«Слепец Мигай и поводырь Егорка»

А. Кожевников Шпана: Из жизни беспризорных Слепец Мигай и поводырь Егорка — Балалайка

Мигай давно, с тех самых пор, как эвакуировался на Украину и ехал в одном вагоне с чувашскими детьми, получил трахому. На Украине он жил на хуторе, где была пыльная работа: молотьба, бороньба. Выело глаза пылью, трахомой веки вывернуло, и зрачки налились кровью.

За мигающие без остановки глаза, парня прозвали мигаем, из Сидорки Мигая сделали.

Узнал Мигай, что урожай в Чувобласти, и уехал с Украины, решил он разыскать свою матку, которая во время голода уехала с грудным братишкой Еремкой в места сытные и хлебные.

Сидит Мигай на Московском вокзале, а с ним товарищ Егорка — Балалайка. Егорка провожает Мигая из Украины в Чувоблсасть. Дока парень- недели не живет в Москве, а завел товарищей.

— Егорка ты это? — спрашивает Мигай.

— Я, я не узнаешь?

— Не узнаю, ходуном в глазах … Свет уходит, карусель кругом. Пошел и забрел под лестницу, вывели ладно…. Своди меня.

Егорка берет Мигая за руку и ведет в уборную. Сводил и усадил в дальний угол, что б не путался парень под ногами у пассажиров.

— Рвет… Темень облегает густая, — жалобиться Мигай и руками продирает гнойные глаза, думает вернуть им свет.

— Не тронь ты глаза, хуже будет, руки грязные, — советует Егорка.

— Отойдут вот глаза, и поеду домой, начинает Мигай мечтать вслух. — Работника мужика там надо, работа немалая после голоду… Уезжали, избу разбитым вороньим гнездом оставили, скотину всю голод подобрал. Думали сарай перетряхнуть и плуг купить, по всей деревне плуги, у нас да у Карпа сохи. Не свой — чужой век живут. Не удалось. Еремка ходит и говорит, чай два года — не понюшка табаку. Егорка, помочи мне глаза, рвет…Ой…о. о….

Егорка смочил слюной Мигаевы глаза и спросил:

— Отошло?

— Лучше.

— Ну посиди, а я побегу. Петь ведь не выйдешь?

— Не знаю, не под силу мне петь, свет гаснет. Недолго ты?

— Нет, нет, скоро…

Егорка ушел.

— Сработать бы где? — подбежал Егорка к своим товарищам. Курили они на Каланчевской площади у недостроенного угла Рязанского вокзала.

— Сами думаем.

— Пойдем вместе.

— Кого это ты привел?

— А… Слепец мой… от чувашлят прилипла, глазная. Жду как ослепнет, поводырем буду. Певец он, песенки — украиночки поет, по уху ровно гладит, в хохлах научился.

— Я лечит глаза умею: мякиш горячий прикладывать, — вызвался один

— Понес оглобли в бок, это от ячменя, а тут другое, — оборвал его Егорка. — Слепнет. Карусель, говорит, люди вверх ногами пошли, и черти летают хвостатые — в темном–то царстве видно ему.

— Забалалаил, балалайка…Черти, сам ты чорт на язык!

Мигай ждал Егорку и бормотал про себя:

— Посветлело; спадет туман с глаз и поеду, как раз к сенокосу…Если мамки нет, не приехала она — один возьмусь; к приезду как до голоду и улей пчелиный поставлю и клевер медовый в огороде посею, загон целый. Землю бы без меня, ту, что прирезали в дележ, суседи бы не запахали. Да свет чай не даст…Светло, светло, а людей не вижу….Где я? — закричал слепец.

Зажгли электричеситво, и в глаза Мигаю точно вставили желтую бумагу.

— Где я? — пошарил рукой и задел человека.

— Сиди, мальчик, — успокоил его сосед.

— Человек рядом, а не вижу… а… туман, человек…темнеет…Егорку бы… слюной глаза тронуть… а… Егорку бы… темнеет, — жаловался Мигай.

— Не спишь? — пришел Балалайка

— Егорка, Егорка, темнеет … слюной…

— Сейчас исцелять будем…раз, два, прозрел? — Балалайка смочил слюной Мигаевы глаза.

— Не вижу, потухло все. Электричество горит?

— Горит… не берет…еще раз–два … теперь видишь?

— Люди …Где ты Егорка. Где? За спиной у меня?

— Перед самой мордой…не взяло.

— Потухло, ушел свет, Егорка…руку — потянулся ослепший Мигай и крепко схватил Егорку за рваную рубаху. — не упасть бы, глубина бездонная.

— Плох я чудотворец, — усмехнулся Егорка

— Нет, ничего, нету… — и ослепшие глаза Мигая заплакали.

— Нету, падаю, — рукой с расщепленными, ищущими пальцами бродил кругом. — Где я, где Егорка, где ты, чего стало?

— Ничего, свет погас у тебя…Ослеп ты.

Мигай нашел холодную стену, и обрадовался:

— Есть, есть стена, не упаду.

— Не упадешь, пол крепок.

Радовался Мигай стене. Его руки дрожали, хватались за камень и скользили.

— Не упаду, есть, есть… мы на Казанском?

— На Казанском.

Умерли глаза у Мигая, но поворачиваться не перестали: как красные желваки, бегали они, что то искали и пытались разглядеть.

На вокзале было шумно, звонки и выкрики: «поезд на Рязань»… «в Арзамас»… Холодно от каменной стены и хотелось есть. Голод остался, а свет ушел.

Не стало людей, дня и ночи не стал, и вывески «Остерегайтесь воров» нет, и плаката «Помоги беспризорному ребенку» не видно.

— Я пойду петь. Веди, Егорка, — попросил Мигай.

— Идем, поводырь я …Граждане, товарищи, дорогу слепому певцу.! — закричал Егорка.

Пробирались они среди вокзальной сутолоки.

— Мы где… На площади? — спрашивал Мигай.

— У багажной хранилки.

— А будто далеко–далеко в темный бор…Теперь?

— У двери к ступенькам подошли. Осторожно, гляди — предупредил Егорка.

— Гляди? Я …гляди? — дернулся Мигай, — Я … гляди?!

— Эх, балалайка я пустая… Гляди… Забыл, что слепого веду, а поводырь. Здесь трамвай… вот стань, та–ак, пой!

«Рэвэ тай стогне Днипр» — запел Мигай.

— Граждане, товарищи, слепому, несчастному, откликнитесь! — выкрикивал Егорка и обходил с фуражкой.

— Балалайка, ослеп он? — подошли вокзальные ребята.

— Вполне. С поводырем, — и Егорка ударил себя в грудь.

— Как?

— Его спроси.

— А ну, пусти одного.

Балалайка выдернул руку.

— Падаю, стена… Расшибусь я… Егорка, где ты? — закричал Мигай.

— Здесь, чего пугаешься?

— Верно, не видит, — согласились ребята.

— Смотри вот, — Балалайка отвел Мигая к мусорному ящику МКХ и сказал: — пой! «Засвистали козаченки в поход с полуночи» — запел слепец.

— Ха–ха, ну, что? — спросил Егорка.

— Балалайка, будет тебе. Не пой, ты: он тебя к мусорному ящику привел, смеется.

Посадил Балалайка Мигая к заборчику у Рязанского, а сам ушел за хлебом. Сидел Мигай, — кругом ночь.

Половиной живет Мигай и в голове у него пусто: шум да булыжники мостовой, — и все. Прежде дома были, трамваи, часы на Рязанском, на Николаевском и на Ярославском, на всех трех вокзалах, теперь одни трамвайные звонки остались и ничего больше.

Балалайка с ребятами дрова крадет с путей.

Хорошо платят, если на мелочь переколешь: маленькие плитки топят. Забыл он Мигая. Ночью смотрел, как кино на крыше американскую жизнь показывало; когда вспомнил Мигая и вернулся, то на том же месте нашел.

— Некогда было — дела: у одной девчонки багаж украли, вот все и бегал, искал, нашел–таки. До Хитровки багажок чуть не доехал, — пустил утку Балалайка,

— Поедем домой, Егорка — попросил Мигай.

— У меня нет дому, в Польше дом. Я, ведь, у нас в Чувляндии беженцем был, бездомным…

— Ко мне.

— Поедем, — согласился Балалайка.

— Скоро?.. К сенокосу бы.

— Скоро… к сенокосу… Без глаз немного накосишь.

— Сегодня, сейчас, поедем — упрашивал Мигай.

— Поезда все в Чувляндию ушли, завтра дожидайся, — солгал Егорка.

Повел Мигай глазами, но часов не нашел. Балалайка думал: «Меня калачом из Москвы не выманишь в Чувляндию… редьку есть, а один ты не уедешь, пожалуй, совсем не попадешь домой. Все равно ослеп — не видит: провезу на трамвае и скажу — приехали в Чувляндию… На любую утку пойдет».

Спать Мигай и Балалайка остались на вокзале.

— Теперь нас не выгонят. Ты — слепой. Я — поводырь твой. Куда инвалидов, никакой дезинфекцией не выживешь, — радовался Егорка.

В 12 часов, когда плескали вокзал какой–то отравой, чтобы микробов убить, Егорка объяснился с уборщицей, и их не выгнали.

— Зимой хорошо будет: не попрут со слепым–то, — радовался поводырь.

Проснулся Мигай и спросил — день или ночь. Подумал Балалайка и сказал:

— Ночь, до свету далеко, — хотя и день начинался. — «Успокою, чтобы домой не просился».

Когда совершенно ободняло. Балалайка пустил утку:

— А знаешь что, Мигай, солнце не всходит, по часам обед, а солнце не может выкатиться и ночь глухая… Говорят, целую неделю дня не будет: машина какая–то чортова испортилась, и перемешалось все.

— Ночь? А люди как же — спят?

— При электричестве дела делают, а поезда не ходят… «Слепой поверит, у него все ночь, на солнышко только не надо выводить, догадается».

Убегал Балалайка, при «электричестве» дрова тянул, американскую жизнь смотрел и газетчиков задирал.

«Неохота с ним возжаться. приспособлю одного зарабатывать» — думал он.

Поставил Балалайка Мигая у стены, близ выхода и велел:

— Пой, здесь народ все время идет.

Слышал и сам Мигай по шагам, что идут без останову.

— Пой. Я… по делу.

Пел Мигай. Деньги бросали ему в опрокинутую шапку.

— Нельзя здесь петь, в вокзале нельзя. Иди на площадь — сказал кто–то и взял Мигая за плечо.

— Слепой я…

— Все равно нельзя.

Догадался Мигай, что это милиционер, и спросил:

— Теперь чего, ночь?

— День, — ответил милиционер.

— Кончилась ночь!

— Кончилась.

«Домой надо, привыкну один ходить. Деревня маленькая, улица одна… Домой надо», — думал Мигай.

Народ шел, а Мигай тянул руки и:

— Слепому помогите, товарищи…

— Просишь? — вернулся Балалайка.

— Петь не велят. Теперь день, Егорка, ночь кончилась?

— День… недавно начался, направили машину, — вывернулся Балалайка.

— Домой поедем.

— Чего ты? — переспросил Балалайка, а сам думал: «Как быть».

— Домой бы, там я один ходить буду.

— Поедем… «Свожу за город, до Косино хоть. Скажу, что после голода в деревне никого нет… и привезу в Москву».

Без билетов сели в поезд.

— Билеты, граждане, предъявите! — крикнул кондуктор.

— Инвалиды мы, — откликнулся Егорка кондуктору.

— Слепой?

— А я — поводырь, — торопился Балалайка.

— Куда едете?

— На родину, — отвечал Егорка, а сам думал: «Чорт, зацепит, ну да сойдет, и в ГПУ тепло и хлеб дают» — в Чувляндию.

Кондуктор не ссадил слепца и его поводыря.

Темнота и однообразный рокот колес во много раз удлиняли время для Мигая, а Балалайка шептал:

— Солнце закатывается… Ночь. Скоро утро и приедем…

Высадились они в Косино, и Балалайка повел Мигая дорогой к селу, потом свернул межой в поле.

— Деревни, брат, нету, пустое место, — сказал он.

— Нет, где же?

— Да, нету. Гарь одна, пожар, видно, зализал. Видать–старая гарь; знать, в голод это, без народу.

— Мамка где, Еремка? Не вижу… — заплакали слепые глаза.

— И так не увидел бы, — буркнул Егорка.

Молча стояли. Балалайка грыз травку.

— Звонят, где? У нас не было церкви. Я слышу… где Егорка? — забеспокоился Мигай.

— В селе это.

— Слышно больно уж, раньше меньше было.

— Знать, колокол большой повесили и звонят, чтобы бог от голоду избавил.

— Никого, говоришь, нету? — переспросил слепец.

— Никого, гарь одна.

Повернулся Мигай и пальцами ощупал лицо Балалайки.

— Испугал меня, — огрызнулся поводырь.

— Егорка, ты обманываешь меня, скажи, обманываешь? — зашептал слепец.

— Вот выдумал.

— Обманываешь, верно ведь?

Молчал Балалайка — слезы из слепых глаз Мигая взволновали его.

— Я слышу — говорят. Ты не слышишь? — продолжал Мигай.

— Ничего.

— Говорят, что в Москву поедут, близко Москва. Егорка, здесь не деревня, далеко деревня?..

— Далеко, — признался Егорка

— Москва здесь?

— Косино, 15 километров от Москвы.

— Обманул зачем, зачем? И так горько!

— Не буду больше не разу. Мигай, не реви.

— Повезу в деревню, домой.

— Нет, уж не уехать. Видно… Слепой — сам не могу, а чужой обманет, не повезет…Егорка, товарищ, обманул, где от чужого?

И Мигай со слезами упал на траву.

Поезд со свистом промчался в Москву, испугал слепого Мигая и его поводыря Балалайку.

Оглавление