«Ход Корбюзье, или Шерше бlя femme»

Наталья Солей ХОД КОРБЮЗЬЕ, ИЛИ ШЕРШЕ БLЯ FEMME

Но надо жить без самозванства,

Так жить, чтобы в конце концов

Привлечь к себе любовь пространства,

Услышать будущего зов.

Б. Пастернак

Медийное лицо

Тихая музыка, бесшумное скольжение официантов, легкий полумрак, смягчающий черты и выражения лиц людей, небольшими группками размывающих пустоту самого модного в текущем сезоне ресторана, определили выбор Андрея Павлова. Сегодня была его очередь «выгуливать» бывших одноклассников.

Эти вылазки четырех друзей как-то незаметно стали традиционными. Со времени окончания школы прошло пятнадцать лет. Вроде бы могли и разойтись пути, но нет. Такого не произошло.

Правда, поначалу они, как положено, все же разошлись. Совместного бизнеса не заводили, у каждого была своя программа и свой персональный маршрут. Что замечательно, по-разному, но все четверо пришли-таки к определенному благосостоянию и абсолютной удовлетворенности жизнью. И вот тогда…

Это было лет шесть назад, когда Пашка Отвагин взял и разыскал бывших мушкетеров, устроив отменный пятничный обед. Встретились, хорошо посидели, поболтали и решили устраивать такие сходки – ну, хотя бы раз в месяц. Просто так. Без разговоров о бизнесе – у всех он разный, как судьбы. О жизни поболтать, чтобы не терять друг друга, поддерживать связь, одним словом. Мало ли, когда-нибудь эти детские связи и сработают. Пока же можно просто вкусно поесть под разговор о необходимости серьезно заняться спортом.

Зимой вечереет рано, и в «Галерее», несмотря на темноту за окнами, народу было совсем мало. После семи сюда не пробьешься, а в четыре часа общайся хоть лежа. Друзья со знанием дела принялись изучать меню, разрываясь между итальянской кухней и японской. Наконец все определились: закуски, салаты, каре барашка, лангусты в тесте… Обсуждали, кто куда поедет на рождественские каникулы. Через месяц Новый год – надо что-то придумать.

Они даже не заметили, как за соседним столиком расположились две дамы в черном. Обе блондинки и при этом абсолютно не похожи друг на друга, как японка и африканка. Первая дама элегантной простотой Шанель и особой европейской промытостью никак не останавливала на себе взгляд. Но зато вторая, при том же окрасе, заставляла посмотреть на себя даже ленивого.

Они сидели на угловом диване за низким стеклянным столиком. Та, которая поярче, – визави к соседнему столику, могла наблюдать трапезу четверых друзей. Но казалось, этой возможностью она не собиралась воспользоваться, лишь милостиво позволяя соседям лицезреть свою персону.

Посмотреть было на что. Красивые стройные ноги, обтянутые высокими сапогами на огромных каблуках, притягивали взгляд, который затем неизбежно поднимался к необъятной груди, туго обтянутой изящной блузкой, причем половина пуговиц была расстегнута, прикрытым оставалось лишь самое сокровенное, заставляя созерцателя задаваться вопросом: как же такая роскошь выглядит при полном обнажении? Дама с утра явно побывала у стилиста, попросту говоря, у парикмахера. В результате ее весьма милое личико обрамляла искусно сделанная прическа с множеством куделяшек, окончательно довершая образ порочного ангела.

Ангела звали революционно броско – Татьяна Троцкая. Помимо прочих достоинств, она обладала, что называется, «медийным лицом» – другими словами, известным по мельканию на телеэкране. Дама не была ни известной актрисой, ни телеведущей, но постоянно принимала участие во всяких ток-шоу, будучи крупным экспертом по тяжелой жизни красивых блондинок в жестоком мире мужчин. Поэтому трудно было понять, чем конкретно она занимается, но у каждого человека при взгляде на нее возникало смутное ощущение – где-то я ее видел!

Строго подозвав официанта, она сообщила, что ей здесь надо поработать – дать интервью. Музыку надо убрать, ей принести чай, журналистке, которая интервью будет брать, – тоже…

– Вам чай, кофе?

– Капучино, – коротко сказала спутница, пожалев официанта и дав ему возможность ускользнуть от энергичного напора Троцкой.

– Мы все сделаем за два-три дня. Я наговорю всю свою историю, и к тому же у меня еще есть куча разных советов, как быть красивой и выходить замуж, если уж вы считаете, что просто рассказа обо мне будет недостаточно для объема, – сразу взяв быка за рога, начала Татьяна. Говорила она громко, с посылом, как на трибуне, оповещая окружающих, что она не какая-нибудь там обычная блондинка! Она – девушка, дающая интервью!

Впрочем, публика никак не реагировала на столь яркое явление, и это подстегнуло Троцкую говорить все громче, быстрее и с отчетливо деловитой интонацией.

Ее спутница по имени Саша Алябьева заняла созерцательную позицию. Она только спросила:

– Вы считаете, что можно сделать книгу из трех интервью?

Но Троцкая уже начала тараторить, что называется, «белым звуком»:

– Так, главное. Начнем с того, что я очень увлекаюсь цветом, его сочетаниями и оттенками. Есть цвета ваши и не ваши. Вопрос в том, к какому цветовому типу вы относитесь. Когда вы носите ваши цвета, вы можете визуально сократить количество морщин, дефекты кожи и, что самое главное, вы можете лет на десять зрительно сократить свой возраст. И это достигается всего-навсего правильно выбранным цветом одежды.

– Об этом американка Христель Бушель уже написала книгу «Какой цвет вам к лицу».

– Вот и отлично. Основные положения можно взять у нее. Фамилию упоминать не надо. Кто там что будет выяснять! Главное – собрать побольше ценных советов. Когда молодые девушки получат эти советы от меня, они будут им следовать. Каждой хочется добиться того, чего добилась я в своей жизни!

Этот тезис Троцкая заимствовала у Дуси Кошак, которая, как стало известно Татьяне, придумала выпустить книгу «Штучки-дрючки от Кошак». И правильно, грех не выпустить, будучи популярнейшей ведущей бесконечного реалити-шоу. Юные барышни, как пирожки в голодное время, будут расхватывать ее советы – полагая, что, прочитав их, смогут добиться того же, что имеет Дуся – родившаяся в избранной семье, выучившаяся в самом престижном вузе, не имеющая никакого стеснения в средствах. Ход просчитан очень правильно и точно.

Для нестареющей Троцкой молоденькая Дуся Кошак была таким же эталоном и образцом для подражания, как дочка миллионера Вандербильда для Эллочки-людоедки из «Двенадцати стульев». Только соперничество шло не на уровне горжетки из шанхайского барса и золотого ситечка, бери выше – у кого больше интервью и упоминаний в прессе, а теперь уже и книг! Правда, Дуся даже не подозревала, в какой острой конкурентной борьбе ей приходится участвовать, но это не снижало активности противоборствующей стороны.

Прознав про «Штучки-дрючки», Троцкая тоже загорелась идеей писательской карьеры. Она нашла соавтора, журналистку из глянцевого журнала, с которой они не раз общались, и уговорила ее поработать вместе. Другими словами, написать книгу за нее.

А Саша Алябьева и так уже устала от бесконечных интервью с Троцкой, которые почему-то все время хотел видеть в журнале главный редактор, на самом деле ориентирующийся на молодых красавцев… От работы над книгой Саша отказывалась наотрез – однако Троцкая обладала хваткой бультерьера. Если она выбрала жертву, то та в конце концов сдавалась на милость победителя, по принципу, что легче отдаться, чем объяснить, что этого не хочешь. Со стихийным бедствием бороться невозможно.

Работа есть работа, и не всегда она приносит удовольствие, философски рассудила Саша, соглашаясь на предложение Троцкой. В глубине души журналистка наивно надеялась, что сам процесс работы окажется более или менее интересным. Этого не случилось, но договор в издательстве уже был заключен, так что пришлось что-то все-таки делать. Тот вечер в «Галерее» и стал одним из основных этапов их как бы совместного творчества.

– Если фамилии не упоминать, то такую книгу и за два дня собрать можно. Рассказывайте, чего именно вы добились? На чем акцент будем делать? – обреченно спросила Саша.

– Конечно, на том, что я была звездой реалити-шоу во Франции. Первая русская! Правда, я вылетела через две недели, но этого времени мне хватило. Меня там обожали.

– А покинули шоу вы по решению зрителей?

– Да это не важно. Я и сама хотела уйти…

– Почему? Если обожали зрители, то зачем уходить? С участниками не смогли найти общий язык?

– Да, с участниками не очень сложилось. Они там все ходили как чмошники какие-то. Я же выглядела с утра на все сто. При полном макияже, всегда очень изящно одета. Не позволяла себе ходить, как пацан, в майках.

– На каблуках, конечно?

– Да, и на каблуках. Для них это дико, а я считаю, что в женщине все настроено на то, чтобы нравиться, быть привлекательной и сексуальной. После шоу я сразу же поехала на Каннский фестиваль. Я же и в кино снималась.

– Я не видела этого фильма, он был в конкурсной программе?

– В конкурсной? Да это же не важно – был фильм в конкурсе или нет. Меня там встречали как настоящую звезду. Лимузины, шикарные апартаменты. И вот я иду по знаменитой лестнице Каннского кинофестиваля, а кругом фотографы, просто люди выкрикивают мое имя… Передо мной шел Шварценеггер, но он такого успеха не имел. Причем знаете, внизу стоял Максим Петраков, и на него ну никто внимания не обращал. Ведь все возвращается. За год до этого он отказался дать мне интервью. В Каннах я взяла реванш. Он там стоит внизу, в толпе, а я иду – во вспышках фотокамер. О-о-о-о! Это был мой настоящий звездный час.

– Это был 57-й фестиваль?

– Ой, номер я не помню. В прошлом году какой там был номер?

– А может, не будем про Петракова? Как раз в том году он мог и постоять в толпе, но в толпе членов жюри конкурса дебютов «Золотая камера». Он же был председателем этого жюри.

– Ну, это ведь не главный конкурс. Да какая разница – председатель или кто там… Я должна сказать, что к русским в Каннах относятся весьма пренебрежительно.

– За исключением вас, надеюсь?

– Вы, Саша, напрасно иронизируете. Да, ко мне прекрасно относятся. И я вам скажу, что зря вы защищаете Петракова, судя о нем с экрана телевизора. В личном общении он ужасный человек.

– Возможно, это зависит от того, с кем он общается. Не у всех такое мнение.

– Вы не общались и не знаете.

– Общалась и знаю. Делала с ним интервью. Он, надо сказать, очень добросовестно к этому интервью отнесся. И впечатления у меня от общения самые лучшие.

– Ладно интервью, а вот мой близкий приятель мне рассказывал, что Петраков обивал его пороги и даже ждал в приемной, когда искал денег на свой фильм. Потом получил миллион – и все! При встрече прошел мимо и даже не заметил человека, который дал ему миллион долларов.

– В масштабах фильма это не такие большие деньги. А человек этот что, за миллион покупал дружбу Петракова?

– Саша, вы не вращаетесь в тех кругах, где бываю я. В среде олигархов, с которыми я дружу, у Макса Петракова плохая репутация.

– Но тем не менее они оскорбляются на то, что он не кидается им на шею при каждой встрече. Это недовольство Каштанок, облаивающих элитного бурбуля. Мы действительно с вами по разные стороны баррикад. Все понятно. Петраков стал каким-то тестом на зависть. Почему-то многим кажется, что, если они хоть легонько сумеют его лягнуть, их акции резко поползут вверх. Правда, до того как начать лягать, они изо всех сил стараются завести с ним дружбу, стать поближе.

– Я его не лягаю. Мне просто не нравятся такие люди.

– Видимо, это взаимно. Я всего лишь хотела, простите, предостеречь вас от идиотизма. Зачем подставлять себя и выглядеть смешно? Этот рассказ о «звездном часе», когда Канны вас приветствуют восторженными криками, а Петракова даже не пускают на лестницу, где только что прошли вы, – он нелеп. Человек, который так говорит, признается в своей недалекости, поверхностности и попросту зависти.

– Я завидую? Да чему там завидовать?

– Есть чему. Происхождению, образованию, таланту, да мало ли… Ой, ладно, это бесконечный разговор. Не хотите прислушиваться к моим советам – не вопрос. Короче, говорите что хотите. Пусть будет так. Двухнедельное участие в реалити-шоу ценнее таланта и профессионального мастерства. Я под всем этим могу просто не подписываться. Давайте, что у вас там есть из советов. Времени-то у нас всего три дня. В общем-то достаточно, чтобы понять ваши приоритеты, под которые надо будет подогнать объем. Что-то у вас есть помимо того, что уже изложено у Христель Бушель?

– Нет, ну я добавлю свои наблюдения. Вот обязательно должно быть сказано об одном очень важном аспекте. У каждого цвета есть своя психология, свой смысл, свое значение. Ну, представьте, если женщина одевается в ярко-красный цвет, а это цвет сексуально привлекательный, то, значит, она хочет недвусмысленно дать понять окружающим свой настрой… Вот фиолетовый цвет, как это ни странно, не любят мужчины. И он немножко старит. Фиолетовый обычно нравится пожилым матронам. Клетка – очень домашний рисунок, поэтому, если, отправляясь на свидание, вы хотите выглядеть сексуально, желая поразить вашу жертву, постарайтесь клетку не надевать. А также избегайте серого, бежевого и коричневого.

– Я не поняла, а какой у нас адрес? Кому вы советы даете?

– Девушкам четырнадцати – пятнадцати лет. Кстати, удивительный цвет розовый – он очень молодит.

– Для девочек четырнадцати – пятнадцати лет очень важно, чтобы молодило, – не удержалась от замечания Алябьева. Иногда общение с Троцкой ее даже забавляло. Собеседника та не слушала вообще, язвительность в свой адрес игнорировала, а потому спокойно продолжала:

– Самый нарядный цвет – это черный. Я как-то у Славы Зайкина спросила: «Какой ваш самый любимый цвет?»

– Будем о Зайкине писать? – поинтересовалась Алябьева.

– Нет, конечно, но я хочу, чтобы все известные люди, с которыми я общалась, были отражены. Так вот, он ответил: «Конечно черный, самый торжественный». Поэтому сейчас на Западе все ходят сплошь в черном.

– Значит, это по рекомендации Зайкина произошло?

– Саша, не цепляйтесь к словам. Ну, вы там как-нибудь это сформулируйте. Главное в том, что опять же, если черный не подходит к вашему типу внешности, наденьте к нему апельсиновый или лососевый шарфик или что угодно. Добавьте цвет, подходящий к лицу, и пожалуйста – носите черное. А вечером уже можно ничего не добавлять. Электрическое освещение очень сильно корректирует ваш естественный цвет. Поэтому вечером уместно интенсивнее гримироваться. Есть цвета, которых у меня в гардеробе абсолютно нет, потому что они просто убивают женщину, – например, серый. А есть цвета, которые я настоятельно рекомендую девочкам постепенно собирать. Это прежде всего розовый и красный, потому что они дают энергию и сексуально притягивают мужчин. На которых вообще цвет влияет просто невероятно…

– Очень интересные европейские наблюдения, – уныло заметила журналистка. – А что еще мужчин привлекает в женщине, на ваш взгляд?

– Я считаю, что женщина должна быть красивой и сексуальной. Вообще, мужчины на самом деле очень примитивные создания. Если их опросить, то окажется, что им нравится высокий каблук, красивые ножки в капроновых чулках, желательно черных, юбочка покороче, маленькое облегающее платье. Они хотят видеть женщину. И ее сексуальную привлекательность. Они не любят, чтобы было там все намотано, завернуто до такой степени, что и не определишь, где она там, эта женщина?

– Что еще надо, чтобы нравиться?

– Конечно, длинные волосы, обязательно немного завитые, желательно блондинистого цвета, красные ногти на руках, черные глазки, красные губки. Вот что любят мужчины, что бы кто ни говорил. Именно это сексуально привлекательно. У них это в генах.

– И поэтому именно в таком виде стоят девочки вокруг Булонского леса и на Тверской? – По всей видимости, у журналистки уже стало кончаться терпение.

– Именно. Я надеюсь, понятно, что я не рекомендую всем раскрашиваться подобным образом, я это говорю к тому, что у мужчин генетически сложился стереотип сексуальности, потому-то девочки вокруг Булонского леса никогда не останутся без работы. Всякие унисексы, черные ногти, татуировки и прочее – это другая крайность, к тому же еще и сексуально отталкивающая. Ко всему прочему мужчины жутко консервативны и очень необразованны во всяких новых тенденциях моды, в коллекциях известных марок. Им лишь бы было сексуально, лишь бы было красиво и женственно. А дальше – это платье от Дольче с Габаной, Гуччи, Кавалли или вы сами его сшили сегодня ночью – они вообще не замечают, поверьте мне. Не будете же вы выворачивать это платье наизнанку, чтобы он этикетку прочитал. По барабану ему, сколько денег нужно, чтобы женщина была красивой. А красивой женщина может себя сделать очень недорого. Поверьте мне. Тут важнее вкус, чем кошелек.

– Дешевая – потому и сердитая, – почему-то вспомнив шутку Николая Фоменко, резюмировала журналистка, но тут Троцкая, прервав саму себя на полуслове, стала громко возмущаться:

– Нет, ну это невозможно. Я совершенно не могу так работать. Мне надо думать, мне надо сосредоточиться, а они меня сбивают.

– Кто? – не сразу поняла Саша Алябьева.

– Да эти мужчины за соседним столом, они так громко разговаривают, что забивают мой голос. Я уверена, что даже на диктофоне будут слышны только их голоса.

– Это не страшно. Общие направления нашей беседы я и без диктофона запомню.

– Нет, это невозможно. Это просто ужас, – продолжала возмущаться Татьяна.

Мужчины за соседним столом были увлечены своей захватывающей беседой и до сих пор никак не реагировали на неотразимость Троцкой. Но тут они все-таки почувствовали явное недовольство со стороны деловитой блондинки. Самый общительный из них, Паша Отвагин, аккумулировав все свое обаяние, повернулся в сторону источника возмущения.

– Да-да, я о вас говорю. Я даю интервью, а разговаривать абсолютно невозможно. Потому что вы меня совершенно заглушаете. Я сама себя не слышу, – накинулась на Пашу блондинка.

– Не вопрос. Слово женщины – закон. Будем говорить тише. А что вы так скромно? Ничего не заказали… – Он знаком подозвал официанта. – Два бокала вина, пожалуйста, для дам. Мы готовы искупить свою вину.

– Я не пью и не курю, – гордо заявила Татьяна. – И никому не советую. Я пропагандирую здоровый образ жизни. Саша, а вы выпейте.

– Я не хочу, спасибо. – Саша почувствовала неловкость за навязчивость своей собеседницы.

Не тут-то было. Для того чтобы продолжить завязавшийся диалог, Троцкой было необходимо под каким-то предлогом принять этот бокал вина. Она-то ведь уже декларировала свое пристрастие к здоровому образу жизни, но вино должно быть выпито. Паша, в свою очередь, не хотел оказаться чем-то обязанным скандальной соседке, и для него тоже было важно, чтобы этот несчастный бокал был обязательно кем-то принят.

Помня, что в общении с Троцкой проще согласиться, чем объяснить, как не хочется этого делать, Саша сдалась. Однако соседний столик не унимался, тут же сказали, что к вину необходима закуска, что надо заказать хотя бы салат, ну, на крайний случай – десерт. Здесь удивительное тирамису. Такого тирамису нигде в Москве не найдешь.

Торг шел минут пять. За это время Троцкая оповестила новых знакомых, что она известная журналистка, писательница, актриса и жительница Парижа. И что она не какая-нибудь там девушка, зарабатывающая своим телом, каких они привыкли видеть в «Галерее». Она мыслящая блондинка.

За соседним столиком стали объяснять, что они сюда совсем не за телами ходят. У них совсем другие задачи. И кстати сказать, здесь приличное место, да и вообще – порядочностью может похвалиться не только парижанка, московские барышни тоже не все подряд стоят вдоль Ленинградского проспекта.

Когда принесли тирамису и вино, оба столика уже многое выяснили друг о друге. Татьяна вкратце сообщила, что она очень популярна во Франции, снималась в кино и на обложки журналов и что ее постеры висели в парижском метро, а в ближайшее время ее слава накроет и всю Россию.

Кроме того, она тут же успела докопаться и до того, чем занимаются соседи. Выяснила, что Андрей Павлов – банкир. Правда, Саша Сиваков и Сева Мильман о роде своей деятельности ей не сообщили. Но зато общительный Паша Отвагин оказался каким-то очень серьезным то ли продюсером, то ли инвестором в области шоу-бизнеса или кино, а может, и того и другого, вместе взятого.

Это Татьяне было уже интересно. Она тут же заявила, что тоже очень успешно занимается продюсированием, причем как в России, так и во Франции, а к концу десерта взяла у всех четверых друзей номера телефонов. После этого она сообщила Саше, что они все-таки сумели очень продуктивно поработать, и заторопилась.

– У меня же здесь сегодня еще ужин с Дусей Кошак и Лерой Мангой. Надо уже начинать пиарить нашу книгу.

– Это важно, конечно. Я так понимаю, что основную часть нашей совместной работы мы сегодня и провели? – с издевкой спросила Алябьева.

– Давайте еще завтра встретимся, – сказала Татьяна, вставая из-за столика. Ее уже явно заботила новая встреча – с телевизионными звездами.

– Нам и сегодняшней беседы по ноздри хватит – на две книги. Я подожду счет.

– Да что за глупости! Какой счет? Они за все заплатят. Пойдем скорее отсюда! – И Троцкая обратилась к новым знакомым, которые опять как-то отвлеклись от ее красоты: – Мы торопимся. Была необычайно рада познакомиться. До связи. Я обязательно позвоню.

«Лучше действительно скорее уйти, – подумала Саша. – В конце концов, если люди позволяют, чтобы их использовали, значит, им так нравится. Теперь Троцкая возьмет их в разработку. Ну да это их проблемы, хотят нарваться на неприятности – нарвутся. Мешать не буду. Как говорят англичане, в Риме надо быть римлянином, – и это правильно».

Вслух она лишь обронила, что было на редкость приятно познакомиться со всеми собравшимися.

Сирень в декабре

«Лучше бы я этого не пробовал, – сокрушенно подумал про себя Владимир, пригубив бокал с шампанским, в котором плавал кусочек ананаса. – Вот точно, чтобы избежать разочарований, не надо поддаваться иллюзиям. А ведь как звучит: „Ананасы в шампанском“! На деле же ничего особенного».

Он огляделся, куда бы пристроить недопитый бокал. «Шампанское надо бы в лилии…» Но это было бы очень уж экстравагантно.

По случаю оригинальности напитка были закуплены фужеры конусовидной формы, те самые, которые когда-то придумала маркиза де Помпадур. Она была уверена, что эти бокалы напоминают форму ее груди. О маркизе и ее бюсте все давно забыли, а вот для «ананасов в шампанском» емкости подошли в самый раз.

«Все-таки редкая гадость получилась. Вкуснее было бы – „клубника в шампанском“! Но нет, такое уже было и навело бы всех на очень уж фривольные ассоциации», – вздохнул про себя Владимир, разглядывая вполне довольные лица тусующейся публики, которая оживленно болтала и угощалась омарами, жареными рябчиками, стерлядью из Шексны и тарталетками с паюсной икрой.

Все названия блюд были собраны из стихов любимого Шапошниковым поэта Игоря Северянина. Все, как хотел великий выдумщик Серебряного века, – ананасы в шампанском, мороженое из сирени и фисташек, взбитые сливки с тертыми каштанами, фиалковый ликер, шабли в кувшинах.

Гений Игорь Северянин любил слова: фешенебельный, комфортабельный, пикантный… Вся жизнь – в веерах, шампанском, ресторанах, бриллиантах. И весь он в каждом своем слове такой остроумный, кокетливо-пикантный, жеманный, жантильный, весь пропитанный воздухом бара, журфикса, кабаре, скетинг-ринка… Даже стул он называл не стулом, а плиантом, «молнию» – эклером, а русскую народную песню озаглавил Chanson Russe. А теперь радио такое есть… Фиоль, шале, буше, офлёрить, эксцессерка, грезёрка, сюрпризёрка… Сколько новых слов! Но больше всего Владимира забавляло, что Северянин придумал слово «бездарь». И как до него жили без этого слова! Представить невозможно.

Короче, для создания образа шикарной жизни, которая невозможна без топ-дизайна и презентации мебели – а мебель эту будет продавать его, Шапошникова, топ-салон, – Северянин оказался как нельзя кстати. Мороженое приготовили, конечно, не из сирени. Заменили обычной черной смородиной, а выглядит очень декадансно. Впрочем, натуральная сирень тоже есть, расставлена по всем вазам, где только можно было ее пристроить. Несмотря на то что на дворе декабрь – сумели-таки раздобыть.

На самом входе гостей буквально сбивал с ног неожиданный запах огромного сиреневого букета. Этот букет множился, отражаясь в массивном зеркале и в стеклянных дверях, за которыми смурнела декабрьская непогода.

Во всей этой атмосфере фиолетово-сиреневого транса известный, очень модный и супервостребованный архитектор проводил презентацию своего нового мебельного салона топ-дизайна под названием «Эспри нуво». Поначалу он категорически не хотел ничего устраивать. Для кого? Ну, придут журналисты, которые его терпеть не могут, коллеги, которые либо презирают и не принимают его как архитектора, либо просто завидуют и, соответственно, тоже ненавидят. Тем не менее всем им надо улыбаться, как-то развлекать их, кормить, а главное – удивлять. Сейчас все пристрастились делать настоящие шоу, а шоу-то надо сочинять. Это же натуральный рак мозга!

Сравнительно недавно он побывал на семилетней годовщине одного модного мебельного салона. Чего там только не придумали: гости вечеринки могли рассмотреть инструменты мебельных виртуозов, оценить знаменитое качество кожи фирмы De Sede и даже наблюдать, как появляется на свет ее роскошная мебель. Белое кожаное кресло из последней коллекции фирмы, доделанное на глазах публики мастером Питером Денцем, в течение вечера служило троном для хозяйки салона, а потом стало призом на конкурсе, проведенном среди присутствующих. Предлагалось угадать площадь огромной алой шкуры, висящей на стене салона. В результате светская хроника потом писала: «Естественно, лучше всех с заданием справился профессионал – счастливым обладателем объекта мебельного искусства стал известный архитектор Владимир Шапошников». Тогда он и сам удивился тому, что сумел отгадать на глаз размер шкуры с точностью до миллиметра. Это запомнилось всем.

В своем салоне Владимир планировал продавать не только мебель известных фирм, но и мебель авторскую, созданную по его собственным эскизам. Она уже изготавливается в Америке, но это полдела, сначала покупатели должны привыкнуть к тому, что вот, на Якиманке открылся новый мебельный салон, что он такой классный, что в нем все топ и еще раз топ, топ, топ… Примерно через год можно будет шумиху поднимать, а сейчас особого повода нет – да и вообще! Понятно, журналисты, коллеги, ничего хорошего.

Однако маркетологи нового салона убедили его, что презентация необходима, – таковы правила игры. Ее стоит проводить, чтобы обозначить точку отсчета. Хочешь не хочешь, а веселиться надо.

И тогда Володя решил, что просто устроит праздник на свой вкус. Признанный Версаче Рублевки, король новорусского китча и дворцового стиля, дизайнер, у которого всегда много-много мрамора, а там, где заканчивается мрамор, начинается еще больше золота, он решил сделать вечер в стиле ар-деко, к которому тяготел больше всего. К сожалению, в силу своей изысканности такой стиль мало востребован теми, для кого Шапошников строил дома, и проявить себя в этом стиле у архитектора не было практически никакой возможности.

Владимир обожал не только ар деко, но и время, его породившее. Ему вообще казалось, что он опоздал родиться и должен был жить тогда, в начале прошлого века, в двадцатых – тридцатых годах в Париже, танцевать на вечеринках Коко Шанель, общаться с Бенуа, с Корбюзье. Ну, было тогда с кем пообщаться, что и говорить! Он просто-таки на клеточном уровне осязал то время в гамме встревоженных сумерек, окутанных лилово-сиреневой дымкой картин Врубеля, глядя на сирень Кончаловского. Изысканный излом линий модерна и ар-деко, поэзия Серебряного века – все это приводило его в состояние удивительной душевной гармонии. Правда, разделить это настроение было не с кем. Разве может навеять что-то подобное современный женский образ!

В шумном платье муаровом, в шумном платье муаровом — Вы такая эстетная, вы такая бутончатая. Властелинша планеты голубых антилоп!

Хотя, если подумать, в начале прошлого века тоже ведь были всякие революционерки, суфражистки, анархистки, террористки, феминистки, выдвиженки из деревни. А он им, несмотря ни на что, – ляпс, и выдает:

…В желтой гостиной с обивкою шелковой Я целую впервые замшу ваших перчат…

Сколько тут иронии, шарма, недосказанности… Настроение как счастье, оно не зависит от внешних причин, это ведь внутреннее состояние.

В общем, Володя сделал презентацию для собственного удовольствия. И всем понравилось.

Правда, его почему-то никто так и не спросил, а почему такое название – «Эспри нуво». Видимо, решили, что это модная мебельная марка, которую он здесь будет продавать. Или все помнят о знаменитом выставочном павильоне Ле Корбюзье – и что спрашивать, если знаешь?

Корбюзье для Шапошникова давно был своеобразным талисманом, необъяснимой рифмой ко всем его, подчас каким-то совершенно неожиданным для окружающих ходам. Одним словом, долго пришлось бы объяснять пиарщикам, почему он так назвал свой магазин. Захотелось, и все тут… Они, пиарщики, что-то лопотали про «формат», про то, что люди не любят всякой там зауми, исторических экскурсов…

– Не любят, потому что им не предлагают, – на корню оборвав дискуссию, резюмировал Владимир. – Если не любите вы, то не надо расписываться за весь белый свет. Магазин будет называться «Эспри нуво», а презентацию будем проводить в стиле ар-деко, и чтобы были стихи Северянина. Кстати, Корбюзье под конец жизни пришел к выводу, что все его искания, все его чувства сводятся к одному, к главному в жизни – к поэзии. Короче, работайте и не донимайте меня своим идиотским «форматом». А то вообще будете сочинять презентацию в стиле Велемира Хлебникова и вовсе голову сломаете.

В общем, Северянин пошел за милую душу. Во всяком случае, его кулинарные изыски явно были оценены по достоинству. В чем маркетологи оказались правы, так это в том, что уговорили его все-таки провести презентацию.

К ней готовились, придумывали, чтобы было все утонченно и необычно. Дамам подарили мундштуки, которые те тут же опробовали. Этот маленький штрих сразу же придал атмосфере, напоенной запахом дорогих духов и сигар, налет легкого декаданса начала прошлого века. Горели свечи на столах, повсюду сновали сосредоточенные официанты. Пианист играл Массне, чьи живые аккорды очень плавно переходили в записи Вертинского, а потом и Высоцкого, которого Шапошников боготворил с четырнадцати лет. Он собрал все мыслимые и немыслимые записи, среди которых был и Вертинский: «…Лиловый негр вам подавал манто…»

Неожиданно внимание Шапошникова привлекла дама средних лет. Видимо, она была одна, но чувствовала себя спокойно и уверенно. Встретившись взглядом с Владимиром, она как будто нашла именно того, кого давно искала, – и, кажется, направилась именно к нему.

Знакомы они точно не были. На журналистку дама не походила – вряд ли она может быть бесцеремонной, на потенциальную заказчицу тоже – слишком уж далека от общепринятых стереотипов. Одета просто и неброско, но элегантно и дорого, явно от Армани, кстати верного поклонника ар-деко. Что удивительно, на голове у нее была шляпка-таблетка, и при этом она не выглядела как экспонат исторического музея, а, напротив, чувствовала себя в ней так органично, что окружающие барышни определенно взяли себе на вооружение эту находку – вещицу вроде бы совсем и не модную…

Глядя на нее, Володя подумал: «Как же уместно выглядит эта дама именно здесь. Живое воплощение ар-деко. Как там у Северянина? Надо вспомнить. А, вот:

Ты пришла в шоколадной шаплетке, Подняла золотую вуаль. И, смотря на паркетные клетки, Положила боа на рояль».

Да, эта дама действительно направляется именно к нему. Шапошников пошел ей навстречу. Чуть не спросив «А где же боа?», он представился, протянув ей свою визитную карточку:

– Владимир Шапошников.

– Я догадалась, – ответила дама. – К тому же я видела ваши фото в журналах. Давно с вами хотела познакомиться. Наконец представился случай. Меня зовут Ангелина Ивановна Проскурина. Вот мои координаты. – И она вручила ответную визитку, словно верительную грамоту.

– Чему обязан таким вниманием? – спросил Владимир, мельком взглянув на визитку и оценив, что беседует с искусствоведом, мало того, кандидатом искусствоведения.

– Если коротко – хочу быть вашей заказчицей. Если более пространно, то сегодня я убедилась в правильности своего выбора. Вы непредсказуемы. Во-первых, конечно, название вашего салона меня просто сбило с ног. Подробнее об этом мы еще поговорим позже. Но помимо этого, кто бы мог подумать, что дизайнер с Рублевки будет угощать гостей – «удивительно вкусно, искристо, остро». Ананасами в шампанском и мороженым из сирени!

– Оно из черной смородины.

– Ну, не скромничайте. Вы, несмотря на сожаления гениального Северянина, что «гнила культура, как рокфор!», решили проявить щедрость в его же духе: «Поешь деликатного, площадь: придется товар по душе!» А там еще дальше, помните? Ну, вы-то, конечно, помните:

Я сливочного не имею, фисташковое все распродал… Ах, граждане, да неужели вы требуете крем-брюле? Пора популярить изыски, утончиться вкусам народа…

Это же просто уму непостижимо. Но видимо, на самом деле пришло время «популярить изыски». Я-то думала, что в наше время Северянина уже никто не вспоминает!

– Вы так говорите, как будто жили с ним в одно время.

– Хотела бы жить, но опоздала чуточку. Тогда, мне кажется, было красиво, хотя были свои, очень серьезные издержки. Потом за эту красоту многим пришлось дорого заплатить. Во всяком случае, тем, кто жил в Советском Союзе.

– За все приходится платить. Современная брутальность тоже недешево многим обходится.

– Вы имеете в виду контрольный выстрел в голову?

– Я имею в виду тот момент, что если вы хотите стать моей заказчицей, то, наверное, понимаете бюджетность такого мероприятия. Особенно если это строительство дома. Обычно такими вопросами искусствоведы не занимаются. Разве что для заказчика, но я предпочитаю работать без посредников.

– Не беспокойтесь. Никаких посредников. Впрочем, вы правы. Конечно, я буду строить не на свои деньги. На зарплату, которую я получаю в научном отделе Архитектурного музея, дом не построишь. И тем не менее строить будем!

– Дом?

– Дом! Для счастья!

– Желающих строить для несчастья я не встречал. К тому же, я думаю, счастливы или несчастливы люди, которые будут жить в новом доме, – зависит от них самих, а не от архитектора.

– Ну, не скажите. Многое зависит от того, кто строит! Как говорят англичане – «Сначала мы делаем наши дома, затем дома делают нас».

– По-разному бывает. Моя практика подсказывает, что делают дома именно те, кто в них живет. Знаете, в Германии мне довелось реставрировать летнюю резиденцию Бормана. Столько было странностей… Двери сами открывались, шаги в пустой комнате – и постоянное ощущение чьего-то присутствия. Представьте, архитектора, который построил этот дом, звали Мюллер, но энергетика хозяйская. О том, кто построил, никто и не вспоминает, а вот сам Борман, точнее, его фантом живет в доме по сей день.

– Вот вы сами говорите, что архитектора дома Бормана звали Мюллер, как шефа гестапо. Кто знает – а может быть, это предупреждение или подсказка какая-то была Борману? Но я имела в виду более мирный вариант. Я считаю, что хоть и косвенно, но архитектор влияет на тех, кто живет в построенном им доме. Это как с приготовлением еды. Если ее готовит злой человек, в плохом настроении, то она идет во вред тем, кто ее потом ест. И наоборот.

– А почему вы считаете, что «еда», приготовленная мной, пойдет вам на пользу? Почему ваш выбор пал на меня? Есть архитекторы более признанные архитектурным сообществом, более известные.

– Известных много, избранных – мало. Пока что мой выбор мне подсказывает интуиция. И я ей верю. Думаю, что, когда мы познакомимся поближе, вас заинтересует мое предложение. Хотя я знаю, что к вам стоит целая очередь, на два года вперед.

– Если вы согласны подождать, пожалуйста, вставайте в эту очередь – и я к вашим услугам.

– Мне кажется, мой дом будет построен вне очереди, – со спокойным достоинством сообщила дама.

– Очень интересно. Вы меня прямо-таки заинтриговали. Уговорили, завтра я позвоню вам, и мы условимся о встрече.

– Замечательно. Жду вашего звонка. – Ангелина Ивановна не успела договорить, как к Шапошникову подлетела журналистка из журнала «Дома и люди» с наболевшей и совершенно неотложной проблемой. Пока Владимир отбивался от вопросов, новоиспеченная заказчица скрылась из вида. Хозяин вечера только успел заметить сквозь стеклянную витрину, как она села в машину и уехала.

От беседы с Ангелиной Ивановной у него осталось двоякое впечатление. С одной стороны, ему не понравилось привычное высокомерие представительницы интеллектуальной элиты по отношению к новоселам Рублевки. Ну, все только об этом и говорят – корней нет, вкуса нет, образованности нет, глубины нет, сплошные господа Журдены.

А тут вдруг апологет «новорусского китча» легко цитирует Северянина, предпочитает модерн и ар-деко и вовсе не так однозначен, как его описывают глянцевые журналы, воспевающие шикарный образ жизни московских нуворишей.

Шапошников не разделял общепринятого мнения о недалекости своих заказчиков. Он с пониманием относился к их желанию строить свои дома помпезно и качественно. Люди имеют возможность и хотят жить во дворцах, какими они себе их представляют. Это представление не сломить – да и не надо этого делать. Они будут чувствовать себя комфортно именно в такой обстановке, соответствующей именно их представлениям о роскоши.

Да, конечно, в период первоначального накопления капитала далеко не все состоятельные люди отличают Гегеля от Бебеля, но они строят просторные дома, привлекают лучших мастеров, которые хоть и перегружают декор, как того хотят заказчики, но зато выполняют свою работу так качественно, так искусно, что все равно создается гармоничный мир архитектурного совершенства. Потом в этих домах растут дети, а вот когда они вырастут, с ними уже можно будет поговорить об изысках.

Нельзя, чтобы все образовалось сразу и сейчас. Требуется время. Терпение нужно. Это слово вообще ушло из обихода, а потому нет терпимости к людям, к чужому мнению и вкусу или даже его отсутствию. Отсюда раздражение и неприятие.

Ох уж эти искусствоведы, от души презирающие «новорусский китч» и в то же время совершенно искренне восхищающиеся авангардным искусством. Чем оно лучше? Тем, что там требуется меньше мастерства и профессионализма? Да, он делает фарфоровые комнаты, на которые уходит по два года работы, а эксперты в области искусства отправляют на биеннале в Венецию парочку геев, которые во все время демонстрации экспозиции занимаются любовью на глазах обалдевших, несмотря на якобы европейскую свободу нравов, итальянцев.

Владимир был консервативен в своих взглядах. Пиететное отношение к Ле Корбюзье, авангардисту в архитектуре, не мешало ему в целом не принимать никаких авангардистских идей. При всей любви к творческим поискам начала прошлого века он совершенно не понимал феномена успеха авангардного искусства и ничего не видел в «Черном квадрате» Малевича – кроме собственно черного квадрата.

Если это произведение и наводило его на какие-то мысли, то лишь на такие, что Малевич был очень умным и саркастичным человеком. Нарисовал квадрат на холсте и написал на нем черной краской: «Ловушка для дураков», а потом все это закрасил той же черной краской и выставил на всеобщее обозрение. И вон ведь как сработало, как будто сказку о голом короле в детстве никто не читал…

Шапошников любил порассуждать сам с собой. Приятно, знаете ли, поговорить с умным человеком. Это приводило в систему мысли. Так он обычно подходил к принятию правильного для себя решения. Чем больше он рассуждал про себя на абстрактные темы, беседуя с гипотетическим оппонентом, тем отчетливее понимал, что завтра непременно позвонит этой Ангелине Ивановне и, скорее всего, возьмется за ее проект. Все-таки интересно поработать с человеком, разбирающимся в искусстве и так скрупулезно подходящим к делу. Вот ведь – все о нем прочитала, выяснила, провела предварительную беседу о «высоком»… Как-то слишком по-книжному, нереально, но зато интересно, определенно. Все может быть очень интересно!

1928 год

Корбюзье попросил остановить машину и вышел в утреннюю прохладу московской весны. Здание, на которое он вчера обратил внимание, но не мог разглядеть в ночной темноте, предстало перед ним во всей своей красе. Шарль Эдуар, или, как его звали друзья, неистовый Корбю, стоял на углу Сретенского бульвара и Улановского переулка, завороженно глядя на шестиэтажный дом-корабль.

Неожиданно его взгляд привлекла совершенно весенняя картинка. Он увидел, как в подъезде за чугунным кружевом ворот открылась дверь, а из нее… нет, не вышла, не выбежала, а буквально выпорхнула девушка.

– Какая красота! – пробормотал Корбю, сам еще не до конца понимая, о чем он – о доме, на который он специально приехал посмотреть, или о девушке.

Сказанное было справедливо по отношению к зданию и к девушке. То, что дом – самое красивое сооружение в Москве, Корбю уже окончательно решил для себя, и он, конечно, еще рассмотрит его во всех подробностях, ведь у него впереди столько времени! А вот девушка… Наверное, она здесь живет.

Необыкновенное чувство охватило Корбю. Это весеннее утро, ласковый ветерок, стройная фигурка девушки в креп-жоржетовом платье, эти светлые волосы, блестящие на солнце… Молодая зелень на деревьях бульвара, ощущение свежести, юности, радости – все вместе совершенно сбило с ног знаменитого архитектора.

Так он чувствовал, а надо сказать, интуиция никогда не обманывала маэстро.

Но он стоял далеко и не видел лица незнакомки. «Нет, я просто обязан увидеть ее поближе», – решил Корбю и быстрым, решительным шагом направился навстречу девушке.

Они поравнялись, и Корбю понял, что не ошибся. Девушка с такой грацией, с такими движениями не могла быть некрасивой. Она действительно оказалась очень пригожей, очень юной, со слегка вздернутым носиком и огромными зелеными глазами, которые просто потрясли Корбю. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить с прекрасной незнакомкой, но она прошла мимо, скользнув по нему абсолютно спокойным взглядом. Знаменитый архитектор так и остался стоять посреди бульвара с растерянным видом.

А на что он надеялся? Понятно. Ну не могла же она с ним заговорить на улице. Это было бы даже странно. Девушка явно из хорошей семьи. Как было бы славно услышать ее голос! Впрочем, она ведь может и не знать французского. Заговори он с ней, она бы все равно ничего не поняла и, скорее всего, испугалась.

Здесь, в Москве, почему-то шарахаются от иностранцев. Ну конечно, его же предупреждали, что русские вообще всего боятся, да и его опасаются одного отпускать. Вон в машине сидит ждет вечный его сопровождающий «товарищ Игнатов». Ладно бы переводчик, а то ведь и по-французски не говорит. Просто – сопровождающий. Кстати, сейчас он очень внимательно наблюдает за всем происходящим. Нельзя останавливаться и надо продолжать движение.

Корбю прошел еще несколько шагов и остановился, выбрав наиболее удобную точку, чтобы разглядеть дом-корабль. Он смотрел на шпили и окна, на неповторяющиеся эркеры, башенки, женские головки во фризах, на стеклянные купола и фонари вдоль всего фасада здания, а на глаза наплывало чудное видение, только что промелькнувшее мимо и, возможно, потерянное навсегда.

Да, действительно, счастье – это всего лишь миг, который потом вспоминаешь долгие годы. Мгновения, которые появляются ниоткуда и тут же уплывают в никуда.

Такого чувства знаменитый архитектор еще не испытывал в своей жизни.

Некоторое время Корбю неподвижно стоял, переживая эмоциональный всплеск и горечь потери, наконец, словно стряхнув с себя оцепенение, развернулся и привычным стремительным шагом направился к машине, где его терпеливо ждали водитель и товарищ Игнатов.

Знаменитый архитектор опустился на заднее сиденье авто в том же состоянии духа, что был до своей короткой прогулки, ничем не смутив своего «опекуна».

Остановка не была запланирована, а Корбюзье уже начал понимать, что любые экспромты напрягают товарища Игнатова, тревожа его бдительность. В конце концов, сейчас они поедут на встречу с русскими коллегами. Сначала в мастерскую Весниных, а затем и к Бурову. Корбю давно ждал этого. В конце концов, главное – работа, а все остальное, какая-то там личная жизнь… Да сроду ее не было у знаменитого маэстро. Где на нее время-то взять?

Дежавю

Машина Шапошникова чуть ли не ползком пробиралась по Бульварному кольцу, останавливаясь на каждом перекрестке. Было около четырех часов дня, но на дороге творилось настоящее столпотворение. Владимира, однако, не раздражало это обстоятельство. Он любил центр Москвы, особенно вот этот околоток – Петровский, Рождественский, Сретенский бульвары…

Сколько воспоминаний связано с этими местами! В начале девяностых здесь все было иначе. Атмосфера напоминала времена Великой депрессии и сухого закона в Чикаго. Дома стояли мрачные, переулки, соединявшие бульвары с Садовым кольцом, были пустынными. Впрочем, подготовка к реконструкции шла с начала восьмидесятых. Тогда еще не появились сноровистые инвесторы и не приехали турки с югославами, но жителей уже расселили по новостройкам. Их квартиры заняли хлынувшие тогда в Москву из разных стран, ставших в одночасье заграницей, грузины, узбеки, таджики – но больше всего здесь было русских, которые стали в новых странах абсолютно никому не нужны. Среди них было много художников, артистов, режиссеров – да кто тут только не встречался! Кто мог, устраивался на работу дворником. Жили в «убитых» коммуналках, кто-то почти официально, а другие заселялись, что называется, самозахватом. Всех объединяло единое желание – найти себя в совершенно новой жизни, непонятно куда устремившейся. Каждый был занят поисками работы, своей ниши, своих заказчиков. Жили очень трудно, но весело. Может, потому, что терять уже было нечего – все исчезло вместе с прошлой жизнью.

Шапошников прекрасно понимал состояние этих людей. Единственное, что было у него, в отличие от них, так это комната в душной коммуналке знаменитого дома Жолтовского на Смоленке.

В одночасье Владимир потерял работу. То есть она была, но практически не оплачивалась. Он работал на строительстве оборонных объектов, которые утратили свою актуальность, – из Германии выводили советские войска, содержать их было не на что, оборонные предприятия закрывались, замораживалось строительство.

Что-то необходимо было предпринимать, придумывать. И Володя придумал. Решил создать строительную бригаду и набрать в нее специалистов высокого класса, чтобы можно было выполнять самые немыслимые желания богатых заказчиков, – а они уже стали тогда появляться в Москве.

Все это напоминало пир во время чумы – начало строительства роскошных вилл для новых русских, безысходное веселье людей, умеющих что-то делать руками. Кто-то из них так и не нашел себя, спился, потерялся, но было много и таких, кто выстоял и определился в новой жизни.

Вот здесь на Петровском бульваре, в развалинах, располагалась штаб-квартира основателя русского перформанса Петлюры, так до конца и не понятого Владимиром. Тут, на пустыре за разбитыми домами, устраивались концерты пани Брони, знаменитой в те годы в среде московского андеграунда, и ее спутника жизни Владимира Ильича, очень удачно косившего под Ленина. Здесь же располагался бар-чайная, где заправлял знаменитый Петя-чайник, готовивший какие-то лечебные коктейли на травах и спирте – прекрасное средство от простуды и вообще от любых заболеваний. Большие сходки устраивались только в теплое время года, когда не было грязи и слякоти, а к Пете-чайнику можно было прийти независимо от сезона, в любое время дня и ночи, – попить чайку, покурить травку, оттянуться, забыться, привести иностранцев, чтобы могли подивиться русской экзотике.

Это место Владимиру показал знакомый художник по фамилии, вполне соответствующей времени, – Бурьян. Неглупый мужик, обо всем имеющий свое суждение, талантливый художник, но существующий по жизни действительно как трава перекати-поле. К тридцати годам у него уже было пятеро детей, прокормить которых он, конечно, не мог. Однако судьба сжалилась над их матерью и послала ей англичанина, одного из тех, кого Митя Бурьян окунал в реалии перестройки в баре у Пети-чайника. Короче, этот англичанин увез бурьяновских жену и детей в Лондон, оплачивая биологическому отцу ежегодные встречи со своим потомством. Видимо, для того, чтобы дети никогда не сожалели о расставании с московским папой.

У Бурьяна было одно очень ценное качество. Он запросто сходился с людьми, и было ощущение, что его знают все. Каждый вечер он пил, гулял у какого-нибудь художника. Тогда они все кучковались в центре, и Бурьян, как Мороз-воевода, дозором обходил владенья свои. Он перемещался из мастерской в мастерскую – от Сретенки до Лубянки, от Петровки до Цветного бульвара, потом Новокузнецкая, далее – везде…

Володя уже собрал основной костяк бригады. Недоставало резчика по дереву и художника по росписи стен. Он уже нашел первый заказ, где требовались все эти работы, к тому же надо было подобрать старинную резную мебель. Однажды, прочесывая антикварные салоны, где у Шапошникова завязались свои связи, он и встретился с Бурьяном. А тот, разумеется, был лично знаком и с обладателями мебельных раритетов.

Буквально через неделю по рекомендации Мити появились и резчик, и художник. За это время Шапошников успел обойти со своим новым приятелем многие точки, включая заведение Пети-чайника и разваленный дом в Печатниковом переулке, где расположилась целая диаспора грузинских художников. Их работы – яркие, ироничные, глубокие и неожиданные по цвету – диссонировали с убогостью их жизни. Картины и вытащили ребят из нищеты. На Володю их живопись произвела огромное впечатление – своим неповторимым колоритом и самобытностью. К тому же один из художников оказался специалистом по фрескам.

Резчика по дереву тоже нашли в развалинах. Он соседствовал с тенором, приехавшим из Ташкента. Певец когда-то стажировался в Ла Скала, а теперь занимался каким-то бизнесом и подкармливал соседа. А тот уже всерьез подумывал о самоубийстве, считая, что мастерство его уже больше никогда не будет востребовано.

Да, лет пятнадцать прошло с того времени. Сейчас никто и не поверит, что на месте ухоженного комплекса Комстара в какой-то покосившейся хибаре располагался «ночной клуб» Пети-чайника, а на пустыре пела тонким голосом пани Броня, танцуя с Владимиром Ильичом…

Как же все меняется в жизни, и какая она разная. Где они все: пани Броня (говорят, еще жива!), где Бурьян, другие завсегдатаи этих мест? Многие, наверное, спились, скурились… Засасывает ведь эта фиговая богема.

Наконец Владимир подъехал к нужному дому. Вот он – номер 6/1. Так это же дом-корабль «Россия». Еще один знакомец. Именно здесь, в огромной коммуналке, в комнате с грандиозным камином из малахита, жил тот самый Бурьян.

«Надо же, – усмехнулся про себя Владимир. – Видимо, не случайно о нем вспомнил. В конце концов и оказался в его доме. В его бывшем доме. Теперь все эти коммуналки расселили, квартиры куплены новыми владельцами. Москва живет новой жизнью».

Шапошников остановился неподалеку от чугунных ворот, ведущих во дворик, разрывающий дом на две части. Раньше здесь был сквозной проход в Бобров переулок, но теперь противоположные ворота закрыты, и попасть во двор можно только через калитку со стороны Сретенского бульвара. Однако припарковаться там оказалось невозможно, и Владимир поехал дальше, решив оставить машину на другой стороне бульвара, в Улановском переулке, на стоянке у своего заказчика, владельца компании, расположенной прямо напротив дома «Россия».

Времени до назначенной встречи с Ангелиной Ивановной оставалось совсем мало. Опаздывать не хотелось, и Володя поперек всех правил побежал через дорогу. Уже оказавшись на бульваре, он буквально замер на месте. Из чугунного кружева калитки в воротах дома-корабля быстро выпорхнула стройная девушка в длинном кардигане от Фенди. Порывы холодного ветра раздували темные волосы, но их тяжелый шелк тут же вновь обрамлял лицо, притягивающее взгляд строгой красотой и каким-то внутренним светом. Владимир даже остановился на мгновение.

«Какая красота! Никогда раньше таких не встречал… а может, просто не обращал внимания… Что-то в ней есть. „Лица необщим выраженьем“», – промелькнула в голове тютчевская строка.

Владимир уже был готов направиться к незнакомке. С такими девушками на улице, конечно, не заговаривают, но вдруг произойдет чудо, и каким-то немыслимым образом она обратит внимание на простого архитектора, сраженного наповал ее – чем? – грацией, красотой, вкусом, гармонией?

Но произошло совсем другое. Пока Володя тщетно пытался подобрать нужное слово, чем же его поразила эта девушка, к ней вдруг подъехала машина. Оттуда вышел привлекательный (на взгляд Шапошникова, даже излишне привлекательный) молодой человек, одетый от Патрика Хельмана, и, торопливо открыв для барышни дверцу машины, помог ей сесть. Чудное видение тут же оказалось проглочено водоворотом движения.

Ты ко мне не вернешься: на тебе теперь бархат; Он скрывает бескрылье утомленных плечей. Ты ко мне не вернешься: предсказатель на картах Погасил за целковый вспышки поздних лучей!

Услужливая память подбросила на редкость подходящие строки, но это еще больше раздосадовало нашего архитектора.

«Естественно, такая девушка не может быть одинокой. А я, как мальчишка, стою и расстраиваюсь из-за мимолетного видения. Видение прекрасно, а душа ужасна. Такое тоже может быть. Легко! Впрочем, какая бы она ни была, с этой девушкой ты больше никогда не увидишься. Надо настроиться на предстоящий разговор, Ромео! Ну надо же, сам от себя такого не ожидал. Видимо, старею, стал сентиментальным».

С этими мыслями Володя набрал нужный код и, дождавшись ответа, зашел в дом.

Корбю

Шарль Эдуар Корбюзье был из тех знаменитостей, которые на самом деле интереснее своей славы. Нередко архитекторы становятся знаменитыми на склоне лет, это профессия мудрых. Знаменитый Ллойд Райт, безумно популярный в среде потенциальных заказчиков Владимира, построил тот самый вожделенный «дом над водопадом», который мечтает возвести на Среднерусской возвышенности каждый третий шапошниковский клиент, ни много ни мало в шестьдесят девять лет! Этот факт всегда радовал Владимира – есть еще время для раздумий и разбега…

О Шарле же всерьез заговорили, когда ему было меньше тридцати. Свой первый дом он построил в семнадцать. И с тех пор беспрестанно трудился, претерпевая всевозможные злоключения, трудности, провалы, иногда добиваясь успеха. Этим он и был интересен – все время шел вперед, не оглядываясь на неудачи, которые в конце концов становились его победами.

Неудачи… Одну из них он потерпел в 1925 году. Это случилось на парижской выставке L’Exposition Internationale des Arts Dйcoratifs et Industriels Modernes.

Тогда туда приехал один русский архитектор и сделал павильон, который произвел на всех оглушительное впечатление. Что-то непередаваемое. Четко высказанная новая архитектурная идея. Как все гениальное – это было абсолютно просто. Практически обычный стеклянный куб с диагональным ходом наверх. Павильон-то ведь небольшой, а такая диагональная лестница давала ощущение безграничности, непознаваемости с первого взгляда, делала простой интерьер сложным, многоплановым.

Русского звали Константин Мельников. Его павильон, по признанию прессы, стал гвоздем выставки и прямо-таки ошеломил Запад. Все думали, что после революции и Гражданской войны русским не до искусства, – а они оказались на голову впереди остальных.

Корбю, конечно, такого не ожидал. Он задумал свой павильон «Эспри нуво» как ударный. В целом выставка была традиционной – и Корбю думал эпатировать всех. Казалось, был готов беспроигрышный, говоря современным языком, пиар-ход – а тут пожалуйста! Советский павильон оказался и смелее, и новее. Именно он был в центре внимания.

Правда, Шарль повел себя мужественно, никоим образом не показав, что чувствует себя побежденным. Напротив, он организовал великолепный пикник для своих коллег, сказал, что вовсе не возражает, если будут приглашены участники выставки, о которых пишут все газеты, – русские.

Мельников искренне обрадовался приглашению. Ему было приятно ощущать особый к себе интерес, говоривший о широком признании его таланта.

На пикнике он был в центре внимания, с удовольствием, обстоятельно отвечал на расспросы о поисках и тенденциях новой архитектуры, о том, что делается в Союзе. Однако, узнав, что в числе собравшихся есть и Корбюзье, которого до этого он не знал в лицо, Мельников почему-то расстроился и замкнулся. Было заметно, что он очень сожалеет о своей излишней откровенности.

Он почти холодно приветствовал Шарля, коротко назвав свое имя – Константин, безуспешно пытаясь скрыть свою досаду.

Они сразу узнали друг друга – два вожака из разных стай, преследующие одну цель. В какой-то момент они оказались в одной берлоге, где им сразу стало тесно, и это ощущение друг от друга осталось на всю жизнь. Они были одноименно заряжены, а такие заряды по законам физики отталкиваются друг от друга. Внешне Корбю и Мельников были совершенно не похожи, но на первый взгляд казалось, что они рождены от одних родителей. Высокого роста, с хорошей осанкой и спортивными фигурами, оба они обладали особой грацией раскованных, самодостаточных, уверенных в себе людей с хорошими манерами. Оба были импозантны, харизматичны, явно имели успех у женщин и, кажется, даже одевались у одного портного, в стиле элегантной небрежности. К тому же и тот и другой, благодаря веселому нраву, остроумию и счастливой способности относиться с легкой иронией не только к окружающему миру, но и к своим достоинствам, всегда оказывались в центре внимания любой компании.

И тем не менее при всем кажущемся сходстве эти люди были с разных планет. Корбю – стремительный и неистовый лидер, с орлиным носом и волевым подбородком. Знающий, куда он идет, выбирающий, а зачастую и прокладывающий совершенно новые пути к конечной цели. Мельников же, в котором все было правильно – от черт лица до мыслей и поступков, был гением, загнанным в общую колею, ведущую в неизвестность, но сбиться с нее было опасно для жизни.

Может быть, поэтому так по-разному горел огонь в их глазах. У Корбю они пламенели азартом жизни, а у Мельникова – огнем обреченного таланта.

Много позже, вспоминая подробности их первой встречи, Корбю прежде всего отмечал досаду и настороженность Мельникова, мысленно удивляясь странности этих русских. Возмущаются очевидным, не хотят считаться с чужими законами, в том числе и с законами рекламы, презирают их, а потом ненавидят тех, кто неизбежно завоевывает признание, соблюдая правила рынка. Да, Мельников тогда выиграл, но память об этой победе постепенно стерлась. О нем забыли даже в России.

А Корбю стал по-настоящему знаменит. К шестидесятым годам вдруг возник интерес к стилю ар-деко. Наперебой вспоминали павильон «Эспри нуво», построенный Корбюзье, а о Мельникове – ни слова. Эта выставка осталась в истории событием, которое продемонстрировало последние достижения в области архитектуры, проектирования интерьера, мебели, изделий из металла, стекла, керамики и послужило толчком к стремительному развитию стиля ар-деко. Только Мельников теперь был ни при чем.

Новый дух нового стиля естественно предвидел и предсказал знаменитый французский архитектор Ле Корбюзье. Ведь это он спроектировал, построил и, что немаловажно, назвал свой павильон «Эспри нуво». Вдохновленный духом Корбюзье, не менее знаменитый художник Лалик соорудил фонтан из цветного стекла со световыми эффектами и «Стеклянный интерьер» павильона Севрской фарфоровой мануфактуры, что и породило новый стиль. А русских на той выставке вроде как и не было.

Советские архитекторы были выключены из международного архитектурного процесса – и это при их более остром, чем у кого бы то ни было, ощущении актуальных направлений и тенденций! С годами эта изоляция стала вызывать в Корбю чувство сожаления и горечи. Силу сталинской эпохи, стирающую в пыль все на своем пути, Корбюзье познал на себе. Он увидел, что талант при Советах обречен на гонения и что от личных качеств там ничего не зависит. Этих качеств советским архитекторам хватало только на то, чтобы дышать тем же воздухом поиска, что и весь остальной мир. Другое дело, что никто в этом мире не знал и не хотел знать о них.

Приглашение иностранцев и участие в международных конкурсах и проектах уже и в двадцатых годах были в Советском Союзе достаточно редким явлением, а потом и вовсе прекратились. Но тогда, в 1925 году, после знакомства с Мельниковым, Корбюзье мечтал побывать в России. И его мечта сбылась – причем самым невероятным и неожиданным образом.

Чай с… Корбюзье

Лифт остановился на четвертом этаже. Возле двери Владимира уже встречала Ангелина Ивановна.

– Добрый день. Вы пунктуальны. Это приятно. У нас здесь легко заблудиться. Весь дом можно пройти из конца в конец, не выходя на улицу. Столько закоулков… Вот я и решила вас встретить.

– Добрый. Очень любезно с вашей стороны, но не стоило беспокоиться. Я хорошо ориентируюсь в старых домах.

– Не сомневаюсь, вы же профессионал. Если честно, я очень волновалась и от нетерпения вышла встречать. Я так давно ждала этого момента!

Шапошников с некоторым удивлением взглянул на Ангелину Ивановну. Они повернули в продольный проход. Огромная дубовая дверь в квартиру была приоткрыта.

– Проходите, располагайтесь. Чай, кофе?

Ангелина Ивановна действительно почему-то волновалась.

– Чай, если можно.

Володя тоже чувствовал себя как-то не совсем уверенно. Обычно переговоры с новыми заказчиками у него проходили в более официальной обстановке, без эмоций, по-деловому. А здесь, видимо, все будет обстоятельно, с долгим подходом к практической стороне дела.

Как бы в подтверждение его мыслей Ангелина Ивановна сказала:

– Пока мы с вами поговорим, а наш банкир – он уже практически член семьи, через два месяца у них с дочерью свадьба – подъедет чуть позже. Он хочет с вами познакомиться, и, как только мы решим, что именно вы будете строить наш дом, он будет готов обсудить с вами все бюджетные вопросы.

– Понятно, – обреченно сказал Володя. – Я так понимаю, у вас есть какие-то очень убедительные доводы к тому, чтобы я отложил все проекты и взялся за ваш заказ?

– Именно так.

– Ну что ж. Я весь внимание.

– Начну издалека. С истории нашей семьи.

«Как все не просто. Обычно мои заказчики дальше дедушек и бабушек своих корней не знают, – улыбнулся про себя Шапошников. – А тут вон как – „история“! Меняется, однако, социальный статус миллионеров…»

Впрочем, то, что он услышал дальше, его по-настоящему заинтересовало. Более того – впечатлило, заинтриговало и удивило.

– Вся история нашей семьи, – продолжала Ангелина Ивановна, – связана с этим домом. Его ведь построил двоюродный брат нашего прадеда, Сергей Владимирович Проскурин. Страховое общество «Россия» заказало проект доходного дома именно ему. Когда дом был готов, наша семья переселилась сюда из Замоскворечья. Но не в эту квартиру, а в другом крыле дома, в значительно большую, чем эта. Потом случилась революция. Вообще-то большевики с большим уважением относились к известным специалистам, их не уплотняли. Но на всю семью это не распространялось. В нашу квартиру заселили еще одиннадцать семей, а нам оставили одну комнату. Моя бабушка была поздним ребенком, разница со старшими братьями-погодками у нее была в двадцать лет. Оба брата пошли по военной линии, служили в царской армии. Брат Иван погиб в Первую мировую войну, Федор в Гражданскую. Да если бы и не погибли, их все равно потом бы расстреляли. Федор был белогвардейским офицером, дворянином… Теперь вот модно вспоминать о своем дворянском происхождении. Даже Дворянское собрание есть, которое княжеские титулы раздает неизвестно кому, дворянские традиции возрождают. Все это пустой звук, когда понятия чести и достоинства у нас не востребованы. Давно уничтожили всех, кто олицетворял собой честь и достоинство. А признаком аристократизма теперь стали деньги. Но это невозможно, аристократизм не купишь, он не продается.

Я прочла в военном архиве много интересного, когда стала заниматься историей нашей семьи. Меня поразил случай с одним молодым офицером, недавним выпускником военного училища. Он прибыл в расположение армии командовать ротой. Шли бои, они выполняли свои боевые задачи, а денежное довольствие не поступало. Нет, его никто не украл, как это бывает в наше время, просто армия наступала так стремительно, что тылы отставали. Молодой офицер пришел в отчаяние и… застрелился. То, что солдаты не получили денежного довольствия, он счел своим бесчестьем.

Теперь такой поступок даже непонятен, его надо долго объяснять современному человеку. Вон «Трансвааль-парк» обрушился, сколько народу погибло… Думаю, человеку, который проектировал это здание, то есть по чьей вине произошла такая трагедия, и в голову не пришло стреляться. Не представляю, как он с этим живет?

Изменились, конечно, люди… Вот еще, в одном письме домой молодой офицер рассказывал об участии в своем первом бою. Противник открыл огонь шрапнелью – самый страшный огонь для пехоты. Он пишет, что упал на землю и вдруг слышит голос батальонного командира: «Офицер, встаньте, на вас солдаты смотрят!» Он встал и видит, что весь полк лежит, а офицеры стоят. Под шрапнелью. Недостойно проявлять свой страх перед врагом.

Тут Ангелина Ивановна спохватилась. Виновато посмотрев на Шапошникова, проговорила:

– Извините, я увлеклась. Совсем ведь не о том хотела говорить, а сбиваюсь, время ваше отнимаю. Но вы так хорошо слушаете… Знаете, это редкий талант.

– Ангелина Ивановна, я слушаю вас с большим интересом, и время у меня есть. Не переживайте, – искренне сказал Владимир.

Его вообще отличало удивительное качество – он не надувался, как рыба-шар, не выставлял напоказ свою бесконечную занятость. Не торопился, не кричал, что у него завал работы (а ее было более чем достаточно), что все его рвут на части, но всегда выполнял свои обещания в срок, не откладывая до бесконечности встречи с заказчиками. Понты не стали стилем поведения Шапошникова. Окружающие порой пытались злоупотреблять его терпением и спокойствием, но Владимира это не пугало, он всегда умел поставить на место любого человека.

Однако здесь был совсем другой случай. Конечно, собеседница говорила много, но слушать ее Шапошникову и в самом деле было интересно. К тому же он интуитивно чувствовал, что по какой-то причине ей сложно сразу подойти к главной теме.

Но вообще странно – почему ему, совершенно постороннему человеку, она вдруг решила рассказать историю своей семьи?

Между тем, ободренная своим визави, Ангелина Ивановна продолжала:

– В общем, была когда-то счастливая, большая, дружная семья, а осталась одна моя бабушка – Ольга Проскурина. Ей было восемнадцать лет, когда она похоронила свою маму. Отец умер еще до революции. Бабушку спасли связи его двоюродного брата-архитектора. Кто-то из его учеников устроил ее копировальщицей в мастерскую знаменитых братьев Весниных. Старых специалистов почти сразу начали привлекать к строительству новой жизни. Так что их мастерская была одной из первых, народу работало много, и в общей массе девочке, братья которой служили в царской армии, был шанс затеряться. Если бы не эта удача, не знаю, что бы с ней стало. Веснины очень рисковали, взяв ее на работу, но они не могли поступить иначе – из уважения к ее семье, к дяде. В них была жива отличительная черта русской интеллигенции – они были способны к сопереживанию. Не к сочувствию, которое по сути своей есть удовлетворенная зависть, нет, тут другое. Это именно способность взять на себя часть тяжелой ноши ближнего, пережить вместе с ним трудное время, нести ответственность за него, несмотря на то что это может причинить личные неудобства.

Происхождение бабушки при оформлении скрыли, дескать, сирота, ничего не помнит, и взяли на работу копировальщицей. Это дело она мгновенно освоила, поскольку всегда прекрасно рисовала. После всех тягот и потерь началась светлая полоса.

И вот именно тогда в ее жизни произошла встреча, которая определила весь дальнейший ход событий. Это было здесь, возле дома. Солнечным весенним днем, по дороге на работу в мастерскую, она встретила необыкновенного человека. Он стоял на бульваре, в солнечных лучах, спокойный и в то же время весь такой, знаете, словно опережающий самого себя, как сжатая пружина. Он явился к ней целым миром – с неординарным настоящим и ярким будущим. Тогда, в двадцатых годах, на московских улицах не часто можно было встретить иностранца. Впрочем, такого иностранца и в наши дни не каждый день встретишь. И дело не в том, что он был иначе одет, то есть потрясающе элегантно, – он был не похож ни на кого. Впрочем, когда считаешь, что человек не похож ни на кого и вообще лучше всех, это просто первый признак влюбленности.

Вот так судьбе было угодно подготовить знакомство моей бабушки с Шарлем Эдуаром Жаннере. Он уже тогда был известным архитектором, взяв фамилию предков своей матери Ле Корбюзье.

Услышав это имя, Шапошников просто замер от изумления.

– Корбюзье? Он имеет отношение к вашей семье?

– Да. Я же не просто так вам все это рассказываю!

Мастерская Весниных

Товарища Игнатова с самого начала коробило поведение этого знаменитого архитектора из Парижа. Останавливается где хочет, все чего-то ходит, смотрит… То к одному архитектору ему надо, то к другому. И зачем ему целая неделя в Москве? Посмотрел Кремль, проехался по центру – и до свидания, а еще лучше – прощайте.

Конечно, надо отдать этому французу должное. Для человека такой буржуазной холености взгляды у него нормальные, революционные. Только и говорит что о социальных переменах, разве что «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног» не поет…

Действительно, во Франции антибуржуазные взгляды Корбюзье популярностью не пользовались, и там он со своими идеями общественных новаций был одинок. Зато в России, где социальные утопии стали основой нового строя, Шарль Эдуар чувствовал себя как рыба в воде.

Он искренне верил в идею равенства богатых и бедных, считал, что в современной архитектуре нельзя провести в жизнь что-то новое, не руководствуясь при этом социальной программой. Он был великим мечтателем и хотел, чтобы все были счастливы. Он восхищался домами-коммунами, Дворцами культуры для рабочих. Так же как и те, кто их возводил, Корбюзье тогда чувствовал себя действительно в центре мира. Они вместе строили новое общество, они создавали новую культуру и новый авангард.

Ставилась цель, увы, не достигнутая до сих пор, – обеспечить всех достойным жильем. Благороднейшая задача для архитекторов – отсюда и энтузиазм!

Утром того дня, когда Корбю с товарищем Игнатовым прибыли в мастерскую Весниных, и началась ознакомительная поездка известного французского архитектора по Москве. Первоначально планировалась только одна встреча с коллегами-архитекторами – он на сцене, они в зале. Что-то вроде общего собрания, в стиле пресс-конференции. И конечно, никаких поездок по мастерским. Все должно было происходить под строгим присмотром.

Однако Корбю заявил, что хочет своими глазами увидеть то, чем восхищался его соотечественник маркиз де Кюстин, которому Москва показалась эскадрой среди земной тверди. Маркиз жил в гостинице на Большой Дмитровке и описал в своих воспоминаниях весь маршрут по городу «сорока сороков»: «Огромное множество церковных глав, острых, как иглы, шпилей и причудливых башенок горело на солнце над облаками дорожной пыли… Каждая глава увенчана крестом самой тонкой филигранной работы, а кресты, то позолоченные, то посеребренные, соединены такими же цепями друг с другом. Постарайтесь вообразить себе эту картину, которую нельзя даже передать красками, а не то что нашим бедным языком! Игра света, отраженного этим воздушным городом, настоящая фантасмагория среди бела дня, которая делает Москву единственным городом, не имеющим подобного себе нигде в Европе».

Корбю радостно сообщил встретившим его товарищам из ГПУ о ярких впечатлениях маркиза, изъявив желание увидеть все это своими глазами.

– В мировой архитектуре на протяжении веков мы наблюдали лишь постепенные изменения структуры и декора, но наступает век стекла и бетона, он даст возможность продемонстрировать великое могущество конструкции. Это переворот в самом кодексе архитектуры. В Москве можно будет увидеть этот эволюционный процесс в полном объеме. От куполов до железных конструкций, – возбужденно говорил Корбюзье, не обращая внимания на смущение своих невольных слушателей.

Планы архитектора, мягко говоря, не обрадовали товарищей. К тому времени в Москве никаких «сорока сороков» уже не было – большинство церквей были либо снесены, либо постепенно разрушались. Здесь ждали авангардиста и атеиста, ругающего «затхлую религиозность мелких буржуа», а он, оказывается, хотел строить новое, не разрушая старого… В общем, сложилась весьма скользкая ситуация.

Поэтому, когда Корбю сказал, что в принципе его еще больше интересуют современные тенденции развития советской архитектуры и что он хочет лично пообщаться с ведущими зодчими в их мастерских, товарищи из ГПУ облегченно вздохнули и со спокойной душой предоставили ему такую возможность. О чем позднее горько пожалели.

В мастерской Весниных Корбю встретили радушно. Он был этим приятно удивлен, вспоминая напряженность, которая сразу же возникла у него в отношениях с Мельниковым. Здесь же ничего подобного не случилось.

Они оказались абсолютными единомышленниками. Братья Леонид, Виктор и Александр были приверженцами конструктивизма, их взгляды полностью совпадали с профессиональным кредо Корбюзье, который уделял особое внимание функциональности сооружений, новым инженерным конструкциям и материалам. Его сразу стали расспрашивать о том, над чем он сейчас работает, рассказывали о своих планах, о строительстве Днепрогэса, которое шло полным ходом под руководством их мастерской.

Веснины говорили по-французски. В какой-то момент Виктор Александрович заметил напряженный взгляд товарища Игнатова, который не ожидал столь оживленной беседы, и сказал:

– То, о чем мы говорим, интересно послушать всем. Надо переводить. Это ведь по-настоящему историческая встреча. Кто у нас еще знает французский?

В другой момент Оля Проскурина вряд ли призналась бы, что знает язык. Но сегодня уже с утра происходили какие-то чудеса. Тот самый удивительный «не наш» человек опять встретился на ее пути. Как только он вошел, их глаза мгновенно нашли друг друга. И Оля поняла, что должна подойти к нему, и теперь у нее есть серьезный повод – она будет переводить.

Товарищ Игнатов был вполне удовлетворен решением Виктора Веснина. И разумеется, отметил про себя неожиданную помощницу. Мало ли что и как повернется! О ней надо знать все.

Веснины опять стали рассказывать о Днепрогэсе, о конкурсе на лучший проект Дворца Советов на месте храма Христа Спасителя, о новом проекте здания Центросоюза на Мясницкой. Леонид Александрович даже предложил Корбюзье поработать вместе над общим проектом. Или, если у французского архитектора появится такое желание, он сам мог бы сделать какой-то проект для Москвы…

Мельком взглянув на непроницаемое лицо товарища Игнатова, Веснин осекся, но… идея была уже высказана и стала бурно обсуждаться.

Корбю, совершенно преобразившийся и какой-то помолодевший, все рассказывал только переводчице Оле. Той самой Оле – из его прекрасного утреннего видения!

«Так не бывает. Видимо, какие-то высшие силы хотят, чтобы мы все же познакомились и я не потерял ее из виду», – пронеслось в его голове.

Ольга вела себя с достоинством и внешне была абсолютно спокойна. Ей даже удалось скрыть, что внимание маэстро ей небезразлично – во всяком случае, от пристального взгляда товарища Игнатова.

Впрочем, в тот момент товарища больше волновала тема проекта Дома Центросоюза.

Братья Веснины тут же решили, что откажутся от этого проекта в пользу Корбюзье. Вольно или невольно, они не смогли скрыть того, что советским архитекторам тесно в замкнутом пространстве страны, что им остро необходимо участвовать в международном процессе развития архитектуры. Веснины считали, что присутствие Корбюзье в Москве, его работа здесь во многом компенсируют такую изолированность.

Это был очень серьезный поступок с их стороны. Братья были людьми особого толка, они привыкли нести ответственность за все в своей жизни: за молодую девушку, оставшуюся сиротой, и за связь со временем и миром. Как могли, они спасали то, что было им дорого.

Для себя Корбю все уже решил. Он остается в Москве. Он во что бы то ни стало примет участие в конкурсе проектов Дворца Советов и предложит свои услуги по проектированию Дома Центросоюза. Он чувствует здесь вдохновение, прилив сил, энтузиазм! Здесь сама атмосфера благоприятствует рождению новых идей. А главное, здесь он встретил ЕЕ.

Корбю никогда не был женат. Ему даже в голову не приходило, что может случиться то, что случилось. Он совершенно не ожидал, что может влюбиться. Но именно это и произошло с великим архитектором…

Знакомство с банкиром

– Спасибо Весниным. Благодаря им Корбюзье смог начать работу в Москве, хоть и не довел ее до конца. Дом Центросоюза, где сейчас располагается Статуправление, достраивали по его проекту, но уже без его участия. Говорили, что, работая с русскими, он почерпнул у них много ценных идей и разнес их по миру. Именно за это его не очень любят некоторые маститые архитекторы старшего поколения, но… ладно. Гораздо хуже то, что его идеи у нас довольно бестолково растиражированы по всей стране…

Только сейчас голос Ангелины Ивановны вернул Владимира к реальности. Он так ярко представил себе картину знакомства Корбюзье с ее бабушкой, будто присутствовал в мастерской…

Спохватившись, Шапошников поспешил поддержать последнюю сентенцию хозяйки дома:

– Да, согласен. То, что он делал сам, было гениально, но адепты переборщили.

– Вот именно. Очень правильное определение. В результате для многих он стал создателем бесконечных бетонных сооружений – общежитий, заводов и санаториев – с ленточными окнами. Монстром, придумавшим высоту потолка в два сорок.

– Мне, кстати, всегда казалось очень досадным это обвинение в его адрес, – заметил Владимир. – Опять же – адаптация! Ведь Корбюзье был неисправимым идеалистом. Ему казалось, что он нашел способ за счет уменьшения высоты увеличить количество помещений. Его два сорок в высоту плохо сочетались с девятью обязательными метрами пространства на человека, по советским жилищным нормам.

– Владимир Николаевич, я вас обожаю. Конечно, это его главный тезис – у каждого человека должно быть свое личное пространство, отдельная комната, где он может заниматься чем хочет – хоть зарядкой, хоть творчеством. Главное – человек должен иметь возможность побыть один.

– Как говорила бабушка одной моей заказчицы: «Коммуналка – это академия подлости». Оттуда пошли резкость и категоричность суждений, обязательные поиски крайнего!

– Он хотел всех сделать счастливыми. Это утопия, – привычно вздохнула Ангелина Ивановна и продолжила: – Корбюзье стал часто и подолгу бывать в Москве. Постепенно они с бабушкой очень сблизились, но отношения скрывались от всех, хотя, конечно, многие о них догадывались.

– Постойте, так вы внучка Корбюзье? – наконец сообразил Владимир.

– Да. Сейчас можно сказать, что к счастью – да… Было ли это счастьем для бабушки – не знаю. Поначалу – конечно. Но потом… Но все по порядку. Моя тема – история архитектуры Москвы. Я писала по ней диплом, потом диссертацию, уже более конкретно связанную с Корбюзье. Была идея строительства Москвы как социалистической столицы. Купеческая, наполовину деревянная, она представлялась тогда символом отсталости, символом царской России. Нужно было какое-то крупное сооружение, способное затмить прошлое. Дворец Советов, к примеру, замысливался таким огромным, что храм Христа Спасителя был бы ему «по колено». Симонов монастырь взорвали. Это был политический акт: мол, на месте рассадника мракобесия построим очаг социалистической культуры! Здание Рабочего дворца сооружено на монастырском подворье по проекту братьев Весниных; оно вошло во все советские архитектурные учебники. Чудом уцелела Красная площадь: на месте ГУМа, например, должно было возникнуть здание Наркомтяжпрома – министерства, отвечающего за индустриализацию страны.

Корбюзье же предложил совсем другую концепцию новой Москвы: оставить старый город и строить рядом новую столицу, а историческую часть сделать музеем. Но наши вожди эту идею с негодованием отвергли. Было заявлено, что Корбюзье мыслит «не по-нашему». У нас есть Кремль, и от него должно все расти, развиваться. Стали строить новый дом Совнаркома, второй дом Совнаркома – печально известные «дома на набережной»… Объявили конкурс на проект Дворца труда, которому надлежало занять весь Охотный Ряд, в результате построили на этом месте гостиницу «Москва», которую теперь доблестно снесли. У нас вечно все так – «до основанья мы разрушим, а затем…».

– Был против, а в конкурсе на проект Дворца Советов на месте храма Христа Спасителя участвовал.

– Так храм к тому времени давно снесли…

– Да и в конце концов, кроме бассейна, ничего не построили.

– Да как построишь? Там ведь все проваливалось, Дворец Советов построить пытались, но не смогли. Даже бассейн все время ремонтировали, там что-то все время рушилось. А восстановили храм – и все нормально, никаких проблем при строительстве не было. Вот пример того, что нельзя все разрушать до основания, потом все равно придется восстанавливать, а на это уходят годы.

– Так что же было потом?

Ангелина Ивановна не успела ответить на вопрос Шапошникова. Зазвонил домофон.

– О, это Аня с Андрюшей пришли. Сейчас я вас с ними познакомлю, – радостно сказала хозяйка дома. – Наконец-то. Аня поехала за едой для Феди.

На звонок в комнату вышел огромный заспанный кот. Он оценивающе посмотрел на Владимира, чинно проследовал к входной двери и уселся там в ожидании своих.

– Удивительно. Сколько людей живут в доме, а он всегда знает, когда кто-то из нас заходит в подъезд. Это наш Фердинанд. Красавец, правда?

Вопрос был риторическим и подразумевал только утвердительный ответ. Видимо, Фердинанд в доме был не на последних ролях.

«Обычно мои заказчики котов в квартирах не держат, – подумал Шапошников. – Опасаются за мебель и обои. Но этот котяра воспитанный, наверное. Вроде бы никаких повреждений в квартире нет. Видимо, потому и любимец».

Где-то вдалеке заурчал лифт, и вскоре под приветственное мявканье Фердинанда в квартиру вошла Аня.

Володя сидел прямо напротив входной двери. Хорошо, что сидел. На несколько мгновений он впал в столбняк – это была ТА самая девушка, которую, как считал Шапошников, он больше никогда не увидит.

Следом за Аней вошел тот самый парень, который подъехал к дому на машине.

«Так вот кому достаются лучшие из лучших. Банкирам. Что ж, вполне логично», – с грустью подумал Володя.

– Мы тут вас заждались, – запричитала Ангелина Ивановна. – Особенно Федя. Вот познакомьтесь, пожалуйста, Владимир Николаевич, очень известный архитектор, ну, вы это знаете, а это моя дочь Аня и ее жених Андрей Сергеевич Павлов.

Аня впервые посмотрела на гостя. Их глаза встретились, и Володя понял, что же именно так привлекает в этой девушке. Глаза, конечно глаза. Они же светятся… Девушка протянула руку. А Владимир неожиданно для самого себя, и не вполне оправдано для делового знакомства, вместо того чтобы пожать эту руку, склонился над ней для поцелуя.

Едва прикоснувшись к кончикам ее пальцев, он почувствовал, что его как будто слегка ударило током. Почудилось даже, что искра промелькнула и что ее не могли не заметить окружающие.

Во всяком случае, Андрей Сергеевич определенно был недоволен внезапно наэлектризовавшейся атмосферой и очень сухо приветствовал Владимира, боковым зрением отмечая повышенный интерес своей невесты к этому, видите ли, известному архитектору. Да она с него глаз не сводит!

Нет, он не из тех, кто потерпит соперника. Ну ничего, он с ним разберется, но сделает это тонко. Никаких грубых выпадов и унижений противника, лишь ненавязчивая демонстрация своих явных преимуществ.

– Действительно, мы о вас много наслышаны. Приятно, что вы смогли к нам приехать – это при вашей-то востребованности! Кажется, вы нашли с Ангелиной Ивановной общий язык? – любезно поинтересовался жених.

– Надеюсь.

– Это главное. Ангелина Ивановна порой необычайно требовательна в оценке людей…

– Ну, не надо делать из меня монстра, Андрей. Если вы имеете в виду вашу протеже с Рублевки, то ведь она только декоратор, а нам нужен человек универсальный. С нуля и под ключ. Архитектор и дизайнер в одном лице. К тому же она большая поклонница поп-арта, чего не могу сказать о себе.

Аня взяла на руки проходившего мимо сытого и довольного Фердинанда и водрузила к себе на колени, поставив на задние лапы. Вид у кота был очень важный. Аня подняла вверх его переднюю лапу, как будто он просит слова.

– Мы все не любим поп-арт, – облизываясь, серьезно сообщил Фердинанд голосом Ани. – Хотя понятно, почему в начале девяностых у нас вновь к нему возник интерес. У нас сложилась та же ситуация, что и в Америке после Второй мировой войны. Тогда там сформировался слой состоятельных людей, которые могли себе позволить приобретать товары не столько необходимые, сколько знаковые, указывающие на принадлежность их владельцев к тому или иному социальному слою. Именно так и формируется массовая культура, поп-искусство. Оно ведь непременно использует стереотипы и символы при отсутствии личностного начала.

– Ну и что это за искусство – без личностного начала, без души? – подхватила Ангелина Ивановна. – Нам такое искусство неинтересно, хоть мы и переживаем время царствования стереотипов. Опять революция, опять до основания все разрушили, опять вернулись к банальной установке – быть не хуже других, быть как все.

– Я этого не хочу, – продолжал невозмутимый Фердинанд. – На самом деле только с развитием, благодаря эволюции, появляется желание не сливаться с толпой. А мы, консерваторы, все эволюционные стадии развития давно преодолели, и стереотипы нам неинтересны.

Подчиняясь Аниным рукам, Федя послушно жестикулировал лапами, мотал головой и в заключение раскланялся под аплодисменты хохочущих гостей.

– Фердинанд – наш единомышленник, ярый противник революций, сторонник эволюционного развития, неразрывности времен, – пояснила Ангелина Ивановна. – Уважая любые эксперименты в современном искусстве, он все-таки отдает предпочтение традиционным направлениям.

– Да, с таким котом и такой семьей и в лекторий ходить не надо, – подчеркнуто оживленно констатировал Павлов. – Я, знаете, много раз был в Италии, ну Италия, ну да, красиво, но когда поехал с Аней, она всюду меня водила, столько рассказала интересных историй – как и кто строил, когда что написано. Я был потрясен.

– Я тоже была потрясена, когда своими глазами увидела то, о чем читала, что знала только по репродукциям. Живое настоящее – это, конечно, неповторимо, это надо видеть. Я была там просто счастлива.

– Рад это слышать.

Павлов победоносно посмотрел на Шапошникова. Такие временные знакомцы, интересные своей известностью, приходят и уходят. А верный Андрей будет всегда. Да, именно он дал ей возможность почувствовать себя счастливой. И вообще, именно он – тот человек, который может составить ее настоящее счастье.

– Аня у нас художник, заканчивает Строгановку, – с гордостью сказала Ангелина Ивановна, – ее вкусу тоже нелегко угодить.

– Если мы найдем общий язык и достигнем взаимопонимания, то об угождении говорить не придется, – улыбнулся Владимир.

– Вопрос взаимопонимания – это вторая часть нашего Марлезонского балета, а сейчас всех приглашаю поужинать, – торжественно сообщила Ангелина Ивановна.

Андрей Сергеевич неожиданно заторопился:

– Девочки, у меня важная деловая встреча. Я отлучусь максимум на час. Вы тут без меня поужинайте. Все подробно расскажите нашему гостю, все покажите. Как решите – так и будет. Я всегда солидарен с вашим выбором. Что касается финансовых вопросов, – с любезной деловитостью обратился он к Шапошникову, – готов обсудить любую смету. Главное, чтобы это устраивало женскую половину. Возможно, когда я вернусь, вы еще будете здесь, тогда мы этот вопрос сразу обсудим.

Они пожали друг другу руки. Когда Андрей удалился, Шапошников вдруг отметил, что сидит здесь уже не менее двух часов, а уходить совсем не хочется. Ему были интересны и приятны и эти женщины, и эта атмосфера, такая домашняя, немного старомодная, но тем не менее очень непринужденная. Кажется, права была Ангелина Ивановна – не исключено, что вне всякой очереди он возьмется построить дом, который они хотят. Только вот – зачем? Ну зачем Аня встретила этого своего жениха? Через два месяца замуж… Но ведь она…

1933 год

Та встреча в мастерской Весниных изменила планы Шарля Эдуара. За эту неделю он должен получить заказ на проект, от которого в его пользу отказались братья. Видимо, он был настолько уверен, что получить такой заказ – обычное дело, что так все и сложилось.

Конечно, советское руководство было поставлено в тупик. Проект Корбюзье был им совершенно не нужен, но отказаться от предложения известного архитектора было трудно, и никто не хотел брать на себя такую ответственность. Что и говорить, братья Веснины просто подставили Совнарком и вынудили разрешить Корбюзье работать в Москве.

Конечно, он уезжал, приезжал, много работал, писал статьи. Именно тогда и сформулировал свои знаменитые «Пять принципов современной архитектуры» (здание на свободно стоящих опорах, свободная композиция фасада, ленточные окна, плоская крыша с террасой-садом, свободная внутренняя планировка).

В эти годы, руководствуясь своими пятью принципами, он построил знаменитую виллу «Савой» в Пуасси близ Парижа, общежития швейцарских студентов в парижском университетском городке, теперь же готовился к конкурсу на лучший проект Дворца Советов и при любом удобном случае старался приехать в Москву – контролировать строительство Дома Центросоюза.

Советские власти всякий раз долго тянули с оформлением визы, но все же давали разрешение. И он вновь приезжал в Москву.

Оля бесконечно ждала его возвращения. Нет, она не встречала его на вокзале, они не проводили вместе целые дни – не такое было время. Корбю не понимал, в чем состоят грехи Оли перед Советами, но чувствовал, что лучше их отношения не афишировать. К тому же он уже давно понял, что ему самому здесь, в России, не очень доверяют и все время контролируют. Он практически не видел тут зарубежных специалистов – на иностранцев в этой стране вообще смотрели как на шпионов.

Корбю очень надеялся, что в шпионаже и в контрреволюционном заговоре его самого заподозрить невозможно – ведь он всегда поддерживал революцию и все социалистические преобразования…

Однажды спокойным летним вечером они гуляли на Чистых прудах. Одни. Без товарища Игнатова. В последнее время он все чаще оставлял их без присмотра, и это казалось добрым знаком. Ведь, конечно, как бы влюбленные ни скрывались, многие догадывались об их отношениях, а уж товарищ Игнатов в первую очередь. И вдруг – такая лояльность.

Накануне приезда Корбю он даже зашел к ней домой поинтересоваться, как она живет, не нуждается ли в чем. Сообщил, что Шарль приезжает рано утром, даже спросил, не обижают ли соседи. Ну прямо отец родной. Оля была совершенно счастлива. Ну действительно, не звери же там, на Лубянке, они же понимают, что любовь не выбирает по национальному признаку и по месту прописки.

Возможно, все наладится и они даже будут вместе. Корбю рассказывал ей о вилле, которую построил, и о том, сколько восторженных отзывов он получил. Всех особенно потрясал сад на крыше.

Вдруг Шарль остановился и, глядя ей в глаза, спросил, готова ли она уехать с ним в Париж? Он мечтает построить дом, в котором они будут жить вместе. Это будет дом, в котором поселится счастье, потому что его построит влюбленный архитектор.

Конечно, она ответила «да», и еще раз «да». Счастливые, они обсуждали, какие цветы посадят в своем саду и как назовут детей – конечно, русскими именами! А еще он говорил, что она всегда сможет приехать в Москву, ведь он предложил план реконструкции города, к которому власти отнеслись с огромным интересом.

После всех тягот, потерь, гонений – наконец-то! Оля больше не чувствовала себя одинокой: есть человек, который готов защитить ее, увезти, построить дом и жизнь с ней.

Вдруг пошел дождь, они побежали по лужам, подставляя лицо теплым струям. Промокнув до нитки, тихонько, чтобы не заметили соседи, пробрались в ее комнату. Они знали, что созданы друг для друга, а главное, верили, что впереди их ждет много радостных и прекрасных событий.

Рано утром за Шарлем заехал товарищ Игнатов. Он даже извинился за раннее вторжение, ободряюще подмигнул Оле и вообще был в исключительно приподнятом расположении духа. Шарль сказал, что заедет за ней на работу, а вечером они обязательно пойдут в театр.

В мастерской Ольгу ждала оглушительная весть. Ночью арестовали Леонида Александровича Веснина – за приверженность к чуждым нам принципам конструктивизма и формализма в архитектуре, тормозящим возврат классицизма. Впрочем, ему были предъявлены и другие обвинения в порочащих связях, в первую очередь с иностранными разведками, готовящими заговор против Советской России.

Вокруг Ольги молниеносно образовался вакуум. Ее кульман обходили стороной, старались не заговаривать. Каждый, не поднимая глаз, уткнулся в свои чертежи. Днем по мастерской стал расползаться слух, что Корбюзье предложили в двадцать четыре часа покинуть Советский Союз, никак не объяснив, в чем его обвиняют. К концу дня к Оле подошел Александр Александрович Веснин и тихо сказал, что она может несколько дней не появляться на работе – пока все не выяснится. Это, конечно, какая-то ошибка, и Леонида с кем-то перепутали, а Корбю, как иностранного гражданина, вообще не могут тронуть, но пока лучше побыть дома, возможно, о ней и не вспомнят.

Сама Оля на такое чудо не надеялась. Понятно, что Александр Александрович пытается оградить других сотрудников от общения с ней. Сейчас сразу и брата-белогвардейца вспомнят, а уж о «заговорщике» Корбюзье и говорить нечего.

Придя домой, Оля решила почему-то собрать вещи. В дорогу? Ну да, в дорогу. Тогда все собирали вещи заранее – теплые носки, смену белья. У многих чемоданчики стояли прямо у двери. Как правило, эта предусмотрительность оправдывалась.

В дверь ее комнаты тихонько постучали. Отворив ее, она увидела соседку, которая что-то прятала под пуховым платком, накинутым на плечи.

– Пригодится, – сказала она тихонько и протянула туго набитый матерчатый мешочек. На ощупь Оля поняла, что там сухари.

«То, что меня заберут, уже всем очевидно. Мне уже и сухарей насушили, пока я мечтала с Корбю о вилле», – горько подумала она и молча взяла мешочек. Говорить не могла, в горле застрял комок слез. Соседка только рукой махнула и, опустив глаза, хотела уйти в свою комнату. Но Ольга в последний момент решилась остановить ее. Она понимала, что это может принести неприятности и ей, и этой доброй женщине, но другого выхода у нее не было.

На столе лежала пачка перевязанных ленточкой писем и золотой медальон старинной работы. Медальон – память о маме, письма – о Корбю. Самое ценное, что было у нее и что хотелось сохранить, хотя бы попытку такую сделать… Все ее сборы в том и заключались, куда бы спрятать этот маленький пакетик.

В квартире, конечно, найдется множество укромных уголков, и в Олиной комнате есть всякие вытяжки, но здесь обязательно поселятся чужие люди, как только ее заберут. Начнут переставлять вещи, а может, до этого еще устроят обыск. Там ведь все знают. Наверняка знают и о письмах.

Оля жестом пригласила соседку зайти в комнату, тихо закрыла дверь и шепотом сказала:

– Клавдия Федоровна, умоляю, спрячьте эти вещи, пожалуйста. Я вернусь, даже если и не скоро, но все равно вернусь. Это единственное, что у меня есть. Память о моей жизни, связь с прошлым. Помогите! Умоляю. Вас не будут обыскивать и не заподозрят никогда ни в чем. Только вы можете мне помочь.

Соседка была женщина простая, работала сторожихой при домоуправлении и для чекистов действительно не представляла никакого интереса. Но поверит ли она такому серьезному врагу, как Оля? Братья белогвардейцы, а сама она и вовсе какая-то заграничная шпионка… Клавдия Федоровна остановилась в замешательстве. С одной стороны, ей всегда нравилась эта девушка, скромная и не озлобившаяся, несмотря на все удары судьбы. А с другой стороны, боязно все-таки…

Вдруг Оля вспомнила, что у нее есть еще одна ценная вещь. Тоненькое золотое колечко с маленьким бриллиантиком в платине. Кольцо это осталось от мамы. Оля хотела было взять его с собой, но теперь решила – лучше отдать его Клавдии Федоровне, чтобы хоть как-то отблагодарить… Да, да, конечно, надо отдать кольцо ей. Оля дрожащей от волнения рукой сняла кольцо с пальца.

– Это вам, Клавдия Федоровна. За доброту вашу, за заботу. Умоляю, сохраните эти вещи.

Оля говорила очень тихо, с такой мольбой и отчаянием, что ее волнение передалось и соседке. И та наконец решилась. Приложив к губам палец, она знаком показала Оле – иди за мной!

Они молча пошли по длинному коридору, направляясь к комнате Клавдии Федоровны. Рабочий день еще не закончился, и в квартире, кроме них, никого не было. Но всякое могло случиться, не говоря уж о том, что и у стен есть уши, а лишние слова могут принести только лишние беды.

Клавдия Федоровна жила с сыном и невесткой, оба они служили в одной из контор, во множестве расположившихся в правом крыле того же дома. Познакомились на службе и недавно поженились. Молодые работали днем, а Клавдия Федоровна из уборщиц перешла в ночные сторожа, чтобы хоть как-то разгрузить пусть и светлую, но не очень большую комнату, где поселилась и жена сына, а вскорости ожидалось и прибавление семейства.

Когда-то эта комната была детской. Оля жила в ней до семи лет, пока квартиру не стали уплотнять. Тогда им с мамой дали самую маленькую комнату, раньше предназначавшуюся для прислуги.

Пробираясь по коридору, заставленному корытами и мешками, Оля уже знала, где она схоронит свои ценности. Там, в углу, есть вентиляционная решетка, которую еще ее братья, играя, отодрали от паркета, чтобы хранить какие-то детские секретики, а потом и она положила туда маленькую тетрадку – дневник, но так и не успела завести никаких сердечных тайн, чтобы доверить их бумаге… Так он, наверное, там и лежит.

Клавдия Федоровна, конечно, не знала всей этой предыстории, но и она подумала о той же расшатавшейся решетке на паркете. Они молча зашли в ее комнату. В углу стояла железная кровать, до полу застеленная покрывалом. Под кроватью лежал какой-то скарб, коньки-снегурочки, валенки, что-то еще… Наконец, дорога была расчищена, и Ольга полезла к заветному тайнику.

Но Клавдия Федоровна остановила ее и сунула ей в руку колечко:

– Там и это сохраннее будет!

Ольга замотала головой, но соседка заторопила ее:

– Скоро все начнут собираться. Тебя не должны здесь видеть. Давай прячь скорее и уходи.

Оля забралась под кровать. Решетка лежала плотно, как влитая, но легко снималась.

Ничего не изменилось. Даже так и не начатый дневник лежит. Ну, вот сейчас она и впишет в него первые страницы…

Оля затолкала пакетик с письмами в спасительный тайник. От сердца отлегло. Теперь пусть приходят, забирают. Все равно разберутся и отпустят. Обязательно отпустят.

Она же ни в чем не виновата.

Ночью за ней действительно приехали. Когда Ольгу вывели в коридор, к ней подошел товарищ Игнатов.

– Ты ключи-то оставь, чтобы новые замки не ставить. Тебе все равно комната эта не нужна уже будет, как с тобой разберутся, так ты ж, надо думать, сразу в Париж поедешь? Я правильно говорю, Проскурина? – с мерзким хохотком спросил чекист.

Не глядя в его сторону, она бросила ключи на пол и вышла за дверь.

Затянувшаяся встреча

За ужином, после долгих отступлений об особенностях дома-корабля и неудобствах обитания в квартире, выходящей окнами на запруженное машинами Бульварное кольцо, разговор вновь вернулся к семейной истории.

Когда Ангелина Ивановна рассказывала об Ольге Проскуриной, Шапошников смотрел на Анну и явственно представлял себе ее прабабушку. Видимо, тем же она покорила и Корбюзье – лучистым взглядом, какой-то особой грацией, полной спокойного достоинства. В ней нет ни заносчивости, ни самоуверенности, с ней легко и просто общаться, и в то же время она держит дистанцию, отчего становится загадочной, недосягаемой и все более и более привлекательной.

Она просто идеал, вынес Владимир свой вердикт.

Судя по всему, она унаследовала от старших родственниц не только стать, но и характер. Сколько же им из поколения в поколение пришлось пережить, а не озлобились, не ожесточились…

Мама Ангелины Ивановны, Любовь Эдуардовна, родилась в тюрьме. Так что Ольге Проскуриной неслыханно повезло – ее с дочкой отправили из зоны на поселение. В Москву было разрешено вернуться только в 55-м году. Им дали комнату в той самой квартире, куда к ним сегодня пришел Шапошников. Тогда там жили еще пять семей.

Со временем Любовь Эдуардовна вышла замуж за хирурга, работавшего в Склифе. Жили все вместе в одной этой маленькой комнатке. Но потом случилось так, что он очень удачно прооперировал крупного партийного работника, поступившего по «скорой» в результате автомобильной аварии. Этот партбосс через некоторое время стал членом Политбюро, и отца Ангелины Ивановны перевели в Кремлевскую больницу. Их коммуналку вскоре расселили, и семья единолично заняла всю эту шестикомнатную квартиру. В одночасье вернулось дореволюционное состояние. Кремль забрал, Кремль и вернул.

Ни с кем из прежних знакомых бабушка не общалась. Ничего не хотела вспоминать – да и опасно. Связаться с Корбю она даже и не пыталась. Сталинское время ушло, но родственники за границей по-прежнему не приветствовались. Да и столько воды утекло. Зачем бередить прошлое? Клавдия Федоровна по-прежнему жила в той же комнате, где Ольга Сергеевна с ней распрощалась. Все сохранилось в целости и сохранности, но тех писем бабушка никогда и никому не показывала.

Она пережила Корбюзье на десять лет, хотя была младше его на двадцать. Он погиб на Лазурном Берегу, слишком далеко заплыл в море. В свои семьдесят восемь лет Корбюзье по-прежнему плавал как юноша, но на этот раз неожиданно сдало сердце. У бабушки тоже сердце отказало, но она умерла в больнице. Перед смертью долго болела – такой логичный финал тяжелой жизни… Правда, она никогда не жаловалась и жила, как ни странно, с ощущением счастья, гармонии и спокойствия в душе.

А когда она умерла, объявился Андрей Буров с письмом от Корбю.

– Тот самый? Культовый Буров? – искренне удивился Шапошников, для которого одно только имя этого архитектора звучало завораживающе.

– Я и не думала, что для молодых архитекторов он тоже культовый. Обычно люди старшего поколения вспоминают о нем с каким-то особым восхищением. Он ведь был необычайно красив, всегда неизменно остроумен и элегантен – женщины его обожали… Но главное – Буров был невероятно свободен в суждениях о профессии, всегда спокойно и точно оценивал не только современников, но и признанных историей гениев и шедевры мировой архитектуры. Для него не существовало непререкаемых авторитетов. Всем своим видом и манерой поведения Буров утверждал, что архитектор – творческая самостоятельная, а не сервильная профессия. Время это позволяло. Архитектура в те времена была уважаема необычайно. Архитекторы, при всех сложностях тогдашней жизни, почитались за небожителей и жили – по советским, конечно, меркам – как звезды. Что и говорить, если в Москве тогда открыли даже Музей архитектуры. Единственный в мире – такое огромное значение придавало архитектуре государство.

Архитекторы были избранными, элитой. Им было многое дозволено, и отчасти поэтому Буров вел себя столь независимо. Практически не шел ни на какие компромиссы. Правда, ему все же, я думаю, повезло. В годы репрессий его не тронули, хотя он, например, всегда открыто переписывался с Корбюзье. К тому же он правнук прославленного русского адмирала, причем страшно гордился этим, никогда ничего не скрывал…

– Я читал, что он вообще был потрясающе и многогранно одарен, – заметил Владимир, – преподавал, писал книги, разрабатывал новые облегченные строительные материалы. Он любил говорить, что нужно противопоставлять тяжесть и прочность, а не совмещать эти два понятия. Кроме того – он занимался не только архитектурой, но и медициной, изучал влияние ультразвука на раковые опухоли. Может, это его и спасло?

– Кто ж знает? Возможно, кто-то действительно рассчитывал выжить благодаря его исследованиям. Во всяком случае, он выжил сам и не побоялся разыскивать мою бабушку. Хотел помочь. Разыскивал он ее долго. Видимо, его настойчивость надоела во всех инстанциях, куда он обращался, и ему сказали, что она погибла в Сибири. И тогда он свои поиски прекратил, а тут вдруг некролог в «Вечерке». Тогда, в семидесятых годах, Москва была не так плотно населена, как теперь. В этой газете печатали некрологи не только особо выдающихся личностей, но и простых людей.

Я узнала об этом значительно позже. Мама скрыла письмо, переданное Буровым. Она поступила так же, как бабушка, нашедшая свой тайник. Это была семейная тайна. Я училась уже на искусствоведческом – факультете «образованных жен». Тогда же нам выделили участок на Николиной Горе, до этого мы там снимали дачу. Я вышла замуж и уехала в Женеву. Бабушка боялась, что ее архив, напоминавший о тайном заговоре Корбюзье против советской власти и о том, что она была самой главной участницей этого заговора, может повредить дипломатической карьере моего мужа. Мама мне все рассказала только в начале девяностых. Я была в шоке. Столько лет эта машина жевала нашу семью – и вот сломалась. Оказалось, что моя бабушка была в заговоре с Корбюзье, а результат этого заговора – моя мама, потом я, а теперь и Аня. Вот ведь каким прожженным контрреволюционером был наш Шарль Эдуар… Такой многоходовой заговор осуществил.

Владимир не сводил глаз с Анны. Она не смущалась, не прятала взгляда, тоже смотрела на него и улыбалась. Между ними происходило что-то необъяснимое. Как будто они знакомы уже сто лет, все друг про друга знают, наконец, встретились и уже больше никогда не расстанутся. А Ангелина Ивановна, словно ничего не замечая, все продолжала рассказывать.

Штурм и натиск

Павлову, конечно, безумно не хотелось уходить и оставлять свою невесту с этим, видите ли, таким известным, таким талантливым, таким замечательным архитектором. Однако встреча, на которую он так спешно удалился, не терпела отлагательств и была необычайно важна для него. Ему необходимо было во что бы то ни стало распутать узел, все туже затягивающийся на его шее.

Традиционная пятница с друзьями в ноябре ничем особенным не запечатлелась в памяти Андрея. Как всегда, было вкусно, болтали ни о чем… Паша Отвагин нахваливал свое «ландо», как он ласково окрестил недавно приобретенный новый «лендровер», поговорили о «Спартаке» и о том, что у футболистов, как и у хоккеистов, зарплата должна быть очень умеренной, а вот благосостояние их должно зависеть от забитых мячей и шайб. Чтобы они знали, что, не забив мяч в ворота, от многого будут вынуждены отказаться. Тут бы наши ребята себя и показали – порвали бы, как газету, хоть Бэкхема, хоть Зинетдина Зидана, без разницы, вместе с их славой и миллионными гонорарами! А наши спортивные функционеры, видимо, жалеют зарубежных знаменитостей, не хотят, чтобы они на паперти побирались, вот и сдерживают наших футболистов. Об этом говорили долго, потом обсудили предстоящие рождественские каникулы, – да, пожалуй, и все.

Легкое пересечение с медийной блондинкой, проводящей в «Галерее» ряд каких-то своих деловых встреч, никак не осело в памяти Андрея. Однако прошло три дня, и в его кабинете раздался звонок.

Звонила Татьяна Троцкая. Она говорила быстро, тоном не терпящим возражений. Ей надо позарез стать клиенткой его банка. Кругом все хотят обмануть и нажиться на одинокой красивой женщине, но вот он, Павлов, вызвал у нее какое-то необычайное доверие. В результате она возжелала все самое дорогое хранить в его замечательном банке. Андрей слова не успел вставить, как его собеседница сообщила, что завтра она подъедет к часу дня – обсудить все детали их дальнейшего сотрудничества.

«Штурм и натиск, – подумал Павлов, соображая, что это было. В трубке уже звучали короткие гудки. – Конечно, клиентами нет резона раскидываться, но все-таки с мужчинами как-то спокойнее иметь дело, нежели с таким бронетранспортером. Ладно. Встреча так встреча. С кем только жизнь не сталкивает».

Не успел Андрей положить трубку, как зазвонил мобильный. Это был Паша Отвагин.

– Старик, слушай, – начал он как-то неуверенно. – Тут мне звонила, помнишь, та парижская этуаль, из «Галереи».

– Уже помню, – без особой радости в голосе ответил Павлов. – Она и мне позвонила. Хочет стать клиенткой моего банка.

– И ты согласился?

– Она меня особенно и не спрашивала. А собственно, почему я должен ей отказывать? Клиенты, как и их деньги, не пахнут. Завтра мы с ней встречаемся. У нее есть какие-то предложения.

– Какие предложения, старик? Ты что? Гони ее в шею. Я знаю барышень этой породы. Только дай палец – руку по плечо оттяпает.

– Знаешь, я с ней детей крестить не собираюсь. Встречусь на десять минут, а дальше с ней будут разбираться операционисты.

– Правильно. Молодец. Только не соглашайся ни на какие обеды. Или, еще того хуже, ужины.

– Да ты что? Зачем мне надо с ней ужинать? Никаких серьезных дел я с ней иметь не собираюсь, а как женщина она меня просто совершенно не интересует.

– А таких, как она, мало волнует, как к ней относишься ты. Она если вцепится, так уж мертвой хваткой.

– Что ты меня запугиваешь? Что за беспокойство? У меня, если ты забыл, между прочим, невеста, серьезные намерения, а это лучшая защита от случайных связей.

– Ой, не ври только сам себе-то! Ты у нас самый невинный и наивный. Единственный пока еще не женатый. Потому я за тебя так и беспокоюсь. Я таких, как она, видал-перевидал. Знаю, как с ними общаться. Она от меня сразу и отвалилась. Но перед этим минут пять трещала без умолку. Дескать, у нее ко мне масса интересных предложений, мы можем их обсудить и за обедом, и там и сям, и куча у нее всяких проектов, и редкий она деловой партнер, и в Париже чуть ли не с Шираком вась-вась, и здесь у нее редкие связи. Ну, я ей и сказал, что завтра в Париж вылетаю, а она пусть по своим старым связям пока пройдется, а как приеду, так я ей сразу позвоню. Мне, дескать, редкое везение выпало, на определителе ее номер высветился. Она говорит, мол, я не со своего телефона звоню, в следующий раз позвоню со своего. Я говорю, да что за проблемы, давайте мне свой, я обязательно позвоню сам, леди не должна звонить первая. Позвоню, обязательно позвоню, все обсудим. Она все поняла и стала звонить тебе.

– Паш, я тоже все понял. Я тоже знаю этих деловых дам. Меня тоже невозможно заставить ничего сделать, если я сам этого не захочу. Что ты из меня изображаешь какую-то Шапку Красную!

– В том-то и опасность, что любое желание можно спровоцировать. Предупрежден – значит, вооружен. Знаешь, береженого Бог бережет. Короче, до связи, а эту шалашовку в шею гони и не церемонься особенно. Она к таким делам привычная. Отряхнется и дальше пойдет. Простаков на ее век хватит. Думаю, у нее за поясом уже есть приличная коллекция скальпов. Береги свой.

– Да иди ты. Я все понял. Буду бдителен.

– Вот и ладушки. Ну, давай. До встречи. Береги себя.

– Ты тоже, – сказал Павлов и положил трубку.

Звонок товарища развеселил его. Можно подумать, он действительно ничего в жизни не понимает и клюнет на эту охотницу за черепами, набитыми деньгами. Новый звонок окончательно отвлек его от мыслей о Троцкой, и банкир тут же забыл о предстоящей встрече.

Однако час пробил, и Татьяна Троцкая явилась минута в минуту. Как всегда, при полном макияже, на высоких каблуках и с большой сумкой наперевес. Видимо, она собиралась провести презентацию себя, любимой. Именно так и оказалось.

Павлов приветствовал ее у двери, проводил до кресла.

– Чем обязан визиту столь занятой дамы?

– Да, дел очень много. Каждый день расписан. Столько всего надо успеть сделать. Вот книгу пишу. Кстати, я вам принесла несколько статей обо мне. Я же, знаете, в Париже живу. Там я известна больше, чем у себя на родине. Французы от этого в шоке.

Она вывалила на стол журналы, фотографии, книги.

– Да, да, припоминаю, вы уже это рассказывали, я и сам читал о вас в «Огоньке».

– А, это… Ну, это как-то, знаете, не очень удачное интервью.

– Неужели? А мне нравится, как пишет Александр Никонов. Такой потрясающий жанр документального стеба. Я даже книжку его купил «Прокисшие сливки». Ваше интервью там тоже есть.

– Уверяю вас, в Париже обо мне пишут лучше. Совершенно восторженно. Вот даже мою книгу издали.

– О, как интересно. Сами писали?

– Ну, помогали там какие-то французы. Им же интересно – русская, из Сибири, своим умом, своим талантом пробилась к европейской известности.

Пока она верещала, Павлов из вежливости перебирал журналы, полистал книгу. Журналы были двухгодичной давности. В книжке какая-то солянка из трудностей советской жизни и женских побед. Видимо, у дамочки действительно редкие пробивные способности.

– А мода на ужасы российской жизни, я смотрю, еще не прошла. Большой тираж у книжки?

– Это коммерческая тайна, и гонорар тоже тайна. Могу сказать, что он просто до неприличия огромен. Мне вообще платят тысячи и тысячи евриков за фотосессии, за участие в реалити-шоу я тоже заработала очень приличные деньги. Потому, вы понимаете, я женщина состоятельная. Весьма и весьма.

– Понимаю, но, видимо, ваши деньги там, где вы живете, и размещаются. Редко кто ввозит деньги сюда. Чаще все-таки вывозят.

– Андрей, можно я вас буду звать иногда Андрюшей? Хоть я и намного младше вас, но мне хочется вас так называть.

– Да какая разница – младше или старше? Называйте.

– Разница есть. Сразу скажу, не таясь, мне двадцать семь лет. Так вот, Андрюша, дело в том, что у меня в Москве есть пять квартир, которые я сдаю. Я в свое время очень выгодно продала свой бизнес в Омске. Смогла уехать во Францию, ну и решила кое-что из недвижимости в Москве прикупить.

Павлова потешала презентация «юной» посетительницы. На вид ей спокойно можно было дать лет тридцать пять, хотя выглядела при этом она очень хорошо. Но женщины обожают уменьшать свой возраст. Чем бы дитя ни тешилось… Что же касается бизнеса, так Андрею даже стало интересно.

– Что же это за бизнес был? Нефтяной?

– Да нет, рекламное агентство. О, это была целая история. И я вам ее с удовольствием расскажу, но не здесь. Вся эта обстановка не располагает к откровенной беседе, а я хочу быть с вами откровенной, поскольку собираюсь и готова с вами сотрудничать. Кто знает, возможно, вы заинтересуетесь моими проектами. Их у меня множество. Я здесь буквально по дороге приметила очень милый итальянский ресторанчик. Я вас приглашаю. Давайте вместе проведем бизнес-ланч. Вы же не откажете даме?

Андрей вспомнил дружеские наставления Отвагина, все его предостережения и совет гнать Троцкую взашей. Он с удовольствием сделал бы это, но совершенно не представлял себе – как именно. В результате вслух он произнес:

– Конечно, с удовольствием. Но уж разрешите мне вас пригласить самому.

Комплот Корбюзье

В гостях у Проскуриных время летело незаметно. Шапошникова накормили ужином, напоили чаем. Владимир абсолютно погрузился в атмосферу этого дома.

– А вот теперь пришло время показать вам последнее письмо Корбю к бабушке, так ею и не прочитанное. Те письма, которые он писал ей в тридцатых годах, носят глубоко личный характер. Последнее же письмо было в письме к Бурову. Оно шло по официальным каналам. Учитывая, что читать будут и цензоры, Шарль Эдуар писал для бабушки как бы между строк. Конечно, она сама прочитала бы там больше, чем мы. У них был свой код. Вообще, она понимала его без слов. Вот так. Сколько лет прошло, а он все мечтал построить под Москвой виллу для себя и бабушки, для большой семьи. Он мечтал о доме, где ощущалось бы тепло семейного очага, о доме счастья.

Ангелина Ивановна пригласила гостя в кабинет, где Аня достала из старинного бюро шкатулку.

– Вы читаете по-французски, Владимир? – спросила Ангелина Ивановна.

– Нет, к сожалению.

– Собственно, сейчас подлинников у нас нет, они в банке у Андрея. Он брал их, чтобы сделать ксерокопии писем и перевода для одной французской журналистки. Копии он принес. А подлинники оставил в сейфе, ему надо было куда-то еще заехать, и он не хотел их с собой возить, все-таки для нас это большая ценность.

– Еще бы – и не только для вас. А зачем французской журналистке перевод?

– Да она, собственно говоря, русская. Конечно, она и сама могла бы перевести, но уж если это сделано, так зачем лишнюю работу брать на себя. В общем, у вас еще будет возможность увидеть настоящие письма Корбюзье. Андрей завтра их привезет.

– А журналистка собирается статью писать?

– Нет, это должен быть телевизионный фильм. Она очень живо поначалу интересовалась нашей историей. Говорит, что готовит сенсацию в Париже, хотя я даже не знаю, как к этому относиться и надо ли вообще предавать гласности историю нашей семьи. Но Андрей считает, что надо, да и сам Корбюзье так считал. О нем много писали, он это всячески стимулировал. Впрочем, дама эта куда-то пропала, и, я думаю, все ее планы – пустой звук, она не показалась мне серьезной журналисткой.

Да собственно, не о ней речь. Вот это последнее письмо – нечто вроде завещания, видимо, Корбю что-то предчувствовал. У него вообще была необычайная интуиция.

Владимир осторожно взял в руки протянутые ему листки письма и начал читать.

...

«Дорогой друг!

Я недавно прочел у Паскаля очень ценную мысль, цитирую по памяти: „Вся беда оттого, что люди слишком мало сидят дома“. Жилище – прежде всего.

В моих странствиях я пришел к печальному выводу: человек нашего времени потерял свое жилище, нарушив тем самым основное правило жизни. У человека нет больше дома. Он изматывает себя в погоне за обманчивым призраком денег. Жилище – это возможность свободно двигаться, стоять, лежать; наслаждаться прохладой или теплом; отдыхать, погружаться в раздумье. Это возможность испытывать присутствие окружающей среды: солнца – хозяина всего живого; движения воздушных струй, чарующего глаз и несущего душевное равновесие; зрелища трав, цветов, деревьев, неба. Жилище – это возможность иметь семью, составляющее звено цепи вечной жизни; это пространство, необходимое для семейных радостей.

Я мечтал о таком жилище для нас с О., но где теперь она? Какие результаты дали твои поиски? В моем сердце еще теплится надежда построить для нее виллу. Я вспоминаю ее крохотную комнатку, из которой она и вовсе пропала в никуда. Я не в состоянии усвоить эту мысль – в никуда! Есть ли у нее сейчас хоть какое-либо жилище? Не верю, что ее нет в живых, что бы там ни говорили в тех инстанциях, куда ты обращался. Чувствую, что она жива.

Я думаю о ней, думаю о том, как она живет. Где? Эта проблема – первая из всех проблем. Работа, перемещение в пространстве – все это стоит на втором плане.

Жилище – это ключ ко всему…»

Тут Шапошников прервал чтение, поразившись созвучности этого письма с недавно прочитанной мыслью, высказанной знаменитым испанским архитектором Гауди: «Человек, не имеющий собственного жилья, находится в состоянии постоянной иммиграции». А Корбюзье продолжал, пряча за общими рассуждениями вопросы, которые его не переставали волновать. Он знал, что письма из-за границы в Советском Союзе проходят цензуру, а потому обращался не только к Бурову, но и к цензору, отвлекая его пространными рассуждениями. И все это в надежде на то, что хоть обрывки его слов дойдут до главного адресата, до Ольги Сергеевны Проскуриной.

...

«В упадке жилища таится гибель современного общества. Войны – порождение нищеты и тщеславия – для нас бессмысленны, и они не смогли бы найти сторонников, если бы современное общество направило свои силы на осуществление основной жизненной задачи – создания жилищ.

Наш первейший долг состоит в том, чтобы призвать на помощь инициативу, дерзость, мужество человека, пробудить его душу и разум, вступить в борьбу, в соревнование, одержать победу.

О. была единственной женщиной, которая заставила меня задуматься о том, что самый гармоничный образ жизни – семейный. Он дает ощущение большей полноты жизни. Но судьбе было угодно, чтобы это ощущение я так и не смог испытать. Хотя я уверен, я чувствую, что у меня есть семья, возможно, есть ребенок, но где они? Где?

Думая об этом, я стал писать о том, что современное общество стремится пересмотреть методы своей семейной организации, оно возвращается к одному определяющему моменту: огонь, очаг – кухня, столовая – все это один комплекс. Сформулировав этот вывод, мы тем самым возвращаемся к лучшим традициям всех цивилизаций…

Я это пишу о неких гипотетических семьях, а думаю о своей, которая могла бы быть у меня. И она есть! Знаешь, я написал завещание. А что завещать? Незавершенные проекты?

Но почему нет? Кто-то их завершит, и – мне так кажется почему-то, я как будто вижу это – в конце концов моя семья будет жить в доме, который я мечтал построить для них.

Кто его построит?

Мысль материальна. Я думаю, найдется такой человек. Что ему подсказать? Только верить в себя, много работать, не изменять себе. Каким образом можно развить свои творческие силы? Для этого мало быть подписчиком архитектурных журналов, надо открывать новые, еще неизведанные богатства природы.

Мы стоим на пороге архитектурного открытия нашего времени. Пусть повсеместно возникают новые, свежие предложения. Через сто лет можно будет говорить о новом стиле. Возможно, то, что я построил за свою жизнь, окажет влияние на этот стиль.

Мне хотелось бы, чтобы все архитекторы взяли карандаши и рисовали растения, листья, выражая на бумаге дух дерева, гармонию раковины, формы облаков…

Я хотел бы, чтобы архитекторы стали избранными членами общества, людьми с богатейшим духовным миром, а не ограниченными и бездушными ремесленниками, чтобы они интересовались всем, что происходит в мире, а не замыкались в своей узкой мещанской скорлупе. Архитектура – это не профессия, это определенное состояние духа.

Не одна только практическая польза, но духовное богатство, улыбка и красота – вот что поможет архитектуре принести радость, поможет архитекторам строить дома, приносящие счастье. Я мечтаю, чтобы те, кто остался после меня и уже без меня, жили именно в таком доме…

Андрей, пишу тебе и в никуда. Почему-то возникла потребность написать это письмо. Жизнь непредсказуема. Чего не ждешь – всегда случится. Я уверен, что письмо это все равно найдет своего адресата. Есть у меня такая вера.

Подпись. 5 октября 1964 года».

– Так это буквально за год до гибели! Вот ведь как: аскет Корбюзье был однолюбом, – задумчиво проговорил Владимир, отдавая письмо внучке великого архитектора. – А почему вы говорите, что не хотите предавать огласке историю вашей семьи?

– Пока это наше – не возникает никаких вопросов о подлинности писем, о том, было ли это на самом деле. Для нас все это аксиома, и нам не надо ничего доказывать. Зачем? Журналисты, конечно, ищут сенсацию. Но я не думаю, что это будет какая-то оглушительная новость. Кому какое дело, что где-то в Москве живут потомки Корбюзье? Это наше внутреннее семейное дело, и только наше. Бабушка этого не хотела, мама тоже этого не хочет. Она даже к идее дома относится очень прохладно. Живет на даче, в уединении, и говорит, что старый дом ее вполне устраивает.

– Я ее понимаю. Мой дом – моя крепость – лучший жизненный принцип, – согласился с Ангелиной Ивановной Шапошников. – Тогда как же к вам попала французская журналистка? Откуда она узнала о письмах Корбюзье?

– Все очень просто. Она делала интервью с нашим Андреем, ну и, видимо, слово за слово… Журналисты умеют выведывать информацию, да он этого и не скрывает, гордится даже, и в результате она оказалась у нас дома. Это было буквально на днях. Состоялась только предварительная беседа. Она сказала, что через месяц снова будет в Москве, уже со съемочной группой, и будет делать передачу для своей программы на французском телевидении.

– Повезло журналистке – выйти на такой материал, – только и сказал Шапошников. Его, впрочем, уже давно интересовал другой вопрос. – Значит, вы решили построить виллу? Дом, несущий счастье? И решили, что такой дом могу построить именно я?

– Именно вы. А что вас смущает? – удивилась Ангелина Ивановна.

– Смущает? Пожалуй, действительно смущает. Все это как-то уж очень пафосно для меня. Я строю дома для очень состоятельных клиентов, но эти дома не претендуют на новый стиль. Они удобны, комфортабельны, роскошны, все, что угодно, но они как бы для внутреннего пользования. Многие свои интерьеры я даже в специальных журналах не могу опубликовать. Мои заказчики не стремятся демонстрировать свои апартаменты, пускать посторонних в свой мир. Это правильно.

– И что?

– Я не знаю. То, что вы мне предлагаете… Я даже не представляю, как к этому подступиться. Я не уверен, что ваш выбор правилен.

– Так вы сначала подумайте, а потом уже будете отказываться. Я все знаю, что о вас пишут, критикуют за то, что вы погрязли в дворцовом стиле, в излишествах. Кстати, я не считаю, что это так плохо. Допустим, я бы жить каждый день во дворце не хотела. Современному глазу ближе минимализм, мне так кажется. Но кто-то хочет жить среди золота с инкрустацией. Почему нет? Пусть растут все цветы. Я просто предлагаю вам попробовать вырастить другой, возможно, новый сорт растений. Пробовали же вы издавать свой журнал «Антураж». И получилось. Очень качественное издание было. Со своим лицом. Самобытно, интересно. Вот тогда-то я обратила на вас внимание.

– Мне тоже нравилось. Но закончилось все бесславно.

– Кстати, а почему вы закрыли журнал?

– Обычная история. Собрался женский коллектив, и что-то они там такое стали заваривать. В сражениях за место главного редактора покрушили все ценные идеи. Разбираться мне во всем этом было неинтересно. Я решил, что проект просто себя изжил, – и закрыл его.

– Очень обидно. На мой вкус, это был лучший журнал по дизайну и архитектуре. Столько информации, и все очень стильно, качественно сделано.

– Я считал, что если людям хорошо платишь, то они будут хорошо работать. Но живому человеку всегда мало. Получив большой кусок, он тут же тянется к другому. Да что говорить! Стараюсь об этом не вспоминать. Если так получилось, ну что ж, значит, так надо было.

– Кому же надо? Это интересно.

– Не знаю. Точнее сказать, мне не надо было этим заниматься. Я придумал, запустил машину, а она начала давать сбой. Я понадеялся на добросовестность команды, а так нельзя. Надо самому во все вникать, а меня на это просто физически не хватало. Ну, что было, то было. Появились новые проекты.

– Зато осталось впечатление. Хорошее впечатление.

– Спасибо. Здесь все же другая история. Претензия на создание нового стиля. Я могу не оправдать ваших надежд. – Владимир сделал последнюю робкую попытку отбиться.

– Никаких претензий, никаких новых стилей. Нужно построить от души. Понимаю, не очень конкретно звучит. Не знаю, смогу ли я точнее выразиться. Впрочем, куда точнее-то. Здесь нужен человек небезразличный, которому интересно жить, который открыт всему новому и в то же время с уважением относится к прошлому, к традициям. Всего-то навсего… Не ищите путей к отступлению. Вы же хотите взяться за эту работу? – напрямую спросила Ангелина Ивановна.

Шапошников взглянул на Аню, которая заняла в беседе позицию стороннего наблюдателя, впрочем весьма заинтересованного. Их глаза встретились, и Володя понял, что отступать некуда.

– Конечно хочу, – ответил он Ангелине Ивановне. – Кто бы не захотел? Очень хочу и… берусь.

– Ну наконец-то нормальный твердый ответ, – обрадовалась Ангелина Ивановна. – Заинтересованность и желание – основа любого удачного проекта со счастливой судьбой. Значит, договорились. В ближайшее время съездим на место, чтобы вы посмотрели наш участок на Николиной Горе, и можете приступать к проекту, чтобы уже весной начать строительство.

Парижанка из Омска

Павлов привык к тому, что любая ситуация всегда находится у него под контролем. Однако на этот раз что-то ускользало от него, и он все время поступал не так, как ему хотелось. У него не было абсолютно никакого желания обедать с этой самоуверенной особой, Татьяной Троцкой, но избавиться от нее не представлялось никакой возможности.

Они вместе вышли на улицу. Ресторанчик располагался через два дома от банка, и они отправились пешком. Всю дорогу Троцкая верещала без умолку, рассказывая, видимо, уже хорошо накатанную историю своего бизнеса и его продажи.

– Начну с самого начала, – зацепив Андрея под руку, заявила деловая блондинка. – Я в бизнесе с восемнадцати лет. Занималась производством рекламы. До этого была моделью, а потом, когда разобралась в этой системе, решила ни от кого не зависеть. Вообще-то стать моделью меня уговорили. Подруга пошла на кастинг, а я ее сопровождала для храбрости. Там, как только меня увидели, сказали, что возьмут только обеих. Но оказалось, что надо пройти платное обучение. Вот тут я возмутилась и заявила, что если я им подхожу, то пусть берут просто так. Все равно из какой-нибудь толстой и некрасивой девочки они за два месяца обучения Клаудию Шиффер не сделают, а платить за то, что мне дадут возможность работать, я ничего не буду. Даже если бы у меня и были эти триста долларов, я терпеть не могу, когда меня так имеют. И что вы думаете? Меня приняли на исключительных условиях.

– Это вы мне рассказываете, чтобы я был в курсе вашего умения организовать для себя условия абсолютного благоприятствования? – подыграл собеседнице Павлов.

– Вы все правильно понимаете. Так вот, обнаружив, что весь процесс производства рекламной продукции состоит всего-навсего из пяти элементов, я решила, что и сама все это смогу организовать. Я почитала газету, посмотрела, кто там начал свою рекламную кампанию. Короче, нашла клиента. Почитала кое-какие статейки, чтобы овладеть терминологией современной рекламы. И вот в разговоре, используя профессиональные обороты, рассказала первому клиенту, как ему выгоднее позиционировать свой товар, предложила концепцию будущего ролика. Рекламодатель заинтересовался.

– Еще бы – сила, молодость, красота, – в тон Троцкой вторил Павлов.

– Вы мне льстите, но это приятно. Особенно приятно, что вы меня так внимательно слушаете, – сжав руку собеседника, грудным голосом сообщила Троцкая и понеслась со своим рассказом дальше. – Клиент найден, и, значит, первый этап в производстве рекламы позади. На предоплату заказчика я арендовала аппаратуру и монтажную, наняла монтажера на разовую работу. Сценарист, режиссер и оператор тоже приглашены. Для них не нужен никакой офис. Для самого начала бизнеса помещение не нужно. Даже для бухгалтера не нужно помещение, потому что есть приходящий человек, который делает ежеквартальные и годовой отчеты, сидя у себя дома. Все. Бизнес начался.

Постепенно появились деньги на приобретение аппаратуры. После чего производство роликов стало обходиться мне значительно дешевле и начала накапливаться хорошая прибыль. Моя история вхождения в бизнес показывает и доказывает, что не во всяком деле нужны первые деньги. В банковском бизнесе, конечно, без этого нельзя, там просто необходим первоначальный капитал, хотя и его можно привлечь со стороны. Деньги – они везде, надо только присмотреться, нагнуться и поднять их.

– Вы, видимо, давно уехали из России, – вяло возразил Павлов, – времена меняются, и то, что было возможно, скажем, в середине девяностых годов, в период стихийного развития рынка, теперь монополизировано, и найти свою нишу уже труднее. Конкуренция большая.

– На спор – сейчас пойду и уболтаю любого потенциального спонсора, и дело пойдет, – с апломбом заявила Троцкая. – В кино никто не снимает на своей аппаратуре, ни один продюсер не вкладывает свои собственные деньги. Поэтому и сейчас ничего не нужно на самом деле, кроме правильно организованного процесса.

– Так, значит, вы меня сейчас убалтываете? Буду начеку. Так правильная организация в вашем случае, как я понимаю, – это когда принимаешь работников на испытательный срок, на пару месяцев, а потом говоришь, дескать, вы не прошли испытание? Естественно, зарплата за этот срок не выплачивается. Потом набираются новенькие девочки и мальчики… Штат секретарш, менеджеров опять укомплектован. Я правильно обрисовываю картину?

– Вы говорите как московский сноб. Думаете, легко было мне, юной девочке, одной поднимать свой бизнес? Да, конечно, бывали и такие сбои. Но лес рубят – щепки летят. Вы сами наверняка так действовали, потому хорошо и знаете эту схему.

– Не надо обобщать. Я всегда чтил закон развитого капитализма – людям за их работу надо платить. Я людей не кидаю. В бизнесе очень важна репутация. Она у меня есть.

– У меня тоже, уверяю вас. Я всегда умела устраивать так, что все участники процесса оставались довольны.

– Могу себе представить. Так что же вы расстались со своим таким успешным бизнесом, с таким правильно организованным процессом?

– О, вижу, я все-таки сумела вас заинтересовать, – вновь кокетливо сжав руку Андрея, констатировала Троцкая. – Да-да, интересно, как такая красивая блондинка, такая Барби умудрялась всех кидать и продвигать свой бизнес, да потом еще и выгодно его продать! Да, у меня есть деловая жилка. История очень банальная. В моем рекламном агентстве, естественно, было много красивых моделей. С одной из них мои друзья попросили их познакомить – и я познакомила, на свою голову.

– Так вы еще и на сводничестве подрабатывали? – язвительно заметил банкир, которого уже стало укачивать от общительности собеседницы.

– Ничего подобного. На показах мои модели выходили в темных очках. Никто у меня не демонстрировал своих лиц. Лицо у фирмы было только одно – мое.

– Просто Екатерина Медичи Мценского уезда. А что ж вы изменили своим принципам на этот раз?

– Чего не сделаешь ради дружбы, – не замечая иронии в свой адрес, продолжала Троцкая. – Мужики, конечно, ну, они как дети. Одному понравилась девочка, и она тут же понравилась другому. У меня было полно красивых моделей, но они оба вцепились в одну. Как пацаны, бросали жребий – «орел или решка».

– Вы, наверное, одобряли их действия. Вашу девочку – видимо, красивую, может, и красивее вас – разыгрывают в орлянку. Какая высота нравов и образец женской солидарности!

– Она мне не была подругой. Почему я должна переживать, разыгрывают ее в орлянку или нет? Это ее проблемы. К тому же все очень удачно для нее сложилось. Завязался роман, который подогревался тем, что девочка нравилась обоим друзьям. Если кому-то нравится твоя девушка, то и тебе она тоже нужна просто позарез. Если она не нужна никому, то на этом все и заканчивается. Здесь же все шло по нарастающей, а девочка – между прочим, это к вопросу о женской солидарности, – почувствовав свою силу, начала копать под меня.

– Какая неприятность! – не очень искренне посочувствовал Андрей.

– Да, и вот она почувствовала поддержку со стороны моего приятеля и начала его уговаривать купить мою фирму. В конце концов, ночная кукушка дневную всегда перекукует. Короче, он сделал мне финансовое предложение – продать мою фирму. Я отказалась. Это же мое детище, это мой труд, мое имя, единственный способ, которым я зарабатываю деньги для себя и своей семьи. Семья большая, я одна работаю. Помимо этого, у меня масса работников, у которых тоже семьи, и я знаю, что должна их обеспечить работой и зарплатой.

– Вы просто не жалеете мою нервную систему. Более слабонервные в этом месте, видимо, рыдают, – сказал Павлов очень проникновенным тоном, поняв, что его собеседница напрочь лишена какого бы то ни было намека на чувство юмора и все, что касается ее особы, воспринимает очень серьезно. Где-то он слышал фразу, что все глупости на земле делаются с очень многозначительным выражением лица. То есть когда человек перестает относиться к себе хотя бы с долей иронии…

– Сочувствуют, – восприняв стеб Андрея как поддержку, откликнулась Троцкая. – Поняв, что так просто я не сдамся, мой бывший приятель заказал меня.

– Господи, какие страсти, – чуть не рассмеялся Павлов, но сумел сохранить серьезный вид.

– Ну, для начала заказал просто попугать. Пришли ребята в камуфляжной форме, в масках, с автоматами. К счастью, в тот момент у меня в кабинете на переговорах находился депутат Госдумы.

– А, так рекламный бизнес у вас был просто прикрытием, а на самом деле вы занимались производством оружия?

– С чего вы взяли?

– Ну, какие могут быть дела у депутата Госдумы в модельном агентстве Омска?

– Как – какие? Я ведь делала всякие программы на местном телевидении. Интервью брала у разных выдающихся деятелей, в том числе и у политиков.

– Понятно. Значит, он зашел к вам договориться об интервью. Видимо, очень у вас было успешное агентство – если из Москвы к вам прилетали политики, чтобы дать интервью…

– Представьте себе. Именно так и было. Так вот, депутат даже не успел показать свое удостоверение, как его вывели вместе со мной. Нас привезли в милицию, посадили на скамью рядом с бомжами и проститутками и устроили «маски-шоу». Он сидел, слушал и ждал. А когда его начали оскорблять, достал свою корочку. Тут все так засуетились, стали извиняться… А что нам их извинения, когда нас уже продержали в «обезьяннике» семь часов?

– А что же депутат раньше-то свою корочку не показал? Стеснялся, что ли? – искренне удивился Павлов.

– Так никто не смотрел. Короче, вычислить организатора этого наезда было несложно, и, когда мой бывший приятель прилетел в Москву, служба безопасности депутата сразу из аэропорта увезла его к себе. Бить не били, но не отпускали до тех пор, пока он не согласился на их условия. Хотел покупать бизнес – так покупай, но цифра превышала реальную стоимость раза в три. По сути, я продала только агентскую базу. Всю офисную технику вывезла, а сотрудникам сказала, что они имеют право работать под началом нового руководства или уволиться. В общем, без меня фирма заглохла буквально через несколько месяцев. А вы говорите – женская солидарность. Вот что красивые девочки могут делать с другими красивыми девочками с помощью богатых мальчиков!

– Потрясающе. Впечатлен вашим рассказом. Хорошо, что мы уже пришли и я смогу сесть, а то ваша откровенность просто сбила меня с ног.

Павлов резвился, как ребенок. Троцкой можно было говорить все, что угодно, она воспринимала любое слово только как комплимент и совершенно шалела от сознания своей собственной значимости.

Отвагин зря переживал, что такая женщина может окрутить его, Павлова. На такой примитив просто невозможно клюнуть, ну разве только под наркозом.

Они вошли в небольшой уютный ресторанчик. Андрей выбрал место у окна, за которым мелькали силуэты редких прохожих, что никак не создавало атмосферу интимности и доверительной беседы. Как правильно сказал Отвагин, береженого и Бог бережет. Хотя просто непонятно, кто на нее вообще может клюнуть, какой нормальный мужик в состоянии очароваться этим автобусом, мчащимся по маршруту Омск – Москва – Париж.

Пока Татьяна знакомилась с меню, Павлов решил продолжить забавлявший его разговор.

– Значит, вы пришли рассказать мне о своих деловых возможностях, успокоить, что мужчины вам практически никогда не помогали, за исключением того залетного депутата. Да с вами просто одно удовольствие иметь дело, судя по вашим рассказам. Так с каким же предложением вы ко мне пожаловали? Предупреждаю сразу, у нас слишком большие процентные ставки по кредитам, и вам с нами не очень будет выгодно иметь дело.

– Я не собираюсь брать кредит. Я не случайно рассказала вам свою историю. Когда я продала свой бизнес, дорого продала, то сумела на эти деньги переехать в Париж с семьей, а в Москве купить несколько квартир, чтобы сдавать их в аренду.

– Мама дорогая, я и предположить не мог, что агентская база в Омске может стоить таких денег. Квартира в Париже, несколько в Москве. Фантастика. Надо подумать, а не махнуть ли мне в Омск…

– Я не тратила деньги на пустяки, экономила и сумела обеспечить свое будущее. Не понимаю девочек, которые радуются жизни и не заботятся о завтрашнем дне. Я заранее обеспечила себе дальнейшее гарантированно безбедное существование во Франции. Конечно, там я оказалась востребована. Все время в работе. У меня своя программа на телевидении. Скоро будет. В журналах вы мои фото видели. Успела сняться в кино, принимала участие в реалити-шоу. За все это прекрасно платят. Во всяком случае, я получаю очень высокие гонорары, десятки тысяч евриков.

– Вы стали победительницей реалити-шоу?

– Не, я была там две недели. За участие тоже платят. Всегда платят. Мне платили очень приличные деньги, а просто участникам, я не знаю, кажется, по пятьдесят евро в день.

– За этот кошмар еще и платят?

– Это в России кошмар, а во Франции очень любят реалити-шоу. Они там очень красивые. У нас была вилла в Ницце. Все роскошно, великолепно.

– Я так понимаю, у вас все всегда роскошно и великолепно. Вы уже выбрали, что хотите заказать?

– Вода без газа и артишоки, – сказала Троцкая официанту, а Павлову сообщила: – Я не пью спиртное, кофе тоже не употребляю, не курю, веду здоровый образ жизни.

– Какие очаровательные интимные подробности, – с пониманием отметил Андрей и заказал лангусты. Он с ужасом понял, что эта душная особа заведет сейчас еще один подробный монолог – на сей раз о своих секретах правильного питания, вплоть до работы кишечно-желудочного тракта.

– А вы мясо не едите? – начала Татьяна.

– Ем, очень даже ем. Просто сейчас не хочется, – окончательно затосковал Андрей, представив себе ее длинный спич о пользе вегетарианства.

– А вот я мясо не ем, – на удивление коротко сообщила Троцкая. – Те, кто едят мясо, рискуют приобрести провинциальные черты лица.

– Неужели? – рассмеялся Павлов. – Приобрести черты лица? А я-то наивно полагал, что провинциальность – это плохой вкус и неумение вести себя в приличном обществе.

– Те, кто ест мясо, не следят за собой, – с видом эксперта заметила Татьяна.

– А если следить и не есть мясо, то что же, и никакой провинциальности? Удобно…

– Черты лица и красота – это внутреннее состояние здоровья.

– Здоровья?

– Ну и здоровья тоже.

– С этим трудно не согласиться.

– Со мной вообще бессмысленно спорить, – многозначительно проворковала Троцкая, глядя прямо в глаза своему визави.

– Я и не собирался этого делать.

– Вот и прекрасно. Этим вы окончательно уговорили меня стать клиенткой вашего банка!

– А я вас разве уговаривал?

– Конечно. Вы же деловой человек и никогда не упустите выгодного клиента.

– Это правда. А вы, значит, выгодный клиент?

– Еще бы. Я же вам говорила, что у меня есть в Москве пять квартир и еще имеются кое-какие перспективы – но сейчас только эти пять. Я их сдаю. Мне не всегда удобно приезжать сюда, чтобы собирать оплату. Я открою счет в вашем банке, и жильцы будут класть или перечислять, это уже их проблемы, деньги на мой счет. Вы же, в свою очередь, будете перечислять мне ежемесячно только часть суммы, а остальное можете пускать в оборот.

– В общем-то все эти вопросы вы могли решить и с нашими операционистами, но, с другой стороны, вы правы, желание клиента для нас закон. Если вы считаете нужным обсудить все детали со мной, то это ваше право, а уважать ваши права – наша обязанность.

На этом беседа могла бы и закончиться, но Татьяна Троцкая мгновенно взяла инициативу в свои руки:

– Я знала, что мы с вами договоримся. Когда мы познакомимся поближе и вы поймете, что я очень серьезный, очень интересный партнер, я познакомлю вас с потрясающим проектом, который, уверяю вас, будет выгодным для обеих сторон. Только меня смущает, что вы как-то напряжены, вас что-то беспокоит. Я была с вами предельно откровенна. Вы практически знаете уже всю мою жизнь. Честно вам признаюсь, никто и никогда не заставлял меня так раскрыться. Вы удивительно умеете слушать. Вы слушаете и слышите. Это такая редкость. Обычно все слушают только себя.

– Да, слушать и слышать – это разные вещи. Но, Татьяна, я вас не заставлял…

– Да нет, конечно, я сама, но ваши глаза, ваш голос так расположили меня к вам, что я, сама того не замечая, захотела вам довериться.

Павлов подумал, что если бы сейчас здесь присутствовал Пашка Отвагин, то он стал бы толкать его ногой под столом, призывая не терять бдительности. Но он ведь ее и не теряет.

– Татьяна, вы очень красивая женщина и приятнейший собеседник. Все в самой превосходной степени, и, случись наша встреча хотя бы год назад, я вряд ли упустил бы возможность поухаживать за вами, оказать знаки внимания, выходящие за рамки отношений деловых партнеров. Увы! Впрочем, не «увы», а к счастью. То есть… я что-то запутался. Вот. Так сложилось, что у меня есть невеста, любимая девушка. Через два месяца у нас будет свадьба, – вырулил, наконец, на финишную прямую Павлов.

– Так вот что вас так беспокоит. Бедненький мальчик! Да неужели вы думаете, что я как-то покушаюсь на ваше мужское внимание? Боже избавь! С деловыми партнерами это исключено. Хотя даже дела я предпочитаю вести с женщинами или с мужчинами нетрадиционной ориентации. Нет, с мужчинами я очень и очень осторожна. Просто между нами возникло какое-то человеческое, дружеское тепло. В наше время, когда каждый сам по себе, это дорогого стоит. Согласитесь, Андрей? – воскликнула Троцкая, глядя на собеседника глазами раненой лани. – Женатые мужчины для меня табу. Я не приближаюсь к ним на пушечный выстрел. Я понимаю, что вас мучит. Вы здесь сидите с красивой блондинкой, и каково было бы, если бы сюда сейчас вошла ваша невеста. Как ей объяснить? Что она подумает?

– Пожалуй, вы правы, – согласился Павлов.

– В нас всех сидит комплекс вины, а когда мы влюблены, то любая встреча на стороне, пусть самая невинная, расценивается нами как измена.

– Измена – это все-таки сильно сказано, – попытался возразить Андрей.

– В вашем случае – несомненно. Вам, наверное, хочется поговорить о ней. Ваши чувства сейчас обострены. Я, кстати, давно поняла, что я вовсе не в вашем вкусе. Расскажите, какая она, ваша избранница? Наверное, полная моя противоположность?

– В каждой женщине есть своя изюминка, – дипломатично заметил Андрей.

– Ну уж нет! Далеко не в каждой.

– В моей есть. Она может никому не рассказывать о своих добродетелях. Они просто при ней. При этом употребляет в пищу мясо. Кажется. Даже не знаю. Она никогда не объявляет, что ест, имеет или не имеет вредные привычки. Точно, мясо ест, но это абсолютно не сказалось на ее внешности – по-настоящему аристократической… С манерами и воспитанием у нее тоже все в порядке. Говорит всегда уместно, никогда никого не поставит в неловкое положение…

Как бы в подтверждение своих слов Павлов достал бумажник и показал фотографию Ани.

Троцкая отобразила на своем лице восторженное умиление и совершенно никак не отреагировала на противопоставление, которое явно звучало в словах банкира, подчеркнувшего в своей невесте качества, явно не присущие поклоннице вегетарианства.

– Удивительно красивая девушка, какая изящная, наверное, из хорошей семьи и, знаете ли… типичная парижанка. Не находите?

– Возможно, – не удержался Павлов, – в ней действительно есть французская кровь, точнее, швейцарская.

– Неужели? Какой-нибудь ее прапрадед служил гувернером в богатом доме?

– Почему обязательно гувернером? – Андрея задела такая уничижительная версия. – Ее прадед, между прочим, Ле Корбюзье.

– Корбюзье? Который настоящий Ле Корбюзье?

– Именно тот, который архитектор. Шарль Эдуар.

– И она носит фамилию Ле Корбюзье?

– Нет, у нее простая русская фамилия.

– Интересно, какая?

– Проскурина.

– Фантастика. И что, есть какие-то документальные свидетельства родства? – живо заинтересовалась собеседница, почувствовав добычу там, где никак не ожидала ничего найти.

– Есть. Письма его…

– Андрей, вы непременно должны меня познакомить с вашей невестой. Я сделаю сенсационную программу для французского телевидения.

– Там видно будет, – неопределенно сказал Павлов и подозвал официанта.

Расплатившись, он спросил, не собирается ли Троцкая прямо сейчас пойти в банк и открыть счет.

– Нет, у меня запланирована еще одна очень важная встреча. Я должна отправиться на нее, а потом уже к вам. Вы до семи работаете?

– Да.

– Я успею, может, даже и завтра. Скорей всего, действительно завтра с утра подъеду. И не забудьте о вашем обещании познакомить меня со своей невестой.

– Я еще пока ничего не обещал. Речь идет не о моих родственных связях, так что извините.

– Конечно, конечно, вы должны посоветоваться с ней самой. Я понимаю.

– Вот и отлично. Вы на машине?

– Нет, я сейчас поймаю такси. Не хочу вас задерживать. Я сама справлюсь. Увидимся позже.

– Счет, я думаю, вы уж как-нибудь без меня откроете.

В этот момент перед Троцкой остановилась машина, она буквально влетела в нее и была такова, послав уже на ходу воздушный поцелуй Павлову.

В банк он вернулся с легким сердцем. Ну, пообедал с этой Троцкой, в общем-то она даже его повеселила, а в результате дал ей понять, что несвободен и что охота на него совершенно бессмысленна. Непонятно даже, о чем так беспокоился Отвагин. Если так вот бояться каждой блондинки, то из дому не выйдешь. Ежедневно в Москву приезжают сотни таких хищниц, искательниц богатеньких Буратинок – да и аборигенки тоже не дремлют. Однако же никому не удавалось его заарканить, а претенденток хватало. Только попробуй зайди в какой-нибудь ночной клуб, сразу начинается – отсутствующий взгляд, томная беседа, упавшая лямочка, стройные ножки…

Рассуждения мачо-финансиста прервал звонок Отвагина.

– Старик, ты меня волнуешь. Как там у тебя?

– Паш, да все нормально. Я с ней пообедал, она рассказывала о себе несусветные байки, я сделал вид, что потрясен ее многогранностью. Будет клиенткой банка, но это не значит, что я с ней продолжу общение. Хотя она всячески мне намекала, что у нее куча проектов и я могу стать спонсором или даже инвестором, отчего окажусь в полном шоколаде.

– А тебя на откровенность не вызывала?

– Какая откровенность? У нас был деловой обед.

– Она тебя расспрашивала о личной жизни?

– Да, но я этот разговор свернул, сказал, что несвободен, что у меня есть невеста, и, между прочим, ей не чета.

– Так и сказал?

– Паша, ну что за дела? Не сказал, но подумал. Не умею я хамить женщинам ни при каких обстоятельствах.

– Это-то и плохо. Адриано! Я тебя заклинаю, будь осторожен. Ты вообще Фрейда-то хоть читал?

– Слышал.

– А я вот читал – и знаешь, у него есть теория, по которой можно влюбить в себя кого хочешь.

– А если я уже влюблен в другую?

– Вот это самое опасное. Слушай меня, пока я жив. Учти, что такие барышни, как твоя Троцкая, отлично владеют методами окучивания мужиков, проверенными многими поколениями. Не говоря уже о великих психологах. Делается это так. Она вдохновляет тебя на рассказ о событиях твоей жизни, имеющих эмоциональное значение и раскрывающих чувства, которые ты испытываешь к другой. Было такое?

– Не совсем так. Я сам сказал, что у меня невеста.

– Ты говорил, а она слушала, причем сопереживая, восхищаясь?

– Да, говорил. Слушай, у тебя никаких своих дел нет, а?

– Дела подождут. Ну и тебе понравилось, как она отреагировала на невесту?

– Да она поняла, что это просто другой уровень…

– Ну конечно, именно это она и поняла. Она делает так, чтобы твои собственные слова помогли тебе влюбиться в нее по формуле «переноса любви».

– Ты спятил. А мне надо работать.

– Нет, ты меня послушай. Я тебе сейчас прочту, для тебя лично скачал из Интернета. Так вот. «Феномен „переноса любви“ открыл Зигмунд Фрейд. Он слушал рассказы своих пациенток о событиях их эмоциональной жизни с интересом и сопереживанием. Со временем он обнаружил, что пациентки безнадежно влюблялись в него, когда делились своими мыслями, а он, не возражая, выслушивал их. Фрейд не был красавцем, но, чтобы не давать женщинам влюбляться в него, он во время сеанса скрывался за ширмой и не показывался им на глаза. Однако женщины все равно влюблялись, хотя и не видели его и разговаривали сами с собой.

Это и есть феномен „переноса любви“. Когда мы открываем собеседнику свои чувства, дела, идеи, свое прошлое, мы одновременно передаем ему описываемые чувства, которые испытываем к людям и событиям. Такая передача происходит, даже если эти чувства давно улеглись».

– Паш, я все понял, – перебил его Андрей. – Ты долго собираешься мне зачитывать эту муть?

– Да ты вслушайся. «Если мужчина интересуется какой-то другой женщиной, то вы можете привлечь его к себе, побудив рассказать о своем увлечении. Это может задеть вашу гордость, но будет весьма эффективным. Многие женщины делают ошибку, не спрашивая о пережитом с другими женщинами в прошлом. Их эго не позволяет говорить об этом. Надо преодолеть это нежелание, при этом избегая его встречных вопросов о вашем прошлом».

– Она, кстати, задолбала меня своим прошлым.

– Значит, врала. Ничего не скажешь, творчески подходит к своей работе.

– Паш, благодарю тебя за твою неусыпную заботу о моем нравственном самочувствии. Я все понял. Переносить любовь никуда не буду. А с Троцкой я больше просто не увижусь. В пятницу все обсудим. У меня дел по горло. Все, пока.

Андрей облегченно вздохнул, избавившись от назойливой опеки приятеля.

«У Отвагина явная паранойя», – подумал он с каким-то даже сочувствием.

Он понимал, откуда идет эта излишняя осторожность Паши. Сильно он поранился в свое время на подобной «дорогуше», которая его два года держала за жабры так, что он маму на помощь не мог позвать. Над ним и смеялись, и жалели. Страшно вспомнить. Так Пашка, обжегшись на молоке, теперь на воду дует.

Но ему, Павлову, не нужны все эти предостережения. Можно подумать, что человека можно вот так вот взять и заставить делать то, чего у него и в мыслях нет. Жизненная программа уже сформулирована. Никто и ничто не заставит ее поменять. У Андрея идеальная невеста.

А ведь он, дурак, тогда не хотел идти на Пашкину премьеру. Потом все-таки собрался, пошел и…

Тот вечер был просто необыкновенным. Что было на экране, какой такой фильм спродюсировал его товарищ, Андрей ни за что не вспомнит. Помнит только, как они стояли в фойе Дома кино, и вдруг входит Она, именно такая, о какой он мечтал. Принцесса. Самая настоящая принцесса. Ей и горошину подкладывать под перины не надо. Сразу было видно, что она не из числа бесконечных жаб, охотящихся за толстыми кошельками. И вообще – что она не как все.

Впрочем, для других, может быть, эта девушка была самой обыкновенной, но вот Павлову она казалась совершенно потрясающей. Это, наверное, и есть любовь, когда один человек в толпе притягивает взгляд и кажется, что все остальные на его фоне меркнут – какие-то не такие, пресные, неинтересные…

Если бы не Отвагин, Андрей вряд ли осмелился бы подойти к ней. Но друг его не бросил, нашел какой-то повод. Отвагин, если захочет, вообще может все. Он сумел уговорить незнакомку остаться на банкет, уделял ей всяческое внимание. Многим казалось, что главные виновники торжества по случаю премьеры и есть Андрей с Аней, а режиссер, актеры – это уже так, легкий антураж.

С того вечера Андрей Павлов стал совершенно счастливым человеком. И расставаться со своим счастьем не собирался.

Позвонил управляющий банком, напомнил о запланированном совещании. Андрей попросил его уделить особое внимание клиентке, которая, видимо, будет постоянно пользоваться их услугами. Потом принимал посетителей. Думать обо всяких там глупостях было совершенно некогда. К концу дня обед с Троцкой и звонок Отвагина были напрочь забыты. Однако как только он вышел из дверей банка, неожиданно услышал знакомый голос:

– Какая неожиданная встреча. Успела все-таки, в последний момент. Мне открыли счет, и я оставила все указания по переводу средств в мой парижский банк. Андрей, все-таки не получается у меня называть вас Андрюшей. Представьте, испытываю сегодня жуткие неудобства. Оказалась без машины. Может, подвезете в порядке исключения новую клиентку до дому?

Какая бесцеремонность, возмутился про себя Павлов, но вслух сказал совсем иное. Что нет сил отказать прекрасной даме, хоть и времени в обрез.

Он помог Татьяне сесть в машину. Некоторое время ехали молча.

– Вы знаете, где я живу? Даже не спрашиваете, куда ехать, – наконец произнесла Троцкая.

– Извините, думал о своем. Все равно здесь одностороннее движение. Скоро выезжаем на кольцо, сообщайте адрес.

Ехать надо было через всю Москву – со Сретенки на Большую Академическую. Посадив Троцкую в машину, Андрей ругал себя последними словами за уступчивость и бесхарактерность. Он ведь планировал заехать к Проскуриным, а вместо этого ему теперь надо везти эту совершенно неинтересную женщину и слушать ее очередные амбициозные глупости. Большая Академическая его просто доконала. Что она о себе возомнила? Почему все ей что-то должны? Она бы еще в Марьино потащила его… Впрочем, один черт, Академическая ненамного ближе.

Павлов упорно молчал. Однако Татьяну это ничуть не смущало. Когда они выехали на Садовое кольцо, Троцкая сказала, что безумно хочет пить, просит прощения, но не мог бы Андрей остановиться, чтобы купить пакетик сока. Появились элементы жесткой дрессуры, но Павлов сделал вид, что это его никак не возмутило, остановил машину и молча вышел исполнять прихоть своей пассажирки.

Она тут же выскочила за ним:

– Я забыла сказать, что люблю вишневый…

Павлов купил ей вишневый сок. Палатка находилась рядом с цветочным павильоном, и Татьяна восхищенно остановилась:

– Нет, вы только посмотрите, какая красота. Обожаю смотреть на цветы посреди зимы. Розовые розы. Как же я их обожаю! Какие великолепные, гордые цветы.

Прямо у входа в павильон у нее подвернулась нога, и она крепко вцепилась в руку своего спутника.

– Ой, постойте секундочку, не могу идти. Сейчас боль отпустит, и я смогу двигаться дальше.

Она застыла на месте с гримасой непереносимого страдания на лице. Ждать надо было, по-видимому, достаточно долго, и Павлов понял, что лучше ему откликнуться на намек Татьяны по поводу цветов.

– Что, очень больно? – спросил он без особого участия.

– Нет, ничего. Смотрю на розы, и постепенно проходит.

Андрей молча зашел в павильон, попросил пятнадцать роз. Когда он вышел с букетом, Троцкая уже была готова продолжить путь.

Ехали молча. Новая клиентка банкира изредка потягивала сок через трубочку. Уже подъезжая к дому, она зачем-то надавила на пакет. Почти все его содержимое оказалось на ней. Пальто было расстегнуто, и вишневый сок почти полностью залил ее розовую облегающую кофточку.

– Ой, какая я сегодня неловкая. Конечно, это так неправильно – пить на ходу в машине. Но я вам ничего здесь не испачкала, весь сок только на мне, – причитала Троцкая.

Машина подкатила к ее подъезду.

– Андрюша, милый, мне очень неловко, но не могли бы вы мне помочь подняться домой? У меня руки липкие. Я все перепачкаю, а главное, просто не смогу донести ваш чудный подарок. Это не займет много времени.

Павлов, как истинный джентльмен, взял букет, помог своей спутнице выйти из машины, и они поднялись на пятый этаж. Она попросила его достать из ее сумочки ключи и открыть дверь. Когда же они наконец оказались в квартире, ей понадобилось срочно переодеться и вымыть руки.

Павлов не собирался задерживаться и, несмотря на приглашение хозяйки пройти в комнату, так и остался топтаться в прихожей с букетом роз, которые не нашел куда положить.

Наконец Троцкая переоделась и предстала перед взором несколько оторопевшего банкира в весьма откровенном пеньюаре от La Perla, который, надо сказать, был ей необычайно к лицу.

Молодой человек даже не нашелся что сказать.

– Может быть, вы все-таки пройдете ненадолго в комнату? – спросила она и, не ожидая ответа, повлекла его за собой. – Давайте поставим цветы в вазу. А пальто… Я думаю, вы можете снять пальто, – приговаривала Татьяна. Инициатива полностью перешла в ее руки.

Гость послушно снял пальто.

– Не надо останавливаться…

С этими словами она сняла с него пиджак, очень осторожно, глядя прямо в глаза, начала развязывать узел галстука, медленно расстегивать пуговицы на рубашке, а он спустил с ее плеч пеньюар, который сразу упал на пол, обнажив большую круглую грудь.

«Да у нее сиськи как у Памелы Андерсон. Один в один», – только и смог подумать Андрей, сдаваясь на милость победительницы и включаясь в предложенную ею игру.

Он совершенно не мог, а главное, не хотел сопротивляться. Ему казалось, что он находится в каком-то густом теплом сиропе с постоянно меняющимися течениями. Его переворачивает, кружит, и он проваливается в какую-то сладостную глубину. Перед глазами мгновенно, как в рекламном ролике, мелькнули лица Отвагина и Ани, уютно устроившейся в кресле с книжкой. Все это сейчас было совершенно не важно. Он испытывал необычайное физическое наслаждение и желал только одного – чтобы оно длилось как можно дольше.

Андрей очнулся рано утром. Не подвела привычка вставать в семь часов. Пробежка, душ, завтрак… Еще не очень соображая, где находится, он почему-то подумал, что сегодня вполне можно обойтись и без пробежки. Огляделся вокруг, придя к выводу, что эту комнату видит в первый раз, и наконец обратил внимание на блондинку в постели. И сразу все вспомнил.

«Ой, блин! Зачем мне только это было надо? – колоколом било в его голове. – На черта поднимался к ней в квартиру?»

Аскетом Андрей никогда не был, но считал, что дешевле пользоваться услугами тружениц коммерческого секса, нежели заводить какие-то связи, которые неизвестно к чему приведут. Карьера была для Андрея превыше всего. А для карьеры нет ничего лучше, чем правильный брак. То есть брак с девушкой из хорошей семьи, хорошо воспитанной, образованной, и чтобы родители не где-нибудь там в Саратове последний кусок доедали, а тоже что-то представляли собой.

Его избранница была именно из такой, вполне приличной, даже престижной семьи. Как выяснилось уже позже, из более чем престижной. Их дети будут праправнуками Корбюзье – тут есть чем гордиться. Андрею надо было обязательно гордиться своей невестой. К тому же, когда избранница не просто красива, а обладает еще и другими ценнейшими качествами, то и мужа везде рады видеть, повсюду приглашают – а это помогает расширять связи, развиваться. Короче, многое, очень многое зависит от того, кто рядом. И карьера, и самоощущение, и еще все то, что словами не объяснишь.

Перспектива видеть рядом с собой банальную блондинку, пусть и красивую, пусть и проложившую себе грудью дорогу из Омска в Париж, пусть и очень умелую в постели, но, по сути, так и оставшуюся хваткой провинциальной Каштанкой, Павлова совсем не прельщала. Он же не старик, которому лишь бы молодая была рядом, хоть и за деньги. Павлову надо, чтобы он любил, и чтобы его любили, и чтобы все вокруг восхищались его выбором, и чтобы дети с родословной…

Как же прав был Отвагин! Этой Троцкой надо было кого-то зацепить, и она нашла себе лоха. Дай только палец, уже рука по локоть! Ну, заполучить в постель его, конечно, можно, но в свою жизнь залезть он ей не позволит. Да скорее убьет!

Оставаться здесь ему больше не хотелось ни минуты. Он быстро оделся и уже было направился к двери, как услышал томное:

– Дорогой, ты даже душ не принял, не приготовил мне завтрак. Куда ты так спешишь?

– Мне надо успеть заехать домой. Там уже и душ приму и переоденусь. У меня сегодня сложный день. Я не хотел тебя беспокоить. Ты спи, еще рано.

– Нет, так не пойдет. Я встаю рано и хочу с тобой позавтракать.

– Я не люблю завтракать. Мне в это время еще совсем не хочется есть.

– Мы еще увидимся, – безапелляционно сказала Татьяна, что не вызвало у Павлова никакого энтузиазма. – Ты мне обещал еще с невестой своей познакомить.

– Созвонимся, – холодно сказал Андрей и заспешил к выходу.

Из машины он позвонил Отвагину. Тот еще спал, но, услышав голос школьного друга, быстро пришел в себя.

– Ты что в такую рань? Что случилось?

– То самое. Ничего страшного, конечно, но она хочет, чтобы я познакомил ее с Проскуриными. Хочет сенсационный фильм об их родстве с Корбюзье делать. Знакомить ее с Аней, как ты понимаешь, меня совсем не тянет. Что делать? Отвагин, придумай что-нибудь.

– Идиот. Я как чувствовал, предупреждал тебя. Каким местом ты думал, когда бухался в ее постель?

– Тем же самым, которым думал ты, когда связывался со своей жабой из Тулы, а потом откупался от нее квартирой.

– Я тебя и призывал вчера учиться на моих ошибках, но ты, как клинический идиот, решил это делать на своих собственных. Ну да теперь поздняк метаться. Дело сделано.

– Ладно. Может, она снимет свой сенсационный фильм и успокоится?

– Не думаю. Какой фильм? Что она там может снимать? Для нее это повод связать тебя по рукам и ногам, а потом доить, как козу. Надо Сашку Сивакова подключать. Пусть даст своим ребятам команду. Надо, чтобы у тебя была о ней полная информация. Наверняка там будет что-нибудь такое, чем ты сможешь ее нейтрализовать. Будем собирать экстренное собрание. Давай я тебе сегодня еще позвоню. До связи. Пока-пока.

Павлов был в бешенстве. До чего же такая дура может опошлить ситуацию – а ведь все это можно было бы вспоминать как очень даже приятное сексуальное приключение… Ну все не к месту и не вовремя – она так и по Парижу шастает, на каблуках и в боевой раскраске! Вроде бы по-женски такая умелая и хваткая, а рот откроет – как железом по стеклу.

«Вот сейчас все брошу и побегу ее с моей невестой знакомить, – с раздражением думал Андрей. – Она таким образом хочет на одну доску стать с семьей Проскуриных. Просто невозможно допустить, чтобы они увиделись. Знакомить будущую жену с любовницей – значит отдавать предпочтение любовнице. Нет этого предпочтения! И этого знакомства не будет никогда».

Это решение несколько успокоило Андрея. Оказавшись дома, он начал приходить в себя. Душ, включенный на полную мощь, смыл с него остатки чувства вины, оставив только физическую удовлетворенность и очень даже неплохое настроение.

Визит дамы

К вечеру Андрея ждал неприятный сюрприз. Еще в обед он позвонил Ане, пообещал, что заедет за ней домой и они пойдут куда-нибудь поужинать. Он всегда звонил сам. Аня никогда его не разыскивала, не звала, сама встреч не назначала. Это немного обижало Андрея. Почему она так к нему невнимательна? Жены его друзей разыскивали их из-под земли, названивали каждые полчаса, держали своих ребят, что называется, на коротком поводке. Аня же считала, что отношения могут строиться только на абсолютном доверии, а инициатива всегда должна исходить от мужчины, и если он не звонит, значит, занят. Он же деловой человек! Несмотря на то что уже была назначена свадьба, Аня говорила, что навязчивость может испортить любые отношения. То, что они вчера не виделись и не созванивались, мучило Павлова, но, с другой стороны, в этом не было ничего необычного. Такое случалось и раньше, когда он был загружен работой или она готовилась к экзаменам.

«Будем считать, что вчера я горел на работе. Мужчинам иногда нужны легкие приключения. Это только укрепляет чувство семейного единства», – успокаивал себя Андрей, стараясь подавить чувство вины.

Дверь открыла Аня. Издалека доносился голос Ангелины Ивановны, которая с кем-то оживленно беседовала.

Андрей зашел в комнату и остолбенел. В кресле сидела… Троцкая. Как всегда, глубоко декольтированная, в платье, облегающем до такой степени, что непонятно, какой на ней там бренд. Сидела и непринужденно рассматривала какие-то журналы, а на столе перед нею стояла драгоценная шкатулка, в которой хранились письма Корбюзье.

– А вот и Андрей, – оживилась Ангелина Ивановна. – Вас не надо знакомить. Татьяна рассказала нам о вашей дружбе и твоем желании ввести ее в наш дом.

У Павлова закипел разум. Впрочем, вряд ли эта жаба могла сказать что-то лишнее. Однако он с большой охотой разбил бы сейчас об голову этой наглой блондинки первое, что попалось под руку. Да, конечно, он просто мечтал о том, как будет вводить в дом своей невесты эту…

Пока Андрей пытался выдавить из себя улыбку и какие-то общие слова, Татьяна взяла инициативу в свои руки:

– Андрей Сергеевич! Я, знаете ли, ночь не спала после того, как вы мне обмолвились, что в Москве живут возможные родственники, потомки Корбюзье. Вы знаете, я решила сделать о них фильм. Это будет сногсшибательная сенсация! Я уже позвонила в Париж. Мой агент сейчас договаривается с первым, самым главным каналом во Франции. Будем срочно снимать!

– Но ведь еще надо, наверное, написать сценарий… – начала было Ангелина Ивановна, однако Троцкая тут же ее перебила:

– Помилуйте, какой сценарий? Это будет интервью – с вами, с вашей дочкой, с будущим зятем…

– Ну уж увольте, при чем тут будущий зять? Зачем все в одну кучу валить? – мгновенно самоустранился Андрей.

– Возможно, вы и правы. Главная фишка здесь, конечно, – письма Корбюзье. Хорошо было бы отдать их на экспертизу, – деловито заметила Татьяна.

– Никаких экспертиз! – решительно произнесла Ангелина Ивановна. – Я никому не отдам эти письма, даже на время. Для нас подлинность этих писем бесспорна, а если кто-то сомневается, то нам никакие фильмы, да и вообще никакая огласка ни к чему. Если кому-то интересно, пожалуйста, но доказывать и бить себя в грудь: да, мы самые что ни на есть настоящие потомки Корбюзье – это не для нас.

– Чужим людям, конечно, доверять такие вещи не следует, – согласилась Татьяна. – Но скажем, можете же вы отдать их на время своему будущему зятю, чтобы я могла сделать с них ксерокопии?

– Ну, даже не знаю…

– Он же вам не чужой. Практически член вашей семьи…

Павлов лихорадочно соображал, как уйти от этого ненужного поручения, но в голову ничего не приходило. Возникла неловкая пауза. Хозяйка дома без особой радости произнесла:

– Конечно, Андрей и сам заинтересован в их сохранности. Ну что ж, ладно. Пусть уж действительно Андрей сам сделает у себя в банке все копии. Если хотите, я дам и свои собственные переводы этих писем. Вот и работайте с этими материалами.

– Прекрасно! – воскликнула Троцкая. – Это оптимальный вариант. И еще, Ангелина Ивановна, было бы очень хорошо скопировать заодно несколько ваших статей. Я тогда больше не буду вас пока беспокоить и заеду за этими копиями в банк к Андрею Сергеевичу. А если вы забудете, – обратилась она непосредственно к Павлову, – так я вам напомню. Рада была познакомиться с вашей замечательной семьей, Андрей Сергеевич.

И тут Андрей наконец задал вопрос, мучивший его все это время:

– Как же вы адрес-то разыскали?

– Так вы же сами назвали мне фамилию вашей невесты. А по фамилии найти адрес не так уж и трудно. Что бы я была за журналистка, если бы не смогла найти человека, зная его имя и фамилию? Общение с вами, Ангелина Ивановна, доставило мне истинное наслаждение. И с вами, Анечка, тоже.

Все это Татьяна говорила уже в дверях. Она как-то вдруг заспешила, будто бы вспомнив о каких-то неотложных делах.

– Все мои телефоны у вас есть. Звоните по любому поводу. Если у меня возникнут вопросы, буду вас беспокоить. Мы очень плодотворно поработали. Была очень рада познакомиться. Пока-пока.

Когда дверь за Троцкой закрылась, рады были все. И Ангелина Ивановна, и Аня, и Андрей. Несмотря на кажущуюся приветливость гостьи, общение с ней оставило ощущение тревоги и тоски. Всем было неприятно, что именно эта дама будет рассматривать и препарировать семейную реликвию, хранимую несколькими поколениями. Сразу чувствовалось, что Троцкая – из тех людей, для которых нет ничего святого.

Но с другой стороны, она не хуже и не лучше многих других. Просто Проскуриным хотелось, чтобы темой, столь важной для них, занимался человек исключительный.

«Конечно, Андрей – очень ответственный человек, – думала Ангелина Ивановна, – но как не хочется выносить из дома письма Корбю… Вдруг ксерокс будет неисправный, что-то зажует или, еще того хуже, загорится. Это, конечно, из области невероятного, но чего только в жизни не бывает. Да и вообще – к чему вся эта кутерьма…»

Неприятный осадок от общения с гостьей остался и у Ани. Она не могла понять, что именно ее тревожит. Почему Андрей так занервничал и напрягся, когда увидел Троцкую? Конечно, эта блондинка не так уж и молода и явно не во вкусе Андрея… Но дело тут в другом. Когда речь заходит об отношениях, внешность уже не слишком важна… А какие-то отношения между ними явно существуют… Возможно, пока только деловые…

Аня старалась гнать от себя эти мысли, но всем своим существом, буквально кожей чувствовала: что-то произошло. И это «что-то» ее совсем не радовало.

Андрей первым преодолел состояние напряженной нервозности. Он решил ни в коем случае не показывать, что испугался появления Троцкой в этом доме. Да, ему стало жутко, но ни Аня, ни Ангелина Ивановна ни в коем случае не должны этого почувствовать! Он разберется в этой ситуации, сбросит с себя лассо, которое так ловко накинула ему на шею эта франко-сибирская нахалка, не даст ей войти в их жизнь. Он сумеет противостоять этой женщине и твердо настоять на своем, и все будет по-прежнему, жизнь будет развиваться по намеченному плану. Все будет хорошо.

Ангелина Ивановна тоже несколько пришла в себя и сообщила Андрею, что познакомилась с очень интересным архитектором. Он модный и востребованный. Но не это главное. Главное, он тонкий, любознательный, талантливый и все умеет.

Андрей тут же сделал вид, что его страшно обрадовала эта новость. Он подхватил Аню на руки и стал кружить ее по комнате. Пожалуй, такое было с ним впервые. Он, Андрей Сергеевич, всегда столь респектабельный и чинный – и вдруг такой всплеск эмоций!

– Да что с тобой?

– Ничего особенного. Просто мы давно не виделись. Я соскучился. Увидел тебя и понял – соскучился очень-очень. Понял, что хочу каждый день видеть тебя, приходить в дом, где ты будешь ждать меня. Я устал без тебя, Анечка! Может, ты уже переедешь ко мне?

– Что это вдруг? Ты никогда к этому не стремился. Сам же говорил, что не представляешь, как одна и та же женщина каждый день будет мелькать у тебя перед глазами: туда-сюда, туда-сюда. Просыпаешься, а перед тобой всегда одно и то же лицо. Ты же говорил, что тебе надо к этому морально подготовиться!

– Получается, что я подготовился и понял, как это прекрасно. Оказывается, я хочу видеть по утрам только одно лицо. Твое. Я хочу с тобой завтракать каждый день. Ты согласна?

– Сегодня мы вроде бы собирались поужинать. Ты же знаешь, что у меня сейчас сессия. Завтра – самый ужас. Сдам – и…

– И – что? – нетерпеливо спросил Андрей.

– И будем завтракать каждый день вместе.

– Так ты согласна? Я тебя обожаю. Все, куда идем?

– Придумай сам.

– Давай в «Ваниль», там тихо и всегда мало народу. Мне кажется, нам есть о чем помолчать.

– Обожаю молчать вдвоем.

Роковая ошибка

Вечер с Аней прошел великолепно. Они почти не разговаривали, но не потому, что нечего было сказать, просто им хватало того, что они вот так вот сидят и им хорошо и приятно быть вместе.

«Я рассуждаю как настоящий Казанова, – думал Андрей. – Сегодня вечер с Аней прошел великолепно, а вчера был вечер с Таней… Тоже неплохо, но послевкусие другое. Хорошо бы эту Троцкую больше никогда не видеть. Она как одноразовая посуда. Удобно и полезно, но все-таки в малых дозах, так, на пикнике… И вообще, зачем мне это копирование писем, эта морока, глупость какая-то несусветная».

Но она, разумеется, позвонила Андрею и напомнила о том, что он должен сделать для нее копии. Уже он ей что-то должен… Пришлось говорить какую-то ерунду Ане, врать, как он познакомился с Троцкой, что она якобы подруга детства жены вице-президента его банка, – в общем, нести всякую околесицу. Не забыть бы только, что он там нагородил. Еле выпутался! Потом еще пришлось заехать за письмами. Теперь на нем такая ответственность!

«Ой, ну какая же душная эта Троцкая. Как же все шло хорошо, пока ее не было… Ну ничего, такие знакомства ненадолго, – утешал себя Андрей. – К тому же она в Москве постоянно не живет, уже легче. А может, это и неплохо, что встретил ее. Все-таки фильм сделает о Проскуриных, они станут знаменитостями. Чем плохо?»

Утром он сразу дал задание своему помощнику – сделать эти злополучные ксерокопии. Сам при этом присутствовал, ни на минуту не выпуская из виду подлинники писем.

В десять часов позвонила Троцкая. Она очень обрадовалась, что ее задание уже выполнено, а потом восторженно заверещала, что только что встречалась с послом Франции и что он хотел бы увидеть подлинники писем своими глазами. В общем, посол ждет ее вместе с Павловым в 11.30. То есть она бы могла, конечно, и сама с послом снова встретиться, но это же невозможно, она понимает, Андрей не может доверить ей столь ценную вещь! Но пойти туда надо обязательно, речь идет о государственной поддержке фильма о Проскуриных, и вообще, кто знает, как повернется дело. Французы необычайно чтят свою историю, и очень может быть, что откроются какие-то новые перспективы.

Павлов был в растерянности. На одиннадцать у него была запланирована встреча с министром финансов. Отменить ее было совершенно невозможно.

Может, позвонить Ангелине Ивановне? Но она вряд ли вот так спонтанно сорвется и поедет встречаться с послом. Нет, без официального приглашения она и шагу не сделает. Со времен ее пребывания в советском посольстве в Женеве дипломатические нравы и протокол стали проще, но ее-то взгляды ничуть не изменились. Да и Аня, конечно, тоже не согласится никуда ехать ни с того ни с сего.

Пока Павлов размышлял, Троцкая принимала решения. Она сообщила, что сейчас заедет за копиями и, может быть, они вместе что-нибудь придумают.

В банк Татьяна приехала через пятнадцать минут. Павлов передал ей копии писем, сказав, что не может сорваться и на ходу изменить свои планы. Он должен уезжать, у него назначена встреча с министром, он не может все валить в одну кучу. В конце концов, это несерьезно.

– У меня тоже каждая минута на счету, – нетерпеливо произнесла Татьяна. – Завтра я уже улетаю в Париж, и другого времени не будет. Это не так просто – добиться встречи с послом. Тут ситуация исключительная, и мне пошли навстречу, зная меня, мою деловую активность. И конечно, я буду выглядеть как последняя идиотка с этими ксерокопиями. Мало ли откуда они взялись? О какой подлинности здесь может идти речь?

– Проскурина уже сказала, кажется, что она не собирается доказывать подлинность писем, – заметил Андрей. – Для нее эта подлинность бесспорна.

– Ну, это просто какой-то советский атавизм. Эти письма – капитал, и он должен работать. Что толку, если эти письма просто так лежат и никто о них не знает? Проскурины хотят построить дом, о котором мечтал Корбюзье? Так он может быть построен при финансовой поддержке Франции, с привлечением лучших архитекторов!

Эта мысль заинтересовала Павлова. Замечательно. Денег чужих ему не надо, у него и своих хватает, а вот то, что с его помощью подтянутся французские архитекторы, – это уже что-то. Троцкая почувствовала, что нашла педальку, на которую можно давить.

– Этот случай нельзя упускать. Всякий интерес надо подогревать, а то он может и пропасть.

– Ну, вряд ли может пропасть интерес к такой истории.

– В любом деле все зависит от настроения. Нельзя пропускать благоприятные случаи. Ты же деловой человек, прекрасно это понимаешь. В конце концов, неужели ты мне совсем не доверяешь? Я могу сама отвезти письма, показать их послу и вернуть сразу после нашей встречи. Это будет часа в два. У меня есть еще дела в посольстве, а потом я приглашена там на обед. Я даже не буду никуда выходить оттуда, так что ничего с письмами не случится.

Павлов стоял, как витязь на распутье. Действительно. У него же есть водитель, который почти всегда свободен, поскольку Андрей предпочитает сам ездить за рулем. Значит, водитель отвезет Троцкую в посольство, а в два часа заберет ее оттуда.

– После четырнадцати буду ждать с полным отчетом, – произнес Павлов, протягивая Троцкой заветную пачку писем.

– Доверься мне и ни о чем не беспокойся. Создать большую сенсацию – в моих интересах. Мы сейчас взаимно интересны друг другу. Я ведь предупреждала, что всегда нахожу взаимовыгодный бизнес.

Она бережно взяла пакет, продолжая сыпать уверениями, что все будет в лучшем виде, заспешила к выходу, села в машину Павлова – и была такова.

Андрей думал о том, что у него не было другого выхода, что он поступил очень верно и что действительно такой капитал, которым столько лет владеют Проскурины, должен наконец заработать. А по-настоящему он может работать только во Франции, здесь это мало кому интересно. В общем, все складывается наилучшим образом, повторял про себя Павлов, заглушая непонятную тревогу, поднимающуюся откуда-то из-под ребер.

В самом начале третьего Андрея стало слегка знобить. Он уже давно отправил водителя за Троцкой, но они все не возвращались.

В 14.15 он позвонил водителю, но тот сообщил, что дама, которую он утром привез в посольство, оттуда еще не выходила. В 14.30 – ответ тот же. Тогда он позвонил самой Троцкой. Аппарат абонента был выключен или временно недоступен.

Павлов звонил каждые пятнадцать минут. Ответы раздражали своим однообразием: «Не выходила», «Попробуйте позвонить позднее».

«Как, ну как я мог повестись на ее уговоры?»

В самый разгар метаний позвонила Ангелина Ивановна, напомнив, что нашла совершенно замечательного архитектора и что он сегодня будет у них.

– Андрюша, вы обязательно должны быть – как главный заказчик. Архитектор приедет к пяти. Ну, мы договаривались… Ждем.

«Когда договаривались? Видимо, я что-то пропустил, – подумал Павлов. – О, ужас! Конечно договаривались. Письма! Наверняка о них зайдет речь. Надо срочно лететь туда, что-то сказать, чтобы не возникло подозрений. А потом ехать домой к этой авантюристке».

Андрей собрался с духом. Нельзя, чтобы кто-то заметил, как он нервничает. Надо успокоиться. Потом вызвал секретаря.

– Если будут спрашивать или кто-то приедет, короче, что бы ни случилось – срочно обо всем сообщать мне на мобильный.

Отдав указания, Павлов отправился к Проскуриным. По дороге позвонил Ане. Она была уже дома и собиралась за кормом для кота.

– Я сейчас буду, съездим вместе, – почему-то обрадовался Андрей. На фоне пропажи писем покупка еды для кота Фердинанда показалась чем-то успокаивающим. Таким семейным, приятным делом…

Знакомство с архитектором волновало его меньше всего. Однако повышенное внимание этого именитого мужчины к Ане и ее, как ему показалось, ответный интерес настроение Андрею не улучшили. Тем более ему надо поскорее добраться до Татьяны и во что бы то ни стало забрать письма, чтобы вернуть их сегодня же или… ну, хотя бы завтра утром.

Выйдя от Проскуриных, банкир опять набрал номер Троцкой. Абонент оказался доступен. Троцкая ответила как ни в чем не бывало:

– Извини, не смогла заехать, я завтра улетаю, была масса неотложных дел. Буквально через час я освобождаюсь и жду тебя на Академической.

«Блин! Через час! Я целый день места себе не нахожу, а у нее масса неотложных дел, о которых она и не подозревала, когда забирала письма. Мяса она не ест, видите ли! С провинциальностью своей борется! Ну не помогает ей это! Самая что ни на есть провинциальная беспардонность!»

Возвращаться к Проскуриным уже не имело смысла. Сейчас вечер, и он быстро доберется до места, гораздо раньше чем за час. «Ну да ничего, лучше раньше приеду и подожду уже там». Однако добирался долго, попал в колоссальную пробку на Ленинградском. Подъехав к дому Троцкой, Андрей решил позвонить Ане. Естественно, он никак не успеет вернуться до ухода Шапошникова, надо ее об этом предупредить…

Аня сказала, что архитектор действительно уже ушел. Спросила, скоро ли Андрей вернется.

– Сегодня уже вряд ли. Надо еще встретиться со школьным товарищем, он только что позвонил, кажется, у него какая-то финансовая проблема, потому давай все завтра. И передай Шапошникову, что я готов с ним встретиться тоже завтра к вечеру, где он скажет, а может, лучше у вас.

– Прекрасно! Конечно, лучше у нас, – согласилась Аня. Как показалось Андрею, каким-то слишком радостным тоном.

Что это ее так радует? То, что завтра она опять увидит этого занудного архитектора, который только и знает что многозначительно молчать! Ну, ничего, он еще разберется с этим мачо. Вот только письма заберет и…

В окнах у Троцкой горел свет. Слава богу! Дома. Уже легче. Он хотел набрать код, но в это время дверь открылась и из подъезда вышла молодая пара. Консьерж выскочил из своей каморки, почему-то вдруг заинтересовавшись, в какую квартиру он направляется и к кому. Удовлетворившись ответом, сказал:

– Вам на пятый этаж.

– Я знаю, – выдавил из себя Павлов.

Он долго давил на кнопку звонка, но никто не открывал. Потом нажал на ручку двери, и она легко подалась. Похоже, в квартире никого не было. В прихожей стоял чемодан, а в гостиной на диване – большой дорожный саквояж. Раскрытый. Павлов заглянул внутрь. Ничего похожего на сверток с письмами он там не увидел. Андрею становилось все более не по себе. Вышел из гостиной, заглянул в кухню. Там тоже никого.

Тогда он отправился в спальню…

Владимир Шапошников

Короткий телефонный разговор с Аней произвел на Шапошникова эффект холодного душа. Бесстрастный тон, подчеркнутая вежливость, а текст, который она произнесла, как чугунная баба, которой разрушают дома при сносе, не переставая грохотал в ушах. Прекрасный замок, построенный им в мечтах, начал стремительно рушиться.

– Мой жених хочет встретиться с вами. Он хочет обсудить смету расходов, гонорар, ну, все, что необходимо. Так что будем рады сегодня опять увидеть вас часов в пять вечера.

Вот ведь как! Есть настоящая жизнь – и при этом есть жених !

Владимир на автомате сел в свой «ренджровер», включил зажигание и, даже не отметив контрольным взглядом, как это он делал обычно, закрываются ворота гаража или нет, рванул по Успенскому шоссе к Москве, продолжая свой внутренний монолог:

«А для разминки, чтобы не выходить из формы, можно так, походя, проверить на стойкость встречных попутчиков! Он – жених, а вы, уважаемый, просто попутчик! Не более того. Возможно, что и звонила она при этом самом женихе – судя по ее официальному тону. Конечно, кто же разбрасывается богатыми женихами, у которых на счете наскребется не меньше пары-тройки миллиардов? Да никто! Такое бывает только в романах и голливудских мелодрамах, а в реальной жизни… Нет, ну неужели она такая же, как все?

Но если честно, то на самом деле на „всех“ она ну никак не похожа! Ни заносчивости, ни амбициозности. Такая легкость, простота в общении. Простота, идущая от глубины, душевной тонкости, способности слушать и понимать собеседника, умения настроиться на его волну… Вот именно! Вот оно правильное слово – умение. И на мою волну может настроиться, и на любую другую! А я-то размечтался…

А почему она, собственно, должна отличаться от прочих молодых барышень, которые считают самым существенным подтверждением своего очарования и женской состоятельности огромный дом на Николиной Горе? Больше и мечтать не о чем. Выше – только звезды. Не в телевизионном понимании сомнительной одноразовой славы, нет, просто звезды: на небе или, на худой конец, в Голливуде. И Аня ничуть не хуже других и, как все, хочет такого же дорогостоящего счастья, для которого любовь – обременительный раритет. Роскошный, но непрактичный.

Ну что ж, наверное, просто переоценил девушку. Думал, что она лучше других, а она просто не хуже. Когда все чувства направлены на деньги, то выбирают того, у кого этих денег больше. Вот и вся арифметика любви. Проверка алгеброй гармонии. В таких торгах участвовать не очень интересно.

Да, Аня потрясающая девушка: и воспитанна, и образованна, и родилась в хорошей семье. Но неужели даже она по сути ничем не отличается от всех этих жаб? Получается, что так».

Тут Владимир посмотрел на спидометр. Стрелка уже стала зашкаливать за отметку «150».

Совсем с ума сошел! Спокойствие, только спокойствие, как любила говорить мама… Шапошников сбавил скорость и начал рассуждать, как ему показалось, разумнее:

«Молодец, завел сам себя, Ромео перезрелый. Посмотри на все трезво, со стороны. Что особенного произошло? Виделись один раз в жизни. Там намечена свадьба. Жених дарит виллу. Она же не говорила, что собирается расторгнуть помолвку, что в корне меняет жизнь и готова идти за тобой на край света. Кстати, ты этого ей и не предлагал.

Просто был замечательный вечер с редким ощущением счастья. Вечер, когда все время хотелось улыбаться, хотелось петь и делать глупости. И все? И все. Согласись, маловато для претензий».

Шапошников укоризненно посмотрел на свое отражение в зеркале заднего вида. Стало неловко за самого себя – чуть соли на хвост насыпали, так он сразу и взвился. Возникли проблемы – значит, надо разбираться. Вот и поедем разбираться, а не устраивать скандалы с превышением скорости. Хорошо, посуды не было рядом, а то бы всю перебил.

Впрочем, уж лучше посуда, чем машина и собственная голова. Короче, нервы ни к черту.

Шапошников вообще-то не собирался вот так, по первому зову: «ты свистни, тебя не заставлю я ждать», лететь на встречу с женихом Ани. Он бы никуда не помчался даже в том случае, если бы у него не было запланировано на сегодня никаких встреч. Но планы как раз были, так что потенциальному супругу придется подождать, если известный архитектор не успеет к назначенному часу. Все же Владимир – человек занятой, и даже очень. Однако жизнь научила его обходиться без суеты.

Мама Володи, всю жизнь проработавшая на хлебозаводе одного из сибирских городов, воспитала в нем уважительное отношение к людям. На том же заводе работал и отец, но Владимир его не помнил. Ему едва исполнился год, когда отец погиб из-за нелепой случайности. В выходной отправился на лодке порыбачить. Было уже холодно, конец сентября. Лодка натолкнулась на топляк.

Удар был сильным и неожиданным. Лодка перевернулась, отец поплыл к берегу, его все время сносило течением, но он все-таки доплыл и даже вышел из воды. Однако сердце не выдержало переохлаждения, и он скончался, упав на берегу.

С тех пор Володю воспитывала только мама. Точнее сказать, ясли, школа, улица, соседи. Маме приходилось много работать. Замуж она больше не вышла, хотя ее и звали – но, видимо, не отпускала память об отце. На все вопросы о замужестве она отвечала как бы невзначай, словно это только что пришло ей в голову: «Видимо, незаменимые все-таки есть!»

Жили, конечно, трудно, но Володя никогда не ощущал себя каким-то обделенным или несчастным. Обитали они недалеко от Дома пионеров, и мудрая мама, «чтобы Володька не болтался по улицам», записала его во все имеющиеся там кружки: рисования, резьбы по дереву, по камню, в литературный кружок, в спортивную секцию греко-римской борьбы. Маленький Шапошников, парень способный и любопытный, везде был первым, а потому с удовольствием посещал все занятия и домой добирался затемно.

Так прошло детство, закончившееся в тринадцать лет, когда он поступил в строительный техникум. Учеба давалась легко, руки у него тоже были «тем концом вставлены».

Лучших выпускников техникума в тот год распределили на работу в Москву. Нужны были непьющие, работящие парни для строительства подземного оборонного объекта. Володя вообще считал себя счастливчиком и такие жизненные сюрпризы воспринимал как должное. Главное, его радовало, что он едет на работу, которая будет хорошо оплачиваться, а значит, наконец сможет помогать маме.

Москва обрушилась на юного Шапошникова всей мощью огромных расстояний, многолюдностью и непредсказуемостью. Первые свои выходные он провел, просто гуляя по городу. Особенно ему понравился центр. Правда, тогда, в 1985 году, когда Шапошников приехал в Москву, здесь царил совершеннейший упадок: «убитые» подъезды, почерневшие от времени и грязи фасады старинных домов столицы – все это создавало ощущение краха и распада, являя собой образ затухающего очага. Но Володя убожества вокруг себя вроде как и не замечал. С восьми утра бродил по улицам, впитывая энергетику исторической памяти, которую накопили за многие годы московские переулки и дома.

Однажды, обойдя Красную площадь и свернув наугад на первую попавшуюся улицу, Володя оказался на Лубянке. Тогда Лубянская площадь еще называлась площадью Дзержинского, но тех старых названий он теперь уже и не помнит. Потом Кузнецкий Мост, Неглинка… По бульварам он добрел до метро – да, тогда это была «Кировская». Проходя мимо огромного дома-корабля на Сретенском бульваре, смутно различая в сумерках разнообразные эркеры и фонари-канделябры вдоль всего дома, Владимир почему-то подумал: «Интересно, а что же там внутри? Сколько окон светится, и за каждым какая-то своя жизнь. Что за жизнь? Приближусь ли я к ней когда-нибудь?»

Он вдруг почувствовал, что жутко устал и ему позарез надо зайти в метро, сесть в вагон и вздремнуть. Благо такая возможность есть – суббота, народу мало. Однако народу было битком, всю дорогу до «Теплого Стана» новоиспеченный москвич простоял на одной ноге и, добравшись наконец до общежития, завалился спать в чем есть, успев только снять ботинки.

Ему снились дома, особняки, церкви, а он идет меж ними как-то так по-хозяйски, как будто сам их построил. Утром он проснулся совершенно обновленный, с четким ощущением новой ясности. Ну да, он теперь точно знает, чего хочет. Строить, и только строить, но не оборонные объекты под землей, а свои дома. Он хочет быть архитектором. В этом году поступить он уже не успеет, на дворе конец августа, да к тому же ведь надо готовиться. Но вот на будущий год он обязательно пойдет учиться на вечернее отделение в Архитектурный институт. А пока надо узнавать эту новую и во многом непонятную для него московскую жизнь…

Владимир уже давно жил за городом. После развода с женой квартиру, естественно, он оставил ей, а сам стал снимать дом в Барвихе.

После шестнадцати лет семейной жизни Шапошникову захотелось тишины и одиночества. Правда, с сыном он по-прежнему виделся каждые выходные, как по музею, водил его по городу, который стал для него родным. А дочку Владимир отправил учиться в Англию.

Дети – это святое, и все свои обязанности по отношению к ним он выполнял неукоснительно, однако продолжать совместную жизнь с женой больше не мог. Они никогда, по мнению окружающих, не подходили друг другу, а с годами их стала разделять настоящая пропасть. Ну все разное – отношение к людям, событиям, друзьям, деньгам. А скорее всего, беда в том, что просто чувства ушли и стали слишком заметны недостатки друг друга.

Модный архитектор уже не представлял себе жизни в шумном, замученном выхлопными газами городе, но любил бывать в центре Москвы. Теперь он стал совсем другим, чем тогда, в 85-м, когда Володя пешком обошел все улицы и переулки. Дома отреставрированы, улицы ухоженные, в прежде неприбранные московские дворики вписаны новые постройки. А сколько квартир преобразовано его стараниями…

Квартиру Виктора Зацепина он оформлял уже семь лет назад (как же летит время!). С тех пор он здесь не был, а теперь вот ехал второй раз за месяц – на этот раз для встречи с новыми хозяевами. Дело в том, что Виктор решил квартиру продать, поскольку перебрался с семьей во вновь отстроенный дом на Рублевке.

В прошлый раз, когда Володя направлялся сюда после многолетнего перерыва, он думал: интересно, как же этот интерьер выглядит сейчас? Наверное, придется многое обновлять для новых обитателей квартиры… Ну, посмотрим, посмотрим. Для того и ехал.

Пречистенка, Масловка, Сретенка – сколько всего связано с этими старыми московскими улицами. Здесь, в знаменитом доме Жолтовского на Смоленке, он жил в начале девяностых, когда вся оборонная работа потихоньку стала сворачиваться и было непонятно, что же делать дальше. Именно в этом доме он придумал собрать лучших специалистов и создать свою бригаду, которой по плечу самые невероятные задачи. Именно тогда он стал оформлять элитные квартиры – и, надо сказать, отлично получалось.

Поступить в Архитектурный не удалось. Приехав в Москву, он очень скоро встретил свою будущую жену Лиду. К моменту, когда надо было сдавать вступительные экзамены, она уже ждала ребенка. Все получилось не так, как планировалось, но Шапошников ни о чем не жалел. Раз уж складывается как складывается – значит, судьба у него такая, и он вполне ею доволен. Быть молодым отцом тоже очень приятно и радостно.

Однако он вовсе не собирался отказываться от своей архитектурной мечты, много читал и вскоре узнал, что даже великий Корбюзье не имел специального образования, что и дед, и отец Корбюзье занимались традиционным для Швейцарии ремеслом – расписывали эмалью крышки для часов и часовые циферблаты. Именно в мастерской отца будущий архитектор получил первые навыки рисования и ремесла и обнаружил яркие художественные способности. Его дарование было рано замечено, и Шарля Эдуара направили в городскую художественную школу – весьма достойное учебное заведение по подготовке мастеров декоративно-прикладного искусства.

Способности юного Шарля Жаннере быстро прокладывали ему путь к профессии. Ему еще не исполнилось восемнадцати, когда при поддержке учителя живописи Л’Эплатенье талантливый юноша получил свой первый архитектурный заказ. Один из членов совета школы неожиданно решил поручить молодому человеку постройку виллы для своего семейства. Дом был успешно построен, хотя, конечно, пока еще не отличался ни особой художественностью, ни оригинальностью. Этот творческий опыт произвел такое яркое впечатление на юного швейцарца, что тот, подобно многим провинциалам, решил отправиться в дальнее путешествие, которое должно было определить его дальнейшую судьбу. Возможно, он чувствовал себя д’Артаньяном – но только, в отличие от близкого ему по духу литературного героя, Шарль Эдуар Жаннере искал не подвигов и славы, а вершин мастерства и творческого самовыражения…

Узнав об этом, Володя Шапошников проникся к великому архитектору необычайной симпатией. Да, о Корбюзье говорили, что он создал стиль заводских санаториев советского периода и был идеологом массового бетонно-блочного строительства, а его вечный соперник Ллойд Райт пренебрежительно называл самого Шарля Эдуара «художником», а его дома будто бы сделанными из картона… Но о ком не говорят дурного – тем более коллеги… Все равно Корбюзье был и останется поэтом архитектуры и весьма достойным объектом подражания для каждого юного ума, мечтающего о зодчестве.

Володя тоже в восемнадцать лет волею судеб уехал в столицу. Причем, сам себе в том не признаваясь, уехал он за тем же – достичь вершин профессии и найти себя. И он тоже обожал рисовать – даже поступив в училище, не переставал посещать изостудию и тоже заболел архитектурой. И у него тоже был замечательный педагог по рисованию, который выделял Володю из всех остальных учеников. Единственная разница, что в Красноярске в те времена не было людей, которые могли бы построить для своей семьи особняк, а потому такого заказа поклоннику Корбюзье не досталось.

Не пришлось ему и попутешествовать, чтобы набраться впечатлений, не очаровывался Владимир в юности ни Италией, ни Будапештом, ни Веной, ни Парижем. Зато он приехал в Москву и тоже, как Корбюзье, стал учиться архитектуре на практике. Пусть не у Огюста Перре, построившего первый в мире железобетонный дом в Париже, – Шапошников учился у всех известных архитекторов сразу, по книгам и, конечно, на строительной площадке.

На самом деле различий в их жизни было значительно больше, чем сходства. Но Владимиру нравился Корбюзье, и он не зацикливался на непохожести.

Клиенты

Тот день, когда он впервые после огромного перерыва приехал в квартиру Виктора Зацепина, явственно запечатлелся в его памяти. И надо сказать, не без оснований.

Виктор тогда немного опоздал. Владимир заметил, что, несмотря на обычную приветливость, давнишний знакомый чем-то явно озабочен. Поднялись в пентхаус. Они не виделись целых семь лет. Наверное, необходимы какие-то серьезные работы, подумал Владимир, может быть, это удручает Зацепина.

Квартира представляла собой мини-дворец на двух уровнях. Холл казался огромным за счет зеркальной стены, обрамленной стеклянными колоннами. За ней располагались скрытые от взглядов посетителей сауна с бассейном и спортивный зал. Справа – обеденный зал, соединенный с кухней. Кухня как кухня, а вот зал, весь из карельской березы, в любую погоду был словно залит солнечным светом. Этот свет излучали и инкрустированные паркет с огромным столом на двенадцать персон, и золотистый шелк на стенах, и такие же ламбрекены на окнах.

Главным украшением гостиной служил массивный камин из темного мрамора, переливающегося разными оттенками серо-синего с зелено-черным. Стены здесь были затянуты синим шелком, создающим дополнительную, как бы антикварную помпезность. Неизменные ламбрекены и белый мрамор, на котором черным пятном выделялся рояль «Стейнвей», дополняли это ощущение. Наверх, где располагались три спальни и кабинет, вела белая мраморная лестница.

Дефект в квартире оказался только один. Надо было убрать кронштейны, которые когда-то были сделаны для телевизоров.

– Как время летит. Семь лет назад не было никаких плазменных телевизоров. А теперь эти кронштейны стали анахронизмом. Очень быстро все морально устаревает, – сокрушался Виктор, обходя свои владения.

– Не проблема. Уберем. В остальном ничего больше трогать не надо. Все в отличном состоянии.

– Да мы здесь практически и не жили. Как построили дом на Рублевке, так сюда никого и не тянет. Грохот, шум, пробки, а там у нас и дом побольше, и конюшня рядом есть. Для меня же лошади – это все.

– Да помню, рассказывал. Короче, некоторую косметику надо навести. Те, кто купят квартиру, все равно будут все переделывать по-своему.

– Вряд ли. Некому уже переделывать.

– В каком смысле некому? – не понял Владимир.

– В том смысле, что квартира уже продана, но покупатель успел погибнуть. Если бы знал, ни за что не стал бы заниматься оформлением этой сделки.

– Ну, все в общем-то идем к одному финалу… А что случилось?

– Автокатастрофа. Мне как-то не по себе от всего этого. Совсем недавно вместе ездили в банк, и он положил в сейф всю сумму. Четыре с половиной миллиона долларов наличными. Оформили документы, а он… Его уже нет. Жуть какая-то. Вот сейчас жду хозяйку квартиры.

– Жену?

– Да какую там жену. Он для любовницы покупал. Потому и платил наличными, чтобы никак не светиться. Чтобы жена не узнала. Это давняя история. Вот не повезло мужику, с такой акулой связался… Сейчас она подъедет с нотариусом, увидишь.

– А вы что, давно были знакомы?

– Да это товарищ мой еще по Омску, Колька Евтухов. Мы в Москву почти одновременно перебрались. У себя в городе были самыми крутыми, да и здесь все нормально сложилось. А эта барышня его еще в Омске окучивать стала. Работала на местном телевидении, кажется. Короче, пришла к нему интервью брать. Ну, он и дал ей… интервью. Потом уже и сам не рад был этому.

– Замуж захотела?

– Да я сначала даже и не понял, чего она хотела. То даст пряник, то отберет. Она как-то ловко его поначалу обработала, он просто жить без нее не мог. Пела ему, какой он необыкновенный, потрясающий мужчина, какой он настоящий и незаменимый. И так каждый день. Кому не понравится, когда тобой восхищаются аж до поросячьего визга. Она его мыла в своей джакузи. Он повелитель, она – рабыня. Все в таком духе. Потом вдруг резко пропадала с горизонта, через некоторое время возвращалась – и все опять по новой. Он совершенно потерял голову, а потом узнал, что у нее есть еще один, тоже неподражаемый и потрясающий, а главное, незаменимый, но с довольно скромным мебельным бизнесом, да к тому же любящий свою жену. В общем, когда мебельщик ее окончательно бросил, она уже всерьез занялась Колькой. Но у него тогда завелась балерина по кличке Пылесос, и у этой акулы шансы свелись к нулю. Она, как рассказывали, нарыла себе где-то дедка-француза, вышла за него замуж, на том вроде успокоилась и отправилась жить в город Париж. Евтухов насилу в себя пришел. Потом еще и от Пылесоса избавился. У него как гора с плеч свалилась. Дома наладилось, да и здесь все сразу пошло по нарастающей. А тут опять эта Заваляева объявилась.

– Это что, фамилия такая?

– Ну да, Татьяна Заваляева. Точно, именно так ее и зовут. Правда, она, мне Колька говорил, какой-то псевдоним взяла, чтобы в телевизоре с понтом тусоваться. В каких-то там ток-шоу принимает участие постоянно. Я не знаю, я это все не смотрю. Да и он не смотрел. А когда увидел, то сказал, что ему огласка ни к чему. Что если она собирается везде по любому поводу выступать и светить лицом, то это без него. Ему такая слава не нужна была – засветиться с ней где-нибудь и попасть на страницы желтой прессы. У него жена, дети, устоявшаяся жизнь, которую он менять не собирался.

– Так ведь она замуж вышла.

– Да он то ли умер, то ли брак фиктивный был, там темный лес. Главное, она решила Николашку все-таки женить на себе. Назначала встречи. Надо отдать должное, женщина красивая. Не знаю, как сейчас, ей уже лет тридцать пять, но раньше она была очень даже эффектная блондинка. Евтухов, конечно, отвечал ей взаимностью. Это понятно, что ж не ответить красивой женщине. В результате, когда он заявил, что не хочет ничего в жизни менять, она ему на стол бац – фотографии, где он с ней в каких только позах не кувыркался. И взяла мужика на крючок.

– Ну, она все равно воспользовалась бы этими фотографиями рано или поздно. Лучше бы уж рассказал жене, покаялся и закрыл бы тему.

– Не все женщины готовы прощать такое.

– Такого кормильца простила бы.

– Видимо, он так не думал. Решил бороться со своей пассией ее же методами. Нанял детектива, и тот ему накопал, что у этой Заваляевой бизнес такой – затягивать мужичков, женатых или просто избегающих скандалов, а потом из них веревки вить. Лохов хватает. Да и трудно сразу разобраться. Она же вроде как бизнесменша. Деловая такая колбаса. Что ты, что ты! Мужиков как кроликов разводила, а потом брала отступные. Они ей квартиру – она негативы.

– Надо же. Толковый бабец. Так твой друг тоже решил откупиться? Квартирку-то можно было бы и попроще подобрать для такой цели.

– Да я тоже считаю, что для обычной шантажистки такие апартаменты – это уж слишком. Я же документами не занимался, не знал, что он сразу на ее имя оформлять будет. Сначала бы сам купил, а потом ей дарственную… А то вот сразу, как будто это она и купила. Если бы не торопился, эта квартира в семье осталась, детям, а так… душа не лежит ей это все отдавать. И зачем я ему сказал, что продаю квартиру? Он за это схватился, обрадовался, что никаких посредников и минимум осведомленных людей. Главное, меня мучает ощущение, что если бы он не сделал эту покупку, то остался бы жив.

– Вить, да как это может быть связано? При чем тут ты? Его же не убили, он сам погиб. На дорогах погибает людей больше, чем на войне. Судьба такая, просто пришло его время. Ну, повезло барышне, получила жирный кусок. Но это как шальные деньги: сколько получишь – столько и потеряешь, а то и больше. Тебя мучает естественный комплекс вины. Ушел человек, и ты ищешь свою вину в этом, а ее нет. Нет твоей вины никакой. А что квартира семье не досталась? Так это воля покойного была. Не бери в голову.

В домофон позвонили. На мониторе видеонаблюдения широко улыбалась дама с высокой прической а-ля Клеопатра, и в чем-то пестром, явно от Дольче и Габана.

– А вот и скорбящая хозяйка пришла, – нажав на кнопку, с мрачной язвительностью сказал Виктор. – Ты мне как-то настроение поднял, а то у меня кошки на душе скребли. Почему? Понять не мог. А ведь и на самом деле нет причин.

– Ладно, здесь работы на полдня. С ней, значит, мне просто надо договориться, когда ребят присылать? – спросил Шапошников.

– Посмотрим, что скажет хозяйка, – прежним тоном ответил Виктор и открыл дверь.

На пороге появилась новая владелица квартиры. Ее сопровождал мужчина, которого она представила как нотариуса. Дама огляделась по сторонам, прошлась по первому этажу, томно проговорив:

– Бедный Николя, как он мечтал, что мы будем жить вместе в этой квартире. Как хотел сделать мне приятное. Ему это удалось. А вот спасибо сказать уже некому. – Она картинно поднесла платочек к сухим глазам и тут же спросила: – А что у нас на втором этаже?

– Поднимемся, посмотрите, – пригласил Виктор, красноречиво переглянувшись с Володей.

Татьяна обошла все комнаты, заглянула во все ванные и осталась очень довольна всем увиденным.

– Наверху есть еще зимний сад, но мы так и не оборудовали его, ничего там не сделали. Но вот я пригласил архитектора, который в свое время обустраивал всю эту квартиру, он может завершить работу…

– Пока мне не до этого. Ничего делать не надо, – оборвала Виктора новая хозяйка. – Завтра я улетаю в Париж и сейчас квартиру закрою. Где-то через полгода, когда улягутся все хлопоты по оформлению завещания, мы сможем вернуться к этому вопросу.

– Какого завещания? – изумился Виктор.

– Николенькиного, – как о само собой разумеющемся, удивляясь непонятливости спрашивающего, произнесла Заваляева.

– Но…

– Чтобы не было лишних вопросов, должна сообщить вам следующее. Да, мы с Евтуховым не состояли в браке. Но он уже давно мечтал развестись с женой и соединить свою судьбу со мной. Эта квартира была первым шагом. Вот его нотариус, который готовил документы по оформлению квартиры, и он может ввести вас в курс дела по поводу последней воли безвременно ушедшего от нас Николая.

– Он завещание оставил? Впервые слышу. Мы с ним были близкими друзьями, но он никогда мне не говорил, что завещание написал.

– Ну, видимо, не настолько вы были близкими. Насколько я знаю, вы крайне редко виделись, – парировала Заваляева.

– Достаточно часто, чтобы знать о сути ваших с ним отношений, – в тон ей ответил Виктор.

– Не думаю. Чужая душа – потемки. Вам кажется, что вы знаете о человеке все. Вдруг выясняются совершенно немыслимые стороны его жизни, – тоном терпеливой учительницы прекратила дискуссию Заваляева. – Чтобы больше не возвращаться к этому вопросу, Константин Евграфович, пожалуйста, зачитайте господам завещание Николая Евтухова. Оно короткое.

Нотариус, молодой человек спортивного телосложения, уже давно копался в бумагах, видимо предвидя вопрос о завещании. Наконец нужный листок был найден. Текст был предельно лаконичным. В нем сообщалось, что все движимое и недвижимое имущество, оформленное на ближайших родственников – супругу и детей покойного, – становится их собственностью. Все же имущество, принадлежащее самому Николаю Николаевичу Евтухову, он завещает своей гражданской жене Заваляевой Татьяне Алексеевне.

Повисла пауза. Заваляева победоносно смотрела на Виктора. Нотариус, бесстрастно выполняя свой долг, аккуратно положил бумажку на место. Шапошников уже чувствовал некоторую перегрузку от избытка информации, совершенно ему ненужной. Виктор пребывал в столбняке.

– Может быть, мы завершим нашу сделку с квартирой? Документы оформлены, все в сборе, вы, Виктор, можете забрать свои деньги из сейфа, – прервала паузу Заваляева. – И попрошу вас поторопиться, я живу в очень напряженном режиме, у меня каждая минута на учете. Здесь никаких ваших личных вещей не осталось? – спросила она у Виктора, который все еще не находил что сказать. – Надо все завершить сегодня, чтобы нам с вами больше не пришлось встречаться.

– Нет, ничего не осталось. Только ключи.

– Вот и отлично.

Забрав у него связку и выйдя из квартиры последней, она демонстративно заперла дверь и положила ключи в сумочку.

Подозреваемый свидетель

Неожиданно развернувшиеся события произвели тогда на Шапошникова шокирующее впечатление. Это, конечно, совершенно не его дело, но он не понимал, как можно было написать завещание и сознательно все отдать не своим детям, а посторонней в общем-то тетке, от которой к тому же, судя по словам Виктора, завещатель мечтал избавиться.

Нет, это просто непостижимо. Чего только не бывает в этой жизни – лишь такой вывод и смог сделать Владимир, отходя от увиденного и услышанного в тот день.

И вот сегодня перед встречей с Аниным женихом ему вновь придется встретиться с той самой Заваляевой, теперь уже богатой наследницей. Видимо, она все же решила сделать косметический ремонт, как выразился ее порученец. Именно так он себя и назвал – порученец. Профессия, что ли, такая?

В квартире его ждал только один человек. Тот самый нотариус, Константин Евграфович Вишняков, как было написано в визитке, которую он предусмотрительно протянул Владимиру.

– Я разыскал вас через прежнего хозяина квартиры, чтобы все-таки убрать здесь кое-какие огрехи проживания прежних жильцов.

– Конечно. Это сразу надо было сделать, – согласился Владимир. – Мы тогда с Виктором прошлись по квартире, так что я представляю себе общий объем работ. Мы будем ждать хозяйку или вы сами выскажете какие-то дополнительные пожелания – если они есть, конечно?

– Нет, мы не будем ждать хозяйку, тем более что сейчас ее пожелания не принципиальны. Я действую по ее генеральной доверенности. Квартира выставляется на продажу, и делайте все по своему усмотрению, чтобы показывать покупателям апартаменты в надлежащем виде.

– Хорошо, когда можно прислать бригаду?

– Давайте не будем откладывать. Вам будет достаточно одного дня?

– Вполне.

– Вот давайте завтра с утра и приступайте. Весь день квартира будет в вашем распоряжении. Вот, собственно, и все.

Шапошникову не понравилось, что такая квартира, в которую вложено столько труда, буквально пошла по рукам. Это как-то неправильно. У дома должен быть нормальный хозяин, иначе он чахнет. Одна надежда на то, что новый покупатель будет наконец окончательным и постоянным владельцем.

Почему Заваляева решила спешно продать квартиру, Владимира не интересовало. Было сразу понятно, что жить она здесь не будет. Продавать сейчас самое время, пока такой спрос на недвижимость. В любой момент может наступить спад. Рано или поздно это случится. Так было в Америке, так будет и у нас. Деловая барышня. Что и говорить, очень деловая и очень предусмотрительная…

На Сретенском бульваре он был ровно в пять. Владимир не любил и даже не умел опаздывать. Даже специально не получалось. Неизменные пунктуальность и обязательность уже давно стали его привычкой, точнее сказать, чертой характера.

На этот раз ворота во двор были открыты. Даже нашлось место, чтобы поставить машину почти около подъезда. У самого входа стояла «скорая помощь».

«Надеюсь, не к ним», – почему-то мелькнуло в голове архитектора.

Он набрал код. У него никто ничего не спросил, просто открыли дверь. С чувством нарастающей тревоги Владимир быстро поднялся на лифте и буквально побежал по длинному коридору. У двери квартиры его уже ждала Аня. Она была какая-то очень тихая и растерянная, ее огромные глаза смотрели на Владимира как на спасителя, на человека, который сейчас восстановит рушащееся здание, заслонит ее от беды или уж, во всяком случае, выслушает.

«Так и есть, что-то произошло», – догадался Владимир и вслух спросил:

– С Ангелиной Ивановной… все в порядке?

– Вы знаете? – удивленно спросила Аня тихим голосом.

– Нет, ничего не знаю, но у подъезда стоит «скорая», а на вас, Аня, лица нет, – быстро проговорил Шапошников и теперь уже, с полным на то основанием, спросил: – Что случилось?

– Мама в порядке. Если так можно сказать… Это не к нам «скорая». Но мама лежит у себя в комнате и ни о чем не хочет, вернее, даже не может говорить. В общем, у Андрея украли письма, а сам он арестован по подозрению… – Она вроде как бы подбирала слова и, так и не найдя ничего другого, с трудом произнесла: – В убийстве.

Конечно, Павлов не вызывал у Владимира особой симпатии, но не потому, что был чем-то нехорош. Скорее – слишком хорош. Достойный соперник, любящий и, наверное, заслуженно любимый. И конечно, совершенно очевидно, что он не может никого убить.

Впрочем, не зря говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся… Письма украли… Да это какой-то горный камнепад!

Володя лихорадочно соображал, что же в такой ситуации говорить, как утешить.

– Даже не знаю, что и сказать, – честно признался он. – Как же такое возможно? Вы же мне звонили…

– Он позвонил мне вчера вечером, сказал, что уже поздно и он не успеет вернуться, что ему обязательно надо встретиться со школьным другом. У того какие-то проблемы, надо помочь, а завтра, то есть сегодня, он и письма привезет, и с вами встретится, чтобы обсудить финансовую сторону вопроса. Мама стала нервничать сразу после его звонка. Она мне ни слова не сказала, но я ее знаю… Ночь не спала. Утром приехал юрист из банка. Сказал, что Андрея арестовали, что он случайно оказался на месте преступления, но все улики против него. Кругом отпечатки только его пальцев, а убита та самая журналистка Троцкая, которая просила сделать ей копии писем. Она упала и ударилась виском о какой-то угол. Я точно не помню, стола или спинки кровати. Возможно, это не предумышленное, но все равно убийство. Юрист сказал, что почему-то она все-таки приезжала к Андрею и забрала письма на час, а потом пропала. Он целый день сильно нервничал. Все это видели. У него, оказывается, еще и мотив есть… Я ничего не понимаю. Что происходит? Как такое могло случиться?

– А почему все это вам сообщил юрист из банка? Сейчас нужен хороший адвокат, специализирующийся на уголовных делах.

– Так вот Андрей и позвонил юристу, чтобы тот нашел лучшего адвоката, без него он не хочет давать показания. Он думает, что его выпустят под залог, но мне кажется, у нас такой системы нет.

– Боюсь, что вы правы. Я что-то не слышал, чтобы кого-то освобождали под залог. За деньги, конечно, выпускают, но это несколько иначе называется. Только это «иначе» по подозрению в убийстве вряд ли поможет.

В этот момент зазвонил телефон. Аня быстро взяла трубку. На том конце провода ей что-то долго говорили, после чего она сказала:

– Нет, впервые слышу. – Услышав, видимо, какие-то разъяснения, она несколько недоуменно подтвердила: – Да, она звонила по этому номеру, – и после паузы, совсем упавшим голосом, согласилась: – Да, конечно, мы дома. Через час? Хорошо. – Продиктовав адрес, Аня положила трубку и сказала: – Вот и из милиции позвонили. Наш номер оказался в списке номеров, по которым Троцкая звонила в последние дни перед смертью… Оказывается, она и не Троцкая вовсе. Это псевдоним. Фамилия убитой Заваляева.

– Заваляева? Татьяна? – не поверил своим ушам Владимир.

– Татьяна. Вы ее знаете?

– Татьяну Заваляеву я знаю, но, скорее всего, это просто совпадение. Иначе это не объяснишь. Я только что общался с ее нотариусом. Он занимается продажей ее квартиры – по ее поручению.

– А саму ее вы видели?

– Видел. Не сегодня, правда. Сегодня я общался только с нотариусом. У него генеральная доверенность. Странно, не правда ли?

– Что именно?

– Что клиент оформляет генеральную доверенность на своего нотариуса.

– Что тут странного? Мало ли причин? Может быть, они родственники.

– Родственники. Интересная мысль. Мне такое в голову не приходило. Если все это не простое совпадение и на самом деле та женщина, которую я знаю, и есть Троцкая, то там не все так просто, и круг желающих убить эту даму очень расширяется. Причем, я думаю, мотивы найдутся у многих.

– Да это совпадение. Так не бывает. Нотариус не стал бы заниматься квартирой только что убитой клиентки. Это просто разные женщины. Поверить не могу. Она же к нам приходила, фильм хотела снимать, такая уверенная, такая, казалось, непробиваемая, а смерти все равно, какая она была тогда. Вы останетесь? – с надеждой спросила она Владимира. – Я понимаю, это дикая просьба, вы занятой человек, у вас своя жизнь, мы знакомы всего один день, и, видимо, теперь деловое продолжение нашего знакомства вряд ли будет возможно. Вчера о вилле говорили, а сегодня… возникли другие проблемы. Но…

– Никаких но – как я могу бросить вас в такой беде. Я еще не знаю, чем тут можно помочь, но я уверен, что можно, только надо подумать как. А сейчас я прекрасно понимаю, что просто кто-то нужен, с кем хотя бы говорить можно, чтобы не оставаться наедине со своими мыслями, которые в такой ситуации могут завести неизвестно куда.

– Знаете, мне даже не страшно. У меня просто какая-то жуткая пустота внутри. До озноба. Я хочу одного – поскорее лечь спать, заснуть, чтобы проснуться, и всего этого уже не было бы. Хотя я понимаю, я не буду помнить об этом лишь одну минуту, когда проснусь, а потом все начнется опять, с новой силой, и ничего не изменится. Такая меня тоска сжимает, не могу передать. Спасибо, что вы здесь, когда говоришь, вроде бы и не так все ужасно. Когда думаешь про себя, то кажется, что такое несчастье только у тебя и ни у кого никогда ничего подобного не было, а когда говоришь, то понимаешь: это – жизнь. Каждый человек переживает какое-то свое горе. Его надо пережить… В переживаниях и страданиях душа облагораживается…

Аня говорила все тише и тише, она с трудом боролась со сном. Видимо, это была защитная реакция организма на пережитый шок, острота первого удара сменилась резким упадком сил.

– Если бы это было так, то мы жили бы в самой облагороженной стране, – в тон ей тихонько проговорил Шапошников, стараясь не потревожить засыпающую девушку.

– Еще поживем, – улыбнулась Аня, реагируя на последнее слово, услышанное наяву, но уже как будто не Володе, а какому-то своему сонному видению.

Шапошников сидел тихо, боясь потревожить сон Ани. Он отключил звук на своем мобильном и теперь мог как-то собраться с мыслями. Все же его не покидало чувство, что убитая Заваляева – именно та самая богатая наследница.

Почему она сегодня не пришла сама? Неужели так уж занята? И не такие люди находят время, чтобы обязательно сообщить, какой они хотят видеть свою квартиру. Хотя она сама ведь не собиралась в ней жить. В таком случае действительно можно не вникать ни в какие детали. Но тогда почему этим занимается нотариус? Сплошные вопросы – и чем дальше, тем их больше. Увидеть бы фотографию Троцкой. На один вопрос стало бы меньше… И на сотню больше.

Кстати сказать, Троцкая. Где-то он слышал и эту фамилию, мучительно вспоминал Володя. Лидер эсеров Лев Зиновьевич Троцкий, убитый где-то в Мексике ледорубом, не в счет. Он слышал эту фамилию и в другом контексте, но где?

Ну конечно, Саша Алябьева, бывшая сотрудница его журнала, единственный человек, с которым из всего коллектива у него по сей день сохранились доверительные дружеские отношения, рассказывала, что из-за этой Троцкой издательство подает на нее в суд. Они что-то такое писали вместе, какую-то книгу, как бы в соавторстве. Потом Саша отказалась подписываться под тем, что получилось, и издательство решило вообще книгу не публиковать. И вдруг она вышла в другом месте и под фамилией одной только Троцкой.

В результате у первого издательства претензии к Сашке – что она, имея с ними договор и получив аванс, отдала текст в другое место. И вроде бы на Троцкую в суд тоже подали. Это все надо уточнить. Как он мог забыть, она же ему целый час по телефону изливалась.

Тогда Владимир не придал этой истории особого значения. Книжный бизнес такой же, как и все остальные. Там и кидают, и подставляют, и воруют. Однако в свете этой истории… Конечно, Троцкой уже нет, но она каким-то образом причастна к пропаже писем. Вот что важно… Необходимо заняться поиском ценной реликвии. Милиция, конечно, их искать не будет. Их интересует ответ только на один вопрос: кто убийца? И они считают, что ответ на этот вопрос у них есть. Значит, на их помощь рассчитывать как минимум нелогично. А может, и не нужна будет никакая помощь. Возможно, письма уже найдены в вещах убитой.

А если нет? Если нет, то надо нанимать частного детектива, чтобы он занялся их поисками. Вот это – реальная помощь.

В этот момент зазвонил домофон. Аня мгновенно проснулась, с трудом понимая, что с ней произошло, как так могло случиться, что она заснула. Соскочив с дивана, она быстро подбежала к домофону. Судя по тому, как поникла вся ее стройная фигурка, пришел вовсе не тот, кого она ждала. Вскоре на пороге возник человек в милицейской форме.

– Капитан милиции Олег Евгеньевич Кармин. С вами, Анна Вячеславовна, мы знакомы. – И, обратившись к архитектору, спросил: – А вы, простите?

– Владимир Николаевич Шапошников, – протянул тот свою визитку.

– Анна Вячеславовна, кем вы приходитесь задержанному Павлову?

– Невестой.

– Невестой. Вот и славно. Вот и помогите вашему жениху. А то он, по всей видимости, находится под большим впечатлением от просмотра американских кинофильмов и категорически отказывается давать показания без адвоката. Тот пришел, они поговорили, но с нами ни сам задержанный, ни его адвокат никак не могут найти время пообщаться. Мы вынуждены вас побеспокоить, поскольку в списке телефонных разговоров убитой Заваляевой был и ваш номер, значит, вы тоже что-то можете знать и что-то прояснить в этом деле.

– Капитан, а у вас есть фотография убитой? – вмешался в разговор Владимир. – Дело в том, что я знаком с некой Татьяной Заваляевой. Если произошло такое немыслимое совпадение и это она, то я тоже могу быть вам полезен.

– Фотографий больше чем достаточно. У Заваляевой их целая сумка, битком набитая. Так мы и узнали, что у нее псевдоним. Там же, помимо фото и документов на имя Заваляевой, было несколько журналов, где о ней пишут как о Троцкой. Оказывается, она участвовала в разных ток-шоу, но я их не смотрю, они по большей части идут днем, и никто из наших ее не видел и в лицо не знал. Хорошо, что убитая оказалась предусмотрительна и оставила материал для идентификации, а то бы мы долго маялись, кто она такая. Все, кто с ней сталкивался, знали ее исключительно как Троцкую. Вот посмотрите.

Кармин вынул из папки несколько фотографий и протянул их Шапошникову. Сомнений не было, с глянцевых открыток на Владимира смотрела та самая сибирская Клеопатра, с которой он буквально сегодня должен был встретиться.

– Вы знаете эту женщину? – спросил капитан.

– Несомненно. Это она.

– Вы сказали, что обладаете полезной для следствия информацией. Я вас слушаю.

– Буквально сегодня мы должны были встретиться с ней. История такая: я архитектор. В свое время оформлял квартиру для заказчика. Потом он построил дом и решил квартиру продать. Покупателем стал его друг, который приобретал квартиру не для себя, а для своей любовницы, которой и была, как вы понимаете, пострадавшая. Я встретился с ней месяц назад. Прежний хозяин решил немного освежить, сделать косметический ремонт в квартире, устроить предпродажную подготовку, как говорится. Но ничего этого не понадобилось. Что примечательно, человек, купивший Заваляевой квартиру, успел погибнуть в автокатастрофе. В одночасье эта дама стала не только обладательницей квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, но к тому же и наследницей очень крупного состояния.

– Покупатель перед смертью женился на ней? – понимающе спросил Кармин.

– Нет. У него остались жена и двое детей, которых он не собирался бросать. Напротив, расстаться он хотел именно с Заваляевой, а квартира ей досталась в качестве отступного.

– Это уже интересно. Но вы можете не знать, каковыми на самом деле были взаимоотношения Заваляевой с ее благодетелем.

– Его друг, Виктор Зацепин, мне рассказывал, что тот хотел сохранить семью. Зацепин был в шоке, когда Заваляева сообщила о завещании Николая Евтухова.

– Так звали завещателя?

– Да.

– Получается, что в течение месяца гибнет завещатель, потом богатая наследница…

– Многомиллионное наследство – более серьезный мотив, нежели украденные письма, согласитесь, капитан, – с надеждой спросил Шапошников.

– Это как посмотреть. На бытовой почве убийства порой случаются в результате ссоры, возникшей из-за сущего пустяка. Здесь, конечно, не пьяная разборка, но тем не менее следствие не исключает и убийство на почве ревности.

– Ревности?

Аня даже не спросила, она скорее нашла наконец подтверждение своим догадкам и подозрениям…

– Мы должны рассматривать все версии, постепенно отметая несостоятельные. Скорее всего, версия убийства на почве ревности отпадет одной из первых…

– Может быть, и отпадет, – произнесла Аня. – Для вас открывается широкое поле деятельности. Убитая, видимо, была многосторонней личностью.

– Судя по всему, именно так. Она на вас сразу произвела такое впечатление? Как вы с ней познакомились?

– Буквально на днях она позвонила нам, сославшись на Андрея. Объяснила, что является постоянной клиенткой его банка. В чем-то он там ей посодействовал, и она решила отблагодарить, сделав с ним интервью для своей книги о лучших бизнесменах России, которую она пишет для французского издательства. Зашел разговор о его женитьбе, он рассказал обо мне, о родстве с Корбюзье.

– Вы родственница Корбюзье?

– Так получилось. Я его правнучка.

– И это ее заинтересовало?

– Видимо, да. Андрей не хотел давать координаты, он мне сказал, что, судя по ее разговору, она как журналист не очень профессиональна. Слишком поверхностна. Для нее знаменитые люди – это лишь антураж картины, где главное лицо – она сама. Сейчас такое встречается все реже, но бывает. Конечно, мы все не были рады, что именно она захотела делать фильм, но у нее такой напор – невозможно спастись.

– Это точно. Такие люди больше всех кричат, что они много работают. Действительно много, шумно, но, когда смотришь, что они там понаделали, хочется сказать: лучше бы вы были бездельниками!

– Вы поняли. Мне как-то сейчас неловко говорить все это. Человека нет, а о покойных – либо хорошо, либо ничего.

– Когда человек убит, приходится выяснять всю подноготную – и его самого, и его окружения. Так и к чему вы пришли?

– Она посмотрела письма Корбюзье. Очень ими заинтересовалась. Сказала, что хорошо бы их на экспертизу в Париж отправить, чтобы было подтверждение подлинности. Мама моя была категорически против. С этим столько связано… Для нее, для всех нас что-то доказывать просто оскорбительно. Зачем? Кому? Все же Троцкая согласилась на копии документов и попросила Андрея сделать их.

– Он их сделал?

– Сделал – и ей, и нам принес. Это было вчера. Но у него были встречи, он не хотел с собой возить подлинники и оставил их в банке. Так он сказал. Хотя не знаю, может, это все же ошибка, нам сообщили, что письма исчезли, что Троцкая утром заезжала, забрала их и пропала.

– Извините, – вмешался в разговор Владимир, – а в квартире убитой эти письма не были найдены? Это очень важно.

– Нет там ничего. Не то что старых писем, там вообще никаких бумаг нет. А ноутбук пустой. Странно для журналистки как-то. У нас не первое расследование журналистского убийства, и всегда можно было определить их профессиональную принадлежность. А здесь если бы не сказали, то не догадаешься. Фотомодель – да, организатор – тоже возможно, поскольку весь органайзер исписан координатами, а вот журналистка… Не похоже.

– Она нам сказала, что снимает без сценария. Все только на пленке. Потому ей ничего писать не надо. Мама очень удивилась.

– Не только ваша мама, наши эксперты тоже удивились. Владимир Николаевич, а зачем вы сегодня должны были встретиться с Заваляевой?

– Я вот именно это и хотел вам рассказать. Вчера мне позвонил ее порученец и сказал, что она хочет все-таки сделать в квартире косметический ремонт. Я приехал на встречу, но пришел только нотариус с генеральной доверенностью от нее. Сказал, что квартира будет продаваться, ничего менять не надо, просто чтобы все было идеально. Договорились, что завтра надо все сделать.

– И все?

– И все.

– Хозяйка квартиры убита, но квартиру все равно продают. Как-то уж очень рискованно. За пять минут такую квартиру не продашь. Как, вы говорите, зовут нотариуса?

– Вот его визитка. – Шапошников протянул следователю карточку.

– И еще я хотел бы поговорить о Евтухове с вашим клиентом…

– Виктором Зацепиным. Я сейчас запишу вам его координаты на своей карточке.

Пока Шапошников искал в телефоне номер Виктора и записывал его для капитана, Аня, чувствуя безнадежность своего вопроса, все-таки решилась:

– Вы говорите, писем в квартире Троцкой не было, но ведь Андрей поехал к ней за ними. Они должны быть там. Иначе где же они?

– Это нам предстоит выяснить. Если что-то вспомните, узнаете – звоните в любое время. Вот мои координаты.

Кармин вручил свои визитки и распрощался.

Некоторое время сидели молча. В комнату вошла Ангелина Ивановна. Она зябко куталась в огромную шаль, но ее вид не выражал скорби и безграничного отчаяния.

– Здравствуйте, Владимир Николаевич. Спасибо за сочувствие. Я все слышала. Просто не могла заставить себя выйти на люди.

– Здравствуйте, Ангелина Ивановна. Ваше состояние понятно. Но вы не расстраивайтесь. Письма найдутся. Невозможно, чтобы они не нашлись.

– На самом деле все возможно. А в том, что произошло, виновата только я. Не надо было затевать эту историю со строительством дома. Вообще, никому не надо было рассказывать ни о Корбюзье, ни о его письмах.

– Да в чем вы себя вините, Ангелина Ивановна? Разве вы могли предположить, что произойдет такое? Что плохого вы сделали?

– Решила обмануть время, а оно поставило меня на место.

– То есть?

– Самая большая проблема – мой предстоящий разговор с мамой. Она была против моей затеи. Говорила, что это неправильно. Если сам Корбю не построил задуманный им дом, то никто и не должен его строить. Нельзя искусственно продлевать время. Как там у Окуджавы? «Былое нельзя воротить, и печалиться не о чем. У каждой эпохи свои вырастают леса». Дом мечты нельзя заказывать. Он должен родиться в голове человека нового поколения. Вы и не думали ни о чем таком, а я вас чуть ли не силком заставила делать то, что должно появляться спонтанно.

– Ничего вы меня силком не заставляли делать. Я очень заинтересовался вашим предложением. Это огромная честь для меня.

– Ну да – честь. Конечно, я и рассчитывала на ваши амбиции, чтобы удовлетворить свои. Решила выиграть негласный исторический спор.

– Спор? Какой? – удивился Шапошников.

– Мама, ты о чем? – с тревогой спросила Аня.

– Я сама себе в этом не признавалась, а вот сегодня всю ночь думала, вспоминала, с чего все началось. Я оказалась заложницей своей гордыни. Хотела доказать историческое превосходство своих корней. Мама всегда говорила, что это для мира он Корбюзье, а для нее он отец, которого она никогда не видела из-за того, что такова была воля людей, стоявших у власти. Потому она никогда никому не хотела рассказывать ни о нем, ни о письмах. А вот я решила, что пришло другое время, что теперь все возможно. И Андрей жутко загорелся идеей постройки дома. Такой свадебный подарок придумал, всем на зависть.

– Мама, ну в чем ты себя-то коришь? Я, правда, тоже считала начало строительства до свадьбы преждевременным, но вы меня убедили, что это долгая история и начинать надо побыстрее. Ты все правильно делала. И вообще, ты же хотела как лучше.

– Я тебя умоляю. А получилось как всегда.

– Но никак не по твоей вине.

– По моей, по моей. Письма украдены, потому что я стала их использовать. А их надо было просто хранить. Они написаны твоей прабабушке. Только она должна была их прочитать, а мы должны хранить, передавать из поколения в поколение, чтобы знать свою жизненную планку и держать ее. Главное наследие Корбю – это данный тебе, Аннушка, талант. Вот что ценно. Тебе передалось традиционное умение рода Жаннере рисовать. Они испокон веков расписывали эмалью крышки знаменитых швейцарских часов. Редкие были мастера. И в тебе это возродилось. Это лучшая память о Корбю, а все остальное – суета.

– Вы правильно говорите, Ангелина Ивановна, – не очень уверенно заговорил Шапошников, – но только почему же суета? У вас большая семья, она будет расти, а дом всех объединяет, все поколения под одной крышей. Это отлично.

– Да, это очень хорошо. Но я ведь не об этом мечтала. Меня всегда, знаете, обижали высказывания одного нашего знаменитого архитектора, который всю жизнь не любил Корбю, считал, что тот прославился на его идеях. Вот он здесь, в России, в стол работал, а тот все у него воровал…

– Вы имеете в виду Константина Мельникова?

– Видите, вы сразу поняли, о ком речь.

– Да, я встречал в его высказываниях какие-то такие намеки, но не более того.

– Да в прессе он вообще не часто выступал, а в архитектурном сообществе, конечно, любой скажет, что знаменитая капелла Роншан – это перепев известного дома Мельникова в Кривоарбатском переулке.

– Конечно, этот дом – шедевр русской архитектуры, причем с западной точки зрения – ее главный шедевр. В принципе даже Московский Кремль или собор Василия Блаженного вовсе не так интересны профессионалам. Любой западный архитектор или критик, приезжающий в Москву, на вопрос о том, что он хочет посмотреть, всегда отвечает: «Дом Мельникова». Но и капелла Роншан Корбюзье – шедевр не менее потрясающий. Да, там тоже есть ромбовидные окна, и само сооружение в виде двух цилиндров, но это общие идеи, которые разлетелись по всему миру.

– Вот именно, а разнес их Корбюзье. Были такие разговоры – да сейчас все это позабыто. Такая ведь давняя история… В 27-м году, когда дом только строился, это был прорыв в будущее на фоне патриархальных арбатских особнячков. Однако сегодня, когда все они уничтожены, этот дом кажется единственным, который парадоксальным образом сохранил черты старомосковского быта – с уютной дореволюционной мебелью, с иконой в красном углу, со своим садиком, с люком, ведущим в погреб, где хранилась картошка. Вряд ли Константин Мельников мог такое предположить, но сегодня Москву 1920-х годов, сочетание революции и деревни, мы представляем себе по его дому.

– Там ведь планируется сделать музей отца и сына Мельниковых. Константин Мельников умер году в 1973-м, а Виктору Константиновичу, надо сказать замечательному художнику, уже за девяносто.

– Кстати, именно желание создать такой музей и стало камнем преткновения в их семье. Эта история тянется уже пятнадцать лет и, наверное, скоро разрешится. Все из-за особняка на Арбате площадью шестьсот квадратных метров, с прилегающим к нему участком. Виктор Константинович решил отдать дом государству, под музей – со всеми проектами отца и со своими живописными работами. Это десятки миллионов долларов. А у него две дочери. Вот такой новый король Лир и квартирный вопрос.

– Я буквально недавно читал в «Коммерсанте» очень неприятную статью, что Виктор Мельников в присутствии свидетелей упрекал свою младшую дочь, что она якобы обманным путем получила от него дарственную на дом и намеревается его продать. Но он, Виктор Мельников, в ясном уме и твердой памяти заявляет, что никогда не подписывал документы о передаче дома в ее собственность, и на всякий случай собрал журналистов и официальных лиц, чтобы огласить завещание, которое отменяет все предшествующие документы.

– Я была на этом оглашении завещания. Честно говоря, на меня все это произвело ужасающее впечатление. Чудовищно. Чтобы девяностолетний старик перед свидетелями изобличал свою дочь как обманщицу и мошенницу – это до какой крайности нужно дойти? Вот тогда я окончательно пришла к выводу, что надо строить дом Корбюзье. Внучка Мельникова мечтает продать дом деда и продаст, я уверена. Если государство откажется делать там музей, то дочери вступят в свое право наследования. А государство откажется – и они вступят. Бедный наивный Виктор Константинович. У нас единственный в мире Музей архитектуры. Нигде такого нет. А в каком он состоянии? Вы в нем были, Володя?

– Да, был. Очень много интересного, и, видимо, очень много трудностей. Там могут работать только подвижники.

– Вот именно. Этот-то музей с трудом живет. Куда еще второй открывать? Понятно, что не будет никакого музея. Может, и правильно, что дом купит какой-нибудь богатый человек и сохранит его. На это ведь нужны деньги – куда сейчас без них… За деньги можно угробить память о своем знаменитом предке, но за деньги можно и возродить былую славу. Это и было моей задачей. Построить дом, огласить письма… Захотелось, видимо, погреться в лучах дедовской славы – благо появился бюджет. Но я все восприняла буквально. Вот Корбю хотел построить дом счастья, и надо его достроить. А он не дом хотел. Домов у него хватает и в Париже, и в Марселе, и по всему миру. По сей день во французском Фирмини-Верт работают над завершением его проектов. Город был задуман в 1950-м. Тогда же Шарль Эдуар был приглашен его строить. Так что дома Корбюзье возводятся по сей день. А тут он просто хотел счастья своей семье. Вот и все. Счастье не дома создают, а люди, которые живут в них. Вы были правы, Владимир Николаевич.

– Здесь нет правых или виноватых. Конечно, свое счастье люди сами строят, но если есть возможность делать это в большом красивом доме, то строить будет легче. Давайте пока не будем замахиваться на дома-музеи. О большом доме мы еще поговорим, а сейчас надо вернуть вашей семье письма, написанные вашей бабушке вашим дедушкой.

– Боюсь, что это уже невозможно сделать, – безнадежно отозвалась Ангелина Ивановна.

– Нет ничего невозможного. Вы, главное, не произносите больше это слово. Все возможно, и письма вернутся. Уверяю вас.

Вдруг Аня вспомнила:

– У Андрея есть друг, у него свое агентство частных расследований. Где-то у меня был его телефон. Надо ему позвонить.

– Тоже вариант. На доблестную милицию надеяться, конечно, можно, но подстраховка будет нелишней. Где там ваш номер телефона?

Дело Павлова

Выйдя из квартиры Проскуриных, капитан Кармин окончательно понял, что это дело об убийстве имеет множество подводных течений. Если раньше он это ощущал интуитивно, то сейчас, после разговора с Владимиром и Анной, тому появилось множество доказательств. Однако они свидетельствовали только о сложности дела и никоим образом не давали ответа ни на один вопрос – а вопросов между тем было множество.

«Прежде всего необходимо связаться с нотариусом, – рассуждал про себя Кармин. – Он и нотариус, и обладатель генеральной доверенности. Как-то это подозрительно. Но о чем это говорит? Что-то они там нахимичили, но что? Сейчас же надо звонить этому, как там его… а, вот, Константину Евграфовичу».

Сев в машину, Кармин достал мобильный и набрал номер телефона. Ответ, который он услышал, в общем-то не очень удивил капитана: «Абонент временно недоступен».

«Интересно, неужели, имея клиентов, которые дарят любовницам квартиры стоимостью в несколько миллионов долларов, душеприказчик ездит на метро? – усмехаясь неправдоподобности такого предположения, подумал капитан. – Ну, допустим, допустим, что так оно и есть. Значит, пока будем заниматься законной вдовой безвременно погибшего наследодателя убиенной наследницы. Вот ведь как – богатство осталось, а обладатели мертвы. Кто теперь за него бороться будет? Это надо уточнить у Зацепина».

На этот раз абонент был доступен.

– Виктор Георгиевич, капитан Кармин вас беспокоит. Отдел по расследованию убийств ГУВД.

Уже через тридцать минут они беседовали в офисе Зацепина на Большой Никитской.

– Кому же это она так помешала? Хотя, с другой стороны, наверное, нашлось бы много желающих ей шею свернуть. И все-таки – убивать… Странно!

– Вы считаете, что нет людей, у которых были мотивы убрать Заваляеву? А завещание? А квартира?

– Так все же уже случилось. У нее есть сын. Он все и получит. Юридически все оформлено правильно. Здесь можно было только в суде разбираться, да вот теперь не с кем.

– А как вы сами относились к пострадавшей?

– Знаете, вроде и можно сказать: «Собаке – собачья смерть», но не хочется. Был человек, вызывал эмоции, у кого-то – положительные, лично у меня – отрицательные, а все ушло. Нет ни человека, ни эмоций. Красивая женщина была. Красотой своей и угробила Колю. А теперь к ней все и вернулось. Вот ведь ни с кем не посчиталась. Семья, жена, дети… Как говорят такие, как эта Троцкая, жена не стена, можно и отодвинуть. Вот и додвигалась.

Виктор Георгиевич изначально производил очень солидное впечатление. Слегка за сорок, высокий, крупный мужчина, одет очень дорого и со вкусом, явно жена занимается его гардеробом. У него вот уж точно – семья крепкая, стабильная, все основательно. И кабинет под стать: дубовые панели, массивный стол, коллекция холодного оружия на одной из стен: сабли, шашки, кортики. Все старинное, инкрустированное, явно очень дорогое. Хозяин такого кабинета должен говорить чинно, с расстановкой или, по большей части, многозначительно молчать.

Однако Виктор сумел сохранить во всем этом дорогостоящем антураже почти детскую непосредственность и юношеский максимализм по отношению к любой несправедливости. Общаться с ним было просто. Никаких подтекстов и умалчиваний. Что думает, то и говорит.

– Я, дурак, ему квартиру продал, думал, он ее для сына покупает, а он этой… прости господи! О покойниках плохо не говорят.

– А расследование его гибели проводилось?

– Как водится. Но сразу все было понятно. Между нами говоря, Коля был не дурак выпить. Не до свинства, конечно, а так, для куражу. При этом любил сам садиться за руль. Сколько я ему говорил, если уж выпил, даже пива, ну зачем судьбу искушать? Он никого не слушал – и вот результат. Не справился с управлением в результате алкогольного опьянения. Зато все по-своему сделал.

– Вы имеете в виду завещание?

– Нет, это я про то, что с управлением не справился. А завещание – это совершенно другая тема. Не верю я, что такова была его воля. Не знаю, как она этого добилась, но он сам, добровольно и без наркоза, такое бы не подписал.

– Вы с ним часто виделись?

– Нет, не часто. Уже и возраст, и бизнес, но все праздники вместе отмечали. Мы с ним с детства, со школы вместе. Я знаю его как облупленного.

– А с Заваляевой он вас давно познакомил?

– А что меня с ней знакомить? Я ее и так знал. Мы ж все, считай, с одного двора. Все из Омска.

– Значит, вы ее знали с детства? Расскажите, какая у нее семья, как она там жила?

– О семье мало что знаю. Она что-то рассказывала про родителей-профессоров, засекреченных дедушек. Ее никто не слушал. Всегда любила выдавать желаемое за действительное. Говорили, что у нее одна мать и то ли брат, то ли сестра… Она всегда хотела, чтобы о ней говорили. Одевалась ярко, всячески к себе внимание привлекала. Но подробностей не знаю, меня она никогда особенно не интересовала. Просто в одно время в универе учились. Мы почти ровесники. Она чуть помладше. Короче, когда мы с Колькой были на последнем курсе, она поступила на первый. Правда, там мы и пообщаться не успели. Она и одного семестра не проучилась. Замуж вышла, но, видимо, это не для нее. Только родила – и ушла от мужа. Бизнес завела. Рекламный. Откуда-то у нее квартира появилась в новом районе. Не хотела она возвращаться к родителям. Славы хотела, чтобы все время быть в телевизоре. Но учиться – это тоже не для нее. Она лучше придумала. Сама с собой делала рекламу и продавала ее на телевидение. Потом стала передачи делать. У нее ведь редкие пробивные способности. Ее, кстати, еще в универе прозвали Торпедой. В общем, стала известной персоной в городе. Не скажу популярной. Чего-то ей недоставало. Артистизма какого-то, видимо. Любимцы были другие, но на улице узнавали.

– Это тоже немало.

– Да, многие об этом мечтают, а она добилась. Но Николаю ее слава и даром не была нужна. У него же семья. Что она только не делала, а он к ней не ушел. В общем, так они и расстались, а она замуж вышла и в Париж уехала. Но когда он в Москву перебрался, она опять объявилась.

– Евтухов с женой и сейчас не собирался разводиться?

– Ни в коем случае. Мало ли у него было увлечений. Он не только выпить любил, но и по женской части очень даже. Когда Заваляева решила его завоевывать, у него уже была любовница. Всегда они у него были. Увлечения проходят, а семья – это семья. Я ни на секунду не сомневаюсь, что завещание, которым размахивала Татьяна, простая липа. Он не мог его подписать.

– Все же, может быть, возник с наследниками спор из-за завещания?

– О чем вы говорите! Вы поговорите с Колиной женой. Вдовой, Ларисой. Поймете, что подобные действия просто не для нее. Она ведь все знала про его похождения, но ей хватало женской мудрости никогда не выяснять с ним отношений. Ничем не попрекать. Зачем ей надо было убивать Заваляеву? Завещание – это филькина грамота. Ничего она не получила бы по нему. Есть хорошие адвокаты. Да мало ли способов… Вообще, Заваляева – не та фигура, которую надо заказывать, убирать. Здесь что-то другое. Случайность, аффект, ревность. Я не знаю. Вы, видимо, тоже?

– Видимо. Подозреваемый есть, но мотив какой-то театральный.

– Значит, все-таки ревность?

– Не совсем. Извините, как говорится, в интересах следствия…

– Конечно. Конечно. Конечно, понимаю.

– Вот мой телефон, если что-то вспомните, то…

– Не сомневайтесь, сразу вам позвоню.

Распрощавшись с Карминым, Виктор плотно прикрыл дверь, отошел к окну и стал набирать номер. На другом конце провода отозвались сразу.

– Лариса, успокойся и выслушай меня. Ко мне приходили из милиции. Конкретно они никого не подозревают. О тебе речи вообще нет. С чего ты взяла, что подозрения падут на тебя? Это паранойя. Надо стоять на том, что для тебя смерть Заваляевой – лишняя морока. Да, она не успела вступить в права наследства, да, все достается тебе, но могут быть и осложнения. У нее есть сын. А вдруг она додумалась написать завещание? Ты же этого не можешь знать. Потому стой на том, что тебе ее смерть совершенно была не нужна, ты собиралась судиться и выиграла бы этот суд. Все расскажи, как есть, что готовилась к суду, про все увлечения Колькины рассказывай, не таи, дескать, у него таких Заваляевых ведрами было. Всех не переубиваешь. Все. Пока. До связи.

Внеочередная встреча друзей

На этот раз ни о каком обеде не могло быть и речи. Школьные друзья Павлова собрались в офисе Саши Сивакова – место более чем подходящее для такого случая.

Окончив юридический и поработав некоторое время в милиции, Сашка решил уйти из органов и открыл свое собственное сыскное агентство. После звонка Ани, рассказавшей ему все, что произошло с Андреем Павловым, вернее, все, что она знала об этом, он не на шутку встревожился. Понятно, что Андрей никого не убивал. Но дело какое-то невнятное. Пострадавшая, конечно, особа рисковая, но не до такой степени, чтобы кто-то задумал ее заказать. Мотивов ни у кого особых нет, а против Андрея полно улик. И мотив именно у него, да, возможно, и не один. И письма, и, возможно, ревность. Аня ничего не сказала об этом. Как она может знать, какие отношения были у ее жениха с убитой.

Милиция поводит жалом да и свалит все на Павлова. У них уже есть подозреваемый, и копать дальше они вряд ли собираются.

Ясно одно – Андрей в беде. Надо что-то делать. По своим каналам в милиции Сиваков убедился в правоте своих предположений. Следствие идет вяло. Кармин беседует на общие темы с косвенными свидетелями, которые только подливают масла в огонь, прибавляя ему убежденности в вине Павлова. Андрей с ним общается только через адвоката, и это еще больше восстанавливает следователя против подозреваемого, который вот-вот станет обвиняемым.

Отвагин уже рассказал о телефонных разговорах с Андреем. Практически он один был виртуальным свидетелем этого стихийно развернувшегося романа.

– Я же его предупреждал. Специально звонил. Я же чувствовал, что эта белая моль его до добра не доведет, – бесконечно сокрушался Отвагин.

– Мы это все уже слышали. Надо думать, как помочь Андрею, – подытожил Сева Мильман. – Я со своей стороны могу предложить только финансовую поддержку. Как владелец сети спортивных магазинов, могу даже экипировать экспедицию. Только вот куда? Это, Александр, твой вопрос. Какие у тебя мысли и предложения по поводу этого дела? Давай конкретно.

– Вот ты деловой! Я тоже готов к материальной помощи, не вопрос, – сказал Отвагин. – Считай, Сашка, что мы твои клиенты, и потому давай берись за это дело серьезно. На нашу милицию надеяться – себя не жалеть.

– Все понятно. Для начала я хочу разобраться с личностью убитой. Ее связи, бизнес, вообще кто такая. Здесь сплошные легенды. Всю жизнь прожила где-то в Сибири, потом уехала в Париж. Там рассказывала, что она здесь деньги зарабатывает, здесь – что там. Сплошной туман. Никаких глубоких связей. Я решил съездить в город, откуда она родом. У меня такое чувство, что там я что-то найду. Других вариантов нет – а вот там, возможно, появятся. Мужик, который ей якобы наследство оставил, тоже оттуда.

– А почему «якобы»? – удивился Отвагин.

– Его близкий друг говорит, что не мог он написать такого завещания. Вдова со мной не захотела встречаться. Потом, когда выяснилось, что Заваляева оставила завещание на своего сына, сообщила следователю, что подает в суд и у нее есть неопровержимые доказательства того, что завещание ее погибшего мужа поддельное.

– Как же все тут запущено. Я, если честно, ничего не понимаю. Все в одну кучу. Завещания, письма, вдовы, любовницы. Сплошная разножопица. Поезжай, Александр, в Киев, то бишь в Омск, и оттуда без хоть какой-то ясности не возвращайся. В средствах стеснен не будешь. Надо будет, и в Париж тебя командируем. Все, вперед и с песней.

– Хорошо. Буду разбираться. Пока еще и здесь есть с кем пообщаться. Я все же хочу встретиться с вдовой Евтухова, а дальше посмотрим.

Безутешная вдова

Лариса Евтухова действительно нервничала, но вовсе не по тому поводу, о котором думал Виктор Зацепин. Нет, она не боялась, что подозрение в убийстве любовницы ее мужа, получившей все его состояние, падет на нее. Она не разбивала голову удачливой сопернице и не страдала по утраченному наследству. Страдать было не по чему. В семье Евтуховых Лариса была «серым кардиналом». Все состояние росло благодаря капиталу ее отца, бывшего сначала теневиком – еще в советские времена, а потом владельцем кооператива по пошиву курток знаменитых брендов. Николай еще в студенческие годы работал в его кооперативе – так он и познакомился с завидной невестой, и, конечно, не упустил своего шанса. Женился на ней, благо возникла обоюдная симпатия и даже, можно сказать, настоящая любовь.

Николай разумно воспользовался капиталом, когда отец Ларисы отошел от дел.

Он не закрыл производство, а, напротив, стал расширять его. Начал шить модную одежду – под маркой все тех же известных брендов. Сделал ставку на большие женские размеры и не проиграл. «Шанель», «Готье» и «Марину Ринальди» шестьдесят второго размера расхватывали с ходу, не глядя на цены, напоминающие федеральные номера телефонов. В Омске уже народился отряд состоятельных граждан, любящих плотно поесть. Они ели и поправлялись, но при этом хотели носить что-нибудь этакое подороже, непременно от-кутюр. Спрос рождает предложение, и они носили свой «кутюр», даже не подозревая, что эксклюзив для них завозили вовсе не со складов производителей в Италии или во Франции, а с промышленной окраины все того же Омска, с фабрики, куда трудоустраивались жительницы всех окрестных деревень, приезжавшие в город на заработки.

Дело оказалось очень прибыльным. Евтухов решил вкладывать деньги. Стал покупать акции. Выбрал никель – и это было большой удачей. В какой-то момент они сильно взлетели, момент был угадан, а дальше – спокойная жизнь и обеспеченная старость.

Именно тогда Евтухов сумел стать депутатом, потом вместе с семьей переехал в Москву. Все шло только по нарастающей. Причем всем процессом руководила всегда Лариса. Она была «в доме хозяин», и все деньги были у нее. Так повелось с самого начала. Будучи обладательницей первоначального капитала, Лариса считала совершенно справедливым владеть им единолично. Таково было отеческое наставление накануне свадьбы.

– Запомни, – сказал Ларин папа, – мужья приходят и уходят. А капитал должен оставаться. Если сумеешь все удержать в своих руках, то не придется беспокоиться о муже. Никуда не денется. Всегда будет при тебе… Пока не надоест.

Она только посмеялась тогда над этой оговоркой «пока». Да никогда в жизни ее Николенька ей не надоест, у них любовь, и они всегда будут вместе и умрут в один день. Она долго так считала, но тем не менее папиного совета послушала и на удивление всем, кто об этом знал, заключила брачный контракт, а главное, со временем сумела-таки стать безраздельной обладательницей капитала и всего движимого и недвижимого имущества. Так что ничего у них не было совместно нажитого. Все принадлежало только ей.

За Евтуховым осталось право приумножать состояние супруги, но не более того. Он имел возможность пользоваться всеми благами капитала, но не владел им.

Евтухов любил женщин. У него было множество увлечений, но, как только эти увлечения начинали перерастать в более серьезные отношения, он тут же рвал их. Папин рецепт мужской верности оказался очень действенным.

Возможно, Евтухов и сам написал завещание, по которому все его движимое и недвижимое имущество и все его деньги переходят его гражданской жене Заваляевой. Может быть, она подделала его подпись, в принципе закон это допускает. Мало ли, у покойного перед смертью руки дрожали – так те, кто рядом, при наличии нотариуса конечно, пожалуйста, подписывайте сами эту последнюю волю завещателя и получайте наследство!

Короче, Ларисе было совершенно все равно, каким образом появилось на свет это завещание. Что в лоб, что по лбу. Евтухов завещал все, что у него было. Значит, ничего. Какое разочарование для наследников! Мудрец был папа, людей насквозь видел. Впрочем, а что видеть-то – все в общем одинаковые, когда дело касается денег.

Так рассуждала про себя Лариса Евтухова, разматывая назад цепь событий. Она мучительно старалась понять, когда именно пошло не по ее намеченному плану, где начался сбой. Она нервничала из-за этого сбоя, и особое беспокойство вызывало внезапное исчезновение Константина.

Что произошло? Куда он пропал? Нет, нет, надо разбираться с самого начала. Как это было? – спрашивала она себя. Как было? Пришел в дом молодой человек, и вся жизнь пошла кувырком.

Если бы можно было с какого-то момента взять и прожить все заново…

О, она бы ни за что не повторила такой ошибки. Не стала бы его приближать к себе. Ведь ничего подобного до этого не было, а тут вот какое-то затмение нашло. Натуральный сон разума.

В тот день, два года назад, с утра валил снег. Было пасмурно, мрачно, такое ощущение, что дня просто не было. Только рассвело, и вот уже сумерки. В загородном доме Евтухова, как всегда, царила атмосфера уюта и довольства. Хозяева собирались на какую-то очередную презентацию, сыновья, погодки пятнадцати и шестнадцати лет, задумали отправиться на каток в Москву. На кухне что-то готовилось. Обычно после тусовки хозяева приезжали не одни, с целым ворохом гостей. Будут сидеть всю ночь. Сначала в бане слегка попарятся, в бассейне поплавают. Нравится им это – плавать во время снегопада в открытом бассейне с подогревом. Собственно, это и есть главное угощение для гостей. А как наплавают аппетит, все сметают.

Евтухов увидел в окно, как открылись ворота и в них въехал дежурный «лексус». Он сам отправил водителя на вокзал, чтобы тот встретил поезд и привез к ним за город молодого человека, земляка, недавно окончившего юридический факультет Омского университета, а теперь вот приехавшего в Москву делать великую карьеру. Просили помочь. Ну, обещал, значит, надо помогать.

Дверь отворилась, и вошел красивый молодой человек спортивного телосложения.

– Здравствуйте, я Константин Вишняков, меня вам рекомендовали…

– Знаю, знаю, – перебил его Евтухов. – Давайте сразу договоримся. Константин…

– Евграфович.

– О, как сразу солидно. Так вот, Константин Евграфович, просьба о вашем трудоустройстве меня, надо сказать, застала врасплох. Все очень скоропалительно. Два часа назад мне позвонили, и вот вы уже здесь. Конечно, что-то мы придумаем для вас, чтобы и зарплата и перспектива, но пока я еще не знаю что. Но вам уже сейчас надо обустраиваться, что-то делать, жить начинать. Временно поработаете у меня секретарем. Жить будете пока у нас, в домике для гостей. Это будет удобно и мне. Хочу в порядок кое-какие бумаги привести, вы мне поможете. На переговоры будете со мной ходить – короче, беру вас на испытательный срок. Как проявите себя, с учетом этого и работу подберем. Вас устраивает?

– Не то слово. Я и не ожидал, что вот так все сразу…

– Ну, до «всего сразу и сейчас» еще далеко – и не рекомендую вам ориентироваться на такую схему. Что быстро приходит, то еще быстрее уходит. Карьеру надо делать, а не получать. Весь кайф в процессе.

– Совершенно с вами согласен. Я и не хочу всего сразу, но, когда есть где жить на первых порах, это большая удача. Только с поезда – и уже получил работу. Сумасшедшая удача.

– Ваша удача – человек, который вас рекомендовал.

Евтухов прошел через гостиную, заглянул в кухню:

– Василий!

В комнату вошел уже немолодой, но очень крепкий мужчина. На мужественном лице светилась добродушная улыбка. Он с готовностью ждал распоряжений хозяина.

– Этот юноша будет моим личным секретарем. Некоторое время поживет у нас. Отведи его в дом для гостей.

Василий кивнул в ответ и жестом пригласил молодого человека следовать за ним. В этот момент на лестнице появилась Лариса в шикарном платье от Prada, озабоченно теребящая застежку браслета. Не обращая внимания на гостя, она быстро спустилась с лестницы и протянула мужу браслет:

– Посмотри, тут что-то заело, не могу справиться, он, кажется, сломался.

– Не сломался. – Евтухов взял из рук жены браслет, что-то нажал, и замочек легко открылся. – Сила есть – ума не надо – не лучший принцип, когда имеешь дело со столь изящными ювелирными украшениями. Тем более от Louis Vuitton, – приговаривал он, надевая браслет на руку жены. – Кстати, Лариса, познакомься, мой личный секретарь. Вот, принял его на работу. Константин Евграфович, наш земляк, только что с поезда.

Лариса впервые взглянула на молодого человека. Он вовсе не был похож на робкого провинциала, но при этом в нем не было и столь распространенной бесцеремонности. Перед ней спокойно стоял достаточно уверенный в себе молодой человек – с красивой фигурой и, пожалуй, даже слишком красивым лицом.

«Уж очень смазливый», – подумала Лариса, еще не разобравшись, раздражает ее это или нравится. А вслух она лишь сухо представилась:

– Лариса Андреевна.

– Ну, ступайте, ступайте, – уже слегка нетерпеливо сказал Евтухов. – Василий, ты там все покажи.

Когда охранник увел гостя, Николай спохватился:

– Он поживет некоторое время у нас. Ты не возражаешь?

– А если возражаю, это что-то изменит?

– Я его уже пригласил.

– Ну, пригласил и пригласил. Мне все равно, пусть поживет, – сказала Лариса безразличным тоном. – Мы, между прочим, уже опаздываем. Надо выезжать.

Костю меж тем повели в гостевые апартаменты. Они вышли во двор, миновали бассейн, закрытый специальным настилом, легко собирающимся по мере необходимости. Дорожка, по которой они шли, огибала баньку, срубленную из аккуратненьких светлых бревен, и вела прямо к небольшому домику из красного кирпича – такого же, из какого был выстроен и основной особняк на участке. В гостевом домике было две комнаты, ванная и даже небольшая кухонька. Обстановка походила на ту, что была в гостиной, где хозяин встречал своего гостя. Немного пестровато, но уютно. Кожаная мебель, на полу – ковер с восточным орнаментом, обои в каких-то абстрактных цветочках, и шторы тоже в цветах. Все дорого, с отечественным пониманием красоты и стиля.

– Вот здесь вы и поживете, – сказал Василий гостю, показав, где что включается и как что открывается. – Вещи у вас с собой или потом привезете?

– С собой. В машине остались.

Костя, конечно, знал, что единственный человек, земляк, к которому благодаря рекомендации своего школьного друга он мог обратиться в Москве за помощью, очень богат и имеет огромные связи. Однако ему и в голову не приходило, что тот примет такое активное участие в его судьбе. Перед Костиным отъездом мама проплакала целый день.

– Все едут в Москву… Можно подумать, вас там ждут с распростертыми объятиями! Где ты жить будешь? Это только в кино у всех удачно все складывается, а в жизни… Я вот недавно по телевизору видела: мужчина проездом был в Москве, ехал из Новосибирска в Дюссельдорф. Сумку у него украли, со всеми документами, деньгами и даже адресом немецким, где его уже ждала семья. Он позже выехал, потому что квартиру продавал. В общем, он теперь бомж на вокзале. Из Новосибирска-то выписался… Без денег, без документов! Живет, представь себе, в конуре – вместе с собаками и еще одним бомжом! Вот она – Москва. Миллионы людей, а обратиться за помощью не к кому.

– Мама, да что за страсти? – засмеялся Костя. – У меня есть адрес человека, который мне может помочь с работой. Хороший знакомый сестры Женьки Заваляева. Очень надежный человек. А из Омска я не выписываюсь, так что если уж совсем ничего не получится, то всегда могу вернуться. Уверяю тебя – в конуре жить не буду!

– Но там обманывают, стреляют!

– Мам, до уровня тех, в кого стреляют, мне еще очень далеко. Успокойся, все будет хорошо, уверяю тебя. Конечно, будет трудно, но я хочу что-то сделать в этой жизни, а здесь – не те масштабы. Мне надо уехать, и чем раньше, тем лучше. Я добьюсь того, к чему стремлюсь, – во что бы то ни стало. А потом – заберу тебя, Настеньку заберу. Мы будем счастливы – я тебе обещаю.

– Лучше бы ты остался. Настена любит тебя – вот главное счастье. А то смотри, в погоне за деньгами упустишь главное!

– Мама, ничего я не упущу. Верь мне! Все будет так, как надо. Скоро будет…

Надо же, думал Костя, как в воду глядел! Видела бы мама этот домик для гостей, где он теперь будет жить – недолго, конечно… Он же понимает, что не стоит злоупотреблять чужим гостеприимством. Нельзя утомлять своей провинциальной навязчивостью. Вообще – ему тут много чего нельзя. Он будет осторожен, будет приспосабливаться, присматриваться. И он не упустит шанса, который так неожиданно выпал ему.

И капиталистки любить умеют

На самом деле встреча с новым личным секретарем мужа произвела на Ларису сильное впечатление. Под напускным равнодушием, с которым она отнеслась к новому жильцу, ей удалось скрыть какое-то странное волнение. А с чем оно было связано, Лариса просто боялась себе признаться.

Она всегда была верна мужу, несмотря на то что знала о его похождениях. Уже давно она относилась к этому не то чтобы с пониманием, но вполне терпимо. В конце концов, они вместе уже семнадцать лет. Острота первых чувств прошла, необходимы какие-то эмоциональные встряски, и у него они бывали постоянно.

После каждого своего увлечения, расставшись со своей очередной пассией, Николай всякий раз как-то по-новому смотрел на жену, испытывал угрызения совести, старался всячески угодить ей. Придумывал немыслимые поездки, пикники, сюрпризы, подарки… Один раз даже подарил очаровательную мартышку, которая поначалу попыталась разнести весь дом, но потом привыкла к новой обстановке и вела себя вполне прилично, не шалила и стала любимицей всех домочадцев.

С появлением Дуси – так назвали обезьянку – в доме воцарилась совершеннейшая идиллия. Просто так она по дому не болталась. Сидела в уголке или скакала в спортзале, но, если где-то возникал конфликт, если начинали говорить на повышенных тонах, Дуся тут же прибегала и принималась метаться между спорщиками, заглядывать им в глаза, размахивать руками. Делала она это настолько смешно, что продолжать дальнейшие разборки было уже невозможно. Все начинали умиляться и хохотать над ее выходками.

Вообще, семья у них получилась дружная, жили интересно. У Ларисы не было потребности искать каких-то приключений на стороне. В голову даже не приходило, хотя возможностей было предостаточно. Она пользовалась успехом у мужчин, просто они ее не интересовали…

И вдруг – этот молодой парень. Да что в нем хорошего, кроме смазливой мордашки и амбиций? Правильно, ничего. Молодость? Так это скорей недостаток. Нет, конечно, в сыновья он ей не годился. Сколько ему? Года двадцать два, в крайнем случае двадцать четыре. А ей тридцать шесть! Если ему все-таки двадцать два, то мог быть и сыном. Скажем, в Индии это бы никого не удивило.

Лариса гнала от себя мысли об этом юноше, вспоминала примеры, как жутко, смешно и нелепо выглядят пары, где женщина старше мужчины. Но все это было как-то неубедительно… Она ничего не могла с собой поделать. Она влюбилась. С первого взгляда, как последняя дура.

Потому и не стала расспрашивать мужа, откуда взялся этот молодой человек, чей он протеже и почему Николай решил помогать ему. Боялась такими вопросами выдать свой интерес к нему. Но чем больше она молчала, тем сильнее ей хотелось говорить о нем.

Отношения с этим молодым человеком должны были начаться, и они начались.

Костя повсюду сопровождал Евтухова. Бывал с ним и в деловых поездках – правда, не всегда. По выходным, как правило, Николай уезжал один – так что теперь Лариса совершенно точно знала, когда у мужа назначено свидание. В эти дни Константин оставался дома – так что эти свидания с каждым разом радовали ее все больше и больше.

В один из таких вечеров, когда Николаю в очередной раз понадобилось неожиданно отлучиться по срочному делу, Лариса решила действовать. Изобразив на лице легкое огорчение, она предложила Косте составить ей компанию в сауне.

В самом деле, ей так одиноко. Дети уехали на каникулы кататься на лошадях – даже поругать некого. Василий принесет лангустов. Костя, если хочет, может выпить пива, а она предпочитает бокал хорошего вина. Все повеселее будет!

– Откроем бассейн, поплаваем – а то одной мне как-то не хочется! – вздыхала Лариса. – Если я сяду и одна буду выпивать, то это, знаете ли, уже первый шаг на пути к женскому алкоголизму, а ведь он не лечится… Весна уже скоро, природа вот-вот начнет просыпаться. И я тоже не хочу пребывать в унынии. Поддержите меня, Костя, потерпите общество пожилой женщины. Всего один вечер…

– Ну что вы, какая же вы пожилая… – пробормотал Константин, чувствуя определенную неловкость. Впрочем, что тут особенного! Она хозяйка, просит его поддержки и участия. А он обязан выполнять ее просьбы. Тем более что надо ведь как-то прикрыть очередное завихрение работодателя. Тот небось еще и доволен будет, спасибо ему скажет…

Пока Костя размышлял обо всем этом, Лариса уже дала распоряжение Василию разогреть сауну, открыть бассейн и сообразить что-нибудь поесть. И чтобы обязательно были лангусты с пивом!

– С пивом и креветки нормально пойдут, – пробурчал Василий.

– Что ж, креветки так креветки, – не обращая внимания на открытое неодобрение старого охранника, согласилась Лариса.

Василий больше не проронил ни слова. В одиннадцать он ушел из дома в хозяйственный блок, где жила прислуга, и лег спать.

Нет, Лариса не замышляла ничего «такого»! Она хотела просто пообщаться с молодым человеком поближе. Она убеждала себя, что личный секретарь мужа может быть ей полезен, потому что, конечно, отношения в семье строятся на доверии, но контроль никогда не бывает лишним.

Чего Лариса только себе не придумывала – но, оказавшись наедине с Константином, почувствовав близость его хорошо сложенного тела, прикасаясь в бассейне к его гладкой коже, она совсем забыла и о муже, и о своих планах тотального контроля. Изредка их глаза встречались, и Лариса заметила, что взгляд Константина становится все смелее, все увереннее. Он завораживал ее и все ближе и ближе подталкивал к краю пропасти.

Сначала Константин был немного смущен. Было понятно, что томность вечера приведет его к неминуемой близости с хозяйкой. Ну а что тут такого? Да, у него есть девушка. Он ее любит, и она любит его. Но она сейчас далеко, а все, что он делает, – это только во имя их дальнейшей счастливой жизни. Счастье, оно ведь не бывает без компромиссов.

«Так я отблагодарю их обоих за работу и жилье, – промелькнула в его голове неприятная мысль. – Ведь если я сейчас не отвечу на столь откровенный призыв, то наживу в ее лице страшного врага. Зачем же нам быть врагами? К тому же она такая холеная, красивая, изнывающая от страсти, изнемогающая от желания принадлежать мне. Как честный человек, я просто обязан удовлетворить это желание – причем так, чтобы она потом ползала за мной на брюхе».

Костя резко встал с места, подхватил хозяйку на руки и решительно понес ее в первую попавшуюся гостевую комнату. Бережно положил свою ценную ношу на тахту и неожиданно резким движением сорвал с Ларисы купальник. Она облегченно вздохнула – как будто с нее наконец сняли кандалы, и теперь она может насладиться настоящей свободой. Она получила то, что хотела. А Константин получил над ней безграничную власть.

Любовные игры в бане продолжались до утра. По всей усадьбе разносились утробные звуки, лишь иногда напоминавшие голос хозяйки, но больше похожие на рев марала в период весеннего гона.

С того дня в доме Евтуховых не то чтобы все смешалось, а стало рушиться прямо на глазах. Впервые изменив мужу, Лариса поняла, что он ей совсем неинтересен, физически неприятен и вообще совершенно не нужен. Ей было все равно, что с лица Василия стерлась добродушная улыбка, что атмосфера в доме стала напряженной и что прежний уклад жизни в корне изменился. Она перестала выезжать с Евтуховым в свет, гостевые комнаты пустовали, вся прислуга рано ложилась спать, больше не боясь неожиданных налетов гостей посреди ночи.

Лариса чувствовала, что дворня ее поведение не одобряет. Ну да кто они такие, чтобы ее судить? Кухарки, домработницы, охранники – что они понимают? У них своя жизнь, а у нее своя. И свою жизнь она хочет прожить в свое удовольствие.

Евтухов стал пить больше обычного, все чаще пропадал из дома без сопровождения личного секретаря и даже, кажется, был всем доволен. Со временем он помог своему подопечному открыть собственную нотариальную контору, крепко встать на ноги. Костя уже давно ездил на собственной машине и мог бы купить квартиру или уж во всяком случае снять – квартиру в Москве или дом в Барвихе. Однако он продолжал жить у Евтухова, и хозяин не отказывал ему от дома.

Так незаметно пролетели почти два года. Все привыкли к такому положению, и, главное, оно всех устраивало.

И вдруг однажды Константин сообщил Ларисе, что Евтухов непонятно с какой радости решил составить завещание, более того – уже сделал это! И что по этому завещанию все движимое и недвижимое имущество, принадлежащее самому Евтухову, наследует его гражданская жена Татьяна Заваляева.

Молодой нотариус ожидал, что весть, которую он принес, произведет фурор, что она станет искрой, из которой возгорится пламя грандиозного скандала. Но Лариса, внимательно выслушав Костю, ответила совершенно спокойно:

– Ну что ж, пусть он это сделает.

– И ты ему это позволишь?

– А почему нет? Что она там наследует? У него ж ничего нет. Все принадлежит только мне, а он нищий как церковная мышь. Он разыграл спектакль? Отлично, но это без меня. Я в этом лицедействе принимать участие не намерена.

О приобретении квартиры Зацепина Костя тоже сразу доложил Ларисе. Вот эта новость ее взволновала.

– Квартиру за пять миллионов долларов какой-то там прошмандовке? Он с ума сошел? Откуда у него такие деньги? Небось кредит взял под мои активы… Ну молодцы! Я не позволю так со мной шутить. Я отомщу ему за эту наглость так, что у него надолго отпадет желание выпендриваться перед всякими там дешевыми шлюхами с дорогими понтами. Так ведь пишут о вашей Заваляевой в Интернете? – выпалила она со злобой и вышла из Костиного домика, сильно хлопнув дверью.

Опять новый хозяин

Шапошников целый день пытался дозвониться Вишнякову, но все безуспешно. Он надеялся встретиться с ним сегодня утром в той самой злополучной квартире, где надо сделать этот несчастный косметический ремонт, о котором столько разговоров! Нет, должен же он сегодня прийти – у него же доверенность на ведение всех дел Заваляевой. А вдруг письма, которые она взяла у Павлова, тоже находятся у него? Маловероятно, конечно, но выяснить это надо.

Ровно в девять утра Володя был на месте. Консьерж передал ему ключи и, сообщив, что хозяин подъедет чуть позже, попросил подождать.

– Он уже хозяин. Надо же, – удивился про себя архитектор.

Следом за Шапошниковым сразу же поднялись двое мастеров из его строительной бригады. Прошлись по квартире. Всего-то тут и надо – убрать кронштейны в двух комнатах.

Ребята начали работу. В этот момент дверь отворилась, и вошел мужчина лет пятидесяти, в роскошном костюме от Патрика Хельмана.

– Монахов Денис Анатольевич. Вы, как я понимаю, тот самый Шапошников. Мне Вишняков говорил, что вы оформляли эту квартиру. Я, пожалуй, ничего не буду здесь пока менять, а с вами я хотел поговорить об оформлении третьего этажа.

– Да, до зимнего сада мы не дошли. А это вы владелец квартиры? – недоверчиво спросил Владимир.

– Конечно, зачем мне чужой-то квартирой заниматься? Разве Константин Евграфович вам не сказал, что я ее приобрел? И собственно, в связи с этим просил разыскать вас?

– Он говорил, да, но… о зимнем саде не упоминал. Сказал только о косметическом ремонте.

– Отлично. Давайте тогда пройдем, поговорим насчет нашего сада?

– Простите, а давно вы приобрели эту квартиру? Извините, что спрашиваю, но буквально месяц назад я разговаривал с хозяйкой…

– Я знаю, знаю, но она не живет в России, с этой квартирой у нее были связаны какие-то тяжелые воспоминания. Мне так сказали. Поэтому она внезапно решила ее продать. Я купил эту квартиру… – Монахов на мгновение задумался, видимо подсчитывая, когда именно это было, – три недели назад. Неделя ушла на оформление, так что владельцем ее я стал две недели назад.

– Извините, что расспрашиваю, если не хотите – не отвечайте, но как вы вообще узнали, что квартира продается?

– Да нет, я отвечу, ничего страшного. Я понимаю, у моих юристов тоже возникли вопросы, но все в порядке. Видимо, хозяйка решила сделать маленький бизнес. Она продала мне квартиру за пять миллионов, а сама купила на полмиллиона дешевле. Очень практичная, деловая особа. Ей повезло. А о продаже я узнал все от того же Константина Евграфовича. У него много состоятельных клиентов, и он сотрудничает с риелторами. Я и обратился к нему с просьбой, что если он услышит о подходящей квартире, то пусть мне сообщит. Он услышал, сообщил, и я теперь очень доволен.

– А с хозяйкой вы виделись?

– Нет, не пришлось. У него генеральная доверенность, так что ее присутствие не обязательно.

Они поднялись наверх. Новый владелец долго расписывал, каким именно он хотел бы видеть свой зимний сад. Договорились встретиться, чтобы обсудить уже конкретный проект.

«Потрясающе, – думал Владимир, садясь в машину, – просто уму непостижимо. Квартиру в пять миллионов долларов дважды перепродают в течение месяца. А этот Евграфович ничего не сказал о том, что квартира продана, и сам пропал. Что вообще происходит?»

Он достал телефон и набрал Анин номер. Она ответила сразу.

– Я неожиданно узнал интересную информацию. Если я прямо сейчас подъеду к вам, мы сможем поговорить? Или это очень рано?

Аня сообщила, что рада его слышать и видеть в любое время суток.

– Во как! А жизнь-то налаживается! – почему-то, вспомнив старый анекдот про бычок, воскликнул Шапошников и, выехав на Садовое кольцо, направился к Проскуриным.

Общий сбор

В принципе то, что он узнал, можно было бы сообщить и по телефону, потом позвонить следователю и дальше ехать по своим делам. Но Володя жутко обрадовался, что у него появился повод встретиться с Аней, рассказать ей все новости, а потом… Ну мало ли что может быть потом – главное, сегодня он опять увидит ее.

С одной стороны, неловко, конечно, получается, он как бы пользуется тем, что ее жених попал в такую передрягу, но… Ведь в этой истории явно замешана женщина. Еще неизвестно, кто кого обманывает. Да, собственно, Аня-то своего жениха не обманывает. Это он, Шапошников, ищет с ней встречи, а она ведет себя абсолютно достойно…

«Интересно, как она ко мне относится, – размышлял Владимир. – Не похоже, чтобы она выходила замуж по большой любви. Да и выйдет ли она теперь за него? Во что выльется вся эта история? Скорей бы все прояснилось. Ой, скорей бы!»

Он уже подъехал к дому. Буквально через несколько минут они увидятся! Вдруг его осенило. Проехав еще метров сто, он остановился у цветочного киоска.

Какие же цветы выбрать? Розы – слишком пафосно. Лилии? А вдруг у нее на них аллергия? Букеты как-то не вдохновляли. Вдруг он увидел ветку, усыпанную орхидеями. «Вот это мы возьмем… Скромненько и со вкусом».

Довольный своим выбором, Шапошников сел в машину и, объехав здание недавно построенного нового театра Калягина, вновь оказался у дома Проскуриных. Через пять минут он уже был у двери их квартиры.

Аня была просто сражена красотой орхидей.

– Цветы просто великолепны!

– Вам под стать, – лаконично заметил Володя. – Хотелось сделать вам приятное. Вы вчера были очень расстроены, а я никак не мог вас успокоить.

– Вчера – это было вчера. Сегодня я уже без эмоций смотрю на все, что произошло. Пытаюсь понять, но постоянно натыкаюсь на все новые и новые вопросы. Жаль Андрея. И женщину эту, Татьяну Троцкую, очень жаль. Жила себе – и вдруг ее нет. Вот так жизнь идет, и в один день все разворачивается на сто восемьдесят градусов. Ты теряешься, а потом начинаешь разбираться, как жить в этой, совсем новой жизни. Я всю ночь думала об этом. Много выводов сделала, но сейчас не до того. Главное, надо помочь Андрею – а выводы потом.

– Интересно бы послушать ваши выводы, но – потом так потом…

Шапошников рассказал Ане все, что узнал сегодня утром, и спросил, нашла ли она телефон частного детектива.

– Нашла – и звонила ему. Знаете, я думаю, все это надо сообщить ему. На милицию надежда маленькая. Все, что бы они ни узнали, почему-то оборачивается против Андрея.

– Для них он пока главный подозреваемый.

Аня стала звонить Саше Сивакову, он был за городом и как раз ехал в Москву. Договорились встретиться через час в его офисе и обменяться информацией.

Отлично, у них есть целый час для разговоров не о криминале и не об убиенных авантюристках, и вообще чтобы забыть обо всех неприглядных сторонах жизни.

– Давайте попьем чаю, – предложила Аня.

– А может быть, посидим в какой-нибудь кофейне? Здесь, на Мясницкой, их полно.

– А почему нет? – радостно согласилась Аня.

Володя заметил – она рада уйти из дому и благодарна ему за то, что каким-то шестым чувством он ощутил это.

Ангелина Ивановна была дома, но даже не вышла поздороваться с гостем. Ну о чем теперь говорить – о пропаже писем? О том, как их искать? Она постепенно смирялась с тем, что письма утрачены и что вернуть эту потерю, видимо, не удастся. Привыкала к этой мысли, но касаться самой темы не хотела.

Только когда они вышли из подъезда, Володя справился о здоровье Ангелины Ивановны.

– Со здоровьем все в порядке, но морально она совершенно раздавлена. Я даже не знаю, что делать.

– Как – что делать? Письма найти.

– Спасибо, что этот разговор вы не завели в квартире.

– Я понимаю, понимаю.

– Офис Саши здесь недалеко, в Кривоколенном. Не хотите пешком пройтись?

– Пешком? Интересная мысль. Давайте пешком. Но сначала кофе, а офис потом. Ведите. Это ваш район.

– Мы с курсом любим ходить в «Кофе-Хаус». Кстати, оттуда до Сашиного офиса пять минут. Я, правда, там никогда не была. Мы с Андреем как-то проезжали мимо, он показал. Не думала, что понадобится, а какая полезная информация оказалась, – произнесла Аня с грустной иронией.

– Расскажите мне лучше о своей учебе, вы ведь скоро заканчиваете институт? Чем планируете заниматься? – поспешил Владимир перевести разговор на другую тему.

Они уже зашли в кафе, народу было мало. Выбрав столик у окна, Аня некоторое время сидела молча.

– Я, знаете, почему-то очень спокойна. Мама в натуральном столбняке, а у меня нет никаких чувств, даже чувства потери нет.

– Это оттого, что вы ничего не потеряете. Письма вернутся в семью, все наладится.

– Да я не только о письмах.

– И я не только о письмах, – сказал Володя, глядя ей прямо в глаза.

Аня не отвела взгляд.

Молчаливый диалог прервал официант. Надо было что-то заказать.

– Ну вот, а под капучино все же расскажите о своих занятиях живописью, – вернулся Владимир к нейтральной теме.

– Вам это правда интересно?

– Конечно, я и сам всегда любил рисовать. Мечтаю как-нибудь взять тайм-аут в работе и посидеть у мольберта.

– Как Корбюзье? – грустно улыбнулась Аня.

– Ну, не совсем. Я же приверженец реалистического рисунка. Букеты, портреты. По-простому.

– Что близко, то и надо делать. Букеты писать тоже непросто. И вообще, какая разница, что писать? Важно, КАК это делается. Какое чувство, отношение к жизни вы несете.

– Чувство я несу очень глубокое, – сам не ожидая от себя такого признания, тихо сказал Владимир.

В тон ему, без всякого жеманства и страха, Аня поддержала опасную для обоих тему:

– Я это очень ценю… Всего пару дней назад мне казалось, что я все знаю про свою жизнь на десять лет вперед. Сегодня я не знаю ничего. Сейчас оканчиваю академию, а что дальше? Я покажу вам свои работы. Рассказывать о них я не умею. Говорят, что талантливо. Ну да это говорят. Чтобы быть профессиональным художником, надо, чтобы твои работы покупали. Чтобы продавать, надо иметь имя, а у меня его нет.

– У вас талант есть.

– Сейчас это не столь важно. Обременительно даже. Талантам же надо помогать. А я какая-то очень правильная, чтобы мне помогать.

– Конечно – талантам надо помогать, бездарности пробьются сами. И пробиваются, совершенно замутив голову народу. Может, вы и правы, что неправильность привлекает. Но я консерватор. Мне нравится классическое образование, правильная речь и даже скромность. Хотя, в самом деле, эти качества сегодня ценят немногие.

– Вот-вот, вы меня понимаете. Это для многих странно, когда с уважением относишься к людям. А я ненавижу этот тезис – «people хавает». Не хочу жить и думать, а как бы вот так сделать, чтобы еще больше выдоить этих, которые хавают и хрюкают. Что дает человеку известность, построенная на невежестве?

– Деньги дает. Теперь весь мир так живет.

– Да не весь! Так живет мир желтой прессы.

– Согласен, на самом деле этот мирок не так уж велик, но он диктует свои законы, у него есть механизм навязывания стереотипов и создания поведенческого идеала, единого для всех. Навязать можно все, что угодно. Например, установку быть «как все», равняться на «звезд» – но не на настоящих, талантливых людей, а на тех, кто мгновенно добился известности, как правило благодаря большим материальным вложениям. Ничего, что у тебя пусто в душе, у «звезд» также пусто, но они же не унывают! Кто-то пьет, кто-то каждый день развлекается с красивыми девочками, кто-то с мальчиками, кто-то принимает наркотики. Они этого не стесняются, сообщают об этом, придумывают всякие глупости – за это их и любят.

– Это уже самое дно… Живопись – это все-таки не шоу-бизнес. Хотя раскрутка нужна и здесь.

– Она в любом бизнесе нужна. Просто, чтобы раскрутить абсолютную бездарность, нужен миллион, а таланту достаточно и сотни тысяч, а то и меньше. Этот закон я четко усвоил, издавая журнал.

– Вы даже там о себе не писали и журналистов избегаете, а при этом все вас знают и вы самый востребованный архитектор и дизайнер! – восхищенно сказала Аня.

– Ну, во-первых, я уже много лет этим занимаюсь, – смущенно ответил Володя. – Кому-то нравится, кому-то – нет. Я работаю с теми, кому нравится, дальше они меня рекомендуют другим. Так, по цепочке, заказов мне хватает. Больше чем достаточно. У меня нет никакой известности. Мне она не нужна. Я не хочу быть публичной персоной. У меня и времени на это нет. Но, повторяю, я начинал в другое время, а сейчас раскрутка стоит денег.

– Немалых. Я даже теперь подозреваю себя в том, что не последнюю роль в наших отношениях с Андреем сыграла его готовность вкладывать в меня любые деньги. Но это я сейчас стала понимать, а тогда была так счастлива… Замуж собралась – казалось, что по любви. Правда, больше все-таки думала, что это замужество подарит мне свободу заниматься искусством. В общем, сумасшедшее счастье и в карьере, и в личной жизни. Но сказок не бывает. Разве что в американских фильмах.

– Это те самые выводы, которые вы сделали сегодня ночью?

– И эти тоже.

– Значит, теперь вы считаете, что ваше замужество…

– Володя, какое замужество? О чем речь? Я переживаю за Андрея и всячески готова ему помочь, чтобы он был оправдан. Но я же не маленькая девочка. Если я не говорю обо всем вслух, то это не значит, что я не понимаю истинной причины его положения. У него была связь с Троцкой, для нее он забрал у мамы письма, самую дорогую реликвию нашей семьи. Он сделал свой выбор. Все, что произошло дальше, – лишь следствие его банальнейшего предательства. Надеюсь, его оправдают. Возможно, случится такое чудо, хотя это маловероятно, что и письма найдутся, – но после всего того, что произошло, я не смогу жить с этим человеком. Теперь я даже не знаю, любила ли я его. Мне кажется, любила, но какого-то другого человека, не того, который ради мимолетного увлечения смог меня предать. Во мне что-то сломалось – раз и навсегда. Прежних отношений между нами уже быть не может.

– Это может прозвучать очень эгоистично с моей стороны, но, Аня, я рад это слышать от вас. Понимаю, что вам сейчас тяжело, предательство трудно переживается. Но это пройдет. Я хочу, чтобы вы знали, что всегда можете на меня положиться. Во всем. Надеюсь, вы не отвергнете мою дружбу?

– Разве я давала повод так думать? Я с вами очень откровенна. Вы же видите, я говорю с вами как с близким человеком. Я чувствую, что вы, Володя… как бы это поточнее сказать? Я ценю вашу деликатность. Вы как-то умеете не переходить границ и не говорить лишнего. Володя, не торопите меня. Мне нужно время.

– Я это прекрасно понимаю. Буду ждать столько, сколько понадобится.

В это время у Ани зазвонил телефон. Это был Сиваков. Оказалось, что он уже приехал и ждет в офисе.

– Что ж, Аня, возвращаемся к насущным проблемам. Нам надо поторопиться!

Через несколько минут они были в офисе Сивакова. Там их уже ждали Отвагин и Мильман.

Сиваков с ходу стал рассказывать о том, что же ему удалось накопать в результате посещения дома Евтухова:

– Как вы все знаете, вдова отказалась беседовать со мной по телефону, и я решил поехать так, без приглашения. Ехал наудачу. И удача мне улыбнулась. Мне удалось там побеседовать с одним охранником. Василием зовут. Подъезжаю к огромной усадьбе и понимаю, что я туда ну никак не попаду. Забор, ворота, охрана – и вдруг из ворот мужик такой мощный выходит, с тремя собаками. Он их, оказывается, в лесу выгуливает. Я к нему. Даже придумывать ничего не пришлось. Он меня сразу определил и, оказалось, даже рад был увидеть. Сразу сказал: «Хоть вы, может, что-нибудь раскопаете! А то здесь что ни произойди – несчастный случай, и только». Я ему говорю: «Это вы аварию, в которой погиб Евтухов, имеете в виду?» – «Да, именно ее», – отвечает. «А вы считаете, – спрашиваю, – что это был не несчастный случай?» А Василий этот так прищурился: «Это как посмотреть. В результате, конечно, несчастный. Но не совсем чтобы случай». – «А поподробнее?» – спрашиваю. «Можно и поподробнее, – говорит. – Я их выгораживать не собираюсь». Я, конечно, интересуюсь: «Кого это – их?» – «Да, – говорит, – хозяйку и этого бедного родственничка, Константина Евграфовича. Пригрел покойный змею на груди. Она и ужалила».

Я уже чувствую – что-то интересное, явно. «Так что же случилось-то?» А он мне: «Случилось уже давно, как только Константин этот в нашем доме появился. Весь такой скромненький, в глаза всем заглядывал. Обычный голодранец. Прям с поезда ему наш хозяин Николай Николаевич, непонятно за какие заслуги, сразу и жилье в гостевом домике, и работу личным секретарем. А тот и отблагодарил, наградил благодетеля такими рогами, что он за люстру ими цеплялся». – «И долго этот соблазнитель у вас жил?» – спрашиваю. «Два года, – говорит. – Он и сейчас живет, только вот куда-то пропал. Второй день его нет. Не приходит ночевать. Там и хозяйка хороша. Ее и соблазнять не надо было. Висла на нем, как сопля». Ну, я, естественно, интересуюсь: «Так они что, подстроили аварию Евтухову? Есть какие-то доказательства?» – «Доказательств, – говорит Василий, – никаких нет. Ничего они не подстраивали, и тормоза в порядке, и вся машина была исправна. Они ж не дураки. На себя ничего не взяли. Только в последнее время хозяин пил очень много – с тех пор, как Лариска стала бегать в домик к этому нахлебнику. Дом забросила, детей все время в какие-то пансионаты отправляла, с ума сошла баба, ни на что внимания не обращала, только кричала, как мартовская кошка, по ночам». – «Страсти-то какие, – говорю, – а что этими ночами хозяин-то делал?» А тот отвечает: «Да он все уезжал куда-то. Тоже, видать, кого-то себе завел. Ну, он мужик был видный. У него всегда были какие-то шашни, но он же их в дом не приводил. Дом есть дом. Это семья, а здесь не пойми что получилось». Ну, я ему: «С этим понятно, а какое это имеет отношение к аварии?»

И вот тут он мне и рассказал. «В тот день, – говорит, – хозяин крепко поругался с хозяйкой. Что-то он там купил без ее ведома, она узнала, но потом они начали выяснять отношения. Слово за слово, а он был в сильном подпитии. Она кричит ему, дескать, пошел вон из моего дома. Он говорит, ну и пойду, мне есть куда. Пойду туда, где мне всегда рады. Он на ногах еле стоит, а она ему кричит, чтобы он катился к черту. Он еле добрел до гаража. Константин этот выскакивает, а хозяин ему заявляет: „Ты иди к себе, не беспокойся. Я один поеду“. Тот сильно не настаивал. Так, для проформы, сказал: „Николай Николаевич, вы ведь выпили, может, не стоит?“ А хозяин отвечает: „Не там ударение ставишь! У меня все очень даже стоит – и здесь мне делать нечего!“ Так и отошел, слова больше не сказал».

«Я, – говорит Василий, – не выдержал, подошел, говорю: „Останься, Николай Николаевич, проспишься и поедешь“. А тот ему отвечает: „Секунды не могу здесь больше находиться. Отпусти. А то сейчас я за себя не ручаюсь“».

И поехал. А буквально через полчаса, говорит, позвонили и сообщили – нет уже на свете нашего кормильца. Вот так. Довели, говорит, мужика до смерти и прекрасно себя чувствуют. В ту же ночь они уже в ее спальне кувыркались. Тело мужа еще не остыло, а она уже в их общей постели с этим прощелыгой, из-за которого все и произошло.

Правда, Василий сказал, что в последние дни хозяйка какая-то нервная стала. Мечется по дому. Вытащила огромную коробку кассет и все их пересматривает. Может, что там увидела. Что за кассеты, он не знает.

– Значит, надо с той Ларисой встречаться! – тут же заявил Отвагин. – Какой-то подход искать. Готов взять ее на себя, если она уж такая горячая женщина!

– Успокойся, Казанова, – засмеялся Сиваков, – она не отказывается разговаривать со следователем из милиции. Она принципиально не хочет разговаривать с частными сыщиками.

– Какая ей разница?

– Говорит, что частных сыщиков много и у нее нет гарантии, что разговор с неизвестным человеком пойдет ей на пользу.

– Значит, Василий утверждает, что Вишняков уже два дня как пропал. А я с ним еще вчера утром виделся, – вступил в разговор Шапошников.

– Да, Аня сказала, что у вас есть интересная информация.

– Интересная, особенно в связи с тем, что вы сейчас рассказали.

И Володя поведал друзьям все, что знал о Евтухове, о его завещании, о дважды проданной квартире и пропаже нотариуса.

– Я, может, чего-то не понимаю в ваших следственных делах, но, по моему скромному убеждению, круг подозреваемых в убийстве Троцкой расширился, – подвел итог всему услышанному Отвагин.

– Во всяком случае, у Вишнякова вполне мог быть мотив убрать Троцкую. У него доверенность, он продал квартиру. В какой-то момент ему совсем не захотелось отдавать пять миллионов долларов. Большой соблазн, – согласился Сиваков.

– Точно. Кокнул старушку и с пятью миллионами рванул за кордон, – хохотнул Отвагин.

– Вот только теперь всю эту версию неплохо было бы доказать, а доказательств никаких нет, – устало заметил Сиваков. – Но все-таки дело сдвинулось с мертвой точки. Я свяжусь с Карминым, передам ему всю эту информацию. Может, это его встрепенет и он, наконец, начнет другие версии разрабатывать, займется чем-то, помимо сбора доказательств, что Троцкую убил Андрей.

Новый подозреваемый

Все шло к тому, что дело об убийстве Заваляевой (она же Троцкая) пора закрывать. Подозреваемый есть, улик больше чем достаточно, мотив тоже есть. Но что-то Кармину мешало закрыть дело. Он спинным мозгом чувствовал, что как-то все неправильно и уж очень гладко. Все против этого Павлова. И даже фотографии на месте преступления – то он с ней в ресторане, то цветы покупает, то стоит у ее подъезда. Кто мог сделать эти фотографии? Откуда они взялись?

Начальство требует не отвлекаться на мелочи, картина совершенно ясная. Надо передавать дело в суд. А что тут передавать? Письма куда-то пропали. Павлов же за ними пришел, а их нет. Значит, кто-то еще был в квартире пострадавшей…

Тут в дверь постучали, и вошел Саша Сиваков, бывший однокурсник Кармина по юридической академии.

– Я к тебе по делу об убийстве Заваляевой!

– Да мы уже закрываем его. Распоряжение начальства.

– Как – закрываете? – возмутился Сиваков. – Да я накопал неопровержимые свидетельства того, что Павлов невиновен в ее смерти.

– Так уж и неопровержимые, – засомневался Кармин.

– Ну, многое надо проверить, но ты послушай… – И Сиваков подробно изложил следователю все, что ему удалось выяснить за последние сутки.

– Да, интересные ватрушки получаются, – задумался Кармин, выслушав товарища.

– Имеет смысл встретиться еще раз с вдовой Евтухова. Она категорически отказалась со мной общаться. Дескать, совершенно открыта для общения со следователем, а частным детективам не доверяет. Почему-то не любит она нашего брата.

– Да, интересно почему. Но вообще – отлично все!

– Что отлично-то?

– Честно скажу, Саня, ты меня обрадовал несказанно. Душа у меня не лежала это дело закрывать. Шкурой чувствую, здесь еще не один сюрприз будет. Потом, знаешь, семья Проскуриных заявление так и не написала. Вроде нет такой заботы, письма искать. А я хочу их найти.

– Значит, будем искать. Я-то просто обязан их найти. Они там в шоке. Правнучка как-то внешне, во всяком случае, спокойна, а мать ее просто в глубоком обмороке.

– Вот-вот. Вдова Евтухова что-то определенно знает. Во-первых, она к суду готовилась и собирала какой-то компромат – то ли на мужа, то ли на Заваляеву, а во-вторых, в свете последней информации с этой квартирой она становится весьма активной участницей событий. Ну как, Шерлок, поедем к нашей веселой вдове?

– Я всегда готов. Предупреждать звонком не будешь?

– Зачем? Сюрприз будет. Поехали.

Веселая вдова

На место они добрались затемно. Охрана сообщила хозяйке, что к ней приехали следователи из милиции. Их пустили сразу, без лишних расспросов.

– Раньше она была не такой сговорчивой, – заметил Сиваков. – Или у нее такое приоритетное отношение к органам внутренних дел.

– Или что-то случилось, и она сама уже хочет с нами встретиться, – с надеждой предположил Кармин, входя в дом.

Лариса сидела в гостиной в компании мартышки Дуси, напротив огромного экрана плазменного телевизора. Правда, когда сыщики вошли, он был выключен, но определенно до их прихода хозяйка активно просматривала видеофильмы.

Повсюду валялись диски DVD, а рядом с Ларисой, на диване, стояла большая коробка из-под принтера, битком набитая ими. Чтобы просмотреть все это богатство, нужен был явно не один день. Видимо, осознав перспективу, хозяйка решила разнообразить этот безрадостный процесс. Просмотр явно начался уже давно, поскольку штоф, стоящий перед ней на низком стеклянном столике, был опустошен почти наполовину, а хозяйка дома находилась в весьма расслабленном состоянии.

– Вы вовремя, – вместо приветствия, сообщила Лариса гостям, как будто они договаривались о встрече и она рада тому, что договоренность осталась в силе. – Выпьете со мной? А то Дуська не пьет, а мне одной как-то…

– Может, сначала поговорим? – предложил Кармин.

– Поговорим обязательно, но сперва выпьем.

– Я за рулем, – в один голос сказали сыщики.

– Отлично, причем за одним, – с пониманием отозвалась Лариса, наполняя уже допитый стакан. – Ну, не хотите принимать участие в празднике – не надо. Я вас не для этого звала.

– Да, мы и сами хотели приехать, – не зная, как реагировать на ее слова, сказал Сиваков, а про себя подумал: «Видимо, попивает она не первый день и плохо улавливает ход событий».

– Решила не морочить вам голову и поделиться с вами очень, ну просто очень важными сведениями. Вот, – попыталась она подтолкнуть коробку. – Очень интересное кино. Лучшие кадры я уже посмотрела. А вы можете полюбоваться всем остальным.

– Что это? – спросил совершенно сбитый с толку Кармин.

– Это? Это выдающийся блокбастер, который я продюсировала последние полгода. Да, представьте себе. И я вам скажу, снимать такое кино очень, очень дорогое удовольствие, но оно того стоит. Кино нужно смотреть! Чтобы разобраться в себе, чтобы понять, какая дура! Какая же я была редкая дура. – Лариса с трудом выговаривала слова, но у нее был четкий план, и она решила во что бы то ни стало довести его до конца. – Вот, господа офицеры, дарю. Это результаты круглосуточного наблюдения за квартирой убиенной наследницы моего мужа и обладательницы квартиры стоимостью в несколько миллионов. Между прочим, моих… Моих миллионов.

– Так вы там поставили… – наконец сообразил Сиваков.

– Вот именно. Я все всегда держу под контролем. Когда узнала, что мой супруг готовится покинуть нашу бренную землю…

– Как узнали? – изумился Сиваков.

– Просто узнала, что он написал завещание. Причем на имя гражданской жены. Меня это развеселило. Завещатель хренов, – что он ей мог завещать? Понты, и больше ничего, но сам факт меня озадачил. Он, конечно, рвань, по пьянке согласился ерунду написать. Но кто-то его надоумил это сделать. И я, естественно, решила последить за этой умницей. Интересно же, как она завещание будет получать.

Несмотря на то что Лариса выпила очень много, хмель ее не очень брал. Если она не освежала свое состояние, то вскоре начинала говорить вполне адекватно и с готовностью реагировала на вопросы.

– У нас есть своя версия гибели вашего мужа, – заметил Сиваков.

– Мужа! Скажете тоже, – парировала Лариса. – Знаю я вашу версию. Собрали сплетни со всей округи, что я ему изменяла на глазах у всех, что не остановила, когда он пьяный в машину садился. Да, изменяла и не остановила. А вам не приходило в голову, что женщина не будет изменять, если у нее все в порядке? Это мужчине постоянно нужны новые впечатления – потому он ищет других женщин, а женщине нужна стабильность, уверенность, что ее любят. Ну, хотя бы ценят, а вот когда этого нет, то и пусть катится в любом состоянии куда хочет, держать не буду.

– Так это кассеты, снятые камерой наблюдения? – спросил Кармин.

– Да, камера работала до вчерашнего дня. Я сняла квартиру в доме напротив полгода назад. И с тех пор все, что происходило в квартире наследницы моего мужа, изо дня в день запечатлевалось на пленочку. Все это здесь, в этой коробочке.

– Значит, камера работала и в день убийства? – не веря своим ушам, спросил Кармин.

– Естественно, наблюдение велось круглосуточно. Вы нашли фотографии в квартире?

– Где пострадавшая с Павловым? В ресторане и на улице?

– Да, именно эти. Я собиралась отсудить у нее мою квартиру и готовилась к суду, собирала на нее компромат. У меня много таких фотографий. Есть и с Павловым, есть и с другими. Но другие ему не понадобились.

Она опять потянулась за штофом, но Кармин, почувствовав, что разговор подходит к самому важному моменту, перехватил его и сделал вид, что ищет стакан для себя. Лариса отвлеклась, и Сиваков тут же спросил:

– Кому – ему?

– Любовнику моему. Вы же все знаете, зачем прикидываться? Моему молодому любовнику Косте Вишнякову. «Моя и очень многих верная жена». Да, он всем нам был верен – и ей, и мне. А я-то… Ну какая же дура. Знаю ведь, что просто так ничего, ничего в жизни не происходит, а тут решила, что мой муж стал редким гуманистом, пригрел провинциального мальчишку из чувства сострадания, из ностальгии по молодости, по родному городу. Он-то, наш красавец, протеже этой прошмандовки, оттуда же родом.

Лариса зло откинулась на спинку дивана. Возникла невольная пауза.

– Вы хотите сказать, что Вишняков не просто так появился в вашем доме, а по протекции Заваляевой? – догадался Сиваков.

– Вы просто на лету хватаете. Не прошло и получаса. Да, именно. По ее протекции он проник в наш дом. Жил в свое удовольствие. Причем и со мной, и с ней. Он мне сказал о завещании, которое сам же и составил в пользу той своей любовницы, а когда я ему – о, какая идиотка! – сказала, что завещание это ничего ровным счетом не значит, то он организовал покупку квартиры. Такой перспективный молодой человек! Столько дел провернул и наконец… пропал. С моими же деньгами и пропал. Все заранее предусмотрел. Продал ту самую злополучную квартиру и… Ванькой звали. Одно меня радует, что он, в конце концов, не только меня использовал, но и свою благодетельницу. Я-то жива, а той и вовсе по полной программе досталось.

– Откуда вам все это известно?

– Откуда? Я это придумала. Убить Заваляеву. Для этого и следили за ней. Искали, кого подставлять будем. Павлов очень удачным оказался экземпляром. Это мне все Костик рассказывал. Он руководил процессом. Я только сказала, что убила бы, а вот он решил это осуществить на самом деле. Не так прост оказался.

– Так на диске есть и момент убийства?

– А чем этот момент отличается от всех других? Наверное, есть. Снимали-то все подряд. Я тут полюбопытствовала. Решила все посмотреть, что было заснято на камеру. Я раньше только отчеты читала, а теперь сама решила посмотреть. О, долго мне ждать не пришлось. Просто эротический триллер. Потрясающие съемки. Отдам смонтировать и отправлю на «Оскар». Правда, все смотреть у меня сил не осталось. Думаю, что финальные сцены я просто не потяну. Это уж вы сами.

– Мы можем это забрать? – не веря в такую удачу, спросил Сиваков.

– Берите и уходите. Благодарности не надо.

– Лариса Андреевна, вы очень помогли следствию, – начал было Кармин, но Евтухова прервала поток его благодарности.

– Да уходите вы, ради бога. А то передумаю и прикажу все уничтожить. Впрочем, нет, конечно, не прикажу. Вы должны найти мне этого Костика. Я в глаза его хочу посмотреть. Плюнуть я хочу в эти глаза. Все, уходите. Не хочу больше никого видеть. Не могу больше.

Понимая, что помочь они ничем не смогут, детективы заторопились уходить. У дамы очередной приступ хандры, тоски, пьяной истерики… Они взяли драгоценный груз и поспешили из этого богатого и холодного дома. Находиться в нем было неуютно да и незачем, а главное, надо было торопиться, чтобы поскорее начать просмотр всех дисков. Что они расскажут? Видимо, сюрпризов будет немало.

Реалити-шоу за окном

Чтобы ускорить процесс, решили разделить диски между друзьями и смотреть все подряд, не пропуская ничего, в режиме онлайн. И, побыстрее просеяв таким образом весь материал, собраться потом уже в офисе Саши Сивакова – вместе отсмотреть материал, представляющий собой какой-то интерес для следствия. И чтобы были и Кармин, и Шапошников, который только один видел живьем Вишнякова – ведь Костик явно должен быть не последним участником этого бесконечного реалити-шоу.

Съемка велась через окно гостиной. То, что происходило в спальне, было скрыто шторами. Но это было уже не принципиально, поскольку все начиналось во вполне обозримом пространстве, а в спальне проходило лишь логическое завершение. Основные события обычно происходили, когда уже вечерело. Окна гостиной никогда не зашторивались, и все происходящее было как на ладони. Почти ежедневно приходил Евтухов. Действовал довольно однообразно – легкая эротика с элементами порно. Где-то на десятой серии в квартире неожиданно появился новый персонаж. Шапошников безошибочно опознал в нем Константина Евграфовича. Было очевидно, что Вишняков хорошо знаком с Заваляевой и очень даже нежно к ней относится.

– Вот она, причина чистосердечного признания Ларисы Андреевны, – заметил Сиваков. – До чего же сильна магия кино. Посмотрела и все осознала.

– Это магия случая. Просто мы вовремя подсуетились. Она только собиралась прийти к нам, а пришли к ней первые мы. Кто знает, может быть, она, насмотревшись всего этого под коньячок, потом проспалась бы и передумала идти к нам, – вдруг предположил Кармин.

– А куда ей еще-то идти? Впрочем, если бы герой ее романа внезапно не пропал, так, возможно, она бы не к нам, а к нему направилась, да при ее темпераменте взяла и пристрелила бы изменщика. Но ему повезло – вовремя смылся, – утомленный доморощенной Камасутрой, согласился Сиваков.

– Ладно, тоска это смотреть. Жуть берет, что красивая баба с мужиком может сделать. Надо же, пристроила своего малолетнего любовника к своему же сожителю. Любовь втроем какая-то, – тяжело вздохнул Отвагин.

– Любовь втроем к одним деньгам, если быть точным, – заметил Сиваков. – У нас и не такое тут есть. Чисто инструктаж по гранатометке: как соблазнить и подставить нормального мужика.

Он зарядил в дисковод очередной диск. На мониторе компьютера вновь появилась белая полоса оконной рамы. Комната, обставленная белой кожаной мебелью, несколько секунд пустовала. Наконец дверь открылась. Вот зашла Заваляева. Вслед за ней – Павлов с цветами.

– Как романтично, – не без ехидства оценил Отвагин.

Он в пальто и не собирается задерживаться. Конечно, не слышно, о чем говорят люди в комнате, но картина настолько понятная, что не нужны никакие слова.

Вот она жеманно всплескивает руками, рассматривая свою кофточку, на которой темнеет довольно большое пятно. Плавно покидает гостя, который по-прежнему не собирается снимать пальто и присесть в кресло. Он нетерпеливо переминается с ноги на ногу у двери. Заваляева пропадает в соседней комнате, но очень ненадолго. Вот она опять появляется в образе обворожительной Барби. На ней легкий пеньюар, и Андрей уже с интересом следит за ее действиями.

– Ну я ж его предупреждал, – не выдержал Отвагин. – Не ходи, не связывайся. Не пей из лужицы. Козленочком станешь. Так ведь и выпил, и стал, а мы теперь, как последние козлы, должны смотреть эту самодеятельную порнуху.

– Не смотри, – резонно заметил Сиваков. – Ничего нового ты там не увидишь. Хорошо, что не додумались Аню позвать.

– Были предпосылки к тому, что этого не стоит делать, – многозначительно заметил Отвагин.

– Так, давай все эти игрища на скорости промотаем. – Сиваков безжалостно нажал на кнопку пульта. – Все, стоп. Утро. Постыдное бегство нашего героя. Дама спит. Проматываем еще немного. Стоп. Она же и Вишняков. Что-то недоволен Константин Евграфович. Прямо-таки возмущен. Вот здесь звучок бы не помешал. Сцена явно не любовная, – комментировал частный детектив.

– Может быть, он ее ревнует? – предположил Сева Мильман, который до этого времени тосковал на кожаном диване в компании Шапошникова, тоже не принимавшего участия в бурных обсуждениях отснятого материала.

Владимир вообще чувствовал себя весьма некомфортно. Ему как ножом по стеклу было это публичное подсматривание в замочную скважину. Если бы не Аня, в жизни бы не согласился принимать участие в подобном просмотре. Но он обещал помогать. Кто знает, а может, и понадобится его присутствие. Хотя, кроме опознания Вишнякова, он уже вряд ли что-то может добавить к своим показаниям и быть чем-то полезным. Но надо дождаться финала просмотра. Возможно, там будут неопровержимые свидетельства невиновности Павлова. Да и вообще – мало ли что там может быть!

– Да вообще-то Вишняков спокойный пришел. Что-то она ему сказала, что так его взбесило. Так, теперь он куда-то звонит. Что у нас там с распечаткой разговоров? – спросил Сиваков своего коллегу.

– Да мы не запрашивали. Они же все мобильными пользуются, – поняв свою оплошность, замялся Кармин.

– Как выясняется, не все. Этот номер можно проверить. Район уже переведен в цифровой формат? Надо срочно это выяснить. Возможно, и она делала с этого телефона какие-то звонки, – заволновался Сиваков. – Смотрим дальше. Опять ругаются. О! Брык – и ушел. Нервный какой.

– Перемотать надо, пока она одна. Может быть, он вернется, – вдруг заинтересовался Мильман.

– Что-то не похоже. Так, долгие сборы – и уходит наша мадам. В квартире никого нет. Ладно, камера работает. Мы тоже работаем. Пустоту проматывай, – деловито взял инициативу в свои руки Кармин.

– А то я не соображу без твоих ценных указаний, – ухмыльнулся Сиваков.

– Стоп. Опять Вишняков. И Заваляева вернулась. Сколько прошло со времени его ухода? – не замечая подколки, спросил Кармин.

– Сейчас тайм-код показывает 14.38, утренняя перепалка была в девять с минутами, – констатировал частный сыщик.

– Смотрим дальше. Эка у них отношения нестабильные. То он ее убить был готов, а то как второклассник на первом свидании.

– И пришли с покупками, – заметил практичный Мильман. – Между прочим, не в дешевых магазинах закупались. Все пакетики из Третьяковского проезда.

– Так они что, из-за шмоток гавкались?

– Смотрим дальше, – оборвал дискуссию Кармин.

– Очень интересно смотреть. Подумать только, все утро перед ним голяком скакала, а теперь переодеваться ушла в другую комнату, в скромницу играет, – не удержался от комментария Отвагин.

– Может, она и есть скромница. И впрямь какие-то у них странные отношения, – задумчиво сказал Кармин. – Ладно, давай мотай. Так, ушли.

– Теперь уже вернутся поздно, наверное, в ресторан отправились, – откомментировал, не двигаясь со своего места, Мильман.

– Внимательно прокручивай. Стоп. Что такое? Когда они ушли? Ты записал?

– Да, в 18.34, – заглянув в свои записи, сообщил Сиваков.

– А сейчас на тайм-коде 19.17, и она уже вернулась.

– Может быть, забыла чего?

– Да нет, вот она в ванную идет, раздевается по дороге, явно никуда не торопится. Точно, собирается в ванную, – глядя на экран, бормотал Кармин.

– Да что тут странного? Пошла, проводила своего бойфренда, вернулась и решила ванну принять. Замерзла, может быть, решила согреться, – не понимая сомнений Кармина, объяснил Отвагин.

– Она так собиралась, красилась, платье новое… Так, стоп. Она же в платье уходила, – воскликнул Кармин.

– Ну да, в платье, а что? – не понял Мильман.

– Точно, – Сиваков обалдело посмотрел на Кармина, – а теперь, ну-ка, отмотаем назад. Вот она в гостиной снимает с себя… елы-палы, свитер она с себя снимает. Платье черное, и юбка со свитером черные.

– Может быть, она передумала платье надевать. Женщины по многу раз перед выходом переодеваются, – заметил Шапошников.

– Да нет же, это… другая женщина, – как-то не очень уверенно сказал Кармин.

– Да ну, как другая? Смотри: прическа, походка, волосы поправляет характерным жестом, – недоумевал Отвагин.

– Да этот жест у половины женщин, чтобы волосы в глаза не лезли. Что в нем характерного? Значит, привела себя в порядок, надела платье и ушла, быстро вернулась в другой одежде и пошла в ванную, – восстановил цепь событий Сиваков.

– Так она могла переодеться в комнате, и мы могли это пропустить, – предположил Отвагин.

– Не переодевалась она. Полчаса это платье крутила, мерила другие, а потом это надела – я же останавливал при перемотке.

– Так… Сейчас досмотрим весь материал, а потом опять вернемся и найдем тот момент, где она переоделась в другую одежду. Ну, или могла переодеться в другой комнате.

Дальше на пленке практически ничего интересного не было. Заваляева долго висела на телефоне и в конце концов легла спать. Утром металась по квартире, долго накладывала макияж и наконец отбыла. Через некоторое время в квартире появился Вишняков и неожиданно зашторил окно в гостиной.

От такой выходки Костика Сиваков просто вышел из себя:

– Вот это номер! Ну что он сделал? Все закрыл. Может, придет Заваляева и откроет окно?

– Не откроет, – сказал Отвагин. – Я уже пережил это разочарование. До конца записи только и видна одна занавеска. Видимо, он знал, что ведется съемка.

– Конечно знал. Он же был в курсе слежки, фотографии Павлова выбирал. Очень может быть, что и о круглосуточной съемке знал – или уж во всяком случае догадывался, – согласился Кармин.

– А что говорит консьерж? Ты с ним подробно разговаривал? – спросил у него Сиваков.

– Разговаривал, и не с одним. К вечеру у них была пересменка. В результате – полная неразбериха в показаниях.

– А поточнее?

– Утром Заваляева ушла. Это было между десятью и одиннадцатью утра. Точно не помнит. Часа через два она вернулась с мужчиной, по описанию похожим на Вишнякова. Мужчина вскорости ушел, а она осталась в квартире. Второй консьерж тоже говорит, что Заваляева пришла вечером с мужчиной, похожим на Вишнякова, а потом они вместе и ушли. Пробыли в квартире не больше часа. Через некоторое время хозяйка квартиры вернулась. А в девять часов к ней пришел мужчина. А потом кто-то вызвал милицию. Началась кутерьма. Его спрашивали, слышал ли он что-нибудь? Говорит, ничего не слышал, ничего подозрительного не заметил. Ну, ходят жильцы туда-сюда, за всеми не уследишь. Он обращает внимание только на посторонних. Один посторонний вне подозрений – он вышел с живой хозяйкой квартиры. Живая она и вернулась к себе, а вот другой пришел, и нет дамочки.

– Так Вишняков мог с любой другой женщиной прийти и уйти.

– В том-то и дело, что он был именно с Заваляевой. Консьерж всегда ее узнавал по пальто с большим воротником из чернобурки. Да и вообще, она яркая женщина. Такие запоминаются.

– Опять все упирается в Андрея. И что происходило в этот вечер в квартире, мы не можем увидеть из-за этой чертовой шторы. Я-то уже обрадовался, что вот они, доказательства, у нас в руках, – сокрушался Сиваков.

– Откуда такая уверенность, что на пленке были бы доказательства в пользу Павлова? Смерть Заваляевой наступила от двадцати до двадцати одного часа. Когда Павлов зашел в квартиру, она вполне могла быть еще жива, и он мог ее убить, – заметил Кармин.

– Да я чувствую, чувствую, что это не так. Кроме того, я этого человека знаю с детства. Все, что угодно, но он не может быть убийцей.

– К сожалению, и не такие, как он, убивают. Сань, я не знаю, что тут делать. Я тоже чувствую, что здесь двойное дно, но вот в какую сторону копать?

– Письма Корбюзье надо искать, – наконец вступил в разговор Шапошников. – Если найти, кому потерпевшая могла их отдать, тогда можно раскрутить ниточку, которая приведет к убийце Заваляевой. Павлов пришел за письмами, а их в квартире не оказалось. Зачем же ему ее убивать? И себе жизнь портить, и навсегда потерять то, за чем пришел? Это по меньшей мере нелогично.

– Ребята, дорогие мои, – взмолился Кармин, – да я все понимаю и согласен с тем, что вы говорите, но не могу я, имея основного подозреваемого, дальше продолжать вести это дело. Начальству все понятно. Они считают, что убийца Павлов, и никто другой. На бытовой почве. Все сходится. У них была любовная связь. Это еще раз подтверждено видеосъемкой. Я вчера еще, как узнал о Вишнякове, на всякий случай запросил все аэропорты.

– И какой результат? – с опаской спросил Сиваков.

– Отбыл наш орел Вишняков в тот же вечер во Франкфурт-на-Майне.

– Один?

– Как перст один. И если у него получилось с головой распорядиться генеральной доверенностью Заваляевой, то он сейчас совсем не бедный человек. Я, конечно, дал на него ориентировку в Интерпол, но думаю, что при его нынешних возможностях он уже поменял себе паспорт и в самое ближайшее время – ищи ветра в поле.

– Скорей всего, и письма у него, – сделал вывод Шапошников.

В это время у Кармина зазвонил мобильный. На другом конце ему что-то обстоятельно рассказывали. В ответ следователь только многозначительно кивал, приговаривая только одно: «Понятно».

– Потрясающе, – завершив разговор, сообщил Кармин. – Наш пострел везде поспел. Он, оказывается, умудрился продать все квартиры Заваляевой. Только на Большой Академической осталась – ее сыну. Ну орел.

– И после этого подозревают Павлова? Логично, – искренне возмутился Отвагин.

– Надеюсь, теперь твоему начальству сложновато будет настаивать на закрытии дела, – сказал Кармину Сиваков. – Конечно, во Франкфурте-на-Майне мы его фиг найдем, а вот в родном Омске концы поискать можно.

– Значит, надо туда рвать – и срочно, – резюмировал Мильман. – Наша договоренность остается в силе. Я лично спонсирую все командировочные расходы.

– Я сделаю запрос в Омский ГУВД, предупрежу ребят о твоем приезде. Они помогут разыскать родственников. Наверняка у него там родители есть, барышни, да мало ли.

– Вот и повстречаемся с теми, кто есть, – решительно заявил Сиваков. Он был готов лететь в Омск первым же самолетом.

Рождество в Париже

Далеко за полночь Саша Алябьева прибыла в свою квартирку на улице Жана Гужона. Всякий раз под Рождество она приезжала сюда, в милый дом со старыми ставнями, на тихую улицу в центре, как принято считать, элегантного Восьмого округа. Место потрясающее, в нескольких шагах от Сены, в десяти минутах ходьбы от Елисейских Полей. Совершеннейшее чудо для испорченной квартирным вопросом жительницы Москвы. Саша до сих пор не могла поверить в это чудо. Вообще, все, что было связано в ее жизни с Парижем, казалось необыкновенным – такой уж город.

Впервые она попала сюда пять лет назад. Конечно, перед Рождеством. Тогда она и представить себе не могла, как все обернется. Просто пошла в Большой театр на премьеру «Пиковой дамы», чтобы написать рецензию для ежемесячного журнального обзора. Все очень прозаично. Перед входом, как всегда, собралась толпа желающих приобрести лишний билетик. У Саши был пропуск на два лица, но, памятуя старую истину «не делай добра – не получишь зла», она и не думала никого проводить на премьеру. У нее уже был плачевный опыт. Провела одну пожилую даму, заядлую театралку. Сидели рядом и понемногу разговорились. Дама взяла Сашин номер телефона и потом все время звонила в режиме онлайн с бесконечными просьбами провести на всевозможные премьеры.

Нет, хватит, пусть лучше пропадает место. Все равно кто-нибудь сядет, у кого контрамарка. Так и получилось. Рядом с Сашей уже после третьего звонка оказался очень импозантный, что называется, «приятный во всех отношениях» мужчина лет пятидесяти.

«Странно, такой респектабельный мачо – и без места. Что творится в этом мире?» – подумала Саша, но зазвучали первые аккорды увертюры, и ее внимание переключилось на сцену.

Конечно, ходить в театр в гордом одиночестве, даже по долгу службы, дело весьма тоскливое. Во время действия это не имеет значения, но в антракте хочется поговорить, обсудить – особенно если зрелище достойно обсуждения.

Эту премьеру ожидали с нетерпением. Она должна была стать событием, и событие состоялось. Постановка была спорной и должна была вызвать диаметрально противоположные оценки. Поговорить было о чем, и Саша даже обрадовалась, когда неожиданный сосед, улыбнувшись, спросил с легким грассирующим акцентом о ее впечатлениях от первого действия. Они обсудили материал, выбранный классиком французской хореографии Роланом Пети для постановки: он объединил пушкинскую «Пиковую даму» на музыку Шестой симфонии Чайковского с «Пассакалью» Антона Веберна, где сложность восприятия музыкального материала была усугублена непривычным для зрителя отсутствием сюжета и образов… Поговорили и о работе художника-постановщика Жана Мишеля Вильмотта – серо-черно-белые тона его декораций вдруг менялись и вспыхивали кроваво-красным в сценах игорного дома, и о великолепных костюмах, придуманных Луизой Спинателли.

После спектакля разговор, естественно, продолжился. Они вышли из зала, потом постояли в очереди в гардеробе, в один голос восхищаясь исполнителями главных партий Графини и Германна – Илзе Лиепой и Николаем Цискаридзе. Затем обсудили собственно концепцию балета, задуманного как коррида, в которой гибнут и бык и тореадор, и пришли к обоюдному выводу, что благодаря исполнителям она превратилась в фантасмагорию, где жажда жизни неизбежно замешана на смерти.

В конце концов балетная тема себя исчерпала. Все, о чем случайные собеседники могут поговорить после спектакля, было высказано. Однако новый знакомый вроде бы и не собирался прощаться. Он все шел и шел рядом с Сашей.

Они вместе вышли на улицу, и тут он предложил довезти ее до дому.

«Почему нет? – подумала Алябьева. – Не хочется расставаться, а так еще немного пообщаемся. Жаль, что ехать недалеко. Вечером, без пробок, от Большого до Сретенки минут пять, не больше».

Этот путь занял часа полтора. Столько времени они разговаривали в машине возле ее подъезда.

Оказалось, что Поль Дюваль, так звали безбилетника, приехал из Парижа. Русский он учил в Сорбонне, на славянском факультете, где преподает его мама. А работает он ни больше ни меньше в знаменитой Гранд-опера, и целью его визита стало заключение контракта с исполнителем партии Германна. Такой чести, сказал Поль, российские танцовщики не удостаивались уже двадцать лет. Последним в начале восьмидесятых годов на сцену Гранд-опера выходил Андрис Лиепа. А теперь вот он хочет пригласить новую звезду русского балета в парижскую Гранд-опера на три выступления в балете «Баядерка». Так уж сложилось, что именно он занимается там этими вопросами. Через два дня завершает дела в Москве и улетает в Париж. Однако у него есть замечательная идея – вместе встретить Рождество.

Саша сначала даже не поняла, о чем он говорит. Так славно рассказывал – о себе, о тенденциях мирового балета. И вдруг… Видимо, она ослышалась, или…

– Значит, вы ненадолго улетаете? – спросила она.

– Надолго. Но Москва – не единственное место, где встречают Рождество, тем более католическое.

– Наверное, конечно, не единственное…

– Я могу это расценивать как положительный ответ?

– Я не очень поняла, на что я должна отвечать положительно, – неуверенно сказала Саша.

– Я приглашаю вас встретить Рождество вместе. У меня, в Париже. Посмотрите, как я живу, познакомитесь с моими родителями.

– Я вообще-то еще и с вами не очень хорошо знакома. И знаете, я уже один раз знакомилась с родителями, ничего хорошего из этого в результате не вышло.

– И как давно это было?

– Достаточно давно. Двадцать лет назад. У меня уже дочь-студентка. С вашими данными вы могли бы любой двадцатилетней девушке сделать такое предложение – и она бы, я думаю, не отказалась.

– А вы, значит, отказываетесь?

– Да это несерьезно. И почему именно я? Мы с вами знакомы всего три часа.

– Отвечаю по пунктам. Если серьезно относиться к жизни, то лучше и не жить вовсе. Вам предлагаю по самой банальной причине: вы мне понравились. У меня было место в директорской ложе, но я захотел посмотреть балет рядом с вами. Знакомы мы уже целых три часа, и должен сказать, что с каждой минутой вы мне нравитесь все больше. К тому же у вас есть взрослая дочь и вы разведены, а значит, совершенно свободны. Что касается работы, то в России, по моим наблюдениям, новогодние праздники начинаются с 20 декабря и заканчиваются в лучшем случае к концу января. Не вижу никаких причин для отказа. Итак?

– Вы шутите?

– Да у меня даже чувства юмора нет.

– Совсем?

– Ну, разве что самую малость.

– Если самую малость все-таки есть, то… согласна, – неожиданно для самой себя сказала Саша.

– Я думаю, это самое правильное решение в вашей жизни. Вы в этом убедитесь в самое ближайшее время, – сказал Поль и поцеловал Саше руку.

«Это все неправда. Конечно, он пошутил, – думала Саша, поднимаясь по лестнице на свой пятый этаж. Лифт, как всегда, не работал. – Он через два дня улетает. А я, значит, подъеду к Рождеству. По принципу: „Да вы приезжайте к нам так, без адреса, по-простому“. Конечно, все это было только для настроения, чтобы сделать вечер томным, поиграть в принца. Действительно, от такой игры и настроение поднимается. Спасибо, у него получилось. Молодец». На этой оптимистической ноте Саша открыла дверь и вошла в квартиру.

Дочери Василисы, а в просторечии Васьки, дома не было, она допоздна репетировала перед курсовым показом. Такую профессию выбрала. Васька с детства мечтала стать актрисой и теперь днюет и ночует на репетициях.

В ту же минуту зазвонил мобильный. Саша услышала голос Поля:

– Это не было шуткой. Мы должны вместе встретить Рождество. Приятных снов. Завтра позвоню.

Самое смешное, что он действительно позвонил на следующий день. Сообщил, что уже договорился о визе. И что для верности он сам заедет за Сашей и проводит до посольства.

Перед своим отъездом он вручил ей билет до Парижа с открытой датой, предупредив, что прилететь надо не позднее 24 декабря, а желательно пораньше.

Васька сказала, что так не бывает. Ну точно по схеме: «люблю, куплю, и полетим». Но если уж случилось, то надо лететь срочно, пока он не забыл, как Саша выглядит, а то если затормозить, то он может и не узнать ее при встрече.

– Тебе лишь бы смеяться над матерью. Как же я тебя оставлю одну на праздники?

– Во-первых, я уже, если ты не заметила, давно взрослая, во-вторых, у меня елки. В-третьих, я наконец-то встречу Новый год со своим курсом. Только не надо говорить, что это семейный праздник. Слышали. Между прочим, семья должна расширяться, увеличиваться, вот и займись этим вопросом.

– Было бы логичнее, если бы этим занялась ты.

– Не вижу никакой логики. Институт брака в прежнем понимании себя изжил. Сейчас – уж замуж невтерпеж лишь бы за кого – это неактуально. Я подожду. Твой пример, мамуля, меня очень вдохновляет.

– Опять смеешься над старой больной женщиной?

– Да какая же ты у меня старая? Что наговаривать на себя? Устрой себе, наконец, праздник и улетай.

– Что ж ты меня гонишь из дома? Неужели я тебе так надоела?

– Гоню потому, что люблю и желаю тебе счастья.

– Думаешь, это счастье?

– Уверена, – сказала Васька и достала из шкафа чемодан.

В Париже Саша сразу почувствовала себя как дома. Все из-за атмосферы. Такое ощущение, что она вошла в огромный театр с сохранившимися традициями, когда все улыбаются друг другу, приветствуют. Правда, в русском театре последних лет, к сожалению, эта атмосфера куда-то начинает пропадать. На смену доброжелательности, которая отличает по-настоящему творческих людей, пришли амбициозность и «звездность», сильно смахивающие на хамство. А Париж, как ни банально это звучит, он всегда Париж. Что бы ни происходило, он умудряется оставаться собой. Какой-то немыслимо творческий город.

Впрочем, у каждого он вызывает свои ассоциации и ощущения, которые в конце концов не могут не выразиться в любви к нему. Наверное, нет человека, который бы не испытал этого чувства, хоть раз пройдясь по Елисейским Полям – наверное, самой известной улице на свете. Не зря считается, что мир делится на тех, кто бывал там, и тех, кто мечтает побывать. Только в Париже можно попасть в рай при жизни – говоря по-древнеегипетски, на поля Иалу, а по-французски на Елисейские Поля.

Ох, как же там хочется жить! Увидеть Париж и умереть – совершенно неправильная установка. Увидеть Париж, чтобы жить счастливо, – вывела для себя новую формулу Саша в первый же день своего приезда.

У нее действительно было ощущение, что она в раю. С Полем было так легко, так интересно, так весело… Уже потом, когда его не стало, она поняла, что это и была самая настоящая любовь. Взаимная. Редкий подарок судьбы.

В первый же день, гуляя по городу, они пешком прошли, как показалось Саше, несколько километров – ну а на самом деле чуть меньше двух, начиная от арки Карусель, через парк Тюильри до Триумфальной, от площади Согласия до площади Звезды. Поль сказал, что все достопримечательности надо выпить залпом и хорошенько опьянеть от них. На самом деле от того дня в воспоминаниях Саши остались в основном посиделки в бесконечных кафе и ресторанчиках. В них они останавливались раз шесть во время ее знакомства с парижским раем.

Гуляя среди многолюдья Елисейских Полей, они не видели никого вокруг, и никто не обращал внимания на них. Болтали, дурачились, бесконечно смеялись, пьянея от праздника жизни, который совершенно неожиданно свалился на их головы.

До Нового года оставалась почти неделя, а до Рождества рукой подать. В квартале Оперы, на бульваре Османн и площади Мадлен остро чувствовался предпраздничный ажиотаж. Нарядные витрины универмага «Галери Лафайет» и бутиков на улице Фобур-Сент-Оноре, разные лакомства в витринах знаменитого гастронома «Фошон» на площади Мадлен, элегантные манекены – все вовлекало в сладостную суету, сулило какие-то неведомые сюрпризы, счастливые праздники, новые повороты судьбы. Так всегда кажется в конце декабря. Вот придет Новый год, и все будет прекрасно. Ведь как встретишь Новый год, так его и проведешь.

На этот раз, впервые в Сашиной жизни, сам праздник оказался прекраснее его ожидания. Все случилось – и сюрпризы, и подарки, и поворот судьбы. Утро следующего дня ушло на покупки рождественских подарков – для Саши, «чтобы хоть что-то надеть», для Поля и для его родителей.

Рождество встречали дома, в той самой квартирке недалеко от Сены, а вот на следующий день предстоял визит к родителям Поля.

Жили они, да и сейчас живут, на авеню Ваграм, в двух шагах от площади Звезды. Такое престижное место жительства было обусловлено должностью, которую занимал месье Кристиан Дюваль, отец Поля, служивший генеральным инспектором парижских памятников.

Саша, конечно, очень волновалась перед этой встречей. Вот уж не ожидала, что ей в жизни предстоит такое испытание. И французского она не знает, да и вообще – наверное, они мечтали видеть избранницей своего сына какую-нибудь юную красавицу, а тут не юная, из России, прилетела по первому зову. Ужас какой-то. Понятно, что Поль не мальчик, давно за пятьдесят. Но ведь мужчинам всегда только «еще», а женщинам всегда «уже» и всегда много лет.

Когда-то у него была жена, с которой они прожили довольно долго, но детей так и не завели и как-то очень мирно расстались. Кажется, она встретила другого, и бракоразводный процесс, который во Франции сродни стихийному бедствию, прошел бескровно. С тех пор у него было множество увлечений, но вот с родителями, настроенными достаточно патриархально, он ни одну из своих пассий не знакомил.

Всегда бывает, что, если чего-то боишься, на деле получается не так уж и страшно. Попав в немыслимо буржуазную квартиру, Саша окончательно затосковала, и у нее даже появилось странное опасение, сможет ли она правильно есть за столом ножом и вилкой, как в фильмах о начинающих карьеру провинциалках, чавкающих и рыгающих за столом. Кроме того, она жутко переживала, что надела неправильное платье. Слишком вечернее. Очень красивое, черное, облегающее, от Moschino. Но может быть, надо что-то попроще? Короче, кошмар.

Поль совершенно не понимал ее метаний. Правда, она несколько успокоилась, когда увидела его в смокинге от Патрика Хельмана. Она сразу вспомнила мюзикл «42-я улица», привезенный в Москву аж с Бродвея. Самый стильный кутюрье бизнес-класса был там художником по костюмам. В голове пронеслись воспоминания. Пресс-конференция в «Мариотт-отеле». Красавец Патрик в костюме от себя самого. Бутик напротив Театра имени Маяковского. Вдруг Патрик Хельман стал каким-то родным напоминанием о Москве, все соединил и поставил на свои места. Смокинг великолепно гармонировал с ее платьем.

– Гармония – это главное, тебе не кажется? – улыбаясь, спросил Поль. – Да что ты так нервничаешь? Успокойся, будь собой и не дергайся. У меня вполне нормальные родители. Немного снобы, но тебе с ними не жить. Отдам сыновний долг. Им приятно, и нам спокойнее.

– Не ценишь, что имеешь. Это счастье, когда твои родители живы и здоровы.

– Сашенька, ценю. Очень ценю. Именно поэтому и собираюсь представить им женщину, с которой хочу состариться.

– Очень романтично. Вместе стариться. Но в этом что-то есть.

– Очень многое, – неожиданно серьезно проговорил Поль, нежно обняв Сашу.

Знакомство с родителями было очень торжественным. Вечернее платье и смокинг оказались как нельзя кстати. Дювали вовсе не показались Саше снобами, хотя, конечно, в их отношении к Саше проскальзывало сочувствие – как же сложно жить в России! Из газет они узнали столько ужасов о нищей и тяжелой жизни в Москве, что ей самой стало страшно и непонятно, как же она умудрилась там выжить.

На следующий день Поль повез Сашу в Шампань. Поехали смотреть деревню Вийе-су-Шатийон. Обыкновенные жилые дома там украшают так волшебно, что люди специально приезжают посмотреть на эту рождественскую сказку. Красота невероятная! Ни один дом не похож на другой – чувствуется, что хозяева вкладывают всю душу, любовь и фантазию!

Те рождественские каникулы прошли как в сказке. И весь год был такой же. Саша при любой возможности прилетала к Полю. Он был загружен работой, и ему было сложно выбираться в Москву. Саша же, будучи свободной журналисткой, могла позволить себе жить между двумя городами. Переехать насовсем она пока не решалась. В Москве работа, Васька. Изменить жизнь в корне было трудно, да и зачем, и так все складывалось великолепно.

Жизнь стала бесконечной рождественской сказкой. Менялось только освещение. Пасмурная зима сменилась жизнерадостной весной с цветущими вишнями на Монмартре, где они облюбовали кафе «Проворный кролик», потом – майской зеленью фантастического сада Клода Моне в Живерни – деревеньке по дороге из Парижа в Руан. Затем пришла осень с дождями на бульварах. Там и дождь был прекрасен. Прав был Максимилиан Волошин, утверждавший, что в дождь Париж расцветает, словно серая роза.

Наверное, все было «слишком». Счастье должно быть спокойным, уравновешенным, тогда оно может продлиться долго, а иначе…

Сказка оборвалась внезапно. Мадам Дюваль позвонила Саше ночью, через час после случившегося, сразу, как сама узнала о том, что произошло. Поль ехал на машине в аэропорт Орли, куда-то ему надо было на два дня слетать, видимо, очень торопился, опаздывал на самолет, в какой-то момент не справился с управлением и…

С его уходом жизнь для Саши потеряла яркие краски. У нее всегда был билет до Парижа с открытой датой. Она прилетела в тот же день. Похоронили Поля за неделю до Рождества. Город вновь жил предпраздничной суетой, и это еще больше усиливало тоску и горечь потери. В те дни Саша очень сблизилась с родителями Поля. В какой-то степени ей удалось восполнить пустоту, окружившую их после гибели единственного сына.

Опять был рождественский обед. Саша надела то же самое черное вечернее платье от Moschino, но теперь, без Поля, оно выглядело совсем иначе, грустно и скорбно. Вспоминали встречу прошедшего года, даже смогли улыбаться и говорить на отвлеченные темы. Старики были благодарны Саше, что она не оставила их в эти трагические дни. Для них она стала реальным, живым напоминанием о Поле.

Когда Саша уже собралась уходить, мадам Дюваль отважилась наконец сказать о решении, которое они приняли с месье Дювалем.

– У вас, Саша, конечно, своя жизнь в другой стране. Все это сложно, но мы в любой момент рады будем видеть вас. Вы можете приехать в Париж в любое время. Мы хотим подарить вам квартиру Поля. Все формальности мы уладим. Знайте, у вас здесь есть дом и вас здесь ждут.

У Саши сжалось сердце. Она бы охотно осталась с этими милыми стариками, но слишком многое связывало ее с Москвой. Может, потом, попозже, чтобы стариться, правда уже без Поля. Впрочем, в одиночестве это и в Париже очень грустно. Но приезжать, конечно, будет. Уж во всяком случае, на Рождество обязательно.

С тех пор накануне Рождества Алябьева непременно приезжала в Париж. За четыре года это стало традицией, которой она не изменила и на этот раз.

Перед тем как навестить Дювалей, побродила по Парижу, как всегда, выпила кофе в «Проворном кролике», а затем отправилась в «Галери Лафайет» выбирать рождественские подарки.

Шопинг был любимым занятием Саши. Она часами могла бродить среди движущихся витрин магазина, выбирать, примерять, опять выбирать. Полностью окунувшись в богатство и разнообразие возможных покупок, Саша неожиданно обратила внимание на пару, которая шла ей навстречу. Мужчину она никогда не видела, но женщина…

«Мама дорогая, этого не может быть. Да ведь это Таня Троцкая!» – воскликнула про себя Саша. Даже было направилась к ней, но тут же опомнилась.

Троцкая же убита!

Буквально накануне своего отъезда Саша разговаривала с Шапошниковым, который рассказывал ей о квартире, которая пошла по рукам, о краже писем, о том, что Троцкая на самом деле оказалась Заваляевой.

«Интересно, а может быть, Троцкая и Заваляева все-таки разные люди?» – подумала Саша и заспешила, чтобы не упустить из виду удаляющуюся пару. Они остановились у одной из витрин, что-то оживленно обсуждая.

Почему-то Саша вдруг решила не подходить к Татьяне. Какое-то шестое чувство сработало. Она обошла витрину и слегка приблизилась к ним – так, чтобы Троцкая могла ее увидеть, чтобы буквально натолкнулась на нее.

Мужчина и женщина говорили по-русски. Он куда-то торопился и предлагал сделать покупки в следующий раз. Его спутница настаивала на своем. Это была, несомненно, она. Это ее голос. Правда, макияж очень умеренный и разговаривала она, не стараясь обратить на себя внимание окружающих. Но мало ли, может, освоила, наконец, хорошие манеры.

В конце концов Татьяна заметила Сашу, они даже встретились глазами. Однако, к Сашиному удивлению, она и бровью не повела, просто в упор ее не видела – причем непреднамеренно. Эта дама действительно ее не знала. При всем фантастическом сходстве это была не Троцкая.

Мужчина наконец уговорил свою спутницу отложить шопинг до завтрашнего дня. Они прошли мимо Алябьевой и направились к выходу. Саша никак не могла прийти в себя от такого немыслимого сходства. Ладно внешность. На обычном лице можно нарисовать все, что угодно. Но тембр голоса, множество каких-то мелких признаков – все выдавало в этой женщине Татьяну Троцкую. Но в то же время – совсем другой взгляд. Без показной самоуверенности, напротив, глубокий и, как показалось Саше, немного печальный.

Придя домой, Алябьева после долгих колебаний решила все-таки написать письмо Шапошникову. Сто раз оговорив, дескать, конечно, это какое-то странное совпадение, и не надо думать, будто бы она страдает паранойей только в силу того, что идет следствие и он, Володя, в нем заинтересован. Но тем не менее сегодня она лицом к лицу столкнулась с женщиной, безумно похожей на Троцкую. На всякий случай описала и ее спутника – высокий, спортивного вида молодой человек с красивым лицом и зализанными волосами. Может быть, информация эта и окажется полезной. Такие совпадения редко бывают случайными.

Омская правда

Шапошников получил письмо сразу. В этот момент он находился на верхней веранде строящегося трехэтажного особняка. Читать почту было некогда. Заказчик захотел, чтобы была возможность пользоваться открытой верандой и зимой, а это значило, что надо было многое менять в системе отопления по всему дому. В общем, пришлось срочно решать множество вопросов.

Когда же наконец на минуту Владимира оставили в покое, он сразу, на мобильном, прочитал письмо – и так же, как Алябьева, пришел в недоумение. Всякое, конечно, бывает, все люди имеют двойников, но в описании спутника этой женщины явно можно было узнать злополучного Константина Евграфовича. Что бы это могло значить? Голову можно сломать.

«Позвоню лучше Сивакову, – решил Володя, – пусть у него голова поболит над решением этого ребуса».

Частный детектив долго не брал трубку. Наконец ответил скороговоркой:

– Старик, я уже два дня в Омске, сейчас не могу говорить. Завтра возвращаюсь. Есть грандиозные новости. Приходи завтра же в офис. Обменяемся информацией, – и повесил трубку.

– Завтра так завтра, – в никуда ответил Шапошников и поспешил вернуться к работе.

На следующий день в офисе сыщика, как и в прошлый раз, собрались все друзья Павлова, Кармин и примкнувший к ним Шапошников.

– Я собрал вас, господа, – начал Сиваков, когда все удобно расселись, – чтобы сообщить… Вот не знаю, как сказать. Новость не то чтобы пренеприятнейшая, но скорее странная и уж точно неожиданная. Начну с самого начала. Прилетаю я в Омск, а там ребята из местного ГУВД мне уже полную раскладку подготовили. Домашний адрес Вишнякова, где учился, где лечился и так далее.

В первый же день я встретился с матерью нашего героя. Она знать ничего, конечно, не знает. Думает, что сын в Москве делает сногсшибательную карьеру, что собирается перевезти в ближайшее время и ее, и свою невесту, которая ждет не дождется встречи с ним. В последнее время он по телефону ей говорил, что даже, может, и не в Москве они будут жить, а у него мечта где-нибудь в Испании дом купить. Вот как денег наберет, сколько нужно для этого, так и заберет их туда. Мать необычайно благодарна за это его другу Евгению Заваляеву, а особенно его сестре Татьяне Заваляевой – именно к ее хорошему знакомому и отправился наш герой. Очень нахваливала ее мама Вишнякова. Такая работящая, такая целеустремленная, сколько в жизни всего добилась! Всю семью на себе тащит. Вот откуда что берется… Сестра ее, Вика, ну ведь совершенно никудышная бабенка, а Татьяна – как танк.

– Какая сестра? Еще и сестра? У нее же брат… – зашумели присутствующие.

– Брат братом, но, оказывается, есть еще и сестра. Я потом навел справки в школе, где они когда-то все учились, нашел кое-кого из бывших одноклассников. Так вот. Оказывается, у Заваляевой есть сестра-близнец. Отношения у них с детства были не очень сестринские, прямо скажем, враждебные. Татьяна терпеть не могла Викторию за то, что она, как та говорила, «ходила росомахой», не пользовалась косметикой и являла собой, можно сказать, истинное лицо Заваляевой. Те, кто видели ее сестру, любили задать вопрос Татьяне: «Это вы такая красивая или вы в гриме?» Ерунда, казалось бы, но пострадавшая из-за этого раздражалась жутко. Виктория хорошо училась, а эта за ее счет выплывала, списывала, использовала по полной программе. Причем чем больше использовала, тем больше ненавидела сестру. Пока Заваляева карьеру делала, Виктория окончила филфак и пошла работать в школу учительницей, немецкий язык преподавала.

– Так получается, их все-таки действительно две? – не выдержал Шапошников.

– Ну да, а что значит «действительно»? – удивился Сиваков.

– А то, что я вчера получил из Парижа письмо по «мылу». По этому поводу и звонил.

– Что за письмо?

– Оно у меня с собой. – Шапошников достал мобильный, нашел нужную опцию и прочитал всем письмо Саши Алябьевой.

– Блин, тогда многое может сойтись. Так ты виделся с этой Викторией?

– В том-то и дело, что нет ее в городе.

– А семьи у нее нет?

– Она не замужем, а мать и брат уже давно уехали к Заваляевой в Париж.

– А она не захотела?

– Не достойна была. Но я нашел подругу Виктории. Уж она мне по-женски поведала всю правду-матку. Татьяна знать сестру не хотела долгие годы. А тут вдруг присылает деньги, а до этого позвонила с накатом, дескать, приведи себя, наконец, в порядок. Для тебя есть интересная работа. Я разрываюсь между Москвой и Парижем, мне надо, чтобы ты иногда меня страховала. В Москве надо работать с недвижимостью, проверять жильцов, чтобы они не расслаблялись. Твое счастье, что мы близнецы. Не упусти свой шанс, хватит сидеть, как квашня, прозябать в этом Омске. Давай. Я дам сигнал, когда ты мне понадобишься. Это было месяца два назад. Виктория, надо сказать, была рада этому разговору. Она, несмотря ни на что, к сестре хорошо относилась, безропотно сносила все ее издевательства, переживала, что у них такие плохие отношения. Она не собиралась вообще-то уезжать из родного города, но не хотела отказывать сестре. Поскольку та обратилась за помощью, Вика бросилась ей помогать, отложив все дела. Да, ну и недели три назад улетела в Москву, видимо, получила сигнал от сестры. Вот такая у меня информация.

– Очень интересно получается, – стал рассуждать Кармин. – Нам удалось выяснить, куда звонил Вишняков с квартирного телефона убитой. Обычная квартира. Съемная. Хозяйка считала, что он там живет. Ни соседи, ни она никого больше не видели. Выхино. Спальный район. Кто там кого заметит? Но видимо, все-таки именно в ту квартиру и приехала Виктория Заваляева. Вопрос – зачем? Вероятно, собирать деньги с жильцов других квартир – ну и для того, чтобы она появлялась в квартире, купленной Евтуховым. Консьерж дома показал, что новая хозяйка квартиры туда часто наведывалась, хоть и ненадолго.

– Зачем? – в недоумении спросил Шапошников.

– Я думаю, там был четкий план, но в какой-то момент все поменялось, появились письма, и Заваляева на ходу стала перестраиваться. Во всяком случае, сейчас все нестыковки ушли. Почему все подозрения падали на Павлова? Он был последний, кто видел Заваляеву живой. То есть кто должен был видеть, исходя из того, что пострадавшая пришла с Вишняковым в свою квартиру, а потом с ним же из нее и вышла. Затем через некоторое время вернулась – уже одна, после чего пришел Павлов и тут же стал единственным подозреваемым.

– Значит, если были две сестры-близняшки Заваляевы, то одна могла уже лежать убитая, а другая расхаживать по подъезду, – резюмировал Сиваков. – Кто-то в этой истории вел двойную игру.

– Вот именно, – обрадованно сказал Кармин. – Я думаю, что этот «кто-то» – Вишняков. Видимо, события развивались следующим образом. Заваляевой для своих целей понадобилась ее ненавистная сестра-близнец, и заниматься ею она поручила Вишнякову, которому доверяла, считая его своим человеком, – ведь она и в самом деле здорово помогла ему, определив в дом Евтухова. И потом, она давно дала ему генеральную доверенность на ведение всех дел. Зачем, спрашивается? Скорее всего, она хотела инсценировать собственную смерть, предоставив следствию натуральный труп своей сестры. С появлением Павлова определился и тот, кто ответит за это убийство да еще и принесет с собой отличный приз в виде раритетных писем. Вишняков определенно знал, что из окна напротив ведется наблюдение, не случайно в последний день он задернул шторы. Камера сделала свое дело, любовная связь Павлова с Заваляевой зафиксирована. Однако, судя по скандалу между нею и Вишняковым за день до убийства, он неодобрительно относился к этой идее – убрать Викторию. Возможно, у него возникли близкие отношения с ней за тот месяц, что она жила на снятой им квартире. Скорее всего, именно так. Вот и по Парижу они теперь вместе гуляют… Ну и тогда он рассказывает Виктории о плане сестры, и девочки начинают выяснять между собой отношения. Слово за слово, Татьяна набрасывается на свою ненавистную копию, но та готова к такому повороту событий и с силой отталкивает ее. Троцкая падает прямо на угол столика, оставляя Вишнякова полноценным владельцем всего своего имущества. Она не рассчитывала натурально умирать, для этого она подобрала себе жертву, но попала в собственную ловушку.

– Похоже, что именно так все и было, – задумчиво сказал Отвагин. – Просто план «Барбаросса» какой-то. Чего ей не хватало? Зачем такие страсти? Квартира за пять миллионов ей отвалилась, еще квартиры имелись, и вообще девушка была в полном шоколаде.

– С квартирой все не так просто, – стал объяснять Кармин. – Лариса ведь собиралась ее отсуживать. Она же установила, что подпись на завещании Евтухова поддельная. Закон в принципе допускает такой момент, что завещание может быть подписано другим человеком – мало ли, у завещателя рука будет дрожать или сил нет… Само по себе завещание Ларису не беспокоило, она знала, что Евтухов его и не мог подписать. У него же ничего не было. Здесь Заваляева прокололась. Жена Евтухова не собиралась жалеть денег на процесс, хотела нанять лучших адвокатов и отсудить квартиру у любовницы мужа.

– И дамочка решила умереть, а квартиру продать через доверенное лицо. Занятно, – проговорил Отвагин.

– В общем, картина ясна, но где же письма? – напомнил Шапошников. – Да и Павлов теперь уже не единственный подозреваемый. Его-то наконец отпустят?

– Невиновность Павлова надо еще доказать, – ответил Кармин. – Пока это все наши домыслы, версии и предположения. Дадим ориентировку в Интерпол на Вишнякова и Заваляеву. Как только их найдут, я думаю, и тропинка к письмам отыщется. Хотя…

– Что такое?

– Дело в том, что они могут и не знать о письмах. В день своей смерти Заваляева, она же Троцкая, была с письмами в посольстве, потом их след исчез. Но не надо отчаиваться – рано или поздно они всплывут.

– Сами по себе? Короче, сгорела хата – гори сарай, – съязвил Шапошников.

– Ну зачем так? Найдем мы письма. Дело времени.

– Какого? Дни, месяцы, годы?

Кармин пожал плечами.

– Очень оптимистичный прогноз, – только и оставалось сказать Владимиру.

Самая холодная ночь 2006 года

Распаренные машины плотной лентой двигались по Рублевскому шоссе. Было такое ощущение, что где-то впереди стоит огромный парной конвейер, с которого они сползают и, обалдев от мороза, широко раскрыв горящие фары, отдуваясь, торопятся в город, чтобы опять попасть в тепло.

«Что происходит? Морозище редкий, уже под сорок градусов, в Москве даже пробок нет, а здесь такое столпотворение. Интересно, куда это все собрались?» – размышлял Шапошников, возвращавшийся в машине из офиса навстречу плотному потоку.

– В ночную смену едут, – как будто услышав внутренний монолог Владимира, ухмыльнулся его водитель Сергей, внушительного вида добродушный молодой человек, бывший чемпион по тайскому боксу.

– Не иначе, – улыбнулся хозяин.

Комфортабельная машина убаюкивала, ехали не торопясь, все-таки дорога скользкая и вообще непредсказуемая.

Шапошников предался своим мыслям, которые вернули его в те далекие уже события – более чем годичной давности, которые привнесли в его жизнь огромные изменения. С ним произошли самые главные перемены, которые только могут случиться в жизни человека. Он женился, счастлив, и недавно на свет появился совершенно замечательный парень по имени Матвей.

Мысленно Володя уже рисовал себе картину, как он будет играть с подрастающим сыном, как они будут вместе собирать конструкторы, – а потом школа, Архитектурный институт… Конечно, Матвей станет архитектором, и у них будет настоящая династия.

Год назад он и предположить не мог, что все сложится именно таким образом, что Аня согласится стать его женой и даже родит ему сына. Вот уж точно, чего не ждешь, всегда случится.

А случилось многое. Дело об убийстве Троцкой-Заваляевой в конце концов было закрыто. Виктория не выдержала и пришла с повинной. Убила сестру действительно она.

Тихая и скромная учительница из Омска сама не могла понять, как стала убийцей. Она приехала в Москву по настоятельной просьбе сестры. Встретил ее Вишняков, а вот с Татьяной ей увидеться никак не удавалось. Костя первым делом повел ее в салон красоты, объяснил парикмахеру, какую надо делать прическу. Из коротко стриженной женщины с волосами неопределенного серого цвета она превратилась в яркую блондинку с искусно наращенными волосами. Он зачем-то купил ей одежду на свой вкус, совершенно не интересуясь, нравится ей то, что он принес, или нет. Говорил, как именно она должна выглядеть, а больше – никаких комментариев. Так велела Татьяна.

Виктория, надо сказать, всегда робела перед старшей сестрой. Та родилась на десять минут раньше, и это давало ей право руководить своей точной и нежеланной копией. Младшая сестра беспрекословно подчинялась.

Когда они жили вместе, Татьяна все время стремилась к тому, чтобы их не путали. Придумывала себе разные прически, а как только повзрослела, покрасилась в блондинку, да и в одежде придерживалась новейших направлений моды в самом экстремальном их проявлении. Она всегда носила длинные волосы, а Виктория с малолетства была коротко острижена, одевалась строго и невыразительно и никогда не пользовалась косметикой. Короче, выглядела совершеннейшей серой мышью на фоне своей броской сестры. Когда они обе выросли и стали девушками, никому и в голову не приходило, что они сестры-близнецы.

Татьяна учиться не любила, но через не могу с детства занималась французским, что очень пригодилось ей в жизни. Виктория же училась с удовольствием, все детство и юность провела за книгами, с медалью окончила школу, затем институт – тоже с красным дипломом. Татьяна только посмеивалась над ней и считала совершеннейшей неудачницей.

Конечно, Виктория в глубине души не хотела соглашаться с сестрой. Однако все ее жизненные достижения бледнели на фоне побед Татьяны, ставшей сначала моделью, потом предпринимательницей, а затем уехавшей в город-мечту, в Париж, который из Омска и вовсе казался какой-то призрачной заоблачной грезой… Вика же работала в школе учительницей, преподавала немецкий язык, очень любила свою работу, учеников. Что-то бесконечно придумывала, даже организовала драмкружок, где сама и ставила спектакли на иностранных языках. На работе ее очень ценили, ученики обожали.

Замуж, правда, она так и не вышла. Любовь, которую она встретила еще на первом курсе, была разбита все тем же злым гением ее жизни, Татьяной, которая сама вышла замуж за этого перспективного красавца, выпускника физико-математического факультета университета. Брак был недолгим, красавец только успел стать отцом ее ребенка, на том и расстались. Амбиции Троцкой не позволяли ей долго засиживаться на одном месте, поддерживать какой-то там семейный очаг. Ее ждали более высокие вершины, и превращаться в домашнюю клушку она не собиралась. Зачем ей нужен был Кирилл, она потом и сама не могла объяснить. Видимо, впервые в жизни Татьяна увидела, что у сестры есть то, чего нет у нее. Ну и конечно, нужно было тут же отбить этого парня – ведь она привыкла, что ей всегда принадлежит все самое лучшее…

Тот звонок Татьяны поверг Викторию в изумление. Они не общались много лет. О достижениях сестры провинциальная учительница знала из редких и коротких писем от матери. Та боготворила Таню, а к Вике относилась с жалостью и даже некоторым пренебрежением. В ее письмах постоянно сквозила укоризна, в них не было ни нежности, ни искреннего желания поддерживать теплые отношения с дочерью. Виктория чувствовала, что стала совершенно не нужна своей семье. Ведь подлинной героиней тут была Татьяна, которая вывезла свою одинокую мать и тогда еще малолетнего брата за границу, где они наконец-то зажили «по-человечески». И поскольку благодетельница Вику не любила, то и все остальные члены семьи считали своим долгом относиться к неудачной Таниной копии так же.

И вдруг она сама позвонила! Более того, сказала, что у нее для Виктории есть работа. И вообще, тут такие дела, что Вика может быть ей, Татьяне, очень полезна.

Работа Виктории была не нужна, ее абсолютно устраивало дело, которому она служила. Конечно, скромное, но несомненно приносящее пользу. Она гордилась своими учениками – они поступали в престижные вузы, становились ценными специалистами, не забывали ее, поздравляли со всеми праздниками. Виктория считала, что кто-то должен заниматься и такой работой, не всем же быть обласканными славой и успехом. Для нее успех был в том, что ее труд приносил пользу.

А тут вдруг оказалось, что она может помочь и своей сестре, такой удачливой, – вот это, конечно, было удивительно. Блистательной Татьяне нужна ее скромная сестра! Ну конечно, она сразу взяла в школе отпуск. Посреди учебного года это было сделать непросто, но Виктория объяснила, что ей жизненно важно ненадолго уехать, и – о, чудо! – ее отпустили.

Сломя голову она прилетела помогать сестре, но ее саму ни разу так и не увидела. Это случилось только в тот роковой для обеих день.

Константин держался с Викторией очень официально. Ни в какие дискуссии не вступал, всем своим видом показывая, что строго выполняет данные ему инструкции, и не более того. Она помнила его с юности – ведь Костя учился в одном классе с их братом Женей, который был на десять лет младше сестер. Рождением Жени мама в свое время хотела удержать отца, но тот все равно ушел к другой женщине, даже не дождавшись Жениного появления на свет…

С детства Костя был его самым близким другом. Они и потом регулярно переписывались и были в курсе всех событий в жизни друг друга. Но разговаривать с Викторией ни о Жене, ни о Татьяне Костя не хотел. Точнее, он толком даже не знал, что говорить.

Надо заметить, поначалу ему была совершенно неинтересна эта замухрышка из Омска. Однако потом, когда она, разумеется не без его помощи, совершенно преобразилась внешне, он увидел перед собой абсолютную копию Татьяны, только очень милую, открытую, наивную и добрую. Константин тогда не знал, какие там планы у его покровительницы относительно сестрицы, тем более что они у нее менялись с калейдоскопической скоростью. Зато он знал ее саму и поэтому мог подозревать худшее. Ясно было одно – приезд Виктории в Москву не сулил ей ничего хорошего. Поэтому, чтобы не выдать себя, Вишняков прикрывался маской официальности и занятости.

Когда Татьяна Троцкая узнала, что завещание, которое она столь ловко подделала, ровным счетом ничего не значит и что настоящей владелицей всего имущества Евтухова является его жена Лариса, она поняла, что ее стратегический расчет был неверен. Нет, эта женщина никогда не отдаст ей квартиру, купленную Николаем. Она потратит любые деньги на суды, но никому не уступит такой кусок.

Татьяна стала лихорадочно соображать, какие же шаги ей надо предпринять. В голове вертелось несколько вариантов, но все они были совсем сырые и невнятные. А может быть, ей наконец пригодится потрясающее сходство с сестрой-близняшкой? Во всяком случае, та должна быть наготове – не понадобятся ее услуги, поедет обратно в свой обожаемый Омск. А сейчас пусть на всякий случай будет рядом, тем более что необходимо время для того, чтобы привести ее в кондицию, сделать из нее настоящего двойника, с бесспорным сходством.

Константина тревожили планы Татьяны. Он уже знал, как непомерны амбиции этой дамы, и понимал, что для достижения своих целей она не остановится ни перед чем. Порядочность же для нее – понятие запредельное, некий анахронизм, мешающий человеку, стремящемуся к успеху и материальному благополучию…

Одним словом, он решил вывести Викторию из игры. Нельзя сказать, что решение его было продиктовано большой симпатией к наивной провинциалке, однако с каждым днем он жалел бедную женщину все больше и больше. Вишняков понимал, что ничего не стоит обвести ее вокруг пальца. Открытая, доверчивая – а в результате не защищенная со всех сторон… Ну и конечно, еще больше он беспокоился за самого себя. Если Троцкая решится на криминальное действие, то и он будет в нем замешан как соучастник. Нет, такого поворота событий молодой нотариус никак не мог допустить.

Вопрос с квартирой Евтухова решался просто: ее надо было срочно продать. Татьяна изначально задумала, что продавать будет сестра, но Вишняков убедил, что начинать продажу надо исподволь, через доверенное лицо, которым, кстати, может стать и он сам. Найти покупателя, оформить бумаги – все это он сделает намного быстрее и грамотнее, нежели учительница из Омска. Кстати сказать, покупателя-то он нашел уже давно…

В общем, как только была оформлена доверенность, начался процесс продажи. Казалось бы, сестра-близнец оказалась не у дел, но Троцкая зачем-то все держала ее в Москве.

Наконец Вишняков заявил, что больше не намерен нянчиться с Викторией и что пора отправлять ее в родной Омск. Однако Татьяна ответила на это, что пока рано, сестра еще может ей понадобиться.

– Зачем? – изумился Костя.

– Есть одно дело! Если выгорит, то… Это будет сенсационно. Давай-ка приведи ее завтра.

– Зачем? – напрягся осторожный Вишняков.

– Нужна, – отрезала Татьяна.

– Но я не могу действовать вслепую! Ты явно что-то задумала, и я не собираюсь отвечать за твои криминальные фантазии, – взорвался Константин.

– Ты о чем?

– О том, что ты хочешь ее подставить.

– Какой гуманист. Достижение больших целей невозможно без жертв.

– Ну не человеческих же?

– Если надо, то и человеческих, – зло отрезала Троцкая. – Чтоб я больше не слышала этих сюсюканий: «птичку жалко, Вичку жалко». Какой жалостливый. А меня никто не жалеет. Я сама по этой жизни иду, тащу на себе семью. Да, иногда приходится брать на себя непосильную ношу. И даже грехи! Я все беру и все тащу одна. И никто меня не жалеет. А тут жалельщик великий нашелся. Ты сам-то Лариску, свою любовницу, пожалел? Ведь хотел оставить ее с голым задом, когда помогал мне завещание подделывать. А она на твою жалость и не рассчитывала, все предусмотрела заранее. На грамм своему мужу не доверяла, вот и оказалась в порядке. Молодец, не подставилась. И жалеть ее не надо. А эта для того и родилась, чтобы подставиться, чтобы ее использовали. В этой жизни надо быть хищником, а иначе будешь жертвой. Она все равно так или иначе жертвой окажется. И нечего жалеть. Закон джунглей. Больше не хочу говорить на эту тему. Чтобы сегодня она была здесь! При мне, прямо сейчас, позвони и предупреди ее.

– Тебе надо – сама и звони.

– Я сказала, чтобы ты позвонил, – значит, звони.

Вишняков в бешенстве набрал номер телефона. Виктория сказала, что, конечно, она будет очень рада увидеть сестру, ждет встречи, готова ей помогать…

– Поможет, пусть не беспокоится. А ты своди ее в магазин, купи ей что-нибудь в моем стиле. Пальто у нее есть? С воротником?

– С воротником есть. Нашли один в один.

– Молодец. Можешь ведь, когда хочешь. А теперь свободен. Иди выполняй задание.

«Что за идиотка! Бежать надо сломя голову, а она готова помогать этой хищнице», – возмущался про себя Костя, выйдя из квартиры Троцкой.

Он поехал к Виктории, после чего они вместе отправились в магазин. Вещи выбирал он сам, судорожно вспоминая, какие там у Троцкой туалеты. Но ничего вспомнить толком не смог и потому купил черное платье, какую-то розовую кофточку с черной юбкой и сапоги на высоких каблуках. На большее его фантазии не хватило. Виктория с ним не спорила.

Когда они приехали в квартиру Троцкой, той еще не было дома. Она позвонила и сказала, что на сегодня встреча с сестрой откладывается, а чтобы та не расстраивалась, Костя может сводить ее в ресторан. На самом деле она и не собиралась в тот день видеться с Викторией, было важно проверить, как отреагирует на сестру консьерж. Впечатление оказалось вполне адекватным. Вишняков вручил Виктории приглашение, которое принесли для Троцкой из какого-то магазина…

Именно присутствие в Москве сестры-близнеца, ставшей абсолютным двойником Троцкой, натолкнуло авантюристку на осуществление дерзкого плана похищения писем Корбюзье. О, эти письма наверняка помогут ей сделать сногсшибательную карьеру в Париже! Ну, или, на крайний случай, они просто стоят немалых денег. Главное – получить этот капитал в руки, а уж как им распорядиться, время подскажет.

Конечно, в ее плане был один сложноватый моральный аспект. Да, сестру придется принести в жертву. Но Татьяна ее никогда не любила, и к тому же двойник может быть полезен только один раз, а всю жизнь… Это просто даже раздражает.

Судьба Виктории была решена в считаные секунды. Предстоящая потеря никак не омрачила настроения энергичной деловой женщины, точно знающей, чего она хочет от жизни.

Жертвоприношение по плану Троцкой-Заваляевой должен был принести Константин. Вот ему и представится возможность наконец отблагодарить Татьяну за все то хорошее, что она для него сделала.

Утром Татьяна позвонила Павлову, сообщила, что договорилась о встрече с послом. Всеми правдами и неправдами вытянула из него раритетные письма и отправилась в посольство, где через знакомого отправила письма с дипломатической почтой на имя сына в Париж. Из посольства она выбралась через фитнес-центр, примыкающий к помещению консульства. Там ее никто не мог поджидать – машина Павлова стояла у основного подъезда.

Теперь у нее было время собрать самые необходимые вещи. Предстоял еще непростой разговор с Вишняковым, который не ко времени расчувствовался и решил строить из себя благодетеля.

Татьяна набрала его номер, сказала, чтобы Виктория собрала вещи, поскольку она больше не нужна и сегодня же будет отправлена обратно в Омск, так что они успеют вечером только попрощаться. И что они с Константином тоже сегодня ночью улетают – в Париж.

– Квартиры проданы? Деньги переведены на разные счета? Прекрасно. Можно сказать, все дела завершены.

– А почему такая спешка? Мы же собирались лететь завтра утром, – удивился Вишняков.

– У меня неожиданно наметилась важная встреча в Париже, завтра днем. Мне надо успеть привести себя в порядок. Да и вообще – какая разница, сегодня или завтра. Это несущественно. И вот еще что – мне надо срочно с тобой переговорить, лично, не по телефону.

– О чем это?

– Сказала, не по телефону! Я сейчас в центре, на Полянке. Подъезжай. Жду тебя в кафетерии. Как подъедешь, набери меня. Все, не прощаюсь. – И она решительно повесила трубку.

Константин с ужасом догадывался, о чем именно с ним хочет говорить Троцкая. Неужели его опасения все-таки оправдаются?

Он, конечно, привел Викторию, как она просила, и в то время, когда она просила, но убивать он ее не собирался. Думал, что на месте Троцкая опомнится и поймет, что убийство человека – это невозможное дело, что ни у нее, ни у него нет такого права – лишать человека жизни.

Видимо, Вишняков очень уж нервничал, ведя к Троцкой ее жертву. Во всяком случае, подходя к подъезду, Виктория вдруг остановилась и тихо спросила у него:

– Неужели она хочет убить меня?

Константин чуть не потерял дар речи.

– Почему вы так решили? – спросил он как можно спокойнее.

– Могу, конечно, сказать, что предчувствую, ну да что тут предчувствовать? Она меня ненавидит люто, а тут вдруг понадобилось, чтобы я стала ее точной копией. На салон и на одежду денег не пожалела. Неужели так можно ненавидеть? Она у меня все забрала: любовь матери, брата, жениха, а вот теперь и жизнь ей моя нужна. Чем я еще могу быть полезна такой деловой, такой успешной женщине? Только принести себя в жертву.

– Так вы все это понимаете и идете туда?

– Иду. Хочу в глаза ее посмотреть. Спросить ее хочу, почему она считает себя такой исключительной, что ради своих амбиций может забирать у людей то, что ей не принадлежит? Воровать счастье, покушаться на жизнь?

– Вы хотите воззвать к ее человечности, к совести? Но их у нее нет… – медленно произнес Вишняков.

– Когда-то, может быть, и проснутся. Скажите мне только одно – вы как решили? Вдвоем меня будете убивать?

– Она приказала это сделать мне, но я на такое преступление пойти не могу. Я и ей сказал…

– А она?

– Она считает, что я сделаю это.

– Потрясающе. Ну что ж, идемте, надо выполнять приказания повелительницы и вершительницы судеб.

Они зашли в подъезд, поднялись на пятый этаж. Татьяна открыла дверь и с дежурной улыбкой приветствовала сестру. В руке у нее была телефонная трубка.

– Нет, в восемь рано. Приезжай в девять. Жду! – Положив трубку и обращаясь к пришедшим, она тут же предупредила: – Жаль, у меня совершенно нет времени. Скоро самолет. Ну, рассказывай, как живешь?

– Нормально. А как у тебя? Дела, я вижу, идут блестяще, такая шикарная квартира.

– Эта? Шикарная? Да что ты! Какая же шикарная… Самая что ни на есть заурядная. Впрочем, по твоим масштабам – конечно.

– Я думаю, и по твоим масштабам вполне нормальная. Если, конечно, петь по своему голоску.

Татьяна не ожидала таких резкостей от сестры. Никогда прежде та не позволяла себе подобных высказываний.

– Смотри-ка. В самом деле, имидж диктует манеру поведения. Ты изменилась и теперь думаешь, что можешь мне сказать, дескать, ты не заслуживаешь того, что имеешь… Впрочем, я понимаю, когда завидуешь, то хочется принизить и заслуги человека, и его самого.

– Таня, о чем ты? Мы же сестры. Как я могу тебе завидовать?

– Молча! Как ты всю жизнь это делала.

– Чему завидовать-то?

– Да всему. У меня известность, деньги, мужчины, ребенок.

– Да, здесь ты права. В свое время ты все сделала, чтобы Кирилл стал твоим мужем. Он и не нужен тебе был, а так, чтобы мне не достался. У тебя потом было много других, а мне был нужен только он. Раз мне нужен, то и тебе сразу понадобился. Вот ведь как! А я, значит, завидую. Да еще какой-то там известности. Да зачем она мне?

– Все так говорят, кто ее не имеет.

– Чем ты гордишься? Известность твоя странная, о тебе у нас в городе вспоминать не хотят и смеются над тобой. Мне это больно.

– А мне радостно. Говорят – значит, их задевают мои успехи. Это лишнее свидетельство того, что я состоялась, я есть.

– Таня, приди в себя. В чем ты состоялась? Ты же надуваешь мыльные пузыри. Они падают на землю, и через секунду от них не остается никакого следа.

– О, как мы заговорили. Я привела тебя в порядок, а теперь ты решила спасти мою загубленную душу? Ну, наконец, свершилось. Я спасена. Теперь буду жить по-новому, как все, поеду в Омск, буду картошку копать на огороде и всем сразу понравлюсь.

Татьяна стала заводиться, но вдруг спохватилась и очень ласково прощебетала:

– Да что мы тут отношения выясняем, давайте лучше выпьем шампанского. Пока вас не было, я уже и бутылку открыла, и разлила по бокалам, чтобы времени не терять.

– Да можно и вовсе не пить, чтобы времени не терять, – многозначительно заметила Вика.

– Ну как же не выпить за встречу. Столько лет не виделись, – почему-то стала волноваться Троцкая.

– Да успеем еще. – При этих словах Виктория неловко махнула рукой, и бокал, стоявший рядом с ней, упал на пол и разбился.

– Какая же ты неловкая, ей-богу. Всегда была никчемной росомахой, никакого толку от тебя, одни проблемы, напряги, бестолковщина. – Троцкую просто всю трясло от бешенства.

– Да я сейчас все уберу, – попытался вмешаться Константин.

– Не нужна мне твоя помощь, и от тебя толку как от козла молока. Ничего поручить нельзя, все сама, все сама должна делать, и когда сама делаю, то еще никто и не поможет. Идиоты, неудачники…

Виктория и Вишняков смотрели на нее настороженно, даже испуганно. Увидев их глаза, Троцкая поняла, что с головой выдала себя. Надо что-то делать, но что?

Все казалось просто и отлично придумано. Виктория выпила бы шампанского с большой дозой клофелина – и дело закончено. Но она не выпила и, кажется, даже специально опрокинула бокал. Догадалась, или, может, сума эта переметная, Костик, предупредил. Да теперь уже не важно, главное – довести дело до конца. Вика отсюда выйти живой не должна!

– Ну ладно, давай поговорим по-хорошему. Чем же я не заслуживаю того, что имею? Кто ж тогда заслуживает? – решила подыграть сестре Татьяна.

– Многие. Ценные специалисты, известные артисты, режиссеры, люди творческих профессий. Те, кто много работают, мало спят, все время чему-то учатся, совершенствуются, а потому востребованы. Таких тысячи.

Виктория говорила очень спокойно и тихо. Сестра ее, наоборот, почти кричала:

– Я тоже много работаю. Я круглые сутки работаю!

– Ты круглые сутки договариваешься, хватаешься то за одно, то за другое. Лучше бы ты со своими организаторскими способностями занялась каким-то конкретным бизнесом. Недвижимостью, например, – у тебя к этому явные способности.

– Да, я занимаюсь бизнесом, и моя основная работа переговоры. Недвижимостью я, видите ли, должна заниматься. Зачем? Меня приглашают сниматься, я пою.

Татьяну вдруг по-настоящему задели слова сестры.

– По одному разу многие снимались. Это же не постоянная твоя работа. Ты этому никогда не училась…

– А этому еще и учат?

– Не учат только в реалити-шоу сниматься. А чтобы заниматься искусством, надо как минимум иметь талант, специальное образование, постоянно работать в этом направлении, а не бегать договариваться. Весь Омск смеялся над тем, как ты снималась в клипе с Кузьминым. Всем рассказывала, что замуж за него выходишь! А он взял да приехал к нам на гастроли с молодой женой – но не с тобой. А о тебе не знал что сказать, не помнил. Еще хорошо, его директор вступился. Очень хвалил тебя, что ты через свои связи деньги нашла на клип, – за это тебя там и сняли.

– Деньги найти – это тоже искусство.

– Вот этим искусством тебе и надо заниматься, а ты все творить рвешься. В творчестве живут, а не берут нахрапом, дескать, я все умею и сейчас быстренько вам тут наговнякаю шедевр, а вы терпите и аплодируйте, – с холодным безразличием сказала Виктория.

Она и сама не знала, что это ее так прорвало. Она вдруг почувствовала какую-то необъяснимую свободу, полное освобождение от вечного превосходства своей более удачливой и успешной копии. Скорее себе самой, нежели Троцкой, она объясняла причины своего освобождения.

– За известностью должна стоять любовь тех, для кого ты работаешь. За твоей известностью ничего не стоит. Ты любовь никогда не ценила, потому у тебя ее никогда и не было, и нет.

– Ты не смеешь так говорить обо мне! Да кто ты такая? Ничтожество! Учителка провинциальная, ненавижу!

Вне себя от бешенства, Троцкая бросилась на сестру. От неожиданности та вскочила, выставив вперед руки, Татьяна натолкнулась на это непредвиденное препятствие, потеряла равновесие и упала, сильно ударившись о массивную ножку низкого столика.

Троцкая лежала без движения. Из-под ее волос тоненькой струйкой потекла кровь.

Виктория и Костя стояли окаменев. Они не понимали, как такое могло произойти, а главное, что же теперь делать. Наконец Вишняков решился подойти к Татьяне. Она не дышала, голова безжизненно откинулась назад. Он перенес тело в спальню, положил на кровать. Никаких признаков жизни не было видно. Удар оказался смертельным.

– Я не хотела, – в ужасе шептала Виктория, – не хотела.

– Что уж причитать, так получилось, – произнес Вишняков, – если бы не эта случайность, то неизвестно, чем бы все это обернулось для вас.

– Я никогда с ней так не разговаривала, никогда не перечила, что на меня нашло? – не унималась Вика.

– Инстинкт самосохранения сработал – вот что произошло. Давайте соберитесь, сейчас надо думать, как нам поскорее выбраться отсюда, в любой момент к ней могут прийти. Надо все убрать. Так, осколки. Только ни к чему не прикасайтесь. Осколки я сам уберу аккуратно. Наденьте свои перчатки.

Он тоже надел перчатки, собрал осколки салфеткой и положил в пакет, который нашел на кухне. Там же взял полотенце и стер все возможные отпечатки пальцев – на стеклянном столике, на дверных ручках. Забрав пакет с осколками, они вышли из квартиры. Оказавшись на улице, сели в машину, Костя сказал:

– Через двадцать минут к ней кто-то должен прийти. Вам надо вернуться, но не в квартиру. Зайдите в подъезд и поднимитесь на лифте на пятый этаж, а потом на последний и там ждите, пока не приедет милиция. Когда начнется суматоха, тихонько выскользнете из подъезда. Только спокойнее, не тряситесь. Отключите звук на мобильном. Я позвоню, когда можно будет выходить. Виктория, вы меня слышите? Если да, то моргните.

Она послушно моргнула, не сказав ни слова, вышла из машины и пошла по направлению к подъезду. Через некоторое время подъехала еще одна машина, из которой вышел человек, заспешивший к подъезду. Костя узнал в нем того самого молодого человека, с которым фотографировал Троцкую частный детектив Ларисы. Все складывается как нельзя лучше…

Вишняков набрал 02 и сообщил адрес, где предположительно произошло убийство. Так Андрей Павлов и оказался главным подозреваемым.

Виктории удалось выйти никем не замеченной. Случай был на ее стороне. Консьержу позвонили из какой-то квартиры, попросили помочь что-то передвинуть. Судя по разговору, такое случалось нередко. Как только он зашел в лифт, Виктория спокойно вышла на улицу и через минуту была уже в машине Вишнякова.

– Все не так плохо, – проговорил он и включил зажигание.

– Лучше просто не бывает.

Виктория постепенно начала выходить из столбняка. Ей стало по-настоящему страшно.

– Не будем впадать в панику. У меня билет во Франкфурт-на-Майне. А вы полетите в Париж. У вас есть французская виза, на всякий случай сделал, когда оформлял документы для вашей сестры. Немного иначе представлял себе ваши отношения.

– Зачем мне в Париж? Я домой хочу.

– Это ненадолго. Надо уладить кое-какие формальности. Да, и надо будет взять с собой кое-какие документы. Я все объясню. К тому же вам лучше дома никому не говорить, что вы были в Москве. Скажете, что представилась возможность побывать в Париже, а в Москве, мол, была один день. В дороге придумаем легенду.

В Париж Вишняков прибыл в тот же день, что и Виктория. Она с тупым безразличием ждала его в аэропорту. Чувствовала себя ужасно. В этом городе живут ее мать и брат, но она даже не может с ними повидаться. Впрочем, они и при других обстоятельствах были бы не слишком рады ее видеть.

Викторию угнетала тяжесть тайны, которую она носила в себе. С каждым часом эта ноша становилась все тяжелее. Ее вовсе не прельщала перспектива раствориться в парижской жизни, придумать легенду и дальше жить по этой легенде на деньги, которые достались Вишнякову благодаря внезапной смерти сестры. Она хотела жить своей жизнью, быть собой и вернуться домой.

Всю жизнь Вика мечтала побывать в Париже, и вот она здесь, ходит по шикарным магазинам, обедает в лучших ресторанах, но весь этот блеск – бесконечный укор и напоминание о ее преступлении. Да, она преступила все человеческие законы, пусть невольно, но лишила жизни человека. Родную сестру…

«Я преступница, – говорила она себе каждое утро, глядя в зеркало и видя в нем лицо Троцкой. – Я должна во всем сознаться. Надо идти в милицию, все рассказать, иначе я сойду с ума».

Она не находила себе места, чувствовала – из того, что она здесь останется, ничего хорошего не выйдет. Промаявшись в Париже неделю, Виктория все решила окончательно.

Вишнякову она объявила об этом в форме ультиматума:

– Я все беру на себя. На этом дело и закончится, а вы устраивайте свою новую жизнь. Без меня со временем и с Женькой встретитесь. А я так не могу.

Вскоре Виктория Заваляева попала наконец со всеми своими переживаниями к следователю Кармину. Павлов был полностью оправдан.

Суд признал Викторию виновной в совершении непреднамеренного убийства. Были учтены ее добровольное признание и действия в целях самозащиты, подтвержденные показаниями, которые дал Вишняков, предусмотрительно записавший их на видео. Кассету он вручил в последний момент в аэропорту, до последнего надеясь, что она передумает и останется в Париже.

Эти показания, надо сказать, очень помогли Виктории. Она была осуждена на два года условно.

Вишнякова найти не удалось. Видимо, он начал новую жизнь где-то в Европе. Скорее всего, изменил имя и внешность. Его мать и невеста бесследно исчезли из Омска.

Павлов получил свободу, но Аня была для него потеряна навсегда. Она не захотела, вернее, не смогла простить его предательство. К тому же появление в ее жизни Шапошникова окончательно поставило точку в этих отношениях.

Через полгода Владимир женился на Ане. О пропавших письмах они никогда не заговаривали. Лишь однажды Шапошников нашел в Интернете сообщение о том, что якобы на аукцион «Сотби» выставлена любовная переписка Корбюзье. Владимир срочно вылетел в Лондон, но вся информация о письмах оказалась полностью блокирована. Кто выставил письма на продажу, кто их купил – ничего этого Шапошникову выяснить не удалось. Сенсация умерла, практически не родившись.

Лишь однажды, на свадьбе, Ангелина Ивановна все же обмолвилась о письмах. Нет, она не сожалела о пропаже. Только сказала, совершенно в своем духе, что эти письма как заговоренные. Они всю жизнь хранили каждого, кто имел к ним отношение. Бабушка осталась жива и вернулась вместе с мамой Ангелины Ивановны в Москву из Сибири. Аню они тоже спасли от ужасной ошибки – связать свою жизнь с человеком, не стоящим ее. И помогли найти достойного.

К идее строительства дома тоже больше не возвращались. Ангелина Ивановна даже слышать не хотела об этом. Они купили уже готовый трехэтажный особняк на Успенском шоссе. Он всем понравился, особенно Владимиру, уставшему от роскоши дворцовых апартаментов. Здесь было просторно, много света, минимум мебели и никаких излишеств, кроме великолепной белой мраморной лестницы, на которую были нанизаны все четыре этажа, считая цокольный.

В просторном доме поселились и два огромных пса, всеобщих любимца – чемпион России южноафриканский бурбуль Ратибор и лабрадор Норд. Собаки жили в постоянной борьбе за пальму первенства по части завоевания хозяйской любви. Побеждал, как правило, красавец чемпион. Норд от переполнявшей его ревности иногда убегал из дома, но потом все равно возвращался, весь израненный и побитый чужими собаками.

Ну какая семья без конфликтов? Эту ношу взяли на себя псы.

И чем не дом счастья? Ведь счастье семьи и в самом деле не зависит от дома, даже самого великолепного. Счастье, как ни банально это звучит, – состояние души. Оно приходит к тем, кто умеет любить, просто работает, постоянно движется вперед. Именно эти качества отличали Шапошникова. Он вел одновременно несколько проектов, открыл еще один магазин, у него появились весьма престижные клиенты на Западе. Вот и сейчас надо было готовиться к отъезду в Америку.

Дел у Владимира было так много, что по-настоящему заняться обустройством собственного жилища ему было некогда. Подъезжая к дому, он в очередной раз вспомнил, что так и не решил проблему с отоплением. Что-то там случилось, и подогрев полов на первом этаже отключился.

«Надо же было, чтобы такое случилось в самые лютые морозы. Кому сказать – не поверят. Сапожник без сапог… Только Аня может такое терпеть», – улыбнулся Шапошников.

Повезло все же ему с женой. Немыслимо повезло, и холод ей не помеха. Даже в такую холодрыгу она умудряется создать атмосферу уюта и тепла, вот его и тянет все время домой. При этом она все время работает, пишет потрясающие картины. Прекрасная мать, любящая жена. Интересно, что она сейчас делает? Наверное, опять накладывает повязку Норду после его очередных уличных подвигов. Он заулыбался еще шире, представив себе изумрудного от зеленки лабрадора, который преданно смотрит на Аню, перевязывающую ему лапу.

– Счастливый я все же человек, – сказал себе Володя и тут же опомнился, проговорив автоматически: – Не подстереги враг слово, – и зашел в дом.

Разгадка парижской тайны

Заказчик Шапошникова пригласил их к себе в Калифорнию, чтобы Владимир оформил интерьер его яхты в стиле «эпохи излишеств» начала прошлого века. Он хотел, чтобы его плавающее жилище было сродни не дому, а дворцу, чтобы каждый фрагмент деревянных панелей, лестниц был настоящим произведением искусства. Требований к тому, как должно выглядеть внутреннее убранство яхты, у него было множество. Работа предстояла большая, кропотливая, но интересная.

Этим заказчиком был Уоррен Баффнет, крупный финансист, представитель элиты американского бизнеса, кроме того, известный коллекционер, ценитель искусства. Узнав, что Шапошников недавно женился и что жена его – молодая художница, он настоятельно приглашал архитектора прилететь вместе с супругой. Даже предложил устроить аукцион ее работ в своем доме, на одной из вечеринок.

Предложение показалось им весьма заманчивым, кроме того, Владимир должен пробыть в Калифорнии не менее трех месяцев, а это слишком долгая разлука. Молодоженам – а они именно так до сих пор себя ощущали – вовсе не хотелось расставаться на такой срок.

Сначала они даже собрались лететь туда втроем, с трехмесячным Матвеем. Но Ангелина Ивановна сказала, что тащить с собой за океан почти новорожденного ребенка – это чистое безумие и что она не позволит легкомысленным родителям сделать такую глупость. И поскольку Матвей уже самостоятельно питается, она с удовольствием займется маленьким Шапошниковым, а они пусть себе летят в свою Америку, занимаются делом, максимально используя время для себя.

Заказчик встретил их радушно. Попросил Аню сегодня же показать свои работы. На днях он устраивает небольшую пати, человек на сто. Там можно будет и аукцион провести.

Аня не ожидала такой оперативности со стороны Уоррена.

– Вы же еще не видели моих картин. Может быть, не стоит торопиться…

– Сегодня же и посмотрю. Не волнуйтесь. Я знаю, что вы пишете в реалистической манере. Это уже интересно. Молодая художница, из России – это вызовет даже некоторый ажиотаж. У меня есть чутье. И оно меня никогда не подводило.

Перед ужином Аня устроила презентацию своих работ. Восторгу Уоррена – причем очень искреннему – не было предела. Она привезла шесть работ, написанных маслом, и акварельные рисунки. Финансист подолгу рассматривал каждую работу. Восторгался чувством цвета, композиционным решением, линией.

– Честно признаюсь, – сказал он наконец, – я делал ставку на то, что вы из России, а русское искусство у нас всегда в моде, даже современное. Но ваши работы вне моды. Это действительно произведения искусства. Мне очень повезло, что я вслепую, можно сказать, смог открыть вас для американских коллекционеров.

– О, – только и могла произнести Аня.

Шапошников тоже стоял очень довольный, с трудом сдерживая восторг.

– Впрочем, – продолжил в задумчивости Уоррен, – знаете, аукцион мы все же не будем проводить. Работы, конечно, покажем, но не с целью продажи, а чтобы представить вас публике.

Аня и Владимир резко изменились в лице.

– Что ж вы так на все реагируете? Какие вы, русские, все же эмоциональные. Я просто не хочу, чтобы эти работы покупали другие. Я сам все куплю, а мои друзья смогут заказать вам что-то новое. У вас будет здесь время, условия для работы мы создадим. Пишите, творите.

Аня была готова броситься Уоррену на шею. Ее первые работы покупает известный коллекционер, более того, у нее будет возможность все это время работать!

Однако Уоррен, свою карьеру начинавший брокером, что приучило его принимать быстрые, но при этом правильные решения, уже говорил о другом:

– Я хочу, чтобы моя яхта была чем-то необыкновенным. Что касается художественных излишеств, которые я могу себе позволить на этой яхте, то здесь я полностью доверяю вашей фантазии, Владимир. Но этого мало. У меня, знаете ли, есть добрый друг в Сиэтле, я хочу, чтобы вы посмотрели его дом. Когда-нибудь такие дома будут у многих, но пока это техническое чудо существует в единственном экземпляре. Знаете, раньше у меня ко всем технологическим новшествам было весьма прохладное отношение. Он даже не один год ломал голову над тем, как заставить меня пользоваться компьютером. Был готов даже прилететь ко мне и научить этому делу. Ему никак не удавалось меня заинтересовать, пока вдруг я сам не обнаружил, что с помощью Интернета можно играть в бридж с друзьями по всей стране. После этого в течение первых шести месяцев каждый день, приходя домой с работы, я часами играл на компьютере. Вот так – несмотря на то что я всячески избегал вычислительной техники и вложений в нее – однажды я все-таки сел за компьютер и тут же попался на крючок, получил самую настоящую интернет-зависимость. В общем, теперь я пользуюсь услугами Интернета даже активнее, чем мой друг Билл. Теперь я хочу на своей яхте сделать нечто похожее на то, что он оборудовал в своем доме, – получение новостей и развлечений одним касанием пальца. Но это надо видеть. Согласны?

– Конечно, – хором сказали Шапошниковы, с трудом веря в свою догадку. Судя по всему, они попадут в дом самого Билла Гейтса, а это, конечно… Ну что говорить? Просто нет слов, как интересно.

Владимир много читал о доме Гейтса, который начал думать о его строительстве еще в конце восьмидесятых. Гейтсу тоже хотелось «чего-то необыкновенного», но без излишеств. Нужен был дом, способный вбирать в себя все изощренные и постоянно меняющиеся технологии, но так, чтобы это происходило ненавязчиво. Чтобы техника служила человеку, а не наоборот. Он вовсе не желал, чтобы его дом считали неким технологическим монстром. Гейтс подыскал земельный участок на берегу озера Вашингтон, сравнительно недалеко от Microsoft. В 1990 году началось строительство гостевого коттеджа, а в 1992 году подготовили фундамент для основной резиденции. Это была грандиозная работа; потребовалось огромное количество бетона, потому что Сиэтл находится в сейсмоопасной зоне, ничуть не менее рискованной, чем Калифорния…

Уже на следующее утро Шапошниковы в сопровождении Уоррена летели на его самолете в Сиэтл. Два часа – и они на месте. Дальше – на машине, вдоль берега озера.

Внезапно перед ними встал лес из кленов, ольхи и пихт редких пород. Как потом рассказал хозяин дома, до того, как он начал строительство, леса частично уже начали вырубать. Он решил восстановить лесной массив. Теперь чего там только нет! Пройдет несколько десятков лет, и лес поднимется снова, только на участке вырубки будет преобладать пихта – как это было много лет назад, в самом начале двадцатого века, когда лес стоял здесь нетронутым.

Остановив машину на полукруглом развороте, они оказались перед парадной дверью. Оттуда была видна лишь макушка дома, его верхний этаж. Войдя внутрь, они сразу же получили электронный значок, который нацепили на свою одежду. Значок подключил гостей к электронным службам дома. Вниз можно было спуститься либо на лифте, либо по лестнице, ступеньки которой сбегали к воде под наклонным стеклянным потолком, который поддерживали стойки из необработанной пихты. Таких вертикальных и горизонтальных пихтовых балок, как отметил про себя Владимир, в доме было очень много. Внизу перед ними открылся великолепный вид на озеро.

– Надеюсь, что при спуске на первый этаж вас больше заинтересовал именно этот вид и прекрасные пихты, а не электронный значок? – раздался приятный голос откуда-то сверху.

Через секунду они увидели хозяина голоса, дома и всего Microsoft – вечно молодого, стройного, с юношеским блеском в глазах Билла Гейтса. Радушно поприветствовав гостей, он сразу стал рассказывать о том, как строил дом, которым, несомненно, очень гордится.

– Основная часть древесины поступила к нам с лесопильного завода Weyerhaeuser на реке Колумбия. Ему стукнуло уже лет восемьдесят, правда, сейчас его решили все-таки сносить. Древесина получена из деревьев высотой под сто метров с диаметром стволов от двух с половиной до пяти метров. Пихта – одно из самых крепких деревьев на свете (при сравнительно небольшом весе). К сожалению, молодые деревья – семидесятилетние – при распилке на стойки часто расщепляются, потому что их волокна еще не так прочны, как у пятисотлетних. А таких старых пихт почти не осталось, те же, что есть, следует сохранить. Но мне повезло: на лесопильном заводе я нашел старые бревна, которые можно было повторно пустить в дело, что мы и сделали.

Да, выглядело все это очень впечатляюще. Стойки из пихтового дерева поддерживали два этажа жилых помещений, мимо которых гости Гейтса спустились к воде.

– Личный покой для меня очень важен. Я хотел, чтобы здесь было такое место, где чувствуешь себя по-домашнему уютно и уединенно, даже когда в других частях дома шумят и веселятся гости. Надеюсь, вы останетесь на сегодняшнюю вечеринку? – без паузы, риторически спросил гостей хозяин дома, видимо считая вопрос уже давно решенным.

Шапошниковы смущенно посмотрели на Уоррена. Получилось, что они вроде как навязались, но тот и глазом не повел, сказал, что для того и приехали. И тут же попросил провести экскурсию по всему дому.

Дойдя до подножия лестницы и повернув направо, они попали в кинотеатр. Ненадолго заглянули туда, затем через дверь, ведущую налево, вошли в приемный зал с серией раздвижных стеклянных дверей, открывающих выход на террасу, за которой блестело озеро. В восточную стену приемного зала оказались встроены двадцать четыре огромные плазменные панели с диагональю больше метра – четыре в высоту и шесть в ширину. Площадь приемного зала свободно позволяла устраивать обеды на сто персон.

– Мне нравится организовывать вечеринки для новых сотрудников Microsoft и тех, кого мы нанимаем на лето, – сообщил Гейтс. – Именно такая вечеринка и будет сегодня. Вечером вы увидите мониторы в деле. Они работают как единое целое, создавая крупные изображения для развлечения. Можно их, кстати, использовать и для деловых целей. Изначально я хотел, чтобы в то время, когда мониторы не используются, они сливались с фактурой деревянной стены. Для этого они должны были бы просто показывать картинку, имитирующую эту фактуру и совпадающую с остальными частями стены. К сожалению, современная техника ничего убедительного на этот счет предложить не может, поскольку любой монитор всегда испускает свет, тогда как дерево его отражает. В общем, пришлось удовлетвориться тем, что плазменные панели просто закрываются деревянными.

А теперь об электронном значке на вашей одежде, – довольным тоном объявил Гейтс. Видимо, устройство было главной фишкой дома, и он всегда оставлял это удовольствие на десерт. – Значок сообщает дому, кто вы и где находитесь, а дом, на основе этой информации, пытается отвечать на ваши просьбы и даже предугадывать их. Как можно деликатнее. Когда-нибудь вместо значков будет применяться система видеокамер, способная распознавать визуальные образы, но при современном уровне техники это, увы, невозможно, – сокрушенно добавил хозяин дома.

Гости осмотрели семейную гостиную площадью примерно пять на девять метров. Из мебели – только два удобных кресла, чтобы смотреть телевизор и слушать музыку. Вышли к бассейну, потом миновали гимнастический зал и оказались на теннисном корте. Корт разместился среди деревьев у самой кромки воды, около залива для катания на водных лыжах – одного из любимых видов спорта Билла Гейтса. Пройдясь вдоль озера, дошли до небольшого, искусственно сооруженного устья, которое было создано, чтобы подпитывать грунтовые воды холма, расположенного за домом. Со временем в устье завелись выдры, хотя задумывалось оно в основном для разведения лосося.

Обалдевшие экскурсанты уже с другой стороны вернулись в дом, а неутомимый хозяин все продолжал рассказывать. Было понятно, что такие экскурсии он проводит часто, но азарта и увлеченности совершенно не утратил. Пожалуй, он сам и есть главное чудо дома, подумали Шапошниковы.

– Световая волна сейчас уже во многих домах применяется, – хитро улыбаясь, как бы предвидя реакцию гостей, начал Гейтс новую тему. – Никого не удивишь тем, что, когда за окнами темнеет, по всему дому вас сопровождает движущаяся вместе с вами световая волна. Пустые комнаты не освещаются. Вечером, идя по коридору, вы, может быть, даже и не заметите, что светильники впереди вас постепенно становятся все ярче и ярче, а сзади – тускнеют. Однако здесь вас будет сопровождать не только свет, но и музыка. Сейчас мы идем группой, и в этом нет смысла, но если вы идете по дому в одиночестве, то вам покажется, что музыка везде и всюду, хотя на самом деле другие люди услышат иную музыку или просто тишину. А захотите – за вами будет следовать трансляция фильма или новостей. При этом вся эта техника не станет бесцеремонно навязываться вам, но она в абсолютной готовности и легко доступна. Карманный пульт дистанционного управления, который вам вручили вместе со значком, предоставит полный контроль над окружающей обстановкой и системой досуга в этом доме. Пульт дополняет функции электронного значка. Он позволит дому не только идентифицировать и находить вас, но и отдавать ему команды.

Через пульт вы можете потребовать, чтобы мониторы в комнате стали видимыми, и сами выберете, что на них показывать. Выбор у нас большой – тысячи картин, видеозаписей, фильмов и телепрограмм. В каждой комнате есть по управляющей консоли – аналогу клавиатуры, которая дает возможность вводить более специфические команды. Они установлены так, чтобы быть заметными для тех, кто их ищет, но не слишком бросались в глаза тем, кто в них не нуждается. Как телефонный аппарат, которым сейчас редко кто пользуется, у всех мобильные, но аппараты все же есть и никому особенно не мешают. Все компьютеризованные системы настолько просты и естественны, что люди могут ими пользоваться играючи, свободно. Конечно, простота – штука сложная. Тем не менее вы можете отдавать дому даже непрямые команды. Совсем не обязательно, например, сообщать точное название песни. Вы «скажете» дому: «Проиграй последние хиты, или песни в исполнении какого-то певца, или те, что звучали на знаменитом фестивале в Вудстоке, или венскую музыку восемнадцатого века, или вещи, в названии которых встречается слово „желтая“». Для себя я, например, запрограммировал систему так, чтобы фоном звучала негромкая классическая музыка (под нее лучше думается), которая сменялась бы чем-то современным и энергичным, когда я занимаюсь, скажем, гимнастикой. Ну, я лучше вам покажу, как это работает.

Хотите посмотреть фильм, получивший «Оскара» за лучшую иностранную картину в 1993 году? – обратился хозяин дома к Ане. – Пожалуйста, вы можете об этом попросить.

– А что говорить? – растерялась гостья.

– Просто название. «Утомленные солнцем». Можно найти и иначе. Закажите тот фильм, в котором играет запомнившийся вам актер, или тот, в котором рассказывается о Сталине. Попробуйте, доставайте свой пульт.

Аня послушно выполнила несложные указания электронного маэстро. Когда на панелях возникли первые кадры фильма «Утомленные солнцем», она даже несколько раз подпрыгнула от восхищения. Гейтс был в восторге от произведенного эффекта и продолжал:

– Если же вы планируете посетить Гонконг, то, пожалуйста, можно заранее полюбоваться его видами на экранах. Вам покажется, что снимки этого города чуть ли не всюду, хотя на самом деле они материализуются на стенах комнат за мгновение до того, как вы переступаете порог, и тут же исчезают с вашим уходом. Если у нас с вами разные вкусы и я вхожу в комнату, где уже сидите вы, дом – «решая», что делать, – последует заранее установленным правилам. Например, продолжит транслировать образы и музыку для того, кто первый попал в эту комнату, или попробует подыскать что-нибудь, что устроило бы нас обоих. Я все испытываю на себе. Поэтому в своем доме я стал первым пользователем самых необычных электронных средств. У меня есть база данных, включающая более миллиона статичных изображений, в том числе фотографии и репродукции картин. Сейчас я покажу.

Гейтс достал свой маленький пультик, и на экранах, установленных по всему дому, появились портреты президентов, потом фотографии самолетов.

– А вы можете полюбоваться закатом солнца и горнолыжниками в Андах, увидеть редкие французские марки, снимки «Битлз» 1965 года и репродукции картин эпохи позднего Ренессанса. Несколько лет назад я организовал небольшую фирму «Корбис», чтобы создать уникальный и внушительный цифровой архив изображений. Она занимается сбором всех изобразительных материалов – по истории, науке, технике, по искусству, по различным мировым культурам.

– Да, мы недавно узнали об этой фирме! – сказала Аня. – Я посмотрела пока только эпоху Возрождения. Очень удобно, мгновенно можно найти самую редкую репродукцию, любое изображение.

– Мне всегда приятно слышать, что придуманное мной освобождает людей от рутинных поисков. Это необходимо всем. А творческим людям дает возможность активнее самовыразиться.

– Чтобы двигаться дальше и создавать что-то свое, необходимо знать все, что было до тебя, – согласился Шапошников.

– Именно! – воскликнул Гейтс. – Именно эта идея и стала для меня главным толчком для создания «Корбиса». Приятно общаться с людьми, настроенными на одну волну. Очень рад, что вы приехали посмотреть мой дом. Вы, как архитектор, сможете оценить его по достоинству.

– О, мы оценили, – искренне уверил хозяина Шапошников. – Особенно то, как дом гармонирует с окружающей природой, отвечая запросам людей, которые в нем живут. Эта архитектура с фантастическими балками пятисотлетних пихт впечатляет своей неповторимой красотой. Ваша вилла идеально воплощает представление Корбюзье о доме как о близком спутнике. Как он говорил, дом – это «машина, в которой ты живешь». У вас это буквально, все для удобства и очень уютно.

– Все правильно. Именно к этому я стремился. Я хотел, чтобы архитектура моего дома была интересна и красива. Кстати, Корбюзье дал нам много подсказок во время строительства. Вы правильно, очень правильно угадали. Да, машина, да, много техники, но больше всего я стремился к тому, чтобы в нем было уютно. Это дом не только для меня, он ведь и для моей семьи.

– О да, уюта вы добились, – согласилась Аня. – Обилие плазменных панелей объяснимо. Иначе и быть не может в доме создателя Microsoft. Но скажите, а вам не хотелось бы иметь не только мониторы, но и просто живые картины? У вас, наверное, есть своя коллекция, но на стенах для нее, кажется, не осталось места?

– Интересный вопрос. Отчасти вы правы. Знаете, в частых деловых поездках мне иногда удавалось выкроить время, чтобы посмотреть в музеях оригиналы великих полотен. Самый интересный экспонат, который есть лично у меня, – научные дневники Леонардо да Винчи. Я восхищаюсь Леонардо еще с юношеских лет, потому что он – гений во многих областях и далеко опередил свое время. Так вот, несмотря на то что мне принадлежит не картина великого художника, а «просто» дневник с записями и чертежами, ни одна репродукция не сможет в полной мере передать его.

– Но… – хотела было возразить Аня, однако Гейтс продолжал:

– Искусство, как и все вокруг, доставляет настоящую радость, когда ты что-то знаешь о нем. Можно часами бродить по Лувру, восхищаясь картинами, которые ты в лучшем случае смутно помнишь, но, когда рядом с тобой знающий человек, экскурсия сразу становится увлекательнее. Роль экскурсовода – дома или в музее – способен взять на себя мультимедийный документ. Он даст послушать фрагмент лекции, посвященной работам какого-то художника или картинам определенного периода, позволит рассмотреть, как бы под лупой, отдельные участки картин или скульптур. Дома я готовлюсь к встрече с шедеврами, с их подлинниками. Я вообще надеюсь, что мультимедийные репродукции сделают искусство доступнее. Люди, которые разглядывают эти репродукции, наверняка захотят увидеть оригиналы. Знакомство с репродукциями усиливает тягу к настоящему искусству. Оно будет приводить в музеи и художественные галереи тысячи и тысячи людей. Все шедевры купить невозможно, да и не надо. Я получаю удовольствие от насыщения информацией. Она меня питает, она дышит, она для меня живая.

– Сколько хакеров были бы потрясены, услышав ваши слова. Многие считают, что в век информации и технического прогресса прежние культурные ценности стали нафталинными, рукотворное искусство не интересно, – заметила Аня.

– Информатика родилась вовсе не для того, чтобы человечество отупело. Технический прогресс и культура – не антагонисты. Хотя действительно многие так считают. Но это временно, просто от недостатка информации. О, это бесконечная тема и очень для меня волнующая. Не будем начинать, а то я не остановлюсь. Сейчас у нас просто экскурсия. В гостевом коттедже вы будете иметь возможность познакомиться со всеми прелестями информации, причем самостоятельно и на свой вкус. Там вы сможете отдохнуть до вечера. Кстати, учтите, что, поскольку разным людям нравится разная комнатная температура, программное обеспечение, управляющее коттеджем, регулирует ее в зависимости от времени суток и от того, кто именно находится там. Коттедж «знает», что холодным утром комнату надо прогреть – перед тем как гость встанет с постели. Вечером, когда включен телевизор, освещение в коттедже приглушается. Если кто-то находится в коттедже днем, освещенность выравнивается с яркостью уличного света. Но конечно, вы можете взять управление на себя и все сделать по-своему.

– Это хорошо. Угадать со стопроцентной точностью все желания своих обитателей дом вряд ли сможет. Нельзя все взваливать только на него, – заметил Уоррен.

– Согласен. Знаете, я как-то раз побывал на вечеринке у знакомых, которые установили компьютеризованную систему управления домом. По программе освещение выключалось в 10.30 – в это время владелец обычно ложился спать. Так вот, в 10.30, когда вечеринка была в самом разгаре, освещение, представьте, отключилось, и хозяин потом в полном мраке долго искал, где его включить.

– О, такое бывает, – радостно поддержал друга Уоррен, – я теперь присматриваюсь ко всей этой компьютеризации. Ты же меня заманил в эту ловушку!

– Не совсем так. Скорее твоя страсть к бриджу, – засмеялся Гейтс.

– И это тоже. Так вот. В некоторых офисных зданиях стали применять детекторы движения, которые управляют освещением в каждой комнате. Чем больше люди ходят в помещении, тем свет ярче, а если они сидят за своими столами, то лампы гаснут. Представь картину, сидят люди, работают за компьютерами и вдруг начинают размахивать руками, чтобы свет не погас.

– Смешно. – Хозяин слегка заторопился. – Друзья, я покидаю вас до вечера, располагайтесь, отдыхайте. Вечером надеюсь увидеть вас на вечеринке. Рад был знакомству, а теперь позвольте вас покинуть.

Любезно распрощавшись, Гейтс удалился так же внезапно, как и появился.

– Человек-цунами. Сколько в нем энергии, а дом – это просто какая-то научная фантастика, – восхищенно говорила Аня, пока Уоррен пошел отдохнуть в свою комнату.

– Я бы тоже хотел принять душ и переодеться, – заметил Владимир, – может, мы быстренько приведем себя в порядок?

Аня посмотрела на него непонимающим взглядом, а потом, как бы вернувшись на землю, неожиданно рассмеялась.

– Что это ты? – не понял Володя.

– Нет, ты представь, приезжаем мы к какому-нибудь нашему олигарху, а он – лично – первым попавшимся людям, от которых ему ничего абсолютно не надо, давай свой дом показывать. Ты можешь себе такое представить?

– И он бы не стал, если бы не Уоррен.

– А наши не стали бы и с двумя Уорренами. Ну, жена, секретари, но сами – не представляю себе. И мысли у него, чтобы люди в музеи начали ходить, а не только в футбол играть. Да уж! Дистанция огромного размера. Все бедные бедствуют одинаково, зато богатые богаты по-разному. И еще – ты заметил? Ни одного охранника!

– Я думаю, у него есть отдельная программа безопасности, ни с какими телохранителями не сравнится.

– Скорее всего, именно так. А здорово, сидишь вот так и говоришь: «Хочу в Эрмитаж, зал номер пять, а теперь тот же номер в Лувре, а теперь Эль Греко мне, пожалуйста, в хронологическом порядке». Мне бы такое в академии! Мечта двоечника. И так каждый день. Потрясающе!

– А ванная самая обыкновенная, все как у людей: джакузи, душевая, полотенца, вода льется, когда кран открываешь, – правда, можно установить любую температуру. Очень удобно.

– Да уж, здесь все удобно. Пойду и я посмотрю, насколько обычная ванная, а потом поизучаем «Корбис». Есть чем заняться до вечеринки. Вот я теперь действительно поняла выражение, которое мне казалось совершенно жутким, – «машина для жилья». А машина-то комфортабельная до невозможности!

Володя подошел сзади и обнял жену.

– До чего же ты у меня деловая, увлекающаяся и совершенно неромантичная натура. Я тебе – и так и этак. Давай займемся… посмотри, какая ванная, а она мне про «Корбис». Это же просто ужас какой-то. Живу как в библиотеке.

– Ты балда! – засмеялась Аня. – Иначе же не будет эффекта неожиданности. – Ловко извернувшись, она со смехом обняла его. В общем, поближе познакомиться с программой «Корбис» им в этот день так и не удалось.

Уже вечером, перелетая Америку в обратном направлении, переполненные впечатлениями, они обсуждали с Уорреном все увиденное за день и вернулись к теме подлинников, «живых» картин. Аня и Володя с жаром говорили Уоррену об их ценности и несовместимости с увиденной «машиной для жилья».

– Напрасно вы так думаете. Билл большой ценитель искусства. У него, конечно, есть подлинники, но, как всякий коллекционер, он не выставляет свои сокровища напоказ. Я, например, большой поклонник Корбюзье, и у меня есть его работы, но я, конечно, не повешу их на яхте или в местах, где бывает большое скопление людей. Для коллекционера общение с подлинником – дело весьма интимное.

– У вас есть работы Корбюзье? – переспросил Шапошников. – А ведь Аня…

– Володя, не надо. Зачем? – чувствуя неловкость, оборвала его жена.

– Что такое? Вы хотели сказать что-то сенсационное, – оживился Уоррен.

– Никакой сенсации. Все в прошлом, – отозвалась художница.

– Нет, Володя, начали, так договаривайте.

– Аня не любит, когда я об этом кому-нибудь говорю. На то есть свои причины. Извини, Ань, действительно, раз уж начал… Она правнучка Корбюзье.

– В самом деле? Неужели? Я до недавнего времени думал, что великий архитектор был великим аскетом, а тут выясняется, что у него были дети, и, оказывается, уже много.

– В каком смысле много? Вы знаете еще кого-то? – насторожилась Аня.

– Лично, к сожалению, незнаком, но скажу вам по секрету, что буквально полгода назад сделал грандиозное, на мой взгляд, приобретение. Через «Сотби» приобрел у правнука великого архитектора переписку с его женой из России…

По лицам Шапошниковых Уоррен понял, что по-настоящему сенсационную новость сообщил им именно он.

– Этот молодой человек тоже русский, – стал говорить коллекционер уже не очень уверенно. – Так вы его не знаете? А как вашу прабабушку звали? – спросил он совсем упавшим голосом.

– Ольга.

Повисла пауза. Уоррен долго и пристально смотрел на Аню, потом на Шапошникова, затем опять на Аню.

– Вот и разгадка, – наконец проговорил он. – Вот почему он не хотел огласки, попросил не упоминать его имя в прессе. А я-то все не мог понять, как правнук такого великого человека может продавать семейную реликвию, даже и за очень большие деньги. Даже обидно было за маэстро, а оказывается…

– Просто он продавал письма не своего прадеда и не свою семейную реликвию, – грустно сказала Аня. – Ну вот и нашлись письма. Радует, что они все-таки в надежных руках, у настоящего коллекционера. Хорошо, что не пропали, – мужественно заключила она.

– Не пропали, – как бы подтвердил Уоррен. – А вы мне можете рассказать, как так получилось, что письма оказались в чужих руках и без вашего ведома попали на аукцион?

– Я расскажу, – взял инициативу в свои руки Владимир. – Ане неприятно вспоминать эту историю. – И он поведал Уоррену все, что произошло в Москве больше года назад.

Дослушав до конца, коллекционер только и мог проговорить:

– Теперь уже и родственников, вместе с хорошим происхождением, воруют. Грандиозно.

Оставшееся время до Калифорнии летели молча. Каждый думал о своем. Когда самолет приземлился и все сели в машину, Уоррен наконец нарушил молчание:

– Знаете, Анна, я сделал очень хорошее приобретение, купив ваши работы. Если бы я знал, что вы не только талантливая художница, но и правнучка любимого мною Корбюзье, работы бы оказались намного дороже. Они и стали намного дороже. Но я не буду менять цену. Мы уже договорились. Бизнес есть бизнес. Тем не менее я решил компенсировать эту разницу и отдать письма вашего прадеда. Они должны вернуться в вашу семью. Настоящие коллекционеры приобретают раритеты, которые уже не принадлежат семьям. Я вижу, какую боль принесла вам эта потеря. Письма я решил отдать вам. Это моя дань таланту, возможно унаследованному вами от прадеда. Он – ваш добрый ангел, заговоривший вас от многих бедствий. Благодарите его. Меня благодарить не надо. Я этого не выношу, – проворчал под конец своего монолога преуспевающий финансист и стал обсуждать с Владимиром свои пожелания относительно дизайна яхты.

Постскриптум

Три месяца, проведенные в Калифорнии, пролетели как один день. Много работы, масса впечатлений. Аня была бесконечно счастлива. Видимо, все происходило в жизни настолько правильно, что случилось невероятное чудо. Нашлись письма, а главное – они теперь опять в семье.

Зная характер Ангелины Ивановны, Аня с Володей решили не сообщать ей по телефону о том, что письма были у Уоррена и что он решил вернуть их Ане. Она бы сама издергалась, извела всех вокруг, замучила бы их телефонными звонками. Пусть узнает всю историю, уже держа реликвию в руках.

Эффект, произведенный вручением писем, был неожиданным. Увидев семейную драгоценность, Ангелина Ивановна вдруг расплакалась.

– Мама, мы думали, ты обрадуешься, – растерянно проговорила Аня.

– Да разве я не радуюсь? Это от радости. Никогда не думала, что можно плакать от радости. Вот узнала, что и такое бывает, – только и могла она проговорить, обнимая то дочь, то зятя, то прижимая к груди письма.

Весь вечер Аня рассказывала об их поездке, о том, какой фурор произвела яхта, сделанная Володей, и что они, наверное, скоро поедут туда еще, потому что у обоих появилось множество заказчиков. Ангелина Ивановна с восхищением смотрела то на дочь, то на Владимира и вдруг подумала: «Все же дом счастья может построить только счастливый архитектор. И он построит его. Теперь без всякого давления извне».

Вслух же она сказала:

– Теперь только давайте уже – никаких сенсаций. Личные письма пусть так и остаются личной историей семьи. Благодаря этой истории мы появились на свет. И это счастье, которым нельзя торговать. Пусть это будет нашим заговором с Корбюзье. Или, ближе к французскому, комплот Корбюзье – красиво звучит. Правда? Посторонним знать об этом не обязательно. Личное выносят на всеобщее обозрение, когда больше нечего предъявить. А вам есть что предъявить. У вас у обоих, слава богу, есть талант, умение работать. Вы сделаете свои имена известными в мире. Если захотите, конечно. А нет, так вся надежда на Матвея.

– Именно так и будет, – загадочно улыбнувшись, проговорил Шапошников.

– А разве в этом кто-то сомневается? – засмеялась Аня. Она привыкла к немногословности Владимира и уже давно понимала его без слов – как, собственно, и он ее.

Оглавление

Медийное лицо

Сирень в декабре

1928 год

Дежавю

Корбю

Чай с… Корбюзье

Мастерская Весниных

Знакомство с банкиром

1933 год

Затянувшаяся встреча

Штурм и натиск

Комплот Корбюзье

Парижанка из Омска

Визит дамы

Роковая ошибка

Владимир Шапошников

Клиенты

Подозреваемый свидетель

Дело Павлова

Внеочередная встреча друзей

Безутешная вдова

И капиталистки любить умеют

Опять новый хозяин

Общий сбор

Новый подозреваемый

Веселая вдова

Реалити-шоу за окном

Рождество в Париже

Омская правда

Самая холодная ночь 2006 года

Разгадка парижской тайны

Постскриптум

Реклама на сайте