Юрий Николаевич Абдашев Низкий Горизонт
Алтай встретил Званцева золотом березового листопада и горьким запахом привядшей тополиной листвы. Над Барнаулом по-осеннему скупо светило солнце, но из влажной земли еще сочилось запоздалое тепло. Лишь по утрам песок на приречных улицах покрывался налетом первого инея. Он, как сахар, похрустывал под ногами.
И вот тогда-то Николай впервые услышал о низком горизонте. Говоря о нем, беспомощно разводил руками диспетчер речного порта, недобрым словом поминал его чернявый паренек со спутанным чубом, о низком горизонте с хитроватой усмешкой говорил бывалый колхозный пчеловод, поблескивая из-под очков молодыми глазами, на него, вздыхая, жаловалась грудастая тетка, прикрывавшая широченными юбками туго набитые мешки и поражавшая всех неусыпным бдением.
Эти слова не сходили с языка. Они были причиной всех бед. Низкий горизонт реки полностью нарушил судоходство. Единственная дорога, которая связывала столицу Алтая с отдаленными селами верховьев Оби, стала недоступной даже для колесных пароходов с мелкой осадкой.
Такое случалось нередко. Года не проходило без того, чтобы матушка Обь к концу лета не обнажала широкие песчаные отмели, не преграждала путь опасными перекатами.
Пора бы, кажется, людям привыкнуть, но они всякий раз не уставали раздражаться и отпускать крепкие словечки в адрес пароходства. Не могли же они ругать реку, если с ней была связана вся их жизнь: зимой по скованной льдом Оби пробивали колесную дорогу, а летом речные буксиры пригоняли тяжелые баржи с товарами. Река давала стерлядь и нельму — отличную рыбу. Необходимость же ругать кого-то была велика, и поэтому весь гнев обрушивался на портовое начальство, которое считали причастным ко всем событиям, происходящим на реке. Слыхано ли дело — пять лет, как закончилась война, а с рекой не совладают.
У Николая были все основания возненавидеть эти два слова — «низкий горизонт».
…Всего каких-нибудь десять дней назад он в самом чудесном расположении духа штурмовал комбинированный вагон на перроне Краснодарского вокзала. В нагрудном кармане его взмокшей от пота куртки лежал диплом об окончании физико-математического факультета и направление на Алтай. Николай получил деньги на билет и пятьдесят процентов подъемных.
— Остальное получите на месте для обзаведения хозяйством, — объяснили ему в институтской бухгалтерии.
Званцев не был искушен в финансовых делах и в такое путешествие отправлялся впервые. Он разделил полученные триста рублей на восемь суток пути. Вышло по тридцать семь пятьдесят. Не так уж плохо для молодого специалиста.
Шли дни, оставались позади километры, а новенький бумажник заметно тощал. Но Николай был спокоен. В его планах все строилось на строгом математическом расчете. Бодрое настроение ни на минуту не покидало его. Он с удовольствием заводил знакомства и бегал на станциях за кипятком.
На седьмые сутки после двух пересадок Николай спрыгнул на посыпанную гравием платформу Барнаульского вокзала. Вскинув на плечи рюкзак и подхватив тяжелый чемодан, он отправился разыскивать пристань.
Прошел день, другой, а парохода все не было. Люди с волнением ожидали, что в верховьях пройдут дожди, и через каждые полчаса бегали смотреть на водомерную рейку, грустно торчавшую за кормой пристанского дебаркадера. Ходил туда и Николай. Поневоле пойдешь, если за сутки во рту не побывало и маковой росинки. Денег оставалось только на билет.
А вода и не думала прибывать. Званцев помрачнел, и худое лицо его осунулось еще больше. Нужно было принимать какое-то решение. В крайоно, где ему выдали направление, попросить о помощи он не посмел. Несолидно и стыдно. Подумают черт знает что. Послать домой телеграмму? Тоже нельзя: мать живет на зарплату курьера. И тогда родилась гениальная мысль. Нужно что-то продать.
Единственной вещью, которая могла представлять ценность, были ручные часы неизвестной фирмы. Красивые часы со светящимися стрелками. Николай очень дорожил ими. Их подарила мать, когда ему исполнилось двадцать лет.
Поскольку решение созрело, Николай не стал церемониться с оставшимися деньгами и проел их в один присест. Но к вечеру, как ни странно, он еще острее ощутил голод.
Спать было жестко и холодно. Проснувшись утром, он поежился от сырости, сел на своем продавленном чемодане и опять почувствовал, как сосет под ложечкой.
За окнами тесного зала ожидания занимался рассвет. На скамейках и прямо на полу спали люди. Николаю пришло на ум, что зал в эту минуту напоминает сказочный дворец, в котором жезл феи внезапно усыпил и гостей, и хозяев, и дворцовую стражу, оставив всех в тех нелепых позах, в каких застало их действие чар.
Николай взглянул на часы. Было около пяти. Поручив свои вещи соседу, он отправился на базар. Не переставая поеживаться, он шел по вдавленным в землю плитам тротуара, засовывая глубоко в карманы озябшие руки.
Воскресный базар гремел, как старая водяная мельница. Утренний ветерок гонял по площади обрывки газет и сухую рыбью чешую.
Длинные деревянные столы были заставлены плетеными корзинами с брусникой и черемухой, которая успела пустить сквозь прутья свой густой чернильный сок, кучками желтых помидоров и пучками свежей моркови. Хозяйки макали в ведра веники и кропили водой морковку. Прямо на земле были воздвигнуты пирамиды из полосатых семипалатинских арбузов. На шеях румяных и словоохотливых торговок красовались ожерелья из сушеных грибов. Рядом с длинными стеблями перезревшего укропа чья-то рука живописно разложила привядшие астры, белые и бледно-сиреневые, тронутые осенней чернью.
Возле худощавой бабы со скорбной иконописной физиономией толпилось много народу. На прилавке перед ней стоял эмалированный таз, накрытый промасленным полотенцем. В тазу лежали плоские худосочные пирожки. Вид у них был такой, будто по ним проехался паровой каток. Люди покупали пирожки охотно.
Николай отошел за облупившийся аптечный киоск и, сняв с руки часы, бережно взял их за ремешок. Он потоптался на месте и, вздохнув, решительно двинулся вперед, подхваченный людским потоком.
У длинного забора, где ветерок шевелил обрывки пожелтевших афиш, было особенно многолюдно. Старик с вылинявшими глазами и рябым от оспы лицом кричал высоким фальцетом:
— Ес-с-сть состав для удаления пятен на материале! Ес-с-сть состав…
— Мастика для точки бритв! Мастика для точки бритв! — бесстрастным голосом вторил человек неопределенного возраста.
Николая давили, бесцеремонно толкали локтями, наступали на ноги. Неожиданно кто-то потянул его за рукав.
— Давай сюда, милок!
Николай обернулся. Возле него стоял маленький юркий человек в потрепанном картузе и стеганом ватнике.
— Давай сюда, в уголок, не то затолкают нас грешных.
В углу кучковались какие-то люди. На их лицах была написана озабоченность. Можно было подумать, что они по меньшей мере приняли на себя ответственность за судьбу города.
— Тебе, милок, повезло, — бодро говорил попутчик, подталкивая вперед Николая. — Нападешь на барыгу какого-нибудь, он тебя враз облапошит. А я человек честный, весь как на ладошке, — и он протянул к носу Николая свою руку с кургузыми пальцами.
— А ну-кась показывай товар! Так-так, — говорил он, принимая из рук Званцева часы. — Штамповка? Так и есть.
— Факт, цилиндра, — небрежно подтвердил какой-то усатый старикан, щуря близорукие глаза. — Акромя морды в них и нет ничего.
— Известно — заграница, — заметил расторопный толстяк. — Там все на красоту бьют, а добротности никакой. Сколько хочешь? — неожиданно спросил он.
— Ну сколько?.. — растерялся Николай. — Рублей триста.
— Э-ге, губа не дура, — усмехнулся старик. — Три бумажки за такое барахло, — и пренебрежительно махнув рукой, отошел в сторону.
— Да, это ты, милок, загнул, — весело поддержал толстяк. — Такой цены нынче нет. — Он вздохнул и, помедлив немного, добавил: — Однако я могу помочь тебе. Мне, видишь ли, нужны такие часики. Циферблат красивый. Ну что, давай махнем? Я дам тебе классные, кировского завода. Анкерный ход, пятнадцать рубинов. Настоящий брегет!
Он достал большие карманные часы.
— Да на что они мне? — искренне удивился Николай и нетерпеливо потянул за ремешок. Но толстяк, видимо, не хотел расставаться с его часами.
— Да ты постой, — быстро заговорил он. — Рядись — оглядись, верши — не спеши. Я верное дело предлагаю. На, забирай свои часы. И вот эти бери. Бери, бери, — добавил он, заметив, что Николай собирается отстранить его руку. — Знаю, никуда не денешься. Иди и поспрашивай, сколько тебе за мой товар-то дадут. Тогда и разговор будет.
Минут через пять возле мясного ряда Николая остановил высокий гражданин в бобриковом пальто. У него было строгое лицо с тонкими чертами. Он держался с достоинством.
— Сколько просите? — спросил гражданин, указывая на карманные часы.
— Вы эти посмотрите, — краснея предложил Николай.
— Нет уж, дудки. Думаете, если я тут человек новый, то меня и одурачить можно? В этом деле я как-нибудь разбираюсь.
Он взял часы толстяка, не спеша достал из кармана перочинный ножичек, открыл его и приподнял крышку часового механизма.
— Ну, сколько же?
— А сколько дадите? — смутился Николай.
— Странный вы человек. Ну ладно, четыре сотни — больше не могу.
Николая прошиб пот. Хорошо! — крикнул он. — Только подождите минутку. Я бегом. Часы не мои. Я должен спросить хозяина.
Званцев летел, не чуя под собой ног. И только подбегая к тому месту, где недавно оставил толстяка, он сбавил шаг.
— Ну как, — осведомился тот, увидев Николая, — давали цепу?
— Ладно, чего уж там, — небрежно сказал Званцев, — нравятся, так давайте меняться.
Толстяк взял свои часы и положил в карман.
— Дал я промашку, милок. Только сейчас понял: чуть не свалял дурака. — Толстяк смущенно отвел взгляд в сторону.
— Не-ет, — вмешался все тот же подслеповатый старикан. — Ты, паря, не финти, — погрозил он пальцем толстяку. — Пообещал человеку — держи слово. А назад раки — у нас не принято.
— Ладно, — вздохнул толстяк. — Старик прав. Давай свои часы.
Он вынул «брегет» и протянул Николаю. Званцев с чувством пожал короткопалую руку и поспешил к мясному ряду. Человек в бобриковом пальто терпеливо дожидался его, просматривая свежую газету.
— Так, — сказал он, когда Николай протянул ему часы.
Вдруг незнакомец нахмурился.
— Вы, молодой человек, шутить вздумали? Что вы подсовываете мне? — И внезапно изменив тон, он визгливо закричал: — Ах ты аферист! — Его пальцы мертвой хваткой вцепились в рукав Николая. — Ты что мне суешь? Подменил часы? Говори, чертов спекулянт!
Николай похолодел. Он только теперь заметил, что часы действительно не те… Очень похожи, но не те. Вокруг собирались люди.
— За такие фокусы в милицию пойдешь, — не унимался покупатель.
— Веди его в участок, негодника! — плаксиво запричитала какая-то старушонка. — Спасу нет от окаянных…
Николай был так потрясен, что не мог выдавить ни слова в свое оправдание. Человек в бобриковом пальто тащил его куда-то за рукав. Публика с любопытством смотрела им вслед.
— Вот что, ты… — проговорил незнакомец, явно начиная охладевать. Они стояли у выхода с базара. — Мне с тобой возиться некогда. Пожалуй, я отпущу тебя. Ты парень еще молодой, на честный путь встать не поздно. Забирай свой хлам и проваливай. Но если я тебя еще когда-нибудь увижу на базаре, конец тебе. Имей в виду, — и он зашагал обратно к шумливому торжищу.
Только тут Николай пришел в себя. Он был обескуражен, подавлен и оскорблен. Ему захотелось расплакаться от стыда и обиды. В эту минуту он не думал о том, что лишился единственной ценной вещи. Это был подарок матери, и он оказался в грязных лапах воров и мошенников.
Николай шел, как в тумане, сам не зная куда. На глаза попалась вывеска: «Ремонт и скупка часов». Он зашел в мастерскую и показал «брегет» часовщику. Тот повертел его перед глазом, в который была вставлена черная оправа лупы, и вернул часы обратно:
— В утиль на вес принять это я могу.
Потом посмотрел на расстроенное лицо парня и, смягчившись, добавил:
— Ладно, пятерку дам. Может, кое-что и пригодится на запасные части.
Николай купил сто граммов сыра и на остальные деньги черного хлеба. Он уселся на скамейке в скверике и, давясь от слез, съел половину своих запасов. Остальное завернул в бумагу.
Когда Званцев вернулся на пристань; там все оставалось без изменений. На него никто не обращал внимания. Он никому не был нужен. С ненавистью посмотрел Николай на толстую тетку, все еще продолжавшую сидеть на своих мешках. «Спекулянтка. По физиономии видно, — подумал он. — Набила мешки и довольна. Чернявый неврастеника из себя строит. На самом же деле шпана какая-то. А пчеловод, этот наверняка погрел руки на колхозном медке…»
Весь мир казался Николаю чужим и враждебным. Что делать теперь? Он сидел в притихшем зале ожидания и отрешенно смотрел в окно.
Незаметно, на цыпочках, подкрался вечер. Реку окутал туман. И тут пронеслась весть, которая взбудоражила всю пристань, привела людей в движение и беспокойство. Даже толстая тетка поднялась с насиженного места. Чернявый паренек, распространяя едкий запах цветочного одеколона, суетливо метался между скамейками. Пчеловод потрясал перед носом диспетчера какими-то бумажками.
И действительно, было от чего подняться переполоху.
Пять минут назад объявили, что из Камня-на-Оби пришли два маленьких пароходика — «Зюйд» и «Ост». Теперь они пойдут вверх по реке. Первый — ночью, а второй — на следующий день утром.
«Зюйд» и «Ост» были старыми колесными суденышками, на которых стояли древние, почерневшие от времени и масла дизельные моторы. Запах солярки проникал во все щели, вызывая легкое головокружение. Только эти плоскодонные коробки могли решиться на плавание вверх по Оби при низком горизонте. Пароходики не имели радиоустановок и, выходя из Барнаула, теряли всякую связь с берегом до того счастливого часа, пока не достигали первого поселка.
В сыром тумане к берегу двинулась вереница пассажиров, которым посчастливилось достать билеты. Они несли тяжелые деревянные чемоданы, мешки и узлы. В призрачном сумраке двигались расплывчатые силуэты людей. Зал ожидания быстро пустел.
Николай взял вещи и тоже поплелся к пароходу. Он решил любыми средствами попасть на «Зюйд». На него никто не обращал внимания. Каждый был занят своими мыслями и заботами.
По неведомой причине «Зюйд» остановился не возле пристани, а прямо у песчаной косы. С палубы были сброшены зыбкие сходни, по которым люди поднимались с опаской, рискуя свернуть шею. Темноту рассекал мутный луч прожектора. О днище парохода плескалась вода. Пахло речной сыростью.
Званцев остановился в сторонке, сбросил на песок рюкзак и стал ждать. Мысль о том, что он может остаться, не уехать со всеми казалась страшной и нелепой. И правда, туман скрадывал предметы, заглушал звуки, создавая впечатление, будто вблизи нет никакой жизни. Мертвая пустыня: песок, вода и туман…
А тут, как на зло, светил прожектор. Он как бы подтверждал, что только там, на «Зюйде», есть люди, и от вздрагивающей машины исходит тепло. Наконец, пароход означал движение, хоть медленное, но все же движение вперед к определенной цели.
Николай ждал. Он видел, как последние пассажиры поднимаются по шатким мосткам. Здоровенный детина в мичманке и помятой зефировой рубашке, проверял билеты, держа над головой керосиновый фонарь.
— Ва-а-ась, а Вась! — донесся с палубы чей-то голос. — Скоро там?
— Все, кончаю, — ответил матрос и в последний раз огляделся по сторонам. И тут его взгляд остановился на Николае. — Ну, а ты чего рот разинул? — спросил он. — Тебе что, особое .приглашение?…
Николай приблизился к нему, не выпуская из рук вещи.
— Видишь ли, у меня неувязка получилась, — грустно усмехнулся он. — Деньги на вокзале сперли. Вот я и остался на мели, при пиковом интересе. А ехать надо — край…
Званцев сам удивился своему развязному тону.
— Н-да-а, — протянул Васька, с сожалением разглядывая сгорбившегося человека в лыжном костюме. — Однако без билета не могу. Порядок…
— Неужели своего брата-матроса бросите? — спросил Николай и тут же вспотел от собственной наглости. Ложь вырвалась бездумно, от крайнего отчаяния, как защитный рефлекс.
— А ты откуда? — недоверчиво спросил Васька.
— Из Новороссийска, с Черного. На сейнере там работаю.
— А куда ж путь держишь? — В его голосе Николаю послышалась скрытая заинтересованность.
— К тетке в Светлый Исток.
Васька поскреб затылок. В это время сверху опять закричали:
— Долго еще там?
— Куда спешишь? — огрызнулся Васька. — Не на пожар. Туман лежит.
— Давай, не умничай, — ответил из темноты невидимый человек. — Пока до первого переката дотянем, прояснится.
Васька еще раз взглянул на Николая и решительно бросил:
— Черт с тобой, пошли! У меня в кубрике спать будешь. Как-нибудь доберемся. Не оставлять же своих…
Николай не верил своим ушам. Он обалдело стиснул широкую Васькину ладонь и побежал по сходням, с трудом удерживая равновесие.
Васька проводил его вниз по крутому, узкому трапу. В конце коридора вполнакала светила лампочка. Васька уверенно надавил плечом боковую дверь, и они вошли в маленький кубрик, рассчитанный на двоих. Своим видом и размерами он мало отличался от обычного вагонного купе. Разве только полки были чуточку поуже, и до потолка при желании можно было достать головой.
— Располагайся, братишка, — пригласил Васька. — Мне с двенадцати на вахту. До четырех поспишь на моей койке. А я пока пойду. Сейчас отваливать будем.
Дверь за хозяином затворилась, и Николай остался один. На душе было радостно и тревожно. Радостно оттого, что он так удачно выкрутился из трудного положения. А тревогу порождала ложь. Кроме того, он боялся, что его обнаружат до того, как тронется пароход, и с позором ссадят на берег. Каждый шорох в коридоре заставлял его вздрагивать.
Вдруг покрытый линолеумом пол затрясся под ногами, и легкая дрожь пробежала по деревянным переборкам. Откуда-то послышался глухой ритмичный стук.
Николай догадался — это механик запустил двигатель. По палубе пробежали, громко топая ногами. Слышно было, как кто-то надсадно крикнул «отдай носовой!» Звякнул машинный телеграф, пароход качнуло, снаружи по обшивке ударила волна от провернувшегося колеса. Лампочка над столом загорелась ярче.
Николай вскочил и заглянул в иллюминатор. Там было темно. От плотного тумана стекло казалось запотевшим. Но по шуму, который доносился снаружи, он безошибочно определил — «Зюйд» движется.
Дробно простучали по железному трапу чьи-то шаги. Дверь распахнулась, и в ее проеме появилась широкоплечая фигура Васьки. За его спиной виднелся щуплый остроносый паренек лет двадцати. У него были светлые и тонкие, как стеклянное волокно, волосы и бесцветные ресницы, под которыми прятались по-девичьи ясные голубые глаза.
— Ну вот, экипаж в сборе, — весело сказал Васька. — Знакомься. Это Серега — наш электрик.
Николай пожал электрику руку и назвал свое имя.
— Так вы, значит, прямо с Черного моря, — спросил Сергей и смущенно улыбнулся.
— Точно! — подтвердил Николай.
— А мы вот с Серегой давно собираемся отсюда когти рвать, — засмеялся Васька, усаживаясь на койку рядом с Николаем и снимая свою щегольскую мичманку. — Разве это работа! Один срам! Полощемся с ним в мутной луже, будь она неладна! А душа ищет простора…
— В море нас тянет, — скромно пояснил белобрысый электрик.
— Это понятно, — неопределенно отозвался Николай, — я сам такой.
— Слушай, друг, а ты случаем не поможешь нам наработу устроиться. Я штурвальный. Говорят — ничего себе. А он вот электрик, первого класса.
— Отчего же не помочь, — смутился Николай. — По-моему это раз плюнуть.
— Завязано? — обрадовался Васька.
У Сергея синим огнем полыхнули глаза.
— Завязано, — ответил Николай, и предательская краска вновь залила ему щеки.
— Тогда записывай адрес. Как обратно приедешь, сразу черканешь письмишко.
Васька достал помятую ученическую тетрадку и огрызок химического карандаша.
— Пиши! — и он стал внятно диктовать адрес. Окончив писать, Николай сложил вчетверо листок и спрятал его в нагрудном кармане.
— Ну, нам сейчас заступать, а ты укладывайся, — посоветовал окончательно повеселевший штурвальный.
Как только ребята ушли, Николай скинул ботинки и с удовольствием растянулся на койке. Хорошо! Он потянулся и заложил руки за голову. Спать не хотелось. Несмотря на то, что все складывалось как нельзя лучше, странное беспокойство не покидало его. Николай пытался найти истоки этого тревожного состояния и никак не мог.
«Может быть, заговорила совесть? — подумал он. — Но почему я не могу поступать так, как другие? Обманул ребят? Подумаешь! Я же не украл. Зачем же мучиться? Толстяк, что надул меня на базаре, наверное, не страдает бессонницей. Надо принимать жизнь такой, как она есть. Взять хотя бы эту тетку, которая все время просидела на мешках. Видно, запаслась каким-то дефицитом, а дома продаст втридорога. Старик-пасечник тоже не трудоднем живет. Глаза плутоватые. А тот парень с чубом и вовсе подозрительная личность, если не вор. И все спят преспокойно».
Николай повернулся к стенке. Сколько он спал, сказать трудно. Но когда он открыл глаза, было совсем светло. В иллюминаторе виднелся клочок голубого неба.
В проходе между койками, подложив под себя две телогрейки и Сережкино одеяло, спал Васька. Электрик, по-детски поджав к подбородку коленки и подложив ладонь под щеку, ежился от утренней свежести.
Николаю стало жаль его. Он снял одеяло со своей койки и укрыл Сергея.
Внезапно пришла мысль: «Что сказали бы ребята, если бы узнали, что я обманул их? Как бы они поступили?»
Николай сел и потихоньку натянул ботинки. Стараясь не разбудить Ваську, он перешагнул через него и, бесшумно отворив дверь, выскользнул в коридор. Выйдя на палубу, он вздрогнул от резкого ветерка.
«Зюйд» шел по середине реки. Деревянные плицы вспенивали холодную воду, оставляя за кормой разбегающийся след. Над низкими лесистыми островами с минуты на минуту должно было взойти солнце. Воздух казался необычайно чистым, а небо на востоке имело тот золотистый оттенок, какой бывает только в погожие осенние утра. Листва с деревьев кое-где облетела, но белостволые березы все еще догорали желтым пламенем, как бездымные факелы. Старые ветлы полоскали в воде свои длинные корни и роняли в реку пожухлые листья. Подхваченные течением, они неслись вниз, будто маленькие длинные пироги. На горизонте, подчеркивая ясную голубизну неба, пролегла широкая темная полоса. Там лежала тайга.
Легкий предутренний ветерок рябил воду, но кое-где речная поверхность была спокойной. В этих зеркальных окнах вода отливала цветами побежалости, как остывшая сталь, и чуть розовела от первых лучей солнца.
К девяти часам утра путь пароходу преградил второй перекат. «Зюйд» замедлил ход. Палубный матрос с засученными рукавами стоял на носу, держа в руках полосатый шест. Быстрым движением он выбрасывал его вперед, и когда тот уходил в воду, матрос бежал к корме, провожая шест вдоль борта. Откуда-то сзади слышался его резкий голос. Матрос выкрикивал глубину.
— Два десять! Один восемьдесят! Один сорок!
Медленно завертелись колеса. Высыпавшие на палубу пассажиры с напряженным вниманием вслушивались в спокойный голос. Капитан — плотный приземистый старик, стиснув пальцами рукоятку машинного телеграфа, пристально вглядывался в небольшие волны, которые «Зюйд» утюжил своим тупым носом. Даже щетина на небритом лице не могла скрыть багровых пятен, проступивших на его щеках и шее. На пароходике установилась гнетущая тишина.
— Один двадцать! Один десять!
И тут все услышали шелестящий звук от трения обшивки по плотному песчаному дну. Капитан зажмурился и с силой выбросил вперед рукоятку телеграфа.
По обеим сторонам суденышка вскипела вода. В течение нескольких секунд «Зюйд» топтался на месте, вздрагивая и поскрипывая корпусом. Нервы были напряжены. Матрос, выбросивший вперед шест, застыл на месте.
Вдруг пароходик так качнуло, что люди едва удержались на ногах. Матрос еле успел перехватить шест.
— Один двадцать! — донесся его голос. И хотя он звучал по-прежнему монотонно, всем послышались в нем торжествующие нотки. По палубе пронесся всеобщий вздох облегчения.
— Один сорок! Один восемьдесят! — выкрикивал матрос.
«Зюйд» шел вперед полным ходом. Трудный перекат остался позади.
От нечего делать Николай слонялся по пароходу. Здесь он встретил многих старых знакомых. На палубе сидела толстая женщина с мешками. Но теперь он почему-то не почувствовал к ней прежней неприязни. С ее лица исчезла настороженность. Черты расплылись, стали мягче, а выражение — доброе. Женщина жмурилась от яркого солнца.
Пчеловод, сидя возле своих пустых бидонов, сворачивал «козью ножку» из знаменитой бийской махорки и весело поблескивал очками.
Курчавый паренек сдвинул кепку на затылок, и, перегнувшись через поручни, плевал в воду. Потом он резко повернулся к пчеловоду и сказал:
— Что, батя, закурим?
— Отчего не поделиться с земляком, — усмехнулся старик и протянул парню газету. — Тоже, небось, как щука на мели?
— Насчет денег, что ли? — переспросил парень. — Деньги есть. Выехал неожиданно. Табачком, вишь, запастись не успел. Хотя мне и без денег сидеть не грех, я из отпуска. А вот как ты порожняком едешь, — не понятно. Ты же медом торговал…
— Ну так что ж, как торговал. Мед-то колхозный, стало быть, и денежки общие. Свои держу в правом кармане, колхозные — в левом, — и он похлопал себя по груди. — Чужое брать непорядок. Здесь принцип надо иметь.
— До Борового едешь?
— До Светлого, — ответил старик.
— Вместе, значит. Если надо, я четвертак займу. Дома разочтемся.
— Прижмет — попрошу, а пока терпеть можно. Значит, из отпуска?
— На работу, — прикуривая, ответил паренек.
— Чего ж так спешишь?
— Мне опаздывать нельзя. На днях завод пускают. Свеклу уже возят. А у нас на сахарном аппаратчики дороже золота. В прошлом году двоих к нам прислали из техникума. Откуда-то с юга. Удрали, черти. «Серо, говорят, у вас». Клуба доброго и то нет.
— Такие разве настоящее увидят, — усмехнулся пчеловод. — Гнилым носом цветы не нюхают.
К полудню пароходик подошел к первой пристани. Крутые берега отвесной стеной уходили вверх. Никакого причала здесь не было. Сходни были сброшены прямо на кромку суши в том месте, где от основания обрыва были пробиты вверх ступени. Причальный трос крепили к корявому стволу старой ивы, прибитой половодьем и теперь намертво вросшей в песок.
Не успел «Зюйд» пристать к берегу, как наверху показался человек в высоких сапогах, стеганом ватнике и защитного цвета фуражке. Ладонью он прикрывал от солнца глаза, стараясь разглядеть кого-то на палубе. И только когда пароходик почти вплотную подошел к обрыву, человек радостно закричал:
— Пелаге-ея! Ну как, везешь?
— Везу, везу! — отозвалась уже знакомая тетка с мешками, сорвав с себя белую косынку и размахивая ею над головой.
Как только мостки коснулись земли, человек в фуражке бросился на палубу, не обращая внимания на ругань матросов. Даже не поздоровавшись, он подбежал к грузу и начал ощупывать сквозь мешковину что-то похожее на свернутые шланги.
— Никак два? — изумленно воскликнул он.
— Два и есть, — не без гордости ответила Пелагея, уперев в бедра толстые руки и бросая победоносный взгляд.
— Вот баба! — искренне удивился человек и, обращаясь к Николаю, добавил: — Сущий черт в юбке! Для колхоза чистый клад. Мы с председателем, дорогой товарищ, два года бились, выпрашивали электродоильные аппараты в сельхозснабе. Черта с два выпросили! Послали Пелагею Ильиничну, а она, гляди, — целых два агрегата везет.
Не переставая удивляться, человек легко подхватил оба мешка и поспешил на берег. Паренек с сахарного завода вызвался помочь тетке Пелагее. Он поднял на плечо тяжелый ящик и, покачиваясь, направился к сходням. Второй ящик женщина хотела нести сама, но Званцев молча взвалил его на спину и, согнувшись в три погибели, потащился следом за Пелагеей, которая утицей плыла вдоль палубы.
Наверху уже было много народу. Какие-то люди грузили на пароход фанерные ящики с броской надписью «Не кантовать».
Парочками расхаживали колхозные девчата, пришедшие за три километра встретить пароход. На них были розовые и ядовито-зеленые береты, а быстрые пальцы перебирали концы пестрых газовых косынок, небрежно наброшенных на плечи.
Девчата щелкали кедровые орешки и, небрежно поплевывая шелухой, бросали озорные взгляды на матросов. Некоторые отпускали в адрес ребят колкие словечки.
Матросы отшучивались грубовато, но беззлобно. Звали ехать с собой.
Девчата прыскали в кулаки, громко перешептывались и заливались смехом.
К Николаю подошел Васька. Глаза его припухли от сна.
— Иди кушать, — сказал он хриплым голосом. — Мы там тебе каши пшенной в котелке оставили и чаю. Иди, а то простынет.
И тут же, увидев девушек с орешками, весь как-то просиял и протянул руку:
— Сыпь, дочка, сибирский разговор, не стесняйся, мы все тут люди свои.
— Свои да не наши. — ответила девушка с прозрачными голубыми глазами и короткими светлыми косичками.
Она насыпала в подставленную ладонь горсть орешков и, чуть прищурившись, добавила тихо:
— Смотри, матрос, зубы не поломай. Орешки-то крепкие…
Подруги ее громко рассмеялись.
Через час «Зюйд» отвалил от берега. Вспенивая за кормой мутную воду, он начал разворачиваться. У штурвала стоял Васька, и Николай решил зайти в рубку.
Васька отпустил рулевое колесо, и оно быстро завертелось в обратную сторону. Поймав штурвал, он лихо сдвинул на затылок свою мичманку. Потом не спеша вытащил из кармана помятую пачку «Примы» с черными отпечатками пальцев и ловким движением вытряхнул в рот сигаретку.
— Ну и работенка, будь она неладна, водить это старое корыто! — И Васька сильно хлопнул ладонью по штурвалу.
В это время в рубку заглянул капитан. Он нахмурился и сказал:
— Посторонним тут не разрешается.
— Ничего, — усмехнулся Васька, — он свой.
— А ты не скалься, когда говорят! — вскипел старик, и уши его покраснели.
Николай смутился и уже сделал шаг к выходу, но Васька поймал его за рукав.
— Стой, я же сказал тебе!
Капитан покраснел еще больше и, плюнув, в сердцах захлопнул дверь.
— Не тушуйся, — засмеялся Васька. — Старик не злой. Это он так, для порядка.
На следующий день часам к одиннадцати впереди показался большой остров, поросший осиной и березой. Густая не летняя синева окрашивала небо. Серебрясь, плыли в легких воздушных потоках тонкие паутинки. На песчаной отмели сидела ворона и долбила клювом раковину беззубки.
«Зюйд» осторожно вошел в узкую протоку, но подойти к берегу не смог. С борта спустили двухвесельный тузик. В два приема на нем переправились к берегу восемь человек, в том числе и Васька. Николай недоумевал. Что им там делать на острове? Сомнения развеял пчеловод. Он стоял у борта, попыхивая цигаркой.
— Вот чертова артель! В Светлом, где ихний капитан живет, с лесом плохо, так они теперь ему дрова на зиму заготавливают. Надо пойти подсобить, не то простоим до вечера.
За пчеловодом потянулись и другие. Чернявый паренек нервничал, но вмешиваться в дела команды не решался. За долгие годы пассажиры сжились с матросами всех пароходиков, плававших по реке, и теперь считали своим долгом помочь им.
Когда через четыре часа «Зюйд» вышел на фарватер, Николай заглянул в кубрик. Васька уже сменился с вахты и, задрав ноги, преспокойно покуривал. На столике лежала ветка облепихи, унизанная мелкими оранжевыми ягодами. От них пахло чем-то, похожим на землянику.
— Чего это ради вы на старика работаете? — сказал Николай. — Авторитетом он, видно, у вас не пользуется…
Штурвальный посмотрел на Званцева с таким удивлением, словно увидел его впервые.
— Ты кем работаешь на сейнере? — неожиданно спросил он.
Сердце екнуло, но защитный рефлекс сработал вовремя:
— Радистом. А что?
— Да так. Просто я хотел сказать, что за этого старика каждый из нас голову сложит.
Он повернулся к стене, давая понять, что разговор окончен. Званцев вздохнул и вышел из кубрика.
На другой день пароход подходил к Светлому Истоку. Николай стоял на носу, глядя в стеклянно-прозрачную даль. Он думал о том, что уже осень, а впереди первая в его жизни настоящая зима. Как-то он справится с ней… Кто-то кашлянул за спиной. Николай обернулся — позади стоял капитан.
«Может быть, он догадывается, что я без билета?» — мелькнула мысль.
Капитан взял Званцева за локоть, и тот вздрогнул от неожиданности.
— Ну что, парень, скоро дома? — весело прохрипел он.
Николай кивнул и опустил глаза.
— Значит, деньги, говоришь, сперли? — продолжал старик. — Худо дело. Надо закалывать карман, когда в дорогу собираешься. Одно слово: молодо-зелено. На вот тебе, может, пригодится.
Капитан вложил Николаю в ладонь ржавую английскую булавку и, сутулясь, пошел к мостику.
На душе у Званцева было скверно. Зачем он обманывал этих людей? А может быть, пойти и рассказать им все честно? Иначе совесть будет мучить до конца жизни.
… Николай решительно открыл дверь в рубку. Вахту нес Васька. Кроме него, здесь никого не было.
— Слушай, — сказал Николай, — у меня к тебе серьезный разговор.
— Ну…
— Я хотел тебе сказать, что я… — Он замялся.
— Что ты никакой не радист и на сейнере никогда не плавал, — усмехнулся Васька. — Так это я и так давно понял.
— Почему же ты молчал?
— Ждал, когда сам скажешь. А сейчас возьми ведро и вымой пол в кубрике.
— Конечно, — обрадовался Николай. — Я мигом!
— Это не наказание — просьба. Мы с Сергеем заняты, а уборщика у нас по штату не положено.
Николай выскочил на палубу и остановился. Он чувствовал такое облегчение, словно сбросил с плеч непосильную ношу. И вдруг до его слуха долетел какой-то незнакомый звук, который не могли заглушить ни хлопающие по воде плицы, ни стук дизеля. Что-то удивительно торжественное и в то же время грустное слышалось в этом звуке.
Он поднял голову. С болотистых топей левобережья снялась стая журавлей. На ходу перестраиваясь, она постепенно набирала высоту. Журавлиный клин проплыл над рекой, медленно развернулся и, заронив в душу неясную тревогу, потонул в блеске ясного осеннего дня.
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Низкий Горизонт», Юрий Николаевич Абдашев
Всего 0 комментариев