«Прощальное письмо Черного Джона»

Сёго Хирасако Прошальное письмо черного Джона

Странный звонок из Сеула раздался в то утро в начале седьмого.

Отдел был еще пуст; Коно сидел в одиночестве за столом и просматривал гранки экстренного комментария Исиоки. Он снял трубку и поднес ее к уху. Слышались характерные для дальней связи частые гудки. Сквозь них вдруг пробился голос:

– Коно-сан, сколько лет, сколько зим! Это Гарри. – Мужчина говорил по-японски довольно бегло.

На секунду Коно растерялся.

– Гарри?… – невольно запнулся он.

– Алло! Алло! Вы меня слышите? – доносилось из трубки. – Это Коно-сан? Я сейчас в Сеуле, но в три часа дня буду в Ёкоте. Мне необходимо с вами встретиться. Если вы не возражаете, сегодня вечером, в семь часов. Ждите меня в районе Аояма в «Рэ…».

Коно не был уверен, что правильно расслышал, куда он должен прийти, но на том конце провода уже повесили трубку.

Все это показалось ему странным. Положив трубку, он попытался было снова приняться за чтение, но не смог – какое-то неприятное чувство одолевало его. Коно заступил на дежурство еще с вечера, и ночка сегодня выдалась как никогда беспокойная. Совершенно неожиданно пришла телеграмма о новом антиправительственном выступлении в Санто-Доминго, столице Доминиканской Республики, и всего лишь два часа назад была закончена работа над экстренным материалом. Подробности пока еще были неизвестны, но, по сообщениям многих иностранных агентств, волнения охватили всю страну, так что, по-видимому, это было не обычное антиправительственное выступление, а начало всенародной борьбы за национальную независимость. Правда, иностранные агентства не приводили каких-либо заявлений Белого дома или Пентагона, но было уже известно о высадке в Доминиканской Республике американской морской пехоты; среди населения имелись немалые жертвы.

Но подготовку сменного материала задерживал начальник отдела Фурукава, который требовал выяснить точку зрения Министерства иностранных дел и до последнего момента не разрешал отдавать материал в набор. Однако из МИДа ничего выудить так и не удалось, и Исиока заполнил отведенную для этого полосу комментарием, написанным на основании данных, полученных из министерского пресс-клуба. Тогда материал наконец пошел в набор.

Это было часа два назад.

Но сейчас для Коно все эти события казались далеким прошлым.

Сидя за столом все в той же позе, скрестив на груди руки и сердито уставившись в потолок, он пробормотал:

– Гарри…

Однако имя ему ни о чем не говорило, и гадать было бесполезно, потому что это явно не тот случай, когда, напрягая память, можно что-то вспомнить. С непонятным раздражением он почувствовал, как что-то бешено крутится в голове на холостом ходу.

Привычный стук телетайпа из отдела зарубежных новостей сегодня казался просто оглушительным и мешал сосредоточиться. Ему вдруг вспомнились события в Санто-Доминго. Интересно, сколько сейчас там американских морских пехотинцев?… Как объяснит Белый дом их присутствие в Доминиканской Республике? В утренней неправдоподобной тишине редакции грохот телетайпа действовал на нервы.

Окончательно заблудившись в лабиринте мыслей, Коно, чтобы избавиться от наваждения, перевел взгляд на гранки, лежавшие перед ним на столе.

И тут его осенило: «А может, он?» Коно поднял голову. Перед глазами возникло полузабытое лицо одного знакомого американца.

«Может быть, тот?…» С ним он встречался лишь однажды по работе. Это было перед самым началом борьбы против Договора безопасности, когда Коно только что начал работать в газете. Он не знал почему, но тогда этого американца часто приглашали в редакцию, и Коно часто видел его там. Фамилия его была, кажется, Кирк…

«Возможно, это он и звонил», – подумал Коно, но тут же усомнился. Тогда он только-только поступил в редакцию и был почти на положении стажера, с этим человеком встречался лишь один раз; маловероятно, что по прошествии пяти лет тот еще помнит его. Да и встреча-то была не с глазу на глаз – просто Коно оказался в группе корреспондентов, выполнявших редакционное задание, а с ними был этот самый Кирк… Воспоминания вновь завели его в тупик.

Коно сидел в задумчивости, обхватив голову руками, когда тишину нарушил звонок из отдела контроля за материалами. Звонок застал его врасплох, Коно растерялся и никак не мог сообразить, что могло случиться в такую рань. Сняв трубку, он услышал:

– Позови шефа.

Из-за ширмы, где спал на диване Фурукава, слышалось сонное дыхание. Покосившись в сторону, Коно ответил, что шефа нет на месте.

– Что же это такое? – в голосе зазвучали недовольные нотки. – Кто это написал? Что за «одностороннее»? Ты почитай другие газеты! – Речь шла об экстренном комментарии Исиоки. Коно бегло просмотрел текст, и ему сразу бросилась в глаза фраза: «Существует мнение, что одностороннее решение о высадке американских войск является наглядным свидетельством нервозности внешней политики администрации Джонсона, оказавшейся перед лицом трудностей. Это вновь…»

– Если так и оставить, могут подумать, что такова точка зрения нашей газеты. Что будем делать? Пусть шеф зайдет в отдел контроля.

«А мне-то почем знать? – подумал Коно, – и потом, кто бы что ни подумал, факты остаются фактами, и, если все так и напечатать, правда будет на нашей стороне», – и решил не будить начальника.

Пробило половину седьмого – ночное дежурство окончилось, и редакция стала постепенно заполняться сотрудниками. Особенно шумно было в отделе зарубежных новостей, куда, очевидно, поступили новые сообщения.

Но Коно продолжал сидеть за столом, наблюдая за суматохой с отсутствующим видом. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Голова трещала, мысли путались. Лицо его выражало растерянность. В это время в отдел вернулся Исиока, игравший в комнате отдыха в «го»; глаза его были красными от усталости. Увидев Коно, сидящего, скрестив руки, в задумчивости, Исиока нагнулся к нему:

– Слышал? Японские газеты продались красным. Праздник сегодня, а они уж с утра галдят.

– О чем это вы? – не понял Коно.

Исиока, ухмыляясь, рассказал ему о суматохе в отделе зарубежных новостей. Там только что получили сообщение ЮПИ. В нем говорилось, что, выступая в сенате на заседании комиссии по иностранным делам, заместитель госсекретаря Болл и помощник госсекретаря Макартур заявили, что японские газеты заражены коммунизмом, поскольку они критикуют американскую политику во Вьетнаме. А сам Макартур сказал, что в редакции газеты Е. по крайней мере две сотни коммунистов, даже цифру привел.

– Услышал бы такое настоящий красный, умер бы со смеху. Да уж, действительно нынешняя Америка неизлечима, – заключил Исиока и расхохотался.

Смех Исиоки разбудил заведующего, и он с недовольным видом поднялся с дивана, широко зевнул и, взглянув на часы, сказал:

– Ну что, пожалуй, пора по домам?

Коно доложил ему о звонке из отдела контроля за материалами – о том, что им не понравилось слово «одностороннее».

– Ну и дела! Выходит, за такие пустяки могут обвинить в симпатиях к коммунистам. Что же это творится? – подивился Исиока, плюхаясь на диван. Заведующий с кислой миной громко прищелкнул языком и, пробормотав что-то вроде «надоело все», буркнул «до свидания», натянул пиджак и вышел с отрешенным видом.

Когда за заведующим закрылась дверь, Исиока, изливая накопившееся в его журналистской душе недовольство, принялся возмущаться:

– После того как с началом борьбы против договора безопасности руководство само стало следить за работой отдела контроля, цензура с каждым годом становилась все жестче и жестче.

Выговорившись, он поднялся:

– Пойдем? Что сидеть здесь как дуракам; ждать, пока сменят, – с тоски зачахнешь!

Коно тоже надоело сидеть здесь, он никак не мог решить, что же ему все-таки делать. Мысли его были всецело заняты недавним звонком, но загадка так и оставалась неразрешенной: мучаясь сомнениями, он продолжал топтаться на месте.

– Пошли, – повторил Исиока, и Коно покорно последовал за ним. Сам не зная почему, он решил, что дело касается только его одного, и попытался разобраться в нем сам, не посвящая никого из посторонних. Но теперь было ясно, что одному ему с этим не справиться.

«Расскажу-ка про телефонный звонок Исиоке», – решил Коно. Они спустились по лестнице, от усталости едва переставляя ноги.

На улице моросил дождь. Мокрая молодая зелень деревьев показалась почти бесцветной утомленным глазам Коно. Подняв воротники, они побрели к Токийскому вокзалу. По дороге Коно рассказал Исиоке об утреннем разговоре. Исиока неожиданно остановился.

– Сказал, что прибудет в Ёкоту? – спросил он серьезно. Некоторое время шел молча, затем проговорил: – Ну конечно же, это он. Знаешь такого, Кирка? Он еще приезжал к нам, когда подписывали договор безопасности. Полное имя Киркленд Гарри.

– Я тоже было так подумал, – ответил Коно, – потом засомневался. Вряд ли этот Кирк помнит мою фамилию. И потом, чего ради ему звонить из Кореи, чтобы назначить встречу здесь? Подозрительно все это. Допустим даже, что это действительно Кирк. Все равно ничего не понятно. Ведь в Ёкоту он прибывает в три дня, а встретиться хочет в семь вечера. Значит, у него было бы достаточно времени, чтобы позвонить и отсюда. А он звонит в шесть утра из Сеула… К тому же если я разговаривал с ним в шесть часов, значит, заказ на разговор был сделан до пяти утра.

На что Исиока ответил:

– Думаю, все же надо встретиться. Видно, важное у него дело, раз позвонил специально, не из-за пустяка же? Может быть, и мне пойти с тобой?

Коно не стал возражать.

– Но что же это за «Рэ» в Аояме?

Вопрос вконец запутавшегося Коно рассмешил Исиоку:

– Ты просто не понял. Он имел в виду ресторан «Рэмонэдо».

Коно даже повеселел.

– Вот оно что, «Рэмонэдо»… – рассмеялся он.

– Ну и дела! Выходит, за такие пустяки могут обвинить в симпатиях к коммунистам. Что же это творится? – подивился Исиока, плюхаясь на диван. Заведующий с кислой миной громко прищелкнул языком и, пробормотав что-то вроде «надоело все», буркнул «до свидания», натянул пиджак и вышел с отрешенным видом.

Когда за заведующим закрылась дверь, Исиока, изливая накопившееся в его журналистской душе недовольство, принялся возмущаться:

– После того как с началом борьбы против договора безопасности руководство само стало следить за работой отдела контроля, цензура с каждым годом становилась все жестче и жестче.

Выговорившись, он поднялся:

– Пойдем? Что сидеть здесь как дуракам; ждать, пока сменят, – с тоски зачахнешь!

Коно тоже надоело сидеть здесь, он никак не мог решить, что же ему все-таки делать. Мысли его были всецело заняты недавним звонком, но загадка так и оставалась неразрешенной: мучаясь сомнениями, он продолжал топтаться на месте.

– Пошли, – повторил Исиока, и Коно покорно последовал за ним. Сам не зная почему, он решил, что дело касается только его одного, и попытался разобраться в нем сам, не посвящая никого из посторонних. Но теперь было ясно, что одному ему с этим не справиться.

«Расскажу-ка про телефонный звонок Исиоке», – решил Коно. Они спустились по лестнице, от усталости едва переставляя ноги.

На улице моросил дождь. Мокрая молодая зелень деревьев показалась почти бесцветной утомленным глазам Коно. Подняв воротники, они побрели к Токийскому вокзалу. По дороге Коно рассказал Исиоке об утреннем разговоре. Исиока неожиданно остановился.

– Сказал, что прибудет в Ёкоту? – спросил он серьезно. Некоторое время шел молча, затем проговорил: – Ну конечно же, это он. Знаешь такого, Кирка? Он еще приезжал к нам, когда подписывали договор безопасности. Полное имя Киркленд Гарри.

– Я тоже было так подумал, – ответил Коно, – потом засомневался. Вряд ли этот Кирк помнит мою фамилию. И потом, чего ради ему звонить из Кореи, чтобы назначить встречу здесь? Подозрительно все это. Допустим даже, что это действительно Кирк. Все равно ничего не понятно. Ведь в Ёкоту он прибывает в три дня, а встретиться хочет в семь вечера. Значит, у него было бы достаточно времени, чтобы позвонить и отсюда. А он звонит в шесть утра из Сеула… К тому же если я разговаривал с ним в шесть часов, значит, заказ на разговор был сделан до пяти утра.

На что Исиока ответил:

– Думаю, все же надо встретиться. Видно, важное у него дело, раз позвонил специально, не из-за пустяка же? Может быть, и мне пойти с тобой?

Коно не стал возражать.

– Но что же это за «Рэ» в Аояме?

Вопрос вконец запутавшегося Коно рассмешил Исиоку:

– Ты просто не понял. Он имел в виду ресторан «Рэмонэдо».

Коно даже повеселел.

– Вот оно что, «Рэмонэдо»… – рассмеялся он.

В районе Аояма, метрах в ста от остановки трамвая «Дзингумаэ», высится белое шестиэтажное здание. Говорили, что все здание отведено под фешенебельные отдельные кабинеты, где назначают деловые свидания иностранные коммерсанты, американские офицеры, служащие в Японии, политические и финансовые воротилы. В прессе много писали о владельце этого дома, китайце с Тайваня, и о его тесных связях с бывшим премьер-министром Японии К. Ресторан «Рэмонэдо» помещался на первом этаже.

Коно и Исиока договорились встретиться там, как и было назначено, в семь часов и расстались на Токийском вокзале. В то дождливое праздничное утро трамвай был непривычно пуст. Оставшегося одного Коно мучило ощущение какой-то неудовлетворенности.

Что он знал об этом Кирке, или Гарри? Почти ничего, только слухи и единственная встреча. Да… весьма смутное представление.

Он даже не знал, почему в тот исторический для Японии год Кирк был приглашен руководством газеты. Впервые Коно встретился с ним перед тем, как началась кампания против договора безопасности, то есть в самом начале осени 1959 года. Первое, что он услышал о Кирке, было то, что тот приехал в Японию вместе с Марком Гейном[1] сразу после войны и пробыл в стране в общей сложности около десяти лет. Говорили также, что, имея связи в американском посольстве, он снабжал редакцию информацией о договоре безопасности. И встретился Коно с Кирком именно той осенью, когда Коно включили в группу журналистов, посетивших по заданию редакции американский военный лагерь в местечке Дзама. Кирк был их гидом.

26 октября того года состоялось заседание либерально-демократической фракции обеих палат парламента и было принято решение о продлении договора безопасности. Таким образом, стало очевидно, что на следующей сессии парламента этот вопрос будет включен в повестку дня, в связи с чем в редакции был разработан план кампании по освещению проблем, связанных с новым договором. В этот план входила также и поездка на американские военные базы в Японии, что и было поручено группе Коно. Корреспонденты пробыли на базе три дня. Они встречались с американскими солдатами, беседовали с ними. Коно помнил, что среди них было несколько негров.

И еще одно он хорошо помнил. Это было накануне обмена ратификационными грамотами нового японо-американского договора безопасности, а именно во второй половине дня 22 июня 1960 года. Кирк появился в редакции и сообщил, что, судя по некоторым признакам, сегодня утром в американское посольство доставлен важный документ. Как потом оказалось, это была ратификационная грамота американской стороны, подписанная президентом Эйзенхауэром. Однако новый договор безопасности еще не был одобрен сенатом США, и поэтому никто и предположить не мог, что документ, о котором говорил Кирк, – ратификационная грамота. Но президент подписал ее втайне, 12 июня, еще до того, как он отправился в турне по Азии. Поэтому, когда ранним утром 23 июня в официальной резиденции министра иностранных дел под видом завтрака состоялась церемония обмена ратификационными грамотами, это было почти фантастикой, ибо произошло спустя всего семь часов после одобрения Договора в сенате США.

Вскоре после этого Кирк исчез.

Вернувшись домой, Коно прилег, но долго не мог заснуть, чего с ним раньше никогда не случалось. Когда ему все же удалось забыться ненадолго, то и во сне его продолжали мучить видения без начала и конца. Проснулся он уже в сумерках. Будильник так и не был починен, звонок не работал, и Коно испугался, что проспал, но, взглянув на часы, увидел, что еще только начало шестого.

Его все время что-то словно подгоняло, но, когда пришло время выйти из дома, он почему-то медлил. Еще раз бросив взгляд на часы, Коно понял, что больше ждать нельзя. «Все-таки хорошо, что я рассказал обо всем Исиоке», – подумал он.

Дождь, ливший с утра, так и не прекращался. От дома Коно до станции было пять минут ходьбы. Поблизости находился большой парк, через который Коно каждый день ходил к станции. Сегодня парк был сплошь окутан дождем и туманом, там было необычно безлюдно и тихо. На станции Коно купил три вечерние газеты и сел в электричку линии Иногасира, идущей в сторону Сибуя.

В вагоне он просмотрел все газеты и ни в одной не нашел ни строчки о заявлении Болла, вызвавшем утром такие бурные споры.

Выйдя на станции Сибуя, он поймал такси, которое повезло его по мокрым улицам. Когда показалось белое здание «Рэмонэдо», его охватило нервное возбуждение.

Машина остановилась на автомобильной стоянке перед рестораном. Выйдя из такси, Коно пробежал по тропинке между искусственными холмами и, укрывшись под навесом у входа, стряхнул с одежды капли дождя. Сквозь прозрачное стекло была видна стойка администратора. У входной двери стоял бой в белой форме, однако в холле не было ни души. Под навес крупными шагами вошел Исиока с поднятым воротником плаща. Подойдя к Коно, он спросил:

– Его еще нет?

Услышав, что Коно сам только пришел, Исиока молча направился к входу. Войдя в холл, застланный красным ковром, он окликнул невысокого боя.

– Нам назначена встреча с американцем Кирклендом Гарри.

Бой низко опустил голову в преувеличенно вежливом поклоне.

– Подождите, пожалуйста, там, – указал он на кресла у лифта.

В холле, кроме них, никого не было, все здание казалось объятым тишиной. Через некоторое время из лифта вышли двое индийцев – мужчина и женщина средних лет – и сели наискосок от них. Они что-то сказали друг другу тихими невыразительными голосами, затем мужчина поднялся и скрылся в глубине холла. Коно, закурив, рассеянно наблюдал за ними. Женщина в сари, оставшись одна, сидела неподвижно, словно изваяние. Коно залюбовался ее профилем. Блеск глаз, четкие черты лица, высокая грудь женщины неожиданно напомнили ему статую якшини.

– Однако заставляет себя ждать, – хмыкнул Исиока и завел разговор о заявлении Болла: – Наверное, корреспонденты осаждают сейчас в американском посольстве посла Рэйшауэра. На пресс-конференции Ростоу, прибывшего недавно в Японию, тоже спрашивали об этом. Ростоу изложил свою точку зрения, но это так и не попало в сообщение вечерних газет.

– А как с тем «односторонним»? – спросил Коно.

– А, придирки. Какие тут могут быть неприятности? – с уверенностью сказал Исиока.

В этот момент появился бой. Вытянувшись по стойке «смирно», он вновь поклонился, низко опустив голову, и пригласил:

– Пожалуйста.

Следуя за ним, они спустились по лестнице, расположенной рядом с лифтом, и очутились в «клубе».

Стоящий у входа широкоплечий европеец, увидев Коно с Исиокой, радостно воскликнул: «О!» – обнажив при этом белые зубы. Он широко развел в стороны руки, словно приглашая их в свои объятия: и Коно, и Исиоку. Коно узнал его. Это был Кирк.

Коно ничего не оставалось, кроме как улыбнуться в ответ на наигранное приветствие сверкавшего белозубой улыбкой Кирка, однако никакой радости от встречи со старым знакомым он не испытал. Напротив, внутренне насторожился.

Коно и Исиока, подталкиваемые обнимавшим их Кирком, вошли в полутемный зал. В кружках света от изысканных люстр за столиками сидело несколько групп посетителей; среди них были и женщины. Но почему-то и здесь царила странная тишина, нарушаемая лишь едва слышными звуками кокю.[2] Голоса людей были почти неслышимы. Лишь Кирк громко болтал о чем-то, ведя их в глубь зала.

Когда они подошли к столику в углу, Коно попросил Кирка говорить по-японски. Кирк, пожав плечами, развел руками и ухмыльнулся, однако согласно кивнул. Они расселись вокруг овального столика.

– Мы все, все друсья, – немного коверкая японские слова, сказал Кирк, разливая пиво. Стол был сервирован дорогим вином и закусками, видимо заказанными заранее. Кирк предложил чокнуться, и хотя Коно это было неприятно, он решил не показывать свои чувства.

Кирк говорил о том, что уже четыре года работает в Сеуле, и какая хорошая страна Япония, и что два года назад он приезжал сюда, но всего на один день и потому не мог встретиться с ними. Но он мечтал о таком случае, чтобы можно было посидеть с друзьями, никуда не торопясь. На этот раз он собирался пробыть здесь неделю и, если удастся, хотел бы еще раз встретиться с ними в Токио. Продолжая разглагольствовать, он усиленно подливал им пиво. Исиока, которого мало волновали условности и к тому же большой любитель выпить, с удовольствием поднимал бокал, но у Коно совсем не было настроения пить. Он все время думал о том, когда же Кирк заведет разговор о своем телефонном звонке, но Кирк так и не обмолвился ни словом, и по его виду ни о чем нельзя было догадаться. Он держал себя как ни в чем не бывало.

Тогда Коно сам заговорил об этом.

– Работа приучила меня ничему не удивляться, – сказал он, – но сегодня утром я был просто поражен. Вы так хорошо помните меня, – и в упор спросил: – Что случилось?

Кирк, стараясь сохранить непринужденный тон, сказал, что можно, конечно, было бы позвонить и из Токио, просто хотелось удостовериться, что Коно на месте, и неожиданно спросил:

– Вы не получали письма с Окинавы?

– С Окинавы? Нет, не получал, – ответил Коно, недоумевая, отчего человек, живущий в Сеуле, задает ему такой вопрос.

– Вот как? – притворно удивленно бросил Кирк и, словно спохватившись, позвал официанта и заказал ему что-то еще, говоря по-английски.

– Ах, извините! Пожалуйста, угощайтесь, – вновь с наигранной веселостью сказал он. – Дело-то вот в чем, – пояснил он, доставая из внутреннего кармана пиджака белый конверт.

«Что это?» – подумал Коно, принимая его.

– Распечатайте и взгляните, – сказал Кирк. – На днях я побывал на Окинаве, и один солдат из Кодза попросил меня передать это вам. Негр. Не помните его? Когда-то мы вместе ездили в лагерь в Дзама по заданию редакции. Он тогда познакомился с вами, с тех пор и хранил вашу визитную карточку. Поэтому я тоже… – тут он запнулся и как-то непонятно засмеялся.

Коно помнил поездку на американскую военную базу в Дзама, но никак не мог представить, с каким солдатом-негром он там встречался и о чем они говорили. Тем более он не мог припомнить, что давал кому-то свою визитку. Это почему-то успокоило Кирка, и он с ухмылкой сказал:

– Верно, негра трудно запомнить.

Но Коно возразил:

– Дело не в том, что трудно запомнить негра, а в том, что я вообще не помню этого. Но если уж говорить о том, кого труднее запомнить, то я и янки запоминаю так же плохо, как и цветных.

В ответ на это Кирк только рассмеялся, но ничего не сказал.

Его слова не рассеяли возникшие у Коно сомнения: для чего Кирк, который должен быть в Сеуле, поехал на Окинаву в Кодза? Зачем он встречался с этим солдатом-негром? Что ему за дело до этого письма?

К тому же в местечке Кодза находится американский военный лагерь «Хейг». А «Хейг» – это цитадель секретных соединений американской армии, предназначенных для боевых действий против партизан. Именно там обучаются войне против партизан специальные подразделения – те самые «зеленые береты», которых ежедневно отправляют в джунгли Вьетнама. И еще. Согласно полученному на днях сообщению из Нахи, недавно там произошла стычка между белыми и черными солдатами. Кончилась она тем, что белые линчевали троих негров.

Коно не удержался, чтобы не задать вопрос:

– Вы часто бываете на Окинаве?

– Да нет, что вы! Недавно я съездил в отпуск в Гонконг и на обратном пути заглянул на Окинаву. – Он посмотрел на Коно широко раскрытыми глазами, словно недоумевая, чем вызван такой вопрос. До этого Исиока был всецело сосредоточен на пиве, но, услышав слова Кирка, многозначительно рассмеялся:

– Ну и ну! Значит, в качестве туриста?

– Да, по чистой случайности, – нисколько не смутившись, ответил Кирк.

Вскрыв конверт, Коно извлек оттуда фотографию размером с визитную карточку и исписанный карандашом листок, видимо письмо. На обратной стороне фотографии, тоже карандашом, было нацарапано: «Джон Кройслер, 34 года, уроженец штата Оклахома».

– Он сказал, что его отправляют во Вьетнам, – сообщил Кирк с опечаленным видом и, понизив голос, добавил: – Один из солдат, которого отправляют во Вьетнам вместе с Кройслером, тоже писал вам. Когда я при встрече с Кройслером сказал, что скоро буду в Токио, он дал мне это письмо и очень просил передать вам, чтобы его напечатали в японской газете. Я тоже прошу вас об этом. Постарайтесь, пожалуйста, опубликовать, – продолжал он. – Мне бы хотелось показать Кройслеру газету с его письмом до того, как он отправится во Вьетнам. Он тоже хочет этого, поэтому очень прошу вас помочь ему.

– Выходит, для Кройслера это письмо может оказаться прощальным, – сказал немного захмелевший Исиока с видом профессионала. – Котян, не кажется ли тебе эта история интересной?

– Интересной?

– Ну да, интересной. Покажем это редактору?

– Конечно, покажите. Пожалуйста, – поддержал Кирк.

Но Коно не мог поверить, что Исиока говорит всерьез. Ему вдруг стало не по себе, и он умолк.

В это время взгляд остановился на танцующих. Среди них был мужчина в армейской военной форме. Коно обвел взглядом зал. Только теперь он заметил, что среди девушек, обслуживавших клиентов, было несколько светлокожих европеек. Некоторые из них были одеты в короткие китайские халаты с разрезами, обнажающими ноги. Коно слыхал, что за последнее время в Токио появилось много иностранок этой профессии, но собственными глазами видел их впервые и даже не знал, что и сказать.

Он взглянул на часы: было уже начало десятого. Через час ему уже надо быть на работе. У Коно было тягостное ощущение, будто он забыл выяснить у Кирка что-то важное. Но в то же время он понимал, что дальнейшие расспросы все равно ни к чему не приведут. Он спрятал во внутренний карман пиджака письмо Джона Кройслера и поднялся, подавая пример Исиоке.

Видя это, Кирк засуетился, попытался остановить их, но Коно откланялся, сказав, что пора на работу.

– Ах вот как! Очень жаль. Я позвоню вам дня через три. Пожалуйста, не забудьте о моей просьбе. – Тут Кирк извлек из кармана пачку сигарет и протянул их со словами: – Южнокорейские. Попробуйте. – На пачке было написано: «Синтанджин».

Выйдя на улицу, они сели в такси. Дождь прекратился. В машине Исиока, повернувшись к упорно молчавшему Коно, спросил:

– Ну, что думаешь делать?

– Во всяком случае, пока нет перевода, ничего сказать нельзя, – ответил Коно и добавил: – Я сам хочу разобраться в этом деле.

– Не возражаю, – пожал плечами Исиока, – однако, если письмо удастся напечатать у нас, почему бы не попробовать? Хотя делай как знаешь. Все равно его пошлют на войну. Тут надо все хорошенько взвесить, чтобы не прослыть «лжеджентльменом» вроде меня, – закончил Исиока.

Когда они вернулись в Сибуя, Исиока сказал, что сегодня он отдыхает, и распрощался; через мгновение его раскрасневшаяся физиономия скрылась в толпе.

Придя на работу, Коно сразу сел за перевод. Занятие это было непривычное для него, и пришлось заглядывать в словарь из-за каждого слова. Посидев около двух часов, Коно кое-как завершил перевод, но не был уверен, все ли понял правильно. Ему очень не хотелось показывать письмо постороннему человеку, но делать было нечего.

Вынув из конверта листок с письмом Кройслера, он отправился в бюро переводов отдела зарубежных новостей.

Протянув письмо молоденькому переводчику, он сказал:

– Это личное, – и попросил перевести.

– О, такое коротенькое, – улыбнулся тот и любезно согласился. Тут же при Коно он начал быстро писать, шевеля губами, словно считая в уме, и через пятнадцать минут перевод был закончен. Коно прочел написанный на белой фирменной бумаге текст.

С самого первого дня моего пребывания здесь я с нетерпением ждал этого события. И вот, вчера вечером, мы подняли бокалы за будущую победу. Если наша борьба послужит славе отчизны и процветанию человечества, мы не отступим. Мы любим свободу и готовы выступить от лица всех, кто жаждет мира, мы готовы стать «солью земли». Исполняя свой долг, я буду с любовью вспоминать и Японию, и ее доброжелательных жителей. Желаю вам и впредь свободной, мирной и изобильной жизни. Мы ж со своей стороны готовы оказать вам любую помощь. Дорогие японцы! Свобода и процветание Азии могут быть завоеваны только борьбой с теми, кто мешает этому. И мы находимся на переднем крае этой борьбы. Ждем вашего сердечного одобрения и поддержки! Март, 196… год.

Кодза. Джон Кройслер.

Прочитав перевод, Коно отметил, что в основном он все понял верно.

Поблагодарив переводчика, Коно взял письмо и сложил оба листочка в конверт. Все это, видимо, нисколько не заинтересовало переводчика, потому что, холодно кивнув в ответ, он тут же взялся за другую работу.

Эта ночь прошла спокойно – после того как утренний выпуск ушел в набор, больше делать было нечего. По вопросу «заявления Болла» руководство газеты заняло выжидательную позицию. Коно закурил подаренные Кирком «Синтанджин». Вкус их напомнил ему японские сигареты «Хоуп».

И чего это понадобилось Кирку покупать в Сеуле, где полно американских сигарет, такую дрянь?… Коно сосредоточенно разглядывал фотографию Джона Кройслера, вспоминая строки его письма. Но мысли вновь и вновь возвращались к Кирку, вызывающему непонятную неприязнь.

Исиока и утром не появился в редакции.

Коно почему-то не мог поверить в подлинность письма, хотя никаких оснований для этого у него не было. Исиока несколько раз просил Коно показать письмо, но он отговаривался тем, что еще нет перевода. Спустя три дня, после обеда, когда Коно уезжал по заданию редакции, заведующему отделом позвонил Гарри. Он поинтересовался судьбой письма, но заведующий был не в курсе дела. Поэтому, когда Коно вернулся, начальник сделал ему выговор. Но Коно объяснил, что письмо адресовано лично ему и он хочет в нем разобраться, и добавил:

– Я сам потом все расскажу. И все же мне хотелось бы знать, а что вы думаете об этом Кирке? – Пять лет назад заведующий работал в другом отделе, но здесь же, в токийском отделении газеты, и Коно надеялся, что он должен знать Кирка.

– Звонил не Кирк, а Гарри, – отозвался тот.

Коно хотел было сказать, что Гарри и есть Кирк, но передумал. Он решил объяснить это, показав начальнику письмо.

Но Кирк больше не звонил, и разговора об этом не возникало.

Спустя неделю, утром, придя на работу, Коно увидел на своем столе письмо, написанное по-английски. Оно было отправлено из Кодзы и подписано Джоном Крокки. Распечатав конверт, он увидел замусоленный лист бумаги, торопливо исписанный карандашом, и фотографию размером с визитную карточку.

Коно взял ее в руки и вгляделся. Вне всякого сомнения, это была та же фотография Джона Кройслера, какую вручил ему Кирк.

– Вон оно что! – У Коно словно пелена спала с глаз. – Хорошо, что письмо дошло!

Теперь он знал, что предчувствие его не обмануло.

«Что ж я раньше не уличил его? – подумал Коно. – Хотя на каком основании…»

Вернувшись домой, он весь вечер просидел над переводом письма Джона Крокки, написанного детским почерком. И вот что он прочел:

Мы с тобой виделись только один раз, и я думаю, ты уже не помнишь меня. Но я не забыл, как ты меня спрашивал, почему я стал солдатом. Тогда я не ответил тебе. Теперь же хочу рассказать обо всем. Я решил сделать ставку на службу в армии. Знакомый парень сказал мне, что в армии все равны – и белые, и черные, что там не потеряешь работу, как какой-нибудь грузчик, и что платят там хорошо. Этот тип – гнусный обманщик. Какой может быть мир, какая свобода при расовой дискриминации? Ко мне пришла война. Мне говорят: «Поедешь во Вьетнам». А я не хочу. Я ненавижу белых, но я совсем не знаю вьетнамцев. Может быть, меня убьют. If anything should happen to me… А вдруг со мной это действительно случится, что будет с моими детьми? Я не хочу, чтобы мои дети проклинали своего отца. Когда ты будешь читать это письмо, я уже, наверное, буду во вьетнамских джунглях, может быть, даже мертв. Лучше сначала сойти с ума. Я должен был рассказать тебе вот о чем: когда я был в Дзама, то джипом сбил ребенка и никому об этом не сказал. Если бы это выплыло наружу, негру такое бы не сошло с рук. Но теперь я уже могу не скрывать. Я хочу, чтобы японцы меня простили. А если тот ребенок умер, что мне делать? Кажется, я уже схожу с ума… Прощай.

Кодза, 196… год, март.

Черный Джон.

Примечания

1

Марк Гейн – американский журналист. После окончания войны приехал в Японию в качестве специального корреспондента газеты «Чикаго сан».

2

Кокю – двух-трехструнный смычковый инструмент.

Оглавление