«Парижское безумство, или Добиньи»

Эмиль Вениаминович Брагинский Парижское безумство, или Добиньи

Париж – это город, в котором хотят побывать все. Многие, если не большинство, толком не знают зачем, но зато точно знают, что побывать надо.

Увидеть Париж и умереть, увидеть Париж и обалдеть, увидеть Париж и ничего не увидеть. Такое тоже бывает.

С некоторых пор в Париж повадились, скупая все подряд, ездить во все возрастающем числе неведомые прежде богачи из России. Поначалу это удивляло парижан, затем злило, затем к этому привыкли, а затем практичные парижане сообразили, что на этом можно недурно подработать. Сначала в особо дорогих ресторанах появились меню с текстом на русском языке. Таксисты выучили с десяток русских фраз, а проститутки и того больше. В витринах некоторых магазинов выставили табличку: «Здесь говорят по-русски». В престижном ювелирном магазине фирмы Картье пошли дальше. Приняли на работу эффектную девушку сербской национальности с ногами, как у топ-модели, и наняли ей учителя русского языка, с тем чтоб русских посетителей обслуживала продавщица не только очаровательной внешности, но и говорящая на их родном языке.

Рассказывают, что однажды в упомянутый магазин забрела молодая актриса, просто так заглянула, полюбоваться, – купить здесь что-либо не было у нее ни малейшей возможности. Однако она попросила показать ей колье с изумрудами. Продавец спрятал ироническую улыбку, но колье показал. В этот момент в магазине возник так называемый новый русский и уперся глазами, нет, не в сербскую продавщицу, а в актрису. Та, небрежно бросив, что, мол, еще подумает, а если надумает, то завтра за колье придет, направилась к выходу. И тут новый русский преградил ей дорогу и на сносном английском языке сказал:

– Я вас узнал, видел вашу фотографию на стенде у театра. Черт, как его название… забыл. Неважно. Главное – миллион франков за одну сегодняшнюю ночь!

В переводе на доллары это получалось приблизительно двести тысяч.

Актриса по-английски понимала и ответила с той же бесстыдностью. То есть размахнулась и хорошенько влепила нахалу по физиономии. Тот схватился за щеку, на которой багрово отпечатались нежные девичьи пальчики, и пропел, опять же на английском: «Ты хороший парень!» Так в Лондоне приветствуют любимых артистов. И добавил:

– Занимались спортом?

– Теннисом.

– Пойдем ко мне в отель или пригласите к себе?

– Приглашу! – Актриса нисколько себя не осуждала. Такие деньги за такой пустяк. Однако уточнила вполголоса: – Мой гонорар до, а не после!

– Это правильно, это по-деловому! – согласился кавалер.

Они ушли, а в магазине сделали вид, что, разумеется, ничего не заметили и ничего не услышали. Назавтра молодая актриса вновь появилась и купила колье с изумрудами. Кстати, оно стоило много дешевле, нежели двести тысяч.

Ни магазин Картье, ни молодая актриса, ни ее щедрый ухажер прямого отношения к сюжету данной истории не имеют. Все это была лишь, как говорили раньше, присказка, а сказка впереди. И началась она с приезда в Париж господина Стропило Никодима Петровича. Приехал он не один, а с переводчиком, он же – охранник. Как известно, сегодня идут в охранники не только лингвисты. Никодим Петрович должен был ехать вместе с женой, но жена приболела, и Париж остался без нее. Никодим Петрович был образцовым семьянином. Он не только ни разу в жизни не изменил жене, но ни разу и не помышлял об этом. У Никодима Петровича был скромный бизнес. Он покупал в Узбекистане коврики, наволочки, покрывала из особо мягкого материала, цветисто и забавно расшитые, и продавал их в Москве за египетские, в Праге за тибетские или еще за какие-то. Кроме наволочек, Никодим Петрович еще прирабатывал продажей квартир в Праге и Мадриде. И на то, и на другое находились охотники. Кроме того, Никодим Петрович немножечко зарабатывал на лекарствах с острова Борнео. Словом, был он современный бизнесмен сорока двух лет, невнятной внешности и с шестиклассным образованием. Для бизнеса в России нужны ведь не образование, а мозги, связи и умение опередить конкурента, дав ему ногой пониже живота, когда он лишь задумывает подобную же операцию.

Теперь Никодим Петрович приехал поглядеть Париж и понять, на чем тут можно поживиться. Никодим Петрович шел по знаменитой улице Риволи, он разглядывал дома, опоясанные резными чугунными балконами, думая о том, что это дикая глупость, эти балконы, ведь по ним можно запросто забраться в любую квартиру. Никодим Петрович не заметил, как улица Риволи перешла в другую, под другим названием, да и замечать ему было ни к чему, латинских букв он не знал.

– Здесь знаменитый дворец Вогезов! – сообщил переводчик. – Желаете посмотреть?

Никодим Петрович послушно шагнул под арку, ведущую к ансамблю Вогезов.

И это было в его скромной жизни величайшей ошибкой.

Никодим Петрович уселся на скамейке в сквере посреди бессмертного кольца дворцов. Они не произвели на бизнесмена ни малейшего впечатления, стоят вплотную друг к другу, тесно, все дома похожи друг на друга, как близнецы, архитектор дурак, покупатели этого не любят. Никодим Петрович перевел взгляд на конную статую, подумал, что таких статуй и в Петербурге пруд пруди, перевел взгляд на соседнюю скамейку и прежде всего засек кроссовки, подумав, что кроссовки дрянь – китайского производства, над кроссовками джинсы, нет, не фирма, подумал Никодим Петрович, поглядел еще выше, увидел легкую курточку. Был месяц октябрь, и в Париже стояла ласковая, теплая погода. Никодим Петрович небрежно поглядел повыше, обнаружил тонкий женский профиль.

Женщина, почувствовав на себе взгляд, невольно обернулась. Теперь Никодим Петрович увидел, казалось бы, простое, но чистое, вдохновенно-нежное лицо с глубокими светлыми глазами, как Мадонна у Филиппо Липпи. Он, конечно, отродясь не слыхал о средневековом итальянском живописце Липпи. Но сердце у Никодима Петровича остановилось, и он подумал, что умер. Он стал белым, как бумага для лазерного принтера. Даже губы побелели.

– Что с вами, месье? – обеспокоенно спросила женщина, естественно, по-французски. – Вам плохо?

Ее голос вернул Никодима Петровича Стропило обратно на грешную землю.

– Скажи ей что-нибудь! – слабым голосом приказал он переводчику. – Только что-нибудь хорошее.

Переводчик, к слову, звали его Антоном, сказал:

– Месье благодарит вас за внимание!

– Что ты сказал? – спросил хозяин.

– Что вы выражаете ей свое восхищение!

– Хорошо сказал.

Мадонна Филиппо Липпи поднялась и шагнула к арке, ведущей к выходу из дворцового ансамбля.

Никодим Петрович вскочил с резвостью, неожиданной для человека, который только что был покойником:

– Идем за ней! Вернее, догони ее и попроси разрешения познакомиться!

Антон выполнил поручение:

– Извините, мадемуазель, месье хотел бы выразить вам восхищение вашей красотой!

– Передайте месье, – улыбнулась парижанка, – что я не та, за кого он меня принимает!

– Что вы! – уже от себя воскликнул Антон. – Месье в принципе не интересуется женщинами. Я сам не понимаю происходящего!

– Всего хорошего! – попрощалась парижанка. – Привет месье!

Походка у нее была невесомой, она лишь слегка касалась тротуара, и этого было достаточно, чтобы ее тело плавно поднималось в воздух.

– Она передала вам привет! – доложил по начальству Антон.

– Идиот! Иди за ней и не упускай из виду! Где работает, где живет! Я буду ждать здесь! Нет, я с тобой!

Наверно, это в крови только у русских. С ходу, в одно неуловимое мгновение влюбляться в незнакомую женщину. Тот сумасшедший в магазине Картье выбросил миллион лишь за одну счастливую ночь, а Никодим Петрович не выбросил ни сантима. Просто он полюбил в течение одной секунды женщину, сидевшую почти что рядом, на соседней скамейке.

Да, Никодим Петрович полюбил, но при этом, конечно, не разлюбил законную московскую жену. Просто сейчас он про нее забыл. Вроде нету ее, и все тут.

Выбежав вслед за француженкой на оживленную магистраль, преследователи увидели, что она преспокойно садится в автобус. Они успели забраться в ту же машину, причем Никодим Петрович грубо оттолкнул негра, который не преминул высказаться по этому поводу.

– Он же загородил проход! – возмутился Никодим Петрович. – И он еще и шумит, подонок!

– Виноваты мы, – вежливо заметил Антон, – в Париже входят в автобус исключительно с передней площадки!

– Плевать мне, где у них входят! – парировал господин Стропило. – Ты лучше не прозевай мою женщину. Она села или стоит? Я не вижу.

– Стоит.

– Значит, едет недалеко. Гляди в оба, слышишь?

Через пару остановок француженка стала продвигаться к выходу из автобуса, то есть приближаться к Никодиму Петровичу. Тот тяжело задышал, так тяжело, что на этот раз негр испуганно от него отшатнулся. А француженка или не узнала господ, которых повстречала у Вогезов, или сделала вид, что не узнает.

Погоня продолжалась во дворе Лувра.

– Наверно, она идет в Лувр! – позволил высказать предположение Антон.

– Зачем? – покачал головой Никодим Петрович. – Что она, в нем не была? Ее наверняка водили в него еще в школе. Школьников вечно таскают по музеям.

Однако француженка пересекла огромный двор.

– Посмотрите направо, – посоветовал Антон шефу, – там Триумфальная арка.

Ответ последовал немедленно:

– Плевал я на арку! Куда она идет, моя женщина?

– Догнать и спросить? – пряча издевку, спросил охранник, он же переводчик.

– Все-таки ты идиот!

Француженка вышла на набережную Сены, перешла на противоположный берег. Мужчины тоже воспользовались наличием моста.

– Все ясно! – сказал Антон. – Она идет в музей Д’Орсэ.

– Такой тоже есть? – вздохнул Никодим Петрович. – Что в нем показывают?

Преследователи купили входные билеты, буквально сразу за француженкой. Она вновь их не заметила или не захотела замечать.

Войдя в музей, Никодим Петрович ахнул:

– Какой это музей, это же вокзал!

Антон удивился проницательности работодателя:

– Конечно. Раньше здесь был вокзал.

– Какой кретин придумал вешать картины в вокзале? – Никодим Петрович не смотрел на картины, с упорством маньяка он видел только лишь заветную француженку. Вместе с охранником он сопровождал ее в качестве почетного эскорта битый час, нет, битых полтора часа. И уже на выходе из музея француженка порывисто обернулась и с напором и лихой откровенностью, свойственной парижанкам, спросила у Никодима:

– Какого черта вы ходите за мной по пятам?

Антон покорно перевел.

– Лучше спроси – как ее зовут?

Антон опять перевел.

Француженка усмехнулась:

– Вам понравился зимний пейзаж Добиньи?

Антон перевел в третий раз, но Никодим Петрович услышал только то, что хотел услышать:

– Спроси у Добиньи, до чего же у нее красивое имя…

Антон хотел было поправить хозяина, но вовремя понял, что можно потерять работу.

– Спроси у Добиньи, – повторил Никодим Петрович, – не согласится ли она со мной пообедать?

Антон опять перевел, но в своей редакции:

– Вы можете спокойно с ним, то есть с нами, пообедать. Он вас пальцем не тронет. Он решил, что это вас зовут Добиньи!

Француженка расхохоталась так раскатисто, что обернулись все, кто был в пределах слышимости.

– Это забавно, а я действительно голодна.

Для Парижа это был, разумеется, не обед, а вовсе ленч. Но дело не в названии. Они расположились в маленьком ресторанчике, где столики были выставлены на узкую улочку. Напротив была кондитерская, а рядом с нею парфюмерная лавочка. Замшевый ветер прогуливался по улочке, а воздух в пасмурный день был сиреневого цвета, такого цвета он бывает только в городе Париже.

В ресторане Никодим Петрович преобразился. Он долго и со знанием дела выбирал блюда, потом так же неторопливо изучал карту вин, а когда принесли и откупорили бутылку вина, то обнюхивал ее с азартом и достоинством породистого охотничьего пса. Потом Никодим Петрович проследил, чтоб вино разливали как полагается, то есть уложили на специальную подставку, под которой горела свеча, а вино наливали, слегка наклоняя бутылку, чтобы бутылка не дрожала в руке, взбалтывая драгоценный напиток, чтобы, не дай Бог, со дна не проскользнул в бокал осадок.

Добиньи наблюдала за этой процедурой с нескрываемым интересом, а в глазах ее, которые то и дело меняли оттенок от серого до голубого, плясали озорные смешинки.

– Кто такой этот дяденька? – спросила она Антона. – Вот это и есть ваш новый русский, который в музее шарахается от живописи, а в винах разбирается, будто у него родовое имение?

– О чем спрашивает? – Голос Никодима Петровича звучал строго.

– О вас, – сказал правду Антон.

– Говори! – разрешил шеф.

– Месье Никодим Стропило… – начал Антон.

Добиньи опять расхохоталась, так же громко, как прежде в музее. И если там на нее оборачивались посетители, то здесь обернулись прохожие.

– Почему она смеется? – насторожился Никодим Петрович.

Добиньи догадалась, очевидно, о чем он спрашивает, потому что сказала:

– У вас итальянская фамилия.

Антон перевел. Никодим Петрович задумался и покачал головой:

– Нет, в роду моем никаких итальянцев не было. Мы с Пензенской области.

Антон коротко пояснил, кто такой месье Стропило, про наволочки сообщил, про бизнес с недвижимостью, добавил про дом в Подмосковье, где девять комнат и повар-китаец.

Никодиму Петровичу надоел французский язык, и он поднял бокал:

– Вы разрешите?

Антон, как обычно, перевел, Добиньи разрешила и тоже подняла бокал.

С болью в раненом сердце Никодим Петрович Стропило произнес:

– Выходите за меня замуж, Добиньи!

Когда Добиньи поняла, что сказал Никодим Петрович, а похоже, что она не столько поняла, сколько догадалась сразу, до перевода, бокал в ее руке дрогнул, а лицо приняло совсем новое, растерянное выражение. Добиньи поставила бокал обратно на стол, не пригубив вина, что в общем-то дурная примета:

– Повторите, пожалуйста!

Никодим Петрович повторил.

Добиньи поднялась – она сидела напротив, – обошла столик, нагнулась и по местному обычаю поцеловала месье Стропило дважды, сначала в одну щеку, затем в другую. Месье опять умер, сегодня уже во второй раз. А Добиньи вернулась на свое место, села, вновь подняла бокал, попробовала вино. Никодим Петрович сидел не двигаясь. Да где это видано, чтоб мертвецы двигались?!

– Спасибо, нет! – сказала Добиньи.

Антон перевел.

Несчастье вернуло Никодима Петровича к жизни. Он печально улыбнулся:

– Конечно, я так и думал. На что я вам сдался? Пристал на улице, и здрасте, замуж! Вы вон какая – загляденье, получше любой картины, а я… Только что деньги у меня… А так… французского не знаю, и вообще малокультурный, я и по-русски-то не очень. А в музеях от скуки дохну. Но я вас увидел, никогда со мной такого не бывало, все во мне зашаталось и перевернулось. Люблю я вас, понимаете, может, и раньше любил, хотя и никогда не видел. И жизнь без вас мне на хрен не нужна. Конечно, неказистый я… А вы?.. Такой не то что в вашем Париже, на всем белом свете нету и быть не может!

Тут Никодим Петрович заметил, что Антон заслушался и не переводит.

– Ты почему замолчал?

Антон опомнился:

– Я не знаю, как перевести «неказистый».

– Переведи – неубедительный!

Антон первый раз за все время службы взглянул на хозяина с уважением.

– Нет, – не согласилась с Никодимом Петровичем Добиньи, – вы как раз убедительный! Но вы сами говорите: встретили меня на улице и сразу же предлагаете руку и сердце! В это невозможно поверить, но я почему-то поверила!

Теперь уже Никодим Петрович поднялся и выпрямился в полный рост. И даже произнес по-французски, правда, это было единственное иностранное слово, которое он знал:

– Мерси! – и сел. И добавил, уже по-русски: – Я заслужу, Добиньи, я заслужу! – Сделал глоток вина. – Неплохое, вам как?

– Замечательное! – кивнула Добиньи. От того, что Никодим Петрович сошел с любовной тропы, ей стало легче, и она с аппетитом принялась за еду.

Ресторанчик держали итальянцы. И, как главное блюдо, подали аббакио – молодого барашка, зажаренного на древесных углях.

– Изумительно! – воскликнула Добиньи. Аппетит у нее был на зависть. – Обожаю вкусно поесть и много поесть, но не толстею, повезло, не в коня корм!

– Конь – это бывший жеребец, надо было сказать – не в кобылу корм! – поправил Никодим Петрович, спохватился и успел остановить Антона: – Не переводи, про кобылу – это я ляпнул!

– Это вы ляпнули! – нахально подтвердил подчиненный.

Далее ленч проходил довольно весело. Добиньи перехватила инициативу, очевидно, вся эта ситуация ей нравилась и забавляла. Теперь больше говорила она, шутила, что-то рассказывала. Антон, боясь остаться голодным, переводил не все, да это и не требовалось. Никодим Петрович и не слушал Добиньи, ему было достаточно, что она здесь, что звенит ее голос, над верхней губой он обнаружил у нее крохотную родинку и не сводил с этой родинки глаз. А когда с питанием было покончено, Добиньи вежливо поблагодарила и сказала, что сейчас ей надо поехать к кузине. Кузина живет неподалеку от Гранд Опера. Она и на метро может добраться, и автобусов в направлении Опера уйма, но Никодим Петрович решительно воспротивился:

– Вот еще, на автобусе. Антон, найди такси!

Антон тотчас обратился к официанту, тот, успев получить щедрые чаевые, вызвал такси.

– Угол рю де Виктуар и шоссе Д'Антин, к дому, где магазин «Кенгуру»! – назвала адрес Добиньи.

Никодим Петрович спросил тоскливо:

– Вечером мы пойдем куда-нибудь?

– Вы сами знаете, что не пойдем! – ответила Добиньи. – Мы с вами больше никогда не увидимся!

– Увидимся! – твердо пообещал Никодим Петрович.

Когда Добиньи скрылась в доме, где магазин под названием «Кенгуру», Никодим Петрович распорядился:

– Антон, спроси у водителя, сколько он возьмет за то, чтобы стоять здесь максимально долго, если потребуется, то и до утра?

– Я не нанимался ночевать в такси! – обнаглел переводчик.

– Если потребуется, будешь ночевать и в подворотне! – спокойно парировал босс.

Добиньи вихрем ворвалась к кузине:

– Сильвия, ты помнишь зимний пейзаж Добиньи, на первом этаже в Орсэ?

– Не помню! Ты видишь, я делаю лицо. – Сильвия была перемазана кремом, для которого явно не пожалели клубники. – Ты что, столько времени проторчала в музее? Я уже начала беспокоиться.

– Шарль Франсуа Добиньи был одним из тех, кто работал в Барбизоне, это девятнадцатый век, а теперь Добиньи зовут меня! – азартно сообщила кузина.

– Ты трехнулась! – оценила Сильвия.

– Да! Еще бы! Как не трехнуться, когда мне сделал предложение миллионщик из новых русских. Он, конечно, темнота, быдло. Но не стар, лет, я думаю, сорок с небольшим, физиономию имеет, ну, не приятную, но и не противную тоже!

– Я пробую новый крем! – откликнулась Сильвия. – Боюсь, что после него у меня пойдут прыщи!

– Ты слышала, что я тебе сказала?

– Чушь какую-то про миллионы и про предложение. Этот крем рекламировали по телевидению. Никогда не надо верить телерекламе!

– Он предложил мне руку и сердце! – заорала Добиньи.

– Жанночка, – попросила Сильвия, – не кричи! Где ты будешь заказывать свадебное платье? Надеюсь, к свадьбе прыщи у меня пройдут! Очень симпатичные платья я видела тут неподалеку, напротив собора Трините!

– Но я ему отказала! Знаешь, какая у него фамилия – редкая и смешная. Стропило! – При этом Добиньи, как бы в подтверждение своих слов, звонко расхохоталась.

Сильвия задумчиво нахмурилась:

– При чем тут фамилия? Вдруг он вообще не миллионер, а жулик! Ты проверила его документы, его банковский счет? Ты правильно отказала, прежде чем идти за него замуж…

– Какое замужество! – прервала словесный поток сестра. – Я же его не люблю!

– Ах да, – спохватилась Сильвия, – про любовь я и забыла. Я так давно ни с кем не сплю по любви…

– И все-таки это поразительно, – воскликнула Добиньи, она же Жанна, – понимаешь, он не придуривался, он действительно хотел на мне жениться!

– Не строй иллюзий! – поставила ее на место Сильвия. – Он тебя увидал, ощутил половой призыв, и его понесло…

– Нет, нет! – заспорила Добиньи. – Я тебя уверяю, он ждет внизу, могу держать любое пари!

– Значит, у него продолжительный половой призыв! – спокойно заключила Сильвия.

К вечеру за женщинами заехали друзья Сильвии. Кузины, то есть двоюродные сестры, сошли вниз и сели в серебристый «БМВ». В этот момент в такси все трое, Никодим Петрович, Антон и таксист, жевали горячие парижские бутерброды: длинный узкий батон разрезается вдоль, внутрь кладется что попало, чаще всего сыр с ветчиной, и это сооружение подогревается. Антон купил три бутерброда на уличном лотке.

Увидев Добиньи, которая исчезает в незнакомой машине, Никодим Петрович от отчаянья едва не подавился.

– Езжайте за ними! – крикнул месье Стропило.

Но пока Антон перевел, пока таксист отложил бутерброд, «БМВ» с желанной женщиной исчез из виду.

– Она тебе точно говорила, что ей надо было заехать к двоюродной сестре? – спросил Никодим Петрович.

– Да, – ответил Антон. – Значит, сама живет в другом месте. Как зовут сестру или, по крайней мере, как она выглядит – мы не знаем!

– Все! – резюмировал Никодим Петрович. – Моя жизнь кончилась!

Назавтра Никодим Петрович, забыв про то, что ездил в Париж по делам, вылетел обратно в Москву.

А в Москве октябрь выдался тоже на редкость теплым, солнечным. Правда, ветер уже принялся за сезонную осеннюю работу – сбивал с деревьев многоцветные листья.

Дома жена спросила Никодима Петровича, как ему показался Париж?

– Город дрянь! – ответил муж. – Одни музеи!

Жена поняла, что муж не в духе, больше про Париж не расспрашивала, только доложила, что французскую школу, где учился сын, наконец отремонтировали и занятия вот-вот начнутся.

Никодим Петрович, как обычно, с утра и до ночи пропадал в офисе. Сотрудникам сказал, что в Париж ездил зря, все, что можно, уже давно схвачено другими, я опоздал, вы меня, господа, плохо проинформировали…

Жизнь текла своим чередом. Никодим Петрович богател, но это перестало его радовать. Перед глазами, как наваждение, стояла Добиньи.

Однажды, когда, по обыкновению, он вернулся домой в первом часу ночи, жена встретила его, встревоженно сообщив, что у сына возник конфликт с учительницей французского языка.

– Ты бы зашел в школу! – предложила жена. – Ты в ней ни разу не был!

– Что я там потерял? – сердито возразил муж. – И Сергей не маленький уже, в десятом классе, сам нашкодил, пусть сам выкручивается!

А в школе произошло вот что. После урока по французской грамматике, складывая тетради с домашними работами, – ученики уже дружно покинули класс, – учительница вдруг заметила, что один из них, Сергей Стропило, остался и стоит теперь перед ней.

– У вас вопросы, Стропило?

– Да. Школа не работала. Зарплату не выдавали. Должно быть, вы кругом в долгах?

Учительница улыбнулась:

– Спасибо за сочувствие, Сергей!

– Я от вас без ума! – неожиданно сказал Сергей. Сказал спокойно, без эмоций, и продолжил, как тот новый русский в магазине Картье: – Две тысячи долларов наличными за одну ночь!

Учительница ахнула от возмущения и, как молодая актриса у Картье, размахнулась, но Сергей перехватил ее руку:

– Бить учеников не полагается!

– Пожалуйста, – учительница отдернула руку, – переходите в другую школу, я не хочу видеть вас в классе…

– Но зато я хочу вас видеть! – все столь же спокойно продолжил Сергей. Однако слегка побледнел. – Я вас люблю!

Дома он сообщил, что больше в школу не пойдет.

Жена все-таки достала Никодима Петровича, и он поехал в школу объясняться.

Он вошел в учительскую, где одиноко склонилась над книгами женская голова. Услышав шаги, учительница подняла голову и поглядела на вошедшего.

Никодим Петрович смог произнести только одно слово:

– Добиньи, – и умер в третий раз. На этот третий раз он очнулся уже не в школе, а вовсе в больнице. Не с Добиньи, а с инфарктом.

А сын Никодима Петровича закончил школу и поступил в институт международных отношений. У него завязался бурный роман с учительницей французского языка из школы, где он прежде учился. Роман длился долго – два года. Когда перевалило на третий год, Сергей женился на Жанне, хотя она и была старше него на восемь лет. Но теперь это модно.

На свадьбе у Никодима Петровича, непонятно для окружающих, глаза все время были на мокром месте. Жанна в белом подвенечном платье из Парижа подходила к свекру, гладила по голове и говорила одно загадочное слово:

– Добиньи!

– Добиньи! – отвечал Никодим Петрович и плакал.

Оглавление