«Муравейник»

Сергей Герасимов

Муравейник

Они искали место для отдыха. Их было четверо; сейчас они оказались довольно далеко за городом, километрах в четырех от того места, кончалась автобусная линия. Дальше шел густой лес, кончавшийся неизвестно где – заказник.

Они свернули влево у широкого старого дуба, там, где виднелась табличка:

"Памятник природы. Охраняется законом. Высота – " На этом же дубе, но чуть повыше таблички, красовалось самодельное изображение купидона со стрелой в пухлой ручке. Купидон был нарисован на куске фанеры.

– Интересно, – сказал Жорж, – это акварельная краска. Значит, вешали вчера или сегодня, иначе бы краску смыло дождем. А кажется, что место глухое, дальше некуда.

Они свернули на дорожку, которая вскоре растеряла остатки асфальта и стала просто широкой лесной тропой. Где-то рядом должно быть озеро, судя по карте.

– Что вы скажете об этих деревьях? – спросила Нана. – По вашему, это сосны?

– Сосны, а что же еще?

– Разве сосны такие бывают?

Все чаще среди деревьев попадались странные сосны с обломанными верхушками. В них была накая-то невнятная прочность и плотность. Явная неправильность, трудновыразимая словами. Рыжие, чешуйчатые, со смоляным запахом, но все равно не сосны. И они были чересчур прямыми и высокими.

Несколько ветвей наверху – и обломанная вершина. Не спиленная, а именно сломанная.

– Интересно, что могло сломать им верхушки?

– Похоже что здесь пролетал тунгусский метеорит, не иначе.

– А вы представляте, какой высоты они были когда целые? Хотела бы я посмотреть. Если метеорит, то мы движемся к эпицентру.

Они продолжали идти. Несколько раз у дорожки вновь появлялось изображение Купидона. Все Купидоны показывали стрелками в одну сторону.

– Нас определенно завлекают, только куда?

– Сейчас узнаем.

– Нет, вообще, чего мы сюда идем? Я например, собирался выйти на две остановки раньше.

– Мы все собирались выйти на две остановки раньше, – подвела итог Катя, – пошли, хватит разговаривать. Жить надо спонтанно, что мы и делаем.

Никто из четверых не собирался ехать в заказник; никто из четверых не собирался сворачивать именно на эту дорожку; никто из них… И вот они здесь. Просто они заговорились и проехали свою остановку.

Лес закончился и они оказались на большой поляне. Точнее, это была вырубка, очень старая вырубка, что можно было определить по холмикам полуистлевших пеньков здесь и там. Посреди вырубки стояла самая обыкновенная старая четырехэтажная школа, кирпичная, построенноя в форме буквы "П". У школы копошился десяток детишек в пионерской форме, с галстуками.

– Ребята, тут точно, точно что-то не так, – сказала Нана, – галстуков в школах уже не носят лет пятнадцать. Их только моя мама носила. И сейчас лето, почему дети в школе?

– Ты лучше спроси, что делает школа посреди леса.

– А мы пойдем посмотрим. Судя по купидончикам, здесь могут встретиться не только детки, – сказал Жорж, у которого одно было на уме.

Они зашли во дворик. Дети продолжали копошиться, вскапывая землю и равняя ее грабельками. Двое из них выкладывали из битых кирпичиков изображение комсомольского значка. Еще двое присыпали дорожки песочком.

– Эй, малыши, – позвал Дима.

Малыши не отозвались, продолжая работать; они даже не повернулись, чтобы взглянуть на людей.

– Зомби какие-то.

– Слушайте, а может, не надо входить? – сказала Катя. – посмотрите на них, они же больны. Это шизофреники.

Малыши до сих пор ни на секунду не отвлеклись от своих занятий. Они вели себя так, будто не видели подошедших людей. Жорж покачал пальцем перед лицом мальчишки. Ребенок не отреагировал.

– Что будем делать?

– Не знаю как вы, а я вхожу, – сказал Жорж, – если меня, конечно, впустят.

Это самое интересное, что я вижу за последние десять лет своей жизни.

– А за первые двенадцать? – поинтересовалась Нана.

– Тебя под душем.

– Ага, расскажи сказочку, может кто поверит.

Он вошел и на мгновение растворился во внутренней темноте здения. От здания веяло надежностью и спокойствием, чем-то очень теплым, чистым и настоящим, как от всех хороших старых построек.

– Ну вы идете или нет? – он опять появился на пороге и вдруг остановился как вкопанный.

– Что случилось?

– Ребята, вы не поверите, но я не могу выйти.

Остальные подошли.

– Попробуйте, здесь ничего нет, но что-то меня не пускает.

Нана проснула руку и коснулась его.

– Ага, я тебе почти поверила. Пошли, ребята.

И она вошла вслед за ним. А за ней втолкнулись остальные. И дверь с грохотом захлопнулась, отрезав их от этого яркого, жаркого утра.

Ближайший час они провели, пытаясь найти выход. На первом этаже было четыре двери, причем все были плотно закрыты и высадить их не удавалось. Вверху нашелся выход на чердак, а с чердака удалось подняться на крышу. В принципе, если найти веревку, то с крыши можно было бы спуститься. Но это на крайний случай. Изнутри школа была совсем как настоящая, только слишком старая. Везде по стенам портреты давно умерших деятелей и лозунги давно прошедших эпох. Был даже такой: "24й съезд – главное событие двадцатого века". Это уж ни встать, ни сесть. Детей в школе было двольно много. И все они оказались примерно одинакового возраста – где-то между третим и шестым классами, чуть старше или чуть младше, но ни одного малыша и ни одного старшеклассника. Все они вели себя так, будто бы не видели посторонних. В остальном их поведение было таким же, как и поведение любых других детей – детей, утонувших во времени, отставших от современности лет на тридцать или на сорок. К сожалению, никто не помнил, и даже не смог подсчитать, когда случилось главное событие века, то есть, 24й съезд – а то можно было бы определить время точнее.

В школе не оказалось учителей или других взрослых. По крайней мере, их не было в тех кабинетах, в которые они успели заглянуь. Не было ни директора, ни сторожей, ни работников столовой. Пробовали тормошить детей, но это ничего не дало.

К полудню все это надоело. Ведь устаешь даже от невероятного, если оно слишком однообразно. Все здесь умиротворяло, и поначалу, несмотря на отсутствие выхода, они чувствовали себя довольно спокойно. Они чувствовали себя спокойно даже после того, как не удалось выбить окно. Стекла здесь были небьющиеся, а рамы оказались столь прочны, что выдержали таран тяжелым директорским столом и не шелохнулись.

Они встревожились лишь после того, как исчезла Нана. Никто не помнил когда она отошла и куда отлучилась. Они кричали, звали ее, ждали, заглядывали в кабинеты. Все двери наружу оставались закрытыми – и все же она исчезла.

– Все, ребята, – сказал Жорж, – держимся вместе. Не отходим. Пройдем все кабинеты по очереди, откроем все двери. Она должна быть здесь.

– Или то, что от нее осталось, – мрачно пошутила Катя.

– Заткнись.

– Сам заткнись, командир.

Они стали проходить все кабинеты, начав с верхнего этажа. Время от времени они останавливались и орали, звали ее. Никакой реакции.

На четвертом и третьем шли занятия в калассах, по звонку дети вскакивали, выбегали в коридоры, играли, толкались, кричали, потом снова заходили в кабинеты и рассаживались за парты. За партами они вели себя совершенно нормально: шептались, писали что-то с усердным видом, перебрасывались бумажками. Жорж заглянул в одну из тетрадей.

– Посмотрите сюда!

Прилежный очкарик аккуратно выписывал строчку нулей. В общей тетради, которую он почти закончил, все страницы были исписаны аккуратными строчками нулей.

– А почему нули? – спросил Дима. – может быть, он тренирует букву "о"?

– Это нули! Нули! – заорала Катя, – разве ты не видишь, ЧТО ВСЕ ОНИ ПИШУТ

ТОЛЬКО НУЛИ! Одни нули!

Она бросилась прочь из кабинета.

– Задержи ее!

– А зачем? Здесь ничего такого нет, ничего особенного, никакой опасности.

Нанка, видно, ухитрилась уйти.

– И бросила нас?

– Ушла за помощью, например.

Все-таки они продолжили поиски. На втором этаже, рядом с пионерской комнатой, они все же что-то новое. Взломав дверь, они вошли в маленькую комнату, где взрослый дяденька в очках проводил урок чего-то напоминающего хореографию. Взрослый казался таким же больным, как и дети. В классе было семь девочек, каждая лет девяти. Малявки в точности повторяли движения учителя.

Все-таки один взрослый человек в этом здании нашелся.

Они почитали стенды и плакаты на стенах. Полная ерунда.

– Эй, шизик! – Дима похлопал учителя по плечу. – Чем вы тут занимаетесь?

Это был лысоватый очкарик средних лет, с большой плешью и намечающимся животиком. Во внешности ничего необычного, если не считать взгляда.

Он замер и медленно повернул голову. Дети в точности повторили это движение.

Несколько секунд взрослый молчал, потом медленно и очень отчетливо произнес:

– Лебеди. Мы разучиваем полет лебедей.

– Мы разучиваем полет лебедей, – хором проговорили дети.

– Я знаю, – сказала Катя совершенно убитым голосом.

– Что ты знаешь?

– Это не танец.

– А что же тогда? Полет лебедей?

– Это физические упражнения. Это боевое искуссво.

– Да чепуха, сейчас мы проверим, – сказал Жорж. – смотри.

Он подошел к доске, взял кусок мела и бросил в одну из девочек.

Неуловимое движение детской руки – и кусок разлетелся в меловую труху.

– Не надо этого делать, – медленно произнес учитель.

– Не надо этого делать, – повторили детки.

На втором этаже не нашли больше ничего нового. Напряжение нарастало, но все немного устали. Они уже не держались вместе, каждый сам осматривал по кабинету, так оказалось быстрее. В кабинетах были подсобки, большие шкафы и ящики. Приходилось на всякий случай заглядывать и туда. А поначалу о шкафах они не подумали.

– Я пойду снова на четвертый, – сказал Жорж. – Я помню, там в подсобке была дверь, заставленная всякой ерундой, помните? Мы туда не вошли.

На червертом он взглянул в окно и остановился. Во дворике, прямо на траве сидели две отличные девочки в бикини. В самом соку, лет по восемнадцать.

Близнецы. Ничего себе, – подумал Жорж, – я бы хотел с ними познакомиться. Но какие же они близнецы, если у одной большая грудь, а у другой…

Девчонки его заметили. Та, что с большой грудью, приветливо помахала рукой.

Он ответил.

– Иди к нам! – закричала вторая. Ее голос был отлично слышен. Жорж развел руками.

– Ничего, мы тебя выпустим, спускайся!

И Жорж начал спускаться. Боковая дверь оказалась открыта и он не без удовольствия вышел из здания.

Больше я туда не войду, – подумал он, – хоть режьте меня, хоть ежьте меня, а не войду.

– Девочки, привет. Я Жорж, лучший парень в этом лесу.

Он все же не расслаблялся, и потому нес ерунду. Он не знал что говорить, потому что это наверняка были не нормальные девушки. Хотя выглядат на сто баллов.

– Садись к нам, – большегрудая взяла его за руку.

Сейчас Жорж уже не сомневался. Груди были не только разными, они еще и неправильно расли – у одной слишком широко, а у другой были слишком сдвинуты к центру.

– Я тебе нравлюсь? – спросила вторая. – Садись рядом.

– Но я спешу.

– Садись-садись.

Она мощно дернула его за руку и Жорж упал лицом в траву. Приподняв голову, он увидел их ноги и понял, что пропал. Это были не просто близнецы; они сраслись ступнями. Он все-таки попробовал отшутиться:

– Никогда еще не целовал сиамских близняшек…

– Сейчас попробуешь, – сказали они одновременно.

Когда Жорж не вернулся, их осталось двое. Солнце уже начинало опускаться, хотелось есть, пить, но больше всего хотелось отсюда выбраться. Они продолжали входить во все двери – просто для того, чтобы чем-то заняться. Дверей почти не осталось – разве что в подвале.

– Слушай, – сказал Дима, – а ведь сейчас уроки закончатся и, по идее, детки должны разбегаться по домам. Значит, двери должны открыться. Подождем.

Они сели на скамейке в холле, у центрального входа, и стали ждать. Дети носились мимо, влево и вправо, туда-сюда, но никто не подходил к дверям. Вдруг двое мальчишек столкнулись лбами и свалились на пол.

– Ничего себе, авария, – сказала Катя, – так можно себе и голову проломить.

Дети лежали неподвижно. Двое девочек подбежали, с деловым видом попихали лежащих ножками, затем потащили в сторону бокового коридора. Они тащили их за ноги.

– А ведь они умерли, – сказал Дима. – посмотри.

– Я уже давно вижу.

Маленькие монстры дотащили тела до входа в подвальную раздевалку и стали спускаться. Тела волочились за ними, ударяясь головами о ступеньки.

– Даже и не предлагай, – сказала Катя, – я туда не пойду. Ну ладно, пойду.

В подвал вели широкие гранитные ступени – три лестничных пролета по двенадцать ступеней. Нижняя часть лестницы терялась во тьме. Идти туда просто так было бы безумием. Оставалось одно – сделать факел. Спички, тряпки и жир нашлись в столовой. Спички выглядели новыми, но коробки были сделаны из тонкого дерева, а не из картона. Похоже, что время здесь остановилось и для спичек.

Такие коробки уже не выпускают бог знает сколько лет.

Они зажгли два факела и спустились в подвал. Довольно просторный невысокий зал с гранитным полом. По правую руку – вход в раздевалки, двери открыты. У дальней стены множество парт поставлены друг на друга. Рядом – целая горка детских ботиночек.

Они подошли ближе. Между партами – множество маленьких скелетов с остатками одежды.

– Я уже не удивляюсь. Ты думаешь, их объели крысы?

– Вряд ли.

– А сегодняшние тоже здесь?

– Здесь или в другой стопке.

– Ты так спокойна?

– Конечно, это ведь не дети.

– А кто это?

– Я думаю, лучше спросить "что это".

– Что это?

– Муравейник. Человеческий муравейник с рабочими муравьями, солдатами и всем остальным.

– Тогда где Нана и Жорж?

– Сбежали или были съедены.

– Или их до сих пор держат здесь.

– Или их держат здесь. Что еще осталось?

– Раздевалки. И я помню, что в старых школах всегда были подвальные бомбоубежища, правильно?

– Не знаю. Но там была стальная дверь, мы проходили мимо. Или две двери.

Пойдем?

– Пойдем. Мне плевать.

Когда она услышала скрип стального рычага, то подняла голову, привстала с пола, потом села на полку. Младенец спал, прижатый к ее груди. Кто это идет? И зачем он идет? Почему кто-то хочет побеспокоить меня? Ведь ребенку нужно спать и мне нравится сидеть здесь в темноте. Здесь так уютно, здесь так тепло, сыро и мягко пахнет старой прелью. Я бы могла сидеть так вечность. Зачем они мешают мне?

Рычаг повернулся и дверь приоткрылась. За дверью дымили два факела.

– Здесь кто-то есть, – сказал голос.

Голос был знаком.

– Это я, – сказала Нана. – не мешайте мне.

– Нана? – что с тобой?

– Это мой ребенок.

– У тебя никогда не было ребенка, очнись!

– Это мой ребенок. Смотрите.

Она протянула им младенца. Они отпрянули в ужасе. Неужели им не понравилась такая прелесть?

– Что с твоими руками?

– Ничего.

– Это называется ничего?

Ее руки стали вдвое длиннее, но сохранили ту же толщину.

– Ты можешь встать?

Она приподнялась и встала; одной рукой она прижимала к себе ребенка, другой опиралась о пол.

– Ты можешь стоять?

– Не знаю. Кружится голова. Уходите.

Но они не ушли сразу. Они уговаривали, они обясняли, что это нее ее ребенок, что это вообще не человеческий ребенок, потому что все человеческие младенцы имеют лица, а у этого просто гладкая поверхность без всяких деталей; они еще говорили много других обидных слов, но она уже все решила для себя: она останется здесь, останется здесь со своим ребенком и будет держать его на руках – всегда, всегда, всегда, до тех пор, пока она жива. Пусть люди с факелами уходят и оставят ее в покое. Ребенку нужен покой, иначе он будет нервничать.

Ребенок не должен нервничать.

Наконец, факелы погасли и людям пришлось уйти. Они почему-то боялись темноты, глупые. Она протянула к двери свою двухметровую руку и закрыла замок изнутри. Теперь никто, теперь больше никто не войдет сюда и не нарушит ее покой.

– Я никогда в жизни не могла себе представить такой ужас.

– Да.

– Что да, что да! Посмотри!

Он понял. Действительно, солнце клонилось к горизонту. И, если по вечерам здесь не включают свет, или хотя бы, если здесь по ночам выключают свет, хотя бы ненадолго, тогда…

К зданию приближался человек. Чужой челвоек. Обыкновенный человек. Он шел уверенной походкой и не очень спешил. Скорее старый, чем молодой: лет пятьдесят.

– Он идет сюда?

– А куда же еще?

– Что он с нами сделает?

– Почему ты думаешь?..

– А что же еще? Посмотри, это наверняка главный менеджер этого зоопарка.

– Подожди.

Он пошел и сломал один из стульев. Получились две довольно удобные палки почти метровой длины. Пусть плохое, но все же оружие. Она стала по правую сторону от входа, он – по левую сторону.

– Я не смогу ударить его по голове, – сказала она, – это человек.

– Я смогу, – вот увидишь.

В коридор вошли несколько девочек, тех, что репетировали полет лебедей. Они шли с поднятыми и неестественно изогнутыми руками. То одна то другая делали очень быстрое движение и мгновенно меняли позу. Эта плавная, и абсолютно нечеловеческая хореография завораживала как взгляд удава. Шаги незнакомца у самой двери. Дверь открылась и Дима бросился на вошедшего. Еще секунда – и он уже лежал безоружный, скрючившись от боли.

– Не надо меня бояться, – сказал человек. – И не надо на меня нападать.

– Ага, расскажи еще!

Она начала отступать по коридору, держа дубину перед собой.

– Только не подходи к ним, это опасно!

"Лебеди" начали кружиться вокруг нее. Незнакомец поднял руки и принял «лебединую» позу.

– Только медленно, – сказал он, – медленно отходи от них, не своди с них гдаз. Как только они активизируются – останавливайся. В неподвижности твое временное спасение. Я их пока отвлеку.

Он сделал несколько странных резких движений. Одна из «лебедей» рубанула рукой сквозь воздух и разбила дубину надвое. Дима уже поднялся с пола.

– Идите вверх, вверх, как можно выше, – говорил незнакомец. – Чем выше, тем они слабее. Ждите меня на четвертом этаже. Я обязательно прийду. Они пока не в том настроении, чтобы нападать.

Он долго слушал их рассказ и время от времени вставлял короткие ремарки, смысла которых они поначалу не могли понять.

– Не буду вас обнадеживать, – сказал он, выслушав все, – вы скорее на том свете, чем на этом. Но шансы остаются. Именно поэтому я и пришел.

– Помочь нам?

– Вам или кому-то другому, это не имеет значения. Она обязательно должна была найти людей для этого последнего дня. Так получилось, что она нашла вас.

Она что-то сделала, чтобы заставить вас прийти. Я уверен, что вы собирались провести сегодняшний день где-нибудь в другом месте. Уж точно не здесь, да?

– Мы пропустили остановку.

– Да, например, так… Двоих уже не спасти, но вместе с вами мы еще поборемся. Проблема в том, чтобы отвлечь "лебедей". Мы сумеем справиться только с двумя, потому что нас трое.

– Почему тогда не с тремя?

– Потому что кроме лебедей, будет еще один противник, которого я возьму на себя.

– Кто?

– Ваш друг Жорж, кто же еще? Она всегда поступает одинаково, по одной схеме, она надевает на врага маску друга, чтобы обмануть в последний момент. Но у нас еще есть больше шести часов.

– Откуда такая точность? Они нападают в полночь?

– Они нападают в любое время, в любое время по часам. Но это всегда определенное время. Я его знаю.

– Откуда?

– Я был здесь тридцать шесть лет назад, когда начался последний цикл. Все дети, которых вы видели здесь – на самом деле копии, снятые с четырнадцати детских тел и, частично, их сознаний. Я должен был стать пятнадцатым, но мне удалось уйти. Мне помогли уйти, так же как сейчас я помогаю вам. Вас интересует что это?

– Еще бы.

– Я не могу сказать точно, я не знаю, откуда оно взялось, может быть, из дальних галактик, а может быть, из близкой к нам преисподней… Или всегда жило здесь. Скорее всего, последнее.

– Не в этом дело.

– Да, вы правы, не в этом дело. Но я знаю, как эта штука функционирует.

Тридцать шесть лет я изучал ее и готовился к сегодняшнему дню… Она копирует и размножает человеческие тела, сохраняя некоторые их нормальные привычки и способы поведения. Она выстраивает…

– Муравейник?

– Да, что-то вроде этого. Размноженные люди выстраивают некоторую конструкцию, нормальную для человеческого способа жизни. Понимаете, внешне это выглядит нормально. Сейчас это школа. В прошлый раз это было село. Это может быть заводом или чем угодно. Важно, чтобы только суетилось побольше людей. Эти полу-люди строят здание самого муравейника – и где-то там глубоко внутри живет нечто, существо, которое за всем этим прячется. Муравьиная королева. Но приходит момент, когда она должна сменить свой дом.

– Зачем?

– А затем, что за несколько десятилетий стиль жизни людей меняется. И тогда архаичная конструкция начинает слишком привлекать внимание. Если муравейник не обновлять и не отстраивать каждый раз заново, люди найдут его и разрушат.

Поэтому приходит момент, когда она привлекает к себе новых людей, использует их тела и их память, и начинает строить новый, уже современный муравейник.

– Но тогда космос и преисподняя не причем, – заметил Дима, – эта тварь вполне могла эволюционировать на земле бок о бок с людьми. Просто мало кто мог ее заметить. А если и замечал… Она построит новый муравейник именно здесь, на месте этого?

– Нет. Она сможет переместиться на сотни километров. Ваша длиннорукая подруга будет ее средством передвижения; она станет пробираться ночами и искать подходящее место, потом она выроет нору, потом создаст несколько копий своего тела и несколько копий Жоржа, а если нам не повезет, и несколько ваших копий.

Новенькая коммуна примется за постройку нового муравейника. Вначале это будет один маленький, потом она поймает еще несколько человек и высосет их сознания, и население муравейника станет разнообразным. Первые тридцать шесть, или чуть меньше, лет все эти люди будут выглядеть вполне нормальными живыми людьми. И только в самом конце эти создания начнут стареть и умирать один за другим. Вот так, как сегодня. Тогда она найдет новых людей и цикл повторится.

– Может быть, их много?

– Их может быть тысячи или сотни тысяч на нашей земле, никто же этого не знает. Возможно, это параллельная с человечеством форма жизни.

Замаскированный общественный паразит. Как только люди стали собираться в племена, давным-давно, тогда могло родиться и это. То что мы принимаем за деревушки, за конторы, за предприятия или партии, – кто знает, что это на самом деле? Вас никогда не пугал ужасающий сверхчеловеческий идиотизм некоторых организаций, особенно тех, где работает много "людей"? Вам никогда не казалось, что это не-люди? Вы никогда не не удивлялись тому, что они отстают от жизни на десятилетия?

Тишина.

– Я думал об этом только вчера, – сказал Дима, – есть вещи… Короче, вчера меня вызывали в военкомат. Они мыслят не как люди и, главное, в этом нет никакой пользы. Они строят свою громадную муравьиную гору ради самого процесса… Я думал именно о том, что вы рассказали сегодня.

– А они сами? Что считают эти полу-люди? Они считают себя людьми?

– А кто же их знает?…

Они сидели и разговаривали довольно спокойно, за окном сгустились сумерки, потемнело небо; в коридоре послышались шаги; в дверном проеме появилось улыбаюшееся лицо Жоржа.

– О, привет, новые люди.

– Где ты был? – спросила Катя.

– Ты не поверишь, такая история. В общем, здесь не так плохо. Познакомился с девушками. Надеюсь, что ты приревнуешь.

– Помоему, он такой же дурень, как и раньше.

– Это не он, – сказал новенький.

– Что значит "не я"? – возмутился Жорж. – А что это вообще за старикашка и откуда он взялся?

– Послушай спокойно, Жорик, – сказал Дима. – Этот старикашка говорит, что ты уже не ты, а некоторый монстр в обличье нашего друга. И у нас есть основания этому старикашке верить. С тобой что-то случилось, ты можешь этого не помнить и не знать…

– А можешь и помнить, и знать, – добавила Катя, – но ты ведь все равно нам не скажешь.

– Ну ребята, – сказал Жорж, – я думаю так. Это вы вдвоем монстры, потому что, посмотрите на себя, вы же никогда так не выглядели. Я нормален, а вы изменились. Этот, который с вами, он что-то с вами сделал. Посмотрите на себя.

– С нами порядок.

– Порядок! Да посмотри на свои руки! Они длинные как у обезьяны! Ты скоро сможешь пятку почесать, не наклоняясь!

– Жорик, – спросила Катя тем тоном, каким разговаривают с духом на спиритическом сеансе, – а у меня тоже длинные руки? да?

– Конечно. Посмотри.

Она протянула руки вперед.

– Я вижу, что они нормальны.

– А я вижу, что они длинные, как лапы паука! Вы что, не понимаете, что он с вами сделал?

И он ушел.

– Дима, что с моими руками? – спросила она.

– Ничего.

– С твоими тоже ничего. Но мы не можем быть уверены. Этот, как, кстати, его зовут? Где он? Где этот противный старик? Он исчез! Разве ты видел, как он выходил?

Незнакомец, впрочем, появился минут через двадцать и принес с собой веревки.

– Я понимаю, понимаю, – сказал он. – я понимаю, вы сомневаетесь. Но я – ваш единственный шанс. Если я враг, то вы погибли. Если я друг – остается надежда.

Вы же ничего не теряете, если мне поверите. Поэтому перейдем к делу. Вот веревки. Против нас будет три или четыре боевых особи. Всего в здании их семь.

Минимум троих она использует для своей охраны.

– Но с четырьмя мы не справимся.

– Мы сделаем так. Главная задача – держать их руки, не отпускать, что бы ни случилось. Держать прийдется недолго, всего минуту или две, не больше. За это время они израсходуют всю свою энергию. Но стоит им освободить руки – и все пропало. Они разрубят вас руками как лопастями самолетного винта.

– Но четыре человека – это восемь рук. Мы не сможем их удержать вдвоем.

– Поэтому мы должны напасть первыми. Эти веревки доволно крепкие. За несколько минут до включения каждая боевая особь будет слабой: она опустит руки и начнет делать вот так (он показал). При этом будет такой характерный звук, как будто пересыпаются камешки. Как только это начнется, хватайте их за руки и связывайте. Вы должны успеть; поэтому сейчас мы будем тренироваться. Я покажу вам настоящие узлы, которые почти невозможно распутать. Вы должны вязать их быстро и даже с закрытыми глазами. От этого зависит все. Руки вяжите обязательно за спину. Если они будут со связанными руками, каждый из вас сможет удержать двоих. Хотя бы недолго.

Была средина ночи, когда Жорж проснулся. За окнами полыхало слабое красноватое сияние. Глаза привыкли к темноте и хорошо различали предметы. В здании поднимался какой-то шум. Шумели внизу, на первом этаже; слышались неотчетливые детские крики. Самое время куда-нибудь спрятаться, – подумал он и вспомнил о чердаке. Может быть, стоило вылезти на крышу. Как жаль, что с самого начала мы не использовали этот вариант. Если бы очень постараться, можно было бы даже спуститься по водосточным трубам. Впрочем, нужно было с самого начала искать веревки. Тогда бы ничего не случилось.

Он вышел на лестницу, прислушался, потом побежал вверх. На четвертом его ждала засада.

Два длинноруких монстра держали четырех связанных детей, а третий… Третий был готов к схаватке. Ты хочешь драки, так ты ее получишь.

…И везде такой странный шум, как будто пересыпаются мелкие камешки…

Сейчас он чувствовал в себе громадную силу. Он оскалил зубы, зарычал и прыгнул. Старик увернулся, оказался сзади и ударил так, что казалось, хрустнул позвоночник. Жорж махнул в воздухе лапой и семь его когтей процарапали семь широких полосок на стене.

Вдруг шум прекратился. Длиннорукие все еще держали детей, но им приходилось тяжело: дети извивались как змеи, подпрыгивали, переворачивались – и начали выть. Одна из девочек вцепилась зубами длиннорукому в нос и стала этот нос жевать. Не отпускает. Все же не отпускает. Похоже, эти чудовища не чувствительны к боли. Дети орут все громче. Он этого звука лопаются ламповые плафоны. Звук – как у взлетающего реактивного самолета. Ага! – вот ты и не выдержал!

Один из длиноруких отпустил девочку и та начала судорожно выпутываться из веревок. Скорее! Жорж бросился ей на помощь, но противник ударил его в живот.

Жорж отбросил его толчком задней лапы, схватил веревку зубами и и начал грызть.

Все, успел!

Ребенок закружился как вертолет, вращающиеся лопасти слились в один мерцающий круг – круг то изгибался в восьмерку, то вновь становился кругом.

Длиннорукие бросились бежать. Ребенок стал крушить все вокруг, при этом прорубил стену, вторую стену, пол и сам с грохотом провалился вниз, в дыру. Правильно, встретит их снизу.

Вдруг на него навалилась странная тяжесть. Свет за окнами стал меркнуть. Он приложил лапу к шее и понял, что истекает кровью. Внизу еще продолжался бой, но его звуки становились все тише. Неужели поздно? Неужели?

В стене зияла дыра. Крыша наполовину обвалилась. Коридоры двух нижних этажей были усеяны маленькими телами, – как будто муравьиные трупики после дихлофосотерапии. Лысоватый мужчина примерно пятидесяти лет стоял у центрального входа. Ночь была так беззвучна, как будто ее оббили ватой изнутри; и купол неба уже светлел. Еще немного и начнется день.

Ему не удалось спасти никого. Это значит, что у него не будет преемника.

Никто не прийдет, чтобы спасти следующие жертвы тридцать шесть лет спустя. К концу следующего цикла ему будет уже за восемьдесят, если только он доживет.

Что же, можно будет написать мемуары, чтобы предупредить, чтобы дать людям знать… Но никто не поверит; в лучшем случае примут за фантастику, в худшем – за бред старого маразматика. А можно и попробовать еще раз. Это будет ненапрасная смерть.

Их крики. Он просчитался. Он не знал, что эти создания могут так кричать.

Из ее уха стекала струйка крови – конечно, девушка не выдержала и отпустила руки. Но тогда у твари оставалось лишь несколько последних секунд.

Он ощутил прикосновение руки к своему плечу и резко обернулся. Парень с раздробленным носом стоял рядом и что-то беззвучно говорил. Его губы шевелились, руки размахивали и дергалась какая-то жилка на щеке. Ну слава богу, один остался жив.

Старик показал на свои уши: я ничего не слышу. Тогда пойдем, – показал парень знаками и они пошли, не оборачиваясь.

…Никто не знает, откуда это пришло и куда идет, как никто не знает, откуда приходит ветер, откуда приходят сны, куда уходят души и почему так красивы розы в росе. Никто не знает зачем оно здесь, как никто не знает, зачем мы строим для себя кошмары, клетки и города. Никто не знает как одолеть это, потому что никто не знает как увидеть это и увидев, остаться зрячим. Никто не знает…

Оглавление