А. Кожевников Шпана: Из жизни беспризорных Мамка искать будет
Весь вечер Наташка просила хлеба — одну только корочку. Авдейко уговаривал ее потерпеть и не мучить мамку. Сегодня Наташа замолчала и только тусклыми глазами смотрела на мать.
— Голову больно! — жаловалась она.
— Засни, Наташунька, — уговаривала мать.
Девочка ложилась, ворочалась и не могла заснуть,
— Спи, спи!
— Неохота.
И девочка вставала. Как только она видела, кто–нибудь ел, голодом загорались глаза, блестели как острые тонкие гвозди
Авдейко ходил и тянул руку. Ему дали денег, много–много — целую кучу денег, а торговка на эти деньги дала только несколько обрезков хлеба.
— Эти не ходят, бери назад, — вернула она горсть бумажек и отвесила хлеб…
— Мало даешь, — сказал Авдейко.
— На фунт не хватает, эти не ходят, бери назад, — торговка вернула горсть аннулированных кредиток.
— Не хватает?! — Авдейко развел руками. — Пол шапки, а не хватает?
— Да, да… деньги — все мелочь, рубли, пятерки, а фунт стоит 459 рублей.
И дала немного хлебных обрезков.
Ели Наташа и Авдейко. Мать не ела, гладила по волосам ребят и говорила:
— Ешьте, ешьте…
Поели — и не наелись. У Наташки только разболелся живот.
Авдейко продолжал живать пустым голодным ртом и говорил:
— Хочу…Хочу…
Тогда мать ушла доставать хлеб.
Ребята остались одни на Рязанском вокзале.
— Хлеба, корочку одну… — тянула Наташа.
— Пойдем просить. Надоела, клянчишь.
Ходили вдвоем по вокзалу и просили. Наташка из–за Авдейкиного плеча тянула ручонку и неслышно шептала:
— Подайте…
Возвращались на свое место на вокзал, но матери не было. Не пришла она и поздней ночью, когда всех выгнали с вокзала на площадь, закрыли двери, но не потушили огней.
Наташка и Авдейко жались снаружи к дверям, тянулись к пылающим электрическим лампам, но им не открыли.
— Пойдем, Наташка, попросимся ночевать
— Мамка придет, — прошептала девочка.
— В вокзал и ее не пустят… Завтра найдем мамку, — успокоил сестренку Авдейко…
За голую холодную рученку вел Авдейко сестренку. Трусцой бежала она, маленьким, прыгающим шариком, по рытвинам улицы. На темной, бесфонарной Рязанской улице прохожие появлялись неожиданно и пугали.
— Дяденька — ночевать бы где?
— Не знаю я, вы чего, беспризорные?
— Вокзальные мы…ночевать бы, ей холодно.
— Не знаю.
И скрылся в темени так скоро, будто нарочно спешил.
Поманили ребят освещенные окна дома. Толкнулись они в ворота — калитка приоткрылась, загремела цепью и разбудила дворника.
— Чего здесь делаете? Надоть вам что? — спросил он.
— Спать, она замерзла.
Не постоялый двор здесь, не ночуют
— Холодно, дяденька, — пожаловался Авдеко
Дворник распахнул тулуп, откинул ворот и глянул на ребят.
— Да какие маленькие, откуда вы?
— Вокзальные.
— Вот оно… Некуда у меня, идите в Ермаковку.
— Не знаю. Куда?
— Назад иди, к вокзалу придешь, под мост налево, там спросишь, прохожие будут… Мать то где?
— За хлебом ушла.
— И не пришла. Бросила, значит, — проворчал дворник.
Неподвижной каменной фигурой стоял он, а ребята уходили: две темные фигурки в темной ночи — маленькие черные тени.
— Эй, посторонитесь!
Мимо проехал извозчик. Снежной пылью брызнуло от лошадиных копыт.
Часто и настойчиво гремел трамвайнй звон с дребезгом.
— Это трамвай, Авдейко. Я ездила с мамой, поедем теперь. Мы тогда далеко — далеко ездили, там лес и дома уже маленькие. Нас чаем напоили и накормили, и мама ела, а мне конфет на дорогу дали, — вспоминала Наташка.
Авдейко тоже помнил это: мамка ездила поступать на службу, но не поступила, чаем только напоили. Гремел трамвай и синие огни стругал с проводов.
— Сгорит, пожар, — шептала девочка, прижимаясь к брату.
— Погорит, а не сгорит…Железо не горит.
— Хорошо, стой, погляжу я, — остановилась Наташка.
Засмотрелись на убегающий трамвай, как он в глубине Каланчевки сыпал световые брызги, загорался, потухал и не сгорал.
У инвалида, вокзального попрошайки, узнали где Ермаковка; за длинной очередью оборванцев и нищих, темных и молчаливых людей пошли к кассе.
— Деньги, по 20 копеек в день золотом… по курсу дня, — сказал кассир.
Задрожала рука Авдейки, протянутая в кассу.
— Деньги. Плати, не задерживай! — торопил кассир.
— Нету.
— Скорей там, поворачивайся, — закричали задние.
— Не дают, деньги надо. — Авдейко вышел из очереди.
— Не дают? — Поникла Наташка.
Вышли в Орликов переулок. Танцевали тонкие плечики Наташки, рука ее в руке Авдейки сжалась в ледяной кулачок.
— Может, мама пришла, сходим, — прошептала девочка.
На озябших, не сгибающихся ножонках добежали ребята но Рязанского вокзала; опять бессильные толклись в закрытую дверь. В вокзале — немерцающие электрические огни, но к ним закрыта большая дубовая дверь.
Парой прыгающих комочков спускались по Рязанской улице, дальше, глубже, мимо темных, неосвещенных домов, под свет единственного фонаря в Мало Ольховском переулке.
— Авдейко… — дернулась вдруг Наташка и присела. — Ноженьки… не могу…
— Где мерзнет? Согрею…
— Руки, коленки… пальчики на ногах… уши… нос… — лепетала сестренка.
Авдейка взял Наташкины руки и начал согревать их теплом своего дыхания.
— Ноги сюда, в шапку…
Снял Авдейко свою шапку и надел ее на Наташкины ноги
Ветер опахивал снег с забора и сыпал на Авдейкину голову.
— Прижимайся… Ближе… теплей… — шептал сестренке и дрожал от холода.
Сам Авдейко израсходовал теплоту и похолодел.
— Теплей теперь… хорошо. Пойдем… — позвала Наташа.
— Мерзну я, не могу, ноги не владеют, — проговорил брат.
— Я буду греть…
И Наташка дышала на руки Авдейки, на его побелевший нос.
Тротуаром проходил человек, остановился над ребятами и постоял, как черный молчаливый вопрос, и ушел.
Грели друг друга Авдейко и Наташка, но не согревались, больше холодели, не было тепла в маленьких, голодных телах.
Попробовали встать и пойти, но доползли только до заборчика в двух шагах, приткнулись к нему, прикорнули, четыре мерзлых кулачонка сжали вместе и грели дыханием.
Малый Ольховский — в провале домов, как змея изогнутая и застывшая. Немой вопрос. Фонать качался под ветром. Пусты были тротуары.
— Мамка пришла, может, искать будет? — понял Авдейко по губам Наташки, но не расслышал беззвучного голоса замерзающей сестренки.
Комментарии к книге «Мамка искать будет», Алексей Венедиктович Кожевников
Всего 0 комментариев