Алексей ДУДАРЕВ
БЕЛЫЕ РОССЫ
Киноповесть
Зимний лес дремал.
Холмистая прямая дорога рассекала пущу пополам и на горизонте вонзалась в сонное зарево восхода.
Посередине дороги, не торопясь, шел пожилой человек.
Андрей Ходас подбросил в печь дров, посмотрел на огонь и прилег на лежанку.
Рыжие отблески пламени плясали по стене.
На стене в рамке висел портрет отца Федоса Ходаса и под стеклом старые фотографии. Были там и отец с матерью, еще молодые совсем, и сам Андрей со своими братанами Сашкой и Васькой, еще пацанятами, Сашка с автоматом наперевес в солдатской форме, общая фотография со свадьбы Сашки, где Андрей стоит рядом с молодыми вместе со своей бывшей женой Ириной. «Кобра», как ее звал брат Васька.
Тикали старые отцовские часы на стене.
Андрей прикрыл глаза.
И приснился двум людям, находящимся за тысячи километров друг от друга, один и тот же сон:
Бесконечное заснеженное поле.
Из-под снега выступают золотые макушки копен соломы цилиндрической формы.
И на каждой копне по малому ребятенку.
Рябая корова жует солому…
Колодец, из которого струится сизый парок…
И какой-то сумасшедший аист, соорудивший себе гнездо прямо на снегу и беззаботно стоящий в нем, поджав под себя оранжевую правую ногу.
А рядом с аистом стоит очень красивая зрелая женщина, в которой легко можно узнать бывшую жену Андрея, и держит в руках большущий снежок.
И море шумит.
— Андрей… Андрей… — позвала женщина.
И проснулась.
На южном побережье Новой Зеландии шумел океан, а из океана выползал багровый диск солнца.
Мягким колоколом в гостиной пробили часы.
В спальню вошла горничная.
— Доброе утро, леди… Как вы спали?
Горничная отдернула тяжелую бархатную штору, и в спальню хлынуло утро.
— Сана, ты держала когда-нибудь снег в руках? — спросила женщина.
— Нет… — ответила смуглая Сана. — Но думаю, что он холодный и это вредно.
Андрей во сне прошел мимо озябшего аиста, улыбнулся мальчику, который в шортах сидел на копне соломы, погладил корову по спине и зачем-то заглянул в дымящийся колодец.
— Дедуська, дай сладину, — попросил мальчик.
А из колодца послышался глухой голос:
— Андрю-юха-а-а!
Андрей открыл глаза.
Дрова в печи догорали.
— Андрюха! Ходас! — доносилось с улицы.
Андрей подошел к окну, отодвинул занавеску и через заиндевевшее стекло увидел своего бывшего однокашника-односельчанина, а потом и соседа по подъезду Петьку Струка, который безуспешно старался открыть калитку.
— Чего тебе? — спросонья спросил Ходас.
— Чего-чего? В гости пришел… — сообщил Струк. — Здоров! Пенсионеру так крепко дрыхнуть неприлично… Да что это за засов у тебя?
— Сейчас, — Ходас пошел встречать гостя.
Город украшал себя к Новому году.
На Центральной площади уже стоял металлический остов будущей пластмассовой елки.
На улицу Белые Росы падал тихий снег.
Дом № 1 по этой улице переживал свой первый капремонт и был закован в металлические трубчатые леса.
По этим лесам на четвертый этаж с цветами в руке карабкался Артем Ходас, сын Сашки и Верки.
Перекрытия на лесах не везде лежали, и парню приходилось быть местами виртуозом-акробатом и канатоходцем.
В одной из квартир седая старушка на кухне готовила себе кофе.
По лесам мимо ее окна, балансируя, прошел Артем.
Кофе из турки бежал на плиту, а старушка, раскрыв рот, смотрела на незваного гостя за окном.
Артем приложил палец к губам.
Старушка покорно кивнула.
Артем подтянулся и исчез куда-то вверх.
Старушка бросилась к телефону.
Красивая темноволосая Галюня в цветастой пижамке сладко спала в своей комнате.
На город неохотно накатывало зимнее утро.
Мобильный телефон на столике заиграл «грустную канарейку».
Галюня взяла телефон.
— Да… — с закрытыми глазами сказала она.
— Галюня? Это я.
— Чего тебе, Артем?
— Ты не спишь?
— Ну как я могу спать, если с тобой разговариваю? — раздраженно ответила Галюня. — Чего тебе?
— Выгляни из окна на кухне.
— Зачем?
— Ну, я тебя прошу…
— Ой, Тема, ты меня достал…
— Ну, пожалуйста…
— Хорошо…
Галюня лениво выбралась из-под одеяла и, позевывая, пошла на кухню, держа возле уха мобильник.
Машинально включила свет, направилась к окну.
— Ну что? — сказала в мобильник и вдруг в ужасе вскрикнула: — Ой!
Артем висел перед окном кухни, держась правой рукой за перемычку лесов, а левой держал мобильник и букет алых роз.
— Я пришел к тебе с рассветом, рассказать, что солнце встало… — продекламировал он в мобильник.
— Ой, дурр-а-ак! — выдохнула Галюня.
— Ну, а ты меня за это обзываешь как попало…
— Сорвешься ведь!
— Не боись! Гюльчатай, открой окошечко. Окошечко-то открой.
— Больной! — Галюня стала открывать окно. — Я ведь голая могла выйти…
— Кла-а-асс! А чего не вышла?
— Все! Пошел к черту! — Галюня забрала букет и закрыла окно.
Артем, используя все возможности своего лица в артикуляции, промолвил беззвучно через стеклопакет:
— Я… тебя… люблю-у…
Галюня махнула на него букетом, горько вздохнула и вернулась в свою комнату.
— С кем это ты? — спросила из своей комнаты Маруся.
— Да Артем дурью мается… — Галюня положила букет на свой письменный стол, села на кровать и руками обхватила колени.
— Он твой брат, Галюня, — сдавленно промолвила Маруся.
— Я знаю, мама…
Когда Артем проделывал по лесам обратный путь к земле, ему опять пришлось пройти мимо окна старушки.
Испуганная бабуля стояла в своей кухне, вооружившись блестящим кухонным топориком, и готовилась защищать свое имущество до последней капли крови.
Артем улыбнулся, опять приложил палец к губам и по узкой металлической лесенке стал спускаться вниз.
Как только он спрыгнул на землю, во двор дома влетела патрульная милицейская машина и сразу же резко затормозила.
Выбросились все четыре дверцы.
— Стоять!
Артем понял, что приехали за ним.
— Вот старуха Шапокляк! — с досадой промолвил он и задал стрекача в арку.
— Стой!
Началась погоня.
— Раз! Два! Три!
На небольшой спортивной площадке воспитанники младших классов детского дома-интерната делали утреннюю зарядку.
— Раз! Два! Три! — проводил зарядку воспитанник постарше.
Уходя от своих преследователей, Артем перемахнул через ограду спортплощадки детдома, в долю секунды сорвал с себя куртку вместе со свитером и майкой, сунул все это в рыхлый сугроб и, голый до пояса, стал рядом с маленьким Дениской делать зарядку:
— Раз! Два! Три! Раз! Два! Три!
И тут же появились запыхавшиеся стражи порядка:
— Ребята, здесь мужик пробегал?
— В красной куртке? — спросил Дениска.
— Ага!
Артем старательно делал зарядку.
Дениска указал направление милиционерам.
Те убежали.
— Ну, спасибо, друг, — сказал детдомовцу Артем.
— За что они тебя?
— За любовь.
— Не понял.
— Подрастешь — поймешь.
Артем оделся и быстро зашагал во двор соседнего дома.
Возле мусорного бака стоял старый Мишук.
— Уважаемый, — обратился он к Артему. — Дайте пару рубликов… На пузырек не хватает.
— Ты бы лучше просил голодного больного песика дома покормить, — посоветовал ему Артем.
— Так ведь совру…
— А врать не умеешь?
— Не, живу по правде. Так теплее…
— Теперь понятно, почему дошел до жизни такой.
— Дайте рублик…
— На, — Артем дал аж целую десятку. — Купишь себе пузырек, а на остальное купишь еды. Даешь слово?
Мишук молчал.
— Давай слово или гони назад деньги, — строго сказал Артем. — Даешь?
— Даю. А жрачку можно закусью назвать?
— Можно.
— На все остальное куплю закуси.
— Будь здоров.
— Спасибо, уважаемый… С вами Бог.
— Слышь, старик, давай про Господа возле мусорного бачка не вспоминать. О’кей?
— Ес, — тоже по-английски сказал Мишук.
Туман ярам, ярам-даліною,
Туман ярам, ярам-даліною…
За туманам нічога ня відна,
За туманам нічога ня відна.
Над деревней неслась песня.
Ходас и Струк, уже «хорошенькие», сидели за столом и пели.
Со старых фотографий на стариков смотрело ушедшее поколение.
Струк вдруг перестал петь, грустно-грустно посмотрел на Ходаса и по-детски всхлипнул.
— Слышь, Андрюха, возьми меня в батраки. А? В дворники… В садовники… будем вместе жить. Не могу я больше в этой богадельне… Каждый день одно и то же… Одно и то же… «Проходите на завтрак! Проходите на обед! На прогулку! Принимать лекарство…» Это не моги! Это вредно! Тьфу! А что для нас в нашем возрасте полезно? Для нас уже все вредно… Давай еще дербалызнем…
Ходас стал наливать из пузатой бутылки с этикеткой «Белые Росы».
— До краёв! Мне до краёв! — игриво процитировал покойника Тимофея Струк.
— Будь жив, — поднял чарку Андрей.
— Буду.
Чокнулись. Выпили.
Струк закусил колбасой, посмотрел на портрет старого Ходаса на стене, спросил:
— А дядька Федос с какого года?
Андрей на секунду задумался, а потом с удивлением ответил:
— Сто лет в этом году будет… Было бы… Аккурат перед самым Новым годом. 31-го.
— Давай помянем… Моему тоже за девяносто бы стукнуло.
Налили. Помянули. Помолчали. Струк взял в руки бутылку, стал рассматривать золотистое название «Белые Росы» на этикетке.
— Какая деревня была! А, Андрюха? Помнишь? А нас, как баранов, взяли всех и в железобетонный гроб. А мы еще и радовались… Ты радовался?
Андрей промолчал.
— А я радовался, — признался Струк. — А сейчас… Пропади все пропадом! Так я у тебя переночую сегодня… А, Андрюха?
— Ночуй…
— За туманам нічога ня відна,
За тума-анам нічога ня відна…
Сашка сменился с дежурства и шел домой по предновогоднему городу.
Возле магазина «Белые Росы» остановился, достал мобильник, нажал кнопку.
— Я уже домой… В магазине ничего не надо?
Артем увидел себя во сне семилетним пацаном с тяжелым букетом гладиолусов.
Мать его в школу в первый класс собирает.
Рубашка беленькая, ни разу не одеванная, школьная форма синяя, ботинки жмут.
Верка, радостная и красивая, присела возле него, поправляет воротничок, пробует усмирить непокорный вихор на макушке, берет его за руку и выводит из подъезда на улицу. А на улице солнечный потоп, море цветов и пушистых бантов. И все это стекается к школе.
Немного оглушенный, но бодрый, прижимая левой рукой увесистый букет к груди, Артем шагает по бетонной дорожке и слушает наставления мамы Веры.
Верка все говорит, говорит, но Артем ничего не слышит. И вдруг:
— Артем! — донеслось откуда-то сверху.
Артем поворачивает голову вправо и видит, что в школу его ведет за руку не мама, а дочка дяди Васи и тети Маруси Галюня. Только взрослая. Он малый, а она взрослая.
— Артем, — ласково и нежно позвала Галюня, а потом хрипловатым и строгим голосом отца приказала: — Артем! Службу проспишь!
— Ты только поаккуратнее, — донеслись до Артема слова матери.
— Поаккуратнее… — фыркнул Сашка. — Тема!
Артем окончательно проснулся и выскочил из-под одеяла:
— Всем по доброму утру!
— Иди умойся, — сказал Сашка. — Разговор есть.
Сидели на кухне.
Напряженно пили чай.
— Тебе что, девок не хватает? — грубовато спросил Сашка.
— Не понял, — улыбнулся Артем, хотя все прекрасно понял.
— Она твоя сестра! — Сашка старался быть грозным.
— Все люди братья, — улыбнулся Артем.
— Тёма! Я не посмотрю, что ты… самбист-каратист.
— Ремня дашь? Вызову службу спасения. Ибо телесные наказания запрещены законом. А вот браки между родственниками в четвертом колене разрешены во всех цивилизованных странах.
— Ты понимаешь…
— Понимаю. Тетя Маруся пожаловалась маме… Мама! Иди сюда, ты же вчера вечером свои цветики поливала…
На кухню вошла Верка.
— Так вот, тетя Маруся пожаловалась маме, мама — тебе, ну, а ты мне устраиваешь разбор полетов.
— Перестань паясничать! — резко встряла в разговор Верка. — Мы серьезно…
— Куда уж серьезней! Всю жизнь знать, что знаешь, а делать вид, что не знаешь. При этом зная, что все знают, что мы делаем вид, что не знаем… Это даже агенту 007 не под силу. Дядя Вася, братцы мои, тоже знает, что все знают, и делает вид, что…
— Заткнись, щенок! — Сашка попробовал отвесить сыну оплеуху.
Артем, как теннисный мячик, поймал левой рукой правую руку отца.
И тут же отпустил ее.
— Извини, батя… Это у меня профессиональный рефлекс. Давай со второй попытки…
И закрыл глаза.
Сашка и Верка стояли над ним.
Артем продолжал говорить, не открывая глаза:
— Жить по правде, какой бы она ни была, — выгоднее. Как говорил Достоевский: должен же в этом доме кто-то сказать правду! Лжи во спасение не бывает. Из дяди Васи всегда делали Иванушку-дурачка, забывая при этом, что дурачок в финале любой сказки всех одурачивает и становится царем.
Артем открыл глаза.
— Это во-первых… — И обратился к отцу: — Что, трепка мне не светит?
— Да пошел ты…
— Минуточку, — Артем вышел из кухни и тут же вернулся и положил перед родителями старую-престарую фотографию: — А вот это во-вторых… Фото первой половины прошлого столетия.
На пожелтевшей фотографии с обожженным уголком, держа велосипед за руль, стояла в полный рост Галюня в белой кофточке, с бусами на шее и в длинной юбке.
— Риторический вопрос: кто это? Риторический ответ: уж точно не моя бабушка Матрена, которую я помню, и не баба Стеша, то бишь твоя мама, папа. Так, ребята, я побежал. На ночь не ждите. Но это, батя, не по девкам… Служба.
Артем чмокнул Верку, вышел в прихожую и вернулся. Указал пальцем на фотографию:
— И, в-третьих… Я ее люблю…
Ушел.
— Мент поганый! — крикнул ему вслед Сашка.
Артем возвратился.
— Я не мент, батя… Я просто помогаю людям чувствовать себя комфортнее в этом несовершенном мире. И хочу оставить своим детям какое-никакое наследство. В отличие от тебя. Все! Ушел!
Дверь хлопнула.
— Вырастила обалдуя! Воспитала! — набросился на жену Сашка.
— А ты его воспитывал?! — огрызнулась Верка, помолчала, взяла в руки фотографию. — Вылитая Галюня… А кто это?
— Киселиха… — буркнул Сашка.
— Какая Киселиха?
— Мать Мишки Киселя… До войны еще…
— А-а-а…
— Бэ-э-э…
Несколько хат исчезающей деревни со всех сторон обступали коттеджи.
Струк ретиво исполнял обязанности дворника во дворе Андрея.
Чистил от снега дорожки.
И даже новую дорожку прочистил от крыльца к старому засохшему дубу без коры, на вершине которого была огромная лохматая шапка пустого гнезда, припорошенная снегом.
Струк отбрасывал снег и пел:
А хто ж ета вядзерца дастане,
А хто ж ета вядзерца дастане…
Появился Андрей. Он нес воду из колодца.
— О, помещик пожаловали, — Струк снял ушанку и поклонился в пояс. — Дорожки чистим-с, барин… Марафет наводит ваш верный холоп…
— Заканчивай, сейчас обедать будем…
— Сей минут! Слышь, Андрюха, а давай вон на ту елку бутылок и консервных банок под Новый год навешаем и захороводим: «В лесу родилась елочка, в лесу она росла-а-а…»
Андрей молча вошел в хату…
Струк воткнул лопату в сугроб и, задрав голову, стал смотреть на пустующее гнездо аиста на мертвом дереве.
Дверь в сени резко распахнулась, показался Андрей:
— Иди сюда! Тебя по телеку показывают!
— Чего-о?!
Удивленный Струк вбежал в хату.
Андрей не обманул. На экране старенького телевизора действительно маячила седоусая грустная физиономия Струка.
— …что он страдает провалами памяти, — заканчивала комментировать телеведущая.
— Фигня! — возмутился Струк. — Нету у меня никаких провалов!
— Администрация дома-интерната № 28 обращается с просьбой ко всем, кто знает местопребывание этого человека либо встречал его, позвонить по телефону 1223630 либо 102. А сейчас о погоде…
Андрей грустно смотрел на Струка.
Тот хлопал глазами.
— Ну все, дружок, ты в розыске, — грустно сказал Андрей.
— И что за это будет?
— Посадят.
— За что-о?!
— Ну кто ж так делает! — перестал шутить Андрей. — Они же отвечают за тебя… Как дите малое, честное слово. Я уверен был, что ты всех предупредил.
— Я соседу по палате сказал…
— Что сказал?
— Что пойду к Ходасу.
— А сколько Ходасов у нас в районе?
— Много.
— Так. Сейчас же собирайся и дуй в интернат. Они уже трое суток на ушах стоят.
Струк побледнел. Всхлипнул.
— Я боюсь…
— Чего?
— Не прогоняй меня…
— Да что они, убьют тебя?
— Нет…
— Так чего ты?
— Я, наверное, помру скоро… К земле тянет. В деревню. В Белые Росы… А там… Там хорошо… Там чисто… Там дров не надо… Но так, блин, холодно…
— Навязался ты на мою голову!..
Андрей в сердцах сорвал с аппарата трубку, набрал номер.
— Добрый день… это интернат № 28? Милая, я только что рекламу… по телеку… то есть… это… как его… Ну, пропал у вас кто-то! Да! Струков Петр… Подождите… Как твое отчество?
— Демьяныч… — сказал Струк.
— Петр Демьянович… Нигде я его не встречал. Он у меня живет… то есть, остановился… то есть, ночевал… Тоска на него напала. Вон, плачет даже… Ходас моя фамилия… Андрей Федорович… В деревне живу… Могильно… Да не шучу я! Она в самом деле так называется! Конечно, может… — Андрей сунул трубку Струку. — Вас к телефону!
Струк робко взял трубку.
— Але… Я… А, это ты, Ритуля… Все путем… Одноклассник, друг мой. Нас в армию вместе призывали… Меня на Колыму, а его в Магадан. Матрос он… Да… чувствую себя. Так я ж Котельникову сказал. Ну, загулял… До Нового года… Так сколько там осталось?.. — Струк повернул голову к Андрею: — Спрашивает, а ты готов меня кормить до Нового года?
— Готов…
— Готов, говорит… — сказал в трубку Струк.
Андрей вырвал у него трубку:
— Девушка, завтра я его привезу… Передайте директору, что он жив-здоров, чего и вам желает.
— Я не поеду… — всхлипнул Струк.
Руководитель одной из крупнейших фирм Русаченко вышел из казино в сопровождении директора одного из своих дочерних предприятий, которого непонятно почему все называли детсадовской кличкой Бодя и к которому Русаченко благоволил. Тоже непонятно почему.
«Вышли» это, конечно, громко сказано. Скорее «выплыли» с ощущением неслабой качки.
— Шеф, машину… — махнул рукой таксисту Бодя. — Для шефа, шеф…
— Отбой, — сказал Русаченко. — Я… с народом. Мамаше перед смертью слово дал: раз в месяц с работы и на работу ходить пешком. Или, на худой конец, на общественном транспорте. Чтоб с народом. Понял?
— Не понял… — гласные у Боди почему-то не выговаривались.
— А че ты кривляешься? — возмутился Русаченко.
— Не понял…
— Че под пьяного косишь? Артист… О-ой, — Русаченко провел рукой по лицу. — «Фернет» стопудово лишним был…
— А я… говорил…
— Что? Что ты говорил?
— Не говорил. Слышь, шеф, а про меня этот Пупсик из отдела сбыта эту фондограмму… или как ее… написал… Хочешь, прочту? День рождения был. Клюквенную пили… На стройке у нас. Где наши россы будут… Ну-у… там… коттеджи где… В деревне. Прочту?
— Ну…
Бодя собрался и начал «представление».
— Типа, он говорит, Пупсик, мне:
Давай-ка, Бодя, наливай нам с клюквой!
За деревеньку, что на берегу!
А теперь, типа, я отвечаю:
Я выпью, тяпну, может, даже клюкну
И дербалызну! Если встать смогу!
Опять, типа, он:
Я знал, что ты от друга не отстанешь!
Дай поцелую, Бодя, дорогой,
Но что же делать, если ты не встанешь?
И опять я:
Не встану?! Ну, тогда пойдем домой!
Бодя заржал очень заразительно. Русаченко тоже захохотал.
Смеялись долго. И вдруг Русаченко резко стал серьезным.
— А чего мы ржем?
— Ну, типа, не встану, а домой пойдем…
— Ну и пойдем… Домой…
Галюня возвращалась домой с подработки очень поздно.
В троллейбусе не было никого.
На одной из остановок троллейбус проглотил Русаченко.
Бодю почему-то потянуло в переднюю дверь, которая захлопнулась у него перед носом.
Троллейбус укатил.
— Не понял, — удивился Бодя.
Русаченко тяжело опустился рядом.
Галюня узнала своего шефа и чуть заметно улыбнулась.
Русаченко взглядом перехватил ее улыбку.
— Девушка, а как вас зовут?
Галюня ничего не ответила и отвернулась.
— Го-о-ордая, — зло улыбнулся Русаченко. — А проводить вас можно?
— Нет. Спасибо.
— Нельзя. Хорошо. А вы меня можете проводить?
Галюня посмотрела на пьяного мужчину в упор и ничего не ответила.
— Нехорошо, роднуля. Нехорошо оставлять беспомощного человека в беспомощном состоянии… Значит, никак?
— Никак.
— А за сто евро?
Галюня отвернулась.
— Хорошо. Двести.
— Вы серьезно?
— Абсолютно. И кофе в постель… мой. Вместе с шампанским… И машина утром в любой уголок нашей необъятной Родины… Не согласна?
А пятьсот?
— Только деньги вперед.
— Не вопрос.
Русаченко достал из портмоне пять радужных купюр.
— Пересчитай.
Галюня взяла деньги, пересчитала их, переложила в левую руку, а правой отвесила своему шефу звонкую оплеуху.
— Ты что? — засмеялся Русаченко. — Мало, что ли?
— Мало. — Галюня переложила деньги в правую руку, а левой съездила ему еще раз.
— Если мозги отпил, так хоть душу не пропивай. — Скомкала купюры и всунула их в верхний карман пиджака под расстегнутой курткой.
И вышла из троллейбуса.
Троллейбус завыл и покатил дальше по разноцветному городу.
Несколько секунд Русаченко тупо смотрел перед собой, потом достал мобильник, наугад потыкал пальцем по клавишам и сказал радостно:
— Але. А это я номером ошибаюсь… Девушка, меня только что побили… Спасибо. И вас… С наступающим!
Город сиял.
Андрей с большой хозяйственной сумкой шел по предпраздничному городу.
Новогодние елки, мигающие лампочки в витринах, рисованные деды морозы и снегурочки лезли в глаза со всех сторон.
Возле Парка культуры и отдыха Андрею встретилась молодая пара, которая катила перед собой коляску.
В коляске с перебинтованной лапкой, одетый в нарядную собачью жилетку, лежал симпатичный песик.
Андрей даже остановился.
Андрей вошел в здание детского дома, сказал что-то дежурной вахтерше.
Та окликнула одного из воспитанников, который повел Андрея по коридорам.
Снилось черт-те что!
Русаченко спал и видел во сне, что он спит.
У себя дома.
На своей кровати. Сладко спит.
И тут из кухни аист вышел с красными ногами.
Лягушка из пепельницы спрыгнула на пол.
Аист ее долбанул клювом и с удовольствием сожрал, задрав голову к потолку.
С балкона вышел Бодя в пушистой дохе, без штанов и в белых кроссовках.
— Не понял… — сказал он аисту и опять ушел на балкон.
У ног стояла мать-покойница. И плакала.
А возле комода из красного дерева, на котором стоял портрет матери, сидела эта психопатка из троллейбуса.
Она сосредоточенно вязала на спицах детскую пинетку.
Мать поднесла платочек к заплаканным глазам.
Русаченко открыл глаза.
Все исчезло, кроме материнского портрета на комоде.
Ленивый зимний рассвет вползал в комнаты.
На комоде перед портретом матери валялись измятые купюры евро.
В небольшом актовом зале детского дома воспитанники дошкольной группы готовили программу к встрече Нового года.
Песни, танцы, игры.
В зал вошли директор детдома и Андрей. Официантка из столовой на большом подносе несла нарезанный на квадратики сотовый мед и салфетки.
— Елизавета Борисовна, — обратился директор к воспитательнице, — сделайте перерыв…
— Перерыв!
— Здравствуйте, дети!..
— Зра-а-авствуйте!.. — хором ответили малыши.
— А скажите-ка мне, кто это к нам скоро в гости придет?
— Де-ед Моро-оз!
— Правильно. А еще кто?
— Снегурочка.
— Тоже правильно. Так вот, Дед Мороз прислал к нам дедушку Андрея… Помните, он нам яблоки осенью от Деда Мороза привозил…
— Да-а…
— Вот и сейчас он его к нам прислал вместе с гостинцами. Давайте спросим у дедушки Андрея: что ему велел передать нам Дед Мороз?
Андрей вышел вперед и сказал:
— Дед Мороз велел передать вам, чтобы вы хорошо учились, не шалили, слушались своих воспитателей, сказал, что на Новый год придет сам и принесет много гостинцев и подарков… А чтобы вы не заболели к Новому году… Они уже успели покушать?
— Да, Виктор Иванович, мы после обеда.
Андрей повернулся к подносу:
— …чтобы были здоровыми и крепкими, Дедушка Мороз прислал вам вку-усное лекарство… И попросил меня, чтобы я проследил, чтобы вы это лекарство обязательно съели… Ну, кто самый смелый?
— Дедушка Андрей — я! — улыбнулась воспитательница.
— Не-ет, Дед Мороз сказал, что это лекарство только для детишек… Ну…
Подошел щекастый карапуз с кудряшками.
Андрей подал ему соты на салфетке.
— Держи-и… Тебя как звать?
— Анлей Кузинов…
— Те-езка, — Андрей погладил его по кудряшкам.
Воспитательница тут же провела инструктаж, как есть «лекарство».
Следующим подошел стриженый и худющий мальчик с глазами на пол-лица.
Андрей подал ему мед на салфетке, но не погладил.
Тогда пацан наклонил голову, чтобы посланцу Деда Мороза было удобнее.
Андрей понял свое упущение и провел рукой по стриженой голове…
Остальные детдомовцы тоже подходили к Андрею, брали мед и склоняли голову для ласки.
Андрей правой рукой вручал квадратик сотового меда на салфетке, левой гладил.
Что было в его собственных глазах — это надо было видеть…
В кабинете Андрей и директор пили чай с медом.
Хорошо о чем-то говорили.
В это время одна из воспитательниц старалась изо всех сил разнять дерущихся на коридоре двух мальчишек.
— Денис! Прекрати немедленно! Паша! Ты же старше! Что я вам сказала?!
Мальчишки не слушали, «что она им сказала», и продолжали мутузить друг дружку.
Через минуту воспитательница привела Дениса в кабинет директора.
— Вот! — тяжело дыша, сказала она. — Полюбуйтесь, Андрей Федорович, на вашего любимца!
У «любимца» была исцарапана рожа, а под левым глазом занимался фингал.
— Что он натворил? — спросил директор.
— Избил Пашу Коровчука из старшей группы…
— Кто начал?
— Он, — сказала воспитательница. — Чуть глаз не выбил!
— Ты начал? — спросил директор.
— Я, — признался Денис.
— Ну что, Андрей Федорович, — вздохнул директор. — Хорошо, что вы зашли. Разбирайтесь…
— Выходи на коридор, — грозно приказал мальчишке Андрей.
Под лестницей Андрей поставил пацаненка в угол и стал допрашивать:
— Ты чего бандитничаешь?
Денис молчал.
— Я тебя спрашиваю! — повысил голос Андрей.
— Он обзывается.
— Фу ты-ну ты! Обзыва-ается! И за это глаз вышибать?
— За это.
— И кем же он тебя обозвал?
— Не меня. Он мою маму обозвал.
Пауза была. Потом Андрей спросил:
— А что он сказал?
— Я забыл.
— А откуда ты знаешь, что он обозвал?
— А у него глаза были нехорошие. Когда говорил.
— И что, ты всем у кого глаза нехорошие, морду бить собираешься?
— Собираюсь.
— Ух, ты! Дон Кихот нашелся.
— Кто?
— Это я тебя тоже обзываю.
Денис посмотрел на Андрея и улыбнулся.
— Короче, вот что, мужик: запомни раз и навсегда, если двое дерутся, то, значит, оба дураки. Но один из них дурак вдвойне!
На этих словах Андрей прикоснулся указательным пальцем ко лбу мальчика.
— Который? — спросил Денис.
— Тот, кто умнее. На первый раз прощаю. А в следующий раз задам трепку.
Дениска засмеялся.
— Ты чего хихикаешь над старшими?
Дениска достал из кармана измятый листок и протянул его Андрею.
— Это я нарисовал.
На листке была изображена юморная сцена. Бородатый старик лупил ремнем лохматого пацана.
У пацана был раскрыт рот, а из глаз до самого неба фонтанировали слезы.
— В нашей стране, старик, мечты всегда сбываются… — Андрей аккуратно сложил детский рисунок и легонько шлепнул мальчика по макушке.
Русаченко в приемной своего кабинета подписывал бумаги, которые ему подсовывала секретарша Лера, и одновременно разговаривал по мобильнику:
— Да все я понял, дружбан! По-онял! Я просто глупо выгляжу, а так вообще-то, соображаю. У меня тоже мама умерла, но я по этой причине
в карманы к друзьям не лазил. Понял? Человек человеку друг, товарищ и брат только до той поры, пока один из человеков свиньей не становится! И тогда уж получается: человек человеку скот!
Русаченко подмахнул последнюю бумажку и вошел в свой кабинет.
Дверь осталась приоткрытой.
— Слухай сюды, как говаривал мой батька. Если до… — Русаченко мельком взглянул на календарь. — Не до Нового года, а до католического Рождества на моем счету денег не будет, я на тебя Чайчица натравлю! Знаешь такого? Он по стоимости адвокат даже не золотой, а бриллиантовый! Будет ездить к тебе в международных вагонах, жить в Президент-отеле. А оплатишь все ты! Как мои судебные издержки. Понял? Он себе бунгало за городом возводит, так что твои бабки ему будут в кайф! Будь здоров.
Русаченко швырнул мобильник на стол и устало выдохнул:
— Урод…
В этот момент в приемную с бумагой в руке вошла Галюня.
Секретарша Лера в это время разговаривала по городскому телефону.
Галюня подошла к двери и осторожно прикрыла ее.
Но Русаченко успел рассмотреть девушку.
Он нажал на какую-то кнопку.
На мониторе появилось изображение приемной.
Галюня передала бумагу Лере и что-то ей объясняла.
Русаченко смотрел.
Потом девушки весело засмеялись.
Русаченко смотрел.
Галюня махнула рукой и вышла из приемной.
Русаченко нажал на следующую кнопку.
На мониторе появился коридор.
По коридору спиной к видеокамере шла Галюня.
Русаченко выключил наблюдение и вызвал секретаршу:
— Лера, зайдите.
Секретарша вошла.
— Слушаю, Сергей Григорьевич.
— Кто сейчас был в приемной?
— Наша сотрудница. Из отдела литографии.
— Давно работает?
— Порядком.
— А почему я ее раньше никогда не видел?
— Не знаю. Она увольняется.
— Пригласите ее.
Когда секретарша вышла, Русаченко включил видеокамеру в отделе литографии.
Галюня сидела уже за своим столом и говорила с кем-то по телефону.
Русаченко смотрел.
Она вошла в кабинет руководителя фирмы с заявлением в руках.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич!
— Здравствуйте, Галина Васильевна… Садитесь.
— Спасибо, я постою, — сказала Галюня и протянула шефу лист.
Русаченко взял его, прочитал.
— А что, вас зарплата не устраивает? — спросил он.
— Устраивает.
— Обидел кто-то?
— Нет.
— Тогда в чем дело?
Галюня молча смотрела на Русаченко.
— Из нашей фирмы, Галина Васильевна, по-английски не уходят. Объяснитесь.
— Я думаю, что это наиболее оптимальный выход после того, что произошло вчера.
— Я вчера и в офисе-то не был. Что тут произошло?
Галюня пристально смотрела в глаза шефу и старалась понять: или он в самом деле ничего не помнит, или играет.
Но взгляд Русаченко был чист и светел.
— Так что тут без меня произошло?
— Я опоздала на работу, — соврала Галюня. — И постоянно опаздываю.
— Всего-то. Ну, это уж пускай Старовойтов с вами воспитательную работу проводит, выговоры объявляет, премий лишает… — Он посмотрел внимательно на Галюню. — Прямо жест гимназистки какой-то… На вас не похоже… А я-то думал…
Русаченко порвал заявление и выбросил его под стол в корзину для мусора.
— Садитесь.
Галюня села.
Русаченко включил селектор:
— Слушаю, — послышался строгий голос.
— Николай Михайлович, ты чего зверствуешь так? Сотрудницу довел, сидит в слезах, увольняться пришла…
Галюня возмущенно встала:
— Сергей Григорьевич!
Русаченко резко махнул рукой.
— Какая сотрудница? — послышалось из селектора.
— Ходас Галина Васильевна.
— А чего это она?
— Да вот жалуется на тебя…
— Я не жалуюсь! — закричала Галюня.
— О, признаться боится. Ты уж как-нибудь с ней поласковей. Ну, подумаешь, опаздывает! В ее возрасте вообще нельзя вовремя приходить. Она что, тебе не нравится?
— Нравится.
— И мне нравится.
Русаченко выключил селектор, широко улыбнулся и сказал:
— Свободны, Галина Васильевна!
Андрей шел мимо спортплощадки.
Детдомовцы гоняли мяч. Один из них был с двумя кровоподтеками под глазами. Как будто в солнцезащитных очках.
— Коровчук! — позвал Андрей.
Мальчик остановился.
— Иди сюда.
Подошел:
— Чё?
— Не чё, а здравствуйте, — строго сказал Андрей.
— Здравствуйте.
— Хочешь меда? — Андрей достал из сумки увесистый сверток.
— Спасибо.
— Держи. Я Денискин дед.
— А чего он… — начал было ершиться Пашка.
— Слушай внимательно. Тебя Пашей зовут?
— Пашей.
— А я дед Андрей. А Дениска мой внук. Так вот, Пашка, не надо его оскорблять. Прошу. А если еще раз попробуешь, я разозлюсь и сделаю с тобой то, что когда-то сделали с Павликом Морозовым.
— А чё с ним сделали?
— Спросишь у воспитательницы. Ты все понял?
— А то!
— Будь здоров.
— Будь здоров.
Мишук вместе с приятелем, таким же, как и он сам, только помоложе, доканчивали «пузырек» в подвале недостроенного дома. На разостланной газете лежала щедрая закусь.
Мишук сдержал слово, данное Артему.
Он рассказывал и плакал:
— Чего ты?
— Ты знаешь, кто у меня папаня? Знаешь?
— Ну?
— Командир ракетно-зенитного катера «Отважный». Капитан второго ранга…
— Помер, что ли?
— Не-е, на пенсии, ты что!
— Так чего ты плачешь?
— А маманя заслуженная артистка… конфедерации. Лауреат.
— Померла?
— Ты что-о-о!
— Так чего ты плачешь?
— Сеструха есть, брательник. У меня куча племянников… Один на Евровидении даже выступал… Живут все вместе под одной крышей. Коттедж в три этажа… Представляешь? Озеро рядом, сосновый лес… Грибов немерено. Дятлы на каждой сосне… Меня ждут.
— Так хорошо же! Чего ты плачешь? Поехал бы к ним…
— А я… — Мишук горько всхлипнул. — Я… я адрес забыл.
Вместе со своими коллегами Артем отрабатывал приемы рукопашного боя в спортзале.
В зал заглянула спортивного вида девушка:
— Артем! Адмирал зовет!
В кабинете его приветствовал Адмирал:
— Привет, Артем. Как жизнь?
— Нормально.
— Когда жениться думаешь?
— Жду благословения.
— Не дают?
— Не дают.
— Ну, ничего… Позже женишься — позже разведешься… Работа есть. С нами связались наши партнеры из Новой Зеландии… В общем, какая-то одинокая ихняя золотая леди летит на личном самолете в Европу… На пару дней задержится у нас. Просят охрану, сопровождение, размещение. Ну и все такое… Справишься один?
— Смотря какая леди.
— Я же сказал, золотая… А вообще-то, и золотая, и платиновая, и бриллиантовая… Наследника мужу не родила, и все миллиарды достались ей одной… Зацени. — Адмирал подал Артему фото.
С фото глянула бывшая жена Андрея Ходаса. Ирина.
Вся большая семья старого Ходаса, за исключением Васьки и детей, сидела за столом на квартире у Васьки. Андрей был за старшего.
— Как там Васька? — спросил он у Маруси, кивнув почему-то на гармошку.
— Ничего вроде… Галюня вчера по телефону с врачом разговаривала… Готовят к операции… К последней…
— Не разговаривает?
— Нет.
— Через столько лет его этот Чернобыль догнал, — вздохнул Сашка. — И на кой черт ему надо было тогда геройствовать? Комсомолец-доброволец…
— Помолчи, умник… — одернул его Андрей. — Не ему, так кому-нибудь другому пришлось бы геройствовать…
— И ради твоей семьи тоже… — добавила Верка.
— Да я что… Я ничего…
— Ну и молчи.
— А что я сказал? Что я сказал? Что вы наезжаете на меня… — стал ершиться Сашка.
— Тихо! — чувствовалось, что Андрей тянет на роль главы рода. — Вот чего я зашел… тридцать первое скоро…
— Ну, — кивнул Сашка. — Новый год…
— Новый го-од… — передразнил его Андрей. — Сколько бы твоему батьке стукнуло, если бы Бог жизни дал?
— Сто, — после небольшой паузы удивленно сказал Сашка. — Точно, сто…
Все с теплыми выражениями на лицах посмотрели на фото возле гармошки, на котором в обнимку стояли Федос с Тимофеем, а у их ног лежал верный Валет.
— И вот чего я подумал… — продолжил Андрей. — Может, соберемся все 31-го у меня на хуторе… Посидим, помянем, поговорим.
— А может, у нас? — предложила Маруся.
— Ага, — съехидничал Андрей. — В ресторан еще пойдем с цыганами. Он в этом каменном мешке и прожил-то без году неделя, так что поминать его тут… — Андрей ухмыльнулся. — Вот судьба у нашей деревни! Снесли, городом сделали, магазин и улицу ею обозвали… Под старость перебрался за город — и тут достали… Коттеджный поселок строят… Опять переселяйся!
— Да пошли ты их! — посоветовал Сашка.
— Послать-то можно, — вздохнул Андрей. — Не пойдут. А знаешь, как этот поселок для крутизны будет называться?
— Ну?
— Белые Россы.
Галюня на работу на этот раз не опоздала, но все-таки сверила свои часы с офисными и вошла в свой отдел.
У нее на столе перед монитором стояла изящная ваза, в которой пылали алые розы.
— Что это за цветы? — спросила у соседки Галюня.
— Уборщица забыла, — хмуро ответила соседка.
— Галка, тебя Русаченко вызывает… — заглянула в кабинет секретарь-референт Лера. — Ой, какие ро-озы!
— Прямо сейчас?
— Угу.
Галюня встала из-за компьютера и пошла по длинному коридору офиса фирмы.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич!
— Здравствуйте, Галина Васильевна. Сегодня не опоздали?..
— Я больше не опаздываю.
— Это обнадеживает. Где собираетесь Новый год встречать?
— Как всегда. В кругу семьи.
— А давайте нарушим традицию. Наши зарубежные партнеры объявили 31-го числа новогодний корпоратив… На Мальдивах… Я вас приглашаю. Встречали когда-нибудь Новый год в купальнике?
Пауза.
— А что, — спросила Галюня, — Лера… не сможет?..
Русаченко тяжело посмотрел на сотрудницу:
— Руководители всех фирм нашего холдинга будут на новогоднем корпоративе со своими женами.
Еще большая пауза, после которой Галюня сказала:
— Сергей Григорьевич, а вам не кажется, что в вашем положении делать мне такое предложение, мягко говоря, некорректно?
— В смысле?
— Вы же знаете: я должна нашей фирме деньги.
— Какие деньги?
— Я взяла ссуду на лечение отца за границей…
— А-а-а… Кстати, как он?
— Готовят к операции.
Пауза.
— Но вы же верите, что мое предложение и ваша ссуда никак не взаимо-связаны.
Галюня посмотрела на шефа и сказала с полуулыбкой:
— Верю…
Шеф тоже улыбнулся.
— Галя, вы вынуждаете меня произносить сакраментальные фразы… Как говаривали в прошлом и позапрошлом веках, у меня по отношению
к вам серьезные намерения… Вы мне снитесь. Я не шучу. Раньше мне, кроме матери, никто не снился.
— О-о-о, Сергей Григорьевич, это еще хуже…
— Почему?
— Заклятие на нашем роду лежит… Во всяком случае, на его женской части…
— И что за заклятие?
— Женщины в нашем роду могут рожать только от тех, кого любят… Несколькими поколениями проверено. А я очень детей хочу…
Пауза.
— Убедительнее не скажешь… — вымученно улыбнулся шеф.
— Простите, Сергей Григорьевич…
— За что?
— Я пойду?
— Ради бога…
Галюня подошла к двери, а потом вернулась.
— Сергей Григорьевич, мне, в самом деле, наверное, лучше уволиться.
Русаченко зло сверкнул глазами:
— Еще чего! Проехали и забыли. А если уволитесь, поставите меня в положение слабака и слюнтяя. А я им никогда не был. И потом… Неужели вам ничего от этой жизни не надо? Я бы многое мог вам дать.
— Все настоящее, Сергей Григорьевич, человеку дается бесплатно…
— Вы свободны.
Галюня вышла. Русаченко стал механически пить чай.
В кабинет ворвался исполнительный директор Бодя.
— Шеф, докладываю, — радостно потирая руки, затараторил Бодя. — Исполком прошли… Белые Россы — наши!
— Утвердили?
— Утвердили. Один ветеран-депутат, правда, фордыбачился… Да что так-о-ое! Это историческое название деревни, в городе улица такая есть, магазин, а тут, понимаешь, коттеджный поселок для крутых так называть. А я ему на это: а преемственность? А сохранение традиций? А культурное топонимическое наследие страны? И потом «росы» это не «россы»! В первом случае — природное явление, типа травка под утро потеет, роса! А во втором — народ! Люди! Не малые и не великие, а белые! Чистые, блин, верные, свои! Он: так назовите свой поселок по названию деревни, которую вы сносите. А я: да деревня-то называется Могильно… Папаша, говорю, чтобы жить в поселке с таким названием, надо быть конченым оптимистом… Шеф, а чего это ты?
— Что?
— Как в казино продул…
— Так…
— Хочешь, анекдот расскажу? Полный отпад… Один мужик запал на бабу… Ну, в отруб! А она ни в какую. Он ей и брюлики-шмулики, торты-курорты, парады-серенады, зебру купил, а ей все фиолетово… У мужика короткое замыкание, крыша едет, яйца кипят вкрутую… Решил в наглянку. Прижал ее как-то в темном углу, а она ему: «Мужик, не парься… Трусы
с меня ты все равно не снимешь…» Тот: «Почему?..» А она ему… — Бодя захохотал сам: — «Потому что я их не ношу!»
Русаченко выплеснул остаток чая в чашке на сотрудника.
— Ты че? — Бодя подавился своим смехом.
— Извини, старик… — ласково и виновато промолвил Русаченко. — Это очень плохой анекдот…
— Ну… виноват…
— Так что там с поселком?
— Название утвердили… Аборигенов…
— Жителей, — поправил шеф.
— Жителей устроили… Кого куда… Один только старикан кочевряжится… В дом престарелых не хочет… Однокомнатную обещали в городе — ни в какую… Аистов возле хаты пасет на дубе… Цену набивает, наверное… Без аиста он, видите ли, жить не может… Аиста ему подавай!
— Ну так и купи ему хату! С аистом! И пересели его к чертовой матери!
— А если он опять в полный отказняк?
— Ты не знаешь, как это делается?
— Как?
— Сожги его на хрен вместе с дубом и аистом! А потом благотворительную помощь окажем для приобретения жилья.
Вытираясь носовым платком, Бодя вышел в приемную и спросил у секретарши:
— Че это с ним?
Секретарша Лера многозначительно развела руками.
Артем ждал Галюню у здания офиса в своей машине.
— Привет.
— Привет…
— Поехали обедать?..
— Поехали.
Поехали.
— Ты чего такая смурная?
— Шеф предложение сделал.
— Какое?
— Замуж зовет…
— Так чего же ты в осадке?
— Он хороший человек. И по-настоящему влюбился. Я чувствую.
— Так, может, сходи… Я подожду.
— Тема! Я твоя сестра… Все! — сказала Галюня.
— Галюня! Я тебя люблю. Все! — сказал Артем и перешел на шутливый тон. — Ты же знаешь, вся знать в Европе в средние века женились и выходили замуж исключительно за кузенов… От французского — двоюродный…
— Вот поэтому все теперь и вырождаются…
Артем остановил машину.
— Галка…
— Поехали… или я выйду.
Артем молча включил передачу.
— Даже если бы я сошла с ума и… Я же старше тебя!
— Давай выйдем сейчас из машины и у ста человек спросим. И если хоть один из них скажет, что ты старше… Моя бабушка тоже была старше деда Федоса… И тем не менее, как он говаривал: «Без малого пятьдесят годов душа в душу! А вы… любовь-любовь… сю-сю… ля-ля и на развод!» Гены пальцем не сотрешь… А самое главное…
— Я ничего не хочу слушать!
— Самое главное я скажу притчей… На руках у праведника умирал великий грешник… И так страдал, так маялся, что праведник в сострадании вознес молитву ко Всевышнему: «Господи, переложи часть его грехов на меня, грешного». Но явился ангел и сказал Праведнику: «Отзывай назад свою молитву, дурак! У тебя и своих грехов выше крыши…» Мне продолжать?
— Не надо.
В деревне, по соседству с деревней Андрея, Бодя покупал хату.
— Документы в порядке? — спросил он у хозяина.
— Только подписать.
— С сельсоветом все решил?
— Абсолютно.
— Нежданок не будет?
— Обижаешь.
Бодя открыл барсетку и выложил на стол несколько пачек.
— Как договаривались… — Положив на пачки еще несколько купюр, он добавил: — А это на флору и фауну.
— Не понял.
— Пошли во двор.
Вышли.
Бодя подошел к машине, открыл багажник, достал новое велосипедное колесо и большой черный пакет.
— Оплетешь это колесо ветками, хворостом каким… Короче, гнездо сварганишь.
Мужчина засмеялся:
— Зачем?
— Слушай и не перебивай… Сделаешь большущее гнездо… Усёк? Потом… — Бодя задрал голову. — Срежешь верхушку вон на той липе.
— Это тополь.
— Какая разница! Затарабанишь гнездо на верхушку и примостыришь там…
Мужчина продолжал смеяться.
— Ты че ржешь?! — вскипел Бодя. — Я ему, блин, триста баксов на халяву, а он ржет! Повтори, что я сказал!
— Сделать гнездо, затащить на тополь. А за это триста долларов…
— Во-во… И ничего смешного! Если тебе отстегнуть по-крутому, ты и яйцо в этом гнезде снесешь…
Бодя достал из черного мешка большого пластикового аиста и его две ярко-красные тонкие ноги.
Собрал.
— Смонтируешь это чучело в гнезде. Надежно чтоб. Когда заселяться можно?
— Хоть завтра.
— А птица в гнезде когда будет?
— Тоже завтра.
— Заметано.
Бодя захлопнул багажник, сел за руль и укатил.
Струк кормил Валета. И воспитывал его.
— Повезло тебе, мужик… Вон хибара какая просторная… Вагонкой обшита… На войлоке спишь… О, ряху какую отъел… Гла-адкий… А знаешь, сколько твоего брата в городах по мусоркам шастает? В подворотнях ночуют. Под машины попадают. А ты вон и сыт… и пьян…
Валету надоело выслушивать нотации Струка.
Он облизнулся, потянулся и, гремя цепью, залез в свою, в самом деле, шикарную конуру, улегся на войлоке и сладко зевнул.
— О! Кум королю… Не доел даже… И это у тебя-то собачья жизнь? А вот
тебя бы в здоровенную конуру… Чтобы справа жил старый Барбос, слева старый Бобик… Сучек мно-о-ого… И все старые, дряхлые… Барбос с утра до ночи рассказывает, как хорошо жилось при царе Горохе, а Бобик все про сучек, все про сучек да про сучек… Тебе хочется поваляться, а тебе на прогулку, тебе жрать не хочется, а тебе в столовую, тебе выпить хочется, а тебя на медосмотр… Ты знаешь, что к тебе никто не придет, а жде-ешь, жде-ешь… Вот, если бы тебе так… А? Ты бы волком взвыл…
Послышался звук подъезжающей машины.
Струк встревоженно поднял голову.
К хате подъезжал Бодя.
— Та-а-ак… — обреченно сказал Струк. — Это, Валет, по мою душу едут… Иди сюда!
Струк вытащил пса из конуры, торопливо снял с него ошейник, схватил Валета за загривок и поволок к калитке.
Валет упирался лапами и визжал.
— Лежать! — приказал Струк.
Валет послушно лег возле калитки.
— Лежать и никого не пускать! — приказал Струк. — Понял?
Валет положил голову на лапы.
Струк засеменил за угол хаты.
Бодя вышел из машины и направился к калитке.
— Хозяин! Хозя-яин!
— Гуа-ав! Ав! — лениво выполнил приказание Струка сытый Валет.
— Ну, че ты, Шарик? — спросил у него Бодя и обворожительно улыбнулся.
Добродушному Валету понравилось, наверное, что его назвали Шариком. Он перестал лаять и завилял хвостом.
— Бездельник! — зло прошептал Струк и посмотрел куда-то вверх.
— Хозя-яин! — Бодя в сопровождении Валета прошелся по двору, взошел на крыльцо и обратился к Валету: — Что он, спит еще?
Бодя открыл дверь в сени.
— Хозяин!
Струк нервно взбирался куда-то по лестнице.
Бодя вышел на крыльцо, поинтересовался у Валета:
— Слышь, Шарик, а твой дед не помер часом?
Валет задрал к небу свою круглую морду и несколько раз пролаял.
Бодя тоже задрал свое круглое лицо к небу и промолвил в крайнем удивлении:
— Опа!
Струк сидел на верхушке мертвого дуба в заснеженном гнезде аиста.
Валет опять облаял Струка.
— С-скотина! — сквозь зубы сказал сверху Струк.
— Не понял! — грозно промолвил Бодя.
— Это я не тебе! Это я этому… шакалу…
— А че ты на Шарика так?
— Валет он.
— Так ты Валет? — спросил у Валета Бодя.
Валет утвердительно гавкнул.
— Слезай, дедунь.
— А мне здесь хорошо.
— Поговорить надо!
— Я и отсюда тебе все скажу… Слухай сюды: если вы попробуете меня забрать отсюда… Я вот прямо из этого гнезда улетаю в жаркие страны!.. Понял? А записку я уже оставил. Там написано, кто довел меня до самоубийства…
— Дед, давай без понтов и фанатизма. Лады? Я задаю вопросы — ты отвечаешь… Думаю, договоримся… Мне доложили, что в дом престарелых ты ни при какой погоде? Да или нет?
— Да, — ответил из гнезда Струк.
— Заметано. В город тоже не хочешь?
— Не хочу.
— Не вопрос. Давай тогда так раскинем колоду: я тебе покупаю хату в соседней деревне… Тут, за леском… Как, блин, она называется… Забываю все…
— Чирино?
— Ну… Покупаю, значит, тебе хату… В этих… Чириках… Со всеми удобствами и с аистом на липе. Оформляем все чин-чинарем на тебя… А ты мне дашь расписку, что отсюда в течение недели съезжаешь. О’кей?
— И все?
— И все.
— А чего это ты такой добрый?
— А я мизантроп.
— Кто-о?
— Ну, типа спонсор…
— Кто-о?
— Тот, кто любит бабло бедным раздавать… на халяву.
— Обманешь?
— Ты че?! — искренне возмутился Бодя. — Честное пионерское. Мамой клянусь и падлой буду… Даже косарь дам на обустройство.
— Чего дашь?
— Тысячу баксов.
— А нашими можешь?
— Не вопрос.
Бодя достал портмоне, отсчитал купюры, помахал ими.
— По сегодняшнему курсу.
— Положи к Валету в будку… Слезу — посчитаю.
Бодя сунул пачку в собачью конуру и достал ручку с блокнотом.
— Для договора купли-продажи нужны фамилия, имя, отчество. Диктуй.
— Струков… — продиктовал сверху Струк.
— Струков, — записал Бодя.
— Петр…
— Петр.
— Демьянович.
— С мягким знаком?
— С мягким.
Бодя записал и громко прочитал:
— Значит, Струков Петр Демьянович. С мягким знаком. Правильно?
— Правильно.
— Я сейчас сгоняю в сельсовет, все оформлю. Через часок буду. Вспрыснем покупочку и по-трезвому все обсудим. Сала отстегнешь?
— Не вопрос!
— С чесночком?..
— Будет.
— Баньку ты топишь?
— Я.
— По-черному?
— По-черному!
— А мне копчик можно будет погреть?
— Ну, а то!
— Заметано. Жди меня, и я вернусь.
— Хорошо.
— Ты ж только смотри шею не сверни, когда слезать будешь, — крикнул Бодя, садясь в машину, — а то хата наследникам достанется!
— Нету у меня наследников, — тихо сказал Струк.
— Ну, а кто мне «с легким паром» скажет?
Бодя укатил.
Струк стал осторожно слезать с дуба.
Слез, подошел к собачьей конуре, сунул в нее руку, достал пачку новеньких крупных купюр, понюхал ее, вытащил одну на выбор, посмотрел на свет. После этого спросил у Валета:
— Ты что-нибудь понимаешь?
Андрей и Маруся сидели в парке на скамейке.
— Прямо не знаю, что делать, Андрюша, — грустно сказала Маруся.
— Пусть Сашка со своим поговорит, по-мужски.
— Говорил. Без толку. Он же весь в деда.
— Знаю, упрямый. Его надо было Федосом назвать, а не Артемом. Прикажи, чтоб держалась от него подальше! Сестра и точка!
— Легко сказать… Она его тоже любит… Я это чувствую. Девке столько лет, красавица. От парней отбоя нет, а она как монашка…
— Тогда ничего не сделаешь. Пусть женятся. Что, таких случаев в жизни не бывает?.. С одной стороны вроде… — Андрей не нашелся, что сказать,
и зло выпалил: — А что им, ждать его смерти? Тоже паскудство!
— Ваську это добьет…
Помолчали.
— За все платить надо, — вздохнул Андрей. — За все. Ну, не брат они с сестрой! Все это знали. И батька-покойник знал… Только запретил всем даже думать об этом. Думаю, и Васька это знает… Только знать не хотел, что знает… Что тебе посоветовать… Жизнь все расставит по местам… Приезжайте тридцать первого… Помянем старого Ходаса.
— На кладбище надо бы съездить…
— И на кладбище съездим. Пойду я. Ты Петьку Струкова помнишь?
— Помню. Он в доме престарелых.
— Сбежал. У меня кантуется. Пойду утрясать историю. Бывай.
Андрей ушел.
Маруся тоже медленно пошла по предпраздничному городу.
Остановилась возле церкви, постояла и нерешительно вошла в нее.
Служба уже закончилась, и церковь была пуста.
Маленькая сгорбленная старушка гасила свечи.
Маруся опустилась на колени перед образом Богоматери.
Она не молилась. Просто смотрела на светлый лик.
А Дева Мария, прижимая к груди еще маленького Спасителя, сострадательно смотрела на Марусю.
Бодя и Струк голые вошли в баню.
— У меня пяточный нерв расстроен. С детства в расстройстве, — сообщил Бодя и указал на место чуть ниже спины и чуть выше ягодиц.
— Но пяточный нерв, по идее, должен в пятках находиться, — предположил Струк.
— Это вредный нерв с ответвлениями. У меня сюда ответвление.
— А в другие места бывает?
— Во все бывает… Это вредный нерв.
Бодя улегся на полку.
— Лечим… Кладешь березовый веник на ответвление.
Бодя показал куда.
Струк накрыл веником.
— После этого берешь круглый камень с каменки. Вон тот.
— Горячий же.
— Не рассуждай.
Струк надел перчатки, снял камень и уложил его на веник.
Камень зашипел.
— Прикрывай дубовым!
Из-под веника клубами попер пар.
— У-у-у-у!!! — взвыл Бодя. — Уж я с ней и так, и эдак… Со словами и без слов!!! У-у-ж я с ней… У-у-уж я с ней!
Маленький, словно игрушечный, частный самолет совершил посадку в Национальном аэропорту и стал выруливать на стоянку.
По аэродрому к самолету катила машина представительского класса. Рядом с водителем сидел Артем и разговаривал по мобильному телефону.
— Шеф, забыл спросить, а как к ней обращаться?
— А так и обращайся, — пошутил шеф. — Госпожа золотая леди.
— Может, она баронесса какая? — спросил Артем.
— Нет, она пролетарского происхождения. Зови как хочешь: леди, мадам… миледи… Ду ю андестэнд?
— Йес, сэр!
Ирина вышла из самолета на трап и… остановилась. Закрыла глаза, глубоко вдохнула морозный воздух.
К трапу подкатила машина.
Артем с букетом цветов взбежал по ступенькам и приветствовал зарубежную гостью по-английски:
— Хэлло, миледи! Наша фирма рада приветствовать вас в нашей стране. Как долетели?
— Спасибо, хорошо… — тоже по-английски ответила «миледи», обернулась и что-то сказала темнокожему пилоту.
Тот с улыбкой передал лакированный саквояж Артему.
Поддерживая гостью за руку, Артем свел ее с трапа самолета и усадил на заднее сиденье машины.
Машина неслась в сторону города. По обочинам громоздились бигборды, с которых сытая физиономия Мишки Киселя обещала: «Я вас сделаю счастливыми!»
Кто-то из конкурентов-юмористов зачеркнул слово «счастливыми», а после слова «сделаю» поставил жирный восклицательный знак. «Я вас сделаю!»
Водитель, восхищенно разглядывавший Ирину в зеркало заднего вида, тихо сказал Артему:
— Вот что значит быть миллиардершей… Тетя-то в серьезном возрасте, а как классно выглядит!
— Это оттого, что никогда никого за глаза не обговаривала, — на чистом русском языке сказала Ирина.
У водителя глаза стали квадратными.
Артем зло посмотрел на него, обернулся к даме и автоматически попросил прощения по-английски, тряхнул головой и сказал по-русски:
— Он у нас на стажировке, простите, пожалуйста…
— За что? Хоть и угловатый, но все-таки комплимент.
— Меня Артемом зовут.
— Ирина Владимировна.
— А без отчества можно?
— Можно, — улыбнулась Ирина.
Андрей сидел в одном из кабинетов горисполкома. Рассказывал:
— Я его еще года два назад заприметил… Их тогда в кукольный театр вели… Стоим на красном светофоре, ждем… И они гуськом, как цыплята. Дениска последний, флажок красный держит… Сопли-ивый… Я посмотрел на него, улыбнулся, а он… — у Андрея навернулись слезы на глазах, — тоже посмотрел на меня и просит шепотом: «Дедуська, дай сладину». Шепотом, чтоб воспитательница не услышала. Я в гастроном, шоколадку накупил… И знаю, что не голодные они все, и сладким их кормят… Но ему не сладкое нужно, а сладина!! Той же весной я пасеку завел. Чтоб сладина, значит, была… Постоянно.
Андрей достал из кармана Денискин рисунок.
— О, смотрите, что рисует… Это он… Я знаю! Это он по подзатыльнику от отца тоскует… Отца не было… А он тоскует… А подзатыльник от отца-а… Это… Я знаю… Получал.
— Андрей Федорович, дорогой… У меня даже ком в горле… Честное слово… Но к моему огромному сожалению, мне не только нечем вас порадовать, но даже обнадежить. Все упирается в ваш возраст. Органы опеки и слушать ничего не желают. Законодательство не обойдешь.
— Я помирать не собираюсь. У нас в роду все долгожители по мужской линии.
— Законом четко определена верхняя граница возраста человека, после которой усыновление недопустимо.
— Ну, нельзя усыновить, давайте я его увнучерю… Какая разница? Мог быть у меня такой внук? Мог. Мог остаться без родителей? Мог. И жил бы с дедом…
— Остроумно, забавно и трогательно, но… невозможно.
— Валентин Степанович, я же… Он привык ко мне. И если его кто-то другой заберет… сбежит. Я его знаю. Он шалопут еще тот. Представляете, его мама бросила еще в роддоме, отказалась от него, а он в морду бьет каждому, кто о ней плохое слово скажет.
— Андрей Федорович, я собственного ребенка отдал бы вам со спокойной душой, но… закон есть закон.
— Хренотень это, а не закон.
Машина подъехала к подъезду пятизвездочного отеля «Европа».
Артем выскочил, галантно открыл дверь и подал Ирине руку.
— Я в вашем полном распоряжении, Ирина… Какие у нас планы?
— Через день мне надо быть в Гамбурге. Вы смогли бы сопровождать меня?
— Нет проблем.
— Это буквально туда и обратно.
— Гамбург… — задумчиво проговорил Артем.
— Что, не получается?
— Нет, нет, все в порядке… Ирина Владимировна, а мы смогли бы взять в самолет одну мою знакомую?
— Если у нее все в порядке с паспортом, какие вопросы?
— Понимаете, у нее отец на лечении в одной из клиник Гамбурга. Это и мой дядя тоже…
— Ноу проблем, Артем… А знакомая, выходит, твоя двоюродная сестра?
— Да. Спасибо. Сейчас в отель?
— Мне надо разыскать одного человека, — вместо ответа сказала Ирина.
— Давайте данные. Найдем.
— Ходас Андрей Федорович.
У Артема удивленно вскинулись брови.
— Уже нашли, — сказал он. — Я его племянник.
— Тесен мир… Значит, Артем Васильевич?
— Нет, Александрович… А вы кто?
— Твоя тетя… Несостоявшаяся… Как Андрей… Федорович поживает?
— Нормально. Живет за городом. В лесу. Один.
— А с Василием что случилось?
— Герой Чернобыля.
— Понятно…
Андрей подходил к своему дому по холмистой длинной лесной дороге, которая на горизонте упиралась в освещенные солнцем облака.
Еще издали, со стороны своего подворья, он услышал разухабистую песню:
Ой! Ой! Ой! Ты да душы прыпала,
Ой! Ой! Ой! Ты наша родна сала,
Ой! Ой! Закускі лепшае не маем,
Гэй, налівай, душа спявае!
Ой! Ой! Ой! Ты наша родна сала!
Ой! Ой! Ой! Цябе не будзе мала,
Ой! Ой! З табою наш народ гуляе,
Ой, душа спявае!
Андрей подошел к своей калитке и остановился в крайнем изумлении.
Под навесом баньки был накрыт стол.
Хлеб, сало, огурцы, чеснок, банка маринованных грибов. И аж две бутылки виски. Одна была уже пустая, так как лежала возле сала плашмя.
На скамейке, держа в руке дорогой блестящий мобильник, сидел хорошо одетый, плотный круглолицый молодой мужик и прихлопывал по мобильнику в такт песне.
Валет притоптывал у его ног и пробовал подпевать. Подвывал. Его малость пошатывало.
Довершал картину Струк.
Полураздетый, раскрасневшийся, он лихо выплясывал возле собачьей будки и изо всех сил старался перепеть, а вернее, перекричать того, кто пел
в мобильнике:
Ой! Ой! Ой! Ты наша родна сала!
Ой! Ой! Ой! Цябе не будзе мала!
Ой! Ой! З табою наш народ гуляе!
Ой! Душа спявае…
От его распаренной спины клубами валил пар.
— Андрюха-а-а! — узрев приятеля, бросился к нему Струк. — Родной!
Валет радостно тявкнул и нетвердой походкой тоже поплелся к калитке.
Струк сочно расцеловал Андрея, а Валет еще раз тявкнул.
— Андрюх, хочешь узреть счастливого человека? — У Струка от радости и виски даже глаз не было видно. — Хочешь? Совершенно счастливого человека. Хочешь? Смотри!
Струк принял позу манекена.
— Кто это? — кивнул Андрей в сторону Боди.
— Друг, товарищ и брат, — восхищенно сказал Струк. — Вот говорят, что все крутые… тупые и сволочи… Не верь! Не верь, Андрюха. Клевещут… Завистники… Пошли вискаря шандарахнем!
— Это с какой такой радости?
— А я, Андрюха, теперь олигарх. Собственник собственной хаты в Чирино. Так что мы, братан, с тобой соседи! Пошли! С классным мужиком познакомлю. Мизантрёп. О! Я у тебя сальца чуток откроил, грибочков там, огурчиков взял. Не боись! Все будет оплачено… по прейскуранту. Бодя! — позвал Струк. — Иди сюда! Хозяин приехал!
Подошел пьяный Бодя.
— Кто приехал?
— Хозяин…
— А ты кто?
— А я Струк…
— Не понял… — Боде и впрямь трудно было сообразить, и он задал уточняющий вопрос, указав пальцем на хату: — Это чья фазенда?
— Моя, — сказал Андрей.
— Его, — подтвердил Струк.
— А ты кто? — спросил Бодя у Струка.
— Струк я…
— Ты не хозяин?
— Он хозяин!
— А что ты тут делаешь?
— А я…. у него… в примаках живу…
— Но ты же, блин, говорил мне, что в детдом… в смысле, престарелый дом… не поедешь?
— Не поеду. Он мне остохренел за пять годов.
— А зачем я тебе хату в Чириках купил?
— Ты ж добрый. Мизантрёп…
— Я купил, чтобы ты переехал отсюдова!
— Так перееду. Я ж тебе расписку дал.
— Все ясно, — сказал Андрей Струку. — Я тебя на сутки оставил, а ты уже успел мою хату загнать? — А потом обратился к Боде: — От вашей конторы тут уже несколько раз приходили. Я им сказал и тебе повторяю: никуда я отсюда не съеду. Ни за какие деньги.
— Так я ему и денег дал. Тысячу баксов.
— Отдай ему его доллары, — приказал Андрей Струку.
— Никаких он мне долларов не давал, — сказал Струк. — Я валюты в жизни в руках не держал. Перекреститься могу.
Валет неожиданно стал облаивать Бодю. Бодя набросился на Струка.
— Чего ж ты не сказал, что ты не хозяин?!
— А ты у меня спрашивал?
— Нет.
— Все, — сказал Андрей. — Концерт окончен. Отдай все, что взял у него, — приказал он Струку.
Струк без энтузиазма отдал Андрею договор и пачку денег.
Андрей всунул все в руки Боде.
— Пересчитай.
— Слышь, старик, — обратился к нему Бодя. — Может, все-таки с тобой договоримся?
— С наследниками моими будешь договариваться. А пока я жив — здесь будет мой дом, и здесь будет жить мой аист. Гуляй, Вася…
— Бодя, я… Блин, так лажануться…
Зимний день угасал.
Солнце уже скатилось за лес и оттуда своими последними лучами окрашивало в малиновый цвет заснеженное гнездо аиста.
Спал в своей конуре ленивый Валет.
Спал на лежанке подгулявший и несостоявшийся домовладелец Струк.
Старый седой Федос Ходас с портрета смотрел на пылающий в печи огонь.
Андрей лежал на диване и тоже смотрел на огонь.
Машина, на которой Артем встречал Ирину в Национальном аэропорту, с зажженными фарами летела по бесконечной холмистой дороге в сторону хутора Андрея.
С бигбордов сытая рожа Мишки Киселя нагло смотрела на трассу.
«Я вас…», остальное было залеплено снегом.
— Андрей Федорович! — весело сказал Артем, входя в хату. — Подъем! Дед Мороз пришел!
— Здорово, Тёма… Чего это ты на ночь глядя…
— А Дед Мороз только на ночь глядя и приходит. А кто это у тебя?
— Сосед… Еще по Белым Росам. Ты не знаешь.
Струк замычал во сне и повернулся на лежанке.
— Значит так, дядя Андрей… Костюм, галстук, шляпу… И лысину расчесать!
— С чего это вдруг?
— Представительствовать поедем.
— Никуда я не поеду. Выдумал.
— Надо, старче, надо! Если я тебя не доставлю — меня со службы вытурят. Зачем тебе безработный племянник? Давай-ка мыться, бриться, одеваться!
— Да скажи ты толком!
— Не уполномочен. Ну, живо, живо!
Через полчаса тщательно выбритый дядя при полном параде стоял перед зеркалом, а возле него суетился племянник.
— У тебя ж костюм с этикеткой! Ты что, не надевал его ни разу?
— Нет.
— На смерть припас, что ли?
— Ну, а то…
— Дядя Андрей! У тебя, можно сказать, жизнь только-только начинается, а ты… Парфюм какой-нибудь имеется?
— Посмотри в комоде.
Артем открыл верхний ящик комода, достал запечатанную в целлофан красивую коробку.
— Это же я тебе на юбилей дарил! Тоже на смерть бережешь?
Артем лихо вскрыл упаковку и стал обильно орошать Андрея французскими мужскими духами.
— Хватит! Хватит! — защищался Андрей. — Могут подумать, что я балерун какой-нибудь…
Струк проснулся, сел на лежанке и стал наблюдать за превращением своего друга в сельского денди. Он был лохмат и с похмелья.
— Красавец! — подытожил Артем, венчая голову Андрея новенькой шляпой. — Вперед, гламур!
— А вы куда? — хриплым голосом спросил Струк.
— По бабам, — ответил Артем. — На всю ночь.
— Смотри не торгуй здесь больше… — напутствовал Струка Андрей
и обратился к Артему: — Представляешь, пока я вчера в город ездил, он мою хату загнал.
— Пошли, пошли. Время — деньги.
— А ты когда вернешься?..
— Он не знает, — ответил Артем.
— А… а ты?
— И я не знаю.
Артем усадил своего дядю в машину, сам сел впереди, хлопнул дверцей.
Машина понеслась по холмистой зимней дороге.
Слева, прыгая по верхушкам сосен, елей и голых берез, бежала полная луна.
Струк вышел на крыльцо.
Лунный свет заливал подворье, заснеженное поле, лес, гнездо аиста.
Звезды на небосклоне дрожали от холода.
Струк подошел к столу возле дуба. На нем так и осталась стоять начатая бутылка виски.
Струк налил себе чарку.
Валет в своей будке подал голос.
— Будь здоров, — сказал ему Струк.
И выпил рюмку.
Луна смеялась.
Машина катила по ночному городу, который был похож на юбилейно-праздничный торт со свечами.
Огни, огни, огни…
Ирина стояла перед большим окном шикарного гостиничного номера-люкс и смотрела на ночной город.
Официантка из ресторана сервировала маленький столик на две персоны.
Подъехали под козырек пятизвездочного отеля «Европа».
Молодой швейцар подбежал и с улыбкой открыл дверцы.
— Добро пожаловать!
Андрей выкарабкался из представительского лимузина. Осмотрелся.
Артем в машине с кем-то разговаривал по телефону.
Из ярко освещенного холла «Европы» вышел очень высокий, плотный парень.
Артем вышел из машины.
— Игорь, — обратился к нему Артем, — проводи, пожалуйста, господина Ходаса в 612-й номер. Его там ждут.
— Я без тебя не пойду, — испугался Андрей.
— Пойдешь, где ты денешься! Только шляпу сними.
Андрей послушно снял шляпу.
— Это мой родной дядя, — сказал Игорю Артем. — Робкий и скромный от природы. Смотри, чтобы его никто не обижал.
— У нас не обижают и не обижаются, — пробасил Игорь. — Пошли, батя.
Андрей обреченно, как некогда сватать Верку за Сашку, побрел за могучим Игорем.
Артем набрал номер на мобильнике.
— Ирина Владимировна, объект на месте. Через пару минут будет.
Я, чтобы не смущать его, с вашего позволения пойду. Машина в вашем распоряжении. Если какие вопросы — я на связи. Спасибо. До завтра. Когда вылет? Ясно. Пока-пока.
Артем набрал еще один номер.
— Галка, привет. Завтра во второй половине дня летим к отцу. Будь готова.
Андрей вместе с Игорем поднимался вверх в зеркальном лифте.
Потом шел по мягким коврам шестого VIP-этажа.
Игорь деликатно постучал в дубовую дверь 612-го номера.
— Да! — послышалось из-за двери.
Игорь осторожно приоткрыл дверь и спросил:
— Разрешите?
— Пожалуйста…
— Заходи, батя, — тихо сказал Андрею парень, пропустил его вперед и после этого бесшумно закрыл за собой дверь.
Огромная гостиная люкса была ярко освещена.
Спиной к двери возле большого окна стояла темноволосая женщина в ярком длинном платье. Она медленно-медленно повернулась. Глаза у женщины были влажными.
— Здравствуй…
Андрей ее сразу узнал, но почему-то долго-долго не мог вымолвить:
— Здравствуй… Ира.
Дочь и мать сидели на кухне.
За окном хозяйничала зимняя предновогодняя ночь.
— Он уехал, я осталась одна… — говорила Маруся. — А через пару недель поняла, что не одна… А тут Васька… твой папа… Господи, что я говорю!
— Мама, ты все правильно говоришь, — сказала Галюня.
— Он меня со школы любил…
— Я знаю… Только не любил, мама, а любит.
— Прости… Теперь ты все знаешь.
— А я с детства это знала.
— Кто тебе сказал? Сашка?
— Никто мне ничего не говорил! — вдруг вспылила Галюня, но быстро взяла себя в руки и сказала: — Мама, у нас по женской линии все знахарки… Я, как и ты. Больше сердцем чувствую, чем знаю… Так вот, из всех бабуль
в Белых Росах я больше всего любила старую Киселиху… И она при каждой встрече мне конфетки совала…
— Помнишь, как ты ей куклу носила, чтобы папку не обижали?
— Помню… Куклу Люськой звали.
Помолчали.
— Когда вы завтра летите?
— Под вечер.
— На работе отпустят?
— Отпустят, — грустно сказала Галюня.
Сашка и Верка уже легли спать, когда в прихожей щелкнул замок и вошел, стараясь не шуметь, Артем.
Разделся, прошел на кухню.
— Джеймс Бонд явился, — буркнул Сашка.
Верка только вздохнула.
— Пойду поговорю… еще раз. По-мужски.
— Только, я тебя прошу, не ори. Люди спят.
— Когда это я орал?.. У меня голос такой. Спи.
— Борщ в холодильнике. Скажи, чтоб разогрел.
— Хорошо. Спи.
Сашка встал, засунул ноги в тапки и в трусах пошел на кухню.
— Привет… — открывая дверь, сказал он.
— Привет, батя…
— Поговорить надо, — довольно громко, чтобы слышала Верка, сказал Сашка, прикрывая плотно кухонную дверь.
— Давай, — сказал Сашка.
Вместо начала разговора Сашка заговорщицки подмигнул сыну и изобразил пальцами правой руки кружку. Дескать, будешь?
— Давай, — тоже перешел на шепот Артем.
Сашка встал на стул, открыл самый верхний кухонный ящик и достал из его нутра толстую книженцию под названием «Гражданская война и интервенция в СССР».
— Как дежурство прошло? — изображая серьезный «мужской» разговор.
— А я не дежурил сегодня…
— А что делал? — Сашка развернул массивную книгу в сером переплете.
В ней обнаружился тайник: страницы были вырезаны по форме плоского штофа, а в тайнике лежал сам штоф с водкой «Белые Росы».
— Я сегодня встречал богатую клиентку. Между прочим, твою бывшую родственницу, — сказал Артем, доставая рюмки.
— Какую родственницу? И почему только мою, а не твою тоже?
— А я еще не родился, когда она перестала быть нашей родственницей. Это жена дядьки Андрея.
— Кобра? Иди ты! Неужто приехала? — Сашка налил.
— Прилетела. На личном самолете.
— Чего-чего? И что, сама за рулем?
— Да не-ет, у нее пилоты. Ну, давай…
Артем поднял рюмку и… замер.
Сашка тоже замер с рюмкой в руке.
В дверях кухни стояла грозная Верка:
— Огурчиков принести?
Оплывала свеча в стеклянном подсвечнике.
Таял лед в ведерке с шампанским.
За окном погасли огни новогодней иллюминации.
Ирина и Андрей сидели за столиком в номере.
Андрей рассказывал:
— Ну, а потом, когда в стране начался этот бардак, я понял, что места при этом «социализме с нечеловеческим лицом» мне нет и не будет. Квартиру продал, купил себе хату за городом и съехал отсюдова к чертовой матери. Хата есть, пчел развожу, аист во дворе живет…
— А это далеко?
— Да не очень.
— А как деревня называется?
— Могильно.
— Веселое название.
— А сейчас еще веселее! Столичная крутизна это место выкупила, будут строить коттеджный поселок под названием… каким бы ты думала? Белые Россы! Всю деревню уже подкупили, кроме меня.
— Так, может быть, стоит согласиться?
— Аиста жалко…
— Давай выпьем.
— Давай.
Выпили.
— Так что, как видишь, — закусывая, говорил Андрей, — ничего я в жизни не достиг…
— А ты думаешь, я достигла? Кажется,Чехов где-то сказал, что самым естественным содержанием старости должны быть дети… Если нет детей, человек должен занять себя чем-нибудь другим… либо впасть в детство, когда хочется деревца сажать, ордена носить…
— …И разводить аистов… — грустно договорил за нее Андрей.
— Ты семью заводить не пробовал?
— Не-а.
— Зря мы с тобой развелись.
— Наверное…
— А может… — смущенно предложила Ирина, — я вот закрою тут все дела, продавай ты свою хату, да и поедем доживать на Южное полушарие…
— Это куда?
— В Новую Зеландию.
— Море всегда меня угнетало.
— А там не море… Там очень красивое озеро, похожее на наши озера. Викатипу называется. Великана так звали. Мешал людям жить. Ну, люди обозлились и, дождавшись, когда великан уснет, а спал он, как и положено великану, аж целый месяц, обложили его хворостом и подожгли. Великан сгорел, на месте, где он спал, образовалось озеро, а на самом дне озера до сих пор бьется его сердце. И от этого уровень озера то поднимается, то опускается… Поедем? У меня там домик в горах…
— А в качестве кого ты меня приглашаешь? В качестве евнуха?
— Дурак ты…
Андрей вздохнул и грустно продекламировал:
— У крестьянина три сына… младший умный был детина, средний был и так и сяк, старший вовсе был… дурак…
Ирина решительно взяла свой бокал, вылила из него остатки шампанского в ведерко со льдом, откупорила бутылку коньяка, налила сама себе, залихватски выпила и тоном, не терпящим возражений, сказала:
— Поехали!
— Куда? — испугался Андрей.
— Поехали к тебе на хутор! Покажешь своего аиста…
— Аист в командировке… Отгулы взял…
— Поехали…
— У меня там грязно… и неубрано.
— Клопов нету?
— Клопов нет.
Ирина нажала на клавишу мобильника:
— Игорь, машину!
Машина неслась по дороге, которая надвое разрезала залитое лунным светом заснеженное поле.
По всему полю слева и справа из-под снега были видны неубранные осенью валки соломы.
— А я это видела, — прижимаясь плечом к Андрею, сказала Ирина.
— Где ты могла это видеть?
— Во сне… Только на этих стожках еще дети стояли…
Пораженный Андрей уставился на свою бывшую жену.
— Что? — ласково спросила Ирина.
— Мне тоже это снилось…
— Не надо нам было расходиться…
Верка, в самом деле, принесла с балкона соленых огурчиков, поставила на стол, собственноручно налила своим мужикам по второй, решительно закрутила пробку и пошла в спальню.
— Куда ты ее? — попробовал остановить жену Сашка.
— Под подушку.
— А по третьей?
— Экономить надо. Кризис во всем мире.
— Вер…
— Все, я сказала! — Вера закрыла спальню.
— А мы, батя, по половинке. Чтобы и на третью осталось.
— Не могу я. Твой дед Федос завещал нам два «до»…
— Это как?
— «До» краев и «до» дна! — Сашка тяпнул рюмку и захрустел огурчиком.
Артем завет деда проигнорировал и, выпив половинку рюмки, стал хлебать борщ.
Сашка смотрел на сына.
Артем почувствовал его взгляд.
— Батя, — сказал он. — Давай я с тобой по-мужски поговорю. А?
— Валяй.
— Помнишь, ты как-то сон свой рассказывал?
— Какой сон?
— Ну, когда еще молодым был… На Курилах… Когда тебя землетрясением завалило.
— А-а-а, — вспомнил Сашка. — И что?
— Расскажи.
— Ну… — Сашка сморщил лоб, — вроде твоя бабушка Стеша набрала воды из колодца, а мы с Андреем и Васькой пьем из одного ведра… Вода вку-усная… Ну, и баба Стеша зовет меня: Сашка-а-а… Я голову поднимаю, а это Верка… Ну, значит, мама наша… И чего? Я про нее тогда и не вспоминал, и не думал ни разу…
— А мне, знаешь, что снится… Мама ведет меня в первый класс. Я маленький… голову поднимаю, а это не мама…
— А кто?
— Угадай с одного раза.
— Давай по третьей, — не стал угадывать Сашка.
Артем пододвинул ему свою рюмку.
— Такими дозами только лекарство пьют, — Сашка воровато глянул еще на один кухонный ящик. — Сейчас мы ету монашку уделаем…
— Батя, я не буду, мне завтра с ранья за руль. А потом за границу.
— А ты чисто символически… — Сашка встал на стул. Стал открывать ящик. — Ведь я же, Зин, не пью один…
— Она тоже у меня под подушкой, — открыв дверь на кухню, сообщила Верка.
— Обложила… — буркнул Сашка.
Когда Андрей и Ирина проезжали через Чирино, Ирина закричала:
— Смотри! Смотри!
— Ни фига себе! — в крайнем удивлении воскликнул водитель.
Андрей через ветровое стекло посмотрел в направлении, куда указывала Ирина.
На фоне лунного диска, на самой вершине озябшего тополя, в заснеженном гнезде, поджав ногу, стоял аист. Это было сооружение, воздвигнутое по указанию Боди.
Машина промчалась мимо.
Андрей резко повернулся и стал смотреть через заднее стекло.
— Полный шиз… — резюмировал он.
Когда машина остановилась возле калитки Андреевой хаты, все трое, и водитель тоже, вылезли из машины и уставились на гнездо на мертвом дубе.
Гнездо было пустое.
— Он же околеет там, — кивнула в сторону Чирино Ирина. — Мороз…
— Ну, не ловить же его нам! — сказал Андрей.
— Все перемешалось на фиг, — сокрушенно вступил в разговор водитель. — В Африке снег, у нас Африка… Аисты с ума посходили… Конец света! Вас ждать?
Андрей и Ирина посмотрели друг на друга.
— Жди, — после небольшой паузы сказала Ирина и первая поднялась на крыльцо.
Андрей пошел следом.
Струк, мирно дремавший на лежаке, был разбужен включенным светом.
— Доброе утро, — приветствовал его Андрей.
— Здорово…
— Здравствуйте, — кивнула ему Ирина.
— Привет… — Струк был несколько удивлен, игриво улыбнулся Андрею: — А я думал, вы схохмили насчет баб…
— А это кто? — спросила у Андрея Ирина.
— Присмотрись…
Ирина стала присматриваться.
Струк прищурился тоже.
— Постой, постой… — Струк расплылся в улыбке, лицо его стало сахарным. — Кобра! Ируня!
— Какая я тебе кобра, Петюня? — узнала также его Ирина.
— Узнала?
— Узнала, Стручок!
— А ты че, вернулась к нему?
— Вернулась.
— Зря.
— Хватит трепаться! — сказал Андрей.
— Да, — спохватился Струк. — Ну, ладно… Загостился я у тебя, Андрюха, а меня дурдом… то бишь мой дом ждет… Пойду я, чтоб вам не мешать…
— Куда ты пойдешь?
— В свое заведение.
— Глянь на часы…
— Ну и что? К утру доберусь.
— Еще окочуришься по дороге, а мне отвечай…
— Так это… Ты с ба… с женщиной… Я — третий лишний… А может, в будку к Валету? А?
Ирина захохотала, достала из сумочки мобильник, нажала на кнопку:
— Игорь, доброй ночи… Я тут близкого родственника своего встретила… Такие обстоятельства, что ему ночевать негде сегодня. Я отправлю его на машине, встреть, пожалуйста, проводи в мой номер… Я только утром буду.
Струк вышел на крыльцо. Андрей и Ирина вышли проводить его.
— Так сказать, бывайте здоровы, живите богато, я тоже… по бабам поехал куда-то!
Он подошел к машине, влез на переднее сиденье, хлопнул дверцей и важно сказал водителю:
— Крути педали…
Водитель окинул взглядом фигуру Струка, опустил стекло и недоверчиво спросил:
— Серьезно?
— Серьезно… — ответила Ирина.
Водитель закрыл стекло, еще раз оглядел Струка и спросил:
— И куда поедем?
— В Европу, — отважно выдохнул Струк.
— Ну, в Европу так в Европу…
Машина укатила в лунную ночь.
Ирина и Андрей молча смотрели на звезды.
Ирина протянула руку и отломила нависшую над скатом крыльца сосульку.
Поднесла ее к губам.
— Помнишь, возле школы было много берез… Весной, когда подмораживало, с них сосульки свисали. Сладенькие-сладенькие… как леденцы… Мы за них дрались даже. А что там сейчас?
— Ледовый дворец.
— Покорми меня чем-нибудь. Я с утра только пью.
— Сало будешь?
— Будешь.
— Грибы? Капусту?
— Будешь.
— Медовуха есть…
— А давай напьемся? А?
Звезды на небе звенели.
В отеле «Европа» водитель сдал Струка дремлющему Игорю.
— Игореха, к тебе… Давай деду ключ.
— А-а-а… Батя, а ключ не у тебя, что ли?
— Не. Во, корочку какую-то хозяйка дала, — Струк показал магнитную карточку. — Пропуск, наверное…
— Это и есть ключ. Пошли.
Игорь повел Струка к лифту. По дороге объяснял:
— Я тебя запускаю на шестой этаж. Выйдешь, сразу направо. 612-й номер. Повтори.
— 612-й, — повторил Струк.
— Вставляешь в прорезь ключ… Вот так вот… чтобы стрелочка сверху была. Понял?
— Понял.
— Загорится зеленая лампочка… Открывай, входи и чувствуй себя как дома.
— Что, и спать можно?
— Все можно.
Струк вошел в лифт.
Игорь нажал на кнопку.
Старика понесло вверх.
Бодя, нетвердо ступая, вышел из 622-го номера гостиницы «Европа»
и стал прощаться с зарубежными партнерами своей фирмы.
— Гуд бай, Б-о-одья, — пошатываясь от славянского гостеприимства, чуть выговаривал лысый, маленький и толстенький человечек. — Сэнк ю… Си ю…
— Будь, Рич… — обнял его Бодя. — Ю си… Ту мора.
— О’кей, Бод!
— Все. Иди слип, — Бодя сложил две ладони и положил на них свою круглую голову. — Баю-бай, баю-бай.
— О Ес! Бай-бай! — обрадовался толстячок. — Бай-бай!
— Все, закрывайся.
Бодя пошел по коридору. И тут же остановился.
В конце коридора в замке номера 612 ковырялся тот самый дедуля, для которого он сегодня утром по ошибке купил в д. Чирино хату и с которым выдул почти две бутылки виски.
Мало того, что ковырялся в замке VIP-номера, так еще и приговаривал:
— От, птамать, напридумывали!
Бодя плотно закрыл глаза и сильно потряс головой.
В это время замок у Струка сработал и он вошел в номер.
Когда Бодя открыл глаза, коридор был пуст.
Бодя прошел по коридору, с опаской посмотрел на 612-й номер, прошел 610-й, снова посмотрел на 612-й и убежденно сказал сам себе:
— Пора завязывать…
Закрыв за собой дверь, Струк остолбенел и пару раз порывался вернуться обратно в коридор.
Ему показалось, что с нового железнодорожного вокзала эвакуировали всех людей, а весь вокзал отдали ему одному под ночлег.
Он внимательно осмотрел большую хрустальную люстру, перевел взгляд на магнитную карточку-ключ, которую судорожно сжимал в кулаке и, обратившись к ней, сказал:
— Открывай, входи и чувствуй себя… Чувствую.
Он прошелся по номеру.
— Буржуазизм… Полный буржуазизм.
В нерешительности остановился возле сервированного столика, на котором практически ничего не было тронуто.
Воровато оглянувшись, налил в бокал коньячку, выпил, крякнул, взял бутерброд с черной икрой.
И откинулся на подушки дивана.
В холле Бодя подошел к сонному Игорю.
— Слышь, братан, не мое дело, конечно, но, по-моему, у тебя 612-й на уши ставят.
— В смысле?
— Ну, типа грабят.
— Старичок?
— Старичок.
— Это с моего ведома.
Бодя вышел из холла на морозный воздух и еще раз сказал сам себе:
— Не-е, точняк, надо завязывать…
Ночь плыла над городом.
Ночь плыла над лесом.
Нахальная физиономия Мишки Киселя с бигбордов вдоль трассы грозилась: «Я вас сделаю!»
На спину пластмассового аиста в гнезде падал снежок.
Ласковый красный отсвет плясал в окошке Андреевой хаты.
Андрей и Ирина сидели за столом и говорили, говорили, говорили.
Старый Ходас с портрета ласково смотрел на них.
Охранник Игорь бежал по коридору отеля.
Своей карточкой открыл 612-й номер.
Телевизор в номере работал. Один из ночных каналов показывал концерт народного хора:
Окрасился месяц багрянцем,
Где волны шумели у скал…
Струк подпевал:
Поедем, красотка, кататься,
Давно я тебя поджидал.
— Дед, угомонись! — шепотом попросил его Игорь. — Ты принца разбудил!
— Какого принца? — испугался Струк.
— Принца Трибудана. Он в соседнем номере живет.
— Ёкарный бабай!
— Ложись спать! Свалился ты на мою голову… — Игорь выключил телевизор и вышел.
Струк робко заглянул в спальню, но войти не отважился.
Почесав затылок, сходил в прихожую, снял с вешалки свое пальто, лег на диван, положив под голову одну из подушек, укрылся пальто и тихо уснул.
Утро всю страну накрыло серебром.
Бодя вошел в дверь скромного особнячка, на котором красовалась вывеска: «Областная коллегия адвокатов. ПРЕЗИДИУМ».
Стоял в пробке на кольцевой дороге и нервно разговаривал с кем-то по мобильнику Русаченко.
Спешили куда-то Сашка и Верка.
Сладко спала на лежанке Ирина.
Андрей осматривал расположенные под навесом на зимовку ульи.
Прыгал, чтобы согреться, возле мусорного бачка Мишук.
К воротам дома-интерната для престарелых № 28 подкатило шикарное представительское авто.
Совершающие утренний моцион пожилые люди удивленно смотрели, как из машины выбирался полупьяный Струк с бутылкой коньяка.
Выбрался, вздохнул и обреченно пошел к зданию.
Бодя стоял «на ковре» перед Русаченко.
Тот хохотал.
— Ну кто же, в натуре, знал, что он — это не он? Старик? Старик. В дом престарелых не хочет? Не хочет. Без аиста жить не может? Не может. На суицид давил, спрыгнуть с дуба грозился. Ну, я чин-чинарем все на него оформил, а тут явился настоящий. Ну и попер меня вместе с договором. Никогда так не лажался…
Шеф перестал смеяться и нажал на кнопку селектора:
— Лера…
— Слушаю, Сергей Григорьевич…
— Лера, передайте по всем отделам, чтобы с Нового года Бородича никто Бодей не называл.
— Хорошо… — засмеялась секретарша.
— Отныне он у нас филантроп.
— Мизантроп… — несмело поправил своего шефа Бодя.
— Короче, спонсор и Дед Мороз в одном лице. Ко мне Ходас просилась?
— Она ждет.
— Закончу с Бородичем — пусть заходит.
— Хорошо, Сергей Григорьевич.
Бодя положил на стол бумагу.
— Что это?
— Договор… на хату… В этих Чириках.
Шеф вздохнул, мельком глянул в договор.
— Ну и что? — сказал он. — Наша фирма совершила продажу своего имущества физическому лицу. Физическое лицо уплатило за стоимость имущества и даже государственную пошлину уплатило.
— Не платил он ничего! И договор у нас… Я уже в областную коллегию к адвокатам сгонял. С самим Чифирьчиком встречался…
— С кем встречался?
— С Чифирьчиком. Это их типа президент… Фамилия у него такая…
— Чайчиц его фамилия, а не Чифирьчик! Он мне только что звонил. Интересовался, как это наш «Агробокс», имея таких припыленных сотрудников, удосуживается успешно работать?
— Почему припыленных?! — возмутился Бодя. — Старикан-то денег не платил!
— Ну и что! В любом суде над нами просто посмеются. Короче, вот что, Бодя, приклей себе бороду, найди этого… — шеф глянул в договор, — Струкова Петра Демьяновича, скажи, что ты Дед Мороз и делаешь ему от нашей фирмы новогодний подарок. Как и обещал.
— Я ему еще и тысячу баксов… обещал.
— Так свои обещания надо выполнять, товарищ филантроп. А пока суть да дело возьми машину и сгоняй в художественную мастерскую на Солнечной. Они нам уже указатель сделали. Сегодня установим. Только смотри не перепутай, Кутузов! Они и для крематория указатель делают.
Бодя вышел из кабинета с договором в руке. Сокрушенно сказал:
— Так, блин, лопухнуться, — и кивнул Галюне: — Заходи.
Галюня вошла в кабинет.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич.
— Здравствуйте Галина Васильевна… Что у вас?
— Отпустите меня, пожалуйста, на два дня за свой счет.
— Перед Новым годом?
— Есть возможность слетать в Гамбург, отца навестить в клинике. Туда и обратно. Частным самолетом.
— Даже так?
— Бывшая жена моего дяди сюда прилетела… А отсюда летит в Гамбург… Пригласила… меня с братом.
— А кто она?
— Я не знаю. С дядей развелась, за кого-то замуж вышла, сейчас вдова…
— Ну, хорошо, летите…
— Спасибо.
Галюня направилась к выходу.
— Галина Васильевна! — окликнул ее шеф.
— Слушаю.
— У нас скоро итоговое заседание Совета директоров. Напишите, пожалуйста, заявление.
— Какое заявление?
— Просьбу, чтобы фирма нашла возможность погасить ссуду, которую вы взяли на лечение отца.
Была пауза.
— Сергей Григорьевич, станьте на мое место. После нашего с вами вчерашнего разговора вы бы написали такое заявление?
Была еще одна пауза. Потом Русаченко сказал:
— Нет.
— Спасибо, — тепло улыбнулась ему Галюня.
— А вот спасибо ваше не принимается.
— Почему?
— Потому что я делаю это не для вас, а для себя.
Восходящее солнце положило один из своих лучей на веки спящей Ирины.
Женщина открыла глаза и сладко потянулась.
Она проснулась на лежанке, укрытая белоснежным одеялом, на такой же белоснежной подушке.
В печи потрескивали дрова.
На дворе блестел под солнцем снег и лениво гавкал сытый Валет.
Со стены на женщину ласково смотрел седой Ходас-старший.
Где-то высоко над деревней летел самолет.
Маленький самолетик легко взмыл в синее небо и взял курс на Европу.
В салоне было только несколько кресел, и от этого он казался очень просторным.
В креслах сидели и оживленно беседовали Ирина, Артем и Галюня.
Смуглая стюардесса разносила кофе.
Сашка возвращался с дежурства.
— Уважаемый, — обратился к нему возле магазина небритый Мишук в потертой кожаной куртке и меховой шапке, — дайте пару рубликов… на пузырек не хватает.
— Ты бы на закуску сначала собрал, а уж потом… на пузырек…
— Ну, дай на закуску, — покорно согласился Мишук.
— На закуску, — буркнул Сашка, достал из кармана всю мелочевку и вручил ее мужику.
— Спасибо, уважаемый. Дай вам Бог здоровья… И вашим близким тоже…
Сашка с грустью посмотрел на грязную тельняшку под курткой у мужика, повернулся и пошел в магазин, но возле самого входа остановился. Повернулся, тихо позвал:
— Мишук?..
Мужчина в куртке повернулся, кивнул утвердительно:
— Мишук.
— Не узнаешь?
Мишук сощурился:
— Не-е…
— А Кунашир помнишь? До Японии доплюнуть можно было!
— Кунашир помню…
— Помнишь, как меня из-под обломков вытаскивал… После землетрясения?
Мишук расцвел весь.
— Сашок! Роднуля моя! Живой?
— Живой! Тебя-то как сюда занесло?
— Носило-носило и занесло!
Подбежали друг к другу, обнялись.
Художественные мастерские постарались на славу.
Указатель был выкован в форме летящего аиста.
Правое крыло венчали пустотелые буквы «Белые», а левое «Россы».
Когда указатель установили, «Белые» оказались на фоне облачка, а «Россы» так и остались на фоне голубого неба.
Все присутствующие зааплодировали.
— Сергей Григорьевич, — обратилась к Русаченко важная персона. — Нет слов… Молодец…
— Стараемся, Антон Миронович, стараемся…
Защелкали фотоаппараты.
Бодя кокнул бутылку шампанского о левое крыло аиста.
— Веруня, я не один, — с порога сообщил жене Сашка. — Проходи, Мишук… Раздевайся.
Вера вышла.
Муж в прихожей помогал какому-то бомжу снимать куртку.
— Знакомься, это Мишук… Мой друг по Курилам… Прошу любить и жаловать…
Верка захлопала глазами.
Сашка сообразил, что «любить и жаловать» его друга жене будет очень непросто, поэтому добавил возвышенно, торжественно и чуть с надрывом:
— Он достал меня после землетрясения из-под обломков дома… Если бы не он, мамуля, не было бы у тебя ни мужа, ни сына…
— Здравствуйте… — ласково поздоровался Мишук.
— Здравствуйте… — вздохнула Верка.
Бодя пришел в дом-интернат для престарелых.
— Бабаня, — обратился он к старушке, которая медленно прогуливалась по вычищенным от снега дорожкам парка. — Старичка одного ищу… Шустренький такой…
— Мы здесь все шустренькие. Как звать?
— Бодя.
— Нету такого старичка.
— Это меня так звать. А его… Демьян, кажется…
— И такого нету.
— С усами еще такими.
— Здесь все с усами. Как звать?
Бодю вдруг осенило, он достал договор и, заглянув в него, радостно промолвил:
— Ну я же говорил — Демьяныч! Струков Петр… Демьяныч.
Старушка иронично посмотрела на него и сказала:
— Шестая палата…
Струк в полной тоске лежал на своей кровати в палате номер шесть.
Сосед, на которого он жаловался Валету и который был похож на жирного кота, смачно вспоминал свою лихую молодость…
— Я студент-практикант, а она, значит, зав. отделением. Фигурка — виолончель… Сверху все что надо, потом вот такая талия и опять… все что надо… Перед обеденным перерывом мне звонит и мур-мур: «Вольдемар Кузьмич, зайдите, пожалуйста, мне надо с вами посоветоваться…» Ну я, натурально, свою диагностику на ключ и к ней в кабинет… И сове-етуемся, сове-е-етуемся, сове-етуемся…
Струк обреченно смотрел в потолок.
— А однажды… — лысый старичок стыдливо засмеялся, прикрывая беззубый рот. — У нее за ширмочкой клиентка заснула… А она про нее забыла… — старик аж зашелся от смеха. — Мы, значит, вовсю советуемся, а та заспанная выходит из-за ширмочки. Что бы-ыло-о!
В дверь стукнули и тут же распахнули ее.
На пороге стоял Бодя в бороде Деда Мороза.
— Вам кого? — спросил сосед.
— Вот я, Дедушка Мороз, — продекламировал Бодя. — Борода из ваты.
— Бодя! — Струк вскочил с кровати.
— Я подарки, блин, принес, друг ты мой горбатый.
— Бодя, — Струк всхлипнул…
— Вставай, Демьяныч! Руководство поручило мне сбацать с тобой «Елочку». Ну, дети! Встали в круг! И-и-и! В лесу родилась елочка… В лесу она росла-а-а…
Струк, его сосед и Бодя взялись за руки и повели хоровод.
По коридору шла директор. Услышала песню и направилась к палате номер шесть.
А в палате номер шесть сосед Струка Вольдемар Кузьмич стоял перед «Дедом Морозом» на табуретке и, прижав правый кулак к сердцу, самозабвенно пел:
Не сравнятся с тобо-ой ни леса, ни моря-а-а,
Ты со мной, мое поле, студит ветер висо-ок.
Здесь Отчизна моя-а, и скажу не тая-а,
Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок.
— Умница, солнышко! — похвалил старика Бодя. — Евровидение отдыхает… — Бодя вручил соседу Струка бутылку виски. — С Новым годом, батя…
— Спасибо, Дедушка Мороз, — прослезился сосед.
— Хороший мальчик… — Бодя погладил его по лысине. — Мы с Демьянычем сейчас линяем отсюдова, а ты скажешь начальству, что я его, типа, забрал…
— И куда это вы его «типа» забрали? — на пороге палаты стояла директор.
— С Новым годом! — приветствовал ее Бодя.
— Взаимно.
— Докладываю. Фирма «Агробокс» реально забирает этого бравого солдата Швейка на поруки. Специально для него приобретены загородная вилла и индивидуальный аист.
— Никуда он не поедет! — грозно заявила директор. — А вы немедленно покиньте территорию дома-интерната. Что это такое? — она указала на бутылку виски.
— Дед Мороз подарил, — испуганно пролепетал сосед.
Директор изъяла виски и кольнула глазами Бодю.
— Я долго буду ждать?
Бодя уже кого-то вызвал по мобильнику.
— Шеф, проблема… На меня наехали и Швейка не отдают… — и спросил у директора: — А ты кто?
— Я — директор.
— Директор, говорит, — сказал в мобильник Бодя и тут же протянул его женщине: — Тебя.
— Чего-о?
— Это, между прочим, Русаченко, — серьезным тоном предупредил Бодя строгую женщину.
Директор тут же схватила мобильник и расцвела, как роза весной.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич! Здравствуйте, дорогой! И вас тоже… Здоровья, любви, а остальное приложится… Спасибо, вашими молитвами… — Директор косо посмотрела на Бодю: — Но вы понимаете, он какой-то странный… ваш сотрудник. Сергей Григорьевич, милый, ну как же я припыленному, как вы говорите, могу доверить пожилого человека? Ну, хорошо, хорошо. Под вашу ответственность. С Новым годом!
Директор вернула телефон Боде и, сохраняя лицо, строго сказала:
— Отпускаю только до третьего числа. На подобные вещи существуют особые процедуры.
И с достоинством ушла, унося с собой реквизированную бутылку виски.
На соседа Струка было жалко смотреть.
— Ша, батяня, — успокоил старика Бодя. — Еще не родился тот человек, чтобы Деда Мороза опустить ниже плинтуса. Зовем Снегурочку… Только вместе. И-и-и…
— Сне-гу-роч-ка! — заблажили все.
— Оп-ля! — Бодя выхватил откуда-то из глубин своего безразмерного пальто еще одну бутылку. — От Снегурочки! С Новым годом!
Ирина сидела в кабинете профессора одной из клиник Гамбурга.
— А вы ему кто? — спросил профессор.
— Я… в общем-то, совершенно посторонний человек. Ну… так, просто давняя знакомая.
— А молодые люди?
— Девушка… родная дочь, а парень… тоже родственник. Близкий…
— Случай уникальный и очень сложный… Не вдаваясь в подробности, хочу сообщить, что три предыдущие операции прошли успешно, а завтра состоится последняя… Самая ответственная и… самая непредсказуемая… Будет применена абсолютно новая разработка… Ноу-хау… нигде в мире еще не применяемая. И если нам будет сопутствовать успех, он очень быстро восстановится и Новый год сможет встретить вне стен клиники.
— А шансы?
— Девяносто на десять.
— Так это же нормально!
— Конечно. Если бы девяносто было на нашей стороне.
Васька лежал в светлой солнечной палате.
Вся голова у него была утыкана разноцветными датчиками.
А Ваське снилось бесконечно широкое замерзшее лесное озеро, малахитовый лед на нем.
И по всему озеру над лунками сидят рыбаки. Их много-много, чуть ли не на каждом метре. Как положено: шубы, шапки, снасти. Только рыбаки-то дети горькие… Ну, по четыре, пять, от силы по шесть лет… Сидят, глупые,
и смотрят в круглые луночки…
И это бы еще ничего.
От леса, в который вонзалось замерзшее озеро, шла шеренга косарей.
И по льду что-то косят.
— Взжик! Взжик! Взжик! — поют косы.
А шеренга состояла из Васьки, Сашки, Андрея, батьки Федоса, Тимофея, Струка, Артема, еще кого-то из мужиков.
— Взжик! Взжик! — взмахивают все косами.
Гнездо аиста на льду озера, а в нем озябший аист переминается с ноги на ногу.
Сруб колодца тоже на льду.
Детдомовец тащит салазки по льду.
А в салазках сидит директор детского дома и играет на балалайке.
— Взжик! Взжик! Взжик! — поют косы.
Галюня в легком платьице сидит возле колодца над лункой и удит рыбу.
Подняла голову:
— Папа… Папочка-а-а…
Артем и Галюня сидели возле.
— Папа… — шепнула Галюня. — Папочка-а…
— Галка, не дергай его… Тебе же сказано, он все слышит и воспринимает… Выйди лучше свежего воздуха глотни. А то вон выглядишь, как ночная бабочка после сверхурочной работы.
— Нахал!
— Иди, иди…
Галюня вышла.
Артем долго смотрел на Ваську.
— Дядь Вася, — наконец тихо позвал он, — послушай меня, пожалуйста… Ты лучший из нашего рода… Самый лучший… Ну, деда Федоса давай не обсуждать. Он на особом счету… А после него — ты… И если в моем присутствии про тебя кто-нибудь скажет хоть одно плохое слово — я ему хребет сломаю. Это не по-христиански, конечно, будет, зато по справедливости…
Я тебя люблю. Я тебя очень люблю. Помоги мне, пожалуйста. Дед Федос всегда говорил: живите набело, по-человечески… Давай, дядя Вася, набело…
Галюня в наброшенной на плечи шубке гуляла по скверику.
— Твоя дочь не моя сестра… И я ее люблю! И она… нет, она от меня шарахается, как от прокаженного, но не родит она от другого мужика ребенка! И я это знаю, и она это чувствует… Дед Федос все это знал, но молчать всех заставил… Ему под Новый год сто лет исполняется. Соберемся, помянем и за твое здоровье выпьем. Так что ты пока… не помирай. Лады? Дашь дозвол — камень с души у всех снимешь. Не дашь — так тому и быть… Не помирай, ладно?
Галюня гуляла по скверику.
Ирина спросила у профессора:
— Господин Шварц, возможно ли, чтобы те деньги, которые заплачены за операцию, были возвращены родственникам?
— Это исключено.
— Вы, наверное, неправильно меня поняли. Операция будет оплачена.
Я готова это сделать хоть сейчас.
— Так в чем вопрос? Передайте деньги родственникам.
— Лучше, если бы они пришли из клиники. Я готова перечислить даже намного больше.
— Ничего не понимаю. О! Это есть загадочный славянский характер и народ.
— Это даже не славянский… В нашей местности есть совсем особый народ.
— Как называть?
— Белые россы.
— Почему белые?
— Ученые до сих пор к единому мнению не пришли…
— Может быть, что все есть стерильно-стерильно… — улыбнулся профессор. — И отсутствует всякий микроб.
— Наверное…
Ирина, Артем и Галюня стояли возле машины.
— Сегодня какое число? — спросила Ирина.
— Семнадцатое, — сказал Артем.
— Ну, вот что, ребята, — сказала Ирина. — Я остаюсь, а вы летите домой. Билеты уже заказаны и оплачены.
— Ирина Владимировна… — со смущенной укоризной промолвил Артем.
— Это в счет вашего вознаграждения, Артем Александрович…
— Спасибо, — сказала Галюня.
— Будем надеяться, что все будет хорошо, но шансов практически нет… Я поэтому и остаюсь… Чтобы вам потом мороки было меньше. Сейчас
в отель, потом в аэропорт… К вечеру будете дома. Готовьтесь к худшему. За деньги можно все купить… кроме любви, здоровья… и детей.
— Спасибо, — сказала Галюня.
Но сесть в машину не успели.
На крыльце клиники появился профессор, держа над головой мобильник:
— Одну минуту!
— Что, к телефону кого-то? — изумился Артем.
Профессор подошел. Мобильник он держал перед собой, как флаг. Сказал:
— Он на короткий момент пришел в себя. Несколько слов сказал. Я успеть записать.
Профессор включил запись…
— Тема, — послышался из динамика трудноузнаваемый, но все-таки Васькин голос, — если ты… ее… обидишь… или… бросишь — убью! Галюня… слушайся а-а… его… — запись оборвалась.
Галюня сорвалась с места и бросилась назад в клинику.
— Позвольте, профессор, — Артем изъял у немца его мобильник, выхватил свой и в несколько секунд перекинул по блютузу запись Васькиного обращения.
Галюня прижалась к руке отца…
На морщинистую ладонь катились слезы.
— Папочка, родной, любимый, единственный… Я тебя никогда не оставлю… Я тебя отмолю… Я тебя… Я тебя…
Из-под сомкнутых ресниц у Васьки выкатилась слеза.
— Здравствуйте! — сказал Андрей Сашке. — Этого еще не хватало!
— Ну, братуха, я тебя прошу… — Сашка был явно сконфужен.
Андрей выглянул в окно.
Возле крыльца стоял уже подстриженный, выбритый и обстиранный Веркой Мишук.
Возле его ног сидел Валет.
— Дружбан это мой… Он меня во время землетрясения на Кунашире…
— Слышал, слышал! — замахал руками Андрей. — У тебя все бомжи в Советском Союзе в дружбанах ходили! И что, они все должны жить на моем хуторе? Чего ты его у себя не оставил?
— Ну прикинь, где? В одной комнате я с Веркой, в другой Артем… На кухне, что ли? Андрюха, он тихий, спокойный, от него маманя в роддоме отказалась, сирота круглый… Помогать тебе по хозяйству будет. И потом… ты со своей Коброй, скорее всего, в Израиль слиняешь… — Сашка показал Ирину на фото. — А человеку…
— Заткнись! — зло оборвал его Андрей. — Охламон…
Мишук на улице медленно развернулся и тихо пошел со двора.
Валет тоже грустно побрел за ним.
Андрей вышел на крыльцо.
Мишук уходил.
— Ты куда пошел?
Мишук повернулся и не ответил.
Валет повернулся и лениво тявкнул.
— Тебя как звать?
— Мишук…
— Заходи… — вздохнул Андрей.
— Уважаемые пассажиры! Через двадцать минут наш самолет приземлится в Национальном аэропорту города Минска… температура воздуха в Минске минус пятнадцать градусов.
Паважаныя пасажыры! Праз дваццаць хвілін наш самалёт зробіць пасадку ў Нацыянальным аэрапорце горада Мінска. Тэмпература паветра ў Мінску мінус пятнаццаць градусаў.
Артем дремал в своем кресле.
Галюня, сложив на груди руки, что-то беззвучно шептала.
Струк с вещами и Мишук без вещей вошли во двор своего нового жилища и стали прокладывать через снег дорогу от калитки до крыльца.
Припорошенный пластмассовый аист стоял в заснеженном гнезде, поджав правую ногу.
На спине у него сидели нахохлившиеся воробьи.
Струк отпер замок. Прошли сени, открыли дверь в хату.
Хата была совершенно пуста.
В углу стояла старенькая кровать.
А посредине белела печка.
На печку был наклеен старый церковный календарь с репродукцией древней иконы Спаса, который грустно-грустно смотрел на стариков.
— Можно, мы тут жить будем? — спросил у него Струк.
К офису фирмы Русаченко подкатил мерседес.
Из машины вышел начальник Артема Адмирал.
— Я к Русаченко, — сказал он охраннику.
— Как прикажете доложить?
— Скажите, что Адмирал приехал.
— Как ваша фамилия?
— Это и есть моя фамилия. Ад-ми-рал.
— Виноват. Сергей Григорьевич, к вам Адмирал, — по громкой связи сообщил охранник.
— Проси, проси…
— Второй этаж. 212-я.
— Спасибо.
— Ка-акие люди! Сколько лет, сколько зим…
Русаченко вышел из-за стола и обнял Адмирала.
— Здравствуй, дорогой… — сказал Адмирал. — Очень рад тебя видеть в добром здравии и благоденствии. Наслышан, наслышан… По телевизору вижу, в газетах читаю. Горжусь.
— Как ты, Сан Саныч?
— Полюса сменил. Раньше защищал наших от вредного влияния их, а сейчас защищаю их от вредного воздействия наших. Международное охранное и сервисное агентство возглавляю.
— Круто.
— Слушай, ты, говорят, коттеджный поселок возводишь?
— Решил хатку на курьих ножках поставить? Поспособствуем и решим.
— Это я не для себя. Одна богатенькая золотая леди уполномочила. Желает приобрести несколько коттеджей под семейные дома для сирот. Видимо, грехи юности замаливает… Кстати, наша землячка, а вон как взлетела. Лучшая леди из всех ледей… Со странностями. На план взглянуть можно?
— Пожалуйста.
Подошли к стене, на которой красовался план с ярко-красной подписью «Белые Россы».
— Дома вот на этом участке хочет приобрести. Там где-то аист живет. Так вот, очень желает, чтобы ты птицу не спугнул, чтобы он и впредь продолжал ей приносить в клюве подкидышей и деток, мамы и папы которых лишены родительских прав.
— Десять миллионов, — тяжело сказал Русаченко. — Долларов. Нет, евро.
У Адмирала глаза стали как блюдечки. Впрочем, он тут же погасил свое удивление и сказал:
— Мое дело предложить, ее — отказаться. Я с твоего позволения, эсэмэсочку сброшу. Пусть решает. Если она сейчас не на приеме у Президента… ответит быстро:
— А что, ее Президент принимает?
— Так она ж золотая леди.
Адмирал набрал цифру и отправил СМС.
— Ну, так рассказывай, как ты, жена, детки, внуки… Нет, на внуков ты не тянешь.
— Я ни на кого не тяну. Ни на внуков, ни на детей, ни на жену.
— До сих пор один?
— Один.
— Смотри, дорогой, может статься так, что все заработанное пойдет на укрепление дружбы между народами.
Пискнул мобильник.
Адмирал открыл текст.
— Что и требовалось доказать… — вздохнул он.
— Меньше не будет, — еще тяжелее сказал Русаченко.
— Она согласна, — сообщил Адмирал. — А с тебя, старик, комиссионные.
Возле калитки Андреевой хаты остановился микроавтобус детского дома.
Директор вышел, открыл дверцу.
— Ну что, Дионисий, выходи… Домой приехали.
Из микроавтобуса вышел светлоокий Дениска с рюкзачком и с полиэтиленовым пакетом.
— Все вещи забрал? Ничего не забыл?
— Не-е.
— Андрей Федорович! — громко позвал Андрея директор.
Андрей вышел на крыльцо.
— Принимайте жителя! Мы с ним так и не определились, кем он будет вам приходиться, сыном или внуком.
— Это как… понимать?..
— Все нормально! — Директор, достал папку с документами. — Ваш вопрос, как говорят бюрократы, решен положительно. Осталось пару подписей поставить.
Мальчишка подошел к Андрею, шмыгнул носом:
— Здоров, батяня…
— Здоров, сына…
Поздоровались.
— Денис, — сказал директор. — Давай вещи и погуляй во дворе… А нам с твоим батей поговорить надо.
Дениска отдал Андрею свои вещи и пошел знакомиться с Валетом.
Андрей и директор вошли в хату.
— Позвонили сверху, — улыбнулся директор, — и сказали, что в нашей стране законы пишутся не для того, чтобы людям жизнь отравлять.
— А как узнали? — Андрей никак не мог в себя прийти.
— Только между нами. Я дал честное слово, которое сейчас подло нарушаю. Хорошая у вас племянница, Андрей Федорович. Поговорила со своим шефом… Я так думаю… Ну, а ее шеф вхож в самые высокие кабинеты. Дальше, как говорится, дело техники. И вот еще что… Только, Андрей Федорович, дайте слово: ни-ко-му… Даете?
— Даю.
— Как мне кажется, вам это надо обязательно знать. Галина Васильевна дала юридически оформленное обязательство, что если с вами, не приведи Господь, что-то случится, Дениса она заберет в свою семью. Тут уже органы опеки и руки подняли.
— Молодец, Галюня, — у Андрея покраснели глаза.
— Только, Андрей Федорович… Я вас прошу…
— Век воли не видать, — поклялся Андрей и провел себе по шее ладонью. — Давай медовухи тяпнем…
— Ну, а что? Повод есть…
Андрей откупорил одну из своих заветных бутылочек, налил, но выпить не успели.
На улице завыл Валет. Завыл тоскливо и протяжно, как по покойнику.
Андрей с директором переглянулись и вышли на крыльцо.
Дениска уже вошел в роль хозяина хутора и первое, что сделал, это выселил Валета из конуры, а сам занял его место.
Валет тоскливым воем жаловался на несправедливость.
— С ума сошел!— совсем неласково набросился на «увнученного» мальчика Андрей. — Сейчас же вылазь оттуда! Посмотри, что ты с курткой сделал! Денис! Ты у меня получишь!
Мальчик засмеялся, состроил рожицу и спрятался в глубине конуры.
Андрей стал выковыривать его оттуда.
Директор детского дома, со стаканом медовухи в руке, смеялся до слез.
Валет лаял.
Мишук вместе со Струком украшали елку возле дуба всем, что подвернулось под руку… Бутылки, пакеты, шарики.
За туманам нічога ня відна,
За туманам нічога ня відна,
Толькі відна дуба зелянога…
В предновогодний вечер в хате Андрея Ходаса было многолюдно.
С городской улицы Белые Росы кроме родных пришли все, кто помнил старого Ходаса.
Пришел даже директор детского дома, который привозил сюда увнученного Дениску.
Дениска сидел рядом с Андреем и наворачивал «сладину» — мед в сотах.
Портрет старого Ходаса был снят со стены, водружен на подоконник.
Перед ним горела церковная свеча в стограммовой рюмке с рисом, служившей подсвечником.
Пели, вспоминали. Андрей рассказывал:
— Они же друг без друга жить не могли… Помню, батька каждый день, ка-аждый день ковыляет с утра на шестой этаж. «Куда ты, батя?» — «Пойду гляну, может, уже, Бог дал, окочурился…»
Струк продолжил:
— Андрюха, а ты помнишь… На похоронах что Тимоха отчебучил… Дядьку Федоса хоронят, значит… Ну, там, кто плачет, кто просто так…
А Тимоха ходит и всем хвастается: «А ить я его пережил… Повышенное обязательство взял на себя, поднатужилси — и пережил». Ну, все… Гроб уже закрывать надо… Подошел Тимоха прощаться. Ка-а-ак заплачет! И говорит: «Гад ты, Федос! Такую подлянку мне устроил… Сам помер, а мне мучайси тут…» А сам пла-а-ачет! Ему: «С ума сошел! Так на покойника!» От гроба оттаскивают, а он: «Пустити! Я ему все скажу».
Все вспомнили, смеялись. Кто-то сказал:
— Давайте и Тимофея помянем… Хороший был мужик. Пускай лежит свято…
Налили. Не чокаясь, выпили.
Старый Ходас через церковную свечку с улыбкой смотрел с портрета на своих бывших односельчан.
А хто ж ета вядзерца дастане,
А хто ж ета вядзерца дастане,
Той са мною на рушнічок стане,
Той са мною на рушнічок стане.
По темным окнам резануло светом фар.
Послышался звук подъехавшей машины.
— Это твоя Кобра прикатила, — сказал Андрею Струк.
— Глянь, Маруся, — попросил Андрей.
Маруся, сидевшая ближе всех к двери, вышла в сени и тут же возвратилась с новыми гостями.
Это были Русаченко и его верный сотрудник Бодя.
— Здравствуйте, — сказал Русаченко. — С Новым годом!
Все нестройно ответили на поздравление.
Бодя, узрев Струка, расплылся в улыбке.
— Здравствуйте, Сергей Григорьевич, — растерянно поздоровалась с шефом Галюня.
— Я хотел бы поговорить с хозяином, — кивнув Галюне, сказал Русаченко.
— Ну, я хозяин, — жестко промолвил Андрей. — Дальше что?
— Очень приятно, Андрей Федорович… Я генеральный директор фирмы «Агробокс». Зовут меня Русаченко Сергей Григорьевич… Ваша родственница Галина Васильевна у нас работает, — Русаченко улыбнулся Галюне.
— Ну… — еще больше набычился Андрей.
— Решением облисполкома на месте вашей деревни и прилегающей к ней территории за два года будет возведен коттеджный поселок под названием Белые Россы. В связи с этим…
Андрей не дослушал.
— Я вам тысячу раз говорил уже: никуда и ни за какие деньги я отсюда не уеду! И аиста я вам не сдам!!! Хоть убейте!
— Можно? Мне? Договорить? — тяжело спросил Русаченко.
— Что ты, блин, как этот, на фиг? — шикнул на Андрея Бодя.
— Можно? — переспросил Русаченко.
— Пожалуйста…
— Спасибо. Ваше подворье будет сохранено в том виде, в котором оно находится сейчас… Ну, естественно, будут подведены коммуникации, что-то подремонтировано, не нарушая фактуры. Дуб, на котором гнездо, обследуют специалисты, и он будет укреплен, если это необходимо… В общем, ваш дом будет сохранен как памятник нашему патриархальному подворью.
И можете мне поверить, я принял это решение не из-за вашей непримиримой позиции… Аист — логотип нашей фирмы. Еще раз всех с Новым годом… До свидания!
Русаченко пошел к двери. Бодя за ним.
— А медовухи выпить слабо? — нашелся Струк. — А? Слабо?
Русаченко обернулся.
— Ну почему же? — улыбнулся он.
— Налей гостю! — зашипел на Андрея Струк. — Что ты, в самом деле, как этот, на фиг?
Бросились за чистой посудой, стали подвигаться, чтобы усадить новых гостей.
— Сергей Григорьевич, вы прямо как Дед Мороз, — сказала Галюня Русаченко. — А почему без Снегурочки?
— Будет и Снегурочка, — пообещал Русаченко и спросил: — А что у вас за торжество? Свадьба?
Он внимательно посмотрел на Галюню.
— Нашему батьке, — сказал Сашка, — сегодня сто лет!
И он кивнул на портрет на подоконнике.
— Ну, тогда за батьку! — предложил Русаченко.
— За батьку!
— За батьку!
Выпили.
— За батьку, Бодя, — автономно наливал Струк, — надо не единожды, а многократно… Тебе сколько?
— А ты че, краев не видишь? — спросил Бодя. — Я, правда, типа завязал. Послезавтра два дня будет, как в рот не беру.
Туман ярам, ярам-даліною…
Туман ярам, ярам-даліною…
Свет фар опять полоснул по окнам.
Подъехала машина. Так как было шумно и весело, на нее никто не обратил внимания.
В хату вошла Ирина.
— С Новым годом!
— О, Снегурочка! — радостно приветствовали ее. — А Дед Мороз где?
— Где Дед Мороз? — спросил у женщины Дениска.
Ирина опешила.
— Чей это мальчик? — спросила она.
— Это мой сын. Денисом зовут, — сказал Андрей.
— Здравствуй, Денис.
— Почему ты без Деда Мороза? — строго спросил мальчик.
— Скоро, скоро он прилетит! А пока просил передать письмо госпоже Марии. Правда, оно на немецком, но, говорит, там разберутся… Читай, Артем! Читай и переводи.
Артем взял письмо и стал читать:
— Уважаемая госпожа Ходас! Сообщаем вам, что наша клиника, в которой находился на излечении ваш муж господин Ходас, от гонорара за свои услуги отказывается. Рады также сообщить, что господин Ходас уже выписан из клиники…
Артем читал дальше, но его уже никто не слышал.
Поднялся такой ор, что погас огонь в печи.
Все бросились целовать Ирину.
Кто до нее не смог добраться, целовались между собой.
— Тихо! — вдруг громко и властно подал голос Русаченко, стукнув ладонью по столу.
Все умолкли.
На улице кто-то играл на гармошке итальянскую народную песню «Грустная канарейка».
И даже не на улице, мелодия лилась откуда-то сверху, как будто с чердака или с крыши.
Все вначале посмотрели на потолок, а потом по одному стали выходить на улицу.
Рогатый месяц заливал своим серебряным светом подворье.
На сухом дубе, в заснеженном гнезде аиста, сидел Васька и весело наяривал на гармошке «Грустную канарейку».
Месяц висел над его головой как нимб.
Началось тако-о-е!
Кто-то хохотал, держась за живот.
Галюня прыгала от радости и от радости же рыдала. Слезы с ее длинных ресниц падали прямо в сугроб.
Струк обнимал Мишука.
Сашка тупо смотрел вверх.
Верка пыталась ему что-то объяснить.
Плакала Маруся.
Бодя достал из кармана ракетницу и пульнул вверх. Ракета взметнулась вверх и опустилась на стожок сена в огороде. Стожок вспыхнул.
Кто-то бросился его тушить.
Короче, всего не опишешь.
Ирина, укрыв сонного Дениску полой своей шубы, сидела на крыльце и наблюдала за тем, как Ваське помогают спускаться с мертвого дуба на землю.
— Теть Ира, а этот шарик всегда там висит?
— Какой шарик?
Дениска указал на луну.
— Это месяц, Дениска…
— И он всегда там висит?
— Всегда. Только иногда в тень прячется…
— В какую тень?
— В нашу тень… Мы живем на Земле, и когда Солнце заходит за нас… вот и получается тень…
— Так он от нас прячется?
— От нас…
— А кто его туда забросил?
В пустой хате перед портретом старого Ходаса догорела свечка.
Легкая извилистая струйка дыма взметнулась к сединам старика на фото.
Начался отсчет второго столетия памяти.
Из телевизора заколотили куранты.
Праздник утром кончился.
И гости разъехались кто куда.
Андрей проводил их и остался вместе с сыном Дениской и со своим верным Валетом стоять на холме, с которого сбегала черная лента асфальтированной дороги.
Она шла вниз, потом взбиралась на холм пониже, опять ныряла куда-то вниз, появлялась опять, опять исчезала и, наконец, уже стремительно и быстро стала подниматься вверх, вверх, вверх… к солнцу…
Солнце поворачивало на лето…
К о н е ц
Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Белые Россы», Алексей Ануфриевич Дударев
Всего 0 комментариев