«Завод и город»

Анатолий Павлович Злобин

Завод и город

Очерк из цикла "Заметки писателя"

Под сводами

Голос у Лидии Викторовны по-утреннему бодрый. Не успел я переступить порог кабинета, как тут же услышал:

- Программа у нас сегодня напряженная. С утра, как вы и просили, Агрегатный завод. После обеда знакомство с городом и встреча с главным архитектором Вячеславом Степановичем Ниловым, затем вас примет председатель горисполкома Юрий Иванович Петрушин, впрочем, последнее еще под вопросом, потребуется уточнение в ходе действия. Но на Агрегатном вас уже ждут на проходной. Машина у подъезда.

Лидия Викторовна Шилова, секретарь городского комитета партии выступает в данный момент в роли гостеприимной хозяйки. Уточняю последние вопросы, связанные с моими сегодняшними перемещениями по городу и заводу.

Машина вкатывается на мост. Впереди раскрываются жилые кварталы, которых не было в последний приезд. Так ведь и проспекта, по которому мы сейчас едем, тоже не было, он проложен совсем недавно. И называется проспект знаменательно: Набережно-Челнинский, как и сам город.

Мост кончился, справа и слева тянулись жилые дома. Значит так, я еду на Агрегатный завод. Но ведь его тоже не было в прошлый приезд, три года назад. Неужто так быстро новый завод построили? Сделали проще: разделили Автосборочный завод на две части - вот и получился Агрегатный, на который я и следовал по утреннему холодку.

Один из законов искусства гласит: действительность неизбежно смещается по мере приближения к ней.

Подкатываем к Агрегатному заводу, прямо под вывеску. Однако в проходной меня никто не ждет. Первая осечка никогда не бывает последней.

- Никого тут не было, - отвечает вахтерша, закутанная в традиционную телогрейку.

- Что же мне делать? Где можно позвонить?

- Идите в отдел кадров.

В небольшой комнатке сидят три девушки, старшая из них Галя. Объясняю ситуацию. Галя разводит руками.

- А в каком корпусе должен был ждать вас товарищ?

- Сколько же у вас корпусов?

- Три. И столько же проходных.

Действительность продолжает смещаться неукоснительно и бесповоротно. Машина уже ушла. Меня ждут не там, где я нахожусь в данный момент.

Выход? Со свойственной ей кадровой находчивостью Галя предлагает умопомрачительный план спасения. Я звоню в горком к Шиловой, из горкома звонят на завод и каким-то способом разыскивают того товарища, который томится в какой-то проходной в ожидании меня, и уж тот звонит сюда, в первый административный корпус, где мы сейчас находимся.

Вы чувствуете - какой вселенский пойдет перезвон? А дело-то архискромное - надо пройти на завод в цех карданных валов, где работает товарищ Мальнев. Но чего не сделаешь во имя субординации.

- Вы с Мальневым созванивались?

- Да. Договорились, что встретимся на работе.

- Он всего-навсего бригадир, не имеет права выписать пропуск.

Галя сочувствует мне, пытается помочь, но она тоже не имеет права выписывать пропуск первому встречному.

- Вот писательский билет...

- Не имею права.

- А эта книжица? - протягиваю Гале красное удостоверение ударника строительства Камского автозавода. И через полторы минуты в руках у меня пропуск на завод. Мало того, на пропуске указан точный адрес Н.Д.Мальнева, правда, в виде индексов - 57-М.

- А там сами увидите, - напутствует Галя.

Сначала иду подземной галереей, соединяющей административный корпус с цехами. Даже здесь, на глубине, угадывается содрогание тверди.

Поднимаюсь наверх, в средоточие неумолчного гула. Передо мной колонна, убегающая в поднебесье. На колонне номер - 113. Значит, мне налево, в убывающую сторону.

До 57-й оси мне шагать больше трехсот метров, есть что вспомнить.

То мне казалось, что я шагаю по пшеничному полю, захватывая ладонью бархатные васильки, то пробираюсь среди ям и промоин, то карабкаюсь по бетонным кубам и осклизлым доскам, то плутаю в железном лесу меж колонн и осей. Мне всегда кто-то был нужен в этом железном лесу, среди этих бездонных дыр - или прораб Николай Рулевский, или генеральный директор Лев Васильев, или комсомольский вожак Ирина Козырева, и я упорно искал их среди вселенского грохота и нагромождения.

Но самое удивительное, пожалуй, заключалось в том, что во всех случаях это было одно и то же поле, по которому я и шел сейчас от оси к оси: 87, 85, 83...

Современной мерой цивилизации и цивилизованности стала мера индустриальной мощи того или иного народа, мера технологического и научного потенциала. С этой целью и создается искусственная среда - и все стремительнее растут ее масштабы: 20 гектаров под одной крышей, 30 гектаров, 40 гектаров.

Искусственная среда необходима для создания второй природы. Вот она, во все стороны от меня: выстроились в затылок друг другу станки, камеры, автоматические линии, печи. Ползут причудливыми извивами рольганги подвесных конвейеров и транспортеров, поворачиваются металлические руки, влачатся под сводами краны - все во имя технологии.

Я люблю этот неистребимый гул.

73, 71, 69... Я не робею в этом железном пространстве, но пытаюсь его осмыслить. Все вокруг выглядит удивительно обжитым. Два паренька остановились у автомата с газированной водой, подставляют под струю стаканы. Девушка катит по проезду на велосипеде, спокойно и неспешно нажимая педали. На сером боку шкафа написано мелом: "Оля+Петя". Вдоль стены натекла лужица, тут же просматривается ее источник: прохудившееся колено свежеокрашенной трубы. Ох уж эти протечки...

А как тут высоко! Солнечные лучи, проникающие сквозь своды, как раз над моей головой, падают на пол далеко в стороне, за станочными линиями.

57 - стоп! Это моя ось, я пришел. Совершаю поворот на 90 градусов шагаю по буквам, вдоль алфавита: а, б, в... Буквы аккуратно начертаны чуть выше человеческого роста. Они неназойливы, не бросаются в глаза, но если ты знаешь, что здесь должен быть знак, то сразу увидишь его. Аннотация простая и удобная - как на шахматной доске.

57-М! Осматриваюсь. Рядом с колонной стенд. На стенде надпись: "Здесь работает бригада Героя Социалистического Труда Николая Дмитриевича Мальнева".

Адрес, указанный Галей, оказался предельно точным.

Познакомимся с Николаем Дмитриевичем. Вот он идет по проходу мимо сварочных автоматов. Походка неторопливая, с некоторой раскачкой. И явная озабоченность на лице. Николай Дмитриевич подошел ко мне и с ходу обрушил свои проблемы, словно мы расстались полчаса назад.

- Опять не дают, - с досадой сказал он.

- Опять они? - спросил я.

- А кто же еще? Третий месяц тянется. Волокитчики подлинные.

- А в горкоме партии вы были?

- Что я - сам маленький? Горком по всяким пустякам беспокоить... Сам с ОТИЗом справлюсь. Особенно теперь, после апрельского Пленума партии.

ОТИЗ - это отдел труда и зарплаты. Значит, проблема связана с организацией работы. Николай Дмитриевич охотно рассказывает:

- Мы с вами стоим в цехе карданных валов. Здесь, куда ни посмотри, одни карданные валы. Мы их собираем и красим. Пятьсот шестьдесят валов за смену. В нашей бригаде недостает пяти человек. По штату положено 48 человек. А в наличии имеется сорок три. Но план мы даем за полный состав, нам за это начисляют премиальные. Ни разу еще плана не срывали, всегда чуть впереди. Но людей, я так понимаю, мне не дадут. Тогда мы посоветовались с ребятами, и я внес предложение: сократить мне штат, а эти пять зарплат отдать нам, и мы разделим их на всех работающих. Коль сорок три человека будут работать за сорок восемь, то производительность труда у нас вырастет. На апрельском Пленуме как раз об этом говорилось - эффективность производства.

- Что же отвечает ОТИЗ? Небось, ссылаются на штатное расписание.

- Тянут - и все тут! ОТИЗ цеха послал в ОТИЗ завода, оттуда можно загнать бумаги в генеральную дирекцию, глядишь, до министерства дойдет. Мне отвечают коротко и ясно: вопрос рассматривается. Они понимают, что предложение прогрессивное, в духе времени, но потянуть можно. Но я вам так скажу: они считают, но по-своему. Они же не все считают. Пять человек высвобождается. Это не только пять зарплат. Значит, для них не надо строить квартиры, создавать обслугу. Вот какая получается выгода - пять раз по пять. И это только по одной нашей бригаде. Разве в других бригадах нет таких же возможностей?

Николай Дмитриевич огляделся вокруг и заключил строго:

- Я их пробью.

Уверен, так и будет. Решения апрельского Пленума ЦК помогут Мальцеву в этом.

И не только Мальцеву. В эти весенние дни, находясь на КамАЗе, я видел, как заинтересованно и остро воспринимали люди решения Пленума, читали свежие газеты, делали выписки, обменивались мнениями. В тот день, когда пришли свежие газеты, я пришел в городской Совет и застал там одного из руководителей. Он был радостно возбужден.

- Я вопрос сегодня решил, - сказал он мне. - Полгода не могли решить, а с утра взяли и решили.

Тут раздался телефонный звонок. Звонили откуда-то сверху, то ли из области, то ли из Москвы. Это был сердитый окрик: на каком основании вы решили этот вопрос? И мой собеседник ответил предельно четко:

- На основании решений апрельского Пленума. Вот, - говорит, - я вам сейчас зачитаю. Надо, цитирую, "добиться того, чтобы каждый на своем месте работал добросовестно и с полной отдачей", кавычки закрыть.

Телефонный оппонент на том конце провода молча положил трубку.

Наверное, с этого и начинается претворение принятых решений. Затем последуют конкретные дела и результаты.

Николай Дмитриевич ведет меня по участку, где работает бригада. Два цилиндра и головка вилки насаживаются в определенной последовательности друг на друга - получается карданный вал. Сам он энергии не производит, но исправно передает ее от двигателя к ведущим осям.

А ведь это очень важно - быть приводным ремнем, передающим энергию для производства окончательного результата, в данном случае реализующим себя в поступательном движении. Таким образом, карданный вал может обернуться художественным символом, чтобы попутно послужить и отечественной публицистике, которая является приводным ремнем идеологии.

- Части вала соединены, теперь их надо сварить, - поясняет Николай Мальнев, подводя меня к сварочному автомату с отечественной маркой ВНИИЭСО, специальная разработка по заказу КамАЗа.

Сварочный автомат работал красиво. Заготовка вставлялась в зажимы, сверху возникали два электрода, автоматически опускался защитный экран внутри вспыхивали голубые всполохи, метаясь в узких щелях по краям агрегата.

Пламя гасло, поднимался экран. Карданный вал дымился двумя свежими швами, опоясывающими металл.

- Я тоже на таком же автомате работаю, - сказал Николай Дмитриевич.

Вот когда до меня дошло: автомат-то действует, да при нем человек состоит. Я по привычке написал: "заготовка вставлялась в зажимы", можно подумать, будто она сама перелетала с комплектовочного стола в сварочный автомат. Отнюдь. Сония Андрашидовна Нуртдинова принимала заготовку на руки и закрепляла ее в зажимах. После сварки снимала заготовку и переносила ее обратно на стол. Работала Сония Андрашидовна в брезентовых руковицах: перенести, установить, снять, перенести, установить, снять...

- Вообще-то здесь нужен робот, - продолжал Мальнев, заметив мой неодобрительный взгляд. - Мы производили аттестацию рабочих мест, дали заявку.

- И тогда робот высвободит человека? - спросил я.

- Не совсем. За роботом тоже нужен глаз.

- Тогда не видать вам робота, - предположил я сгоряча.

- Теперь получится, - убежденно ответил Николай Дмитриевич, имея в виду те же события, о которых мы говорили с утра. - Это же будет облегчение труда, подъем производительности.

Я попробовал заготовку на руках.

- Килограмм двенадцать, вам не трудно, Сония Андрашидовна?

- Я привыкла, - ответила сварщица, снимая очередную заготовку.

- Предлагали поставить мужчину, - сказал Мальнев. - Сония не соглашается. Здесь заработок хороший. Пойдемте теперь к моему автомату.

Второй автомат стоял под прямым углом к первому. Отсюда хорошо обозревалось все пространство, на котором трудилась бригада. Таким образом сварочный автомат Мальнева был как бы рабочим местом бригадира и одновременно наблюдательным пунктом. Сейчас за автоматом работал помощник Мальнева Шарипов.

- Наши валы покрепче будут, до двадцати килограмм. Прошу! - Николай Дмитриевич сделал приглашающий жест рукой.

Я не понял. Он пояснил:

- Надо сварить на память два карданных вала. Такая у нас традиция.

Шарипов с готовностью протянул мне рукавицы. Делать нечего. Я принялся совершать движения, за которыми только что наблюдал: взять, перенести, установить... Николай Дмитриевич направлял меня голосом: так, хорошо, зажали, нажимаем две кнопки, электроды опустились точно, нажимаем две другие кнопки, вот эти, ага, включилось, видите. Полилось. Вот и вся работа, я же говорил вам, это автомат.

Установить - снять, установить - снять. Интенсивность цикла - полторы минуты: установить - снять.

- Вот и вы сварили два карданных вала для наших грузовиков, - заключил Мальнев, оглядев мою работу. - Но все-таки тут нужен робот.

День рождения планеты

Это же надо было так случиться: Николай Мальнев родился 9 мая. Впрочем, тогда, в 1926 году, этот день ничем не выделялся среди прочих будничных дней - обычный весенний денек, чаще холодный, чем теплый. Это уж потом в судьбу Мальцева вошел победный подарок.

Были они курянами, так как жили в Курской губернии, деревня Выползово - и все кругом были Мальневы, если не родичи, то из одного корня.

Деды и прадеды обрабатывали тут землю, ставили дома, исполняли ратный долг по защите отечества.

Афанасий Мальнев, дед Николая Дмитриевича, воевал в русско-японскую войну, был ранен в руку под Мукденом. Увидел дальние страны, другие нации. Вернулся домой и решил переменить судьбу - подался в Донбасс шахтером.

Дмитрий Афанасьевич, отец Мальнева, родился в конце прошлого столетия, в 1895 году - и как раз подрос для войны к 1914 году. Воевал "за веру, царя и отечество" в Галиции, был засыпан землей в немецком окопе. Друзья-солдаты вовремя заметили его, откопали. Получив после революции землю, Дмитрий Мальнев был готов начать строительство новой жизни. А новая жизнь, как известно, начинается с нового дома.

Дмитрий Мальнев стал рубить такой дом, какие видел в Галиции. Семья была многодетная - и дом получился соответственный, всем на удивление. В этом доме и родился Николай Мальнев 9 мая 1926 года пятым ребенком в семье.

Отец Мальнева был работящим. И земля ему досталась добрая, отзывчивая на труд. Из-за этого просторного дома на пять окон и трех коров на большую семью, когда началась коллективизация, Дмитрия Афанасьевича записали едва ли не кулаком. А потом в ячейку пришло подметное письмо. Что там писалось, никто не знает, однако революционное сознание тех лет было категоричным. Ночью пришли раскулачивать Мальнева и маленького Николая подцепили за рубаху на вилы. Николаю Дмитриевичу было тогда четыре года, он не помнит, как висел на вилах, этот эпизод реставрируется со слов отца. Много раз отец рассказывал о той памятной ночи, рассказывал по-разному, но вилы присутствовали во всех вариантах, равно как и плач ребенка.

Отец как мог отговорился. Комбедовцы ушли. Но роковая ночь лишь начиналась... В доме Мальневых никто не спал.

- Будем уходить, - сказал отец.

На сборы им хватило три часа. На рассвете семья Мальневых покинула Выползово, и как выяснилось - навсегда.

Они пошли на север.

Сколько интереснейших судеб раскидано среди нас в близлежащем пространстве. Сорок три человека в бригаде Николая Мальнева - сорок три судьбы. И каждая из этих судеб неповторима. А мы их не записываем, зачастую проходим мимо. Весь русский двадцатый век сплетен из русских же исключительных судеб, вспомним хотя бы героев "Тихого Дона", "Хождений по мукам", "Молодой гвардии".

Убежден, что документально записанная биография обладает не меньшей силой художественного воздействия. А мы вместо того чтобы сидеть и записывать живые жизни наших современников, двадцать лет ведем разговоры о создании кабинета мемуаров, куда мог бы прийти каждый, чтобы рассказать о своей жизни.

Теперь явилась сверхнужда в кабинете солдатских мемуаров - и надо-то для этого всего десять штатных единиц и столько же магнитофонов.

Сидим с Мальневым в маленькой конторке, отгороженной стеклом от станочных линий. Приглушенный неумолчный шум сопровождает рассказ.

Николай Дмитриевич Мальнев не помнит этой печальной дороги на север, два-три отрывочных, размытых по краям пятна: лужа на дороге, крутой спуск к реке.

Но снова вступает в действие родовая память - от отцов к детям.

Они шли на север, шли долго. Дед Афанасий, отец Дмитрий Афанасьевич, мать Анна Никаноровна, дети. Просили по деревням милостыню, нанимались на поденную работу. Две сестренки не выдержали долгого пути, похоронили их на попутных погостах.

Пришли они в Тульскую область, в Мосбасс, который тогда восходил яркой звездой на индустриальном горизонте нашей державы.

Остановились внизу перед склоном крутого оврага.

Отец сказал:

- Будем копать здесь.

В земле, известное дело, землянка, солдату не привыкать. Строили ее долго, непрерывно совершенствовали. В конце концов получилась неплохая трехкомнатная землянка, а рядом даже сарай для коровы. Вскоре весь овраг был изрыт сверху донизу - сотни землянок. Шахтерская Нахаловка.

Дети не переводились. Николай Дмитриевич был теперь вторым ребенком, старше его была только сестра Мария. В 1929 году родилась Клавдия, в 1933-м - Валентина, в 1937-м - брат Анатолий. Мать хлопотала по дому, отец до вечера на шахте. Дед Афанасий нес в дом каждый кусок внукам и внучкам. А себя не сберег, умер в середине тридцатых годов. Николай Дмитриевич помнит его высокую прямую фигуру - дед открывает дверь, входя в землянку, и протягивает руку внуку, а в руке ватрушка с творогом.

Николай Мальнев ходил в школу, потом поступил в горное ремесленное училище, но не успел кончить его - началась война.

Николай Дмитриевич горевал: "Дед воевал на японской, отец воевал на мировой войне. А я не успею - разобьют наши фашистов".

Тула стала прифронтовым городом. Подростков призвали на трудовой фронт - рыли укрепления.

Враг захватил шахтерскую Нахаловку. Недолго немцы там были, недели две, но память о себе оставили на десятилетия. Шарили по землянкам, особенно гонялись за картошкой. А дети от них картошку прятали - и сами под койку. Немец стрелял наугад, в темноту. Все стекла перебил, но ни картошки, ни Мальнева не нашел. Словом, землянки и на этот раз спасали русских.

Вышибла немцев наша доблестная конница. "Меня кавалерист в буденовке на лошадь даже взял, прокатил вдоль оврага".

- Я почему все так хорошо помню, - говорит мне Николай Дмитриевич. Потому что часто детям это в школах рассказываю. Перед каждым таким рассказом сам невольно все вспоминаешь. Таким образом память закрепляется.

Николай Дмитриевич Мальнев - инвалид Отечественной войны, герой мирного строительства, не сомневаюсь, что-то из его рассказов западет в детскую душу. А как иначе может развиваться во времени эстафета нашей памяти?

Николай Мальнев был призван в армию в 1944 году, как и положено по достижении солдатской зрелости. Попал во Владимирскую область, в маршевый батальон. Изучали оружие, учились швырять гранаты, ползали по-пластунски.

Однажды утром перед строем выступил незнакомый майор:

- Кто желает на фронт - два шага вперед!

В эшелоне гадали - куда едем? Хорошо бы в Польшу, на Варшаву - а там и на Берлин.

Повернули на Ригу.

Кончался февраль 1945 года.

У войны своя логика. Я ехал из училища на фронт в 1942 году, нас тогда манили иные направления, мы мечтали оказаться под Сталинградом.

А попали под Старую Руссу.

Мимо Риги я проехал в августе 1944 года, а в феврале 1945, когда Мальнев выгружался из эшелона, шел с боями по Восточной Пруссии. Курляндскую группировку немцев, где попали в мешок главные силы группы армий "Север", мы отсекали. Николай Мальнев ехал на ее добивание. Бои там были тяжелые. Николай Мальнев испытал это на себе. С боем брали каждый хутор, каждый придорожный сарай. "Немцы осыпали нас снарядами и минами, я уже начинал различать, где снаряд, а где мина. А уже середина апреля. В воздухе пахнет сыростью весны и громом победы. Еще тогда подумалось: хорошо бы на мой день рождения".

Двадцатого апреля с утра прошли лесом, счастливо миновали мины, оставленные противником. Вышли на опушку. Мальнев смотрел на далекие фигурки в мышиных шинелях.

В колено будто ударила тупая палка, нога словно стала проваливаться в яму. Николай Мальнев присел, потом лег. И все никак не мог понять, что это - снаряд или мина?

Старшина тащил его на себе обратно через лес. Тряслась по разбитой дороге телега. День был пасмурный - и вовсе не героический. Во всем мире не осталось ничего, кроме боли. Сейчас, сорок лет спустя, и то подумать страшно - такая была боль. Как только он тогда вытерпел. Нет, все-таки это была мина: осколков много и все они внутри. От мины и боль такая. Если бы еще не трясло так на телеге.

Госпиталь располагался на опушке леса в старых застиранных палатках. Пожилой врач осмотрел рану и радостно объявил:

- Все, парень, теперь ты в раю.

- А нога?

- Прямо в кость. Лечить и лечить.

- Чего же вы, дяденька, радуетесь?

- А то, что живой ты, понимаешь, живой! Выскочил ты из этой передряги, понимаешь?

Николаю Мальневу не было еще девятнадцати лет, и нога болела очень сильно, до умопомрачения. Ему хотелось оказаться нераненым, со здоровой ногой, чтобы он мог бежать вперед в общей солдатской цепи - ведь война еще продолжалась...

Его перевезли в Ригу, затем еще дальше в тыл - в Шую. В канун Дня Победы делали вторую операцию. Сквозь окна больничной палаты он увидел, как в городе зажглись огни. Снова впал в забытье, снова очнулся, с трудом соображая, что ему исполнилось сегодня 19 лет.

Отходил наркоз, и нога болела все сильнее.

Сорок лет спустя, прожив еще две жизни сверх той, какая была дарована ему победой, Николай Мальнев поймет слова пожилого врача - что значит остаться живым на такой войне.

В этом месте своего рассказа Николай Дмитриевич замолчал, и мне показалось, что я вижу наметившуюся слезу в его глазах.

- Извините, - говорю, - разбередил вас.

- На сквозняке сидим, - отвечал Николай Дмитриевич, ничуть не смутившись.

Ничего не попишешь, в год сорокалетия Победы ветераны то и дело оказывались на сквозняке, и попутный ветерок выдавливал непрошеную слезу. Чем дальше, тем больше будет таких сквозняков...

Война для Николая Мальнева закончилась в сентябре сорок пятого, когда он выписался из госпиталя со справкой об инвалидности. Шел хромая. Старая землянка на склоне оврага ждала его. Он вошел, постукивая палочкой, инвалид в девятнадцать лет.

Отец и мать за войну сильно сдали, такой уж была она, эта война, потребовавшая сверхмерного напряжения от каждого члена общества.

Мальнев пошел по горному делу - электриком на шахту. Отец с матерью умерли в одногодье - в сорок седьмом. Старшая сестра Мария получила от работы дом на 4 комнаты. Распрощались с землянкой.

Только чувствовал Николай Дмитриевич: нет для него работы на шахте, не тянет его на подземное дело. И неожиданно для самого себя уехал в город Камышин на текстильный комбинат.

До КамАЗа оставалось еще 20 лет жизни. Вот сколь короткой бывает солдатская жизнь на войне и как протяженна она в те годы, когда молчат пушки.

- День Победы можно назвать днем рождения мира, - сказал я.

- Так оно и есть, - подтвердил Николай Дмитриевич. - Ко мне многие ветераны подходят и говорят, что они считают девятое мая своим вторым днем рождения.

- Николай Дмитриевич, - позвали от дверей.

- Что там?

- Краска кончается.

Я уже говорил: мы сидели в стеклянной конторке, выгороженной посреди индустриального пространства. Здесь было рабочее место мастера участка Наиля Исмаилова. Сам мастер молод - ему 23 года. У него живые блестящие глаза, подвижное лицо. Сначала он заполнял производственную сводку, затем отодвинул ее, слушая наши ветеранские разговоры, и не перебивал нас. Потом позвонил телефон, и он вышел из конторки, видимо, по срочному делу, связанному с краской.

- Советую посмотреть, - сказал мне Мальнев, приглашая на участок.

Я увидел картину, которую, возможно, никогда не забуду. В цеховом пролете стояла женщина в противогазе и красила из пульверизатора карданные валы, подплывающие к ней на ленточном транспортере. Облачко черной газовой смеси висело над женщиной так, что ближе трех метров к ней не подойти. Карданные валы качались на крючках, как колбасные тушки. Женщина ловко орудовала пульверизатором, стараясь равномерно нанести краску со всех сторон. Чувствовалось, она не впервые исполняет такую работу.

- Робот вышел из строя, - пояснил Николай Мальнев.

Я уже догадался: обычно карданные валы автоматически красились в специальной камере - ее черный параллелепипед высился тут же, на краю пролета. Да вот незадача - покрасочная камера не работает.

Но не только это поразило меня. Мимо женщины в противогазе шли по пролету инженеры, мастера. И никто не остановился, не забил тревогу. Как так можно?

Оказывается, можно. Не робот заменяет человека, а человек заменяет робота...

Тем временем Наиль Исмаилов подкатил на тележке запасной баллон с краской. Стали менять шланг. Женщина сняла противогаз, чтобы передохнуть. Я подошел к ней и спросил: не трудно ли ей работать таким образом.

И вот что я услышал.

- Привыкла я, - и снова принялась натягивать на лицо противогаз.

Второй раз за одно утро я слышу эти слова. Вот против чего мы должны восставать. Некоторые привычки - это форма нашей русской косности. Сначала мы привыкаем к нашим недостаткам, потом смиряемся с ними - и вот уже жить без них не можем. Да еще пословицу придумали: не выносить сора из избы.

А не вынесем сора, в избе не станет чисто.

Я видел, что и Николай Дмитриевич Мальнев опечален случившимся. К нам подошел молодой мастер Исмаилов.

- Я звонил ремонтникам, - сказал он. - Пообещали прислать мастеров после обеда.

Делать нечего, пошли обратно в конторку. Однако Мальнев никак не мог успокоиться.

- Присмотрелись мы, - говорил он, нервно теребя рукавицы. - Робот не имеет права выходить из строя. Это наших инженеров забота. Вот я внесу предложение на совете бригадиров: организовать инженерный совет. Чтобы был у нас мозговой центр, отвечающий за технический прогресс. Это же наше общее дело.

В дверь просунулась веселая рыжая головка.

- Кто тут корреспондент? Звонили из города. Машина за вами вышла.

- Куда же она придет? На какую проходную?

- Придет сюда, на пятьдесят седьмую ось.

Вспоминаю утреннюю заминку с пропуском на завод и констатирую про себя: действительность совершенствуется буквально на глазах.

Но разве не мы сами улучшаем ее?

В центре центра

- С чего начнем? - спросил главный архитектор города Набережные Челны Вячеслав Степанович Нилов, когда сорок минут спустя мы встретились с ним на проспекте Мира. - От общего к частному или наоборот? А может, пятиминутка вопросов и ответов?

Вячеслав Нилов молод, подтянут, энергичен. В живых глазах проблескивает мысль, которую он всегда готов разделить с собеседником.

Стоим на одной из главных улиц. Я смотрю вокруг и ничего не узнаю. Давно я не был в Набережных Челнах. Город вырос - раздался не только в плечах, но и пошел в рост. Уже и на двадцать этажей взметнулись вертикали. Дело, разумеется, не в количественных измерителях - но в памяти моей. Как же я могу забыть то пшеничное поле, которое тут простиралось до самого горизонта? Оно было безбрежным и казалось вечным...

Семя, брошенное человеком, дало невиданные всходы. На пшеничном поле поднялись сотни домов - девяносто тысяч квартир.

Пусть этот город вылеплен из крупнопанельного материала, сама панель нейтральна, важно то, какую функцию она несет.

В прошлом каждая эпоха создавала свой архитектурный стиль. В средние века вознеслась к небу готика, явился романский дом. Потом пошел классицизм, за ним барокко, ампир. Каждый стиль создавал свои шедевры, но это не означало, что каждое возведенное в данном стиле строение было шедевром. До сих пор в европейских городах стоит и плохая готика, и дурной классицизм.

Двадцатый век открыл миру крупнопанельную архитектуру. Она еще не произвела на свет великих шедевров. Значит, не закончился период освоения нового материала.

- Ну? Что вы скажете? - ревностно спрашивал Нилов, видя, как я озираюсь по сторонам.

- Крупнопанельная цивилизация... несколько однообразно... - бормотал я, чувствуя себя на правах гостя, попавшего в хороший дом и потому старающегося вести себя прилично.

- Мы производим серийную продукцию, - с живостью возразил Вячеслав Степанович. - Но у нас восемнадцать модификаций домов, мы работаем с помощью цветовых гамм...

Это я видел своими глазами. Фасады домов переставали быть голой плоскостью. Дом видоизменялся в ломаную линию, зигзаг, уступ. Дом изгибался дугой, прорастал многоугольником.

Пространство становится менее обременительным для глаза. Я вижу эти новые веяния на улицах города Набережные Челны, ибо тут стараются не отставать от наших столиц.

Снова оглядываюсь вокруг себя. Панельные грани видятся под разными углами, обеспечивая замкнутость искусственной среды, ибо город отнимает у пространства горизонт - словно в этом состоит его цель и назначение.

- Имею вопрос: что для вас важнее - квартал или улица?

- Квартал это животворная молекула города. Мы строим кварталами. А почему вы спросили?

- В середине семидесятых годов у вас был создан квартал-эталон. Тогда с ним очень носились.

- Сорок седьмой квартал, - отвечал без запинки Нилов. - Если хотите, проедем туда. Но для нас это пройденный этап. Перед нами стоит проблема центра...

Садимся в машину, едем. Заходим во дворик, обставленный пятиэтажными коробочками. Фасады полосато раскрашены оранжевой краской, что придает домам этакий залихватский вид.

Во дворике скамейки, карусели, песчаные горки, качели. Играют дети, не догадываясь о том, что они являются эталонными детьми. Гвалт стоит вполне натуральный.

Эталон стал нормой бытия. Это и есть цель движения.

Через пятьсот метров въезжаем в другой дворик, на сей раз в девятиэтажном обрамлении. Карусели стоят, но почему-то не крутятся. Оказывается, мы попали на строительную площадку, дома еще не заселены.

Скоро праздники. Дом готовится к сдаче. Поднимаемся на второй этаж.

- Прошу вас.

Перед нами, делая приглашающий жест, стояла Илфания Гусманова, мастер СМУ-46. На круглом лице смущенная улыбка.

- Сколько же у вас человек?

- Двадцать три.

- Они вас слушаются?

- Почему бы нет. Мы живем дружно. У нас такое правило: на работе надо работать.

Вот вам и весь сказ про нашу жизнь, изреченный двадцатилетней Илфанией: на работе надо работать.

Вячеслав Нилов придирчиво осматривает квартиру из трех комнат, но придраться не к чему: исполнено добротно. На балконах даже деревянные ящики навешаны. Новоселам осталось натаскать земли, посадить семена - и возникнет цветение новой жизни.

Куда теперь?

- В центр города, которого еще нет, - с загадочным видом отвечает Нилов.

Подъезжаем к "Дому искусств", хотя это обычный девятиэтажный лежачий небоскреб, вытянувшийся на всю улицу. "Дом искусств" занимает часть первого этажа, тут размещаются творческие организации города. В коридорах тишина.

Нилов открыл дверь, мы оказались в просторной комнате. Со всех стен на нас глядели панорамы города Набережные Челны. В окне проглядывалась натура, являясь наглядным повторением макетов.

А в центре комнаты распластался великолепный макет в пенопластовом исполнении.

- Вот он - наш центр! - сказал Вячеслав Нилов, радость и обреченность звучали в его голосе.

Это был вид "с птички", так сами архитекторы называют современные планировочные макеты, на которых созидаемый объект видится таким, каким бы увидела его птичка, если бы пролетала мимо.

Строим для человека, а проектируем - для птички?

Давно я хотел написать о городе. Я заядлый урбанист, родился в Москве на Ново-Басманной улице, вырос в каменном мешке московского двора, всю жизнь прожил в городе, а написал о нем до обидного мало, того же, о чем мечталось, не написал вовсе. С городом расставался только в юности - на четыре военных года, и уже тогда понял, что такое ностальгия по асфальту. Вне города я бываю только во время дороги, потому что путешествую, как правило, из города в город.

У нас вообще мало пишут о городе. И есть тут вопрос, который можно считать основополагающим - правильно ли мы создаем новые города?

От ответа на этот вопрос многое зависит, мы даже не в состоянии предположить - сколь много!

Два великих изобретения определили лицо XX века: телевизор и домостроительный конвейер (изобретение автомобиля и электричества согласно хронологии принадлежит XIX веку). С телевизионного экрана потоком сходит изображение, с домостроительного конвейера стекает оболочка наших будущих жилищ. Разговор о телевизоре временно опускается. Переходим сразу к крупнопанельной цивилизации. Давайте спросим главного архитектора.

- Вячеслав Степанович, что вы думаете об унификации наших городов и в частности о моем тезисе: "Весь город застраивается одним домом, вся страна застраивается одним городом". К сожалению.

- Сейчас я думаю не о городе, - твердо отвечал Вячеслав Нилов. - Я думаю сейчас о его центре. Такого центра, как у нас, больше нигде не будет.

От Белого моря до Черного кипят архитектурные страсти, ломаются копья и рейсфедеры, трещат рейсшины и планшеты. Спор давний, больной. За это время произведено на свет сотни фельетонов, сняты кинокомедии. А похожие дома продолжают расти и тиражироваться. Это уже не дома, не города - само пространство становится типовым, обрекая нас на типовое бытие.

Города создаются веками, кто спорит. Киеву, матери городов русских, 1500 лет, Риму - 2700 лет, Афинам - 3500 лет. Города вечны.

Города есть лучшее из того, что создано человеческой цивилизацией за всю историю ее развития. Город защищает себя, свою целостность. Города создаются для мира и созидания. Город высекает научную мысль, рождает новую технологию. В городах копится национальная культура, создаются и хранятся произведения искусства. Город создает нашу одежду и проекты новых городов.

А лучшие места на планете разобраны для городов тысячи лет назад: океанская бухта, подножие горы, берег реки или моря.

Впрочем, Набережным Челнам досталось не самое плохое место - недаром рассматривались 70 вариантов площадки для заводов в пределах всей России.

Квартал-эталон мы уже построили, мы видели тот типовой дворик. А разве не могла наша держава поставить перед собой задачу более величественную поставить на земле город-эталон?

Тема города развивается в нашей литературе однобоко и тривиально. Мы пытаемся убедить самих себя в том, что наши новые города лучшие в мире. Поставленные где попало (и как попало), они объявляются символом нашей веры. При этом окончательная отделка фасада упорно откладывается до XXI века. Почему-то мы твердо уверены, что в XXI веке будут созданы города более прекрасные, чем за сорок предыдущих веков. Уж не потому ли, что потеряли надежду на собственный век?

Крупная панель открыта - теперь ее не закроешь. И корить ее не следует. Из одной и той же панели может выйти и шедевр и поделка.

Я отнюдь не собираюсь подвергнуть остракизму километры крупнопанельного пространства. Моя задача - из другого ряда. Я хочу определить причины и вывести следствия.

В 1982 году в Набережных Челнах состоялась всесоюзная творческая конференция на тему: "Молодые города и социалистический образ жизни". Недаром сказано: я там был, мёд и пиво пил.

Выступили более двадцати ораторов. Два дня мы говорили. Было оглашено решение: издать стенограмму речей.

Прошло три года. Теперь уж видно - не издадут. А жаль.

Вячеслав Нилов присутствовал на конференции. Он подтверждает: стенограммы были подготовлены к изданию, а после передумали, видимо, испугавшись некоторых критических высказываний.

Помню несколько хороших выступлений, но сослаться на них не могу отсутствует источник.

Придется сослаться на самого себя.

- Набережные Челны, - говорил я с трибуны, - вызывают сложное чувство. Хочу быть понятым правильно. Александр Сергеевич Пушкин говорил: "Вопрос чья проза в русской литературе лучше? Ответ - Карамзина. Но это еще похвала не большая". Как видите, Пушкин предвидел будущий расцвет русской литературы. Он видел идеал и потому так отзывался о Карамзине. Теперь я перехожу к теме нашей конференции, то есть к молодым городам и социалистическому образу жизни - и спрашиваю:

- Какой молодой город в нашей стране является лучшим городом?

Отвечаю:

- Набережные Челны. Но это еще похвала небольшая.

При этом я заметил: отцы города кисло улыбнулись. Меня даже ласково поправили в заключительном слове.

Есть (не на российских просторах) такое популярное животное - страус. Известен он быстрым бегом и детским поведением. Спрячет страус свою голову в песок и ему начинает казаться, что его никто не видит. А ноги у страуса длиннющие. И хвост торчит. Так и у нас порой - очень любят принять позу страуса. Нам мерещится сладостно: если мы промолчим о том или ином нашем недостатке, то его не увидит никто. А если недостатка никто не видит, то его, следовательно, не существует.

Я люблю Набережные Челны. Хороший город встал на нашей земле, размашистый, белокрылый. Особенно хорошо он смотрится "с птички". Как-то московский самолет шел на посадку и развернулся над самым городом. Солнце садилось, дома отбрасывали резкие тени. "С птички" отчетливо видно: город сделан, как говорится, под линейку. Замкнуты кварталы, прорезаны магистрали. Все сопряжено, выверено, вычерчено.

Еще хорош этот город, когда едешь к нему со стороны Елабуги с того берега Камы. Неожиданно перед плотиной лес расступается, и на том берегу камского водохранилища вдруг показывается белокрылый город, абсолютно новый, без единой пылинки, четкий, уступчатый, будто бы графичный.

Но вот я попадаю внутрь этого искусственного пространства, уже не вижу город целиком, но замечаю детали, из которых он сложен.

Прежде всего - огромен дом. Это - дом-улица, дом-город, дом-чемпион.

Дом огромен по отношению к самому себе, никогда не было таких великаньих домов. Но еще огромнее дом по отношению к человеку. Вот бодрой походкой спешит прохожий. "Простите, вы живете в этом доме? Да? Вас не затруднит наша просьба: покажите свое окно".

Прохожий остановился, с ищущим недоумением смотрит на фасад своего тысячеоконного дома. "В самом деле - где мое окно? Где-то на пятом этаже, посреди унылой мозаики..."

В пятницу вечером отец привел двух сыновей, взятых из детского сада. Мать посмотрела и говорит: "Кого ты привел? Это же не наши дети?" Отец подумал и сказал: "Все равно в понедельник обратно сдавать".

Этот анекдотический случай рожден крупнопанельной цивилизацией. Дом становится бесчеловечным по отношению к своему творцу. Затерявшийся среди одинаковых домов человек задыхается, пожиная плоды собственной недальновидности.

Что это - однообразие материала или однообразие замысла?

Видимо, надо было пройти через этот этап, чтобы понять ошибки. Теперь наступает пора уроков - извлечем или не извлечем?

Генплан Набережных Челнов завершен. Город рассчитывался на 350 тысяч жителей, уже сейчас здесь проживает 440 тысяч человек. Если раньше на первом месте были квадратные метры, то теперь вперед выходит эстетика, так называемая культурная архитектура, городской дизайн, в том числе и проблема городского центра.

- Как вы думаете, Вячеслав Степанович, сколько поколений новых городов появилось в нашей стране за годы Советской власти?

Вячеслав Нилов смотрит на меня с некоторым удивлением, явно недовольный тем, что я прерываю его размышления о стратегических проблемах городского центра.

- Как сколько? - спрашивает он. - Челны - город последнего поколения.

То-то и оно-то. Я считаю, что уже три поколения городов выросли на нашей земле за годы Советской власти.

...Эшелон шел с Урала на фронт. Сорок молодых, новоиспеченных лейтенантов, закончивших пехотное училище, рвались в бой. Это было весной 1942 года. Кажется, никого из них не осталось на этом свете и некому рассказать об их тогдашних настроениях и чувствах, а я могу лишь про себя.

Нас формировали с другим эшелоном и каким-то образом мы очутились в Магнитогорске, имевшем тупиковую ветку, ведь молодому городу было тогда всего 10 лет. Но это был город! Многоэтажные дома слагались в главную улицу, на перекрестке звенел трамвай, за углом угадывался кинотеатр. Не помню, какой фильм я тогда смотрел, не в том дело. Но я надолго сохранил ощущение городского начала - трамвайного перезвона, доступности магазина, газетного киоска на углу. Унылых бараков на привокзальных улочках я как бы не заметил, они самым естественным образом выпали из теплушки по дороге на фронт.

Интересно проследить, как росли наши молодые города. Начнем с того же Магнитогорска.

1931 год - закладка.

1939 год - 146.000 жителей.

1959 год - 311.000 жителей.

1970 год - 364.000 жителей.

1981 год - 413.000 жителей.

Примерно теми же темпами росли и другие молодые города первых пятилеток: Комсомольск-на-Амуре, Новокузнецк, Северодвинск.

В пятидесятые годы родилось второе поколение советских городов, знаменем которого стал Братск. Я летал туда чуть ли не каждый год, воевал с палаточными городками - и сам жил в палатках. Все успокоилось, выросла гигантская плотина на Падуне, алюминиевый завод плавит бокситы, и дома в Братске стоят теперь такие же - крупнопанельные.

Прошло тридцать лет, и можно подвести некоторые итоги, я имею в виду прежде всего нашу журналистскую деятельность. Мы громогласно воспевали романтику Братска и мало писали о его реальных проблемах. Правда, тогда, может быть, мы и не так знали эти проблемы, как знаем их сейчас, градостроительные, экологические...

Проблемы на пустом месте не возникают. Они рождаются в результате наших ошибок.

Можно сказать и так: проблема рождается вместе с нашим движением вперед.

Последний раз я был в Братске полтора года назад. Ведомственные силы оказались сильнее градостроительных. Каждый хозяин тянул город в свою сторону. Братск раскидан в тайге неумелой рукой. Разбросан, взлохмачен. По сути это шесть самостоятельных разрозненных поселков, соединенных общим именем. Надо совершить путешествие, чтобы попасть из одного Братска в другой. Эти поселки так и называются: Братск-один, Братск-три, Братск-шесть... Вот что получается, когда у одного города шесть нянек.

А ведь поначалу Братск хорошо шел в рост, это видно из следующей таблицы.

1959 год - 43.000 жителей.

1970 год - 155.000 жителей.

1979 год - 214.000 жителей.

1981 год - 222.000 жителей.

Семидесятые годы вызвали к жизни третье поколение молодых городов. Вот он передо мной, этот город: на чертежах, в макетах, в натуре. С XVI века по 70-е годы нашего века городок нажил 38 тысяч жителей. И вдруг вспыхнул яркой звездой в созвездии новых городов.

Городу дал ускорение грузовик, рождение которого было определено в этом месте.

Палаток здесь не было. Вместо них сиротскими рядами тянулись вагончики. Журналисты были научены предшествующим опытом - романтику вагончиков никто не воспевал.

Новый город рос, поспешая за корпусами автомобильного гиганта. Мы недоумевали: почему Новый город так далеко отодвинут от Старого города?

Но проектировщики, составлявшие генеральный план Набережных Челнов, смотрели дальше нас, не посвященных в тонкости градостроительного мастерства. И вот результат. Осенью 1984 года было открыто первое движение по Набережно-Челнинскому проспекту, дорога между Новым и Старым городом сократилась на много километров, началась встречная застройка. Новые жилые кварталы шагают навстречу друг другу.

Названия Старого и Нового города сделались чисто номинальными и, надо полагать, скоро исчезнут из обихода.

- Сколько времени прошло, а мы до сих пор не можем решить проблему центра, получить субсидии, - Вячеслав Нилов не оставлял свою тему, и мне пора оторваться от высоких материй, опустившись на землю в центре заданной точки.

- Может, пройдем на натуру, - предлагаю я. - А то все у макетов, у макетов...

Нилов охотно ведет меня по широкой улице, в конце которой уже громоздится глыба нового здания городского Совета.

В старой записной книжке сохранился рассказ о том, как выбирался этот центр. Это было 15 лет назад. Шесть архитекторов во главе с Борисом Рафаиловичем Рубаненко шли прямо по пшеничному полю и вдруг увидели с пригорка зеркальную гладь Камы.

- Какая мощь! Красота! - воскликнул Рубаненко. - Здесь и будет центр нашего города.

Если сейчас встать на это место и повернуться к реке, зеркальной глади Камы не увидишь. Горизонт перекрыт панельными плоскостями. Тем не менее центр города избран на основе правильного признака - эстетического. Так выбирали наши далекие предки места для своих городов, в которых ныне живем и мы. Выбор шел по красоте. А центра и сегодня нет в помине, только в макете, только "с птички". Огромный концертный зал, череда двадцатитрехэтажных зданий, торговый дом. Таковы задумки.

Но что такое 15 лет, если взглянуть издали. Ни один город в нашей стране не рос с такой стремительностью. Мы говорили, писали: медленно строим, надо строить еще быстрее, чтобы люди не жили в вагончиках, малосемейках.

А вот теперь, стоя в центре не существующего еще центра, я думаю нечто противоположное. Может, и не следует торопиться? Не лучше ли подождать еще немного, но зато возвести в Набережных Челнах такой центр, чтобы он был достоин нового города?

У архитекторов есть такое понятие - "резервная зона". Это означает, что на территории застройки намеренно оставляются свободные площади, чтобы застроить их позже, когда появятся новые строительные возможности. Так делали планировщики в Москве. А здесь?

- У нас тоже имеются резервные зоны, - отвечает Вячеслав Сергеевич. В частности, набережная Камы, бережем ее для лучших домов. А какой бой пришлось выдержать...

Вячеслав Нилов озабоченно посмотрел на часы.

- В нашем распоряжении пятнадцать минут. Юрий Иванович Петрушин просил доставить вас к нему на семнадцать тридцать. Пора двигаться.

Историческая необходимость

- Что же такое, по-вашему, город? - спрашиваю я у председателя горсовета.

- Прежде всего, город - это традиции. Протяженность во времени, убежденно отвечает Юрий Иванович Петрушин.

Что ж, можно принять и такое определение: в нем нравственная сторона преобладает над градостроительной. Но ведь город для людей, а не люди для города - не так ли?

- А как вы относитесь к городскому центру?

- Центр нам нужен. Посмотрите, где мы сидим. Поэтому начали центр строить. Но полагаю, исходя из прошлого опыта, что строительство центра растянется на много лет.

В самом деле, еще подъезжая к городскому Совету, я обратил внимание, что он находится в жилом здании. Так и оказалось, когда я увидел планировку. Кабинеты работников горсовета располагались в жилых квартирах.

Работать в таком здании неудобно, весь день приходится бегать по чужим квартирам. Понятно стремление Петрушина построить отдельное общественное здание для городского Совета.

А сколько было утверждений, согласований, поправок?

Сейчас мы много говорим о централизации и о том, как она должна меняться в соответствии с новыми условиями.

Вопрос о расширении прав руководителей - директоров предприятий, начальников строительств возник на апрельском Пленуме ЦК, на июньском совещании по ускорению научно-технического прогресса не случайно. Этот разговор возник из требований современного момента. Ускорение научно-технического прогресса немыслимо без оперативности принимаемых решений, без самостоятельности на местах.

На согласование проекта уходит порой больше времени, чем потом отпускается на само строительство. Появился даже термин: "обходной вариант", когда приходится строить что называется в обход.

Что же прикажете делать? Руководитель приспосабливается к существующим условиям и пускается во все тяжкие.

Знаю десятки примеров. Генеральный директор одного из московских заводов решил построить новое здание заводоуправления. Но его никак не желали вставлять в план. А стоял в плане какой-то нелепый "лабораторный корпус". Сказано - сделано. И на московской улице под видом лабораторного корпуса выросло прекрасное здание заводоуправления. Прошло еще пять лет. Сработала старая заявка. Вышестоящие организации включили в следующую пятилетку заводоуправление. И что же? Под маркой заводоуправления вырос лабораторный корпус.

На другом заводе решили построить самый что ни на есть современный пансионат для рабочих. А проходил он по графе: "ночной профилакторий".

В одной Прибалтийской республике я однажды попал в сауну, которая была построена как объект гражданской обороны. В соседней области под видом коровника построили ткацкий цех.

В центре, разумеется, знают, когда объект строится по обходному варианту, но смотрят на это сквозь пальцы - были бы соблюдены формальности.

В Набережных Челнах тоже умели строить под псевдонимом - какой строитель этого не умеет. Ставили в городе безлимитные стадионы, бассейны, цветочные магазины, гимнастические залы. Получали за это выговора, инфаркты - кто скажет им за это спасибо.

- С новыми объектами более или менее ясно, Юрий Иванович, - продолжал я. - Теперь хотелось бы перейти к объектам старым, так сказать, отжившим.

- Слушаю вас, - с живостью отозвался Юрий Иванович Петрушин.

- Хотел спросить: как же с вашими палатками, вернее, с их челнинским вариантом - вагончиками? Где они?

- О каких вагончиках вы говорите? - удивленно вскинул брови Петрушин. - Не имею ни малейшего понятия о вагончиках.

Я с жаром принялся доказывать: ну как же вы не помните, поселок Надежда состоял из вагончиков, другой поселок при БСИ, базе строительной индустрии, кажется, три тысячи вагончиков, мы же против них всей прессой...

И вдруг осекся, увидев лукавые искорки в глазах Юрия Ивановича. Кому я это говорю? Человеку, который тут с первого колышка, был тут и прорабом, и секретарем райкома партии, сам жил первое время в вагончике.

Честно признаюсь: не верил я, что вагончики могут исчезнуть так скоро, недаром сказано, что временные сооружения являются самыми долговечными.

Неужто мы покончили с времянками? Это же целая эпоха.

- Хотите убедиться? - предложил Петрушин, не вдаваясь в подробности.

Я загорелся. Мы объехали несколько мест, которые я помнил - чистое поле. Только у базы строительной индустрии удалось обнаружить старый керогаз и заржавевший замок: следы исчезнувшей вагонной цивилизации.

- Неужто ни одного вагончика не оставили? - спросил я Юрия Ивановича в чистом поле. - Хотя бы для истории.

- Для истории оставили. В качестве экспоната, - Юрий Иванович засмеялся. - Вообще-то мы вагончики в торговлю передали. Скажем, выезд на природу. Или наш национальный праздник сабантуй. Вывозим вагончики, получается живописный торговый городок. Очень удобно. Однако не думайте, что с вагончиками было так просто.

Итак, с вагончиками покончено. Но то, что я узнал далее, повергло меня в еще большее изумление. Оказывается, временные поселки, состоящие из старых разболтанных вагончиков, уничтожались таким же не вполне легальным путем, подобно тому как возводились незапланированные объекты.

Вот незадача, - где наша самостоятельность? И новое построить - надо изловчиться. И старое, отжившее стереть с лица земли - тем более на это требуется специальное разрешение из центра.

На помощь пришла природа. На Каме был паводок. Вода подступала к поселку Надежда. Ну не так чтобы впрямь подступала, приближалась вода, это точно. Могла и подступить, скажем, залить колеса, на которых стоят вагончики.

Поселок Надежда находился на территории Комсомольского района. Руководители райкома партии понимали, что другого такого счастливого случая может не представиться. В вышестоящие организации полетели тревожные телеграммы: поселок Надежда находится под угрозой затопления.

И два вагончатых поселка были уничтожены. Люди переехали в новые дома, те самые, крупнопанельные.

Согласитесь, переезд из деревянного вагончика, лишенного элементарных удобств, в отдельную квартиру на седьмом этаже с видом на универсам и детский сад, событие в жизни человека исключительное, все равно что переехать из одного века в другой.

Когда же таких переездов не сто, даже не тысяча, а десятки тысяч, то это уже не просто количественная перемена, это качественный сдвиг - и не в жизни отдельного человека, а в жизни всего общества. Потому что в Набережных Челнах за 15 лет было построено и заселено 90 тысяч новых квартир.

Набережные Челны росли такими темпами, каких мы не знали в прошлом. А ведь немало новых городов росло стремительно - и не только в последнем, третьем поколении городов, но и раньше, мы уже приводили примеры.

Набережные Челны

1926 год - 4000 жителей.

1939 год - 9000 жителей.

1959 год - 16000 жителей.

1970 год - 38000 жителей.

1979 год - 301000 жителей.

1981 год - 346000 жителей.

1983 год - 393000 жителей.

1985 год - 435000 жителей.

Город рос при заводе. Все шло согласно генеральному плану. У города был один могучий заказчик - автомобильный завод - КамАЗ, и это во многом способствовало целостности и стремительности роста.

В 1976 году с конвейера автозавода сошел первый грузовик. А 9 мая 1985 года в честь сорокалетия Победы из ворот завода выкатился новый "КамАЗ", на кабине которого красовалась цифра - 600000. Карданный вал для него был сварен Николаем Дмитриевичем Мальневым.

Недалек тот день, когда с заводского конвейера сойдет миллионный грузовик. И это событие уже заложено в план.

Но случилось в Набережных Челнах другое событие. Правда, оно не было запланировано, но, на мой взгляд, последствия его могут оказаться более важными для нашего общества, чем выпуск запланированных грузовиков.

Мы и сейчас еще не разобрались как следует в случившемся.

Я говорю о событии, которое в обиходе получило название: "вспышка рождаемости".

Об этом много говорили, но, по-моему, опыт еще не изучен досконально. Это же подтвердил и Юрий Иванович Петрушин. Городским властям некогда заниматься изучением явления. После вспышки рождаемости пошла вспышка по детским садам, затем вспышка по школам. Требовалось срочно строить новые детские сады, школы - ведь они не были запланированы. Как бывает в нормальных школах? 1-й класс "А", 1-й "Б", 1-й "В"... А тут была опасность, что и алфавита не хватит - 1-й "Р", 1-й "С"... Пробивались незапланированные ассигнования, заседали сверхплановые штабы строителей, родители выходили на воскресники.

Первая вспышка рождаемости была зарегистрирована в 1976 году, это был год первого грузовика. С тех пор вот уже десять лет рождаемость остается примерно на прежнем уровне, значительно выше, чем в целом по стране.

Вспышка обрела стабильность, стала нормой. В чем тут секрет?

Не знаю, я не специалист по демографии. Полагаю, что такое объяснение: понастроили отдельных квартир и пошли дети - по меньшей мере поверхностно. В других местах тоже строят крупнопанельные квартиры с видом на соседнюю панель. А население не растет. Падение рождаемости наблюдается прежде всего в городах. Тем более стоит изучить опыт города Набережных Челнов.

- Вы правы, - говорит Юрий Иванович Петрушин. - Надо нам уходить от текучки. Проводить семинары, социологические исследования. Если хотите, это тоже наша традиция. Загляните в любой дворик: он же полон детьми. Сто тридцать тысяч наших жителей - это дети до десяти лет. Обходимся, так сказать, собственным приростом.

На свет явилось первое поколение людей крупнопанельной цивилизации - и они преданы ей. Моя дочь родилась в крупноблочном доме на Рублевском шоссе, росла в этом доме до 12 лет и ни за что не хотела уезжать оттуда, когда пришло время перебираться на новую квартиру. Крупноблочное единообразие казалось ей последним словом техники, а кирпич это XIX век.

Ринат Насыров восемь лет был главным архитектором Набережных Челнов. Недавно Насыров был переведен в Казань председателем Госстроя республики. А дети не захотели уезжать из Челнов, Казань показалась им старым городом. Так и разделилась семья: дети остались на старой квартире в Челнах, будут здесь поступать в институт и учиться. Отец с матерью переехали в "старую" Казань.

Приведенные примеры могут показаться анекдотичными, но родителям, пытавшимся повлиять на детей, было не до смеха. Эти истории говорят о новых явлениях в нашей действительности, и значение их будет нарастать.

Жители влюблены в свой город. Им тут вырастать и растить своих детей. Лишь бы город не стал спальным местом при заводе.

Но город уже растет и развивается по своим законам, он живет и действует как самостоятельный организм. Вырастают в городе стадионы, парки, фонтаны, памятники, то есть элементы культурной архитектуры, без которой город еще не является городом.

Стоим с Юрием Ивановичем Петрушиным на берегу водохранилища, отросток которого в этом месте забирается в самые глубины городских кварталов.

- Здесь будет парк, место для гуляний, - отрывисто говорит Петрушин, словно не мечту свою он рассказывает, а зачитывает резолюцию по проекту. Вот устроить бы здесь духовой оркестр. Тогда люди придут слушать. Где оркестр лучше разместить, как вы думаете?

- Пожалуй, на том берегу, там места хватит... - отвечаю я.

Но у Петрушина все продумано заранее, он резко бросает:

- Вот и нет. Прямо на воде. Это лучшее место.

- Как на воде? - удивляюсь я.

- На воде плот. На плоту духовой оркестр. А берег как амфитеатр. Два раза в неделю - концерты духового оркестра на открытом воздухе. По берегам десятки тысяч людей...

Вот о чем думает председатель горисполкома - о духовом оркестре, играющем на воде. Но недаром говорится: у каждого времени свои песни.

На прощанье Юрий Иванович Петрушин дарит мне плотную книжицу самодеятельного изготовления.

В гостинице я познакомился с содержанием серой книжицы и сразу вспомнил свой первый приезд в Набережные Челны в 1971 году. Добирались тогда долго, почти двое суток: поездом до Казани, затем "метеором" по Волге и Каме.

От пристани вела наверх шаткая деревянная лестница. От нее начиналась главная улица Набережных Челнов - стояли старые купеческие дома, склады, лабазы, пожарное депо с каланчой. Самосвалы распугивали кур, копающихся в пыли.

Улица называлась Центральная. Она и теперь сохранилась. Старый центр Набережных Челнов остался практически нетронутым. И вот теперь, когда новый город с трех сторон подступил к Центральной улице, решено создать в этом месте заповедную историческую зону.

Вспоминаются слова академика Дмитрия Сергеевича Лихачева:

- Понять современность, понять современную эпоху, ее величие, ее значение можно только на огромном историческом фоне. Если мы будем смотреть на современность с расстояния десяти, двадцати, сорока и даже пятидесяти лет, мы увидим немногое. Современную эпоху можно по-настоящему оценить только в свете тысячелетий.

Хорошее дело начинают в Набережных Челнах. Создается заповедная зона с комплексом музейных экспозиций. Современный город, созданный из домов одного поколения, приобретает пространственный объем, улица Центральная протягивается во времени сквозь прошлые века. Будут знать молодые жители города, что и до них тут жили люди на этой земле, и не только жили, но и делали свое народное дело: растили хлеб, ставили дома, элеваторы, ловили рыбу в реке.

Подаренная мне книжечка и составляла описание будущей заповедной зоны - плод многолетней работы авторского коллектива научно-исследовательского института культуры в Москве.

А ныне уже и средства выделяются на воплощение проекта, так что прибегать к окольным путям не придется.

Центральная улица шла от банка к базару. Улица-музей пойдет из прошлого в будущее.

Гласно о гласности

С утра пытаюсь задействовать себя по программе. Поеду в Елабугу, там ждет меня Николай Иванович Бех, генеральный директор тракторного завода, который строится на том берегу Камы. Остается сделать контрольный звонок.

Так и есть. Действительность искажает задуманное. Н.И.Бех укатил в Казань по срочному вызову. Мне в утешение достается устное извинение, переданное по испорченному телефону.

Зато теперь я свободен от программы. Незапланированный поиск мне больше по душе.

Отправляюсь в горисполком и на первой же площадке встречаю Николая Дмитриевича Мальнева, который пришел на заседание депутатской комиссии по культуре.

- Много работы по депутатским делам?

- У нас ведь как... - радостно сообщает Мальнев. - Кто работает, того и грузят. Сейчас занимаюсь кинотеатрами: посещаемость падает.

На третьем этаже встречаю Розу Григорьевну Корневу, секретаря городского совета. Заходим в ее кабинет. Роза Григорьевна начинает выкладывать городские проблемы.

- Мы вступили в новый этап: к нам едут пенсионеры.

- Разве вы объявляли набор пенсионеров? Я что-то не слыхал.

- Наши пенсионеры едут к детям. Десять лет назад молодой человек уехал из дома на строительство КамАЗа. Теперь он женился, получил квартиру, пошли дети. Родители молодого человека приезжали к нему в гости в Набережные Челны и им, представьте себе, тут понравилось. Они решают, что будут жить здесь. И мы их принимаем. Бабушка поможет воспитывать внуков, дед заведет огород на садовом участке. Но молодые жили в двухкомнатной квартире, теперь им стало тесно, надо давать три комнаты. Я считаю этот процесс полезным. Такова притягательная сила нашего города. Правда, мы установили для родителей своего рода испытательный срок - три года, только после этого ставим на очередь. А то ведь все к нам помчатся.

Таковы проблемы Набережных Челнов - они все время меняются. Это еще одно свидетельство динамичности молодого города.

Этажом ниже встречаю Ирину Тимофеевну Козыреву и получаю приглашение на жилищную комиссию. В лифте сталкиваюсь с Вячеславом Ниловым, тот спешит в парк Победы на очередную оперативку, ведь и парки возводятся как дома по строгому графику.

Путешествую я по городу Набережные Челны - и удивляюсь про себя: какие молодые тут руководители.

Александр Иванович Логутов, секретарь горкома по промышленности - 33 года.

Юрий Иванович Петрушин, председатель городского исполнительного Совета - 42 года.

Николай Иванович Бех, генеральный директор тракторного завода - 39 лет.

Вячеслав Степанович Нилов, главный архитектор города Набережные Челны - 41 год.

Случилось большое событие в жизни нашего общества - произошла смена поколений.

Кроме всего прочего КамАЗ стал небывалой школой руководства. Уже давно отсюда начали уезжать строители - ехали в Волгодонск на "Атоммаш", в Москву на строительство объектов для Олимпиады-80, в Ленинград - возводить дамбу в Финском заливе.

Теперь началась вторая волна. КамАЗ отдает не только строителей, но инженеров, партийных работников. Многих руководителей, проработавших здесь по многу лет, забирают на повышение: кого в Казань, кого в Москву.

А вот и конфликт, связанный с этой проблемой. Романист построил бы более завлекательный сюжет с привлечением лирических мотивов. Публицист решает проблему способом лобового показа, не вдаваясь в психологические нюансы.

Дверь одного из кабинетов оказалась по прихоти сюжета приоткрытой. Оттуда послышался начальственный глас.

- Хорошо вам. Пришли сюда на готовенькое и теперь сливки снимаете. А мы тут все на своем горбу таскали.

- Отчего же? - спокойно отвечает молодой оппонент своему старшему товарищу. - Не было еще такого поколения, которое пришло бы на все готовое. Готового у нас никогда не будет. Перед каждым новым поколением стоят свои проблемы - и решать их новым людям.

- На готовенькое, на готовенькое, - бубнил старший.

- Ничего себе: готовенькое. Обеспеченность города магазинами - 55 процентов, гостиницами - 30 процентов, клубами - 32,5 процента, домами пионеров - ноль процентов. Могу продолжить...

- Ну с Домом пионеров вы сами виноваты, не надо было отказываться от проекта.

Голос старожила звучал более миролюбиво, но теперь разошелся молодой.

- В очереди на жилье стоят 66 тысяч человек, это что - не проблема? И какие это недоделки, которые вы нам оставили - строительные или нравственные?

Попутный сквозняк прихлопнул дверь. Сцена, решаемая методом публицистики, не перерастает в конфликт личностей.

А мне запала в голову цифра - 66000 человек стоят в очереди на жилье. Это же очень много. Иду на заседание жилищной комиссии пораньше, чтобы успеть поговорить с Ириной Тимофеевной Козыревой.

- Надо знать структуру очередников, - отвечает на мой вопрос Ирина Тимофеевна. - Тридцать две тысячи из них, то есть почти половина, живут в малосемейках. Это значит, что они имеют жилье, но нуждаются в улучшении своих жилищных условий. Одиннадцать тысяч очередников живут в общежитиях. К сожалению, общежитие пока неизбежный этап для тех, кто приезжает к нам, так сказать, взаимная проверка на интерес. Таким образом, остронуждающихся очередников у нас гораздо меньше. Вот раздадим перед праздником 800 квартир - сразу полегчает. И в первую очередь - удовлетворим всех ветеранов войны, это наша святая задача.

Общая картина несколько проясняется. Отдельные квартиры заселялись двумя семьями - так приходилось делать в первые годы, когда была острая нехватка жилья. Принято решение: расселить малосемейки, давай одной семье новую квартиру, а вторую семью оставляя в той же, но теперь уже отдельной квартире.

Это и есть новые проблемы, которые стоят сейчас перед новыми руководителями городского Совета.

В кабинет вошла худощавая женщина: платье в синий горошек, в руках коричневая папка с розовыми тесемками. С озабоченным видом женщина села к столу, принялась развязывать тесемки.

- Вы товарищ Козырева? Зампред? - начала она. - Имею жалобу на Христофорову Тамару Борисовну. Три года не могу попасть в очередь. Начинаю задумываться: есть ли у нас советская власть? Имею состав семьи - три человека.

- Вы где живете? - спокойно спросила Ирина Тимофеевна.

- Проживаю: Гагарина, пять, в малосемейке на первом этаже, что также является недостатком, - живо говорила женщина, видимо, натренированная в долгих хождениях по инстанциям. - Христофорова меня футболит.

Я досадовал, угораздило меня попасть на кляузу, однако Ирина Козырева умела разбираться в житейских историях.

А тут был быт застоялый, запутанный, с укоренившимися обидами. Кроме Христофоровой является следующий персонаж - "Нинка, соседка по малосемейке, это все подтвердят, - ее работа, потому что Нинка к себе ухажеров водит, а я против такого состояния, она и написала Христофоровой, чтобы меня передвинули, налицо полный результат, списки очередников убраны, а я была шестая, восемь лет ждала, вот у меня собраны все факты: какого числа и кто был..."

Ирина Тимофеевна терпеливо наступает:

- Не будем путать одно с другим. Давайте сначала займемся списком очередников, - сняла телефонную трубку и попросила соединить ее с Христофоровой.

Я думал, дело затянется, но далекая Христофорова отозвалась почти сразу. Тут же проверили место жалобщицы по списку. Все оказалось правильным, никто никого не передвигал.

- Слышали мой разговор с Христофоровой? - спросила Ирина Тимофеевна, и в голосе ее впервые послышалась жесткость. - Давайте ваше заявление, мы разберемся, ответим вам официально.

- Ничего я вам не дам, - обиженно заявила женщина. - Вы с ней сговорились, надо еще проверить наличие советской власти, тогда напишу, и тоже официально.

Аккуратно завязала тесемочки и покинула кабинет.

- Случай почти исключительный, - сказала Ирина Тимофеевна, когда мы остались одни. - У нас давно нет жилищных кляуз. Прежде, правда, были: и жалобы несли, и анонимки слали. Сами понимаете, вопросы, связанные с распределением жилья, обладают повышенной степенью сложности. Слишком многих людей они затрагивают при нашем размахе. Но вот было принято решение: списки очередников на жилье должны видеть все. Так и сделали: на каждом заводе, в каждом цехе, учреждении списки вывешиваются на самом видном месте рядом с доской приказов. Эффект был колоссальный, мы забыли, что такое кляузы и анонимки. Гласность пресекает всякую возможность для злоупотребления, это раз. В то же время гласность гасит обиды, это два.

- И вообще гласность полезна для общества...

- Это три, - подхватила Ирина Тимофеевна.

- Зачем же тогда приходила женщина? - спросил я.

- Кто-то что-то сказал ей, вот она и забегала. Мы, бывает, верим слухам охотнее, чем реальному положению дел. Не привыкли еще к гласности. Я проблемами жилья не первый год занимаюсь, так что всякое видела.

- А терпенья всегда хватает?

- Как иначе? - Ирина Тимофеевна глянула на меня с удивлением. - Ведь это работа с людьми, она всегда терпеливая. Мы на жилищных делах не остановились, пошли дальше. Теперь у нас все гласно: очередь на детский садик, путевка в дом отдыха, санаторий. Ни от кого не прячемся.

В комнату вошла молодая красивая женщина.

- Ирина Тимофеевна, он пришел, - сказала вошедшая.

- Пригласите его, Зульфия. И Ольгу Михайловну позовите. - Поворот головы в мою сторону. - Сложный случай. Товарищ кругом неправ. Но он ветеран.

Владимир Семенович Крутов просил Ирину Козыреву принять его, но два раза не приходил в назначенное время, ссылаясь на нездоровье. Теперь наконец собрались все заинтересованные стороны: три женщины, представляющие собой советскую власть, я, как представитель печати, Владимир Семенович Крутов, возмутитель спокойствия. Крутов высокий тучный мужчина 65 лет. Женщины молоды и красивы.

Наблюдаемая сцена может быть отнесена к рубрике: "народная власть в действии".

И.Козырева. Владимир Семенович, я рада, что вы к нам пришли. Дайте нам ответ - когда?

В.С.Крутов (с вызовом). В июне. Раньше никак.

И.Козырева. А если в мае, сразу после праздников, например?

B.C.Крутов. Ирина Тимофеевна, туда же сейчас не проедешь. В этом году паводок опять поздний, вода до сих пор стоит.

И.Козырева. Но мы не можем ждать, Владимир Семенович. Нам отпущено сорок тысяч рублей с освоением в мае. Мы должны очистить территорию, в июне туда придут строители.

В.С.Крутов (с пафосом). Вот и берите, ломайте, жгите. Тут все ваше. А моего тут ничего нет.

И.Козырева. Зачем вы так, Владимир Семенович? Может быть, мы вам деньги обратно выплатим? Сколько там?

Ольга Михайловна (заглядывает в справку). Двести сорок рублей.

В.С.Крутов. Зачем мне деньги? Мне дом нужен. За него заплачено. А вы против меня. Вон сколько вас.

И.Козырева. Владимир Семенович, я не хочу, чтобы вы ушли от нас в плохом настроении. Давайте подумаем еще раз. Может, удастся провести перенос в два приема. Сейчас разобрать дом и отвезти его ближе к саду, а потом вода сойдет, поставить его там. Мы могли бы помочь вам с машиной.

В.С.Крутов (у него все продумано). А караулить кто будет? Нет, мне перегружать некуда. Жгите.

И.Козырева (продолжает либеральничать). Зачем же вы так, Владимир Семенович? Сжечь мы всегда успеем. Давайте попробуем договориться. Если хотите, можем поехать на участок, посмотреть, как стоит вода?

В.С.Крутов. Мне смотреть нечего. Я утром там был, полно воды. Так что сносите.

И.Козырева. А если мы попросим вас до 15 мая, вы успеете?

В.С.Крутов (продолжает упорствовать). Ничего я не успею. Жгите - и дело с концом. Когда я в танке горел, меня никто не спасал. Режьте.

Крутов уходит с гордо поднятой головой.

И.Козырева (говорит в телефон). Это строительное управление? Василий Петрович? Когда вы начинаете снос в районе Карловки? После праздника? Хорошо. Попрошу вас, если можно, обойти дом номер восемь. Оставьте его, хозяин потом вывезет. Ах, вы тоже его знаете? Но что поделаешь, надо уважить заслуженного ветерана, прошу вас.

Справка. В.С.Крутов, 1920 год рождения. Место рождения - Набережные Челны. Работал в автохозяйстве с 1972 года. Замечаний по работе нет. Поощрений нет. В 1983 году принято решение о сносе 60 деревянных строений в районе деревни Карловки с возведением там жилого массива на 4000 жителей. Владельцам домов выплачена компенсация. В.С.Крутов получил в порядке компенсации 4200 рублей. В феврале 1985 года им куплено данное жилое строение за 240 рублей с обязательством перевезти его на садово-огородный участок до 15 апреля. Однако данное обязательство осталось невыполненным. Подлежит сносу.

Члены комиссии живо обсуждают уход В.С.Крутова.

Ольга Михайловна. Очень мягко вы с ним, Ирина Тимофеевна.

Зульфия. Он же компенсацию получил. И этот же дом обратно за гроши выкупил.

И.Козырева. Относительно компенсации имеется постановление правительства, так что этот вопрос мы не обсуждаем. Владимир Семенович ветеран войны, на этот счет также ясность полная. А дома предназначаются на слом. Если Крутов поставит свой дом на участке, вреда не будет.

В.Крутов (просовывает голову в дверь). До двадцать пятого мая, в случае если сын приедет.

Дверь захлопывается.

Ольга Михайловна. Подумать только, он еще нами командует.

И.Козырева (терпеливо). Мы не можем иначе. Он ветеран.

Я слушал милых женщин и только головой качал. Я тоже ветеран, и тоже, бывает, обращаюсь с просьбой в те или иные инстанции...

Вместе с тем я понимаю, что нельзя проявлять такую мягкотелость, как это делает уважаемая Ирина Тимофеевна, это же самый гнилой либерализм. Ну и что же, что ветеран? Все равно никакого послабления. Нам только дай волю...

Где же найти ту золотую середину, чтобы всем было хорошо?

Ирина Тимофеевна и тут нашла мгновенный ответ:

- Гласность, только гласность. Если он будет знать, что его хамство может быть выставлено для всеобщего обозрения, он десять раз прежде подумает.

И автор полностью с этим согласен.

Другого пути нет

Снова сижу в стеклянной конторке на 57-й оси. Обеденный перерыв. В гости к мастеру Наилю Исмаилову пришли молодые инженеры с соседних участков, среди них мой давний знакомый по КамАЗу Сергей и его товарищ Александр.

Мы говорим о том же, о чем говорят сейчас по всей стране - и не только в обеденный перерыв. Мы говорим о техническом прогрессе.

Николай Дмитриевич Мальнев в который раз рассказывает о своих похождениях в отделе труда и зарплаты. Но, кажется, теперь зашевелилось. Всем понятно, сразу по-другому не заработаешь - но придется, другого пути нет.

- Подумаешь, пять человек высвободится, - с вызовом заявил Александр. - Нашего цеха скоро вообще не будет, когда пойдет настоящий технический прогресс.

- Как так?

- Очень просто. Автомобиль вообще машина консервативная, за истекшие девяносто лет в его конструкции практически ничего не появилось нового. А я недавно был в Москве на заводе имени Ленинского комсомола. Готовят новую модель "Москвича" без карданного вала. Автомобиль с передним приводом.

- Понимаю, - подхватил Наиль. - Раз в машине нет карданного вала, то и цех карданных валов не нужен. Будем ставить новое оборудование.

- Грузовиков с передним приводом еще никто не делал, это не привьется.

- Один научно-технический прогресс нам ничего не даст, - объявил Сергей со свойственной ему категоричностью. - Необходим поворот в умах. Научно-технический прогресс начинается с нравственного прогресса.

- Как вот наши деды раньше работали, - снова заговорил Наиль.

Я насторожился: кого он имеет в виду под дедами? Наиль продолжал:

- Как в сорок первом году, когда война началась, ставили заводы на востоке страны? Три месяца - и цех дает продукцию. И продукция-то какая танки!

Раздались громкие голоса:

- Во загнул! Три месяца под открытым небом. Так если фундамента нет, то и станок не заработает.

- А энергию откуда брали? Надо же подключиться к энергетической единой системе. На одном энтузиазме далеко не уедешь.

- Легенды все это, не было этого.

- Как так не было? Работали же...

- А вы что думаете? - спросил Сергей, и все головы повернулись ко мне.

Я смотрел в их молодые ждущие глаза и невольно думал о том, как мы сами утратили многое из того, что имели. Но как им объяснить это? Я вспомнил одну старую историю, которую держал в запасе на такой вот черный день.

- Во-первых, - говорю, - если бы этого не было, то и мы с вами не сидели бы сейчас под этими сводами. А во-вторых, расскажу вам о своем старом знакомом - директоре завода Прохорове. Его сейчас нет в живых, но многие его помнят.

В июле 1941 года Прохоров получил от наркома приказ поставить танковый завод за Уралом. Указали точку на карте и срок - как раз три месяца. А когда Прохоров уходил от наркома, его остановил в приемной секретарь Кробышев.

- Это вам, - и протягивает Прохорову чемодан в сургучных печатях.

- Что это? - спросил Прохоров.

- Тут двести тысяч рублей, это ваш премиальный фонд.

- Где я должен расписаться? - спросил Прохоров.

- Нигде. Это ваш личный премиальный фонд.

Прохоров потом рассказывал, как дрожал над этим чемоданом по дороге на Урал, на ночь под голову подкладывал. Довез благополучно. У него сохранилась записная книжка, куда он заносил все цифры: кому сколько выплатил премии. Эта записная книжка и сейчас цела - хранится у внуков. Словом, через 88 дней завод был пущен.

Реакция на мой рассказ была однозначной.

- Вот это да!

- Такой механизм не мог не сработать. Это же вопрос о правах директора.

- Дайте мне такие же права, и я горы сверну.

- У меня никаких прав. Даже премия от меня не зависит. Как я могу влиять на процесс.

- А ты меняй свое отношение.

- Правильно. Если мы сами не переменимся, то и вокруг себя ничего изменить не сможем. Это этика. Это первооснова.

- Зачем тебе этика? Дайте мне права - и дело с концом.

- Иначе будем проводить технический прогресс на бумаге, этим методом мы владеем, - сказал строгий голос за моей спиной.

Подчеркиваю, разговор о научно-техническом прогрессе происходил на самоновейшем автомобильном заводе по производству грузовиков. КамАЗ недаром называют выставкой лучшего всемирного машиностроения, ибо тут на одном заводе собрано все лучшее, что применяется в мировой машиностроительной практике - за это миллиарды плачены.

Но тут же уместно сделать оговорку: не применяется, а применялось в мировой практике 15 лет назад. Сколько технических новинок появилось в мире за эти годы. Но их еще нет на КамАЗе.

Значит, в цехах завода должна вестись непрерывная модернизация, то же самое относится и к конечной продукции - грузовику, новые модификации которого уже выходят из ворот завода.

- Восемьдесят три процента, повторяю, восемьдесят три, - говорил голос за моей спиной.

- Что такое восемьдесят три процента? Страшно знакомая цифра, спросил я у Сергея, сидевшего рядом.

- Восемьдесят три и семнадцать, - поправил он. - Это две наши самые популярные цифры, их вспоминают во всех докладах, на всех собраниях. Это показатель нашего прогресса. Восемьдесят три процента всех производственных процессов на КамАЗе автоматизировано и механизировано и лишь семнадцать процентов операций совершается с помощью ручного труда. Восемьдесят три процента это очень высокий показатель, самый высокий в стране и, возможно, в мире.

Я тоже слышал не раз об этих цифрах. При этом явное предпочтение отдавалось более высокому показателю - 83 процента успеха. Но я публицист, и весь мой интерес на стороне семнадцати процентов, которые остались в явном меньшинстве, но тем не менее существуют.

83 процента реализованы. Готов отдать их поэтам, пусть они слагают поэмы про роботов. А я буду заниматься тем, что в остатке. В этих 17 процентах все наши современные конфликты, проблемы, поиски и разочарования.

Я пригласил Николая Дмитриевича Мальнева, и мы вышли из конторки. Тем временем закончился обеденный перерыв. Вот и сварочный автомат, за которым работает Сония Андрашидовна Нуртдинова.

Голубые полосы пробиваются сквозь щель - идет автоматическая сварка.

Отсюда начинается мой вопрос, для меня крайне важный. Поворачиваюсь к Николаю Мальневу.

- Как вы думаете, Николай Дмитриевич? Аппарат варит карданный вал, это безусловно автоматизированная операция, следовательно, она входит в восемьдесят три процента. Но вот сварка закончена. Сония Андрашидовна снимает вал руками, вес двенадцать килограмм. Это же ручная операция. Но куда она входит - в семнадцать процентов или в те же восемьдесят три? Ибо в технологических картах записана одна операция: сварка карданного вала, а она автоматизирована.

- Это надо выяснить, - отвечал Николай Мальнев с некоторым удивлением. - Я как-то не думал. Теперь будем поворачиваться в сторону этих вопросов.

Я вспомнил историю, случившуюся в одном министерстве. Работали там не покладая рук - и главным образом на бумаге. И вот что наработали. Все больше продукции выпускалось со знаком качества. В конце концов выход знака качества достиг небывалой величины - семьдесят два процента. Тогда министр данного министерства пришел к логическому заключению.

- Если у нас такой высокий процент продукции со знаком качества, то должны мы сделать следующий шаг. Будем поставлять нашу продукцию на экспорт. Выходим на мировой рынок и завоюем его.

Но на пути к мировому рынку стоит Министерство внешней торговли. Министр обратился во Внешторг. Там познакомились с продукцией и послали ее на экспертизу. Через месяц дают заключение.

- Знак качества соответствует лишь двенадцати процентам предлагаемых изделий. Остальная продукция не конкурентоспособна.

Но что самое интересное: в министерстве ничуть не удивились такому заключению, словно ждали нечто похожее. И тут же скинули свои семьдесят два процента до сорока восьми. Тем самым собственноручно признались в том, что двадцать четыре процента - четверть всей продукции - были аттестованы на знак качества без каких-либо оснований. Как говорится: знак качества негде ставить...

Приписать можно все: тонны, километры, штуки, литры, квадратные метры, проценты жирности молока, киловатты, воду и воздух, телефонные разговоры, трамвайные билеты. Все это уголовные деяния, речь в данном случае не о них. Но что-то я не слышал о том, чтобы привлекался к ответственности руководитель, который незаконным путем добился знака качества для выпускаемого на его предприятии изделия. Про такого руководителя с одобрением скажут:

- Молодец, радеет о своем коллективе.

На совещании в ЦК партии по ускорению научно-технического прогресса говорилось как раз о том, что, бывает, знак качества присваивается недоброкачественным изделиям. Я думаю, такую операцию следует квалифицировать как приписку.

А если ручная переноска карданных валов из сварочных автоматов входит в 83 процента - что это? Приписка или не приписка?

Подошли к красильной камере, где работала женщина в противогазе. Камера была исправна. Карданные валы, подвешенные на крючьях, медленно вплывали в камеру и выплывали с другой стороны уже окрашенными и просушенными. Подвесная линия поднималась наверх и уходила в сторону главного конвейера.

Куда отнести окраску карданных валов в камере? Безусловно, это автоматизированная операция с применением роботов, она входит в 83 процента.

Но если ту же работу делает женщина в противогазе? Спора нет, это 17 процентов. Значит, одна и та же операция в зависимости от обстоятельств может попеременно входить то в 83 процента, то в 17 процентов. Чудеса да и только.

Пошли к технологу цеха, но того не оказалось на месте. Что тут сказать. Вопросы ставить мы научились. Теперь приходит время решений.

Срок моего пребывания на КамАЗе завершался. Захожу в горком партии к Лидии Викторовне Шиловой, чтобы обменяться впечатлениями.

В кабинете Лидии Викторовны всегда народ. Сюда приходят с различными делами и для каждого найдется полезное слово. Только мы стали составлять программу на оставшийся хвостик, как раскрылась дверь и вошел Николай Васильевич Ядренцев, с которым мы знакомы чуть ли не с первой встречи.

- Как известно, - сказала Лидия Викторовна, - любую программу следует перевыполнять. Вот Николай Васильевич Ядренцев и будет вам для перевыполнения. Это обязательно нужно видеть и знать. Научно-технический прогресс в своем материализованном воплощении.

Я попробовал угадать:

- Речь пойдет о...?

- О нашем цехе ширпотреба, - подхватил Ядренцев. - Только и всего.

Ширпотреб? Но ведь Николай Ядренцев работает конструктором. Мы вышли из кабинета. На улице стояла плотная толпа, окружив некий предмет ярко-малинового цвета.

- Прошу, - сказал Николай Васильевич. - Наш "камазенок".

Да, это был автомобиль, но совсем маленький, микролитражка. Тем не менее четырехместный, с обтекаемым радиатором и срезанным задом. По бокам две дверцы. На заднее сиденье надо залезать, откинув переднее.

Зеваки расступились. Мы сели и тронулись. Машина шла удивительно легко.

Николай Васильевич Ядренцев рассказывал на ходу.

- Это самая нужная сейчас для нашей страны машины. Совместная разработка трех заводов. Двигатель и подвеску делали в Тольятти на ВАЗе, мы изготовили шасси и кузов. Серпухов дал управление для инвалидов. Совершенно верно. Эта прекрасная машина возникла на базе инвалидной коляски. Главное отличие модели - экономичность. Расход горючего: три целых и семь десятых литра на сто километров пробега. Скорость - девяносто километров в час. А назвали машину - "Ока".

За рулем машины сидел водитель-испытатель первого класса Нургаян Мухамед Галиев.

- Как вам "Ока"? - спросил я.

- Машина верная. Семь тысяч на ней проехал. Легкая в управлении, услужливая. Будет самая дешевая машина в стране. И самая экономичная. Где бы ни остановился, тут же возникает толпа.

- Но если столько заводов участвовали в разработке модели, - усомнился я, - это же сплошные согласования, увязки. А где увязки, так тут же появляются неувязки. Не скоро такой автомобиль дойдет до потребителя.

Николай Васильевич Ядренцев энергично повернулся ко мне с переднего сиденья.

- Что вы? Как можно? Настали другие времена. Надо только создать какой-то головной центр по данному проекту - и мигом тут же все вопросы будут разрешены.

- Это что же? Давать деньги не под план, а под проект? Так? И создавать специальные центры для реализации конкретного проекта? Такие идеи, я слышал, уже высказывались.

- Именно так и решено сделать, - подхватил Ядренцев. - Кооперация трех фирм. Как только это решили, идея сразу набрала ход. На 1988 год нам уже записаны реальные цифры. Мы на КамАЗе в нашем цехе ширпотреба соберем тысячу машин "Ока", на ВАЗе - тоже тысячу, несколько сот машин соберет Серпухов. Это уже обоснованные цифры. А дальше будем выходить на десятки тысяч...

- Ничего себе: цех ширпотреба. Это же по сути завод в заводе.

- Молодому КамАЗу все по плечу.

Нургаян Мухамед принял влево. Мы пристроились за могучим "КамАЗом" и покатили дальше по проспекту Мира.

1986