«Выбранное»

АНДРЕЙ БИТОВ «МИТЬКИ НА ГРАНИЦЕ ВРЕМЕНИ И ПРОСТРАНСТВА»

– Андрей Георгиевич, ваша дружеская расположенность к Митькам известна. Но вот недавно вы прочли нью-йоркским студентам целую публичную лекцию, которая так и называлась – «От Пушкина до Митьков».

С Пушкиным понятно – он всему начало, а вот с Митьками хотелось бы разобраться…

– Видите ли, когда я принялся размышлять над темой своего выступления, выстроить и оформить лекцию о постмодернизме в русской литературе, русском менталитете мне помогли именно Митьки. Они же вывели к оптимистическому финалу. Или вот во время хэллоуина я прочитал обзорную лекцию «Маскарад русской литературы» – можно ли его затевать без Митьков? «Россия – родина постмодерна», «Пушкин – первый постмодернист» – в последнее время какую бы тему я ни затронул, всегда дело кончается Митьками. Вероятно, все дело в том, что, разговаривая даже с самой благожелательно настроенной иностранной аудиторией о русской литературе, всякий раз заново отвечаешь на вопрос – а что же такое «мы»?.. И с Митьками разобраться в предмете оказалось намного проще.

Есть два литературных героя, заложивших основы европейской культуры и цивилизации. Это Гулливер и Робинзон. Покопавшись в нашей истории, я обнаружил первоисточник русского модерна– «Житие протопопа Аввакума», написанное автором в тюремной яме. Тогда я составил хронологическую таблицу, которая называется «На границе времени и пространства». У меня получилась такая линия: Соловецкий монастырь, переписка Грозного с Курбским, книга Аввакума, завоевание Сибири, постройка Петербурга – первое использование каторжного труда – амбиции, кровь, борьба честолюбий. Сквозь все это пробиваются гулливерские усилия Ломоносова, Пушкина, Чехова. Какая-то трагедия происходит в России между культурой и цивилизацией…

– И какое место в этой таблице занимают Митьки?

– Они определили новую точку отсчета. Сделали мощный экзистенциальный ход. Они обустроили камеру! Камеру, в которой мы все жили – где дует, давят чудовищные обстоятельства и исторические ошибки… Но мы здесь живем, это наше время! А Митьки взяли и приняли это, и уют навели. Приняли бушлат, кильку в томате, подвал.

– То есть попытались примирить культуру с цивилизацией…

– Отчасти. Вообще Митьков невозможно рассматривать вне контекста русского авангарда, который независимо от всяких идеологических обстоятельств всегда оказывался чуть впереди европейского. Так построен Петербург – чуть более классично, более барочно, чем оригиналы,– как бы с усовершенствованием существующих стилей, с учетом тех ошибок, но без открытий… Серебряный век, декаданс, модерн тоже существовали скорее в прежней логике «догнать и перегнать». Исторический катаклизм подтолкнул события, и появился наконец русский авангард, который еще долго оправдывали исключительно революционностью.

Это особенно очевидно в живописи: Малевич, Кандинский глыбистей, энергичнее, мощнее, самороднее и натуральнее европейцев.

Вроде бы там эксперимент, лабораторность, гениальность, непрерванность… У русских авангардистов какая-то труднодоказуемая природность.

Авангард становится уделом, попадает в идеологическую обработку, в загон, в запрет. В 50-е мы заново открыли для себя обэриутов, которые все эти годы были и едва ли не опередили Беккета с Ионеско. По-видимому, из-за перелопаченности почвы у нас все произрастает раньше, простодушнее и сильнее. Наше опоздание всегда оказывается на поверку опережением, и великий источник этого опережения – российская провинция. С комплексом заднего двора и беспримерной внутренней свободой одновременно. Свободой, которая в преемственной пойманности и наследуемости в других местах почему-то не наблюдается. Для того, чтобы принять и усовершенствовать, нужны те же силы, что и у великих предшественников… Нам в этом смысле сильно помогало идеологическое встряхивание: запрет порождает обход, запертая дверь вынуждает лезть в окно. Все, что в России было свободным, всегда надевало маску. Кто смел говорить вольно? Шуты, скоморохи и юродивые. Иностранцы до сих пор не могут перевести нашу гласность – то у них прозрачность получается, то открытость. А ведь гласность – от «глашатая». Это человек, умеющий читать, говорящий громко с лошади, причем по разрешению.

Так вот, когда после попытки века Просвещения наконец начался Золотой век, народились все жанры, в литературу вошли Пушкин, Лермонтов, Гоголь, выступившие открыто, без этих самых масок. Но эпоха простодушия, увы, быстро закончилась, вино превратилось в уксус. И одной из первых значительных реакций было появление троих богатых, удачливых, обласканных жизнью красавцев – Алексея Константиновича Толстого и братьев Жемчужниковых. С чего они начинают? С того, что сегодня называется экшн, хэппенинг,– чудят творчество, творят чудачества, на которые все смотрят сквозь пальцы потому, что они действительно талантливы и смешны. И будто бы безобидны… Только потом возникают тексты, пародии (а каждая пародия высвобождает жанр). Складывается первая группа – Прутков, которого наша прогрессивная общественность совсем не за то признала классиком – за сатиру! Конечно, все это всегда было – и экшн с хэппенингом, и авангард, и постмодернизм, и группы образовывались как реакции на застой, но все же первой явленной группой в русской литературе были обэриуты – я именно через них догадался о настоящем месте Пруткова. С одной стороны, достаточно было надеть бриджи и зажать в зубах трубку, чтобы сойти за американского шпиона, а с другой стороны, вне всяких сомнений, это была незатейливая маска. Обэриутов совершенно неправильно оценивают как протест против традиционной культуры! Наоборот – они последняя ее стадия, изменяющая свою кристаллическую структуру под давлением обстоятельств. Они – алмазы традиционной культуры, конечное ее проявление, итог, а не начало!

Распространенная ошибка: обычно авангард объявляют началом, в то время как это чаще всего именно конец.

– А как же прямые их наследники – Хармс, Введенский, Олейников?

– Это огромная культурная грибница, которая не могла не образоваться. К ним примкнули Заболоцкий, Бахтин, Шостакович, Малевич… Все то, что составляет концентрацию традиционной культуры в невозможности создавать ее прежними методами и в новосложившихся условиях. Митьки тоже очень похожее формообразование.

Их величие в том, что, наведя уют в камере, они решили признать свою жизнь за жизнь. Именно такую – в подвале, в котельной, с этим теплом, этим портвешком, с этими песнями… Считать все это наив-артом, примитивом – наивно. Это рафинированные интеллектуалы. Просто не опустившиеся до снобизма. Если покопаться – там столько дзен-буддизма, столько знаний о мире, глубочайшей культурной эрудиции, знания мировой живописи, тяготения к русской и советской классике… Митьки почувствовали, что антиспособ существования в культуре – тоже способ, взяли и не отравились этой атмосферой, и объявили свою свободу, которая гораздо важнее той, что снаружи.

Митьковский кодекс, душевная ласка и теплота энергии очень мне импонировали. Но главное, что они сделали для всех нас, – объявили на всю Россию об обретении менталитета. И за это вполне заслуживают памятника. Хотя у нас почему-то всегда почки лопаются на морозе и никогда не бывает цветов.

Митьки никого не хотят победить! Они ликвидировали борьбу. И это нечто великое.

Они, конечно, не так просты – сегодня это уже никому не нужно объяснять. Сейчас их поле деятельности расширилось, они стали возделывать самые разные пласты культуры. Но неизменным осталось главное – отношение к бытию.

– Сильно ли они изменились за это время?

– Изменились не они – способ взаимодействия. Вот уже десять лет Митьки «в законе». У них появились новые возможности, они посмотрели мир, показали себя. С ними сегодня происходит неизбежное, как со всякой группой,– дифференциация. Каждый занимается своим делом: кто пишет, кто снимает кино, кто рисует. Каждый из них же еще и «многостаночник», но со своим приоритетом.

«Леонарды котельной» как прежнее братство сейчас, конечно, уже миф. Но то, что они родили, выдохнули как целое – отношение к бытию, собственному времени, которое нельзя, нечестно считать погибшим и потраченным напрасно,– поступок. Безусловно, это какой-то особый вид религиозности, приятия реальности вовсе не на уровне не признания или непризнания политического строя. Дьявол все же не так могущественен, чтобы уничтожить жизнь: жизнь движется, люди любят, дружат, ходят в гости, выпивают, несмотря ни на какие идеологические обстоятельства. Митьки предложили всем из этого исходить. Эта их миролюбивость поразительна! Ведь их же ни на чем нельзя подловить – вот можно было бы ухватиться за то, что такой способ отношений с миром им диктует страсть к выживанию… Страшно, конечно, выступать против советской власти и КГБ… Нет, оказывается, не только страшно, но и безвкусно! Это для других людей занятие. Художник должен искать иные способы.

В этом есть вкус. И слух. Величие. Они заняли свое место в цепочке: Прутков – обэриуты – Митьки.

– Можно ли проследить какие-то аналогии с пушкинским кругом?

– Самые прямые. Пушкин – явление абсолютно органической свободы – и в поэзии и в жизни. И жизнь его, и рисуночки его, и любовь его, и пуля его, и друзья его, которыми он так дорожил… Ведь не только они сбивались вокруг него погреться в лучах пушкинской славы, но и он все время прилагал огромные усилия, чтобы этот прекрасный союз не распался. Хотя его и одного хватало и до сих пор хватает на всю Россию. Недаром Митьки рисуют Пушкина своим Митьком. Пушкинский кружок обожал шутки и самодеятельность. Кстати, незачем так много носиться со словом «профессионализм». Самодеятельность есть свобода. В России отродясь ослепить, погениальничать удавалось лучше, чем довести до конца. Изобрести – да, внедрить – нет. За исключением бомбы, которая сделана из-под палки. Как, впрочем, и Петербург.

Так вот, Митьки гениальничают абсолютно без всякой натуги, опять-таки никого не желая победить. Причем делают это без типичного чудовищного литературного и прочего тщеславия и разнообразных амбиций. Их они тоже отменили. Это тоже очень важное митьковское свойство – на этическом уровне они безукоризненны. Чтобы стать самими собой, они проделали огромную внутреннюю работу. Так что Митьки – это еще и важное решение этико-философского порядка, незаменимый кирпич в постройку постоянно расплывающегося русского менталитета.

– Куда, по-вашему, они будут развиваться?

– Мы сегодня читаем Сервантеса, не интересуясь, в каких условиях он написал «Дон Кихота»,– он существует в сознании человечества, безусловно влияя на каждого из нас. Митьки мне кажутся для России явлением не меньшего порядка. Они наше настоящее, народное. Каждый из них, наверно, будет продолжать в меру своего дарования – а они все на редкость нескучные, разнообразные и талантливые люди. Но главное они уже сделали.

И только отринув борьбу – без уничтожения, без ниспровержения – можно добраться до настоящей свободы, потому что, пока человек борется с чем-то, пусть даже в себе,– он не становится свободнее.

Пусть это произошло в форме некоторого эпатажа – но он относился лишь к их собственным социальным представлениям о себе. Это был урок свободы.

– Встречалось ли вам что-либо похожее в других культурах?

– Для этого понадобилось бы организовать кому-нибудь еще семьдесят лет советской власти. Надежда и свобода как способ существования встречались. Вот в Восточном Берлине – это сейчас наиболее живая его часть – неформалы-художники заселили пустующие кварталы. Хотя курят и колются они там явно не меньше, чем творят. Наш портвейн, кстати, все же был более здоровой основой художественного прогресса.

Не бывает отсутствия свободы вообще. Чаще свободы не бывает именно в той сфере, в которой мы бы хотели ее видеть. Свобоlа присутствует в нашей жизни, как и любовь, – всегда. Как поэзия, как природа. В наши относительно «вегетарианские» времена Митьки выработали едва ли не единственно возможную, гармонически совершенную ее форму.

– Могли ли Митьки появиться в Москве, или это чисто питерское явление?

– Как патриоту Питера мне, конечно, хочется ответить положительно. Но думаю, что анализировать здесь бессмысленно. Когда я впервые приехал в 60-е годы в Москву, столкнулся с группой лианозовцев – там были Сапгир, Холин, Оскар Рабин – люди, любящие друг друга, единомышленники. Вокруг меня в юности тоже был круг – но все мы не сформулировали все-таки общей идеи, концепции отношения к бытию, которая стала бы не партийной программой, а исповеданием.

Митьки в этом смысле для меня – противоположность понятию «чернь» – как по отношению к погромной ее части, так и к великосветской.

– Как вы относитесь к возрождению Митьками советской песни? Четырнадцатилетние заслушиваются песнями с «Заречной улицы».

– Ну, кроме советской классики туда, положим, входит и «Варяг». Этот проект – вполне митьковский и по форме и по сути. «Раскинулось море широко…» Еще одна попытка сохранить свое пространство.

Ниспровергнуть что-нибудь – это всегда скорее попытка забыть, а не рассчитаться с прошлым. И наоборот.

Были попытки свести счеты, я бы сказал, эксплуататорского характера – соцарт, Комар и Меламид – какими бы они ни были эффективными, не было в них теплоты, ощущения преемственности времени… Я еще в начале перестройки сказал, что гласность нам нужна, чтобы понять, сколько в России было советского, а в советском русского… Это непрерывная вещь. Мы еще не расплатились, еще не выиграли. Я думаю, прямых реверсий уже быть не может, но все затянется неимоверно, если не признать прошлое своей историей. Признать вовсе не значит назначить ее победной – хотя бы обозначить, что она была… И Митьки извлекают из нее самое человечное, самые гуманные, самые народные ее стороны.

Они показали нам, отчего мы выжили, а не отчего пропадали. Вернули нам – нас. Нашли подлинный тон по отношению к прошлому.

Записала Алена Лысенко

Владимир ШИНКАРЕВ

МИТЬКИ

Иллюстрации автора

Часть первая

Ниже приводятся начала лексикона и правила поведения для нового массового молодежного движения вроде хиппи или панков.

Участников движения предлагаю называть митьками, по имени их классического образца – Дмитрия ШАГИНА (однако образ последнего отнюдь не исчерпывается содержанием движения).

Движение митьков обещает быть более органичным, нежели предшествующие названные движения: под митька невозможно подделаться, не являясь им; внешняя атрибутика почти отсутствует – митьки одеваются во что попало, лучше всего в стиле битников 50-х годов, но ни в коем случае не попсово.

На лице митька чередуются два аффектированно поданных выражения: граничащая с идиотизмом ласковость и сентиментальное уныние. Все его движения и интонации хоть и очень ласковы, но энергичны, поэтому митек всегда кажется навеселе.

Вообще всякое жизненное проявление митька максимально выражено так, что употребляемое им слово или выражение может звучать как нечленораздельный рев, при этом лицо его остается таким же умильным.

Теоретически митек – высокоморальная личность, мировоззрение его тяготеет к формуле: «Православие, самодержавие, народность», однако на практике он настолько легкомыслен, что может показаться лишенным многих моральных устоев. Однако митек никогда не прибегает к насилию, не причиняет людям сознательного зла и абсолютно неагрессивен.

Митек никогда не выразит в глаза обидчику негодования или неудовольствия по поводу причиненного ему зла. Скорее он ласково, но горестно скажет: «Как же ты, братушка?», однако за глаза он по поводу каждого высказанного ему упрека будет чуть ли не со слезами говорить, что его «съели с говном».

Наиболее употребляемые митьками слова и выражения, на основе словарного запаса Д. Шагина:

ДЫК – слово, могущее заменить практически все слова и выражения. ДЫК с вопросительной интонацией заменяет слова: как, кто, почему, за что и др., но чаще служит обозначением упрека: мол, как же так? почему же так обошлись с митьком? ДЫК с восклицательной интонацией – чаще горделивая самоуверенность, согласие со словами собеседника, может выражать предостережение. ДЫК с многоточием – извинение, признание в совершенной ошибке, подлости и т. д.

ЕЛКИ-ПАЛКИ (чаще «ну, елки-палки», еще чаще «ну, елы-палы») – второе по употребляемости выражение. Выражает обиду, сожаление, восторг, извинение, страх, радость, гнев и пр. Характерно многократное повторение. Например, если митек ищет затерявшуюся вещь, он на всем протяжении поисков чрезвычайно выразительно кричит: «Ну, елы-палы! Ну, елы-палы!» Очень часто употребляется в комплексе с «ДЫК». Двое митьков могут сколь угодно долгое время переговариваться:

– Дык!

– Ну, елы-палы!..

– Дык!

– Елы-палы!..

Такой разговор может означать многое. Например, он может означать, что первый митек осведомляется у второго: сколько времени? Второй отвечает, что уже больше девяти и в магазин бежать поздно, на что первый предлагает бежать в ресторан, а второй сетует на нехватку денег. Однако чаще такой разговор не выражает ничего, а просто является заполнением времени и самоутверждением митьков.

СЪЕСТЬ С ГОВНОМ (кого-либо) – обидеть кого-либо, упрекнуть. Видимо, сконструировано из выражений «смешать с говном» и «съесть с кашей».

ОТТЯГИВАТЬСЯ – заняться чем-либо приятным, чтобы забыть о тяготах жизни митька, чаще всего означает – напиться.

ОТТЯЖНИК – кто-либо, привлекший внимание митька, например высоко прыгнувший кот. (Кстати, митьки чрезвычайно внимательны к животному миру, выражают свое внимание к нему бурно.)

В ПОЛНЫЙ РОСТ – очень сильно. Например, оттянуться в полный рост – очень сильно напиться.

УЛЕТ, УБОЙ, ОБСАД, КРУТНЯК – похвала, одобрение какого-либо явления, почти всегда употребляется с прилагательным «полный». Например: «Портвешок – полный убой (улет, обсад, крутняк)».

ДУРИЛКА КАРТОННАЯ – ласковое обращение к собеседнику.

МОЖНО ХОТЬ РАЗ В ЖИЗНИ СПОКОЙНО? – предложение сделать что-либо или негодование по поводу помехи в каком-либо деле. Например: «Можно хоть раз в жизни спокойно выпить (покурить, поссать, зашнуровать ботинки)?»

ЗАПАДЛО – ругательство, чаще обида на недостаточно внимательное обращение с митьком. Например: «Ты меня западло держишь «.

ЗАПОДЛИЦО – излишне тщательно (искусствоведческий термин).

А-А-А-А! – часто употребляемый звук. С ласковой или горестной интонацией – выражение небольшого упрека; с резкой, срывающейся на хрип или визг – выражение одобрения.

А ВОТ ТАК! – то же, что восклицательный «ДЫК», но более торжествующе.

При дележе чего-либо, например при разливании бутылки, употребляются три выражения, соответствующие трем типам распределения вина между митьком и его собутыльниками:

РАЗДЕЛИТЬ ПОРОВНУ – вино разливается поровну.

РАЗДЕЛИТЬ ПО-БРАТСКИ – митек выпивает большую часть.

РАЗДЕЛИТЬ ПО-ХРИСТИАНСКИ – митек все выпивает сам.

Высшее одобрение митек выражает так: рука прикладывается к животу, паху или бедру, и митек, сжав кулак, мерно покачивает ею вверх и вниз; на лице в это время сияет неописуемый восторг. Митек решается на такой жест только в крайних случаях, например при прослушивании записей «Аквариума».

Для митька характерно использование длинных цитат из многосерийных фильмов; предпочитаются цитаты, имеющие жалостливый или ласковый характер. Например: «Ваш благородие! А, ваш благородие! При мальчонке! При мальчонке-то! Ваш благородие!»

Если собеседник митька не смотрел цитируемый фильм, он вряд ли поймет, какую мысль митек хотел выразить, тем более что употребление цитаты редко бывает связано с ранее ведущимся разговором. Особенно глубокое переживание митек выражает употреблением цитаты: «Митька… брат… помирает… Ухи просит…».

Если митек не ведет разговор сам, он сопровождает каждую фразу рассказчика заливистым смехом, ударами по коленям или ляжкам и выкриками: «Улет!», «Обсад» или же, напротив, горестными восклицаниями: «Дык! Как же так?!», причем выбор одной из этих двух реакций не мотивирован услышанным митьком.

Обращение митька с любым встречным характерно чрезвычайной доброжелательностью. Он всех называет ласкательными именами, братками, сестренками и т. д. (Иной раз это затрудняет собеседнику понимание, о ком идет речь, так как С. Курехина митек обязательно назовет «корешком-курешком», а Б. Гребенщикова – «гребешочечком».)

При встрече даже с малознакомыми людьми для митька обязателен трехкратный поцелуй, а при прощании он сжимает человека в объятиях, склоняется ему на плечо и долго стоит так с закрытыми глазами, как бы впав в медитацию.

Круг интересов митька довольно разнообразен, однако обсуждение интересующего митька предмета, например произведения живописи, почти ограничивается употреблением выражений «обсад», «круто» и т. д. Высшую похвалу произведению живописи митек выражает восклицанием «А-а-а-а!», при этом делает рукой такой жест, будто швыряет о стену комок грязи.

К таким сенсационным явлениям в культурной жизни города, как выставки Тутанхамона или Тиссен-Борнемиса, митек относится строго наплевательски.

Митек любит самоутверждать себя в общении с людьми, не участвующими в движении митьков. Вот, например, обычный телефонный разговор Дмитрия Шагина с Александром Флоренским.

ФЛОРЕНСКИЙ (снимая трубку): Слушаю.

ШАГИН (после долгой паузы и нечленораздельного хрипа, горестно и неуверенно): …Шурка? Шурочек…

ФЛОРЕНСКИЙ: Здравствуй, Митя.

ШАГИН (ласково): Шуреночек… Шурка… А-а-а… (после паузы, с тревогой): Как ты? Ну как ты там?!!

ФЛОРЕНСКИЙ: Ничего, вот Кузя ко мне зашел.

ШАГИН (с неизъяснимой нежностью к малознакомому ему Кузе): Кузя! Кузюнчик… Кузярушка у тебя там сидит… (Пауза). С Кузенькой сидите?

ФЛОРЕНСКИЙ (с раздражением): Да.

ШАГИН: А-а-а… Оттягиваетесь, значит, с Кузенькой, да? (Пауза. Неожиданно с надрывом): А сестренка? Сестренка-то где моя?

ФЛОРЕНСКИЙ (с некоторой неприязнью, догадываясь, что имеется в виду его жена, Ольга Флоренская): Какая сестренка?

ШАГИН: Одна сестренка у меня – Оленька…

ФЛОРЕНСКИЙ: Оля на работе.

ШАГИН: Оленька… (глубоко серьезно, как бы открывая важную тайну). Ведь она сестренка мне…

ФЛОРЕНСКИЙ: Митя, ты чего звонишь-то?

ШАГИН: Дык! Елы-палы… Дык! Елы-палы… Дык… Елы-палы!

ФЛОРЕНСКИЙ (с раздражением): Митя, ну хватит тебе.

ШАГИН (ласково, укоризненно): Шуренок, елки-палки… Дурилка ты…

ФЛОРЕНСКИЙ (с нескрываемым раздражением): Хватит!

ШАГИН (с надрывом): Шурка! Браток! Ведь ты браток мне, братушка! Как же ты так?.. С братком своим?!

Флоренский в сердцах брякает трубку. Дмитрий Шагин глубоко удовлетворен разговором.

Как и всякий правофланговый массового молодежного движения, Дмитрий Шагин терпит конфликт с обществом. Вообще, любой митек, как ни странно, редко бывает доволен обстоятельствами своей жизни. Про любой положительный факт в жизни других людей он ласково, но с большой горечью говорит: «А одним судьба – карамелька, а другим судьба – одни муки…», естественно, разумея мучеником себя.

Действительно, нельзя не предупредить, что участие в движении митьков причиняет подвижнику некоторые неудобства.

Рассудите сами: какой же выдержкой должна обладать жена митька, чтобы не пилить и не попрекать последнего в нежелании делать что-либо. Точнее, самое неприятное заключается в том, что митек с готовностью берется за любые поручения, но обязательно саботирует их. На все упреки в свой адрес митек ангельски улыбается, слабо шепчет жене: «Сестренка! Сестренка ты моя!.. Дык! Елки-палки! Дык!» В ответ на самые сильные обвинения он резонно возражает: «Где же ты найдешь такое золото, как я, да еще чтобы что-нибудь делал?»

Иной раз митек берет на себя явно авантюрные обязательства, например самому произвести ремонт комнаты. В этом случае он зовет себе на помощь несколько других митьков, и они устраивают в комнате, предназначенной для ремонта, запой – дабы оттянуться от судьбы, полной одних мук. Если настойчивые усилия многих людей действительно вынудят митька приступить к ремонту, комната в скором времени приобретает вид мрачного застенка; последующие усилия митька оказывают на комнату воздействие, аналогичное взрыву снаряда крупного калибра.

Дмитрий Шагин, прослушав этот очерк, был скорее обижен, чем польщен, и заявил, что хватит его с говном есть, елки-палки, не пора ли что-нибудь хорошее сказать, в частности, не забыть упомянуть про отличную живопись Д. Шагина. Что ж, так и напишем: у Д. Шагина отличная живопись (что, собственно, не имеет никакого отношения к движению митьков), но и все вышеизложенное рисует глубоко положительного героя, вставшего во главе движения отнюдь не бессознательно.

Движение митьков развивает и углубляет тип «симпатичного шалопая», а это, может быть, самый наш обаятельный национальный тип – кроме разве святого.

1984

Часть вторая

Нет, я не все сказал; мне что-то не по себе: боюсь, меня превратно поняли. Читают этот рассказ со смехом, хлопают себя по коленям (и ляжкам) – и все?

В рассказе нет никакой насмешки, а если есть насмешка – то добрая.

Но действительно, местами меня можно заподозрить в намерении съесть митьков с говном.

А вот что я теперь вам скажу: единственное, в чем можно обвинить митьков, так это в том, что они слишком щедро используют выразительные средства. Да в одном митьковском «елы-палы» размах, градация – от легкой романтической грусти до душераздирающего бешенства – куда круче, чем в сборнике стихотворений любого из этих серьезных мерзавцев!

Недоброжелатели скажут, что все это наигранно?

Даже если это так (а это не так), то и в этом случае не столь уж виноват митек – художник поведения в мире, где все – только разводы на покрывале Майи…

Движение митьков глубоко гуманистично. Вот, например, одно из любимых выражений Дмитрия Шагина:

СТОЯТЬ! (имеется в виду насмерть) – произносится, естественно, очень экспрессивно и несколько зловеще – как правило, это, конечно, призыв поддержать митька в его начинаниях, но и сам Митька не знает, сколько раз мне помогало это зловещее «стоять!».

Да, много раз бывало, что митек оказывался единственным, от кого добьешься сочувствия, оказываешься хоть на минуту оберегаемым ласковостью и энергичностью митька.

Лексикон или, если уже можно так выразиться, сленг митьков изумительно красноречив и понятен каждому без предварительной подготовки. Взять, например, внешне маловразумительное слово:

ОППАНЬКИ! – описание поразившего митька действия. Само действие не называется прямо, но слушатель без труда угадывает, если уж он не совсем тупой, что именно имеется в виду, например: «Наливаю я себе полный стакан «Земфиры», а Флореныч, гад: оппаньки его!»

К слову пришлось: вот поучительный пример стоически-эпикурейского восприятия действительности митьками. Обычно митек по недостатку средств употребляет самую отвратительную бормотуху, вроде той же «Земфиры». Тщательно ознакомившись с этикеткой и с удовлетворением отметив, что бормотуха, конечно, выработана из лучших сортов винограда по оригинальной технологии, он залпом выпивает стакан этого тошнотворного напитка и с радостным изумлением констатирует: «Вот это вино!»

Не следует думать, что митек не замечает настоящего качества этого вина: нет, но уж коли от него не уйдешь – надо не хаять, а радоваться ему. Сделайте комплимент самой некрасивой женщине – и она уже всегда будет привлекательнее.

Нет, это даже не стоически-эпикурейское восприятие, это Макар Иванович Долгорукий и старец Зосима!

И еще, как добавил Генри Дэвид Торо: «Мудрецы всегда жили проще и скуднее, чем бедняки. Нельзя быть беспристрастным наблюдателем человеческой жизни иначе как с позиций, которые мы называли бы добровольной бедностью. Живя в роскоши, ничего не создашь, кроме предметов роскоши, будь то в сельском хозяйстве, литературе или искусстве».

Читатель! Пусть тебе не импонирует движение митьков – но тут уж не шутки, прислушайся к этим золотым словам!

Митькам этого доказывать не надо. Митек, конечно же, зарабатывает в месяц не более 70 рублей в своей котельной (сутки через семь), где пальцем о палец не ударяет, ибо он неприхотлив: он, например, может месяцами питаться только плавлеными сырками, считая этот продукт вкусным, полезным и экономичным, не говоря уже о том, что его потребление не связано с затратой времени на приготовление.

Правда, я слышал об одном митьке, который затрачивал сравнительно долгое время на приготовление пищи, зато он это делал впрок, на месяц вперед. Этот митек покупал три килограмма зельца (копеек по тридцать за килограмм), четыре буханки хлеба, две пачки маргарина для сытости, тщательно перемешивал эти продукты в тазу, варил и закатывал в десятилитровую бутыль. Блюдо потребляется в холодном или разогретом виде. Таким образом, питание на месяц обходилось в три рубля плюс большая экономия времени.

Полагаю, что за одно только решение продовольственной проблемы этот митек должен занять достойное место в антологии кинизма.

Впрочем, признаюсь, что на халяву митек лопает как Гаргантюа.

Одно только может выбить митька из седла: измена делу митьков, и даже не измена, а отказ кого-нибудь от почетного звания участника этого движения.

Мне хочется описать один такой драматический эпизод.

Как-то раз я, Дмитрий Шагин и Андрей Филиппов (Фил) сидели и обсуждали вопросы художественной фотографии.

– А хорошо бы, – сказал Митька, – собрать всех нас, митьков, одеть в тельняшки, – я так и не понял, почему в тельняшки, – и сфотографировать, чтобы все были – я, ты, Володька, ты, Фил…

– Но ведь я же не митек, – необдуманно заметил Фил. Митька выронил стакан, как громом пораженный:

– Как не митек?!

Он не мог опомниться – так на любящего супруга действует известие об измене жены.

– Я браток тебе, браток, – попытался оправдаться Фил, видя, что натворил. Какое же это было слабое утешение! – любящего супруга больше бы утешили слова жены, что они «могут остаться друзьями».

– Так что же… я только один митек, и все… Дык… Убил ты меня, Фил, убил! – вскричал Митька, рванув рубаху на груди.

– Нет, я, наверное, митек, – бледнея, прошептал Фил.

Митька, не слушая оправданий, сполз с дивана на пол и, неподвижно глядя в одну точку, проговорил:

– А ведь это… ты, Мирон… Павла убил!

Фил в недоумении смотрел на Митьку. Тот продолжал: – Откуда ты?.. Да с чего ты взяла? А…. Ты фитилек-то… прикрути! Коптит! Вот такая вот чертовщина. Сам я Павла не видел. Но ты, Оксана… не надейся. Казак один… зарубал его! Шашкой, напополам!

Фил в глубоком раскаянии повернулся ко мне и взмолился:

– Ну Володька, Володька! Скажи ему, что я митек! Дмитрий Шагин невидящим взглядом скользнул по нам и заявил:

– Володенька! Володенька, отзовись! А, дурилка картонная, баба-то, она сердцем видит…

– Митя, брось! – вмешался в разговор я. – Давай я тебе налью.

– Митька… брат… помирает… – ответил Митька,– ухи… просит…

Затем Митька посмотрел на нас на миг прояснившимся взором и решительно рявкнул:

– Граждане бандиты! Вы окружены, выходи по одному и бросай оружие на снег! А мусорка вашего мне на съедение отдашь? Дырку от бублика ты получишь, а не Шарапова.

Нет сил продолжать описание этой душераздирающей сцены.

Относительно Фила следует сказать, что впоследствии он вполне исправил свою, чтобы не выразиться хуже, оплошность и даже внес значительный вклад в общую теорию движения митьков. Так, он разработал и мастерски исполняет сложный ритуал приветствия митьков.

Вот краткое описание ритуала.

Один митек звонит другому и договаривается о немедленной встрече (митек с трудом может планировать свое время на более длительный срок). В назначенный час он входит в дом другого митька и начинает исполнение ритуала: вбежав и найдя глазами этого другого митька, он в невыразимом волнении широко разевает рот, прислоняется к стене и медленно оседает на пол. Другой митек в это время хлопает себя по коленям, вздымает и бессильно опускает руки, отворачивается и бьет себя по голове, будто бы пытаясь отрезвиться от невероятного потрясения.

После этого первый митек срывающимся голосом кричит:

– Митька, браток! – и кидается в объятия другого митька, однако на пути как бы теряет ориентировку и, бесцельно хватая руками пространство, роняет расположенную в доме мебель. Другой митек закатывает глаза и, обхватив голову руками, трясет ее с намерением избавиться от наваждения.

Хорошо, если при ритуале приветствия присутствуют статисты, которые должны хватать митьков за руки, не давая им обняться слишком быстро или совершить над собой смертоубийство.

Если статистов нет, первый митек продолжает шарить по комнате в поисках стоящего перед ним в столбняке второго митька (как ведьма вокруг Хомы Брута) до тех пор, пока не зацепится за труднопередвигаемый предмет и не рухнет на пол.

Эта часть ритуала выглядит особенно торжественно. В падении должен быть отчетливый оттенок отречения от встречи, митек должен этим падением выразить, что его нервная система не выдерживает перегрузки от волнительности встречи и отказывает.

Отмечу, что Фил с блеском и самопожертвованием исполняет этот финал ритуала: он падает с оглушительным грохотом (как говорят спортсмены, «не группируясь») и без видимого усилия может непоправимо сломать всю мебель, оказавшуюся в поле его действия.

Продолжая тему вклада Фила в движение митьков, опишу такой типичный случай.

Рано утром после четырехдневного запоя в мастерской Флоренского Фил выходит в булочную за четвертушкой хлеба. Изнемогший от запоя Флоренский берет с него нерушимую клятву не приносить с собой ни капли спиртного; впрочем, денег у Фила нет и на маленькую кружку пива, так что это предупреждение звучит чисто умозрительно.

Через пятнадцать минут Фил звонится обратно. Открыв дверь и увидев характерное оживление на лице Фила, Флоренский чувствует неладное и устраивает последнему тщательный обыск. Фил охотно подчиняется этому, поднимает руки, поворачивается вокруг оси, предоставляя возможность проверить содержимое всех карманов, запазух и голенищ сапог. Найдя четвертушку хлеба и убедясь в отсутствии бутылки, Флоренский облегченно вздыхает, впускает Фила в мастерскую и идет на кухню поставить чайник.

Вернувшись, он застает Фила перед несколькими фугасами «Агдама», причем один из них откупорен и почат. На лице Фила сияет ласковая укоризна: «Ну что ж ты сердишься, братушка? Сам видишь – теперь уж ничего не поделаешь...»

Отмечу, что способ приятно провести время в доме, где не выносят употребления спиртных напитков, был изобретен Дмитрием Шагиным. Способ прост и изящен.

Подойдя к двери этой («образцовой культуры быта») квартиры и позвонив, Дмитрий Шагин выхватывает бутылку бормотухи и стремительно вливает ее в себя «винтом» за то время, пока хозяин образцовой квартиры идет открывать дверь.

Входящий Митька еще абсолютно трезв, видя это, хозяин радушно встречает его, усаживает за стол и потчует чаем.

Однако, не успев размешать сахар, Митька явственно косеет. На изумление хозяина он с гордостью отвечает:

– А вот так! Элементарно, Ватсон, дурилка картонная!

На упреки в свой адрес он отвечает ласковым смехом, а угрозы игнорирует.

Естественно, что этот изящный способ требует большой сноровки и силы духа.

Этот случай – типичный пример того, как митек достает людей.

ДОСТАТЬ (кого-либо) – означает довести человека до раздражения, негодования или белого каления (вышеприведенный телефонный разговор Д. Шагина с А. Флоренским – классический метод доставания). Как мы видим, доставанием митек преподносит человеку поучительный и запоминающийся урок выдержки, терпения и христианского смирения.

Впрочем, я только что допустил неточность: в отличие от других митьков, Дмитрий Шагин никогда не употребляет этой цитаты – «Элементарно, Ватсон!».

Этот факт очень важен, так как явственно доказывает, что движение митьков не предполагает обезлички и унификации выразительных средств: будучи митьком, ты вовсе не должен мимикрировать к Дмитрию Шагину.

Справедливости ради все же отмечу единственный замеченный мною случай стремления Митьки к внешней атрибутике и унификации. Дмитрий Шагин, естественно, носит бороду. Ласковые, но настойчивые уговоры Митьки не заставили некоторых его знакомых митьков (особенно тех, у кого борода не растет) последовать его примеру. Не помогли и ссылки на то, что бороду носили такие высокочтимые митьками люди, как Пушкин, Лермонтов и Достоевский, а вот такой гад, как Альфред де Мюссе, – так тот, наоборот, бороды не носил.

Тогда Дмитрий Шагин после длительных изысканий обнаружил и распропагандировал следующее постановление из «Деяний стоглавого собора» 1500 года:

«Творящий брадобритие ненавидим от Бога, создавшего нас по Образу Своему. Аще кто бороду бреет и представится тако – не достоин над ним пети, ни просфоры, ни свечи по нем в церковь приносити, с неверными да причтется».

Однако мне не хочется верить, что этот единичный пример тактики запугивания может привести к появлению деспотических черт в лице лидера движения.

К высоким достоинствам митьков следует отнести их беззаветную преданность движению. Митек не задумываясь будет поступать в ущерб себе, лишь бы не изменить своему кредо.

Например, представьте себе такую печальную умозрительную ситуацию: митек заводит себе любовницу и впервые ложится с нею в постель (прошу жену Дмитрия Шагина учесть, что я имею в виду абстрактного митька).

Допустим, что застенчивый от природы митек просит любовницу погасить свет.

Нет ни малейшего сомнения, что свою просьбу он сформулирует так:

– Ты… фитилек-то… прикрути! Коптит!

Эту фразу он сопроводит характерными ужимками отвратительного персонажа телефильма «Адъютант его превосходительства» .

Нетрудно понять, что это высказывание вряд ли произведет на любовницу благоприятное впечатление, если, конечно, она сама не является участницей движения митьков. В этом случае она мгновенно откликнется:

– А ведь это… ты, Мирон… Павла убил! – и так далее по сценарию телефильма.

Вот так-то. Опять повторю: если ты не митек, то фиг под него подделаешься. Да и себе дороже.

1985

Часть третья. МИТЬКИ И КУЛЬТУРА

Явишася некто, их же никто добре ясно не весть, кто суть и отколе идут и что язык их и котораго племени суть и что вера их.

Новгородская летопись XIII века о татаро-монголах

Слова, вынесенные в эпиграф, точно передают печальное положение, сопутствующее движению митьков. Общество впитывает отрывочные и недостоверные сведения о движении так жадно, как раскаленная пустыня впитывает струйку воды, но все, конечно, не может насытиться.

Вот в последнее время много говорят о митьковской культуре, дык а как вкусить ее плодов?

Поток лишней информации обволакивает мир, а золотая струя митьковской культуры еле мерцает. (Немудрено, что, стиснув зубы, за перо берутся такие далекие от литературы лица, как А. Флоренский и Фил, – лишь бы не иссякла эта струя!)

Дмитрий Шагин, который после опубликования первых сведений о митьках ходил именинником и давал обещания ставить мне каждый день по бутылке, теперь приуныл: митьковская культура, виляя справа налево, оторвалась от своего лидера и блуждает в потемках. Появились молодые митьки, уже и не слыхавшие про зачинателя движения.

Однажды теплой белой ночью мимо приторчавшего Д. Шагина прошла группа молодых людей, размахивающая цитатниками (!) и скандирующая: «Мы митьки! Мы митьки!» Как же полна была чаща горечи, которую пришлось испить лидеру движения, когда он увидел в ушах этих так называемых митьков плейеры, а на ногах – кроссовки!

Не каждый новообращенный может отказаться от попсового шмотья, нажитого в домитьковские времена; появилась даже формула, митьковская по букве, но не по духу: кто носит «Адидас», тому любая лялька даст!

Но это все же не важно; настоящий митек и амуницию в стиле Дэвида Бауи сможет носить как рваный ватник. Нужно, пожалуй, изменить формулировку: митек одевается во что попало, но ни в коем случае не производит впечатление попсово одетого человека.

Однако вернемся к наболевшему вопросу о культуре.

Нижеприведенные очерки не дадут конкретного описания вкусов и привязанностей митьков – это сделано в работе А. Флоренского (см. реферат в IV части). Я попытаюсь только дать общие понятия о митьковской культуре и указать направления дальнейших исследований.

МИТЬКОВСКИЕ ЦИТАТНИКИ

Я с удовлетворением воспринял известие о появлении первых, видимо рукописных, митьковских цитатников.

Время требует от нас призадуматься об общих принципах издания таких цитатников.

Чтобы выполнять свою важную функцию – быть предметом, удобным для размахивания, – цитатник должен издаваться в приятном оформлении и небольшом формате, объем его не должен превышать одной-двух тысяч страниц, поэтому целесообразно печатать его мелким шрифтом на рисовой бумаге.

Цитатник, как это видно из наименования, является собранием употребляемых митьками цитат из телефильмов, кинофильмов, романов, газет, эстрадных представлений, опер, балетов и т. д.

Классификация цитат может быть различной:

– по алфавиту (например, буква А: «А мусорка вашего мне на съедение отдашь?»),

– по первоисточнику (например, названия разделов: телефильм «Место встречи изменить нельзя», опера «Повесть о настоящем человеке», стихотворение «Бедный Икарушка» и т. д.),

– по эмоции, выражаемой цитатой (например, раздел «решительность»: «Надо вынимать Фокса – иначе всем нам кранты!» или, из того же раздела: «Это я убил тогда старуху-процентщицу и сестру ее Лизавету топором и ограбил!»).

Объем издания вынуждает к краткости. Вот как я представляю себе статью из цитатника по первоисточнику.

Например, раздел «Место встречи изменить нельзя».

КТО ЭТО ТАМ ГАВКАЕТ? – С ТОБОЙ, СВИНЬЯ, ГОВОРИТ КАПИТАН ЖЕГЛОВ! – цитата произносится одним лицом, не выражает отчетливой эмоции, служит для самоутверждения и заполнения времени.

От некоторых митьков, особенно зарубежных, не знакомых с нашей отечественной телеклассикой, можно услышать сетования по поводу непонятности цитат, например вышеприведенной, даже для участников движения.

Встает вопрос: не стоит ли в цитатнике кратко указывать ситуацию, при которой произносится цитата? Ответ: во-первых, митьковские цитаты достаточно выразительны и без комментариев, так как употребляются не ради назидательности, а из чистого искусства; во-вторых, место для подобных объяснений, конечно, не в маленьких цитатниках, а в Большой Митьковской Энциклопедии.

Вот как я представляю себе статью о вышеприведенной цитате там (разумеется, в сокращении):

КТО ЭТО ТАМ ГАВКАЕТ? – С ТОБОЙ, СВИНЬЯ, ГОВОРИТ КАПИТАН ЖЕГЛОВ! – Цитата составная, состоит из двух реплик.

Назначение цитаты: доставание (см. статью «христианское смирение»).

Происхождение цитаты: пятая серия телефильма «Место встречи изменить нельзя» (см. статью «Место встречи изменить нельзя»).

Экспозиция произнесения цитаты в первоисточнике: Жеглов (см. статью «Жеглов») заловил Горбатого (см. статью «Горбатый») в подвале и говорит в рупор (см. статью «Матюгальник»), чтобы тот выходил.

ГОРБАТЫЙ (из подвала): Кто это там гавкает?

ЖЕГЛОВ (в рупор): С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!

Область применения цитаты: цитата не имеет выраженной эмоциональной окраски, но убедительно звучит в телефонном разговоре. Например: митек звонит абоненту.

АБОНЕНТ: Алло!

МИТЕК: Кто это там гавкает?

АБОНЕНТ (обиженно): А это кто звонит?

МИТЕК (победно): С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!

С достоинством произнесенная цитата в большинстве случаев произведет на абонента желаемый эффект.

Цитата уместна в разговоре с соседями по коммунальной квартире, украсит она и праздничный стол.

Митьку-абитуриенту можно посоветовать произнести ее во время собеседования с преподавательским составом (по тому же типу, например, ПРОФЕССОР: Здравствуйте, молодой человек! МИТЕК: Кто это там гавкает? ПРОФЕССОР: Что вы себе позволяете, молодой человек! МИТЕК: С тобой, свинья, говорит капитан Жеглов!).

Митек-студент, имея зычный голос, оживит этой цитатой скучную лекцию, митек-служащий с ее помощью сделает более непринужденными, как правило, натянутые отношения с начальством.

НОВОЕ В КУЛЬТУРЕ РЕЧИ МИТЬКОВ

О новых направлениях в лексике митьков можно сказать немногое, ибо она развивается столь стремительно, что мудрено предугадать.

Как мы знаем, для речи митьков характерно употребление ласкательных окончаний и мощный драматизм. Первый фактор помогает избежать сухости и суровости, второй – ханжеского, елейного оттенка речи в стиле Иудушки Головлева.

Не так давно ласкательные окончания употреблялись только применительно к существительным и прилагательным, например:

– Где оттягивался вчера?

– В Паркушке Победушки.

Или, поскольку речь идет о культуре:

– Какой фестивальный фильм убойнее?

– «Гибелюшечка боженек» Висконтьюшки.

(Здесь восхищает смелая ломка общего угрожающего смысла названия фильма.)

Однако язык митьков, как и было сказано, не стоит на месте. Недавно на вопрос, какой фестивальный фильмушко самый улетный (читатель, полагаю, догадывается о различии между «улетом», «обсадом» и т. д.), Дмитрий Шагин дал ответ: «А кораблюшечка плыветушки».

(Попутно отметим, как приятен здесь «кораблюшечка» вместо набившего оскомину банального «кораблика».)

Итак, ласкательные окончания появились также у глаголов, причем у всех глаголов (из редких зарниц митьковской лексики: «А не пора ли нам спатеньки?» Другого примера уже, пожалуй, и нет).

Можно смело предсказать, что вскоре ласкательные окончания появятся также у местоимений, деепричастий и герундиев.

Мощный драматизм речи митьков достигается перманентно-надрывной интонацией, частым употреблением абстрактно-жалостливых баек (см. раздел «О трагическом у митьков») и специфическим понятием о долге – скорее трансцендентном, чем реальном.

Митек не выполняет взятых на себя обязательств, чего от него, впрочем, уже и не ждут, но считает важным исполнение невысказанных желаний (ведь так и надо в любви – а митьки всех любят). Так как окружающим трудно не только выполнить, но и догадаться об этих желаниях, обида митька накапливается и драматизм речи возрастает.

Например, митек просыпается с похмелья один. Ему жарко и муторно, хочется, чтобы кто-нибудь зашел в гости и развлек его – но никто не приходит, не приносит ему пивка. Потерявший терпение митек звонит приятелю, кандидатуру которого он считает подходящей для сегодняшнего гостя:

– За что?! За что ты меня так?!

– А что? – пугается приятель.

– А что…- горько усмехается митек,- да ладно… Нет, все ж таки скажи, только одно скажи – за что ты со мной так?! Пусть, пусть я гад, западло – но так! Так-то за что меня! Я что – убил кого-нибудь? Ограбил?

– Митя, да что случилось?!

– А ты не знаешь, что случилось?!

– Не знаю…

– Почему же ты не мог один – один только разочек в жизни! – спокойно прийти в гости?!

О ТРАГИЧЕСКОМ У МИТЬКОВ

Есть такие старые, навсегда закрывшиеся пивные ларьки. Наметанный глаз еще различит вокруг них следы недавнего оживления: слежавшиеся пласты окурков, там-сям пятна металлических и пластмассовых пробок, осколки зеленого стекла. Но сквозь плотно утрамбованную почву уже пробивается трава, черная пыль лежит на прилавке ларька, стекла разбиты, оттуда разит мочой.

И часто можно увидеть, как утром к этой могилке ларька по одному, по двое или по трое приходят некрасиво, неряшливо одетые люди и долго стоят здесь. Это, в основном, пожилые люди («Брали Берлин! – со слезами говорит митек-рассказчик. – А такой, как Дэвид Бауи, – нет! Он не придет к такому ларьку!»).

– Или нет! – с ходу перестраивает повествование Д. Шагин (а рассказывает именно он). – Это бы еще полбеды! Ларечки-то… еще открыты! Только в них теперь… квас, а не пиво!

И вот приходят так… постоят… Один к ларьку подойдет, возьмет кружечку… кваса! Со вздохом посмотрит на нее (Митька, изображая все в лицах, смотрит на воображаемую кружку как очень грустный баран на новые ворота)… отопьет от нее… поставит обратно… вздохнет… подойдет к своим товарищам…

– А чего они стоят? Курят?

– Просто стоят! Ну подойдет так…

– Чего они собираются-то? Разговаривают?

– Да нет! Молча! Молча стоят! Один только подойдет к ларечку, возьмет кваса, посмотрит так…

О ЭПИЧЕСКОМ У МИТЬКОВ

Митьки уже потому победят, что они никого не хотят победить… Они всегда будут в говнище, в проигрыше (шепотом)… И этим они завоюют мир.

Из разговора с Д. Шагиным

Гете и Жан Поль высказывали мнение, что эпическое – противоположно комическому. Устное творчество митьков не только опровергает это мнение, но и доказывает обратное. Как высокий образец эпического у митьков я приведу анекдот.

Каждое слово, интонация, пауза и жест в этом шедевре отшлифованы на общих собраниях и съездах митьков, где этот анекдот повторялся бессчетно, неизменно вызывая восторг, переходящий в сдавленные рыдания и клятвы быть верными делу митьков по гроб.

Итак: плывет океанский лайнер. Вдруг капитан с капитанского мостика кричит в матюгальник:

– Женщина за бортом! Кто спасет женщину? Молчание. На палубу выходит американец. Белые шорты, белая майка с надписью «Майами-бич».

– Я спасу женщину!

Одним взмахом, пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках стального цвета.

Корабль, затаив дыхание, смотрит.

Американец, поигрывая бронзовым телом, подходит к борту, грациозно, не касаясь перил, перелетает их и входит в воду без брызг, без шума, без всплеска!

Международным брассом мощно рассекает волны, плывет спасать женщину, но!., не доплыв десяти метров… тонет!

Капитан в матюгальник:

– Женщина за бортом! Кто спасет женщину? Молчание. На палубу выходит француз. Голубые шорты, голубая майка с надписью «Лямур-тужур».

– Я спасу женщину!

Одним взмахом, пластично расстегивает зиппер, срывает шорты и майку, остается в плавках с попугайчиками.

Корабль, затаив дыхание, смотрит.

Француз подходит к борту, как птица перелетает перила, входит в воду прыжком три с половиной оборота без единого всплеска!

Международным баттерфляем плывет спасать женщину, но!… не доплыв пяти метров… тонет!

Капитан в матюгальник срывающимся голосом:

– Женщина за бортом! Кто спасет женщину?

Молчание. Вдруг дверь каптерки открывается, на палубу, сморкаясь и харкая, вылезает русский. В рваном, промасленном ватничке, штаны на коленях пузырем.

– Где тут? Какая баба?

Расстегивает единственную пуговицу на ширинке, штаны падают на палубу. Снимает ватник и тельняшку, кепочку аккуратно положил сверху, остается в одних семейных трусах до колен.

Поеживаясь, хватается за перила, переваливается за борт, смотрит в воду – и с хаканьем, с шумом, с брызгами солдатиком прыгает в воду и… сразу тонет.

Таков полный канонический текст этого анекдота. Рассказывая его непосвященным, митек вынужден слегка комментировать: так, описывая выход американца и француза, митек, не скрывая своего восхищения, прибавляет: «В общем, Дэвид Бауи! Гад такой!», – а когда на палубе появляется русский, митек заговорщически прибавляет: «Митек!»

Кстати, этот анекдот вполне может служить эпиграфом к капитальному труду «Митьки и Дэвид Бауи».

О НЕКОТОРЫХ ПРОТИВНИКАХ МИТЬКОВСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Митьки уже потому победят, что они никого не хотят победить… Они всегда будут в говнище, в проигрыше (шепотом)… И этим они завоюют мир.

Из разговора с Д. Шагиным

Будем глядеть правде в лицо: культура митьков имела и будет иметь противников. Я имею в виду не противников по невежеству или недостатку гуманизма и не тех торопыг, что не могут вынести доставучесть митька. Я имею в виду злого и умного врага, культурного противника.

Вот книга (которую я давно, как и подобает, пропил) Константина Леонтьева – «О стиле романов графа Толстого».

Есть в ней мысли и о стиле романов, и о Толстом, но главная тема этой книги – беспощадная, не на жизнь, а на смерть борьба с митьковской культурой.

Я не имею возможности прямо цитировать эту книгу, но страх и растерянность известного реакционера XIX века перед пробуждающейся митьковской культурой хорошо запомнились мне.

Есть в русской литературе, писал он, какая-то тенденция к осмеянию своего героя. Если в англоязычной литературе все говорится прямо, как есть, во французской – преувеличенно, то в русской – грубо и приниженно.

Если английскому автору нужно описать, например, страх в герое, он так прямо и напишет: «Джон испугался и пошел домой». Француз напишет: «Альфред затрепетал. Смертельная бледность покрыла его прекрасное лицо» и т. д.

А русский автор скажет: «Ваня сдрейфил (лучше даже – приссал) и попер домой».

Реакционному философу нельзя отказать в наблюдательности, расстановка сил для него ясна: на палубу выходит американец, на палубу выходит француз, из каптерки вылезает русский. Но отнестись к ним философски он не в силах: одобряя сухую пустоту англичанина, он смеется над французом и презирает русского.

Митек же, приводя свой куда более отточенный и изящный анекдот, не скрывает своего восхищения и американцем, и французом, и хоть самим К. Леонтьевым, которому явно не хватает гуманизма и христианского смирения.

Далее язвительный философ через столетие прямо протягивает руку присяжным критикам «Литературной газеты», угрюмо жалуясь на неизящных персонажей русской литературы, которые постоянно «подходят к буфету и хлопают рюмку очищенной, а если (вот знаменательное признание!) герой после этого ласково осклабится, то доверие читателя обеспечено».

Горький сарказм ядовитого мыслителя здесь неуместен и просто жалок: он недоволен, что читатель сделал свой выбор и его доверие отдано достойнейшему – митькам, а не К. Леонтьеву!

Не злись, К. Леонтьев, ты победил – ведь митьки-то никого не хотят победить, они всегда будут в говнище, в проигрыше…

ПОЧЕМУ МИТЬКОВСКАЯ КУЛЬТУРА ТЕМ НЕ МЕНЕЕ ПОКА НЕ ИДЕТ СЕМИМИЛЬНЫМИ ШАГАМИ

А потому что некогда. На общих собраниях и съездах у митьков остается очень мало времени для разработки своей культуры.

Митьки – очень добрые, им не жалко друг для друга и последней рубашки, но одно непреодолимое антагонистическое противоречие раздирает их: им жалко друг для друга алкогольных напитков.

Каждый митек настолько уверен в своем праве выпить гораздо больше своих собутыльников, что даже не замечает и отрицает эту характернейшую митьковскую черту. (Примечательно, что формула, описывающая это явление, была найдена не в среде митьков, а зарубежным обозревателем движения: «Митек не любит пить в одиночестве, но митек любит пить один при многих свидетелях».)

Представим себе собрание трех митьков: А, В и С.

(Эти имена и события вымышлены, и всякое сходство с действительностью является чистой случайностью.)

Все эти трое митьков принесли по бутылке бормотухи, каждый достоин равной доли – но каждый рассчитывает на большее. Исходя из этого, они единодушны в решении пить не из стаканов, а из горла – ведь каждый надеется, что его глоток больше. Митьки садятся за стол, готовясь к длительному и вдумчивому разговору, должному двинуть вперед митьковскую культуру.

А (открывая бутылку): Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина. (Пьет из бутылки.)

В: Стой! Ты что, обалдел?!

С: Вот гад!

А: Чего, чего? Тут мало и было! (Отмечает пальцем, сколько, по его мнению, было в непочатой бутылке.)

С: Что ж нам, полбутылки продавали?

(В берет у А бутылку и пьет.)

С: Куда? А я?

(В с обиженным видом отдает бутылку. С горько смотрит на В и бутылку.)

А: Вот сколько выжрал! А я только приложился!

(С пьет. А молча хватает бутылку и, выламывая у С зубы, рвет на себя.)

С: Ну что за дела?! Я только глоточек и сделал!

В: Он, гад, так пасть разработал, что за глоточек всю бутылку выжирает!

А: Гад! Мы только попробовали, а ты… Ну, я тогда уж допиваю. (Пьет.)

В: Елы-палы! За что, за что так? Ты же два раза пил, а мы по одному?!

А (довольно утираясь): И я один раз пил, я гораздо меньше вас выпил.

В: Ты же начинал!

А: Ни фига. С начинал.

В: Гады вы! Ну уж следующую бутылку я один пью. (Открывает бутылку и пьет.)

С: Куда?! Да что вы, совсем уже оборзели? Я больше всех вина принес и еще ни разу почти не выпил!

В (передавая ему бутылку): На, пей. Первую бутылку один почти выпил, так пей и вторую! У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а С – жирует!

А (в слезах): Так мне что – уходить?! Одни, без меня управитесь?!

С (отдавая ему бутылку): На, пей, если Бога не боишься. Бог-то есть! Он-то знает, как ты нас обжираешь!

В (наблюдая за тем, как А пьет): Нет, я вижу, не верит он в Бога! Но ничего, отплачутся ему наши слезки!

И так далее до конца собрания.

Пример, разумеется, абстрактен и показывает только тему борьбы. На самом деле ни один из моих знакомых митьков не бывает так топорен и груб в достижении своей цели – каждый из митьков имеет свой комплекс методов, которые в ходе соперничества шлифуются и совершенствуются. Из трех настоящих митьков – сумевший выпить больше добился заслуженной победы в честной и равной борьбе.

И методы этой борьбы – органичная часть митьковской культуры.

1985

Часть Четвертая. РЕФЕРАТ ПО СТАТЬЕ А. ФЛОРЕНСКОГО «МИТЬКИ И КУЛЬТУРА»

Работа А. Флоренского, как и другие известные мне труды о митьках, начинается с безудержного восхваления движения.

Кратко перечислив ряд социалистических и капиталистических стран, вовлеченных в движение митьков, автор подробно останавливается на вкладе в дел о митьков И. А. Кирилловой (то один, то два рубля на пропой А. Флоренскому). После этого вступления, которое можно считать посвящением, автор переходит к теме своей работы.

Первый раздел – митьки и живопись. Поставив такой сложный вопрос, Флоренский сразу отделяет «митьковскую живопись» от «живописи, любимой митьками», не определив, правда, ни ту, ни другую, после чего приступает к экскурсу в историю живописи. (Под «живописью, любимой митьками», очевидно, следует понимать индивидуальные и групповые вкусы отдельных митьков. Один из самых любимых художников всех известных мне митьков – Сезанн. Является ли он митьковским художником в том же смысле, что и бесспорно митьковский, но не любимый митьками Перов? Вопрос этот сложен и относится к культуре в целом.)

Флоренский перечисляет ряд кристально-митьковских произведений отечественной живописи, митьковость которых бесспорна уже исходя из названий: «Бобыль-гитарист», «Рыболов, или Охота пуще неволи», «Всюду жизнь», «Чаепитие в Мытищах», «Приезд гувернантки в купеческий дом», «Последний кабак у заставы» и т. д. (Ценнейшей частью работы А. Флоренского являются факсимильные копии с наиболее митьковских произведений живописи.)

Покончив с бесспорным вкладом передвижников в культуру митьков, Флоренский оказывается в некоторой растерянности: о чем же еще сказать?

Живописная чистоплотность мешает ему приступить к восхвалению таких произведений, как, например, «Опять двойка», поэтому напрашивается вывод, что, кроме чисто митьковских данных, митьковская живопись должна быть еще и хорошей.

Автор переходит к разбору западноевропейской живописи, который у него занимает несколько строк:

«В западноевропейском искусстве митьковских картин так немного, что можно было бы считать, что их там нет

вообще…»

(Западноевропейские митьки рискуют оказаться лишенными всяких корней, но Флоренский великодушен):

»…если бы самая митьковская картина в мире не принадлежала кисти западноевропейского художника – Питера Брейгеля Старшего. Да, да, именно «Падение Икара"».

Далее А. Флоренский предоставляет слово Д. Шагину:

«Шурка! Вот, значит, так… Солнышко светит, всякая тварь живая оттягивается, – Митька рассказывал так, будто говорил о событии, которому пять минут назад был очевидцем. – Ну, и?… – спросил я. – Ты к чему это? – Дык… Шуренок… птички, звери… Пахарь со своей лошадушкой оттягивается, а у Икарушки-то… у Икарушки одни только ножки торчат!»

Митька вскоре даже написал стихотворение об этом несправедливом событии. Конец его я привожу по памяти:

…и одни только голые ножки торчат из холодной зеленой воды.

Точности ради должен сказать, что Митька написал не стихотворение, а поэму (по его определению) «Бедный Икарушка». Вот текст поэмы, который Флоренскому, без сомнения, следовало привести полностью:

БЕДНЫЙ ИКАРУШКА

У Икарушки бедного Только бледные ножки торчат Из холодной зеленой воды.

Это замечательное хокку теперь является наиболее цитируемым митьковским произведением. Так, на вопрос: «Как дела?» следует типовой ответ: «Только ножки торчат». Желая побольнее уязвить выпившего больше собутыльника, Д. Шагин говорит: «У Икарушки бедного только ножки торчат, а Флореныч, гад, – жирует!» (Эта фраза примечательна тем, что составлена из двух цитат, занимающих два первых места в хит-параде цитат; полный текст второй цитаты: «У Васи Векшина две сестренки маленькие остались, а бандиты – жируют!» [«Место встречи изменить нельзя»].)

Второй раздел труда А. Флоренского – митьки и музыка. Здесь позиция автора почти бесспорна, и уместно передать слово ему:

«Митьки любят музыку, вернее, песни, преимущественно жалостливые, причем собственно музыкальная часть не играет роли. Идеалом митьковской песни навсегда останется:

У кошки четыре ноги. Позади у нее длинный хвост. Но ты трогать ее не моги За ее малый рост, малый рост.

Качество всех прочих песен определяется, пожалуй, близостью к этому эталону.

Митьки охотно слушают передачи «Песня-85», близки им и такие песни, как «Окурочек» и «По шпалам, бля, по шпалам!» в исполнении Дины Верни; важным компонентом митьковских песен является возможность хорового пения, поэтому такие произведения известного митьковского музыканта В. Цоя, как «Еще только без десяти девять часов!», неизменно вызывают восторг митька (точнее, восторг вызывает то место песни, где митек, опережая и перекрикивая солиста, имеет возможность орать припев). При всем уважении к эстрадной музыке, даже первосортные вещи «Битлз» митек не предпочтет таким песням, как «Жил в Одессе парень-паренек», или той песне без названия, где повествуется, как преуспевающий герой

Пьяный и в своей машине  Со своей красоткой Зиной Навернулся с Крымского моста.

Для многих митьков еще большую ценность представляют собой советские песни военных лет, например «На поле танки грохотали»; не является исключением любовь к песням с малороссийским уклоном:

Дождичком умытый Я лежу убытый…

Конечно, трудно перечислить все направления любимой митьками музыки, но странно, что А. Флоренский не счел обязательным упомянуть музыку группы «Аквариум», предоставляющую митьку, например Д. Шагину, лучшую (как это ни кажется странным) возможность для хорового пения и жестикуляции, граничащей с эпилептическим припадком. Впрочем, Д. Шагин предпочитает даже не хоровое, а сольное исполнение песен Б. Гребенщикова (сольное – в смысле исполнения самим Д. Шагиным, что является для окружающих отличным тренингом христианского смирения).

Митьки любят и джаз, и классическую музыку. Любовь (впрочем, чисто теоретическая) Д. Шагина к Моцарту заслуживает почтения. Однажды я был свидетелем таких слов, сказанных Митькой начинающему зарубежному митьку: «Ничего, у вас, немцев, тоже были хорошие композиторы. Бах был, потом этот… Бетховен! Моцарт… Хотя нет, Моцарт был русским». Даже произнося покровительственно-утешительную речь, Митька пожалел отдать Моцарта немцам!

Впрочем, во многих из этих случаев речь идет не только о «митьковской музыке», но и о «музыке, любимой митьками».

Этот нюанс учтен в следующем разделе труда А. Флоренского – «митьки и литература». Не касаясь круга литературных интересов отдельных митьков, ибо он очень разнообразен, автор указывает на вершины собственно митьковской литературы. Это Зощенко, прежде всего «Рассказы о Ленине», поваренная книга Е. Молоховец (раздел «Водки разные»), рассказы Н. Лескова, винные этикетки и т. д.

Флоренский ограничивается перечислением, не вдаваясь в рассмотрение истоков и направлений митьковской литературы, видимо предоставляя эту благородную задачу последующим исследователям. Так же поступлю и я, указав лишь на книгу, должную стать настольной для каждого митька,– «Антон-горемыка».

На литературе Флоренский обрывает свое повествование, не соблазнившись даже замечательной темой «митьки и кино», зато отметив весомый вклад митьков в развитие отечественного фигурного плавания.

РЕФЕРАТ ПО СТАТЬЕ А. ФИЛИППОВА «МИТЬКИ И СЕСТРЕНКИ»

После нескольких абзацев безудержного восхваления движения митьков А. Филиппов берет быка за рога и выдвигает свой главный тезис:

«Относительно такого важного общечеловеческого вопроса, как отношения мужчин и женщин, хочется сказать сразу: кроме физиологического различия полов, у митьков нет ничего общего с общечеловеческим пониманием этого вопроса».

Будучи обескуражен этой фразой, я обратился за разъяснениями к А. Филиппову, но после разъяснения так и не понял, откуда же в таком случае у митьков берутся дети и где в таком случае сам А. Филиппов шатается по ночам.

«Как только митек скатывается на общечеловеческое понимание этого вопроса, он перестает быть митьком; бывший митек начинает есть всех братков с говном и пропадает неизвестно где, – где, без сомнения, жирует».

После этого предупреждения в стиле Савонаролы Фил оставляет свой грозный тон и начинает задушевное повествование о близких ему вещах.

«Женщины (это слово в лексиконе митьков отсутствует) делятся в понимании митьков на две категории: девки и сестренки».

(Замечу, что слово «женщины» действительно напрочь отсутствует в лексиконе Фила; он пишет это незнакомое ему слово так: «женьщина».)

Первый раздел – девки.

«Под девками, – сразу оговаривается автор, – отнюдь не понимается известный образ поведения, ничего обидного в этом определении нет».

Метко приведенное, видимо фольклорное, четверостишие сразу определяет и отношение митьков к девкам, и обычный круг забот и интересов митька, и идеальный способ его существования:

Выйду за деревню, Гляну на село: Девки гуляют, И мне весело.

Далее следует строгое определение девок: «К девкам относятся лица женского пола от десяти до пятидесяти лет, привлекшие внимание митька и доставившие ему поверхностное удовольствие своим внешним видом или поведением (в этом смысле девки подобны коту-оттяжнику в первой части «Митьков»). В единственном числе слово «девки» почти не употребляется, как в силу стадного поведения объектов, так и в силу того, что митек в связи с дефицитом времени предпочитает общаться с несколькими девками сразу».

Последующие рассуждения А. Филиппова показывают, что под «доставлением поверхностного удовольствия» он понимает только одно: процесс совместного алкогольного опьянения. Основательное знание темы помогает автору нарисовать (не без цели саморекламы) поистине за душу хватающую картину.

С каким-то разбойничьим восторгом автор постоянно поминает «бисерные кошелечки» девок, опустошаемые А. Филипповым во имя движения. Разухабистые сцены распития «дамского вина» («Дамским вином, – поясняет Фил,– является любое вино, выпиваемое вместе с девками за их счет») уводят автора все дальше от надрывной ноты, открывшей его труд. Митьки в его описании начинают походить на веселых, бесшабашных ребят вроде панков, любителей выпить и погулять.

Я пишу эти строки поздним вечером на троллейбусной остановке – а рядом веселится такая вот компания. Они агрессивно хохочут, плюются во все стороны, пьют из горла, обижают прохожих… Не митьки это, нет! Митьки стояли бы тихонько, плевали себе под ноги, переговаривались печальными голосами, только изредка повышая их при передаче друг другу бутылки, и это митьков бы обижали прохожие.

Впрочем, я невольно перегибаю палку в другую сторону: лик митька разнообразен – это Гамлет, Антон-горемыка и Фальстаф в одном лице.

А. Филиппов посвящает раздел «Митьки и девки» одной, более близкой ему ипостаси митька – оттяжке, но последняя фраза раздела показывает и другую сторону медали:

«Митек что ни оттягивается, то мучается, а что ни мучается, то оттягивается. Чтобы спастись от мук, он прибегает к оттяжкам, принимая во имя их еще большие муки, а следовательно, стараясь унять их еще большими оттяжками, и т. д.».

Второй раздел труда – сестренки, и его поразительное текстуальное сходство с исследованием Варлама Шаламова «Женщина блатного мира» не делает митькам (точнее, А. Филиппову) чести.

«В отличие от девок сестренка – это подруга митька, делящая с ним многие муки и оттяжки (но далеко не все). Кроме этого, сестренка должна разделять взгляды митька; таким образом, она является уже почти полноправной участницей движения.

Существует единственный путь обращения девок в сестренки – оттяжка. Девки (чаще всего обращение происходит скопом) должны устроить митьку достойную оттяжку, да не одну. Затем девчоночки сдают экзамен, то есть очередную оттяжку митька устраивают в присутствии других, необращаемых девок, прославляя при этом движение митьков. Если у сторонних девок пробудится живой интерес к митькам и они своими бисерными кошелечками примут активное участие в оттяжке, экзамен можно считать сданным».

В этом определении (которое вряд ли получит признание со стороны эмансипированных сестренок) переходную стадию от девки к сестренке Фил обозначает как «девчоночку» . Однако это вряд ли правомерно. Наиболее меткое определение «девчоночки» принадлежит самому А. Филиппову:

«Девчоночка – промежуточное название девки, употребляемое лишь во время стояния с ней в очереди (самостоятельного значения не имеет)».

Приведу-ка я весь оставшийся текст раздела целиком, уже немного осталось:

«Сестренки в награду, как знак принадлежности к высшей категории, получают любовь и уважение митька, а иногда и почетные титулы: «одна ты у меня сестренка», «любимая» и «единственная» сестренка. (Эти титулы употребляются по отношению к трем разным сестренкам.)

По неизвестным причинам самое распространенное имя среди сестренок – Оленька. Феномен этот необъясним, но почти у каждого митька есть сестренка Оленька, имеющая один из трех титулов».

Спорным моментом этого в целом содержательного раздела является антифеминистический настрой, помешавший автору заметить такой любопытный нюанс: высшим сестреночным титулом после «одной ты у меня», «любимой» и «единственной» является… «братушка», что, казалось бы, подтверждает подчиненное по отношению к митьку положение сестренок. Но любопытно, что сестренка называет митька (удостоившего ее высшим титулом)… «сестренкой»!

Вряд ли можно также безоговорочно принять суеверный тезис о сестренках Оленьках, хотя их действительно навалом, и среди них есть даже жены митьков (жены митьков тоже могут добиться титула «сестренка» – но им это, конечно, труднее…)

Последний раздел работы Фила имеет интригующее, обеспечивающее успех у читательской массы название: «Митьки и секс».

Раздел краток. Вот он:

«Митьки не сексуальны»

После этих справедливых слов А. Филиппов, видимо устыдившись, откладывает перо, даже не поставив точки.

Попробую расшифровать эту фразу, связанную с тезисом, объявленным в начале труда.

Многие люди, но особенно митьки, стремятся к экстремальности в отношениях друг с другом. Экстремальные же отношения мужчины и женщины почти неизбежно проходят сексуальную фазу и тем самым кончаются женитьбами, трагедиями и т. д. Если бы митек относился к своим сестренкам как к сексуальным объектам, то это неизбежно похоронило бы все движение митьков лавиной женитьб, трагедий, мордобоев и т. д.

Поэтому-то экстремальность в отношениях с «любимой» сестренкой знаменуется тем, что митек объявляет ее «братушкой», а свое либидо переносит на что-нибудь другое – хотя бы на «бисерные кошелечки».

1985

Часть пятая. ЭТИКА МИТЬКОВ

Тебе теперь весело только с твоими митьками погаными!

Из разговора с женой

Вон как оно получается! Массовое! молодежное! движение, и вдруг: «Митьки не сексуальны». Да на хрена, спрашивается, нужно нам такое массовое молодежное движение, кто в него пойдет?

Прошлой зимой по телевидению с закономерным успехом демонстрировался телефильм «Милый друг» по Мопассану. Фильм абсолютно не митьковский, ни одной цитаты из него не выжать и даже в пример неловко приводить.

Мне довелось (или, лучше сказать, посчастливилось) смотреть его с Дмитрием Шагиным. Не буду скрывать: Митька смотрел телефильм без напускного равнодушия, не хулил его за полное отсутствие митьковских данных и проявлял скорее восторженность и радостное изумление. Комментарии его были даже оживленнее, чем при просмотре митьковской классики.

– Во! Еще одна лялька! Сейчас он ее покроет! Гляди, гляди… Ты гляди! Гляди… ну точно! Покрыл!

Это веселье резко контрастировало с холодностью и плохо замаскированной завистью остальной аудитории, которая не могла отнестись к персонажам столь отстранение. Митька воспринимал любовные похождения героев телефильма как забавное поведение экзотических зверюшек (характерно в связи с этим использование животноводческого термина «покрыл»).

ПОКРЫТЬ (кого-либо) – …

С таким же любопытством и восторгом Митька наблюдал бы, например, за необыкновенной способностью слона съесть за раз несколько центнеров капусты.

– Во! Еще один кочан берет! Сейчас он его съест! Ты гляди, гляди… Ну точно! Съел!

Да и у кого эта способность слона-оттяжника не вызовет веселого интереса! Но и при большой любви к капусте я лично зависти к этому слону не испытываю. Не станет человек от хорошей жизни сосредоточивать все свои помыслы ни на капусте, ни на бабах. Тут, собственно, и этика ни при чем.

– Да, лихо это у «милого друга» выходит. А жалко его… Бедный какой! Скучно ему, ничего-то ему не интересно…

Митек делается свободен от греха не истерическим отворачиванием, не с пеной тоски – а со смехом и жалостью.

И пусть это отпугнет колеблющихся неофитов движения, но недаром глава Фила «Митьки и секс» так кратка: «Митьки не сексуальны» – без всяких проклятий, а просто есть вещи поинтереснее.

– Это что же поинтереснее? Пить бормотуху, вырывая друг у друга бутылку?

Да, читатель, конечно, я раскрыл митька для самой жестокой критики – на, ешь его с говном! – и это одна из самых обаятельных черт движения: грех митька – нараспашку!

Где-то я слышал замечательное рассуждение об этике советских панков: есть мораль, а есть нравственность. Мораль – это не ругаться матом, а нравственность – не предавать друзей. У панков нет морали, а есть нравственность. Если бы это было действительно так – митьки готовы брататься с панками (хотя, если принимать это положение буквально, получится, что митьки обладают не только нравственностью, но и моралью, – они никогда не ругаются матом. Зачем? При таком мощном арсенале выразительных средств – мат бледен и убог).

Мораль – это нечто искусственное, это шлагбаум, который предупреждает о некоторых возможных неприятностях. Но карлики легко проскальзывают под ним, а великаны перешагивают, не замечая; да и нужен ли такой шлагбаум, который всегда закрыт? Мораль нужна тем, для кого все должно быть тип-топ, шито-крыто, чистые глаза, приятные разговоры и каждый день – нож в спину.

Нет, у митька грех – нараспашку. Не отдал белье в прачечную, пропил два рубля, поздно пришел домой; но зато – это и все его грехи, видные всему миру, все ругают митька, и первый ругает себя сам митек.

Пошел бы ты, читатель, с митьком в разведку? Он не предаст тебя, но явится в эту разведку с ласковой поддатой улыбкой, вот беда. Ну, не всем же ходить в разведчиках, разведка – это совсем не в духе митька.

– Знаем, знаем, в духе митька – вырывать у друга бутылку бормотухи!

Да, читатель, у друга иной раз можно вырвать бутылку бормотухи, иной раз это даже обязательно нужно сделать. Да что говорить! Разведка – разведкой, бутылка – бутылкой, но если мне придется обороняться от всего света, я хотел бы прислониться спиной к грязной тельняшке митька…

Митьковская культура пока не идет семимильными шагами, но страшный образ бутылки, вырванной у друга, не исчерпывает сложный образ митька.

Есть такой праздник – День Митьковского Равноденствия (это непонятное название сложилось исторически). Праздник не отмечается по определенным датам, он может отмечаться и раз в месяц, и раз в неделю, и каждый день. Часто он совпадает с показом по телевидению митьковской телеклассики (правда, на эти дни есть свои, отдельные праздники, например «Адъютант его превосходительства сухой» – просмотр телефильма без выпивки, или «Адъютант его превосходительства мокрый» – с выпивкой).

Представим себе съезд троих известных нам митьков А, В и С, собравшихся, чтоб отметить День Митьковского Равноденствия.

А: Сейчас для начала я почитаю вам Пушкина.

В: Подожди, дорогой. Ведь сегодня День Митьковского Равноденствия. Давайте я сначала сбегаю в магазин. У меня и деньги есть.

С: Что ты! Ты каждый раз больше всех приносишь! Давайте я сбегаю.

А: Нет! Хоть на куски меня режьте – не могу я больше за ваш счет пить! Я пойду!

(А убегает в магазин. В и С в это время украшают помещение транспарантами и плакатами с лозунгами типа: «МИТЬКИ НИКОГО НЕ ХОТЯТ ПОБЕДИТЬ», «МИТЬКИ ВСЕГДА БУДУТ В ГОВНИЩЕ» И «МИТЬКИ ЗАВОЮЮТ МИР».

А возвращается и ставит бутылки на стол. Обычно тут следует короткая разминка, во время которой митъки ходят вокруг стола, как кот вокруг сметаны.)

А: Дядя Захар, а бывает она, настоящая-то любовь?

В: Бывает, Натаха… Лучше уж в клифту лагерном на лесосеке, чем в костюмчике у Фокса на пере. А что это, Абдулла, твои люди подпалить чего хотят?

С: Да вот забрался тут один приятель и не выходит! Как быть-то, Иван Петрович? Сам в КГБ позвонишь или мне звонить?

А: Складно звонишь, но одного не учел: не стала бы Аня на Петровке колоться!

В: Не стала бы, говоришь? Со мной и не такие бобры сидели, а все кололись! Джабдед убил моего отца, меня хотел закопать!

С: Встань, хряк! Володя! Открывай, волчина позорный!

(Разминка закончена, митъки открывают бутылки и садятся за стол.)

А: Ну, сейчас для начала я почитаю вам Пушкина!

В: Нет, дорогой, для начала выпей.

А: Выпей ты первый.

В: Нет, братки дорогие! Хватит мне вас обжирать! Пейте спокойно, с душой – а я посмотрю на вас и порадуюсь.

С: Ну зачем ты так? Ты всегда меньше всех пьешь и сейчас не хочешь? Не обижай, выпей!

В: А вы от души мне предлагаете?

А и С (хором): Пей, пей, дорогой!

(В со слезами умиления пьет.)

А и С: Еще, еще пей!

В (протягивая бутылку С): Сердце у меня рвется глядеть, как ты и глоточка как следует сделать не можешь! Допивай всю бутылку до конца!

С (чуть глотнув, поспешно протягивает бутылку А): Пей, браток, ты! Образ Божий я в себе чуть не затоптал, вас обжираючи! Пей, сколько есть в тебе силы!

А (кланяясь во все четыре стороны и делая движение поцеловать землю): Отопью я глоточек самый маленький, чтобы вас не обидеть, и прошу у неба и земли и братков своих прощения за всю прорву, что за ваш счет вылил себе в пасть, яко в бездну бездонную, и никогда уж больше…

С: (прерывающимся от волнения голосом): Всегда! Всегда теперь будешь пить сколько тебе полагается, хватит мы тебя обижали!

(А, кобянясъ и давясь от умиления, пьет.)

В и С (хором): Пей до дна! Пей до дна!

И так далее до конца собрания.

Вот какие митьки хорошие, добрые! А сколько про них ходит нелепых, злых слухов – и в основном потому, что не могут отделить исторической реальности от митьковской мифологической символики.

Поговаривают даже о сексуальной распущенности митьков, что уж ни в какие ворота не лезет. Митьки, как известно, не сексуальны настолько, что кичатся этим,– Д. Шагин, например, тщеславно утверждает, что ни разу в жизни не знал женщин. От этих разговоров ему делается и гордо, и горько; он гладит по головам своих трех дочерей и жалостливо закусывает губу. И так это все высоко и благородно, что язык не повернется спросить: откуда три дочери-то? Я однажды решился спросить – под давлением фактов Д. Шагин признался, что все-таки да, три раза в жизни он знал женщину (показательно, что, назло своему свободолюбию, митьки плодовиты как кролики).

Итак, вопрос: откуда в общественном мнении появляются порочащие нравственный облик митьков сведения? Ответ: из митьковской мифологии. Сознание неразвитого слушателя выхватывает из мифа не суггестивные слои и даже не мораль, а то, что это неразвитое сознание принимает за факты. Проследим это и опровергнем на примере двух мифов, сложившихся в митьковской среде примерно в одно и то же время.

НЕВЕСТА Рассказ Фила

Однажды Фил решил показать свою невесту (Оленькой звать, конечно) Флоренычу – смотрины устроить.

Долго с ней мотался по улицам, не решался, все сомнение брало – понравится ли Флоренычу невеста; замерз как собака, бедный, больной, не жрамши с утра. Наконец купил бутылочку винца – приходит к Флоренычу.

Сидит Флореныч. Пьяный в жопу, рожа красная, уминает яичницу с ветчиной. Фил сел напротив на табуретку, поставил на стол винца бутылочку, волнуется, ждет, что Флореныч скажет.

Флореныч умял яичницу с ветчиной, все вино, что Фил принес, выжрал, потом пододвигается к невесте и начинает ее мацать: сиськи гладит, под платье лезет. Видно, собирается использовать право первой брачной ночи.

ИСПОЛЬЗОВАТЬ ПРАВО ПЕРВОЙ БРАЧНОЙ НОЧИ (мифологич.) – манера А. Флоренского держать себя с подругами своих знакомых.

У Фила в глазах потемнело; опустил голову, сжал челюсти, одни только ножки торчат.

Да сердце не каменное – схватил со стола нож и бросил во Флореныча. Но или Фил так дрожал, или Флореныча шатало – а только нож в невесту попал, чуть-чуть по щеке проехал – так и остался шрамик. Маленький, белый. Под глазом.

НЕВЕСТА Рассказ Флореныча

Сидит однажды Флореныч – бедный, больной совсем, холодно. Пришел с работы не жрамши, устал как собака, спину ломит, башка разламывается; сидит на табуретке, одни только ножки торчат.

Сделал себе яишенки с ветчинкой – дай, думает, хеть раз в жизни покушаю спокойно.

Приходит Фил. Пьяный в жопу, рожа красная, двух лялек под мышками держит. Причем одну ляльку для смеха невестой называет, Оленькой.

Сел Фил за стол, яичницу с ветчиной умял; винца бутылочка у Флореныча была припасена – выжрал. Поставил стакан, вилку положил и начинает одну из лялек (не невесту, а другую) мацать. Сиськи гладит, под платье лезет.

Флореныч, бедный, напротив сидит на табуретке, смотрит – а у невесты Филовой одни только ножки торчат. Голову опустила, плечики вздрагивают, носом захлюпала. Пододвинулся к ней: не плачь, мол, это он нажрамшись такой, – и по спине погладил.

Вдруг Фил вскакивает, рожа пьяная, красная, схватил со стола нож и бросил во Флореныча. Не попал, конечно, а невесту-то задело, чуть-чуть нож по щеке проехал – так и остался шрамик. Маленький, белый. Под глазом.

Любопытно, что обе эти истории от первого до последнего слова – фантазия, точнее – митьковский миф с характерными мифологическими штампами. Оба рассказчика, например, не сговариваясь, употребляют в мифах светлый образ «яичницы с ветчиной», которой, как понятно каждому, не было, не будет и быть не может в мастерской А. Флоренского.

Основой мифов послужило то обстоятельство, что Флореныч и Фил действительно пили (как и каждый день) в мастерской с сестренкой Оленькой, у которой под глазом есть маленький белый шрамик оттого, что она в детстве упала с горки.

Зачем же понадобилось Филу и Флоренычу так чернить друг друга? Затем, что они на пользу движению создают митьковскую мифологию, невзирая на лица. Оба рассказа несут в себе одну и ту же нехитрую мораль: одни только ножки торчат – хорошо, судьба-карамелька – плохо. Отрицательный персонаж – сытый, пьяный, довольный, пользующийся успехом; положительный – бедный, больной, голодный.

Так что же, митек – это обязательно бедный, больной, голодный? Нет, это справедливо только для данного мифа.

Что такое митек – сформулировать трудно. И вообще, я больше не могу сказать, что такое митек.

Дело вот в чем: первые части «Митьков» написаны отстранение, это взгляд на движение извне. Но каждый, кто хоть на короткое время остановился поглазеть на победное шествие митьков, – сам, как магнитом, втягивается в их ряды.

Любое определение движения, сделанное самими митьками, – очаровательно, но не полно (например, один из пионеров движения, А. Горяев, в своей работе «Митьки и живопись» выдвинул такое определение: «Митек – это человек, который тонко чувствует прекрасное»).

Так что я больше не могу быть бесстрастным и объективным наблюдателем движения и вынужден отложить перо – я уже не думаю о том, что такое митек.

Как не может человек, живущий полной жизнью, ответить: зачем ты живешь. И художник: зачем писать картины. И не стал Гребенщиков отвечать на вопрос телезрителей: почему ты поешь.

Что такое митек? Сколько звезд на небе? Зачем растут цветы?

1986

Часть шестая. ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ МИФА-КАТАСТРОФЫ У МИТЬКОВ

Трудно было предугадать, что именно миф-катастрофа (типа двух вариантов «Невесты Фила») займет ведущее место в мифологии митьков. Но случилось именно так, ибо жизнеутверждающий оптимизм митьков – не пустая, бессмысленная веселость. Через тьму – к свету, через распятие – к воскресению.

(Отметим все же, что митек действительно обладает талантом всегда действовать самым неоптимальным и дурацким образом, отчего жизнь его и кажется нелегким испытанием.

Вот представим: митек желает поправиться с лютого похмелья. Кто-то в это время ищет его с сеткой «Ркацители». Ждет его очаровательная особа в ажурных чулочках с бутылкой шампанского. Где-то стол накрыт и ломится от вина, водки, пива и макарон по-флотски, верные друзья и обаятельные девушки не начинают: ждут его. На выставке корреспондент Си-Би-Эс нервно потягивает пиво «Туборг», жаждет взять у него интервью с оплатой наличными и баночным пивом. А где же митек? А митек в это время томится в многочасовой очереди к пивному ларьку, чтобы взять на последние тринадцать копеек склянку непрозрачного, отвратительного пойла и, тяжко икая, уйти куда-то в жару и пыль.)

Следует предупредить, что разительно от митьковского мифа-катастрофы отличаются митьковские сказки (параллельный термин: «непридуманные истории»). Сказка рассказывается не от чьего-либо лица, как миф, а анонимно, безлично, все дышит благополучием и верой в победу дела митьков. Сказка приближена к действительности, иногда даже являясь ею. Только один краткий пример:

РОК-МУЗЫКА

Сказка

(Непридуманная история)

7 июля Дмитрий Шагин пошел в гости к Виктору Цою, взял у него все пустые бутылки и сдал их, выручив 11 рублей.

8 июля Шагин пошел в гости к Борису Гребенщикову и, сдав гребенщиковские пустые бутылки, выручил 13 рублей (потом еще братки четыре рубля добавили).

9 июля Дмитрий Шагин хотел пойти к Константину Кинчеву, да его отговорили: Кинчев, говорят, в Москве.

«А может, к Полу Маккартни?» – призадумался Дмитрий Шагин.

«Да ну в жопу, у него такие бутылки, что и не примут…»

Перейдем к мифам. Я умышленно привел здесь мифы, страдательными героями которых являются сравнительно балуемые судьбой лица, как, например, Д. Шагин, Б. Гребенщиков или П. Маккартни, потому что мифы про не столь благоустроенных людей (типа В. Шинкарева и А. Горяева) представляют собой кромешный, непрекращающийся кошмар, в результате которого герои погружаются в пучину нечеловеческого ужаса и пропадают там без вести.

Однако основа всех мифов одинакова настолько, что можно сказать: это один и тот же миф, миф о глумящейся и рычащей толпе и одиноко страдающем добре. Прежде чем приступить к разбору канонических текстов мифов, следует отметить, что мифы рассчитаны на устный пересказ с характерной митьковской жестикуляцией, мимикой и произношением. Важная особенность заключается в тембре голоса при передаче речи положительных и отрицательных персонажей.

Обычно люди при рассказе речь отрицательного персонажа передают писклявым, капризным голосом, речь положительного (как правило, самого себя) – звучным и низким, даже если на самом деле соотношение обратное.

Положительный герой митьковского мифа-катастрофы говорит тихим, слабым, изнемогающим и испуганным голосом; отрицательный – гораздо более низким, хриплым, рыкающим, напористым и агрессивным. Это соотношение не воспринимается как условность даже тогда, когда отрицательным персонажем является трехлетний ребенок.

Итак, приведем тексты некоторых мифов.

СЕКСУАЛЬНАЯ ТРАВМА

Рассказывается от лица

Д. Шагина

Просыпаюсь я утром в детской кроватке (разворотил ее всю ногами за ночь, стенки отвалились), под одеяльцем махоньким – в ватнике, ватные штаны наглухо на все пуговицы застегнуты полностью! Ну, в валенках, конечно. Рожа так опухла, что глаза не раскрыть, – но чувствую, стоит кто-то. Раскрыл глаз пальцами, гляжу – бабушка стоит.

– Что, бабуленька? – говорю. – Что ты стоишь?

– А скажи, – говорит, – как ты деткам-то своим в глаза глянешь? Ну, про жену я уж не говорю. Бог тебе судья, а детишкам-то? Детишкам-то как в глаза глянешь?

У меня дыхание перехватило:

– Да что? Что, бабуленька?

– Ведь их трое у тебя, детишек-то! Меньшенькой всего полтора годочка!

– Бабуленька, бабуленька! Что случилось?

– А это что такое?!! – И достает из-за спины комок какой-то белый и мне показывает.

– Бабуленька, что? Что это такое?

– А я вот сейчас жене твоей позвоню, и мы с ней обсудим, что это такое!!! – Распрямляет комок, а это женские белые трусы пустые! С кружевами!

– Бабушка, бабушка! Откуда это взялось?

– А я вот сейчас деткам твоим позвоню и спрошу: откуда у вашего папы трусы женские валяются!

– Бабушка, бабушка! Дык это, наверное, Танины трусы! Уезжали впопыхах, все разбросали…

– Нет! Не Танины это трусы!

– А чьи же это трусы?…

– А я вот сейчас деткам…

– Бабушка, бабушка! Не говори так… Где же ты их нашла?

– Захожу утром в комнату, ты спишь, в руках бутылка кагора недопитая, а рядом женские трусы пустые валяются!

– Бабушка, бабуленька!.. А где же бутылка?

– Да я ее уже маме отдала!

– Дык ты… попроси ее обратно? 

– Да она уже выпила всю! .

* * *

Этот миф делает в завершающей стадии неожиданный изгиб в сторону, приобретая добавочный оттенок трагизма за счет увеличения числа отрицательных персонажей в лице матери положительного героя. Любопытно, что герой пытается вступить в борьбу со злом («…а где же бутылка?»), что редко в мифе-катастрофе, но зло с торжественным садизмом наносит последний удар.

НАЖРАЛСЯ С ГРЕБЕНЩИКОВЫМ - 88

Рассказывается от лица

Д. Шагина

Да, братки дорогие, уж беднее Гребешка никого нет. Он и выйти-то боится – так ведь надо! Семья: за молоком сбегай, ведро помойное вынеси… А попробуй через поклонников продерись с этим помойным ведром! Ведь никто не предложит: Борис, я очень люблю твою музыку, потому давай я тебе вынесу помойное ведро. Куда там! На тебе, скажут, стакан, пей со мной, а я всем похвастаюсь: нажрался с Гребенщиковым.

А у Гребенщикова рожа уже от коллекционного коньяка – хоть прикуривай, руки так дрожат, что гитару не удержать. Он эти стаканы видеть не может, выворачивает.

Вот подходит он к двери с помойным ведром, слушает: тихо. В щель смотрит: вроде нет никого.

Гребенщиков быстро шмыгает в дверь и только ступает на лестницу, как сзади его хватают за горло и заламывают назад. Помойное ведро высыпается, он падает, елозит ногами в помоях, не успел рот раскрыть, чтобы вскрикнуть, – а ему ножом зубы разжимают и вливают туда стакан самогона…

Лежит Боря, задыхается, полуослепший, разбившийся, – а поклонники зубоскалят, спускаются по лестнице довольные: выпили все-таки с Гребенщиковым!

* * *

Нижеследующий миф очень жесток, но хоть режьте – не могу удержаться, чтобы не привести его. Миф очень популярен в митьковской среде и часто разыгрывается в лицах, даже невзирая на присутствие женщин, детей и стариков.

ЯЩЕРИЦА И ЗАКОН

Рассказывается от лица

В. Шинкарева

Гребенщикову подарили ящерицу. Удивительно красивую, совершенно зеленую. Видимо, заграничную. Гребенщиков и Люда (жена Б. Г.) просто наглядеться на нее не могли – держат в ладонях и смотрят, какая она зеленая, светится, переливается искрами. Добрая очень, хорошая. И только Глеб (сын Б. Г.) люто невзлюбил ящерицу. Мы как раз в тот вечер отмечали отъезд Гребенщикова в Америку – и весь вечер из-за этой ящерицы грустно было. То Глеб ей на хвост наступит, а то взял и опустил под воду и руку пятнадцать минут под водой держал, не поленился. Ящерицу потом вытащили – а она уже еле дышит, сидит на одном месте, рот как раскрыла, так и не закрывает. Люда слезами плачет, взяла ящерицу в руки, стала гладить, отогревать, все дышит, дышит на нее. А ящерица совсем холодная. Не ест ничего. Засунули ящерицу в банку с тараканами – она на них ноль внимания.

Потом постепенно отогрелась, рот закрыла, стала хвостом вилять, тараканов наворачивает, уши торчком, шерсть распуши… да. В общем, видим – будет жить. Ну, все на радостях стали спокойно пить, и все вроде хорошо.

Просыпаюсь утром на диване, глаза разлепить еще не могу, только мычу тихонько, чтобы кто-нибудь помог. И слышу рядом такой разговор.

Боря тихо, с мукой спрашивает у Глеба:

– Глеб, ты трогал сегодня ящерицу?

– Нет, не трогал.

– А видел ее сегодня?

– Видел. 

– Подходил к ней?

– Подходил. (Митек-рассказчик произносит эту реплику трехлетнего ангеловидного мальчугана неимоверно низким, рычащим, грубо агрессивным голосом, полным нескрываемого торжества и глумления над всем светлым, добрым и чистым. Реплика исполняется с ерническим завыванием, переходящим в неразборчивый мат и какое-то лающее хрюканье.)

– И что же ты с ней сделал?

– Застрелил!

Тут пауза. Я ничего не вижу еще, но слышно, как у Бори с похмелья чердак поехал; он совсем растерялся, не понимает еще:

– Как… чем застрелил?

– А вот пистолетом!

– Как пистолетом… разве он стреляет?.. Как ты ее застрелил?..

– А вот так! (Слышен резкий стук деревянного пистолета об стол.)

Тут очень долгая пауза, и потом Боря, совершенно изнемогшим голосом, даже без всякого выражения:

– Глеб, Глеб!.. Вспомни, как ящерица была живая, играла с тобой, и вот теперь она лежит раздавленная… Как же ты мог?

– Закон такой!!!

* * *

Чтобы снизить свинцовую тяжесть этого мифа, митек-рассказчик часто прибегает к барочной пышности украшений. Так, если в начале мифа Гребенщиков обращается к своему сыну просто: «Глеб», то в последних фразах он почтительно, испуганно именует его «Глебом Егорычем», сопровождая свои слова цитатами: «Глеб Егорыч, не стреляй!», «Глеб Егорыч, что с Груздевым делать будем?» и «Глеб Егорыч, да ведь это вещи с убийства Груздевой!»

Отношение же Глеба к отцу на всем протяжении мифа можно смело уподобить отношению старослужащего («деда») или вора в законе к надоедливому молодому салажонку.

На 90 процентов снимает напряжение такой конец мифа: после фразы Глеба «Закон такой!» (кстати, на исполнениях этой реплики Д. Шагин окончательно сорвал себе голос) Борис Гребенщиков падает в обморок, а Глеб, подождав, когда отец очнется, сообщает ему: «Ты не сознание, ты совесть свою потерял! Удостоверение и оружие на стол!» («Место встречи изменить нельзя», 3-я серия).

* * *

Вывод из вышеизложенного ясен: митьковский миф-катастрофа будет развиваться в самостоятельный литературно-пластический жанр искусства, постепенно отдаляясь, хотелось бы надеяться, от митьковской правды-катастрофы.

Чтобы не заканчивать эту часть на такой угрюмой ноте, напомню об антитезе – о митьковском мифе-подвиге, почти постоянном контрапункте, полифонии мифа-катастрофы.

Не думаю, чтобы тут понадобились какие-либо комментарии.

ДРАКОН И ЗАКОН

Миф-подвиг

со слов Д. Шагина

Нынче у нас на дворе стоит 1988 год, который можно обозначить по-разному. Мало кто помнит, годом чего именно считает этот год ЮНЕСКО, но два обозначения известны и малолетнему ребенку: это год тысячелетия Крещения Руси, а кое-кому важнее оказывается то, что это год Дракона.

Помнится, в начале года на каждом перекрестке стоял мордастый кооператор, торгующий свечами-драконами, серьгами-драконами, календарями-драконами; зловещий силуэт дракона оказался людям ближе, чем память о тысячелетии нашего Крещения.

А ведь дракон – это не лошадь, не кошка, не собака, не заюшка… Во всяком пресмыкающемся видно преобладание демонических черт, а в драконе – и подавно.

Не будем рассусоливать: давайте представим себе, какой страх и горечь испытал Глеб Гребенщиков, увидев в своем доме живого, настоящего дракона, ожившего антипода Крещения!

Трехлетний ребенок слишком мал, чтобы понять разницу между условным драконом и маленькой ящерицей, но достаточно чувствителен, чтобы увидеть расстановку сил. Он увидел, что его родители поддались наваждению и поклоняются дракону, а стало быть, всякие переговоры с ними, всякие увещевания бесполезны.

И Глеб Гребенщиков, чтобы спасти родителей от чар, на своем уровне повторил подвиг Георгия Победоносца.

1988

Часть седьмая. МИТЬКИ И ЭПОХА НТР

Как митьки относятся к прогрессу? Мне приятно констатировать, что митьки и в этом вопросе занимают самую мудрую позицию: они никак к нему не относятся.

Но нельзя же никак относиться к продукции эпохи НТР, в изобилии встречающейся там и сям. Опишем это отношение сжато и без лишних эмоций, неизбежных, впрочем, в описании столь трагических вещей.

Продукцию эпохи научно-технической революции можно условно разделить на два класса: продукция эпохи неразвитой НТР, окружающая нас в реальной действительности, и продукция эпохи развитой НТР, знакомая нам по зарубежным фильмам и выставкам достижений народного хозяйства.

К предметам неразвитой НТР митьки испытывают щемящее чувство, похожее на жалость к уродливому ребенку. Таково их отношение ко всяким землечерпалкам, бетономешалкам, говномолотилкам.

С нежностью относятся митьки к кирпичным заводским трубам (в известном митьковском гимне «Мы проснулись с тобой после праздничка» про трубы говорится уже прямо с любовью: «Погляди на поля золотые, на фабричный клубящийся дым…»).

Радует митьков и такой предмет, как американского происхождения танкер «Либерти», стоящий сейчас на приколе у моста Лейтенанта Шмидта (этот корабль был во время второй мировой войны за ветхостью списан из американского флота. Будучи подобран нами, он, утратив американское имя и подданство, верой и правдой служит уже больше сорока лет).

В общем, митьки терпимо относятся к продукции эпохи слаборазвитой НТР, они даже могут пользоваться предметами и средствами производства этой эпохи.

Хотя всякую техническую документацию митек воспринимает как филькину грамоту, он многое умеет. Митек может просчитать теодолитный ход, перевести подпитку котла с регулятора на байпас, раскурочить отбойным молотком мостовую – все это он сделать может.

Может, но не хочет (как, впрочем, и весь советский народ).

Совсем по-другому митьки относятся к продукции эпохи развитой НТР, и серьезность этого отношения доказывает наличие специально выработанной терминологии.

Для всестороннего описания достижений эпохи развитой НТР митьками выработано два термина:

ВИДАК – видеомагнитофон, лучше всего импортный.

ШМУДАК – почти любой, кроме видеомагнитофона, продукт, произведенный в развитых капстранах.

Первоначально в митьковской среде шмудаком называлась культурно-бытовая аппаратура, но затем этим термином стал обозначаться любой предмет, отвечающий по крайней мере одному из следующих признаков:

1. Качественно воспроизводит музыку и пение. 

2. Выполнен из пластика или металла, в оформлении преобладают черный и серебристый цвета.

3. Покрыт шмудацкими знаками (текстами на языках развитых капстран).

Гражданин СССР, владеющий несколькими шмудаками, называется ШМУДИЛА.

Нередки и исключения, например: многие видели красивые серебристые банки, похожие на консервные, но с несколько оплывшими краями и треугольной дырочкой на верхней стороне. Банки эти сплошь покрыты шмудацкими знаками («Туборг», «Хайнекен» и т.д.) и являются ярко выраженными шмудаками. Попытки использовать эти шмудаки кроме как для громыхания в них камушками и сования пальца внутрь через дырочку – не приносят результата. Митька, владеющего несколькими такими шмудаками, шмудилой назвать нельзя, так как он не знает, что некогда шмудак содержал в себе баночное пиво, в чем и состояло единственное его назначение.

Вообще говоря, шмудак является предметом многократного пользования, но и тут есть исключения, например: ракета «Першинг», хотя она и является предметом однократного пользования, есть самый настоящий шмудак со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Шмудилы, как правило, знакомы не только с назначением своих шмудаков, но и с азами их использования, в то время как нормальным человеком это постигается с трудом. Так, однажды, увидев у одного знакомого шмудилы шмудак, Дмитрий Шагин попросил разрешения произнести в него несколько слов (для проверки качества последующего воспроизведения шмудаком этих слов). Повергнутый в недоумение шмудила согласился и с тревогой смотрел, как Дмитрий Шагин выкрикивает в шмудак угрожающие реплики. После этого Митя попросил включить шмудак, оказавшийся кофеваркой, в работу. К разочарованию Дмитрия Шагина, шмудак не смог качественно воспроизвести все его реплики.

Как следует относиться к шмудакам? Игнорировать их нельзя, более того, обсуждение их наличия и размножения является излюбленной темой разговора митьков.

Встречаются два митька. Первый: «Был в гостях у такого-то». Второй: «Ну как он там?» Первый: «Сидит, видаками-шмудаками обложился». Второй: «Ну подонок!» и т. д. (надо заметить, что эпитет «подонок» вовсе не доказывает неприязни к самим шмудакам. Например, можно восхищаться красотой и пластикой движения хорьков, но я никогда не пойду в дом, хозяин которого их содержит).

Шмудаки существуют, и отмахнуться от этого факта не удастся. К ним следует относиться без излишней боязни, строго, но справедливо.

* * *

Открыв дверь в свою мастерскую, я сразу почувствовал неладное и, оглянувшись, увидел: на столе лежал шмудак. Небольшой, квадратный, он несколько отполз от соседства стаканов и раздавленных в бумагу окурков, чуть выпростав себя из ядовито-синей, сплошь покрытой шмудацкими знаками обертки.

Я подошел, без боязни взял шмудак в руки и принялся разглядывать: черный пластиковый корпус содержал в себе рационально не объяснимую систему зажимов и плотно набитый серебряный пакетик. Картинки, украшающие шмудак там и сям, поясняли, что оптимальный температурный режим работы шмудака – от 55 до 95 градусов по Фаренгейту, что серебристую шмудовину внутри него нельзя резать ножницами, разрывать и поджигать спичками.

Потянувшись было за ножницами, я сразу преодолел искушение и, пораженный внезапной мыслью, быстро оглядел мастерскую: но нет, больше их не было. Но, во всяком случае, один шмудак уже заполз ко мне. Будучи чуть больше сантиметра в толщину, он свободно мог проползти в щель под дверью и, раздвинув пустые коробки спичек и окурки, хозяином развалиться на столе…

От тревожных мыслей меня отвлек приход Дмитрия Шагина: в гости он зашел с дочкой.

Я кратко описал обстановку и спросил совета: что теперь делать со шмудаком?

Дмитрий Шагин не задумываясь ответил, что шмудак следует разорвать, разрезать ножницами или, на худой конец, поджечь.

Подумав, мы с сожалением отказались от этой мысли и стали разбирать шмудацкие знаки. Некоторые тексты были на английском языке, но являлись бессмысленным набором слов, большинство же текстов было на незнакомом языке или же просто являлось набором букв – чисто декоративным элементом и без того эффектного внешнего вида шмудака.

Митя веселился и неподдельно радовался шмудаку. Он не понимал всей серьезности моего положения: один из шмудаков принял меня за шмудилу и приполз ко мне; где же гарантия, что через день-другой не повалят остальные?

Митя, однако, отвергал идею о возможности самостоятельного передвижения шмудаков и высказал предположение, что шмудак оставил какой-нибудь шмудила.

Я резонно возразил, что скорее шмудаки сами научатся ползать, чем шмудилы смогут с ними расстаться. Дмитрий Шагин был вынужден согласиться, и мы замолчали, размышляя.

Митина дочка заскучала от наших разговоров, бегала по мастерской и баловалась.

– Ну-ка, хватит баловаться! – сказал наконец Митя. – Хватит, а то вон шмудак лежит: возьмет и укусит тебя!

Дочка лукаво посмотрела на нас и кругом побежала по мастерской, чуть не опрокинув мольберт.

Неожиданно шмудак сорвался с места и, широко разинув пасть, бросился за ней. Митина дочка закричала и попыталась спрятаться, но шмудак, щелкая зубами и пуча глаза, лез напролом.

Хорошо, что в руках у меня были ножницы, а шмудак чуть замешкался – видно, температура по Фаренгейту оказалась для него не оптимальной.

7.10.1988

Часть восьмая

В связи с экспансией митьковского движения на север, юг, запад и восток давно пора подготовиться к массовому паломничеству иностранных туристов в места скопления митьков.

Халатное, поверхностное знакомство с митьковской лексикой приводит к быстрому искажению и, в конечном итоге, вырождению смысла цитат и выражений.

Так, введя в группу немецких туристов сильное выражение «ах вот как!» (обозначает несогласие с окружающей действительностью), я через некоторое время с удивлением обнаружил, что оно трансформировалось в «ах, водка!», а вскоре и в «ах, шнапс!», причем гордая и саркастическая интонация фразы превратилась в мечтательную и заискивающую.

Отсюда видна необходимость дополнить список употребляемых выражений и адаптировать его до уровня разумения иностранца.

Попавшийся мне немецкий путеводитель по транссибирской магистрали составлен так: взят некий путешественник, господин Майер, и ему, господину Майеру, предложен лексикон с объяснением, когда и зачем следует употреблять то или иное выражение (насколько я помню, лексикон краток: где я – ваша профессия – меню – солянка – икра – красная рыба – масло – соль – здесь грязно – что это – невкусно).

Итак, что должен знать тот же мистер Майер, американский миллионер, если он является начинающим митьком? Все описанное в предыдущих частях «Митьков» остается актуальным, однако оформилась характерная черта, бывшая на заре движения под спудом и могущая ускользнуть от внимания зарубежного неофита: раздвоение личности митька на «ИКАРУШКУ» и «ДЕМБЕЛЯ». Митек может пребывать сравнительно долгое время в одном из этих состояний, но бывает, что переход из одного в другое и снова обратно осуществляется внутри одной фразы. Нередко оба состояния сосуществуют.

Понятие «Икарушка» знакомо читателю, помнящему предыдущие части «Митьков», но понятие «дембель» может быть неизвестным мистеру Майеру, а потому поясним: строго говоря, дембелем называется солдат срочной службы после выхода приказа министра обороны о демобилизации данного призыва.

Соответственно, в повседневной жизни дембелем называется разложившийся, безжалостный самодур.

Дембель опьянен осознанием себя дембелем, авторефлексия отсутствует начисто; однако его самодурство не лишено мрачноватого романтического юмора. Например, дембель любит лечь на койку и приказать: домой еду! Тотчас несколько солдат первого года службы должны схватить специально припасенные березовые или еловые ветки и что есть духу бежать вокруг койки, плавно качаемой двумя другими солдатами. Эта процедура вызывает в дембеле представление о деревьях, мелькающих в окне поезда, который везет дембеля домой.

Привлекательна ослепительная пошлость эстетики дембеля, находящая выражение в «дембельских альбомах», песнях, манере одеваться.

Дембелю причиняет глубокое страдание мысль, что его могут спутать с новобранцем, поэтому, во избежание сходства, он всячески трансформирует и корежит строгую армейскую униформу. Шапке он после мучительно долгих манипуляций придает квадратную форму; чтобы изменить цвет шапки, ее следует регулярно начищать гуталином. Подметки сапог дембель должен либо полностью срезать, либо непомерно нарастить. И т. д.

Дембельское поведение имеет тенденцию переходить в передембельское – уже совершенно осатанелое, без тени юмора. Например, чтобы зарубежному митьку было понятно: Арнольд Шварценеггер, выступая в роли положительного героя, является дембелем, в роли отрицательного – передембелем. Убедительный образец зрелого передембеля – акула из кинофильма «Челюсти».

М-ру Майеру перед поездкой не помешает обзавестись некоторыми аксессуарами дембеля. Своей соболиной шапке он должен придать квадратную форму, не следует забывать регулярно начищать ее гуталином. Необходим дембельский альбом в плюшевом, разрисованном карандашами переплете. В альбом нужно наклеивать черно-белые, некачественно выполненные фотографии общения м-ра Майера с митьками, красивые этикетки, туда же следует аккуратным почерком записывать митьковские и дембельские песни (из последних можно предложить «Тамбовские огни» и «В ресторане одном пьяный дембель сидел»).

Ниже приводятся новые митьковские слова, выражения и цитаты, которые м-ру Майеру необходимо выучить для полноценного общения с окружающими. В общении с согражданами м-р Майер может произносить большинство выражений по-английски. (А. Флоренский любезно сделал перевод на то, что он считает английским языком. Хотя этот перевод даже увеличивает примитивистскую мощь митьковских выражений, он заставил меня прибегать к обратному переводу.) 

ПОЛНЕЕ НАЛИВАЙ! – рlease give me some more (Дайте, пожалуйста, еще немного) (В. Шинкарев. «Папуас из  Гондураса»). Цитата произносится грубо повелительным тоном при получении м-ром Майером любого продукта.

АХ ВОТ КАК? – уоu аrе right (Вы правы). Фраза выражает недовольство окружающей действительностью, произносится удивленно-презрительным, саркастическим тоном.

ДА КУДА ТАМ… –уеs where there (Да. Куда. Там). Реакция на любое упоминание о материальной обеспеченности м-ра Майера.

А НЕ РАНОВАТО ЗАДЕМБЕЛЕВАЛ?! – it seems to me that you go on dembel too early (Мне кажется, что ты стал дембелем слишком рано). Фраза выражает недовольство самооценкой кого-либо из присутствующих.

ВО-ВО! – уеs-уеs (Да-да!) Эта фраза произносится в состоянии Икарушки, однако довольно грозным тоном. Выражает сарказм.

НЕ-НЕ, ФРАЕРОК, ПОЛНУЮ! – nо-nо, а man, who have never been in prison, full  (Нет-нет, человек, который никогда не был в тюрьме, полную!) («Место встречи изменить нельзя»). Требование дать побольше какого-либо продукта.

ВИДАК – vidak.

ШМУДАК – shmudak.

Я БЫ ЛУЧШЕ ВОДОЧКИ ВЫПИЛ… – I want to drink vodka (Xочу пить водку) (М. Булгаков. «Собачье сердце»). Цитата произносится м-ром Майером в ответ на любое предложение: осмотреть Эрмитаж, совершить обзорную экскурсию по городу, оплатить счет в гостинице и т. д.

Желая практиковаться в правильном употреблении митьковского лексикона, м-р Майер должен провоцировать подходящие для этого ситуации. Так, зайдя в писчебумажный или, например, книжный магазин, он обводит тоскливым взглядом прилавки и грустно признается продавцу:

– Я бы лучше водочки выпил…

– Извините, но у нас не продается водка, – почтительно, как и при любом разговоре с иностранцем, отзывается продавец.

– Ах вот как? – саркастически вопрошает м-р Майер, лихо заламывая свою дембельскую шапку. – Нету? А не рановато задембелевали?! – и т. д.

ДА ПОШЕЛ ОН! – уеs, he is going (Да. он идет). Фраза употребляется при разговоре о персонаже, произведении искусства или предмете, не интересующем м-ра Майера.

ТРИ ДНЯ НЕ ЖРАМШИ, НЕ СПАМШИ, НЕ …МШИСЬ! – during last three days I have no food, no sleep, nether sexual contacts (В течение трех последних дней я не имел ни еды, ни сна, ни сексуальных контактов). Типовой ответ на вопрос о самочувствии.

Я В ДВУХ КОТЕЛЬНЫХ РАБОТАЮ, А В СВОБОДНОЕ ВРЕМЯ ВАГОНЫ РАЗГРУЖАЮ ПО ЧЕТЫРЕ РУБЛЯ ЗА НОЧЬ! – Это печальное высказыванье объясняется тем, что в недалеком прошлом многие митьки, в том числе автор этих строк и Д. Шагин, действительно работали в двух котельных, т. е. сутки через сутки. Если благосостояние митька чудом возрастает, он, уже вовсе не работая, в состоянии Икарушки продолжает считать себя работающим в двух котельных и даже берется в свободное время разгружать вагоны по самой низкой ставке. М-р Майер также должен употреблять это высказывание в вышеприведенном виде, несмотря на низкую вероятность того, что в развитой капстране оплата тяжелого, пусть и малоквалифицированного труда производится советскими рублями.

Реалии не мифологического, но действительного быта митьков отражены в другой фразе:

У МЕНЯ ДАЖЕ СТУЛА СВОЕГО НЕТ! – Эта фраза, как и предыдущие, произносится отнюдь не горестным, но гневным тоном. Еще более гневно произносится следующая фраза:

А МНЕ ЛЕГКО?! – ответ на чью-то жалобу.

М-р Майер, находясь в состоянии Икарушки, совершенно не выносит упоминания о чьих-либо чужих трудностях и лишениях, гневно перебивая:

Я, МЕЖДУ ПРОЧИМ, ТОЖЕ НЕ НА ПРОДУКТОВОЙ БАЗЕ ПОДЪЕДАЛСЯ! – («Место встречи изменить нельзя»).

В состоянии Икарушки м-ру Майеру еще легче осадить навязчивого собеседника, чем в состоянии дембеля. Например:

ИНТЕРВЬЮЕР: М-р Майер, как вам понравилось путешествие по СССР?

МАЙЕР: Три дня не жрамши, не спамши…

ИНТЕРВЬЮЕР (смущенно): М-р Майер, это весьма досадно, мне печально это слышать…

МАЙЕР (с ревом): А мне – легко?!

ИНТЕРВЬЮЕР (находчиво переменяет тему): М-р Майер, поговорим о вашем бизнесе, не поиски ли деловых контактов привели вас…

МАЙЕР (перебивает): Во-во! Бизнес, – в двух котельных работаю, а по ночам вагоны разгружаю по четыре рубля за ночь!

ИНТЕРВЬЮЕР: Как?! Вы производите впечатление такого обеспеченного человека, я видел фотографии вашей виллы на Багамах…

МАЙЕР (горько): Во-во! Вилла… Да у меня даже стула своего нет!

ИНТЕРВЬЮЕР: Но ведь вы владелец контрольного пакета…

МАЙЕР (перебивает): Да куда там…

ИНТЕРВЬЮЕР: Но ваши заводы в Руре…

МАЙЕР: Да пошли они!..

ИНТЕРВЬЮЕР (после некоторой паузы, не зная, о чем тут еще говорить): М-р Майер, что бы вы хотели пожелать нашим телезрителям?

МАЙЕР (хмуро): Чего там желать… Я бы лучше водочки выпил…

М-р Майер, однако, не должен всегда быть таким занудой. Для развлечения случайных попутчиков или тех же интервьюеров ему следует знать митьковские игры и забавы, например викторину «Хорошо ли вы знаете телефильм «Место встречи изменить нельзя»?».

Вот примеры вопросов этой викторины:

Где проводился матч, транслируемый по московскому радио во время убийства Ларисы Груздевой, между какими командами, с каким счетом закончился и в чем заключалась судейская ошибка, допущенная в нем? (Правильный ответ: Стадион «Динамо», «Динамо» –ЦДКА, 2:0, судья не назначил пенальти.)

Другой вопрос: Назовите по крайней мере одиннадцать видов животных, упоминаемых в телефильме «Место встречи изменить нельзя», в том числе три с обозначением подвида, к которому относится данное животное, два вида, выступающих в трех ипостасях – самец, самка и молодая особь, и два вида – с оценкой индивидуальных качеств упоминаемой особи. (Правильный ответ: Лось сохатый, собака легавая-пес-щенок, боров-свинья-кабанчик, гидра трехголовая, бобер, сокол ясный, кошка черная, орел, змея, теленок, волк позорный.)

Заратустра, как известно, избавлялся от духа тяжести танцуя. Митьки избавляются от пороков танцуя – они пародируют и утрируют пороки, доводя до абсурда. (Если читатель не понял этого до сих пор – митьки должны ему казаться просто чудовищами.)

Играя в жадность, митьки используют следующие выражения:

ДЕНЕЖКА СЧЕТ ЛЮБИТ! – money likes to be counted (Деньги любят быть сосчитанными).

СВОЙ ГЛАЗОК – СМОТРОК! – my own eye is looker (Мой собственный глаз является глядетелем).

Эти два выражения обязательно произносятся вместе, с максимально подлым выражением лица. Употребляются они при просьбе одолжить рубль, полиэтиленовый пакет, карандаш и т. д., причем ответ соответственно меняется на «полиэтиленовые пакетики счет любят» и др.

Так как каждый шаг м-ра Майера связан с тратой денег, ему предоставляется неограниченная возможность практиковаться в употреблении этих выражений.

Финансовый вопрос отражен и в следующем выражении:

РЕЗАНАЯ БУМАГА – cutten paper. Так обозначаются государственные казначейские билеты СССР достоинством от одного до ста рублей. Выражение это, впрочем, является не чисто митьковским, а почти официальным.

Я не буду удивлен, прочтя в «ЛЕНИНГРАДСКОЙ ПРАВДЕ» такую, например, заметку:

«Редкий по легкомысленности случай произошел сегодня в нашем городе на улице Остроумова. Двое неизвестных обратились к художнику Дмитрию Шагину с просьбой о продаже картины. Простодушный художник согласился, после чего неизвестные преступники вручили ему пачку резаной бумаги и, забрав картину, скрылись».

Разговоры, игры и манера держать себя не исчерпывают внешние формы митьковского поведения. Важным компонентом является героическая нелепость поведения митька наедине с самим собой; нелепость, нередко драматичная для самого митька, но относительно безвредная для окружающих, изящная бессмысленность, совершенная из нужды в постоянной карнавализации жизни.

Блестящие образцы такого поведения, называемого «геройским», можно найти у А. Флоренского.

Например. Нередко, вернувшись домой, что греха таить, навеселе, похвально чистоплотный Флоренский вместо того, чтобы сразу улечься спать, идет умыться и почистить зубы.

Звук льющейся воды убаюкивает его, его движения делаются все более медлительными. Случается, что он замечает ванну, полную грязного белья, которое подлежит стирке и замочено на ночь. Пузыри белья выступают из воды соблазнительной мягкой периной и влажно, как шелк, светятся.

Не в силах (а может быть, и не желая) преодолевать искушение, Александр Флоренский валится в ванну, погружается в пока еще теплую трясину и мгновенно засыпает там, часто в пальто и ботинках. (По митьковской терминологии – «делает в ванну рубанько».)

РУБАНЬКО – мгновенно уснуть в неподходящей для сна обстановке, т. е. отрубиться.

Рано встающая теща Флоренского, придя в ванную комнату, застает там вымачивающегося вместе с бельем зятя. Последний лязгает зубами и стонет от холода, пытаясь укутаться в белье.

Так как стирку белья теща устраивает периодически, Александр Флоренский из-за своего героизма и похвальной, но не всегда своевременной чистоплотности подвержен частым простудам.

И опять повторю: под митька подделываться – себе дороже встанет. Но если можешь быть митьком – ты им станешь.

1990

Дмитрий ШАГИН

Иллюстрации автора

МИТЬКОВСКИЙ МАРШ[01]

Мы проснулись с тобой после праздничка, Оттянулись вчера в полный рост. Так бери, дорогой, балалаечку И сыграй про митьковский улет. Как же так мы на суше осталися, Корабли все уплыли без нас. И теперь мы митьки называемся, Вместо пива в ларьках кислый квас. Все ушли в заграничное плаванье, Будут в барах теперь жировать. А для нас опустевшие гавани, Так пойдем же, браток, бомжевать! Вставай, браток, вставай! Рваный тельничек свой надевай! Возьми в каптерке Морской махорки, Ведь завтра нам опять в поход! Поглядим на кресты золотые, Из котельной струящийся дым, Мы сдадим все бутылки пустые И поможем братушкам своим. Этот смех для нас слезками выйдет, Мы не будем, браток, больше пить. Ну а если барыга обидит – Мы сумеем себя защитить! Пусть пока мы в говнище и мраке, Но не падайте духом, братки, Встанут смирно позорные хряки И прикрутят свои фитильки! Вставай, браток, вставай! Рваный тельничек свой надевай! Пришел из ставки Приказ к отправке, И значит, нам пора в поход!

КОРОБУШКА

Эх, полным-полна коробушка, Есть в ней тельник-телогрей Да пшеничный беломорушко И мешочек сухарей. Все дала мне власть Советская: Два фугаса портвешка[02], Веселись, душа митьковская, Пей, геройская башка!

1983 ГОД[03]

О, как все было хорошо! Как хорошо все было…

ИКАРУШКА

Все жируют спокойно с душой. Хорошо им, и людям и птицам. Только издали всплеск небольшой Мужичок-землепашец услышал[04]. Богоносцу плевать на Икарушки вой – Он ведь занят важной работой. Солнце дарит земле полуденный зной, Кораблюшка плывет за деньгой. А у Икарушки бедного, Всеми братками забытого, Одни только белые ножки торчат Из холодной зеленой воды.

1984

СПАСЕНИЕ ИКАРУШКИ

Потерпевшие ножки Икарушки Из говнища торчат одиноко. Не горюй, дорогой мой братушка Нас, митьков, пока еще много. Отогрею печаль твою Сердцем своим горячим. Здесь родился я и стою, И не могу иначе!

ОДИНОКИЙ ВЕТЕРАНУШКА

Все стоят и ждут трамвая, Мокрый дождик моросит. Мокнут люди – нет трамвая, Лишь костер вдали горит. Но до всех донесся вдруг Непонятный странный звук: «Эу-эу-эу-у!» – Что такое, не пойму. Одинокий ветеранушка, На груди его баянушка – Пилит по проспекту Маклина Отрешенно так, не матерно. Глядя в небо запрокинуто, Будто из души все вынуто, Ковылял себе во тьму – «Эу-эу-эу-у»…

ДАЙ, НАЧАЛЬНИК, МОЛОКА!

Трезвый, спокойно иду по дороге. Снег, над каналом горят огоньки, Что-то взгрустнулось – Вспомнил былое: Пьяные ночи, Похмельные дни… Как над нашею котельной Низко ходят облака, Не хотим мы больше водки – Дай, начальник, молока! Хватит пить, братушки, водку, Дайте нам воды простой – Мы от водки не пьянеем, Только мучимся башкой. Не по водке я скучаю. И вина я не хочу – А скучаю я по чаю И еще по калачу! Мы сегодня пить не будем, Алкоголю не хотим. Главное, не пить сегодня[05], Ну а завтра – поглядим…

МАКСИМ, ФЕДОР И НИКОЛАЙ

Хорошо Максим играет, Так, что крыша отъезжает.  Федор громко так поет, Спать соседям не дает: «Шла машина грузовая, Придавила Николая…» Заболело сердце – грудь, И ни охнуть, ни вздохнуть. На углу стоит[06] аптека, Пожалейте человека, Перестань болеть, сердечко, Пересохни, Пряжка-речка…

БЕСКОЗЫРКА

Если матрос за борт упадет – Только круги останутся, И бескозырка в воду уйдет, Рыбам она достанется. И о митьке не вспомнит никто, Забудут родного брательника. Останется от него Лишь полосатость тельника.[07]

НА КАНАЛЕ

Проканаем по каналу! Вот два друга – Митя с Гудзей. Мы канаем по каналу, А вокруг сияет снег. Там внизу канал чернеет, Лодки всякие стоят, Тихо снег ложится наземь, И костер горит на стройке – Искры по ветру летят. Подошли к костру погреться, Дымом мы насквозь пропахли. Душу смаком[08] очищая, Митя с Гудзей на канале В этот тихий снежный день.

ПЕСНЯ О РОДИНЕ

Летят перелетные птицы Далекое счастье искать, Летят за моря-океаны, А я не хочу улетать. А я остаюся с тобою, Васильевская сторона – Не нужен мне берег заречный, И Африка мне не нужна…

* * *

«Жизнь моя, иль ты приснилась мне…»

В ленинградском дворе я родился, В детский сад беззаботно ходил, А в три года без бати остался И в тюрьму передачи носил. С юных лет в КГБ на учете, На допросы таскали меня. Ах, зачем я на свет появился, Ах, зачем меня мать родила… В комсомол я вступить отказался, Не предав православный обет, И за это начальники школы Мне вручили свой[09] волчий билет. А потом на котельных мантулил, Лет пятнадцать травился газком. Как старик, уходил я со смены, Отпивался сырым молоком. Но зато я художником вырос И дурилкой картонной не стал. Так спасибо за все, дорогая Моя Родина-Мать-СэСэСэР!

1994

* * *

БУДЕМ СМЕЯТЬСЯ, НЕФИГ ГРУСТИТЬ! МИТЬКИ НИКОГО НЕ ХОТЯТ ПОБЕДИТЬ!

МИТЯ И ГУДЗЯ ДЕТСКИЕ ИСТОРИИ

КАК МИТЯ И ГУДЗЯ ПОЗНАКОМИЛИСЬ

В первый раз Митя и Гудзя встретились, когда были маленькими. Они пришли в дом пионеров на Новогоднюю Елку. Видят: все кругом празднуют – в игрушечный хоккей играют. Потом все стали смотреть кино «Белеет парус одинокий», а Митя с Гудзей стали разговаривать. Вот Митя и спрашивает: «Ты на сколько учишься?» «На тройки, а ты?» – говорит Гудзя. «А я – на пятерки!» – с гордостью отвечает Митя. И Гудзя зауважал Митю. Но когда Митя подрос и поступил в СХШ, то понял, что на пятерки учатся только дураки,– и стал троечником. Через два года вдруг на урок физкультуры приходит Гудзя. «Ух ты, кто к нам пришел!» – закричал Митя. А Гудзя очень удивился, потому что не узнал Митю. И стал у своего палы спрашивать: «Что это за Митя такой?». А Гудзя-старший спросил: «Митя очень толстый?» «Да нет, не очень», – ответил Гудзя. «Ну тогда это не тот Митя, потому что Арех рассказывал, что Митя очень страшно толстый!»

Почему Митя стал толстый? А вот почему. Митина бабушка Галина Васильевна пережила блокаду. И она очень любила своего единственного внука. Бабушка постоянно говорила Мите: «Ешь, Митя, ешь – а ну как будет опять блокада и нечего кушать будет? «

В ДЕТСКОМ САДУ

Митя ходил в детский сад на Артиллерийском переулке. Каждый день там давали на полдник булку с черной икрой. «Робя, не ешьте: это козявки», – говорили детскосадовские дети – и счищали икру вилкой на пол. Но Митя, помня совет бабушки, всегда съедал свой бутерброд. А детсад этот был для офицерских детей. И все дети хвастались друг перед другом, у чьего папы на погонах звездочек больше. А Мите-то и нечего было им сказать: его-то папа в это время в тюрьме сидел.

ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

В детском саду Митя полюбил девочку по имени Оленька. Когда наступал тихий час, Митя ложился в кроватку к Оленьке и рассказывал разные сказки. И они играли куколками и плюшевыми мишками. Но однажды Воспитательница застукала их. Она вытащила Митю из кровати Оленьки, сняла с него трусы и стала водить по всем группам детского сада, приговаривая: «Вот, дети, смотрите все на этого бесстыдника!»

МИТЯ И ГУДЗЯ В СХШ

Были два корифана – Митя и Гудзя. Как придут они в школу – давай праздновать встречу: Гудзя на голове ходит, а Митя вприсядку пляшет. А потом начинают громко песни петь.

Сначала ученики думали, что Митя и Гудзя просто шутят. Но, видя эту же картину через год, через два и через пять лет, подумали, что они сумасшедшие и их пора отправлять на Пряжку. Так решили и учителя, и Гудзя с Митей стали сушить сухари и складывать их в мешок. Они стали еще больше корифанить, гулять по вокзалам и мечтать, как бы уехать подальше в лес и зажить там припеваючи.

ОТКРЫТОЕ КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

Митя и Гудзя не были комсомольцами. Поэтому они ни разу не были на комсомольских собраниях. Но вдруг начальство объявило: «Сегодня у нас в школе состоится открытое комсомольское собрание, посвященное войне во Вьетнаме!» Закрыли на замки все выходы из школы и выставили комсомольские патрули. Митя с Гудзей видят: замуровали их. И тут они приняли такое решение: выпрыгнуть из окна второго этажа. Так они и поступили. Но дело в том, что Гудзя был худенький и легкий, а Митя толстый и тяжелый. Поэтому Гудзя спрыгнул и побежал, а Митя спрыгнул и сломал ногу. Когда через две недели Митя пришел в СХШ на костылях, то все ученики очень его за-уважали и стали носить по всей школе на руках, распевая песни. С тех пор открытых комсомольских собраний в СХШ больше не проводили.

ПОСЛЕ СХШ

Митя и Гудзя решили поступать в Муху. Но Митю сразу не приняли, а Гудзя тоже не поступил и попал в Армию. Митя стал грузчиком, и от поднятия тяжестей у него на левой руке выскочила большая шишка. И врачи ему чуть было не отрезали на операции руку. Но ничего. Все обошлось. А потом врачи обнаружили у Мити неправильный обмен вещей в организме, и ему выдали в военкомате белый билет. А тут Гудзя попал на химию, и они с Митей опять стали корифанить, смаковать и мечтать.

Когда Гудзя стал дембелем, его спросили: «Ты уважаешь Митю?» Гудзя ответил: «Нет, я его просто люблю!»

Митя тоже очень любил Гудзю, вот за что: пошли они гулять по каналу, навстречу им идет собачка – шпиц – такая пушистая и круглая. Тут Гудзя и говорит: «Слушай, Митя, а представляешь, если бы у этой собачки были бы подковки и если бы мы пошли с ней гулять в Зимний дворец – как бы она шла там по паркету: цок, цок!»

Об этой прогулке они сложили даже стих:

ПРОКАНАЕМ ПО КАНАЛУ!

Вот два друга Митя с Гудзей, Мы канаем по каналу – Лодочки на нем стоят, Тихо снег ложится наземь. И костер горит на стройке – Искры по ветру летят. Подошли к огню погреться – И насквозь костром пропахли. Митя с Гудзей на канале Души смаком очищали В этот тихий снежный день.

КАК МИТЬКИ СНИМАЛИСЬ В ЗАГРАНИЧНОМ КИНО

Прошлой весной в Питер приезжал настоящий заграничный кинорежиссер. Снимать кино из прежней жизни. Дело было так: вызывают меня в ударном порядке на Ленфильм. Прихожу. Актеры в коридоре шушукаются: самая что ни на есть настоящая заморская знаменитость. Фамилия Герман, или вроде того. Главная начальница над актерами говорит строго: «Сниматься возьмут не всех, а только самых лучших. Сцена очень ответственная, в ресторане: Распутин придет и будет причинные места казать. А вы не реагируйте. Ешьте, пейте, веселитесь. Кормить будут из Метрополя, а платить – бешеные деньги – чуть ли не в валюте. Так что, – говорит, – бери, Митя, братков и сестренок и приходи одеваться-гримироваться». Ну, думаю, раз в жизни повезло! Наедимся до отвала и кучу денег по-легкому срубим! Кинулся братков созывать – Флореныч с Оленькой в Англии, Шинкарев в больнице. Позвал Горяева, Кузю и Тихомирова. На женские роли – Машку Зорину и жену Танюшу. Главное, Машка очень обрадовалась: стипендия-то у нее – кот наплакал.

Нарядили нас во фраки и жилетки, а сестренок в длинные платья с перьями и украшениями, привозят в Юсуповский дворец. Смотрим: действительно, – кругом иностранцы. Сам режиссер подходит – дамам ручки целует – «Гофман, – говорит, – моя фамилия». Первый день только свет настраивали да столики двигали. На другой стали снимать, как Никита Михалков за соседним столиком икру наворачивает. А ему цыгане песни поют. За другим столиком офицеры белогвардейские водку пьют и котлетами по-киевски закусывают. А нам воды из-под крана в графин налили и хлеба корку – мол, на заднем плане пейте и веселитесь. Никите, смотрю, вторую миску икры волокут, офицеры уже пьяные в жопу – рожи красные.

На следующий день все-таки стали митьков крупным планом снимать. Сам Гофман приказал: «Художников накормить!» Тут официанты забегали – принесли салатов, котлет по полной – мне цыпленка-табака. Но, говорят, делайте вид, что вам есть не охота, а разговаривайте на свои богемные темы – по сценарию. Жена моя Танюша, бледнея, говорит: «Ах, боже мой! – у меня все нервы поверху: завтра премьера!» А я на это что-то из Достоевского ввернуть должен. В общем, пока репетировали, все что могли – умяли. Господин Гофман приказывает: несите им еще жратвы, а то кадр получается ненасыщенный. Вдруг Распутин приходит – мы даже сначала испугались, а потом смотрим: шуба-то на нем из нашего фильма «Город» с Алевтинки снята. Видно, у них на студии одна шуба на всех. Тут Распутин начинает на баб кидаться и заставляет их шампанское из горла пить. Из-за соседнего столика вскакивает иностранный артист, переодетый под офицера, и говорит, обращаясь к Распутину: «Пан есть мразь и быдло!» Тут мне как-то обидно стало за Распутина. Что ж это иностранцы наших так обзывают? Хотел я было за русских вступиться, да меня Потемкин отвлек: расскажи, говорит, нашим телезрителям, почему Митьки у Гофмана снимаются? Тихомиров от лица Митьков отвечает, мол, славы нам, конечно, этот фильм не прибавит, а вот деньжат, конечно, хочется по-легкому срубить! И действительно – целые мешки денег волокут и отдают их цыганам и Михалкову. А Митькам, говорят, и другим артистам из Питера после праздничков выдадут на студии. Но вот прошли празднички, и другие празднички, и третьи, а нам отвечают: звоните после. И вот после Нового Года Кузя специально смотался на Ленфильм – спрашивает: «Дык, сколько ж можно ждать?» Ему отвечают: «А нечего сюда ходить – не будет вам ничего». Заплакал тогда Кузя и пошел куда глаза глядят.

Да, действительно, как сказал поэт, – Митьков только ленивый не обидит.

И в конце этой истории процитирую «Место встречи изменить нельзя».

Подполковник Панков:

– Поверьте, кто-то ответит за все это!

Мадам Желтовская:

– Только, пожалуйста, не надо из-за нас никого наказывать!

ЖАЖДА

Жаркий пыльный вечер. Морские пехотинцы измаялись в окопах. Запасы питья закончились. Жара. Хочется пить нестерпимо. А где же взять? Перед окопом – большой пустырь. Он простреливается врагом. В середине пустыря из земли торчит обломок ржавой трубы. Оттуда сочится вода. Холодная вода. Но как доползти до нее? Пули так и свистят. Да и пустырь заминирован… Кто осмелится рискнуть своей жизнью ради спасения братков от жажды? А раненый командир стонет: пить, пить! И жара, жара… Тут поднимается один молодой боец – жалко стало ему командира, жаль братков своих. «Я пойду за водой!» Все бросились его обнимать. Вручили ему последнюю пайку хлеба, собрали оставшийся табачок – получилась небольшая самокрутка. Поел боец хлебушка, выкурил на дорожку самокрутку. Надел чистую тельняшку, взял походную фляжку. «Ну, с Богом!» Перевалился через бруствер и пополз по-пластунски. Враги заметили его – открыли ураганный огонь. Но и наши не растерялись: кинули дымовую шашку – весь пустырь дымом заволокло. Боец на ощупь нашел трубу с водой, набрал полную фляжку и назад пополз. А дым тем временем стал рассеиваться. Противник усилил стрельбу. Прицельно бьют гады снайперы. Пока дополз боец до окопа – фляжку в трех местах вражьи пули пробили. Вода почти вся вытекла. Лишь на донышке остался один глоточек воды… Поднес боец фляжку раненому командиру. Тот жадно припал губами и долго пил, запрокинув голову как горнист. Напившись, утер усы и передал фляжку старшине. Старшина благодарно принял ее, крякнул и сделал внушительный глоток. Отдышался и протянул фляжку браткам. Все пили и радовались, передавали ее по цепочке друг дружке. Когда же все утолили жажду – отдали фляжку молодому герою. Он взял ее в руки, заглянул внутрь… Там была чистая вода – ровно на один глоток…

1996

СПАСЕНИЕ СЕСТРЕНКИ

По морям – по волнам идет Митьковский корабль. Капитан глядит в подзорную трубу, Митек в кочегарке подбрасывает в топку уголек, пассажиры загорают на палубе. Вдруг капитан кричит в матюгальник: «Женщина за бортом! Кто спасет женщину?» На палубу дембельской походкой выходит Дэвид Бауи: «Я спасу!» Поигрывая загорелыми мускулами, надевает спасательный бронежилет, подходит к борту и ловко, не касаясь перил, прыгает в белоснежный катер, начиненный шмудаками-компутерами. Мигом заводит мощный мотор и, рассекая волны, плывет спасать женщину. Но, не доплыв пяти метров… мотор глохнет, шмудаки перегорают. Все в ужасе… Капитан в матюгальник: «Женщина за бортом! Кто спасет женщину?» Вдруг дверь кочегарки открывается – на палубу вылезает Митек: «Где сестренка! Кого спасать?» Оглядевшись, снимает промасленный бушлатик, широкие штаны, остается в тельничке и семейных трусах до колен. Кряхтя, хватается за перила, переваливается за борт и с криком «Оппаньки!» солдатиком прыгает в воду. Все ахают. Митек совсем не умеет плавать, но почему-то не тонет, а бежит по воде спасать сестренку. Подхватывает ее на руки и спокойно возвращается назад, по дороге взяв на буксир потерпевшего Дэвидушку Бауюшку.

По трапу Митек поднимается на корабль и бережно ставит сестренку на палубу. Тут все бросаются обнимать его и поздравлять, спрашивают: «Как удалось пройти по воде и не утонуть?» Митек смущенно топчется, пожимает плечами и говорит: «Не знаю, может, вода меня полюбила за то, что я в котельной ее грел, бережно к ней относился – зря не расходовал?» После этих слов капитан смахнул слезу и лично пожал Митьку руку, а вода за кормой зашумела. А Дэвид Бауи выбросил за борт свои шмудаки, так как неожиданно вспомнил народную мудрость, что «ангелы летают потому, что легко к себе относятся…»

1996

Александр ФЛОРЕНСКИЙ

Иллюстрации О. Флоренской

«ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН», НЕДОРОГОЙ И ВКУСНЫЙ

ЗАМЕТКИ О ВЛИЯНИИ ДЕРЕВНИ ФЕРАПОНТОВО ВОЛОГОДСКОЙ ГУБЕРНИИ НА ЖИЗНЬ И ТВОРЧЕСТВО МИТЬКОВ

Мне позвонили из журнала «Огонек» и попросили написать текст о влиянии деревни Ферапонтово на жизнь и творчество митьков и их друзей. Попробую… Действительно, в восьмидесятых годах несколько художников из группы «Митьки» провели некоторое время в деревне Ферапонтово Вологодской губернии (а также соседних деревнях Щелково и Лещево) не без удовольствия и не без пользы. Считается, что мы ездили туда рисовать всякие пейзажи с натуры и как бы наслаждаться тихим совершенством деревенской архитектуры и неброской красотой фресок работы Дионисия. Фрески, кстати, на всем протяжении отчетного периода были упорно заперты – так что, увы, если не считать росписи портала, доступной хоть ежедневно, побывать в церкви Рождества Богородицы митькам удалось только пару раз – минут по пять. Однако невероятно красивое озеро, монастырь, как его можно видеть с мыса деревни Щелково, факт наличия удивительных фресок где-то неподалеку, вино «Вечерний звон», увлеченное рисование пресловутых пейзажей и молодые московские художники «по совокупности» создали ощущение, что деревня Ферапонтово Вологодской губернии – самое прекрасное место в России. Да мне и сейчас так кажется…

ПОЕЗДКА № 1

Август 1983 года. Андрей Кузнецов (Кузярушка), Оля Флоренская и я. Живем в соседней деревне Щелково в доме у Коли Чехина (гостиницу еще только строят). Алкоголь еще продают целый день в неограниченном количестве. Вот мы и употребляем этот алкоголь, рисуем всякие пейзажи, дружим с молодыми московскими художницами Машей Козаровецкой и Олей Кундиной. Оля теперь живет в Иерусалиме (А Маша? Маша, где ты?). Сочиняем частушки:

Где вы, девки, где вы, сладки, Ягодки-малины? У нас с Кузей до чего Большие мастихины[10]. Не ходите вдоль реки – Там купаются митьки[11]. Они творческие люди – Девок лапают за груди.

* * *

Плыли как-то с Колей Чехиным на лодке из Щелково в Ферапонтово пить пиво в столовую. Заходим, а там пьет пиво Белла Ахмадулина. Ну мы тоже попили пиво и поплыли обратно.

* * *

А пока мы плыли туда и обратно, собака Коли Чехина по кличке Шнырь должна была бежать пешком кругом озера. Она и бежала, а Коля монотонно повторял: «Для хорошей собаки семь верст не круг».

* * *

В Ферапонтовском музее видели деревянный велосипед, созданный местным жителем в 1912, кажется, году, то есть тогда, когда сотня английских моделей ВПХ на дутых шинах ВТШШР были широко доступны… Думаю, в дальнейшем велосипед этот оказал значительное влияние на творчество Ольги и Александра Флоренских.

ПОЕЗДКА № 2

Август 1985 года. Андрей Филиппов (Фил), Андрей Кузнецов (Кузярушка), Игорь Чурилов, я. Алкоголь уже продают с двух до семи, но его пока много. В продаже недорогой и вкусный «Вечерний звон». Гостиницу уже достроили, поэтому мы живем там. (Правда, не все из нас платят. Некоторые лазают через балкон первого этажа и остаются ночевать на полу, а сэкономленные таким образом деньги пропивают.) В гостинице есть туалет, душ и постельное белье. Надо сказать, что это сильно контрастирует с обычными Ферапонтовскими представлениями о комфорте и гигиене.

* * *

Знакомимся с москвичами Мариной Союзовой и Петей Бастрикиным (сейчас они уже развелись). Еще хорошо помню Егора (тоже из Москвы). Егор потом как-то приезжал в Ленинград, с девушкой по имени Рита Гелина (где ты, Рита?). Почти знакомимся с молодыми художницами Зитой Курбатовой и Юлией Зарецкой (Юля! Где же ты?).

* * *

Проводим вдвоем с Филом важный эксперимент «О непосредственном влиянии алкоголя на повышение качества живописи». Для этого мы покупаем по две бутылки «Вечернего звона» (по рубль восемьдесят) на рыло и, разложив краски, выпиваем все вино. А потом рисуем по картине. Эксперимент полностью удался. То есть наконец-то стало окончательно ясно, что чудес не бывает и алкоголь не улучшает качество живописи…

ПОЕЗДКА № 3

Август 1986 года. Андрей Филиппов (Фил), я. Алкоголь продают с двух до семи, вернее, его совсем не продают. Если повезет, можно ухватить шампанское или коньяк, но очень дорого. Видели, как мужики в кустах у магазина, слив несколько бутылок шампанского в не очень чистое ведро, внимательно размешивают его палкой, чтобы газ вышел… Одеколон и лосьон для бритья в сельпо продают тоже с двух до семи.

* * *

Сообразительные Митьки звонят Андрею Кузнецову (Кузярушке) в Ленинград, где с алкоголем несколько лучше. Сердобольный Кузя идет в магазин на Пушкинскую, покупает за рубль очередь, берет рюкзак портвейна и разливает его по пластиковым флягам от проявителя KODAK (Кузя работает в Русском музее фотографом). Потом Кузя кладет фляги в посылку и отсылает ее в Ферапонтово. На несколько дней нашим с Филом единственным занятием становится ожидание посылки и строительство гипотез относительно количества и качества его содержимого. Посылка, на удивление, благополучно доходит. «Все братки рады…»

* * *

Знакомимся с молодой московской художницей Таней Гончаровой (Где ты, Танька?).

* * *

Потом «друг юности», как метко назвал портвейн Тимур Юрьевич Кибиров, кончается. Тем временем в магазине кончается коньяк и шампанское, а также лосьон для бритья и советский одеколон. Есть одеколон французский – но очень дорогой…

* * *

Появляется альтернатива. Коля Чехии зовет воровать брагу у деда Ильи. Я сначала отказываюсь – воровать нехорошо. Тогда Коля Чехии прямо спрашивает: «А пить ее потом будешь?» Не могу произнести «нет», поэтому застенчиво участвую в краже браги (она в молочном бидоне находится на чердаке дедильевской бани). Воровать брагу ходили раза четыре с оцинкованным ведром. С каждым разом конспирация соблюдалась все меньше… Брага была очень хороша.

* * *

Еще пили другую брагу у деда Ферапонтыча (!) в деревне Лещево. Но она стояла всего пару дней, была еще не готова. Ум понимал это, а сердце отказывалось верить, поэтому, давясь, мы помногу пили мутную, теплую, мерзкую жидкость. Увы, безрезультатно.

* * *

Когда кончилась брага и мужики сказали, что алкоголя нет в продаже не только в Кириллове, но и в Вологде, стало ясно, что придется ехать домой.

ПОЕЗДКА № 4

Июнь 1988 года. Вася Голубев, Оля Флоренская, я. Алкоголь продают с двух до семи – но по талонам. Эта новость – сильный удар для нас: в Ленинграде о талонах еще не слышали. Хорошо, что у нас с собой есть медицинский спирт – довольно много, хотя и не так много, как хотелось бы…

* * *

Живем в гостинице. Пьем спирт. Рисуем что-то. Видим как-то раз такую картину: лужа, а из лужи торчат четыре колеса. Оказалось, что это не лужа, а очень глубокая яма, в которой вверх ногами утонул трактор.

* * *

По радио передают материалы девятнадцатой партконференции, по телевизору в вестибюле гостиницы идет передача «Прожектор перестройки». Оля сочинила частушку:

Трахну милку, спрыгну с койки, X… в солярку окуну. Пусть «прожектор перестройки» Освещает всю страну.

* * *

Тогда же появились теле– и радиопередачи, из которых следовало, что в отличие от порнографии и извращений здоровый эротизм – явление глубоко положительное. Оля сочинила частушки:

Как в колхозе «Коммунизм» Лектор агитировал И здоровый эротизм Девкам демонстрировал. На дороге на грунтовой Я здоровье повредил – Я эротикой здоровой Вставший трактор заводил. Хоть я с виду неказист И пиджак в навозе, Мой здоровый эротизм Больше всех в колхозе.

* * *

Познакомились с рыжей Мариной, художницей из Москвы, и ее мужем Ренатом. У них хороший автомобиль, но водки, к сожалению, не оказалось. Еще запомнился ответ Марины на вопрос, чем занимается ее муж. Вернее, две версии этого ответа. Мне послышалось: «Мошенничает!», а Васе Голубеву: «Машины чинит». Так до сих пор и не знаем…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Вот уже десять лет хочется снова поехать в деревню Ферапонтово, снять лучший номер в гостинице (там есть один номер люкс, я сам видел!) и погулять пару дней, может быть, даже посмотреть на фрески… Как говорил Набоков, «наверное, это можно было бы сделать». Но в этом году уже не получится. В следующем, похоже, тоже… Наверное, в новом тысячелетии, прости Господи… Как говорил Толстой, «е. б. ж.»[12].

Александр & Ольга ФЛОРЕНСКИЕ

Иллюстрации О. Флоренской

ДВИЖЕНИЕ В СТОРОНУ ЙЫЕ (ДНЕВНИКИ И АРХИВ ПРОФЕССОРА ИВАНА ПЕТРОВИЧА БАРИНОВА)

Вот таких писателей мы должны вытаскивать из забвения, собирать их произведения и обязательно публиковать отдельными томиками.

В. И. Ленин

Трудно было понять эти корявые строчки… Ему удалось все-таки разобрать, что записанное представляет собой несвязную цепь каких-то изречений, каких-то дат, хозяйственных заметок и поэтических отрывков.

М. Булгаков «Мастер и Маргарита»

Если на неназванном острове капитан Шмидт Видит нового зверя и ловит его, И если немного позднее капитан Смит Привозит оттуда шкуру, то этот остров не миф.

В. Набоков «Бледный огонь»

ОТ АВТОРОВ

Несколько лет назад мы стали обладателями одного странного архива. Он достался нам вместе с захламленным, давно необитаемым загородным домом, приобретенным по случаю у людей, уезжавших за границу. Так что теперь абсолютно некому пролить свет на истинное происхождение большого количества бумаг и предметов неясного назначения, на которые мы наткнулись, переоборудуя дачный чердак под мастерскую.

Основу найденного архива, которому мы дали условное название «ДВИЖЕНИЕ В СТОРОНУ ЙЫЕ», составляют 47 картонных канцелярских папок зеленого и розового цвета, беспорядочно набитых рукописями, фотографиями, хозяйственными заметками, чертежами, письмами, большинство из которых подписано литерами И. П. Б.; множество предметов, несомненно составлявших некогда обширную этнографическую коллекцию, стопки географических карт и остатки научной лаборатории.

Ужасающие условия хранения – сырость, холод, пыль, животные и насекомые – почти до неузнаваемости изменили внешний вид этих некогда занимательных экспонатов. Сильно пострадали рукописи и рисунки, плесенью и человеческим варварством практически полностью уничтожены остатки уникальной библиотеки.

Признаться, поначалу мы едва не выбросили на помойку эту неопрятную груду. Особенно раздражали кишащие молью чучела. Однако природная любознательность заставила пересмотреть доставшиеся нам материалы на предмет использования чего для нужд искусства. Уже на 28-й папке стало ясно, кто скрывается за инициалами И. П. Б., и начала вырисовываться захватывающая, хотя весьма спорная и неточная картина.

Итак: профессор Иван Петрович Баринов – гениальный, ныне незаслуженно забытый ученый-энциклопедист, всю свою жизнь посвятивший исследованию северных земель, в конце 60-х годов XX века совершил невиданную по своей дерзости и ошеломительную по результатам экспедицию в загадочный край вечных снегов и белого безмолвия. Там он нашел и описал никому ранее неведомый народ ЙЫЕ (зайчиковый народ).

Нам известно, что в начале 1968 года И. П. Баринов с небольшим снаряжением и специально обученными ездовыми животными вылетел на маломерном двухмоторном самолете (по другим сведениям, выплыл на каботажном ледокольном буксире) в СЕВЕРНОМ НАПРАВЛЕНИИ. Самолет быстро обледенел, потерял управление и, заблудившись в тумане, врезался в ледяную гору (столкнулся с айсбергом) на 88-м градусе северной широты.

К счастью, никто особо не пострадал, но крылатая машина надолго вышла из строя. В объятиях полярной стужи оказались: И. П. Баринов, пилот, штурман, собака Баринова и сын собаки Баринова.

Будучи на краю гибели, ученый делает в своем дневнике такую запись:

«…Перед ненастьем ноги пухнут, грудь закладывает, в голове бывает великое кружение, а ушибленное место немеет…

…прикрываюсь шкурой убитого шакала…»

* * *

До сих пор остается невыясненной судьба двух спутников Баринова: пилота и штурмана. Из дневниковых записей следует, что к моменту встречи с народом ЙЫЕ эти люди были живы и здоровы. «…Мы все здесь отравились выкидной китовиной…»– пишет исследователь в своем дневнике. Однако в дальнейших записях встречаются лишь косвенные намеки на присутствие товарищей по несчастью. «…Никогда не съем своих собак и другим не дам… посему ушел в отдельную палатку…» «…Уж лучше шаман…» «Еще одна такая выходка – и я сделаю с ними то же, что сделал раджа Брук в Сараваке…»

После 8 марта из записей исчезает всякое упоминание об этих людях.

Мы думаем, что увлекшийся этнографическими наблюдениями ученый-эгоцентрист Баринов в один прекрасный момент просто перестал следить за перемещениями своих спутников. Те же, соскучившись, отправились к Северному полюсу на свободном аэростате. Достигнув 82° 56' северной широты, они пешком вернулись оттуда на остров Жужмуй, где и умерли. Дневники их до сих пор не опубликованы. Гибель отважных пилотов в большой степени объясняется их непреодолимым отвращением к мясу тюленей, сов и еврашек.

И. П. БАРИНОВ

О НАРОДЕ ЙЫЕ

Здешняя природа настолько скудна, что даже неприхотливые ЙЫЕ не смогли бы прожить одними ее дарами. К счастью, местность эта имеет одну редкую особенность: морскими течениями и ветрами сюда наносит огромное количество разного мусора и дряни. Не умея объяснить назначение многих попавших к ним из развитого мира предметов, эти люди сперва боятся их, а потом привыкают, широко используя их в быту и религиозных отправлениях.

* * *

ЙЫЕ, как и большинство диких народов, сохранили традиционные религиозные верования, магические и тотемические представления, анимизм, культ некоторых животных (ЗАЙЧИК, СОВА). Широко практикуется среди них шаманизм, в самой древней его форме – шаманство поголовное.

* * *

По непонятным мне причинам, у этого народа необычайно развит культ зайца. Я заметил у них на головах специальные привязные ушки, напоминающие заячьи. Они и в быту стараются подражать боязливому озиранию и естественной робости этих симпатичных безобидных зверьков.

* * *

Культ зайца предполагает Обязательное Принудительное Зайчикование (т. е. снабжение соответствующими ушками) всех животных Крайнего Севера, попадающих в поле зрения[13] ЙЫЕ. К примеру: ушастый тюлень, ушастый пингвин, ушастый волк, нерпа, змея[14].

* * *

По лености и беспечности народ этот часто допускает половинное зайчикование, отчего у несчастных животных развивается бочковатость ребер и комковатость лап. При этом операция проводится самыми примитивными варварскими методами: к примеру, зайчикуемым дают закусывать зубами еловый сук, дабы не отгрызли себе языка[15].

* * *

Процент выживаемости зайчикованных животных довольно велик, но вновь приобретенные свойства, к сожалению, не передаются по наследству.

* * *

Животных, умерших в процессе зайчикования, окружают большим почетом и тщательно мумифицируют, используя для этого так называемый «Напиток»[16]. Затем мумии помещают в грубые деревянные саркофаги и используют в быту в качестве домашних идолов. В ином жилище их скапливается так много, что хозяевам и ступить некуда. В этом случае наиболее ветхие экземпляры выбрасывают. Мелкие мумии дают младенцам вместо игрушек. Любимое развлечение детей ЙЫЕ– азартная и подвижная «Игра в мумию», очень напоминающая нашу игру в морского червяка.

* * *

Зайчикование производится обычно в самом начале весны и в самом конце осени, когда в животных засыпают живые соки. В этом процессе участвует все население поголовно. Даже древние старухи нет-нет да и приползут поглядеть, как шаман еще затемно выходит в торосы, кричит и скачет там, имея в руках специальный шаманский веник. Так он, по словам ЙЫЕ, «надыбывает поляну» для будущего праздника. Надыбав такую поляну, он бывало выбьется из сил, упадет и валяется в снегу до рассвета…[17]

* * *

На праздник ЗАЙЧИКОВАНИЯ приглашаются все живущие поблизости друзья и родственники. Далеко живущим приглашение передается посредством специально обученных ушастых сов. Совы доставляются на место быстроногими юношами при помощи остроумного приспособления, позволяющего переносить большое количество умных пернатых на значительные расстояния. Никакие погоды, бури и опасные переходы через реки не удерживают ЙЫЕ от желания посетить праздник.

После прибытия гостей хозяин, по обычаю тяжело вздыхая, предлагает им все, что только имеет. С большим трудом сделанные запасы, которых достаточно, чтобы кормить семью хозяина несколько месяцев, съедаются за несколько часов.

Затем следуют пение и танцы:

В танце ЙЫЕ неторопливы, бьют себя камнями в грудь, совершают колебательные движения туловищем и посыпают голову собачьим пухом.

Некоторые мужчины имеют во рту заячьи косточки и свистят ими веселую мелодию. После окончания песни все кричат «ЙЫЕ-ЙЫЕ» и затем продолжают пение. Песня обычно состоит из немногих слов, на манер нашего: «В огороде бузина, а в Киеве дядька»; это повторяется на протяжении всего танца, мелодия песен приятная, но почти всегда меланхолическая.

* * *

Среди ЙЫЕ необычайно широко распространены гадательные игры, ярко отражающие своеобразие национального характера и психического склада этого маленького народа.

Играющие обычно собираются на снегу за деревней, садятся в круг и выбирают двух участников при помощи несложной считалки. В русском переводе она звучит примерно так: «К вашему берегу всё корабли да барки, а к нашему – всё говно да палки». Затем противники чертят на снегу две параллельные линии, между которыми помещаются все перечисленные в считалке предметы. Задача играющих состоит в том, чтобы ни в коем случае не допустить у своей линии скопления кораблей и барок, которые ловко перемещаются на сторону противника при помощи костяной рогульки. Выигравшим считается тот, кому удается заполучить к своему берегу всё говно и все палки, поставленные на кон. (Хочу пояснить, чем вызван такой странный, с точки зрения европейца, выбор: корабли, а особенно барки вовсе никогда не пристают к этим печальным берегам и потому являются для ЙЫЕ понятиями чисто условными, в отличие от альтернативных им реальных конкретных говна и палок, составляющих основу быта, строительства и питания этого симпатичного мне народа.)

* * *

Предметом особого поклонения у них является наш обыкновенный самолет. Несмотря на постоянную облачность, ЙЫЕ иногда видят в небе низколетящие экземпляры, приветствуют их криками и пением и часто изображают крылатые механизмы на камнях и песке.

* * *

ЙЫЕ очень внимательны к своему внешнему виду, могут часами наблюдать свое отражение в проруби, поворачиваясь то так, то этак. Одеваются они всегда в лучшую свою (и единственную) одежду, вывернутую ради пущей сохранности хорошей стороной вовнутрь.

* * *

Основное украшение их одежды составляют мелкие приятные предметы, беспорядочно нашитые на одежду, обувь и головные уборы.

* * *

Благосостояние и благополучие почитается у ЙЫЕ состоянием недостойным.

* * *

Едят ЙЫЕ простую сытную пищу: рыбу, нерпу, сову, выкидную китовину, лисиц и что попадет, а в случае недостачи простой сытной пищи питаются ракушками, еврашками, ежами и морской капустой.

* * *

Язык их ясен и конкретен. Для простоты дела все животные, ракушки, птицы, рыбы, ягоды, мох и змеи, кроме самых ядовитых, называются у них одинаково.

* * *

ЙЫЕ от своего невразумения не хотят рассчитывать, на сколько времени у них достанет запаса пищи, едят весьма много до прожорливости, пока есть, а потом голодают.

* * *

Несмотря на обилие чистых ручьев, озер и источников, ЙЫЕ пьют воду исключительно из неглубоких, с большим трудом вырытых ям. Вода очень грязная и невкусная.

* * *

После многих трудов и лишений мне удалось насадить простейшие формы хлебопашества в этих неплодородных краях. Получив первый и до странности обильный урожай, был приятно удивлен изобретательностью этих славных людей: когда хлеб созревает, ЙЫЕ немедленно поджигают его. Это приносит тройную пользу. Во-первых, сгорает ненужная солома, во-вторых, на земле остаются горячие и уже обжаренные зерна, которые почитаются за лакомство и тут же поедаются в сочетании с толчеными желудями (горькая неприятная смесь). В-третьих, во все время пожара йыеские женщины и дети ловко и удачливо охотятся на бегущих от огня мелких ушастых животных.

* * *

…Пока я не сделал бумагоделательную машину, ученики мои писали заячьими зубами на песке.

* * *

К великому сожалению, ученики мои приобретенный таким образом ремесленный опыт обращают совсем не на дело: вместо изготовления столь необходимых нам всем зайчикователей, вакуумных опреснителей и электрических банок они лишь вырезают из собачьих и моржовых костей довольно безобразные щетки, ложечки и шила, сбывая эту мелочь за гроши шаману или начальнику деревни. Леность, как медленный яд, подточила и благосостояние, и совесть, и тело некоторых из них.

* * *

Как большинство диких народов, ЙЫЕ очень консервативны и любые перемены в своей жизни воспринимают как драму. К примеру, юноша, отправляющийся в соседнее селение, чтобы отнести больному дедушке выкидной китовины, бисера и суклей, горько плача, прощается с родными и друзьями, долго поет специальные жалобные песни, бросается на снег и раза три возвращается назад с полдороги, якобы передумав. Зачастую дедушка так и не получает гостинца.

* * *

Я заметил в характере этих людей непреодолимое желание взять на себя как можно больше мучительных, трудновыполнимых и почти всегда бессмысленных обязательств. Когда ЙЫЕ хотят охарактеризовать кого-нибудь наилучшим образом, то говорят о нем: «Встал пораньше, пошел подальше, взял потяжелыне». (Не раз встречал я вдали от человеческого жилья того или иного героя, бесцельно бредущего с непосильной ношей на плечах.)

* * *

По весне женщины и дети бродят по округе в надежде запасти на зиму розги, линки, колодки и рогатки. Мужчины в это время изготовляют дубинки для битья зайцев.

* * *

Местный шаман далеко не глуп. Иногда голый, иногда нарядясь или намараясь самым странным образом, этот ловкий человек прыгает, ломается, ревет из всего горла, бегает по застругам и в таком чрезмерном движении до того себя доведет, что от усталости уснет, где стоял. В это время рассказывает он всякие бредни (как летал за моря на ушастых совах). Но если потребовать от него чего-нибудь конкретного, то сия проворная бестия уверяет всех, что целиком изойдет кровью, если за такое трудное дело возьмется. Услышав это, ЙЫЕ обычно в испуге прячутся за торосы.

* * *

За особое удальство почитается разрисовывание ушастого тюленя соком шикши, замешанным на заячьей слюне. Краситель этот необычайно стоек. Я сам наблюдал пожилого самца, окрашенного еще дедушкой нынешнего шамана. Дедушка помер, а тюлень держится молодцом. Также широко практикуется татуировка салом и войлоком.

* * *

ЙЫЕ по большей части молчаливы, а в ответах скоры, шутливы и замысловаты. К примеру, никогда не скажут прямо: «Мертвый», а произнесут непременно в сослагательном наклонении: «Якобы живой».

ДНЕВНИКИ ПРОФЕССОРА БАРИНОВА

24 января. Я разгадал секрет острой наблюдательности ЙЫЕ. Поле зрения у них четко очерчено и имеет следующую форму:

25 января. У меня кончилась рыба и осталось мало воды. Я все еще не уверен, достанет ли у меня сил оправиться после всего пережитого.

27 января. …я не спал уже двое суток. Кожа моя побелела и сморщилась. Я весь облеплен рыбьей чешуей. Даже вычислив мои координаты с точностью до 100 миль, пришлось бы обследовать круг диаметром 200 миль, что составляет свыше 30 тысяч квадратных миль морской и береговой поверхности… Да я и не жду ничьей помощи – кому я нужен?

3 февраля. Мою коллекцию пополнил мешочек с солодом, жиром и мукой, который с помощью шила прикрепляется к палке внутри жилища ЙЫЕ в знак обещания принести жертву. В силу общей бедности обычно передается от отца к сыну, а от сына к внуку вместе с данным обещанием.

4 марта. При свете факелов ловили кого-то в полынье (впрочем, безрезультатно) оригинальным приспособлением, название которого можно перевести с йыеского как «горшок для ловли осьминогов». Попросил начальника деревни показать мне, как выглядит полярный осьминог, но получил решительный отказ. «Горшок для ловли осьминогов» представляет собой горшок, наскоро обмотанный тюленьей жилой.

6 марта – выполз из палатки. Мочась, спугнул ушастого оленя, молчит селенье, только «ЙЫЕ-ЙЫЕ» кричит шаман и веником шаманским торосы и заструги обметает…

7 марта – выполз из палатки. Мочась, спугнул ушастую сову. Шаман подкрался с криком «ЙЫЕ-ЙЫЕ» и вымазал меня тюленьим салом.

8 марта – выполз из палатки, споткнулся об ушастого тюленя… Как это «ЙЫЕ-ЙЫЕ» надоело и веника шаманского шуршанье!

3 апреля. Зима выдалась холодной. Почти все еманы, нерпы и еврашки, бывшие здесь, погибли от неимения пищи. Рыб почти нет, ягоды еще не созрели да и едва ли созреют, малина чуть начинает цвести, а шикша и вовсе не зацветала.

7 июня – весь день спал.

8 июня – весь день спал.

9 июня – утром вышел из палатки, осмотрелся, потом весь день спал.

10 июня – был очень занят, т. к. собирал ламповый передатчик. Радиостанция, снятая мною с нашего аэроплана, никуда не годится. Много лишних деталей. Пользоваться ею просто противно!

17 июня. Наблюдал, как молодой ЙЫЕ взялся рыть канаву и рыл все лето. Вырыл на три версты, остановился и сказал: «Я много вырыл». Пришел шаман и говорит: «Много же ты вырыл!» А молодой ЙЫЕ ему в ответ: «Да, вырыл я много!»

Воодушевленный, я весь день сегодня собирал жиклерный привод к велогидрогенератору..,

18 июня. …удивительно, сколько полезных предметов можно извлечь из такой бессмысленной вещи, как самолет…

19 июня. В который раз споткнулся об ушастого тюленя. Интересно, зачем он здесь лежит? Спросил у начальника деревни. Тот ответил: не знаю, давно лежит, наверное спит.

3 июля. …основой данной конструкции служит пустотелая штанга, снизу присоединенная к оппер-штагу и укрепленная сверху гинко-шлагом. Приводится в движение силами трех человек…

…я переоценил свою скорость, а может, дрейфую над шельфом по диагонали. Надо мной пролетела птица, похожая на баклана.

5 июля. …немного свежих рыбьих потрохов здорово подняли бы мне настроение…

6 июля. Похоронил тюленя.

1 августа. Вывел новую породу собак на основе своей личной собаки и ее сына, скрестив их с безымянной местной породой и подвергнув частичному зайчикованию по собственному прогрессивному методу. Полученный результат назвал «СОБАКА БАРИНОВА». Животные стали теперь более выносливыми и, хотя не имеют потомства, требуют меньше корма и могут часами плавать подо льдом в поисках улиток и ингалиптов, что составляют основу моего пищевого рациона. (Нет ничего гаже для меня – а что делать?)

10 августа. Несмотря на весь ужас моего положения, я сделал целый ряд полезных и незаурядных изобретений, ввел в обиход народа ЙЫЕ простейшие нормы цивилизации: электричество, деньги, очки, хлебопашество и паспортную систему. Ай да сукин я сын!

10 сентября. Стал свидетелем следующей сцены: мальчик взял железный крюк и бросил. Взрослый ЙЫЕ сказал на это: «На что ему железо, ведь его нельзя есть!» Но крюк потом подобрал и унес к себе в жилище. Поражает такой практицизм этих необразованных, бестолковых на первый (да и на второй) взгляд людей.

17 сентября. Составил русско-йыеский толковый словарь и начал преподавать азбуку детям. Преподавание ведется в двух системах: пробойной и узелковой.

7 ноября. Беседовал с шаманом.

Какая подлая, циничная скотина! С виду прост, доверчив, уступчив, ко всему внимателен и ласков, внутри же каждое слово и движение человека непременно обращает в какую-нибудь дурную сторону, делает предметом насмешек и издевательств.

17 ноября. Производил опыты над ушастым тюленем, после чего сделал в дневнике следующую запись:

«Профессор Баринов сейчас продемонстрирует нам на практике, какие новые положительные качества приобретают животные при повторном сезонном зайчиковании. Вот, к примеру, недавно зайчикованный ушастый тюлень. Посмотрим, как поведет себя этот неуклюжий добродушный зверь в новой для него ситуации.

Профессор Баринов прячется за торос, звонит в колокольчик и засекает время. Тюлень настораживается, быстро направляется к торосу и через несколько секунд обнаруживает там притаившегося ученого. Профессор Баринов поздравляет животное с успехом. Радуется и ушастый тюлень. Хорошо, малыш! А теперь усложним задачу. Баринов относит ушастого тюленя за торос и прячет его там. Затем завязывает себе глаза, возвращается на исходную позицию и снова звонит в колокольчик. Просто замечательно! Тюлень опять на высоте: спрятанный, он по звуку нашел профессора среди снежной пустыни. Как видите, зверь отлично ориентируется. Ну а если еще больше усложнить задачу? Теперь глаза завязаны у обоих участников эксперимента, и оба они спрятались за торосами. Как поведет себя полярный увалень в этой необычной ситуации, встретятся ли они с профессором? Свисток… Браво, тюлень – решена и эта задача, и решена блестяще! Вправе ли мы отрицать после этого очевидно благотворное влияние принудительного сезонного зайчикования на умственное и физическое развитие животного мира Севера?

Профессор Баринов и тюлень расстаются друзьями у края ледяного припая – счастливого тебе пути, ушастый!»

31 декабря. Силы на исходе, поэтому произвожу записи в сокращенном виде. Чтобы сокращения не повлияли на качество текста, мной сделаны «Дополнения» в конце каждого абзаца, содержащие полный пересказ пропущенного.

МЕСТНЫЕ ПЕСНИ[18]

ПЕСНЯ ЙЫЕ

О СЛОМАННОМ САМОЛЕТЕ

И. П. БАРИНОВА

Здесь она, больная птица, У воды лежит замерзшей, Где тюлень живет ушастый, Вот она лежит, больная Наша птица, у лежащей Здесь воды, тюлень ушастый Где замерз, больной, лежащий У воды, тюлень и птица Оба бедные, больные… * * * Люди ушастые на льдинах поплыли, Много ушастых нерп наловили, А местный шаман лежал на траве И умел летать на ушастой сове…

ПИСЬМА И. П. Б. –

Н. Н. СОЛОГУБНИКОВУ

Особый интерес вызывает переписка И. П. Б. со старинным другом и единомышленником Н. Н. Сологубниковым[19].

Н. Н. Сологубников – отважный самоучка, ученый энциклопедист, географ-теоретик. По просьбе И. П. Б., не выходя из-за письменного стола, составил приблизительную синоптическую карту-схему местности ЙЫЕ. Друзья никогда в жизни не встречались, сообщаясь лишь посредством переписки. Однако отношения их всегда были теплыми и сердечными. «…Посылаю корм для собак…»– так пишет Н. Н. Сологубников своему товарищу-первопроходцу.

Ниже приводятся отрывки из писем И. П. Б. к Н. Н. С. К сожалению, почерк просто ужасный, публикуем то немногое, что поняли.

* * *

Дорогой друг, посылаю тебе карту открытых мною земель, с обозначением на ней поселений, морских течений и числа жителей. Прошу меня извинить, что карта эта нечисто рисована, потому что я не умею; и притом она неверна, потому что ничем не проверена, и вообще вряд ли она тебе на что-нибудь нужна…

(1 мая 1969 г. ЙЫЕ)

* * *

«Моча, которую это животное разбрызгивает, превосходит ужасным запахом все, что только можно себе представить, и, по уверению начальника деревни, фосфоресцирует в темноте, а если хранить ее в стеклянной банке, то может сохранять свойство фосфоресцировать еще долгое время».

(Около 17 апреля 1969 г.)

* * *

Дорогой друг! Посылаю тебе акварельный рисунок и подробное описание поставленного мною здесь опыта над живой птицей, помещенной в вакуумный насос.

На картинке изображен лектор, демонстрирующий в узком семейном кругу получение вакуума. Белая ушастая сова[20] заключена в стеклянную трехлитровую банку, из которой воздух выкачивается насосом до тех пор, пока птице не становится нечем более дышать.

(Ночной мрак, драматически подсвеченный пламенем жирового светильника, не является необходимым условием для проведения опыта; меня заинтересовала игра света и тени на приборах и лицах присутствующих.)

* * *

Противоречивый и замысловатый характер доставшегося нам архива кого угодно мог бы поставить в тупик. Скажу более, иной лишенный воображения наследник счел бы этот бесцельный набор предметов чьим-то бойскаутским розыгрышем или того хуже – творческими изысками шизофреника. Напомним, что в течение десятилетий наследие Баринова перетасовывалось неоднократно как колода карт, в текстах имеются значительные утраты, порой полностью искажающие смысл написанного. Карты и чертежи, испорченные плесенью, не поддаются научной и географической идентификации, и нам остается только догадываться об истинном местоположении открытых исследователем-энтузиастом земель. Многочисленные материалы краеведческой коллекции ЙЫЕ не только не помогают делу, но скорее создают непреодолимые сложности на пути внимательного архивиста.

Свои записи ученый вел небрежно и нерегулярно, не слишком рассчитывая на пристальный интерес потомков. Многочисленность материала при отсутствии общего индекса затрудняет обращение к этому источнику, и пока в научный оборот введены лишь некоторые документы.

* * *

Иван Петрович Баринов – миф или реальность? Работая с архивом, мы не могли избавиться от ощущения, что нам давно и хорошо знакомо это имя. Сопоставив многие факты, даты и рассказы очевидцев, мы поняли вдруг, что самые ранние отрывочные сведения об И. П. Б. исходили от Евгения (или попросту Жени) Баринова, нашего безвременно умершего товарища по творческой группе «МИТЬКИ», ищущего живописца, родного племянника исследователя по материнской линии.

С горечью и запоздалым раскаянием воспоминаем сейчас наше высокомерное, небрежное отношение к бесценным свидетельствам нашего бедного друга. Евгений Баринов не раз пытался поведать миру о своем великом родственнике, которого сам, однако, никогда не видел. В чаду застолья Женя настойчиво повторял собравшимся бессвязные истории, байки и семейные предания, приоткрывающие завесу тайны над личностью профессора Баринова. Все это мы опрометчиво принимали за пьяный бред нашего талантливого, но безвольного товарища. Конечно, мы не делали тогда никаких записей. Неверная память, к тому же непоправимо ослабленная алкоголем, сохранила лишь пару-тройку самых красочных эпизодов из «рассказов о дяде». Прости нас, Женя, и спасибо тебе!

По чистой случайности запомнилась одна история, отчасти, как нам кажется, объясняющая причины мизантропии И. П. Б., а также его осторожного отношения к животным:

РАССКАЗ О КОШКЕ

После урока географии пятиклассник Ваня Баринов сложил в портфель любимые географические карты и вышел на школьный двор. Он думал о собаке Папанина. Вдруг внимание мальчика привлекли громкие крики учеников и болезненное мяуканье кошки. Подойдя к плотной толпе товарищей, маленький Ваня с негодованием заметил, что несколько сильных хулиганов-старшеклассников жестоко мучают мурку; остальные же дети с возгласами одобрения смотрят на страдания пушистого зверька. Ваня очень любил кошек, он также любил собак и птиц; на день рождения мать подарила ему щегла. И сейчас мальчик, не раздумывая, бросился на помощь. «Держись, мурка!» – твердил он на бегу. Силы были неравны. Оправившись от первого удивления, хулиганы стали больно бить храброго мальчугана, но Ваня, не обращая внимания на сыплющиеся удары, выхватил у мучителей маленькое тельце. Обезумевшее животное не сразу сообразило, что пришло спасение, и бросилось на юного героя, жестоко терзая его зубами и когтями. «Эх, мурка, ну что же ты!» Ваня мужественно терпел удары и укусы. Он думал о собаке Седова.

На шум вышел директор школы. Хулиганы в испуге разбежались, следом убежала кошка. Никто не слушал Ваниных объяснений. За жестокое отношение к животным израненный Иван Баринов в тот же день был исключен из школы.

Дома отважного мальчика выпороли удивленные родители – люди безусловно строгих правил. Ваня ничего больше не объяснял. Он думал о собаке Павлова.

* * *

Женя Баринов часто говаривал: «Сильным характером отважный мой дядя обязан своему деду, В. В. Баринову, который в бытность свою личным денщиком барона Маннергейма на коне перевалил Шишалдинский хребет и вышел к озеру Хан».

* * *

Интерпретируя крылатое выражение о пророках и отечестве, скажем, что на родине у Баринова не было ни учеников, ни помощников. Лишь напряженная переписка с Н. Н. Сологубниковым поддерживала его дух. Позднее мы обнаружили в числе корреспондентов И. П. Б. Добровольное общество собаководов города Салоники, Миланский клуб любителей скоростного чтения, Эстонское морское пароходство и отдел палимпсестов Библиотеки Британского музея. Большой интерес представляет также интенсивная, ныне, к сожалению, полностью утраченная переписка профессора с неким капитаном Д (нрзб)[21].

* * *

Как удалось выяснить, половина собранных в йыеской экспедиции материалов погибла во время аварии самолета, которой завершился перелет отважного профессора обратно на Большую землю. Значительная доля уцелевшего была оставлена на заброшенном зимовье в верховьях Малого Вертлуга на попечение промыслового охотника Зайцева, ребенком-сиротой вывезенного И. П. Бариновым из царства полярной ночи. В сентябре 1993 года мы предприняли попытку отыскать следы Зайцева на болотистых просторах Привертлужья. Увы, мы опоздали! Случайный пожар, дотла уничтоживший зимовье в 1973 г., унес жизнь единственного представителя народа ЙЫЕ, пяти собак и пожилой ручной нерпы. На пепелище нами был установлен памятный гурий.

* * *

Вернувшись на родину, наш ученый, непризнанный, окруженный стеной недоброжелательного молчания, вплотную занимается разбором и описанием собранных материалов.

Огромные невосполнимые потери могли бы сломить иного исследователя. У него опустились бы руки и остановился ход научной мысли. Но не таков И. П. Баринов, не для того боролся он за свою жизнь на просторах полярных широт! За три года напряженной работы мужественный ученый полностью восстанавливает утраты своей коллекции. Проявляя чудеса смекалки и терпения, он с поразительной точностью воспроизводит из подручных материалов недостающие документы, карты, приборы и гербарии. Не исключено, что именно тогда была воссоздана и значительная часть редких этнографических фотографий. При этом Баринов использовал уникальную, им самим сконструированную фотографическую аппаратуру.

Чтобы отличить подлинные материалы от позднейших дополнений, нам могли бы понадобиться годы, поэтому мы обратились за помощью к другу и соратнику И. П. Б., одаренному ученому-самоучке Н. Н. Сологубникову. Бесценны его комментарии к энтомологическим и ботаническим собраниям земли ЙЫЕ, дополненные соображениями старшего научного сотрудника Санкт-Петербургского Зоологического института О. В. Ковалева. К примеру, этикетка, надписанная рукой И. П. Б., гласит:

ЭТО БОЛЬШОЙ ВЕСЛОНОГИЙ ПАУК, ПОЙМАННЫЙ МНОЙ 29 СЕНТЯБРЯ НА ЗАКАТЕ В ПРЕДЕЛАХ ЗЕМЛИ ЙЫЕ.

Отзыв Н. Н. Сологубникова: «…не могу полностью с этим согласиться. И слепому ясно, что в этой коробке не веслоногий паук, а кое-как соединенные между собой резиновая медицинская груша и крученые алюминиевые проволоки…»

Комментарий О. В. Ковалева: «В целом я согласен с коллегой, но если смотреть без очков, то на паука похоже…»

Нам нравится живой язык ученых-энтузиастов, а как на самом деле выглядел йыеский веслоногий паук – какая теперь разница?

* * *

Работая над английским переводом «Дневников И. П. Баринова» по просьбе журнала «НАЦИОНАЛЬНАЯ ГЕОГРАФИЯ», мы столкнулись с проблемой чисто филологического характера – иностранного написания слова ЙЫЕ. В первоисточнике на этот счет нет никаких указаний, впрочем, и русское правописание этого слова вызывает большие сомнения. Листая этнографическую литературу, мы не раз сталкивались с вопиющими разночтениями в русских толкованиях северных языков. Это случается порой: или составитель пьян, либо переводчик глуп, а может, эскимос косноязычен.

Профессор Баринов, по свидетельствам современников, был глуховат (следствие юношеской контузии от падения из корзины аэростата). К тому же отвратительный почерк исследователя не позволяет разобрать и половины написанного, а в его пишущей машинке западает ряд литер.

Подумав, мы обратились за помощью к широко известному в СПб, Москве и Лондоне специалисту – филологу Игорю Пилыцикову. Он любезно предоставил нам свою версию ТРЕХСИСТЕМНОЙ ТРАНСЛИТЕРАЦИИ слова JÖЕ с кириллицей (с обратным переходом умляутов). Ну мы и пишем теперь попросту «JÖЕ/ЙЫЕ– не один ли хрен! Никто ведь не знает сегодня, как на самом деле звучала та же латынь.

* * *

Никому не известны обстоятельства гибели профессора Баринова. Умер ли он вообще? Последние сведения о нем датированы 6-м октября 1969 года, когда И. П. Б. был замечен выводящим из сарая облегченный вариант роторного вертосамолета. Ученый был одет, как всегда, на походный лад, при себе имел бинокль и гидравлический опреснитель. Собака Баринова и ее сын неотступно следовали за хозяином. Спустя некоторое время собаки были обнаружены сидящими в поле, вдали от человеческого жилья. Они смотрели в небо. В трех метрах от этого места на примятой траве валялся забытый в спешке опреснитель. Верные животные дошли до нас лишь в виде чучел, безвозмездно изготовленных Н. Н. Сологубниковым в память о старом друге. Время не пощадило эти шедевры таксидермии, и нам пришлось немало потрудиться над их реставрацией.

* * *

И. П. Баринов первый и единственный из ученых, который высказал мысль о тесной связи суеверий народа ЙЫЕ с мировоззрением чуди заволоцкой, определив его как шаманистическое.

* * *

И. П. Баринов был довольно сведущ и опытен в изготовлении разных хозяйственных вещей своими руками, причем справлялся не только с простыми, но и с довольно сложными по своему устройству, как, например, радиопередатчик, барометр, гинко-шлаг и аэросани.

* * *

Изысканный набор книг в библиотеке ученого характеризует его как энциклопедиста-библиофила. Приводим выборочный список книг, у которых удалось прочесть названия:

1. ФЛОРИНОВА ЭКОНОМИЯ;

2. КРАТКОЕ РУКОВОДСТВО О ПРИРОДЕ;

3. ВРАЧЕБНОЕ ВЕЩЕСТВОСЛОВИЕ;

4. ЗРЕЛИЩЕ РЕДКОСТЕЙ, ИЛИ О ПОПРАВЛЕНИИ ВОД ОТ ГНИЛОСТИ;

5. ПОЛЕЗНЫЕ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ;

6. ТРИ ТОМА КИТАЙСКИХ ЗАКОНОВ;

7. ЦИЦЕРОНОВЫ МНЕНИЯ, а также

8. РАССПРОСНЫЕ РЕЧИ СОЛДАТА МИХЕЙКИ КОЗАРИНА С ОПИСЬЮ ТРОФЕЙНОГО ИМУЩЕСТВА НА ОСТРОВЕ МУДЬЮГ.

ПРИЛОЖЕНИЕ

ОПИСЬ ИМУЩЕСТВА ЭКСПЕДИЦИИ БАРИНОВА НА МОМЕНТ ОТЛЕТА НА БОЛЬШУЮ ЗЕМЛЮ

(записал охотник Зайцев)

1. 19 векош, за которые веревчатые ноги привязывают;

2. 2 лома;

3. 26 колечек (малых), что бывают у векош;

4. 5 костяных топоров и кольцо (большое);

5. точило каменное;

6. 3 тяшки ломаные;

7. 5 фонарей роговых в белом металле;

8. одна наметка, 2 трезуба и пол бочки вару;

9. махавка от комаров;

10. шаманский веник (малый);

11. кулек с солью для подманивания ушастых сов;

12. колотушка для добивания рыбы, а также

13. ороки, ульчи и сукли.

РУССКИЙ ПАТЕНТ

Систематизируя материалы из наследия профессора Баринова, мы вдруг с горечью заметили некоторую тенденциозность, наметившуюся в нашей исследовательской работе. Плохо справившись с ролью беспристрастных архивариусов, мы далеко не бескорыстно выбирали из громады бариновского архива самое острое и эффектное. В ущерб истине мы слишком увлеклись географией, психологией, этнографией и прочими соблазнительными вещами, в то время как почти вовсе забытыми оказались многочисленные записи по науке и технике, составляющие едва ли не 2/3 архива И. П. Б. Понятно, что изучение занудных чертежей, неразборчивых схем и малопонятных вычислений мы, как нерадивые школьники, вечно оставляли «на потом», не в силах преодолеть врожденную неприязнь к точным наукам. Теперь ни у кого уже не вызывает сомнения огромная роль личности профессора Баринова в отечественной, да и, пожалуй, мировой науке. Мы изрядно потрудились над тем, чтобы приоткрыть наконец завесу тайны над жизнью И. П. Б. и показать миру истинные масштабы его разнообразной деятельности.

Несправедливо, однако, что на фоне этой неординарной, яркой и порой бестолковой фигуры совсем было потерялась личность совсем другого свойства: тихий, прилежный труженик Николай Николаевич Сологубников – старший друг и соратник профессора Баринова, безвыездно проживший всю свою жизнь в провинциальном Тутаеве. «Многим обязан я этому талантливому самоучке, заботливому другу и внимательному советчику»,– напишет позднее И. П. Б. в автобиографии.

Ниже читатель найдет все имеющиеся на данный момент материалы, касающиеся жизни и творчества Николая Николаевича Сологубникова.

О. и А. Флоренские

* * *

Несмотря на многолетние дружеские отношения, ученые никогда не встречались и в глаза не видели друг друга, общаясь исключительно посредством писем и телеграмм. Именно благодаря этому эпистолярному сотрудничеству гениальных самородков заявило о себе особое направление в отечественном изобретательском деле; тем не менее ни Н. Н. С., ни его ученик не снискали при жизни ни славы, ни признания.

Скромный и застенчивый, порой до идиотизма, тутаевский самоучка сознательно обрек себя в основном на подвижническую деятельность по усовершенствованию и адаптации к отечественным условиям самых известных достижений мировой научно-технической мысли. «Это не страшно,– читаем мы в его письме к И. П. Б.,– что человеческий разум уже породил большинство из полезных и остроумных идей и мало что нового могут предложить миру даже такие неординарные умы, как ты да я. Ну да ничего, это является хорошим поводом делать изобретения мелкие, незаметные, но все же двигающие прогресс. Вот читаю нынче Куков технический справочник – в Англии в 1896 году из 30194 изобретений около 5000 пришлись на велосипеды…»

* * *

«SIT VERBO SINE LEGE», что по-русски значит «ЖИВУ И ПОЛЬЗУ ПРИНОШУ» – это крылатое латинское выражение с детства украшало скромный кабинет ученого. В то время как непоседливый импульсивный ученик Сологубникова Баринов годами околачивался Бог знает где, совершая бессмысленные подвиги и тратя время на сбор сомнительных коллекций, Н. Н. С. никогда не покидал пределов родного своего Тутаева и почти никогда не выходил из-за письменного стола, за которым и сделал невероятное количество простых и полезных открытий.

Трудно удержаться от перечисления их всех… Здесь и диа– и парамагнетизм, и вращение плоскости поляризации света в магнитном поле, и магнитная анизотропия, и постановка вопроса о влиянии магнитного поля на излучение, и исследования электрического разряда в газе. Он консультирует Общество английских маяков и много делает для замены лампового освещения в маяках электрическим. Русский ученый совершенствует вольтов столб, строит у себя в саду величайшую в мире электрическую батарею и в 1969 году открывает электрическую дугу.

* * *

В конце 50-х гг. Н. Н. Сологубников провел около двух месяцев на лечебном курорте Краснодарского края – в городке Горячий Ключ. Там он и разработал аппарат для общих горячевоздушных ванн, состоящий из деревянного лакированного корпуса на медных колесиках, покрытого внутри цинком; внутреннее устройство очень удобно и допускает свободное движение членов; внизу ящика помещается змеевик. Сбоку помещается кран с надписями «ИРЛАНДСКО-РИМСКАЯ» и «РУССКАЯ» баня.

* * *

Он разрабатывает рецепты красок и совершенствует электромагнитные машины для освещения, интересуется кузнечным ремеслом. «Я люблю посещать кузницы»,– записывает Сологубников в своем дневнике. Н. Н. С. интересуется постановкой переплетного дела в Тутаеве, сам переплетает свои научные записи и дневники, а под старость, будучи членом почти всех академий мира, переплел в большой опрятный том все свои почетные дипломы.

Среди этого бесценного самиздата, любезно предоставленного нам наследниками ученого, особняком стоит грандиозная «КНИГА ПАТЕНТОВ», содержащая подробные описания и чертежи самых значительных изобретений Н. Н. С., собственно и давшая название новой главе нашего исследования. Вообще, работать с рукописями Н. Н. С. оказалось весьма легко и приятно (с отвращением и содроганием вспоминаются неопрятные писульки И. П. Б.).

* * *

Авиа– и кораблестроение, электротехника и астрономия, оптика и механика, архитектура и таксидермия – пожалуй, нет ни одной отрасли науки и техники, которую не обогатил бы пытливый ум Н. Н. С.

* * *

Как заправский постмодернист, Н. Н. С. не стеснялся работать с темами не новыми, общеизвестными и, можно сказать, навязшими в зубах. Глядя на привычные вещи с весьма неожиданной стороны, сочетая и видоизменяя их самым диким образом, Н. Н. С. иной раз получал довольно свежие результаты. Так, например, небезызвестный «разделитель полей зрения», прибор, до вмешательства Н. Н. С. использовавшийся исключительно для выправления косоглазия у лошадей и собак, после двух-трех остроумных добавлений нашел себе применение в патентоведении, медицинской криминалистике и даже в навигации.

* * *

«Люблю работать с чужими идеями…» – пишет в своем дневнике Н. Н. С. и, не выходя из-за письменного стола, довольно-таки точно вычисляет географическое местоположение незнакомого и в целом малосимпатичного ему народа ЙЫЕ только лишь для того, чтобы порадовать младшего своего товарища. Более того, когда Иван Петрович сильно увлекся авиацией, Н. Н. С., заботясь о сохранении здоровья и самой жизни непоседы-ученика, разработал несколько вариантов спасательного устройства внутри аэроплана.

* * *

Известно, что Н. Н. С. чрезвычайно почитал русского ученого Рихмана, бывшего лучшим другом Михаилы Ломоносова и несчастливо убитого в лоб молнией во время проводимого им в грозу дерзкого опыта с электрической искрою. В память о безвременно погибшем смельчаке в конце 1964 года Н. Н. С. при приближении грозы пустил бумажный змей, к которому была прикреплена проволока с длинной пеньковой бечевкой, почти касавшейся земли; к концу этой последней был привязан ключ. Когда грозовая туча подошла к месту, где находился змей, Н. Н. С. поднес руку к ключу и получил несколько искр.

Очевидно, что в туче существовало электричество, которое перешло в змей, а оттуда, по проволоке и бечевке, к ключу. В дневнике его в этот день появляется следующая запись: «Производить подобные опыты в высшей степени опасно: получающиеся при этом искры бывают настолько велики, что могут убить человека, как это случилось в свое время с беднягой Рихманом». Впоследствии Н. Н. С. посвятил много лет усовершенствованию домашнего громоотвода.

* * *

Домоседливый и чадолюбивый, Н. Н. С. никогда не забывал делиться своими огромными познаниями с окружающими его малыми детьми, чем прививал им трепетную любовь к науке. Вот что пишет он в своем дневнике:

«Очень часто детям предлагают собирать летом растения и насекомых – дети соберут, высушат растения, насекомых насадят на булавки, потом принесут в училище, покажут учителю и предложат ему целый ряд вопросов: «что это такое?», «как это называется?» и т. д. По разным причинам учитель не может дать ответов на все предлагаемые ему вопросы. Дети остаются неудовлетворенными, приходят к убеждению о бесплодности своей работы и постепенно выбрасывают вон собранные ими коллекции».

Чтобы избежать таких грустных последствий, умный ученый часто показывает простые и полезные научные опыты (их подробное описание см. в приложении 3) в широком кругу тутаевских школьников. Большой педант, Н. Н. С. записывает сам и понуждает детей к записыванию увиденного, причем в строго алфавитном порядке, к примеру:

1. Батареи;

2. Бумажный электрический змей;

3. Волшебные огни;

4. Зеленый огонь;

5. Золотая электрическая рыба;

6. Писать буквами сияющими в темноте;

7. Пламенные глаза;

8. Радуга своими силами;

9. Светозарное строусово перо;

10. Электрическое северное сияние.

* * *

В тщательно переплетенных дневниках Н. Н. С. порой встречаются наивные работы его учеников, например, вот этот чертеж прибора для подсчета популяции чаек:

* * *

«Не хочу хвастать, но ученики мои, балуясь на досуге, сконструировали Аппарат Клопфер и Лейденскую Банку. Сам удивлен!» (из письма Н. Н. С.)

* * *

Как человек восторженный, а точнее сказать, не от мира сего, Н. Н. С., недолго думая, отождествлял крупные заслуги и красивые поступки с внешностью человека, их совершившего. Так, никогда не видав воочию Баринова, Н. Н. С. ошибочно почитал его за человека могучего телосложения, огромного роста и недюжинной физической силы. Так, в одном из писем он ласково наставляет своего питомца: «…а я уж было закусил на тебя сук за долгое молчание. Настала, настала пора браться за дело! Давай, русский богатырь, покажи свое умение…» Нынешнему циничному читателю слог тутаевского подвижника может показаться слегка напыщенным и старомодным, зато в нем чувствуется искренняя радость и надежда на большое будущее своего беспокойного ученика.

* * *

В молодости Н. Н. Сологубников служил некоторое время в пожарном депо города Тутаева. Мы, к сожалению, не располагаем никакими сведениями об этом периоде его деятельности, кроме пары зарисовок пожарной техники и отрывочных записей из «КНИГИ ПАТЕНТОВ»:

«Пожарную трубу не следует держать на открытом воздухе, а в сарае, хотя и не в теплом. Для защиты от пыли не мешает трубу покрыть рогожей. Смазывать ее соленым салом или маслом отнюдь не следует».

«Сельский пожарный обоз состоит из следующих предметов: 1 пожарной трубы, на тележке, 1 складной лестницы, 2 пожарных бочек на двухколесных ходах, 1 катушки для наматывания рукавов, 1 инструментального ящика (непременно запирающегося), 1 топора, 1 лома, 1 лопаты, 1 ведра с веревкой, 2 багров, 1 деревянного ушата и 1 кошки с канатом».

Здесь же хочется упомянуть изложенное ясным и доступным языком и снабженное небольшой внятной схемой описание устройства для удерживания сопла пожарной кишки в заданном положении силами двух специально обученных лиц.

* * *

Уже будучи весьма немолодым человеком, Н. Н. С. всерьез увлекся совершенствованием телеграфного дела. Так, в 1958 году он сконструировал буквопечатающий телеграфный аппарат, получивший вскоре широкое применение. Телеграммы по аппарату Сологубникова передавались путем нажатия на соответствующие клавиши, а в пункте приема текст отпечатывался на бумажной ленте посредством особого колеса.

Аппарат Сологубникова приводился в действие четырех-пудовой гирей, которую телеграфист каждые 2 минуты должен был поднимать, нажимая 10-15 раз на особую педаль.

В 1959 году Н. Н. С., по совету И. П. Баринова, приспособил для поднятия гири электрический моторчик, который включался и выключался в нужные моменты путем нажатия специальной кнопки.

* * *

«Благодаря телеграфу разные отдаленные города стали друг к дружке как будто ближе: раньше письма шли из города в город иной раз по целым неделям и даже месяцам, а телеграммы идут всего несколько часов, а то и минут. Дело-то в том, что электричество течет по проволоке очень быстро. Вот почему, благодаря телеграфам, между людьми стало больше сношений, больше всяких дел, торговых и иных».

(Из письма Н. Н. С. – И. П. Б.)

* * *

В 1961 году Н. Н. С. сконструировал еще один телеграфный аппарат, так называемый «электрохимический» . Он (аппарат этот) состоял из передатчика и приемника, соединенных между собой 24 проводами. В передатчике каждый провод подключался к отдельной медной пластинке, а в приемнике концы проводов находились в стеклянных сосудах с кислой водой. У концов проводов были расположены буквы (почему-то латинского алфавита). Применения этот аппарат не получил, так как он требовал большого количества проводов. Впрочем, в 1962 году Н. Н. С. получил письменное предложение продать этот аппарат Англии. Он отклонил это предложение из патриотических соображений, о чем и сообщил тогдашнему русскому правительству.

* * *

Более совершенным видом телеграфной связи является передача по проводам изображений: рисунков, чертежей и текстов. Такой аппарат и был сконструирован Н. Н. С. в 1969 году. Передаваемое изображение нужно было сперва начертить на листе оловянной фольги специальными чернилами, не проводящими электрического тока. На приемном аппарате на такую же пластину укрепляли лист бумаги, пропитанной какой-то особой дрянью. Посредством специальных механизмов по изображению и, следовательно, по влажному листу бумаги скользили контактные проволочные крючки, осуществляя развертку изображения по строкам.

Правительство наше приобрело 2 таких аппарата Сологубникова для связи с Китаем с целью передачи по телеграфу китайского текста.

* * *

Семафорный оптический телеграф, разработанный Н. Н. С., был для того времени прогрессивным, но имел следующие существенные недостатки: невозможность осуществлять связь в туманные и дождливые дни, большие затраты времени на передачу известий и постоянное воровство на неохраняемой линии.

* * *

Недостатки готовых ламп для телеграфных аппаратов, малый срок их службы и частые перебои в получении их из-за границы навели Н. Н. С. на мысль наладить собственное производство их. Весною 1964 года, преодолев самые различные затруднения, Сологубников изготовил первую свою лампу, еще не чисто вакуумную (из-за трудностей откачки воздуха и отсутствия оборудования), но уже и не чисто газовую. Анод и сетка лампы Н. Н. С. были сделаны из железа, а катод – из алюминиевой проволоки, отходы которой имелись на заводе осветительных ламп в Тутаеве. Такая лампа работала 4 недели и стоила 32 рубля, тогда как аналогичная лампа французской фирмы работала неделю и стоила 250 рублей.

 * * *

Подлинной страстью Н. Н. С. было часовое дело, привлекавшее его с детства. Вспоминая вещи в доме своего отца, Николая Николаевича Сологубникова-старшего, Н. Н. С. писал: «Но никакой вещи так мне не жаль, как настольных часов, бывших в доме моего отца. Они были особенно устроены, очень невелики и уютны, а представляли собой небольшой продолговатый пьедестал, наверху которого лежал бронзовый, вызолоченный мопсик, гавкающий при всяком ударении часов и представляющий весьма хорошую и смешную картину».

НАУЧНАЯ ЗАГАДКА, СОЧИНЕННАЯ Н. Н. СОЛОГУБНИКОВЫМ

Внимательно прочти и точный дай ответ На мой простой вопрос: какой такой предмет, Что в кожух заключен стеклянный и железный, Порядком дорогой, зато весьма полезный, В Россию завезли немецкие купцы, Что часто отстает, что русские отцы, Сходя в могильну сень, потомкам завещают, Что иногда спешит, чем русских награждают За меткую стрельбу и вдохновенный труд, Что мы несем в ломбард и что в залог берут У нас в ЦПКиО за лодку или лыжи, Что (кроме кошелька) срезает вор бесстыжий У русского в толпе, пока мы все стоим За пивом поутру, и чем еще таким Кулибин поразил императрицу в Горьком, И по чему Толстой Л. Н. вставал на зорьке На пахоту, пока означенный предмет Ему не прозвонит заслуженный обед?

(ЧАСЫ)

* * *

Наткнувшись где-то на довольно подробное описание представленных в музее Государственный Эрмитаж в Ленинграде английских XVIII века механических часов, известных как «ПАВЛИН», Н. Н. С. был серьезно уязвлен и тут же принялся за изготовление своих часов, альтернативных иностранным. К этому времени, видимо, и относится следующая запись Н. Н. С.:

»…в их основу положил я большую часть (в общей сложности около одного метра) ствола яблони-дюшес, еще дедом моим посаженной в тутаевском городском саду и безжалостно сломленной бурей 7 июня 1960 года. Затем решительно заменил я мудреного английского павлина-мавлина на лесную нашу русскую скромницу тетерку. Грибы и улиток нашел невдалеке от дома».

Часы эти были изготовлены изобретателем в течение одного года. После смерти его хранились они в дровяном сарае на окраине Тутаева, затем попали к местному пастуху, и следы их затерялись. К счастью, до нашего времени дошла их неработающая, сильно испорченная червями модель.

* * *

Справедливости ради стоит отметить, что после «ЧАСОВ-ТЕТЕРКИ» (так окрестил Н. Н. С. созданный им затейливый механизм) Сологубников надумал изготовить часы еще более удивительные.

Около 6 лет Н. Н. Сологубников работал над воплощением своего замысла по чертежам и рисункам, им самим составленным. Мы воспроизводим ниже описание этих часов, сохранившееся в тутаевском муниципальном архиве:

«В них было 2 отделения: верхнее, представляющее собственно астрономические часы, и нижнее – их «историческую часть» – автоматы, воспроизводящие исторические события из дореволюционной жизни города Тутаева:

1. На реке изображены пароход и лодка с гребцами, а на противоположном от города берегу видны княжеские экипажи.

2. Из экипажа выходит Великий Князь, посетивший Тутаев, пересаживается в лодку и переправляется на ней, конвоируемый пароходом, на другой берег реки; во время переправы парохода и лодки на реке заметно движение волн и видно, как движутся колеса парохода; мерно и плавно работают гребцы веслами на лодке.

3. Показаны, на берегу реки народ, войска и местное начальство, собравшиеся и ожидающие прибытия гостя. Вдали за ними виднеются бараки и лагерь казацких войск.

4. При приближении парохода и лодки на городском берегу происходит обильное и торопливое движение: народ подается вперед, выстраивается развернутым фронтом войско, и князь, выходя из лодки на трап, отдает честь войску. В это время исполняется гимн.

В часах представлен маленький балкончик, и при их работе дверь, имеющаяся внутри, открывается и выходит князь со своей супругой, а в момент их выхода исполняется все тот же гимн». 

Дальнейшая судьба этих часов нам неизвестна.

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

(ДНЕВНИКОВЫЕ ЗАПИСИ Н. Н. СОЛОГУБНИКОВА, КАСАЮЩИЕСЯ ЛЮБОПЫТНЫХ НАБЛЮДЕНИЙ ЕГО В ОБЛАСТИ ХИМИИ И ФИЗИКИ)

БАТАРЕИ

Батареи электрические делаются из больших деревянных ящиков, обитых снаружи (да и внутри) оловянными листами, и наполняются цилиндрическими в несколько рядов банками и немалым количеством медных опилок.

БУМАЖНЫЙ ЭЛЕКТРИЧЕСКИЙ ЗМЕЙ

Поскольку очень высокого железного шеста в одном положении долго удержать почти невозможно, то для получения из облаков электрической силы можно употребить бумажного змея, маленькими детьми используемого.

ВОЛШЕБНЫЕ ОГНИ

Иллюминации, которые составляют у нас часть народных увеселений, состоят из плошек и стаканов, представляющих соразмерным своим расположением великолепное зрелище. Впрочем, имеют ту невыгоду, что дорого стоят и притупляют зрение.

ЗЕЛЕНЫЙ ОГОНЬ

Если распустить в самом крепком винном спирте, именуемом Алкоголем, о коем в конце этой тетради особливо будет упомянуто, столько бурекупоросной соли, делающейся из буры с купоросным маслом, сколько он ее в себя вобрать может, или если взять около 4-х граммов венецианской яри и распустить в 60 кубических сантиметрах нашатырного спирта, то оба будут гореть прекрасным зеленым пламенем, несмотря на то, что один из этих спиртов совершенно белый, а другой темно-голубой.

ЗОЛОТАЯ ЭЛЕКТРИЧЕСКАЯ РЫБА

Если вырезать из золотой бумаги рыбу, то она хвостом повиснет в небольшом расстоянии от магнита и круговым движением нижнего своего конца представит вид живой рыбы, вертящей и весьма правдоподобно проедающей магнит.

ПИСАТЬ БУКВАМИ СИЯЮЩИМИ В ТЕМНОТЕ

Взяв зернышко английского светоносца, положить в бутылочку и раздавить, после чего вылить на него 30 г чистого гвоздичного масла и поставить эту бутылочку в дым, где светоносец от тепла совершенно расплывется. Тогда, если внести бутылочку в темное место и, поболтав немного, ототкнуть, то будет блестеть все находящееся в ней масло, в которое окунув кисточку, можно писать на стене, и буквы будут очень хорошо сиять.

ПЛАМЕННЫЕ ГЛАЗА

Природа определила многим животным искать себе пищи ночью, как-то: тигру, кошке, которая не что иное есть как малорослый тигр, волку, лисице, сове и пр. Для освещения пути им служат собственные пламенные их глаза, отверстие зрачка которых столь велико, что умножает количество света.

РАДУГА СВОИМИ СИЛАМИ

Если, отыскав окно, обращенное к Западу, и раскрыв его незадолго до захода солнца, сесть на полу, повернувшись лицом к свету, и иметь в руках обыкновенную платяную щетку, которую нужно часто обмакивать в воду и прыскать, не вставая с места, таким образом, чтобы брызги летели вверх и представляли подобие дождя, то скоро изобразится тут радуга со всеми своими цветами и в таком же почти виде, как на небе.

СВЕТОЗАРНОЕ СТРОУСОВО ПЕРО

Если приставить прямо строусово перо к магниту, то оно надуется и, расширясь около стебля, представит великолепное зрелище.

ЭЛЕКТРИЧЕСКОЕ СЕВЕРНОЕ СИЯНИЕ

Следует взять большую стеклянную трубку длиной около метра, извлечь из нее воздух насовсем и замазать отверстие химическим образом, чтобы воздух не мог опять в нее проникнуть. Потом, держа ее за один конец рукою, приставить другой к магниту. От этого вдруг вся трубка озарится и не перестанет сиять больше четверти часа.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

(ЗАМЕТКИ Н. Н. СОЛОГУБНИКОВА ПО ИСТОРИИ ВОЗДУХОПЛАВАНИЯ)

Как же и почему летают птицы? Всякий знает, что они летают при помощи 2-х крыльев. Они ими бьют по воздуху, и при этом сильно и быстро. Что же такое птичьи крылья? Крылья у птиц – это то же, что руки у человека или передние лапы у животных. Но крылья у птиц – совсем не то же, что крылья у насекомых. У насекомых, кроме крыльев, есть еще 3 пары лапок. У птиц же, кроме крыльев, есть только 2 ноги, на которых птицы могут ходить или бегать…

* * *

Нашлись люди, которые вздумали подражать крыльям Дедала. Так, через тысячу лет с небольшим после Р. X. один английский монах по имени Малькимбери прочел в старинной греческой книге о крыльях Дедала и решил устроить и себе такие же. И действительно устроил. Привязал их к себе да и прыгнул с одной высокой башни. Дело кончилось, разумеется, тем, что монах упал и поломал себе обе ноги. Это навсегда отбило у него охоту летать по-птичьему на самодельных крыльях…

* * *

Лет 600-700 тому назад один итальянец, по фамилии Данте, из Падуи, тоже построил себе крылья. Люди того времени рассказывают, что этот Данте отлично летал на своих крыльях над Тразиментским озером. Но в конце концов и у него одно крыло сломалось, он упал на крышу церкви и сломал себе ребро.

* * *

В 1742 году был такой случай. В Париже один француз, некто Жаккар, объявил, что он полетит из своего дома в Париже на берегу Сены и перелетит через реку.

Много народу собралось посмотреть на то. И правда, Жаккар этот выскочил из окна своего дома, замахал крыльями и полетел через Сену. И пролетел метров полтораста. Но тут случилось несчастье: он свалился на крышу одного дома и поломал себе бедро.

Но что это за снаряд, придуманный Жаккаром? И правда ли, что он летел благодаря крыльям? Этого никто теперь не знает.

* * *

Один англичанин, по имени Галь, поднимался на воздушном шаре верхом на лошади: к шару привязывалась деревянная площадка, а на нее ставилась лошадь, на которую и садился Галь. Англичанин любил выпивать, и даже довольно сильно.

Однажды он поднялся на большую высоту и через час благополучно спустился прямо в какую-то деревушку. Галь спрыгнул с лошади. Крестьяне взяли лошадь и стащили ее с деревянной площадки, на которой она стояла. Но лишь только лошадь сошла с площадки, облегченный шар снова взвился под облака вместе с Галем. А тот лежал на площадке пьяный, свесившись через борт. Лишь на другой день нашли его тело – надо полагать, несчастный воздухоплаватель свалился, не проснувшись.

* * *

Один ученый немец, по имени Клоске, придумал какие-то особые крылья и летал на них сначала как следует, благополучно. Он уже подумал, что по-настоящему научился летать, и вздумал лететь с высокой горы. Но вышла беда: он упал, сильно зашибся и умер.

* * *

Стали мы пробовать устроить геликоптер, и лет 25 тому назад таки построили. Винт этого геликоптера был около 2-х метров в поперечнике. Вертела его бензиновая машина, которая стояла на геликоптере. Рядом с ней мог поместиться и человек. Когда эту машину пускали в ход и когда винт вертелся, то весь геликоптер приподнимался над землей.

Впрочем, из геликоптера этого не вышло ничего особенно полезного.

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

(ИЗ «КНИГИ ПАТЕНТОВ» Н. Н. СОЛОГУБНИКОВА)

УСТРОЙСТВО ДЛЯ УДЕРЖИВАНИЯ СОПЛА ПОЖАРНОЙ КИШКИ ДВУМЯ ЛИЦАМИ

Средство для удерживания сопла пожарной кишки, включающее металлическую штангу, заостренную с одного конца, рукоятку, присоединенную к другому концу этой штанги, устройство для присоединения кишки, расположенное в аккурат посередине между концами вышеописанной штанги, полые колечки на ней по обеим сторонам от устройства для присоединения кишки, особые плечевые ремни, имеющие один из концов закрепленным на полом кольце сбоку от присоединенного сопла, и другой конец перекинутым через плечи двух лиц, поддерживающих сказанную штангу строго горизонтально и прямо перед собою.

СПАСАТЕЛЬНОЕ УСТРОЙСТВО ДЛЯ АЭРОПЛАНА

Являет собой независимую, в спокойном состоянии открытую каморку, могущую в случае нужды вместить в себя одно лицо (человеческое тело), свободно сочетающуюся с аэропланом и включающую в себя крепкую раму, прочно укрепленную элементами бортовой оснастки, где тут же имеются надуваемые газом приспособления в виде подушек, для пущей безопасности приделанные за углы к вышеописанным элементам и формирующие собою собственно пол, стены и потолок спасательной каморки, двери которой к тому же устроены так, чтобы очень прочно запирались.

ЕЩЕ ОДНО УСТРОЙСТВО ДЛЯ СПАСЕНИЯ ЖИЗНИ ВНУТРИ АЭРОПЛАНА

В сочетании с аэропланом здесь имеется пара каморок внутри, с большим парашютом в одной из них и малым парашютом в другой, с мешком, содержащим большой парашют, веревкой, за которую малый парашют привязан к верху вышесказанного мешка, другой веревкой, за которую большой парашют привязан к аэроплану, защелкой для застегивания дна мешка с заключенным в нем парашютом, устройством для присоединения упомянутой защелки к особой веревке, приделанной к самолету, посредством чего вышеописанная веревка высвободит защелку, будучи натянута путем поднятия мешка малым парашютом, а также управляемого вручную устройства для выкидывания малого парашюта из аэроплана и частично для выдвигания мешка из вмещающей его каморки.

ОЛЬГА ФЛОРЕНСКАЯ

Иллюстрации автора

ПИСЬМО НА ЮГ

Два дня пересекаю богоспасаемую нашу страну. За окном елки и поселки в традиционном говнище. Места для отправления естественных нужд Мало чем отличаются от мест приема пищи. Мои соседи осуждают женщину в парике: Без него она – лысая, но, все равно, факт позорный! Ночью она хранит его в полиэтиленовом кульке, А днем красуется, дура, в очереди к уборной. В вагоне темно, проводница не зажигает света, пока За окном не сгорят до конца сырые октябрьские дали. Просвещенный народ, до рвоты начитавшийся «Огонька», Нич-чего не понимает, но склоняется к привычному – наебали! Если честен, смиряйся, кайся, сливайся с ним (Я имею в виду народ), но, Господи, как не хочется с ним сливаться! О, как тошно, как мутно! Выползаю в тамбур – опять стоим, В Иловайске – пять, в Орлове и Курске – одиннадцать и пятнадцать. Милый друг, улыбнись хотя бы идиотскому моему письму. Вспомни ветром тронутый город без имени и без света, Как сиял булыжник и прыгала по нему Вслед за нами безумная скомканная газета. Целовались, смеялись, кругами ходили – как много там Тополей и заборов целых четыре часа отсрочки. Покупали печенье и невидимым песьим ртам Раздавали сырые узорчатые кусочки.

ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАМЕТКИ ПРИ ПЕРЕЕЗДЕ НА НОВОЕ МЕСТОЖИТЕЛЬСТВА УГОЛ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА И ПУШКИНСКОЙ УЛИЦЫ

К иному обществу теперь принадлежу – на Невском я живу и по утрам хожу в ту лавку, где товар все больше заграничный разложен, где на льду балык прильнул цинично к бельгийской ветчине и маасдамский сыр сквозь дырочки глядит, как источает жир немецкий сервелат, салями с ними рядом, но «Докторскую» я ищу привычным взглядом и, взвесив триста грамм отеческой еды, застенчиво бреду сквозь наглые ряды, где чипсы и кетчуп, и разные приправы, бананы, виноград, йогурты и бравый английский корнфлекс, и мюсли тут как тут… Уже который год, смекнув, что не растут ни злаки, ни скоты на питерской равнине, испанец и француз, не говоря о финне, с товарами спешат и ломятся в окно, пробитое Петром, а там уже давно, уныло наклонясь над пашнею туманной, колхозник оробел пред сворой иностранной, оплеван, оскорблен, почти повержен ниц с картонным коробком замызганных яиц… Да, кстати, вот они. Полдюжины беру, презрительно гляжу на пиццу, а икру из лососевых рыб поглаживаю нежно, но, цену рассмотрев, кладу назад небрежно: довольно – сыт я!

1998

ФРАНЦУЗСКИЕ ЭРОТИЧЕСКИЕ ЧАСТУШКИ

Мы на лодочке катались Вдоль по Сене по реке. Я в фуражке, а милашка Во фригийском колпаке. Ты не трогай, русский Вася, Честь французскую мою – Лишь на площади Согласья Я желающим даю! У террасы Тюильри Не успел допить «Клико» Педерасты заебли Неприлично глубоко. По-французски понимаешь? Отойди подальше, бля!.. Ты мне сильно возбуждаешь Елисейские поля. – Отчего ты, Жан, унылый, Что ты глушишь водку рюс? – Се суар меня накрыла Сюр ля филь моя эпюс…

АМЕРИКАНСКИЕ ЧАСТУШКИ

Я родился на Гудзоне, На Гудзоне мост стоит. С него каждый безработный Утопиться норовит. Ивы клонятся под ветром На Миссури на реке. Куклуксклановец за негром Бежит в белом колпаке.

УТРО

Колокольная улица, Кошку дворовую глажу, Колченогие дамы Ругают сырой «Беломор». До чего же легко В сослагательном жить Наклоненьи И считать, что алмазы Рождаются только В говне!

РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ

– Сиди тихо на скамейке или на качелях качайся!

Тасе заранее становится скучно. Она и так знает: играть только с приличными детьми, мусор с земли не подбирать и, избави Бог, бегать за угол – там вертеп. В общем, я уеду, ты будь пай, в детской с нянюшкой играй…

Исчезла под аркой розовая целлулоидная гребенка, ушла Анна Ивановна.

Ну вот – полчаса свободы в пыльном лысом сквере, украшенном утлой песочницей. Над головой – слепое желтое здание с грозным каким-то названием – двести двенадцатый завод. Со скамейки долой – ну, где тут приличные дети? Нет их здесь и не было. Остались где-то до революции, в воображении Анны Ивановны. Уж они-то никогда бы не пошли за угол, как я сейчас делаю. У-у-угол огибаю – вот он, вертеп! Голая сизая стена, ларечек к ней прилепился. Здесь взрослые дядьки пьют из кружек пиво с бациллами. Анна Ивановна понимает толк в бациллах – ездила в юности в санитарном поезде.

У ларечка, крашенного голубой веселой красочкой, живет-шевелится толстая смирная очередь. А в глубине, если в окошко заглянуть, жарко. Живет там, над сияющим краном, мордатая царевна-лебедь в рогатой бумажной короне. Кому нальет без очереди, кому – подумает.

У самой стены, под кустиками ящики стоят. Вот он здесь – настоящий вертеп. И в нем уже сидят и, по словам Анны Ивановны, «отвергают божеский облик». Тасе и подойти бы поближе, да страшно.

– Ладно, я просто поглажу собачку.

А собачек здесь и вправду хватает. Все на коротких ножках, желтоглазые, клочковатые, как родные братья. Между ними – королевой инвалидова чахлая болонка. Очень ее любит инвалид, не позволяет собирать с земли рыбьи кости, гладит по шерстке. Вот и он к вертепу подъезжает в лакированной коляске, похожей на пишущую машинку «Триумф».

– Инвалиду… пивка… без очереди…

Улыбается ему с ящика тетка-блондинка в ботах. Бабушка про таких говорит – «безобразное явление». Еще бабушка произносит жуткую фразу-«…полить хлорофосом…»

Тетку с ящика потеснил обстоятельный дядя в кепочке. Усы у него – подковой. Газету расстелил, мнет в ладонях какое-то съестное. Рядом лелеет кружку серенький дедушка. В авоське у дедушки болтается глазастая золотая рыбка, крепко схваченная в талии аптечной резинкой с бумажным ярлыком. Кто-то встал, пошел повторить, дедушка и сел на ящичек. Тася дедушку жалеет, потому что он – тощий, а тощий – это почти наверняка – нищий, и ботинки у него без шнурков. Про трудную жизнь нищих Тася узнала от Анны Ивановны: «Христа ради просит грош старичок увечный, но и ухом не повел мальчик бессердечный…»

Не только дети любят собак. Дядя с усами попил-попил, усы вытер, засвистал.

– Иди-иди сюда, гаденыш (Тасин песик ужиком из-под рук заскользил – не меня ли?). Ишь, гипнотизирует, будто тоже пива хочет.

– Ну сказал. Собаки пива не пьют. Так разве, попробуют.

– А вот при мне в Шимске в пивном зале – мужик с кобелем пришел. И кобелек-то поганый такой, бородатый. Мужик две кружки взял, бидончик алюминиевый взял. Из одной сам пьет, другую, гляжу, псу протянул и все доливает ему из бидончика. Интересуюсь, за что ж это на кабыздоха хороший продукт тратишь. Отчитал меня мужик. Дескать, кобеля моего не тронь, может, говорит, он первый и последний мне товарищ, государственного ума кобелек. Я ему своей властью пенсию персональную назначил, за любовь и ласку иной раз и коньячку поставлю…

– От, твою, коньячку, – ахает серенький дедушка, свертывая золотой рыбке голову.

– Конечно, кто ж теперь не пьет, – быстро вставляет тетка-блондинка. – Вот у нас на базе песик – все на слесаря лает, за штаны берет. Тот ему и колбасы, и хлеба – ешь от пуза, – отказывается.

– Так, может, он выпивши? Выпивших он не любит?

– Кто – кобель или слесарь?

– Да оба они, – обрывает недослушанный с усами.– Я потом еще одного такого встретил. На Ланской у ларька вертелся. Никто не понимает, не входит в его положение, что за народ такой? Я как раз с получки, мне что, жалко? Поставил ему кружку «жигулевского».

– Ну?

– Вылакал, подлец, до дна, облизнулся и еще попросил. А я ему во… пенсию. – Усатый самодовольно складывает толстенький кукиш, дует в кружку, пьет со вкусом. Собачки, чувствуя потепление, льнут к ящикам, спешат со всех сторон на сучковатых ножках дебелые голуби – конкуренты.

– Кобель выпивает – это не удивительно, – подваливает к собеседникам уже повторивший кружечку. – У меня зять с Урала – так у них там шофер один медведя в лесу нашел, у себя поселил. Подружились. Вместе крепко зашибали. Шофер, бывало, ни тяти ни мати, так миша его за плечи обнимет, поставит на ноги и хоть сам еле соображает, из гостей домой хозяина доволокет.

– Медведь, он и на мотоцикле может, – сообщает дедушка, копаясь на газетке.

– Ну вот, – продолжает уже повторивший, – у них там морозы не как у нас. На улице пьяному плохо. Упал – пропал. Прозевал раз медведь шофера. Как раз на двадцать третье февраля. Проспал. Ушел шофер один, в лесу свалился. Просыпается миша – где дружок? За голову схватился – и к дверям. Его все давай упрашивать – не ходи, ночь ведь. Утром сходим в контору, позвоним, трактор пришлют, найдут мужика. Медведь только зубами на них щелкнул. Прихватил со стола бутылку, дверью хлопнул. Всю ночь по следам искал, кричал, нашел шофера. Тот без сознания. Миша его подобрал, домой принес. Поил – растирал – спас. Потом того медведя охотники застрелили. Думали – дикий.

Все задумались, пригорюнился дедушка. Молча переживают. Голубь, урча, подошел, взял с газеты крошку.

Вернулся от ларька маленький отставной морячок. Вида анархистского. Седой, кудлатый. Про него хорошо думается – Революцию делал. Хотя по собственной, морячка, версии – не делал, а только посадил свой банановоз на мель в чужеземном холодном проливе. Поставил морячок кружку на ящик, рассказывает:

– Я говорю, читал, исторический факт. У Пушкина кореш был – граф Толстой. Не Лев, другой, но тоже ни хрена, ни царя, ни Бога не боялся. Он вообще на обезьяне женился. В кругосветное плавание на военный корабль с собой взял. Ему, как графу, отдельная каюта полагалась. Но он там с обезьяной заперся, пьет круглые сутки, песни орет и палит из ружья в иллюминатор. Обезьяна, бывало, вырвется, шастает по кораблю, к матросам пристает, лыбится. К концу плаванья нервы у всех – на пределе. До того это всем надоело, что капитан не посмотрел – граф, не граф – высадил, к черту, к папуасам на дикий берег.

– С обезьянкой вместе? – ласково спрашивает тетка-блондинка.

– Нет, обезьяна еще раньше издохла. Очень ей граф Толстой с любовью досаждал. У обезьян это все деликатней принято. Умерла – граф загрустил, велел хоронить со всеми военно-морскими почестями. Капитан сперва ни в какую. Скотину, да еще гулящего поведения, не дам, говорит, в российский флаг заворачивать. Так граф, как был, пьяный, небритый, встал на палубе на колени, руки капитану целовал. Похоронили, даже из пушки дали залп, а граф серебряный рубль за борт кинул. Перекрестился, заплакал и ушел в свою каюту – допивать.

Тут уж даже псы приутихли, разлеглись на травке, дышат языками, переживают грустную историческую повесть. Вновь повторивший вдруг неловко смеется, а потом говорит:

– От жены с утра записка на столе лежит: «На что мне, сволочь, твой борщ и твои заботы, если ты опять пьяный. Кошку покорми!» Я этой гадине скумбрии копченой из бани принес. Сам не доел – кушай, кушай, поправляйся… Не жрет! – слезно кричит вновь повторивший и бьет кулаком по звенящему ящику, а потом добавляет удивленно и тихо.– Я ее удавил!

Проревел с Невы буксир. Жарко. Полдень. Сохнут на земле пенные звезды. Золотая рыбка лишилась богатого платья, лежит под стеной, голая и костлявая. А тетка-блондинка все жалеет обезьяну, рассказывает что-то из собственного опыта, но так тихо, что ничего не разобрать. 

РАССКАЗ О ЧУДЕ ИЗ ЧУДЕС – МЕХАНИЧЕСКОЙ ИСКУССТВЕННОЙ НОГЕ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КИРАСИРСКОГО ПОЛКА МАЙОРА ГАВРИЛЫ ПРОПОЙЦЫНА, ПОТЕРЯВШЕГО НАТУРАЛЬНУЮ СВОЮ НОГУ В СРАЖЕНИИ ПРИ ОЧАКОВЕ

ЗАПИСАНО ОЛЬГОЙ ФЛОРЕНСКОЙ ЛЕТОМ 1986 г. В НАРВЕ СО СЛОВ ОЧЕВИДЦЕВ

Прочитав в «Русском инвалиде» о необычайных изобретениях безвестного русского гения Ивана Ивановича Кулибина, вышеупомянутый беспокойный майор изъявил желание и далее служить Государю и Отечеству на ниве Марса, для чего послал славному русскому Невтону слезное послание и три воза мороженых лещей.

Откушав рыбки, Иван Иванович Кулибин отложил строительство парового самоката на Царскосельском пруду и на досуге уважил просьбу увечного ветерана. В три месяца изготовил он невиданную доселе и в Лондоне механическую ногу о шести суставах, видом своим поразительно схожую с человеческой. Сей ногой, при большом стечении народа и в присутствии Государя, и был осчастливлен безутешный воин.

Будучи вновь принят в кавалерию, Пропойцын не раз убеждался в невиданной мощи русского таланта, ибо искусственная нога стала ему родней собственной и не раз грудью защищала своего покровителя от вражеских ядер, а в темное ночное время храбро бежала впереди лошади, показывая дорогу.

Более того, нога оная, будучи выпущена на волю на биваке, тайно проникла в стан неприятеля и пленила турецкого пашу Гассана, чем заслужила орден Георгия первой степени с бантом из рук главнокомандующего. Впоследствии не раз ходила в разведку, переодевшись крымским татарином.

По взятии Какула храбрый майор Пропойцын обнаружился кавалерист-девицею Надеждой Дуровой и, выйдя замуж за калязинского помещика Чупятова, оставил военную службу сладостей семейной жизни ради.

Нога же, оказавшись не у дел, покинула своего благодетеля и более к нему не возвращалась, торгуя соленой сти-венсовой микстурой на Елецкой ярмарке, за что и была порота кнутом на съезжей.

Впоследствии посетила она многие уголки нашего необъятного отечества, сея смуту и раздоры своим необычным обличьем. По приказу воронежского губернатора воинственная нога посажена была в острог за то, что, вооруженная шестизарядным мушкетом аглицкой системы, выбегала в сумерки из кустов на Ермолаевском тракте, путая проезжающих по своим надобностям. Детей же, прижитых злодеем с купеческой сиротой Марфой Ирошниковой, общество определило в казенный приют.

Впоследствии сей исторический феномен при всех воинских регалиях участвовал в живых картинках на Парижской выставке, снискав любовь и уважение взыскательных французов.

Далее следы великого изобретения теряются…

ВИКТОР ТИХОМИРОВ

Иллюстрации автора

НЕВЕСТА ФИЛА —2

I

Одни так говорят:

Еще тем вечером Флореныч в мастерской сидел, магнитофон слушал, Цоюшку. Музыка, известно, хорошая, а звук слабый, не повезло со звуком — испортился; так что грустно. Одна только у художника неотъемлемая радость, что картину написать. Но сперва поесть необходимо.

Вот он нагрел сковородку погорячее, маслицем покропил и выпустил туда одно яичко из скорлупы. Сидит, наблюдает блюдо. Кашляет. Грудь его издает хрипы. Тут телефон зазвонил. Это лучший друг Митя Шагин из своей котельной беспокоится о нем: спрашивает, как там яишенка? Новостей нету ли каких?

— Жируешь? — интересуется. — Музыку слушаешь стерео?

— Моно, Митя, — печально уточняет художник и достает сбереженный к обеду стакан дешевого вина, чтоб смочить горло…

Но с треском отлетает входная дверь комнаты. Падает из пальцев трубка, гаснет пламя горелки…

Кто там?! Кто заслонил весь проем лоснящейся фигурой?! Кто хозяин полыхающей огнем морды в ватной кепке набекрень?!.

Фил, конечно… И как всегда, в жопу пьяный, с девками.

На этот раз их лишь две: одна голливудской наружности, крашеная, с нечестным лицом, и еще юная особа, которую хоть и представил Фил невестой, но весь вечер глазом на нее не повел, держа будто про запас.

— Жирует Шурка! — сразу от порога исказил он истину, тыча в учителя пальцем и гогоча.

Тут же он устроил сквозняк и, нароняв грязюки с новых хромовых сапог на свежий половичок, ухватил припасенное Шурой вино и, единым духом, от зубов до желудка, высосал его. Затем зацепил пятерней всю яичницу и послал ее в ту же бездонную пасть.

Флореныч, радуясь аппетиту гостя, переводил затуманенный взгляд с ученика на его спутниц неодинаковой наружности.

— Чего уставился?! Не узнал, что ли? — обратилась к нему голливудская звезда без почтения, но не услыхала ответа, заключенная в непреклонные объятия Фила, чтобы быть измусоленной им на виду невесты.

— Дрянь твое вино! Знал бы, и пробовать не стал! — выразил неудовольствие Фил, пытаясь сплясать, не отпуская голливудских грудей.

Невеста должна была потупиться от этого зрелища, завеситься челкой, прикусить губу.

А возлюбленный ее уж забрался звезде под подол, шуровал там, чем-то щелкал, шумно сопя ноздрями.

— Как же ты так, Филушка? — горестно молвил Флореныч, сочувствуя хорошей девушке.

— А вот так! — хрипло гаркнул ученик и погрузил обе руки в складки модной юбки, вызывая этим дополнительный смех бесстыдницы.

Потрясенный Флореныч потянулся к скорбящей девушке, чтоб хоть частично закрыть собой омерзительную сцену. Но неблагодарный ученик дошел уже до такого свинства, что в припадке слепой ревности схватил кухонный отточенный нож и не размышляя метнул им в педагога.

Учитель отпрянул, и смерть пронеслась мимо, задев по виску замешкавшуюся девушку. Выступил кровавый след.

Появление Шагина пришлось как нельзя кстати и приостановило ход угрожающих событий, вернув статус кво. При нем Фил себя вспомнил и, победив неохоту, осадил на попятный двор.

Много с тех пор утекло воды. Никто не помнит этого пустякового случая, да и Фил, несомненно, забыл бы, но… шрамик на виске спутницы нет-нет и напомнит ему прошлое. Кстати, он сам теперь сделался преподавателем и всех учит.

II

Другие утверждают иначе:

Еще до мастерской учителя было далеко, а уж сердце у Фила участило бой, сбилось с прямого хода и замедлилось.

Ветер по-бандитски рвал полы пальто, залетал в полость рта, мешая совершать дыхание.

— Что скажет педагог? — мучился Фил сомнением, сжимая в пальцах тонкую ладонь невесты, увлекаемой им вдоль затемненного переулка.

— Вот тут работает мастер, — с почтением объяснил он девушке, указав на обитую кожей дубовую дверь.

«Флоренский»—гласила золоченая медная надпись. Позвонив, они принялись терпеливо дожидаться, пока приближенный художника, Митя Шагин, запустит их внутрь помещения. Он только что изжарил мастеру яичницу, сковородка, до краев наполненная битыми яйцами, источала благоухание. Громадные куски ветчины пробивали толщу розовыми островами, окруженными кольчатым луком и зеленым горошком.

Учитель помещался в антикварном кресле между мощных колонок, извергающих шлягер Розенбаума. Бессмертные полотна громоздились по стенам круглого ателье.

Само собой, и сегодня он следовал ежедневному правилу быть в жопу пьяным.

Красное лицо освещало стол, уставленный бутылками наилучшего вина и пива.

— Учитель! — почтительно обратился Фил к Флоренскому, но приступ нехорошего кашля разорвал ему грудь. В продолжение его Флоренский уписывал со сковороды жирную пищу, запивая вином и пивом, пока ученику не полегчало. К тому моменту он прикончил первое и второе.

— Учитель, — продолжал Фил, — позволь мне представить невесту мою, Оленьку, и узнать твою волю.

—А то мы невест не видали! — нагло заявил колорист, проглатывая последнее. — Ты давай, что с собой принес, дурилка!

— Вот, Шура, бутылочка недорогого вина, выменял на любимый пейзаж в честь этого дня…

Суетливо сорвав пробку, Флоренский припал к стеклянному горлу бутылки и снял пробу с напитка, да так, что посуда не только опустела, но и высохла изнутри.

— Плохое вино! — отозвался он о гостинце и, не сказав слова, полез лапать невесту.

Та даже и не поняла мэтра, решила, что ищут у нее за пазухой (деньги, ручку???), потом врубилась-таки, принялась оказывать сопротивление. Но нельзя сопротивляться наводнению или пожару. Живописец притиснул ее своей громадой, елозя пятернями по всей фигуре и сквернословя.

Бедный Фил от растерянности и скорби закрыл лицо руками и сел на стул — не в силах наблюдать картину. Оленька как могла отбивалась, не умея кричать от нехватки воздуха, но выпростала наконец одну руку и царапнула живописцу ухо.

— Что?! — заорал благим матом гений.— Вот вы каких невест завели!!!

Схватил острый нож и ну совать его Филу.

— Убей, убей ее, Фил! Она пролила мою кровь!

Сердце юноши разрывалось на части:

«Чью сторону взять?» — мучался он, а уж лезвие было в руке.

Почувствовав холодную сталь, он в ужасе отбросил инструмент, и… бес подтолкнул его руку — нож просвистел мимо пьяного лица и зацепил висок невесты.

Рана оказалась не смертельна, йод и укол от столбняка спасли от последствий. Маленький шрамик даже украсил юное лицо, он и посейчас вызывает массу догадок и толков.

Митя приложил немало сил на улаживание конфликта, поил Флореныча, пока тот не забыл обиду. Фил же, поправив здоровье, сам завел учеников, и они его тоже чтут.

* * *

Нетрудно заметить придирчивому читателю, даже самого обширного ума, что дело идет и у «тех» и у «других» об одном и том же, — о нравственном преимуществе бедности и доброты над сытостью и нахальством. Нет поэтому никакого значения в том, кто именно потерпевший, а кто проявил себя как бандит. Фамилии не важны, их можно убрать или поменять на лучшие. Истина от этого не пострадает и не отдалится от ищущих ее света. Может быть, даже они захотят поискать хорошенько.

ПОДРОСТОК

I

Пионерское лето простерло над лагерем нагруженные листвой ветви. Сквозь них виднеется лазоревое небо, сообщающее лазоревость раскинувшемуся внизу озеру, полному тучной рыбы.

Лагерь ли пророс сквозь березняк, или березняк пророс через пионерский лагерь,— знает это лишь один человек — Сидор Сидорович Иссидоров, ведь он старожил, помнит каждое лето в подробностях, будто вчера.

Окрестная природа и по сей час не скупится на урожай ягод и грибов, на клев рыбы. Лагерная жизнь замечательна изобилием футбольных и волейбольных состязаний, военных игр и танцевальных вечеров. Пионерские мероприятия идут своим привычным чередом. Так что время летит стрелой.

Вот и музрук теперь не так молод, наоборот, постарел, и пальцы его уж не стремглав берут аккорды и не сходу выбирают мотив, перебирая по стертым пуговицам баяна. Главное дело — нет у Сидора Сидоровича того чувства, что он необходим людям (взрослым и детям), хотя со своей стороны он старается, перенимает с радио и телепередач самые часто исполняемые мелодии, тщится поспеть за модой, и, наконец, он получает ставку…

Но не слушают его пионеры и их вожатые, предпочитая чужую, неведомую, нетранслируемую музыку, которая почему-то сильнее трогает их расцветающие души, чем выбранные Иссидоровым образцы. Сидор относит это явление на счет тлетворного влияния Запада. Недаром же дети приходят к нему на занятие не петь, но зевать и валять дурака в самых лирических, прочувственных местах иссидоровской игры. На уме у них одно баловство.

В результате опускаются у Сидора руки, и он, где бы повышать виртуозность, все чаще допускает промашки и, что греха таить, позабывает части произведений.

И наболевший вопрос наружности все не решить конкретно. Только что вот приотпустил Сидор волосья на вершок по кругу, решился, чтоб не отстать от русла, ан юноши назло ему посбривали виски и затылки, подняли на дыбки ежи цветных чубов. Обидно.

II

Каждое лето едет Сидор Сидорович от родного завода в лагерь, оставляя дома семейство, и всякий раз в голове его, сотрясаемой ходом электрички, роятся мечты.

О чем же мечтается самодеятельному музыканту, пальцы которого столько натоптали мелодических тропок на кнопках баяна, являющего и скрывающего на своих мехах таинственные орнаменты?

Читатель, загляни в свою душу или хоть в том классической литературы, и ты не осудишь Иссидорова: он мечтает о любви. И вовсе не разумеется, что о любви кого-нибудь из обслуживающего персонала.

Нет, он мечтает о любви юной девы, из тех, что случаются порой между пионерок старшего возраста.

И если б спросили его: «Сидор, скажи, что тебе нужно от девочки?» — он бы затруднился сказать. Или если бы его спросили затем: «Ты платонической любви ищешь, Сидор?» —то опять бы он затруднился ответить, и даже себе самому.

Иссидоров Сидор Сидорович имеет совесть и моральные устои. Правда, со времени первой молодости он таки подвергал их ревизии, вынужден был, но твердо можно утверждать — имеет! Да и мечтает он про себя, молча, сохраняя на лице строгую видимость.

Так вот: музрук все не мог забыть той быстро пролетевшей поры, когда его баян и талант собирали вокруг целую толпу публики. Дощатый клуб выгибался от наплыва жаждущих танцевальных переживаний, пол возбуждающе дрожал, туманились стекла. Молодые люди в отпаренных костюмах и начищенной гуталином обуви увлеченно танцевали разученную загодя «Падеспань», аплодировали, краснея, просили объявить «дамское танго».

Стоило Сидору эффектно отставленным локтем лихо раздвинуть свои таинственные мехи и взять аккорд, как множество юных глаз загоралось в его адрес с мечтой о свидании. Отыграв программу, Сидор назначал свидания по своему выбору, приходил на них, брал свое и сразу спешил назначить новые, с другими возлюбленными. Он трудился как шмель, гоняя с цветка на цветок и прилежно опыляя каждый.

Но время шло. Развивалась музыкальная техника, и вот — бац! — появились в изобилии радиолы, а еще позже — хлоп! — и готово дело, — колонки с усилителями и микрофоны с электрическими гитаристами.

Юность запросила резких звуков. Число свиданий пошло на убыль, и характер их переменился. Прежде всегда, бывало, просили его поиграть, а он кобенился, теперь напротив, не просил никто и даже не давали, называя мурой новинки репертуара и классические интерпретации. О «Падеспани» не было речи.

Настала мрачная пора. Иссидорова принимали только на пионерские песни и гимны, которыми не навеять лирических грез. Свиданий никто уже не хотел, и немудрено — Сидор без живого творчества сильно сдал наружностью. Волос его несомненно поредел и посивел, лицо обвисло, взгляд обрюзг. Упругость и подвижность членов случалась не всегда. Самое время, момент для степенной позиции созерцателя, благоразумно помнящего о грядущем, к которому несет нас река жизни, будто на блюдце в окружении приправ. Грядущее же — разверстая пасть.

Но на беду пылкое сердце музрука совершенно осталось как было прежде и даже сделалось лучше, не обремененное случайными связями. Любви просило оно!

И музрук напропалую влюблялся. Если бы пришло ему в голову припомнить детство, то он заметил бы, что в ту пору, когда будущее простиралось необозримыми отдалениями, влюблялся он таким же образом, ища в любви того же просветленного одушевления для целеустремления повседневности.

Замкнулась, стало быть, связь времен, пошел новый виток, и Сидор устремился по нему, не задумываясь о недалеком грядущем, а положась лишь на голос сердца, который звучит в нас из далека, большего, чем век.

Влюблялся музрук в самых красивых девочек-пионерок, если такие оказывались в лагере, всякий раз на всю смену вперяя в них свое непреклонное око, надеясь, что накопленные за жизнь качества его личности произведут свое действие и он будет еще вознагражден достижением своей сокровенной цели.

В это лето одна из путевок досталась такой пионерке, которая могла бы присниться во сне в виде ангела, так она была хороша. Действительность тут превосходила любую, самую изощренную фантазию, так что бедняга с первого же взгляда втрескался в нее в полный рост, наповал.

Невероятно? Современная медицинская наука на все, конечно, может возразить и изгладить впечатление, но мы не обратимся к ней, а обратимся к окружающей жизни, полной натуральных явлений, и убедимся вполне, что описанное распространенный факт.

III

Волна пионерской демократии моментально вынесла девочку в председатели совета дружины, поэтому двоекратно в день становилась она на линейке перед всем лагерем рапортовать звонким голосом и принимать доклады. У всех было неоспоримое основание не сводить с нее глаз, за что и голосовали все мальчишки единогласно.

Имя ей было Соня Невзгляд. Сидор как услышал его, так обмер, и сердце его застучало в груди набатным боем: «Удача!» — и по членам пробежали веселые пульсы, и грядущее отодвинулось за горизонт. Он вовек не придумал бы лучшего имени.

Соня не уклонялась от музыкальных занятий. Охотно отвечала на вопросы музрука, серьезно задавала свои, внимательно выслушивая ответы. Такого не было давно, тем более такого ангела. Мелодии и запевы, что играл Иссидоров, она старательно разучивала и после выводила своим ангельским голосом, внимая орнаментам мехов. Соня всегда была в отглаженном галстуке и при значке, а когда входила даже в совершенно пустую пионерскую (Сидор подглядел утайкой), отдавала салют дружинному знамени.

А как она распекала нерадивых сверстников, пламенея щеками, не зная ничего (так полагал музрук) о своих узеньких бедрах, тончайшей талии, яблочных грудях и глазах! Глазах, похожих, должно быть, на иллюминаторы подводной лодки с видом на морские цветы и рыб. Равных им не создавала природа в обозримый Иссидоровым период жизни человечества.

Тот факт, что не одни лишь глаза заметил артист, автор относит на свою совесть, допуская, что Сидор был скромнее.

Сильное чувство охватило Иссидорова. Оно владело им безраздельно круглые сутки. Музрук едва успевал поесть и поспать для поддержания своих преклонных сил. Себя он стал видеть ее воображаемыми глазами, имея в виду наружность и поведение. Осанка его распрямилась, добавив упругости. Взгляд очистился. Казалось, каждое движение и жест его исполнены изящества и многозначительного смысла. Сама персона Сидора в его отраженном взгляде приобрела масштаб киногероя.

Иссидоров опять помолодел.

Открывая по утрам свои мешковатые глаза и видя узорные тени дерев на потолке от встающего солнца, музрук сразу начинал чувствовать, как бьется его молодое сердце, радующееся предстоящему дню.

Вот и сегодня будет радость. Он увидит ее, и не раз!

Во-первых, на утренней зарядке, где Сидору положено играть для ритма. Во-вторых, на линейке. Тут Иссидоров исполняет туши при вручении вымпелов. И, само собой, на музыкальных занятиях, где они обычно оказываются в наибольшей близи и Сидор может подпустить что-нибудь из излюбленной лирики.

А после ужина будет еще «пионерский огонек» по поводу встречи с соседним лагерем, в сопровождении танцев.

День предстоял праздничный. Тени на потолке радостно шевелились и выписывали письмена, суля Сидору счастье. Он тянул к ним руки, и те покрывались пятнышками и полосками, еще пуще веселя артиста. Хотелось скакать козлом.

IV

Однако «человек предполагает, а Господь располагает», как говорят еще порой в иных местах нашего обширного общества, несмотря на атеизм.

Зарядку сорвал внезапно набежавший дождь, который впопыхах покуролесил вплоть до завтрака, сведя на нет попытки провести линейку. На музыкальных занятиях Сони тоже не оказалось — отвлек выпуск стенгазеты-молнии. Суеверный музрук готов был решить, что складывается цепочка неудач, но оставался еще «огонек»…

И он приветливо вспыхнул. В прибранную столовую запустили подростков из обоих лагерей, и те, чинно усевшись за накрытые чаем столы, принялись озирать друг друга. Мальчики интересовались физическими достижениями гостей, девочки — модностью нарядов.

Затем последовала обоюдная художественная самодеятельность. Самодеятельность изрядно развлекала Сидора. Тут были и итальянские песни, исполненные тремя девочками, и стихи поэтов из школьной программы, немудрящие фокусы.

Выступила и Соня… с акробатическим этюдом. Этюд произвел впечатление. Все подростки поразевали рты, у Сидора же отнялись ноги и пресеклось дыхание, так что он чуть было не отдал концы вперед достижения цели. Крепкий табурет удержал его от падения, а стакан чая прочистил дыхательный путь.

Сидор пришел в себя, но остался на дне души ядовитый осадок от того, что все, кто хотел, любовались его, Сидора, достоянием. Будь только его воля, он запретил бы эти этюды.

Взамен следующего по порядку номера откуда ни возьмись вывернулся понукаемый дружками черномазый подросток (из тех, кому не жаль пообрывать руки-ноги) и имел наглость спеть хулиганское...

То есть сперва он отказался от сидоровского сопровождения грубым высокомерным жестом, затем, ни у кого не спрося, выудил себе инструмент — гитару, оклеенную портретами красавиц и исчириканную надписями; принял вызывающую позу, оттопырив подбородок, и, не беря совсем аккордов, заорал внезапно крепкой глоткой такое, чего опытный музрук не смог отнести ни к одному музыкальному жанру.

Инструмент негодяя в местах, свободных от красоток (обнаженных в том числе), имел следующие надписи: «Митьки», «Асса», «Е-Е», «Веселись, начальник» и букву «А» с кружком вверху (Сидору доводилось видеть такую на некоторых заборах). Также имелась надпись «Алиса Купер».

Что это были за знаки? Какой, чьей цивилизации? Такое могло уродиться только посреди мусорных баков в проходных или задних дворах для развития молодежного бандитизма и наркомании.

Иссидоров знал все современное искусство, следил за ходом культуры и по мере сил поддерживал ее знамя. Он испытал прилив настоящего негодования и тошноты.

Пел же мерзавец ни больше ни меньше как: «Мы будем делать все, что мы захотим! Пока вы не угробили весь этот мир!» И вдобавок: «Мы хотим танцевать!», то есть чего и следовало ждать.

«Это ли не бандитизм? Это ли не наркомания?» — стучало в голове музрука. Он решительно привстал, чтобы прекратить хулиганство…

Но внезапно весь «огонек» разразился аплодисментами. И, что самое скверное, первая, сияя своими подводными глазами, захлопала, заплескала в ладоши Соня Невзгляд. Лицо ее выражало счастье. Она даже специальным образом наклоняла голову, чтоб свободнее шло это выражение. Никогда Иссидоров не видал такого лица в свой адрес. Нет! Никогда!

Горе усадило его на место. Судьба вновь обнесла его своей милостью, назначив ее другому.

Черномазый же продолжал гнуть свое и спел еще, что он, видите ли, «объявляет свой дом безъядерной зоной!» Гад такой!

У Иссидорова еще оставался шанс — танцы. Аппаратуры лагерь, по своей мелкомасштабности, все равно не имел, и музрук совсем уж расчехлил баян… Но тут произошла заминка.

Проклятый гитарист заявил вдруг, что у них с собой сюрприз, и выволок небольших размеров штуковину японского изобретения со стереозвуком непостижимого уму качества и мощи.

Сидоровский баян, несмотря на весь разворот мехов, немедленно захлебнулся бы, захлестнутый волной этого звука, вздумай музрук тягаться с заграничным приспособлением. Очевидно, в нем заключается черт! Грязный, лохматый, со свинским голосом.

Разом вспыхнули одушевлением все пионерские лица. Опять не его, Сидора, таланту назначена была вспышка, а этому черт знает чему.

Как только японский диверсант рявкнул свой свинский напев, так дети, забыв о руководителях «огонька», вожатых и воспитателях, сорвались с мест, потесня тех к стенкам, и захватили инициативу. Пришлось уступить напору. Сами собой сдвинулись столы с заводским печеньем, и пошло, завертелось такое, к чему нельзя было быть готовым, как нельзя приготовиться к попаданию под трамвай.

Девочки пока отошли на второй план, в середку уже двинулись мальчишки-пионеры! Первым пошел, делая движения несколько как бы цыганистые, чертов певец, враг номер 1, с которого Соня теперь не сводила глаз, иногда только оглядываясь на всех, чтобы все разделили ее восторг. Один взгляд достался Сидору, и он его тут же взлелеял.

Хулиган выкатился цыганом, и вдруг с ним произошла перемена. Не сбиваясь с музыкального такта, он задвигал всеми участками и частями тела порознь. Эти независимые друг от друга движения, весьма энергичные, не прекратились и тогда, когда он брякнулся оземь, не чтоб обернуться ясным соколом, а для продолжения своих конвульсий. Могло показаться, что он болен, но, во-первых, все хлопали и не выключали музыки, а во-вторых, подите-ка так подвигайтесь! Получатся ли у вас такие кренделя ногами в воздухе и скачки на лопатках? Нет, не получатся, или получатся, но другие. Так можно делать, имея очень натренированные члены и не имея солей в позвоночнике. У Сидора же, напротив, солей имелось достаточно, а о членах уже было сказано. Ему стало больно.

Тем временем к первому подростку присоединился второй, влезший сперва на стол, а уж оттуда, с верхотуры, сверзившийся прямо в пол, как будто это был бассейн, и тоже принявшийся вертеться волчком на подвернутой нарочно шее, без причинения себе вреда.

Еще двое последовало их примеру. Девочки начали двигать собой в лад мальчишкам, являя пример бесстыдства.

«Вот тебе и танцы! Ай да детки подросли!» — затравленно озирался музрук, с ужасом видя, что и Соня приняла участие в безобразии, правда, придав гадким движениям некую прелесть и тем как бы что-то в них прояснив. Впрочем, все равно ужасно! Гадко! Танцующие глядели совершенными болванами, и Сидор без конца поминал черта в адрес японцев и всей Америки.

Горечь переполняла его до отказа. Он приподнял зад от табурета, чтобы уйти гордо с этого, с позволения сказать, «огонька», уходом своим дать им понять…

Но бесовской танец вдруг оборвался, и зазвучала вполне пристойная лирическая мелодия, сразу задевшая натянутые нервы артиста и опять усадившая его на место.

Старшая вожатая, желая овладеть ситуацией, подала наконец голос, объявив, что «приглашают девочки».

И тут Иссидорову показалось… нет, ему, честно говоря, просто очень захотелось, так что все равно как показалось, что вот сейчас Соня, которая пела же под его баян, глядя ему в самое лицо, в самую гущу сердца, видела же его глаза — вышедшую наружу душу! — не могла, стало быть, не знать в свои четырнадцать лет о его любви, вот сейчас она пригласит его на танец, и он обнимет ее тончайшую, восхитительнейшую… своей бывалой рукой и ощутит то, чего, конечно, не могут ни понять, ни оценить ее сверстники.

Это будет путь к ее сердцу. Она почувствует и узнает его, и тогда, может быть…

А нужно заметить, пока не поздно, что Сидор был уж не так дурен собой. Перечисленные недостатки в глаза совсем не бросались. Автор готов признать, что в запале перегнул палку, обличая Сидора. Приняв же во внимание многолетнюю его бывалость да и талант артиста, можно вполне его успех на пионерской вечеринке допустить, тем более, что девочка могла пригласить его в каком-нибудь пионерско-воспитательском смысле. Так что музрук хоть и возмечтал, но не вовсе оторвался от земли. Однако вышло другое. Вышла скверная штука.

V

Сидор захотел своего с такой непреклонной силой, что вспотел и перестал дышать. Сердце его стучало вхолостую по грудной клетке, пальцы корежили табуретный край. Это напряжение не могло пройти так себе.

В следующий миг взгляду Иссидорова, устремленному для маскировки несколько вбок от возлюбленной, предстала гадкая баба.

Баба была омерзительно стара, в грязной юбке и приспущенных чулках. Горящие глаза ее пьяно косили. Сидор, знавший примерно состав персонала, такой не помнил. Неясно поэтому, чьею злой волей предстала она в виду всех (вот именно всех, потому что все разом обратили внимание на бабу и Сидора). Может быть, ее занесло с кухни? Возможно.

Факт, что она стала против Сидора Сидоровича и, припав на одну ногу, принялась отводить по сторонам толстые руки, хихикать и еще приседать, полагая, видно, что делает реверанс. Стало ясно, что музрука зовут на танец. То есть он избранник этой незнакомки.

Кто-то отчетливо хмыкнул, веселые выражения лиц заструились от одного к другому. Вроде как и музыка замерла. Баба все приседала, должно быть в сороковой раз, с одним выражением, нечистый ее подол однообразно колебался. В груди Иссидорова родилось изумление и принялось расти. Будь он менее развит или не имей совсем таланта, он легко отшутился бы и вышел из положения. В конце концов, сплясал бы.

Но Сидор был внутренне развит, и рост его изумления подкреплялся разными, толпой набегавшими соображениями (черт бы с ним, так нет же!). Например, в голове его сверкнула ослепительная мысль, что он, Сидор, сам и есть эта старуха!

Изумление распирало несчастного артиста все больше, с особенной силой налегая в слабых местах, чтобы преодолеть пределы артистической обложки и заполнить все окрест.

Иссидоров лихорадочно старался припомнить черты своей наружности (совсем не дурной) и решить, что нет, не он эта старуха. Просто так себе, случайная баба, пьяная…

Но нет. Нет! Сидор будто увидал уставленный в него неоспоримый перст: — Ты! Ты и есть эта баба!

Всхрапнув, музрук сорвался с табурета и бросился к выходу, с трудом преодолевая бесконечные пространства столовой, которые загибались навстречу ему, чтоб опрокинуть, не дать уйти. Сидор сжимал в руках стонущую голову, баян свисал с плеча и бил его в крестец, подгоняя.

— Наш Сидор Сидорович, видно, вспомнил что-то, — решила вслух Соня.

— Утюг выключить, — довольно плоско сострил гитарист. И опять все задвигалось на этом празднике, закружилось себе, позабыв о ненужном влюбленном руководителе. Баба же удалилась в прежнее неизвестное место.

В своей комнате Сидор осмотрел все и понял, что смотреть ни на что не стоит, все отвратительно и в гадком беспорядке. Казалось, каждый из предметов следит за ним насмешливым ироническим взглядом, даже сор ухмыляется из углов.

Иссидоров озлобленно схватил веник и истратил на это все силы, поняв тут же, что мести не сможет; двинулся было к тумбочке поискать там яду или намыленного шнурка, но не смог выбрать направления, натыкался на стены и предметы, которые отталкивали его от себя, не пуская к цели. Сидор в досаде, изумленно озираясь, метался меж них и вдруг боковым зрением узнал в зеркале эти движения. Точно! Это был тот самый омерзительный танец, что танцевали дети и Соня. Вот и он затанцевал его. Веселись, Сидор! Пляши! И в пол башкой брякнись, чтоб не встать…

Но неведомый спинной тычок выпихнул его вон на волю…

Вид живой природы в момент поздних сумерек открылся ему и остановил его. Остановил в широком смысле, можно сказать так: оглушил.

Изумление и горе прекратили свой рост, замерли пока, как были…

Природа предстала перед Иссидоровым всей своей непостижимой громадностью, освещенная своими же боковыми лучами, полилась в его ноздри благоуханием лепестков и трав.

Рыжее солнце уже приготовилось сесть за деревья, подоткнув малиновый подол. Красная дорога от него шла напрямик к озеру. Фиолетовые тени пролегли от сине-оранжевых стволов. Изумрудная, чуть не голубая трава выказывала огненные цветки. Отдаления не знали пределов.

Сам Творец явился Сидору своим рукодельем напомнить музруку свое место и смысл его назначения.

Сидор заторопился увидать явление. Он раскрыл шире глаза и распахнул раненую душу навстречу чуду. Благодать полилась в него. Впечатление от недавнего события как-то сжалось, сцепилось в комок и укатилось, и закатилось в дальний, наполненный туманом овраг.

И когда солнце, сплющившись, село, оставляя призрачный, разлетающийся в стороны свет и жар от горящих верхушек сосен, а комары довольно плотно облепили шею артиста, Сидор, только что не преклонив колен, утихомирился. Мало того, в сердце у него зазвучала музыка. Вернее, он услыхал ее сердцем.

Музыка, видимо с незапамятных пор жившая тут, возле ветхой, ушедшей в землю скамьи, зазвучала еще слышнее, напоминая музруку об оставленной семье, той, давней любви и еще целой веренице вечеров, когда он был счастлив.

Сидор рванул мехи баяна и, разом найдя нужный напев из прежних, лучших времен, взмолился Творцу, выкладывая весь свой талант напоказ, возвращая его:

Не тверди, для чего я смотрю на тебя, И зачем и за что полюбил я тебя, В твоих чудных глазах утопил сердце я И до гроба любить буду только тебя! Не могу не любить, знаю, страшно страдать, Так уж, видно, судьба тебе, друг мой, узнать.

Окончив песню и еще постояв над озером, Иссидоров поспешил в райцентр на круглосуточный переговорный пункт.

Он поспешал, семеня и сбиваясь на бег трусцой, бежа грядущего, желая поскорей дозвониться жене, чтоб узнать ее голос и что она скучает там о нем и ждет его. А он сознается во всем, в любви до гроба.

Протяжно пел ему вдогонку горн. В спальнях неохотно укладывались пионеры, поминутно затевая возню, перебрасываясь печеньем и хлебом, переживая самое длинное время жизни и не замечая красоты вечера и своей вечной юности.

1988

ТРИ КОТА СКАЗКА

Было трое котов: Прохор, Харлам и Терентий. Вместе их связала крепкая мужская дружба, закаленная переменными осадками, ветром, постоянной проголодью и другими вещами, известными всякому, кто жил на крыше или чердаке и дышал вольным воздухом необозримых пространств.

Терентий сразу, от рождения был диким. Человеческой ласки и добра не помнил, предпочитал держаться от двуногих подальше. Охотился на голубей и не упускал случая схлестнуться с себе подобным, а того лучше — домашним котом, дать тому по сопатке или слепить «хоппель-топпель». Прохор с Харламом были сперва домашними животными и жили себе поживали припеваючи посреди человеческих удобств, даже «ходили» куда и люди, но Прохор, хоть и добрый, не поладил с появившейся в доме шавкой-шмакодявкой, визгливой и вздорной, и когда поставил вопрос ребром: — Я или она!? — ответ вышел не в его пользу.

— Ладно, — решил Прохор и покинул теплое, уютное место.

А Харлам чудом спасся от одной зловещей операции над собой (для его же пользы, как утверждали хозяева), совершив рекордный прыжок из-под самых ножей в форточку, и постарался сразу и навсегда забыть прошлое, вычеркнуть его из памяти долой.

Сперва они прошли через обоюдную кровопролитную Драку, в которой каждый пожертвовал частью своей наружности, но после оценили и полюбили друг друга, решив, что вместе легче будет преодолевать трудности — единственное, чего всегда был весь ассортимент и объем.

Терентий был самым опытным, ловко крал кооперативную колбасу, и если кто болел, мог, пользуясь своим неугасшим инстинктом, находить на газоне нужную траву для лечения.

Прохор хоть и добрый был, но такой здоровущий, что в драках с чужаками не знал равных, горой стоял за товарищей.

А Харлам был остряк и балагур, умел разгонять печаль, знал много таких окошек, за которыми часто слушали музыку. Зажили вместе. Бескрайние просторы крыш, таинственные, наполненные чудесами чердаки, лестничные бачки — все принадлежало им. Даже батареи в парадных, как только холодало, нагревались по их желанию.

Каждый думал за троих. Казалось, нет такой опасности, которая испугала бы друзей, разве что заведись на крыше рыси и тигры.

Однако в натуральной природе есть бездны, каких не постичь даже самому обширному человеческому уму, не говоря о котовом.

Отчего, к примеру, перестает валить снег и начинает греть солнце? Почему люди в оранжевых и зеленых куртках узнают, что пришла пора сбрасывать снег и отбивать сосульки с крыш? Откуда вдруг берется столько бодрости и сил? Зачем надо орать во все горло часами для неизвестных причин? Не будь этих вопросов, вернее, ответов на них, не оказались бы друзья перед лицом трагедии, а прожили б свой кошачий век втроем до конца.

 * * *

Однажды, шляясь без цели по гремучим кровельным просторам, коты увидели в одном освещенном окне кошку. Кошка удобно помещалась под горшком с развесистой геранью для наблюдения окружающей действительности, открывавшейся в этом месте с самых лучших сторон. Такой кошки ни один из друзей не видел и, забегая вперед скажем, никогда не увидит. Такой пушистой, такой зеленоглазой и такой полной кошки еще не создавала природа, вот только к этой весне создала, и то, видно, под самое лучшее настроение. Хвост ее стоил особенного разговора, потому что такого хвоста одного могло бы хватить взамен всей кошки. Ему и места не было под геранью, и он свисал, загибаясь, долу. Коротко говоря, эта была воплощенная мужская мечта.

Кошка, конечно, тоже приметила молодцов и нарочно побыстрее приняла свою самую соблазнительную позу, обратившись толстым полосатым кренделем.

Три кота замерли против окна, учтиво потупясь. Им казалось, что кошка излучает свет, так она была хороша. Друзья были еще молоды, опыта любовного не накопили и глядели совершенными дурнями, разинув рты и вытаращив глаза, готовые признать за кошкой превосходство по всем статьям.

— Сияет! — молвил восхищенно Прохор. Все согласно кивнули. Друзья поняли, что достигли цели, оставалось сделать лишь шаг…

Ну будто стекло треснуло. Впервые, вдруг каждый сам по себе и думал за одного себя, не желая знать товарища. Напротив, чувствуя соседа, ощущал упругость своих мускулов и цепкость загнутых выдвижных когтей.

Первым нашелся кот Терентий. Он легко подпрыгнул, зацепился одной лапой за открытую форточку, а другую сунул далеко внутрь комнаты, протягивая кошке.

Та, на самом деле порядочная дура, охотно поднялась навстречу, чтобы дать свою. Терентий ловко перехватил ее под мышку и потащил к себе, уверенный, что своего не упустит и что наступает счастье. Товарищи хоть и заскучали от зависти, но бросились ему помогать, своей волей и надеясь неизвестно на что. Прохор подставил спину, а Харлам зацепил другую кошкину лапу и тоже изо всех сил потянул. Дружные действия имели бы успех, да форточка оказалась мала. Толстуха застряла в ней и не лезла дальше половины, к тому же ей стало больно, и она взялась дико орать. Тут как тут хозяйка — крик, шум… Пришлось ретироваться на исходные рубежи. Коты холодно разошлись, не прощаясь, по разным сторонам крыши, тяжело вздыхая и размышляя о торном пути к счастью.

Однако не прошло и часа, как все оказались в сборе на том же месте у заветного окна, но каждый прибыл со своим отдельным интересом.

Первым начал выступать остряк Харлам. Он принялся подличать, веселя красотку шутками над друзьями: то прищемит Прохору хвост, отчего тот нелепо подскочит, то Терентию, который к форточке нацелился, подножку подстроит, — роняет их в глазах жюри, а свое значение за их счет выпячивает.

Кошка, по женскому обыкновению, веселилась от души и строила за это Харламу глазки чаще других. Тот принимал ее знаки и собирался продолжать свою роль, но тогда Прохор, хоть и добрый, отвесил приятелю такого леща, что тот отлетел на время в сторону, очистив место для развития настоящей трагедии.

Воздух разом сгустился, заребрилось и вздыбилось железо крыш, электрические искры посыпались с проводов.

Дикий Терентий, руководимый вековым инстинктом, мигом оценил убавку числа противников и, ощетинившись клочками шерсти, с жутким отрывистым шипением ринулся на Прохора. Застигнутый врасплох Прохор потерял сразу много очков, но благодаря природной силе быстро оправился, вернул преимущество и продолжал дальше успешно тузить противника. Тот самоотверженно оборонялся и даже удвоил усилия. Полетела выдранная шерсть, литаврами загремело ржавое железо под ударами опрокидываемых тел. Дрались молча, как и положено мужчинам.

Кошка довольно урчала, дожидаясь победителя и увлеченно следя за поединком.

Настал роковой момент, когда бойцы, будто любя, сцепились намертво и одним клубком покатились к краю крыши…

Почувствовав невесомость, как неоспоримо разнимающую силу, они сообразили, что падают. Разжались объятия, но прежде, чем почувствовать смертный ужас и убиться, каждый успел понять: их падение случилось прежде.

Вся немудрящая жизнь мгновенно пронеслась в памяти у котов от начала до конца, затем смерть помирила врагов.

Очухавшись от полученного леща, Харлам не обнаружил друзей и поспешил по лестнице вниз. Увидав их распластанные фигуры, он приблизился к погибшим. Ничто теперь не напоминало их прежних черт, два бессмысленных предмета и все.

Глядя на их подавленные тела, он понял, что никогда уж больше не пошутит и не сострит во всю остальную жизнь. Теперь он стал взрослым, суровым котом, и никто не признал бы в нем прежнего весельчака.

Похоронив друзей в кустах бузины под забором, Харлам не торопясь поднялся на крышу, к тому злополучному окну. Багровый закат отражался в нем.

Одним коротким ударом он вышиб раму, опрокинул зазевавшуюся кошку и спокойно, не суетясь, овладел кокеткой на глазах остолбеневшей хозяйки. Его уверенные действия парализовали их волю, и Харлам сумел довести дело до конца.

Истина открылась ему сразу же вслед за облегчением, во всей своей неприглядности. Он узнал себе настоящую цену.

И тут же навсегда, без сожаления покинул проклятое место.

Солнце палило совсем по-летнему. Вокруг сиротливо горбились пыльные, облупленные кровли, торчали кирпичные дымоходы, служащие пьедесталами неподвижным воронам. Провожаемый их равнодушными взглядами, кот Харлам торопко двигался в сторону своего дома, к прежним хозяевам, чтоб, навалявшись у них в ногах и вымолив прощение, подвергнуться затем той спасительной (от бесчестия) операции, которую предлагали ему люди в свое время, со свойственной им мудростью и умением все знать наперед.

ЛЕГЕНДЫ О РЕВОЛЮЦИИ

* * *

Когда Сталин с Лениным штурмовали Зимний, то Ленин ехал на броневике, а Сталин скакал с шашкой на гнедом коне.

Уже у самого Александрийского столпа в броневике кончился бензин. Тут его нагнал приотставший было Сталин во главе масс.

— Ну что, застрял? — обратился он к замешкавшемуся. — Где там министры-то сидят?

— Там, там! — воскликнул Ленин, вылезая на броневик и простирая руку.

Тут его и сфотографировали иностранные репортеры.

* * *

Ленин смерть как Сталина любил. Особенно кататься любил с ним в бронированном автомобиле вместе со стрижеными девками из комсомольского аппарата. Само собою, самогон, семечки…

Вот девки и просят рассказать, что Сталин на обед ест: горох ли? Репу? Или, может, сало свиное?

— Он гречку уважает, — отвечал им Ленин. Ему ее крестьяне шлют из деревни, а мне Горький — макароны из Италии. Тушенки от царского режима осталось — завались, так что живем! Газуй, Коба, жги! — радостно кричал Ленин, еще выше высовывая из авто трепещущий красный стяг.

Ленин, как известно, любил гимнастику. Но все же иногда некоторых тяжестей не осиливал. Так, бывало, схватится за бревно, а поднять от земли — слабо.

Троцкий да Рыков приблизятся не спеша, Пятаков еще спину подставит, подсобит, ну и тогда поднимут кое-как тяжелое сообща.

А тут знамя нужно вздымать красное. А оно плюшевое, с кистями да цацками. Ильич вечно уронит или нагнет не туда. Сталин всегда ему помогал — ловил древко жилистой хваткой. Так и повелось у большевиков говорить: «Сталин подхватил знамя Ленина».

* * *

Ленин да Сталин были как два неразлучных брата. Ленин встанет утром, глядь — Сталин глаза открыл. Сталин лечь захочет, а Ленин уж ноги вымыл и ногти стрижет ко сну. Обедать тоже всегда вместе идут. Сталин кашу любит гречневую, а Ленин — макароны, но оба чтоб с тушенкой.

Народ их шибко любил, песни о них складывал, подарки присылал: то крупы гречневой, то тушенки, а то — макароны подлиннее. Кое-что и Калинину доставалось.

Пятаков с Каменевым очень этим были недовольны: мол, это подрывает партию, мол, не созвать ли пленум?

Оба получили за свои выходки. Староста-то правильно им говорил: «Не идите против народа, голову оторвут».

* * *

Ленин любил влезать на броневик (или балкон) и смотреть на массы. А массы темные, неразвитые, — хоть кол на голове теши. Вот Ильич и учил их с возвышения, как и что… А те все: «Ура!» да «Долой», — только и слов. Им и газеты и радио, а они все так же, работать нипочем не заставить. Ленин даже захворал от такого, поехал в Горки и Сталина зовет:

— Коба, сделай милость, поучи ты их, посеки!

— Посеку, Володя, не сомневайся, — отвечал вождь участливо, обнажая в улыбке коричневые зубы.

* * *

Известно, хоть и не достоверно, что Ленин любил детей. Бывало, на катке с ними катался, салазки загибал…

1985

АНДРЕЙ ФИЛИППОВ

Иллюстрации автора

ЛИСТЫ ТЕТРАДЕЙ

НОВГОРОДСКАЯ ТЕТРАДЬ

СТРАШНЫЕ ДЕВКИ

1.07.84. Приехали мы в Новгород после полудня. Нашли Кузю у памятника и пошли есть. Поели отменно, потому что много. В Кремле ничего интересного: София в лесах, крылечки подвесные, колокола, арки всякие, но в памяти всё это осталось каким-то слизанным.

Решили плыть к Юрьеву монастырю. Купили 0,5 «72-го» (имеется здесь такая фасовка), поплыли.

В монастыре я извернулся и мы устроились на ночлег к каким-то художникам, не получившимся кускам.

Осмотрели монастырь. Маковки собора все разные по размеру (XII в.). Колокольня более поздняя (век XVI), очень высокая. Есть ещё одна церковь с синими куполами, а на них — золотые звёзды.

Попрощались с Кузей и пошли на Волхов пить портвейн. Хорошо уселись, тянем вино, вдруг подъезжает на моторной лодке парень. Познакомились, Андреем его зовут. Предложил сесть в лодку. У него была маленькая и пиво. Распили всё, что у него было и что у нас оставалось. Поехали колобродить, купили ещё водки, заправились и бензином. На пристани у Кремля пристали к трём девкам (страшные). По рассказам Андрея, это местный блядюшник: с берега подъезжают машины, а с реки лодки и снимают девок. Очень удобно в транспортном отношении.

Поехали к развалинам церкви в Сельце. Я накопал (украл) молодой картошки. Андрей перевёз нас к Юрьеву монастырю. Распрощались.

Володя ждал нас. Я уже засыпал. Володя показывал свои работы. Сплошные мишки.

ПОТЕРЯ ВРЕМЕНИ. РАДУГА

2.07.84. С утра (13 часов) в Витославицах, деревянное зодчество от XVI в. Ходили на другую сторону Волхова на Ярославо Дворище к ц. Федора Стратилата, но в неё не попали. Потом были приключения с потерей времени и надежды побывать в ц. Спаса-на-Нередице. Но решили плыть к Сельцу на последнем теплоходе, оттуда к Нередице пешком, а возвращаться как Бог даст. Купили две бутылки вина на вечер с Володей и сели на теплоход. К Шуре пристал «продаватель икон». От Сельца до Нередицы оказалось очень мало пути. Нам показали, где живёт хранительница церкви — глухая старушка баба Шура. Добрая женщина согласилась пустить нас в храм, хотя было уже поздно: он открыт только до 18 ч. К нам примазалась семья москвичей. Выходим из церкви, а над ней — радуга, да такая обалденная — с фиолетовым! Шура это снял: а вдруг хоть что-нибудь получится?

Москвичи на «Жигулях» подобрали нас на дороге и подвезли в Новгород до остановки 7 авт.

Когда утром уезжали от Володи, то ключ от комнат, где спали, положили на печку, а ему об этом не сказали. И в наши комнаты приехали девки работать в мастерской Грекова. Того самого, который реставрирует фрески Спаса-на-Ковалёве. Когда вечером вернулись, девки сидели у Володи и ждали нас. Устроили застолье с нашими двумя бутылками «Лучистого», солёной рыбой и клубничным вареньем.

Володя читал лекцию про русское крестьянство, спорил с девками, читал свои и чужие стихи и четыре хороших народных рассказа про русалку, про мёртвую жену и рысь, про Ванятку-оборотня, про учителку и третий пар.

РАССКАЗ ПРО РУСАЛКУ

— У реки деревня стояла, а в деревне мальчонка жил — сирота. Ну и пас деревенскую скотину, этим и жил — сирота. Ну, пас он один раз коров у реки, за деревней. Денёк ясный выдался, солнце паренька пригрело, он и уснул на бережку. Просыпается, глаза протирает — глядь, а на речке, на мостках, на перилах — русалка сидит! Настоящая русалка, с хвостом, кожа белая, хвост на солнце золотом горит. И волосы медвяные гребешком чешет, чешет… Ну, сердце у него холонуло. Вскочил, ударился бежать. «Русалка! Русалка!» — кричит. А у него вода под ногами, куда ни ступит — чувырк, чувырк! Куда ни ступит — чувырк! А до этого сухо было.

Прибежал в деревню: «Мужики! Русалка на берегу! Коров сманивает!» Ну, мужики — кто за вилы, кто с багром, кто с колом — на берег. Прибежали. Глядь, а на мостках никого нет. Смеются: «Почудилось, малец». Поглядели на мальца, а у мальца глаза — во! И на мостки смотрит. Поглядели на мостки, а на мостках чешуя валяется —во такая! с пятак!

Вот тебе и малец!

РАССКАЗ ПРО МЁРТВУЮ ЖЕНУ И РЫСЬ

— В Сибири это было. Охотник на заимке на промысле был. Жена при нём. Стряпала. Мужик-то днями в тайге промышлял. А она по дому. И то — когда ему. И одежонка может порваться. Ну вот.

Раз приходит домой, а жена больная лежит — совсем плоха. Ну, он думает: «Надо ей супа на мясе сварить, а то совсем слаба. Гляди, помрёт». Пошёл в лес. Дома-то не было ничего. Долго плутал — не идёт дичь. Пришёл домой, а жена мёртвая лежит. Холодная уже.

Ну, он её с кровати на стол переложил, свечку в голову поставил, руки по обычаю связал ей на груди. Ну, обычай у них там такой есть, не перебивай! А сам на кровать повалился. Да, а окно открытым оставил — чтоб духа не было. От покойницы-то. И заснул, устал-то сильно, столько по тайге мотался. Проснулся ночью, в комнате темно: свечку, видно, ветром задуло. За окном луна — полная! Он на кровати лежит, прикрыл глаза, о старухе думает: «Как я теперь один без неё буду?» Вдруг метнулось что-то. И крик страшный-престрашный: а-а! Он к ружью. Видит, рыси силуэт к окну метнулся! Пальнул — не попал, выскочила рысь. Он к покойнице, свечку зажёг. Смотрит, а руки-то у неё — развязаны! Горло перегрызено. А крови-то — нет!!! Вот тебе и покойница!

РАССКАЗ ПРО ВАНЯТКУ-ОБОРОТНЯ

— Жила в одной деревне вдова. Марфой звали. Красивая такая была, стройная, вся деревня ей любовалась. Но трудно жила, бедно. Каково одной-то. И была у неё одна только радость — сыночек Ванятка. Красивый такой, добрый. А набожный-то, набожный. Вся деревня его любила. А Марфа-то как любила! Всегда в чистенькое оденет, вымоет, подстрижёт. Идут бывало в церковь — такие красивые оба, во всём чистом. Народ на них не нарадуется. И со всеми поздоровается. Вежливый такой. И они ему: «Здравствуй, Ванятка». И кто пряничек, кто какой другой гостинец даст. Хороший такой!

Но не уберегла Марфа сыночка, потонул он прошлым летом. Пошёл с ребятами купаться и потонул. Звали, звали: «Ванятка! Ванятка!» А Ванятки-то и нет.

Мужики набежали, баграми-то его вытащили, да поздно — не откачали его. Похоронили Ванятку. А уж Марфа-то как убивалась. В могилу за Ваняткой хотела кинуться, насилу бабы оттащили. Вся с лица спала. Во всё чёрное оделась. Замолчала баба.

Идёт к колодцу — платок чёрный на глаза надвинут, ни с кем слова не скажет, не поздоровается ни с кем.

Через месяц бабы у колодца замечать стали — оттаяла баба. Белый платок на голову надела. Идёт к колодцу, улыбается всем так тихо, здравствуйте говорит.

Бабы попу про то и рассказали. Он её на исповеди и спрашивает: «Что это ты, Марфа, радостной такой стала, во всё светлое оделась? Не грешна ли?»

— Да что ты, батюшка. Не грешна. Ванятка, сынок мой, ко мне стал приходить.

— Как Ванятка!

— Да, вот Ванятка стал приходить.

— Не в видении ли, Марфа?

— Да нет, батюшка, не в видении, живой Ванятка стал приходить. И всё ласковый такой, гостинцы мне приносит.

— И когда же он стал приходить?

— Да с неделю, батюшка. И все ласковый такой. С гостинцами стал приходить.

— И когда же он приходит?

— Да вот, только солнце скроется, он уже и постучит в дверь: тук-тук. «Мама. Это я, твой Ванятка». А я уже жду его, сердечного. На стол всё соберу. А он и приходит. И всё ласковый такой. Гостинцы приносит.

— И когда же он уходит?

— А вот, только петух пропоёт, он и уходит. И всё ласковый такой. Гостинцы дарит.

— А вкушает ли чего?

— Нет, батюшка, не вкушает. Так за столиком сидим, а я смотрю на него, сердечного. И все ласковый такой, гостинцы мне дарит.

— А глаз от долу не подъемлет?

— Нет, батюшка, не подъемлет.

— Вот что, Марфа. Когда он в следующий раз придёт и сядете вы за стол, ты вилочку рядом с собой положи, а опосля не-заметненько так вилочку-то локотком, локотком на пол-то и сбрось, якобы нечаянно. Поняла? Да вьюшку, вьюшку-то не забудь отворить! Ступай, Марфа.

Пришла Марфа домой. Ждёт сына своего Ванятку. На стол все собрала. Вилочку положила. Ждёт. И вот солнце зашло — тук-тук — Ванятка. Входит. С гостинцами пришёл. «Здравствуй, мама». За стол садится. А глаз от долу не подъемлет. Вспомнила она наказ попа и вьюшку потихонечку да и отворила. Села с Ваняткой, угощает: «Покушай, Ванятка». А он: «Да нет, мама, сыт я — так посидим». И не вкушает. Ну, она вилочку потихоньку локотком-то, локотком. Вилочка и упала. А вилочку-то поднять надо. Наклонилась Марфа под стол. Глядь, а у него вместо ног — копыта! Взгляд на него подняла — а он веки-то открыл, а глаза — зелёные. Смотрит: «У-у, поняла, проклятая». Завертелся весь, плесенью синей покрылся и — у-у-у — в печку вылетел!

Хорошо, что вьюшку не забыла открыть, а то бес проклятый всю печь бы разломал!

Вот тебе и Ванятка!

РАССКАЗ ПРО УЧИТЕЛКУ И ТРЕТИЙ ПАР

— В деревне учителка был. И в бане он после всех мылся, чтобы не так жарко было. Сначала мужики помоются, потом бабы, а потом и учителка. Говорят ему мужики: «Не надо, учителка, в третьем пару мыться, беда будет». А он: «Предрассудки».

Как-то раз и пошёл он — сначала мужики помылись, потом бабы, а потом и учителка пошёл. Стал он мыться, и вдруг — раз! — дверь сама открылась. Он дверь покрепче притворил, думает: «Я из ковшика водичку на камешки плехнул, пар поднялся, воздух расширился, дверь и отворилась. Физика. Предрассудки». Моется дальше. Вдруг — бах! — дверь опять распахнулась. «Э, — думает учителка, — это девки веревочку к двери привязали, из-за кустов дергают, шутят так. Предрассудки». Дверцу прикрыл, крючочек набросил. Только начал снова мыться, дверь опять — шасть! — нараспашку. Он к двери. Стал призакрывать. А в щель голова лошадиная просунулась. Белая. Зубы оскалила. Ржёт: «А, учителка, каково в третьем пару мыться?». Он дверь настежь — никого! И ни жив ни мертв, как есть голый, как сиганет к дому. Бежит, оглянуться боится, а сзади — топот, топот! И дышит кто-то в спину: ху-ху-ху! Насилу в избу вбежал, дверь захлопнул, дрожит. Вот тебе и предрассудки!

КВАДРАТНЫЕ ПАРУСА. ШОКОЛАДНИЦА

3.07.84. Пишу по воспоминаниям, т. к. в свое время не успел. Встали мы утром у Володи. Девки нас к себе спать не пригласили. Добрались до речного вокзала, в 7.30 сели на теплоход «Заря» — это такая глиссирующая плоскодонка. Пассажиров было едва на треть мест. Заплатив по 2.20, отправились в Старую Руссу по Ильмень-озеру. На озере видели два русских (квадратных) паруса. Вошли в реку. Первая остановка Взвод, потом и Старая Русса. В городе смотрели монастырь со Спасо-Преображенским собором. Там музей, но во вторник был выходной. Потом через весь город прошли к рынку, где поели в кафе. Затем пошли в дом-музей Достоевского. По пути, на другой стороне реки, видели большой жёлтый собор с обилием главок и одну действующую церковь.

В музее Достоевского нас водила по комнатам женщина, совсем не экскурсовод, но очень забавно рассказывала. Показала нам «любимую картину Достоевского» — «Шоколадница». Такие картины, говорит, были во всех господских домах. Видели дорожный сундук и чемодан, который «Достоевский, куда бы он ни отправлялся, всегда брал с собой».

 Саша сделал благодарственную надпись в книге почётных посетителей. С помощью местных жителей нашли винный магазин, в котором купили две 0,5 молдавского вина «Земфира». И с этой поэзией во фляжке отправились на Новгородское шоссе, откинув мысль ехать в Порхов через Волот, т. к. дорога там «непроезжана».

ЗАМЁРЗ И ВИДЕЛ ЁЖИКА

Доехали до Шимска — города, замечательного тремя пивными заведениями. В самом дешёвом из них, в ларе, попили пива. Тут пиво продают прямо из деревянной бочки, в которую вставляется вертикальная трубка с краном, а для поддержания давления имеется шланг, присоединённый к насосу. Этот насос расположен у ларя рядом с окошком, и всякий взалкавший счастливец должен перед получением порции пива потрудиться на нём для пользы своей, что Саша и проделал и за себя, и за меня при полном своём удовольствии.

Отправились на шоссе ловить машины до Порхова. Проторчали довольно долго, не раз прикладываясь к «Земфире» устами. Какой-то ленинградский гад на «Жигулях» хотел нас подвести за деньги, мы отказались от его услуг. Вдруг подъезжает военный газик, из него высовывается протокольная рожа в чёрных очках и просит показать документы. Я, думая, что он нас подбросит, перелистал перед его рожей паспорт, но в руки не дал. Удовлетворившись этим, уехал этот гад обратно в Шимск. А нас тут же подобрал КамАЗ, направлявшийся из Горького в Ригу. Но он, не заезжая в Порхов, шёл на Псков. Сошли в пос. Новоселье и пошли по дороге на Порхов до деревни Хредино к Мите Шагину в предпоследний голубой дом, который мы долго искали, разбудив совсем постороннюю старушку. Наконец нашли Митю и с ним во дворе допили «Земфиру». Я изрядно замёрз и видел ёжика. Митя очень стрёмничал своей хозяйки и «подпольно» уложил нас спать в сенях на своей кровати за марлевой занавеской, а сам пошёл спать в дом к жене.

УСАДЬБА ГРАФА.

ТАТАРИН УГОЩАЕТ ЯИЧНИЦЕЙ

4.07.84. Проснулся я у Мити от боли в боку — это Шура прижал совсем меня к стенке. В доме уже просыпались. Мы лежали тихо, как мышки, боясь, что хозяйка нас услышит. Хозяйка ходила около, но так и не заметила, что в доме гости. Когда угомонилась, Митя дал знать. И мы, быстро встав, сделали вид, что только-только пришли. Устроили затянувшееся застолье с двумя бутылками прибалтийского вермута — вещь славная. Часам к пяти вышли на дорогу. Лесовозы подбросили нас до Порхова. Из Порхова с автовокзала на Волышово. Нашли усадьбу какого-то графа, тут же парк пейзажный и конезавод. Всё в запустении, м. б. поэтому и красиво.

Приближалась ночь. Возвращались к шоссе ловить машины. И тут нам встретился, как мы позже узнали, татарин Кемаль. Он предложил остановиться у него на ночлег. Ничего не оставалось, т. к. было уже поздно. Кемаль угостил «Изабеллой» и яичницей. Легли спать в его холостяцкой антисанитарной квартире. Он по своему восточному гостеприимству наотрез отказался ложиться в свою единственную в доме кровать, предоставив её нам, а сам лёг на полу. Пришлось лечь на белье дико подозрительного цвета.

Утром (5.07.84) подарили ему Сашины кеды, а он ему — стихи Гёте.

До Порхова доехали на автобусе. Дальше наш путь лежал на Остров, до которого добрались со многими пересадками.

ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ

АЛЛЕЯ КЕРН. ЧУДНЫЕ МГНОВЕНИЯ

15.07.84. Пишем с 8-го числа один и тот же пейзаж: утром, вечером и снова вечером — его же, но с мостом. Утром ещё стога с насыпи, а за ними Тригорское. Сюжетов больше не находим, хотя всё вокруг красиво. Долго мучились около Михайловского и Савкиной горки: то ли не закомпоновать, то ли ещё чего-то, но писать пока там не стали.

Живём по рублю в день с человека. И, так как в дороге сильно издержались, ограничиваем себя в еде и питье, что пагубно сказывается на нашем настроении. Подумываем, как, когда и куда отсюда смотать.

Вчера (14.07.84) пили за чужой счёт. Познакомились с Аркадием Константиновичем и милиционером Юрой, старшиной. С ними и пили. Угощал Аркадий Константинович двумя бутылками водки и тремя портвейна. Он познакомился со старшиной двумя часами раньше, представившись ему майором КГБ, а милиционер всё время хотел увидеть его документы, это подтверждающие, на что совсем пьяный «майор» отвечал ему: «А иди ты на хуй!».

Водку пили над автобусной стоянкой в Ворониче. Я заначил почти целую бутылку. Потом Юра поймал автобус (ПАЗ), и на нём поехали в Петровское, где был его пост, а он опаздывал на дежурство.

Очень интересно ехать по заповедным дорожкам Михайловского, чуть ли не по «аллее Керн», распугивая туристов. Объехали кафе и магазин, но они оказались закрыты.

Шофёр за бутылку согласился сгонять в Пушкинские Горы. Растрясли Арк. Конст. ещё на три бутылки портвейна молдавского розового (одна из них досталась шофёру). Приехали в Петровское, по пути подвезли девок. С одной, Наташей, я разговорился. Они из Тулы, остановились в самих П. Г. и тоже по рублю с человека. Старшина застремался вести нас в свою каптёрку и,// мы, вскрыв дверь, расположились в домике, где хранятся грабли, косы и т. д.

Сидим, пьём портвейн, вдруг входит человек, как оказалось, смотритель музея, и начинает делать нам выговор: «Как вам не стыдно? кто позволил?» А старшине: «Там туристы розы обрывают, а вы вместо того, чтобы их ловить, здесь пьянствуете!». Старшина приссал, но пить продолжал, и тот убрался. Посидели мы ещё немного, но наши товарищи стали отрубаться, и мы убрались. Они нас вышли провожать. Когда уходили, Арк. Конст. сладко нам улыбался и махал рукой, у старшины был вид печальный: что ему теперь делать с пьяным «майором КГБ»?

Домой шли по берегу озера Кучане. Саша побежал вперёд и увидел двух голых купающихся девок. Чтобы завлечь оных, разделся и стал купаться рядом с ними. За этим занятием я его и застал, а девки (если это были девки, а не тётки — я с пьяну не разобрал) уже оделись и уходили. Как мы шли дальше, ни он, ни я не помним. Помним только, что до того, как купались, идя по берегу, орали песни. Проснулись у себя в каморке в 10 вечера, допили водку, схованную мной. От нашего похождения мы поимели также полтора плавленых сырка, полхлеба и банку килек в томате, а также кучу приятных воспоминаний.

БУФЕТ. ВСТРЕЧА С ГЕНИЕМ

18.07.84. Вчера встали мы поутру и автобусом доехали до Пушкинских Гор. Зашли на почту, узнали, что никаких вестей для нас нет и что почта только пришла и сортируется. Пошли к буфету, дабы занять время кружкой пива. Буфет был ещё закрыт. В ожидании пива познакомились с местным жителем, бывшим художником, автором панно с Лениным на здании райкома, а сейчас простым разнорабочим. В разговоре упомянул он имя одного «замечательного» местного художника — своего учителя. Спутник его, отличавшийся чрезвычайно тщедушным и противным видом, подтвердил гениальность упомянутого художника, вспомнив, как тот замечательно рисовал траурные ленточки. И, даже будучи с похмелья, нуждался в посторонней помощи при исполнении оных только чтобы поставить начальную точку, для чего просил держать его руку, что и делал, приобщаясь к искусству, наш новый знакомый. Далее же чудесным образом рука художника переставала трястись и, не останавливаясь, выводила прекрасные буквы и узоры весьма искусно.

ЛАСКОВАЯ ДЕРЕВНЯ МАКАРОВО

Попив пива, возвратились на почту, но ничего радостного нам не сообщили. Вышли на шоссе, на аварийной машине с рацией добрались до бензоколонки. Остановили грузовик, шофёр взял нас в кабину. Он оказался из деревни Макарово, что стоит за Новоржевом по дороге на Кудеверь, в достаточной близости от озера Алё — цели нашего путешествия.

Через Новоржев проехал я лёжа у Шуры на коленях, чтобы ГАИ нас не остановило. Потому и не видел сего города. Часам к десяти добрались до Макарово, где в прекрасной столовой добрые поварихи угостили нас блинами и компотом за очень низкую плату. Поразившись дешевизне и приятному вкусу оных (блинов, а не поварих), решили дождаться полудня, когда будут подавать обед. Скоротать время решили двумя бутылками яблочного, а заодно и осмотреть деревню. В магазине нам ласково указали, что встали мы не в ту очередь. Наша очередь, хотя и к тому же продавцу, была не в пример короче первой и состояла из одного мужика, который искал 13 копеек для покрытия разницы между поданным им продавщице 1 руб. 50 коп. и стоимостью яблочного крепкого — 1 руб. 63 коп. Мы присоединились к нему и довольно быстро получили две заветных бутылки, поблагодарив и продавщицу, и очередь.

Деревня нам понравилась, пили на её краю с большой моральной радостью и вкусовым неудовольствием.

Отобедали на славу, очень вкусно и дёшево. Полчаса отдыхали на ступеньках магазина, предаваясь курению и пищеварению, наблюдая деревенскую жизнь. Познакомились с местным жителем, пригласившим нас, если что, ночевать, для чего надо было лишь спросить «бороду», как, видимо, его называли по вполне заметному отличию от других селян.

ТУЗЕМЦЫ ДЕРЕВНИ ГРОМ

Пошли пешком за кладбище по большаку и стали ждать машину под развесистым двойным дубом. К нам подошли двое деревенских парней лет по восемнадцать, мы разговорились. Звали их Паша и Андрей. Они рассказали нам о местных достопримечательностях, в особенности о деревне Самсонихе, о которой нам уже говорил шофёр. Деревня эта, как мы узнали, стоит прямо на берегу озера Алё, там очень красиво, и в ней живут и работают две девчонки — продавщицы-практикантки. Ребята звали нас часов в одиннадцать вечера на костёр, который состоится в этой деревне, и рассказали о деревянной вышке, которая стоит там на самой высокой горе и с которой видны все озёра. Паша, как самый бойкий, поймал мотоцикл «Урал» с коляской, на котором мы с ветерком и полным нашим удовольствием добрались до деревни Гром, что в трёх километрах от Самсонихи.

В деревне бравого мотоциклиста встретила красивая молодая жена. Эта современная деревенская идиллия нам очень понравилась. Дальше пошли пешком. Очень хотелось пить. В деревне Тарасове в последнем доме попросили напиться, и живописный мужик с капустой в бороде попотчевал нас деревенским квасом.

ОЗЕРО АЛЁ. ПОЧТАЛЬОНША

Дошли до Самсонихи. Осмотрели великолепный старый амбар. Правда, полуразвалившийся. Углы и колонны его выложены из камня и кирпича, а промежутки заполнены брёвнами. Посреди заднего и переднего фасадов две каменные арки.

У девчонок в магазине купили водки. Под залог своего преподавательского пропуска взял напрокат эмалированную кружку. Встретил пожилую ленинградку — местную уроженку, которая дала нам напиться колодезной воды и ещё рассказала о местных достопримечательностях. Озеро Алё очень большое, до противоположного берега 10 километров. На нём более 70 островов, на трёх из которых деревни. Единственное средство сообщения между ними — лодки.

Почали водку на берегу озера. Пошли дружиться с продавщицами, одна из которых оказалась «ничего». Договорились встретиться вечером. Отправились пешком в Сальково, а оттуда милая девочка-почтальонша провела нас к подножью горы. Я спросил её: «Не страшно ли тебе, милая, одной ходить с такой сумкой?». «Да я привыкла, уже семь лет ношу», — отвечала она.

ЛОБЕНСКАЯ ГОРА. ПАСТУХ

Поднялись на вершину Лобенской горы (Лобно), где стоит полуразвалившаяся церковь, выложенная из кирпича и почему-то обшитая досками. Рядом кладбище. Вершина горы представляет собой лысину — луг, где пасётся стадо красных коров. Вид, открывшийся нашему взору, был замечательный. Алё полностью видно не было, мешал окружающий вершину лес. Но зато с другой стороны (на запад) было очень красиво. Мы познакомились с пастухом. Он рассказал, что прямо перед нами — самая высокая местная гора Сторожиха. Между этой горой и нашей, внизу, у их подножья, лежит деревня Наумново, где живёт юная почтальонша и наш пастух. Он рассказал о себе: раньше был водителем туристских автобусов, а теперь от жизненной суеты перебрался сюда и пасёт совхозное стадо в тиши. Как он говорит, здесь иногда за сутки ни одного человека не встретишь (на горе то есть). Пригласил нас, если останемся, ночевать. Правда, на полу. Его дом с горы виден вторым, а зовут его Ефремовым Михаил Алексеевичем.

СТОРОЖИХА. СТУПАЙ В ЗАДУ

Решили идти на вершину. А так как прямой дороги не было, как и никакой вовсе, пошли через Наумново по полям и через кустарник. Пока пробирались наверх, заблудились. Вдруг видим, едет живописнейшая процессия. На двуколке сидят два мужика. А за ними на белой с серыми разводами (чуть ли не в яблоко!) лошади — огромный мужик. Мне даже страшно стало. Я спросил его, как пройти к вышке, а он переспрашивает меня: «А ты один? ». Хотя, наверное, он просто хотел посадить меня на коляску. Узнав что я не один, он сказал: «Ступай в заду». И я пошёл, в упор дивясь движениям лошадиного крупа и седого хвоста. Мужик сказал: «Хорошо, что нас встретили. А то там, где вы были,— болото». Я в душе очень с ним согласился. Моё внимание привлекла ехавшая впереди повозка, а точнее, её два автомобильных колеса. Не знаю, были ли камеры, по крайней мере наличие их не ощущалось — повозка ехала абсолютно на ободах. Покрышки проминались на неровностях дороги и готовы были в любой момент соскочить с обода, но каким-то чудом удерживались.

Рельеф местности не менялся. Ехали по кустарнику, внизу рос папоротник, справа был подъём. И дорога различалась еле-еле. «А теперь вам туда, — прервал мои наблюдения огромный мужик. — И всё время прямо, наверх», — добавил он, указывая кнутом направо вверх в однообразную массу кустов и папоротника. И пошли мы, без всяких тропинок, решив идти, пока будем подниматься.

Добравшись до вершины, обнаружили вышку, сколоченную из брёвен. Вскарабкались на неё — и дыхание перехватило. Кругом озёра и горы, покрытые лесом. На юг, правее озера Алё и горы Лобно, между синевой леса ярко выступают разноцветные, жёлто-зелёные, поля.

Пили на вышке водку, запечатлев сим, как и на горе Лобно, наше здесь пребывание.

Обратно спускались так же без дороги, прорубаясь через заросли папоротников. Пешком отправились в Самсониху на встречу с продавщицами.

НОЧЬ. ЛЮБОВНЫЕ ИГРЫ У КОСТРА

Мы строили самые радужные планы. Так и случилось. Нас пригласили на традиционный вечерний костёр. Тут же увивался и наш знакомый Паша, но мы-то чувствовали своё превосходство.

Паша разжёг костёр, мы уселись вокруг. Стали собираться местные девки, сплошь молоденькие. Пришли и ребята — все лет по четырнадцать-шестнадцать. Среди них был один постарше, кажется Валера, который, косо поглядывая на нас, активно ухаживал и предъявлял особые права на одну из продавщиц — Свету, ту, которая не так хороша, как её подруга Оля.

Стемнело. Вокруг костра затеялась игра «в ремешок», смысл которой для нас долгое время оставался туманным.

В землю воткнули палку, на неё повесили ремешок. И один из играющих хлестал ремешком по выбранному им лицу противоположного пола. Которое, после того, как первый вешал ремень на место, делало тоже самое. Восторженные крики присутствующих славили умелый удар по пикантным задним местам. Вскоре в игру включили и нас. Особенно старалась надо мной одна премилая местная девочка. Пожалуй, самая привлекательная из всех присутствующих. Я из скромности ответствовал ей только дважды. Со свойственной мне проницательностью я высказал предположение, что ударяющий получает какие-то особые права над жертвой, как-то: поцелуй или прогулка в кусты. И действительно, когда совсем стемнело, моя замечательная догадка блестяще подтвердилась. Да так лихо, что у костра остались сидеть мы одни — видно, нас трогать побоялись. Увели и наших молоденьких продавщиц. Правда, довольно быстро они вернулись, и игра возобновилась с новой силой. Я продолжал получать удары, в особенности от примеченной мною милашки, и уже начал психологически готовиться к походу в кусты. Как вдруг случилось вот что. На большаке зарокотали моторы, две фары показались из темноты. Мотоциклы свернули с дороги и направились прямо к нам. Вскоре в освещённом круге костра появились четыре фигуры, причём сильно пьяные: две в мотоциклетных шлемах и одна с гитарой, причём она (фигура) раскачивалась сильнее всех, так что иногда пропадала и появлялась из темноты с разных сторон костра. Намерения пришельцев были непонятны. Но наши продавщицы засуетились. Оля с одним из парней удалилась в сторону для беседы, сопровождаемой с одной стороны матом, а с другой призывами: «Ну успокойся ты!». Правда, разговор их был по тону довольно ласковым. Я понял, что они встретились не впервые. Остальные три парня (кажется, наши ровесники) расположились вокруг костра с довольно агрессивным видом. Из их разговора я понял, что одному из них, а именно тому, который разговаривал с Ольгой, в Самсонихе обещали «дать пиздюлей». Они и приехали узнать, кто же высказал столь дерзостное желание.

ЛЮБОВЬ-МОРКОВЬ

Осмотрев крут лиц, находящихся у костра, они, видимо, отмели подозрения от «мальцов» и остановили свои взгляды на нас. Один из них вызывающе встал возле меня.

Обстановка накалялась. Но тут гитарист, сидевший до этого молча, отложил гитару, ринулся прочь в темноту и рухнул в траву. Послышались нечленораздельные звуки и бульканье. Его рвало. Это разрядило обстановку.

Выяснив, что мы приезжие и никак не могли обещать выдать пиздюлей их другу, оставшиеся на ногах налётчики сменили гнев на милость и, рассевшись у костра, уснули.

В траве булькал гитарист. Оскорблённый вождь сей хороброй дружины продолжал беседу с Ольгой, всё отдаляясь от нас.

Я думал, что Оля говорит с ним лишь для того, чтобы оградить нас от его посягательств. Но вскоре понял, что их связывает большее, нежели я предполагал. Его, пьяного и некультурного, она предпочла нам — умным и интеллигентным.

Вот она, жизнь, какова. Любовь-морковь!

КАСКАДЁРЫ

Взошла луна. Небо было чисто и прекрасно. Гитарист проснулся и подсел к костру. Он беспрестанно играл что-то невразумительное. Или, склонившись над гитарой, впадал в забытьё. Но, встрепенувшись, начинал играть снова.

Наконец вернулись отлучившиеся любовники. Костёр догорал. Саша давно напрашивался к девкам ночевать. Теперь уже мы хотели осуществить это только для отдыха. Тут выяснилось, что в наличии имеется лишь один мотоцикл, второй же был утерян героем-любовником по дороге у какой-то лужи, после того, как он свернул с большака.

Было темно, и поиски длились довольно долго. Наконец проснулся второй водила. Сильно покачиваясь, он сел на мотоцикл. И тут случилось чудо: совершенно пьяный «каскадёр» так лихо спустился с горы с Валерой на заднем сиденье, что у всех трезвых, а к ним я отношу и нас, захватило дух.

При свете фары они нашли-таки мотоцикл и притащили его наверх.

Гитарист уже не спал, а играл беспрерывно.

Уже заря осветила кусок неба. Девки повели нас ночевать. Их ухажёры со дружиною послушно остались на горе ждать. Мы тепло распрощались. Каскадёры оказались вполне добрыми и хорошими ребятами. А выпили они, по их словам, «всего-то ничего — бидон бражки».

МОЖНО ЛИ СПАТЬ НА ВОДКЕ И НЕ ПИТЬ ЕЁ?

Нас привели в магазин и указали на постель за занавеской в служебном помещении. Девки удалились. Мы лежали на ящиках, устланных чем-то мягким. Рядом стояли коробки с макаронами, зимними шапками, нашей любимой солянкой и резиновыми ботами. Кругом было куча водки, причём различных сортов. В магазине имелось также шампанское и коньяк. Вина не было.

Я тиснул побольше конфет, и мы улеглись. Саша поминутно вскакивал и требовал, чтобы мы открыли водку, а утром выложили за неё последнюю пятёрку. Он утверждал, что спать на водке и не пить её он не в состоянии, я же был не в состоянии пить водку, а на вино согласился бы с удовольствием. Но на шампанское денег у нас не хватало, а обманывать девок нам не хотелось.

Наконец он угомонился, и мы стали жалиться друг другу на вероломство девок, не оценивших и не вознаградивших всех наших достоинств, а довольствующихся, причём с радостью, обществом пьяниц и матерщинников. К тому и другому пороку (на словах) они относились очень отрицательно. Я вспомнил о милой почтальонше. С этим и заснул.

Продавщицы разбудили нас в шесть часов, отперев замок магазина. Они проводили протрезвевших мотоциклистов только что, с ними был Валера — верный спутник Светы, чем и заслужил он мою симпатию. Думаю, связь их вполне непорочна, что кажется мне странным для местных нравов. Хотя кто их знает, насчёт нравов и связи. Мы за эту ночь поняли, что многое не понимаем.

МУХИ КВЕРХ НОГАМИ. В ЛИЕПАЮ

22.07.84. С утра были в Тригорском в доме Вульф и в баньке, где Пушкин любил пивать жжёнку. Дом произвёл приятное впечатление, но слишком всё здесь как-то музейно, если сравнивать с домом Достоевского в Старой Руссе.

Уехали на автобусе в Пушкинские Горы, попили пива, купили две «72-го» и отправились в Петровское. В Петровском встретили нашего знакомого старшину Юру, который пригласил к себе в каптёрку. Там увидели страшную картину побоища: Юра устроил травлю мух. Все горизонтальные плоскости каптёрки — стол, подоконник, стулья и скамья — были завалены трупами мух с задранными кверху ногами. Некоторые несчастные доживали последнюю минуту и в страшных судорогах гибли, Юра был очень доволен. Предложил угостить его, но мы как истые любители трезвости от предложения отказались. Он пропустил нас через чёрный ход в парк.

Вечером напились, ругались. Завтра Саша с Олей уезжают, бросая нас со всем барахлом. Я и Кузя остаёмся одни. Решили путешествовать в Лиепаю через Псков и Ригу.

ЗДЕСЬ БЫЛ ЭРЗАЦ-ПУШКИН

23.07.84. С утра писал пейзаж дневной со средней горки, боясь писать жирно, т. к. сегодня собирались всё отправлять. Плюнул на это писание, решили ехать завтра. Собрали всё хозяйство, моё и Шуры, получилось довольно много и тяжело. Чтобы всё это отправить, мне с Кузей пришлось приложить много сил физических и всё наше обаяние, дабы прельстить почтальоншу, которая таки приняла нестандартную посылку.

Ещё мы узнали, что дом, в котором мы живём, замечателен своими постояльцами. Жили тут генералы, жили н художники. Один из них приезжал сюда с Пушкиным и рисовал его на «скамье Онегина». Причём этот Пушкин был неотличим от настоящего, и бакенбарды были не приклеенные, а естественные. Художник писал огромную картину 2x3 метра с лишком, Пушкин сидел на скамье, с одной стороны лежал цилиндр, а с другой — трость. Так, с цилиндром, тростью и эрзац-Пушкиным ходил он к скамье, ставил огромный холст и писал. Фамилия его была Лактионов. Вот в каком доме мы жили!

ФЕРАПОНТОВСКАЯ ТЕТРАДКА

«Я ДОЧЬ КАМЕРГЕРА…»

10.08.84. Сегодня уезжаем. Собрался. Заехал с бутылкой к Шуре попрощаться. Застаю у него гостей: Чурилова с женой, Кузю и двух грузинок — Нателлу и Нино. Нателла — маленькая, скромная грузиночка, а Нино просто царевна. Пела нам грузинские песни, с Сашей дуэтом исполнили «Я дочь камергера…». Получились хорошие проводы, даже жалко было уезжать. В последний момент с Кузей выскочили и на «Запорожце» добрались до Московского вокзала.

ЩЁЛКОВО. КОНЕЦ МУЧЕНИЙ

11.08.84. Ехали на автобусе ПАЗ сначала по асфальту. Мучения начались, когда выехали на грунтовку. Сидели на последнем сиденье, подбрасывало и кидало на каждом ухабе, я уже устал бороться с этой болтанкой и был уверен, что тело будет болеть несколько суток, а кишки будет не размотать. Спасла паромная переправа, которая появилась неожиданно под горкой. Паромом переправляют автомобили и гужевой транспорт с пассажирами и без таковых через оживленную водную артерию, видимо, часть Беломоро-Балтийского пути.

Вскоре взору предстал Кирилло-Белозерский монастырь: его белые башни и стены над водой. У ворот монастыря встретили ленинградского коллекционера Благодатова.

В переполненном автобусе отправились в Ферапонтове, где на удивление быстро разрешились наши жилищные проблемы: мы остановились у Коли Чехина в деревне Щёлково.

«ЛЕНА БЕЗ ЛОСИН» (ОБИЛИЕ МУХ)

Попили суп из чашек, как компот. Ложек в доме не нашли. Пошли искать московских девок — Кузиных знакомых. Направились вдоль озера от Ферапонтова.

Встретив местного, сильно пьяного, жителя, узнали, что те, кого мы ищем, живут «у Лены, которая…» Дальше местный сказал удивительную фразу: «которая пьёт керосин» или «которая на льсин».

Добрались до искомых москвичей. В доме поразило обилие мух, густым слоем покрывающих все предметы, особенно в кухне. Отвратительный запах преграждал путь в жилище, которое представляло собой достаточно обветшалый барак со щелями, печкой и двухэтажными нарами из пружинных кроватей.

В доме было только два москвича: мальчик Андрей и девочка Маша — настоящая Рахиль. Две другие москвички — Оля и Света — были где-то в гостях, то ли у геологов, то ли у реставраторов: это две самые распространенные здесь заезжие профессии, т. к. художники и рыбаки за профессии не канают.

Возвращались в лунную ночь, так и не дождавшись Олю и Свету.

ДЕД ИЛЬЯ. «ТАК ОНА ГОРЬКАЯ»

12.08.84. Щёлково. Ночью Коля нас разбудил и полчаса говорил с Кузей. С утра угостили его водкой. Пили вместе с дедом Ильёй, нашим соседом. Он пришёл в гости и рассказывал о советской политике и своей жизни. Разные исторические события собирались в его рассказах в один сюжет.

О революции он говорил так: Ленин ходил по деревням, потом уехал в Швейцарию, а когда приехал, сказал, что все врут, а верить надо только большевикам. И тогда в него стрельнула Каплан, её посадили в Шлиссельбург и дали читать книги, а она через 13 лет поняла, что сделала неправильно. И сдохла.

С подробностями рассказал он о том, как отрубил топором голову одному мужику, который плохо к нему относился, а когда его посадили в тюрьму, размозжил молотком голову одному вору, который вздумал над ним издеваться. Когда же его освободили раньше времени за примерное поведение, он на вольном поселении рашпилем пришиб своего начальника по работе.

Дед Илья любил выпить «пуншик», намешав водку с чаем и сахаром, а то «так она горькая».

С виду дедушка маленький, щупленький, с бородой и ясными глазами.

ЛЕПЕНДУШКИ И ДВА ПОМИДОРА

Дни пролетели быстро, хотя каждый был очень долгим. Работал утром и вечером, а иногда и днём. Только сегодня пока ничего не пишу. На днях были на дне рождения Вити из деревни Мыс, что за Канышовым вторая деревня.

Витя человек замечательный. Пили водку. Его мама угостила нас домашними ватрушкой и «лепендушками» — его любимым кушаньем.

Он рисует портреты, но все порвал и когда об этом узнал, а порвал он их во хмелю, то это была просто трагедия. Мы его утешали как могли. Он привёл гармониста без ноги — бывшего танкиста и врача-стоматолога, который весь вечер играл и пел нам разные песни, в основном массового репертуара. Мы, а особенно я, подпевали ему как могли. Он очень нас полюбил, а особенно меня. Я тоже проникся к нему. Он говорил, что его гармонь не берёт высокого тона, не то что баян. На что наш мудрый хозяин заметил: «А чем отличаются два стакана?».

Витя мужик просто гениальный. Он читал нам стихи и на каждый случай у него была цитата из Есенина.

Я разошёлся не на шутку. На прощание спел с гармонистом «на поле танки грохотали». Мои спутники смотрели на меня странно. Проводил гармониста до дома. И тиснул у него два помидора, чему он был очень рад.

Ночь провёл в Канышово на пружинных нарах, чуть с них не свалился.

ВОСПОМИНАНИЯ

25.08.84. Мчимся по шоссе, наматывая на колёса километры нашего пути. КамАЗ, урча и потряхивая нас, прорубается сквозь стену дождя, давя сотни лягушек и распугивая выскочивших на дорогу лисиц.

Ночь. Белые клочья тумана навстречу. Как они, налетают на меня воспоминания о последних днях в Ферапонтове.

Ходили прощаться к Вите в деревню Мыс. Закаты тут обалденные. А в этот раз собиралась гроза, где-то вдалеке был виден дождь, который вскоре перекинулся и на нас. И – радуга!

Оля стрельнула из ружья.

Потом зашли к знакомому гармонисту. Гармонист на мою трезвую голову оказался намного хуже в восприятии, хотя и спел нам кое-что, в том числе «парней так много холостых, а я люблю женатого». А ещё деревенскую идиллическую песню 30-х годов: «а вчера у дальнего овина повстречалась с парнем я нездешним».

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

Прошёл страшный дождь. Дорогу размыло совершенно. Ноги скользили, была абсолютная темнота. По небу с огромной скоростью ползли красивые тучи, похожие на лошадей, собак и прочих динозавров.

Наконец часам к одиннадцати вечера мы дошли до Канышово. Здесь возник разговор о моём возрасте. Меня спросили, сколько мне лет, на что я спросил: «А какое сегодня число?». Оказалось, что 22-е. «Через час мне будет 24 года», — сказал я, сам тому удивляясь. Меня бросились обнимать и упрекать, что я пытался скрыть свой день рождения. Я действительно о нём забыл.

Ждать дня рождения в Канышово не стали. Нагрузившись скарбом, вновь вышли на размытую и совершенно тёмную дорогу. Шли долго. Андрей постоянно терял и очень долго искал свои порезанные калоши, а Оля падала в лужи. Наутро пришла хозяйка, мать Коли Чехина. Она долго сидела, жалуясь на коварство некоторых постояльцев, уезжавших, не заплатив. Пришлось выдать ей 15 рублей, и она ушла. Вообще же она женщина добрая. Когда Оля мылась у них в бане, то она её изрядно потчевала и послала мне баночку супа, малосольных огурчиков и прочей снеди. Коля в тот день принёс бутылку водки, и мы впервые пили за его счёт. Он заказал нарисовать на двери медведя, который должен был пугать всех входящих, чем мы и занялись. Сначала нарисовал его я, потом Ольга сделала подмалёвок. Дело блестяще завершил Андрей. Получился замечательный плакатный устрашающий медведь. Я дописал довольно живописную лапу, наводящую душе– и телораздирающий ужас.

Последний день в Ферапонтове (24.08.84), ничего не писал, сушил свою живопись. Гуляли на прощание. Ольга купалась в страшную холодину — о молодость!

ПОД НАВЕСОМ

Это был один из лучших моих пробегов. Ехали в абсолютную неизвестность, т. к. шофёр должен был свернуть, и где проведём ночь, мы не знали. Когда машины заправлялись и шофёр выходил из кабины, мы с Олей целовались — просто идиллия.

26.08.84. КамАЗ высадил нас под навесом автобусной станции какого-то посёлка. Шёл дождь, и под навесом собралась компания местных подростков с гитарой и чёрной собакой. Ночь обещала пройти нескучно. Шофёр отозвал Олю в сторону и, как я узнал позже, дал ей два рубля, сказав: «Завтра с утра поешьте, ребятки». Мы тепло распрощались с шофёрами. Им было жалко бросать нас.

Ночью поймать чего-нибудь невозможно, но я регулярно бегал к шоссе, как только там гудел мотор. Ребята муторно бренчали на гитарке, сидя на скамеечках, а мы с Олей стояли рядом, т. к. все кресла, не занятые местными, были предусмотрительно заплёваны.

Через некоторое время со стороны Ленинграда подошёл средних лет и роста мужчина и присоединился к нашей странной компании. Он был одет в демисезонное пальто, спортивные штаны и модельные полуботинки. Вскоре молодежь оставила нас. Я разговорился с ним: он был дважды женат, всю жизнь любил путешествовать, особенно любил Север. И сейчас, пока тепло, подался к Воркуте. Надеется там найти работу.

МУЖИК В УНТАХ И ТЁЩА В СОРТИРЕ

В жизни он очень любил сюрпризы. Однажды, не послав предупредительное письмо своей первой жене, собрал ей побольше подарков, надел унты и поехал в Л-д. Пришёл в квартиру свою коммунальную, встретил соседа, тот и говорит ему: «Съел тебя медведь, Толя». Открыл он дверь своей комнаты и… Дальше он рассказывал медленно и детально.

«Я тихо подхожу к кровати. Как всегда, с правой стороны. Унты мягкие — ничего не слышно. Наклоняюсь поцеловать жену, а там… Нет, не медведь…» С мужиком этим они тут же выпили водки, которой много было на «свадебном столе».

Второй его брак был тоже несчастным. Жили они на прибалтийском хуторе. Раз полез в тёщином доме в погреб за самогоном. В погребе отодвинул изгородь из прутьев. А песочек-то посыпался. Там и винтовочки, и пулемётик, и мины противотанковые, и ящик с гранатами. Он всё это обратно спрятал, но в душу его закралась преступная мысль.

Когда тирания тёщи достигла апогея, он, пока никого не было дома, сгрёб весь этот арсенал к печке, провёл проводки, подсоединил их к аккумулятору и залёг в кустах за домом. Лежит, а в руках два кончика провода, соедини — взорвётся. Руки напряглись, сердце стучит. Вдруг показалось, что в окне мелькнуло что-то. И не помнит, как проводки соединил.

Первое, что видел,— вылетающая из дома печка, которая взлетела целиком и рассыпалась. Домик весь как-то сжался, а потом развалился, как картонная коробка. Поднялся столб пыли, и взрывная волна отбросила подрывника в кусты. Пока он летел, думал о тёще. По идее, она должна была вылететь из дома при таком взрыве. И тут он увидел, как взрывная волна подхватила стоявший неподалеку сортир и понесла в сторону хлева. В нём сидела тёща. Сортир влетел в хлев, от чего тёща получила «лёгкие телесные повреждения».

Местные жители до сих пор считают, что это «метеорита упала». А рассказчика посадили за «непреднамеренное покушение на убийство», как он сам сказал. И вот, печальная судьба ведёт его опять по дороге.

ГРОБОКОПАТЕЛЬ И ДЕВСТВЕННИЦА

Я растрогался его рассказом. Говорит, шёл он по России пешком, спал в стогах и собирался, пока ещё не холодно, добраться до Воркуты. Ещё рассказывал он об одном знакомом гробокопателе. Да так образно и возвышенно, что я подумал, а не связывает ли их нечто большее, чем просто совместная отсидка в зоне.

Гробокопатель был тихим и деликатным человеком. Иногда с каким-то затаённо-мечтательным чувством признавался друзьям: «Да что у меня за жизнь! Один раз только девушку поимел. А то всё пользованные попадались, хорошо хоть свежие».

А попался он на пустяке. Раз тихой ночкой разрыл он могилку только что вышедшей замуж невесты, которая по пути из загса попала в автокатастрофу и ей оторвало голову. В гроб, естественно, положили всё вместе. Он, уже предчувствуя встречу с девственницей, позабыл про осторожность. Голову её, чтобы не мешала, после долгих попыток пристроить к шее, положил на верхний край могильной ямы, а сам устроился на дне её, прямо в гробу.

В это время через кладбище, с танцев что ли, возвращалась группа местной молодёжи: парни и девки. Вот одна красотка и отошла от них — справить нужду. Трусы сняла, присела на краю ямы, рукой под собой провела — бац! — под ней мёртвая голова! Она как заорёт, да в яму-то и упала. На крик сбежалась вся компания. Смотрят, а в могильной яме лежит с обезглавленным трупом рядом их подружка без памяти и трусов, а на ней пристроился страстный гробокопатель — даром что живая. Тут гробокопателя и повязали. А голову возвратили невесте. И могилку-то закопали.

Гробокопатель попал на нары. Но больше всего в этой истории его расстроило то, что невеста оказалась не девственница. Вот ведь нынешняя молодёжь!

ОЛЯ. ДВА РУБЛЯ

Эти истории, конечно, не давали возможности скучать, но и не согревали моё промокшее и озябшее тело. Изредка я ещё бегал на шоссе, но все машины проносились мимо.

Я тихо сел на скамейку и стал замерзать, как тот ямщик. Оля тормошила меня, бегала вокруг, махала ногами над головой, показывая, и причем очень умело, приёмы каратэ. Скоро и я стал прыгать, и мы устроили небольшой спарринг, в котором я не могу похвастаться, что вышел победителем. С помощью пустых бутылок стали играть в лапту. Оля была просто прелесть! Я в который раз позавидовал силе её молодости.

Светало. Грузовик подбросил нас километров пять, мы очутились на шоссе, со всех сторон окружённые сплошным туманом. Потом долго ждали машин, шли, опять ждали, спали на краю дороги на коленях друг у друга, замерзали и опять шли. В одном месте две деревенских тётки лихо подбросили нас на личной машине. Судя по их виду и речи, они просто ехали «подоить короу али за наозом».

Мы передвигались выматывающими короткими перебежками. В одном месте, километров 80, нас подвёз КамАЗ, за рулём которого сидел аккуратный молодой шофёр, работающий здесь по комсомольской путевке. Он ленинградец с определённым и вполне сформировавшимся взглядом на жизнь. Мне он сразу не понравился. Узнав про нашу печальную историю, он даже поиздевался и начал давать всякие правильные советы. Каково же было моё удивление, когда, ссаживая нас в конце своего пути, он отозвал меня в сторону и вручил мне два рубля со словами: «Извини, больше нет, авось пригодятся. Я долго отказывался, но взять было надо: и для него, и для меня. Дальше пришлось ехать автобусом, и эти два рубля пропали.

В автобусе силы оставили меня, я отрубился. Оля с трудом растолкала меня на конечной остановке.

ОБЛАКА АНДРЕЯ

Долго уговаривали шофёров междугородних автобусов взять нас в Ленинград. Хоть на полу. Они твёрдо стояли на таксе: «по червонцу». Меня это очень расстроило, я опять разочаровался в людях. В ближайшем доме нам дали полхлеба. На бензоколонке сели в кузов трёхосного ЗИЛа. И, обдуваемые ветром, понеслись в Пикалёво.

Мы лежали на дне кузова, загородившись холстами, и смотрели на замечательное небо. Если с утра было пасмурно и солнце не пробивалось сквозь пелену, то сейчас по небу неслись огромные белые облака, а между ними сияло голубое небо. Я вспомнил Андрея Болконского, только грузовик сильно трясло. По земле ползли серо-синие тени облаков, всё вокруг вертелось в какой-то дикой карусели, и мысли тоже.

В Пикалёво пил пиво и съел половинку плавленого сырка.

ФИЛИАЛ В ТИХВИНЕ

Нам сказали, что в Тихвине есть филиал Кировского завода, откуда всё время на Ленинград ходят машины. Когда добрались, уже вечерело. «Филиал» оказался громадиной. Сунулись к одной проходной — глухо. Нас послали к другой, потом к третьей. Бегали так, бегали, наконец пришли к диспетчерскому пункту. Сели на травку и стали сетовать на горькую нашу судьбу. Оленька расстроилась, я её утешал: «Подожди, приедет голубой КамАЗ и отвезёт нас в Ленинград».

Тут из диспетчерской выходит женщина в чёрной форме с огромным бюстом, перепоясанная ремнями, на поясе наган, а на голове фуражка с зелёной полосой. Всё, думаю, сейчас она нас повяжет или, в лучшем случае, прогонит. Подхожу и описываю наше тяжёлое положение. Она сразу врубилась, запиликала радия, и раздался ее спокойный голос: «Первый, первый, я — седьмой, дежурную машину к пятой проходной». Подъезжает машина с рацией. «Вася,— говорит шофёру эта добрая женщина,— все дела в сторону, отвези ребят к четвёртой проходной». Залезли к Васе в машину и через пять минут были у четвёртой проходной, а до неё оказалось километра три — во какой завод! Потом с Васей сбегали в другую диспетчерскую. Диспетчер связался с главным диспетчером, тот с главным инженером, тот обзвонил все цеха. И — забил нам три машины. Добрые вахтёрши жалели нас и сказали, что не пропустят ни одной машины, пока она нас не возьмёт. Мы уселись у них в каптёрке и стали ждать.

Не прошло и десяти минут, как из-за угла заводского корпуса вывернул и направился к воротам — голубой! — КамАЗ с ленинградским номером. Мы прыгали от восторга. Шофёр согласился нас везти, и, поблагодарив наших спасителей, мы поехали.

ЗАСТОЛЬЕ, ДОРОГА

Мы вышли из машины на углу Лиговки и Кузнечного. Позвонил знакомому. К телефону долго не подходили, но я упрямо ждал. Наконец трубку сняли.

Добирались на такси. Занял денег. Нас накормили и уложили спать. «Вот наконец и закончились мои путешествия», — думал я.

На следующее утро устроили грандиозное застолье по случаю нашего приезда, пригласили Кузю. Застолье длилось весь день. Так Оля посмотрела Ленинград.

Я колебался: а не поехать ли в Москву?

Часов в одиннадцать вечера меня, изрядно пьяного, засунули в вагон поезда Мурманск — Москва. Я опять оказался в дороге. Часа два простояли в тамбуре — целовались. Входившие в него пассажиры отворачивались и быстро уходили.

Заплатив проводнику, легли спать на третьи полки.

ФЛЯЖКА С ВИНОМ. ОСТАНКИНО

Проснувшись утром, не мог понять, где я, что я, куда еду. Спустившись вниз, обнаружил — радостное дело! — фляжку, полную болгарского вина. Я к ней приложился и стал соображать. Скорее всего, я ехал в Москву. Но уверенности в этом не было: а вдруг мы возвращаемся в Ферапонтове? Первый и последний раз я был в Москве в девять лет. Моя тётушка, доцент кафедры сантехники ЛИСИ, однажды на мой день рождения сделала подарок — взяла с группой вьетнамских студентов в Москву. По причине национальности и специализации этой группы Москва представлялась мне Красной площадью с обилием расположенных вокруг неё в разном отдалении огромных очистных сооружений с аэраторами, отстойниками, фильтрами, насосными станциями, коллекторами…

Спросить окружающих пассажиров о том, куда едем, было неудобно. Они с большим подозрением смотрели на неопрятного субъекта, слезшего с третьей полки и постоянно прикладывающегося к фляжке. С нами ехали и цыгане. Один из них попросил меня угостить его чайком из фляжки. Я, предупредив, что чай «болгарский», налил в стакан. Попробовав, он очень удивился, что это оказалось вино, и пить отказался. Во время этого малозначительного происшествия в окне замаячила Останкинская телебашня, и я убедился, что еду в Москву.

МОСКВА

СВИДАНИЯ

В Москве пробыл с 26-го августа по неизвестно какое сентября. Побывал у Коли Полиского, а также в Пушкинском, Третьяковке (и все не раз), музее Рублева и в Кремле.

Москва пронеслась незаметно, с тайными и с неожиданными, но долго желаемыми свиданиями, с ее дальними концами, с вечной неприкаянностью, желанием поесть и посидеть в тепле. Мне кажется, что большую часть времени я провел в метро. И все же каждый день был праздник.

АМЕРИКАНСКИЙ ШПИОН

Один раз на станции метро «Динамо» милиционеры потребовали у меня документы, я уже полез в карман, но там лежала куча поддельных пропусков и студ. билет.

Меня провели в пикет и стали допытываться, кто я и откуда. В моей записной книжке один из них наткнулся на два американских адреса, просмотрел всю книжку — нашел еще. Тогда с моих слов записал все мои координаты. Отпустили только когда дозвонились до Андрея Репрёва, который удостоверил, что я остановился у него.

Вообще же Москва просто кишит милиционерами.

НИГДЕ

Уезжал без копейки денег. Точнее, их было три (копейки). Очень долго, с многочисленными пересадками. В одном месте меня остановил проезжающий в Москву Черненко.

Выехал я около полудня, а к девяти вечера преодолел лишь треть пути. Ночь предстояло провести на дороге. Но где? Я стоял у бензоколонки и рассуждал: если меня возьмет КамАЗ, то ночь, пока шофер спит, мне придется плясать от холода вокруг машины. Но тут подъехал фургончик — УАЗик с двумя молодцами, везущими в Ленинград мальков-осетров. В салоне рядом с мешками рыбы стояли три автобусных кресла, на них я и устроился. Очень было неудобно, ничего не видно, и я ругал себя, хотя другого выхода все равно не было.

Ночевать остановились на Валдайской возвышенности. И тут я понял, как мне повезло: я оказался под крышей, а на Валдае в эту ночь шел снег. Хорош бы я был, прыгающий около комфортабельного КамАЗа, если бы был вообще.

Ранним утром въезжали в Новгород. Я возвращался по той же дороге, по которой так лихо начал свое путешествие с Сашей.

ЯЛТИНСКАЯ ТЕТРАДЬ

КРЫМСКИЕ МИТЬКИ

17.02.85. Приехали в Симферополь в 4 часа ночи. На железнодорожном вокзале оттянулись пивом «Ленинградским», вокруг висели различные крымские пейзажи. Рядом стояла старушка в матросской шинели, сплошь обвязанная платками, с очень маленьким и ужасно живым лицом. Она пила пиво из горлышка и, встречаясь со мною взглядом, всегда улыбалась, а я ей. Этот молчаливый диалог закончился её шуткой: «Оставь глоточек, дай кусочек». Я был готов отдать ей всё оставшееся пиво, но она вынесла такой приговор попрошайничеству, что я вовсе запутался и не решился ей предложить ничего.

А крымских пейзажей на стенах было видимо-невидимо.

В полной темноте добрались до Ялты.

ОТТЯЖКИ И ОБЖИМОЧКИ

Вышли на набережную, впервые видел Чёрное море, пальмы, кипарисы, есть здесь и лавровое дерево.

Жизнь наша переполнялась муками, ибо всё же было холодно. Ветер дул с гор. Цвет моря удивительный, то есть их много, цветов — от изумрудно-зеленого до темно-фиолетового.

Устроились в гостинице «Массандра» по рублю за место, с очаровательным видом на торговый порт и фешенебельную гостиницу «Ялта». На набережной купили полусухого «Звёздного», сели на теплоход и отправились в «Ласточкино гнездо».

Возвращались через Ливадию, где паломничали Черчилль и Рузвельт по местам, которые в будущем посетит Фил и Флоренский с Кузей. Дворец хороший, парк шикарный.

Добрались до Олиного санатория.

Пока Оля ужинала, общались с курортниками в курилке. Выслушали много специфических анекдотов. В частности, про «улыбочку, обжимочку и мокрушу».

Курортники все — с мощными загривками, толстыми красными рожами, похабными анекдотами и немного лысоватые.

КУРОЛЕСИМ. РЕЛИКТОВЫЕ ЛАРЬКИ

18.02.85. Утро на набережной. Закупили у знакомой продавщицы ещё «Тавриды» и стали подниматься в гору вдоль канатной дороги. На одном из поворотов серпантина набрели на ящик с песком. Здесь, над ялтинским рейдом, мы и оттянулись. До этого шёл мокрый снег. Мы слепили обнажённую бабу с гротесковыми деталями пикантными. С ней фотографировались, а потом спустились к причалу и, дождавшись Олю, на кораблике отправились в «Ласточкино гнездо».

Когда подошли к пристани, я впервые увидел медуз. От пристани стали подниматься в горы к трассе, решили ехать в Кучукой смотреть матвеевские скульптуры. По дороге обнаружили реликтовый ларёк с разливным вином. По причине оледенения общественный транспорт не ходил. Но нам повезло: подобрала военная машина с цепями на колёсах, и в крытом кузове мы добрались до спуска к санаторию «Криворожский горняк». Здесь наткнулись на винный магазинчик. Я уговорил моих спутников приобрести хоть бутылочку вина. На большее они не согласились.

Как потом выяснилось, очень зря.

После полуторакило-метрового спуска вошли в парк и вышли к морю. Очень замёрзли.

На берегу выпили вино, но это нас не особо согрело. Смеркалось.

ФЛОРЕНСКИЙ И ЕВА. ЧУДЕСНОЕ СПАСЕНИЕ

Набрели на фонтан «Ева»: небольшой круглый замёрзший бассейн, посреди которого стоит скульптура обнажённой Евы. Детская невинность местных подростков скрыла её прелести белоснежным купальником в виде вылепленных из снега лифчика и трусиков. На льду бассейна — свежие следы юных ревнителей нравственности. Мы весьма позабавились этому.

Саша Флоренский из любви к искусству полез в бассейн раздевать скульптуру и провалился под лёд. Но поборник истины и наготы по колено в ледяной воде добрался-таки до Евы и снял позднейшие наслоения. Вылез он из бассейна по пояс мокрый — не спасли и красные дутые сапоги. А вокруг ни души, все корпуса санатория закрыты — мёртвый сезон! Аборигены живут наверху у магистрали в пятиэтажках, до которых ещё надо дойти. У Саши от холодного ветра штаны уже подёрнулись ледком.

И тут нас, вернее, Сашу, спасла Советская власть, а точнее — Избирательная Кампания. В округе нет ни школы, ни клуба, и агитпункт располагается в неотапливаемом флигельке пансионата.

После недолгих уговоров милые агитаторши согласились впустить нашу компанию, хоть и собирались уже уходить. Потерпевший тут же развесил на масляном обогревателе всю свою одежду, а сам пристроился рядом, стуча зубами от холода.

Но лязг и скрежет зубовный Сашу не согревал. Тут-то все и поняли, как я был прав! Я выскочил на пронизывающий ветер и побежал вверх по склону. Достаточно быстро преодолев двухкилометровый подъём, я ворвался в закрывающийся магазин и еле утоворил продавщицу продать мне бутылку водки и бутылку какой-то настойки. Обратно я скорее не бежал, а ехал по обледенелой дороге, как заправский слаломист.

Потерпевший ждал меня с распростёртыми объятиями и глоткой. Так был спасён для мирового искусства Александр Олегович Флоренский.

НОЧЬ В ГОСТИНИЦЕ. ДО СВИДАНЬЯ

Уже было совсем темно, когда на шоссе нас наконец-то подобрал пустой ведомственный автобус (тоже с цепями) и повёз вверх в горы. Где-то высоко в горах он простоял минут сорок и, так никого и не дождавшись, поехал вниз. Нас высадили у Симеиза. Стуча цепями, автобус скрылся в темноте.

Стояла глубокая ночь. Добраться до Ялты не было никакой надежды. И мы побрели вниз наугад — без определённой цели. Вдруг вышли на какую-то маленькую симеизскую гостиничку. Стучимся. Нас долго не хотели впускать, мест не было, но сжалились и поселили в холле второго этажа. Будя постояльцев, натаскали туда матрацев из разных номеров, т. к. оные постояльцы норовили спать сразу на двух, а иногда и трёх матрацах. Рядом за занавеской шебуршились девки. Мы повалились замертво.

Разбудило гоготание каких-то юнцов. Оказалось, что холл находится прямо посреди гостиницы. В левом крыле расположились юные лыжницы, а в правом — юные велосипедисты. Все они находятся здесь на сборах, считая это время самым подходящим для своего вида спорта. По причине разности полов гомозились очень шумно и в основном на пограничной территории.

Поняв, что спать нам здесь больше не дадут, отправились досыпать в Ялту, оставив за занавеской юных туристок.

Были в Гурзуфе. Чудный городок, пельменная замечательная. Вообще, в Крыму нас выручали, кроме хороших людей, пельменные, консервированные овощные салаты и портвейн «Таврида».

Возвращались в Л-д уже без Кузи (он, как всегда, торопился на работу),— втроём в отдельном купе. Я, по традиции, с температурой.

Флоренские очень трогательно ухаживали за мной, а я лечился «Стругурашем».

ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА МИТЬКОВ

Эта квартирная выставка имела место на Екатерининском канале между ларьком, что у Кокушкина, и тем, что у Львиного, но не работающим. 

Началось так.

РОЗОВОЕ ПЛАТЬЕ

8.03.85. Пятница. Развеска. Поднимаясь по узкой тёмной лестнице, уже на первых этажах встретил достаточно пьяных лиц. По азиатским чертам большинства из них я догадался, что это знакомые Серёжи Чекменёва. Осведомился, дома ли хозяин. Вразумительного ответа не получил.

С первого взгляда было ясно, что выставка обречена. На подоконнике в кухне полусидели две молоденькие, но уже изрядно попиленные девочки и пытались производить действия, подобные пению. Одна из них, получившая впоследствии от меня прозвище «котлетка», была одета во что-то дутое. Из-за отсутствия лица и по цвету одежды она очень напоминала финский флаг.

Вторая была привлекательнее первой. Её даже можно было назвать симпатичной. Звали её Оксана. На ней было классическое розовое платье, всё в пятнах и потёках. В этом платье, по всей видимости, она на выпускном вечере танцевала с первым парнем 8-6 класса, а потом с ним курила под лестницей. Может, даже целовалась.

Перед красотками на одном колене стоял Шинкарёв и пел серенады. На его лице были заметны типичные признаки шинкарёвского опьянения: безысходно-ласковая тоска и доходящая до ярости бесшабашность.

Немного в стороне у плиты стояли художники Семичев и Флоренский. На моё удивление, оба были сильно трезвы. Окружающее безобразие, видимо, воспринималось ими как должное. Таким образом они становились его соучастниками.

АЛЮМИНИЕВЫЕ ОГУРЦЫ. ВЕРТЕП

В коридоре встретил Кузю — «только заинька был паинька... » В самой комнате, предназначенной для выставки, женщины — жены и подруги художников пытались все же повесить хоть картины своих избранников. (Мои работы, естественно, уже висели.) Но все попытки были тщетны, так как прерывались хождениями гостей выставки, от которых и исходило безобразие. Это были всё Серёжины соседи. Они приходили семьями, с детьми и, по случаю праздника, пьяные и чрезвычайно активные.

Гости шатались по комнате, топтали картины, хватали их, вертели, рассматривали, хвалили, пытались повесить на стенки или приставали к нам. Обсуждение было очень бурным, переходящим в потасовки с угрозами набить морду как участникам выставки, так и зрителям.

Всё смешалось: химические завивки, красные отложные воротнички на пиджаках, разгорячённые лица, бегающие и орущие дети, попранные картины.

Один из участников выставки, Игорь Чурилов, будучи человеком строгих нравственных устоев, не смог всего этого вынести и собрался уносить свои работы восвояси.

Пытаясь спасти выставку, я вышел на кухню. Хозяин сидел в углу на полу и пытался обнять девочку Оксану. Шинкарёв уже не стоял в благородной позе, в которой я его покинул, а лежал под батареей. Рядом примостилась Котлетка. Все они, и даже сам Флоренский, невнятно орали песню про алюминиевые огурцы. К их пению присоединялся дружный хор гостей. В ответ на мои призывы заняться выставкой они только махали руками и еще сильнее затягивали: «Я сажаю алюминиевые огур-цы. У-у, у-у…».

А Лёша Семичев злорадно улыбался. Игорь так и ушёл, унеся свои работы. Ко мне пристал Касым-кровелыцик. Он требовал, чтобы я стал гидом. Рискуя здоровьем, я наотрез отказался. Касыма, слава Богу, привлекла чья-то работа, валявшаяся под ногами «экскурсантов». Схватив её, он набросился на Кузю и потребовал немедленно повесить эту картину на самое лучшее место. Находиться в этом вертепе в трезвом состоянии я более не мог.

АБУ-СИМБЕЛ НА ПОСТОЯЛОМ ДВОРЕ

9.03.85. Открытие. С утра, попив пива, отправились с Флоренским доводить дело до конца. Но уткнулись носом в замок. Поднялись в другую Серёжину квартиру, где вчера я встретил двух маленьких девочек лет шести. Кто-то спал на матрасе, а в соседней комнате спала Оксана. Хозяина не было. Оказывается, он ушёл в пять утра и ключ от выставки забрал с собой. Вскоре стали собираться посетители, и нам пришлось извиняться.

Квартира постепенно превращалась в постоялый двор. Чтобы время не пропадало даром, принесли «Абу-Симбел». На полу спали дети, а за столом мы с Сашей Флоренским объедались картошкой. Вдруг пронёсся слух, что пришёл Серёжа. Все ринулись вниз. Мы с Сашей поспешили вслед, дабы укорить хозяина. Однако выставка была уже им за ночь развешана. Правда, всё вперемешку. А может, так и правильно?

Посетителей (вчерашней категории) — полным-полно. Поняв, что мы чужие на этом празднике жизни, я и Флоренский покинули экспозицию и направили стопы на лучшие поприща. Причём в разные стороны.

ВАКХАНАЛИЯ. ДЖЕНТЛЬМЕНЫ У БУФЕТА

10.03.85. На следующий день я пришёл часам к трём-четырём. Триумф искусства полнейший: вакханалия в полном разгаре.

Художник Шинкарёв, забыв о присущей его опьянению грусти и даже с некоторой злобой, потребовал, чтобы я увёл всех со второй квартиры Чекменёва, ибо ему необходимо остаться наедине с одной дамой. Дама бегала по комнате очень взволнованная, в пальто, суетилась, но вскоре обречённо утихла. Я выполнил просьбу художника жизни, да так старательно, что увёл даже того молодого человека, с которым эта дама пришла.

Всех изгнанных я повёл на выставку, где встретил Флоренского. Спустились во двор. Навстречу из подворотни вышли две девицы: Оксана и Котлетка. Руки их были заняты бутылками портвейна, поэтому наши объятия были краткими. Мы как истинные джентльмены не могли позволить Девушкам нести такую тяжесть и овладели портвейном.

Долгие поиски места, пригодного для распития нашей неожиданной добычи, закончились на первом этаже знакомой лестницы. Здесь мы обнаружили заброшенную квартиру, где и расположились.

Посреди комнаты стоял буфет 50-х годов, в котором были две очаровательные баночки из тех, в которых в аристократических домах кухарки сдавали свои анализы. Одну из них Саша впоследствии подарил своей жене, а вторую я забрал себе, хотя у меня и нет кухарки. Мы пили портвейн, я опасаюсь, что даже и на брудершафт. Покинув наших молодушек (было им лет по семнадцать), всё же отправились в соседний дом (в котором, как оказалось, не так уж нас и ждали), где и заснули.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ВЕЛИКОГО ПОСТА

10.03.85. Отоспавшись, вернулись на выставку, где увидели поистине вавилонское столпотворение в обеих квартирах. Потребность в алкоголе усугублялась его наличием. Без семи девять начались гонки за лидером. Лидером выступал я, так как мне первому удалось собрать три рубля 10 коп. Я ринулся в темноту.

В магазине меня с распростёртыми объятиями встретила продавщица второго отдела и, хотя на витрине было вино только по три десять, выдала мне из-под прилавка бутылку за два семьдесят, да еще белого.

Тут вижу подбегающего к магазину Чекменёва, которого мне удалось втащить внутрь — магазин закрывался. Я взял еще три из-под прилавка, а он подхватил валявшегося у прилавка алкоголика странного вида, почти голого, и потащил его домой, хорошо хоть не к себе: только такого посетителя нам не хватало.

Я был перегружен бутылками, к тому же от штанов оторвалась пуговица и передвижение мое было затруднено.

Во дворе Серёжиного дома мы расстались: он понёс две бутылки на выставку, а я две — во вторую квартиру.

На лестнице меня встретила многочисленная делегация во главе с А. Флоренским, которая преградила мне путь в квартиру. Я не противился, и мы раскрыли первую бутылку на лестнице. Из квартиры доносился страшный шум: оказывается, там были танцы. Из двери изредка высовывалась чья-то любопытная голова, которую мы тут же впихивали обратно. На шум поднялись соседи снизу, яростно настроенные. Двух первых мне удалось успокоить, но за ними наступала старуха с веником в руках. Она страшно ругалась и пыталась веником ударить меня.

Далее в моём сознании всё происходящее смешалось в сплошную кашу. Поэтому последующее описание вечера воспроизводится с чужих слов, зачастую предвзятых.

После поединка с соседями распитие на лестнице продолжалось. Я, не обращая внимания на окружающих дам, стал приставать к другим окружающим дамам. Говорят даже, что я ущипнул Котлетку за то место, которое у других женщин называется попкой. Боже мой, и это в Великий Пост!

Затем проследовали на выставку, потеряв по дороге оставшуюся бутылку. Вакханалия продолжалась и там. Как вышел, не помню. Говорят, что пошёл в соседний дом, где меня уже и вовсе не ждали, в плаще повалился на кровать и уснул.

БЫТИЕ БОГА. МАТЕРИАЛИЗАЦИЯ

11.03.85. Снова у Чекменёва. Посредине комнаты — Серёжа за этюдником, рисует картинки и тут же раскладывает их на полу, множа экспозицию. Полкомнаты уже занимали его произведения, как вытащенные из запасников, так и только что выполненные. Пустые места на стенах тоже были завешаны его работами. Причём рисунок иногда продолжался на обоях и переходил в другую картину. Везде пестрели маразматические надписи о любви к ближнему и трёх десяти. Тут же валялась работа Шинкарёва, проткнутая гвоздем самим автором, а хозяином разукрашенная пастелью — кружочками и лучами. Под ногами увидел схему математического доказательства бытия Бога, выполненную Сережей с помощью тех же кружочков и линий. Налицо была, как впоследствии скажет А. Флоренский, буквальная материализация пословицы: «Заставь дурака Богу молиться — он и лоб разобьёт», хотя более полное её воплощение, насчёт лба, ждало Серёжу в будущем.

ЧП. НАРЦИССЫ ДЛЯ НЕВЕСТЫ

Первые сведения о загадочной истории, происшедшей вечером 12 марта, были получены от некоего Миши, семьи Касыма и девочки Любы, со слов которой я и рассказываю.

В этот вечер Серёжа был особенно необычен: много говорил, кричал. В его доме собралось много гостей. Часам к семи он объявил, что собрался сегодня жениться на девочке Свете. На вопросы гостей «а знает ли об этом невеста? а согласна ли она?» он отвечал, что невеста не знает об ожидающем её счастье, но если она откажется, то «будет просто праздник!». Под намеченную свадьбу занял он у Миши сто рублей и закупил к столу кучу продуктов. Гости произвели уборку в квартире, накрыли стол. Всё уже было готово, не хватало только невесты и цветов, за коими и отправились Миша и Серёжа. Естественно, начали они с цветов. Было уже поздно, Серёжа каким-то образом проник в закрытый магазин «Польский букет», взял цветы, положил деньги на прилавок и собрался уходить, но тут его повязали сотрудники милиции. Мишу, хотя он и не проникал в магазин, забрали как соучастника.

В милиции Серёжа вел себя соответственно своим привычкам и взглядам. Милиционеры проявили себя «достойными слушателями», ответив на его проповеди мордобоем. По словам Миши, Серёжа при этом страшно визжал, но продолжал проповедовать. Интересно, приглашал ли он их на выставку? По крайней мере, они посетили её на следующий день с обыском. Об этом сообщила жена Касыма, которую милиционеры пригласили в качестве понятой. По её словам, они особенно тщательно осматривали обратные стороны картин. Обнаружив Серёжину надпись с просьбой помочь художникам тремя десятью во имя Бога и любви, они сделали заключение, что Сережа под прикрытием Бога занимался вымогательством. Чтобы подтвердить свою гипотезу, они отправились на другую квартиру Зекменёва, где обнаружили набор вилок и ножей — единственное, что можно было там найти.

ЭВАКУАЦИЯ

Среди соседей ползли слухи о том, что выставкой овладела одна из соседок, доведённая ею до белого каленья, заперлась там, изрезала картины и порвала рисунки. К счастью, слухи оказались ложными, и пострадали лишь некоторые работы Авдеева и Шинкарева, пара рисунков Д. Шагина, затоптанных на полу милицейскими сапогами, да ялтинский пейзаж Кузнецова, изображающий едущих на фуникулёре Филиппова и Флоренского. Так вот, на Флоренского был намертво приклеен кусок газеты.

На следующее утро (14.03.85) я стал организовывать эвакуацию выставки. Группа спасателей в составе пяти человек встретилась у ларька, что у Кокушкина. Во двор вошли тихо, только снег предательски поскрипывал под ногами. Дальнейшие действия происходили чётко и оперативно, что обеспечило успех операции.

В следующие дни история с Серёжиным арестом обрастала новыми подробностями и слухами. Как оказалось, обыск был и у Миши, который добавил к своему рассказу, что дверь магазина Серёжа открыл своим ключом, но цветов в магазине не оказалось. Интересно, что в тот злополучный вечер в мастерской Флоренского появилось несколько ящиков нарциссов, происхождение которых до сих пор остаётся тайной. Интерес также представляют и слухи, порождённые Серёжиными коллегами по работе — дворниками.

Одна из дворничих сказала буквально следующее: «А знаете, за что Сережку взяли? За сифилис! И у всех его друзей, которые были там,— сифилис! И у моего сына тоже — сифилис! Потому что в Ленинграде у пятидесяти процентов — си-фи-лис!!

ПАРИЖСКИЙ БЛОКНОТ

ВСТРЕЧА. ПЕРВЫЕ ЗАЙЧИКИ

1.11.92. Международный аэропорт Пулково. Таможня пропустила меня, не потребовав никаких документов на картины, ничего не проверив. Взлетели. В самолете вздремнул, просыпаюсь — стоим в каком-то аэропорту, вроде не советском. Может, Париж? Оказался Брюссель. В Париж не пускают, туман. Продержали часа три. Выходил на бельгийскую землю покурить. Сказали, что нарушил границу суверенной Бельгии.

В Раris прилетели, когда смеркалось. Таможня принципиально не обращает на меня никакого внимания. А ребят с их спрятанными картинками задержали. На двух машинах повезли в Раris по автобану.

В Pariже долго крутились по улочкам, пытаясь найти место для стоянки. Наконец въехали в подземный гараж. Сооружение умопомрачительное: ни человечка. Наткнулись на полицейского с собакой, и он нас не застрелил, а всё разобъяснил. У Мари Мишель, где остановились Шагуины, пили разные вкусные напитки и ели замечательный суп. Меня с Шинкарёвым отвезла зайцем Катя к себе. Флоренский дал мне 400 FF.

СВЯЩЕННЫЙ СПИРТ. КАТЯ И ВЕТКА

2.11.92. Понедельник. Долго не могли купить карт-оранж — у кассирши не было сдачи. Встретились у Триумфальных ворот на Елисейских полях. Телефонный аппарат сожрал карточку, что технически невозможно. Были у Лёши на работе в АСАТе. Пили спирт, настоянный на каких-то травах каким-то священником. Пошли к Хвостенко. По пути «братки» заставили меня купить вина бутылочку у араба, который взял с меня на франк дороже. Правда, я её зажал и выпил на следующий день с Катей и Веткой за обедом. У Хвоста махнул не глядя три папиросы «Беломор» на полпачки «Данхила» у грузинской сестрёнки. Пришёл Флор. На обратном пути пили с ним пиво в метро.

БРАТКОВ ОБОБРАЛИ

3.11.92. Вторник. До обеда сидели дома. Обедали с Катей и Веткой. Гуляли с Шинкарёвым по Люксембургскому саду. Ходили в АСАТ. Ужинали вшестером у Кати. Перед этим «братки» заставили меня опять купить бутылку вина (8.90), но если прошлое было хорошим, то это оказалось плохим (на нем пейзаж наподобие «Пшеничной»). На обратном пути «братков» обобрали.

МНЕ УСТРОИЛИ УЖАС

4.11.92. Среда. У Мити, забрал картины. Поехал домой, с Катей пошли на рынок. Катя купила бананы, виноград и овощей. Поехал опять к Мите. «Братки» устроили ужас по поводу моего участия в выставке. Реставрировал им картины. Отнесли картины в АСАТ. Митя с Таней поехали к Лёше. Остальные к Кате ужинать.

ПИЛИ НА СЕНЕ. Я РИСОВАЛ

5.11.92. Четверг. Гуляли с Шинкарёвым и Флоренскими по Монмартру. Зашли к Мите. Вечером гуляли, купили по бутылке. Пили на Сене, я рисовал. Вино нажористое. Гуляли по ночному Парижу. «Братки» купили себе по 23 FF булки с мясом и зеленью — ничего особливого. Самый туристский центр Парижа, народу ночью — тьма.

ШИНКАРЁВ ОСТАВИЛ СРАЧ

6.11.92. Пятница. С утра писал Гонконг на балконе. Шинкарёв оставил после себя срач. Я убирал. Он мне вечером проставил. Перевезли картины из АСАТа в галерейку к бабушкам. Флоренские уехали в Нормандию. Гуляли с Шинкарёвым по Sех-Shорам. Он купил мне вина. Поехали к Кате на работу на концерт «Поляны». Вино с аналогичным названием намного лучше. Полянцы противные. Видел эмигрантов первой волны — хорошие. Потом был стол-фуршет. Вино забористое. Потом дожировывали у Кати. Шинкаревское вино выставил на стол.

ВИШНЁВОЕ ПИВО. У СТРУВЕ

7.11.92. Суббота. У Кати выходной. Поехали в supermarket. Отоварились за Катин чек по полной: 767 FF — полная корзина на колесиках (= 49.000 руб.): вино, джин, тоник, пиво (вишнёвое!), шоколад, колбасы, кофе, чай, йогурты, печенье и др., др., др. Втроём еле дотащили. А до этого ещё на рынке затарились ананасами, манго, виноградом, бананами и пр. Дома оттянулись в полный рост.

Вечером были у Алексея Струве. Мама у него замечательная. Родилась в Берлине во время эвакуации из России. Её муж — священник и врач, в 60-е гг. погиб в автокатастрофе. Пришли полянцы и всё испортили. К Алексею и обратно ехали на электричке. У него смотрели «Рави Якоб» с Луи де Фюнесом. Татьяна Борисовна переводила. Приехали. Долго болтали с Катей, легли после 3-х ночи.

ПАРТСОБРАНИЕ В АРХП

8.11.92. Воскресенье. Стояли на службе. Оказались Митины именины — он купил две бутылки дешёвого вина. Все пошли к Кате жировать. Пили шампанское с ликёром.

С Митей купили ещё бутылочку. Поехали на блошиный рынок. Шинкарёв сдуру купил неплохую куртку. Шмудаков — по полной, а покупать, кроме инструментов, нечего. Что французы делают с деньгами — непонятно.

Пошли на партсобрание АРХП — гадюшник. А Флор и Хвост — зайчики. С Флором бегали на пьяный угол к арабу, ели индейку. (Пиво вкусное.) Хозяйка всё возмущалась, что красное вино проливают на паркет. Т. е. ссать и срать на паркет можно, а красное вино проливать нельзя. Обратно шли и ехали гуляючи, показывал Шинкарёву Париж.

НЕ ВЗЯЛИ К СИНЯВСКИМ

9.11.92. Понедельник. Из дому не выходил, «Братки» не взяли меня к Синявским. По этому случаю вечером с Катей напились. Днём писал Гонконг.

ТОЛСТЫЙ И ГЛАВНАЯ БАБУШКА

10.11.92. Вторник. Забастовка транспортников. Опохмеляюсь вкусным пивом «1664». Был чуть не убит выстрелом из бутылки портвейной португальской. (Этикетка никак не отклеивается.)

Развешивали картины. Главная бабушка водила нас в ресторан обедать. Пришёл Толстый. Пошли гулять. Два раза заходили в арабские лавки. Пили у Сорбонны. Толстый рассказывал про трофименковские сексуальные подвиги. Пили у бассейна. Толстый рассказывал, какая хорошая Франция. Сестрёнка проходящая жадно на меня глядела, а я, может, на неё. Пришли к Мари Мишель на партсобрание. «Братки» и Катя меня обижали. Хочу домой.

МАНДАРИНЫ. ПРОЛИВНОЙ ДОЖДЬ

11.11.92. Среда. С утра ходил на рынок. Купил бананы, цв. капусту, мандарины на 24.80 FF — дал Шинкарёв. Ждали у Кати Митю. Я ел и рисовал Гонконг под проливным дождём в темноте. На радость Шинкарёву и Кате разбил в нашей комнате лампочку. Митя пришёл с женой и бутылкой вина дешёвого. Ели, пошли гулять. Я купил себе за 18.90 FF бут. вина. Были у Эйфелевой башни, на Монмартре. Торопился домой в метро.

Р. S. Поссал в зарослях бамбука напротив Эйфел. б.

ВЫСТАВКА. ФЛОР ТЫРИЛ СТАКАНЫ

12.11.92. Четверг. Пытался подольше поспать. Катя пришла обедать с Софи. Открытие выставки. Хозяйка галереи была в ужасе от наших русских гостей, которые во главе с Флором всё время бегали в арабскую лавку за вином и тырили у неё стаканы. Пили компот[22] на выставке и вино с братками на улице. Купили картину у Флоренского, у Оли графику, и у Шинкарёва есть предложения.

Поехали к Алику: замечательный суп, вкусное вино, разные водки. Все очень хорошие. Алик подарил мне Кубок мира по футболу. Алексей отвёз нас домой.

КЛОШАРСКОЕ И СПАРЖА

13.11.92. Пятница. Первый раз за весь Paris похмелье. Усугубил Шинкарёв, устроив мне с утра ужас.

Долго не могли выбраться из дома. Поехали к Алику в магазин ИМКА-пресс. По пути неожиданно встретили Флоренских. У Алика из «бесплатной раздачи» отобрали немного книг — замечательных нет. Попользовались турецким сортиром. Расстались с Флоренскими, пошли гулять по книжным магазинам. На RERе поехали до Университа. Купил Кате проставочку — 2 б. вина. И себе клошарского для прогулки.

Сытно поужинали. Очень понравилась спаржа. Вино моё оказалось очень вкусным. Шинкарёв не давал мне спать, а я ему.

ШИНКАРЁВ НА БЛОШИНОМ РЫНКЕ

14.11.92. Суббота. Рано встали. Зашли на рынок — купили бананы — 15 FF — я дал. Продавец нас обвесил. Поехали на блошиный рынок — куда так рвался Шинкарёв.

Шинкарёв ухайдакал меня полностью: сначала на блошином рынке, где всякой всячины много, но всё дорого (очень здорово в антикварных лавках), затем в ТАТИ.

В ТАТИ Володя купил себе сумку за 29 FF, вместо 39 на рынке, перчатки неплохие (29 FF) и кепку дорогую (39 FF). Все ему идёт, за это обещал проставить. Посмотрим.

Из ТАТИ на 30-м BUSе поехали к Триумфальным воротам, но Шинкарёв по пути захотел есть — пришлось выйти и съесть бутерброды на остановках. Он, гад, и на Елисейских полях продолжал таскать меня по магазинам. (Курс $ = 5,15 FF.) Особенно долго торчали в магазине с аудио– и видеопродукцией. Смотрели «Терминатор-2».

Пришли домой, я вымыл пол. Приехал Пореш, в честь этого был устроен ужин. Пили джин-тоник, вино, упаковку которого купила Катя — вкусное, и я выставил бутылку «Сеller» — оказалось хуже, чем вчерашнее, хотя тоже 12 градусов. «Братки», как всегда, ничего не принесли, а только пили и жрали за десятерых, меня постоянно обделяя всем и надо мной ещё и издеваясь. А мое винцо так быстро выжрали, что я чуть попробовал.

Ну и гады же эти «братки».

ФИЛИППИКА ЛУВРУ

15.11.92. Воскресенье. Поехали в Лувр. С Шагуинами не встретились. Вход по воскресеньям — 16 FF. Ходили по правому крылу. Вышли на Сену. Обошли букинистов. Хорошие старые порные открытки. На о. Св. Людовика зашли в две галереи — одна плохая, другая дембельская. Я вернулся в Лувр, а Шинкарёв поехал на свой блошиный рынок.

Встретились около семи часов вечера у выхода из Лувра. Шинкарёв решил открыть запой. Купил мне литровую проставочку за свои покупки и себе хорошего вина за 17.50 FF. Вначале долго не могли найти арабскую лавку. Видели много денег в фонтане у полосатых колонн. Сидели и пили у проезжей части на бульварном кольце. Два раза зашли в кафе. Вначале Шинкарёв пил валерианку с кофе, затем 2 бокала Мартини — мне чуть-чуть досталось. Не дал мне поссать на стройке — пришлось прямо на улице. Потом не помню, может к арабу заходили ещё.

У ТОЛСТОГО. ОТТЯЖКА С КРЕВЕТКАМИ

16.11.92. Понедельник. С утра опохмелялись пивком и «Иваном Гулякой». Пошли прогуляться.

Александр Ельчанинов отвёл нас в Le Ruchel. Там жили русские художники в начале века. Почали по этому поводу мою проставочку. Пошли гулять дальше через арабскую лавку. На метро доехали до Вавилона, выпивали в садике.

Поехали домой. Шинкарёв спал, а я на кухне с Володей Порешем разговаривал.

Поехали к Толстому. Купили вина на сон. У Толстого оттянулись в полный рост: водка АБСОЛЮТ, креветки, спрутики, красная рыба, вкусное вино, хорошая жена — «Жанна Д'Арк удмуртского народа», симпатичная дочка, шикарное горячее мясо.

Все обижали Митю.

Флоренские уехали на такси.

Толстый — зайчик, пошёл нас провожать. Не смогли найти арабскую лавку.

ЖИРУЕМ НА НОТР-ДАМ. БРОСИЛИ

17.11.92. Вторник. Опохмелялись пивом, ночным вином и остатками моей «Пшеничной». Из-за забастовки метро опоздали на встречу с Флоренскими у Нотр-Дама, но он нас дождался. Пошли в Митин супермаркет, где купили трёхлитровый бочонок вина, сок, тоник, шоколад (всего на 52,45 FF — я платил, чек прилагается). Гуляли по Сите, о. Св. Людовика, пили на набережной Сены. Шинкарёв в супермаркете купил еще бутылку вермута и виноград. Пили во время дождя на колоннаде среди мотоциклов. Стемнело. Мити не было дома. Шинкарёв убежал от нас по эскалатору под землю. Флоренский не взял меня с собой к Толстому. Я ездил на RERе вдоль Сены. Добрался домой, а Шинкарёва нет. Он пришёл поздно — гулял по парижским кафе.

ЗАЧЕМ Я ЗДЕСЬ?

18.11.92. Среда. Опохмелился пивом. Шинкарёв заставил меня проставить кубок мира — мерзкое розовое итальянское винцо. Катя по телефону устроила Шинкарёву ужас.

Какое странное наше здесь пребывание! Зачем я здесь — непонятно, и всё же, мне кажется, эта поездка на многое для меня повлияет. (Жалко, со мной нет жены.)

На помойке видел замечательный шезлонг, но кто-то до меня его уже присмотрел. Сбегал к арабу в лавку (оказался француз Felix Potin) — купил за 24 FF (дал Шинкарев) 0,75 и 1 л. Вино и то, и другое оказалось вкусным. А в лавке меня на полтора FF обжулили. Первую выпили до Катиного прихода, вторую почали после. Катя на обед принесла пиццу.

Все время идёт дождь, а Шинкарев спит. Катя вызвала меня на работу — штемпелевать книги. Потом с Шинкарёвым пошли с Катей гулять. Сидели на лавке на проезжей части. Я рисовал. Машины шныряли у наших ног. Бегали в лавку напротив. По приходу домой Шинкарев завалился спать, но как только Катя легла, вскочил и послал меня к арабу. С трудом нашёл работающего. (Ходил более получаса.) Шинкарев спит. Пить будет завтра.

Пришёл Пореш. Митя звонил Кате — по этому случаю собрались на кухне (Шинкарев спит). Катя стала меня пытать, куда я ходил. Пришлось сознаться. Она реквизировала бутылку. Еле уговорил её оставить Шинкарёву стакан. Остальное выпили. Легли спать. Шинкарев проснулся в 4 утра — допил вино, долго недоумевая, почему арабы продают полбутылки. Колбасился до пяти. Выпил всё пиво.

У АРАБА. СЛОМАННЫЙ ШТОПОР

19.11.92. Четверг. Встали. Шинкарев потащил меня скорее к нашему арабу, у которого купили дешёвого вина. Я жестами объяснил, что нужен штопор. Он дал, но каково же было его удивление, когда русская могучая рука свернула у штопора ручку так, что жало осталось в пробке и торчал лишь маленький хвостик. Все усилия мои и араба вывернуть обломок с помощью больших плоскогубцев и разводного ключа окончились безрезультатно. Шинкарев стоял рядом и, глядя на это, обливался горючими слезами. Окончательно побежденный араб, видя такую силу русского духа, дал нам другую бутылку, на 1 FF дороже. Мы пожалели его и не стали просить новый штопор, рассчитывая на силу наших перстов. И шинкарёвская длань не подвела.

ФИЛИППИКА ШАГУИНУ

Пошли в музей Орси — поэма импрессионистов. Шинкарев устал и ушёл. А мы с Сергеем Морозовым ходили на выставку Сислея. Потом Сергей, как я ни отказывался, подарил мне каталог Сислея и репродукцию Ван Гога. А для Шинкарёва купил три открытки Редона. Орси — хороший музей — бывший вокзал. А Серёжа — хороший зайчик.

Встретил «братков» у АСАТа. Флоренский отдал мне за 17.11.92. — 26 FF — половину — почему? Обругал меня за то, что не хожу по галереям и задницу не подставляю. Шагин и Флоренский решили, что картины не продаются из-за меня. Я, по их идее, должен был обаять потенциальных покупателей и зазывать их в галерею и продавать работы «братков» — для этого меня и брали. А я не отрабатываю ту милость, которую они мне оказали. Теперь я должен таскать картины невыставленных братков по галереям, дабы их там втюхать, чтобы Шагуин оплатил грузовик, который привёз его и Флоренского картинки. Под конец подлец Шагуин прогнал меня из связки, не пустив на вернисаж Овчинникова. Чем сильно меня обидел. С горя я купил бутылку настоящего клошарского вина 1,5 литра в пластиковой бутылке за 9,65 FF. Оказалось вкусным и нажористым — зря его все ругают!

Я СТАЛ КЛОШАРОМ. СТАЯ КРЫС

Немного успокоившись, побродил под Шатилетом. Сел на 72-й автобус и уехал к Радио-Франсе. Перешёл на остров Лебединая аллея, сидел, пил и рисовал у памятника Свободы. Настоящий клошар!

Вот сижу напротив Эйфелевой башни. Мимо проплывают светящиеся кораблики, пахнущие вкусной едой. Вокруг ни души — самый низ набережной.

Какая сестрёнка мимо меня прошла, как пела! Как мы улыбались и смеялись друг другу — золото! Поёт очень сильно и правильно. А мимо проплывают пароходы. То не было ни одного, а то один за другим.

До этого прошёлся по всему острову, а когда сидел у Свободы, то так был похож на клошара, что случайные прогуливавшиеся хотели мне подать монетку, но не находили, куда бросить. С острова замечательные виды на другие берега Сены, которая опоясывает остров. Остров узкий — одна аллея, а вокруг на других берегах небоскребы, отели, причалы. Это мой второй самый лучший вечер в Раris. Забастовка транспортников. Поэтому просидел на Сене. Наконец на двухэтажном RERе переехал через мост — красиво, и уехал к американскому району. До этого на острове встретил стаю парижских крыс. Пошёл пешком к новой арке — светится белая. Вино замечательное.

Нашёл складной зонтик в употребимом состоянии — замечательный подарок жене. Крутом и впереди небоскрёбы. Прыгнул в метро. Опять ехал в RERе — курил, пил вино. Народу ни души.

Пришёл домой, а Шинкарёв набросился на меня и выжрал оставшееся вино. Т. о. на весь вечер мне хватило 1,5 л, да ещё и Шинкарёву досталось, и всего за 9,65 FF. А состояние чудесное — лучшее парижское вино!

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ХВОСТА

20.11.92. Пятница. С утра Шинкарёв лежал пластом, а я за ним ухаживал. Потом пришла Катя с Порешем и забрали меня смотреть фотографии и слайды Киева, СПб, Москвы и Суздаля, которые сделали те туристы, которых Катя недавно возила в Россию. Смотрели в доминиканском монастыре. Ничего, кроме ананасового сока, не пили.

Поехали с Катей в супермаркет. Она отравилась у доминиканцев печеньем.

От Кати позвонил Хвосту и поехал к нему на день рожденья, а Шинкарёв остался дома. Долго добирался — забастовки. От раздражения закурил в метро (штраф — 600 FF). «Братки», увидев меня, были сильно раздражены, но лютовать постеснялись.

Оттянулся в полный рост. Гуляли всю ночь уже без «братков». На следующий день (суббота, 21.11.92) продолжили, в т. ч. и пятилитровым бочонком вина. К ночи с Флором отправились домой, но не успели на метро. Остались ночевать у Хвоста в гостиной. Всю ночь грузинская сестрёнка выходила в гостиную курить и ласково на меня смотрела. У Хвоста замусорился сортир. Я не при чём.

500 FF — ЗАЙЧИКАМ ПОД ХВОСТ

22.11.92. Воскресенье. Утром Хвост убежал покупать ресторан. Остались его жена Римма, грузинская сестрёнка (оказалась наполовину армянка, наполовину русская из Тбилиси, любит курить травку), Флор и я. Собрали последние сантимы и пошли с Флором покупать пиво. Купили две литровых бутылки. Договорились с арабом, что он примет пустые винные бутылки. Пришли обратно и славно позавтракали. Пошли сдавать бутылки. Грузинская сестрёнка пошла с нами красть для меня водку и для Хвостенковских детей майонез.

Араб, сволочь, бутылки не принял (видно, Флор его плохо понял). Взял только одну пивную — дал франк. С горя у Хвоста пил на кухне мед. спирт. Выручила грузинская сестрёнка — позвонила Савельеву и заняла у него для нас 500 FF. Поехал к Савельеву с Флором на такси (около Монмартра, 101 FF туда и обратно). Ехали долго. Потом у того же араба купили на 150 FF водки, вина, бананы, виноград и едаков. Флор, зайчик, дал мне на карманные расходы 50 FF. Пришли к Хвосту и начали жировать по полной. Потом с грузинской сестрёнкой (Лили) ходили за травкой (купила на 100 FF).

ПОМОЙКА. БЕЛЫЙ ПИДЖАК

На обратном пути наткнулись на помойку, где я отобрал мешок детских шмоток, а для сестрёнки нашёл белый пиджак и тумбочку под телевизор. Да, на помойках у нас такое не валяется.

А Римма мне выдала еще детских тряпок и сумку замечательную (Шинкарёв всё завидует и хочет отобрать). Звонила Катя и устроила мне ужас с ключами.

ПОЧЕМУ «БРАТКАМ» ПЛОХО?

Пришлось, всё допив, ехать домой. Еле всё уволок. По пути, у «Версаля», встретил «братков», которые до этого обчистили весь Катин холодильник (съев, кстати, весь сервелат, который Катя купила, чтобы я попробовал). Они на меня набросились и стали страшно ругать. Им, видите ли, плохо жрётся и пьётся, когда я оттягиваюсь. В ответ я лишь поинтересовался судьбой холодильника. Пришёл домой. Катя с Шинкарёвым ушли гулять (уже и Шинкарёва «братки» не взяли в связку к Нечаеву).

Всю ночь и следующее утро Шинкарёву не давала покоя моя новая сумка.

О. СВ. ГЕРМАНА. КОРОБОЧКА

23.11.92. Понедельник. Поехали с Шинкарёвым на РС на о. св. Германа. Прошли по набережной со сверкающими зеркальными стёклами огромных кубов-контор и заводов. На острове осмотрели большую скульптуру Дю Буффе «Вхождение в фигуру (форму)». Потом никак не могли добраться до м. «Мария де Иссу». Шинкарёв всё ругал меня, что он не может найти дорогу. Зашли к Кате и пошли в Еd, где я купил 1,5л дешёвого вина (7,95 FF). В арабской лавке Шинкарёв купил себе литруху пива. Нашёл я для Шинкарёва красивую коробочку, дабы он ей утешился со своими сумками. Она очень хорошо входит и выходит в его за 29 FF.

Сели на углу Конвентиона и Важирара, стали попивать и коробочку всовывать и высовывать — типичные клошары! Шинкарёв быстро выжрал пиво и за мое винцо принялся.

Пошли пешком и нагнали автобус. Доехали до моста Гариглан, под которым поссали. На RERе с видом на Сену доехали до Gare d'Austerlitz, а далее до Бастилии. (Бастилии почему-то не видел.) Пошли на кладбище Пер-Лашез. По пути в супермаркете ко мне пристал то ли француз, то ли араб: «Рускей бери рускей водка», а я детские игрушки смотрел, послал его на …. Он ответил: «О'kеу».

ЕЛИСЕЙСКИЕ ПОЛЯ. ЗАГАСИЛИСЬ

Кладбище впечатляет, но на кладбище непохоже — нагромождение картонных коробок, хотя почти все могилы и гробницы (в основном камень, немного металла) сделаны с большим вкусом. Стемнело. Шинкарёв дожрал моё вино. Пошли к каналу Св. Мартина. Красивые мостики через него и шлюзы. Там, где мы сидели, уровень воды почти на уровне земли — я рисовал карандашом. Шинкарёв всё бегал покупать телефонную карточку. У него это плохо получалось, поэтому он окончательно дожрал моё вино. Пошли дальше, но не прошли и 200 м, как он меня заставил зайти в Лидер-Прейс и купить ему ещё вина да и орехов с изюмом. Я купил, чек прилагается. Он обещал поучаствовать. Посмотрим.

Смотреть пришлось недолго. После нескольких неудачных попыток использовать телефонную карту он так разволновался, что поучаствовал в бутылке вина в два раза больше, чем я, выжрав почти всю. Наконец он дозвонился до Кати. Выяснилось, что «братки» идут жировать в гостиницу к Натали. Шинкарёв рванулся туда, но затем передумал, и мы загасились на Елисейских полях, где он и допил моё вино.

Затем, правда, он купил у араба маленькую (1л) бутылочку винца. Мы допивали её дома (Катя уже спала) и допили утром. Всю ночь Шинкарёв шлялся по квартире и не давал мне спать.

Я — ПРИМЕРНЫЙ ДОМОСЕД

24.11.92. Вторник. С утра принял душ, вымыл за Шинкарёвым посуду и пропылесосил квартиру. Пришла с работы Катя — выяснилось, что «братки» вчера до двух ночи жировали в каком-то русском ресторане с цыганами. Позвонил Флор. Зайчик устраивает дешёвую распродажу моих картин, может, через Нечаева. Ходил к Кате на работу звонить Нечаеву. Вымыл пол в туалете, ванне и на кухне. Вымыл за Шинкарёвым посуду. Они сегодня с «братками» опять идут без меня жировать к некоему Лигачеву, который сам фотографирует туалетную бумагу, а его дочь — французского мужика с огромным мужским половым хуем. Скатертью дорожка!

Шинкарёв нарисовал (на моём холсте, моими красками) Кате кота, опившегося красным вином и завалившегося в цветы. Молодец, хорошо получилось!

Я пожарил Кате картошки и приготовил ужин. Она угостила меня вкусным пивом — «1664». Шинкарёв пришёл поздно, трезвый и голодный, Катя уже спала.

Да, ещё я, пока Шинкарёв жировал у Лигачёвых с французским мужиком, начал чинить в Катиной гостиной пол, так что Пореш долго ещё ночевать там не сможет.

ХРЯКИ. ЧУДИЛИСЬ ГОЛОСА

25.11.92. Среда. Катины именины. С утра сделал ей завтрак. Потом ещё поспал и принялся за картину — вид Монмартра Rue Norvins. Катя пришла и ушла, Шинкарёв всё спал, а я рисовал.

Около 4 часов поехал в АСАТ, где встретил напряжённую умственную работу «братков» над тем, как бы и затраты окупить, и вину на других свалить. Свалили на меня. Поехали в художественную школу доказывать, что нужно вести обмен с Россией. Организовала Мари Мишель.

В школе видели хорошеньких студенток. Сначала говорили о том, как хорошо меняться, а потом взял слово председатель профкома и сказал, что профсоюз против связи с российскими христианами, ибо религия — опиум для детей, а русская — особенно для французских. Его поддержал местный парторг, который опасается, что их детей за 15 дней пребывания в России покрестят, да еще в православие, да ещё и какие-то открытые христиане, которых ещё и католики поддерживают. Струве, Катя, Мари-Мишель и др. пытались их переубедить, но это было бесполезно.

Жалко было смотреть на детишек, им так в Россию хочется, а местная номенклатура не пускает. У них такие красивые и хорошие добрые лица. А у некоторых и фигурки ничего.

Детки очень расстроились, спорили с этими хряками, но бесполезно, а от хряков всё зависит. Так и не пустили. Потом подошли к нам, извинялись за этих подонков. Хорошие все такие.

По выходу, к разочарованию Мити, разрушили все связки и пошли с Шинкарёвым и Катей бродить под дождём по бульварам. Протаскали меня весь вечер без толку, в арабские лавки не пущали. Затащили в какой-то Макдональдс, где и курить-то нельзя, съели по мышке в тесте и по стакану пива — только деньги зря потратили. Нашли туристские каталоги — вот это издания! — в помойке.

Шинкарёв стал нервничать, и мы поехали домой. Не могли найти ночную арабскую лавку. Дома Катя оттянула нас пивом «1664» и адвокатами с креветками и майонезом.

Легли поздно. Мне чудились голоса.

ПАНТЕОН. КУПИЛИ ФОНТАНКУ

26.11.92. Четверг. С утра колбасились. Стал писать Гонконг. Пришла Катя, починила телефон. Позвонил Флор. Договорились встретиться на пл. Италии у стеклянного большого дома. Пошли к Боре, купив у араба 2 бутылки. Пили с Борей. Поехал к Пантеону. Видел дом у Сены над улицей. Зашёл в церковь. Белые колонны, витражи, орган и деревянные стулья, как в концертном зале. Рисовал его.

Долго плутал и пришёл на выставку. «Братки» всё спорили о деньгах, а хозяйка разливала вкусное шампанское. Лотом подошёл Митя и всё дожрал. Хозяйка принесла ещё одну бутылку. У меня купили картину «Фонтанка» за 500 FF, значит мне 425 : 2 = 212,5 FF (это X 70 руб. = 14.875 руб. — не много, но и не мало). Кому отдавать? — деньги всё равно не мои.

Опять проехал Сену: ну и Сен здесь у них! К Флору на договорённую встречу не успевал. Звонил из АСАТа сестрёнке Людушке — обещала подождать. Бросил «братков» с их денежными проблемами и прыгнул в RER. Еду опять через площадь Италии и далее на край города. Встретила меня Люда, и мы в метро ещё долго Флора ждали.

Люда угостила нас замечательным ужином. Остались с Флором ночевать. Шинкарёв с Катей где-то загуляли. Оказалось, в пивбаре до 2 ночи просидели, пили пиво и виски, а я им дозвониться не смог.

СЕН-ЖЕНЕВЬЕВ ДЕ БУА

27.11.92. Пятница. Едем в Сен-Женевьев. Серёжа — зайчик, скрипач, нас везёт. Видел парижские пригороды, скоростные магистрали и многое другое по пути. Остановились у супермаркета (на «К»). Флор купил бутылку вина на сейчас и бутылку моей жене.

Добрались до кладбища. Там очень сильные ощущения. Вся русская (последняя) история России в могилах. Особенно поразили участки захоронений белого движения (корниловцы, казаки). Могила А. Тарковского, Булгакова, С. Соловьева.

На кладбище с Флором выпили бутылку вина «на сейчас». У могилы Галича особо.

Возвратились быстро. Отобедали у Люды. Встретили у неё Л. Корсавину (которая мужа ругает) и сестрёнку (которая митьков хвалит). Люда Фляш — сестрёнка золотая. Ну и конечно за обедом по просьбе Флора бутылочку для жены моей выжрали.

МЕНЯ ИСКЛЮЧИЛИ ИЗ МИТЬКОВ

Еду на выставку. На, надеюсь, завершившуюся пресс-конференцию. В метро при переезде через Сену видел холм зелёный, оказавшийся большим зданием: сверху стеклянная крыша, на боковых наклонных стенах высажена травка, а в промежутках — окна. Долго плутал, ища выставку. Наткнулся на улочку Муфтар, где рынок прямо на улице. Улочки в этом районе узенькие, очень старые дома. Пришёл на выставку, пресс-конференция в полном разгаре. Подлецов этих видеть не могу: всё свои дела хотят устроить за счет других и ругаются постоянно. Флоренский орёт на всех, в т. ч. и на Шинкарёва, который дал три картины, чтобы выкупить грузовик, где куча Флоренского картин. А с теми, с кем надо, улыбается и раскланивается.

Лёша дал мне 200 FF за картину проданную. Разделим на 3. Подонкам и Шинкареву — по 66 FF. 2 FF — останется. Одну мою картину (Чесменский столб) Лёша оставляет, чтобы окупить подонковский грузовик. Едем на RERе к Леше. Флоренский исключил меня из митьков.

Как у Лёши хорошо. Татьяна Борисовна — светлый человек. Как ангел.

ВСЕГДА РАДУЙТЕСЬ

Флоренский лютует. Смотрели «Митькимайер». Боже! как жаль, что всё это в прошлом, что больше этого не будет. Но как хорошо, что всё это было.

«Всегда радуйтесь» — надпись из Посланий сегодня на кладбище. Как мучительно иногда дается эта радость. Куда проще озлиться на всех и жить со своею обидой. Но — «всегда радуйтесь!», а радость и обида несовместимы. Как жалко злых людей! Ведь удовольствие от победы над ближним не есть радость.

Семья Струве — это воплощение радости от Божьей благодати на земле.

СИМБИОЗ

Оттянулись у Леши и Анечки очень хорошо. Флореныч и Шагуин на всё набрасывались — сжирали и выпивали так, что Лёша лишь успевал бутылки доставать. У них замечательный симбиоз сложился: наливают лишь друг дружке и по очереди, так что вроде и бутылка у них в руках не бывает, и фужеры всё время пусты. А я, дурак, наливаю всем — то есть всё время с бутылкой, а выпивать не успеваю.

МОНМАРТРБУС. РАЗМЫШЛЕНИЯ

28.11.92. Суббота. Катя нас разбудила. Пришёл грустный Пореш. Поехали на Барбес. Я, на зависть Шинкареву, с новой сумкой.

Отправил Шинкарёва с Катей в центр Помпиду, а сам поднялся на Монмартр, сел в монмартрбус и спустился на Пигаль, пошлялся по секс-шопам — все меня зазывали.

Снова на BUSе переехал через Монмартр. Наконец-то видел на холме мельницу. По ту сторону холма купил Кот-Руон за 8.5 FF и ещё вина в СПб. В каждом магазине на меня смотрят косо. Не знаю, что ещё купить — крыша едет полностью. Может, 1,5 литра — и загаситься? Нет, пусть уж Шинкарёв проставляет — картин на миллион продал, а я каждый день его обслуживаю. Посуду, полы мою, пол чиню, краски даю, ночью свет выключаю. НЕУДОБНО.

На монмартрбусе оттяжно. Еду на смерть лютую — на выставку к «браткам».

Да, какую сестрёнку мы вчера встретили, когда ехали к Лёше! На платформе, услышав русскую речь (ругань громкую), подошла к нам. Оказалось, русский учила во Флориде, а сама из Франции. Кароль зовут, хорошая такая. Чиркнул ей телефончик. Так разволновался, что чуть берет ей свой не оставил. Почему же так поздно такие встречи?! А ведь могло быть… Как жаль!

ПРОЩАНИЕ С PARIS. ЗАРАБОТАЛ $5

29.11.92. Воскресенье. Встали в 7.00. Я сделал завтрак. Алёша повёз нас на Шатле к Мите, а потом меня с вещами через Флоренских в аэропорт — прощался с Парижем.

Алёша — зайчик, всё понимает. В аэропорту с тележками долго толкались в лифт. Лёша ушёл за другими вещами, а я остался охранять. Приехали братки на RERе. Прошли регистрацию нормально. Я заработал $5 за провоз диссертации. Братки завидовали. Флоренский ругался. Простились с Катей и Лёшей. Попробовал пива. Сели и полетели. Под нами были Германия, Дания и пр.

Наконец Россия. Подлетаем к СПб. Самолет идёт на снижение. Вижу Московский проспект. Аэропорт. Касаемся-земли в 15 час. 21 мин. 40 сек. по-парижски. ВСЁ!

В РОССИИ!

Таня меня встречала. Мороз лютый. Родина встретила нас неласково. Но надо стоять.

И я стал стоять.

ВАСИЛИЙ ГОЛУБЕВ

Иллюстрации автора

ЦАРСКАЯ БРЮКВА

У Царя на огороде есть небольшая грядка, а на ней растет брюква, которой Царь необычайно дорожит. Проснется иной раз утром, и первый вопрос: «А как там моя брюква? Сорняками не поросла? Кабанчик не подрыл ее? Не пожухли зеленые листочки?»

Как зеницу ока берегут брюкву садовник, академик, фармацевт и астроном. Да еще восемь генералов, два прапорщика и бронепоезд с усатыми матросами. Что и говорить — царская брюква!

А охранять брюкву есть от кого. Не дает она покоя завистливым соседям да своим, местным жуликам. Со всех сторон лезут на грядки всякие шпионы, журналисты-щелкоперы да ушлая интеллигентская шпана. За каждым кустом притаились заморские атташе, а продажные мужики из местных, едва наступит ночь, устремляются сквозь минные и проволочные заграждения, чтобы добыть для своих пузатых «хозяев» хоть один ма-а-ахонький кусочек замечательного корнеплода.

И бродит в окрестных лесах германский диверсант в раздвижных шпионских шароварах с кнопкой и потайными лампасами.

Лезут и лезут!..

А уж мы-то чего только не натерпелись из-за этого растения! Когда в удобрениях нехватка была, всех жителей гоняли скопом испражняться на царевы грядки. А по весне заставляли прогревать стылую землю паяльными лампами. И не дай Бог — неурожай! Сколько через это народу в Сибирь ушло — не сосчитать!

А ведь ничего в той брюкве особенного нету. Брюква как брюква. Одно только слово, что — царская.

Вот они, ужасы царизма!

РАССКАЗ ПРО ТО, КАК ГЕНЕРАЛ ШТАНЫ ПОТЕРЯЛ

Шла война. Враги наступали. Чтобы их остановить, разбить и взять в плен, на фронт отправили самого лучшего Генерала. Генерал собрал вещи, сел в поезд, в отдельный генеральский вагон, и поехал на войну.

В дороге почувствовал он неприятный зуд. На попе. Посторонних в генеральском вагоне не было, а потому решил Генерал снять штаны да разобраться: в чем тут дело?

— Мать честная! — на штанине сидела толстая вошь. Генерал даже покраснел от смущения. Вошь, как известно, первый враг воина.

Других штанов у Генерала не было; собираясь, он сильно торопился, взял с собой лишь самое необходимое: саблю, пистолеты, гранаты, патроны… А про штаны забыл.

Решил тогда Генерал открыть окошко и вошь из штанов вытряхнуть. Высунулся он из окна по пояс, стал штанами трясти.

А навстречу шел другой поезд. Машинист заметил неладное: какой-то человек торчит из окошка и штанами размахивает, — дал он предупредительный свисток.

Генерал от неожиданности штаны и выронил.

Так и приехал на фронт: в мундире, фуражке, сапогах, только без штанов. Делать нечего — присел Генерал на корточки, чтобы мундир до сапог доходил, и заковылял на перрон.

Встречавшие его офицеры очень удивились: «Что случилось с нашим командующим? Был бравый, статный полководец, а теперь — карлик какой-то». Но дисциплина — вещь серьезная. Отдали они честь, как положено, и повели Генерала на позиции.

И надо ж так случиться: в этот самый момент враги начали последнее, решающее наступление.

Увидел Генерал, что его солдаты бросают оружие и бегут врассыпную, куда попало. Не выдержал он такого позора. Выхватил он саблю, пистолеты; офицеры тоже за оружие похватались, остановили бегущих и повели их в контратаку.

Увидели враги, что впереди всех на них генерал без штанов бежит,— и растерялись. «Может,— думают,— война уже закончилась, раз генерал без штанов выскочил — отдыхал, наверное, после капитуляции. А мы и не знали!» Пока они так думали, их всех окружили и взяли в плен.

Вбежал Генерал в палатку вражеского военачальника. Тот руки вверх поднял — дескать, сдается. А Генерал с него штаны стащил, надел их на себя и вышел к войскам как ни в чем не бывало.

Тут уже салют, почести, ордена и почетное оружие ему вручают. А про мародерство его никто и пикнуть не посмел: победителей не судят.

ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ

Шла война. В одном прифронтовом городе двое воров-«медвежатников» решили ограбить банк. Тревожной темной ночью они залезли в него, отключили сигнализацию и уже взялись было открывать сейф, как начался вражеский налет. Одна из бомб попала в здание банка, взорвалась, все завалило, и воры, оглушенные и контуженные, оказались погребенными заживо под обломками здания.

Когда они очнулись, в город уже вошли немецко-фашистские захватчики.

Оба «медвежатника» были евреями, поэтому они не смели позвать на помощь. В любую минуту их могли обнаружить и отправить в концентрационный лагерь, на мыло. Они сидели тихо-тихо, затаив дыхание и боясь шелохнуться.

Положение узников было незавидным. Лишь тонкая полосочка света пробивалась сквозь завал над их головой. По ней они узнавали, день или ночь на дворе. Взятые на «дело» бутерброды, несмотря на режим строжайшей экономии, вскоре закончились, а пить приходилось дождевую воду, собранную по каплям в жестянку из-под завтрака. Вскоре воры поняли, что могут сойти с ума.

Чтобы дать себе хоть какое-нибудь занятие, «медвежатники» решили завершить начатое — открыть наконец сейф с деньгами, из-за которого они и оказались в такой ужасной ситуации.

Разумеется, пилу, молоток и зубило пришлось сразу отложить в сторону: возле руин здания все время прохаживались немецкие часовые. К дому напротив постоянно подъезжали красивые машины, и блестящие немецкие офицеры сновали туда-сюда. Видимо, там находился штаб.

Ничего не оставалось делать, как попытаться разгадать шифр замка. Времени у них теперь достаточно, если, конечно, голод и жажда не опередят их. Миллиметр за миллиметром они крутили заветные колесики, мучительно вслушиваясь, не раздастся ли долгожданный щелчок.

Иногда воры устраивали перерыв. Отползали к щелке посмотреть, что на свете делается. Для развлечения стали запоминать, сколько к штабу машин подъехало да какие у них номера — все-таки развлечение.

И вот однажды, когда несчастные уже потеряли счет времени, дверца сейфа неожиданно щелкнула и тихо отворилась. Схватив припасенный на этот случай огарочек свечи, наши герои заглянули в сейф и ахнули. На всех полках снизу доверху лежали не советские дензнаки, а самые настоящие золотые слитки.

Какой ужас! Они богаты как незнамо кто и с этим богатством вынуждены умереть от голода и жажды в темном, сыром подвале.

Внезапно в углу раздались шорох, шуршание, пыхтение. Воры притворили дверцу сейфа, заставили его обломками досок и с тревогой переглянулись. Неужели фашисты раскрыли их убежище?

Из угла блеснул тусклый луч электрического фонарика. «Вы кто?» — спросил по-русски из темноты строгий голос. Воры испуганно молчали. Наконец их глаза привыкли к свету, и они различили в незнакомце секретаря райкома товарища Кочета.

— Тьфу, черт! — выругался Кочет, оглядев помещение. — На какие-то сто метров промахнулся. Да кто же вы, мать вашу?

— Мы здесь случайно, нас завалило, и теперь нам не выбраться, — залепетали «медвежатники». — Впридачу мы — евреи, и судьба нас ожидает еврейская! Вокруг — немцы, напротив — ихний штаб, и придется нам здесь погибнуть.

— А вы откуда знаете, что напротив — немецкий штаб? — заинтересовался Кочет.

«Медвежатники» и рассказали ему про щелку в завале, про то, что они в нее увидели, про все-все-все, даже номера машин перечислили. Только про сейф с золотом умолчали да еще про то, как они в этом завале оказались.

Кочет выслушал их с необычайным вниманием.

— Дорогие вы мои! Знали бы вы только, какие важные сведения мне сейчас сообщили. Я ведь под немецкий штаб и подкапывался, да не рассчитал маленько. А там я бы эти сведения, конечно, узнал, но и сложил бы за то свою голову. Гестапо меня бы вмиг раскусило — всякая собака в лицо знает. И не пойти на это задание я не мог: большевистская совесть не позволяет мне больше других на смерть посылать. Так что вы и мне жизнь спасли, и для командования нашего ценнейшие сведения добыли. А теперь не отчаивайтесь: за такую помощь я вас из этой беды вызволю. Выведу через подкоп в наш партизанский край. Собирайтесь, кончилось ваше заточение.

Тут фонарик у него потух. Видимо, батарейка кончилась.

А ворам это и кстати. В наступившей темноте покидали они золото в вещмешки и поползли вслед за Кочетом в потайной ход.

Долго ползли. Стали воры отставать. Кочет им говорит:

— Да что вы эти мешки с собой тащите? Бросьте их, в отряде вам все необходимое выдадут: и мыло, и сухари, и мешки новые.

— Нет, — отвечают воры, — не можем бросить. В этих мешках — наше еврейское счастье. Такой уж мы народ: от своего ни в жизнь не откажемся, все с собой таскаем — палки, склянки, драные ботинки…

— Ну, пыхтите дальше; а только без мешков — давно бы уже на месте были.

Долго ли коротко ли, но приползли они наконец в партизанский край, в Брянские леса.

Хотели ворам оружие выдать да в партизаны записать, но они оба больными сказались: шутка ли, столько времени под землей просидеть. Отпросились они у командира домой — детишек повидать да сказать, что, мол, живы. Дали им с собой и мыло, и сухарей, а мешки типа «сидор» давать не стали: зачем, коли свои имеются.

И пошли «медвежатники» через леса, через поля. В дороге постриглись, переоделись так, что и на евреев перестали быть похожими. Добрались они до дальнего города Данцига. Сели там на пароход и уплыли на нем в Уругвай. А уж там, в Уругвае, золото свое как надо пристроили и зажили припеваючи. И по сей день живут да счастью своему не нарадуются.

ЛЕГЕНДЫ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ БАЗЫ

ВОЗДУХОПЛАВАТЕЛЬНЫЙ МАНЕВР

Шла война на Балтике. Хмурым утром под покровом густого тумана возвращался из боевого похода прославленный крейсер «Догада». Несть числа его победам, много врагов потопил, не стыдно войти в родную гавань. Гордо реет Андреевский стяг, рассекая клубы черного дыма.

Так бы и пройти незамеченным до самой базы: снарядов всего две штуки осталось, для хорошего боя нет никакой возможности.

Но крепкий северный ветер развеял туман, брызнули с неба лучи золотого солнца, и прямо по курсу выросли два угрюмых силуэта — огромные, безобразные дредноуты «Шмутцих» и «Верлоген».

«Сдавайся!» — просигналили «Догаде» с вражеского борта.

«Русские не сдаются!» — ответил бесстрашный крейсер.

«Ну, смотри!» — пригрозили с «Верлогена».

И закипел бой. Пушки у дредноутов раза в два толще и длиннее, снарядов — полные казематы. Бьют по «Догаде» со всех калибров. Грохот, дым, брызги от взрывов встали стеной по оба борта. Не прорваться отважному крейсеру сквозь море огня. И погибать нельзя: нельзя обрадовать врага победой.

Но на то и прозван наш крейсер «Догадой» — не впервой ему поражать противника, опровергая каноны морского боя.

Прозвучал приказ — и вынут из трюма огромный парус, закреплен на реях обеих мачт. Снова звучит команда, на полную мощь заработали котлы, из всех труб повалили клубы дыма и пара, наполнили тугое полотнище, превращая его в огромный воздушный шар. Воспарил «Догада» над волнами. Враз замолчали вражеские орудия, тупо уставились в небо раскаленными жерлами: ничего не понимают.

Тут-то и пригодились последние снаряды. Не стали их в пушки заряжать, а сбросили на уродов прямо сверху, как бросают бомбы с ажурных аэропланов.

Один снаряд попал в самую трубу «Верлогена», по ней провалился в машинное отделение, в топку парового котла и уж там — ого-го! Ха-ха! Разлетелся «Верлоген» на мелкие кусочки.

А «Шмутцих» — он потрусливей был — пустился наутек. Бросили и в него снарядом. Снаряд даже разрываться не стал, просто перерубил «Шмутциха» пополам — тот и затонул.

«Малый ход!» — прозвучало с капитанского мостика. Крейсер мягко опустился на воду, парус сняли, свернули, убрали обратно в трюм. Белокрылые чайки кружили над обломками дредноутов, наперебой славя бесстрашие русских моряков.

Встречали героев с оркестром. Мудрый седой адмирал лично вышел на пирс, отдал честь гордому боевому флагу и прослезился: до чего же все-таки мы, русские, отважный и смекалистый народ!

ВОЕННО-МОРСКАЯ ЛЮБОВЬ

Море. Брызги. Война.

Канонерка «Родина» стремится сквозь серую мглу туда, где среди взрывов и волн погибает эсминец «Смелый, но глупый».

Глухой беззвездной ночью, черной как мазут, поперся он напрямик через минные заграждения. Да только мины, как известно, на то и ставят, чтобы никто в этом мерте проплыть не сумел. Бух! — один взрыв. Бух! — другой. Остался «Смелый, но глупый» без винтов, с пробоиной в борту прямо на виду у вражеской береговой охраны. Тут и рассвет наступил.

Проснулись враги, глянули на море — обрадовались. Плотно позавтракали и не спеша разошлись по боевому расчету. «Смелый…» у них как на ладошке, и деться ему некуда — колышется, будто шляпа, сдутая ветром с головы прохожего ротозея.

А когда грянули залпы, то загудели и море, и небо, и земля. И слов таких не найти, чтобы передать весь ужас, воцарившийся в этот миг в акватории. Плохи дела на эсминце. Лишь белые чайки отнесут матросские души к родным берегам.

Вдруг в грохоте боя расслышали на «Смелом…» звук сирены, блеснул сигнальный прожектор: «Иду на помощь!». Под прикрытием дыма и брызг подошла из клокочущих волн верная подруга — канонерка.

С береговых батарей того не увидали. Такую кашу заварили в проливе, что самим неприятельским канонирам ни черта не видно, лупят наугад — дескать, при таком плотном огне даже килька живою не выскользнет.

А «Родина» времени не теряет. Взвалила на хрупкие свои борта израненный корпус друга, подбитым тюленем обмяк он поперек задней палубы, только машет флажком: «Не вытянешь, милая. Спасайся сама!». «Нет! Только вместе!» — отвечают с «Родины».

Так, потихоньку, осев в воду по самую рубку, чадя единственной трубой за четверых, вышли они из-под огня на безопасное расстояние и взяли курс на свою базу, к славной крепости Кронштадт.

Когда беда осталась далеко за кормой, «Смелый, но глупый» пришел в себя и в восхищении самоотверженной смелостью и упорством «Родины» проникся к ней сильным чувством. И «Родина» не скрывала своей симпатии. От пережитой опасности любовная страсть заметно крепчает, и уже на подходе к родным берегам случилась между ними фронтальная любовь.

Но у войны безжалостный норов. Выйдя из ремонта, «Смелый, но глупый» сразу погиб в морском сражении, покрыв себя неувядаемой славой. А канонерка «Родина», стоя в сухом доке, вскоре родила небольшой паровой катер. Катер рос, рос и вырос в прекрасный могучий линкор «Петропавловск», названный так в честь броненосца, ушедшего из Порт-Артура в свой последний поход со славным флотоводцем адмиралом Макаровым.

Когда же юный линкор лишь появился в виду неприятельских берегов, враги пали духом, загрустили и поняли: слава русских моряков не погибает, а потому и воевать с ними бесполезно.

Так что с той самой поры против Андреевского флага гоношатся лишь идиоты да чокнутые.

ТРАГЕДИЯ НА ОРЕДЕЖИ

К холодам под Лугой появились космонавты. Они были не агрессивны и предпочитали на глаза вовсе не показываться, лишь изредка пугая грибников и заплутавших в лесу малолеток.

Космонавтам, в отличие от беспризорных, селяне симпатизировали: их пускали порой постираться и попариться в бане. Кое-где в деревнях еще помнят космических триумфаторов. Звездные братья, улыбка Гагарина — радостные фрагменты детства.

Прошла эпоха космических иллюзий. В детских садах уже не рисуют лунных пейзажей с голубым шариком Земли в космическом небе, где звездочкой помечена столица галактик — Москва. А мне уже не хочется быть ни космонавтом-пограничником, ни космонавтом — капитаном дальнего плавания. На орбите болтается всякий хлам, и вот уже не разберешь — где космонавт, а где консервная банка. Попривыкнув, мы и забыли, что где-то над головами крутятся в пространстве пара-тройка несчастных, запущенных туда месяцев на тридцать.

Сперва космонавты подавали сигналы. Потом притихли. Молча проплывали их корабли над планетой, печально глядели друг на друга в иллюминаторы забытые герои.

Постепенно техника сдавала. Пришедшие в негодность модули шлепались где попало, а их обитатели, не дождавшись ни вертолетов, ни спасательных команд, начинали нелегкий путь домой. Без денег, без билетов, без карты окружающей местности.

Добрались они и до нашей губернии.

Жил в селе Рождествено, что на Оредежи, старый дед. Жопа Алексеевич. Не в обиду ему, а просто такое у него было имя. От такого имени и судьба у деда получилась задумчивая. Люди с Жопой не водились. Ни в сельсовет на выборы, ни в милицию — никуда его не вызывали: как же такой срам в протокол писать?

В печали одиночества потянуло деда к знаниям. Выписывал он газеты, журналы по научным вопросам, вырезал из них полезные заметки и клал в папку с тесемками. Так и состарился: один-одинешенек на краю села, ощущая в себе то ли ущербность, то ли неясное превосходство свое над соседями. Неприветлив, сварлив стал. На людей волком глядит, а в душе одна надежда: как бы перед смертью хоть разок с умным человеком побеседовать. Пустое! Где ж его возьмешь — умного?

Сидит как-то вечером Жопа в избушке. Слышит — за окошком чьи-то шаги, голоса. В дверь постучали.

— Кто там?

— Это мы, космонавты. Пустите погреться и переночевать.

Так и сел дед. Вот оно! Наконец-то умные люди в его дом пожаловали. Однако отвечает им недоверчиво:

— Это надо еще проверить, какие вы космонавты. Загадаю я вам загадки. Отгадаете — милости прошу, приму с радостью. А коли не отгадаете — не обессудь, брат, так всыплю из бердана, что до самой смерти дробью срать будешь!

— Идет! Говори свои загадки.

Засуетился дед. Вынул он папку с тесемками, вырезки вокруг себя разложил. Что бы такое спросить позаковыристей? Надо ведь, чтобы и они поняли, к кому в дверь постучали: не какой-нибудь там пенек безмозглый.

Начал он загадки загадывать, а космонавты все невпопад отвечают. Что ни вопрос — все мимо.

— Что же вы за космонавты, коли на простые вопросы ответить не можете! Я в деревне живу — и то больше вас знаю.

Рассмеялись за дверью:

— А ты что думал? Мы тебе по самой современной науке докладываем. Ты же, небось, загадки свои из старых журналов вычитал, и сведения в них никак научному прогрессу не соответствуют. Эх ты, жопа.

Удивился дед: имя его им известно. Да и вправду, куда ему с космонавтами знаниями тягаться. Стало ему стыдно.

— Извините меня, старика. И верно: одичал совсем. Откинул он щеколду, отворил дверь. Вошли в дом беглые каторжники, убили Жопу и вынесли все из избы.

ЖЕСТОКАЯ ШУТКА

Из дальних странствий возвратясь, сошел на берег бравый капитан Дымов. При нем — тюки и чемоданы: гостинцы родне. Шелка, рапаны, жемчужные бусы, сушеная голова туземца, маски африканские из черного дерева, китайские вееры, японское кимоно, в маленькой коробочке — диковинный заморский зверек: морская мошонка.

Питается зверек орешками, семечками, ловко справляется с тараканами, словом, неприхотлив. Однако хлопот от него — больше, чем от живой обезьяны. Суетлив и беспокоен без меры. Вот и думает Дымов: кому бы этакое чудо пристроить?

Поначалу хотел его Главному морскому начальнику на юбилей поднести, да постеснялся. Уж больно оригинальный презент — может и не понравиться.

Сунулся было с ним домой, а жена и слышать не хочет:

— Что принес, дубина? Своего барахла мало! Она права: на балконе Дымов развел кроликов. Из знакомых никому не надо:

— Вот еще! — говорят. — Держать такое!

По Дымовскому наущению сынишка отнес зверька в школу, в кружок юных натуралистов. Вернулся вечером в слезах, с большой, жирной двойкой по поведению.

Сосед Дымова боцман Цыпа пожалел по-своему: «Выброси ты это говно! Гайку к коробке привяжем — ни в жисть не всплывет».

Жалко Дымову зверька, ругает себя: ради забавы словил животное, вырвал из привычной среды, а теперь, наигравшись, и жизни его лишать?

На ту пору о Дымовском чуде слава по всему городу пошла. Всем охота посмотреть на заморскую диковину. Особенно женский пол любопытствовал до крайности, но кому ни предложат — сразу в отказ. Добро бы просто посмеялись, а то некоторые и принимать Дымова у себя после этого отказываются.

— Иди, — говорят, — с этой своей; в общем, не ходи к нам больше.

Выход подсказал старый профессор Плешинер, что на артиста Евстигнеева похож: «Уж если не найти животному лучшей доли, так отнеси ты его в зоопарк — там любому подарку рады».

А на прощание Плешинер потоптался у двери и, взяв Дымова за пуговицу, шепнул смущенно:

— Ты бы только название ему другое какое придумал, все ж таки в бухгалтерскую отчетность заносить потребуется.

Дымову совет понравился. Покрасил он зверька для маскировки зеленой акварелью и отвез в зоопарк.

— Возьмете? — говорит. — Это — суматранская белочка.

— Отчего же не взять? Давай свою белочку.

Поселили мошонку в отдельную клетку, стали ухаживать. Вот только пары ему подыскать не сумели. Искали, искали — не слыхал никто о такой белочке.

Так и живет там один-одинешенек.

Грустно ему!

ДУРНОЙ ПИДЖАК

Стремясь обрести умное лицо, Леха Волобуев пошил себе новый пиджак. «Это — начало», — подумал Леха. К тому времени два месяца терся он в разного рода приличных местах, на общественных мероприятиях, концертах и выставках, постигая, с чего начать свое духовное восхождение. Широкий спектр интеллектуальных элит поразил Волобуева, даже вызвал некоторую растерянность в молодой душе. Публика — один другого краше, глаза разбегаются. Особенно хороши члены культурных фондов. Один из них — литературно-художественный, под названием «Тарас Бульба» — сразил Волобуева в самое сердце изяществом лапсердаков, пошитых «тарасовцами» из необъятной гоголевской шинели. «Вот она — азбука тонких различий, выделяющих интеллект в толпе пустоголовых бездельников», — смекнул Волобуев и, восхищаясь собственной догадливостью, поспешил к лучшему в городе портному.

Пиджак удался на диво! Надев его, Леха даже рассмеялся от удовольствия. Вот только брюки к пиджаку придется покупать новые. Прежние-то хоть и вполне приличные, но с ТАКОЙ красотой уже, конечно, не смотрятся. Заказал Леха тому же портному и брюки к восхитительной обновке.

Пара влетела в копеечку, но мелочиться на таких вещах, разумеется, не следует. Глянул Волобуев в зеркало и ахнул: хоть сейчас в Париж! Однако галстук к такому костюму требуется особенный.

Галстук искал долго. Все это время чудесный пиджак висел в шкафу, тщательно запакованный от моли, дожидаясь часа Лехиного триумфа.

За галстуком понадобилась и сорочка. Не ширпотребовская «хэбэ», а кружевная, из чистого шелка, с вышитыми на груди вензелями.

Туфли, разумеется, пришлось покупать лакированные. В таких туфлях по улице не походишь, а в общественный транспорт — и не суйся, если, конечно, не желаешь остаться без обуви. Так что вместе с туфлями купил Леха и машину, и гараж, и расписные чехлы на сиденья.

Пиджак к тому времени в шкафу вполне освоился и уверенно посылал сквозь лакированные стенки все новые импульсы, беззастенчиво руководя Лехиной жизнью. Опавший с лица, похудевший Волобуев преданно служил своему мучителю.

Новый самолет Леха «не потянул». Две недели скрывался под чужим именем от любовниц и кредиторов, наконец, переодевшись в женское платье, имея при себе лишь несессер да сорок рублей денег, смешался на Витебском вокзале с толпой беженцев и исчез навсегда.

Имущество описали. Часть вещей пошла с молотка, пиджак же в числе прочей вышедшей из моды одежды отдали в благотворительное общество, для бедных.

Тем бы все и закончилось, но третьего дня мы стали свидетелями того, как кладбищенский нищий Климушка с криком: «Я разорен!» — сиганул с моста в черный омут реки Монастырки. Разошедшиеся по воде круги вынесли на поверхность Дурной пиджак. Гордо расправив плечи, зловеще колыхаясь и шевеля рукавами, он медленно двинулся в устье Невы, наводя ужас на многочисленных зевак.

Со стороны ошвартованных сухогрузов с тревогой и болью застонала сирена.

МИХАИЛ САПЕГО

Иллюстрации В. Голубева

В УТРЕННЮЮ СМЕНУ

С похмелья крайнего под мерный рев котла в тоске глубокой устремляюсь думой к бутылке самогона и к друзьям, что верно собрались за той бутылкой и нежно вспоминают обо мне…

В ВЕЧЕРНЮЮ СМЕНУ

Под сень котлов сокрыв свои стопы от злобы дня ища отдохновенья сижу с напарником и за худым портвейном вдруг понимаю — как прекрасна жизнь!

"Как славно..."

Т. А.

Как славно после бани ввечеру — не восвояси трезвому влачиться но во хмелю с хорошими друзьями веселье продолжать на стороне!

"Как радостно..."

Я. С.

Как радостно когда в ином кругу хватив вина прочтешь стихотворенье и через миг того не ожидая хвалебное услышишь «заебись!»

"Ползай-ползай крутись..."

Ползай-ползай крутись суетливая муха: «жу-жу…» — пьяному мне за тобой наблюдать интересно…

"Ночным вином..."

Ночным вином действительность поправ дивлюсь на Небо а оно — все «…ближе»… того гляди — увижу как с Луны мне шлют привет Чан Э и Белый Заяц…

ЕСЛИ

Пройдут года… и если буду жив и если будет водка в магазинах — куплю бутылку (если будут деньги) и выпью с другом (если будет друг)...

"Шел мокрый снег..."

Шел мокрый снег когда я шел в пивную… мы оба — шли… а на пути обратном (с чего бы это?) оба — стали падать… вот — узы Человека и Природы!

"Под настроение..."

Под настроение сжег государственный флаг США — полегчало

"девочка кушала курочку..."

девочка кушала курочку счет потерявшую дням зубки сдирали кожурочку губки шептали «ням-ням»… после стаканчика с водочкой курочки сладко мясцо девочка с сальною мордочкой сипло пропела: «чес-со, сильная, бля-бу, курятина!» ротик пахнул чесночком и поглядев всепрощательно девочка пала ничком… хладные косточки курочки скоро ль дождутся ее? девочки, пейте по рюмочке, с водочкой шутки хуе…

"Свою природу..."

Свою природу совершенствуя недавно — четыре дня на дружеских пирах усердно пил вино перемежая с брагой и преуспев настолько просветлел что дверь открыв мне нежная супруга опасливо спросила: «вам кого?»…

ЧАСТУШКА (ЯПОНСКАЯ)

Что ж ты милая моя платья красного подол промочила весь насквозь – не описалась ли часом или это лишь роса?!

"Когда б к вину..."

Когда б к вину утратил искреннюю тягу и бросил пить тогда б мои друзья решили вы что я серьезно болен… по счастью в то поверить разве можно?!

"Слушая музыку..."

Слушая музыку пальцы порой обожжешь - только тогда и заметишь что сигарета истлела…

"летела птичка, села..."

Е. С.

летела птичка, села, и ну давай скакать. скакала, после пела об солнышке видать. а солнышко дышало отменною жарой и птичке петь мешало июльскою порой …ужо она вспотела но продолжала петь покуда не схотела обратно полететь. и вновь она летела но села. и опять скакала. после пела об солнышке видать… судьба у ей такая: лети скачи да пой… а мы с тобой родная живем скажи на кой?..

ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ

розовощекий но голубой

"На крышке помойного бака..."

На крышке помойного бака рядом — ворона и чайка…

БЕЗДЕЛЬЕ

Ты куда? ты куда, паучок? научи и меня торопиться!..

"Интересная штука — жизнь!.."

Интересная штука — жизнь! вот — вчера, например… или, скажем, — сегодня…

ДЕКАБРЬ — 87

Обычный вечер, водка и пельмени. еще один домыкивает год. на подоконнике осатанев от лени свое «добро» нализывает кот. в окне напротив елку наряжают. старается Кобзон по «Маяку». в «Вечерке» Леню Брежнева лажают (и что они пристали к мертвяку?) …а за стеной соседка мужа пилит да в телевизоре опять Горбатый Хрен — за что еще с тобою мы не пили? — давай-ка брат за «ветер перемен»!

НА НЕВСКОМ

Заломив фуражку, стоит, подбоченясь Блюститель Порядка... не родную ль деревню вспомнил?

"Каждому встречному..."

Каждому встречному хвостиком машет щенок: «искренне ваш… искренне ваш…»

БЕССОННИЦА

Снова не спится. «таблетка-таблетка, я тебя съем!..»

31.12.89.

Вечер года. удачные дни перечесть пальцев руки хватило..

УЖИН У КОТЛА ДКВР-10/13

в. и.

Суп из пакетика да кус ржаного хлеба… чуть вверх — чуть вниз колышется вода...

СОН У КОТЛА ДКВР-10/13

Б. С.

Тропою грез уходит истопник… на диаграмме — полночь, в изголовье - блестят флаконы выпитых «Гвоздик»...

ИМЯ НА СНЕГУ

Буква за буквой… — желтым по белому — …имя любимой!

"Приезжай!.."

А. Ж.

Приезжай! без тебя — вот настолько! — отросла борода…

"Скоро зима..."

Скоро зима. на стекле запотевшем лишу «нехорошее» слово...

"Намаявшись за день..."

Намаявшись за день любимая спит… ну и храп!

"Вот и снова апрель!.."

Вот и снова апрель! жены ближних и первые мухи…

КАКАШКИ ЛЮБИМОЙ

Хоть и не видел знаю что хороши!

СТАРИК

«Нешто я ельцин какой…» - говорит угощая кота рыбешкой…

31.05.88.

Р. Р.

На кровле высотного дома голубь голубку топчет… встреча в верхах.

"Стынут вёсные улыбки..."

Стынут вёсные улыбки низок помыслов полет доигрался хер на скрипке скрипка больше не поет расплелись былые жилы от неправильных музык и лопочет «не до жиру» грешный немощный язык в лету съехали дороги кроме той что всем одна и бредут достигнуть ноги окончательного дна… над собою сердце бьется и от века наугад — может все еще вернется? жизнь прошла тому назад

БЕЗВЕТРИЕ

Минус тридцать. над дымом фабричной трубы месяц задницу греет…

ПРОСЕБЯТИНА

ветром гнимое дугою вперехлест дождя и снега волоча больной ногою шло ужасное сапего за душою бля ярилось выжигала грудь изжога шло сапего материлось поминало всуе бога шло курило и рыгало из горла вино цедило всяко встречного ругало не иначе как как мудило… а в кармане «день» газета злобой праведной теснилась... только все неправда это это все мене приснилось — (про себя наплесть такое не дает родное эго) я сапего неплохое я хорошее сапего!

СТРАДАНИЕ

где шумел над речкой клен нонча вбили сваю… я хронически влюблен а в кого — не знаю…

ДОЛЯ

О. Г.

ужаленный током электрик упал извиваясь на пол… нигде не нашли его метрик никто по нему не плакал…

АВГУСТ — 93

осень лета, прощальный укус комариный…

НОЯБРЬ —94

бросаю курить

первый снег! и последняя в этом году сигарета…

СЕНТЯБРЬ —92

бабье лето?..— говенное лето…   и бабы-то, если честно…

"на скудный день на подлый случай..."

L. V.

на скудный день на подлый случай тобой оставленный о я вполне изведав норов сучий и ядовитости твоя «обресть душе покоя» нежу невоплощенную мыслю… но все тобой как прежде брежу и лишь тебя (дурак) люблю!

"в минуты секса огневого..."

в минуты секса огневого забывши имени сваво мы равно клава или вова мечтаем только однаво чтоб те мгновения златые тянулись сколько можно им а нам от страсти выгнув выи лишь пелось сладкое «сим-сим!».

"бросил пить —..."

А.Ф.

бросил пить — и о вкусе «настойки овса» теперь узнаю от друзей…

ПРОСТО ТАК (ПРОСТРАННАЯ СЧИТАЛОЧКА)

загляни в мое окошко не заклеено оно ты наташка я сережка загляни в мое окно :в море рыскает селедка паучок сплетает сеть в тишине скрипит лебедка бредит баба петь-а-петь кто-то ходит по бульвару кто-то ходит под себя демон тискает тамару кот харчует голубя трутся к солнцу кипарисы по земле гуляет спид михаил торчит с раисы молот лупит серп серпит каша фыркает в кастрюльке девки лезут под трамвай мент играет на свистульке каравай мой каравай из дерьма родят котлеты вырубаются леса тарахтят мотоциклеты коченеют небеса на губах твоих чаинки на усах моих табак завтра чьи-нибудь поминки а сегодня просто так

март, 89 г.,

котельная ресторана «Восток»

ВЛАДИМИР ЯШКЕ

Иллюстрации автора

МОРСКОЙ СУНДУЧОК ОТЦА

Этот сундучок я помню, кажется, сколь себя. Я уж не помню, обит ли был он медью или был просто деревянным или железным, как многое на отцовских кораблях. Были у него всякие, но один из них запомнился тем, что из него появлялись, как по волшебству, всякие старинные карты, книги, приборы, особые карандаши, зажигалки, компасы, рукописи, картинки, финки, бритвы английской стали с костяной ручкой, погоны, кокарды с якорями, нашивки ВМФ, ордена, медали, макеты, циркули, линейки, угольники, кнопки, скрепки, медные гвозди, костяные шахматы, морской кортик, пистолет ТТ с патронами, нож для харакири, старинные гравюры, крохотные модели парусников, вересковые и вишневые курительные трубки, кисет с душистым табаком, мотки шпагатов и пеньковых веревок, боцманские серебряные свистки, куски воска, вара, сургуча, фотоаппарат, обрезки бамбука, косточки экзотических плодов, открытки с видами портов всего мира, китайская тушь, зарубежная бумага с иностранными буквами, акварельные краски с мягкими беличьими кистями, блокноты с рисунками и заметками, разноцветные камушки, прадедушкин серебряный мундштук с янтарем, рубинами и бирюзой с турецкой прошлого века войны. И чего там только не было! Когда отец уезжал в командировку, он брал его с собой, а возвращаясь, доставал из него что-нибудь мне в подарок: свисток, «Хижину дяди Тома» магаданского издания, моржовой кости пеликана или китайские разноцветные переводные картинки. Иногда он разрешал мне самому копаться в этом волшебном сундучке. И всякий раз, заглядывая туда с затаенным дыханием, я ждал появления все новых и новых из затаенной таинственной глубины всяких чудесных всячин. И никогда не обманывался. То изыскивал я там секстант, то просто линзу, то красивого жука в коробочке, то китайского ваньку-встаньку и еще чего почуднее, чему не знал ни пользы, ни названия, но что всегда было драгоценно в моих тогда ощущениях. Тогда мне казалось, что весь мой мир и я сам — все сотворилось и вышло из этого морского сундучка: и сам отец, и Камчатка, и Великий Океан, и небо со звездами, и Авача за окном, и отцовский эскаэр, много лет служивший мне домом, тоже вышел из этого сундучка. Я и до сих пор не очень уверен, что это не так,— и это кроме шуток. Читать я еще почти не умел и до шести лет читать ленился — больше любил смотреть картинки, особенно японские гравюры и иллюстрации к «Дон Кихоту», к «Морским рассказам», к «Мюнхгаузену» и «Робинзону Крузо» и к многотомной истории XIX века Тарле, где поражали неизменно гравюры Гойи и литографии Домье. Правда, я пытался их красоту увеличить раскрашиванием цветными карандашами, за что бывал не раз наказан и обруган, как мне казалось, совершенно несправедливо. До шести лет книги мне читала матушка или отец, а с шести я сам почитывал и к восьми годам уже запойно. Тогда-то я и откопал в отцовском сундучке не предлагаемые мне и тем более привлекательные приключенческие романы. Это были старые или старинные издания с ятями Джека Лондона, Майн Рида, Конан Дойла, Куприна, Свифта, Одоевского, Сологуба, Уэлса, Стивенсона, военные издания английского шпионского романа и меж ними маленькая 30-х годов в красном переплете с серебряным тиснением книжечка Александра Грина: рассказы. Так мир Александра Грина вошел в меня совершенно в духе его собственной фантастической феерии — из морского сундучка моего отца инженер-капитана ВМФ Яшке Евгения Владимировича. Предисловие Цезаря Вольпе я пропускал и потому о Грине ничего не знал до, приблизительно, 58-го года, когда читал о нем Паустовского. Я тогда жил уже в Крыму, где Грин жил все последние годы, и умер, и был похоронен. В первой половине 60-х судьба свела меня со спелеологами, скалолазами, археологами, геодезистами, рисующими, пишущими и просто увлеченными Крымом и Грином. Профессии показательны, как и увлечения. Я изрисовывал каждый день тушью, акварелью, гуашью стопки листов сценами из Мира Грина, как я его себе представлял. Это избавило меня от соблазна моды на Грина, вскоре наступившей повсеместно. Мои образы, вполне заемные, хоть и наивные, оказалось, вовсе не совпадали с ходульными по моде, вызывавшими у меня то смех, то досаду и почти всегда — неприятие. Собственно, мне ничего не пришлось выдумывать ни тогда, ни позже — я просто вспомнил то, что, казалось, знал всегда. Без тени сомнения, я лишь из листа к листу старался передать свои впечатления как можно достоверней, точнее, подробнее по состояниям. В спину мне дышал Великий Океан, в будущем принимала меня Балтика, а тогда — в 60-х — у ног моих плескалось в известковых скалах теплое Черное море, стелилась выжженная и вытоптанная ковыльная маковая киммерийская степь, вся в оврагах, балках, курганах, могильниках, и, казалось, на костях всех народов древности вздымались причудливые образы Главной гряды Крымских гор с гигантскими, словно оброненными кем-то, фантастических очертаний скалами у самого побережья, где вились прихотливо узкие меж белых и цветных и дичковых стен улочки, увитые виноградной лозой, хмелем, лавандой, розами, чабрецом, вьюном и пропахшие молодым вином, цветущим миндалем, вишней, душистыми дынями, свежей рыбой, крепким табаком, известковой, выжженной солнцем пылью, клозетами, арбузами, реликтовой с полумертвыми иголками сосной, терпкой смолой, можжевельником и кипарисом, портовым мазутом, кизяком и запекшейся кровью веков. Ах, что это за запахи такие! И не они ли составляют добрую половину прелести нашей неутомимой памяти? И кажется, все эти запахи впитала то мутная, как молодое нецеженое вино, то янтарная, искрящаяся солнцем, то жемчужная, то седая, то бирюзовая, крутого посола, черноморская волна. Мир Александра Грина лежал у самых ног, пропитал воздух, маялся тревожной истомой в наших подростковых сердцах и навсегда, до конца памяти и дней, прикипел к нашей красной, кровяной, разжиженной по венам и артериям соли. Что здесь выдумывать, что сочинять? Вспоминай и живи. Живи и вспоминай. Вот и все сотворение в творчестве уже сотворенного и вечно творимого вовне и в тебе самом мира. И ныне и во веки веков.

АМБА И ДРЕВЕСНЫЕ МЕДВЕДИ

Сам я их никогда не видел, — рассказывали. Правда ли, нет — как запомнил. Живут они на моей родине в Приморской и Уссурийской тайге, что на Дальнем Востоке, живут на деревьях, лохматые, маленькие, с круглой башкой, незлобивые, неторопливые, а чем питаются, мне неизвестно: то ли маньчжурскими орехами, то ли диким виноградом и ягодой какой, а может, лягушками и шишками — кто их знает, что им нравится. Очень они мне в этих рассказах полюбились. И я часто представлял себе их. Как они лазают по деревьям да лианам, забираясь на огромные вековые с большими уютными дуплами может дубы, а может и еще какие лиственницы. Как они устраиваются у вершин, запутанных лианами, вьюнами и старыми гнездами, и сидят там, лениво щелкая кедровые орешки да по-хрустывая сочными молодыми побегами бамбука. Сидят и глядят поверх нашей дремучей тайги, что колышется под ними, как великий океан с огромными волнами сопок и седыми гребнями заоблачных скальных вершин, глядят себе то туда, то сюда своими огромными круглыми влажными спокойными, как ясное полночное бездонное черное звездное небо, меланхолическими глазами. И тишь стоит, или ветер соленый с Японского моря дует — сидят себе да покачиваются, как пушистый животный камыш, в уютном привычном им каждым звуком и каждым движением царстве. Орел пролетит или журавли какие даурские потянутся курлыкающим серым клином в заморские какие края, — они, перестав жевать, проводят птичий полет взглядом до горизонта, тающего в дымке, дружно и неспешно разворачивая головы, да опять начинают жевать, покачиваясь вместе с деревьями. В непогоду, ураганы, тайфуны — нередкие там — прячутся они, должно быть, в гнездах и дуплах, каких в тайге тьма тьмущая. Так живут себе неспешно и плодятся, не торопясь. А зимой забираются поодиночке, попарно, семействами или кучкуются — в самые большие, устланные душистой сухой травой и пушистыми перьями и бархатистыми мхами уютные теплые гнезда, закрывают вход ветками, заплетают лианами и дрыхнут себе, посасывая то запасы орехов и ягод и бамбука, а то и просто лапу, до самой весны. А вокруг зимой бушует пурга по нескольку дней кряду и, день другой отдохнув, метет и метет и наметает сугробы по метра 3-4, и всякая живая тварь прячется и тихо старается выжить. И лишь жадные до всего и безрассудные к своей жизни люди да тигры, голодные и злые, как цепные собаки, шастают туда-сюда по всей тайге, сплетая свои следы затейливым узором. Но люди до медведей древесных добраться не могут и не умеют узнать, где они прячутся. Тигры, те другое дело. Озверев с голодухи, они лезут на деревья, где чуют древесных медведей в дуплах, выковыривают их оттуда и с раздражением поедают прямо сонных. Нажрутся, полежат, облизывая усатые полосатые окровавленные свои морды и лапы, поглядят сверху на зимнюю тайгу, рявкнут пару раз для острастки всего звериного народа да и спускаются по своим делам на привычную им заметенную снегом землю, не забывая, впрочем, прихватить пару-тройку древесных малышей себе про запасец да семейству на прокорм. Серьезный это зверь, шутить не любит. Таежный народ — гольды, нивхи и другие Амбой его зовут, хозяином тайги почитают и извиняются перед ним, прежде чем убить его, и даже перед убитым уже, если Амба не сам виноват и первый не напал. А русские ловят его для зоопарков как самого крупного из кошачьих на всей Земле, и «амба» по-русски означает конец всему, смерть, финал, крышка, шабаш — в смысле прекращения того, что было, а чаще всего самой жизни. Серьезный он, Амба — дальше некуда, кроме человека. Настоящий хозяин. И страшный. Только человек его страшнее. Тигр — это вообще. Амба — это Амба, а так — тигр и тигр, и все тут. Весной звери тянутся к теплу, у Амбы прокорма и на земле хватает, так он ходит довольный, что нет нужды лазить по деревьям и копаться в дуплах, забитых древесными мишками: «брр,— думает Амба,— нет уж, лучше здесь, пониже и попросторней, а меню не в пример разнообразнее». Одно слово — Амба.

А древесные медведи как раз все и просыпаются. Я много раз представлял себе: солнце пригревает, птицы пересвистываются, стволы прогреваются, и воздух пряно и опьяняюще пахнет так сызмальства знакомо талыми снегами, прелыми прошлогодними листьями, древесными соками, струящимися из-под коры смолами, морской с заливов и лагун солью, в истоме набухающими клейкими почками, душистыми первыми травами и подснежниками. Древесные мишки шевелятся в дуплах, ворчат, урчат и вылезают с опаской, покачиваясь на лежалых, неловких, отвыкших двигаться мохнатых лапах. Они щурятся от яркого солнца, зевают, прискуливая, во все пасти, настороженно оглядываясь вокруг и еще, верно, плохо понимая, что к чему, а передние лапы их уже срывают ветки с первыми крохотными еще листочками и тут же отправляют куда надо для жевания. Так, пожевывая свежую зелень, они очухиваются по ходу своих весенних дел. И вот уже опять сидят по верхушкам, наблюдая, как идут внизу по талому снегу потомки древнего царства Джурджений — маньчжуры и гольды или кто там на весеннюю охоту и таежную разведку звериных троп и женьшеневых потаенных полян, а бородатые лохматые русские за Амбой по следу с попутными корейскими собирателями, а по набухшей паводками урчащей Уссури плывет в лодке какая-нибудь нивха мимо мараловых да кабаньих водопоев. И так хорошо им там наверху, древесным медведям, как лучше для них и не бывает на всем свете. И живут они себе и плодятся. Такой таежный народ.

Лиговка, 1982

МЕДВЕДЬ

«Закон — тайга, медведь — хозяин».

(поговорка)

Странная она — эта казарменная жизнь. Не вдаваясь ни в умиление, ни в поругание (а помнится мне всякое), припомню лишь, что тосковал там по кораблям и домом казармы мне не стали.

Насколько это было мое ощущение и насколько связано с самой матросско-офицерской средой — судить не берусь. В пользу первого то, что мне было «несвободно»: из казармы ни на шаг (иной раз — из угла казармы) — если отца не было, все с сопровождающим меня «дядькой» из боцманов или старшин; нет ни кают-компании, ни машинных, ни минных отделений, ни рулевых, ни артиллеристов (что за артиллеристы без пушек!). Скукотища. Разве что сигнальщики развлекали меня и сами развлекались, обучая отмахиваться флаговой азбукой. Так однажды я послал, ими подученный, кого-то из офицеров на три буквы. Сигнальщикам здорово влетело.

Это запомнилось в монотонной душноватой казарменной жизни. Они потом еще даже и после гаупвахты, завидев меня, ржали без удержу. «Дядька» мой на них орал матом, что они дите малое мату обучают, а сам ухмылялся в усы и давал свистеть мне в серебряный боцманский трельно-переливчатый свисток.

Вот и все забавы. В остальном я или рисовал чем и на чем попало, или шлялся по казарме и казарменным задворкам, считая ворон, кошек и собак.

Было еще развлечение, если удавалось проскользнуть к КПП (на вахту). Там часто держали собак нешутейных — огромных овчарок и лаек дальневосточных с меня ростом. Я их подкармливал оставшимся в карманах и за пазухой хлебом, отсортировывая его из пригоршней всякой всячины: бумажек, обрывков шпагата и проволоки, огрызков карандашей, гвоздей, гаек, болтов, кусков свинца, олова, свечей, патронов, этикеток, фантиков, флотских латунных пуговиц с якорями, цветных стекол и камней, коробков со спичками и без, пустых папиросных пачек и черт знает чего еще, — как это все на мне помещалось — ума не приложу.

Там же на КПП — чуть поодаль, в отдельной будке — дремал или ходил на толстой цепи огромный камчатский медведь. Собаки его уважали, не задирались. Я тоже. И часами издали за ним наблюдал, а став чуть старше, годам к пяти-восьми, пытался уже и рисовать его на забаву матросам и офицерам.

Это не в одной казарме.

Это во многих. Где — сказать не могу, география моего детства на много тысяч километров во все стороны. Вот когда я пробовал рисовать уже осознанно с натуры медведей, лошадей, корабли, матросов, собак — это я как раз помню, где: это в Торье, что через Петропавловскую бухту, напротив.

Медведя там держали на вахте, что у сходней с берега на пирс, где наш эсминец стоял. Этот был совсем зверюга: хоть и добродушный, а задрал одну приблудную глупую лайку, надоевшую ему наскоками и истеричным тявканьем.

Лайку было жалко, — жила бы да горя не знала, по дурости своей пострадала. Мишка терпел, терпел да лениво отмахивался, и как-то, секунду тому как неуклюжий и неповоротливый, молниеносно рванулся огромной тушей, потащив за собой и поваленный столб, и будку свою.

И все: лайка только взвизгнуть истошно и успела. Кровь, куски мяса да драная шерсть — вот и все, что от нее осталось. Это было страшно. Но медведь завораживал.

Он с виду совсем как человек, только огромный, а зверь зверем. И повадки наполовину человечьи. А наполовину звериные. Коренные жители в Приморье, Приамурье, на Камчатке — нивхи, удэге, ительмены и еще как не помню — звали медведя «таежный человек, лесной человек, дикий человек, хозяин» — очень даже понятно почему — и уважали. По-русски, наверное, тоже языческое: мед-ведь, медом ведает. И еще: закон — тайга, медведь — хозяин.

Медведя того у пирса потом, хоть он и страшный был, тоже случилось пожалеть, — и я, и все к нему привыкли.

Офицер пьяный ночью на пирс ломанулся из увольнения. Медведь рыкнул и смахнул его в воду. Офицер вылез, стрелял и мазал, и опять в воду улетел. Выстрелы меня разбудили, отец всполошился (я был с ним опять на корабле), выбежал, одеваясь на ходу и доставая «ТТ» из черной кобуры.

Офицера того после госпиталя судили и списали, как я понял потом, куда-то услав. Тогда все его осудили. Медведя жалели, и отец водил меня к нему, и я вместе со всеми кормил его конфетами, и он казался добродушным, просто он пьяных не терпел и агрессивных, за что и нес с медвежонковского возраста вахтенную службу с полным военно-морским довольствием. И отец мне сказал, что я больше его не увижу. Я понял — о чем — как-то сразу и огорчился. И еще, что это неизбежно. Отец сказал, так надо — приказ. Я представил себе, что я — он. И ничего нельзя было сделать.

Я долго не мог уснуть. За приоткрытым иллюминатором — шаги вахтенных, волны плескались в стальные борта, в причалы, гремела, перекатываясь, прибрежная галька. Вот склянки отбили, а я все не засыпал и слушал сквозь все это и скрип причалов и сходней, как позвякивает медвежья цепь: медведь еще там.

Потом я заснул. Ночью его застрелили. И когда наутро я рванулся по сходням на пирс, то увидел только сиротливо опустевшую будку.

Целый день я маялся, вглядываясь в лица, желая, наверное, увидеть в них сочувствие медведю, память о нем. Но все же, высказав вчера ему любовь и сопереживание, сегодня, казалось, о нем и знать забыли. Все были заняты своими взрослыми делами, и меня в спешке бесцеремонно одергивали и с досадой отстраняли, а отец наказал меня, заперев в каюте, чтобы я не болтался под ногами.

Угрюмый и растерянный, я забрался на койку и еще засветло, какой-то весь измученный, заснул в слезах и не слышал, как отец приходил и оставил мне чай с печеньем и кашу со сгущенкой, и не проснулся от грохочущего лязга выбираемых якорных цепей, от топота бутс по трапам и палубам, от перезвона, клацанья, содрогания, свиста, рева — ни от чего не вернулся из каких-то вперемешку с медвежьими своих снов в реальность, единственно по судьбе неизбежную для меня (это я уже привычно понимал), но показавшуюся мне в истекшие сутки обидной и жестокой несправедливостью.

Проснулся я от сильной качки, от мелких соленых брызг, орошающих мое лицо, от дребезжания ложки в стакане с чаем и дребезжания стакана с подстаканником о стальной судок с кашей и от врывающихся в иллюминатор визгливых криков мечущихся у бортов чаек. Я наскоро оделся, не умываясь, хлебнул чаю и, проскользнув сквозь оказавшуюся уже не запертой дверь, тайком, прячась, у всех под носом просочился по трапам на верхнюю палубу.

Ветер рвал бело-серые кучевые облака в ярко-синем, почти уже полуденном небе. Наш эсминец взрезал вспененный пепельно-зеленый океан, и в нем — ни островка, ни точки, только чайки, остервенело крича, то отставая, то обгоняя, мечутся по-над и между мачтами и надстройками, по очереди стремительно пикируя в расходящийся от кормы углом след нашего только что там прохождения.

Помню, сразу — обида: не разбудили, я проспал. И сразу затем — восторг от ощущения, именно что ощущения океана и корабля в походе как живых существ: они дрожали, они вздыхали, они разговаривали, они были тут наяву — потрогай. И они были мои.

Вцепившись в скользкие леера, я с упоением, со сладким ужасом замирающего сердца уж не знаю сколько слушал, прислушиваясь, смотрел, приглядываясь, вдыхал так глубоко, что голова закружилась.

Продрогший и насквозь мокрый, я пробрался в нашу каюту и набросился на кашу с чаем. Отец все не приходил. Я отогрелся. И тут вдруг с каким-то стыдом вспомнил, что первые мысли, какие бы ни были, оказались не о медведе.

Но пришел отец, озабоченный и усталый, умылся. Мы пили горячий чай, потом отец уснул, а я смотрел в иллюминатор. Потом отца разбудил вестовой, и мы пошли в кают-компанию, а до того еще к командиру какому-то, может к старпому, а может и нет.

И все пошло своим чередом, зарубцовывая в душе, в памяти и в сердце свежие раны и наслаивая на них новые.

Редактор П.В. Крусанов

Обложка А. Филиппов

Технический редактор О.А. Шубин

Корректор Е.В. Гуляева

Компьютерная верства А.Н. Скурихина

Примечание 01

Поется с чувством, на мотив "Прощание славянки"

(обратно)

Примечание 02

Я лично был награжден комсоргом на выпускном вечере в школе большой бутылью «Южного красного (крепкого)», – прим, автора.

(обратно)

Примечание 03

Или 1984.

(обратно)

Примечание 04

Смотри известную картину Питера Брейгеля «Падение Икара».

(обратно)

Примечание 05

Метод, с помощью которого многие митьки удерживаются от выпивки.

(обратно)

Примечание 06

Вариант: «На углу кричит аптека».

(обратно)

Примечание 07

Перефраз из К. К. Кузьминского, «Стихи из Зинзибара»: «От его осталась полосатость тельника» (1964, неопубл.).

(обратно)

Примечание 08

Жаргон «барачников"/"битников» 50-х. Приблизительные (позднейшие) синонимы – «кайф», «приход».

(обратно)

Примечание 09

(Мой?)

(обратно)

Примечание 10

Мастихин – такой специальный ножик для соскабливания масляной краски с холста.

(обратно)

Примечание 11

Впрочем, эта частушка, видимо, придумана позже. В восемьдесят третьем еще не было слова «митьки».

(обратно)

Примечание 12

е. б. ж. («если буду жив») – сокращение, постоянно встречающееся в записях Л. Н. Толстого, касающихся планов на будущее.

(обратно)

Примечание 13

см. «Поле зрения», стр. 108.

(обратно)

Примечание 14

В рамках научного эксперимента отважный ученый произвел подобную операцию и над собой. В дневнике есть следующая запись: «…13 августа зайчикован. Было трудно. Потом долго болел».

(обратно)

Примечание 15

И. П. Б. из жалости к животным сконструировал и внедрил в жизнь прогрессивный прибор для зайчикования, работающий по принципу зацепления и упрощенного разрезного баланса.

(обратно)

Примечание 16

«Напиток» – едкое, вредное вещество, изготовляемое народом ЙЫЕ из вересковых эфироносов. Его обычно варят в котлах и пьют всей семьей. По анализам Н. Н. Сологубникова химическая формула данного вещества приближается к питьевому спирту очень низкого качества.

(обратно)

Примечание 17

Мы так и не поняли, что имел в виду И. П. Б., употребив выражение «понадыбав такую поляну». «Надыбать поляну» – зековское лагерное выражение, переводится как «выяснить ситуацию», «быстросмекнуть, где и как лучше» (по свидетельству известного правозащитника В. Пореша).

(обратно)

Примечание 18

Я как мог переложил на русский язык эти трогательные незамысловатые строки, – И. П. Б.

(обратно)

Примечание 19

Листы № 1 и № 3 составляют единый большой лист, который был разрезан пополам, т. к. не лез в папку.

(обратно)

Примечание 20

По мнению Н. Н. Сологубникова, использование столь экзотических птиц не характерно для подобного рода опытов.

(обратно)

Примечание 21

Мы прочли это как Д, хотя, возможно, это никакое не Д, а латинское W.

(обратно)

Примечание 22

Поварёшкой черпают и в стаканы наливают, говорят, алкоголь в нём был.

(обратно)

Оглавление

АНДРЕЙ БИТОВ . «МИТЬКИ . НА ГРАНИЦЕ ВРЕМЕНИ . И ПРОСТРАНСТВА»

Владимир ШИНКАРЕВ

  МИТЬКИ

    Часть первая

    Часть вторая

    Часть третья. . МИТЬКИ И КУЛЬТУРА

    Часть Четвертая. . РЕФЕРАТ ПО СТАТЬЕ А. ФЛОРЕНСКОГО «МИТЬКИ И КУЛЬТУРА»

    Часть пятая. . ЭТИКА МИТЬКОВ

    Часть шестая. . ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ МИФА-КАТАСТРОФЫ У МИТЬКОВ

    Часть седьмая. . МИТЬКИ И ЭПОХА НТР

    Часть восьмая

Дмитрий ШАГИН

  МИТЬКОВСКИЙ МАРШ[01]

  КОРОБУШКА

  1983 ГОД[03]

  ИКАРУШКА

  СПАСЕНИЕ ИКАРУШКИ

  ОДИНОКИЙ ВЕТЕРАНУШКА

  ДАЙ, НАЧАЛЬНИК, МОЛОКА!

  МАКСИМ, ФЕДОР И НИКОЛАЙ

  БЕСКОЗЫРКА

  НА КАНАЛЕ

  ПЕСНЯ О РОДИНЕ

  * * *

  * * *

  МИТЯ И ГУДЗЯ . ДЕТСКИЕ ИСТОРИИ

    КАК МИТЯ И ГУДЗЯ ПОЗНАКОМИЛИСЬ

    В ДЕТСКОМ САДУ

    ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

    МИТЯ И ГУДЗЯ В СХШ

    ОТКРЫТОЕ КОМСОМОЛЬСКОЕ СОБРАНИЕ

    ПОСЛЕ СХШ

  КАК МИТЬКИ СНИМАЛИСЬ В ЗАГРАНИЧНОМ КИНО

  ЖАЖДА

  СПАСЕНИЕ СЕСТРЕНКИ

Александр ФЛОРЕНСКИЙ

  «ВЕЧЕРНИЙ ЗВОН», НЕДОРОГОЙ И ВКУСНЫЙ

Александр . & Ольга . ФЛОРЕНСКИЕ

  ДВИЖЕНИЕ . В СТОРОНУ ЙЫЕ . (ДНЕВНИКИ И АРХИВ ПРОФЕССОРА ИВАНА ПЕТРОВИЧА БАРИНОВА)

  РУССКИЙ ПАТЕНТ

ОЛЬГА ФЛОРЕНСКАЯ

  ПИСЬМО НА ЮГ

  ХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ЗАМЕТКИ ПРИ ПЕРЕЕЗДЕ НА НОВОЕ МЕСТОЖИТЕЛЬСТВА УГОЛ НЕВСКОГО ПРОСПЕКТА И ПУШКИНСКОЙ УЛИЦЫ

  ФРАНЦУЗСКИЕ ЭРОТИЧЕСКИЕ ЧАСТУШКИ

  АМЕРИКАНСКИЕ ЧАСТУШКИ

  УТРО

  РАССКАЗЫ О ЖИВОТНЫХ

  РАССКАЗ О ЧУДЕ ИЗ ЧУДЕС – МЕХАНИЧЕСКОЙ ИСКУССТВЕННОЙ НОГЕ ЛЕЙБ-ГВАРДИИ КИРАСИРСКОГО ПОЛКА МАЙОРА ГАВРИЛЫ ПРОПОЙЦЫНА, ПОТЕРЯВШЕГО НАТУРАЛЬНУЮ СВОЮ НОГУ В СРАЖЕНИИ ПРИ ОЧАКОВЕ

ВИКТОР ТИХОМИРОВ

  НЕВЕСТА ФИЛА —2

  ПОДРОСТОК

  ТРИ КОТА . СКАЗКА

  ЛЕГЕНДЫ О РЕВОЛЮЦИИ

АНДРЕЙ ФИЛИППОВ

  ЛИСТЫ ТЕТРАДЕЙ

    НОВГОРОДСКАЯ ТЕТРАДЬ

    ПУШКИНСКИЕ ГОРЫ

    ФЕРАПОНТОВСКАЯ ТЕТРАДКА

    МОСКВА

    ЯЛТИНСКАЯ ТЕТРАДЬ

    ПЕРВАЯ ВЫСТАВКА МИТЬКОВ

    ПАРИЖСКИЙ БЛОКНОТ

ВАСИЛИЙ ГОЛУБЕВ

  ЦАРСКАЯ БРЮКВА

  РАССКАЗ ПРО ТО, КАК ГЕНЕРАЛ ШТАНЫ ПОТЕРЯЛ

  ЕВРЕЙСКОЕ СЧАСТЬЕ

  ЛЕГЕНДЫ ЛЕНИНГРАДСКОЙ ВОЕННО-МОРСКОЙ БАЗЫ

  ТРАГЕДИЯ НА ОРЕДЕЖИ

  ЖЕСТОКАЯ ШУТКА

  ДУРНОЙ ПИДЖАК

МИХАИЛ САПЕГО

  В УТРЕННЮЮ СМЕНУ

  В ВЕЧЕРНЮЮ СМЕНУ

  "Как славно..."

  "Как радостно..."

  "Ползай-ползай крутись..."

  "Ночным вином..."

  ЕСЛИ

  "Шел мокрый снег..."

  "Под настроение..."

  "девочка кушала курочку..."

  "Свою природу..."

  ЧАСТУШКА . (ЯПОНСКАЯ)

  "Когда б к вину..."

  "Слушая музыку..."

  "летела птичка, села..."

  ГЕРОЙ . НАШЕГО ВРЕМЕНИ

  "На крышке помойного бака..."

  БЕЗДЕЛЬЕ

  "Интересная штука — жизнь!.."

  ДЕКАБРЬ — 87

  НА НЕВСКОМ

  "Каждому встречному..."

  БЕССОННИЦА

  31.12.89.

  УЖИН У КОТЛА . ДКВР-10/13

  СОН У КОТЛА . ДКВР-10/13

  ИМЯ НА СНЕГУ

  "Приезжай!.."

  "Скоро зима..."

  "Намаявшись за день..."

  "Вот и снова апрель!.."

  КАКАШКИ ЛЮБИМОЙ

  СТАРИК

  31.05.88.

  "Стынут вёсные улыбки..."

  БЕЗВЕТРИЕ

  ПРОСЕБЯТИНА

  СТРАДАНИЕ

  ДОЛЯ

  АВГУСТ — 93

  НОЯБРЬ —94

  СЕНТЯБРЬ —92

  "на скудный день на подлый случай..."

  "в минуты секса огневого..."

  "бросил пить —..."

  ПРОСТО ТАК . (ПРОСТРАННАЯ СЧИТАЛОЧКА)

ВЛАДИМИР ЯШКЕ

  МОРСКОЙ СУНДУЧОК ОТЦА

  АМБА . И ДРЕВЕСНЫЕ . МЕДВЕДИ

  МЕДВЕДЬ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте