«Экологический роман»

Сергей Залыгин

Экологический роман

Герой этого романа гидролог Голубев, имя-отчество - Николай Петрович.Его биография известна автору больше и лучше, чем собственная.Читатель спросит: может ли быть такое? Вполне!

Вполне, потому что в собственной биографии невозможно избавиться от"зачем?", "почему?", "для чего?" и "когда?", потому что мое "я" и моябиография - далеко не одно и то же, и я не знаю, как их соединить, какразъединить! Но в биографии несобственной подобное соединение-отчуждение не только возможно, оно неизбежно. Это подлинно авторская работа.

Николай Петрович Голубев (в последующем тексте Голубев) родился всемье врача и учительницы в Новониколаевске (ныне Новосибирск) в1913 году, но тут же необходимо заметить, что среди ограничений, которыекаждый автор, приступая к работе, обязан поставить перед собой, а затемстрого их соблюдать, есть и такое: не вдаваться в происхождение своего героя.Займись автор происхождением своего героя, ему пришлось бы написать ещеодин (не экологический) роман. Нынче Н. П. Голубеву уже восемьдесят, астоль продолжительный срок каждому за глаза, тем более если учесть, чтосредняя продолжительность жизни мужчины в бывшем СССР составлялашестьдесят четыре целых и восемь десятых года. (В Российской Федерацииона заметно меньше, хотя точной статистики нет. Нам нынче не до статистики, тем более точной.) Для справки: в Японии - семьдесят шесть лет.

Однако Н. П. Голубев привлек внимание автора вовсе не своим долголетием, а прежде всего тем, что в судьбе и профессии Н. П. Голубева оказалосьмножество совпадений с его собственной авторской судьбой, прежде всегоэто относится к проблемам экологии.

Сегодня все знают, что такое экология, но лет семьдесят восемьдесяттому назад этим понятием пользовались лишь немногие ученые, и то в узкомсмысле, понимая под этим термином раздел биологии, изучающий взаимоотношение животных или растений между собой и с окружающей их средой (Геккель, 1866).

Далеко не сразу наука поняла, что слово это говорит о судьбе человечества - быть ему или уже не быть в ближайшем, XXI веке, поскольку всеживотные и все растения зависят нынче не друг от друга, но от одного-единственного животного - человека, "субъекта своей собственной общественно-исторической деятельности и культуры", что только ему "присущестремление к освобождению от пут эмпирического существования". Спорунет - какому из одушевленных предметов могут нравиться путы? Ну а еслипуты - это и природа? Значит, долой природу?

Разумеется, автор не возлагает эту проблему на своего героя, такого герояприрода не создала, такого рода геройство каждую минуту может обернутьсяантигеройством, фарсом - человек не способен провести жизнь только вэтой проблеме, он проводит ее в заботах о собственном здоровье и благополучии дня сегодняшнего. Поэтому единственно на что решился автор этопоразмыслить над существованием человека, которого он не может назвать

ни героем, ни антигероем, для которого такого рода геройство все ещеневозможно, но и антигеройство уже чуждо.

Ординарная история - не во всем бытовая, но и не социологическая, безобобщений, и автор надеется, что и без нравоучений. История не до концаиндивидуальная, но все еще далеко не общественная. История межеумочная,а в этом смысле типичная.

Когда Голубеву стукнуло шесть лет, почти семь, он заинтересовался -откуда взялись люди на Земле? Самые первые мама, папа и детки - откуда?

Родители, интеллигентные, неверующие люди, не смогли ответить мальчику, и мальчик был потрясен: "Как? Люди взрослые и умные не знают, от-куда они взялись на свете? Какой ужас!" Более того, ни мама, ни папа необъяснили сыну: почему у мамы дети бывают, у папы - не бывают? Наверное,было бы интереснее, если бы в семье были и мамины и папины дети?

Подозревая и маму и папу в скрытности, мальчик Голубев стал искатьоткровенного собеседника. Долго искать не пришлось: в коммунальнойквартире проживала одинокая, очень честная женщина Аграфена. Онаработала сторожихой на складе бумаги, и соседи не раз просили ее за деньги,за хлебную пайку, за халатик, которым еще можно попользоваться месяц-другой, принести одну-другую школьную тетрадь в клеточку или в косуюлинейку, стопку писчей, газетной или оберточной бумаги, но Аграфенакрестилась: "Нечистая сила не попутает! Не попутает нечистая сила!" - иморщинистое беззубое лицо ее бледнело. Она-то не таясь и объясниламальчику, каким образом Бог за семь дней создал Землю, потом поселил наЗемле Адама и Еву, Адам и Ева согрешили между собой определеннымобразом, из их греха и произошел род человеческий.

Казалось бы, все должно было встать на свои места, но не встало: Голубев не поверил Аграфене, но одновременно убедился, во-первых, в неискренности родителей, во-вторых, в том, что жизнь очень глупа, если сама не знает, когда, как и зачем она явилась на Землю. Надо бы кончать с этой злойнасмешкой, и маленький Голубев решил утопиться. Незадолго до тогоутопился, бросившись с моста, хромой студент-пьяница, избитый сначалабелыми, потом красными по подозрению в дезертирстве, вот Голубев и решилпоследовать его примеру и сказал маме, что пошел играть к Димке (Димкажил рядом, в том же доме, где еще недавно жил студент), а сам улизнулна мост.

Там шла текущая жизнь: под духовой оркестр на мост ступили белые (аможет быть, и красные?) солдаты, как только ступили, музыка прекратилась,и солдаты пошли толпой, с любопытством заглядывая в телеги, в которых подвое, по трое везли много раненых и не так уж много мертвых. Наверное,пешие хотели встретить знакомые лица среди тех и других. Вслед за темвооруженный конвой провел через мост серых людей ("Может быть, нарасстрел?" - позавидовал мальчик Голубев), две нищие старушки (беженки,снова догадался Голубев) проковыляли в разные стороны, на середине мостаперекрестив одна другую. Потом появились босые, с исцарапанными ногамии щеками мальчишки - человек пять. Они подошли к Голубеву и спросили:

- Деньги - есть? Голубев ответил - денег нет.

- Чо делаешь?

- Стою... - ответил Голубев.

- Хочешь - бросим тебя в речку?

Голубев не успел ответить "хочу!", кто-то из мальчишек свистнул, и всеони кинулись бежать.

Жизнь людей на мосту, понял Голубев, была настолько отвратительна,страшна, настолько необъяснимо глупа, что ничего другого действительно неоставалось как только расстаться с нею. Голубев прижался к перилам мостаи стал размышлять, что лучше: протиснуться между металлическими стояками перил или перелезть через перила и прыгнуть вниз? Но тут, размышляя,он увидел, как течет река.

Он и раньше видел эту и другие реки, и раньше знал, что они текут, нотут он впервые увидел речное течение. Это была большая-большая струя, быстрая, на какую-то глубину прозрачная, а еще глубже - темная, уженочная, без дневного света. Подтекая под мост, река пенилась вокруг егополукруглой опоры. Минуя препятствие легко, играя по пути, она журчалапри этом и еще чуть меняла свой цвет, а в огромной струе возникалиотдельные струи потемнее, посветлее, помедленнее, побыстрее, а в этих уженебольших струях несомненно были и другие, еще меньшие струйки, но ничто не мешало всем струям сколько их было быть одной рекой, быть в одномтечении, в одних берегах, в одном стремлении вечно струиться откуда-то икуда-то... Голубев не знал, откуда - куда, но понял, что об этом можно узнать, что в этом не будет секрета, что нет в этом и глупости, и побежал домой к маме и к папе, чтобы узнать у них - откуда? куда? почему течет река?Еще он чувствовал, что этот вопрос может помирить его и с папой и с мамой - они на вопрос ответят, а он их простит, и можно будет жить дальше.Не то чтобы как ни в чем не бывало, но и не так уж плохо жить.

Папа и мама поругали сына за то, что он где-то долго бегал, но на еговопрос ответили: река течет в Карское море.

Голубев никогда не видел морей, но знал, что это такое, и ответ егоудовлетворил. В целом. Оставались, правда, вопросы по частностям:

- Почему реки текут? В море?

- Потому что море ниже земли, а вода всегда течет туда, где ниже.

- А куда вода девается из морей?

- Вода из морей испаряется. Становится паром, поднимается в небо, ав небе становится облаками и дождевыми тучами.

- А из дождевых туч дождик идет на землю! - самостоятельно догадался Голубев.

- Совершенно верно! - подтвердил папа. - Молодец!

- А дождик снова течет в реку. По земле! - еще догадывался Голубев,и мама подтвердила догадку, и Голубев был восхищен своим собственнымумом и тем счастьем, которым оказалось его примирение с родителями.

Правда, до полного примирения оставался еще один шаг:

- Откуда взялись люди на Земле? Самые первые?

- От обезьяны! - не задумываясь ответила мама.

- Ну, это еще не доказано, - пожал плечами папа.

- Доказано! - воскликнула мама. - Чарлз Дарвин! - воскликнула она.

- Это догадка. На самом же деле не доказано! - стоял на своем папа.

- От обезьяны! - еще решительнее подтвердила мама. - И пожалуйста,не морочь мальчику голову.

- От шимпанзе, - в конце концов согласился папа с мамой. - Ну, я пойду покурю... - И пошел на кухню.

- Ох и упрямый же человек твой папа! - вздохнула мама. - В жизни невстречала такого же упрямого!

Нет, счастье примирения не достигало той бездумной высоты, которойоно должно было достигнуть, и Голубеву надо было думать еще, и вот ондодумался, что произошел не только от папы и мамы, но и от чего-то еще (онне знал, что "еще" - это природа), но то, что час назад его жизнь спасла река, что река породила его еще раз, - это он понимал.

Конечно, он не сможет забыть ту безумную жизнь, в которой оказался,прибежав на мост, - не забудет он раненых и мертвых в скрипучих медленныхтелегах, не забудет колонну заключенных, которая шла по этому мосту (нарасстрел?), не забудет мальчишек, которые, будто угадав его намерения,захотели сбросить его в реку, и двух старушек-беженок, перекрестивших однадругую на середине моста, тоже не забудет, но одно дело - не забываяпомнить, другое - знать, кому ты обязан своею жизнью. Река, которую онназначил собственной погибелью, спасла его не только от себя самой, но иот всего того, что он увидел на мосту через реку.

Больше того, ему догадывалось, что и папа и мама - живые, а не мертвые,не раненные и не расстрелянные, не совсем, но все-таки сытые, одетые иобутые, с трудом, но все равно понимающие не только друг друга, но и своегосына, - тоже обязаны какому-то существующему в этом мире движению,подобному движению реки. Они сами об этом могли и не знать, но их

маленький сын знал. С сегодняшнего дня. Конечно, сын был удивлен: онодин оказался умнее, чем мама и папа вместе?!

Окончив школу в Москве, куда переехали его родители, Голубев безколебаний выбрал специальность: география! К тому времени Голубев чувствовал себя человеком еще не окончательно сложившимся, но уже природным, география же, наука природная, как и сама природа, беспредельна, выбрав ее, сразу же надо было сделать выбор в ней. Но и тут колебаний не было - гидрология! По сути дела, Голубев уже в шесть лет стал гидрологом, но то чисто эмпирически, окончив же школу, он подходил к вопросу еще и теоретически.

Ну как же: две трети всей поверхности земного шара, чуть больше, этоне суша, а воды, так что планету Земля правильнее было бы назвать планетойВода. Да и жизнь сначала зародилась в воде, а потом уж вышла на сушу, ичеловек на суше - пришелец, не потому ли он так агрессивен по отношениюк суше, пришельцы всегда агрессивны.

Географию в школе преподавал Голубеву Порфирий Алексеевич Казанский (Порфиша), он приносил в класс карты - физические, политические,геологические, климатические, этнографические, всякие другие, - он вывешивал их рядом с классной доской, и они висели там подолгу месяц,больше, - и смена карт, появление новой вместо уже приглядевшейся былособытием. Конечно, некоторые ученики, особенно девчонки, эти картыпочти не замечали, другие замечали время от времени, перед тем какПорфиша объявлял конкурс - это когда один ученик задавал по картевопросы другому, а тот должен был отвечать, стоя к карте спиной: "На какойреке стоит город Касимов?", "Столица какой страны расположена ближевсего к столице Бельгии?", "Три города на букву "О" во Франции?". Голубевзапоминал карты легко и радостно, как стихи Пушкина. К тому же у него быларазвита зрительная память. Однажды Порфиша вывесил гидрографическуюкарту - океаны, моря, проливы, а на суше все более или менее значительныереки с притоками первого, второго и даже третьего порядка. Голубевубедился, что вся суша пронизана реками (в Советском Союзе их длина -три миллиона километров, это при том, что длина экватора - 40,076 километра, какова длина всех рек земного шара, Порфиша и тот не знал). Рекибыли везде-везде, кроме Антарктиды - в областях сплошного обледенениярек не бывает.

Глядя на гидрографическую карту - голубые жилки по желтоватымматерикам, - Голубев не то чтобы догадался, он откуда-то вспомнил, что насуше существует два непрерывных движения - движение жизни и течениерек, и не может быть, чтобы между тем и другим не было чего-то общего,пусть и не очевидной, но тайной связи.

По сути дела, не имея выбора, Голубев был свободнее тех, кто этот выбор имел, - тех студентов-гидрологов, тех доцентов и профессоров, которыевыбирали специальность с трудом, так и не зная, почему се выбрали.

Но люди никогда не прощают тех, кто обладает недоступной им свободой выбора, должно быть, поэтому студенческие годы Голубев провел в некойне очень строгой, а все-таки изоляции, поэтому он с нетерпением ожидалокончания университетского курса, ждал - когда же наконец он перестанетбыть студентом-гидрологом и станет гидрологом?

К тому же студенческие годы (1933 - 1939) были связаны с обстоятельствами, в силу которых ему пришлось жить и с родителями, и с сибирскимиих родственниками, учиться в двух университетах - Московском и Томском,но это опять-таки вопрос семейного происхождения, который минует автор.Автору дай Бог управиться с теми событиями длинной-длинной жизни своегогероя, которые этот герой называл собственной экологической жизнью.

Рекою Голубева стала Обь, створ Ангальского мыса в устье Оби, створ,точно совпадающий с Северным Полярным кругом.

В прошлом веке по Нижней Оби проплыл ученый из обрусевшихнемцев Александр Федорович Миддендорф (1815 - 1894) - и написал, что по красоте своей, по величию, по спокойствию природы и небесному ее свечению он ничего подобного не видел.

Вот и Голубев тоже не видел: с правого берега Ангальский мыс (103 метранад средним уровнем реки), с левого зеленая пойма, потом синий лес, потомбезлесная каменная гряда Полярного Урала - темный камень, белый снег,вершины Ра-из и Пай-ер (1499 метров над уровнем моря, это огромная высотадля тундры, больше, чем Эверест для Гималаев), - где все это еще увидишь?

Слово "створ" по Толковому словарю Владимира Даля: створ двух вех,прямое направление от глаза, чтобы веха веху крыла. "В Севастопольскуюбухту входят по створу двух маяков, поставленных за бухтой" (1882).

По Словарю русского языка: место, направление в речном русле, гдепроводятся наблюдения над водным режимом реки (1984). (Но это уже нетолько створ, но и гидроствор.)

Голубев полагал определение Даля более точным, более зримым (о такомпонятии, как "створ", надо и говорить зримо), к Далю он сам добавлял, чтоствор - это ограниченная по протяженности вертикальная плоскость междудвумя вехами, иначе - плоскость, ограниченная на местности двумя вертикалями, или расстояние между вехами.

Совпадение гидроствора Ангальский мыс и Северного Полярного кругавсегда было для Голубева неким таинством, к которому он никогда не хотелбы привыкнуть. Происходило же это совпадение чуть ниже впадения в Обьс правого ее берега тихой тундровой, почти неподвижной речки Полуй, наПолуе тут же неподалеку стоял город Салехард, "Город-мыс", бывшийОбдорск, основанный казаками в 1593 году, когда-то знаменитый в Азии иЕвропе пушными ярмарками.

Полярный круг сам по себе был безлик, молчалив, ничем не отмечен,ничем себя не выдавал, 66+ 33' северной широты и только, Обь (шесть -восемь километров в среднюю воду, до двадцати в половодье, максимальнаяглубина тридцать пять метров), пересекая Круг, тоже ничем не выдавала его.Люди ханты, манси, ненцы, зыряне, позже и русские - обитали здесьвеками, ничего о Круге не зная, но его присутствие выдавал Ангальскийгидроствор и водомерный пост, поскольку все знали, что это и есть Полярный круг.

Гидроствор был отмечен высоченными вехами на вершине Ангальского,а пост - сваями водомерного поста. Тут же вблизи поста на каменистомберегу, сразу под обрывом мыса, построены были две избушки и два сарая.В одной, ладной избе много-много лет жил старый водомерщик-зырянин(по-нынешнему коми) дядя Матвей с женой, в другой даже не избе, а избенке обитали рабочие - то один, то двое, в одном сарае была конюшня, в другом помещались лодки и рыболовная снасть.

Уровень воды замерялся по сваям поста три, в половодье четыре раза всутки, по телефону замеры передавались на гидрометстанцию Салехард.

Базовая гидростанция Салехард имела множество водомерных постов иметеопунктов - на север по всему полуострову Ямал ("Край земли"), этокилометров шестьсот, на юг столько же, на восток до рек Таз и Пур.Знаменитые реки: там когда-то возникла независимая, пушной торговлиреспублика Мангазея. Царь Грозный закрыл ее за беспошлинную торговлюс Европой, она еще долго не подчинялась царскому указу, когда же мангазейцы все-таки покинули острог, в нем - свидетельствовали современники -в несметном количестве расплодились соболи.

Полярный мир заметен и виден как никакой другой, заметен весь, потому что в нем, в его пространстве, не так уж много всего.

Облик на чем-то сосредоточенного человека говорит о человеке несравненно больше, чем когда он не знает, о чем он думает. Так же и севернаяприрода: в ней немного предметов, краски ее глубже, но их тоже меньше,здесь меньше меняется погода и циклоны и антициклоны обходятся бездурных капризов. Здесь меньше нужна теория вероятностей, а значит,

присутствует наибольшая сосредоточенность. Здесь и пространство перестаетбыть понятием, оно предстает в своей реальности, в той абсолютности, безкоторой (по Ньютону) нет бытия и которая не зависит от каких-либопроцессов. Время здесь менее изменчиво, свет дня и тьма ночи режеперемежаются между собой, а солнце здесь неторопливо, у него меньшевосходов и закатов, больше свободного времени, у предметов же на земле -больше значения. Озеро ли какое не совсем обычных, не круглых, как всекарстовые озера, очертаний, лиственница одинокая, холмик небольшой -все заметно и все приобретает значение земного ориентира.

Тем более - люди. Люди на Севере считают, что все они знакомы между собой, потому что они - люди и потому что их немного в этом пространстве.

Показалась в тундре встречная оленья упряжка, поговорили минутыоленщики о новостях, о погоде, и теперь они близкие знакомцы на всю жизнь.

А то встретится в тундре ненец и спросит Голубева:

- Ты Серегу Климишева знаешь?

- Серегу Климишева - знаю! В Салехарде около базара живет.

- Передай Сереге Климишеву складень. Прошлый год Серега в моемчуме ночевал - складень забыл.

С инспекторским барометром Голубев на лодках и катерах летом, наоленях и собаках зимой, на местных самолетиках летом и зимой мотался изпункта в пункт главной гидрометстанции Салехард, приобщаясь к инойжизни, к неизвестной ему природе. Приобщение же к природе - любой -было для него делом непререкаемым, духовной его потребностью.

Ну а что значило взять расход реки Оби? Определить, сколько кубических метров в секунду несет Обь через поперечное сечение Ангальскогогидроствора? С точностью 2-3 процента?

По вехам веерного створа, расположенного на вершине мыса, нужноопределиться и поставить катер "Таран" на точку очередной вертикали,измерить ее глубину Н, а затем на глубинах ноль, то есть на поверхностиреки, на 0,2Н, 0,4Н, 0,6Н и 0,9Н (донная глубина) вертушкой измеритьскорость течения (гидрометрическую вертушку изобрел Леонардо да Винчи).Затем арифметика: определяется средняя скорость течения на вертикали иумножается на ближайшую к вертикали часть поперечного сечения створа вметрах квадратных ("поперечное" часто заменяется словом "живое" сечение).

Так по всем вертикалям, и вот он - расход в кубометрах в секунду,среднесуточный, среднегодовой, среднемноголетний сток в кубических километрах, а также стоки минимальные, максимальные, и с любым процентом вероятности. Если у проектировщика имеются данные наблюдений за тридцать лет, он, пользуясь теорией вероятностей, может вычислить максимальный секундный расход повторяемостью раз в десять тысяч лет. Раз в сто тысяч лет.

Голубев, когда брал расход по всем вертикалям - в малую воду их былодо двадцати, в разлив сорок и больше, - слушал течение Оби, всматривалсяв ее коричневую мглу и зримо представлял себе бассейн, с которого вода текла через створ Ангальского мыса. Бассейн составляли: Горный Алтай, Китай(точнее, Синцзян), Кулундинская степь, Барабинские болота, урманы, тундра, восточные склоны Урала на всем его протяжении - всего 3 миллионаквадратных километров (Западная Европа - 3 миллиона 666 тысяч), и все этопротекало через створ Ангальского.

По замыслу природы, догадывался Голубев, человек должен был воплотить в себе самом весь кодекс ее законов, тем более что в кодексе этом не было ничего лишнего, ничего иррационального. Если же от замысла не остаетсяничего, значит, действительность оборачивается хаосом. И так оно и было -хаос разрушал природу вещей: шла война, вторая мировая.

Гидрометстанция Салехард тоже работала на войну.

Осенью дядя Матвей ошибся: по Оби плыла снежница (нерастаявшийснег), он же дал сводку - идет сало (первые льдинки). И что же? И через тричаса из Москвы запрос: подтвердить, что идет сало! Если ошибка - наказатьвиновного!

Дядя Матвей был в отчаянии. Штрафной батальон ему не грозил -возраст не тот, - но за всю жизнь водомерщика не было у него такихпромашек, а вот во время войны...

- Стыдно людям в глаза глядеть! - твердил дядя Матвей. - И откудова,ей-богу, было взяться этакой стыдобушке?

Дядя Матвей и в избе сидел теперь не снимая шапки, надвигал ее на лоб,на глаза, чтобы никого не видеть, чтобы никто не видел его с удрученнымиглазами.

Голубев же радовался: случай убеждал его в несомненной ответственности их работы. Бассейн Нижней Оби и Карское море - это кухня погоды,без сводок же гидрометстанции Салехард не обходился ни штаб Северноговоенно-морского флота, ни сухопутные войска Северного фронта.

Так бы он, Голубев, и жил здесь в сознании своей необходимости дляВеликой Отечественной, если бы некоторые события этого сознания неразрушали.

Глава перваяЗОЛОТАЯ РЫБКА

Обь стала.

Зимние дни легко уступали себя полярной ночи, сияниям Севера,удивительному их беззвучию, когда небо полыхает яркими красками, азвука - ни одного, шелеста на земле - никакого. В эти часы Голубев ирешил: буду умирать - напишу завещание похоронить на Ангальском мысе!На самой вершине!

В такой-то вот день, с такими вот размышлениями и в день его дежурствана гидрометстанции в Салехарде, когда он занимался камералкой обрабатывал летние наблюдения, - зазвонил телефон. Старенький телефонишка,настенный, эриксоновский. Надо покрутить ручку, дождаться голоса телефонистки, сказать: соедините, пожалуйста, с номером таким-то. Звонок прителефоне был такой же, как на входных дверях благоустроенных квартирдореволюционного времени.

Голубев снял трубку.

- Товарищ Голубев? Будет говорить секретарь окружкома. Секретарь окружкома разговаривал недолго:

-Зайдите, товарищ Голубев! Ходьбы пять минут.

Обширный кабинет первого с квадратными окнами, а на потолке светятся лампочки, но кругом тускло.

- Давно у нас работаете, как у нас устроились, как понравился нaшклимат? - вопросы первого. И вдруг: - Орден получить хотите?

- Н-не знаю... Не очень хочу... а может быть, и совсем...

- Не стесняйся! - перешел на "ты" первый. - Какой чудак не захочет?Всяк чудак захочет! Так вот - получишь!

И секретарь объяснил, за что они в Салехарде, несколько "толковыхработяг", получат ордена. Дело простое, проще некуда: чуть ниже мысаАнгальского, у мыса Каменного, надо перегородить Обь бо-о-ольшим-бо-оо-ольшим неводом, взять тысячи тонн рыбы, отправить рыбу на фронт исодействовать победе наших войск над фашистами. Вопрос согласован.Наверху.

- А я? - спросил Голубев. - Я же не рыбак?

- Но ты же еще и гидротехник?

- Немножко.

- А чтобы опустить невод, надо опустить опоры. Ширина Оби сейчас пятькилометров. Это что, по-твоему, шутка - пять километров?

- Не шутка... - согласился Голубев.

- То-то... Усек: не шутка!

- Опоры - из какого материала? - поинтересовался Голубев.

- Из дерева. Из бревен. Что у нас, бревен, что ли, нету? Плавника?

- Бревна... Их чем-то связать надо.

- Соединим. Свяжем. Тросом. Стальным. Что у нас, троса, что ли, нету?Стального?

- Они же всплывут, опоры! И дна не достанут!

- А мы их пригрузим. Чтобы потонули, чтобы вертикально всталина дно.

- Чем - пригрузим?

- Камнем. Что у нас, камня, что ли, нету?

- Потребуются огромные мешки из металлической сетки. Потребуетсязаполнить их камнем, привязать к опорам.

- Что у нас, металлической сетки, что ли, не найдется? Все найдем. Всечто надо! Дело тут такое - все это надо инженерно рассчитать!

- Не сумею... - вздохнул Голубев.

- Захочешь - сумеешь!

- Справочников нету. Необходимых таблиц.

- Каких таких справочников? Каких таблиц? Как называются?

- Ну хотя бы "Справочник по гидротехнике и мелиорации". Том первый. В Салехарде не найдешь.

- Да что он, Салехард-то, один город на белом свете, что ли? Один вСоветском Союзе, что ли? Запиши точно, что и как называется, какойсправочник, завтра в Тюмень самолет - закажем, и все дела! В Тюмени неокажется - в Свердловск пошлем. В Свердловске не найдется - в Москведостанем. Раз надо, значит, надо!

И через три дня "Справочник по гидротехнике и мелиорации", томпервый, Голубеву прислали нарочным из окружкома партии. И Голубевпринялся считать.

Опоры из бревен получались невероятных размеров - до двух метров вдиаметре. Чтобы их связать, чтобы протянуть трос от правого берега Оби клевому и обратно, троса требовалось семьдесят километров; камня, чтобыпогрузить опоры на всю глубину реки, - пять тонн на каждую, металлической сетке, чтобы загрузить в нее камень, - на все про все чуть ли не гектар.

Голубев пришел в счастливое расположение духа: мыслимо ли соорудитьстоль дурную махину? И с легким сердцем пошел в окружком и положил настол первому свои расчеты. Он думал, секретарь их посмотрит, даже вникнет, вздохнет и отложит в сторону.

Но секретарь вник:

- Серьезно получается. Считал-то правильно?

- Трижды пересчитывал.

- Ну что же... Мы тебе доверяем. Мы на бюро окружкома прикидывали - у нас цифры получились другие. Ну что поделаешь, если надо! Мы тебедоверяем!

Голубев доверию первого не доверился: сумасшедший проект! И, выйдяиз окружкома, забыл об этом сумасшествии.

Но однажды - утро было, часов десять, темь была, туман над Обью,Голубев жил в то время в избушке на Ангальском - вдруг сперва издали, потом все сильнее, а вот уже и под самыми окнами раздались стоны, ужасныйскрип и треск. Словно бы ледоход на реке начался. Голубев накинул шапку,малицу надел, унты натянул, выбежал из избы: по берегу двигаются тени. Там,где двигаются тени, там и скрипит и вопит снег.

Обоз шел. Возницы шагали медленно, и медленно лошади тянули санис грузом.

Голубев подбежал к ближней тени, к вознице:

- Куда?

Возница приостановился.

- На мыс. На Каменный.

- Чего везете?

- Бревна везем... Сердчишко у Голубева екнуло:

- А - зачем?

- Обь, сказывают, городить будут.

- Поперек?

- Ну не повдоль же Обь городить!

Тут задняя подвода наехала на эту, переднюю, задний возчик на этогозаругался:

- Кому там пути не стало? Чтоб тебя...

С неделю было: скрип-стон по берегу, мимо Ангальского везли и везлина мыс Каменный бревна.

Еще спустя время опять задребезжал эриксоновский телефон в городскомпомещении гидрометстанции:

- Голубев? Окружком партии будет говорить. Окружком партии сказал:

- Будьте готовы, Голубев! Завтра в двенадцать по распоряжению первого мы с вами едем на мыс Каменный. Посмотрим, как ведутся работы. Поустановке невода. Ознакомимся.

- Простите, кто говорит?

- Зав рыбным отделом окружкома. В двенадцать за вами заеду!

Следующий день был не солнечный, не ясный. Солнце откуда-то,непонятно откуда, освещало небо, землю слегка, хотя дни были уже длиннееи светлее начало марта было. А морозец был настоящий, зимний.

Ехали двое в кошевке, с ног до головы закутавшись в оленьи шкуры,одетые в малицы, возница - тот в гусе, лохматом и волосатом, пестром иширины необъятной. Возница впереди на облучке. Ехали молча и к мысуКаменному уже в темноте подступились, в полной и звездной темноте. Огнизамелькали электрические, будто бы уличные, и окружкомовский рыбакпояснил:

- Общежитка. Бараки. Рыбаки живут. Которые невод ставят. И тут же замолк, прислушался... Как не прислушаться: с мыса Каменногодоносилась музыка! Духовой оркестр! Уже и мелодия различалась утесовская:

"Легко на сердце от песни веселой..."

Когда выбрались из кошевки, направились к бараку - барак-то и светил в темную ночь огнями, - окружкомовец сказал со строгостью:

- Надо разобраться! Обязательно надо! Ознакомиться! Вошли в барак и, чтобы разобраться и ознакомиться, остановились сразуже за порогом, оглянулись по сторонам. Барак длинный-длинный, по обестороны двухъярусные нары, на нарах люди лежали, курили, играли в картыи громко друг на друга кричали - разговором надо было заглушать оркестр.

В середине барака различались и музыканты - энергичный барабанщикс большим барабаном, два трубача и кто-то четвертый, флейтист, кажется, всеокутаны густым банным паром. Пар был потому, что в проходе между нарамисушились на веревках влажные тряпицы: портянки рыбацкие сушились,много портянок, в два раза больше, чем рыбаков. Рыбаков же находилосьздесь человек сто и даже больше.

- Так, так. Надо разобраться! - сказал окружкомовский рыбак.На них, на вошедших, никто не обратил внимания, и только спустя время подошел человек, должно быть начальник:

-- Милости просим! Дорогих гостей - просим!

- Музыка откуда? - спросил окружкомовец.

- Вольнонаемные!

- Так, так... Как идут работы? По графику?

- С опережением... - отвечал какой-никакой, а все-таки начальник ипригласил гостей в "кабинет".

Кабинет: разгоряченная докрасна железная печка, мятая-перемятая кровать с оленьими шкурами в головах, две табуретки и что-то похожее на столик - там лежали бумаги, разбросаны карандаши и школьные ручки,стеклянная чернилка-непроливашка стояла, стоял будильник. Были счеты и две порожние бутылки из-под спирта. На стене висел табель-календарь сзачеркнутыми, уже канувшими в прошлое датами января, февраля и первойнедели марта месяца текущего, 1943 года.

- Вот, - пояснил хозяин "кабинета", - вот оно нонче и Восьмое марта! Настало! Женский день. Вот и отмечаем: оркестр.

- А женщины-то у вас есть?

- Три-четыре найдется. Поварихи, прачки.

- Значит, оркестр не каждый день? - спрашивал окружкомовец.

- Ну как не кажный? Обязательно кажный. Люди же! Живые! Им жекультурно-просветительная работа требуется!

- При чем же праздник, Восьмое марта, если оркестр - каждый день?

- Как ни при чем? В будни они разыгрывают час, от силы полтора, а впраздники - так весь вечер. Пятнадцать минут антракт, после снова да ладом.

Начальник был маленьким, хриплым, но очень просто он заглушалоркестр. Окружкомовец был крупным, медлительным, рявкнет - стеныдрожат, но оркестр его заглушал.

Отчет начальника окружкомовцу пошел своим чередом: сколько прорубей прорубили во льду реки, сколько связали из бревен и опустили опордля будущего невода, сколько чего.

- По проекту делаете? Без отступлений?

- Да ни в жизнь! Какие могут быть отступления?!

- Он проектировал! - указал окружкомовец на Голубева. - Он самый!

- Грамотный проект! Совсем даже грамотный! - удостоился Голубевпохвалы, а окружкомовец спросил:

- Откуда все ж таки оркестр?

- Вольнонаемный. С Нового Порта привезли. На весь срок, пока ставим невод.

- А рыбаки? Заключенные? Вольнонаемные? - спросил Голубев.

- Спецконтинент. С Волги, с Нижней. С самой с Астрахани.

- Хороший оркестр, - подтвердил окружкомовец. - Новый Порт -поселение музыкальное: туда немцев ленинградских сразу же после снятияблокады вывезли. На всякий случай - вдруг к фашистам перебегут!

- Астраханских рыбаков сюда по той же по самой причине: зажиточные,вдруг с немцами снюхаются? Ночевать куда дорогих гостей приладить? Либо обоих вот на эту на кроватку? Либо - в барак на нары?

- Ночевать не будем. Лошадку покормим и обратно. С чем надо -разобрались. Посмотрели. Дело-то идет по графику?

- С опережением! - подтвердил начальник. - Ухи похлебаете?

- Посуда-то чистая?

- Об чем разговор - вымоем. Найдется кому вымыть.

Когда, похлебав ухи, выходили из барака, Голубева остановили:

- Здравствуйте, товарищ гидролог! Узнали? Не узнали? Человек крепкий, высокий, лицо будто бы знакомое.

- Я к вам на катер, на "Таран", поднимался. Вы на вертикали стояли, ая на лодке подплыл...

...Было, было дело: осенью уже "Таран" стоял посреди реки на вертикали, в глубине Оби крутилась вертушка, тут и подплыла лодка, в лодке -рыбак:

- На борт подняться можно ли?

- Отчего нельзя, - согласился Голубев. Рыбак ловко вскочил на корму. Представился:

- Полежаев Иван. Иван Полежаев. Поглядеть, что и как устроено. У насна Волге, на Нижней, тоже гидрологи ходят, воду измеряют, я тоже спрашивался поглядеть что и как. На Севере, может, по-другому устроено?

Устроено было так же, как на Волге, подтвердил чуть спустя любопытствующий рыбак, но удивило его, что якорь поднимается вручную.

- Почему же лебедку-то нельзя к движку присоединить? Голубев хоть и знал, что сделано не будет, бодро заверил: будет сделано! - и с посетителем разговорился. Тот из-под Астрахани был, рыбак сдетства. Война началась многих рыбаков на войну не взяли, кому-то фронткормить надо. Но когда немцы стали приближаться к Волге - кормильцев этих вместе с семьями погрузили в теплушки, привезли в Омск, в Омскепогрузили на баржи, привезли в Салехард. Сказали: "Рыбачьте здесь!"

И они здесь рыбачили и со страхом ждали зимы - выдюжат ли? смогут ли без привычки, без теплой одежонки, без унтов? И рыба чужая: домабелуга и сельдь, на Полярном круге - нельма и сырок.

- А почему вас все-таки сюда? Из-под Астрахани? - спросил в тот разГолубев.

- Никто не знает. Будто мы зажиточные и шпионами непременносделаемся. Немецкими. А подумать - какие из нас получатся шпионы? Будто мы и не русские вовсе люди? Будто - сами себе враги?

Полежаев глядел на Голубева словно на близкого друга и с удивлением,и с вопросом "будто?".

Голубев сказал:

- До тепла, до весны доживите. А там полегче будет рыбачить.

- Рыбачить? На фронт пойдем! Сколько народу немцем побито, комуже и воевать, как не нам? Мужики здоровые, здоровше здешних. Весной спервыми же пароходами и пойдем на фронт. Нас бы и пешим ходом погнали,не глядя, что до железной дороги две тыщи верст, но вот одежи на нас нетуи кормить дорогой сильно дорого. До весны ждем! Кому и воевать, как ненам?..

Тем временем начальник барака и окружкомовец стояли чуть поодаль,нетерпеливо ждали. Когда Полежаев распрощался, начальник барака заметил:

- И охота вам, товарищ инженер? Это же - спецконтинент!

- Спецконтингент! - поправил окружкомовец.

- Он самый!

В Салехарде Голубев, повстречавшись с начальником ихтиологическойлаборатории, допытывался: рыба-то будет ли в неводе, которым Обь нынчеперегораживают?

- Ой, не знаю! Ой, не знаю, не знаю! - простонал ихтиолог, схватилсяза голову. - Со своей стороны я предупреждал. Но когда дело провалится,кого сделают ответственным? - меня и сделают. Тебе-то, Голубев, что! Тебяне сделают!

- А кто придумал-то? - хотел узнать Голубев. - Не сам ли первый?

- По секрету - так Семенов. Директор рыбокомбината. Отличитьсяхочется, орден получить, вверх пойти. И так сыр в масле, нам с тобой снашими пайками не снится, а вот ему все мало!

Еще недели через три невод через проруби (вручную долбили по всейширине реки) опустили в воду. Двое суток простоял тот колоссальный неводподо льдом, и тогда был объявлен подъем, а день подъема - днем торжественным. Солнышко в тот день с любопытством поглядывало на землю, назаледеневшую Обь, на мыс Ангальский, на мыс Каменный - что происходит? "Вот уж буду подниматься в небо выше да выше - рассмотрю все домелочи. Меня все на свете касается, все интересует!"

Толпа людей вдоль поперечной от берега к берегу проруби человек,наверное, двести - во главе с первым ждала сигнала. Распорядителем былСеменов - очень подвижный небольшой человечек, рожденный бытьраспорядителем, а также директором Салехардского рыбокомбината.

Сигнал с берега - игрушечный оружейный хлопок в белый свет как вкопеечку, и включен движок. Движок крутит динамо, динамо подает ток налебедки, лебедки со скрежетом наматывают трос - ура! ура! начался подъем!..Уже неводная дель пошла через прорубь, вот она - на поверхности льда повсей ширине Оби от правого к левому берегу. Оркестр: "Легко на сердце отпесни веселой..." И ведь похоже было - у многих легко было на сердце, умногих, только не у всех - астраханцы не радовались. Южные люди, ониставили невод, а до того рыбачили каждый сам по себе - долбили на Обилунки, блеснили нельму, налима, щуку. Лица у них были обморожены,сплошные струпья, кожа с рук сползала клочьями, но кормиться, семьикормить надо.

Местные жители астраханцев ругали, но ругали уважительно:

- Ну заразы! В фуфаечках на льду сидят! Сразу видать: кулачье!

Местные жители уже забыли: они тоже были из "кулачья", их в тридцатые годы, в коллективизацию, за Круг сослали.

Невод астраханцы ставили, а теперь поднимали старательно - имжалованье шло, им пайки шли, фуфайки, рукавицы, пимы и портянки казна выдавала, рыбокомбинат (товарищ Семенов) выдавал, и астраханцы робили ладно, но молча: в удачу не верили.

Вдоль главной проруби, через которую должна была подняться мотня, стояли лошадки, запряженные в дровни, им предстояло возить рыбу - тонны и тонны - на берег, по берегу на Салехардский рыбокомбинат. А еще в ожидании торжественной минуты была здесь знаменитая в Приобье, на весь Ямал знаменитая рыбачка Таисия Шуплецова - женщина видная, румяная. Малица на ней крыта темно-синим материалом, капюшон горностаевый. Шуплецовой предназначалось: взять из невода самую первую рыбину, поднять над головой и сфотографироваться. Фотографию эту вместе с рыбнымиконсервами-деликатесами задумано было отправлять на фронт.

Однако?

Вот и мотня пошла, пошла хорошо и ровно, без перекосов спецконтингент поставил невод умело, - но шла она пустая, рыбки - ни одной.Оркестр попикал-попикал, смолк. Начальство начальственно, но тоже смолкло. Лебедки притихли. Стало слышно, как вздыхают, переступая с ноги на ногу, лошадки.

Наконец вышла на лед вся мотня - астраханцы подняли ее вручную, и там, в самом ее конце-тупике, была-таки рыбка нельмушка. Килограмм с небольшим. И Таисия Шуплецова вскрикнула от приятной этой неожиданности, торопливо схватила нельмушку за хвост, подняла ее над головой и сфотографировалась.

Первый сделал жест, оркестр грянул "Легко на сердце...".

Подошел к Голубеву астраханский рыбак Полежаев, не поздоровавшись спросил: правда, нет ли, что он, Голубев, этот невод проектировал? Пришлось сказать: правда. И еще что-то хотел пояснить Голубев, но Полежаев, кивнув, отошел, затерялся в молчаливой астраханской толпе.

На следующую неделю тихий городок Салехард и вовсе примолк: что-то будет? Какое прибудет из Тюмени областное начальство - кого посадят? Кого выгонят из партии? Кому дадут строгача?

Самым распространенным прогнозом было: Семенов ответит! Это он,Семенов, закоперщик! Стыд, срам; война, люди гибнут, а в Салехарде - под музыку одну нельмушку ловят, два месяца невод готовили, стального троса, крупного диаметра, семьдесят километров пошло в дело. Допрыгался Семенов, бойкий шибко! Худо-бедно, а штрафной батальон ему обеспечен!

В воскресенье Голубев снова дежурил в помещении гидрометстанции в Салехарде, опять обрабатывал данные наблюдений, и что-то много емузвонили из аэропорта, оленесовхоза, из больницы, отовсюду справлялись о его здоровье.

И то: Голубева нынче все считали причастным к "неводному делу", вот и хотели узнать о его здоровье.

Очередной звонок:

- Голубев?

- Я! Кто спрашивает? (Голос будто бы знакомый?) - Как это - кто? Семенов - вот кто! Зайди ко мне нынче же. Жду! Сильно жду! Ко мне домой. Приглашаю!

- Я дежурю!

- И я дежурю. День и ночь. Или дежурным жизни вовсе нет? Голубев сказал "приду", повесил трубку. Уже арестован Семенов? Под домашним арестом? И Голубева вызывают - свидетелем по делу?

Шел Голубев вдоль Полуя, через речку Шайтанку, шел, все больше ибольше убеждаясь в догадке: следователь вызывает!

Дом Семенова, на отшибе от рыбоконсервного комбината, небольшой, аккуратный, с расчищенной от снега дорожкой, с распахнутой калиткой, гудел громко и весело, далеко было слышно: гулянка! И на крыльцо из дома то и дело кто-то выскакивал без шуб, без шапок, на морозе (- 42+ С) торопливо сгибался-разгибался раз-другой и обратно в дом, в гул, в немалую гульбу.

"Дрова, что ли, рубят?" - подумал Голубев, подошел ближе, понял: здесь не дрова рубили, здесь строганину строгали - тонкие ломтики замороженной нельмы.

В доме же - дым коромыслом, песни, крики, все к Голубеву пристали:

- Зачем опоздал? За опоздание - штрафную! Хозяина не уважаешь?Еще штрафную!

Понять невозможно, в чем дело, а к Семенову не подступишься, егоцелуют, его обнимают, качают, целуют снова - в чем дело-то?

Показалось Голубеву - самый трезвый человек здесь первый секретарь, не кричит, не целуется и на ногах держится, Голубеву кивнул благосклонно.У первого он и решился спросить:

- По какому случаю? Собрались?

- Как это - по какому? - с недоумением отозвался первый. - Обь-то перекрыли! До сих пор никогда нигде от истоков до устья никто Обь не перекрывал: великая река! А мы? Мы перекрыли! Впервые в истории!Подойди-ка поздравь Семенова. От души!

- С чем? Поздравить?

- Как это - с чем! Он же - на повышение! На какое? Он в Москву! Как бы и в заместители народного комиссара рыбного хозяйства. К самому наркому Ишкову! У нас весь Ямал под Ишковым ходит! Весь Ямало-Ненецкий округ! Теперь у нас при Ишкове свой человек будет.

Голубев Семенова поздравлял. И на крыльцо строганинку строгать бегал. И упился и даже прихворнул, после того на дежурство по гидрометстанции не вернулся. Быть бы ему с выговором в трудовой книжке, если бы он не догадался сказать начальнику станции:

- Что правда, то правда - прогул. Форменный прогул! Вместе с первым и гулял!

Самое же большое впечатление осталось у него от того, что на гулянке в доме Семенова то и дело провозглашалось на равных два девиза:

1. Все для фронта!

2. Война все спишет!

Голубев любил пересказывать свою жизнь, случаи этой жизни, самому себе. Друзей у него не было, жене (жена Татьяна нынче работала на строительстве оборонных заводов сразу в двух городах - Омске, Новосибирске) рассказы мужа когда-то не показались, не вызвали интереса, и Голубев замолчал. Может быть, и на всю жизнь замолчал перед Татьяной.

Зато Голубеву слушать Голубева было интересно, хотя он и понимал кому-кому, а самому себе ничего не стоит втереть очки! Но все равно он заранее к беседам готовился, отбирал материал. Рассказ "Золотая рыбка" таким материалом, безусловно, был, но тут вскоре и еще случай - под названием "Волчья стая". К золотой рыбке отношения тот случай не имел, но сам по себе звучал, и дело было за немногим: одно к другому подверстать, одно и другое запомнить, чтобы из случаев складывалась жизнь. Собственная, не чужая.

Дней через пять после мероприятия "золотая рыбка" Голубев отправился с инспекторским барометром в крохотную факторию Надым (двадцать пять домов) на реке того же названия.

До поселков Вануйто, Кутупюган и Нори с запада на восток вдоль берега Обской губы ехал он по-разному - на лошади, на собаках, на оленях; но вот и последний перегон от Нори на юг. Попутчиков пришлось, ждать долго - неделю в заезжем доме. Попутчики, четыре оленьих упряжки, со дня на день должны были двинуться вверх по Надыму, там паслись, копытили из- под снега мох ягель огромные оленьи стада, и ехать туда - это со дня на день, а пока что день за днем оленщики в заезжем доме в фактории Нори гуляли - водку пили, спирт пили, а Голубев их ждал - когда кончат пить?

К ночи седьмых суток тронулись, но через час езды упряжка, на которойехал с барометром Голубев, отстала от остальных: задурила молодая необученная важенка (оленуха), она в пятерке оленей шла четвертой, и вот металасьиз стороны в сторону, сбивала с ног и третьего и пятого оленя, а в какой-толожбинке сбила всю пятерку, всех оленей запутала, все они легли грудой -ноги, головы, рога, - а где сами олени - не поймешь.

Оленщик, зырянин Кузьма, хотел упряжку распутать, поставить наноги, он шарился-шарился среди тяжко дышащих оленьих тел и среди них жеуснул.

Голубев Кузьму будил - не получилось, тогда он вытащил у него измалицы недопитую бутылку спирта (96+), сел на нарту и стал ждать - когдаКузьма проснется?

Темь была, тишина была, только олени дышали сильно и хрипло. И тутГолубев заметил: тени какие-то вокруг - и слева, и справа, и впереди, ипозади за спиной. Он не сразу догадался, только когда совсем уж вблизизасветились зеленоватым светом глаза: волки!

Голубев снова принялся будить Кузьму, и снова напрасно. Голубев достал из полевой сумки не очень-то нужные бумаги, спички достал и началбумаги одну за другою сжигать: огонек вспыхивал, и волки отступали, ноотступали недалеко и ненадолго, приближались снова, не переступая, однако,определенного расстояния - метров, наверное, восемь или десять отделяливолков от перетрусившего Голубева. Волки по этому кругу сидели, лежали,медленно переходили с места на место, и все молча, все неторопливо. УГолубева кончились ненужные бумаги (нужные все-таки берег: а вдругостанется жив?), но в конце концов он подумал: если бы волки хотелирастерзать и оленей, и Кузьму, и его, Голубева, они давно бы так и сделали!И начали бы, конечно, с оленей, это для них привычнее, они за оленьимистадами и по тысяче километров ходят следом, ждут, когда какой-нибудьолень от стада отобьется. Тогда волки погонят этого оленя в сторону от стада,в сторону какого-нибудь кустика, а там и ждет его засада; справа и слева отоленя ему навстречу засада из-за кустика выбегает, минута-другая - на снегупятно крови, голова и ноги. Если же никто волков не преследует, ничего наснегу не останется, волки все уволокут - и голову и ноги.

Таким-то вот образом еще поразмыслив, Голубев на нартах уснул. Ихорошо уснул-то. Когда проснулся - светло уже было, олени все еще лежаливповалку, среди оленей лежал Кузьма. Волки ушли. Голубев Кузьму разбудил,тот первым делом пошарил по карманам бутылку со спиртом.

- Пирт где? Ты взял? Отдай! Отдай пирт!

Голубев не признался: не брал!

Кузьма не поверил, не поверив, строго сказал:

- И ладно. Значит, дорогой потерял я пирт. Поедем, значит, по следуобратно, найдем пирт, начатую бутылку, в бутылке еще много - вот столько!

- Не найдем!

- Не найдем - опять ладно: в Нори вернемся, в магазин, много-многопирту возьмем. Деньги есть? Сколько твоих денег есть?

Пришлось отдать Кузьме начатую. Кузьма хлебнул из горлышка два раза,подобрел, повеселел. Заметил на снегу волчьи следы: у-у-у сколь их тут было,волков-то! Много было волков-то! Распутал оленей, поставил их на ноги,дурную важенку приторочил к нартам, рядом усадил Голубева.

Поехали. Хорошо было ехать, уютно: Голубев от важенки грелся, она -от него. К вечеру были в Надыме. Позже Голубев припоминал: что же емуснилось, когда он спал в волчьем окружении? Был какой-то сон, был! А может быть, и не было, и только два девиза слышались ему во сне:

1. Все для фронта!

2. Война все спишет!

Волки девизов не знали. Ни первого, ни второго. Голодные, они ждалитерпеливо, когда же люди умрут. Тогда они и полакомятся олениной, ночтобы нападать на живых людей - это не в правилах северных волков.

Глава втораяПЯТЬСОТ ПЕРВАЯ СТРОЙКА

А еще до того как товарищ Семенов выловил из Оби золотую рыбку истал чуть ли не заместителем министра, Голубев узнал - или догадался? - о большом каком-то государственном и очень таинственном начинании здесь же, на Полярном Урале, в Ангальском створе.

К таинственности издавна у него была привычка: он жил в могущественном государстве, а без таинственности какое, думал он, может бытьгосударство? Какое могущество?

Голубев и сам-то был нынче засекречен и подписал обязательство онеразглашении тайн Ангальского мыса, тем более все без исключения бумаги из Управления гидрометслужбы Сибирского военного округа были сгрифом "Секретно", шли фельдъегерской связью. К тому же секретностьимеет свойство поднимать человека в его собственных глазах: он знает, чтото, ему что-то доверено, о чем другие не имеют права и не должны знать. Безсекретности не существует ни одного мало-мальского начальника, есличеловек умеет быть хранителем секретов - действительных, тем болеемнимых, - он уже заслуживает быть и начальником, и главой семьи, инезаурядной личностью среди личностей заурядных. В любой момент онможет затопать ногами: "Я храню секреты, а что храните вы? Вам и хранить-то нечего, кроме собственного дерьма!"

В том же духе случилось, когда за несколько часов до ледостава Оби наАнгальский мыс как с неба свалилось четверо мужиков - одежда капитальная, экспедиционная, сапоги по брюхо, рюкзаки набиты до отказа, вот-воти лопнут. Все четверо бородаты. Все во цвете лет.

Назвались мужики геотехнической партией и объяснили, что должныпройти пеший маршрут от фактории Лабытнанги (что на той, на левойстороне, на протоке Малая Обь), пройти маршрут в гору и в гору через Урална Воркуту. "На запад!" - был у мужиков фронтовой лозунг, и в ту жеминуту они потребовали переправить их отсюда, с правого, на тот, на левыйберег.

- Срочно!

И Голубев и дядя Матвей возмутились:

- Сало по реке идет - видите? Льдины уже идут по реке - видите? Мыже свой "Таран" загубим! На чем после работать будем?

- После - не сейчас! За зиму свой горшок отремонтируете, успеете, анам - срочно!

- Утонем!

- Ну и черт с вами - тоните!

- А вместе с вами?

- Мы не утонем: у нас приказ заместителя командующего Сибирскимвоенным округом! Срочное! Секретное!

"Таран" стоял метрах в пятидесяти от берега, где глубина была толькочуть-чуть более его осадки, через час он должен был пойти в Салехард назимовку, на зимний капитальный ремонт. Вид у "Тарана" измученный, онпокачивался на волне, отдыхал после летних авралов, после трудов праведных, но все равно приводил в бешенство с неба свалившихся мужиков: вотон, корабль, а идти на ту сторону не желает! саботаж! измена Родине!

- Товарищи, товарищи, - слабенько все еще возражал Голубев, выпоймите: ледоход! Через два дня по льду на ту сторону пешком перейдем, асейчас? Сейчас ледоход, товарищи!

- Плевать мы хотели на твой ледоход!

Снова подал голос дядя Матвей, и неудачно подал:

- Ладноть. Туда переправимся. А обратноть? Наверняка что вмерзнем!

- А-а-а, да вы тут о собственной шкуре заботитесь! "Обратно" - нас не касается!

- А-а-а, там война, а они на водомере отсиживаются!

- А вы русский язык понимаете: приказ?!

- А у вас в головах что-нибудь есть? Или одно ...?!

Погрузились. Поплыли.

Льдины, еще легкие и прозрачные, царапали "Таран" с левого борта,дробились и тут же слипались снова. Трое геотехников и тарановский матрос Девяткин отталкивали льдины баграми.

Голубев стоял у штурвала в рубке, а самый бородатый, самый главный геотехник орал ему в ухо:

- М-мерзавцы! Плывем же, м-мерзавцы! П-падлы! (Он, наверное, был заикой.)

- Все-таки? - спрашивал Голубев. - По какому поводу торопитесь? Обождали бы два дня...

- Военная тайна! Вскор-рости у-знаешь. Ежели назад приплывешь!

Переплыли на левый берег. Расстались плохо. Прощались мужики-геотехники по-своему: о нас - никому ни-ни! разгласите трибунал!Понятно: три-бу-нал!

Обратно приплыл "Таран", поцарапанный и с другого, правого, борта, и тут же по-над берегом, тихонечко, без приключений прискребся он в Салехард и стал на капитальный ремонт в судоремонтные мастерские семеновского рыбокомбината. На всю зиму.

Через месяц, меньше, стала известна и судьба геотехнической партии: все погибли!

В Лабытнангах геотехники повеселились день, два и три, в бане попарились, повыпивали, к женщинам поприставали, после двинулись на перевал Уральского хребта. В Лабытнангах жители были довольны: избавились! А в горах речки еще не стали, течение быстрое, водопадное, переправу ладить не просто - то ли мосток выкладывать, то ли вязать плотик? На плотике всем сразу переправляться запрещено техникой безопасности, но мужикам слово "безопасность" было неподходящим, они поплыли все вместе, все враз и перевернулись... Речка была неглубокая, они выбрались на берег - двое на правый, двое на левый, - поползли в разные стороны, но тут же их, до нитки мокрых, прихватил мороз. Они окоченели.

- Упреждал глупых, - вздыхал дядя Матвей, - упреждал как людей - не послушались! А все ж таки и нам надо было попрощаться с ими по-доброму. Попрощались бы как с людями - а вдруг и выпала бы им другая судьба?

Вот так мужики сгинули, кто-то подобрал их, похоронил, никто неподбирал, никто не хоронил - было неизвестно, зато вскоре обозначилось название тайны, которую они наказывали хранить, а иначе - "три-бу-нал!". Название было такое: Пятьсот первая стройка.

Сталин, в союзе с Америкой воюя с Гитлером, перед Гитлером отступая, уже замыслил с Америкой воевать, он приказал начать изыскания (а потом и строительство) железной дороги от Воркуты через Урал, через Обь, Енисей, Лену, Индигирку и Колыму - на Чукотку, до мыса Дежнева, до пролива Беринга (пролив открыт Дежневым в 1648 году, положен на карту Берингом в 1793, году, ширина - восемьдесят пять километров). На той стороне пролива Аляска, уже Америка, цитадель империализма.

Четверо геотехников (по-нынешнему - геофизики) были первымижертвами Пятьсот первой. Сколько жертв было на Пятьсот первой всего - вряд ли кто-нибудь и когда-нибудь узнает.

Голубеву краешком глаза довелось увидеть краешек Пятьсот первой.

Голубев прожил в Салехарде два года, потом был назначен начальником 4-го отделения Омского управления гидрометслужбы (гидрографические работы). И надо же было случиться - его квартира в Омске оказалась на берегу Иртыша, вблизи базы Пятьсот первой, отсюда с железной дороги грузы и люди (зэки) перегружались на водный путь Омск - Тобольск -Салехард.

В старинной казачьей станице Захламино, километрах в семи от Омскавниз по Иртышу, обосновалась страшная эта перевалка.

Трудолюбивая когда-то была станица Захламино, торговая, гульливая изажиточная. Шесть черноземных прииртышских десятин на душу был указачишек земельный надел, рядом казачий же опытный хутор с агрономами, и не с одним - любому хозяину дадут и совет, и собственной селекции семена; водили в Захламине и огороды - захламинские бабы огородноедело знали до тонкостей и рыбный промысел: Иртыш рядом - нельма.стерлядь, и омский базар - бойкий, богатый и дорогой. Нет, захламинскиеказачишки не зевали ни в крестьянской одеже, ни в казачьей форме, нив кожаных фартуках (обязательная принадлежность рынка). И свадьбы играли станичники по разному порядку по-крестьянски, по-казачьи, по-купечески.

После коллективизации станица замерла - порядки эти пошли прахом.Войны германская и гражданская захламинских мужиков сильно поубавили - на троих из каждого десятка, избы добротные - вот они, а двери-окназаколочены, а коллективизация убавила от Захламина еще и еще. Совсемнакрыла станицу, извела до конца перевалочная база Пятьсот первой: конвои, заключенные в колоннах, сторожевые собаки, зарешеченные бараки,склады, причалы, железнодорожные тупики; и в ночах не засыпало человечьим сном перевалочное Захламино - в ночную пору в недра нефтеналивныхбарж цепочкой по одному шли и шли зэки. Недели через две-три тех, кто незадохнулся в нефтяных испарениях, выгружали в Салехарде. Суденышкипомельче принимали Лабытнаги, из Лабытнаг пешим ходом заключенныхгнали на Урал строить Пятьсот первую стройку.

Голубев жил неподалеку от "базы", в строениях бывшего земледельческого училища, в виду современного захламинского пейзажа он жил, и впамяти его навсегда сохранились два захламинских перевалочных видения.

Первое было: над проезжей дорогой провода строящейся линии электропередачи, на одном из проводов - висельник.

Монтажник какой-то ухитрился - повесился на ближайшей мачте, и ужев петле соскользнул в середину пролета между двумя мачтами, в точкунаибольшей стрелы прогиба, наибольшего провисания, так обозначается вучебниках это место. С дороги видны были подошвы рабочих ботинок и лицовисельника набок в желтом освещении весеннего солнышка. И так и этакмонтажная бригада пыталась коллегу снять, крючками его ловили - неудавалось, с подъемного крана доставали - не достали. Упрямый былвисельник, только на третий день с ним управились.

Второе было: в июле в ночь на воскресенье на середине Иртыша горит -высоким и ярким пламенем - нефтеналивная баржа с заключенными. Пожарурчит, что-то хлопает, что-то в пожаре взрывается, а между этими хлопкамии взрывами - человеческие вопли.

От ужаса Голубеву надо было уже тогда умереть. Но не получилось дажемысленно: семья, двое детей, жить надо, даже при том, что смерти он небоялся. И остался жить, а спустя время умер Сталин.

Голубев к Сталину никогда не чувствовал ни малейшей симпатии,никакой привязанности, но Сталин и не нуждался ни в его симпатиях, ни впривязанностях, ни в самой жизни Голубева, однако же жизнь Голубевабыла обязана Сталину уже тем, что миновала Пятьсот первую стройку.

А ради светлого будущего Голубев в настоящем не замечал перевалочнуюбазу в Захламине, хотя и видел ее ежедневно в окна своей квартиры и садилсяв трамвай на остановке "Захламино".

Правда, жило в нем предчувствие: рано или поздно действительность -без скобок, без многоточий, такая, какая она есть, какой была, - предстанети перед ним.

Летом 1954 года Голубев инспектировал гидрометстанцию в Салехарде иувидел он совершенно незнакомый город, в котором прежние постройкиютились где-то на задворках.

Нестарый городишка был и нынче жив, а новый - уже мертв. Новымибыли все постройки Пятьсот первой. Год прошел как Пятьсот первая былаликвидирована, и теперь деревянные тротуары нового города оказалисьбезлюдны, двухэтажные деревянные дома, жилые и с вывесками магазинов,сберкасс и всякого рода служб, стояли с распахнутыми дверями и окнами,двери скрипели, из окон выпадали стекла.

Правым берегом Полуя на восток, в тундру, уходили рельсы Пятьсотпервой. Она далеко ушла, Пятьсот первая, от Оби с запада на восток, а сЕнисея, от города Туруханска, с востока на запад, знал Голубев, проложенобыло встречное плечо этой дороги, плечи должны были состыковаться то лина реке Таз, то ли на реке Пур (на территории бывшей республики Мангазея),но так и не состыковались эти плечи нигде, повисли они в тундре, повислив воздухе - страшное зрелище страшного замысла.

Насыпь дороги уже деформировалась, осела, разошлись в сторонырельсы, заржавели, шпалы висели на провисших рельсах; резервы вдольнасыпи, грунт из которых пошел в насыпь, заполнились водой, а тундра вдольдороги была изрыта, захламлена и перестала быть земной поверхностью, сталаповерхностью неизвестно чего.

Дорога 501 никогда и не могла быть построенной, не могла стать дорогой,природа тундры с самого начала не воспринимала ее, тундровые грунты невыдержали бы груза поездов, если бы даже насыпь и рельсы оказались темгрунтам посильны.

Голубев долго-долго всматривался в чудовищную картину, и бредовую иреальную, долго гадал - есть ли имя тому, что он видит?

Имени не было, перед ним простиралось самое бессмысленное за всюисторию творения рук человеческих - 501 была так же античеловечна, как иантиприродна.

До сих пор Голубеву и в голову не приходило сомневаться в существовании гидролога Голубева (реки текут, он живет при реках, - как же онибез него-то, без его измерений и размышлений?), но тут - случилось, Голубев засомневался. Сильно и впервые в жизни.

Потом гидролог Голубев возвращался в странный город Салехард, шел понасыпи, по искореженным рельсам, снова миновал безлюдные, со скрипучими дверями улицы, а в старом городе поднялся на холмик - здесь стоялаветхая, со всех сторон облупившаяся и без крестов церковь не салехардских,а еще древнего города Обдорска времен. Холмик плотного песчаного грунтабез усилий вздымал на себе этот церковный, издалека видный груз, который и церковью-то уже не назывался - в стенах ее давно находиласьтипография газеты "Красный Север" (орган окружкома РКП(б) - ВКП(б) -КПСС и исполкома окружного Совета трудящихся), в "Красном Севере"десять лет тому назад старший гидролог местной гидрометеорологическойстанции Голубев сообщал населению о том, как ведет себя, как будет себявести в ближайшие дни река Обь...

С холмика открывался вид на юг, на другую сторону Полуя, где нетронутая Пятьсот первой стройкой тундра простиралась так, как только онаодна на всей суше и умеет простираться, бесконечная в тусклой зелени своей,в синеве и других неярких красках, которые никогда не были и никогда небудут доступны изображению кисти художников, объективам фото- и киноаппаратов.

Нетрудно было себе представить, как оттуда, из этого пространства, издалека-далека, видится и эта церковь-типография, и даже Голубев рядом снею, и вот он встал на колени и перекрестился на тот церковный крест,которого не было.

Один на холмике, он и не заметил, что неподалеку были еще двачеловека - мальчик постарше и девочка помоложе. И тот и другая врезиновых сапогах, с лицами, припухшими от укусов комаров и мошки.

Девочка спросила:

- Дядя! А что это ты делаешь? Вот так? - И левой рукой она сделала жест, немного похожий на крестное знамение.

Голубев растерялся, не зная, что ответить, за него ответил мальчуган.

- Дура! - ответил он. - Товарищ крестится! Товарищ в Бога верит -понятно?

- Понятно... - вздохнула девочка.

А на Ангальском мысе, на водомерном посту, еще одна, третья по счету,жилая избушка была построена, но Обь была все та же, Ангальский мыс -тот же. На берегу ветерок, мошку уносит, а ступи два шага в кустарник...

Что было нового на водомерном посту Ангальского мыса - это другой"Таран" - катер на сто пятьдесят лошадиных сил (в старом "Таране" -двенадцать), корпус металлический, списан в гражданку из состава Военно-Морского Флота. Команда пять человек, ручной лебедки ни одной, толькомеханические, кубрик с одеялами, подушками и небольшая лаборатория дляхимического анализа проб воды.

Старого "Тарана" никто из команды не помнил.

Дядю Матвея - никто.

Что в этом створе когда-то вел наблюдения гидролог Голубев - и в голову никому не приходило.

Голубева встретили на Ангальском не как чужого, но и не как своего.Вернее всего - как прохожего. Один из гидрологов - их нынче трое работало на Ангальском - спросил:

- Чего новенького на Большой земле?

- Спрашивает, - будто бы даже и обиделся другой гидролог, помоложе. Сам только и делает целыми днями слушает радио, а теперь "чегоновенького?".

Поднялись на катер.

Мотор завелся сразу же - на прежнем "Таране" такого не бывало, таммешком крутишь да крутишь, с десятой попытки, не раньше, искрапроскочит. Поплыли в створе.

- Ну и что же - Пятьсот первая веселая была? - спросил Голубев. Какое может быть сравнение!

- Никакого, - подтвердил матрос в тельняшке. - Пятьсот первая строилась - концерты делали в Салехарде, самодеятельность зэки исполняли.Аэросани с Лабытнанг на Салехард ходили, автомашины по льду бегали. - Как же иначе-то? Мы же Пятьсот первую обслуживали! Какая погода,какие уровни, толщина льда какая. Каждый час от них звонки. - У них там, среди зэков, кого только не было - и певцы, и танцоры, и клоуны.

- Оригинальный жанр! - подтвердил матрос.

Охотно рассказывали ангальские ребята о недавно минувших, об оченьхороших временах.

- Снабжение было - будь здоров! Мы на ихнем транспорте бесплатно,они на нашем - всегда подбросим. Рядовой конвойный и тот подбрасывал,об офицерском составе говорить не приходится.

Голубеву же четверо геотехников вспомнились, которые первыми вышли на трассу Пятьсот первой: "Плевать мы хотели на твой ледоход!" Военно-морской "Таран" шел двадцать километров в час (прежнему"Тарану" и не снилось), воду за бортом, ее течения и журчания, не слышно,вода билась о металл, в металле гудел двигатель - вот и все, все звуки, а куда,в какую сторону вода течет, с какой скоростью, угадать нельзя. Голубев сказал:

- А ну-ка встану я на вертикаль, опущу вертушку и батометр... - Если вам все еще интересно...

Голубев взял бинокль, сориентировался по веерному створу на вершине Ангальского мыса.

- Вертикаль примерно одиннадцатая.

Матрос и без бинокля подтвердил:

- Она. К ей мы ближе всего.

Голубев скомандовал в машину: "Тихий ход! Становимся на вертикаль!" отдал якорь и, подождав, пока катер снесет течением пониже,подтянулся на якоре: стоп!

Матрос подтвердил:

- Встали аккурат. И с первого же заходу!

Глубина на одиннадцатой была четырнадцать метров с хвостиком, хвостик Голубев считать не стал, 14x 0,6 = 8,4, на восемь и четыре он опустилвертушку, включил лампочку, стал считать сигналы... Тут все стало таким,каким и должно быть: лампочка моргала, вода за бортом подавала естественный свой голос, неторопливый и великолепный своей простотой, бесконечной своей историей.

Десять лет назад Голубев впервые измерил расход в створе Ангальскогомыса, впервые погрузил вертушку - изобретение Леонардо да Винчи - вглубину потока, чувствуя изобретателем и себя. (Музыкант, исполняющийЧайковского, верит в то, что он тоже Чайковский.)

Вертушку пора было поднимать с глубины 0,6Н, но Голубев подал знак: пусть еще вертится...

В Лабытнангах пришвартовались к причалу, только-только успели, какдвинулся в путь, в подъем на Урал, поезд до Воркуты - пять захудалых вагонов и чумазый локомотив. Несовместимыми были для Голубева эти слова -"вокзал" и "Лабытнанги" (то есть "Семь лиственниц"), но они совместились,факт, и каменные дома и этот поезд - ничто не напоминало прежнейфактории: десятка три-четыре домиков, а еще баня, оленщики ездили сюдапариться километров за сто, за двести тоже ездили.

Пассажиров в поезде было немного. Голубев разговорился с одним изних, это был директор рыбозавода на реке Пур, восточнее Салехарда.Директор ехал поездом впервые в жизни.

- Значит, так, - рассказывал он, - баржой привезли мне на заводпаровоз, поставили на заводской двор: "Карауль! Железную дорогу проведем - он тебе пригодится!" Я все гадал - как все ж таки он ходит? Говорят - по рельсам... По рельсам? Я соображаю: для такого большого какие же рельсы-то надобны? Такой-то большой, он же в тундре утопится? Летом?

Летом олени в тундре по колено тонут, а этот? А зимой, а в пургу? Зимойрельсы на метр, того больше, снегом заметет? Ну вот, еду нынче своей жеперсоной на поезде и глазами вижу, как делается, а сердце болит: что мне со своим-то с паровозом делать - железная дорога строиться не будет, паровозна моем балансе. А ребятишки с его все, что можно отвинтить, давноотвинтили, на ребятишек управы нету, хотя бы из самой из Москвы! Кто еепридумал, эту железную дорогу, в нашем Заполярье? Поглядеть бы, a?

Голубев показал глазами - кто... Просто было показать: в купе виселпортрет Сталина.

Директор рыбозавода обомлел.

Голубев сказал:

- Умер же человек. Уже! Или - непонятно?

Остановок у экспресса Лабытнанги - Воркута было множество. Идетчеловек вдоль железнодорожного полотна - мужчина, мальчишка, все равно кто, поднимет-опустит руку, показывая "стоп", экспресс останавливается.

Из тамбура Голубев смотрел на горную быструю-быструю речку Собь (вней когда-то и утонули четверо геотехников), когда в вагон с насыпи сталкто-то карабкаться. Что-то человек в тамбур втаскивал темное и длинное.

- Ну! Чего стоишь, глаза вылупил? - сердито сказал этот человек

Голубеву. - Или не видишь - помочь надо!Груз оказался неудобным: лосось килограммов на тридцать, сорок. Втащили лосося, почистились от слизи и чешуи, новый пассажир сел на

скамью у окна, закурил и выразил желание поговорить:

- Мне-то до Сейды. Тебе, гражданин, куда? Голубев сказал - в Москву, и тоже спросил:

- Здешний житель?

- Как, поди, не здешний? С той стороны, с Уралу. Нынче нам благодать: с той стороны в эту сторону на рыбалку взад-вперед поездом ездием. Кто бы мог подумать!

- Поезда редко ходят. Ждать приходится?

- Сколь бы ни ждать. Хотя неделю, все одно скорее, как пешим. И зиму взять, когда на оленях либо на собаках ездием, - вес одно транспортом скорее.

Голубев еще спросил:

- А не помните ли: в этой же речке, Соби, во время войны четвероинженеров утонуло. Переправлялись на плотике, перевернулись и на берегу замерзли. Четверо? Все бородатые?

- Спрашиваешь! В нашем в краю столь было разной человеческойпогибели не запомнишь. Гляди за окошко направо - вот оне, баракилагерные. От Пятьсот первой стройки построенные.

Так и было: вдоль дороги справа по ходу поезда через каждые два-три километра торчали крыши - крыши длинных земляных бараков с узкими оконцами у самой земли. И колючая проволока вокруг бараков. И смотровые вышки. На том разговор с удачливым рыбаком закончился, а на остановках Голубев всю ночь - светлую, почти дневную - выскакивал из вагона, бежал в ближайший барак, смотрел: темные, низкие, сырые стены, нары с обеих сторон. Гниль. Затхлость. Лохмотья на полу, на нарах. Жизни человеческой здесь не могло быть никогда - только что-то ей противоположное, антижизнь, антиявление. На рельсах заметил Голубев бумажные листочки - их ветерок шевелил, будто прошлогоднюю древесную листву... Голубев поднял листок, другой, третий... Карандашные записи на бумажных треугольничках стерлись, а кое-где все же прочитывалось: "Прощайте..мил... мои... уже... всегда... прощ... Коленьку бер... а... ...онечку особенно... Сказать тяжело, не ска... не могу...", "..дальше некуда, а все равно везут дальше... куда?", "...перь уже немно... ...талось, но... лю... люб..."

Вот как было: прекратили Пятьсот первую, повезли заключенных куда-то, куда - никому не известно, и они прощались с родными, выбрасывая из теплушек с зарешеченными окнами письма: вдруг попадет треугольничек в добрые руки, вдруг добрые руки отправят письмо по адресу?..

Голубев пытался представить, сколько же носило, сколько все еще носит ветерком вдоль железных дорог России таких же треугольничков. Не представил. Не смог. Не хватило воображения.

Голубев себя хотел увидеть автором такого письмеца - но не увидел, а ведь он реалистом был! Представил только, как зимой бараки эти вместе с кровлями заносило снегом, как весною и осенью затапливала их вода, как летом наполнялись они комарьем, мошкой и новыми заключенными, которые "поступали" сюда с перевалочной базы Захламино, что под городом Омском.

На станции Сейда было ожидание: с поезда Лабытнанги - Воркута он сошел, поезд Воркута - Москва прибывал в Сейду через шесть часов. Куда ему с шестью часами деваться? И вдруг вспомнил: в Сейде живет краевед Попов. Поповых в здешней местности если не каждый второй, то каждый третий-четвертый, однако Голубев не растерялся, порасспросил прохожих: Попов ему нужен, тот Попов, который камушки и травки собирает. Тут же ему и указали, и он вошел во двор, с опаской двинулся сквозь стаю собак - черных, черно-белых, бело-рыжих, добродушных, подозрительных и совершенно нейтральных. Через совершенно нейтральных пришлось перешагивать. Они лежали на тепленьком, солнцем пригретом дощатом тротуарчике, лапы враскидку, голова с тротуарчика свешивается в одну сторону, хвост - в другую.

В доме Попова Голубев пил чай, пил, не торопился, а Попов подтверждал:

- Куда он денется, воркутинский-то? Никуда он не денется, воркутинский. Мы отужинаем, он тогда и придет на станцию да и постоит еще сколько-то времени. Когда час, когда два - сколько ему нужно.

А чего только не знал краевед Попов! Чего не наслушался Голубев за чаем!Память у рассказчика была отменная - какой это поэт, какой краевед, еслион не обладает памятью? Голубев никогда не смог бы стать ни поэтом, никраеведом - память у него не была сильной, не удерживала имен, цифр,исторических дат, телефонов, анекдотов, стихов. У него было другое: ощущение прожитого времени, времени суток, времен года, времен возраста -раннего детства, детства последующего, юности, взрослости. Он вспоминалодин какой-нибудь день своей жизни в августе 1923 года, день своегорождения или день рождения матери, а тогда и восходил памятью в днипоследующие и следующие за следующим и в неделю и в две подряд.Отчетливо и точно мог он воспроизвести и свои путешествия по рекамбольшим и малым, когда составлял лоцманские карты, когда проводилизыскания под строительство гидротехнических сооружений.

О такой памяти не расскажешь, она никому не интересна, другое дело -краевед Попов выдает и выдает факты один интереснее другого, один никакне связан с другим, вот Голубев слушал и слушал о здешних птицах и зверях,о травах, климате, приметах - какое нужно ждать лето, зиму, весну и осень,раннюю или позднюю, влажную или засушливую, долгую или короткую. Самособой, расспрашивал Голубев Попова и о реках - какой на них ледоход-ледостав, какие у здешних рек привычки и характеры?

Попов слабость Голубева схватил, повел сказ о Печоре, об Усе, обо всемпечорском бассейне. Попов листал свои тетрадки - одну, другую, десятую, - в которые чуть ли не полвека он записывал свои наблюдения.

Голубев тоже начинал свое природознание с кружка юных краеведов примузее, с подобострастного подражания учителю географии Порфише -маленькому и горбатенькому, писклявому и безумно много знающему. СПорфишей в пятнадцать лет Голубев и совершил свое первое путешествие вГорный Алтай, в верховья реки Чарыш, на Коргонские белки. Местаизумительные, красотою своей они оставили впечатление на всю жизнь.(Только с панорамой Нижней Оби, с Ангальским мысом, с видом, которыйоткрывался с Ангальского на Уральский хребет, те детские впечатления иможно было сравнить.) Ночь на Коргонских белках у небольшого костра,прижавшись друг к другу, чтобы было теплее, провели Порфиша и Голубев,в ту ночь Голубев и стал географом. Мальчик Голубев тот раз даже и неудивлялся, у него было другое чувство принадлежности к этому миру, и ужетогда чувство заботы о нем, чтобы не дай Бог с миром этим, с красотами егоне случилось плохого, чтобы в нем ничто не погасло, но и не сгорело, чтобыв нем сохранялась гармония (слова в ту пору еще не было в голубевскомлексиконе, но подозревалось оно отчетливо).

Так или иначе, а на станции Сейда встретились два природных человекаПопов и Голубев, и померкли для Голубева картины бараков, в которыхобитали строители Пятьсот первой, железнодорожные ее останки под Салехардом тоже забылись, и только в самом конце беседы, уже на станцию надобыло идти к поезду, Голубев спросил собеседника:

- А что вы знаете о Пятьсот первой? Если кратко - что?Попов в лице изменился. Лицо его, добродушное, бородатое, уже старческое, уже неизменное до конца жизни, вдруг изменилось - не узнать.

- Историей - не занимаюсь!.. - ответил Попов негромко, но внятно,словно он кому-то произнес приговор.

- Краевед, а историей своего края не занимаетесь?

- Нет и нет! - снова отвечал Попов. - Меня сколько спрашивали,сколько приходили, вот эти тетрадки читали - нет ли в них истории? И вВоркуту вызвали и в Сыктывкар, однажды так и в Архангельск-город:

занимаешься историей? Я говорил: упаси Бог! Ладно начальники былизнакомые, начальники любят рыбачить, охотиться любят, а я места указывал,специально для них места хоронил на Печоре, на Усе, на малых речушках, и берлоги медвежьи брал на заметку, и приманку делал. Когда бы не эти моиспособности - где бы мне быть? Не знаете? Молодой еще! Вот и я, старый,не знаю. А когда история меня миновала - вот он я, живой!

Попрощавшись с Поповым, Голубев шел на станцию и думал. "Порфиша-то? Учитель географии?" - вспомнилось Голубеву.

Порфиша историей Алтайского края занимался усердно, брошюркиписал - о знаменитых заводчиках Демидовых, об изобретателе первой вмире паровой машины технике барнаульского завода Иване ИвановичеПолзунове, который столь страстно желал "облегчить труд по нас грядущим"и "славы отечеству достигнуть".

Маленький Порфиша был большим патриотом, он с Алтая был родом,изречения выдающихся деятелей Алтая коллекционировал, историей краяувлекался и в 1937 году был арестован. И тогда же, или чуть позже, былрасстрелян.

В дороге от Сейды до Москвы Голубев заметил: на платформы своркутинским углем (они шли состав за составом) вскакивали странного видалюди и железными штырями прощупывали угольную насыпь. Уголь лежалплотно, надо было стараться, погружая в него штырь.

Голубев спрашивал у пассажиров, что эти люди ищут. Пассажиры,пожимая плечами, отдалялись от Голубева. И только один лохматый человекобъяснил:

- Каторжников с Воркуты ищут. Они, воркутинские каторжники, какизобрели? Закапываются в уголь и едут кто куда!

- Так ведь и сутки и двое надо провести в угле! Без воды? Без пищи?

- А в карцере лучше ли? Тут хотя бы лежишь, а в карцере стоятьприходится. Тут во тьме, а там лампу направят на тебя электрическую -поджаривайся заживо! Нет и нет - каторжнику терять вовсе нечего!

- Но Пятьсот первая ликвидирована?

- А Воркута? Кто там уголек будет рубать, ежели все каторжникиразбегутся?

Туг какой-то старичок заметил:

- Будто бы Пятьсот первая у нас единственная? Особенная?!..

Особенная! - стал объяснять Голубев случившимся тут пассажирам. Впроекте Пятьсот первой было два варианта перехода железнодорожного пути через Обь. Первый - переход мостовой, но он трудноосуществим: глубина Оби тридцать пять метров, в мировой практике кессонные работы при возведении мостовых опор на такой глубине никогда не проводились. Второй применялся на Байкале, пока не была построена кругобайкальская железная дорога: летом поезда переправлялись через Байкал на паромах, зимой рельсы прокладывались по льду. Весной и осенью движение прерывалось.

Какое решение принял бы товарищ Сталин? Чтобы воевать Америку черезБерингов пролив, нельзя было допустить перерывов в железнодорожномсообщении, и, вернее всего, он опускал бы зэков в Обь на глубину тридцатьпять метров, в Енисей - еще глубже, Енисей еще более могучая река.(Максимальный расход Оби 42 800, Енисея 154 тысячи кубометров в секунду!) Ну поработал бы на невероятных глубинах зэк с полчаса-час, потом через шлюзовое устройство вытащили бы из кессона труп - и что?

И ничего! - пришли к выводу слушатели Голубева, и он продолжал: второй вариант не исключался, и вот он, Голубев, нанимал рабочих и самдолбил с рабочими лед в Ангальском створе - определял толщину льда по всейдлине створа, интенсивность нарастания ледяного покрова с октября по май.Конечно, ледовые наблюдения велись всегда, но тут потребовались дополнительные данные. Нынче Голубев знает, для чего эти данные были нужны, акогда долбил - не знал. В голову не могло прийти.

Ну откуда же могло прийти? - опять-таки соглашались слушатели, астаричок, лысый и с бородой, который заявил, что Пятьсот первая далеко неединственная, тот заметил:

- Никто не догадывался, что воины - победители фашизма после войны станут каторжниками Пятьсот первой?! А ведь было?

После этого стариковского замечания публика разошлась по своим купе, ушел и Голубев и стал думать: след гусеничного трактора в тундре зарастает слабой травкой и мхами через сто лет. Когда же зарастут все следы Пятьсот первой?

В Москве Голубев провел два дня и напросился на встречу с Александром Трифоновичем Твардовским. Как напросился? Сообщил письмом, что хотел бы написать статью о великих стройках коммунизма. В редакции "Нового мира" шел ремонт, они сидели на столе, свесив ноги, - кругом ведра с известкой, краской, цементом. Разговор был кратким, отрывистым. Хрущев, кажется, только что снял Твардовского с поста главного, Твардовский был слегка под градусом, но держался очень строго. Лицо красное, глаза прозрачные.

Голубев спросил:

- А если я напишу о Пятьсот первой?

- Я уже не главный, - пожал плечами Твардовский.

- Если бы были?

- Не пропустил бы... - И объяснил, почему не пропустил бы: что было, то прошло. Вспоминать - слишком больно.

- А - повторится!

- Никогда в жизни! - заверил Твардовский. У Голубева на душе полегчало. Голубев Твардовскому верил, кому же еще было верить?

Но все равно Голубев чувствовал себя хранителем страшной тайны: он один, казалось ему, понимал, чем была Пятьсот первая для природы, однако объяснить это было некому.

Когда в семье Голубевых появилась дочка Анечка, старший, Алешка,возмутился:

- И зачем мне сестричка? Мне одному лучше! Только и слышу: "Анечка, Анечка!" Алешки как будто и вовсе нет...

- Ну как это нет? - успокаивал сына Голубев. - Вот же ты - передо мной. Стоишь такой самостоятельный и разговариваешь, но говоришь - тебя нет? Смешно!

- Если я самостоятельный, если я взрослый, почему вы не спросилименя нужна мне сестренка или не нужна? Отвезите меня к маминой маме, к моей бабушке Оле в Ленинград. Я в Ленинграде четыре раза был в цирке, а здесь за всю свою жизнь только два раза. Ленинград лучше - там Нева.

Ленинград лучше, потому что там Нева, - в этом Голубева не былонеобходимости убеждать, он подумал: "Может быть, Алешка гидрологомбудет? Реки будет изучать и защищать?" В этой надежде он погладил сына по голове, по щекам.

- Поживи у нас еще с полгодика, я уверен, ты привыкнешь к Анечке,будешь ее любить. Все будет в порядке...

Нельзя сказать, чтобы, по мере того как дети росли, между нимисохранялся антагонизм, - не было. Брат и сестра везде отзывались друг о друге доброжелательно. Везде, но не дома, дома не прекращалось соревнование - кто кого обсмеет, кто кому "выдаст".

Выдать больше, конечно, мог старший, Алешка, но он не очень старался и меньше радовался собственным удачам, Анютка же была в восторге, если ей удавалось рассердить брата.

Она приходила из школы и говорила матери:

- Мамочка! А нет ли у нас ложки?

- Ложки? - удивлялась мать. - Да возьми, пожалуйста, любую!

- Мне не нужно. Ты Алешке отдай ложку.

- Алеша, зачем тебе?

- Мне? Мне не нужно, - удивлялся сын.

- Он секретничает, - объясняла, Анютка. - А на самом деле переживает: Ниночка Бокий потеряла в буфете ложку, и Алешка тут же получил похимии тройку. Если, мамочка, ты не хочешь, чтобы Алешка стал круглымтроечником, подари ему ложечку. Чайную!

- Дура ты, Анька! Честное слово - дура! К тому же вредная, -возмущался Алешка.

Анютка же делала вид, будто очень обижена. Любой вид в ее исполненииполучался достоверным.

Умер Сталин, и Анютка опять выдала:

- Везде только и твердят: умер, умер, умер! На площади давку устроили, много людей совсем задавили. А чего особенного? И я когда-нибудь тожеумру. Слоны какие большие, а все равно умирают!

- Анютка! Но ты же пионерка! - напомнила мать.

- Оттого, что я пионерка, Сталин бессмертен, что ли? В нашем пятом "б"никто так не думает.

- Ничего, ничего! - подтвердил и Алешка. - Партия без рулевого неостанется - как можно? Если и сама-то партия советскому народу рулевой?А ты заткнись, Анютка. Ты еще маленькая, в пятом классе. Вот уж перейдешь в шестой - тогда...

Дети не знали, что все поколения шли мимо настоящей цели, правее,левее, ниже, выше, но - мимо, дети не догадывались, что, когда они станутвзрослыми, они тоже пройдут мимо, а взрослые забывали, что когда-то онибыли детьми и верили в великие достижения. Таким образом, возрастстановился как бы партийностью, хотя и с неписаными, а все-таки уставами,программами, с межпартийной и внутрипартийной борьбой, с понятиямипартийной чести и партийного бесчестия.

Голубев партийно-возрастной системы избежал, никогда не был нипионером, ни комсомольцем, ни членом партии, не потому не был, чтоубеждения не позволяли, просто у него была потребность в той естественности, которой чужда партийность. Природа же беспартийна? Теперь емухотелось, чтобы дети возвели беспартийность отца в его достоинство, но имбыло все равно, кто их отец - партийный функционер или беспартийныйинженер, инженер-гидролог или инженер-механик.

Дети были за тридевять земель от природы и воспринимали ее только какшкольный предмет, как географию с астрономией и с биологией в придачу.Надо сдать экзамены по всем этим предметам - вот и все.

Возвращаясь из очередной командировки, Голубев всякий раз составлялв уме сюжет беседы: вечерком за ужином, строго следуя этому сюжету, онрасскажет о своих впечатлениях от поездки, сыну расскажет, дочери, жене ивсеми будет понят.

Из Салехарда он приехал под вечер, пока добрался, стемнело, он вошел,и Татьяна сказала:

- А-а-а! Это ты? Ну здравствуй, здравствуй!

Дочка с невыразительным восклицательным знаком протянула:

- А-а-а...

Сын со знаком почти вопросительным:

-А-а-а?..

И Голубев сказал, что очень устал и хочет спать. Что если у кого-то и естьжелание поговорить - лучше завтра.

Назавтра другой, кажется, столь же незначительный инцидент. Жена по какому-то поводу: "Ну, положим, настоящий муж так бы несделал"; а через минуту-другую дочка: "Настоящий отец сделал бы так..."Жена тут же взвилась: "Цытъ! Ты как с отцом, дрянь этакая, разговариваешь?Смотри у меня - я тебя научу!"

Сын молчал. Это в отца: он умел молчать, хотя очень любил потрепаться. Ну а Голубев как думал один, так один и думал. О том, что человек ичеловечество убеждены, будто только они обладают смыслом. На самом жеделе смысл - это содержание природы, и насколько человек способенпроникнуть в ее содержание, настолько он и умен, настолько же обладаетправом жить.

Еще он думал, что Татьяна, славная женщина, всеми уважаемый экономист треста гражданского строительства, энергичная, инициативная наработе, дома тиха и задумчива, а все, что говорил ей муж, было для нееистиной. Поэтому ее не в чем было убеждать и не о чем с ней говорить, ипочему-то нельзя было Голубеву признаться Татьяне в том, что он человекприродный.

Глава третьяНИЖНЕ-ОБСКАЯ ГЭС

Киловатт - единица мощности, кратная от ватта, равная 1,36 лошадинойсилы, или 859,84 килокалориям в час.

Киловатт-час - внесистемная единица измерения энергии или работы,равная работе, совершаемой в течение одного часа при мощности тока в одинкиловатт. Обозначается как кВт, или 859,84 килокалорий/час.

Киловатт-час при внешней своей незамысловатости поделил историючеловечества на две неравные части: одна до, другая после его появления.

Христианство, ислам, буддизм этого не сделали, киловатт-час сумел, иничто так не определило антиприродную сущность человека, как киловатт-час, и вот уже время каждого из нас - деятельное и бездеятельное, счастливоеи несчастное, время сна и яви - где-то и кем-то обязательно пересчитываетсяна киловатт-часы: сколько их истрачено в этой действительности? И скольков той же действительности надлежало истратить в соответствии с существующими нормами - больше, меньше или точь-в-точь?

Всякий предмет потребления, всякое передвижение и движение, любоетеатральное представление пересчитываются на кВт/ч. Ну разве еще и накилокалории, потому что они сродни киловатт-часам.

А если представить себе человека, который владеет всеми киловаттами икиловатт-часами мира?

Более могущественного правителя никогда не было и не будет, и Сталинэто знал, когда замыслил великое преобразование природы, когда началстроить самые мощные в мире ГЭС на Волге, Каме, Дону, Оби, Енисее. Он не оставлял живыми течения великих русских рек на всем их протяжении -только через водохранилища.

И выдающиеся умы науки его времени - Келдыш, Александров, Лаврентьев, Курчатов, Королев, удивляя современников научными открытиями,гордились своей причастностью к антиприродному сталинизму, не моглипредставить себя вне, а только в - в нем, в нем с ног до головы.

А Голубев был вне. Не потому, что был умнее, но потому, что былприродное.

До сих пор "вне" давалось ему естественно и просто, однако он знал,всегда предчувствовал: наступит для его природности время испытаний!

Надо же случиться: Голубев стал сотрудником (начальником отделагидрологии!) колоссального учреждения, монопольного проектировщикагидроэлектрических станций в СССР.

Его многократно реорганизовывали, это учреждение, давали ему разныеназвания, а Голубев назвал так: "киловатт-час". Или "кВч".

Как произошло?

Точно так, как происходит обычно.

Голубев учился на одном курсе, в одной группе с Мотькой Краевым, аМотьку Краева почему-то знали все. Мотька Краев тоже знал всех. Странно,что Мотька выбрал гидрологию, науку и практику маломодную, но этот выборМотька объяснял по собственной логике:

- Гидрологов не так уж и много! Можно всех знать!

К тому же Мотька и до университета и после приобрел множествоспециальностей - он работал в лесных, землеустроительных и геологическихпартиях, отлично разбирался в лошадях и собаках, в процессуальном игражданском кодексе законов и в людях соображал: "Петрову верить нельзя: он вбок глядит!", "Иванов жуткий карьерист, за карьеру мать родную продаст!Ты посмотри, как он газеты читает? Он читает, кого и куда выдвинули!"

И подтверждались Мотьки Краева прогнозы.

Голубев же всегда и всюду считался индивидуалистом, на антиобщественника тоже смахивал, и только с Мотькой Краевым было у него повседневноеобщение. Он о Мотьке думал: трепач! Он Мотьке не раз говорил: "Трепач!" - а Мотьке это нравилось: "Ничего, ничего! Без таких, как я, люди необходятся, ты - не обходишься, а главное, я не обхожусь!" Когда Мотькестало под сорок и он - с брюшком и лысоват - встречался с Голубевым, онобязательно говорил: "Зови меня Мотькой! Очень хорошее имя! Очень мненравится!" И дело кончилось тем, что он устроил Голубева в "кВч".

Запросто у него получилось: он послушал, что и как Голубев говорит оприроде, и сделал вывод:

- Тебе, Голубев, надо идти в очень мощную, очень авторитетную, оченьбогатую контору. Пока не скажу в какую - скоро узнаешь! Голубев возражал:

- Вот еще! Я в гидрометеорологической службе на всю жизнь!

- Да ты что - с ума сошел! "На всю"! Ты за реками наблюдаешь, и вседела! Поверь мне: твое дело - реки спасать! Пора!

Мотька был прав...

И завертелось: кто-то из "кВч" ему звонил, у кого-то в "кВч" он побывал, с кем-то в МГУ консультировался, а потом сказал о своем намерении Татьяне.

Татьяна спросила:

- Не страшно тебе?

- Страшновато... Но Твардовский обещал: никогда не повторитсяПятьсот первая стройка. Каховская ГЭС - никогда!

- Что-то я не представлю тебя в роли киловатт-часика. К тому же ужочень процветающая контора...

- Роли не выбираются. Они сами нас выбирают. Алешка, тот одобрил:

- Слышал, слышал: очень престижная организация! Поздравляю! И Анютка сказала:

- Ай да папка!

В Москве на престижном перекрестке двух престижных городскихартерий "кВч" построил престижную контору: шестнадцать этажей.

Поначалу Голубеву хотелось узнать: а численность? На шестнадцатиэтажах, должно быть, тысячи две-три человек, а в филиалах? В союзныхреспубликах, в краях, областях? В Ленинграде, Киеве, Кишиневе, Харькове,Ростове-на-Дону, Ташкенте, Красноярске, Хабаровске - всего, говорили,филиалов тоже было шестнадцать.

Однако свою любознательность Голубев удовлетворить так и не смог,никто полной численности "кВч" в "кВч" не знал, все говорили: "Нас много!" - еще: "Мы - ордена Трудового Красного Знамени!"

Может быть, только самые большие начальники знали цифру, можетбыть, и они не знали. Голубев решил: шестнадцать тысяч!

"КВч" был организацией технической, но это на первый и поверхностный взгляд. Чего бы техника сама по себе, без политики стоила?

Раскладка примерно была такая: 1) Политбюро, 2) Совмин, 3) Госплан,4) министерства, 5) и т. д., - а в промежутке между 3) и 4) находился "кВч".Не будучи министерством, "кВч" был вхож в Госплан и выше (вплоть доПолитбюро), в то время как многие министерства подобной вхожестью необладали.

Разумеется, Минобороны, министерства оборонной промышленности,КГБ, МВД - эти стояли над, тягаться с ними смешно, только искатьсотрудничества, кое-кого из своих сотрудников к ним приближать, кое-какие объекты для них проектировать, кое-кому звонить, поздравлять с днемрождения, приглашать на охоту: вблизи многих объектов "кВч" располагались прекрасные охотничьи угодья, охотничьи избушки, сауны и т. д.

С Минэнерго, куда (отдельной строкой) входил "кВч", "кВч" всегда могпоторговаться за один-другой миллиард рубликов, мог припугнуть: не дадите полтора - сорву план!

Если же сорвет план "кВч", значит, и Минэнерго из прорыва не вылезет.

И весь кадровый состав "кВч", включая вахтеров и старушек-гардеробщиц, понимал престиж своего учреждения. По выражению лиц своихначальников понимали, по матерщинкам шоферов персональных машин и потой старательности, с которой пудрились и красили губки секретарши всехприемных, на всех этажах, - понимали.

Это чувство, его безошибочность было не чем иным, как единымдуховным потенциалом многотысячного коллектива "кВч".

Элитарность "кВч" распространялась далеко-далеко за его пределы: настроительстве гидроэлектрических (преимущественно самых крупных в мире)станций использовался только тот контингент зэков, которые имели сроки несвыше десяти лет.

Морально-политический уровень "кВч" тоже был безупречен - в егостенах немыслимо было услышать антисоветский анекдот, встретить алкоголика или инженера с судимостью, и соцсоревнование было здесь реальнойдвижущей силой - если фотопортрет передовика вывешивался на Доскупочета, то и на рабочем столе его появлялись цветы: букетик в стекляннойбаночке из-под овощных или фруктовых консервов.

Само собою, Доска почета сопровождалась премиями в размере месячного оклада и выше. Оклады же в "кВч" могли сравниться разве только сучреждениями оборонной промышленности и даже превышали таковые.

Кстати говоря, в свое время (при Сталине) некоторые руководители "кВч"носили генеральские звания, после ухода вождя в мир иной звания игенеральская форма были отменены, однако это не отразилось на материальном положении бывших генералов, но всему "кВч" придало респектабельнуюсветскость.

Было у "кВч" и славное прошлое.

У его истоков стояло строительство Беломорско-Балтийского канала, входе которого успешно перевоспитались тысячи зэков, сотни инженеров-вредителей. Об этом в соавторстве с начальником строительства Берманомсоветским людям было широко поведано самим Максимом Горьким.

Канал имени Москвы тоже нельзя сбросить со счета.

Была на вооружении у "кВч" и ленинская формула: "Советская властьплюс электрификация всей страны". Действительно: советскую власть нельзяведь представить без плюса, а плюс без советской власти, вот и возник на всехшестнадцати этажах "кВч" сладкий вкус советской благодати: гарантия,устойчивость высокооплачиваемого труда, жилищный, социальный, лечебно-санаторный, детский и другие фонды, а в то же время свобода - нет никонвоя, ни перекличек, ни решеток на окнах.

Вот какую услугу оказал, Мотька Краев своему дружку! Голубев решил -ненадолго. Он окунется в эту благодать, познакомится вплотную с проблемойэнергетического использования рек Советского Союза - и обратно вгидрометслужбу. Еще был вариант - преподаватель вуза, у Голубева былозвание кандидата географических наук.

Вот уж чем не пахло в "кВч", так это географией: проектируя каналы иГЭС на реках одной шестой части суши, на советской ее части, а также вАфрике, на Ближнем Востоке, в Китае, во Вьетнаме, проектировщики частои в глаза не видели этих рек, природа им, природопользователям, была долампочки, на планах строительных площадок они ориентировались нестолько по странам света, сколько по надписям, чтобы надписи читалисьслева направо.

Голубеву это тем более было удивительно, что, шагая по любой измосковских улиц, по улицам тех городов, в которых он бывал, он всегда знал, откуда и куда он шагает - с севера на юг, с юга на север, восток или запад. Одним словом, откуда - куда. О реках же и говорить нечего - где исток реки, какой у нее коэффициент извилистости, какой среднегодовой, максимальный и минимальный стоки - если Голубев ничего этого не знал, ему на берегу реки и показываться было стыдно, разве только если это была не река, а речушка, ручеек.

Если все кровеносные сосуды человеческого организма, включая самые крохотные, вытянуть в одну нить, нитью этой можно три с лишним раза опоясать шар Земли по экватору.

О чем это говорит? Не о том ли, что возможна некая равнозначностьмежду каждым человеком и всем земным шаром? Голубев уповал на этуравнозначность.

Ежегодно в "кВч" два дня приобретали особое значение. (Оба имели место вскоре после прихода Голубева в эту организацию.)

День первый наступал, когда в Госплане окончательно утверждалсябюджет Минэнерго и отдельной строкой - бюджет "кВч". Это Голубеву было понятно: этот день не в такой мере, а все-таки почитался и Главнымуправлением гидрометеорологической службы СССР (ГУГМС).

Для "кВч" же день первый был днем победы, собственным Девятым мая. Конечно, годовой бюджет в миллиардах был известен заранее, но кто и что сказал при утверждении бюджета на заседании Совмина, на коллегии Госплана что сказал министр энергетики (выходец из рядов "кВч", гидротехник и приятель Хрущева), как вели себя предсовмина и предгосплана - вот это было очень важно, потому что из всего этого руководство "кВч" делало и тактические и стратегические выводы на ближайшее будущее: от кого можно ждать поддержки в дальнейшем, с кем надо ухо держать востро.

День второй оказался для Голубева полной неожиданностью, это был день окончания работы инвентаризационной комиссии, которая подписывала "Акт о списании". Списывались проекты, строительство которых заведомо не будет осуществляться. Причина? Причина единственная: эти проекты составлялись не для того, чтобы их осуществить в натуре, а на всякий случай - вдруг пригодятся? Списывалось от пятидесяти до ста проектов в год, в несколькораз больше тех, по которым открывалось строительство.

У Голубева был заместитель по отделу гидрологии под именем Три В Вадим Васильевич Виноградский, он Голубеву пытался объяснить что к чему:

- А вдруг понадобятся? Ведь оборонка - она как? Оборонка выпускает пушки, танки, самолеты, снаряды, а войны нет и нет - значит? Значит, все это списывается.

- Но мы-то, "кВч", не оборонная промышленность? Нет? - удивлялся Голубев.

- Мало ли что нет! - в свою очередь был удивлен мешковатый и толстый, медлительный Три В. - Мало ли что?! А работаем-то по режиму оборонки.

- Почему?

- Потому что - выгодно!

Еще бы невыгодно: "кВч" сам для себя составлял текущие и перспективные программы гидростроительства, сам проводил изыскания объектов строительства, сам проектировал, сам проекты утверждал, сам осуществлял авторский надзор на строительстве, сам участвовал в сдаче построенных объектов эксплуатационникам и тоже сам - собственные проекты списывал!Вот уж монополия так монополия!

И надо же - Голубев завелся, жалко ему, видите ли, стало трудаизыскателей и проектировщиков, государственных средств жалко, "кВч"жалко! Он и не подумал, что "списание" это прекрасно - многие рекибудут оставлены в покое, - и вот бегал по этажам "кВч", уяснял: чтопроисходит? как сами-то проектировщики реагируют на эту ужасную бессмыслицу?

В курилке на четвертом этаже (Голубев не курил, но где же еще ипослушать разговоры) один мужик спросил другого:

- Твою-то, Каменскую, списали?

- Представляешь? До сегодняшнего дня толком было неизвестно.Сегодня списали! - Окончательно?

- Своими глазами видел акт. Не слыхал: говорят, в "Спартаке" тренераменять будут?

- Не может быть! Брехня, больше ничего!На пятом этаже:

- Василий Петрович, твой-то проект - он как?

- Как можно! Он еще не готов. - А перспектива?

- Перспектива есть: краевое начальство изменило свое мнение. Краевому предложили мощную ТЭЦ, оно склоняется. На седьмом:

- Проект Куликова запускают в дело.

- Куликова? Ну ничего - парень молодой, выдержит!

На шестнадцатом этаже, в архиве...

Архивные девочки в "киловатт-часе" выглядели современно, знали множество анекдотов (не политических, преимущественно армянских), умели ихрассказывать и заразительно смеяться, постреливая глазками на молодых,среднего возраста, а не так уж редко и на пожилых инженеров-проектировщиков. Не всегда это было безрезультатно: кое-кто из них выскакивал заразновозрастных. Сегодня они весело таскали в печь, на двор синие папки, итак как собственными силами не справлялись, им активно помогал инженерно-технический персонал. Девочки и Голубева пригласили помочь, несомневаясь в том, что только ради этого он к ним и явился. Голубев невежливо ушел, отправился к Васильеву на шестой этаж (Васильевых на разныхэтажах было порядочное число).

С экс-чемпионом "кВч" по шахматам Рудольфом ВалерьяновичемВасильевым у Голубева складывались хорошие отношение - вместе ониездили в метро с работы домой. Вместе, если только Васильев и после звонкане оставался сыграть блиц, нормальную партию, а то разобрать замысловатыйэтюд.

Васильев был тощий, длинный и прыщеватый. Не бог весть как, а все-такипрыщеватый. Еще он был скучный, и это привлекало Голубева: среди людей, не склонных к болтовне, больше достойных собеседников, вообщеГолубев, кое-как играя в шахматы, шахматистов уважал - народ с головой.

Из комнаты No 678 Голубев срочно вызвал Васильева в коридор, стал емужаловаться: это как же себе представить, что человек работает над проектомгод и больше, догадываясь и даже зная твердо, что проект не пройдет? Чтопроект пойдет в макулатуру, в печь?

- А что нужно, по-вашему, сделать? - спросил экс-чемпион Васильев.

- По-моему? Ну хотя бы пусть уж люди занимаются физкультурой, а непроектируют!

Экс-чемпион Васильев ответил в том смысле, что физкультурой нельзязаниматься восемь часов подряд. Хотя бы и с перерывом на обед. К тому жекаждый должен заниматься своим собственным, а не чужим делом.

- А если свое, если собственное полностью бессмысленно?!

- Мало ли как бывает. Я попал в цейтнот, мне неприятно, но от цейтнотане откажешься?

- Ну если я целый год попадаю в цейтнот, тогда, как вы думаете, не лучшели мне бросить шахматы?

- Теория. А вот практика: человеку надо зарабатывать. Чем больше, темлучше.

- И день за днем работать на цейтнот? Надо сократить цейтнотныйштат пусть люди зарабатывают в другом месте.

- А если другого места нет? Если по нашей, по гидротехническойспециальности наше место самое лучшее? Самое престижное?

Экс-чемпион повернулся и ушел в свою, в No 678, комнату. Тут же сновавышел.

- Вы, кажется, болеете по поводу проекта Нижне-Обской ГЭС? Болеете?Имею не очень точные, но сведения: Нижнюю Обь Политбюро утвердило.Три дня тому назад. Три дня тому назад у нас что было? У нас вторник был?Значит, так и есть - во вторник.

Васильев снова повернулся и снова ушел в 678-ю. Васильев, кроме того, что был экс-чемпионом "кВч" по шахматам, был еще и членом партбюро "кВч".

Итак: в створе Ангальского мыса "кВч" будет проектировать Нижне-Обскую ГЭС. Почти что самая мощная в мире! 5,1 миллиона киловаттустановленной мощности!

Дома было пусто, тусклая лампочка в прихожей, в кухне на столе записка: "Ужин сковороде мы кино".

Дочка писала, без знаков препинания, без предлогов - такая манера.Татьяна любила ходить в кино с детьми. Анютка называла эти походы культпоходами, сын - дружбой народов. Голубев поужинал со сковороды и принялся листать энциклопедии - любимое чтение, успокаивает.

"Смысл, - прочитал он в "Настольном словаре" В. Р. Зотова, Ф. Толля (1864), - свойство разума различать точно значение предметов и поступать точно с его законами. ("Прежде, - подумал Голубев, - к слову "смысл" прибавляли эпитет "здравый"".) Это качество представляет род контроля над нашими суждениями, исправляет ошибки мышления".

Владимир Даль (1882): "Смысл -способность понимания, постижения, разум, способность правильно судить, делать заключения". Сергей Иванович Ожегов (1949): "Смысл - внутреннее содержание, значение чего-нибудь, постигаемое разумом. То же, что разум". В Большой Советской Энциклопедии слова "смысл" не оказалось. Ни в первом, ни во втором издании.

Нет и нет - ничего более смыслового не находил Голубев в слове, чем свое собственное определение: смысл есть содержание природы. А тот, кто ближе к ее содержанию, кто не противоречит, а следует этому содержанию, тотблизок и к смыслу вечному и неизменному, не подверженному пересмотру каждые пятьдесят (десять?) лет.

Потом уже сквозь сон он слышал: вернулись все участники культпохода жена, сын, дочь. Анютка сказала:

- Прекрасное кино! Мне понравилось! Алешка заметил:

- Прекрасное-то прекрасное, только вот дерьма очень много. - Сам ты... - взвилась Анютка. Но мать перебила ее:

- Опять спорить?! Ну надо же... Кино как кино. Досмотрели до конца, не ушли. И даже не собирались уходить. Слыша этот разговор, Голубев думал о воробьях - милые птички, живут рядом с человеком, а неволи не переносят... Вот и воробьи подевались куда- то. Года два назад, читал Голубев, в Москве обитало триста тысяч воробьев, по одному на каждые тридцать человек, а нынче их, миленьких и таких славных, еще раза в три меньше.

На том день второй и кончился для Голубева.

Следующий день был выходным. Позавтракав, Голубев пришел к выводу, что накануне он не на ту букву шарился по энциклопедиям, он шарился на "С" смысл, а надо было на "Э" - эпизод.

По "Настольному словарю" Толля эпизод - это уклонение от главногопредмета, происшествие, не составляющее целого с главным рассказом.

По Далю эпизод - случай сам по себе посторонний, но по сцеплениюсвязанный с главным происшествием.

В Большой Энциклопедии (1909) понятие "эпизод" отсутствует.

Большая Советская Энциклопедия толкует "эпизод" только как вставную,более или менее значительную часть литературного произведения.

Словарь Ожегова: случай, происшествие. Мелкий, незначительный случай, часть художественного произведения, обладающая относительной самостоятельностью и законченностью.

Почему еще и еще Голубева привлекло это слово? Не потому ли, что"эпизод" то и дело противостоит "смыслу"?

Потому, что он был уверен: предстоящая ему жизнь, если она будетпротивоборством с проектом Нижне-Обской ГЭС, будет вся состоять изэпизодов.

А в общем-то, не пора ли ему кончать с этакой системой самообразования?

На восьмой этаж, в большой, мрачный кабинет вызвал Голубева не самыйбольшой, а все-таки очень Большой Начальник (БН). Впрочем, кто знает:

необязательно самый большой начальник - самый Большой, необязательноглавный инженер - самый Главный.

БН с восьмого этажа вызвал Голубева и поговорил с ним о том о сем.Потом конкретно:

- А знаешь, Голубев, я тебе доверяю... Ты к Нижней Оби относишьсяне очень, а я тебе доверяю. Ты перекрытия рек не любишь, а я тебе доверяю -гидролог может и не любить перекрытия. Имеет право.

- Я к Нижней Оби отношусь хорошо. Я там работал. На Ангальскоммысе, вздохнул Голубев. - Очень красивый створ. Не знаю, есть ли наземле еще такие же.

- Специалист по Ангальскому - хорошо. Это нам нужно. Ты на многихперекрытиях бывал?

- Приходилось.

- Опять хорошо!

И тут БН уже по делу информировал Голубева: он пишет диссертациюпод названием "Гидравлика перекрытий крупных водотоков", и ему нуженспециалист - гидролог и гидрометрист. Чтобы лучшим образом замерялпоток в проранах от начала до конца процесса перекрытия.

Голубев вспомнил первого секретаря Ямало-Ненецкого окружкома партии,тот задумал перекрыть Обь неводом. Голубев задумался, БН его подбодрил:

- Условия создам! На какое хочешь перекрытие с лучшей аппаратуройпоедешь. Надо будет - дам помощников. В любую страну пожалуйста! ВАвстралию! На Аляску - пожалуйста! Найдем возможности!

Голубев сказал:

- Дайте подумать до завтра? БН ответил:

- Не дам! Что я тебя, умолять, что ли, буду? Что тебе мое доверие какоб стенку горох, что ли? Пять минут - дам. Сиди думай, пять минут!

И БН погрузился в свои бумаги, а Голубев стал думать, уже зная, чтосогласится. Помогая БН, он против проекта Нижней Оби соберет столькоданных, как никто другой.

И диссертацию БН выбрал благородную: гидравлика перекрытий - наука! От БН можно было ждать совершенно другого, например: "Организацияработ по перекрытию на великих гидротехнических стройках СССР" или"Рациональное совмещение работ правого и левого берегов на великихстройках" - одни названия приводили бы членов ВАК (Высшая аттестационная комиссия при Министерстве высшего образования СССР) в трепет, нотут "гидравлика перекрытий"? Любой инженер может взять - честная тема.

Через пять минут Голубев спросил БН:

- Какая, к черту, гидравлика перекрытий? Там же одна только турбулентность, один хаос! - сказал он на всякий случай.

- Ну не скажи, Голубев, не скажи: река и при перекрытии и через прорантечет под уклон, течет из верхнего бьефа в нижний - значит, законыдвижения жидкости действуют!

Этим ответом БН окончательно убедил Голубева: надо согласиться!БН это понял и улыбнулся (начальственно):

- Ты вот что, Голубев, ты, во-первых, зови меня на ты, а во-вторых,скажи откровенно: на что жалуешься?

- Я? Жалуюсь? Ни на что не жалуюсь...

- Тоже неплохо! Но если на зарплату жалуешься, на командировочные,на своего непосредственного начальника - скажи, не стесняйся! У насвозможности есть самые разные. Другим учреждениям наши возможности ине снятся! А как ты думаешь, Голубев, долго еще будет нашего Никитузаносить?

- Никиту? - не сразу понял Голубев. - Хрущева?

- Ну какого еще? Всю жизнь в партии, а болтает и болтает, ровно бабана базаре. Доболтается. Не-ет, Сталин, Молотов, те - никогда. И Косыгинусвоил. Маленков усвоил не очень, так его Никита куда загнал? ДиректоромУсть-Каменогорской ГЭС, вот куда. Маленкова загнал, а сам? Помяни моеслово - доболтается! Справедливость восторжествует. Партия ему не простит. Бог не простит. Народ - не простит. Народ, он как? Он слушаетслушает, а потом "ах, в Бога - мать! Пошел ты к... вместе со своими совнархозами! Пошел с двумя обкомами, с двумя облисполкомами в каждой области - нам не двоевластие нужно, нам порядок нужен!"

Голубев заинтересованно спросил:

- Правда, нет: наш главк министерством сделают?

- Обдумываем, - сказал БН, - сильно обдумываем. В настоящее времямно-о-гие министерства под нами ходят, от нас зависят, под наши стройкисвои бюджеты строят. Если же мы будем отдельным министерством можемполучить заметно меньше. Обдумываем... К тому же Петр Степанович, то естьМинэнерго, он из наших, из гидротехников, в обиду нас не дает и не даст.Молодой, энергичный - не даст! От атомщиков и от тех отстегивает, нампристегивает!

- А сколько вы, гидротехники, в атомной энергии понимаете? -поинтересовался Голубев. - Если откровенно - ни хрена.

- Сколько нам платят, столько мы и понимаем,

Потом БН поговорил с Голубевым о реках Советского Союза, где какаярыба, где на что, на какую приманку рыба берет, с какой снастью куда надоехать.

- У меня рыбачья литература - два шкафа! - рассказывал БН - Одиндо верха, другой до половины. На русском на английском.

- Язык знаете?

- Ну зачем? Книжки с рисунками. Все ясно, как в гидравлике,взглянулна формулу, и все ясно, текста не надо. Впрочем, язык надо учить. Может,на Асуан придется ехать, в Египет. Поедем на Асуан?

Тут же БН надавил кнопку, пришла секретарша:

- Я вас слушаю.

- Эллочка, вызови ко мне начальника четвертого. Срочно. И еще.Выпиши товарищу Голубеву доступ в секретку. Голубев смутился:

- В секретный архив?

- Познакомиться. К тому же какие там секреты, если ими никто в жизнине интересуется? Ты первый будешь!

Действительно, ничего секретного в секретке не было. Ни одной государственной тайны. Но работникам секретки это не мешало изнемогать отсобственной значительности, у них были утомленные лица, тихие голоса, онибоялись хоть каплю возложенной на них ответственности растерять. Они снетерпением ждали пенсионного возраста, исчисляя чуть ли не каждый деньсвоего стажа и полагая день выхода на пенсию самым счастливым днем своейжизни, жизни не мужчин и не женщин, но работников секретного отдела.Можно поработать в отделе и после выхода на пенсию, но это будет уже нетак ответственно, это будет за-ради ветеранства.

Что же они охраняли-то, какие такие тайны? Что они подтверждали? Ониеще и еще подтверждали, что: "кВч" был полновластным, ни в чем не ограниченным владетелем рек Советского Союза, реки были его собственностью, "кВч" мог распоряжаться реками как ему угодно от своего имени, от имени государства, от имени партии, народа, конституции и социализма в целом.

Другим столь же странным секретом было полное отсутствие затрат на этусобственность; приход от проектируемых ГЭС во всех подробностях рассматривался и утверждался в разных инстанциях и комиссиях, но расходов несчитал никто, и себестоимость киловатт-часа получалась самая низкая в мире, до смешного малая - десятые доли копейки. Не было стоимости ни воды,ни земли, которую затапливали водохранилища, рабочая сила строителей -самая дешевая в мире (спецконтингент, зэки). Даже стоимость стройматериалов и та была "договорной", таких цен не числилось в прейскурантах.Расходы чуть ли не все сводились к ведомостям зарплаты, количество жепроектируемых киловатт-часов неимоверно преувеличивалось, исходило изкруглогодичной загрузки ГЭС, тогда как ни одна ГЭС никогда не работала наполную мощность, а на половину установленных мощностей сколькоугодно.

Реки для "кВч" переставали быть природой России, Украины, Латвии,Кавказа, Средней Азии и Дальнего Востока, они становились постановлениями, решениями, программными разработками, протоколами, докладными,проектами и ТЭДами (технико-экономическими докладами).

Доступ в секретку оказался доступом в антимир, и эта антимирностьподавляла Голубева. Но что такое антимир? Такого слова в энциклопедиях небыло.

Учреждений, подобных "кВч", в СССР множество - оборонные предприятия-учреждения, армия, КГБ, все ЦК, все Верховные и прочие Советы -одним словом, столько, сколько нужно, чтобы вместить весь Советский Союзбез остатка, столько их и есть.

Перекрытие Енисея на строительстве имени 50-летия СССР Красноярской ГЭС (проектная мощность 6 миллионов киловатт, самая мощная в мире,годовая выработка 18 миллиардов киловатт-часов) отмечалось всей страной.В городке строителей Дивногорске на путях стоял поезд, в вагонах обиталикорреспонденты советских и зарубежных газет, радио и телевидения.

С новенькой, первоклассной, шведского производства гидрометрическойаппаратурой прибыл в Дивногорск и Голубев и тоже поселился в поезде, тамв каждом вагоне, в каждом купе, в проходах и тамбурах царил энтузиазм. Впоезде с "печатью" Голубев - вдруг! - почувствовал себя героем, все доодного представители печати, радио и телевидения проявили особый интереск гидрологу Голубеву, к его аппаратуре, а знаменитый автор знаменитой"Повести о настоящем человеке" корреспондент "Правды" Борис Полевойтак и сказал ему с завистью:

- Вот кем я хотел бы быть сегодня - гидрологом! Это что у вас за штука?

- Гидрометрическая вертушка.

- Вертушка? Уж очень простенькое название! Назовите гидролаг!

- Лаг - это не то...

- Назовите, и будет то... Впрочем, все самое значительное называетсяочень просто, - вздохнул лохматый и доброжелательный Полевой. Инапрасно: достойные вещи нужно называть достойными именами. - Полевой вынул из кармана записную книжку и что-то в нее записал примолчаливом, благоговейном внимании других, не столь знаменитых представителей печати.

Две толпы - одна начальственная, руководство Министерства энергетики, руководство Красноярского края, руководство строящейся КрасноярскойГЭС, а также оркестр - заняли левобережную дамбу, а по дамбе правогоберега цепочкой двигались самосвалы, разворачивались, поднимали кузов иссыпали в проран грунт. (Это был не грунт как таковой, это была каменнаянаброска.)

Чуть в стороне на специально подготовленной, выровненной и, кажется,даже блестящей площадке стоял и ждал своего мгновения давно загруженный и самый ответственный самосвал: его груз, последняя порция наброски,перекроет Енисей окончательно раз и навсегда.

Проран на глазах людей становился все уже, уже, Енисей все с большейскоростью устремлялся в проран, а Голубев стоял на борту мощного катера,выжидая момент: на катере он должен был подняться с нижнего бьефа вверхний, подняться на пределе - пока еще позволяла глубина и скоростьтечения потока, - но и никак не раньше этого критического момента.

Катер с Голубевым, с вертушкой с правого борта, с подводными фотоаппаратами с кормы и с носа - это было последнее судно, которое пересечетствор плотины обычным порядком, затем судоходство по верхнему Енисеюпрервется, а восстановится только через несколько лет, когда будет построенаплотина и судоподъемник высотою в сто три метра (совпадение: сто триметра - высота Ангальского мыса!).

Голубев смотрел на проран, на бешеный поток воды в нем, осыпавшийбрызгами и левую и правую дамбы, слушал рев потока, заглушающего ревсамосвалов, и что-то все сильнее и сильнее бушевало в нем самом, все сильнее разгорался азарт, желание пройти через проран на пределе, пройти так,чтобы через несколько минут поток уже был перекрыт окончательно...

Но вот Голубев подал команду "полный вперед", катер, дрожа всемкорпусом, пошел из нижнего в верхний бьеф, двигатель его заглушилостальные звуки и ревы. Катер стал предметом внимания всех, кто здесь был: поднимется? не поднимется?

Катер поднялся. Толпа на левой дамбе зааплодировала (Голубев заметилв толпе только одно лицо - сияющее лицо начальника строительстваКрасноярской ГЭС Андрея Ефимовича Бочкина), катер развернулся внеподвижном уже пространстве верхнего бьефа, причалил к дамбе, и тут наборт вскочил Борис Полевой, стал обнимать Голубева, и вместе они смотрели, как к прорану подпятился надраенный до блеска самый ответственныйсамосвал и ссыпал свой груз, и течение в проране прекратилось...

В тот же необычайный момент над прораном пролетел на вертолетекорреспондент "Известий" Леонид Шинкарев и сбросил какие-то листовки,а кино- и фотоаппаратами это было запечатлено, и Полевой, обезумев,схватился за голову: как же это он не догадался ни проплыть на катере, нипролететь на вертолете? Опять "Известия" обошли "Правду"!

А между прочим, на вертолете Шинкарева была и киноаппаратураГолубева, оттуда, с высоты, тоже фиксировался процесс перекрытия всоответствии с программой диссертационной работы "Гидравлика перекрытий крупных водотоков".

Когда же на борт катера были подняты и вертушки и фотоаппараты, когдатолпа на левой и правой дамбах стала рассеиваться, Голубев заметил: накатере-то под клотиком - красный флаг! Кто его поднял на мачту? Когда?

Но? Куда от него денешься, от энтузиазма? Не так-то просто! Студентывузы бросают, приезжают на стройку, зимой приезжают в землянки и палаткииз Москвы, Ленинграда, Ташкента и Еревана, мерзнут, голодают, работаютдвенадцать часов в сутки и распевают песни в уверенности, что это и естьсамые счастливые годы их жизни - годы покорения великой реки Енисей.

И когда проходила пресс-конференция и на бесконечные жадные вопросы советских и иностранных корреспондентов Андрей Ефимович Бочкин (аэто уже десятое море он создавал в своей жизни, он только что перекрылАнгару, и ходят слухи - будет перекрывать Енисей еще раз выше по течению,в Саянах), когда безудержный Бочкин заявлял: "Перекрытие состоитсядвадцать пятого марта - самая низкая вода и первый в мире опыт зимнегоперекрытия!.. Самая большая электростанция в мире! Втрое мощней самоймощной американской!.. Это лишь первая ступень енисейского каскада!..Самой большой сенсацией будет отсутствие сенсаций. Перекроем - и всетут!"- когда Андрей Ефимович говорил так, голова кружилась у всех безисключения. У Голубева тоже.

И действительно - перекрыли за десять часов вместо трех суток пографику. Великое было ликование. Голубев, понимая, что это не для него,ликовал тоже.

Вернувшись в Москву, Голубев передал БН данные гидрометрическихзамеров на перекрытии Енисея. Загранаппаратура сработала безупречно,особую ценность представляли снимки в глубине потока - они фиксировалиструи в турбулентном движении на разных стадиях перекрытия.

Фиксация была четкой и наглядной, потому что с верхнего бьефапомощники Голубева подкрашивали поток синей и черной красками, аэлектрические лампы пронизывали поток в нескольких поперечных сечениях, и, таким образом подкрашенная турбулентность выдала свои тайны.

БН был очень доволен, рассматривая снимки, он торжествовал, торжествуя, спрашивал Голубева:

- На что жалуешься?

- Не жалуюсь.

- Напрасно, напрасно! Этакие снимочки заслуживают! Был короткий коридорный разговор и с экс-чемпионом Васильевым.Васильев озабоченно оглядел Голубева.

- Ну и везет же тебе, Голубев! Видел, видел в газете фото: ты на катереидешь в проран. А ведь никакой ты не энтузиаст, не передовик, не победительсоцсоревнования! Скорее наоборот. Слепое везение!

- Что - наоборот? - поинтересовался Голубев.

- В Голубеве-то? В Голубеве все наоборот! - подтвердил Васильев.

Эпизодами нескольких ближайших месяцев были и статьи, опубликованные "Литературкой" и другими газетами под заголовками "За или противсоветский народ?", "Леса, Земли и воды"; "Дело народное, а не ведомственное".

Автор статей - Голубев.

Тема - возражения по проему Нижне-Обской ГЭС. Оттепель наступила,хрущевская оттепель, пресса нет-нет да позволяла себе свободолюбие. Затоследующему эпизоду из того же ряда Голубев даже и названия не могпридумать.

В те же дни Голубева вызвали в отдел кадров, вручили повестку:

- Явитесь!

- Куда? - не понял Голубев.

- Тут указано - куда. Во сколько - указано. Рекомендуем не опаздывать.

Был понедельник, а в среду в семнадцать ноль-ноль Голубев должен былявиться по незнакомому адресу. Он явился.

Невыразительное, казарменного вида здание без вывески, в тихомпереулке. Переулок не именной, а номерной, дом без номера, однако женашелся довольно легко.

При входе повестку у Голубева отобрал вахтер в военной форме, но безпогон, другой - тоже в военной, тоже без погон - тихо сказал: "Пройдемте..." - и они поднялись на четвертый этаж и пошли по длинному, сумрачному и безлюдному коридору мимо одинаковых пронумерованных дверей.Вошли в дверь No 436, сопровождающий исчез, а за столом посредине комнаты приподнялся человек:

- Проходите. Садитесь. Голубев прошел, сел.

- Чайку? Кофейку?

- Спасибо... - ответил Голубев, но через другую дверь вошла аккуратнаяженщина средних лет, в белом передничке и с тем выражением лица, котороебыло хорошо знакомо Голубеву по секретному отделу "кВч". Она поставилана стол два стакана чая, вазочки с сахаром и печеньем.

- Мы оторвали вас, товарищ Голубев, но дело требует, - сказалНекто. Просьба: изложите, пожалуйста, вашу точку зрения на проектНижне-Обской ГЭС. Мы читали ваши статьи. Статьи нас заинтересовали.

- Могу, - согласился Голубев. - Могу, но хотел бы знать: с кем имеюбеседу? В каком учреждении нахожусь?

- Начальник управления Государственного контроля Томилин. ТомилинИван Николаевич. Итак, слушаю.

"А не настал ли и твой черед, товарищ Голубев? - подумал Голубев и вложил свою энергию в спокойствие, в рассудительность. - Все-таки время не то, не сталинское..."

Как можно точнее, как можно убедительнее он изложил свою позицию по проекту Нижне-Обской ГЭС, попытался выйти и дальше, к общей проблеме строительства ГЭС на равнинных реках. Собеседник его остановил:

- В другой раз. Сегодня - только проект Нижней Оби. Вы хорошо знаете обский север, Ангальский мыс, вы предвидите последствия строительства лучше, чем кто-то другой. Какие это могут быть последствия?

Перед Голубевым был специалист. Ну а если перед ним еще и единомышленник? Не хотел бы он иметь Томилина в единомышленниках, но если так?

Товарищ Томилин слушал товарища Голубева неподвижно, внимательно и ничего не записывая. "Где-то фиксируется! - догадался Голубев. - Нужно быть очень точным!"

Томилин сделал знак рукой - он что-то хочет сказать или спросить. Он спросил:

- Еще недавно все, что вы говорили, можно было закончить так: "Вредительство". Согласны со мной? Голубев растерялся:

- Квалифицировать абсурд юридически - дело следствия и прокуратуры. Я говорю как инженер. Инженер-гидролог. Томилин пожал плечами, подумал.

- А не приходило вам в голову, товарищ Голубев, что вы в этом здании можете остаться надолго?

- Ну как же, как же - приходило, - подтвердил Голубев. - Поэтому я, когда пошел к вам, я многим, многим знакомым оставил ваш адрес.

- Я пошутил, товарищ Голубев! Неужели не поняли?

- И я пошутил. Разве непонятно: шутка за шутку? Товарищ Томилин спросил о Большом Начальнике:

- Кажется, вы хорошо с ним сотрудничаете?

- Сотрудничаем... - подтвердил Голубев и подумал: "Не по этой ли линии пойдет разговор?"

Но нет, Томилин спросил:

- Как ваш сын Алеша? По-прежнему физикой занимается? Тут Голубев похолодел:

- Какое отношение мой сын имеет к проекту Нижней Оби?

- К слову пришлось... А на перекрытий Красноярской ГЭС вы себяпоказали. Сами-то довольны?

- Чем?

- Тем, как себя показали?

- Ведь Обь, а не Енисей предмет нашего разговора?

- Конечно, Обь... Конечно, Обь. Конечно, она... Томилин встал, Голубев встал. Томилин протянул руку, Голубев руку пожал. Томилин сказал:

- Будет необходимость, мы вас еще пригласим. Уж вы пожалуйста. Вошел тот же человек, который сопровождал Голубева от вахты докомнаты No 436, и сопроводил его в обратном направлении - к вахте.

Выйдя на улицу, Голубев оглянулся, еще осмотрел дом, в котором онтолько что был. Дом показался ему еще более безликим, чем час с четвертью тому назад, - грязновато-желтый, плоский, с квадратными зарешеченными окнами, с нелепым козырьком над входной дверью... Ни одного карниза, ни одного выступа, ни одной ступени у входа, ни одной травинки по длине фасада.

Была осень, судя по темным пятнышкам на асфальте, в минувший час начинался дождь, но дождь не состоялся, а ветерок был, и плоскость серого неба тоже была.

И весь переулок архитектурно был исполнен под бараки Пятьсот первой стройки.

С безликой тайной переулок только и гармонировал, с тайной, котораяникогда не будет разгадана, потому что у нее не было ни признаков, ниочертаний, только плоскости размером побольше-поменьше.

Ничего не понял Голубев из разговора в комнате No 436, совершенноничего - в каком все-таки учреждении он происходил, на какой предмет? Скакой целью?

Пустоту ощутил в себе Голубев безразмерную, ни два ни полтора,беспространственную, такой пустоты в природе нет, не может быть, зато вчеловеке быть она, оказывается, может. Единственно, что Голубев знал, - всепроисходит от "кВч": повестку-то он получил в родном отделе кадров.

Надо было наплевать на повестку, не ходить к товарищу Томилину, неотвечать на его вопросы... А дисциплинка? Повестка, и нужно идти. Чтотоварищу Томилину от Голубева товарища нужно? Показать, что Голубев "вполе зрения"? С того момента, как Голубев выступил в печати против проекта Нижней Оби, он и без Томилина ничуть в этом не сомневался.

Вариант: Томилин представляет интересы нефтяников? Тех, кто молчапротив проекта Нижней Оби? Вдруг? Нижне-Обская затопит громадныеместорождения. Вариант опять показался неубедительным: повестку-то Голубеву вручили ведь не где-нибудь - в отделе кадров "кВч"...

А при чем Алеша?.. Томилин и о нем знает: физик, подает большиенадежды? Может быть, и об Анютке Томилин имеет сведения?

Между тем события развивались своим чередом от эпизода к эпизоду.

Институт географии АН СССР в другом переулке: Старомонетный, 29.Переулок дряхлый, но дома по обеим сторонам пронумерованы четко.

Институт давно - раньше Голубева - занимается проблемой НижнейОби, его экспедиции изучили зону будущего водохранилища, теперь известно, какая в зоне растительность, какие леса, торф какой, болота какие. Выводясен, ясен как день: затапливаются богатейшие земли, 132 тысячи квадратных километров (площадь Чехословакии), еще столько же подтапливается, аэто нельзя, это грандиозное преступление!

Вывод ясен, вывод очевиден, но Институт географии его не делает, от него уходит. Рекомендации института: еще и еще нужны исследования, ещенужно провести экспедиции, получить заключения климатологов, почвоведов, ботаников, лесников, ихтиологов, экономистов, транспортников, агрономов, биологов, медиков, геологов. Ну а географы - что они? Они -широкого, а не узкого профиля, вот, оказывается, в чем препятствие.Директор института академик Иннокентий Петрович Герасимов (в просторечии Кеша), человек очень знающий, бойцовскими качествами отнюдь необладает, зато его институт на хорошем, на отличном счету. Для институтаКеша сделал очень много, старался десятилетиями.

Все это Голубев знал, учитывал, верил же он в нечто другое: где-где, нов Институте географии не может быть места бесприродности, антиприродности!

С таким вот убеждением входил Голубев в здание института, потрепанное временем, со всех сторон облезлое и все-таки географическое.

Входил на совещание по проблеме Нижней Оби, очень ответственное,чуть ли не решающее!

Небольшой конференц-зал был заполнен до отказа, на кафедре уже стоял докладчик - Чиликин, один из самых ответственных руководителейпроекта Нижне-Обской ГЭС. Он стоял молча, совершенно лысый, круглоголовый. Чиликин, он кого-то ждал. Он ждал главного обвиняемого - ГолубеваНиколая Петровича.

Доклад Чиликина - "Комплексное использование бассейна Нижней Обии строительство Нижне-Обской ГЭС", но ясно же: ни о какой комплексностиречи нет, не может быть, речь пойдет исключительно о ГЭС, только о ней.

Все, что мог сказать Чиликин, слушатели давно знали: лес в зонезатопления будет сведен лесными комбайнами, будет затоплен на дне водохранилища, а извлекаться оттуда будет по мере запросов народногохозяйства и Госплана (экономия: не нужны ни перевалочные, ни складскиебазы); нефть, если действительно будут обнаружены ее промышленныезапасы, будет добываться с намывных островов с помощью новейшегобурового оборудования ("На итальянской выставке мы видели шагающиебуровые агрегаты. Применим такие же"). О торфе: "Мы создадим плавучийагрегат, который будет добывать торф, брикетировать и транспортировать наберег". О рыбе: "Рыбы будет в три с половиной раза больше (Голубев вспомнил "золотую рыбку"), транспортные условия будут несравненно лучше (там,где нынче мелко, будет глубоко), озерный и морской флот выгоднее речного".

- Сколько миллиардов потребуется на замену одного флота другим? -спросил кто-то.

Чиликин ответил:

- Прошу не перебивать! На берегах водохранилища возникнут новые,вполне современные, вполне благоустроенные - по типу норвежских ишведских города.

"Возникнет", "возникнут", "возникают"...

И снова и снова:

- Мы летали на самолете над будущим водохранилищем, и нам рисовалась картина современных социалистических городов на берегах рукотворного моря...

Тут уж и Голубев перебил:

- Картина светлого будущего!

- Конкретного светлого будущего! - подтвердил Чиликин. Голубев опять не сдержался:

- Товарищ Чиликин, а что вы понимаете под светлым будущим? БаракиПятьсот первой стройки?

Аудитория затихла, Чиликин - хотя лысина у него заметно покраснела -очень спокойно обратился к Кеше Герасимову:

- Иннокентий Петрович, убедительно прошу: наведите порядок! Я неузнаю ваш прославленный Институт географии!

По водохранилищу у Голубева были убийственные данные.

Проект водохранилища разрабатывался в Ленинграде (с глаз подальше),а четверо ленинградских инженеров присылали ему свои материалы, вот они был в курсе дела. Правда, когда однажды Голубев на эти материалы сослался в печати, те четверо прислали письмо: "Предатель!" - и в печати же отГолубева отмежевались. И все-таки... Все-таки этими материалами Голубевготов был воспользоваться и сегодня.

Но... Наивно было думать, будто Чиликин ограничится абсурдными, ноисключительно техническими доводами. В запасе у него были доводыполитические, без этого он в Институт географии не пришел бы.

Голубев об этом доводе догадывался, аудитория этого довода ждала, сособенным нетерпением ждал их Кеша - умное и сдержанное Кешино лицоэто ожидание выдавало.

Волей, может быть, и неволей Чиликину пришлось открыть и еще один,очень серьезный, технический довод: Нижне-Обская ГЭС нужна была нестолько сама по себе, сколько для того, чтобы закольцевать сибирскоеэнергетическое кольцо с кольцом восточноевропейским, с Уралом преждевсего, чтобы Обь (а в будущем и Енисей - Красноярская ГЭС) сомкнуласьс Камой и Волгой. А если уж Чиликин сказал об этом вслух, значит, ондействительно имеет про запас сильную политику, и Кеша нервничал, аГолубев сожалел о том, что ему оказана честь сидеть в первом ряду рядом сКешей - Кешино нетерпение передавалось и ему. Чиликин же не торопился.

- Благоприятные экономические условия ставят Нижне-Обскую ГЭС водин ряд с лучшими гидростанциями Сибири... В экспертизах по ГЭСучаствовало более ста крупнейших специалистов по всем без исключенияотраслям народного хозяйства... Нет никаких оснований для противопоставления позиций Института географии и наших проектировщиков. По сутидела - мы союзники!

Но вот наконец-то, наконец-то:

- Что необходимо отметить в заключение нашей плодотворной дискуссии? Необходимо отметить, что в нашей печати появляются лживые, дезорганизующие, дезориентирующие советское общество публикации против строительства Нижне-Обской ГЭС! И это в то время как самой историей ей предназначено стать великой всенародной стройкой, стать вехой научнотехнического прогресса! Я не сомневаюсь - всем ясно, о ком персонально я говорю, я говорю о товарище Голубеве, он здесь присутствует, он пытается бросать реплики с провокационной целью. Я должен сказать, глубокоуважаемый Иннокентий Петрович, - во вверенном вам институте подобные провокации не встречают должного отпора, хотя бы и лично с вашей стороны!

Голубев оглянулся в Кешину сторону - Кеши не было рядом, место его было пусто.

- У всех у нас, - это опять Чиликин, - перед глазами историческийдокумент; "Программа партии"; к тысяча девятьсот восьмидесятому году должна быть осуществлена материальная база коммунистического общества, программой предусмотрены все показатели материального обеспечения населения, в программе черным по белому записано: "Осуществить строительство Нижне-Обской ГЭС". Может быть, товарищ Голубев даст объяснения, почему он против программы партии? Может быть, он найдет в себе мужество честно признать свои глубокие заблуждения?

Тихо стало в зале, тишина воцарилась полная, глухая ко всему, кроме самой себя.

Голубев торжествовал: попался Чиликин! Влип Чиликин! ОсрамилсяЧиликин! Подорвал авторитет партии Чиликин!

Не так уж старательно, а все-таки Голубев готовился к нынешней"дискуссии" и на всякий случай выписал несколько цифр, несколько крылатых фраз на латинском - вдруг пригодятся.

Крылатые выражения: "Natura naturans, natura naturata" ("Природа порождающая, природа порожденная"), "Natura nоn nisi parendo vinsitur"("Природу побеждают, только повинуясь ей"), "Natura non facit saltus"("Природа не делает скачков"), но крылатая латынь не пошла в ход, в ход пошла выписка, сделанная Голубевым в секретке "кВч", он как чувствовал: пригодится! И вот пригодилось: еще за год до опубликования "Программы партии" Чиликин рассылал письма в подчиненные ему и смежные учреждения - в Ленинград, Киев, Харьков, - в которых объявлял о проекте Нижне-Обской ГЭС: гигант принесет проектировщикам славу и заработки! Он, Чиликин, уже послал в ЦК докладную, уже имеет в ЦК поддержку, и в "Программу партии" этот проект будет обязательно включен! И что же из этого следовало? А вот что: письмо Чиликина слово в слово совпадало с тем пунктом "Программы...", в котором речь шла о проекте Нижне-Обской ГЭС.

Прихватив "Правду" с текстом "Программы партии" Голубев взбежал на кафедру, решительно потеснил Чиликина и с пафосом прочел выдержку из "Правды" и тут же - выдержку из инструктивного письма Чиликина. Прочитал и обратился к аудитории:

- Что значит это дословное совпадение? - Переждал тишину, к тишине прислушался. Звучало что-то на мотив "Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка..." - Это значит, - разъяснил Голубев, - что наша партия была обманута! Грубо и беспардонно! Она обманута человеком по фамилии Чиликин, членом партии с одна тысяча девятьсот тридцать седьмого года! (Кажется так. Не так - пусть Чиликин поправляет.) Это он, Чиликин, за год до опубликования "Программы партии" предложил внести в нее порочный пункт по Нижней Оби. Спрашивается, из каких интересов он это сделал? Во всяком случае, не из партийных. Из каких же? Из антипартийных! Если проект Нижней Оби будет осуществлен, страна понесет неисчислимый материальный ущерб, колоссальные затраты. Будут и потери моральные, ибо Чиликин поколеблет авторитет партии в глазах советского народа! Но это емуне удастся! Не позволим! Мы заслушали доклад товарища Чиликина, он без конца говорит о перспективах, и естественно было бы услышать: сколько миллионов этот проект даст вашей проектной организации? Молчите? Повторяю: мы имеем дело с провокацией по отношению к партии! В эту провокацию товарищу Чиликину желательно вовлечь и другие организации, только этим можно объяснить появление его в стенах такого заслуженного научного центра, как Институт географии Академии наук Советского Союза? Только этим, ничем другим!

- Это - да! - воскликнул кто-то в задних рядах.

А рядом с Голубевым снова появился улыбчивый Кеша. Кеша двинулся к кафедре и тем дал понять Голубеву: хватит, хватит с тебя, не зарывайся, друг мой!..

Кеша поднялся на кафедру, Голубев с кафедры сошел. Кеша сказал:

- Товарищи! Вопрос очень серьезный в научном отношении. Вопросполучил и политическую окраску. Таким образом, он и решаться должен не у нас, а в организации политической, то есть в Цека. Что же касается нашего института, его точки зрения изложены в наших многочисленных "Трудах", которые, без сомнения, приобретут в данной ситуации особое значение. Завершая дискуссию, считаю необходимым отметить ее продуктивность и злободневность. Эта дискуссия внесет весомый вклад в окончательное решение проблемы. Я должен поблагодарить всех участников данной дискуссии, которые проявили столь активный интерес к этой действительно грандиозной проблеме не только нашего народного хозяйства, но и нашей политики. До свидания! Всего доброго, товарищи!

И Кеша пожал руку Чиликину и хорошо ему улыбнулся, а Чиликинстал торопливо собирать с кафедры и со столика бумаги и бумажки,укладывать их в огромный желтый портфель. Собирая и укладывая, Чиликин сказал Голубеву:

- Нет, вы только подумайте, товарищ Голубев, вы подумайте, какой вы провокатор! А?! Вот она - наша духовная-то, наша русская интеллигенция! Мать вашу...

Кеша, при этом присутствовавший, тяжело вздохнул, а когда Чиликин ушел, поблагодарил Голубева:

- Спасибо, спасибо! Вы придали проблеме необходимую остроту. А то у нас как? А то у нас так: проблема острая, неотложная, грандиозная, а двигается - как? Ни шатко ни валко - вот как!

На совещании присутствовали чины разных министерств, корреспонденты разных газет тоже были, и вот осторожненькие-осторожненькие, но в газетах появились сообщения, одно из них под заголовком "Добросовестность - во главу угла!". Автор, разъяснив читателям, что советское общество процветает только благодаря добросовестному отношению всех его граждан к выполнению своих обязанностей, в качестве негативного примера привел совершенно невероятный факт: в такой документ, как "Программа партии",проник сомнительный тезис, который, будь он осуществлен, мог бы нанести вред народному хозяйству.

Что за тезис, в чем состоит его возможный вред - об этом ни слова, но беспрецедентность столь критического замечания в адрес столь значительного документа обратила на себя внимание, и читатели быстренько сообразили, о чем речь. Знающие увидели в этом признаки расхождения мнений верхах, ничего не знающие просветлели душой: вот она, оттепель! Да разве при Хозяине кто-нибудь мог решиться? Нет-нет, что ни говорите - прав Илья Эренбург, который так и назвал свою повесть - "Оттепель", а в последующих мемуарах "Люди, годы, жизнь" провел ту же прогрессивную мысль: наше общество и государство меняются к лучшему. Заметно меняются!

Еще недавно Голубев подумывал: а не бросить ли к черту "кВч", уйти в дворники? Диссиденты (только-только появлялось это слово в обиходе), он слышал, уходят в дворники, а он чем не диссидент? Не завербоваться ли в Заполярье на какую-нибудь гидрометстанцию? А что, если - на Ангальский мыс?

Но ведь и "кВч" оставить было нельзя, если бы оставил - разве мог бы он выступить в Институте географии АН СССР? Нужно знать дело изнутри, из секретки. Кроме того, в отделе гидрологии сидя, можно спасти кое-какие реки. Уже одно то, что он реки не предавал, что давал объективные оценки их энергетических возможностей, было прогрессом из прогрессов: для всех его предшественников все реки самим Богом и природой были созданы для ГЭС, только для них!

И вот как случилось: вместо того чтобы стать дворником, Голубев сталгероем дня, не очень, а все-таки известным. Оказалось, что и он был непрочь признать себя таковым.

Звонки-то были, какие были звонки:

- Здорово вы его! Теперь он поймет, что к чему! (Вы - это Голубев, он - это Чиликин.)

- Ну надо же, как ловко!

- Надо было пригрозить: дело должно быть рассмотрено Комитетомпартийного контроля!

- Имейте в виду: у Чиликина связи, да, связи!

- Очевидный признак изменения всей нашей системы!

- ...очевидное и невероятное...

- ...войдете в историю...

- ...сволочь ты, Голубев!

Было и беспокойство: не безупречный прием пустил ты в ход, Голубев,далеко не безупречный!

Было и оправдание: использовать оружие противника против противника? Во веки веков не считалось зазорным!

Дома Алешка так и сказал:

- Ты что, отец? В историю хочешь войти? Больно-то нужно!.. И Татьяна отозвалась:

- У нас в строительном тресте говорят: в историю легче войти, чем изистории выйти.

Из Тюмени от нефтяников пришла телеграмма: "Уважаемый товарищГолубев, держитесь, мы вас поддержим".

Голубев печатал свои статьи в "Литгазете"; и. о. главного редактораКосолапов, рассказывали, одной рукой подписывая номер в печать, другойхватал себя за горло: "Повесят! Вот так!"

Голубев как мог Косолапова воодушевлял, говорил ему:

- Валерий Алексеевич, а почта читателей?! Сотни, тысячи писем!Поддержка-то какая! Общественная! Нравственная!

- Лучше и не говорите и не поминайте! Мне эта поддержка знаете куда?Мне эта поддержка - вот сюда! - И. о. главного редактора усердно хлопалсебя опять же по шее. Шея была у него основательная, розовая, и жалобнаятоже.

Так или иначе, а "Литгазета" Голубева печатала - значит? Значит, кто-то откуда-то давал если уж не указания, так намеки: не бойся, Косолапов! Ито сказать: у гидротехников обязательно должны были быть противники,причем из того же комплекса - из топливно-энергетического. Нефтяники этобыли, они отстаивали разведанные месторождения газа-нефти в зоне затопления Нижне-Обской ГЭС. Голубев нефтяников в глаза не видел, только ибыло у него вещественных доказательств что телеграмма из Тюмени -"держитесь, поддержим". Но он знал: более жестких оппонентов, чемродственники, чем деятели одного ведомства или комплекса, чем функционеры одной партии, не бывает, а теперь случилось так, что он, Голубев,оказался в центре схватки, происходившей где-то в верхах, в верхах, о которых он и не знал ничего, действуя сам по себе.

Что же касалось почты, многочисленных писем, в том числе и коллективных - учреждения, институты, колхозы, совхозы, заводы выражали Голубевугорячую поддержку, это его воодушевляло, - но и другого рода письма тоже были: ты чего там, писака, расписался-то насчет Оби? Тебе какие-тообские хорошо платят, да? Дачку тебе построили, да? А мы не платим, намнечем, так до нас тебе и дела нет, да? Приезжай, падла, к нам, посмотри, чтоу нас-то на Новгородчине (на Вологодчине, Харьковщине, на Енисее, Лене,Колыме) делается! Да?! Знаем мы вас таких...!

Ну а сотрудники "кВч", те с Голубевым больше не здоровались, и не рази не два он от них, от экс-чемпиона Васильева, например, слышал слово, уже потерявшее (кажется?) свое недавнее значение: "вредитель", причем безвопросительного, а с двумя, с тремя восклицательными знаками.

Чувство возникшего было торжества угасало быстро. Нет, в природе нетак, там победителей нет и никогда не было, хотя бы из логики самосохранения природы. Так было вплоть до появления цивилизованного человека -этот всех победил в конце-то концов. И природу тоже. В конце концов.

Ну а потом было заседание Государственной экспертной комиссии -Совмин, Госплан, министерства. Академия наук. Голубев столь начальственного сборища не видывал.

Были здесь и его союзники, этих он видел тоже в первый раз, -нефтяники-разведчики, были строители, эксплуатационники, экономисты,едва ли не весь топливно-энергетический комплекс. Эти ребята сделали так: до начала заседания на всех официальных местах зала (восемьдесят четырестула) разложили номер "Литгазеты" с последней статьей Голубева, написанной уже после "дискуссии" в Институте географии.

Голубев сидел в уголочке, тихо сидел, не высовывался - он свое делосделал, чего уж там... Ему интересно было - очень! - кто и как вопрос осудьбе 132 тысяч квадратных километров решает - там. Наверху где-то. Насамом-самом. Конечно, он понял, что Экспертная комиссия чье-то мнениеуже знает, иначе первое слово опять было бы предоставлено Чиликину, нотут по-другому: трое экспертов заслушивалось, хотя Чиликин присутствовал(на Голубева не смотрел).

Академик Кеша присутствовал тоже - на Голубева смотрел и улыбался.Нефтяники не так уж откровенно, а все-таки улыбались тоже. Высокоеначальство Госплана и Совмина как будто бы вообще никого не видело,только думало и думало.

Заседание продолжалось три часа двадцать минут. Решение экспертизы:

"В проекте Нижне-Обской ГЭС слабо разработаны предложения, связанные со сводкой леса и добычей нефти и газа в зоне затопления... Только послевыполнения указаний экспертизы возможно будет установить экономическую целесообразность и сроки строительства Нижне-Обской ГЭС... Прирешении указанных вопросов не может быть допущен ведомственный подходк делу".

Сначала Голубев был потрясен: значит, проект не закрыт? не отменен?

Нефтяники ему объяснили: закрыт и отменен, спасены 132 тысячиквадратных километров лесов и тундры и торфяники спасены - на торфяниках можно построить теплостанции в три с половиной раза более мощные,чем Нижне-Обская ГЭС, торфа хватит на пятьсот лет! У Голубева подобныхцифр было навалом, его другое беспокоило: строительство отменено илиотложено?

- Будь уверен, Голубев, - подтвердили нефтяники, - отмена. Раз инавсегда. Ты только представь себе: кому же будет охота возвращаться кпроекту, если он уже скомпрометирован? Ты профессор или нет?

- Нет, - ответил Голубев. - Я - доцент!

- Ну-ну! Вот и видать сразу же, что ты не профессор, а доцент!

БН Голубева вызвал и, с некоторым почтением поглядев на него, тожевысказался:

- Не-ет, не зря я тебя в нашем учреждении держал! Не зря! Соображаюв людях! Никто нас теперь не упрекнет, что вот, мол, в вашей конторе и голосаодного не нашлось против! А ведь не может быть, чтобы не нашлось. Ниодного? Значит, подавляли! Значит, угнетали! Административно воздействовали! А теперь я, теперь мы скажем: ничего подобного, у нас свободамнений! Вот что значит глядеть в самый корень! Ты, Голубев, сам-топонимаешь, что все это значит? Ну ладно, вот что я тебе скажу: поедем-ка наАсуан? В Египет? На перекрытие Нила? Представляешь - в моей работе будетрека Нил! Нил - это же не баран чихнул! Никита в Асуан поедет, и мы с тобой тоже. Посмотришь Никиту вблизи - шебутной мужик! От людей не скрывается, дозволяет поглядеть на себя на живого.

Голубев не придал этому приглашению никакого значения, но впервыеобратил внимание на внешность БН - каков человек?

Человек оказался крупным, краснолицым, с хрипловатым, но в то жевремя громким голосом, спереди лысоват, сзади лохмат, глаза голубые,бесстрашные, но осторожные.

Это - внешность. Другие черты: работоспособность поразительная,самоуверенность еще больше, и что оказалось для Голубева неожиданным -БН не только собаку съел в практике своего дела, но и теоретически былподкован. Гидравлику знал, формулы помнил, о гидравликах-теоретикахговорил, будто только вчера с ними запросто общался, давал задания - чтои как им делать, и достоверно знал, кто из них поумнее, кто так себе.Павловский - это да! Чертоусов - ничего себе. Агроскин табличник.(Голубев курс гидравлики слушал у Агроскина, с уважением к нему относился,но что правда, то правда: ученым И. И. Агроскин был не ахти каким, зато расчетные таблицы составлял виртуозно.)

И о политике БН в тот раз поговорил - "мы", и только в категорической форме: мы Сталина вынесли из Мавзолея (это кто бы еще мог?! никто немог!), мы Ленина в Мавзолее оставили на веки веков! - свято место не должно быть пусто! А вот тебе наш прогноз: уровень Каспийского моря будетпонижаться ну и что? А мы Волгу в Азовское море повернем, и все дела!

Голубев ехал в метро, давка. Притиснутый к задней торцовой стенкевагона, через два стекла он отчетливо видел содержание вагона соседнего: тоже помятые мужчины и женщины с однообразно усталыми, усталоозабоченными лицами. Не совсем сельди в бочке и не совсем не сельди.

Вдруг увидел он - будто бы?.. женское лицо в возрасте, но с выражениемуже минувшей, а все-таки молодости, с живым и выразительным воспоминанием о молодости, душевного к молодости возвращения. Лицо голубоглазое,в меру продолговатое, с прической чуть седых волос. Седина была украшением.

И не один он был внимателен: и в заднем вагоне и отсюда через два стекла в это лицо пристально смотрели несколько мужчин и одна молодаяженщина, все как будто бы пытались угадать - кто? Но та, на которуюсмотрели, взглядов не замечала, не замечала естественно, просто, безнарочитости, с которой красивые женщины игнорируют устремленные наних взгляды (не очень красивые тоже).

Память человека о себе прошлом, давнем в давнем, редко отражается налицах людей, но тут эта память была.

Сам Голубев этим свойством не отличался, и не нужно ему было: он оченьменялся с возрастом.

Ему пришло в голову: когда-то он эту женщину встречал... Когда? Где?Была остановка поезда, сутолока, он вслух воскликнул: "Ася! Неужели?! Неможет быть!" - и стал шарить глазами через два стекла. Той женщины ужене было. Осталось только ее изображение на вагонных стеклах.

И верно: быть не могло. И он прогнал от себя всякие по этому поводувоспоминания, если уж не совсем прогнал, так отложил их на будущее, накогда-нибудь.

Голубев давно жил проблемой - Нижняя Обь! Нижняя Обь и ничегобольше! Вот уж когда явится что-то другое, ну тогда другое дело...

Глава четвертаяНИЛ - СВЯЩЕННАЯ РЕКА

Еще и ста лет не прошло с тех пор, как путешественники достигли истоков Нила. Ни одна река не вошла в историю человечества столь же серьезно,столь же значительно и так же надолго, но откуда Нил истекает, из каких земель, широт и долгот - люди не знали тысячелетиями. "Поиски истоков Нила" сделалось поговоркой.

Карта Нила была составлена Клавдием Птолемеем (ок. 90 - ок. 160), и в течение веков никто эту карту не мог ни отвергнуть, ни подтвердить.

Истекая из-под экватора, Нил пересекает тропические леса, непроходимые травяные джунгли (в которых он теряет две трети своего стока), горные хребты, озера и пустыни - в пустынях на тысячах километров он не имеет ни одного притока. Длина Нила нынче определяется в 6671 километр - на земном шаре нет реки длиннее. Нил перекрывают пороги (катаракты) и делят его на автономии, недоступные одна для другой: вода течет та же, а люди в автономиях самые разные - черные, коричневые, белые, с разными обычаями и религиями, с разной историей, притом что для всех племен и народов это священная река, божество, которое создало государства и культуры.

Нил питает оросительные каналы протяженностью свыше 25 тысячкилометров, они наполняются в зависимости от того, выше или ниже уровень воды в Ниле. Упала в Нил слеза богини Изиды - быть благополучию, слеза не упала - не миновать людям безводья, голода, тяжких испытаний. Богиня Изида - олицетворение супружеской верности, материнства и плодородия, она порождает и воды и ветры, но мало ли что случается с богами и богинями - у них тоже свои судьбы.

Бассейн Нила - 2 миллиона 870 тысяч квадратных километров. Средний годовой сток в устье 73 кубических километра, твердый сток (наносы) 62 миллиона кубометров в год, наносы оплодотворяют не только прибрежные земли - течение каналов уносит их на орошаемые поля в пределах Сахары. Нил исполняет две задачи земледелия, питая землю и водой и удобрениями.

Священный Нил не только отец, он еще и мать, и древнее его изображение - полулежащий голубой мужчина с бородою и с женскими грудями в окружении множества младенцев. Рядом с ним- женщина с львиными лапами.

Голубев составил справку о реке Нил для БН. По его заданию:

- Мало ли что. А когда мне придется в Египте выступать - а я об ихней речке ничего не знаю?!

Справкой в целом БН остался доволен, но вздохнул:

- Сюда, в эту справочку, с полдюжины цитат, а? Из Маркса, Энгельса, Ленина и Хрущева?

- Зачем? - удивился Голубев.

- За-ради политики. Разделение труда: дело политиков трепаться, мое дело под этот треп проектировать ГЭС и каналы, содержать огромный коллектив. Самому содержаться. Чтобы это я делал без лозунгов и без трепа нельзя! Так что пиши. Пиши, имея в виду: Нил для нас с тобой - марксистская река.

Голубев пожал плечами и ценное указание по цитатам не выполнил, зато привел в справке сведения о пирамиде Хеопса - как-никак, а высота 146,6 метра, строилась она более ста лет. Рабочая сила была даровой - рабский труд.

Если бы начали строить Нижне-Обскую ГЭС, там тоже были бы рабы. Там такая была бы Пятьсот вторая, которой Пятьсот первая и в подметки не годилась бы!

БН был игроком, игроком в карьеру. Мальчишкой БН слесарил пошестому разряду на заводе "Серп и молот", будучи рабочим от станка, вне конкурса поступил на гидротехнический факультет МИСИ (Московский инженерно-строительный институт имени Куйбышева), сразу же стал фигурой в институтском комитете сначала комсомола, потом в парткоме. Если фигура заметна, она хочет быть еще заметнее, значит, надо играть. Но если человек играет, значит, он хочет выиграть. Нынче не очень-то толково он играл, если все еще ставил на Маркса. В этом смысле Хрущев, кажется, был толковее, а это обижало БН - он-то чем хуже?

И в самом деле - ничем не хуже!

В Асуан Голубев прилетел за восемь дней до прилета БН. Восемь днейоставалось ему для изучения технической документации в интересах научноготруда "Гидравлика перекрытий крупных водотоков".

Какое там! - советское управление строительства Асуанской ГЭС,начиная с вахтера, полуараба-полунегра, темного, с детски розовыми ладонями, было занято подготовкой к приезду в Асуан Насера и Хрущева: их ждали на торжества по случаю перекрытия Нила. На все запросы Голубева, письменные и устные, ответ был:

- Некогда! Приходите после перекрытия! Некогда, некогда, некогда!

Какой только охраны не было на дорогах в окрестностях Асуана, в самомгороде: полиция, армия, а еще, понял Голубев, полицейская армия иармейская полиция - повсюду палаточные городки. Советская охрана ввоенном и штатском тоже прибыла. Многочисленная.

Рабочие поезда на стройку и обратно шли переполненные, и в окна, и скрыш вагонов, и с вагонных подножек землекопы, бетонщики и водителипровозглашали в пустыню: "Гамаль! Гамаль! Гамаль!" За восемь дней доприбытия Гамаля Насера они приветствовали вождя. Ну и, конечно, "Хрушша" тоже не забывали.

У Голубева же свободного времени оказалось много, и на катере онпобывал вверх по Нилу в Абу-Симбеле ("Отец колоса"), посмотрел два храма,высеченных в скале во времена Рамзеса II (1388 - 1322 г. до Р. X.). Вход вбольшой храм - тридцать метров в ширину, тридцать два в высоту, статуяцаря на троне - двадцать метров, три ниши в скалах, средняя, святая святых, углублена в скалу на шестьдесят три метра. Перед меньшим храмомшесть фигур высотой в одиннадцать метров.

Эти памятники должно было затопить водохранилище Асуанской ГЭС,но в то время как советские строили плотину, немцы из ФРГ распиливали всеэти фигуры на части и по частям транспортировали в музей на высоком берегу. Благородно, к тому же выгодно: работы оплачивала ООН. Голубеврасспрашивал советских строителей - а почему мы-то не взяли подряд?Никто из советских не знал - почему?

Огромная толпа встречала Насера и Хрущева на краю летного полянебольшого асуанского аэропорта.

Дневная жара наступила, земля и воздух ухе раскалились, но люди стоялитерпеливо и час, и другой, и третий. Наконец приземлился самолет. Толпазакричала "ура!" и "али!", охрана всех видов и подразделений выстроиласьвдоль поля, оттесняя толпу, кто-то из неприметного здания асуанскогоаэропорта двинулся к самолету, кто-то подкатывал трап. Выстроился ипочетный караул. Грянул оркестр. По трапу спустились какие-то люди,огляделись вокруг и торопливо трусцой-трусцой устремились в вокзал.

- Не те, - прошло по толпе. - Насера нет, Хрущева нет прилетятследующим самолетом!

На следующем - не те!

Так же с третьим, четвертым, пятым самолетом. По летному полю неторопясь двигались люди в штатском и в военном, советские и арабские, туда-сюда они катали трапы, фотографы на трапы взбирались, примеривались откуда и как они будут снимать. Охрана куда-то исчезла.

Тут Голубев и подумал: он-то чем хуже? - и тоже вышел на поле, покаталтрап, взобрался на него и стал примериваться фотоаппаратом туда, где, емуказалось, может остановиться тот, главный самолет.

Прилетела машина, по счету шестая, но опять не те, а температура уже+41,5+ С, Голубев на своем трапе изнывал, однако решил ждать еще.

Машина седьмая остановилась как раз против него, открылась дверь, и натрап вышли кругленький Хрущев в кругленькой же соломенной шляпе истройный, без головного убора Насер. Они выходят; а перед самолетом -никого, человек, который подкатил трап, и тот исчез. Президенты недоумевают, рассматривают Голубева с фотоаппаратом.

Голубев к ним подошел, поздоровался за руку:

- Здравствуйте, Никита Сергеевич!

- Как фамилия? - ответил Хрущев.

- Голубев, - сказал Голубев, и переводчик перевел Насеру: "Голубев".Насер кивнул, тоже протянул Голубеву руку. Сопровождающие его люди - высокопоставленная свита - толпятся у самолета, с этими Голубев не здоровался.

Первыми подбежали женщины, жены советских рабочих и специалистов:

- Здравствуйте, Никита Сергеевич! А мы-то вас ждем-ждем. Очень жаркождать!

- Жарища так жарища! - подтвердил Хрущев. - Египетская! И как вытут живете? Невозможно! Я бы здесь помер. Без разговоров!

- Действительно, спасу нет! Но мы-то в легком, мы терпим, а вот нашиммужчинам сегодня велели быть в темных костюмах и в галстуках!

- Кто велел?

- Начальство. Кто же еще придумает?

- Скажите вашим начальникам, что они болваны! Скажите вашиммужчинам, чтобы они костюмы побросали. И галстуки тоже. Будут врубашках, в брюках чего еще надо-то! Ну а сами можете ходить голыми!

Женщины завизжали от восторга, зааплодировали, но тут подбежала иохрана, почетный караул подбежал, оркестр подбежал - началась официальная встреча. Женщин оттеснили, и Голубев не стал ждать, когда его оттеснят,ретировался самостоятельно.

В поселке строителей, где Голубеву была отведена комнатка в доме дляприезжих, комнатка с кондишен, температура поддерживалась нормальная,спать было легко, думалось и вспоминалось легко, и Голубев вспомнил ещеодну нечаянную встречу с Хрущевым.

Встречу сделал все тот же БН:

- Тебе, Голубев, хоть однажды надо побывать в Кремле. На правительственном приеме. Сделаю!

- Необязательно... - удивился Голубев.

- Необязательно, а надо. Это принцип. А я из принципа чего только несделаю!

Столы на всем протяжении Георгиевского зала, под белыми скатертями,с грудами распрекрасной еды, с бутылочными батареями - это вдоль, апоперек зала только один стол - для высшего начальства, правительственный.

Любопытно на правительство посмотреть, сравнить Политбюро с егопортретами, но там, вблизи, места уже заняты, а еда, а вино везде хороши,и Голубев принялся за дело, пообещав себе, что до конца приема будетпитаться, питаться, больше ничего.

По лицам присутствующих было видно, что они настроены точнотак же.

Однако минут через двадцать каких-нибудь Голубев с сожалением констатировал: сыт! И сколько положено - пьян.

В домашней обстановке с этакой едой часа два, и три, и четыре прошлобы, но там другое дело, там - разговор, а здесь никто ни с кем, все рубаютмолча. К тому же стоя. И ничего не оставалось как бродить по залу, глядетьпо сторонам.

Прошел Голубев и мимо начальственного стола и там увидел оживленного, жестикулирующего, блистающего лысиной Хрущева, а невдалеке отнего Большого Начальника. Большой Голубева тоже заметил, стал делатьзнаки: заходи сюда, за этот стол! Не прямиком, лавируя, но заходи обязательно! Голубев зашел...

Хрущев только что закончил какой-то рассказ, байку какую-то, всесмеялись, Хрущев тоже, и, посмеявшись, он сделал знак: еще расскажу. Сновавокруг сбилась толпа слушателей, а совсем уже в непосредственной близостиот Хрущева оказался и БН. Но и Голубев тоже приспособился, встал так,чтобы не только слышать, но и видеть Никиту.

- Значит, сидим мы семьей в Киеве, на даче. Воскресенье. Лето, - стал рассказывать Хрущев. - День рождения дочки, вот мы и сидим хорошо. Вдруг звонок по московскому: Поскребышев. "Никита? Ты чего делаешь-то? Ты чем занимаешься?" - "Александр Николаевич, я с семьей сижу. День рождения дочери". - "А-а-а... Ну раз так - сиди, сиди..." Уже настроение не то: с чего бы звонок? Четверть часа проходит - опять звонок. Поскребышев. "Никита, значит, сидишь?" - "Так ведь, Александр Николаевич, ведь у дочери день рождения! К тому же воскресенье!" - "Ну-ну... Я-то понял, а ты сиди". Ну, думаю, что-то тут есть. Что-то не просто так. Что-то имеет место. Сидим, жена говорит: "Не дай Бог - третий звонок". И что вы думаете? Вот он, третий: "Сидишь, Никита?" - "Воскресенье, Александр Николаевич. День рождения дочери". - "Ну тогда сиди..." Жена: "Если еще позвонит лети, Никита. Обязательно лети. Надо!" - "Без тебя знаю. Три звонка подряд - что-то значит? Что-то серьезное". И тут же - вот он, звонок. Четвертый... Прилетел в Москву к ночи, переночевал, утром еду на дачу в Кунцево. В Кунцеве, на сталинской даче, - там как было сделано? Там сделано - все нижние ветки у елочек-сосеночек срублены, а специальные люди в центре усадьбы сидят, понизу во все стороны смотрят, каждый по своему сектору, если кто и пойдет - издалека видать. Ну, конечно, а кто пойдет, если кругом огорожено, и сигнализация тоже кругом, и вход-въезд через проходные? Но все равно - вот как сделано. Меня охрана знала, но и пропуск, и фото, и всякая всячина при входе. Вошел на территорию. Там беседка - Сталин утром чай в беседке пил. Думаю - там. И верно - там. Не один - с Молотовым чаевничают. Но меня-то не звали, как теперь подойдешь?.. Делаю большой такой круг вокруг беседки - не видят. Поменьше делаю круг - не видят. Крутил-кружил заметили... "Никита, а ты чего здесь? - Сталин спрашивает. - Кто тебя вызывал? Сидел бы в своем Киеве". "Дела! - говорю. - Дела в Совмине... Неотложные". "Всех дел не переделаешь. А чаю хочешь? Садись". А тут Молотов ни с того ни с сего: "Иосиф! А почто Никита будет задаром чай пить? Чтобы не задаром - пускай спляшет!" И что вы думаете - сплясал! Под гопака, под барыню, еще как, но сплясал. Сталин доволен остался, говорит: "Молодец, Никита!" - налил мне чайку. Сидели с полчаса, разговаривали... О делах...

Хрущев оглянулся, никто из слушателей не смеялся, никто не знал, надо смеяться или не надо. Хрущев сказал:

- Вот как было. Помирать буду - буду помнить. А вы? Вы все только и говорите: "С нами не так обходятся!" Вы сперва бы узнали, как с нами-то еще недавно обходились! Как - с нами?

Тут слушатели закивали: да-да, обязательно надо узнать, как с вами, а Большой Начальник сделал Голубеву знак: хватит с тебя! Большой Начальник, как всегда в таких случаях, был прав: Голубеву вполне хватило услышанного, он услышанное на всю жизнь запомнил, и вот где оно снова явилось на память - в Египте!

Утром и вечером, немного спустя после восхода и на закате, Голубев ездил в город Асуан, бродил по берегу Нила, в городе и за городом слушал о чем Нил подскажет думать?

Суровый, в безлесных и бестравных берегах, целеустремленный, с водою более светлой, чем в Оби, но и темнее волжской, он был божественно строг и независим и питал круг себя пустыни, потому что так нужно было и так должно быть. Голубой, с бородою и с женскими грудями мужчина, он знал, что надо и чего не надо. И страшно подумать, что в середине XX века людям оказалось мало того, что Нил им всегда отдавал, и теперь они требуют от божества больше того, что оно может, - киловатт-часов электроэнергии требуют, забывая, что Бог тоже может не все, что это великий грех - требовать от божества того, чего требовать нельзя.

Освальд Шпенглер (1860 - 1935), "философ жизни", насчитал восемь культур, начиная с египетской, предсказывал он и девятую русско-сибирскую. Все культуры, умирая, говорил Освальд Шпенглер, перерождаются в цивилизации, все цивилизации - это период перехода от творчества к бесплодию. С века XIX начинается, по Шпенглеру, "Закат Европы". (Восход начался в эпоху эллинизма.)

Древний Нил Освальда Шпенглера подтверждал.

Голубев никогда не доверял возвышенному мышлению. Сама природа не могла быть возвышенна в чем-то, потому что былавысокой вся и ее возвышенность была ее обыденностью. Вот так же она небыла чудесна, потому что вся была чудом; была справедлива во всем, потомучто если бы она была несправедлива и незаконна в чем-нибудь одном, водном-единственном из бесконечных законов ее существования, - она бывся не существовала; она не была невероятно красивой, потому что былакрасивой повсюду, Голубев нигде не встречал некрасивого пейзажа, разветолько мусорные свалки, заводские трубы, городские трущобы, перекрытыереки представляли собою безобразность.

Нил был прекрасен. Чем? Голубев не мог догадаться. И не хотелдогадываться.

Лингвистика совершила ошибку, когда-то не захотев отличать предметы,созданные природой, от предметов, созданных людьми. Если бы не эта афера,наше сознание постоянно взвешивало бы, ощущало бы разницу между темии другими предметами. Если бы не она, ребенок знал бы, что "воздух" - этоот природы, а "завод" - это от человека, что "улица" от человека, а "река" -от природы.

Мы и неодушевленным предметам зачем-то придаем изначальный признак природности - признак пола, и вот ножик - это он, а ложка - она,потолок он, крыша - она. Невероятную путаницу внес человек в природувсем своим существованием, и словами тоже.

Бесцерковный Голубев не отрицал Бога - нельзя отрицать то, что тебенедоступно, такое отрицание антинаучно. Бог - это Творец и художник, о художнике судят не по его биографии, но по его произведениям.

Природа предоставила человеку самые различные энергии ветра,приливов-отливов, непосредственно солнечного света. Но человек не сумелэту энергию использовать - она слишком рассеяна в пространстве, а емупотребовались мощности, мощности и мощности, сосредоточенные на шипахэлектростанций. Лет через сто, меньше, он научится использовать и рассеянную энергию, поймет - иначе нельзя, но будет уже поздно... Пока-то оннаучится не расщеплять атом, но синтезировать его?!

Пока человек называет природу природными ресурсами, а естественныеисточники энергии (подумать только!) альтернативными - в чем же егонадежда на выживание?

При всем том Нил не был рекою Голубева, Голубев был поклонникомНила, трепетал перед ним, но чтобы учить древний арабский мир тому, какотноситься к этой реке,- нет, нет!

Тем более что он так и не мог постигнуть - может Египет обойтись безАсуанской плотины или действительно не может? Из всех арабских странБлижнего Востока и Африки один только Египет был обделен нефтью, но иАсуанская ГЭС - решит ли она проблему?

Население страны растет не по неделям, по дням, индустрия развивается - надолго ли хватит мощности ГЭС?

Если же и в самом деле нет иного выхода как строительство АсуанскойГЭС, как только принести в жертву Нил - зачем устраивать из этогопраздник? Невиданное торжество? Зачем веселиться на похоронах?

Газеты тех дней писали (на русском):

"Здравствуй, великая плотина!", "Великая высотная!",

"Нил высотной плотины, где в грохоте и пыли куется счастье народа!",

"Советские самосвалы укрощают великую африканскую реку!", "Чудо совершилось!", "Триумф мысли и труда!", "Исторический момент окончательного укрощения великой реки!". И в том же духе, в том же стиле.

Но Геродот имел другое мнение: Египет - это подарок Нила человечеству.

Нет, перекрытие Нила не произвело на Голубева впечатления. Голубев стоял на берегу в огромнейшей толпе строителей - арабов ирусских, - он издали видел, как самосвалы засыпали проран (также как и наКрасноярской ГЭС и в проране, не хватало только катера под красным флагомс восторженным Голубевым на борту), видел, как вода Нила пошла посвежевырытому каналу в сторону донных отверстий, свежевыдолбленных вскале, видел толпу начальственную на дамбе перекрытия и корабль "Рамзес"с фигурами Никиты Хрущева и Гамаля Насера на борту, слышал, как наарабском и на русском ликовали люди, наводнившие и левый и правый берегаНила, как оркестр исполнял государственные гимны Египта и СССР... Все этоуже было пережито Голубевым в собственном воображении, причем пережито безошибочно.

Что было совершенно неожиданным, так это эпизоды. Опять они!

Только что до проектной отметки был выкопан котлован под здание ГЭС,под бетонную часть плотины, и там на дне состоялся грандиозный митинг.

По окончании митинга Насер и Хрущев должны были проехать по дороге, проложенной в откосе котлована. Очень крутая дорога, очень пыльная,вся разбитая колесами самосвалов, которые вывозили на поверхность грунт.Слева почти вертикальный откос котлована, справа откос пологий, тысячи итысячи землекопов-арабов на этом откосе, жаждущих приветствовать вождейдвух великих народов.

Быть с народом решил и Голубев и вот стоял в толпе, изнывал от жары,сосредоточившись взглядом на цепочках вооруженной охраны вдоль дороги - охрана никому не позволяла выйти на эту дорогу, одни толькоавтоцистерны ползали вверх-вниз, увлажняли пыль, чтобы начальственныйкортеж в пыли не утонул. В охране - бравые молодцы-арабы и наши тоже внепривычной для Голубева пятнистой форме. Но вот и показался сначала надне котлована, потом и на дороге кортеж мотоциклистов, и машина сНасером, с Хрущевым тоже показалась... Толпа приветственно взревела, а вэтот момент Голубеву взбрела мысль: перебежать дорогу! Он заметил железобетонную плиту, которая лежала поперек дороги, из плиты вертикальноторчал металлический штырь. Если перебежать, стать на плиту и вцепитьсяруками в этот штырь - избавишься от удушья, в толпе оно становилосьневыносимым. Голубев так и сделал растолкав охранников, перебежал,вцепился в штырь, но тут же, в ту же секунду люди из толпы тоже бросилисьна другую сторону дороги. Машина с Насером и Хрущевым остановилась, еестали теснить к обрыву. Насер, стоя в открытой машине в рост, что-то кричал,Хрущев же сидел, закрыв лицо соломенной шляпой, изредка выглядываяповерх нее. Охрана, несколько человек, те, кто был в машине, отбивалась отлюдей, била их рукоятками пистолетов, мотоциклисты рвались сквозь толпуобратно на помощь вождям, пыль поднялась невероятная, но Голубеву с егоновой позиции было видно: заднее левое колесо машины уже висит надобрывом. Он зажмурил глаза... и тут мотоциклисты прорвались, спешились иприподняли машину на руках, поставили ее всеми колесами на землю, икортеж медленно-медленно снова тронулся вверх. Насер опустился насиденье, Хрущев опустил шляпу на голову, толпа покричала "али, али!", "ура!ура!", Голубев поспешил умотаться с места происшествия: еще и арестуют запокушение на жизнь вождей!

Слава Богу, обошлось.

Говорили, советский инженер Мальков выиграл в международном конкурсе проектов Асуанской ГЭС. Человек еще нестарый (чуть за пятьдесят),полный грандиозных замыслов, замысла Нижне-Обской ГЭС в частности.Настигнуть Малькова в Москве Голубев не сумел, в Асуане - надеялся.

Хотя с проектом Нижней Оби - все это утверждали - было покончено,Голубев всем не верил: в постановлении правительства речь шла о сроке в двагода для окончательных выводов экспертизы.

Когда Голубев встретил инженера Малькова в управлении строительстваАсуана, он, не представившись, спросил:

- Вы решились затопить на Нижней Оби сто тридцать две тысячиквадратных километров? Плюс подтопления? Для вас это просто? Мальков пожал плечами.

- Просто: Урал надо вызволять из энергетического кризиса!

Договорились встретиться у Малькова в его квартире для высокопоставленных приезжих.

Чистенькие-чистенькие комнаты, блистающие солнечным светом и прохладные (кондишен).

Сели на диван за круглый столик, жена Малькова принесла чай, фруктовые напитки. Разговор напряженный.

- Будущее, будущее! Откуда возьмется будущее, если его не обеспечитьэнергией сегодня? - это Мальков.

- Энергия будущему нужна, а земля не нужна? - возражал Голубев.

- Земли в Советском Союзе хватит, а затопить не значит уничтожитьземлю.

Голубев насторожился.

- Так ведь плотина-то - на века?

- Кто сказал? Будут другие источники энергии, ну, скажем, альтернативные (Голубев словечко отметил), и мы плотину взорвем, водохранилищеопорожним, получайте свои земли обратно! Мы, энергетики, свой урожай снее сняли!

Вот это признание Голубев и ждал - многие гидротехники так же думали, однако вслух не признавались.

Больной вопрос - никто никогда водохранилище не осушит, безобразноеКаховское тоже никогда, но все говорить будут: "Это - можно!"

Голубев же был убежден - это нельзя:

- Останется ли земля землей, если лет через пятьдесят выйдет из-подводохранилища? Не земля это будет, не болото, не почва - нечто бесприродное. Тем более на Севере. Северное солнце не высушит такую землю.Практика такого не знает. Жизнь - не знает.

- Голландия знает!

- Голландцы дамбами защищают землю от моря, но не предают ее воде! Мальков вздохнул.

- Ах, гидролог-гидролог - ненавидит воду! А что же у нас с вамиполучается? Детский разговор?.. Читал вас, но чтобы подобное детство.

- Я тоже о вас наслышан.

Напрасно он к Малькову пришел. Чтобы больнее было? Чтобы былоневероятнее? Чтобы больше образовалось пустоты в нем самом?

- Вы инженер? - спросил Мальков. - Мне не верится.

- Географ. И представляю себе землю, которая не земля! Ни болото, нисуша, ни вода, ни пустыня... Нечто в природе без признаков природы.Каховскую ГЭС не вы ли проектировали? Там что-то подобное...

- Каховскую - не я. Но если нужно - запроектировал бы и ее. А ктозапроектировал вас, товарищ Голубев? Ваш консерватизм? Который пресекает будущее? Претит будущему? Умерщвляет его в зачаточном состоянии?

- Не путаете свое сегодняшнее настоящее с будущим всех людей? Эторазные вещи!

Неразумный был разговор. Не надо было и приходить и начинать.Уходя Голубев спросил:

- Царь? Природы?

- Почему бы нет? Это лучше, чем раб природы. Гораздо лучше!

- Царь без царя в голове! - сказал Голубев, на этом распрощались. Безрукопожатий.

Как о необыкновенном, прекрасном, умном и честном человеке оМалькове говорили в "кВч" - там был культ Малькова. Это мнение Голубевесли бы и захотел - не разрушил.

Тьма была. Часов восемь вечера - и тьма египетская. На стадионе, закаменной оградой, на скамьях разместились тысячи зрителей, на холмах ещетысячи, во тьме они выказывались белыми одеждами. Все смотрели, всеслушали через магнитофон действо - Хрущев развернул его на огромной,ярко освещенной сцене стадиона: снова доклад о значении Асуанской ГЭС,а также вручение строителям высоких правительственных наград.

Голубев сидел во втором ряду, слушал Хрущева, во втором же, неподалеку,находился БН. Они поздоровались, БН сказал:

- Видел, видел тебя: ты же самолично товарища Хрущева на аэродромевстречал. Моло-о-дец! Не думал, что ты горазд. Я ведь с ним в одном самолетеиз Каира летел, с Хрущевым-то! С Никитой-то! Но ты меня не заметил!

Незлобливо было сказано, однако и не добродушно.

Голубев вернулся на свое место, и тут же Хрущев вручил Насеру Золотуюзвезду Героя Советского Союза и опять завелся: Асуанская плотина, дружбанародов, торжество социализма...

На сцене в несколько рядов сидели шейхи, все в белом, слушали. ГеройСоветского Союза Гамаль Насер чуть в стороне тоже слушал - лицо строгое-строгое.

Вдруг Хрущев спросил, обратившись к арабскому народу:

- Вы чего хотите? Чтобы я читал, что мне написали мои щелкоперы?Или говорил, что сам думаю?

Стадион по-арабски, по-русски взревел в том смысле, чтобы - сам. И сотдаленных холмов донесся тот же смысл.

Хрущев сбросил листочки доклада с трибуны.

- Я не первый уже день в Египте, не первый в Асуане и везде слышу:

"Мы - арабы, мы - арабы, мы - арабы!" Ну если вы, арабы, такие умные,так и стройте Асуан сами! Мы, советские, приехали сюда помогать не арабам!Мы, советские, приехали сюда помогать трудящимся! Кто не работает тотне ест!

И далее, исходя из этого пролетарского тезиса, Хрущев развивал иразвивал идею дружбы народов.

Насер сидел неподвижно, лицо каменное. Вот-вот, казалось Голубеву, онснимет с френча Золотую звезду, вернет ее Хрущеву, но что бы это стоилоЕгипту? Сколько миллионов египетских фунтов стоило бы?

Хрущев тем временем еще и еще разъяснял (с энтузиазмом), что этотакое - дружба народов. Изредка прерываясь, он обращался к Георгадзе -секретарь Верховного Совета СССР ни на шаг не отступал от хозяина.

- Георгадзе! - покрикивал Хрущев охрипшим голосом. - Кто там у насследующий-то? Вызывай!

Георгадзе - на языке не то русском, не то арабском, не то грузинском -вызывал очередного шейха, зачитывал указ Верховного Совета СССР онаграждении государственным орденом (орден Трудового Красного Знамении другие тоже были ордена), Хрущев вручал награду очереднику, стадионбурно приветствовал интересную сцену и некоторое время после того не безвнимания слушал Хрущева о дружбе - она была, есть и будет не чем иным,как дружбой трудящихся всех стран, как историческое продолжение лозунга"Пролетарии всех стран, соединяйтесь!".

Он и на Сталина ссылался, Хрущев: Сталин был большим специалистомпо национальному вопросу! Митинг длился и длился, зрители устали, шейхиустали, Гамаль Насер окаменел, Георгадзе бормотал наградные указы тихо иневнятно, зато Никита больше и больше распалялся.

Слушая Никиту, Голубев думал: в вождях второй половины XX веканеобыкновенна только их обыкновенность. У них нет талантов ни к искусству ни к науке, но много энергии, которая вынуждена искать примененияи находит его в жажде власти, в покорении непокорных, в умении из кухнижитейской сделать кухню государственную, в распознании людей с точкизрения возможностей их использовать, в умении обмануть других и не бытьобманутым, увлекать, не будучи увлеченным; придавать утопии вид действительности. Одним словом - ничего сколько-нибудь необыкновенного.

Никто не знал, никто ни у кого не спрашивал - сохранит ли Нил послеперекрытия свою святость? Свою историю?

На этом египетском фоне Голубеву странным образом вспомнилось: вмарте, 19-го числа, за ужином Татьяна сказала:

- А тебе звонили...

- Кто?

- Не угадаешь. Невозможно.

Догадки у Голубева еще не было, тревога уже была: Татьяна заставляласебя сообщить новость. Протянула ему листочек с номером телефона.

- Кому звонить? Темнишь ты, Татьяна.

- Асе Гореловой.

- Кому?

- Позвони. Не то нехорошо получится. Ну, я пошла. На работу.

Ася, Голубев, Татьяна учились в одной школе, и всей школе былоизвестно: Голубев и Горелова - настоящие жених и невеста. Потом онирасстались надолго, навсегда, и вот через много лет...

И через много лет Голубев с Асей встретились, и Ася говорила перед егоотъездом:

- Египет... в Египте Сахара... В Египте Нил... В Египте египтяне. А чтобык тебе снова привыкнуть, мне нужно время. Главное - нужно забыть себя,много забыть из того, что со мною было...

Луксор - город на месте Рывших древних Фив, столицы Египта в XV -XIII веках до нашей эры. Голубев и на этом месте побывал. В подземельяххрама бога Амона-Ра.

Лабиринты подземелий - вечная тьма, но от поворота к повороту, отглубины к глубине пронизаны сияюще-яркими, устойчивыми потокамисвета, казалось - электрического, от прожекторов. Но это был свет солнца,он под разными углами отражался системой металлических зеркал.

Солнце уходило за горизонт, и подземелья тотчас погружались в собственную тьму. Солнце восходило и пронизывало лабиринт своим светом. Древниеобходились без киловаттов, без киловатт-часов, бодрствовали при дневномсвете, ночами спали и предавались любви. День и ночь, лето и зима делалиих жизнь дневной и ночной, летней и зимней, ничто не отменяло порядокприроды.

Из Каира в Москву - шесть часов - Голубев летел вместе с БН. Не очень-то БН нравился экономический класс, у него была привычка к другим летнымусловиям, и ему пришлось делать вид, что ему все равно, и он хвасталсяблизким знакомством с Хрущевым:

- Значит, так: заканчивалось строительство Сталинградской ГЭС вСталинграде, хор-р-роший был банкет, на банкете обсуждалось: куда перебросить строителей? Коллектив мечтал построить вододелитель в Астрахани: от Сталинграда недалеко, климат не очень различается. Хрущев сказал: "ВСибирь поедете!" Еще выпили строители и к Хрущеву снова: "Нам бы, НикитаСергеевич, в Астрахань". "В Сибирь!" - ответил Хрущев. Так много раз. Подутро уже было - Никита Сергеевич, поикав, сказал: "Молодцы сталинградцы,умеют стоять за свои принципы! Люблю настойчивых большевиков -поезжайте в Астрахань! Что там строить-то?" - "Вододелитель". "Ладно,стройте вододелитель, если уж он вам так нужен!"

- Вододелитель? Астраханский? - ахнул Голубев. - Никому не нужен,проход рыбы из Каспия и обратно затрудняет!

- И ты туда же! - возмутился БН. - Чем он тебе-то мешает? Твое лиэто дело - решать? Хрущев - тот действительно решает, что надо, чего ненадо.

Однако БН тут же перешел на другую тему:

- Как там с моей-то работой? С диссертацией? Все готово?

- Замеров я в проране Нила не сделал.

- Это почему же? И то смотрю - на перекрытии тебя нет и нет. Почемунет?

- Наше управление готовилось к приезду вождей. Никому не до меня.Пропуск на проран не дали.

- Бумаги за моей подписью показывал? Управленцам?

- А что мне было еще показывать?

- Они?

- И не смотрят...

- Сволочи! - возмутился БН.

- Сволочи... - согласился Голубев. - А теперь в вашей диссертацииАсуанского створа не будет.

- Не допустим - будет! - Каким образом?

- Простым: пойди узнай, с какого створа снимки - с Асуанского или сКрасноярского?

Помолчали. БН частенько вставал, уходил в носовую часть самолета. Там,в носовой, находился инженер Мальков, БН это заметно смущало: Мальков там, а он здесь, в самом хвосте?! А ведь в Асуан БН летел в одном самолете с Хрущевым, а вот Мальков с Хрущевым не летел. Там, в носовой, кроме Малькова, показалось Голубеву, во втором ряду слева еще и Томилин из странного дома в странном московском переулке. Усы отпустил, бородку, во всем остальном - как две капли.

Еще пообщались, и Голубева дернуло спросить:

- Рядом с Мальковым-то? Томилин? Я-то видел его без бородки. -Помолчав, еще спросил: - Это вы направили меня к Томилину? С повесточкой? На собеседование?

- Какой нахал, какой нахал! - удивился БН. - Вот не ожидал! Ну тогдазнай: я зря ничего не делаю. Сделал - значит, нужно было! Не сделал ненужно было!

И тут БН стал дремать; голова влево, ноги вправо, посредине дышитмассивное туловище.

До Москвы оставалось сорок минут, когда он проснулся.

- Голубев! Хочу сказать тебе спасибо! Говорю: спасибо!

- Я же со снимками в Асуане не сумел?

- Есть за что, есть, я зря не говорю. Мы с тобой хорошо поработали,хорошо сработались, я доволен... Завтра принесешь в кадры заявление - пособственному желанию. Сегодня четверг, завтра пятница. Ни пуха ни пера...

Хорошо стало голубевской душе, очень хорошо, легко! Ему давно не былотак легко. Однако Голубев не выдал радости, сидел с каменным, насколькоэто возможно, лицом.

В аэропорту Внуково в очереди на паспортном контроле, в очереди забагажом они снова оказались рядом, но были уже как бы и незнакомы. И опятьхорошо, но вдруг БН нарушил незнакомство - посмотрел-посмотрел на свойчемодан, открыл его и сказал:

- Сволочи! Носки сперли!

- Какие носки? - нечаянно отреагировал Голубев.

- Разного цвета, а размер один - сорок четвертый. На себя. В Каирекупил. Ну, это не в Египте, это наши удумали, вот сейчас и успели, сиюминуту. И жаловаться бесполезно - не докажешь. Уж на что в Египтеворуют - у нас похлеще! Ну, чего улыбаешься? Хорошо улыбаться, когда утебя ничего не сперли!

Еще кивнули друг другу и разошлись.

Голубев подумал: БН, когда он общался с Хрущевым, мучился вопросом:

"А почему не я? А я чем хуже?" И в самом деле - он хуже не был, во всякомслучае вождь мог бы получиться из БН не хуже других вождей и членов ПБ..

Дочке Голубев привез из Египта ожерелье. Простенькое, из камушковразного цвета, различной формы, но, показалось Голубеву, оригинальноеДочка тотчас ожерелье надела, принялась вертеться перед зеркалом.

- Ну как, мамочка? Подходит?

- По-моему, миленькое, - ответила жена. - К тому же египетское.

- А кто поймет, что египетское? - вздохнула дочь. - Ни один болван не поймет!

- Прицепи записочку: приобретено в Асуане такого-то числа, посоветовал сын. - В конце восклицательный знак...

- Ты сам из тех, которые и с запиской не поймут!

- Восклицательного знака не поймут? Тогда поставь вопросительный предложил Алешка.

Алешка получил отличную логарифмическую линейку... Логарифмическая, понимал Голубев, не очень-то ему нужна, зато была красива, смногочисленными шкалами и в прекрасном футляре. Наверное, в Египтетакие не пользовались спросом - стоила она дешево.

В свои студенческие годы Голубев с такой ни в жизнь не расстался бы,кожаный футляр чего стоил! Классная линейка, сложная линейка, Голубевдаже не знал, какое назначение имеют две верхних шкалы. Для каких таких расчетов? Сыну, современному физику, это был примитив, но спросить что к чему Голубеву показалось стеснительным.

Жена получила два ситцевых, очень симпатичных отреза. Симпатично, неторопясь она поцеловала Голубева.

Когда сели за стол, жена спросила:

- Ну что, товарищ египтянин? Как там дела-то? В Африке?

- Нил перекрыли...

- Вот-вот! От нашего папочки дождешься - он все в подробностяхрасскажет! - усмехнулась дочь. - Насера видел?

- Видел... - кивнул Голубев и вспомнил сцену с участием Насера иХрущева на стадионе Асуана, встречу на аэродроме.

- Вблизи?

- За руку здоровался.

- Красивый мужчина? Судя по портретам - очень.

- Так оно и есть...

- А фигура? Действительно очень стройный?

- Мне показалось - идеальное телосложение.

- Я так и думала.

- Ну а наш-то, Хрущев-то? - спросил сын. - Суетился?

- Не без этого...

- Как ты думаешь, что самое главное, из-за чего Хрущев поехал в Египет? Что у них с Насером общего? Общий вождизм?

- Не знаю... Я не дипломат. А Нил перекрыли.

- Ах, отец, отец, - покачал головой сын. - Во всем мире строят ГЭС. Во всем мире реки перекрывают! Процесс необратимый... Тут Голубев завелся:

- Во всем мире! Во-первых, неизвестно, к чему это приведет весь мир!Во-вторых, в цивилизованных странах никто не перекрывает равнинныхрек только горные! Америка Миссисипи бережет, а мы из Волги стоячуюканаву сделали! Мы на Нижнюю Обь замахнулись и вот еще Египетспровоцировали, а Нил - это же священная река!

- Ну не мы, кто-то другой строил бы Асуан. Обязательно. Немцы строилибы, раз выгодно для них, а не для Египта. Жена спросила:

- Салат понравился?

- Очень вкусно!

- Совершенно новый рецепт. К твоему приезду.

- Очень, очень вкусный...

Жена Татьяна с годами становилась все заботливее и заботливее: готовилавкуснее, вовремя отсылала мужа спать, не давала читать по ночам, онпринимал лекарства - она следила, чтобы принимал аккуратно, до или после еды, как указывал врач, носовые платки, сорочки и галстуки всегда чистенькие, выглаженные. Не то что в молодости. В молодости, помнится, если он просил жену разбудить его пораньше, она отвечала:

- Неизвестно, кто кого разбудит - я тебя или ты меня. Год назад, побольше того, Голубев сказал жене:

- Ты, Танюша, заботливая стала...

- Естественно, - ответила она. - Дети подросли, сами самовоспитываются, у меня времени больше стало.

Дети взрослеют, забот о них меньше, Голубев стареет, забот о нембольше... Приятно впадать в детство. За салатом последовал борщ Голубев и вопроса ждать не стал, хорош ли, постучал ложкой по тарелке.

- Замечательно!

- А твой начальник? Большой-то? Как себя в Египте показал? - спросила, хотя и без особого интереса, Татьяна.

Разговор о Большом Начальнике Голубев не хотел начинать за семейнымобедом, планировал его на завтра, в отсутствие детей, но деваться былонекуда.

- Большой - он мне больше не начальник!

- Ушел куда-нибудь? В Цека ушел?

- Я ушел...

- С какого времени?

- С завтрашнего дня...

- Сегодня четверг, завтра пятница, - сказала жена. - "По собственному"?

- Он мне предложил. А я рад.

- Вот как... - задумалась жена, а дети примолкли.

- Очень вкусный борщ! - Голубев снова постучал ложкой по тарелке,уже пустой, но еще красной, под цвет свеклы.

- Куда же ты теперь? Об этом думал?

- Не вплотную, но думал.

- И вот?

- Вот пойду в институт, на кафедру. На преподавательскую работу.

- Возьмут?

- У меня степень. По совместительству уже читаю курс.

- У нас в стройтресте прорабы и те со степенями. Напишут труд "Режимработы бетономешалок на жилищном строительстве" - и дело в шляпе.

- У меня серьезная была работа. На нее - десятки ссылок.

- Тебе, что ли, Татьяна, написать диссертацию? - саму себя задумчивоспросила жена. - В экономике строительства сам черт ногу сломит, вот ипиши что в голову взбредет. Какая-никакая, а прибавка к зарплате. Ну,Анька, - вдруг рассердилась она на дочь, - чего сидишь-то? Кума наименинах, да? Принеси из кухни второе! Разложи котлеты и картошку! Потарелкам!

Дообедали молча.

После обеда Голубев пошел в кабинет, прилег. В голове самолетный гул,уже не близкий, отдаленный. Толкотня при получении багажа припомниласьи комментарии Большого Начальника по поводу украденных носков...

Голубев в своем доме был одинок, он один был географ, а вся семьямеханики: движение, движение, а чего ради, каков результат - никто незнает, не интересуется. В какое море движение впадает - не интересуются.

География наука не аналитическая, она синтетическая и могла бы в своевремя увлечь Алешку, отец очень этого хотел, - не получилось.

Алешка окончил школу, отец с ним (неубедительно) беседовал:

- Ну что тебе физика?! Модно очень, понимаю! Серьезная наука,понимаю, но разве у тебя есть к этой науке склонности?

- Папаня, ты знаешь: есть!

- Не замечал.

- Я тоже не сразу заметил, после проанализировал: какой предмет дляменя самый легкий? Самый легкий - физика. Я ее и не учил никогда, иучителя плохо слушал, а все понимал. В учебник загляну и удивляюсь: чеготам объяснять-то, и так все ясно!

- Выбирать специальность потому, что она самая легкая? Глупо!

- Выбирать то, что тебе дается труднее всего? Умно?

- Провалишься! На физический конкурс невероятный!

- Конкурсы не бывают невероятными - если они существуют, значит, вероятны.

Теперь сын кончал физфак, с блеском кончал; год оставался, а ему уже и место в аспирантуре было уготовлено. Мать гордилась, преклонялась перед сыном, с трудом свое преклонение скрывала, а вот Голубев и рад бы преклониться - не получалось. Ему хотя бы в общих чертах понять - чем сын занимается? Но мало того что собственное образование ему этого не позволяло, сын тоже не объяснял, его специальность была засекречена, он говорил: "Люминесценция", на том объяснения кончались, раза два только упомянул, что и на кафедре и в оборонке его ждут.

Отец и сын существовали в разных мирах, не соприкасались, может быть, и презирали друг друга - взаимонепонимание не обходится без презрения.

Притом еще сын, легкомысленный и общительный мальчик, оказалсяподготовленным не только к своей специальности, но и к специальной жизни тоже - легкомыслие и самоуверенность помогали. Появятся у него дети тоже не будут знать, чем занимается их отец, как называется то, чем он занимается.

Экономист строительного треста, Татьяна Александровна Голубева - тоже механик, механик движения в нечто, что было ей неизвестно и невызывало никакого интереса.

Дочь училась в Текстильном институте, мечтала стать модельером механика моделирования. Что будет с людьми лет через тридцать? - этот вопрос всем этим механикам, ни одному, в голову нe приходит и прийти не может, только географу Голубеву.

А еще дочь боялась Ленина: когда-то в детском садике руководительница объяснила: дядя Ленин - это такой дядя, который умер, но все равно жив и очень любит детей...

Глава пятаяАСЯ

В пятницу Голубев побывал в кадрах "кВч", оставил заявление, спросил:

- Сколько еще дней я обязан выходить на работу? Инспектор отдела, сильно разукрашенная дама, сильно молодящаяся,моложаво подергала плечиком.

- С начальником кадров говорили?

- Не говорил.

- Поговорите. Впрочем, я сама потолкую. На руках "Для служебного пользования" есть?

- Две инструкции.

- Сдадите мне под расписку в собачьем листочке. Расчет - через две недели. Работу можете подыскивать с сегодняшнего дня. Отмечаться в журнале прихода-ухода необязательно. Понятно объясняю?

- Вполне!

- Спасибо!

- Не за что!

Разговаривая таким вот образом в кадрах, Голубев думал: "К Асе, к Асе, к Асе!" Все впечатления, все, о чем Голубев думал в Асуане, на правом берегу Нила, он думал и впечатлялся не один - с Асей. И теперь (сию же минуту!) должен был ее видеть.

И звонил Асе и вчера и сегодня - безответно. Голубев думал - Ася на дежурстве: медицинская сестра Корнеева (до замужества Горелова) то и дело дежурила и за себя и за других сестер - отказывать она не умела, семьи не имела, всегда свободна.

- Ты жив?!- встречала Голубева Ася, когда он навещал ее. Голубев в ответ говорил Асе, что любит ее.

- Не верю! Голубева это потрясало.

- Почему?

- Для тебя это слишком легкомысленно. И непривычно.

- Я? Легкомысленный? Ты же знаешь - я зануда! Вот кто я!

- Тебе Бог велел быть легкомысленным - что ты пережил-то? Ничего завсю свою жизнь ты не пережил!

- Чуть не полвека живу.

- Пустяки! Ты не пережил таких дней, чтобы каждый за полвека!

- Виноват - в сравнении с тобой я не пережил ничего! Виноват. И встреча тут же принимала тот самый оттенок, которого и Голубев иАся хотели избежать, и Ася говорила:

- Виновата я! - Помолчав, говорила: - Я так долго была без тебя, такиздалека, так беспомощно о тебе думала, что теперь не знаю, не верю, чтоты - это ты. И о себе так же: я это или все еще не я?

- Ну, меня распознать ничего не стоит: нормальный человек...

- Самая невероятная вероятность! Поверить невозможно: нормальный.

- И ты не веришь...

- И я не верю... Знаешь, что я хочу сказать?

- Знаю...

- Что?

- Хочу сказать: давай повспоминаем...

- Ты ужасно догадливый, - улыбалась Ася. Как никто на свете онаулыбалась. Только в улыбке она и сказывалась, ни в чем другом не былони истинной ее доброты, ни души, ни любви.

Влюбленно они вспоминали годы школьные, почти что детство, учителей, спектакли и концерты, экскурсии в Суздаль, в Ростов Великий сучителем истории, Асиных родителей в огромной коммунальной квартире,вспоминали и удивлялись: такие тяжелые годы - тяжелее, труднее нынешних, но со всею очевидностью они были, а нынешние этой очевидностилишены.

Сперва вспоминалось не самое главное, что-нибудь совершенно случайное, а потом Ася вдруг спрашивала:

- Не помнишь ли, что ты делал десятого января тысяча девятьсот сорокпервого года? О чем думал? Постарайся, вспомни.

Голубев не помнил. И 2 февраля сорок девятого, и 17 апреля сорокседьмого - нет и нет.

- Мне эти дни запомнились...

- Чем?

- О тебе думала. Думала, а в это время случилось... Что случилось, Ася не говорила, снова спрашивала:

- Девятого мая сорок пятого года? Представь, в нашем бараке этакаяпартийность началась - страсть! Одни ликуют, песни поют, советскуювласть и Сталина благодарят, благодарят и плачут, другие ликуют молча, врастерянности и без песен, еще другие молчат, думают свое: вот если бынемцы советскую власть победили, если бы, если бы!

- Ты?

- Я снова поверила, что ты жив! Поверила, что еще не поздно молитьсяза тебя, чтобы ты был жив. Где ты был девятого мая?

9 мая 1945 года, рассказывал Голубев Асе, он был в Ленинграде -слушатель курсов по переподготовке военных гидрологов на гражданскийлад (говорилось, "переход на мирные рельсы"). Краткосрочные были курсы,полтора месяца, но лекции читали крупные гидрологи и гидротехники. Идомашние задания нужно было выполнять, ни дать ни взять студенческиевремена.

Ленинград от крыш до цоколей в шрамах. Малолюдный, а люди на егоулицах казались Голубеву невероятными - они были ленинградцами. Онвсматривался в лица: может быть, иконные лики?

Замечая среди них себя, Голубев недоумевал: вот он ездит с ними втрамвае, так же, как они, по карточке покупает хлебушко в магазинах, нохлеб имел такой разный смысл для него и для ленинградцев! Голубев всю жизнь прожил на этом свете, те - и на этом и на том.

Ася никогда не была в Ленинграде, но ленинградкой тоже была, теперьуже до конца жизни. Голубев так и говорил:

- Много-много раз ленинградка!Ася соглашалась:

- Все мы - оттуда...

- Откуда?

- Из блокады. Оттуда, где бывает только так, как не может быть.

Но "не может быть" - это позже, а тогда все возникло в двухкомнатноймосковской квартире Гореловых, затерявшейся в длинном-длинном и непомерно густо заселенном коридоре. Тайна приоткрылась Голубеву, когда онузнал, что весь этот коридор и еще что-то этажом выше некогда былособственностью инженера Горелова. Сказала ему об этом, поведала секретАся, Асин же секрет сам по себе не мог не быть для мальчика Голубевапрекрасным.

Впрочем, секреты открывались Голубеву один за другим.

Мать Аси, Елизавета Семеновна, происходила из очень богатой помещичьей семьи, девочкой вместе с родителями она побывала в Европе, одингод училась во Франции, другой - в Англии, окончила Высшие женскиепедагогические курсы в Петербурге, учительствовала в Сибири, в Змеиногорском округе Томской губернии - поехала туда на крестьянской телеге собозом переселенцев из губернии Курской, в дороге учила ребятишек,помогала взрослым читать-писать переселенческие бумаги.

Горелов-отец, инженер, имел предприятие строительных материалов иконструкций, был учредителем "Товарищества по устройству и улучшениюжилищ для нуждающегося трудящегося населения" и состоял в дружбе, былсподвижником знаменитого на весь мир инженера Владимира ГригорьевичаШухова. Шухов был крестным отцом Аси.

В той комнате, которая называлась Асиной, столовой и библиотекой,Голубев и Ася учили уроки и рассматривали семейные альбомы трибольших, два поменьше, все с золочеными застежками, все с фотографиямитаких людей, таких пейзажей, таких кораблей и лошадей, которых, казалось мальчику Голубеву, на свете быть не могло, но они все-таки были.Хочешь верь, хочешь нет - они были на этом свете.

И Шухова тоже видел мальчик Голубев, он бывал здесь, и на письменном столе Горелова-отца стояла модель башни Шухова - на всех обжитыхлюдьми континентах эта башня была признана выдающимся произведениеминженерного искусства (когда-то так и говорилось и учебники так назывались "Инженерное искусство") - металлические стержни, расположенныепод углом к горизонтали и строго параллельно друг другу, создавали множество ромбов идеальной формы, два ряда стержней соединялись в однуконструкцию металлическими же обручами. Прозрачность, легкость, простота и уверенность: только так, как есть, никак больше не может и не должнобыть. Наверху водонапорный бак - купол с усеченной луковицей, что-то отцерковной архитектуры.

Разглядывая модель, мальчик Голубев чувствовал себя взрослее, умнее илучше, чем он был на самом деле, к нему начинали приходить такие слова,как "архитектура", "гармония", "разум", "творчество"... Конечно, и слово"любовь", а все это и было тем созерцанием и тем чувством, которое человекможет искать и не находить всю жизнь. Голубеву же выпало - он и не искал,а нашел. Ася нашла.

Живой Шухов, с бородкой и усами, в блузе и с галстуком, всегда что-товнимательно разглядывающий, инженер Горелов с усиками, но без бороды,живая Елизавета Семеновна с медальончиком на груди - все они были живыне вообще, но по особому и очень счастливому случаю, они, много позжепонял Голубев, обладали экологической чистотой существования, а ихмеханика была согласована с той географией, в которой они явились.

В 1937 году, поздней осенью, инженер Горелов был арестован и высланв Вологодскую область. Асе советская власть позволила окончить школу вМоскве и сразу сослала ее в Сибирь. Елизавета Семеновна тогда же умерла.Ася никак не хотела скомпроментировать Голубева, поэтому она не писалаему, и ему ничего не оставалось как только поверить, что Аси нет в живых. Он поверил.

Когда в марте 1964 года они встретились, Ася словно в каком-топреступлении призналась:

- А я в заключении на Пятьсот первой была! - Она знала Голубевуизвестно, что такое Пятьсот первая.

- В бараке? Вблизи Лабытнанг?

- В бараке. Сорок километров от Лабытнанг. Ася была живой из мертвых, но и это не все - она была в бараках Пятьсот первой...

Что там было? Вокруг ее барака?

- Горы...

- Речка? Какая?

- Речка? Собь. .

Так и есть: он бывал в Асином бараке, промерзшем, сыром, с узкими окошечками у самой земли. В 1954 году, летом, когда ехал из Лабытнанг в Сейду.

Пятьсот первую расформировали, но Асю и тогда не пустили в Москву,в европейскую часть СССР не пустили, и она несколько лет жила в Березове,в поселке при впадении Северной Сосьвы в Обь, там когда-то был в ссылкеМеншиков (суриковский "Меншиков в Березове"), и Голубев коротко надень-два - в те же годы тоже бывал в Березове с инспекторским барометром. Но они не встретились.

Голубев пытался объяснить Асе эпопею Пятьсот первой, чудовищныйзамысел и против людей и против природы, два совмещенных зла, но Асясказала:

- Года через два, будем живы, я тебя выслушаю, я пойму. Сейчас ненадо, не могу!

Голубев заговорил об Ангальском гидростворе, Ангальском мысе Асявидела мыс не один раз - он, вспоминая, произнес слово "красиво".

- Красиво?.. - вздрогнула Ася. - Отложим и этот разговор. На год... Голубев - о проекте Нижне-Обской ГЭС, Ася слушала вся внимание,он кончил, она спросила:

- Если бы эту ГЭС начали строить? Сколько бы на стройке погиблолюдей?

- Много... Но меньше, чем это было бы при Сталине. Ася сказала:

- И об этом - в другой раз. Об этом достижении. Голубев, смущенный и растерянный, замолкал. Воспоминания тоже оборачивались коварством.

Ася могла на полуслове его прервать, могла задать ему какой угодно вопрос, он ей - далеко не всякий; она могла сказать: "Тебе, мой милый, пора домой", и он уходил; могла позвать: "Завтра в половине восьмого" онприезжал минута в минуту; в течение часа он мог десять раз сказать ей, какон любит ее, она - ни разу, и ни разу могла не улыбнуться на его признания.Но если Голубев хотел вдруг высказать Асе свое недоумение, он обращалсяне к ней, а к природе.

- В природе ищу законность своего существования, - говорил Голубев, но она, кажется, сомневается и сомневается во мне.

- Значит, мучаешься?

- Недоволен собой: не могу вписаться в природу. А ведь люблю ее!

- А может быть, все, что ты говоришь, - утопия? Если ты утопист, прими религию - единственная утопия, которая не обещает Царства Божия наземле, только на небе!

Когда они прощались перед отъездом Голубева в Египет, Ася погладилаГолубева по голове, поцеловала.

- Ты и в самом деле хороший! Я убеждаюсь в этом больше и больше.Съезди, милый мой, в Египет, пообщайся со священным Нилом, тебе этоочень нужно, вернешься, а тогда... Не задержевайся долго... Долго этоневозможно. Считать дни на воле хуже, чем в заключении! Там это тебезадано, а здесь задаешь самой себе!

Голубев хотел Асю обнять, она в испуге отстранилась.

- Что ты, что ты! Разве можно?

- Почему же нельзя?

- Множество причин.

- Хотя бы одна?

- Я с одним получеловеком, я с лагерным начальником жила. Асязаплакала, впервые за все время их встреч.

- Оставь! Ну оставь! Какое это имеет значение?

- Что ты говоришь! Подумай - какой ты мужчина, какой человек, еслиэто не имеет для тебя значения? - Ася заплакала навзрыд. И вдругулыбнулась: Поезжай в свой Египет!

В дверь позвонили, Ася пошла открыть. Просунулись головы двухстарушек-соседок, в один голос они спросили:

- А наша Мурочка не у вас?

Они были очень бдительны, эти старушки, очень одиноки и несчастны ипо какому-нибудь поводу обязательно заглядывали к Асе всякий раз, когдаподозревали, что Ася не одна.

Вернувшись из Египта, Голубев звонил и звонил Асе, телефон молчал имолчал. Телефон в детской больнице, где работала Ася, был занят или тожемолчал. Тогда Голубев поехал в Мытищи, в Асин дом - что-нибудь узнать утех старушек, которые ко всему прочему вечно ссорились друг с другом,однако выйдя на лестничную площадку, были как одна, кричали в дваодинаковых визгливых голоса.

Голубев звонил в Асину дверь - ни звука. Он стал звонить непрерывнов надежде, что надоест соседкам и они выйдут. И они вышли.

- Чего звоните-то? С ума сошли? Или как?

- Не знаете, где Ася? - спросил Голубев.

- А вы? Будто не знаете?!

- Придуривается! Много вас таких найдется - придурков!

- Не знаете, где Ася? - спрашивал Голубев.

- Они всегда вот так, которые ходют: когда не надо - здесь, когданадо - их на пушку нет!

- Где Ася?

- Где да где! Не базлай! Спроси по-человечески! Девятый день прошел,он, видишь ли, не знает!

На площадку вышла Мурка, большая, глазастая, зеленая с черным,хвост трубой. Потерлась о ноги Голубева.

- Ты что ластишься-то к кажному? - закричала одна из старушек.

- Пошла домой, дрянь такая! - закричала другая еще громче, и все троеони ушли, сильно хлопнув дверью.

В убогой комнатке Аси на тумбочке стояла модель башни Шухова.Голубев, навещая Асю, недоумевал:

- Сохранила? Чудом?

- У знакомых в Москве оставила, когда поехала в первую, в вологодскую, ссылку.

- Почему не у меня?

- Подумала: у родственников Шухова будет лучше...Где теперь башенка? Изящная? Снова у родственников Шухова? Или все еще на тумбочке в Асиной комнатушке? Или в руках совсем постороннего человека? В кухне соседок-старушек?

Аси не стало, Голубев понял: она из тех женщин, которые матери!

Когда ученица четвертого класса Ася Горелова страстно полюбиласвоего соученика Колю Голубева, это была материнская любовь с заботами оздоровье любимого, о его отметках по арифметике и родному языку, сготовностью на каждом шагу жертвовать собою ради него.

В течение всей последующей жизни Голубев готов был подтвердить, чтотогда-то оно и случилось - реальное, безо всяких выдумок счастье на этомсвете, а семья Гореловых - он это понимал - приобретала все болееявственные черты высшей школы всей его жизни.

Когда же этой семьи не стало, единственно чему он мог посвятитьсебя это гидрологии, той гидрографической карте, которую учительПорфиша вывешивал когда-то рядом с классной доской и которую сПарфишиного разрешения они иногда уносили домой. Уносили, и всубботние вечера инженер Горелов за главного, Елизавета Семеновна, Ася иГолубев за рядовых участников на самом высоком уровне продолжали игру -игру в реки, озера, моря и океаны, в проливы и заливы. Ася очень переживала,если в этой игре Голубев не показывал блестящих успехов.

Звонок Голубеву:

- Сможете приехать?

Конечно, Голубев должен был первым позвонить главврачу детскойбольницы, но он все откладывал: завтра и опять завтра.

Детская была захудалой, переполнена ароматами, кроватки в коридорах,в одних лежат дети мертвенные, с закрытыми глазами, другие рядом хулиганят.

Кабинетик главврача крохотный, тоже с запахами, главврач - высокийи нервный, руки трясутся. Похож на экс-чемпиона "кВч" по шахматам, наРудольфа Васильева.

Первый вопрос Голубева:

- Она просила вас встретиться со мной? Главврач кивнул, подвинул стул:

- Пожалуйста...

Встал, повернул в дверях ключ, снова сел за обшарпанный стол. Помолчав, сказал:

- Я знаю... знаю ваши отношения... Я советовал ей подождать вас. Несогласилась, сказала: "Нет... Надо сделать так, как я делаю!"

Голубев не понял, закружилось в голове, с закрытыми глазами онспросил:

- Скажите, где она похоронена?

Тогда отпрянул врач, руки его подпрыгнули на столе, губы скривились,он передохнул раз и другой.

- Уже? Так скоро? Откуда вам известно?

- Кто? Откуда? Куда? Когда? - выговаривал Голубев бессвязно. - Явас не понимаю! Ни на йоту.

- Но я тоже не понимаю... Что-то не так, не так и не так... Ася уже умерла? Не может быть!

В этой горячке, в этой бессвязности Голубев уяснил: Ася не умерла, но,больная безнадежно (рак), уехала умирать в Сибирь.

В какую Сибирь, Восточную или Западную, Северную или Южную,главврач не знал и не хотел знать - Ася умоляла не разыскивать ее, а где-тотам, далеко-далеко, Асю ждал ее сын-калека.

- Калека? Может быть, можно помочь?

- Господи! Откуда же я могу знать? Если не знаете вы!

- Асины соседки, две старушки, в один голос сказали мне: "Девятыйдень!"

- Две старушки и кошка? Они мечтают расселиться, занять Асинукомнату и хотят, чтобы Ася умерла. Нет и нет - я квартиру не отдам! Ни зачто! У меня две сестры и один врач без жилья! И вот что: Ася просила передать вам вот это... - Врач встал, открыл стеклянную дверцу аптечного шкафа,взял с нижней полки продолговатую коробку. - Вот это...

Открыли коробку, там была башня Шухова, модель.Удивительно мало узнал Голубев об Асе при встречах в Мытищах.

- Там, - говорила она Голубеву, - у меня не было желания самопознавать... никогда не было. Ничего не было, кроме желания выжить и увидетьтебя. Хотя бы однажды. Выжила. Увидела. А дальше - что? Там я знала,как жить: через силу. А - здесь?

- Почему обязательно надо искать вину? Твою ли, потому что тыблагополучен, мою ли, потому что моя жизнь жизнью не была? Как будтобы без чувства вины жить невозможно?

- Ты живешь в проблеме: природа! природа! Прекрасно! Что можетбыть правдивее? Ну а вся иная жизнь? Любовь? Что они для тебя -литература? беллетристика? что-то еще?

- Вернешься из древнего-древнего Египта и застанешь меня совсем-совсем другой. Такой, какая я есть на самом деле, - добрая, очень любящаятебя. А на эту, на сегодняшнюю, не смотри серьезно: взбалмошная бабенка.Возвращайся же скорее!

Так они пробивались к своему прошлому, оно и ничто другое было дляних самым настоящим. Не получилось.

Глава шестаяВ МИРЕ ЧИСТОЙ НАУКИ

Никита Хрущев? Он свел-таки счеты с Голубевым: Голубев перебежалНиките и Гамалю дорогу на подъеме из котлована Асуанской ГЭС, Никитатоже устроил Голубеву в Москве. В осенний сумрачный день, когда товарищи по партии освобождали Хрущева от почетных обязанностей генсека иПредседателя Совмина, в тот день у Голубева и произошел приступ - спазмысосудов сердца и головного мозга. Татьяна вызвала "скорую", но движениепо многим улицам было перекрыто, товарищи по партии опасались восстаниянарода в защиту своего вождя.

Народ безмолвствовал, но Голубева только на другой день смоглидоставить в больницу. Врачи сказали: "Положение сложное".

Голубев только-только, с 1 сентября, начал читать курс гидрологиистудентам-гидротехникам. Читал по трудам классиков: Крицкий и Менкель,Великанов, Чеботарев, - он полагал, что студенты должны твердо усвоитьосновы, а тогда и в новшествах, в последних достижениях науки ониразберутся. Однако этот принцип был осужден деканом: нельзя топтатьсяна месте! Особенное раздражение вызывали у декана Крицкий и Менкель, аон, декан, был влиятельным членом партбюро института.

"Такие дела... - размышлял Голубев. - Дела, дела, дела" - и, несмотряна советы врачей, выписался из больницы. Прочел еще три лекции, двухнедель не прошло - снова слег. С делами явно не получалось, и пока он ехалв неотложке, он думал. "Ася? Жива - не жива? Искать ее - не искать?Узнавать - не узнавать о сыне-калеке?" О том, что сначала надо бывыздороветь, в голову не приходило. Голова работала странно, воспоминаниями Египет - Ася, Ася - Египет.

Отвезли Голубева в Боткинскую, оказался он в двухместной, довольночистенькой палате, в корпусе No 7. Лежа в этой палате, Голубев еще и ещеубеждался, какой он глупый: зачем был около двух недель на воле, если толькои успел что поругаться с деканом (в присутствии студентов), кое-какпримириться с ним (в отсутствие студентов), а еще успел задержать своюстатью об Асуанской ГЭС - взял ее из редакции, чтобы внести уточнения,а вернуть не вернул, не успел. Вот и все результаты двухнедельного пребывания Голубева в качестве выздоровевшего человека.

Ну а теперь, в седьмом корпусе Боткинской, Голубев заметил: соседи-топо палате, они что делают? Оказывается, они умирают. Правда, не на егоглазах, их погружают на каталку и отвозят в другую, по всей вероятности ещеболее чистенькую, палату, по всей вероятности, в одиночную? Нужно все-таки создать условия финальные.

Это наблюдение Голубева ничуть не смутило. Проект-то Нижней Оби оностановил? Остановил! Любимую женщину потерял? Потерял. И не было уГолубева ни малейшего беспокойства за Голубева: всему свое время!

К тому же два соседа по палате - сперва один, через пять дней другой -подали ему пример, рассуждая здраво: когда мысли быть свободной, если неперед своим окончанием? Когда она не повязана будущим? Пользуйся и думай в исключительно благоприятных условиях! Пользуйся, не прозевай!

Первым его собеседником оказался литературовед и театровед Азовский цирроз печени. Печень Азовского увеличивалась не по дням, а почасам, он этим пользовался - прислонял к печени фанерную дощечку, надощечку лист бумаги и писал, писал, торопился, иногда отвлекаясь поговорить с Голубевым.

- Invitum qui serval idem facit оccident! - говорил Азовский. - Кто спасает человека против его воли, поступает не лучше убийцы!

- А сегодня я не хочу жить, и меня не спасут, а назавтра я жить захочу? - спрашивал Азовского Голубев.

- Сначала надо трижды получить от человека подтверждение, с промежутками не менее часа, трижды! - со знанием дела отвечал Азовский.

- Тоже из латыни?

- Это уже мое собственное. Мудрые изречения для того и нужны: дровишки для моего костерка. А я хочу человеку доверять: если он подтвердил трижды, значит, он прав. Без доверия не было бы искусства.

- И театра не было бы?

- Ни в коем случае! Можно ли представить себе артиста, которому неверят зрители?

И опять Азовский цитировал, теперь уже Мишеля Монтеня из труда отом, "как надо судить о поведении человека перед лицом смерти". Еще онсоветовал: смотрите театр Любимова. Обещаете?

- Мне обещать рискованно. Сам себе я уже ничего не обещаю, и этоочень приятно - без самообещаний, без риска самообмана. Я и не знал, чтоэто так приятно!

- Запомните: риск - благородное дело, а всякое обещание - это риск.Нет-нет, вам нужно обещать самому себе. Сужу по вашему виду, по глазам -нужно!

- Врачи...

- Наплюйте! Другим никому не обещайте, самому себе обязательно!Поняли? Обязательно! - И все тем же прерывистым голосом: Михоэлсаубили. Несчастный случай в Минске - это ерунда, не верьте. Разделались счеловеком. Знаете ли, на всякий случай у нас так много делается, так много убивается - представить невозможно! С Михоэлсом мы что теряем? ТеатрДревней Греции - раз, мистерию - два, театральную живопись три, всегоне перечислишь - четыре.

И Голубев неожиданно подключился к Азовскому, к его предумиранию,и вошел в его рассказ.

- Фантастический человек Михоэлс. Правда? Насколько я знаю.

- Ну какое там? Фантастических людей нет, не может быть: в жизнигораздо больше фантазий, чем в театре. Потому люди и не могут без театра, что хотят приблизиться к жизни. Извините, пожалуйста, мне нужноуспеть записать кое-что. К тому же и утомительно мне теперь долгоразговаривать.

Азовский приложил к собственной печени фанерку, на фанерку листбумаги, стал писать, а Голубев все-таки пожаловаться на Горького зачембыло Горькому прославлять Беломорско-Балтийский канал? Зачем прославлять товарища Сталина: вот он, товарищ Сталин, с красным карандашом в

руках бодрствует всю ночь над географический картой, исправляет природу - реки соединяет, осушает озера, сводит с земли лишние леса...А развеможно? Разве можно жить в природе, а заботиться о себе, а не о природе -глупо же? Одним словом, Горький и Сталин - необыкновенный альянс,причем антиприродный, и вот Горький вдохновляет Сталина...

Голубев не сомневался в том, что Азовскому было бы интересно кое-чтои о Пятьсот первой узнать, но - что поделаешь? нет у человека времениузнавать, ему бы успеть записать кое-что, что он уже знает, вот он и шептал, записывая: "Если и в пещерах мы находим наскальные изображения,значит, нам..."

"Значит, нам", - тоже прошептывал Голубев, потом стал отдыхать - унего было время отдохнуть, он-то ничего не записывал...

Вскоре медсестра и санитарка переложили кости, кожу и печень Азовского с кровати на каталку, в ногах приспособили фанерную дощечку и стопочку бумаг, укатили все это в другую, должно быть, одноместную палату.

Голубев подумал: Азовский очень легонький, две женщины с ним, можно сказать, шутя управились, а вот с ним, Голубевым, возни будет побольше.А еще, посмотрев на опустевшую кровать Азовского, он подумал: "Святоместо не должно быть пусто. Кого-то Бог пошлет?" И верно: эти же двеженщины перестелили кровать и прикатили на нее другого, тощего, но всеравно каким-то образом солидного человека, - и тот медленным голосомпредставился:

- Поляков... Поляков Владимир Дмитриевич.

Голубев тоже назвался. Поляков освоился на новом месте, и началасьбеседа.

Поляков Владимир Дмитриевич, под семьдесят лет, до недавнего временибыл начальником финансового управления крупного машиностроительногоминистерства, бюджет был крупный, непосредственное начальство надним - очень крупное, Голубев приуныл: наверное, Поляков тоже не ктоиной, как Большой Начальник.

В действительности же Поляков оказался очень большим эрудитом,Голубев, кажется, и не встречал таких.

Он спросил:

- Так вы были в Египте? Недавно?

- Недавно.

- Я в Египте не был. Никогда. Но рассказать об этом государстве, оего искусстве, истории я могу.

- О пирамидах?

- Почему бы нет? Эпоха Рамзеса Второго. Занятная личность РамзесВторой... И прожил-то тридцать четыре года, а успел, успел...

И началась беседа, и Голубев все больше убеждался, что он мало что там,в Египте, увидел. Поляков, который там не был, тот увидел.

Голубев восхитился:

- Какие университеты кончали?

- Две школы: высшее коммерческое училище и духовную академию.Плюс еще один университет. Краткий. Трехмесячный.

- Какой-какой?

- Э-э-э, голубчик, нет у вас исторического чутья: тюрьма, вот какой!Лубянка, вот какой! Год восемнадцатый, вот какой! Соввласть! Соввластьдала мне лубянское образование. Озаботилась, спасибо ей. Помираю, а заботупомню. И благодарю.

Оказалось: в восемнадцатом году Поляков сидел в огромной переполненной камере, человек пятьдесят заключенных - профессора, генералы,политические деятели, министры, коммерсанты, священники, и восемнадцать часов в сутки они внимательно слушали лекции друг друга.

- Так много?

- Есть очень хотелось. Очень. Тюремный паек был даже побольше, чемна воле, все равно голодно, поэтому задачей лекторов было отвлечь слушателей от размышлений о еде. Кстати, вы - о чем бы вы хотели послушать? На что хотите отвлечься? Кроме Египта?

Поляков не только говорил, он прекрасно слушал Голубева, слушал ореках, о роли рек в истории, о нынешней их трагедии. Трагедия нынешняя,но неизбежная, как бы даже предусмотренная самой природой... Дело в том,что реки - продукт климата, но, возникая в одном климате, они эмигрируют в совершенно другие климатические зоны, а это счастье для людей инесчастье для рек... Родится река в горах, ей бы там и оставаться, но она течетв равнину, а тут и начинает терзать ее человек: разбирает сток на орошение,на водоснабжение городов, сбрасывает в нее все свои экскременты, бытовыеи производственные, и в океан уже не река впадает, а сточная канава.

- Вы согласны с этим?

Поляков был согласен. Поляков, поговорив три дня об истории (насчетсовременности не очень-то распространялся), предпочел роль слушателя, истоило Голубеву помолчать с полчаса, он делал жест рукой:

- Ну? Чего же вы молчите? Или уже?..

Мечтать о том, что и третий собеседник будет таким же интересным, какпервые два, Голубев не решился. И верно: следующим соседом Голубеваоказался боксер. Он, как только его вкатили в палату, принялся кого-тонецензурно ругать, какого-то судью первой категории, и ругал до тех пор, пока его не выкатили. Когда стали выкатывать, он замолчал.

И дальше было... Голубев после вечернего укола уснул, ночью проснулся - на соседней койке женщина. Без памяти. Стонет громко. Судорожнодвигает руками. Голубеву стало страшно: а если Ася - так же?! Чего проще,но смерть Аси Голубев не мог себе представить, ему казалось, что Ася еслии умрет, то без смерти.

Голубев нажал кнопку, вызвал сестру. Сестра сказала:

- Чем недовольны-то? Это же ненадолго.

- Все-таки я прошу.

- Все чего-нибудь просят, и вы туда же... Не все ли вам равно?

- Все-таки...

- А ее? - показала сестра на умирающую. - Ее нынче некуда, все койки везде заняты. В коридор? Да?

Сестра сделала Голубеву еще один укол, он тотчас уснул, а когдапроснулся - на соседней койке уже лежал мужчина. Не разговаривающий.Кто такой, Голубев так и не узнал.

В общем, столь же интересных соседей, как первые двое - Азовский иПоляков, - больше не было. Но - нечего Бога гневить - все-таки Голубевуповезло.

Голубева навещали родные. Конечно, Татьяна прорывалась через больничные заставы чуть ли не каждый день, изредка - сын и дочка.

Из разговоров во время свиданий, отрывочных и не толковых, с расспросами о самочувствии, но без слез (плакать в семье Голубевых не любили), -из этих разговоров стало ясно, что сын Алешка налаживается в США. Впоследние годы в Штаты выезжали всего-то несколько студентов, но Алешкане унывал: "На то и конкурсы, чтобы их проходить".

У Голубева был бзик: ему хотелось попросить сына подсчитать продолжительность времени, за которое частица воды от истока Волги достигаетКаспия, достигает, когда свободного течения уже нет, когда сток полностьюзарегулирован водохранилищами. Для Алешки с его вычислительной техникой это дело было простым, вот только исходные данные собрать, но Голубевсына стеснялся. Нельзя было ему мешать, если уж он готовился к такомутрудному конкурсу.

Удочери своя мечта: стать конструктором женской одежды. Дочь сдавалаэкзамены и посещала отца редко.

Татьяна, умница, с первого взгляда поняла, что это за палата такаяпривилегированная - двухместная, бывший советский посол в Австралиилежит в соседней общей, а ее муж - в двухместной! Но чтобы хоть словом,хоть намеком о своей догадке - ни-ни! Конечно, она плакала по ночам, ноднем при детях - ни-ни! Пусть дети учатся на хорошо и отлично! Быт всемье устроен, дети чистенькие, вежливые, без скандальных происшествий,если бы и все молодое поколение было таким же.

О прошлых встречах Голубева с Асей Татьяна тоже догадывалась, а вотчто Ася исчезла так же неожиданно, как появилась, не знала.

Человечество не может быть истолковано с точки зрения естествознания.Если изучить досконально одного слона или одну мышь, тем более еслипровести эксперимент над десятком особей - можно составить представление о всех на свете о слонах и мышах. Но разве можно по десятку представителей рода человеческого понять человечество? Анатомия - общая, физиология - более или менее, но цвет кожи уже разный, способы общения никак не совпадают (разные языки), развитие разное. Одним словом, Голубев сколько ни зажмуривался, чтобы представить себе человечество, никогда не получалось. Даже теперь, когда никакие заботы ему не мешали, не получалось.

А вот земной шар - пожалуйста, никаких трудностей! Вообще географические видения - земля, ее пейзажи, тем более ее реки - приходили к немунынче гораздо более очевидными, чем прежде.

Странная болезнь спазмы сосудов сердца и головного мозга, схватит нивздохнуть, ни охнуть, ни подумать, только одно желание: поскорей бы! Потом отпустит, и лежишь как ни в чем не бывало, и мозг начинает накручивать на полную катушку, и чувства вопят, требуя своего часа, торопясь выразиться, отметиться еще на этом свете.

Врачи объясняли: это поездка в Египет виновата. В Египет по долгуслужбы советские люди, конечно, должны ездить - мы же там плотинустроим в городе на букву "А", - но ездить туда надо или на короткое время,или на длинное, чтобы две перестройки организма (отсюда - туда, оттуда -сюда) не накладывались одна на другую.

Наслушавшись врачей, Голубев попросил Татьяну сделать ему выписку изБольшой Советской Энциклопедии на букву "Б": болезнь.

Татьяна просьбу выполнила, и вот какие сведения Голубев получил:

"Возникновение болезней связано с воздействием на организм неблагоприятных условий внешних (в том числе и социальных условий)",

"Буржуазная наука, стремящаяся прикрыть гибельное влияние капитализма на здоровье трудящихся, затушевывает роль социально-экономическихфакторов в происхождении Б.",

"Советское здравоохранение, направленное прежде всего на устранениевнешних условий, могущих вызвать Б., принципиально и по существуотличается от здравоохранения капиталистических стран".

И т. д.

Между тем уже восемь приступов спазмов имело место, они шли понарастающей кривой, со рвотой, с сердечными болями, с посинением рук иног и мало ли с чем еще. Очередной приступ Голубев вполне обоснованнокаждый раз считал последним.

Девятый пришелся на воскресенье, лечащего врача - милой, крупной,добросовестной женщины - в отделении не было, была дежурная состороны, из Института имени Мясникова, молоденькая и самоуверенная.

Она пришла, отрекомендовалась:

- Меня зовут Полиной Николаевной, я из Института Мясникова. Каквы себя чувствуете?

По привычке, кажется, сделала глазки.

- Приступ начинается... - кое-как ответил Голубев. - Девятый.Татьяна сидела рядом ни жива ни мертва, сосед по койке, совсем еще молодой врач-кардиолог из больницы No 29, ни с кем не разговаривал и никого не слышал...

Полина Николаевна удивилась:

- Девятый? Ух как много! И у вас до сих пор никто ни одного не снял?Странно... Ну, мы сейчас вам этот, девятый, снимем... Сейчас я принесутаблетки, выпьете две и уснете. Проснетесь в прекрасном состоянии.

Девятый наступал, врача-соседа вот-вот должны были укатить, Татьянупопросили выйти, она вышла, поверив Полине Николаевне. Голубев же неверил ей ни на йоту.

- Александр Федорович в таких случаях настоятельно рекомендовал вотэто... Очень простое средство... - сказала Полина Николаевна, протянувГолубеву дне таблетки и стакан с водой. - Запейте.

- Какой еще Александр? - спросил Голубев. - Какой Федорович? Ужне Керенский ли?

- Мясников, вот какой! - рассердилась Полина Николаевна. - Вам каксердечнику полезно знать...

- Керенский тоже был Александром Федоровичем...

Полина Николаевна сокрушенно покачала головой (должно быть, она незнала, кто такой Керенский) и заставила Голубева проглотить таблетки,натянула на Голубева сбившееся одеяло.

- Сейчас вы уснете, вечером (а вечер уже был, часов шесть-семь) мыпоставим вам укольчик, и ничего этого больше не будет, никаких приступов!

- Спасибо... - проговорил Голубев, - большое, большое спасибо. Изакрыл глаза. - Будьте здоровы, дорогая...

Уснуть он не уснул, но подступивший было спазм явственно сталотступать. Голубев не верил, факт оказался фактом.

Таблетки, которые дала ему Полина Николаевна, он пил затем с месяц,они были в большом ходу у Мясникова, но в других больницах почему-то неприменялись, не были зафиксированы для подобных случаев советскимздравоохранением, хотя и были общеизвестны как средство успокаивающее.

Таблетки назывались триоксазин.

Движение материи то и дело воспринимается нами как движение безматерии, что-то вроде световых электромагнитных волн в интервале частот,воспринимаемых человеческим глазом.

Вот и революции - тоже движение не реальной, а придуманной материи, механика вне и помимо географии. Россия к тому же скоро век как стремится к движению впереди самой себя: "Ну и ну! - удивлялся Голубев своим размышлениям. - В чем смысл-то? В природе же такого смысла не может быть! Природа никогда не выдумывает и не опережает саму себя!"

Умирает человечество, но мало кто этого боится. Боятся за себя и своихблизких, но если умирает человечество - это человеку до лампочки.

И двухместная палата с Азовским, Поляковым и Голубевым показаласьГолубеву не чем иным, как миром истинной, миром чистой науки. Здесь-тонаука ничем не была загрязнена, ничем не была перекрыта, была несравненно свободнее, чем в тематиках всех на свете НИИ.

Очень мало кому из ученых - разве только Вернадскому? удавалосьдумать на итог и на конечный результат, так, как будто думаешь в последний раз.

Голубева перевели в общую палату - он уже вставал, выходил на улицу,гулял между десятком-другим угнетенных березок, между корпусом "ухо -горло - нос" и моргом, но все равно считалось, что он "лежит", даже гуляя.К общей палате - десять коек, - к дискуссиям и анекдотам ее обитателейдоверия у Голубева никакого, скорее чувство презрения: "И эти туда же!"

Он знал, что в общей он полежит без последствий, а вот из двухместнойон вынес представления о собственном существовании как о чем-то случайном: есть в твоей судьбе ряд счастливых случайностей - ты жив, нет -прости-прощай! О чем же нынче было и подумать, что припомнить, если неэти случайности?

Было дело, его, студента первого курса, вызвали в ГПУ и потребовалисоставить списочек тех, кто почему-то недоволен советской властью. Потребовали и отпустили на сутки - хорошенько подумать.

Голубев подумал и придумал: на букву "А" он выписал десять фамилийиз списка лиц, лишенных избирательных прав, из "списков лишенцев", развешанных по заборам и опубликованных в газетах. Он принес эту выписку сотруднику на следующий день.

- Ты этих людей знаешь? - спросил сотрудник.

- Нет, не знаю.

- Так почему же ты думаешь, что они недовольны советской властью?

- А почему они должны быть довольны, если они - лишенцы? Их надо восстановить в правах, тогда они будут довольны.

- Ну, - сказал этот сотрудник, - ну ты чудак! Иди, чудак, посиди, еще подумай. - И отправил Голубева в подвал, в темную одиночную камеру, крохотную, без стола, без стула, без кровати.

А Голубеву - дурак дураком - было интересно! Он много слышал отюрьмах, но никогда в них не бывал, и у него было ощущение, что судьбаего не решается в этот час - будут и другие, вполне благоприятные часы.

Потом Голубева снова отвели к сотруднику (следователю), тот сказал:

- Теперь понял, какой будет с тобой разговор? Или ты не знаешь, что указания советской власти надо выполнять? Иди домой и еще подумай, завтра в четыре часа дня будь здесь с настоящим списком.

На другой день в четыре Голубев подал следователю список из десяти фамилий на букву "Б" и опять побывал в камере. Это повторялось с неделю, и Голубева... отпустили.

Отпустили, и все. Спустя год ли, два ли Голубев оказался в городеБийске Алтайского края, на берегу очень красивой реки Бии, шел по главной улице, вдруг что-то его остановило... Он огляделся - что? Он стоял рядом с витриной с фотопортретами детишек и взрослых, а в упор смотрел на него черноглазый, с правильными чертами лица, лет сорока - сорока пяти мужчина потрясающе знакомый, фамилии которого Голубев, однако же, не знал...

А это был тот человек, который допрашивал его, требовал списочекантисоветчиков, сажал его в камеру, когда он приносил списки лишенцев, но потом взял у Голубева подписку о том, что он никогда никому не скажет обо всем происшедшем, и отпустил.

Ну а сколько же чудес, сколько невероятных случаев привело в свое время Голубева туда, где Голубев обязательно должен был быть? На Ангальский мыс, откуда он и начал как настоящий гидролог.

Во время войны с Финляндией, зимой 1939-го, начинающего инженераГолубева вызвали с работы, из проектно-изыскательного бюро, в райвоенкомат и вручили повестку о призыве в кадры 20-го стрелкового полка.

В райвоенкомате было тихо, спокойно, немноголюдно - призывалсяГолубев, а с ним вместе тоже молодой почвовед Курочкин, выпускникПермского университета, тот получил назначение в 22-й стрелковый полк. И тому и другому надлежало зайти в штаб корпуса, зарегистрировать свои повестки, затем проследовать в старинную городскую крепость, к месту формирования полков.

Беседуя о том о сем, непринужденно знакомясь, прошагали Голубев иКурочкин до штаба корпуса, зарегистрировались там у щеголеватого писаря, а когда пошли в крепость, заметили: повестки перепутаны - теперь Голубев назначался в 22-й полк, Курочкин в 20-й.

Голубев оказался дисциплинированнее, он уговаривал Курочкина: вернемся в штаб корпуса, исправим ошибку писаря, - но Курочкин отмахивался: не все ли равно!

В крепости же стоял содом - плакали женщины, толкались призывники, какие-то командиры кому-то подавали команды.

Кое-как и они протолкнулись к дежурному (теперь они были в зданиивоенного училища), первым подал свою повестку Курочкин, и дежурныйсказал ему:

- Двадцатый? Вниз, в подвальный этаж! Быстро! Голубеву же было сказано:

- Третий этаж!

Ночь Голубев провел на полу огромной классной комнаты. Людей здесь была тьма, все спали-храпели, кто подстелив под себя шубу, а кто шубой накрывшись. Голубев тоже спал крепко, но один раз проснулся: со дворараздавались грохот, топот, крики, команды. Это его никак не касалось, и онуснул снова.

Утром стало известно: ночью 20-й стрелковый был отправлен на фронт.

Полк же 22-й стрелковый, запасной, оставался в крепости, формировалроты и батальоны и отправлял их туда же на фронт вслед за 20-м. Голубевкомандовал сначала одним, потом другим, потом третьим взводом добровольцев, которые потому были добровольцами, что были партийцами, их призывали как самых стойких и самых надежных.

Какое случилось недоразумение, думал Голубев: на фронт уходили людипожилые, заводские мастера, паровозные машинисты и ремонтники, агрономы, а учили их в 22-м запасном -- кого месяц, кого две-три недели -молоденькие, вроде Голубева, младшие лейтенанты. Младшим лейтенантамбыло наказано учить требовательно, чтобы рядовые браво кололи штыками(винтовки образца 1891 года) соломенные чучела, чтобы они, рядовые, непонарошке кричали "ура!", чтобы во взводах не было разговоров на тему овойне - зачем она и почему? - на это есть политруки, они знают зачем ипочему.

И Голубев исправно командовал взводом - дисциплина должна бытьдисциплиной, война войной, это он твердо знал, в вузе прошел высшуювневойсковую подготовку и два раза по два месяца бывал на сборах в учебных лагерях.

Но одно событие вызвало в нем смятение - это когда роту построили вдве шеренги и политрук громко, отчетливо прочел перед строем приказ поВооруженным Силам СССР, в котором говорилось, что белофинны, сделаввид, будто отступают, заманили 20-й полк в ловушку и уничтожили допоследнего человека. Только командир дивизии (генерал-майор Виноградов,помнится) и еще два или три человека на самолете улетели в тыл. Командирдивизии был приговорен к расстрелу.

Подпись под приказом была товарища Сталина.

Политрук читал в полной тишине. Командир роты подал команду"р-р-разойдись!", рота молча разошлась, никто ни слова, покурить и то неспросились, а несколько дней спустя по казарме прошел слух: 20-й полк былвооружен кое-как, не у всех бойцов были винтовки образца 1891 года, полкне был одет, обут в ботинки и кирзовые сапоги, а морозы стояли - сорок поЦельсию; 20-й полк не прошел никакой подготовки, из крепости в вагоны,из вагонов в атаку - такой был у него маршрут.

Еще через месяц, в марте, война кончилась, Голубев демобилизовался.

А спустя год-полтора проходила перерегистрация среднего комсоставазапаса, запасники получали повестки, Голубев не получил, явился безповестки, с военным билетом.

Тот же самый оказался в райвоенкомате писарь, который выписалГолубеву направление в 20-й полк, а почвоведу Курочкину в 22-й. Писарьничуть не изменился с тех пор, служака в малом чине и с большой амбицией,был так же подтянут и так же малограмотен. Он взял у Голубева военныйбилет, поискал в шкафу его личное дело, не нашел и принялся на Голубевакричать:

- Безобразие: почему это вашего дела у нас нету? Почему, товарищмладший лейтенант?

- Безобразие не у меня, оно - у вас...

- У ко-го? Вы где разговариваете? Дисциплина где у вас? Дак мыдисциплине научим!

Голубев писарю посоветовал:

- Посмотрите мое дело по списку Двадцатого полка.

- Много понимаете! С Двадцатого никто не вернулся. И что вамДвадцатый, когда вы, такой грамотный, служили в Двадцать втором? Ввоенном же билете записано: Двадцать второй!

- Посмотрите, посмотрите...

Писарь открыл другой шкаф, Голубев прочитал надпись по верхней полке "Личные дела погибших", писарь быстренько пробежал пальцами побуквам "А", "Б", "В", "Г" - вынул дело Голубева.

- Ну, посмотрим, посмотрим! - сказал писарь. - Сейчас же идите накомиссию по переаттестации!

В комиссии из трех человек, все в штатском, председателем был человеклысый, толстый, устало-безразличный, "дело" Голубева было у него в руках,он долго перелистывал его, на Голубева не глядя, потом стал спрашивать отом, что и в "деле" можно было прочесть: образование? кем работали?семейное положение? И о том, чего в деле не было, тоже спросил: печатныеработы? на тему? на изысканиях были? под какие объекты? с метеорологическими наблюдениями знакомы? с зондированием атмосферы, в частности?

Еще были вопросы, потом лысый, толстый и усталый человек усталосказал:

- Обождите в коридоре.

В коридоре Голубев потолкался среди командного состава запаса, несколько человек тут были из числа не получивших повестки. Вскоре егопозвали обратно, и, стоя руки по швам, он выслушал решение аттестационнойкомиссии: младшего лейтенанта Голубева переквалифицировать из командира стрелкового взвода в командира взвода гидротехнического.

Если бы не тот случай, как бы оказался Голубев в створе Ангальскогомыса?

На Ангальский Голубев улетел из Тюмени. Андреевский аэропорт этодеревянный причал на озере, моторная лодка и гидроплан у причала,фанерная будочка на берегу. Обслуживающий персонал - хромой сторож.Гидроплан, если правильно помнил Голубев, это летающая лодка "МП-24".Командир - пилот Степанков.

По ранению Степанков был демобилизован с фронта, прихрамывал илетать не имел права, но летал: два ордена Красного Знамени имел человек.

Лодка старая-старая, летала чудом и только благодаря терпению экипажа - Степанкова, бортмеханика и бортрадиста.

Утром экипаж и пассажиры - Голубев и шестеро плотников с топориками, ящичками для инструмента, с домашним кое-каким скарбом - усаживались в самолет. Степанков давал команду, бортмеханик запускал мотор, бортрадист надевал наушники, и летающая начинала метаться по озеру. Разговаривать нельзя - грохот страшенный. Лодка гоняла, гоняла, но оторваться от воды не могла... Приподнималась на метр, не больше, и тут же плюхалась обратно. Лодку подчаливали к деревянному помосту, бортмеханик возился в моторе, говорил "еще попробуем", и гонка по озеру возобновлялась.

Вечером все усаживались в грузовую машину и, утопая в дорожной грязи,пробивались в Тюмень - ночевать. (Ночевать на Андреевском озере былонегде.) Наутро по той же грязи волокли машину на Андреевское.

Так двенадцать суток.

Голубев убеждал Степанкова:

- Попросимся на сухопутный аэродром, а?

- Раз надо, значит, надо... - отвечал Степанков, пожимая плечами. -Приказ: все для фронта!

- Когда-нибудь взлетим, - подтверждал бортмеханик. - Не может быть,чтобы не взлетели.

- Есть команда взлететь! - подтверждал бортрадист. И на тринадцатый день лодка взлетела. И сверху стали видны леса, речки,поля, деревни, стала видна земля. Голубев удивлялся: какая большая! Задвенадцать прошедших дней земля для него замыкалась в пространствеАндреевского озера и в протяженности грязно-жидкой дороги от озера доТюмени. Но вот Большая земля вдруг стала двигаться ему навстречу, а солнце - навстречу земле.

Вот уже и сказочно-белый тобольский кремль, и тобольские постройки на Чувашском мысе при впадении реки Тобол в Иртыш. Аэропорт на другой, не обжитой стороне Иртыша, там предстояло приводниться, и, подумал Голубев, не так это просто для лодки, которая летала, но взлетела чудом.

С высоты метр (побольше, поменьше - трудно было различить) лодка шлепнулась на воду, покачалась, подрожала и тихонько подчалила к берегу. На Андреевском взлетали двенадцать дней; сколько дней будем взлетать в Тобольске? - возникал вопрос.

Однако в Тобольске лодку как-никак подремонтировали, и она взлетела в тот же день. Слава Богу!

Самарово - это селение при впадении Иртыша в Обь. Голубев вышел на берег, поднялся на высокий яр. Слияние большихрек - всегда явление, а таких, как Иртыш и Обь, - явление редкостное.Голубев любовался слиянием и вдруг увидел: "MИ-24" бегает по воде, она взлетает! Пытается взлететь!

Голубев скатился под откос, стал метаться по берегу, размахивать руками, кричать, лодка нехотя пристала к берегу, ему открыли дверь, Голубев ворвался в лодку, закричал:

- Нахалы! Не видите, что человека нет? Без человека взлетаете, нахалы! Степанков ему объяснил: если машина взлетает, значит, надо лететь!Может, она через пятнадцать минут откажется подняться - что тогда? Ты подумал, что тогда?

В Березове шестеро плотников с топориками, ящичками, кое с какимскарбом выгрузились: здесь они должны были что-то ладить и строить. Лететь бы до Салехарда без перегруза, налегке, но тут потерялся бортмеханик, загулял бортмеханик, увела бортмеханика какая-то шикарная березовская дама - был, и не стало!

Пять дней в муторном, тягостном ожидании последнего перелета Березово - Салехард Голубева не покидало предчувствие еще какого-то события, еще случая, и случай случился.

Когда плотники сошли в Березове, все шестеро, начальник порта икомандир Степанков придумали догрузить самолет картошкой: в Березове овощ растет, в Салехарде нет, в Салехарде она много дороже.

И вместо шестерых плотников в самолет втащили двенадцать мешков картошки, и когда вернулся из загула бортмеханик и стали подниматься - нет и нет, машина снова отказывала, проклятая... Она металась по воде, вслед металась моторка, из моторки начальник березовского аэропорта показывал выразительными жестами: выбрасывайте картошку! выбрасывайте, сволочи! - но ничего другого как жестикулировать он не мог, а лодка неожиданно взяла и взлетела! И командир Степанков сделал крылышками "привет".

Но уже спустя полчаса, не более, появился запах горелого в кабине. Огня не видно, дыма нет, запах все сильнее, а Голубева греет снизу, из-под сиденья. Слева чуть впереди от него -- командир, впереди прямо бортмеханик, слева и тоже впереди - бортрадист, сиденья у всех низкие, ноги вытянуты вперед, очень неудобно, особенно если греет и греет снизу.

Механик вертится на своем сиденье, подталкивает командира, командир пожимает плечами: что поделаешь?

Механик передает записку радисту, Голубев, заглядывая, читает: "Передай Салехард один цилиндр отказал" - крупно написано синим карандашом. Так же крупно, но красным пишет и бортрадист: "Передать не могу радио отказало".

Голубев сползает с сиденья и полулежа откидывает его: не под ним ли горит? И верно, под сиденьем - огонь, на свободе он вспыхивает весело и ярко.

Голубев бросает свою куртку-кожанку на радужный огонь, пытается огонь придавить-потушить, ногой толкает радиста: оглянись!

И радист тоже бросает свою куртку на огонь, и, толкая друг друга, они валяются на полу и тушат пожар.

Так оно и есть: под сиденьем Голубева загорелась проводка, недаромего грело и грело снизу. Грохот, чад, дым. А снаружи солнечный день, в этомдне лодка и летит на высоте метров сто - сто пятьдесят, уже не по прямой,но зигзагами вдоль речушек. В тундре речушек множество, в любой момент можно приводниться.

В порту Салехард плюхнулись с высоты метра полтора. Прислушались: забортом легонько плескалась вода речки Полуй. Тут же и моторка послышалась, и командир Степанков строго сказал своему экипажу:

- Сам товарищ Иванов, начальник порта, нас встречает. Уже пронюхалнасчет картошечки, гад, передали ему, гаду, из Березова! Вы, ребята, тутподождите, морды поскоблите хоть сколько-то - грязные же, как черти, -а я выйду поговорю с товарищем Ивановым.

Снаружи голос: "Эй вы там! Живые, нет ли?" - и Степанков открылдверь, ступил на лестницу, поданную с моторки.

- Командир?! - удивился начальник порта Иванов. - Это кто жетебя коптил-то?

Ответа Голубев не расслышал, голоса доносились негромкие, доверительные, как бы за чашкой чая шел разговор, потом Степанков постучал вфюзеляж и как ни в чем не бывало подал голос:

- Ребята! Вы чего это там закрылись-то? Сидят ни-ни, будто неживые.Выходите! Быстро!

- Вылазьте! - подтвердил начальник Иванов. - Ого-го! Черномордые-то какие! Картошечку оставьте в машине. С ней, с картошечкой, ничего неслучится!

Таким-то вот образом двадцать лет тому назад, через все эти случаи иудачи, прибыл Голубев в Салехард. На другой день он уже брал расход Обив Ангальском, в заколдованном створе. С борта катера "Таран" брал.

Еще через два дня Голубев в Оби тонул (не утонул). Но это дело былообычное в те почти безмоторные времена, обычное для гидролога, которыйосваивает новый створ протяженностью пять с половиной километров.Боткинская все это восстанавливала в его памяти, когда он гулял междукорпусом "ухо - горло - нос" и моргом.

Ну вот: жена Татьяна нахлобучивала на Голубева шапку, а сын Алексейстоял в дверях кардиологического корпуса и повторял:

- Поторапливаться, батя, надо. Надо поторапливаться, такси ждет,водитель волнуется. Он сильно волнуется!

Уселись в такси. Поехали.

Татьяна пребывала в тихой и скромной радости, Алешка читал конспектлекции какого-то знаменитого физика, читал, пошевеливая губами и рыжеватым чубом. Чубастый вырос парень.

Анютка готовилась дома к возвращению отца - стряпала вкусненькое, этоона умела и любила.

Голубев же возвращался если уж не с того, так и не с этого света, из некоегопромежутка между тем и другим. Славный был промежуток, научный, безвыбросов, без загрязнений и перекрытий. Событийность промежутка состояла в одной-единственной и неизменной альтернативе: жив - мертв. И все.Азовский и Поляков отправились туда, а Голубев - сюда. По чьей-то ошибке?Ошибка похожа на другую: когда почвовед Курочкин, а не Голубев погиб всоставе 20-го полка.

"Жива! - думал об Асе Голубев. - Найду, - думал он. - Ася не от болезни скрылась в Сибирь, от своей любви". "Нет, не найти..." - думал он чуть спустя...

Не успел Голубев поговорить о ноосфере с Поляковым, как Поляков умер.А поговорить на тему все еще хотелось, и Голубев, уже за пельменями,попытался объяснить Анюте, девочке, признаться, малограмотной, кое-что оноосфере.

Анюта пришла в недоумение:

- Отец! Ты что это? Пельмени, что ли, невкусные? А я-то старалась! Алексей отца косвенно, а все-таки поддержал:

- Чего бы это Богу существовать ради пустого космоса? Без планетыЗемля? - спросил он. - Сам по себе космос и без Бога обойдется! Ну а еслитак - у Земли должно быть будущее.

В целом же никудышное это занятие - доживать свой век. По-хорошемувек и сам должен кончиться, интеллигентно и вовремя, в таких именнособеседованиях, которые происходили у Голубева с Азовским и Поляковым.Собеседования прошли, а век не кончился. Странно!

Ну что это государства выпендриваются? То задумывают строить царствоБожие на земле без участия Бога, а то делают ставку на космос: наведем новыйпорядок в космосе, он механически будет воздействовать и на Землю.

Ася когда-то сказала: уж если утопия, тогда - религиозная.

Не так уж и трудно быть деятельным на земле и в космосе, будучи чьим-нибудь иждивенцем. Иждивенцем природы прежде всего. Но если иждивениеутеряно?

Момент достойного прости-прощай - это когда настоящее тоже становится прошлым. Главное - не упустить момента. Нет-нет, не следуетзадерживаться здесь надолго, утверждался в мысли Голубев, лет семь-восемь - никак не больше!

Вернадский Владимир Иванович. Дар синтеза встречается гораздо режедара аналитического, что же касается Вернадского, тот был столько жеаналитиком, сколько и синтетиком, создал частные науки - геохимию,биогеохимию, радиогеологию, - но в то же время множество наук соединил в природное целое.

Алешка: подай ему Нильса Бора! А Голубеву необходим Вернадский,разные потребности, но разные потребности - это уже разлад.

Алексей понятия не имеет о том, что такое чистая наука, а Голубев -только что оттуда. Голубев знает, что для природы нет положительных иотрицательных величин, есть только критические состояния вещества. Только одна величина имеет для природы знак, знак отрицательный, - эточеловек, но собственный сын Голубева Алешка полагает себя величиной,во-первых, истинной, а во-вторых, безусловно положительной.

Ноосфера - такое состояние биосферы, при котором разумная деятельность человека становится решающим фактором ее, биосферы, развития.Подумать только - геологической силой становилась черепная коробкаГолубева, и как тут обойдешься самим собой? Без Вернадского - никак! Темболее что открыватель - это всегда ответчик, а для каждого истца ответчик -необходимый персонаж.

Но вот еще в чем дело: в одно время с Вернадским в России жил и творил другой товарищ - товарищ Сталин. Разница в возрасте шестнадцать лет.Вернадский: 1863 - 1945. Сталин: 1879 - 1953.

Глава седьмая

"+30"Вернадский Сталин

1938

"О некоторых основных проблемах "О диалектическом и историческом

биохимии". материализме".

"История природных вод".

1939

"О коренном материально- "Программа борьбы партии и энергетическом отличии живых и косных советского народа за завершение естественных тел природы". построения социалистического общества и"Биосфера". постепенный переход от социализма к коммунизму".

1941

"Плечом к плечу со всем народом" (в "О Великой Отечественной войнесоавторстве с X. С. Коштоянцем и Советского Союза".Ф. А. Ротштейном)."Несколько соображений о проблемах метеоритики".

1946

(посмертные издания) "Биография Сталина""Изотопы и живое вещество"."Начало жизни и эволюция видов".

1950"Гёте как натуралист". "Марксизм и вопросы языкознания".

1952

"О геологических оболочках Земли "Экономические проблемы социализмакак планеты". в СССР"."Химическое строение биосферы".

Такую вот (далеко не полную) справочку составил для себя Голубев.Недавно составил, года два тому назад, в порыве размышлений о собственнойжизни.

Ведь жил-то он между чем-то и чем-то, в пределах каких-то границ, вотон и решил эти границы приблизительно, а все-таки определить.

Границ все еще не получалось, он стал справку (за счет разных лет)расширять.

Вернадский Сталин

1901

"О значении трудов Ломоносова "Российская социал-демократическаяв минералогии и геологии". рабочая партия и ее ближайшие задачи".

1904

"Страница из истории почвоведения". "Как понимает социал-демократияПамяти В. В. Докучаева. (Докучаев национальный вопрос".был любимым учителем Вернадского,и - надо же! - Голубев тоже чтилэтого ученого, основоположника науки о почвах.)

1905

"Кант и естествознание". "Класс пролетариев и партия "Ближайшие задачи академической пролетариев".

жизни". "Коротко о партийных разногласиях"

1917

"О государственной сети "О Советах рабочих и крестьянских

исследовательских институтов". депутатов".

"Обязанность каждого (о гражданской "Что нам нужно?..".

ответственности в период

двоевластия)"

1924 - 1925

"О задачах геохимического "Октябрьская революция и тактикаисследования Азовского моря и его русских большевиков".бассейна".

1926

"Биосфера". "К вопросам ленинизма"."Определение геохимической энергии".

1938

"О некоторых ближайших задачах "История ВКП(б)".исследования льда арктических областей".

Еще удивительно: Голубев жил, оказывается, в те времена, когда Вернадский создавал учение о ноосфере, а Сталин создавал "Историю ВКП(б)"и бросал реплики, которые воспринимались как великие откровения. Кпримеру:

"Колхозницы должны помнить о силе и значении колхозов для женщин, должны помнить, что только в колхозе имеют они возможность стать на равную ногу с мужчиной",

"Искусство руководства есть серьезное дело", "Советская торговля есть торговля без капиталистов", "Рабочий класс нашей страны, уничтожив эксплуатацию человека человеком и утвердив социалистический строй, доказал всему миру правоту своего дела".

О "блоке коммунистов и беспартийных" особенно много Сталинымговорилось. Удивительно: и в этом блоке Голубев остался живым!

По Вернадскому, наука - часть природы, она не только природу изучает, но и взаимодействует с нею, создает б и о с ф е р у, а затем и "мыслящую" оболочку земного шара - ноосферу. Наука составляет геологическийпласт, новые формы обмена веществом и энергией между людьми и окружающей природой.

По Вернадскому, природа - гармония видов, подвидов и семейств,уничтожение хотя бы одного вида влечет за собой вымирание других видов,то есть сокращается общий для живого вещества генетический фонд.

По Сталину, коротко и отчетливо: природа - это бессмысленная материя, в которую необходимо привнести идеологию.

По Сталину, природа могла создать существо умнее, чем она сама, толькоради "венца своего творения" она и существовала.

Каким-то образом Голубев пережил и это противоречие, Вернадский -Сталин? Даже не очень его и заметив?

Каким же образом-то одна и та же страна в одно и то же время моглапородить и Вернадского и Сталина?

Почему это возможно, что человеческое мышление следует в стольразличных направлениях?

Жуткое таилось в выписках Голубева, какой-то окончательный ответ,смысл которого был ему по-прежнему недоступен... Что-то роковое... Слишком большое расстояние между одним и другим, если в нем потеряетсяэкология ничего удивительного.

Конечно, науке трудно создавать Вернадских, потому что он - ее целое.Другое дело - Сталины, эти рождаются сами собой, рождаются вне. Вне наук,вне самой жизни.

Голубев всматривался в фотографии разных лет: Вернадский и Сталин -молодые люди, Вернадский и Сталин в зрелом возрасте, Вернадский и Сталин на склоне лет... Голубеву казалось - это жители разных планет, разных мышлений, а в межпланетных различиях между ними он так и не находил себя, слишком велико пространство, в нем ничего не стоило затеряться, вот он и думал: затерялся!

По Голубеву, сталинизм и без Сталина был жив-живехонек, в отношениилюдей к природе прежде всего. Сталин победил Гитлера - почему бы емубыло не победить и природу? Не составить Великий план преобразованияприроды? Не вынести постановления о преобразовании Нечерноземья вцветущий сад? Почему бы не построить (для войны с США) железную дорогуот Воркуты до мыса Дежнева вдоль Полярного круга? Была бы идея, идея ивождь, - остальное в природе найдется, обязано найтись, это и естьсталинизм!

В природе недостаточно коммунизма? Недостаток нужно немедленноустранить!

И дело Сталина жило в проекте Нижне-Обской ГЭС, а в более поздниегоды в таких проектах переброски и регулирования стока, как:

Енисей - Обь, Волга - Чограй,

Обь - Аральское море, Сухона - Волга,

Обь - озеро Чаны, Дунай - Днестр - Днепр,

Печора - Волга - Каспийское море, Ленинградская дамба,

Волга - Дон, дамба в горле залива Кара-Богаз- Гол,

Волга - Урал, Сырдарья - Амударья - Арал.

Ни один из этих проектов не был осуществлен до конца, и не без участия Голубева их постигла участь Нижне-Обской ГЭС. Ему бы погордиться,однако не до гордости было, гордились те, кто эти стройки начинал, кто их"инициировал". Инициатива - вот что было важно, и далеко не всегда нужен был финал - зачем?

Лучше по-другому: тратить государственные миллиарды, открывая проектные конторы, развертывая строительство, вешая золотые звездочки нагрудь, а потом строительство свертывать, растягивать его на десятилетия -это гораздо безопаснее, чем сооружать БАМ. Лишь бы был обеспечен "объем затрат", лишь бы он, все остальное - дело второстепенное.

Дело Сталина живет и нынче, и вот уже П. А. Полад-заде преобразовалМинводхоз в концерн "Водстрой", концерну позарез нужны великие стройки,он без них - ноль без палочки. И опять на слуху Волго-Дон-2.

Важно начать; чем кончить - слуху нет.

Коммунизм ведь тоже не был построен, зато был списан (с серьезнымзапозданием), и это - принцип, это психология советского народа: важноначать, после разберемся что к чему.

Проект переброски части стока северных рек в Каспий... Комиссияакадемика А. Л. Яншина против. Статьи против печатаются десятками,сотнями. Совмин (Н. И. Рыжков) проблему рассматривает, слушает докладакадемика А. Г. Аганбегяна, водохозяйственники - брежневские выдвиженцы, - министр Н. Ф. Васильев, первый его зам П. А. Полад-задеотбиваются (может, и в самом деле верят, что осуществят переброску доконца?). Решение Совмина: проект отменить (вернее, отложить, в СССР ведьничто и никогда не отклонялось, только откладывалось - точно так же было и с проектом Нижней Оби). Противники переброски ликовали, праздновали победу, Голубев ликовал и, кажется, праздновал, а нынче уже подвосемьдесят было, он по дурной своей привычке размышлял - что и как?

Был человек, один встретился ему, который, кажется, понимал проблему уже за пределами "за" и "против".

Фамилия - Брусницин, член-корреспондент Академии наук СССР,теоретик. (Теория круговорота вод суши.) Вот он-то, ко всеобщему недоумению, был назначен директором института, институт занимал ведущее положение в разработке проблем переброски.

Долгие годы институт этот находился под крылом Минводхоза -Гипроводхоза, и вдруг - независимый ученый во главе? Нонсенс! "Инициаторы" насторожились.

При первой же встрече в институте перед началом рабочего совещанияБрусницин подошел к Голубеву, негромко спросил:

- Они, перебросчики, и в самом деле хотят строить до конца? Или -блеф?

- Не знаю... Нет, не знаю, - вздохнул Голубев. - Не могу понять!Совещание началось, и теперь уже не с глазу на глаз, а перед всеми

участниками совещания - человек двадцать сидело за столом - Брусницин

повторил вопрос:

- Вы, перебросчики, и в самом деле хотите строить до конца или этоблеф? - И на слове "блеф" сделал ударение.

Но или на самом деле, или был сделан только вид - никто не придалсмысла этому ударению, этому слову, этому вопросу, и вопрос остался безответа.

А Брусницин и еще сказал:

- Разрушать - не создавать. Мы старый мир разрушим до основания, азатем... Вот я вспоминаю ваши статьи, товарищ Голубев...

Участники совещания вдруг примолкли. Что писал Голубев - это их небог весть как волновало: кто-то лает, а караван идет, другое дело, если такзаговорил директор института. Вслух. На официальном совещании. Директор - у него штаты, у него бюджет, от него немало карьер зависит, он вправительство вхож, у него в Госплане такие-то и такие-то друзья...

Брусницин посмотрел на Голубева, Голубев подумал: "Блеф - это же всянаша действительность? Вся она - игра во что-то, чего нет на самом деле?"В нем самом давно это ощущение жило...

Он вспомнил день второй в "кВч", когда сжигались, сдавались в утильдесятки проектов грандиозных гидротехнических сооружений. День второйтоже мог бы называться днем блефа? Блеф - днем вторым?

После совещания его участники толпились вокруг нового директора - ктос какими-то бумажками, кто с выражением готовности старательно послужить, кто с автографами на своих книжках по проблемам водного хозяйства - удобный случай представиться, создать первое впечатление у начальника, по слухам, требовательного, знающего и с чудачествами.

А Голубев видел этих людей будто и не в кабинете директора, а на сцене: все старательно изображали свои роли - ученых, администраторов, прогнозистов будущего и аналитиков прошлого, все были страдальцами проблемы переброски, а проблема была блефом, и никому не нужен был ее конечный результат. Да и кто доживет до этого результата: десять лет изысканий и проектирования, пятнадцать - строительства, еще десять - пусковой период...

"Развитой социализм..." - припомнил Голубев обозначение эпохи, вкоторой он, все эти люди жили, и снова заметил на себе пристальный взглядБрусницина, приблизился к нему и услышал его глуховатый, как бы к самому себе обращенный голос:

- Послезавтра. В это же время. Здесь.

Ну конечно, нелегкой жизни был этот человек... Среднего роста, седойуже, с лицом пристального внимания к окружающему, мысли тоже пристальной. Голубев как только приблизился к этому лицу - поверил ему. Неслучалось с ним никогда, не очень-то он верил в свой собственный первый

взгляд, но слишком значительным был вопрос, значительность требовалакому-то поверить, требовала не оставаться в полном одиночестве.

До послезавтра надо было дожить, в чем-то еще досомневаться-доубедиться, чтобы вступить в беседу с этим человеком, более очевидным, чем ты.

И Голубев до четырех часов послезавтра дожил, а Брусницин нет,Брусницин погиб поздним вечером следующего дня.

В тот вечер за ним почему-то не пришла машина из гаража Академии наук, ученый секретарь вызвала такси. Брусницин поехал на дачу и дорогойвыпал из машины. Таксист не заметил, как это случилось. Неподалеку отМытищ Брусницин умер на обочине дороги. (Опять - Мытищи!) Позже иеще следовали потери скоропостижно умер академик Г. И. Петров, ещенедавно Петров руководил космическими исследованиями, достиг многого,но тут решил перейти к делам земным, занялся проблемой переброски...(Петров был не один такого рода доброволец.)

Кандидат наук Бабенко - тоже потеря! Голубев отмечал потери, будучини много ни мало, а победителем: проекты, которым все эти люди противостояли, действительно не осуществлялись, ни один! Однако же - какая тампобеда чувство роковой неизбежности охватывало Голубева, и нынче онбоялся такси, автопрогресса боялся как некоего предначертания собственнойсудьбы, а вместе с тем и судьбы человечества тоже.

И еще ждал он со дня на день, с часа на час экологической катастрофы,еще не случившейся, но уже великой, она была неизбежна, чувствовалГолубев, неизбежна как последнее предупреждение, как очередной факт вцепочке уже свершившихся фактов.

В Магаданской области Минводхоз загубил сотни тысяч гектаров (впорядке "улучшения земель"), и тамошние следователи передали Голубевуизобличающие мелиораторов материалы, несколько толстых томов, но чутьспустя выпросили их обратно и скрылись в неизвестных направлениях.Страх следователей передался и ему, передался без страха собственнойсмерти, а сам по себе, как состояние жизни. Но и Магадан все еще не былсобытием глобальным.

"В мае 1986 года раскаленный кратер чернобыльского реактора No 4поглотил последний мешок песка, перевязанный алой ленточкой, которуюприпятский комсомол заготовил к празднованию Первого мая. В тот месяцПрипять превратилась в город-призрак. Ее жители вошли в число первых100 тысяч человек, которым было предписано покинуть свою землю и домав 30-километровой зоне".

"Количество погибших в течение первых пяти лет после аварии - 7 -10 тысяч человек. К весне 1991 года умерли 4 тысячи ликвидаторов аварии".

"Облучению подверглись свыше 500 тысяч человек".

"Заражено вокруг оказалось 130 тысяч квадратных километров (площадьЧехословакии, ныне - Чехии и Словакии, площадь Нижне-Обского водохранилища по проекту) - слишком большая территория, чтобы ее можно было когда-нибудь очистить или хотя бы эвакуировать всех живущих здесь людей".

"Если ход заболеваемости жертв Чернобыля будет таким же, как у японцев после Хиросимы, должно пройти несколько десятилетий, прежде чем мы узнаем истинные последствия аварии для людей, не говоря уж о здоровье природы".

"В системе бюрократического волюнтаризма, где каждый проект обставлен сотнями постановлений, решений, указаний и согласований, нельзяустановить, какая бумага из числа главных, какая - из второстепенных, ктонесет ответственность за проект, кто - за его исполнение, и судить надо иливсю систему, или - никого... Такие катастрофы, как Чернобыль, отражаютстепень катастрофичности всей системы управления, всей государственнойсистемы".

"Советские власти вину за взрыв возложили на операторов станции, незатронув ни одного лица вверх по иерархической лестнице".

Год за годом вычитывал Голубев подобные цитаты и думал: "А кто, кроме операторов, оставался ответчиком для советской власти и ЦК КПСС?.. Не было нынче ни правой оппозиции, ни врагов народа, ни вредителей - и потому небывало тяжелое для Советского государства наступало время!" - догадывался Голубев, а собственного успокоения ради вспоминал свет в окошке.

Очень мил, очень близок был Голубеву Александр Иванович Воейков(1842 1916). Родной человек и только! Будто вчера виделись, вчерабеседовали, а ведь не виделись и не беседовали никогда. Крупный былчеловек, не совсем уклюжий. Лысоватый. В дешевеньких очках. Беседовать-то он с Голубевым беседовал, но безголосо - голоса его Голубев не слыхал, вернее всего басок, либо баритон. Из дворян. Очень простенько одевался, галстуков, кажется, не знал. Демократ. "По своим общественно-политическим взглядам не поднимался выше уровня буржуазного либерала" (Большая Советская Энциклопедия).

Не по причине буржуазного либерализма, но Воейкова Голубев стеснялся: неприлично подчеркивать близость к знаменитым родственникам и выдающимся умам. Однако же оттого, что ты скрываешь свои привязанности, они становятся еще сильнее, еще выше.

Тысяча семьсот работ, создание науки климатологии, учения о снеге, о реках ("Реки - продукт климата") и другое многое было географией Александра Ивановича, он будто бы уже тогда, век назад, отдалялся от Земли и со стороны наблюдал, как этот шарик крутится-вертится, что показывает глазам человеческим, а что от них скрывает: догадывайся сам. Он был догадлив: надо изучить верхние слои атмосферы! Столько же кабинетный ученый, сколько и путешественник, он на годы исчезал в лесах Явы, Цейлона. Центральной и Южной Америки, вверяя себя тамошним проводникам, лекарям и нравам, изучая их языки, обычаи.

Ничто не ускользало от взгляда А. И. Воейкова: из чего и как, с каким наклоном крыш были построены жилища, какие образовались почвы, какие на почвах произрастали дикие растения и какие возделывались искусственно. Воейков делал выводы и писал труды о климате Японии. Много позже, когда в этой стране возникла сеть метеорологических станций, все его заключения были подтверждены. И "Климаты Северной Америки" пришлись американцам ко двору.

Александр Иванович был первым из тех последних географов, которые еще видели, умели видеть природу природными же средствами, то есть собственными глазами, слухом, осязанием, обонянием, для которых информация еще не заменяла наблюдений и наблюдательности. Как и всякий из "последних", он был чудаковат, десятилетиями издавал на свои средства "Метеорологический вестник", когда же средства иссякли, с удивлением узнал, что существует этакое понятие: гонорар!

Умер холостяком.

Голубев слышал, будто Воейков был влюблен в великую актрису Веру Федоровну Комиссаржевскую (1864 - 1910). "Тоже мне индеец, - удивлялся по этому поводу Голубев, - нашел в кого влюбляться! Надо же!"

В разное время Голубев написал о Воейкове несколько работ, последняя была ему и дорога и тревожна: он говорил, что наши (советские) инженеры-мелиораторы осушают, орошают и обводняют почвы, ни сном ни духом не подозревая о существовании трудов Воейкова - для них достаточно было "Краткого курса" истории РКП(б) - ВКП(б) - КПСС и сталинского плана преобразования природы, они слыхом не слыхали о том, что над территорией СССР существует "ось большого материка Воейкова", широтная ось повышенного барометрического давления, которая, сдвигаясь то на юг, то на север, определяет наступление или засушливых, или избыточно влажных лет.

По существу, Воейков был теоретическим основоположником русских инженерных мелиораций, однако никто его в этом качестве не признавал. Сколько из-за этого непризнания было потеряно - никто никогда не узнает, не поймет.

А что, думал Голубев о себе, что, если он, Голубев, последний воейковецна земле русской? Их и всего-то оставалось раз-два и обчелся, а он -последний? Конечно, великим для Голубева притяжением обладал другойИванович - Владимир Вернадский, но ведь и к Вернадскому надо былоприблизиться не самому по себе, а через посредника. Да ведь и сам-тоВернадский тоже являлся этому миру не без притяжения Воейкова. БольшиеУмы, они словно планеты - определяют орбиты друг друга.

Нет, никак не вмещалось в сознание Голубева, что Александр Воейков,Василий Докучаев, Владимир Вернадский и Сталин Иосиф, Берия Лаврентийда и Хрущев Никита тоже - это все одна страна, одна география... Что иЧернобыль и ноосфера - это все она же.

Голубев приметил одну особенность в истории русской мысли: в нейслучались изумительные, сказочные мгновения.

В литературе: год рождения Пушкина - 1799, Гоголя - 1809, Герцена,Гончарова - 1812, Лермонтова - 1814, Тургенева - 1818, Некрасова,Достоевского - 1821, Островского - 1823, Салтыкова-Щедрина 1826,Толстого - 1828.

Одна женщина, родив первенца Сашеньку в семнадцать лет, могла быпроизвести на свет своего последнего сыночка Левушку в сорок шестьгодочков. Такая реальность!

В географии: Дмитрий Иванович Менделеев - 1834 год (Голубев полагал, что Менделеев не только великий химик, но и столь же великий географ,один только труд "Познание России" его в этом убеждал), Николай Михайлович Пржевальский - 1839, Александр Иванович Воейков - 1842, МихаилВасильевич Певцов (способ определения широты по звездам) - 1843,Николай Николаевич Миклухо-Маклай и Василий Васильевич Докучаев -1846. Если бы не эти десять пятнадцать лет, что бы представляла собоюболее поздняя русская география? Если бы не эти годы, откуда бы явилсяВернадский?

Если бы Россия поняла, по стопам каких знатоков ее земли ей следуетидти в будущее?! Она не поняла, а нынче поздно. Зримая природа ужерасчленена на ландшафтоведение, геоморфологию, гидрографию, на био и нагео, а по частям ее запросто подчинили себе Ленин и Сталин.

Бесспорное доказательство тому было - 26 апреля 1986 года, Чернобыль.

По многим рекам Голубев плавал за свою-то жизнь и теперь ждал какаярека случится для него последней?

И надо же - последней оказалась Припять.

Припять - наиболее значительный правобережный приток Днепра,длина 802 километра. Извилистая. Площадь бассейна 114,3 тысячи квадратных километров, уклоны 0,00003 - 0,00009 (ничтожные, 3-9 сантиметровна километр). Средний многолетний расход в устье 430 кбм/сек, он обеспечивает судоходство на протяжении почти шестисот километров.

Припять соединена Днепровско-Бугским каналом с рекою Западный Буги далее с польской Вислой, а канал Огинский связывал ее с литовскимНеманом. Совсем не то, что сибирские Енисей, Лена, Обь - тысячикилометров текут сами по себе, ни с кем не связанные, и все по одной и тойже стране, а то и по территории одного административного края (Красноярского, к примеру).

Исток Припяти на Украине, затем течет она по Белоруссии, сновавозвращается на Украину и впадает в Днепр. Точнее, в Киевское водохранилище (оно немногим лучше водохранилища Каховского). Главные притокиПрипяти правые: Стоход, Стырь, Горынь, Уборть. Главные слева: Ясельда,Лань, Случь, Птичь.

По берегам реки Припяти стоят городки Пинск (известен с 1097 года),Петриков (с XV века), Мозырь (1155 год), о городке Норовля Голубев не узнал

никаких сроков, зато о Чернобыле узнал: городом стал считаться с 1941 года,перед самым началом войны с Германией, а "в конце XX века стал известенво всем мире".

Еще как стал известен-то!

Припятские земли за последние несколько веков под кем только непобывали - под украинцами, белорусами, русскими, литовцами, поляками,немцами. Когда-то и под татарами тоже, а частью и под французами.

Основную площадь бассейна Припяти составляет Полесье обширнаязаболоченная и залесенная местность, несколько приподнятая по периферии.

Припять - водоприемник многочисленных каналов, которые осушаютПолесье.

Припять издавна знаменита: с левого берега к ней примыкает Беловежская пуща - любимое охотничье угодье польских королей, русских царей,придворной знати, членов Политбюро. Беловежский заповедник знаменитсвоими зубрами.

Три зубра - Ельцин, Кравчук и Шушкевич, - встретившись в заповеднике Беловежская пуща в декабре 1991 года, объявили: отныне России,Украине и Белоруссии быть независимыми государствами. Все трое и нынчеобъявляют о том ежедневно, иногда несколько раз на день.

Река Припять широтного направления, странная, на взгляд Голубева,река: без берегов. Берега, конечно, есть, но очень плоские и однообразные,что справа, что слева одинаковые - смотреть не на что. Хрупкое равновесиемежду водою и сушей, равновесие как бы по договоренности: вода течет вотздесь, а могла бы течь и левее и правее, севернее и южнее - какая разница,берегов же нет. А ведь люди привыкли видеть и запоминать не столько реку,сколько ее берега.

Река Припять едва ли не на всем своем протяжении течет нынче в зонеповышенной до невероятных размеров радиоактивности - Чернобыль сработал.

Когда Чернобыль сработал, руководство Украинской ССР товарищиЩербицкий (секретарь ЦК компартии Украины), Ляшко (председательСовмина), Шевченко (председатель Верховного Совета) и Романенко (министр здравоохранения) не растерялись, не растерялся и товарищ Израэль -председатель Госкомгидромета, и другие московские деятели (Голубев до сихпор никого по имени назвать не мог, разве только Щербину - Министерствоэнергетики). Не растерявшись, эти люди издали весьма строгие указания:

"Информация об аварии должна содержаться в секрете",

"...информация о результатах медицинского лечения пострадавших должна содержаться в секрете",

"...информация о степени радиоактивного поражения лиц, принимавшихучастие в устранении последствий аварии, должна содержаться в секрете".

Товарищ Израэль, обладая наиболее полными данными, клялся и божился (газета "Правда"), что опубликованные его комитетом карты зараженных территорий Украины, Белоруссии и России достоверны, достовернее быть не может.

Карты были ложными, Израэль же приобрел высокий авторитет и вСССР и за рубежом, МАГАТЭ (Международное агентство по атомнойэнергии), что ли, его поддержало? Говорили (или это Израэль сам о себеслух распустил?), будто он удостоен международной премии, будто наМеждународном экологическом конгрессе в Рио-де-Жанейро летом 1992 годаон был встречен чуть ли не аплодисментами. (Голубев знал: Юрий Антониевич, член-корреспондент Академии наук, в Рио-де-Жанейро, конечно,побывал, но заседаний конгресса не посетил.)

Были, были у советских атомных энергетиков покровители за рубежом -и Колумбийский университет и Одюбоновское исследовательское обществоподтверждали, что заражение не так уж и опасно.

Разве что Гринпис, как всегда, резал правду-матку и по Чернобылю, и поповоду захоронений на Новой Земле и в море вокруг, и по другим поводам,но с Гринписом Голубеву не везло, никак не налаживались с ним связи - он только принимал (не раз и не два) участие в совещаниях по налаживаниютаких связей и не более того.

Теперь Голубев плыл на служебном катере по реке Припять в группеэкспертов из трех человек (от России один, от Украины один, от Белоруссиитоже один). Надо же - от России пригласили на старости лет его, Голубева,пенсионера с 1982 года (до 1982-го - доцент, специальность, само собойразумеется, - гидрология), экспертиза нынче состояла в том, чтобы взять наанализ пробы воды из разных точек русла Припяти, с разных глубин.

Дело было нехитрое, два матроса орудовали приборами, два экспертаглядели на матросов не спуская глаз, а третьему, старикашке Голубеву, былонеудобно глядеть на матросов столь же пристально, он попросил у старшины штурвал и повел катер по тихой, едва-едва текущей Припяти, поговаривая со старшиной:

- Здешний?

- Ну откудова нам тут взяться-то? Здешних-то не остается, а чтобы ещеи со стороны откуда-то...

- Страшно?

- Что это?

- Жить здесь - страшно?

- Живы будем - не помрем. Помрем - живы не будем. Один черт.

- А дети?

- Детей, слава Богу, нету. Живу с бабой, и ладно.

- Родители?

- Родителей, слава Богу, тоже нету: отец помер, мать в каких-то краяхбеженствует.

Катер шел ходко, руля слушался, Голубев задавал крутые повороты скреном и на левый и на правый борт, но в допустимых пределах, членыэкспертизы время от времени посматривали на него с неодобрением, затомолоденький старшина отозвался одобрительно:

- Видать, не впервые. Когда учился-то?

- А тебя, мой друг, еще и на свете не было. Может быть, твоих мамы ипапы тоже не было, - отозвался Голубев и вспомнил катер "Таран", НижнююОбь и заколдованный створ Ангальского мыса.

Створ Ангальский, казалось нынче Голубеву, это створ фантастическигибельных, невероятных начинаний эпохи развитого социализма, он ужеперестал быть местной вертикальной плоскостью, пересекающей Обь, он сталплоскостью горизонтальной и накрыл собою огромную страну, из плоскостивозник объем - длина, ширина, высота, - и в этом объеме развивались иразвивались бесконечные створные идеи.

Чернобыль был из числа тех же идей.

Травы в заповедной Беловежской пуще росли в пояс, густые-густые,деревья были окутаны в листву крупную и ярко-зеленую, ягодники - накаждой поляне усыпано, цветы повсюду, осы и одичавшие пчелы гуделигромко и уверенно: нам здесь жить, меду соберем - никогда не бывало!

И птица летела нынче сюда огромными стаями - гусеобразные, хищные,куриные, журавообразные, голубеобразные, кукушкообразные, козодоеобразные, длиннокрылые, дятлоообразные, воробьиные и многие другие, -летели и находили корм изобильный, жизнь веселую и страстную. Птицаразмножалась здесь неуемно и, отлетая на зиму на юг, запоминала маршруты,которыми сюда прилетала, от природы обостренное чувство ориентации впространстве усиливалось у птиц еще больше: кому не захочется, побывав враю однажды, побывать в нем снова и снова! И не привести в рай детей своих?

И живности разной, четырехногой, бегающей, лазающей и землеройной,все возрастало, а не было здесь людей, самых страшных зверей среди зверей,эти боялись, и никто живности не стрелял, люди не хаживали нынчеохотничьими тропами королей польских, царственных особ русского трона. Членов ЦК КПСС тоже не бывало здесь уже несколько лет.

Люди Полесья - древние-древние племена - нынче подаются отсюда на все четыре стороны света, поскольку имеют представление о том, что время делится на прошлое, настоящее и будущее. Вся иная живность живет только настоящим, вот и радуется ядовитому раю; но у человека опять не выходит порадоваться - будущее мешает.

Человеку ничто так не мешает как будущее - войны из-за него,революции из-за него, прогресс из-за него, разводы мужей с женами, жен смужьями из-за него же.

Зато Голубев хотя и плыл по реке Припять в качестве эксперта будущего, но к будущему - он чувствовал - никакого касательства уже не имел.

Плыл, думал: а что, если настало время конфликта между существом и веществом?

Вещество старалось-старалось взрастить существо, взрастило, теперь настал час расплаты: существо пожелало вернуть мир в состояние хаоса - и дробит, и дробит, и расщепляет природные предметы на части и детали, на молекулы, атомы, нейтроны и протоны, высвобождая ту энергию, которая когда-то была затрачена на синтез, на соединение всех этих частиц в нечто целое. Если этот процесс пошел? Пошел успешно? Что тогда?

Может быть, другие планеты потому и безжизненны, бессуществовательны, что уже прошли через конфликт вещества с существом?

Глядя в коричневую воду Припяти, Голубев довольно-таки отчетливо представил себе этот процесс - что и как...

Какими там, на тех планетах, были министры водного хозяйства и первые их заместители (по аналогии с товарищами Н. Ф. Васильевым и П. А. Полад-заде), какой там был министр энергетики, то есть наш Непорожний, какой был на Марсе Маркс и товарищ В. И. Долгих - последний секретарь ЦК партии по вопросам энергетической политики... Можно было и дальше и дальше проводить кадровую аналогию. Не на пустом же месте безжизненная пустота произошла? Странные эти не то размышления, не то видения окончательно разобщили Голубева с двумя другими членами экспертной комиссии, тоже плывущими по реке Припять, и Голубев отошел от них в сторонку, в нос катера, устроился на ящике (из-под водки) и стал воду Припяти разглядывать, как бы даже и погружаясь в нее с головой. Припять же текла тихонечко, как будто с ней ничего не случилось, как будто она не омывала берега ядовитого рая и не собирала в себя воду с его местности, как будто ничуть не была заражена и оставалась рекой Божьей, в которой весело резвятся доброкачественные рыбки, все еще пригодные в пищу. И на уху и на поджарку.

Вот и день стоял над Припятью чудесный, солнечный. Или на том ящике из-под водки Голубев задремал, еще что в том же роде, но только показалось ему, будто на борт служебного катера, в задачу которого входило взять пробы воды на предмет определения степени зараженности реки Припять, - будто на этот борт откуда-то поднялась (спустилась?) группа не то экскурсантов, не то еще кого-то, публика, в общем-то, интеллигентная, негромко люди переговаривались друг с другом, причем на "вы", без нецензурных выражений. Что же касается одежды - были странности: длинные сюртуки и цилиндры, пенсне и трости.

Стали обмениваться рукопожатиями. Господи помилуй, да это же всёбыли самые-самые знаменитые русские географы, родившиеся в тридцатые и сороковые годы прошлого столетия, которых совсем недавно в собственных размышлениях Голубев поминал: что бы, дескать, представляла собою отечественная география, если бы не годы, их породившие? И Менделеев тут был, и Воейков в разночинном сюртучишке, и Пржевальский в военной форме, и Певцов, и еще из другой возрастной группы, например Семенов-Тян-Шанский Петр Петрович, Голубев и его тотчас признал. Не то чтобы совершенно отчетливые фигуры, но если уже имеешь о них представление, они различаются без труда.

Перегруз служебному катеру не угрожал, катер сидел неглубоко, доватерлинии оставалось побольше полуметра, можно было еще погрузитьтонны четыре, а все, вместе взятые, классики русской географии тянули не более чем тонны на полторы-две. Никакого барахлишка при них не было. Ни малейшего.

- Чем могу служить? - спросил Голубев, стараясь соответствоватьправилам знакомств прошлого века.

- Простите, пожалуйста, нас весьма интересует география окружающей местности, - в свою очередь стараясь приблизиться к современному произношению, ответил Семенов-Тян-Шанский. Пристально вгляделся в Голубева. Через пенсне на длинном-длинном, черном-черном снурке.

- В какой форме интересуетесь? - и еще уточнял Голубев. - В форме пресс-конференции? Митинга? "Круглого стола"? Симпозиума? Рабочего совещания? Протокола о намерениях? Собеседования?

- Господа, - обратился Семенов-Тян-Шанский к своим спутникам. - Я полагаю - собеседование. А? Ваше мнение?

- Разумеется, Петр Петрович, - подтвердил Александр ИвановичВоейков.

- Разумеется, - произнес и Дмитрий Иванович Менделеев.

- Разумеется, разумеется, - подтвердили все остальные.

- Значит, у вас вопросы ко мне? И много ли их, ваших вопросов?

- Десять, - уточнил Пржевальский.

- Все десять, догадываюсь, по ее поводу? По поводу чернобыльскойкатастрофы?

- Так точно! - подтвердил Пржевальский требовательным тоном ирезким взмахом руки.

- Десять - ко мне?

- Были бы весьма благодарны. Вопросы: почему случилось? кто виновен? какие и кому вынесены судебные приговоры? какие и на кого отнесены служебные меры взыскания? какие жертвы уже имели место? какие жертвы и прочие последствия ожидаются? какие оказаны вспомоществования пострадавшим? каковы технические меры предупреждения на будущее? какие и кому выплачены суммы по страховке? какие воздвигнуты скорбные памятники на месте катастрофы и в местах прочих?

"Так и есть, надо обороняться, - ни с того ни с сего осенило Голубева. - Надо идти в решительное наступление! В отношении Пржевальского эт-то будет очень непросто! А хотя и непросто, все равно - с Богом!"

Почему Голубева осенило именно так, а не иначе - он не знал, однако факт есть факт, и весь его организм факту подчинился и принял состояние боевой готовности номер один, и Голубев набрал воздуху в легкие (воздух был почему-то липким) и закричал:

- А при чем тут я? Я, Голубев, при чем? У Израэля спрашивайте! У Долгих! У предсовмина Украины Ляшко! У генсека Горбачева! У товарища Бориса Евдокимовича Щербины - он был министром строительства предприятий нефтяной и газовой промышленности, он был заместителем председателя Совета министров, он, а не я! У Рыжкова Николая Ивановича спрашивайте, он был председателем Совета Министров, а не я! Я-то - при чем? Разве это красиво все сваливать на рядового гражданина? А если рядовой привлечет к ответственности гениальные умы? Они-то куда в свое время смотрели?

- Позвольте! Но вы же - как это нынче называется? - вы же эколог, если я не ошибаюсь? - спросил Пржевальский, снова взмахнув рукой да еще и пошевелив аккуратными усами.

- И что из того? Что я, министр экологии или - кто? По-вашему, яминистр, да? Нет уж, у Данилова-Данильяна спрашивайте, вот у кого! Онминистр!

- Мы о вас много слышали... - Это, кажется, Певцов Михаил Васильевич произнес.

- Слышали, слышали! Это не довод - слышать! Я не самый главныйэколог. И не самый лучший! Нет и нет! Мои возможности нынче - никаких возможностей, вот и все.

- Не поймите нас превратно. Это теперь общее положение, оно намизвестно: все нынче ругмя ругают президентов, все утверждают, что ониплохие, но ведь лучше-то нет? - развел руками один из классиков, опять же Певцов, автор способа определения географической широты позвездам.

Тут-то Голубев и взорвался. Окончательно.

- Я ведь тоже могу спросить: вы-то в свое время где были? Когдаоткрывали науки - климатологию, почвоведение, прочие ведения? Когдаписали "Познание России" и "Полное географическое описание нашегоотечества" - где? Социализм-то не в ваши ли годы нарождался? Мы-томарксизм из рук не вашего ли поколения получили? Ну?! Где ваша объективность? Где ваша хваленая воспитанность? У вас ко мне десять вопросов, а я к вам сотню наберу!

Дальше - больше, дальше - больше Голубев распалился, вот уже стална классиков наступать, теснить их по левому борту катера, высказываяим все свои подозрения и упреки:

- Вы что явились-то? Не иначе с целью выяснить условия своего бессмертия? Дескать, нынешние поколения того гляди передохнут, я хочусказать - отдадут души Богу, а кто же нас будет помнить? Некому нас будет помнить! Это вас беспокоит? Вам хорошо было в свое время умирать -сегодня умрем, а завтра восстановимся в памяти потомков! А нам, потомкам,каково? Нам перспектива не маячит. Знаете, чем все это попахивает?Злостным эгоизмом это попахивает!

Кто-то из классиков, кажется Василий Васильевич Докучаев, попробовалбыло Голубеву сказать: "Я бы вас просил..." Голубев этого допустить не мог:

- Как будто в конце прошлого, в начале нынешнего века вас, уважаемые, никто не предупреждал? Как будто о грядущей катастрофе ПетрАркадьевич Столыпин ничего вам не говорил? Константин Леонтьев, философ, не вам ли внушал: России социализма не миновать, но это еще не всябеда, вся будет, когда она из социализма начнет выходить! Ну? Примолкли?В то время ушами хлопали, чистенькой географией занимались, а нынче -в прокуроры? Не выйдет! Владимира Ивановича Вернадского среди вас нетли? Он советской действительности хватил, он и об атомной энергии писал, он в советское же время и ноосферу придумал, может быть, он на все ваши вопросы лучше меня ответит? Поточнее?

Владимира Ивановича Вернадского на борту служебного катера неоказалось. Голубев снова присел на ящик, с которого вскочил в пылуполемики, и сказал:

- Примолкли? А я вас слушаю... Ну-ну?..

Ответа не последовало, а когда он глаза открыл, никого из классиковгеографии на катере уже не было: два матроса, два эксперта, старшина катераза рулем, Голубев на ящике из-под водки - вот и весь народ. Катер стоялна якоре, два матроса брали пробу, два эксперта на матросов смотрели. Тихобыло. Было очень тихо и очень мерзостно. "Господи! - думал Голубев. - Дочего же мерзостно! До чего я опустился, если с Воейковым не нашел общегоязыка! Если предал, если подставил великого Вернадского! Если не встал наколени перед Менделеевым, а Семенову-Тян-Шанскому не подал руки! Еслинахамил лично Пржевальскому! Откуда во мне такое хамство?! И зачем яплыву по реке Припять, заранее зная, что данные этой (сотой по счету?)экспертизы никому не нужны, ничего не изменят, только какому-то чиновнику помогут отчитаться в "проделанной работе"? Надо с этим делом кончать!Умереть надо, вот что, - догадался Голубев. - Умереть раз и навсегда, безовсяких там царств небесных, без перевоплощений души, так, чтобы и следане осталось!"

Не надо, не надо Голубеву перевоплощаться в душу счастливого человека,в душу слона или собаки. Человеческое население Земли возрастает чуть лине на миллиард за каждые десять лет, значит, и умирает людей в абсолютныхцифрах все больше и больше, значит, за собачьими душами огромная иблатная очередь, наверное, предварительная запись, он же, Голубев, за своюжизнь в очередях настоялся, назаписывался - хватит! И бесполезно: душа ниодного толкового животного не захочет в Голубеве поселиться, в себеголубевскую душу поселить, на этот счет у него было доказательство.

В комнате его жены Татьяны над ее кроватью висел фотопортретобезьяны орангутанг, кажется, был, большая голова и глаза умные, у людей таких глаз не бывает. А почему бы обезьяне быть глупой? Глупую, ее сразубы съел какой-нибудь леопард. К тому же она ведь не сделала ничего лишнего ни для себя, ни для природы, она готова жить в природе в бессчетныхпоколениях, а природа готова создать необходимые условия для существования всех ее поколений, нет у обезьян и ничего несделанного, это прекрасно. Несделанное присуще только человеку - даже в большей мере, чем сделанное и достигнутое. Зачем обезьяне такая обуза?

Голубев останавливался около фотопортрета над Татьяниной кроватью,смотрел, всматривался. Татьяна спрашивала:

- Очень красивая? Хочешь повесить у себя такой же? У меня естьпортрет не хуже.

Голубев отказывался - не надо! - но признавался:

- Кажется, что не люди должны воспитывать обезьян, а обезьяны людей. Пусть люди выступают в цирке и показывают обезьянам свою сообразительность.

Татьяна смеялась:

- Ну какой из тебя циркач?

Татьяне - что? Она экологом не была, природным человеком себя невоображала, растила Алешу с Аннушкой, и только! Татьяна в свое времяГолубева просила: давай заведем собачку? Голубев наотрез: не надо! Так и невырастил в своем доме ни таксы, ни сеттера, ни пуделя, ни дворняжки какой-нибудь, так что прав у него на собачье сердце правда что никаких, на собачью душу - тем более, не потому ли он, вместо того чтобы продуктивно контактировать с классиками географии, по-совковски разругался с ними?Вдрызг разругался! И возникла в нем пустота, которая возникает только изнеразрешимых противоречий, а еще из ненависти к самому себе: вот уждрянь так дрянь! Но ведь и классики тоже хороши - не смогли загнать егов угол, спустить со старикашки штаны и хорошо выпороть! Никто даже невозразил, не крикнул: "Замолчи, сопляк! Восьмидесятилетний!"

Он бы не замолчал, но объяснился бы: "В нынешнем мире мы говорим: атомная катастрофа! Атом, видите ли, перед нами виноват - не хочетрасщепляться! Не верьте! Это катастрофа человеческого мышления: человеккак целое расщепляется на множество своих собственных цивилизованныхпотребностей - и все дела! Вылезает из собственной кожи - и все дела! Нерасщепить атом ему, видите ли, никак нельзя!"

Голубев сидел на ящике из-под водки - о-о-о! а-а-а! о-о-о! а-а-а! -вдыхал-выдыхал липкий воздух, насыщенный всеми ядами, которые он всюжизнь каким-то образом ухитрялся не вдыхать. Мешанина в голове, как усамого-самого современного перестроечного человека, - и самоуничижение,и страсть к сварам, и низвержение авторитетов, и тоска по ним. Вдругпромелькнула тоска по Евклиду - Евклид полагал, будто параллельные линии пересекаться не могут, за ним и классики русской географии так жеполагали: существование человека никогда не пересечется с существованиемприроды.

Пересеклось. Не кто-нибудь, а Николай Иванович (опять Иванович!)Лобачевский (1792 - 1856) создал неевклидову геометрию, доказал: могут.Доказал: природа пространства - это совсем не то, что понимал Евклид.

Именно в такой стране, как Россия, и должна была возникнуть геометрия Лобачевского с пересекающимися параллелями. Больше негде было такой геометрии-географии возникнуть.

Так что фантазируй не фантазируй - дело ясное: надо кончать. Начиналгидролог Голубев на Оби, в заколдованном створе Ангальского мыса, кончаетна отравленной Припяти - логика!

Эпизод за эпизодом, эпизод за эпизодом, но ведь какой-то обязательнодолжен быть последним?!

Голубеву к его судьбе в свое время, в Боткинской больнице, былоприбавлено тридцать - куда больше-то? Зачем ему еще один, два, три,четыре, а то и пять? Одним словом, решение было окончательным, а разтак - легче стало Голубеву, недаром же говорится: подписано - и с плечдолой!

Вернулся Голубев в Москву после Припяти. Татьяна - совсем старушка, согнулась в три погибели, но по-прежнему хлопотливая, спросила:

- Ты приехал?

- А ты как думала? Не приеду?

- Я так не думала, - замахала Татьяна руками и стала рассказывать, насколько повысились в Москве цены за время его отъезда.

- Дети не звонили?

- Аннушка звонила. У нее все в порядке, она новый фасон платьяпридумала. Вечерний. Строгий...

- Строгий? На строгости нынче далеко не уедешь. Алешка звонил?

- Алеша, ты же знаешь, все еще во Франции. Лекции читает. Оченьуспешно. По ядерной физике.

- Он так тебе и сообщил - очень успешно? По ядерной?

- А зачем мне сообщать? Я и сама прекрасно знаю!

- Я спрашиваю: звонил или не звонил Алешка?

- Не звонил.

- Так бы и сказала.

- Так и говорю.

В тот же день Голубев приступил к наведению порядка в своих бумагах.Дело-то, в общем, безнадежное - бумаги Голубева, как только они у него появились, неизменно пребывали в ужасном беспорядке, и он не знал, как иначе может быть: заведешь для бумаг папки по темам, пронумеруешь - вторая, третья, двадцатая, но бумаги по большей части такие, что каждую в зависимости от содержания можно положить и в первую и в двадцатую папку.

Мастером этого дела, конечно, была Татьяна, экономист-плановик, лет тридцать-сорок тому назад она предлагала мужу свою помощь, но муж сказал: "Что-о-о? Нет уж, нет уж, я сам!" С тех пор сам как рыба об лед бьется. Только сам. Ну и другие дела нынче были: письма написать, кое-кому позвонить, да мало ли что.

Голубев любил цифры, которые кончаются на семь (или на семь делятся), в древности такие цифры тоже почитались, поэтому он и назначил себе срок между 7 и 17 августа, ничуть не сомневаясь в удаче своего начинания: настолько-то он был природным человеком, чтобы в этом заключительном деле природа пошла ему навстречу?! Нет сомнений - пойдет!

А еще: он лежал в кровати и взывал к мыслям. Мысли приходили, но были если не хуже, не слабее предшествующих, то и не лучше и не сильнее. А жаль! Он-то надеялся, возлагал большие-большие надежды: дескать, в эту голову, которая приняла столь неординарное решение, и мысли должны прийти отнюдь не ординарные, откровение за откровением! Ну что поделаешь - чем богаты, тем и рады.

Каждая судьба, начиная с зачатия, имеет своей задачей проникать сквозь иголочное ушко.

И Голубев проникал. Вспомнить писаря, который перепутал назначения: направил его в 22-й стрелковый полк вместо полка 20-го. Почвоведа Курочкина вспомнить, который в 20-м погиб вместо гидролога Голубева. А сколько подобных же случаев? Не перечесть!

Пошленький анекдотик. Доктор ставит пациенту диагноз: "Должен вам сказать, что вы импотент. Не огорчайтесь, но это так!" "Спасибо, доктор, большое спасибо: у меня как гора с плеч!"

Не так-то просто было на две-три недельки (оставшиеся до 7 - 17 августа сего года) обустроиться в мире чистой науки. Если бы он никогда не бывал в том мире - другое дело, но он там бывал, отчетливо представлял себе все значение, всю прелесть чистоты, и достигнуть ее повторно - не получалось.

Собеседников не хватало - Азовского и Полякова. Голубев давно уже жил один-одинешенек, и в заключительном эпизоде на собеседников ему рассчитывать опять же не приходилось.

По привычке Голубев полистал Большую Советскую, третье издание, в красном переплете. На букву "с": самоубийство.

Ничего толкового, ничего кроме неопределенных юридических (псевдоюридических?) суждений - кто и за что отвечает, если... Ну и наплевать! Он коснулся понятия вскользь, как дилетант, не более того. Понятие к нему отношения не имело, он ведь не сам с собой, он с природой договорился, природа дала ему санкцию! Он заслужил, он ведет себя корректно, ему можно, другим - ни в коем случае! Представить себе, что министры, президенты, члены Верховного Совета подобно Голубеву сами себе назначали бы сроки? Скажем, полтора-два месяца? Сколько бы они за это время наобещали, сколько бы тайно от своих избирателей наголосовали в кабинках, сколько раз успели бы объявить о режимах особого управления! О новых конституциях! И т. д. Они и предполагая жить обещали не стесняясь, без зазрения совести, а если бы знали - осталось полтора месяца? Как бы они усатые, бородатые, безбородые и безусые - за этот срок постарались?

Танатология, учение о смерти, как ни странно, ничуть не развивается в эпоху цивилизации. В Древнем Египте это учение стояло очень высоко - а нынче? Шаг вперед, два шага назад! И это при том, что в жизни нет ничего более закономерного, чем смерть.

В 1902 году русский ученый А. А. Кулябко впервые оживил сердце,вынутое из трупа, с тех пор и пошло и пошло это О О - "оживлениеорганизма". Тоже мне - мода! Почему-то никто не учитывает, что поалфавиту рядом с О О стоит ОМ - "ожидание математическое", то естьвероятность тех или иных последствий, которые должны наступить вслед за совершенным действием. Конкретно - вслед за О О.

Обижаться Голубеву было не на что: его нынешнее обустройство шло по графику, даже с некоторым опережением - тонус снижался, аппетит снижался, уверенность в благополучном исходе намеченного дела с каждым днем повышалась.

Ходить никуда не хотелось, ни в очереди в магазин, ни в ЖЭК, ни напочту, никуда. Он лежал и лежал, Татьяне говорил - отлеживаюсь послепоездки на Припять. Татьяна верила. Она всегда ему верила, даже тогда, когда он говорил что-нибудь о действительности. О той, которая не могла объяснить себя Голубеву, иначе говоря, Голубев ей был не нужен, но ведь и он не оставался в долгу, и ему - на кой черт нужна была такая действительность? Без такой приятнее, и вот его решение было к обоюдному удовольствию, а наука танатология стала ему особенно близка. Ну прямо-таки как родная! Не бог весть каким он был специалистом в этой области, но не правда ли? - близость далеко не всегда сопровождается профессионализмом.

Какой опыт, какой профессионализм может быть у детей, а ведь соображают!

Дочка Алеши от его первого брака - зовут Наденькой - в семь летперенесла тяжелейшее заболевание, слава Богу, у нее обошлось без последствий, но в детской больнице, где Наденька лежала почти три месяца, где Голубев ее навещал два раза в неделю и чаще, дети очень много, очень умно и конкретно говорили о смерти: кто и когда, кто вслед за кем умрет, кому и какие цветы принесут на могилку, кто будет жалеть тебя больше всех папа, мама, братишка, сестренка или же все одинаково? И о душе шли разговоры: если душа очень захочет, она сможет жить и на том свете - кто ей помешает? Некому! Никто никому там не мешает, никто не болеет, поэтому там и другой свет. Другое дело, если душа не очень захочет. Дети не обладали опытом собственной жизни, вот они и относились к ней объективно как к таковой, без предрассудков, без эгоизма, без утверждений, что жизнь - это твоя собственная принадлежность, что не ты ей, но она тебе обязана.

Эта детская логика в других выражениях, но по смыслу почти полностью совпадала с "чистой наукой", которую тридцать лет тому назад прошел Голубев в обществе Азовского и Полякова.

Эта логика, если вспомнить, была и ему близка едва ли не всю жизнь, с шести лет, когда он стоял на мосту, а под мостом текла и текла река, и течение это остановило Голубева, когда он хотел в него броситься. Будь вода подмостом неподвижна, в неподвижную он без сомнения бросился бы.

Дети... Собственные дети Голубева выросли. По нынешним понятиям,хорошо выросли! Прекрасно!

Аннушка жила в Питере, женщина - огонь, она в свое время вышла замуж за тихого, светлого лицом бухгалтера Генриха, очень скромного, а настала перестройка, бухгалтер этот - ого! - стал большущим бизнесменом.Аннушка уверяла: "Честный бизнес! В нечестный я своему Генриху шагушагнуть не дам!" Вдвоем они и растили двоих детей, мальчика и девочку,голубевских внуков. Аннушка и сама по себе, помимо детей, действовалаочень активно - была ведущим модельером на большом швейном предприятии, была его совладелицей.

Модельером она оказалась поэтическим: носила с собой красивенькую,с загадочными вензелями записную книжку и то и дело изображала на еемеловых, высшего сорта листочках какие-то линии, воротнички, рукавчики, бантики, еще черт знает что. Иногда садилась за стол, задумывалась итребовала от присутствующих:

- Да не вопите вы, ради Бога: я думаю! Я изобретаю! Женский пол пустьтреплется, а мужики - сейчас же заткнитесь!

- Это почему? - удивлялся Голубев. - Почему так?

- Потому что мужики от природы стандартны: брюки в две штанины,пиджаки в два рукава - чего еще выдумаешь? Вот и голоса у них одинаковые, петушиные. Другое дело женский пол: я вот свою доченьку, Машенькусвою, слушаю и в ее голосе угадываю фасоны платьев. Вечерних и повседневных.

Аннушка звонила родителям каждую неделю, Татьяна по звонку чувствовала: Питер! - бросалась к телефону и спрашивала:

- Как живете?

- Нормально! - отвечала Аннушка.

- А дети как? Внучата как? Коленька и Машенька - как?

- Нормально!

- А на работе?

- Нормально! Голубев недоумевал:

- Дебилы наши дети, что ли? Ненормальные дебилы? Или попугаи? Татьяна же счастливо улыбалась:

- Чего тебе еще надо, старый? Нормально, и слава Богу! И Коленькарастет очень способным, Аннушка говорит: в дядю Алешу! Физиком будетнаш Коленька. Ядерщиком. На ядерщиков знаешь какой спрос?

Спрос на ядерщиков резко снижался, но Голубев этого не разъяснял,пусть ее, она ведь в сыночке Алешеньке души не чаяла, до беспамятства имгордилась:

- Он почти что гений! А может быть, и... Все может быть!

- Запомни раз и навсегда, - объяснял Голубев жене, - всего быть неможет! Мужику за пятьдесят, а ты все еще от него ждешь чего-то совершеннонеобыкновенного! Он свои годы уже профукал!

- Мало ли что! Жизнь у разных людей складывается по-разному! неотступала Татьяна. - Алешу - его куда только не приглашают! И в Америку,и в Англию, и во Францию. Бесталанного приглашать бы не стали!

Что верно, то верно, каким Алексей был ученым - отец толком не знал,но в том, что он блестящий лектор, сомневаться не приходилось. К тому женичего невозможного для Алексея по-прежнему не было. Нужно написатькакую-то работу, срок - два месяца? "Два месяца? - рассуждал Алексей. -Успеть можно. Вполне. Арабо-израильская война сколько продолжалась?Кажется, шесть дней?" Нужно прочитать курс лекций на испанском языке?"Ничего особенного. В физике огромное количество понятий произноситсяна английском, английский я знаю!" "Смотри, Алексей, осрамишься! Некрасиво получится", - сомневался отец. "Красиво, красиво! Тем более я жеиспанцев не приглашаю, они приглашают меня. Вот и пусть стараются меняпонять. Хорошенько стараются".

Очень способный хлыщ! И удивительно: Аннушка, та пополнела, солидной стала дамой, представительной, с манерами, Алексей же каким был, таким и остался - тощенький, разговорчивый, легкомысленный. Легкомысленность шла к нему, он умел ее использовать, Голубев и не подозревал, что с таким характером можно быть крупным физиком.

Сам себя Алексей объяснял так;

- Я над любым специальным вопросом думаю ровно час: мой это или немой вопрос? Если не мой - он попросту перестает для меня существовать.Если мой - ищу на него ответ.

А вот в семейной жизни легкомыслие Алексея не срабатывало, он женился в двадцать четыре года, а спустя недолгое время разводил руками:

- Ошибка вышла!

Под сорок переженился, и снова:

- Вышла ошибка!

А ведь в двух браках дважды настрогал по мальчику и по девочке (генетика была в роду Голубевых, что ни семья, то мальчик и девочка).

Вторая Алексеева жена Голубеву не нравилась, первая была гораздолучше, а эта красотка Марлена еще легкомысленнее мужа: уже грузино-абхазский конфликт заварился, она все равно потащилась в Гагры. Вместе сдетьми.

Алексей был в Америке. Голубевы уговаривали Марлену не ехать, она непослушалась.

Спустя месяца полтора Голубев встречал Марлену с детишками навокзале, долго встречал, суток около двух. Расписания и для нормальных-топоездов не было, Марлена же ехала поездом ненормальным, с беженцами.

Двое суток на вокзале (Татьяна привозила ему поесть) - Господи, чегоон только не насмотрелся! Люди вповалку на скамьях и под скамьями, околокасс драки и грабежи, дети грязные, те, что в пеленках, в пеленках неизменных и день и другой, в туалеты огромная очередь, а заплати каким-топроходимцам путь свободен, еще и соответствующую бумажную продукцию предложат (по особой таксе). Были женщины - они испражнялись тутже в вокзале, о мужиках и говорить нечего.

Наконец беженский поезд пришел - слезы, вопли, кого-то ограбили, укого-то что-то потерялось. Марлена чмокнула Голубева в небритую щеку.

- А вот и мы! Мы приехали! Я же говорила: обойдется! Дети некрасивый, сивый с рыжим (в деда Голубева?) мальчик Ольвиан и смуглая красотка, вся в мать, девочка Олимпия - каким-то образом были очень похожи друг на друга, и тот и другая безрадостно и безо всякогоинтереса уставились на Голубева: что за человек? седой? А ведь до отъездана Кавказ с этим человеком отношения у них были дружеские, уважительные, родственные.

Пока выбрались с платформы, из беженской истерики, пока за баснословные деньги нашли левака, чтобы он на своем истрепанном, в пятнахржавчины "жигуленке" отвез их домой, Марлена, ни на минуту не замолкая,объясняла и объясняла Голубеву, какая она все-таки умная, как ловко давалажелезнодорожникам взятки, чтобы уехать, золотой крестик, подаренный ейсвекровью, с себя сняла, а дети так и не проронили ни слова. Приехали наквартиру Голубевых-старших, Татьяна пришла в ужас, принялась внучатотстирывать и мыть, одежонку с них снимать, что-то из одежонки выбрасывать в мусоропровод, что-то зашивать, все это охая, ахая и плача тоже.Детишки понемногу отошли, робко, но стали улыбаться, посмеиваться.Марлена же искренне своим кавказским приключениям удивлялась:

- Как в настоящем спектакле!

Марлена считала себя знатоком театрального искусства, писала пьесы, нопочему-то у нее не получалось, театральные завлиты, злодеи, ее зачем-топрямо-таки преследовали.

Неделю Марлена с детьми прожила в доме Голубевых (и начала писатьновый киносценарий), потом уехала на свою собственную квартиру. Татьяназа это время совсем изошлась - еще поседела, еще сгорбилась, для Голубеваже если уж не вся нынешняя жизнь, так вся перестройка, все заседанияВерховного Совета, все президентские выступления стали с этого времени ассоциироваться с вокзалом, на котором он провел двое суток (президента бытуда! хотя бы на сутки!). Голубев и хотел бы иначе все видеть, но иначе у него,хоть убей, не получалось.

А еще вспоминался ему недавний - месяца два тому назад - разговорс сыном.

Голубев просто так, к слову, упрекнул Алексея в легкомыслии, а тот вдруг отреагировал.

- Ну что ты, право, отец! "Легкомыслие, легкомыслие!" Скажи, что такое легкомыслие? Если я не проповедую ноосферу по Вернадскому - значит,я легкомысленный?

- Вернадский и в самом деле тут необязателен. Но для тебя не существует будущего! Вот в чем все дело!

- А для кого оно существует?

- Для России и для меня. Для миллионов.

- Ну как это оно может существовать для меня, отец, если его уже многие века не существует для России?

- Что-что? Объясни, пожалуйста!

- Дело ясное. При Екатерине Россия выиграла Семилетнюю войну - ичто? Что она имела от этой победы в последующие времена? Ровным счетомничего, одна морока.

- Ну, это дело известное. Что правда, то правда. А война с Наполеоном?

- Россия Наполеона доконала, верно, планы Наполеона не сбылись,верно, он Австрию не завоевал, в Англии не высадился - верно, а нам-токакое было дело до всех этих европейских счетов-пересчетов? Ну сидели быродственники Наполеона на троне в Вене и Неаполе - нам-то что? Нам чтонужно-то было историческая роль, казаки в Париже или собственноеблагополучие, собственное будущее?

Голубев захлебнулся от злости, от собственной растерянности. Алексей,посмеиваясь, будто бы между прочим гнул свое: 1905 год - это будущее?1917 год - тоже будущее? коллективизация и ГУЛАГ - это оно? победа в1945-м - оно? Мы победили, это правда, но теперь побежденная Германияпомогает нам выкарабкаться из ямы. Уступим Японии Курилы - и онапоможет. Мы заняты суверенитетами, кровавыми уже сегодня, а с какимживем завтрашним днем - никто не знает. И спекуляциями заняты. Иворовством. И коррупцией. И алкоголизмом. Это - будущее? Самая богатаяв мире страна ходит по миру с протянутой рукой - будущее? Политика безпрогноза - это авантюра. Наше будущее? Это - как? Это по Вернадскому?

Голубев пришел в ярость:

- Русофоб! Циник! Я и не знал, кого я воспитал!

- Успокойся, отец. С тобой откровенно и поговорить-то нельзя. Будьдобр, успокойся! Если бы я был русофобом, хотя бы человеком не русским,я бы давно из России умотался - у меня на каждый месяц две такихвозможности. Но я человек, к твоему сведению, русский. У моего отечестванет будущего и у меня его нет - вот и все. Так бывает. И не очень редко. Неу каждого человека есть будущее и не у каждого народа. История этоподтверждает - неужели непонятно? Лично мне понятно, но я не бегу изРоссии. У меня две семьи, и обе здесь. Значит? Значит, я патриот. Если япатриот легкомысленный, это логично: уж наверно, я последний в нашемроду патриот, а все последние всегда легкомысленны. Как ты думаешь, отец,что такое легкомысленность?

- Наверное, отсутствие глубокой мысли.

- Ничего подобного! Просто легкомысленный человек недолго помнитвсе плохое. Я когда-то, лет двадцать тому назад, один час шестнадцать минут думал и пришел к выводу: все плохое и все самое трудное - не мой вопрос, не моего ума дело. Вот и экология - да разве она моего ума? Вот и вы,мои старички, тоже русские. Тоже в России. Ну вот и терпите, набирайтесьлегкомыслия. Тебе, отец, с Владимиром Ивановичем приходится терпеть.Трудновато? Да?

Голубев был ошеломлен, не нашелся, что сказать. Еще и потому ненашелся, что Алексей вдруг погладил отца по голове. И слегка по плечу. АГолубев не припомнил другого такого же случая - не было.

Такой разговорец с Алексеем два месяца назад.

Перед Голубевым был его сын, малознакомый человек, легкомысленный, но - муж, с собственной логикой. Перед его логикой отец отступал, хоть и не признавался в этом. Не повлиял ли тот разговорец и на встречу Голубева с классиками географии? На реке Припять?

Все может быть: повлиял.

В России принято умирать с музыкой, вот Голубев и устроил музыкуклассикам-географам. Почему бы не устроить похоронную сюиту, еслимелодия сама напрашивается? Почему бы не сорваться с цепи? Уважал-уважал классиков, считал себя продолжателем их дела и вот аскандалил. Не для того ли, чтобы самые невероятные для себя вещи приравнять к нулю? Приравнял, а тогда никакие величины над тобой не тяготеют, и вот уже ты свободен принять окончательное решение:

- Даешь занавес!

Время шло. 2 августа 1993 года, времени оставалось минимум четыре дня, максимум пятнадцать. Голубев сожалел: почему прекрасная мысль не пришла к нему на год-другой пораньше? Хотя бы на полгодика. На четверть годика. Припяти, что ли, ему не хватало?

Он, Голубев, два месяца тому назад глаз лечил - катаракта, хлопот было, хлопот! Он к Святославу Николаевичу Федорову хотел устроиться в больницу - не вышло, а в больнице рядовой ему сделали что-то так, что-то не так, пришлось дважды ложиться в больницу, в палате больные здорово матерились по политическим и другим поводам, играли в карты и выпивали, все это Голубеву не нравилось, он вздыхал, - а что поделаешь? Ничего другого не было, быть не могло. А выход был: уже тогда принять решение - и черт с ней, с катарактой, не все ли равно стало бы, есть она или нет ее?

А зачем было Голубеву, старику, пенсионеру, два-три лишних месяца, два-три лишних года толкаться в очередях? Давиться в трамваях и метро? Бр-р-р!

А зачем Голубеву был и еще какой-то плюс к тридцати, если само-тоэкологическое движение в России быстро-быстро шло на убыль, если егоприбрали к рукам дельцы и спекулянты? Заплатят такому специалисту "как следует", и любая экспертиза с предусмотренным результатом - вот она, готовенькая: экологическое состояние Н-го комбината удовлетворительное, рекомендуется осуществить такие-то и такие-то мероприятия...

А то экологический пароход поплывет по Волге либо по пути из варяг в греки, в каждом городке экологи (артисты, писатели, лекторы) останавливаются, устраивают для местных жителей концерты, танцуют, просвещают народ по проблемам охраны природы, играют на гармонике, на других музыкальных инструментах - и вперед, к следующему причалу!

Голубев в таком вот экомаршруте однажды участвовал. По Волге. Маршрут был трехнедельный, он не выдержал и через неделю сбежал. И это в то время как среди разрухи и безвластия снова возрождаются проекты переброски речного стока? Упаси Бог! Снова васильевы, полад-заде, воропаевы - упаси Бог!

Был у Голубева и технический вариант, по всей вероятности, прогрессивный: со времен болезни сосудов сердца и головного мозга, с тех счастливых времен, когда он беседовал с Азовским и Поляковым, он не мог спать на левом боку: засыпает прекрасно, безмятежно, а спустя час-другой просыпается от судороги предсмертной - сердце бьется, в голову удар.

Так вот чего бы, кажется, проще: всякий раз засыпать на левом - рано или поздно должно ведь сработать? Мгновенно? Но что-то мешало провести такую серию, которая и на год могла растянуться, и каждый вечер на ночь глядя он лез бы в петлю очень ненадежную - то ли петля выдержит вес тела, то ли не выдержит? Нет, этот способ Голубев не мог счесть благородным.

Или вот: характер у Голубева стал прямо-таки дрянь." Раз в неделю емухотелось бить окна, раз в месяц - посуду, еще что-нибудь, а ворчать, дескать, "и чего живу, когда помирать давно пора?" - так это чуть ли не каждый день. Окна он не бил, посуда, к сожалению, билась сама, замечания по поводу смерти до поры до времени были некорректными, даже унизительными: ворчать ворчишь, а не помираешь. Зато когда к нему пришла счастливая мысль, тут все и встало на свои места, и впервые в жизни он был уверен: завтра будет лучше, чем сегодня, и так до самого конца! Что и говорить - обладала река Припять собственной, ни одной другой реке несвойственной мудростью, научила плавателя Голубева!

А еще беда человеческая: разучились люди умирать. В суматохе, никто неисповедуется перед смертью, родственники не собираются попрощаться сумирающим - разве что похоронный митинг устроят: "Мир праху твоему,отличный товарищ!"

Войны, дележ суверенитетов, одиннадцать чемоданов вице-президентаРуцкого в России, бесчисленные чемоданы в других странах бывшего СССР,жизнь - копейка (рубль, два рубля по новому курсу), ну а если жизньтак дешева, откуда же взяться дороговизне смерти? Высокой ее квалификации? Похороны - да, стоят дико дорого. Но умереть стоило гроши.

Средства массовой информации тоже смотрят на вопрос сквозь пальцы обратились бы, не откладывая на будущее, к Голубеву, покуда он ещев памяти, много любопытного могли бы почерпнуть. Но ТВ не интересуется, а Голубев даже от Татьяны скрывается:

- Отдыхаю... После Припяти... Отдохну - поговорим.

Представить себе невозможно, но был человек, который догадался о том,как в действительности обстоит дело, почему день-деньской лежит и невстает Голубев, что Голубев задумал. И по телефону догадался-то, по самой, казалось бы, неуловимой интонации.

Этим человеком был Мотька Краев, он позванивал между десятью идвенадцатью утра, потом сказал:

- Брось дурить, Николашка. От меня не скроешься!

- От тебя не скрываюсь, - признался Голубев. - Бесполезно. Однакоучти: это дело не твое!

- Вот так раз! Не мое! Оскорбить меня хочешь?

- Нет, право же, Мотя, не лезь не в свое дело. Тем более дело решенное!

- Честное слово - решенное? Если так, не полезу.

- Я тебе благодарен. Скажи - а ты неужели не собираешься? До хаты?

- Вот еще! Будто у меня других нету хлопот! Их у меня и без этогопо уши!

Они еще потрепались, потом Мотька (за восемьдесят, а он все ещеМотька!) сказал:

- Давай кончать. А то у меня слезы на глазах. Желаю успеха!

- Это я тебе желаю: будь здоров!

И Голубев отдыхал в полном смысле слова, как никогда в жизни,вспоминая то, что ему и хотелось и требовалось вспомнить, о чем стоилозаключительно подумать.

Об Асе думал: Ася не обманывала, когда сказала главному врачу детскойбольницы, что уезжает того ради, чтобы умереть. Так оно и было, точно так,и уверенность эта еще подкрепляла его спокойствие: не он один принялподобное решение, Ася уже давно-давно приняла такое же, разные обстоятельства жизни приводят к одинаковым решениям. Снова очень близка емуАся. Мало все-таки он о своей любви до сих пор думал, мало, мало! Пустьи не стала их любовь их настоящим, но разве только о настоящем людидумают?

Время шло. График исполнялся. 4 августа 1993 года было, и тут интересно сделалось Голубеву: почему же все-таки он природный человек, чемприроден? Сомнений не было, а все-таки? Был же какой-то смысл, какие-то у него склонности, вот он (по Вернадскому?) и ощущал живое вещество. Вжизни своей он никогда не имел собаки, но неизменно ощущал себя средимножества собак, кошек, лошадей, слонов, жуков и червяков. Хорошо этоили плохо, но существование жизни было ему значительнее какого-либосущества, а любой пейзаж уходил за видимый горизонт в пространство земного шара, а вращение этого шара вокруг собственной оси и вокруг Солнцабыло и его собственным вращением, он это улавливал.

Как жаль, как жаль, что в свое время ни Азовскому, ни Полякову онне успел об этом рассказать!

Так или иначе, а с некоторого времени и едва ли не каждый день Голубев переживал часы ненависти к себе. И не по одному, а по множеству пунктов.

1. Да, он выступал против проекта Нижне-Обской ГЭС, да, одержалверх, был очень горд. Но если бы ГЭС построили, если бы она дала ток, разве он, Голубев, отказался бы от нижнеобских киловатт-часов? Ни в жизнь!Как пользовались бы энергией Нижне-Обской ее проектировщики инженеры Чиликин, Мальков, Большой Начальник, сотрудник странного учреждения Томилин, так же, не больше, но и не меньше, пользовался бы и он, Голубев.

Фарисейство!

2. Когда-то он сказал Асе:

- Ася! Ты любишь меня только на расстоянии, вблизи - ничуть. Вблизи, случается, ты меня ненавидишь!

- Если и ненавижу, бывает, но все равно потому, что люблю, ответилаАся и вскоре скрылась от своей любви.

Он все еще любил Асю, живую ли, мертвую - не знал какую.

3. Он никогда не понимал своих детей - Алешу и Аннушку. Они тоже не понимали его. Следовательно, жизнь его была неполноценна.

4. Чем очевиднее истина человеческого бытия, тем она беззащитнее -давно надо было догадаться, а не только что.

Нет ничего реальнее аксиом, между тем защитить аксиомы можно лишьс помощью неестественных доводов, и это только говорится, будто аксиомыи догмы не требуют доказательства. Еще как требуют! Вот этого-то он никогдаи не понимал, недоумок. Недоумок и есть!

5. Чернобыльская катастрофа - это вовсе не частный случай современности, но сама современность, это чернобыльская действительность экономики, нравственности, государственности, общественной жизни, не говоряуж об экологии. Вот в какой действительности он жил, не справляясь с задачей жить, не умея задачу обдумать.

6. Голубев сам о себе воображал, будто он борец. Да еще какой! На самом же деле никакой он не борец. Его природным предназначением былоразвивать тезис Воейкова "реки - продукт климата", изучать формированиеречного стока, опираясь на теорию вероятностей и конкретные географические условия. Вот и все. Так оно и было бы, если б с какого-то потолкана него не свалились Гипроводхоз, Минводхоз, Минэнерго, а ему пришлосьпротив них обороняться.

Он всю жизнь просидел в обороне, потому в голове его так и не зародилось ни энергетической, ни мелиоративной альтернативы, которую можнобыло бы выдвинуть против своих противников. И вообще, может ли бытьэколог нападающим? Эколог всегда обороняется, оборона никогда не приносит решающей победы. Экология - это наука не прогресса, а стабилизации.

7. Ничего-то он не открыл в природе, ни одного неизвестного ее качества и закона, ни одной ее тайны даже чуть-чуть не приоткрыл. Должно быть, предвидя этот исход, еще ребенком он хотел броситься в реку с моста. Вот когда он был умен!

8. Если на то пошло, значит, ему надо было поступать не на географический, а на юридический факультет. В США 85 процентов всех проектовприродопользования проходят через суд, а у себя в стране Голубев так и не смог начать ни одного сколько-нибудь заметного уголовно-экологического процесса, привлечь к суду крупного экологического преступника.

9. Голубев чем дальше, тем все сильнее чувствовал себя одной шести-миллиардной частицей человечества. Быть всего-навсего 1/6 000 000 000 чего бы то ни было - это очень прискорбно, без самоуничижения при этом необойдешься. Он и не обходился.

10. Голубев был русским человеком, а кто это такой - русский человек сегодня? Во что он верит? Какие свободы и нынче ему предоставлены?Свобода грабежа (не умеешь грабить - ограбят тебя)? Свобода нищенства(не будешь богатым - будешь нищенствовать)? Свобода лжи (не умеешьлгать - оболгут тебя)? Голубеву припоминалось: когда-то в союзном парламенте премьер-министр Рыжков предложил повысить цены на 30 процентов.Что поднялось! Парламентарии-оппозиционеры заявили, что они лягут нарельсы, но не позволят грабить народ! Теперь они у власти (к власти ихпривели гэкачеписты, это тоже русская ситуация). Кто же виноват? Русскийчеловек всегда и тщетно ищет виновников. Но не сам ли он и виноват?

11. Голубев-то разве не виноват? Куда ни кинь - везде! Ну а если ужон юрист, если он прокурор, так прежде всего самому себе.

12. С некоторых пор Голубеву стало казаться (казаться ли?), что он начьей-то худой заметке. Вот уже и газеты перестали печатать его статьи поэкологии. Трижды в последний год были сняты его выступления по ТВ.Видимо, так и было: он отработанный элемент, а двенадцать пунктов - цифра для случая вполне подходящая, не надо тринадцатого. Двенадцать тоже возводится и в квадрат и в куб и т. д.

В конце-то концов он ведь переживал счастливые дни, рассчитываясь ссамим собою по своей воле - вот уж свобода так свобода!

Вот уж свобода так свобода, но пункт тринадцатый и в этой свободене отступился.

13. Нет, не мог он жить в обстановке таксомоторного парка (No 13?),где нет ни одной новой машины, нет запчастей к старым, нет и ни одноймысли по поводу завтра, а все держится на соплях и хамстве, с которымтаксисты "координируются" с пассажирами, а начальник парка и начальникиколонн тоже строят себе шикарные дачи.

Если же это не таксопарк, а ресторан какой-нибудь или какое-нибудьвысокое государственное учреждение - какая разница? Никакой!

Если уж пункт тринадцатый так или иначе складывался, надо бы оставить его в виде записки.

Он записал строчку, но другого, отвлеченного, содержания:

"Из хаоса еще никогда не возникала демократия".

Проблема переброски, за и против, стала первой (перестроечной?)схваткой между беспартийностью и партийностью. Академики А. Л. Яншин,Г. И. Петров, А. А. Дородницин, В. П. Маслов, Б. С. Соколов былибеспартийными, они и выступили против министров (беспартийных министров в СССР не было, не могло быть), против партийного правительства, в поддержку природы. Не таким уж четким было это разделение на "б/п" и "чл. КПСС", а все-таки было - не удалось Сталину сделать всю интеллигенцию партийной. "Наверное, потому, - думал Голубев, - что беспартийна сама природа - ей чужда идеология".

"К сожалению, - еще думал Голубев, - беспартийности не хватило наперестройку. Невероятный дефицит!"

Слово "природа" соседствует в словарях со словом "Припять"! Специально для Голубева, что ли? А он-то, он-то: до сих пор не сделал из словарей иэнциклопедий выписок всех значений этого слова. Силенок еще хватало, ивот с помутневшим уже зрением, дрожащими руками, но с энтузиазмом онпринялся за дело.

Настольный словарь (1864):

"Природа - то же, что и мир, все предметы, постигаемые нашимичувствами, которых не коснулась рука человеческая, врожденное свойство лица или предмета":

Владимир Даль (1882):

"Природа - естество, вся вселенная, все мироздание, все зримое, подлежащее пяти чувствам, противополагается Создателю".

Большая энциклопедия (1904):

"Природа - окружающий нас мир в своих закономерных изменениях и совсем своим содержанием, насколько последнее не подвергалось еще изменению под влиянием людей, противоположность культуры и искусства. Идеивозвышаются над природой до оценки прекрасного, доброго и целесообразного".

Большая Советская Энциклопедия (1940):

природа - такого понятия в этой энциклопедии нет (есть "Припять","Приручение животных", "Присвоение власти").

Большая Советская Энциклопедия (1955):

"Природа: окружающий нас материальный мир. Вселенная никем несотворена, бесконечна во времени и пространстве. Человек и его сознание есть высшее порождение природы.

Большая Советская Энциклопедия (1975):

"Природа - все сущее, весь мир в многообразии его форм. Объект науки... предельная абстракция, основными характеристиками которой являются универсальность, законообразность и самодостаточность. Общее понятие, задающее принципиальную схему понимания и объяснение того или иного конкретного предмета изучения... совокупность конкретного предмета изучения... Совокупность естественных условий существования человеческого общества... потребление заменяется покорением природы... отношения глобального управления... границы допустимого воздействия... капитализм хищническое отношение к природе... Сама сущность социализма активноблагоприятствует рационализации отношения к природе... на Западе -экологический пессимизм... социализм показывает, что общество,основанное на общественной собственности, в состоянии разумно регулировать свои отношения с природой".

Советский энциклопедический словарь (1990):

"...все сущее, весь мир в многообразии его форм - материя, универсум, Вселенная. Объект естествознания. Совокупность естественных условий существования человеческого об-ва. Осуществление обмена веществ между человеком и П. ...Совокупная деятельность об-ва оказывает все более заметное влияние на П., что требует установления их гармоничного взаимодействия. См. Охрана природы".

Голубев посмотрел:

"Охрана природы - комплекс мер по рациональному (неистощительному) использованию живой и неживой природы... В постановлении ЦК КПСС и СМ СССР в 1988 г. определены главные задачи и основные направления природоохранной деятельности. Создан союзно-республиканский Гос. комитет СССР по охране природы".

Надо же, а он, Голубев, и не помнил этого постановления. Ах, нехорошо, ах, нехорошо! Впрочем?

Впрочем, сойдет: СССР уже нет!

Слишком мало случаев и эпизодов, соединяющих человека с человечеством, а человечество с природой. Природа, ее живое вещество, - тоже ведь общество, а не только среда обитания. Какая же это среда обитания, если любое живое вещество более требовательно к условиям своего существования, чем человек? Южные бактерии, и червячки, и животные не живут на полюсах, но человек живет везде. Это по Адаму Смиту, Марксу, Ленину, Сталину природа не более чем одна из трех составляющих производственной деятельности человека (две других - труд и капитал).

Лето шло вокруг дождливое, ненастное, грозовое, но это уже не касалось Голубева, не его это было дело... Единственно что он воспринимал отчетливо и с удовольствием, это громы: они гремели натурально, без участия художественной литературы, ядерной науки и политики, сами по себе.

Очень приятно! Природа, слава Богу, не забывала его, забытого человека,жизнь которого была тревогой за жизнь.

Голубев был не прочь спрятаться от многих-многих проблем, но прятаться надо вовремя, а не после того как проблема рассмотрит тебя со всех сторон и во всех деталях. Он опаздывал неизменно.

Ядерное оружие безобидно в режиме хранения, но складирование искусственных радиоизлучающих отходов (в том числе и сами АЭС, проработавшие свыше тридцати лет) может разорить самую богатую страну.

"Атомные станции - позорное прошлое человечества", - когда-топрочел Голубев.

Сорок килограммов ядерного урана изымается в Ираке. Этого достаточно, чтобы изменить лик планеты, вес которой составляет 5976 1021 килограммов, а площадь поверхности 510,2 миллиона квадратных километров.

В России первых лет XX века было двенадцать инженеров-гидротехников сельского хозяйства, но один только Жилинский Иосиф Ипполитовичосушил-оросил-обводнил больше миллиона десятин и ни одной десятиныпри этом не испортил. В кадрах Минводхоза два миллиона человек, тысячиинженеров, и они списывают и списывают миллионы гектаров "улучшенных" земель.

Уже Платон был социалистом, уже Аристотель, ученик Платона, социализм не признавал, уже большевики отлучили Платона от социализма: он не выбросил лозунга "рабы всех стран, соединяйтесь!".

Пока двигателями для человека были животные - лошади, буйволы,ослы, верблюды, собаки, олени, - которые двигались со скоростью, присущей им от природы, человек и не вступал в противоречие с природой, но паровая машина, знаменитые Ползунов и Уатт, вывели человека в исходную точку антиприродного движения.

Земледелие, правда, и до сих пор остается природным промыслом, потомучто почвы и растения не допускают скоростей пахотных и уборочныхагрегатов выше вполне определенного предела, близкого к скорости движения лошади, запряженной в плуг либо в жатку. Стоит превысить этускорость - и почвы уплотнятся, как уплотняется дорожный грунт, распылятся, как распыляется дорожная пыль, а стебли растений полягут наземь,минуя жатвенный аппарат, либо вместе с семенами превратятся в бесформенное месиво. Это значило, что земля ставит свои условия земледелию.

Если бы Ельцин и Хасбулатов знали, как надоели они Голубеву! Природыдля них уже не существовало.

При жизни Голубева не было в России такого правительства, которое необманывало бы его, выполняло бы свои обещания: Николай II, Львов,Керенский, Ленин, Сталин, Хрущев, Брежнев, Андропов, Горбачев.

Правда, к троим из этих девятерых у Голубева было особое отношение пусть и под давлением обстоятельств, а все-таки они ушли от властисами и объяснили, почему ушли.

Эти трое: Николай II, Львов, Горбачев.

Но все бы перенес Голубев, если бы не чернобыльская катастрофа, ужочень она долговечна! Более долговечных проблем, может быть, и не было.

Да здравствуют экологические правительства всех государств и народов! (Таковых все еще нет, но если в ближайшем будущем не будет -человечества тоже не будет.)

Все дело в отношениях между целым и частью. Между системой и еесоставляющими.

Вот он человек - член семьи. Семья как составляющая общества.Множество различных обществ, составляющих человечество. Человечество иживое вещество Земли (и неживое тоже). Земля и Солнечная система - вездечасть и целое.

По поводу Земли Голубев проделывал - и ему казалось, будто удастся, -мысленный опыт: одну за другой лишал Землю частностей, прежде всегочисел. Чисел веса Земли, ее объема, размеров, ее орбиты и ее времен - и чтоже? От Земли ничего не оставалось, кроме нечисленной бесконечности.Нынче Голубев и сам себя запросто представлял уходящим в бесконечность.Еще недавно он предполагал - изойдет в нуль, но нет, ничего подобного,теперь уже было ясно как день; его ждет бесконечность! С нетерпением ждет.И у него тоже проявлялось нетерпение: ведь в принципе бесконечность начало всего, поскольку в ней существует бесконечное количество космических тел, одно из которых в конце концов может стать Землей. Вернее всего, это может случиться не без участия некой Высшей силы, думал Голубев, онбыл согласен с принципом Высшего созидания, но сомневался в том, чтоТворец может проследить за эволюцией и поведением всего того, что Имсоздано. Впрочем, это другой вопрос, но так или иначе, а только Земляприобрела собственные, ей одной присущие числа, ей одной свойственныеусловия, необходимые для существования живого вещества. Нужны условия,а тогда будет все, что в этих условиях может быть, вот и жизнь стала естьтолько потому, что могла быть. Любопытно, как никогда прежде в жизниГолубева, и, значит, так: Земля третья от Солнца планета (148 миллионовкилометров), а попробуй поживи и поразмножайся на планете второй, Венере (108 миллионов километров), если там температура поверхности 750+ С,а сутки равны 224 суткам земным? Марс (228 миллионов километров) -планета четвертая, температура от -80 - 60 до +43+ С, сутки - что-то около700 (687) земных, тоже не сахар. А вот Земля это не просто она, а райземной. (Такие же рассуждения, думал Голубев, применимы и к Солнцу всистеме галактики, и к галактике в дальнейших системах.)

И все бы хорошо, всем был бы прекрасен тот невероятный Случай,который - Земля, если бы человек не принял роли Антихриста. Конечно,далеко не все живые (да и мертвые тоже) люди с этим согласятся, но Голубевувсегда были близки интересы, физиология и умонастроения всего живоговещества, он точно знал: там другого мнения быть попросту не может. Темболее не может, что там и выбора не было, а здесь выбор был - Христос иАнтихрист.

Но Христос, Магомет, Будда и другие так и не смогли отвратить человека от его антиприродности. Чего же тогда с Голубева-то спрашивать?

Произвол памяти: апрельская 1986 года чернобыльская катастрофа, онаведь в тот раз не кончилась, она (это привлекло внимание лишь немногих)продолжилась 11 октября 1991 года в 20 часов 36 минут, когда на Чернобыльской произошло короткое замыкание, большой пожар. Горела крышамашинного зала, два ее пролета, отключены блоки третий и пятый (четвертыйвзорвался в 1986 году). Все рушится, взрывается, грохот, беготня, паника(В. Ф. Скляров, "Завтра был Чернобыль").

И - пронесло...

Чуть ли не каждый день Голубев узнавал по ТВ: там взрыв, тут поезд долой с рельсов, отравлена река, истреблен лес, где-то пожары, стрельба,ракеты, - но все еще не доходит до катастрофы глобальной, все ещепроносит и проносит, все еще милует Бог.

Наверное, академика Валерия Алексеевича Легасова милость не устраивала, он переживал ужас (многое пережил и Голубев, но ужас - увы! егоминовал), не мог Легасов согласиться с тем, что:

до сих пор даже и не сформулирована концепция создания устойчивыхэкологических систем; до сих пор нет критериев эффективности самовозобновляемых, самой природой к энергетике предназначенных источников энергии (солнца, ветра, приливов-отливов);

до сих пор строим АЭС и только через пятнадцать - двадцать лет убедимся в их бесперспективности.

Академик Легасов Валерий Алексеевич эти пятнадцать - двадцать летпринять не мог, 24 апреля 1988 года он покончил с собой.

Есть люди, для которых чернобыльская действительность оказалась ихсобственной действительностью.

А ведь пора бы уже, пора прикоснуться к чему-то душевному, исповедально-завещательному! Или Голубев был лишен такой способности, или этаспособность выражалась в нем не как у людей?

Когда-то, вернувшись из мира чистой науки, Голубев сказал сыну:

- Знаешь, сын, я и сам не знаю - то ли стоит жить, то ли не стоит? Алешка, совсем еще в то время парнишка, отозвался так;

- У меня, отец, правило: сам выдумал, сам и думай. - Ну все-таки?

- А чего тут думать? Будто ты один такой. Больше или меньше, но всетакие же!

Алеша! Сын!

Как сложилось: я закончил "круглый стол" с самим собой, но с тобой мырасстаемся, так и не повидавшись. Где тебя носит по белу свету?

Алеша! У меня, географа, к тебе, физику, всегда были серьезные вопросы, ноя стеснялся к тебе обратиться. Когда-то мои родители ни на один мой вопросне ответили толком, вот и я не надеялся на себя.

Это такие разные вещи - география и физика, но и то и другое природа.Я природу боготворю, но и у меня всегда была к ней претензия: мне казалось, чтоона скомпрометировала себя ледниковым периодом. Не будь ледникового - илюдям не было бы необходимости бороться за собственное выживание и сприродой и между собой за кусок мяса мамонта, может быть, не было бы иплеменной вражды, провокаций, воровства и взяточничества, а было бы поГолубеву: смыслом всякого существования стало бы содержание природы. Понимай человек ее содержание - и все остальное станет для него на свои места! Атеперь? После ледникового - что за перестройка? И возможна ли в принципеноосфера по Вернадскому, если из бытия природы не исключены ледниковыепериоды?

Я только что сделал выписки из словарей и энциклопедий, но ответов неполучил.

То, что природа - это окружающий нас мир, люди знают и без книг и беззнаний, но почему же не отдать себе отчета в том, что мы тоже окружаемприроду, только гораздо плотнее и более жестоко, чем она нас?! Что мыобустраиваем ее в системе ГУЛАГа, в системе, которую заведомо не переживутни зэки, ни конвоиры - никто? Что мы - среда обитания природы?

Все, что есть, есть только потому, что может быть. Может быть в природе. Чего в ней не может быть, того нет, нет в ней ничего лишнего да и только.Природа - высшая степень реализации возможностей, и весь вопрос в том,насколько природно такое производное природы, как человек.

Ты, физик, что думаешь на этот счет ?

И как это можно говорить о природе, умалчивая, что она есть непосредственная причина жизни, ее исполнительная и законодательная власть? Наверное, природа тоже существует по Чьей-то причине, это дела не меняет. Причин случается множество, иначе откуда бы явилась бесчисленность следствий?Откуда бы возникли бесприродные философии, которые так и не знают своихпричин?

Сын Алеша! О чем прошу: пожалуйста, посмотри мои выписки, добавь к нимсвои, продолжи своего отца. Меня всегда удручало, что все, о чем я думал всюжизнь, совершенно не касалось тебя. А ведь твой опыт и твое мышление физика, опыт изучения неодушевленного и внегеографического вещества совершенно необходимо приложить к веществу живому, климатическому, поскольку и то идругое - природа. Продолжи меня хотя бы на шаг, для чего-то, но мне так нужно. Представляю себе, что этот шаг окажется для тебя безрадостным искучным, но сделай его. Наука да и все наше мышление увлечены анализом,бесконечными проблемами по разным специальностям, которые знать не знаютдруг друга, и вот уже никто не представляет себе целого и даже не задумывается о нем. Целое, повторяю, окружено колючей проволокой - кто ее, колючую,изобрел, почему неизвестен автор? - и только частности суетятся вокруг,полагая, что их суета и есть свобода, что для них нипочем ни Чернобыль, ниозоновая дыра.

Сынишка! Ты, бывало, говорил своему отцу: "Батя! Ты поменьше думай,побольше соображай!" Прекрасный совет! Не сказал бы, что ты слишком многодумаешь, но посоображать тебе не помешает. Во всяком случае, я не желал бытебе такой жизни, в которой ты так никогда и не помучился бы этим вопросом.

Зенон из Китона: "Ум нужен человеку, чтобы сделать невозможное, разум -чтобы определить, нужно ли это делать вообще".

Правда, я не могу подсказать, что ты должен сообразить, но обязательнодолжен, без этого нельзя.

Да-да, учти: в человеческой жизни (но ни в какой другой) очень часто дажев большей мере, чем сделанное, присутствует несделанное.

Будь здоров, Алеша. Побереги маму. Обо мне не горюй, не в твоих привычкахгоревать, вот и не изменяй себе, я же, ей-богу, если уже не счастлив, так спокоен как никогда.

Твой отец.14.VIII.93.

Р. S. Если тебе придет соображение, что твой отец чайник таскал-таскал по редакциям статьи, а вот уже его и гонят в шею, - не смущайся: у чайников тоже бывают дети.

Р. Р. S. Реки я отношу к живому веществу. Уже по одному тому, что все живое вещество, так же как и река, есть "продукт климата". Кроме того: нет вещества, в состав которого не входила бы вода, онасодержится и в золоте и в граните - везде, а жизнь на планете Землятеоретически возможна до тех пор, покуда Земля не растеряет свою воду вкосмическом пространстве. По Вернадскому, это может произойти через80 миллионов лет.

А еще то, о чем он сыну не написал:

он никогда не был альтруистом, не был в восторге от человечества - даи кто и когда был от него в восторге? Тогда почему же ему перед людьми-тобыло нынче стыдно? За какую такую вину? Может быть, за то, что он небыл ни Вернадским, ни Воейковым, ни Шуховым?

Голубев руководил небольшой общественной, довольно известной экологической группой, она действовала против проектов переброски стока,против ленинградской дамбы, против строительства канала Волго-Дон-2,против строительства ГЭС на реке Белой в Башкирии, против КатунскойГЭС на Алтае. Что-то вроде Гринпис, только советского происхождения ибезденежное.

Организация называлась "Эко", люди - высокого класса эксперты,работали в поте лица и совершенно безвозмездно, а правой рукой Голубевабыла в "Эко" все еще моложавая старая дева из города Барнаула, с улицыимени партизана Мамонтова, звали Нелли, фамилия - Юркова; ей Голубевдоверял едва ли не больше, чем самому себе, о ней говорил: вот человек -всю себя посвятила благородной проблеме, даже и семью не завела, даже ина мужчин не смотрит, деловая, аккуратная, организованная, знающая,преданная, религиозная, спортивная... Нелли Юркова была ученицей Голубева, слушала у него курс лекций по гидрологии.

И что же? Оказалось, под общественным статусом "Эко" Юркова устроила частную фирму, со своими же банковскими счетами, со своей коммерческой деятельностью, со своими зарубежными связями неизвестного свойства. Вот она какой оказалась, эта барнаульская дева, и выжила из "Эко" всех, кто ее в чем-то не устраивал, кто догадывался о тайном существовании ее частной фирмы под эгидой "Эко". Голубева даже и не сама Нелли Юркова ошеломила, но та дьявольщина, которая за ней вдруг стала. Откуда?

Вот и Юркова. Вдруг явится у нее доброта к умершему Голубеву? Недай Бог! Какому-никакому писателю, а такой бы типаж! Находка!

И дошло до того, что однажды он дал себе зарок: "Буду умирать -прокляну Нелли! Если не сдержу слова - прокляну самого себя!"

Конечно, для этого гораздо больше подходило бы другое лицо -министерское, академическое, президентское, но обиды не очень-то считаются с логикой...

Был и такой пасквилянт - Юрочка Костлянский (лет за шестьдесят), внедавнем прошлом писал брошюрки о руководителях художественной жизни СССР, а еще выискивал (и находил) ошибки в статьях и выступлениях Голубева, но Юрочка - что? Большеротое ничтожество, и только, другое дело Юркова Нелли!

Нелли обладает потрясающим самомнением, а Юрочка - что? Таракани с Марса на Землю упадет - не разобьется.

Последним соображением Голубев соображал: "Плюнь! Куда тебе, если от тебя осталась одна десятая, не более того!" - но было уже 9 августа 1993 года, дальше-то куда откладывать? 10 августа от него, Голубева, уже и одной десятой не останется.

И он набрал воздуху, поудобнее устроился на спине и произнес... в адрес Нелли. И стал слушать - что же с ним самим в эту минуту еще случилось?

И не успел понять, как в смежной комнате раздался голос Татьяны, голос прежде неслыханный и незнакомый, чужой голос, совершенно чужой, но Татьяны, умирающей, уже умершей больше и дальше, чем к этому времени, к 17.30 понедельника, августа девяносто третьего, умер сам Голубев...

Голубев вскочил, упал, снова вскочил и в соседней комнате увиделТатьяну - она лежала на полу в позе неестественной, с вывернутыми в разные стороны руками, одна нога вытянута, другая согнута под юбкой, подголовой - телефонная трубка, гудит прерывисто и громко, заглушая прерывистое дыхание Татьяны. Уже и не дыхание, а только хрипы изнутри скорченного тела.

Голубев пытался ее поднять, но не мог, ее тяжесть сопротивлялась, силникаких. Он опустился на пол рядом, вынул из-под ее головы телефоннуютрубку и стал вызывать "скорую".

"Дети!" - подумал Голубев, и только подумал, как Татьяна открылаглаза, сказала: "Алешенька!.." - и снова глаза закрыла.

Приехала "скорая". Врач сделал Татьяне укол, помог уложить в постель,указал Голубеву не спускать с нее глаз, поить прохладной водой, даватьтаблетки нитроглицерина, кормить с ложки, ничем не тревожить, не вступать с больной в разговоры, разве только выслушать ее - что же все-такислучилось?.. Надо бы в больницу, но мест нет, для молодых и то мест нехватает, сказал врач. "Ничего, думаю, обойдется".

Голубев Татьяну поил, давал таблетки, кормил с ложечки и узнал отнее: во Франции, где-то под Лионом, в автомобильной катастрофе погибАлеша. Кто-то откуда-то ей позвонил, сообщил об этом, кто, откуда - онане знала.

Ну да, Алексей мог и должен был кончить так, как он кончил, - он обожал безумно быструю езду, не мог без быстроты, он так и оценивал легковые машины и самолеты: если быстро двигается, значит, хорошая, отличная машина, для него машина.

Татьяна поднялась через неделю, еще согнулась, еще поседела, разговаривала с заиканием:

- Н-не ве-вер-рю... н-не в-в-ве-рю... О-он б-был н-на-к-ка-нунев-великого от-от-открытия! Я знаю!

Привезти мертвого Алешу из Франции в Москву и думать было нечего: валюта - где она? А порядки: по меньшей мере месяц нужен, чтобы оформиться через ОВИР, чтобы купить билет.

Аннушка из Питера ринулась было во Францию, ничего у нее не получилось.

Как был похоронен Алеша - Голубевы по-настоящему и не знали.

Аннушка приезжала к родителям в горе:

- Что со мной случилось: не могу я без Алексея! Жив был - и невспоминала, редко-редко, теперь - не могу! Вот и фасоны свои перезабыла,не идут они ко мне... Только и остается позаботиться о племянниках, ещео вас, мои старички!

И Аннушка заботилась, но все равно не хватало, и пришлось продать (завалюту французам) квартиру Марлены и всем жить в трехкомнатной голубевской.

А еще Аннушка звонила из Питера, сокрушалась:

- Мой-то! Генрих-то! Ударился в сомнительный бизнес! Говорит, иначе нельзя!

- Ну, если ты об этом знаешь, почему молчишь? - спрашивал Голубев.

- Какое там молчу! Ору и реву целыми днями! Сама себя не узнаю!Бесполезно: Генрих меня не боится. Он Алешу боялся...

- Алешу?

- Только его... Да вот и сынишка мой: "А в кого мне теперь быть, если дяди Алеши нету?!"

Ну а Марлена хотя примерной женой не была, примерной вдовой стала: вся комната в Алешиных фотографиях, заказала она и маленький памятник из мрамора, модель того, который поставила бы во Франции или в России, если бы у нее были деньги. Памятник как памятник, горизонтальная плита, стела с мелкой-мелкой надписью: "Незабвенному..."

Модель эту Марлена поставила на письменный стол Голубева рядом смоделью башни Шухова ("Папа, я думаю, это и для вас будет так, как надо").

Утрами Марлена молча сидела перед этим крохотным (двадцать два напятнадцать сантиметров) памятником, иногда плакала, а днем училась накурсах, которые назывались, кажется, курсами компьютерных диспетчеров - у нее не было сколько-нибудь определенной специальности.

Месяц прошел. Голубев вспомнил: он же умирал! вот на этой кровати!по собственному желанию! Он счастливо, вполне доверительно и корректнодоговорился на этот счет с природой, природа милостиво с ним согласилась,учла его заслуги перед нею...

Но? Какой уж там дар природы, какая смерть, не до смерти было нынчеГолубеву, надо было воспитывать Ольвиана и Олимпию, помогать по дому,стоять в очередях, торчать в коридорах жилищного управления, мало ли гдееще торчать. Марлена училась, у Татьяны сил становилось меньше и меньше,ее надо было беречь да беречь, а для всякого убережения сколько надо с утрадо ночи успеть? Он один был теперь в доме мужчина, немощный, а мужчина...

Ольвиан и Олимпия росли сами по себе, то в садике, то дома (они частопропускали садик) помимо мамы, бабы и деда; они были легкомысленны вотца, в мать были непослушны и недружны, все что-то делили ("мое!", "нет,мое!") и все еще были без характеров - без привычек, без привязанностей.

Олимпии было почти четыре, Ольвиану шесть лет - большой мальчик, нони о чем не думающий. Голубев себя вспоминал в шесть лет. В шесть, околосеми он на мосту через речку стоял, решал вопрос: стоит, не стоит жить?

Ольвиан с возрастом почему-то продолжал дурнеть, Олимпия все хорошела, и приходилось удивляться - почему они все еще похожи друг на друга?

И в том и в другой Голубеву мнилось и мнилось что-то вокзальное,что-то от того поезда с беженцами, который не так давно - года не прошло - он встречал двое суток.

Вокзальность надо было исключить из существования и мальчика идевочки - Голубев с ужасом замечал, что такого рода склонность у них была.

Об экологии ни тот, ни другая понятия не имели, это естественно, нопохоже было - никогда и не будут подобных понятий иметь.

Рядом с детьми, в хлопотах, заботах Голубев, природный человек, оприроде тоже забывал, какое там! О том, что минувшие тридцать лет и теуже были для него будто знаком плюс, плюс ко всей предыдущей и закончившейся в мире чистой науки жизни, он тоже думать не думал. Теперь он стал предполагать - плюс к тридцати ему выпадет еще один, два, три, четыре, а то, и все пять, стал делать по утрам физзарядку. Чернобыль и ноосфера по Вернадскому его больше не волновали, некогда, некогда: надо было жить.. То есть выживать.

Кто пожил в России, тоже знает, что значит - выживать, что значитсуществовать в качестве живого вещества. В любых событиях, в любыхледниковых периодах. Впрочем, для России не в первый раз... А для русской природы? Кто ее спасет? Старые девы Нелли Юрковы? Министры?Президенты и вице? "Подумаю час, час пятнадцать", - решил Голубев. Опятьне получилось: Ольвиан и Олимпия вступили в конфликт - кому принадлежит старый-старый плюшевый медведь с одним ухом? Ему, Ольвиану, или ей, Олимпии? Дело зашло так далеко, что Голубеву пришлось вступиться, искать компромиссное решение.

Ноябрь 1992 - август 1993.