«Молчаливый странник в Лондоне»

Цзян И Молчаливый странник в Лондоне

Серия: ОЧАРОВАННЫЙ СТРАННИК

Перевод – Ю. Савенков

Примечания – Ю. Савенков

Предисловие переводчика

Цзян И родился в начале двадцатого века в богатой семье на юге Китая. И долгое время его миром было пространство родной усадьбы. Его отец был известным художником-портретистом. В детстве Цзян получил традиционное образование: изучал китайскую классическую литературу, увлекался стихосложением и каллиграфией, пробовал себя в живописи.

Молодость его пришлась на сложнейший период в жизни Китая. Как истинный патриот, он не мог остаться в стороне и активно участвовал в преобразованиях в стране. В результате возникших разногласий с влиятельными людьми он отказался от оригинального поста и покинул Китай, рассчитывая довольно скоро вернуться, но его заморские скитания растянулись на десятилетия.

Кто-то сказал: «Если вам наскучил Лондон, значит, вам наскучила жизнь…» Автор скучать не умел и не хотел. С любопытством иностранца, плененного новой культурой, он погружается в жизнь незнакомого ему мира. Изумление прошло, осталась нежная привязанность к земле, с которой его связала судьба. На улицах и площадях, в автобусах и картинных галереях, домах вновь обретенных друзей и местах их отдыха он наблюдает повседневную жизнь лондонцев, не переставая удивляться увиденному.

Его впечатления уникальны – это взгляд «одного из тех странных китайцев, принадлежащих к временам, канувшим в Лету». Книга поражает свежестью и нестандартностью наблюдений, утонченностью стиля, доброжелательностью и остроумием. Перед нами предстает европейская столица, не менее экзотичная, чем джунгли Амазонки.

«Молчаливый странник в Лондоне» – это не просто заметки путешественника, книга дышит поэзией и полна импрессионизма. «Он все умел: глядеть, заглядывать, видеть, даже предвидеть, всматриваться, осматривать, взором охватывать горизонт, одного не умел – созерцать». Эти строчки не про нашего автора. Умение автора созерцать как раз самая сильная его черта и его основная интонация. Он предстает человеком, воспринявшим идею гармонического единства Неба, Земли и Человека. Согласно китайской традиции, ничто в мире не существует обособленно, в отрыве от других вещей, каждая вещь во Вселенной, даже самая ничтожная, вплетена в густую цепь космических взаимодействий. Цзян И растворяется в природе. Завораживающие пляски снежных хлопьев и таинственный свет луны – часть его бытия. У него даже камни страдают. Он огорчен, что скульптуры знаменитых людей на пьедестале не защищены от дождя, ветра, тумана и жгучих солнечных лучей… И наверное, родные чувствуют себя неуютно оттого, что не могут защитить их, может быть, стоит соорудить навес?

В одной из глав захваченный сказочным зрелищем снегопада за окном, столь редким для Лондона, он убегает с вечеринки, устроенной соотечественниками, чтобы первым коснуться этого волшебства. А когда по оставленным следам обнаруживает, что его опередили голуби, клянется, что на будущий год возьмет у птиц реванш. Друзья подтрунивают над ним, хотя знают о том, как один великий китайский поэт отправился на ослике по заснеженной равнине в поисках цветущей зимней сливы. А единомышленника он нашел в английском поэте, как и он, «плененном слепящей белизной».

В жизни, где поэзии все труднее отвоевывать пространство у грубой реальности, автор по-прежнему верит в чудеса и волшебников, которые и сами не подозревают, что они – волшебники. И знаменитый лондонский туман вместо привычного повода для сарказма становится стихией, сделавшей Лондон городом мимолетной мистической красоты. В тумане, который слился с сумраком неба и от этого стал безнадежным, он сжимает руку невидимого прохожего и оба начинают весело смеяться. Этот сюжет становится символом поиска точек соприкосновения разных культур, доныне считавшихся антиподами.

Прикосновение к иным ценностям учит гибкости и заставляет шире взглянуть на вещи. Открывая чужие миры, мы лучше познаем себя.

О взаимном соприкосновении культур Цзян И рассказывает без назидания, в живописных картинках, с добрым юмором и самоиронией. Он приходит к людям с улыбкой, и это вселяет оптимизм. Цзян И – истинный китаец, сумевший вместить в себя две столь неблизкие культуры, из тех художников, которые возвращают читателям очарование мира, пропущенное через взгляд, душу, мысли и чувства.

«Запад есть Запад, Восток есть Восток. И с места они не сойдут». Кому не памятны эти строки Киплинга, которые регулярно цитируют, когда хотят – в который раз! – доказать полярность двух культур? Но цитата не закончена. Есть продолжение. Там есть такие строки: «Но нет Востока, и Запада нет, что племя, родина, род, если сильный с сильным лицом к лицу у края Земли встает?». Не правда ли, воспринимается иначе?

Вступление

Летний полдень в ботаническом саду Кью-Гарденс

Тот, кому довелось прочесть мою книгу об английском Озерном крае, никогда не подумал бы, наверное, что я рискну написать что-нибудь и о Лондоне. Ведь в той книжке я настаивал, что жить под покровом лондонского тумана – вещь неприятная. Тогда я писал правду. Однако верно и то, что благоразумный человек рано или поздно во всем найдет прекрасное. В Лондоне я порой устаю от тумана и от тех, кому он так мил. Но я видел так много прекрасного, и у меня родилось столько мыслей по поводу вещей странных и курьезных, которые я наблюдал с тех пор, как попал сюда пять лет назад. К тому же, как человек Востока («один из тех странных китайцев, которые принадлежат к временам, канувшим в Лету», как сказал обо мне один лондонский критик), я обречен смотреть на многие вещи под иным углом. Но неужели моя точка зрения на самом деле столь оригинальна? Впрочем, мои читатели пусть судят об этом сами. Я никогда не соглашался с теми, кто настаивал на том, что люди разных национальностей значительно отличаются друг от друга. Внешне они, конечно, разные. Но разве не объединяет их общая потребность есть, пить, спать, защищаться от дождя и ветра? И так ли уж фундаментально различаются их взгляды на жизнь? Мысли отдельно взятого человека, конечно, индивидуальны, но сходство вкусов всегда будет связывать людей вне зависимости от географических границ, разделяющих их. Не кажется ли вам, что вы ждете от вашего мясника, чтобы он видел в резвом молодом барашке будущее аппетитное блюдо, а не произведение искусства? Уверяю вас, что и китайский мясник видит в барашке то же самое.

Мне всегда доставляло удовольствие записывать свои впечатления. Мысли о книге зарисовок из лондонской жизни давно преследовали меня. Но я все еще сомневаюсь, настала ли пора представить ее на суд читателя. Вообще-то я вполне согласен с моими друзьями, которые считают: первое впечатление самое свежее и острое. «Но оно может быть и ошибочным», – говорят другие. Еще до приезда в Лондон я часто слышал рассказы о нем тех, кто побывал там или читал о городе в газетах и книгах. Но эти свидетельства были слишком общи и не давали ясной картины. Мне кажется, те, кто судят о Китае по прочитанному и услышанному, страдают тем же недугом. Многие путешественники, которые прожили в Китае всего несколько месяцев, возвращались и писали книги обо всем – литературе, философии, социальной жизни, экономике. А некоторые писали, даже не побывав в стране. Я могу лишь выразить восхищение их безрассудной смелостью и искусством делать обобщения. Но мне кажется, многие страдают от этих обобщений, и я в том числе. Один мой английский знакомый был уверен, что я коммунист. Знаете почему? У него просто не было ни тени сомнения в том, что молодой китаец обязательно должен быть коммунистом. Другой был настроен весьма критически, видя во мне твердолобого ретрограда, который все еще живет в эпоху праотцов, ушедших в мир иной. А ведь я все-таки несколько раз общался с ними. Могу себе представить, сколько же англичан удивлялись, почему я не ношу косу [1]. А кто-то наверняка видел во мне персонаж, напоминающий мистера Чарли Чана [2].

Я скромный человек с небольшими способностями и не хотел бы делать обобщений в связи с крупными и злободневными проблемами и поэтому советую читателям не ждать от меня чего-то, похожего на глубокое академическое исследование Лондона. Существует целая гора книг известных историков, ученых, художников, как английских, так и зарубежных, касающихся характерных черт этого города. Это классические книги о Лондоне. Моя – иного рода. Я испытываю робость, когда обращаю свой взор на значительные вещи. Обычно мое внимание привлекают вещи, которые принято считать маленькими. Есть бесчисленное множество незначительных явлений, наблюдать, думать о которых доставляет мне огромную радость, хотя многие люди пренебрегают ими. Эту маленькую книжку, пожалуй, можно назвать пестрым собранием обрывков наблюдений, которые, как знать, может, кого-то и позабавят перед сном или в минуты праздности после вкусного обеда. Хотя я и собираюсь как-то организовать свои впечатления, но тут думаю предоставить вниманию читателя несколько примеров моих наблюдений, «предложить аперитив». На французском судне из Шанхая я добрался до Франции. Проведя ночь в Париже, направился в Лондон. Первое, что я увидел в Дувре, были котелки -котелки джентльменов – по обе стороны от железной дороги. То было какое-то наваждение. По мере приближения к городу их становилось все больше. Словно я приехал на фабрику по пошиву этих головных уборов. На вокзале Виктория меня встретил соотечественник, который тут же повел меня в китайский ресторан. На станции метро мы направились к лифту, и там мне бросился в глаза старый рабочий, который ругал симпатичного молодого парня, пытавшегося пролезть в лифт через дверь, не предназначенную для входа. Хотя у того, кто призывал к порядку, было закопченное лицо и руки человека, только что вышедшего из угольной шахты, он продемонстрировал куда большее уважение к закону, нежели молодой парень, одетый в щегольской костюм. На меня эта сцена произвела глубокое впечатление и даже привела в замешательство, хотя лондонцы, похоже, не обратили на нее никакого внимания. Спустя несколько дней, помню, я стоял на автобусной остановке напротив театра «Доминион» на Тоттенхэм-Корт-роуд. Подошел автобус, и толпа людей начала штурмовать его. Неожиданно я увидел юношу, который резко остановил мужчину средних лет, пытавшегося втиснуться в автобус, хотя еще не все пассажиры вышли из него. Мужчина сопротивлялся, но юноша был неумолим, сдерживал его до тех пор, пока пассажиры не освободили дорогу. Я настолько был поражен увиденным, что забыл сесть в автобус. Должен сказать, с подобным поведением старого рабочего в метро и юноши на автобусной остановке вы вряд ли встретитесь в большом китайском городе. Уверен, никто из наших людей не будет вести себя так в подобных ситуациях, хотя испытали бы к действующим лицам такие же чувства, что и я. К обоим я проникся большим уважением, ведь такие поступки очень помогают кондукторам и полицейским.

Хотел бы я знать, позабавят ли подобные наблюдения читателей. Естественно, у меня и в мыслях нет польстить высоколобым ученым людям. Помню, как однажды в беседе со мной одна леди заметила, что никогда бы не стала писать книгу, состоящую из таких разрозненных эпизодов, ради чьей-то забавы. Ни один достойный эрудированный человек, вещала леди, не позволит себе опуститься до такого. Любопытно, что ученые люди во всем мире одинаковы. Многие китайцы согласятся с этой леди. Как вы знаете, конфуцианские идеи оказывают огромное влияние на образ мысли китайцев. И темы, не связанные так или иначе с конфуцианскими принципами справедливости, искренности, любви детей к родителям и т.д., не будут серьезно обсуждаться в кругу ученых людей. Если книга не проникнута этими добродетелями, вряд ли ученый муж будет держать ее в своем кабинете или в комнате, где хранятся достойные вещи, из-за боязни оскорбить классиков. Те книги, которые я пишу, китайцы относят к разряду «книг под подушкой». Могут назвать «книгой после чашки чая или бокала вина». Но, скорее всего, нарекут «книгой на ночном столике». К сожалению, я не смогу написать эссе, подобное «Комплиментам читателям» Джонатана Свифта, в котором этот писатель разделил читателей на три класса: поверхностные, невежественные и эрудированные. Как утверждает Свифт, он искал подходящие слова, чтобы приспособить свое перо к возможностям каждого. А мне лишь остается надеяться, что мои читатели не будут слишком сетовать на то, что моя книга посвящена вещам, которые большинство считает не стоящими внимания.

Я полагаю, многим из тех, кто знает толк в китайской кухне, знакомо выражение «Чоп суй». В Лондоне я частенько приглашал моих английских друзей в китайские рестораны, и они обычно заказывали «Чоп суй». Когда блюдо появлялось на столе, спрашивали, из каких продуктов оно приготовлено. Я отвечал: «Из чего угодно». Все китайские повара и официанты знают, что английские гости любят это блюдо. На общепринятом китайском языке, который основан на фонетике пекинского диалекта, его называют «Цза суй» – «смесь всякой всячины». Цза – «размешивать», суй – «фрагменты, кусочки». Здесь есть хорошие кусочки мяса, много овощей плюс кусочки чего угодно оставшегося на кухне. И все это имеет странный запах. После этих объяснений я позволю себе назвать свою книгу «Лондонский Чоп суй». Может быть, она и не представляет какой-то особой ценности, но вдруг некоторым покажется аппетитной?

Мне повезло: за эти пять лет, проведенных в Лондоне, один за другим происходили такие важные события, как Серебряный юбилей царствования короля Георга V из виндзорской династии, а вскоре и смерть Георга V, коронация его старшего сына Эдуарда VIII, затем неожиданное его отречение от престола [3] и коронация младшего брата Георга VI, отставка яркого политика Антони Идена с поста министра иностранных дел и т.д. Такие драматические события за столь с исторической точки зрения короткий срок происходят нечасто. Как же повезло мне, человеку Востока, что они случились на моих глазах. Я видел – правда, на расстоянии – трех правителей, и в старом императорском Китае считался бы достопочтенным господином. Правда, в нашем, республиканском, Китае [4] такие вещи уже не поражают воображение.

Я, конечно, не буду пытаться комментировать политические события, потому что это не мое амплуа. Между тем за эти годы каждый в Лондоне рассуждал о политике и интерпретировал события так лихо, что я чувствовал себя самым глупым и тупым и шокировал людей, когда говорил, что ровным счетом ничего не понимаю в политике. Как-то вечером я вышел из дома опустить письмо в почтовый ящик и столкнулся со старым почтальоном, с которым был знаком четыре года. Это случилось вскоре после вторжения германских войск в Австрию. Почтальон поинтересовался моим мнением на этот счет и был буквально ошарашен, когда я ответил, что ничего не могу сказать по этому поводу. Тогда я в свою очередь спросил его: «А что вы думаете о случившемся в Абиссинии, Испании, Китае?» Он сказал, что у него много идей по поводу этих конфликтов, но каждый из них имеет свою специфику, поэтому разговор будет очень долгим. Многие думали так же и неистово спорили со мной, когда я уверял, что проблемы этих стран в сущности не отличаются друг от друга. Все утверждают, что стремятся к миру, но, на мой взгляд, на самом деле почти каждый или воюет или готовится к войне. Ежедневно вы встречаете в газетах слово «мир», но столь же часто в тех же газетах встречается слово «война». «Абиссинцам необходима цивилизация». «Австрийцы находятся под тираническим гнетом режима канцлера Шушнига». «Китайцев, не желающих признавать закон, надо обуздать». С широко раскрытыми глазами взирал я на тех, кто произносил подобные сентенции, приводившие меня в изумление. Года три назад молодая леди пришла ко мне на чай, и мы долго разговаривали обо всем происходящем под солнцем. Она полностью одобрила действия итальянцев, которые, оказывается, «цивилизовали» абиссинцев, потому что, на ее взгляд, последние были «варварами». Не сказав ни слова, я рассмеялся и, выдержав паузу, спросил: «А что вы думаете о китайцах?» Она ответила, что мы в высшей степени цивилизованные люди и она испытывает отвращение к нашему «дружественному соседу» за то, что он предпринимает против нас. Я был, естественно, польщен, но позволил себе не согласиться с нею в том, что мы не варвары. Иначе, почему мои предки называли голландцев, французов, англичан – фактически всех европейцев – «заморскими дьяволами», да и некоторые мои современники по-прежнему так же их величают. Мне кажется, что «варвар» – не такое уж плохое слово, все зависит от того, как определить свое отношение к этому понятию. Индийцы, например, тысячи лет назад называли нас «варварами». Когда наш великий монах Сюань Цзан в пору династии Тан (618-907) отправился в Индию изучать буддизм, тамошние монахи почувствовали в нем «своего» и решили отговорить его от возвращения в Китай.

«Индия, – говорили они, – видела рождение Будды, и хотя Он покинул землю, его священные следы все еще находятся здесь. Посетить все эти святые места, одно за другим, поклониться им, неустанно петь славу Ему – разве это не путь, который сделает вас счастливым? И какой смысл в том, чтобы приехать сюда и внезапно покинуть нас? Кроме того, Китай – страна варваров. Китайцы пренебрежительно относятся к монахам и к вере. Вот почему Будда не пожелал родиться в их стране. Взгляды ее обитателей узкие, а грехи их глубоко укоренились. Вот почему причисленные к лику святых и мудрецы Индии не ездят туда».

(Рене Груссе. «По следам Будды»)

Хотя ответ Сюань Цзана, по утверждению его биографов, был всплеском национальной гордости, за которым последовала хвала конфуцианскому традиционализму и гуманизму, я все равно не понимаю, почему нас не следует называть варварами. Я, например, совершенно уверен, что египтяне должны были называть нас варварами пять тысяч лет назад. Покойный сэр Джеймс С. Локкарт, в течение сорока лет работавший в правительстве Гонконга, обладал потрясающими знаниями Китая. Я посещал его каждое утро в субботу, пока он серьезно не заболел. Сэр Джеймс обладал неподражаемым чувством юмора. Когда он просил меня объяснить ему какой-нибудь пассаж на китайском языке, он называл себя «заморским дьяволом с весьма скромными знаниями». С его стороны было очень «патриотично» (не могу найти слова, лучше определяющего его чувства, хотя он и не был этническим китайцем) вычеркивать иероглиф «и», означающий «варвар», из китайских текстов, которые он отбирал для антологии стихов и прозы «Драгоценности китайской литературы», впоследствии переведенные на английский язык профессором Гербертом Джайлсом. К сожалению, в большом эссе все тот же злополучный иероглиф «и» – «варвар» встречался много раз, и он поменял его на другой иероглиф «и», означающий мое имя (эти иероглифы произносятся одинаково, но графически отличаются друг от друга и разные по смыслу) [5]. Однажды я принес ему эту книгу и заметил с сарказмом: «А я все-таки варвар». Он взревел от хохота и затем объяснил мне, что, видимо, шанхайский издатель сделал обратную замену, восстановив первоначальный текст. О, это был счастливый момент в моей жизни, который навсегда останется в памяти.

Эта книга иллюстрирована моими рисунками, которые, хочется верить, придают ей особый колорит, благодаря которому она будет отличаться от других книг о Лондоне. Спустя год моей лондонской жизни я попытался с помощью кисти выразить то, что увидел в городе. Но мой английский друг, который хорошо разбирался в китайской живописи, стал уверять меня, что кисть не принесет мне успеха в изображении английского пейзажа, сколько бы я ни старался. Он думал, что мои упражнения лишь нанесут вред моему оригинальному стилю. Я поблагодарил его за интерес к моей живописи, но совет его не принял. Хотя за эти годы у меня было много неудач, но мои работы, иллюстрировавшие книгу об английских озерах, были тепло приняты читателями. Я особенно благодарен тем, кто откровенно и предметно критиковал мои работы, отмечал удачи. Надеюсь услышать мнения и о тех рисунках, которые воспроизведены в этой книге.

В наши дни многие знают кое-что о китайской живописи, о том, как выглядят традиционные работы, и что является предметом творчества. Если они видят, скажем, свиток, на котором изображены одна или две птицы, несколько деревьев или скал, они, конечно, скажут: «Какая восхитительная китайская картина!» Но если увидят на картине нечто похожее на современное здание в западном стиле или фигуру современного человека, реакция будет другая: «Это что-то не китайское». И неважно, хороша ли манера живописи. Они, скорее всего, проигнорируют картину. Между тем, на мой взгляд, разница между восточными и западными картинами вовсе не в предмете, а в средствах изображения. Мы пишем птиц, цветы, пейзаж – то, что видим вокруг себя, хотя, как правило, работаем не на натуре, а пишем увиденное когда-то. В этой книге я изобразил среду, которую наблюдал последние несколько лет, и надеюсь, мои читатели преодолеют предубеждение и не скажут: нам не нравится живопись, потому что она «не китайская». Но ведь есть и другие стереотипы. Иной читатель похвалит живопись только потому, что в ней есть «китайский дух». А мне хотелось, чтобы о моих работах судили безо всякой предвзятости.

Есть еще один аспект, к которому я хотел бы привлечь ваше внимание. Возможно, большинство европейцев не представляют, в каком состоянии духа находимся мы, китайцы, в наши дни. Я говорю не только о себе. Речь идет обо всех моих соотечественниках. «Комплекс неполноценности» – от этого недомогания страдают, вероятно, в какой-то степени все люди. Но мы приехали в эту благополучную страну издалека, и волей-неволей должны сравнивать ее с нашей. Мы знаем о наших слабостях, но верим, что сможем их преодолеть, если будем действовать и у нас будет на это время. В конце концов радикальные реформы для любой страны – тяжелейшая проблема. За короткий срок ее не решишь. Долгая история и немалые размеры нашей страны делают ее еще более сложной. Некоторые из нас с трудом адаптируются к непонятной лондонской жизни и держатся от нее на расстоянии. Другие отказываются вращаться в тех кругах общества, где опасаются многочисленных неприятных вопросов, возникающих у тех, кто прочитал популярные книги или посмотрел фильмы о китайской жизни. Во всем этом виноват все тот же «комплекс неполноценности». Конфуций говорил: «Не беспокойся о том, что люди не знают тебя, беспокойся о том, что ты не знаешь людей». Вот почему я попробовал получше узнать Лондон и его обитателей. Все те, с кем я встречался здесь, были добры ко мне. «Есть ли хорошие вести с родины?» – часто спрашивали меня при встрече. К сожалению, приятных вестей было мало. Самой хорошей вестью было отсутствие новостей. Нас тревожили не только сугубо внутренние хлопоты. Немало неприятностей доставлял нам «дружественный сосед», который постоянно навязывал «дружбу», независимо от того, хотели ли мы дружить. Мне кажется, миру должно быть любопытно узнать, что это происходит примерно так, как если бы некая юная особа, которая намерена выйти замуж за старого мужчину, начинает с ним ссориться еще до того, как они полюбили друг друга [6]. Было ли когда-нибудь подобное в истории человечества? Что я могу сказать об этом? Ведь я Молчаливый Странник. К тому же в моей голове роятся всякие мысли, много мыслей… Я долго в молчании бродил по Лондону и действительно увидел очень много прекрасных вещей. Именно в молчании я сумел разглядеть их. Ведь смотреть и видеть – разные вещи, и они далеко не всегда совпадают.

Однажды я прочитал в газете «Таймс» статью «Молчание в метро», в которой рассказывалось о том, что Лондонское управление пассажирского транспорта, которое постоянно думает над тем, как доставить удовольствие своим клиентам, недавно объявило о том, что готово истратить изрядную сумму денег, чтобы сделать часть линий метро бесшумными. «Но эта перемена декораций, – говорится в статье, – переход от шумных поездов с безмолвными пассажирами к галдящим пассажирам в безмолвных поездах, если и произойдет, будет еще одной революцией в подземной жизни Лондона, на которую наверняка обратит особое внимание случайный визитер».

Вполне возможно быть молчаливым странником в Лондоне, хотя многие отнесутся к этой идее с недоверием. Вот то, что я хотел продемонстрировать этой цитатой. И должен заметить: тот, кто молчит, обладает одним преимуществом. Он чувствует себя более раскрепощенным по сравнению с теми, кто тратит время на пустые разговоры. Время – важный фактор жизни, особенно для тех, кто живет в Лондоне. Я хотел бы познакомить вас с надписью на старинных солнечных часах:

Время течет слишком медленно для тех, кто ждет, Слишком быстро для тех, кто испытывает страх, Слишком долго для тех, кто погрузился в печаль, Слишком коротко для тех, кто радуется, Но для тех, кто любит, Время – Вечность.

Молчаливый Странник хотел бы присоединиться к последней группе счастливцев. Эта книга – своего рода реестр мыслей, которыми я делился с самим собой за эти пять лет в Лондоне, где был так немногословен.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Лондонские пейзажи

Утренняя дымка в Сент-Джеймском парке

Весна приходит нехотя

Я прожил всего тридцать пять весен, первые десять ускользнули из моей памяти, вторые десять ушли в небытие прежде, чем я осознал, как научиться радоваться весне, третьи десять одарили меня печалью, потому что я был слишком отягощен работой и у меня не было возможности наслаждаться этим временем года. И вот последние пять весен я живу на другом конце Вселенной и испытываю совершенно иные чувства. Но весна принадлежит всем жителям земли, и когда она приходит, то удивительно, как все вокруг меняется, и не только цвет и форма материальных вещей, но и чувства и мысли. Ребенок, еще не умеющий ходить, сидит в своей коляске и зачарованно вглядывается в желтое, зеленое, красное, и смеется, созерцая птицу или котенка в саду. В отрочестве нам хочется убежать куда-то далеко за тысячу миль или срывать цветущие ветки, ловить птиц, запускать воздушных змеев, плыть на лодке, играть на зеленой лужайке. В зрелости весна дарит нам желание любить, бродить с возлюбленной, наслаждаться мягкими тонами маленьких крокусов или примул, ловить взгляды друг друга и вдруг столкнуться с желанной на каком-нибудь лугу. С годами мы становимся хладнокровнее, медленно бредем под солнцем, с усмешкой вспоминая, что было в прошлом в это время года, может, думаем, что не так уж много весен впереди, и потому любим весну еще больше, чем прежде. Я затрудняюсь сказать, в какой именно день в Лондон приходит весна и когда она уходит. Лондон всегда немного печальный и зябкий, но когда наступает час весны, деревья за несколько дней внезапно зеленеют, хотя еще очень холодно. Но я должен предупредить иностранцев, которые прежде никогда не бывали в Лондоне: не воспринимайте зеленую траву как знак весны, поскольку, как это ни странно, зелень здесь круглый год, чем англичане справедливо гордятся. А вот в Китае зеленая трава появляется только с приходом весны.

Так или иначе, в Лондон весна может пожаловать примерно в начале марта. Накануне вас охватывает необъяснимое ощущение теплоты. Но еще до того, как весна намекнет на свой приход, я уже чувствую: она – в пути. В этом нет ничего таинственного или сверхъестественного, просто меня будят чистые и нежные песни птиц в ветвях каштанов перед окном моей спальни. Конечно, птицы первыми чувствуют весну. Все мы временами слушаем пение птиц. Но лучшее время для этого – раннее утро, когда вы еще нежитесь в постели. Время всех других звуков не наступило, а вы пребываете в блаженном, слегка затуманенном состоянии после глубокого сна. Проснувшись, не надо мгновенно вскакивать с кровати, лучше повременить и насладиться радостным пением птиц. На заре они поют во весь голос. А вот после семи утра птицы уже теряют форму, о чем поведал один из наших великих драматургов. В дневные часы мы редко слышим их свободное пение, такое может случиться только в лесу. Птичье пение наделяет меня волшебной силой, и рано вставать только для того, чтобы услышать эти звуки, вошло у меня в привычку. Мне даже хотелось стать музыкантом, чтобы составлять мелодии из этих восхитительных звуков. Однажды я присутствовал при интересном разговоре между мистером и миссис Найтингейл (фамилия в переводе значит Соловей. – Прим. переводчика) во время представления цирка Бертрама Миллса в зале «Олимпия». Впрочем, мистер и миссис Найтингейл на самом дели были всего лишь двумя симпатичными молодыми людьми, которые пытались говорить на птичьем языке. Это забавляло слушателей, и никто, естественно, не смог бы найти у дуэта фальшивую ноту, ведь среди судей не было соловья из соседнего леса.

Послушав пение птиц в постели, я частенько отправлялся на просторы парка Хэмпстэд-хит, что неподалеку от моего дома. Там птичий концерт продолжался. В Китае есть такая игра «Искать весну». Мы играем в нее, пока на деревьях не появятся приметы весеннего сезона. Именно в Хэмпстэд-хит я наблюдал разного рода приметы лондонских сезонов, и мне никогда не хотелось покидать эти места. Там холодный северный ветер мог пронизывать до костей и деревья стояли безнадежно черные, словно на дворе середина зимы, но я продолжал бродить, слушая птиц, словно предвкушая какую-то неожиданность. И вдруг находил крошечный желтый бутончик крокуса или нарцисса. Я подпрыгивал от радости и шептал: «Я нашел весну!»

На хлопотливых, деловых улицах Лондона вы вряд ли обнаружите признаки весны. Здесь все против нее. Дома тесно прижаты друг к другу, лавочники общаются с покупателями в своем обычном стиле. Они, конечно, скажут вам несколько традиционных слов о погоде, ну например, «не правда ли, чудесный день» или «становится теплее», но слово «весна» не слетит с губ деловых людей. Разве что вы придете к портному. Я часто думаю, что весна сначала приходит туда, где много магазинов, – на Оксфорд-стрит и Пиккадили-Серкус. А уж потом на другие улицы Лондона. Скорее всего потому, что перемены в нарядах дам играют роль флюгера своего рода. А вот улицы в деловом Сити – вокруг Биржи и Грэйсчерч-стрит – это скорее последние пункты назначения для весны, потому что они – излюбленные места мужчин, а не светских модниц. А вот на Локсли-стрит или Пеннифилдс весна, возможно, вообще не заглянет. Еще один признак весны – витрины магазина «Селфридж» на Оксфорд-стрит. На площади Пиккадили-Серкус эту же роль играют витрины магазина «Свон энд Эдгарс».

Искать весну надо, конечно, в лондонских парках, где на ветках весна в первую очередь оставляет символы своего прихода. Позвольте мне процитировать несколько отрывков из статьи в воскресной газете «Обсервер».

«Весна приходит медленно, словно нехотя. Еще недавно мы дрожали под снегопадом, принесенным пронизывающим северо-восточным ветром. Но последние несколько дней мы уже радуемся настоящей весне. Этот приход весны на смену еще не ушедшей зиме, порой внезапный и всегда поражающий воображение, превращает март в праздник… С каждым днем солнце греет все ощутимее, от влажной земли поднимается пар, ярче сияют бледно-желтые примулы… Появились первые всходы пшеницы, прилетели трясогузки, да и многие другие растения и птицы могут появиться задолго до положенного срока.

Маленькие розово-красные почки, как коралловые инкрустации, украшают терновник. Ветки вязов уже окрашены в тот бордово-коричневый цвет, который скоро станет зеленым, однако самый изысканный зеленый цвет природа подарила лиственнице… Пение птиц уже становится целеустремленным… Сидящий на боярышнике зяблик переходит от вечного «твинк-твинк» к настоящей песне лета. Еще пару дней назад, казалось, невозможно было устроиться на берегу, где вьется плющ, чтобы в тепле и комфорте наслаждаться запахом примул, фиалок и пением птиц. Теперь такое возможно…»

В этом отрывке очень выразительно описывается именно то состояние природы, которое я хотел передать: на смену зиме приходит весна. Великий китайский поэт Су Дунпо, живший в эпоху династии Сун (960-1279), написал такие строчки: «Весенняя вода теплеет в реке – умные утки узнают об этом раньше других». Поэт, живший в более поздний период, оспорил эту мысль: «Это неверно. Чем хуже гуси? Они узнают о весне так же быстро. За что же тогда почтенный Су так превозносит уток?» Лондонцы не согласились бы и со вторым поэтом: «А почему не считать первыми чаек или голубей в лондонских парках?» Как видите, у каждого свой взгляд на вещи. Я, кстати, тоже поклонник уток, особенно тех, что обитают в Сент-Джеймском парке. В памяти запечатлелись сцены у озера во время моих долгих прогулок в одиночестве и с друзьями. То были зябкие дни ранней весны, лишь немногие решались на прогулку в парке. Помню, как две или три утки покинули маленький остров, покрытый голым кустарником, вразвалочку подошли к воде и в утренней дымке поплыли прямо ко мне, словно знали, что их ждет завтрак. Но сначала они сделали несколько кругов по водной глади посередине озера и только потом направились ко мне, чтобы я не думал, что они такие жадные, что так безудержно стремятся быстрее заполучить крошки хлеба. В безветренный день поверхность озера могла быть такой спокойной и гладкой, что можно было даже подсчитать число капелек мелкой ряби на воде, взбаламученной утками. В теплую погоду в разгар весны здесь многолюдно, лондонцы сидят в креслах, бродят вдоль берега. В такие дни можно увидеть и выводок маленьких утят рядом со взрослыми птицами. Возможно, инстинктивно они и умеют плавать, но жмутся к матери из чувства самосохранения. Интересно детально наблюдать за ними: утята не толкают друг друга, если большой группой тянутся за матерью, а когда играют, то слегка ударяют друг друга своими маленькими клювами. В поисках пищи они следуют за матерью, но если мама-утка вдруг поднимает голову и меняет маршрут, они делают то же самое, оставив нетронутым корм. Как тесно они связаны между собой, мать и дети! Утята ведут себя куда лучше, чем некоторые мальчики и девочки.

Риджент-парк – еще одно место, где я наслаждался весной. Голуби, похоже, любят это место больше других. Иногда пожилой джентльмен кормит их арахисом, порой это делают мать с дочерью. Голуби садятся к вам на руки, если вы не боитесь их, могут даже отдохнуть у вас на голове, если вы, конечно, не возражаете. Это самые приветливые птицы. Однажды я встретил белочку, которая торопливо спускалась с высокого дерева, ее глаза были устремлены на меня в надежде получить лакомство. Немного перекусив, белка забралась на ветку и стала весело качаться. В парке много лебедей, которые даже пытаются догнать лодки на озерной глади. Их длинные прямые шеи напоминают стройные мачты корабля.

В жилище попугаев болтовня становится неистовой, а в домах, где живут обезьяны, сотрясаются изгороди и тоже слышится неумолкаемая болтовня. Все это свидетельствует о том, что звери в зоопарке тоже чувствуют приближение весны. Я любил наблюдать чаепитие шимпанзе, никогда не видел ничего подобного в моей стране. Вспоминаю старого шимпанзе, который умер в прошлом году, – насколько умными были его шалости! А вот тюлени, оказывается, очень музыкальны. Я помню воскресный день на морском берегу в Западной Шотландии, куда пожаловала целая ватага тюленей. Расположившись на скалах, они слушали музыку. Она лилась из граммофона, который наша компания захватила с собой. В зоопарке тюлени предстали предо мной в ином качестве. Ранней весной они без устали прыгали в пруд и обратно.

В Випснэйдском зоопарке, в отличие от зоопарка в Риджент-парке, у птиц и зверей больше пространства для игр. Однажды весной я увидел там нескольких павлинов, которые важно вышагивали вокруг большого дерева. Один из них распустил свой огромный хвост, напоминавший расписную ширму, его гордо поднятая голова была устремлена к вершине дерева. В это же время длиннохвостый попугай с синими крыльями, красной шеей и золотисто-красным хвостом безмолвно стоял рядом. Интересно, догадывался ли он, что павлин взирает на него со скрытой яростью. Попугай и павлин напомнили мне двух актрис, загримированных и готовых выйти на сцену, но пока не прозвучала команда «ваш выход!», они ссорятся. Какое счастье, что я не был их продюсером! Вряд ли бы я нашел выход из этой неприятной ситуации. Страусы со смешными длинными шеями напомнили мне плакат фирмы «Гиннес». А белый медведь был явно недоволен жаркой лондонской весной, которая вынуждала его плавать часами в бассейне.

А когда весна наконец полностью воцаряется в Лондоне, я иду в ботанический сад Кью-Гарденс полюбоваться цветами – крокусами, бледно-желтыми нарциссами, примулами и, конечно, розовым цветением миндальных деревьев. Эта красота особенно выделяется на фоне серого туманного Лондона. Я всегда путал эту миндальную вспышку с цветением нашей зимней сливы. Это дерево занимает почетное место в китайской литературе и искусстве. Цветение сливы и миндаля очень похоже, пока на деревьях не появляются листья, но наша слива – мэйхуа – распространяет аромат, к тому же у некоторых видов цветки желтого цвета, что выглядит особенно изысканно на фоне чистейшей снежной белизны. А вот когда мы, китайцы, говорим о цветении груши, то обычно называем его «белоснежным». Китайский драматург Ли Ливэнь говорил как-то, что любит созерцать это цветение гораздо больше, чем наслаждаться вкусом этого фрукта. Вот его мысли о цветении груши: «Истинный снег принадлежит Небу, но тот, что мы наблюдаем, – собственность мира людей. У небесного отсутствует аромат, а у нашего есть не только белизна, но и благоухание». Мне нравится его образ мыслей. В Кью-Гарденс грушевые деревья очень величественные. Они напоминают великанов в белых мантиях, стоящих с величайшим достоинством. Больше всего в сад влечет яркая, вызывающе-красная окраска рододендронов. Нельзя не поддаться этому соблазну. Но после этого алого безумия я часто иду к лилиям. Их нежная расцветка успокаивает.

В преддверии Пасхи почти каждый лондонец начинает думать о том, чтобы в эти праздничные дни отправиться в путешествие. Все вокзалы заполнены страждущими. Поскольку я приехал из страны, где до недавнего времени не знали даже слово «пасха», то поначалу был поражен таким количеством гуляк. Что бы это все значило? Но постепенно стал принимать этот стиль жизни и так привык к нему, что совершаю свои собственные пасхальные экскурсии. Увы! Как быстро и глубоко окружающая среда изменяет привычки. Три года назад в Лондоне я получил от друга первое в моей жизни пасхальное яйцо и долгое время смотрел на него и порой даже трогал. Для лондонцев в пасхальных яйцах нет ничего необычного, это просто обычай, завещанный предками. Но для китайца вроде меня пасхальное яйцо словно напоминает, что я – в иностранном государстве. Я уже начинал воспринимать Лондон как мой второй дом, но этот обычай неожиданно заставил меня подумать о земле, где я родился. Однажды прочитал в газете «Таймс» строчки о том, что современный поэт не первый и не последний, кто чувствует: «Чтоб красоту цветенья ухватить, пятидесяти весен может не хватить».

Мне очень трудно описать в деталях, что я сделал за эти пять последних весен. Но есть одно, о чем я никогда не могу забыть, – утомительная, надоедливая неустойчивая погода. Могут, конечно, выдаться один-два жарких дня, но тепло редко держится даже неделю. Журналист, описывавший как-то жестокий пасхальный мороз, с мокрым снегом и градом, очень резонно сопроводил свою заметку подзаголовком: «Надеемся на теплые дни». В лондонской весне есть много прелестей, но те лондонцы, которые редко путешествуют, вряд ли могут представить для сравнения весну, скажем, в Китае, особенно на юге, вдоль южного берега Янцзы. Именно об этом южном крае я мечтаю, когда наступает весна в Лондоне. Всюду, куда бы ни ступала там нога, она утопает в бесчисленных цветах и лепестках. Столько стихотворений написано нашими великими поэтами, воспевающими красоту этого края. Вот лишь одна строчка: «Дождь омыл деревья южного края, в одночасье расцвели бесчисленные цветы». Другой мастер убеждает друга не покидать этот край: «Если посчастливилось застать весну в Южной стране, никогда не расставайся с ней». А вот строки, которые всегда у нас на устах:

Весь мир поет гимн Южной стране, А тебе, страннику, разве не пристало прожить здесь жизнь. Там воды весной голубее неба, дожди убаюкают в расписном челне. Девушки в питейном доме прекраснее луны, Их руки подобны инею и падающему снегу. До старости не возвращайся домой, Не то разобьешь свое сердце. Вспоминаю радости Южной страны, Был молод, и легким казался весенний наряд. Скакал я на лошади по горбатому мосту, И красный рукав из беседки заманивал меня.

Весной в Китае всегда тепло, даже в дождливую пору. Зима у нас суровая, куда холоднее лондонской, и мы все грезим о весне. Как только осознаем, что весна в пути, то начинаем ждать теплых дней. Чем дольше она продлится, тем теплее будет погода. В старом китайском календаре есть специальный день, который называют «Праздник встречи весны». Каждая семья убирает зимние вещи, достает весенние и готовится к особой церемонии. Считается, что бог весны – пастух – и он ходит по домам со своей коровой, чтобы сообщить людям: «Я пришел!» За мои тридцать китайских весен мне ни разу не посчастливилось встретиться с пастухом, но каждый раз я, конечно, участвовал в праздничном обеде. Затем наступал праздник фонарей. На двенадцатый день второй луны (где-то в середине марта по европейскому календарю) в некоторых районах страны проходит праздник цветов. Женщины и дети готовят множество плакатов из цветной бумаги и шелковых лент разных оттенков и тонов. В назначенный день они развешивают их на цветах и цветущих деревьях, одновременно декламируя панегирики и здравицы, порой ввергая себя в состояние прострации. Такое поклонение цветам призвано обеспечить богатый урожай.

Реакция лондонцев на весну, по моим наблюдениям не имеет ничего общего с отношением китайцев к этому времени года. Возможно, наше состояние духа покажется кому-то странным. Весной мы не только доставляем радость себе, но и выражаем некие чувства по отношению к ней. Наверное, вы скажете, что мы слишком сентиментальны. Но ведь в самом деле образованные люди в Китае не только пишут стихи к приходу весны, но и постоянно думают о ней, одухотворяют ее. Обратите внимание на названия стихов и поэм: «В поисках весны», «Блуждаем весной», «Расспрашиваем о весне», «Пытаемся задержать весну», «Сожалеем об уходящей весне», «Сопровождаем весну» и т.д. Когда весна на исходе, некоторые энтузиасты приглашают друзей на торжество, именуемое «Прощание с весной». Они беседуют, читают стихи, рисуют картины. И конечно, готовится хороший обед. Мы сожалеем об уходе весны, может быть, больше, чем любая другая нация. Кому-то кажется, что весна немилосердна и своевольна, потому что покидает нас по собственной прихоти. Но ничто не может заставить ее изменить решение. Таков небесный закон: время приходить – и время уходить. Какие могут быть жалобы? Ох, уж эти глупые китайцы! Хочу сделать комплимент лондонцам: они достаточно мудры, гуляют себе, как обычно, в парках, словно не замечая кончины весны.

Бог Весны

Я полюбил лондонскую весну, но остались два неудовлетворенных желания. Над первым вы, наверное, будете смеяться. Мне так не хватало здесь в это время года «spring rolls» – весенних блинчиков, традиционного китайского блюда, символизирующего весну. В тонко раскатанное тесто кладутся молодые листья или почки китайской зелени, рубленое мясо и грибы. Это блюдо можно, конечно, заказать в любом из китайских ресторанов Лондона, но разве сравнишь его с тем, что готовят в Китае?! Мое второе сожаление связано с тем, что за эти пять весен я не смог посетить могилы моих предков. Воспитанные в традиции поклонения предкам, мы каждый год посещаем семейные храмы и могилы родных. Обычно это происходит весной, примерно в те дни, когда на Западе отмечают Пасху. Когда наступает это время, старшие ведут младших к семейным могилам. Так воспитывается чувство уважения к тем, кто оказывал на молодых благотворное влияние, чувство любви к тем, чья доброта помогала нам обрести себя в этом яростном мире. Любой человек должен постараться в это время года побывать дома. В Китае я старался посещать могилы родителей даже чаще, чем раз в году. Но теперь мой временный дом слишком далеко от родины и я не могу себя считать достойным сыном. Увы, такую ошибку не исправишь.

Цикады поют о зное

Прожив некоторое время в Лондоне, любой китаец сказал бы, что здесь никогда не бывает жары и самый жаркий летний день напоминает – лишь конец весны в Китае. Та очевидная грань между весной и летом, которая свойственна моей стране, неизвестна лондонцам. Это наблюдение привело меня к мысли о противоречивости мира и условности любых понятий.

Определенный день в году лондонцы взяли и обозначили как дату, когда наступает «летнее время», хотя я убежден, что они не узнали бы об этом без тщательного изучения ежедневных газет. И хотя «летнее время» обычно начинается до Пасхи, сама Пасха, конечно, ассоциируется с весной. В какое же замешательство приводит Лондон восточного человека!

Когда я приехал, мне было очень зябко и казалось, что вот-вот наступит осень. Чуть позже я заставил себя пойти гулять в Гайд-парк и увидел там двух леди, которые, к моему удивлению, были одеты в шубы! Я знал, что на дворе лето, и не мог поверить, что мечты моих юных дней стали реальностью. Вы спросите, какие мечты? В Китае в пору моей юности были очень популярны романы, в которых рассказывалось о людях, излучавших божественную энергию, которая позволяла им носить меховые одежды летом, а шелковые платья зимой. Для нас, обычных людей, это было непостижимо. Стоило подумать о меховом одеянии летом, как мы чувствовали, что все тело сжимается и из корня каждого волоска выступает пот, в то время как мысли о легких шелковых одеждах в зимнюю стужу приводили нас в дрожь. Многие молодые люди страстно желали обладать такой чудодейственной силой. Вот и я, прочитав эти романы в раннем отрочестве, неоднократно мечтал о встрече с подобным полубогом. И вот теперь увидел воочию целое созвездие божеств (надеюсь, эти лондонские леди оценят мой комплимент). Помню, как я красочно описывал моих лондонских «богинь» в письмах племянникам и племянницам, причем старался использовать самые выразительные фразы из китайских романов нашей юности. Они отвечали, что мне не следует изображать Лондон таким увлекательным, дабы не разжигать в них ревность и желание тотчас приехать в этот город.

Есть два растения, которые, вероятно, лучше других свидетельствуют о приходе лета, поскольку температура воздуха вряд ли может служить настоящим симптомом наступления этого времени года. Прежде всего, это боярышник Этих деревьев (их называют майскими) очень много в Хэмпстэд-хит, куда я летом специально хожу по утрам, чтобы созерцать их. Некоторые посажены строго в одну линию там, где сходятся два холмика, и похожи на цветущую розовую стену. Цветущий боярышник с едва проглядывающими зелеными листочками очень нравится мне, особенно я люблю рассматривать неожиданные переплетения ветвей. Эта аранжировка добавляет что-то новое моему пониманию живописи. Второе растение – колокольчик круглолистый. Моя квартирная хозяйка посоветовала посмотреть на эти голубые цветы в Кью-Гарденс и с удовольствием составила мне компанию, опасаясь, что я могу заблудиться, да и сама она, оказывается, давно не бывала там. Мы долго блуждали, пока наконец не вышли на аллею колокольчиков. Издали я вдруг увидел длинную ярко-голубую ленту на фоне темной зелени. На это чудо падали солнечные лучи. Когда мы подошли ближе, я осознал, что никогда в жизни не видел такого скопления ярко-голубого цвета. Человеку не дано даже пытаться имитировать свежесть и гармоничность того цвета, который дарит природа. Моя спутница заинтересовалась домиком королевы Виктории, который рисовал какой-то художник, сидя на тропинке, а я наблюдал на колокольчиках движение теней облаков, создаваемых колеблющимися солнечными лучами. Разнообразие оттенков цвета на колокольчиках было неописуемо.

Следующий раз я отправился на аллею колокольчиков после скоропостижной смерти моей квартирной хозяйки. Но все цветы увяли…

Сколько раз я думал о том, что природа остается неизменной, но человек, к сожалению, не вечен. За эти пять коротких лондонских лет столько друзей ушло в мир иной, но остались в моей памяти, и среди них моя добрая хозяйка, сопровождавшая меня на прогулке по аллее колокольчиков. В Кью-Гарденс я люблю слушать песню кукушки, но это случается нечасто. Видимо, эта птица – не завсегдатай здешних мест. Существует легенда, связанная с этой птицей, которая имеет особый смысл для наших крестьян и поэтов. Считается, что предки кукушки воспитывались и кормились в небесном дворце и были любимцами Западной королевы матери, жившей на Небесах. Однажды они дурно себя вели, и королева-мать наказала их. Самых юных птиц каждый год (как правило, в начале мая) стали отправлять на землю, чтобы побуждать наших крестьян вовремя возделывать рисовые поля. Те, кто жил на Небесах, естественно, и не помышляли о том, чтобы спуститься на землю и жить в мире людей, поэтому песня кукушки была печальной и меланхоличной. Ее звучание по-разному интерпретировалось в китайском языке. Одно из толкований гласит: «Торопись, торопись, пора подумать о хорошем урожае». Как только наши крестьяне слышали эту песню, они отправлялись в поле: обрабатывать его, сеять, орошать, пропалывать сорняки и т.д. Птицам не разрешалось возвращаться на Небеса до той поры, пока не созреют рис и пшеница. Но к этому времени у кукушки уже не было слез – только кровь. И эти кровавые слезы падали на поля и становились «цветами кукушки» ярко-красного цвета в форме колпачка. В мае – июне большинство полей в китайских деревнях покрываются этими цветами. Поэты, если они в эту пору вдали от дома, услышав плач кукушки, вспоминают о тех, кто занят вечной сельскохозяйственной работой на родине, начинают стремиться домой и принять в ней участие. А если им не удается вернуться на родину предков, они описывают свои слезы как красные «цветы кукушки». Эти чувства в стихах наших великих мастеров выплескивались снова и снова. А мне почему-то вспоминаются другие стихи английского поэта, опубликованные в «Обсервере». Они основаны на сюжете, не столь романтичном и меланхоличном. Для контраста я познакомлю вас с ними. Быть может, вы почувствуете разницу между восточным и западным менталитетом:

Святой Петр, как привратник, изнуряется ленью, Он к Вратам Золотым, к ним притулившись, прирос, Не следя, кто вскарабкался по хладным ступеням В царство вечного лета и невянущих роз. Он баюкает сон – его тревожить не смей ты, Пусть не слышит в дремоте, я его не виню, Как скопировав глас псалтариона и флейты, Птичий хор величальную шлет новому дню. Разбудить скрипом ходиков его не сумели, Он не слышит, как камушки ссыпаются вниз, Как смеются у Пана переливы свирели, Как трубит горделиво бледно-желтый нарцисс… Вот малиновки стук, вот коноплянки сюита, На задорный призыв ему откликнуться пора б, Ветром Северным дверь с ожесточеньем избита, А в ответ – тишина, да оглушительный храп. …От двойного удара содрогнулось все разом, Знать, явился избранник, кто достоин и свят, Встрепенулся Петруша, ключ нашарил он глазом И возникнул в проеме вмиг распахнутых врат [7].

Я написал несколько стихотворений о Кью-Гарденс и хотел бы познакомить вас с двумя, чтобы передать мои чувства в связи с двумя разными событиями. Одно посвящено старому журавлю, который привлек мое внимание в первые дни лета:

Кто заставил откуковать в прощальный путь последние дни весны? Сочная зелень одела гирляндами берег с плакучими ивами. Старый журавль в стремительном порыве слетает вниз, Чтобы застыть в одиночестве, не страшась людей, в изголовье ручья.

Другое стихотворение написано о том, как я провел летний день в Кью-Гарденс, наслаждаясь водяными лилиями и гусями:

Лепестки лилий и тени гусей неразлучны. Как свободно гусиное перо, сколько шарма в нежном лепестке. Ранним утром гуси плывут среди лилий, Вместе с ними отдыхают поздней порой, Иногда поднимают величавые шеи, и тогда раздается их тоскующий крик.

Стоял жаркий день, когда я написал этот пассаж. Ярко светило солнце, хотя жара была и несравнима с той, что бывает летом в Китае. Я внимательно наблюдал за небольшой стаей гусей. Они вышли из воды и стояли у пруда, затем, как по команде, все погрузились в сон. Один гусь стоял на одной ноге, другие спрятали голову в крылья или в оперенье. Глаза одного из стаи были полуоткрыты и время от времени моргали. Это вызывало у меня неистребимую сонливость.

В Китае от жестокой жары хочется спать, встревоженные голоса цикад всегда вызывают дремоту. Это насекомое – король китайского лета. Голоса цикад напоминают звуки машин на фабрике, правда, они более мягкие. Звук возникает медленно, на негромкой ноте, но постепенно взрывается пронзительной трелью, словно нестерпимый зной так угнетающе подействовал на цикад, что им остался единственный выход – кричать. Обычно цикады забираются на верхушки ив и других лиственных деревьев. В пору невыносимой жары люди спасаются в самом прохладном месте дома, и единственный звук, который они слышат, – не мелодии дорожного движения, а песни цикад, которые всегда напоминают им о зное и словно советуют – ищите спасение во сне.

Цикада на ветке ивы

Но у китайского лета есть еще один герой – цветок лотоса. Люди Запада видели эти цветы на китайских вазах, фарфоровых изделиях и живописных картинах. Китайцам нравятся большие пахучие цветы лотоса на длинных тонких стеблях, выступающих из воды, и могучие листья в форме зонтика. Лотос символизирует чистоту, потому что он вырастает из грязного илистого дна озер и прудов чистым и благоуханным. Лотос также одаривает плодами, сердцевину которых можно высушить и смешать с чайными листьями. Иногда мы кладем несколько чайных листьев в почку цветка лотоса на день-два, чтобы листья вобрали в себя это благоухание. Такой чай отличается утонченным и таинственным ароматом.

Некоторые наши знатоки чая любят собирать ранним утром с листьев лотоса капельки росы и добавлять их в чай. В Кью-Гарденс я видел несколько цветов лотоса, но они растут в теплицах, даже летом. Лондонское лето слишком прохладно для них.

На мой взгляд, лето в Лондоне временами напоминает нашу весну, а временами – осень. Мы обожаем эти два сезона, поэтому в письмах к моим соотечественникам я постоянно советую: если у вас есть деньги на путешествия, приезжайте в Лондон летом. Каждый год в конце июня – начале июля люди все время говорят о подготовке к летним отпускам. Вокзалы переполнены, пассажиров с багажом даже больше, чем в пасхальные дни. В Лондоне куда меньше прохожих на улицах. Именно поэтому я выбираюсь из своей «раковины» значительно чаще, чем обычно. Если весной я люблю гулять в лондонских парках, то летом предпочитаю бродить по городским улицам. Один из моих самых любимых маршрутов – Эксибишн-роуд. Эта широкая улица позволяет мне почувствовать себя скитальцем, которому принадлежит весь мир. Одновременно она и довольно длинная, что позволяет видеть далеко-далеко. Когда я брожу по этой улице, у меня никогда не бывает ощущения тесноты. И еще я люблю прогулки по Кромвел-роуд. Правда, на ней больше машин, но и она достаточно широка, чтобы постараться их не замечать. Кроме того, там много зданий, великолепных с точки зрения архитектуры. И это создает дополнительное ощущение комфорта. Нравятся мне Холл-роуд и Холланд-парк-роуд. Я более четырех лет прожил в районе Хэмпстэд и потому Финчли-роуд, самая длинная улица Лондона, не раз слышала шорох моих шагов. Гулять по ней летним утром – большое удовольствие, потому что легкая дымка таинственно скрывает от моих глаз то, что впереди. Между прочим, как я уже говорил вам, лондонцы в летнюю пору любят исчезать из города, но их место занимают иностранцы. То же самое происходит и в воскресные дни.

Я никогда не догадывался, что камин необходим и летом, но оказалось, что большинство лондонских семей пользуются камином круглый год. Помню, как однажды я предложил нескольким приятелям посидеть и поболтать у камина в середине августа, в связи с чем появились эти строки:

Летний дождь рождает странный холод, Сидя у камина, друзья болтают о минувших днях. Я повествую о сокровищах Востока, Они внимают, сожалея о невозвратимых временах. Дождь утих, но не улеглась беседа, Счастливые часов не наблюдают.

Однажды я пережил один из самых невероятных дождей с градом. Случилось это летом в Лондоне года четыре назад. Моя знакомая швейцарка попросила меня проводить ее на Линдхерст-роуд, что неподалеку от Хаверсток-хилл. Солнечным днем поднимались мы вверх по Паркхилл-роуд, и вдруг, когда мы были в ста метрах от станции метро «Белсайз-парк», начал накрапывать дождь. Мы оба уже были знакомы с лондонскими дождями и поэтому спокойно продолжали свой путь. Но неожиданно я почувствовал, как что-то бомбардирует мою голову. Но еще до того, как мы осознали происходящее, мы увидели, как все пешеходы бросились врассыпную в полнейшем беспорядке, дабы избежать этого ужасного ливня с градом. Мне показалось, что небо обрушило на землю целый поток кусочков пиленого сахара. К счастью, мы нашли убежище в баре. Он был переполнен, и некоторые посетители были абсолютно пьяны. Но других вариантов спасения не было. Машины не ходили по дорогам, которые напоминали бурную реку. Буйство природы продолжалось почти час. Странная штука – лондонская погода, не правда ли?

В Лондоне инерция круглогодичного существования меховых манто и каминов, а также одних и тех же самых овощей и фруктов (вот оно преимущество науки!), на мой взгляд, делает жизнь монотонной. Когда я думаю о разных временах года в моей стране, то, конечно, не могу не рассказать об овощах и фруктах, свойственных тому или иному сезону. Летом у нас огромное разнообразие дынь и арбузов, которые мы едим не только в сыром виде, но и готовим из них всякие блюда. Особенно я люблю фрукт под названием «душистая дыня». Своим ароматом и прохладой она напоминает хорошее мороженое. Совсем другая дыня, которую мы зовем «шелковая», по форме напоминает толстую веревку. Из нее готовят прозрачный суп, он освежает и восстанавливает силы. Кроме того, в Китае очень много сортов груш, популярны водяные каштаны, семена лотоса и многое другое. А какое удовольствие следовать за девушками, которые плывут на лодках по озеру, догонять их или просто слушать их мелодичное пение о том, как чудесно наслаждаться семенами лотоса, когда легкий ветерок колышет поверхность озера в свете малинового заката. О, как страстно желаю я вернуть эти времена!

Один американский приятель сказал мне однажды, что, по мнению англичан, в Америке нет ничего, кроме праздников. Возможно, лондонцы будут считать, что у нас их еще больше, если я признаюсь: летних праздников у нас не меньше, чем весенних, о которых я уже писал. Но ведь у нас нет традиции уик-энда, этот обычай появился лишь недавно, и только в некоторых больших городах. Я опишу здесь лишь один из летних праздников, хотя китайские поэты почему-то называют его осенним. Он случается в седьмую ночь седьмой луны (примерно в конце августа) и посвящен очень древней любовной истории. Некая Ткачиха, внучка Небесного императора, жила к востоку от Серебряной реки (так китайцы называют Млечный Путь). Из года в год она упорно ткала небесную одежду, украшая ее облачной вышивкой. Небесный император, видя, что она очень прилежна, сжалился над ее одиночеством и выдал замуж за Пастуха, жившего на западе от Серебряной реки. Но, к несчастью, после замужества она стала менее усердной на императорской службе, а вскоре вообще забросила ткачество. Император был взбешен и решил примерно наказать ее – отправил в старый дом, где она жила раньше, к востоку от Серебряной реки. Лишь один раз в году, в седьмую ночь седьмой луны, ей было разрешено навестить своего супруга, жившего, как известно, на западе от Серебряной реки. И каждый год в это время, когда наступала ночь, все черные дрозды в небесах собирались и создавали живой мост над Серебряной рекой, чтобы Ткачиха могла пройти по нему и встретить Пастуха. А в ту же ночь на земле девушки приглашали друзей, приносили жертвоприношения Ткачихе и молились, чтобы она научила их своему искусству ткачества и вышивания, но самое главное – помогла обрести хорошего супруга. Вот почему этот день называется Праздником мастерства. Мне кажется, Небесный император был несправедлив к Пастуху. Об этом поэт Цзинь Гуань, живший в эпоху Сун, написал знаменитые стихи:

Пастух:

Пышно стелются мягкие облака. Ясные звезды возвещают радостный миг тайного свидания… Мы встречаемся у Серебряной реки. И пусть наша встреча бывает раз в году, Не омрачат ее ни резкий ветер, ни холодная роса. Ведь мы счастливее многих на земле.

Ткачиха:

Наши чувства нежны, как вода, Наши встречи сладки, как сон. С тоской гляжу на дорогу домой, что пролегла через мост черных дроздов. Но если сильны наши чувства друг к другу, Мы переживем разлуку.

Последние две строчки завоевали сердца тех, кому посчастливилось познать любовь. Но говорят, одна ночь на небесах длится куда дольше, чем в мире людей. Все-таки существует разница между небесным и земным свиданием.

Тайна красного листа

Бывает ли осень в Лондоне? Вы скажете, ну конечно бывает, но это отнюдь не та осень, которая нам хорошо известна. В Китае цикады, о которых я упоминал в предыдущей главе, сообщают о наступлении осени. Их крики постепенно слабеют, раздаются все реже, звучат не беспрерывно, а с интервалами. Теперь это уже не пронзительный вопль, который вызван жарой, а скорее звук, соответствующий холодному воздуху. Именно так большинство наших поэтов описывает пение цикад. Воздух, который становится все прохладнее и свежее после продолжительной и изнурительной жары, убивавшей всякое желание двигаться, доставляет радость. Этот чистый и прозрачный воздух и отсутствие облаков делают в наших глазах небо выше, чем прежде. Появляется чувство раскрепощенности, грудь свободно дышит. Легкая одежда, вкусная еда – все это к твоим услугам в это время года. Когда мы прогуливаемся или, скажем, поливаем деревья в саду, то где-то далеко в небе вдруг можно услышать крик диких гусей, и вот уже виден четкий клин этих птиц, напоминающий очертаниями один из китайских иероглифов. Китайцы знают, что дикие гуси прилетают именно в это время года, когда воздух становится прохладнее. Напротив, ласточки улетают в теплые края, туда, где зимы не бывает. Весной они снова прилетят, а гуси вернутся на старые места. Такой обмен дарит нашим поэтам бесконечную смену настроения, и мы гораздо легче различаем смену времен года. Но что скажет мне, что осень пришла в Лондон?

Ранняя осень в Кенвудском парке

В городе, на его улицах, нет никаких признаков наступления этого времени года. Разве что кто-то получит информацию в витринах магазина «Селфридж».

Впрочем, для меня верный признак прихода осени – железнодорожные вокзалы. Начиная с середины сентября я наблюдаю, как их заполняет все больше и больше пассажиров. Люди возвращаются после летних каникул, у них иной цвет лица. И глядя на них, я думаю о новой цветовой гамме листьев на деревьях. Мне чудится, что эти обновленные люди пришли сказать мне: вот и осень наступила. А мне хочется спросить их, почему они вернулись именно сейчас, в то время как мы, китайцы, всегда выбирали этот сезон, чтобы уехать подальше от города – в горы или на берег реки.

Осенние краски украшают деревья вдоль лондонских дорог, но эти желтовато-зеленые и багряные краски часто тонут в дымке или тумане, а поскольку деревья вдоль дорог не слишком высоки, эти краски не могут спорить со зданиями и просто не заметны. Лондон всегда подернут дымкой, и лондонцы называют это состояние атмосферы «медовым цветом». Краски осени на деревьях меняются очень быстро, и листья падают с такой скоростью, что трудно уследить за сменой антуража. Коротки осенние дни в Лондоне!

Честно говоря, в городе вообще трудно обнаружить признаки осени, куда выразительнее она в парках и предместьях. Больше всего я люблю бродить в это время года по незастроенным лугам районов Голдерс-грин, Эджвэйр, Уормуд-скрабс и Уимблдон-коммон. Но, пожалуй, больше всего меня привлекают парки Кенвуд и Хэмпстэд-хит, да и добраться до них куда легче. И хотя я бываю там раза два в неделю вне зависимости от сезона, осенние прогулки – самые любимые. Мне трудно рационально объяснить это, но я чувствую разницу, может и незначительную, между весенним и осенним пением птиц в этих краях. Однажды утром прошлой осенью я переходил через мостик над прудом и у меня неожиданно перехватило дыхание, когда я увидел пласт густого красного цвета на верхушках деревьев. Ниже этого красного пласта расположилась темная масса деревьев, за которыми раскинулись бесконечные свежие луга. Лишь несколько опавших багряных листьев среди необъятной зелени напомнили, что осень в разгаре. Ветер был по-осеннему холодный и свежий. Кроме юной леди, сидевшей под вязом, я был единственным на этом лугу. В это утро лебеди были оживленнее, чем обычно, казалось, они чувствовали, что близится зима и надо сохранить в себе побольше тепла для этих ветреных дней. Я решил, что мне куда приятнее смотреть на белое оперение лебедей среди красных листьев, чем на фоне зеленой массы. Мое настроение в то осеннее утро я попытался передать в строках:

Деревья в Кенвудском парке вспыхнули алым пламенем, Внизу – зеленая долина. Сосновый ветер мягко шелестит, Ощущение холода пробуждается во мне, и зябкость проникает в одежду. Юная девушка в тихом уединении читает письмо возлюбленного. Разве могут понять ее белые лебеди, Бесшумно подкрадываясь, они украдкой взирают на нее.

И все-таки есть еще одно место в Лондоне, где можно наблюдать настоящую осень, – бор Эппин-Форест. За эти пять лет я нередко бывал там один или с друзьями. Чаще всего это случалось в сентябре. Пространство бора необозримо, и я до сих пор не могу с уверенностью сказать, побывал ли я в каждом его уголке. Я никогда не утруждал себя запоминанием названий, просто бесцельно бродил то тут, то там, не боясь заблудиться. Порой больше часа искал дорогу к автобусной остановке. Однажды я посетил эти места в компании трех друзей, которые были отличными ходоками. Мы долго бродили, говорили о том о сем, пока не подошли к пруду с огромным количеством прогулочных лодок. Я с любопытством разглядывал противоположный берег: что там, вдали за темным лесом? К счастью, мне удалось уговорить моих спутников отправиться туда. Дорога была слякотной, но подлесок весь пропах свежестью, кое-где лежали листья, уже успевшие пожелтеть под солнцем. Мои друзья были склонны к долгому хорошему разговору и потому не обращали особого внимания на то, что было вокруг. К тому же они временами были так увлечены разговором, что и меня не замечали. Иногда я что-то говорил вскользь, обозначая свое присутствие, а случалось, оказывался в полном одиночестве и, не отвлекаясь на беспросветное словоговорение, сосредотачивал внимание на том, что радовало глаз. Однажды, решив подразнить моих друзей, я заметил, что они достигли совершенства в английской манере ходьбы.

Еще в детстве дед рассказывал мне, что у англичан длинные прямые ноги без колен. Хорошо зная деда, я понимал, что он шутил, однако после длительного пребывания в Англии почти поверил в его версию. И мне стало казаться, что у англичан не только прямые ноги, но и очень длинные шеи. В парках и на тихих улочках они действительно ходят на прямых ногах, вытянув длинные шеи, смотрят прямо перед собой, не отвлекаясь на посторонние детали. Если они гуляют компанией, то сплетают руки и идут в ногу. И даже если оживленно разговаривают, то не смотрят друг на друга. Характер такого движения вы поймете, если будете наблюдать, например, за походкой гвардейцев перед королевским Сент-Джеймским дворцом. Услышав мои объяснения, мои друзья рассмеялись и, похоже, почувствовав гордость за свои успехи в ходьбе, продолжали шествовать в еще более английской манере, чем прежде. Вскоре на моем пути оказалась сосна необыкновенно красивой формы, и я, зачарованный, долго стоял, разглядывая ее. Когда понял, что мои друзья исчезли из виду, я ускорил шаг в надежде догнать их. Наконец, я обнаружил их на вершине небольшого холма, где они сидели и продолжали неоконченную беседу, хотя издалека казалось, что они наслаждаются закатом. Это был необыкновенный вечер и закат, куда восхитительнее тех, что я наблюдал когда-либо в городе.

Мне приходилось видеть превосходные закаты в Хэмпстэд-хит и Гайд-парке, где я смотрел на них сквозь вязы, но они уступали в красоте этому волшебству. Перед нами расстилались леса в вечерней возрастающей дымке, а когда я посмотрел вдаль, то показалось, что туман лежит тонкими слоями, один за другим, словно это была гряда утесов. Самый верхний слой тумана был серовато-зеленого цвета, который превращался в багряный, когда он встречался с краем заката. Пока мы сидели на холме, краски заката все время менялись. Поначалу солнечный круг казался больше и ближе к нам, а затем спрятался в блистающих облаках. По краю низлежащих облаков блистали золотистые краски. Небо светилось такими разными оттенками золотого цвета, какие невозможно описать. Спустя мгновение золотой цвет постепенно становился желтовато-красным, а затем рыжевато-багровым. Затем в середине он превращался в отчетливую красную массу, которую окаймляли тонкие голубовато-фиолетовые слои. Все вокруг напоминало некое зарево. Кроме некоторых чуть пожелтевших, листья деревьев все еще были зелены, но теперь в этом зареве они словно надели сказочный наряд необыкновенной расцветки, да и лица моих друзей изменились – стали красновато-желтыми. Эта сцена глубоко взволновала меня.

Однажды осенним днем я снова пришел сюда, в это удивительное место, где стояли гигантские деревья с большими стволами, на сей раз в полном одиночестве. Почти все листья стали желтыми, красными и коричневыми. Вся земля была покрыта этим толстым многоцветным одеялом. Подняв голову, я смог увидеть лишь небольшие пятна светлого неба в путанице ветвей и не смог ощутить истинную высоту неба. Вокруг меня было буйство красок. Даже стволы казались многоцветными. У меня было ощущение, что я на родине, в пекинском запретном императорском дворце или, быть может, в южном городе Ханчжоу, в большом монастыре, в котором величественные залы с большими деревянными колоннами темно-красного цвета украшены изображениями желтых и красных листьев. Когда я бродил среди деревьев, то ощущал себя бесконечно маленьким, не подающимся измерению, и слышал лишь шорох своих шагов по опавшим листьям. Позже я осознал, что в те мгновения моего растворения в природе, оказывается, шел дождь, но я этого не заметил. В своем воображении я нарисовал такую картину: карликовая фигура бредет в пелене дождя между огромными стволами деревьев под шелест осенних багряных листьев. Не правда ли, восхитительная картина? Впрочем, вот как я попытался выразить ее в стихах:

Эппипг-бор – там феерия ярких красок Вьется пламенем в осеннюю пору. Сноп огня метая в странника с Востока, Что бредет по листьев красному ковру.

Ох уж эти красные листья. Я не смогу описать их лучше, чем английский поэт XIX века Сэмюэль Кольридж:

Не даст ветрам себя от лона оторвать В камзоле красном лист – последний воин клана, Что мечется в тревожном танце непрестанно, Застряв, где не слышны земные голоса, На верхней веточке, дразнящей небеса [8].

Но мне бы хотелось вспомнить здесь древнюю китайскую любовную историю, связанную с красными листьями. В пору династии Тан (618-907) тысячи юных смышленых девушек содержались в императорских дворцах, но большинство из них просто жили там и уходили в небытие, так и не лицезрев императора. У них были красивые хоромы, вкусная еда, прелестные платья – у них было все, кроме того, что нельзя было купить за деньги и материальные блага и что пустило глубокие корни в сердце, – Любви. Наши поэты не раз описывали печаль этих тысяч и тысяч прелестниц во дворцах. Говорят, дама Хань во дворце танского императора Сюаньцзуна однажды написала стихотворение на большом красном листе и отдала его на волю волн – пусть плывет от императорского дворца вниз по течению реки:

С какой скоростью стремится к цели водопад? Окутанный дворцовой праздностью из года в год, Сердечно я благодарю тебя, пурпурный лист, Плыви, не зная никаких напастей, в мир мужчин.

Об этом стихотворении рассказывают много историй. В одной из них говорится, что через некоторое время солдат, стоявший на страже у императорского дворца, подобрал этот лист. Он не понял смысла стихотворения, но решил, что, возможно, эта вещь имеет какое-то значение для дворца, и поэтому доложил о находке старшему офицеру. Как только император узнал о случившемся, он приказал разыскать среди придворных дам автора послания. Поиски оказались успешными, и дама Хань ожидала уже жестокого наказания за свой поступок. Однако последовал благородный жест – именем императора даму Хань было приказано выдать замуж за солдата, нашедшего красный лист. И вот мы сегодня размышляем над тем, как, наверное, счастливы были в тот момент прелестница, жившая в роскоши, и солдат, который получал всего несколько серебряных монет в месяц. Люди западной цивилизации, вероятно, подумают, что им трудно было обрести счастье, ведь они совершенно не знали друг друга. Но мы, китайцы, верим, что слово «любовь» имеет божественную силу, которая может соединить воедино два разных существа, если этот союз получил благословение на Небесах. Дама Хань верила в это предначертание, поэтому отправила красный лист тому, с кем ей суждено было быть по велению высшей силы. Вот почему, хотя красный лист символизирует осень, мы видим в нем и другой, божественный смысл.

Осень в Лондоне исчезает как-то незаметно, но я всегда, обратив внимание на календарь, неизменно вспоминаю о великом Празднике середины осени, который отмечают все китайцы. Он приходится на пятнадцатый день восьмой луны (примерно в середине сентября или немного позже). В этот день каждый странник, покинувший родные пределы, должен постараться вернуться на родину предков. Но если это невозможно, все мысли скитальца будут все равно о ней, оставшейся за горизонтом, но такой желанной. Мы считаем этот праздник Днем воссоединения. В этот день полнолуния луна достигает совершенства, она ярче, чем в любой другой день года. И если судьба разлучила влюбленных, а также братьев или сестер, они будут думать друг о друге в этот день и нередко пишут ночью стихи, чтобы выразить свои чувства. Образец такой поэзии – стихи великого поэта Су Дунпо, жившего во времена династии Сун (960-1279).

В ночь «середины осени» Су Дунпо пил вино до рассвета. Сильно захмелев, написал эти строфы, вспоминая своего младшего брата.

«В какое время будет вновь чиста – светла луна?» - Спросил я синий небосвод за чаркою вина. «А во дворце, что в небесах, сегодня в этот вечер Который год отмечен?» Мне б с ветром в небо вознестись! Там башни яшмою зажглись, нефритом купола зажглись» Но для земного холодна – морозна высь! И я танцую при луне, и пляшет тень во мгле. Что ж, говорят, что мир небес не тот, что на земле? Луна обогнула терем. Она заглянула в двери, Светит – и не до сна. Не обвиняю ее, печалясь, Но почему, разлучаясь, Помним, как в небе светила луна? У смертных – радости и скорбь, разлуки – встречи вдруг, И у луны – то свет, то тень, то круг, то полукруг. Издревле так. И не дано Кому-то лишь одно. А я хочу, чтоб сотни ли луна пересекла [9] И перед тем, кто там, вдали, Во всей красе плыла!» [10]

Во время моих пятилетних лондонских скитаний я никогда не забывал обменяться мыслями в поэтической форме с моим любимым старшим братом. Он обычно посвящал мне длинную поэму, мой ответ был короткий, как правило, в четыре строки. Я не думаю, что надо вымучивать стихи, потому что никакие усилия не дадут нужный результат, если вы не созрели духовно. Недавно я узнал о внезапной смерти брата от сердечного приступа. И глубокая скорбь не дает мне покоя. Когда я пишу эти строки, все мои мысли о нем, слезы неостановимо льются из глаз, не дают писать.

И все-таки мне бы хотелось рассказать немного об этом Празднике середины осени. Для нас это день рождения луны. В эти дни во всех кондитерских пекут самые разнообразные кексы, которые мы называем лунными. Особенно знамениты те, что пекут в Южном Китае, прежде всего в Кантоне. Гвоздь программы на любом нашем празднике – торжественный обед. Этот праздник – не исключение. После обеда каждая семья проводит церемонию чествования луны, которая в эту ночь появляется прямо посередине неба. Обычно мы сидим во внутреннем дворике или в саду, где можно непосредственно созерцать сияние светила. На квадратном столе красиво разложены всякие сладости и фрукты. В середине располагается огромный круглый кекс. Затем наступает пора возжигать ароматные палочки и запускать в небо порцию шутих. После этого отец и мать просят детей не подходить близко к столу, чтобы не мешать луне, которая должна спуститься с неба полакомиться лунным кексом. Дети, затаив дыхание, стоят в углу дворика или под деревом в саду и созерцают луну. Вспоминается, как лет двадцать назад мой юный племянник во время этой церемонии проявил нетерпение и обратился к моей бабушке: «Почему луна так медлит и разве она сможет съесть все кексы, ведь каждая семья хочет угостить ее?» – «Конечно, она не сможет съесть все кексы, – ответила бабушка. – Она спускается на землю, чтобы только прикоснуться к кексу в каждом доме. После того как она возвратится на небо, ты сможешь отведать кекс». О, как счастлив был мой маленький племянник, услышав эту приятную новость!

Самая популярная еда в Китае осенью – крабы. Но они не похожи на ваших морских крабов, которые по вкусу напоминают омаров. Наши крабы – пресноводные, ведь у нас очень много озер. Это любимое китайское лакомство с конца сентября до начала декабря. В это время мясо и сок краба необыкновенно вкусные. Впрочем, в иное время их и не поймаешь. Наши крабы в два-три раза меньше ваших, но по цвету, вкусу и аромату они само совершенство. Существует много способов приготовления этого блюда. Но один из лучших и самый простой – сварить их на пару. Затем мы открываем панцирь, достаем мясо в собственном соку, опускаем его в соевый соус и специальный уксус с маленькими кусочками имбиря. Это создает неописуемый вкус, с которым ничто не сравнится. Ли Ливэнь, наш великий драматург, написал книгу о пище, в которой он признался, что может описать красоту и аромат любого блюда, кроме крабов. Он обожал это блюдо и лакомился крабами в течение всего осеннего сезона. Впрочем, вкушать крабов – это не только еда. Это еще и искусство. Большинство наших любителей крабов, ставших настоящими экспертами (особенно в этом преуспели женщины), сначала едят мясо крабов в собственном соку, освободив его от панциря, а затем принимаются за сам панцирь. Хотя я каждую осень в Китае ел крабов, мне никогда не удавалось достичь такого совершенства. Моя бабушка всегда бранила меня за то, что я слишком расточителен в еде. К сожалению, даже повзрослев, я не исправился.

Луна, хризантемы, вино и краб…

Крабы – не единственный символ осени. Для нас это время года олицетворяют и хризантемы. Мы любим этот цветок за бесконечное разнообразие цветов и форм. Можно сказать, что мы обожаем его, потому что он цветет, невзирая на злой осенний ветер и сильный мороз, символизируя этим сильный характер. В Лондоне осенью можно встретить немало хризантем, но боюсь, что здесь нет такого широкого выбора оттенков и форм. Кстати, листья хризантем можно использовать после крабовой трапезы, чтобы вытереть пальцы и удалить запах. Не правда ли, неожиданное совпадение: два осенних символа встретились? Крабы, хризантемы, вино и луна – вот четыре радости для наших филологов, поэтов и художников. И это свое обожание они демонстрируют в бесчисленных работах. Истинное удовольствие сидеть среди хризантем, наслаждаясь крабами, сваренными на пару и запивая их хорошим вином, и временами поглядывая на небо, когда взошла красная луна. Возможно, большинство деловых людей не обращают внимания на луну и хризантемы, но о крабах и бутылке хорошего вина они не забывают никогда. Как хотел бы я вернуться на родину хотя бы для того, чтобы полакомиться крабами!

Джон Булль не выходит из дома без зонтика

Зима в Лондоне заставляет дрожать любого. Даже те, кто не бывал в Лондоне, слышали немало историй про лондонскую погоду и особенно про зимние привычки. Наш великий поэт Су Дунпо так в двух строках сказал о погоде на острове Хайнань, что на юге Китая: «Здесь все сезоны – лето, но вот приходит дождь – и начинается осень». А я позволил себе написать две строки в той же манере о Лондоне: «Несколько солнечных дней вы ощущаете весну, но круглый год вас не покидает зима». Боюсь, эти строки вызовут у некоторых гневный протест, но все-таки я, видимо, прав.

Снег на просторах Хэмпстэд-хит

Развозчик угля под дождем

Думается, мужчины могут жить в Лондоне, не тратя слишком много денег на услуги портного. Двух-трех костюмов хватит надолго, если, конечно, вы не экстравагантны или не денди. В то время как в Китае мы вынуждены иметь, по крайней мере, четыре разных костюма на каждое время года. Я обратил внимание, что цвет одежды лондонцев в основном очень темный: коричневый, черный, темно-синий, словно тусклость погоды оказывает влияние на одежду. Молодые модники из высшего общества, говорят, подружились с яркими цветами, но мне они не встречались.

Одна китайская дама уверяла меня, что, встретив английскую леди на улице, она не сможет с уверенностью определить, принадлежит ли эта леди к королевской семье или она всего лишь продавщица, поскольку все женщины носят одежду примерно одного стиля и цвета. Качество материи, возможно, несколько отличается, но иностранцу таких тонкостей не понять. Я заметил: «Это объясняется английской демократией». Но про себя подумал: как знать, может, демократии помогает природа – однообразная лондонская погода не стимулирует разнообразия.

Мне часто говорили, что Джон Булль (прозвище типичного англичанина. – Прим. переводчика) редко выходит из дома без зонтика или заменяющей его трости, когда на дворе ясно. Я редко встречал лондонцев, шествовавших по улице с тростью, но зонтик, похоже, всегда с ними.

Стоило мне увидеть на улице человека с зонтиком, сомнений не было: это типичный лондонец, предусмотрительный и чувствительный к переменам погоды. Мне кажется, что привычка ходить с зонтиком укореняется в англичанах с юности. Я никогда не встречал школьника в Вестминстере [11] без трех неизбежных предметов туалета: цилиндра, высокого воротничка и зонтика. Впрочем, каждая леди также имеет при себе зонтик, который я считаю элементом украшения ее одежды. Кстати, благодаря этой очень важной детали туалета англичане имеют репутацию людей осмотрительных и аккуратных. И я с трудом поверил в то, что, оказывается, в бюро находок на Бейкер-стрит всегда очень много зонтиков.

В Китае совсем не обязательно брать с собой зонтик, если в тот момент, когда вы выходите из дома, не идет дождь, поскольку погода у нас более предсказуема. Поэтому я никогда прежде не дружил с зонтом, да и в Лондоне долго не мог убедить себя купить его. К счастью, лондонский дождь очень редко становится ливнем, который бы насквозь промочил одежду Молчаливого Странника.

Как-то я прочитал очень интересный пассаж в древнекитайском памятнике письменности «Цзо чжуань», который относится к V веку до нашей эры. Он предлагает странную идею погоды.

«И вот заболел еще один маркиз в государстве Цинъ. Князь послал к нему доктора Хо. Осмотрев больного, он сказал: «Ваша болезнь неизлечима. Она вызвана не пищей, не какими-то демоническими силами. Вы находитесь под воздействием женских чар. И этот шарм ядовит, подобно загадочной болезни «Ку». Достойный маркиз умрет, и Небо не защитит его». «Значит ли это, что я не могу себе позволить близость с женщинами?» – поинтересовался маркиз. Хо ответил: «В высшей степени умеренно. Существуют шесть типов погоды, которые дают жизнь пяти вкусам, пяти цветам и пяти звукам. Избыточность любого из них приводит к болезни. Облачная, ясная, ветреная, дождливая, туманная, яркая – таковы шесть типов погоды. Они образуют четыре сезона и взаимодействуют с пятью элементами [12]. Нарушение баланса приводит к ужасным последствиям. Чрезмерная облачность вызывает простуду. Чрезмерная ясность рождает жар. Чрезмерный ветер приводит к болезни конечностей. Чрезмерный дождь нарушает работу кишечника. Чрезмерный туман приводит к похотливости. Чрезмерная яркость плохо отражается на работе сердца. Женщины состоят в родстве с облачностью и туманом. Излишние связи с ними вызывают внутренний жар и заканчиваются загадочной болезнью «Ку»…»

Некоторые термины в этом пассаже не имеют прямого отношения к тому, о чем я пишу, но мне кажется, что наш древний гений уже в те далекие дни предсказал погоду в Лондоне и ее последствия. Вне всякого сомнения, чрезмерная облачность, излишний ветер и избыточный дождь должны быть причиной того, что каждый лондонец вынужден постоянно советоваться со своим доктором. У китайцев нет личных постоянных докторов, мы обращаемся к врачам, только если действительно заболели. А вот чрезмерный туман помог мне понять причину любви лондонцев к шотландскому элю и крепкому ирландскому портеру.

Но есть у лондонской погоды и одно преимущество – нет ничего интереснее, чем говорить о ней. Два чужих человека, которые совсем не жаждут познакомиться, могут сидеть в парке или в купе железнодорожного вагона и часами говорить о погоде. Если на каком-нибудь сборище разговор начинает затухать, кто-нибудь обязательно коснется этой всем интересной темы и всегда найдется балагур, который поддержит разговор. Я обожаю подобные дискуссии, в такие минуты мне кажется, что лондонцам вполне достаточно этого «погодного братства», в котором они дружелюбны друг к другу и нет у них желания завязывать более близкие отношения. Я часто слышал, что манера общения англичан отличается холодностью, похожей на их погоду, но когда они говорят о ней, то преображаются, становятся теплее. Мне особенно нравится выбор слов в прогнозах: «погода ожидается в основном сносная, умеренная, много изменений не предвидится» или «погода неустойчивая, временами дожди». Такие обороты речи великолепно объясняют лондонскую погоду. Они никогда не дают определенной картины того, что может произойти, но вы, конечно, догадываетесь: зонтик надо захватить в любом случае.

Если в зимнюю пору я встречался с кем-нибудь впервые, он чаще всего спрашивал, как мне нравится лондонская погода. Стоило мне замешкаться, спрашивавший, если то был мужчина, морщил нос и, как правило, восклицал: «Я полагаю, она вам не нравится». А вот леди пожимала плечами и бросала: «Она такая ужасная». Конечно, новые знакомые догадывались, каков будет мой ответ, но думали, что лучше опередить меня. Спустя некоторое время я нашел, как мне кажется, оптимальный вариант ответа: «Я уже привык к погоде». На это спрашивавший нередко восклицал: «О!» Одна китаянка, живущая в Германии, как-то написала мне: «Англичане самые понимающие и чуткие люди в мире». (Я надеюсь, она не подражает тем англичанам, которые говорят, что все английское – лучшее в мире.) «Когда вы впервые встречаете их или даже когда вы уже немного знакомы с ними, англичане никогда не спрашивают вас о личной жизни. А вот здесь, в Германии, или в других европейских странах, например в Италии, люди страстно жаждут узнать всякие подробности о жизни других людей. Мне нередко задавали, например, такие вопросы: сколько у меня денег, замужем ли я, каким бизнесом занимаюсь, какова моя зарплата. Эти вопросы приводили меня в замешательство и нагоняли скуку. А вот англичане всегда утонченно вежливы и спрашивают только о погоде…» Я не смею судить о других странах (сначала надо там побывать), но, размышляя об англичанах, все чаще задаю себе вопрос: а может быть, этой учтивостью и объясняется такая готовность англичан говорить о погоде?

Несмотря на все то, что я рассказал об английской погоде, особенно в зимнюю пору, мне все-таки она нравится своими отдельными нюансами. Когда в Лондоне начинается настоящая зима, листья деревьев опадают, а ветки и стволы становятся густо черными. Когда они предстают абсолютно голыми, открытыми для созерцания и демонстрируют сказочное переплетение своих ветвей, я чувствую такую красоту в этом естественном убранстве, какую описать невозможно. Эту прекрасную картину я не устаю наблюдать и люблю бесконечно долго изучать ее, находя все новые и новые оттенки. Большинство европейских художников нанимают натурщиков и натурщиц для своих работ, но мне кажется, они не столь естественны, какими должны быть, поскольку то, как им себя вести и какие и телодвижения совершать, диктует художник. Мне приходилось слышать, что великие мастера нанимают группу моделей и дают им возможность свободно двигаться в студии. Если художник увидит движение, которое поразит его воображение, тогда он попросит модель позировать ему. Конечно, это очень хороший метод. Но боюсь, что большинство бедных художников не в состоянии иметь большую студию и пользоваться услугами большого числа натурщиков. Что касается меня, то я предпочитаю смотреть на обнаженные деревья, которых так много в Лондоне, и делать это можно совершенно бесплатно. (Надеюсь, что министр финансов не предложит ввести в бюджет следующего года налог на деревья, узнав о том, что я использую эту ситуацию в своих интересах!) Мне нравится и уникальный цвет, который лондонская зима дарит домам, церковным башням, деревьям, изгородям на фоне серой и белой пелены тумана.

Однажды меня посетил китайский коллега – художник. Я знал, что он обучался живописи в западной манере и только что приехал в Лондон. К сожалению, это случилось зимней порой. И все-таки я предполагал, что он должен был постоянно искать натуру и все время рисовать, рисовать… Но, к моему удивлению, он сказал: «В Лондоне ничто не просится на полотно. Выходишь в город и видишь движение людских голов, табачные лавки, кондитерские. Все здания серые или темные, а деревья безнадежно черные. Здесь просто нечего рисовать». Излагая свои мысли, он выглядел очень разочарованным. Я убежден, что лондонцев, особенно художников, шокировали бы его слова. Такое первое впечатление китайского художника от Лондона не назовешь комплиментарным. Между тем, на мой взгляд, несмотря на погодные неудобства, лондонская зима – наилучшее время для путешественника. Он, конечно, найдет куда более выразительные картины весной, летом и осенью, но нигде, кроме Лондона, он не сможет увидеть такую необычную зиму. Я очень надеюсь, что мой знакомый художник успокоится и более внимательно и непредубежденно посмотрит на зимние пейзажи Лондона. А для моей кисти нет лучшего времени и места.

Будем откровенны, не так просто избежать простуды в лондонскую зиму. Что касается меня, то я всегда был готов к этому бедствию, как только осознавал, что зима близится, и никогда не пытался излечить болезнь, поскольку знал, что стоит справиться с одной хворью, как другая уже на пороге. Пусть все идет своим путем. Многие мои друзья оказывались в постели на несколько дней и порой едва могли говорить. Однажды мне посоветовали в качестве лекарства виски с горячей водой и лимоном на сон грядущий, и я настолько опьянел, что лишь наутро понял, что со мной происходит. Но я предположил, что у большинства лондонцев, видимо, есть свои средства избавления от простуды, и, понимая неизбежность напасти, стал коллекционировать названия лекарств от простуды, опрашивая лондонских аптекарей. Но постепенно понял, что названий слишком много, запомнить их практически невозможно, и отказался от идеи коллекционирования лекарств. Почти каждый день в газетах публикуются рекламы снадобий. Помню, как однажды в вестибюле отеля я разговорился с леди, пытавшейся вдохнуть через нос несколько капель гипохлорида. Когда она закрыла глаза и казалось, что вот-вот чихнет, это состояние передалось мне, и я с трудом удержался от чихания. Это было похоже на попытку сдержать смех, когда рядом кто-то заразительно смеется. Леди заявила мне о своем желании, чтобы кто-нибудь изобрел наконец лекарство, быстро вылечивающее от этой мерзкой штуки. А я заметил, что стал бы самым богатым человеком в Лондоне, если б нашел такое средство. Я с большим интересом просматриваю лондонские газеты зимой. Когда разглядываю фотографии, то обычно чихаю в знак симпатии. Помню кадр кинохроники: ранним утром за рабочими столами в офисе сидит сорок-пятьдесят человек. Следующий кадр – тот же офис, но во второй половине дня: работают лишь двое, остальные – простудились. В то время как на экране то тут, то там чихают, зрители издают те же звуки. Между прочим, это типичный звук зимнего Лондона.

Мне кажется, зимой яснее можно ощутить характерные черты англичан, нежели в любое другое время года. Хотя многие современные дома ныне имеют центральное отопление, немало семей все еще предпочитают камины, которые топят углем. Эти камины я бы нарек «первым прародителем нашей цивилизации». Я бывал во многих английских домах, и в памяти моей навсегда запечатлелась такая сцена: хозяин или хозяйка стоят на коврике перед камином спиной к огню. Я допускаю, что удобнее говорить с гостями и развлекать их стоя именно так, но хотелось бы знать, понимают ли они, что тем самым прячут огонь от других. Мне нравится наблюдать свободную игру трепещущего пламени, но порой приходилось смотреть на этот танец сквозь ноги хозяев. Брюки английских джентльменов очень узкие и облегающие и незначительно загораживают вид, но если у огня стоит хозяйка, возникает неловкая ситуация. Однажды я стал свидетелем забавной сцены в старом доме на площади Финсбери-Серкус, где я работал преподавателем. Там была большая комната для сотрудников, в которой стоял отличный камин. В то время как я сидел за столом и проверял работы студентов, один из наших глубокоуважаемых профессоров, худощавый, лысый и седобородый, направился прямо к камину. Повернувшись спиной к огню и поднеся монокль к правому глазу, он углубился в чтение. Его голова и ступни были зафиксированы в определенной позиции, а бедра и талия все время покачивались из стороны в сторону. Некоторое время я наблюдал за этими движениями, а затем прищурил глаза и снова взглянул на профессора. На этот раз его голова и ступни оказались вне поля моего зрения, и я видел лишь двигающиеся части тела. Это зрелище напомнило мне огромный маятник, какие бывают на массивных старинных часах. Надеюсь, читатели не подумают, что я делаю из профессора предмет забавы. Профессора действительно уважаемые люди, тем более в моих глазах. Ведь я приехал из страны, где высоко чтят старших. Кстати, теперь в этом доме на Финсбери-Серкус находится серьезная фирма, и вряд ли кто-нибудь увидит там такую забавную сцену.

В некоторых районах Китая зимой очень холодно. У нас тоже есть печки. Их конструкции очень разные в зависимости от географической широты. В моем родном городе Цзюцзян мы топим каменным углем, а жаровней служит большая бронзовая чаша на деревянной подставке. Ее обычно ставят посередине комнаты, и все домашние теснятся вокруг нее. Такие жаровни есть почти в каждой комнате, но в некоторых домах ради экономии ограничиваются единственной, передвигая ее из одной комнаты в другую. Свои спины мы не прислоняем к жаровням, но любим греть ноги на подставке, если она не слишком высокая. Ноги у нас часто холоднее других частей тела, ведь обувь у китайцев не кожаная, а матерчатая. Если подставка высокая, тогда мы греем над ней руки. Сильный холод у нас просто невыносим, правда, есть одно преимущество: климат в местах моего детства очень сухой, и много солнечных дней. Я не думаю, что лондонская зима гораздо холоднее нашей, но воздух в Лондоне такой сырой, что погода тяготит и люди жаждут перемен.

Однажды я отправился в парк Хэмпстэд-хит, чтобы посмотреть, что происходит там 5 ноября в память о Гае Фоксе [13]. На улицах вокруг Хэмпстэд-хит мне начали докучать подростки, переодетые в одежды стародавних времен; они просили «пенни для Гая». А затем я увидел, как в небо взлетели фейерверки и стали сжигать соломенное чучело Гая. Ко мне подошел пожилой джентльмен и поведал, что хотел бы повстречать настоящего Гая Фокса. Он смог бы стать истинным лидером оппозиции в Палате общин. Я не стал с ним полемизировать – лишь улыбнулся в ответ.

В мою первую лондонскую зиму мне особенно понравилась церковная служба в соборе Святого Павла для англичан накануне Рождества и для шотландцев перед Новым годом. Но самые забавные рождественские приключения случились со мной, когда я присоединился к жаждущим сделать покупки в эти дни на Оксфорд-стрит. Поскольку толпы покупателей появляются в рождественские дни каждый год, они вскоре перестали меня интересовать, а скорее заставляли вспомнить о том, что делают люди в это время на моей родине, и я грезил о доме, который был теперь далеко за горизонтом. Мы, китайцы, птицы домашние, и существует такой обычай: если у вас есть малейшая возможность приехать домой в конце года, вы должны это сделать. Во многих народных песнях звучит эта тема новогоднего возвращения в родные края. А вот что-то вроде частушки «Хорошая отговорка для студентов». Мы знаем ее наизусть.

Какая же учеба весной. В летнюю пору так сладко спать. Не успела прийти осень, а уже зима в пути. Какая уж там учеба – Новый год – пора домой.

У нас нет традиции посылать поздравительные открытки к Рождеству, но есть традиция собираться накануне Нового года. Это наш главный праздник. Правда, согласно нашему календарю он наступает больше чем на месяц позже вашего Нового года. Это время, когда урожай собран, крестьяне отдыхают, разве что выполняют какую-нибудь работу по дому, а у торговцев горячая пора: они подводят финансовые итоги года. Этот праздник обычно длится несколько дней. В первые дни нового года всякие дела на время приостанавливаются, мы ничего не делаем, лишь наслаждаемся жизнью и развлекаем друг друга. В преддверии Нового года каждая семья, готовясь к нему, заготавливает впрок продукты, которые не портятся, – хотя бы на месяц. Когда моя бабушка была главой дома, она распоряжалась приготовить так много, чтобы хватило и на три месяца. Продукты консервируют разными способами, чтобы придать им особый вкус и аромат. Впрочем, я не буду рассказывать об этом в деталях, мой удел – грезить о том, что сейчас недоступно.

Цветущая зимняя слива

В цветочных магазинах Лондона зимой продаются самые разные цветы, но все знают, что их заставили цвести с помощью искусственных методов. В Китае цветущая зимняя слива – мэйхуа – самый любимый всеми цветок. Мы зовем его «всем цветам – голова», потому что он расцветает раньше других и отличается очень сильным характером, что позволяет ему цвести, невзирая на жестокий мороз и снегопад. Я тоже его очень люблю и собрал много стихотворений наших великих поэтов, а также картин выдающихся художников, посвященных нашему любимцу. Я и сам часто рисую мэйхуа. Здесь, в Англии, я так скучаю по этому цветку Вот лишь несколько строк об этом: «Во всей заморской стране не найти подобного чуда. Лишь только в грезах вижу зимнюю сливу».

Я не видел ее вот уже пять лет, встречусь ли с ней когда-нибудь вновь!

Наш доморощенный, наш лондонский туман…

Лондонский туман – такой феномен, что я должен посвятить ему несколько страниц. В старом номере лондонского сатирического журнала «Панч» я обнаружил такие стихи:

Явился в старенькой одежке без прикрас, Чтоб я спросонья не разволновался шибко, Но в горле уж першит, слезится едко глаз, И я ворчу, что жизнь – нелепая ошибка. Уж ты проник в мои волосяные кущи, Забился в легкие, хотя и не был зван… Ты как всегда – навязчивый и вездесущий, Наш доморощенный, наш лондонский туман. Ты город скрыл такою ватной пеленой, Что противоположных зданий взгляд не сыщет, В мое жилище ты вошел как в дом родной, Престранный привкус добавляя в мою пишу. Вмиг позабыв, какой я непоседа прыткий, Сижу покорно, безразлично, как чурбан: Ведь каждый выход за порог ты сделал пыткой, Наш доморощенный, наш лондонский туман [14].

Трафальгарская площадь в тумане

Мне кажется, лондонцы должны часто сочинять подобные песенки о лондонском тумане! как-то я прочел: «Уистлер – вот, кто открыл Лондон как город мимолетной, мистической красоты. Десятилетия лондонский туман был поводом для хулы и сарказма. Должен был появиться этот впечатлительный американский художник, который учился в Париже, чтобы показать нам: то, в чем обычный человек банально видит заклятого врага и повод для ярости, для истинного художника – друг. Теперь об этом знает каждый». Я вовсе не стремлюсь убедить вас в том, что я небанален. Но как китаец, который многие годы прожил в глубине азиатского континента и привык к туманам в горах и к дымке над озером, я отношусь к этому явлению особым образом. До приезда в английскую столицу я много слышал о знаменитых лондонских туманах, но всегда с недоверием относился к оценкам этого феномена. Мне кажется, что практически с раннего детства у меня было особое отношение к дымке и пелене перед глазами. Когда я жил в своих родных горах, не было для меня большего восторга, чем вглядываться в густую пелену, застилавшую глаза или закрывавшую горизонт. Туман медленно рос от подножия к вершине, сливаясь с серым небом. Казалось, он поглотит меня и все вокруг. Частички влаги касались моего лица и дарили приятное ощущение прохлады и свежести. Но хотя я много раз наблюдал утреннюю или вечернюю дымку, обволакивавшую весь город, все-таки это было созерцанием на расстоянии, похожим на ощущение, которое рождается от стихов или живописи на эту тему. Лишь оказавшись в Лондоне, я ощутил густой туман внутри города. Здешний туман отличается от того белого тумана, к которому я привык. Он – желтовато-серый, а порой и уныло-черный. Частички его не радуют лицо холодом и свежестью, а ноздри чувствуют присутствие дыма и гнетущего воздуха.

Во время моей первой здешней зимы мой друг прислал из Китая шутливое письмо, в котором спрашивал, действительно ли лондонский туман густой, словно фасолевый суп или даже гуще, и его можно резать ножом. Я ответил отрицательно, поскольку к тому времени туман еще не предстал передо мной в своем наихудшем варианте. Как-то меня пригласили на новогоднюю вечеринку неподалеку от Гове-стрит. Я выехал из Хэмпстэда, и когда подъезжал к станции «Морнингтон-Кресчент», небеса неожиданно, безо всякого предупреждения, покрылись толстой желтоватой пеленой, которая стала густеть в темноте надвигающихся сумерек. Меня очень удивило, почему день мгновенно превратился в ночь, ведь было всего лишь три часа пополудни. Соблазненный этим странным зрелищем, я вышел из автобуса и пошел пешком. Почти ничего не различая вокруг, я ступил на тротуар, и тут-то и начались забавные приключения. Сначала я наткнулся на стоявший на углу улицы почтовый ящик, затем почувствовал, что почему-то сжимаю чью-то руку. То был невидимый прохожий. Столкнувшись лбами, мы разразились смехом, так и не увидев друг друга. Наконец, приняв свет в окне магазина за огонек автобуса, который, как мне казалось, двигался совсем рядом со мной, я решил избежать этой опасной встречи и так и не осознал, что вхожу в открытый гараж рядом с магазином. Надо идти медленно, но более решительно, акцентируя каждый шаг, словно раздвигаешь нечто, обволакивающее твое тело, решил я. И не только я должен был делать нечто нестандартное, но и автобусы вынуждены были двигаться очень медленно, словно что-то служило им помехой. Странная мысль пришла мне голову в эти минуты: частички тумана, объединившись в огромную массу, могут стать важной силой в любой борьбе. Частичка сама по себе – ничто, ребенок легко поймает ее, но целая армия умнейших ученых будет беспомощна перед этими крупицами, объединенными в массу. Может быть, действительно существует в мире некая мистическая сила? И не подтверждает ли густой туман силу движения народных масс? И не должна ли это сила испугать кровавого диктатора или жестокого милитариста, рискнувшего пойти наперекор народу?

Вскоре небо прояснилось и взору моему открылось огромное желтовато-серое живописное полотно. Я был несказанно счастлив, хотелось все время идти, идти и идти, забыв про вечеринку. Время от времени я различал тусклые фигуры людей на Оксфорд-стрит, которые двигались мимо меня. Мне казалось, что улица стала шире, чем прежде, да и людей на ней стало больше. Я довольно хорошо знал, чем обычно занимаются люди на этой улице, но на этот раз решил погрузиться в игру воображения, куда более интересную, чем обыденная жизнь. Мне нравилось мысленно живописать движения людей в тумане, их жесты, смех. В этой сказочной пелене все они казались милыми созданиями. Красивые, дружелюбные лица, нет ни богатых, ни бедных, каждый на своем месте, никакой разницы в возрасте и социальном статусе. Я давно пришел к мысли, что воображение может стать великим утешением и поддержкой для людей. Но жаль, что они теряют ощущение чуда, не верят в возможность его свершения. Вот почему лондонский туман для них заклятый враг и повод для ярости. У меня другие отношения с этим явлением. Туман помогает мне вообразить, какая жизнь должна быть под его покровом. Мне кажется, некоторые поступки людей скрываются в этой пелене, жизнь становится одновременно видимой и невидимой. Вот почему Лондон обладает особой красотой, может быть, он куда более своеобразен, чем любой другой город мира.

Вдруг я вспомнил, что настала пора идти на вечеринку. Эта реальность остановила поток моего воображения… Возвращаясь из гостей домой, я купил последний выпуск вечерней газеты «Ивнинг стандард», где на первой полосе был отчет о тумане под броским заголовком: «Семь человек вошли в реку». Всякий английский журналист обладает чувством юмора. Вот и в этой заметке рассказывалось о том, как толпы людей брели вдоль берега Темзы и семеро, заблудившись, вошли в реку, когда туман слился с сумраком неба и стал беспросветным. Я тут же вспомнил карикатуру в старом номере «Панч», где изображались два мрачных джентльмена, один из которых был в котелке и с зонтиком, а другой без головного убора, с грязными руками и в мокрой одежде. Подпись гласила:

Пешеход, скрытый туманом: «Скажите, пожалуйста, как пройти к реке?» Человек без шляпы, насквозь промокший: «Все время прямо, я только что оттуда».

Когда я соединил в своем воображений статью с карикатурой, я не смог удержаться от смеха. Затем написал забавную заметку в китайскую газету в Шанхае, которую начал с того, что англичане обожают ходить пешком, порой в стиле, который мы, люди Востока, и представить себе не можем. Ежедневная ходьба для них имеет такое же значение, как ежедневная еда, для некоторых она даже важнее завтрака и обеда. Они ходят утром, днем, вечером – в любое время суток. Ходят под солнцем, под дождем, когда жара и даже в густом тумане – погода значения не имеет. Это отличительная черта англичан. Затем я описал карикатуру про двух джентльменов в тумане. При этом я объяснил, что англичане обожают воду, почти каждый умеет плавать. Словом, читатель не должен думать, что эти семеро утонули, когда забрались в реку. А завершил свою заметку таким текстом: «Как только заблудившиеся пешеходы выбрались из реки, они продолжили свою приятную прогулку. И наконец, добрались до дома».

Однажды я попросил юную китаянку написать короткое эссе о лондонском тумане. К тому времени она прожила в городе лишь полтора месяца, и я решил, что эта юная особа будет писать о самых простых вещах. Между тем она написала, что в отличие от тех, кто ненавидит туман, она восторгается этим феноменом, потому что есть в нем нечто мистическое, хотя порой он и создает ощущение ужаса. Затем она рассказала о спектакле, который видела в Лондоне: красивая молодая леди была убита под покровом густого тумана, который создавал такую непроглядную тьму, что у жертвы не было ни малейшего шанса исчезнуть и задача убийцы облегчалась. Она завершила эссе комментарием в духе традиционного конфуцианства: «Почему эти люди совершают такие неблагожелательные и несправедливые поступки?» Я был поражен тем, что в столь юном возрасте она написала эссе в такой взрослой манере. Но по крайней мере английский читатель увидит, что далеко не все китайцы неприязненно относятся к их туманам.

Кроме знаменитого лондонского густого тумана, который я описал, мне нравятся и все другие разновидности дымки, застилающей пространство. С одной лишь поправкой: это состояние не должно продолжаться слишком долго. В этом случае наступает раздражающая усталость. Однажды меня привели на башню Вестминстерского кафедрального собора, самую высокую точку Лондона, с которой виден весь город. Был легкий туман, и видимость была далеко не идеальной. Мой английский друг решил, что я лишь пытаюсь быть вежливым, когда говорю о своей любви к туману, и все время извинялся за то, что выбрал неудачный день для созерцания Лондона сверху. При ясной погоде, сокрушался он, мы могли бы рассмотреть собор Святого Павла, Гринвичскую обсерваторию, знаменитый лондонский ботанический сад Кью-Гарденс… Словом, он обещал повторить экскурсию. Между тем я просто не понимал, что он имел в виду, когда говорил, что в тот день было нечего смотреть. Напротив, я получил огромное наслаждение от увиденного. Неужели вам доставит удовольствие лицезреть круглый купол собора Святого Павла на фоне всякого рода труб? Я не думаю, что вы испытаете радость только от того, что издалека различите какое-то здание, хотя не побывали там и не знаете, что оно собой представляет. Позднее я снова побывал на башне Вестминстерского собора на этот раз один, без спутника. Лифтер посоветовал мне не тратить лишний шиллинг чтобы подняться вверх только для того, чтобы ничего не увидеть: опять был туманный день. Я заметил, что это как раз то, что я хочу: ничего не увидеть! Лифтер рассмеялся и поднял меня на самый верх. В одиночестве я обошел всю башню вдоль и поперек и решил, что оказался на небесах. Я не видел внизу традиционных дымовых труб, и было ощущение, что на время я освободился от навязчивого шума дорожного движения, хотя оно было совсем рядом. Сквозь пелену тумана я мог даже нарисовать в своем воображении такой далекий, но бесконечно близкий и родной китайский дом. Эти мои чувства хорошо передает отрывок из книги знаменитого писателя и лингвиста Линь Юйтана «Как важно жить»: «Путешествия бывают разные. Есть путешествия с целью не увидеть ничего и никого, кроме белок, выхухолей, лесных сурков, облаков и деревьев. Моя знакомая американка рассказала мне о том, как она вместе с китайскими друзьями отправилась на холм города Ханчжоу только для того, «чтобы ничего не увидеть». Было мглистое утро, и по мере того, как они поднимались, туман вокруг них густел.

Мягко постукивали влажные капли по листьям. То были единственные еле слышные звуки. Кроме тумана, ничего не было видно. Американская леди была разочарована. Но китайские друзья настаивали: «Мы должны подняться еще выше, оттуда открывается изумительная панорама». Она последовала их совету и через некоторое время увидела вдали «уродливую», по ее словам, скалу, окутанную облаками, тот самый вид, который только что был назван «изумительной панорамой». «Что это?» – осведомилась леди. «Это опрокинутый лотос» – таков был ответ китайских друзей. Обиженная леди была уже готова начать спуск. Однако ее спутники заметили: «Но наверху вас ждет еще более прекрасное зрелище». Одежда леди уже совсем отсырела, но она отказалась от дальнейшей борьбы и обреченно продолжала восхождение. В конце концов компания достигла вершины. Их встретил густой туман да едва различимая цепь холмов на горизонте. «Но ведь здесь не на что смотреть», – запротестовала американка. «В этом весь смысл. Мы поднялись на вершину именно для того, чтобы ничего не увидеть», – ответили китайские друзья».

Возможно, это один из аспектов нашего менталитета, который очень трудно понять людям западной цивилизации. Неужели это действительно так? Смею предположить, что наши цели порой различны. Западные люди обычно больше стремятся узнать название места, его историю, какие-то важные даты, с тем, чтобы описать его, поговорить о нем с друзьями, а мы просто хотим насладиться этим местом, пейзажем, панорамой и редко обсуждаем с друзьями детали путешествия.

Я наслаждался лондонским туманом в разных ситуациях. Утренняя и вечерняя дымка весной и летом создавала покров, под которым деревья в парках и на просторах Хэмпстэд-хит смотрелись в каком-то особом зеленоватом колорите. Осенью дымка становилась желтоватой и красноватой, зимой снова меняла оттенки – являлась взору серой или черноватой. Эта бесконечная смена красок дарила мне неисчерпаемую возможность наблюдать природу в разных ипостасях, а моей кисти – неостановимую занятость. Говорят, Уильям Тернер, великий английский живописец и график, достиг исключительного мастерства в изображении различных феноменов облачного неба потому, что жил в условиях постоянно меняющейся туманной погоды в Лондоне. Картина «Старый мост Баттерси» американского живописца Джеймса Уистлера сразу выдает его с головой: он долгое время жил в Лондоне. Серый и черный колорит в его портрете матери и в других работах, конечно же, тоже результат влияния лондонской окружающей среды. А вот на английских художников это все-таки влияет редко. Хотя акварели англичан Гейнсборо, Котмана и Казенса демонстрируют многие эффекты тумана, я убежден, что кисть и краски француза Коро лучше других передают ощущение смутного лондонского пейзажа. Я тоже пытался писать некоторые лондонские сцены в тумане. Конечно, я могу делать это только акварелью, в одну краску. В то же время я осознал, что туман и дымка в Лондоне предлагают много новых путей для живописи и графики, над которыми мы, китайцы работаем на протяжении столетий. В китайской пейзажной живописи художник оставляет несколько мест на картине свободными, и они могут служить намеком на туман и дымку. Но я обнаружил, что наши великие мастера порой специально избегали изображать передний план картины, например какое-то здание на авансцене. После внимательного изучения лондонского тумана я решил попробовать этот метод. Картина «Трафальгарская площадь», которую я представил на моей третьей выставке в Лондоне в прошлом году, вызвала много споров. Кое-кто называл мою работу трюком, обманом, шуткой. Почему я так тускло изобразил колонну Нельсона и стаю голубей рядом с ней? Некоторые даже утверждали, что я слишком мало работал над картиной. Хотя, может быть, это и не оправдает меня в глазах критиков, но все-таки замечу, что пустоту я оставил как намек на лондонский туман. А зрителей мне хочется спросить, что они увидели: просто пустые места и только или, быть может, они почувствовали, что там не просто пустота? Конечно, гораздо привычнее смотреть на законченную картину, но мне хотелось бы знать, какую технику живописи надо использовать, чтобы написать сцену детально? Ведь если кто-то очень интересуется деталями какого-то места, не лучше ли просто посетить его? Есть много других «затуманенных» пейзажей в этой книге, интересно, как к ним отнесутся читатели?

А между тем мне всегда хотелось созерцать куранты башни Биг-Бен и здание Парламента, окутанные туманом. Обычно я перехожу через мост Парламент-бридж и разглядываю их, немного отойдя от реки. Биг-Бен впечатляет своей грандиозностью, да и здание парламента выглядит горделиво, наверное, еще и потому, что все другие здания вокруг теряются из вида. Лучше всего созерцать это знаменитое историческое здание в густом тумане или легкой дымке. Как-то мне пришло на ум: а что если снести все дома вокруг и превратить это пространство в площадку для прогулок парламентариев? Куда лучше, чем нудные узкие коридоры Парламента. Это место стало бы очень популярным у журналистов и карикатуристов. Мне почему-то показалось, что атмосферу парламентской сессии можно сравнить с традиционной лондонской погодой: сессии всегда проходят под покровом туманной пелены.

Отшельник в горах Куньлунь рождает туман

Наверное, вам интересно узнать, что мы, китайцы, вот уже несколько тысячелетий рождаемся с любовью к туману. Как-то я прочитал историческую книгу, в которой рассказывается о человеке по имени Чан Кай, жившем в годы поздней династии Хань (25-220). Он был весьма искусен в даосской магии и мог создавать туман, когда ему хотелось. Этот отшельник жил в горах Куньлунь. Его умение создавать туман сделало его знаменитым, и многие приезжали в эти края, пытаясь научиться магическому искусству. Так в некогда необитаемых горах вырос густонаселенный город. Он был всегда окутан дымкой и казался нереальным, словно придуманным, поскольку жители беспрерывно мастерили туман. И люди, жившие далеко от этих мест, нарекли его Туманным городом. Когда я пишу что-нибудь о Лондоне в китайские газеты или друзьям, то тоже всегда называю его Туманным городом.

Совсем непросто у видеть в Лондоне луну

В предыдущих главах я обмолвился о луне и о том, что значит она для нас, китайцев. После выхода моей книги об английском Озерном крае, в которой я признавался в великой любви к этому светилу, мои друзья стали спрашивать меня, удавалось ли мне когда-нибудь ночью увидеть луну в Лондоне. Должен сказать, что луна порой возникает на лондонском небе, но увидеть ее даже мельком совсем непросто, еще труднее ощутить радость созерцания, ведь небо зачастую здесь покрыто облаками, да и дождь не редкость, так что у луны мало шансов показать свой облик. Я огорчаюсь, что в последнее время вижу ее крайне редко, но, видимо, эти годы не исключение из правил, здесь так было всегда.

Но, честно говоря, я сомневаюсь, что лондонцы так уж обеспокоены подобной «застенчивостью» луны. Здесь слишком много спешки и суеты – и днем, и ночью. Когда бы я ни бродил по городу или просто в раздумье стоял на улице, я всегда ощущал вокруг себя суматошную атмосферу. Возможно, это главная причина того, что большинство людей, живущих в Лондоне, не останавливаются, чтобы насладиться спокойной умиротворенной красотой луны, когда она оказывается в поле зрения. А может быть, и сама луна предпочитает скрывать свое лицо в облаках или ограничивается тусклым светом, поскольку огромное количество фонарей делают улицы Лондона яркими, как днем. Существует довольно распространенное мнение: людей легче привлечь фальшивой, а не истинной красотой. Может быть, именно поэтому лондонцы игнорируют луну. В наши дни люди буквально помешаны на жизненных проблемах и мрачных мыслях о смерти, они ездят на машинах вместо того, чтобы ходить пешком, вешают жалюзи на окна, хотя куда интереснее было бы не прятаться от улицы, а прогуляться по ней ночью, но куда там – несостоявшиеся пешеходы боятся ночного ветра. Холодная прелесть луны не привлекает тех, кто вечно находится в состоянии нервного возбуждения.

Будем справедливы: луна и сама не хочет, чтобы люди все время видели ее. Хочу поведать вам китайскую легенду. На Луне жили две сестры, а их брат обитал на Солнце. Сестры были смущены тем, что люди слишком пристально разглядывали их, и предложили брату поменяться местами обитания. Он рассмеялся и сказал им, что в дневное время на дворе куда больше людей, чем ночью. Но сестры были неумолимы. Они объяснили брату, что знают, как заставить людей перестать смотреть на них. Брат уступил и переехал на Луну, а сестры стали жить на Солнце. Теперь никто не глазел на них, потому что стоило людям посмотреть на солнце, как они немедленно прокалывали им глаза семьюдесятью двумя иглами для вышивания, которые становились солнечными лучами.

Если верить легенде, красивые китайские девушки не хотят, чтобы их бесцеремонно разглядывали. Странно, не правда ли? Тем более что наши люди, особенно поэты и художники, неустанно созерцают луну, чувствуя ее красоту. Об этом я размышлял в моей первой книге «Китайский взгляд». Есть множество примеров того, что в своем творчестве наши поэты и художники буквально поглощены луной. В повседневной жизни они также обожают луну: часто тихой ночью с кувшином вина и лютней сидят они в одиночестве под сосной и наслаждаются луной… В ночном небе она прекрасна и по форме и по духу. Мы любим рисовать ее в пейзажах, она становится подругой наших поэтов. Кто не знает знаменитые строки великого поэта Ли Бо, жившего в пору династии Тан (618-907), о себе, своей тени и луне. В счастливом настроении он воскликнул:

Но в собутыльники луну Позвал я в добрый час И тень свою я пригласил - И трое стало нас [15].

Другой поэт, Су Дунпо, рассказывает об иной компании, которая помогла ему преодолеть одиночество: «Яркая луна, свежий ветер и моя тень». В тот момент поэт, видимо, не искал очарования в чаше вина.

Я мог бы составить объемистую антологию китайских стихов и рассказов о луне, но ограничусь лишь короткими заметками. Должен сказать, что не все в Китае так страстно любят луну, хотя, к счастью, на родине мы можем наблюдать ее по крайней мере пятнадцать ночей в месяц. Наверное, это вас удивит, но некоторые из нас в дни тревожные и горестные бродят под луной, часто пытаются поговорить с ней и даже плачут перед лицом ее умиротворяющей красоты. Мне кажется, есть некая тайна у каждого сердца, которую невозможно понять другому. Почему бы в таком случае не посоветоваться с луной? В Англии мне часто приходилось встречать такие строки: «Смотрю на звезды перед сном». Так выражает свои чувства мать, когда думает о ребенке, или женщина, вспоминающая своего возлюбленного. Правда, в собеседники они выбирают не луну, а звезды. Но звезды тоже редко появляются на лондонском небе. Недаром лорд Байрон заметил: «Взошла луна, но ночь не наступила. И солнце не спешит пожертвовать днем». Когда бы я ни наблюдал в Лондоне восход луны до наступления темноты, я всегда ощущал дисгармонию. И вскоре понял причину моего состояния – я нахожусь совсем в ином климате, так непохожем на тот, что на моей далекой родине.

Чаще всего мои попытки увидеть луну в английском Озерном крае оканчивались неудачей, а вот в Лондоне я все-таки время от времени встречался с ней. Один случай не забуду никогда. Было это около двух лет назад. Поздней ночью я увидел как раз над моим окном новую луну. Мы называем ее «подобием шелковичного червя». В это время я лежал на кровати, только что закончив долгое чтение китайской поэзии. Я никогда не закрываю штору на ночь, поэтому видел луну отчетливо. И она была совсем рядом. Каштан за окном играл своими листьями, и после того как я выключил свет, на оконном стекле стали возникать замысловатые картины. В этот момент я пытался вспомнить какие-нибудь стихи о новолунии, но тщетно – весь я был поглощен созерцанием этого фантастического видения.

В Лондоне я получал удовольствие от созерцания луны только поздней ночью. Чаще всего после часа ночи, в сентябре – октябре. Англичане называют сентябрьскую луну урожайной, а октябрьскую – охотничьей. К сожалению, поздно ночью я не могу уходить слишком далеко от моего лондонского жилья, потому что в это время суток нет ни автобусов, ни метро. Однажды моя американская знакомая поведала мне, что ее соотечественник написал ей: «Только богатые люди могут позволить себе жить в Лондоне, потому что могут ездить поздно ночью на своих автомобилях». Верное наблюдение. Я не прочь быть бедным и не иметь машины, но мне будет неприятно, если полицейский нарушит мою мирную ночную прогулку. Однажды меня пригласили на обед в Челси. Было это довольно далеко от моего дома, и по окончании трапезы мой друг любезно предложил отвезти меня в своей машине. Была тихая, светлая лунная ночь, и в этот поздний час улицы были пусты. Как только мы доехали до района Кэмден-Таун, я поблагодарил приятеля и попросил высадить меня, не доезжая до дома. Мне просто захотелось пройтись пешком при свете луны. Об этой незабываемой прогулке я рассказал в одном из своих стихотворений: «Яркая луна провожала меня до самого дома». По обеим сторонам улицы было очень тихо, вокруг ни души. Не могу объяснить, почему у меня возникло ощущение, что свет уличных фонарей выглядел таким чужим и незначительным на фоне этого лунного великолепия. Пару раз в эту лунную ночь мне приходила в голову мысль: а вдруг я встречу полицейского? Мне говорили, что он может подойти и поинтересоваться, почему я иду пешком так поздно, а то и отвести в полицейский участок. Впрочем, ведь я мог и заблудиться, и в таком случае участок был бы благом для меня, по крайней мере временным убежищем. Вдруг я увидел тень, которая падала в отдалении от угла улицы. Поначалу решил, что она двигается навстречу мне, но тень исчезла так же неожиданно, как и возникла. Так я подошел к станции метро «Чак Фарм» и продолжил свой путь вверх по Хаверсток-хилл-роуд. Луна светила все ярче, иногда казалось, что с каждым шагом я приближаюсь к ней.

В другой раз я наслаждался луной в парке Хэмпстэд-хит. То были первые дни марта. Днем была безоблачная погода, и я решил: ночью обязательно увижу луну. После ужина я отправился в парк Луна действительно была «на дежурстве» – приветствовала меня улыбкой. Правда, ее сияние уступало в яркости свету уличных фонарей. Но мне удалось уйти от этого навязчивого электрического света. Я отыскал мостик, перекинутый через пруд, откуда я мог наблюдать луну в разных ипостасях: иногда она отражалась в воде, а порой светила сквозь голые ветви деревьев. Время от времени раздавались утиные крики и казалось, что маленькие утята во сне хотят сказать что-то сокровенное. Были слышны голоса птиц, сидевших на деревьях. Но это пение не было похоже на привычный утренний многоголосый хор. То не были ни высокие пронзительные, ни низкие приглушенные звуки. Звучала таинственная мелодия, временами прерывавшаяся и возникавшая снова. Может быть, это была колыбельная, которую пела мама, убаюкивавшая птенцов. Но не слишком ли запоздала она в этот ночной час? Мне казалось тогда, что тайну этих звуков знает только луна. Место, откуда я созерцал ее, было неподалеку от Уиллоу-роуд, по которой мчались машины; вспышки фар и шелест шин, к несчастью, нарушали тишину и покой этой ночи. Я решил спрятаться от этого вибрирующего дискомфорта и поднялся на холм за прудом. Магистраль осталась позади, и я уже не ощущал раздражающее движение машин. Захотелось отдохнуть под раскидистым деревом, но там уже сидел джентльмен, куривший трубку. Я решил не беспокоить его и нашел другое дерево, приютившее меня. И все-таки мне было приятно, что рядом кто-то разделяет со мной ночную тишину и этот холодный блеск луны. Было прохладно, но я испытывал истинное наслаждение от этого спокойствия. Ни одна ветка не шелохнулась. Эти строки родились как воспоминание о той ночи:

Птицы созерцают луну

За морями, за долами нелегко узреть луну. Повезет, и этот миг покажется драгоценнее нефрита. В компании с луной милее знакомые напевы. Ее чистый свет успокаивает сердце.

А вот какие строки навеяла летняя ночь, которую я провел на берегу пруда Серпентайн в Гайд-парке:

Что это? Аромат цветов или благоухание женских шелков? Свеж и прохладен ветерок, который источают водяные лилии. Лунные тени дробятся на поверхности озера. Приплыли тридцать шесть уток.

В Китае число тридцать шесть, как правило, ассоциируется с группой [16], а утки символизируют влюбленных. В Гайд-парке я, конечно, не нашел такой тишины, какую ощутил тогда в Хэмпстэд-хит, но и этот парк связан теперь у меня с луной.

В сентябре прошлого года, примерно в то время, когда в Китае отмечается Праздник середины осени, я получил письмо от юной китаянки, с которой познакомился лет десять назад. Она прислала мне стихотворение Су Дунпо, которое я цитировал в главе об осени. А в конце добавила несколько своих строк: «Если предназначение луны – прибывать, почему же она порой на ущербе?» Эти строки бесконечно взволновали меня, и я помчался в парк Хэмпстэд-хит, чтобы увидеть луну. Но она не появилась.

Собаки лают на снег

Название этой главы может обмануть ожидания, ведь за пять лет я ни разу не видел Лондон, покрытый снегом. Когда я прочитал «Рождественскую песнь в прозе» Чарльза Диккенса и увидел иллюстрации к ней, то стал мечтать о Лондоне в его великой холодной белизне, какую описал поэт и ученый конца XIX – начала XX века Роберт Бриджес в стихотворении «Лондонский снег».

Вот некоторые строки:

Когда усталый люд в подушечку посапывал, Весь в белом, с чернотой еще не согрешив, Снег на ночлег укладывался тихой сапою, В сонливом городе глуша шуршанье шин. Запеленав ограды, мостовые, крыши, Он обезличил все четыре стороны: Как в хоре голос непохожестей не слышен, Под монотонною вуалью все – равны. Он молча заползал в укромные расщелины И слоем – дюймов семь – на лавки в парке влез, И скромно возлежал, как ему было велено, Под студеным дыханьем облачных небес. А спозаранку встав, подсветкой неземною, Мерцанием нездешним ошеломлены, Мы были пленены слепящей белизною И млели от благоговейной тишины. Притушенные звуки расходились странно, Лишь школьникам немое утро не указ: Сгребли в пригоршни кристаллическую манну, А кто-то и на «черный день» в карман припас, Слепили вмиг снежки, гонялись друг за дружкой, Рассыпчатый комок кусая на бегу… «Глядите, чудо! Ветки – с меховой опушкой!» - Пищала малышня, барахтаясь в снегу [17].

Когда я впервые познакомился с этими стихами, то стал перечитывать их снова и снова, а мысли мои улетали далеко-далеко, к моему дому в Китае, потому что мне казалось, что английский поэт изобразил не Лондон, а город моего детства. Лондон не открылся мне с этой стороны, и я сомневаюсь, что сегодняшние мальчики и девочки знают, что такое «сгрести в пригоршни кристаллическую манну» и гоняться «друг за дружкой, рассыпчатый комок кусая на ходу».

Как знать, может быть, эти стихи непостижимы для лондонских детей наших дней? Мне кажется, что погода в Лондоне в последние годы изменилась. Да и неостановимый поток машин днем и ночью не способствует «благоговейной тишине».

Лондонцы, в нагоняющих дремоту глазах которых читается постоянная забота о хлебе насущном, вряд ли найдут свободную минуту, чтобы восхититься ослепительной белизной, хотя ее еще можно увидеть на лондонских улицах. К тому же дома есть радио, слышны неповторимые звуки пламени в камине, разговоры, смех. Кто будет думать о снеге, который «на ночлег укладывается тихой сапою». Я склоняюсь к тому, что сегодняшняя погода сохранится в ближайшие сто лет и понадобятся профессора, которые объясняли бы стихотворение Роберта Бриджеса в университетах. Повезло профессорам и ученым, всегда они будут востребованы!

В книге «Китайский взгляд» я рассказал несколько историй о снеге и заметил, в частности, что «наши люди обожают снег, у художников много снежных пейзажей, а у поэтов немало трепетных строк о нем. Первые два лондонских года снег редко радовал глаз, но из газет и фильмов я узнал, что западные люди тоже испытывают к нему дружеские чувства, вот только демонстрируют их иначе, чем китайцы. Они, например, большими компаниями катаются на лыжах, дети играют в снежки, смеются, кричат от восторга. Во всем этом существует некий спортивный оттенок. А вот вам история о китайском поэте Мэн Хаожане, который отправился на ослике по снежной равнине в поисках цветущей зимней сливы. Совсем другой сюжет, не правда ли? А что скажете о знаменитой фразе: «Медленно скитаться по снежной целине в поисках поэтического вдохновения»? Мне думается, китайцам понятны снежные чувства Бриджеса. Прошло три года с той поры, как я написал книгу «Китайский взгляд», но все еще не могу сказать, что видел много снега. Обычно он выпадает один-два раза в году, чаще всего в конце февраля. Но вот беда, его трудно увидеть даже в эти редкие мгновения. Хлопья такие маленькие, что их не отличишь от дождевых капель, падают они редко и никогда не лежат долго на дорогах. Короткого снегопада бывает достаточно, чтобы покрыть тонким слоем тротуар или крышу дома но снег быстро тает. Перед Рождеством большинство витрин в магазинах украшают снежными пейзажами и рисунками Санта-Клауса в огромной шапке и ярко-красном одеянии с большим мешком подарков. Помню, как девочка лет четырех-пяти спрашивала маму: «Будет ли у нас на Рождество такой же снег, как на картинке? Почему его нет до сих пор, мама?» Мне было интересно услышать ответ матери, и я остановился, но, к сожалению, они быстро прошли мимо. Думаю, в таком неловком положении оказывались многие матери Лондона. Им трудно было найти ответ на этот непростой вопрос.

Собаки лают на снег

Однажды в конце февраля позапрошлого года китайская супружеская пара пригласила соотечественников на празднование китайского Нового года. Среди четырнадцати приглашенных был и ваш покорный слуга. Мы болтали и смеялись, и вдруг во время разговора с приятелем я увидел в окно настоящий ливень снежных хлопьев, которому не было конца. Хлопья были куда больше обычного, и временами под яростными порывами ветра меняли темп падения. То было удивительное зрелище. Словно бесчисленные толстые белые струны создавали завораживающий ритм, напоминавший движение нитей в ткацком станке. Но по воле ветра менялось направление падения и конфигурация снежной стихии. Некоторые хлопья не подчинялись капризу ветра, и я зачарованно смотрел на какие-то странные фигуры, которые создавались в результате этой конфронтации. Когда ветер вдруг истощался или в очередной раз менял направление, отдельные хлопья отрывались от общей массы и грациозно парили, а затем становились снежной пылью…

Я был настолько захвачен зрелищем снегопада за окном, что забыл про моего приятеля, который с энтузиазмом продолжал развивать какую-то умную идею. Все это снежное буйство он просто не заметил по причине своей близорукости. В эту комическую ситуацию решительно вмешалась его жена. Она стала распекать его за то, что он говорит с человеком, который его не слушает. Я стал неловко извиняться за свое ужасное поведение, которому нет оправдания. Впрочем, никто из участников вечеринки не оценил по достоинству восхитившую меня снежную фантазию. А я, сообразив, что есть еще время до ужина, извинился перед хозяевами, быстро оделся и отправился на прогулку. На дороге то тут, то там еще лежал снег. Но люди и трамваи вели себя как обычно, словно и не было снегопада. Я стремился быстрее попасть на просторы Хэмпстэд-хит увидеть последствия снежного буйства, но буря уже утихла, а выпавший снег растаял. Я вернулся к моим друзьям на вечеринку. И был встречен такой тирадой: «Какие же нервы надо иметь чтобы вести себя столь безрассудно?» Моя реплика: «К сожалению, снега в моем любимом Хэмпстед-хит я не обнаружил» – была встречена взрывом хохота: «Пытаться увидеть снег в Лондоне? Какая глупость!» Они-то отлично знали, что Лондон не подарит мне достойный снежный сюжет. Единственное, что мне оставалось, присоединиться к всеобщему хохоту

И все-таки однажды я увидел снежную сцену в Хэмпстэд-хит. Это случилось ранним утром в марте прошлого года. Малоприятные новости из моей страны и родного дома делали тоску по родине все более болезненной и безнадежной. Я уже не мог сидеть в своей квартире день за днем наедине со своей печалью и попробовал вернуться к ритму привычной жизни. Ночью, написав несколько страниц, я почувствовал усталость, поднялся, чтобы подбросить немного угля в камин, и вдруг увидел за окном какой-то странный свет. Подойдя ближе, понял: снег идет. Если б у меня не было на уме черных мыслей, я бы наверное закричал от восторга. Но даже в эти горестные минуты снег все-таки так взволновал меня, что я вышел на улицу. Была глубокая, онемевшая ночь, ни одно окошко не светилось, кроме моего. А снег все падал, падал… Снежные хлопья усеяли мою шляпу и пальто, правда, они быстро таяли. Лицо ощущало колкую бодрость, и я с удовольствием глотал снежинки, которые касались моих губ. Пройдя приличное расстояние, я вернулся домой, добавил угля в камин и уже мечтал о завтрашнем утреннем снеге в парке Хэмпстэд-хит. Правда, я уже договорился с друзьями отправиться рано утром в район Уэйбридж. Я вглядывался в небо: продолжается ли снегопад? И подумывал, не лучше ли пожертвовать сном, чтобы пораньше оказаться в Хэмпстэд-хит, но в конце концов все-таки уснул на диване. Мне снилось, что кто-то зовет меня: «Вставай, не прозевай снегопад!» Было страшно, что снег исчезнет, не оставив и следа. В пять утра я проснулся и помчался в парк. Увидел пустынные улицы и был счастлив оказаться первопроходцем, тем единственным существом, которому удалось побродить по свежему неутоптанному снегу. Холм действительно был покрыт чистейшим снежным покрывалом, достаточно плотным, чтобы полностью закрыть поверхность. На ветках деревьев лежала тонкая белизна, образуя разные трепетные формы, и серая пелена тумана на заднем плане лишь оттеняла эту сказочную чистоту. Все это напоминало мне снежные пейзажи великих китайских мастеров.

Гуляя вдоль пруда, я обнаружил отпечатки лап голубей. Эти метки, которые оставили на снегу птицы, бросили меня в жар. Я почувствовал невероятную ревность: оказывается, не я первым коснулся этого снежного волшебства. Не мог я смириться с тем, что голуби меня опередили, и бросил им вызов в стихах:

Я не спал, чтобы не прозевать снег, Думал ли, что вы придете раньше. На этот раз вы победили, Но подождем до будущего года.

Не уверен, что в будущем году я все еще буду в Лондоне, но пока все мои мысли – о реванше. Кстати, я стал более внимательно изучать отпечатки голубиных следов и обнаружил, что голубь двигается, опираясь на две лапы, а ставит их в одну линию, отпечатков из двух линий я не встретил. Изучение множества других следов дало тот же результат. Затем я набросал несколько этюдов этой снежной сцены, в том числе и следов голубей. В связи с этим вспомнил стихотворение китайского поэта Су Дунпо о следах, оставленных на снегу лебедями:

Живет человек – кто знает, на что уходят его года? Кажется, лебедь прервал полет, ступает по кромке льда, И вот – остались на мокром снегу следы, лебединых лап, А лебедь крылья раскрыл и умчал - попробуй пойми куда [18].

Вспоминая эти стихи, мы думаем о случайностях в человеческой жизни. Может быть, и эту мою маленькую книгу можно рассматривать как след, нечаянно оставленный на талом лондонском снегу? Я убежден, многие в Лондоне видели картину «Рыбалка в снежный день» одного из наших великих художников на выставке китайского искусства. Думаю, для многих зрителей эта типично китайская снежная картина была открытием. Не думаю, что кто-то из лондонцев испытал нечто подобное. Мы в Китае любим кипятить снег для приготовления чая. Наши знатоки считают, что это помогает подчеркнуть более внятно истинный аромат этого напитка. А поэты кипятят снег ради обретения вдохновения. С другой стороны, на юге Китая, ближе к тропикам, люди никогда не видели снега, если им не приходилось бывать в северных краях. Вот история, рассказанная Лю Цзунъюанем, философом, жившим в эпоху династии Тан:

«Я слышал, что в южных областях провинций Хубэй и Сычуань все время идет дождь и очень мало солнечных дней. Когда на небе появляется солнце, собаки начинают лаять на него. Я думал, что это преувеличение. Но лет шесть-семь назад я отправился на юг и прожил там некоторое время. На второй год зимой неожиданно выпал снег, покрывший ковром многие районы Южного Китая. И все собаки в тех районах остервенело лаяли на него до тех пор, пока он не растаял. И тогда я поверил в то, что мне рассказывали раньше о собаках и солнце».

Очень интересно наблюдать, как редко встречающиеся вещи становятся совершенно чужими для людей, непривычных к ним. И как оказалось, не только для людей, но и для собак. Тем не менее, хотя в Лондоне очень много собак, я никогда не видел, чтобы они лаяли на солнце, а ведь оно здесь редкий гость. Кстати, лондонцы с большим энтузиазмом встречают солнце. Снегопад тоже нечасто случается в Лондоне, однако лондонцев это не заботит. Как странно! Впрочем, собаки здесь не лают и на снег…

Дуэт дождя и ветра

Недавно я прочитал в газете «Таймс»:

«Погода – одна из неразгаданных тайн мира. Изучение этого феномена не открыло его секретов. Даже там, где изменение погоды – величина постоянная, тоже нет определенности. Муссон может прийти раньше или позже, дожди пожалуют слабые или проливные. И никто не может сказать, почему в один сезон будет так, а в другой – иначе…»

Это ли не объяснение беспокойства лондонцев о погоде вообще, хотя заметка в газете посвящена теме «неуловимых дождей» – так она и называются. С большим интересом я прочитал также в газете «Ивнинг стандард» статью «Путеводитель по дождям», в которой признается неизбежность дождей в Лондоне. Дождь здесь всегда сопровождается ветром. Правда, я никогда не сталкивался с очень сильным ветром, возможно, потому, что высокие здания стоят близко друг к другу, и с другой стороны, здесь редко бывают ливни. Прохладный ветер освежает меня после гнетущей влажности, а унылый дождь всегда подбадривает, потому что дает возможность увидеть многие вещи в городе в разных ракурсах. Поэтому я всегда дружу и с ветром, и с дождем.

Зонтики у подножия Биг-Бена

Мне нравится бродить по лондонским паркам в ветреную погоду, ведь тогда можно увидеть очертания дрожащих ветвей и листьев, под порывами ветра они иногда склоняются в одну сторону, а порой создают путаницу. Это движение, то равномерное, то беспорядочное рождает особые звуки, которые так приятно слушать.

Однажды ветреным утром я прогуливался в районе Уимблдон-коммон и вышел к ипподрому который смотрел на дом с мельницей. Справа была рощица ивняка. И хотя деревья не показались мне старыми, да и причудливо-фантастических очертаний ветвей, какие мы так любим рисовать, я не увидел, они все-таки были приятны для глаза. Создавалось ощущение, что у них нет ствола, потому что на Западе когда сажают ивы, ствол часто обрубают очень близко к земле и тогда ветви растут вширь. Эти ивы росли именно так, и их длинные тонкие ветви с трудом противостояли ветру. Когда сильный ветер дул справа, они «склоняли головы» в противоположном направлении. Некоторые пытались выстоять, но, как правило, безуспешно. Этот поединок с ветром предоставил мне возможность увидеть прекрасное зрелище. Кстати, если б я не обратил внимания на листья и корни этих ив, то вполне мог бы спутать ивняк с китайской бамбуковой рощей, потому что игра длинных тонких ветвей бамбука создавала тот же самый эффект. Эти ивы не были плакучими, и их очень маленькие тонкие ветви были гонимы ветром почти так же, как ранней весной бамбук, у которого только что появились молодые побеги. Ивы символизируют кротость, и в нашей культуре это знак весны. Смотрю на них и вспоминаю строки одного из наших лучших стихотворений:

Абрикосовый дождь коснулся моей одежды и обрызгал с головы до ног. Теплый ивовый ветер нежно дует в лицо.

Сейчас в Уимблдон-коммон нет опавших абрикосовых лепестков, которые испортили бы мой костюм, а вот ивовый ветер вызывает дрожь и словно напоминает, что вот-вот кончится осень. Я внимательно разглядываю ивы, хотя рискую быть унесенным ветром, если не смогу твердо устоять на ногах.

«С моей точки зрения, – размышлял я в книге об Озерном крае, – прогулка под дождем дает возможность понять природу». Я продолжаю считать так же, даже если гуляю под дождем по лондонским улицам. Мне кажется, что пропахшие дымом и покрытые сажей стены большинства лондонских домов, если не заниматься их нудным разглядыванием, выглядят прекрасно на фоне чистой, как кристалл, дождевой завесы, которая словно наводит глянец. Во время моих пеших прогулок привычный мелкий дождь под аккомпанемент порывов ветра мне в лицо создавал непередаваемое ощущение. Лондонцы, похоже, не удивляются этим порывам ветра. Одни просто привыкли к ветру, другие устали от слишком частой встречи со стихией, а есть и такие, кто подходит к явлению сугубо рационально: почему бы не смыть с лица городскую пыль. Как бы они ни относились к дуэту дождя и ветра, мне всегда приятно видеть лица лондонцев в такие мгновения. Естественно, они не делились со мной своими чувствами; как правило, были невозмутимы и неулыбчивы, что, возможно, свидетельствует об их некоторой неприязни к дождю.

«Дожди, дожди, бесконечные, злые дожди», – восклицают многие лондонские новоселы. Но я бы посоветовал им отправиться на площадь Пиккадили-Серкус, на Риджент-стрит или в район станции метро «Вестминстер» и посмотреть на толпу людей с зонтиками, которые вот-вот пересекут улицу под дождем. Я частенько стоял на небольшом расстоянии от перехода и наблюдал за ними. Я не видел их лица и фигуры – только движение зонтов. Если бросались в глаза темно-синие цвета, я вполне мог бы их спутать с морскими волнами, которые отхлынули от берега, где я стоял. Однажды я видел «шоу Лорда-мэра», посвященное истории Лондона. Это было неподалеку от станции метро «Мургэйт», в Сити. Дождь все усиливался. Уже ничего нельзя было различить в этой процессии людей, многие из которых были одеты в балахоны, защищавшие их от дождя. Порой обзор полностью перекрывали зонты стоящих впереди людей. До меня доносилось их сетования на отсутствие видимости. Я делал несколько шагов назад и пытался вглядеться в частокол бесчисленных зонтов. Для меня это было зрелище. Обнаружив место на пандусе у большого здания, я смог разглядеть зонты и на другой стороне улицы. Когда процессия проходила, людские массы с обеих сторон смыкались и посередине образовывался водоворот, от которого кружилась голова. И тогда я с трудом сдерживал крик души: «О лондонские зонты!» Это действительно была великолепная выставка зонтов. А как пленительно было наблюдать за почтенными лондонцами, сидящими на лавочке под деревьями в парке. Шел дождь, и они крепко держали зонтики. Иногда опустив глаза, иногда смотря вдаль. Их фигуры были настолько безжизненны, что напоминали деревянные изваяния в наших сельских храмах. Там у каждого бога был слуга, который держал над его головой шелковый зонт. В детстве, когда я путешествовал с дедушкой по храмам, я всегда испытывал трепет, кланяясь этим изваяниям.

Однажды утром, когда я катался на лодке в Риджент-парке, меня застал дождь. Однако я продолжал налегать на весла, и дождь никак не отразился на моем настроении. Странно было наблюдать исчезновение большинства лодочников. Но зато пейзаж с редкими лодками на воде, покрытой рябью от моросящего дождя, радовал глаз. И мне было жаль тех, кто не наблюдал прелестную туманную картину на берегу. Деревья в парке были едва видны, но именно такие размытые очертания радовали душу. Я всегда предпочитаю трепетный Лондон в дымке под дождем тому желтовато-серому городу в нудные сухие дни.

В тот вечер я должен был навестить моего друга, жившего в Голдерс-Грин. Все еще шел дождь, когда я вышел из дома, а когда я возвращался, слегка моросило. По пути к автобусной остановке мое настроение вдруг изменилось. Как-то странно было видеть хилый голубоватый свет уличных фонарей, который почти не освещал округу. Даже звуки дождя казались мне какими-то скорбными. Я попытался взять себя в руки, старался глубже дышать, но не мог же я изменить то, что было вокруг. Позднее мне попались стихи одного из крупнейших писателей второй половины XIX столетия Томаса Харди, которые, по-моему, точно передают атмосферу той ночи:

Еще вечерний дождик не ослаб, Накрапывая с высей – кап, кап, кап, Когда в краю потухших фонарей, Бредя неспешно, грустно бормоча, Я встретил двух измученных людей: Они под гнетом дум, как с ношей крестной, Не ведали ни времени, ни места [19].

Люди – всегда люди, они никогда не сохраняют неизменными свои чувства в отношении каких-либо определенных вещей, а меняют их в засимости от своего настроения и происходящего вокруг. Не так давно, когда я был крайне обеспокоен сообщениями о войне и на моей родине, и в Европе, я буквально выкрикнул эти строки:

В моей груди камень, его не сдвинуть с места, Кто зачерпнет воды из Серебряной реки, чтобы омыть оружие войны? В небесах не меньше перемен, чем на Земле - Иногда там ясно, иногда дождит, нет покоя!

Ну хватит о войне.

Не правда ли странно: лондонцы страдают от чрезмерных дождей большую часть года, однако стоит наступить кратковременной засухе, они тут же с тревогой начинают говорить о том, как нужен дождь. На второй год моего лондонского бытия моя квартирная хозяйка сказала мне, что не может пользоваться шлангом для поливки цветов в саду, поскольку это теперь запрещено из-за дефицита воды. Я попытался было поспорить с ней: в Лондоне обилие дождей, а Англия окружена водой со всех сторон, почему же люди должны беспокоиться о запасах воды? В этом году все повторилось вновь. Газеты постоянно печатали предупреждения о водном кризисе, с огромным интересом узнал я, например, что кардинал Хинсли, архиепископ Вестминстерский, распорядился служить ежедневные молебны о ниспослании дождя до 21 мая во всех храмах и капеллах его епархии. Вскоре после этого пошли беспрерывные дожди. Однажды утром горничная вошла в мою комнату, и, поскольку у нас была традиция обмениваться разными замечаниями по поводу погоды, я с явной иронией произнес: «Собирается дождь!» Она мгновенно ответила: «Он так необходим!» Ее реакция меня удивила. Она объяснила: «Я не из числа друзей дождя, но мы должны молиться за него, ведь в нем так нуждаются фермеры». В другой раз я ждал автобуса на Юстон-роуд и услышал на остановке разговор двух джентльменов. Один из них, проходивший мимо, специально остановился, чтобы заметить: «Какая жалость – снова дождь!» Другой возразил: «О, мы, фермеры, нуждаемся в нем. Он для нас бесценен». «Я знаю», – обронил прохожий и пошел своей дорогой. Несомненно он лондонец, решил я и подумал: ну и головоломка, почему это дождь такой послушный – идет в ответ на молебны!

Кстати, мы, китайцы, тоже служим молебны дождю в пору засухи. Читатели должны знать, что на моей родине очень жаркое лето, мы живем под палящим солнцем три-четыре месяца в году, а то и больше. Как велит древняя традиция, мы кладем на алтарь драгоценности, парчовые одежды, звоним в колокола, бьем в барабаны во время летних жертвоприношений, чтобы призвать дождь, жизненно важный для урожая. Местные власти порой издают указы, запрещающие резать скот, чтобы снискать расположение Будды. Еще в раннем детстве я стал свидетелем, пожалуй, самой интересной церемонии. То была религиозная процессия даосских монахов, которые несли прошение о дожде на алтарь храма Царя Дракона. Он и местный бог, как считалось, обладали магической силой ниспослания благодатного дождя. Но случалось, что монахи исполняли свою службу день за днем, а дождя все не было. И тогда деревянное изваяние местного бога или Царя Дракона выносили из храма и ставили на специальное сиденье под беспощадными лучами солнца.

Такие церемонии проходили по всему Китаю. Они отличались по форме, но суть была одна. Жители, правда, не говорили открыто, без обиняков, что не прочь наказать бога, дескать пусть испытает эту сухую жару наравне с людьми, но на самом деле подсознательно именно это имели в виду. Как только покрытое лаком деревянное лицо бога становилось на солнце липким, люди говорили, что бог сильно вспотел и страдает от жары, а это вселяет надежду на дождь, ведь бог больше не в силах вынести подобное испытание. Что верно – то верно: сильный дождь всегда приходит на смену продолжительной засухе. Это непреложный факт. Стоит ли подвергать сомнению божью волю? Думаю, ученые делают много шума из ничего, пытаясь объяснить, как дождь формируется из испарений, превращаясь из газообразного в жидкое состояние, и выпадает на землю в виде дождевых капель.

Павильон, посвященный радостному дождю

Китайцы – поклонники ветра и дождя. Вот уже многие столетия наши мастера слова пишут стихи и эссе, восхваляя эти стихии, которые вдохновляют и художников. Ма Юань и Ся Гуй, два выдающихся художника, живших в эпоху Сун, превзошли всех в умении показать направление ветра, когда изображали водную рябь и ветки деревьев. Ми Фэй и Ми Юйжэнь, жившие в то же время, изобрели новый метод в изображении ливня и моросящего дождя. На всех значительных китайских картинах вы найдете намек на ветер и дождь. Даже если это не классический пейзаж, а всего лишь бамбук, сосна или отдельный цветок, у вас все равно должно быть ощущение ветра или дождя. Наши великие мастера говорили, что они любят рисовать под ветром и в дождь, потому что эти стихии обостряют их восприятие природы и больше чувства потом можно выразить в работах. Один наш литератор заметил как-то, что дождь делает день короче, а ночь длиннее. Этот эффект рождает разные вариации поэтического вдохновения. Я хотел бы познакомить вас с отрывком из эссе нашего великого поэта Су Дунпо «Павильон радостного дождя»: «Я назвал свой павильон в честь дождя, чтобы сохранить в памяти радость. Когда наши предки чему-нибудь бесконечно радовались, они использовали имя того, что было причиной этой радости, чтобы запечатлеть в памяти это событие… На смену засухе пришел дождь. И ему, дождю, внятно, что мы сегодня радуемся. Неужели мы позволим этому воспоминанию улетучиться. Так не должно быть. Вот почему я посвятил этот павильон благословенному дождю и прибавил следующие строки:

Если с неба пойдет жемчужный дождь, того, кто мерзнет, не согреет жемчуг, Если пойдет яшмовый дождь, то голодные не насытятся. Дождь шел безостановочно три дня - Кому воздать за это должное? Может быть, губернатору? Но он отсылает к императору. Император возражает – «То воля Бога». А Бог возглашает: «Нет, всем вершит Природа». Но природа – тайна, скрытая от людей. И я посвящаю этот Павильон – дождю.

Это лишь один пример. В Китае вы встретите множество известных павильонов, которые называются «Кроткий дождь» или «Великий ветер» и т.д. В этих именах нет и оттенка суеверия. Они выбраны лишь для того, чтобы сохранить в памяти радость, которую приносят эти стихии. Я унаследовал этот обычай. Вот почему люблю ветер и дождь Лондона!

Приплыла к нему рыбка и спросила…

Еще совсем маленьким мальчиком я узнал, что есть такая английская река Темза. В школьном учебнике о ней было написано всего несколько строк. Когда я думал о Темзе, то сравнивал ее с нашими реками Хуанхэ и Янцзы и рисовал в своем воображении то, что могло бы находиться на ее берегах. Теперь я знаю – это единственная водная артерия Лондона. В старые добрые времена, думаю, она играла важную транспортную и торговую роль, но теперь она видится мне скорее рекой, приносящей радость людям. Я не заметил на ней ни единой джонки, ни одного большого парохода. Главная функция Темзы в наши дни – доставлять удовольствие людям. Скольких скитальцев, из каких только стран повидала она за долгие годы! Но хотел бы я знать, волнуют ли саму Темзу те изменения, что произошли на ее берегах, те занятия, которыми поглощен эгоистичный род людской по обеим сторонам реки? Нет, она выше всего этого. Наверное, Темза будет все той же во веки веков!

Большинству жителей Лондона, особенно англичанам, не составит труда рассказать вам об истории того или иного моста, когда и как он был построен и даже сколько это стоило. Но эти детали меньше всего занимают бестолкового китайца вроде меня. Кстати, тщательно описать всю реку сразу – задача, конечно, невыполнимая. И я намерен разделить Темзу на две части. Одна – в городе, где по обеим ее сторонам теснятся дома, другая – ближе к загородным просторам, где преобладает нетронутая природа и совсем немного созданий рук человеческих. Учитывая особенности моего характера (о них я писал во вступлении), читатель, наверное, решит, что мне, конечно, ближе вторая часть Темзы, но это будет не вся правда. Есть много мест на ее берегах, где преобладает городской антураж, но на которых я тоже люблю бродить. Например, я не особенно жалую набережную Виктория в дневные часы – слишком много дорожной суеты и спешки. И даже поймал себя на том, что не могу противостоять этой атмосфере всеобщего натиска и тоже начинаю двигаться быстрее, чем хотелось. Видимо, это естественный инстинкт. Так юная прелестница инстинктивно начинает делать па, когда на экране показывают балет. Но после десяти вечера здесь можно наблюдать изумительный ночной Лондон без суеты, хотя время от времени это торжественное спокойствие нарушают снующие машины и трамваи. Я часто бесцельно брожу здесь, с особым интересом разглядывая уличные фонари на набережной. Они вытянулись длинной цепочкой, и их мягкий свет отражается в воде. Смотрю на эту игру света, и странная мысль приходит на ум: вещь до боли знакомая меняется до неузнаваемости в водной среде. Вообще-то я не поклонник моря огней. Оно создает ощущение шума, суеты, чего-то показного, кричащего. Когда хочется тишины и покоя, яркий свет раздражает. Другое дело, если друзья собираются на вечеринку – тогда я зажигаю в комнате все возможные огни. Но если остаюсь один, достаточно единственной лампы рядом с креслом, где я погружаюсь в чтение. Но когда я гуляю в одиночестве по набережной Виктория, мне почему-то нравятся бесчисленные огни, которые отражаются в Темзе. В пору безветрия гладь воды неподвижна и огни дышат спокойствием. Но вот бриз шевельнет поверхность воды, и огни начинают мигать, напоминая гаснущее пламя свечи. Бывают мгновения, когда свет трепещущей свечи раздражает, а вот подобные движения на воде доставляют радость.

После прогулки по набережной я люблю подойти к Египетскому монументу и двум сфинксам. Днем они не создают впечатления великолепия и грандиозности. Шум дорожного движения и яркие краски зданий затмевают их. Ночью, напротив, другие детали становятся незаметными, а монумент и сфинксы выглядят невозмутимыми, неизменными, вечными. В них ощущаешь достоинство и возвышенное спокойствие. Конечно, они выглядели бы такими и днем, и ночью, если б стояли посреди пустого пространства, как это и было когда-то в Египте, но я допускаю, что они не возражают быть здесь среди путаницы, неразберихи и какофонии. Я убежден: все, что имеет непреложную ценность и доказало свое бессмертие в течение тысяч и тысяч лет, останется неизменным, каким было в те незапамятные времена. Это величие не потускнеет, даже если придется пережить страдание и боль. Такова, на мой взгляд, судьба любой великой цивилизации. Когда я проходил мимо сфинксов, то чувствовал себя крошечной пылинкой, бесконечные миллионы каких видели они за эти годы. И еще мне почудилось, что сфинксы смеются над борьбой людей за выживание и над современными конфликтами между нациями. Сколько они видели подобных битв еще до того, как европейские народы заявили о себе в истории во весь голос.

Мне также нравится гулять днем у реки, особенно ранним утром вдоль набережной Миллбэнк неподалеку от галереи «Тэйт». Если смотреть отсюда на другую сторону реки, открывается необыкновенно красивая панорама, и я любил медленно брести, глядя на реку с набережной. Рядом с галереей меня заинтересовало громадное здание современной архитектуры, которое явно контрастировало со старинным домом на противоположной стороне. Они стояли напротив друг друга, и река между ними казалась шире, чем в других местах. Это давало мне больше пространства для обозрения, стимулировало мыслить творчески и нестандартно. Как важно все-таки правильно выбрать место. Само расположение галереи «Тэйт» обладает какой-то магией. Я всегда чувствую себя там раскрепощенным, свежим, похожим на распускающийся бутон цветка.

И все-таки больше всего я полюбил набережную Чейни-уок, в Челси, которая просто поразила мое воображение. Как жаль, что лишь однажды мне удалось побывать здесь ранним утром. В то время здесь было малолюдно, утренняя дымка покрывала все, куда бы я ни обращал свой взор. Мост Альберта, казалось, плыл в густом тумане, и когда я приблизился к нему, то меня поразила его архитектура. Впрочем, здесь неплохо гулять и вечером, а еще лучше поздней ночью. Я знаком с несколькими лондонцами, что живут вдоль этой набережной или по соседству. К счастью, они нередко приглашали меня на обед, после которого я мог совершать свои прогулки. Однажды я покинул дом моего знакомого очень поздно и, конечно, воспользовался шансом побродить глубокой ночью. В это время редкая машина или редкий пешеход нарушают ваше блаженное одиночество. Кроны деревьев, как правило, скрывают уличные фонари, и их свет едва проникает сквозь листву. У нее какой-то странный цвет, напоминающий зеленый, но я не знаю, как передать его на холсте или бумаге. Однажды ночью, гуляя между двумя мостами, я обнаружил маленькое артистическое кафе с единственным окошком. Электричества там не было – только свечи. Одну из них хозяева поставили на подоконник, она-то и привлекла мое внимание. Ее свет был словно приглашением войти в дом. Но внутри никого не было, и поскольку я не знал местных ночных правил, то не решился войти. Другой ночью я снова побывал в этих местах. Все тонуло в тумане. Меня привлекла смутная, таинственная атмосфера, и я долго стоял на мосту, затем стал лениво прогуливаться туда-сюда, забыв, что пора возвращаться домой. До моего Хэмпстэда предстоял долгий путь, но я благополучно добрался до дома по пустынным улицам, в то время как лондонцы уже видели сны.

Одной своей стороной Баттерси-парк тянется вдоль реки, и берег здесь формирует низкая каменная стена. Тут много прекрасных деревьев, а отсутствие шелеста автомобильных шин делает прогулку высшим наслаждением. Прислонившись к стене, я мог наблюдать грациозные полеты чаек. Похоже, они уже вдоволь насладились пищей и теперь, радуясь свободе, скользили по воздуху, совершая свои изумительной красоты глиссады. На фоне серой туманной пелены я видел лишь эти завораживающие белокрылые круги. Некоторые птицы пытались летать против ветра, другие просто растягивали крылья, подчиняясь воле ветра, который нес их все выше и выше. Казалось, чайки делали это все совершенно сознательно. Я взглянул на поверхность воды, и мне показалось, что она колеблется в ту же сторону, куда скользили чайки. Я не смог сдержать эмоций: «Ритм, ритм, повсюду ритм природы». В этом парке мне особенно понравилось озеро, по поверхности которого плавно скользили лодки – в этом тоже был свой ритм. К несчастью, эту гармонию природы разрушали звуки поездов и дым, который тянулся в парк: рядом были две фабрики. Порой я даже раздраженно бормотал про себя: «Неужели я в парке?»

Олени в Ричмондском парке

Теперь я хочу поговорить о другой Темзе, которая тянется от Кью-Гарденс до Хэмптон-Корт и дальше. После прогулки по Кью-Гарденс я нашел прелестное местечко у реки, где можно отдохнуть после долгой ходьбы. Редкие деревья здесь давали возможность свободного обзора, можно было слушать журчание ряби на глади реки. Вдали на противоположном берегу стоит странное индустриальное здание с торговой маркой «Лев» на крыше. Оно очень контрастирует с окружающей природой. Время от времени я слышал голоса людей, бредущих вдоль бечевника, – специальной полосы, предназначенной для тех, кто когда-то тянул судно на бечеве. Помню, как однажды я долго шел тем же маршрутом вплоть до Ричмонда. Эта прогулка напомнила мне другую – вдоль берега стремительной реки в Китае, правда, для этого мне пришлось абстрагироваться от признаков промышленности на обеих берегах Темзы. В своем воображении я представил, как чудесно выглядело бы это место при любой погоде и в разные времена года. Я даже подумал о том, что в ясную погоду при свете луны хотел бы провести здесь ночь в компании с парой лебедей. В памяти моей навсегда сохранилась также прогулка вниз по реке от станции «Твикенхэм» до моста Кью.

И в самом Ричмонде я обнаружил много достойных мест для прогулок вдоль реки. Возможно, Чолмонделей-уок между двумя мостами лучше других, хотя ему мало в чем уступает район причала неподалеку от моста Ричмонд-бридж. Стоя на мосту и разглядывая шлюпки, проходящие под ним, я чувствовал, что какая-то непреодолимая сила влечет меня и вот уже независимо от моей воли я повторяю движения гребцов. Дорога, ведущая наверх, к холмам, привела меня в Ричмонд-парк. Мне кажется, что отсюда открывается неподражаемый вид на Темзу. Однажды я долго смотрел вдаль, и почудилось мне, что река – это нескончаемая белая атласная лента, которая тянется с небес и становится все шире, шире и затем маленький остров разделяет ее на две части. Утренний туман окутывал остров, и он казался сказочной страной, в которой я хотел бы прожить всю оставшуюся жизнь. И она была бы еще более прелестной, не будь этих надоедливых звуков дорожного движения.

Свое первое путешествие по реке я совершил, когда вместе с моими друзьями – китайским художником Юй Пеоном и драматургом С. И. Сюном отправился к художнику Филиппу Коннарду, который жил на Чолмонделей-уок. После того как мы посмотрели его работы, он пригласил нас совершить путешествие по реке на моторной лодке. Шел дождь, и я наслаждался запахом свежести, который шел от воды и травы. Нас было четверо в лодке, не считая моториста. Я с удовольствием разглядывал оба берега, где дома и деревья, насквозь промокшие от бесконечных дождей, очень напоминали знаменитую роспись стекла в южнокитайском городе Кантон. Как-то летом господин Сюн и я вновь посетили Коннарда, и он снова предложил прокатиться по реке на лодке, на этот раз весельной. В тот день он был без пальто и в испанской соломенной шляпе. Мои спутники гребли, легко взмахивая веслам, а я сидел на корме, внимательно наблюдая за техникой гребли Коннарда, пытаясь ее запомнить. Похоже, он был очень искусным гребцом и даже немного рисовался. Это было видно по его надменной улыбке. Затем мы поменялись местами. И он, сидя на моем месте, все время командовал: «К себе – от себя…» Ему казалось, что мы не очень искусны в гребле. И мы действительно не всегда точно выполняли его команды. Был чудесный ясный день, и нас поразило обилие купальщиков.

Китайский рыбак

И все-таки больше всего запомнилось свидание с рекой в тот день, когда я, взяв старт в Хэмптон-Корт, легко взмахивая веслами, плыл в одиночестве все дальше и дальше, пробиваясь сквозь туман. Было очень тихо, и сложилось впечатление, что это место полностью изолировано от остальной реки и бесчисленных купальщиков. Оба берега были усеяны высокими дикорастущими травами, и я ясно слышал свистящие звуки легкого ветерка над ними. Они совпадали по тональности со звуками моей лодки. В такие мгновения в памяти всплывали мои юные годы в Сучжоу, городе каналов, который называют китайской Венецией. Вокруг этого города много речушек и каналов, можно было взять в аренду лодку на месяц или даже больше и отправиться туда, куда стремилась душа. За пределами города не было ничего, кроме воды и рисовых полей; и всегда было радостно уйти от докучливых забот, забыв на время о мире. Но сейчас я не знаю, когда снова смогу обрести состояние покоя. Ведь я плыл на английской лодке, а со мной были мои тревожные мысли о родине. Вдруг среди высокой травы я увидел на берегу рыбака, забросившего свою удочку. Он выглядел таким спокойным и отрешенным, что, казалось, не заметил мою лодку и тем более был безразличен ко мне. А мне так хотелось выпрыгнуть на берег и сказать ему, что я китаец и на родине тоже любил удить рыбу. Я долго думал потом об этом эпизоде и тех воспоминаниях, что он пробудил во мне. В конце концов мои раздумья нашли отражение в следующих строках:

Рыбак со счастливой улыбкой удит рыбу под сенью ивы. Забыты мирские заботы – поднимет голову, созерцает плывущие облака. Вдруг из воды выпрыгнула рыбка- заговорила человеческим голосом: «Нет мне покоя от орд пароходов - бежала сюда обрести покой. Но и ты мучишь меня, рыбак. Как жесток мир!»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Жизнь Лондона

Чайки в Риджент-парке

Конфуций уступает главарю детей

Когда я приехал в Лондон, мой друг поселил меня в своем доме неподалеку от Риджент-парк-роуд. В ту пору я ничего не знал о Лондоне, а мой друг весь день был занят, и я иногда просто сидел и смотрел в окно на проходивших мимо людей. Однажды я увидел, как девочка лет четырех-пяти подошла к дому напротив. Она держала в руках палочку, которой и постучала в дверь, поскольку не могла дотянуться до дверного кольца. Минут пятнадцать, а то и полчаса она терпеливо ждала у входа в надежде, что дверь наконец откроют. Но, видимо, никого не было дома. Она грациозно играла своей палочкой и с удовольствием осматривала улицу. Все это время я не мог оторвать от нее глаз. Она была прелестна – розовое личико, яркое зеленое платье. Не могу описать, насколько она была мила. Это и было одним из первых впечатлений о Лондоне. Кто эта девочка? Из высокообразованной семьи? Типична ли для этого города или некий необычайный тип? Я терзал себя вопросами, и в конце концов друг посоветовал мне успокоиться, иначе у меня не останется сил и времени на что-либо другое в Лондоне. Но дело в том, что я испытываю особый интерес к детям. Мне хотелось бы знать, являются ли их поступки и манеры результатом обучения, воспитания или это дисциплина, свойственная нации, нечто генетически заложенное в ребенке? Особенно меня интересовало, как влияют на ребенка мать и система образования. Наверняка есть разница между англичанами и китайцами. Ведь мы вырастаем в разных социальных и культурных атмосферах. Да и традиции наши такие разные. И китайские дома совершенно непохожи на лондонские, кроме разве что Шанхая, Тяньцзиня и некоторых других больших китайских городов. Входные двери, кстати, у нас обычно весь день открыты, так что нет необходимости пользоваться дверным кольцом или брать с собой палочку, если до него не дотягиваешься. Братья, сестры и кузены живут вместе под одной крышей, и нам не надо искать других товарищей. Надеюсь, читатели не будут слишком шокированы, узнав, что, только достигнув десятилетнего возраста, я получил разрешение выходить за пределы отчего дома. Объяснение очень простое. Наш дом очень большой, но одноэтажный, в нем много комнат, несколько внутренних двориков, хороший сад, было где гулять и резвиться. В саду было даже небольшое школьное здание, так как семья наша большая – я был шестнадцатым ребенком в моем поколении. Не выходя за большие ворота усадьбы, можно было испытать всякого рода приключения и забавляться от души.

Маленькая девочка, за которой я наблюдал в окно, напомнила мне о некоторых особенностях английской семьи, с которыми я успел познакомиться. Она, возможно, единственный ребенок, в лучшем случае в семье двое детей. Желал бы я знать, сохранятся ли в английском лексиконе через несколько поколений такие слова, как «брат», «сестра», «дядя», «тетя», если английские семьи будут продолжать сжиматься в размере? Как-то в газете я прочитал, что «люди ныне гораздо больше обеспокоены тем, что большая семья увеличивает их ответственность за будущее детей, которым они обязаны дать лучшие шансы в жизни» Это действительно серьезные опасения. Однако большинству английских детей нынешнего поколения вполне знакомы восклицания: «дядя», «тетя». И я часто слышал их в лондонских парках.

Мне всегда было интересно наблюдать за поведением и манерами детей и размышлять: «А как бы я проявил себя на их месте в этом возрасте?» И вот что любопытно. Мне почему-то кажется, что я бы вел себя по-другому. Вспоминаю сцену в лондонском парке: маленькие дети кормят птиц. Я верю: они любят этих птиц. И все-таки есть что-то собственническое в этой любви: им доставляло радость касаться их, держать в руках. Хотя порой они делали робкие неуверенные жесты, словно желая показать, что не такие уж они собственники. Им вроде бы хотелось покормить птиц из своих рук. Но как только птицы приближались к ним, дети неожиданно бросали хлеб в сторону, будто желая напугать или подразнить пернатых. После чего начинали заразительно смеяться. Может быть, просили у птиц прощения? Этот смех вызывал у меня противоречивые чувства. Неужели я поступил бы так же? Не знаю. Но я много раз видел, как люди в разных обстоятельствах смеялись лицемерно, ханжески. И такой смех причинял мне мучительную боль.

В лондонских парках множество голубей и чаек. Голуби, похоже, привыкли принимать корм из рук и иногда даже садились на плечи их благодетелям. Особенно это нравилось подросткам. Я видел, как сияли их глаза. Чайки приносили такую же радость. Но они вели себя по-другому. Поначалу возбужденно летали над головой, а затем приземлялись все вместе – стаей. Они выглядели довольно свирепыми и пытались схватить корм как можно скорее. Я видел, как девочка лет шести держала обеими руками кусок хлеба над головой, а затем опустила его на землю. Похоже, она боялась даже взглянуть на чаек. Это был прелестный сюжет для моей кисти, и я почти подошел к ней, чтобы спросить, почему она так любит кормить птиц и в то же время боится их. Но ведь я бы потревожил ее в такой ответственный момент. И поэтому продолжал лишь молчаливо наблюдать, пока она не справилась с волнением. Видимо, девочка была застенчивой, а может быть, немного трусила, но без сомнения ей нравилось кормить чаек. Я поймал себя на том, что начинаю философствовать, видеть в этой сцене конфликт между любовью и страхом. А в это мгновение выражение лица девочки говорит гораздо больше, чем мои рассуждения. По мере того как мы становимся старше, такая естественная реакция, к сожалению, постепенно угасает.

Я нахожу разговоры между лондонскими детьми очень забавными. Стоило мне нечаянно услышать такой разговор, мне всегда хотелось подойти поближе, но так, чтобы тебя не заметили. Надеюсь, дети не подумают обо мне плохо, не сочтут мое поведение оскорбительным, вряд ли у них, в отличие от взрослых, есть такие секреты, которые они хотели бы скрыть. Однажды я сидел напротив двух маленьких девочек на втором этаже «даблдэкера» – традиционного лондонского двухэтажного автобуса – и мог слышать почти все, о чем они говорили. Девочки обсуждали кинофильмы, которые видели, говорили о том, где побывали за последнее время, выбирая, на мой взгляд, очень точные обороты речи, чтобы выразить свою мысль. Мне понравилась тональность их разговора – мягкая, непринужденная. Одна из них сказала: «Вот все, что я делала последнее время». Другая заметила: «Я думаю, все у нас сложилось удачно, мы делали все, что хотели, не правда ли?» Если бы я не видел девочек и не определил их возраст (не больше десяти лет), то решил бы, что это разговор двух взрослых людей. В другой раз меня привлекли три мальчика в традиционных цилиндрах, сидевшие напротив меня в вагоне метро. У каждого была маленькая сумка и зонтик, постоянная принадлежность экипировки каждого лондонца, независимо от погоды. На вид им было чуть больше десяти лет. Тот, кто сидел в середине, был в очках. Он начал было читать книгу, но потом заметил: «Не знаю, почему до сих пор не могу решить эту проблему». Тот, кто сидел слева, мельком взглянул на книгу и бросил: «Я тоже ничего не могу поделать. Видимо, это требует более спокойного состояния духа». Третий, сидевший справа, присоединился к разговору с такой тирадой: «Порой и более спокойное состояние духа не может помочь решить абстрактную проблему». Пока они обменивались своими репликами, я почувствовал тревогу: видимо, передо мной три философа, и поскольку я совершенно не понимал, о чем они говорят, ощутил себя в такой компании вульгарным плебеем. Этим юным джентльменам наверняка давали в школе хорошие знания о прошлом, но им, видимо, и в голову не приходит, как далеки мы от того, чему нас учили в дни туманной юности. Счастливцы, они обсуждают «более спокойное состояние духа», пытаются решить «абстрактную проблему». Можем ли мы, повзрослевшие, делать то же самое сейчас? Теперь нас учат тому, как надеть противогаз и что делать, когда объявлено чрезвычайное положение. В моем сознании на долгие годы запечатлено клеймо «война». Я надеюсь и молюсь, чтобы эти славные и смешные лондонские девочки и мальчики так и оставались юными и продолжали «делать то, что хотели», говорить о «спокойном состоянии духа» и «абстрактных проблемах». Я увидел в общении маленьких англичан благовоспитанность и благородство, но больше всего оценил непринужденность и творческий дух. Как знать, может быть, они копировали то, что слышали от своих родителей, тем не менее два-три штриха в их разговорах не могли не восхитить. Сколько искренности было в этом общении!

Будучи чужеземцем в этой стране, да еще с плоским лицом и миндалевидными глазами, я не мог избежать внимания уличных ребятишек, которые то просили у меня сигарету, то спрашивали: «Который час?» Но их намерения были всегда добрыми, и больше всего хотели они от меня услышать два-три слова. Я всегда им улыбался в ответ. Однажды на моем пути (я шел вместе с моим соотечественником) встретилась ватага ребят, которые вдруг запели хор из пьесы «Чу Чин Чоу» [20] Мой знакомый был раздражен, поскольку ему совсем не нравилась эта пьеса, он даже начал терять самообладание. Но я весело смеялся и убеждал его, что ребята просто хотят оказать нам любезность.

У одного моего знакомого, живущего по соседству, – две дочери. Старшей – лет шесть, младшей – около четырех. Я неоднократно встречал их вместе с матерью, когда гулял со своим другом. И всегда дети одаривали нас улыбкой. Спустя некоторое время мы подружились Их манера держаться была прелестной. Не было суетливости в походке, и разговаривали они очень сдержанно. Со временем мы стали частенько приглашать их на чай. Иногда они приходили с мамой, случалось – одни. Однажды заглянула старшая, посидела с нами немного, потом вдруг взяла моего друга за руку и увлекла за собой. Они вышли на улицу, обошли вокруг дома раз-другой… Я спросил ее: «Что это значит?» Девочка заявила: «Просто хотела совершить пятиминутную прогулку». Мне думается, она привыкла гулять каждый день и не хотела нарушать традицию.

У моего друга господина Каррингтона трое детей. Однажды они с женой пригласили меня на кофе. Как только я пришел, супруги сказали мне, что дети уже в постели, но они не заснут, пока не увидят меня: услышали, что в гости приходит некий китаец. Я поговорил с девочками – одной было восемь, другой – пять. Мальчик был слишком мал и уже уснул. На другой день я пригласил их на чай. Младшая девочка (ее звали Анна) принесла мне в подарок два рисунка и прокомментировала один из них. Она изобразила на нем людей, которые пришли в дом, затем поднялись наверх, где их угостили чаем, после чего они отправились на прогулку. Рисунки были занятны, и в таком маленьком ребенке уже чувствовался интеллект. Я был тронут и сердечно поблагодарил Анну. Обе девочки забрались на один стул и во всем помогали друг другу. Я предложил им чай, но Анна сказала, что предпочитает холодную воду. Трехлетний мальчик Пол в отличие от сестер был очень активен. Крепыш демонстрировал на полу разные варианты гимнастических упражнений, очень радуя всех нас. Он ловко взял свою чашку чая, но никак не мог справиться с тарелкой с кексом и сладостями. Ему хотелось подражать сестрам, но это не удавалось. Я предложил еще немного сладостей Анне. Поколебавшись, она выбрала то, что показалось ей внешне наиболее симпатичным. Но, похоже, была разочарована и попыталась спрятать кусочек в салфетку, смущенно посматривая на меня, чтобы убедиться в том, что я не заметил ее неловкость. Я сделал вид, что смотрю в другую сторону. Но как приятно было наблюдать ее такое естественное смущение. Это напомнило мне, как в далеком детстве я оказался в подобном же неловком положении в доме родственников, куда привела меня бабушка. К несчастью, тогда один из кузенов вогнал меня в краску, обратив внимание на мои неуклюжие маневры. На этот раз все было иначе. Как только девочка справилась с неудачей, я стал весело болтать с ней, чтобы она поскорей забыла об этой неприятности.

Я испытываю особый интерес к образованию детей и поэтому, немного освоившись в Лондоне, стал искать любую возможность побывать в школах для мальчиков и девочек. Однажды я посетил школу для детей младшего возраста, куда меня пригласила моя первая квартирная хозяйка, которая была там директрисой. Дети пытливо разглядывали мое лицо чужеземца и, похоже, проявили любопытство к моей персоне. Они вели себя так, как и должны были в этой ситуации, но, к сожалению, на все мои вопросы отвечали смехом. Затем мне показали школу, где учились дети постарше. Я заходил в разные классы и подружился со многими учениками. После этого визита меня пригласили на родительский день и посадили рядом с известными людьми. Я почувствовал большую неловкость, ведь на сей раз меня рассматривали не только дети, но и родители. У меня было ощущение, будто я одно из тех странных человеческих существ, которых демонстрируют на ярмарке «Олимпия». Как жаль, что не захватил своих фотографий. Глядишь, можно было бы их продавать! В другой школе учительница торжественно представила меня ученикам, после чего неожиданно попросила их найти государственный флаг Китая. Одна из девочек показала на флаг с драконом, и все начали аплодировать. Я от всей души поблагодарил за такое внимание и, дабы не портить жизнерадостной атмосферы, не стал говорить, что флаг-то оказался старый – Китая эпохи императорской маньчжурской династии, которая почила в бозе. Вернувшись домой, я написал благодарственное письмо учительнице и мягко объяснил, что Китай давно уже стал республикой и флаг у страны – новый.

Мне кажется, что лондонцы проявляют огромный интерес к детям. Сколько раз я наблюдал признаки расположения и нежности к ним на улицах и в парках. Каждый год я с огромным удовольствием рассматривал рекламу и читал обзоры детских рождественских книг. Всегда поражало, как много авторов пишут для детей. Мне особенно близки работы А. А. Милна. В Лондоне детей ждет много приятных сюрпризов: ежедневный «Детский час» на радио, детский зоопарк. В школах отводится время для посещения музеев и галерей, куда дети отправляются в сопровождении учителей. Но все-таки я согласен с автором статьи в газете «Слушатель»: «Микеланджело или Рембрандт творили не для того, чтобы развлекать маленьких детей или скучающих взрослых. Они творили, потому что хотели сказать что-то серьезное людям утонченной восприимчивости и зрелого интеллекта». Дети неизбежно будут оценивать великие произведения искусства легкомысленно, без глубокого понимания, если их приведут в картинную галерею слишком рано. Всему свое время.

Китайцы, приехавшие в Лондон (особенно люди, обремененные семьей), нередко сталкиваются с трудностями в поисках места для жилья, потому что одни лондонцы не любят иностранцев, а другие не хотят слишком много детей в округе. Китаец с семьей – это настоящее смятение! Сначала я отказывался это понимать. Но вот однажды пошел навестить друга в компании с супружеской парой, которая взяла с собой ребенка в коляске. Домовладелец отказался пустить ребенка в дом, поскольку в контракте записано: «Никаких детей». Нашему удивлению не было предела, в Китае мы о подобном никогда не слышали. Я был смущен больше других наверное, потому, что всегда верил: детство -неисчерпаемо и каждый должен помнить его и думать об этом времени с нежностью. Выходит, я не прав? Противоестественность того, что произошло на моих глазах, угнетала меня. Почему возможно такое? Неожиданно меня просветила карикатура в сатирическом еженедельнике «Панч», на которой изображены два ребенка.

Текст гласит:

«Пэт: «Можно ли у вас переночевать?»

Барбара: «Извините, есть ли у вас родители?»

Пэт: «Да».

Барбара: «Боюсь, мы никогда не сможем предложить приют детям с родителями».

Эта публикация в «Панч» объяснила мне, что такого рода запрет – явление довольно распространенное в Лондоне. Но почему такая неприязнь к детям?

Застенчивость и нечто вроде чувства страха, мне кажется, рождаются в маленьких детях, когда они сталкиваются с новой вещью или незнакомым человеком. Лондонские дети лучше приспособлены к этим ситуациям, потому что они привыкли к большему разнообразию, чем где-либо. Но манера разговора лондонских детей с родителями и взрослыми удивляла меня, особенно когда сравнивал их поведение с тем, как я поступал в годы моего детства. Например, иногда слышал, как мальчик лет семи-восьми кричал: «Папочка, я не думаю, что ты прав». Здесь такая тирада вполне допустима и никого не приводит в состояние возбуждения. А вот я, услышав эту фразу, подумал: «Разве может мальчик обращаться к отцу с такими словами?» Нас учили: нельзя критиковать старших, особенно родителей. Жизнь в Китае фактически регулируется конфуцианской идеей о том, что у старших есть привилегия пользоваться уважением младших. У старших больше жизненного опыта, а значит, они мудрее.

Согласно нашей этической норме сыновней и дочерней почтительности дети не должны противоречить родителям и расстраивать их – такое поведение квалифицируется как «непослушание». А тому, кто склонен к неповиновению, в обществе придется нелегко. Поэтому у детей вырабатывается привычка принимать то, что говорят родители. В конце концов, разве родители поведут ребенка по неверной дороге? Конечно, эту идею можно оспаривать, но мы получили ее по наследству и живем с ней многие столетия. Не подумайте, что нам вообще запрещено говорить что-либо, отличающееся от мнения родителей или старших. Во взрослом возрасте мы можем, например, заметить: «Да, отец, но, думаю, лучше сделать это другим способом». Здесь существенна эта конструкция: «Да, но» – вместо категорического «Нет». Должен признаться, в Китае очень много упрямых родителей, очевидно, больше, чем в Англии.

Я слышал не раз, как взрослые дети в Лондоне, рассказывая о своих родителях, употребляют такие выражения: «Мы очень хорошие друзья» или «У нас дружеские отношения». Конечно, дружба бывает разная. Но я часто приходил в замешательство, когда этим словом обозначали характер отношений между детьми и родителями. Оксфордский словарь определяет слово «дружба» очень четко: «Отношения людей, связанных друг с другом близостью и взаимной благосклонностью, но это не относится к сексуальной или семейной любви». В наши дни слово это, думаю, используется в более широком смысле. Родители и дети естественно привязаны друг к другу, во всяком случае на какое-то время; они инстинктивно любят друг друга, и это чувство не ограничено временными рамками. Детям, может быть, не всегда нравится, когда родители требуют от них того или другого, но, согласитесь, нет таких нормальных родителей, которые бы испытывали неприязнь к своим детям. Между тем даже в Китае некоторые известные ученые жестко критикуют этику «сыновней и дочерней почтительности», потому что, по их мнению, дети появляются на свет не ради своих родителей. Но ведь долгие годы родители окружают детей заботой, и разве они не должны ответить родителям добром (я имею в виду нечто большее, чем дружба). Так что определять отношения между родителями и детьми словом «друг» – вещь ненадежная. Дружеские узы со временем могут быть разорваны. А связь между родителями и детьми, на мой взгляд, священна, как, впрочем, между братьями и сестрами. В ней есть нечто большее, чем дружба. В конце концов, мы, к счастью, не достигли еще стадии механически запрограммированной жизни, к которой, кажется, тяготеет современная цивилизация. Может быть, и мои представления о жизни со временем изменятся? И кто знает, может, все мы вернемся к изначальной стадии животного существования. И как только ребенок вырастет, он незамедлительно покинет отчий дом.

Может быть, это вам покажется странным, но я хочу закончить эту тему историей, которая свидетельствует о том, что мы, китайцы, не всегда считаем, что взгляды старших совершенны и дети не столь умны, как они.

Рассказывают, что Конфуций странствовал по Китаю в повозке, которой управлял один из его учеников Цзы Лу. Подъехали они как-то к месту, где группа детей только что построила посреди дороги маленькую городскую стену из кирпича и черепицы. «Уйдите с дороги и дайте нам проехать!» – воскликнул Цзы Лу. Тут главный вышел вперед и сказал: «Мы пропустим вас, если ваш учитель ответит на мой вопрос». «Какой?» – спросил Цзы Лу. «Следует ли разрушить стену, чтобы проехала повозка, или же повозка должна вернуться назад, если она не в состоянии преодолеть стену?» – спросил мальчик. Цзы Лу всегда отличался грубостью, хотя и слыл мудрецом. Он ужасно рассердился на мальчика за столь нелепый, по его мнению, вопрос и хотел было тронуть повозку. Но Конфуций остановил его, сказав: «Нам лучше вернуться». Как видите, наши дети порой бывают даже умнее Конфуция.

И тогда Конфуций сказал: «Нам лучше вернуться».

Можно ли проветривать книги?

Отношение лондонцев к книгам восхищает меня. Сколько раз я замечал, как они читают в поездах, автобусах, метро, даже идут по улице с книгой в руке. Я бывал во многих домах, скромных и фешенебельных, и почти в каждом была библиотека. Как-то я зашел на чашку чая к знакомому бакалейщику, жившему на углу моей улицы, и увидел много книг, и он поведал мне, что желал бы иметь побольше времени для чтения. У человека не самой творческой профессии такой широкий кругозор. Это ли не восхитительно! В таких случаях я неизменно думаю о моей стране. Я мечтаю о том, чтобы каждый из моих соотечественников научился читать и получал радость от чтения книг. Англия пожинает плоды «обязательного образования». Мне рассказывали, что, когда эта новая система только делала первые шаги, к ней отнеслись неоднозначно, шла грандиозная борьба идей и точек зрения, но теперь, похоже, все оценили ее значимость. Конечно, у читателей разная степень понимания и восприятия эстетической ценности чтения, но я восторгаюсь просто способностью радоваться, когда человек остается наедине с книгой. В речи на обеде по случаю 148-й годовщины Королевского литературного фонда герцог Кентский сказал: «Я всегда любил читать, но современная жизнь дает нам слишком мало времени для этого занятия. И это одно из моих самых горьких сожалений. Я часто завидую праздному джентльмену восемнадцатого века, у которого была великолепная библиотека, где он мог сидеть в тишине и наслаждаться чтением. И он действительно мог размышлять над прочитанным, зная, что у него для этого много времени. Сегодня мы читаем в книге первое и последнее предложение каждого параграфа, но рассуждаем об этом произведении так, словно серьезно его изучили…»

Герцог сделал несколько критических замечаний в адрес книжной продукции, но мне было бы куда интереснее услышать от него конкретные предложения о том, как найти время для такого вдумчивого чтения, за которое он ратовал. Каждый считает своим долгом сказать, что любит читать, да вот беда: времени нет. А я не перестаю задавать вопрос: «А что, собственно, случилось со временем?» Может быть, все гораздо проще: другие удовольствия пришли на смену некогда вожделенному чтению. Я вполне согласен с логикой герцога, но душа протестует: должно быть время для чтения! Один только заголовок в газете «Ивнинг стандард» «Короткая история на шесть минут» действует мне на нервы, и я уже словно становлюсь частью этого стремительного натиска жизни большого города. Почему только шесть минут? Не пять, не семь? Наверное, нет другого такого глупца, как я, который задавал бы подобный вопрос.

Лондонские издатели ежегодно выпускают тысячи книг. Если регулярно читать ежедневные газеты, создается впечатление, что новые книги выходят в свет каждый день, каждый час и, как знать, может быть, каждые шесть минут. Хотя издатели не стремятся к тому, чтобы их книги появлялись каждые шесть минут, они, возможно, были бы рады, если бы читатели прочли книгу за такое короткое время и купили бы новую. Герцог Кентский не единственный, кто обнаружил, что литература как творчество каждый год сталкивается с возрастающей опасностью утонуть в болоте торгашеского духа. Даже сами издатели чувствуют это. Мой знакомый издатель как-то сказал мне, что его фирма совсем не желает выпускать такое количество книг со столь высокой скоростью, но публика навязывает ей этот стиль. Другой издатель считает, что одна из причин недуга в том, что люди в наше время желают покупать книги не ради чтения, а для того, чтобы сделать подарок. О, теперь я понимаю, почему существует специальная книжная «Рождественская распродажа». Я спросил себя: «Неужели с коммерческой точки зрения выгоднее, чтобы люди покупали книги скорее ради подарка, нежели для чтения?» Кстати, теперь я стал больше понимать условия выпуска книг в Китае в наши дни. В стародавние времена написать книгу было событием, а издать ее – делом чрезвычайной трудности. Когда мы писали, то обязаны были использовать специальный стиль, который синологи называют «китайский письменный язык», он отличается от разговорного языка. Разница заключается не столько в самих словах, сколько в стиле и конструкции предложений. В этом письменном стиле есть неписаное правило: чем короче и выразительнее предложение, тем оно лучше. Всем известно, нужна кропотливая работа, прежде чем вы сможете выразить идею в форме книги. Именно потому, что стиль должен быть сжатым и выразительным для создания даже тонкой книжки требуется много лет. Гонорар за опубликованную работу автор в ту пору не получал а, как правило, издавал ее на свои средства. И наконец, большинству наших почтенных творцов редко удавалось увидеть свою работу в печатном виде. Они были уже слишком стары, и чаще всего китайские книги публиковались потомками или учениками авторов. Но несмотря на столь усложненный издательский процесс, в те далекие дни у нас уже было бесчисленное число книг. Например, «Китайская энциклопедия» состоит из 10-тысяч томов. Но недавно и наш издательский мир вступил в эру коммерциализации, как это случилось во всех других странах. На мой сугубо личный взгляд, мы таким образом втянулись в процесс изменения стиля изложения наших взглядов на бумаге. Теперь мы пишем книги на том же языке, на котором говорим, и употребляем то же количество слов, которое используем в устной речи. Если работу оплачивать по количеству слов, старый китайский стиль письма никогда не будет выгодным. Так что должна настать пора изменений. Если б Китай не находился в состоянии войны, наши издатели выпускали бы такое же количество книг, что и ваши. Должен сказать, что мы понимаем ценность нового письменного стиля, но и не отвергаем старый и думаем, что он во многом должен помочь новоиспеченному. Но вот что странно. Многие синологи считают ниже своего достоинства читать тексты, написанные на разговорном языке, хотя он легче для понимания. Между тем на английском языке мы куда чаще читаем современные тексты, а не те, что написаны на языке Чосера [21]. Синологи же предпочитают оставаться привилегированным сословием, людьми особого склада, гордятся тем, что могут читать «классический китайский». Ах какие мы ни на кого не похожие! Но скажите, что плохого в идее подарить китайскую литературу всему миру?

«Молодые люди в былые дни не сталкивались с такой мощной сексуальной волной, которая выплеснулась на страницы книг, театральные подмостки, экраны кинотеатров», – заявил английский политик доктор Драммонд Шилс. Я обратил особое внимание на то, что на первое место в списке жертв он поставил книги. Я понимаю чувства доктора Шилса, но все время задаю себе вопрос: а, вообще-то, надо ли обсуждать сексуальную тему? Я приехал в Европу из страны, где в прошлом открытый разговор о сексе был строго запрещен. Видимо, увидев в таком подходе ограниченность, мои лондонские друзья стали укорять меня: «Но ведь это красота, искусство, в конце концов, тема секса интересует людей». В ответ я не говорил ни слова, только кивал головой. Но так хотелось признаться доктору Шилсу, что этот массовый сексуальный психоз, к сожалению, пришел и в мою страну. Он путешествует повсюду, словно хочет контролировать весь мир. Но если он обладает такой властью, почему ему не надо предоставлять страницы книг? Что касается издательского мира Лондона, то меня больше интересует вот что. Издатели, похоже, подстрекают авторов жестко писать об актуальных проблемах, словно они – газетчики, собирающие новости. И будто издатели, писатели и журналисты должны работать в одной связке, дабы угодить публике, алчной до сиюминутного чтения новинок. Например, во время итало-абиссинской войны в течение шести месяцев появилось огромное число книг об Абиссинии и Италии, затем настала пора Испании, Австрии, Китая, Японии, Германии, теперь пришла очередь Чехословакии, Польши. Похоже, что если бы не было такой массы агрессоров, издатели, писатели, журналисты умерли бы от голода. Дует какой-то злой ветер по всему миру, который никому не приносит ничего хорошего. То тут, то там случаются трагические происшествия, аварии, кризисы. По всей видимости, издатели, писатели, журналисты и не мечтают о простой скромной жизни.

Честно говоря, я восторгаюсь лондонскими журналистами. Мне нравятся английские газеты, потому что в них слышатся разные голоса мира. Я особенно благодарен воскресным газетам, которые дают мне духовную пищу в унылые выходные дни. «Почти все в газетах, – говорит Сирил Жоад, зав. кафедрой философии одного из лондонских колледжей, – до определенной степени неправда, какие-то факты опускают, что-то преувеличивают, другое искажают, а некоторые сведения подвергают строгому отбору». Но я думаю, не каждый верит газетам на сто процентов. Все редакторы отлично знают это. Старая китайская мудрость гласит: «Если вы полностью верите тому, о чем пишется в книгах, лучше откажитесь от книг». Современный мир блестяще подтвердил эту стародавнюю мудрость. А вот вам древняя китайская притча:

«Вернувшись домой после трехлетней учебы за границей, уроженец одного из государств эпохи Чжаньго – Борющихся царств (403-221 гг. до н.э.), назвал мать по имени. «После трех лет учебы, – спросила удивленная мать, – почему ты называешь меня по имени, нарушаешь этикет наших предков?» – «На мой взгляд, самая главная добродетель, – ответил сын, – не отличаться от Яо и Шуня [22] (двух мудрейших правителей китайской древности). Их обоих звали по имени. Кроме того, я превыше всего чту Небо и Землю, а их тоже величают по имени. А ты не превосходишь в добродетели Яо и Шуня, а в величии – Вселенную. Поэтому, обращаясь к тебе по имени, я поступаю по справедливости». «Мой дорогой сын, – возразила мать, – ты, конечно, думаешь, что применяешь на практике то, чему тебя научили, но вся беда в том, что делаешь ты это буквально. А я бы хотела, чтобы ты оставил в покое мое имя. Есть определенные принципы, которые упомянуты в книгах, но это не значит, что им надо следовать необдуманно. Так что лучше тебе перестать называть меня по имени».

Этот сын, конечно, полагал что он изучал книги с большим усердием и свидетельствует матери свое нижайшее почтение, но он не предусмотрел ее взгляда на жизнь. Действительно ли книги помогают поведению в жизненных обстоятельствах, а может быть, их полезность целиком зависит от читателя? Хотя люди получают немало разнообразных знаний из книг, сомневаюсь, что многие извлекают из них пользу. Я могу честно сказать, что не так уж много почерпнул из высказываний Платона, Аристотеля или Декарта, когда читал их, потому что не мог отождествить их со средой, в которой обитаю. Точно так же я не уверен, что западный человек осознает многое из мудрости Конфуция (хотя опубликована бездна его изречений), кроме тех избранных, кто специально изучает его идеи. Речь, конечно, идет прежде всего о тех синологах, что преподают взгляды Конфуция подающим надежды студентам. Конфуций говорил: «Если знаешь – говори, что знаешь. Если не знаешь – говори, что не знаешь. Это и есть истинное знание». Многие ли в наше время скажут, что ничего не знают о Китае, если они изучали его?

Но все-таки чтение книг – одна из самым больших радостей в жизни. Некоторые говорят об искусстве чтения. Я мало забочусь об этом, люблю читать ради удовольствия, когда есть время. И мне не столь важно, что читать. Я нахожу любой текст достойным внимания с той или иной точки зрения. Когда я углубляюсь в чтение книги, я забываю о еде, питье, сне. Моя комната в Китае всегда в беспорядке, повсюду – книги. И с членами моей семьи на этот счет у меня бесконечные споры. Однажды я сказал, что хотел бы быть погребенным в книгах. Это случилось, когда вошли слуги и попытались убрать все книги, лежавшие вокруг кровати. В конце концов я получил в семье кличку «книжный червь». Но вот что интересно. Наградив меня этим прозвищем, домашние перестали вмешиваться в стиль моей жизни. Приехав в Лондон, я не изменил своим привычкам: порядка в моей библиотеке не стало больше. Однако мы с горничной отлично понимаем друг друга и оба оказались в выигрыше: она не делает лишнюю работу, а я избавлен от вмешательства. Однажды я также наградил именем «книжный червь» одну мою английскую знакомую, но она была очень недовольна этой кличкой. Вот уж поистине, «то, что для одного пища, для другого – яд». Я таким прозвищем горжусь. Должен сказать, что когда я читаю, то нередко гримасничаю или жестикулирую. А вот лондонцы, как я заметил, когда читают книги в автобусах и поездах, выражают себя как-то странно, абсолютно непохоже на их обычное поведение. Когда я вижу ввалившиеся глаза и две глубокие линии от обеих сторон носа вниз к уголкам рта, то чувствую, что передо мной очень серьезный читатель. Иногда близорукий джентльмен постоянно крутит головой слева направо и читает с помощью маленького увеличительного стекла, которое он подносит близко к книге. В таких случаях я начинаю думать о своих собственных жестах. Когда я читаю китайскую книгу, то двигаю головой вверх-вниз и справа налево, потому что текст напечатан именно так: вертикально справа налево. Моя американская знакомая как-то сказала мне, что западные люди всегда выражают недовольство тем, что китайцы все делают шиворот-навыворот: справа налево, сверху вниз, во всяком случае, когда читают. «Кстати, в английских газетах, – продолжала она, – только главные новости помещаются в центре полосы, и вы можете читать двумя способами – справа налево и слева направо». Интересное наблюдение, не правда ли? Думаю, мы должны величать редакторов этих газет посредниками между Западом и Востоком.

Я крайне редко читаю в общественных местах просто потому, что боюсь не найти места для своей книги. Но чтение время от времени в библиотеке Британского музея доставляет мне истинное удовольствие. Когда я устаю, то, вытянув ноги, смотрю вокруг и наблюдаю за читателями. Впрочем, порой оглянувшись, я не вижу лиц – только лес книг, в котором спрятались посетители. А иногда вижу перед собой лишь ряд розовых «личиков», расположенных в определенном порядке, – это макушки лысых голов. И тогда я думаю: надо почаще приходить сюда и делать наброски будущих рисунков.

Кому-то доставляет радость коллекционировать книги. В Китае почти каждая семья хранит дома какое-то количество книг, считая это знаком причастности к культуре. Последнее время молодые китайцы коллекционируют не только китайские, но и западные книги. Это стало модой. Вот только я не уверен, читали ли их владельцы этих богатых коллекций. Но такая модная комбинация произведений разных культур, на взгляд ее обладателей, должна свидетельствовать не только о высоком культурном уровне, но и о знании иностранных языков. Если кому-нибудь из моих соотечественников представляется случай побывать за границей, то они обычно привозят домой множество книг на языке страны, в которой побывали. Китайцы, временно живущие в Англии, не исключение. Не все из нас хорошо знают Лондон, но адреса книжных магазинов, особенно лавок подержанных книг, мы знаем отлично. В самом большом книжном магазине Лондона «Фойэлз» и в других на Чэринг-Кросс-роуд, а особенно на Каледонском рынке можно частенько увидеть китайцев. Иногда мы платим за перевозку книг больше, чем за сами книги. Я был знаком с соотечественником, который за пять шиллингов купил на рынке такое количество книг, что пришлось нанять такси, чтобы привезти их домой. Я точно знаю также, что многие китайские суда каждый год перевозят контейнеры с английскими книгами в Китай. Компания «Картер Патерсон» может дать точную справку о количестве книг, которые они упаковывают и перевозят. В газете «Дейли геральд» был опубликован любопытный пассаж под заголовком «Старые книги»: «Вчера вечером в кафе «Монико» на ежегодном обеде Ассоциации продавцов букинистических книг, члены которой есть во всех крупных городах мира, царила безрадостная атмосфера, повсеместное ворчание напоминало раскаты грома. Бизнес приходит в упадок, редкую книгу найти все труднее и труднее. Лучшие экземпляры отправляются в Америку. Это какой-то бум…»

Я надеюсь, члены Ассоциации продавцов подержанных книг, если таковая существует, не будут жаловаться на другой бум: худшие экземпляры отправляются в Китай. В конце концов, коллекционировать любые книги – такая радость и нет никакой необходимости покупать дорогие издания. Впрочем, познакомьтесь с еще одной заметкой. Она называется «Клептомания».

«На Чэринг-Кросс-роуд, в лондонском центре книжной торговли, рассказывают, что у тамошних продавцов есть постоянные клиенты, которые приходят ежедневно ровно в час пополудни, читают книги, еще лежащие в коробках за пределами магазина, а в два часа, прежде чем вернуться на работу, загибают уголок недочитанной страницы, а на следующий день в то же время приходят, чтобы продолжить чтение. Продавцы рассказывают также историю о довольно богатом старом джентльмене, у которого была страсть похищения редких экземпляров. Примерно раз в три недели он обходил книжные магазины и из некоторых уносил понравившиеся ему книги. Продавцы знали его и на все исчезнувшие экземпляры отправляли его секретарше счет, который та тотчас же оплачивала. Эта ситуация устраивала обе стороны до тех пор, пока не обнаружилось, что какой-то нечестный продавец стал отправлять счета за книги, которые джентльмен не уносил». Мне нравятся благородные жесты продавцов, которые дают возможность читать книги бесплатно. Случалось, я и сам был таким клиентом, правда эпизодическим. Чаще всего я посещал магазин «Цвимерс».

А все-таки это забавная страсть – воровство книг. В Китае многие страдают этой болезнью, но мы не считаем их ворами. Обычно мы говорим о них как о «людях, которые беззастенчиво уносят книги для своего удобства». Я никогда не слышал о том, чтобы владелец книги назойливо докучал «беззастенчивому господину», хотя его поведение, конечно, раздражало. Случается и такое: люди одалживают книгу, но не торопятся ее вернуть. Мой друг рассказал мне, что сэр Вальтер Скотт никогда не забывал положить на определенное место в своей библиотеке маленькую карточку с такой записью: «Здесь должна стоять книга с таким-то названием, которую одолжил такой-то джентльмен в такой-то день, но еще не вернул». Иногда он приглашал друзей взглянуть на его библиотеку. Среди них были и должники. Но он ничего не комментировал. Намек был и так ясен. Не знаю, правдива ли эта история, но я все-таки сомневаюсь в эффективности метода Вальтера Скотта. В Китае мы неохотно одалживаем книги. Не знаю, как лучше решить эту проблему Может быть, оставить ее на суд психологов и юристов?

В Китае есть такой обычай. Поскольку с июля по конец сентября большую часть времени светят обжигающие лучи солнца, на седьмой день седьмой луны каждая семья просушивает и проветривает свои пожитки, особенно одежду и книги, чтобы предохранить их от насекомых. Девочки обычно выносят во дворик одежду, мальчики – книги, чтобы «обжарить» их на солнце. Когда я был маленький, то частенько выполнял эту работу, длившуюся примерно неделю. Иногда брал какую-нибудь интересную книгу, забирался в угол коридора и погружался в чтение. Рассказывают, что некий достойный ученый Хао Лун в эти традиционные дни просушивания книг ложился под палящие лучи лицом к солнцу, обнажив верхнюю часть тела. Как-то его друг зашел к нему и поинтересовался причиной такого странного поведения. Ученый объяснил, что он проветривает и просушивает книги, которые находятся в его животе. Эта мысль, видимо, требует объяснения. В Китае мы сначала читаем книги, а потом пытаемся выучить их наизусть. Очень образованный человек, говорят, в состоянии держать в памяти большинство прочитанных книг. И наш ученый, загоравший во дворике, очень гордился тем, что помнит все, прочитанное им. В данном случае в вызывающем поведении Хао Луна был явный оттенок сарказма, который относился к тем, кто не читает книги, а лишь проветривает и просушивает их. После того как я понял мораль сей истории, мне стало стыдно за те дни, что я проветривал и просушивал книги во дворике. Не слышал, что кто-нибудь занимается этим в Лондоне.

Хао Лун проветривает книги

Статуи и голуби

Наверное, у меня немного больше свободного времени, чем у большинства деятельных лондонцев, и потому я всегда нахожу минуту-другую, чтобы взглянуть на статуи, когда иду по улицам города. Поначалу я добросовестно изучал их, ведь подобных скульптур не встретишь в китайских городах. В конце концов я более или менее привык и стал обращать на них меньше внимания. И теперь меня не покидает мысль: а замечают ли их жители Лондона или они просто игнорируют статуи? Я часто задаю себе вопросы: «Неужели Лондон такой маленький город, что я, пешеход, всюду наталкиваюсь на статуи, которые буквально окружили здания со всех сторон? А в состоянии ли тот, кто наблюдает произведение искусства с большого расстояния, внимательно изучить его в деталях, если к тому же двухэтажный автобус частенько закрывает обзор? Действительно ли водители автобусов и автомобилисты стремятся захватить больше пространства на дорогах? Почему они столь агрессивны и не дают мне возможности получше разглядеть лицо адмирала на колонне Нельсона?» Я не перестаю задавать себе эти глупые вопросы. Однажды утром я ехал на верхней палубе автобуса, и в тот момент, когда рассматривал статуи, стоящие на Уайтхолл – улице, соединяющей Трафальгарскую площадь с площадью Парламента, послышался тоненький голосок четырехлетней девочки: «Мамуся, почему люди устанавливают все статуи посредине дороги?» Мать промолчала, предполагаю, что она просто не нашла внятного ответа на вопрос дочки. Попробую-ка я ответить за нее. У меня сложилось впечатление, что все эти знаменитые персоны на постаментах просто-напросто стоят в очереди, желая оказаться в парламенте, так же как многие лондонцы толпятся у входа в театр. Конечно, пока это еще довольно реденькая очередь, не чета театральной. Но через какую-нибудь тысячу лет воздвигнут массу статуй, и, может быть, эта очередь не уступит той, что стихийно образуется на премьеру иного театрального спектакля или кинофильма. Так или иначе, я испытываю искреннюю симпатию к колонне Нельсона. Она совершенна своими размерами и формой, да и место выбрано удачно. Как знать, может быть, колонна – главная достопримечательность Лондона, уступающая в популярности только зданию Парламента. Лондонцы могут не согласиться с этим мнением, но таково ощущение заезжего гостя, вроде меня. Мы, китайцы, посещаем, конечно, и другие знаменитые места Лондона, но колонна Нельсона и здание Парламента выделяются среди прочих. Помню, как два года назад мой друг офицер, более четверти века прослуживший в китайской армии, приехал в Лондон в рамках европейского турне. Он не знал ни одного европейского языка, и я должен был сопровождать его. В первую очередь мой друг, естественно, захотел посетить здание Парламента, но по дороге из Хэмпстэда мы неизбежно оказались у колонны Нельсона. Затем в течение недели мы прошлись по галереям, музеям, дворцам, побывали в Вестминстерском аббатстве, соборе Святого Павла, замке Тауэр, но мой друг все время повторял, что отдает предпочтение колонне Нельсона. Вернувшись на родину, он написал мне письмо, в котором признался, что кроме колонны, ничто больше не тронуло его.

Как-то специалист по искусству Востока господин В. Винкворт пригласил меня послушать лекцию, которая читалась в здании «Айвори тауэр» на Грэйт-Ньюпорт-стрит, 9. До начала лекции мы сидели на самом верхнем этаже и смотрели в окно. Вдруг Винкворт обратил мое внимание на колонну Нельсона. То был новый для меня ракурс. Статуя была далеко-далеко, но казалось, она доминирует над всеми другими монументами. Ничто не могло сравниться с ней. Я даже подумал, что если бы все пространство Трафальгарской площади занимала только колонна Нельсона или если бы только Сенотаф, памятник воинам, погибшим во время первой мировой войны, был бы единственным на улице Уайтхолл, панорама была бы более впечатляющей. Впрочем, наверное, у меня нет права на столь критические оценки. Я слышал разные суждения. Одни говорили, что Сенотаф прост, но очень выразителен, другие утверждали, что он похож на дымовую трубу или бочку. Но я думаю, скульптор был совершенно прав, отказавшись от каких-либо узоров на барельефе, не стал изображать воинов, убитых во время битвы. Зачем пугать зрителей?

На Трафальгарской площади всегда проходят демонстрации и другие массовые мероприятия, а цоколь колонны Нельсона используется демонстрантами в таких случаях как платформа. Кто-то сказал мне, что лучше бы не существовало такой готовой платформы, да и кабинет министров, я думаю, тоже испытывает к ней недобрые чувства. Но есть еще одна характерная черта колонны, на которую я обратил внимание: стаи голубей рядом с ней…

Я, наверное, немного отвлекся от темы, но, что делать, мне всегда чудилась необыкновенная связь между голубями и статуями. Порой смотрю наверх и вижу: что-то двигается по лысой голове фигуры. Сначала подумалось, то ли персонаж ожил, то ли что-то случилось с ним. Но оказывается, это всего лишь голубь ходит с самодовольным видом, гордясь собой и тем, что он стоит на таком знаменательном месте – вершине великого монумента! Эти люди на пьедесталах – сидящие, стоящие, едущие верхом – иногда на короткое время действительно привлекают внимание прохожих, но чаще их глаз не задерживается на этих исторических сценах. Прохожим куда интереснее голуби, которые прыгают им на колени, руки, плечи, головы. Они-то действительно вносят разнообразие в жизнь!

Но вот однажды читаю в газете, что где-то собираются поставить статую знаменитого человека, который еще жив, а он намерен отказаться от этой чести, потому что не хочет создавать еще одно место для голубей. Похоже, он человек весьма уязвимый и обидчивый, но боюсь, его могут вызвать в общество предупреждения жестокого обращения с животными и птицами, где ему предъявят обвинение в неуважительном отношении к голубям. В своих размышлениях на эту тему я забрел совсем далеко, и вот, что пришло на ум: а не задумаются ли духи статуй о жестокости своих соотечественников, которые столетиями не предоставляют им никакой защиты от дождя, ветра, шторма, тумана, да и от жгучих солнечных лучей. А может быть, их родственники и друзья чувствуют себя неуютно оттого, что сами могут укрыться зонтиками от дождя, а статуи этого не в состоянии сделать?

Несколько десятилетий назад в Шанхае рассказывали такую историю. Умер ученый, знаменитый и богатый, который пожертвовал много денег на основание отличной школы в городе. Попечители школы решили в знак благодарности поставить памятник этому достойному человеку. Идея, конечно, была заимствована на Западе. Однако жена умершего не одобрила ее. Она не хотела, чтобы муж все время стоял под ветром и солнцем. Вот ход ее мыслей: хотя она и не будет все время видеть его в таком состоянии, но она постоянно будет ощущать, как ему неуютно. Сыновья и дочери ученого поддержали мать. И тогда решили соорудить над памятником некий навес. Кроме того, они регулярно приходили в школу и давали указание служащим мыть и чистить статую. С западной точки зрения, такие действия, очевидно, выглядели очень глупыми. Для людей Запада мы слишком сентиментальны и суеверны. Мне думается каждый обязан протянуть руку помощи, если увидит на лицах родителей, детей или близких друзей грязные пятна, которые им самим не видны. А если вы отлично знаете кого-то, прожили с ним долгие годы, неужели после его смерти вас не тронет прикосновение к изображению бесконечно родного человека. Вся жизнь с близким человеком пройдет перед вами, и почудится, что это не статуя, а живой человек. Конфуций говорил: «Пока вы поклоняетесь Богу – он с вами». Точно так же, если вы продолжаете любить ушедшего из жизни человека, его изваяние будет для вас живым. Мне кажется, что если бы я был другом кому-то из тех, кто стоит на Трафальгарской площади или вдоль улицы Уайтхолл, то я мог бы подойти к памятнику, подняться на пьедестал и смыть белые следы, оставленные голубями, или черную пыль. Когда я вижу, что лицо известной уважаемой личности, стоящей на пьедестале, покрыто черными и зелеными пятнами, то чувствую себя неловко, даже если не испытывал к этому человеку каких-то особенных чувств. Кстати, может быть, стоит дать приют этим достойным людям в каких-нибудь прекрасных домах, обиталищах изящных искусств?

Голуби облюбовали статую

За пять лондонских лет число моих английских друзей все время росло. Они были добры ко мне, и большинство из них говорили со мной очень свободно и откровенно. Я восхищен их взглядами на многие вещи и жизненные ситуации, особенно ценю их дружеские чувства ко всем людям на земле, трогательное отношение к животным и птицам. Ко всему они относятся без пристрастия и дискриминации. Однажды я беседовал с моим другом о широте и узости взглядов. Мы говорили о характерных чертах разных наций мира. И я сказал, что верю в конфуцианскую идею: каждый человек рождается добрым, но обстоятельства могут изменить черты его характера. И, между прочим, заметил: особенности английского национального характера можно почувствовать в статуях. Мой друг был изумлен и тотчас потребовал разъяснений. Как правило, английский ум отличается широтой, но в разных ситуациях проявляется разная степень этой широты – такую оценку я предложил моему другу и рискнул заметить, что англичане, видимо, не очень любят Джорджа Вашингтона, потому что он причастен к отделению Америки от Англии. Однако англичане хотят продемонстрировать свое великодушие и пытаются создать впечатление, что, напротив, он нравится им. Вот почему была воздвигнута статуя Вашингтона. Но я обратил внимание на одну деталь. Статуя установлена несколько в стороне от других и в размерах уступает остальным монументам. Разве это не свидетельствует о том, что взгляды англичан не всегда достаточно широки. Мой друг заразительно рассмеялся и сказал, что вообще не видел эту статую. Я напомнил ему что стоит она возле Национальной галереи, и поначалу я решил, что это памятник какому-то художнику. Мне показалось, что и выбор места для такой статуи неудачен.

Когда я размышляю об английском характере, всегда имею в виду, что англичанин очень сдержан, невозмутим и вдумчив. И поражаюсь, как эти великие люди в камне могут стоять среди этой суеты и шума дорожного движения. Я где-то читал, что Уильям Гладстон, долгие годы занимавший пост премьер-министра, был очень спокойным джентльменом и суматохе предпочитал тишину, как и знаменитая медсестра Эдит Кавелл. Но оба они стоят в одном из самых шумных мест Лондона. А вот Генри Ирвинг, актер и режиссер, на мой взгляд, резонно стоит в оживленном месте, ведь он привык видеть публику в переполненном зале. Как-то я прочитал в «Обсервере»:

«Статуя Карла II с должными церемониями была перевезена в центр Лондона. Именно эта статуя, хотя она и не самая чудовищная в своей нелепости, наводит на размышления о лондонских статуях вообще, а эта мысль в свою очередь вызывает некую меланхолию. Невольно возникает вопрос, почему англичане, которые не так уж бездарны в искусстве пластики, должны довольствоваться бронзовыми и свинцовыми карикатурами на своих великих мужчин и женщин? В частности, почему скульпторам не удается изваять лошадей? И это в стране, где лошадей обожают больше, чем где-либо в мире!… Джордж Ваттс в бронзовой статуе «Физическая энергия» изобразил боевого коня, которого и в телегу нельзя было бы впрячь. А конь короля Карла I? Очень условно может он считаться достойным нести королевскую персону. А что же произошло с замороженными истуканами, несущими в битву генералов и главнокомандующих? Неужели они символизируют тот факт, что удел генералов находиться позади наступающих частей? Или же подтверждают мысль, что великие воины, как истинные демократы, предпочитают седлать кляч, которые не обгонят даже бегущих трусцой пилигримов? А может быть, ларчик открывается проще – мы просто не умеем ваять лошадей?»

Меня пленил этот пассаж. Во-первых, автор показал, что он, как и я, интересуется статуями, во-вторых, снабдил меня информацией о лошадях в бронзе. Перед тем как была установлена статуя герцога Хэйга, я обратил внимание на жаркую дискуссию о копытах и шее одной из лошадей. После того как статуя была воздвигнута, я пошел взглянуть на нее, пытаясь критически оценить то, что было предметом бурных дебатов. Но, представьте себе, я не мог найти разницы между этой и другими конскими статуями. Как, впрочем, не вижу особого смысла в том, что люди вначале обращают такое большое внимание на детали, которые затем просто не замечают. Мне рассказывали, что мать или жена особы, чья скульптура должна была появиться где-нибудь на площади, могут обратить внимание, скажем, на левое ухо или волосы на затылке особы, заметив, что они не соответствуют оригиналу. Представляю, как должен переживать скульптор, даже если его работа была одобрена.

А я люблю некоторое несовершенство в совершенстве и молчаливо принимаю правду этого мира такой, какая она есть. О собратья-художники, попробуйте найти удовлетворение в своей работе, и тогда исчезнут тревожные мысли.

С тех пор как я живу в Лондоне, каждый год идут бурные дискуссии по поводу работ Джейкоба Эпстайна. Одни их обожают, другие полностью отвергают. Из-за такой разноголосицы мнений художник даже ушел из академии. Я не считаю себя знатоком в области скульптуры и не готов высказать авторитетное мнение о работах Эпстайна. Но я восхищаюсь его дерзкой приверженностью иному стилю абсолютно отличному от традиционной идеи «похожести» в скульптуре. Он посвятил себя не «мемориальному», а пластическому искусству. Я всегда думал, что великое произведение искусства либо вызывает у вас чувство радости, либо, напротив, оскорбляет ваше зрение. Если работа не оставляет равнодушным – доставляет наслаждение или доводит до бешенства, – значит, это настоящее искусство, которое будет жить вечно. Теперь мне нравятся работы Родена, хотя одно время они резали глаз. Я могу долго стоять у его скульптур. Но если мы имеем в виду «мемориальную» скульптуру, а не произведение чистого искусства, то я хочу обратить ваше внимание на китайский метод сохранения в памяти поколений наших предков и известных личностей. Мы делаем каменные мемориальные доски с красиво выгравированными именами в рукописном исполнении. На мой взгляд, в этом методе есть свой резон, хотя я не пытаюсь тем самым оправдать нежелание наших скульпторов создавать фигуры людей. Русский путешественник и философ Петр Успенский в книге «Новая модель Вселенной» описывает свой опыт созерцания Сфинкса в Каире: «Увидев Сфинкса, я почувствовал что-то такое, о чем никогда не читал и не слышал. И это Нечто сразу превратило Сфинкса в одно из самых загадочных и в то же время самых фундаментальных явлений этой жизни… Помню, как я сидел на песке перед Сфинксом в той точке, которая сделала меня одной из вершин треугольника. Двумя другими были пирамида и сам Сфинкс. Я пытался понять его взгляд. Но он был сосредоточен на чем-то другом. Это был взгляд того, кто мыслит категориями столетий и тысячелетий. Я не существовал, да и не мог существовать для постижения этого…»

Именно такой должна быть скульптура.

Что в имени тебе моем?

Для меня английские имена – вещь интересная, но довольно запутанная. Поначалу я был поражен тем, что разных людей называют одним и тем же именем. Проходя по бойкой улице в Лондоне, я частенько слышал, как люди окликали знакомых: Джон, Чарли… В парках, думается, каждый второй мальчик откликался на имя Том или Джордж. На вечеринках я обратил внимание, что многих леди звали Джин, Марджори или Флора. Хотел бы я знать, как они различают друг друга, если в одной компании оказались три Джин и четыре Марджори. Однажды во время дружеской беседы я слышал, как джентльмен обратился к моему приятелю: «Билл, не кажется ли тебе, что здесь нет никакой проблемы?» «Согласен, Билл», – был ответ. Я все время допытывался у моего приятеля: «Почему вы обращаетесь друг к другу таким образом?» «Это же совершенно естественно, меня зовут Билл, его тоже Билл», – отвечал он. «Но нет ли ощущения, что ты обращаешься к себе самому?» – настаивал я. «Нет, я просто никогда не думал об этом», – отвечал озадаченный приятель. И все-таки весь этот сюжет с именами по-прежнему остается для меня мистикой.

Одна китайская девочка приехала на учебу в английскую монастырскую школу. Поскольку монашенкам было трудно произносить ее китайское имя, ей дали английское имя Маргарет. Но, как мне рассказала девочка, там уже учились три студентки, которых звали Маргарет. И она каждый раз вздрагивала, когда кто-то произносил это имя. Поначалу ей было очень трудно разобраться в ситуации, но постепенно она стала понимать нюансы, ведь манера обращения монахинь к разным Маргарет была разной. Из ее объяснений я заключил, что различие это уловить было непросто. Всякий раз услышав это имя, она бросала взгляд на монахиню и по ее глазам чувствовала, к кому она обращается. Девочка была несомненно умна. Ну а мои английские друзья говорили мне, что в таких случаях им помогает инстинкт. А все мои рассуждения на эту тему, на их взгляд, излишни. И все-таки я по-прежнему ломаю голову над этой загадкой.

Однажды я прочитал в газете письмо одной леди: «Я назвала мою дочку Мэри-Анна. Знаю, что это имя вышло из моды и еще совсем недавно к нему относились с юмором. Но для меня оно по-прежнему желанно, хотя многие мои друзья его не принимают и советуют мне использовать аббревиатуру Но ведь есть другие имена, к которым когда-то относились пренебрежительно, а теперь они снова стали любимыми. Чем же хуже Мэри-Анна?»

А вот другая корреспонденция на эту тему в той же газете:

«Кроме моды на выбор имени оказывают влияние другие факторы. Многие имена, например Оскар или Джабез, уже не вызывают неприятных ассоциаций. Очень многие исчезли просто потому что были объектами насмешек в песнях. Да и война сослужила плохую службу таким именам, как Катберт или Кларенс (так называются некоторые мемориалы в память жертв первой мировой войны. – Прим. переводчика). Нам не дано предугадать, какое событие сделает непопулярным то или иное имя».

Прочитав эти письма в газете, я узнал, что, оказывается, одно имя может быть презренным, а другое – любимым. Это удивило меня. Оказывается, случай может в одночасье сделать имя непопулярным. Мне кажется, в Китае мы поступаем в этой ситуации мудрее. Для нас выбор имени – это игра воображения. Может, конечно, случиться, что два человека носят одно и то же имя, ведь все хотят обязательно вложить в него хороший, а порой сокровенный смысл. Но это случается крайне редко. Два человека с одинаковым именем – один шанс из миллиона.

Мне нравится порой погрузиться в игру воображения и представить, что, наверное, англичанам во время чтения какого-нибудь романа приятно порой встретить свое имя. Разве не польстит мужчине по имени Эндрю фраза, произнесенная прелестной девушкой: «Эндрю, как прекрасно ты это сделал». А разве не приятно девушке по имени Стелла прочитать фразу, которую прошептал красивый молодой человек: «Стелла – самая поразительная девушка из тех, кого я когда-либо встречал». Но с другой стороны, если мужчина по имени Гарри увидит заголовок в вечерней газете «Гарри обвиняется в убийстве», вряд ли ему будет приятно читать эту заметку.

Хотите, я предложу еще одно объяснение того, почему англичане любят носить одинаковые имена? Я предполагаю: они считают, что все люди братья, и поэтому им приятно называть друг друга самыми популярными именами из тех, что они знают. Это объединяет. Случалось, незнакомый пьяница в баре называл меня «Джек» или «Джон». Кстати, у всех королей, королев, принцев и принцесс имена такие же, как у простых людей. Разве это не свидетельствует о демократической натуре англичанина?

А вот в Китае, думается, процедура выбора имени с древних времен прошла некий процесс очищения. В одной китайской книге говорится: «Есть пять разных способов выбора имени, но нельзя забывать и о некоторых ограничениях. Мы не можем заимствовать имена у названий государств, официальных титулов, гор и рек, тайных болезней, животных и денежных единиц».

Правда, во втором веке до н.э. в именах иногда использовались и эти категории. В древние времена людей называли даже днями их рождения, числом персон в поколении новорожденного, многим давали имена по профессии. Были очень странные имена: «Черная почка», «Черная рука», «Овечий зад», «Волосы лисицы» и т.д. Затем подобные неблагозвучные имена были запрещены, мужские стали часто связывать с конфуцианскими добродетелями, а женские – с цветами. Фамилий у нас всего сто [23], а вот имен бесчисленное множество, потому что каждый выбирает, а иногда изобретает имя по вкусу. Мне так странно сознавать, что англичане могут выбирать лишь из ограниченного набора имен, но зато в отличие от нас у них множество фамилий. Я не собираюсь обсуждать здесь их происхождение и как они менялись, но должен вам сказать: я провел три занятных дня, путешествуя по телефонной книге Лондона. Это было увлекательнейшее занятие. Я знаю, что люди с удовольствием узнают про всякие маленькие глупости, которые творят другие, а вот выглядеть глуповато в собственных глазах не любят. В книге я обнаружил много английских фамилий за пределами моего воображения. Ну что вы скажете, например, об очаровательной девушке с красивыми губами, которая принадлежит к фамилии Кэмпбелл, что может значить «несоразмерные уста», а красивый молодой человек носит фамилию Камерон, что означает «искривленный нос». Вор может зваться мистер Нобл – «Благородный», а больного человека, который очень медленно передвигается, могут величать мистер Раш – «Стремительный». Карлик может носить фамилию Лонгфеллоу – «Длинный парень», а члена парламента могут звать мистер Батлер -«Дворецкий». Как много можно узнать из телефонной книги. Думаю, нет такой женщины, которая хотела бы носить фамилию Олд – «Старая». Естественно, если к кому-то все время обращаются: мистер Пур – «Бедный» или мистер Фартинг – «Последний грош», он будет чувствовать себя неуютно. Интересно, что подумает хозяин, если одного из гостей зовут Гриди – «Алчный». Хотел бы я знать, как люди обращаются к тем, кто носит фамилии Янгхасбенд – «Молодой муж», Дир – «Дорогой», Дарлинг – «Горячо любимый», Лав – «Любовь», когда они становятся близкими друзьями. Мистер или миссис Лавлес – «Нелюбимый» – в действительности могут иметь много любовников, а некто Монк – «Монах» – может совсем таковым не являться. Я не думаю, что у меня хватит храбрости, чтобы поговорить с мисс Дэйр – «Вызов», мисс Мэйл – «Мужчина», миссис Мэнли – «Мужеподобный», леди Маршал или мадам Стронг – «Сильная». А представляете себе такой заголовок в газете «Miss Middlemiss missing». Я бы долго ломал голову над тем, как интерпретировать имя Middlemiss – мисс средних размеров или мисс средних лет, если Missing – «Исчезнувшая» – фамилия. Вы мне можете возразить, дескать, любое имя собственное начинается с большой буквы, но боюсь, что некоторые мои соотечественники, которые только что начали изучать английский язык, выразят недовольство тем, что в предложении «English's car runs over» – «машина Инглиша задавила кого-то» – закралась грамматическая ошибка, конечно, если они не знают, что English может означать не только «английский», но и фамилию человека. И уж конечно, они никогда не поймут таких предложений: Лондон находится в Лондоне, а Ингланд («Англия») приехал в Англию, а ведь первые слова в этих предложениях означают фамилии людей. Мы в Китае играем именами друг с другом. То же самое происходит в Англии, и возможно, игры эти еще более забавные. А вот фамилиями китайцы играют редко, поскольку их слишком мало и трудно найти варианты. Другое дело – многочисленные английские фамилии. Я попытался, кстати, придумать короткий рассказ, используя лишь английские фамилии, правда с помощью нескольких предлогов и союзов. Вот этот рассказ:

Трусливый Человек и Темный Ребенок, не Хороший Ребенок, Кликнули Рыбака и Купили Рыбу. Рыбак Передал Селедку Ребенку и Трусливый Человек Поджарил Селедку. Серый Цвет стал Золотистым. Умная Лисица Взяла Селедку для Ребенка, Доставив Огромную Радость Трусливому Человеку. Трусливый Человек Спустился Вниз с Ножом, и Ребенок Закричал Громко, что Человек Хочет Убить Ребенка. Чего же боле? (Предлоги и союзы написаны обычным шрифтом - Прим. Переводчика.)

Все слова, написанные курсивом, означают фамилии. Однажды я столкнулся с фермером из Камберлэнда по фамилии Лэмб (что означает ягненок, барашек; мясо молодого барашка. – Прим. переводчика). Когда он и мой приятель разговаривали, они обращались друг к другу только по фамилии. За столом они были поглощены профессиональным разговором на «ягнячью» тему. Вот мой друг спрашивает фермера: «Лэмб, а как там ягненок?» И затем во время разговора продолжал постоянно употреблять слово «ягненок». Должен сказать, я не мог поймать нить их разговора, часто не понимая, о чем идет речь: о фермере или мясе молодого барашка.

О вреде, которое приносит кровосмешение, известно с незапамятных времен. С двенадцатого века до н.э. брак между людьми, принадлежавшими к одной семейной ветви, был запрещен. Хотя у нас всего несколько сотен фамилий, никогда не было случая, чтобы у супружеской пары был одинаковый фамильный иероглиф. Молодой человек с севера даже не помышлял об интимных отношениях с девушкой, у которой был одинаковый с ним фамильный иероглиф, даже если она родом с юга. Любопытно, что англичанин, напротив, случается, женится на женщине с той же фамилией, несмотря на то что у них огромный выбор фамилий. В одной газете читаю:

«Стало известно, что сегодня мисс Джоан Макнэйл Кэмпбелл, старшая дочь сэра Джорджа и леди Кэмпбелл из города Пирфорд, графство Суррей, вступает в брак в Калькутте с мистером Кеннетом Макраем Кэмпбеллом, младшим сыном мистера и миссис Д. Кэмпбелл из города Харроу».

Журналиста, видимо, заинтересовал этот сюжет, поскольку он добавил к сообщению свой заголовок «Супруги, вступившие в брак, носят одинаковые фамилии». Мы, китайцы, убеждены, что если у людей одинаковые фамилии, значит, они происходят от одного предка [24]. Я не думаю, что мы когда-нибудь откажемся от этой идеи даже в наше стремительное время! Все-таки, наверное, мы самая консервативная раса в мире!

Есть еще одна разница между английскими и китайскими именами. Согласно английской традиции имя предшествует фамилии, у китайцев все наоборот. В Англии меня нередко называют мистер И, хотя на самом деле я мистер Цзян. Некоторые, проявляя осторожность, обращаются ко мне мистер Цзян И.

Названия многих лондонских улиц также в высшей степени интересны. Хочу познакомить вас с отрывком из «Нового словаря лондонских улиц», опубликованным в сатирическом журнале «Панч» с комментариями редакции.

Эйр-стрит (Воздушная). Врачи посылают туда своих пациентов сменить обстановку.

Амвелл-стрит – Всегда здоров (таково звучание названия. – Прим. переводчика).

Площадь Колдбаф (Холодная ванная) – очень бодрит и укрепляет.

Дистаф-лейн (переулок Ручной Пряхи) – Обилие прях.

Фэшен-стрит (Модная улица) – великолепное зрелище в разгар сезона.

Ферст-стрит (Первая улица) – очень древняя.

Фрайдей-стрит (улица Пятницы) – все другие дни недели испытывают огромную зависть.

Грейт-Смит-стрит (улица Великого Смита) – в честь какого из Смитов?

Айдл-лейн (переулок Кумира) – где же миссионеры?

Лав-лейн (переулок Любви) – какой именно любви? «Любви черепахи»? (Есть такая любимая детская игрушка, мягкая и пушистая. – Прим. переводчика)

Пардайз-стрит и Пилис-стрит (улица Райская и улица Несравненная) – какую из них предпочесть?

Проезд Уорлдс-энд (проезд Конец Мира) – полный финиш.

Не правда ли, названия этих улиц после таких комментариев сатирического еженедельника интригуют? Многие улицы в Лондоне названы в честь христианских святых, а также королей, принцев, знаменитых личностей – это объяснимо. Но я не могу взять в толк, почему, например, улица называется Лондон-роуд, словно она находится в заморском городе. Я иногда думаю: хорошо бы увидеть место, названное «Снежные Поля» или «улица Полумесяца», ведь снег и луна – такая редкость в Лондоне. Однажды я оказался в переулке, который называется Роттен-роу (Гнилой переулок), но ничего прогнившего там не обнаружил, в другой раз отправился на Пэйшен-роуд (улицу Терпения) и что же я увидел? Мчащихся, словно вихрь, в ту и другую сторону людей.

Странная вещь – названия. Есть еще два места в Лондоне, которые врезались мне в память. Митинг-Хаус-лейн – переулок Дома для встреч и Мэйк-Пис-авеню – улица Мира. Почему бы тем, кто любит встречаться и организовывать мирные конференции, не приехать сюда!

Запад и Восток встречаются на живописных полотнах

Прежде всего хочу поздравить лондонцев. Им повезло. В их распоряжении прекрасные художественные коллекции, и доступ к ним прост. Такого удовольствия мы не испытывали в Китае вплоть до последних лет. До Синьхайской революции 1911года, свергнувшей императорскую династию, большинство наших художественных работ хранились во дворцах и никто, кроме немногих высших официальных лиц, не мог лицезреть их. Хорошие частные коллекции также были недоступны для публики. Только богатые люди могли коллекционировать произведения искусства и наслаждаться ими.

Наши художники верили, что выражают в картинах свои самые сокровенные чувства, и именно поэтому не хотели, чтобы толпа лицезрела их всуе и своим непониманием порочила репутацию художников. Совсем недавно такое высокомерное отношение мастеров изменилось, и мы тоже начали строить музеи и галереи для широкой публики. Я надеюсь, что мы сможем показать высшие достижения нашего искусства, не уступающие мировым шедеврам, если успешно преодолеем этот критический временной этап.

Хочу поделиться опытом моего первого посещения английской художественной галереи. То была галерея «Уайтчепел», и там экспонировалась выставка китайской живописи. Посмотрев все работы, я уже собирался было уходить, но мной овладело противоречивое чувство нежелания погружаться во что-то новое и одновременно любопытства. В углу сидел молодой человек и созерцал картину. Взгляд его был серьезен и задумчив. Я обратил на него внимание еще раньше, когда входил в галерею, а он продолжал сидеть в той же позе все это время. Видимо, почувствовав мою нерешительность, он поднялся и подошел ко мне. Узнав, что я художник, оживился, подвел меня к столу, что стоял посреди комнаты, достал из кармана фотографию китайского пейзажа, заметив, что оригинал остался у него дома. Затем из другого кармана извлек маленький альбом с серией фотографий. Потом появилась картина в раме, и я даже не понял, откуда она взялась. Мой новый знакомый вел себя как маг-волшебник. В заключение он продемонстрировал мне два маленьких рисунка. С появлением каждой новой вещи мое изумление возрастало. Поразили необыкновенные размеры карманов, в которых помещались эти произведения искусства. Все-таки западные фасоны одежды в этом явно превосходят китайские! Затем мой новый знакомый пригласил меня к себе домой и показал всю коллекцию. Оказалось, чтоэтот странный молодой человек живет в весьма фешенебельном квартале Лондона в прекрасном старом доме в окружении милых предметов искусства. Его отец очень известный коллекционер китайского фарфора. Я подружился с парнем, и мы провели с ним немало трогательных часов, хотя порой случались долгие перерывы в общении. Я высоко ценю его взгляд на искусство. Кстати, он познакомил меня со многими лондонскими галереями, причем делал это как-то легко и непринужденно. Думаю, мы навсегда останемся друзьями. Впрочем, наверное, пора его представить. Это господин В. Винкворт, о котором я уже упоминал в книге.

После встречи с ним я стал регулярно посещать Национальную галерею и галерею «Тэйт». Обычно я старался приходить в «студенческие» дни, когда посетителей было меньше. Я любил разговаривать со студентами художественных вузов, которые приходили в галерею делать копии шедевров, и был удивлен тем старанием, с которым некоторые из них пытались копировать массивные картины с большим количеством деталей. Для того чтобы внимательно изучить верхние части картин, они нередко использовали лестницы, а в руках держали линейки. Для меня это была новая информация о технике западных живописцев. Некоторые вещи мне показались странными. Как-то я стоял у картины «День дерби» Уильяма Пауэла Фрита и внимательно рассматривал копию, над которой работала художница. Когда она ненадолго удалилась, я сравнил все детали копии с оригиналом и поразился одинаковостью: пятнышко к пятнышку краска к краске, мазок к мазку, штрих к штриху, форма к форме. Какая точность! Когда дама, так профессионально имитировавшая манеру художника, вернулась, она была весьма польщена моим вниманием к ее копии, хотя и не подозревала, какие странные мысли бродили в моей голове. Она с гордостью сказала мне, что работает над картиной вот уже шесть лет и пока прошла лишь середину пути. Ей потребуется еще не менее шести лет чтобы завершить этот благословенный труд. Затем она подробно рассказала мне, какие детали даются ей особенно тяжело, а где она добилась идеальной имитации. И в конце концов заметила, что желала бы продать копию за пятьсот фунтов стерлингов. Затаив дыхание, я слушал ее с растущим изумлением и, наконец, поблагодарив леди и не выразив при этом ни малейшего восхищения сомнительной, на мой взгляд, работой, удалился. При сем не мог не отметить, что уже не могу отнести себя к числу терпеливых персон!

Я частенько сопровождал профессора Цзюй Пеона, китайского художника, который делал копии рисунков Рафаэля в Музее Виктории и Альберта. Сначала я помогал ему распаковывать инструменты и материалы, а потом с удовольствием прогуливался по залам, рассматривая экспонаты, а то и беседовал со смотрителями. Однажды я поинтересовался у одного из них, нравится ли емуего работа, удается ли иногда взглянуть на картины или он их знает назубок и уже потерял к ним интерес. Смотритель рассмеялся: «О да, сэр, случается, смотрю на них, ведь я должен их хорошо знать, посетители нередко задают предметные вопросы. На этой работе случается много забавных вещей. Иногда когда долго стоишь, чувствуешь безумную усталость, и тогда спасает мой стульчик в уголке. Время от времени позволяю себе вздремнуть. После чего хожу туда-сюда. Вы очень скоро почувствуете, как много забавного здесь, если займетесь моей работой, сэр». Мы оба долго весело смеялись, и я очень оценил его удивительное чувство юмора.

В галерее «Уайтчепел»

И все-таки больше всего мне нравятся маленькие галереи. Одна из любимых – галерея «Лейсистер». Я навсегда запомнил впечатление от выставки Джейкоба Эпстайна несколько лет назад, когда демонстрировалась его скульптура «Се человек». В маленьком зале, где она стояла, было всегда многолюдно. Я обратил внимание на две группы зрителей, которые стояли в разных углах и все время искали лучший ракурс. На лицах тех, кто образовал первую группу, были запечатлены улыбки восторга, которые словно свидетельствовали: это работа гения, она не требует комментариев. Реакция второй группы была иной. Для нее скульптура была объектом насмешек: «Что это за монстр?» И подумалось: как странно, улыбка ребенка, такая невинная, всегда выражает счастье и удовольствие, а когда улыбается взрослый, она может выражать издевательство, цинизм, претензию на непогрешимость. По мере того как человек обретает жизненный опыт, каким извращенным становится его ум!

Когда я посетил еще раз выставку современного французского искусства в галерее «Нью Барлингтон» (это случилось в последний день), то обнаружил там толпы светских визитеров, а перед самым закрытием их стало еще больше. В такой суматохе было бессмысленно рассматривать картины, и я стал наблюдать за посетителями. Это уже не было событием культурной жизни, скорее напоминало светский прием. Резвые юные леди восклицали: «Хэлло, хэлло», пожимали руки знакомым, оживленно болтали о вещах, никак не связанных с экспозицией. Вдруг над всем этим гулом, рокотом, жужжанием я услышал капризный женский голос: «Дорогой, мы были так заняты все эти дни, не было ни минуты, чтобы прийти раньше. Здесь так мило! Картины такие прелестные, не правда ли?» Вскоре выставка закрылась. Что-то было дерзкое, я бы сказал, непостижимое в таком восприятии искусства. Все это не укладывалось в сознании восточного человека!

Некоторое время назад я обедал с известным коллекционером господином А.-В. Баром в китайском ресторане на Вардур-стрит. Обед уже подходил к концу, когда господин Бар заметил художника Агустуса Джона, который вместе с друзьями покидал ресторан, и окликнул его: «Джон, где вы были все это время, я не видел вас целую вечность!» – «О, я три года никуда не выходил», – ответил Джон. Его огромные глаза ослепительно сверкали. У меня такой выразительный запоминающийся взгляд ассоциируется с исключительной энергией его кисти художника. Мой знакомый однажды рассказал мне байку о том, что якобы нянька Джона уронила его в раннем детстве на камень, он ударился головой и, дескать, после этого несчастного случая стал развиваться его художественный гений. Думаю, в наши дни многие художники, наверное, хотели, чтобы их няни в детстве были столь же беспечны. Кстати, у нас в Китае великое множество историй о том, как некто получил удар в голову или даже обезумел под взглядом дракона и после этого вдруг стал гением. Есть и другие истории. Например, об известном филологе, который во сне увидел, как старый мудрец подарил ему красивую кисточку для письма. Когда он проснулся, то обнаружил в себе способность писать удивительные эссе и вскоре обрел репутацию классика. Но, к несчастью, через несколько лет этот мудрец снова возник во сне и потребовал чудодейственную кисточку обратно. С той ночи блестящий стиль филолога стал улетучиваться.

Многие меня спрашивали, проявляю ли я интерес к западной живописи, и к моему торжественному уверению в том, что мне нравится изучать ее, отнеслись, как ни странно, с недоверием. Между тем я обрел очень много, созерцая западные шедевры. Уверен, что великое мастерство экспериментирования со светом и тенью, с цветовой гаммой – несомненное достижение западных художников. Я восхищен разнообразием композиций, которым они владеют. Однако картина, изображающая мать и ребенка, будет выглядеть на поверхностный взгляд китайца точно такой же, как другой сюжет на эту тему. Впрочем, дюжина китайских пейзажей точно так же выглядит совершенно одинаково для западного человека. Правда, должен признать, что западная портретная живопись куда разнообразнее, чем наши композиции гор и рек.

Я не собираюсь здесь углубляться в детали теории искусства, но несколько фраз из одной моей лекции все-таки процитирую: «Я думаю, что мир искусства делится на последователей Аполлона и Диониса. Искусство, вдохновляемое Аполлоном, исповедует сильные чувства и глубокие мысли, яркое проявление любви. Искусство под знаком Диониса спокойнее, тише, изображает чувства более сдержанно, но отличается большей живучестью, цепкостью, стойкостью. Мне кажется, первый тип больше характерен для искусства Запада, второй ближе Востоку». А вот еще отрывок из моих размышлений на эту тему: «Техника китайских художников субъективная, воздушная, бесплотная, она приводит человеческие чувства и ощущения в гармонию с духом Природы. Напротив, искусство Запада я назвал бы предметным, ярким, бросающимся в глаза.Похоже, Человек желает продемонстрировать свою власть над Природой. Это рождает реализм и идеализацию образа человека. Западный художник и особенно ваятель хочет контролировать человеческие формы, придать скульптурным фигурам грацию, силу и совершенство Аполлона и Венеры. Он пытается поймать свет таким, каким он видит его в жизни, и нарисовать ту цветовую гамму, которая поразила его глаз. Это суть различий между западным и восточным искусством, ведь на Востоке мы не думаем о симметрии и логическом порядке… Пытаясь вдохнуть дух в формы Природы, мы принимаем их такими, какие они есть, не идеализируя их…»

Словом, когда я смотрю на картину западного художника, у меня возникает ощущение движения, а мое родное искусство вселяет в меня совсем противоположные чувства. Мне кажется, западные художники отражают совершенно определенное мировосприятие – человек предстает существом сильным, энергичным, предприимчивым. В то время как мы, китайцы, воспринимаем себя маленькими в сравнении с беспредельной Вселенной и долгой необозримой историей Человечества. Даже если вы видите крошечную человеческую фигуру в китайском пейзаже активной, она никак не влияет на общую умиротворенность атмосферы, где главенствуют высокая гора и безмятежные воды реки. Листья на деревьях, может быть, колышутся на ветру, и поверхность воды покрыта рябью, но все это не нарушает безмолвия, не беспокоит вас, не вселяет тревогу В западном ландшафте согласно закону перспективы отдаленные высокие горы становятся маленькими холмами, а деревья и фигуры на переднем плане выглядят главными героями картины. Именно они производят впечатление на зрителя.

Мне нравятся картины Тернера и Констебля, но все они создают ощущение мощного и, я бы сказал, энергичного движения. А вот когда я смотрю на две работы Уистлера «Свет Криморне» и «Огненное колесо», мне кажется, что передо мной китайская живопись. Такой же эффект производит лирический пейзаж «Авеню» голландского живописца Хоббема, а работы Коро особенно привлекают спокойствием своего колорита. Должен сказать, что я обнаружил очень интересное решение водной стихии в итальянском зале Национальной галереи, которое очень напоминает стиль китайской живописи. В нескольких венецианских пейзажах я увидел «морщинистые складки» на темно-синем фоне – именно такова техника китайских художников.

Кроме того, я интересовался композицией в западных картинах и внимательно изучал живописную манеру разных художников. Мне рекомендовали начать с работ английского живописца и рисовальщика Берн-Джонса, и какое-то время они мне нравились, но в конце концов я от них устал. Монументальная цельность композиции в его картинах впечатляет, но вот живописная манера Берн-Джонса меня не вдохновила. Техника американского художника Джона Сарджента очень искусна, но есть ощущение, что его мазок несколько вялый, словно не «приклеивается» к холсту. Его живописная манера радует глаз, так же как композиции Берн-Джонса, но долго на них смотреть тоже не хочется. А вот портрет Гольбейна «Кристина Датская» в маленьком зале и, конечно, работы голландцев Рембрандта и Хальса запомнятся навсегда. «Девушка с креветками» англичанина Хоггарта, «Донна Изабель Ковос де Порсель» Гойи и «Агония в саду» Эль Греко ошеломляли меня каждый раз, когда я бывал в Национальной галерее. Как я уже заметил в главе «Статуи и голуби», если настоящее произведение искусства не доставляет вам истинного наслаждения, оно оскорбляет ваше зрение. Я думаю, это мое убеждение особенно подтверждают работы Эль Греко.

Мы, китайцы, не устаем удивляться: почему западные художники так любят писать обнаженную натуру, особенно женщин. Доктор Линь Юйтан однажды заметил, что когда житель Запада думает о таких сюжетах, как «Победа», «Свобода», «Мир», «Справедливость», он инстинктивно воображает обнаженное женское тело. «Почему обязательно так?» – удивляется доктор Линь. История появления в Китае жанра ню – изображения нагого женского тела как символа земного чувственного бытия – довольно любопытна. По возвращении из-за границы, где они рисовали этюды с обнаженной натуры, китайские студенты – будущие художники – организовали в Шанхае выставку. И разразилась буря. Газеты негодовали: это развращение духа всей нации! Многие из тех пожилых людей, кто воспитывался в условиях строгой конфуцианской этики, требовали, чтобы правительство закрыло выставку как аморальную. Профессора Лю Хайсу, первого китайского художника, который рискнул пригласить в свою студию натурщицу, пригрозили упрятать в тюрьму на несколько лет. Долгие годы продолжался конфликт. Опытные мастера утверждали, что обнаженное женское тело возбуждает молодежь и провоцирует ее на аморальные поступки, молодые художники парировали: красота линий женского тела – одно из главных направлений искусства. В наши дни полемика немного поутихла. Кстати, даже на Западе отношение к ню противоречивое. Мне рассказывали, что когда картина Веласкеса «Венера и Купидон» демонстрировалась в Национальной галерее, английская леди повредила ее ножом в нескольких местах, и царапины видны до сих пор.

Я хочу коснуться темы портретной живописи. Это главный жанр для многих западных художников. Мне кажется, процентов семьдесят картин в лондонских галереях – портреты. Но в Китае этот вид искусства не столь престижен. Нам кажется, что художник неминуемо приспосабливает свой талант к настроению того, кто ему позирует. Мой отец считал себя портретистом, хотя предпочитал писать цветы и птиц. Эту живопись он любил больше всего на свете. Но признавался мне, что вряд ли отказался бы написать портрет, потому что был известен в этой сфере, и делал это с большой неохотой. Для него написать портрет по заказу означало потерять на некоторое время свободу.

Может быть, вам интересно узнать, что китайцы не пишут портреты после нескольких сеансов. Художник некоторое время живет в доме своей модели, чтобы почувствовать личность, увидеть ее в разных проявлениях. Мы никогда не полагаемся на свет и тень. Главную роль в портрете играют точные значимые линии. Мне рассказали забавную историю про одного императора нашей последней маньчжурской династии. Он отказался принять свой портрет, написанный западным художником, потому что тот половину лица окрасил в черный цвет и под носом поместил пятно. Поступок художника император назвал «омерзительным».

Лоуренс Биньен, знаток китайского искусства

Ближе всего мне английские акварели, в которых я нахожу так много общего с картинами наших художников. Черно-белые рисунки тушью Котмана, Казенса, Констебля, на мой взгляд, свидетельствуют о том, что нет границы между английским и китайским искусством. Однажды известный английский философ господин Оппе любезно пригласил меня на обед и показал его любимую коллекцию рисунков – Котмана и Казенса. Среди них был тигр в исполнении Казенса. Господин Оппе рассказал мне, что художник нанес несколько пятен акварели на лист бумаги и неожиданно увидел, как перед его взором обретает очертания не кто иной, как тигр! Но ведь это и есть китайский стиль живописи. За пять лет моей лондонской жизни у меня появилось много друзей, с которыми меня объединил интерес к китайскому искусству, и я очень надеюсь, что в ближайшем будущем мы сможем создать условия для тех, кто хочет учиться этому искусству. И люди наконец поймут, что у искусства нет национальных и расовых границ.

Что общего между русским балетом и китайской каллиграфией?

Хотя я и не отношу себя к завсегдатаям театра, мне в высшей степени приятен необозримый вид толпы, которая образует очередь в лондонские театральные кассы. Это типичная картина, которую вы не увидите в Китае, – толпа веселая, оживленная, необычайно терпеливая и с невероятно сильными ногами. Одна моя американская знакомая сказала, что в ее стране очередей не бывает, разве что иногда в оперу. Очень хорошо понимаю ее, так как сомневаюсь, чтобы сверхделовой американец позволил себе несколько часов простоять в очереди.

А вот один мой бедолага-соотечественник даже культивирует привычку стояния в очереди. У него настоящая страсть к театру. Но будучи человеком бережливым, он предпочитает простоять два часа в очереди, чтобы купить дешевый билет: откидные места его вполне устраивают. Человек изобретательный, он приходит со своим стулом и с книгой, сидит себе в очереди и исправно читает, словно в Британском музее. Какой счастливый человек! Но я все-таки не понимаю, почему театральные менеджеры предпочитают, чтобы потенциальные зрители стояли в утомительной очереди вместо того, чтобы благородно дать им возможность занять более дорогие места, снизив цену. Все равно же эти места часто пустуют. А стоящие в очередях меня восхищают. Они никогда не ворчат, живут надеждой, что им достанется заветное место. Мой театральный дебют в Лондоне состоялся в театре «Зимний сад». Давали «На мели» Бернарда Шоу. Зал не был полон, хотя пьеса шла всего неделю. А мне казалось, все, что написал такой знаменитый драматург, должно было привлечь толпы зрителей. Может быть, пьеса недостаточно развлекательна для рядовой публики? Но ведь все, о чем пишет Шоу, возвращает нас к раздумью о том, что такое человек, что составляет его жизненную силу. В журнале «Панч» мне встретился эскиз статуи «Другой драматург Джона Булля» с двумя фигурами. Одна огромная – Джордж Бернард Шоу, другая маленькая – Шекспир. Оба указывают на вывеску, на которой написано: «Человек и Сверхчеловек». После того как я прочитал «Приключения Черной Девочки в ее поисках Бога» [25], в моем воображении родилась карикатура, на которой я изобразил Джорджа Бернарда Шоу (ДБШ), которого наконец настигла Черная Девочка: «Я нашла своего БОГа». А Шоу ей ответил: «Нет, моя дорогая, ты ошибаешься, я не БОГ, а ДБШ».

Я никогда не встречал Шоу, но его весело поблескивающие, глубоко посаженные глаза всегда привлекали меня, когда я видел его на экране. Мне кажется, он не очень любил солнце! Шоу провел некоторое время в Китае, и как знать, может быть, у него остались воспоминания о молодых китайских драматургах и девушках, которые чествовали его в Шанхае. Но в его пьесе «На мели» он лишь обронил фразу: «Китайцы называют нас розовыми» [26]. Хорошее наблюдение.

Позже я посмотрел поставленную замечательным актером и режиссером Джоном Гилгудом «Школу злословия» Шеридана. Мне понравилась эта классическая пьеса куда больше, чем многие современные постановки. Культуролог М. Тяо размышляет: «Если в китайском театре для европейца слишком много выдумки, то западный театр для китайца чрезмерно реалистичен. В конце концов, мы идем в театр совсем не для того, чтобы наблюдать реальную жизнь, в ней и так слишком много страданий и драмы. Нам достаточно символического намека на жизнь».

Хлопоты Бернарда Шоу

Вероятно, на этот счет могут быть разные точки зрения, но должен признаться, что мне не доставляет удовольствия видеть на сцене сегодняшнюю жизнь, которую я и так хорошо знаю. Другое дело – реалистическое изображение жизни во времена Шекспира или в иные былые годы.

Мне нравятся художественное оформление, декорации, костюмы в этих пьесах. Они блестяще воссоздают ту глубокую старину. И часто отличаются подлинной художественной ценностью. Думаю, мы должны заимствовать это для нашего театра.

Но я не уверен, что специальные декорации и костюмы так уж необходимы пьесам о современной жизни. Я посмотрел пьесу «Антонио и Анна», которая успешно шла уже два года. Мой друг поинтересовался моим впечатлением от этой постановки, и я, наверное, его разочаровал. Мне показалось, что актеры пришли на сцену прямо с расположенных неподалеку Оксфорд-стрит или Бонд-стрит, где ходили по магазинам. Другая пьеса – «Любовь незнакомца» также меня разочаровала. Прежде всего, не верилось, что такая очаровательная молодая леди влюбилась в незнакомца после первого же разговора с ним. А тот на протяжении всей пьесы даже ни разу не улыбнулся. На сцене разыгрывалась напряженная драма, но облик главного героя не убеждал меня в том, что он мог завоевать сердце молодой леди.

Время от времени я посещал музыкальный театр «Палладиум». Самое большое впечатление на меня произвела Грэси Филдс, исполнявшая песни графства Ланкашир. Хотя я и не понимал этого диалекта, голос и жестикуляция певицы доставили мне огромное удовольствие. В Китае нам тоже нравятся народные песни в исполнении колоритных мастеров, мы любим их своеобразную манеру пения, неповторимые жесты и телодвижения. Мне кажется, что радость, которую мы испытываем в таких случаях, невозможно логически выразить словами, что-то невыразимое происходит в нашей душе.

Наверное, настала пора рассказать немного о китайском театре и кино. Но я не уверен, что должен пускаться в пространные объяснения после постановки «Хозяйки драгоценного ручья» [27] господином С.-И. Сюном. Я думаю, любой, кто посмотрел этот шедевр, неизбежно сравнивал его со злополучным «Чу Чин Чоу». Но я хочу рассказать о тех трудностях, которые должен был преодолеть господин Сюн, прежде чем эту пьесу увидели зрители. Его решимость и терпение были безграничны. Целый год он пытался найти менеджера, который бы увлекся этой пьесой. Получил одиннадцать отказов! Среди тех, кто не пошел на риск, были основатель и руководитель Бирмингемского театра сэр Барри Джэксон и известный актер господин Леон М. Лион. Любопытно, что после того, как «Хозяйка драгоценного ручья» завоевала любовь зрителей, господин Лион некоторое время играл в ней роль премьер-министра, а Барри Джэксон повез ее на знаменитый Малвернский фестиваль.

А вот господам Риу и Уайт из компании «Метьюн» надо воздать хвалу за их проницательность. Ведь еще до постановки пьесы они опубликовали ее в журнале, и после того, как она получила несколько благоприятных отзывов, мисс Нэнси Прайс согласилась заняться ею. Но на этом волнения не улеглись. Предстояло найти костюмы разных эпох, отстоящих друг от друга во времени на многие сотни лет. В конце концов господин Сюн получил возможность присутствовать на репетициях. Он делал это исправно в течение четырех недель, каждый день с утра до вечера. Это не входит в обязанности драматурга. Но то была пьеса, написанная в традиции незнакомой и порой непонятной актерам, и драматург не мог поступить иначе [28]. Представьте себе актрису, которая хочет надеть вышитый мужской халат, а актер, напротив, настаивает на женской юбке. Принцессе показалось слишком трудно ездить верхом и цепко сидеть в седле в нашей манере, она предпочитала скакать галопом, используя кнут как лассо. А премьер-министр хотел время от времени освобождаться от бороды, потому что, как он утверждал, она, натирала его верхнюю губу. И самое главное, никто не относился к происходящему серьезно. Предстояло привыкнуть к условностям китайского театра. Актеры часто шутили между собой: «Мы действительно собираемся появиться на сцене в этих одеждах?» Но в таких случаях нашего драматурга никогда не покидало чувство юмора, и актеры обожали его за это. Успех пьесы был выстраданным, и поэтому он заслуженный.

«Нефритовый браслет» был поставлен в Вестминстерском театре, однако из-за трудностей с постановкой продержался на сцене недолго. Но эта пьеса, блестяще описывающая времена золотого века китайской истории, заслуживает того, чтобы снова появиться на театральных подмостках. Она дает широкой публике ясное представление о нашей истории и традиционном китайском театре.

А вот русский балет лондонцы знают, пожалуй, лучше, чем эпизодически возникающие китайские пьесы. Сезоны русского балета в знаменитом Ковент-гарден пользуются особым успехом. Мне очень понравился классический балет «Жар-птица», хотя в области западной музыки и театра я считаю себя профаном. Затем настала очередь современного танца. У танцора были три пучка длинных бакенбардов, которые окаймляли рот и подбородок. Он был одет в костюм, напоминавший то ли японский, то ли китайский, в руках – маленький расписной зонтик, который, скорее всего, носят японки. Во время танца он неимоверно кривлялся, зонтик вибрировал, а три пучка бакенбардов дрожали мелкой дрожью, разлетаясь в разные стороны. Я не мог сдержать смеха. Пригласивший меня знакомый склонился ко мне и шепнул: «Вот как выглядят китайцы в глазах многих европейцев». Мысленно я поблагодарил его за то, что, говоря о китайцах, он не использовал пренебрежительный термин «Chinaman» – «китаеза». Я кивнул головой и продолжил разговор: «Никогда не видел ничего подобного. Поверьте, если бы мы действительно так одевались, у меня не было бы повода посмеяться над актером». К счастью, я взял себя в руки и не залился краской от смущения, когда в антракте в мою сторону были обращены десятки пытливых глаз. В своей предыдущей книге «Китайская каллиграфия» я писал: «За три года, прожитых в Англии, мне пришлось много услышать о русском балете, да и сам я посмотрел несколько постановок. Тот трепет, который я испытал от прикосновения к этому искусству, очень напомнил то глубокое эстетическое волнение, которое рождает во мне каллиграфия. Когда у вас появится некоторый опыт в каллиграфии, вы начнете чувствовать, как ваша кисть вызывает спонтанное движение в руке. Ощущение это действительно сродни тому, что вызывает в вас балерина, исполняющая танец на пуантах. Она вращается, переходя из одного состояния в другое, порхает, парит, но должна сохранять контроль над своими движениями, демонстрируя поразительную гибкость. Движения танцора подчиняются ритму музыки, движения каллиграфа зависят от длины и очертаний мазка кисти, что, в свою очередь, зависит от стиля, в котором он работает. И все это подчинено музыке, рождающейся в вашей душе».

Хозяйка драгоценного ручья

Вот почему я так люблю русский балет. Я видел и другой балет – индийский – в исполнении труппы «Удай Шанкар». Атмосфера и некоторая пикантность этих танцев отличаются от русского балета, но природа той эстетической радости, которую я испытывал, была та же. Я был буквально околдован движениями рук и пальцев танцоров.

За эти пять лет я посмотрел много кинофильмов, но ограничусь лишь впечатлением от картины «Земля». Он поставлен по роману который завоевал симпатии читателей. Крестьянская жизнь в Северном Китае описана в нем с такой потрясающей силой, что фильм был обречен на успех. Я смотрел его три раза, и хотя, на мой взгляд, характеры двух главных героев несколько шаблонны и недостаточно пластичны, фильм, несомненно, поможет англичанам понять китайцев и, может быть, почувствовать симпатию к ним. Моя знакомая подарила мне замечательную ремарку, нечаянно услышанную, когда она выходила из кинотеатра. Две фабричные девушки оживленно обсуждали только что увиденный фильм, и одна из них воскликнула с изумлением: «А ведь они не настоящие китайцы – они такие же люди!» Благодарю Небо и миссис Перл Бак [29] за то, что она превратила нас в людей.

Время вечернего чая

Если б я не побывал в Лондоне, то никогда бы не узнал, что, оказывается, для чаепития существует специальное время. Оно стало естественным дополнением к встрече друзей, частью отдыха, освежающим напитком – словом, привычкой, данной свыше, без которой немыслима английская нация. Я слышал много анекдотов о чаепитии, которые были в ходу даже во время первой мировой войны. Вот один из них. Дивизия королевских вооруженных сил получила приказ в 17 часов начать штурм города, который находился в руках врага. Но приказ не был выполнен. То было священное время, и солдаты не тронулись с места, пока не закончили чаепития. Доктор Т.-С. Тяо считает: «Француз легко возбуждается из-за пристрастия к кофе или абсенту, немец склонен к монотонности и медлительности из-за своего пива, а вот англичанин сдержан. В этом заслуга его традиционной чашки чая, которая бодрит, но не опьяняет. Поэтому англичанин серьезен, почти аскетичен, в то время как француз или немец легкомыслен и беззаботен».

В моей душе пока еще не запечатлен портрет француза или немца, но что касается англичан, я, конечно согласен, что они действительно люди серьезные.

Но аскетичны ли? Думаю, с этой оценкой можно поспорить. Однажды я присутствовал на званом чае. Церемония была для меня весьма необычной. Приглашенные (нас было человек двадцать) сидели за длинным столом. Меня посадили между двумя дамами преклонного возраста. Мы передавали чайник друг другу, и я желая быть вежливым, попросил разрешения налить чашку чая даме, сидевшей справа. И, естественно, поинтересовался: «С молоком и сахаром?» Услышав в ответ: «Да», я сначала налил молоко, а потом чай. Леди, заметив мои движения, поспешила поднять вверх палец, словно предупреждая об опасности: «Сначала чай!» Затем настояла на том, чтобы я заменил чашку. Я очень удивился и про себя подумал: почему она столь привередлива. Но, естественно, выполнил ее приказ! Позднее молодая китаянка сказала мне: «Какое счастье, что я не хозяйка английского дома, в противном случае я обязана была бы помнить, сколько кусочков сахара следует положить в чашку супруга и сколько кусочков предпочитает каждый из его друзей». А если б ей пришлось наливать чай или кофе незнакомым людям, она должна была бы поинтересоваться, какой напиток они предпочитают: «слабый или крепкий», «белый или черный». Моя китайская знакомая никак не могла понять, зачем все эти докучливые хлопоты, но с удивлением узнала, что большинство английских девушек с удовольствием участвуют в таких церемониях, а умение найти выход из запутанной ситуации дает им возможность ощутить себя истинной хозяйкой, дирижирующей представлением.

Английское слово «tea» – «чай», как считают специалисты, происходит от слова «ta» (именно так на фуцзяньском диалекте китайского языка произносится слово чай). 31 января 1606 года в газете «Уикли ньюс» была помещена реклама «отличного, одобренного всеми врачами напитка Китая, который сами китайцы зовут «ча», а другие нации «тэй» или «ти», и продается он в кофейне «Голова султанши» на улице Свитин-грентс неподалеку от здания Биржи в лондонском Сити. Известно также, что впервые чай был предложен Европе в конце XVI века голландцами. Мне кажется, что в большинстве стран Европы начали пить чай именно в это время, но почему только в Англии он стал частью образа жизни? Произошло ли это из-за английской погоды или здесь сказался национальный характер? И что было ежедневным напитком англичан в четыре-пять часов пополудни до конца XVI века? В Китае чай стал национальным напитком лишь в эпоху Тан (618-907). Я не нашел никаких письменных свидетельств того, что пили китайцы до этого. Но после того, как мы пристрастились к этому напитку, многие наши предки стали великими почитателями чая, было опубликовано множество книг, в которых обсуждалось все, что связано с этой культурой. Уход за чайными плантациями, сорта чая, места, где его выращивают, искусство производства и умение наслаждаться этим напитком. Боюсь, у меня нет места подробно говорить об этом, но хочу рассказать об одном факте. Давным-давно, в пору императорских династий, правительство осознало, что чай – хороший способ зарабатывания денег, ведь для каждого в империи он стал привычкой. И власти установили большую пошлину и предложили целую серию правил, запрещающих контрабанду чая. В начале XI века (это была эпоха династии Сун) пошлина стала еще более обременительной. По всей стране гуляла такая фраза, полная сарказма: «Чай – это тигр!» Осмелюсь указать на то, что министр финансов Великобритании увеличивает пошлину на чай перед тем, как он представляет бюджет парламенту. Это происходило каждый год за те пять лет, что я живу здесь. Надеюсь, что меня не посадят в тюрьму за то, что написал эти строки!

Но несмотря на то, что чай лежит тяжелым бременем на налогоплательщиках, мы по-прежнему любим этот напиток. У китайцев нет определенного времени для чаепития. Мы пьем чай когда хочется и не только, чтобы освежиться, восстановить силы. Чай сближает, когда встречаются друзья. Это форма общения. Для ценителей чая приготовление его и сама процедура чаепития – искусство. Случается, что знаток чая приглашает другого поклонника этого напитка разделить с ним особое наслаждение от редкого сорта чая. Мы каждый раз встречаем гостей чашкой чая, приходят ли они по формальному поводу или просто так, без предупреждения. Я думаю, что это очень разумно, ведь как приятно выпить чашку чая после дальней дороги, а если гость пришел в холодную, мокрую пору, то ему, конечно, хочется согреться.

Есть у чая и другая функция. Иногда хозяин вынужден принять визитера, которого едва знает. Как обычно, подается чай. Но у нас не принято вкушать его незамедлительно. Пришедший поначалу начинает медленно объяснять цель своего визита. Если хозяин почувствовал заинтересованность в неожиданном собеседнике, разговор продолжается и оба маленькими глотками потягивают чай. Если хозяину пришелец неинтересен, он как бы вскользь говорит: «Ну что ж, выпьем чая!» Согласно ритуалу, это означает намек: визитеру лучше уйти. Поскольку мы не может быть настолько невежливыми, чтобы выгнать человека без обиняков, такой ритуал удобен обеим сторонам, он позволяет «сохранить лицо». Такую норму поведения соблюдают незнакомые люди или те, кто только что познакомился. К сожалению, некоторые игнорируют это правило и продолжают разговор, даже если хозяин ясно дал понять, что визит закончен. Так ведут себя, например, те, кто непременно хочет устроиться на работу.

Роса, собранная на листьях лотоса, придает чаю пикантный вкус

Так или иначе, чаепитие в компании неплохой обычай, ведь дружба частенько начинается с чашки чая. Как только мы стали близкими друзьями, все эти «хитрости с отверженными гостями» уходят и мы, как правило, предлагаем друзьям чай высокого качества. У китайцев много сортов чая, и некоторые из нас могут узнать марку с первого глотка. Мы предпочитаем пить чай очень свежим, поэтому наливаем кипящую воду в чашку, предварительно положив туда чайные листья. Порою мы с удовольствием взираем на листья и не выбрасываем их, даже если пришла пора другой чашки чая. Есть и другой способ заваривания чая – в хорошем чайнике. Но мы редко беспрерывно пьем чай – чашка за чашкой, не поглощаем его жадно, большими глотками. Самый лучший чай – прозрачный, бледно-золотого оттенка. Он весьма отличается от того, что подают в лондонских кафе и ресторанах, и, конечно же, непохож на цейлонский чай. И естественно, нам не нужны ни молоко, ни сахар, которые лишь придают чаю другой вкус. Естественный вкус, как и запах чайных листьев, настолько тонок и деликатен в своей изначальной чистоте, что мы высоко ценим это, видим в чаепитии эстетический смысл, потому и пьем не чашка за чашкой, а медленно, словно дегустируем – глоток, пауза, еще глоток… Об этом я писал в своей книге «Китайский взгляд».

В Лондоне, когда я приходил в гости к английским друзьям, мне никогда не предлагали чашку чая, если это не был час традиционного чаепития. И как правило, я никогда не наносил визиты без предварительной договоренности. Кстати, чаще всего встреча происходила именно во время чаепития. Я понимаю, что это очень удобно – планировать заранее свою жизнь, но я испытываю какую-то внутреннюю неприязнь к этой формальности. Я предпочитаю естественный ход событий. Если это, конечно, не связано с деловыми вопросами, люди должны общаться друг с другом свободно, когда им удобно. Не знаю, может быть, англичане между собой ведут себя именно так. Но мне, иностранцу, было неловко попросить кого-то о встрече, предупредив буквально накануне, даже если я был с ним близко знаком и был уверен, что ему будет интересно побеседовать со мной. Случалось, у меня была жгучая потребность поговорить с кем-то, обсудить важную тему, но я не осмеливался попросить знакомого встретиться тотчас же и назначал свидание через несколько дней. А когда мы встречались, то былое настроение уже улетучивалось и свидание превращалось в пустую формальность. О, как усложняем мы ныне нашу жизнь! Я сознаю, что некоторые читатели не согласятся со мной, когда я размышляю на тему о всякого рода предварительных договоренностях перед встречей с друзьями. Но должен вам сказать, что всегда пытаюсь поставить себя на место другого. Например, я знаю людей, которые вечно заняты, к ним, кстати, отношу и себя. И все-таки я мечтаю о том, чтобы мы жили более естественно, как звери и птицы. У меня есть друг – китаец, который живет в Англии более двадцати лет. Поскольку он гораздо старше меня, я отношусь к нему с большим почтением и всегда прислушиваюсь к его советам. Однажды я пригласил его к себе на обед, и мы приятно провели время. Перед уходом он решил обучить меня хорошим манерами и настоятельно советовал впредь заранее договариваться о свидании, явно намекая на то, что письменное приглашение, присланное ему всего за два дня до назначенного мной срока, не отвечает ритуалу. Он сказал, что будь он англичанином, то не принял бы столь молниеносное приглашение. Наверное, он прав, и я с благодарностью прислушался к его совету. В другой раз один английский приятель фактически подтвердил логику моего китайского старшего друга. Вот что он мне сказал: если англичанина известят за день-два до встречи, он будет чувствовать себя нежеланным гостем и вряд ли примет приглашение. Что еще можно сказать об этом? Разве только то, что я предпочитаю одиночество! Правда, в Лондоне мне иногда это удается с трудом, но не потому, что мне неуютно быть одному, а как раз наоборот, из-за того, что люди не хотят позволить мне пребывать в этом состоянии. Боюсь, я потерял нескольких друзей в Англии из-за того, что неохотно участвовал в разного рода публичных сборищах и не всегда принимал бесчисленные приглашения на званый чай.

У нас, китайцев, есть другие способы обрести друзей помимо участия во всякого рода приемах и вечеринках. Всех, кто приезжал в Лондон, старожилы в первые несколько месяцев активно приглашали на всякие чаепития. Поначалу нам был интересен этот обычай, но со временем мы стали тяготиться этими обязательствами. Думается, я могу рискнуть написать короткий памфлет, состоящий из двадцати самых популярных английских фраз, которые можно услышать на чаепитии. Те из нас, кто совсем не знает английского вполне могут чувствовать себя свободно, выучив наизусть лишь эти фразы. Думаю, так многие и поступают.

Во время чаепития хозяин или хозяйка все время заняты. Наливают чай, заботятся о том, достаточно ли молока, интересуются, сколько кусочков сахара положить гостю. Затем они пускают по кругу кексы и снова наливают чай – вторую, третью чашку… Затем наступает время прощания. Порою во время званого чая у меня было странное чувство, что я не успел сказать и двух фраз. А может быть, чаепитие – это всего лишь особая форма короткой деловой встречи. Хозяин и хозяйка играют роль менеджеров, которые проводят некое мероприятие со своими клиентами. Как только они выпьют чашечку-другую чая, мероприятие можно считать законченным.

«Обычно английский чай после полудня в высшей степени приятная церемония, – говорит доктор Тяо, – но временами вы чувствуете себя не в своей тарелке, я имею в виду участие в послеполуденном званом чае, который называется «домашним». Церемония имеет место в гостиной, где каждый должен продемонстрировать умение образцово вести себя в обществе, а дамы стараются поразить воображение окружающих потрясающими шляпками и платьями. У вас нет стола, на который можно поставить чашку и блюдце, и все ваше имущество должно уютно расположиться у вас на коленях. И если вас никто не беспокоит, вы будете чувствовать себя вполне комфортно. Вы удерживаете чашку с блюдцем в одной руке и используете другую как связующую нить между лакомствами на тарелке, которая покоится у вас на коленях, и чашкой чая. Ощущения свободы и непринужденности нет и в помине».

Когда я впервые прочитал это описание чаепития, то ничего не понял. Но после обретения некоторого опыта появилось желание стать покрупнее в размерах и, главное, иметь более широкие колени, чтобы удобнее расположить все атрибуты чаепития. Но это всегда будет нелегко, потому что стоит вам приспособиться к ситуации, вы уже должны вставать со стула, чтобы приветствовать очередного гостя, вошедшего в гостиную. Если это леди, то вы обязаны уступить ей свое место. Правда, иногда никаких мест нет вообще и все гости стоят плечом к плечу. Кстати, я всегда ломаю голову над тем, не обойтись ли мне вообще без чая ради собственного спокойствия? Впрочем, часто это случается независимо от моей воли, потому что просто физически невозможно пробраться к столу. А кроме того, не такто просто заполучить еще одну порцию кекса, поэтому я стараюсь оставить кусочек на тарелке, чтобы показать, что я еще не справился с лакомством.

Еще одно неудобство. Некоторые хозяйки внимательно наблюдают за гостями: у всех ли есть собеседники? Порой они могут бесцеремонно утащить вас от гостя, с которым вы только что познакомились, и представить другому участнику действа. Однажды я попал в очень неловкое положение. После того как меня оторвали от очень интересного разговора, который я только что начал с первым знакомым, меня представили молодой леди, стоявшей у камина в нарядном легком платье. Она лишь кивнула головой и сказала: «Как поживаете?» И больше не проронила ни слова. Так и стояла, облокотившись о каминную доску. Я не знал, как себя вести. Через некоторое время она взяла сигарету из коробки, лежавшей рядом с ней, и вопросительно взглянула на меня. Я не курю, спичек у меня не было, поэтому я не знал, как себя вести. Она пришла мне на помощь, жестом указав на спичечную коробку, лежавшую на столе. Но не успел я сделать движение, появился некий джентльмен и предложил свою зажигалку. Они начали весело болтать. А я, поблагодарив судьбу за освобождение от неловкой ситуации, хранил молчание до конца мероприятия. Как знать, может быть, такого рода эпизоды и оттолкнули меня от публичных чаепитий.

Поскольку чай – важный фактор социальной жизни Англии, в Лондоне нет такой улочки или переулка, где бы не было одного-двух заведений для чаепития. Конечно, существует немало экстравагантных способов приобщения к чайной традиции в хороших отелях. Не говоря уже о великом бизнесе выпечки тортов и кексов. Но англичане все-таки предпочитают домашнюю выпечку. И английские девушки должны овладеть этим искусством. Мне кажется, каждая англичанка может испечь по крайней мере две разновидности кексов. Хотя, на мой взгляд, по вкусу все кексы одинаковые. А вот когда мы пьем чай в Китае, то не отвлекаемся на посторонние вещи – наслаждаемся самим чаем. Следующие строфы поэта Бо Цзюйи, думаю, выражают поэтическую идею китайского чаепития:

После трапезы – краткий сон: Пробуждаюсь ото сна – выпиваю две чашки чая. Поднимаю голову – вижу солнце, Оно снова склоняется к юго-западу. Счастливые сожалеют о скоротечности дня; Погруженные в печаль томятся от медлительности года. И только лишенные радости и печали Просто живут, не думая о скоротечности и медлительности времени.

Китайская бабушка не разрешает внукам есть говядину

Еда вполне злободневная тема в Лондоне, предмет ежедневных разговоров и дискуссий. Как же я могу обойти стороной эту неотъемлемую часть жизни, тем более что вырос в среде, где совершенно другая культура питания, резко отличающаяся от той, к которой привыкли лондонцы. На завтрак, кстати, мы едим совсем не то, что жители Лондона. Да и такой феномен, как завтрак в постели неведом, да и непонятен китайцу. Я до сих пор не могу взять в толк – как это можно завтракать в постели. Когда случалось ночевать у друзей, всегда предпочитал спуститься вниз, чтобы привычно свершить этот утренний ритуал в столовой. Но порой чувствовал, что тем самым ставлю хозяев в неловкое положение: не всегда же им хотелось вставать пораньше, чтобы составить мне компанию за столом. И тогда я ограничивался чашкой чая, хлебом и яйцом вкрутую в своей комнате наверху. Я всегда встаю рано. И хотя многие с иронией говорят о «вечном» беконе и «твердых, как пуля» крутых яйцах, мне они нравятся. Конечно, порой нет ничего вкуснее, чем одна-две маленькие жареные селедки, но вот сосиски, какие бы они ни были, не моя еда. После солоноватой пищи подрумяненный на огне ломтик хлеба с маслом и апельсиновым вареньем (но только не с джемом) – мое любимое блюдо. Я с удовольствием могу им полакомиться в одиночестве, не затрудняя хозяев. Должен признаться с сожалением, что я не поклонник овсяной каши, столь популярной в Англии. Иногда я пытался проглотить ее, добавив сахар и молоко, но почти никогда не мог доесть блюдо до конца. Однажды немецкий мальчик, учившийся в английской школе-интернате, пожаловался мне, что ему осточертела эта каша, каша, каша! И я тут же с радостью пожал ему руку.

Английский завтрак, конечно же, достойное начало дня, но требуется время, чтобы должным образом оценить его. Однажды я присоединился к компании, отправлявшейся в Брюссель, и прочитал в программе такое предупреждение: «Странно, но на континенте вам не подадут хороший обильный завтрак, к какому вы привыкли в Англии. Но вы не должны выражать недовольство: такова их традиция. Я всегда удивлялся тому, как гордятся англичане своим завтраком.

Но хотел бы я знать, предупреждают ли в странах по ту сторону Ла-Манша своих граждан, отправляющихся в Англию, о неизбежности бекона и яиц?

После своего обильного завтрака большинство лондонцев, как мне рассказали, предпочитают очень легкий ланч. Но легким они считают его лишь потому, что в нем может отсутствовать суп или десерт. Послеполуденный чай возмещает легкость ланча. И наконец, плотный обед завершает день. До следующего завтрака! Таков типичный день англичанина. Но мне известно, что некоторые вносят коррективы в этот распорядок. Кто-то пьет чай до завтрака, другие предпочитают утренний кофе между завтраком и ланчем. А у иных на смену обеду приходит ужин! Признаюсь, не могу ответить точно, сколько раз в день они едят. И тем не менее некоторые страдают от недуга, обозначаемого термином «ночной голод». Какое потрясающее открытие и как же искусны западные доктора! О таких вещах китайцы никогда не слышали и даже не могли вообразить подобное. Тем более странно, что страдают от «ночного голода» в большей степени не мужчины, а женщины! Многие лондонцы жалуются на недостаток времени. На мой взгляд, времени у них в избытке. Просто они тратят слишком много драгоценных часов на еду и выпивку. Полчаса на завтрак, час на ланч, три четверти часа на чай (если это чай с закуской, то и несколько больше), полтора часа на обед, полчаса на выпивку и час на ужин. А если прибавить к этому предобеденный прием, где подают херес и другие вина, и время, которое уходит на приготовление еды, похоже, лондонцы в течение дня просто не перестают думать о еде. Заметьте, я не включаю в свои приблизительные расчеты время, которое тратят женщины на прием специального молока марки «Хорлик» [30], чтобы предотвратить недуг по имени «ночной голод». Но это уже из области лекарств.

Люди всегда жалуются на английскую кухню, и, как ни странно, выражают недовольство даже сами англичане. Я был несказанно удивлен, когда увидел в некоторых хороших ресторанах Лондона меню на французском языке. В таких ресторанах я испытывал большие трудности, ведь я не знаю французского, но, к моему удивлению, официанты нередко тоже плохо ориентировались в меню. Между тем сами блюда в этих заведениях мало чем отличались от тех, которые можно было заказать в других ресторанах. Какой же смысл в этих меню на французском? «Английская кухня – это незамысловатая песенка, – говорит президент Общества знатоков вина и пищи Андрэ Симон, – американская кулинария – джаз, а французская – классическая музыка». «Джаз», возможно, не соответствует английскому темпераменту, «классика», наверное, для нее слишком высокий стандарт, почему бы не сравнить ее с «незатейливой песенкой»? Но я, к удивлению многих, люблю английскую кухню. Она мягкая, неострая, легкая. Может быть, недостаточно ароматна и пикантна, но есть в ней что-то достойное и питательное. Как-то я прочитал заметку Рандольфа Черчилля, сына Уинстона Черчилля, в газете «Ивнинг стандард»: «Англичане и американцы, возможно, проявляют меньший интерес к своей кухне и знают о ней меньше, чем другие народы мира. А женщины, видимо, даже уступают в этом мужчинам. С другой стороны, они очень болезненно реагируют на тот интерес, который проявляют другие нации к этой сфере, и видят в этом интересе признаки алчности и неучтивости. Люди, воспитанные в категориях общественных условностей, соглашаются с этим табу и считают тему национальной кухни нежелательной и почти непристойной для разговора, особенно за столом. Что же получилось в результате этого заговора молчания? Кулинарное искусство во всем англосаксонском мире не пользуется высоким уважением, и англоязычные люди благодаря своей лени и сознательному подавлению вкуса к еде обречены на самые скучные и плохо приготовленные блюда в мире как у себя дома, так и в столовых и ресторанах».

Как видите, это прямо противоположно моим впечатлениям. Мне кажется, любой англичанин, как и француз, непрочь поговорить о еде. Мой опыт свидетельствует: признание англичан в любви к французской кухне говорит об их благородстве и скромности, но при этом они довольно редко соглашаются, что английская так уж плоха. А вот когда я прохожу мимо английских продуктовых магазинов или покупаю в них что-то, то всегда обращаю внимание, что все английское там стоит дороже. Однажды я обедал в ресторане «Холборн» с тремя англичанами. На столе стояла горчица – английская и французская. Один из моих компаньонов сказал, что хотел бы слыть патриотом, но что делать, предпочитает французскую горчицу. Второй возразил: английская – самая лучшая. Третий выразил удивление: почему такая мода на французскую горчицу? Я, в свою очередь, заметил: «Ничего не могу сказать, поскольку никогда не пробовал горчицу». Англичане похвалили мою дипломатичность, а я подумал: если приправа может стать острой темой для длинного разговора, то дискуссия по поводу блюд национальной кухни может быть еще куда более продолжительной. Мне кажется, последние два года англичане говорят о пище чаще, чем обычно, но в какой-то иной тональности. С тех пор как министр по координации обороны призвал выращивать больше продовольственных культур для того, чтобы обеспечить достаточное количество припасов в случае войны, я стал ежедневно обнаруживать в газетах слово «продовольствие». Но размышляя о войне, продовольствии, кулинарном искусстве, я не мог не думать о беженцах, эмигрантах…

Невозможно получить великолепное блюдо при поточном приготовлении. Таков удел большинства блюд, которые подают в ресторанах. Хотя в Лондоне и немало хороших ресторанов, но во всех чувствуется нехватка внимания и заботы, свойственных блюдам, приготовленным дома. Бесконечные деловые заботы людей и сумасшедшие скорости жизни большого города рождают естественную тенденцию роста посещаемости кафе и ресторанов. Кроме того, в этих местах всегда оживленно, а кое-где посетителей развлекают комедианты и музыканты. А это, мне кажется, весьма эффективный способ отвлечь внимание от истинного вкуса ресторанного блюда. Не правда ли? Я сомневаюсь, что каждый повар знает все о блюде, которое готовит. Да это и невозможно, если делать его в больших количествах. Тем не менее, я думаю, большинство поваров хорошие психологи. Они не случайно держат посетителя в ожидании: если вы голодны, вкус блюда покажется вам превосходным. Мудрые английские повара делают все, что должно: жарят, пекут, варят, а вот соль, соус и перец ставят на стол, давая возможность посетителю самому регулировать вкус блюда. Китайский повар разрезает мясо на мелкие кусочки и следит за тем, чтобы надлежащим образом были добавлены приправы. Логика английского повара иная: пусть едок разрежет мясо сам на большие или маленькие кусочки – как ему нравится. Но должен сказать, что я в таких случаях испытываю иногда неудобство: не могу отделить мясо от кости, и приходится порой отказаться от принесенного, а это совсем непросто, ведь атмосфера ресторана возбуждает аппетит. Затрудняюсь сказать, какое блюдо английской кухни я предпочитаю. Некоторые создают проблемы. До поездки в Лондон я не мог, например, есть блюда с непривычным резким запахом, старался избегать говядину и баранину. Почему? Дело в том, что мясо молодого барашка обладает запахом, который я не переношу, а что касается говядины, то это мясо мне просто незнакомо. Китайских детей никогда не кормили им. У китайцев господствует убеждение, что корова и буйвол сделали много хорошего для людей. Как можно, например, убить буйвола, который помогал вспахивать поле, на котором выращивают рис и другие культуры? Словом, нельзя трогать этих животных. Помню, как бабушка в далеком детстве говорила мне, что люди западной цивилизации очень несправедливы к буйволу и корове. Последняя всегда давала им столько молока, что хватило бы на целый день, а им все мало, хотят питаться говядиной. Бабушка была главой семьи, и ее слово было законом, поэтому мы никогда не прикасались к говядине. Должен сказать, что в Китае это не всеобщее правило. Такова была традиция именно нашей семьи. Я чувствовал дискомфорт, когда меня угощали говядиной. Но многие мои соотечественники не имеют ничего против этого мяса. Теперь, обитая столько лет в Лондоне, я осознал, что говядина – главное блюдо английской кухни, и мне не оставалось ничего другого, как «подружиться» с ним. Мне нравится ростбиф – английское национальное блюдо – и йоркширский пудинг. Узнав, что ресторан Симпсона и кафе «Ройял» знамениты своими ростбифами, я время от времени стал захаживать туда. Я предпочитаю это блюдо не слишком пережаренным, но недожаренный ростбиф приводит меня в ужас. Не выношу это блюдо – и в холодном виде. Не могу привыкнуть к тушеной баранине. А вот все виды рыбы, кроме сардин, люблю. Особенно нравятся сваренная на пару треска и жареная сельдь. Однажды меня пригласили на ежегодный обед «Клуба любителей скалолазания английского Озерного края», на который была доставлена настоящая знаменитая ветчина из графства Камберленд. Она произвела на меня неизгладимое впечатление. До сих пор помню этот тонкий вкус.

Мы, китайцы, очень любим мясо, особенно свинину, но у нас практически нет готовых блюд из большого куска мяса. Мы всегда рубим его на очень маленькие кусочки и готовим с множеством овощей. Таким образом, наш повар из одного сорта мяса, смешивая его с разными овощами, может приготовить самые разные блюда. Кстати, мы верим, что от мяса толстеют. И я не устаю удивляться, почему большинство лондонцев не хотят становиться толстыми, а между тем непрестанно поглощают большие куски мяса – один за другим? В Англии нет большого разнообразия овощей, а то ограниченное число сортов, которое существует, называют как-то уныло – «зелень». Эта часть английской кухни достойна сожаления. Я готов смириться с небольшим разнообразием овощей, но не могу принять английский способ их приготовления. Шпинат, капусту, цветную капусту, брокколи, картофель чаще всего переваривают, в результате чего овощи теряют вкус и запах. Хотел бы я знать, каков настоящий вкус картофельного пюре и что чувствует едок, когда отправляет его в рот. А вот десерт (что-то сладкое или пудинг), как правило, восхитителен! Но я не могу принять в конце обеда сырой сельдерей и сыр из-за запаха. Я никогда не пробовал в Китае китайский сыр, и тем более не могу отважиться попробовать сыр английский. Иногда мои знакомые пытаются уговорить меня взять маленький кусочек без сильного запаха – на пробу, но в своем неприятии этого продукта я непоколебим.

Как-то в течение двух недель я жил в Парк-гэйт, и каждый раз за обедом мне предлагали знаменитый чеширский сыр. Тщетно, я и на этот раз был непробиваем. И когда меня пригласили на обед в ресторан «Старый чеширский сыр» на Флит-стрит, я долго колебался, опасаясь, что сыр окажется главным блюдом. В Китае некоторые рестораны специализируются в определенном блюде и используют его название как торговый знак. Я предположил, что то же самое может оказаться в Лондоне. Но в конце концов решил все-таки рискнуть. И мне повезло: обед был восхитительный, обошлось без сыра. Кстати, это место напомнило мне некоторые старые рестораны Китая. Хотя планировка, картины на стенах в ресторане «Старый чеширский сыр» сильно отличались от китайских ресторанов, но что-то общее было в атмосфере. В старых ресторанах мы чувствуем себя удивительно непринужденно, наслаждаемся едой, напитками, болтаем о том о сем, смеемся, вспоминаем достойных личностей, оставивших заметный след в литературе и искусстве, а то и необыкновенные романтические приключения красивых женщин или просто забавные истории. Все смешалось. Нет ощущения времени. Когда это было: в глубокую старину или в наши дни? И о чем речь: о земле, небесах, Востоке, Западе? Так мы проводим вечера в этих старых ресторанах. На деловые разговоры наложено табу. Официанты порой могут рассказать нам о каком-нибудь принце или вельможе, который бывал в этом ресторане в незапамятные днипрошлых императорских династий, но сохранять какие-то реликвии, связанные с ним, не принято.

Ресторан «Старый чеширский сыр» был реконструирован в 1667 году после лондонского пожара и с тех пор сохраняет свой облик. Много исторических ассоциаций связано с ним. Я понял это во время бесед за обедом. Мне особенно мила история о старом официанте.

«Уильям Симпсон начал свою карьеру официанта в 1829 году. Старина Уильям, так обычно величали его, долгие годы был главным официантом. И во всем блеске его можно было видеть в «Дни пудингов». Он считал своей обязанностью обходить все столики и настаивал на том, чтобы гости заказывали вторую, третью порцию и, даже страшно сказать, четвертую! «Any gentleman say pudden?» – «Кто-нибудь из джентльменов скажет «пудинг?» – подходил он к столику с этим неизменным вопросом на устах. И он не изменял своей привычки, даже если какой-нибудь сварливый, раздражительный клиент рычал в ответ: «No gentleman say pudden» – «Никто из джентльменов не скажет «пудинг».

Я живо представлял себе этого раздражительного клиента и даже с удовольствием смаковал это слово «пудинг», произнесенное на местном диалекте: «падден». Осмелюсь заметить, что посетители ресторана, конечно же, отведывали одну из изюминок: поданный на гренке старый чеширский сыр. Но вы, конечно, поняли, что это лакомство не для меня!

Чарльз Диккенс и английский писатель XVIII века доктор Самуэль Джонсон были завсегдатаями этого ресторана. Кстати, в словаре доктора Джонсона есть саркастическое толкование слова «пирог»: «любая корочка и что-нибудь внутри нее». Думаю, что это справедливо, потому что я никогда не могу твердо сказать, какая именно начинка в английском пироге, вариациям несть числа. Не знаю, как пекут английский пирог, но думаю, что француз Баулестин не прав, когда говорит: «Английский повар выбрасывает больше продуктов за неделю, нежели французский за несколько месяцев». Не думаю, что это так. Иначе откуда бы взялись бесчисленные английские пирожки. Ну а что касается китайского повара, то он вообще ничего не выбрасывает, сохраняет кусочки, а затем создает неповторимый «Чоп суй». Если мсье Баулестин прав в том, что именно качество супа является критерием для определения уровня мастерства повара, тогда надо принять за образец китайский порядок чередования блюд во время обеда. В Лондоне суп всегда подается в начале, а в Китае обычно мы получаем его в конце трапезы. Тем самым приходится продолжительное время ждать его. Но ведь если вначале вам подадут вкусный суп, а за ним последуют не самые лучшие блюда, вы будете разочарованы. Напротив, если порядок действий поменять, у вас останется надежда на лучшее. У нас ни один обед не обходится без супа. Даже если другие блюда разочаруют, хороший суп в конце всегда утолит вашу печаль. Кое-чему я научился в китайской кулинарии и могу приготовить для себя несколько блюд, но, конечно, я типичный любитель. Я очень обрадовался, узнав, что некоторые мои английские друзья готовят еду в таком же любительском стиле, что и я. Иногда мне позволяли наблюдать за этим процессом в кухне. Так забавно было видеть, как они деловито чистят картошку, страницу за страницей перелистывают кулинарную книгу, внимательно следят за стрелками часов. У некоторых есть даже стеклянные цилиндры с указателем объема воды. Это напомнило мне эксперименты в химической лаборатории в пору моей учебы в колледже. Китайский друг однажды приготовил для меня завтрак полностью в английском стиле. Я проявил нетерпение и, решив, что яйца уже сварились, хотел выключить газ, но он был пунктуален и остановил меня, заметив, что четыре с половиной минуты еще не истекли!

Английская система обслуживания за столом (блюда подаются одно за другим – в порядке очереди), конечно, более совершенна и гигиенична, чем наша. Наверное, стоит ее заимствовать, и, мне кажется, некоторые китайцы уже пытаются делать это. По традиции мы сидим вокруг круглого стола, в середине которого сразу расположено несколько блюд. У каждого – чашка риса, палочки для еды и ложка. Поэтому наши палочки иногда встречаются в общем блюде. Впрочем, теперь чистые пара палочек и ложка, как правило, лежат в середине стола, поэтому нам не нужно погружать в общее блюдо наши индивидуальные палочки и ложку.

Я слышал, что многие англичане думают, будто китайцы едят гораздо больше, чем они, потому что, насколько им известно, на официальном китайском обеде или банкете подают двадцать-тридцать блюд. Наверное, им кажется, что мы съедаем все это количество. Но хочу заметить, что на таких обедах к некоторым блюдам я даже не прикасаюсь. Когда заходит разговор о китайской кухне, неизменно вспоминают экзотические названия блюд: «печень дракона«, «костный мозг феникса», «птичье гнездо», «плавники акулы» или даже «мясо кошки», «мясо собаки». О последних двух блюдах я слышал в Китае довольно часто, но никогда не видел, чтобы кто-нибудь лакомился ими. Послушайте китайскую притчу.

«Жил человек, который пользовался дурной славой, поскольку превратился в живой источник отвратительного запаха такой интенсивности, что никто из родственников и друзей не мог находиться рядом с ним. Человек мучительно переживал такую навязанную ему изоляцию от общества. Однажды на берегу моря в том месте, где он нашел приют, случайно ему встретился некий человек, который начал следовать за ним по пятам днем и ночью, соблазненный тем самым запахом, который не смогли вынести его родные».

Все возможно во Вселенной, не правда ли? Некоторым французам нравятся лягушки и улитки, а кое-кто из китайцев, может быть, ест мясо кошек и собак. Но они не должны бросать тень на доброе имя всей нации.

В самые первые дни моей английской эпопеи меня пригласили на семейный обед, который произвел на меня незабываемое впечатление. Нас было семеро за столом, меня посадили по правую руку от хозяйки. Слуга внес огромное блюдо и поставил его перед хозяйкой. Она подняла крышку, и нашему взору предстала огромная свиная нога. Я на время затаил дыхание, не зная, что ждет меня впереди. Хозяйка встала в позу триумфатора, всем своим видом давая понять, что намерена руководить таинственным действом. Чтобы вы могли вообразить, как она выглядела, скажу, что хозяйка напомнила мне одну из женщин с картины Рубенса. Вечерние платья английских леди не имеют рукавов, которые бы в этой ситуации затрудняли движения хозяйки. Она решительно сомкнула руки, после чего взяла огромный нож в одну и какой-то длинный стальной предмет в другую. Некоторое время она пилила ногу, затем металлический предмет сменила на большую вилку и начала резать мясо ноги на маленькие кусочки. Если б я был десятилетним мальчиком, то стал бы пронзительно кричать, ведь в годы моего детства появление ножей в доме, где бы то ни было, кроме кухни, да и то в строго определенных случаях, было невозможно. Хранились они в недоступном месте. И многие китайские женщины, например моя сестра и племянницы, задрожали бы от испуга, если б попросили подержать нож таких огромных размеров. А представить их в роли английской хозяйки, свершавшей это действо во время семейного обеда, я просто не могу. Многие странные мысли приходили мне в голову в тот вечер, но вряд ли я смогу описать их. До сих пор для меня осталась неразрешимой загадка такого грозного поведения леди, предвещавшего что-то необычное, хотя в конце концов она всего лишь отрезала для каждого по тоненькому кусочку мяса. Мне кажется, обещав всем своим видом нечто загадочное, она не справилась со своей миссией. Не знаю, существовала ли подобная процедура в наши стародавние времена, но теперь мы не докучаем себе такими неудобствами, предоставив возможность повару завершить дело, а сами едим приготовленное им блюдо палочками вместо ножа и вилки. Ку Хунмин, известный культуролог и филосов, размышляет: «Западная цивилизация – это пространство, где едят ножом и вилкой, а китайская цивилизация – среда обитания, где едят палочками». Не знаю, насколько он прав, выбрав эти примеры для истолкования сути западной и китайской цивилизаций, но палочки для еды действительно протянули руку помощи нашим образованным людям, особенно философам. Один из них пишет: «Я всегда хочу посоветоваться с моими палочками для еды, потому что они раньше нас различают вкус: горький он или сладкий. Но они говорят нам: особый пикантный вкус всегда дает само блюдо. А что делают палочки? Они приходят и уходят».

Китайская шарада: как дотянуться до вкусного блюда на большом столе?

А вот еще одна история, которую рассказал китайский студент пожилому американскому джентльмену, весьма интересовавшемуся всем китайским, но никогда прежде не встречавшему живого китайца. И вот, неожиданно на улице он столкнулся с китайским студентом, заговорил с ним, и вскоре они подружились. Однажды американец пригласил студента домой на обед и долго расспрашивал о том, как едят китайцы. Его интересовали детали самого процесса. «Я знаю, – говорил он, – китайцы не пользуются ножом и вилкой – только палочками. Вы располагаете все блюда в середине стола, а едоки сидят вокруг него. Но что вы будете делать, если придет слишком много гостей? Каков должен быть размер стола?» Студент не стал утруждать себя долгими размышлениями на эту тему и, поскольку изучал математику, ответил: размер стола будет прямо пропорционален числу гостей. Американец был озадачен и задал следующий вопрос: «В таком случае, каким образом вы сможете дотянуться палочками до блюд?» Студент почувствовал себя неловко и, чтобы как-то защитить «свою идею», заметил: «Длина палочек увеличится в той же пропорции. Мы не помогаем себе, а всегда протягиваем руку помощи тем, кто сидит напротив. Это у нас называется кооперация и взаимопомощь». Я не знаю, как продолжался этот разговор и до каких фантастических вариантов додумался наш студент-математик. Но, так или иначе, мы всегда думаем о палочках, когда едим. Жадный ворчливый гость сказал соседу за обеденным столом: «Мне кажется, вы совершенно не тренируете ваши палочки». «А вы, – парировал сосед по столу, – похоже, не даете своим ни секунды отдыха». Не думаю, что нечто подобное может произойти за английским обеденным столом.

Это напоминает мне высказывание: «Мальчикам надо давать уроки искусства еды». Но, по моим наблюдениям, английская манера еды восхитительна. Я никогда не сталкивался с англичанами, которые бы демонстрировали ненасытность, они всегда стараются контролировать себя. У меня сложилось впечатление, что англичане относятся по-деловому к самой процедуре обеда. А она довольно сложная. Смена тарелок, ножей, вилок, ложек держит в напряжении официантов, у едоков, по-моему, тоже остается мало времени подумать о вкусе пищи, они то и дело передают друг другу соль, перец, бутылки с соусами. Англичане обычно едят почти бесшумно, но мне нравится прислушиваться к звону ножей и вилок, когда они ударяются о тарелки. Все это создает некий музыкальный ритм.

Однажды мое воображение поразил церемониймейстер, устанавливавший порядок на обеде в «Гровенор-хаус», где я был среди гостей. Он был одет в великолепный мундир красного цвета. В руке держал деревянный жезл, которым он три раза ударил в дверь в то время, когда я общался с гостями. Как только мы закончили обед, я вздрогнул, когда он в очередной раз ударил жезлом три раза и объявил, что председатель разрешает курить. Я не курю, но мне было интересно узнать, что председатель в амплуа хозяина, оказывается, может дать указание гостям курить, что, на мой взгляд, противоречит этикету. Вскоре церемониймейстер снова ударил жезлом, и начались послеобеденные речи. Они были поначалу забавны и вызывать интерес, но вскоре на смену им пришли длинные и скучные. Я видел, как один джентльмен в летах, сидевший напротив меня, зевнул один раз, слушая второго оратора, дважды – третьего, три раза – четвертого и т.д. В конце концов он перестал зевать и разразился храпом.

Мы родом из страны виски

Я долго не решался начать писать эту главу, поскольку столько наслышался о том, что Англия не производит вина, а напитки, что здесь продаются, – импортные и потому губительно дороги. Но если в Англии нет своего вина, зачем же писать о нем? Да и имею ли я вообще право рассуждать на эту тему? Но мы живем в мире, где все перевернуто вверх дном. И иногда кажется, что чем дороже вино, тем больше его пьют. И хотя у меня нет пристрастия к вину, двух-трех маленьких стаканчиков хереса достаточно, чтобы я нарушил молчание и рассказал несколько историй о вине в Китае.

Мой опыт показывает, что типичный лондонец с большим удовольствием выпивает свой любимый напиток и совсем не прочь выпить еще рюмку. Сколько раз я слышал этот традиционный вопрос: «Выпьем?» Ответ следовал мгновенно, и уверяю вас, он был искренним. Менялись лишь варианты: «А как же!», «Охотно!», «Не имею ничего против!» Большинство моих шотландских друзей с гордостью говорили: «Мы родом из страны виски» или «У нас много сортов прекрасного портера, особенно «Янгерс». У ирландцев свои козыри: «Гиннес» – самое лучшее пиво».

Количество и разнообразие иностранных вин поражают, а бесконечные вариации форм винных бокалов просто зачаровывают. Бренди – первый напиток, который мне приходит в голову. Два забавных эпизода, связанных с бренди, я никогда не забуду. Первый случился в поместье Парсевол-холл в Йоркшире, где пригласивший меня сэр Уильям Милнер поразил гостей бутылкой столетней выдержки. Мне запомнилось выражение лица одного из гостей, Маркуса X. Смита, который сидел напротив меня. Он нежно касался пальцами бокала, погружал в него свой нос, закрывал глаза, долго вдыхал аромат напитка. Затем откинул голову (в этот момент глаза были все еще закрыты) и стал медленно смаковать каждый глоток, при этом издавая странные звуки – что-то вроде «хен» и «хай». Их сменили долгие вздохи, видимо, выражавшие чувство удовлетворения. Несколько минут он молчал, затем открыл глаза и прошептал: «Вы только вдохните этот аромат, сделайте хотя бы один глоток, почувствуйте этот вкус…» Я буквально заблудился в попытке оценить по достоинству и передать невыразимое удовольствие, которое он получил от столетнего бренди. Думаю, только тот, кто испытал подобное, поймет то, что я хочу описать.

Второй эпизод произошел в доме известного коллекционера господина А.-У. Барра. После того как мы попробовали отличное столовое вино, нам предложили объемистые широкие бокалы, в которые благоговейно налили старый бренди – чуть-чуть, на донышке. Я обратил внимание на то, как доктор Ле Мэй, бывший британский генеральный консул в столице Сиама (современное название страны – Таиланд. – Прим. переводчика), погрузил свой нос в бокал и с закрытыми глазами долго молча сидел, затаив дыхание. Осушив бокал, он продолжал хранить молчание. Его спокойные манеры и грациозные движения помогли мне понять, какое наслаждение испытывает бывший генеральный консул. В тот вечер он рассказал нам о том, с каким уважением сиамские монахи говорили об английских джентльменах. «Однажды я посетил храм в Сиаме, – рассказывал он, – и старый благородный монах сказал мне, что неспешный, спокойный стиль поведения англичан за обеденным столом очень напоминает манеры буддистов в аналогичной обстановке». А мне пришла на ум крамольная мысль: «Вот если бы монахам разрешили пить бренди, они наверняка проявили бы чудеса грации в обращении с бокалом!»

Я совсем не пьяница, но все-таки люблю ненароком заглянуть в бар, чтобы понаблюдать потешную сторону жизни старой доброй Англии. В вине есть некое волшебство, которое помогает утолить печаль, и я временами подумываю о том, не начать ли мне культивировать этот вкус к жизни. Обычно я захожу в бар без спутников, один. В этом случае больше шансов не привлекать к себе внимания и спокойно изучать поведение обитателей. Чаще всего стараюсь заглянуть в маленький паб рядом с «моей норой» – так я называю свою квартиру. Многие лица в пабе стали уже привычной частью моего бытия. Некоторые играют в очень популярную игру дартс – «метание стрел». И когда я вижу, как они увлечены, заразительно смеются, шутят, на время сам погружаюсь в это веселье, забываю о горестях жизни. Однажды с удовольствием наблюдал за весельчаком, который выпил лишнего. Он пытался поднять стрелу с пола, но она всякий раз падала раньше, чем он успевал удержать ее. Каждая неудачная попытка завершалась его заразительным смехом. Его юмор был безграничен, хотя, я уверен, в трезвые моменты жизни такая неуклюжесть будет бесить его. Он напомнил мне нашего великого поэта Тао Юаньмина, большого ценителя вина. Случалось, после обильных возлияний он играл на музыкальном инструменте, на котором не было струн. Вот что пишет о нем доктор Линь Юйтан: «Его единственной слабостью было пристрастие к вину. Жил он во многом сам по себе, редко принимал гостей, но частенько оказывался в компании с людьми едва знакомыми, а бывало, просто был незнаком с хозяином дома, где происходило шумное застолье. Случалось ему быть и в роли хозяина, и если уж захмелеет он раньше других, то говорил гостям: «Я пьян, хочу поспать немного, а вы продолжайте». У него был струнный музыкальный инструмент цинь, на котором не осталось ни одной струны. То был очень древний инструмент, на котором следовало играть в высшей степени медленной манере и только в состоянии полного душевного комфорта. После пиршества или когда он чувствовал расположение к музыке, Тао Юаньмин вертел цинь в руках, нежно поглаживал его, тем самым выражая свои чувства: «Я и так высоко ценю и тонко чувствую аромат музыки, так какой смысл в звуках, которые издают струны».

А мой лондонский весельчак в пабе мог бы сказать по аналогии, что ему просто нравится бросать и поднимать стрелы и совершенно не обязательно поразить цель – «око буйвола».

Встречал я и женщин в баре, что, конечно, не совместимо с китайскими нравами. Кстати, мне рассказали, что лондонские полицейские не любят иметь дело с пьяными женщинами, потому что они ведут себя буйно – дерутся и царапаются, а общественная мораль и рыцарские чувства не позволяют полицейским давать сдачи. Однажды я видел подвыпившую леди в метро. Она смеялась, пела, пыталась завести разговор с соседями. На ее поведение пассажиры реагировали более чем терпимо, смехом встречали ее реплики. А ведь не так просто заставить толпу смеяться, даже опытным комедиантам не всегда удается это. Нет, в вине есть что-то колдовское, магическое!

Я читал в газетах немало историй о людях «подшафе». Некоторые меня очень позабавили.

«Эмеральд Брэди из Портерсвилля, дабы не причинять неудобства полиции, арестовал сам себя, поместил собственную персону в городскую тюрьму и написал на себя жалобу, обвинив себя в пьянстве. На следующее утро судья Ридчвэй постановил, что Брэди должен отбывать принудительные работы в компании преступников в кандалах, скованных общей цепью, чтобы отработать ночлег и питание, которые ему предоставила тюрьма после его самоареста».

Я сомневаюсь, что Брэди – истинный пьяница. А вот история о другом пьянице, не столь изобретательном.

«Вломившись в дом, грабитель открыл шкафчик, где стояли спиртные напитки и сделал себе в большом кувшине коктейль по следующему рецепту: полторы бутылки виски, одна бутылка хереса, одна бутылка крепкого портера, две бутылки содовой воды и четверть бутылки денатурата. Затем он приготовил на кухне роскошную еду и наслаждался пиршеством в гостиной. Когда хозяин вернулся, кувшин был пуст, а грабитель почивал под столом».

Репортер отметил, что эксперимент с коктейлем был профессиональным крахом этого прирожденного грабителя, но, по крайней мере, поначалу у него была великолепная выпивка.

Хотя я и уверял вас, что спиртное – не моя стихия, тем не менее в Китае на этой стезе и со мной случались всякие занятные истории.

Завсегдатаи паба

По нашей традиции хозяин за обедом или на банкете всегда настаивает, чтобы гости побольше ели и пили. Отказаться нельзя – это не отвечает правилам этикета. Впервые в жизни я захмелел во время обеда в доме моего друга в Нанкине. Все начиналось вполне пристойно. Девушка, о которой я писал в главе о луне, рисовала цветы, и я наблюдал за ее работой. Когда она закончила этюд, я добавил в пейзаж в качестве фона несколько утесов, и мы мирно говорили о живописи. Затем вместе обедали. Во время трапезы художница вместе с сестрой, чтобы положить конец моим бесконечным протестам против алкогольных напитков, стиснули мой нос, заставив открыть рот, и принудили меня проглотить одну за другой три чашечки китайского желтого вина. Для меня это была пытка, для них – забава. Все, что было потом, я плохо помню, но сестры не раз напоминали мне те дикие вещи, которые я говорил в своем первом состоянии опьянения.

Когда я был на государственной службе в родном городе Цзюцзян, английские суда часто останавливались в порту, и я обменивался визитами с морскими офицерами. Однажды меня пригласили на обед на борту корабля. В ту пору я плохо говорил по-английски и захватил с собой секретаршу. Сначала мне показали корабль, а затем предложили выпить. Теперь я знаю: это был херес. Я знал о своих ограниченных возможностях, но решил: пару стаканчиков смогу осилить. Да и закон вежливости требовал предпринять попытку. За обедом снова пришлось выпить два стакана уже какого-то другого напитка. Затем в гостиной появилась уйма вин разных оттенков. Один их вид привел меня в дрожь. Что же делать? Контр-адмирал начал объяснять символику. Оказывается, красный цвет означает мужество, зеленый – безопасность, голубой – мир и т.д. Он стал настаивать, чтобы я попробовал все вина. С трепетом решился я на голубое. Когда я покидал корабль, голова раскалывалась, ноги заплетались, но все-таки я благополучно дошел до дома.

Через несколько дней я пригласил офицеров на китайский обед в парке. Мне показалось, им понравилась еда и напитки, особенно китайское желтое вино. Вскоре я достиг своего предела, но гости были неудержимы, а официант снова и снова наполнял чаши. Будучи хозяином, я вынужден был составить им компанию. Но один из официантов (спасибо ему!) оценил обстановку и стал наливать в мою чашу самое легкое китайское вино. Это было спасением. После обеда мы гуляли в саду и пили что-то еще. Последнее, что я помню: мы все стоим обнявшись и дружески беседуем. Правда, я не понимал ни слова. Нас было двадцать человек, и мы осушили тридцать шесть бутылок.

Скиталец слушает звуки реки

Хотя я уже рассказывал немало историй о знаменитых китайских поклонниках вина, позволю себе процитировать поэта Су Дунпо.

На склоне Восточном пил, трезвел, пил почти до утра. Приблизительно в третью стражу [31] решил: домой вернуться пора. Слуга молодой за дверью спит, оглушительный слышу храп. В дверь стучу, но стук, вероятно, слаб. Послушать рокот реки пошел со двора. К старости нет у меня ничего, увы, к моему стыду [32].

Боюсь, некоторые английские жены выглянут из окна и крикнут: «Джордж, почему так поздно?»

Кое-что о джентельмене у камина, развозчике угля и таксисте, похожем на бульдога

Где бы я ни встречая типичных лондонских мужчин, я никогда не отказывал себе в удовольствии хорошенько понаблюдать за ними. Я обозначаю словом «типичный» истинных лондонцев в отличие от иностранцев, живущих здесь долгие годы и тоже называющих себя лондонцами. Когда я впервые прибыл в Дувр, таможенный чиновник спросил меня, везу ли предметы, названия которых написаны на доске, которую он держал в руке. Он, видимо, понял, что я недостаточно свободно владею английским, и перечислил эти предметы один за другим, словно знал все названия наизусть. Я каждый раз отвечал: «Нет», но на всякий случай заметил, что у меня есть часы, которые вынул из кармана жилета и показал ему. Затем я открыл чемодан, но чиновник даже не взглянул на его содержимое, лишь сделал на нем пометку мелом и разрешил мне пройти. Я был благодарен ему, а про себя подумал: «Может быть, это и есть метод доверия». И вспомнил известный китайский роман, где все делается в невообразимо джентльменском стиле. Зашел, например, покупатель в магазин в надежде купить что-нибудь и начинает превозносить товары за их красоту и высокое качество. А продавец, напротив, высказывается по поводу этих товаров в негативном духе. Однако покупатель не унимается, продолжает расхваливать товары, предлагая за некоторые весьма высокую цену. Но и продавец неумолим: просит снизить цену, не может же он продавать плохой товар по такой высокой цене. В этой истории манера поведения соответствует неким идеальным стандартам, что, конечно, крайне редко случается в реальной жизни. Но в тот момент в Дувре мне почудилось, что таможенник вел себя в духе жителя «страны джентльменов». Однажды мой друг приехал в Англию налегке на один день из Парижа, не захватив и маленького чемоданчика. В Дувре он уверял таможенного чиновника, что ровным счетом ничего не взял с собой. Между тем чиновник продолжал спрашивать, есть ли у него тот или иной предмет так, словно декламировал отрывок из литературного эссе. Тогда мой друг широко раскинул руки, а чиновник в ответ рассмеялся и сказал: «Спасибо!» Мой друг никак не мог понять логику столь странного поведения чиновника, а я прокомментировал его одним словом: «Англичанин». Английский государственный чиновник, исполненный сознания долга, не мог поступить иначе, ведь он спрашивал моего друга о товарах, облагаемых пошлинами.

Веселье в метро по случаю коронации Эдуарда III

Признаюсь, лондонский полицейский трогает меня больше, чем что-либо другое в жизни этого города. Возможно, у большинства лондонцев есть основания думать о нем лишь от случая к случаю, но у меня с этим персонажем особая связь. Дело в том, что ростом я выше, чем большинство китайцев, живущих в Лондоне, за что мои собратья-соотечественники наградили меня прозвищем «полицейский». Это вдохновило меня, и я стал подходить к восхитительным лондонским «Бобби», чтобы помериться ростом. Но как только я приближался к нему почти вплотную, то всегда мгновенно ретировался. Сравнение было явно не в мою пользу: «Бобби», как башня, возвышался надо мной. Нередко я бродил по Лондону вместе с драматургом С. Сюном. Он был довольно маленького роста и всегда просил присматривать за его шляпой, которая каждый раз падала, когда он смотрел снизу вверх на полицейского, чтобы спросить о чем-то. Так или иначе, но у меня сложилось ощущение, что все лондонские полицейские – близнецы или по крайней мере братья. Все они одного роста, у них одинаковая речь, да и походка одного не отличается от походки другого. Хотя лица, может быть, и разные, но у каждого – неподвижное выражение лица. И когда они смеются, то очень редко обнажают зубы. Я бы сказал, вы не встретите на улицах Лондона пешехода, который бы не мчался куда-то. А вот походка полицейского степенна, всем своим видом он демонстрирует чувство собственного достоинства. Но хотел бы я знать, где они изучали свою особую математику, потому что стоило мне спросить, далеко ли до такого-то места, они тут же отвечали: «Пять минут ходьбы» или «Десять минут ходьбы». Но фактически расстояние оказывалось в два-три раза длиннее по сравнению с их оценками. И если я шел согласно предложенной ими скорости, то всегда опаздывал. Как-то пожаловался на них своему знакомому. Он предположил, что, возможно, полицейские не хотят меня расстраивать!

Радостная ночь на Трафальгарской площади в день Серебряного юбилея царствования короля Георга V

Полицейские по долгу службы присутствуют на разного рода митингах и демонстрациях. Там случается всякое. Но лица их всегда остаются беспристрастными, даже когда люди открыто смеются над ними. Я мог убедиться в этом всякий раз, когда слушал выступления ораторов в Гайд-парке. В ночь «Серебряного юбилея» три года назад я приобрел совершенно особый опыт. То был национальный праздник и, наверное, самая радостная ночь в жизни каждого лондонца. Я не пытался охватить взором всю грандиозную процессию, но дотошно и молчаливо наблюдал штрихи происходившего в ту ночь на всем пространстве от Трафальгарской площади до Букингемского дворца. Проехать на автомобиле было невозможно, поэтому автомобилисты глушили моторы и присоединялись к танцующим на улицах. Я видел, как некая маленькая полная леди весьма докучала полицейскому, пытаясь заставить его танцевать с ней. Она была вне себя от радости, резвилась и выделывала ногами антраша, но «Бобби» сохранял невозмутимое выражение лица и отказывался танцевать. Неожиданно большая толпа окружила их, наградила одобрительными возгласами и аплодисментами и присоединилась к леди, образовав круг, в центре которого и оказался полицейский. Они весело пели и танцевали, но я с гораздо большим интересом и даже обожанием наблюдал за «Бобби» в центре круга. Я не могу описать выражение его лица, но должен сказать, что он не сразил меня как личность в этой ужасно затруднительной ситуации. И тогда я попытался решить эту тему в жанре карикатуры.

Лондонские такси знамениты своим особым консервативным шиком. В этом они отличаются от парижских и нью-йоркских. И дело тут не только в старинной модели автомобиля, но и в самих водителях тоже. Они, как правило, в летах, сердиты и упрямы, прямо-таки типичный «английский бульдог», неподатливый и медлительный. Как-то я объяснил таксисту, что тороплюсь на поезд, но старый водитель уверил меня, что у нас уйма времени. По пути к вокзалу я позволил себе заметить, что мы сэкономим время, если поедем дорогой, которую я хорошо знаю, но он упрямо продолжал следовать своим маршрутом. Когда мы доехали наконец до вокзала, то оказалось, что поезд ушел четыре минуты назад. Шофер при этом заметил, что ничего невозможно было сделать. Я предпочел никак не прокомментировать этот эпизод, но был доволен, что представился случай познакомиться с еще одной стороной жизни Лондона.

Торговцы на Каледониан Маркет и продавцы газет на оживленных улицах всегда привлекали мое внимание не только потому, что их лица и жесты очень живописны и их хотелось запечатлеть, но и потому, что их язык «кокни» – знаменитое лондонское просторечие, свойственное уроженцам Ист-Энда, – полон шарма и яркой оригинальности. Вообще-то говоря, я не понимаю их язык, но каждый раз мне становится ясно, как много мне еще предстоит изучить. И я всегда радуюсь, когда мне удается узнать слово, прежде незнакомое. Я не буду здесь долго рассуждать о том, что я знаю о лондонском «кокни», но, мне кажется, жизнь Лондона была бы неизмеримо скучнее, не будь этого экспрессивного выразительного языка. Например, шутки в сатирическом журнале «Панч» редко вызывали бы смех читателей, если б не «кокни». Этот говор имеет замечательную тенденцию превращать многосложные слова в односложные и тем самым высвечивать фразу, которая бьет в точку. Например, замена «quite» (более или менее) или «rather» (до некоторой степени) на «not art» (не вполовину плохо) исключительно оживляет значение слова. Я часто бывал на Каледониан Маркет. Однажды я зашел туда, когда еще были закрыты ворота. Все продавцы уже собрались перед входом со своими тачками, набитыми товаром. Они шутили, подсмеивались друг над другом на своем эмоциональном языке, были в каком-то приподнятом настроении. Я никогда не уставал слушать их разговор. Он был такой музыкальный, так отличался от монотонного «королевского английского». Как только ворота открылись, все двинулись вовнутрь, соблюдая порядок, без всякой паники, хотя, конечно, каждому хотелось занять самое удобное место. Как только они устроились и разложили свой товар, то предстали самыми счастливыми созданиями в мире. У них была надежда на удачный день и никаких мыслей о грядущих горьких и трудных временах. О, как я желал, чтобы вся жизнь их была похожа на этот миг. Эта сцена напомнила мне мои счастливые мгновения на рынке Ковент-гарден. Я должен был встать очень рано, чтобы оказаться там до шести утра, иначе многого не увидишь. Мне показалось, что розничные торговцы зеленью и фруктами выглядели даже счастливее тех оптовых продавцов, у которых они купили товар. Ведь они были единственными, кто в столь ранний час приобрел «зеленый продукт». Большинство лондонцев еще видели сны.

У продавцов газет, как правило, неплохой бизнес, ведь горожане читают баснословное число изданий. Главное – занять правильную позицию на улице. Вскинув голову, они выкрикивают иногда содержание главных новостей, которые написаны на ярких рекламных плакатах, но делают это лишь изредка, а вообще сохраняют свой достойный, беззаботный вид независимо от того, покупают ли прохожие газеты. Один-два раза я видел, как какой-то человек, тяжело дыша, с испариной на лбу спешил от Чэринг-Кросс-роуд к углу Оксфорд-стрит. Не говоря ни слова, он раскладывал пачки новых выпусков газет и ставил на них штамп «в последнюю минуту», что означало, что в газете есть самые горячие новости. Закончив эту процедуру с одним продавцом газет, он спешил к другому, делал то же самое, мчался к третьему и т.д. Я шел за ним до станции метро «Оксфорд-Серкус». И его работа показалась мне очень аккуратной и эффективной. Никаких слов, никаких пауз, все делалось автоматически. А мне так хотелось остановить его на мгновение и спросить, получает ли он удовольствие от этой работы? Но куда там… Что за жизнь?

Есть еще один типичный лондонец, который тронул мое сердце. То был старый развозчик угля. Он лихо управлял своей ломовой лошадью, лицо, покрытое сажей, гармонировало с его черной засаленной курткой, а когда он кричал: «У-голь! У-голь!», глаза сверкали ярче, чем обычно. Ранним утром его медленный мелодичный крик отзывался гармоничным эхом стука копыт лошади. Прежде я жил на Аппер-Парк-роуд, а теперь переехал на Паркхилл-роуд, поближе к зеленым пространствам Хэмпстэд-хит, где машины редки, поэтому я имел возможность наблюдать за развозчиком угля большую часть года. Иногда я спускался вниз, выскакивал на улицу, шел по дороге и встречал повозку, которая двигалась навстречу. Под дождем это было трогательное зрелище. Обычно благостная картина окрашивалась в печальные тона. У старого развозчика угля никогда не было зонта, а лошадь, перейдя на иноходь, медленно плелась по дороге. Я не мог отказать себе в удовольствии сделать набросок этой сцены. Я никогда не разговаривал с этим человеком, но, похоже, он не представлял себе иной жизни, чем та, которую он вел. Каждое утро из года в год он развозил уголь с одним и тем же выражением лица. Мне кажется, облик человека этого типа не изменился со времен его предков, живших в эпоху Чарльза Диккенса. Возможно, даже новая, хорошо мощенная дорога не произвела бы на него большого впечатления. Этот сюжет напомнил мне описания Лондона в романах Диккенса. Я все время думаю об этом человеке. Холодно ли ему, продающему уголь для других очагов, в его собственном доме? Знают ли что-нибудь о нем люди, уютно сидящие у камина?

Когда я ехал ранним утром в метро на работу в то же самое время, что и большинство деловых людей Лондона, то чаще всего старался не читать газет, потому что был занят наблюдением за входящими и выходящими людьми. Почти у каждого была газета в руках, но больше всего меня забавляли люди в очках. Входит, например, джентльмен, садится, вынимает носовой платок, смахивает пыль с одежды, затем снимает очки, кладет их в футляр. После чего достает другой футляр, надевает другую пару очков и начинает шелестеть газетой. Но чтение газеты требует времени, и, сообразив, что на следующей остановке ему выходить, он снимает вторую пару очков, надевает первую и готовится к выходу. Подобную сцену я видел много раз, и перед моим взором прошло неисчислимое множество типов английских очков. Есть две разновидности, которые особенно радуют глаз: пенсне и монокль. Меня просто пленяет зрелище людей, которые то снимают, то надевают очки, забавно подергивая носом. Я страстно захотел стать обладателем одной из этих разновидностей очков и пошел к окулисту. Но его приговор вызвал у меня острое чувство разочарования. Оказывается, мои глаза и нос не годятся ни для пенсне, ни для монокля. Правда, вскоре досада сменилась радостью: я осознал, что нахожусь в заморской стране, где есть вещи, которые не годятся для моих глаз и носа. Хотел бы я знать, понимают ли путешественники, отправляющиеся в Китай, что и в этой стране есть то, что не сразу приспособишь к их зрению и обонянию.

Джордж Еморфопулос, великий коллекционер

«Иностранцу, – говорит некто господин Бургин, – доставляет огромное удовольствие лицезреть англичанина, сидящего, а лучше возлежащего на кушетке у камина в одном из английских клубов». Да, это так, но как об этом догадался господин Бургин, будучи сам англичанином? Вот что интересно. Меня приглашали во многие клубы, но я обычно избегал долгих разговоров с друзьями и пытался украдкой взглянуть на джентльмена в углу комнаты или у камина. Как правило, это были пожилые люди, лысые и седобородые, уютно сидящие с закрытыми глазами, словно говоря: «Слава богу, здесь никто меня не беспокоит». Думаю, блестящие молодые люди редко посещают такие места. Я пытался исследовать характер и историю английских клубов и, хотя не нашел письменных подтверждений моей идеи, осмелюсь предположить, что английские клубы были основаны мужчинами, находившимися под башмаком у жены. Люди, может быть, не согласятся со мной, но пусть тогда объяснят мне, почему до недавнего времени леди не имели права появляться в английских клубах, а некоторые заведения до сих пор следуют этому старинному запрету? Между тем, когда бы я ни видел пару, идущую по улице, или фотографию, помещенную в газете, мне всегда казалось, что леди выглядит триумфатором, она господствует в кадре, а джентльмен предстает застенчивым, неуверенным в себе, присутствующим при даме. Я не вижу ничего дурного в том, что некий муж попал под каблук, и действительно считаю, что это хорошо характеризует мужчину, способного на это. Для нас, китайцев, это естественно после женитьбы и даже если мы только готовимся обрести семью. Вот в чем отличительная особенность китайской расы в непрерывавшейся пятитысячелетней преемственности, связавшей глубокую древность с сегодняшней реальностью. Ни один завоеватель не смог поработить нас именно потому, что у нас были хорошие жены, и я горд тем, что могу говорить об этом. Несть числа сюжетам на эту тему, которые можно прочитать в книгах, и я слышал тысячи подобных историй. Вот одна из них. «Жил-был ученый муж. Однажды он пригласил нескольких друзей в свой сад приятно провести время. Они встретились в павильоне, который был расположен довольно далеко от главного здания, и они были уверены, что их разговор не услышит хозяйка дома. Друзья отлично знали, что хозяин принадлежит к тому типу мужчин, которые находятся под каблуком у жены, и с удовольствием поддразнивали его. Шуткам на эту тему не было конца. Хозяин делал все возможное, чтобы защитить себя от нападок, при этом громко кричал в стиле триумфатора, что он обращается со своей супругой как захочет. В то время, когда он делал эти заявления, раздался резкий зов супруги, требовавшей его к себе, и он в смертельном страхе упал со стула. А все друзья в мгновенье ока исчезли через потайную дверь».

А вот другая история. «Десять мужей-подкаблучников создали общество, поклявшись под присягой противостоять губительной женской тирании. На своем первом заседании они уютно сидели, потягивая вино и покуривая трубки, как вдруг пред ними предстали десять жен, почуявших неладное. Возникла паника. Заседавшие бросились врассыпную. Девятерым удалось ускользнуть, словно крысам, через заднюю дверь. Десятый остался на месте и вынужден был держать ответ. Но жены ограничились презрительной усмешкой и, убедившись в полном успехе их маневра, удалились. Девять позорно бежавших мужей согласились, что десятый – единственный смельчак – должен стать президентом их общества. Но когда они пришли к нему предложить этот пост, выяснилось, что он умер от страха».

Я полагаю, у англичан нет такого павильона, недоступного для женщин, где бы они могли вести конфиденциальную беседу. Вот почему появились мужские клубы. Не знаю, разговаривают ли они в «павильонном стиле», но убежден, что должно же у них быть место для подшучивания друг над другом. Шли годы, менялись манеры и обычаи, и такие клубы неизбежно превратились в своего рода рестораны, и прежние милые забавы исчезли как сон. В большинстве клубов господствует теперь табачная атмосфера, в меньшей степени – алкогольная. Несколько раз я пробовал курить английскую трубку, правда всегда неудачно. Но мне очень нравится эта картина: респектабельный джентльмен с трубкой во рту. Хотя слуг, подобных тем, что выливали ушат воды на сэра Уолтера Рэли [33], фаворита королевы Елизаветы, в наше время мы вряд ли встретим, тем не менее найдется кто-нибудь вроде шотландского драматурга и писателя сэра Джеймса Бэрри, который написал: «Моя леди Никотин» – по поводу попыток бросить курить. Один французский автор как-то заметил, что «сигарета – самый совершенный тип удовольствия, поскольку оставляет у курящего чувство неудовлетворенности – хочется закурить еще одну». Я верю, девять из десяти лондонцев согласятся с этим.

Есть одна деталь в английском клубе, которая недоступна моему пониманию. Как-то пришел ко мне в гости мой приятель, и мы очень мило говорили о том о сем. Неожиданно он сказал мне, что невыразимо рад, что наконец-то стал членом клуба любителей игры в крикет. Оказывается, отец записал его в качестве кандидата в члены этого престижного клуба, когда он только появился на свет, но прошло много лет, пока представился шанс вступить в клуб. Я до сих пор помню радость на лице приятеля, когда он рассказывал мне о свершившейся мечте отца. Случилось это, когда приятелю должно было вот-вот исполниться сорок! Но я действительно не могу понять, почему он так страстно, до умопомрачения желал этого членства, хотя и знаю, что он очень любит спорт [34]. Этот английский порядок вещей находится за пределами моего разумения.

Китайский подкаблучник

Лондонцы обожают всякого рода форменную одежду, хотя и утверждают, что существует запрет на нее. Но запрещают-то униформу политической партии. Я же имею в виду нечто иное. Кто только не носит в Лондоне форменную одежду! Мясники, шеф-повара, мальчик-слуга в отеле, мальчик, несущий шлейф невесты, официанты и многие другие. Те, кто прикалывают разного рода знаки отличия на форму и стоят у входа в отель или большой ресторан, напоминая осанкой лорда, представляют восхитительное зрелище. Без них невозможно представить Лондон. Они всегда давали мне верный совет, если я спрашивал у них дорогу. Но есть тип форменной одежды, которую, к несчастью, и мне изредка пришлось надевать. Речь идет о вечернем платье – фраке, смокинге и пр. Я никогда не пытался примерить традиционный чопорный английский цилиндр, мне хватило невыносимого опыта ношения высоких жестких воротничков и накрахмаленных рубашек. Все эти предметы туалета вызывали у меня слезы на глазах, потому что голова становилась неподвижной, тело было словно забинтовано и, кроме того, во время трапезы было трудно глотать. Однажды я был приглашен на обед в Форум-клуб и вдруг обнаружил, что моя единственная крахмальная рубашка не вернулась из прачечной. Прибыв в клуб, я уже готов был объяснить свой неприличный для данного случая вид, когда настанет моя очередь держать слово, но, к моему несчастью, сидевший напротив джентльмен поведал о такой же незадаче, и мне пришлось срочно придумать иную причину. В другой раз я получил билет на лекцию в Королевском институте, но не знал, что следовало явиться во фраке или смокинге. Я почувствовал себя неловко, поскольку оказался единственным неподобающе одетым. Ох уж эти смокинги! Может быть, я не прав, но думается, что требование явиться на официальный прием в одежде определенного вида объясняемая желанием обозначить дистанцию огромного размера между участниками этого действа и прочими смертными. Но ведь это своего рода социальный снобизм. А может быть, своеобразная репетиция, в которой мужское население выучивает роль мужа под башмаком жены?

Каждый лондонец едет на работу утром и возвращается вечером к обеду или ужину, иногда позволяет себе выпить в баре или провести час-другой в кино, а то и в другом месте. Когда приходит уик-энд, он может поехать за город и провести там ночь. По такому заведенному порядку и проходит его жизнь. Казалось бы, он должен быть счастлив и ни о чем не беспокоиться. Но жизнь штука странная. Она состоит из разного рода задержек, заминок, помех, препятствий, вторжений и забот. И тайна ее еще не раскрыта философами ни на Западе, ни на Востоке. Я чувствую, что у лондонцев существуют все те же заботы, которые свойственны нам, китайцам: все, что связано с трудом, образом жизни, наконец, рождение, болезнь, смерть, но все-таки мне кажется, у них есть еще одна забота, которая, я думаю, никогда не посетит нас. Это беспокойство, порожденное благополучием. Я выяснили например, что большинство богатых лондонцев волнуются об отелях, где они должны провести выходные; человек из среднего класса, у которого достаточно денег, чтобы сделать себя счастливым, беспокоится о том, что не может себе позволить более дорогостоящий путь к благополучию, а иногда он огорчается, что его не так, как хотелось бы, оценили на большом приеме в высшем обществе; бедные озабочены тем, что у них недостаточно возможностей для веселья. И все они шумно требуют «забав», прилагают к этому усилия и постоянно ощущают неудовлетворение. У меня достаточно своих забот, поскольку я все больше и больше начинаю осознавать скрытый смысл в понятии «жизнь», но не думаю, что меня когда-нибудь посещала забота об удаче и благополучии. За последние два года моя тревога все время растет, дело не только в каких-то личных неудачах, – безжалостная война, развязанная против моего народа, не дает мне покоя. Смерть брата, думы о моей большой семье, рассеянной на огромных пространствах, урон, нанесенный семейному имуществу, наводнение в моем родном городе – все это тяжелым грузом лежит на сердце. Естественно, что у меня нет времени тревожиться об удовольствиях. Кто-то, может быть, подумает: что за ужасная мысль – отказаться от счастья, благополучия. Но разве я могу мыслить иначе? Время от времени ко мне приходит радость, наверное, потому, что я имею возможность работать. В эти мгновения я могу на время отринуть большинство забот и тревог. Как знать, может быть, моя сегодняшняя работа – это единственная форма счастья. Если у меня нет возможности удалиться куда-то подальше, я иду ненадолго на зеленые просторы Хэмпстэд-хит, а если по каким-то причинам не могу себе позволить созерцать деревья в этих местах, наслаждаюсь шелестом листьев дерева напротив моего окна. Таков мой лондонский удел. Увы, у людей такая разная жизнь.

За мои пять лондонских лет я стал восторгаться английским характером. Как-то я встретил доктора С.-Т. Вана, президента китайской ассоциации в Лондоне, который живет здесь довольно долго, бывал и в других местах Европы и Америки. Я спросил его, что он думает об англичанах. И вот что он ответил: «У них много хороших черт, но их можно суммировать тремя словами: «извините», «спасибо», «пожалуйста». Я согласен с его мнением. Эти три слова у них все время на устах, когда они работают или воспитывают детей. Затем он добавил: «Англичане никогда не возбуждаются». И здесь он прав. За мои пять лондонских лет они пережили столько кризисов, но продолжают жить, словно ничего не случилось. Больше всего меня поражает их эффективность и настойчивость в работе. У меня богатый опыт общения с деловыми людьми, и я обнаружил, что они делают свою работу очень квалифицированно, хотя, может быть, несколько медленно. Я наблюдал английский профессионализм, спокойствие и упорство, знаю многих англичан, которые показали мне пример того, как можно оставаться твердым, несмотря на горечь неудач. Я благодарен им за это, но никогда не забываю, что «стойкость перед лицом горечи неудач» – это главная черта китайской расы. Эта черта осталась неизменной за все пять тысяч лет китайской цивилизации. Наша история повествует о многих трудностях и горестях, из которых мы всегда выходили с честью. Наши предки никогда не говорили потомкам – наслаждайтесь жизнью. Призывали сначала почувствовать вкус горечи, а уж потом познать наслаждение жизнью. История моей семьи уходит в конец первого века до нашей эры, и в нашей клановой книге мы храним родословную семейства. Там, кстати, записано правило для всей семьи, начертанное нашим первым прародителем. Оно состоит всего лишь из четырех слов: «человеколюбие», «справедливость», «искренность», «стойкость». Каждый член семьи должен был воспитываться в духе этих четырех качеств. Помню, как бранили меня дедушка, бабушка и родители всякий раз, если я оставлял лучшее себе, а то, что похуже, давал другим. И они всегда говорили, что сначала мы должны познать вкус горечи. Возможно, англичане не согласятся с этим, но я должен сказать, что теперь нам предстоит вкушать горечь даже больше, чем прежде. Я всегда был готов к этому и намерен преподать этот же урок следующему поколению. Древняя китайская притча, которая передается у нас из поколения в поколение, думаю, хорошо объясняет китайский характер. Она рассказывает о некоем Юй Гуне (его имя значит Глупый Дед), чей дом стоял среди гор, и дорогу перегораживали две великих горы – Тайханшань и Ванушань. Когда он состарился, то решил сравнять горы с землей, чтобы у него была возможность связаться с внешним миром. Семья согласилась помочь ему, и он тотчас начал вскапывать землю и отвозить ее к морю. Но один из соседей по имени Чжи Соу, что значит Мудрый Старец, начал высмеивать его: «В таком преклонном возрасте ты не сможешь поднять даже перо с земли, а надеешься справиться с такой массой земли и камней». Юй Гун парировал: «Когда я умру, меня заменит сын, а на его место встанут внуки, число потомков из поколения в поколение будет расти, в то время как горы остановились в росте многие сотни лет назад». Умник, пытавшийся посеять сомнение в успехе дела, не нашел аргументов, чтобы возразить старцу. И вот что случилось дальше. Бог гор донес логику Юй Гуна до Верховного небесного повелителя, который приказал сравнять горы с землей с помощью сверхъестественных сил.

Мы всегда рассказываем эту историю для иллюстрации одного из главных качеств китайского характера – упорства. И до тех пор, пока на нашей земле будут рождаться Юй Гуны, мы никогда не перестанем изгонять с нашей территории непрошеных гостей.

Немного о модницах и ревнивых дамах, считающих себя сильным полом

Я всего лишь мужчина. Смею ли я рассказать что-нибудь о женщинах? Лорд Байрон писал: «Странное существо мужчина! А женщина вообще загадка!» Мой жизненный опыт подсказывает: поэт прав. Хотя у меня много друзей среди женщин, немало их и в моей большой китайской семье, тем не менее я постоянно открываю в женщинах все новые и новые черты и, как знать, может быть, так никогда до конца и не пойму их. Вся деятельность человечества фактически контролируется не мужчиной, а женщиной – на Западе и на Востоке. Когда я был маленьким, мне казалось, что моя бабушка – самая яркая личность в мире. Каждый член нашей семьи обязан был подчиняться ей, и даже мой дедушка должен был посоветоваться с бабушкой, если, например, хотел взять меня с собой, когда выносил на воздух своих любимых птиц в клетках. Бабушка всегда была в хорошем настроении и не теряла самообладания, когда общалась с людьми. Она никогда не принуждала повиноваться ей, и тем не менее ее авторитет был непререкаем, а наше повиновение – добровольным. Я не могу обременять читателя детальным описанием того, как ей удавалось сделать это, но поверьте мне: управление семьей было совершенным по форме. Будь она жива, я не мог бы так долго обитать в Лондоне без ее согласия. Нам, мальчикам, разрешалось заниматься изучением классических книг, но в тайны домашних дел мы не посвящались. Между тем мои сестры, родная и двоюродная, получили от нее специальные инструкции, «как стать образцовой хозяйкой дома». Иногда моя сестра, кузина или одна из тетей выражали несогласие с каким-либо ее авторитетным мнением, на что она, бывало, замечала: «Ты совершенно права. Когда я была в твоих летах, то рассуждала точно так же, но у тебя будет другой взгляд на вещи, когда достигнешь моего возраста. И ты должна помнить, что однажды ты будешь управлять домом и тогда поймешь, как это трудно». После этого внятного разъяснения никто уже не говорил ни слова, и ее указания принимались беспрекословно.

Приехав в Англию, я еще яснее стал представлять себе, что такое власть женщин, и постепенно привык к знаменитому правилу этикета: «Леди – в первую очередь!» На любом собрании или вечеринке, где бы я ни появлялся, женщин было, как правило, больше, чем мужчин. Однажды мне пришла в голову довольно глупая мысль – сосчитать магазины, торгующие предметами женского туалета, от площади Оксфорд-Серкус вниз по Риджент-стрит до площади Пиккадили-Серкус и затем по Пиккадили до Грин-парк, но пройдя треть пути, я отказался от этой затеи. Результат был бы тем же самым, стоило мне заняться подсчетами на Оксфорд-стрит, Нью-Бонд-стрит или на любой другой лондонской улице. Больше всего места в газетах уделяется вещам и ситуациям, которые интересны женщинам. Да и сами они нередко выражают свое мнение на газетной полосе. Писательница Сисель Гамильтон, выступая как-то перед женской аудиторией, утверждала, что женщины – более сильный пол. «Страхование жизни женщин, – заявила она, – стоит куда дороже, чем мужчин, потому что мы живем дольше и нас труднее убить».

Как-то я обратил внимание на книгу «Такие безнадежные мужчины». И вспомнил, что годя два назад одна американская леди громко требовала, чтобы мужчины передали власть женщинам. Должно быть, есть немало других, мыслящих так же в нашем тревожном и жестоком мире, и они давно уже борются за эти идеалы. Я вполне согласен с ними. Думаю, немало мужчин готовы стать подвластными женщинам, не зря же они не устают восхищаться их одаренностью и умением. Но почему в таком случае леди до сих пор не обрели власть? Не могу понять. А может быть, все гораздо проще: мужчины (и я в том числе), возвышая женщин, просто занимаются пустословием? Нет у меня ответа и на этот вопрос.

С малых лет я очень любил читать про фасоны, шляпы, наряды, косметику и прочие аксессуары. Но чем больше я читал, тем больше приходил в замешательство. Трудно понять женскую логику. Допустим, некая женщина, великолепно понимая, что уступает в привлекательности другим дамам, все-таки считает, что в состоянии заинтересовать мужчину. Но если она так уверена в себе, почему же все ее мысли заняты тем, чтобы выглядеть еще краше? Я сомневаюсь, что женщина сможет взять реальную власть в свои руки, если она по-прежнему будет тратить куда больше времени на украшение самой себя, чем мужчина. Одна газета писала, что в 1935 году 95 из каждых 100 женщин пользовались пудрой, в то время как 15 лет назад таких модниц было всего 20. Пропорция тех, кто делает шестимесячную завивку, резко выросла за этот период. 15 лет назад – одна из двухсот, теперь – 60 из 100. 35 из 100 используют губную помаду и румяна. В 1921 году их было всего 6. Недавно газеты писали о том, что плохая погода в последние несколько лет научила некоторых женщин принимать меры предосторожности и теперь нет ничего необычного в том, чтобы увидеть на ипподроме элегантных посетительниц скачек с картонкой для шляпы. Если погода благоприятствует, то сравнительно простую шляпу можно заменить на более «замысловатое» изобретение как раз к моменту прибытия короля и королевы. Хотел бы я знать, удостоили ли царствующие особы своим вниманием эти искусные шляпки тонкой работы. Также хотел бы я знать, на что бы модницы предпочитали, чтобы публика смотрела – на их шляпки или на их лица? За пять моих лондонских лет мне редко удавалось увидеть две одинаковые шляпки. Некоторые фасоны меня весьма заинтересовали. Когда случалось, например, встретить леди в шляпке, напоминающей то, что носят китайские кули, я мысленно возвращался в родные края: неужели наши кули сменили пол? И такое приходило в голову. После успешного дебюта драмы «Хозяйка драгоценного ручья» мужской головной убор стал в Лондоне частью женской моды. А после выставки китайского искусства некоторые китайские или похожие на китайские слова стали вышивать на женских нарядах. Однажды некая леди попросила помочь ей правильно выбрать цвет шляпы и привела меня в дорогую шляпную лавку в Вест-Энде. Это было безнадежно трудное задание, и я чувствовал себя не в своей тарелке, хотя с удовольствием прислушивался к разговору между дамами. Клиентов обслуживали четыре расторопные молодые продавщицы. Две занимались пожилой леди с абсолютно белыми волосами, две другие предлагали шляпки той, которую я сопровождал. Они беспрерывно говорили. То было какое-то несмолкаемое щебетание. И каждое сказанное ими слово должно было расположить женщин к той или иной шляпке. Они очень точно выбирали слова, характеризующие цвет, форму, фасон, очень быстро воспринимали мысль клиента и адаптировались к ней. Для меня это был хороший лингвистический урок. Я услышал множество новых выражений. Вот только вряд ли смогу повторить их. Время от времени моя спутница интересовалась моим мнением, но я не мог ей сказать ничего путного, кроме банальных «красиво», «великолепно» и т.д., потому что был полным профаном в науке о дамских шляпах. Я судорожно пытался вспомнить некоторые английские фразы, с которыми джентльмен обращался к молодой леди на каком-нибудь приеме. Кажется, я все-таки сказал несколько пристойных слов, стараясь не покраснеть от смущения до корней волос. В конце концов пожилая леди купила две модные шляпы и удалилась. А моя спутница после долгих раздумий, отказавшись от уймы предложенных, заказала две по специальному рисунку. Мы провели в лавке почти два часа. Я позволил себе заметить, что у моей знакомой уже есть совершенно очаровательная шляпка, какой смысл заказывать еще две, тем более что англичане, как я слышал, гордятся своей скромностью и ненавязчивостью. Она ответила, что у леди должно быть много разных шляп, иначе жизнь будет слишком скучна и монотонна, а затем поинтересовалась: «А как насчет мужских шляп?»

Однажды я обратил внимание на заголовок в газете: «Девушки испытывают страх, когда надевают очаровательный наряд». Заголовок, признаться, удивил. Для меня все выглядело совсем не так. Женщины и девушки казались дерзкими, готовыми носить все, что им захочется, если, на их взгляд, это добавит им шарма и красоты. Как-то я обратил внимание на фотографию зрительницы на мотогонках. На ней была шляпка с макетом гоночной машины на ней. Мне показалось, что это уж слишком, но девушка чувствовала себя вполне комфортно.

Знаменитый автор статей о моде, возглавлявшая журнал «Вог», г-жа Алисон Сеттл пишет: «Одежда может о многом рассказать, например, о том, что у нас на уме, о нашей жизни, меняющейся стремительно, как кадры в фильме. Одежда всегда выполняла эту роль, но в былые времена только те, кто имел возможность купить дорогие книги или альбомы, были знакомы с изменением моды. Теперь каждая женщина и девушка в стране знает, что юбки в этом году будут короче, чем в прошлом, плечи квадратные или широкие, чтобы подчеркнуть узкую талию, или что возвращается мода на плиссированные юбки».

Но если у женщин не будет смелости в моде, кто вдохновит на перемены в одежде? Каждая англичанка хочет носить нечто, отличное от того, что носят другие, именно потому, что абсолютно уверена в себе. Однажды меня поразила леди, которая появилась на приеме в старинном китайском вышитом халате. Она очень гордилась своим нарядом, с достоинством переходила от одной группы гостей к другой, особенно ей льстило внимание мужчин. Знаете, о чем размышлял я в этот момент? Что сказали бы англичане о небольшого роста китайской даме, представшей в костюме времен королевы Елизаветы, который она взяла напрокат в костюмерной театра? Я просто вижу эту сцену: голова дамы едва-едва выглядывает из огромной юбки. Впрочем, у китайской женщины не хватило бы смелости появиться в таком наряде перед своими друзьями. Мне нравится разглядывать вечерние платья женщин, правда, позволю себе высказать одно маленькое «но». Я не знаю, как передвигать ноги, когда сопровождаю даму на место после антракта в театре или к столу во время торжественного обеда. Если я сделаю слишком широкий шаг вперед, то могу наступить на длинную юбку дамы, она мгновенно остановится, даже не оглянувшись, а те, кто следовал за нами, начнут пятиться назад. Если буду двигаться чуть медленнее, меня могут подтолкнуть те, кто сзади меня. В моей стране я, к счастью, избежал этого ужасного испытания.

Голова китайской дамы едва выглядывает из огромной юбки времен королевы Елизаветы

Художник Кристофер Невинсон уверяет, что, как свидетельствует история, женщина не была главным источником вдохновения для художников. Пища, страх и религия – именно они стимулировали вдохновение, а секс присоединился лишь тысячелетия спустя. Я думаю, что женщина сыграла свою роль в литературе раньше, чем в искусстве. В большинстве случаев женщины, которые появлялись в литературных произведениях или на полотнах художников, были те немногие избранницы, которые казались красивыми и привлекательными большинству мужчин. Поэты и художники обращались к женщинам, в которых видели свой идеал. Остальные женщины как могли пытались соответствовать этому идеалу, имитировать его. Если их лица не были столь естественными, а фигуры не достигали высоких стандартов, они пытались ради красоты прибегать к разного рода хитростям, в том числе косметическим. Но, увы, ни поэты, ни художники словно и не замечали, что игнорируют большое количество женщин, обрекая их на безысходность, а то и на трагический конец. Я читал в газетах о многих случаях, когда девушки умирали после того, как садились на диету для похудения. Давайте подумаем о горестной судьбе тех, кто не может похудеть или стать красивым с помощью косметики. Если вы держите собаку и не даете ей достаточного количества еды, когда она голодна, то такое поведение считается жестоким. О мои бедолаги-поэты и художники, как же вы можете заставить стольких девушек перестать нормально питаться, чтобы похудеть? К моему удивлению, в Лондоне на Грэйт-Нью-порт-стрит находится организация под названием «Национальная кампания за похудение». Нет, все-таки женщины куда более дерзновенны, чем мужчины, ведь они даже готовы умереть ради стройной фигуры. Но стоит заметить, что много врачей и фармацевтов сделали состояние на этой страсти.

Современная тенденция в живописи и скульптуре – изображение естественной женской красоты. Полагаю, что этот стиль должен приветствоваться хотя бы большинством женщин, если уж не мужчинами. Но я слышал, что некоторые женщины сожалеют, что не родились в Африке или Вест-Индии – случись такое, была бы у них кожа цвета бронзы. Мне никогда не разобраться в этой путанице!

Вы должны знать, что я считаю себя верным сторонником движения за права женщин в Китае. Более десяти лет назад я редактировал еженедельное женское приложение к газете в южнокитайском городе Ханчжоу у живописного озера Сиху. Однажды я написал статью «Почему мужчины не спускают глаз с девушек?». В этой статье я цитировал много отрывков из литературных произведений от дней минувших до сегодняшних, в которых описывались женские глаза, рот, волосы, пальцы, талия, ноги, одежда. Там я заметил, что авторы вряд ли сделали бы это столь профессионально, если б не смотрели на девушек с таким пристальным вниманием. Почему девушки разрешают мужчинам такую бесцеремонность? Мне кажется, что женщина в глазах мужчины всегда была лишь игрушкой, предметом развлечения. После опубликования этой статьи разразился гром. Меня просто атаковали писатели, поэты и художники новой школы. Критиков объединяла одна общая позиция. На их взгляд, женщины не богини и не ангелы, и даже если бы они были ими, мужчины все равно имеют право судить о них, тем более что женщины любят быть объектом внимания. Среди тех, кто живо откликнулся на мою публикацию, была женщина, что поначалу мне показалось странным. Эта писательница написала мне саркастическое письмо о том, как женщины говорят о мужчинах. Стиль изложения был весьма остроумен, хотя, к сожалению, автор не смогла достаточно конкретно проиллюстрировать свои тезисы. Все ядовитые замечания я опубликовал, но особого удовлетворения не получил, ведь авторы критических заметок не спорили со мной по существу. Позднее я встретился со старым профессором, который долгое время был моим преподавателем. Кстати, одно из его стихотворений, в котором он описывает ясные искристые глаза девушки, я цитировал в той самой полемической статье. Поглаживая седую бороду и иронически посмеиваясь, он сказал мне, что статья великолепна, но пройдут годы и я пойму, почему мужчины так любят судить о женщинах, а те не возражают против этого. Ох уж эти повзрослевшие бывалые мужчины! А ведь я совсем не имел в виду, что мужчины и женщины не должны оценивать друг друга. Это неотъемлемая часть драгоценной человеческой свободы. Меня волнует другое. Нам, мужчинам, не следует поощрять женщин изменять природе в угоду нашим вкусам. Тем более что многие в результате сомнительных экспериментов испытывают муки. Я всегда предпочитал естественную красоту и не отказался от своих убеждений, хотя и повзрослел. Кстати, в Лондоне я сразу заметил, что любая леди с удовольствием принимает комплименты: всякий намек на красоту радует ее. Если бы я опубликовал ту самую злополучную статью здесь, в Лондоне, боюсь, меня бы со свистом прогнали со сцены.

Обожаю разговоры с лондонскими женщинами, конечно, если они сами желают этого. Леди обычно задают интересные вопросы, касающиеся моей персоны, порой открывая во мне какие-то черты, о которых я и не догадывался, но на некоторые вопросы я так и не смог ответить. Однако они помогли мне понять, как разнообразен мир, какое пиршество разных взглядов и мнений существует. Однажды на приеме я долго разговаривал с женщиной – профессиональной журналисткой. Поначалу я решил, что она эксперт по косметике, поскольку дама с пристрастием интересовалась моим мнением о макияже. Я ответил, что не имею ничего против косметики, но пожелал бы женщинам не увлекаться косметикой, особенно если она ей не к лицу. Затем я рассказал ей историю о «грубой имитации».

«Си Ши, самая известная красавица в китайской истории, когда у нее заболело сердце, подкрасила брови, чтобы никто не заметил, что ей дурно. Именно такой увидела ее уродливая старуха, жившая неподалеку. Шарм красавицы ее сразил, и, вернувшись в свою деревню, она так же накрасилась и схватилась рукой за сердце. При виде такой «красавицы» богатые люди в деревне мгновенно закрыли двери, чтобы не наблюдать это зрелище, а бедные семьи даже покинули деревню».

Была у меня знакомая леди, с которой я проговорил немало часов на разные темы. Время от времени она обращала внимание на то, что я почему-то не проявлял большого интереса к драгоценностям. Когда муж преподносил ей новое бриллиантовое кольцо или какое-то другое украшение, она демонстрировала его своим друзьям и, показав пальцем в мою сторону, кокетливо замечала: «Этот молодой человек никогда не желает взглянуть на драгоценный камень». Обычно я давал понять, что просто ничего не понимаю в этом, и в длинные объяснения не пускался. Несколько раз мы бывали вместе в театре. В антрактах она всегда обращала мое внимание на платье той или иной дамы и интересовалась моим мнением. Я обычно отвечал односложно: «Элегантное». Но это ее не удовлетворяло. И если она продолжала настаивать на более детальной оценке, я мог ответить: «Мы ведь пришли посмотреть пьесу не правда ли?» Обратила она мое внимание и на то, что я редко бросаю взгляды на прохожих в парках и на улицах, и как-то ехидно заметила: «Конечно, с большим удовольствием вы смотрите на девушек в Китае. Наверное, англичанки очень отличаются от китаянок, на которых вы, естественно, любите смотреть. Ведь, в конце концов, это чисто мужской инстинкт». Ее ремарка меня удивила, но я ответил без обиняков: «Да, я люблю смотреть на них – и в Лондоне, и в Китае, но иным взглядом – словно тайком. Другой взгляд, на который вы намекаете, я хочу оставить моему воображению». Она разразилась смехом. Ну а если серьезно, я всегда с интересом наблюдаю за женщинами на улицах, особенно когда немноголюдно. Мне доставляет удовольствие их грациозная походка, восхитительная английская фигура, в которой нет никаких намеков на возраст. А стук каблучков по тротуару, это ли не пленительная мелодия?

Наблюдать за тем, как леди делают покупки в большом универмаге, также очень интересно, правда, одного такого эксперимента вполне достаточно. Года два назад одна молодая дама попросила меня сходить с ней в магазин «Либерти» посмотреть китайский фарфор. Но путь к фарфору оказался долгим. По дороге она останавливалась у прилавков, где продавали чулки, носовые платки, зонтики, парфюмерию. Наконец мы достигли цели. Дама, видимо, считала, что я должен много знать о фарфоре, и я пытался не ударить в грязь лицом, но вскоре утомился от собственных слишком общих ответов, да и в горле у меня пересохло. Вдруг она разразилась тирадой: «Смотрите, эта вещь мне явно нравится, особенно цвет, впрочем и та хороша – красивый рисунок, а вот эта на столе очень выразительна и подойдет для маленькой комнаты…» Знаете, чем все закончилось? Она купила маленький кувшин. А в магазине мы провели полтора часа!

Молодая китайская женщина однажды сказала мне, что старые английские леди обожают сплетничать. Они могут проговорить два-три часа, даже если не были прежде знакомы. Некоторые с наслаждением порицают девушек за то, что те курят, пользуются пудрой и губной помадой. Рассказала она и о том, что старые девы в общении чудаковаты и эксцентричны, но вообще-то все они весьма доброжелательны. Хотя их способность волноваться по пустякам порой невыносима. Обо всех этих вещах я ровным счетом ничего не знал. Но, как мне кажется, большинство молодых англичанок тоже не прочь посплетничать. На вечеринках, вернисажах, зрелищах разного рода я редко слышал мужские голоса. Однажды я зашел за приятелем в отель на Хафмун-стрит. Меня попросили подождать в холле. Там сидели четыре юных англичанки и бойко разговаривали. Что-то, видимо, задержало моего приятеля, и я в течение получаса вынужден был слушать болтовню девушек, которая не прекращалась ни на секунду. Мне всегда хотелось знать, почему они такие словоохотливые – в отличие от немногословных мужчин. Как правило, английские девушки активные, способные, искренние, но довольно строгие и требовательные. И у меня есть необъяснимое ощущение, что на их лицах безошибочно угадывается властный характер. Барон Курт фон Штуттерхайм (между прочим, потомок Вильгельма Завоевателя!) говорил: «У англичанина укоренившаяся неприязнь к браку ради денег, поэтому девушки из процветающих семей часто остаются незамужними. А вот английская женщина более расчетлива». Как вы думаете, может быть, есть какой-то резон в моем ощущении властного характера, «прочитанного» на лицах англичанок, и не потому ли английские мужчины избегают женитьбы на богатых девушках?

Ревность – врожденный дефект, присущий всем людям. Я не думаю, что она свойственна только женщинам, может быть, они просто выражают ее чаще и в разных формах. Ревность – повсюду, она присуща расам, нациям, идеологиям, профессиям, политическим партиям, распространена и в личной жизни. В этой сфере она, наверное, чаще встречается все-таки у женщин. На мой взгляд, ревность может даже стать добродетелью, если ее не слишком много, а женщина в этом душевном состоянии бывает даже очень привлекательной. Мне кажется, есть некоторая разница в степени этого чувства у английских и китайских женщин, и конечно, у них разные методы демонстрации ревности. Китаянка может смягчить сердце возлюбленного или мужа молчанием, а то и добрым советом, напротив, англичанка, как я понял из газетных публикаций, будет бороться открыто, платить обидчику той же монетой и даже может разорвать отношения. Может быть, я неверно оцениваю ситуацию в том и другом случае, но эти вспышки несомненно делают жизнь, с одной стороны, более яркой, с другой – очень трудной. В Китае мы определяем понятие «ревность» с помощью выражения «пить уксус». Рассказывают, что известный министр в эпоху династии Тан никогда не бросал ни одного взгляда на красивую девушку, потому что его жена была неистово ревнива. Но император, признавая его беззаветное служение империи, считал, что тот заслужил в старости радости жизни. И послал к министру, склонному к воздержанию, двух девушек, служивших при дворе, дабы ублажить его, тем более что у него не было сына для продолжения рода. Поначалу министр очень колебался, не знал, как поступить, и тогда император вызвал ревнивую жену, поставил чашу с ядом на императорский стол и спросил ее, что она предпочитает: выпить эту чашу или перестать ревновать. Она ничего не ответила, лишь решительно подошла к столу и одним глотком осушила чашу. Император покачал головой, вздохнул и молвил: «Даже я, обладающий неограниченной властью, не могу справиться с женской ревностью». Но, о чудо, жидкость в чаше оказалась не ядом, а уксусом. С тех пор уксус стал символом ревности. Есть и другой термин для обозначения этого понятия. Мы обычно называем ревнивую женщину «рычащим львом», имея в виду ее манеры и голос. Есть также традиционное поверье, что лев любит поглощать большое количество уксуса. Что касается поведения английской леди в момент ревности, то здесь я пасую, об этом должны рассказать английские мужчины, имеющие опыт общения с такими женщинами. Кстати, мне почему-то кажется, что в Англии весьма распространена ревность одних женщин к другим. Разве не говорят об этом закулисные сплетни, которые распространяют старые дамы о тех, кто моложе, и остроумные ответные реплики юных леди в адрес почтенных дам.

До того, как я оказался в Англии, у меня было ощущение, что женщины занимают здесь более высокое положение по сравнению с мужчинами и вообще на Западе они пользуются большим уважением, чем на Востоке. Теперь, когда я смог оценить эту ситуацию на собственном опыте, мне кажется, что мое ощущение, основанное больше на слухах, стоит скорректировать. Верно, что женщины имеют много преимуществ в социальной жизни, например на приеме, в компании, на конференции, во время путешествия и т.д. Все это благодаря давней традиции: «Леди – в первую очередь!» У женщин равные возможности с мужчинами в устройстве на работу. Они получают такую же подготовку и поэтому могут себе позволить быть независимыми. Перед такой системой я склоняю голову. Но вот вопрос. Действительно ли жизнь женщины абсолютно одинакова с мужской, если иметь в виду физические, а не умственные параметры? Я не имею в виду девочек, у которых богатые родители или родственники, или тех, кто получил в наследство большую сумму денег. Я думаю о тех, кто едва сводит концы с концами. В Лондоне я часто слышал, что женщинам фактически платят меньше и работодатель порой именно поэтому предпочитает их мужчинам. Почему так? Выходит, мужчины и женщины находятся на разных уровнях. Слышал я и о том, что самонадеянный, упрямый менеджер или директор маленького предприятия, которого они зовут «босс», иногда относится к ним очень плохо, брюзжит, ворчит по пустякам. Высокая должность, которую занимает человек, редко положительно влияет на его характер, особенно в мире бизнеса. Я сам прошел через такие испытания и должен был терпимо относиться к ним, чтобы выжить. Но все-таки женщине труднее справиться с этими трудностями. Это подрывает ее силы и может довести до изнеможения. Однажды я познакомился с делом одной девушки, работавшей в большой фирме. Инспектор предъявил ей обвинения в воровстве и в соответствии с правилами она была оштрафована. Обвинение оказалось ложным, но с тех пор ее авторитет в фирме начал падать, работать стало просто невыносимо: каждый насмехался над ней. Впоследствии фирма была оштрафована за неверные действия, и это восстановило репутацию девушки. Но я думаю, есть немало других подобных случаев, где девушки сознательно не привлекают внимания к незаслуженным оскорблениям из-за боязни потерять работу. И снова мои мысли возвращаются к огромной разнице в физических возможностях мужчины и женщины. У каждого человека есть потребности, которые заложены природой, хотя тем, кто вынужден слишком тяжело работать, чтобы выжить, их куда труднее удовлетворить. Я имею в виду брак и рождение детей. С трудностью этого положения женщине справиться куда сложнее, чем мужчине. В конце концов, возраст для мужчины не столь важен, как для женщины. Приходит время, когда ей уже совсем непросто выйти замуж Лучшие годы жизни она отдает борьбе за выживание, их уже не вернуть, даже если она и сберегла немного денег, чтобы побаловать себя. И вот течение несет ее к финалу, полному одиночества, тревоги, неудовлетворенности. Я думаю, такая женская доля противоречит природе вещей и нет в этом вины самой женщины.

А вот еще один взгляд на женскую долю, изрядно меня удививший. Его высказал доктор Леонард Уильямс. Речь вдет о женщинах-учителях. «Женщины, на которых лежит ответственность учить этих девочек, во всяком случае многие из них, озлоблены на неудачную жизнь, крикливы, вульгарны. Они лишены половой чувственности, некоторые склонны к лесбиянству. И пытаются лепить характер девочек по своему образцу». Я, наверное, недостаточно авторитетен, чтобы спорить с доктором Уильямсом на эту щекотливую тему, и все-таки мне кажется, он несправедлив. Как иностранец, приехавший из Китая, я чувствую, что английские женщины не пользуются высоким уважением мужчин в фундаментальном смысле. Мне кажется, ни один китаец не решился бы обвинить наших образованных женщин так открыто и грубо. Эта реплика напомнила мне очень популярные в Лондоне анекдоты о старых девах. Но почему люди не пытаются поставить себя в положение этих старых дев и попробовать прожить в своем воображении их жизнь? Между тем вопрос о предоставлении пенсий старым девам оказался очень трудным для парламента. Но почему? Может быть, они вполне счастливы, эти женщины, не имеют сомнительных привычек, но они, естественно, были рождены не для одинокой жизни. Некоторые из них, видимо, пережили несчастную любовь и теперь предпочитают одиночество, но большинство, мне кажется, завалены работой и у них нет шансов на замужество. Влюбиться и выйти замуж – штука непростая. Я слышал, было время, когда старые девы бродили вокруг вокзала Сент-Панкрас в поисках супруга. Ну и жизнь! И как можно смеяться над этим? У английских женщин существуют те же заботы, что и у мужчин, включая стремление к счастью. Но есть у них и собственные специфические волнения. Они должны заботиться о шляпках, туфельках, нарядах, макияже и, представьте себе, думать, как справиться с одиночеством, если им выпала участь старых дев. У них высоко развито чувство оскорбленного самолюбия и собственного достоинства. Меня охватывает тоскливое чувство, как только я подумаю о том, сколь монотонна их жизнь. Мужчина, закончив работу, ищет местечко, где можно немного развлечься, как ему хочется, женщина не может себе этого позволить. Хотя они вроде свободны, как и мужчины, но вынуждены ограничивать себя многими условностями. Если их скромный заработок не позволяет им пойти в кино или театр, то они вынуждены час за часом проводить время в своей маленькой комнатке, напоминающей голубиное гнездышко. И так всю жизнь до гробовой доски. Да, для каждого жизнь штука трудная. И все-таки, я убежден, женщинам прожить ее сложнее. В Китае они немало страдали от недостатка свободы в старое время, но надеялись стать хозяйками дома, пользоваться уважением и заботой своих сыновей и дочерей. Теперь они получили такие же права и свободы, как и женщины Англии, но по-прежнему надеются стать хозяйками дома и иметь послушных детей.

Не хочется думать, что в один прекрасный день жизнь стала полностью механизированной, я мечтаю, чтобы моя страна обрела систему, при которой каждый индивидуум работал независимо. И конечно, мы должны найти какое-то лекарство для облегчения женской доли! О английские женщины, надеюсь, вы правильно поймете меня. Когда я говорю о вашей тяжелой участи, то отлично понимаю, что многие из вас счастливы. Но надеюсь, что те, у кого счастья слишком много, будут думать о тех, кому не повезло. У меня особая просьба к мужчинам: не подшучивайте над женщинами!

Кстати, о радости преклонного возраста и секрете долголетия

Может быть, это покажется вам странным, но мы, китайцы, не имеем ничего против, если нам, достигшим преклонного возраста, не только свидетельствуют свое почтение, но и делают комплимент: «Как прекрасны ваши драгоценные годы!» Между тем лондонец, услышав подобный комплимент, может прийти в ярость. Это напомнило мне одну китайскую притчу:

«Жил-был в государстве Сун богатый человек. Стены его дома после сильного ливня были сильно разрушены. «Если их не починить, – стал убеждать его сын, – то обязательно появятся грабители». Этот аргумент решительно поддержал отец их соседа. И так случилось, что в ту самую ночь хозяин дома лишился значительной части своего богатства. Именно этого и боялся сын. После случившегося богач высоко отозвался о даре предвидения сына, но стал подозревать соседа».

Трудно комментировать эту притчу, но почему все-таки люди не желают прислушиваться к мнению других.

Я всегда с удовольствием предвкушал свои грядущие преклонные годы, особенно когда находился на государственной службе. Мы воспитывались под сенью конфуцианской идеи сыновней и дочерней почтительности и уважения к старшим, и пожилые люди всегда имели разного рода привилегии в китайском обществе. Куда бы они ни отправились и что бы ни захотели предпринять, у них всегда больше шансов, поскольку у них больше жизненного опыта. Хорошо известная китайская мудрость гласит: «Ни одно слово, произнесенное человеком, у которого еще не растет щетина на лице, не заслуживает доверия». Я в свое время страдал от этого недостатка. Когда я получил назначение возглавить местную администрацию города Уху, мне было всего лишь двадцать пять лет. И вот я приезжаю в город принять должность. Как и положено по уставу, меня приветствует большая группа почтенных людей, у них были седые бороды и седые волосы. То были главы деревень и поселков – мои подчиненные. Обычно в таких случаях эти чиновники передают приветствия населения и выражают надежду, что новый губернатор будет делать добрые дела в подотчетном ему районе. Но на сей раз они хранили молчание и вскоре удалились. Будучи неискушенным в административных церемониях, я не увидел ничего странного в их поведение Но потом мне растолковали, что молчание старцев объяснялось тем, что я показался им слишком молодым для такого ответственного поста. Через три года меня перевели из этого района в мой родной город Цзюцзян. Опыт научил меня осторожности и предусмотрительности, и я пытался отрастить бороду. Тем более что все в городе говорили, что помнят меня ребенком и было это совсем недавно. Но какая досада! Борода моя росла крайне медленно, да и волосы были жиденькие, так что и через несколько месяцев я не стал выглядеть старше. Это стало предметом постоянных шуток. Не случайно, покинув свой пост, я тотчас сбрил бороду. Недавно я прочитал в «Ивнинг стандард» очень любопытный рассказ о бородах:

«Капитан Л.-С. Шлотел, эксперт в области противохимической защиты, рассказывая в Плимуте о мерах предосторожности против воздушных налетов, заявил: «Очень трудно подобрать противогаз для человека с бородой. И если возникнет чрезвычайная ситуация, джентльмен, у которого размеры бороды превышают длину кисти руки, столкнется с альтернативой: или сбрить бороду, или быть отравленным газом». По поводу этого заявления мнения бородатых людей разделились. Господин Джордж Бернард Шоу сказал: «Предпочитаю риск. Естественно, я не намерен сбривать бороду, к тому же довольно скептически отношусь к противогазам и испытываю неприязнь к их внешнему виду. Еще раз повторяю: я никогда, никогда не брился, и не собираюсь этого делать сейчас. Я сэкономил массу времени». А господин Фрэнк Брэнгвин заметил: «Это уведомление пришло слишком неожиданно. Мне нужно время, чтобы решить: следует ли сбрить бороду, если возникнут чрезвычайные обстоятельства».

Все это свидетельствует о приближении новой эпохи. Я вполне согласен с господином Шоу, что внешний вид противогазов малопривлекателен, но задумывался ли он о том, что когда его время уйдет, может быть, в моде будут лица, позволяющие надеть противогаз? Во всяком случае, я могу вообразить, что через несколько лет мужчины не будут носить бороду и, как знать, люди увидят в противогазе или каком-то предмете, похожем на него, деталь, столь необходимую для модного одеяния. Но, похоже, я слишком далеко ушел от темы, а бороды, в конце концов, не единственный знак уходящей эпохи.

Хотя лондонцы не любят, когда подчеркивают их пожилой возраст, существуют учреждения, где люди преклонных лет предпочтительнее. До того, как господин Антони Иден был назначен министром иностранных дел, было много разговоров о его возрасте и о том, настала ли его пора. Но ведь назначили.

Кстати, я редко встречал профессоров университетов, кто не был бы в летах и, как правило, с седой бородой и сияющей лысиной. Мне кажется, они гордились своим возрастом. Почему же им не нравится, когда их называют стариками. Как странно! Ведь к молодым людям они обращаются в покровительственной манере. Однажды войдя в учительскую колледжа, где я преподавал, увидел старого профессора с окладистой бородой, который полулежал на диване, вытянув ноги и облокотившись головой о спинку дивана. Когда я приблизился к камину, он протер очки и обратился ко мне: «Какой предмет вы изучаете?» Видимо, он решил, что я ошибся комнатой. «Хотел бы изучать персидский, но так случилось, что преподаю здесь китайский», – ответил я не без лукавства. О, как часто мне хотелось стать пожилым человеком с седой бородой и сияющей лысиной, как многие другие в том колледже. Стать «своим»!

Мне кажется, однажды я доставил удовольствие некоторым английским джентльменам. Как-то господин Ловес Луард пригласил меня в союз художников, где он должен был читать лекцию. Там я наблюдал церемонию вступления в должность нового президента союза вместо ушедшего в отставку. После окончания церемонии секретарь выступил с отчетом о работе союза и обратил особое внимание на то, что теперь в члены союза могут принимать молодых художников. После лекции господина Луарда меня попросили сказать несколько слов. Оглядев аудиторию, я обнаружил лишь трех-четырех человек моего возраста. Эта деталь подсказала ключ к выступлению: «Я даже и не предполагал, что столь молодому человеку будет оказана честь выступить в достопочтенной аудитории. Я приехал из страны, где люди преклонного возраста высоко чтимы, а мы, молодые, стараемся быть особенно внимательными к старшему поколению и делать то, что рекомендуют эти почтенные люди. Теперь я попробую произнести короткую речь, но испытываю трепет, сознавая свой долг перед теми, кто старше меня».

Мне не дано знать, действительно ли мои слова понравились членам союза художников, но раздались аплодисменты. Затем я рассказал о важных элементах китайской живописи, которую мы называем «rhythmic vitality» – «ритмической жизненной силой». После моего выступления один из членов союза с запоминающейся длинной белой бородой подошел ко мне и поинтересовался, какое же все-таки ключевое слово характеризует суть китайской живописи «vitality» – «жизненная сила» или «fatality» – «фатальность». Оказывается я неверно произнес первый гласный звук в слове «жизненная сила». В свое оправдание могу сказать: жизненная сила и фатальность одинаково важны для современных художников и старых мастеров!

А вот для английских женщин старческий возраст оказывается фатальнее всего на свете. Как только я приехал в Англию, меня сразу предупредили, что ни при каких обстоятельствах не следует говорить о возрасте в присутствии дам. Но меня всегда забавляло, когда я слышал, как джентльмен говорил пожилой леди: «Как молодо вы выглядите!» Ей, конечно, было приятно это слышать, но в устах джентльмена это звучало слишком иронично. «Старческий возраст» у английских девушек ассоциируется с отравой, и молодые китаянки, похоже, в этом согласны с ними. Вот история на эту тему

Богатый человек встретил юную девушку, и они подружились. Он поинтересовался ее возрастом, и она сказала, что ей восемнадцать лет. Они расстались на несколько лет и, наконец, снова встретились. Девушка совсем забыла, что уже называла свой возраст, и когда он опять задал этот вопрос, сказала, что ей семнадцать. Мужчина горько заплакал, и девушка никак не могла понять причину его рыданий. Тогда он объяснил, что ее слова напомнили ему, что его собственность с каждым годом уменьшается и это так похоже на то, что происходит с ее возрастом. Вот в чем причина его печали.

А я в связи с этим подумал вот о чем. Все, что касается возраста, женщина помнит очень плохо. Мне даже кажется, что ни одна из них не помнит, когда она родилась.

Года три назад услышал я необыкновенную историю 63-летней женщины, которая выдавала себя за одиннадцатилетнюю принцессу. Ей было предъявлено обвинение в том, что под фальшивым предлогом она похищала деньги у незнакомых людей. И на каком-то этапе она оказалась под наблюдением врача. Говорят, его поразило ее необыкновенно инфантильное поведение и отношение к происходящему.

Много лет эта немолодая женщина ходила в коротком платье, с копной светлых волос, завязанных лентой. Журналист, рассказывавший эту историю, обратил внимание на самое примечательное. Оказывается, ей не только удалось убедить многих в том, что перед ними девочка, кое-кто поверил и в ее королевское происхождение. Как это могло случиться? Конечно, это необычная история, но я склонен думать, что люди, которые впали в обман, должно быть, сами хотели быть молодыми, иначе откуда у них такая слепота? Эта боязнь старческого возраста способствует появлению разных методов сохранения молодости. Я время от времени читаю в газетах, что стиль одежды может сделать человека моложе, такую же роль играет косметика и тонкая талия. Некоторые косметологи могут даже подтянуть морщины на лице и смягчить его, так что женщина шестидесяти лет может выглядеть на двадцать. Но почему должно быть так? Ведь это противоречит природе. Я не думаю, что такая косметика когда-либо применялась в моей стране. Сорокалетняя женщина в Китае довольствуется своим возрастом и уже не хочет вновь становится юной.

Распространено мнение, что китайцы, особенно женщины, как правило, выглядят моложе своих лет. Я думаю, причина проста: мы, в отличие от людей на Западе, не озабочены проблемой возраста. Чем больше англичанка беспокоится о том, чтобы выглядеть моложе, тем раньше она стареет, в то время как китаянки полностью свободны от забот о макияже и стараются выглядеть красивыми в согласии со своим истинным возрастом.

Мне кажется, они делят свою жизнь на три этапа: до тридцати, между тридцатью и пятьюдесятью и после пятидесяти. На каждом этапе они носят одежду разных оттенков, украшения и драгоценности тех цветов, которые соответствуют национальным вкусам. До тридцати они предпочитают яркие, светлые тона и блестящие ткани, чтобы подчеркнуть юность и бодрость, после тридцати – темные и менее яркие краски, чтобы продемонстрировать, что они обрели равновесие в жизни и могут уже наставлять других, а после пятидесяти – одноцветные темные тона без узоров, чтобы подчеркнуть достоинство и внушать уважение. В Китае я часто наблюдал, как моя бабушка и тетя советовали моим сестрам выбрать тот или иной наряд яркого цвета, заметив при этом, что сами они уже не будут носить такие тона, чтобы не терять достоинство, соперничая с молодыми.

Помню рисунок в сатирическом журнале «Панч»: «Юная девочка обращается к матери: «Мамочка, я пришла к выводу, что ты красивее меня. Но, слова богу, что мы не похожи друг на друга – у каждой свой шарм». Не думаю, что китайские матери согласятся с таким взглядом на вещи.

Я не устаю думать о том, что Конфуций – величайший психолог из тех, кого рождала земля Китая. Он отчетливо понял, что люди боятся смерти и именно этот страх вызывает неприятие старения. Но поскольку оно неизбежно, он попытался создать метод, который помог бы людям обрести свою радость в преклонном возрасте и забыть о страхе. Вот почему Конфуций учил нас уважать старших и его учение оказывает самое глубокое воздействие на умы китайцев вот уже более двух тысяч лет. И мы привыкли к тому, что нам делают комплименты, когда мы стареем. И какое счастье предчувствовать, что ты в старости будешь пользоваться почетом и уважением. Однажды ученик спросил Конфуция, что он знает о смерти, на что учитель ответил: он еще не знает, что такое жизнь, как же он может знать, что такое смерть. Согласно его учению, мы должны поклоняться своим предкам. И когда люди стареют, они знают, что за ними идут следующие поколения, которые оказывают им уважение, пока они живы, и будут поклоняться им после смерти. Так улетучивается ощущение страха смерти, и оно не разрушает наш разум.

Семейные отношения в Китае строятся на принципе служения старшему поколению. Мы должны обслуживать родителей, бабушку и дедушку и вырастить новое поколение, которое будет заботиться о нас. Никто не откажется упорно работать первую половину жизни, если он знает, что в старости его ждут свои радости. У каждого на склоне лет меньше жизненных сил и за ним нужен присмотр в той или иной степени, но если он ощущает дыхание молодого поколения, идущего ему на смену, появляется уверенность в будущем. А если впереди никого нет, на ум могут прийти верные мысли. Как знать, может быть, это одна из главных забот лондонцев.

У матерей в Англии свои проблемы. Как мне рассказали, согласно английской традиции если отец умирает, не оставив завещания, то мать, после того как старший сын женится, должна покинуть дом и найти новое жилье, поскольку дом становится собственностью сына. Я был шокирован. Может быть, большинство английских матерей настолько знакомы с этим правилом, что они принимают происходящее как естественный порядок вещей, даже не задумываясь. На мой взгляд, это ужасно. Мать, которая полжизни посвятила воспитанию сына, должна покинуть дом, где прожила столько лет. Мое чувство человеколюбия не может смириться с этим, ведь даже если мы не во всем согласны со своими родителями, они выполнили свой долг, научили нас многому, дали образование и тем самым открыли перед нами мир.

Впрочем иная мать, может быть, и рада покинуть старый дом. Перед ней открывается надежда получить больше свободы для себя, если, конечно, у нее достаточно средств, чтобы обрести уют и покой. Но я думаю, незнакомые люди, даже если им хорошо заплатить, не будут заботится о ней так, как могли бы это сделать сын и дочь.

В Китае человек нередко жертвует высокой должностью и почестями ради того, чтобы служить своей старой и больной матери. Конечно, наша система семьи вызывает много вопросов, и нет возможности их прояснить в рамках этой книги. Но у меня есть ощущение, что у большинства женщин в западных странах нет чувства уверенности в будущем, и эта неуверенность преследует их всю жизнь вплоть до смертного часа. Поэтому, естественно, по сравнению с нами они больше волнуются о грядущей старости.

На Западе хорошо известно, что теща – популярный персонаж для шуток. Сколько раз их высмеивали комедийные актеры. Позволю себе заметить, что и в моей стране мы сталкиваемся с тем же самым. И как знать, может, у нас встречаются типажи и похуже. Но мы родились с сознанием неизбежности и естественности принципа уважения старших. И на наш взгляд, мы просто обязаны служить им независимо от их характера и душевных качеств; и не надо поднимать шум из-за сварливых тёщ.

Прочитав мои рассуждения на эту щепетильную тему, житель Запада, возможно, решит, что в Китае между старыми и молодыми существует непреодолимый барьер. На самом деле мы чувствуем себя куда счастливее, когда все поколения собираются вместе. На таких задушевных встречах никто не думает о возрасте – счастливы все. У пожилых нет страха, что их оскорбят, пренебрежительно назвав стариками, а молодые не демонстрируют свою гордыню: «Ах какие мы удалые!»

Я хорошо помню, как моя бабушка частенько приходила в наш сад окинуть взором общество, когда брат или сестра собирали друзей. Она всегда задорно смеялась и говорила: «Ага, вы здесь, достаточно ли еды и напитков? Я могу приготовить вам все, что захотите. Надеюсь, вам хорошо у нас и вы весело проводите время. Ага…» Потом она могла поболтать немного с кем-нибудь из гостей. Мы знали, что бабушка любит хорошее вино, и молодые обязательно предлагали ей несколько чашечек легкого китайского вина. То был жест уважения. Стоило ей осушить их, раздавался веселый смех и одобрительные возгласы. Порой она могла подтрунить над каким-нибудь юным гостем: «Не пора ли тебе жениться?» После чего произносила, например, такую тираду: «Ну пора мне покинуть вас, какое вам удовольствие общаться со старой занудой. Пойду поищу компанию людей моего возраста. Ха-Ха!» А иногда она приводила с собой друзей своего поколения поиграть с нами, молодыми. Я никогда не чувствовал, что между нами есть какой-то барьер. Но хотел бы сделать акцент вот на чем. Я не пытаюсь убедить моих английских друзей в прелести преклонных лет. Я всего лишь хочу, чтобы они не чувствовали себя оскорбленными, если я вдруг скажу кому-нибудь: «О, вы становитесь старше!» Я бы со своей стороны воспринял это замечание как комплимент. Впрочем я знаком с пословицей: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Наверное, я неправ, но что делать, порой говорю предварительно не подумав. Не зря же всегда мечтал я о седой бороде и сверкающей лысине…

Хотя мы не возражаем против старения естественным путем, но все-таки хотели бы прожить долгую жизнь. Есть много символов долголетия в китайском искусстве. Немало у нас и преданий о тех, кто искал эликсир бессмертия.

Во втором веке нашей эры жил император, который решил, что принес своей империи мир и процветание. Обладая абсолютной властью, он мог себе позволить все, что хотел, но его огорчало, что законы природы никогда не позволят ему перейти определенный возрастной рубеж. Он стал искать пути к долголетию, позвал к себе в советники самых достойных священнослужителей и мудрецов. Они изобрели специальное лекарство – некую пилюлю, которая давала возможность тому, кто ее проглотит, жить долгие годы. Изготовление этого лекарства требовало много времени и очень дорогих материалов, и лишь император мог позволить себе такие затраты. Пилюлю хранили во дворце. А указ императора гласил: «Всякий, кто осмелится взять это лекарство, будет предан смерти». Но один из главных министров по имени Тунфан Шо, кстати самый великий юморист в истории Китая, украл пилюлю и проглотил ее. Его, конечно, поймали, и он был приговорен к смерти. Настал горестный час. Но по мере того, как Тунфан Шо приближался к месту казни, все громче и громче раздавался его смех. Наконец его услышал император и потребовал объяснений. И вот что он услышал. «Нет правды в этом лекарстве, – сказал Тунфан Шо, – утверждали, что тот, кто проглотит пилюлю, будет жить долго. И вот я это сделал, но смерть, напротив, пришла даже раньше срока, отпущенного природой». Император вздохнул и отпустил министра, осознав, что чтобы обрести долголетие, одного желания недостаточно.

Тунфан Шо, самый знаменитый юморист в истории Китая

Однажды я узнал, что известный ученый предложил рецепт долгой жизни: две порции терпения, две порции честности, две порции отсутствия тревог, три порции самодостаточности, все это смешать и запить одной порцией доброго вина! И хотя моя старость придет не скоро, я уже сейчас могу представить себе, какую радость может принести преклонный возраст.

Похвальное слово друзьям Китая

В предыдущих главах я неоднократно упоминал моих лондонских друзей и о некоторых из них хотел бы рассказать более подробно в знак благодарности и восхищения. Я не так уж часто хожу на банкеты, приемы, в клубы и поэтому, вероятно, упустил немало возможностей подружиться с разными людьми. Правда, мне нравится посещать публичные лекции экспертов. Однако истинная дружба редко вырастает из восхищения, которое мне было бы сложно выразить. Куда чаще она вспыхивает вдруг, благодаря каким-то случайным обстоятельствам, и ее развитию способствует сходство вкусов и характеров.

Сэр Джеймс Стюарт Локкарт и сэр Реджинальд Джонстон – известные синологи, которые прославились своими глубокими знаниями Китая. Первый рекомендовал меня преподавать китайский языке [35] в колледже восточных исследований. Со вторым у меня всегда были интересные беседы о китайской литературе и поэзии. Он возглавлял дальневосточный факультет в этом колледже и был, кстати, верным почитателем гор и рек, столь чтимых нашими писателями и художниками. Он знает наш язык лучше, чем любой другой англичанин из тех, с кем меня свела судьба. И мы нередко говорили с ним по-китайски, особенно на литературные темы, ведь некоторые поэтические образы невозможно перевести на другой язык. Я посещал сэра Джеймса по утрам каждую субботу, и мы обсуждали с ним китайские тексты, над которыми он работал. Он не мыслил себя без ежедневного чтения китайских текстов, хотя ему и было около восьмидесяти. Это был человек необыкновенной индивидуальности. Обладая глубокими знаниями, он всегда жаждал узнать новое и любил посмеяться над собственной неосведомленностью. У него было прекрасное чувство юмора. А ведь иной узко мыслящий человек кичится своими знаниями и убежден, что никто не сравнится с ним. Ему все время кажется, что он достоин большего, и всю жизнь он завидует другим. Мне же кажется, что я только начал учиться. В Китае мной владела тревога: смогу ли когда-нибудь дойти до самых глубин китайского языка, огромного, как океан. Теперь в Лондоне я узнаю все больше и больше о мире, и моя тревога только растет. Но два моих великих друга внушили мне простую мысль: учиться надо беспрерывно, не останавливаясь ни на минуту, даже в преклонном возрасте. Оба покинули этот мир совсем недавно. Я вынужден был уйти из колледжа, где преподавал четыре года, тем самым словно перевернул еще одну страницу моей жизни. Теперь я намерен начать новый этап познания истинной жизни. В память о них.

Роджера Фрая я знал не столь хорошо и все-таки впечатления об этом человеке ярки в моей памяти. Случилось так, что господин Винкворт организовал в Национальной галерее встречу с ним одного известного художника из Китая, на которой мне было позволено присутствовать. Когда мы пришли в галерею, Фрай сидел перед автопортретом Рембрандта и копировал его. Увидев нас, он улыбнулся и пожал нам руки. Китайский художник хорошо знал французский язык, и они стали разговаривать по-французски. Затем Фрай перелистал – страницу за страницей – книгу репродукций работ художника и вдруг остановился на рисунке лошади, воскликнув. «Вот то, что мне правится!» Я оценил, с каким умилением он разглядывал рисунок, потому что и меня он не оставил равнодушным. В этом человеке была какая-то магия: его лицо, жесты притягивали, и я с удовольствием их изучал. Он сказал моему другу лишь несколько слов, большую часть времени мы молчали, но я сразу почувствовал, что между нами без ненужных слов возникло взаимопонимание. То было одно из великих мгновений, память о котором подернута светлой дымкой, ощущением чего-то неразгаданного. Я всегда думал, что истинное понимание не лежит на поверхности и его нельзя объяснить обычными словами, и, как знать, порой лучше просто молчать. Мы смотрели на автопортрет Рембрандта, который копировал Фрай. Он обратил наше внимание на те места, которые, на его взгляд, ему не удались. Я чувствовал благородную силу автопортрета Рембрандта, она ощущалась и в копии. Я всегда любил эту картину. Когда бы я ни приходил в Национальную галерею, я всегда подолгу стоял у автопортрета Рембрандта. Влекло не только высочайшее мастерство художника, но и его несравненная манера живописи, техника светотени. Я ощущал на полотне человека великой непреклонности и глубокой преданности искусству, невзирая на все трудности, которые он должен был преодолеть. Они видны в морщинах и чертах лица. Узнав подробности жизни Рембрандта, я стал лучше понимать, почему меня сразу так тронула эта картина. Перед моими глазами прошло множество портретов в лондонских галереях, но никогда я не испытывал такого волнения. Лицо Роджера Фрая, казалось, ничем не выделялось среди многих других англичан, которых я встретил в Лондоне. Но по мере того, как я смотрел на него, пока он разговаривал с моим другом, стал ощущать его своеобразие. У него было, казалось, обычное лицо с широким лбом, но я обратил внимание на две тяжелые линии под скулами. На них я прочитал трудности, с которыми ему приходилось сталкиваться, чтобы достойно достичь своей цели. Но самым удивительным были его глаза. В них чувствовалась какая-то особая сила проникновения в то, что он хотел понять. Вот, вероятно, почему он увидел красоту в современном французском искусстве раньше, чем любой другой англичанин. Мне рассказывали, что поначалу мало кто принял его точку зрения. Ныне посетители Национальной галереи и галереи «Тэйт» с интересом смотрят на современные работы во многом благодаря его талантливым критическим статьям. Когда мы прощались с Фраем, он пригласил нас к себе, и вскоре свидание состоялось. Он сразу же стал показывать произведения искусства из его богатой коллекции. Среди них было немало интересных китайских работ. Но в основном французский модерн. Мой китайский художник не был поклонником современной французской живописи, хотя он и изучал искусство в течение нескольких лет в Париже. Поэтому он воздерживался от комментариев. Ваш покорный слуга тоже не проронил ни слова, но по другой причине. Я проникся магической атмосферой этого дома. Для меня он предстал дворцом знаний, красоты и искусства, отражением личности хозяина. Дом – как духовная сущность, а не просто крыша над головой, защищающая от дождя и ветра. Вскоре я снова увидел Фрая в Национальной галерее, где он выполнял все ту же работу. Он поманил меня к себя и с удовлетворением сказал, что нашел наконец тот самый, верный, мазок. Затем была совсем мимолетная встреча в той же галерее. И вдруг читаю в газете извещение о его смерти. Для меня это был шок. До сих пор кажется, что он где-то здесь, в Лондоне, все также приходит в Национальную галерею. Он был одним из великих критиков, писавших об искусстве. И чтобы лучше чувствовать живопись, сам брал в руки кисть. Проникая в мир современного искусства, пытался постигнуть старых мастеров. Разве не говорит об этом его прилежная копия автопортрета Рембрандта? Также он обладал глубокими познаниями в китайском искусстве и многое сделал для знакомства с ним людей Запада. А меня он научил широко смотреть на мир и уметь беспристрастно наслаждаться красотой любого истинного произведения искусства.

Многие мои приятели не могут освободиться от предубеждения против чего-либо. Таков, например, мой знакомый художник, о котором я писал в этой главе. Оценивая вещи, мне кажется, надо шире открывать глаза. Истинное искусство вечно и не зависит от человеческих предрассудков. Роджер Фрай остался с нами навсегда, а кто помнит его многочисленных оппонентов?

О том, что господин Лоуренс Биньен является хранителем произведений китайского искусства в Британском музее и написал несколько книг, в которых рассказал читателям о нашей живописи, я знал еще до поездки в Англию. И вот мне представился случай познакомиться с ним. Два моих соотечественника решили заглянуть в отдел рисунка и графики Британского музея и попросили меня помочь им. Нас направили на цокольный этаж, где уже ожидал господин Биньен. Он произнес всего несколько фраз, но его мягкие задумчивые глаза сразу приковали наше внимание. Мы разворачивали китайские свитки, вешали на стену, снова сворачивали, а он все это время хранил молчание. Когда мы покинули музей, один из моих спутников заметил, что у господина Биньена избыток чисто английской сдержанности и это, очевидно, создает дистанцию между ним и теми, с кем он общается. Меня заинтересовало это замечание, и я подумал: а будет ли господин Биньен более многословным, если визитер, преодолев смущение, попросит его объяснить что-то. Эта встреча случилась пять лет назад, и с тех пор я часто слышал о нем, все называли его самым авторитетным специалистом в китайском искусстве – предмете, к которому я проявляю особый интерес. После той встречи я познакомился со многими собраниями китайского искусства в разных галереях и частных домах и, кажется, понял, что означало его безмолвие, когда он показывал нам экспонаты. Своим молчанием он словно говорил: смотрите без суеты и тогда увидите, к чему разговоры? В своих статьях и лекциях он старался дать читателям и слушателям ясное понимание предмета его исследований, и думаю, нет в Англии человека искуснее его в умении сделать читателя и слушателя зрителем. То, о чем он так талантливо пишет в своих литературных работах, становится ощутимым, зримым, а кое-что читатель может дорисовать в своем воображении. Мы, китайцы, глубоко признательны ему за подвижнический труд по сближению наших народов. Я верю, что прикоснувшись к культуре Другого, мы рано или поздно по-настоящему поймем друг друга. А того, кто первый приложил усилия к этому, будут помнить всегда. Я много раз виделся с господином Биньеном, но наши разговоры никогда не были продолжительными. Я особенно любил наблюдать за ним, когда он читал лекции. Пытался нарисовать его во время лекции на тему «Китайское искусство и буддизм». Я сидел тогда в переполненной аудитории, но казалось, что нахожусь в храме и идет служба. Поэтому изобразил его в одеянии монаха. А задумчивые глаза Биньена заставили меня обратить внимание на самые глубокие аспекты буддизма. Лишь совсем недавно я попросил его подарить мне пять минут, чтобы сделать набросок его портрета, и мы поговорили больше, чем обычно. Я позволил себе заметить, что после выхода на пенсию его жизнь, наверное, стала намного спокойнее. Он возразил: «Ко мне все время приходят люди, просят сделать что-то». После того как я закончил набросок, он показал мне свой автопортрет, который сделал, когда ему было шестнадцать, но при этом заметил, что не умеет рисовать. А я подумал, почему все-таки большинство великих людей куда скромнее многих юнцов. Мой шведский приятель посмотрел мой этюд, сказал, что герой узнаваем с первого взгляда и похож на английского священнослужителя, а мне показалось, что это прежде всего лицо в высшей степени эрудированного человека.

Коллекция китайского искусства, принадлежащая господину Еморфопулосу, известна всей Англии, как, впрочем, и нам, китайцам. Я несколько раз встречался с ним, и он мне показался человеком, проявляющим исключительный интерес к тому, чем увлечен. В те дни, когда в Бурлингтон-хаус три года назад проходила выставка китайского искусства, я прочитал цикл лекций на тему «Принципы и техника китайской каллиграфии и живописи» в колледже восточных исследований, и он был среди моих слушателей. Он заплатил за курс лекций и не пропустил ни одной, как, впрочем, и другие почтенные люди.

Поначалу я, воспитанный в канонах Конфуция, пришел в замешательство от того, что совсем молодой лектор обучает джентльменов столь почтенного возраста. Подумал, что ответить на их вопросы о китайском искусстве, если таковые будут, я еще смогу, но стоять в позе учителя и давать инструкции… Возможно ли? На сердце было неспокойно. Но, в конце концов, успокаивал я себя, обстоятельства, в которых я оказался, и сама тема лекции должны внести поправку в ритуал. Все-таки я уроженец страны, которая дала миру искусство, заинтересовавшее мою аудиторию, и, может быть, я знаю о нем немного больше, чем те, кто живет в других странах. Так или иначе присутствие господина Еморфопулоса было для меня стимулом для более тщательной подготовки материала. Я делал это с большим вдохновением. Он собирал коллекцию почти полвека и, как мне показалось, не делал пауз, также как и не переставал изучать предмет своего фанатизма. Он не ограничил себя собиранием экспонатов лишь стародавних времен, в поле его зрения были всегда и современные работы, что свидетельствует о его страстном интересе к Искусству с большой буквы, а не только к коллекционированию старины. Однажды я выступил в роли экскурсовода для своих друзей на художественной выставке. Мои подопечные проявили особый интерес к китайской живописи. Мы проговорили более двух часов, и господин Еморфопулос был все время рядом, не выказывая ни малейших признаков усталости. Когда экскурсия подходила к концу и некоторые уже покинули выставку, он подошел ко мне и заметил, что поначалу ему не нравились пейзажи в тумане с расплывчатыми контурами художника Ли Фэя из династии Сун (960-1279), но теперь его отношение к ним изменилось и они доставляют ему эстетическое удовольствие. Тогда я почему-то постеснялся выразить свое восхищение его желанием досконально все узнать. Многие ли коллекционеры столь прилежны и в состоянии с учетом уровня своих знаний непредвзято относиться к тому что у них в собраниях? Учиться можно бесконечно! Я думаю, нет временных границ для постижения великих произведений искусства, как нет их и для самого искусства, которое созидается в мире. Может быть, люди, обладающие властью в мире, последуют примеру хороших собирателей, чьи коллекции помогают преодолеть предубеждения и понять Другого. А ведь власть имущие окружив себя большой «коллекцией» интеллектуалов, напротив, всегда хотят уничтожить Другого. Господин Еморфопулос может служить примером для подражания. Я благодарен судьбе, что был знаком с ним.

Непомню, когда и при каких обстоятельствах я познакомился с господином Гербертом Ридом. как-то мне сказали: он живет в Лондоне как отшельник и редко вступает в разговоры. В то время я был весьма заинтригован самим термином «отшельник, живущий в Лондоне». Он был для меня парадоксален. Ведь концепция такой личности предполагает, что этот человек живет обычно где-нибудь в горах, ненавидит городскую жизнь, считая город рассадником вульгарности, раздоров и всяких неприятностей. Но, в конце концов, жить в городе не так уж плохо, как думают другие, а значит, и в Лондоне возможны отшельники? Я эпизодически встречал господина Рида, когда он жил на Черч-роуд, которую потом переименовали в Таскер-роуд, поскольку она неподалеку от моего лондонского пристанища. Хотя он был немногословен, я, как правило, мог прочесть по выражению его лица много невысказанных мыслей. Он был осторожен и взвешивал каждое слово. Когда он пытался разобраться в чем-то, большом или малом, у меня было ощущение, что он находится в состоянии созерцания и раздумья и скорее всего поделится своими мыслями позже. Один-два раза мы встречались на вечеринках. Мне показалось, в обществе он чувствует себя не в своей тарелке, смущается даже больше, чем я, да и говорит меньше. Ведь меня по крайней мере частенько спрашивали: «Откуда вы?» или «Как вам нравится английская погода?». Естественно, к нему никто не обращался с подобными вопросами. Как-то я зашел к нему. Нас, гостей, в тот вечер было пятеро. Вскоре трое распрощались, и если б ушел четвертый, который как-то поддерживал разговор, боюсь, мы провели бы вечер в полном молчании, поскольку оба за весь вечер не произнесли ни слова. Однажды утром мы столкнулись на станции метро «Белсайз-парк». Он ехал на работу, я также следовал по своим делам. У него в руках была газета, я читал его книгу «Искусство и общество». Я сказал Риду, что считаю его книгу полемикой с теми, кто желал бы жить в обществе без искусства, и что мне нравится хорошее полиграфическое качество книги, не говоря уже об изумительном стиле и неповторимых мыслях автора. В ответ он перевернул газетную страницу и обратил мое внимание на фотографию, снятую в Мадриде. На ней был изображен дворик церкви и в нем статуя святого, разрушенная бомбой. Голова святого вверх тормашками лежит в грязи, ноги взлетели вверх. После паузы он сказал: «Вот это и есть настоящее сюрреалистическое искусство». Я согласился с ним, но в моем сознании как молния вспыхнула мысль: «Не станет ли через несколько лет это сюрреалистическое творение реальностью?» Каким разрушительным стал мир сегодня! А ведь искусство всегда созидательно. Ну а господин Рид недавно переехал в лондонское предместье Бэконсфилд и, возможно, теперь обрел наконец истинный приют отшельника.

После того как я посмотрел пьесу «Нефритовый браслет» в Вестминстерском театре, мне захотелось познакомиться с графом и графиней Лонгфорд. Я плохо знал эту драму, поэтому мы мало ее обсуждали, но они произвели на меня глубокое впечатление, которое не соответствовало сложившемуся и, как оказалось, предвзятому мнению об этом типе людей. Китайская мудрость гласит: «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать».

Вскоре мы встретились во второй раз, когда они поставили пьесу «Yahoo» в Лондоне. Судьбе угодно было назначить встречу в галерее «Калмен» на выставке моих рисунков Озерного края. Я удостоился чести посетить их дом в Дублине и воспользовался приглашением в апреле прошлого года. Перед тем как отправиться в путь, я испросил разрешения не брать с собой вечернего костюма. Но приехав, понял, что напрасно думал, как избежать излишней помпы и чопорности. Все было очень просто. Я был несказанно рад тому, что во время обеда нас не обслуживал слуга в парадной форме. Вскоре я осознал, что все мысли моих хозяев заняты драматическим искусством. Они посвятили свою жизнь театру. Как-то я попросил леди Лонгфорд рассказать мне подробнее о лондонских улицах модных магазинов Бонд-стрит и Риджент-стрит, но она сказала, что чрезвычайно редко бывает там. Это был сюрприз. Ведь мне казалось, что дамы знают все об этих улицах, особенно леди ее ранга. А граф в это время был занят добыванием костюмов для одной из пьес в театре «Гэйт», которым он управлял. Это был еще один сюрприз. Мне казалось, он должен был поручить это кому-нибудь из своих подчиненных, но он предпочел сделать это сам.

Граф и графиня были приблизительно одного возраста со мной, и это навело меня на мысль, что в сравнении с ними я сделал в этой жизни очень мало. Эти люди своей непохожестью на других поразили меня с первого взгляда, а теперь я просто очарован ими – их неутомимым трудолюбием, изобретательностью, добротой, интересом к людям. Они доказали несостоятельность моей давней мысли о том, что люди склонны терять свои лучшие качества, если занимают высокое положение в обществе. После того как я узнал лорда и леди Лонгфорд мое неприятие соотечественников, которые злоупотребляют своим высоким статусом в Китае, усилилось. Мне кажется, страдания, которые многие годы переживает моя страна, проистекают именно из-за людей такого рода. Мы не столько боимся вражеского вторжения, сколько предчувствуем опасность изнутри. Она таится среди тех, кто, пытаясь защитить свою собственность, помогает врагу. И все-таки хочется верить, что это всего лишь капля в море нашего огромного населения и волны времени смоют этот позор с лица нашей земли. У меня есть двоюродный брат, который не принадлежит к прямой ветви моей семьи и поэтому живет в другом доме. Он очень богат, владеет многими домами и магазинами в моем родном городе. Один раз в месяц он наносил визит вежливости моим дедушке и бабушке. Впервые я увидел его, когда мне было восемь лет. В тот раз родственник дал мне несколько банкнот, «на игрушки и сладости», как сказал он. Но я тотчас у него на глазах с остервенением разорвал их, поскольку слышал много рассказов о его лени, себялюбии и жестокости по отношению к слугам и домашним и успел заочно возненавидеть двоюродного брата. Бабушка, естественно, меня сурово наказала за такую неслыханную бестактность, но заметила, что вместо того, чтобы демонстративно рвать деньги, я мог бы просто отказаться принять дар. «С деньгами ты можешь тронуть богов, без них и людей оставишь равнодушными», – гласит китайская пословица. Но упрямый ребенок, я, видимо, еще не понимал этого. А вот лорда и леди Лонгфорд я искренне благодарю за урок достоинства, который они преподали мне своей ежедневной жизнью.

Граф Лонгфорд (верхний рисунок) и сэр Уильям Милнер

Был в моей лондонской саге еще один человек, который поразил мое воображение своим интересом к людям, – Уильям Милнер. Прошло немало времени после выставки моих картин в галерее Бэтти Джоэль. И вдруг я получаю от него письмо с просьбой дать ему возможность посмотреть мои работы. Дело в том, что его не было в Лондоне в то время, и он познакомился лишь с четырьмя репродукциями моих картин, которые опубликовал журнал «Иллюстрайтед Лондон ньюс». В конце концов он отыскал мой адрес. Его настойчивость покорила меня, и мы встретились. Не скрою, поначалу я воспринимал его лишь как любителя китайского искусства. Но с тех пор много раз обедал в его лондонском доме на Чейни-роу наслаждался багровыми тутовыми ягодами в его саду которые, оказывается, были посажены еще в эпоху королевы Анны – сотни лет назад. Затем провел несколько безмятежных дней в его йоркширском доме Парсевал-Холл. Отношения с этим человеком еще раз подтверждают мою веру в то, что настоящая дружба возникает вдруг, стихийно, а не в результате какой-то формальной процедуры. Он хороший архитектор и, кроме того, преуспел в садоводстве. И, сколько его знаю, всегда был готов сделать все возможное для других. Но разве не для этого появился человек в этом мире и не лучший ли это путь к счастью? Когда в моей стране вспыхнула война, сэр Уильям почувствовал мое угнетенное состояние и пригласил меня в свой йоркширский дом, выразил огромную симпатию моей стране, всячески поощрял мою профессиональную работу, видя в ней единственный выход для меня, коль скоро нет возможности оказывать прямую помощь отечеству. Но контраст между безмятежной благостной жизнью сельской Англии и ужасами войны на моей земле был невыносим, и мной овладело непреодолимое желание вернуться в Лондон. Сэр Уильям всегда готов был помочь мне преодолеть любые трудности. Иностранцы вдали от родины неизбежно сталкиваются с неприятностями разного рода, но насколько легче их переносить, когда есть настоящие друзья.

Зрители на комедийном шоу

Заключение

В предыдущих главах я описывал то, что видел в Лондоне, делился с читателями мыслями, которые приходили на ум за эти пять лет. Мне хотелось бы написать и о таких вещах, как привидения, гербы, кошки и собаки, – все это интересует меня, но я не имею права злоупотреблять доверием читателей, иначе их терпение иссякнет. Поэтому я хочу сделать продолжительную паузу, может быть, на несколько лет, чтобы затем рассказать о том, что наблюдал, о чем думал. Чем больше я созерцаю типичные картины лондонской жизни, тем сильнее привязываюсь к этому городу. Чем больше узнаю о разных сторонах жизни Лондона, тем глубже моя вера в человечность, любовь и красоту. Почему людей должны разделять расовые или национальные предубеждения?

Лондон стал для меня вторым домом. С тех пор как я закончил колледж, ни в одном городе моей страны не жил более трех лет. Я люблю странствия и надеюсь путешествовать всю оставшуюся жизнь. Но Лондон будет моей штаб-квартирой во время скитаний по Европе. Все эти пять лет город демонстрировал свое гостеприимство и радушие. И это навсегда останется в моей благодарной памяти. Мне кажется, что эта книга напоминает мои следы, оставленные невзначай на талом лондонском снегу, как я писал в главе о снеге. Но, может быть, они не будут столь мимолетны, как большинство следов, и, как знать, может быть, их увидят люди.

Странная вещь – жизнь, и каким удивительным порой бывает человек! Если б я не родился в эпоху прогресса и разрушения, которые противостоят друг другу, то, может быть, не увидел жизнь, в которой проявились необъятные глубины человеческой натуры, и не сохранил веру в неотвратимую добродетель. Я не верю, что ненависть действительно присуща человечеству, хотя многое ставит под сомнение такой взгляд на вещи. И все-таки между индивидуумами нет ненависти. Почему же люди наконец не раскроют шире глаза и не попытаются понять Другого? У меня моральный долг перед Лондоном за его дружбу, доброту, правдивость и верность. Надеюсь, я найду способ вернуть его.

Как знать, возможно, читатели уже начали сомневаться в достоверности моего литературного имени – Молчаливый Странник. Не таким уж молчаливым я оказался. Но воздержусь от дальнейших объяснений. И не подумайте, что пытаюсь сравнить себя с нашим великим философом Лао-цзы, который написал канон «Даодэцзин», где изложена доктрина китайского даосизма. Но я хотел бы все-таки закончить строфами, которые принадлежат поэту Бо Цзюйи, жившему в эпоху Тан (618-907), в них он вспоминает Лао-цзы.

ЧИТАЯ ЛАО-ЦЗЫ

Кто говорит – ничего не знает, знающий – тот молчит. Эти слова, известные людям, Лао принадлежат Но если так, и почтенный Лао именно тот, кто знал, - Как получилось, что он оставил книгу в пять тысяч слов? [36]

***

[1]Могу себе представить, сколько же англичан удивились, почему я не ношу косу - непременной принадлежностью китайца во времена маньчжурского господства (1644-1911) была коса. Передняя часть головы выбривалась, а волосы на задней части заплетались в косу, доходившую до пояса и ниже. Длинная коса считалась признаком верности маньчжурскому императору. Напротив, традиционная мужская прическа (длинные волосы на затылке скручивались в пучок и закреплялись шнурком) была символом открытого сопротивления завоевателям. Это каралось отсечением головы. Китайские революционеры призывали народ не соблюдать обычаи, навязанные завоевателями. Сунь Ятсен, первый президент Китайской республики, основанной на обломках маньчжурской императорской династии в 1911 году, в знак непокорности маньчжурам в 1895 году в японском порту Кобэ остриг себе косу и переоделся в европейское платье.

(обратно)

[2]А кто-то наверняка видел во мне персонаж, напоминающий мистера Чарли Чана – сержант Чарли Чан, сыщик из полицейского департамента Гонолулу – герой серии детективных историй американского писателя Эрла Дерр Биггерса, популярных в конце двадцатых – начале тридцатых годов («Дом без ключа», «Китайский попугай», «За занавесом», «Черный верблюд», «Чарли Чан продолжает действовать», «Хранитель ключей»). Он путешествует по миру, раскрывает преступления и в конце концов получает ранг инспектора полиции. Прототипом послужил реальный сыщик китаец Чан Алана в Гонолулу, своеобразный метод которого вдохновил писателя.

(обратно)

[3]Коронация его старшего сына Эдуарда VIII, неожиданное его отречение от престола… – Эдуард VIII потребовал согласия правительства на его брак с дважды разведенной американкой Симпсон, что не соответствовало английским традициям. Премьер-министр Болдуин предъявил королю ультиматум: отказаться от брака или уйти с престола. Король предпочел отказаться от престола.

(обратно)

[4]Правда, в нашем, республиканском, Китае такие вещи уже не поражают воображение. Углубление и обострение кризиса маньчжурской империи – последней императорской династии в истории Китая – привели к тому, что осенью 1911 года мощный социально-политический взрыв уничтожил ее. Родилась Китайская республика. После того как в конце сороковых годов прошлого века генералиссимус Чан Кайши, возглавлявший Китайскую республику, проиграв гражданскую войну коммунистам, бежал со своими сторонниками и армией на Тайвань, он стал президентом этой республики на острове Тайвань. До конца жизни он верил, что именно его республике принадлежит де-юре суверенитет над всем Китаем, но в силу исторических причин он распространяется лишь на Тайвань. Кстати, долгие годы именно Тайвань представлял Китай в ООН под именем Китайской республики. Лишь в 1971 году Китайская Народная Республика, которая появилась на политической карте мира 1 октября 1949 года, смогла восстановить свои законные права в этой международной организации. Пекин рассматривает остров Тайвань как одну из своих провинций. А между тем главный официальный праздник на Тайване – 10 октября – годовщина Учанского восстания, в результате которого была установлена республика. Даже летоисчисление на Тайване ведется со дня образования Китайской республики, и нынешний, 2ОО4 год по тайваньскому календарю – 93-й.

(обратно)

[5]Эти иероглифы произносятся одинаково, но графически отличаются друг от друга и по смыслу они разные – в китайском языке много одинаково произносимых слов. Это одна из причин невозможности замены иероглифики фонетическим письмом. В зависимости от тональности (в «путунхуа» – общем языке китайской нации, основанном на фонетике пекинского диалекта, – четыре тона) один и тот же слог может означать разные вещи. Например, «ма» может значить мама, конопля, лошадь и ругань. И даже произнесенный в одной тональности слог может тоже выразить разные понятия. Например, «ху» -это и дуга, и лиса, и озеро, и чайник. Кроме того, в китайском языке – десять диалектных групп, которые резко отличаются друг от друга. Случается, два китайца из разных уголков страны, чтобы понять друг друга, пишут иероглифы. Древняя письменность объединяет нацию.

(обратно)

[6]Немало неприятностей доставлял нам «дружественный сосед», который постоянно навязывал «дружбу», независимо от того, хотели ли мы дружить. Мне кажется, миру должно быть любопытно узнать, что некая «юная особа», которая намерена выйти замуж за старого мужчину, начинает с ним ссориться еще до того, как они полюбили друг друга, - 7 июля 1937 года японская военщина организовала очередную военную провокацию у стратегически важного железнодорожного моста недалеко от Пекина и встретилась с неожиданно упорным сопротивлением. Этот инцидент стал началом национально-освободительной войны китайского народа против японских захватчиков. В мемориальном музее Нанкина, посвященном жертвам резни, учиненной японскими агрессорами в 1937 году, хранится свиток с каллиграфической надписью: «Антияпонская война длилась восемь лет – скорбная песнь о ней будет звучать десять тысяч лет». Отказ Страны восходящего солнца принести формальные извинения за преступления японской армии против китайского народа до сих пор омрачает двусторонние отношения. Война в Китае рассматривалась Японией как один из этапов реализации планов установления своей гегемонии в Азии, но проходила она под лозунгом создания «великой восточноазиатской сферы совместного процветания». Таким образом агрессор предлагал «дружбу» и «сотрудничество». Еще до начала войны в штабе Квантунской армии захватчики разработали перспективные планы экономического развития Маньчжурии, и хотя они не были полностью выполнены, социально-экономический облик Маньчжурии, некогда отсталой аграрной окраины, изменился. Китайская буржуазия не саботировала экономические мероприятия японских властей, стремясь получить свою долю от доходов.

(обратно)

[7] Перевод Владимира Михеева.

(обратно)

[8] Перевод Владимира Михеева.

(обратно)

[9]А я хочу, чтоб сотни ли луна пересекла – ли – китайская мера длины, равная приблизительно 0,5 километра.

(обратно)

[10] Перевод с китайского Игоря Голубева.

(обратно)

[11]Я никогда не встречал школьника в Вестминстере – скорее всего, здесь речь идет не о простых школьниках в Вестминстере, а об учениках элитной школы Вестминстер Скул знаменитой как Итон или Хэрроу.

(обратно)

[12]Они образуют четыре сезона и взаимодействуют с пятью элементами - по древнекитайским воззрениям, мир вначале представлял собой хаос, состоявший из мельчайших частиц «ци». Они существовали в виде бесформенного тумана. Из легких, светлых частиц «ян» образовалось небо; из тяжелых, темных частиц «инь» – земля. Союз светлого начала «ян» и темного начала «инь» породил пять элементов (или стихий): Вода, Огонь, Дерево, Металл, Земля, от которых и происходит все во Вселенной. Связь между этими элементами может быть либо положительной, либо отрицательной в соответствии с формулой: Вода порождает Дерево, но уничтожает Огонь; Огонь порождает Землю, но уничтожает Металл; Металл порождает Воду, но уничтожает Дерево; Дерево порождает Огонь, но уничтожает Землю; Земля порождает Металл, но уничтожает Воду. Логически объяснить такое взаимодействие пяти элементов трудно. Это пытаются сделать только прорицатели. Пять стихий ассоциируются с множеством явлений и в природном мире, и в человеческой жизни.

(обратно)

[13]Однажды я отправился на Хэмпстэд-хит, чтобы посмотреть, что происходит там 5 ноября в память о Гае Фоксе – Гай Фокс – главный участник «порохового заговора» 1605 года, организованного католической партией против Иакова I и его министров. План заговорщиков предусматривал взрыв парламента в тот час, когда Иаков должен был произносить тронную речь. В подвалы парламента были помещены бочки с порохом, и поджог их был поручен Гаю Фоксу. Заговор был случайно раскрыт. Гай Фокс был схвачен и казнен вместе с другими заговорщиками. В ознаменование раскрытия заговора 5 ноября в Лондоне и других крупных городах устраивались народные празднества. По улицам носили соломенное чучело, изображавшее Гая Фокса, а затем сжигали его на костре. Этот обычай сохранялся в течение двух с половиной столетий.

(обратно)

[14] Перевод Владимира Михеева.

(обратно)

[15] Перевод Александра Гитовича.

(обратно)

[16]В Китае число тридцать шесть, как правило, ассоциируется с группой – у китайцев отношения с цифрами весьма многогранны. Обожают они, например, цифру 9. По-китайски она звучит так же, как слово «вечный». И императоры настаивали, чтобы массивные ворота их дворцов украшали два ряда медных ручек: девять по вертикали, девять по горизонтали. Одно из любимых чисел – сто. Сто фамилий – простой народ; человек, превосходно разбирающийся в ста делах, – всезнайка, ходячая энциклопедия. Но китайскую нумерологию на бытовом уровне нельзя понимать буквально. Это некий числовой порядок и даже музыкальный ряд. О человеке, который так себе, ни то ни се (у нас бы сказали: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга»), в Китае говорят: «Ни три, ни четыре».

(обратно)

[17] Перевод Владимира Михеева.

(обратно)

[18] Перевод Евгения Витковского.

(обратно)

[19] Перевод Владимира Михеева.

(обратно)

[20] «Чу Чин Чоу» (Chu Chin Chow) – популярный мюзикл, который был поставлен на лондонской сцене еще в 1916 году. Один из персонажей мюзикла – некий экзотический китаец, из тех шаблонных театральных героев, которые создавали у зрителя искаженный образ Китая и его обитателей.

(обратно)

[21] Джефри Чосер (1340-1400) – английский поэт, творчество которого положило начало реалистической традиции в английской литературе. Его «Кентерберийские рассказы» – один из первых памятников на общеанглийском литературном языке.

(обратно)

[22] Яо и Шунь – персонажи мифологические, но они фигурируют в древнейших письменных памятниках Китая, и китайская традиция возвела их в ранг исторических персон. Яо почитался как образцовый правитель, который был настолько бескорыстен, что передал трон не собственному сыну, а некоему Шуню, человеку бедному, но доброму. Знаменательно, что в наше время волевое решение о передаче власти от одного поколения лидеров Китая другому рассматривается в народе не как признак недемократичности и бесправности общества, а как историческая память нации о легендарном Яо, пожертвовавшем сыном и выбравшем более способного и достойного.

(обратно)

[23] «Книга ста фамилий». В старину это был букварь, по которому учились поколения людей. Впрочем, эта книга, вышедшая в свет тысячу лет назад, содержит не сто, а 484 фамилии. Так что не следует буквально понимать «сто фамилий». Если взять десять самых распространенных фамилий, то четверо из десяти китайцев обязательно найдут в этом перечне свою фамилию; если этот перечень расширить до 45 фамилий, то семеро из десяти найдут себя. Так что на остальные четыреста с лишним фамилий приходится лишь 30 процентов населения. Встречаются, конечно, совсем редкие фамилии, не упомянутые в «Байцзясин», но это уже из области неожиданного. К тому же некоторые фамилии древнего букваря крайне редки. Одним словом, принято считать, что в Китае реально 400-500 фамилий. Немного на 1,3 миллиарда.

(обратно)

[24] Согласно легенде, все китайские фамилии произошли якобы от тех, что дал мифический Хуан-ди – Желтый император своим четырнадцати сыновьям. Родословные всех китайцев уходят во тьму веков, и считается, что чем глубже простираются корни, тем лучше ты сохранил свое китайское лицо. У подножия усыпальницы Желтого императора среди лессовых пространств, там, где течет Хуанхэ и где начиналась китайская цивилизация, часто можно видеть венки с черными иероглифами: «Прародителю китайской расы». Считают ли люди Желтого императора действительно предком в биологическом смысле или вкладывают в это символический смысл, значения не имеет. Но очень многие совершенно серьезно ищут неоспоримые доказательства своего императорского происхождения.

(обратно)

[25] Это произведение написано Джорджем Бернардом Шоу в Южной Африке в 1932 году, когда его жена Шарлотта, к счастью, поправилась после автомобильной аварии, случившейся во время путешествия. Здесь выражены его мысли об отношениях между Богом, Человеком и Вселенной, которые он назвал «Евангелие от Шоу». На его взгляд, Женщина – Мать всех нас, и вообще Бог – женского рода. Кстати в пьесе «Человек и Сверхчеловек» он трансформирует тему Дон Жуана; героя преследует женщина, в образе которой воплощена жизненная сила. На эту тему было создано множество пародий, литературных и изобразительных. Вот одна из них: «этот парадоксальный ирландец очень любил копаться в философском саду, но на публике любил стоять на голове». Цзян И тоже решил внести лепту в это «собрание сочинений».

(обратно)

[26] Цитата взята из политической комедии Джорджа Бернарда Шоу «На мели», в которой один из персонажей, сэр Артур, отвечая на реплику коллеги: «В конце концов, мы же белые люди», разразился тирадой: «Позвольте мне вас уверить, что вы отнюдь не белый. Вы цвета грецкого ореха, вот только на носу оттенок темно-красного. А цвет кожи Гленморисона напоминает его доморощенную овсянку. Ничего белого в нем нет и в помине. Ближе всех к образцу герцог. Он вообще желтый, как малайский охотник за головами. Китайцы называют нас розовыми. Они нам льстят».

(обратно)

[27] Эта пьеса, поставленная на лондонской сцене в стиле традиционного китайского театра, долгие годы пользовалась огромным успехом у публики. Вот ее сюжет. У премьер-министра и его супруги было три дочери: Золотой ручей, Серебряный ручей и Драгоценный ручей. Первые две были вполне послушными и вышли замуж по велению родителей. Золотой ручей стала женой генерала, который не отличался интеллектом и знал об этом. Дочь по имени Серебряный ручей выдали замуж за генерала, который также не отличался высокими умственными способностями, но он не догадывался об этом. Третья дочь – Драгоценный ручей была другая. Она восстала против традиционного брака (по договоренности между родителями) и вышла замуж по любви. Ее избранником был достойный человек – ученый и садовник. Но сразу после блаженного медового месяца супруг отправился на войну. 18 лет он храбро сражался и наконец вернулся домой к верной супруге на вершине славы.

(обратно)

[28] Традиция лицедейства в Китае уходит в глубь тысячелетий. Здесь множество разновидностей традиционного народного театра (З60 (!), из них около пятидесяти пользуются особой популярностью). Из слияния разных потоков местных театральных жанров родился в середине XIX века «цзинцзюй» – пекинская музыкальная драма, которую называют также пекинской оперой (знатоки, кстати, говорят, что идут слушать «цзинцзюй»). Это синтетический театр. Исполнитель должен быть одновременно певцом, чтецом, жонглером, танцором, мимом, акробатом. Здесь все символично: движения, костюм, декорации. Актер играет на сцене с воображаемым предметом, жестом зажигает и гасит несуществующую свечу, жестом объясняет зрителю, что поднимается в гору или плывет на лодке. Поднятый мизинец символизирует презрение. В каждой краске, завитушке – свой смысл. Черное лицо – неподкупный, честный человек, белое – хитрый, коварный. Костюм китайского актера пленяет изяществом, красотой и невероятной роскошью. Стиль, цвет, форма костюма указывают на роль и характер действующих лиц. Конного генерала можно узнать по флагам за плечами, пешего – по восьмиугольной шапке и поясу, спадающему вниз. Такое искусство требует культуры и фантазии зрителя. И знания о нем передавались из поколения в поколение как семейная реликвия. Символика и условность не были для просвещенного зрителя искажением жизни, а лишь способом ее интеллектуального осмысления. Но современный зритель (и в Китае) эту азбуку жестов не понимает, и часто пышному зрелищу, где герои фальцетом декламируют монологи из классических пьес, предпочитают сладкое пение поп-звезд.

(обратно)

[29] Перл Бак (1892-1973) – американская писательница, которая прославилась своими романами, рассказами и статьями о Китае. В 1938 году за роман «Земля», в котором на высоком художественном уровне изображена трудная жизнь крестьянской семьи в Китае (по этому произведению и поставлен фильм), и биографические романы о ее родителях – пресвитерианских миссионерах – она получила Нобелевскую премию. Родилась в американском штате Виргиния. В юном возрасте родители-миссионеры увезли ее с собой в Китай, где она провела большую часть первых сорока лет жизни. Получила образование в Шанхае, преподавала в университетах Нанкина. Затем вернулась в США. Ее интерес к отношениям между Востоком и Западом кроме литературы распространялся и на другие сферы. Создала гуманитарный фонд по усыновлению и удочерению детей, появившихся от связи между западными военнослужащими и азиатскими женщинами во время и после войны на Тихом океане. У нее самой кроме родной дочери было девять приемных детей.

(обратно)

[30] Тонизирующий молочный напиток – Horlick's malted milk – для кормящих матерей успешно рекламировался в Англии в тридцатые годы прошлого века и был очень популярен у женщин.

(обратно)

[31] Третья стража – время между одиннадцатью и часом ночи. В старом Китае ночное время с семи часов вечера до пяти часов утра делилось на пять страж.

(обратно)

[32] Перевод Евгения Витковского.

(обратно)

[33] Ходила молва о том, что якобы сэр Уолтер Рэли (1552-1616) как-то закурил трубку и заснул. Если бы не подоспели слуги и не вылили на него ушат воды, случился бы пожар, а то и сам любитель табака мог сгореть. Уолтер Рэли был неординарной личностью в эпоху королевы Елизаветы и пользовался ее благосклонностью. Рассказывали, что однажды он изящно бросил на грязную лужу свой роскошный плащ, чтобы высокопоставленная особа не промочила ноги. Он был известен своим остроумием, обходительными манерами, любил поволочиться за дамами. Был знаменитым путешественником, писал стихи. Прославился он и страстью к курению, которое, кстати, успешно популяризировал. Иаков I, наследник Елизаветы, в отличие от предшественницы не любил сэра Уолтера, подолгу держал его в заточении в лондонском Тауэре и в конце концов приказал обезглавить. Голова Уолтера Рэли была забальзамирована и передана жене. Перед казнью он попросил разрешения выкурить последнюю трубку. Так возникла традиция: «последняя сигарета перед казнью».

(обратно)

[34] Иностранцы (не только азиаты, но и европейцы) нередко пожимают плечами по поводу страсти англичан к игре в крикет. Эта командная игра с мячом и битами, напоминающая русскую лапту, зародилась в Англии в Средние века, и для самих англичан это не только спорт, но и часть образа жизни и их характера. Эту национальную игру англичане считают родоначальницей принципов спортивной этики, ставших, в свою очередь, мерилом порядочности и достойного поведения в обществе.

(обратно)

[35] Sic

(обратно)

[36] Перевод Льва Эйдлина.

(обратно)

Оглавление

Предисловие переводчика

Вступление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Лондонские пейзажи

  Весна приходит нехотя

  Цикады поют о зное

  Тайна красного листа

  Джон Булль не выходит из дома без зонтика

  Наш доморощенный, наш лондонский туман…

  Совсем непросто у видеть в Лондоне луну

  Собаки лают на снег

  Дуэт дождя и ветра

  Приплыла к нему рыбка и спросила…

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. Жизнь Лондона

  Конфуций уступает главарю детей

  Можно ли проветривать книги?

  Статуи и голуби

  Что в имени тебе моем?

  Запад и Восток встречаются на живописных полотнах

  Что общего между русским балетом и китайской каллиграфией?

  Время вечернего чая

  Китайская бабушка не разрешает внукам есть говядину

  Мы родом из страны виски

  Кое-что о джентельмене у камина, развозчике угля и таксисте, похожем на бульдога

  Немного о модницах и ревнивых дамах, считающих себя сильным полом

  Кстати, о радости преклонного возраста и секрете долголетия

  Похвальное слово друзьям Китая

Заключение

Реклама на сайте