Анна Лавриненко Время моей жизни
I hope you have time of your life.
Billy Joe, “Green Day”1.Часть I . ЗИМА 1
повесть
Все началось первого января, когда я лежала на диване и смотрела газету.
Я искала туристические объявления о базах отдыха, где можно было бы покататься на сноуборде. Сноуборды мне нравятся – они для сильных, уверенных, энергичных людей, для тех, кто не хочет валяться на диване, для тех, кто слушает рок и альтернативу. Сноуборды не для неудачников. То есть не для меня. Я знала, что никуда не поеду и не буду кататься на сноуборде, но все равно разглядывала объявления.
Телевизор был выключен, в компьютере надрывался Илья Черт, который орал про то, что он “просто играет Рок”, я подпевала ему, мотая головой; очень завидуя: мне тоже хотелось встать, выпрямиться во весь рост и гордо прокричать: “Я просто играю Рок”. Но я не играю рок, к сожалению. Я вообще ничего не играю.
В дверь позвонили. Я встала с дивана и нехотя поплелась в коридор, по дороге пытаясь пригладить топорщащиеся пряди волос, но они все равно меня не слушались. На пороге стоял Генка – мой сосед и к тому же лучший друг.
В тот день, когда мы с ним познакомились, я слушала “Oasis” на полную громкость. Протрещал звонок: не посмотрев в глазок и даже не спросив – кто, я распахнула дверь. Передо мной стоял странный парень. Я, конечно, точно не поняла, но, по-моему, он был обкурен.
На нем было надето сразу несколько футболок и рваные поношенные джинсы.
– Это… – сказал он.
Я молча взирала на него.
– Я твой сосед, вот тут живу. – И он махнул рукой в сторону двери напротив.
– Приятно познакомиться, – сказала я в ответ, все еще не очень понимая, что ему от меня нужно.
– Это… – снова сказал он, – ты что слушаешь? “Oasis”?
– Ну да, – подтвердила я.
– А не дашь погонять этот диск? А то у меня такого нет…
Я пожала плечами:
– А что есть послушать у тебя?
Так и началась наша дружба с Генкой: мы обменивались дисками с музыкой, болтали, сидя у него на балконе, иногда вместе пили пиво.
Генка учился в каком-то институте – я толком не знала в каком, – он тоже толком об этом ничего знал; а по ночам работал барменом или кем-то в этом роде.
И вот теперь Генка стоял передо мной с бас-гитарой в руке.
– Подарок. На Новый год.
– Кому?
– Тебе, дуре, – сказал он, цитируя Масяню.
Я хотела было ответить: “На фига мне такая большая дура”, но не смогла вымолвить ни слова, вместо этого тупо смотрела на Генку.
– Это же бас-гитара! – наконец смогла сказать я.
– Не дурак, вижу.
Я все еще ничего не понимала – и на минуту даже испугалась, – может быть, уже наступило первое апреля, а я и не заметила?
– Надо же быть такой дурой, – вздохнул Генка, – я себе новую купил, вот эту тебе решил отдать, конечно, мог бы и продать, но как только вспомнил, как ты на нее смотришь, прямо сердце сжалось. Так что забирай, пока не передумал.
Я пригласила его зайти, и мы обмыли мою новую басуху – или лучше сказать первую? – остатками коньяка, полбутылкой красного вина и бутылкой пива, покурили в коридоре, и он отправился восвояси. Когда
Генка ушел, я долго смотрела на нее и не могла налюбоваться, проводила рукой по струнам, медленно перебирала их. Потом вдруг вскочила с места – надо было что-то делать.
И тогда я поехала к Ляле.
2
Весь январь вместо того, чтобы готовиться к сессии, мы не вылезали из Лялиной квартиры и до одиннадцати вечера, столько позволяли
“правила поведения с соседями”, играли. Потом мы шли в магазин за вином и едой, а когда выпивали вино (если его было много), забивали на все “правила поведения с соседями” и играли на полную громкость.
Даже в два часа ночи. Хорошо хоть без примочки.
Мы мечтали о том, чтобы играть в группе, с первого курса. Мы мечтали об этом, когда смотрели по телевизору “Максидром”, когда приходили на концерты рок-групп (тех, которые с гитарами в руках, усилителями и вечно пьяным видом), приезжавших в наш город, когда слушали Билли
Джо, который пел про то, что надеется, что у нас есть время нашей жизни.
Но собрать группу было не так просто. И пока… у нас был только басист – то есть я, и я еще толком даже не умела играть. И солист, то есть Ляля. Она писала музыку и тексты, в основном на английском языке, хотя любимым хитом в наших очень узких кругах была песня, написанная на русском, – “Я люблю панка”.
Нам оставалось каким-то образом найти барабанщика и гитариста.
Впрочем, барабанщик нашел нас сам.
Мы сидели на первом этаже в универе и думали. Что бывает не так уж и часто. Тут к нам подошел парень. Его лицо показалось мне знакомым. Я определенно раньше его где-то видела.
– Привет, – сказал он, – я слышал, вы группу собираете. Я на барабанах могу.
И он замолчал. Ждал, пока мы хоть как-нибудь среагируем на него. Мы присматривались.
– Ты откуда? – спросила Ляля.
– С первого курса.
– А-а-а, – протянули мы, сразу же сообразив, где мы его видели.
Вообще-то парень был ничего. В смысле подходил под концепцию группы.
Не то чтобы красивый, но интересный, – было в нем что-то забавное и милое, немного красивое и немного непонятное. Кудрявый. В широких штанах и рубашке. На шее какие-то бусы. Или не бусы. В общем, непонятно что. Огромный рюкзак за спиной. И в больших ботинках, в гриндерсах. Они, конечно, не показатель, но мы решили, что – наш человек.
“Не похож на барабанщика”, – почему-то подумала я, до этого не знакомая лично ни с одним барабанщиком.
– Как тебя зовут-то? – спросила Ляля.
– Кирилл.
В тот день мы пошли к Кириллу домой, долго пили крепкий черный чай без сахара, слушали, как он играет на барабанах, решили, что сгодится, и в честь этого пошли пить коньяк к первокурсникам.
Конечно же, у первокурсников никакого коньяка не оказалось, и мы довольствовались коктейлями “BRAVO”, которыми нас угощал новый участник нашей группы.
3
Генка выглядел неважно. Как будто бы те две недели, что он отсутствовал, пил по-черному. Может, так оно и было.
– Заходил к тебе вчера и позавчера, тебя все не было, – как-то обиженно пробормотал он.
– Так мы репетировали! – ответила я.
– Значит, все-таки собрали.
– Чего?
– Группу…
– А, да, почти…
– Рад за вас.
И, чтобы отметить это событие, мы с Генкой решили куда-нибудь выбраться.
Выбрались в ларек за пивом, которое долго пили у него дома, и обсуждали перспективы нашей группы.
– Нам нужен гитарист, а то без него как-то не клеится. Ляля сама на гитаре играет, но нам нужен кто-то еще, понимаешь? Может, ты знаешь кого-нибудь?
Генка долго думал.
– Есть один. Хороший парень, кстати. Тебе понравится. И играет – будь здоров.
А на следующий день мы отправились искать гитариста.
– Он может быть где угодно, – сказал Генка, пока мы вместе с ним и
Лялей стояли на остановке и тряслись от холода.
– Что это значит? Куда тогда мы сейчас направляемся? – нервно спросила Ляля, замотанная шарфом до самого носа.
– В “Партизан” – вероятнее всего, он там.
На остановке стояло еще несколько человек, и все, как один, косились на нас с недовольным видом.
– А если его там не будет? – спросила я.
Генка засмеялся:
– Потусим в “Партизане” и пойдем дальше его искать.
– А это обязательно делать сегодня? Его искать, в смысле? – спросила
Ляля, у которой от холода стучали зубы.
Генка возмущенно посмотрел на нее.
– Все, хватит! Ну, бабы! Вот что значит бабский коллектив. Хватит!
Хватит стонать, ныть, задавать глупые вопросы, сейчас приедем и на месте все узнаем.
Мы примолкли. Правда, на какое-то время. А как только захотели снова повозмущаться, показался троллейбус.
В “Партизане”, как всегда во время концертов, было много народу.
Народ был разный: в юбках, на каблуках – таких меньшинство; большинство – в гриндерсах, с серьгами в носу, бровях, ушах и других частях тела, пьяных или обкуренных в хлам.
На первом этаже сидели на лавочках и курили. Парни и девушки – курили все. Кто-то радостно – такие сидели компаниями и смеялись, кто-то устало и уныло – как будто бы примкнув к кому-то, но на самом деле ни к кому, а так, сами по себе. Может быть, они ждали своей любимой музыки, а может, ничего не ждали и даже не знали, как, зачем и почему сюда попали.
Генка начал рыскать по клубу. Искал таинственного гитариста. Минут через пятнадцать он нашел нас на лавочке, напротив входа. Мы дружно курили и прислушивались к музыке, играющей наверху. Группа закончила еще до нас, и теперь играла стандартная “партизановская” музыка.
Генка привел с собой парня. По виду обычного, – по крайней мере, так нам показалось на первый взгляд.
– Это Билли, – представил нам его Генка.
– Джо Армстронг? – спросила Ляля, довольно улыбаясь своей шутке.
Парень поморщился:
– Нет, – потом помолчал и добавил: – Это не в его честь. Совсем другая история.
Договорились встретиться в понедельник у нас в универе, и все вроде бы остались довольны. Мы смеялись и рассуждали про то, как скоро будем выступать на сцене “Партизана”, когда к Билли подошла девушка.
Нельзя сказать, что она была красива, но симпатичная и стройная. Она не обратила на нас с Лялей никакого внимания, надула губки и, обращаясь к Билли, сказала:
– Ну куда ты пропал. Мне же скучно там одной. Кроме того, все ко мне пристают.
Билли с сомнением посмотрел на нее, потом тяжело вздохнул.
– Сейчас уже пойдем, подожди пять минут, я договорю.
Наглая девчонка снова даже не удостоила нас взглядом и, развернувшись на своих гриндерсах, отошла в сторону. Ее гриндерсы почему-то расстроили меня больше всего.
4
Мы наконец собрали группу, и у нас состоялась первая репетиция – первая со своими собственными песнями, первая всем составом. Уже окончательно оформившимся составом. Вокалистка, гитарист, басистка, ударник. Ляля, Билли, я и Кирилл. Первая репетиция оказалась такой неудачной, что у меня поначалу даже руки опустились. Мы сбивались, ссорились и матерились, но под конец отыграли более-менее сносно последний куплет “Я люблю панка” и решили, что на сегодня хватит.
После репетиции все собрались у Ляли дома: здесь была не только наша группа, пришли знакомые и почти незнакомые люди. Однокомнатная квартира стала резиновой, и я никак не могла понять, как же она вмещает столько народу. Ребята из нашей группы пили водку. Из “нашей группы”… Мы с Лялей пили вино. Когда все напились так, что еле держались на ногах, мы с Генкой стали орать последний куплет “Я люблю панка!”, потом я, как будто бы до меня дошло что-то важное, повернулась к Ляле и тихо сказала:
– Постой-ка, ты же не любишь панка, то есть не панка любишь.
Она пожала плечами:
– Это всего лишь песня, – и ушла курить на балкон.
Но мы обе знали, о ком говорим. Он, конечно, не был панком – трудно было вообще сказать точно, кем он был. Для Ляли – центром Вселенной, для меня – классным парнем, для кого-то другого – крутым веб-дизайнером.
Ляля сидела на краю сцены. Почти что на краю крыши, – подумала она и улыбнулась про себя. После репетиции все разошлись. Даже Анька куда-то спешила. Захотелось покурить, но она ведь не курит… И тут
Ляля вспомнила его: она старалась не вспоминать – так было легче, – но вот вдруг вспомнила. Иногда на нее накатывало с такой силой, и тогда… тогда просто хотелось плакать. Но она ведь не плачет…
Разные тусовки. Разные стили жизни. Значит, не судьба… думала она, и, наверное, в самом деле была не судьба. В его мире танцевали под техно и глотали экстази, в ее – слушали пьяный рок и курили травку…
Но какая разница, что все разное. Главное – быть вместе. А если не вместе – тогда не быть совсем. Но ведь они уже пробовали один раз. И ничего не получилось. А жаль…
С виду все как обычно: прошли мимо, поздоровались: “Привет” -
“Привет” – и забыли. Тысячи людей кивают друг другу, проходят мимо и забывают. Так почему же ее это так задевает? А иногда он вообще не замечает ее. Или делает вид. Пробегает мимо, даже не подняв головы, пребывая в каком-то своем мире.
Она, конечно, никому не говорила, но все песни, что она писала, были о нем. Даже песня “Я люблю панка”, несмотря на то что он никогда и никаким панком не был, тоже была о нем.
А она ведь могла по очень много времени не думать о нем и даже не вспоминать, но потом вдруг случайно видела его. А как только видела, на некоторое время выпадала из жизни, то есть она делала все то же самое, что делала раньше – ела, спала, разговаривала с другими людьми и улыбалась им, – но это была как будто бы не она, потому что настоящая она мучилась от боли и счастья одновременно, потому что настоящая она видела перед своими глазами только его. Ей казалось, что такого не бывает, и в самом деле в это сложно было поверить.
Даже ей самой… И он бы не поверил. Она знала, что он никогда и ни за что не поверил бы. А если бы даже и поверил в ее чувства, то что?
Разве возможно хоть что-нибудь изменить? Конечно нет. И от этой невозможности становилось еще хуже.
Она так и сидела на краю крыши, думала о нем, сочиняла новую песню и сходила с ума от любви.
5
Я помню: мы сидим с Генкой у него на балконе и курим: он – траву, а я – обычную сигарету. Из комнаты доносится: “И мы с тобою станем вместе… как Сид и Ненси… Сид и Ненси…”
– Мне нравится эта песня, – говорю я ему.
– Мне тоже. – Он кивает головой.
Мы почти не разговариваем, слушаем музыку и курим. Изредка перебрасываемся ничего не значащими фразами.
Он спрашивает меня:
– Как группа?
– Отлично, – говорю я.
Я тушу окурок сигареты в пепельнице и замечаю там другой, с помадой на конце, показываю Генке.
Он сначала как-то по-детски улыбается, как будто бы радуется, что он здесь, потом хмурится и говорит:
– А, не обращай внимания.
– Значит, у тебя все в порядке с личной жизнью, – говорю я, пытаясь развеселить Генку, но это не получается – он переводит разговор на песню “Сегодня ночью”, которая сменила “Сида и Ненси”.
Да нет у Генки никакой личной жизни! Не было и не будет!
Она приходила к нему когда хотела. Звонила и коротко бросала в трубку: “Ты дома? Не занят? Сейчас буду”. Они занимались сексом несколько раз за ночь и засыпали в объятиях друг друга. Иногда болтали на кухне с выключенным светом, и хотя не видели друг друга в темноте, дотрагивались до пальцев, до волос, лица, как будто бы пытаясь убедиться, что они все еще существуют.
А на следующий день она всегда уходила. Она думала, что Генка спит и не слышит, но на самом деле он никогда не спал, он только делал вид, что спит, а сам смотрел, как она собирается. Крадется на цыпочках из душа, ежится, когда натягивает на себя свитер, морщится, залезая в джинсы. А потом закалывает волосы. Генка этот момент любил больше всего. Волосы у нее роскошные: длинные, белоснежно-белые. Она долго расчесывает их, потом закручивает в тугой узел и стягивает резинкой.
В этот момент она становилась такой невероятно красивой, что у Генки перехватывало дыхание. Она уходила, тихо захлопывая за собой дверь, а Генка изо всей силы сжимал руки в кулаки и хотел плакать. Он ведь ничего не знал о ней, кроме имени, даже номера телефона: она всегда звонила ему сама, и он дрожал при мысли, что когда-нибудь она не позвонит. Что он тогда будет делать? Генка знал наверняка. Он будет ждать. Месяц, два, год, всю жизнь, в конце концов, – когда-нибудь она должна будет понять, что тоже любит его! Тоже. Потому что он ее любит. По-другому ведь не бывает: если ты любишь человека, по-настоящему любишь, то и он тебя тоже. Обязательно, – иначе люди не могли бы жить на этой Земле.
Генка удивлялся иногда, что он в ней нашел. Нельзя сказать, что она была офигенно красива или суперсексуальна. Она приходила к нему в старых джинсах, вытянутых свитерах с катышками или в обычных футболках. Несексуально, сказали бы другие парни. Несексуально, писали глянцевые журналы. Однажды Генке попался в руки такой журнал, там говорилось, что на свидание надо приходить в чем-нибудь сексуальном, например кофточке с вырезом, а свитера и джинсы подойдут только для дружеской беседы. Генка усмехнулся и даже обрадовался, что она не такая.
А Даша сама не знала, зачем приходила к нему. Каждый раз давала себе обещание, что больше не пойдет, но чем сильнее были эти мысли, тем сильнее ей хотелось его увидеть, и она набирала знакомый номер. “Ты дома? Не занят? Сейчас буду”. И зачем ей нужен этот Генка? Она даже не знала, есть ли у него хоть какое-нибудь образование выше среднего. Конечно, когда они сидели на кухне и болтали, он казался ей очень умным. Не таким умным, как Женька – отличник из ее группы, а таким, которые умные по жизни. И не потому, что он где-то что-то прочитал или выучил, а просто потому, что знает это, и все тут. Но тогда на кухне все казалось таким нереальным, и, может быть, Генка тоже был нереальным и на самом деле не был таким уж умным. Генка по жизни никто, – все-таки приходится это признать, – и, конечно, он ей не пара. Она ведь хорошая, умная девочка. Ее отец – профессор, она учится в университете, и учится на одни пятерки. У нее много друзей, так много, что даже слишком. И есть Саша, главный красавчик университета, который почему-то бегает за ней, не обращая внимания на других девчонок. Иногда, от скуки, она ходит с ним в кафе или в кино. А потом звонит Генке.
Не люблю я его, думает она о Генке. Не потому что он не такой, как все, – потому что она не такая, как все.
6
Мы с Мишей сидели и трепались про Лондон. Если бы кто-нибудь когда-нибудь мне сказал, что мы будем сидеть так близко и разговаривать, как нормальные люди, я бы, конечно, не поверила. Но теперь мы разговаривали – почему-то про Лондон – и много курили. Мы говорили о тех лондонских книгах, которые читали, о тех лондонских группах, которые слушали, даже о лондонском правительстве и королеве, мы говорили о Биг-Бене и о том, что Лондон разделен на части. Мы просто говорили. Я не хочу сказать, что у нас с ним была какая-то там особенная духовная близость или что я в этот момент сидела и думала только о том, какой он красивый, – нет, но ведь не с каждым можно сидеть на кухне, курить и говорить про Лондон! Иногда к нам заходили другие ребята и клянчили денег на выпивку. Мы выскребали из карманов то, что было, и снова говорили о Лондоне.
Может быть, мы говорили о чем-то еще, но наутро я об этом не помнила. Я тогда спросила его:
– Мы ведь когда-нибудь будем в Лондоне?
Он не задумался ни на минуту:
– Конечно будем.
И я в который раз поняла, что люблю его больше жизни, а он об этом ни фига не знает. У него есть другие девчонки, много других девчонок, намного красивее меня, которым уже он говорит, что любит, и которые отвечают ему, что тоже. А я так… почти что никто… даже не просто друг… “знакомая девчонка”. Он ведь и не знает, что для меня он самый красивый на свете и что в толпе я всегда ищу глазами только его, что, засыпая, я думаю только о нем… Ни фига он этого не знает…
Зима подходила к концу. Мы не знали, радоваться этому или как.
С одной стороны – тепло, с другой – как-то тоскливо. Весна все-таки.
А значит, влюбленные парочки, шлепающие по лужам, довольные друг другом; мартовские коты, выползающие на улицу в поисках добычи; весенний авитаминоз, в конце концов. Все были подавлены и поглощены своими проблемами.
Мы репетировали каждый день, пытались придумать название для нашей группы, но так и не смогли. Так что пока мы были группой-без-названия.
Депрессовал каждый из нас. Привычное “мало выпили” уже не прокатывало, поэтому пили все больше. Вино, шампанское, коктейли, реже – пиво. Пили даже под партами на лекции. Это было прикольно, и, наверное, от ощущения опасности в голову давало чуть сильнее, чем обычно. На следующую лекцию мы уже не шли и продолжили пить у Ляли дома. За полчаса, закусывая арахисом, выпивали литр вермута с Лялей на двоих. Но, как поет Рома Зверь, “вермут ни фига не лечит”. И мы продолжали пить каждый день “за любовь” из горлышка или, на худой конец, из стакана. Парни из нашей группы иногда курили травку, но мы по такой теме не прикалывались. То есть, конечно, Ляля не прикалывалась. И, не говоря ни слова, запрещала мне.
Зато мы заворачивали табак для кальяна с разными вкусами в бумагу от
“Беломора” или зеленый чай туда же, но нас все равно ни фига не торчило. Может, и хорошо, что не торчило.
Непропорциональный фиолетовый заяц, нарисованный на стене рядом с нашим универом, говорил, что “завтра будет лучше”, мы в это верили и ждали, когда наступит завтра. Но завтра лучше почему-то не становилось. Зато закончилась зима.
Часть 2 . Весна 7
Когда Билли проснулся, часы показывали полпятого утра. Он протянул руку и тронул ее за плечо:
– У нас есть что-нибудь попить?
– Чего?
– Ну, там, пиво или хотя бы минералочка.
– Отстань, Билли, я сплю.
Сквозь сон она услышала, как Билли тяжело вздохнул. Билли. Билли совершенно невыносим, за исключением тех случаев, когда он спит.
Наверное, поэтому спит он мало, – предпочитает быть невыносимым. Она вздохнула вслед за ним и тут же снова заснула.
В следующий раз она проснулась от запаха яичницы, которую готовил, очевидно, Билли. От него ее чуть не стошнило (от запаха, а не от
Билли). Голова гудела, а во рту было сухо. Она предпочла даже не смотреть на себя в зеркало, поэтому лишь брызнула водой на лицо и поплелась на кухню. Как она и предполагала, Билли возился у плиты.
Она опустилась на стул.
– Во сколько мы вчера пришли? – почти шепотом спросила она.
Билли протянул ей стакан с водой.
– Почему это “мы”? Неужели ты не помнишь, что мы вернулись не вместе?
– Разве? – Она сделала глоток. – Фу, что за гадость?
– Аспирин, растворенный в воде. Тебе станет легче. Есть будешь?
– Не-а…
Она смотрела на Билли. И как это ему удается? Вроде бы вчера выпил не меньше, чем она, а с утра уже уплетает глазунью за обе щеки.
Билли внимательно смотрел на нее. Насмешки, как это бывало обычно, в его взгляде не было, скорее тревога.
– Ты как?
– О-о, лучше не спрашивай. Больше никогда не пойду к Коровину. После его пьянок мне жить не хочется.
– Полежи немного.
Она послушно встала и поплелась в комнату. Через несколько минут туда же пришел и Билли. Он сел рядом, и она положила голову ему на колени, Билли принялся гладить ее по волосам, и ей стало немного легче. Как же иногда здорово, что есть Билли. Жаль, что таким хорошим он бывает очень редко. И очень недолго. Очередным доказательством стало то, что уже минут через пятнадцать Билли встал и начал одеваться.
– Ты куда? – спросила она, наблюдая, как он расчесывается.
– Надо идти. У меня что-то вроде свидания.
– А-а, понятно. А почему так рано?
– Нужно домой еще заскочить. – Билли постарался побыстрее сменить тему, как делал всегда, когда разговор заходил о девушках. Он как-то растеряно встал у двери в комнату. – Ну, я пойду. Закрою сам.
– Иди, – сказала она и отвернулась к стенке.
Что-то легонько кольнуло, но через минуту она с радостью подумала, что все-таки хорошо, что Билли ей только друг.
Билли вышел на улицу. Погода стояла странная: уже не зима, но еще и не весна. Билли не хотелось никуда сейчас идти, но оставаться с ней он тоже больше не мог.
Ты думаешь, что можешь все, думал Билли, застегивая курточку и натягивая шарф до самых ушей, но на самом деле ты не можешь ничего.
Ничего от тебя не зависит. То есть то, что ты хотел бы изменить, никогда не будет способным измениться благодаря тебе. Например, хотел бы я не жить сейчас здесь, хотел бы я никогда не встречать ее или, может, лучше встретить, но чтобы только все было по-другому?
Нет, тогда уж лучше не встречать никогда. Это, наверное, наказание мне. За что-то. Я что-то такое сделал, может, даже не в этой жизни.
Но ведь все это зависело не от меня. Кто-то в небесной канцелярии допустил ошибку, что-то напутал… а может быть, наоборот, сделал все правильно? И именно так, а не иначе, все и должно быть. Так думал
Билли в тот день. Похожие мысли почти постоянно посещали его. Он всегда старался найти ответы. Если чего-то не знал, он смотрел в справочнике или искал в Интернете, но единственный вопрос, на который Билли не мог ответить: за что ему эта дурацкая любовь?
Ответа на это нигде не было.
Она казалась ему самой красивой девушкой на свете, даже в это утро, без косметики, бледная, с красными глазами и темными синяками под ними, с непонятно откуда взявшимся засосом на шее. Даже в такие минуты он не мог не любоваться ею. Странно, но когда они встретились первый раз, он даже не обратил на нее внимания. Он не подумал про нее ничего – равнодушно скользнул взглядом по ее лицу и сразу же забыл. Они разговорились чуть позже, поняли, что у них сходятся во многом вкусы и мнения, но и тогда он не думал о ней как о девушке своей мечты. Это случилось месяца через два.
В тот день была вечеринка. Одна из тех, на которых все напиваются и целуются друг с другом, одна из тех, после которых у нее бывает жуткое похмелье. Правда, тогда она была почти трезвая: немного веселая и немного грустная, Билли так никогда и не понял, отчего и что такого случилось у нее в тот день. Они вдвоем стояли на балконе и болтали. О всякой чепухе, о том, что первое придет в голову, она смеялась, а иногда просто задумывалась о чем-то и молчала, иногда не сразу реагировала на его реплики. Он запомнил даже, в чем она тогда была: широкие штаны черного цвета с двумя карманами по бокам, белая футболка без всяких рисунков, какие-то браслеты на левой руке, на правой – часы. Из-под футболки чуть-чуть было видно татуировку – рисунок на плече, но только чуть, – поэтому он дразнил, притягивал,
Билли хотелось задрать рукав футболки и посмотреть, что же все-таки там за рисунок, но он почему-то этого не сделал, хотя знал, что она на это только рассмеялась бы. Волосы ее были собраны в конский хвост, который смешно прыгал в разные стороны, когда она поворачивала голову.
На следующий день голова болела, но память что-то навязывала, что-то стучалось из подсознания: что-то вчера случилось, что-то важное. Он улыбнулся. С тех пор он всегда улыбался, думая о ней, даже когда ему было очень плохо.
8
Веб-дизайнер откинулся на спинку вертящегося стула. Устал. Глаза нестерпимо болели. Бросил взгляд на часы: почти пять утра. Черт, он опять просидел за компом всю ночь. В который раз повторил себе, что нельзя так много работать. Повторил и снова пропустил свои слова мимо ушей. Спать почему-то не хотелось. Он взглянул на три кружки с остатками кофе, стоявшие рядом на столе, – понятно почему. А завтра
– учиться. К какой-то там паре. Может быть, даже к первой. Он испуганно стал вспоминать день недели, – точно ли к первой? К первой им только в среду. Завтра четверг, – значит, ко второй. Нужно хоть немного поспать, до второй пары, он, может быть, и выспаться успеет, хотя даже если поспит сейчас чуть-чуть, завтра все равно будет не в форме. А завтра ему надо будет выглядеть… отлично… ведь завтра придет Она. Она всегда приходит по четвергам ко второй паре. Значит, надо опоздать, чтобы вдруг ненароком с ней не столкнуться. Хотя какая ему разница, что она о нем подумает, – не она же ему нравится, а он ей, – вот пусть и принимает его таким, какой он есть.
Хотя кто знает, может быть, он ей уже безразличен – она в последнее время мало обращает на него внимания. Раньше было по-другому. Раньше она ошарашенно смотрела ему вслед, он сам не видел, но знал это, сидела в библиотеке прямо за ним и гипнотизировала взглядом спину. А потом они попробовали начать какие-то отношения, но что-то тогда не получилось. Вот ему и стало все равно… Они ведь определенно друг другу не подходили… Тогда почему он каждую неделю ждет четверга? А ведь он ненавидит университет и при любой, даже самой малейшей возможности предпочитает туда не ходить, загуливать – и спать до двенадцати или сидеть в Интернете. Тем более на хрен ему сдался этот юрфак, компьютеры его интересуют куда больше. Да он и понимает в веб-дизайне больше любого, кто учится на информатике! Это-то и было самым обидным. Учиться на специальности, которая его совсем не интересует. Да и не было это его никогда… Так, родители настояли. А он, дурак, повелся. Зачем? Компьютерщик – тоже неплохая профессия, теперь вон как за границей ценится.
Он выключил компьютер, – сегодняшней работой он остался доволен, еще пара ночей, и сайт будет окончательно готов к употреблению, так сказать, – надо будет показать свою работу в фирме, там, конечно, потребуют кое-каких изменений, но все это будет незначительно, а потом он позволит себе немного отдохнуть и, может, даже поспит нормально пару ночей. До тех пор, пока не получит следующий заказ.
Или пока не пойдет отрываться в какой-нибудь клубешник, наглотавшись экстази.
Засыпая, он вдруг вспомнил – она же сейчас играет в группе, – он поморщился, он не любил рок и вообще всякую такую музыку. Он вспомнил, как однажды сказал ей, что вместо “Короля и Шута” лучше бы пошел на дуэт “Карамельки”, и почему-то улыбнулся этому про себя. Он подсунул руки под щеку – только так он мог заснуть – и провалился в сон прямо до второй пары. На пару он, конечно, опоздал. На десять минут. Но идти все равно не хотелось. В коридоре встретил друга.
– Ты что не пошел? – спросил веб-дизайнер.
Друг махнул рукой:
– Опоздал.
– Понятно.
– Пойдем, может, пивка попьем. – У Друга был скучающий вид.
– Пойдем, – согласился веб-дизайнер, – мне все равно никуда идти сегодня неохота.
Они вышли на крыльцо и закурили. И тут увидели ее. Она шла очень быстро, обмотанная шарфом, запыхавшаяся, – он улыбнулся. Правда, про себя. Поздороваться или нет, думал он. Зря думал. Она все равно не подняла головы и даже не посмотрела в его сторону.
А, пофиг, подумал он, но стало почему-то грустно. Как в каком-то видении он вдруг увидел, что дарит ей розы странного цвета. Он такие никогда раньше не видел. Тогда откуда он знает их?
– А розы бывают зеленые? – спросил он Друга
Друг подумал несколько секунд, потом философски заметил:
– Розы бывают всякие.
– И зеленые?
– Наверное, и зеленые. Хочешь, сходим к арке, посмотрим.
– Пойдем.
И они направились к Триумфальной арке, где тетки, стоявшие с большими ведрами цветов, причитали перед молодыми людьми.
“Что желаете, молодой человек? В подарочной упаковке? Для девушки берете? Да, эти долго стоят. Ах, эти – сорт „Анжелика”, да берите, берите, стоят еще дольше, чем „Чайные””.
Там-то они и увидели их. Зеленые розы. Они. Именно их он видел в своем видении. Эх, подумал он, вот купить бы все, что здесь стоят, и принести ей прямо сейчас. Ничего не говорить, просто отдать в руки, и все. Сказать: “Это тебе”, – развернуться и уйти. Что она тогда?
– Что интересует, молодые люди? – подскочила к ним розовощекая тетка в обрезанных перчатках и огромном надутом пуховике.
– Розы зеленые, – проинформировал ее веб-дизайнер.
– Да, не подскажете, – встрял Друг, – на каком заводе их красят?
– Что? – Тетка недоуменно заморгала глазами, потом дрогнувшим голосом ответила: – Их такими выращивают.
– Зелеными? – не унимался друг веб-дизайнера.
– Зелеными.
– И почем же такая красотища?
– Семьдесят рублей розочка.
– А если я еще доплачу, в оранжевый перекрасите? – продолжал Друг.
Тетка, видимо, поняв в конце концов, что над ней издеваются самым наглым образом, насупилась, а веб-дизайнер и его Друг, отойдя чуть-чуть в сторонку, уже покатывались со смеху.
9
Все пришли на вечеринку к Коровину. Нет, вечеринкой это трудно было назвать – это сборище почти что алкашей, панков и непонятно кого вперемешку. Я задыхалась от табачного дыма, а голова от выпитого совсем размякла. Я пожалела вообще, что пришла сюда, – а ведь тащилась чуть ли не на другой конец города. Хотя тут были все свои:
Билли с той наглой девчонкой, с которой мы видели его в “Партизане”, даже Кирилл и еще парочка первокурсников. Только Ляли не было. А зря. Здесь был ее любимый веб-дизайнер. Он не был пьян, но и не особо трезв, – мы не разговаривали с ним, но, похоже, он очень удивился тому, что я здесь оказалась. А я удивилась его присутствию
– это не его тусовка.
Тут же я увидела его – моего, лондонского. Он болтал, как всегда, с какой-то девчонкой. Надеюсь, не о Лондоне. Ах да, наверное, о Париже.
– Привет, Лондон, – сказал он, подходя ко мне.
– Привет, – ответила я и замялась. Я не знала, что еще ему сказать, на языке вертелось что-то типа: “Что ты здесь делаешь? Сводишь меня с ума своей красотой?”, но такого я, конечно, не сказала.
– Как поживает Лондон? Скоро туда отчаливаешь? – спросил он.
Я не поняла, смеется он надо мной или нет, поэтому ничего не ответила и ушла. То есть совсем ушла с вечеринки, быстро натянула куртку в коридоре и выбежала на улицу. Через пару минут мой, лондонский, догнал меня:
– Ты обиделась, что ли?
– Да нет. Просто… – Я не договорила.
– Понятно… значит, обиделась…
Некоторое время мы шли молча, он даже не шутил, как обычно.
В голове стоял туман. Я была пьяная, но не очень. А главное – рядом был мой собственный Лондон, человек, который называл меня Лондон, который хотел, чтобы я когда-нибудь там побывала. Мы шли по весеннему теплому городу, и мне было весело.
Я улыбнулась. Он тоже. Чему-то своему, наверное. Он достал из сумки мячик.
– Сыграем?
– В сокс? – удивилась я. – Так лужи же!
– Ну и что!
И мы стали играть. Кидали мячик, подбрасывали его, перекидывали с ноги на ногу… Выдохлись. Сели на корточки и стали курить.
– Хорошо, – сказала я.
– И правда, – ответил он.
Он снова улыбнулся. И снова как будто бы чему-то своему. Больше мы не разговаривали. Просто сидели рядом и курили, не разговаривая ни о чем и ни о чем не думая. Потом поднялись с корточек и побрели по городу. Мы дошли до набережной и даже видели рассвет. По дороге купили в круглосуточном ларьке бутылку шампанского и, сидя на холодной лавочке, на Стрелке, пили его. Встали и снова стали играть в сокс. Мячик постоянно падал, еще чаще, чем в первый раз, но мы только смеялись. Все закончилось, когда наступило утро. А я так и не сказала ему, как сильно я его люблю.
10
Кирилл слушал плеер. Даже после репетиции, когда казалось, что уши начинает резать от любого постороннего звука и хочется только одного
– оказаться в тишине, Кирилл слушал музыку. Он был музыкой, а музыка была им. И они навечно были привязаны друг к другу. Я никуда без тебя… а я без тебя… или что-то вроде этого. Он или слушал музыку, или играл ее. Поэтому в тишине он не бывал никогда. Если не музыку, то он слушал что-нибудь другое, – слова людей, шум машин, звуки города. Их, звуки, он любил больше всего и всегда по-разному чувствовал настроение города. Наверное, так оно и было.
Он возвращался на трамвае. Конечно, ближе было на автобусе, но Кирка любил трамваи. Их медленность, дребезжание, романтику – все трамвайное любил.
Кирка был барабанщиком, а значит, странным и непонятным другим уже хотя бы поэтому. Родителям, друзьям, девушкам казалось, что он живет в каком-то своем непонятном мире – в мире ритмов. Он не стремился стать гениальным барабанщиком и добиваться всемирной славы или известности – он просто хотел играть, а группа давала ему эту возможность. И он был ей за это благодарен. “Девчоночья”, – морщились его знакомые. Он бросался защищать. “Да вы хоть слышали, как они поют и играют? Если нет, то я на вашем месте лучше бы заткнулся!” Он любил их всех. И даже Билли. Он любил сидеть с девчонками из своей группы у кого-нибудь в квартире и пить вино или отрываться в “Партизане” под рок-н-ролл.
Кирка улыбнулся Джеку Вайту, который пел в плеере и издавал умопомрачительные звуки на бас-гитаре, улыбнулся Мэри Вайт и ее необыкновенному таланту барабанщицы – без зависти, скорее с легкой грустью оттого, что ему, наверное, никогда так не сыграть. У меня все хорошо, подумал Кирка, ведь правда хорошо. Он провел тыльной стороной ладони по носу. Какая-то непонятная тоска сдавила грудь.
Такое с ним бывало, и в такие моменты ему хотелось стучаться головой о стену или плакать, но он просто закрывал глаза и твердил про себя:
“У меня ведь все хорошо! У меня все лучше всех!” – но это мало помогало. Да что там говорить – это не помогало никогда.
Он сжал руки в кулаки, очень сильно, и тут же стало легче. Перед глазами стояла Ленка. Красивая, капризная, избалованная Ленка.
Принцесса. Куда ему до нее. До такой. Дело было даже не в том, что она была на два года старше, дело было даже не в том, что он играл на барабанах в крутой рок-группе, а она и не слушала такую музыку, – просто они не подходили друг другу, точнее, он не подходил ей. Но он же сам тогда ей сказал: “Мне ничего не надо. Я ведь ничего не прошу и ни на что не претендую. Я просто хочу быть рядом”. И иногда она великодушно позволяла: “Будь. Но только так, аккуратно, не задень моей свободы”. – “Постараюсь”. И он старался и мучился от этого. Он позволял ей делать все, что она захочет. Он просил прощения, когда виновата была она. Он покупал ей сигареты и приносил кофе. Он никогда не обнимал и не целовал ее на людях, потому что она этого не любила. Он пробовал прекратить болезненные отношения. И это удавалось. На пару месяцев, и не больше. Она спокойно могла вынести его отсутствие. Тебя не было все это время рядом со мной? Я и не заметила. А он не мог. Не мог, когда ее так долго не было рядом. Он подходил к ней на переменах, в перерывах между парами и каждый раз боялся – заговорит она или, развернувшись, уйдет. И так раз за разом. Я не хочу любить ее! – думал он. Но любил.
А Ленка была принцессой от рождения. Так почему она, принцесса, должна встречаться с каким-то барабанщиком? Да, он не так уж и некрасив, но положением отличался от нее. Она хотела ходить в театры и в кафе, а не просиживать у него на репетициях целую вечность. Она не замечала его в университете и вообще старалась поменьше общаться.
Даже не потому что боялась того, что вдруг подумают люди – на их мнение ей было глубоко наплевать, – а потому, что она сама о себе подумает. Барабанщик и принцесса определенно не подходят друг другу
– просто потому, что он не принц.
Но, несмотря на это, Ленка иногда все-таки заходила на репетиции.
– Ты меня проводишь? – спрашивала она Кирилла.
– Я сейчас не могу, – говорил он упавшим голосом.
– Значит, не можешь? – злилась Ленка и уходила.
Ну, а он, конечно, вскакивал, чуть ли не снося свои барабаны, и бежал за ней. Возвращался через несколько минут, хмурый, нервный, и начинал стучать как бешеный.
11
Весной много чего случается, на то она и весна: кто-то влюбляется, кто-то женится, кто-то радуется солнышку. А для Ляли этой весной наступал конец целой эпохи, которая, может быть, и не была длинна так, как бывает длинна жизнь, но имела (наверняка имела) значение намного большее, чем сама жизнь. Веб-дизайнер сдавал госэкзамены.
Казалось бы, что в этом такого? – лишь бы сдал, и то хорошо. Но ведь когда он сдаст последний экзамен, а потом защитит диплом, все закончится. Он уйдет из университета навсегда, а значит, и из ее жизни тоже. Поэтому она и пришла в тот день пораньше, чтобы увидеть его, может быть, последний раз в жизни. Они, возможно, еще столкнутся пару раз на улице, но, наверное, он не поздоровается, а может, она сама так этого перепугается, что повернет в другую сторону, лишь бы только не говорить ему “привет”, а может, чтобы не слышать его “привет”.
Ляля сидела на первом этаже и слушала “Корнея” в плеере. Она ждала, когда же он спустится вниз. А он все не спускался, и ей казалось глупым и нелепым вот так вот сидеть и ждать, но уйти она не могла.
Она так его и не увидела, по какой-то странной причине. Он как будто бы испарился… Как будто бы. Зато когда все ушли, она заглянула в кабинет к одному из преподавателей и спросила, как сдал сегодня экзамен такой-то молодой человек из такой-то группы. Преподаватель был старенький, но очень милый. Он взволнованно начал рыться в бумагах, даже не спрашивая, зачем ей это нужно. Наверное, сам когда-то был молодым и был отчаянно, безнадежно и сумасшедше влюблен в какую-нибудь девчонку со своего курса. Он искал ведомости, а она все говорила “если это сложно, не стоит затрудняться, я пойду”, но он ее не пускал и наконец поднял голову:
– На троечку.
– На троечку, – повторила она.
– Да, вот, на троечку.
А когда она вышла из кабинета, то заплакала. Не потому что переживала за него, не потому что расстроилась из-за тройки, не потому что не увидела его сегодня, она просто заплакала…
Конец весны был не то чтобы теплым – он был жарким. По городу летала пыль, которую лишь изредка смывал дождик. После репетиции мы ходили к фонтанам – иногда у администрации, но чаще к ТЮЗу, – и пили. Мы с
Лялей – шампанское, мальчики – пиво. Нам тогда было весело. Мы смеялись и придумывали разные веселые фишки, мы напивались до беспамятства и тусили до ночи, пока не наступало время расходиться по домам. Иногда мы поглядывали на парочки, прогуливающиеся мимо нас, и немного им завидовали. Уговаривали себя, что нам-то по-любому лучше. Но было ли это действительно лучше, чем Билли засыпать с его подружкой, мне – разговаривать с Лондоном и целоваться с ним под дождем, Ляле – шлепать по лужам с ее веб-дизайнером или сидеть с ним где-нибудь в кафешке, а Кирке любоваться его Принцессой, играть ее волосами и постоянно видеть ее улыбку? Наверное, мы только хотели так думать. Но ведь не это главное…
Главное, что мы были красивые, свободные, почти что счастливые…
Часть 3 . Лето 12
Пить чай и кофе. Слушать музыку. Забыть обо всем на свете и ничего не чувствовать. Спать. Глядеть на небо. Ничего не делать…
Мы молча погружались в безнадежность. Мы не противились ей, а безнадежность хватала нас за глотку. Было жарко, и ничего не хотелось делать. Мы даже стали забывать, что у нас есть группа.
Репетировали всего раз в неделю, но как-то лениво. В честь лета кто-то пропадал на сутки, недели, а то и месяцы.
В один из тех дней, когда Кирилл скинул эсэмэску, что сегодня не придет на репетицию, мы не очень-то и расстроились – репетировать все равно не хотелось. Мы немного постебались – я играла на барабанах, стучала отсебятину, Билли стоял на басу, и мы пытались с ним изобразить “WHITE STRIPES”, но скоро нам это надоело, и мы пошли в “Бахус” за вином. Подошла опоздавшая Ляля и от стакана вина не отказалась. Мы сидели на грязной, истоптанной сцене актового зала, свесив вниз ноги, пили вино из горла и разговаривали. За жизнь.
Билли тянуло на философию.
– Никогда не бывает так, как ты хочешь. А почему? Фиг его знает.
Наверное, потому что мы живем в том мире, какой есть, а не в том, в каком бы мы хотели жить. И как-то надо двигаться по этому пути. Это скучно, но идти-то надо. А куда идти и зачем – никто знает. Но все мы идем или почти все… идем, и я, и ты, и ты, – иногда, конечно, случается что-то хорошее, но оно всегда имеет свою цену.
– Но почему все так несправедливо? – спросила я, но не Билли, не
Лялю, не себя, а так просто, вопрос, который ничего не изменит, даже если знать на него точной ответ.
– А потому что это трахнутая жизнь, – сказал Билли.
– Это точно, – улыбнулась Ляля.
Мы сходили еще в “Бахус” и выпили еще вина. Мы уже были прилично пьяные и пошли бродить по городу до темноты. А потом еще чуть-чуть побродили в темноте и разошлись в разные стороны…
Так мы и проводили лето – бессмысленно, глупо и, можно даже сказать, попсово.
Единственным положительным воспоминанием был “Open-air”^2.
На “Open-air” было жарко, и от этого давало в голову сильнее. Ярко светило солнце, и по небу плыли воздушно-сливочные облака. Мы были пьяные в ноль. Кто-то не только пьян, но и обкурен. “Open-air” еще не начался, и мы время от времени поглядывали на афиши, чтобы убедиться, что правильно угадали начало.
Неподалеку сидел маленький мальчик в тельняшке и дул на ободранную коленку. Кто-то бросался фантиками от конфет. Дул теплый ветер.
Концерт задержали почти на час, но нам было все равно. Билли пришел со своей подружкой в гриндерсах, правда, в этот раз она была не в них, а в каких-то спортивных тапочках, но суть от этого не менялась.
Генка был немного грустен. Поначалу. До тех пор, пока не выпил.
Кирка приехал со своими друзьями на “Жигулях”, то есть в весьма нетрезвом виде. Народу была куча. Даже попсового. Даже такого, какого нам совсем не хотелось видеть.
Когда начался концерт, вдруг стало весело. Мы все были радостные, прыгали под музыку, обливались минералкой, когда становилось очень жарко.
Начало темнеть, мы уселись на траву на чьей-то расстеленной кофте и о чем-то перекрикивались под грохот музыки. Домой возвращались пешком.
И это была наша жизнь…
13
Он увидел Ленку совсем неожиданно. Она шла по другой стороне улицы с двумя мальчиками. Один был очень высокий, другой – чуть пониже. Она поворачивала голову то к одному, то к другому и смеялась им обоим.
У Кирки свело живот, ноги вдруг стали ватными. На секунду захотелось пойти и покончить жизнь самоубийством.
Они поссорились с Ленкой почти три недели назад, и он все это время, как дурак, переживал. Просто места себе не находил, названивал ей по несколько раз в день, но ее все не было дома, а абонент почему-то всегда оказывался недоступен. А ей, видимо, было совсем все равно.
Вряд ли она помнила о Киркином существовании.
Стоп. Кирка остановился и проводил ее взглядом. Она не такая. Он отлично ее знал. Она совсем не такая. Ребята из группы, друзья насмехались над ним, говорили, что она его использует, как тряпку, что он у нее под каблуком. Они вообще не понимали, что такого он в ней нашел. Но никто из них не знал самого главного: никто из них не знал, какая она на самом деле. Принцесса? Пускай. Но ведь только она умела так смотреть на Кирку, будто бы он один такой в целом мире, только она могла так ласково проводить по волосам, только она могла говорить такие теплые и нежные слова. Они не знали, что не всегда приходил мириться он, они не знали, что иногда она стояла у его двери, плача, и умоляла его открыть и простить ее, а он, как дурак, стоял с другой стороны двери и тоже плакал, плакал потому, что плакала она. И когда она совсем уже было собиралась уходить, он открывал ей дверь, и тогда они становились самыми настоящими, какими они только могли быть на этой планете.
Веб-дизайнер растянулся на покрывале и смотрел в небо. Из-за дома доносился запах шашлыка. В небе было здорово: ни облачка. Обычно он занимался всеми этими делами и не позволял кому-то другому жарить шашлыки. Но сегодня ему было все равно. Ему было даже наплевать, получатся они или нет.
Вот она и закончилась. Университетская жизнь. Не было в ней ничего особенного, такого, что бы он запомнил на всю жизнь. Пожалуй, только одно. Она. Почему именно она? Она ведь не единственная, кому он нравился. Да, не единственная. Но она единственная, кто смотрел на него так, как смотрела она. Он запомнит ее не потому, что он ее любил все это время. А потому что она любила его. Даже если в последний год это стало не так, даже если в последний год они почти не виделись, ему все равно хотелось верить, что она по-прежнему его любит. И что он когда-нибудь, просто так, подарит ей зеленые розы.
На небе появились маленькие облачка, а из-за дома снова донесся запах шашлыка, кто-то звал его по имени, но ему было лень вставать и идти туда, к своим друзьям, ему было лень даже отвечать им. Сейчас он хотел помечтать немного о ней, не так, как о других девушках, с которыми встречался, – совсем по-другому, но все-таки помечтать. И он закрыл глаза, чтобы снова вспомнить ее лицо. Иногда это удавалось ему без труда, иногда с некоторым напрягом, но результат-то был все равно один – он вспоминал ее.
Мы с Генкой сидели у него на балконе и, несмотря на летние сумерки, говорили. Много и долго и не могли наговориться. Он говорил мне о ней – Даше, я говорила ему о нем – о своем Лондоне.
– Как странно все получилось, – рассказывал Генка. – Когда была зима, она только и делала, что говорила: “Мы просто ждем лета в твоей кровати”, и мне казалось, что летом действительно все будет по-другому. Но вот теперь лето… И что? Ее нет рядом. Она перестала заходить просто так, как заходила раньше. Она перестала звонить… И я ничего не смогу сделать, чтобы вернуть ее. Ничего, пока она меня об этом не попросит.
Генка рассказывал мне о ней долго, я почти плакала – так мне было грустно за него. А потом я выложила ему все. Я говорила ему не только про себя. Но и про Лялю с ее веб-дизайнером, и про Друга веб-дизайнера, которого звали Миша и который и был моим собственным
Лондоном, человеком, которого я называла Лондон.
Мы не говорили ничего друг другу в утешение, мы просто говорили про них, каждый по-своему и каждый про свое, но становилось легче.
А потом мы с Генкой напились окончательно и заснули в одной кровати, не раздеваясь. И над банкой из-под колы, которая служила нам пепельницей, еще долгое время летали эти имена: его – Даша и мой -
Лондон…
Часть 4 . Осень 14
Хотя на улице стояла осень, ярко светило солнце. Деревья стучали в окна ветвями, недоуменно тряся желтыми листьями, как будто бы удивляясь, почему же мы до сих пор сидим в аудитории. Я и сама не могла этого понять. Я пыталась сосредоточиться на лекции, но строчки расплывались у меня перед глазами, голова кружилась – перед лекцией мы выпили коробку вина на крыльце, и оно сильно дало мне в голову. Я знала, что, как только прозвенит звонок, мы кинемся в “Дом Бахуса” и купим себе еще вина – сегодня его определенно было мало.
Мне было скучно. Я пыталась придумать какие-нибудь стихи для новой песни, но это у меня не получалось. Поэт из меня никакой. Вот у Ляли
– да, талант. Она уже написала несколько классных песен для нашей группы, и мы начали их разучивать.
Незадолго до начала осени мы возобновили свои репетиции. У нас неплохо получалось, но все равно нам что-то да не нравилось. Но случилось самое главное в нашей жизни: нас пригласили выступить в ноябре с концертом в “Партизане”. И это событие затмило все остальное: любовь, учебу, родителей. Мы задвинули свои закидоны куда подальше и репетировали, бывало, до поздней ночи.
Перед одной из репетиции я сидела на крыльце универа и ждала остальных. По пути я выпила немного пива, но депресняк, который давил на меня с самого утра, так и не прошел. Вдруг на дорожке показался Миша. Я не видела его целое лето. Он загорел и вообще выглядел сногсшибательно. За июль и август я почти сумела убедить себя, что не люблю его, что мне на него плевать, что все, что в нем только есть, – это его красота; и вообще он бабник. Но как только я увидела его, сердце болезненно сжалось, живот свело, а вся моя внешне налаженная жизнь полетела к чертям.
– Привет, – сказал он.
– Привет.
– Будешь? – Он достал пачку сигарет.
Я кивнула.
– Как лето? – спросил он.
– Нормально. А у тебя?
– Отлично.
Больше мы ни о чем не говорили – он отошел к своим друзьям. Докурив, я кинулась в туалет и там разрыдалась.
На репу пришли наши фанаты. Это были два парня, оба высокие, один рыжий, другой – черный, обычные, как сказали бы мы тогда. Они приходили и смотрели на нас, – вряд ли они были поклонниками нашего творчества и слушали ту музыку, которую мы играли, – наверное, им просто нравились мы. И две девчонки, – кажется с первого курса, – приходили смотреть на Билли, – в этом я была уверена на сто процентов, – они смотрели на него во все глаза, а потом что-то шептали друг другу на ухо.
После репетиции мы пили в актовом зале. Наши фанаты уже ушли.
Вообще-то девчонки хотели остаться и долго разговаривали с Билли, пока мы ходили в “Бахус” за вином себе и пивом для ребят, но как только мы вернулись, они все-таки свалили.
Заглянула Ленка. Кирилл в это время потягивал “Балтику” из бутылки и довольно смеялся. Принцесса вела себя на удивление тихо и мирно, она не возмущалась, не устраивала скандалов – она просто села рядом с
Кириллом и, вертя в руках одну из его барабанных палочек, молчала весь вечер. Генка тоже был хмурый.
К десяти вечера все потихоньку разошлись, а я не могла успокоиться – я не могла забыть его карие глаза, черные волосы, и даже дыхание перехватывало, когда я думала о нем. Я сидела на сцене и допивала вино. Прямо из бутылки. Подошла Ляля, села рядом, укоризненно покачала головой, глянув на бутылку в моей руке, как бы упрекая меня за пьянство, и тут же непонятно откуда достала пластиковый стаканчик. Я поняла ее без слов и наполнила стаканчик до краев. Мы молча пили вино и болтали ногами, не разговаривали ни о чем. Я ждала, когда она расскажет сама, куда ходила на два часа, она ждала, когда я спрошу. Но я не стала спрашивать, а она не захотела говорить, и поэтому мы молчали.
15
Даша встала с постели и начала одеваться. Она не хотела смотреть на
Сашку, – не потому что он был ей противен, а потому что она была противна сама себе.
– Ты куда? – спросил он, не открывая глаз.
– Отвези меня домой.
– Зачем? Ты же сказала, что останешься на ночь. Что-то не так?
– Да. Я тебя прошу.
Она уже полностью оделась и ждала, когда встанет Сашка. Сашка неохотно поднялся с постели и натянул джинсы.
Когда они вышли на улицу, хлестал дождь. Сашка шелкнул сигнализацией. Они проехали, наверное, всего минут пять, как она попросила:
– Останови, пожалуйста.
– Но мы же еще не приехали, – сказал он.
Она ничего не ответила и прислонилась лбом к стеклу. Саша удивленно смотрел на нее.
– Что-то не так? – спросил он.
– Мне надо позвонить, – прошептала она.
Саша, пожав плечами, порылся в борсетке, потом в бардачке.
Нашел-таки карточку.
– Держи.
Она кивнула и открыла дверь.
– Ты куда?
– Звонить.
– Но дождь же!
– Наплевать, – ответила она и захлопнула дверь.
Она шла недолго, скоро увидела автомат. Почему-то плакала и сама не знала почему. Слезы перемешивались с дождем. Она всунула карточку в автомат. Не работает. Значит, не судьба, подумала она, но пошла дальше. Наткнулась еще на один. Этот работал. Дождь крупными каплями скатывался по щекам и носу, она дрожала – наверное, от холода.
Всунула карточку и набрала номер. Прислонилась к автомату головой.
Длинный гудок. Еще один. Третий. Слезы потекли по новой. Четвертый гудок. Захотелось удариться головой об стенку. Пятый. Его нет дома.
Где он? Почему его нет? Когда он так нужен! Шестой гудок.
– Алло.
Она обрадовалась и растерялась одновременно.
– Это я, – прошептала она в трубку.
– Ты? – удивленно ответили на том конце.
– Да, я. Я… ты мне нужен, – она всхлипнула, – ты мне очень сильно нужен.
– Ты плачешь? – спросила трубка. – Не плачь, я сейчас, ты где?
– На Кирова. У автоматов.
– Я сейчас приеду, ты только никуда не уходи. Я мигом. Возьму такси, хорошо?
– Хорошо. Генка…
– Да?
– Я люблю тебя.
– Я… – Ей показалось, что он плачет, но, может быть, это были только ее собственные слезы. – Я знаю. Я ведь всегда знал. И что ты позвонишь когда-нибудь, тоже знал. Я тебя тоже… люблю… Слышишь?
– Да… – прошептала она и снова заплакала, на этот раз от счастья. -
Приезжай скорее.
16
Перед выступлением мы бухали в гримерке. В маленькой комнате с желтыми стенами и тусклым освещением, заставленной коробками из-под непонятно чего. Я пила шампанское прямо из бутылки, Билли – вино из пластмассового стаканчика, Кирилл – пиво. Ляля курила.
Все было ясно, как дважды два четыре, – мы боялись выходить на сцену. Кроме этого, еще и боялись признаться в этом друг другу.
Я не знала, много ли народу пришло на концерт, я не выглядывала в зал, но Генка уже забежал сообщить, что “народ ждет”. Лучше бы он этого не говорил, и лучше бы нас вообще никто не ждал.
Главное – улыбаться, думала я перед выходом на сцену. Но все равно вышла дергаясь. Когда я брала бас-гитару, руки у меня тряслись. Ляля нервно улыбнулась мне, стоя у микрофона. Я кивнула, не знаю зачем. Я старалась не смотреть в зал и попыталась даже представить, что там никого нет. Это немного помогло. Ляля сказала пару слов в микрофон, но я не слышала, что она говорила, – голова шла кругом. И… мы начали. Начали с нашей песни “Rock’n’love”^3. Сперва я играла неуверенно, но потом все больше входила во вкус. Я услышала, что голос у Ляли перестал дрожать. И это было здорово. Стоять на сцене.
Видеть зал, полный народу. Откуда столько народу? – успела удивиться я. Мы ведь никому не известная группа! Иногда мы с Билли переглядывались, и он улыбался мне по-детски, по его глазам и улыбке я видела, что у нас все идет не так уж плохо. Затем мы спели песню
“Green Day” “Time of your life”^4, которую я не играла, но помогала
Ляле подпевать куплеты. Закончили песней “Я люблю панка”, которой, как ни странно, мне показалось, многие в зале уже подпевают. Значит, становимся знамениты, подумала я.
Мы спустились со сцены за кулисы и встали с Лялей друг напротив друга.
– Мы сделали это! – сказала я.
– Точно!
А после концерта пили. Нас кто-то поздравлял. Я помню, Кирилл носился, ошалевший от радости. А Билли целовался с этой девчонкой в гриндерсах. Потом мы снова пили. Вышли в зал и танцевали, прыгая выше головы, под наш любимый рок-н-ролл…
17
Она плохо помнила, что произошло: кажется, она напилась. Тошнило.
Иногда она склонялась над унитазом, потом откидывала голову и прислонялась к холодной стене. В туалет кто-то заходил: она слышала женские голоса, но не разбирала, кто и что говорил. Из глаз текли слезы, непонятно почему. Ее трясло, как листок на дереве, и она не могла успокоиться. Обрывки сегодняшнего вечера плавали в воздухе.
Билли до этого момента всегда был рядом. И они целовались. Она попыталась подумать, что это ничего не значит. Они ведь друзья, а друзья иногда целуются, – она так и скажет Билли, когда в следующий раз увидит его. Обязательно скажет. Но друзья не говорят, что любят тебя. А вот Билли сказал. Зачем он это сделал? Билли иногда бывает таким невыносимым… Она закрыла лицо руками и стала шептать: “Билли…
Билли… Билли…” Шепот перешел в плач. Билли всегда был рядом. Она не сможет без него. И ей… больше… никто… не… нужен… Разве она не знала этого раньше?
Билли нашел ее на полу в женском туалете. По глазам размазалась тушь, помада давно была стерта, волосы растрепаны. И все равно… и все равно она казалась ему самой красивой на свете…
– Эй, ну что же ты так, – он сел рядом и обнял ее, – пойдем домой, девочка моя, – сказал он ей.
Она отодвинула его руку.
– Не надо, Билли.
Он промолчал.
– Я… просто отведу тебя домой и уложу в постель, как делал это раньше.
– Раньше… – пробормотала она, – раньше мы были друзьями.
– И сейчас мы тоже друзья… мои чувства к тебе… они… ты не должна была о них знать вообще, понимаешь? Не думай об этом.
– Зачем я тебе, Билли? Зачем? У меня несносный характер, я постоянно ною и жалуюсь. Я много пью… сплю, то есть спала с кем ни попадя, я в любовь верить перестала, понимаешь, Билли, и в счастье тоже.
Билли снова обнял ее и погладил по волосам.
– Ну что ты такое говоришь… Ты такая хорошая, ты даже не представляешь, какая ты хорошая.
По ее глазам потекли слезы – никто и никогда не говорил ей такого.
Ей говорили, какая она красивая, или “я так хочу тебя”, или “у тебя офигенная задница” – что-нибудь в этом роде, но никто и никогда не говорил ей таких простых и нужных слов, какие сейчас сказал Билли.
– Забери меня отсюда, Билли.
18
В руках он держал зеленые розы.
– Привет, – просто сказал он и улыбнулся. – Это тебе…
Все мысли тут же пропали из головы. Не стало ничего: ни его, ни ее, ни хорошего, ни плохого, ни прошлого, ни будущего – только ее любимые розы. Если бы она могла в тот момент соображать, то она обязательно подумала бы: “Как же так? Ему кто-то рассказал… Не мог он сам догадаться про зеленые розы. Не мог!” Если бы она могла думать тогда, она бы обязательно подумала так, но ведь все мысли куда-то пропали из головы.
А потом ей стало все равно, откуда он знает про ее любимые цветы, главное, что он держал их в руках. Он и зеленые розы. И плевать на все остальное. На весь свет плевать… и кто что бы там ни говорил, теперь она знала, что ни за что на свете не позволит ему уйти. Она откроет новую планету, научится готовить плов и бифштексы, она будет заниматься спортом, создаст свой сайт, она бросит группу, она отключит телефон, она выкинет всю свою старую жизнь, она сделает все на свете, но он точно будет с ней и только с ней. Она поняла это и улыбнулась ему.
– Пойдем, – сказал он после того, как протянул ей цветы.
Она хотела спросить куда и сказать, что еще подумает, хочет ли она туда идти. Как она сделала бы обычно. Но потом вдруг поняла, что ей нет до этого дела, главное, чтобы он был рядом…
– Пойдем, – ответила она.
Эпилог
декабрь
В конце декабря наша группа распалась. Мы не намечали специального дня. Просто она перестала существовать, и все тут. Что было с нами по отдельности – это то, что никогда не было бы с нами вместе.
Генка куда-то пропал – его совсем не стало видно. Может, он даже переехал. Я не знаю. Он исчез и растворился в своей неземной любви.
Вместе с ним пропал и Кирилл. Его было жаль – он ушел из универа, чтобы уже больше туда не возвращаться, чтобы никогда не увидеть свою принцессу. Но мы иногда видели ее – она проходила мимо, улыбалась каким-то мальчикам, совсем не похожим на Кирилла. И только один раз она подошла ко мне в туалете и дрожащим голосом спросила, где
Кирилл. Я ответила, что не знаю и вообще сто лет его не видела. Она кивнула и отошла.
Билли и его девочка в гриндерсах встречаются. Мы часто видели их вместе. Они улыбались и были счастливы, а я им, честно говоря, завидовала.
Ляля и веб-дизайнер теперь живут вместе! Да, я понимаю, что в это сложно поверить, но это так! И она как-то терпит его, а он как-то терпит ее. А я? Что же я?..
Все ищут любви. Панки, тусовщики, мажоры, стиляги, геи, металлисты, наркоманы и раздолбаи, запущенные люди с запущенными жизнями, пай-девочки, красавицы и не очень – все ее ищут. Все хотят такую, чтобы башню сносило. Чтобы засыпать и просыпаться с одним и тем же человеком, даже если его нет рядом. Только никто в этом не признается.
Перед самым Новым годом мой Лондон зашел ко мне и принес конверт.
– Что это? – спросила я.
– Открой.
Я открыла. В конверте лежали два билета до Лондона. В один конец.
Сначала я обрадовалась. Потом нахмурилась. Потом вдруг спросила:
– До Лондона? Я и ты?
Он кивнул.
– А что, твои многочисленные девушки не согласилась поехать?
Он вздохнул, помолчал немного и сказал:
– Дура ты, Анька, дура.
– Ты правда хочешь, чтобы я поехала? – безумно счастливо переспросила я.
– Нет, я хочу, чтобы ты осталась, именно поэтому я и принес билеты.
– Вот черт, а то уж я хотела было согласиться.
И мы засмеялись.
– Так мы едем? – спросил он.
– В Лондон?
– Да.
– Навсегда?
– Как получится.
– Бросив все?
– Все.
– Друзей?
– Их можно будет взять с собой.
– Родителей?
– Им можно иногда звонить.
– Универ?
– Что-нибудь придумаем.
– Тогда едем.
Мы стояли друг напротив друга и смотрели в глаза. Из комнаты слышалась музыка. “…Зря мы с тобою сцепились, как Бред Питт и Брюс
Уиллис… это любовь”.
Да, это точно была любовь, и никакой Лондон нам был не нужен.
^1 Надеюсь, у вас есть время вашей жизни. Билли Джо, “Зеленый день”
(англ.).
^2 Концерт на открытом воздухе (англ.).
^3 “Рок и любовь” (англ.).
^4 Группа “Зеленый день”, “Время вашей жизни” (англ.).
Комментарии к книге «Время моей жизни», Анна Лавриненко
Всего 0 комментариев