай, рядом стоял Сафронов, оглядывая не спеша зал внизу. Хозяин магазина, осмотрев все шесть камней, откинулся на стуле. Рядом стоял его помощник.

— Камни, безусловно, редкие, очень большие, я даже не слышал о такой коллекции…

— Говорите, пожалуйста, медленно, — сказал Николай. — Я не говорю по-английски.

— Извините. Где вы их взяли?

— Это мои! — ответил Николай с гордостью.

— Я понимаю, — улыбнулся ювелир. — Но я не знаю ни вас, ни вашего друга. Вы не американцы. Я куплю у вас камни, а потом в Европе будет скандал… Извините, господа.

Маленькая ювелирная лавка. Продавец — латиноамериканец:

— Десять тысяч!

— Нет! — Николай, заворачивая камни, пошел к двери.

— Одиннадцать! — продавец, заволновавшись, побежал за ним.

— Нет!

— Но сколько?

— Сто тысяч, — зло сказал Николай и вышел.

— Да у меня нет таких денег и никогда не будет! — кричал ему продавец вслед. — Во всей Америке нет таких денег!..

На улице Николая догнал приятный мужчина:

— Извините, я видел вас в магазине, и видел ваши камни. — Улыбнувшись, он оглянулся на Сафронова и Потемкина, вставших за его спиной. — Позвоните завтра в десять по этому телефону и спросите Майкла. Вы поняли, Майкла? Я узнаю, может быть, один мой друг купит ваши камни.

— Сто тысяч? — недоверчиво спросил Николай.

— Сто тысяч. Ты завтра будешь богат… — Майкл снова улыбнулся ласково и, осторожно обойдя Потемкина, пошел по улице.

Где-то во мраке крикнула ночная птица, и якут тут же ответил, подражая ей. Горел костер, освещая лес. На ветвях, на плечиках, аккуратно висела их городская одежда. Они сидели вокруг костра, пили чай.

— Компьютер куплю. — Потемкин взял пальцами из костра уголь, прикурил трубку. — Видео куплю, как у Митрофана.

— Зачем тебе компьютер? — удивился Николай.

— Дети играть будут. Жениться хочу. Вторую жену возьму, молодую…

Все засмеялись.

— Да ты спятил, вторую, тут с одной горе… — закашлялся Махотин.

— По тайге бродишь, как собака, месяц, два, три. Домой придешь, одной жены мало, — якут выдохнул дым.

— Татарку надо брать, из Тобольска, они злые, я злых люблю. Она плачет, ты смеешься! — якут улыбнулся.

— Жену-то бьешь? — поинтересовался Сафронов.

— Зачем, она мне танцует, песни поет. Врет хорошо.

— Про что врет? — спросил Николай.

— А что видит, про то и врет, красиво, как стихи.

— А почему это у тебя, Потемкин, фамилия княжеская? — поинтересовался Махотин.

— У нас все Потемкины, назвали так, вся деревня. Кто-то из наших у князя служил, давно… Теперь все коммунисты.

— Ты тоже коммунист?

— Я тоже коммунист, только взносы не плачу, некому платить. Был старик Бодхо, ему платили, он парторг был. Теперь умер. Парторгом никто не хочет быть, далеко в район ездить. Раньше парторгам водку давали, чай, табак, жене — тряпки. Теперь не дают, парторгов нет…

— Эх, а меня Митрофан Романыч обещал народным депутатом сделать, — вздохнул Махотин. — Весной в Кремль на съезд… а тут вышла история с вами! Надо было в тайгу уходить…

— Да пошел ты к черту! — возмутился Николай. — Тебя в Америку привезли! Поят, кормят, одевают, а ты скулишь!

— Ты помолчи! Пацан еще, со мной так говорить! — Махотин улегся на спину, поудобней. — Я не жалуюсь, я не знаю, что домой купить. Вроде, все нужно, а чего и не знаю, всего не увезешь. Сто тысяч все же денег…

— А ты, Филипп Ильич, конфет купи! — сказал Сафронов.

Все засмеялись…

Николай и Сафронов стояли у высотного современного офиса из стекла и стали. Десятки людей входили и выходили из здания.

Одна из машин вырулила из потока, остановилась. Из нее вышли Майкл и еще один солидный мужчина, в костюме, с дипломатом.

— Привет. — Майкл, улыбаясь, пожал руку Николаю. — Это Роберт.

Роберт тоже пожал руки Николаю и Сафронову.

— Александр, — представил его Николай.

В стороне стояли с брезентовыми свертками Потемкин и Махотин…

Они вошли в сверкающий многолюдный холл. Поднялись в лифте на третий этаж. Здесь было тише. Майкл ключом отпер одну из дверей, и они прошли в пустую комнату, где был только один стол и один стул…

Роберт капнул на камни растворами из нескольких пузырьков, посмотрел в небольшой микроскоп. Майкл, улыбнувшись, вышел. Сафронов и Николай переглянулись. Вошел еще один мужчина, с усами и крепкой челюстью, кивнул им, спросил что-то быстро.

— Все хорошо! — Роберт убрал в дипломат инструменты.

Зашли еще двое, один — парень, другой пожилой мужчина с лошадиным лицом. Роберт убрал камни:

— Я очень рад, всего доброго, будет еще что-нибудь, обращайтесь к Майклу! — он положил на стол тоненькую стопку денег и пошел быстро из комнаты.

— Эй, а деньги!

Николай рванулся за Робертом и наткнулся лбом на ствол. Лошадиное лицо мужчины смотрело на него без выражения. Остальные двое тоже обнажили стволы. Сафронов сделал движение, что-то хлопнуло, и пуля пробила стол рядом с ним. На пистолетах были глушители.

— Вы что, ребята, — сказал Николай тихо.

Сафронова стволами прижали к стене, забрали у него наган. Вернулся Майкл. Улыбнулся.

— Скажи ему, что он вор, — сказал Сафронов. — Что я его найду.

— Ты ублюдок! — перевел Николай. — Я тебя убью…

— О, парень, ты не прав! Мы дали вам целую тысячу долларов. Это хорошие деньги! Привет!

Продолжая держать их на мушке, американцы быстро вышли.

Щелкнул замок…

— Привет, как дела! — Майкл помахал Махотину и якуту, стоявшим у выхода.

Остальные быстро садились в ореховый «Кадиллак». Махотин насторожился.

— Ладно, привет! — Майкл шел последним, и машина мягко рванулась.

Из дверей, расталкивая людей, выскочили Сафронов и Николай.

— Стреляй! — закричал Сафронов.

Якут скинул брезент, вскочив на крышу машины, стоявшей на обочине, поднял винтовку, но грузовик закрыл ореховый «Кадиллак».

— Цурюк! — вдруг закричал страшно Махотин. — Цурюк! — и заметался среди людей.

— На ту сторону! — Сафронов махнул Николаю, сам побежал по тротуару за машиной.

Николай, за ним Махотин, уворачиваясь от машин, побежали на ту сторону. Якут, на бегу заматывая карабин в брезент, бежал прямо по дороге. Машины встали на перекрестке. Якут почти догнал ореховый «Кадиллак», но тут машины тронулись. В заднем стекле «Кадиллака» мелькнуло испуганное лицо.

— Бей! — закричал Сафронов, поток машин отрезал его.

Якут на бегу дотянулся и вышиб прикладом заднее стекло. «Кадиллак» рванулся и ушел, набирая скорость.

— Все, ушли! — подбежал Сафронов.

— Ушли! — ответил Потемкин.

Они стояли на середине улицы, между двух потоков машин. На другой стороне остановились Николай и Махотин.

— И здесь воруют! — в отчаянии крикнул им через улицу Сафронов и плюнул на дорогу.

Люди останавливались на тротуарах. Смотрели из проезжающих машин…

Они стояли на безлюдном берегу океана.

— Что же не везет нам так, чем мы Бога прогневили? — сквозь зубы, чуть не плача говорил Сафронов. — Не любят нас, ребята, дома и здесь не любят, и домой, значит, не скоро… — он отошел и сел на песок. — Ищите себе другого командира, нет больше мне удачи…

— Брось, Сашка, — сказал Потемкин. — Найдем!

— Наган отняли… спасибо, пинка не дали, — прошептал Сафронов.

— Ладно, брат, успокойся! — Николай сел рядом. — Зато в Америке мы, брат, будет что дома рассказать…

Сафронов вздохнул, глянул на Махотина:

— Ты что кричал-то, Филипп Ильич? — он чуть улыбнулся.

— Я-то? Не помню, растерялся, что-то кричал… по-немецки что-то…

Старая обсерватория светлым пятном выделялась на темных холмах. Город лежал внизу, расчерченный огнями на квадраты до черного горизонта. Звезды мерцали в небе. Они стояли на пустой смотровой площадке.

— Огромный какой, — сказал Николай. — Нет ему конца и края…

Сафронов, опершись о парапет, хищно оглядывал город:

— Всему есть и конец, и край. Разделим город на части, как тайгу на охотничьи участки делят. Потемкин, у океана будешь и ближние улицы твои! Дальше Николай, до середины, вот то здание! — он рубил город рукой. — Филипп Ильич, ты от холмов возьмешь, ты постарше, тебе и поближе, мне же весь восток! Ходите осторожно, все обнюхайте, каждый дом, каждую машину. Как волки ходите и кругом смотрите! Один человек пропасть не может, а их пять было. Найдем, год искать будем, найдем! И за все спросим…

Утро. Потемкин стоял на пляже, спиной к океану и глядел на город. Редкие бегуны трусили вдоль воды. Якут улыбнулся и пошел…

Николай шел вдоль открывающихся магазинов…

Сафронов шел вдоль роскошных особняков.

Обед. Площадь наполнилась народом. Махотин сидел на скамейке у кафе с газетой, просматривая прохожих…

Потемкин, в одних шортах, покрывшись потом, шел по многолюдному пляжу, вглядываясь в лица…

Николай, проходя по мосту, глянул на заходящее солнце…

Махотин шел по пустынному шоссе, в руке у него был мешок, он прихрамывал…

Сафронов поднимался по тропе. Солнце садилось за океан…

Ночь. Горел костер, на костре в котле жарилось мясо. Все сидели вокруг костра, кроме Потемкина. Якут, чуть выше, с винтовкой, сидел на посту, прислушиваясь…

Он снова шел по пляжу. Вдруг увидел что-то в океане. Быстро разделся, зашел в воду и поплыл. Впереди плыл человек с козырьком на голове, так что не было видно его лица. Якут обогнул его и, перерезав путь, заглянул внимательно под козырек. Человек заволновался, оглядываясь на берег. Но якут уже оставил его…

Ореховый «Кадиллак» стоял у бара. В стороне, в тени под стеной сидел на корточках Николай. Две девушки вышли из бара, стали садиться в машину. Николай, проходя мимо заднего крыла машины, нагнулся завязать шнурок и гвоздем нацарапал на крыле маленький крест….

Махотин, уронив газету, поднимая его, нацарапал такой же крест на крыле орехового «Кадиллака», стоявшего на заправке. За его рулем сидела старуха, неприятным голосом что-то выговаривая механику…

Сафронов, с ведром и лопатой, как рабочий, остановился у одного из особняков, поправляя газон, внимательно глядя на пустой ореховый «Кадиллак». Присев, он нашел рукой крест на его крыле. Пошел, не спеша, дальше…

Догорел костер. Трое спали на брезенте. В стороне, на камне, с карабином сидел Николай, глядел на далекий мерцающий город…

Солнце вставало над морем. Они быстрым шагом спустились с шоссе в пустынную улицу.

— Дай! — выкрикивал Николай, шедший впереди.

— Гив! — хором отвечали остальные по-английски.

— Возьми!

— Тэйк!

— Убью!

— Килл!!! — Сафронов улыбнулся.

— Заткнись!

— Шат ап! — Махотин и Сафронов одновременно подглядели на клочке бумаги.

— Пошел в задницу!

— Сам пошел в задницу! — прокричали дружно по-английски.

Какой-то старик с удивлением смотрел на них из-за забора…

— Пошел в задницу! — снова заорал Николай.

— Сам пошел в задницу!..

Полдень. На центральный перекрёсток города, одновременно из всех четырех улиц вышли Сафронов, Потемкин, Филипп Ильич и Николай. Увидев друг друга, сошлись на один угол. Сафронов сказал что-то, указывая рукой. Все вдруг разошлись снова и затерялись в толпе прохожих…

Вечер. Махотин, перебравшись через забор, пробрался к зданию. Через черный ход проник внутрь… В большом зале стоял дикий шум, кричали люди. В центре зала на ринге дрались женщины. Кто-то толкнул его, и Махотин выругался по-английски:

— Черт тебя побери, ты, задница, перед тобой майор ВВС!

Потемкин подошел к стойке бара, перегнувшись через стойку, указал на бутылку виски:

— Дай, — сказал бармену по-английски.

Тот налил виски. Якут выпил, прислушиваясь, весь стаканчик, оглядел бар. Здесь были одни мужчины, у некоторых накрашены губы, подведены глаза. Один из них, подойдя, что-то сказал Потемкину.

— Убью, — сказал якут, расплатился и вышел…

В темном парке у океана он завернулся в одеяло и заснул на траве…

Николай прошел вдоль бассейна, забрался по лестнице на крышу гостиницы, лег, заложив руки, глядя на звезды…

В горах у костра, Махотин листал комиксы, шепча что-то, Сафронов спал рядом.

Николай шел через большой магазин, внимательно оглядывая людей. По пути к кассам он прихватил пакет хлеба и несколько яблок. Нэнси он узнал сразу. Она стояла за кассой, улыбаясь покупателям, принимала покупки. Подошла очередь Николая, он положил хлеб и яблоки и протянул Нэнси плитку шоколада. Она, взглянув на него, узнала и растерялась.

— Это тебе, я искал тебя, — сказал он тихо.

Нэнси смутилась. Их ждали другие покупатели.

— Извини, — сказала она. — Я должна работать, — она снова занялась покупками.

— Я понимаю. — Николай отошел, освобождая проход.

— Ник! — она оглянулась. — Я не могу отойти, я заканчиваю в девять. Ты можешь позвонить мне…

— Не волнуйся! — он шел к выходу.

Она с грустью смотрела ему вслед…

Он вышел на улицу, не зная куда идти, вдруг быстро побежал…

Перебравшись через забор в частный парк, он, прячась за кустами, стал резать ножом с клумбы розы.

Его заметили, крикнули из окна дома. Он продолжал резать, выбирая самые лучшие, пока не увидел бегущих к нему двух мужчин. Срезав еще одну розу, он осторожно собрал букет и побежал по парку…

Парк был огромный, он перепрыгивал какие-то изгороди, фонтаны. Те двое бежали долго, наконец, задохнувшись, встали… Николай тоже остановился и на ближайшей скамейке не спеша стал перекладывать цветы. Преследователи снова бросились за ним…

Он подошел к кассе и положил букет рядом с Нэнси. Она смутилась, девушки за соседними кассами стали улыбаться.

— Я подожду тебя, — сказал Николай.

Он вышел на улицу, сел на высокий бордюр и стал следить за проезжавшими машинами…

Стало темнеть. Девушки в магазине поглядывали через витрину, смеясь, переговаривались. Нэнси молчала. Николай сидел в той же позе на том же месте, жевал яблоко с хлебом и внимательно следил за машинами…

Солидный мужик, в очках, костюме и при галстуке, остановился у банка, и, выбравшись из машины, направился к автомату в стене, доставая на ходу карточку. Он торопился и не обратил внимания на Сафронова, который встал за ним. За Сафроновым, оглянувшись, встал Филипп Ильич. Они с интересом следили, какие мужик нажимает кнопки.

Получив деньги, он пошел к машине, но вдруг его подхватили и очень быстро занесли за угол, в темноту…

— И у этого такая же! — Филипп Ильич, удивляясь, разглядывал карточку, потом попробовал ее на зуб.

Они извинились, вернули карточку и, поправив ошеломленному мужику костюм, ушли, переговариваясь…

Совсем стемнело, зажглись фонари. Николай продолжал сидеть. Магазин закрылся, служащие выходили из него. Вышла Нэнси, оглядела его, улыбаясь:

— Ты сумасшедший или маньяк?

— Да, — не поняв, ответил он.

Улыбаясь, взял ее сумку, она не давала, но он взял:

— Где ты живёшь?

— Там, далеко, — она махнула рукой. — Как ты нашел меня?

— Просто. Я обошел город.

— Это неправда, город большой, и ты не американец! Ты немец?.. Швед?.. Француз?

Николай кивал головой.

— Испанец? Итальянец? Китаец?

— Да, — он кивнул. — Я китаец.

— Врешь, кто ты?

Он, отстав, открыл маленький словарь, поискал что-то:

— Я тупой. Поэтому плохо говорю по-английски.

— Что там? — она протянула руку. — Покажи!

— Это книга для тупых.

— Покажи!

— Нет, это опасно…

Они ехали в автобусе. Николай смотрел на нее.

— Что ты смотришь?

— Ты самая красивая в этом городе… Правда! Я видел всех девушек в этом городе.

— Это твоя работа?

— Да…

— Трудно?

— Что? — он не понял.

— Посмотри в книжке для тупых!

Николай достал словарь, стал искать, перелистывая страницы.

— Египетский баклажан, — сказал он наконец, с трудом выговаривая.

— Что?! — Нэнси засмеялась.

— Здесь так написано…

Она вдруг выхватила у него словарь, рассматривая.

— Ты русский!!! — закричала она.

Люди стали оборачиваться. Николай развел руками.

— Ты врешь! Скажи что-нибудь по-русски!

— Нэнси.

— Замолчи! — она быстро листала словарь. — Скажи… кукуруза на углу.

— Я не понимаю — он покачал головой.

— Скажи кот!

— Кошка, — сказал он по-русски.

Она, шепча, прочитала транскрипцию, захлопнула словарь.

— О, мой Бог, ты русский! Я так и думала! Конечно, я все время ожидала чего-то в этом роде, но лучше бы ты все же был китаец…

Они стояли у небольшого одноэтажного дома, у дверей.

— Я приду завтра, — сказал Николай.

Нэнси молчала, опустив голову.

— Я приду, — повторил он. — Нэнси, ты живешь одна?

— Нет, — сказала она тихо. — Я живу с кошкой.

Николай, склонившись, быстро поцеловал ее в губы, отступил на шаг, глядя на нее, и, развернувшись, пропал в темноте. Она стояла все.

— Нэнси, спокойной ночи! — вдруг сказал из темноты его голос.

Она улыбнулась.

Свет в гостиной погас, и в спальне зажегся ночник. Ее тень мелькнула за шторами. Николай, сидевший в ее дворе у ограды, улыбнулся. Вдруг, услышав шорох, он вскочил, бесшумно обогнул дом и наткнулся на кошку. Кошка мяукнула испуганно. Дверь во двор открылась, и Николай лег в кусты. Нэнси, в ночной рубашке, впустила кошку, погладила ее и заперла дверь… Николай улегся поудобней, глядя на звезды, вдруг снова вскочил, выхватив из-за головы маленькую ящерицу. Улыбнувшись, отпустил ее, улегся снова…

Здоровенный губастый мулат, оставив машину за квартал до особняка, подошел к нему пешком. Он был в перчатках и с сумкой. Переложив револьвер из сумки в карман, он огляделся и быстро перелез через ограду. В особняке, в крайнем окне, горел свет. Пригибаясь, мулат двинулся через кусты и вдруг обвис. Сзади его двумя руками держали за голову, а ко лбу приставили холодный и очень длинный ствол. Сафронов, в одних трусах, держал карабин, а Филипп Ильич, тоже в трусах, быстро обыскал мулата.

— Револьвер, отмычки, фонарь, — перечислил он тихо. — Вор!

— Убить? — спросил Потемкин, державший мулата за голову.

— Подожди, — Сафронов надел на босую ногу ботинок.

Махотин сложил все в сумку:

— Все хорошо, парень? — спросил он по-английски. — Нет проблем?

— Нет проблем. — Мулат попытался улыбнуться.

Потемкин развернул его за голову, а Сафронов дал сильный пинок обутой ногой. Мулат перескочил через ограду, следом перелетели сумка и револьвер. Подхватив вещи, мулат понесся по улице. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич снова улеглись спать…

Утром Нэнси вышла из дома, захлопнув дверь, закинула за плечо сумку и увидела Николая. Он стоял за оградой, положив на нее локти.

— Что ты здесь делаешь? — удивилась она.

— Хорошее утро, — сказал он. — Как ты спала, Нэнси?

Она подошла к ограде, посмотрела на него, улыбнулась, опершись на забор с другой стороны.

— Я совсем не выспалась, — сказала она строго. — Мне всю ночь снились русские!

— Я не понял, — Николай положил свою руку на ее.

— Это ничего, — сказала она. — Что ты будешь делать?

— Я буду провожать тебя на работу, — сказал он, отбирая у нее сумку.

— Ты сумасшедший и очень хитрый, я должна тебя бояться, — она вышла за ограду, и они пошли по улице.

Они ехали в автобусе. Николай взял рукой ее голову и положил осторожно к себе на плечо, прошептав:

— Спи, я тебя разбужу.

Она закрыла глаза, прошептала тоже:

— Очень жалко, что в автобусе нельзя целоваться…

Они стояли около ее магазина.

— Что ты будешь делать? — спросила она.

— Пойду на работу.

— Кем ты работаешь?

— Это трудно объяснить.

— Дай мне слово, что ты не диверсант.

— Я не могу, — он улыбнулся. — Я сам не знаю, кто я. Иногда я, наверное, диверсант.

— Ладно, — она обняла его и поцеловала быстро. — Все равно приходи вечером. Я буду ждать, — и убежала в магазин…

Потемкин стоял на углу, внимательно оглядывая проезжавшие машины. Одна из них притормозила.

— Эй, — окликнула его женщина и быстро спросила что-то.

Он огляделся, ища, к кому она обращается.

— Я?

Она снова что-то спросила. Он подошел к машине, наклонился и засунув голову внутрь, поцеловал ее. Женщина вырвалась, выругавшись, дала газ…

— Злая! — сказал якут, глядя вслед, и улыбнулся…

Патрульный полицейский, свернув в переулок, увидел, как с высокого забора слез Филипп Ильич и стал отряхивать свой костюм. Полицейский посигналил, подзывая. Филипп Ильич сразу пошел быстро прочь, не оглядываясь. Машина догнала его, и полицейский, выбравшись, окликнул, уже сердито:

— Эй, парень, иди сюда.

Махотин подошел к его машине, улыбаясь, но вдруг нагнулся и за капотом, на корточках, очень быстро побежал вокруг машины…

— Какого черта?

Полицейский, потеряв его, заглянул за капот. Расстегивая кобуру, обежал машину и увидел, как Филипп Ильич уже скрылся за забором.

— Дьявол! — пробормотал он, пораженный…

Стемнело. В домах зажигались огни. Сафронов лежал на высокой крыше и в бинокль осматривал окна квартир.

Девушка сидит на кухне, ест что-то монотонно…

Парень пьет пиво, смотрит телевизор…

Еще парень, просто сидит на стуле, чешет лоб…

Пожилая пара ест молча…

Снова девушка, сидит, курит у телевизора…

— Тьфу ты черт! — пробормотал Сафронов. — Что же они все по одному живут?..

Николай и Нэнси, смеясь, готовили вместе ужин. Почти все уже было готово. Нэнси уносила тарелки в комнаты. Николай поставил на раскрытое окно тарелку с салатом и хлеб, и это тут же исчезло. Продолжая готовить, он кинул в окно пару апельсинов, они пропали без звука!

— Стакан дай! — вдруг сказали из темноты.

— Зачем? — удивился он.

— Надо…

Он поставил стакан, и тот тоже пропал. Вернулась Нэнси, что-то напевая, прижалась к Николаю. Он обнял ее, целуя, и незаметно задернул штору и прикрыл окно. Но окно опять открылось. Нэнси ушла снова.

— Яишницу пожарь! — На подоконнике появились две упаковки яиц и пустая тарелка из под салата.

— Я там, вроде, ветчину видел, — раздался из темноты голос Филиппа Ильича.

— Где? — удивился Николай.

— В холодильнике…

— Водки выпьешь? — спросил другой голос.

— Откуда у вас? — прошептал Николай, подавая ветчину.

— Андрюшка в магазин сбегал…

Разложив еду на ящике, Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели в темноте в кустах, выпивали по очереди, закусывали и неотрывно глядели в окно, улыбаясь. Николай, обняв Нэнси, снова задернул штору, но якут проворно поднялся, тихо открыл ее и быстро вернулся на свое место…

Николай подал в темноту сковородку с яишницей, в ответ на подоконнике появился стакан с водкой. Он выпил быстро и ушел в зал… Нэнси сидела на диване, за столиком с едой, напротив работал телевизор. Николай сел рядом, смеясь и мешая друг другу, они стали есть. Из-под стола вышла кошка, смотрела удивленно на Николая…

Николай подал в окно кипящий чайник и получил взамен пустую сковородку. Кошка, вскочив на подоконник, возмущенно уставилась в темноту. Огромная рука Потемкина протянулась к ней из темноты, и она прыгнула в комнату…

Вернувшись в зал, он увидел, что Нэнси спала на диване с надкусанным яблоком в руке. Николай осторожно взял ее на руки, отнес в спальню, положил на кровать...

— Извини, — прошептала она. — Я совсем сплю.

— Спи, — он осторожно раздел ее и, накрыв одеялом, поцеловал.

— Ты уходишь? — она обняла его. — Не уходи…

— Не уйду…

Войдя на кухню, он только заметил тень, метнувшуюся в окно. Чайник стоял на плите.

— Телевизор бы хоть посмотреть, — попросили из темноты…

Николай развернул телевизор к окну, раздвинул шторы… Вернувшись в кухню, стал убирать посуду…

По телевизору шел какой-то фильм. На экране парень целовал девушку. Трое мужчин лежали на траве перед окном, курили и смотрели на экран. Их суровые лица размягчились, каждый думал о своем…

Потемкин дрался под мостом. Он спокойно отбивался от троих черных бродяг, встав спиной к бетонной стене, а они, крича, наскакивали на него и отлетали тут же. Ругаясь, потирая ушибленные места, — они отбежали, крича ему что-то уже издали. Он, осмотревшись, поднял валявшийся велосипед и поехал вдоль пустынного причала… Бродячая собака побежала за ним, но отстала…

Сафронов оглядел столики ресторана, стоявшие на тротуаре. Люди смеялись, разговаривали на чужом языке. Он пошел дальше.

Махотин, утомившись, присел на траву в китайском квартале. Мимо него крича пробегали маленькие дети. Вдруг он сказал им что-то по-китайски. Они, смеясь, крикнули что-то в ответ, побежали дальше, оглядываясь удивленно. Посидев, он встал, пошел, хромая…

Собака поглядела на полную луну, снова повернулась к холмам, насторожив уши. Тягучий тоскливый звук доносился оттуда. Она обежала двор и, встав у ограды, завыла дико. Из окон выглядывали люди.

Николай сошел с шоссе на тропу и обернулся. Внизу, там, где мерцал огнями город, выли на все лады собаки. Он прислушался. Странный звук доносился с темных холмов…

Костер догорал. Вокруг лежали пустые бутылки, стоял котел с остатками мяса. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели в своей родной одежде и, глядя на костер, пели в три голоса протяжно и тоскливо про Ермака, причем Филипп Ильич выводил самые верхи…

Увидев Николая, они смолкли.

— А мы, Коля, загрустили чего-то! — Сафронов вздохнул. — Садись…

— Крепко загрустили! — Николай оглядел пустые бутылки из-под «Смирновской» водки. — Всех собак в городе переполошили. — Он сел. — С вами Нэнси хочет познакомиться.

Сафронов, покачнувшись, оглядел Потемкина и Филиппа Ильича.

— А не будет ли это… — он сделал жест рукой. — Неприлично.

— Нет, она сама предложила. Я рассказал ей про вас, сказал, что вы сегодня прилетаете. Филипп Ильич вот — дядя, а вы мне братья, двоюродные… Ко мне в гости.

Филипп Ильич, соображая, оглядел якута.

— Это, значит, он племянник мой?

Сафронов глядел на Николая с грустью:

— Смотри, парень, погонит она нас, и тебя вместе с нами! Уж больно родственники мы необычные.

— Не погонит! А погонит, уйдем вместе…

Нэнси, одетая празднично, осматривала накрытый стол.

— А может быть, самолет опаздывает? Какой у них рейс?

— Не знаю, — Николай возился с кошкой. — Наверное, они уже прилетели.

— Как же они найдут нас?

— Найдут. Я им объяснил.

За окном раздались голоса, открылась калитка.

— Идут! — вдруг испугалась Нэнси.

Она бросилась к двери, открыла ее и попятилась. Первым, с букетом, вошел Филипп Ильич, за ним Сафронов и Потемкин со свертками.

— Здравствуйте… — по очереди здоровались они на русском, все чистые, отглаженные и причесанные.

— Здравствуйте, — по-русски старательно ответила Нэнси, жестом приглашая их проходить.

Сафронов толкнул Махотина, Филипп Ильич откашлялся, протянул Нэнси букет, снова откашлялся и поправил галстук. Нэнси быстро отнесла букет и, вернувшись, по очереди стала знакомиться с гостями, каждому протягивая руку.

— Нэнси!

— Потемкин! — якут осторожно пожал ей руку.

— Александр! — Сафронов улыбнулся добро, как только смог.

— Филипп Ильич! — Махотин снова кашлянул.

— Филиппилич, — повторила она с трудом.

— Мой дядя, — сказал Николай. — А со мной поздороваетесь? — добавил он по-русски.

Все трое сидели в ряд на диване, держась прямо.

— Как вы долетели? — спросила Нэнси.

— Они не говорят по-английски, — ответил за них Николай и сказал по-русски. — Вы хоть говорите что-нибудь.

— Зачем же ты меня дядей сделал? — тихо опросил Махотин.

— Для нежности. Что мы не бандиты какие-нибудь, а родственники.

— Мы тут баранины принесли, — сказал Сафронов. — И водки. Положить бы куда…

— Боже мой, — Нэнси смотрела на них. — Никогда бы не подумала, что у меня в доме будет целых четверо русских.

Николай и Сафронов жарили на кухне баранину. Нэнси, помогая им, спросила Николая шепотом.

— Я понравилась им? Что они тебе сказали?

— Что ты им очень понравилась!

— Ты все врешь! — она тайком толкнула его.

Зашел Потемкин, постоял, принюхиваясь, вышел…

Филипп Ильич сидел в кресле и смотрел по телевизору мультфильмы. На коленях у него лежала кошка. Он гладил ее одной рукой, а другой, не глядя, брал из вазы орехи…

Потемкин снова зашел на кухню, принюхиваясь, вышел. Сафронов достал из холодильника бутылку водки, налил, в стаканы, объяснил:

— Тем, кто готовит, положено.

Николай перевел, и они выпили.

Ужинали молча, под тихую музыку. Филипп Ильич ухаживал за Нэнси, подкладывая ей лучшие куски мяса…

— Вы похожи на старшего брата моей мамы, — смеясь, сказала ему Нэнси. — Он священник.

— А где твои родители? — спросил ее Махотин по-английски.

— Они фермеры, с Миссисипи.

Николай переводил.

— А почему она здесь? — спросил Сафронов.

— Потому что я переехала жить в город, а зачем, не скажу. Это секрет…

Знаю я этот секрет, — сказал Махотин по-русски. — У меня дочь тоже в город поехала, а зачем, секрет. А через год вышла замуж. Ты ей переведи.

— Да ладно, — отмахнулся Николай.

— Что, что? — переспросила Нэнси.

Николай перевел. Она покраснела и, опустив голову, тихо сказала:

— О, нет. Я переехала, чтобы найти работу…

Махотин, склонившись, поцеловал ее в голову. Нэнси не выдержала и рассмеялась:

— А где вы будете жить? — спросила она.

— В отеле! — ответил Махотин за всех.

— В отеле дорого. Вы можете пока жить здесь. Правда! Мне будет очень приятно. Дома на ферме у нас большая семья…

— Спасибо тебе… — сказал Сафронов.

После ужина играли в карты на щелчки. Проиграли Николай и Потемкин. Филипп Ильич радостно щелкал Николая. Нэнси, смеясь, несильно щелкала улыбавшегося от удовольствия якута…

Потом проиграли Нэнси и Махотин. Сафронов отщелкал своим деревянным пальцем Филиппа Ильича, тот сидел, почесывая лоб.

— Мне тоже положено, — сказала Нэнси. — Надо честно.

Якут, сделав страшное лицо, нагнулся к ней, она зажмурилась отчаянно, и он осторожно дотронулся до ее лба пальцами. Она от неожиданности вскрикнула…

Николай сидел в парикмахерской перед зеркалом. Нэнси, смеясь, объясняла девушке, как его постричь…

Машины, шипя, проносились мимо рекламного щита на обочине. Они стояли за щитом и целовались…

Они шли по тихой тенистой улице, держась за руки. Был тихий вечер, вокруг них стояли красивые домики, утопая в зелени.

— Нэнси! — сказал Николай. — Ты бы согласилась выйти замуж за русского?

— Никогда! — вскричала она. — Только если совсем сойду с ума!

Он помрачнел. Она посмотрела на него хитро и засмеялась:

— Я вообще никогда не выйду замуж!

— Почему? — удивился он.

— Я ненавижу замужних женщин! Они все такие, — она растопырила руки и пошла вперевалку.

— А дети?

— О, я ненавижу детей! Они все маленькие и злые, и я их ненавижу! — и она сделала страшное лицо.

Николай засмеялся…

— А что же ты тогда будешь делать?

— Я? Я буду работать и зарабатывать деньги. А потом учиться. А потом снова работать, — она подумала. — Потом я куплю себе машину и собаку. Потом я буду работать долго-долго и буду старая, как настоящая американка. И куплю дом!

— Такой! — Николай кивнул на маленький двухэтажный дом.

— Нет, что ты! Мне нужно стать очень-очень старой, чтобы купить этот дом! О, смотри, он продается!

— Давай посмотрим.

— Ты что!

— Пойдем, пойдем, — Николай потянул ее за руку. — Я хочу посмотреть на очень-очень старую Нэнси!

Им открыла старая энергичная женщина, впустила их, улыбаясь:

— Вы собираетесь пожениться?

— Да! — Николай обнял Нэнси, та ущипнула его тайком.

Женщина пошла вперед. Нэнси ударила Николая кулаком в живот, и они вдруг быстро поцеловались, причем Николай провел рукой далеко вниз по ее спине…

— Где же вы? — окликнула их женщина…

Потемкин снова шел вдоль океана, оглядывая людей…

Сафронов присел около орехового «Кадиллака» на стоянке, вздохнув, потрогал крест на крыле…

Махотин сидел на площади, устало оглядывал прохожих…

Николай зашел в небольшой магазин, огляделся и тут же нырнул за стойку с продуктами. У прилавка расплачивался длинноволосый парень, тот самый, что был тогда с Майклом и Робертом. Длинноволосый вышел, сел в маленькую машину и стал выезжать на улицу. Николай, оглядываясь в отчаянии, увидел парня, проезжавшего мимо на мотороллере. На ходу он запрыгнул на него позади парня.

— Ты что делаешь, псих! — закричал тот.

— Давай, помоги, о'кэй? Все хорошо, давай скорость! Ну, скорость! — он, обхватив парня, сам взялся за руль и выжал скорость…

Машина свернула, и Николай за ней.

— Нет, мне прямо! — парень попробовал отобрать руль.

Но Николай сжал его крепче… Увидев, что машина встала, он, отпустив руль, соскочил.

— Псих! — парень развернул мотороллер.

— Спасибо! — крикнул ему вслед Николай.

Он внимательно осмотрел дом, в который зашел длинноволосый, встал за дерево. Дверь в доме открылась, хозяин выставил пластиковый мешок с мусором…

Длинноволосый сидел в баре за стойкой, пил пиво. Кругом шумели, играла музыка. Вдруг за один из столиков присел Филипп Ильич. От дверей, осторожно пробираясь среди толпившихся, к длинноволосому подошли Потемкин и Николай.

— Привет, — Николай забрал у него стакан, улыбаясь.

Потемкин обнял длинноволосого за шею и сдавил так, что хрустнуло. Вместе с Николаем они ссадили парня с табурета и, весело разговаривая, повели его в туалет. За ними прошел Махотин…

Через минуту Потемкин й Филипп Ильич вынесли из туалета большой кожаный мешок. Следом, переговариваясь, вышли Николай и Сафронов…

Стемнело. Они подошли к дому длинноволосого. Николай достал ключи. Сафронов держал наготове завернутый карабин. Они быстро вошли, захлопнули дверь, и все стихло…

Потемкин и Филипп Ильич несли мешок, выбирая тихие улицы. Иногда, положив его, садились сами, отдыхая, курили…

Свернув с шоссе на свою тропинку, взвалили мешок на плечи…

Достав из мешка связанного парня, они вынули у него изо рта кляп. Длинноволосый был без сознания.

— Ничего, здесь воздух хороший, отдышится…

Оставив его на поляне, они отошли в кусты и, взяв лопаты, стали рыть яму…

Николай сидел на стуле у двери и глядел через жалюзи на залитую солнцем улицу. Вдруг он поднял руку. Сафронов, сидевший на полу у стены, бесшумно встал.

К дому, где они сидели в засаде, подошла девушка, позвонила. Постояв, пошла обратно…

Потемкин поднял крышку, сплетенную из ветвей и заглянул в глубокую яму. На дне ее сидел длинноволосый парень, связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту.

— О'кэй? — спросил его якут, закрыв крышку, прислонился к дереву и закурил…

Нэнси вернулась домой. Навстречу ей вышел Филипп Ильич.

— А где все? — спросила она.

— Все на работе. И Николай тоже. А я ужин приготовил! — он улыбнулся ласково…

Они сидели за столом, ели молча. Нэнси, вздыхая, листала какую-то толстую книгу.

— Что ты делаешь? — спросил Филипп Ильич.

— Я учусь, — она засмеялась. — Я ненавижу свою работу… Я заработаю немного денег и поступлю в университет…

— Я, — Филипп Ильич показал на себя. — Всю жизнь мечтал учиться в университете, — он тоже вздохнул. — Не вышло…

Сафронов и Николай сжали оружие, затаив дыхание. Ореховый «Кадиллак» медленно остановился под фонарем. Из него вышел мужчина с лошадиным лицом. Оглядев дом, подошел к двери, прислушался. Наконец стукнул тихо, два раза… В доме раздались шаги, дверь открылась, длинный ствол уперся ему в лоб, и за брючный ремень его втащили в дом…

Нэнси осторожно зашла в зал, где спал Махотин. Достав из кармана халата бумажку, прочитала, шепотом выговаривая имя, спрятав ее, тронула Махотина:

— Филипп Ильич, Филипп Ильич!

— Что? — он очнулся, не понимая.

— Работать, — сказала она. — Телефон. Филипп Ильич — работать.

— Спасибо, милая, — он сел…

Николай и Филипп Ильич несли еще один мешок по ночному городу. Положив его, отдыхали.

— Этот потяжелей будет, — сказал Махотин. — Ничего, где два, там и три…

Мужчина с лошадиным лицом сидел на дне ямы рядом с длинноволосым. Они оба с ужасом смотрели вверх на якута.

— Компания, — Потемкин оглядел их и снова закрыл крышку….

Было чистое раннее утро. Майкл, в белых шортах и белой майке, бежал по аллее парка. Слева и справа тесно стояли кусты. Впереди и позади него бежали еще несколько человек, мужчины и девушки. Вдруг слева, из кустов вылетело что-то и, обхватив Майкла, исчезло тут же в кустах справа. Сильный треск сучьев и снова тишина. Люди, не заметив ничего, продолжали бежать…

Майкл с кляпом во рту лежал на спине. Махотин и Николай затягивали на нем узлы.

— Все хорошо, Майкл, уже все кончилось, все в порядке, не волнуйся, — успокаивал его Николай.

Сафронов, склонившись, погладил ласково Майкла по голове, улыбнулся:

— Хэлло…

Двухэтажный особняк, окруженный высоким бетонным забором, во дворе две огромных овчарки на свободе. К задним воротам, там, где, у забора мусорные баки, подошел Потемкин с прутиком в руках, потихоньку поскреб им по железным воротам. Зашуршала галька во дворе, огромные псы примчались, залаяли, высовывая из-под ворот оскаленные морды. Якут подразнил собаку прутом, вдруг схватил ее за морду и выволок через узкую щель под забором. Поднял ее за загривок в воздух, цыкнул на нее, и собака затихла. Вторая во дворе тоже замолчала. Потемкин отпустил собаку, она отбежала, виляя хвостом… Сафронов и Николай уже подсаживали на забор Махотина…

Роберт проснулся, прислушиваясь удивленно. Рядом дышал кто-то. Он быстро включил ночник. Рядом с ним на кровати полулежал Филипп Ильич. Засунув холодный наган под одеяло, он сказал Роберту:

— Т-с-с… — и прислушался.

Сафронов встал на одно колено перед дверью и прицелился из карабина в замок. Николай вставил между стволом и дверью подушку. Она заглушила выстрел. Дверь отскочила вовнутрь, перья из подушки влетели фонтаном в дверь. Пуля пробила еще одну дверь, стеклянную стену в конце зала и погасила фонарь на столбе за домом.

Выбежал, вытаскивая револьвер, усатый охранник, упал, сбитый бегущими с винтовками людьми. С разбегу они вышибли еще одну дверь, она упала плашмя, придавив еще одного охранника. Сафронов и Потемкин наставили винтовки, дверь в спальную медленно отворилась, и Филипп Ильич осторожно вывел уже одетого Роберта…

Все пленные сидели перед костром, глядели с тревогой то на огонь, то на зияющую яму, откуда их достали, на суровые лица людей с винтовками. Сафронов говорил им, а Николай переводил, и ужас охватывал их.

— Я не знаю, что вы за люди и почему с оружием ходите. Может быть, вы все очень опасные! И я бы не трогал вас! — Сафронов говорил извиняющимся голосом. — Но вы у меня камни украли и тем обидели меня. Должен я, чтобы от обиды очиститься, кровью вашей умыться! — он помолчат. — Убью каждого из вас, и душа моя успокоится…

Ореховый «Кадиллак» стоял в тихой улице. Редкие прохожие шли по тротуарам. Было чистое солнечное утро. За рулем сидел Николай, сзади между Потемкиным и Сафроновым сидел Роберт. Подъехала машина, из нее вышел мужчина с «дипломатом» и подошел к ним. Он был похож, как две капли воды, на Роберта. Сафронов взял у него «дипломат», и Николай тронул машину.

— Что, брат твой тоже ювелир? — спросил Сафронов, разглядывая пачки с деньгами, лежавшие в «дипломате».

— Нет, у него строительная компания, — хмуро отозвался Роберт. — Можете не считать, там ровно двести тысяч.

«Кадиллак» остановился.

— Переведи ему, — сказал Сафронов Николаю. — Зла на нас не держи, сам виноват, слава Богу, живы все. Сто тысяч, как договаривались, а сто — это штраф, понял? Бизнес любит честных!

Потемкин открыл бутылку коньяка и налил полный стакан. Сафронов передал его Роберту, тот смотрел удивленно.

— Пей! — сказал Сафронов. — Чтобы обиды между нами не было.

Роберт стал пить, выпил, закашлявшись.

— О'кэй? — спросил Сафронов.

— О'кэй.

— Иди!

Роберт вылез из машины. Она тронулась. Роберт стоял, глядя ей вслед. Отошел с дороги и, быстро пьянея, сел на газон…

Волны шли по океану, и на волнах кричали пеликаны. Сафронов зашел в воду по колени и, зачерпнув, умылся. Подошедшая волна обдала с ног до головы и его, и Николая с Махотиным, и Филиппа Ильича, заметалась, как ребенок. Потемкин, сидя на песке, курил трубку и щурился от солнца…

Они вышли из магазина, одетые с иголочки. Нэнси засмеялась, увидев их, но они вдруг завалили ее коробочками, свертками и пакетами с подарками…

Все вчетвером и Нэнси неслись на маленькой машинке с «русских горок», и все хором вопили от ужаса…

Они сидели в кинотеатре и смотрели фильм про кролика Роджера, и, когда зажегся свет, Филипп Ильич тайком вытер слезу…

Нэнси и Николай стояли на высоком пирсе. Солнце садилось за океан…

Голые девушки плясали в ряд под сумасшедшую музыку. Дым стоял в кабаре. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели за столом у самой сцены и пили шестую бутылку шампанского… А Филипп Ильич тайком показал пачку денег хорошенькой официантке…

На трех открытых машинах, шумя и крича, обнимаясь, они пронеслись по городу, и с ними было около дюжины девиц…

Они стояли на холме, восемь упряжек собак, груженные нарты, и все четверо в своих родных одеждах. Только на Потемкине была новая шуба. И Нэнси стояла среди них.

— Прощай, дочка, даст Бог, свидимся! — Сафронов обнял ее и поцеловал.

Потемкин обнял ее осторожно, а Филипп Ильич поцеловал в голову, и они отошли к упряжкам, оставив Нэнси с Николаем. Рослые аляскинские псы зевали на снегу. Нэнси заплакала. Он обнял ее, прижал к себе.

— Через три месяца я вернусь. Это быстро, я вернусь!

— Где же вы там жить будете, в снегу! — говорила она, плача. — Ты бросишь меня!

— Только три месяца! Ты помнишь дом, который мы смотрели? Вспомни, для очень-очень старой Нэнси, — он вынул из-за пазухи твердый пакет. — Ты не должна стареть! Это твой дом, здесь купчая. Я приеду к тебе туда! — он поцеловал ее еще раз и побежал к нартам.

Упряжки тронулись вниз с холма и передняя уже вышла на лед. С последних нарт обернулся Николай. Нэнси, прижимая пакет к груди, махнула робко рукой, побежала к обрыву…

Восемь упряжек уходили на север. Начиналась метель…

Полярное солнце светило, маленькое и злое. Восемьдесят собак тащили караван. Ворон пролетел над караваном, каркнул тоскливо.

— Наш ворон! — крикнул весело Махотин.

— Наш, — отозвался Сафронов.

Николай правил молча. Потемкин затянул песню и остальные подхватили. Впереди открылись белые холмы Чукотки…

Собаки с лаем вытаскивали нарты на побережье, когда слева, с холмов ударили пулеметы. Солнце, слепя, висело над холмами…

Собаки с нартами были укрыты в небольшой лощине. Люди лежали наверху, стреляя из винтовок в людей в белых маскхалатах, наступавших на них цепью.

— Хреново дело, Александр Степанович! — крикнул Махотин. — Даже в плен не предложили сдаться!

— А может, война какая началась? — крикнул Николай.

— Может, и война, два месяца, почитай, дома не были, — отозвался Сафронов. — Давай пулемет! Зря деньги платили, что ли?

Николай съехал по снегу к собакам, быстро распаковал тюк, стал собирать пулемет.

За цепью шли два броневика. С одного из них ударила легкая пушка, подняв фонтан снега. Ударила вторая, и взрывом Сафронова и Потемкина отбросило в лощину. Махотин скатился следом, перевернув Сафронова, растер ему лицо снегом, тот очнулся, оттолкнул Махотина:

— Наверх! — и сам полез по снегу наверх.

Николай подтащил Потемкина к нартам, вытирая снегом кровь, осматривая голову.

— Пулемет! — закричал Сафронов страшно.

Николай быстро собирал части пулемета, получилась огромная внушительная вещь из черного металла. Вместе с Махотиным они затащили его наверх. Николай заправил ленту. Филипп Ильич вдруг вскрикнул, схватившись за локоть, съехал вниз.

— Что? — крикнул, не оборачиваясь, Николай.

— Стреляй, — Филипп Ильич скинул куртку и задрал свитер, оторвав рукав рубахи, перетянул руку. — Стреляй!

Пулемет вдруг заговорил, низко и тяжело. Цепь легла, но броневики продолжали двигаться.

Филипп Ильич, разорвав упаковку, включил магнитофон. Глотнув из фляжки, он достал из чехла американский флаг и, поднявшись наверх, воткнул его в снег. Николай бил из пулемета в белые маскхалаты…

— Вот мы и дома, Коля! — Филипп Ильич подтянул винтовку. — По ночам снился… Хорошо хоть работает?

— Ничего, можно!

— Ну и прощай, что ли?

— Прощай и ты, Филипп Ильич! — сквозь зубы сказал Николай.

— Баба у тебя хорошая, зря ты не остался!

— Да ладно тебе.

Снизу полз из последних сил Сафронов. Потемкин поднялся, подобрав винтовку, и упал снова.

Вдруг над ними просветлело что-то, и раздался тяжелый удар. За броневиками поднялся черный разрыв. Еще раз ударило, и один из броневиков задымился. Справа раздалось громкое «Ура!», показалось два вездехода, конные, полетели упряжки…

Ближайший из вездеходов, над которым развевался старый российский флаг, завернул к ним и встал, обдав их снегом. С него соскочил Митрофан Сковородников и, не спеша, пошел к ним.

— Митрофан Романыч, родной! — закричал Махотин.

— Живы! — Сковородников обнял их, глянул в лощину. — Сафронов жив?

Сафронов с трудом поднял голову. За Митрофаном стоял всадник на мохнатой якутской лошадке…

Бой закончился. В ряд стояли вездеходы и захваченный броневик. Собирали пленных и раненых. Подъехал еще вездеход, таща на лыжах пушку. Всего собралось человек двести Митрофанова войска. Сафронов, Потемкин и Махотин, перевязанные, сидели на нартах, в руках у них были кружки с коньяком. Митрофановские мужики оглядывали аляскинских собак, распакованные пулеметы, трогали, щупали американский флаг.

— Так что путь на Америку есть! — сказал Сафронов тихо и улыбнулся — Торговать с ними можно!

— Батька, я баб из твоего кино живыми видел! — сказал Потемкин.

Все войско засмеялось.

— Вот и поведете первый караван! — объявил Митрофан.

— Ну нет! — Сафронов прилег на нарты. — Я не могу, у меня жена рожает. Ты вон его посылай, — он кивнул на Николая. — А у меня жена рожает…

Митрофан обнял Николая и, сняв с себя маузер, повесил на Николая. Оглядев всех, сказал:

— Объявляю эту землю свободной и присоединяю к Российской империи!

Вездеход двинулся, за ним второй, третий, конница на лохматых конях, упряжки с собаками — войско шло по тундре…

МУТАНТ

По битому кирпичу, осыпавшейся штукатурке в комнату пробежала крыса и замерла, настороженно обнюхиваясь. Позади нее на сорванной двери в тени прохода сидела еще одна, более крупная. Она внимательно следила за первой, не решаясь пройти в комнату.

Ветер свободно проникал через выбитые окна, шевелил ободранные лоскуты обоев на щербатых стенах, покачивал резиновый провод, свисавший с потолка. В углу, на куче битого стекла, привалившись головой к стене, лежал человек.

Крыса пискнула, подошла к его ногам и осторожно обнюхала ботинок. Человек лежал на спине в неестественной мертвой позе, чуть раскинув ноги в грязных сырых штанах, руки его, согнутые в локтях, стояли на полу, застыв вертикально, длинными упавшими кистями указывая куда-то в угол.

Крыса обнюхала второй ботинок и быстро пробежала вдоль ноги, остановилась, принюхиваясь, вдруг укусила через штанину и отскочила. Человек не двигался, рот и остекленевшие глаза чуть приоткрыты, крыса не верила, но человек не двигался. Подойдя снова, она пискнула и вскочила ему на живот, потыкалась в рваную рубашку.

Из дверного проема, решившись, вышла вторая. Она также осмотрелась, обнюхав бетонный пол, и быстро побежала к ноге. Первая крыса, забравшись на грудь, потянулась, нюхая воздух, к его лицу. Замерла, уставившись красными глазками в его немигающие глаза. Громко пискнув, прыгнула на пол, вторая отскочила тоже, царапая пол. Человек лежал все так же неподвижно. Крысы успокоившись подошли, одна снова прыгнула на живот. Через дверной проход вбежали еще две, одна из них, необычно огромная, черная с розовым, почти красным хвостом. Она, не боясь, сразу подбежала к человеку.

Он вдруг легко вскочил, схватив розовохвостую за черную шею, тотчас обеими руками ударив о стену, размозжил ей голову. Крысы с писком метались по комнате, одна прыгнула на подоконник и сорвалась.

Он осмотрел еще бьющееся в руке черное крепкое тело с розовым хвостом, подошел к окну, не выпуская крысу из руки, выглянул.

Напротив стоял многоэтажный дом, такой же разбитый и пустой, как тот, из которого он смотрел, груды стекла и кирпича внизу, ржавые автомобили и мусор повсюду. Дальше справа и слева тянулись такие же дома, за ними высокая серая стена, за стеной огромный мертвый завод, выбитые стекла на корпусах, как черные дыры, высокие трубы в низком сером небе. Со стороны завода порывами приходил душный вонючий ветер, тащивший на пустырях пыль и всякий хлам.

Он выбросил крысу в окно, потянулся, вытягивая руки по стене.

Взяв в углу, где только что лежал, большой кожаный мешок, вышел из комнаты и быстро пошел вниз по подъездной лестнице, высокий, худой, чуть сутулясь длинной кошачьей спиной.

Внимательно оглядывая пустыри, улицы, перебегая от стены к стене, он быстро двигался, обходя брошенные дома. Иногда он замирал на лестницах, наклонившись, осматривал ступени и принюхивался, затем снова на верхних этажах дома через окна внимательно оглядывал окружающие дома. В одной из комнат он нашел старое одеяло с истлевшим углом. Оглядев его, он сложил его в свой мешок.

У крайнего дома он спустился в подвал, придерживаясь рукой за трубы, прошел в угол, наклонился, нащупал канализационный люк. Осторожно поднял крышку, наклонился ниже, прислушиваясь. Внизу шумела вода. Он осторожно достал из бетонной ниши в колодце металлический палец, осмотрел его и, снова спрятав в нишу, так же закрыл люк.

Поднявшись по лестнице, он выбрался на крышу и осторожно, не высовываясь из-за парапета, прошел до угла. Здесь, на высоком выступе вентиляционного колодца, на бетонном торце чем-то острым было высечено три маленьких неправильных ромба и чуть ниже — разрезанная хвостовая фигура, напоминающая человеческое туловище, только без рук и без ног.

Он оглядел рисунок, наклонившись к нему вплотную, провел пальцами, еще раз осмотрелся, и отойдя на несколько шагов, сел, сложив под себя ноги. Его острое костлявое лицо застыло, глубоко посаженные бесцветные глаза сосредоточились на рисунке. Он сидел неподвижно, потом взгляд его соскользнул вправо, там, где за выступом крыши внизу начиналась огромная свалка.

Горы разбитых металлических конструкций, нити кабелей, лужи в белых химических хлопьях, все это тянулось до горизонта, чуть левее неестественным лиловым цветом отсвечивало озеро, а на горизонте в желтоватой дымке неясно проступали гигантские контуры города.

Вдруг он встал, прислушался и, подхватив мешок, быстро двинулся к лестнице и пропал.

Переступая через брошенную мебель, он подошел к окну первого этажа, прислушался, выпрыгнул в окно и прошел небольшой пустырь.

Небольшая облезлая желтой масти собака, копавшаяся в мусоре, заметив его, тут же отпрыгнула боком и, отбежав, спряталась в подвальном проеме.

Он пошел быстрее, оглядываясь. За углом он резко свернул и, пробежав вдоль, дома, снова свернул за следующий, подошел к заводской стене. Здесь он снова обернулся. Собака выскочила из-за угла и встала, внимательно следя за ним.

Просунув кожаный мешок за ремень брюк, он быстро влез на стену, цепляясь за проступавшие углы арматуры. Пролез под провисшей ржавой проволокой сигнализации, спрыгнул на ту сторону, вниз.

Завод был брошен, кругом хлам железа и скелеты цехов, только у стены корпуса откуда-то, тихо шипя, выходила струя пара, и в глубине за трубами гудел одиноко двигатель.

Выбрав из кучи крепкий стальной четырехгранный прут, он зашел а совершенно пустой, без окон, кирпичный бокс и через щель двери стал смотреть наружу. Было все так же тихо, только мертвые корпуса и груды мусора.

Собака появилась не от стены, а из-за угла корпуса, выскочив, остановилась, растерянно оглядываясь вокруг. Следом за ней выскочило еще пять или шесть собак. Такие же небольшие, крепкие, с облезлой желтоватой шерстью. Сбившись в кучу, они секунду помедлили, озираясь, обнюхивая землю, затем вдруг разом бросились к боксу, стуча по ржавым листам когтями.

Задвинув железный засов на двери, он через щель смотрел, как они молча кучей ударились в дверь, а от заводской стены к ним бежало еще десятка полтора собак.

Отбежав от бокса, сбившись в кучу, они вдруг побежали куда-то в сторону, все так же молча, и через щель в двери их уже на было видно.

Раскрыв в полу одну из створок люка, похожего на дверцу, он вернулся и, глядя через щель на пустынный двор, отпер задвижку, взяв прислоненный к стене прут, спустился в люк, прикрыл за собой тяжелую створку, В полной темноте быстро побежал по ступенькам вниз, отпер еще одну железную дверцу, спокойно спрыгнул вниз и, пригибаясь в тесном тоннеле, побежал по трубам, проложенным одна к другой.

Он бежал все так же быстро, согнувшись. Проход вдруг разделился, трубы ушли вправо, а он свернул влево в круглый тоннель, зачавкав сразу ногами в жидком грязевом осадке.

Иногда он, останавливаясь, долго прислушивался. Пошел медленнее, снова побежал, нырнул в нишу, упираясь ногами в выступы, забрался в вертикальный колодец, прислушался, быстро полез вверх, упираясь в стены и цепляясь за остатки скоб, пока не выбрался в еще один тоннель. Пробегая по нему в обратную сторону, он остановился у бокового ответвления, начинавшегося на уровне его лица. Прислушался. Подпрыгнув, легко залез в него и пошел уже спокойно, сгибая голову под низким потолком.

Здесь было светлее, свет слабо проникал через щель в потолке и обрывался целыми столбами через чугунные решетки, высвечивая разноцветную грязь, потемневший красный кирпич. В этих местах иногда из стен пробивалась трава, маленькая и жесткая.

Под одной из решеток он остановился. Под ногами его была круглая черная дыра колодца Он присел над ней, отложил прут, закидав его грязью так, чтобы остался только небольшой конец. Спустив ноги в колодец, посмотрел на решетку, затем в тоннель, пронизанный тусклым светом. Вдруг приподнялся и, съехав в колодец, стал быстро спускаться по железным скобам вниз.

Иногда скоб не доставало, и тогда ноги его срывались. Он повисал, но найдя ногами опору, снова быстро спускался вниз.

В одном месте он остановился, отвязал от скобы веревку. На веревке висел стальной прут, на четверть расплющенный и грубо отточенный.

Он подвязал веревку вокруг пояса так, чтобы прут был на спине, и снова полез по скобам, почти побежал вниз.

Где-то далеко внизу шумела вода.

Тоннель был небольшой и наполовину заполнен водой, так что она доходила ему до пояса, но идти можно было не сгибаясь. Метров через сто тоннель разветвлялся. Он свернул влево, ощупав стену, нашел длинную выбитую в камне линию. Перешел в правый тоннель и стал рубить острым концом прута в кирпиче такую же черту на уровне воды. Воды было меньше, почти по колено. Сделав отметину, он пошел дальше, стараясь не шуметь водой.

Когда над головой попадались колодцы, он проверял на стенах щербины, по которым можно было добраться до первой скобы. В одном месте он сделал новую, забрался в колодец, потом спрыгнул, пошел дальше.

Из труб, выходивших в тоннель, шла мутная вода, и вскоре ее уровень снова стал подниматься. Иногда тоннель расширялся, образуя полукруглый зал с двумя нишами, одна против другой.

В одном из таких залов он огляделся, прислушался и выбрался из воды в нишу, лег на сыром полу набок, перехватив со спины прут, глядя не бегущую серую воду.

Из воды на противоположную нишу выскочила небольшая крыса. Она села у самого края и, поглядывая в его сторону, принялась очищать мордочку лапками. Вылезла еще одна, села рядом.

Он все лежал, смотрел на воду. Крысы все лезли и лезли из воды. Они уже не умещались в нише. Они дрались и взбирались друг на друга, громко пища. Но вдруг примолкли разом.

Он встал на колени, отодвинулся от края, взял прут на плечо, замер, покрепче перехватывая сталь пальцами. Потом разом ударил прутом по воде, еще раз. Что-то большое рванулось в воде, выбив брызги, еще раз, закрутив целый водоворот, но уже дальше по коридору, и пропало.

Притихшие крысы, выждав немного, попрыгали в воду. Он тоже выбрался из ниши и побрел дальше.

Вскоре тоннель влился в еще более широкий, в который с другой стороны вливался еще один, так что дальше текла уже маленькая речка. Здесь вдоль воды тянулось возвышение, похожее на тротуар. Он пошел по этому тротуару, часто останавливаясь и внимательно всматриваясь вперед за плавный поворот, который делала река. Впереди нарастал шум.

Он остановился в маленьком зале, куда выходили трубы и тоннели, из которых вытекали красные и фиолетовые густые струи. Вода здесь кружилась на месте и втягивалась в большую трубу, под наклоном уходила куда-то ниже. Он прошел по одному из сырых коридоров и в небольшой нише сначала нащупал, а потом рассмотрел выбитые в кладке три маленьких неправильных ромба и чуть ниже хвостатую безрукую фигуру. Прислушался. Потом быстро вернулся в зал, снова прислушался, вдруг спустился в воду и, поправив прут на спине, оттолкнулся ногами. Поток подхватил его и утащил в трубу.

Отталкиваясь от ржавых стен, лавируя ногами, он, влекомый пенящимся потоком, набирая скорость, стремительно двигался вперед. Вдруг впереди вода забликовала, И перед тем, как яркий свет ударил ему в глаза, он успел нырнуть в воду.

Труба обрывалась коротким плотным водопадом в большой замусоренный зал, в котором вода отстаивалась озером с полосами красной пены и целыми гирляндами разного мусора. В зале, имевшем неправильную форму, было светло от прожекторов, укрепленных на двух скобах под потолком и висевших над большой грязной машиной, гудевшей слева от водопада.

Он вынырнул, осторожно порвав илистую корку в дальнем углу озера, где лежали какие-то обломки, держа прут острием перед собой, огляделся. Небольшая крыса кинулась прочь, исчезла в стене.

Из озера к машине проходила широкая прорезиненная труба, через которую помпа закачивала слизь из озера в машину. На огороженной площадке над машиной стоял человек в костюме химической защиты и противогазе, в руках у него автоматический карабин. Поводя стволом, человек оглядывал тоннели и трубы. Двое других возились у машины с той стороны, где из нее выскакивали брикеты спрессованной грязи. Брикеты уходили куда-то наверх по транспортеру. На машине индекс и надпись: Прииск 7.

Он осторожно, прячась в грязи, перешел до того места, где начинался один из коридоров и, выбрав момент, перебрался в тоннель. Он шел осторожно, вглядываясь вперед, щупая грязь прутом. В одном месте он остановился и сильно ударил тупым концом в пол. Тотчас лязгнуло железо, щелкнул, сработав, большой медвежий капкан. Сразу позади, там, где работала машина, включилась сирена. Высвободив прут, он уперся ногами и руками в покатые стены тоннеля и быстро, не касаясь пола, двинулся вперед.

Он вылез из трубы и пошел широким тоннелем, вода в котором доходила ему почти до колен. Прут он снова перебросил на спину. Через равные промежутки по левой стене, вверху встречались квадратные отверстия. Он остановился и, развернув мешок, достал одеяло. Оно осталось сухим. Он снова спрятал одеяло и, свернув мешок, пошел дальше. Дойдя до очередного отверстия, он вдруг встал как вкопанный, мгновенно выхватив прут. Он стоял, расставив ноги, и глядел на черный квадрат отверстия вверху и чуть впереди. Затем осторожно, почти незаметно, шаг за шагом, медленно попятился назад, не отводя глаз от отверстия. Пройдя так метров десять, он боком пошел все быстрее и быстрее, и, наконец, побежал, оглядываясь через плечо. Звуки его шагов удалились, и в тоннеле снова стало тихо.

Поднявшись по скобам вертикального тоннеля, он остановился перед железной дверью, прислушался, осторожно открыл ее и оказался в маленькой комнате, заполненной разнокалиберными трубами и вентилями. В комнате никого не было, горел тусклый свет. Он стер с лица сырую грязь, перебрался через трубы, открыл решетку вентиляционной вытяжки под потолком и, забравшись на четвереньках в узкий проход оцинкованной жести, закрыл за собой решетку.

Через несколько метров вентиляционный колодец повернул вертикально вверх. Он, упираясь спиной и ногами в стены, помогая себе руками, двинулся вверх. Стены были абсолютно гладкие, иногда он съезжал по скользкой жести и тогда, упираясь острым концом прута, по очереди освобождал ноги, отдыхая.

Так он добрался до края небольшой бетонной площадки, подтянулся, лег, переводя дыхание, осматриваясь. На площадке было сухо, у глухой бетонной стены лежал ворох тряпья, одеяла и даже кусок ковровой дорожки.

Оставив здесь свой мешок и прут, он достал из-под тряпья короткий стальной палец и полез выше по вентиляционному каналу.

Здесь лезть было легче, чаще попадались швы и зарубки, выбитые в мягкой жести.

Колодец заканчивался возвышением на крыше многоэтажного дома. Здесь была глубокая чёрная ночь, легкий сырой ветер носил мелкие капли начинающегося дождя. Он внимательно оглядел крышу, выбравшись по пояс из колодца. Напротив него под крышей лифтовой шахты покачивался тускло светивший фонарь. Было тихо и пусто, только дождь сеял все сильнее и сильнее на темные мутные дома и крыши вокруг.

Спустившись на площадку, он достал из мешка одеяло с истлевшим углом и еще какие-то тряпки, затем достал из-под ковровой дорожки старый комбинезон, быстро переоделся в сухое а мокрую грязную одежду разложил на площадке. Оставив палец, он перебрал несколько стальных палок, лежавших здесь же, проверил их, затем снова заправил пустой мешок за пояс, привязал свой прут и собрался было лезть, как снова отодвинулся, лег на спину и вздохнул, уставившись на шершавый потолок немигающим взглядом. Полежав так, он закрыл глаза, но тут же сел и полез вниз.

Он шел долго в глухом темном тоннеле и остановился у бокового ответвления, рядом с которым горел фонарь и висела табличка. На табличке были нарисованы череп и кости, и надпись: «Зараженная зона». Он понюхал, вдруг бросился назад, откуда пришел, в темноту, и там страшно завизжала крыса.

Через несколько секунд он вышел из темноты, пряча прут за спину, и мимо таблички пошел в тоннель, откуда тянулись легким туманом светящиеся испарения.

Он шел по прокисшей, до колен, грязи, тоннель петлял. У одного из поворотов он остановился, рассматривая на стене выбитый знак: три треугольные головы и хвостатое безрукое туловище. Он погладил его, огляделся, пошел дальше, пропадая время от времени в ядовитых испарениях.

Пересекая в одном из разветвлений неширокую, но очень глубокую протоку, он вдруг насторожился, прижался к стене.

Выше по течению появились люди в резиновых сапогах, резиновых куртках и противогазах. Их было трое. Они двигались в ряд и, светя фонариками, искали что-то в воде, забредая стальными сачками. В этом месте вода доходила почти до груди. Вдруг они все заспешили, странно мыча в противогазах, засуетились, загоняя кого-то к берегу. Что-то забилось у одного из них в сачке, остальные бросились к нему, помогая тащить, и тут откуда-то со стены на крайнего прыгнула здоровая крыса, повисла у него на шее.

Человек метнулся стремительно в сторону, замахав руками, упал, вскочил, сорвав противогаз, отбиваясь им, одной рукой попытался стащить карабин, висевший у него на плече.

Двое других продолжали вытаскивать на берег кого-то, бившегося в сачке.

Человек, освободившийся от крысы, брел по течению, закрыв лицо руками, и глухо кричал. Один из тащивших оглянулся на него и, сорвав свой противогаз, выругался.

Как вдруг человек, бредший по протоке, перестал кричать и сразу пропал, вода вдруг, свернувшись водоворотом, ударила фонтаном, окатывая стены тоннеля брызгами, и тотчас еще раз плеснулась тяжело, но уже метрах в тридцати по течению.

Оставшиеся двое, бросив сачки и добычу, закричали дико. Один из них перехватил с плеча охотничье ружье и выстрелил из обоих стволов в ту сторону. Оглядываясь, они выбрались на берег и, бросив противогазы, побежали в другую сторону.

Он вышел к тому месту, где только что возились люди, нащупал в щели и достал стальную полосу, расширенную с одного конца и заточенную под секиру, спрятал в ту же щель свой прут. Затем, оглядевшись, выбил секирой на стене три треугольника и хвостатое туловище. Пошел по протоке вниз по течению.

Он осторожно отодвинул крышку люка и выбрался в полутемном старом угольном подвале. Оглядевшись, придвинул крышку назад и присыпал углем. Пройдя через коридоры старой котельной, вылез в сборник золы, подошел к стене и по скобам выбрался в основание кирпичной трубы. Здесь была его нора.

На площадке лежали тряпки, засаленные одеяла, выпотрошенные матрасы и, неожиданно, дорогая парчовая портьера, еще не сильно выпачканная в саже, стоял небольшой бак с водой, лежали прутья, полосы, лоскуты крысиных шкур.

Он напился и, не переодеваясь, мокрый, грязный, лег в ворох одеял, бросив руки в стороны.

Труба уходила высоко, вверху сужаясь, и там в кругу отверстия виднелось дневное синеватое небо и тусклая мерцающая звезда.

Руки его опять сложились на острой груди, рот открылся, он лежал, закинув голову, и все глядел и глядел на небо и слабую звезду, потом не выдержал, перевернулся, глуша в себе какой-то звук, лег ничком, уткнувшись лицом в вонючий ворох.

Тоннель, которым он шел, выходил в огромную галерею, одну из центральных подземных магистралей. Высокий потолок с гирляндами свешивающейся плесени терялся в темноте, от стены до стены было метров тридцать, но вода здесь не поднималась выше колен.

Он хотел уже идти по галерее, как вдруг сел на корточки прямо в воду, держа секиру между колен, насторожился. Было тихо, только где-то уже шумела вода.

Бесшумно перебираясь через запруды сбившегося мусора, он вошел в боковой проход, но не в тот, из которого вышел, а с другой стороны магистрали, снова сел на корточки в воду.

Галерея была неровной, вдали появился слабый свет, который скользил по воде, стенам и потолку.

Он лег в воду, вытянувшись вдоль стены, оставив только голову. Три мерцающих огня, покачиваясь в такт шагам, приближались. Негромко захлюпала вода, трое шли по середине галерея, светя фонариками. Проходя мимо, они осветили тот тоннель, из которого он вышел, и задержались у стены, где, оказывается, была масляная стрелка и цифры: 137/2 Юго-Запад.

Они остановились, тихо переговариваясь, достали планшет. Все трое в высоких, до пояса, резиновых сапогах, один в резиновом плаще, у всех рюкзаки, автоматы на груди, длинные палки-посохи. Сверившись, они двинулись дальше.

За ними вышел еще один. Он шел, не включая фонарика, внимательно следил за первыми тремя. Он был тоже с рюкзаком и палкой. И снова тихо.

И вдруг множество огней. Люди шли по четыре, по шесть в ряд, все с оружием, рюкзаками, некоторые в резиновых плащах, некоторые по пояс голые, в кожаных куртках без рукавов, длинноволосые и бритые. Шли спокойно, переговариваясь, у кого-то играл магнитофон. Тащили две резиновые лодки, нагруженные вещами. Один ехал по воде на велосипеде, останавливаясь каждую секунду, натыкаясь на спины впереди идущих. Прошло человек сорок, свет ушел дальше, и снова тихо.

Наконец прошли двое замыкающих. Он встал из воды и глянул им вслед. Огни и два темных силуэта на их фоне. Один из замыкающих иногда вдруг оборачивался и включал фонарь на полную мощность, проверяя тоннели.

Он снова сел, замер. Осторожно ступая, прижимаясь к стенам, прошли еще двое, в брезентовых рубахах, сапогах, с монтажными цепями на плечах. Эти явно следили за первыми.

Он тихо пошел следом, у бокового тоннеля остановился, не зная, куда идти. Прошел еще, подойдя к следившим почти вплотную, но они не заметили его.

Ему стало скучно, и он отстал, свернув в боковой проход, там на стене нащупал свой знак, осмотрелся, сел, потом вдруг бегом бросился по тоннелю, вверх в колодец, в следующий тоннель и, скоро снова оказался у выхода в галерею. Как раз в том месте, где проходили вооруженные люди. Посмотрев на них еще раз, он ушел прочь от магистрали.

От подвала с низким закопченным сводом коридор вел в следующий, пол которого был усыпан цементным порошком, обрывками крафт-мешков и битыми изоляторами, дальше через проход третий, и дальше целая цепь подвалов. В третьем подвале у одной стены стояла голая кровать с пружинной сеткой, а у другой, привалившийся к стене, сидел он и что-то медленно жевал. За подвальной решеткой, в пустом переулке начиналось хмурое тоскливое утро. Он сидел, бросив свое оружие на пол, жевал и с тоской смотрел на стену перед собой. Из прохода появилась крыса, пискнула и прыгнула назад, но он не услышал ее, а все так же тоскливо жевал, съехав по стене на локоть, костлявый, грязный, жалкий.

Что-то изменилось. Он прислушался. Еще некоторое время он сидел, затем медленно, нехотя встал, но вдруг быстро взял секиру, заспешил, уходя в проход, прикрыл за собой дверь, она была без засова, побежав быстрее, закрыл следующую дверь, засов там закрывался едва, бегом кинулся в следующий подвал, склонился там над крышкой канализационного люка.

Он уже отодвинул его, уже сел на пол, но вдруг передумал. Он встал, взял в правую руку секиру. Он пошел назад, через коридоры и подвалы, открывая двери, он уже бежал, третью дверь он просто толкнул ногой и сразу ударил секирой первую собаку желтой масти.

Они рвались в дверь кучей, а он рубил их сплеча, не целясь. Они отбежали, и он вышел им навстречу.

Теперь, когда они снова бросились на него, обе двери были отрезаны. Kтo-то успел хватануть его за ногу. Хромая в туче цементной пыли, отмахиваясь от прыгающих к горлу, он отступил к стене. Он уже не успевал их рубить, но ни он, ни они не издавали ни звука. Вдруг из двери выбежал человек в брезентовой робе с монтажной цепью на плече. В руках у него был тяжелый тесак. Пока собаки откатывались, он успел убить двоих, а третью просто разрубил пополам. Теперь они бились вдвоем, отжимая собак к дверям. Те вдруг разом развернулись и, стуча когтями по полу, ушли по коридорам. Снова стало тихо, оседала цементная пыль, и валялось около десятка собачьих трупов. Монах с тесаком улыбнулся. На лице его, от носа к уху, тянулся старый глубокий шрам. На улице зашумела машина, донеслись чьи-то голоса.

Он смотрел на монаха угрюмо, не выпуская секиры. Шагнул назад и, отвернувшись, ушел в проход. Монах, спрятав под брезент тесак, поправив цепь, шагнул за ним, но не пошел, лишь смотрел, как его длинная кошачья спина движется в подвалах.

Он вышел из подвала на улицу, бросил свое оружие и пошел по мокрому, свежему тротуару. Навстречу ему спешили на работу люди, с лицами чуть припухшими со сна. Утро было чистое, светлое, прохладное. Дыхание оставляло легкий пар.

Две маленькие девочки обогнали его. Они спешили в школу. Оглянувшись на него, они засмеялись.

На перекрестке уже было шумно и тесно от машин, Начинался час пик. Огромные, высокоэтажные дома клали тени на целые кварталы, редкая зелень уже тронута первой желтизной. Люди изредка оглядывались на него, но им было некогда, они спешили по своим делам. Он ехал в автобусе на задней площадке, и люди отодвигались от него, морщили носы, а кондуктор столкнул его и выругался вслед. Он шел по центральной улице, сливаясь с общей массой, потерявшийся в толпе.

На маленькой улице он свернул в старый квартал, прошел через дыру в заборе, мимо сушившегося белья, вышел к старой котельной и остановился.

Трубы до половины не было. На крыше возились рабочие, во дворе котельной в новенький самосвал грузили мусор.

Он сделал крюк через подвалы, шел по узкой отвесной трубе вниз, бежал по тоннелю, лез по скобам, ударился головой, открывая люк в старый угольный подвал. Здесь было пыльно, но тихо.

Когда он зашел в яму для золы, то сквозь пыль увидел, как в кучу свежего кирпича упали какие-то железки, мусор, парчовая портьера. Работала лебедка, сверху доносились голоса.

Он сидел в подвале у низкого окна, обхватив колени руками и, чуть раскачиваясь, смотрел на маленькое кафе напротив, через улицу. Люди сидели за столиками прямо на тротуаре, не обращая внимания на шум машин, читали газеты, смеялись, кормили голубей, вытирали детям рты.

За кафе на пустыре экскаватор рыл котлован для нового дома. Что-то кричали рабочие, кто-то махал флажками, механическая рука все поднимала и поднимала на поверхность земли камни, остатки труб, ревел двигатель, а люди за столиками все читали газеты, и он, сидя в своем подвале, покачиваясь, обхватив, колени, все глядел на улицу и тихо мычал…

Было тесно, он извивался, протискиваясь через узловые блоки кранов и труб. Где-то гудели вентиляторы вытяжки. У очередного горизонтального прохода он задержался, полез было уже дальше вверх, но передумал, быстро пополз в боковой проход мимо решеток, через которые в канал падал свет. За решетками внизу был большой, украшенный хрустальными дневными люстрами зал. В зале у компьютеров и телескопов ходили девушки в униформе, с папками, кассетами. В зале было чисто и светло.

Крысу он настиг в самом тупике. Деваться ей было некуда, через решетку она пролезть не могла. Она ждала его, сжавшись в большой черный комок. Он вытянул из-за ремня мешок, намотав его на одну руку, выставил ее вперед.

Крыса запищала пронзительно. Девушки в зале замерли, оглядывая стены, не понимая, откуда идет отвратительный звук. Писк разом оборвался. Вдруг одна из девиц вскрикнула и дико завизжала, указывая на вентиляционную решетку. Из решетки на стену свесился полуметровый розовый хвост.

Он выбрался на крышу. Был день, осенний ветер согнал дымку, и город был чист.

Он обошел всю крышу, оглядывая город, забрался на возвышение шахты лифта, где стояла крепкая стальная мачта с толстым проводом на стальном тросе, который, тяжело провисая, уходил наискосок вверх к еще более высокому зданию. Он попробовал трос на крепость, повиснул на руках, зацепился ногами, легко полез вверх на соседнюю крышу.

На крыше был небольшой навес под тентом, плетеные кресла, столики, стол для пинг-понга, несколько пластиковых душевых, банки из-под пива в полиэтиленовом баке, оставшийся с лета солярий.

Ощупав белую стену, возвышающуюся у края крыши, со стороны пропасти вниз, он нащупал внизу свой знак: три ромба и безрукое туловище с хвостом. Он зарычал и, оторвав от парапета железку, ударил по рисунку, отбил кусок бетона.

Потом бросил железку, лег ничком на бок, немигающим взглядом глядя вниз на огромный движущийся муравейник города.

Дверь на крышу открылась, и вышли двое в униформе. Они собрали все: шезлонги, кресла, бак с мусором, переговариваясь, сели, закурили. Он все так же неподвижно лежал в пяти шагах от них за стеной, глядел вниз.

Они взяли сколько могли кресел, ушли, оставив дверь открытой. Он вдруг встал, обошел стену, спустился в дверь на пожарную лестницу, пошел вниз, побежал, но неожиданно остановился, замирая, открыл дверь в длинный гладкий коридор с ковровой дорожкой. Вдоль коридора — двери с табличками, и никого не было. В конце коридора — небольшой холл с зимним садом, низкими креслами, столиками, огромным телевизором в нише.

Войдя в холл, он остановился, глядя на яркую зелень, красиво обложенную камнями, перевел взгляд через большое матовое стекло на город.

Позади него, кто-то вскрикнул, застучали удаляющиеся шаги.

Он нагнулся, вырвал узорную решетку из дерева, за которой в стволе шахты проходили трубы и кабели, встал на четвереньки, протиснулся в отверстие и вставил за собой решетку.

Он потянулся и сел. Полутемный длинный чердак, усыпанный гравием. Он встал, и согнувшись добрался до люка в подъезд, спустился на площадку, пошел вниз по лестнице, сутулясь, большой, грязный.

На улице яркий солнечный свет, синее небо, изодранные в клочья облака, люди на тротуарах, машины, газетные и табачные киоски, около них очереди.

Он постоял в подъезде и, не спеша, переложив из руки в руку кожаный мешок, вышел, сразу смешавшись с толпой. Шел медленно, осматривая улицы, витрины магазинов, у некоторых останавливался, разглядывая подолгу, словно его что-то интересовало в них. Сутулясь, иногда вдруг оборачивался через плечо, оглядывая улицы и людей или, выбрав из толпы человека, мужчину или женщину, шел чуть сзади или сбоку, внимательно следя.

На перекрестках он останавливался, прислонившись к стене или к углу дома, подолгу смотрел, не зная куда идти, не обращая внимания на машины, шел следом.

Некоторые косились на него или подолгу оборачивались. Один мужчина, за которым он шел, в хорошем чистом костюме со свежим выбритым лицом, не выдержав, обернулся, глядя ему в лицо, подошел вплотную.

— Что вам нужно? — спросил резко, глядя в глаза.

Он все так же, не скрывая, продолжал разглядывать его, зайдя чуть сбоку.

Мужчина снова повернулся к нему, расстегнув нижнюю пуговицу пиджака, медленно сунул под полу руку. Он вдруг напрягся, повернувшись к мужчине боком, выпустил на землю мешок, крякнувший железом, чуть приподнял руки с согнутыми кистями, ссутулился. Мужчина отступил, развернувшись, убрал руку из-под полы, быстро вбежал в кафе.

Он постоял несколько секунд, не двигаясь, пошел дальше, подхватив рукой мешок, угрюмо осматривая улицу, людей.

Перешел через дорогу, не обращая внимания на сигналившие машины. Один из автомобилей, не успев объехать, резко затормозил, пошел юзом, ударив его капотом.

Он успел подпрыгнуть, удар пришелся по ногам. Он, ударившись о лобовое стекло, слетел с капота и замер на мостовой. Закричали, сбегаясь, люди. Остановились машины. Испуганный водитель, держась за разбитый нос, выскочил, нагнулся над ним. Подбежал еще кто-то, они взяли его за плечи, чтобы перевернуть, но он вдруг отшвырнул их, поднялся сам, подобрал мешок и, хромая, оставляя за собой темный след, пошел, покачиваясь, через толпу, испуганно расступившуюся.

Он свернул в проулок и сразу в другой, торопясь, оглядываясь. Свернул в подворотню, оттуда в черный проем подвала, сел оглядывая ногу, попробовал подвигать ею, закатал штанину, наклонившись, принялся зализывать кровоточащую рану, потом вытянулся, замер.

Вдруг сел, пополз к стене. Там, пискнув, заметалась крыса, юркнула в узкую щель. Он, перебираясь через пыльную рухлядь, бросился за ней, выдавив решетку дальше, поворот налево, снова решетка с мелкими ячейками. Вынув стальной палец, он подполз ближе, задавил крысу, выломал решетку, выбрался в небольшую комнату с тусклой лампой под потолком. Ряды холодильников, штабели ящиков и коробок.

Вскрыв один из ящиков, достал палку колбасы. Обнюхал ее, полез обратно, но не в подвал, а по щели вверх, еще раз свернул, пробираясь в тесноте мимо решеток, за которыми были какие-то комнаты, залы. Снова вверх, в небольшую камеру, где на стене красного кирпича был выбит его знак: три треугольные головы, смотрящие чуть в стороны и непонятное, похожее на человеческое, тело с узким длинным хвостом.

Он погладил знак рукой, сел поудобнее у решетки, глядя на тихую улицу, откусил колбасу, неторопливо жевал.

На улицу задней стороной выходило небольшое кафе, окруженное деревьями, несколько столиков на улице, в тени, за ними мужчины, женщины, за кафе — небольшие хозяйственные пристройки, дворик с пустыми ящиками. Из-за ящиков, пригибаясь, вышел человек, за ним еще один.

Студенты, весело давя друг друга, смеясь, зашли в кафе. У штабеля пустых коробок откинута крышка канализационного люка. Один за одним из него быстро выбирались люди, уже не скрываясь, с оружием, накапливаясь на заднем дворике кафе.

Смех за столиками вдруг смолк, только музыка продолжала играть. По улице проезжали редкие машины, и неподалеку на проспекте шумел городской поток.

Он все так же грыз колбасу, устало и равнодушно глядя на улицу, в кафе закричали, что-то упало, несколько бандитов окружили летние столики на улице. Двое вышли и встали у входа, оглядывая прохожих, которые все еще входили в кафе. На заднем дворе к люку несли коробки с продуктами, бутылки.

Люди в кафе сидели молча. Пять бандитов с оружием, в резиновых сапогах, в плащах, грязные, изодранные сгрудились у стойки. Девушка, стоявшая перед кофейным автоматом, опустив голову, глядела на свои руки, рыжий парень, перекинув автомат на спину, улыбаясь, тянул ее коктейль из трубочки, тихо гладил ее по бедру.

Другие бандиты собирали у сидевших деньги, украшения, часть возилась на кухне, таская продукты. В зал вошел небольшой, в плотном комбинезоне и сапогах, длинноволосый мужчина лет тридцати, перетянутый ремнями. Он резко оглядел зал, крикнул кому-то на кухне, решительно пошел к выходу из кафе, засунув руки за ремни портупеи, часть бандитов с ним. Он пересек улицу, пошел в дверь магазина, остальные за ним, двое остались у входа, один прошел по улице и встал у стены, как раз под чугунной решеткой.

Он все жевал и смотрел вниз на голову вертлявого часового.

В кафе закричали вновь, вылетело вдруг стекло, и следом вывалился человек с автоматом. Два раза глухо выстрелили. Человек поднялся, заглянул в выбитый стеклянный пролет, опустил оружие и стал отряхиваться.

Бандиты быстро вышли из магазина, впереди тот, кто в портупее. Он стал посреди улицы, огляделся, мимо него бежали, несли чемоданы, ящики.

Все сразу пошли из кафе, по одному спускались в люк, протащили волоком двух женщин, кричавших, упиравшихся, спустился последний, снова стало тихо. В кафе все так же играла музыка.

Он бросил недоеденную колбасу, пополз дальше по проходу вниз через совсем узкую щель в подвал. Подвал был небольшой, с низким сводом, у единственного выхода в коридоре играла тихо музыка, переговаривались голоса. Прислушавшись, он бесшумно пошел к выходу.

Там на ящиках сидели люди: несколько парней, две девушки, грязные, лохматые, курили, глядя на улицу, пили из жестяных банок пиво, в ногах у них играл магнитофон. Он прошел между ними, совсем рядом, едва взглянув в их сторону, они, замолчав, следили за ним удивленно и испуганно.

За углом он спустился в колодец люка, по узким скобам вниз в тоннель, побрел, перекинув мешок, по неглубокой воде. Найдя колодец над головой, устало забрался в него, оттуда в подвал, в узкую щель вентиляции, упираясь руками и здоровой ногой, поднялся вверх на крышу дома. Отложив мешок, лег на живот, отдыхая.

Где-то внизу приближался звук патрульных машин. Он подобрался к краю крыши, заглянул вниз.

Внизу у кафе стояли машины полиции и «скорой помощи». Полукольцом, переговариваясь, толпились люди. Среди них он заметил двух монахов в брезентовых робах, перетянутых монтажными поясами, они стояли и курили, похожие на обыкновенных рабочих-монтажников.

Полицейские осматривали кафе, опрашивали очевидцев, через двери вынесли на носилках двоих, накрытых простынями. Двое дежурили на заднем дворике, отгоняя репортеров, которые фотографировали люк, не решаясь подходить близко.

Подъехало еще несколько машин, из них быстро выпрыгивали люди в специальных прорезиненных комбинезонах, с автоматами и ранцами. Осмотрели люк, подцепили его крючком, отбежали, легли, машина стальным тросом потащила крышку, крышка поддалась, тут же рванула и взрывом из колодца ее откинуло на кучу пустых коробок. Один из них снова подбежал, проверив датчиком колодец, опустил на тросике вниз детонатор, отбежал. Другой сидел у походного пульта, щелкал клавишами, снова раздался взрыв в глубине колодца. Дым еще не вышел, а люди, один за другим, быстро опускались вниз, крепкие, перетянутые ремнями, с портативным складывающимся оружием, мощными фонарями. Туда же опустили компактные ящики, от которых с катушек разматывали тонкие кабели. Оператор уже подключил их к специальному закрытому автомобилю, открыв дверцу, сел в маленьком гнезде среди приборов.

Двое, с телевизионными камерами, переодевшись в спецодежду, тоже ушли вниз, оставив наверху около мониторов и машин молодого веселого комментатора, который, подключившись в эфир, уже вел прямой репортаж. Часть полицейских из спецподразделения остались наверху у своих машин. Один из них, сняв шлем, белокурый, высокий, переговаривался с девушкой, стоявшей в толпе, другой связывался в машине по рации, остальные, в кружок, смотрели карту коммуникаций. Вдруг все разом сели в машины, говоривший с девушкой помахал ей рукой, сел последним, завыла сирена.

Он шел по краю крыши, легко перепрыгнул на следующую, дома стояли вплотную, серые, с высокими каменными трубами. Солнце уже заходило, наполняя город рассеянным желтым светом. Над крышами, наискосок от солнца, прошли два вертолета.

Через улицу, за деревьями на крыше двухэтажного дорогого коттеджа под стеклянным прозрачным потолком, в шезлонгах сидели две голых девушки, загорали в свете кварцевых ламп, оттуда доносилась музыка.

Он сидел, обхватив колени, на бетонном выступе, глядел вниз. Чуть дальше на выступе сидело десятка полтора голубей. Каркнув, пролетел ворон, и голуби, захлопав крыльями, слетели вниз к людям, сидевшим на скамейках.

Он посидел, глядя на ворона, пошел дальше. Обходя бетонную стену шахты лифта, вдруг остановился, замер. Там, где в стене выбит его значок, углем был нарисован точно такой же, только перевернутый, теперь треугольные головы смотрели друг на друга. Одни сверху, другие снизу, два разрезанных туловища и кривые одинаковые хвосты.

Очнувшись, он подбежал вплотную, ощупал стену, обнюхал, огляделся. Отошел, сел на крыше, глядя то под ноги, то на знаки, снова вскочил, оглядывая улицы, высотные дома. Вдруг сорвался с места, пролез в узкую щель вентиляционного выхода, быстро двинулся по шахте вниз, свернул в горизонтальный проход, в маленькой камере нашел еще один свой знак, внимательно осмотрел стены. Второго знака не было.

Он вошел в здание через просторный отделанный мрамором вестибюль, поднялся по лестнице в коридор какой-то фирмы, пошел в его конец, не обращая внимания на людей, расступавшихся перед ним, не оборачиваясь, не останавливаясь. У одной из комнат его окликнули, кто-то попробовал остановить, грязного дикого среди этих чистых, ухоженных людей, он, не оглянувшись, не замедлив шага, отшвырнул человека назад, дошел, наконец, до крайней комнаты, вошел. Там сидело несколько девушек, и какой-то мужчина звонил по телефону, стучала машинка. Он оглядел их и все тихо встали. Из-за двери вышел какой-то начальник и тоже замер. Он прошел к окну, сорвал мешавшую ему штору, открыл раму и выглянул.

Над стеной здесь был бетонный карниз галереи, соединявшийся с соседним зданием. Отсюда был виден его знак, выбитый под самым карнизом, вокруг знака не было никаких следов.

Он обернулся, пошел из комнаты, и люди, сбежавшиеся к двери, быстро рассеялись, давая ему широкий проход, с ужасом глядя на его закоптившееся, костлявое лицо, отворачиваясь от его нехорошего нелюдского взгляда.

Вечерняя улица, машины, люди. Он быстро шел через толпу, сворачивал в подворотни, выходил другими улицами, У небольшого трехэтажного дома остановился, глядя под крыши, где стоял одиноко еще один его знак. Постоял немного, пошел медленнее, глядя перед собой. Выходя на улицу, обернулся, заметив идущего следом за ним монаха.

Он прошел еще немного, свернув на другую улицу, незаметно оглянулся, вновь увидел монаха, перебежал дорогу, вскочил в автобус, пугая людей, оглядел их внимательно, настороженно. Через две остановки вышел. Прямо посреди улицы сорвал крышку люка, исчез в колодце.

Он шел широким тоннелем, по пояс в воде, света здесь не было совсем, чернота, мрак окружали его, и он сам растворялся в этом мраке, не выдавая себя даже редкими всплесками воды. У одного из поворотов он нащупал свой знак, провел рукой по стене вокруг, прижался, сев в воду. Послышался шум воды, через минуту появился монах, тоже двигавшийся в полной темноте, тыкавший впереди себя палкой. Монах остановился в полуметре от его головы, прислушиваясь, осторожно пошел дальше. Он бесшумно двинулся за монахом, держась почти вплотную. Тот все прислушивался, останавливался, наконец, не выдержав, резко включил фонарь и осветил им, оглядываясь, воду. Черная вода тихо, медленно текла по тоннелю. Где-то срывались капли, монах быстро пошел по воде дальше, почти побежал. Больше он не выключал свет.

Впереди тоннель стал светлее, где-то далеко мерцали два красноватых огня. Это два факела, косо торчащие из стен, один напротив другого, высвечивали стены и черную воду, отражаясь в ней огненными пятнами.

Чуть дальше за факелами на обеих стенах были нарисованы два огромных в рост человека черных креста, перекрещенные двумя маленькими стрелками. Сразу за крестами в стене была вырублена небольшая комната, в которой сидело трое монахов с оружием, четвертый монах лежал в гнезде у потолка повыше, над невключенным фонарем, из гнезда торчал ствол его карабина.

Монах, за которым он шел, помахал фонарем, сказал что-то, добрел под крестами по воде до комнаты, и устало прислонился к стене. Монахи за руки втащили товарища в нишу, мокрого, грязного. Тот вытянулся на полу, закурил.

Он из темноты внимательно оглядывал монахов, тихо пошел назад, глядя на потолок, забрался по вертикальному колодцу, выбираясь к поверхности, осторожно приоткрыл крышку.

Пройдя вдоль пустынного дворика, остановился перед высоким бетонным забором, обсаженным изнутри высокими дубами, за которыми ничего не было видно.

За углом такой же забор, дальше стальные глухие ворота, а рядом железная дверь с маленьким окошечком. Он вернулся обратно в люк, и по тоннелю отойдя от поста с факелами дальше, нашел боковой узкий лаз с водой, прошел по нему еще в одно ответвление, поднялся по колодцу, в котором не было скоб, к узкому, совсем тесному каналу, через который проходила труба. Он лег на трубу и пополз.

Огромный сумрачный зал, по периметру через каждые три метра горели факелы. На стене посреди зала огромный черный крест с двумя перекрещивающимися стрелками. Под крестом на небольшом возвышении шесть человек в черных комбинезонах, перетянутые монтажными поясами.

Перед возвышением лицом к нему, на полу сидело около сотни монахов, многие с оружием, с тесаками на поясах.

— Не бойтесь, ничего, кровь и грязь все едино…

Один из шести, стоявших под крестом, говорил громко, лица его из-за горевших позади него факелов почти не видно, слова гулко разносились по залу над неподвижными людьми.

— …Все едино. Мы кровь и грязь. Вернемся туда, откуда мы вышли, тьма наше убежище, дом наш. Опустимся в самое черное, чтобы раствориться в нем и воскреснуть, и сотворить новый мир, и он, грядущий, примет нас, избавит от ужасов, и дети наши будут считать его родиной…

Он выполз по узкому ходу, с трудом протискиваясь, замер у маленькой отдушины в стене под самым потолком зала, внимательно оглядывая противоположную стену с факелами, черный крест, монахов, сидевших на полу.

Люди потерялись в ужасе, худшие из них, лучшие из них, не ведая, творят лишь кровь и грязь, с радостью и в тоске, лишь кровь и грязь, и в ужасе беспомощны и обречены, выживем лишь мы, но жалости не будет в нашем сердце…

Он отполз от отдушины и медленно с трудом развернулся в тёмном проходе, пополз прочь.

— Все, что есть под землей, все принадлежит и должно принадлежать вам. Вы одни все видите и все знаете, вы везде и повсюду, ничто не укроется от вас. И пусть ничто не страшит вас, пусть страх останется наверху, пусть сам дьявол бежит от вас, каким бы сильным он ни был, вы сильнее дьявола, вы хитрее его, ваш укус наполнен ядом, войдите в кровь и грязь, и пусть грязь и кровь поглотит вас, чтобы возродиться новым родом…

Стоголосый рев огласил подземелье. Пламя факелов заметалось, отбрасывая дикие тени на стены.

Он выбрался в темный коридор и побежал. Навстречу ему двигался свет и голоса. Он быстро скользнул в низкую железную дверь и прикрыл ее за собой.

Комната была наполовину разделена железной решеткой, за решеткой, почуяв его, сразу заметалось десятка два собак, грязно-серой и черной масти. Небольшие, коротконогие, крепкие, с коротковатой лоснящейся шерстью, они беззвучно скакали по клетке, поскуливая, просовывая короткие тупые морды сквозь прутья решетки. Перед клеткой у стены стоял длинный стол, заваленный кусками кожи, инструментами, рядом круглый деревянный брус с торчащим из него топором. На крючьях в стене висели связки псовых ремней, ошейники, намордники.

Он снова приоткрыл дверь в коридор, осторожно выглянул и пошел дальше, оглядывая редкие низкие вдоль стены ниши с черными крестами.

Он лежал в старой сухой штольне на боку, под одним из своих знаков и отдыхал в полудреме, но вот сразу очнулся и сел, прислушавшись, снова лег, чуть прикрыв глаза. Вдруг снова сел.

Это был район старых брошенных тоннелей, первых линий метрополитена, где то и дело попадались ржавые рельсы, отсыревшие разорванные кабели. Он долго шел по одному из тоннелей, свернул в широкое ответвление тоже с рельсами, прошел старый машинный зал с демонтированными трансформаторами, брошенными электромоторами, снова свернул в узкий коридор, по которому шли кабели, обрывки которых лежали на полу разноцветными пучками. Здесь он снова нашел свой знак, оглядевшись, пошел дальше.

В одном из проходов он остановился, насторожившись. Проход упирался в большой зал, заваленный брошенной техникой, проржавевшими транспортерами, сверлами, конвейерами. Осторожно пройдя между ними, он увидел в углу за кучей бетонных шпал брошенные бутылки, консервные банки, коробки, несколько затухших костров. Подойдя ближе, он наткнулся на двух почти голых, в изодранных лохмотьях девушек, лежавших среди мусора. Пища, бросились прочь несколько крыс, копошившихся около их тел. Он сел на корточки, внимательно осмотрел, вдруг вскочил, замерев, быстро вытащил из железок стальной брус, побежал по проходу, заправляя на ходу свой мешок. Вскоре путь ему преградил свет прожектора. Он рванулся назад, в боковой тоннель, через вертикальный колодец, спустился ниже в канализацию, побежал по воде все быстрее и быстрее.

Встал, прислушиваясь, снова повернул в обратную сторону, быстро прополз в трубу, побежал дальше другим тоннелем. Он бежал, тяжело дыша, вдруг снова встал, снова вернулся, делая крюк по проходам, трубам, нашел в щели расплющенный прут, проверил его, вновь спрятал, побежал по тоннелю к скобам, которые уходили вверх в колодец, быстро полез, добрался уже до крышки люка, как вдруг снова метнулся вниз, срываясь со скоб. Крышка наверху откинулась, пропуская тусклый свет, он успел прыгнуть в воду и отскочить, а в колодце сухо и гулко ударила автоматная очередь.

По широкому тоннелю быстро шло около десятка монахов, в брезентовых робах, перетянутых монтажными поясами, все с оружием. Двое чуть впереди сдерживали рвущихся на коротких поводках пять или шесть крепких черных собак.

В узком коридоре, заполненном водой, по колено брели в воде еще монахи, в полной темноте, тоже с собаками.

В небольшом боковом ответвлении двое монахов лежали, затаившись, выставив вперед автоматы, у одного за спиной полевая рация. Собаки вдруг захрипели, натягивая поводки, их пустили, и вся стая, молча шлепая по воде десятками ног, пошла по тоннелю.

Он бежал уже не останавливаясь, не оборачиваясь, собаки догоняли его, а где-то совсем далеко метались по стенам огни фонарей. Вдруг впереди мелькнул свет. Он, пробежав метров десять, нырнул влево, в низкий коридор, снова выпрямился, полез вверх по скобам в длинную узкую щель. Собаки, сбившись кучей, молча прыгали внизу. Он перебрался по щели наискосок и снова побежал по начинающемуся здесь коридору, уходящему круто вверх.

Снизу кто-то выстрелил, еще. Пули крошили бетон, метались в тесноте, рикошетя.

Монахи один за другим уже лезли по щели, за ошейники передавали собак друг другу наверх. Первый сверху уже бросил веревку. Собаки молча зубами хватались за нее, царапая стены, помогали себе лапами, уже бежали по крутому коридору.

Он снова кинулся по коридору вверх, выбрался в наклонную трубу, побежал на четвереньках, вдруг метнулся назад, к колодцу, в котором, уже светя фонарями, лезли люди, хрипели псы. Он метнулся по другой трубе, она свернула, он снова полез вверх, соскальзывая, а там, позади него, из колодца выбирался первый монах, и перепрыгивая через его спину, выскакивали из трубы собаки. Люди и псы, смешавшись, обгоняя друг друга, лезли за ним все выше.

Это был гладкий тоннель без ответвлений, он бежал из последних сил, позади снова уже шлепали лапы собак, впереди вдруг тоже замелькали фонари, закричали люди. Он встал, огляделся. Никаких ответвлений, только в грязном полу в кольцах высохшей грязи отверстие трубы стока Он швырнул прут назад, навстречу собакам, отбросил мешок и встал на четвереньки. Отверстие было не шире его плеч. Он нагнулся и руками вперед быстро втиснулся в трубу, застрял толовой вниз, но судорожно извиваясь, как червяк, пополз дальше.

Собаки, хрипя, подбежали к трубе, когда его ботинки один за другим уже исчезли в отверстии. Они, сбившись в кучу, тыкались в дыру мордами, но не лезли, подбегали уже люди.

Он прополз по трубе вертикально вниз, метров пять, здесь труба резко уходила горизонтально в сторону. Невероятно изгибаясь в поясе, в коленях, он умудрился пролезть поворот. Здесь стало еще уже, двигаться можно было только вытянув руки и выдохнув весь воздух, и то лишь едва-едва.

Монахи дали очередь в отверстие, прислушались.

Он медленно прополз еще несколько метров и застрял окончательно, не в состоянии ни дышать, ни двигаться. Труба крепко, как тесная одежда, облегла его тело.

Кто-то принес дымовую шашку, они зажгли ее, бросили в отверстие, один из них засмеялся. Двое остались у трубы, остальные, забрав собак, побежали дальше. Дым пошел из отверстия и монахи отошли чуть-чуть в сторону, присели, закурив.

Дым заполнял всю трубу, он лежал все так же неподвижно, его вытянутые руки чуть подрагивали от напряжения.

Дым перестал идти из отверстия, шашка выгорела, монахи поднялись, один, подойдя к дыре, дал в отверстие очередь, затем, перекинув автомат за спину, помочился в трубу. Они, не спеша, ушли по тоннелю. Стало тихо, сначала вдалеке слышны были их голоса, затем, все смолкло, еще легкий пар поднимался из отверстия…

Сначала из трубы показались ботинки. Ноги медленно выбирались на землю, затем показалось тело, то замиравшее, то снова толчками выползающее наружу. Он выполз с клочками дыма, повалился тут же набок, долго лежал на спине, раскинув руки и ноги. Отлежавшись немного, поднялся с трудом, сильно согнувшись, прошел немного, упал на четвереньки, хрипло закашлявшись, долго, до рвоты, вновь встал, подобрал свой мешок, прут, пошел, шатаясь, по тоннелю дальше. Дойдя до развилки, прислушался, свернул в более темный, глуша рвущий грудь кашель.

Он вышел на них сзади, два монаха стояли к нему спиной, дальше за ними в тоннеле светили огни сигарет, кто-то зажег факел. Он бесшумно двигаясь, спиной пошел назад, не выдержал, закашлялся, побежал, нырнул в первый колодец, срываясь, бегом вниз в быстрый глубокий канал. Вверху уже стреляли люди, хрипели собаки. Быстрый поток понес его под уклон. Он с облегчением окунулся, вынырнул, поплыл, гребя одной рукой.

В широком каменном тоннеле он быстро бежал по пояс в воде, иногда падал, проплывал по инерции несколько метров. Монахи бежали далеко сзади. Они задыхались, подбадривая собак, которым приходилось плыть. Те, кто бежал впереди, крючьями и палками прощупывали воду.

Он проплыл боковой, проход, от него поднялся бегом в следующий. Дальше по небольшой щели в низкий лаз, долго бежал, пригибаясь. Сзади выстрелили, еще раз. Лаз расширился, слившись еще с одним. Он бежал, утопая в густой грязи, от которой поднимались сильные испарения, плотным туманом собиравшиеся под потолком. Там, где он пробегал, из грязи вырывался тяжелыми пузырями газ, булькало что-то в глубине. Вдруг сзади закричали еще множество голосов, открылась беспорядочная стрельба, завыла собака и все стихло.

Он остановился, прислушиваясь, пошел назад. Шагах в ста увидел трех дохлых собак, и десяток монахов, лежавших в грязи в разных позах. Их фонари еще светили. Вдали было слышно, как, крича и ругаясь, убегают остальные. Кругом, то и дело хлопая, из грязи вырывались пузыри газа. Он постоял среди трупов, пошел дальше. Вдруг остановился, глядя на стену, там, где на уровне грязи стоял его знак, над знаком был чужой, точно такой же, только перевернутый: три треугольные головы, рассеченное хвостатое туловище.

Выйдя из подвала, он остановился на свету, огляделся, пошел вверх по лестнице, прислушиваясь у дверей в квартиры, около одной на четвертом этаже приложил к двери ухо, прислушался, отходя к подъездному окну. Открыл его, цепляясь за выступы, перебрался до окна в квартиру, наклонившись, головой, выдавил стекло и влез в комнату, прошелся по квартире, оглядываясь. Никого.

В комнатах стояла дорогая, под старинную, мебель: мягкие диваны, полированные шкафы, зеркала в бронзе, ковры на стенах и на полу. Проходя гостиную, он оборвал портьеру, вытер лицо и ссадины на руке. В кабинете в открытом баре стояли разные фигурные бутылки, он перебрал несколько, обнюхивая, отпил несколько глотков вина, бросил на пол. Пачкая ковры, зашел в спальню, открыл шкаф, вывернул вешалки с одеждой, порылся в куче, выбрал дорогие костюмные брюки, одел их прямо на мокрый грязный комбинезон, натянул какой-то женский пуловер и черный плащ. Брюки его уже намокли в коленях и в паху. Он снова пошел к окну, переступая прямо через кровати, застеленные атласными покрывалами, выбрался, перелез в подъезд, пошел вниз, но, услышав поднимающиеся голоса и крики, перешел этажом выше. Голоса все поднимались. Одна из дверей была приоткрыта, держалась на цепочке. Он просунул руку, прижал дверь, сняв цепочку, вошел, прикрыв ее, медленно прошел по коридору в зал.

В зале за большим столом обедала семья. Полный розоволицый мужчина с аккуратными залысинами, крепкая белокурая женщина, светловолосая девочка с гладким лицом и толстенький мальчик. Они замерли, уставившись на него, боясь пошевельнуться.

Он сел на пол в дверях, не мигая глядел на них. Голоса, смех остановились на площадке. Кто-то долго ключом открывал соседнюю дверь, долго входили, смеялись, гремя бутылками. Он все сидел, сгорбившись, и глядел на них, а они, онемев, застыли у стола. У мужчины чуть подрагивала рука, из полной ложки ему на грудь струйкой стекал суп.

Он встал, повернулся, дошел до двери, открыл, огляделся и пошел вниз по лестнице. А они сидели все так же, затаив дыхание.

Он сидел в самом углу вагона метро. Людей было много, но они, отодвинувшись, косились в его сторону, на его намокшие брюки и грязные волосы. На станциях люди выходили, входили. Играла негромко музыка, на платформах продавали вечерние газеты, поезд снова набирал скорость, высвечивая светом вагонов серые бетонные стены тоннеля, в оплетке проводов и кабелей. Постепенно поезд замедлил скорость и встал. Тихо. В тишине было слышно, как шуршат газеты, переговариваются. Какая-то женщина оглянулась нетерпеливо, посмотрела на часы, прошла еще минута. Что-то скрежетнуло снаружи, и вдруг открылись в темноту тоннеля разом все двери.

Он, слегка приподняв голову, поглядел в темноту, снова сгорбился. Из темноты у двери на, уровне пола появился человек, положив крепкие согнутые в локтях руки на пол вагона, насмешливо оглядел притихших людей.

По его спине, ухватившись за его голову, влез человек, оборванный, грязный, в резиновых сапогах, с автоматом на шее, следом уже лез другой, третий, четвертый. Такие же, в плащах, в жилетках, голые по пояс влезали в соседние вагоны. Спокойно, молча, они срывали с женщин украшения, вытаскивали бумажники, люди также молча сами отдавали им деньги, снимая кольца. С некоторых мужчин бандиты снимали чистую одежду. Проходя среди людей, один из бандитов гладил женщин, целовал их в щечку, извиняюще покачивая головой, жестом просил поднять бумажники повыше, приговаривая:

— Поляк, прими.

— Я не поляк, — угрюмо по-русски отвечал шедший следом с полиэтиленовым пакетом огромный парень.

— Не ворчи, поляк, не порть людям настроение.

Он все так же сидел в своем углу, еще ниже наклонив голову, выставив чуть вперед согнутые в кистях руки. Они проходили мимо него, не обращая внимания. Из темноты крикнули что-то, и бандиты стали прыгать из дверей вниз, шумно переговариваясь, пошли куда-то, и снова тихо.

Он вдруг поднялся, подошел к дверям, спрыгнул в темноту. Пошел вдоль поезда, люди уже переговаривались и выглядывали из дверей, но, заметив его, тут же прятались. К тоннелю, где стоял поезд, примыкал еще один, он свернул в него и пошел вперед, за мелькавшими вдали огнями фонарей. Позади него вагоны дернулись и пошли, набирая скорость.

Он долго шел за бандой, почти вплотную, вдруг, прислушавшись, осмотрелся, сбросив с себя плащ и пуловер, пробежал немного вперед, лег в маленькую канавку у стены, нагребая на себя мусор и грязь, затаился.

Вскоре мимо него проехал небольшой бронированный джип с открытым верхом; на нем пулемет, за ним еще один, пробегали тихо полицейские в прорезиненных костюмах и бронежилетах, с автоматами. Пронесли ящики, переносные прожектора с разматывающимися кабелями, все слаженно, быстро, бесшумно. Они прошли вслед за бандой и через несколько секунд по свистку зажглись прожектора, разом залив тоннель слепящим светом, ударил коротко пулемет.

— Всем лежать, не двигаться! — объявили в мегафон.

Снова длинная очередь над упавшими бандитами. Тут же тоннель наполнился грохотом и одним сплошным гулом автоматов, стрелявших с обеих сторон. Разлетелись вдребезги два прожектора, остальные выключились, теперь только плотные потоки трассирующих пуль переплетались в темноте. Со стороны бандитов мелькнуло пламя и ракета ударилась в потолок над машинами, разорвавшись сиреневым шаром, полетели камни, кто-то закричал дико, перекрывая выстрелы. На секунду снова зажглись все прожектора, осветив фигурки убегающих бандитов. Залпом вылетели две ракеты с треног, у которых возились полицейские, прожектора погасли, и уже в темноте заработали тяжело оба крупнокалиберных пулемета на джипах, посылая крупные трассы в сплошной фиолетово-огненный разрыв на месте банды, на фоне которого появлялись и пропадали фигурки пробегавших полицейских. Снова включился свет, снова синхронно вылетели ракеты, и джипы двинулись вперед по проходу.

Посреди шумной улицы вдруг открылся люк, выпуская клубы дыма и гари, на дорогу вывалился полицейский в противогазе, не обращая внимания на тормозившие машины, он сорвал маску, отдышавшись секунду, не заглядывая в колодец, кинул туда одну за одной две гранаты и перевалился на спину, засмеявшись. Внизу глухо рвануло, полицейский достал сигарету и закурил, лежа, светловолосый, щурясь на яркое небо.

В тоннеле к боковому ответвлению подтащили прожектора, поставили за углом не включая. Здесь уже сидело несколько полицейских, двое время от времени стреляли в проход, остальные, сев в воду, сняв маски, курили, глотая что-то из фляжек, тихо переговариваясь:

— Сдавайтесь, — сказал один из них в мегафон, прожектора включились. Из прохода зло ударили автоматные очереди, прожектора снова выключились. Один из них сказал что-то. Полицейские засмеялись. Наконец, по тоннелю подбежали двое с гранатометами. Все оживились, поднялись, поправляя оружие.

Гранатометчики стали с обеих сторон прохода.

— Сдавайтесь, — снова а мегафон крикнул офицер и сразу махнул рукой, но гранатометчики уже выстрелили, не дожидаясь команды. Тяжелый разрыв выбросил из прохода грязь, камни, а по нему уже бежали двое полицейских. Они остановились в каменном тупике, оглядывая в свете прожекторов груды мусора.

— Все! — крикнул один из них.

Он уходил от выстрелов, прислушиваясь к гулу, в одном месте он влез по стене и нырнул в трубу. Через минуту по проходу пробежало двое полицейских. Он прополз по трубе, выбрался в другой тоннель, спустился по длинному колодцу вниз, в сырой, затхлый проход со множеством ответвлений и старых проржавевших труб. Он пошел осторожно. У одного из поворотов остановился, перехватив покрепче прут, пошел медленно, вглядываясь в темноту. Оттуда вдруг зарычало что-то и зашевелилось, огромное, бесформенное, похожее на собачью морду.

Он, прижимаясь к стене, медленно прошел нишу, держа прут перед собой, вдоль стены, дальше, осматривая потолок, быстро влез по стене в колодец.

В вентиляционной шахте ему пришлось выдавить пять крепких железных решеток. Выдавив последнюю, он выглянул в просторный пустой зал, полутемный, заставленный электронной техникой, спрыгнул, прошел вдоль аппаратов, экранов, светившихся, мерцавших, на одном из экранов он увидел себя, как он идет осторожно по залу, удивленно осмотрел его, протянул руку, его двойник тоже протянул.

Дверь в зал открылась, и вошел человек в военной форме, вскрикнул. Он сел, тут же бросившись на корточках за машины. Завыла сирена, по коридорам заметалась охрана. Один из охраны, заметив его, стал стрелять из пистолета, отрезая путь к вентиляции.

Он выскочил в другой такой же зал, светлый, полный людей в белых халатах, сбивая их с ног, бросился напрямую по каким-то пультам, давя лампы, клавиши, выскочил в коридор к дверям лифта, раздвинул их, впрыгнув в пустую шахту, по стене и кабелям побежал вниз. Сверху на него надвигался лифт.

Он стоял на крыше небоскреба, смотрел на город, сиявший огнями. В небе над его головой висела полная луна, внизу среди домов двигались, шевелились, вспыхивали желтые, красные, белые огни. Он стоял неподвижно, ветер шевелил его одежду и гнал тучи, закрывая и снова выпуская луну.

В брошенном многоквартирном доме в подъезде, оглядев свой одинокий знак, пошел по комнатам, насторожился, спугнув несколько крупных крыс, тихо спустился вниз, оглядывая грязный двор. Заглянул в подвал, спустился, пошел крадучись, издалека заметил у пролома десятка два крыс, копошащихся на куче сырого мусора. Он осторожно отошел спиной назад, выбрался из подвала, пробежал по улочке, нырнул в люк, спугивая крысу, но не тронул. Быстро двинулся по тоннелю.

Небольшая светлая комната, без окон, длинный полукруглый пульт управления, за ним стол, где двое полицейских играли в карты.

Свернув в боковой проход, более широкий, он замер, сразу со всех сторон включились яркие прожектора, ослепив его, воды здесь было по щиколотки.

Один из экранов пульта управления включился, полицейские бросили карты, подбежали к нему, один сел в кресло, нажимая кнопки. На экране появился грязный худой человек, ослепленный светом.

— Внимание, пост 19, — заговорил полицейский, включив микрофон, — коридор 21–24. Неизвестный. Один. — Он переключил тумблер. — Руки за голову. Не двигаться. Брось лом.

Он вздрогнул от голоса, прогремевшего через усилитель. — Руки за голову!

Позади него в стену ударила пулеметная очередь. Он бросился вперед, упал в темноту на четвереньки, замер. Тут же включился еще один пулемет. Они проработали секунд десять, автоматически поводя стволами. Все стихло.

— Не выключай свет! — Закричал другой полицейский, глядя на второй экран. — Ребята уже в проходе.

Он уходил в боковое ответвление, оглядываясь на сильный фонарь. Впереди проход перекрывала крепкая стальная решетка, вбетонированная в стены. Он потрогал ее, повернулся, пошел, навстречу фонарю, лег в мелкую воду, вытянулся на дне, оставив только ноздри.

Их было трое в прорезиненной одежде, двое с автоматами, третий изредка включал фонарь. Они походили на космонавтов, шли тихо, по колено в воде.

Передний с фонарем споткнулся. Он вдруг вскочил в воде, поднимая брызги, сразу ударил одного с автоматом и так же второго, по голове прутом. Тот, что с фонарем закричал страшно и побежал назад. Шальной луч его бился по стенам.

Он перешагнул через полицейских, держа прут на плече, пошел следом.

К заброшенному дому он подошел не со стороны подъезда, а с задней стены, странно одетый, в самодельных кожаных штанах, сшитых из крепких крысиных шкурок, на руках от кисти до локтя кожаные нарукавники, крепко стянутые, оплетенные проволокой, кисти обмотаны ремнями, за спиной отточенная стальная полоса, напоминающая палаш.

Забравшись в выбитое окно, он достал из мешка большой, тяжелый, с промасленной ветошью факел, поправил его, потуже перетягивая проволоку.

Он вошел в подвал, держа зажженный факел над головой, прошел прямо к куче, где копошились крысы. Одна из них прыгнула на него откуда-то сверху, и он убил ее на лету. Факел горел ярко, огромным пламенем освещая весь подвал. Отбиваясь от крыс, он поджег мусор, ящики, коробки, он не спешил, дожидаясь, пока разгорится костер. Крысы пищали, метались, но не убегали. Напротив из пролома приходили новые и новые. Он внимательно следил за самыми крупными из них, встав между стеной и огнем, поводил факелом и палашом. Еще одна бросилась к нему, сразу другая, третья, он убил их. Костер уже пылал до потолка, наполняя подвал чадом.

Ногами и палашом он быстро швырял горящие обломки в пролом и на кучу, разметав огонь по всему подвалу, отрезая крысам дорогу и не давая новым приходить из пролома. Еще одна прыгнула на него сверху и он убил ее, пошел к старой бочке, лежавшей на боку, давя и убивая крыс, не убегавших даже от огня. Одной рукой раскрыл мешок, быстро вывалил в него что-то тяжелое из бочки, стряхнул с себя сразу несколько повисших на нем крыс, подпрыгивая, побежал из подвала.

На последнем этаже он вошел в комнату, огляделся, вытряхнул из мешка трех огромных толстых крыс, сросшихся телами в одно черное покрытое слизью туловище с тремя головами и одним сплетенным из трех розовым хвостом.

Тело лежало беспомощно, тупо глядя перед собой. Он отошел на шаг, поднял палаш, и все три головы громко запищали, и тело медленно поползло в угол.

Он разом отсек три головы, перерубил туловище, разложив части так же аккуратно, как рисовал знаки.

Вбежавшая в дверной проем крыса сразу прыгнула на него, но он убил ее, раздавив кожаным нарукавником о стену. Из прохода ползла еще одна и еще. Он убил их. Через окно выпрыгнул на карниз, побежал вдоль окон.

Он сидел на крыше высотного дома и глядел на город, растворявшийся, плывший в серой дымке.

Проходя пустынной улочкой, заваленной мусором, он отогнал трех облезлых желтомастных собак, загнавших в угол четвертую с перебитой задней ногой. Они стояли перед ней, не решаясь броситься, увидев его, быстро отбежали, она тоже попыталась отскочить. Он поймал ее за загривок, сунул в мешок, пошел, не оборачиваясь, дальше.

Он лежал на крыше недостроенного дома, рядом сидела хромая собака, он держал ее за веревку, которой обвязал ей шею вместо ошейника. Собака молча упиралась здоровыми лапами, пытаясь вырваться, то вдруг бросалась к его горлу, но он отгонял ее, шлепая свободной рукой по морде. Когда она затихала, гладил ее по голове. Она поджимала уши, злобно косилась, вдруг хватала зубами, грызла крепкий нарукавник.

Солнце садилось за дома, но город еще шумел тысячами своих повседневных звуков. Привязав собаку за торчавшее из бетонной плиты стальное ухо, лег, вытянувшись, стал глядеть вниз. Перевернулся на спину, раскинув руки. Долго лежал так. Вдруг вскочил, быстро сбежал по лестнице вниз, траншеями к соседнему дому, бегом по пожарной лестнице вверх на крышу, пробрался туда, где у парапета монах в робе следил за крышей, на которой он только что играл с собакой. Он схватил монаха за шею, толкнул от себя. Тот закричал, взмахнув руками, полетел вниз.

Он снова поднялся к своей собаке, отвязал ее, не обращая на нее внимания, потащил за собой.

Из вентиляционного колодца на крышу небоскреба выбросило собаку, следом вылез он, подбежал к стене шахты лифта. На стене напротив его знака был выбит точно такой же.

Он оглянулся, заметался по крыше, обошел все шахты, ровные ряды вентиляционных колодцев, вернулся к краю, присев на корточки, уткнулся головой в колени.

Дом был самый высокий. Все дома вокруг казались далекими, маленькие машины внизу, совсем крошечные люди. Он встал и, размахнувшись, ударил палашом по второму знаку. Ударил еще раз, сбивая осколки бетона, по-своему, в ярости бил и бил, соскабливая. Замер, глядя в стену. Обернулся резко, всем телом, в стороне настороженно притаилась желтая собака, и слева темное, уходящее за горизонт солнце.

Он отскочил от стены и, обернувшись, на краю крыши увидел человека, он стоял прямо, полуголый в таких же кожаных штанах, нарукавниках, в руке держал прут.

Они замерли друг против друга и медлили, затем сразу оба бросились, побежали друг к другу, сшиблись железом, схватились руками, отскочили, снова ударились, делая ложные выпады оружием, броски, рубили друг друга сталью. Внизу протянулись длинные тени домов, в окнах зажигались тусклые огни. На крыше самого высокого дома еще было видно солнце, двое на краю крыши смотрели на него, один сидел, обхватив колени руками, другой стоял рядом. Чуть сзади крутилась желтая собака, стараясь сорвать лапой веревочный ошейник,

АННА

На краю виноградного поля, в орешнике, стояли наготове оседланные кони, чуть в стороне — две машины, грузовик под брезентом и открытый джип. Около машин, на складных стульях, на ящиках, просто на земле сидели в ожидании люди с ружьями. Вокруг, сколько хватало глаз, тянулись заросшие красно-бурым осенним лесом холмы, прорезанные на склонах виноградниками, а дальше, за лесом, поднимались скалистые горы.

Константин Суворов, высокий, крепкий, в сапогах и кожаной охотничьей куртке, заложив руки за спину, один прохаживался среди сидевших егерей и охранников, то и дело нетерпеливо поглядывая на дальний край поля. Его жена, Анна Суворова, тоже в красивом охотничьем костюме и сапогах, сидела в походном кресле, закинув ноги на перевернутое ведро. Подставив лицо утреннему солнцу, она насмешливо следила за мужем. Константин поймал ее взгляд и остановился.

— Витька, налей! — бросил он одному из охранников и присел на землю рядом с женой. — Как ты? Не скучаешь? — он ласково ухватил ее за сапог.

Она молча покачала головой, глядя на мужа все так же насмешливо. Витька, рослый парень, с выбившейся из брюк рубахой, бегом, стараясь не расплескать, принес от машины на вытянутой руке большую рюмку водки и розовый пласт осетрины, Суворов осторожно взял у него рюмку. Молча, разом опрокинул ее в рот и подхватил рыбу. Разорвав осетрину зубами, он протянул кусок жене.

— Не хочу, — та отмахнулась.

— Витька! — снова позвал Суворов. — Егерям налей! — он обернулся к жене. — Может, выпьешь для храбрости?

Она покачала головой.

— Нe боишься?

— He боюсь, — Анна придвинулась к мужу и ласково потрепала по волосам. — Твоя девка? — улыбаясь, она чуть заметно кивнула в сторону.

Около джипа, в стороне от егерей, на раскладном стуле сидела красивая девушка. Положив на колени раскрытую книгу, она курила.

— Тихо! — Константин поднял руку.

Переговаривавшиеся охранники замолчали. Откуда-то издалека донесся лай собак.

— Погнали, — сказал один из егерей. — Теперь жди.

Суворов, обнял жену.

— Если б моя, — он улыбнулся. — Куда уж мне с девками шляться, так, опозориться только.

— Ладно тебе, — отозвалась Анна. — Ты еще лет двадцать в кобелях проходишь.

— Какой из меня кобель, так, видимость. Мерзнуть начал, на жестком спать не могу.

— Под себя ходишь, — добавила Анна, смеясь.

— А что, придет время, буду и под себя ходить! Ну ты-то меня не бросишь?

— Не боись, не брошу, — Анна снова потрепала его по голове.

— Витька! — позвал он охранника. — Девушка ваша стрелять будет?

Охранник заулыбался.

— Так она ж, Константин Сергеевич, мяса не ест!

Девушка с книгой подняла голову, посмотрела сначала на Анну, потом на ее мужа. Она вежливо улыбнулась и снова склонилась над книгой.

На поле показался всадник. Горяча коня плетью, он подскакал к машинам и закричал, оскалившись весело:

— Спите! Так всю охоту проспите! Уж с полчаса, как гонят! Одного сам видел, точно! Тигр, а не волк! Вот такой! — он растопырил руки. Развернув коня, всадник стегнул его плетью и поскакал обратно.

Егеря с ружьями и патронташами разбирали коней. Один из них подвел гнедую кобылу Анне. Константин подсадил жену в седло, вскочил на коня сам.

— Ну теперь с Богом! — сказал старый егерь. — Пошли!

Суворов, его жена, егеря, вылетели разом на поле и, погоняя коней, набирая скорость, пошли галопом вверх, на холм.

Витька и еще один охранник прыгнули в джип и, напрямую, по целине, рванулись за конными.

— Прибавь, прибавь! — закричал Витька товарищу. — Костя всю морду побьет! — стоя, схватившись рукой за раму, он достал из кобуры пистолет и сунул его за пояс.

Около грузовика остались только двое водителей и девушка с книгой. Они стояли на опушке и смотрели вслед пылившему джипу.

Суворов и его жена, обогнав егерей, сильно оторвались от них. Нахлестывая коней, они неслись по виноградникам все быстрей и быстрей, словно на скачках. И муж, и жена одинаково хорошо сидели в седлах, и кони под ними оба были хороши, но Константин все время шел на корпус впереди Анны. Он то и дело оборачивался и, смеясь, смотрел на жену.

— Давай-давай! — кричал он ей, подзадоривая, — Что-то ты совсем спишь! Стареешь, что ли? Смотри, брошу тебя и на молодой женюсь!

Анна, закусив губу, пришпоривала свою лошадь, стараясь догнать мужа. Они бешено неслись по виноградникам вверх, на холм, за ними с ружьями и патронами тяжело скакали егеря, и дальше прыгал по полю «джип» с охранниками.

Вылетели на холм. Константин вдруг на скаку опрокинулся с седла и рукой достал почти до земли. Анна встала. Смеясь, муж шагом подъехал к ней, держа в руке гроздь винограда.

— Приз! — сказал он, смеясь, зубами сгрызая с грозди ягоды.

Подъехав вплотную к жене, он протянул ей виноград. Анна, раскрасневшаяся от скачки, смеясь, взяла ртом несколько ягод. Лошадь под ней плясала.

— Кислый! — она сморщилась.

— Кислый? — Константин поймал ее плечо и, перегнувшись с седла, поцеловал ее в губы. — Так значит кислый?

— Пошли-пошли! — закричали проскакавшие мимо егеря. — Не зевай!

Виноград рассыпался. Анна пришпорила коня, и они с мужем, стремя к стремени, понеслись к лесу.

Один из егерей, собрав поводья брошенных коней, рысью ушел вдоль опушки леса. Константин, держа Анну за руку, пробирался сквозь заросли вслед за стариком, который время от времени оборачивался, торопил их знаками. Позади них несли ружья и патронташи еще двое егерей. Навстречу им доносились крики людей и лай собак.

Они вышли на засеку. Старик знаками показал Константину, где встать и куда стрелять. Один из егерей протянул ему заряженное ружье, сам тоже с ружьем встал сзади. Старик взял Анну за руку. Она обернулась. Муж ободряюще подмигнул ей.

Егерь отвел Анну шагов на пятьдесят, молча, за плечи, поставил ее на место. Вложил ей в руки ружье, взвел курки, показал куда стрелять, а сам сел рядом. Собаки лаяли по всему лесу и где-то перед ними, совсем близко.

Ветки позади них хрустнули, и шагах в десяти под деревом возник запыхавшийся от бега Витька, охранник. Егерь, обернувшись, погрозил ему кулаком. Витька кивнул. Он присел на корточки и, достав пистолет, тихо взвел затвор.

Анна замерев, настороженно вглядывалась вперед, туда, откуда все ближе доносились крики людей и лай собак. Она пыталась угадать, где идут загонщики и откуда появится зверь. Вдруг она вздрогнула. Кусты справа шевельнулись, и Анна, и егерь одновременно вскинули ружья, но из кустов появился Константин.

— Ты чего? — с досадой, шепотом спросил егерь.

— Да смотрю, не съедят волки жену? — так же шепотом ответил Суворов.

Он гляделся:

— Да и место у вас получше, сухое…

— Иди ты, Христа ради, счас выскочат, прозеваем! — занервничал егерь.

Константин улыбнулся и исчез. Снова стало тихо, только лай и приближающиеся голоса загонщиков.

— Смотри! — прошептал над Анной егерь. — Счас будут.

Анна изготовилась, встав на одно колено. Сбоку раздались выстрелы, еще, еще, и вдруг прямо на нее через поляну выбежал волк.

Анна прицелилась в него, но не стреляла. Волк посмотрел на нее, по сторонам, стоя в нерешительности.

— Стреляй же, дура, чего смотришь? — под боком страшно шипел егерь. — Стреляй! — он то вскидывал, то опускал свое ружье.

Анна опустила ружье, глядя волку в глаза, улыбнулась. Негромко свистнув, махнула ему чуть заметно рукой. Зверь понял ее и бросился, проскочив совсем рядом с Анной.

— Да стреляй же ты, шалава чертова! — заорал егерь ей на ухо.

Он выстрелил сам, но промахнулся. На поляну выскочили собаки, за ними конные.

— Гони туда! — кричал им егерь. — Туда пошел!

Конные и собаки проскочили рядом с ними. Затрещали ветки, хлопнул выстрел, откуда-то из-под коней вылетел ошалевший Витька-охранник, и все стихло.

— Теперь уж не взять, — с сожалением сказал егерь. — Да где уж теперь взять… Ты чего ж не стреляла, девушка? — с иронией спросил он. — Испугалась, что ли?

— Да нет, — смеясь, ответила Анна. — Не знаю.

— Не знаешь! — передразнил ее егерь. — Ну это дело барское. А волк был — чемпион, просто-таки Борис Ельцин, не меньше!

Из кустов напролом к ним выбежали Константин и еще два егеря.

— Цела! — Суворов обнял жену. — Испугалась?

— Да нет, — снова засмеялась Анна.

— Ну ладно, ладно, — муж поцеловал ее. — А мы двух подстрелили, на полторы шапки хватит. Ты-то чего не стрелял? — спросил он строго егеря.

— Так мне приказ был — не стрелять, только в самом крайнем случае! — в сердцах сказал егерь. — Для нее же волка берегли!

— Ну ладно, — Суворов снова поцеловал жену. — Ты чего не стреляла-то?

Анна вскинула ружье и дважды выстрелила в небо.

— Я стреляла, — сказала она весело и передала ружье мужу.

Один из егерей, расстелив на траве у ручья волчьи шкуры, скоблил их ножом, другой, в стороне, жарил на костре куски баранины.

Анна подошла к ручью. Присев на корточки, опустила руки в воду. Журчанье ручья почти заглушало крики и смех сидевших на поляне мужчин. Посидев так, Анна провела мокрыми руками по лицу и улыбнулась. Было тепло, осеннее солнце неярко освещало лесистые холмы и виноградники.

Анна встала, прошлась по траве, остановилась, разглядывая девушку с книгой, сидевшую на раскладном стульчике. Около стула стояло блюдце с персиками. Девушка, не глядя, брала персики, чистила их и ела. Заметив Анну, она улыбнулась.

— Интересная книга? — спросила ее Анна.

— Да нет, так, скучная, — ответила та.

Анна подошла к столам, заставленным водкой, вином, мясом, хлебом. На блюдах лежала рыба, зелень, соленые грибы, арбузы, виноград.

— Птицу понимаю! — говорил один из егерей, — Тетерева там или рябчика! Щуку понимаю, сазана хорошего килограмма на два, как же его не понять? Раков ведро сварить или на костре испечь, раков же вот понимаю! Но как можно склизняков жрать?

Остальные егеря заговорили сразу все, закивали головами.

— Да не склизняков! — объяснил захмелевший Константин. — А особенных виноградных улиток, их вся Европа ест!

— Что склизняков, что улиток, один черт! — не унимался егерь. — Дрянь и есть дрянь, пускай, хоть и Европа!

— А я бы попробовал, — вдруг сказал другой егерь. — Так, с интересу. Из Изобильного один мужик, Навнычко, в прошлом году сварил черепаху и съел. Говорит, хорошо.

— Ну, врешь, — заговорили мужики.

— Точно, съел, — сказал еще один егерь. — Я сам слышал, только это не Навнычко, а Олег Кузин, он и кошек ел…

— Вы, Анна Алексеевна, меня дурака извините, — тихо заговорил сидевший рядом с Анной старик, совсем уже пьяный, — что шалавой вас назвал. Это по горячке, охота.

— Ладно, чего уж там, — ответила она, улыбнувшись. — Меня шалавой уж давно не называли, даже приятно.

— Тут ведь такое дело горячее, — продолжал егерь. — Что и отца родного забудешь, как звать. А вот еще хочу перед вами по-стариковски похвастаться. Вот вы певица всенародная наша, а такого еще поди и не слыхали!

— Чего такого мы не слыхали? — спросил, услышав, Константин.

— Не слыхали, как мой племянник Колька гудит.

— Как это гудит? — удивился Костя.

— А так. Петь он не может, слуха у него совсем нет, туповат, но гудит страшно. А ну, Колька, погуди нам, вот Анна Алексеевна послушает, может, что скажет!

— Да бросьте вы, дядя, опять за свое! — поднялся из-за другого стола молодой парень.

Он повернулся и пошел от стола к лошади.

— Что ж ты, дурак, обиделся? Это же дар Божий, иди погуди, не ломайся! — окликнул его дядя.

— Сатана так гудеть не может, как наш Колька! — сказал серьезно один из мужиков.

— Да как гудеть-то? — не понимал Константин.

— Стесняется он, — сказал другой мужик, — Да иди, погуди, все просят! — крикнул он.

— Коля, пожалуйста, погуди, — попросила Анна. — Я никогда не слышала.

Парень стоял в нерешительности, раздумывая.

— В последний раз, — сказал он серьезно.

Он отошел от столов еще дальше, в поле. Встал, опустив голову и растопырив руки. Было тихо, только ручей журчал на краю поляны. Вдруг в воздухе откуда-то возник низкий гул, как будто где-то далеко работал тяжелый мотор. Он становился все громче, громче, все мощнее и мощнее. Заволновались, заржали лошади, Колька медленно поднял напряженное лицо, и на столе вдруг зазвенели рюмки. Все замерли. Анна непроизвольно придвинулась к мужу и схватила его за руку. Колька поднял голову к небу, а гул его голоса поднялся куда-то вверх. Потом он вдруг бросился бегом к лошади, вскочил в седло и поскакал в поле. Все сидели тихо, как завороженные…

Анна стояла на краю обрыва. Ветер шевелил ей волосы. Внизу, под ней лежали холмы, поросшие красным лесом, поля, деревни. Анне улыбалась. Вокруг никого не было, и она тихо-тихо принялась напевать какую-то грустную и нежную песню…

В огромном зале сидели и стояли тысячи людей. Они кричали и, подняв руки, раскачивали ими в такт песне…

Анна, освещенная десятками прожекторов, стояла на сцене с закрытыми глазами. Ее сильный голос летел над залом…

Утренний туман стоял над рекой. Катер тихо шел вдоль камышей. Анна спала, положив голову на колени мужу, а он гладил ее волосы. Она проснулась и улыбнулась.

Дикие утки, хлопая крыльями, взлетели над рекой…

Спортивный зал ревел. Сотни людей вставали со своих мест, размахивая руками…

Толпа в проходе расступалась, давая дорогу к рингу, помахивая боксерскими перчатками, бежал Константин…

Он вышел на ринг, красивый, сильный, встал, подняв руки, приветствуя зрителей…

Вертолет оторвался от земли, и красный лес, машины, егеря, остались далеко внизу…

Константин спал под иллюминатором, положив голову на колени жены. Она гладила его волосы…

Закинув голову, спал Витька-охранник с открытым ртом… Голос ее летел над облаками…

Дождь нещадно лил на летное поле, на машины и людей на поле…

Анна, держась за мужа, смеясь, сбежала по трапу. Десятки рук протягивали ей навстречу зонты, букеты цветов. Сверкнула вспышка фотоаппарата…

Черный лимузин летел по проспекту, словно катер, в туче воды…

Анна прислонилась лбом к окну. Муж, отодвинувшись, звонил куда-то по телефону…

Дождь висел над крышами старой Москвы, но голос ее звучал все выше и выше…

Руки тянулись к ней из толпы под сценой. Голос ее достиг предельной высоты…

За кулисами появился Константин с охранниками. Он осторожно прошел к выходу на сцену, встал, завороженный ее голосом…

Анна повернулась и увидела мужа. Он улыбнулся…

Ударил гонг, противники, измотанные боем, разошлись в свои углы…

Константин, задыхающийся, мокрый, повернул разбитое лицо и увидел жену, стоявшую в проходе. Он облизнул кровь с губ и улыбнулся…

Анна и Константин, в вечерних туалетах вошли в зал, где проходил прием. Люди, стоявшие за столами, поворачивались к ним, аплодировали… То там, то здесь сверкали вспышки фотоаппаратов…

Газеты, журналы. Фотографии великой певицы… Анна на сцене… Анна в студии… Анна с мужем…

Фотографии известного предпринимателя, чемпиона Москвы в профессиональных боях… Константин в своем кабинете… Константин на ринге… Константин с женой…

Он бил и бил, словно взорвавшись. Противник уже шатался. Еще один удар, и он тяжело рухнул на ринг…

Константин поднял руки. Зал ревел…

Голос ее стал стихать. Анна отступила от микрофона и улыбнулась. Зал ревел…

— Эту сделку надо сделать, ребята! — Константин ударил по столу. — Просто сделать! Что здесь нового? В Италии вы работали, банк есть, товар есть, Васька в Риме сидит, уж всех усатых баб передрал! Турки ждут! Давайте, ребята, идите, идите!

Человек шесть, собравшихся в кабинете Суворова, задвигали стульями, собирая бумаги со стола.

— Турки, Константин Сергеевич, какие-то унылые, — сказал один из них — Не нравятся они мне!

— Турки тебе не нравятся! — заговорил Константин. — Негры, евреи, арабы, эстонцы! А кто тебе нравится?

— Ирландки рыжие нравятся, — улыбнулся тот.

— Ирландки? Ну так бери документы и лети завтра в Стамбул. Разберешься за день, позвонишь! Давайте, ребята, идите, делайте, что говорю!

Все вышли. Константин прошелся по ковру, глянул в зеркало. Кожа над левой бровью у него была заклеена пластырем.

Дверь снова открылась, и в кабинет прошли двое. Один из них, усатый и какой-то взлохмаченный, прошел прямо к столу и, молча, вывалил на него из кармана растопыренной куртки газетный сверток. Второй сел, спокойно разглядывая Константина.

Суворов, улыбнувшись, присел, развернул сверток, выложил из него несколько пачек стодолларовых банкнот.

— Все? — громко спросил усатый. — В расчете?

Константин, не вставая, лениво протянул ему руку.

— Ты что, Боря, обиделся на меня, что ли? — он поднял бровь. — Не хочешь мне руку по-дружески пожать?

Борис ударил его по руке.

— Ох и сволочь ты, Костя! — сказал он. — Так парня уделал, что в больнице лежит! Ну ничего, побьет и тебя кто-нибудь, вот порадуюсь тогда от души! Знакомься, — он ткнул в сторону товарища. — Курдюков, Александр, приличный человек, поговорить с тобой, дураком, хочет! — он уселся на стул.

— С удовольствием, — Константин, улыбаясь, повернулся к Курдюкову. — Выпить хотите?

— Нет, спасибо, — тот тоже улыбнулся. — Я выставляю против вас бойца. Условия обычные. Ставлю пятьдесят тысяч, и еще кое-кто поставит.

— Кто будет биться? — спросил Константин.

— Сергей Филимонов из Казахстана. Знаете?

— Слышал, — кивнул Константин. — Ничего парнишка, левша, — он снова улыбнулся. — Принято.

Гости, молча, встали, по очереди пожали ему руки и пошли к двери.

Константин, за ним четверо телохранителей вышли из офиса и стали спускаться по широкой лестнице, ведущей к выходу. Навстречу им прошла красивая девушка в короткой юбке. В руке она держала папку.

Константин обернулся ей вслед. Один из телохранителей тоже обернулся. Константин, заметив это, ткнул его несильно в живот. Тот вздрогнул от неожиданности.

— То-то я смотрю, ты морду наел! — сказал ему Костя. — У тебя вон и живот, да и задница, как у бабы!

Здоровый парень опешил от удивления.

— Какой из тебя телохранитель? — Константин сделал движение, словно хотел ударить его.

Парень отшатнулся, закрываясь.

— Да ладно вам, Константин Сергеевич! — неуверенно сказал он.

— Чего ладно, ничего не ладно! — продолжал Константин, — Я тебе деньги плачу, а ты задницу разъел, штаны лопнут, не так разве?

Остальные охранники заулыбались.

— Ну давай бороться! — предложил Константин, и стал снимать пиджак. — Завалишь меня, вдвое платить буду, я тебя завалю — выгоню!

— Да ладно вам! — парень растерянно оглянулся. — Конечно, вы поборете!

— Чего поборете, ты борись! — Константин толкнул его в грудь. — Твоя работа, давай! — он не сильно стукнул парня в плечо.

Тот снова отступил, защищаясь.

— Ну что встал? Давай, беги, — Костя, смилостивившись, накинул снова пиджак. — Машину отпирай! Спишь на ходу!

Парень через три ступеньки побежал вниз. Константин и посмеивающееся телохранители, не спеша, пошли следом за ним.

Анна стояла в павильоне, упершись руками в бока, и смотрела на декорацию. Перед ней стояла стена замка с чадившими алюминиевыми факелами, под факелами кровать с балдахином.

— Ну и что это? — спросила Анна, мрачно разглядывая кровать. — Художник где?

— Здесь я, Анна Алексеевна, — вышел к ней из-за камеры молодой длинноволосый парень. — Что-нибудь не так?

— Балдахин зачем? — спросила она. — Да выключите пока свет!

Осветительные приборы погасли.

— Положено балдахин, — сказал художник, волнуясь. — Позднее средневековье, должен быть балдахин!

— А розовый почему? — сурово спросила Анна.— Я что, Офелия, что ли? Мне что, шестнадцать лет? Где режиссер?

— Я здесь.

— Как вы меня берете?

— Сверху наезжаем краном до крупного. Вы на локте.

Анна плюхнулась на кровать.

— Покажите, — сказала она.

Камера с оператором поднялась на кране вверх, потом плавно опустилась, подъехав к ней вплотную.

— Здесь вы смотрите томно, — сказал режиссер.

Анна вскочила на кровати. Подпрыгнула еще раз, спрыгнула на пол.

— Ну-ка, ложись! — оказала она режиссеру.

Тот покорно лег. К Анне подошла девушка-костюмер. Анна мельком глянула на черное старинное платье, покачала головой.

— Я же сказала, панбархат, а это выбросьте! — она снова повернулась к кровати.

Отойдя за камеру, она подвинула оператора и посмотрела в окуляр. Кто-то включил фонограмму, и павильон наполнился ее голосом…

— На локоть, на локоть ляг, и томный взгляд! — крикнула Анна режиссеру.

Она выглянула из-за камеры и погрозила ему кулаком. Режиссер засмеялся.

— Не годится, — сказала Анна. — Все никуда не годится! Вроде бы молодые еще парни, а снимаете, точно хороните…

Она сидела одна в квартире, в своей комнате и гоняла на видео отснятый материал для клипа. Иногда она делала какие-то записи на листах.

Вошел Константин. Не снимая пальто, он присел и поцеловал жену в щеку.

— Мне надо еще поработать, — извиняясь, сказала она и снова включила видео.

— Конечно, — Костя рассеянно глянул на экран.

Увидев на экране Анну, поющую в тонкой прозрачной рубашке, он заинтересовался, стал ее разглядывать. Потом скосил глаза на жену, сидевшую рядом. Положил ей руку на плечо. Снова посмотрел на экран, снова на жену. Придвинувшись к ней, поцеловал ее в ухо.

— Ну, мне надо работать! — она, смеясь, попробовала отстраниться.

— Конечно, конечно, — продолжая целовать и обнимать жену, Костя повалил ее на диван.

— Ты бы хоть пальто снял, мужик! — Анна засмеялась приглушенно.

Пальто отлетело на пол. Туда же упала кофта Анны. Снова раздался тихий смех. Только на экране телевизора Анна по-прежнему пела песню…

Анна сидела в просторном белом кабинете, заставленном медицинским оборудованием и недовольно смотрела на рентгеновские снимки. Рядом с ней стоял доктор, уже пожилой, в белом халате.

— Ничего страшного нет, — говорил он. — Связки, видимо, переутомлены, и голос становится ниже. Это профессиональное, как вы понимаете. Сократите свои выступления наполовину, и через пару месяцев все будет нормально. И еще очень долго все будет нормально.

— Спасибо вам, Валерий Ильич, — Анна встала, положив снимки, поцеловала доктора в щеку. — Вы всегда такой заботливый.

Она хотела уйти, но врач придержал ее за руку.

— Тут вот еще какая хреновина, — заговорил он смущенно. — Ну ерунда, в общем, да, ерунда, но я должен вам сказать. Тут анализы ваши, все хорошо… — он взглянул на Анну. — Да все хорошо, ерунда.

— Ну говорите, говорите. Paк что ли? — Анна усмехнулась.

— Да нет, что вы, наговорите еще! Тут другое.

— Что? Да вы не волнуйтесь, говорите!

— В-общем, не хотел вас расстраивать, Анна Алексеевна…

— Да говорите же!

— У вас гонорея.

— Что? — не поняла Анна. — Ах это! — она засмеялась. — Да ладно вам, вы там посмотрите, напутали, наверное, что-нибудь! Ну я пошла.

— Не напутали! — сердито сказал доктор. — Вы думаете, зачем я второй раз кровь брал? Гонорея, свежая, до недели, правда, в легкой форме.

Анна вдруг покраснела до самых ушей, отвернулась oт врача. Тот кашлянул.

— Ну это, в общем, бывает, — пробормотал он. — Среди молодежи, знаете ли, даже частенько. Со всяким может случиться…

Анна повернулась.

— Ладно вам! — она засмеялась. — Значит, еще не старая! Как это пo-простонародному, триппер что ли?

— Триппер, — доктор удивленно смотрел на Анну.

— Это вообще опасно, нет? — спросила она.

— Да нет, так, скорее неприятно.

Они помолчали.

— А может это передаться каким-нибудь обычным путем? — спросила она снова.

Старик покачал головой:

— Нет, только половым.

— Надо же, — Анна усмехнулась. — Какая болезнь романтическая!

— Обычная болезнь, — хмуро сказал доктор. — Венерическая болезнь, — он помолчал. — Да вы не переживайте, вылечим! Три укола, и все, никто и знать не будет! Вот только, — он снова замялся. — Я думаю, что и мужа бы вашего проверить надо.

— Конечно, — Анна кивнула. — Вы уж извините меня! — улыбнувшись, она погладила старого врача по руке и быстро пошла к двери.

Она шла по больничному коридору. Медсестры узнавали ее, здоровались с ней, уступая вежливо дорогу. Анна улыбалась в ответ.

Рванув дверь в кабинку туалета, она закрылась, упала на крышку унитаза и, уткнувшись лицом в колени, давясь, чтобы не услышали, беззвучно завыла…

Анна сидела в своей комнате на диване, съежившись, взгляд ее неподвижно застыл на стенке. Хлопнула дверь. Анна быстро включила телевизор, поправила волосы.

Вошел Константин. Наклонившись, чмокнул жену в щеку. Она улыбнулась в ответ.

— Как ты? — спросил он ласково.

Она кивнула. Он хотел уйти, но она не отпустила его руку. В ее глазах мелькнул испуг.

— Ты что? — он удивленно смотрел на нее. — Я переоденусь. Что с тобой? — вглядевшись в ее лицо, спросил он. — Ты здорова?

Она снова кивнула, улыбнувшись. Константин погладил ее по щеке, повернулся и вышел. Она растерянно глядела ему вслед.

Она пела. В уютном маленьком зале за столиками, повернувшись лицами к сцене, сидели люди и слушали ее, не шелохнувшись. Анна пела, ее взгляд обегал зал, снова и снова останавливался на крайнем у стены столике, за которым сидел Константин. Муж смотрел на нее.

Вдруг вдоль стены к нему подошел один из его телохранителей. Наклонившись, что-то шепнул ему на ухо. Анна пела и смотрела на мужа. Константин улыбнулся ей, развел руками и пальцами на столе показал, что ему надо уходить.

Анна еле заметно кивнула. Константин встал и, за телохранителем, тихо пошел вдоль стены. В другом конце зала, за одним из столов, поднялся незаметно еще один человек и тоже пошел к выходу…

После концерта Анна, уже переодевшись, прохаживалась нервно в заставленной цветами уборной и курила.

Наконец в дверь постучали.

— Да! — крикнула нетерпеливо она. — Ну входите же!

Вошел невысокий, неприметный мужчина. Немного стесняясь, встал у дверей. Анна осмотрела его, чуть улыбнувшись:

— Ну, что хорошего вы мне скажете?

Тот пожал плечами:

— Он тут, недалеко, на квартире, с девушкой. С соседнего дома все просматривается через бинокль, очень хорошо. Смотреть будете?

— А что, покажите, интересно, — сказала Анна, накидывая пальто.

Они ехали, сидя в маленькой машине, по темным московским переулкам, Анна, молча, смотрела вперед.

— Ну и что они там делают? — заговорила она весело. — Шалят, наверное?

— Шалят, Анна Алексеевна, — ответил мужчина, улыбнувшись. — Мы, мужики, дрянь народ, никакой пакости не обойдем, а потом каемся. Меня жена три раза ловила, два раза разводились. А ведь ничего серьезного и не замышлял. Так, с кем не бывает? И бабы были все дрянь, и жену люблю, а вот, бес попутал!

— А сейчас? — спросила Анна.

— Сейчас все, шабаш, за деньги не пойду. Да вы тоже близко не принимайте. Мужикам чужие бабы для сравнения нужны, не более, чтоб потом сказать, вот жена моя, она всех лучше…

Они прошли разбитым подъездом. Поднялись по полуразрушенной лестнице. Двери в квартиры были выбиты, в нежилых комнатах валялся мусор, битый кирпич.

Сопровождавший Анну, держа ее за руку, освещал дорогу карманным фонариком. На последнем этаже он выключил фонарь, снял с плеча сумку и стал быстро устанавливать что-то на штативе.

— Что это? — Анна удивленно разглядывала необычную установку.

— Прибор ночного видения, — объяснил мужчина. — Полезная вещь. Ну, глядите, — сказал он, настраивая прибор, глянул сам. — Вот он, как раз сами все и увидите.

Он отступил. Анна неуверенно подошла, склонилась, глядя в окуляры. Она тут же отпрянула и, молча, пошла к выходу, спотыкаясь, задевая косяки, как пьяная.

— Да куда же вы? — мужчина торопливо разбирал прибор. — Разобьетесь в темноте!

Он догнал ее на лестнице. Анна, держась за стену, шатаясь, осела на ступени. Он за локти поднял ее, осветил фонарем лицо. Голова ее мотнулась, она была без сознания.

— Вот ты, Господи, да что с вами, Анна Алексеевна?

Он потряс ее за плечи, но она ничего не соображала, продолжая оседать. Тогда мужчина прислонил ее к стене и дал ей две пощечины, наотмашь. Она судорожно всхлипнула, опомнившись. Хватаясь за стену, села на корточки и заплакала, громко, навзрыд.

— Да что ж вы это, Господи, в самом деле? — он снова поднял ее и, придерживая, за плечи, всхлипывающую, повел осторожно вниз.

Он с трудом заволок ее в машину. Усадил. Достав откуда-то фляжку, заставил ее выпить, силой вставив горлышко в зубы. Она закашлялась. Он сел за руль, завел мотор. Подумав, снова выбрался наружу.

Подобрав с земли несколько камней, подошел поближе к дому, размахнулся и бросил. Он попал с первого раза. Стекло разлетелось со звоном, осколки посыпались вниз, на асфальт. Мужчина быстро добежал до машины, прыгнул за руль, и они рванулись с места…

— Сколько я вам должна? — спросила Анна.

Они подъехали к подъезду. Она уже не плакала, сидела прямая, серьезная.

— Нисколько, и не думайте об этом! — ответил мужчина.

Анна положила несколько бумажек на панель перед собой, открыла дверь, вышла.

Мужчина догнал ее у подъезда, сунул ей в карман деньги:

— Вы можете звонить мне в любое время, я всегда буду рад помочь вам!

Она открыла дверь.

— Мы вас любим, всей семьей! — крикнул он ей вслед.

Константин открыл дверь в квартиру, и навстречу ему обрушился гвалт музыки. Прямо в прихожей, привалившись к вешалке, какой-то парень целовал и лапал девку. Константин молча оглядел их и прошел в зал.

В зале пили, танцевали, пели, сидели, всего человек тридцать. Кто-то шагнул к Суворову, пытаясь обнять его, еще кто-то протянул ему стакан водки. Константин, спокойно отодвинув протянутые к нему руки, улыбаясь, прошел через зал, взглядом ища жену. Вдруг глаза его сузились, лицо побелело. Он увидел Анну.

Она сидела на коленях кудрявого парня и смеялась, совершенно пьяная. Парень лапал ее за ноги, что-то шептал на ухо, время от времени целуясь с ней. Анна обнимала его за шею и сама целовала его в губы.

Костя, усмехаясь пошел к ним, отодвигая танцующих, даже извинился перед кем-то по пути. Подойдя к жене, он похлопал ее по плечу, склонился к их лицам.

— Привет, — сказал он, улыбаясь.

Анна повернулась к нему.

— А-а-а! — сказала она — Муж пришел. Это мой муж. — Она кивнула парню. — Он устал и хочет спать. Иди спать! — она оттолкнула Суворова. — Мы тут гуляем, а ты спать иди.

Константин кивнул, огляделся. Он ласково взял жену за плечи и, сняв с колен парня, поставил ее на ноги. Продолжая улыбаться, он, осторожно, за руку поднял с кресла кудрявого парня.

Тот, протрезвев немного, с удивлением смотрел на Суворова. Анна снова оттолкнула мужа и обняла парня.

— Это мои гости! — крикнула она Константину. — Это моя комната!

Костя кивнул и снова, ласково, за локоть отодвинул жену в сторону. Не размахиваясь, он не сильно ударил парня в лицо. Тот упал, разбив головой вазу, на шкаф, сполз на пол и остался без движения.

Все встали. Кто-то выключил, наконец, музыку.

— Илюша, Илюша! — заорала Анна, кинувшись к лежащему парню, — Кто-нибудь! — она оглянулась. — Он же убил его! Илюша! Ты, гад, — она с кулаками кинулась на мужа. — Это мои гости! — размахнувшись, она ударила Константина по лицу, но не попала.

Костя лениво, словно нехотя, так же, не размахиваясь, ударил ее в лицо, она перелетела через, кресло и легла рядом с парнем.

— Вы, прекратите! Не сметь ее трогать! — один из гостей, плотный мужчина в очках схватил Суворова за руку.

Костя легко стряхнул его. Схватив мужчину за шиворот и за ремень, приподнял и ударил об стол с закусками и бутылками. Протащив его за шиворот по столу, Костя смел осколки и посуду со стола на пол. Поправив костюм, оглядел остальных гостей. Никто не двинулся. Мужчина ничком лежал на столе, раскинув руки и ноги, свесив мокрую голову.

— Счастливо погулять, — Костя улыбнулся гостям и пошел к двери.

Анна, очнувшись, вся по-бабьи, на четвереньках, догнала его, стараясь удержать, схватила за ногу. Костя спокойно, сверху оглядел ее разбитое, заплаканное лицо. Потом отпихнул ее ногой и вышел из квартиры.

Часы отбили время. Анна сидела в кресле, лицо ее было опухшим, под глазом чернел синяк. В квартире было тихо, совсем тихо.

Зазвонил телефон. Анна сидела, сцепив руки, равнодушно уставившись на стену. На стене висели фотографии, ее с мужем, рекламные плакаты. В комнате валялся мусор, битая посуда, сметенные бумажки. Снова зазвонил телефон.

Анна тяжело поднялась, прошла через комнату. Присев, стала собирать мусор. Бросила, забыв о нем. Прошла в спальную, оттуда в комнату мужа. Здесь стояли его тренажеры, висела груша. На полу тоже валялся мусор. Анна вернулась в спальню, встала, не зная, что делать, вернувшись в зал, снова села в кресло, сцепив руки.

Позвонили в дверь. Она сидела, не шелохнувшись. За окном непрерывно шумели машины, стучал нескончаемый заунывный дождь. Кто-то открыл дверь в квартиру, раздались шаги.

Анна равнодушно повернула голову, глядя на вошедшего телохранителя мужа. Это был Витька. Увидев Анну, он встал, смутившись.

— Извините, я звонил, — объяснил он. — Никто не брал трубку. И в дверь звонил. Константин Сергеевич дал мне ключ и просил забрать, для тренировок…

— Там, — совсем низким и хриплым голосом сказала Анна, указывая на дверь.

Телохранитель с трудом вытащил в коридор огромную боксерскую грушу. Вернувшись, стал разбирать тренажеры, частями перетаскивая их к двери. Анна все так же неподвижно сидела в кресле, сцепив руки.

Витька вынес Костины гантели, кашлянул:

— Он еще просил портсигар свой. Он говорит, что где-то в столе.

— Что? — не поняла Анна.

— Портсигар Константина Сергеевича, — повторил охранник.

Она поднялась с кресла, подошла к столу, стоящему у окна. Выдвинула несколько ящиков, достала золотой портсигар. Положила на стол, вернулась к креслу.

Охранник взял портсигар, Смущенно спрятал его в карман. Он выложил на стол ключ от квартиры.

— Извините.

… Он тихо вышел и захлопнул входную дверь. Анна поднялась, прошла в ванную.

Она долго разглядывала себя в зеркале. Умылась, зачерпнув в горсть воды, ополоснула горло. Присев на край ванны, она попробовала запеть, но вместо голоса из груди вырвалось что-то хриплое, низкое. Она закашлялась. Снова испуганно, посмотрела на себя в зеркало.

— Давай, стерва, пой! — сказала она сипло своему отражению.

Она быстро вышла в зал, включила магнитофон. Заиграла музыка. Анна вздохнула несколько раз и снова попробовала запеть, но голоса не было. Не понимая еще, что случилось, она стояла, упершись руками в стол, и все пыталась петь, но из горла шли только страшные и чужие звуки…

Анна, в черных очках, обвязанная платком, нервничая, сидела в просторной приемной. Напротив нее за столом сидел не то врач, не то студент, в белом халате, совсем еще мальчишка. Он что-то старательно писал, едва заметно поглядывая на Анну.

Наконец дверь из кабинета открылась, и в приемную вышел врач, могучий мужик с огромными руками-лапами и тяжелой головой.

— Прошу вас, Анна Алексеевна! — объявил он громко.

Анна прошла в кабинет. Там сидел еще один врач.

Худой и задорно курносый, с мальчишеской челкой. Его огромный товарищ закрыл плотно дверь, встал, тяжело опершись кулаками в стол.

— Мы тут посоветовались с этим кретином! — заговорил он басом, кивнув на курносого. — И этот кретин говорит, что ничего утешительного нет!

— Совсем ничего? — хрипло и весело спросила Анна.

— Хрен ее знает, эту болезнь! — огромный доктор говорил серьезно. — Но голоса может не быть и совсем! Да!

Анна смотрела то на него, то на второго врача.

— Вы что, мужики, — сказала она тихо. — Вы давайте делайте что-нибудь, мне петь надо. Мне что, по улицам гулять, пить, может, мне рыбок разводить? Вы давайте, хотите оперируйте, отрежьте чего надо или пришейте, я все стерплю.

— Я бы с удовольствием вам, Анна Алексеевна, — сказал огромный врач, — чего-нибудь отрезал или пришил, лишь бы вы пели! Но я не знаю, чего такого отрезать или пришить! Я вот профессор, а сегодня напьюсь, потому что не знаю!

— И вам нечего больше сказать? — спросила Анна едва слышно.

— Давайте так, — заговорил второй врач. — Отдохните месяц, книжки почитайте, в кино, карусели, а через месяц приходите, посмотрим. Может, что-то изменится. Ведь это не физическое изменение связок. Там все нормально, ну опухли чуть-чуть, это и у собак бывает и проходит. У вас от шока или еще какого-то психического воздействия связочный нерв отказал, понимаете, нет?

— Этот идиот, — перебил его огромный врач, — говорит, что вы хорошо отделались, а могли бы стать вообще немой! Вот! Нужно ждать!

Анна улыбнулась, глядя на врачей.

— Может, мне собаку завести, — хрипло сказала она. — Или канареек?

Она встала и, опустив голову, вышла из кабинета.

Она медленно шла по больничному коридору. Вдруг остановилась, прислушиваясь. Открыв дверь, она спустилась по темной лестнице. Прошла мимо тюков с бельем, ящиков с бутылками, открыла еще одну дверь, под лестницей.

В маленькой тесной комнатке пили чай две нянечки. Они с удивлением уставились на Анну. Из маленького радио, висевшего над ними, пел ее голос… Анна прикрыла дверь и пошла обратно.

В платке, в черных очках, она, не спеша, шла по улице, разглядывая витрины. Торопиться больше было некуда.

Она зашла в кафе, заказала себе мороженого, села за столик у окна, стала есть, глядя на прохожих. К ее столику подошел мужчина.

— Здесь свободно? — спросил он, отодвигая стул.

— Занято, — хрипло и весело сказала Анна. — Видишь, думаю.

Мужчина отошел.

Стемнело. Зажглись фонари, мимо Анны, слепя фарами, проносились машины. Услышав музыку, она вошла в бар. Здесь было темно, сквозь музыку прорывался шум голосов столпившихся у стойки людей. В углу на маленькой сцене танцевала стриптиз полуголая девица.

Анна села у стойки, взяла кружку пива. Отпила, поглядывая на сцену. Девица танцевала со злым лицом, нервная, белая, с синими тенями на теле. Она разделась до конца и убежала. Ее тут же сменила другая.

Рядом с Анной, у стойки, стоял молодой парень, полный, длинноволосый. Он лишь раз взглянул на Анну и больше не поворачивался. Он пил пиво, глядя в стойку перед собой.

— Вам здесь нравится? — спросил он, не поворачивая головы.

Анна не сразу поняла, что он спрашивает ее.

— Я здесь каждый день, — продолжал парень. — Здесь более-менее прилично, без хамства. Я не выношу, знаете ли, криминальной атмосферы. Вам здесь нравится? — он чуть повернул голову.

Анна, улыбнувшись, чуть сморщила нос и пожала плечами.

— Вы одна, я сразу понял, — снова заговорил парень. — Вы не замечали, что все русские слова, связанные с сексом, или непристойные, или пошлые?

Анна с любопытством смотрела на него.

— Мы вот интеллигентные люди, — он отпил из своего бокала. — Хотите, займемся любовью, я здесь рядом живу. Знаете, просто. Просто для здоровья.

— Что для здоровья? — хрипло переспросила она.

— Ну хотите я, без обиды, хотите я вас оттарабаню? Вы мне нравитесь. Потом пиво опять можно прийти пить. Я совсем рядом живу.

— Не хочу. У меня триппер, — Анна поставила кружку и пошла к выходу.

Она стояла у зеркала в своей спальне в вечернем платье и внимательно смотрела на себя. Еще несколько платьев лежало на постели. Оставшись довольна, она прошла в зал.

Посреди зала стоял стол, застланный белой скатертью, заставленный едой, фруктами. Горели четыре свечи. На полу, у стены стояли, лежали, всевозможные вещи, от бронзовых с позолотой старинных часов до современного телевизора. На сервизах, книгах, музыкальных инструментах, даже на ящике с вином — на всем, на каждой вещи была прикреплена бирка. Анна осмотрела все еще раз, взяла телефон. Набрала номер.

— Влад? — спросила она сипло.

— Да, кто это?

— Не узнал?

— Нет, кто это?

— Значит, не узнал, богатой буду. Это я, Анна.

— Что у тебя с голосом?

— Так, сорвала немного, пройдет, Тут вот какое дело.

— Да ты куда пропала? Все обзвонились, тебя ищут.

— Да ты слушай, черт! Скажи всем, что я уезжаю в Швейцарию. Голос сорвала, еду лечиться, понял?

— Ну.

— Ну, вылечусь приеду. Мужа дома нет, тоже по делам уехал. Ты приходи завтра ко мне, ключ я положу под коврик. Я тебе подарок оставила. Тут еще подарки, раздашь. Все. Всем привет, всех обнимаю и целую. Прощай! — Анна положила трубку и отключила телефон.

Она открыла входную дверь и положила ключ под коврик. Захлопнула дверь, вернулась в зал, села к столу. Посидела, молча, несколько секунд. Потом налила себе водки, выпила.

Положила на тарелку разных кушаний, стала есть. Вдруг поднялась, включила магнитофон. Стала есть дальше, слушала сама себя…

Сходив в комнату, вернулась с толстой книгой. Положила книгу на стол, рядом с собой, снова стала есть. Читая, разглядывала картинки. На картинках была нарисована рука и вены на ней, рука, перетянутая жгутом, и шприц, иглой вставленной в вену.

Бросив есть, Анна принесла коробочку, достала из нее несколько ампул, разложила их на блюдце. Она закатала рукав, перетянула руку выше локтя салфеткой. Взяв шприц, набрала его, разбивая по очереди ампулы. Перекрестилась и вставила шприц в вену. Выдавила из шприца все, до конца. Села, обхватив голову руками, вдруг тихо и глухо заплакала, качая головой…

Она открыла глаза. Над ней был белый потолок. Еще ничего не понимая, Анна попробовала повернуть голову набок. Перед ней были цветы и кто-то в белом. Она снова закрыла глаза.

Когда Анна очнулась во второй раз, был солнечный день, вся палата светилась. Она слабо приподнялась на локтях и увидела сидящих и стоящих вдоль стены людей. Человек тридцать, все с цветами, сидели и стояли тихо. Когда она повернулась к ним, все заулыбались. Один из них шагнул вперед, повернулся, взмахнул руками, и все вдруг запели.

Спев целый куплет, они не выдержали, и, заговорив разом, бросились к Анне, окружив ее со всех сторон, принялись обнимать и целовать.

Появился врач и стал их выпроваживать. Остался лишь одни, сухой, поджарый мужчина — продюсер Анны. Он сел на стул, закинув ногу на ногу, глядя на Анну, заваленную цветами.

— Ты дура, ты чего вытворяешь? — заговорил он, когда они остались одни, и встал. — Я кто тебе? Я что, не друг твой, не брат? Костя твой всегда был дрянь-мужик, одна ты этого не замечала! Он всех баб в Москве переимел, одна ты не знала! К тебе друзья из-за него домой в гости не приходили, а если и были, то сидели, как в отделении милиции! Как вы вообще с ним двенадцать лет прожили? Хочешь, в суд на него подадим? Да ему за тебя такой срок повесят! Да за ним столько дел!

— Не надо, — тихо сказала Анна.

Продюсер снова сел на стул. Вздохнул.

— Все, молчу, — сказал он. — Мне за тебя обидно! Что с голосом? — спросил он уже тихо.

— Все, — хрипло сказала Анна. — Весь вышел, и я вся вышла. Мне теперь со старухами в консерватории преподавать, если возьмут еще, — она усмехнулась.

Вошел врач, продюсер оглянулся на него.

— Ладно, — сказал он Анне, встал, склонившись над ней. — Запомни, ты в шоу-бизнесе! Ты в деле и всегда будешь в нем! Не хочешь петь, со мной будешь, вместе будем работать. Только не валяйся тут долго! — он поцеловал ее и пошел к двери.

— Доктор! — позвала Анна.

— Да, Анна Алексеевна, — врач подошел к ней. — Как вы себя чувствуете?

— Ничего. Долго мне лежать?

— Не знаю, милая, хорошо будет, дня через три отпустим.

— Тогда я вас прошу, никого ко мне не пускайте. Что бы ни говорили, брат, сват, кум, ладно?

Врач кивнул.

— И вот еще, заберите цветы все, раздайте врачам, сестрам, от меня… И еще, доктор, — Анна отвернулась. — У меня гонорея, как бы избавиться от этого?

— Сделаем, отдыхайте, — доктор поправил ей одеяло.

Анна закрыла глаза и вдруг чуть заметно улыбнулась.

Она сидела в своей квартире, в кресле, закутавшись в теплый халат. Работал включенный телевизор, но Анна не смотрела на экран. Вдруг она повернула голову. По телевизору показывали спортивные новости. Ринг, кричащие болельщики, и посреди судей, секундантов, Костя, улыбающийся, с поднятыми руками. Вот он перегнулся через канат и обнял девушку, которая радостно поцеловала его в губы. Анна узнала ее.

Она выключила телевизор. Посидела немного, вдруг встала и пошла одеваться.

Расплатившись с таксистом, Анна, в черных очках, в платье, вошла в вестибюль маленького клуба. Что-то спросила у вахтерши, та, встав, показала ей рукой, что-то объясняя, потом долго смотрела ей вслед.

Анна прошла темным коридором и вышла в маленький спортивный зал. Десять пар мальчишек, от совсем маленьких до тринадцатилетних пацанов, в боксерских перчатках, отрабатывали удары в спарингах. Между ними ходил уже седой, худой мужчина с изможденным лицом, в спортивном костюме. Чуть сутулый, он иногда останавливал какую-нибудь пару, что-то объясняя.

Анна остановилась у двери, прислонившись плечом к стене, смотрела на него. Все пары, заметив ее, перестали биться, замерли, разглядывая женщину в темных очках.

Тренер, не понимая, почему все остановились, обернулся и тоже увидел Анну. Не узнавая, стал вглядываться.

— Чья-то мама? — спросил он детей.

Bсe молчали, улыбаясь.

— А ну тренироваться, клопы. Женщин не видели! — приказал тренер.

Он через зал подошел к Анне. Она сняла очки, улыбнулась ему смущенно. Снова навела очки.

— Не ждал? — спросила она. Мужчина покачал головой, взял за локти.

— Ты ко мне? — искренне удивился он.

Анна поцеловала его в щеку.

— Решила проведать, посмотреть, чем занимаешься.

— Понятно, — он повернулся к детям. — Так, клопы! За старшего остается Голубков. На-ка! — он снял с шеи свисток, надел на подошедшего крепкого мальчугана. — Не драться, не хулиганить! Через полчаса в душ и домой! Ясно?

— Ясно, Николай Степанович! — ответили пацаны радостно, хором, и кто-то из них успел дать соседу перчаткой в ухо.

Николай Степанович строго посмотрел в зал, но мальчик Голубков свистнул в свисток, громко приказав:

— А ну не балуй, не балуй, кони!

Николай, в пальто, накинутом поверх спортивного костюма, провел Анну в маленький пустой буфет. Сели за столик.

— Чего-нибудь будешь? — спросил он ее.

— Горячего, кофе или чай.

— Марина, тут гости ко мне! — крикнул Николай буфетчице. — Сделай чай или кофе, и мне принеси, по-наркомовски! С голосом-то что? — спросил он, глядя Анне в глаза.

— Все, вроде кончился, — ответила она улыбаясь.

— Да слышал, слышал. Мы люди маленькие, но и до нас доходит — Москва.

Буфетчица принесла стакан чая, конфет на блюдце. Николаю поставила полстакана водки, бутерброд на тарелке.

— Пьешь? — спросила Анна.

— Старый, — улыбнулся он. — Кровь не греет, руки-ноги не гнутся, в общем-то пью, как придется… С Костей-то вы серьезно разошлись, или как?

— Насмерть, — сказала Анна, усмехнувшись. — Как Том и Джерри. И голос подвел, решила вашим делом заняться, менеджером буду. Нет у тебя чего-нибудь хорошего? Чтоб боец был хороший, пусть и неизвестный.

— Ой, хитришь баба. Ой, хитришь! Это же не спорт, не олимпиада, тут деньги нужны, страшные, а разориться за час можно! Дело богатых людей, сама знаешь. Даже если б у меня был боец, то денег не было бы выставить его, но даже и были б деньги, бойца нет. Костя, он пока лучший, вроде как профессор математики в этом деле. Злой, на том и стоит. Кого я знаю, те не будут с ним биться или продадут тебя, и не узнаешь. Суки, а не боксеры пошли, а я вот пью, так-то! — он разом выпил водку, подышал, отложив кусок хлеба. — Не связывайся ты с этим делом, мой совет тебе.

— Есть у меня деньги, на ставку хватит, — сказала Анна с тихой решимостью.

— Вот и побереги их. Да у них ставка до пятидесяти тысяч выросла! Мыслимое ли дело, такие деньги бросать, а за что?

— Значит, нет такого бойца, говоришь?

— В Москве нет.

— А где есть? — придвинулась Анна. — Я все равно не отступлюсь.

Николай вздохнул.

— В Крым езжай, есть там у меня один знакомец, — заговорил он снова. — Если согласится, то, может, что и выйдет.

— А ты говоришь, нету, — улыбнулась Анна.

— Я говорю, брось, вот что я говорю! Потому как друг тебе, и денег мне твоих жалко, не на улице нашла, вот что я говорю!

— Поеду я, — уже как бы себе, подводя итог, сказала Анна. — Вот еще скажи, если будет боец, ты возьмешься со мной это дело сделать? Тренером моим будешь?

— Не знаю. — Николай смотрел ей в глаза. — Думал, уж не увижу тебя, не придется… Там видно будет, пока еще нет кому и биться. Зацепило тебя, ну пиши адрес, — Николай, вздохнув, достал из пальто блокнот…

Самолет оторвался, от бетонной полосы и сразу, задрав нос, стал набирать высоту.

Анна, откинувшись в кресле, все так же в черных очках и платке, смотрела в иллюминатор. Улыбаясь, подошла стюардесса, держа в руках букет цветов.

— От нашего экипажа, — сказала она весело. — Приятного полета, Анна Алексеевна!

— Спасибо, — Анна взяла цветы и, легко вздохнув, снова отвернулась к окну.

Михаил, худой, крепкий мужчина лет тридцати пяти, с плоским, разбитым лицом, коротко стриженный, сгоревший на солнце до пепла, весь из мышц, скрученных в веревки, стоял посреди двора под чистым, без облака, небом. Дом, сложенный из грубых каменных блоков, с трех сторон окружали горы, с четвертой, вниз по склону тянулся виноградник. Внизу лежал город, за ним безбрежное море.

— Три года строил, — говорил Михаил, показывая Анне дом. — В горах рубил камень, в тачку и сюда. Поле от камня очистил, смотрите, земля — перина, пять гектар… Счас винограда еще мало, но года через два, тонны четыре, не меньше будет. Счас, так еще, но и вино немного жмем, и водку варим!

Во дворе, под деревом стоял стол под белой скатертью. Жена Михаила носила из дома посуду, накрывала стол. Двое маленьких детей, мальчиков, внимательно смотрели на Анну, спрятавшись под крыльцо, о чем-то шепчась.

— Свиней имею, — продолжал Михаил. — Пять штук. Боевые свиньи, а знаете, Анна Алексеевна, и не кормлю их, доски едят! Что доски, и на собак нападают, верите, сала ни грамма нет, чистое мясо! Овец держу десяток, в горах пасутся. Чего мне еще надо? Солнце есть, дом есть, жена — хохлушка, дура, сам подбирал, как соловей, дети — пацаны! Ничего более не желаю. А мужа вашего я бил, его бить можно. Он нахальный, но бить можно, тут все дело в терпении, в деликатности. Бил, бил… — повторил Михаил, опустив голову, уперев руки в бока. — Да теперь уж весь вышел, обабился. Куда я от хозяйства, добрый стал, — он усмехнулся. — Да идемте к столу. Держу вас тут, болтаю, счас обедать будем. Таких-то гостей и не придется, может, увидеть никогда.

Он подвел Анну к столу, усадил, подвинув кресло:

— Скоро? — крикнул жене.

— Зовсим трохи, зараз! — ответила та по-украински.

— Значит, зря я прилетела, не уговорить мне вас, — сказала Анна с сожалением.

— Выходит так, — сказал Михаил.

Его жена поставила на стол бутылку вина и бутылку водки. Стала накладывать в тарелки куски горячего обжаренного мяса.

— Вино домашнее, сам жал, водка тоже, — предложил Михаил.

— Давайте водки, — согласилась Анна — Больно у вас все хорошо. Так и живите. Что деньгами вас соблазняла, все это глупость, за ваш дом! — она чокнулась с Михаилом.

Они выпили. Жена Михаила стояла в стороне, что-то пекла на летней печке.

— Я уж не знаю, чем вам помочь, — Михаил грыз мясо.

— Ходил я тут в школу бокса, смотрел, так себе, средне. Для драки родиться нужно, любить надо это дело. Это как с собаками, только собак вывести можно, специальную породу. А людей не разводят, какие есть, такие и есть. Тут азарт нужен, — рассуждал он. — Такое понимание, что и объяснить нельзя… Вот что, — он отодвинул тарелку. — Поедем в одно место, посмотрим, может, и выйдет что. — Он встал, задумавшись. — А ну, жена, собери-ка нам в дорогу, отъедем мы ненадолго.

Они ехали на машине через горы. Леса стояли тихие и рыжие, от огня и меди до желтого дешевого золота.

— Вот думаю, Анна Алексеевна, — говорил Михаил. — Дороги здесь хорошие, города, как игрушечки, а сколько здесь крови русской пролито, по всем этим дорогам. Я до тридцати лет и пяти книг не прочитал, не поверите, а сейчас пристрастился, заговариваюсь, размышляю, вредно, наверное?

— Да нет, ничего, — ответила Анна.

— Так вот, в Крым с России, как я подсчитывал, с двенадцатого века невольников гнали, чуть не каждый год, а при Орде и по четыре раза за год, знаете, и до ста тысяч уводили, аж до Петра Первого, это пятьсот лет получается. Это, как хочешь занижай, а не меньше пяти миллионов только живых невольников, а сколько гибло, а при набегах рубились! Тьма народу. Что ж теперь получается? Теперь Крым вроде и не Россия, — он помолчал, потом добавил мрачно. — Продали нас, что и говорить. Ну да ладно, Я пока еще жив, сыны подрастут, разберемся.

Горы остались позади, дорога шла в безлесых холмах, а за холмами начиналась степь.

— Везу вас к Азову морю, — заговорил снова Михаил.

— Есть там парень один, Сашкой зовут. Я у него рыбу иногда покупаю. Он с виду так себе, но хочу, чтоб вы посмотрели.

— Что ж, он боксер или кто? — спросила Анна с интересом.

— Да боксом, я думаю, он не занимался и дня, тут другое. Боец он, от природы, редкий. А технику ему и за месяц можно поставить, это ерунда, Я так думаю, дар у него невообразимый. А так — рыбачит он, осетра браконьерит, икру солит, да и то, когда нужда прижмет.

— Так что, он вообще не занимался боксом?

— Совсем. Да вы подождите, я бы вас и не повез, если б сам не разбирался. Я с двенадцати лет на ринге бьюсь. Так вот, в двух драках его видел, по пьяному делу, правда, но скажу, сам опешил, я и на ринге такого не видел. Да и мы ж посмотреть едем, его, может, убили давно, я уж полгода не был там.

— Как это убили? — не поняла Анна.

— Да такой подлец, на двадцать километров в округе никакой драки на пропустит!

— Так он бандит, что ли?

— Ну, не бандит, конечно, а погорлопанить он первый. Но так парень неплохой.

Машина неслась по степи. Дорога впереди лежала ровная, как стрела.

На узком мысу, выступавшем в море, стоял дом, сложенный из ракушечника, крытый камышом. В доме никого не было, только пустые бутылки и мусор из рыбьей чешуи, окурков и прочей дряни. Пусто было и во дворе, заросшем бурьяном, и в сарае.

Михаил, за ним Анна, прошли за дом, спускаясь по тропинке, ведущей к морю, и остановились. Прямо перед ними, в копне прелой соломы, раскинув руки и ноги, ничком, словно обнимая копну, неподвижно лежал человек. На нем были только брезентовые штаны, выгоревшие на солнце до белизны, его длинные, нестриженные давно, цвета соломы волосы шевелил легкий ветер.

— Этот? — с удивлением и ужасом спросила Анна.

Михаил усмехнулся:

— Ну пьян, с кем не бывает, — он присел на корточки. — Я вам как специалист говорю, смотрите, — он стал пальцем водить по загоревшей до черноты спине, показывая. — Ни грамма жира. Все мышцы развиты, но не перекачаны. У меня, посмотрите, — Михаил сжал руку. — Можно и в три раза накачаться, а толку не будет.

Он взял Александра за плечи и перевернул его на спину.

— Вот видите, грудь крепкая, живота вообще нет, — Михаил пальцем провел по выпиравшим ребрам.

— Худой какой-то, — Анна с сомнением и некоторым отвращением разглядывала неподвижное тело.

— Это не страшно, — успокоил ее Михаил.

— Не знаю, если б вы не занимались боксом, я бы не поверила. Он вас побьет?

— Счас вряд ли, а месяц его погонять, черт его знает, может, и побьет. Ну что, будить?

— Не знаю, подождите, — остановила его Анна.

— Ну, думайте. Я бы попробовал, аж сам загорелся! — Михаил замолчал.

Анна прошла несколько шагов, остановилась у плетеной изгороди, глядя в море. Михаил осмотрел стены дома, попробовал их на прочность.

Александр вдруг пробудился, сел, глядя то на Анну, то на Михаила.

— Рыбы нет, икры нет, — еле выговорил он. — Послезавтра приходите, — он снова лег на живот и замер.

Михаил подошел к Анне.

— Тут мелко, километров на десять по шею идти можно, — заговорил он тихо. — А за осетром они дальше ходят. Но там их рыбнадзор стережет, и днем, и ночью. Как лодку или баркас заметят, чуть не топят. За осетра подстрелить могут, их право. Вот, подлец этот, — Михаил указал на Александра, — да еще тут один мужик, выбирают ночь потемней, да чтоб шторм, чтоб волна была, отплывают на лодке километров за десять, на веслах, чтоб без шума. Потом Сашка снасти берет и еще километров пять вплавь, а то и десять. Ставит перемет и так же вплавь назад, к лодке. На следующую ночь снова на веслах, до конца отмели, и он снова плывет, один, с ножом. Находит перемет. Добывает осетра, если еще попался, вспарывает там же в море ему живот, икру в мешок и плывет обратно, а иногда и всю рыбину притаскивает. Вы азовских осетров видали когда-нибудь целиком?

— Этого не может быть, — сказала Анна.

Михаил пожал плечами.

— Как же он определяет, куда плыть, ночью?

— Не знаю, — сказал Михаил. — А только и рыбу, и икру у него покупал, не раз.

— Будите, — сказала она, вздохнув. — Посмотрим.

Михаил ушел за дом. Вернулся с полным ведром воды.

Молча окатил Александра. Принес еще ведро, окатил снова.

Александр зашевелился, промычал что-то. Михаил за плечи усадил его, тряпкой отер ему шелуху с лица.

— Давно пьешь? — спросил он.

— Давно, — Александр закрыл глаза.

— Сколько дней, два, три, неделю?

— Иди к черту, — Александр отмахнулся и попробовал лечь.

Михаил встал и окатил его из ведра еще раз. Тот снова очнулся. Сел, улыбаясь.

— Драться будешь? — спросил его Михаил.

— Буду, — Александр попробовал встать.

Михаил усадил его на копну:

— Ну, вот как с тобой говорить? Вот это, кто? — он указал на Анну.

Александр мутно посмотрел на нее.

— Верка Снегирева, кажись, — сказал он.

Михаил поднял его за плечи, поставил на ноги. Придерживая, подтолкнул к морю.

— Давай, давай, проплывись. Поговорить нужно серьезно.

Александр оттолкнул его и, шатаясь, как раненый, пошел к морю.

— Он же утонет, такой, — сказала Анна, глядя ему вслед.

— Не утонет, — улыбнулся Михаил.

Сашка упал. Снова встал, побрел по отмели, заходя в море, и когда вода дошла ему до пояса, поплыл. Голова его болталась среди волн, но он плыл и плыл в море и вскоре пропал.

— Ну идемте, — сказал Михаил, поворачиваясь к дому. — Теперь обождать надо, пока в себя придет.

Александр, кое-как причесанный, в старом дешевом костюме, в рубашке, застегнутой на все пуговицы, сидел на заднем сиденье смирный, бледный, мучимый похмельем. Машина неслась по горной дороге. Михаил, сидевший за рулем, изредка поглядывал на Александра в зеркало, посмеивался. Анна задумчиво смотрела на горы…

Открыв дверцу машины, он помог Александру выбраться, вынул его чемоданчик.

— Дурака из себя не изображай, — сказал он тихо на прощанье. — Будь поскромней. Водку не пей, Анну Алексеевну слушайся. Может, и толк из тебя выйдет. И славу сыщешь, и денег заработаешь тьму. А дурить будешь, дадут тебе коленкой под самый копчик. Вот, значит, как.

— Плохо мне, Миша, — тихо ответил Александр. — Все тело трусится, и денег никаких не надо, пива надо. Не бросай меня, Миша.

Михаил махнул рукой, сел в машину и уехал. Александр подошел к Анне. Поставив чемоданчик рядом с ней, сел на него, обняв руками колени, уткнулся в них головой.

Анна молча смотрела на него, на проходивших мимо людей. Она постучала пальцем по голове Александра.

— Эй, ты чего? — позвала она.

Александр поднял голову, встал.

— Пойдем, — сказала она и пошла в здание аэропорта.

Александр, вздохнув, взял чемоданчик, пошел за ней.

Анна завела его в парикмахерскую, подтолкнула к креслу.

— Сделайте с ним что-нибудь, чтоб его в самолет пустили! — сказала она парикмахеру. — И ногти ему подстригите.

Она прошлась вдоль магазинов, осматривая одежду. Выбрала, на глаз, пиджачную пару, рубашку, ботинки, галстук, трусы, носки, расческу, плащ…

Он вышел из парикмахерской, побритый, с зачесанными назад волосами.

— Иди-ка, переоденься! — Анна протянула ему пакеты с одеждой.

Александр, еще в обморочном состоянии, покорно взял пакеты и пошел в туалет.

Анна стояла у окна, глядя на площадь перед зданием аэровокзала. Александр вышел в костюме, совершенно неузнаваемый. В руках он держал старую одежду.

Анна, улыбнувшись, оглядела его с ног до головы. Отобрав старую одежду, бросила в урну. Перевязала правильно галстук. Снова оглядела.

Он стоял, молча, равнодушный и подавленный.

— Что, плохо? — спросила его Анна.

— Да нет, ничего, — тихо ответил он.

Она, молча, прошла в бар, он следом.

— Чего тебе лучше? — спросила Анна. — Пива, водки, вина?

— Водки получше будет, если грамм двести, — сказал он. — И запить.

— Двести грамм водки, пепси и мяса дайте горячего! — сказала Анна женщине за стойкой.

Та поставила на стойку стакан с водкой. Александр хотел выпить, но не смог. Рука его дрожала.

— Вы не смотрите, пожалуйста, — попросил робко он.

Анна, усмехнувшись, отвернулась. Александр выпил полстакана, давясь. Передохнул секунду, допил до конца. Его передернуло страшно, чуть было не вырвало, но он, схватившись рукой за горло, удержался. Закрыв глаза, он глотнул пепси.

— Я на воздух выйду, можно? — спросил он Анну.

— Поешь, — сказала она.

— Еще не могу.

Он вышел из бара. Анна видела, как он тихим шагом прошел площадь. Пошел обратно, но уже бодрее. Постоял у мангала с шашлыком, что-то сказал мужику в такси. Долго смотрел вслед прошедшей девушке. Закурив, пошел в бар, уже улыбаясь.

— Лучше! — с порога сказал он громко. — Не совсем, но лучше, вроде отпускает.

Он съел кусок мяса.

— Еще, чуть-чуть, — попросил он Анну.

— Бери.

Он взял еще стакан. Выпил и сразу запил целой бутылкой пепси-колы.

— В Москву еду, — вдруг заговорил он с барменшей. — На доктора учиться!

— Ты? — сказала тетка весело. — А у меня чего-то грудь спирает. Томлюсь как-то.

— Иди поближе! — махнул ей ладонью Александр.

Та чуть подалась к нему, но не подошла. Александр, перегнувшись через стойку, поймал ее за руку, подтащил к себе. Барменша заверещала, смеясь и ругаясь, Александр пытался облапать ее, но его осекла Анна.

— Пьян? — строго спросила она.

Александр тут же отпустил барменшу.

— Нет, я так, — смущенно сказал он.

— Идем на посадку! — Анна подтолкнула его к двери.

В самолете Александр, уже совсем пьяный, спал, уронив голову, заваливаясь на передние кресла. Анна, за плечо, возвращала его на место, но он снова заваливался.

Вдруг, очнувшись, он ошалело огляделся. Увидев Анну, он засмеялся и вдруг запел что-то, коверкая и не выговаривая слова, на весь салон, с какой-то подлой интонацией, ухая по-монгольски после каждой фразы.

Анна ударила его локтем в бок, но он только пьяно засмеялся, продолжая петь.

— Тихо! — вдруг прикрикнула на него Анна. — Сейчас ссажу!

Он вдруг опомнился. Погрозил ей пальцем и уснул снова, положив голову ей на плечо. Она, за ухо, с омерзением, отодвинула его к иллюминатору, за которым, внизу, плыли облака.

Проснувшись утром, Анна долго лежала, глядя в потолок. Вдруг, словно опомнившись, она быстро встала, надела халат и вышла в зал.

Александр сидел на диване, в костюме, листал журнал. Увидев Анну, он встал. Анна, прислонившись к косяку, смотрела на него. Потом улыбнулась.

— Есть хочешь? — спросила она.

— Я бы чаю выпил, — просто сказал он.

Они сидели за столом, завтракали молча. Александр прихлебывал чай, робко брал с тарелок колбасу, сыр, поглядывая на Анну. Она невнимательно слушала новости, которые передавали по телевизору. Потом встала, сходила в комнату, принесла сверток.

— Для тренировок, — протянула она сверток Александру.

На лавке, у стены, в маленьком спортивном зале сидели боксеры, в форме, в перчатках. Около ринга о чем-то тихо переговаривались Николай Степанович и Анна.

Из раздевалки показался немного смущенный Александр. Он был в спортивном костюме, босиком. Николай Степанович подозвал его:

— А что ж обувки никакой нет? — спросил он.

— Не знаю, — ответил тот.

— Забыла, — махнула Анна рукой.

— Ты раздевайся до трусов, — сказал Николай Степанович Александру. — Майку оставь. А обувку мы тебе найдем.

Он принес старые, разбитые борцовки, дал Александру. Осмотрел его со всех сторон, чуть улыбаясь.

— Ну, что делать умеешь? — спросил он снова.

— А чего надо? — Александр огляделся.

— Ну, одевай перчатки, посмотрим, — сказал Николай.

Они с Анной помогли перебинтовать Александру руки, натянули перчатки, зашнуровав их. Николай подтолкнул Александра к рингу, обернулся к парням, сидевшим на лавке.

— Ну-ка, Юра, давай на ринг. Разомнись вот с Александром, посмотрим.

Юра, крепкий, плотный парень, помахивая руками, подошел к рингу, пролез под канатами. Встал, разминая ноги.

— Мне что, драться с ним? — спросил Александр.

— Подерись, а чего, посмотрим, — просто сказал Николай. — Начинайте.

Юра встал в стойку, запрыгал перед Александром, опустив голову, прикрывая лицо перчатками. Александр стоял, немного растерянный. Он поднял перчатки к груди, вдруг резко и хлестко ударил в наскочившего противника. Удар его был такой силы, что пробил перчатки нападавшего и попал в лоб, отчего Юру подбросило, и он упал на спину, хотел вскочить, но упал снова и поднялся уже со второй попытки. Александр подошел к нему, намереваясь добить.

— Все, стоп! — закричал Николай Степанович. — Хватят, хватит!

Все в полной молчании смотрели на Александра.

— Волков, а ну давай ты! — позвал Николай еще одного боксера.

— У меня ж рука! — сказал Волков, испугавшись.

— Ну-ка, дайте я разомнусь, — подходя к рингу, сказал мужчина, уже матерый, зверского вида.

Он вылез на ринг, оглядел Александра и, не прыгая, двинулся к нему, чуть покачивая плечами. Вдруг его руки заработали, и Александр, едва отбиваясь от его ударов, отскочил к канатам. Мужчина хмыкнул, дернув головой, снова бросился в атаку. Он наносил удары грамотно, сериями, с таким неистовством, что Александр не успевал уворачиваться и защищаться. Он пропустил несколько тяжелых ударов в корпус, в голову, но устоял, и, когда мужчина на секунду перестал бить, Александр бросился на него. Левой перчаткой он придерживал мужчину за плечо, а правой бил и бил его прямо в сдвоенные перчатки, которыми тот закрывал лицо, пробил их, попал в лицо и, словно взорвавшись, стал бить двумя руками. Мужчина ушел в сторону, тряся головой, но Александр вдруг молча бросился на него и, схватив за пояс, повалил на ринг, навалился сверху и стал бить его, лежачего, по голове. К нему подбежали со всех сторон, оттаскивая, но он, озверев, вырывался, пытаясь ударить противника ногой.

Николай Степанович беззвучно смеялся, Анна тоже улыбалась…

Они сидели друг напротив друга в его маленьком кабинете. Здесь было все просто и бедно — стол, четыре стула и вешалка.

— Ну ты и откопала себе варнака, — добродушно посмеивался Николай. — Ему нож, да на большую дорогу.

— Ты скажи, годится, нет? — спросила Анна серьезно.

— А ты как думаешь?

— Не знаю, наверное, годится, не знаю.

— Реакция у него, не у всякой собаки такая, да, — задумчиво сказал Николай. — И удар, конечно, царский. А что, давай попробуем, может, что и выйдет. Он вообще психически-то нормальный?

— А что? — насторожилась Анна. — Заметно что-то?

— Хорошо боль переносит. Не боится. Понимаешь, я в нем вообще страха не заметил, вот что главное. Ладно, зови его.

Анна толкнула входную дверь. В коридоре, уже переодетый, стоял Александр.

— Заходи, — сказала она.

Он вошел.

— Я буду тренером твоим, — сказал ему Николай Степанович. — Будешь приходить каждый день. Водку не пить, табак не курить, про баб забыть, временно. Дисциплина, режим и труд, понятно я объясняю?

— Я на работе, — ответил Александр. — Мне деньги платят. Хоть вешайте раз в неделю.

— Деньги любишь? — спросил Николай.

— Еще не знаю. Когда будут, скажу.

— Вот что, парень, скажу тебе так, способность к нашему делу у тебя есть, будешь работать, я тебя, чему знаю, научу. Глядишь, выйдет из тебя чего-нибудь стоящее…

— Ладно, пойдем мы, — сказала Анна. — Завтра его привезу. — Она пошла к двери.

— До свиданья, — вежливо сказал Александр и пошел за ней.

Анна прошла по квартире.

— Здесь спать, это твоя комната, — показала она Александру одну из комнат. — Здесь есть, — она указала на кухню. — Здесь, — она вошла в ванную, собрала свое белье. — Умываться. Ванна, чистое полотенце, бриться, зубная щетка.

— У меня свое есть, — сказал Александр.

— Чего, свое?

— Полотенце.

— Как тебе удобно. Вообще, спрашивай, если что, понятно?

Александр кивнул. Он прошел в свою комнату, прикрыл дверь. Огляделся внимательно. Ощупал мягкий кожаный дивен, понюхал новое постельное белье, лежавшее стопкой. Постоял в нерешительности.

Он поставил свой чемоданчик на стол, открыл его. Достал маленькое грязное полотенце, несколько мятых рубашек, вылинявшие джинсы, три разных носка, ложку, пачку сахара, сало в тряпке, несколько сушеных камбал и дюжины две копченых бычков на нитке.

Одежду он повесил в шкаф, сало положил на подоконник, рыбу на нитке повесил на форточку.

Снимая брюки, он покосился на дверь. Запер ее, разделся до трусов и развалился на диване. Положив руки за голову, уставился в потолок.

Откуда-то из глубины квартиры до него донеслась музыка. Он встал, бесшумно подошел к двери, прислушался. Вдруг дверная ручка повернулась, дверь толкнули. Александр на цыпочках отскочил к дивану, быстро натянул трико.

— Эй, — Анна постучалась. — Ты чего там делаешь?

Он открыл дверь.

— Ты чего запираешься? — спросила Анна.

Она уже была в халате.

— Просто, — ответил он.

— Боишься, что ли? — она заглянула в комнату.

— Я переодевался.

— Забыла сказать, ночью проснешься, есть захочешь, ешь, не стесняйся.

— Зачем ночью? — удивился он.

— Не знаю, — она пожала плечами. — У меня муж иногда ел.

— Понял, — кивнул он.

— А это что за дрянь? — кивнула Анна на окно.

— Где? А, это бычки, хотите?

— То-то я смотрю, воняет чем-то, — она постояла, не зная, что еще сказать. — Ладно, устраивайся, — и вышла.

Александр вернулся к дивану, сел. Поднявшись, подошел к окну. Постоял, глядя вниз, на улицу, полную машин, на горевшие огни реклам. Вдохнул в себя запах рыбы, улыбнулся.

Он выскользнул из комнаты. Бесшумно пересек зал, остановился около двери, ведущей в комнату Анны, прислушался. Из комнаты доносились звуки музыки, играл магнитофон. Александр тихо приоткрыл дверь, чуть-чуть.

В комнате горел ночник. Анна лежала на кровати, под одеялом, спиной к нему. Александр снял с себя трико. Оставшись в одних трусах, бросил одежду на пол. Приоткрыв дверь пошире, он скользнул в комнату, бесшумно прокрался к кровати и стал залезать под одеяло.

Анна резко обернулась. Села.

— Ты чего? — изумленно спросила она.

— Ничего, ничего, — прошептал Александр, улыбаясь.

— Ты лежи. — Он тихо потянул одеяло к себе.

— А-а, оттарабанить меня пришел. — Она усмехнулась.

— Как? — не понял Александр.

— Так, давай отсюда! — Она встала, выключив музыку.

— Давай иди-иди! Марш с моей постели! — прикрикнула она.

— А ты чего заходила ко мне? — вдруг обиделся Александр, вставая. — Сама звала, намекала!

— Я?! — Анна даже растерялась от возмущения.

Он вышел расстроенный. Прошел в свою комнату, заперся. Лег на диван, подложив стопку чистого белья под голову, и сразу заснул.

Анна присела на кровать. Сидела неподвижно, глядя в одну точку. Вздохнув, легла и погасила ночник.

Она проснулась среди ночи, непонятно от чего. Полежав немного, чувствуя, что не заснет, встала, накинула халат. Прошла на кухню, включив свет, выпила стакан воды. Постояла, прислушиваясь к часам.

Приоткрыв дверь, она заглянула в комнату Александра. Тот спал на полу, на ковре, сложив руки под головой, как собака. Анна накрыла его одеялом, улыбнулась.

Вернувшись в спальню, она попробовала почитать, но вскоре отложила книгу. Включив радио, поискала какую-нибудь музыку и вдруг замерла, услышав свой голос… Она закрыла глаза…

Анна стояла в студии, в наушниках и пела. За стеклом сидели звукооператоры и ее продюсер. За ними стоял Костя. Анна пела, чуть улыбаясь, прислушиваясь к своему голосу…

Александр отрабатывал удары, молотя грушу… Он подтягивался на турнике… Отжимался на руках от пола…

— Ну не могу я целыми днями по груше лупить! — говорил он. — Чего он мне драться не дает? Я от этой груши тупею. Веришь, нет, иногда бью и сплю.

Они сидели с Анной на заднем сиденье машины.

— Ты слушайся его, — пo-доброму сказала Анна — Знаешь, сколько он народу в люди вывел.

Машина неслась по улице…

Александр качал пресс… Приседал, взвалив на плечи здоровенного парня… Снова бил и бил по груше… Голос ее все пел…

— Слушай, — Александр замялся. — Ты мне тут покупаешь, кормишь. Ты мне дай, если можно, аванс, или взаймы, я сам буду платить, да и купить тут хочу одну вещь.

Они стояли на улице. Анна улыбнулась, достала бумажник вынула деньги.

— Хватит? — спросила она.

— Ты богатая, что ли? — он разглядывал деньги.

— Да нет, не очень. Не заблудишься?

— Да нет, — он кивнул ей и пошел по улице.

— Не напьешься? — крикнула она вслед.

— Да иди ты, — махнул он рукой.

Николай Степанович стоял с секундомером. Александр бежал задом… боком… Прыгал на двух ногах… На одной… Голос Анны все пел и пел…

— Ну что ты делаешь, ты хоть понимаешь, что ты делаешь? — кричал продюсер, шагая по кабинету. — Вот, посмотри! — он схватил со стола ворох бумаг. — Это все приглашения! Прием у президента. По случаю годовщины, черт знает какой! Это посольство, еще посольство, лично господин посол! А вот, по случаю присуждения тебе, слышишь, тебе государственной премии! Это, день рождения Егора, ну к Егору-то ты можешь пойти?

Анна сидела в кресле, с безразличным видом.

— Слушай! — снова заговорил продюсер. — Давай поставим твою фонограмму. Выйдешь, споешь пять песен, ну хоть три, один раз! Давай, ты посмотри, кто поет, ссыкухи поют, прапорщики, да педики безголосые! Ну ты хоть телеграммы почитай, чего тебе со всей страны пишут! Ты еще пять лет под фонограмму можешь петь!

Анна встала… Голос ее звучал с новой силой…

Николай обучал Александра стоять в стойке… Учил наносить удары и закрываться… Александр работал на ринге, отрабатывал удары в паре с противником… Николай и Анна переглянулись, Николай подмигнул ей.

Александр сидел в душевой мокрый, курил потихоньку в кулак, глядя на потолок. Услышав шаги, он быстро загасил окурок, нырнул в душ…

Анна зашла в вестибюль гостиницы, огляделась.

— Вас тут дожидаются, — чему-то улыбаясь, сказал ей швейцар. — Вон там.

Анна обернулась и даже сняла очки. К ней, не спеша, как-то странно выставляя ноги и покачивая плечами, шел Александр. Он выглядел страшно довольным. На нем была красная, как огонь, шелковая рубаха, узкие джинсы, заправленные в огромные, по колено, рыжие сапоги с медными бляхами, широкий ремень, тоже с бляхами. Он подошел и достал из кармана часы-луковицу, под золото, и такую же цепочку.

— Ровно два часа! — объявил он. — И семнадцать минут! — оглядывая себя в огромное зеркало, просто любуясь собой.

Анна взяла его за руку и потащила на улицу.

— Давай договоримся сразу, — сказала она, входя в квартиру. — В этом можешь ходить только в своей комнате! Приедешь домой, там носи, сколько влезет. Здесь тебе не бардак! Еще завейся! И вообще, когда спишь, постель стели, у меня не спят в доме одетые, не в конюшне!

Анна тихо, с кружкой горячего молока, прошла в его комнату. Александр лежал под четырьмя одеялами, в страшном жару. У его постели сидел Николай Степанович. Анна вынула из-под одеяла градусник, покачала головой. Передала градусник Николаю. Тот, глянув, вздохнул. Анна вытерла лоб Александру. Осторожно приподняла ему голову.

— Саша, — позвала она ласково. — Поднимись чуть-чуть. Давай, надо молочка попить, с медом.

Александр с трудом открыл глаза. Улыбнулся, узнав Анну…

Он снова зверски лупил по груше… Снова бежал задом… боком… Работал на ринге. Николай что-то кричал ему. Обернувшись, он радостно похлопал Анну по спине. Анна вздохнула, достала сигареты, хотела закурить, но спохватившись, улыбнулась…

Голос ее стал стихать. Анна, очнувшись, выключила приемник. Села на постели, обхватив руками колени и положив на них подбородок.

Хозяин ресторана сам встретил их у входа, улыбаясь почтительно, провел их к столику, усадил.

— Анна Алексеевна, дорогая, совсем забыли нас, — сказал он с шутливой укоризной и тут же удалился.

Александр огляделся. Он был в хорошем вечернем костюме.

— Все-таки, выходит, ты богатая, — он кивнул головой.

— Если бы, — улыбнулась она.

— Как знаешь, — пожал плечами Александр.

— Не веришь, что ли?

— Я так думаю, что у тебя миллионы, — сказал он серьезно.

— Почему? — удивилась она.

— Сама знаешь.

— Но почему?

— Ну, ты такая известная. Столько лет уж все только и говорят, Анна, Анна! — передразнил он кого-то. — Песни всякие-разные твои поют повсюду, — он покрутил головой.

— Тебе не нравится? — спросила она.

— Да нет, ничего.

Подошедшие официанты расставили на их столе закуски. Александр придвинул к себе тарелку, стал есть. Анна, задумавшись, ковыряла вилкой скатерть.

— Да нравится, ей-богу, — сказал он вдруг, толкнув ее в бок.

— Да я не об этом думаю, — Анна засмеялась.

Вдруг лицо ее изменилось, она опустила голову. В зал вошел Константин. С ним было две девушки, за его спиной маячил один из телохранителей. Хозяин ресторана тут же проводил его за столик, помог сесть одной из его девушек.

Константин сказал что-то официанту, махнул рукой кому-то в зале, еще кому-то кивнул. Он заметил Анну. Встал, не спеша прошел к ее столику. Она подняла голову. Он взял ее руку, поцеловал.

— Как поживаешь, дорогая? — он улыбался.

— Ничего, — Анна тоже улыбнулась. — В заботах, в хлопотах.

— Что-то совсем тебя не видно, — Константин посмотрел на Александра. — Это твой новый друг? Певец или композитор?

— Я на доктора учусь, — ответил Александр, разглядывая его.

— Ну всего хорошего. Успехов вам, — он кивнул Анне и отошел от стола.

— Ну вот, — совсем тихо сказала Анна. — Это и есть мой муж. Бывший. С ним и будешь биться.

Она сидела, опустив голову.

— А правда, говорят, он, на спор, багажник у машины пробил? — с интересом спросил Александр.

— Кто говорит?

— Ребята говорят. Уважают они твоего мужа. Прям повлюблялись, как девушки. Но багажник пробить, это да! — Александр снова принялся за еду.

— Боишься? — спросила она.

— Нет, просто тоже попробовать хочу, да не на чем.

— Ладно тебе, он пьяный был, и у него потом рука месяц черная была.

Александр, продолжая жевать, глянул на Анну. Та, склонив голову, ковырялась в тарелке. Он перестал жевать и тронул ее за руку.

— Пойдем, погуляем, — сказал он тихо, — Чего здесь сидеть, нудно как-то.

— Поешь, — она улыбнулась.

— Да неохота чего-то.

Он провел Анну из зала, помог ей одеться.

Они вышли на улицу. Прямо перед входом стояла, отсвечивая светом фонарей, красивая красная машина.

— Ласточка какая, — сказал Александр, с восхищением разглядывая ее. — Прямо к моей рубахе!

— Нравится? — Анна смотрела на него. — Это мужа моего машина.

Они пошли, не спеша, по тротуару. Свернули за угол.

— Не холодно тебе? — заботливо спросил Александр.

— Нет. Ты знаешь, я уж забыла, когда вот так просто гуляла.

— Слушай, — вдруг остановился он. — Ты подожди тут, я забыл одну вещь. Я счас! — он повернулся и побежал назад.

Анна удивленно глядела ему вслед.

Александр, добежав до ресторана, сбавил шаг, прошелся не спеша, словно прогуливался. Пройдя ресторан, он развернулся, пошел назад, оглядываясь по сторонам, насвистывая. Около Костиной машины он приостановился и вдруг, развернувшись, изо всей силы ударил кулаком в багажник. Раздался страшный грохот, на багажнике появилась вмятина, но сталь выдержала, только красная краска полопалась. В машине заверещала сигнализация, и Александр, прижимая правую руку к груди, побежал прочь.

Из ресторана выскочил Костин телохранитель. Глянув на машину, выбежал на середину улицы, озираясь, хватаясь за кобуру. Вышел Костя, за ним швейцар.

— Выключи! — поморщившись от звука сигнализации, бросил Костя охраннику.

Он подошел к багажнику, потрогал вмятину. Сирена выключилась.

— Вроде как кувалдой ударили, — сочувственно сказал швейцар. — Нашлась же сволочь какая-то. Вредитель, одно слово, за такую машину расстрелять мало!

Костя задумчиво смотрел на вмятину.

Александр, осторожно облизывая кровь, достал платок. Перемотал костяшки пальцев и спрятал руку в карман. Он догнал Анну.

— Чего это ты мрачный? — заметила Анна.

— Да так, про дом чего-то вспомнил. — пробормотал он как-то уныло.

Они пошли, не торопясь, рядом. Вышли на проспект. Здесь было светлее. Горели фонари, светились витрины магазинов, кафе, ресторанов. Люди обгоняли их, шли им навстречу, не обращая на них внимания.

— А ты почему не женат? — вдруг спросила Анна.

— Никто не идет, — сказал он просто.

— Совсем никто?

— Была у меня девушка, когда еще в школе учился, но она моего дружка любила, так и живут вместе, — Александр помолчал. — Была потом еще девушка, но малость тупая. Вернее, совсем тупая, ее потом машина переехала.

— Насмерть?

— Нет, этот водитель на ней женился, — Александр улыбнулся. — Была еще одна, но очень уж сильная и пила много. Просто безмерно, не просыхала. Была потом ещё одна, тоже пила, но потом бросила и уехала куда-то… Это я про тех говорю, в кого уж очень влюблялся.

— Понятно, — сказала Анна, едва сдерживая смех.

— Я женщинам и в молодости веры не давал, а счас тем более, — он посмотрел на Анну. — Ты не обижайся, я не тебя имею в виду.

— Нет, ничего, — сказала она.

— Женщина вообще-то и не человек, но и не животное, — вывел вдруг он философскую идею, рассек ладонью воздух перед собой и рассмеялся.

Они свернули в переулок.

— Здесь я училась, — вдруг сказала Анна и показала рукой на темное здание.

— Здесь? — удивился Александр. — С ума сойти!

— А что здесь такого?

— Да нет, просто трудно тебя представить школьницей.

Они подошли к школе.

— У вас ребята лапали девчат на переменах? — спросил Александр.

— Да нет, вроде бы, — ответила она смущенно.

— А мы своих жали по всем углам, только писк стоял. Ну нас и секли, конечно.

Они обошли школу.

— Вон там беседка есть, — показала Анна. — Мы там сидели иногда.

Они подошли к беседке, совсем темной и глухой.

— Чего надо? — вдруг раздался из глубины беседки юношеский бас.

— Пойдем, — Анна взяла Александра под руку.

— А ты, баба, оставайся, мы тебя погреем, дурочку! — сказал из беседки другой голос.

В ответ ему засмеялось человек десять парней.

— Пойдем, пойдем, пацаны, — она тянула Александра за руку. — Набычился. Глупо все это, пьяные или обкуренные.

— Они теперь думают, что мы испугались, — сказал он угрюмо, когда они отошли.

— Ну и пусть думают! — Анна уводила его все дальше и дальше от беседки.

— А одна бы ты шла, или еще кто?

— А если у них нож?

— Ты, как знаешь, а я вернусь. — Он повернулся назад.

— Ну что, драться с ними будешь? — Анна взяла его за обе руки. — Я тебя прошу, один раз, для меня, не ходи, один раз, один раз, прошу. — Она под локоть вывела его на дорогу.

Александр молчал.

— Остановку видишь? — спросила она.

Александр хмуро кивнул головой.

— Я здесь целовалась, первый раз.

— Врёшь! — снова оживился он.

— Да нет, точно, в седьмом классе, вот здесь, — она села на скамейку, вытянув ноги, потянулась. — Не замерз?

— Нет.

— Надо тебе пальто купить, — она встала.

Они пошли дальше.

Переулок кончился, и они вышли к Яузе, тихой и черной, с горбатым мостом.

— У тебя есть родные? — снова спросила Анна.

— Да, есть, и братья, и сестры, и родители, — ответил он. — Мы сначала под Херсоном жили, потом переехали на Азовскую сторону, в Крым. Потом все обратно вернулись, а я остался.

— Почему?

— Не знаю, я на этом берегу вырос, а там Херсонский берег. Я на том берегу жить не могу, тоскую, а на своем вроде легче.

Они стояли на мосту и смотрели вниз на воду, на уток, оживившихся при их появлении.

— Смотри, они как эскадра, — сказала Анна. — Даже строй не нарушают. Нету ничего! — крикнула она уткам.

Они перешли по мосту на другой берег.

— Если бы я была мужчиной, я бы тоже дралась. — Анна приняла боксерскую стойку, ударила несколько раз по воздуху — Я просто чувствую, что у меня бы получилось.

— Ладно, зато ты поешь вон как, — улыбнулся Александр.

— Уже не пою, — спокойно сказала она. Александр принялся собирать сухой бурьян и хворост.

— У нас один мужик жил, — заговорил он. — Он сам по себе был нервный. Ему говоришь, здравствуйте, Асхат Асхатович, как поживаете, а он уже, как собака, не говорит, а лает. Так вот его удар хватил, у него дочь в Донецк убежала с одним парнем. Он лежит, и все у него отнялось, говорить не мог. Ему потом пчел к спине приставляли, прямо горстями сыпали, и прошло. — рассказывая, он собрал охапку хвороста, чиркнул спичкой.

Костер разгорелся быстро. Анна стояла, вытянув руки над огнем, грелась. Александр присел на корточки.

— Эх, надо было мяса мне взять, — сказал он. — Счас бы поджарили. Или хоть гуся…

Анна улыбнулась. Она стояла, задумавшись, глядя на огонь.

— Что ж ты делал все это время? — спросила она. — Ловил рыбу?

— Сначала ловил рыбу, — Александр подворошил хворост в костре. — Потом на Волге был. Потом в степь ушел.

— А в степи что делал? — она смотрела поверх огня на его лицо.

— Ничего. Просто ходил.

— Долго?

— Не помню, — он улыбнулся по-детски. — Потом на соляных шахтах работал. Потом снова рыбу ловил, на Азове. Теперь вот вроде спортом занимаюсь.

Заметив, что Анна поежилась от холода, он встал и, распахнув плащ, придвинул ее к себе, накрыв полой.

Они стояли молча, глядя на огонь. За Яузой, в старых домах горели редкие окна, вдали, по большому мосту проносились изредка одинокие машины.

Анна долго звонила в дверь клуба. Стучала кулаками, но никто не выходил. Стояла глубокая ночь. Наконец за дверью послышались шаги и сонный голос спросил:

— Кто там?

— Я, открой!

Дверь открылась, Николай Степанович, в трусах, в пиджаке, накинутом на майку, пропустил ее внутрь.

— Саша пропал! — с порога сказала Анна испуганно. — Вышел прогуляться, какие-то крючки он увидел где-то, и пропал.

— Какие крючки? — удивился Николай Степанович, еще ничего не понимая, — Да ты толком скажи!

— Не знаю! — Анна чуть не плакала. — Рыболовные какие-то крючки! Ушел вечером, еще шести не было, а сейчас уже три, наверное. Я уже все обзвонила, и больницы, и милицию, нигде нет! — она устало села в кресло вахтерши. — Тебе домой звоню, тебя дома нет! В морги уже звонила, говорят, есть один, неопознанный… — она уткнулась лицом в ладони.

— В морг-то зачем? — Николай Степанович почесал грудь.

— Ты знаешь, сколько у него дури! Сказал кто-нибудь, он драться полез, по голове дали, и лежит где-нибудь в кустах]

— Да погоди ты, дали! Чего ты раньше времени панику разводишь? Обожди, оденусь я, — он ушел, кашляя, в темноту коридора.

Анна осталась одна. Сидела молча, положив руки на колени.

Она вела машину. Николай сидел рядом. Они неслись по ночной Москве.

— А может, он сбежал? — сказал Николай. — Надоело ему, взял побежал, сукин сын, домой!

— Что ж он документы и вещи все свои оставил, а сам сбежал? Мог бы и так уехать, мы его силой что ли держали? Позвонил бы хоть!

— Мерзавец он! — Николай в сердцах выругался шепотом. — Гнать его надо, в шею!

— Как же гнать, его найти сначала надо. Может, он мертвый уже!

— Да ладно тебе, вот заладила баба, мертвый и мертвый! Ты вот что, я один схожу, а ты в машине сиди!

Они подъехали к темному зданию.

— Я с тобой пойду! — твердо сказала Анна. — Сама все затеяла сама и расхлебывать буду, — она заглушила мотор и выбралась из машины.

Их встретил человек в белом халате. Поверх халата на нем была телогрейка. Он молча провел их по темному коридору. Они вошли в огромный с решетчатыми дверями лифт.

Лифт дернулся, со скрежетом пошел вниз, в подвал. Слабая лампочка тускло освещала их лица. Когда лифт остановился, человек распахнул двери, и Анна прикрыла нос платком.

Щелкнул выключатель, яркий свет залил просторную комнату, столы, накрытые простынями.

— Есть у нас тут один, как вы говорите, — человек откинул простыни на одном из столов. — Смотрите, ваш, нет?

— Нет, не наш, — выдохнула с облегчением Анна и поспешила назад.

— Дело ваше, — равнодушно забубнил человек. — Только у нас знаете, как теперь, — он повел их к выходу. — За просмотр, так сказать, за надежду, теперь деньги нужны всем…

Анна шла впереди, ничего не слыша. Николай Степанович достал на ходу кошелек, отсчитал несколько бумажек…

Они вышли на свежий воздух. Анна вздохнула с облегчением.

— Что же теперь делать? — спросила она.

— Что делать, домой ехать, чай пить! — Николай помог ей спуститься с крыльца — Совсем с ума сошла, и я тоже старый дурак, надо же, понеслись на ночь глядя покойников смотреть! А Сашка, подлец, небось дома уже, спит преспокойненько…

В маленьком зале занимались пацаны. Анна и Николай Степанович сидели рядом на скамейке, смотрели, как они тренируются. Анна выглядела усталой, осунувшейся после бессонной ночи.

— Может, он, правда, домой уехал? — сказала она. — Может, домой к нему слетать?

— Подождем еще день, — хмуро ответил Николай. — Может, объявится.

— Уж два дня прошло.

— Подождем еще день! — Николай стукнул кулаком по колену. — Если не будет, сам слетаю, а ты домой иди, отдыхай! Всю морду ему, подлецу, набью! А ну, клопы, работать, чаще, чаще удары наносить! — закричал он пацанам. Анна встала и, махнув рукой, пошла к выходу.

За окном стемнело. Анна сидела, одетая, в кресле, уставшая, разбитая. В квартире было тихо, только часы отстукивали секунды. Она, вздохнув, встала, прошла по залу, постояла у окна. Посмотрела на телефон, снова села.

Вдруг у входной двери кто-то завозился с замком. Она вскочила, но с трудом удержалась и не бросилась к двери. Наконец дверь открылась, кто-то тяжело прошел в коридор.

— Есть кто дома? — раздался голос Александра.

Он появился в комнате, покачивающийся, пьяный, в засалившемся плаще. Встал, улыбаясь, увидев Анну, обхватив руками чем-то туго набитый, мокрый мешок. Анна, сунув руки в карманы, молча смотрела на него.

— Вот, все мужики из дома тащат, а я в дом, — попытался пошутить он. — Ты уж меня извини, подгулял малость. Земляков встретил, они рыбу в Москву привезли, вот, тебе гостинец передали, — он покачнулся.

— Три дня гуляли? — спокойно спросила Анна.

— Так вышло, рыбу им помог продать. Ты не обижайся, ладно? — он все стоял, держа мешок в руках.

— И много наторговали?

— Тыщи! — он улыбнулся. — Куда рыбу-то?

— Сюда тащи, — сквозь зубы сказала Анна.

Александр подтащил к ней мешок, поставил на пол. Развязал. Мешок был туго набит огромными рыбинами. Александр вытащил одну, здоровенную, как полено.

— Сазан, — он протянул рыбину Анне, показывая. — Одна к одной, сам отбирал! — сказал он с гордостью и снова покачнулся.

— Сазан? — Анна кивнула.

Она взяла рыбу обеими руками, перехватила поудобней и, размахнувшись, что было сил ударила его рыбой по шее. От неожиданности, и еще полупьяный, он упал. Анна, встав над ним, молча, спокойно, лупила его рыбой, равномерно и сильно размахиваясь, до тех пор, пока в ее руке не остался один хвост. Она отшвырнула хвост, оглянулась по сторонам. Не найдя ничего подходящего, прошла на кухню, вернулась с деревянной скалкой.

Александр, сидевший на полу, еще улыбавшийся, издалека увидел скалку. Он заволновался:

— Да хватит тебе, брось скалку!

Анна, ничего не говоря, подошла к нему и стала бить скалкой, так же равномерно и сильно.

— Да больно же, ты, дура! — закричал он, закрываясь руками. — Да больно же! Да хорош тебе, больно! Ты чего делаешь? — он вырвал у нее скалку.

Хотел подняться, но Анна успела дать ему пинка под зад. Он снова упал, но тут же вскочил, уже протрезвевший.

— Под копчик пинаешь! — сказал он зло, с обидой. — Я тебе что, собака, что ли? Думаешь, наняла своего мужа бить, так теперь пинаться можно? Все, хватит! Не надо твоих денег, не было никогда и не надо! Все, домой поеду!

Он ушел в свою комнату. Еще покачиваясь немного, стал собирать свои вещи, запихивая, как попало, в чемодан.

— Я ей еще рыбы принес, ты негра себе поищи, они и бокс любят, и по морде сможешь лупить! — крикнул он в зал.

Он переоделся в свою одежду, швыряя то, что купила ему Анна, на пол. Вышел решительно из комнаты, прошел в коридор. Анна сидела в зале, за столом и уткнувшись головой в руки, тихо плакала. Александр постоял в коридоре, беззвучно выругался. Он вернулся, подошел к Анне.

Поставив свой чемоданчик, сел на него и неуклюже, осторожно погладил ее по спине ладонью…

Александр закрывался перчатками, уклонялся, отступал, уворачиваясь от ударов. Огромный, почти двухметровый рыжий парень спокойно и радостно набивал его, нанося удары в голову, в корпус. Александр только защищался.

— Следующий! — крикнул Николай Степанович.

Рыжий отбежал в сторону, на смену ему выскочил маленький, почти квадратный мужик. Злобно улыбнувшись, он сразу налетел на Александра и принялся молотить его кулаками.

— Может, хватит? — спросила тихо Николая Анна. Покусывая губу, она смотрела на Александра.

— Ничего, — ответил Николай сквозь зубы. — Водку мы все жрать любим и можем! — сказал он громко, на весь зал. — А работать никто не хочет! Дай ему, дай сукину коту! — крикнул он мужику, избивавшему Александра. — Да ты что, тебе балет здесь, чего ты его гладишь, ты его приложи, чтоб нам приятно было! Чего ты его щупаешь?

Мужик, обидевшись, загнал Александра в угол и бил уже не останавливаясь. Тот еле держался на ногах, пропуская каждый второй удар.

— Не сметь бить! — крикнул Николай Александру, увидев, что тот, уже ничего не соображая, замахнулся. — Только защищаться! — он подождал еще немного. — Все, брейк! — остановил он бой.

Александр медленно опустился на ринге, сел, вытянув ноги, раскинул руки на канаты. Сидел, закинув голову, задыхаясь.

— Устал, что ли? — весело опросил Николай Степанович.

Александр, молча, кивнул мокрой головой.

Константин шел, не спеша, улыбаясь, чуть разминая плечи и помахивая перчатками. Толпа в проходе расступилась, давая ему дорогу. Со всех сторон ему что-то кричали, протягивали ему руки. Сверкали вспышки фотоаппаратов. Он кивал знакомым, кого-то похлопывал по спине. Сразу за ним шли его тренеры, помощники, телохранители. У самого выхода на ринг он обернулся. К нему подошла девушка, он обнял и поцеловал ее, что-то шепнув на ухо.

— Красивая, — сказала Анна.

Она, Николай Степанович и Александр сидели на самом верхнем ряду в тени.

— Да ладно тебе, — отозвался Александр. — Блядь как блядь, я таких до тридцати штук за сезон на пляже имел, — добавил он равнодушно.

— Чтоб я больше от тебя не слышала этого! — строго оказала Анна. — Откуда ты знаешь, ты что, спал с ней?

Александр отвернулся от нее, усмехаясь.

— Смотри-ка, и Василий с ним, — сказал Николай Степанович, глядя вниз на ринг. — Надо же, тоже в тренеры вышел!

Константин поднялся на ринг, встал, улыбаясь, и зал наполнился криками, свистом, топотом ног сотен людей. Он пожал руку противнику, его тренерам, судьям. В зале стало тихо.

Ударил гонг, и Александр весь подался вперед. Он смотрел, не отрываясь, как завороженный. С обеих сторон ему что-то говорили и Анна, и Николай Степанович, но он не слышал их голосов, сидел, как под гипнозом, жадно вглядываясь в происходящее на ринге. Вдруг он вскочил, забыв обо всем. Николай Степанович и Анна с трудом усадили его на место. Они переглянулись и больше не трогали Александра до конца боя.

— Ну, что скажешь? — спросил Николай Степанович, когда они, все втроем, вышли на улицу.

Александр молчал.

— Какой он молодец! — вдруг вырвалось у него, — Просто молодец! Я давно не видел, чтоб так славно дрались! Хитрый, собака, но я бы не дался. Ты видел, как он ему дыхание сбивал?

— Видел, — сказал Николай Степанович. — И видел, и учил его! — добавил он не без гордости. — Одиннадцать годков гонял его, коршуна. Только он сдавать стал, то ли обленился, ему только папироски не хватало. Вот бей меня на всю руку! — предложил он вдруг и подставил ладони. — Бей, бей!

— Да хватит, вам! — сказала Анна — Люди смотрят!

Александр, не сильно, ударил в ладони Николая Степавовича.

— Вот! — обрадовался тот. — У тебя, подлеца, от природы и рука тяжелая, и удар ты, не как в боксе, чуть вниз не доводишь! Лупишь, как костылем! Вот что, может, и плохо, может, и хорошо! А он кулак классически, чуть вниз кистью доводит! — Николай Степанович то показывал что-то на своем кулаке, то бил по воздуху, изображая удар. — Я ведь думал над этим, а вот недавно понял!

Анна взяла их решительно обоих под руки и затолкала в машину.

Константин и еще человек шесть мужчин, все в строгих костюмах сидели в огромном конференц-зале отеля за столом, на котором лежали бумаги, документы, стояли чашечки с кофе, минеральная вода. Рядом с Костей сидела девушка.

Через зал к столу бесшумно подошел Костин телохранитель, наклонившись, что-то шепнул ему. Костя удивленно поднял брови и повернулся. К нему, улыбаясь, не спеша шла Анна.

— Не помешала? — спросила она.

— Рад тебя видать, — Костя встал, пожал ей руку, сам подвинул ей стул. — У нас переговоры, но мы почти закончили.

Анна присела. Все мужчины и девушка, молча, в упор разглядывали ее. Анна еще раз улыбнулась им всем.

— Я не отниму у тебя много времени, — сказала она.

— Как голос? — спросил Костя участливо.

— Никак, по-прежнему, — ответила она.

— Жаль, очень жаль, может быть, тебе в Европу съездить, там тоже врачи есть, говорят, неплохие.

— Да я уже и забыла про это, — Она засмеялась. — Представляешь, менеджером стала, любителем, решила вот тоже на боях заработать!

— Интересно, — Костя внимательно разглядывал ее. — Я могу помочь?

— Пришла узнать, какие у тебя условия?

— У меня? — удивился Костя, он оглянулся на сидевших за столом. — Ты что, выставить кого-то хочешь? — он улыбнулся.

— Хочу, — Анна тоже улыбнулась.

Сидевшие за столом переглянулись. Один из них зашептал что-то соседу.

— У тебя что, боец есть? — весело спросил Костя.

— Есть, — ответила она спокойно.

— Кто?

— Да ты не знаешь его.

— Я всех знаю, кто?

— Ветлугин Александр.

— Никогда не слышал, — Костя покачал головой. — Откуда он?

— Из Крыма.

— Из Крыма? Да там, вроде, и нет никого. А кто тренирует?

— Ну как кто, Николай Степанович, — сказала Анна.

— Он пьет вроде?

— Да нет, помаленьку. Крепкий еще. Так когда тебе удобно?

— Ну не знаю, недели через две можно. — Костя помолчал, глядя ей в глаза. — Только тут деньги наличными ставят.

— Найдем, — весело оказала Анна.

— Хорошо, — Костя улыбнулся. — Я ставлю сто тысяч баксов и ты ставишь. Кто выиграл, забирает все деньги и двадцать процентов от всех ставок.

— Мне кажется, ставка была пятьдесят тысяч?

— Была, — Костя, расставив руки, потянулся. — Только мне это больше не интересно. Азарта нет! — он засмеялся. — Или это много для тебя?

— Нет, нормально, — она кивнула — Принято. Значит, до встречи? — она встала.

— Рад был тебя видеть, — он кивнул.

Анна повернулась и пошла. Все, сидевшие за столом, молча смотрели ей вслед. Костя усмехнулся…

Александр открыл дверь в квартиру.

— Это я! — закричал он с порога.

Он прислушался. Где-то в глубине комнат играла музыка, и, вдруг высоким, чистым голосом запела Анна.

Александр осторожно прошел через зал и заглянул в комнату. Анна сидела перед телевизором, качая головой. Перед ней стояла почти пустая бутылка водки, рюмка. По телевизору передавали ее концерт.

— Ты чего? — Александр тронул ее за плечо.

Анна покачнулась, подняла голову. Она была совершенно пьяная.

— Да ты уже надралась, — улыбнулся Александр. — Как дворничиха! — он отставил от нее бутылку.

— Это не я, — пьяно сказала Анна и снова придвинула к себе бутылку. — Это кто-то другой. Я — вот, — она показала на экран. — Я пою, — она попробовала петь, но у нее не вышло. — Слышишь? — она снова показала на экран. — Я пою. А это не я, нет. Ты токайское любишь? — вдруг спросила она.

— Не знаю, — Александр снова отодвинул от нее бутылку.

— А я люблю, но нету.

Она взяла телефон, стала набирать номер.

— Это я, да, — заплетаясь, сказала она в трубку, — два билета в Будапешт или в Бухарест, на сегодня. Нам куда нужно? — спросила она Александра. — В Будапешт или в Бухарест?

— Я не знаю, — удивленно ответил он.

— Вот и я путаю всегда, — она покачала головой. — Никто не знает, — сказала она в трубку. — Тогда билеты до… Пиво где хорошее? — она положила трубку. — Не хотят говорить, — она оглянулась по сторонам и увидела Александра. — Ты чего? — спросила она. — Ты иди, тренируйся, а я пол буду подметать.

Она встала, покачиваясь, держась за стены. Вытащила пылесос, долго возилась с ним. Включила и снова села в кресло.

— Все? — спросил Александр.

— Все, — кивнула Анна.

Александр осторожно поднял ее с кресла и понес к кровати.

— Подожди, ну подожди, у меня для тебя сюрприз есть! — она высвободилась из его рук. — Сядь! — она уперлась руками в его грудь и стала толкать к креслу. — Ну сядь!

Он сел.

— Закрой глаза… Закрыл? Только честно, не подглядывай.

Он сидел, закрыв глаза, Анна шатаясь, достала из шкафа трубу. Приставив трубу к его уху, она затрубила на всю квартиру, наигрывая какую-то мелодию. Александр вскочил, тряся головой, прижимая ладонь к уху. Он отнял у нее трубу, схватил на руки и снова понес к кровати.

— Это я сочинила, нравится? — сказала Анна и заснула.

Александр уложил ее, накрыл одеялом. Постоял, разглядывая, погладил ей лоб…

Он зашел на кухню, хотел отрезать хлеба, но нож попался тупой. Он взял еще один, тоже тупой. Он перебрал все ножи. Открыв шкаф, долго рылся, нашел, наконец, брусок.

Он сидел перед телевизором, смотрел, как она поет, и точил ножи. Потом встал, посмотрел, как она спит на кровати. Снова погладил ей лоб. Снова сел точить ножи, но заслушавшись, забыл про них, глядя на экран…

— Ты чего это? — открыв дверь, Николай Степанович с удивлением оглядел Александра. — Случилось что?

Александр, улыбаясь смущенно, стоял на ночной улице в своей старой одежде, с чемоданчиком.

— Да ничего не случилось, — сказал он. — Пустишь до утра обождать?

Николай пропустил его в клуб. Заперев дверь, пошел за ним следом, в трусах, в пиджаке, накинутом на майку.

— С ума вы там посходили, что случилось-то?

Они прошли в его кабинет. Здесь стояла раскладушка, на ней старенькое одеяло.

— Ничего не случилось, — повторил Александр, садясь на стул. — А только уезжаю я. Уже и билет взял, утром поезд. Я б на вокзале посидел, да вот хотел с тобой попрощаться.

— Как уезжаешь? — опешил Николай. — А биться, мне что ли, старику? Бой же через неделю назначен!

— Я не буду биться, — сказал Александр тихо. — Биться не боюсь, с малых лет к этому делу приучен, только побьет меня Костя ваш. Сильней он меня, это уж точно знаю. Позора вашего не желаю, потому уеду. А бой отменить надо.

— Да как же это отменить? — Николай ударил кулаком по стулу. — Уже ставки поставлены! Теперь все, если отменить, поражение засчитают! Да откуда ты знаешь, что побьет он тебя?

— Знаю, — хмуро сказал Александр. — Сильней он меня. Удар у него сильней.

— Откуда знаешь? Что вы, мерялись, что ли?

— Знаю, и все тут, — упрямо повторил Александр. — Слушай, у тебя выпить чего-нибудь есть? — спросил он вдруг.

Николай постоял, почесывая голову. Выругался тихо. Потом открыл шкаф, отодвинул пудовую гирю и достал початую бутылку.

— Вот, осталось немного, — он поставил бутылку на стол.

Взял два стакана, хлеб, пол-луковицы. Налил в стаканы водки.

— Давай, что ли, — сказал он расстроенно.

Они выпили, захрустели луком, сидя друг напротив друга, угрюмые, оба.

— Эта дура, — Николай покачал головой. — И дом, и машину заложила, под ставку! Черт бы вас с ней побрал, обоих! В гроб меня решили загнать, н-да…

— Надо отменить, — заволновался Александр. — Он же муж ее бывший, что ж он зверь, что ли? А если б я заболел?

— Костя-то? Костя зверь и есть. Вот уж кто обрадуется, ему лишний раз бабу осрамить — праздник. Нет, парень, ничего не отменишь, да и она сама не пойдет просить. Знаешь, она баба какая? Я ее давно помню, — Николай помолчал. — Я ведь ее, вроде как, даже любил, — он усмехнулся. — Поздно, ничего не отменить. — Он встал, принялся сдвигать стулья. — Ладно, ложись пока, на раскладушку, а я здесь, на стульях.

— Нет, ты сам ложись, — вздохнул Александр. — А я на стульях…

Он открыл глаза и увидел Анну. Она сидела на стуле. Рядом, уже одетый, сидел Николай.

— Ну, говори, с чего взял, что он сильнее? — спросила Анна строго.

Александр сел, протирая глаза.

— Знаю, — сказал он.

— Откуда знаешь?

— Да у тебя удар вдвое сильней! — не выдержал Николай.

— Подожди, — остановила его Анна. — Ну давай, рассказывай! — она снова повернулась к Александру.

— Ну, он багажник у машины пробивает, — нехотя сказал Александр. — А я пробовал, только помял. Значит, сильней он.

— И где ж ты пробовал? — Анна вдруг улыбнулась.

— Ну, в ресторане. На его, в общем, машине и попробовал, — он смутился.

Анна хлопнула себя по колену и захохотала. Александр и Николай переглянулись удивленно.

— Много видела дураков, а этот первый! — Анна толкнула Николая в бок. — Нет, ты погляди на него! Да ты хоть знаешь, какой багажник он проломил? — спросила она Александра. — Он, пьяный, по «Вольве» бил! Там железо, как фольга! А ты по чему бил? У него же «Альфа-ромео», ручной сборки, там сталь, пуля не пробьет! Ее же на заказ делали! Ох и дурак, как только ты без руки не остался! Ну-ка, покажи руку.

— Да нет там ничего, — Александр улыбнулся смущенно.

Она взяла его руку, осмотрела внимательно. Потом взяла со стола Николая гантелю, прислонила к своему виску. Поморщилась.

— Коля, — жалобно попросила она. — Ты уж мне налей водочки, пожалуйста. Я тут вчера… надралась, в общем.

Николай засмеялся и встал за стаканом.

Ранним солнечным утром по пустынному загородному шоссе медленно ехала машина. Анна сидела за рулем. Стараясь держать скорость постоянной, она иногда поглядывала в зеркало. За машиной бежал Александр. Он тяжело дышал, его спортивный костюм намок от пота.

— Да подожди ты, чертова баба! — крикнул он. — Спалился я!

— Что!? — Анна, сбавив скорость, высунулась в окно.

— Спалился совсем! — он догнал машину.

— Еще километр, — сказала она, не останавливаясь.

— Да я ж не конь, у меня уже во всех боках ломит!

— Еще девятьсот метров.

— Ну, хрен с тобой, — тихо выругался он.

— Что? Ты чего это там сказал?

— Ничего, — Александр бежал рядом с машиной. — Так.

Анна, высунув из окна руку, хотела его достать, но он отбежал. Она вырулила поближе, но он снова отскочил и вдруг побежал в обратную сторону, посмеиваясь.

Она развернула машину. Догнала его, хотела снова поймать, но Александр сбежал с дороги. Анна остановила машину, вышла и бросилась к нему, подобрав с земли прут.

— Сейчас ты добегаешься! — догнав Александра, она стегнула его по спине, но вдруг споткнулась и упала.

Приподнявшись на локтях, она потерла лоб. Александр, беззвучно смеясь, легко поднял ее, поставил на ноги, отряхивая. Взяв рукой за затылок, осмотрел ссадину на лбу.

— Чего там, шишка? — спросила она сердито.

— Так, оцарапалась, — не выдержав, он засмеялся.

Она стеганула его прутом по ногам.

— Ну, подожди, дай грязь ототру! — смеясь, крикнул он.

Она снова стеганула его. Размахнулась еще раз, но он как в боксе, нырнул под руку, схватил ее обеими руками за лицо и вдруг поцеловал.

Она оттолкнула его кулаками, встала, опешив.

— Ты чего? — спросила она.

— Ничего, — он улыбнулся. — Так. Нет же никого.

— Ну и что?

— А что? — он снова шагнул к ней. — Ведь нет никого.

Она замахнулась, но он поймал ее руку.

— Пусти! — она попробовала вырваться.

— Да ладно тебе, — он обнял ее. — Дай хоть лоб ототру. Ну, чего ты?

— Ничего! — она стояла, опустив голову.

Он рукавом, осторожно, отер ей лоб. Потрогал ссадину.

— Не больно?

— Нет, — тихо ответила она и погладила его по руке.

— Ну чего ты? — он ласково обнял ее.

— Так, — она пожала плечами.

Они стояли неподвижно, молча, обнявшись. С дороги засигналили. Анна отодвинулась от него и пошла к машине.

Перед ее машиной, перегородившей дорогу, стоял военный «Урал». Из кабины, улыбаясь, дымя сигаретой, свесился прапорщик.

— Прошу прощения! — весело крикнул он. — Служба, ехать надо! Да, погода, говорю, хорошая!

Анна села за руль, отъехала, пропуская его. «Урал» взревел и ушел дальше по шоссе.

— Слушай, — Александр смущенно подошел к машине. — Дай мне порулить попробовать.

— Ты что, никогда не ездил? — удивилась Анна.

Он, улыбаясь, покачал головой.

— Садись! — она передвинулась с водительского места.

Александр сел за руль. Оглядевшись, завел мотор.

На шоссе было пусто, только одинокая машина, стоявшая у обочины, вдруг дёрнулась, встала, снова дернулась, поехала медленно, по кривой, вдруг рванулась вперед, вильнула и снова встала. Снова тронулась, набирая скорость.

Александр сидел, вцепившись в руль.

— Молодец, прямо держи! — учила его Анна. — Скорость переключи! Сцепление выжал? — она положила свою руку на его и переключила коробку передач. — Давай, давай, давай, вот и рули!

— Всю жизнь мечтал попробовать! — засмеялся Александр. — Здорово! — он напрягся. — Слушай, машина идет!

Впереди показалась машина, летевшая им навстречу.

— Не столкнемся? — спросил Александр тихо.

— Да не должны, — серьезно сказала Анна. — Осторожней, правее возьми. Дорога узкая.

Машины разъехались. Анна улыбнулась. Александр остановился и вытер пот со лба:

— Видела? Я даже скорости не сбавил! — сказал он с гордостью.

Она положила ему руку на плечо и, улыбаясь, поцеловала в щеку.

— Конечно, струсил малость, — сказал он смущенно. — Давай, лучше ты сама садись, я аж разволновался…

Они проехали центр маленького поселка. Анна вдруг остановилась. У дороги стояла бревенчатая изба с надписью «Фотография».

— Давай сфотографируемся, на память, — сказала она. — Хочешь?

— Давай, — он кивнул.

Они вошли в тесный темный зал. Откуда-то из-за перегородки появилась полная женщина в черном халате.

— Чего хотите? — спросила она.

— Вот, вдвоем нас, если можно, — сказала Анна.

— Во весь рост или до пояса? — женщина зажгла свет.

— И до пояса и во весь рост, — Анна улыбнулась.

— Вы садитесь, — женщина усадила Анну на табурет.

— А вы встаньте рядом. Ближе. Положите руку на плечо. — Она поправила свет. — Так, хорошо. Ближе, еще ближе. Так, не моргайте. Улыбнитесь. Еще раз. Хорошо.

Женщина села к столу, выписывая квитанцию.

— Через три дня заберете, — объявила она и пристально посмотрела на Анну. — Чем-то вы на Анну Суворову похожи, а чем, понять не могу, то ли глаза, то ли волосы. Что-то есть похожее. А я вот, говорят, на Мордюкову похожа.

— Что-то есть, — сказала Анна.

— Но у меня брови подлинней будут, — заметила женщина.

Они, смеясь, вышли на дорогу. Сели в машину, и машина, набирая скорость, понеслась прочь из поселка…

Александр гонял мяч с пацанами в маленьком спортивном зале. Кто-то окликнул его, он обернулся и увидел мужчину в хорошем костюме. Тот махнул ему рукой и тут же вышел из зала. Александр, бросив мяч, пошел за ним.

Мужчина ждал в вестибюле клуба.

— Привет, — сказал он. — Что, первый бой у тебя сегодня, говорят?

— Да, — кивнул Александр.

— Ставки, говорят, страшные. Выйдем на улицу, тут дело одно, — он пошел, не оборачиваясь к двери.

Александр пошел за ним.

На улице стояло еще двое, крепких, сытых.

— Знаешь, что это? — спросил Александра один из них, показывая пластмассовую коробку.

— Нет, — Александр покачал головой.

— Не знаешь? — обрадовался парень. — Смотри. — Он дотронулся коробкой до руки Александра.

Щелкнул электрический разряд. Александр дернулся и повалился на землю, но его тут же подхватили под руки и оттащили к машине…

Он очнулся на заднем сиденье машины, между двух парней, плотно зажатый. Кто-то ударил его несколько раз по щекам, и он поднял голову. На переднем сиденье, обернувшись, сидел Костя.

— А с виду вроде так себе, — Костя спокойно разглядывал его, даже взял одну руку, осмотрел. — Ты машину мне попортил? — спросил он.

Александр кивнул, еще плохо соображая.

— Да, черт его знает, все может быть, — сказал Костя. — Ты меня извини, но биться тебе сегодня не придется. Еще успеешь, да и рано тебе еще.

— Сука, — тихо сказал Александр.

Костя тут же ударил его кулаком в челюсть. Александр засмеялся. Костя врезал ему снова.

— Везите его куда-нибудь, — сказал он парням, — а через три часа отпустите, — он вышел из машины, пересел в другую и уехал.

Александр закрыл глаза и уронил голову.

Когда он очнулся, машина стояла в лесу, Парни, потягиваясь, выбрались из машины.

— Так оставить? — спросил один из них.

— Счас я ему добавлю, — другой снова поднес к руке Александра электрошок.

Александр вздрогнул и повалился на сиденье. Но сознания он не потерял. Он лежал, прислушиваясь. В машине остался только водитель. Он сидел за рулем, читал книгу. Вдруг он мотнул головой и замер, привалившись к двери. Александр выглянул из машины.

Двое парней и мужчина, вызвавший Александра из зала, стояли неподалеку, курили, переговариваясь, наливая из термоса кофе. Александр вылез из машины, не спеша пошел к ним.

— Что, мужики, погреемся? — весело крикнул он.

Один из парней оглянулся, но Александр, в два прыжка, очутился рядом с ним. Двумя ударами он сразу свалил парня и мужика с термосом. Третий успел отскочить. Он встал в стойку, держа в руке электрошок.

— Давай, бросай, — сказал ему Александр. — Я тебя не больно ударю и все, а то покалечу.

Парень облизнулся.

— Посмотрим, — сказал он.

Александр поймал его руку с электрошоком и, чуть помедлив, улыбнувшись, ударил его прямо в нос. Тот всхлипнул и сел на землю. Лицо его залилось кровью.

Александр вытащил водителя из машины, сел за руль, и осторожно тронулся, выезжая на дорогу.

Константин прохаживался по рингу, в накинутом халате. Судьи, собравшись у стола, переговаривались о чем-то. Зрители в зале свистели. Анна сидела около ринга, сцепив пальцы рук. Николай Степанович, обнимая ее за плечи, смотрел на Константина. Тот остановился у канатов, покрутил головой, улыбнулся.

— Все, — сказал Николай Анне. — Пойдем… Чего тут сидеть? Ишь, гад, смеется.

— Пойдем, — устало сказала Анна.

Они встали. Один из судей вышел на ринг и объявил в микрофон:

— В связи с неявкой на бой Ветлугина Александра, победа присуждается…

— Саша, здесь. Мы здесь! — вдруг закричала Анна, размахивая руками, и хрип ее перешел в голос. — Мы здесь! — на глазах у нее выступили слезы.

По проходу, к рингу, зубами натягивая перчатки, бежал Александр. Николай Степанович, расталкивая людей, бросился к судьям. Судья на ринге пожал плечами, убрал микрофон.

Александр выбрался на ринг. Зал закричал, затопал ногами.

— Добрался, — сказал Костя. — А парни где?

— Там лежат, — ответил Александр.

— Ну что ж, будем биться.

— Не, ты не будешь биться, я тебя в первом раунде убью, — весело сказал Александр.

Костя усмехнулся и отошел в свой угол. Александр отошел в свой, улыбнулся Анне. Она молчала, смотрела на него так, как будто увидела в первый раз.

— Ты где был? — Николай Степанович, чуть трясущимися руками поправлял ему перчатки.

— Все нормально, — Александр все глядел на Анну.

— А я ведь думал, что тебя уже все, — нервно, через силу засмеялся Николая Степанович.

Один из судей снова вышел к микрофону.

— Внимание, — сказал он. — В связи с болезнью Константина Суворова, поединок не состоится. Победа присуждается Александру Ветлугину.

— Чего? — не понял Николай Степанович.

Анна обернулась. Константин, за ним его тренеры, секунданты, телохранители шли по проходу от ринга в сторону раздевалки. Костя даже не глянул на нее.

Притихший зал наполнялся шумом голосов. Все люди заговорили, все громче и громче, ничего не понимая. Александр спрыгнул с ринга и, обняв Анну, погладил ее по щеке перчаткой. Она плакала и смеялась…

Облака низко шли над морем. Серые холодные волны бежали по косе, ударяя о берег. Александр поставил чемодан во дворе. Он обошел дом и присел на копну соломы, глядя на море. На нем был хороший костюм, плащ. Он посидел немного, вдыхая воздух полной грудью. Достав из кармана пиджака фотографию он посмотрел на нее, улыбнулся.

На фотографии улыбалась Анна. Александр стоял рядом с ней, серьезный, положив ей руку на плечо.

Анна стояла на сцене и пела. Тысячи людей в огромном зале слушали ее голос…

Когда песня закончилась, она повернулась и за кулисами в проходе увидела Александра. Он стоял, держа в руках маленький букетик цветов, улыбаясь смущенно.

ДИКОЕ ПОЛЕ

Митя стоял у ворот и глядел в степь. Ветер за его спиной гонял по двору пыль и солому, стучал где-то в доме оконной створкой. Дом, сложенный из дикого степного камня, был больше похож на сарай. Во дворе, огороженном забором из такого же степного камня, лежала разная рухлядь, старая телега, какие-то горшки, под навесом стоял мотоцикл с коляской. Над домом, над соломенной крышей, на высоком шесте висел белый с красным крестом флаг. Вокруг, насколько хватало глаз, тянулись голые, выжженные солнцем холмы.

Митя все смотрел, не отрываясь, в одну точку. Там, где-то в километре от него, на гребне холма стоял человек и тоже смотрел в его сторону.

Митя прошелся по двору. Подбросил дров в летнюю печь, поставил на огонь чайник. Старая собака зевнула лениво в тени под сараем. Митя подошел к полуразрушенному забору и снова посмотрел на дальний холм. Человек по-прежнему был там. Он стоял неподвижно и смотрел на Митю. Митя внимательно оглядел пустые холмы, но вокруг больше никого не было. Только внизу, под холмом, что-то пылило. Присмотревшись, Митя увидел несущуюся вскачь бричку и мужика, нахлестывающего лошадей. Бричка приближалась к дому…

Кони внесли бричку прямо во двор. Стоявший на ней в рост мужик осадил коней и прыгнул на землю. За ним соскочил парень лет двадцати. Вдвоем они сняли с брички еще одного мужика и быстро перенесли его на каменный стол, врытый посреди двора.

Митя бегом вынес из дома потертый кожаный саквояж. Подойдя к столу, он склонился над мужиком. Тот лежал на стеле смирно, сложив на груди руки. Лицо его почернело, он молча глядел в небо. Второй мужик и парень стояли над ним и тоже молчали.

— Вот, умирает, — сказал второй мужик, тот, что гнал коней.

Сняв с головы кепку, он отер ею свое лицо и снова надел кепку на стриженую голову.

— Вижу, — ответил Митя, щупая пульс умирающего. — Много выпил?

— Сорок дней пил, — ответил мужик в кепке.

— Александр Иваныч, чего молчишь? — позвал Митя умирающего. — Где болит?

Александр Иванович слабо потрогал пальцем грудь и снова замер. Митя быстро достал из саквояжа шприц, коробку с ампулами.

— Чего пил? — спросил он.

— Затосковал чего-то и запил, — снова ответил мужик в кепке, — Сорок дней пил не просыхая. Вот, теперь помирает.

Митя сломал ампулу, набрал из нее в шприц. Спустив с умирающего штаны, вколол ему в ногу. Тут же набрал из второй ампулы. Задрав рубаху, вколол ему в вену на руке. Александр Иванович даже не пошевелился. Он лежал все так же тихо и не мигая глядел в небо.

— Кончается он, сердце не держит! — Митя с тревогой взял его руку, — Эх, в реанимацию его надо, помрет он у меня!

— Поздно привезли, — мужик в кепке почесал затылок.

— Ты еще вколи, может, отойдет, — тихо сказал парень.

Александр Иванович закрыл глаза.

— Ты чего? — позвал его Митя.

Он потряс его за плечи. Ударил два раза по щекам, наотмашь. Александр Иванович лежал тихо, только голова его мотнулась слабо.

— Помер что ли? — спросил мужик в кепке.

— Вдувай ему воздух в рот! — крикнул Митя парню.

Наложив руки умирающему на грудь, он стал делать массаж сердца.

— Ну-ка, погоди, — остановил его мужик в кепке.

Он поднял умирающего, усадил на столе, придерживая одной рукой за шею, и, размахнувшись, ударил его кулаком в сердце. Александр Иванович дернулся и, открыв глаза, посмотрел измученно на Митю. Мужик снова положил его на стол.

— Вот, — сказал он, — я его, пока довез, два раза уже так приводил в себя. Я уж его и спиртом, и молоком, и уксусом отпаивал. На лед клал, в бане парил, ничего не помогает, помирает, собака. Может, его током попробовать?

— Зачем током? — Митя удивленно посмотрел на мужика.

— Кровь от тока заряжается и сердцу слабнуть не дает, — объяснил мужик. — Я всегда или пчелами, или током лечусь.

Митя склонился над умирающим, поглядел ему в глаза.

— Александр Иванович, ты чего меня пугаешь? — спросил он тихо. — Ты так больше не делай, понял?

— Помираю я, — ответил тот едва слышно.

Митя огляделся. Мужик и парень смотрели на него, ждали молча.

— У меня и лекарств нет, — растерянно сказал Митя.

Он отошел от стола, постоял, глядя на огонь в летней печи. Нагнувшись, поднял с земли железный прут и сунул его одним концом в пень.

— Вот, помирает батя, — сказал парню мужик в кепке. — Жалко батю-то? Батя у тебя хороший, помрет, вот тогда хватишься! Чего молчишь-то?

— Ох и дурак ты, Филипп Ильич! — в сердцах сказал парень. — Редкостный дурак. Тебя за деньги показывать надо, а еще лучше — убить!

Митя достал из саквояжа скальпель. Склонившись над умирающим, он взял его за голову и осторожно надрезал ему виски. Кровь еле-еле потекла из надреза по впалым щекам Александра Ивановича. Он лежал, запрокинув голову, и с тоской смотрел в небо. Потом снова закрыл глаза.

— Ты это брось! — сказал Митя. — Сорок дней пил, а теперь помирает.

Он расстегнул на умирающем рубаху и задрал ее до подбородка.

— А ну держите его! — приказал он мужику и парню. — За руки, за ноги держите, крепко!

Он подошел к печи и, обмотав руку тряпкой, достал из огня накалившийся прут. Мужик и парень навалились на умирающего. Прижав его к столу, они смотрели на Митю.

— Крепче держите! — крикнул им Митя.

Он взял умирающего за волосы и прижал прут раскаленным концом к его голой худой груди. Александр Иванович выгнулся дугой, забился страшно. Рот его открылся, но крик не шел из него. Жилы на его шее страшно вздулись, кровь двумя тонкими струями брызнула из надрезанных висков, и только тогда Александр Иванович закричал.

— Молодец, молодец! — радостно подбадривал его Митя. — А ну громче! Молодец! — Он отшвырнул задымившийся прут.

Умирающего отпустили. Он вдруг сел и попытался соскочить со стола, но его снова уложили. Он все кричал, всхлипывая, и мотал залитой кровью головой. Все тело его содрогалось, покрытое крупными каплями лота.

— Все, Александр Иванович, все, — успокаивал его Митя. — Теперь дыши. Дыши, родной, теперь не помрешь!

Он наложил на ожог повязку, обтер лицо больного от крови. Тот стонал и дико косился на Митю глазами.

— Одевайте его, — сказал Митя парню.

Он прошел по двору к сараю, на стене которого был прибит рукомойник, и стал споласкивать руки.

Когда он вернулся, Александр Иванович уже сидел на столе, тихий и светлый. Временами он крутил головой от боли, кряхтел и прижимал руки к груди. Мужик в кепке и парень улыбались, глядя на него.

— Покурить бы, — сказал больной.

Мужик в кепке протянул ему папиросу, дал прикурить. Александр Иванович затянулся. Улыбнулся, закашлявшись.

— Я уж думал помру, — оказал он виновато.

— Так тебе и дали помереть! — засмеялся мужик в кепке. — Доктору Дмитрию Васильевичу спасибо! — Он повернулся и хлопнул по спине парня. — Ожил батя-то, так что давай, вези доктору свинью.

— Сам знаю, чего везти, — огрызнулся парень.

— Знаешь-не знаешь, а свинью вези! Хорошая, Дмитрий Васильевич, у них свинья, та, что помоложе! — объяснил мужик Мите.

Митя махнул рукой.

— Езжайте уж, — сказал он и погрозил больному пальцем.

Докурив, мужики затоптали папиросы, пожали по очереди Мите руку.

— Спасибо тебе, — сказал парень.

Они взяли осторожно больного и быстро понесли его к бричке.

— Ну прощай, — крикнул мужик в кепке. — Про свинью-то не забудь, ту, что помоложе бери! — И он стегнул коней.

Бричка выехала за ворота, покатила по холму вниз, Митя подошел к забору, провожая ее глазами, и вдруг нахмурился. Вдали, на холме, все так же стоял человек и смотрел в его сторону.

Митя отнес инструменты в дом. Вышел, держа в руках миску, свистнул собаку. Та подбежала, радостно виляя хвостом. Он поставил миску на землю, постоял, наблюдая, как ест собака. Снова подошел к забору. Человек, стоявший на дальнем холме, пропал. Митя внимательно оглядел холмы, но никого не увидел.

Он стоял задумавшись, облокотившись о каменные плиты забора. Тихо было в степи, только ветер иногда подымал пыль. Митя прислушался. Чей-то крик разнесся над степью. Он прошел вдоль забора до угла и из-под руки стал смотреть вниз на дорогу.

По дороге, к дому, пыля, шла старуха. В руке она держала хворостину, которой гнала перед собой мальчика лет пяти, стегая его иногда хворостиной по ногам. На голове у мальчика была странная шапка, блестевшая на солнце. Мальчик плакал и кричал на всю степь. В руке у него тоже был прутик, которым он отбивался от бабки, пытаясь стегнуть ее…

Когда они поднялись к дому, Митя наконец разглядел странную шапку на мальчике. Улыбнувшись, он вышел из ворот навстречу.

— Вот ведь какой, — заговорила старуха еще издали. — Как он ее надел, чертов сын? — она запыхалась от быстрой ходьбы.

На голову мальчика была надета красивая фарфоровая ваза. Увидев Митю, мальчик перестал плакать и прутиком пытался стегнуть бабку по плечу, Митя взял его на руки и понес во двор.

— Сметаной ему голову мазали! — продолжала старуха, шагая за Митей. — Старик Трофимов приходил, машинным маслом мазал, не сходит ваза! А ей цены старыми деньгами — сто рублей было! Фарфор! Чертов сын!

Митя посадил мальчика на каменную колоду, осмотрел, улыбаясь, его голову и надетую на нее вазу. Попробовал осторожно ее снять. Ваза сидела крепко.

— Может, расколоть ее? — спросил Митя старуху.

— Голову ему лучше расколоть! — ответила старуха. — Вот счас отрежет тебе врач голову, будешь без головы! — сердито сказала она внуку.

Мальчик приготовился снова заплакать.

— Бабулечка, не давай мне голову резать! — закричал он жалобно. — Я больше не буду!

— А ну, цыть! — приказала бабка.

Внук замолчал. Из глаз его потекли слезы.

Митя вздохнул. Он подошел к бочке с водой, стоявшей у сарая, потрогал воду.

— Ты в реке купался? — спросил он мальчика.

— Купался, — тот шмыгнул носом. — Мы с Наташкой ходили.

— Нырять умеешь?

— Я как нырну, и на тот берег вынырну, дальше Наташки, дальше всех! — сказал мальчик с гордостью.

Митя взял с рукомойника мыло, полотенце, положил на камень рядом с бочкой. Мальчик, успокоившись, дразнил ногой собаку.

— Бабуля, а правда, я — король? — спросил он вдруг бабку и потрогал вазу на голове.

— Сволочь ты, а не король! — сказала старуха гневно.

Засучив рукава, Митя раздел мальчика догола, взял его на руки и поставил на край бочки. Осторожно, горстями стал лить на него воду. Мальчик засмеялся, съежившись от холодной воды. Тогда Митя опустил его в бочку по горло.

— Давай, ныряй! — сказал он.

Мальчик забарахтался в бочке, надул щеки и, зажав руками нос, нырмул с головой, так что над водой осталась одна ваза. Митя взял мыло, намылил мальчику голову. Он осторожно стащил вазу и протянул ее старухе, потом вынул мальчика из бочки и, накрыв его полотенцем, поставил на колоду.

Старуха достала из сумки сверток, а вазу осторожно спрятала в сумку.

— На вот, поешь, — протянула она сверток Мите — Собрала тебе.

— Спасибо, — сказал Митя.

Старуха быстро одела внука.

— Как тебя звать? — спросил Митя мальчика.

— Витька Петров, — ответил тот.

— Физиком будет, — проворчала старуха.

— Почему? — удивился Митя.

— Старший сын физик, средний тоже, значит, и этот физиком будет… Хитрый растет… Посеки его, Дмитрий Василич! — вдруг попросила она Митю.

— Сама чего не посечешь?

— Жалко, обидится, — объяснила старуха. — Да и мстительный очень внук. Посечешь?

— Отец пусть сечет!

— Отца самого сечь надо. Ладно, посеку сама, пойдем, Витька, домой!

Старуха за руку вывела внука со двора, они пошли по холму вниз и вскоре пропали. Снова стало тихо, безлюдно, только ветер все гонял по двору пыль.

В полутемной комнате стояли старый письменный стол, стулья, потертый кожаный диван. На стене висели несколько полок с книгами и две фотографии в рамках под стеклом. На одной — Митин выпускной курс, на другой — красивая светловолосая девушка.

Отодвинув бумаги и книги, Митя развернул сверток, который ему дала старуха, выложил на стол хлеб, рыжие яйца, сыр. Налил себе чашку молока. За раскрытым окном прошла по двору собака.

Митя снял со стены фотографию девушки и поставил ее перед собой на стол. Он сидел за столом, ел хлеб, запивая его молоком, и смотрел на фотографию. Временами он вдруг начинал улыбаться…

Он вышел во двор, бросил мусор в летнюю печь. Сполоснул под рукомойником чашку. Взяв под рукомойником ведро, подошел к забору, выплеснул за забор воду из ведра. Поставив ведро, оглядел дальние холмы.

Никого не было. Митя постоял, улыбаясь, повернулся и вдруг замер. Слева, на ближнем холме, теперь всего в полукилометре, сидел человек и смотрел на Митю.

Оставив ведро на заборе, Митя быстро пошел под навес, где стоял мотоцикл. Он выкатил мотоцикл из-под навеса, завел мотор. Сев за руль, дал газ, развернулся и выехал за ворота в степь. Собака подбежала к воротам, встала, глядя ему вслед. Вдруг залаяла тревожно…

Мотоцикл зигзагами поднялся на холм и остановился. Митя огляделся. Вокруг никого не было. Он заглушил мотор, прислушался. Было тихо, только ветер иногда налетал порывами, и где-то среди камней звенели кузнечики. Внизу, на соседнем холме, стоял его дом, белый флаг шевелился на шесте над крышей.

Митя снова завел мотор и медленно тронул мотоцикл, объезжая холм. Oн внимательно смотрел по сторонам, стараясь разглядеть хоть какой-нибудь человеческий след, но ничего не нашел. Человек пропал.

Заглушив мотор, Митя слез с мотоцикла. На краю холма стоял серый степной валун. Митя сел на него. Кругом было тихо и пусто. Снизу под холмом блестела на солнце маленькая река, в прибрежных кустах гулял ветер.

Он прилег на камень, заложив руки за голову, и стал смотреть на облака. Облака медленно шли над степью, то открывая, то закрывая солнце…

Он привстал на локте, снова посмотрел на реку. Кто-то мелькнул в прибрежных кустах, Митя вскочил. Подбежав к мотоциклу, он прыгнул в седло и погнал мотоцикл вниз, к реке.

Это была даже не река, а широкий ручей, петлявший между холмами. Местами его берега были пустыми и голыми, местами на них густо росли кусты и деревья. Митя проехал вдоль кустов, всматриваясь в заросли, спустился к мелкому броду и переехал на другой берег. Здесь начиналась ровная степь, а чуть ниже по ручью стояли огромные вязы.

Митя въехал в рощу и остановился на поляне. Заглушив мотор, он прислушался. В высоких кронах над ним шумел ветер.

Он достал из коляски свернутый брезентовый мешок и, оставив мотоцикл на поляне, пошел по узкой тропинке в чащу.

Вскоре заросли кончились, и он вышел на крутой, поросший травой берег ручья.

Ручей в этом месте был глубокий и тихий. Берега его заросли осокой. По вырубленным в глине ступеням Митя спустился к воде. Здесь, на маленькой укромной площадке, в берег были вбиты колья. Митя огляделся еще раз, присел и сунул руку в воду. Зацепив шнур, привязанный к колу, он осторожно стал выбирать его из воды.

Что-то плеснуло у коряг. Митя потянул еще осторожнее и увидел рыбу. Он подтянул ее к самому берегу, поднял. Осторожно, за голову снял ее с крючка. Ополоснув брезентовый мешок, он нарвал травы, постелил на дно мешка и только тогда положил в мешок рыбу.

Проверив наживку на крючках, он снова забросил донку на середину ручья, под коряги. После этого проверил вторую донку, но она оказалась пустой. Он ополоснул в ручье руки, вытер мокрыми руками лицо. Посидел немного на корточках, улыбаясь глядя на черную воду…

Мотоцикл, пыля по проселку, выбрался на шоссе и остановился у столба, врытого на обочине. Пустынная, без единой машины дорога уходила от столба в обе стороны и терялась в степи. На столбе висел почтовый ящик.

Митя подошел к столбу, заглянув в ящик. Ящик был пуст. Закрыв его, Митя вернулся к мотоциклу, присел, глядя на дорогу, терявшуюся вдали…

Когда он въехал через ворота во двор, навстречу ему с колоды поднялся маленький щуплый мужик. В руке мужик держал веревку, на которой была привязана тощая рыжая корова с раздутым брюхом. Она лежала на боку и грустно глядела на Митю.

— Подвела меня корова, Дмитрий Васильевич, — заговорил мужик. — Помирает.

— Откуда знаешь? — Митя разглядывал корову.

— Чую. Отравилась, дура, дрянь какую-то съела, а может, и время ей пришло.

— Старая?

— Да нет, молодая, шесть лет в марте будет.

— А ко мне зачем привел? — спросил Митя.

— Может, посмотришь?

— Я ж не ветеринар. К ветеринару ее надо, я-то в коровах не понимаю ничего.

Мужик кашлянул, переминаясь с ноги на ногу.

— Вот, руку мою тогда посмотри, — сказал он и протянул Мите руку. — Бутыль из-под кислоты промывал, кислотой, значит, разъело.

Митя, придерживая осторожно, оглядел его руку. Кожа на руке мужика слезла до самого мяса.

— У меня, значит, собака сдохла, — снова заговорил мужик. — Весной. Мерзкая была собака, но под гармонь выла хорошо. Потом жена умерла, тоже дура. Я на новой женился сразу, еще хуже дуру взял, теперь вот корова помирает. Масть не та пошла. Я сам-то офицером-летчиком хотел быть, а пять лет матросом прослужил. Ладно, пойду я, — засобирался он вдруг.

— Куда?

— В степь ее поведу, — мужик кивнул на корову. — Пусть там помирает, а может, траву какую найдет.

— Подожди, — остановил его Митя.

Он вынес из дома саквояж. Засучив мужику рукав, осторожно смазал ему руку мазью, наложил повязку. Мужик кашлянул снова.

— Может, и корову посмотришь? — спросил он как-то безразлично.

— Руку три дня не мой, а корову к ветеринару веди.

— Был у нас ветеринар, да помер. Остался один зоотехник, тоже сейчас в городе, — мужик вздохнул. — Может, она скатерть сожрала? Третьего дня скатерть во дворе сушилась… утащили. Рентгеном бы ее, заразу, просветить или уж зарезать!

Они стояли и глядели на корову. Митя снова сходил в дом, вынес кусок хлеба. Он нашел в саквояже какую-то баночку с таблетками, высыпал все таблетки на ладонь. Размяв хлебный мякиш, залепил в него таблетки.

— Hу-ка, давай, — присев на корточки, он протянул мякиш корове. — Давай, давай, ешь!

Корова слизнула хлеб с его ладони и стала медленно пережевывать. Митя встал.

— Я ей слабительное дал, — объяснил он мужику. — Сто доз. Может, выйдет твоя скатерть.

— Спасибо тебе, Дмитрий Васильевич! — Мужик, повеселев, потянул за веревку. — Ну вставай, дура! — крикнул он корове. — В степь ее поведу, пусть гадит! — сказал он, улыбаясь Мите.

Корова замычала и тяжело поднялась. Мужик стегнул ее концом веревки.

— Война бы скорей началась, что ли! — вдруг сказал он.

— С кем? — удивился Митя.

— Да все равно с кем, все веселее жить! Прощай, что ли!

— Прощай!

Мужик пошел к воротам. Корова, тяжело покачивая раздутым брюхом, поплелась за ним. Они ушли в степь, и долго еще в степи раздавалось протяжное мычание…

Ночью ветер прекратился, и стало cовсем тихо. В доме горел свет. Лампа, висевшая во дворе, тускло освещала сарай, часть забора. За забором начиналась непроглядная темнота. Ни единого огня не было в степи.

Митя, постелив во дворе кошму, лежал, облокотившись на тулуп, и смотрел маленький телевизор. Передавали всемирные новости. Говорили что-то на английском языке дикторы, на экране возникали и пропадали какие-то города, шли корабли в океане.

Bдpyr собака, лежавшая рядом с Митей, вскочила и залаяла. Митя встал, вглядываясь в темноту. Собака умолкла, легла снова, успокоившись. Мите тоже сел, продолжая смотреть новости.

Телевизор вдруг погас. Погас свет на столбе и в доме, сразу стало темно и тихо. Митя в абсолютной тишине чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу.

Держа лампу над головой, осторожно переступая камни, он обошел дом. Здесь, под крышей, на старой ржавой раме стоял двигатель от машины. Митя сунул в него руку, подергал за какой-то рычаг. Переложив лампу из руки в руку, он нажал на стартер. Двигатель завелся, и сразу зажегся свет в доме и во дворе. Митя газанул, и свет разгорелся ярче, так, что стала видна степь за забором. Митя установил двигатель на малых оборотах, задул лампу.

Вернувшись, он снова улегся перед телевизором и стал слушать всемирные новости…

У разрушенной кошары стоял «ЗИЛ» с простреленными колесами, рядом, раскинув руки, лицом в землю лежал человек. Мужики с ружьями, окружив цепью кошару, сидели, лежали за остатками каменной ограды, кое-где курили. Метрах в ста стояли их машины, мотоциклы, из-за машин тоже выглядывали мужики с ружьями. Было тихое раннее утро.

Митя, пригнувшись за камнями, бинтовал руку единственному в цепи милиционеру. Милиционер, крупный, крепкий мужик, сидел в майке, привалившись к камням, и зло косился на кошару.

— В меня картечью с пяти лет стреляют, — говорил он, сжимая здоровой рукой автомат. — А вот, жив еще! В районе суки сидят, и в области суки, и в Кремле суки, патронов не допросишься, продали все! Эй, ты, вошь! — закричал он вдруг в сторону кошары. — Не вздумай сдаваться! Я пленных уже четыре года не беру, лучше застрелись!

К машинам подскакали двое всадников. Они спешились, и один, не спеша, пошел к кошаре. Из кошары выстрелили, человек шел все так же, не пригибаясь.

— Ложись! Ложись, дура! — закричали ему из цепи мужики.

Из кошары снова выстрелили. Милиционер приподнялся и дал короткую очередь по кошаре. Потом повернулся и выпустил очередь над головой идущего. Тот пригнулся и быстро побежал вдоль цепи. Подбежав к милиционеру и Мите, он упал на колени. Это был парнишка лет шестнадцати, совсем еще пацан.

— Дядя Рябов, хочешь помогу тебе? — радостно заговорил он. — Я знаю, чего надо сделать!

Милиционер поймал его здоровой рукой за ворот, а раненой ударил кулаком по уху. Парнишка вырвался, отскочив в сторону, вытер кровь со щеки.

— Пошел отсюда, Панька! — сказал ему Рябов. — Видал? — кивнул он Мите. — Сосед мой.

— Дурак ты, дядя Рябов! — обиделся парнишка. — Я тебе помочь хотел!

Рябов проверил автомат, оглянулся на кошару:

— Мужики! — заговорил он тихо. — По сигналу бейте в окна и двери, а я до стены добегу. Прикрывайте меня!

Парнишка вдруг быстро подскочил к Рябову и схватил одну из гранат, лежавших у его ног. Низко пригибаясь к земле, он побежал назад, к машинам.

— Панька, стой! Стой, собака! — закричал Рябов.

Добежав до машин, Панька вскочил на коня, поднял его на дыбы и поскакал к кошаре.

— Черт — его коня зовут, — тихо сказал Рябов.

Конь легко перескочил через ограду, за которой лежала цепь. Из окна кошары дважды выстрелили. Панька, пригнувшись к шее коня, отвел руку с гранатой. Он выпрямился и на полном скаку красиво бросил гранату в окно кошары. Проскакав еще метров пятьдесят, он остановил коня.

В кошаре рвануло тяжело, из окна пошел серый дым. Рябов первым выскочил из-за камней и побежал к кошаре. За ним бежали мужики с ружьями.

Когда Митя подошел к кошаре, мужики уже вынесли изнутри труп, положили его на траву, лицом кверху. Принесли второй труп, тот, что лежал у «ЗИЛа» с простреленными колесами. Столпившись, разглядывали убитых.

Митя присел рядом с убитыми, внимательно осмотрел их черные мертвые лица, пощупал пульс, встал молча. Чуть в стороне милиционер гонялся за Панькой, пытаясь схватить его коня под уздцы. Панька смеялся, отъезжая от него.

— Пиши бумагу, Рябов, в Москву! — гордо сказал он милиционеру. — Пускай мне орден присылают!

— Я тебя дома высеку при всех девках, понял? — крикнул ему Рябов. — Буду сечь, пока не обоссышься! — Он плюнул в сердцах и пошел к убитым.

— Вроде и не башкиры, и не татары, — сказал один из мужиков, разглядывая трупы.

— Те и стрелять-то не умеют. Кавказцы, что ли, какие? Черт знает что за народ!

Митя отошел к кошаре, сел на камень, глядя на мертвых.

— Двадцать четвертого числа, — диктовал Рябов мужику, записывающему на планшете, — двое неизвестных неопределенной национальности, предположительно азиатских кровей, зашли в дом к Перфильеву, спросили воды, после чего ударили Перфильева по голове табуретом, пытаясь оглушить. После чего ударили в затылок прикладом. Воспользовавшись его потерей сознания, неизвестные угнали у Перфильева машину «ЗИЛ». Так, Перфильев?

— Так, — кивнул один из мужиков с перевязанной головой.

— После чего Перфильев пришел в себя и на мотоцикле догнал угонщиков, одного из них застрелил из охотничьего ружья. Другой скрылся в старой кошаре и, отказавшись сдаться, был убит Павлом Рязановым с моего разрешения. Так, мужики?

— Так, так, — закивали мужики.

— Смерть подтверждает врач Дмитрий Васильевич Морозов. — Рябов взял бумагу, протянул Мите.

— Ранения описывать? — спросил Митя.

— Как хочешь, — Рябов улыбнулся.

Перфильев достал из своего «ЗИЛа» лопату и, подойдя к одному из убитых, стал примериваться.

— Ты чего это хочешь делать, голубь мой? — спросил его Рябов.

— Да вот, голову себе заберу, — просто ответил Перфильев.

Перестав писать, Митя с удивлением посмотрел на мужика.

— Голову? — вкрадчиво переспросил Рябов. — А на что тебе, позволь узнать, голова?

— Трофей, — отозвался Перфильев. — Я от него пострадал, я его и убил! Вот голова трофеем и будет, сувенир вроде!

Все, кроме Рябова и Мити, заулыбались.

— И что ты с ней делать будешь? — продолжал пытать Рябов.

— А что захочу, то и сделаю! — начал злиться Перфильев. — Захочу — на кол повешу, захочу — пепельницу сделаю! — И он занес лопату над мертвым.

— Ну руби, руби, — кивнул Рябов. — А я тебя посажу за надругательство над трупом, три года!

Перфильев задышал тяжело и шагнул к Рябову.

— Посадишь меня? — сказал он со злобой. — По какому закону? Коммунистов нет, Москве мы не присягали, да тебя самого, Рябов, пытать надо, что ты за человек, понял? Нет твоей власти, понял? Я сам над собой теперь власть!

— А ну осади, осади, мозги-то вышибу! — тихо, сквозь зубы, проговорил Рябов.

— Ладно вам ругаться, чего вам эта башка далась? — встал между ними мужик.

— А мне она и не нужна! — сказал Перфильев. — Я вот Рябова проверить хотел, — он усмехнулся, отходя.

Он подошел к своему «ЗИЛу» и, ни на кого не глядя, склонился, проверяя простреленное колесо. Рябов сел с Митей, вытер локтем со лба пот.

— Видал? — сказал он Мите. — Проверить меня хотел? Головы на сувениры рубить начали! Озлобился народ, что дальше будет, один Бог знает! — Поморщившись, он поправил раненую руку. — Здесь в округе я один милиционер на двадцать хуторов остался! Здесь никакой власти и нет совсем! Слыхал, он сам над собой теперь власть! — Рябов от боли скрипнул зубами. — Чую я, идет по степи что-то страшное, чего и объяснить не могу…

Митя, задумавшись, все смотрел на мертвых.

— Встречал, что ли, кого из них? — спросил Рябов, заметив его взгляд.

— Нет, не встречал, — ответил Митя. — Видел одного человека в степи, но здесь его нет.

— Тревожно стало в степи, — угрюмо заключил Рябов.

Они сидели молча у кошары, глядя на мертвых. Каждый думал о своем…

Полуденная степь звенела от жары тонким неутихающим звоном. Мотоцикл стоял у столба с почтовым ящиком. Митя, сидя на камне у обочины, складывал из камешков пирамиду. Вдоль дороги, через равные промежутки, стояло еще шесть таких же маленьких пирамид.

Наконец, где-то вдали послышался звук мотора. На холме блеснуло лобовое стекло, и на дороге показалась машина. Она приближалась. Митя встал, отряхнул руки.

Это был старый пыльный «уазик». Он еще издали сбавил скорость и плавно затормозил напротив Мити. Митя встал, выбрался водитель, парень лет двадцати пяти. Он потянулся и закурил, прислонившись к машине.

— В городе бабу одну знаю, — ни к кому не обращаясь, заговорил он. — Страшная блядь, но очень красивая! Любит она в красных халатах газовых по комнате разгуливать, а белье у нее под халатом черное, очень опытная в разврате женщина! Хочешь, познакомлю? Она мне так и говорит: «Приведи мне, Серега, мужчину утонченного!»

— Мне письма есть? — спросил Митя.

— Эх, Дмитрий Васильевич, было бы письмо, я бы вам еще и от себя бутылку водки купил!

Митя улыбнулся. Он завел мотор и тронул мотоцикл в степь. Обернувшись, махнул рукой. Водитель докурил. Плюнув, посмотрел на небо. Вздохнув, сел за руль.

Машина ушла. Только столб с почтовым ящиком и каменные пирамидки остались на дороге…

В доме за Митиным столом сидел старик в железных очках и белом халате. Здоровый, крепкий, с лицом садиста, он листал больничный журнал и делал в своем блокноте какие-то пометки.

— Случаев холеры больше нет? — спросил он Митю.

— Нет. — Митя, сидя на корточках, чесал за ухом собаку.

Старик отложил журнал и в упор уставился на Митю.

— Удивительное дело, Дмитрий Васильевич! — заговорил он. — Чем хуже становится, тем меньше люди болеют! Вот вы, от чего в-основном лечите?

— Я? — Митя улыбнулся. — От запоев. Бывают травмы, ранения. Мне бы лекарств хоть каких-нибудь.

— Вот-вот, — обрадовался старик. — Запои, порезы, ушибы головы, ну триппер на худой конец или холера! Никаких вам надпочечников, никаких мочевых пузырей! Все, исчезли мочевые пузыри из природы, испарились! А где все эти замечательные болезни: мигрень, диабет, бронхит наконец? Да что там бронхит, где геморрой, я вас спрашиваю? — Он встал из-за стола, опираясь на палку. — Тупею я, Дмитрий Васильевич, от этих ушибов головы, практику теряю, деградирую… — вздохнув, он пошел к выходу, стуча палкой.

Митя, свистнув собаку, вышел следом.

Выйдя из дома, старик принялся ходить по двору взад-вперед, шибая палкой мелкие камешки. За воротами стояла «Нива» с красным крестом. Митя молчал, глядя на старика.

— Мне бы лекарств, Федор Абрамович, и бинты кончаются, — сказал он снова.

Старик перестал ходить, посмотрел на Митю сердито.

— Нет у меня лекарств, Дмитрий Васильевич, — сказал он. — И, наверное, не будет. Угля не будет, бензина не будет, ничего не будет! — Он достал из кармана конверт и протянул его Мите. — Вот деньги, вперед за два месяца, берите, берите, денег больше тоже не будет! — Отвернувшись, он посмотрел мрачно в степь. — У меня два доктора осталось на весь район, и то одного уже четыре месяца не видел. То ли пьет, то ли грабит. Еще старуха сестра осталась, да вот вы. Дожили, скоро роды некому принять будет! — Он оглядел двор, сарай. — А ведь тут, Митя, раньше больница была, палаты белые. За больницей самолет маленький стоял… Все загубили! Губили, губили и — сгубили!

Он замолчал. Митя тоже молчал. Старик снова сердито посмотрел на него.

— Вы в Бога верите? — вдруг спросил он.

— Не знаю, — Митя пожал плечами. — А вы?

— Нет, — резко сказал старик. — Но если он придет, он придет именно сюда, и тогда я ему кое-что скажу!

— Что?

— Я его спрошу, отвернулся Ты от русских или не отвернулся? Если отвернулся, то зачем не убил нас всех разом? Зачем оставил таких, какие мы есть?

— А если не отвернулся? — спросил Митя тихо.

— Если не отвернулся, то почему молчишь так долго? Почему не слышно Тебя? Мы вот тут стоим одни, а Тебя не слышим!

— Так и спросите?

— Так и спрошу! Обязательно спрошу! — Старик ударил палкой об землю.

— Не забудьте, — сказал Митя серьезно.

— Не забуду!

Старик махнул рукой и пошел, опираясь на палку, к воротам. Но вдруг вернулся, достал из кармана маленький пузырек и протянул Мите.

— Вот вам, забыл, американская гуманитарная помощь!

Он снова развернулся круто, пошел хромая к машине. Подняв палку, погрозил ею кому-то в степи. Хлопнув сердито дверцей «Нивы», он развернул машину и покатил по холму вниз…

Ночью Митя сидел в комнате за столом, ел вареную картошку и читал книгу. Иногда он тихо смеялся. Тогда собака, лежавшая у его ног, удивленно смотрела на хозяина. На столе перед Митей стояла фотография девушки. Временами Митя отрывался от книги и смотрел на фотографию…

Днем он стирал во дворе белье. Из маленького приемника, стоявшего на камне, по двору разносилась музыка. Митя, голый по пояс, склонившись над корытом, яростно тер воротник у рубашки, макая его в мыльную пену.

Выжав рубашку, он прополоскал ее в ведре и повесил на веревку, где уже сушились другие рубашки, носки. Услышав за спиной шум, он обернулся.

Во дворе стояла девушка лет шестнадцати, красивая, смуглая, в нарядном платье, облегавшем ее стройную фигуру.

— Вы что, сами стираете? — Она с любопытством разглядывала Митю.

— Сам. — Митя вытер руки о штаны.

— Хотите, я вам постираю?

— Спасибо, да я уж почти закончил. — Взяв с колоды рубаху, он надел ее, застегнулся.

— А у меня живот болит, — сказала она. — И спина. Вот решила заехать к вам.

Митя улыбнулся.

— Ну раздевайся, — сказал он.

— Ха, здесь что ли?

— Хочешь, под навес иди.

— Догола? — Она прикоснулась к платью.

— Хочешь, догола.

— Ха, догола. Я-то разденусь, а вы и не женитесь!

— Не женюсь, — подтвердил Митя.

— Я здесь самая красивая, на сто километров вокруг. За мной шесть парней ухаживают! Мне отец машину дает, а захочу, и совсем подарит! Вон, видите? — она показала за ворота.

Митя посмотрел туда. В степи, за воротами, стояла «Победа».

— Ну и что у тебя болит?

— Живот болит. — Девушка погладила себя по животу. — Может, я беременная, а?

— Давай посмотрим. — Митя сделал шаг в ее сторону.

— Вы у себя посмотрите! — ответила она быстро. — Я еще ни с кем не была, только тискалась с дураком одним! Хотите, погуляем?

— Где? — удивился Митя.

— Да вот хоть здесь, — она показала на ближний холм. — Я вам сурчиные норы покажу.

— Да я уж видел.

— А здесь есть гора, там шахта старая, там если два часа побыть, то человек через год умирает.

— Где это?

— Там, — она махнула рукой. — Их еще сто лет назад рыли. Там зверь живет, и не волк, и не медведь, а кругом кости, страшно?

— Может, лиса?

— Лиса, — она усмехнулась. — Лиса разве корову утащит? Медведь не утащит! Вы бы хоть спросили, как зовут меня.

— Как?

— Галина. У вас в доме портрет девушки стоит, это жена ваша?

Митя улыбнулся.

— Нет, это знакомая моя.

— Невеста?

— Невеста.

— А где она?

— Приедет. — Он посмотрел в степь. — Она скоро приедет.

Они постояли молча.

— Ну так я пойду, — сказала девушка. — Вы хоть проводите меня.

Они вышли за ворота. Ветер шевелил волосы девушки, задирал ей платье, показывая ее стройные ноги.

— А правда, что вы даже мертвых вылечить можете? — спросила она.

— Нет, — сказал Митя. — Мертвых нельзя вылечить.

— А я никогда не умру. — Она поправила волосы. — И старухой никогда не буду. А если бы ее не было, невесты, вы бы со мной стали гулять?

— Не знаю, — Митя снова улыбнулся. — Я уже старый.

— Да нет, не очень, — сказала она. — Я подожду. Если ваша невеста не приедет или вас бросит, я приеду. Хорошо?

— Хорошо, — засмеялся Митя.

Она села в машину, высунулась из окна.

— Смотри, — сказала она серьезно. — Буду только целоваться с ребятами!

Машина тронулась и пошла в степь. Митя, улыбаясь, смотрел ей вслед…

Он сидел на вершине холма, на камне, и глядел вдаль. Ветер шевелил ему волосы, над ним низко шли облака. Голые, выжженные солнцем холмы тянулись до самого горизонта, и нигде не было ни души.

Слабый лай собаки донесся до него. Он повернулся, посмотрел туда, где на холме стоял его дом. Белый флаг висел над домом. Собака все лаяла, заливаясь. Митя встал. Во дворе его дома стоял человек. Митя узнал его…

Задыхаясь, он вбежал на холм. Перепрыгнул через забор, остановился посреди двора, оглядываясь. Из-за дома выскочила собака, зарычала на Митю. Где-то за домом хлопнуло окно. Митя бросился туда.

Обежав дом, он снова остановился. Никого не было, только окно было распахнуто настежь. Собака зарычала на окно, потом подбежала к забору и стала лаять в степь. Митя подошел к забору. Голые холмы лежали перед ним. Где-то вдали собирались тучи, сверкнула молния.

Он вернулся в дом, прошелся, осматривая комнату. Взял со стола фотографию девушки, потрогал книги на полке, сел у открытого окна. Где-то прогремел гром. Собака по-прежнему стояла у забора, лаяла в степь…

Тьма стояла вокруг, и небо, и степь — все слилось в единое. Митя гнал мотоцикл почти на ощупь, а впереди, в свете его фары, скакал всадник. Иногда он оборачивался и снова, нахлестывая, подгонял коня. Неразличимая в ночи дорога то взбиралась вверх, то падала в овраг, перескакивала степной ручей и снова уходила вверх.

На одном из поворотов мотоцикл вдруг задрался, руль выпрыгнул у Мити из рук, и он вместе с мотоциклом упал на бок.

Всадник развернул коня, подскакал к нему, всматриваясь в темноту. Митя выбрался из-под мотоцикла. Ощупывая себя, покрутил головой.

— Чего там? — крикнул всадник.

— Да упал, — отозвался Митя.

Навалившись, он поставил мотоцикл на колеса. Завел его и снова вскочил в седло. Всадник хлестнул коня, и они снова помчались сквозь ночь. Вдали показался огонь.

В степи, под курганом, горел костер. Пастухи сидели вокруг костра, и огромные тени их плясали на кургане. Над костром, на вбитых в землю кольях, жарилась баранья туша. Рядом с костром в землю по грудь был закопан человек. Одна рука его лежала на земле, а голову его подпирали камни. Казалось, человек плыл по грудь в земле, загребая одной рукой.

Митя соскочил с мотоцикла, подошел к человеку, с удивлением разглядывая его. Всадник спешился, молча присел у костра. Митя осмотрел зрачки закопанного, взял руку, послушал пульс.

— Коровы от грома в долину побежали, — заговорил один из пастухов. — Он их заворачивал, его молнией и вдарило. Конь под ним сгорел, как спичка.

— Да он мертвый! — повернулся Митя к костру.

— Нет, не мертвый, — пастух покачал головой. — Еще отойдет. Полежит в земле и отойдет.

— Моего брата, — заговорил другой пастух, — тоже молнией било, волосы сгорели. Мы его в землю зарыли, из него все и вышло, ожил.

Митя снова осмотрел человека, торчавшего из земли.

— А руку чего не закопали?

— Это рука, где сердце, нужно ей свободу, — ответил пастух. — Иди поешь, Дмитрий Васильевич. Он, может, всю ночь так пролежит.

— Иди, садись, — позвал другой. — Барана вот молнией убило, съесть теперь надо.

Митя, озираясь на закопанного, сел у костра. Двое из пастухов сняли тушу с огня и ножами стали срезать с нее дымившееся мясо. Где-то рядом в темноте слышалось дыхание сотен коров, ворчали собаки.

Мите протянули огромный кусок жареного мяса, хлеб. Рассевшись у костра, все принялись есть, поглядывая иногда на торчавшую из земли голову.

— Покрасить, говорю, Кольку Смагина бронзовой краской, и памятника не надо! — сказал молодой пастух, тот, что показывал Мите дорогу.

— Не бреши, — ответил спокойно один из пастухов. — Со всяким может случиться.

Другой, наложив мяса в миску, встал и положил миску на землю перед закопанным. Поправил безжизненную голову, привалив камнями.

— Может, запах мяса почует и оживет, — сказал он.

— Умер он, — сказал Митя тихо. — Сердце у него стоит.

— Нет, не умер, — сказал пастух. — Человек, он не сразу помирает. Иной раз, смотришь, умер, а он нет, отходит. Полежит, полежит и — отходит.

Стадо над курганом зашевелилось сонно. Догорал костер. Пастухи дремали вокруг костра, самый молодой из них спал на овчине, положив руки под щеку, улыбался во сне. Митя все сидел, проваливаясь в сон, и глядел на голову, торчавшую из земли. Стояла глубокая ночь.

Он очнулся первым. Костер дымился, прогорев до пепла, в степи начинало светать. Митя посмотрел на голову и замер. Человеческая голова смотрела на него ясно и осмысленно, губы ее шевелились.

Митя бросился к закопанному в земле человеку, упал на четвереньки, потрогал его лицо. Склонился, прислушиваясь, к самым губам. Пастухи просыпались. Митя бегом принес ковш воды, поднес его ко рту закопанного. Рука у того слабо шевельнулась. Пастухи столпились вокруг него, стояли, улыбаясь.

— Отошел, — сказал один из них. — Жив Колька.

И они принялись его откапывать…

Голого, грязного, его вынули из земли, положили на кошму, прикрыв одеялом. Он смотрел на пастухов, чуть улыбаясь, и плакал беззвучно, не в силах выговорить ни слова…

Солнце всходило над степью. Митя стоял у мотоцикла, а мимо него, закрывая степь пылью, шло стадо. Тысячи коров мычали, дышали шумно. Кричали пастухи, лаяли собаки, а стадо все шло и шло…

В степи, на кургане, сидели вкруг мужики с хуторов, пастухи — всего человек двадцать. В кругу, на расстеленном брезенте, стояли бутылки с водкой, кружки, лежали хлеб, мясо, овощи. Вокруг, сколько хватало глаз, простирались холмы. Жаворонок пел где-то над степью.

Один из мужиков, разливавший по кружкам водку, протянул Мите кружку.

— Меду возьмите, Дмитрий Васильевич, — сказал другой.

Митя, улыбаясь, поглядывал на Николая Смагина. Тот уже отошел, сидел тихо, глядя на стол, только глаза его еще подрагивали иногда и половина лица была черной.

— Как ты? — спросил его Митя.

— Ничего, — тот кивнул.

Взяв кусок хлеба, он понюхал его. Откусив самую малость, стал осторожно, едва-едва жевать.

— Замерз в земле, — сказал он, поправив ватник, наброшенный на плечи. — Не отогреюсь никак.

— Ну как там? — спросил Смагина один из мужиков.

— Где?

— Ну там, когда помер? — Мужик даже придвинулся к Смагину. — Видал чего?

Смагин задумался. Покрутив головой, усмехнулся.

— Чего-то видал, — он снова усмехнулся. — Нету здесь ничего такого, чтоб объяснить. Да я и не понял.

— Ну хорошо или плохо? — допытывался мужик.

— Не знаю. Необычно. — Смагин снова отщипнул хлеба. — Вроде бы и не плохо.

— А видел-то чего?

— Да оставь ты его, видишь, он черный еще! — сказал другой мужик. — Ты, Колька, водки лучше выпей. Сразу к жизни воспрянешь!

— Так видел чего? — не унимался первый мужик.

— Деда твоего видел, — ответил ему Смагин. — Митрофана Романыча Сковородникова, как живой и весь в белом.

— Врешь!

— Встретил он меня и говорит: «Степка мой, паскудник небось, а?» — «Паскудник, — отвечаю, Митрофан Романыч», — «Обидно, — говорит он, — очень я на него надеялся!»

Мужики загоготали, разбирая кружки. Митя тоже засмеялся.

— Ну это ты врешь! — обиделся мужик, тот, что спрашивал. — Деда ты видел! У деда моего два ордена Славы, он место свое получше получит! Тебя туда и не пустят!

— А я так думаю! — вдруг заговорил один из мужиков, крепкий, жилистый, с черным от солнца лицом. — Смерть к каждому придет, к каждому в свой срок, как и положено! Никто мимо смерти не пройдет! А пока живы мы еще все! Так?

— Так! — закивали мужики.

— А значит и России быть, от моря и до моря, тысячу лет! Так?

— Так! — отозвались мужики.

Все выпили, и Митя со всеми выпил. Далеко разносились голоса с холма. Жаворонок пел над степью…

Днем Митя спал под навесом во дворе. Вдруг тонкая белая рука коснулась его лица. Митя открыл глаза и увидел лицо, склонившееся над ним.

— Катя, — прошептал он и протянул к девушке руки.

Он прижал ее к груди. Они лежали, обнявшись и замерев. Ветер шевелил флаг над домом, гонял по двору пыль. Собака прошла, легла в тени под забором.

Митя сидел на стуле, вытянув ноги, и улыбался. На коленях у него лежала книга, но он не читал ее. Катя в Митиной рубашке ходила по двору и вешала на веревку мокрое белье, простыни. Митя все сидел и смотрел на нее.

К воротам подкатила бричка, и во двор зашел парень, отца которого Митя прижигал железом. В руках он держал огромный куль. Катя ушла в дом, вышла вскоре уже в платье.

Парень поставил куль на стол, поздоровался с Митей.

— Это ваша девушка, Дмитрий Васильевич? — спросил он.

— Да, приехала, — ответил Митя.

— Со встречей вас! — поздравил парень. — Значит, и я вовремя. — Он раскрыл куль.

На столе лежали несколько кругов колбасы, копченая рыба, кусок окорока, хлеб. В отдельном свертке огромный кусок свежего мяса.

— Не побрезгуйте, Дмитрий Васильевич, — сказал парень. — Спасибо вам!

Он кивнул Кате, пошел к воротам. Вдруг вернулся, держа целую охапку речных лилий. Протянул цветы Кате, улыбаясь.

— Отец заехал бы, да стыдно ему, — сказал он.

Кивнув снова, парень пошел к воротам. Впрыгнул в бричку, и бричка, пыля, ушла в степь. Митя, обняв Катю, глядел ему вслед. Катя, улыбаясь, прижимала к груди лилии…

Они шли степью по гребню холма. Внизу, отсвечивая на солнце, лежала река. Узкая, чуть заметная тропинка круто уходила вниз. Они стали спускаться к реке.

Под холмом был родник. Митя присел, умылся холодной водой. Напился, черпая воду пригоршнями. Набрав в ладони воды, осторожно протянул их Кате. Катя, наклонившись, стала пить из его ладоней.

— Холодная, зубы ломит, — сказала она, засмеявшись.

Митя прошел вдоль родника, внимательно оглядывая траву. Нашел несколько ягод ежевики. Съел одну, другие протянул Кате. Она взяла ягоды, съела их молча…

У реки, в том месте, где был мелкий брод, Митя разделся. Ступая осторожно, он вошел в воду, дошел до середины переката. Вода, журча, текла по его ногам, едва достигая колен. Катя, сняв платье, стояла в купальном костюме, глядела на него.

— Иди сюда, — позвал ее Митя.

Катя ступила в воду, осторожно подошла к Мите.

— Холодно, — сказала она, поежившись. — Как же здесь купаться, здесь же совсем мелко?

Митя сел в воду и, вытянувшись, лег на перекате. Только голова его торчала из воды.

— Ты просто ложись, — сказал он. — Вода сама потечет через тебя.

— Ты лежишь, как сом, — улыбнулась она. — Или как камень. Как речной валун на перекате.

Митя встал. Капли воды блестели на его теле. Он взял ее за руку.

— Ты приехала насовсем? — спросил он.

— Да, насовсем, — сказала она, откинув волосы со лба. — Ты не завел еще здесь девушку?

Митя обнял ее.

— Ты холодный, — засмеялась Катя. — Нет, ты скажи, скажи, завел девушку или нет? Я ведь все равно узнаю!

Они стояли на перекате, вода журчала у их ног. Ветер шевелил кусты на берегу…

Вечером они стояли во дворе у каменного забора и глядели в степь. Катя прислонилась к Мите спиной, на ее плечи была наброшена телогрейка. Митя, обняв ее обеими руками, тихо покачивался из стороны в сторону.

— Смотри! — вдруг сказала Катя.

Освободив руку, она показала на дальний холм.

— Там кто-то стоит. Видишь?

Митя молча смотрел туда, куда она показала. На холме стоял человек и смотрел на них.

— Это мой ангел, — сказал Митя тихо. — Он охраняет меня.

— Нет, правда, кто это? — спросила Катя.

— Ангел. Мы больше никогда не расстанемся. — Митя снова обнял ее.

— Никогда. — Катя потерлась щекой о его щеку.

— Здесь можно жить вечно, — сказал Митя. — Здесь не умирают люди. Если захочешь, ты можешь прожить здесь тысячу лет…

Они сидели по-татарски на кошме и ели разложенные на брезенте мясо, хлеб, овощи. Лампа на столе тусклым светом освещала двор, за каменным забором стояла ночь.

Маленький телевизор показывал какую-то оперу. Катя грызла огромную кость. Рядом с ней стояло ведро с лилиями. Митя кинул кусок мяса собаке. Подвинув блюдо с мясом ближе к Кате, смотрел, как она ест. Она в изнеможении отложила кость, вытерла полотенцем руки. Глубоко вздохнув, откинулась на одеяло. Митя засмеялся.

Он спал на топчане под навесом. Катя, уже одетая, сидела на краю постели, смотрела на него задумчиво. В степи только начинало светать, чистый свет медленно заливал небо над холмами.

— Митя, — позвала Катя тихо.

Митя спал, счастливый.

— Митя. — Она тронула его за плечо. — Я уезжаю очень далеко. Я приезжала попрощаться. Я вышла замуж. И ничего с этим не поделаешь. Мы больше никогда не увидимся.

Она поцеловала его и быстро пошла по двору. Митя привстал, оглянулся удивленно, еще ничего не понимая. За воротами послышался шум машины. Митя встал, подошел к забору. Легковая машина, пыля вдали, уходила по утренней степи. Митя все стоял у забора и смотрел в степь…

Всадник влетел во двор и осадил коня прямо у Митиного крыльца.

— Дмитрий Васильевич! — закричал он. — Счас к вам стреляных привезут, меня предупредить послали!

Митя вышел из дома.

— Каких стреляных? — спросил он, оглядывая степь.

— Дочку Кочубееву и с ней Сашку Снегирева!

Взмыленный конь плясал под всадником, дико косил глазами на Митю.

— Ты толком говори! — сказал Митя.

— Сашка с ней гулял, потом они поругались, и она с парнем из Камышовки пошла гулять, а он ее подстерег и застрелил в живот! — снова прокричал всадник. — А потом себе выстрелил в грудь! Счас уж здесь будут, за горой они!

— Чем стреляли? — спросил Митя.

— Из ружья!

— Пулей или картечью?

— Вроде пулей! Их тихо везут, они вот-вот помереть должны! Сашка, тот и раньше говорил, что убьет ее, если с ним она не будет!

Митя снова поглядел в степь.

— Ты вот что, — сказал он сухо. — Успокойся! Скачи к зоотехнику в Буланово, пусть сейчас же ко мне едет! Пусть все инструменты возьмет и пусть ягненка молодого из стада привезет, живого, понял?

— Понял! — крикнул всадник.

Развернув коня, он поскакал в степь.

Митя зашел в дом, остановился, не зная, с чего начать. Открыв ключом ящик стола, выложил на стол старый синий халат, хирургическую шапочку, марлевую повязку, перчатки.

Он надел чистую белую рубаху. Надел халат и шапочку. Затянув потуже пояс, достал из стола хирургические инструменты, два рулона марли. Подумав, взял пару чистых простыней…

Посреди двора стоял каменный стол, застеленный чистыми белыми простынями. Над столом на веревках висел марлевый полог, закрывавший стол с трех сторон до земли. Ветер тихо шевелил марлевые стены.

Митя поправил простыни, подошел к летней печи, на которой в ведре кипятились инструменты. Подойдя к забору, он еще раз оглядел степь. Было тихо и пусто.

Он тщательно, с мылом, вымыл руки до локтя, вытер их чистым полотенцем. Зашумел мотоцикл, и к дому подъехал Рябов. Он был в форме и портупее, на боку у него висела кобура.

— Счас будут, — сказал он глухо, не глядя на Митю.

— Раны серьезные?

— Девке в живот, а пацану в грудь навылет. Но сердце вроде не задето. Пулей медвежьей, подлец, стрелял! Любовь значит!

Они постояли молча. Митя еще раз внимательно оглядел свою операционную.

— Послушай, Рябов, — сказал он тихо. — Чего-то мне страшно. Ты уж не пускай лишних людей. Да хорошо бы никого не пускать.

— А чего страшно?

— Не знаю. Девку-то, видать, насмерть уложил.

Митя сел, ссутулившись, у своего каменного стола, поглядел на свои руки. Было тихо…

По дороге к дому медленно ехала бричка, за ней две машины. Рябов пошел им навстречу.

Бричка тихо въехала в ворота, рядом с ней шли трое мужчин и две женщины. Рябов остановил остальных людей в воротах, одного из мужиков поставил охранять вход.

Мужики осторожно сняли с брички два окровавленных тела и перенесли на каменный стол. Отошли тут же.

Парень и девушка лежали на столе рядом, рука об руку. Митя посмотрел на девушку и узнал ее.

— Галина, — позвал он тихо, склонившись над ней.

Она лежала перед ним неподвижно, бледная, с осунувшимся лицом. Одна из женщин бросилась к ней, но ее поймал Рябов. Женщина вырвалась. Подбежала к Мите, бросилась перед ним на колени, обхватив его ноги. Ее оттащили с трудом, усадили, рыдающую, у забора.

Митя взял палку и очертил круг у каменного стола.

— Не заходить! — сказал он резко. — Никому! Что бы ни случилось, только если я позову сам!

Женщина плакала тихо у забора. Другая сидела молча, как статуя. Мужики тоже все молчали, глядели на Митю.

Митя аккуратно срезал бинты с живота девушки, срезал ее белье. Сделал ей несколько уколов в вены на руках, в живот. Послушал ее пульс.

Он обошел стол, склонился над парнем. Тот был в сознании. Митя срезал бинты с его груди. Парень смотрел на него, сжав зубы.

— Терпи, — сказал Митя тихо и стал обрабатывать рану.

Парень зажмурился, заскрипел зубами. Митя работал быстро, почти автоматически. Во дворе стояла тишина, только инструменты звякали в тазу и чей-то голос бубнил где-то за воротами.

Закончив обрабатывать рану, Митя так же быстро наложил повязку, туго стянув парню плечо. Он налил в стаканчик из фляжки спирта и, приподняв парня, влил ему в рот. Тот выпил спирт как воду.

— Под навес его, только аккуратно! — сказал Митя, ни к кому не обращаясь.

Рябов и еще один мужик сняли парня со стола и быстро перенесли под навес…

Митя сидел на стуле перед девушкой, и чуть склонив голову набок, ощупывал ее рану. Он даже не глядел на ее живот, а словно прислушивался. Он смотрел на ее лицо.

У ворот раздались голоса, и во двор быстро прошел одетый в старенький белый халат старик-зоотехник. В одной руке он держал чемоданчик, а другой сжимал под мышкой белого ягненка.

— Дмитрий Васильевич, барашка-то куда? — окликнул он Митю.

— Пусть зарежут его, мне жилка нужна зашивать! — не оборачиваясь ответил Митя.

Зоотехник отдал ягненка Рябову, тот передал его одному из мужиков. Зоотехник вымыл руки, подошел к столу.

— Федор Иваныч, — тихо сказал Митя. — Ты мне помогай потихоньку. — Он, не отрываясь, смотрел на лицо девушки.

— А тот как? — спросил Федор Иванович.

— Тот нормально. Я пулю найти не могу.

— Печень задело?

— Вроде нет. Кончается она, — добавил он тихо.

Зоотехник раскрыл чемоданчик, развернул тряпку с инструментами.

— У меня ж для скотины инструмент-то! — вздохнул он.

— Ничего, — сказал Митя. — Ты только помогай мне…

Они работали молча, как часовщики. Время тянулось медленно. Тишина стояла во дворе, все молча, не отрываясь, смотрели на стол под марлевым пологом. Вдруг Митя поднялся.

— Я передохну, — сказал он. — Не соображаю чего-то.

Он вышел из круга, держа руки перед собой в окровавленных перчатках. Прошелся по двору, ни на кого не глядя. Люди во дворе по-прежнему сидели молча. За воротами тоже стояли люди, машины, кони. Вечерело…

Митя сидел над девушкой один. Он молча что-то делал в ее животе. Над его головой горела лампочка. Начиналась ночь.

Рядом, на стуле, сидел старик-зоотехник. Он дремал, склонив голову набок. Вдруг Митя выпрямился и бросил в таз пулю. От звука Федор Иванович проснулся. Митя, склонившись, продолжал работать.

Подошел Рябов, подвел за локоть здоровенного парня. Парень, улыбаясь, покачивался.

— Вот, — сказал Рябов. — У него вторая группа, резус отрицательный. Но он, собака, пьяный!

— Это ничего, — сказал Митя. — Это даже хорошо.

Парня посадили на стул, вогнали ему иглу в вену. От иглы шла длинная трубка с резиновой грушей посередине. Иглу на другом конце трубки ввели в руку девушки, и Федор Иванович, нажимая на грушу, стал перекачивать кровь.

Митя продолжал возиться в ране.

— Сколько уже? — спросил он через некоторое время.

— Да литра полтора, хватит, — ответил зоотехник.

— Качай еще, — сказал Рябов. — Кобель здоровый. Что, Петро, крови не жалко? — спросил он у парня.

— Нет, запросто, — улыбаясь, ответил парень.

— Хватит, хватит, — сказал Митя. — Дайте водки ему…

Митя и Федор Иванович работали уже стоя, вдвоем.

Зоотехник подавал Мите инструменты, помогал держать их, когда было нужно. Митя зашивал рану…

Закончив зашивать, он наложил на живот девушки повязку. Склонившись над ее лицом, поднял ее веки, осмотрел зрачки. Щеки девушки порозовели. Митя постоял, щупая ее пульс, потом улыбнулся и поцеловал в лоб.

— Все, — сказал Митя.

Он вышел из-под марлевого полога в ночь, прошел в дом, упал на диван и тотчас уснул.

Он не слышал, как во дворе и на холмах зашумели люди, машины. Степь ожила, наполнившись криками, светом. Он не видел, как в комнату вошел Рябов, постоял тихо и вышел…

Ночью была буря. Выла собака. Ветер срывал солому с крыши, раскачивал провода во дворе. Дождь хлестал в окна. Марлевый полог над каменным столом сорвало и унесло в степь. Завалились столбы у навеса. Митя спал и ничего не слышал.

Утром он вышел во двор и не узнал его. Ночная буря свалила навес, разметала вещи по двору, сорвала флаг, висевший на крыше.

Митя прошел по двору, поднял ведро. Попробовал поставить столбы с навесом. За сараем он нашел шест, на котором висел раньше флаг.

Он сходил в дом, вынес старую черную рубашку. Рукавами привязал ее к шесту. Шест снова поднял на крышу и укрепил.

Рубашка ожила на ветру черным флагом. Митя осмотрел флаг из-под ладони, усмехнулся…

Он сидел в доме за столом и протирал спиртом свои инструменты. Во дворе вдруг залаяла собака. Митя поднял голову.

На пороге, держась обеими руками за дверной косяк, стоял человек. Митя узнал его. Вид у человека был жалкий, испуганный. Митя посмотрел на него с любопытством. Ничего не сказав, он снова принялся протирать свои инструменты.

Человек тихо прошел в комнату, сел на корточки у стены. Он внимательно смотрел на Митю. Вдруг он заскулил тихо.

Митя встал, присел рядом с ним.

— Ты кто? — спросил он.

Человек не отвечал. У него было лицо идиота, и весь он был грязный и дикий. Он снова заскулил громче и потрогал рукой бок.

— Давай посмотрю, — Митя протянул руку. — Не бойся.

Митя прикоснулся к нему, и он вздрогнул. Митя улыбнулся. Он попробовал поднять на человеке рубашку, но тот вдруг забился, закрывая голову руками.

Митя отошел, бросив его. Человек замолчал. Он поднялся и вдруг сам снял с себя грязную вылинявшую рубашку. На теле у него под рукой была огромная гнойная язва.

Митя, не прикасаясь к нему, осмотрел язву. Взяв со стола скальпель и ватные тампоны, он осторожно, скальпелем, стал чистить язву. Человек стоял не двигаясь, шумно дыша, как животное.

Митя, намочив спиртом ватные тампоны, приложил их к ране. Человек завизжал, забился так, что Митя с трудом удержал его.

— Тихо, тихо, — успокаивал он. — Запаршивел ты, брат. Вымыть бы тебя надо.

Митя наложил на язву повязку. Собрав грязную вату, обрывки бинта, он вынес их во двор, бросил в печь. Вымыл руки.

Когда он вернулся, человек сидел за Митиным столом в его чистой рубахе и смеялся. Ящики из стола были вывернуты на пол, на полу валялись Митины инструменты, разбитые пузырьки с лекарствами, разорванные бинты, книги, фотографии.

Митя бросился к идиоту. Тот захохотал и вскочил на стол. Митя поймал его за ногу и стащил со стола. Идиот вдруг схватил Митин скальпель и ударил его в живот. Засмеялся снова и выбежал во двор.

Митя, держась за живот, вышел из дома. Во дворе никого не было. Зажав живот, на подгибающихся коленях Митя дошел до ворот.

Человек, поднимая пыль, быстро взбирался на холм. Митя пошел следом, попробовал бежать, но упал на колени. Потом завалился на бок…

Кто-то склонился над ним. Чьи-то руки приподняли ему голову. Он открыл глаза и увидел черную бескрайнюю степь и черное небо над степью. Митя смотрел на лицо склонившегося, как смотрят на то, что видят впервые и не знают, что это такое.

— Тебе больно, это пройдет, — сказал склонившийся, и лицо его было словно вырублено из камня.

— Я устал, — тихо сказал Митя. — Забери меня.

— Ты еще молодой, у тебя все еще будет, — голос говорившего был тихим и чистым.

— Нет, — прошептал Митя. — Лучше забери меня.

Склонившийся над ним покачал головой, улыбнулся и поцеловал Митю в лоб.

— Иди, — сказал он.

Митя приоткрыл глаза и увидел зоотехника Федора Ивановича, нагнувшегося над ним.

— Ну напугал ты нас! — сказал старик. — Жив, слава Богу!

Митя снова прикрыл глаза.

— Я не хочу, — прошептал он склонившемуся над ним, с вырубленным, как из камня, лицом. — Я ничего не хочу. Мне здесь хорошо.

— Иди, уже пора…

Он покачивался на куске брезента, привязанного к двум жердям. Четыре мужика несли его по степи, положив жерди на плечи. Федор Иванович, зоотехник, шел рядом.

— Осторожненько, тихо-тихо, ребятки, — говорил он мужикам. — Напугал ты меня, Дмитрий Васильевич! Ты чего надумал, а? Помирать собрался, бросить меня, старика, захотел? Нехорошо, мне одному, что ли, лямку тянуть? Ты уж нас не бросай! — все говорил он ласковым, дрожащим голосом.

Митя чуть повернул голову и увидел вдали свой дом, шест и белый флаг…

Петя и Леша

Книга, которую вы держите в руках, написана молодыми знаменитыми, без преувеличения, лучшими отечественными сценаристами последнего поколения — Петром Луциком и Алексеем Саморядовым.

С этими именами многие связывали кино XXI века, мост к которому они проложили уже сегодня. Вспомните недавние фильмы, основательно пошумевшие по большим и малым экранам — «Дюба-дюба», «Гангофер», «Дети чугунных богов», «Лимита» — все они поставлены по их сценариям. Все получили высокие награды на престижных российских и международных фестивалях. И только авторы сценария, Луцик и Саморядов, еще вчера никому не известные парни с окраин нашей великой и нерушимой, были вечно удручены увиденным на экране и искренне жалели о неудаче, о том, что не сняли своих фамилий с титров… Правда, было одно исключение — фильм «Гангофер», действительно талантливо поставленный их другом, режиссером Бахытом Килибаевым, пока он единственный порадовал их душу. Здесь они во многом узнали себя, а точнее людей своего поля, которые могут и крепко выпить, и загулять, и влюбиться сдуру, и даже испугаться, когда страшно, но! И вот это «но» было для них священным в жизни и в литературе — дружба превыше всего! В ней таится спасительная мужская сила, без нее ни побед, ни счастья, ни радости, ни земли под ногами. Они ценили радость и личный заработанный успех. А то, что принимали награды без суеты и публичного ликования, так это от того, что знали цену Слову. Потому и собой были недовольны, потому и рукописей не берегли. Надеялись на свой божий дар, верили, что главное Слово они еще скажут, оно впереди… А я и не знаю, кто сегодня в нашей гильдии кинодраматургов может похвастаться наличием сразу трех высших премий: «Ника», «Золотой Овен» да еще премией им. Сергея Эйзенштейна за лучший сценарий года?

Думали ли мы с Одельшой Александровичем Агишевым, когда в 1985 году принимали их к себе в мастерскую во ВГИК, что вот именно эти ребята всего через несколько лет вдохнут новую жизнь в захиревший перестроечный экран? Конечно, надеялись, ставя им жирные пятерки на творческих экзаменах по мастерству, но они опередили наш прогноз. Но об этом чуть позже.

Итак, слава не заставила себя долго ждать. Петра Луцика и Алексея Саморядова осаждают режиссеры, их дружбы ищет московская элита, в вечной любви клянутся им девушки и, как полное признание успеха, — сама несравненная Алла Борисовна Пугачева заказывает им сценарий игрового фильма с главной ролью для себя!

Вы скажете: вот счастливчики! В рубашке родились!

Не торопитесь. Счастье в России, как водится, долгим не бывает.

Имена Петра Луцика и Леши Саморядова соединила Жизнь. Иначе как бы они, понятия не имевшие друг о друге, оказались вдруг вдвоем в одно время в одном и том же месте, у нас во ВГИКе? Да, их имена неразделимы. Но разлучила их всесильная Судьба.

Эту книгу мы вместе с Петей Луциком делаем для Леши.

Полтора года назад, зимой 1994 года, за час до закрытия Ялтинского кинофестиваля, где они с Петром должны были получить очередную премию за сценарий «Дюба-дюба», Леша пришел в гостиницу переодеться. Вечерело. Он поднялся на десятый этаж к своему номеру и обнаружил, что потерял ключ. Зная характер Леши, могу предположить, что он недолго колебался: идти ему к администратору за запасным и нарваться на скандал перед праздником, или постучаться к соседу и из его номера по балконам перелезть в свой.

Он постучался. Сосед удивился просьбе, но не остановил. Киношный приятель, стоявший рядом, не схватил за руку…

Леша сорвался.

Да, эту книгу мы с Петей делаем для Леши. Много у него в последние годы случалось радости. А вот книги не было. Эта станет первой. Стало быть, и разговор в ней больше пойдет о нем, о Леше.

Здесь не попытка создания биографии. Ее писать еще рано. Не все собрано, не все прочитано и изучено. Мы предлагаем лишь штрихи к портрету Алексея Саморядова, большого писателя, имя которого, без сомнения, будет скоро открыто в изданиях его прозы.

Жизнь Леши Саморядова странным образом напоминает его работы. Листки, листки разрозненные, раздаренные, разорванные, потерянные… Все перемешано, сдвинуто во времени и пространстве… Хаос, подвластный ему одному. По страницам Лешиных рукописей скачут кони, веселые кони, реже с тачанками и всадниками, чаще одни… Скачут куда-то ввысь. И конечно, мечутся, отдыхают, воюют казаки, любимое его братство. Еще ножи, клинки, сабли, кривые ятаганы. Попадаются пулеметы и плетеные нагайки с фасонными ручками… Сотни превосходных рисунков… Скрытая жизнь Лешиной души, богатство, о котором мы не догадывались. И, наконец, потрясающие тексты, рассказы, преимущественно старые, мне знакомые, главы из недописанного романа, замыслы, обрывки чьих-то разговоров, откровения, диалоги с Богом… Сомнения. Поиски Его… И как искупление за неверие — «Я не сжигал города!» И тут же нежные письма оренбургских девушек. Попадаются женские письма и из тюрьмы. От нее. Ее история скоро послужит основой для сценария «Дюба-дюба»… Все вперемежку. Как жизнь, как наши воспоминания. Леша помнится легко и даже весело. Видно, радость, которую он нам давал, пересилила печаль.

Месяц назад, 5 июля ему бы исполнилось 33 года…

Три толстых папки, полиэтиленовый пакет и конверты с фотографиями собрала мама Алексея, Евдокия Абрамовна, и привезла мне в Москву. Все-все, что осталось. Даже рыбку из красной материи, туго набитую ватой. Леша сделал ее в подарок маме в детском саду.

Впервые Лешины работы попали ко мне осенью восемьдесят первого года. Я вышла из отпуска, с трудом придя в себя после кошмара вступительных экзаменов, которые на сценарном факультете сопровождаются мучительным чтением сотен бездарных, отупляющих работ. Графоманы на свою стряпню изводят реки чернил и пуды бумаги. И вдруг, когда все позади, мне на кафедре с мольбами предлагают прочесть еще одну завалявшуюся папку, посланную к нам на конкурс каким-то балбесом с многомесячным опозданием. Она валяется давно, и никто теперь не хочет ее читать… А отвечать надо. Когда я увидела эту неподъемную замусоленную красную папку, я заранее пожалела себя. В ней были рассказы. Небольшие, страниц по пять-шесть. Но семьдесят с чем-то штук! Автор — А. Саморядов. «Еще одно горе семьи», — подумала я. А ошибок!.. В первом же абзаце устала считать… А во втором… Со второго мне стало интересно… Интересно и смешно. Цитирую по утаенной от автора рукописи первого варианта теперь знаменитого Лешиного рассказа «ГАМЛЕТ»: «Не важно, кто вы и какой занимаете пост, каждому может присниться всякое. Приснится и так стыдно станет, что и рассказать никому нельзя…»

Я читала, не отрываясь, рассказы малограмотного провинциального парнишки. Почти все они были про работяг, явно бок о бок живущих с автором. Колоритнейшие фигуры, отличные от чудиков Шукшина. Его герои ерничали, травили удивительные «взаправдашние» истории, больше всего любили обеденный перерыв и дешевую «халявную» выпивку… Узнаваемый, веселый и цельный мир неимущих и свободных людей, давно приспособившихся к режиму, к лживым начальникам, но не прощающих подлостей своим. Читая, я все больше убеждалась, что передо мной огромный талант. Талант запущенный, стихийно развившийся, нуждающийся в скорой и неотложной помощи.

Я написала Леше с хорошей фамилией Саморядов письмо. Он ответил.

Мы начали работать по телефону, разбирая рассказ за рассказом. Звонил он всегда поздно, как я догадывалась, с казенных телефонов. Я готовила его к поступлению во ВГИК в ближайшее лето, с надеждой тут же перевести к себе на второй курс. Он рвался, переделывал старое, писал новые вещи, удивляя неисчерпаемостью замыслов. Такое во ВГИКе встретишь редко… Он готовился поступать неохотно, читал теоретические труды по программе, однажды попросил прислать сценарий «Ночи Кабирии». Его ждали. Благожелательная к талантливым ребятам, Алла Золотухина, в те годы — ответственный секретарь приемной комиссии, обещала поддержку новому Шукшину… Но Леша не приехал. Осенью рассказал душераздирающую историю, как был послан на Север и замерз в бурю с грузовиком… Банальную историю рассказал здорово, по-писательски. Конечно, никакого Севера не было. Я поняла — боится, слишком много поставлено на карту жизни. Всю зиму мы продолжали работать. В июле он приехал. Опять приемная комиссия слушала про «молодого Шукшина» и мастера, ведущие набор, естественно, знали о нем тоже. Я была спокойна. Но первого сентября, выйдя из отпуска, узнала, что мои коллеги его не взяли. «Темен, безграмотен, ничего про кино не знает. Писать не может. И вообще производит впечатление сельского дурачка…» Необъяснимо. Невозможно поверить…

По телефону слышу — шок, депрессия. Со мной закрытый Леша был в меру откровенен. Узнаю про срывы, приводы в милицию, драки, аресты друзей и самое страшное: «Из-за моей писанины меня вся улица на смех поднимает, дураком, идиотом считает. Даже домашние стесняться стали, гонят на улицу, „иди с ребятами погуляй“, сколько можно писать… Вера Владимировна, возьмите меня во ВГИК. Здесь мне только одна дорога: или в канаву, или в тюрьму».

Во ВГИК Алексей поступил только через четыре года, когда подошел новый набор и мы вместе с замечательным драматургом и прекрасным человеком Одельшой Александровичем Агишевым набирали свою первую совместную мастерскую.

Оставалось несколько дней до приема, а Леши нет. Нет и все. В его архиве я увидела две свои телеграммы с одинаковым текстом: «Вы очень одаренный человек, вы должны учиться… Срочно приезжайте» и т. д.

Я оплатила текст дважды, с просьбой вручить телеграмму Леше второй раз через шесть часов. Атака не удалась. Молчание. Последний шанс таял на глазах. Я кинулась на почту и написала ему в телеграмме громадное открытое письмо, где настаивала: он обязан приехать в Москву, он не имеет права трусить. Он огромный талант, он может стать как Лев Толстой для России, как Шекспир для Англии. Без него Россия погибнет… Эту телеграмму я писала уже не для Леши, а больше для окраинной оренбургской улицы, для его двора, для Лешиных друзей и родителей, потому что такую телеграмму в провинции пронесут по всем домам. Мой крик о помощи был услышан, и родители вытолкнули его из дома, заставили сесть в самолет…

Он прилетел. В самый последний момент.

Петя и Леша стали друзьями и соавторами. Когда это произошло? Не знаю. Я просто не помню их врозь. Здесь, в самой маленькой вгиковской аудитории под номером 203 вставали рядом на наших глазах два равновеликих имени — Петр Луцик и Алексей Саморядов. С первого курса они писали очень сильно и были лучшими в мастерской. Каждый раз они приносили новые, ни на что не похожие сюжеты. То казаки с нагайками вырывались из глубины времени, чтобы высечь голую задницу райкомовского чиновника, то прочитывалась захватывающая история мальчика-мутанта, живущего в трубах под центром Москвы. Их всегда было интересно просто слушать.

Но, конечно, событием, далеко вышедшим за пределы учебного процесса, стал сценарий «Дюба-дюба». Пронзительная, жестокая и нежная история.

Экзамен по мастерству на третьем курсе проходил в нашей мастерской как всегда сверхвзыскательно. На него приглашались самые известные и даровитые драматурги. Естественно, им было необходимо послать сценарий минимум за неделю, да и самим надо было прочесть, а на курсе десять человек. Короче, неделя — крайний срок. Одельша Александрович педагог милостью Божьей. Любит, любит, но спуску не дает. Во всяком случае, тому курсу спуску не было. И они знали: не принес вовремя — снимаешься с экзамена, и нет тебе впредь никакой любви, ни веры, ни уважения. И случая не было, чтобы кто-то не успел.

Но Петр и Леша явно опаздывали. При этом скрывали, что объем их работы дважды превышает обычный материал. Ситуация накалялась. Уходили последние дни. Они звонили, оправдывались, обещали и ничего. Печатать на машинке они так и не научились. Денег на машинистку, видимо, не хватало, сценарий огромный — сто сорок две страницы! Но гордость не позволяла оправдываться. Ребята метались, проигрывать не привыкли, искали выход. В конце концов Одельша разозлился и отвесил им по телефону хорошую оплеуху. В последние два дня они звонили мне каждые два часа. Агишеву боялись. «Вера Владимировна, — вздыхал Леша, — а вы знаете, как мы печатаем? Выходим в коридор общежития по очереди. Увидим девчонку киноведку и говорим: „Пойдем целоваться“… Она и идет. Мы ее за машинку: „Отстучи страничку“… Ну, а после седьмой она уже и целоваться не хочет. Ищем другую».

Петр и Леша привезли мне сценарий накануне экзамена в половине двенадцатого ночи. Я читала его до утра. Во вгиковском коридоре меня поджидали Петя и Леша, натянутые, как струна. Ведь я единственная, кто прочел «Дюбу»… Я подошла к ним и, чего со мной отродясь не бывало, попросила, как за живую: «Братцы, а нельзя оставить Таню в живых?» Они улыбнулись, поняли, что сценарий состоялся, но виновато покачали головами. А я поняла, что родились настоящие зрелые художники и пора ученичества закончилась.

Так оно и случилось. В это утро они стали знаменитыми. Началась большая работа, большая отдача накопленного, пережитого за всю жизнь. Потом была Америка. Голливуд. Они слегка покорили Америку и написали для американцев «Северную Одиссею». И пошло и поехало, случилось все, о чем я рассказала вначале…

Он лежит передо мной. Новый сценарий Петра Луцика и Алексея Саморядова, законченный только что. Сценарий о любви и смерти. Жестокий и нежный, как всегда у них. Они придумывали его вместе, а работать над ним Петру пришлось одному. И сколько еще ему одному предстоит сделать теперь за двоих. Знаю, немало. Просто нет больше на свете другого человека, кроме Пети, который поймет, разгадает и исполнит все так, как сделали бы они вместе.

Вера Тулякова

Оглавление

ПРАЗДНИК САРАНЧИ

ДЮБА-ДЮБА

КТО-ТО ТАМ, ВНУТРИ…

ДОБРЫЕ ЛЮДИ

СЕВЕРНАЯ ОДИССЕЯ

МУТАНТ

АННА

ДИКОЕ ПОЛЕ

Петя и Леша

Реклама на сайте