«Суд»

Суд (fb2) - Суд 850K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Александр Александрович Щербаков

Александр Александрович Щербаков Суд

1

Стюардесса, сияя улыбкой, оделяла пассажиров стаканчиками яблочного сока. Чрезмерно упоительно сияя, словно хотела что-то утаить. Что именно утаить?

Асессор поморщился. Требовалось усилие, чтобы не питать предубеждения к этой неправедно отполированной заботнице. Скажем так: неземной вид – это ее служебный мундирчик, а дома она ходит трепаная, в застиранном халатишке, как все ни в чем не виноватые люди.

Есть же на свете счастливцы, для которых изначально все ни в чем не виноваты! А тут чуть ли не психогимнастика нужна, чтоб избавляться от никчемных суждений. Самому противно. Хоть из кабинета век не вылезай! А работа не кабинетная, да и лучшие мысли приходят на эскалаторах метро, где лица человеческие мелькают так, что взгляд, не справляясь, захлебывается. Самолет в этом смысле тоже место подходящее, на рейс отложены размышления о многих важных вещах. И вот на тебе! – порхает тут эта Психея, против нужной мысли ворожит.

Подносик у стюардессы опустел, и она отправилась за новым, не дойдя десятка рядов до асессора. Он облегченно вздохнул и скоренько устроил негласный общий смотр. «Студент» в конце ряда увлеченно ворошил пестрые туристские проспекты. Тремя рядами впереди с кресла в проход торчал локтище О'Ши, обтянутый замшей. Еще неизвестно, придется ли подступаться к этой персоне, с какой стороны подступаться и чем оно обернется, но пока считаем его за резерв, а с резервом спокойней. Насладившись этим спокойствием, асессор ушел поглубже в кресло, закрыл глаза и приступил к переучету событий.

Семь лет назад в Африке бесследно исчезли пятеро сотрудников геофизической экспедиции. Пятеро опытных полевых работников, давно знавших друг друга и хорошо известных всем остальным. Они ушли на вездеходе в двухнедельную вылазку, именуемую на профессиональном жаргоне станцией, за двести километров от базы. Шесть дней их рация аккуратно выходила на связь в положенное время, а на седьмой умолкла. Начальник базы поднял тревогу, выслал поисковую группу, но та не нашла даже следов лагеря. Работу экспедиции прервали, всех отправили на прочесывание, но десятитонная машина и ее экипаж как сквозь землю провалились. Через пять дней прибыли эскадрилья вертолетов, рота мотопехоты и танковый батальон, то есть почти вся армия тамошней республики, но и они ничего не нашли.

Сам асессор оказался на месте событий спустя три недели. Поиски еще шли, танки и вертолеты съели чуть ли не весь наличный запас горючего и запчастей, денег на новые закупки у республики не было, от вида людей и их разговоров тягостно несло неудачей. За это время не удалось найти ни единого следа исчезнувшей группы, на площади в три десятка тысяч квадратных километров. Леса словно обрели свой древний дикий облик – не прирученные, не разбитые на деляночки ходкими просеками бессловесные дебри, сросшиеся в колтун. В них исчезали, как проваливались, целые, племена, чтобы вынырнуть потом за тремя границами, существующими лишь на картах. Хватало там и таких, кто пробирался по тайным тропам отнюдь не с луком и дротиком. Старатели, спиртоносы, браконьеры, чьи-то гонцы, чьи-то враги, чьи-то друзья, – джунгли шевелились от тихого кишения неразговорчивых и скорых на руку людей всех наречий и оттенков кожи. Иностранец, тем более европеец, был здесь пугалом, мишенью и добычей. И уж если: он пропадал здесь, его судьбу окружало безмолвие. Саперные дивизии сюда бы! Располосовать бы эту гущу! Был асессор сугубым реалистом и мечту о саперных дивизиях гнал прочь. Не та мечта. Школы тут надо строить! Школы, больницы, лесопилки, фермы. И прежде всего учить людей жить иначе, чем заповедали деды и прадеды. Это дело на полвека, на век для многих тысяч беззаветных просветителей и опекунов, которых неоткуда взять. Но пока оно здесь не укоренится, асессорам нечего сюда соваться.

Поняв это, асессор втихомолку обругал себя черными словами за смертный грех капитулянтства и взялся за работу.

Он очень быстро, уяснил, что местный «капитан» всего-навсего складывает в железный ящик речистые правительственные циркуляры, а подлинная власть принадлежит здесь племенной империи, которой управляет династия: Нгугу. На бумаге эти земли, числились за тремя разношерстными республиками, но императора Баобале Нгугу Пятого это обстоятельство нисколько не беспокоило. Он обретался где-то под Ниццей, на Лазурном берегу, а в его отсутствие советом вождей племен заправлял Беспалый Секе, дядя, зять и свекор императора. Беспалому Секе не нужны были титулы: всем известно, что он потомок прародительницы Чечеваи. Нгику, богини черной змеи с глазом на: хвосте. От асессора не укрылось, что вся рота мотопехоты, участвующая в поисках, все летчики и танкисты убеждены: их усилия будут напрасны, пока им не захочет помочь Беспалый Секе. Но искать его и тем более просить его об этом бессмысленно, он сам явится, если пожелает, как являются ветер и текучая вода, таким даром наделила его великая Чечеваи.

Но не пожелал Беспалый Секе столь чудесным образом явиться на подмогу. Он предпочел без особых, забот проживать в столице империи, которую соседняя республика обозначала на картах как свой окраинный поселок. Хотел асессор повидаться со столь незаурядной личностью, но официальные власти соседней республики отказались допустить его на свою территорию. Жаль. До сих пор жаль.

Вертолетом асессора доставили туда, где должен был находиться, лагерь пропавшей группы. Это был безлесный пятачок на берегу мутно-коричневой многоводной реки, чудовищная мешанина песка и щебня, из которого клыками торчали острые глыбы. Изодрав в кровь руки и колени, асессор обшарил там все, но не нашел даже, пустой консервной банки, даже клочка, бумаги. О следах гусениц в окрестных зарослях и говорить не приходилось: успели пройти дожди, и каменную россыпь тут же осадила взбесившаяся непролазная зелень, а под ней была не земля, а сплошная жижа.

Короче говоря, перед своим начальством асессор предстал с пустыми руками. Выговоров ему не объявляли, вон не выгнали. Просто он стал «асессором с прилипалой». «Прилипалой» именовалось нераскрытое дело, папка которого маячила у всех на глазах в особом шкафу в качестве незавершенного производства, суля отделу непочетные последствия, как бы ни преуспевал сам асессор и его коллеги в иных делах.

Никто не сказал бы асессору худого слова, если бы он, выждав приличный срок, написал докладную с просьбой закрыть безнадежное дело и разрешить сдачу в архив. Это было в его власти. Более того: инициатива должна была исходить от него. Сказать положа руку на сердце, вначале асессор не поступил так просто из упрямства. А потом – хоть и давненько это было – он как-то вечером, глядя на эту обидную пустую папку, ощутил нечто невыразимое простыми человеческими словами. Тепло не тепло, гул не гул, зов не зов, а некое сопротивление среды на месте, где среды никакой вроде бы и не было. Самовнушение? Асессор) как уже говорилось, был реалистом, и вот именно реализм не позволял ему так однозначно и скоро судить собственные побуждения.

Одна отчетная пора сменяла другую, отдел хлопотал, приводя в порядок документацию, шкаф с «прилипалами» заметно пустел, асессорский «прилипала», бывало, оставался там в полном одиночестве, это было невесело. Но неощутимая асессорская опека обволакивала пять семейств; три в столице и два в дальних городах. Начальство, как положено, вроде бы и не давило, но расходы в ведомостях проставляло в ехидные статьи. «Прилипалы» тем и знамениты, что, лежа в летаргическом сне, требуют немалых забот и опытного персонала, за который все время надо сражаться, не то отберут на иные дела, живые. Нервов стоят «прилипалы»!

Так прошло шесть лет. И вот подросший за это время сын руководителя пропавшей партии стал студентом достаточно престижного столичного института и вполне самостоятельным человеком. В престижном институте было много студентов из разных стран, гастролировали иностранные преподаватели специальных наук, процветал интернациональный клуб, и от глаз и ушей асессора не укрылось, что сын-студент довольно быстро оказался туда вхож. Оценив эту быстроту, асессор заранее напрягся. И не обманулся: «студент» получил приглашение посетить весьма далекую страну в качестве гостя семьи одного из своих сокурсников. А сокурсник был не обычным студентом, он проходил в институте годичный курс. То есть в конце года он исчезнет и больше в институте не появится. Экий Пилад нашему Оресту, экий щедрый размах пылких дружеских чувств! Явно шито неловкой лапой по хорошему образцу.

Родня у парня была авторитетная, с хорошим кругозором. Могла бы и отговорить птенца от такого путешествия. Но не отговорила. Не спрашивался он у родни. Еще б ему спрашиваться! Сам с усам, да такой соблазн, а родня мигом затолкала бы его поглубже под теплые крылья. И запросился «студент» в поездку сроком на месяц.

Формальных оснований для отказа «студенту» не было. Можно было бы деликатно оповестить его родню в дальнем городе, и тут вся история с поездкой мигом кончилась бы не начавшись, но не ради этого бережения столько лет маячил в шкафу перед асессором «прилипала». Снял асессор щит с парня, разрешил «студенту» поездку. А асессору предстояло сопровождать «студента» в весьма далекую страну. Пока – без «студентова» ведома.

Хлопотный ход и дорогой. Что скрывать: много, было возни. Впрямую говорили асессору, что отечество не столь велико и богато, чтобы он пускался во все тяжкие, основываясь лишь на шатких домыслах. Такое по плечу лишь великим державам. Хорошо хоть, что поддержал непосредственный начальник. И нашел вариант: кто-то из служащих генерального консульства в весьма далекой стране отбывал в отпуск на родину, пусть его и заменит асессор. На месяц. Дипломаты сторонятся дел асессорова ведомства, так что и тут не все гладко пошло, но в конце концов уладилось.

А когда, просматривая списки взявших билеты на ближайшие рейсы, асессор обнаружил имя журналиста Харпера О'Ши, гражданина весьма далекой страны, и известного охотника за всемирными сенсациями, это была удача, что называется, от бога. В экстренном случае можно обратиться к нему за поддержкой, предложив, взамен историю «студента», – вдруг клюнет. Гласность, если она вовремя, отличное оружие. Конечно, люди типа О'Ши не агнцы, во всяких водах мыты и со всякими конторами связаны, но есть у них и свой интерес, для которого дело о «студенте» и его отце очень даже годится. И асессор постарался, чтобы они все трое отправились в весьма далекую страну на борту одного и того же самолёта. На всякий случай. Там тоже не дураки, понимают, что у «студента» будет «хвост», и думают, как его отсечь. Вот тут-то О'Ши может: весьма пригодиться.

Не исключено, конечно, что приглашение студента в весьма далекую страну, невинно, как лимонад, и понапрасну асессор все это затеял. Тогда что? Асессор прекрасно понимал: возраст у него солидный, и, значит; будет не понижение в должности, а отставка. И поделом, если, уж он настолько мышей не ловит. Точка.

Перед отъездом со студентом; побеседовали… Он объяснил, что едет; к другу посмотреть университет, в котором работают выдающиеся ученые. А ему напомнили, чей он сын, и сказали, что в связи с этим он может, столкнуться с фактами, которые, как ему покажется, требуют немедленных действий. Так пусть он знает, что этими фактами не он один интересуется. Пусть ведет себя обдуманно и постарается понять, кто среди окружающих враг, а кто более чем союзник. Студенту беседа явно не понравилась, как и ожидал асессор. Что ж, даль в любом варианте не сияла…

До конца полета оставалось еще часа три. Самолет шел над комковатой глазурью облаков, которой земля так любит заслоняться от солнца. Знай не знай географию, все равно не угадаешь, над чем летишь. Припомнилось, как однажды повезло: зимой у земли не хватило испарины на прятки, и асессор увидел из окна солидный кусок берегов Европы, увидел в косом, солнечном свете, четко обрисовавшем побережье, леса, реки и города. Потом не раз все это снилось.

Ожил телевизор на передней стенке салона. На экране явилось кинозвездное лицо первого пилота. Явная видеоподделка в угоду дамам. Кинопилот ослепительно улыбнулся и объявил, что сейчас, по указанию с земли, будет произведена промежуточная посадка, но нет никаких оснований для беспокойства, рейс закончится без опоздания. Вон оно как!

Ну, посмотрим. В таких случаях асессор пел про себя что-нибудь простенькое. Где-то кто-то повернул рукоять, зарокотали шестерни, явно повеяло боем, а двухсоттонная машина легким перышком покатилась по предписанной глиссаде, струной уходящей в белейшие облака.

«ТЕРРОРИСТ В МЫШЕЛОВКЕ», «ПОЛЕТ В… КАТАЛАЖКУ», «ЛЖЕТУРИСТ ИЛИ ЛЖЕТЁРРОРИСТ?», «Я ОБНИМАЛ ЕГО ЗА ПЛЕЧИ! – ГОВОРИТ ЛАУРЕАТ О'ШИ», «ОЧЕРЕДНОЙ ПРОВОКАЦИОННЫЙ СПЕКТАКЛЬ ЗА СЧЕТ ТРУДЯЩИХСЯ. Заголовки были броские, ничего не скажешь. Жаль, что последний в отличие от остальных повторялся всего два раза. Некий Ар Раффин лихо живописал происшествие на острове Десяти тысячи дев, нахваливая начальника авиабазы полковника Джета Уиндстрема за бдительность и сноровку. «Наконец-то за дело; берутся настоящие парни! Будьте уверены, они оградят наше небо от фанатиков и бандитов!» – мажорно заключал Раффин.

О'Ши постарался на славу. Асессор представил себе, с каким кислым лицом читает эти славословия в свой адрес сам господин полковник; и усмехнулся. Злоупотребление властью налицо. Не загреметь бы полковнику в отставку с полной переменой жизненных планов! Нет на свете генералов, что простили бы полковнику самочинные деяния с использованием служебного положения.

Самолет посадили на военный аэродром, всех пассажиров отвели километра за два в ледяной фибропластовыи сарай, и пошла комедия! «Ах, небольшая задержечка, тысяча извинений!» – объявил какой-то местный чин и разлетелся обхаживать «нежданных, но дорогих гостей». Откуда что бралось! Солдаты волокли печки, скамьи, одеяла, фельдшер ждал пациентов, полковник Уиндстрем выставил всем по рюмке бренди, чертями из-под земли выскочил сержантский квартетик «Бомбс». Под жеребячье ржание «бомбсов» объявили посадку, но, «заботясь о гостях», полковник предоставил для этого свой лимузин, так что к самолету людей доставляли пятерками. Ясно как день: ту пятерку, в которую попадет «рыбка», под любым предлогом отсеют и, расшаркавшись перед четырьмя, пятого сгребут. Без шума.

Пора было вводить в бой резерв, и асессор отманеврировал к О'Ши. Именитый журналист, вызывающе казал могутный фотоаппарат в чехле, на лацкане у него красовался именной жетон, поправка на сумятицу придавала первым минутам разговора желанную непринужденность – лучшей обстановки для первого контакта не срежиссировал бы и специалист экстракласса. Они обменялись парой саркастических замечаний о нынешних порядках на авиатранспорте, и асессор пошел на приступ.

– Хотите пари? – сказал он. – Съем ваш ближайший репортаж в «Пост», пять экземпляров, пикник затеян для того, чтобы тихо взять вон того синенького парнишечку, – и кивнул на «студента», неприкаянно маявшегося под стенкой.

О'Ши мигом учуял, что разговор неспроста, а клиентура в цейтноте, и начал тянуть время. Асессор поддался и намекнул, что кое-кто шесть лет ждал, пока парнишечка подрастет, и, стало быть, дело серьезное.

– Продаете сюжетец, – проницательно заключил О'Ши. – Пока не очень любопытно, но что-то в этом есть. Почем?

– Делу надо дать дозреть. За это время цены изменятся, – с видом опытного торгаша сказал асессор.

– Здравая мысль. Но мир стоит не на деньгах.

– Тоже здравая мысль. Надо оказаться в одной пятерке с этим парнем и помешать шашням.

– Угу. А вы, стало быть, хотели бы заняться этим, да не можете. Так? – атаковал О'Ши.

– Так, – пожертвовал асессор следующую пешку.

– Ну, это уже кое-что проясняет, если учесть ваш акцент, – О'Ши продолжал контратаку.

– Я тоже не испытываю иллюзий по поводу ваших связей, – отразил наскок многознающий асессор. – Не то чтобы это была ваша работа, но ценят вас не только в редакциях.

– И не боитесь, что я пожелаю сделать товарец из вас? – ехидно поинтересовался О'Ши.

– Я что, я стекляшечка. А вот синенький куда поближе к интересным камушкам, – невозмутимо ответствовал асессор.

– Экий вы скромник! Ну ладно. Пари есть пари. Ставлю полсотни, и поторопимся, а то ваш синенький пошел на выход. Так как мне вас звать-величать? – Последнюю фразу О'Ши многозначительно произнес на родном языке асессора.

– Чайлд. Мистер Чайлд, – мигом нашелся асессор.

– Чайлд, то есть дитя. А вы юморист, Чайлд. Это редкость. Вы, надеюсь, понимаете: чуть что – я выхожу из игры.

– Я не покупаю – я продаю. Материал для сенсации.

– Тоже мне радетель прессы! Еве черт яблочко не то что продавал – даром отдал. Как вы думаете: она в раю или в аду?

– Я не черт, вы не Ева, а специалисты говорят, что ад выдумали гораздо позже, – предложил перемирие асессор.

– Без нужды не выдумывали бы, – опуская колючки, в последний раз огрызнулся О'Ши.

Дальнейшее асессор вспоминал с удовольствием. У ворот сарая О'Ши мигом собрал компанию «нуждающихся в экстренной прогулочке», владычественным жестом привлек в нее «студента» и двинул свою рать через поле пешим порядком. Выждав и пристроившись в лимузине у окна, асессор полюбовался, глядя, как военные оцепили и теснят кучку «ходоков» в сторону домиков базы. Самолет отбыл, не дожидаясь горе-пешеходов. Бездарная работа! От «студента» «хвост» отсекли, а свой оставили. Вот мы за него и потянем. О'Ши, не подведи!..

Прибыв в весьма далекую страну, асессор без осложнений проследовал в общежитие консульства. Ждать пришлось два дня. Лишь на третий день в газете «Пост» в рубрике «Добро пожаловать» было сообщено, что специальный корреспондент и лауреат премий Харпер О'Ши вернулся из длительной поездки. На звонок и вопрос, скоро ли придется жевать репортаж, О'Ши разом предложил встречу на задах безвестной харчевни, где, судя по всему, гарантировали не меню, а отсутствие подслушивающих устройств. Оценив это, асессор начал беседу прямо:

– Так, значит, мое предложение вас заинтересовало?

– У нас это называется «темная бутылка», – ответил О'Ши. – Стоит бутылка, что в ней – неведомо. И если в бутылке не то, мы расстаемся без взаимных претензий.

– А если в бутылке то?

– У темных бутылок на горлышке сходится слишком много волосатых лап. Дело рискованное.

– Мои возможности рисковать довольно ограничены.

– Я так и думал, – кивнул О'Ши. – Значит, весь доход мой, а все расходы ваши, и вы не возражаете. Так? Оплата в три дня с момента оповещения. С вас уже две тысячи минус пятьдесят, которые я ставил.

– Ого! Хорошо берете! – протянул асессор.

– Мне тоже никто ничего не преподносит даром. Цены вполне сносные, если учесть инфляцию, мою к вам симпатию и мою удачливость. Кое-что я уже раскопал и от вас не утаю. Расцените это как жест доброй воли. Мы договорились?

– Договорились, – подтвердил асессор.

– Так вот: история с посадкой самолета – это частная затея без санкции официальных органов. Приказ отдал сам полковник Джет. Наверх он сообщил, что посадил самолет, шедший вне коридора, а своим объяснил, что есть распоряжение без шума снять опасного террориста. Нашу группу задержали как незаконно вторгшуюся в запретную зону. Мне устроили идиотский допрос, сутки промурыжили в одиночке, а потом объявили, что прокурор не нашел в моих действиях состава преступления, и вежливо предложили место в транспортной машине. До отлета я успел с толком посидеть в сержантском кабаке. Там мне все с гоготом расписали и добавили, что вашего синенького в первую же ночь увезли на неведомой частной машине лежащим в лежку. Похоже, охота действительно была за ним. У полковника по семейной линии связи с одним любопытным конгломератом. Пока это все. Что намерены предпринять вы?

– По правилам наш гражданин должен дать знать о себе в консульство в первые трое суток пребывания здесь. В полночь истекает трехсуточный срок, и завтра консул сделает запрос.

– Трех суток более чем достаточно, чтобы укокошить человека и замести все следы. Вы этого не боитесь?

– Маловероятно. Убийство можно было устроить попроще.

– Интуиция?

– Основанная на солидном опыте. Но страховки ради, О'Ши, давайте сделаем вот что…

– Называйте меня Харпом, это для меня привычней.

– Хорошо. Недурно было бы, Харп, если бы в газетах быстренько появилась история о том, как этого парня в вашем личном присутствии задержали по обвинению в терроризме.

– Та-ак.

– Заодно припугнем всех, кто к этому причастен.

– Зачем? Они только забьются поглубже в щели, и какая вам от этого выгода?

– Большинство забьется, но нам хватит и меньшинства, которое по разным поводам поступит как раз наоборот.

– Хочу надеяться, что это не оптимизм, а опыт, Чайлд. Ладно, я подумаю. Знаю кой-кого, кто взялся бы пошуметь об этом в провинции. Центральная пресса на такую хлопушку не купится.

– Вот именно! Это то, что нужно. А теперь я сделаю вам приятный сюрприз и расскажу, с чего все началось…

Выслушав историю «прилипалы», О'Ши задумчиво потер подбородок.

– Вон оно что! А вы не думаете, что эти пятеро попросту сбежали? Нашли, скажем, алмазную друзу или самородок с бычью голову и сбежали? Любой нормальный человек так поступил бы.

– У нас с вами разные представления о нормальности. Мой опыт, или моя интуиция – это уж зовите, как хотите, – уже обошлись вам в полсотни. Давайте и дальше исходить из этого. Побег исключен. Это так же верно, как то, что алмазных друз не бывает.

– Я доверяю чужому опыту и чужой интуиции, пока молчат мои. А я побега не исключаю. Как бы вся эта ваша история не перевернулась вверх тормашками!

– Ну, вряд ли она от этого потеряет привлекательность для печати, когда все выяснится!

– Это-то да, – протянул О'Ши. – Это-то да. Ну что ж. Договорились так договорились.

Статейка Раффина была опубликована в двухстах с лишком городах. Сенсация была не так уж красочна, чтобы любой редактор, не колеблясь, нашел для нее место в газете, переведя соответствующую сумму на счет агентства, распространившего материал Раффина. Весь расчет асессора на этом и строился. Провинциальные редакторы знают о местных делах больше, чем кое-кому хотелось бы, и, случается, зарабатывают не тем, что кричат, а тем, что умалчивают. А ну как решат промолчать о безделице, которая только попусту раздражит местных падишахов! За спросом всякий раз к ним не полезешь, своим умом раскидывать надо. Вот раскинут им редакторы, а асессору останется перенести на карту адреса из банковской распечатки поступлений на счет Раффина. И выделятся районы, где анекдотец с террористом не прошмыгнул на полосы местной прессы. Таких районов оказалось три, а в них – чуть меньше трех десятков городов. По многим из них в информационном банке консульства, где отцеживались сведения из печати, не было никаких данных за последний десяток лет. Но попался среди них городок Томба, близ которого четырнадцать лет тому назад военно-морской флот затеял строительство подземного центра управления ракетами «Тифон», чтобы координировать их наводку во всепланетном масштабе. Пять лет долбили там первозданный гранит, а когда кончили долбить, в головах штабистов скрежетнул поворот «все вдруг» в сторону новейшей доктрины «децентрализации». «Тифоны» были сочтены безнадежно устаревшими и сняты с вооружения, а подземная твердыня пошла с торгов. Скандал вокруг торгов гноился около года, потом все стихло, и уже восемь лет о Томбе в печати не упоминалось.

А вся закавыка была в том, что бункер «Тифонов» приобрела некая фирма «Новафлор», объявившая, что устроит там биохимическую лабораторию. Фирма эта, поставщик гормональных препаратов, вместе с группой разнообразнейших предприятий вплоть до объединения туристских пансионатов входила в конгломерат Фочичей, родней которых и был злополучный полковник Джет.

Асессор не стал рассказывать об этом О'Ши, только спросил, нельзя ли достать список предприятий конгломерата Фочичей.

– Можно, – ответил О'Ши. – Но учтите, Чайлд: кто прикасается к этой паутине, тот рискует головой.

– Вы намерены выйти из игры? – осведомился асессор.

– Нет.

– Так в чем же дело?

– Мы это обсудим потом, – ответил журналист.

Когда список предприятий лег на стол в кабинетике закусочной, связалась еще одна ниточка: Пилад нашему Оресту, учась в престижном институте, всюду расплачивался чеками из книжки, выданной банком, которым распоряжались Фочичи. Асессор хотел сфотографировать список.

– Уберите аппарат, – остановил его О'Ши и забрал бумагу.

– Тогда я вам за список не плачу, – сказал асессор.

– Платите не вы, платит ваша контора. Настанет срок – вы изящно улепетнете под ее защиту. А я? Мне понадобится надежный долговременный щит, и вы мне его не подарите. И не надо, я сам о нем позаботился, но это означает одно: мне заплатят свои, так что мы теперь партнеры на равных, а кому какие бумаги достанутся и в обмен на что, будет видно потом.

– Это многое усложняет, Харп, – сдержанно сказал асессор.

– Кое-что усложняет, кое-что упрощает. Прочтите вот это.

В руках у асессора оказалась копия справки с грифом «Строго конфиденциально. Не может служить основанием для судебного преследования». Это была краткая история дела Фочичей, из которой следовало, что отец нынешнего главы объединения был деятельнейшим выходцем из преступного мира. Легальная часть дела была начата им с захвата системы туристских пансионатов, произведенного на манер набега Золотой Орды. Сын продолжает традицию, умело сочетая легальные и нелегальные делишки.

– Что означает этот гриф? – спросил асессор, хотя и знал это.

– Он означает, что некому подтверждать это на суде. Бумага далеко не полна, но не сомневайтесь: каждое слово в ней стоило крови. Вы ее читали, и теперь будьте осторожны в гостиницах и ресторанах. Многие из них – вотчина Фочичей, у них длинные руки и долгая память. Вот куда мы с вами лезем.

– Так под чьим же прикрытием лезете вы?

– Пока об этом умолчим. Я же не спрашиваю, кто стоит за вами, а мы равные партнеры, – оскалился О'Ши. – Есть кое-кто, кому очень хотелось бы разобраться с этой семейкой. Скажу одно: эти бумаги не из частных коллекций.

Время шло. Из месяца, отпущенного асессору, прошла уже добрая треть. В ответ на запрос консула министерство иностранных дел весьма далекой страны еще до появления в печати статьи Раффина ответило, что «вышепоименованное лицо», то есть «студент», пока не предъявило паспорт ни в одном из пограничных пунктов и, следовательно, в страну не прибыло. На повторный запрос после выхода статьи был дан ответ, что ведется расследование. И все.

Асессор решил ускорить события. Какой-то здешний обличитель высказался по поводу происшествия на острове и некомпетентности министерства иностранных дел. Все это вместе со статьей Раффина «Полет в… каталажку» решила опубликовать провинциальная «Воскресная южная звезда», и две пачки «Звезды», предназначенные совсем для другого города, «по ошибке» доставили в Томбу подписчикам еженедельного приложения газеты «Пост». Томба молчала пять дней, а на шестой, в пятницу после полудня, О'Ши вызвал асессора все в ту же закусочную.

– Через редакцию «Южной звезды» звонили Раффину, – сказал он. – «Простите, имею честь разговаривать с автором статьи «Полет в… каталажку»? – «Да». – Вас интересует продолжение этой статьи?» – «Безусловно». – «Тогда желательно, чтобы вы срочно прибыли сюда». – «Куда сюда»?» – «Пансионат «Элизиум». Вы поняли? «Элизиум»!» – «Понял». – «Очень срочно. Очень!» – «Кто вы? Как вас найти?» – «Я сам об этом позабочусь». Отбой. Пансионат «Элизиум» я еле нашарил на допотопной карте-схеме. Это чертова глушь. Есть у нас такой городишко Томба. Так это милях в шести оттуда.

«Так, значит, все-таки Томба!» – подумал асессор.

– Кому принадлежит пансионат? – спросил он.

– Кому, кому! Объединение «Очаг», – значит, Фочичам.

– Ловушка для Раффина?

– Забудьте о Раффине! Он из любой ловушки уходит, как дым. Опознан голос звонившего. Это голос спившегося мелкого жулика Уилларда Бро, который исчез из поля зрения полиции лет пять тому назад. Еще тогда у него была определена последняя ступень деградации личности. Невероятно, чтобы он смог из этого выкарабкаться. Будь он здоров как бык, он бы до такого не додумался. Не его сфера. Только последний дурак решился бы доверить ему такое поручение. А главное, это не его словарь. Так мог бы говорить по-нашему культурный иностранец, а Бро изъяснялся на кабацком жаргоне. Что-то тут не сходится.

– Сколько времени понадобилось, чтобы все это выяснить?

– Что за вопрос! Часа три, – пожал плечами О'Ши.

– Могучие у вас покровители! – сказал асессор. – Где тут мне с моей кустарной кухней! С уважением выслушаю ваши предложения. Кому много ведомо, тому и ходы предлагать.

– Предложение есть, Чайлд. Надо немедленно ехать в Томбу.

– Немедленно? А кто мне, иностранцу, даст на это разрешение?

– Вы получите разрешение, как только согласитесь ехать.

– Вот даже как!

– Да. Кое-кто считает, что стоит рискнуть. А вы – неожиданная фигура с большой ударной мощью. В любом случае ваше положение гарантирует нелицеприятность; а это очень важно.

«Что-то у них не в порядке, раз ищут людей со стороны!» – подумал асессор, а вслух сказал:

– Как вы понимаете, я должен проконсультироваться.

– И когда вы сможете дать ответ? – настаивал О'Ши.

– Завтра у нас суббота. Скажем, к девяти утра.

– Долгая песня, Чайлд. А как вы сами считаете: велик ли шанс, что мы с вами вместе отправимся в «Элизиум»? Если велик, можно было бы начать подготовку. Ведь мы поедем не одни.

– Я пустил бы в ход машину, Харп.

– На чье имя оформлять разрешение?

– Это мы решим завтра утром.

О'Ши покачал головой и усмехнулся.

– Интересный вы человек, асессор, – сказал он, многозначительно нажав на слово «асессор». – Одно удовольствие с вами разговаривать.

– Долго ли разбирались с моей персоной? – спросил асессор, не промедлив ни секунды.

– Точно не знаю. Дня три, по-моему.

Ага! Значит, за О'Ши стоит какое-то внутреннее ведомство, нуждающееся во внешней поддержке и не имеющее контактов с иностранными делами. Всего-то было хлопот снять трубку и позвонить куда следует, но они копались сами. Что ж, будем знать. Неясно одно: не вывели ли его, асессора, на ложный след? Похоже, что О'Ши не лжет, не по статусу ему лгать, но ведь и его могли пустить в слепой закоулок, если дело того стоит. Не поцеремонились бы.

Ну, что ж! Иных вариантов нет, и, стало быть, едем. Понадеемся, что консульство выручит, в случае чего. Не очень-то оно для этого годится: вон «студента» ищет, да сыскать не может. Однако выбирать не приходится. Как всегда, все надо делать самому. Рабочая обстановка, короче говоря.

2

План был продуман до мельчайших деталей. В субботу час пик в туристских пансионатах приходится примерно на семь вечера. В это время асессор и шериф-инженер Хадбалла должны были явиться в «Элизиум» и снять номер на сутки. О'Ши, украсив грудь жетоном «Ар Раффин. Независимая пресс-служба», должен был прибыть позже, часов в десять, когда угомонятся детишки, а следом потянутся ко сну и намаявшиеся за день взрослые. Если в пансионате есть система подслушивания, Хадбалла тем временем успеет вывести ее из строя ультразвуковой хлопушкой, асессор проследит, не вызвало ли это тревоги, а «ремонтная бригада», оседлав дорогу в Томбу, возьмет под контроль связь пансионата с городом и развернет ретранслятор, через который асессор и Хадбалла смогут поддерживать контакт с О'Ши. Если все пройдет благополучно, то по сигналу «ремонтники» перекроют шоссе, асессор присоединится к О'Ши, они будут ждать дальнейших событий, а о том, чтобы им не помешали, позаботятся Хадбалла и «шеф ремонтников» – здоровенный рыжебородый весельчак, которого асессору представили как инспектора Хагню.

Но автостоянка «Элизиума» была пуста. На калитке висело написанное от руки объявление: «Сожалеем, но по техническим причинам пансионат гостей не принимает». За безлюдным прозрачным палисадничком на крыльце дома сидел седой смуглолицый человек в сером свитере и лиловых штанах, сидел, уставясь перед собой застывшим взглядом и высоко задрав колени.

Хадбалла, не снимая рук с баранки, глянул на сидящего.

– Это Бро, – сказал он. – Что делаем? Уезжаем и пересматриваем план?

– Моя заповедь: перед фортуной не суетись, – ответил асессор. – Я выхожу и беру его на разговор. Вызывайте О'Ши и присоединяйтесь.

И найдись тут мигом Хадбалла, все равно не успел бы возразить. Асессор уже перешагнул через окурки и банановую шелуху, во злобе накиданные обманувшимися искателями ночлега, отворил незапертую калитку и, обойдя клумбу, подошел к сидящему.

– Добрый вечер, – сказал он. – Разрешите побеспокоить?

– Вы же видите: закрыто, – вяло ответил сидящий.

– Вижу. Но я по поводу статьи Раффина.

Сидящий вздрогнул, неловко встал. Он был очень высок и тощ. Казалось, под серым свитером одни кости, да и те не в полном наборе.

– Вы Раффин? – спросил он.

– Нет, я не Раффин. Раффин приедет с минуты на минуту. Но ваш звонок Раффину интересует больше меня, чем его. Что вы можете сказать о Дроне Луще? – назвал наконец асессор имя «студента». – Предупреждаю вас: я иностранец. Я из… – и он назвал город, откуда прибыл. – По служебным обязанностям я занимаюсь делом Дрона Лущи и его отца, доктора Осипа Лущи.

Тощий пошатнулся, всплеснув руками.

– Господи! – всхлипнул он и вдруг перешел на родной язык асессора. – Наши! Милые! Я Осип Луща! Я! Я не самозванец, не сумасшедший, вам будут говорить, что я Бро, Уиллард Бро, но вы не верьте, не верьте! Дрошку надо выручать! Дрошку спасайте! Быстрее, как можно быстрее! Джамиля там уже сутки одна, а их двое…

Асессор очень хорошо знал Осипа Лущу по фотографиям. Крепенький, скуластый, курносый, гололобый, рост метр семьдесят – он был вовсе не похож на эту дергающуюся жердь с явно рушащимся обменом веществ. И родной язык асессора звучал в произношении тощего вовсе не как речь соотечественника.

– Имейте в виду, – сказал асессор, тоже перейдя на родной язык, – мне очень хорошо известно, как выглядит доктор Осип Луща. И довольно неплохо – как выглядит Уиллард Бро.

– Это все выяснится, выяснится, – торопливо ответил тощий. – Потом! Не до меня! Бежим к Дрошке!

– Он в опасности?

– В смертельной! Скорее! Я же говорил: приезжайте срочно, очень срочно!

– Спокойно, – сказал асессор. – Спокойно. Разберемся. Не надо кричать.

Он оглянулся. Через палисадник шел О'Ши, следом волок свой электронный чемодан Хадбалла. Черт, а где же «ремонтники»? Надо было вызвать сюда всю команду! Как же это он, асессор, не сообразил! А у них у самих где головы?..

– Шериф, – сказал асессор. – Этот человек заявляет, что он гражданин моей страны, и просит о защите. Он заявляет, что другой гражданин моей страны находится здесь и ему также угрожает опасность. Вы подтверждаете это? – обратился он к тощему.

– Да! – выкрикнул тот.

– Харп, будьте свидетелем. Шериф, я обращаюсь к вам как к представителю властей. Я требую обеспечить условия, в которых это заявление может быть непредвзято рассмотрено.

Хадбалла поставил чемодан на дорожку.

– Имею все основания утверждать, – звенящим голосом произнес он, – что перед вами находится гражданин моей страны Уиллард Бро, лицо без определенных занятий. Он неоднократно привлекался к суду за мелкие кражи, вымогательство, обман и бродяжничество, о чем вы были заранее предупреждены. Я отношусь к его словам безо всякого доверия. Это мое официальное заявление. Продолжаете ли вы…

Внезапный визгливый грохот словно прихлопнул слова Хадбаллы, мелькнула тень, из-за дома на бреющем полете вынесся вертолет, развернулся над палисадником, повис, по земле как гигантским бичом хлестнуло, прыснул гравий, чемодан Хадбаллы подскочил, разваливаясь на лету, отчаянно ахнули разлетающиеся оконные стекла в доме!

– За мной! – крикнул тощий, всем телом ударившись в дверь, распахнул ее и исчез внутри.

«Не защита! Картонная коробка!» – на бегу оценил асессор ненадежность укрытия, слыша, как ухают под пулями крыша, потолки и стены, и больше веря, чем зная, что топот за спиной – это О'Ши и Хадбалла.

Коридор, кухня, склад – гараж! Пустой! Крыша – пластик! Тощий распластался на стене, рука на кнопке, плита посредине пола всплыла, задралась. Лаз! Режущий вой нахлобучило на крышу, по закрытым воротам гаража снаружи мощно ударило. Раз! Другой! Адов пулеметик на этой вертушке, почище любого топора!

Тощий метнулся в лаз, асессор толкнул следом О'Ши, Хадбаллу чуть не сбросил вниз, чуть не сел ему на шею, ныряя следом по железной лесенке! За стенкой заурчал, зачавкал редуктор, плита над головой качнулась, ухнула вниз, лаз захлопнулся. Тускло освещенный низкий пустой зал. Тощий, зажав в резиновых перчатках лом, нетопырем прянул к стене, крякнула пластмассовая коробка, шипнуло зеленое пламя, редуктор рявкнул за стеной и умер. В угол! Перила! Черный квадратный колодец!

– За мной! За мной!

По железным скобам они спустились метров на двадцать и через темный коридорчик выбежали в большой наклонный туннель. Здесь царила гулкая тишина, светили редкие лампы, заделанные в стену через каждые пятьдесят метров. Асессор бежал, считал светильники: «Два, четыре, шесть», загибая палец за пальцем, чтобы не сбиться и знать, сколько пройдено – сто метров, двести, триста, – и силился понять, что же произошло.

Предположим, у Фочичей в «дорожном управлении» и впрямь есть кто-то, кто сумел в последнюю минуту предупредить своих, и это именно они нанесли ответный удар, не стесняясь в средствах. Почему не стесняясь? От спешки? От всесилия? Оттого что мы на ощупь ткнули во что-то очень важное и тщательно оберегаемое?..

– Бро, стойте! – звонким ломающим голосом внезапно крикнул Хадбалла. – Объясните, куда вы нас ведете! Слышите?

Остановишься тут, когда туннель их, разбежавшихся, ссыпает под уклон, как шарики! «Ремонтники» с воздуха были у этих как на ладони. Живы ли они? Успели ли они сообщить о нападении? Реальней считать, что не успели.

– Этот человек способен заманить нас в ловушку! – крикнул Хадбалла. – Осторожней! Держитесь у стен, будьте готовы лечь! Бро, стойте! Иначе я стреляю! Именем зако…

И тут в туннеле грянул гром, все прочие звуки смяло, заходили слепящие вспышки багрового света, пол побежал из-под ног! В растянутом падении, не успевая за собственными проваливающимися ногами, асессор покатился под уклон, вытянув вперед руки. Налетел на уступ – боль ожгла колено! – упал. Пластаясь на уступе, подобрался, встал на четвереньки, оглянулся и, обмирая от животного страха, увидел, как позади плавно задирается дыбом двадцатиметровая секция туннеля!

«Тифон»! Наверняка, это «Тифон», что ж еще? Мозгу ракетной системы полагалась сверхзащита, этим аукнулось, и вот в адмиральских мозгах откликнулось сооружением исполинской поворотной пробки-затвора», – наконец понял асессор. Но для этого потребовалось неимоверное усилие ума, затопленного громом титанического механизма, ожившего в лежалой бетонной толще. Обессилев, асессор сел на пол, опираясь на ватные руки, увидел выше и левей два знакомо мигнувших огонька – револьверные выстрелы! – и, не слыша сам себя, заорал:

– Шериф! Кончайте палить! Своих побьете!..

Как и почему получилось, что они оказались все вместе и побежали дальше, асессор не сумел бы объяснить, но они побежали. И туннель наконец плавно повернул, впереди открылся сияющий светом зал, едко пахнуло пластмассовой гарью, и замаячила фигура тощего с ломом в руках. Здесь гром затворного механизма был не всеподавляющ, но чувство было такое, что плывешь, не задыхаясь, в плотной густоте, не в силах подумать о чем-либо, кроме того, что плывешь.

Зал был не так уж велик и светел, как казалось из туннеля. Лакированным мамонтом загромождал его роскошный туристский автобус, в ряд с которым стояло несколько легковых автомобилей и пикапчик. Тощий исчез за распахнутой дверью на той стороне зала. Там был коридор, солидный учрежденческий коридор, выстланный ворсистым ковром, хорошо освещенный и отделанный панелями под дерево. В коридор с обеих сторон выходили двери с табличками, одна дверь была приоткрыта, оттуда валил сизый дым. Тощий ринулся туда.

Это был кабинет с книжными шкафами и роскошным письменным столом, на котором красовалось все, чему положено. За столом сидел человек, но в первый момент асессор его не рассмотрел. Взгляд перескочил на ряд дисплеев перед задней стеной, потом правее – на щит управления. Щит был огромен, правая часть его была издырявлена, сквозь дыры текли наружу серые струи дыма. Под ними на полу стоял на коленях человек – он обхватил живот руками, согнулся и низко свесил голову. Резко повернувшись еще правее, асессор увидел женщину в белом-халате и шапочке медсестры. Она стояла, прислонясь к стене и сжимая в руках автомат с торчащим кверху вбок рожком. «Стейн-хопфул двести первый!» – непроизвольно определил асессор. Пол был усыпан стреляными гильзами. Дым душил.

– Харп! – крикнул асессор. – Там в коридоре огнетушитель! Огнетушитель! На стене!

– Где Дрошка? Где Дрошка? – проревел тощий, целясь ломом в сидящего за столом.

– Где, где! В «двадцатке», где! – крикнула ему в спину женщина.

Асессор сделал было шаг к ней, но она угрожающе вздернула автомат. Вбежал с огнетушителем О'Ши, бросился к щиту, но ошарашенно попятился от стоящего на коленях.

– Джамиля! – отчаянно крикнул тощий. – Не стреляй!

– Гроботёс! – ненавидяще выдавила женщина. – Убью! Связать и то не мог как следует! Вон он что натворил!

– Именем закона! – все тем же ломким голосом распорядился шериф Хадбалла. – Бро, положите лом и отойдите к стене. О'Ши, продолжайте ликвидировать пожар. Женщина, сдайте оружие. Асессор, возьмите у нее автомат.

– Так я вам его и подарю! – отозвалась женщина. – Не подходи! Руки вверх все!

Она пошатнулась.

– Не трогайте ее! Она не в себе! Она здесь уже сутки! Джамиля, уймись! – крикнул тощий. – Я вам все объясню!

– Подождите… с объяснениями, – отрывисто и звонко прервал Хадбалла. – Вы обязаны подчиниться… оказать полное содействие… Асессор, я ранен… Левая рука… Не могу поднять. Это еще там, наверху.

Только тут асессор увидел, что левая рука у Хадбаллы висит плетью и с нее на пол капает кровь.

– Гаечный ключ, клещи, хоть что-нибудь! – кашляя, взмолился О'Ши. – Надо открыть щит. Так его не погасить!

Гром внезапно пресекся, асессор чуть не упал во внезапную тишину, – это закрылся затвор.

– Тысяча сто двенадцатая комната налево по коридору, – горловым голосом сказал сидящий за столом. – Там на полке – набор инструментов. Там же аптечка. Возьмите бинт, марлевые тампоны. Да пошевеливайтесь вы; а то мы все здесь задохнемся и эта фурия не успеет нас расстрелять! Ну!

Он дернулся за своим столом, и асессор понял, что сидящий привязан к креслу. Словно от звука его голоса, стоящий на коленях мягко рухнул на пол. Он был мертв. Женщина произнесла что-то длинное и невразумительное и, не выпуская из рук оружия, мешком осела в угол.

Наклонившись над ней и даже сквозь гарь уловив характерный запах, асессор определил: шер-ханиё, скверное восточное зелье, которым «укрепляют дух» одиночки, выставленного в бой с многочисленным врагом; малейшее расслабление после повторных приемов ввергает в длительный полусон-полуобморок. Вон оно как! Вон куда корешочек потянулся!

Отнять автомат не удалось: женщина держала его с нечеловеческой цепкостью. А, ладно, пусть держит, пока руки не обмякнут. Нескоро она придет в себя. Ее побелевший указательный палец намертво зажал спуск, рожок был пуст, в стволе патронов не было. Значит, она выпустила в щит и в того, кто лежит перед ним, все, что было. Ей попросту нечем было стрелять, когда они ворвались сюда, и, может быть, только поэтому они остались живы. Веселенькое дело!

Теперь Хадбалла и щит.

– Луща, доставьте инструмент и аптечку, – распорядился асессор. Как-то оно само сказалось – «Луща».

Тощий, как был в тяжелых монтерских перчатках, молча вышел из комнаты. Убрать бы оставленный им лом, да куда? За шкаф.

– Послушайте, – отозвался человек за столом. – Не хотите меня развязать – не надо. Но нажмите кнопку В-четырнадцать. Иначе мы погубим объект. Слышите?

Асессор оглянулся на щит. На его левой, целой, панели мирно помаргивали сигнальные лампы и цифровые табло.

– Вы уверены, что кнопка работает? – спросил он.

– Почем я знаю! – ответил сидящий. – Для этого надо освободить меня и проводить в тысяча сто двадцатую комнату. Если кнопка работает, там переключится прибор. Я не могу сейчас связно объяснить вам, где он и для чего служит.

– А если не переключится?

– Если не переключится, то через полчаса вы сможете поздравить себя с еще одним трупом, вот и все.

– Харп, нажмите кнопку, – попросил асессор.

Хадбалла стоял мертвенно-бледный и молчал, сжимая в правой руке полицейский револьвер. Сил это стоило ему немалых, – вероятно, всех, что оставались. А щит все дымил. Когда его откроют, он полыхнет, и может не хватить огнетушителя. Нужен еще один.

– Здесь еще огнетушители есть? – спросил асессор, волоча от стола пустое кресло для Хадбаллы.

– Не знаю. Не помню, – ответил сидящий. – Наверное, есть.

Асессор усадил Хадбаллу. Ничего себе! Чуть пониже левого плеча рукав прорублен, из бицепса торчит зазубренный кусок пластмассы. «Крышка чемодана, – сообразил асессор. – Глубоко сидит. Наверняка перебиты сосуды».

– Вот. Выгреб все, что было, – сказал тощий, протягивая картонную коробку с наваленными туда пластиковыми пакетиками. И остановился, словно ожидая следующего приказа. Он по-прежнему был в этих дурацких перчатках.

– Хорошо. Займитесь щитом, – отослал его асессор.

Здешние названия пестрых пилюлек и жижиц ничего не говорили асессору. Переворошив пакеты, он нашел бинт и тампоны – у барышни мизинчик перевязать. «Надо наложить жгут», – подумал он, но тут же сообразил, что рана слишком высоко, так что жгут не наложишь.

– Вы же не хирург, – сказал сидящий. – А ему нужно переливание крови. Это можно сделать в препараторской. Да развяжите же меня!..

О'Ши и тощий, гремя инструментами, хлопотали у щита.

– А вы хирург? – спросил асессор, возясь с громоздким узлом на веревке, которой сидящий был примотан к креслу: руки, грудь, живот, бедра.

– Не без того, – ответил сидящий, поднял освобожденные кисти, тряхнул ими, зашипел от боли. – Затекли. Но попробуем.

Щит со стоном распахнулся, в комнату валом хлынул едкий дым. О'Ши схватил огнетушитель и, отчаянно перхая, направил раструб в клубящуюся мглу. У его ног асессор увидел второй огнетушитель. Нашел-таки. Успел. Ну, значит, не пропадем.

– Где препараторская? – спросил он.

– Секунду, – отозвался развязанный, вставая, и, пошатнувшись, ухватился за край стола. Он был малоросл, смугл, по виду напоминал филиппинца. – Не так быстро. Ноги тоже затекли.

Кряхтя, он сделал несколько приседаний.

– Не беспокойтесь. Плазмы там хватит на целый взвод. Запас солидный.

Белки глаз у Хадбаллы совсем закатились, лоб и виски были покрыты испариной.

– Вам придется нести его одному, – сказал малорослый. – А лучше привезите из препараторской каталку. Направо, третья дверь по коридору слева. Я едва дойду без посторонней помощи. И ничего там не трогайте!

В препараторской асессор, повинуясь указаниям малорослого, раздел Хадбаллу и уложил на стол.

– Не уходите, – властно сказал малорослый. – Мне понадобится помощь. Вымойте руки, возьмите в шкафу зеленый халат, перчатки и наденьте маску. Оденьтесь и помогите одеться мне.

Он заставил асессора подкатить к столу и включить громоздкий прибор на тележке, укрепил на лбу, груди и бедрах Хадбаллы несколько датчиков на резиновых присосках. А затем, поглядывая на вензеля, плывущие по экранам трех осциллографов, одну за другой вонзил в тело шерифа несколько прокаленных игл. Асессор едва справился с внезапно нахлынувшей дурнотой. Стало невыносимо душно, градом покатился пот.

А малорослый сосредоточенно работал, хватая и со звоном отбрасывая поблескивающие инструменты, каждый взмах которых руки асессора требовали отбить! Не допустить! Во что бы то ни стало!.. Время от времени малорослый поглядывал на осциллографы и снова брался за иглы, то шевеля их, то вонзая глубже – жутко, недозволительно глубоко! «Иглоукалывание!» – сообразил асессор, твердя про себя: «Не могу! Больше не могу!»

– Подкатите вон ту стойку, – указал малорослый, – и отойдите от стола, если вам не по себе. Маски не снимать, в коридор не выходить!

Асессор отошел, прижался спиной к стене. Холод кафеля немного отрезвил. Надо же! Всякое видеть приходилось, и никак не думал он, что вид стали, входящей в живое тело, так его смутит!

– Всё! – сказал малорослый. – Переложите его на каталку и везите в мою спальню. Пусть спит. Он проспит часов десять.

Спальня оказалась в том же коридоре. Асессор уложил Хадбаллу на роскошную кровать под балдахином. Герцогское ложе!

– Здесь надо убрать, – строго сказал малорослый, проследив, чтобы каталка была поставлена на место. – Займитесь, а мне нужно в «двадцатку».

– Без меня вы никуда не пойдете, – резко ответил асессор.

Малорослый пожал плечами.

– Как хотите, – бесстрастно сказал он. – Но здесь надо убрать. Это препараторская, а не свинарник. Поворачивайтесь живей, если вам угодно меня сопровождать. У нас десять минут, не больше.

Он сидел и отдавал короткие приказы. Асессор вымыл стол и пол, сжег тампоны, убрал инструменты в ящик «Использованные». Одежду шерифа он отнес в спальню, а пояс, подумав, затянул на себе, сунув пузатый револьвер Хадбаллы в кобуру.

Наконец уборка была закончена, и малорослый коротко бросил:

– Идемте.

Он открыл дверь в конце коридора, и они оказались в «двадцатке». Это был зал, его большая часть была отделена цельной стеклянной стеной. И перед стеной, и за ней стояли аппараты непостижимого назначения и устрашающего вида. Малорослый осмотрел дисплеи и самописцы и занялся переключениями.

– Поясните мне ваши действия, – повелительно сказал асессор.

– Объект находится в состоянии глубокого гипотермического сна, – ответил малорослый. – Как я полагаю, мне не удастся завершить эксперимент, и я включаю программу вывода объекта в нормальное состояние. Через сорок восемь часов он проснется.

– Объект – это Дрон Луща?

– Да.

– Я хотел бы лично убедиться в этом.

– Туда нельзя входить. Вы нарушите стерилизацию.

– А через сорок восемь часов?

– Мы нарушим стерилизацию, но это уже ничем не будет грозить объекту. Хотя и особой пользы ему не принесет.

– Что вы хотите этим сказать?

– Здесь нет продовольственного склада, и вряд ли нам удастся отсюда выбраться за время, имеющее для нас хоть какой-то смысл. Просто он будет умершим с голоду вместе с нами.

– Вы хотите сказать, что мы здесь насмерть замурованы?

– Меня учили мыслить шансами и вероятностями. Затворы закрыты, управление выведено из строя, знаниями в этой области я не располагаю. Сверху нам вряд ли помогут. Вот и рассуждайте, – сухо сказал малорослый.

– По-моему, вы торопитесь с выводами, – возразил асессор.

– Вы электрик?

– Нет.

– А кто вы?

– Я следователь по делу доктора Осипа Лущи. И его соотечественник.

– Вот даже как! И прибыли сюда по следам его сына?

– В общем, да.

– Кого-кого, а вас я не рассчитывал здесь видеть.

– И значит, надо быть скромнее, рассуждая о шансах и вероятностях, – тут же перехватил инициативу асессор. – Кто вы такой?

– Доктор Ван Ваттап, имею честь.

– Ваше занятие?

– Это допрос?

– По сути дела да. Его вступительная часть, скажем так.

Ван Ваттап кивнул.

– Вы извините, – сказал он, – но я не спал более полутора суток и еле держусь на ногах. Я должен отдохнуть два часа. Вы не возражаете? После этого готов буду удовлетворить ваше любопытство.

– Это не любопытство, – ответил асессор. – Извольте, отдыхайте. А кто эта женщина? И в кого она стреляла?

– До вчерашнего дня это была малозаметная, но полезная помесь лаборантки и прислуги. Перечислить ее нынешние амплуа – это по вашей части, но со стороны довольно четко просматривался синдром нарастающего психохимического криза. Убит доктор Эжен Нарг, мой единственный и полноправный коллега по работе.

– И над чем же вы работали?

– Мы поставили и практически решили проблему мемодромов.

– Непонятно.

– Само собой разумеется, – желчно ответил Ван Ваттап. – Я лягу здесь в дежурке на топчане. Через два часа обязательно разбудите меня. Мне нужно будет глянуть на приборы и поухаживать за нашим пациентом, как того требует процедура. Уходя, заприте, пожалуйста, дверь. Хочу быть огражден от нападок этого полудебила.

– Вам известно, что этот человек называет себя Осипом Лущей? – спросил асессор, останавливаясь на пороге дежурки – комнатки, отделенной от «двадцатки» стеной из стеклянных блоков.

– Да. У него есть на это некоторые основания, – ответил Ван Ваттап, садясь на узкий топчанчик. – Но об этом, пожалуйста, потом, если вы действительно разрешаете мне отдыхать. – Он помолчал и, взглянув на асессора в упор, спросил: – Или по вашим правилам как раз сейчас и следует задавать вопросы?

– Отдыхайте, – сказал асессор и захлопнул дверь дежурки.

«Двадцатка» жила сама по себе тихой механической жизнью. В углу лопотал насосик, дисплеи предлагали друг другу зыбкие колонки цифр, перемигивались лампы на пультах.

«Электропитание есть. Значит, общий ввод не отключился. А если его отключат? Если отключат воду, вентиляцию, климатизацию? Сколько слабых мест! Ударь – и не встанем. Почему нет удара? Потому что не хотят или потому что не могут? Скорее всего потому что не могут. Морские волки – предусмотрительный народ. Здесь все автономно, задублировано и недосягаемо для незваных гостей, толкущихся у входа. Нет. Раз задублировано, то не у входа, а у входов. Их должно быть минимум два. Но тогда должны быть задублированы и посты управления затворами! Подкупающая мысль. Где же второй пост? Не демонтирован ли он? Пожалуй, следует искать второй пост. Обшаривать вентиляционные ходы в поисках выхода бесполезно. Там наверняка нагорожено такое, что мышь не проскочит.

И должны быть мощные линии связи с верхом. Вот что нужно найти в первую очередь. Часть линий отключена. Это-то да. Вопрос в том, куда подключены оставшиеся».

Обтесывая и с натугой расставляя по местам громоздкие мысли, асессор переходил от установки к установке, всматривался в надписи и пытался представить себе, что это за машины. Но у большинства из них на фирменных табличках были только условные номера, а надписи под приборами ничего не говорили. Он подошел к стеклянной стене и, заслонив ладонями стекло от внешнего света, попытался рассмотреть, что там находится. Там в полутьме громоздились шкафы и вились пучки шлангов и кабелей. Наконец он понял, что все сходится к трем застекленным боксам на том конце зала. В каждом боксе стояло по ванне, накрытой выпуклой полупрозрачной крышкой. Кабели и шланги ныряли под крышки. Очевидно, в одной из этих ванн и находится «студент».

Гипотермия – переохлаждение организма. Что-то об этом читано было в популярных книжечках, но не более того. Так зимуют хомяки и медведи, и будто бы таким способом удается делать операции на сердце, потому что оно бьется раз в час или даже реже. Почему-то всплыло в памяти слова «бригада». Да, бригада врачей следит за состоянием пациента, подвергаемого глубокому охлаждению. А здесь нет никакой бригады. Автоматика. Что же за всем этим стоит?

«Ну ладно. С этим-то мы авось разберемся. А вот как будем разбираться с людьми? Предположим, Ван Ваттап будет печься о шерифе и «студенте». Это в его интересах. Но Джамилю и тощего надо как-то стреножить. Тут без помощи О'Ши не обойтись. А какую он займет позицию? Так – вроде неробкий мужик. Но и в переделку мы влипли не шуточную. Не ударился бы он в истерику…»

В коридоре гнусно пахло гарью. В кабинете, сшибленная с ног химическим беспамятством, лежала Джамиля, О'Ши и тощего не было. Не было и мертвого тела. Наверное, решили унести его с глаз долой.

Асессор сходил в препараторскую, взял ведро, щетку и замыл пол в кабинете. О'Ши и тощий изрядно потоптались у щита, так что с этим пришлось повозиться. Потом осмотрел внутренности щита. Стейн-хопфул поработал на славу. Аппараты будто молотом раздробило, черными кружевами висят обгорелые провода, и половина из них наверняка под напряжением. Не вдруг сыщется дока-электрик, что с места в карьер взялся бы восстанавливать схему, да еще и без документации. Может, все же есть документация? Должна же быть.

Он стал собирать с пола стреляные гильзы и тут увидел змеящуюся между столом и щитом веревку, привязанную к ножке стола. Ах, это, наверное, та, которой они привязали этого, как его, Нарга, который освободился и которого застрелила Джамиля. Да, надо все-таки отобрать у нее автомат.

Асессор оглянулся на Джамилю. Мирный сон, кулачки подтянуты к горлу, автомат валяется на полу – бери кто хочет. Он поднял автомат. А куда его деть?

Подумав, он отнес автомат в спальню и спрятал под кровать с балдахином. Очень мешал револьвер Хадбаллы на поясе. Сунуть бы оружие в какой-нибудь сейф! Реквизировать у Ван Ваттапа сейф! Должны же у него здесь быть сейфы.

«А что, если просто нажать на кнопки открытия затворов? Наверняка вот эти три черные в ряд – кнопки открытия, а та, что под ними, красная, с блин, расколотая пулей, – кнопка общего закрытия. Ага, значит, затворов три. Вдруг хоть один да сработает! Нет, с этим надо подождать. Пусть сначала проснется «студент». Да. Пусть проснется. И надо куда-то перенести Джамилю. Негоже оставлять ее на полу…»

Асессор успел отнести ведро и щетку назад в препараторскую, когда издалека раздался говор и шум шагов. В коридор вошли тощий и О'Ши.

– Что видели? – спросил асессор.

– Тут три затвора, и все закрыты. Возле двух темно, а возле нашего горят красные мигалки и знак «Проезд закрыт» с пасть бегемота. Человечество само по себе – мы сами по себе, – весело ответил О'Ши.

– Где тело?

– Ниже этажом. Там мрак и холод.

– За парня не беспокойтесь, – предупредил асессор вопросы тощего. – Включена программа пробуждения. Он проснется через двое суток. Так сказал Ван Ваттап.

– Я ему не верю. И вы не верьте, – угрюмо сказал тощий.

– Вы можете управлять аппаратурой «двадцатки»? – спросил асессор.

– Нет.

– А Джамиля?

– Навряд ли.

– Тогда придется верить, – жестко сказал асессор. – Или вы собираетесь бежать в «двадцатку» и трясти Дрошу за плечи, пока тот не проснется?

Тощий промолчал. Только сгорбился.

«Натворили вы тут дел!» – хотел сказать асессор, но сдержался и лишь коротко рассказал О'Ши про Ван Ваттапа, шерифа, Нарга и «двадцатку».

– Вам ясно, где мы находимся? – спросил он.

– Нет. А что, это место чем-нибудь знаменито?

– Более или менее. Помните скандал с «Тифоном»?

О'Ши длинно присвистнул.

– Вы уверены?

– Окрестности Томбы. И каков размах! Сам за себя говорит.

– Верно, верно! Стало быть, мы в гостях у обитателей чужой норы. Уютное местечко. А я-то думал, что там, то есть здесь, все демонтировано.

– А зачем разорять перспективное гнездышко? Наверняка военные не навек с ним расстались. И потом, знаете, кое-что легче построить, чем демонтировать, – ответил асессор и обратился к тощему: – Сколько здесь этажей?

– В лифте пульт – на пятнадцать, – ответил тот. – Но ниже седьмого я не бывал. И по-моему, никто не бывал.

– Откуда электроэнергия, вода, воздух?

– Свой атомный реактор. На седьмом этаже. На шестом – вентиляционные камеры и горловина водяной скважины.

– А связь? Где наружные телефоны?

– Не знаю. По-моему, наружных здесь нет.

– Плохо верится, – сказал асессор и указал на Джамилю. – Ее можно где-нибудь уложить по-человечески?

– У нее здесь есть своя комната.

– Перенесите ее туда и приходите обратно.

Тощего не было минут десять. Тем временем О'Ши, по-монтерски заложив руки за спину, разглядывал изуродованные панели щита.

– А что, если просто нажать на кнопки? – наконец сказал он. – Вдруг – трик-трак! – и сезам отворится!

Те же мысли, те же!

– Шанс есть, – сказал асессор. – Но я подождал бы с этим. Нажмем – а тут как займется весь этот винегрет зеленым огнем, как отключится «двадцатка»! Что тогда прикажете делать?

– Ваша правда, асессор, – согласился О'Ши. – Проиграем вашу наживку, а это ни к чему. Да и не ждут нас у выхода с цветами. Скорее наоборот. Но честно говоря, руки чешутся поиграть на черненьких.

Асессор не ответил. Укладывая гильзы рядком на столе, он выждал, пока О'Ши переберет в уме все те куцые возможности, которые перебрал он сам, и, угадав нужный момент, сказал:

– И в связи с этим у меня есть предложение. Черт его знает, как обернутся дела, но я не турист, угодивший в передрягу. Хотелось бы кое-что зафиксировать на бумаге:

– По-ни-маю, – протянул О'Ши. – Глас из бездны. Понимаю умом, но не чувством. Меня тянет обшаривать углы – вдруг да есть никому неведомая лазейка. Не верится мне в гений военных инженеров. Голову даю наотрез, где-нибудь, они дали оплошку, которой нам будет довольно. Они всегда дают оплошку, а то никто никогда не взял бы ни одной крепости.

– Нам хватит времени и на записи, и на поиски. Одно другого не исключает. Что скажете? – обратился асессор к тощему, который, вернувшись, сел и, сосредоточенно рассматривая собственные ладони, молча прислушивался к разговору.

Асессор поймал себя на том, что не может, не напрягаясь, обращаться к тощему как к Луще, и невольно поморщился. Это слабость, а слабости сейчас недозволительны.

– Что скажете, Луща? – поправился он.

Тощий шумно вздохнул и поднял голову.

– Что скажу? Скажу, что вы, наверное, правы.

– Только перед этим нельзя ли мне где-нибудь привести себя в порядок? – отозвался О'Ши. Коротко усмехнулся и добавил: – Давно я не работал пожарником, а в похоронной команде служить и вовсе не доводилось.

Тощий отвел их в ванную комнату при спальне Ван Ваттапа.

– Ого! – одобрил О'Ши ванную. – Как в люксе для важных персон у «Хилтон Интернэшнл»! А ресторана тут нет?

Ресторана не было. Дверь в комнату Джамили была за кухонькой-столовой с электроплитой и холодильником. О'Ши открыл холодильник. Несколько бутылок минеральной воды, флаконы с приправами, три-четыре сиротливых пакетика, банка консервов.

– Тут еще у Нарга есть своя комната, – сказал тощий. – Может, там кое-что найдется. Еду им доставляла Джамиля из пансионата. Всех остальных возили обедать в пансионат на автобусе. Это по туннелю километра два до портала, а дальше лесная дорога. Портал я закрыл еще в пятницу, когда кончился рабочий день.

– Короче, это все, чем мы располагаем? – спросил О'Ши. Тощий пожал плечами.

– Ну, тогда пошли отсюда, – сказал журналист. – Все правильно. Фирма не гарантировала меню. Следовало заботиться заранее. Наивные уедут стройными. Выше нос, туже пояс. Будем вспоминать, каково едали мы в разных городах и что пооставляли на тарелках.

«Многословно. Будем считать, что истерика прошла в легкой контролируемой форме. Фланг не очень прочен, но держится. И то неплохо…»

3

Договорились так: по экземпляру протокола получат тощий, О'Ши, шериф и асессор, а еще один останется в кабинете, как письмо в бутылке, брошенное в океан. На каждой странице указывается: «Право печатной публикации принадлежит «Независимой пресс-службе». На этом настоял О'Ши. Он хотел сразу же оговорить с тощим и цену, но, как говорится, не встретил понимания. Асессор при этом промолчал, но про себя заметил: это деталь, вряд ли характерная для Бро.

Вопросы задавал асессор, а О'Ши занялся секретарством, освоив пишущую машинку из выдвижного ящика в столе Ван Ваттапа. Чем-то она была так хороша, что журналист мигом пришел в благостное состояние духа.

Вначале тощий перечислил о себе все, что мог. бы сказать подлинный Осип Луща, а на вопрос, чем же он объяснит свое внешнее несходство с отцом «студента», ответил, что об этом после.

Он подробно рассказал, что произошло семь лет назад в Африке. По его словам, на седьмой день работы группы, где-то около пяти часов пополудни, каменистый пятачок на берегу реки, где они стояли лагерем, буквально вскипел у них под ногами. Он сам распластался на брезенте, на котором сортировал образцы. Наверное, это его и спасло. Брезент сработал как плот, и он не утонул в зыбучем камне. Он мгновенно оглох, увидел сквозь тучу пыли, как транспортер проваливается в камень, словно в воду, и потерял сознание.

Очнулся он в джунглях. Увидел людей. Европейцев. Сначала думал, что связан, но потом понял, что не может шевелиться и двигаться, потому что парализован. Говорить он мог, но не слышал ни себя, ни других: в ушах стоял непрерывный оглушительный грохот.

Тут вмешался О'Ши и спросил, известно ли тощему имя полковника Тигра. Тощий ответил отрицательно. О'Ши пояснил, что под этим именем несколько лет назад подвизался в Африке бывший сержант британской морской пехоты Пейрифой Лайтлесс. Года три тому назад Лайтлесс застрелился после длительного лечения в психиатрической клинике. Остались записанные на пленку мемуары. Кто-то позаботился, чтобы они не попали в печать и были объявлены мифом. В одном из отрывков, который слышал О'Ши, речь шла об испытании акустического концентратора, которое Лайтлесс якобы произвел в Африке. Он называл это, устройство то «Гласом господним», то «Аку-дьяволом». Кто его изобрел, как оно действует, кто и для кого его производит, по чьему поручению работал «полковник Тигр», – все это неизвестно. Полуофициально считается, что Лайтлесс выдумал эту историю ради саморекламы. Рассказ сбивчив, нервозен, но впечатляет. «Зыбучий камень! Никто не уйдет живым! Это труба архангела перед страшным судом. Загремев, она не утихает в мозгу. Господь не будет знать жалости». За точность цитаты О'Ши не ручается, но слова тощего очень напоминают исповедь Лайтлесса. Не был ли и вправду на их группе испытан «Глас господень»?

Тощий ответил, что никогда не слышал этого названия. Но при малейшем недомогании до сих пор не знает, куда деваться от грома в ушах, постепенно теряет ориентировку и равновесие, очумевает и так и засыпает под этот гром, хотя это скорее не сон, а обморок.

Более или менее связно он помнит себя с того момента, как очнулся на больничной койке в палате-одиночке. Как он туда попал, не знает. Где эта больница, не знает. За ним наблюдали, его лечили, ему задавали вопросы о самочувствии. Сколько это длилось, не знает. Потом начались процедуры. Его учили ходить и владеть руками. Любое резкое новое действие сопровождалось потерей сознания от боли. Он до сих пор боится непривычных движений. Заучивает их последовательность по разделениям, иной раз неделями.

Асессор спросил, не пытался ли он потребовать объяснений, настоять на том, чтобы его связали с соотечественниками. Тощий ответил, что его родного языка там никто не знал. А он с трудом понимал краткие вопросы и команды на тамошнем языке и с еще большим трудом на них отвечал. (В анкетах Осипа Лущи значилось, что он владеет тремя языками, – асессор об этом помнил.) К концу пребывания в больнице он едва-едва научился составлять простейшие фразы. Какие уж тут протесты! Читать и писать его там не учили. Но ухаживали за ним очень внимательно, кормили хорошо, поддерживали чистоту. Даже водили гулять, – правда, во дворик, обнесенный глухой стеной. Словом, обращались, как с ценным, но бессловесным подопытным животным. Асессор попросил повторить несколько фраз из освоенных в больнице. Тощий повторил. Это был африкаанс – язык белых господ Южной Африки. Асессор попросил правильно написать их. Тощий не сумел это сделать. «Мне очень трудно писать, – сказал он. – Стоит взять карандаш в руки – все слова будто разбегаются из головы». Печатать на машинке с тех пор не пробовал. Не имел случая. Но на родном языке и по-здешнему говорит свободно. И свободно думает и читает.

На вопрос, было ли там зеркало, в котором он мог заметить изменения в своем внешнем облике, тощий ответил, что зеркала не было, но его внешний вид оставался прежним. Это особая тема. Без просьб и довольно точно описал свой прежний облик. Рассказал, как его учили плести сеточки, полировать шары и лепить геометрические фигурки из чего-то похожего на пластилин, но более вязкого и тугого.

Что ж, пока следовало счесть наиболее здравым предположение О'Ши. Но не слишком в него верить, потому что это означало бы уверовать в то, что он, асессор, победил «прилипалу». А до победы далеко. По описанию тощего, лагерь группы был именно там, где его искали и где побывал асессор. И сначала надо организовать раскопки, разгрести каменное крошево и добыть транспортер. Если транспортер будет найден, существование «Гласа господня» можно будет считать практически доказанным, а дальнейшее в этом направлении – уже вне компетенции асессора. В этом переулочке вдали забрезжил свет. Того же надо добиваться и в остальных.

– Как вы думаете: вы один остались в живых там, в Африке, или кто-то из ваших товарищей тоже остался жив и находился в том же заведении, что и вы? – спросил асессор.

– По-моему, все остальные погибли, – ответил тощий.

– Почему вы так думаете? Вы это видели? Тощий заколебался.

– Нет, я этого не видел. Но наверное, они как-нибудь попытались бы найти меня, выручить. Я ждал помощи, но ее не было. И я решил, что все погибли.

– Но вы же не попытались их найти и выручить. А что, если они остались живы, но были еще в худшем положении, чем вы? Такая мысль вам не пришла в голову? Почему вы ждали помощи, а сами не стремились ее оказать?

– Не знаю, – ответил тощий. – Вам просто говорить! А посмотрел бы я там на вас! Поползали бы вы там на четвереньках, когда в башке гром так, что собственного воя не слышно! Много вы бы там назаботились о других?

– Резонно! – подхватил О'Ши.

Асессор покосился на него и ответил тощему:

– Я вас не осуждаю. Я проясняю картину. Вы были не в состоянии думать о других все то время, пока находились на излечении. Так?

Тощий долго рассматривал свои ладони и наконец угрюмо сказал:

– Уж вы-то не делали бы из меня сволочь!

Вроде бы честный мужик. И жаль его, но по обстоятельствам нельзя допускать, чтобы он до конца уверовал в свою правоту. А то он может тут черт знает что натворить. Особенно если Джамиля поможет. А она поможет!..

– Какую роль играл во всем этом деле доктор Ван Ваттап? – спросил асессор, резко меняя тему расспросов.

Тощий ответил, что ничего об этом не знает. За все время его пребывания в больнице там не появлялись ни Ван Ваттап, ни Нарг, ни кто-либо другой из тех, кого он видел в этом подземелье. Как совершился его переезд сюда и сколько он длился – об этом он тоже не знает. Просто он заснул в больнице, а проснулся здесь. Он может показать комнату, в которой проснулся. Это теперь комната Джамили. Он очень плохо себя чувствовал. Он уже отвык так плохо себя чувствовать, и ему стало очень тоскливо и страшно. Рядом сидел Ван Ваттап. И Ван Ваттап сказал: «Лежите спокойно. Все будет в порядке, вы скоро привыкнете, встанете, и мы найдем с вами общий язык. Поднимите правую руку». Он пошевелил рукой, и Ван Ваттап кивнул: «Вот и отлично. Значит, зеркалки нет. Я очень опасался зеркалки. Выпейте чашку бульона и отдыхайте. Тут на тумбочке лежит для вас кое-какое чтиво. Прочитайте, когда придете в себя. До свидания». Ван Ваттап вышел, а он протянул руку к тумбочке, больно ушиб пальцы, глянул на руку, а она чужая! Вот эта лопата! Откинул одеяло – и увидел не себя. Это было так нелепо, что сначала он просто удивился. А потом постепенно накатил ужас, такой ужас, что становится дурно при одном воспоминании. Он до сих пор не может спокойно войти в ту комнату. Его трясет.

Тощего передернуло, руки его беспокойно завозились, лицо перекосилось.

– Вы прочитали то, что вам оставил Ван Ваттап? – поспешно спросил асессор.

– Да. Потом. «Все будет хорошо, если вы запомните, что теперь вас зовут Уиллард Бро. Прошлое у Бро невысокого сорта, но это вполне преодолимо. При некотором усердии все будет по-прежнему, от вас потребуется только умеренное сотрудничество». Что-то в этом духе. Отпечатано на машинке.

– Эта бумага у вас сохранилась?

– Нет.

С ним очень хорошо обращались. Тоже, конечно, как с подопытным. Но не с кроликом, а герцогом. И он понял, что над ним был произведен какой-то очень важный опыт. Вначале он думал, что здесь филиал какой-то шпионской конторы, но это не так. Это лаборатория. И очень высокого класса. Лаборатория Ван Ваттапа. С помощью неизвестных Луще средств Ван Ваттап полностью изменил его внешний облик, уподобив его некоему Уилларду Бро.

– Почему именно ему?

Луща не знает. Он знает лишь, что Бро был мелким правонарушителем. Именно был, потому что Ван Ваттап всегда говорил о нем в прошедшем времени. И подчеркивал, что у нынешнего Бро нет двойника.

– Значит, Ван Ваттап впоследствии вел с вами доверительные беседы. Так ли это?

Да. Ван Ваттап работал с ним целый год, всячески убеждая заняться прежней работой, но только под именем Бро. Ван Ваттап обещал всяческую помощь и содействие, был внимателен, мягок и настойчив. И преображенный Луща сдавался. Начинались опыты, трудные и болезненные опыты, потому что он по-прежнему не мог писать, не мог обращаться с приборами. Ему давались лишь грубые, неточные движения. Когда он пытался попасть указательным пальцем в трехсантиметровый кружок, казалось, невидимые силачи отдергивали руку в сторону, он обливался потом, выл от натуги и головной боли. И промахивался. Нарастало отчаяние. И вдруг Ван Ваттап произносил что-то такое равнодушное, потустороннее. И вспыхивала ненависть, жгучая ненависть к нему, к его науке, мыслям, образу жизни, ленивой грации крупного хищника, уверенного в успехе. Отчаяние и ненависть порождали слепой бунт. Бунт длился неделю, две, и становилось ясно, что он безнадежен и глуп. И все начиналось сначала.

После нескольких таких циклов в истомленном мятущемся уме вдруг замерцала мысль: «Ван Ваттап борется за полноценность результата, но борется вслепую. Нет методов, нет приборов для проверки качеств, которых добивается Ван Ваттап». Исподволь, постепенно нащупал Луща-Бро несколько ситуаций, ставящих Ван Ваттапа в тупик: мерцающий распад умения читать, фантомные боли, провалы в памяти. И не спеша начал продуманную, безошибочную партизанскую «войну нервов». Ни с того ни с сего он вдруг начинал тыкать в какую-то точку в метре от себя и уныло твердил, что болит именно это место. Ван Ваттап всячески пытался понять, что происходит, ничего не мог с этим поделать, делался чернее ночи, прекращал опыты на целые недели.

– То есть вы сознательно обманывали его?

– Не совсем. Время от времени со мной происходили и происходят подобные вещи, но в очень слабой степени и кратковременно. Я все это раздувал. Специалисты, наверное, разоблачили бы меня, но их здесь нет, а посторонней помощи Ван Ваттап не признает. Он бог, а все кругом дураки. Дикая смесь высокомерия и жадности, цветущая в обстановке секретности. Вот я и думал: «Пусть ломает голову». Кончилось это тем, что он поставил на мне крест и определил в уборщики. Я было обрадовался, решил, что разберусь, что здесь происходит, но ошибся. Меня пускали не всюду и только в нерабочее время, персонал относился ко мне, как к шимпанзе, кое-кто даже шуточки строил. То заряженный конденсатор подсунут, то намочат тряпку кислотой и подбросят, чтобы я руку сжег. Все друг за другом следят, подслушивают, доносят. Любая попытка вступить в контакт с кем-либо могла меня выдать. Пришлось симулировать постепенное восстановление функций. Вот дослужился – определили присматривать за пансионатом. Хоть солнышко вижу.

– Сколько здесь сотрудников?

– Около полусотни. Всё шушера: лаборанты, техники. Работу вели только Ван Ваттап и Нарг. Ван Ваттап практически не выходит отсюда. Как крыса. А Нарг жил то здесь, то в городе.

– Значит, вы утверждаете, что Ван Ваттап побуждал вас заняться прежней научной работой?

– Да. В качестве экспоната его достижений.

– Стало быть, ему было известно, что вы научный работник?

– Ему было известно обо мне все, что один человек может знать о другом.

– Вы сами ему об этом рассказали?

– Частично – да. Но только подробности. Основные сведения он получил помимо меня.

– В том числе и сведения о вашей семье?

– Сведения о моей семье он получил от меня. Во время одного из дурацких периодов сотрудничества.

– Как вы думаете: почему он заинтересовался вашим сыном?

– Пусть он сам вам об этом скажет.

– Меня интересует ваша точка зрения.

– У меня одна точка зрения: если бы я мог, я помешал бы любым его опытам над людьми.

– А они здесь часто ведутся?

– По-моему, в «двадцатке» постоянно кто-то есть.

– Как вы узнали о том, что готовится опыт над вашим сыном?

– Он уже был здесь, когда мне сказала об этом Джамиля. Она подслушала разговор Ван Ваттапа и Нарга. Нарг получил на городской адрес газету со статьей Раффина, показал ее Ван Ваттапу и предложил отменить опыт. Ван Ваттап сказал, что это не их дело, пусть этим занимаются наверху. Джамиля утащила газету. Там были телефоны редакции. Я сказал, что в пансионате кончается кофе и надо съездить в город. Мне дали водителя, сам я машину водить не могу. В городе мне удалось отлучиться. Я добрался до телефона и попросил помочь мне набрать номер.

– Значит, вы обладали свободой передвижения?

– Ван Ваттап предупредил меня, что Бро исключен из жизни. При малейшем контакте с полицией мне грозила смерть. А я местных обычаев не знаю и мигом попался бы ей в руки.

– Что значит «исключен из жизни»? – удивился асессор.

– Расплодилось много мелкой нечисти, – пояснил О'Ши. – Законной управы на нее не сыщешь, и вот вам результат – негласный полицейский самосуд. Тех, с кем особенно надоедает возиться, «исключают из жизни» и предупреждают: «Еще раз попадешься – прикончим!» На это у полиции есть свои способы. Чем мучительней, тем безнаказанней. Реалия жизни. Видно, Бро кому-то здорово въелся в печенки.

– У меня нет ни документов, ни денег, – продолжал тощий. – Куда мне бежать? Кто мне поверит? Тут же выложат на стол досье Бро и сравнят отпечатки пальцев. И они сойдутся. Ван Ваттап и это предусмотрел. Нет, я конченый человек. Со мной все.

– Но вы же нашли помощника! Я говорю об этой женщине.

– О Джамиле? Она просто истеричка от отсутствия перспектив и с тягой к театральщине. Это не союзник.

– Она тоже прошла здесь какую-нибудь обработку?

– По-моему, нет. Но разве только здесь человеческие души наизнанку выворачивают?

– Как вы достали оружие?

– Автомат-то? Она сняла его со своего алтаря. Она выдумала себе дурацкую религию с алтарями и обрядами. Автомат там олицетворяет бога решений. Чушь и добровольное юродство.

– Из ваших слов следует, что вы не спешили помешать действиям Ван Ваттапа до тех пор, пока они не затронули вашего сына. Так ли это?

– Я готов был использовать любой разумный шанс, но его у меня не было. А когда дело дошло до Дроши, я не мог рассуждать и выбирать, я должен был действовать любой ценой, не подсчитывая шансов на успех.

– Понятно, – сказал асессор. – Давайте на этом пока прервемся, если не возражаете.

– Возражаю, – ответил тощий. – Я вот что хочу сказать. Ван Ваттап виновен в преступлении против человечества. Я, Дрошка, другие люди – это все частности. Не нас, так других, какая ему разница! Выберемся мы отсюда или нет, неизвестно. Скорей всего не выберемся и помрем с голоду, до того как к нам пробьются. А если первыми сюда пробьются Ван-ваттаповы дружки и покровители, вы не хуже меня знаете, как они обойдутся с нами. Поэтому я требую суда над Ван Ваттапом. Немедленного и справедливого суда. Нас мало, мы должны быть вместе. Ни на день, ни на час я с Ван Ваттапом вместе не буду. Вы должны выбрать: или я с вами, или он. И не умалчивать, не юлить, а сказать об этом мне и ему в лицо.

– Око за око и зуб за зуб! – воскликнул О'Ши, стрекоча на машинке.

– Насколько я понимаю, нет, – растягивая слова, сказал асессор. – Речь идет не о личной мести, а о принципиальном осуждении образа мыслей и действий. Я правильно понял?

– Не знаю. Понимайте как хотите, – ответил тощий.

– Я скажу так, – отозвался О'Ши. – По-моему, этот человек прав. Мы не можем отклонить его претензий, заявив, что не хотим быть участниками самосуда. Среди нас есть официальный правительственный чиновник. Я имею в виду шерифа. По нашим законам, если в отсутствие судьи среди населения возникает необходимость в срочном разбирательстве, любой присутствующий на месте правительственный служащий обязан принять на себя судейские функции. Не назову вам параграфа и статьи, их назовет вам Хадбалла, он обязан это знать. Вот мы и есть население, а шериф – тот самый служащий, который обязан стать судьей. Требование допрашиваемого законно, и я, как гражданин, буду настаивать на его исполнении.

– Но ведь шериф ранен! – возразил асессор.

– И тем не менее он – власть. Наше дело – представить ему свои претензии, его дело – решать, как с ними быть. Какой репортаж, асессор, а? Какой репортаж!

«С шансами быть посмертным», – висело на языке у асессора, но он зажмурился, тряхнул головой и сказал:

– Я не убежден, что у нас нет другого выхода.

– Это ваше право, – заявил О'Ши. – У каждого свой долг и права. Асессор, но вы же сами показали нам пример верности долгу, ведя допрос, вместо того чтобы искать канализационную трубу, по которой мы могли бы выбраться отсюда! Более того. Я уверен, что ваше предложение высказаться очень способствовало тому, что пострадавший сформулировал свою позицию и требование. Ведь так? – обратился он к тощему.

– Я сказал то, что думал, – ответил тощий. – И от своих слов не отступаюсь.

– И по сути дела, асессор, вы же не можете сказать, что претензия пострадавшего не обоснована! – заключил О'Ши.

– Скажите, Луща, вы когда-нибудь с кем-нибудь судились? Вы представляете себе, что это такое? – спросил асессор.

– Нет, – ответил тощий. Асессор кивнул.

– Я так и думал, – сказал он. – Вы, конечно, вольны поступать, как пожелаете, но мой вам совет, совет соотечественника: не лезли бы вы сейчас в это дело.

– Вы полагаете, что наш жизненный подвиг должен быть завершен содействием вашим трудам? – ехидно спросил О'Ши.

– Я, полагаю, что пора будить Ван Ваттапа, чтобы он проследил за состоянием Дрона Лущи и шерифа Хадбаллы, – ответил асессор.

– Дрона Лущи, которого сами же насадили на крючок и опустили во тьму, чтобы посмотреть, чьи там челюсти клацнут? Асессор, да вы гуманист! – укоризненно сказал О'Ши.

Ему легко говорить!

4

Асессор сощурился в темноте, головой потряс, но приторное сновидение не сплывало, липло к памяти, словно патока к рукам. Открывает он платяной шкаф, и перед ним – щит управления. На нем две кнопки: черная и красная. Но щит – за стеклом, до кнопок не достать. Надо найти лом, разбить стекло, и завращается бетонная пробка. Она лежала тут же в шкафу – такая шершавая чушка. Асессор поднимал ее, оборачивался, чтобы показать самому же себе, другому себе, стоящему за спиной и не дающему лома. И словно переливался в этого другого себя, требовал, чтобы ему еще раз показали, а лучше он посмотрит сам. И шагал к шкафу, и все повторялось сначала, повторялось несчетное число раз – от этой несчетности было душно, тягостно…

Эк пробирает. Того и гляди, сорвешься и начнешь метаться по темным этажам в поисках выхода. Метаться неистово, однообразно и безуспешно, как зверь в клетке. Зверь, который, как тебя убеждали, стоит далеко позади по своему умственному развитию. Н-да, обстановочка!..

А ведь он в автобусе. Спит в автобусе на кресле, и все тело ноет от сидячего сна, ноет так, что больше не заснуть.

Он вздохнул, нашарил кнопку под окном, нажал, и стекло посветлело, стал виден тускло освещенный зал, серые складки пыли на грубо беленной неровной стене… Тишина.

Не получалось с людьми. Кабы рассадить их по одному, дать каждому дело, а самому бдеть да обходить их с душевным разговором, – сорок восемь часов, назначенные Ван Ваттапом, тихо-мирно прокатились бы. И за это время сложилась бы основа, ну, не понимания, так хотя бы взаимной терпимости. Что будет дальше, неведомо, но легче бы пошло…

Не было ни сил, ни придумки на такой распорядок.

Разбуженный Ван Ваттап, цедя туманные и односложные ответы на вопросы, спешил к шерифу. Минут сорок в препараторской длилось нечто вроде чернокнижного действа. Потом шерифа, словно спящую царевну, увозили в докторский будуар, с Ван Ваттапа градом катил пот. Он уныло твердил, что должен отдохнуть, плелся в «двадцатку», окидывал взглядом дисплеи и самописцы, делал одно-два переключения и в изнеможении рушился на топчанчик в дежурке, требуя, чтобы его заперли. Это уже повторилось трижды. В первый раз это хоть как-то заслуживало доверия, но чем дальше, тем больше походило на комедию. Или на коварную дипломатию: оттянуть события любой ценой, а там видно будет.

Тощий, выговорившись, ослабел, начал клевать носом. О'Ши, наоборот, понесло. Он говорил, говорил, говорил, начал повторять одно и то же. Наконец сам заметил это, осекся и надолго затих. Тогда асессор предложил дежурить вдвоем: сначала дежурят он и О'Ши, потом тощий, отдохнув, подменяет журналиста, а тот, в свою очередь, подменит асессора. Каждый четыре часа дежурит, а потом два часа отдыхает. Тощий согласился, как за соломинку схватился, и побрел спать в комнату Нарга. О'Ши попытался осмыслить систему – не получилось, попробовал сострить по этому поводу – не получилось, промямлил: «Вам лучше знать, асессор. Это у вас в крови» – и замер, тупо разглядывая щит.

Потом проснулась Джамиля. Вернее, асессор растолкал ее, велел привести себя в порядок и отвел в кабинет. Завидя «молодую красивую даму» (Джамиле на вид было года двадцать два, а насчет красоты уж всяк по-своему судит), О'Ши оживился, вспомнил, что галантен и блестящ. Но Джамиля глядела волком, говорила крикливо и злобно. О'Ши мигом сник, асессор легко спровадил его отдыхать, а сам, сражаясь с Джамилей, словно обрел второе дыхание. Даже докучливый голод позабылся.

Он кратко объяснил Джамиле, кто они, зачем сюда пожаловали и в каком положении оказались.

Джамиля хмыкнула.

– Чуткий слух, тонкий нюх, зоркий глаз! Жаль, я вас всех разом не перестреляла. Воздух чище был бы.

– Это мы тут начадили – не продохнуть. Правда? – подхватил асессор, кивая на щит. – Откуда шер-ханиё?

– А вам какое дело?

– Знакомое снадобье. Один большой учитель им сопляков морочит. На прощание.

– Лжете!

– Лгу? А кого отсюда в разгар концерта, как малое дитя, в постельку унесли? Вы меня, людоеда, или людоед вас, паиньку?

Джамиля промолчала. Крыть-то нечем…

– Как вы узнали историю Лущи-Бро? От него самого?

– Упаси боже! По словечку, по фразочке. То Нарг спьяну болтнет, то за Ван Ваттапом клочок черновика подберешь, перед тем как сжечь. Произвели над Лущей какую-то гнусную операцию. Вроде мозги пересадили, и получилось. Но плохо.

– Что побудило вас дать Луще-Бро газету со статьей Раффина?

– Я решила: или пускай он повесится, или пускай поможет мне посчитаться с Наргом. Приедете вы, не приедете – мне было плевать. Мне бы только Нарга взять! Ван Ваттап – дохляк, с ним ребенок справился бы. Мы его в кабинете взяли. А Нарга скрутили сонного. Уиллард все о сыночке пекся. Пришлось ему дозволить привязать Нарга так, чтобы он мог кнопки нажимать. Отправила я Уилларда наверх, и настал мой час! Нарг, он гордый был, сутки я его ломала. Тут, в кабинете, динамик есть: все слышно, где что говорят. Я велела Наргу переключить его, чтобы слушать туннель. «Если сюда кто-нибудь пойдет, – думаю, – застрелю обоих и концы в воду». И проворонила, дура. Развязался он. Как услышал вас, шасть к щиту, хлоп по кнопке!

– Почему?

– А я откуда знаю? Он не объяснил. Получил свое. Жалко, что рано. Мне бы еще часика два – я бы его додавила.

– Как вы достали автомат?

– Отстаньте! Весь мир битком набит этой дрянью, их каждый день по сто тысяч штампуют! Куда ни повернись, они рядами стоят. А возьми его в руки, так сразу начинается: «Где взяла? Какой ужас!» Взяла, и все. На улице нашла. Главное, что пригодился. Может, еще спросите, где меня учили стрелять?

– Меня сейчас больше интересует, где здесь телефоны для связи с верхом.

– Нет их здесь. У Нарга даже поговорка была: «Не заводите дела поблизости от Белла».

– «Он кормится словами, оброненными вами», – продолжил асессор и в ответ на удивленный взгляд Джамили пояснил: – Это из песенки. Лет десять назад была такая популярная песенка. Кто такой Белл, знаете?

– Нет.

– Изобретатель телефона. С этим изобретением вышла любопытная история, я ее вам при случае расскажу, – пообещал асессор и, пользуясь минутной разрядкой, сменил тему и тон разговора: – Благодарю за доверие и прямоту, но, скажу вам прямо, над этим рассказом надо поработать так, чтобы он вас не мучил – это раз! – и выручил – это два. Слушателей у вас будет много, поверят они вам не вдруг, а повторять придется не однажды. Тут я мог бы вам помочь, кое-какой опыт у меня есть. Не фыркайте, не фыркайте, я дело говорю. Попробуйте вслушаться, мне вас медовыми речами обольщать ни к чему. Я у вас в долгу за то, что помогли мне сюда попасть. Конечно, вы своего добивались, а не мне помогали, но уж так вышло, что помогли. И помогли, заметьте, когда действовали умно. Рискованно, но умно, и страстям особой воли не давали…

Осторожно надо вести такие разговоры. Не спеша, на свежую голову, без помех. А тут в голове гул, в животе писк, и до побудки тощего и О'Ши остаются считанные минуты. За минуты можно приказ отдать, а переубедить нельзя. Еле-еле, рискуя срывом наметившегося контакта, уговорил асессор Джамилю позаботиться о еде. Кое-какие лабораторные запасы: дрожжи, культуры, белковые препараты, – если не особенно привередничать, вполне сгодятся в пищу. Асессор позаботился, чтобы Джамиля сама это подсказала. Так вот, пусть она обревизует кладовую, или как там у них это называется, попробует соорудить что-нибудь путное и в виде особого одолжения не распространяется о происхождении меню.

На том расстались, и, отыскав О'Ши в автобусе, растолкав его и отправив за тощим, асессор рухнул в автобусное кресло, откинул спинку и мгновенно уснул. Целый час проспал и мог спать еще час, так ведь нет же – привиделся этот дурацкий шкаф, и сна теперь ни в одном глазу. Ну ладно. Уж коли так, пойдем посмотрим, как обстоят дела…

Войдя в кабинет, асессор увидел О'Ши на месте Ван Ваттапа. Перед столом, спиной к асессору сидел черноволосый человек в купальном халате.

– Асессор, вы? – воскликнул О'Ши. Черноволосый обернулся. Это был шериф Хадбалла.

– Гляньте, что за чудеса! – жизнерадостно частил журналист. – Наша власть самостоятельно проснулась, оделась, пришествовала в кабинет на огонек и учиняет нам строгий спрос. Этот азиат – маг и чародей! Мы думаем, вы спите, бережем ваш сон, а вы – тут как тут! И очень кстати. Мы тут раскидываем умом над нашими ближайшими перспективами.

– Как вы себя чувствуете, шериф? – спросил асессор, проходя к столу.

– Благодарю вас, вполне прилично. Рука, конечно, ноет, но все это терпимо. Вы меня спасли, я знаю, я доложу об этом руководству и буду ходатайствовать о вашем награждении.

– А где доктор Луща? – спросил асессор. – Вы уже читали наш протокол?

– Да, – кивнул шериф. – Я полностью в курсе. Я попросил его удалиться, чтобы я мог свободно обдумать и обсудить его требование. Вы понимаете, в какое сложное положение оно нас ставит. Но оно справедливо и законно. Учитывая обстоятельства, я не вправе отказать истцу.

– А если истец сам откажется от иска или попросит отложить разбирательство? – спросил асессор.

– По нашим законам снятие претензий истцом не допускается, – ответил шериф. – Если дело поступило в суд, его ходом может ведать только суд.

– А если судья не дееспособен? Вы считаете себя полностью дееспособным?

– Я мог бы возложить судейские полномочия на господина О'Ши, но не так уж я плох, чтобы оправдать это перед самим собой. Рассмотрением этой претензии дело не ограничится. Раз уж волей населения функционирует суд, он должен разобраться и со смертным случаем, который здесь имел место. А я не могу взвалить ответственность за решение в деле об убийстве на неспециалиста. Как бы вы сами поступили в этом случае, если бы у вас за плечами был юридический факультет?

– Юридический факультет у меня за плечами есть, но не здешний, – сказал асессор. – В ваших порядках я ориентируюсь плохо, но знаю: я иностранец и могу принять участие в обсуждении этих проблем, только если меня об этом официально попросят…

– Я вас об этом официально прошу, – перебил Хадбалла.

– Хорошо, – кивнул асессор. – Но какую роль вы мне предназначаете?

– Я хотел бы, чтобы вы представляли интересы истца.

– Для этого я должен сначала посоветоваться с доктором Лущей и выяснить, согласен ли он на мое представительство.

– Разумеется, – кивнул шериф. – И начать следует вот с чего: вы упорно называете истца доктором Лущей, но, кроме собственных показаний истца, на этот счет мы никакими свидетельствами не располагаем, а этого суду мало. Прежде всего я должен вынести решение об определении личности истца. Для этого я должен допросить доктора Ван Ваттапа. Я правильно произношу его имя? Вот с этого допроса давайте и начнем, если не возражаете.

– А ваше мнение, Харп? – спросил асессор.

– Терпеть не могу юристов! – ответил О'Ши. – Лично меня тошнит от всех этих римских формальностей. Я всегда считал, что их выдумали пройдохи, чтобы воткнуть между собой и справедливостью перину потолще.

– Ну, это значит только, что вы никогда не судились, – пожал плечами Хадбалла.

– Совершенно верно. Обходился без этого, – кивнул О'Ши. – По-моему, когда шестеро взрослых людей, загнанных в нору, заткнутую пробкой, помышляют не о том, как оттуда выбраться, а учиняют между собой судебное разбирательство по всем канонам процессуального кодекса, – это бред, но бред впечатляющий. Это как раз то, что нужно моим будущим читателям. Поэтому я всячески поддерживаю шерифа. Тем более что этого требует мой гражданский долг. Очень хочу посмотреть, как шериф посадит на скамью подсудимых человека, который, сутки просидев под дулом, нашел в себе силы выцарапать этого самого шерифа из скверной передряги…

– Как человек я ему глубоко и бесконечно признателен, – перебил Хадбалла. – Но как официальное лицо…

– Вот именно! Как официальное лицо! – подхватил журналист. – Никогда не был официальным лицом, никогда им не буду и никому не пожелаю такой проказы в душу.

– Господин О'Ши! – резко сказал шериф. – Предупреждаю вас: если вы допустите подобные высказывания в ходе официального заседания, я буду вынужден привлечь вас к ответу за нелояльность и неуважение к суду.

– Именно этого я и добиваюсь! – воскликнул журналист. – Штрафуйте меня покрупней, не стесняйтесь! Выйдя отсюда, я объявлю общенациональный сбор средств на уплату и мигом разбогатею. Да ни один оборванец не пожалеет пятака ради участия в осмеянии пещерной Фемиды!

– Итак, я прошу четверть часа для беседы с доктором Лущей, – умерил страсти асессор. – Будите Ван Ваттапа, Харп, а мы с Лущей пригласим Джамилю.

Шериф поморщился.

– Послушайте, асессор, а нельзя ли обойтись без присутствия этой дамы? Представляете, что будет, если ей вздумается затеять с Ван Ваттапом перебранку? Выйдет безобразная сцена, придется ее выставлять, а нам надо беречь силы. Ведь нам еще тридцать часов впроголодь ждать пробуждения Лущи-младшего. В этих обстоятельствах показать Ван Ваттапу наше спокойствие и решимость полезно, а злить его просто ни к чему.

– К общему сведению, – возразил асессор, – эта дама взялась разрешить продовольственный вопрос и сейчас занимается именно этим. Очень возможно, что перед заседанием нас будет ждать обед. Шериф, предложить нашей кормилице после обеда оставить помещение – это было бы по меньшей мере бестактно. Не правда ли?

– Асессор, – проникновенно сказал О'Ши, выдержав паузу. – Вы укротили эту валькирию?! У меня есть друзья в министерстве иностранных дел. При первой же оказии вас выдвинут в генеральные секретари Объединенных наций. Я вам это обещаю, не будь я журналист-лауреат! Посутяжничать на сытый желудок – это ли не мечта честного гражданина! Я в восторге от вас…

* * *

Хадбалла сидел за столом на месте Ван Ваттапа. Вид у него был торжественный. Он даже молотком судейским обзавелся, выбрав тот, что поменьше, из набора слесарного инструмента.

Самому Ван Ваттапу поставили кресло против шерифа посреди кабинета. По левую руку от шерифа за пишущей машинкой пристроился О'Ши, по правую, у стены, сели тощий и Джамиля. Джамиля как могла показывала, что ее принуждают сидеть тихо и молчать и вот она молчит, хотя все кругом подлецы и дураки. Девчонка! Одно слово – девчонка! Обозлили ее, набили голову всякой трухой – что теперь с ней делать? Тощий угрюмо смотрел в пол. Ох, не обрадуется он процедуре, которой добивался. Конечно, он воображал, что суд мгновенно проникнется его правотой и – раз-два! – пойдет клеймить позором каждое движение и слово ответчика. А когда выяснится, что суд с этим вовсе не спешит, он, как все такие, придет в бессильное неистовство от мысли, что судьи сговорились с ответчиком. Глаз да глаз за тощим нужен: дернется – все испортит. И асессор на всякий случай выбрал себе место между этой парой и Ван Ваттапом.

Начал шериф с того, что стукнул молотком по столу и объявил:

– Вы не так сидите.

Асессор чуть не улыбнулся, услышав знакомую с детства фразу. Нечто неподобающее все же, видимо, промелькнуло у него на лице, потому что Хадбалла строго глянул на него и закончил:

– Но ввиду чрезвычайных обстоятельств суд разрешает вам оставаться на занятых местах.

Хадбалла известил Ван Ваттапа, что «одним из членов пребывающей здесь общины» против него выдвинуто обвинение, что в этом случае он, шериф, обязан начать судебное разбирательство на уровне низшей судебной инстанции, перечислил параграфы и статьи, на основании которых ведется процесс, и спросил Ван Ваттапа, признает ли тот правомочность суда. У Ван Ваттапа ни один мускул на лице не дрогнул.

– Меня так или иначе будут судить, – ответил он. – Не сочтите мои слова за манию величия, но судить меня будет все человечество, а восторжествует мнение людей, достаточно грамотных для того, чтобы понять суть и смысл моей деятельности. Но лично для меня даже их суд не будет иметь никакого значения, и я не хочу иметь к нему никакого отношения. А у вас нет даже элементарных познаний, для того чтобы иметь право судить меня. Нет, шериф, я не могу согласиться на такой состав суда и, насколько это в моей воле, не желаю принимать участие в этой процедуре.

Хадбалла стукнул молотком по столу и сказал:

– Обвиняемый отклоняет состав суда, как неправомочный судить его действия. Суд видит в этом попытку уклониться от личной ответственности и поэтому не принимает возражений обвиняемого.

– Прошу прощения! – возник О'Ши. – Доктор Ван Ваттап утверждает, что мы не в состоянии понять суть и смысл его научной работы. Насколько я могу судить, действия, нанесшие ущерб истцу, совершены доктором Ван Ваттапом именно в ходе его научных изысканий. Поэтому я считаю необходимым, чтобы доктор все же попытался объяснить нам суть своей научной работы.

– Поддерживаю это предложение от имени истца, – сказал асессор.

– Суд принимает предложение, – заявил Хадбалла. – Доктор Ван Ваттап, вы привлекаетесь судом в качестве свидетеля и научного консультанта. Суд предлагает вам разъяснить суть и смысл вашей научной работы, не ограничивая вас временем для дачи показаний.

– Ну что же, – сказал Ван Ваттап. – Давайте попробуем. В конце концов, это можно считать полезным упражнением и для вас, и для меня. Меня интересует человеческая память. Я утверждаю, что именно огромные возможности механизма памяти отличают человека от прочих живых существ. Лишите человека памяти или возможности пользоваться ею – его поведение ничем не будет отличаться от поведения низших животных. Возможности памяти, конструкция аппарата заложены в человеке природой. По всему нашему организму разбросаны «поля памяти». Я называю их мемодромами. Если хотите, мемодром можно представить себе в виде слоя одинаковых молекул. Когда человек видит, слышит, действует, в его нервной системе идут сложные электрохимические процессы, но одним из результатов является присоединение к той или иной молекуле того или иного мемодрома простейшей химической группы. Эта группа превращает молекулу в стойкий электрический диполь. Совершился акт запоминания. Заполненный мемодром похож на узорный ковер диполей. Я подчеркиваю: основу этих ковров дает нам природа, а плетем узор мы сами, образуя собственную личность. Наше каждое мыслительное или материальное действие может быть разбито на сумму элементарных актов. Каждому такому акту обязательно сопутствует просмотр мемодромов, иногда всех зараз, иногда по группам, но чаще – всех зараз. Представьте себе: по телевидению передается футбольный матч, сотни миллионов зрителей с телефонными трубками в руках видят, что мяч вот-вот окажется на линии удара ноги форварда и кричат в трубку: «Бей!» Форвард слышит – и бьет. – О'Ши, стрекоча на машинке, показал Ван Ваттапу оттопыренный большой палец. – Да, это очень наглядная и плодотворная аналогия, – кивнул тот. – Представьте себе, что часть болельщиков кричит «Ешь!», часть кричит «Спи!». Но если большинство кричит «Бей!», форвард расслышит только команду большинства и выполнит только ее. Представьте себе, что часть телефонной сети отключена и половина болельщиков кричит понапрасну, форвард их не слышит. Все равно крика второй половины ему более чем достаточно, для того чтобы понять команду. Даже если до него доходит крик всего ста человек из миллионов, в ушах у него будет стоять достаточно оглушительный вопль «Бей!» – и он ударит. Представьте, что отключена половина, три четверти всех телевизоров и их владельцы не знают, что кричать, – крика зрячих будет опять же довольно. А теперь представьте себе режиссера, который знает, как устроена телефонная и телевизионная сеть, который способен отключать и подключать ее разные участки, организуя показ матча и подачу команд. Представили? Ответьте: в какой мере от его воли будет зависеть результат матча?

– Тогда и играть не стоит, – сказал О'Ши. – Потому что он господь бог и все равно будет так, как ему заблагорассудится.

– Так вот, этот режиссер – я, – с нажимом сказал Ван Ваттап. – Если ваш дом или город отключаются от телефонной сети, вы потратите годы на то, чтобы найти неисправность, а опытный техник справится с этим за пять минут, потому что знает приемы поиска и законы построения системы. Я не бог, я техник, который знает правила анализа и синтеза ваших личных телефонных и телевизионных сетей. Я единственный такой техник на земле, потому что со вторым расправилась присутствующая здесь дама. Я могу сделать так, что форвард расслышит команду «Ешь!», хотя большинство болельщиков кричит «Бей!». Я могу за несколько дней изобразить точную схему вашей памяти, шериф, и, скажем, вашей, асессор, и потом дней за пять могу поменять их местами. Приведите мне гениального скрипача, я перепишу его память на пьянчужку с' городской свалки, и пьянчужка выйдет отсюда вдохновенный и талантливый, как Паганини. Впрочем, вы не приведете и он не выйдет, поскольку мы под замком. Но в принципе это так.

Ван Ваттап умолк. Асессор опомнился первым. Может быть, О'Ши опередил бы и тут, но О'Ши был занят – он записывал речь Ван Ваттапа.

– Так что же? – спросил асессор. – Вы переписали память доктора Лущи на тело Бро, а память Бро на тело доктора Лущи?

– Почти что так, – ответил Ван Ваттап. – Я очистил мемодромы Бро и записал на них память доктора наук. Это был первый комплексный опыт переписки. Он не лишен был впечатляющей зрелищности. Алкоголик, мелкий мошенник разом превращается в респектабельного доктора наук. Ведь вы – доктор наук? – спокойно обратился Ван Ваттап к тощему.

– А память Бро вы перенесли на тело доктора Лущи? – поспешно и настойчиво повторил асессор, стараясь принять удар на себя.

– Ну, кому это нужно, – поморщился Ван Ваттап. – Такой пакости на земле в избытке. В ту пору мои технические возможности были довольно ограничены, я не смог бы заложить ее в кассеты, даже если бы захотел. Я просто выбросил ее вон. Ее нет.

– А какова судьба тела доктора Лущи? – тихо спросил асессор.

– Видите ли, – ответил Ван Ваттап, – узор на коврах мемодромов – штука нежная. Молекулярный уровень – вы должны понимать, что это такое. Любые доступные сейчас средства прочтения этого узора слишком грубы. Это все равно что вслепую пересчитывать кочергой сервизы в посудной лавке. Узор неминуемо разрушается при считывании. Теперь у меня есть метод, позволяющий обойти эту трудность. Я могу, читая узор, одновременно записать его в память парка вычислительных машин. По этой записи я всегда его восстановлю. Но в то время этот способ еще не был разработан, и тело, о котором вы спрашиваете, после считывания узора памяти было, что называется, «табула раса», чистый лист, на котором ничего не записано. Разбуди мы его, нам пришлось бы иметь дело с сорокачетырехлетним младенцем. Расходы по содержанию таких объектов очень велики, и, к сожалению, нам пришлось уступить тело в гипотермированном виде тем, кто интересуется такими вещами.

– Кому именно уступить? – настаивал асессор.

– Не знаю. Мы получили его от агентства и передали агентству.

– Какому агентству?

– Агентству, которое поставляет материал для подобных опытов.

– Значит, вы утверждаете, что существует коммерческое агентство, занимающееся добычей и торговлей живыми людьми для исследовательских целей?

– Странно! Это для вас открытие? Да оно существовало еще тогда, когда я о научной работе и не помышлял! Рекламных объявлений оно, конечно, не печатает, но все, кому это нужно, о нем знают и с ним сотрудничают.

– Великолепно! – взвился О'Ши. – И почем, простите, например, я?

– Не знаю. За доктора наук семь лет назад с нас взяли что-то около двухсот тысяч, а за Бро – что-то около десяти. Бро шел без сертификата, а на доктора наук мы потребовали сертификат. Агентство гарантировало, что мы получим доброкачественный образец интеллектуала с удовлетворительными способностями к научной работе. Оно приложило список ваших научных трудов, – вновь обратился Ван Ваттап к тощему.

– Вы с ним ознакомились? – продолжал асессор отвлекать огонь на себя.

– Чисто поверхностно. Это не моя специальность. Что-то геофизическое, если не ошибаюсь. Но выглядело это достаточно солидно.

– Вы сами вступали в контакт с агентством?

– Нет. Всеми внешними связями ведал Нарг. Я по складу характера не люблю и не умею поддерживать внешние контакты. Я, как улитка, лучше всего чувствую себя в четырех стенах, когда никто не мешает мне думать и работать.

– А вы подумали о том, – тихо сказал асессор, – что у доктора Лущи тоже могут быть какие-то пристрастия к своим четырем стенам? Я имею в виду его собственное тело.

Ван Ваттап пожал плечами.

– Прекрасно понимаю, куда вы метите, – ответил он. – Это меня заботило, но я вынужден был свести заботы к плану послепроцедурных психологических отклонений. Нам пришлось убедить себя, что именно этим нам следует ограничиться. Ведь не по нашей злой воле доктор Луща оказался объектом купли-продажи. Насколько мне известно, его приобрели у какой-то клиники, где необходимость в нем миновала.

– У какой именно клиники? – перебил асессор.

– Такими подробностями обычно не интересуются, – ответил Ван Ваттап. – Уж не хотите ли вы возложить на меня ответственность еще и за создание общества, в котором такие объекты продаются и покупаются?

– Некоторую часть хотел бы, – сказал асессор. – А именно ту, в которой вы обеспечиваете его процветание.

– Что ж так мало! – возразил Ван Ваттап. – Ведь я в вашей власти. Смешно ожидать, что кто-нибудь из тех, кто нам нужен, сам добровольно согласится на подобный опыт, а он был необходим, и подбор пары – дело не такое простое. Имеется ряд ограничений, обмен осуществим для двух людей из миллиона, а результаты первого опыта были практически непредсказуемы. Нарг и я – мы долго колебались, тщательно готовили процедуру, и, если учесть, что это был первый комплексный опыт, любой признал бы его результат блестящим. Любой, но не я. Меня интересовали тончайшие детали, и тут я потерпел неудачу. Объект оказался неполноценным и страдает рядом расстройств, природа которых неоднозначна. Отчасти они могли быть результатом несовершенства нашей методики, а отчасти – следствием органических нарушений, вызванных инцидентом, жертвой которого доктор Луща оказался в Африке. Об этом инциденте и о том, что агентство, таким образом, поставило нам не полностью доброкачественный материал, я, к сожалению, узнал слишком поздно – уже после опыта. От самого доктора Лущи в его новом облике, когда начал обсуждать с ним возможность продолжения его научной карьеры. Не сомневайтесь: прояви он способности к этому – он получил бы соответствующий пост и разумную компенсацию за ущерб.

– Не сомневаюсь, – начал было асессор, но Ван Ваттап повелительным жестом велел ему молчать и продолжал:

– Ценой пятилетних трудов я разработал новую методику и поручил Наргу добыть тело доктора Лущи. Теперь мы могли бы вернуть ему его память из тела Бро. Но агентство, к сожалению, не смогло удовлетворить нашу просьбу. По размышлении я нашел, что, обследовав память ближайших родственников доктора, – скажем, отца или сына, – я мог бы получить ценную информацию и с ее помощью устранить многие дефекты, на которые жаловался объект. Это при том, что я теперь настолько силен, что с уверенностью могу сказать: опыт не причинил бы никакого вреда сыну доктора Лущи. Я был настолько уверен в этом, что Нарг дал агентству такие гарантии и договорился о двухнедельной аренде Лущи-младшего, после чего тот мог бы как ни в чем не бывало начать и продолжить свою поездку. Но, – и тут Ван Ваттап снова обернулся к тощему, – вы каким-то образом узнали о наших планах, узнали далеко не всё, извратили это по-своему и сорвали опыт, который имел большие шансы сделать вас полноценным человеком. И поставили под угрозу жизнь вашего собственного сына.

Ван Ваттап говорил убежденно, тихо, абсолютно спокойно. Асессор чувствовал, что у него шевелятся волосы. Луща-Бро внезапно резко уронил голову на колени, сжал ее руками. Джамиля вскочила, схватила его за плечо, но он с силой оттолкнул ее.

– Ваш опыт был напрасен, – сказал О'Ши, будь он трижды неладен со своей методой разлагать людей на множители. – Доктор Луща практически не страдает никакими дефектами, кроме душевных ран, которые вы ему причинили. Все эти годы он симулировал перед вами эти дефекты, выражая этим свой отказ сотрудничать с вами. Иных возможностей выразить свою волю вы ему не предоставили, не так ли? Не так ли, доктор Луща?

Тощего, скорчившегося на стуле, била дрожь.

– Ах вот как! – сказал Ван Ваттап. – Это меняет дело. Это меняет дело, – раздельно повторил он. Он явно тянул время. Великолепная, устрашающая машина пришла в замешательство, ей нужно было несколько секунд для перестройки. И вот она перестроилась. – Ну что же, – отчеканил Ван Ваттап. – Это избавляет меня от всяких внутренних обязательств по отношению к вам. Вы вели себя неразумно. Неразумней вы не могли себя вести – вот все, что я могу сказать.

– А вы? – спросил асессор. – Вы вели себя разумно?

– Я вел себя так, как позволяли мои возможности и осенившая меня идея, – ответил Ван Ваттап. – Мы с Наргом пришли к ней с разных сторон: он – со стороны систем связи, я – со стороны акупунктуры, иглоукалывания, древней восточной медицины. Там еще две тысячи лет назад составляли карты человеческого тела, отмечая точки, в которых укол и жар способны преобразить состояние организма. Я догадался, что эти точки – проекция линий связи мемодромов с головным мозгом. Сколько я возился с этими картами! Сколько в них было благих домыслов и выдачи желаемого за действительное! Но было здравое зерно, и мы заставили его прорасти. И подумать только! Всеславная ученая когорта, которая под ваши рукоплескания двести лет поднималась к этому рубежу, вдруг начинает перед ним мяться, озираться, трусливо топчется. Лучшие умы гниют, опутанные моралью церковников и телекомментаторов, играющих в европейский гуманизм!

– Вам мешает гуманизм? – вкрадчиво осведомился О'Ши.

– Нет, мне мешают спекулянты от гуманизма, – ответил Ван Ваттап. – И не столько мне мешают, сколько науке. И даже не мешают, а мнят, что могут помешать, грозя и попрошайничая, пока не урвут свое. Нам не давали денег, не утверждали тем, выживали из респектабельных гнездышек, где самозваные ученые и «гуманисты» тайком паразитируют на человечестве. Шпионили за нами, чтобы паразитировать лично на нас. А здесь иные порядки. Клопам здесь неуютно, и за изящную пустую писанину здесь не платят.

– Но зато большие пауки могут надеяться на получение неких конкретных выгод от ваших здешних трудов, – саркастически заметил О'Ши.

Ван Ваттап кивнул.

– Предпочитаю говорить прямо. Это открытие, пока оно остается в тайне, дает хорошо организованной группе огромные преимущества в мире, построенном на формализме и лицемерии. Я на это пошел, потому что знаю: недолго ему оставаться тайным. Пусть меня за это отдадут под суд, пусть осудят. Не возражаю, хотя мои симпатии не на стороне тех, кто судит, а на стороне тех, кто так или иначе приспосабливает мир к моему открытию.

– Суд считает ваши слова признанием в том, что вы сознательно пошли на сговор с преступными элементами. Суд принимает к сведению, что вы сознаете свою вину, – отчеканил Хадбалла.

– Вину? Это скорее был мой долг. Перед наукой воздвигли забор. Она стала его ломать. Нашими руками она разнесла его в щепы. Хотите вы того – не хотите, боитесь – не боитесь, знаете, что об этом думать, – не знаете, но вы будете жить в просторе, который мы вам открыли, а наша личная судьба и ваше к ней отношение не имеют ровно никакого значения. Конечно, приятно было бы кончить свои дни, как ваш хитрый доктор Фауст, и умереть в прекрасное мгновение, которое захочется продлить. Но наш договор с дьяволом таких привилегий не предусматривал. Нарг погиб под пулями, и если вы, шериф, по своему приговору дадите оружие этой скорой на руку фурии, она с великой радостью и меня превратит в решето. И должен вам сказать: это меня не огорчит. Я очень устал от рабской жизни. Двадцать лет назад, когда меня осенила идея, я не был рабом. Каждый час работы открывал мне удивительные вещи, я был свободным и счастливым творцом. Но чтобы доказать правоту своих идей, мне пришлось взвалить на свои плечи изнурительный и непосильный груз: экспериментаторство, возню с методиками, шлифование мелочей, которым нет конца и края. Двадцать лет рабского труда! Худшего наказания для меня не мог бы выдумать ни один суд на свете. Я его понес, я сам себя истоптал и потерял в этих норах. Я давно прах. Так что мне с того, чем пахнут деньги, которые мне дают? Что с того, что я, прах, пересадил одного доктора наук из миллиона сущих в шкуру жалкого афериста? Что с того, что за это беззаконие вы, прах, в этом жалком заточении вынесете мне свой жалкий приговор? Это все недостойная суета под ногами великого и прекрасного дела науки. Как бы вы ни заклеймили меня, хоть детей моим именем пугайте, но открытие пришло в мир. Мое открытие! И если вы честные люди, то признайте честно, что не вашего ума это дело, и займитесь чем-нибудь попроще. Так и быть, я задам вам задачу. Шериф, я обвиняю этого мужчину и эту женщину, – Ван Ваттап указал на тощего и Джамилю, – в том, что они своими действиями причинили смерть человеку по имени Эжен Нарг. Мертвое тело и орудие убийства предъявлены правосудию. Дело вполне в пределах вашей юрисдикции и компетенции. Не так ли?

– Сволочь! – крикнула Джамиля. – Краснобай! Сколько же ты понапрасну жил на этом свете!

– Замолчите, женщина, – громко сказал шериф, ударив молотком по столу, – Замолчите все! У меня кружится голова. Суд объявляет перерыв. О сроке следующего заседания суд объявит после отдыха и размышления. – Он встал, пошатнулся и строго сказал: – Встаньте, когда встает судья.

– Ах, шериф, шериф, – сказал Ван Ваттап, вставая. – Давайте-ка мы лучше повторим процедуру с иголочками. Надеюсь, асессор, вы мне поможете, как в прошлые разы: у вас уже есть опыт. Но перед этим я хотел бы сделать заявление. Весьма существенное для суда, если он собирается размышлять. Вы позволите?

Хадбалла кивнул и сел. Сели и все остальные.

– Я слежу за приборами в «двадцатке», – сказал Ван Ваттап, – и обнаружил, что подъем температуры ванны прекратился. Это говорит о том, что какие-то секции нагревателя не получают питания, хотя сигнальные лампы горят. Следовательно, аппаратура «двадцатки» неисправна…

– Луща-младший жив? – поспешно перебил асессор.

– Насколько это понятие приложимо к гипотермированному объекту и насколько я могу доверять показаниям приборов, да, – ответил Ван Ваттап. – Судя по всему, имеющийся режим можно поддерживать сколь угодно долго. Пока это будет иметь смысл по иным обстоятельствам. Но вернуть объект в нормальное состояние я не могу, чем вы, – и Ван Ваттап обернулся к тощему, – обязаны лично себе и вашей сообщнице.

– Лжешь! Лжешь! Ты просто хочешь, чтобы мы тут все сошли с ума! – крикнула Джамиля.

– Вы находились здесь достаточно долго, чтобы знать, что я никогда не лгу. Не испытываю в этом необходимости, – презрительно ответил Ван Ваттап и вновь обратился к Хадбалле: – Кроме того, я просил бы вас недвусмысленно сказать мне, могу ли я впредь до окончания затеянной вами процедуры вести себя так же свободно, как и все прочие, находящиеся здесь. Или вы в чем-то ограничиваете мою свободу действий?

– Вы единственный, кто может управлять аппаратурой, – ответил Хадбалла. – Суд надеется, что вы и далее будете поддерживать ее в рабочем состоянии. Во всем прочем до решения суда вы обладаете теми же возможностями, что и мы. Суд не видит поводов для иного постановления.

– Только есть у меня не проси! Сам возись – времени у тебя хватит! – продолжала бушевать Джамиля.

– Здесь имеется много вещей, являющихся моей личной собственностью, – продолжал Ван Ваттап, словно не слыша слов Джамили. – Как вы считаете, шериф, в какой мере я имею право и в дальнейшем единолично распоряжаться этими вещами? Чем я должен, по-вашему, поступиться частично, а от чего отказаться полностью?

– Суд не готов к ответу на этот вопрос, – ответил Хадбалла. – Если вы настаиваете, суд постарается вынести справедливое решение, а пока просит вас проявить разумную добрую волю.

– Прошу иметь в виду, – сказал Ван Ваттап, – что у меня нет ни малейшей доброй воли по отношению к кому-либо из присутствующих. Обстоятельства вынуждают меня подчиняться вашим указаниям, но не более того. Не хотел бы, чтобы кто-то хоть в малейшей степени заблуждался на этот счет. У меня все.

– Постойте, – вмешался асессор. – Ведь вы, шериф, специалист по электронике! Может быть, назначенный вами перерыв лучше использовать для того, чтобы разобраться с электросхемой щита? Восстанови мы аппаратуру «двадцатки» – все станет намного проще. Я уже не говорю о том, что вдруг удастся разобраться и с пуском затворов. Убежден, что здесь имеется документация по электрической части. Где она? – обратился асессор к Ван Ваттапу.

– Электроникой и приборами занимался Нарг, – ответил Ван Ваттап. – Надо посмотреть его рабочие шкафы. Может быть, там что-нибудь и найдется. Должен сделать вам комплимент: это первые разумные слова, которые я здесь услышал, хотя я вряд ли смогу толком помочь в таком предприятии.

– Я специалист по электронной связи, это совсем не та область, – сказал Хадбалла. – Но давайте попробуем. Доктор Ван Ваттап, покажите нам рабочие шкафы Нарга.

– И еще одно! – настойчиво продолжал асессор. – От имени истца я просил бы суд на основании свидетельских показаний ответчика признать истца гражданином моей страны Осипом Лущей, доктором наук и отцом Дрона Лущи, вопреки его воле выкраденного и подвергнутого биологическому эксперименту точно так же, как и его отец.

Путаная вышла фраза, но зато все сказано, что нужно, и единым духом. Юристы такие фразы уважают.

– Напоминаю, что суд объявил перерыв, – ответил Хадбалла. – Но суд принимает к рассмотрению вашу просьбу и даст по ней ответ в срок, о котором объявит позже.

Джамиля презрительно фыркнула. Асессор решил промолчать.

5

Размышлять, значит, собрался шериф! И нам велел.

Валится Ниагара всеобщего развития, летит в потоке молекула, и молекулу эту лбом о камень – раз! Лбом о камень – два! И она решила поразмышлять. «Я лечу по правилам, мы летим по правилам, а вот ты, соседка, злой дух, не по правилам летела, нас в худую струйку столкнула, мы тебя за то осудим, но в худой струйке и дальше полетим, поскольку иной возможности лететь у нас нет». – «Э, нет! – отвечает соседка, злой дух. – Я тоже по правилам. Есть такое правило – новые дорожки пролагать, вот я ее и проложила. Это высшее правило. Не нравится вам моя дорожка, моя струйка? А где ж вы сами-то были, что поделывали, когда я трудилась, лбом камень долбила, путь прокладывала? Ах, вы были заняты в соответствии со своими призваниями, умениями? Ну вот и дальше действуйте в этом соответствии, а в наши дела не путайтесь. Уж мы тут, основополагатели и путепрокладчики, как-нибудь без вас разберемся. И мораль у нас своя – не ваша, и воздаяние не от вас». – «Нет, позволь, позволь! – кричит наша умница молекула. – Я как раз специалистка по воздаяниям. Уж какой там будет суд истории тебе и мне – это ему, суду, знать, а за твои подвиги примешь ты от меня сейчас полной мерой. Впервые в истории, ибо подобных случаев еще не бывало. Так что я тоже, извини, путепрокладчица». – «Ну коли ты путепрокладчица, – отвечает соседка, злой дух, – так действуй. Я тебя слушаю и на тебя гляжу. Давай!»

Нет, как бы он, асессор, поступил, приди к нему такой Ван Ваттап и попроси организовать опыты по всем законам гуманной этики? Ему нужны люди, он хочет их разбирать и собирать и на первых порах гарантий дать не может. Искать ему добровольцев? Из кого? Сегодня ему нужен доктор наук, завтра ему Паганини подавай в расцвете таланта. Или Ньютона с Эйнштейном, как будто их хоть пруд пруди, Эйнштейнов и Ньютонов! Без этого, видите ли, наука не продвинется вперед, а заставлять науку ждать не положено по тысячелетним уставам. Она и не таких плечиком подвигала – ретроградов. Это он-то, асессор, ретроград?!

Уговорить Ван Ваттапа по-хорошему заняться кролиководством? Через год три других Ван Ваттапа появятся в разных местах.

Проклясть Ван Ваттапа и изгнать? Ну так Ван Ваттап к другим толкнется, уже толкнулся, а те не прокляли. Таких гениев сериями наштампуют – небо с овчинку покажется!

Убить? Пусть и не самого Ван Ваттапа, а мысль его. Сфокусировать у него в голове какой-нибудь лазер, мазер и аккуратненько, в белом халате, пресечь мыслишку? Так ведь тут без Ван Ваттапов не обойтись: только они знают, где мыслишка-то эта гнездится. Мерзкая дорожка!

Возбудить вокруг Ван Ваттапа общественное негодование? А не боятся Ван Ваттапы общественных негодований. Они беззаветные, вот даже аскеты среди них есть, бессребреники. Им только истину подавай в последней инстанции. Платон им друг, но истина дороже, и выпотрошат они друга Платона на лабораторном столе за милую душу!

Поменять весь уклад нашей жизни, чтобы никогда и нигде не возникали Ван Ваттапы? Эк, асессор, куда хватил! А хватит ли у тебя на это силенок? А соберешь ли ты под свои знамена всю Ниагару и когда это будет? Как тем временем быть вот с этим, конкретным Ван Ваттапом? И на что будет похожа эта твоя стерильная, ламинарная Ниагара?

Выводы есть? Есть выводы. Слаб ты, асессор. Не годишься ты в основополагатели, путепрокладчики. И все, что ты можешь сделать, – это как можно быстрей выбраться отсюда, донести весть о Ван Ваттапе до людей, поклониться им и попросить, чтобы все они думали. Вдруг найдется среди них такой, что придумает. Другой надежды у тебя, асессор, нет.

Ну что ж. Документы оформлены как положено. Чего мы еще не сделали? Сейчас подумаем. Успокаиваемся, сосредоточиваемся, отбрасываем все лишнее… Спокойно. Все спокойно. Джамилин бешеный бульон брюшко нам согрел, оно теперь нам думать не мешает. Закрываем глаза. Так. Та-ак…

И словно молнией высветило асессору мучительно яркое видение: прихожая, шкаф платяной, кнопки за стеклом. Ломик, подайте ломик! Даже нога дернулась – в прихожую идти. Да что за нечисть навязалась!

Асессор потер виски, потер глаза, взглянул на часы… и вдруг зазвенел как струна от догадки.

Он нарочито старательно перебрал и сложил странички протоколов, вложил их в пластиковый конверт и пристегнул его к подтяжкам к груди. Для этого пришлось снять шерифов пояс с револьвером. Без пояса было так легко, что застегивать его асессор не стал. Осмотрел кабинет, все ли в должном порядке: щит распахнут, побитый, огнетушители перед ним валяются, ящик с инструментом, стреляные гильзы кучкой на столе лежат. Достал из-за шкафа лом, припрятанный от тощего, прихватил с собой пояс и вышел вон.

Джамилю он нашел на кухне. Она колдовала у плиты над стерилизатором, в котором клокотала следующая порция питательного варева. Дверь за ее спиной в комнату Нарга была приоткрыта.

– Джамиля, где Ван Ваттап? Где О'Ши с шерифом?

– Ван Ваттап в «двадцатке». А эти внизу. Шкафы смотрят.

– А Луща?

– Спит, – коротко ответила Джамиля.

– Скажите, вам тут за последние сутки ничего не мерещилось? – Джамиля обернулась и молча уставилась на асессора. – Что смотрите? Вопрос как вопрос.

– Не-ет, – протянула Джамиля.

– Ясно. Я иду к Ван Ваттапу, а потом мы вместе спускаемся к шкафам. Приходите туда же. Дело есть.

Ван Ваттап сидел в дежурке над ворохом диаграммных лент.

– Как дела? – спросил асессор.

– Режим без изменений.

– Удалось что-нибудь со схемами?

– Шериф обнаружил резервный термоагрегат, но нет документации, а подключать машину без инструкции и проверки очень опасно. У него возникла другая мысль. Мы связаны с внешним миром через вычислительные машины. Арендуем блоки памяти. Чтобы записать приличную копию памяти одного человека, нужно около двадцати миллиардов ячеек памяти. У нас свое хранилище на десять миллиардов, а еще десять мы подключаем извне через проводную сеть. Шериф хочет использовать сеть для связи с внешним миром.

– И велики ли шансы?

– Не знаю. Я, к сожалению, не могу сказать, к каким машинам и когда мы подключены. Да и никто не может. Это производится автоматическим диспетчером треста «Архимэтикс». Машины треста разбросаны по всему миру.

– Значит, трест «Архимэтикс» в курсе ваших работ?

– Тресту известно, что нам требуется десять гигабит памяти длительного хранения. Если мы вовремя вносим арендную плату, все остальное его не касается.

– Послушайте, доктор, я вас вот о чем хочу спросить: вам тут за последние сутки ничего не мерещилось?

– Что вы имеете в виду?

Асессор внутренне съежился и сказал, как в воду прыгнул:

– Мне постоянно чудится, что я ищу и нахожу резервный щит управления затворами.

– Вот как?

– Да. У меня чувство, что кто-то мне это навязывает, что кто-то хочет заставить меня идти искать этот щит. У вас такого не было?

– Нет. Я не отличаюсь чувствительностью к подобным вещам. Любопытно. И что же вы намерены предпринять?

– Хочу послушаться.

– Очень любопытно. И что же, это постоянное навязчивое стремление?

– Нет. Это бывает периодами. Примерно раз в два часа, минут по пять, по десять. Словно сеансами.

– По роду вашей деятельности вряд ли вы относитесь к тем, кому в таких случаях рекомендуют обратиться к психиатру. Если это исключить, то остается признать, что кто-то возится с проблемой нетрадиционного общения и добился некоторых успехов. Если это так, не скрою, хотел бы я заглянуть в вашу память, асессор. Такие сверхсенситивные объекты мне еще не попадались. Очень интересно было бы посмотреть, в какой мере это вопрос строения системы мемодромов. Строение системы – мой конек!

Пора немножко спустить доктора с неба на землю.

– Так что, выйдя наружу, вы поручите агентству охотиться за мной?

– Вряд ли. Судя по ретивости ваших допросов, меня ожидает иное времяпрепровождение. Да и без Нарга мне не справиться. Пока кто-нибудь сумеет его заменить, пройдет лет пять, не меньше. За это время я либо дисквалифицируюсь, либо закончу свои дни. Скорее второе. Мне давно за пятьдесят, а такая нагрузка, как у меня, даром не проходит. Да и здешние меценаты предпочли бы этот вариант, – невозмутимо ответил Ван Ваттап. Что-что, а невозмутимость он себе отладил так, что за полгода работы не прошибешь!

– Скажите, доктор, вы можете сейчас выйти отсюда?

– Вполне. Если этого не запретят мои достойные судьи.

– Тогда давайте спустимся вниз, к шерифу. Надо бы разобраться с этой моей морокой. Желательно в вашем присутствии.

– Некоторый резон в этом есть, хотя, по-моему, вы ожидаете от меня слишком многого. Ну что ж, пойдемте.

– Скажите, доктор, как вы считаете, в какой мере справедливо требование признать этого человека доктором Лущей? Как бы вы ответили на этот вопрос, обратись к вам судебные власти за экспертизой? – спросил асессор, пропуская Ван Ваттапа вперед и выходя вслед за ним из «двадцатки».

– Примерно две седьмых информации, заложенной в нашу память, не нуждаются в замещении. Это универсальная информация особой мемодромной сети жизнеобеспечения. Грубо говоря, она одинакова и у меня, и у вас, – ответил Ван Ваттап. – Но подчеркиваю: грубо. Остальные пять седьмых составляют, по моей терминологии, уникулярный поток вектора личности. Четыре седьмых поддаются передаче от донора к акцептору без хирургического вмешательства. Оставшаяся седьмая может быть замещена лишь с применением хирургических операций – от самых простых до самых сложных. Таково пространственное расположение мемодромной сети. Для меня это долгие годы был камень преткновения: хирургия резко усложняет дело, а отказ от нее означает, что в объекте останется сильный фон акцептора. Но я в конце концов нащупал обходной путь: если мемодромная система акцептора подавлена длительным воздействием алкоголя, фоновые явления можно практически свести к нулю. Чем сильнее и разносторонней личность донора, чем уже поток вектора личности у акцептора, тем эффективней замещение. Именно поэтому я использовал хронического алкоголика Бро в качестве акцептора для памяти доктора Лущи. Я ожидал, что мне удастся по крайней мере девяностопятипроцентное замещение уникулярного потока вектора личности Бро. Теперь я склонен думать, что это так и произошло. Но я оказался бессилен распознать систематическую симуляцию у объекта, и это меня огорчает. Вот вам наглядный пример того, как непрофессионализм в науке ведет к краху.

– Значит, если я правильно понимаю, теперь вы поддержали бы предложение считать этого человека доктором Лущей?

– Нет. Это было бы чересчур смело. Я все же рекомендовал бы рассматривать объект как третье лицо. Как синтезированную третью личность. Это более соответствует образу мышления, который я считаю научным.

– А если он сам этого не хочет?

– Если процедура удалась и объект в самом деле обладает качествами, свойственными ученому, он в конечном счете трезво оценит ситуацию и поймет, что положение третьего лица дает ему определенные преимущества. Я рекомендовал бы предоставить ему возможность вернуться к этому вопросу через некоторое время.

– Ваши, как вы их называете, меценаты ознакомлены с результатами ваших исследований?

– Да. Они располагают полными сведениями.

– И как они собираются их использовать?

– Я не брал с них обязательства обсуждать со мной эти вопросы.

Для мирных бесед с этим кладезем познаний, скромности и человеколюбия надо иметь железную школу!

Свернув в центральном зале-гараже за стеллаж с запасными автобусными колесами, Ван Ваттап спустился по железному трапу этажом ниже и вывел асессора в холодное низкое бескрайнее помещение, уставленное рядами одинаковых безликих железных шкафов.

– Хранилище памяти, – лаконично объяснил Ван Ваттап. – На пять гигабит. Второе такое же – еще этажом ниже.

– Но в этих подземельях хватит места и на большее. Зачем же вам «Архимэтикс»? – спросил асессор.

– Слишком велики капитальные затраты, – ответил Ван Ваттап. – Их надо оправдать, а мы только-только подошли к этому.

Царил полумрак. Только в дальнем конце горел свет, и оттуда доносились гулкие голоса. Над столом, заваленным папками и простынями схем, склонились О'Ши и Хадбалла в стеганой куртке поверх купального халата.

– Чем порадуете? – спросил асессор.

– Пока только обилием документации, – ответил Хадбалла. – По-видимому, здесь есть все, что нужно, но надо разобраться в системе хранения. И в системе обозначений. Я к таким обозначениям не привык. Мне попалась на глаза схема кодирования. Если я правильно ее понял, в системе могут быть задействованы спутники связи. Это так? – обратился шериф к Ван Ваттапу.

– Вполне возможно, – ответил тот. – Если через спутники можно эффективно передавать большие объемы на запоминание, то почему бы «Архимэтиксу» не воспользоваться этим? Ведь его машины есть повсюду.

– Понимаете, асессор, через эти кабели мы имеем связь практически со всем миром, – задумчиво сказал Хадбалла.

– С миром машин, но не с миром людей, – ответил Ван Ваттап. – Это разные вещи. Вас ведь интересует мир людей?

– Отвлекитесь на несколько минут. Есть один разговор, – сказал асессор. – Шериф, возьмите наконец свой пояс и револьвер. Как вы ходите с такой погремушкой? Ужасно неудобно.

– Таков порядок, – ответил шериф, затягивая пояс поверх купального халата. – Зачем вам лом?

Асессор подробно повторил рассказ о своих видениях.

– Слушайте! – забеспокоился О'Ши. – Когда это было в последний раз?

– С час тому назад.

– Посмотрите-ка. – О'Ши, переворошив бумаги на столе, протянул асессору листок бумаги. На листке была изображена колонка кружочков, черных и красных кружочков.

– Мы тут с шерифом беседовали, и я, сам не знаю почему, взял ручку и начал рисовать, – пояснил он. – Глядите: черный кружок, под ним красный кружок. Черный кружок, красный кружок. Как раз примерно час назад!

– И больше никаких ощущений? – спросил асессор.

– Какие тут могут быть ощущения! Холод собачий. – О'Ши зябко передернул плечами. – Спроси меня кто, почему я их рисовал, я толком не отвечу. Что скажет по этому поводу наука? – обратился он к Ван Ваттапу.

– Повторю то, что уже говорил асессору, – ответил Ван Ваттап. – Ваш рисунок увеличивает математическое ожидание истинности того, что какая-то группа пытается извне наладить управление нашим поведением, используя нетрадиционные методы. Но ожидание не есть истина. Впрочем, вашу версию довольно легко проверить, асессор. Если вы правы, то примерно через час сеанс повторится. А вы, – обратился он к О'Ши, – будете работать в качестве контрольного объекта.

– И вы, асессор, рассчитываете, что пойдете, как лунатик, и ткнетесь лбом в пост управления? – спросил О'Ши.

Асессор кивнул.

– Такие фокусы показывают отпетые комедианты в провинциальных цирках. Я всегда был убежден, что это шарлатанство чистейшей воды, – сказал журналист.

– Только не обращайтесь в иную веру слишком рьяно, – предупредил Ван Ваттап. – Мигом попадете впросак.

– Все дело в том, от чьего имени действует эта группа, – продолжал О'Ши. – Если от имени вашего начальства, шериф, лучшего желать не приходится. Но если это ваши меценаты, доктор, послушание дорого нам обойдется.

– Давайте сначала разыщем схему, – предложил шериф. – И проверим, позволяет ли она прерывать процесс открытия затвора. Тогда мы могли бы открыть его ровно настолько, чтобы выяснить обстановку. Я потребую явки инспектора Хагню. Второй такой рыжей бороды не сыщешь во всем мире, я его узнаю за милю. Но при чем тут прихожая? Почему платяной шкаф? Почему лом?

– Я трактовал бы эти образы как смесь переводов языка инструкции на личные языки инструктора и обучаемого, – помолчав, сказал Ван Ваттап. – Ну, скажем, прихожая – это личная трактовка понятия о месте входа и выхода. Это можно понять так, что пост управления надо искать где-то у выхода, то есть по соседству с затвором.

– Да! Ведь эту чушку я вижу тут же в шкафу! – воскликнул асессор. – Мне до нее рукой подать!

– Осторожней, – поморщился Ван Ваттап. – И вы, и все мы весьма заинтересованы в том, чтобы это было так. Мы в любой момент и по любому поводу можем скатиться на самовнушение и самообман. Ведь наверху никто не знает и знать не может о том, что пост управления в кабинете не работает.

– Это верно, – согласился шериф. И тут же возразил: – Но если потрудиться, можно предложить вариант рассуждений, ведущих к команде искать пост у затвора, а не в кабинете.

– Проверить-то легче легкого! – сообразил О'Ши. – Кто велит нам ждать целый час? Идемте к затвору и посмотрим, нет ли там по соседству какого-нибудь шкафа. Мы пронеслись там на таких скоростях, что могли его и не заметить.

– Но вы же потом ходили осматривать затворы! – подал голос асессор.

– Ходил. Увидел красные мигалки, знак «Проезд закрыт», поцеловал бетон и побрел обратно с облегчением. Там тьма хоть глаз выколи, а от этих мигалок впору сдуреть. Как они не догадались там еще полицейскую сирену приладить!

– Теперь у нас есть фонарь! – радостно объявил шериф, ткнув ногой в объемистый куб возле ножки стола. – Он тут у входа стоял. И я захвачу инструменты.

– Зачем они вам? Судя по всему, мы обойдемся ломом, – сказал О'Ши. – А лом асессор уже нашел.

– Не скажите! Вдруг это обобщенное представление о солидном металлическом инструменте! – не сдавался Хадбалла.

Ван Ваттап покачал головой.

– Никого из вас я не взял бы к себе в лаборанты, – укоризненно сказал он. – Вы легковерны, как дети. Если вдобавок окажется, что вы угадали, вас нельзя будет подпускать к исследовательской работе, настолько вы уверуете в себя. Ну что ж, пойдемте.

– А где ваша валькирия? – вдруг вспомнил О'Ши. – Во-первых, она женщина, и стало быть, ведьма. Во-вторых, она азиатка, и стало быть, ведьма вдвое. А ведьмы в этой мистике понимают больше нашего. Вы ее не спрашивали, асессор?

– Спрашивал. Никакие видения ее не посещали. Так что нас тут с вами двое чисто европейских кандидатов в азиатские ведьмы, если пользоваться вашей терминологией, – ответил асессор. – Она уложила доктора Лущу в постель и дежурит там.

– Он спит? – удивился Ван Ваттап.

– Да. Она сказала мне, что доктор Луща спит.

– Странная реакция, если судить по тестам.

– Наверное, она дала ему снотворное или что-нибудь в этом роде, – предположил асессор.

О'Ши вздохнул.

– Спал бы он круглыми сутками, пока мы не выберемся отсюда! – сказал он. – Ничего не скажу, асессор, благословен тот день и час, когда вы обратились ко мне на острове. Но когда я гляжу на этого малого, то, положа руку на сердце, не скрою: предпочел бы читать об этой истории чужие тары-бары. От ваших опытов, доктор, несет таким изуверством, что, если науке и впрямь нужны люди вроде вас, человечеству, ей-ей, лучше ходить в шкурах и жить в пещерах.

– Что ж вы так торопитесь отсюда? – язвительно заметил Ван Ваттап. – Живите себе здесь, а снаружи вам будут нашептывать прекрасные видения, вот только шкуры нет. Но, судя по всему, моя вам подойдет.

О'Ши оскалился, явно подыскивая ответную колкость.

– Перестаньте, – вмешался асессор. – Лучше и вправду сходим-ка к затвору.

Шериф взял со стола пассатижи и сунул в карман халата. Положил туда же две отвертки, побольше и поменьше, и пару универсальных гаечных ключей. Асессор подхватил с пола фонарь – ого, станочек, килограммов на семь! – и направился к лестнице. Пора кончать разговоры. Будет и время, и место пускать кой с кого пух и перья по воздуху.

Они топоча поднялись по трапу и остановились в зале перед зияющим черным квадратом входа в туннель.

– Как он включается? Включите, – протянул асессор фонарь Хадбалле. Тот нагнулся, стеганая куртка соскользнула у него с плеч на пол. Хадбалла щелкнул выключателем на донышке фонаря, отрегулировал луч, вернул фонарь асессору, поднял и накинул куртку.

– Ф-фу! – сказал он. – Промерз, как уличный щенок. Асессор, я свет пока подрезал, чтобы на дольше хватило. Понадобится – добавите. Вот это кольцо повернете по часовой стрелке.

Асессор кивнул и направил луч в туннель. Осветилась серая бетонная стена на повороте, потеки смолы, кабели на скобах, разноцветные условные надписи и значки.

– Пошли! – коротко сказал он и зашагал вперед.

Они миновали поворот, и прямо в глаза им ударили три дальних мигающих огня треугольником, а между ними, словно дурацкая луна, осклабился поперечной белой чертой красный диск запрещающего сигнала. Щемящее чувство надежды охватило асессора, но чем ближе он подходил к огням, щурясь от их мелькания и водя лучом по сомкнутым стенам, тем меньше было в этом чувстве уверенности.

– Ерунда все это! – громко сказал О'Ши, когда до затвора осталось шагов десять. – Ничего здесь нет.

Расквасить бы эти нахальные мигалки! Какой кретин их тут понавешал! И без них на душе кошки скребут. «Значит, правильно понавешал, – сам себе честно возразил асессор. – В самый раз для тех, кому здесь нечего без толку шляться». Пятно света уперлось в ребристый от следов опалубки чуть выпуклый бок гигантской бетонной пробки, асессор повел лучом вправо, и тут у самого затвора, в двух шагах от него, высветилась узкая темная ниша – одному человеку войти!

Ой как сердечко-то забилось! Спокойней, спокойней! Без суеты. Никто не гонится.

Он подошел к нише, направил вглубь луч фонаря.

– Ну? – глухо и резко спросил сзади голос О'Ши.

– Дверь, – ответил асессор. – Замок висячий.

Он ткнул в дверь ломом, и она ответила гулким металлическим дребезжанием.

– Петли приварены. Здесь ножовку бы, – как можно будничней сказал асессор, морщась от сердцебиения.

– Ну и население, шериф, в вашем околотке! – насмешливо сказал Ван Ваттап. – Вам бы с ним не суды устраивать, а давно бы делом заняться!..

– Постойте-ка, дайте-ка гля… – прозвучал голос Хадбаллы. И, перекрывая его, в туннеле грянула и раскатилась автоматная очередь…

Резко обернувшись, асессор ушиб голову обо что-то, стрельнул какой-то мускул в шее, да так стрельнул, что искры из глаз посыпались, а фонарь осветил медленно-медленно падающего Хадбаллу с поднятой рукой, держащей пассатижи.

– Харп! – очумев от ушиба, боли в шее и ошеломляющей нелепости увиденного, крикнул асессор.

Тишина.

Позади Хадбаллы на полу, собравшись в комок и сжав голову руками, лежал ничком доктор Ван Ваттап.

– Харп! Где вы? Вы живы? Харп! – закричал асессор и, не дожидаясь ответа, безотчетно шагнул вон из ниши в туннель прямо через тело Хадбаллы.

О'Ши сидел, привалясь спиной к затвору, и, когда асессор нашарил лучом фонаря его лицо, молча взмахнул рукой. Асессор бросился к нему, опустился на колени. Красные блики мигалок ходили ходуном, ничего было не сообразить!

– Гадство, – свистящим хрипом выдавил О'Ши. – Гадство, как больно, асессор… Кол… В груди… Пришпилили меня…

– Отойдите! – звонко прозвучал за спиной асессора голос Джамили. – Я его добью.

– Не сметь! – не своим голосом гаркнул асессор, заслоняя О'Ши. – Не сметь! Дрянь! Какая дрянь! Ты что наделала? Бросай оружие!

– Не кричите, – ответила из темноты Джамиля. – Я все правильно сделала. Руки вверх!

– Да пошла ты к…

– Зря ругаетесь, – прозвучало из тьмы. – Вас я убивать не собираюсь, на вас у других пули отложены. Не вздумайте брать у Хадбаллы пистоль-. Отойдите к стене.

– Подождешь! – бешено сказал асессор, вставая с коленей. – Подождешь, чтобы я у тебя бегал! Подождешь!

Нагнувшись, он обхватил журналиста и, взвыв от натуги, поднял и прислонил к стене. О'Ши застонал.

– Потерпи, потерпи маленько! Давай на свет выбираться. На свету оно легче. Легче на свету. Ну-ка, давай-ка.

Приговаривая, он взвалил О'Ши на спину и, согнувшись в три погибели, пошел прочь от затвора. В темноте его вело к стене, он больно ушибался, задыхаясь, но вовсе не от тяжести, а от бури, беснующейся в сердце и уме.

– Да постойте вы! Я сейчас каталку пригоню, раз он вам так дорог, – дошел до него голос Джамили.

– Не возьму я у тебя каталку! Ничего я у тебя не возьму! Уйди с глаз долой! Уйди, говорю!

Поворот наконец кончился, впереди открылся светлый зев, дорога на свет лежала прямо, он перестал тыкаться в стену, и от одного этого в голове пояснело. Войдя в зал, он опустился на четвереньки, лег, осторожно свалил на пол тело О'Ши и, встав на колени, склонился над ним. Лежа навзничь, журналист хрипло и судорожно дышал, уставясь в потолок невидящими глазами.

Джамиля, держа наперевес стейн-хопфул, крадучись вышла из туннеля и остановилась шагах в пяти.

– Не хотите, чтобы я шла за каталкой, – сходите сами, – сказала она. – Я его пока посмотрю. Да не бойтесь вы, не порешу я его, очень он мне нужен!

Нет ее, ну вот нет ее – одно пустое место! Асессор несколько раз глубоко вздохнул, зажмурился, помотал головой и, чувствуя острый отлив сил в каждой частичке тела, встал. И молча пошел в препараторскую. Его шатало, двери прыгали перед глазами, мучительно долго вспоминалось, какая же именно ему нужна. Так и не вспомнив, он стал дергать все двери подряд, ввалился наконец в препараторскую, тут ему стало дурно, он еле добрался до умывальника, рванул кран холодной воды, подставил голову под хрипучую ледяную струю и замер.

Когда полегчало, он, стараясь думать только о том, что творит руками, вывел каталку в коридор и с нажимом зашагал за ней, презирая себя за душевную и телесную слабость и веля выдрать ее вон с корнем. Выдрать вон и вышвырнуть!

Он с нарочитым стуком вывел каталку в зал и остановился. Джамиля, сидевшая на корточках над О'Ши, подняла на него взгляд, подхватила автомат, вскочила и отошла в сторону.

– Ничего серьезного, – сказала она. – Я ему правое легкое прошила, самую верхушечку. Ну и краешек лопатки раздробило. Подумаешь! Больше с перепугу нюни распустил. Слабак. А еще вас кончать собирался.

– Меня?

– А кого же? Конечно, вас. У Нарга в комнату весь подслух выведен. С магнитофончиком. Очень он любил этим забавляться. Вот я включила нижний зал и послушала.

– Что ж ты мне ничего не сказала!

– А я не доносчица! Я на пленочку записала. Возьмите в подарочек. Она вынула из кармана плоский диск и пустила его по полу к асессору.

– Послушайте на досуге. Полезно будет.

Катушка, не докатившись до асессора, вильнула в сторону, споткнулась о лежащий на полу болт, подпрыгнула и легла на бок.

– Как попал к вам автомат? – резко спросил асессор, подняв О'Ши на каталку. – Как вы его нашли?

– А я и не искала. Шла по коридору, вижу: он у двери стоит, к стенке прислонен.

Какая глупость! Какая чудовищная глупость! Значит, Ван Ваттап нашел автомат у себя под кроватью и демонстративно выставил вон. Зачем? Чего он этим добивался? А? Кто теперь скажет? Шляпа ты, асессор, шляпа! В три шеи надо тебя со службы гнать!

– Не верю, – сказал он, гоня каталку в препараторскую.

– Не верите? А чего шериф у вас свой пистоль забрал? То будто бы и не замечал, что пистоль у вас, а тут вдруг забрал! Я из-за автобуса видела, когда он с фонарем возился, еще куртку уронил. Смотрю – а пистоль-то у него! И как вы дверь нашли, так он сразу цап за пистоль! Сама видела, как он в кобуру лез. Там бы они вас и кончили!

– Какой пистоль, какой пистоль?! Я сам ему отдал револьвер. Это его револьвер. Вовсе он не за него хватался, он пассатижи доставал! Он пассатижи мне дать хотел! Пойди глянь, что у него в руке! Иди, полюбуйся, что ты наделала! Ты хорошего парня ухайдакала ни за что ни про что! – простонал асессор, заводя каталку в препараторскую. – Иди сюда, помоги! Учили тебя на медсестру, так и занималась бы этим, лечила бы людей. А ты? Кой черт тебя палить выучил? Что ты не в свое дело лезешь? Слепая, глухая, без разума, ты что за пушку хватаешься?

– Кто научил?! – разъяренно выкрикнула Джамиля, остановившись в дверях препараторской. – Кто раньше меня ее в руки взял, тот и научил! Кто ею нашу улицу в пыль расколошматил! Кто отца моего, и деда, и брата у меня на глазах из этой пушки под стеночкой рядком положил! Лагерь окружили, половину народу перестреляли, мы, детвора, под стенкой на солнцепеке жмемся, пить охота – мочи нет! А они на спор ведро мое на кране пулями разносят и гогочут! Вот они и научили… Выйдите отсюда, я ему рану обработаю. Кто научил! Много их было, учителей, на мою голову!

– Где Луща? – спросил асессор, выйдя в коридор и отступив, чтобы пропустить Джамилю в препараторскую.

– Туда не ходите. Нечего вам там делать, – тоскливо ответила Джамиля, хлопоча в препараторской и хлопая дверцами шкафчиков.

– Ты что? – холодея, едва выговорил асессор. – Ты и его?..

Подступило к горлу, он привалился спиной к стене, ноги подкосились, и он так и съехал на пол, не помня себя от бешенства и омерзения.

– Он сам, – твердо сказала Джамиля, лязгая пинцетами в ванночке. И вдруг неистово заголосила, подвывая и всхлипывая: – Он сам! Домучил его Ваттап, на ваших глазах домучил, а вы дозволили! Я как увидела, так автомат схватила и пошла! Без ваших судов обошлась! Идите, плачьте над гениальненьким Ван Ваттапчиком! И над шерифчиком над своим! Что вы из себя строите? Перед кем строите? Ступайте, пленочку мою поднимите да послушайте! Этот слон шерифу толкует: «С точки зрения государственных интересов далеко не всем следует выходить отсюда на свет божий!» А шериф разинув рот слушает! «С этой мерзкой девкой (это со мной!) хлопот не будет, в этом округе смертная казнь не отменена, и она ее получит, стоит присяжным глянуть на ее сорочий клюв!», «Подопытному доктору давно пора помочь смежить очи, и будет кому этим заняться в каком-нибудь неприметном заведении!», «А весь фокус, шериф, как поладить с нашим любознательным и энергичным гостем! Справься вы с этим без подсказки – считайте, что ваша карьера обеспечена!» А шериф: «Да-да, – говорит, – ничего не поделаешь, вы правы!»

О'Ши застонал и дернулся, когда тампон в руке Джамили прикоснулся к ране под лопаткой.

– Да лежи ты тихо, слон! Расстонался тут! – кривясь и всхлипывая, зло сказала она. Работа одной рукой не клеилась. Джамиля сторожко оценила расстояние от себя до асессора в коридоре и положила автомат на стол рядом с флаконами, пинцетами, зажимами. – Не помрешь. Вон у тебя друзья какие – грудью защитят!

– Болтал О'Ши. Болтовня все это, – с мукой сказал асессор. – Пустая, бездельная болтовня. А ты поверила.

– Он правду говорил, – протяжно сказала Джамиля, взяла автомат и пошла за стойкой для переливания крови. – Не выйдете вы отсюда, асессор, своими ножками. И я не выйду. Вас с почетным караулом отсюда ногами вперед повезут, когда прикончат, а я сама себе эскорт обеспечу. Этажей здесь пятнадцать, потемки кругом, а у меня еще пять рожков. Рота здешних баб над своими сынками поплачет, уж я о том постараюсь.

– Дрошку-то выручать надо, – сказал асессор. – Если не мы, то кто?

– Кто его, теленка, в это дело впутал, тот пусть и выручает, – выпалила Джамиля, бросая в ящик использованные пинцеты с тампонами.

– Кто впутал, того здесь нет, а допустил я, – угрюмо сказал асессор. – Значит, мне и выручать.

– Эх, пудрите вы мне мозги, мочи нет! – отчаянно крикнула Джамиля. – Трахнуть бы мне по вас – была бы я тут хоть на час, да сама себе хозяйка! Так ведь нет же, и тут мне указчик нашелся, а! И перед смертью не везет!

– Давай! – сказал асессор, вставая. – Давай, трахай! Это ты можешь. Но учти: пока не трахнешь, я свое делать буду. Поняла? Где тут мастерская? Мне ножовка нужна и напильники. Замчище там – ломом не расковыряешь.

– Напротив, левее, – ответила Джамиля.

Когда он, разыскав ножовку, полотна и напильник и сунув их в засаленную холщовую сумку местного сантехника, вышел в коридор, Джамиля, насупясь и закусив нижнюю губу, ждала его в дверях препараторской, держа автомат дулом вниз.

– Я пошел, – сказал асессор. – Работы часа на два. Ты подумай пока, прибери тут. За О'Ши последи. Очнется – позовешь. Разберемся мы с твоей пленочкой, если уж очень хочешь. Но не советую: сама увидишь, что дров наломала. Без разговора с тобой затвор открывать не стану, так что не дергайся. Дашь поесть – спасибо скажу.

– Зря вы мне не верите. Зря не хотите по-моему, – тоскливо сказала Джамиля. – Хотите, я вам автомат отдам, а себе возьму шерифский пистоль? Сыграли бы им концерт на прощание, и дело с концом. Все ж в бою, а не под сапогами.

– Не концерты давать, а выбираться отсюда надо, – ответил асессор. – Такие вот мои к тебе слова, а там – как сама знаешь.

Работать в узкой нише было тошно. К дужке замка ножовкой оказалось не подступиться, и пришлось, утомительно изогнувшись, пилить петлю прямо по сварному шву. Шов был подкален, пропил рос туго. С непривычки асессор косил полотно, и они одно за другим лопались, насмешливо и звонко щелкая.

Когда полотен осталось два, асессор сел на пол и отер рукой взмокший лоб. Ну, вскроет он замок, ну, увидит пост управления, и что дальше? Что дальше-то?

Прошло уже почти двое суток, как они здесь. За это время в столице наверняка хватились и наверняка раскачались. Значит, наверху нет и не может быть людей от Фочичей, а копошится усиленная команда «дорожного управления». Это факт.

Зачем его, асессора, фигуру с чужой доски, сюда впустили? Чтобы показать тем же Фочичам, что шутить не намерены, имеют силу и требуют капитуляции? Вполне может быть. И вполне может быть, что Фочичи покорились и поступились тем, чего от них требовали. А хотели от них полных сведений о работе Ван Ваттапа. Теперь это сокровище в руках «дорожного управления» или тех, кто за ним стоит. Если так, то он, асессор, и впрямь здесь самый лишний персонаж.

И что же? Вот откроется затвор, и сюда хлынет орда головорезов, которой приказано найти и убрать нежелательного иностранца? Нет. Такое поручают одному-двум надежным людям, так легче прятать концы в воду. Стало быть, если сюда хлынет толпа, никакой опасности нет и можно смело выходить навстречу. А вот если сюда в полнейшей тишине войдет лишь небольшая группа, это будет означать, что явились «рабочие сцены», которым велено «установить декорации» должным и недвусмысленным образом.

Можно ли увидеть, по какому варианту собираются действовать наверху? Можно. Скажем, он включает открытие затвора, прячется и следит за входом. Если сюда ринется сотня народу, то спокойно выходит. А если скользнет отборная команда, значит, дело плохо, надо удирать. Пропустить их мимо и удирать. И побыстрее. Так, чтобы не догнали. Как же удрать-то?

Да на машине же надо удирать! Полно же машин в зале: легковушки, пикапчик и этот ноев ковчег – автобус! Вот на нем и надо удирать!

Пружиной распрямилась яркая дерзновенная мысль: он включает открытие затвора и занимает место в автобусе. Если входит группа, пропускает группу. Никто не обратит внимания на темный мертвый автобус, проскочат мимо, как проскочил он сам двое суток тому назад. Кто-то из группы натыкается на неожиданность. На какую неожиданность? Да на Джамилю с ее автоматом! Начинается пальба. Группа скапливается там. И тогда он тихо-тихо выводит автобус с затемненными стеклами в туннель. Его никто не остановит – решат, что это положено по спецзаданию. Главное – не гнать, ехать степенно, повелительно ехать. Шерифская куртка на водителе, шерифская фуражка у него на голове. И вперед!

Как отпечатанная, выросла в памяти карта. Автобуса никто не хватится, пока не справятся с Джамилей. Сколько она продержится? Полчаса? Час? Не больше. А он минут за сорок окажется в курортной зоне – народу пруд пруди, машины кишат, кругом пункты проката машин. Усы, борода, носовые вкладки у него в кармане. И четыре часа дороги до столицы. Его никто не узнает, не сумеет выследить. Во вторник до полуночи его будет ждать машина у парка «Венеция», в среду – у кафе «Сорбонна». И он в консульстве. И на следующий день консул созывает пресс-конференцию: верните нам Дрона Лущу, он там-то и там-то, с ним то-то и то-то.

Вот это лихо! Вот это бомба! Вот это хук и нокдаун!

Он замурлыкал от ясности, от веры в себя, от бешеного напора сил, от высшей радости. Дальше все должно и будет совершаться так, как он задумал, все будет слушаться, возникать и устраняться по его малейшему хотению. Он это знал.

И действительно, все так и пошло.

Распалась под пилой петля, распахнулась железная дверь, и в темной каморке луч высветил щит управления с двумя кнопками: черной и красной. Асессор перенес тела шерифа и Ван Ваттапа вниз, в хранилище памяти, пристроил у стола с развернутыми схемами. Осмотрел и опробовал автобус: бак был полон, мотор включился легко, работал как часы. Он написал и повесил перед стеклянной стеной в «двадцатке» плакат: «Здесь находится гипотермированный Дрон Луща. Он жив, но нагрев ванны вышел из строя. Вход разрешается только специалистам. Консульство в курсе событий». Повесил, вышел в коридор – и увидел Джамилю…

Она стояла против дверей кухни. Автоматный ствол торчал у нее из-за плеча, а в руках через полотенце она держала стерилизатор с варевом и две ложки.

– Где есть будете? – спросила она. – На кухне или в кабинете?

И он с ужасом почувствовал, что весь его прекрасный план рушится, рассыпается в пыль, потому что невозможно, невозможно подставить под пули это убогое существо, обгаженное непосильной кровавой ношей. Что ее ждет наверху? Тюрьма, допросы, еще порция унижений, петля, газовая камера? Или гнусная расправа «своих»? Тащить ее туда бессмысленно. И это отнимает единственную верную гарантию удачи, это губит все. И, зверея сам на себя, язык себе готовый выдрать и растоптать за такие слова, он отчаянно вымолвил, потому что не мог иначе:

– Джамиля! Мы уходим. Я знаю, как отсюда выйти. Выведу – ступай на все четыре стороны, и чтоб тебя никто не видел, не слышал! Ясно?

Она молча попятилась, не сводя глаз с асессора.

– Иди в кабинет. Поедим перед дорогой, – спокойно сказал он. Теперь уже поздно волноваться.

Он, показывая пример, отважно хлебал поганый соленый бульон, а она, съежась, сидела по ту сторону стола и молчала.

– Ешь, – приказал он, подвигая через стол блестящую медицинскую посудину.

Она покорно сделала несколько глотков, потом положила ложку и без голоса произнесла:

– Не хочу.

– Ешь-ешь, – повторил он. – Неизвестно, когда в следующий раз есть придется.

– Уходить не хочу, – окрепшим голосом сказала она. – Некуда мне уходить.

Была это самая настоящая правда, и нечего было даже пытаться спорить с ней.

– Дура! – гаркнул он. Не на нее – на правду. – Не рассуждать! Ешь!

Она совсем съежилась, пополам согнулась и пробормотала:

– Не могу.

– О'Ши накормила? – спросил он.

– Да, – ответила она. – Он у Ваттапа в спальне. Пойдете к нему пленку слушать?

– Нет, – ответил он, написал на листке название страны, города и номер телефона. Показал Джамиле. – Читай. Запомни. Запомнила?

Джамиля кивнула.

– Доберешься туда как сможешь. Тут я тебе не помощник. Позвонишь и скажешь, кто говорит. И будет у тебя другая жизнь. Поняла?

Он намочил листок в бульоне, растер в кашицу, бросил в стерилизатор. Но без этой форы в шестьдесят минут нечего и думать отсюда выбраться. Фора нужна. Отвлечь внимание. Шум. Как создать шум?

– Слушай, – сказал он. – Ты говорила, что у Нарга в комнате магнитофон.

– Да.

– А ну-ка, пошли туда.

Запишем на магнитофон крики и стрельбу. Унесем его подальше. Вниз. На этаж, где атомный реактор. Запустим: полчаса тишины (это пока группа втянется в зал от затвора), они водят носами, принюхиваются, и тут вдруг откуда-то снизу крики – мужской, женский – и пальба. Тишина – и опять пальба. Вскрик. Тишина. И группа тихим галопом – вниз! А там наверняка «Посторонним вход воспрещен». Эти-то такого дела убоятся, мяться начнут, топтаться. И тут снова выстрелы.

Черт! Это же целый концерт. Минут двадцать на этом можно отыграть. Но уж когда они доберутся до магнитофона, то мигом поймут, что их обвели вокруг пальца. Рванутся наверх. Увидят, что автобус ушел. Включат переговорники. Можно прорепетировать и точно выяснить, какая получится фора. Что-то около получаса.

Он помял в пальцах этот механический концерт, бесплотный, бескровный, куценький. И вся идея расползлась в труху. Ну чего он лезет на рожон, чего упрямится! Не проходит вариант, и все тут!

– Так где ж здесь магнитофон?

Асессор еще не бывал в комнате Нарга. Он ожидал увидеть душную загроможденную клетушку вроде Ван Ваттаповой спальни, а попал в огромный зал, устланный коврами. Справа зал выходил на берег осеннего лесного озера. Мелко колыхалась зыбь, играли яркие солнечные блики. Асессор чуть не поперхнулся.

– Это он сам сделал, – мрачно сказала Джамиля. – Можно еще переключить на горы и на старый замок. Хотите?

Великий мастер был этот Нарг! Так и тянуло смотреть на стеклистую воду, на колышущиеся листья и беготню последних водомерок.

– Не хочу. Не время, – сказал он и отвернулся. Вся левая стена была занята стойками с оборудованием. Салатного цвета панели, хромированные ручки, приборы, кнопки. По бокам и сверху – акустические стойки. Прямо тебе студия звукозаписи. Где же тут магнитофон?

Джамиля подошла и ткнула пальцем в один из блоков.

– Вот.

А он снимается? Асессор взялся за рукоятки, потянул блок на себя, он пошел было мягко, но вот слева словно зацепился за упор, начал откидываться в сторону, отошел, и в глубине за ним асессор увидел телефон. Пижонистый, вычурный, с кнопочным набором. Телефон был не подключен, но розетка была тут же, на стене. Как в тумане, он протянул руку, взял вилку, воткнул в розетку и поднес трубку к уху. Услышал ровный, спокойный гудок.

Все правильно. Да разве мог этот Нарг, вспоенный, вскормленный на всей этой электронной паутине, обойтись без телефона! Были, были у него такие часы, когда он садился вот в это кресло, вытягивал ноги, включал музыку, любовался на это свое озеро, – а на него часами можно любоваться! И когда находила на него прихоть, звонил по телефону.

Кому? Куда? Ой, да какая сейчас разница куда! Главное, он звонил. И мы позвоним.

Полупослушным пальцем асессор набрал код столицы. Телефон чеканно отработал. Теперь номер.

Раздался гудок, трубку мигом сняли, и ясный близкий женский голос произнес:

– Консульство.

– Скажите, пожалуйста, по каким часам принимает консул двадцать первого числа? – произнес асессор условную фразу.

– Минуточку, – ответил женский голос.

Щелкнул коммутатор, и, зная, чей голос сейчас прозвучит и что он, асессор, должен сказать вначале и что потом; зная, что в хитросплетениях телефонных сетей ожили и закопошились записывающие устройства, что через час-другой подпрыгнут столы и кресла не в одном десятке здешних тихих кабинетов, – он зажмурился так, словно после долгого утомительного бега совершает последний, победный прыжок и на радостях кувыркается на лету.

1980–1981 гг. Ленинград

Оглавление

1

2

3

4

5 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg