«Победитель»

Победитель (fb2) - Победитель 273K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Яковлевич Степанов

ПОБЕДИТЕЛЬ

А. Степанов ПОБЕДИТЕЛЬ

повесть

ПОБЕДИТЕЛЬ

Анатолий Яковлевич Степанов - известный писатель и киносценарист, по произведениям которого поставлены десятки кинофильмов, в том числе такие широко известные как «Победитель», «Привал странников». «Футболист». Герои произведений А. Степанова - яркие, неординарные личности, ведущие бескомпромисную борьбу против преступного мира, коррумпированных чиновничьих структур власти.

С А. Степанов. 1994:

С Оформление «Московский рабочий», 1994. С Оригинал-макет ТОО «Пролог», 1994.

Как во сне — беззвучно и медленно — явился взрыв. Всадника оторвало от стремян, подняло над конем, раскрутило и шмякнуло. Взметнулась тьма.

Разъезд не спешил. Впереди серой солдатни и гнедых лошадей шел, брезгливо и осторожно выбирая путь меж ям и воронок, белый конь под стройным высоким офицером. У той воронки офицер остановил коня.

—Красный Андрей Болконский! — догадался офицер и обернулся к своим поделиться сей новостью. Тут же подъехал предупредительный фельдфебель.

—Комиссар! — обрадовался фельдфебель. — Красиво лежит!

Он и, правда, лежал красиво: небольшой, аккуратный, в щегольской гимнастерке под двойной портупеей, в начищенных сапогах со шпорами, разбросал он руки по земле и слегка был засыпан землей.

— Действительно, не Болконский, а, действительно, комиссар, с сожалением согласился офицер. — Кстати, и я — не Бонапарт. Я — не Бонапарт, Сергеич?

—Никак нет, ваше благородие.

Комиссар внезапно открыл глаза, и конь под офицером нервно отпрянул. Офицер слегка похлопал коня по шее:

—Ты его не бойся. Он теперь нестрашный.

Комиссар бессмысленно׳ и неподвижно глядел на офицера.

—Возьмите его, Сергеич.

***

Офицер мокрым полотенцем стер с лица остатки мыльной пены, налил в ладонь одеколона, резко провел рукой по щекам и шее, содрогнулся и сладострастно ахнул. В чистой просторной избе было зеркало — он с интересом и любовью осмотрел себя, а потом кулаком ударил в дощатую перегородку.

— Служба! Комиссар где?

 Мягко ступая, проник в помещение фельдфебель.

— В баньке, Георгий Евгеньевич. При двоих часовых.

— Что так? — удивился Георгий Евгеньевич.

— Из старых служащих, многозначительно произнес Сергеевич и положил на стол сверток в свежей тряпице. Офицер не спеша, на четыре стороны раскинул тряпку и присвистнул. Среди бумажек и книжек лежали четыре креста на черно-желтых лентах.

— А точно его?

— Его, его, Георгий Евгеньевич. Кавалера сразу же видать.

— Ну что ж. Давай сюда кавалера.

Голова и шея у комиссара не двигались, а потому он противоестественно сильно повращал глазами — осмотрелся.

Порывшись в бумагах и книжечках, Георгий Евгеньевич почитал кое-что и сказал благодушно:

— Что имеете мне сообщить, Спиридонов... Яков Павлович? Комиссар помигал и сказал рвано и хрипло, удивляясь тому,

что не слышно и его голоса:

— Громче говори. Ни хрена не слышу.

Повторять криком полуернический вопрос было неприлично и поэтому Георгий Евгеньевич проорал бессмысленно:

— Кто такой?!

Спиридонов понял и усмехнулся.

— Ты про меня все в бумажках прочитал. Чего ж спрашиваешь? Фельдфебель стоял здесь же, у дверей, слышал все, и офицер

разозлился. И закричал уже по-настоящему:

— Часть? Потери? Куда отходите?

— Вот этого я тебе не скажу, — серьезно ответил Спиридонов.

— Не скажет, Георгий Евгеньевич, — деликатно встрял, в разговор фельдфебель. Офицер помолчал, подумал.

— Черт с ним. Мне не скажет — в контрразведке скажет.

— И в контрразведке не скажет, — с готовностью возразил Сергеевич.

— Ты-то чему радуешься? А не скажет им, так это их дело. Разговор был окончен, и офицер встал.

— Шлепнешь меня? — грустно поинтересовался Спиридонов.

— Я тебя шлепать нe буду, — раздельно и громко произнес офицер. А в контрразведке допросят и шлепнут — это уже как

положено.

— Страшно помирать? — ликующе спросил фельдфебель.

— А ты что, тоже готовишься, шкура? — незлобным вопросом ответил на вопрос Спиридонов.

— Не забыл казарму, служивый? — искренне обрадовался фельдфебель.

— Сергеич, будь добр, выйди на минутку. Мне с ним с глазу на глаз поговорить хочется.

—Так вы, Георгий Евгеньевич, кричать будете — я за перегородкой все равно услышу.

—Во дворе погуляй. Воздухом подыши.

С патриархальными отношениями было покончено. Фельдфебель понял это и вытянулся.

— Слушаю, ваше благородие.

Когда замолкли его шаги, офицер сел за стол и предложил Спиридонову.

— Садись.

Спиридонов долго устраивался на стуле так, чтобы меньше болели руки - ноги. Офицер один за одним бросал на стол георгиевские кресты.

—Полный бант. Твои?

—Чужие б нс таскал.

—Зачем они тебе? Ты же коммунист.

Вопрос насчет своей принадлежности к партии большевиков Спиридонов разъяснять не стал.

—А ты, я вижу, из студентов. Знаешь, что такое полный бант? Твой барбос... ־ Спиридонов хотел кивнуть на перегородку, кивнул и привился от боли. — Твой барбос, надо полагать, уж второй десяток по казармам. И, на взгляд, не трус. Сколько у него георгиев-то?

— Два.

—Ну, один за то, что доносил во время. А один — за дело. Один! А в банте их четыре.

—Гордишься ими?

—Я собой горжусь, студент.

—А помирать и кавалеру страшно.

—Не хочу я помирать, студент. Так точнее будет.

Офицер поднялся.

— Ты меня, видимо, обидеть хочешь. Так ведь слово «студент» — не обидное слово. Ладно, поговорили.

Встал и Спиридонов.

— Зови своего барбоса.

Офицер подошел к окну и, крикнув: «Сергеич!» --сказал, наконец, то, что мучило его все время:

— Ты с Сиверсом Ростов брал?

— Было дело.

— Значит, это был ты. Шел но улице победитель-- красный командир. А навстречу шел бывший студент. Я, я шел! Был победитель пьян и наряден. Ты, Ты! Я еще удивился тогда: с чего бы это красные новую форму ввели, с аксельбантом. Подошел поближе — не аксельбант это, а сопля. Неудачно высморкаться изволил пьяный победитель.

־Спиридонов сморщился, скрипнул зубами.

— Поддых бьешь, гад.

— Ты это был?

— Я. Позор жизни моей это.

— А я из-за того аксельбанта погоны надел.

***

Гасил краски день. Серело. Темнело. Спиридонов вышел на крыльцо, вдохнул широко, старательно огляделся. Двор — как двор, опоганенный случайным военным постоем. Ограда из слег, к ограде привязаны кони — один тот, офицерский, белый. Два солдатика у ворот, с винтовками. И улица, пустынная деревенская улица, взбиравшаяся на близкий холм.

— Солдатешки у тебя какие корявые, — сказал он, не оборачиваясь.

— Елецкая мобилизация, — стыдливо признался фельдфебель и ткнул Спиридонова в спину дулом нагана. — Иди, иди!

— В баню, что ль? Так она нетоплена. Елецкие говоришь? — Спиридонов, нe торопясь, спустился по ступеням. Шагнул вниз и фельдфебель. Спиридонов точно уловил момент его неустойчивости и упал спиной ему в ноги. Всей своей тяжестью фельдфебель рухнул через Спиридонова. Поймав его за ногу, Спиридонов слегка дернул ее и фельдфебель неловко, головой ткнулся в дубовую колоду, лежавшую перед крыльцом. Одним движением Спиридонов вырвал из ножен шашку.

Солдатики смотрели на него.

—Нот я нас! — замахнулся на них Спиридонов, и они испуганно отпрянули.

Рубанул шашкой повод, взлетел на белого, воткнул в конские бока каблуки (шпоры п портупею с него сняли). Только на вершине холма услыхал свист пуль. До лесу было менее версты. Поймал стремена, лежа на шее коня, нашел концы повода, связал. Привстал в стременах, обернулся, показал в улыбке зубы.

Задыхаясь, Георгий Евгеньевич взбежал на холм. Вдали-вдали малозаметно двигалось белое пятно.

—Ах, хвастун! — восхитился Георгий Евгеньевич. — Коня получше успел выбрать. Белого!

—Ваше благородие, уйдет! — простонал подоспевший солдатик.

Офицер взял у солдата винтовку, достал патрон, подышал глубоко — успокаивался.

Пятно приближалось к лесу.

— Ваше благородие, стреляйте! — азартно прорычал солдатик.

— Становись! — офицер поставил солдата перед собой и положил на его плечо ствол винтовки. — Жаль Бедуина.

Солдат, стоя неподвижно все-таки старался отвести голову от винтовки. Георгий Евгеньевич выстрелил.

—Как и следовало ожидать, промахнулся, — грустно констатировал офицер. Что ж, для очистки совести — вслепую.

Снова выстрелил и признался:

—Ушел.

У опушки опять просвистела пуля. Вот они, кусты, вот они, деревья...

Всадник скрылся в лесу. И здесь их достала вторая пуля. Через ляжку Спиридонова она вошла в коня, и конь засбоил, пошел боком и рухнул. Они лежали под сосной и тоскливо смотрели вверх. Потом Спиридонов выбрался из-под коня и попытался встать. Левая нога не держала. Хватаясь за сосну, он все-таки встал. Громадный конский глаз глядел на него.

—Погубил я тебя, браток! И добить тебя нечем. И уходить мне надо. Извини.

Сначала он пытался скакать на одной ноге. Затем нашел палку, ковылял. Потом полз, полз, полз.

Лес редел и спускался куда-то. Спиридонов выполз к реке. На берегу полежал ,отдыхая. Погодя снял хорошие свои штаны,

разорвал подштанники, перевязался. Опять устал. Отдышавшись, потрогал воду рукой.

— Холодная, зараза, — сказал он, бодря себя, вошел в воду и лег на нее. Течение взяло его и медленно понесло в ночи мимо лесов, полей и лугов России.

* * ★

По лесной тропинке шла и плакала милая барышня. Коротковолосая, в длинной юбке и кофточке с высоким воротником, в высоких же шнурованных ботиках не для глухого леса была барышня. А стояло утро.

— Барышня! позвали из кустов.

— Ой! сказала барышня.

Держась за неверные ветви кустарника и прыгая на одной ноге, на тропе появился Спиридонов.

— Ты куда? — строго по-деловому поинтересовался он.

— В Бызино.

— А откуда?

— Из Ольховки. А, собственно, почему я должна отчитываться перед вами? — опомнилась, наконец, барышня.

— Учительница, — догадался Спиридонов. — Звать тебя как буду?

На одной ноге, усталый и замордованный человек, от которого всегда можно убежать, стоял перед ней и командовал.

— Зачем вам это?

Он сменил руки — левой ухватился за кусты, а правую протянул ей:

— Яша.

Она задумчиво посмотрела на его руку, а затем деликатно пожала.

— Анна Ефимовна.

— Учительница! — обрадованно вспомнил он и спросил серьезно: — Ты за белых или за красных?

— Я учительница, — объяснительно напомнила она.

— Ну, а белые поблизости есть?

— У нас в Ольховке нет, а про Бызино не скажу — не знаю.

— Если поймают меня белые, застрелят к чертовой бабушке. Спрячь меня, Аня, а?

Ничего-то он не скрывал, стоял прямо, спокойно смотрел в глаза, просил по-человечески.

—Пойдемте, — сказала Анна и, повернув, пошла по тропинке в обратную сторону. Он запрыгал рядом на одной ноге.

—Обопритесь о мое плечо, - предложила она, и они пошли трудно и медленно.

— В Бызино-то что тебе надо было?

— К их учителю Ивану Максимовичу посоветоваться шла.

— А я помочь не могу?

Она обернулась (он шел чуть сзади), посмотрела на него иронически (что-то ты понимаешь!), но все-таки не выдержала и заговорила про беду свою.

—Понимаете, прошли с ребятами весь алфавит, все буквы они уже знают и подряд, и в разбивку, а в слова складывать ну никак не могут. Бьюсь, бьюсь, и ничего — ничегошеньки не получается.

—А буквы все до одной знают?

— Что я вам врать буду?

—Раз все буквы знают, значит и слова сложат. Было бы из чего складывать.

— Вам бы все шутить.

— Конечно, мне сейчас только и шутить.

Помолчали утомленные разговором. Шли. Он смотрел на ее затылок в кудрявых и коротких светлых волосах.

—А ты случаем, не эсерка, Анна?

Она опять обернулась и поймала его взгляд.

—Тиф у меня недавно был.

—Ясно. Постоим немного, — предложил он. Они постояли немного. Спиридоновская рука абсолютно машинально сползла на ее талию.

—Эго еще что такое? — в гневе спросила Анна.

—От слабости это, Аня, — миролюбиво объяснил Спиридонов.

—Пошли, — приказала она.

Когда сквозь разреженный лес увиделись деревенские зады, он полюбопытствовал осторожно.

— Спрячешь ты меня куда?

—У хозяйки моей баня есть. Мы ее сейчас не топим, в печке моемся. Так вы в баньке пока поживете.

—Везет мне на баньки! — сказал Спиридонов.

* * *

После снарядами рваных лесов и полей, после деревенской тьмы и глуши в городе, ах. Как приятно. И стучали подковы по булыжнику, и шумно было вокруг, и шли чистые дамочки тротуа-

рами. Георгий Евгеньевич и фельдфебель верхами ехали, главной улицей завоеванного города.

— Не стоит, Георгий Евгеньевич, ей Богу, не стоит, — говорил фельдфебель и непроизвольно, трогал под козырьком фуражки плотную повязку. Много у него сейчас было лица.

— Я не скажу, так ты донесешь — какая разница?-- философски заметил офицер.

— Не донесу. Нечего доносить! Лежал мертвяк, и если бы не открыл глаза, так в мертвяках и числился бы. А не открывал.

— Все, Сергеич. Ответь мне лучше на число философский вопрос: почему наша контрразведка и ихняя всегда в городе в одном и том же здании поочередно размещаются?

— Очень даже понятно,--Сергеич разъяснял мрачно и со знанием дела.-- Занятия у них похожие, а размещаются они всегда в бывшем полицейском управлении, там все для этих занятий имеется.

— Ишь ты как просто! — удивился Георгий Евгеньевич и, соскочив с коня у здания контрразведки, резво взбежал на крыльцо веселого заведения.

В дежурной части он сказал сидевшему за барьером пожилому подпоручику:

— Доложите ротмистру Карееву, что поручик Мокашев просит принять.

Дежурный вяло распорядился:

— Доложи.

— Слушаюсь.

Вестовой скрылся в дверях, которые вели во внутренние помещения.

Красивый лысеющий блондин поднял глаза от бумаг потому, что услышал старательный топот сапожищ. Поднял глаза и поморщился вопросительно.

— До вас поручик Мокашев, ваше благородие.

— Мокашев, болван. Проси, — Кареев поднялся из-за стола, одернул френч, ожидательно стоял.

—־Юрочка! — сказал он, ликуя и разводя руки как бы для объятий.

— Здравствуй, Валя.

— Молодой; красивый и — что самое приятное — живой!

— Я к тебе по делу.

— К черту дела. От этих дел голова кругом. Замотался, устал, как собака.

— Пытать, что ли, устал?

—Дурак ты, Юрка.

—Не обижайся. Эго я так, для красоты слога. — Мокашев хотел сразу покончить с неприятными делами. — А дело вот какое:сбежал у меня пленный комиссар. Взяли его контуженным и никак не думали, что он окажется таким прытким. Вот документы его.

Георгий Евгеньевич вынул из нагрудного кармана бумаги и протянул их Карееву.Тот небрежно полистал их и бросил на стол.

— Одним комиссаром больше, одним меньше... Хотя лучше, если бы меньше.Но, в общем, непринципиально. Считай, что все забыто и закрыто. Рассказывай, как живешь.

—Воюю.

—А я, судя но твоему тону, вышиваю гладью.

—Тоска, Валюн.

—Не говори. Домой в Питер хочу — сил нет.

—Ты что — думаешь, все по-старому будет?

— Только так, Юра, только так. Как было, как вспоминается, как мечтается об этом сейчас. Иначе игра не стоит свеч.

— Нельзя, нельзя после того, что произошло в России.

— Можно. Загнать в бутылку, заткнуть пробкой, залить сургучом. И на века. Ради этого и сижу здесь, — и Кареев похлопал ладонью по столу.

—Спорить с тобой не буду, — устало сказал Мокашев. — Спать хочу. Жрать хочу. Где тут можно остановиться?

—Да, чуть пс забыл! — радостно вдруг заорал Кареев. — Твоя мамам здесь. И меня навестила. Жаловалась — грабанули усадебку вашу. Железная у тебя маман. Явилась с зонтиком и с управляющим. А у управляющего реестр — кто из хлебопашцев что уволок. Пошлю к вам в деревню команду. Ноблес оближ.

Нехорошо стало Мокашеву. Он встал, надел фуражку.

—Обрадовал ты меня, Валя.

И пошел к дверям. Кареев крикнул вдогонку:

—Она в гостинице остановилась! Меня в гости звала!

* * *

Отпихнув услужливого швейцара, Мокашев пробежал дореволюционный роскошный вестибюль губернского отеля и через три  ступеньки взлетел на второй этаж.

Где Мокашева остановилась? — грубо спросил он у горничной.

— В двадцать третьем, господин поручик, — ответила бойкая и нестарая горничная, по роду занятий и душевной склонности досконально разбиравшаяся в воинских званиях.

Мадам Мокашева принимала гостей: супружеская чета — сухой элегантный старичок и пышная, средних лег дама--гоняли чаи и беседовали с хозяйкой.

— Нет, Елена Николаевна, усадьбу вам теперь не продать, — говорил старичок. Кто купит недвижимость рядом с крестьянами? Спекулянт только залетный.

— Мы наш городской дом еле-еле за бесценок продали. И то случайно, — злорадно добавила супруга его.

— Но почему? Почему? Елена Николаевна возмущалась. — Почему я не могу продать свою собственность, купленную на деньги, которые Евгений Юрьевич честно заработал долголетними трудами своими во славу России?Где справедливость, порядок, порядочность, наконец?

— Революция у нас, — напомнил ехидный старичок.

Без стука распахнулась дверь.

— Здравствуйте, — сказал Мокашев-младший.

— А это мой непутевый сын, — дрогнувшим от ласки голосом сказала Елена Николаевна и, подойдя к Георгию Евгеньевичу, погладила его по щеке. — Познакомься, Юра. Сергей Леонидович и Елизавета Александровна Холодовские.

Супруги вежливо покивали.

— Очень приятно. — Мокашев щелкнул каблуками, показал чете пробор и обратился к матери: — Мне нужно с тобой поговорить.

Супруги сразу же встали. Мокашев отошел, сел на подоконник, с нетерпением смотрел, как мать целуется со своими гостями. Дверь за супругами закрылась, и он начал с крика.

— Кто просил тебя ходить к Вальке? Кто просил тебя обращаться в контрразведку?

Елена Николаевна заплакала. Мокашев завыл, схватился за голову и покачал ее. А Елена Николаевна высморкалась в кружевной платочек и ответила:

— Мне Холодовские посоветовали.

— Ты что, девочка, не знаешь куда обращаться?

— Но ведь что-то надо делать, Юра. Ты меня пойми — не добро жалею — за отца твоего мне больно, за тебя. Не воровали, не торговали, не эксплуатировали никого. На профессорское жалование все куплено. Все! И книги любимые твои сорок лет по томику собирались!

—О каких ты книгах говоришь? Зачем заставлять людей ненавидеть себя! Мать, что ты наделала!

—Но это только справедливо, Юра.

—Мы за справедливость, они за справедливость! И кровь, всюду кровь! От глупости, от тупости человеческой все зверство.

Елена Николаевна снова заплакала. Он подошел к ней, поцеловал в щеку, погладил по волосам:

— Извини меня, мама. Я пойду.

Она прижалась к нему, потрогала его лицо.

—Иди. Надо тебе — иди. Только я тебя три месяца не видела.

* * *

Среди ночи Мокашев проснулся. В темноте, шаря неверной рукой по полу, разыскал бутылку, хлебнул из горла, потом нашел папиросы и спички, закурил, встал с постели и подошел к окну. Глядя на тьму через мохнатое от пыли стекло, сказал не то вопросительно, не то извинительно для себя:

— Что делать? Что делать?

—Накрой меня, Юрик. Замерзла я что-то, — попросила из постели Зина, горничная второго этажа.

* * *

У инвалида Антипова был второй день светлого запоя. А посему он шел по деревенской улице и взывал:

—Православные! Доблестные жители деревни Ольховки! В честь моего запоя убедительно требую все мужское народонаселение ко мне в избу на питье самогона и слушание граммофона.

Он останавливался, он раскланивался на все четыре стороны. Он делал единственной своей рукой разнообразные жесты. Попалась навстречу бабка Мансфа, сказала сострадательно:

—Покуражился, Миша, и хватит. Иди домой, музыку послушаешь, поспишь, авось проспишься.

Жалко стадо Мише бабку Манефу. Он порылся в кармане и вытащил горсть мятых бумажек.

—Кто тебя, старую, пожалеет? Я, бабка Манефа. Я тебя как самую древнюю достопримечательность Ольховки очень люблю. Держи и пользуйся.

Бабка деньги взяла.

Граммофон заводили в молчании. Миша крутил ручку, четверо приятелей его сидели смирно перед налитыми стаканами.

...Жили двенадцать разбойников.

Жил Кудеяр-атаман.

Много разбойники пролили

Крови честных христиан,--

вдруг рявкнул Шаляпин.

Миша оторвался от граммофона и взял стакан.

— Со светлым праздничком.

Пили не торопясь и со вкусом.

— Крови пролили много, да...- заговорил, выпив, самый старший —дядя Митяй. Самое было  время потолковать разумно.

— Поднялись мы в атаку, -начал Миша, и все покорно согласились послушать. -Только-только рассвело. Поле снарядами перерыто, камни, земля дыбом- идем, спотыкаемся. И вдруг неожиданно как-то рвануло рядом. Лечь не успел, стою дурак дураком. Пыль осела. Гляжу — левая рука моя на тряпочке висит. Бросил я винтовку, оторвал правой левую, смотрю, куда положить. Тут и сознание потерял. Санитары говорили, что никак они вырвать у меня мою руку не могли, так в полевой госпиталь и привезли. С двумя руками. Потом мне очень интересно было: Похоронили мою руку или так, на помойку выбросили.

— Людей похоронных сколько по лесам-полям лежат, а ты рука! — заметил дядя Митяй, разливая по стаканам.

— Когда все кончится, когда все успокоятся! — запричитал хроменький Вася. Мужичок был с изъяном, небоявшийся мобилизации.

— А почему я пью? — загромыхал вдруг Миша. — А пью я потому, что господа пришли. Скоро баре приедут. И делать нам больше нечего, Богом обиженные, как сидеть и ждать. Пейте, гуляйте к чертовой матери!

— Команды сейчас пойдут, — знающе сказал Митяй. — Команда за хлебом, команда за овсом, команда за лошадьми. Держись за портки, мужички.

— А я все пропью! — обрадовался Миша найденному выходу.

— Все реквизировать! — закричал неожиданно Аким, самый здоровый и самый пьяный, подумал и добавил потише: — И всех ликвидировать!

— Дайте музыку послушать, — попросил молодой и серьезный Егор.

Граммофонная иголка уже скребла пустое место. Миша встал, прижал грудью граммофон к стене, завел его и перевернул пластинку. Пелось про блоху.

— Песня странная какая, - удивился Вася. — Ну что такое есть блоха? Почему же про блоху"/

— Иносказательно. Понимать надо, — объяснил Егор.

— У кого чего болит... — добавил дядя Митяй.

— Не болит, а чешется, — уточнил Миша.

В дверь громко постучали. Миша подмигнул всем, налил в свободный стакан самогону, вышел к дверям и приказал:

—Вася, открой.

Вася открыл. На пороге стояли пожилой господин в городском платье и солдат с винтовкой.

— А вот и граммофон, — радостно сказал господин, не здороваясь.

— Граммофон, — подтвердил Миша. — Садись, Марк Иванович, послушай. Шаляпин поет.

— Каторжник, бездельник, вор! — взвизгнул ненавистно Марк Иванович.- Музыку слушаете! Немедленно, сию минуту неси граммофон в господский дом.

—Не донесу я в одной руке, — сказал Миша.

Солдат-мальчишечка взял наперевес большую для избы с примкнутым штыком винтовку и поторопил неровным басом:

— Давай, Давай пошевеливайся!

— Аким, помоги, Бога ради! — попросил Миша.

Они шли по широкой деревенской улице: впереди твердо шагал Миша, за ним — Аким с граммофоном, далее солдат и Марк Иванович,־а замыкали процессию чуть отставшие мишины гости. Все шли молча, не торопясь. Но не выдержал солдат: довольно сильно он ткнул штыком в широкую акимовскую спину и закричал повелительно — ужасно любил командовать:

— Быстрее, быстрее!

Аким обернулся в удивлении, поставил граммофон на землю и спросил:

— Зачем ты это сделал?

— Иди! Иди! — завопил солдатик и пырнул Акима в грудь.

Аким взял винтовку за ствол и отвел штык в сторону. Солдат от страха выстрелил и отскочил назад.

— Не подходи, не подходи!

— Да я тебя! — заорал Аким, и солдат выстрелил в него. Аким осел. Подбежал Егор, ударил солдата под колени, вырвал винтовку и в ярости выстрелил в упор. Солдат запрокинулся и упал. Он дернулся раз, другой и затих. Все глядели на него, только Аким рассматривал свою потрогавшую прострелянный бок окровавленную руку.

Марк Иванович оторвал взгляд от солдатика, перевел глаза на каждого по очереди- как сфотографировал -и, повернувшись к ним спиной, сначала зашагал быстро, потом побежал суетливо и неумело, спиной ожидая выстрела.

— Тикать надо, — сказал дядя Митяй.

— А я? — поинтересовался сидящий на камне Аким.

Егор и Вася подхватили ею под руки и натужно поволокли. Дядя Митяй пошел за ними .Миша почесал затылок и сказал невесело:

— Наделали дедов.

Посреди деревенской улицы лежал только что застреленный солдат, и кровь его подтекала под граммофон, который стоял рядом.

* * *

Уже темнело, когда дядя Митяй осторожно стучал плохо согнутым пальцем в окошко небогатой избы. Стучал негромко, но въедливо. Белым пятном возникло в стекле невнятное старушечье личико.

— Тетка Дарья, Ефимовну позови, — потребовал Митяй. Старуха за стеклом весело покивала головой — соглашалась позвать.

Учительница Анна Ефимовна ступила на крыльцо, как в класс: строгая, подобранная, чисто одетая.

— Здравствуйте, Дмитрий Алексеевич.

— Слыхала, Ефимовна, что случилось у нас? — не здороваясь, спросил дядя Митяй.

— Человека убили.

— Двух. Аким помирает. Отец Павел у него.

— Ко мне зачем пожаловали? Я не врач, не священник тем более.

— С комиссаром твоим поговорить нам надо.

— С каким еще комиссаром?

— Который у тебя в баньке сидит. Очень просим тебя, Ефимовна.

— Какой комиссар? Да вы что, с ума посходили?

— Побойся Бога, Ефимовна, — укорил Митяй и подсказал — напомнил, — комиссар. В левую ногу раненный. Пятый день у тебя в баньке прячется.

Анна Ефимовна всплеснула руками:

— Ну что за люди! Что за люди!

— Сведи, Ефимовна. Очень надо.

Яков Спиридонов лежал на верхней полке в одежде, потому что в баньке было холодно. И темно. И муторно от безделья. Яков лежал на спине, смотрел в потолок и развлекал себя песней:

          Брали русские бригады

          Галицийские поля.

          И досталось мне в награду

         Два кленовых костыля.

В дверь поскреблись. Слабо хромая, Яков добрался до двери, снял тяжелый деревянный брусок, строго сказал:

—Входи.

Вернулся в парную, на нижний полок сел хозяином. Анна тяжело дышала и молчала. Наконец, с трудом оторвав руки от груди, безнадежно доложила:

—Яков, к вам крестьяне.

Ом повел веселым глазом.

— Проси.

— Откуда узнали, откуда узнали? Представить себе не могу!

— Так ведь деревня, Аня. Зови этих обормотов.

Вошли трое: дядя Митяй, Миша и Егор.

— Четвертый где? — поинтересовался Спиридонов.

— Вася при Акиме, — тихо объяснил трезвый Миша.

— Понятно...

— Знаешь все? — с комиссаром дядя Митяй был уважителен.

— Анна рассказала.

— Советуй, что делать нам. — Разговор вел Митяй. Егор и Миша помалкивали.

— Анна посмотри, что там на дворе, — жестко сказал Яков, подождал пока она выйдет. — Что делать вам? Сказал бы — слезы лить, так обидитесь, подумаете — насмехаюсь.

Думали сразу хватать начнут. А они, как только до них Марк Иванович добежал, сразу из деревни ушли, — обиженно поведал Егор.

— Много их было?

— Двое и старшой, — ответил Миша.

— А у вас винтовка. Со страху еще кого убить могли. Плохо вам кормильцы. Завтра к вечеру ждите карательный отряд.

— И что? — не выдержал, полюбопытствовал самый молодой — Егор.

— Вас четверых повесят. Мужиков для порядка всех поголовно высекут. И, конечно, заберут все до нитки, .Этому они у немцев хорошо научились.

— А, может, пронесет?-- помечтал Егор.

— Ох, и не люблю я вас, крестьяне!-- радостно признался Яков.

— А сам из графьев,-- мрачно догадался Егор.

— Из крестьян. В семье девятнадцатый по счету, десятый выживший. С шести лег побирался-просил у господ. Плохо давали!

— Советуй, что делать нам,-- опять попросил Митяй.

— Не знаю.

— У нас оружие есть, Закопано,-- сообщил Миша. — Максим с тремя лентами, шесть винтовок, обрезов не знаю сколько по домам, три нагана, ящик гранат.

— Богато. А кроме вас, бедолаг, в деревне мужички, которые повеселее имеются?

— Найдем, — сказал Митяй.

— Так действуйте. Оружие вырыть, с мужичками поговорить. Как управитесь, со всем добром ко мне. За главного у вас Миша будет. — Яков встал, хлопнул однорукого по плечу. — Действуй, командир.

Мужички направились к дверям.

— Митяй! — позвал Спиридонов. Митяй остановился. — Правильно угадал. Вот что, Митяй. Фуражка мне нужна и портупея.В крайнем случае — ремень.

— Достану.

— И еще у меня к тебе вопрос, Митяй. — Яков изучающе разглядывал хитрое бородатое лицо. — Что ж меня до сих пор не выдали?

— Резону не было.

— А каков был резон?

— Тебя определили бы к ним, так они и учительницу забрали бы. А Ефимовна усердная. Тем более по нынешним временам никакой учительницы уже боле не найдешь.

— Разумно, — согласился Яков. — Ну, с Богом.

Пришла Анна. Села рядом, положила руки на колени, сказала:

— Яков, но вы же ранены.

— На мне, как на собаке, все заживает. Да и рана пустяковая, чуть мякоть прихватило. Тянет сильно — только и делов.

— Дел, — грустно поправила Анна.

—Тебе видней, учительница, — обиделся Яков. — А я и грамоте с двадцати лет только учиться начал.

— А до этого?

— Некогда было: побирался, работал подсобным в депо, потом кочегаром на паровозе.А на помощника машиниста экзамен надо было сдавать. Год потел над книжками. Но сдал. И грамматику, и арифметику.

—Значит, вы способный. В таком возрасте учиться — подвиг.

—Подвиг-это точно Но не в способностях сила, сила — в злости.А я злой. Мне главное разозлиться — на тебя ли, на себя ли- все равно. Тогда я черту — кум.

—Яша, по-моему, вы немного хвастун.

—Нет. Трезвый нет. Вот когда выпью, тогда сильно хвастаю. Да и приврать здоров.

— Хорошо, что сами понимаете это.

— А я все понимаю. — Яков решился, наконец: — Аня, просьба у меня к тебе. Да не к тебе. К бабке твоей.

—Вы, оказывается, застенчивый, Яков. Говорите, я слушаю вас.

— Шаровары у меня прострелянные и рваные. И в крови. Проси бабку их зашить и постирать. И гимнастерка грязная. Постирать бы тоже и погладить. А исподнее я сам простирну. Вы только воды принесите и мыла.

— Мне вы свои штаны не доверяете?

— Ты — учительница. И не хочу, чтобы ты мои штаны стирала. - — Это почему же? — звонко спросила Анна. Яков покосился на нее и ответил несерьезно:

— Не догадываешься? Нравишься ты мне очень. Жениться на тебе хочу.

— А штаны только жены и стирают.

— Ты не жена пока. Невеста!

— Глупый ты, Яша. Прямо дурак.

— Ты меня не бойся, Аня. Ей Богу, у нас все по-хорошему будет, — уверил Яков и сразу же попытался обнять се. Анна отодвинулась и сказала:

— Я и не боюсь. А как у нас будет, это уже я сама решу.

— Решай так, чтобы хорошо было. И тебе, и мне.

Анна встала.

— Пойду я. Штаны стирать и решать.

Яков вскочил вдруг, прижал ее к себе, поцеловал.

— Яшка, пусти! По раненной ноге ударю!

Он отпустил ее, и она убежала. Потом лицо ее появилось в оконце.

— Снимай штаны и кидай за дверь. И гимнастерку тоже, я нс смотрю.

Лицо в оконце исчезло. Яков рывком стянул гимнастерку, а со штанами возился долго: мешала малоподвижная нога. В рваных окровавленных подштанниках и белой рубахе он подошел к двери, выкинул штаны и гимнастерку, сказал в темноту:

— Чтоб к утру готово было.

                                                                               * * *

Карательный отряд- взвод,человек тридцать— вышел из леса к концу дня. Ротмистр Кареев  (единственный на лошади) сдвинул фуражку на затылок, оглянулся на свою рать ,нестрого распорядился:

— Разберитесь. Пришли, Ольховка.

Чуть всхолмленная стояла в поле Ольховка, берегом уходя вниз к реке. От Ольховки навстречу отряду белой пыльной дорогой шел человек с непокрытой головой.

Не дойдя до человека метров пятьдесят кареевский конь остановился, отрабатывая дробный шаг на месте. Тут же унтер скомандовал: «Стой!» Остановился и человек. То был Егор.

— Ваше благородие и господа солдаты! — глухим голосом закричал Егор. — Виноватый один я. Берите меня. Берите выкуп — общество собрало по дворам все, что есть. Не трожьте людей. Не трожьте деревню. Нс тревожьте общество.

— Взятку предлагаешь, скотина? — от голоса Кареева конь под ним пошел на Егора боком. Ротмистр осадил коня и продолжил: — Иди в деревню и собирай сходку. Можете виселицу поставить. Я за здоровую инициативу.

— Общество хотело, чтоб по-хорошему! — опять закричал Егор и лег на дорогу в пыль. Расчетливо ударил пулемет, сразу же уложив нескольких солдат. Бил пулемете близкого расстояния из замаскированного укрытия, бил очень короткими очередями, явно прицельно. С разных сторон затрещали винтовочные выстрелы.

С первой очередью слетел, почти упал с коня ротмистр Кареев. Сперва затих на дороге, потом отполз в канаву. Лежал, глядел, скрипя зубами, как бессмысленно мотались его солдаты. Как падали они от страха или от пуль. Оставшиеся в живых разбежались, наконец, залегли.

Замолк пулемет, замолкли и винтовки. Стало пусто и тихо,только кареевский конь,безумно крутился на дороге. Потихоньку и он успокоился, оглядел местность прекрасными очами и, легонько звякая свободными стременами, коротким жеребячьим галопом направился от пороховой металлической гари к настоящему человеческому запаху — в деревню. Коротким жеребячьим галопом.

А на неприметном холмике появилась фигурка человека. Он был виден всем, этот человек в пригнанной военной форме складный, ловкий, дерзко самоуверенный. Человек сказал громко и ясно:

Я, комисcap пехотно-пулеметных курсов РККА Яков Спиридонов, с сегодняшнего дня принимаю команду над повстанческой бригадой деревни Ольховки. Оставшаяся в живых белогвардейская сволочь может передать своим недорезанным генералам, что деревня Ольховка является территорией РСФСР и всякое посягательство на нее будет караться смертью.

От обиды белые начали постреливать.

— Я негордый. Я лягу,- объявил Спиридонов и, действительно, лег рядом с пулеметом. Подполз Егор. Он задыхался и плакал.

—Ты что трясешься , дурашка? — ласково спросил Спиридонов. Егор поднял на него глаза и икнул. И еще раз икнул.

—Радоваться надо, Егор. Двое только оттуда ушли — офицерская лошадь, да ты.

—Их всех надо убить, — в беспамятстве сказал Егор.

— Всех не убьешь, -- задумчиво разъяснил Спиридонов.. — Мало нас, чтоб в атаку идти. Да и не поднимешь вас, лапотников. До темна постреляем, а ночью они уйдут. Человек двадцать уйдет. И офицер уйдет. Скользкий, подлец!

                                            * * *

Через Темный двор быстро шел деловитый Спиридонов, шел легко прихрамывая и размахивая листом бумаги. Подошел. Заглянул в окно. Анна сидела за столом с карандашом в руках — проверяла тетради, Спиридонов вздохнул, открыл твердым пальцем оконные створки и, положив руки на подоконник, а подбородок на руки, спросил заискивающе:

— Ты что делаешь, Аня?

— Дрова рублю, — ответила, не оборачиваясь, Анна.

— Я зайду, а?

Анна встала из- за стола, подошла к окну, сказала ненавистно:

— Я волнуюсь, я жду, я места себе не нахожу, а ты пропадаешь неизвестно где. Стрельба уже два часа как кончилась. Что я могу подумать? Если тебе недороги наши отношения, уходи сейчас же и не приходи больше.

— Ох, и страшная эта штука бабий гонор! Умный же ты человек, Анна, хороший товарищ, а несешь околесицу. Пока проводили их, пока проверял я, что и как- время-то шло. А теперь- вот я.

— Уж какая есть! -запоздало обиделась Анна.

— Кончили об этом. У меня к тебе есть просьба. Я здесь воззвание-послание сочинил, по смыслу все в порядке, но насчет ошибок сомневаюсь. Ты проверь, а?--Яков бережно положил на подоконник лист каллиграфически исписанной бумаги.

— Штаны ему стирай, ошибки проверяй. Давай бумагу сюда.

Анна взяла листок и отошла к свету, к лампе.

— Почерк у тебя какой красивый! Прямо готический шрифт.

Для общения необходима была близость, и поэтому Яков по забывчивости сиганул в окно. И, понятно, зацепился раненной ногой.

— Ой! — завопил он и сел на пол. Анна сказала презрительно:

— Как дитя! А еще людьми командует.

— Так не командую я тобой, прошу все время.

— Просишь, а все равно командуешь. — Анна села за стол и стала внимательно читать. Спиридонов тоже сидел — на полу — сидел тихо и подчиненно.

— Ошибок очень много, — огорченно констатировала факт Анна.

— А я что говорю. Ты ошибки исправь, я снова перепишу.

— Здесь и некоторые выражения не совсем правильные.

— Сути ты уж, пожалуйста, не касайся. Выражения все правильные.

— Синтаксически неправильно.

— Синтаксически — это насчет запятых? Ты их тоже исправь.

Анна вздохнула несильно и взяла карандаш Спиридонов сидел на полу и видел курчавый затылок, тонкую с ложбинкой шею, поднятые неширокие плечи.

—Завтра уедешь из деревни, — решил он вслух.

—Это почему же?

—Комиссара прятала ты, Аня.

—Я не комиссара прятала, я тебя прятала.

—А я комиссар.

—Ты — Яшка. Ты — мой Яшка. — Анна подошла к нему, и он встал. Она обняла его — они были почти одного роста — и замерла, прижавшись к нему. Он осторожно поцеловал ее в тонкую шею.

— Все будет в порядке, Аня. Только тебе надо уехать.

— А ты?

— Ну, я! Здесь другой разговор. Я воевать буду.

— И долго ты будешь воевать?

— До победы, Анна.

—А вдруг тебя убьют до победы?

—Не может того быть.

—Все может быть.

—Человека, который воюет за светлое будущее, не должны убить.

—Бог не позволит или Карл Маркс?

— Светлое будущее не позволит.

—Чье светлое будущее?

— Твое. Мое. Наших детей.

— Так ты за свое светлое будущее борешься. Не мало ли? Таких, как я, знаешь сколько? И все мы боремся за свое светлое будущее. За светлое будущее человечества.

—Кто это?-- спросили от двери. Они обернулись. В темном проеме стоял высокий, очень приличный господин в котелке и полосатых брюках.

—Эго Анна, учительница, — виновато представил Анну Спиридонов.

— Кто это? — повторил вопрос господин. Тогда Анна освободилась от спиридоновских рук, подошла к господину и поцеловала его в бородатое благообразное лицо.

— Здравствуй, папочка.

— Кто это? — в третий раз спросил Анин папа.

— Комиссар пехотно-пулеметных курсов Яков Спиридонов. Раненый, — представился Спиридонов, строго гладя на будущего тестя.

— Кем раненый? — папа изъяснялся пока только вопросами.

— Злодейской белогвардейской пулей, — преданный глаз Спиридонова подозрительно заблистал.

— Когда?

— Туг недавно белый офицер меня допрашивал. Все вопросы задавал. И так мне это надоело — сил нет. Может сядем за стол, посидим? Анна к тетке Дарье за самогоном сходит, а?

— Отец не пьет, — сухо предостерегла Анна.

— Это как же? Совсем и ничего?

— Совсем и ничего. Я — запойный, — грустно признался папа.

— Папа! — гневно воскликнула Анна.

— Что, дочка? Я так понимаю, что с будущим родственником познакомился. А зачем от родственника скрывать? — папа снял котелок, сел за стол, положил на клеенку тяжелые руки. Спиридонов сел напротив, помолчал недолго, потом решил продолжить беседу:

— Болезнь, переживания или так, от нечего делать?

— Я — портной, — раскрыл секрет папа.

— Понятно.

— Теперь ты допрашиваешь, Яша?- злобно осведомилась Анна.

— Простите. По батюшке не знаю как...

— Да что уж, Иваном. Ефим Иванович Алексеев. — Все разъяснилось, и Ефим Иванович приступил к делу. Собирайся, Нюра. Я за тобой.

— Куда, папочка?

— Домой. Время такое, что обязательно дома сидеть надо. Мать извелась, беспокоится. Ты одна у нас осталась, боимся мы за тебя.

— А другие где же? — неожиданно для себя спросил Спиридонов.

— Не твое дело, — грубо ответила Анна.

— Замужем старшие, замужем, — вежливо ответил Ефим Иванович.

— Анна, отец дело говорит: уезжать тебе отсюда надо.

— Когда, на чем?

— На телеге я, дочка. За поддевку тонкого сукна огородника Сигаева уговорил.

— Мы и не слыхали, как вы подъехали, — заискивающе сообщил Яков.

— А ваше дело такое было — не слышать ничего.

— Не говори пошлостей, папа, — приказала Анна. — Как же так, никому не сообщив, уехать. Что люди скажут?

— Я им все как сеть разъясню. Они поймут.

— Собирайся, Нюра.

— Вы идите на улицу, а я сейчас, — растерянно сказала Анна и заметалась по избе, ища чего-то, сама не зная что.

Ефим Иванович и Спиридонов вышли на крыльцо, и сразу же грубый голос поинтересовался из темноты.

— Скоро, что ль?

— Сейчас, Петрович, — ответил Ефим Иванович.

— Слушай, Ефим Иванович. Вы там берегите Анну-то. Она горячая. Ненароком выскочит когда не надо, скажет не то. Пусть дома сидит.

— Беречь-то для тебя?

— Для меня, для тебя. Просто надо беречь такого хорошего человека.

— Это ты мне, отцу, говоришь?

Анна сидела на телеге, а Яков шел рядом. Телега катила по белой во тьме дороге.

—Иди, Яша, - сказала Анна.

—Боюсь.

—Иди, иди. Все будет хорошо.

—А вдруг будет плохо? Как я тебя найду, когда увижу?

—Ты же за светлое будущее воюешь и победить хочешь. Всех победишь и найдешь меня.

—Я очень сильно люблю тебя, Анна.

Спиридонов приблизился к ней, и она его тайно поцеловала.

— Иди, — распорядилась она, и он остановился. Телега укатила в черную тьму. Вдруг Спиридонов закричал:

—Живете где вы, адрес какой?!

—Дворянская, номер тридцать шестой! —криком же ответил Ефим Иванович.

—Ишь ты! Дворянская! — не выдержал лирического тона Спиридонов.

—Так номер-то тридцать шестой! — разъяснили из темноты.

                                 * * *

Поручик Мокашев стоял перед разгневанным генералом (ротмистр Кареев был рядом с Мокашевым, но как бы и не с ним), и генерал бесстыдно орал на него:

— Вы шляпа, поручик! Дать уйти комиссару! С ума посходили все. Ни дисциплины, ни порядка, ни бдительности. Наконец! Вы в армии, черт вас побери! По вашей, поручик, вашей вине два уезда охвачены восстанием.

— Не понимаю ваше превосходительство, — признался Мокашев.

— И все ваш комиссар, которого вы упустили. Вам это понятно, поручик?

— Но не может бунтовать один комиссар в двух уездах.

— Вы на что намекаете?

— Я не намекаю, ваше превосходительство.

— Кокетка, белоручка, девственница из борделя, — генерал высказался и устал. — Будете ловить своею комиссара. Не поймаете — военно-полевой суд. Ротмистр Кареев постарается, надеюсь, вам помочь. Все. Можете идти.

Мокашев и Кареев по уставному сделали кругом и двинулись к дверям. Уже в спины им генерал сказал:

— Рассказывают, будто бы под комиссаром ваш конь, ротмистр. Правда ли это?

Кареев повернулся и ответил не по военному.

— Правда, Сергеи Бенедиктович .Вы хотите мне что-нибудь приказать?

— Идите, Валя. Так просто,к слову пришлось.

Мокашев и Кареев спускались по роскошной лестнице.

— Ловко ты меня, признался Мокашев.

— Выхода у меня не было, Юра.

׳--Понимать тебя -понимаю, но,наверное, подло это все-таки, а?

— Между прочим, Серж очень точно про тебя сказал. Девственница из борделя..Не находишь?

Тихо разговаривая, они вышли из штаба. Мокашев сощурился на солнце, надвинул на глаза козырек, осмотрел улицу и ответил:

— Не нахожу.

— И в поместье свое хочется, и вещички вернуть жаждется, и ручки в чистоте блюсти мечтается. Не выйдет, Юра. Придется ручки замарать.

— Придется, Валя. Комиссара вот ловить буду.

— Другой разговор. Пошли ко мне. У меня для тебя сюрприз.

Фланируя, они центральной губернской улицей направлялись в контрразведку. В дежурке Карссв приказал:

— Ганина. Найти немедленно, и ко мне.

В кареевском кабинете они скинули фуражки, расположились вольно.

— Хочешь, Юра, я скажу за что люблю тебя? За что не люблю — ты и так знаешь, — предложил Кареев.

—Трепать языком обязательно надо?

— Ждать надо.

— Тогда давай.

—А люблю в тебе, Юра, я свое продолжение, свое второе я. Вот я: в грязи, в крови по уши — палач, убийца, растленный тип. Но это только одна сторона. Вот я, — здесь Кареев навел палец на Мокашева, — интеллектуал, чистюля, борец за идеалы.

—Валька, ты, я помню, стихи сочинял когда-то, — перебил кареевскую тираду Мокашев.

— А я и сейчас сочиняю — похабные.

— Ну и как?

— Смешно получается.

В дверь постучали.

— А вот и сюрприз! -обрадовался Кареев. — Входи, Ганин. Входи, благодетель!

Вошел благодетель Ганин. Был он невысок, плотен, честен и добр лицом. То ли крестьянин, то ли из мещан — мелкая сошка.

—Здравствуйте, господа офицеры. Звали, Валентин Андреевич?

— Eсть у тебя, Саня, дурная привычка бессмысленные вопросы задавать. Раз искали, значит звали. Вот, Юра, забирай его с благодарностью и пользуйся.

—В ваше, господин поручик, распоряжение, следовательно, поступаю. Позвольте, имя-отчество узнать.

— Георгий Евгеньевич.

— Дело у нас какое будет, Георгий Евгеньевич?

— Комиссара по лесам ловить, господин Ганин.

—Это Спиридонова, что ли? Поймаем.

—Вы его знаете?

—Откуда? Документы посмотреть Валентин Андреевич давали. Храбрец, как я понимаю. Храбреца убить трудно, а поймать — можно.

—Каким это образом?

—К нему в отряд пойду. А потом и вас к нему приведу. С войском.

— Он, Юра, киплинговского «Кима» читал! — с гордостью доложил Кареев.

— А Ким-то при чем?

— Профессия все же одна у них.

— Как это одна? Ким — разведчик, а господин Ганин, как я понимаю, — провокатор.

— Вы, Георгий Евгеньевич, зовите меня Сашей. Или Шурой. Как вам удобней.

— На провокатора обиделись?

— Нет.

— Тогда ответьте мне на вопрос. Зачем вам все это?

— Ловкость свою проверяю. В наше время ловкость в жизни — самое главное дело.

— А как догадается Спиридонов и шлепнет вас без рассуждений?

— Недостаточно, значит, ловок я. Не для жизни сегодняшней.

— И долго еще свою ловкость проверять намерены?

— До установления порядка.

— Какого порядка?

— Твердого. При твердом порядке я со своей ловкостью хорошо заживу!!

* * *

— У тебя усталый вид, — сказала Георгию Евгеньевичу мама. В номере она поила сына чаем. Сын дико посмотрел на нее, потом вспомнил, что он сын, И ответил как положено:

— Дела, мама, дела. И заботы тоже.

— Вы же в резерве! со знанием дела удивилась мама.

—Самые дела и самые заботы в резерве. А когда уже стрелять начинают, тут не заботиться, тут убивать нужно.

— Юра, что ты говоришь!

— Занятие у меня теперь главное такое, мама, — убивать. И давай поговорим о чем-нибудь другом.

Елена Николаевна обиделась на минутку, а сын не придал этому значения: сидел развалясь, жевал без охоты. И мама сдалась.

— Ты знаешь, Лялечка здесь?

— Какая еще Лялечка?

— Господи! Да, Лялечка Каленич! Неужели забыл?

— Синельникова, — поправил он ее и, закрыв глаза, откинулся в кресле. — Значит, и Лялечка здесь.

Она была здесь. Она стояла в дверях зашарпанного номера и смотрела на него. Георгий Евгеньевич, бледный, подобранный, без фуражки, медленно склонил голову.

—Жорж! — невыносимо громким шепотом назвала она его.

Он поцеловал ей руку, а она поцеловала его в лоб.

—Как покойника, — догадался он.

—Как воскресшего, — возразила она.

...И осень в Летнем саду. На вас белая меховая шапочка и желтый лист падает на белый мех. Концом зонтика вы пишете на влажном песке «Жорж, Жорж» и зачеркиваете написанное. И вы спрашиваете: «Навсегда?» И я отвечаю: «Навсегда!» Оказалось — не навсегда.

Они сидели за столом, и она, потянувшись к нему через стол, погладила его по щеке. Щека под ее рукой пошла нервным тиком.

—У меня разбилось сердце, и это было дивно, — вспомнил он, улыбаясь.

— А у меня оно остановилось, застыло, замерло навсегда. Оказалось — не навсегда.

— Ольга, вы прекрасны, — сказал Георгий Евгеньевич. Она была, действительно, прекрасна.

...Она спрятала лицо у него на груди и заплакала. Он успокаивал ее, гладя рукой по длинной шее, по обнаженным плечам. Они лежали в постели и, усталые, снова разговаривали.

—Я была тогда старше тебя на пять лет, Жорж. Теперь — на десять.

—За два года я постарел на двадцать лет. Не будем считаться, Ольга. Я много, много старше тебя.

—Люби меня, Жорж, ладно? Люби меня, я очень-очень тебя прошу.

—У меня кроме этой любви в жизни ничего нет. Что мне остается делать, как ни любить тебя?

— Это правда? Это правда? Это правда? — спрашивала она и целовала его в плечо, в шею, в грудь.

...Среди ночи он проснулся, ощупью нашел на полу бутылку, отхлебнул из горла и, гремя спичками, закурил. Обозначенный в темноте красным папиросным угольком, прошел к окну. Упершись лбом в черное блестящее стекло, спросил сам себя:

— Что делать? Что делать?

—Накинь на меня одеяло, Жорж. Мне холодно, — попросила из постели Ольга.

                                                                    * * ★

Их было пятеро верхами. Митяй, Миша, Егор, Александр Ганин и, впереди на породистом кареевском жеребце, Спиридонов. Они неторопливо следовали широкой улицей большого села, и сельские жители с уважением рассматривали их. У крыльца волостного правления Спиридонов остановился и спросил у негустого кружка землепашцев, стоявших тут же:

— Звали, мужички?

— Расспросить тебя хотели, — объяснил сразу же подошедший к Спиридонову степенный мужик.

— Ты что — за главного у них? — поинтересовался Спиридонов и слез с коня. Спешились и остальные. Александр Ганин принял спиридоновский повод.

— Не главный я. А так... неробкий.

— Говори, неробкий. Только смотри, чтоб не заробел у меня.

— А ты меня пугать будешь?

— Это уж как ты себя поставишь. Ну, задавай вопросы,не томи.

— Вопрос первый и главный, — объявил степенный мужик и, помолчав значительно, продолжил: — какой такой есть смысл крестьянину с твоего восстания?

— Восстание, допустим, не мое, а ваше. А выгода с него вам самая прямая: наш революционный отряд защищает крестьянство от незаконных поборов белогвардейской сволочи.

— Значит, будем красных ждать, чтобы красные отобрали.

— Мы свое обязательно возьмем,--согласился Спиридонов. — Нам побеждать надо. Так ведь лучше один раз дать — нам, чем дважды — им и нам. Выгоду свою понимаете, граждане мужики?

Толпа к этому времени собралась, порядочная: подтянулись к крыльцу и старые, и малые, и любопытные бабы.

—Хваткий какой!- раздался восхищенный бабий голос. И тотчас из толпы выскочил вьедливый маленький мужичонка — местный, видимо, говорун.

— А если белые, к примеру, тебя побьют? — радостно воскликнул он.

— Типун тебе на язык! — злобно ответил Спиридонов. — На глупые вопросы не отвечаю. Умные вопросы имеются?

— Ты разумно нам ответил, — подбил бабки степенный. — Теперь вот только как на духу скажи: Красные победят?

— Это я вам обещаю.

— А теперь вопрос окончательный. От нашего тутошнего деревенского общества тебе надобно что?

— Надобно, мужики, надобно, — Спиридонов снова возвысил голос. — Оружие нужно, оно у вас есть, закопано по огородам, знаю я вас. И бойцы мне нужны. Конечно, наш отряд добровольный, у нас все по доброй воле. Вот даже человек из города имеется, доброволец. — Спиридонов слегка отодвинулся, показывая мужикам малозаметного Ганина. — Так что я вам советую выделить мне в отряд пятерых, которые помоложе. Добровольно.

Толпа загудела. Спиридонов стоял, слушал гул.

—Можна, — поразмыслив, сказал степенный мужик.

—А если согласные, завтра к вам Миша придет. К его приходу чтобы все готово было. Миша ,покажись.

Миша выступил вперед и стал рядом со Спиридоновым.

—Уговорил! — озорно взвизгнул все тот же бабий голос.

Спирпдонов пошарил глазами по толпе, сказал сурово:

—Нам пора, мужички. — И пошел сквозь толпу — сдержанный,строгий,неподступный. Толпа уважительно притихла. Краем глаза определив ядреную бойкую бабенку, Яков неожиданно и ловко прихватил eе за бока.

— Бесстыдник! — с удовольствием заверещала бабенка. — Охальник! У тебя ж учителка есть!

— Учителка! — передразнил ее Спиридонов. — Я что, для себя стараюсь? Для твоего ж, бабочка, удовольствия. И обществу уважение оказать.

Общество Спиридонова одобряло.

—Учителка!-- раздраженно бормотал Спиридонов, вскидываясь в седло.

—Учителка! — бормотал Спиридонов, выезжая из села.

                                           * * *

Землянка была на небольшом сухом острове среди глухих и тяжелых болот. Рядом с землянкой росла единственная на острове сосна, а под сосной, закинув руки за голову, лежал Спиридонов. Подошел к нему Ганин, сел рядом.

—Хорошо-то как, Господи! Трава пахнет как! — сказал, не поворачивая головы, Спиридонов.

—Уж куда лучше! -ворчливо отозвался Ганин. — Не понять: отряд у нас или монастырь на болотах.

—Воевать хочешь, Саня? — полюбопытствовал Спиридонов.

—Действовать хочу. А ты ждешь. Чего ты ждешь, Палыч?

—Подходящего момента жду. Твои люди в городе, насколько я понимаю, тоже ждут?

— У них руки связаны.

— А вот мы им поможем развязать.

Ганин покосился на Спиридонова и спросил осторожно:

— Значит, мне скоро в город идти?

Спиридонов встал.

— Пошли в землянку.

Они спустились по ступенькам в низкую и просторную землянку, скверно освещенную малым окондем. Миша с Егором играли в подкидного дурака.

— Ну, штаб, давай заседать, — приказал Спиридонов и сел за стол.

— Жить нам в одиночестве уже никак невозможно. Сегодня Александр с Егором идут в город. Александр со своими договорился о совместных действиях: что, когда, зачем, Егор — наш полномочный представитель.

— Яша, а может не надо? — робко спросил Егор.

— Что не надо?

— Ну, какой я представитель? Я и не представитель вовсе.

— Да ты что, лапотник?! За дурака меня держишь?! — мгновенно ощерился Спиридонов. — Нашкодил, а теперь на болотах отсидеться желаешь?!

И успокоился. И уже Ганину.

— Долго его в городе не держи: ему опасно, его Кареев в лицо знает.

Егор тоскливо вздохнул.

— Понимаю, Яша, понимаю, Ганин был серьезен и деловит, — а то вместо Егора Михаила возьму?

— Возьмешь, что дают, строго определил Спиридонов, —пойдет Егор.

— Дело твое, ты командир,--согласился Ганин.

—Это верно, я командир,-- вдумчиво произнес Спиридонов.

Помолчали.

— Что ж тянуть. Мы пойдем? --предложил Ганин.

Егор тоже встал. Подошел к нарам, влез в пиджак, натянул картуз.

— Прощайте, братцы. Авось вернусь.

— Робеешь, что ли? — заинтересовался Миша.

— Тоскую чего-то.

Встали все.

Встал и Спиридонов.

— Ну, с Богом, — сказал он.

Бога нет, — возразил Ганин и похлопал Егора по плечу, пошли мол.

—Точно знаешь? — спросил Миша.

—Уж куда точнее.

Они — Егор и Ганин — пошли к выходу.

—Егорушка, просьбу мою не забудь, — тихо напомнил Спиридонов.

—Все сделаем, — выходя пообещал Ганин.

—Шибко ловкий этот губернский представитель, — резюмировал Миша.

                                                      * * *

А Егор и Ганин уже полем шли.

—А ты молчишь,помалкиваешь,--решил начать беседу Ганин.

—Не о чем мне с тобой говорить.

—А о бабах.

— Никого у меня нету.

— Так не бывает, браток. У меня, например, хорошая бабенка. Белошвейка, по домам шьет.

— Отстань от меня, Александр, а?

— Да никак тебе страшно, Егор?

— А тебе весело?

Егор вдруг- остановился.

— Весело невесело, а все как надо идет. И мы идем. Шагай —вышагивай, дело наше такое. — И по-доброму мягко ладонью подтолкнул Егора — иди, мол.

—Александр, я в город не пойду.

—Что так? — мягко спросил Ганин.

—Не могу.

—Можешь, Егор. Скажи себе: идем, Егор. Никак нельзя не идти, Егор. И сможешь.

— Я как под пулями полежал, — захлебываясь, начал объяснять Егор, — так вот здесь (он положил себе ладонь чуть повыше живота) лопнуло что-то. И шатает и мотает меня с тех пор, как бы тошнит все время.

Помолчали оба, думая.

—Раньше я  отчаянный был! — с горечью продолжал Егор. — Никого не боялся! А теперь всего боюсь. В отряде Спиридонова боюсь, сейчас офицера того, перед которым ломался, боюсь.

—Чепуха все это, Егор. Мнение это.

— Александр, я в город не пойду.

— Ты, браток, пока не шуми, на открытом месте руками махать нам не резон.

Под кустами в тени, Ганин и Егор прилегли, отдыхая.

Ганин вяло кусал от краюхи, поглядывая на Егора, ждал.

— Кончилось бы все скорее, — с сердцем сказал Егор.

— Победит всех наш Бова-королевич, тем и кончится, а то его победят — и тоже конец.

— А мне, что так, что этак. Все равно плохо.

— Да, Яша цыкает на тебя, будто ты его личный холуй.

— Так знает, что деваться мне от него некуда. Потому и вьет из меня веревки, как хочет.

— Это почему же?

— Кровь на мне, солдата того кровь. Дорога мне в другую сторону заказана.

— А если от крови отмоешься?

— Воды такой нет, — и Егор с надеждой посмотрел на Ганина.

                                      * * *

— Ну, —спросил Кареев. В своем кабинете он сидел почетным гостем — верхом на стуле, положив подбородок па спинку его. За столом был Мокашев.

— Здравствуйте, ваше благородие,-- Ганин не торопился.

—Здравствуй го, господин Ганин,--холодно поздоровался Мокашев.

—Ты, Саня, свои шутки брось.По делу пришел-дело давай, -трудно произнес Кареев(мешало то,что подбородок лежал на спинке стула).

—Вот я,живой.И все дело.

—Надо понимать так,что связь губернского пролетариата с отрядом Спиридонова налажена?-спросил Мокашев.

   --А есть он здесь,бунтующий пролетариат?- вопросом на вопрос ответил Ганин.

—К большому моему сожалению есть,-- подтвердил наличие бунтующего пролетариата Кареев.-- Только тебя вот про этот пролетариат спрашивают,-- и Кареев большим пальцем через спинку стула указал на себя.

—Ну, с ним пролетариатом у Спиридонова связь крепкая, — весело сказал Ганин.

—А мне он показался неглупым парнем, — признался Мокашев.

—Надеялись, что шлепнет меня Спиридонов?

—Зачем так — надеялся, скажем — опасался.

—Он не дурак, Георгий Евгеньевич. Хвастун немного — это конечно. А так — ловок, стервец.

—Он ловок, ты ловок, не много ль ловкачей, Саня? — Кареев слез со стула, подошел у Ганину, положил руки ему на плечи, рассмотрел  глаза.

—Я для вас ловчу, Валентин Андреевич.

—Ладно, — Кареев подумал и добавил: — Верю. Теперь по порядку.

—Взять их на болоте, в их берлоге, когда они отрядом, нету никакой возможности. Перекрывают единственную тропу — конец,к ним и на козе не подъедешь. Да, и не отряд страшен. Не будет Спиридонова, мужики сами по деревням разбегутся. Спиридонова одного брать надо. Или убить.

—Вы можете это сделать? — спросил Мокашев.

—Боюсь, в этих делах по сравнению с ним я — щенок.

—Ты не сравнивай, не твоего это ума дело — сравнения. Что  надумал? — Кареев ласково потрепал Ганина по плечу и вернулся к стулу.

— Спиридонова брать на болоте надо, когда он один.

— А часто он один бывает? — быстро спросил Мокашев.

— Бывает. Распускает отряд по домам — кормиться, а сам один остается.

— Ганин, устройте так, чтобы я мог взять его! — потребовал Мокашев.

—Одни на один вам его не взять, Георгий Евгеньевич. Обложить надо командой, чтоб никак не ушел, а потом, что ж, и вам попробовать потягаться с ним можно.

—Что вам для этого нужно?

—Человечка одного на подмогу.

—Где я тебе человечка-то возьму? — разозлился Карссв.

— Есть уже, Валентин Андреевич. Внизу в дежурке сидит. Из спиридоновского отряда, и, как я понимаю, ваш знакомый.

                                * ★ *

Нехорошо было Егору стоять... перед двумя офицерами. А они долго изучали его.

—Замучился бедняга совсем, — нарушил молчание Ганин.

—Это ты молодец, что пришел к нам, — похвалил Егора Кареев, не понял я тебя тогда, на дороге. А сейчас, что ж, прощаю, живи, помогай нам. Мы за добро добром платим.

Мокашев поморщился — до того фальшив был кареевский тон.

— Устал я бояться, устал, господа офицеры, — виновато объяснил Егор.

— Мы отдохнем, мы отдохнем, — иронически (из «Дяди Вани») пообещал Кареев.

— Убежать бы мне куда! — помечтал вслух Егор.

— Поможешь нам, беги на все четыре стороны, — сказал Кареев.

— Не обманете?

— Моего честного офицерского слова тебе достаточно?

— Не знаю.

— А я знаю. Достаточно. Будешь действовать вместе с Саней.

— Александр,мне сильно помог. Рассказал я ему все, а он пожалел меня.

— Скажите, Егор, почему вы предали Спиридонова? — резко спросил Мокашев.

— Я не предавал, я не предавал. Устал я. Бояться устал.

Мокашев, осторожно огибая расставленные по комнате стулья, подошел к Егору и вдруг коротко и мощно ударил его под вздох. И не дав согнуться-с левой- в зубы. Егор сел на пол.

— Скотина! Мерзавец!-- говорил Мокашев, разглядывая поврежденные пальцы своей левой руки.

— Ты, оказывается, Юра, предателей не любишь!-- удивленно догадался Кареев.

—Да все врет он,стервец!--сказал Мокашев и брезгливо посмотрел на Егора.--Он Спиридоновым подослан.

Егор сидел на полу и размазывал по разбитой своей физиономии слезы и кровь.

—Вы,Георгий Евгеньевич,зря волнуетесь,--улыбаясь,успокоил Мокашева Ганин,--Егор мне про спиридоновскую невесту рассказал.Про Алексееву Анну Ефимовну,учительницу.Она сейчас в городе живет.На Дворянской,в тридцать шестом номере.

Сказав это,Ганин повернулся к Егору и добавил:

—Так что,Егор,к Спиридонову теперь тебе дороги нет.

И тогда Мокашев ударил Егора носком сапога по ребрам. Егор завалился на бок.

Вот теперь поднялся Кареев.

—Ну, хватит,-- он подошел к Егору, сказал ласково, — вставай, не бойся. Он больше нс будет.

—Больно, --пожаловался Егор, вставая.

—Терпи, казак, атаманом будешь, — утешил Кареев и сделал знак Ганину. -

 Тот подхватил Егора под руки и помог выйти.

А Кареев обернулся к Мокашеву и сказал ласково:

—Зачем  же так жестоко, Юра? Жалеешь комиссара, ну и жалей на здоровье. Сокрушайся, горюй, но рукам воли не давай.

                                          * * *

На стук вышел сам портной Алексеев. В светлом костюме в ,в сером котелке, явно прибранный, он, видимо, собирался уходить

из дома.

—Простите, — обратился к нему Мокашев. — Мне необходимо срочно сшить новую шинель. Холодовские порекомендовали обратиться к портному Алексееву. Вероятно, что вы — Алексеев?

Помедлив  немного (очень хотелось отказать), Ефим Иванович распахнул дверь и пригласил: •

—Прошу.

Пропуская Мокашева, он с тоской осмотрел его. Погоны.Шашка на боку и пистолет в опрятной кобуре. Такому нe откажешь. В большой комнате — мастерской, Мокашев с удивлением увидел обширнейший и совершенно пустой низкий стол. Ефим Иванович поймал его взгляд и объяснил тотчас:

— У меня все купцы шили. А чтобы поддевку построить — Зингером не обойдешься. Поддевка — вещь ручной работы. Для этого и стол. Так я слушаю вас, господин офицер.

— К понедельнику мне нужна новая шинель. Сукно и цена — ваши. Меня все устраивает. Договорились?

—Должен огорчить вас. К моему большому сожалению эту неделю я не смогу работать. Совсем. Я очень занят другими делами.-- Ефим Иванович, оказывается, очень переживал, вспотел даже.

— Значит никак? — без интереса огорчился Мокашев и в ожидании портновских объяснений еще раз осмотрел мастерскую.

— Всей душой... Но не могу, — почти пропел Ефим Иванович и развел руками.

— Папа, ты еще не ушел? — очень мило спросила Анна и, увидев в комнате постороннего и как бы смутившись, пролепетала добавочно: — Ах, простите!

Лепетать ей не нужно было. Заметно наврала, лепеча. Она стояла в дверях — крупная, здоровая, свежая — и уже виновато смотрела на Мокашева. Георгий Евгеньевич понял, что интересовало Спиридонова в доме портного Алексеева, и поклонился.

— Я не задержу вашего отца, — и Ефиму Ивановичу: — угадал, это ваша дочь?

— Дочка, Анна, — упавшим мягким голосом представил Анну Ефим Иванович.

— Мокашев. Георгий Евгеньевич Мокашев. — Георгий Евгеньевич поклонился еще раз и щелкнул каблуками.

— Очень приятно, — Анна взяла себя в руки и была строга, воспитанна.

— Прошу извинить меня. Господин Алексеев, хотя бы до калитки нам по пути. Прошу вас, — и Мокашев широким жестом пригласил Ефима Ивановича к выходу. Потом опять повернулся к Анне. — Анна, Аня, Анночка, — задумчиво поварьировал он ее имя. — Имя у вас доброе, спокойное.

— Меня отец Нюрой зовет.

— Найдется человек, который Анночкой будет звать. Или уже нашелся?

Не дав ей ответить, Мокашев вышел на крыльцо к обеспокоенному Ефиму Ивановичу.

— Что за дела у вас, если не секрет?

— Какой тут секрет при таком шуме. Свадьбу играем в воскресенье.

                                                            * * *

— Какая свадьба? Кто на ком? — испуганно спросил Яков. Он стоял перед Егором распоясной и босиком, видимо, спал спокойно у себя в землянке.

— Свадьба и свадьба. Соседи говорит: свадьба у Алексеевых в воскресенье. А заходить к ним ты сам не велел.

— Какая может быть у Алексеевых свадьба, когда все дочки, кроме Анны, замужем? Я тебя, обормот, спрашиваю.

Спиридонов натягивал сапоги, застегивал ремень, приглаживал пятерней взлохмаченные волосы.

— Ты куда, Яша? — в ужасе осведомился Егор.

— За кудыкину гору. Приготовь двух коней. Проводишь меня. В дороге поговорим.

— Ты сдурел.

— Там не может быть свадьбы!

Спиридонов застегнулся, оправил гимнастерку — был готов.

— Яша, тебе нельзя в город!

— Молчи, щенок!

...И эта скачка, как во сне.

★ ★ *

А в мастерской портного Алексеева играли свадьбу. Гуляли тихо, по-домашнему — все свои: дочки Дина, Настя и Вера с мужьями и Анна незамужняя, соседи с двух сторон, огородник Сигаев. За просторным портновским столом сидели без тесноты, вольготно, отдав широкий торец молодоженам: Ефиму Ивановичу и Дарье Николаевне Алексеевым. Пили не по первой — были все пьяненькие за исключением Ефима Ивановича, который встал и поднял граненую рюмку:

—Кончилась беспросветная моя жизнь, дети мои. Ваша мать с сегодняшнего дня законная моя жена перед Богом и людьми, — возгласил он и продолжал недобро, — а та, что тридцать лет  считалась моей женой, померла, слава Богу. За упокой души мучительницы моей и бывшей супруги, муки свои ей прощаю.Ваши, с сегодняшнего дня, законные дети мои, прощать не имею права, но прошу, за упокой души бывшей супруги моей.

— Пусть ее черти на том свете угольками успокоют, — дерзко сказала старшая Дина. — Не буду я за нее пить.

— Это еще что такое! — грозно удивилась Дарья Николаевна. — Мне праздник портить! Смотри у меня, Динка!

И молодая выпила. И дочки выпили. И мужья дочек, и соседи, и огородник Сигаев. А Ефим Иванович поставил рюмку на стол, полную.

— Отцвели уж давно хризантемы в езду, — глубоким голосом взяла Дина. А Настя подхватила повыше:

— Но любовь все живет в моем сердце больном.

И точно попал переживательный романс: загрустил, крутя по столу полную рюмку, Ефим Иванович, притихла, примолкла, посветлела лицом Дарья Николаевна.

Распахнулась дверь, и на пороге встал Яков Спиридонов.

Песня кончилась потому, что все повернулись к дверям, а Анна поднялась. Оглядев комнату дурными глазами, Спиридонов потрогал дверной наличник и пожаловался тихо:

— Анночка!

Она рванулась к нему, заглянула в дурные глаза.

— Что с тобой? Ты болен? Ты ранен?

— Сердце ноет, — ответил Яков. — Первый раз в жизни сердце ноет.

Она засмеялась нервно и ткнулась лбом в щеку. Он погладил ее по волосам и судорожно всхлипнул.

— Мама, это Яша, — сказала Анна и засмеялась вторично, — знакомьтесь.

Спиридонов ходил вокруг стола и жал руки.

— Спиридонов. Спиридонов. Спиридонов.

— Здравствуй, родственничек, — приветствовал его Ефим Иванович. — Ты чуть было на незаконнорожденной не женился.

— От всего моего больного сердца примите искренние поздравления! — гаркнул Спиридонов и сел за стол.

— Вас нынешняя власть никак не может обеспокоить? — вежливо попытал его один из мужей.

— Так полагаю, никто не доложил ей, что я здесь, — весело отозвался Спиридонов, налил себе рюмку и пошарил глазами по столу — искал, чем закусить.

— Яков, — вдруг решительно позвала Анна. Яков поднял глаза и понял все: надо уходить.

— Счастливой и долгой совместной жизни вам желаю, —быстро сказал он, обращаясь к молодым, и быстро опрокинул рюмку. Анна ждала его у дверей. Он подошел к ней.

— Уходи сейчас же, — ненавистно прошептала Анна.

— Сей момент, — охотно согласился Яков и истошно вдруг заорал: — Горько!

— Горько! Горько! — подхватили все.

Ефим Иванович и Дарья Николаевна стыдливо поцеловались.

— Проводи меня, Анночка, попросил Спиридонов.

В темной прихожей она прижалась к нему.

— Боюсь, за тебя боюсь, Яша.

— Да нечего бояться, милая моя, снисходительно успокоил Яков.

— И офицер еще вчера приходил.

— Какой офицер?

— Поручик. Мокашев Георгий Евгеньевич. Шинель шить.

Вот тут и Спиридонов посерьезнел.

— Георгий Евгеньевич, говоришь? И верно — уходить надо.

Они шли через двор, а в доме звучно гуляла свадьба.

У калитки они остановились.

— Скоро нашу свадьбу сыграем, — пообещал Спиридонов.

— Когда это — скоро?

— Как победим, так и сыграем.

— Значит, скоро?

— Скоро!

— Горько? — спросила она.

— Горько! — подтвердил он.

* * *

Опять пили чай в номере Елены Николаевны и за чаем Елена Николаевна развлекала Ольгу и Мокашева беседой.

—Я и сама не рада, Лялечка, что связалась с Кареевым. Если честно говорить, он никогда не нравился мне. Цинизм, развитость, эта непонятная, почти плебейская энергия в погоне за ничтожными никчемными удовольствиями страшили меня. Я так тогда... она вспомнила то прекрасное «тогда» и на мгновение, короткое мгновение, взгрустнула. — Я тогда очень боялась, что он дурно повлияет на Юру. А сейчас эти странные слухи о его деятельности в контрразведке... Не знаю, что и подумать.

—Он садист, убийца и палач, — спокойно объяснила Ольга и поставила чашку на стол. — Благодарю вас, Елена Николаевна.

—Что вы говорите, Ляли! — в ужасе воскликнула Елена Николаевна.

— Мы все — убийцы, — поддержал великосветскую беседу Георгий Евгеньевич.

— Я никогда, слышишь, никогда не поверю, что ты замешан в чем-то нехорошем и грязном. Я твердо знаю, что ты чистый и светлый мальчик.

— Что — я, мамочка, что — я? Все мы, понимаешь, все не то, что замешаны — по уши в нехорошем и грязном, — зло сказал Мокашев и уже потише изволил завершить тираду: — По-русски это нехорошее и грязное называется дерьмом.

Ольга, выйдя из-за стола и сев на диван, с любопытством рассматривала мать и сына.

— Юра!

— Пардон, мамочка.

Удовлетворенная извинением, Елена Николаевна продолжила:

— Все перемешалось, все сломалось, все разлетелось. Я ничего не понимаю.

— И не надо понимать, Елена Николаевна, — посоветовала Ольга с дивана. — Забиться в норку и ждать. Ждать, ждать, ждать.

— Так ведь норки нет, Лялечка!

— Найти надо норку эту. Найти и спрятаться.

— На днях перечитала Мережковского. Богочеловек и Человекобог. Пожалуй, в этом правда! Да сейчас побеждает Антихрист, но придет время Христа и придет Христос...

— О, Господи! — простонал Георгий Евгеньевич.

Раздался стук, и тотчас в номер вошел Кареев. Был он не по-хорошему весел и выпивши.

— Извините за позднее вторжение, но — добрый вечер!

— Что случилось, Валентин? — сухо спросил Мокашев.

— А что может случиться? Ничего не случилось. Елена Николаевна! Ольга Владиславовна! — Кареев приложился к ручке Елены Николаевны, потянулся и к ольгиной руке, но та сказала:

— Не надо, Валентин.

— Не надо, так не надо. Я все думаю, Елена Николаевна, — я ведь думаю иногда — не послать ли нам в вашу усадебку новую команду. Приведем в чувство мужичков, приберем и обставим дом, и заживете вы там помещицей.

— Валя, что тебе нужно? — недобро поинтересовался Мокашсв.

— Ничего. Обход делаю. Знакомых всех обхожу. Свободный вечер и скучно чевой-то. А вам, значица, нарушил интимный суарэ. По какому поводу сей интимный суарэ?

— Я сегодня сделал предложение Ольге, и Ольга приняла его. Что еще тебя интересует?

— Ну, попал! Полный, выходит, я хам, - Кареев деятельно посерьезнел. — Позвольте поздравить вас и позвольте же удалиться.

— Спасибо. Удаляйся, — разрешил Мокашев. Кареев посмотрел на него непонятно и вышел. Слышно было, как он запел в коридоре Хорошим баритоном:

— Нас венчали не в церкви...

— Испортил все, мерзавец, по-мужски сказала Ольга. — Я пойду к себе.

— Посидите еще, Лялечка, для проформы попросила Елена Николаевна.

— Покойной ночи, Елена Николаевна, Ольга расцеловалась с ней и повернулась выжидательно к Мокашеву.

— Я провожу тебя. До свидания, мамочка, Мокашев поцеловал мать и вместе с Ольгой вышел.

— У двери ее номера они остановились.

— Ты сегодня у меня? — спросила Ольга.

— Нет. Именно сегодня — нет.

— Скажи честно, Жорж, ты боишься? Ты ответственности за меня боишься.

— Я этой жизни боюсь, Ольга. Будь она проклята, эта жизнь.

Он наклонился, поцеловал ей руку.

— Мы спасемся? — спросила она. — Мы душой спасемся? Бог не покинет, не покарает нас?

                                         * * *

Кто-то потряс его за плечо, и он проснулся. Перед кроватью на стуле сидел Спиридонов и смотрел на него — ждал, чтобы проснулся.

—Ты зачем к Анне приходил? — невежливо осведомился Спиридонов.

Мокашев поморгал, потряс головой — приходил в себя.

—Ты снишься мне? — тихо поинтересовался он.

—Ты эту манеру брось: вопросом на вопрос. Зачем к Анне приходил?

—Я не к ней. Я шинель сшить хотел.

—А как догадался, что невеста она моя?

—Не знаю. Просто догадался.

—Ну это, полагаю я, ты врешь.

— Как ты попал сюда?

—Ножками. По крыльцу и в дверь. Твой холуй, надо думать, к бабе ушел.

— Зачем мучишь меня? Господи, и не застрелит тебя никто!

— Меня нельзя убить. Я — победитель, дурачок.

Так и разговаривали: Мокашев лежа под одеялом, в кровати, а Спиридонов сидя на стуле в полной боевой готовности.

— Считаешь, окончательно ваш верх?

—Насчет этого можешь не сомневаться. Ты Анну больше не тревожь, Георгий. Ладно?

—Ты кошмар мой, Яков.

—Значит, договорились. Будь здоров. Я пойду.

Спиридонов встал, потянулся, затрещал суставами.

— Скоро светать начнет. Тебе хорошо, ты — в койке. А мне еще шагать и шагать.

— Анну очень любишь?

— Очень. Нам бы с тобой, Георгий, поговорить о многом не мешало бы, да все время нет. Сбрую твою с шашкой и пистолетом я в окно выбросил — от греха. Уйду — забери, не забудь.

Мокашев согласно покивал головой: соглашался и прощался.

Уже в дверях Спиридонов сказал:

— Ты приятелю своему, палачу поганому Карееву не говори, что я приходил. А то тебе худо будет.

Спиридонов ушел. Мокашев спустил босые ноги на холодный пол, сел в кровати и заплакал беззвучно.

* * *

Яков шел подорожной пыли, прибитой ночной росой. Светало: светлело нерешительно. Он шел через скошенное и — как будто не было никакой войны — старательно убранное поле к лесу, что чернел вдали и на холме. Изредка похлопывая по добротным голенищам сломанным случайно прутиком, он шел и шел — допевал — свою любимую и единственную:

     Я вернусь в село родное,

     Дом построю в стороне.

     Ветер воет, ночи ноют

     Будто бы они при мне...

Когда Спиридонов дошел до опушки, рассвело совсем. Засунув два пальца в рот, он разбойно свистнул. Немного погодя из леса вышел Егор, ведя на поводу двух коней — черного и белого.

— Ну, как ты тут? — осведомился Яков.--начальственно и без особого интереса

— За тебя боялся, Яша, — признался Егор.

— Дело твое такое всего бояться, --сказал Спиридонов и взлетел в седло.

По большой земле скакали два коня: конь вороной и конь бледный.

А уже днем на сухом островке среди болота под молодыми березками разговаривали, совещались отрядные начальники: Спиридонов, Митяй, Миша, Егор и Александр Ганин. Лежа на животе, Яков хитро и скучающе посматривал на своих помощников, слушал, покуривал, пока молчал. А говорил Ганин:

— Организация разбита по пятеркам, пятерки связаны с центром лесенкой — все как положено в подполье. Думают выступить сразу же, как наши на фронте ударят. Вот тогда и твоя помощь понадобиться, Яша. А пока Иванов советует замереть твоему отряду — будто вас нет. Беляки деревни трогать не будут, потому что не до этого сейчас.

— Иванов — кто такой? — спросил Миша.

— Яков знает, я ему говорил. Руководитель наш.

— Дельно предлагает Иванов. — Спиридонов переменил позу: сел по-турецки. — Сдастся и мне, что наши скоро ударят. Вот моя диспозиция: отряд расходится по домам, каждый при оружии и ждет команды. Я один — здесь. На связи со мной Митяй и Михаил. Александр уходит в город. Егор с ним. Курьером.

Егор, ты этого Иванова видел? — осторожно полюбопытствовал Митяй.

—Видел, конечно.

—Ну и что он? — и Митяй плечами показал каким, по его мнению, должен быть такой человек.

—Серьезный мужчина, — подтвердил Митяевы предположении Егор.

—Когда нам идти? — попросил приказа Ганин.

—Разойдется отряд, тогда и отправитесь, — Спиридонов опять прилег, нашел травинку покрепче, поковырял ею в зубах.

—А сейчас что делать? — огорченно спросил Егор.

—Песни петь, если хорошие знаешь. Да, Мишка. Все хочу спросить тебя, да забываю: граммофон твой — где он теперь?

—Я почем знаю?! — мрачно огрызнулся Миша, но затем рассказал:-- Как оставили его тогда на дороге, так с тех пор не видел. Сначала не до этого было, а потом уж и не нашел. По жадности какой — нито паразит —-хапнул без всякого соображения. Граммофон-то заводить надо, а как музыка заиграет, я тут как тут. Бессмысленные люди!

— Ну, не скажи! — вступил в разговор Митяй. — Расчет у того, кто брал есть: вероятней всего убьют Мишку в заварухе-то такой, и никто граммофон назад не потребует.

— Отставить! — гаркнул Спиридонов. — Раскаркались! Убьют, не убьют. Я песню хочу послушать. Хорошую песню.

* * *

— Так что я сразу к товарищу Иванову доложить что и как, — Ганин лукаво посмотрел на Каресва и добавил: — Теперь решить надо, когда выступать будем. Совместно.

Ганин сидел в кресле у кареевского стола, Егор на стульчике у двери, а Кареев, положив руку на стол, а голову на руку, рассматривал их поочередно — то того, то другого.

— Не слишком ли гладко все получается, Саня? Как ты считаешь, ловкач ты мой золотой?

— Его беда, Валентин Андреевич, что он ужасно нетерпеливый. А нетерпеливый оттого, что везучий до безумия, — и Ганин показал какой Спиридонов человек: — Налетел, нашумел — фыр, фыр! Этот сюда, этот туда! Он командует, все бегают и все получается. А оттого, что все получается, многого не видит. Меня не видит, к примеру.

Появился Мокашев во время ганинского красноречия и, дослушав в дверях, подошел к столу.

— Твой комиссар один на болоте, — сообщил ему Кареев. — Будем в ночь брать.

— Кто будет брать? — спросил Мокашев.

— Как — кто? Ребятки мои. До чего они комиссаров ловить любят, страсть!

— Отдай мне его, Валя.

— Что это значит — отдай? Портсигар он, что ли?

— Я его один на один хочу взять.

— Один на один нс возьмете, Георгий Евгеньевич! — с сожалением сказал Ганин.

— Вот господин Ганин меня проводит. Поможет, если что. Или вон — Егор. — Мокашев мотнул головой в сторону двери. — Он Спиридонова предал, так значит мне поможет с удовольствием.

— Я не предавал, — заканючил от дверей Егор.

— Знаем: испугался, — перебил его Кареев. — Вот что, Юра.Мы нс в театре, обойдемся без красивых слон и изящных жестов. Комиссара надо взять или убить. Мои мальчики в отличие от тебя сделают это быстро и хорошо.

— И вдвоем мы его не возьмем, Георгий Евгеньевич, - добавил Ганин.

— Я прошу тебя, Валентин.

Кареев встал.

— Перед кем покрасоваться хочешь? Перед собой? Что ж, валяй. Рискуй, коли твоей душе угодно. Только я рисковать не намерен. Я сначала это гнездо обложу со всех сторон, а потом уж тебя к комиссару подпущу. Нас поведет Егор. А тебя, Саня, попрошу сердечно: через час по знаку, приведешь господина поручика. Не хотел я тебя беспокоить-ты свое дело сделал — но что попишешь: у Георгия Евгеньевича Мокашева, видите ли, в одном месте свербит!

— А чего ж не пойти. Я пойду. Я представления люблю.

— Вот мы со стороны и посмотрим спектакль, Кареев хлопнул ладонью по столу — все, мол. — Егор, ты готов?

— Как прикажете, — уныло согласился на все Егор.

* * *

Егор шел впереди, а за ним — по одному — кареевская команда во главе с самим. Нехорошо ночью на болоте. Ненужно громко хлопала вода под сапогами, лезли в глаза корявыми ветками большие болотные кусты, и темнота стояла такая, что очень не хотелось идти. Но шли.

— Выходим, — устало шепнул Карееву Егор. И точно: под ногами была твердь.

— Ни черта не вижу! — тоже шепотом и радостно сообщил Кареев.

—Кустики пройдем и огонь в конце увидим. Если он здесь, конечно.

Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек.

—Туточки! — возликовал Кареев и приказал идущему следом: Передай — замереть.

—Разводить будем, что ли? — спросил Егор.

—Действуй, — разрешил Кареев.

Кареевские молодцы по очереди и по одному бесшумно уходили вслед за Егором. Осталось двое: Кареев со своим помощником. И тогда Кареев спросил:

—А нам где?

— A вам здесь, — ответил Егор. — Единственный выход закрывать.

— И то дело, — согласился Карeeв. — Иди Мстислава зови. Пусть режет редедю перед полком косожскими.

— Чего? — удивился Егор.

— Чего-чего. Иди поручику сигнал подавать.

* * *

Мокашев и Ганин ждали сигнала. Они сидели, прижавшись спинами к стволу огромной сосны, и мирно беседовали.

—Дорогу-то без Егора найдете? — интересовался Мокашев, а Ганин отвечал:

—Найду. Ходил не раз и ночью тоже. Кроме того, на всякий случай меток наставил — зарубки, вешки светлые. Найду.

— Господин Ганин, а как с вами Карeeв расплачивается?

— Как, как. Золотом, конечно. Ничего другого не беру.

— И много дает?

— Вы что — на тридцать серебренников намекаете? Так Спиридонов не Христос.

— И вы, следовательно, не Иуда.

Ухнула вдали сова. Еще раз. Потом еще.

— Егор, — догадался Ганин и встал. — Пошли.

Ганин шел впереди, а за ним — Мокашев. И хлюпала вода под сапогами, и мешали невидимые ветки, и было темно, и было страшно. Но они шли. Когда их шаги стали бесшумными, Ганин сообщил:

— Пришли.

— Где землянка? — спросил Мокашев.

— Кустики пройдем и увидим.

Они миновали кустики и увидели еле живой желтый огонек. Мокашев вдохнул глубоко и сказал:

— Как повяжу его — позову вас. А не повяжу... так вы сами догадаетесь, что не повязал. Пошел.

Мокашев исчез в темноте.

* * *

Мягко ступая по лестнице, Мокашев спустился в землянку. Вход в основное помещение был закрыт линялой ситцевой занавеской, и свет от коптилки синел и желтел сквозь нее. Мокашев осторожно отодвинул лоскут и заглянул внутрь. Он никого не увидел, только на грубом столе пламя коптилки слегка помоталось из стороны в сторону — от его движения. Мокашев вытянул из кармана пистолет и позвал:

— Яков.

— Ну, — сонно отозвался кто-то из-за кривой печки, за печкой были нары, а на нарах спиной к двери, лежал Спиридонов.

— Не оборачивайся и не стреляй. Если что -я выстрелю раньше.

— Георгий? — глухо предположил Спиридонов.

— Я. И с пистолетом.

— Что делать мне?

— Руки покажи.

Спиридонов показал руки.

— Теперь вставай и иди к столу.

В расстегнутой, без ремня, гимнастерке, босой Спиридонов подошел к столу.

— Садись. И руки на стол, — приказал Мокашев. Устроились напротив. Мокашевский пистолет смотрел черным глазом в грудь Спиридонова.

— Оружием не балуй. Стрельнуть может, — с опаской проговорил Спиридонов. — Положь на стол, хватать не буду.

Мокашев нехотя усмехнулся и положил пистолет на стол. Рядом с правой рукой.

— Поговорим? — предложил он. — Ты же поговорить со мной хотел.

—Обложили, — догадался Спиридонов и поинтересовался подробностями: — Ганин?

Мокашев кивнул и добавил:

— И Егор твой.

—Ясно! О чем говорить-то будем? О погоде, о бабах или о том, где повесить меня сподручнее?

—Скажи мне, Яков, за что ты жизни своей лишаешься?

—Не лишаюсь я жизни. Готов отдать ее за светлое будущее человечества.

—А мое светлое будущее? Где оно? ׳

—Не будет у тебя светлого будущего. Замаран ты.

—А на тебе крови нет?

—Есть.А коли выживу — еще будет. Кровь предателей пролью. Палачей. Мерзавцев. Умрут они, и от этого будут живыми тысячи и тысячи. Слыхал про карающий меч революции? Вот он — в моей руке.

Мокашeв посмотрел на короткопалую мощную пятерню, раскрывшуюся на столе. Затем пятерня сжалась судорожно.

—Кто определять будет: этот — подлец, этот — палач, этот — ангел без крыльев? Ты? И белый цвет из семи основных цветов состоит. Поди определи — белый ли белый цвет. А ты Богом данную жизнь по своей воле отнимать или даровать хочешь.

— Кареев — палач?

— Палач, — вяло согласился Мокашсв.

—Ганин — предатель?

—Предатель.

—Я мерзавец?

—Нет.

—Ты же жизнь мою взять пришел! И мне о Боге, о душе говоришь! Я умру, а Кареев с Ганиным жить будут. Пытать, предавать! Как называются люди, которые цветов не различают? Ну, к примеру, вместо синего им коричневый мерещится, вместо зеленого — красный.

— Дальтоники, — невесело улыбнулся Мокашсв.

— Ты, Георгий, дальтоник нашей жизни. За неправое дело воюешь. Посмотри вокруг, что видишь ты? Ваши лучшие-то люди, вроде тебя, сомневаются, а у нас великое дело повело за собой лучших. Самых честных. Самых добрых. Самых сильных. За правое дело встали люди. Мы победим. Все. Зови Ганина меня вязать.

— Застрелись, Яков. Я тебе дам пистолет.

— Не буду стреляться. Зови Ганина.

— Дело твое, — Мокашев вздохнул безнадежно и, не спуская глаз со Спиридонова, пошел к входу. Отодвинул занавеску, поднялся на две ступеньки, крикнул на волю:

— Ганин, идите сюда!

В землянку осторожно спустился Ганин. Когда он с револьвером в руке весь явился в дверях, Спиридонов выдернул из-под гимнастерки наган и, стремительно падая на пол, навскидку выстрелил. Ганин мягко и медленно оплывал в дверях, а Спиридонов кричал страшным голосом:

— Брось револьвер, Георгий! .

Мокашев с трудом разжал пальцы, и пистолет глухо упал на земляной пол. Спиридонов вставал. Мокашев жалостливо посмотрел на него и сказал тихо:

— Убей меня, Яков. И сам застрелись. Сейчас Кареев явится.

Яков нагнулся, поднял мокашевский пистолет, легко выдернул револьвер из незакостеневшей еще ганинской руки, выпрямился и спросил весело:

— Ты так считаешь?

— Обложен ты. Как медведь в берлоге.

— Ошибочка вышла небольшая. Егор охотников к другой берлоге отвел, в которой не то что медведя- клопов не слышишь.

— Зачем тогда спектакль, дурака из меня делал, зачем?

— Чтоб вот эта сволочь не ушла. Ловкий, подлец!

Они смотрели на Ганина, который стыло и неподвижно улыбался, полуприкрыв застекленевшие глаза. Крови было мало. Мокашев, вспомнив, улыбнулся ернически:

— Недостаточно оказался ловок для жизни сегодняшней. Куда ты его?

— Как — куда? В сердце, конечно.

— Кавалер! — вспомнил Мокашев и достал из нагрудного кармана маленький в белой тряпице сверток. — Возьми кресты свои.

— Ну, спасибо! — обрадованно поблагодарил Спиридонов и спрятал сверток в карман штанов. — Пошли на волю! Противно.

Видимый кусок неба светился. Воздух серел. Подходил рассвет. И тишина стояла такая, что они заговорили шепотом.

— Где Кареев? — спросил Мокашев.

— Напрямик отсюда версты две будет. На другом островке.

— Что же дальше?

— А сейчас узнаешь. — Спиридонов раскидал хворост, кучей лежавший у входа в землянку, достал короткий кавалерийский карабин. — Я думал Ганин ко мне Кареева приведет, а пришел ты...

Гулким выстрелом разорвало тишину. Тотчас же донеслось: нерезко — в отдалении — забил пулемет, мягко защелкали одиночные выстрелы, округло раздались взрывы гранат.

—Кончают Кареева! — закричал Спиридонов. — Егор их всех по пристрелянным точкам развел. А пулемет я сам пристрелял!

Можно уже было и не кричать: выстрелы и взрывы прекратились. Возвратилась тишина. И тогда Мокашев в бессилии, ярости и обиде, страшно ударил Спиридонова в челюсть. Спи-ридонов упал, а Мокашев убежал прочь.

Очухавшись, Спиридонов сел и помотал башкой, чтобы лучше соображать. Встал, сначала пошел, затем побежал. Он бежал и крнчал:

—Георгий! Где ты? Пропадешь! Утопнешь!

Он бежал по еле заметной тропке, изредка останавливался,прислушивался. И опять: — Георгий, где ты? Отзовись! Пропадешь здесь. Утопнешь!

Вдруг чавкнуло рядом. Осторожно, боясь провалиться, Спиридонов пошел на звук. Увидел -в трех шагах от него в болотной жиже молча пропадал Мокашев. Спиридонов протянул руку:

— Хватайся.

— Уйди от меня.

Он хотел пропасть. Но когда жижа подошла к подбородку, он в ужасе и отвращении судорожно вцепился в руку Спиридонова, который терпеливо и молча долго ждал этого. Захватив ногами молодую березку, Спиридонов двумя руками тянул и тянул Мокашева из болота. А вытянув на твердую землю, упал на траву обессиленный. Рядом прилег Мокашев, часто всхлипывавший от жалости к себе.

— Не жалей их, — с трудом проговорил, наконец, Спиридонов. — Они вонючие убийцы, мерзавцы. Им не нужно жить. И себя не жалей.

— Как мерзавца, — уточнил Мокашев.

— Какой ты мерзавец! Ты — цветок в проруби.

— Вежливо ты сказал.

— Сказал как думаю. Вещи вроде бы разные, но когда они в проруби — и цветок, и дерьмо — полезность от них одна. Никакой полезности.

Лежали, молчали, отдыхали. Мокашев улыбнулся вдруг.

— Что скалишься? — поинтересовался Спиридонов.

— Ты — победитель. Ты победишь...

— Мы победим, — перебил его Спиридонов.

— Ладно. Вы победите, — продолжал Мокашев. — И ты, ты победишь! Начнешь строить светлое будущее, командовать станешь, детей наделаешь. А лет через тридцать явится перед тобой твой взрослый сын, и увидишь ты, что он дальтоник жизни, цветок без всякой полезности — такой, как я. Потому что с четырех лет начнет книжки читать, в четырнадцать — чужим мыслям удивляться, в шестнадцать — своими себе душу бередить.

— Хочешь сказать, что я зря стараюсь? Знаешь что? Иди-ка ты подальше! Некогда мне с тобой спорить! Дел у меня много. Выходи по тропинке аккуратно, смотри зарубки. На, держи!

Яков вынул из кармана мокашевский пистолет, бросил его на траву и повернулся, чтобы уйти... но Мокашев остановил его:

— А Анной рисковал зря, — сказал он. — Говорил любишь ее... Нет, Яков, настоящую любовь берегут, а ты ею с Кареевым в подкидного дурака играл.

— Много ты понимаешь, — обиженно ответил Спиридонов. — Пока Ганин своим человеком у меня в отряде был, Кареев не то, что тронуть Анну, подойти к ее дому страшился.

— Ганин мертвый, Яша, сказал Мокашев. А в контрразведке про Анну не один Кареев знал.

Спиридонов стал очень серьезен.

— Твоя правда, Георгий. Спасибо тебе за это. И он быстро зашагал прочь.

Но только успел свернуть за поворот, как услышал за спиной пистолетный выстрел. Он обернулся, болезненно сморщился. И крикнул неуверенно:

— Георгий, застрелился, что ль?

— Нет, —донеслось издалека.

— Стрелял-то зачем? -обрадованно спросил Спиридонов.

— Голос твой хотел услышать! Прощай, Яков!

— И ты — прощай, — сказал Спиридонов, повернулся и пошел по тропинке к своим.

* * *

Стучали копыта по дороге и мелькал, как частый забор, лес. Два всадника мчались сквозь ночь.

Не на бой, не к белым, не за красных — любовь звала, любовь кричала, любовь гнала.

На Дворянской улице у дома 36 Спиридонов спешился, бросил повод Егору, по-хозяйски открыл калитку и прошел в дом.

В темных сенях Спиридонов сгоряча налетел на пустое ведро, и оно покатилось, загремело. Спиридонов даже присел от боли: край ведра попал точно по голени.

— Наставили тут! — злобно, но вполголоса проворчал он, растирая ушибленную ногу.

—Вам что здесь надо? — вместе с серым утренним светом в сени вошел строгий Анин голос.

А сама Анна стояла у раскрытой двери.

Спиридонов поднял голову, узнал Анну, но было чрезвычайно обидно, и он поэтому продолжал ворчать обиженно:

—Никакого порядка в доме!

Анна прислонилась к дверному косяку и засмеялась.

— Ты что это? — еще раз обиделся Яков.

—Хозяин прибыл, — отсмеявшись, сказала Анна, — ну,здравствуй, хозяин!

Он выпрямился, улыбнулся несмело и шагнул к ней.

А она к нему. Обнявшись, они молчали.

— Яшка, когда поженимся? — с наивной откровенностью спросила Анна.

Нехотя отпустив Анну, Спиридонов ответил твердо:

— Через три дня.

— А раньше никак нельзя? — Анна опять смеялась.

—С тобой серьезно , а ты... — ох и суров был красный комиссар Спиридонов И вот еще что. Немедленно из дома уходи. К подруге какой-нибудь. На два дня.

—Зачем это? Из Ольховки прогнал, из дому гонишь?

—Прийти могут, Анночка.

Она поняла, кто может прийти и спросила уже про него:

—А ты?

— Я повоюю самую малость.

— Где?

— Да здесь, неподалеку, — и объяснил стеснительно. — Мне пора, Аня, а ты уходи.

Они снова обнялись. Задохнувшись от долгого поцелуя, Анна попросила срывающимся голосом:

— Уйду, но только давай поженимся, Яша.

* * *

Он твердо прошагал до калитки, лихо вскинулся в седло. И уже садя на коне, сказал растерянно:

— Футы, черт.

— Не заболел, Яша? — невинно спросил Егор.

— Ох, надоели мне шутники! — искренне признался Яков и добавил: — Поехали!

Конный отряд Спиридонова — мужиков пятьдесят, вооруженных винтовками, обрезами, наганами, но все при шашках — спешившись, расположился на плоском холме. Все смотрели на пыльный вал, стоявший на горизонте. Неохватимый взором вал.

— Конный бой, — сказал Спиридонов, обернулся (стоял впереди) и оглядел строй. — Ой, не могу! Ой, лапотники! Ой, войско! — простонал он и вдруг рявкнул: — Смирно!

Мужики замерли у своих коней.

— По коням! — еще раз приказал Спиридонов и, взлетев на своего белого, закончил приказ: — За мной!

Они поскакали навстречу валу. Вал захватил их, растворил в себе и покатился по бессмысленному кругу боя, пылью закрывая горизонт, небо и землю.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg