«Обед на двоих»

 Вячеслав Сукачев Обед на двоих

Восьмые сутки подряд моросил нескончаемый дождь, и Сергей уже всерьез начинал думать, что солнца больше не существует в природе. Казалось, всегда, во все времена было пасмурно и мокро на земле, глубоко напитанной влагой. Неузнаваемо изменилась за это время речка Ануй, превратившись из обыкновенного горного ручья в мощный и грозный поток, шум которого теперь явственно доносился и до зимовья. Давно уже скрылась под водою отмель, на которую посадил Володька вертолет, чуть ли не в середине потока оказался камень, на горбатой спине которого умывался Сергей после первой ночевки в Пожидаевом Зимовье. Однажды ему случилось увидеть, как три взрослых изюбря переплывали взбесившуюся речку: не без труда добрались они до противоположного берега и долго стояли у самой воды, высоко вздымая круглые бока. Уже на второй или третий день Сергей и думать забыл про вертолет. По такой низкой облачности да еще и в дождь никакого «добра» на вылет Володьке дать не могли. Теперь он рассчитывал только на бригаду Ежова, которая словно потонула в бесконечных ерниковых далях, забыв о существовании Пожидаева Зимовья. Часами просиживал Сергей на ящике под стеной избушки, понапрасну вглядываясь в холодную морось, прислушиваясь к каждому звуку на земле. А звуков этих в дождливое ненастье до обидного мало: шумит река на перекате, тяжело падают капли с крыш, редко, очень редко раздается робкий пересвист молодых рябчиков.

Уже на второй день прикончив тушенку из единственной банки, Сергей целиком и полностью перешел на «Московские» сухари, так кстати оставленные кем-то в зимовье. Вначале он ел их как попало и когда вздумается, щедро угощая и Рекса — единственное живое существо, помогавшее ему коротать томительное одиночество. Но уже вскоре Сергей сообразил, что следует быть расчетливее, поскольку никто не измерял срок, на который зарядил поливать землю этот нудный дождь. Он установил норму для себя и Рекса: пятнадцать сухарей в день себе и шесть — собаке.

Утром, захватив полотенце, мыло и сухари, Сергей бежал на речку. Вымывшись по пояс в ледяной воде, он согревался несколькими энергичными упражнениями, накидывал куртку и съедал пять сухарей, предварительно обмакивая их в воду. Сухари казались Сергею до обидного маленькими, тонкими, и, прожевав последний кусочек, он чувствовал, что мог бы съесть еще пять раз по столько же. Рекс, слопав два сухаря, кажется, ощущал себя лучше: по крайней мере Сергею он на эту тему ничего не говорил. А вот Сергей в эти минуты любил пофилософствовать, на полном серьезе обращаясь к собаке, внимательному и верному слушателю своему:

— Что, Рекс, трудновато нам приходится? Конечно. в одиночестве да еще и на голодный желудок не запоешь… Как говорил деда: на голодный желудок лишь поп да петух поют… Ну, ничего, нас так просто не возьмешь, правда? Ихтиозавр будет наш, как любит повторять Димка. Он-то, наверное, налопался сейчас щей у тетки Марфы и лежит на раскладушке, брюхо сытое чешет. Или зарядкой занимается, мускулы накачивает — дрова во дворе колет… Ох, Рекс, и поедим же, когда на базу выберемся. — Сергей сладко зажмурился, представив полнехонькую тарелку щей, в которых медленно растворяется ложка сметаны. — Я, например, сразу буханку хлеба съем и две банки тушенки с картошкой… А тебе. Рекс, здоровущий мосол достанется, такой, как у Веньки тогда был, которым он чуть деда Сенечку не зашиб… Сколько тогда у нас мяса было, а мы, Рекс, дураки, отворачивались от него. Да я бы сейчас…

Рекс внимательно слушал, похлопывал белесыми ресничками, поводя острыми ушами с розовыми прожилками внутри.

— Эх, нет у нас ружья! — тяжело вздыхал Сергей. — Вокруг рябчиков полно, свистят так, что уже надоели, а мы с тобой голодные сидим. Обидно как-то.

Рекс понятливо облизывался и продолжал слушать размечтавшегося хозяина, которому виделся рябчик то запеченным на вертеле, то потушенным с капустой и морковью, а то и просто отваренным в котелке с луковицей.

Конечно, без дела Сергей не сидел, иначе бы он просто рехнулся от одиночества и неизвестности, днем и ночью не дававших ему покоя. Перерыв рюкзак, он отыскал кусок спутанной лески, а из небольшой булавки смастерил крючок. Соорудив таким образом удочку. под кустом черемухи накопал червей и. радостно возбужденный, побежал на рыбалку. Забросил удочку в мутную воду, отыскав глубокое улово, и вспомнил, как рыбачили они с Димкой на Мензе, ожидая, когда спадет вода и можно будет переправлять лошадей. Поплавок из сухой черемуховой ветки медленно кружился по улову, за несколько часов не вздрогнув ни разу. Сергей так и не понял причину неудачи: или удочка у него получилась никуда не годной, или из-за большой и мутной воды не клевала рыба. Однако он упорно продолжал рыбачить, с надеждой всматриваясь в каждую морщинку заплесной воды, которая могла сойти за след, оставленный какой-нибудь рыбиной.

Пробовал Сергей ловить рябчиков петлей, используя все тот же кусок лески. Но леска была пронзительно белой, толстой, слишком заметной на темном фоне ерниковых кустов, и рябчики в петлю не шли. Для этого дела нужен был конский волос, которым еще дед учил его ловить тетерок. Но где они, лошади? Наверное, пригнал их уже дед Сенечка в Мензу, и пасутся они на вольном пастбище за огородами, помахивая длинными, густыми хвостами, из которых миллион петель можно было бы наделать и хоть одного рябчика да поймать…

— И что это за манера такая, — ворчал на Рекса недовольный Сергей. — У лошадей и на гриве, и на хвосте вон сколько волос, а у тебя ни там, ни здесь ничего путного не выросло. Что толку мне с твоей шерсти, которую ты вылизываешь каждый вечер?

В общем, свободный промысел у Сергея никак не получался.

Иногда часа на два-три дождь затихал, и Сергей спешно выволакивал на улицу все свое имущество для просушки. Хоть и не текла теперь крыша, спальник и одежда все равно отсыревали, тяжелели от влаги, а забираться вечером во влажный спальник — б-р-р!

В такие часы доставал Сергей из рюкзака заветный томик Есенина да аккуратно записывал все, что случилось за день. А что могло случиться за день? С громким, нахальным криком пролетела ворона, долго не отзывался Рекс, так что Сергей невольно разволновался: а не убежал ли от него в поселок верный пес? Но Рекс, вывалив на сторону длинный, розовый язык, с шумом вылетел из кустарников и вопросительно уставился на хозяина: мол, в чем тут дело?

«9 августа. Сегодня ночью можно было помереть от страха, — сообщалось в одной из дневниковых записей. — Я проснулся от страшного крика совсем рядом с зимовьем. Казалось, кого-то душат или убивают. Рекс, лежавший в углу, тихо зарычал, но совсем не грозно. Я чиркнул спичкой и увидел, что он спокойно смотрит на меня. И тут крик, истошный, громкий, повторился. Теперь чуть подальше. Я схватил топор и тут же понял, что это кричит дикий козел. Потом долго не мог уснуть. Все казалось, что кто-то ходит вокруг зимовья, ворочается в кустах, всплескивает на реке. Успокаивало только одно — молчание Рекса».

Подумывал Сергей и о том, чтобы отправиться в сторону Мензы самостоятельно. Еще с вертолета он непроизвольно определил сам для себя этот путь. Удерживало его на месте пока только одно — вспухшие от дождя реки, которые и думать было нечего пройти вброд. Однако с каждым днем росло желание пойти вниз по Аную, до его впадения в Мензу, а там связать из бревен небольшой плотик и сплавиться на нем до первых людей. И будь у Сергея хоть маломальский запас продуктов, он это желание давно бы выполнил.

Сухари между тем заметно убывали, а у Сергея просто недоставало сил сократить норму для себя и Рекса. Однажды он взялся и пересчитал остатки былой роскоши, полученный результат поделил на двадцать один и таким образом вычислил, что этой нищенской еды хватит не более чем на три дня. После этого у них с Рексом состоялся серьезный разговор.

— Надо что-то делать, дорогой Рекс, — озабоченно сказал Сергей, сидевший на небольшом ящичке со строительными гвоздями под стеной избушки. — Думать надо, думать, а ты только носишься по кустам.

— Гав! — согласился Рекс.

— Помирать от голода в этой чертовой избушке неохота. А дождь, сам понимаешь, еще неделю поливать может. Вон, смотри, вчера тучи шли с юго-востока, а сегодня они плывут назад… Они так могут и месяц над нами болтаться.

На это Рекс предпочел не отвечать.

— В общем, надо на что-то решаться… А вообще ружье бы нам с тобой, самое плохонькое…

Рекс обрадованно заскулил и ткнулся грудью Сергею в колени.

— Ишь, понял, значит? — ласково погладил собаку Сергей. — Все понял, умница. Да только нет у нас никакого ружья. Тушенки побольше дать и то Валерка с Венькой пожмотились. Испугались, что много вычтут у них за продукты. Ну и ладно, пусть они подавятся ею, тушенкой… А вот скажи, Рекс, ты бы дорогу домой нашел?

— Гав! — утвердительно ответил пес.

— Конечно, нашел бы… А вот если я записку напишу, заверну в целлофан и привяжу тебе к ошейнику, ты ее домой отнесешь?

Рекс наморщился и подряд два раза чихнул, после чего извинительно замотал коротким, гладким хвостом.

— Нет, конечно, домой ты без меня не пойдешь, — вздохнул Сережа. — Ты скорее рядом со мной издохнешь, чем бросишь здесь меня. Это понятно… А жаль, умница ты мой. Сюда бы приехали и привезли целую кучу еды: тушенку, хлеб, сгущенное молоко, может быть, колбасу. — Сергей сглотнул набежавшую слюну, еще раз глубоко вздохнул. — Нет в мире ничего лучше. Рекс, чем хлеб с колбасой. Хлеб мягкий, душистый, а колбаса с маленькими белыми кусочками сала. Кусаешь, и на колбасе остаются следы зубов… Эх, Рекс, тебе этого не понять…

Утро только начиналось. Мелкая морось внезапно оборвалась, и на молодых осинках увидел Сергей небольшие лиловые пятна — первую визитную карточку приближающейся из-за северных сопок осени.

Сколько Сергей ни искал, кроме двух моховичков, среди вымокшего ерника ничего не нашел. В одном месте наткнулся на кусты шиповника, но ягоды еще не, созрели, были тверды и невкусны. Однако в чай они по бедности сгодились, придавая напитку вязкий, горьковатый вкус, подпитав Сергея необходимыми витаминами. И еще один подарок природы был у него — черемуха. Сладковато-кислую эту ягоду ел он до тех пор, пока не начинало воротить скулы набок. К сожалению, голод черемуха не утоляла. Конечно, можно было пересечь ерниковую марь и поискать пропитания в матерой тайге, но для этого нужно было ружье и хотя бы один погожий день. Увы, ни того, ни другого у Сергея не было и в помине. А между тем днем и ночью теперь ему грезилась только еда. И какие только кушанья не снились ему! Однажды привиделся натюрморт с рыбой, висевший в районной столовой в красивой, большой раме. Картину эту, огромную, почти во всю стену, написанную яркими, сочными красками, раньше он никогда не вспоминал. А тут вдруг снится ему, что он сидит как бы за перевернутой плашмя картиной и ненасытно поедает одно блюдо за другим. А поесть на той картине было чего: свежевспоротая кетина лежала в центре нарисованного стола, рядом банка малосольной икры, янтарной, крупной, какая бывает лишь в среднем течении Амура, из сковороды торчали голова и хвост большого сазана, зажаренного в сметане, небольшой кукан с золотистыми озерными карасями был небрежно брошен на углу стола, в тарелке горкой высились прозрачные ломтики вяленого сомика… В общем, было на что посмотреть. На славу потрудился художник, представитель нашего недавнего барокко, в недалеком прошлом весьма многочисленного и влиятельного племени ремесленников от искусства. Но ведь только посмотреть, а утром голова у Сергея кружилась, как только вспоминал он все подробности сна…

Разведя дымный костер от комаров, вконец осатаневших в последние дни, Сергей сидел на ящичке, перелистывая страницы зеленого томика стихов. Многие стихи он уже знал наизусть, но до сих пор не избавился от испуганного удивления и восторга буквально перед каждой есенинской строкой. Ну вот как, в самом деле, написать можно было: «Выткался на озере алый свет зари»? Ведь это волшебство какое-то, чудо словесное… И как ни старайся, так хорошо уже не написать. Никому! Так мог только он, Сергей Александрович Есенин. Но почему же он мог, а я не могу? Что нужно для того, чтобы слова стали колдовскими, завораживали и удивляли людей?

Обо всем этом сидел и потихоньку размышлял Сережа, изо всех сил стараясь не думать о еде, когда вдруг закачались, зашумели кусты ерника и из самой их гущи вынырнул промокший Рекс, что-то большое и серое держа в пасти. Он встряхнулся, и брызги во все стороны полетели от него, потом неслышно подошел к хозяину и положил перед ним крупную тушку рябчика с отгрызенной головой. Сергей, застыв от удивления, очумело смотрел на собачий трофей, потом, все сообразив, склонился и крепко обнял Рекса за шею, в полной мере оценив выдержку голодной собаки.

— Рексушка, молодчина ты мой! — пробормотал Сережа, с усилием сдерживая подступающие слезы благодарности. — Какой же ты молодчина! Собакушка ты моя…

Обдав птицу кипятком, Сергей в два счета обдергал ее, бросая пух и перья в костер, отчего поплыл по поляне хорошо знакомый угарный запах, сразу приманивший двух сорок-белобок, нырками засквозивших вокруг зимовья в надежде поживиться потрохами.

— Нет, голубушки, — усмехнулся Сережа, — ничего вам сегодня не достанется, не надейтесь напрасно.

Выпотрошив рябчика, он аккуратно положил теплые еще кишки на фанерку и отдал Рексу. Тушку, разделив повдоль на две равные части, слегка осмолил на костре и одну половину забросил в котелок с водой. Вконец размечтавшись, подумал о луковице с картошкой, но вскоре позабыл обо всем на свете, жадно вдыхая запах варившейся птицы. Подсолив варево, с нетерпением начал пробовать обжигающе горячую сурпу. Кажется, ничего вкуснее нельзя было придумать. И вот, наконец, уварившаяся, до обидного маленькая половинка рябчика в миске, рядом три сухаря и горка соли. Можно есть.

Он подобрал все, оставив только кости и половину консервной банки сурпы для Рекса, в которую искрошил один сухарь. Рекс тут же выхлебал свою долю, перемолотив острыми зубами все косточки, и удовлетворенно развалился у костра, помигивая белесыми ресничками.

— Получился у нас, Рексушка, обед на двоих, — ласково говорил Сергей, тоже сонно отяжелевший от еды, подкладывая дрова в костер. — И еще завтра мы с тобой живем. А там… Должен же он когда-нибудь кончиться, — задрал лохматую, изрядно заросшую голову Сергей. — Не век же ему лить… Вишь как тучи поднялись. Теперь бы хороший ветер, чтобы он всю эту мразь по сторонам разогнал… Вот, Рексушка, такие дела. Это про тебя, наверное, Есенин написал, только имя перепутал: «Дай, Джим, на счастье лапу мне, такую лапу не видал я сроду. Давай с тобой полаем при луне на тихую, бесшумную погоду…» Ничего, Рексушка, ихтиозавр будет наш, никуда он от нас не денется. Главное, не психовать и не вешать носа. Так? Молодец, все ты понимаешь…

А чуть позже вновь сидел Сережа на своем любимом месте, и ему представлялось, как возвращается он домой. Возмужавший, в хорошем костюме, с бородой, он идет по Озерным Ключам в сторону Выселок и напротив дома Настьки Лукиной останавливается на минуту, чтобы завязать шнурок на ботинке. А в это время гремит щеколда на калитке и выходит на улицу Настя. В синем платье с треугольным вырезом и короткими рукавами, в белых материных туфлях на высоком каблуке. Она внимательно и серьезно смотрит на Сергея, потом медленно идет к нему, покачиваясь в непривычной обувке. Ее темные, большие глаза неподвижно держатся на нем, легонько раздвигаются полноватые, красные губы и…

Сергей вздыхает, с надеждой смотрит на пасмурное небо и вновь прикрывает глаза.

Во второй половине дня вырвался из-за сплошной гряды сопок крепкий, холодный ветер и погнал тучи вдоль распадка, зашумел в голых вершинах горельника, и словно бы пригнулся, присел кустарник. Вроде бы зябко и неуютно стало на земле, а вот Сергею перемена эта была в радость. С надеждой смотрел он на мутное от грязно-серых облаков небо и к вечеру обмер сердцем от радости: навальный ветер-листобой поразогнал тучи, разметал их во все стороны, и на западе вспухло огромное, красное, заходящее солнце. Багровый, словно при пожаре, свет от него тревожно лег на душу, всколыхнул какую-то робкую, затаенную память, от которой томительно-сладко, словно в предчувствии опасности, стало у Сергея на сердце. Завороженный, счастливо пьяный надеждой, слушал он хриплый шум предосеннего ветра и неотрывно наблюдал, как огненный шар, круглое адово пламя, медленно клонится долу, в упор высвечивая прощальным светом успевшие покрыться снегом крутые вершины сопок. И даже Рекс, словно поняв всю важность этих минут, притих подле ног хозяина, жадно выщупывая воздух влажными норками темных ноздрей.

Не было сил усидеть подле зимовья, и Сергей, притворив дверь, побежал к реке. Он был почти уверен, что время его одиночества в Пожидаевом Зимовье истекло, хотя и не мог представить, как именно это произойдет. Просто обостренный инстинкт подсказывал ему, что если не сегодня, то завтра надо будет прощаться и с зимовьем, и с речкой Ануем, и с остроглавыми сопками, и он уже заранее печалился от необходимости этого расставания, почти наверное зная, что уже никогда не сможет побывать здесь.

Взбежав на небольшой взлобок, он еще явственнее почувствовал, как нарастает и крепнет ветер-тучемет, увидел, как давит он к воде вершины тальников вдоль убережья реки и гонит против течения небольшую, ершистую волну. Найдя небольшое заветрье, Сергей опустился на гладкий камень и задумчиво уставился на воду. В который раз он поразился тому, что на воду можно неотрывно смотреть часами и она не надоедает, не утомляет взгляд, не раздражает слух извечным своим шумом. Подолгу так смотреть можно разве еще на огонь, в котором тоже постоянно что-то меняется, исчезает и вновь появляется любопытному взгляду. Вода и огонь, думал Сергей, они на земле всегда. И трудно представить, кто все-таки впереди. А человек между ними. Где-то он читал, что нельзя дважды войти в одну воду. Но ведь и сжечь дважды нельзя. И дважды родиться — тоже…

В этот момент боковым зрением он уловил, как слева от него мелькнуло над водою что-то голубовато-зеленое, мгновенное, словно искра. Быстро повернувшись, он увидел, как из воды вылетела небольшая, коренастая птаха с коротким хвостом и тут же уселась на пружинистый плотный сучок, конец которого полоскался в воде. И он сразу же вспомнил берег Мензы, яркое, солнечное утро, Димку с удочкой, подходящего к нему вдоль берега. И даже подумалось Сергею, что вдруг это тот самый зимородок, увиденный ими в то памятное утро переправы лошадей через реку вброд. А птаха между тем стремительным броском вновь нырнула вниз и почти тотчас появилась на ветке, но уже с небольшой рыбкой в клюве. Ловко стукнув ее о сучок и оглушив, зимородок подбросил ее вверх и, выровняв головой вперед, быстро проглотил целиком. «Пинк, пинк, пинк», — однотонно прокричал он, словно бы сказал Сергею: мол, видел, какой я ловкий рыбак. Теперь Сергей разглядел его хорошо: на редкость красивое голубоватое оперение с зеленым отливом, ростом с воробья, но с несуразно длинным и массивным клювом, который, казалось, впору дятлу, а не такому отчаянному малышу. Как тут было не вспомнить про нос, выросший на семерых, а одному доставшийся.

Сергей неловко пошевелился на камне, и зимородок тут же сорвался с насиженной ветки, сверкнул голубоватой искоркой в стремительном полете над самой водой, строго придерживаясь изгибов реки. «Пинк, пинк, пинк», — как бы на прощание еще раз прокричал он.

Все ниже опускалось багровое солнце, и красные блики тревожно играли на перекате, холодно отражались лучи в небольших закраинах, лохматил кусты опальный ветер, иссушая пропитанную влагой землю.

Спать он лег, едва солнце коснулось вершин сопок. Ему не терпелось поскорее пережить эту ночь, чтобы уже завтра (он в этом был твердо уверен) так или иначе вырваться из неожиданного плена, в который угодил двенадцать дней назад. Кажется, Рекс проникся настроением хозяина и долго беспокойно ворочался в своем углу.

Дрема навалилась быстро, и Сергей уже начал переваливаться в обморочное ничто, которое мы привыкли звать сном, когда вдруг расслышал неясный шум и чьи-то голоса. В первый момент он не поверил себе, подумалось: мнится во сне. Но непонятный шум нарастал, надвигался на избушку, и Сергей живо схватился за лежавший под рукой топор, хорошо понимая, что дверь, забитая фанерой, не преграда. Угрожающе ощерился и зарычал Рекс, повернувшись в сторону, противоположную реке. Но вот вновь раздались голоса, теперь уже совсем близко, у самого зимовья, заржала лошадь, и громкий молодой голос задорно прозвучал с высоты:

— Эй, есть тут кто-нибудь?

Сердце у Сергея бешено заколотилось, он моментально выскочил из спальника и замер босиком у двери, все еще чего-то смутно опасаясь.

— Сережка, ехер-мохер! — неожиданно раздался знакомый голос. — Ты здесь, что ли?

И тут уже Сергей настежь распахнул дверь, вышагнул на улицу, на холодную, мокрую землю и увидел верхом на Серке проводника Подорожника, засиявшего навстречу синими глазами, и незнакомого поджарого парня в ковбойской шляпе с широкими полями, в хорошо подогнанном по росту энцефалитном костюме, с темно-коричневой кобурой на боку. Сильный, породистый конь под незнакомцем нетерпеливо гарцевал, оттискивая в сторону понурую Медичку, которую Подорожник держал в поводу.

— Живой?! — обрадованно вскричал Подорожник. — С голода не помер? Я же вам говорил, — повернулся он к незнакомцу, — парень что надо! Не пропадет… А это, — Подорожник вновь обратился к Сергею, — Павел Владимирович, инженер по технике безопасности отряда. Прилетел из Улан-Удэ специально из-за тебя…

— Из-за меня? — сильно удивился Сергей, совсем не подозревавший о том, что по правилам техники безопасности человек, оставшийся один в тайге даже с продуктами и оружием, — уже чрезвычайное происшествие.

— Именно из-за тебя, Тухачев, — с плохо скрытым неудовольствием ответил инженер. — Давай собирайся, нам сегодня еще до перевала надо поспеть.

— Это самое, ехер-мохер, покормить бы надо парня, поди, оголодал? — робко заметил Подорожник, вопросительно взглянув на Павла Владимировича.

— Хорошо… Только быстро. — И он ловко спрыгнул с коня, скрипнув кожей новенького кавалерийского седла.

Над костром разогрели банку тушенки. Подорожник достал из рюкзака буханку хлеба, две луковицы, кружок краковской колбасы, при виде которой у Сергея закружилась голова, и добрый кусок домашнего сала, посоленного с чесноком.

— Пока давай так, всухомятку, — сказал проводник, светясь удивительно свежей кожей лица, — а потом супчик сообразим.

Сергей, успевший за это время собрать все свои пожитки, из толстой веревки выгадывал для себя стремена, так как Медичку ему пригнали под вьючным седлом — на базе партии не оказалось третьего кавалерийского седла. Справив и это дело, донельзя возбужденный ароматным запахом разогревшейся говяжьей тушенки, он в нетерпении подсел к костру и с благодарностью принял от Подорожника краюху хлеба, крепко натертую чесноком.

— Давай лопай, — улыбнулся проводник. — У тебя зеркало-то есть?

— Нет.

— На, поглядись в мое, — протянул Подорожник маленькое, круглое зеркальце.

Не переставая уминать горбушку, Сергей взглянул на свое отражение и от удивления открыл рот: незнакомое, худющее лицо, поросшее хоть и короткой, но густой бородой, с огромными, глубоко запавшими глазами, с недоверчивым любопытством смотрело на него.

— Что, ехер-мохер, сам себя не узнаешь? — усмехнулся Подорожник. — Повезло тебе, Серега, сильно повезло, что Ежов сухари здесь оставил…

Утолив первый голод, Сергей намешал тушенку с хлебом и поставил банку перед Рексом. В это время из кустов вынырнул Павел Владимирович и, небрежно сдвинув широкополую шляпу на затылок, присел у костра, приняв из рук Подорожника кружку с чаем.

— Готов? — коротко спросил он Сергея.

— Да…

— Сейчас поедем… Ты, Тухачев, мог бы от голода помереть, а рядом с тобою лежит целый склад продуктов.

— Где? — не поверил Сергей.

— А вон, под елью… Ежов для себя оставил. — Длинное лицо с узким ртом и выглядывающей из-под шляпы рыжей челочкой было у инженера по технике безопасности абсолютно серьезно, и Сергей понял, что он не шутит. — Можешь сходить и посмотреть…

Сергей пошел. Он долго, с оторопью смотрел на десятки ящиков с тушенкой и сгущенным молоком, мешки с рисом, мукой и вермишелью, аккуратно уложенные на бревенчатый настил и покрытые большим брезентом. Сергей вспомнил, как отчаянно лаял Рекс под елью в первый день их появления здесь, и от всего сердца выругал себя за то, что не пошел тогда на этот лай. На память пришли все прожитые в зимовье голодные дни, и от досадливой обиды бог весть на кого навернулись нечаянные слезы. Рядом, буквально в тридцати метрах от избушки, лежали продукты, о которых он грезил днем и ночью, мечтал, сидя на ящике под стеной и глядя на вершину могучей ели. А ведь, не случись в зимовье сухарей, и в самом деле мог бы от голода дуба дать под боком у продуктов…

— Что же он туда их спрятал? — спросил с обидой Сергей у костра.

— Видишь ли, по тропе мимо избушки разный народ ходит, — ответил Павел Владимирович. — А Ежов через месяц обратным маршрутом сюда же выйдет. Вот он и оставил все излишки, чтобы зря лошадей не уродовать. И оставил хорошо: вроде бы рядом, а не зная не найдешь… Ну, братцы, пора, — легко поднялся на ноги инженер, — дорога у нас дальняя и сегодня хоть умри — под перевалом мы должны быть.

И минут через десять три всадника, сопровождаемые сразу загрустившим Рексом, тронулись в путь, правя коней в сторону ушедшего за сопки солнца.

Переночевав под перевалом в небольшой палатке, рано утром они уже вновь были в пути: впереди инженер по технике безопасности, прилетевший спецрейсом в Мензу из Улан-Удэ, за ним Сергей верхом на вьючном седле, металлические крючки которого больно впивались в ноги чуть выше коленей, а замыкающим ехал Подорожник. Двигались они довольно быстро, то и дело переходя с крупной рыси на галоп, и уже на первых двадцати километрах Сергей изрядно натер ступни веревочными стременами. Медичка и вообще на ходу была тряской, а по горам и бездорожью подбрасывала Сергея немилосердно, и как он ни старался упираться в веревочные петли, заменявшие ему стремена, то самым носком, то пяткой, к середине пути ступни его так саднило, что он от боли закусывал губы. Все чаще приходилось ему безвольно мотаться в седле, болтая в воздухе ногами, и вскоре случилось то, чего и следовало ожидать: он в кровь сбил себе копчик и лишь с великим трудом, превозмогая себя, удерживался верхом на лошади, проклиная вьючное седло.

А Павел Владимирович, легко гарцуя на молодом жеребчике, все поторапливал своих спутников, частенько взглядывая то на компас и карту, то на часы с золотистым браслетом. Смотреть на его ладную, почти щегольскую фигуру здесь, в тайге, было как-то странно: гораздо более походил он на лихого ковбоя, вылетевшего из прерий на взмыленном коне, чем на инженера по технике безопасности геодезического отряда номер один.

— Павел Владимирович, обедать когда будем? — не выдержал посеревший лицом Подорожник. — Самое бы время…

— Сейчас должна быть речка, на ней и остановимся, — не очень любезно откликнулся Павел Владимирович.

А день, как нарочно, выдался на славу. Щедро сияло в глубокой синеве ослепительное солнце. Все чаще попадались заливные луга, сменившие по эту сторону перевала бесконечные заросли ерника. Звенели в потеплевшем воздухе комары, слепни преданно сопровождали утомленных коней. «Только бы выдержать до остановки, — стискивая зубы, думал Сергей, теперь уже почти лежавший на спине лошади. — Только бы не упасть сейчас, а там отдохну, и можно будет ехать дальше». Он хотел приостановиться, проехать несколько километров шагом, чтобы хоть немного прийти в себя, но Медичка просила повод и сама переходила на рысь, не желая отставать от остальных.

Но вот, наконец, мелькнула вдалеке голубая полоска реки. Инженер, первым прискакавший к ней, нетерпеливо поджидал их. И вдруг он увидел, как по дну небольшой речушки медлительно проплыли два крупных хариуса и замерли почти у самых ног лошади. Павел Владимирович торопливо расстегнул кобуру, вырвал из нее пистолет и трижды пальнул по рыбам. Мелькнули стремительные тени, отгрохотало эхо в сопках, и продолжал журчать по камням ручей.

— Вот черт, промазал! — сказал подъехавшим Сергею и Подорожнику огорченный инженер, с недоумением глядя на воду. — Ведь точно по ним стрелял…

— А вы палку в воду суньте, — ответил Подорожник.

— Ну и что?

— Она у вас получится кривой… Там преломление света происходит, и потому точное место рыбы определить невозможно.

— Да-а, чувствуется в вас профессор, — усмехнулся Павел Владимирович, — кислых щей…

Сварили консервированные щи с тушенкой, подкрошив в них несколько молодых картофелин. Зеленый лук, укроп пошли на приправу, и Сергей без отрыва выхлебал две полные чашки пахучего варева, приедая слегка зачерствелым хлебом. В солдатском котелке Подорожник запарил пшенную кашу с той же тушенкой, и аромат от нее, сытный, с детства знакомый, поплыл над поляной, на которой они остановились. Даже Рекс, никак не отреагировав на щи, почуяв пшенный запах, посунулся ближе к Сереже, притворно воротя умную морду на сторону.

— Ничего, песик, — добродушно сказал Подорожник, успевший еще утром тщательно побриться. — Достанется каша и тебе.

— Отменный урод, — заметил Павел Владимирович. — И зачем ты его в поселок тащишь?

За Сергея ответил Подорожник:

— А как же, ехер-мохер, он ему одиночество преодолеть помогал, голод с ним разделил, а его после этого бросить? Да и вообще как можно…

— Лирика все это, — усмехнулся узким ртом инженер, — сантименты… А вот закончит он сезон, укатит в Улан-Удэ, а песика куда? С собою?

— Зачем? — Подорожник разлил по кружкам чай и выскреб в миску сгущенное молоко из банки. — Оставит на базе, а мы уж за ним до следующего сезона присмотрим… Пес-то, взгляните на него хорошенько, умница, каких мало… Так, что ли, Серега?

— Он мне рябчика из тайги приволок, — с тайной обидой на инженера сказал Сергей. — Голову только отгрыз, а все остальное мне отдал.

— Д-да? — удивленно вскинул белесоватые брови Павел Владимирович, уже более внимательно приглядываясь к Рексу. — Интересно…

А в это время Сергей, лежавший на земле (сидеть он не мог) лицом к речке, увидел внезапно появившийся темный силуэт утки. Маленькая, ладная, округлой формы, с белыми отметинами на боках, уточка, словно поплавок, каким-то чудом держалась на самой стремнине реки.

— Тс-с, — прошептал Сергей. — Смотрите! Подорожник и Павел Владимирович оглянулись.

— Каменушка, — тоже шепотом сказал Подорожник, а инженер сразу же потянулся к кобуре. Вскинув левую руку, он уложил на нее вороненый ствол пистолета и долго целился, прежде чем спустить курок. А Сергей в это время умолял нарядную уточку. «Улетай, дурочка, улетай же!» Грянул выстрел, но, как показалось Сергею, за секунду до него утка мгновенно исчезла под водой. Только черное брюшко да острый клиновидный хвостик мелькнули на прощание. Примерно через полминуты ловкая утка вынырнула метров за пятьдесят вверх по реке.

— Эх, отсюда не достать, — огорчился Павел Владимирович, разочарованно покосившись на пистолет.

— А и зачем? — холодно спросил Подорожник, собирая грязную посуду в кастрюлю. — Пить-есть нам хватает, так зачем живую душу губить?

— Да вы, дорогой профессор, — сощурился инженер, — никак верующий? Все о душах заботитесь, а мне на них плевать! Захотел — выстрелил… Ну и что?

— Дело, конечно, ваше, — сник Подорожник. — Да ведь душа-то, она и у вас должна быть, ни во что не верующего.

— Бросьте вы мне! — решительно поднялся Павел Владимирович. — Люди в космос летают, а вы все по старинке о душе печетесь. Надо будет повнимательнее посмотреть, дорогой Вениамин Александрович, чем вы дышите в настоящий момент?.. А то забрались в глухомань, упрятались, и все? Не-ет, шалишь, вы член коллектива и обязаны от него не отрываться…

А каменушка между тем, поднявшись на крыло, хрипло расхохоталась «хе-хе-хе-хе!» и скрылась за крутым поворотом.

И вновь потянулись бесконечные километры, все мучительнее дававшиеся Сергею. На привале он в клочья разодрал свою рубашку, обмотав лоскутами металлические крючки на вьючном седле и веревочные стремена. Наверное, все это имело бы смысл в самом начале пути, а теперь, когда ноги были уже натерты до крови, облегчения он не испытал. Все чаще сдерживал Сергей свою Медичку, переводя на шаг, с трудом удерживаясь в седле и мечтая только об одном — упасть в траву и никогда больше ни на что движущееся не садиться. Несколько раз он едва не закричал: «Хватит! Больше не могу!» Но последним усилием воли все-таки сдерживал себя, кусая от боли и унижения губы.

А инженер по технике безопасности весело скакал вперед, палил из пистолета по птахам, заставляя своего жеребчика прыгать через поваленные деревья и небольшие ключики, оглядывался, белозубо скалясь на спутников, и поторапливал их, показывая на клонящееся к закату солнце.

А к вечеру, как нарочно, стал появляться мокрец. Нет-нет да въезжали они в роящуюся темным облаком мошку, безжалостно и больно жалившую куда попало, но в основном в лицо и за ушами. Невозможно было уберечься от этой мельчайшей твари, которая проникала всюду, как пыль: забиралась под тугие резинки рукавов энцефалитки, под плотно затянутый капюшон и даже в сапоги под портянки. В одном месте они пересекли просеку телефонной связи, и Сергей обомлел, впервые увидев провода в палец толщиной, провисшие под тяжестью несметного скопища мокреца. Даже Павел Владимирович поувял под сокрушительным напором мошки, глубоко на уши натянув ковбойскую шляпу, отчего сразу же потерял весь свой лихой и жизнерадостный вид.

— Живьем заедает, ехер-мохер, — проворчал Подорожник, расчесывая уже успевшие вспухнуть уши. — И репудин их, сволочей, не берет.

К счастью, вскоре сорвался с вершины гольца свежий ветерок и в одну минуту разметал полчища кровожадных тварей, неизвестно для чего допущенных к жизни на земле.

Как они преодолели последние километры и въехали в Мензу, Сергей помнил смутно. Он лишь отдавал себе отчет в том, что уже поздний вечер, светит луна и люди идут в кино на последний сеанс. Знакомые сельские звуки, от которых он успел отвыкнуть в тайге, до слез разволновали его.

Кто-то встретил их в просторном дворе базы, помог Сергею сползти с седла. И тут выяснилось, что даже идти он не в силах. Димка и еще какой-то незнакомый парень в энцефалитке подхватили его под руки и почти понесли в дом. А во дворе гремел рассерженный голос деда Сенечки:

— Вы что же, в дышло царя мать, поменяться седлом с ним не могли? Угробили парнишку, олухи царя небесного…

— Н-но, — возник было Павел Владимирович, но дед Сенечка не дал ему договорить:

— Ты на меня не нокай, я тебе не лошадь… А я вот Хохлову в отряд позвоню и про твои фокусы все доложу ему, петух заморский…

— Он может, — уверенно сказал незнакомый парень, укладывая с Димкой разбитого Сергея на раскладушку. — Он ведь нашего начальника отряда еще техником по этим местам водил. Лет двадцать назад.

— Ну це, напутешествовался? — сверкнул зубами Димка. — А тебе тут телеграмма пришла… Зачитываю: «Срочно приезжай домой. Баба Маруся лежит в больнице. Дед». А я думал, — глубоко вздохнул друг, — мы с тобой на Байкал смотаемся… Ну ничего, ихтиозавр будет наш!

На стенке тихо бормотал репродуктор, ярко горела электрическая лампочка под потолком, с кружкой парного молока спешила к Сергею тетка Марфа, и не верилось ему, что все-все уже позади.