«Последняя осень»

Последняя осень (fb2) - Последняя осень (пер. Лев Антонович Соловей) 291K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Яковлевич Науменко

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

Иван Яковлевич Науменко, известный белорусский прозаик, родился в 1925 году в поселке Василевичи Речицкого района Гомельской области в семье рабочего-железнодорожника. Иван Науменко относится к тому поколению, которое до войны узнало радость свободного детства в свободной стране, радость учебы в советской школе, открыло для себя огромный мир Пушкина, Некрасова, Горького, Купалы.

В начале Великой Отечественной войны, после оккупации Белоруссии гитлеровскими захватчиками, шестнадцатилетний юноша Иван Науменко вступил в подпольную комсомольскую группу «За Родину». Затем, возмужавший в боях, вместе с частями Советской Армии освобождал родное Полесье, воевал под Ленинградом, в Карелии, с войсками Первого Украинского фронта добивал фашистского зверя весной 1945 года.

После войны будущий писатель работал корреспондентом в областной газете «Бальшавiк Палесся», в республиканской «Звяздзе». Окончив Белорусский государственный университет и аспирантуру, Иван Науменко многие годы преподавал белорусскую литературу.

Первые рассказы писателя, посвященные сверстникам, партизанским и фронтовым товарищам, появились в свет в 1955 году. Они были тепло встречены широкими читательскими кругами и критикой. Затем один за другим выходят сборники его рассказов «Друзья-товарищи» (1959), «Голубиный взлет» (1961), «Война у Титова пруда» (1962), «Путешествие в юность» (1967), «Та самая земля» (1973) и другие.

В 1962–1974 годах была напечатана трилогия Ивана Науменко о партизанской войне против фашизма: «Сосна у дороги», «Ветер в соснах», «Сорок третий». В 1979 году на белорусском языке выходит его новый роман «Печаль белых ночей», продолжающий главную — партизанскую — тему прозаика.

Пожалуй, наиболее примечательные особенности творческой манеры Ивана Науменко — это «простота, внимание к мелким, казалось бы, событиям, чуткость и лиризм прозы» («Правда», 12 мая 1979 года). Лиризм писателя полностью выявляется в искренней теплоте сердечности, пронзительной нежности к своему поколению, так рано познавшему и горечь утрат, и тяготы страшной войны, и высшую радость победы над заклятым врагом.

Одна из сильных сторон дарования прозаика заключается в умении тонкими, акварельными красками выразить слиянность внутреннего мира человека с извечной красотой родной природы, с чистотой и спокойным величием нравственных принципов, унаследованных от прошлых поколений тружеников многострадальной белорусской земли.

Читателям, видимо, будет интересно узнать и о том, что писатель Иван Яковлевич Науменко является крупным ученым-литературоведом, членом-корреспондентом Академии наук Белоруссии, автором научных трудов о творчестве классиков белорусской литературы Янки Купалы и Якуба Коласа. Труды эти удостоены Государственной премии БССР.

Настоящим выпуском «Роман-газета» предлагает вниманию своих читателей три повести Ивана Науменко: «Последняя осень», «Прощание в Ковальцах» и «Замять желтолистья», опубликованные впервые на русском языке в 1978 году издательством «Советский писатель».

ИВАН ШАМЯКИН

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ

I

Василь покинул ремонтную бригаду за неделю до начала занятий. Он, пожалуй, и сам не смог бы объяснить, почему так поступил: нужны деньги, в семье шестеро, и отец — он служит на станции стрелочником — своей небольшой зарплатой всех не обогреет. А тут еще слухи: в школе будут брать плату за обучение. Вроде бы с восьмого по десятый класс.

Василь как раз, и перешел в восьмой. Ему шестнадцатый год, с виду высокий, широкоплечий, только-только стал входить в силу. Четвертое лето во время каникул он ходит на железную дорогу: вначале высекал между шпалами траву, выносил со станционных путей шлак, а с прошлого года его взяли в бригаду. Работал как все — менял шпалы и подбивал под них балласт, напрягаясь изо всех сил, тянул за канат лебедку, когда разгонкой — поставленным на тележку рельсом — суживали стыки.

В прошлом году Василь кончал работу на час раньше — действовал закон о несовершеннолетних. Путейцы только еще поглядывали на солнце в ожидании конца смены, а он уже бросал кирку или лопату и с независимым видом шагал домой. Нынче закон отменили: Василь вместе со всеми работал по восемь часов. Порядки стали строгими: за опоздание на пятнадцать минут судят, высчитывают из зарплаты, и вообще многое изменилось в жизни за последний год…

Утро еще дышит ночной прохладой, в поле — особенно по ложбинам — сизые островки тумана. Солнце только-только поднялось над землею. День обещает быть ясным, теплым, и Василь радуется, что в такую чудесную пору сможет побродить по зацветающим вересковым полянам.

К лесу Василь шагает по железной дороге… Лес далековато — версты три.

Местечко, в котором он родился и живет, довольно крупное: главная, Советская улица по протяженности, пожалуй, такая же, как улица Горького в Москве, которую он видел, когда в прошлом году ездил с отцом за покупками. А есть же в местечке другие улицы и переулки. Конечно, сравнивать их с московскими можно лишь по длине, потому как ничто остальное не идет в сравнение.

Когда-то лес, очевидно, подступал к самому местечку, но его вырубили, чтобы расширить поле, — иначе трудно было прокормиться.

На железной дороге и по сторонам ее знаком каждый кусочек земли, каждая мелочь стала как бы частицею жизни самого Василя. По кустам, густо растущим вдоль пути, он лазил, выискивая птичьи гнезда, в лощине пас корову, в дубовой рощице, зеленевшей посреди поля, вырезал палки: на всем расстоянии от Романовой до Барсуковой будки — она стоит уже среди леса — нет на железной дороге места, где бы он с путейцами не разбрасывал балласт, не менял шпалы, лежа во время перекуров на жесткой, высохшей траве, у откоса.

Лес уже в предосенней задумчивости. Быть может, тоска по лесу и есть причина того, что Василь так неожиданно покинул бригаду. Василь чувствует: по мере того как взрослеет, прибавляются обязанности и сужается масштаб свободы. А ведь лес — простор для души. Вышагивая меж сосен по розовым разливам вереска, невольно отвлекаешься от будничных житейских забот, попадая во власть грез и мечтаний.

Василь — мечтатель. Куда только не уносила его безудержная фантазия, в каких несбыточных положениях он не оказывался! Лучше всего думается в уединении, в лесной тишине, когда никто не мешает и никто не прервет тонкую, трепетную нить мыслей. Не в пример прошлым годам, за все лето Василь лишь два раза побывал в лесу, — не позволяла работа в бригаде. Да и грибов нынче пока мало, слабо что-то растут.

Вдали видна сложенная из гладкого красного. кирпича Барсукова будка. В том месте, где кончается поле и начинается лес, Василь сворачивает с насыпи. Вчера бригада тут сбивала стыки; она и сегодня приедет сюда, и Василь ловит себя на мысли, что не хочет встречаться с путейцами. Когда он выйдет из лесу, они еще будут бить рельсом по железному клину в зазоре стыка, и, чтобы не встретиться с ними, он пойдет домой песчаным проселком.

На это тоже есть причина. Василю не хочется попадать на глаза бригадиру Скоринкину. Бригадир с виду всегда суровый, мрачный, из-под нависшего лба поглядывают черные глаза. Однако Василь знает — человек он душевный, добрый. И все равно неудобно с ним встречаться. И виноват в этом кривоногий Сашка, сын Скоринкина, которого Василь взялся подтянуть по русскому языку.

Репетиторство Василя началось еще прошлым летом. Тогда он учил другого парня. Ему даже приятно вспоминать, как, вернувшись с работы и пообедав, он приглашал Мишку Бычка, своего недальнего соседа, в хлев и там разбирал с ним бесконечные диктанты. Сквозь щели в бревенчатых стенах пробивались лучи уже низкого, вечернего солнца и было видно, как в ярких полосках плавало множество пылинок. Оба лежали на сене. Василь держал в руках грамматику и не спеша диктовал, а Мишка писал в специально заведенной общей тетради. Потом Василь красным карандашом исправлял ошибки.

Ошибок поначалу была масса, почти в каждом слове. Где следовало писать «о», Бычку непременно хотелось писать «а», и Василь долго учил его ставить слово под ударение, чтобы определить правильное написание.

Только на это и некоторые другие правила Василь дал Бычку, быть может, сто диктантов, радуясь от мысли, что еще год назад они вместе носили сдавать в магазин пустые бутылки, покупали на них «подушечки» и ели, по очереди запуская руки в бумажный кулек. И вот теперь Бычок — ученик, а он, Василь, — учитель.

Бычок выдержал переэкзаменовку, а Василь получил первую учительскую плату — тридцать рублей. О нем по улице пошла слава как о хорошем репетиторе. А когда в этом году такую же переэкзаменовку на осень получил Саша Скоринкин, бригадир путейцев тоже попросил Василя позаниматься с сыном, при этом заплатив ему вперед пятьдесят рублей.

Василь старался еще больше, чем в прошлом году, однако колченогий Сашка — не Мишка Бычок. Он не прочитал за лето ни одной книги, и то, что в одно ухо его влетало, из другого тотчас вылетало. Несмотря на все старания Василя, экзамен по русскому языку Сашка, как и весной, провалил и остался в том же пятом классе на второй год. А Василю хоть в глаза не смотри ни бригадиру, ни путейцам; именно поэтому он не хочет с ними встречаться — стыдно.

Лес начинается пятью огромными дубами. В позапрошлом году Василь как-то случайно свернул к этим великанам и себе не поверил: на плотной, дернистой земле росло несколько толстенных крепышей боровиков. Они торчали на совершенно открытом месте, видно, не меньше недели, но никто не удосужился заглянуть сюда, и счастье, казалось, ждало одного только Василя. С той поры Василь непременно наведывается сюда. Правда, боровики больше ни разу не показались, но надежда воодушевляла. И вообще Василь имеет привычку всякий раз пройтись по тем местам, где его когда-либо постигла удача. Это отнимает много времени. Другие грибники, не задерживаясь, спешат подальше в лес, а он все топчется на месте.

Лес, в который шел сейчас Василь, называется Поляковым Рогом. По левую сторону от дороги начинается сырым ольшаником, по правую — полосою молодого граба, за которой поднимается сплошная стена деревьев — тонких сосен с кудрявыми кронами, стройных березок. Удивительная красота…

По другую сторону песчаного большака, который бежит в выстроенное украинцами-переселенцами село Маков, совсем иная, картина: дубовая роща, заросшее ржавой осокой болотце, мшистый, с багульником и кустиками голубики сосняк.

В Поляков Рог, зажатый Маковским большаком и железной дорогой, Василь ходит с детства. Вокруг все знакомо до мелочей. В бору густой черничник, вечнозеленый барвинок, — местечковая малышня всегда ходила сюда по ягоды. Привязанные к поясам кринки, ежеминутные ау-ау, звонкие голоса мальчишек, девчонок… Как давно все это было…

Теперь уже Василь не любит шумной компании. По лесу приятно ходить одному, и с каждым годом он расширяет границы своих странствий. Сейчас он, не боясь заблудиться, уходит от местечка верст на десять — пятнадцать, под маковские околицы, а иногда и дальше.

Походив немного по бору, особенно по тем местам, где обычно удавалось набрать молоденьких боровичков, он перебегает Маковский большак и углубляется в открытые им самим владения: бесконечные молодые сосняки и березовые рощицы с разливом цветущего вереска вокруг. Там можно было часами бродить, не встретив ни единой живой души.

Солнце продолжает висеть над лесом; небо синее, глубокое, лишь изредка проплывают белые облачка. Такие ясные, не слишком жаркие дни бывают только на склоне лета, когда природа словно бы выставляет напоказ свое удивительное безбрежье и очарование, неповторимость своих красок, причем выставляет гораздо щедрее, чем в любую другую пору года. Василь любит вересковое море и молодые сосняки за ощущение простора, которое они рождают в душе, за проникновенную музыку, как бы неслышно плывущую в окружающем просторе.

В тонких ветвях берез уже проглядывает позолота, под каждым деревом круг опавшей листвы; вересковый разлив излучает вокруг нежный сине-багряный отсвет; кое-где попадаются прикрытые мхом-лишайником песчаные плешины; молчаливо, будто прислушиваясь к самим себе, стоят среди вереска молодые сосенки.

Над головою бесконечная синева неба, а в сердце непередаваемая гармония, согласованность со всем этим вольным простором и его разноцветьем, его запахами и тишиной. Не отсюда ли и та проникновенная, беззвучная музыка, рождаемая землею и небом?

У Василя невольно возникает чувство, будто в каком-то другом мире, за пределами такого знакомого и родного верескового моря, он уже что-то подобное испытывал, переживал и оно, это знакомое, вновь вошло в сознание призрачным, полузабытым воспоминанием.

Что это? Возможно, зов предков, напоминающий о том, какая кровь течет в его жилах, говорящий, что далекие предки тоже бродили по этим удивительным просторам и испытывали то же, что и сейчас испытывает он, Василь? А может, это только обман чувств?..

Василь идет и не может оторвать взгляда от окружающего пейзажа. То в одном, то в другом месте появляются, словно в сказке, березовые рощи, вскидывают ввысь кудрявые макушки одинокие сосны-семенники, затем снова тянется сосновое редколесье, темнеют прикрытые кое-где вереском выгары, громоздятся лесные буреломы. Их сменяют голые песчаные островки, на которых лишь изредка поднимаются невысокие сосенки, торчат редкие кустики вереска. И нет всему этому ни конца ни края.

Изредка попадаются грибы — старые, с темными или светло-желтыми шапками боровики; они надежно прикрыты пучками розового вереска. Пять-шесть таких красавцев, и у Василя уже половина кузовка.

Среди верескового раздолья легко и хорошо думается, — Василь остается один на один со всем миром. Он как-то особенно остро воспринимает события последнего времени. Много их было за прошедший год! Заключен договор с Германией, освобождены западные районы Белоруссии и Украины, отбиты наскоки белофиннов — теперь Ленинград может жить спокойно. Затем события в Литве, Латвии и Эстонии… Или Бессарабия, которая на географических картах столько лет была заштрихована желтыми полосками. Эти земли опять стали нашими, советскими. Дух захватывает от всего этого, — на глазах творится история. И Василь чувствует: он тоже частица этого мира, он тоже причастен к грандиозным свершениям своей огромной страны.

Не потому ли, вступая в полосу молодости, он с такой пытливой заинтересованностью прислушивается ко всему происходящему вокруг. Сейчас он в восьмом классе, и недалек тот день, когда придется распрощаться с родным местечком, с этим вереском, с этими сосновыми и березовыми рощами, с грибами на полянах. Где-то тут, в минуты раздумий о будущем, Василя охватывает неясная тревога. Он не один, у него есть два давнишних друга, учатся они в десятом классе. Время их вылета из родного гнезда уже близко, и Василь не представляет, как будет жить без них. Василь пытается мысленно забежать вперед, когда останется один, без Ивана Скворчевского и Степана Броньки, да только ничего не получается. Фантазия не срабатывает, картина расплывается, становится неясной, туманной.

Не раз Василь пробовал прикидывать, как пойдет его жизнь через два-три года после окончания школы, однако результат всегда получается один и тот же, как и сегодня, — полная неопределенность. Ему даже становится как-то не по себе. Неужто человеку дано осмысливать себя только в былом, в ушедших поколениях, иногда заглядывать в завтрашний день! На чем это основывается? Прошлому еще, пожалуй, можно найти объяснение: каждый человек так или иначе повторяет своих дедов, прадедов, а грядущему?..

Но в конце концов грустные или вот такие неопределенно-тревожные рассуждения и чувства — только небольшая волна в стремительном потоке жизни, которая едва-едва начинает раскрывать перед Василем свои чарующие дали. Ярко светит солнце; воздух напоен опьяняющими запахами близкой осени, он прозрачен и чист; под ногами шелестит вереск. Надо ли бередить сердце разными догадками и предположениями?

Еще издали Василь видит три темноголовых боровика, они сидят вместе, небольшим треугольником, на заросшей типчаком плешине. Коренья у боровиков тугие, шапки снизу белые, не успели позеленеть. Это его лучшая сегодняшняя находка. Будет чем похвалиться дома.

Василь забрел почти под Салахов хутор, что верстах в десяти от местечка, если не больше. Правда, теперь тут никакого хутора нет, на заросшем сорняками поле торчат несколько грушдичек, а на бывшей усадьбе — полуразвалившийся сруб заброшенного колодца и битый кирпич от печи.

Солнце стоит еще довольно высоко, но Василь решил: пора возвращаться домой, — захотелось есть. У него уже полкузовка грибов, да на обратном пути что-нибудь попадется. А не найдет боровиков, подосиновиков, завернет к Галистровой Луже, а уж там наверняка полно горькушек. Это, конечно, не белые грибы, но, как говорят, на безрыбье и рак — рыба. Уж лучше вернуться домой с полным кузовком, чем с полупустым.

Василь достает из кармана завернутый в бумагу хлеб. После долгих лесных блужданий, когда во всем теле чувствуется легкая усталость, нет ничего приятнее взять горбушку зачерствелого магазинного хлеба и не спеша откусывать небольшими кусочками. В такие минуты хлеб — заменяет все: он пахнет дымком, подсолнечным маслом, приятной кислинкой, и его — как раз хватит, чтобы снова вернуть ногам упругую силу.

В светлом, будто по-праздничному одетом березняке — наполовину обсыпанные, поросшие мхом окопы. Они остались еще со времени польской войны. Когда-то здесь две или три недели стоял фронт, польская артиллерия била по местечку — сожгли южную половину нынешней Советской улицы вместе со старинной церковью. Об этом Василь узнал из рассказов бывалых местечковцев.

Тут же, в окопах, он нашел светлый на длинной кривой ножке боровик и несколько подосиновиков. Теперь, пожалуй, нет нужды спешить к Галистровой Луже…

Напоенный солнечным светом березняк — место особое. Всякий раз, когда Василь наведывается сюда, в его памяти непременно возникает образ Нади Меделки. Быть может, потому, что между ними установились необычные отношения, и его лесные прогулки имеют с этим непосредственную связь.

Еще нынешней весной Надя жила у самого леса. Между Романовой и Барсуковой будками в плотном окружении разлапистых дубов стоял неприметный хуторок — небольшая хатка, обычный хлев, гумно.

Несмотря на то что ходили они в одну школу и были ровесниками, встречались редко, — Надя шла классом выше. Возвращаясь из леса, Василь часто видел ее то в огороде среди грядок, то с. коровою в поле. Заметив издали Василя, она никогда не упускала случая первая заговорить с ним, бросить какое-нибудь смешливое словцо, хотя при этом глаза девушки излучали тепло.

Прошлым летом, повстречав Василя в Мульменковом саду, она впервые заговорила с ним серьезным тоном. «Почему ходишь босой? — спросила она. — Ведь работаешь в бригаде, неужто на ботинки заработать не можешь? И шапку эту не носи, не идет она тебе. И вообще кто это ходит летом в шапке…»

Надя разговаривала с ним так, словно он, Василь, был ей братом или близким родственником. И все равно слушать ее было приятно.

Как-то во время своей очередной прогулки в лес Василь подобрал возле ракитовых кустов порыжевшую от времени районную газету с фотоснимком Нади и короткой заметкой под ним: «Она ездила в Артек». Газета под солнцем и дождями пролежала невесть сколько, снимок выгорел, стал невыразительным, однако на нем все же угадывалась стройная Надина фигурка. Василь, помнится, невольно вздрогнул от неясной радости.

Надя, как и он, росла в семье железнодорожника. Ее отец — высокий, неразговорчивый мужчина — работал на угольном складе. У Нади была старшая сестра, очень на нее похожая, такое же красивое лицо, такая же задумчиво-грустная или, наоборот, заразительно-веселая. Возможно, потому, что работает она в станционном буфете, Василь охотно заходит туда. Да и вообще ему нравится это желтое, покрытое железом станционное помещение, в котором также размещены комната дежурного, билетная касса и зал ожидания.

Странно, но, перед тем как наткнуться в кустах на прошлогоднюю газету, Василь как раз думал о Наде, о том, что и путевку в Артек ей дали, скорее всего, потому, что у нее померла мать; ведь училась Надя не лучше других и отличницей никогда не была. Возможно, поэтому и находку свою Василь расценил как необычное знамение, как таинственный знак судьбы. Во всяком случае, Надя часто не выходит у него из головы, тем более что она сейчас почти соседка. Хутор их весной снесли, и хата Меделки теперь стоит сразу за переездом — в самом начале новой улицы. По дороге в школу или из школы Надя проходит мимо Василевой хаты…

Год назад Василь. и не предполагал, что Надя займет в его жизни такое большое место. У него было много знакомых девчат, некоторые из них поначалу даже нравились, но затем по той или иной причине они мельчали в его глазах, и он переставал ими интересоваться. С Надей же все было по-иному. Ко всему прочему, Василь знал, что и она к нему не равнодушна. «У тебя, оказывается, красивая шея и грудь, — сказала она на первомайской демонстрации, увидев его в яркой, с расстегнутым воротником, майке. — А я думала…»

О чем Надя думала, Василь так и не узнал. Но у него в ту минуту даже дыхание перехватило, несмотря на то что она всегда старалась держаться с ним как равная с равным.

Василь все время мечтает встретить Надю в лесу. Ему кажется, что уж тогда он наверняка скажет ей все, о чем думает, и их отношения станут ясными и простыми. Но к грибам Надя безразлична и поэтому в лес ходит очень редко. И тем не менее он верит в такую встречу.

II

Станция занимает особое место в жизни местечка. Она не очень большая — три невысоких, окрашенных в желтый, цвет домика, в которых размещается железнодорожное начальство и станционные службы. Немного поодаль возвышаются отдельные здания пакгауза и погрузочной конторы.

Местечко с соседним городком связывает ветка-однопутка, так что станция в известном смысле вроде бы узловая. Даже паровозное Депо свое. Низкое закопченное помещение конечно же не ласкает взгляда, да и приписаны к нему всего лишь две «овечки», но когда станция формирует свои составы, то на службе у нее и свои машинисты, и кочегары, и кондукторы.

Паровозы здесь часто заправляются водой. Кирпичная башня водокачки стоит скорее для вида, потому как вода подается из другой, склепанной из больших железных листов башни, стоящей на подходе к станции.

Перед прибытием вечернего поезда на перроне всегда людно. Кто-то из местечковых уезжает, кто-то приезжает, но больше таких, кто просто пришел потолкаться на станционной платформе, разузнать последние новости, а то и выпить в буфете бокал теплого пива.

Василь любит станцию. И не столько потому, что здесь всегда можно встретить кого-нибудь из знакомых ребят, потолкаться в шумной толпе, услышать интересную историю, веселые шутки, сколько потому, что станция — само по себе красивое место. Над невысокими аккуратными домиками огромными шатрами нависают тополя, придавая станции вид зеленого острова. Тополя старые и посажены были, видно, в самом начале строительства железной дороги.

Перед главным входом в зал ожидания небольшой скверик. Тут тоже зеленеют тополя, но они помоложе и не серебристые; стоят плотным полу-. кругом, под ними деревянные скамейки; в центре полукруга, в тени деревьев, — водонапорная колонка.

После отхода поезда перрон обычно быстро пустеет, и на землю незаметно опускаются вечерние сумерки. И тогда в сторожкой тишине лишь прослушивается едва уловимый шелест листвы, чем-то напоминающий чудесную сказку. О чем эта сказка? Быть может, о близком вылете из родного гнезда, о том, как он со своими друзьями вот так же сядет в поезд и уедет в неведомые дали; а может, сказка эта о зовущем будущем, которое ждет его впереди?..

Василь пришел на станцию, когда, окутанный клубами пара и пыли, к перрону с шумом подкатил пассажирский поезд Москва — Брест. Прозвучал первый звонок, и сразу же началась обычная людская суета — к вагонам с узлами и чемоданами бросились пассажиры, на ходу уступая дорогу приезжим.

К станции тем временем стекается все больше и больше народу. На этот раз в толпе можно видеть флаги и транспаранты, многие в руках держат букеты цветов. У центрального входа разместился оркестр с начищенными до блеска медными трубами, с большим турецким барабаном, — оркестр играет веселый, бравурный марш.

И вот в дверях вагона, возле которого собралось особенно много людей, показался плотный, широколицый парень в синем шевиотовом костюме. На лацкане его пиджака блестела медаль. Оркестр с новой силой грянул марш. Не успел парень ступить на землю, как его тут же подхватили на руки такие же крепкие молодые ребята и, решительно пробивая себе дорогу в толпе, понесли к выходу на станционную площадь. Парень, которого вознесли над людскими головами сильные руки, испытывал явную неловкость, растерянно моргал глазами, виновато улыбался.

На площади уже стоит небольшая, обитая красной тканью трибуна. На ней — чернявый секретарь райкома с каким-то странным, как бы застывшим лицом, невысокий, седовласый председатель райисполкома, а также другие районные активисты; их всегда можно видеть на трибуне у двухэтажной школы, где обычно проходят первомайские и октябрьские митинги.

Первым выступает секретарь райкома, за ним председатель райисполкома, потом еще один оратор, и Василю наконец становится ясно, почему на станции собралась такая многочисленная толпа. Торжественную встречу, оказывается, устроили парню в синем шевиотовом костюме — бригадиру тракторной бригады Рыбаку, награжденному медалью «За трудовую доблесть». Вчера в Кремле Михаил Иванович Калинин собственноручно вручил ему высокую правительственную награду, а сегодня он уже вернулся в местечко, где работает в МТС.

Василю приятно, что в местечке будет жить такой заслуженный человек. Это уже второй награжденный. Первой была Людмила Зборовская, дежурная по станции. Она ездила на- съезд стахановцев и вернулась оттуда с орденом «Знак Почета». Однако ее так торжественно не встречали. Быть может, потому, что местечко в то время еще не было районным центром…

К людям, окруженным всеобщим вниманием, Василь всегда относится уважительно, так же как и эти ораторы, выступающие сейчас с трибуны. Однако, думает Василь, порою не все заслуживают такого к себе внимания, да и внешностью своей не очень-то привлекают. Взять хотя бы ту же Зборовскую. Живет она наискосок через улицу. Василь хорошо знает всю семью и какими-либо особыми качествами Людмилы вовсе не восхищается. Худая, какая-то угловатая, с желтым — словно переболела малярией — лицом… Ей уже стукнуло двадцать восемь лет, а замуж так никто и не взял. Даже отец подчас не хвалил ее — сердитая, мелочно придирчивая, не всегда посочувствует человеку в беде; недавно ее перевели в Гомель, пошла на повышение. А вот родители Людмилы совсем другие люди — чуткие, добрые старики. Отец всю свою долгую жизнь прослужил кондуктором на железной дороге, недавно только вышел на пенсию. Мать, почти совсем глухая женщина, занята хозяйством, шьет на машинке. У Зборовских просторный красивый дом с белыми ставнями, жестяной крышей — таких не много в местечке, — большой плодовый сад; живут они в достатке и с соседями дружат. У них запросто и денег можно занять, и штаны сшить в долг, и посоветоваться при необходимости. Старик Зборовский любит посудачить о житье-бытье, его часто можно видеть среди стрелочников, сцепщиков, путейцев, когда они по вечерам собираются дружной компанией где-либо у завалинки и заводят бесконечные разговоры…

Митинг тем временем окончился,

У газетного киоска Василь встречает Ивана Скворчевского. Иван ежедневно приходит на станцию к вечернему поезду, потому что в это время всегда можно купить свежие московские газеты. Всем остальным подписчикам почтальон доставит их только на следующий день.

Иван держит под мышкой «Правду», «Красную звезду», журнал «Огонек». Василь давно дружит с Иваном, с четвертого класса, и дружба эта зародилась на почве общих книжных интересов. Все последние годы Иван, Степан Бронька, а с ними и Василь с каким-то самозабвением читают художественную литературу, выкраивая для этого любую свободную минуту. Они уже прочитали не только массу книг русских и зарубежных классиков, но и много произведений редких, которых не найти в местной библиотеке и которые ходят только по рукам. И не было случая, чтобы какую-либо интересную повесть или роман прочел один из них и не прочли друзья.

Иван живет на Ворошиловской улице, протянувшейся вдоль железной дороги. Отец его работает товарным кассиром на станции. Недавно он оставил семью и сошелся с другой женщиной. Ивану, приходится нелегко, потому что на пятьдесят рублей, которые удерживают из отцовской зарплаты, не разгонишься. Немного помогает дед, отец матери, а во время каникул Иван ходит на погрузку торфа и другие работы.

Вечерний сумрак все плотнее укрывает землю, на небе одна за другой загораются звезды. На душе легко и приятно; пахнет пылью, поднятой стадом коров, яблоками, сеном. Самая подходящая пора, чтобы побродить по местечку, задушевно побеседовать с друзьями, поделиться житейскими новостями.

— Куда направимся? — спрашивает Иван.

— Может, в городок?

Городком называют засаженную тополями усадьбу лесной школы, расположенную как раз напротив станции и отделенную от нее карьером-котлованом, где местечковцы копают глину. Лесная школа — фактически техникум, — когда-то и такое учебное заведение было в местечке. Техникум перевели в город, и в его помещениях сейчас живут и учатся курсанты автошколы, которая, как и техникум, относится к лесному наркомату.

Курсанты — все молодые ребята, а где ребята — там обычно и девушки. Видно, поэтому Иван с Василем и любят прогуливаться по тенистым аллеям городка, куда всегда тянет местечковую молодежь. На скамейках под широкими шатрами деревьев сидят парочки; то тут, то там мелькнет в вечернем мраке белая девичья блузка, вспыхнет ярким огоньком папироса профтехшкольца, послышится приглушенный смешок. Время от времени раздаются громкие взрывы смеха, доносятся звуки гитары, песни. Ночное небо усыпано звездами, трещит динамик киноустановки — в клубе профтехшколы показывают кино. После станции, людного и шумного перрона вечерняя жизнь местечка сама по себе перемещается сюда, в уютный тополиный городок.

И вообще профтехшкола, которая когда-то готовила лесоводов, а теперь стала своеобразным, центром, куда из окрестных деревень стекаются ребята учиться на шоферов, сыграла в жизни Ивана и Василя немалую роль. Еще тогда, когда на месте нынешнего двухэтажного здания стояла церковь с зелеными маковками куполов и золотыми крестами, когда кино и радио воспринимались как некое чудо, все это уже было у профтехшкольцев.

Церковь разобщали, когда Василь еще ходил во второй класс. Из уцелевших бревен построили длинный, как сарай, клуб — теперь он называется Домом культуры.

В Доме культуры стационарная киноустановка, почти ежедневно там показывают звуковое кино. А ведь каких-нибудь три-четыре года назад никто и не слышал о подобных чудесах, и местечковая ребятня, у которой никогда не было денег на билеты, по вечерам штурмом брала двери и окна профтехшколы. Там крутили вручную — помощников хватало — немые киноленты с надписями на четырех языках: русском, белорусском, еврейском и польском. Кинокартины, навсегда запавшие в душу, такие, как «Лесная быль», «Абрек-Заур», «Дважды рожденный», «Красные дьяволята», Василь с Иваном смотрели в тесном клубе городка.

В профтехшколе была также богатая библиотека. На некоторых книгах еще сохранились штампы Томского университета, — видно, оттуда их прислали в глухое полесское местечко, чтобы просвещать местных лесоводов. Правда, у лесовода слишком мало было свободного времени, чтобы читать Жюля Верна, Луи Буссенара, Виктора Гюго. Зато с жадностью глотали произведения этих писателей Иван, Василь и другие школьники, входившие в кружок любителей книг.

Книжное богатство профтехшколы постепенно становилось добычей членов этого кружка» которые не признавали никаких правил и законов, если речь заходила об интересных приключениях. Из этого источника щедро черпал и Василь, ничуть не смущаясь тем, что та или иная книжка была когда-то библиотечной собственностью.

— У меня идея, — заговорил вдруг Иван после того, как ребята молча прошли две-три аллеи парка. — Правда, не моя собственная — прочитал в «Комсомольской правде». Газета призывает изучать иностранные языки. Не знаешь почему?

Василь насторожился. Он знал: Иван всегда придумывает что-нибудь оригинальное, неожиданное и обычно слав на ветер не бросает. В школе он считается лучшим математиком и шахматистом и вообще способным учеником. Но при чем здесь иностранные языки?

— Не. понимаю тебя, — смотрит на него Василь.

— А тут и понимать нечего. — Иван, очевидно, хорошо все обдумал. — Ты ведь знаешь, как Ольга Владимировна преподает немецкий язык… Задаст стихотворение, мы, как попугаи, вызубрим и получаем отметку. А о чем стихотворение, знаешь? Нет, не знаешь, кроме двух-трех слов. Кому нужна такая наука?

— Все равно ничего не понимаю. К чему ты это? — удивляется Василь.

— А зачем алгебра, геометрия, химия? С хлебом их есть будешь, что ли? Огород можно и без алгебры обмерить. А ведь алгебра в старших классах — один из основных предметов. Попробуй не реши контрольную по алгебре!.. Над немецким языком посмеиваются. Идет. наравне с физкультурой и рисованием. — И Иван захохотал.

— Пусть идет.

— Чудак ты. Давай-ка сходим к моему дяде. Он тебе расскажет, как учили иностранные языки в гимназии. Четыре языка — два древних и два современных. Дядя и теперь еще читает немецкие и французские книги.

Василь знает Иванова дядю. Он работает директором семилетней школы, — кроме десятилетки есть и семилетка в местечке. Дядя Ивана с виду всегда задумчивый, неразговорчивый, носит очки; такая же строгая и жена его, она преподает химию в десятилетке. Правда, когда объясняет — заслушаешься.

— Ну хорошо, — наконец соглашается Василь. — Что же ты предлагаешь? Ведь Ольгу Владимировну не переделаешь. Задаст стихотворение или правило — будешь зубрить.

— Я все продумал, — в голосе Ивана звучит уверенность. — Школа ничего не даст. Надо самим браться. Договоримся со Степаном. Он согласится помочь. Только пока никому ни слова. Начнем самостоятельно изучать…,

Высоко в небе сверкают мириады ярких августовских звезд. Тихо шелестит на тополях листва. Со всех сторон долетают приглушенные голоса, молодой задорный смех. По-прежнему звучит динамик в клубе профтехшколы; кто-то завел патефон, распахнул окно, — приятный женский голос под аккомпанемент гавайской гитары упрекает любимого в измене…

Василь чувствует себя тоже возбужденным, — ведь они, трое друзей, займутся делом, о котором никто даже не догадается. Не мудрено и возгордиться: кто до этого додумается!

— Я просто рассудил, — продолжает объяснять Иван свою мысль. — Как-то попытался считать до десяти по-немецки и даже испугался — не умею. За пять лет не научился! Как же с такими знаниями на экзамен идти? Ведь Ольги Владимировны в институте не будет.

При напоминании о том, что на следующее лето, в такое же время, Иван и Степан Бронька уже уедут, Василю становится как-то не по себе. Но он старается не думать об этом. Впереди еще целый год.

Иван тем временем высмеивает постановку дела с изучением немецкого языка в школе:

— Надо же! До десяти считать не научились! Стыд! Позор! Ты хоть знаешь, как по-немецки «хлеб»?

— «Брот», — несмело отвечает Василь.

— Это знаешь. Небось каждый день с хлебом имеешь дело. Ну, а как будет «мясо»?

Василь не знает. Иван же продолжает наседать.

— А «сорочка», «штаны», «нога», «рука»? Вот видишь, не знаешь. Потому как плыл по течению. И ты, и я. Я тоже не знаю. Бить нас надо за такое изучение языка! — Иван вошел в роль критика. — Мне скоро восемнадцать, тебе шестнадцать, а все еще как дети. Детство давно кончилось. Пора понимать.

Иван говорит, что «Комсомольская правда» не просто призывает молодежь овладевать иностранными языками, а и подсказывает, с чего следует начинать. Можно выписать немецкую библиотечку, стоит она недорого, а книги интересные, кроме того, к основному тексту дается перевод.

Все знают: если Иван чем-либо заинтересуется, то всерьез. Да и верховодить ему не впервые. Характер у него мягкий, добрый, но, несмотря на это, все ребята с Ворошиловки беспрекословно признавали в нем вожака: это было и тогда, когда Василь только пошел в школу. Под руководством Ивана мальчишки с Ворошиловской улицы вырыли пруд, в котором и теперь еще купаются; затем он организовал волейбольную команду, которая победила даже профтехшкольцев; кружок книголюбов — тоже его идея. Роста Иван среднего, стройный, светловолосый, сероглазый — самый обычный местечковый парень, но вот есть же в нем что-то особенное, если другие охотно ему подчиняются.

— Надо начинать с самого начала — с пятого класса. Возьмем учебник, сами зададим себе уроки и друг у друга будем спрашивать. Библиотечку выпишем…

Василь всегда подчинялся Ивану, и теперь ему и самому смешно, как проводятся в школе уроки немецкого языка. Мягкая по натуре Ольга Владимировна конечно же понимает, что ее предметом никто не интересуется, дисциплину в классе поддерживать не умеет и для того, чтобы создать хоть видимость порядка, позволяет ребятам слиш-. ком многое — только бы не шумели в коридоре. Некоторые на ее уроках выполняют домашние задания, читают книги. Да и сама она иногда, чтобы успокоить слишком непоседливых, читает классу какие-нибудь интересные истории из хрестоматии, на ходу переводя на белорусский язык.

Переговорив обо всем — Степана будут уговаривать вдвоем, — друзья из городка вновь возвращаются на станцию. Весь день Василь ходил по лесу, до полуночи гулял с Иваном по парку, и, несмотря на это, ноги не болят, совсем не устал. Он словно набирается настоящей мужской силы, и это радует.

На станции тишина. На перроне безлюдно. Лишь изредка пройдет смазчик с масленкой в руках, нарушая вечерний покой глухим шарканьем ботинок по цементной платформе.

Ребята решили зайти в буфет. Василю хочется бросить взгляд на буфетчицу, очень похожую на младшую сестру.

В небольшой комнатушке, густо заставленной столами, сидят запоздалые посетители и пьют пиво. Надина сестра сосредоточенно перекидывает косточки на счетах, вид у нее недовольный. Василь готов рассказать Ивану все, открыть перед ним свою душу, но только ни слова о Наде. Эта тайна принадлежит ему одному.

У выхода из буфета друзья распрощались. Иван свернул трубкой газеты, журнал «Огонек», засунул под мышку и не спеша зашагал домой.

III

Назавтра и в последующие дни Василь ходит в лес за грибами. С утра в душе страх: удачи не будет. Но это только так кажется, что знакомые места обошли другие грибники и он ничего не найдет. Если ищешь, то грибы попадаются в самых неожиданных местах…

До начала занятий остается уже совсем мало времени, и Василь с нескрываемой тоской прощается с милыми сердцу рощами и перелесками, с густым ковром цветущего вереска. Все это потом не раз будет видеться ему во сне долгими вьюжными ночами. В лесу идет своеобразная, таинственная жизнь, ее не очень замечаешь, не думаешь о ней. Но она есть, вызывает в душе тихую радость, без которой, казалось, и жить нельзя.

Бродя в одиночестве по молодым соснякам, о чем только не передумаешь… Мечты трепетные, неясные, они наплывают, как легкие облачка в синеве майского неба, и так же исчезают, лишь в душе оставляя незримый след. Без этого, наверное, жить тоже нельзя.

Семье Василя живется нелегко. В хате трое братьев, сестренка, и все мал мала меньше. Заработок отца небольшой — только на хлеб и хватает. Из-за вечного безденежья и забот между отцом и матерью постоянно возникают споры. Василь старается не вмешиваться, не думать о семейных неурядицах, да только не всегда это удается — все происходит на его глазах. Порою даже жизнь становится не мила.

Однажды летом, после особенно неприятной стычки, Василь даже решил поступать в техникум. Ему было безразлично в какой, только бы уехать из дома. К счастью, родители вскоре помирились и намерение это осталось неосуществленным, верх взял здравый смысл. Да и ехать-то как: ни денег, ни одежды, кроме того, жаль было расставаться с друзьями.

А теперь вот новые заботы — поползли слухи о плате за учебу в старших классах. Что делать? Деньги, которые были заработаны, разошлись, а на августовскую зарплату надо купить костюм. Пиджак порвался на локтях, штаны на коленях… Как появишься в такой одежде в восьмом классе?

Василь, конечно, и отца немного винит. Характер у него неважный: часто бывает хмурым, неразговорчивым, готов рассердиться из-за всякого пустяка. Правда и в других семьях, с которыми Василь знаком, дела идут не лучше, однако люди стараются как-то развеселить и себя и других. А вот отец не умеет.

В конце-то концов не это главное. Жить можно, хотя в магазинах в последнее время стало туговато с продуктами, даже с хлебом случаются перебои.

Грибы, собранные Василем, тоже немалое подспорье. Муругого поросенка, длинного как веретено, который молнией носится по выгону, подкормив картошкой, заколют только к рождеству, и поэтому осень, как всегда, будет пора постная. Так надо хоть грибами ее оскоромить. Несколько сушеных боровичков, брошенных в картофельный, забеленный молоком суп, придают ему совсем другой вкус. А как хорошо поешь, так и на мир веселее смотришь.

Как помнит себя Василь, в большей половине их хаты всегда жили квартиранты; в последние же годы родители сдают ее под контору. Поначалу в хате размещалась контора «Заготлен», теперь — «Плодоовощ». В комнате стоят канцелярские столы, за которыми сидят бухгалтеры, счетоводы, они весь день щелкают костяшками счетов и крутят арифмометры.

Хату родители сдают в аренду — семье нужны деньги, и контора платит не только за помещение, но еще матери и за уборку.

Осенью и зимой Василь спит в конторе — на полу у голландки, а с наступлением тепла — в хлеву. На душистом сене даже лучше чувствуешь себя: никому не мешаешь и воздух свежий.

В передней половине, за дощатой перегородкой, чтобы не заглядывали без нужды клиенты, отгорожен угол, где живет семья. «Ведь они весь день валом валят в контору. От передней комнаты остался фактически небольшой угол, но так лучше. Кроме того, больше всего посетителей наведывается в контору примерно с середины лета и особенно сейчас, осенью, когда колхозы возят на базу огурцы, помидоры, картофель, капусту. Заканчиваются их визиты обычно с первыми заморозками, когда картофель, морковь отправлены в города или забуртованы на месте. В остальные дни бухгалтеры не торопясь подбивают балансы, и никто особенно не тревожит семью Василя.

В последний перед занятиями день Василь в лес не пошел. Покидая ремонтную бригаду, он попросил бухгалтера выписать, не дожидаясь конца месяца, заработанные деньги. Бухгалтер слово сдержал. Василь деньги отдал матери, оставил себе только пятерку.

В тот же день, расхаживая по местечку, Василь заглянул в книжную лавку и не поверил глазам: на видном месте стоял «Тихий Дон» Шолохова. Довольно толстый томик в серо-синем коленкоровом переплете. Долго ждал Василь эту книгу. Три предыдущие он прочитал давно, их уже перевели на белорусский язык, и они были в библиотеках; потом перечитал еще раз, — тревожился, гадая о дальнейшей судьбе героев.

И вот наконец четвертая книга появилась. Правда, стоит дороговато. Если Василь купит ее, не хватит денег на немецкую библиотечку, о которой говорил Иван. Но соблазн так велик, что Василь не выдерживает — покупает. Теперь у него будет собственный «Тихий Дон», пусть хоть последняя часть. А библиотечку как-нибудь выпишет.

Остаток дня прошел в неотрывном чтении книги. Василь забрался в хлев на сено, оставив открытой дверь, чтобы светлее было, — теперь можно читать до самого вечера. А когда стемнеет, перейдет в контору. На сеновале терпко пахло травами, полевыми цветами, и Василю казалось, что точно так же пахнет бескрайняя, залитая кровью степь.

С каждой прочитанной страницей на душе Василя становится тревожнее. Он полагал, что судьба наконец-то выведет Григория Мелехова и Аксинью на счастливую дорогу, на деле все выходит не так. Снова кровавые бои, снова смерть, хотя гражданская война вроде бы кончилась. Так ожесточились человеческие сердца, что кажется, и просвета не будет.

Вдруг Василь услышал торопливые шаги. В хлев вошла мать. Увидев сына, сказала:

— Поспи, сынок, отдохни. Пойдешь занимать очередь. Кузьма сказал, будут давать костюмы. Как будто недорогие…

Кузьма — сторож на базе, которая находится за огородами.

Василю стало жаль мать. О себе не думает — только о детях. Хочет, чтобы старший сын пошел в школу в обновке.

Спать Василю не хочется. Отложил в сторону книгу, задумался. Почему-то не лежит душа идти среди ночи к магазину. Но другого выхода нет, — очередь надо занимать с вечера. С фабричными тканями особенно трудно. Чтобы купить несколько метров ткани — в местечке ее называют материей — или что-нибудь из одежды, приходится вы-

держать настоящий бой! Очереди за хлебом, сахаром — мелочь в сравнении с теми, которые выстраиваются возле универмага. Утром там уже собирается шумная толпа, и с открытием магазина начинается страшная давка.

Родители Василя тоже не выносят очередей и одежду детям покупают не здесь, в местечке, а в Москве. По соседству с Василевой хатой стоит глухой стеной к улице старосветская хатка, в которой живет дед Павленок. А чуть дальше, в глубине двора, современный домик — еще недавно он принадлежал зятю Павленка — Макару Метлушке.

Макар был добрым, обходительным человеком, как тогда говорили — «культурный» хозяин. Выписывал агрономические книги, купил триер, молотилку с приводом, под шнур посадил сад. Земли имел немного, но хорошо обрабатывал ее и снимал неплохие урожаи.

Макар и в колхоз хотел вступить, но не приняли. Ходили даже слухи, что его собираются раскулачить. Так это было на самом деле или нет, Василь не знает. Однако Макар ждать не стал. Посадил в поезд жену, сына, прихватил с собой все, что мог увезти в чемоданах, и укатил в Москву. Там устроился дворником и спустя какое-то время в Катуарах — дачном пригороде — выстроил собственный домик.

С тех пор как Макар осел под Москвой, почти вся Железнодорожная улица, на которой жил Василь, стала к нему время от времени наведываться. Свой человек в столичном городе — большое дело. С осени родители Василя обычно собирали масло, яйца, а весной отправлялись в Москву за покупками. Дело упрощалось тем, что отцу как железнодорожнику выдавали бесплатный билет. Макар одалживал деньги, и на них покупали разные вещи. Иногда привозили и поношенную одежду — с плеча Володи, сына Макара, — но всегда чисто выстиранную, аккуратно отглаженную.

Два года назад, после окончания пятого класса, Василь с отцом тоже ездил в Москву. Видел домик Макара — обычную, обшитую досками хатку, покрашенную в зеленый цвет, только с железной крышей. Стояла хатка под мохнатыми елями, а под ними вдоль протоптанной тропинки — надо же, такое чудо! — росли боровики.

Было лето, и Макар домик свой сдал под жилье городским дачникам. Сам же с семьей ютился в сенном сарае. В том же сарае нашлось место и для Василя с отцом. Ведь им надо было только переночевать. Рано утром они обычно садились в электричку, ехали в Москву и до вечера ходили по магазинам.

Макар пришелся по душе Василю. Среднего роста, плечистый, лысый, с широким задумчивым лицом, он словно бы напоминал древнего мудреца; говорил он не спеша, рассудительно, толково — приятно было слушать. За вынужденный побег из местечка, потерянное богатство он ни на кого не обижался, наоборот, снисходительно улыбался:

— Лес рубят — щепки летят. Перегиб, конечно. В новом деле всегда бывают перегибы.

Главное — и Василь чувствовал это — Макар поддерживал новую жизнь. Нехватку обуви, одежды и других нужных человеку товаров он объяснял строительством городов, заводов, фабрик; вот поднимется индустрия, придет и все остальное. О том, что дважды видел Сталина, Макар рассказывал даже с гордостью.

Василю Москва тоже понравилась. Только вот странно: большой, густонаселенный город, в котором столько чудес — древний Кремль, дворцы и соборы, стадионы, канал Москва — Волга, реконструированные улицы — чтобы расширить их, дома перевозили прямо на колесах, — метро, выставки — все это Василя вроде бы и не очень удивило. Может, потому, что обо всем этом он в свое время читал, а теперь и увидел.

Отец повел Василя в зоологический сад, где в клетках, вольерах заморские, никогда не виданные звери, птицы, однако и тут Василь не спасовал. Даже не читая табличек, сразу узнавал пум, гиен, шакалов, страусов, крохотных, словно игрушечных, птичек колибри. Отец даже рассердился — он хотел удивить сына, а тому все кругом оказалось знакомым.

Макар, шагавший сзади, тронул отца за плечо, и Василь расслышал: «Не удивляйся, Тимох. Дети, видно, умнее нас с тобой. Разве в их годы мы столько читали? Мой вот тоже все пытается доказать, что я отстал от жизни…»

Сейчас Василь понимает: там, в Москве, он в самом деле хотел похвастать своей осведомленностью — легко узнавал разных зверей, которых прежде видел на рисунках. Однако можно было не кричать об этом, немного попридержать язык. Макар верно сказал. Василь чувствует себя более осведомленным, чем родители, потому что они совсем не читали книг, не в состоянии решить самую простую задачу и даже представления не имеют о зоологии, алгебре, химии. Отец учился в церковноприходской школе, однако пойти на экзамены не решился. Теперь пишет, делая массу ошибок, и почему-то после каждого слова ставит точку. Мать же только полгода походила в школу, с трудом научилась читать по слогам, а писать совсем не умеет.

Но родители кормят, поят своих детей, заботятся о них, уже за это их надо уважать.

Василь все же немного поспал. Сквозь сон слышал, как, тяжело вздыхая, зашла в хлев корова, как мать доила ее, вполголоса сдерживая: «Стой, рябая, стой…», как звенели струйки молока, ударяясь о стенки ведра, как сонно копошились на насесте куры. Время от времени до него долетали гудки паровозов — железная дорога рядом, а поезда, даже товарные, тоже идут по графику, хотя он нигде не вывешивается.

Проснулся Василь с неясным чувством тревоги — не проспал ли? Но, кажется, нет, даже первые петухи еще не пропели. Небо густо усыпано звездами. Теперь, в конце лета, звезды особенно яркие, словно вымытые в росе.

Тихо зашел в хату. Мать специально не закрывала двери, зная, что он придет. Вся семья спит., Сопят носами и слегка похрапывают братья на полатях, пристроенных между кроватью и печкой. Мать с младшей сестрой спят на кровати. Отец на дежурстве, в ночной смене.

— Выпей молока, — тихим голосом говорит мать. — Я кринку на полку поставила. Деньги в ящике, в платочек завернуты.

Мать всегда так — спит и не спит. Всегда настороже — самый незначительный шорох, и она слышит.

Наконец Василь выходит из хаты. Над местечком висит тихая августовская ночь. Кругом все спят. Компании, которые обычно до поздней ночи засиживаются на скамеечках у хат, разошлись. Даже влюбленных парочек не видать.

В ночные часы и Железнодорожная улица, где живет Василь, и главная — Советская — кажутся особенно красивыми, даже какими-то таинственными. Днем же вся их красота исчезает, нет в них и таинственности. По обе стороны стоят обычные, типично деревенские хатки; хат же с покрашенными ставнями и резными наличниками в местечке мало, если не считать городка, а двухэтажных каменных зданий только три — школа, где учится Василь, райисполком и еще дом на станции.

В местечке очень много зелени. Правда, садов не густо, однако в каждом дворе и на улице растут березы, клены, множество тополей.

Лучше всего мечтается ночью, когда одиноко бредешь по пустынным улицам. Невольно задумываешься: почему люди спят? Ведь сердце бьется и во сне, не останавливаясь ни на минуту… И вообще, что такое сон?

Василю кажется, что люди просто привыкли к вещам, которые их каждодневно окружают, и поэтому спокойно воспринимают все как есть. Что же касается вопросов, то их можно задавать бесконечное множество. Например, почему растет дерево? Пожалуй, ни один мудрец не ответит на этот вопрос. В учебнике ботаники сказано: делятся клетки, существуют восходящие и нисходящие токи; листьями дерево усваивает солнечный свет, углекислый газ, корнями — влагу и питательные вещества. А скажите, пожалуйста, где та сила, которая всем этим управляет, которая координирует все процессы? Ведь должно же быть что-то такое, что объединяло бы в одно целое жизнедеятельность ветвей, листвы, многочисленных корешков, наконец, всего дерева…

Василь и не заметил, как подошел к универмагу. Так и есть — он не первый. Возле крыльца — две незнакомые женщины и мужчина. Василь будет четвертым. Это тоже неплохо.

Василь поздоровался, спросил, кто последний в очереди. Где-то в соседнем дворе пропели петухи. На исходе лета ночи уже довольно прохладные. Когда он пошел, холода не чувствовал, стоять же на месте зябко. Местечковцы, пришедшие перед ним, оказались умнее — оделись в ватники, пальто.

Василь стал прохаживаться туда-сюда, прислушиваться к разговору. Одна из тетушек рассказывает о каком-то кладовщике, получившем год принудительных работ, и, не стесняясь в выражениях, ругает его жену. Из ее рассказа следует, что кладовщик души не чаял в молодой супруге, не давал ей делать никакой работы, но, как только его увезли, она привела в дом другого…

Василь любит такие беседы… Неторопливые, спокойные, они привлекают четкостью в осуждении зла, в чем бы оно ни проявилось. На одну историю нанизывается другая, вспоминаются иные подобные случаи. Кто-то говорит, кто-то слушает, — беседа течет, как извилистый говорливый ручеек. Время от времени Василю кажется, что эти умудренные опытом люди знают то, чего он сам никогда знать не будет. Не потому ли они так спокойно рассказывают совершенно невероятные случаи и словно заранее соглашаются с тем, что в жизни все бывает.

Пришли еще двое. Василю вроде бы и веселее — он уже не последний. Вот так и проводит он ночь — слушает разговоры, немного прохаживается, думая о своем.

Когда на востоке заалела едва заметная полоска зари, людей уже собралось человек тридцать, — все стали выстраиваться цепочкой у стенки магазина. Василю хватило еще места на крыльце. Поскольку до открытия универмага времени остается много, некоторые, заняв очередь, уходят домой, чтобы часок-другой поспать — не обязательно торчать возле закрытых дверей. Чуть позже появляются и знакомые: две девушки из девятого класса, подружки Нади Меделки, затем белобрысый, плечистый десятиклассник Микола Райдун. Микола часто наведывается к Степану Броньке, поэтому и с Василем запанибрата.

Тем временем на улице становится все светлее, постепенно гаснут в небе звезды, начинают несмело подавать голоса воробьи. Где-то неподалеку заскрипел ворот колодца, замычала корова, кто-то из мужиков принялся колоть дрова, — местечко, хотя и медленно, начинает просыпаться. А людей в очереди все прибавляется. Очередь, изгибаясь змеей, уже скрывалась за универмагом.

Мимо прошло стадо. Невысокого роста, шустрый пастух, забежав вперед и звучно щелкнув кнутом, завернул его в боковую улицу — погнал к выгону.

Затем шумной стайкой прошли первоклассники. У одного полотняная сумка за плечами, у другого книги под мышкой, третий чернильницу в руках держит. Василь молча проводил ребятню взглядом. Когда-то — кажется, целая вечность прошла — он сам вот так спешил на занятия. Не забылся и первый поход в школу, который закончился полным конфузом. Помнится, решил он записаться в первый класс вместе с соседским пареньком Адамом, потому как умел уже читать и считать до тысячи, Адам же с трудом только бэкал по слогам. И на тебе: Адама приняли, а ему отказали — не хватило трех месяцев до восьми лет. Правда, недели две он просто так посещал школу, сидел за партой, слушал уроки, но учительница его не вызывала, не давала никаких заданий, и в конце концов он перестал ходить…

А у входа в магазин толпа тем временем росла и росла; в душе Василя невольно зародилось смутное предчувствие. И оно не подвело. Все произошло быстро и неожиданно. Когда стали открывать входные двери, Василю пришлось посторониться. Но уже в следующее мгновение на крыльцо валом хлынули те, кто вообще не стоял в очереди, и Василь тотчас оказался в стороне. Он изо всех сил пытался продвинуться, занять прежнее место, энергично заработал локтями, чтобы проскочить в магазин, но в эту минуту его схватил за воротник милиционер. Схватил властно и грубо — даже пуговки на сорочке полетели — и выволок из толпы. Не слушая никаких доводов, держал до тех пор, пока половина очереди не оказалась в магазине. Как жулика, держал. Очевидно, полагал, что навел порядок…

Василя душила обида. Всю ночь простоял, и такой конец. А тут еще девятиклассницы видели его позор. Учатся вместе с Надей Меделкой. Разнесут на всю губернию.

Хотя и был первый день занятий, Василь в школу не пошел.

Вечером к нему неожиданно нагрянул Микола Райдун. До этого никогда не наведывался, а тут почему-то решил.

— Фамилия того милиционера Сидорчик, — сказал он Василю. — Специально поинтересовался. Это так нельзя оставить. Напиши в газету. Я могу тоже подписаться..

Василь знает: Микола хороший товарищ, однако свидетели ему не нужны.

В тот же вечер Василь написал письмо в редакцию областной газеты, отнес на станцию и опустил в почтовый ящик.

И сразу — как будто легче стало дышать.

IV

С Иваном Скворчевским Василь дружит недавно, со Степаном же Бронькой — с незапамятных времен. Дом, где живут Броньки, издали заметен, крыт черепицей, боковые окна выходят на улицу. На крыше темной черепицей даже цифра выложена —: 1929, год строительства.

Семья у них большая — восемь детей. Одна из девочек больная от рождения — с непомерно большой головой. Девочка все время лежит в постели и на всех, кто к ней подходит, смотрит глубокими, печальными глазами. Остальные Броньки — мальчишки и девчонки — необычайно живые и крикливые — шум в доме не утихает с раннего утра до вечера.

Василю нравится эта шумная ватага, и все свободное время он пропадает с ней, его как магнитим тянет к Бронькам. Да и живут Броньки недалеко — через пять хат. Младшие братья и сестры Степана не очень жалуют Василя, часто обижают без всякой причины, дразнят, посмеиваются над ним, — все они, как на подбор, языкастые, но он не обращает внимания, ведь дружит он не с ними — со Степаном. Степан в семье — старший и, пожалуй, самый толковый. С первого класса учится на пятерки, в то время как братья и сестры и тройкам рады.

Старый Бронька — человек суровый, неразговорчивый. На его широколобом, татарского вида лице редко цветет улыбка. В свое время Еким Бронька организовал колхоз, иногда, поговаривали, запускал руку в общественное добро. Так это было или нет, Василь не знает, однако в колхозе Еким долго не задержался. Торговал в лавке, был на других невысоких должностях, а теперь на нефтебазе отпускает горючее трактористам и шоферам. В последнее время даже выпивать стал. Степан Бронька — замечательный друг. Все книги, которые у него были, с легким сердцем давал читать Василю, даже учебники по русской и белорусской литературе; не удивительно, что материал, который проходили в седьмом классе, Василь знал в пятом. Да и вообще, благодаря этой дружбе Василь много полезного почерпнул для себя.

В последнее время семье Броньки за многодетность выдают по две тысячи рублей государственной помощи. Деньги идут не только на еду и одежду. У Броньки раньше, чем у всех остальных, появилось радио, патефон с пластинками. Патефон не умолкает с утра до вечера; иголки затупились, и их теперь острят на бруске; пластинки тоже сильно потерлись, потому что конверты, в которых они когда-то хранились, давно изорвались. Пластинки издают больше шума и треска, чем музыки. И тем не менее благодаря этому патефону Василь запомнил немало песен и оперных арий.

Конечно, изучать немецкий язык Степан согласился охотно. Упрашивать его не пришлось. Сам предложил собираться в его доме три раза в неделю.

Степан всегда был практичным, деятельным, активным. На своих немного кривых ногах, казалось, он не идет, а летит, размахивая руками, как ветряная мельница. Летом сколачивал ящики под яблоки и помидоры. За ящик платили тридцать копеек, так что в день выгонял почти по десятке.

Учится Степан тоже прилежно: по каждому предмету ведет конспект — ботаника это, зоология или география. Когда учитель что-либо рисует на доске, такой же рисунок непременно будет и в тетради Степана. Содержание прочитанных книг он переписывает в. общую тетрадь со своими замечаниями. Таких тетрадей уже собралось с десяток, Степан связывает их шпагатом и хранит в тумбочке.

В школе — свои, школьные лидеры, и Степан один из них. Он председатель совета Осоавиахима, руководит сдачей норм на оборонные значки. Получить такие значки — большая честь для каждого, и Степана поэтому все хорошо знают в школе.

Василь даже мысли не допускал, что немецкий язык — предмет, к которому все относились с явным пренебрежением, — может так захватить. Оказывается, может. Раньше, бывало, и в руки брать не хотелось немецкий учебник, тем более тот, по которому пятиклассники только учились читать. Теперь же он просто глотает параграфы, которые они, трое друзей, взялись выучить, — все эти имена существительные, глаголы, прилагательные.

Ребята сейчас из школы возвращаются вместе, чтобы вслух повторить пройденное, проэкзаменовать друг друга. Задание конкретное — запомнить все слова из пройденного материала.

— Как будет лес? — спрашивает Бронька.

— Wald, — отвечает Иван. На артикли друзья пока не обращают внимания.

— Речка?

— Fluss.

— Поле?

— Feld.

— Можно сказать и «Flur», — замечает Василь. — Это значит — нива.

— Не лезь вперед батьки! — отсекает Степан. — В тексте такого слова нет.

Ребята засыпают друг друга вопросами, требуя перевести то или иное слово на немецкий или же, наоборот, определить смысл немецкого. Всем очень нравится такая форма занятий, тем более что об этом никто даже не догадывается.

Друзья выписали из Москвы наложенным платежом немецкие библиотечки, и теперь с нетерпением ждут их. Но чтобы не терять зря времени, штудируют пока язык по учебнику пятого класса.

К Степану часто, особенно по воскресеньям, когда в школе нет занятий, приходят парни-десятиклассники. Рассказывают разные интересные истории, громко хохочут. В такие минуты невольно хочется думать, что весь смысл их жизни именно в том и состоит, чтобы собираться вместе, делиться новыми впечатлениями, беззаботно хохотать. Ученики десятого класса знают, что скоро многие из них, возможно, навсегда покинут местечко, и поэтому держатся такой дружной компанией. Даже на прогулки в лес ходят вместе. Приносят оттуда молодые деревца, кусты и сажают на память возле школьного здания.

Василь проявляет острый интерес к десятиклассникам. Их класс не только очень дружный, но он отличается еще и другим. В местечке немало приезжих людей, некоторые из них занимают довольно высокие должности. Их дети лучше одеваются, у них другое произношение, и вообще они заметно выделяются среди остальных школьников. Десятый класс как раз и состоит наполовину из таких ребят и девушек.

Когда Василь приходит к Степану и застает там компанию десятиклассников, то нередко замечает, что его товарищ немного смущается. Ему, видно, не по себе оттого, что его дружбу с восьмиклассником видят старшие товарищи. Василь, конечно, переживает, но ничего не поделаешь. Он не может не ходить к Броньке.

В школе тем временем новости, и большие. Весной и в начале сентября в армию забрали нескольких учителей. Теперь на их место прислали новых.

Василю особенно жаль учителя географии. Антон Антонович Грач был замечательным преподавателем, хотя внешностью особо не отличался — невысокого роста, чернявые волосы, узкое, как гороховый стручок, лицо. Голосом же своим словно оправдывал фамилию — говорил как-то странно, скрипуче, будто каркал.

Но этим своим каркающим голосом Антон Антонович творил чудеса. Казалось, весь земной шар он знает как собственную квартиру, настолько интересно, увлекательно рассказывал о любой стране, любом городе, горном массиве, реке.

Антон Антонович раза два-три появился на уроках без своей пышной черной чуприны и исчез — отсрочки военкомат не дал.

Экономическую географию в восьмом классе теперь ведет новый учитель — весь какой-то прилизанный, в отглаженном модном костюме, с ярким галстуком. Во время его уроков спать хочется, — бесстрастное перечисление городов, цифр, географических районов, фантазии — ни на грош.

Не хватает Василю и Георгия Константиновича Соколовича, который в пятом классе преподавал русский язык и литературу, а в седьмом — белорусский язык и литературу. Но он переехал в другое место, оставил школу по иной причине.

Соколовича Василь помнит еще с детства. Когда организовывали колхоз, он был председателем сельсовета, ездил на красавице кобыле Ласточке, огненно-карей, с белыми подпалинами на ногах и лбу. Знал по фамилии всех местечковцев, всех жителей соседнего села Олешки, совхоза и торфозавода, входивших в сельсовет.

Из сельсовета Георгий Константинович перешел в школу. Василя, да, пожалуй, весь пятый класс за год научил грамотно писать по-русски. Соколовича в школе боялись, о его суровом характере ходили легенды. Правда, Василь каких-то проявлений суровости со стороны учителя не замечал. Высокий, подтянутый, со строгим выражением лица, Соколович входил в класс, и ученики обычно застывали в немом молчании. Учитель никогда не наводил порядка, не призывал к тишине, она устанавливалась сама по себе.

Объяснял Георгий Константинович так, что самый, казалось бы, сложный вопрос, тема становились ясными и понятными решительно всем.

«Фольклор — это устное народное творчество, — начал учитель свой первый урок в пятом классе. — Вы, наверное, не раз слышали, как мать пела вам песни, как отец или дед рассказывали сказки, не так ли? Так вот это и есть фольклор. Все поняли?»

Не понять было нельзя.

Высокой грамотности Соколович добивался диктантами. Бессчетное множество, помнится, провел он их тогда в классе и достиг-таки своего.

Летом, когда Василь перешел в шестой класс, произошло что-то непонятное. В районной газете — центр района находился тогда в соседнем городке — появилась статья под громким заголовком «Банда вредителей в школе».

Прочитав статью, Василь не поверил глазам. Оказывается, чуть ли не половина преподавателей не столько учили, сколько всевозможными преступными способами срывали учебный процесс. Да иначе и быть не могло, уж слишком темным оказалось их прошлое. Директор школы Зыль — царский офицер, учитель Соколович — жандармский сынок», в таком же духе и о других учителях. «В школе орудует помещица Ясинская», — говорилось в статье о преподавательнице немецкого языка Ольге Владимировне. Как могла орудовать тихая, беспомощная учительница, которую никто не слушал и не боялся, какой вред она могла принести школе, Василь совершенно не мог представить.

После этой статьи Зыля и Соколовича арестовали. Спустя несколько месяцев их, правда, выпустили за необоснованностью обвинений. Зыль, как оказалось, был военным летчиком; а все летчики царской армии имели офицерские звания, в гражданскую войну он воевал на стороне красных. Соколович же ничего общего с отцом не имел — очень рано ушел на собственный хлеб.

Зыль покинул школу сразу после того случая. Соколович еще год поработал.

Василь не любит вспоминать то время, потому что многое по сей день не укладывается в сознании. Хорошо, что все это прошло…

Осень стоит ясная, золотая. Тепло, солнечно. Воздух необыкновенно прозрачный, — с высоты второго этажа школы хорошо виден каждый кустик вокруг, кроны деревьев, далекие околицы местечка.

На душе у Василя тихо, покойно. Мысленно он уже представляет будущую осень, когда местечко покинут Иван со Степаном, и он останется без старых своих друзей, будет ходить один на учебу, бродить по пустынному школьному двору среди молодых тополей и акаций. Думает, представляет, потом все как бы расплывается в тумане и впереди — белое пятно, пустота…

В армию берут новобранцев. В связи с этим даже последний урок отменили. Дело в том, что в школе объявились два добровольца. Оська Шнейдерман из девятого класса подал заявление о желании досрочно пройти воинскую службу, а Николай Сеичук из десятого решил податься в летное училище.

Провожают новобранцев со всей торжественностью. В районном Доме культуры — он стоит как раз напротив школы — устроили торжественное заседание. Выступают ораторы, художественная самодеятельность. А возле клуба заливаются гармошки. Как танцевал в тот день Оська Шнейдерман! Никто и не подозревал, что в нем таились такие таланты. Школьники образовали широкий круг, и Оська носился по нему чертом, пускался вприсядку, даже на руках ходил.

Николай Сенчук, наоборот, держался тихо, незаметно. Это был стройный парень с копной светло-русых волос, голубыми, как майское небо, красивыми глазами. Трудно было предположить, что он решится поступать в летное училище. И тем не менее — решился! Как-то летом — ни слова не сказав товарищам — поехал, успешно прошел по конкурсу и вот теперь получил вызов.

Василь крайне удивлен этим случаем. Николай довольно часто приходил к Степану, иногда рассказывал веселые истории, но больше молчал и никогда ни с кем не вступал в споры. Казалось, только и думает об уроках. Николаю тяжело давался русский язык, и потому он любил вслух повторять исключения из правил: «яблонька, кухонька, деревенька…» Вот вам и «деревенька»!..

В восьмом классе математику повторяют, начиная с программы шестого класса. Теперь ее ведет Антонина Федосовна Белецкая, учительница толковая, властная, острая на язык. Она жена директора десятилетки — Николая Карловича, человека очень серьезного, сосредоточенного и в душе, кажется, мягче ее. Директор преподает биологию: с большой любовью рассказывает он о жизни туфелек, инфузорий, членистоногих, а теперь на уроках анатомии и физиологии, — о роли внутренних органов.

Антонина Федосовна тоже человек серьезный. Во всем требует аккуратности, даже мелочей не упускает. Не выучил правила, не знаешь формулы — садись, двойка!.. Она тонкий психолог и хорошо знает каждого своего ученика, интересуется его домашней жизнью, часто беседует с родителями. Во всяком случае, восьмому классу теперь за алгебру и геометрию тревожиться не придется… Тут уж невольно вспоминаются шестой и седьмой классы. Комедия была, а не учеба!.. Эти предметы вел высокий, худой, с длинным крючковатым носом учитель Мелешко. Ученики с первой минуты поняли, что за преподаватель перед ними.

Вместо того чтобы проверить по списку, кто присутствует в классе и кто отсутствует, Мелешко с вдумчивым видом вытащил из кармана ключ, зажал его в зубах и долго молча ходил по классу. Потом неожиданно выкрикнул:

— Кто знает формулу суммы квадрата, пусть выйдет к доске.

Охотников не нашлось, и тогда учитель сам написал формулу на доске. Снова повернулся к классу, сказал:

— Перепишите в тетради и чтоб как репу грызли!

На первой парте сидит второгодник Мирон Мацко, он никогда толком ничего не знает.

— Иди к доске, напиши формулу.

Мирон, прихватив тетрадь, направляется к доске и не спеша выводит формулу. Мелешко ставит ему «отлично». Класс замер от удивления. Мирону даже четверки ни разу ни один учитель не ставил.

С того дня все и пошло… Любой, кто хотел получить хорошую отметку, заранее готовил шпаргалку, поднимал руку, выходил к доске, отвечал и после этого недели две, а то и месяц за алгебру не брался.

Если материал попадается трудный, девчата втягивают Мелешку в какой-нибудь разговор, и он охотно вступает в него. Видно, с учителем случилась в жизни какая-то беда, — он на все смотрит насмешливо, скептически, мысли его где-то далеко. Ученики, алгебра его меньше всего заботят.

В конце концов получилось скверно: выпускной седьмой класс, за исключением двух или трех человек, контрольную по алгебре провалил…

Слухи подтвердились: за обучение в старших классах надо платить. Деньги, заработанные Василем на костюм, пришлись, таким образом, весьма кстати. Плата за обучение установлена, кроме средних школ, также и в высших учебных заведениях — еще более высокая; стипендию будут получать только отличники.

Это нововведение сразу дало результаты. Из институтов Минска и Москвы возвратились несколько местечковцев, которые успели окончить по два и даже по три курса. Один из студентов получил в школе место физика, остальные устроились кто где.

V

Вечера стоят по-летнему теплые, тихие. Перед тем как разойтись после уроков по домам, друзья прогуливаются по улицам, наведываются в городок, на станцию.

Ребята никак не думали, что изучение немецкого языка пойдет так успешно. Уже прошли учебник пятого класса, а это более пятисот слов, которых они прежде не знали.

Теперь, когда значительно расширился словарный запас, освоение языка идет гораздо успешнее.

— Как по-немецки земля? — спрашивает Иван.

— Der Boden. — Степан уже и артикли запоминает.

— Можно сказать и «Land», — уточняет Василь.

— Land — страна, — возражает Степан.

— Загляни-ка в словарь! — Василь знает, что прав, потому что заранее посмотрел в словарь. — Только не для пятого класса. Land — значит страна, земля и даже село.

— Не очень-то хвались. Давай поначалу ликбез пройдем.

— Ну, а как будет вода? — продолжает спрашивать Иван.

— Wasser, — это мы еще в пятом классе запомнили.

— Небо?

— Himmel, — следует дружный ответ.

— Воздух?

Молчание. В текстах для пятого класса этого слова нет. Но не беда. Главное, чтоб желание было докопаться. Теперь уже хочется знать, как будет по-немецки рука, нога, голова, глаза, стол, Да и многое другое, с чем ежедневно приходится сталкиваться.

Прогулки по вечернему местечку совершаются, конечно, не только ради изучения языка. Жизнь идет своим порядком: на скамеечках сидят влюбленные парочки; в раскрытое окно видно, как молодая стройная женщина перед зеркалом расчесывает волосы; в соседнем доме, очевидно, семейное торжество — звучит песня про храброго атамана Стеньку Разина и персидскую княжну, которую он бросил в речные волны.

Василя в такие вечера захватывает какое-то особое чувство благодарности по отношению к друзьям, которые шагают с ним нога в ногу, делятся сокровенными тайнами, не брезгуют им, восьмиклассником. Грусть и радость живут в душе одновременно. Невольно хочется совершить что-нибудь необычное, что надолго запомнится, чем-нибудь удивить ребят, рассказать им что-то из ряда вон выходящее, куда-то пойти.

В переулке, выходящем на Железнодорожную улицу, снимает квартиру новая биологичка, которой Белецкий — директору тяжело вести все классы — уступил ботанику и зоологию. Она тоже оставила институт, без стипендии не смогла продолжать учебу.

Однажды биологичка пошла домой вместе с парнями. Немецких слов при ней конечно же не повторяли.

— До чего хорошо сейчас в Минске… — доверительно произнесла учительница. — В парках музыка, песни. Вспомню — плакать хочется.

Василя поразили ее слова. Учительница — и так открыто, искренне делится с ними, своими учениками, задушевными мыслями. Да, собственно говоря, биологичка и на учительницу мало похожа — маленькая, щупленькая, — даже в восьмом классе есть девчата покрупнее ее.

На перекрестке высокий столб с подвешенным электрическим фонарем. Под фонарем друзья остановились.

— А вы на Есенина похожи, — вдруг заявила молодая учительница Василю, слегка коснувшись его руки. — Слышали о таком поэте?..

Затем обратилась ко всем троим:

— Заходите, ребята, ко мне. Я новые пластинки привезла… И Есенина почитаем, в школьных программах его нет…

— Вертихвостка! — недовольно проворчал Степан, как только за биологичкой закрылась калитка.

А Василя словно электротоком ударило. Девушка; которая училась в столичном университете, обратила внимание не на десятиклассников — Степана, Ивана, а на него, восьмиклассника. Про Есенина Василь, разумеется, слышал, но ничего не читал из его произведений и портрета не видел. Надо будет непременно почитать… Но почему она так сказала?

Василь всегда любил прогуливаться по Железнодорожной улице, — домики все аккуратные, как на подбор, со вкусом выстроенные. Вдоль тротуаров — липы. В каждом дворе — фруктовый сад. Теперь же, когда в этой тихой улочке поселилась молодая учительница, увлекающаяся стихами Есенина, улочка стала тянуть к себе еще больше, вызывать в душе какие-то особые чувства…

В школе тем временем готовятся проводить большие военные игры. Степан по нескольку раз в день бегает в районный совет Осоавиахима — это рядом со школой, в двухэтажном здании райисполкома, даже отдельные уроки пропускает. В пионерской комнате лежат, наверное, не меньше ста противогазов, несколько санитарных сумок с индивидуальными пакетами, а также деревянные трещотки — они заменяют пулеметы.

Наступление и оборона — скорее для вида.

Просто осоавиахимовское руководство — сам начальник на играх будет присутствовать — хочет проверить, умеют ли школьники пользоваться противогазами, индивидуальными пакетами. После игр будут выданы значки.

Игры ночные. Вечером колонна, состоящая из парней и девчат восьмых — десятых классов, выстроилась на школьном дворе.

Василь очень любил ходить в колоннах, — еще когда бегал в младшие классы, первомайские и октябрьские митинги обычно всегда заканчивались демонстрацией на улицах местечка. Гулко били барабаны, заливались гармони, трепетали на ветру знамена, полотнища лозунгов; люди несли транспаранты, портреты вождей; на праздничных одеждах развевались красные банты. Все это необычайно бодрило, поднимало- настроение; казалось, конца не будет радости и веселью. Однако в последние годы демонстраций почему-то нет. Только митинги.

Тем временем колонна двинулась со школьного двора. Во главе ее осоавиахимовский руководитель — еще моложавый, военной выправки мужчина, а также несколько преподавателей.

Большая половина ребят с противогазами через плечо, у отдельных девчат — санитарные сумки. Барабаны десятиклассникам не подходят, да и духового оркестра в школе нет, только струнный, во под балалайку и мандолину колонны не маршируют.

Правда, настроение и без музыки приподнятое. Ночь в лесу, ярко пылающие костры — без них не обойдешься, — такого еще не было. Со всех сторон доносятся шутки, смех…

Колонна направляется к лесу окраинными улицами, которые недавно появились в местечке после сселения окрестных хуторов. Небо затянуто сплошными облаками, — раньше времени стало темнеть.

Позади остается паровая мельница, высокая с проволочными оттяжками труба, заросшее кудрявыми соснами кладбище. Те, кто сдает нормы на «Ворошиловского стрелка», обычно ходят на кладбище стрелять из малокалиберной винтовки.

Люди копают картошку, с поля доносится запах подсохшей ботвы, дымят на огородах костры. По проселкам неторопливо ползут подводы, туда-сюда снуют полуторки с полными кузовами клубней… Колхозники с нескрываемым удивлением смотрят на шумную колонну школьников, направляющуюся в лес в такой поздний час.

В этом конце местечка садов меньше, чем там, где живет Василь. Во дворах и на огородах растут высокие, с широкими кронами груши-дички. Дички вот-вот дозреют, их острый терпкий запах смешивается с запахом картофеля, вскопанной земли, желтой, пожухлой травы.

Василь шагает рядом с Давидом Лемешенком и Андреем Зубком, своими одноклассниками, все время напряженно прислушиваясь к голосу Нади Меделки, — она идет в группе девушек-санитарок из девятого класса, перекинув через руку легкое пальтишко. С того времени, как начались занятия в школе, ничего нового в отношениях между Василем и Надей не произошло. Ему по-прежнему хотелось видеть ее на переменах, перекинуться с ней двумя-тремя словами.

В своем классе Василь на хорошем счету. Он успешно учится, его вот уже который раз избирают старостой, кроме того, он еще и председатель совета отряда. Правда, все это скорее форма, — ни на одной из этих должностей особенно он не перерабатывается: если надо вымыть тряпку, вытереть доску — дежурные все сами сделают.

Что же касается стенной газеты — а Василь еще и редактор, и это его третья почетная должность, — то : выпускает он ее со своими помощниками, Давидом и Андреем, очень охотно. Работой в стенгазете они загорелись еще в седьмом классе и всегда выполняли ее с энтузиазмом. Ученики — и не только восьмиклассники — читают газету с большим интересом, чем общешкольную и, кстати, довольно скучную.

Как староста и как редактор Василь никого особенно не обижает. Просто они с Давидом и Андреем — больше в газету никто, конечно, не пишет — обычные, повседневные факты стараются подать наиболее остро и смешно. Если кто-то, например, без уважительной причины пропустил урок, в стенгазете сразу же находит отражение забавная, порой фантастическая история, приключившаяся с парнем или девушкой во время прогула. Иногда даже в стихотворной форме.

Давид хорошо рисует, поэтому в газете всегда много карикатур. В прошлом году газету вывешивали в коридоре, и возле нее постоянно толпились школьники. Теперь же девчата запротестовали: если газета классная, то пусть в классе и висит. Василю пришлось согласиться. В самом деле, зачем выносить сор из избы?

Давид между тем поучает Андрея:

— Если в лесу встретишь шпиона, долго не раздумывай, бей противогазом по голове. Главное, надо оглушить. Потом его свяжем, кляп в рот…

Андрей хохочет… Оба они — Давид и Андрей — великие насмешники! Минуты без подковырки не проживут. А ведь разные и по характеру и внешне. Давид высокий, худой, медлительный в движениях и в разговоре, болезненный от природы, шпильки подпускает как-то незаметно, сохраняя на бледном лице полную серьезность. Андрей — резкая противоположность Давиду: коренастый, непоседливый, весь кипит от возбуждения, слова не произнесет спокойно. Голова его всегда полна фантастическими планами и идеями.

И у одного и у другого отцы — железнодорожники. Отцу Андрея недавно паровозом отрезало ногу, и он сейчас на пенсии, хотя еще и не стар.

Впереди поле. Справа пологий склон, на нем когда-то стоял высокий деревянный маяк; слева — поросшая кустарником лощина с сохранившимися кое-где болотцами. Дорога вьется лощиной. В конце поля железнодорожный переезд через ветку-однопутку на городок Хвойное; за переездом — лес, поросшие березняком вырубки, молодые сосновые посадки, дубовые рощи.

Вечерние сумерки все гуще укрывают землю.

— Надеть противогазы! — звучит команда.

Дело знакомое, противогаз Василь надевал уже не раз. Надо только хорошо отрегулировать клапан, а то, натянув на лицо маску, будешь задыхаться. Дышать в противогазе тяжело, но можно. Ребята поверх масок еще и шапки надели и сразу стали похожими на сборище призраков.

В противогазах шагают недолго — минут пятнадцать. У самого переезда раздается команда — снять!.. И сразу окружающий мир становится иным — дышится легко, свободно; лицо обвевает прохладный вечерний ветерок, в нос ударяют самые разнообразные запахи земли. Как хорошо, как приятно!..

Темное небо вдоль и поперек полосуют зарницы. Да, не самую подходящую ночь выбрали для развертывания военных игр. Но, может быть, это и к лучшему — больше будет приключений.

Дальше все идет по заранее разработанному плану. Колонна разделяется на две равные части — «красных» и «синих». Синие должны закрепиться в лесу и держать оборону, красные пойдут на них в наступление. В начале наступления будут зажжены дымовые шашки. Одновременно обе стороны должны будут надеть противогазы, а у кого есть — набросить противоипритные накидки. Санитары тем временем начнут оказывать первую помощь раненым.

Василь попал к синим. И Надя тоже. Почти половина девятого класса оказалась в их рядах. Василь следит за Надей — живой, неугомонной. Следит больше по голосу, потому что уже совсем стемнело. И всякий раз, где она появляется, слышен звонкий смех, громкие возгласы.

О настоящей войне Василь не думает. Советская страна такая могучая, что вряд ли кто решится напасть на нее. Только за последние два-три года разбили у озера Хасан и на Халхин-Голе японцев, протянули руку помощи западным белорусам и украинцам, советскими стали Прибалтийские республики. Нет больше на карте заштрихованной желтыми полосками Бессарабии, получили решительный отпор белофинны, Ленинград теперь в безопасности. Все это что-то да значит!..

А в лесу темно, хоть глаз выколи, — все небо затянуто грозовыми тучами. Начинает накрапывать дождь.

Девчата держатся поближе к ребятам — признают мужской авторитет. Где-то рядом звенит голосок Нади Меделки, и Василю это приятно.

Командиром своего класса, как и остальные старосты, назначен Василь.

Ребята выбрали густой сосняк, где можно укрыться от дождя и следить за действиями противника. Василь, Давид и Андрей прилегли под сосной.

Василь спрашивает Давида:

— Доводилось тебе бывать в этом лесу?

— Бывал, а что?

— Да ничего особенного. Когда-то здесь было наше поле. По эту сторону маяка.

— Подумаешь, какая важность, — без подковырки Давид не может.

— Конечно, тебе все равно. Ты ведь в лес не ходишь. Бабку от боровика отличить не можешь.

— В супе отличу.

— Те, что отец приносит?

— Важен результат.

— Лопочете, как тетерева, — недовольно замечает Андрей. — Наглотаешься тут с вами дыму.

— Думаешь, хлор пустят? Слишком дорого стоит.

Девчата рядом посмеиваются.

Наконец в березняке начинается движение. Одновременно доносится гул со стороны железной дороги — приближается поезд, идущий в сторону Хвойного. Значит, половина одиннадцатого. А Василю казалось, что уже глубокая ночь. Эхо все гуще прокатывается по лесу.

— Надеть противогазы! — кричит Василь, входя в роль командира. — Под шумок, того и гляди, налетят и засекут. Скажут: лежали без противогазов. Пойдут разговоры!..

— Не буду надевать! — доносится голос Нади Меделки. Она где-то рядом, у ближайших сосен. — Наступление еще не началось.

— Можешь не надевать, ты не наша!

Гул поезда отдалился, и теперь хорошо слышно, как трещат трещотки. Они уже близко. Наконец в небо взмывает зеленая ракета. На мгновение она как бы замирает, потом, рассыпавшись на множество сверкающих огоньков, освещает все вокруг. В кустах тихо мелькают тени — десятый класс пошел в наступление. В ответ затрещали трещотками девятиклассники. Василь почувствовал, как сильно забилось сердце, напряглись мускулы, зашумела кровь в висках. Видно, так бывает на настоящей войне.

— Надеть противогазы! — громко, по-военному снова кричит Василь.

Перекинув сумку на живот и натянув на лицо резиновую маску, он быстро приводит себя в порядок. Ведь он командир и обязан доложить высшим начальникам, что восьмой класс встретил противника по-боевому, в полной готовности отразил химическую атаку.

Проходит какое-то время. Девятиклассники беспрерывно трещат трещотками. Затем мимо пробегает цепь наступающих, со всех сторон долетают веселые возгласы. Вслед, поблескивая карманными фонариками, спешат инструкторы — проверяют результаты. Восьмиклассники тем временем лежат под соснами, ждут.

Василь с инструктором, молодым парнем, обходят позиции.

Восьмой класс выдержал испытание. Все, кому были выданы противогазы, надели их правильно, умеют ими пользоваться. Об этом заявил осоавиахимовский инструктор. Подсвечивая себе фонариком, он записал фамилии в блокнот.

Вот и кончились военные игры. Василю даже грустно стало. Стоило ли переться за пять километров в ночной лес, чтоб только надеть и снять противогазы.

Вдруг Василь слышит возле себя звонкий голосок Нади Меделки:

— Ты ранен! Расстегни воротник!

— Я не ранен. — Василь даже растерялся. — Мы отбили атаку…

— Будет санитарная проверка. — Надя дышит ему в лицо, щекою он чувствует прикосновение ее волос. — Я хочу шею тебе забинтовать…

Она с треском разрывает индивидуальный пакет, касается теплыми пальцами челюсти, подбородка, быстро и ловко бинтует. Василь только дрожит весь.

«Странно, — рассуждает он, чувствуя необычное возбуждение, — она сказала, что у меня красивая шея, а сейчас ее бинтует. Хочет, чтобы в шею ранили? Самое опасное место. Если попадет пуля, не смогу дышать…»

У него в самом деле будто перехватило дыхание. Но это не от повязки. Повязка совсем не жмет. Ночь, сосны, лес и рядом Надя… Он и во сне подобного не видел. Он улавливает запах ее волос, чувствует всю ее, тоже настороженную, напряженную. Наконец она завязала узелок и еще плотнее прижалась к парню; чтоб оторвать зубами конец бинта. Своей грудью он чувствует ее тугие груди, слышит, как ч-асто, тревожно бьется ее, сердце. И вслед за этим — Василь хорошо помнит — Надя как бы случайно касается губами его губ. Прикосновение осторожное, несмелое, но оно было, и у Василя даже сердце замерло от такой приятной неожиданности.

— Пошли! — Она берет его за руку и ведет к костру, который успел уже кто-то разложить.

У Василя голова идет кругом, все перед глазами мельтешит, кажется призрачным. Школьная фельдшерица (она одновременно и делопроизводитель), довольно плотная и неповоротливая женщина, стоя у костра, проверяет качество перевязок. «Раненых» много, но больше таких, у которых рана на руке. Правда, у одного повязка на лбу — даже глаза забинтованы. Ранение же шеи у одного Василя.

Вслед за первыми запылали в разных направлениях и другие костры. Лес наполнился громкими возгласами, смехом. Фельдшерица, как и осоавиахимовский инструктор, записывает фамилии в блокнотик. Как только записала Надю, та подпрыгнула козочкой и побежала к другому костру.

Василь не знает, что делать дальше. Развязал узел, снял повязку и почему-то спрятал бинт в карман. Дождь покрапал и перестал. Тучи постепенно разошлись, и на темном небе кое-где засверкали яркие звезды. Все же хорошо, что ливень прошел стороной.

Наконец Василь решил подойти к костру, где Надя что-то возбужденно рассказывала подружкам. Но теперь она как будто и не замечала его. Постояв минуту-другую, поглазев на ребят, таскавших, сухие сучья к костру, Василь отошел в сторону. Однако вскоре и он носился по лесу, собирая хворост для огромного жаркого костра.

Удивительная, незабываемая ночь!.. Ходили в поле, накопали картошки, потом пекли в горячей золе; пока на востоке не заалела заря, пели песни…

Домой возвращались группами, без строя. Василь даже не заметил, когда и с кем ушла из лесу Надя.

Веселый, радостный от переполнявшего его чувства красоты жизни и ее ярких перспектив, которые только-только начали перед ним раскрываться, Василь забрался в хлев на сено. Он вроде бы спал и в то же время не спал, словно опасался ненароком вспугнуть эту свою радость. Надя его поцеловала… Он и теперь еще чувствует жар ее губ, запах волос, трепетное биение сердца.

Василь слышит, как мать доит корову, как выводит ее со двора, как приносит толченку кабану — все голоса, звуки раннего утра, сливаются в его душе в бесконечно красивый, звенящий в ушах напав.

Наконец Василь засыпает с той же песней без слов. Во сне он видит безбрежный простор колосящихся хлебов, тихо переливающихся под ветром. Просыпается Василь оттого, что мать тормошит его за плечо.

— Встань, сынок. Милиционер чего-то пришел… В первую минуту Василь даже растерялся: какой милиционер, что ему нужно?

Действительно, на улице, привязанная к штакетнику, стоит серая лошадь под седлом, возле нее похаживает высокий и плечистый, со скуластым лицом командир в милицейской шинели, со «шпалой» в петлицах.

— Давайте-ка присядем, молодой человек! — говорит капитан. — Вы писали в редакцию?

Так вот оно что!..

Письмо Василя редакция, наверное, переслала в милицию, и этот человек приехал его проверять. Василю даже обидно стало — надо было ему писать…

Капитан тем временем вынимает из кожаной сумки лист бумаги, на котором крупными красными буквами напечатано название газеты, куда обращался Василь. Ниже, под красными буквами, машинописный текст.

Сразу отлегло от сердца.

— Расскажите, как было дело, — просит офицер. — Моя фамилия Добрынин. Я — начальник районного отдела НКВД.

Василь, теперь уже совершенно спокойный, рассказывает о случившееся во всех подробностях.

— Ну что же, примем меры, — говорит Добрынин, внимательно выслушав Василя, затем встает и протягивает ему руку. — Милиционер Сидорчик получит по заслугам.

Весь месяц Василь носил обиду в душе, все не мог забыть, как перед местечковой толпой рябой Сидорчик держал его за ворот. Теперь ему даже жаль милиционера.

И еще одна радость в этот теплый солнечный день словно лето опять вернулось. Колченогий, шустрый почтальон Екимчик принес извещение на бандероль из Москвы. Василь сразу догадался: пришла немецкая библиотечка! Не мешкая, побежал к Степану, — тот раньше Василя получил такую же бумажку, и не удивительно: почтальон Екимчик приходится Степану родным дедом.

Перед уроками (старшеклассники занимаются во вторую смену) друзья отправились на почту. Заплатили по три рубля тридцать копеек и получили по свертку. Тут же разорвали твердую оберточную бумагу и вытащили книги. Их было несколько: светлый, в красивом ледериновом переплете томик стихов Гёте и несколько меньших по формату книжек — сказки братьев Гримм, сборники рассказов.

Василь удивился — в конце каждого рассказа шел перевод. При этом переводилось каждое слово, выражение, независимо от того, встречалось то или иное слово раньше или нет! Странно: как для первоклассников.

Степан помрачнел.

— По учебнику для шестого класса будем заниматься, — сказал он. — А эти книжки можно просто так читать.

На почте тем временем появился и Екимчик. Любознательный старии сразу заметил, что книжки немецкие. Немецкий язык он немного знает. В прошлую войну попал в плен, был в Германии. Когда они подучатся, интересно будет побеседовать с дедом по-немецки.

— Зачем вам эти книжки? — поинтересовался Екимчик.

— По программе нужно, — сухо ответил Степан.

VI

Занятия немецким языком едва не прервались.

Рано поутру к Василю прибежал возбужденный Степан и протянул газету. На последней странице — объявление,

— Читай!

Объявление в самом деве необычное. В Минске открываются специальные школы — с восьмого по десятый классы. Выпускники их в дальнейшем смогут поступить в артиллерийские или авиационные училища. В школы принимаются только отличники. Учеба бесплатная, содержание — за государственный счет. Документы оформляют в военкоматах.

Василь тоже загорелся. Учиться в Минске на всем готовом, не платить за учебу — разве придумаешь что-нибудь лучшее?

— Пошли к Ивану!

Иван воспринял новость более спокойно. Сразу прикинул: таких школ в Минске откроют две-три, не больше. А сколько отличников наберется по всей Белоруссии?

Стали подсчитывать. У них в школе на «отлично» учится человек десять. Правда, не все поедут. Изя Цукерман — отец его заведует аптекой — откажется. Пойдет учиться в институт, даже если стипендии не дадут — отец поможет. Вите Левашову, у которого отец работает директором леспромхоза, — специальная школа тоже не нужна. А еще есть девчата, их вообще в школы не принимают.

Решили подавать заявления. Степан с Иваном в артиллерийскую школу, Василь — в авиационную. Он и сам удивился: почему в авиационную? О том, что будет военным, не думал, совершенно не представлял себя командиром. Видно, в его решении главную роль сыграло стремление к чему-то необычному. Такое стремление всегда живет в юных душах. И уж если выбирать военную школу, то только авиационную. Три года учебы, а там видно будет.

Военком — стройный, подтянутый и совсем седой майор — о спецшколах ничего не знает.

— Придите, ребята, денька через три. Сделаю запрос.

Прошло три дня, а военком по-прежнему разводит руками:

— Разнарядку не прислали. Думаю, что городских хватает для таких школ… Учитесь здесь…

Может, и лучше, что так получилось. Все-таки решение принято поспешно: школа необычная, отъезд… К таким вещам надо готовиться заранее.

О том, что Василь собрался уехать в Минек, даже Надя не знает. Но именно она, о которой сейчас он только и думает, наносит самый страшный удар. После этого удара ему и на свете жить не хочется,

Они вместе идут домой из школы. Рядом шагают еще несколько парней и девушек. Василь шутит, смеется. По всему видно, настроение у него хорошее.

Вдруг Надя останавливается и хлопает его по спине:

— Почему горбишься? Смотри, как лопатки торчат. Ходишь, словно старый дед…

Веселое настроение как рукой снимает. На реплику Нади, кажется, никто и внимания не обратил, но для Василя она прозвучала суровым приговором. Он сразу почувствовал себя лишним и каким-то ничтожным. Выходит, она все время играла в кошки-мышки. А сейчас открыто смеется над ним. Он ей совсем не нравится. Даже наоборот…

Придя домой, Василь незаметно снял со стены зеркало, юркнул в комнату, в которой теперь контора, поставил зеркало на стол и стал разглядывать себя глазами постороннего человека. Да, действительно, фигура у него какая-то неуклюжая. Резко выступают лопатки, отчего и весь он кажется сутулым. Не заметить этого может разве что слепой…

Всю ночь Василь никак не может уснуть. Ворочается на твердом полу у голландки. Теперь он ночует в конторе, потому что спать в хлеву даже под одеялом уже холодно.

Конечно, девчатам нравятся проворные, живые ребята, но, к сожалению, Василь отнести себя к таким не может. Как он жил все эти годы? Со второго или третьего класса набросился на книги, глотал их одну за другой, отдавая чтению все свободное время. Друзья же катались на коньках, играли в волейбол, крутились на турнике, а он все читал. Правда, изредка и он носился на деревяшках — других коньков у Василя не было, — и катание захватывало, горячило кровь, приятно было чувствовать себя ловким, быстрым. Но все-таки он жалел время. Даже в волейбол играть не научился. Во многом, конечно, Василь винит себя. Ведь вон как Иван со Степаном подсекают мяч, и это им не мешает читать книги…

Мрачные мысли, однако, постепенно уходят. В чем он, Василь, отстал? В волейбол играть не умеет? Не научился в свое время, а теперь просто стыдно напрашиваться в компанию. Гордость не позволяет. Не так отобьешь мяч — полетят насмешки, а их Василь не выносит. В остальном же он вроде бы на уровне. Когда сдавали нормы — стометровку, бег на три километра, — пришел одним из первых. Василь знает, где закалился, — в лесу. Собирая грибы, протопаешь километров двадцать — тридцать, и ноги не болят. И еще в ремонтной бригаде сил набрался. Восемь часов помахать, потаскать за канат рельс, когда делают разгонку, — это не на турнике подтягиваться.

Наконец Василь засыпает. А на следующий день с утра начинает жить по новому распорядку.

Раздевшись до пояса, идет к колодцу. Обливается холодной водой, потом энергично вытирается полотенцем, пока тело не становится красным.

У Василя и турник есть. Стоит он, правда, на соседнем огороде, в тихом углу, за хлевом. Турник Василь поставил вместе с двоюродным братом Адамом, хата его рядом. Василь притащил столб и железную трубу: один конец трубы они прикрепили к стене, а второй к столбу, перед этим вкопанным в землю.

Василь давно дружит с Адамом. Правда, Адам отстал в учебе, сейчас он в седьмом классе, хотя в школу пошел на год раньше. Дружеские связи в последнее время несколько ослабли, но не настолько, чтобы, не пользоваться одним турником.

Перемахнув через бревенчатый забор, Василь поднимается на перекладину. Особенно хвалиться ему нечем: подтягивается шесть раз, может висеть вниз головой, кое-как делает стойку. Вот, пожалуй, и все. Однако он решил заняться турником серьезно; к зиме же обязательно купит лыжи и объездит на них все места, где летом собирал грибы.

У самого забора, разделявшего огороды Адама и Василя, Василь посадил илим — дерево очень редкое в их лесу. Как-то принес летом тоненький росток, воткнул в землю, часто поливал его. Деревце долго болело, но все же принялось, хорошо пошло в рост. За три-четыре года обогнало старые яблони в саду Адама.

Есть у Василя и редкие южные деревца. На станцию однажды привезли саженцы акации, среди них оказалось и несколько абрикосовых. Три саженца Василь выпросил для себя. На зиму он укроет их газетами и соломой, чтобы не погибли от холода.

В школе появился новый учитель — Григорий Иванович Басалыга — высокий и черный, как цыган, детина. В пятых — седьмых классах он ведет Конституцию и историю. Григорий Иванович до недавнего времени был просто Гришей — бегал на уроки в тесном, заплатанном, с короткими рукавами пиджачке, близко знался с нынешними десятиклассниками:

В двухлетние учительские институты аттестат об окончании десяти классов не нужен — принимают с девятью классами. Гриша проскочил даже с восемью — был недобор студентов. И пока его друзья просиживали за партами штаны, усваивали школьную науку, Басалыга получил учительский диплом. Пусть и не о высшем образовании, но все же диплом.

И тем не менее Басалыга — парень компанейский. С бывшими друзьями разговаривает как с равными, нос не задирает. Да и учитель из него вроде бы получился — объясняет материал неплохо.

С первой же получки Григорий Иванович, отправившись в город, покупает костюм, рубашку, туфли. Появляется у него и дама сердца — смешливая, непоседливая школьная пионервожатая Полина Синица.

Из-за Полины у десятиклассников возник с Басалыгой конфликт. Девушка в прошлом году училась в десятом, постоянно участвовала в самодеятельности и вообще была во всем заводилой, активисткой. Василь и сейчас еще помнит поэму Пушкина «Цыганы», поставленную драмкружком в дни прошлогоднего Октябрьского праздника. На сцене стояла дырявая брезентовая палатка, она заменяла цыганский шатер. На куске полотна школьные художники очень удачно нарисовали дерево с широкой кроной и над ним лунный серпик.

Все действие происходило под деревом.

Вначале выходит Изя Цукерман — читал на память текст поэмы:

Цыганы шумною толпой По Бессарабии кочуют. Они сегодня над рекой В шатрах изодранных ночуют.

Чернявой Полине, игравшей Земфиру, даже гримироваться не надо было. Она выводила на сцену Алеков — его играл высокий стройный десятиклассник Игорь Гадлевский. В прошлом году Игорь поступил в военное училище.

Помнится, хорошо играли ребята. Однако и нынешние десятиклассники, которые тогда ходили в девятый, старались изо всех сил. Молодого цыгана, в которого влюбилась Земфира, представлял Володя Божок. У него была рассечена верхняя губа, и, чтобы как-то скрыть этот недостаток, он приделал себе черные усики…

Василь словно наяву видит сцену, в которой Алеко убивает возлюбленного Земфиры, слышит голос замертво падающей на пол красавицы: «Умру, любя…»

А теперь та же Полина рядом с Басалыгой прогуливается по темным переулкам.

Десятиклассникам, видно, очень не по душе эти прогулки пионервожатой, потому что сами они парочками по углам не прячутся.

Ребята в десятом классе все рослые и крепкие, как дубы. Некоторые уже получили паспорта, давно отрастили прически, голосуют на выборах, но за девчатами не бегают. Правда, дружат с ними, но открыто, у всех на глазах; раза два даже в лес на прогулки ходили компанией.

Исключение составляет, пожалуй, один только Сергей Лизюк. Василю он приходится далекой родней. Сергей пишет девчатам записки, назначает свидания, а потом сам о них рассказывает только плохое.

За Басалыгой Сергей и следит. Однажды заметил что-то совсем необычное: Басалыга залез на дерево и, устроившись на суку, стал громко декламировать стихи. Полина же, стоя под деревом, внимательно слушала.

Второй случай Лизюк уже не пропустил. Басалыга повел Полину на дровяной склад. Влюбленная парочка долго гуляла между штабелями. Потом учитель помог Полине забраться в недогруженный дровами вагон и сам залез. Лизюк подкрался и закрыл двери.

Молодой учитель, однако, не растерялся. С полчаса выбрасывал через узкое отверстие у крыши плашки, вылез через дырку сам и, как галантный кавалер, освободил даму.

Поступок Лизюка, конечно, не заслуживал одобрения, но повод для смеха есть, и ребята громко гогочут.

Пришел октябрь. Пошли дожди. По утрам, наплывая из низин, повисают над местечком туманы. Да и само-то местечко стоит в низине. С левой, северо-восточной стороны к нему вплотную подступает огромное болото, правда, теперь уже осушенное. На широком торфяном массиве лет восемь тому назад вырос поселок лугхоза «Метлица». Поселковцы сеют траву, растят скот. Иногда и местечковцам перепадет сеянки — на сезонную работу в лугхоз, чтобы заработать на зиму сена, они всегда ходят охотно.

На болотном просторе, раскинувшемся в юго-восточном направлении, появился торфозавод «Рогулинский Мох». Там копают, сушат и затем вывозят по железнодорожной ветке торф. Рогулинский Мох — тоже поселок — с улицами, домами, длинными бараками. Летом в них живут сезонники.

В карьерах, из которых выбрали торф, завелась рыба — караси, лини, налимы, щуки, и местечковцы часто наведываются туда с рыболовными снастями.

Реки в местечке нет, если не считать ручья, петляющего возле. соседней деревушки Олешки, и узкой речушки Метлицы, давшей имя лугхозу. Но по всем признакам через местечко некогда протекала речка, и даже не одна. Свидетельство этому — неширокие извилистые полосы вымоин, в разных местах пересекающие огороды, улицы, железную дорогу. По весне они заливаются водой, а летом пересыхают. На улицах и на полотне железной дороги в этих местах построены мосты.

Промышленность в местечке небольшая: паровая мельница, мастерская по изготовлению ободьев, мыловарня, кирпичный завод, сапожная и портняжная артели. Главное — железная дорога. Две ее колеи, бегущие с запада на восток — из Бреста на, Гомель, были проложены лет шестьдесят назад и вызвали в свое время большие перемены в здешних местах. Местечко из-за железной дороги даже план застройки изменило. Там, где живет сейчас Василь, было когда-то поле, рядом кладбище. Кладбище после прокладки железной дороги перенесли на другой, южный конец местечка. Северная же окраина, примыкавшая к железнодорожному полотну, стала разрастаться, обошла сторонами старое кладбище, на его месте сейчас пустырь — никто там не селится.

У Ивана Скворчевского Василь наткнулся на старую книгу по лесоводству — на ее титульном листе стояла овальная печать лесной школы. Пробежав несколько страниц, он не мог скрыть удивления: оказывается, дубравы в окрестностях местечка — лучшие в Белоруссии. Но тех дубрав уже давно нет. На близких и дальних вырубках, в урочище Ключи, одни лишь пни остались. Туда теперь гонят пастись коров. Еще на Василевой памяти по гладкой санной дороге возили к станции на огромных карах, запряженных четвериком, тяжелые дубовые кряжи. Была организация «Лесбел», которая хорошо платила за работу. А еще и немцы-приемщики, как рассказывает отец, приплачивали возчикам. И вскоре дубравы исчезли. Остались только как отдельные островки среди полей огромные, раскидистые деревья.

Железная дорога дала местечку много, профессий: стрелочников, сцепщиков, составителей, путевых рабочих, грузчиков. Позже проложили ветку-однопутку на Хвойное, построили депо, поворотный круг, водокачку. Появились машинисты, кочегары, кондукторы.

Отец Василя с молодых лет подался на железную дорогу. Был дровокладом, сторожем на станции, ездил младшим кондуктором. Дед Пилип — седовласый, сухонький, как былинка, старик, он помер, когда Василь ходил во второй класс, — очень не любил за это своего сына. Не мог простить, что тот бросил землю и пошел на легкий хлеб. Железная дорога и представлялась деду этим легким хлебом: работают по часам — день дежурят, день отдыхают.

Сам дед Пилип не знал ни минуты покоя, копался в поле от темна до темна, пропадал на болоте, в лесу.

Василь рос на ветрах больших перемен. Вокруг осушали болота, строили тот самый лугхоз, торфозавод, организовывали колхоз; по улице прогромыхал первый трактор. А вскоре и трактора, и автомобили, и всякие другие машины, даже стремительные самолеты в небе перестали быть чудом.

Школа готовит теперь молодежь не к той жизни, которую прожили деды, — совсем к иной. Все, кто закончил среднюю школу, даже семилетку, один за другим покидают» родные углы. Скоро подойдет очередь и Василя, и его друзей. Василь даже в мыслях не допускает, что останется дома. Что ему тут делать? И хотя с детства он был приучен к каждодневному домашнему труду, на котором обычно держится весь местечковый жизненный уклад, все равно он его не привлекает.

Все так думают, и все так поступают.

В институтах и техникумах ввели плату за обучение. Пробиться туда будет нелегко, и тем не менее в местечке никто не задержится, даже те, кто учится сейчас на тройки. Не попадут в институты и техникумы, попадут в военные школы или на какие-нибудь курсы.

Василь наконец получает ответ из редакции. Сверху на листке название газеты — тем же шрифтом, только помельче, — чуть ниже несколько машинописных строк. Редакция сообщает, что на милиционера Сидорчика за постыдное поведение наложено административное взыскание.

Василь сразу почувствовал себя на седьмом небе. Показал письмо Степану, Миколе Райдуну, Ивану — всем, кто хоть что-то знал о случае у магазина. Прекрасная вещь газета! Она пришла ему на помощь в трудную минуту, подняла веру в себя, в то, что жизнь всегда должна быть основана на справедливости.

В школе учатся и более активные селькоры, чем Василь. Среди них Демид Соловей, смуглый и очень живой десятиклассник, который живет в соседнем селе Олешки и ежедневно в школу и из школы отмеривает не меньше десяти верст. Демид немного свысока смотрит на товарищей, потому что его заметки печатают многие газеты, не говоря уже о районной, где его фамилия мелькает почти в каждом номере.

В Олешковском колхозе хорошая кролиководческая ферма, и Демид часто о ней пишет. Прославляет селькор, правда, и другие колхозные достижения, но больше всего рассказывает о кроликах. Видно, хозяйство довольно редкое, поэтому газеты охотно публикуют его корреспонденции. Вот только с «Правдой» осечка вышла. Сколько ни писал туда Демид, редакция неизменно слала в ответ вежливые советы направлять материал в местные газеты.

Микола Райдун тоже стал селькором, но из этого получилась смешная история, о которой знает вся школа. Одну из заметок Микола подписал — «Мирабо». Он составил это слово из начальных слогов своего имени и фамилии и имени отца — Бориса. Газета напечатала заметку, — в ней шел разговор о производственных успехах кирпичного завода. А вскоре на имя десятиклассника Мирабо пришел гонорар — десять рублей. Но гонорар этот Микола не получил: почтовые работники никак не хотели верить, что Мирабо — это сокращенное от Микола Райдун, сын Бориса.

В школе — преимущественно в девятом, десятом классах — есть и другие селькоры, но послать в газету что-либо свое Василя подзадорили Степан с Иваном.

Степан тайком от товарищей написал статью о Чехове, по случаю восьмидесятилетия со дня рождения писателя, — и районная газета ее напечатала. Довольно броский подвальчик на второй странице, за подписью «С. Бронька, ученик десятого класса», радует глаз, рождая в душе Василя острое, неодолимое желание совершить что-то подобное.

Но еще больше удивился Василь, когда узнал, что Иван тоже пишет. Копаясь в его книгах, беспорядочной кучей сваленных в углу за столом, Василь наткнулся на толстую общую тетрадь, почти наполовину исписанную мелким почерком Ивана. «Великий изгнанник. Поэма», — было написано на титульной странице. «Товарищи, Шевченко был поэтом!» — такой строкой начиналась поэма. Больше прочесть Василь не успел, потому что Иван со злостью вырвал тетрадь из рук.

Иван наиболее ярко проявил свои способности в математике, и на тебе — написал поэму. С чего бы это? Да еще про Шевченко?

Василь догадывается: Иван остановился на великом Кобзаре, потому что сам, как когда-то украинский певец, рос без отца. Очевидное сходство судеб, и сто двадцатилетний юбилей поэта отмечался.

В стенной газете Василь поместил бесчисленное множество стихотворений, преимущественно юмористического содержания, посвященных разным школьным историям. Пишет он их легко, на одном дыхании, не придавая особого значения своим писаниям. Но теперь он попробует написать в настоящую газету. Вот только о чем? О том, что происходит вокруг, что волнует и радует, чем тревожится его душа.

Над Прибалтикой трепещет Лучезарно знамя. Даже осень пахнет маем, Свежими цветами…

Стихотворение Василь не слишком растянул, сочинил только десять строф. И подписал его — Василь Скачок — полным своим именем, отослал в районную газету и стал ждать.

Ответ пришел быстро — дня через три. Неожиданный ответ: сам редактор приглашает Василя посетить редакцию.

И Василь решился. Редакция и типография размещаются в одном новом, похожем на склад здании; несколько таких зданий выросло в местечке за последние два года, и занимают их районные учреждения — суд, милиция, прокуратура.

Редактор — фамилия его Левин, — низенький, лысоватый мужчина, пригласил Василя к себе в кабинет. Сверкнув из-под стекол очков близорукими глазами, усадил в кресло, расспросил о жизни, об учебе. Потом сказал:

— Стихотворение твое, к сожалению, напечатать не сможем. Однако способности у тебя есть, и ты должен писать. Присылай нам свои произведения…

Последние слова особенно удивили Василя. Сам редактор назвал его стихотворение произведением!

По дороге домой Василь решил, следуя примеру Степана, написать о Льве Толстом. Скоро исполняется тридцать лет со дня смерти великого писателя. А разве Толстой менее талантлив, нежели Чехов, о котором напечатал статью Степан Бронька?

Василь прочитал многое из написанного этим гениальным художником, любил его книги. Вот только последний его роман «Воскресение» показался довольно скучным. Для статьи о творчестве Толстого Василь использовал два предисловия к однотомникам писателя и старый учебник для седьмого класса. Он ничего не списывал — все сочинил сам. Изучил материал и написал. Так он и школьные сочинения по литературе готовил, и его не раз ставили в пример остальным.

Но на этот раз редакционный ответ был сух и официален: «Статья не может быть использована, поскольку прибыл тассовский материал». И действительно, годовщину со дня смерти Толстого газета отметила статьей профессора. Под статьей стояло: ТАСС. Конечно же, восьмикласснику трудно тягаться с профессором.

И в дальнейшем Василь понял, что мудрить не следует. Сел и написал о школьном красном уголке, в котором есть радиоприемник, подшивки газет, шашки, шахматы.

Районная газета сразу поместила заметку, которая была озаглавлена — «Культурный отдых». А под ней довольно крупным шрифтом подпись — «В. Скачок, ученик восьмого класса».

Так вошел Василь в семью школьных селькоров, которые активно и дружно оповещают широкий мир о местных делах.

VII

Огород Степана начинается сырым лужком, на котором растет высокая раскидистая верба. Вес-. ною здесь стоит вода, летом же шумит разнотравье. Сразу за лужком огород поднимается в гору. Его дальняя граница отмечена грушей-дич-кой. Груши растут на ней твердые и кислые, но, прихваченные первым морозцем, приобретают очень приятный вкус.

Ребята — Степан, Василь и Иван — выискивают в побуревшей траве опавшие плоды. Сегодня как раз воскресенье, выходной день, и друзья угощаются последними дарами лета, одновременна экзаменуя друг друга по немецкому языку.

Учебник для шестого класса они одолели. Каждый из них знает уже более тысячи слов. Фактически всему, что окружает их в повседневной жизни, они могут дать немецкие названия — огороду, черной осенней земле, низкому серому небу, мокрым хлевам, заборам, крышам, железной дороге, по которой с шумом и грохотом проносятся товарные поезда.

Однако язык — не только слова, и слова — не только предметы. Слова вступают между собой в самые различные и сложные связи, и этими связями занимается грамматика. Не знаешь грамматики — не знаешь и языка.

— Как будет по-немецки «я иду»? — спрашивает Степан.

— «Ich gehe», — отвечает Василь. — «Я пошел»?

— В имперфекте «ich qinq».

— В перфекте?

— «Ich habe gegangen».

Степан с Иваном переглядываются, и Василю кажется, что они многозначительно улыбаются. — Подумай, — говорит Иван. — Этот вспомогательный глагол в каких случаях употребляется?

— Во всех, — Василь растерян. Если искренне признаться, он никогда об этом не думал.

— Зачем же тогда «sein»? — В голосе Ивана звучат снисходительные нотки. Иван хочет помочь, подтянуть товарища.

— Надо говорить: «Ich bin gegangen», — безапелляционно заявляет Степан. — Вот что, ребята: собираться больше не надо. Немецкий язык подогнали, и теперь, если кто желает, пусть занимается сам. Напрасно время тратим.

То, что интерес к изучению немецкого языка стал пропадать, Василь понял еще утром. Когда друзья собрались у Степана и раскрыли учебник для седьмого класса, сразу стало ясно — текст все могут читать почти без словаря.

На лужку под вербой с такими же, как и сами, сорванцами носятся и кричат младшие братья Степана. Запускают бумажного змея. Высоко в небе трепещет квадратик бумаги, обклеенный содранными с куска фанеры полосками. Но вот он резко взметнулся ввысь и через какую-нибудь минуту оказался у самых облаков.

Василю стало как-то не по себе. На глазах рвутся дружеские связи. Вот здесь, на огородах, железной дороге, близких и дальних полях, прошло его детство. Пасли вместе со Степаном свиней, вили веревочные кнуты, раскладывали костры, пекли картошку, играли в разные игры. Бумажных змеев тоже запускали.

В застрехе Степановой хаты, под черепицей, всегда водились воробьи. Было время, когда Степан с Василем увлекались птицами: разыскивали их гнезда в лесу, на болотах, в поле. Тогда разница в возрасте совсем не замечалась, не то что сейчас. Два лишних класса, которые имеет за плечами Степан, многое значат. Как ни плохо Ольга Владимировна преподает немецкую грамматику, Бронька все равно знает ее лучше Василя.

— А все ж будем собираться, — Иван хочет примирить позиции. — Может, только не так часто. Хотя бы раз в неделю.

Степан стоит на своем;

— За неделю забудешь, что знал. Грамматику надо зубрить. А разве компанией это возможно?

Броньку не уговоришь.

Степан спешит на репетицию. Оказывается, десятый класс собирается на новогоднем вечере поставить «Павлинку» Янки Купалы. Василь воспринимает новость очень спокойно. Его не интересует ни «Павлинка», ни то, что Степан играет в этой пьесе. Что-то рвется в дружеских связях, и только об этом думает сейчас Василь.

Поляков Рог — не только ягодный и грибной лес. До последнего времени Василю казалось, что он знает каждый кустик, каждое дерево в этом лесу, зажатом Маковским большаком и железной дорогой. На деле же оказалось, что не знает! В сыром ольшанике, подступавшем к самой железнодорожной насыпи, он, оказывается, ни разу не был, не заглядывал туда. А ведь это удивительное место: тонкие ольхи сплошь увиты диким хмелем, дальше — непролазные заросли малинника, ежевики, крушины, лозы.

Лес уже голый. Под ногами шелестит золотистый ковер опавшей листвы. Василь с отцом заготовляют в Поляковском Роге дрова на зиму. Отец оплатил билет в лесничестве, и теперь они в ольшанике полные хозяева.

С Васнлем младший брат Никита. Сосед, путевой обходчик Евхим Коваль, с внуком Ярославом тоже пилят ольхи на дрова. Отец с Евхимом объединились, потому как надо не только отыскать сухостойные деревья, а и подпилить их, повалить, стянуть комли в одно место.

Вот уже третий день Василь не ходит в школу и работает с радостью, с каким-то особым воодушевлением, выкладываясь без остатка. Заготовить десять кубометров дров — не шуточное дело. Намахаешься топором, потаскаешь до звона в ушах острую и хорошо разведенную пилу, зато чувствуешь себя настоящим человеком. Ноги становятся упругими, дышишь полной грудью, а какой аппетит приходит! Обычный хлеб с огурцом кажутся царской едой.

Любо смотреть, как сначала медленно, словно живое, вздрогнув, клонится к земле подпиленное дерево, как оно потом, набирая скорость, с треском и гулом падает на землю. Самое трудное — стягивать, проваливаясь в топкий торфянистый грунт, бревна. Чтобы легче было носить, хлопцы распиливают их на две, три части, но все равно тяжело, натертое плечо ужасно ноет. Никита с Ярославом — им по двенадцать лет — носят только вершинки, но и от этой работы увиливают. Забираются в лозняк и не подают о себе ни звука. Тогда по лесу разносится могучий бас Евхима:

— Яр-ро-сла-ав!

И так несколько раз на день.

Все эти дни Василя не покидает мысль, что он, как, впрочем, и малолетние напарники Никита и Ярослав, иначе смотрит на жизнь, чем отец и Евхим. Для Василя такая, как сейчас, работа — всегда временная. С нею он управляется лучше или хуже, зная при этом, что завтра пойдет в школу, сядет за книжку — и его тотчас захватит совершенно иной мир. И для иной жизни Василь и его друзья-товарищи готовят себя. Но ведь кто-то же дoлжeн пахать землю, сеять хлеб, выполнять тяжелую, черную работу. Кто ее будет выполнять, эту черную работу? Отец, Евхим? Они уже не молодые. Никита же и Ярослав, да и Василь, не собираются жить крестьянской жизнью…

Но вот кончили пилить дрова, и сразу были забыты все эти мысли. Словно бы и не было их. Солидный штабель двухметровых плашек возвышается в ольшанике. Осталось только перевезти дрова. Василь рад. Раньше, бывало, отапливались как придется. Сколько неприятностей и обид пережил Василь из-за дров! Вернувшись из школы, всякий раз с нетерпением ждал вечера, чтобы побежать на станцию и притащить плашку другую… Теперь, наконец, всю зиму будешь свободен от этих забот.

Домой возвращаются в сумерках. Уже и звезды высыпали в небе, и серпик луны висит. В глухой тишине и неподвижности стоит лес. В черных лохматых ветвях словно притаилось что-то таинственное. Темная чаща под хмурым небом вызывает совсем не те чувства, что лес летний, зеленый…

Казалось, лес притаился, онемел. Он опушится снегом, заговорит с холодными ветрами, словно будет роптать на свою горькую судьбину, вспоминать бурную хмельную жизнь. Лес терпеливо ждет — весны и тепла…

Неожиданно в душе Василя рождается дерзкая мысль: «Надо догнать ребят! Надо готовиться самостоятельно и вместе с ними сдать экзамены за десятый класс».

Мысль эта не обрела еще четких, ясных очертаний, а уже целиком захватила его воображение. Если два осенних месяца заменили им, друзьям, несколько обычных школьных лет в овладении немецким языком, так почему же он, Василь, не может таким же образом освоить остальные предметы? Ведь сами ребята говорят: десятый класс — фактически повторение.

Василь так загорелся этой неожиданной идеей, что всю ночь не мог уснуть — прикидывал, где достать учебники, как распланировать время. Математику — алгебру, геометрию, тригонометрию — без помощи Ивана ему, конечно, не одолеть. А ведь математика — главное. Даже Иван иногда бьется над задачами…

Уснул Василь лишь на рассвете, а когда проснулся, не мешкая поспешил к Ивану, полный радужных надежд. Основное для него теперь — поддержка и помощь товарищей.

Взволнованный рассказ Василя Иван выслушал очень спокойно.

— Экзамену за десятый могут не разрешить, — рассудительно ответил он. — Все-таки выпускной класс. Вот если б вечерняя десятилетка была, тогда другое дело…

Но вскоре Ивана тоже захватывает идея друга.

— Давай! — возбужденно махнул рукой. — Не разрешат — год поучишься. Учиться будет легко. Математику — помогу. Возьмешь мои конспекты. Задачи будем решать вместе. Нужно поскорее проскочить девятый…

Вдвоем пошли к Степану. Степан, выслушав их, вначале заколебался, но потом согласился: что ж, попытаться можно. Ребята тут же договорились сохранить планы Василя в тайне. Ни одноклассникам, ни учителям — ни слова. Об усиленных занятиях Василя будут знать только они втроем. Как и с немецким языком.

И побежали для Василя необычные, полные какой-то удивительной красоты дни. Словно бы окружающий мир стал иным. Василя только одно тревожило: хватит ли ему времени. С радостным возбуждением спешит он каждое утро к Ивану. Конечно, ничего особенного, из ряда вон выходящего он не находит в прогрессиях и логарифмах. Обычный материал. Страшно, когда не знаешь, что это такое. Приходится, конечно, думать. И то, что некоторые — параграфы Василь осваивает самостоятельно, без участия Ивана, наполняет его законной гордостью. Одно дело, когда слушаешь объяснение учителя, когда тебе разжеванное кладут в рот, и совсем другое — своим умом постичь сложный, запутанный вопрос, самому разобраться в скрытом смысле безмолвной формулы1 и, применив ее, решить задачу.

Василь так увлекся, что на память заучивает мантиссы логарифмов, — получается экономия времени, не надо заглядывать в таблицы Брадиса или Пржевальского.

С тригонометрией да и с геометрией за девятый класс, изучающими пространственные величины, сложнее. Но тут на помощь приходит Иван и его конспекты.

Иван — способный учитель. Расхаживая по комнате, он толково и доходчиво объясняет новые главы, сам решает отдельные задачи, чтобы лучше донести Василю смысл формулы. К занятиям с товарищем Иван готовится как настоящий учитель.

Дома Василь углубляется в конспекты, вникает в ход Ивановых мыслей — всегда четких и ясных. Иван имеет привычку решать задачи несколькими способами, стараясь до конца понять возможности той или иной формулы. Такой метод пытается использовать и Василь,

Благодаря занятиям тригонометрией он пришел к интересному выводу: синусы, косинусы, тангенсы, котангенсы — не простая выдумка. Это величины, образующиеся от соотношений углов, сторон треугольника. Вот, оказывается, как люди измерили расстояние до планет и звезд! Два угла, сторону треугольника можно поместить на земле, остальное протянуть в пространство и таким образом высчитать расстояние от Земли до любого небесного тела.

Василь весь сияет от радости, — никто, кроме самых близких друзей, не знает о его занятиях. Придет время, узнают!..

С Надей Меделкой у него прежние отношения. Видит ее ежедневно, нарочно выходит в коридор, не спеша прохаживается возле девятого класса, только бы услышать ее голос, ее веселый смех. Надя здоровается с ним, окидывает быстрым испытующим взглядом, жмется, обнимает своих подруг. Ничего, скоро и Надя посмотрит на него другими глазами!..

Ноябрьский вечер темный, холодный, с непролазной грязью на улице. По дороге от Ивана Василь решил завернуть на станцию. Высоченные тополя стоят совершенно голые, в широких ветвях завывает ветер, на мокром столбе раскачивается электрическая лампочка, в опавшей листве шумит мелкий осенний дождь.

Василь вошел в буфет, чтобы повидать старшую Надину сестру. Но там оказалась и Надя. Видно, забежала, спасаясь от дождя; стоя в сторонке, она торопливо перевязывала косынку, из-под которой выбивались русые завитки мокрых волос.

За столами сидели несколько запоздалых пассажиров. Один из них, старик с худым морщинистым лицом, в поношенной шинели, играл на гармони.

Мелодия хорошо знакомая. Песню поют уже года два. Василю она нравится больше других. В песне говорится о юноше, покидающем любимый город и девушку, которая обещает ждать его возвращения.

На этот раз песня как-то особенно впечатляет. И даже не песня, а все вместе взятое — дождливый вечер, засыпанная сырой листвой станция, полупустой буфет. Старик продолжал играть. Увидев Василя, Надя смутилась, хотела было что-то сказать, но, видно, застеснялась сестры и только покраснела. Василь же, переполненный чувствами к девушке и смущенный не меньше ее, тут же выскочил из буфета.

Он даже домой не пошел — долго еще бродил под дождем возле станции. В полосках света, падавшего от фонарей, тускло блестели рельсы, жестяные крыши зданий…

Василь уже знает — Надя будет играть на Новый год в пьесе, которую собираются поставить десятиклассники. Лишь одну ее пригласили из девятого — на роль Павлинки. Надя, очевидно, возвращалась с репетиции и забежала в буфет, к сестре. :

То, что Надя участвует в постановке, волнует Василя. Девушка как бы открыто шагнула в тот мир, куда Василь только собирается шагнуть. Десятиклассники ее заметили, выделили.

Со станции Василь подался к Степану, чтобы взять у него книжку Янки Купалы с текстом «Павлинки». Ему вдруг захотелось еще раз прочесть эту вещь, запомнить слова, которые Надя будет произносить по ходу действия, понять ее роль в постановке.

Закрывшись в опустевшей конторе, Василь стал внимательно вчитываться в текст. И тут он понял: душа его полна противоречивыми чувствами. Роль Павлинки очень ответственная, быть может, даже главная. И Надю выбрали правильно, она сыграет, но вот остальные актеры Василю не нравятся. Даже Степан взял не свою роль. Будет играть шляхтича Адольфа Быковского, чванливого и глуповатого. Играть шляхтича надо смешно, Степан же слишком серьезен для этого и вряд ли справится с ролью. Так Василь считает.

Но больше всего его возмущает, что роль учителя, которого любит Павлинка, поручили Сергею Лизюку. Какой из него учитель? Слюнтяй с мокрыми губами. Прошлой осенью, накануне Октябрьских праздников, когда школа ходила в лес за плауном, Лизюка разоблачили. Он и еще двое таких же, уединившись с девчатами, занимались вовсе не плауном, хотя позже сделали вид, что заблудились. Был большой скандал. А теперь Лизюк, пусть даже по ходу, действия пьесы, будет целоваться с Надей. Неужто она так легко согласилась на это?

VIII

Иван Скворчевский по-прежнему покупает газеты, журнал «Огонек», внимательно следит за театром военных действий. Война фактически уже отшумела, — Италия накрепко завязла в Греции, и военные действия идут только в Африке, в ливийской пустыне, где Роммель ведет наступление на англичан, да продолжаются бомбардировки Лондона и других крупных британских городов.

— Гитлер захватил половину Европы. Куда он теперь бросится? — с тревогой в голосе спрашивает Иван.

Василь спокойно отвечает:

— Немцы нас боятся. Гитлер знает, что у него вылетят все зубы, если решится напасть.

— Германия сильна. Самая сильная страна

Недавно вышла книга о первой мировой войне, об участии в ней России — со схемами, картами. Увидев книгу в библиотеке, Василь взял ее почитать. Выкроив свободное время между занятиями алгеброй и тригонометрией, он с волнением читает о наступлении русских армий под Августовом, об их окружении возле Мазурских озер, о «чуде» на Марне.

И еще одну книжку с интересом прочитал Василь — «Гитлер против СССР», написанную, видно, иностранцем, Эрнстом Генри. Автор доказывает, что Гитлер, в случае нападения на Советскую страну, войну непременно проиграет, потому что встретит мощное сопротивление не только советских людей, но и всех порабощенных народов Европы.

До этого Василя мало интересовали исторические и политические книги. Теперь же он охотно их читает.

В журнале «Полымя рэвалюцьи» — он печатается в Минске, и Василь иногда берет в библиотеке отдельные номера — напечатан роман Шпанова «Двенадцать часов войны». В романе говорится, что если Германия и выступит против СССР, то только через Северный полюс и только силами авиации, потому что сухопутные и танковые армии врага укрепленную советскую границу никогда не смогут прорвать. Но и армады фашистских самолетов ровно за двенадцать часов найдут на Северном, полюсе ледяную могилу…

Значит, если война и начнется, она будет недолгой. Об этом и- в книгах пишут, и в песнях поют…

Репетиции «Павлинки» тем временем идут полным ходом. Но Василь не интересуется этими репетициями, ему нет до них никакого дела. Правда, когда выпускают стенную газету, приходится оставаться после уроков. В школе в такие часы наступает тишина. В отдельных комнатах занимаются кружки, и в полуосвещенных коридорах слышен каждый шаг. Василю, конечно, же, очень хочется заглянуть в комнату десятого класса, где разучивают роли самодеятельные артисты, но он сдерживает себя.

Василь любит школу. И старую, где учился до пятого класса, и новую, кирпичную, двухэтажную. Она построена в самом центре местечка. В старой школе какой-то особой таинственности было даже больше, чем в новой. В длинном здании под железной крышей было только три классных комнаты и учительская. Чуть поодаль стоял небольшой дом, где жили учителя. На песчаном школьном дворе успели вырасти кудрявые тополя, они всегда на ветру тихо шумели листвой.

В каждом классе старой школы можно было увидеть что-нибудь необычное. В одном, за стеклом шкафаг находилась заспиртованная гадюка, во втором — скелет человека, закрытый бумагой, чтобы подолгу не глазели, в третьем — наклеенные на листы картона гербарии, минералы в небольших ящичках.

Позже построили еще три здания, замкнув школьный плац в форме подковы. Но когда открылась десятилетка, мест все равно не хватило.

В новой школе только первую зиму было холодно и неуютно. Теперь навели порядок: дров хватает, в классах тепло, пол, стены, оконные рамы покрашены; на стенах портреты, карты, диаграммы.

Красивый вид открывается из окна второго этажа. Летом виден вдали мглистый лес, зеленые поля; зимой же безбрежная снежная пелена укрывает все вокруг.

Василь все свое внимание и энергию отдает учебе. Кроме нее, для него ничего больше не, существует. Словно свет клином сошелся на математике, которую Василь упорно штудирует, чтобы догнать десятиклассников, — задачи в выпускном классе тяжелые.

За остальные предметы Василь не беспокоится, потому что многое из того, что изучали раньше, повторяется, только в более широком объеме. Электричество проходили в седьмом классе; географии, биологии в десятом вообще нет; нет ничего нового и в программах по русскому и белорусскому языкам — в основе лежат учебники шестого и седьмого классов. Да и по истории СССР материал наполовину знакомый; кроме того, недавно выпустили новый учебник. Русскую и белорусскую литературы Василь в расчет не берет, — давно прочитаны все произведения, которые предусмотрены программой.

Остается химия, геология с минералогией и астрономия. Над химией — в десятом проходят органическую — придется тоже посидеть.

Гранит математики, если серьезно поднажать, непременно поддастся. Хорошее дело сделала для Василя Антонина Федосовна, охватив повторением по алгебре и геометрии материал предыдущих классов. При решении уравнений с одним, двумя, даже тремя неизвестными Василь чувствует себя как рыба в воде, а это очень пригодилось в дальнейшем.

Время у Василя распланировано до минуты. Ведь надо пройти и программу девятого класса. Он, пожалуй, самый тяжелый, девятый класс, потому что весь материал, за исключением экономической географии, новый.

Отец был на дежурстве, когда привели коня — ехать за сеном. Василь едет сам с хозяевами коня — единоличниками Мирончиками, отцом и сыном. Старый Мирончик молчалив и угрюм; сын — у него на редкость красивое лицо — держится значительно проще, весело разговаривает с Василем, смеется.

У Мирончика двое сыновей — есть еще старший, но оба неграмотные. Даже читать не умеют. Жили на дальнем хуторе, и отец не пустил в школу. Между тем Коля — так зовут парня — рассуждает очень трезво, толково, рассказывает забавные истории. Василь удивляется. И вообще Василь удивляется весь этот пасмурный день. Еще нет хорошей санной дороги, и коня запрягли в телегу. Колеса громыхают по мерзлой земле, едут медленно. По обе стороны дороги ольшаник, заросли лозы, пожухлая болотная трава. Василю словно в новинку все это. Сидя над книжками, решая задачи, он словно забыл, что есть лес, поле, замерзшее болото — широкий, многообразный мир, который не зависит от книг и живет своими законами.

На макушке березы стрекочет сорока, и Василь удивлен: словно впервые видит птицу. Такими же удивленными глазами провожает зайца, перебежавшего дорогу; пробивает каблуком ботинка ледяную корку в лужице и долго стоит как вкопанный — смотрит, как пульсирует, вырывается из ледяного плена вода.

Мирончики перемигиваются, — Василь явно кажется им чудаком.

Позже, когда привезли сено, старый Мирончик поделился с отцом:

— Думал, твой как мой. Вроде бы ровесники. Но у твоего и половины нет той расторопности, что у моего Коли. Уставился в пень и смотрит. Как будто впервые видит…

Отец понял замечание Мирончика в том смысле, что Василь плохо накладывал сено. Василю, конечно, обидно — вилами, граблями умеет пользоваться с детства, — но убеждать отца не стал. Ведь он тоже ничего не знает про девятый и десятый классы.

Был еще один вопрос, беспокоивший Василя, — прием в комсомол. На школьном собрании его приняли единогласно. Но как в райкоме?

Устав Василь знает хорошо, имеет общественные поручения. И с родственниками вроде бы все в порядке. Правда, муж бабкиной сестры раскулачен. Хотя родня эта далекая и Василь никогда не видел того человека, однако все равно боязно.

Райком комсомола находится в одном из помещений старой школы. Хмурым декабрьским утром группу школьников — и Василя в том числе — вызвали на бюро.

Все опасения и страхи оказались напрасными. Василя спросили только, как учеба, и, когда он рассказал, награжденный в конце лета медалью «За трудовую доблесть» бригадир тракторной бригады Рыбак — он вместе с другими активистами заседал в райкоме — внес предложение: принять!

За это предложение проголосовали все члены райкома.

Домой Василь возвращался радостный и гордый.

Наконец наступил Новый год.

День обычный, хмурый, довольно теплый. Идет снежок.

«Павлинку» ставят в школьном клубе; клуб оборудовали в выступе здания. Убрали стену между классом и учительской. Получился довольно просторный зал. Выступ открыт всем ветрам, помещение поэтому довольно холодное. Василь всю зиму здесь замерзал, когда учился в пятом классе. Но для клуба оно в самый раз. Даже сцена есть — небольшое возвышение, отделенное от зала ситцевой занавеской.

И вот спектакль! В зале воцарилась напряженная тишина. Десятиклассники приклеили усы, бороды, однако их все узнают: Микола Райдун, Изя Цукерман, Степан Бронька, Володя Божок и еще несколько парней и девчат. Пьеса поставлена хорошо. Василь даже забывает, что там, на сцене, играют самодеятельные артисты. У него еще выше поднялось настроение, когда по ходу действия, в тех сценах, где положено целоваться, он заметил, что Надя только делала вид, будто целуется. Она даже не коснулась мокрых Лизю-ковых губ.

Неплохо ведет свою роль и Степан, во всяком случае не хуже других. Держится на сцене уверенно и смело. Зал одарил Степана дружными аплодисментами.

На сцене посадили струнный оркестр. Танцы, песни, предусмотренные пьесой, удались больше всего.

После спектакля — новогодний бал. Стулья вынесли в коридор, и в клубе начались танцы.

Еще по ходу пьесы Василь заметил в зале чернявого лейтенанта. Теперь же, приглядевшись повнимательнее, узнал его. Это был Иван Дмухо-вец — один из тех, кто первым закончил местечковую десятилетку. Два с половиной года назад состоялся первый выпуск, и вот Дмуховец уже лейтенант. Его широкие плечи плотно облегает зеленая, перетянутая портупеей гимнастерка с двумя куликами в петлицах. На лейтенанте все блестит: ремни, пуговицы, сапоги, даже веселые, чуть влажные от возбуждения глаза тоже блестят.

Надя чувствует себя королевой вечера. Быстро переоделась, — на ней теперь темное платье с белым воротничком, лакированные туфли-лодочки, голова повязана синей косынкой.

На Василя Надя даже не взглянула. Ее все время приглашает танцевать лейтенант, и она охотно идет. И тут Василь вспомнил: Иван Дмуховец ведь когда-то тоже играл в пьесе. Первый выпуск десятилетки ставил «Любовь Яровую» — о гражданской войне, и Иван играл в ней роль поручика Ярового.

Так же охотно танцует лейтенант и с молодой учительницей биологичкой, той самой, которая сказала, что Василь похож на Есенина, и на квартиру приглашала. Учительница просто ест глазами лейтенанта. Сразу расцвела, оживилась и носится среди десятиклассниц, ее даже отличить от них трудно.

Настроение у Василя испортилось. В школьных спектаклях он не участвует, не обладает талантом. И лейтенантом ему еще не скоро быть. Ну и пусть! Он все равно своего добьется…

Василь незаметно покинул клуб, быстро оделся в вестибюле и вышел на улицу. Женщины изменчивы, думает он, полнясь злыми, мстительными чувствами к Наде и учительнице-биологичке. Впрочем, учительница его мало занимает, пусть себе танцует с кем хочет. Обидно за Надю. Ведь она первая его поцеловала, когда ночью проводили в лесу военные игры. А теперь делает вид, будто ничего и не было.

Ну что ж, Надя его еще плох» знает. Он тоже может быть твердым. Не бросит в ее сторону ни единого дружелюбного взгляда. Не заговорит, не подойдет на перемене. Она считает себя выше его — учится в девятом классе, играет в пьесах. Ну и пусть считает!..

Глядя на местечко, не скажешь, что оно отмечает Новый год. В окнах светятся, как всегда, огоньки, в некоторых хатах вообще темно — хозяева уже спят.

Старые люди, в том числе и родители Василя, празднуют Новый год по церковному обычаю. Их Новый год будет через две недели. К тому времени зарежут кабанчика, будет колбаса, кровянка. На сочельник — постный и скоромный — в хате будет настоящее богатство, мать наготовит массу вкусных вещей.

IX

Один за другим бегут напряженные и вместе с тем радостные дни. Василь упорно работает с учебниками, решает задачи; осваивает новый, незнакомый материал. В сравнении с одноклассниками он взвалил на себя в три раза большую ношу, однако усталости не чувствует. Он сам видит, как быстро продвигается вперед, и поэтому с радостью встречает каждый новый день.

К Ивану Василь наведывается ежедневно. Проходит мимо баз, дровяного склада, затем идет железнодорожными путями, сворачивает на Ворошиловскую улицу. Гуляют буйные январские ветры, заметают сугробами рельсы и стрелки, на расчистке их заняты ремонтники и сезонные рабочие. Однажды даже специальный поезд прислали — вызволить из снежного плена колею. Затем дохнул на день-другой южный ветер — снега осели; потом опять ударил морозец, и дороги покрылись скользкой наледью.

На станции как всегда: приходят и уходят поезда, на путях дымят кучи шлака, ремонтники относят их к откосу и сбрасывают. За последнее время возле станции образовались уже высокие шлаковые горы. Летом их вывезут.

В широких кронах пристанционных тополей завывают ветры, и Василю кажется, что деревья грустят и печалятся в ожидании весны и солнца.

Когда Василь железнодорожным полотном шагает к Ивану, ему всегда легко и хорошо думается. Так же как и в лесу. Лес укачивает, нежит мечты, трепетные и неясные, дорога же как бы выводит их на прямой и гладкий путь. Вперед, вперед, за окутанный дымкой лес, за которым простираются новые дали, шумные города. Там, в неизведанных далях, его место… И вместе с тем ему не верится, что уже этим летом покинет родное местечко, уедет вместе с ребятами в желанный город с его институтами, музеями, военными училищами…

Фактически отец принимает и отправляет поезда. На западной и восточной границах станции на высоких деревянных сваях стоят будки, в которых дежурят стрелочники. Отцова будка — восточная. С незапамятных времен Василь ходит туда, чтобы принести отцу обед, потому что стрелочники заступают на дежурство на двенадцать часов и отлучаться со службы им нельзя. Теперь обед отцу носят младшие братья.

На станции введена автоблокировка. В отцовой будке стоит большой аппарат с несколькими рычагами. Зазвонит телефон, отец поднимет трубку: «Слушаю, товарищ дежурный»… Дежурный по станции отдаст распоряжение. Затрещит глазок, расположенный над рычагом, от него откинется и повиснет на пружинке крышка. Отец, подняв рычаг, откроет семафор или переведет стрелку.

Снова докладывает дежурному…

Неужто и в самом деле через несколько месяцев, летом, настанет день, когда отец переведет стрелку и поезд увезет Василя в неведомый желанный край?.. С трудом представляет себе это Василь. Что-то вроде бы мешает. А что — он и сам не знает. И от этого тревожно на сердце.

Василю везет: за школьным хлевом, среди выброшенных из кладовой поломанных глобусов, фанерных ящиков, бутылок, он находит еще приличные лыжи. Правда, обе на правую ногу, но беда невелика.

Василь подремонтировал их, подогнал ремешки, натер воском, вырезал палки. На палки хорошо бы кольца, но можно и без них обойтись.

Надев под пиджак рубашку потеплее, Василь подался в поле. Бежал широким Шагом и вскоре так согрелся, что все тело огнем стало гореть.

Красота вокруг. Снежный наст держит надежно, лыжи словно сами скользят. Впереди — до самого синего леса — чистая белая гладь, на которой лишь изредка темнеют кусты.

Василь идет к лесу. Хочет побывать в тех местах, где осенью собирал грибы. Кто знает, может, и не доведется больше походить по цветущему вереску.

Минут двадцать быстрого шага, и он в лесу. Вокруг задумчивые сосны, березы, осины. Царит необычная тишина. В лесу идти тяжелее, снег рыхлый, лыжи проваливаются, и Василь держится полян.

А вот и молодые сосняки, скрытые под пушистым одеялом заросли вереска, где столько раз он бывал летом.

Василь скользит по снежной целине, и многие места узнает с трудом, настолько они изменились в зимнюю пору. Впечатление такое, будто, кроме опечаленных сосен и берез, засыпанных снегом, белой равнины и хмурого неба, ничего больше нет на всем свете.

Вид земли, леса зависит от их цвета. Летом лес был зеленым, осенью преобладали золотистые тона — на березах, осинах, кленах, розово-синим пламенем цвели вересковые заросли. Все это были следы жизни. Но и в зимнее время они все не угасли: зеленеет хвоя, синевой отливают заснеженные дали, да и вообще синие полутона постепенно начинают господствовать в притихших просторах — верный признак недалекой весны.

Перед тем как лечь спать, Василь с часок листает «Жана Кристофа». Именно эту книгу захотелось перечитать — о музыке, впечатлительной человеческой душе и еще о том, как упорно, настойчиво может порою добиваться человек своей цели. Цель, лишь она одна придает смысл жизни. Иначе и жить не стоит„

Возвращаясь синими зимними сумерками от Ивана, Василь лицом к лицу встречается с Надей. Она выбежала из буфета с буханкой хлеба под мышкой и, увидев рядом Василя, сразу к нему:

— Ты почему таким стал?

— Каким?

— Избегаешь меня, отворачиваешься.

— Просто я тебя не встречаю.

— Ты сильно похудел, один нос торчит. Может, заболел?

— Нет, здоров._

Они идут по железнодорожному полотну. То тут, то там мелькают желтые огоньки стрелок. Темной стеной тянутся на складе штабеля Дров.

— Лизюк просто отвратителен, — Надя решительно меняет тему разговора. — Купил мне билет в кино. На последний сеанс…

Василь сразу ожил, но старается выдержать характер, спокойно спрашивает;

— Почему же не пошла?

— Еще этого не хватало! Он всем предлагает билеты. С Верой Мащинской крутит.

— А вам и нравятся такие…

Надя даже остановилась, обиженная.

— Не говори глупостей! Ничего ты не понимаешь. Закопался в своих книгах.

— Закопался!.. — воскликнул Василь. — Думаешь, так просто сижу? Скоро узнаешь…

— О чем узнаю? — Надя сгорает от любопытства. — В газеты стал писать. Может, свою книгу пишешь?

Василь вовремя спохватился, чуть не наговорил лишнего. Не стоит распространяться даже перед Надей.

— Есть разные дела, — неопределенно отвечает он. — В газету писать не просто.

— А вы все наперегонки пишете. Рады, что фамилия напечатана.

Попрощались дружески. Надя все ж молодчина. У Василя даже от сердца отлегло. Вроде бы ничего особенного не сказали ни Надя, ни он, а — сразу стало легче.

Хвалиться, однако, нельзя. Недавно на уроке Василь тоже едва не проговорился. Решали сложную задачу по геометрии. Ни у кого не получалась. Применив тригонометрическую формулу, Василь задачу решил, сверил результат с ответом, помещенным в конце учебника. Решение правильное! Он чуть было не поднял руку, но вовремя сдержался. Любопытный Давид заглянул в тетрадь, в которой замелькали непонятные знаки — тангенсы, котангенсы. Тригонометрию в восьмом классе не проходят, и Давид ничего не понял. Антонина Федосовна, конечно, поняла б, ее не проведешь…

В конторе «Плодоовощ» неприятность. Заведующий базой Хурсик, замкнутый и нелюдимый человек, пользуясь тем, что цена на картофель поднялась до тридцати рублей за пуд, нагрузил полуторку и повез в город на рынок. Милиция схватила его за руку — накладной на картофель не было. Хурсика арестовали, ведется следствие. Притихшие и обескураженные, щелкают на счетах бухгалтеры и счетоводы. Выходит, плохо подбивали балансы, если картофель с базы можно вывозить машинами…

Василь старается не обращать внимания на темные и часто непонятные стороны жизни. В доме между родителями тоже нередко возникают размолвки — на почве недостатков, дороговизны. Но Василь не вмешивается, потому что помочь ничем не может.

Захворала младшая сестричка, она только-только научилась ходить. Отец с матерью раз в неделю возят ее в город, в железнодорожную больницу. Василь на это время остается в доме за старшего. Варит младшим братьям картошку, доит корову. Хоть бы поправилась..

А дни бегут. На дворе уже март. Но еще гуляют злые ветры, метели. На улице, у заборов, хлевов огромные сугробы.

Наконец Василь добился того, о чем так долго мечтал. По математике, физике и химии догнал десятиклассников. Будет теперь решать задачи и учить уреки вместе с Иваном.

Иван и сейчас еще скептически смотрит на упорство Василя.

— За десятый экзамены не примут. Может, за девятый. Но ничего, польза будет, — говорит он.

Помогает Иван от души. Ведь математику Василь усвоил только благодаря ему.

Теперь надо подогнать остальные предметы. Книги есть. Прислал их Гриша Лопата — после седьмого класса он уехал в Минск, учится в торговом техникуме. У Гриши в Минске отец — живет с другой семьей. Славный парень Гриша, позаботился, нашел учебники. В местечке их не купить.

В начале последней четверти надо уже подавать заявление директору. Дни бегут…

X

В мире неспокойно. С осени Италия вела войну против Греции, но безуспешно. Муссолини даже стал терпеть поражения. Теперь на греков двинул с танками Гитлер. И не только на греков. Спустя день после того, как Советский Союз подписал договор о дружбе и ненападении с Югославией, фашисты напали на эту страну. Происходит что-то непонятное.

— Гитлер с нами не считается, — говорит Иван.

— Почему не считается?

— У нас с Югославией договор о дружбе, а он нападает.

— В Югославии революция. Прежнее правительство присоединилось к Берлинскому пакту. Гитлер хочет задушить революцию.

— Разве нам все равно, кого он душит? Югославы — славянский народ.

— Погоди, еще и Гитлер получит по зубам. По железной дороге, в сторону Бреста, идут

поезда с танками, артиллерией, боеприпасам». С весны таких поездов стало еще больше. Наш? укрепляют границу.

Историю, основы дарвинизма и другие предметы Василь успешно подогнал. Средняя школа словно лежит на ладонях. Масса материала. Некоторые главы, особенно по истории, геологии и минералогии, астрономии, Василь только прочитал и, конечно же, закрепить как следует не успел. Главное: как будут принимать экзамены? Если отведут на каждый предмет хотя бы по два дня, экзамены он выдержит. С нерешительностью, тревогой, не утихающей в душе, Василь отнес заявление директору»

В учительской — переполох. Директор сразу стал звонить по телефону. Учителя, которые приходят на уроки, смотрят на Василя удивленными глазами.

Дня через два, после уроков — еще светло, уже апрель на дворе — директор вызывает Василя к себе в кабинет,

— Вот что, молодой человек. Вообще-то вы молодчина. Однако спешить не надо. Наука не любит спешки. Да и вам только шестнадцать лет. В институт все равно не примут.»

Василь растерялся.

— Значит, зря готовился?

— Почему зря? Всякая хорошая работа поощряется. Думаю, областной отдел народного образования разрешит принять экзамены за девятый класс. Мы туда послали официальный запрос. Районо такой вопрос решить не может.

У Василя отлегло от сердца. Может, и хорошо, что так получается. Иван предупреждал.

— Еще хочу сообщить, — директор разговаривает вежливо и мягко, будто уговаривает. — Мы вас хотим выпустить с аттестатом отличника. Поступите в институт без экзаменов, будете иметь стипендию. Сейчас вам такого аттестата не получить — по отдельным предметам, наверное, совсем не готовились. Например, по черчению?

— Не готовился, — признается Василь.

— Вот видите. Зачем же спешить? В десятом осмотритесь, глубже усвоите материал. База есть. Не следует и говорить, что готовились за десятый. Будут считать второгодником.

Василь согласен. С благодарностью смотрит на директора. Доводы его убедительные. Вот только странное ощущение: Василь никак не может представить себя десятиклассником. Кажется, все просто: ребята уедут, а он останется в местечке, но представить такое не может.

Экзамены принимают через три дня.

Фактически экзаменов, как таковых, нет. Учителя, которые преподают в девятом классе, вызывают Василя и ведут с ним беседу каждый по своему предмету. Первыми экзаменуют Антонина Федосовна — по математике и директор — по основам дарвинизма. Знания Василя признаны, видно, и директором и его женой основательными, потому что остальные учителя спрашивают его недолго. Досадно получилось только с физикой, с тем самым молодым учителем, который из-за стипендии оставил институт. Нет, материал по физике за девятый класс Василь знает, отвечал как надо. А вот за восьмой законы Кеплера подзабыл и стал путать. Неприятно…

Спустя неделю Василя переводят в девятый. Впереди еще более месяца занятий. Затем экзамены..

Василь счастлив. В девятый класс Антонина Федосовна привела его, когда шла на первый) урок. Все встали. Выходит, и Василю отдали должное.

— Садись, — Антонина Федосовна показала на свободное место. — Сейчас будет контрольная работа.

Василь присаживается рядом с Петравцом, сыном заведующего районо, тоже активным селькором. На нового девятиклассника все оглядываются, смотрят с нескрываемым интересом. Одна только Надя Меделка опустила глаза. Василь успел заметить, как густо она покраснела, когда. увидела его входящим в класс.

Задачи Антонина Федосовна дала очень легкие. Василь быстро решил их, затем переписал на чистый листок. Петравец, однако, пыхтит, у него что-то не получается, и он толкает Василя в бок. Каждому ряду даны свои задачи, и сосед «зашился». У него не получился даже первый пример. Василь все решил и незаметно передал Пет-равцу листок.

Прозвенел звонок на перемену, но никто не встал, все продолжали сидеть, в запасе был еще урок. Один Василь поднялся и положил листки на стол перед учительницей. Она пробежала глазами решение, улыбнулась и кивком головы подтвердила — Василь может быть свободным. Перед тем как выйти из класса, он еще раз глянул на Надю, — девушка опять покраснела.

В этот день было также сочинение по русской литературе. Затем Василя вызывала учительница немецкого языка. И по всем трем предметам полный успех — «отлично».

Разговоров стало еще больше, когда в районной газете за подписью Петравца появилась большая заметка «За один год — два класса». Даже дядя Сымон, брат матери и крестный отец Василя, — живет он в селе Бобуры, в двадцати верстах от местечка, — специально приехал поздравить племянника, а заодно привез и мешок картошки.

Иван со Степаном тоже довольны. Все знают: они помогали Василю и при этом надежно сохранили тайну. Не мудрено, что частица успехов Василя перепадает и на их долю. Василя даже корреспондент газеты, сфотографировал. Пожалуй, большего добиться, чем он, было просто невозможно!

Начинали зеленеть крохотными нежными листиками разлогие пристанционные тополя, зацветали, сады, живительными соками наливалась отдохнувшая за зиму земля. Первая трава, первый теплый дождик, смывший с дорог мусор, белые облачка в безбрежном синем небе, птицы, вернувшиеся в родные гнездовья, — все, казалось, обещало покой и осуществление самых светлых надежд. Добивайся, не жалей силы, спеши вперед — твои усилия будут замечены и оценены. Мир так широк, так безграничен, и жизнь дает столько возможностей проявить свои способности, быть полезным людям!

И все-таки какая-то неосознанная тревога нет-нет да и закрадывается в сердце Василя. Откуда бы ей быть?

Из далекого волжского города, из летного училища прислал письмо Николай Сенчук: начал летать с инструктором. Николай уже увидел свое небо. Василю же еще ждать целый год.

Что-то странное происходит с Надей Меделкой. Когда ее вызывают к доске, краснеет, запинается, неуверенно отвечает на вопросы. Обычно живая, говорливая, огненно-веселая, она с приходом Василя стала задумчивой и молчаливой. Но в конце концов он выяснил свои отношения с Надей. После уроков догнал ее — она шла домой одна — и пошел рядом.

— Не сердись, — примирительно сказал он. — Я никому не говорил о девятом классе. Только тебе одной намекнул…

— Когда это намекнул?

— Помнишь, шли со станции. Еще зимой…

— Ты эгоист, — голос Нади чуть потеплел. — Думаешь только о себе.

— Я хотел тебя догнать, — признался Василь. — Тебе же столько лет, как и мне.

— Не виляй. Хотел сдавать и за десятый. Не разрешили. И правильно сделали.

Наступили экзамены. Сдает их Василь в хорошем настроении. Не рвется, не напрягается. Время штурма осталось позади. И совсем неожиданно получает «хорошо» по предметам, которые знает лучше всего, — по русскому и немецкому языкам. Ничего! Впереди еще десятый класс. Должен быть…

Все вокруг украсилось молодой сочной зеленью. Прошли «дожди, повеяли теплые ветры. Скоро Иван со Степаном получат аттестаты отличников и смогут без экзаменов поступить в институты. Однако пойдут в артиллерийское училище. Василь еще не решил, куда будет поступать. Впереди у него год времени.

Платы за девятый класс школа не взяла. Отец постарался — выстоял ночь в- очереди и купил Василю костюм. То, что сорвалось осенью, Василь получил весной. Костюм замечательный: шерстяной, светло-серого цвета и как раз по фигуре.

Директор не забыл, что Василь вместе с друзьями мог закончить десятилетку. Пригласив его в кабинет, он предложил выступить на выпускном вечере и пожелать десятиклассникам счастливого пути.

Василь согласился. Его выступление — теплое, торжественное — вызвало дружные аплодисменты.

На вторую, неофициальную часть вечера Василь не остался — не захотел. У девятиклассников тоже складчина. На Ворошиловской улице, в соседнем с Ивановой хатой доме, собирается вечеринка, и место Василя там.

Вечер удался на славу. На складчине учителей не было — вольная воля — и смеха, и веселых шуток было, наверное, больше, чем у выпускников.

Захмелев, Василь даже танцевать отважился. Пригласил на круг одну девушку, вторую. Надя Меделка сидит хмурая. Конечно, она забыла, как на новогоднем вечере танцевала с лейтенантом и даже не глянула в его сторону. Однако обижать девушку, он не хочет. Подходит к ней.

— Выйдем, что ли, — вполголоса предлагает Надя. — Уж очень жарко здесь…

Летняя ночь плывет над землею. Тихая, звездная, теплая. Только слышно, как вдали, на станции, пыхтит маневровый паровоз. Василь прижимает Надю к себе, и она не сопротивляется. Он чувствует ее крепкую молодую грудь, ее стройную, гибкую фигуру.

— Давай посидим, — просит Василь.

Они находят скамеечку и садятся. Над их головами густой шатер ветвей, слышен шепот листвы.

Василь снова обнимает Надю и целует в губы. Губы у нее соленые, сухие.

— Что будем делать в десятом? — спрашивает Надя.

— Целоваться!

— Тоже придумаешь…

— Молчи…

— Уедешь ты…

— Не уеду.

— Кто тебя знает… Помолчали. Затем Василь спросил:

— А помнишь, как поцеловала меня в лесу?

— Не целовала я тебя.

— А что ж это было?

— Тебе показалось…

Надя тихо смеется, словно ручеек лесной звенит.

От поцелуев у Василя распухли губы, закружилась голова. Он не помнит такой чудесной ночи…

— Я люблю тебя, — шепчет он Наде. — Только боюсь: уж очень ты строптивая. Помнишь, как танцевала с лейтенантом?

— Не нужен мне лейтенант. Неужто ты ничего не видел?

— Видел…

— Я тебя приметила еще в шестом классе. Разгуливает высокий длинноногий мальчишечка, в лес ходит один, никого не боится.

Какое счастье быть вот так рядом с Надей, слышать, как трепетно бьется ее сердце…

Разошлись на рассвете.

Василь хотел еще поспать, но разве уснешь после всего, что произошло? Воскресенье, можно погулять, потом почитать. Первый день, свободный от занятий.

Переодевшись и позавтракав, Василь отправился в лес. Почему-то казалось, что за Романовой будкой, где стояла Надина хата, он непременно и ее встретит.

Жито стоит высокое, в самом цвету. Колоски пухлые, окутанные нежной пушистой мережей. Перекликаются в жите перепела — пить-пить, пить-пить… По пыльному большаку, по ту сторону железной дороги, стучат телеги.

Лето входит в полную силу. Трава в лугах густая, сочная. Солнце поднялось высоко. На тысячи ладов трещат кузнечики.

А вот и дубы. Только Нади нет. Не догадалась прийти. В душу Василя закрадывается тревога. Последний год она почему-то все чаще и чаще закрадывается…

Листва на дубах чистая, нежная, вся светится на солнце. Тихо, тепло, хорошо.

Василь не спеша идет домой. Окутанный пылью, проносится брестский поезд. Последний вагон заметно покачивается. Двенадцать часов. Брестский всегда проходит в двенадцать…

По улочке, выходящей в поле, скачет всадник. Вид у него необычный:, лицо потное, волосы взбиты, рубашка расстегнута.

Василь узнает в нем бригадира тракторной бригады Рыбака, которого в прошлом году наградили медалью и торжественно встречали на станции.

— Война! — кричит бригадир Василю. — Гитлер напал…

Оглавление

КОРОТКО ОБ АВТОРЕ

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg