«Левое ухо»

ЛЕВОЕ УХО (экзамен по искусству)

– Берите билет.

– Мне не нужен билет, вы мне поручили самой подготовить доклад на тему «Малоизвестный московский художник конца 19 – начала 20-го века», – сказала Таня, немного смутившись, оттого что преподавательница забыла свое задание.

– Ах, да. Я помню, помню. Вы ведь Таня Сергеева? Ну, что ж, начинайте, кого вы выбрали?

Таня Сергеева начала с места в карьер.

– Художник Пупишевский был известен среди московского купечества как хороший и недорогой портретист. Заказов художник получал много, даже взял себе помощника-студента. Заказные портреты, правда, выходили однообразные. Почти всегда купец второй гильдии в сюртуке с медалью за благотворительную деятельность, анфас. Иногда групповые – почетный гражданин с женой и сыном-реалистом. Выглядели картины Пупишевского хорошо: сходство художник улавливал превосходно, а медаль и платье жены тщательно выписывал студент.

Так и остались бы работы художника в старых купеческих домах, может быть, еще на тематических выставках: вот, мол, это тот самый купец, который пожертвовал на церковь «Нечаянной радости», когда у него в преклонных годах родился сын (а кто художник – не имеет значения).

Но равномерное и благополучное течение жизни прервало горе: у Пупишевского внезапно умерла жена – горячо любимая Марфа Лукинична.

Художник начал работать по-другому буквально на следующий день после похорон жены.

Новые портреты радикально отличались от старых – это были работы художника-модерниста.

Свой портрет купец Зелюкин выкупил у художника за половину оговоренной вначале цены, сказал, что Пупишевский его изуродовал, что хочет он забрать испорченный портрет, чтобы не позориться, чтобы «от людей не было стыдно».

Этот портрет Зелюкин показал Сергею Ивановичу Щукину как доказательство того, что все художники прохиндеи и покупать ихнюю мазню не стоит. Особенно злило Зелюкина несимметрично торчащее левое ухо. Сергею Ивановичу же портрет очень понравился и он купил его у Зелюкина, надавав тысячу рублей сверх расходов, но дал обещание не показывать портрета общим знакомым.

В этом же году в Москву приехал немецкий искусствовед Пунк. Пунк считался одним из теоретиков экспрессионизма и прибыл для знакомства с русскими художниками новых направлений. Остановился он в доме Щукина на Знаменке. Там он увидел «Портрет Зелюкина» и пришел в восторг. На лекции, которую Пунк прочитал московским художникам, он десять минут восторгался работой Пупишевского, называя его ярким представителем русского экспрессионизма. Значительную часть своих восторгов Пунк отнес к кричащему (именно так он выразился на лекции) левому уху.

В процессе брожения в художественной среде, который вызвал визит Пунка, образовалась группа художников-модернистов, выбравшая для себя название «Левое ухо». Группа, правда, просуществовала недолго и распалась из-за внутренних противоречий.

«Портрет Зелюкина» Пунк увез в Европу, то ли купив его у Сергея Ивановича, то ли получив в подарок. Западным художникам портрет тоже очень понравился, стал предметом исследований. Позднее искусствоведы нашли явное влияние работы Пупишевского на многих экспрессионистов, особенно заметное, например, в «Автопортрете» Пикассо 1906 года, где самыми яркими пятнами в картине являются два глаза и «пупишевское» левое ухо. Еще есть набросок портрета Сергея Ивановича Щукина, который сделал Матисс в 1912 году, на котором Щукин сам на себя не похож. Зато портрет очень похож на «Портрет Зелюкина», только ухо торчит правое, а не левое.

– Откуда вы все это взяли, деточка? – спросила профессор Розалия Моркосовна, слушавшая ответ студентки с большим интересом.

– Вот у меня на листочке библиография, – ответила Таня.

– Но здесь сплошь иностранные работы, а художник-то русский.

– Русских работ я не нашла…

– Продолжайте, продолжайте. Очень любопытно.

– Так вот…Я забыла еще сказать, что сам художник совершенно сознательно связывал начало нового периода в своем творчестве с потерей любимой супруги. На всех новых портретах Пупишевский стал обязательно рисовать цветок лилии, по его мнению, знак скорби. Цветок этот художник рисовал «для себя», в самом углу картины, как правило, цветок полностью или частично был скрыт рамой. На «Портрете Зелюкина» лилия не видна совсем, хотя в левом нижнем углу под рамой она есть. В новой манере Пупишевский написал десять или двенадцать портретов, может быть, и больше. Все их приобрел Щукин.

* * *

– Берите билет.

– Вот, значит, как бы… – бормотала Света, восторженная, но слабая студентка с белесыми жидкими волосами. – Этот билет. Номер 17: «Художник Пупишевский».

– Странно, опять Пупишевский… Не хотите взять другой билет?

– Вообще-то как бы это – дурная примета… – жеманничала Света, думая про себя: «Какой же это Пупишевский? Который детей рисовал? Нет, тот, вроде, Боровиковский, или Левицкий. «Христос в пустыне»? Это, кажись, Крамского или вообще Репина. Может, действительно, взять другой билет? А если еще хуже попадется?»

Света почувствовала устремленный на нее взгляд, подняла глаза и увидела напряженную физиономию студентки Силиной, жгучей брюнетки, прозванной за это Анчуткой. Поймав Светин взгляд, Анчутка произнесла губами два слова. Первое Света поняла – «портрет», а второе нет. Ну, уже кое-что: Пупишевский – портретист, правильно она сразу подумала.

– Ладно, идите, готовьтесь. Просто мы незадолго перед вами прослушали доклад на эту же тему, ваш ответ может бледно выглядеть на фоне доклада. Впрочем, как хотите, – сказала Розалия Моркосовна, неверно истолковав заминку – раз не хочет брать другой билет, значит, знает этот.

Света просидела пятнадцать минут без всякого толка, потому что Анчутка пошла отвечать, а больше никого в аудиторию не пригласили. Дождавшись, пока зубрила Анчутка получила свою «пятерку» и ушла, Света потащилась сдавать.

– Вы понимаете, Пупишевский – это такой художник хороший. Он жил на рубеже веков в Москве. Писал портреты купцов и разных как бы именитых людей. У него на портретах все так достоверно, спокойно. Я была в Угличе в прошлом году. Там, конечно, я обошла все музеи – я как бы не мыслю свою жизнь без искусства. В одном музее тоже много портретов купцов. Темные фигуры, покрытый лаком холст, рама добротная, без позолоты, приглушенный свет пустых залов музея. Такое впечатление производит…

– В Угличе разве есть работы Пупишевского? – прервала ответ Розалия Моркосовна.

– Пупишевского, по-моему, я там не видела, но тон, колорит, палитра. Вы понимаете, я как бы ассоциативно рассуждаю. В душе эти портреты находят отклик, напоминают работы Пупишевского, русскую народную песню «Среди долины ровныя». Вы читали «Пошехонскую старину»? Как бы общий настрой такой…

– Продолжайте.

– И вот я как бы хочу сказать, что русский портрет начала века, в том числе творчество такого талантливого самородка, как Пупишевский, еще, как бы, недостаточно изучено, не занимает как бы подобающего места…

– Далее.

– Так вот я и говорю, что нужно это как бы изучать, писать о творчестве Пупишевского. Вы понимаете мою мысль?

* * *

– У меня сообщение на тему «Биография русского портретиста», – сказал Афанасий, единственный мальчик в группе, очень умненький и ухоженный.

– И кого же вы выбрали? – спросила Розалия Моркосовна.

– Я выбрал Герасима Пупишевского, – тряхнув кудрями, громко, как на сцене, ответил Афанасий.

– Третий раз Пупишевский, мистика какая-то… А почему?

– Ну, биографии Репина, Серова, Поленова, все знают, и на лекциях вы рассказывали. А Пупишевского и самого-то мало кто знает. А у него в биографии две тайны: откуда взялись его экспрессионистские картины и куда потом делись? Интересно.

– Раз так, давайте, рассказывайте.

– Художник Пупишевский Герасим Модестович родился в 1863 году в Москве в семье старшего приказчика, умер в 1919 году в Константинополе. С детства проявил склонность к живописи. Законченного художественного образования не получил, но весьма добросовестно и скрупулезно изучал живопись самостоятельно и с помощью домашних учителей. Известная работа одна – «Портрет купца Зелюкина», находится в частном собрании в Германии. Остальные работы, принадлежавшие почти все известному коллекционеру западной живописи Сергею Щукину, видимо, погибли. Во всяком случае, среди национализированных картин Щукина, на которых был основан «1-ый музей нового западного искусства», их не было. Высказывалось мнение, что портреты кисти Пупишевского целы, просто в музей западного искусства они не попали из-за того, что художник не западный, а русский. Возможно, портреты еще найдутся. Грабарь, как говорят, предлагал какому-то аспиранту заняться творчеством Пупишевского, то есть сначала найти его поздние работы, а потом написать диссертацию, но до дела не дошло. Работы Пупишевского раннего периода, по мнению искусствоведов, не представляют художественной ценности. Эти работы сохранились в нескольких музеях Москвы и подмосковных городов, содержатся в запасниках и экспонируются изредка на тематических выставках.

– А вы сами видели «Портрет Зелюкина»? – спросила профессорша.

– Где ж я его мог видеть? – удивился Афанасий. – Это если вы про оригинал спрашиваете. А картинку видел в старом каталоге.

– Ну и как вам?

– Ну, если честно, то ничего особенного. Очень похоже на Пикассо, на Малевича.

– Но «Портрет Зелюкина» написан раньше, чем подобные портреты Пикассо и Малевича.

– Конечно, в этом смысле, в контексте, в плане изучения истории современного портрета… Мне все-таки Грез, Ренуар, Серов или Репин больше нравятся.

– Зачем же вы тогда выбрали для доклада Пупишевского?

– Я же сказал, биография необычная.

* * *

– Какое загадочное совпадение с Пупишевским… – задумчиво говорила Розалия Моркосовна своей аспирантке, после того как студенты ушли, и экзаменаторы остались вдвоем. – Я ведь видела Пупишевского, можете себе представить?

– Вы, наверное, были маленькой девочкой? – спросила аспирантка Лена.

– Да нет, всего-навсего пятьдесят семь лет назад, – стала рассказывать профессорша. – Дело было так. В 21-м году мне было 19 лет, и я училась во ВХУТЕМАСе. Мы сидели как-то, человек пять, в комнате, и с нами беседовал Грабарь. Он искал помощников для работы над книгой и пришел к нам. Вдруг дверь в нашу комнату открылась, и очень уверенно вошел старик. Он сделал шаг вперед, остановился, как будто проснулся, оглядел нас, сказал: «Ой, пардон те» и вышел. Мы снова повернулись к Игорю Эммануиловичу, а он смотрит на дверь и молчит, а потом спросил нас: «Вы знаете, кто это был? Это был художник Герасим Пупишевский». Я первый раз это имя слышала, но у нас был парень Аркашка Ларин, очень умный. Он был родственником кого-то из крупных коммунистов и в каждом событии видел, прежде всего, политический подтекст. «Это, который белоэмигрант?» – сказал Аркаша. «Да какой он эмигрант! – с досадой ответил Грабарь. – Он великолепный портретист. А человек такой, как бы сказать, зависимый, легко принимает правила игры. Ему бы актером быть. У него жена была волевая женщина. Вот он и писал портреты, как она велела, и имел успех. Жена умерла, он стал рисовать, как самому хотелось. Опять успех, только в другой среде. Попал под влияние Щукина, тот его и направил за границу в 18-м. В Константинополе Пупишевский потерялся, потом пристал к компании, которая возвращалась, и вот он тут». Грабарь задумался, помолчал, потом сказал: «Хорошо бы, чтобы кто-нибудь занялся Пупишевским. Его, наверное, и подкормить нужно, и, главное, картины его собрать, а то пропадут…» Видимо, этот разговор имел продолжение, иначе где бы этот студент мог прочитать про Грабаря и аспиранта? Видите ли, еще прочитал, что художник умер за границей. Хотя, вполне возможно – кто его в Турции потерял, тот и сообщил, что он умер…

Аспирантка слушала, открыв рот.

– Что, интересно, деточка? – ласково спросила Розалия Моркосовна. – Такая древность, начало двадцатых годов, а всего-то один шаг, и я живой свидетель, к тому же вполне бодрый. Пупишевский, Грабарь… Ленин к нам приезжал, а Луначарский, так тот лекции у нас читал. Я и с Маяковским была знакома, а с Велимиром Хлебниковым, знаете такого поэта? нет? в одной коммунальной квартире жила, в соседних комнатах. Ну, должны вы знать Хлебникова – он в катаевском «Алмазном венце» всё стихи в наволочке таскает, чудаковатый такой. Не очень-то похоже он описан, но что-то есть… Это ведь Володя, в смысле Велимир Хлебников, слово «лётчик» придумал, до него пользовались иностранным словом «пилот». Была у Хлебникова такая идея… Тяжелое было время, деточка. А сейчас вспоминаю с радостью: молодость, новая жизнь. И, знаете, был такой узкий круг творческих людей, в том смысле, что все были знакомы друг с другом… Ну, хотя бы были знакомы с чьим-то знакомым, не дальше. Художники, поэты. Я бы сказала, наперечет были. Блок, Гумилев (ну этих-то знаете?) в комиссиях заседали, вес имели, несмотря на чуждую ориентацию. Потом, конечно, все кончилось трагически.

Пупишевский к этому кругу не принадлежал, поэтому я про него до того случая не слышала. Робел он перед богемными. Сначала, до смерти жены, жил в своем кругу, а потом, похоже, жил только поддержкой мецената Щукина. Такое вот имя, почти потерянное… А есть ведь и совсем потерянные. Мы вымрем, и все это уйдет в небытие, а ведь интересно было бы записать кое-что, вспомнить. Жаль, заняться некогда, да и некому. Что-то я развздыхалась? Прочь, прочь, это – старческое. Ну, пойдемте, Леночка! На сегодня хватит…