«Точка росы»

Владимир Иванович Степаненко ТОЧКА РОСЫ

Пролог

В торосах Ледовитого океана рождались метели, и свистящие порывы холодного ветра гнали перед собой облака колючего снега по гладкой, обкатанной тундре Ямала. Каждый год в природе все повторялось, но новый, 1939 год выдался особый: старики оленеводы и охотники давно не помнили такой лютой и злой зимы.

Промчавшись в дикой пляске по тундре, ветер наваливался и на тайгу. Кедрачи и ели раскачивались, и с их ветвей облетала кухта, тяжело прихлопывая верхушки сугробов.

Лыжи охотника давно мяли снег. После ночевки под крутым берегом Яръяхи он никак не мог согреться и жалел, что выпил только котелок чаю и зря торопил себя. За ночь выпал свежий снежок-переновка. Черная лайка с белой отметиной на груди — первоосенница — тащила Ядне Ейку к высокой гряде леса. Он давно мог вернуть убежавшую собаку пронзительным свистом, чтобы не своевольничала, но не знал, стоит ли: охота и так не задалась.

Ядне Ейка не раз представлял себе, как толстый и угрюмый Филька — хозяин Уренгойской фактории — отвернется от него и примется глазеть в замерзшее окно, вытаивая кружок, не появится ли более удачливый охотник. Его расположения удостаивались только самые везучие охотники. Ядне Ейка держал крепко в памяти все до одного свои счастливые дни, когда ему приходилось вываливать из поняги ворох шкурок норок, куниц и песцов. Филимон Пантелеевич таращил маленькие глазки-щелки, бледнел лицом, сгибал жирную спину, и тогда низкорослому охотнику казалось, что он на две головы выше толстяка. Ядне Ейка с достоинством плюхался на табуретку и вертел кудлатой головой, всматриваясь в закопченные стены избы. Молча тыкал пальцем в развешанные товары, и приемщик, тяжело пыхтя и отдуваясь, доставал с гвоздей ружья, пестрые, цветные платки, раскатывал штуки сатина и ситца, сдергивал резиновые бродни, медные чайники и самовары.

«Все, однако, покупает сегодня Ядне Ейка! — хвастливо говорил охотник и отхлебывал из стакана спирт маленькими глотками, чтобы дольше продлить удовольствие.

— Филька, однако, теперь пора сыграть с тобой в дураков!» Хлопал с наслаждением затертыми картами.

Ядне Ейка долго скреб пятерней под шапкой черные волосы и наконец решил не возвращать Тяпу. Утром он долго разговаривал с собакой, жаловался на плохую охоту, озабоченно покачивал головой. Три дня назад он доказывал лайке, что надо уходить с Нелакмойяхи. Неизвестно, что там творилось, но белка откочевала с обжитых мест. За зверем подались сохатые, а за ними снялись и глухари.

Две реки разделяли огромные топкие болота. Даже в самые лютые морозы они редко замерзали, и над пропаренными окнами стоял плотный туман. Охотники и оленеводы старались обходить стороной междуречье.

В первый день охоты на Яръяхе Ядне Ейка упромышлял всего шесть белок.

Тяпа настырно тащил в гору, к высокой гряде леса.

Ядне Ейка двигался медленно, не слыша звонкого голоса собаки. Холодный ветер жег ему левую щеку. Охотник знал: если ветер скоро не изменит направления, ждать больших морозов. Снег схватится ледяной коркой. На снежном насте не провалится сохатый, а о зверях лучше и не думать, чтобы не расстраиваться. Самое страшное в другом: Тяпа порежет лапы и перестанет работать.

Ядне Ейка тяжело вздохнул и снова подумал о толстом Фильке. Сидит, наверное, привалившись спиной к теплой печке. Палкой не выгнать его из избы на улицу. Наверное, он и стрелять-то не умеет, а кричать горазд на охотников: «Пушнина — мягкое золото!» Это ему и без Фильки известно: написано на плакате. Разозлился Ядне Ейка вконец на Тяпу, который, по его мнению, отлынивал от работы. Разозлился он и на Фильку. Что-то случилось в тайге! Почему убегали звери? Охотник напрасно морщил лоб — объяснения не находил.

Вдруг в правой стороне раздался громкий лай собаки. Ядне Ейка сразу забыл об усталости и быстро налег на лыжи. Пробежал немного между деревьями и увидел на ветке лиственницы белку.

Тяпа прыгал от ярости, рвал когтями кору.

Охотник торопливо прицелился и выстрелил. Белка упала с дерева, воткнувшись круглой головой в снег. Тяпа подлетел, схватил убитого зверька и принялся трепать.

Ядне Ейка вырвал у собаки белку. Потом дал ей облизать кровь горячим языком, гладя между стоящими ушами.

— Тяпа, старайся, работай, а то пойдет твоя шкура мне на рукавицы!

Лайка внимательно слушала охотника, помахивая закрученным в баранку хвостом, затем легкими прыжками пошла в сторону.

Еще несколько раз Тяпа сандал белок, и охотник сбивал их одну за другой, но настоящей радости не испытывал. Мысли его по-прежнему занимал Филька. Не встретит он его с почетом, не плеснет в закопченную кружку чаю, не угостит спиртом.

В тот момент, когда Ядне Ейка довел себя горестными мыслями до полного расстройства, глухо затявкал Тяпа. Лаял он на этот раз не с пресыщенной ленцой, как лаял на белок, а совершенно по-другому, озлобленно, в большой ярости.

«На кого это он напоролся?» — Ядне Ейка заскользил на лыжах, и жесткий мех камусов терся о твердеющий на морозе снежный наст.

У двух елок охотник оторопело остановился. В снегу выбил стежку соболь. В первый момент Ядне Ейка даже не поверил своим глазам: сердце зашлось от неожиданной удачи. Нагнулся и подхватил рукой снег с четкими ямками следов. Жадно потянул носом. «Мужик пробежал, — подумал он уверенно и растянул в улыбке замерзшие губы. — След розовый — свежий!»

Тяпа вдруг перестал лаять, видно, где-то скололся с замысловатой соболиной петли.

Ядне Ейка крадучись двигался вдоль следа, стараясь не замять его широкими досками лыж. С деревьев сыпалась кухта, снег на охотнике таял и стекал с капюшона за воротник малицы, обжигая горячую спину. Но он не обращал на это внимания.

«Тяпа, не ленись, — мысленно подбадривал охотник собаку. — Посадишь на дерево зверька — быть тебе головным соболятником. Старайся!»

Следы показывали, что соболь шел ходко, словно нахлестанный недавним выстрелом. Не останавливался передохнуть, не подкреплялся рябчиками, не расписывался на снегу, чтобы заявить о своем появлении в чужом угодье всем «мужикам» и «маткам».

Вот зверек пронесся по упавшему стволу ели. Не захотел обегать торчащую ветку и перепрыгнул через нее. На снегу остались четкие следы четырех лап и царапины от когтей. И вдруг след оборвался. По кругам собаки Ядне Ейка понял, как заметался Тяпа. Несколько раз он возвращался к упавшей елке, пока не сообразил, что соболь пошел верхом, перелетая с дерева на дерево.

Ядне Ейка чувствовал, что ветер жег все так же левую щеку и стал еще злее. Снег терял искристую прозрачность и серел. «День начал убегать, — озабоченно решил охотник. — Если Тяпа не посадит скоро „мужика“, за ночь тот уйдет далеко!»

За буреломом Тяпа посадил соболя на высоком кедраче. Еще издали охотник приметил, как лайка высоко прыгала, стучала лапами но стволу дерева, намереваясь сбить зверька на землю.

Соболь, удивительно похожий на маленького медвежонка, лежал на толстой ветке, свесив голову с круглыми ушами, фыркал на собаку, дразнил ее.

Ядне Ейка смахнул рукой выкатившуюся слезу и прицелился. Пуля щелкнула по сучку, сбивая кору и кухту. Соболь подлетел кверху и оказался на соседнем дереве.

— Худая башка, ты унизил прицел! — громко выругался охотник и хлопнул себя с досады ладонью но лбу. — Худая башка. Не будет тебя теперь Филька поить чаем. — В одиночестве он привык разговаривать с самим собой или с Тяпой.

Тяжелый, свистящий звук моторов упал откуда-то сверху, и мелкая снежная пыль сразу выбелила охотника и собаку.

Ядне Ейка запрокинул голову и увидел широкие крылья самолета. Они загородили от него на мгновенье соболя. А когда вскинул ружье, то выстрела не услышал: в последний момент вспомнил, что не успел вставить патрон. Мысли путались у него в голове, как ноги в кустарнике. «Пушнина — мягкое золото», — передразнил он толстого хозяина Уренгойской фактории и показал высунутый язык. — «Не звери гуляют, „мужики“ и „матки“, а один холодный и злой ветер! Не убить мне соболя!»

И еще прошло две зимы. А на второе лето началась война.

Часть первая ЗЕМЛЯ ГЛУХАРИНЫХ ТОКОВ

Глава первая

1

Четвертый год войны стал победным. Ночью черное небо над Берлином высветили залпы орудий, ракеты «катюш», выстрелы из минометов, автоматов и винтовок.

Расцвеченные красным кумачом и плакатами эшелоны везли демобилизованных воинов домой. По новой, проложенной недавно дороге до Лабытнанги, к высокому берегу Оби, на Ямал возвращались ненцы, ханты и селькупы. На фронте оленеводы, рыбаки и охотники воевали в пехоте, были артиллеристами, снайперами, минерами. Снайпер Карельского фронта, солдат 109-го гвардейского полка, Ядне Ейка с удивлением приглядывался к знакомой тундре, замечал и перемены, не представляя, что самое главное для него еще впереди.

Прошло пять лет после всеобщего ликования и праздничных салютов по стране. В месяц Большой Темноты над Уренгойской факторией появился двухмоторный самолет. Он долго кружил, а потом улетел, и в морозном небе, пронизанном искрящимися льдинками и сполохами северного сияния, медленно таял перистый след.

А через неделю промчался между домами аргиш из трех нарт, и сразу все заговорили о приезжем — высоком русском великане в коричневом гусе. Природа не поскупилась: у мужчины было крупное лицо, большой нос, широко расставленные глаза, густые, лохматые брови, сильные руки с тяжелыми ладонями мастерового.

Пока олени, высунув языки, натужно поводили запавшими боками, хромой ясовей стаскивал на снег деревянные ящики, брезентовые чехлы с толстыми палками, похожие на карабины.

Ядне Ейка первый столкнулся с приезжим русским. Удивленно вскинул голову, чтобы лучше разглядеть мужчину, и капюшон отлетел у него на спину. Охотнику показалось, что он смотрел на высоченную лиственницу, на которую настырный Тяпа посадил белку.

На обмороженном лице мужчины, как заплатки, лепились одно около другого, красные пятна. Но самое главное, в чем убедился сразу Ядне Ейка, — приезжий оказался куда выше толстого Фильки.

Ядне Ейка никогда не страдал от лишнего любопытства. Поглазел на приезжего и скоро забыл. Последние дни он томился от воспоминания о том еще довоенном случае, когда унизил прицел и промазал. Ушел от него тогда соболь. А сейчас уж которую ночь рыжеватый зверек прыгал перед ним с распушенным хвостом, скалил острые зубы. А все потому, что в последнее время совсем перестало счастье баловать охотника.

По темноте Ядне Ейка вышел из дома. Схватил рукой снег и жадно проглотил. Озабоченно покачал головой и с удивлением подумал о Фильке. Не мог понять, почему вдруг жадный приемщик фактории вчера расщедрился, угощал его без дела спиртом и уговаривал сыграть с ним в подкидного дурака.

Сдавая в очередной раз карты, Филимон Пантелеевич озабоченно спросил, косясь на Ядне Ейку:

— Ты видел аргиш?

— Но дрыхнул, глаза приметили. Однако, мужик, больно здоров, как медведь, прошел и снег промял.

— На-чаль-ник! — протянул рассерженно приемщик, плеснул из стакана в рот спирт, пополоскал зубы и проглотил. Не собирался он рассказывать охотнику, что приезжий оскорбил его, Филимона Пантелеевича: отказался с ним выпить и обругал пьяницей. Говорил резко, властно, как приказывал. За двадцать лет работы на фактории с ним еще так никто не разговаривал, а охотники и оленеводы униженно кланялись, выпрашивали у него продукты и боеприпасы. Филимон Пантелеевич давно потерял реальное представление о мире и времени. Все прожитые годы измерялись лишь набегами аргишей. Один раз привозили продукты и товары для фактории, во второй — забирали брезентовые мешки с пушниной. Иногда приемщик получал большие свертки с газетами. Так в свое время он узнал, что началась война. От него тогда больше требовали соболей и пушнины. Это было золото для страны — оружие и хлеб для фронта. Потом с большим опозданием на факторию пришло известие о Победе. Писем Филимону Пантелеевичу никто не писал, так как он давно растерял всех своих родственников.

Филимон Пантелеевич разбирал полученные газеты и вспоминал, как по-русски назывались месяцы: привык к ненецкому календарю. Читать газеты он не приохотился. Но все же кое-что прочитывал. Так, узнал о строительстве на Востоке, о восстановлении разрушенных в войну городов. Прочитал как-то о Ямале, размечтался Филимон Пантелеевич о том, что когда-нибудь вспомнят и о поселке в пять изб — Уренгое, и о нем Филимоне Пантелеевиче Потешном, приемщике фактории.

И вдруг влетел с аргишем в поселок здоровенный мужик, даже не сказал, по какому делу приехал, не назвал себя ни по имени, ни по фамилии, а сразу принялся лаяться. Какое имел право? Раззадорив себя и изрядно хлебнув для храбрости, Филимон Пантелеевич на другой день после приезда отыскал незнакомца. Но нужный разговор по душам с приезжим не состоялся.

Шибякин, так звали приезжего, с председателем поселкового Совета Сероко укатили куда-то на оленях. Потоптался Филимон Пантелеевич около избы и отправился к себе. По дороге захватил Ядне Ейку, чтобы перед кем-нибудь выговориться и сорвать раздиравшую его злость.

Филимон Пантелеевич ходил по избе в сатиновой рубашке без опояски. Ему хотелось запугать охотника, тяжело топать, как приезжий мужик, говорить, как он, громким басом. Несколько раз бросал ненароком взгляд на дверной косяк, над которым приезжий пригнулся. Приближался к входной двери, подтягивался на носках, но достать перекладину головой не мог и злился пуще прежнего. Схватил бутылку со спиртом и, ударив дном о крышку стола, громко сказал не столько для Ядне Ейки, как для самого себя, признавая силу и власть незнакомца:

— На-чаль-ник!

— На-чаль-ник! — охотно закивал головой Ядне Ейка, и его маленькие черные глазки в узких щелках заблестели. Он не знал, как вести себя, совершенно сбитый с толку приемщиком.

— На-чаль-ник! — Филимон Пантелеевич грохнул по столу кулаком в рыжих волосинках. — Налетел как шавка, куснул — и в сторону.

— Однако, олешки убежали!

— И я говорю, мужик смылся! — Филимон Пантелеевич, успокаиваясь, разлил спирт но граненым стаканам. — Приезжают разные… Из себя начальников корчат. Накричал, а ты, Филимон Пантелеевич, за всех делай план. Пушнину сдавай! А сколько у меня охотников, хоть бы кто раз спросил? Вот ты, Ядне Ейка? Одну белку стал таскать!

— Однако, почему одну белку? Я соболя стрелял.

— Когда стрелял? До войны еще?.. Пятнадцать лет назад или двадцать? А где сейчас соболь? План мой гуляет. Ты виноват, Ядне Ейка! Ты!

— Однако, я притащу тебе соболюшку!

— Хвалиться ты здоров. Нет, ты ответь мне, Ядне Ейка, разве я пьяница?

— Ты — нет! Мало-мало пьешь, каждый день, однако! — заулыбался Ядне Ейка. Он сделал вид, что собрался уходить.

— Ты погоди, — задержал охотника приемщик. — Успеешь еще нагуляться. Ты меня послушай. Документы мне приезжий показывал. Васькой его звать.

— Василием Тихоновичем! — сказал Ядне Ейка.

— А ты откуда узнал? За его ручищу подержался?

— Однако, узнал.

— Видел я таких начальников в гробу. Приедет еще раз, я его на порог избы не пущу. Без моей лавки ему не обойтись. Консервы у кого есть? У Филимона Пантелеевича. Дробь и порох? У Филимона Пантелеевича. Спирт у кого не переводится? У Филимона Пантелеевича.

— Да, да, — закивал головой Ядне Ейка и пятерней начал драть волосы. Бутылка со спиртом на столе опустела, а приемщик как будто ничего не замечал.

— На-чаль-ник! — Филимон Пантелеевич снова с размаху ударил кулаком по столу. — «Пьяница»! Да разве я пьяница? Ты скажи, как друг, похож я на пьяницу? Кто у нас в поселке скажет, что я пьяница?

— Ты не пьяница.

— За справедливые слова надо выпить!

2

Ядне Ейка уже давно шаркал лыжами по снегу. Голова его распухла от дум. Долгим взглядом посмотрел на собаку. Третья она у него. Всех, как и первую, называл одним именем — Тяпами. И эта тоже Тяпа. Больно ранил его Филька, сказав, что таскает одних белок. Чуть посветлело. Ядне Ейка уходил все дальше и дальше от поселка, но шагал медленно, нераскатисто. Затягивал ноздрями долетавшие дымы от топившихся печек. Печку фактории он выделил сразу. Приемщик жарил оленину. Подгорел лук, и дым был особенно резким и раздражающе вкусным. Охотник судорожно глотнул слюну. Не скоро он позволит себе отдохнуть, разведет костер и в маленьком котелке вскипятит чай. Закусит строганиной.

«Однако, Филька испугался приезжего мужика, — неожиданно подумал Ядне Ейка и заулыбался, раздирая широко рот. — Испугался здорового мужика!» Когда понял, что разгадал тайну приемщика фактории, пришел в возбуждение, почувствовал себя сильным и храбрым, — готовым помериться силами с приемщиком. Почему Филька испугался приезжего? Мужик как мужик, но здорово высокий. Высокий, как лиственница! Раньше Филька никого не боялся.

Тяпа бежал все время сбоку на коротком ременном поводке, не проявляя особого интереса к накатывающимся запахам от набегающего леса. Косил налево, словно боялся потерять сытые запахи поселка. Вдруг он что-то прихватил и сильно рванулся вперед.

— Не балуй! — Ядне Ейка резко дернул поводок. — Белки нам не нужны. «Мужика» идем с тобой гонять. Понял?

Пес вскинул голову с острыми треугольниками ушей и поймал глаза охотника. Кустистые брови напряженно задрожали.

— «Мужика» будем искать. За ним и пошли гулять! — Охотнику показалось, что Тяпа перестал тянуть и понял его приказ. «В самом деле новый пес станет головным соболятником. А Фильке этого не понять! — Он заулыбался и потрепал собаку по холке. — Ты смотри у меня!»

3

Месяц Отела пришел с холодной и затяжной пургой. Под унылое завывание ветра колхозный бригадир смело шагнул в снежную коловерть, чтобы вместе с пастухами отыскивать родившихся в непогоду телят.

Ветер бил в лицо, запечатывал снегом глаза. Не обопрись вовремя Вануто Лапландер на шест чума, ветер свалил бы его с ног и погнал за собой по острым снежным застругам, как сломанную ветку кедрача, клочок выбитого копытом оленя ягеля или жесткий стебель травы.

За свои шестьдесят шесть лет перевидел бригадир много метелей, не один раз ночевал в куропачьем чуме, но эта пурга казалась ему самой злой и жестокой. Неужели он так сильно постарел и лишился силы? Не хотел в это верить, хотя глаза и потеряли прежнюю остроту, а руки ловкость.

Стадо оленей сбилось под редким лесом, где спичками торчали низкорослые елки, задутые снегом под самые макушки. Пробираясь вперед в вихре мелькающих снежинок, Вануто Лапландер случайно наткнулся на молодую матку-сырицу. Она лежала возле куста багульника, наполовину уже заметенная снегом, загораживая собой новорожденного. Теленок пытался подняться на слабые ножки-палочки, но порывы резкого ветра сбивали его.

К теленку из белого облака взвихренного снега метнулся черной тенью старый волк, распушив хвост.

Вануто Лапландер вышел из чума без карабина. Кроме хорея, на который он опирался, и ножа на поясе, у него ничего не было. Он угрожающе закричал, но хриплый, простуженный голос не испугал хищника. Бригадир бросился вперед, угадывая в темноте волка, ударил его в бок шестом. То ли он неточно прицелился из-за бьющего в глаза снега, то ли ослабела рука, но окованный конец хорея не пронзил хищника, а лишь порвал шкуру.

Волк вывернулся и кинулся на Вануто, выставив лобастую голову. Ударом передних лап сбил на землю и рвал малицу, добираясь до горла.

Бригадир, задыхаясь от вонючего дыхания зверя, наносил удары ножом. Долго еще боролся со зверем, не надеясь на помощь пастухов. Суровая жизнь на Севере приучила его рассчитывать только на свою силу, а ее оставалось все меньше и меньше. Волк задушил Вануто Лапландера, но и сам, окрашивая снег кровью, не отполз далеко. Последний удар человека ножом оказался для зверя смертельным.

Правление колхоза назначило новым бригадиром Пирцяко Хабиинкэ. Выслушав об этом, Пирцяко кивнул головой, подтверждая, что все понял, и направился к своим ездовым оленям. На нартах объехал стадо. Немного повздыхал и начал петь. Он сообщал тундре и бежавшей рядом оленегонной лайке, что Пирцяко Хабиинкэ бригадир. Теперь его должны бояться росомахи и волки. Не допустит, чтобы они нападали на его важенок и хоров. Стадо будет быстро расти. Он тогда сменит родовую фамилию и станет Лапландером — многооленным человеком. Оленей у него будет не пятьсот, а тысяча.

4

Пирцяко Хабиинкэ сделал четыре круга со своим стадом: с юга на север и обратно. Каждый равнялся году. А в году восемь месяцев стужи, два месяца солнца и два месяца дождей.

…Пирцяко Хабиинкэ сидел на шкуре оленя в чуме и перебирал дощечки. На каждой зарубка — точный счет прироста в стаде. Старые зарубки делал еще Вануто Лапландер, новые — сам. Одна зарубка — десять хоров, две подряд — двадцать важенок.

Росло стадо, но не так быстро, как хотел бригадир. Придет месяц Отела, и снова будет прибавление в стаде. Появятся олешки. Ждать осталось недолго. Заметно потеплело в тундре, и полозья нарт прорезали подтаявший снег до травы и кустов.

Пирцяко Хабиинкэ задумался. Долго дергал себя за пряди волос и не знал, как ему поступить. Не первый раз председатель колхоза предлагал ему взять в пастухи Ядне Ейку. Охотника он встречал в Уренгойской фактории. И подумал, что не выйдет из Ядне Ейки пастух. Привык бегать с ружьем. И на войне с ружьем был. Нет, не пастух он. Так и скажет председателю колхоза. Думая о своих делах, бригадир прозевал, когда залаяла собака. Поверил, что сбрехнула во сне. А когда подхватились все четыре лайки, понял — надо ждать гостей. Каждый гость — радость, редкая возможность встретить путника и узнать новости.

Пирцяко Хабиинкэ посмотрел на жену, но она уже успела поставить на огонь чайник. Поправил пояс с ножом и вышел из чума встречать гостей.

Красное солнце закатывалось за горизонт, обещая морозный и ветреный день. К чуму на двух нартах подъехали председатель поселкового Совета Сероко, а за ним высокий русский мужчина в коричневом гусе.

Пирцяко Хабиинкэ здоровался с каждым приезжим за руку.

— Василий Тихонович, — громко сказал русский, называя свое имя. Крепко стиснул пальцы бригадира. — Шибякин.

После долгого чаепития гости вытирали пот полотенцами. Сероко, низкорослый, круглый ненец в шевиотовом синем пиджаке, первый перевернул свою чашку дном кверху, показывая, чтобы ему больше не наливали, и сказал важно:

— Пирцяко Хабиинкэ, через три дня тебе надо пригнать стадо на Уренгойскую факторию.

— На забой? — спросил бригадир и озабоченно покачал головой: совсем плохо стал соображать председатель. В войну гоняли без срока олешек на забой. О чем говорит Сероко? На забой надо гонять оленей осенью. Украдкой посмотрел в угол, где спрятал дощечки со счетом оленей. — Однако, я гонял на забой. Гонял осенью!

— Знаю, что гонял, — сказал строго председатель поселкового Совета и надел очки. Глаза за толстыми стеклами стали чужими. — Надо гнать!

Приезжий сидел на латах, поджав под себя ноги. Он почувствовал боль в голосе бригадира.

— Нужна твоя помощь. Понимаешь? — Шибякин слегка похлопал сидящего за низким столиком Пирцяко Хабиинкэ по плечу.

— Председатель колхоза обещал пригнать и второе стадо в Уренгой, — оживился Сероко. — Надо помочь Василию Тихоновичу сделать аэродром.

— Аэро-дром? — переспросил Пирцяко Хабиинкэ, растягивая слово, и зачмокал языком, как будто обсасывал кислящие стружки дерева во время работы ножом.

— Да, да, аэродром! — заулыбался Шибякин, ослепляя блеском ровных зубов.

— Аэро-дром? — второй раз переспросил озабоченно бригадир.

— Ну, понимаешь, самолеты будут садиться, — старался объяснить русский и, крепко сжав зубы, громко загудел: — Гу-гу-гу!

Собаки за чумом громко залаяли.

Председатель поселкового Совета кивнул головой и сторону бригадира и сказал:

— Он умный, все понимает… Большая башка… Поможет обязательно! — Считая, что обо всем договорился с бригадиром, утвердительно заключил: — Стадо пригонит!

Пирцяко Хабиинкэ с обидой подумал: почему Сероко передает глупые приказания председателя колхоза? Резне он забыл, что скоро месяц Отела? Он хотел остановить жену, чтобы она не подавала жирные оленьи ребра гостям, но не посмел: обычай требовал, чтобы хозяин заботился о приезжих.

Предстоящий перегон стада к поселку Уренгой Пирцяко Хабиинкэ считал бестолковым, а самое главное — не мог понять, чем вызвано такое приказание. Тысячелетиями выверены маршруты каслания: с юга на север и обратно. Стадо надо перегонять по ягельникам, чтобы олени не погибли от бескормицы, а ягельники далеко от Кура. Там одни леса да болота…

Уехали Сероко с высоким русским — Шибякиным. Пирцяко Хабиинкэ не хотел вспоминать его имя. Ходил целый день злой и ругался. Досталось от него жене, потом пастухам.

— Нет, ты, Пирцяко Хабиинкэ, не многооленный человек! — кричал он сам на себя. — Плохой хозяин, плохой бригадир!

Поймал ездовых оленей и начал запрягать их в нарты. Приказал жене собирать чум, грузить нюки и шесты на грузовые нарты. Долго еще ругался. Но на следующий день погнал стадо к Уренгою.

Олени медленно двигались вперед огромным темно-серым ковром, вздымая снежную пыль. Слышался беспрерывный треск копыт и сталкивающихся рогов. Сзади раздавались гортанные крики пастухов и лай собак.

Пирцяко Хабиинкэ сидел на своих беговых нартах, опустив голову. Время от времени громко повторял слово «аэродром».

Прошел долгий день, а за ним второй. Пирцяко Хабиинкэ продолжал про себя ругать всех последними словами.

На третий день бригадир еще издали заметил на реке высокого русского мужика. Тот размахивал руками, каждая из которых длинная, как хорей. А рядом с ним вышагивал низкорослый председатель поселкового Совета. Пирцяко Хабиинкэ сразу понял толщину снега на Пуре. Представил, как трудно придется переходить оленям. Собрался повернуть стадо обратно, но олени уже оказались на берегу.

— Хей, хыть! Хей, хыть! — закричали пастухи с разных сторон, и живая масса животных бросилась вниз, проваливаясь в глубоком снегу. А собаки громким лаем сбивали оленей в кучу.

Прогнав оленей вдоль высокого берега Пура, пастухи по распоряжению русского повернули их обратно. Животные копытами утрамбовывали снег. В поднятом облаке пара, который держался над уставшими оленями, раздавались звонкий стук рогов, всхрапывание животных. Они кружились на одном месте, выходя на середину реки.

Бригадир не видел, как с левого берега свалилось второе стадо, и олени перемешались между собой, как течения двух рек. Животные бросались из одной стороны в другую, заталкивали самых слабых важенок и телят.

Взахлеб лаяли оленегонные лайки, ошалело кричали пастухи, размахивая тынзянами, не понимая, зачем понадобилось выбивать снег, утрамбовывать его до крепости льда.

Два стада начали теперь гонять поперек реки, и их пробег между берегами стал коротким. Полторы тысячи оленей кружились на одном месте, и после очередного круга под берегами оставались животные.

Пирцяко Хабиинкэ проклинал тот день, когда его назначили бригадиром; давно обалдел от налетавших звуков сталкивающихся рогов, криков пастухов и остервенелого лая собак. Закрыл глаза, чтобы не видеть, как падали сбитые с ног животные, и стадо затаптывало их в снег, гонимое страхом, задерганное криками пастухов и лаем собак.

— Аэро-дром! — выговаривал Пирцяко Хабиинкэ, не скрывая злости. Впереди была нелегкая работа — разделить два сбитых стада, но об этом он старался не думать, понимая, что никакой он не Лапландер — многооленный человек, а просто никудышный бригадир.

Заколов очередного оленя, не захотел встретиться с кроткими глазами животного: по преданию, в глазах умирающего можно увидеть свою судьбу. Шатаясь, дотащился до своих нарт и помчался в тундру — подальше от своего позора. Ездовые олени, словно почувствовав состояние своего хозяина, старались скорее убежать от запаха крови, надсадного лая собак.

Ни Шибякин, ни Сероко, ни пастухи не заметили, когда исчез Пирцяко Хабиинкэ, бросив аргиши, жену, сына и все имущество. Зимний короткий день подходил к концу, синие сумерки надвигались от леса к берегу и сваливались на Пур, где острыми копытами животных снег был плотно выбит.

Когда поредевшие стада оленей под гиканье пастухов и лай собак ушли, Шибякин устало зашагал к поселку.

«Завтра дам телеграмму. Уренгой будет принимать тяжелые самолеты, — думал начальник экспедиции. — Самая трудная задача выполнена. Получим оборудование, и можно будет приступать к бурению. Чем ты порадуешь меня, неизвестная земля?..»

Шибякин заставлял себя забыть, какой ценой добился успеха, глушил в себе жалость к животным, к содеянному. Хотя с запозданием понял, что еще придется объясняться с партийными и советскими органами округа.

5

В какую бы сторону ни поворачивал своих оленей Пирцяко Хабиинкэ, холодные метели догоняли его. Снежные облака тяжелыми шарами летели над застругами снега, сбивая обледенелые капельные листочки с ивок и березок.

Пробежала весна, а за ней и короткое лето. Снова на землю лег глубокий снег. А Пирцяко Хабиинкэ все еще ездил но тундре неприкаянный. На нем изорвалась малица, протоптались тобоки. Волосы отросли и падали на лоб длинными черными прядями. На подбородке пробилась редкая щетина. Он не разводил костра, не варил супа и не кипятил чая. Если желудок вдруг напоминал о себе, Пирцяко Хабиинкэ отрезал молодой отросток рога у одного из оленей и принимался жевать сладкий хрящ.

Иногда олени выходили на горьковатый дым чума. Собаки выбегали навстречу незнакомой упряжке и облаивали оленей и человека до самого жилья. Пирцяко Хабиинкэ раздергивал полы нюков и входил в чум. Молча садился к костру. Протягивал иззябшие руки и отрешенно смотрел на пляшущие языки огня.

Не принято в тундре расспрашивать гостя, откуда он приехал, как его зовут. Хозяин и хозяйка терпеливо ждали, когда приезжий поделится с ними новостями, захочет рассказать о себе.

Пирцяко Хабиинкэ смотрел, как хозяйка вешала на крючок чайник, а рядом с ним закопченный котел с мясом. Это означало, что о нем начали заботиться и скоро будут кормить: вывалят на низкий стол жирные оленьи ребра, а потом угостят крепким чаем. Если скажут, чтобы он ел, будет есть, предложат пить чай — пододвинет себе чашку. Не захотят его кормить — не обидится.

Если угощали мясом, Пирцяко Хабиинкэ по привычке выдергивал нож из ножен, аккуратно отрезал куски мяса около своих губ. Когда живот тяжелел, молча стучал пяткой по латам: наелся. Так же молча пил чай, громко хрумкая сахаром. Насытившись, переворачивал чашку вверх дном — спасибо, напился досыта — и заваливался спать. Его устраивало место около порога, где всегда лежали собаки.

Если хозяин после недельного проживания гостя просил его подежурить в стаде, Пирцяко Хабиинкэ молча выходил из чума. В стаде он знал, что надо делать. Отделял ослабленных важенок от здоровых, перегонял их на самые лучшие ягельные места. Из сыромятных ремней принимался плести тынзян или ремонтировал нарты. От работы не отставал, но и не получал от нее, как прежде, удовлетворения и радости.

Иногда хозяин пропадал на несколько дней, и Пирцяко Хабиинкэ оставался один со стадом. Избегал смотреть в выпуклые глаза оленей. Не забывалась картина бегов по заснеженному Пуру, загнанные хоры и важенки, которых он прикалывал ножом. Нарастала тревога, и он уезжал от гостеприимных хозяев.

Пирцяко Хабиинкэ не знал, что впереди него бежала весть: в тундре появились «Бегающие нарты». Ездит на них странный и неразговорчивый ненец. Никто не знает его имени. Глаза у него добрые. Он не шаманит, не приносит вреда. Не насылает мор на оленей. И снова пришла весна. Весной началось каслание, и оленеводы погнали свои большие стада к Карскому морю.

Пирцяко Хабиинкэ двигался следом за стадами. Не торопил своих оленей, и они подолгу кормились. Смотрел и радовался, что животные поправлялись. Шагая рядом с нартами, находил в траве гнезда птиц. Из каждого гнезда брал себе только по одному яйцу.

— Серый гусь, ты, однако, не сердись. Я тебя не хочу обидеть. Есть мне надо!

Иногда он взбирался на мочажину и ловил налетавший с моря ветер. Рассуждая сам с собой, Пирцяко Хабиинкэ старался представить море. Он его никогда не видел.

По-прежнему он тоскливо встречал ночи. Со всех сторон тявкали звонкими голосами щенки песцов, перекликались летящие гуси и селезни. В тундре не знали, что он был Лапландером — многооленным человеком. А кто он на самом деле? Куда стремится, куда держит путь? Зачем ему море? Давно надо повернуть обратно! Мысли замучили, и он не находил для себя успокоения.

После ночи наступало утро, но и оно не приносило облегчения.

Олени дошли до горной реки и остановились. Ветер играл легкими шариками пушеницы.

Река грозно ревела, перекатывая по дну большие обтертые камни.

— Надо переправляться! — сказал громко Пирцяко Хабиинкэ и обрадовался, что нашел для себя дело. С крутого берега смотрел на реку. Съезжать по гальке к воде не стал, решив выбрать более подходящее место. Оставил упряжку и направился вверх по течению.

С широкой заводины поднялась пара чирков. Он проводил их с сожалением: не было с собой ружья, чтобы снять на лету. Дошел до глубокой ямы. Над ней нависал тяжелый красный камень. Пирцяко Хабиинкэ сразу представил, что более удобного места для рыбалки не найти. Около камня нашел намотанную на кусок рога леску с большой блесной. Находка обрадовала. Раскрутил леску и бросил блесну в воду. Не успел протянуть леску, как тяжелый удар пришелся по руке. Рыба поволокла его со скалы, готовая каждую минуту сдернуть в воду.

Пирцяко Хабиинкэ развернулся и упал на живот, тормозя выставленными вперед локтями, как будто боролся с заарканенным оленем.

— Кто меня тащит? Поборемся! — закричал Пирцяко Хабиинкэ. — Ты вызвал меня на борьбу? — С трудом он удерживал леску в руке. Толстая струна разрезала ладонь. Почувствовав запах крови, оленевод разозлился: — Все равно я тебя одолею! Вытащу на берег. Пирцяко Хабиинкэ сильнее тебя! От меня не убежал еще ум!

Рыба упорно тащила в глубину. Прокатившись еще немного по камню, Пирцяко Хабиинкэ упер локти в трещину и почувствовал себя спокойнее. Чуть разжал пальцы, и кусок рога завертелся, отдавая леску. Рыба пошла в глубину.

— Хватит тебе длинных вожжей! — сказал он. — Теперь по-настоящему померяемся силами. — Приподнялся и двумя руками потянул к себе леску. Показалось, что никакой рыбы не было, просто крючок зацепился за камень. Неожиданно почувствовал, что в глубине что-то произошло. — Го-го-го! — закричал от радости Пирцяко Хабиинкэ, торжествуя победу. — У it, однако, не успел еще убежать! — Он пошел от берега, вбивая пятки тобоков в гальку.

Рыба несколько раз бросалась из сторону в сторону, уходила на глубину, но не в силах была освободиться от крючка.

— Однако, зря ты стараешься! — громко выкрикнул оленевод. Замучив рыбу, он выволок ее на берег. — Тальма! — Оглушил тяжелым камнем и принялся измерять пятерней. Четырнадцать раз растопыренные пальцы пробежали по серебристой спине рыбы в красных пятнах. — Однако, такой большой я еще никогда не ловил!

Можно было еще раз попытать рыбацкое счастье, но Пирцяко Хабиинкэ подумал о другом человеке, который у камня должен поймать себе на еду рыбу. Достал блесну, внимательно осмотрел крючки. Проверил остроту каждого жала. С сожалением покачал головой. Достал камень и озабоченно принялся подтачивать. Старательно смотал леску на обломок и с блесной положил на место.

Переправившись с оленями на другую сторону реки, Пирцяко Хабиинкэ медленно шел рядом с нартами. Первый раз вспомнил о жене и Няколи. Не попробуют они рыбу, не будут знать, какая подвалила ему удача. Раньше он обязательно бы сочинил песню об удивительной рыбалке, но давно не пел и растерял все слова. Минутная радость прошла: одному рыбу не съесть. Придется оставить песцам. Присел на нарты и погнал оленей. Скоро ухватил горьковатый дым костра.

Послышался лай собак, щелканье оленьих копыт. Пирцяко Хабиинкэ издали увидел острый треугольник чума. Остановил оленей, захватил рыбу и вошел в чум. На железном листе тлели угли, покрываясь сероватым пеплом. Он подбросил веток яры, и огонь жадно накинулся на корм. Пригревшись у костра, бригадир заснул. Разбудили его визжащие щенки. Сшибая друг друга, они карабкались на лежащую лайку, чтобы ухватить сосок с молоком.

Молодая скуластая женщина, хозяйка чума, возилась у костра. Рыба лежала разрезанная на куски в глубокой миске.

— Однако, ты хороший рыбак! — сказала она и протянула гостю чашку со спиртом.

Пирцяко Хабиинкэ быстро опрокинул чашку. Давно ему не приходилось пить, и спирт обжег горло.

Женщина тоже выпила. Достала из миски кусок рыбы и начала жадно есть.

Пирцяко Хабиинкэ понравилась жирная рыба. В Пуре такая не попадалась.

Глаза стали закрываться, и он вытянулся перед порогом. Но женщина бесцеремонно разбудила его и заставила лечь на оленьи шкуры. С сонного стащила малицу, потом тобоки. Она действовала настойчиво и бесцеремонно.

Утром бригадир проснулся. Женщина поставила к постели маленький стол на коротких ножках. В миске лежало горячее мясо. Приезжий нехотя поел. Потом вдоволь напился крепкого горячего чая.

Женщина сидела перед открытым пологом чума и ремонтировала малицу.

Прошел еще один день.

— Вставай, — сказала женщина. — Однако, ты, мужик, забыл, что за оленями надо смотреть! Я устала одна каждую ночь караулить. Мужик мне нужен, я давно себе его ищу. Тебе пора охранять олешек!

Пирцяко Хабиинкэ ничего не сказал. Снял карабин, натянул малицу и отправился в стадо. Собаки признали в нем хозяина и, подвизгивая, бежали впереди него.

Два дня пробыл Пирцяко Хабиинкэ в стаде. Женщина пришла к нему в праздничной расшитой ягдушке.

— Ты почему не приходишь в чум? Я заждалась тебя, — сказала она отрывисто, не спуская черных глаз с мужчины. — Я достала тебе новую малицу. Старая совсем изодралась. Почему ты молчишь?

— Не знаю, что сказать!

— Иди отдыхай, я подежурю.

Ночью Пирцяко Хабиинкэ почувствовал рядом с собой горячее тело женщины.

— Однако, ты обними меня, — сказала она громко. — Хоры бегают за важенками. Селезни и куропачи поют свои свадебные песни. Почему ты глухой?

— Я обнимаю тебя. — Но, даже лаская женщину, Пирцяко Хабиинкэ чувствовал тоску. Старый Лапландер — многооленный человек умер, а новый не имел имени, не радовался простым человеческим чувствам, не мог заставить себя быть самим собой. В сумраке чума ему виделись не горящие черные глаза женщины, а глаза страдающих оленей, которых он закалывал.

Три месяца сумела женщина продержать его около себя. Она гладила его рукой свой твердеющий живот и говорила:

— Куда ты уходишь, «Бегающие нарты»? У нас будет сын. Я не знаю, как его назвать. Мой муж утонул, а мне нужен сын. Оставайся со мной.

— Ты хорошая баба, но я должен ехать.

— Запряги в свои нарты белых оленей, — сказала женщина. — Помни, у тебя будет сын. Ты до сих пор не сказал, как тебя звать. Откуда ты пришел?

— Зовут меня Пирцяко. По отцу — Хабиинкэ. Пришел с Пура. Река далеко-далеко. Там стоит Уренгойская фактория.

— Ты пойдешь к своей бабе?

— Я давно потерял чум. Потерял жену и сына. До моря не дошел, может быть, поверну к Камню!

6

За время долгой дороги пали олени, подаренные Марией. Пирцяко Хабиинкэ тяжело опустился на нарты и долго сидел, раскачиваясь из стороны в сторону. Надо уходить, а нет сил подняться. Нарты связывали его с прошлым, напоминали о счастливой жизни, когда он объезжал огромное стадо, имел доброе имя Пирцяко Хабиинкэ, и все считали его бригадиром.

Хотел назвать себя Лапландером — многооленным человеком, но не стал им. О жене он старался не вспоминать, словно забыл, что рос Няколя, веселый черноволосый мальчуган.

Уехал от Марии, а она тоже обещала родить ему сына. Не знала, как его назвать.

Наконец он поднялся. До самого горизонта тянулась зеленая тундра, упираясь в край неба, светлый, голубой. На возвышавшихся мочажинах, на каждом круглом островке тянулись к свету капельные листочки ивок и березок. Напрасно Пирцяко Хабиинкэ приглядывался к высокой траве, не виднелись следы нарт — не было заломленных стеблей и сбитых листьев. Трава ходила под ветром, валясь то в одну, то в другую сторону, и, как рябь но воде, пробегали раскачивающиеся белые шарики пушеницы.

— Здесь мое Хальмер-Ю! — тихо сказал Пирцяко Хабиинкэ и в последний раз оглянулся на брошенные нарты и последнего упавшего белого оленя. Пройдет он еще немного по тундре и свалится. Останется на съедение комарам. Потом прибегут росомахи, раздерут его малицу и доберутся до тела. Остатки растащат песцы и приведут за собой крикливых халеев. Вздыхай, не вздыхай, а все заранее определено.

Черным столбом висели над бригадиром комары. Пирцяко Хабиинкэ перестал отмахиваться. Лицо распухло. Когда становилось особенно невыносимо, он рукой отрывал нависший клубок комаров, удивлялся, сколько они высосали крови. Если ничего не случится, протянет еще день-другой. Почему он задержался на земле? Где-то в стороне потявкивали песцы, и в их голосах чувствовался голод.

— Песцы, подождите еще немного, я скоро упаду, и вы получите мясо! — сказал он громко. В одиночестве он привык разговаривать сам с собой и никогда не таил мысли. — Слышите вы меня? Подождите еще немного!

Пирцяко Хабиинкэ поднял изгрызенный песцами ременный тынзян. Обрадовался находке, Не одинок он в этом огромном мире тундры, где до него проходил оленевод. А может быть, ставил свой чум? Но когда это было? Весной, сейчас, летом, или прошлой зимой? Ему захотелось узнать, как жил неизвестный ему человек. Был ли он счастлив? Имел ли жену, детей? Вот бы им встретиться! И в первый раз захотелось с кем-то перекинуться словом, рассказать о своем несчастье, о хорошей бабе Марии, которая не хотела отпускать его из чума, предлагала стать хозяином олешек. А он ушел от нее. На Пуре у него есть жена Набине, есть сын Няколя. Они, наверное, уже потеряли надежду, что он живой. Решили: утонул в какой-нибудь реке или болоте. Надо кого-то встретить и рассказать, что живет на свете Пирцяко Хабиинкэ.

— Слышишь, Великий Нум, я подожду пока шагать к тебе. Хочется мне еще увидеть свою бабу, увидеть Няколю. Пусть они знают, что я живу. Дышу воздухом, хожу по земле! — Пирцяко Хабиинкэ споткнулся и упал в выбитый след вездехода.

Геологи вовремя вспомнили, что забыли на последней стоянке планшет с аэрофотоснимками. Помчались по старому следу на вездеходе. Широкие канавы были уже залиты водой. Сверху плавали срезанные стебли травы и обитые листья березок.

Шофер первый заметил лежащего человека. Остановил машину. Подняли Пирцяко Хабиинкэ. Поднесли нашатырный спирт, и он сразу пришел в себя. Отупело смотрел на окруживших его бородатых людей. Не мог понять, где он: на земле или у Великого Нума? Геологи в энцефалитках бывали гостями в его чуме. Значит, он еще на земле. Узнал он и железную машину на длинных бегающих ногах. Сразу не мог сообразить: огорчаться ему или радоваться, что Великий Нум не взял его к себе?

— Очухался? — спросил бородатый парень и подергал Пирцяко за руку. — Где твои олени? Нарты?

— Там. — Бригадир широко развел руками, все еще не понимая, где он находится.

— Мы купили бы двух оленей. Но нам некогда ждать. Мы едем в Салехард. Ты поедешь с нами?

— Однако, мне все равно.

Высадили геологи Пирцяко Хабиинкэ на Ангальском мысу. Вручили буханку хлеба и банку тушенки.

— Будь здоров, мужик, мы едем дальше!

Остановился бригадир на середине улицы. Долго стоял и приглядывался к домам. Широкие окна слепили блеском солнечных лучей. Сошел с дороги и оказался на деревянном тротуаре. Немного прошел по доскам и отбил пятки.

За домами открывалась река. Первый раз увидел Пирцяко Хабиинкэ Обь. Долго стоял. Решал трудную задачу: смогут ли сильные хоры переплыть широкую реку во время каслания?

Если бы ему пришлось перегонять стадо, поискал бы другое место, где не такое сильное течение. Зря терять оленей не собирался Лапландер — многооленный человек.

Пароходный гудок напугал Пирцяко Хабиинкэ. Снова подумал, что, может, он уже переселился в Новую Тундру. На земле он не встречал таких больших рек, где неизвестными голосами ревут звери, куда громче, чем медведи-шатуны.

Долго сидел на берегу. Отломил кусок хлеба и начал медленно жевать. Хлеб понравился. Такой выпекали на Уренгойской фактории. Снова зашагал посередине улицы.

Шофер тяжелого самосвала настойчиво сигналил, а Пирцяко Хабиинкэ не сворачивал с дороги. Шофер выскочил из кабины и затряс оленевода за шиворот.

— Ты что, заснул, мужик? Я тебе сигналю! Вот выбью пыль монтажной лопаткой из твоей шубы! — И показал огромный кулак.

Пирцяко Хабиинкэ замотал головой. Понял, что он остался на земле, — Великий Нум снова не взял его к себе.

— Ну, смотри!

Самосвал укатил. Дорога пошла под уклон. По-прежнему под ногами Пирцяко Хабиинкэ, гулко позванивая, вздрагивали доски тротуара. Он боялся их рассерженного гудения и старался ступать как можно тише. Потягивал носом и безошибочно по дымам определял, в каком чуме парили суп, где жарили мясо.

— Салехард! — несколько раз подряд называл Пирцяко Хабиинкэ, пока не вспомнил, что слышал о таком городе. По дороге несколько раз останавливался и старался как следует разобраться в большом количестве чумов. Мысли от него убегали, как испуганные олешки. Не понимал, что с ним происходило. Не было никаких желаний. Вспоминал бородатых людей около вездехода. Разве он им помешал? Почему они его высадили? Он мог с ними ехать, ему некуда спешить, нет у него никаких дел. Он разучился есть. Буханки хлеба хватит на несколько дней.

Проносившиеся тяжелые машины обдавали его угарным дымом. Он долго чихал и задыхался. И хотя машины до него не доставали, он каждый раз отскакивал в сторону, втягивал голову в плечи.

Так Пирцяко Хабиинкэ дошел до окружкома. Собрался присесть, чтобы отдохнуть, и остолбенел: на него смотрел в упор Ядне Ейка.

— Ядне Ейка! — Пирцяко Хабиинкэ не удержался от восклицательного возгласа. Отошел в сторону, но глаза с портрета не отпускали его.

Пирцяко шагнул ближе к доске и увидел своего пастуха Хосейку. Он тоже смотрел на него в упор, с вызовом.

— Хосейка, а ты как сюда попал? — удивился Пирцяко и вспомнил, что еще при старом бригадире делали с Хосейки портрет, посчитали его лучшим молодым пастухом. Он ходил вдоль развешанных портретов и неторопливо их разглядывал. Хотел увидеть свою бабу Набине, сына Няколю. Не отказался бы поглядеть и на Марию.

Глава вторая

1

Зима пошла на убыль. После долгих месяцев темноты показалось солнце, и, хотя оно не поднималось высоко над горизонтом, четко обозначалась граница дня. Света становилось все больше и больше, темно-синий снег начал набирать белизну.

Ядне Ейка первым из охотников фактории вернулся из тайги в поселок. Сдал свою пушнину и начал шастать из избы в избу, чтобы узнать последние новости. Поход свой закончил у Фильки. Сел около двери, закурил, поджидая, не придет ли кто из охотников.

Филимон Пантелеевич сортировал пушнину: пересчитывал и укладывал в брезентовые мешки белку к белкам, куницу к куницам, песца к песцам.

Песцов сдали меньше всего. Приемщик ждал Пирцяко Хабиинкэ. Малоразговорчивый и серьезный оленевод всегда больше всех вытряхивал белых шкурок. Набирал боеприпасы, продукты, покупал подарки жене и сыну и уезжал, чтобы появиться на следующий год. Но в этот охотничий сезон Пирцяко Хабиинкэ так и не появился.

— Видел, какую тряпку полосатую на Пуре повесили? — растягивая слова, громко сказал Ядне Ейка.

Филимон Пантелеевич слышал вопрос, но не захотел ввязываться в разговор. После появления высокого мужика, Шибякина, Филимону стало как-то жалко самого себя. Показалось, что он зря копил столько лет деньги, перевязывал пачки крепким шпагатом. Что из того, что накопил пятьдесят тысяч? Кому он может об этом сказать, кого удивить? Ядне Ейку? Сероко — председателя поселкового Совета или бригадира Пирцяко Хабиинкэ? Деньги для них бумажки. Много их, мало — все равно. Богатство в их представлении — олени, хорошая и теплая одежда, пристрелянные ружья и карабины, хорошие лайки и дети. Дочка расшила ягдушку узором — радость, сын поймал тынзяном бегущего оленя — радость. А была ли какая радость у него, у Филимона Пантелеевича?

Оказывается, была. И хочет он, чтобы осталась эта радость для него, чтобы он, приемщик фактории, снова стал бы главным человеком на Пуре.

Но каждый новый день доказывал, что прошлого уже не вернуть. Рушился привычный уклад, устоявшиеся понятия. Шибякин словно распахнул в тундру широко ворога. По неведомым дорогам, через замерзшие болота, которых Филимон Пантелеевич и не знал, пришел с огромными санями трактор. А потом по выбитому следу шли я шли один за другим тракторы. Приемщик потерял им; счет.

Тракторы возвращались в поселок без тяжелых грузов — огромных труб, цемента. Трактористы отсыпались но нескольку дней и снова уезжали. Изба около Пура пропиталась запахом керосина, машинного масла.

Шибякин, назначенный начальником разведочной экспедиции, в одном лице объединял много должностей: начальника, главного инженера, механика, главного геолога, завхоза, бурового мастера, а порой заменял и всю бригаду, состоящую из механиков, дизелистов, электриков, бурильщиков и верховых. Он знал по прошлому опыту, что пройдет время и экспедиция получит всех специалистов по штатному расписанию. Так бывало даже в войну. Обещали прислать вальщиков леса и в окружкоме партии, хотя первый секретарь круто разговаривал с Шибякиным: действия его на Пуре расценил как самоуправство. Хорошо, что завершилось все частичным возмещением убытков, нанесенных колхозам.

Шибякин, по совету начальника салехардского летного отряда, на длинном шесте прикрепил полосатый мешок — указатель направления ветра.

Мешок на высоте ловил круглым обручем прилетавшие потоки воздуха и громко хлопал. После пурги и снежной коловерти Шибякин с Сероко выходили расчищать снег на реке крышками от фанерных ящиков.

И вдруг без всякого предупреждения прилетел тяжелый самолет. Выбросил колеса и пошел на посадку. А через минуту катился по крепкому льду Пура.

Шибякин почувствовал, что его начала бить лихорадка. Колеса напомнили ему, что есть другая земля, где стоят в зелени деревья, пересвистываются птицы, снуют машины, люди раскатывают на велосипедах, купаются в морях и реках. Ему захотелось подержать руку на фюзеляже самолета, ощутить далекое уходящее тепло, немного погреть пальцы озябших рук.

— Аэродром стоящий! — сказал летчик, тяжело топая меховыми унтами. Не доходя до начальника экспедиции, остановился и озабоченно постучал ногой по льду.

Шибякин не стал рассказывать, как олени выбивали снег на Пуре. Это было его совестью и болью. Но жестокость была вызвана необходимостью: аэродром на целый год ускорил начало работы экспедиции. Только поэтому, наверное, Шибякин сравнительно легко отделался: из его зарплаты удерживали часть денег, уплаченных колхозу управлением геологии.

Первую точку для скважины топографы выдали по результатам сейсморазведки. Как они прошли по тундре среди болот, Шибякин не представлял. Тайну знал один начальник Тюменского геологического управления, волевой и сильный человек, а попросту «папа Юра». Шибякин помнил до сих пор его крепкое рукопожатие, по которому безошибочно угадывался бывший буровой мастер. Сильные пальцы, как накидной ключ, захватили руку.

Шибякин чуть было не ойкнул, хотя и сам был не; слабак. Пришлось испытать много разных специальностей: работал слесарем, водил паровозы, был буровым мастером, затем кончил вечерний институт. Инструмент и железки знал не понаслышке, перепробовал своими руками, невольно прикидывал вес.

Требовалось — он сам становился к лебедке, извлекал потерянный инструмент из скважины, обходился без лишних криков и паники. Потому бурильщики не пытались над ним подшучивать, как иногда поступали с молодыми инженерами.

Самолет привез только продукты: аэродром на Пуре испытывали и не хотели подвергать пассажиров опасности. А Шибякину не терпелось встретить бурильщиков. Обычно сам подбирал бригаду. Сейчас же положился на «папу Юру», Тот обещал прислать самых лучших и надежных рабочих. Шибякин в это верил и не верил. И в то же время радовался, что бурильщики задерживались: пока негде их размещать.

При свете керосиновой лампы или свечки Шибякин принимался вечерами изучать карту. Натыкаясь на густую паутинку синих линий речек и ручейков, терялся в замысловатых названиях. За Пуром на северо-востоке начинались озера и болота. Изредка их пересекали тонкие полоски леса, отмеченные на карте черточками.

Уренгойская фактория находилась в глухомани. Основным средством передвижения считались олени. На партах отправлялись в тундру врачи, учителя, геологи, инструкторы окружкома партии и комсомола. И Шибякин первые объезды делал на оленях. Потом на вездеходе и вертолете. Обследуя намеченную для изучения площадь, позабывал напутственные слова «папы Юры»: «Открытие газа в Березове заставит самых отъявленных скептиков поверить в то, что за 62-й параллелью лежат перспективные площади. Ваша первая буровая должна ответить на многие вопросы, связанные с уточнением месторождений в центральной части Уренгойского вала. А он, как ты знаешь, является структурой первого порядка в пределах северо-западной части Пуровского маганрогиба».

Всматриваясь в карту, Шибякин понимал, что она не предупредит о грозящих опасностях и трудностях. Стал зазывать к себе на чай ненцев.

Председатель поселкового Совета Сероко пришел, как всегда, важный. Скользнул глазами по расстеленной на столе карте.

— Сероко, скоро нам выходить в поле. Перетаскивать нею технику. Расскажи о ваших, реках, озерах. Как лучше преодолеть болота?

Сероко закивал головой. Никогда не надо торопиться с разговорами, когда на плите кипит чайник. Он уселся на стул и спокойно ждал, когда хозяин пододвинет к нему чашку с блюдцем, банку с сахаром и коробку с печеньем. Поискал глазами щипчики для сахара, но их на столе не оказалось. Он запомнил, как председатель колхоза Вануто, перед тем как приступить к чаепитию, накалывал в блюдце кусочки сахара, а потом ловко забрасывал их в рот, запивая глотками кипятка.

— Будем пить чай! — сказал Шибякин и пододвинул чашку с крепкой заваркой.

Сероко заулыбался. Пил одну чашку за другой, разогреваясь.

— Сероко, — нетерпеливо сказал Шибякин, показывая рукой на карту. — Посмотри. Узнаешь Пур? Где лучше его переходить? Тяжелые грузы придется перетаскивать сцепом тракторов. Вот сюда смотри: в сторону озер.

— Озеро — нет, — испуганно сказал Сероко. — Дед мой туда олешек не гонял, отцу запрещал. Кто уходил к озерам, никогда не возвращался. Там Хальмер-Ю!

— Что такое Хальмер-Ю?

— Там люди уезжают в другую тундру. Великий Нум зовет к себе олешек гонять. Дед там мой каслает с оленями, отец с матерью третий год на другой работе!

— А кто ходил туда — знаешь?

— Охотники. Они шатуны, как медведи. Никогда не знают, куда забредут!

Занятый разгрузкой прилетающих самолетов, Шибякин на некоторое время забыл о состоявшемся разговоре. Вспомнил, когда случайно столкнулся с Ядне Ейкой.

Ядне Ейка сидел на берегу и глазел на работающих людей. Большинство вещей, которые выгружали из самолета, он видел впервые и не мог представить их назначение.

Начальник экспедиции зазвал охотника к себе в избу и, так же, как Сероко, начал расспрашивать об интересующих местах, где предстояло работать бурильщикам.

Ядне Ейка держался с достоинством, как и подобает настоящему охотнику. Не торопился с ответом, выжидал, словно тщательно прицеливался. Внимательно осмотрел карту и не мог скрыть удивления: бумага знала все реки, ручейки и озера. Словно проверяя свою память, начал водить пальцем по изгибам рек и многое вспоминал. Не забыл, где пришлось ему удачно охотиться: добыл ли выдру или застрелил куницу.

— Однако, ты больше меня знаешь, — сказал охотник и с суеверным страхом посмотрел на Шибякина. — Ты сам рисовал?

— Карту много людей составляли.

— Арка-Яха. — Ядне Ейка ткнул черным ногтем. — А вот Яредей-Яха. А на Ямсавее я больно много белок колотил.

Долго говорил Ядне Ейка. По его рассказу выходило, что нет дорог среди болот. Зимой он отважился там гулять, но хорошей добычей похвалиться не мог. Если Шибякин хочет пострелять белок или погонять норок, то дальше Пура ему не надо уходить. Хорошая охота на Ево-Яхе, но до нее три дня пути на оленях. А на лыжах он доходил за неделю.

— Мне охотиться некогда. Тракторами надо буровую перетаскивать за Пур. Ты понял?

Ядне Ейка недоуменно уставился на Шибякина. Неужели он ничего не уразумел из его рассказа? Нет дороги за Пур. Одни болота. Провалятся тракторы. Оленей за Пур не гоняют. Ему не верит — пусть спросит Пирцяко Хабиинкэ. Пожалуй, теперь не спросить: пропал куда-то бригадир!

Филимон Пантелеевич заметил, что Ядне Ейка зачастил к начальнику экспедиции, и при встрече сказал:

— Повадился ты, видно, спирт лакать у приезжего мужика. Любишь на дурницу выпить!

— Спиртом не угощает.

— В карты играете?

— Чай пьем. Говорим. Я рассказываю о местах, где охотился. Интересно ему знать, на какой реке я убивал белок и норок.

— Врал, поди?

— Я не вру. Ты врешь и обманываешь. Моих белок, однако, ты запихал в мешок с первым сортом, а мне заплатил за второй! Кто врет? Я или ты?

— Что ты раскричался? Обо мне Большой Мужик спрашивал?

— А на что ты ему нужен? Что ты знаешь? Печку да еще четыре стороны! Скоро мы пойдем с Большим Мужиком на охоту.

— Ври больше, — сказал недоверчиво Филимон Пантелеевич, злясь на охотника. Нашелся специалист судить о сортах белок! Он сам знает, где первый сорт, а где второй! Иной раз, правда, и схитрит. Но не все же Ядне Ейке быть лучшим охотником, как в тот год, когда фотограф приезжал делать с него портрет и висит он, говорят, в самом Салехарде.

2

Тракторный след убегал в тундру. По глубоким колеям, по самые края залитым водой, ветер гнал срезанные стебли травы и листья. Вода плескалась по всей низине, на гребешках волн пенились белые барашки. Лишь на высоких мочажинах островками поблескивали остатки синеватого снега, истолченное, лапками куропаток.

«Весна — земля воду пьет!» — объяснял Ядне Ейка Шибякину, и тот не впервой поражался точности народной мудрости.

Стаи уток и гусей тянулись над водой, шарахаясь от непривычного гула тяжелых дизелей, бывало, что и разбивались о высокую вышку буровой.

За четыре месяца в поселок несколько раз прилетали тяжелые самолеты. Появлялись новые люди. Но они долго не задерживались, уходили и уезжали на оленях, на тракторах и вездеходах в разные стороны; в тайгу, и тундру.

Однажды, когда Ядне Ейка чаевничал у Шибякина, тот спросил у охотника, умеет ли он ловить рыбу.

От обиды у Ядне Ейки перехватило дыхание. Он может рассказать, как на фронте выручал всех своей смекалкой. Рядом озера, а рыбу не взять: не было сетей. Сделал он из ложки блесну и научил ловить окуней и щук. Появился приварок, и солдаты повеселели. Просить его не надо: поймает рыбу и поделится своим уловом. Так испокон веков заведено ненцами. Много ли ему самому надо рыбы? Одну-две, и сыт. Готов хоть завтра поставить сеть к реке. Для собак пока ему ловить не надо, займется осенью, когда пропадет дурная муха.

— Хочешь, поймаю рыбу на двести человек? — спросил Ядне Ейка и стал ждать, что Большой Мужик захохочет: откуда возьмется здесь столько людей? Но Шибякин смеяться не стал.

— Вот это дело, — похвалил он ненца и сказал, чтобы готовил сети и ждал его.

Зачинив все дырки в сетях, Ядне Ейка начал беспокоиться: куда пропал Большой Мужик? Обошел избу, заглянул в окна. Разозлился на самого себя: не спросил, когда ждать Большого Мужика? Направился к председателю поселкового Совета рассказать, на сколько человек он взялся ловить рыбу. Пусть Сероко посмеется вместе с ним. Сидит дома и скучает. Раньше он бегал на охоту, промышлял белок. А как посадили за стол, совсем мужик испортился. Очки на нос надел. Забыл, наверное, когда ружье чистил последний раз. Шляпу купил у Фильки, чтобы большим начальником быть! И сейчас Ядне Ейка настал Сероко в правлении в шляпе. Но не стал смеяться над ним. Хотел узнать у председателя Совета про Василия Тихоновича. «К бурильщикам уехал», — важно сказал Сероко.

Первую бригаду бурильщиков Шибякин встретил два месяца назад. Он ожидал, что прилетит, как обещал «папа Юра», Павел Кожевников — давний друг. А сошел с самолета неизвестный молодой парень. По белому скуластому лицу можно прочитать лучше, чем по трудовой книжке: на Севере первый раз, иначе ветер и мороз задубили бы кожу, доведя ее до крепости кирзы. Робко представился, словно не верил в себя:

— Мастер Глебов!

Шибякин тогда едва сдержался, чтобы не сказать: «Посмотрим, какой ты мастер!» С трудом скрыл досаду. Перечертил всех начальников отделов в управлении. Досталось заодно и «папе Юре». Потом, приглядевшись к рабочим, немного успокоился. Бригада подобралась из рослых парней, по их одежде и спальным мешкам догадался, что они поработали в разных партиях и опыта им не занимать. Не справится мастер с работой, назначит руководителем кого-нибудь из бурильщиков.

По коротким запискам бригадира Шибякин знал, как в бригаде налаживались дела. Удивился, когда получил известие, что вышку поставили одним трактором. Опробовали дизели и начали готовиться к забурке. Новость воспринял как успех бывалых парней, которых помнил всех до одного, исключая Глебова, как будто того и не существовало. Несколько раз собирался написать в управление, но все откладывал. Злость постепенно притупилась. «Папа Юра» — по прозвищу, а на самом деле начальник управления остается начальником. Всыплет по первое число. Церемониться не станет, хотя они давно знакомы и даже дружат после открытия газа в Березове.

А с Павлом Кожевниковым Шибякин работал в разных экспедициях, пробурили не по одной скважине, стали открывателями многих нефтяных площадей. Прислали бы бригаду Кожевникова, не мучили бы сомнения. Начинать бурение на новой площади надо опытному мастеру, а не молодому парню. Чуть зевнет или не подберет нужный тяжелитель для глинистого раствора, и взлетит вся вышка с трубами кверху. Может оказаться аномальное давление! Да мало ли какие сюрпризы таит земля!

А за каждую аварию на буровой, срыв плана отвечает в первую очередь начальник экспедиции. Вот он и отправился в бригаду, чтобы самому все проверить перед забуриванием.

На второй день пути трактор с санями, на которых везли буровые трубы, застрял в болоте. Шибякин решил добираться до бригады пешком. По его расчетам, осталось пройти километров десять-пятнадцать. Первые шаги напомнили, что шел он по зыбкому болоту. Один неосторожный шаг — и в трясине.

Налетел ветер, нагоняя воду. «Земля пьет воду», — вспомнил объяснение охотника. Пожалел, что нет его сейчас рядом. Ядне Ейка по приметам точно определял погоду. Капельные листочки на крохотной березке и цветы несли ему свои особые сообщения. Он и ходил по-особому: с осторожностью, будто на каждом метре земли находятся птичьи гнезда и он мог раздавить птенцов.

«Однако, ты умнеть начал, — с усмешкой подумал про себя Шибякин словами Ядне Ейки. — Понял, что природу надо уметь слушать, и не только так, как ты ее всю жизнь слушал, чтобы взять то, что надо тебе!»

Шагая вдоль зимнего тракторного следа, Шибякин удивлялся возникавшим картинам. Еще недавно тундра поражала искрящейся белизной снега, а сейчас он лежал черными шапками среди зелени и расплескавшейся кругом воды. След подтверждал, что место ему знакомо, но, хотя смотрел во все глаза, не узнавал его. Вода заливала низины, где островками плыли шапки мочажин. Иногда тракторный след терялся в воде, пока четкие отпечатки гусениц не выскакивали где-то на сером песке. И чем выше подымался начальник экспедиции, песок становился все светлее и светлее, продуваемый ветрами.

Скоро показались низкорослые елки, Шибякин о них совершенно забыл. В редком лесу почувствовал себя спокойнее. Деревья защищали от холодного ветра.

Тракторный след вселял уверенность, что не потерял направление и рано или поздно окажется на буровой. Поймал себя на мысли, что соскучился по рабочим. Представлял, с какими трудностями пришлось им столкнуться.

Вышкомонтажников не прислали. Бригаде своими силами пришлось собирать вышку, монтировать машины и агрегаты. А он точно знал, сколько надо свернуть болтов, перенянчить железок, разных частей, пока дизели, компрессорные насосы, шаровая мельница и решета заняли свои места! Он давно разделил буровую на два цеха: первый — энергетический с дизелями и компрессорами; второй — рабочий, где идет спуск и подъем инструмента, замена долот и отбор керна.

Родившийся где-то далекий, глухой звук дизелей взволновал Шибякина. И по мере того, как он подходил, звук все нарастал и нарастал, словно широкая река принимала в себя вливающиеся ручьи, становился тяжелее. Слышался и звон сталкивающихся наверху свечей около высоких полатей.

Пересекая поляну, почувствовал боковой ветер, и тело от мокрой одежды стало замерзать. Озноб прошел по спине. Подумал, что в бригаде наверняка есть больные. Зря не взял с собой выпускника медицинского училища, худенького парнишку со вздернутым носом, в больших роговых очках. Испугался, что не выдержит дороги, не угонится за ним, испытанным ходоком.

Обогнув маленький лесок, начальник экспедиции сразу увидел буровую, вернее, ее отражение на водной глади. Но налетел ветер, пробежала по воде рябь, и отражение вышки мгновенно как бы раскололось.

Прежде чем шагнуть в воду, Шибякин помедлил. Представил, как через высокие голенища обрушится в сапоги вода и каждая нога станет свинцово-тяжелой.

— Эй-ей-ей! — раздался предостерегающий крик. И тут же с разных сторон понеслись пронзительные разбойничьи свисты.

Шибякин воткнул два пальца в рот и ответил по-мальчишески, с диким озорством звонким свистом. Перед ним неожиданно вырос парень, радостно улыбаясь и поблескивая глазами.

— А мы заждались!

Шибякин нетерпеливо поздоровался. От руки парня, его одежды и от волос пахло свежей смолой. На рукавах куртки и брюках ослепительно блестели натекшие капли.

— Бригадир послал меня, чтобы вы по воде не двинули, — объяснил парень. — Мостки настелили. Досками разживемся, плоскодонку сколотим.

— То-то от тебя смолой пахнет… Забыл, как тебя звать!

— Кличут Александром. Фамилия Лапшин.

— Съедобная фамилия!

— Если разобраться, полный обед можно приготовить по фамилиям в нашей бригаде: я, Лапшин, на второе, Витька Арбузов на десерт. Нет у нас никого на первое — с фамилией Борщ или Суп.

— А похлебать-то найдется у вас чего-нибудь горяченького?

— Как раз к обеду угадали, Василий Тихонович!

Шибякин едва поспевал за веселым буровиком. Если в бригаде все такие жизнелюбы и шутники, больных, может, и не будет. Но и других забот хватает.

Две бригады, кроме глебовской, ведут уже бурение, и долота все глубже уходят в землю. И им всем нужны бурильные и обсадные трубы, цемент, глина и дизельное топливо. И продукты. Голодные люди работать не будут. Вся надежда сейчас на авиацию.

Окинув взглядом производственную площадку со всеми постройками, Шибякин остался доволен. Все определено по местам: на козлах расстелены трубы. Опрессованные помечены меловыми рисками.

Лапшин первым вбежал на мост: на воде лежали металлические бочки из-под солярки, связанные настилом из бревен. Приплясывая, закричал Шибякину:

— Мост сделан по всем правилам саперного искусства! Докладывает ефрейтор запаса, гвардеец Лапшин!

Перед буровой собрались рабочие. Впереди стоял, немного сутулясь, Глебов. Лицо успело потемнеть, ветер и мороз сделали первую запись в трудовой книжке бригадира.

— Здравствуй, Николай Данилович, — сказал Шибякин и с силой пожал клейкую руку. — Гудят дизеля!

— Как положено работают! — ответил неторопливо Глебов. — А ждали вас на тракторе с буровыми трубами.

— Трактор застрял в болоте. Считай, зимника нет!

— Далеко?

— Думаю, километров десять, если не больше.

— Выпейте, Василий Тихонович! — сказал, поднося большую кружку дегтярной жидкости, молодой помбур в зеленой вязаной шапке.

— Бражка?

— Эликсир здоровья, — засмеялся Александр Лапшин. — Рацпредложение бурового мастера. Отваром хвои поят телят в колхозах. А мы хлебаем каждый день для крепости зубов.

— За ваше здоровье, хлопцы! — Шибякин опорожнил кружку, ощущая терпкий запах хвои.

— Василий Тихонович, приглашаем в баню, — сказал Глебов. — После бани обед!

— Соорудили баню? — удивился Шибякин. — Это хорошо. А когда забуриваться будете?

— А мы уже забурились.

Шибякин ничего не сказал, а только крепко сжал бурового мастера огромными ручищами.

3

Шибякин не один раз силился вспомнить, где забыл свой железный сундучок, который таскал за собой много лет. Он важно вышагивал с ним по поселку, и встречавшиеся ему парни и девчонки знали, что торопится на работу помощник машиниста. В сундучке, как у настоящего машиниста паровоза, припасена пара белья, на обед бутылка молока, кусок сала и изрядная горбушка хлеба. С тех пор как Василий начал ездить на паровозе, ему открылся совершенно другой мир, с ключами, гайками, умными частями машин.

Рейсы в депо делились на дальние и близкие. Щ-2 — «Щука», на которой он работал помощником машиниста, — числился маневровым паровозом и, кроме станции, никуда не убегал, так что о дальних рейсах слышал Василий от своего машиниста — Михаила Кондратьевича. Но парень любил пофантазировать и порой в мечтах мчался во Владивосток или спешил в жаркий Ташкент. Подражая машинисту, щурил глаза, как будто в рейсе встречный ветер насек ему глаза, выжимая слезы. А тот, посылая куда-нибудь своего помощника, доставал из кармана на серебряной цепочке часы и внимательно приглядывался к стрелкам, словно предупреждал, что каждый шаг и каждая минута на учете.

Михаил Кондратьевич, потомственный железнодорожник, к разным грузам выработал свое отношение. Считал, что платформы с углем нельзя раскатывать на горке; лес и пиломатериалы терпели все; особого внимания требовали к себе цистерны с нефтью и бензином; повышенным уважением у него пользовались вагоны с зерном. Он прищуривал глаза и назидательно говорил:

— Дары земли!

Однажды Василий заспорил с машинистом: почему только зерно — дары земли? А уголь, нефть, лес, железная руда?

— Спорить ты горазд, — неторопливо, с достоинством ответил Михаил Кондратьевич. — А ты дойди своим умом: кто всему голова? Хлеб! Ты слышал, как пшеница поет? Как пахнет сухое зерно солнцем? Руки положи — тепло!

Переспорить машиниста не удавалось, он, как кремень, твердо стоял на своем.

А еще запомнилась Шибякину особая совестливость Михаила Кондратьевича. Ударив в буфера вагона маневровым паровозом, машинист краснел и целый день потом не находил себе покоя, извинялся перед помощником.

— Василь, видел, как я саданул? Вроде не машинист, а так, балаболка. Ударил цистерну с нефтью! Подводить паровоз надо осторожно, словно хочешь поцеловать. А я саданул!

— Посмотрели бы, как Федька колотит. Ударит в вагон — в поселке звон буферов слышен!

— Федька не пример. Учу я тебя, учу, и все без толку. Федька совесть потерял. А это гвоздь всему. Снимут Федьку с паровоза, он и на другой работе будет хулиганить. В отца пошел. Я покойничка помню. По шабашкам ходил, печным делом занимался. Печку сложит, бутылку выжрет у хозяйки, а потом сидит перед дверцей и фанеркой машет. Дым ест ему глаза, а он, знай, нудит свое: печка за денек пообсохнет и загудит. А сам знает: прибежит к нему хозяйка через день. Печь по-черному топится. Выжрет еще бутылку, покуражится, какой он мастер знаменитый, и выдернет из хода кирпич, который специально оставил. Натурой Федька весь в отца пошел, дня не проживет, чтобы не напакостить. Нас, машинистов, позорит. Без совести живет!

Не случайно Шибякин, вернувшись из бригады Глебова, вспомнил старого машиниста, свою молодость. Было в Глебове что-то и от него молодого, и от его учителя, Михаила Кондратьевича.

На аэродроме оказался вертолет, и Шибякин решил слетать в колхоз попросить продать мясо для экспедиции.

— Вануто, здравствуй!

С первого взгляда понял: председатель встречей недоволен.

— Здравствуй, если хочешь!

— Что стряслось?

— Однако, тогда много оленей пало на Пуре.

— Ты опять за свое. Ведь колхозу заплатили деньги.

— Деньги что? Заплатили, не заплатили. Баба приезжала. Ушел Пирцяко Хабиинкэ и пропал. Однако, он бригадиром был. А теперь бригадира в стаде нет. У бабы мужика нет. Однако, ты думай!

— Я думаю, но ты тоже думай! — первый раз Шибякину захотелось в оправдание сказать, что не имел он понятия, какой глубокий снег на Пуре. Да и председатель колхоза в один голос с председателем поселкового Совета твердили:

— Оленя терпит!

Но тотчас же Шибякин представил, как Михаил Кондратьевич постучал бы согнутым пальцем по голове и назидательно сказал: «Совесть ты потерял, Василий. Зачем же других винишь, когда сам должен был думать».

— Вануто, что надо сделать, говори. Я постараюсь. Нужно, пошлю самолет или вертолет на розыски бригадира.

— Однако, тундра кругом. Самолет, вертолет не знает, куда пошел Пирцяко. Ядне Ейку хочу послать. Пусть бригадира ищет. Бабу жалко.

— Если надо, я охотника переброшу в любую сторону вертолетом.

— Ядне Ейку вертолетом не надо. Пусть так ходит.

Отправляя в очередной рейс вертолет, Шибякин наказал летчикам приглядываться к тундре, искать оленевода. Теперь уже и Шибякину хотелось, чтобы нашелся Пирцяко Хабиинкэ, чтобы понял, почему ему, Шибякину, нужно было выиграть для экспедиции целый год! А это важно! Шибякин не привык тешить себя надеждами. В разведке приходилось по-всякому: выпадали пустые скважины, но приходили и радости: на память помнил все номера удачных буровых! Вдруг и сейчас удастся открыть новое месторождение?

Ядне Ейку Шибякин встретил у реки. Вспомнил, что и утром видел его на том же месте.

— Ты что целый день сидишь на берегу Пура?

— Слушаю, что вода говорит.

— Что же тебе рассказала река?

— Где сетку надо ставить! Ты сказал, однако, рыбу надо ловить!

Шибякин не нашелся, что ответить: как же он забыл, что просил Ядне Ейку заняться ловлей рыбы? Шибякин заговорил о Пирцяко Хабиинкэ. Потом спросил, куда делся Тяпа.

Начальник экспедиции давно уже привязался к черной собаке с белой отметиной на груди. И Тяпа иной раз целыми днями ходил за ним, но не клянчил подачку. И вот уже два дня Тяпы не было на его постоянном месте.

Ядне Ейка сокрушенно вздохнул. Он не понимал, как можно задавать такой вопрос, когда каждый мальчишка знает, что перед охотой собаку сажают на цепь. Тяпе надо набираться сил для зимней охоты. Лето короткое. За Комариным месяцем придет месяц Мошкары. Выпадет снег, и настанет пора гулять по тайге. Охотнику не понравился разговор с Большим Мужиком. Особенно о Пирцяко Хабиинкэ. Найдется бригадир, если не замерз и не попал в «окно» в болоте.

Думая о Пирцяко Хабиинкэ, Ядне Ейка неожиданно ему позавидовал: у него есть баба, есть сын Няколя. А он пропустил время, не женился. «Баба осталась одна, — неожиданно вспомнил он. — Могу я жениться. За меня пойдет. Сразу получу бабу и сына. Из Няколи сделаю охотника. Подарю ему Тяпу».

4

Плотный туман открывался с озера, закручиваясь в тугие кольца. Низкое солнце било в их края, и от золотой подсветки каждое облачко, казалось, несло свое нерастраченное тепло.

Глебов в течение ночи просыпался несколько раз.

С беспокойством посматривал через окно на буровую, прислушиваясь к ровному гудению дизелей. На рассвете открыл глаза, но не поднялся, решил досмотреть сон. Сроду никогда не плавал по реке, а здесь увидел себя на палубе парохода. Силился вспомнить, что произошло после того, как он в тревоге вбежал в рубку и крикнул капитану: «Давайте гудок, на нас прет танкер!» К чему этот сон? Он редко их видел, изрядно наломавшись за долгий день. Электрическая лампочка под потолком заморгала и потеряла свою яркость. Мастер понял, что смена начала опускать бурильную трубу в скважину. Торопливо соскочил с койки и прошлепал босыми ногами к окну. Белое молоко за стеклами закрывало от него вышку и глушило все звуки.

«Надо проплыть как-нибудь до Салехарда на пароходе, — подумал Глебов и сокрушенно вздохнул: планов строил много, а осуществить почти никогда не удавалось. — Около озер в самом деле чувствуешь себя капитаном, а балок становится пароходом». Про себя подумал: к хорошему не приведет его фантазия. Не повзрослел, до сих пор еще мальчишка. Ему доверили бригаду, а разобраться, он все тот же пэтэушник, любитель придумывать для себя немыслимое дело. Забыл взять с собой ящик с деталями, а то бы начал собирать портативный приемник. Первый сделал в мыльнице. Положил в душевой и ошарашил ребят в общежитии. У коменданта не могли выпросить динамик, а здесь музыка гремит, и не понять, откуда несется. Комендантша прибежала: «Прекратите безобразие, сейчас отбой!» В комнаты заглядывала, ни у одного гнезда трансляции нет динамиков, а музыка гремит. А сейчас бы он всем на удивление смонтировал приемник на полупроводниках в спичечном коробке. Сделал бы с сюрпризом: открыл коробок, чтобы достать спичку, а в этот момент музыка. А может быть, он блажит? Несолидно мастеру заниматься такими делами? Так недолго потерять уважение в бригаде. Каждый рабочий — термометр: посмотрел и определил к себе отношение. Мастер должен выглядеть солидно, чтобы одним видом внушать доверие. Павел Гаврилович Кожевников всегда был для него примером. Он начал верховым в его бригаде. Ловил свечи на полатях. Не было ни одного случая, чтобы мастер не нашел решения или не справился в критической ситуации. Встанет к лебедке, и кажется, что по-другому гудят дизели и идет бурение.

«Николай, больше мне тебя учить нечему, — сказал тогда Кожевников. — Рекомендовал тебя мастером в бригаду. На деле докажи, чего стоит рабочий человек. Авторитет завоевывается не словами, а делом. Жизнь прожить — не поле перейти!»

Мысли вернули Глебова к работающей смене. Работал помбур Александр Лапшин. Относился он к нему настороженно, постоянно ожидая какого-нибудь подвоха или необдуманного поступка. Парень вроде складный, но ветер в голове. Между ними разница всего в три года, но разве их сравнить? Александр Лапшин придумал рабочим клички. Дизелист — Обезьянка, слесарь — Буцало. Объяснил, что играл в духовом оркестре, а там у каждого музыканта прозвище. Но кто назвал помбура Помазком, установить не удалось.

«Помазок, смажь графитом соединение!» — кричал верховой без всякого зазрения совести.

Глебова передернуло, когда услышал такое обращение. Предупредил Александра Лапшина, чтобы вел себя достойно, но тот вскипел. Чуть дело не дошло до скандала.

«Мне все равно, как меня зовут, лишь бы в печь не затолкали!»

«Работает смена Помазка!» — сказал Глебов про себя, не замечая, что сам воспользовался кличкой. Сдержал закипающую злость. Совершенно по-другому ведут себя Морозов и Лиманский. Мужики как мужики. Есть своя рабочая гордость. Они бурильщики и не позволят, чтобы их называли Помазками.

Из головы не выходил разговор с Шибякиным. Начальник экспедиции прилетал на вертолете, а не добирался пешком, как было до этого. Вода в озере с края синела, а дальше чернела: задернули тучи. В светлой стороне отражался лес, и зелень добавляла новые краски в осеннюю палитру.

Шибякин ходил, развернув плечи, непомерно высокий. На обветренных щеках, как заплатки, следы обморожения. Привез радостную весть: экспедиция получает радиостанции, и все буровые будут связываться с диспетчером. Смогут передавать заявки на продукты для столовой и на все материалы.

Приглядевшись к начальнику экспедиции, Глебов заметил его озабоченность. Понял: прилетел Шибякин не ради того, чтобы сообщить о получении радиостанций. Поглядывал он на вышку, словно видел ее впервые.

«Воды у вас море. Не хватает лишь парохода, — повернулся к Глебову и, стараясь поймать его глаза, спросил: — А превентор не забыли поставить?»

«Василий Тихонович, вы же сами видели».

«Не приметил. Защитный подход сделали?»

«Посмотрите, если мне не верите», — неожиданно вспылил Глебов.

Подошел Помазок. Геологическая куртка залита глинистым раствором. Остановился рядом, бесцеремонно прислушивался к перепалке. Подмигнул Глебову, словно хотел сказать: «Мастер, ты на меня наседал, а начальник экспедиции тебе рога обламывает! Вот как бывает!»

Глебов почувствовал, что у него загорелось лицо.

«Лапшин, занимайтесь делом!» — сказал он резко помбуру.

Но Помазок сделал вид, что приказание Глебова к нему не относится, он сам хозяин и без подсказки найдет себе дело.

«Глебов, не ерепенься. Если спрашиваю, значит, есть причина, — уже спокойнее сказал Шибякин. — Слышал, что произошло на Пурпее?»

«Был слух об аварии. Григорьев к нам в техникум приезжал, рассказывал, как тушили пожар!» — сказал, оживляясь, Александр Лапшин.

Глебов нетерпеливо посмотрел на Помазка. «Понял, почему ты лезешь на глаза начальству, — подумал он. — Закончил техникум, а работаешь помбуром. Глебов, пэтэушник, — мастер, а он, Александр Лапшин, — лишь помбур! Если он этого добивается, готов уступить ему свое место. Смену отработал — и порядок. А здесь крутись как белка в колесе. Смена работает, а ты около нее как часовой на посту. Электрическая лампочка под потолком и я круглые сутки на работе».

«Я к тому затеял разговор, — Шибякин в упор посмотрел на Глебова, насупил брови, потом перевел строгий взгляд на Лапшина. — В Пурпее могли аварии избежать. А из-за халатности бурового мастера пожар свирепствовал восемь месяцев».

«Совершенно верно, — снова ввязался в разговор Лапшин. — На месте скважины озеро образовалось!» Желая блеснуть своей осведомленностью о делах в других экспедициях, Александр Лапшин напомнил об аварии в Тазу.

«Кстати, авария там произошла тоже по вине мастера — Кожевникова!»

«Неправда, Лапшин! — прервал Шибякин. — Там оказалось аномальное давление! И при опасности Кожевников не убежал от скважины, а сумел закрыть заслонку превентора».

«Так оно и было, — подтвердил Глебов. — Я работал в бригаде Кожевникова».

«Не знал, что вы работали с Павлом Гавриловичем», — сказал Шибякин и перешел на «вы», признав его как равного.

«Так сколько вы прошли, Глебов?»

«Двести метров!»

«Начало есть!» Василий Тихонович, когда остались одни, рассказал Глебову, что авария в бригаде Кожевникова, как ни странно, помогла открыть Пурпейскую структуру, богатейшее месторождение с площадью более тысячи километров. Назвали его Губкинским, в честь академика. Газовый фонтан мобилизовал на новые поиски. Заставил перейти на Пур. Бригаде Глебова и требуется доказать, что скрыто за Уренгойским валом.

«Пройдете пятьсот метров, пришлю инженера, чтобы провел каротаж. Передадите мне по рации».

«Василий Тихонович, вы приказываете, будто у меня стоит рация!»

«Если не стоит, будет стоять. Каждый день жду самолет. Первая рация — ваша! Но еще раз говорю — будь внимателен!»

Утром Шибякин присутствовал при смене вахт. На столе перед ним лежал круглый лист с диаграммой выработки.

«Девять метров прошли за смену, — объявил Александр Лапшин. — На рекорд тянем».

«Выработка по бригаде лучшая», — охотно согласился Глебов и выразительно посмотрел на Морозова.

«Морозов, хочу вызвать тебя на соревнование», — сказал с вызовом Александр Лапшин.

«Поговорю с ребятами!» — прежде чем принять какое-либо решение, Морозов всегда советовался со своими рабочими.

Глава третья

1

Целую неделю в Салехарде, на улицах деревянного города, встречали ненца в изодранной малице. Он упрямо расспрашивал прохожих, как ему добраться до Пура.

Многие из горожан не знали ненецкого языка и недоуменно пожимали плечами, а то направляли в интернат для ненецких детей или в окружном.

Пирцяко Хабиинкэ смотрел умоляющими глазами, настойчиво объяснял приметы своей тундры. Иногда начинал злиться, что никто не знал о существовании больших озер, болот и рек Пяко-Пура и Пур-Пе. Один раз бригадиру попался сведущий человек, геофизик из экспедиции.

— Далеко ты, мужик, забрался! — Он удивленно смотрел на ненца с клочковатой маленькой бороденкой и длинными косами волос. — Топай на аэродром. Если летчик подбросит, будешь дома!

— Аэродром? — переспросил Пирцяко Хабиинкэ. Перед глазами снова возникли гибнущие олени на Пуре. Показалось — а так бывало не один раз, — что со всех сторон на него смотрели оленьи продолговатые глаза, выражая муку и страдания. Он не хотел вспоминать, но видение не отпускало. — Аэродром!

— Все понял, молодец, мужик!

Пирцяко Хабиинкэ вернулся на Ангальский мыс. Здесь его ссадили с машины бородатые парни. Маленькие домики кончились, они разбежались в разные стороны, как упрямые важенки и хоры. Сбоку дороги увидел кусты яра и обрадовался крепким ветвям. Начиналась знакомая тундра, к которой он привык: жесткая трава, болотные мхи и стелющиеся кустики брусники и голубики. Слева поблескивала рыбьей чешуей широкая Обь. Сейчас он не обращал внимания на реку, не интересовался пароходами и самоходными баржами, все его мысли занимал далекий Пур. Знакомая с детства река с исхоженными берегами, заливами и отмелями представилась ему особенно дорогой и красивой. Он знал все броды, где перегонял во время каслания свое стадо оленей. Помнил самые рыбные места.

В конце большого поля Пирцяко Хабиинкэ наткнулся на деревянный дом с острой крышей — настоящий чум. Двери то и дело хлопали, и в открывшуюся дыру входили и выходили люди. Тащили на себе рюкзаки, спальные мешки или ящики. Пастух сел на траву и долго смотрел на дверь. Старался отыскать хорошего человека, которому мог бы рассказать о своей беде. Представил Сероко — председателя поселкового Совета. Хотел знать, что бы он делал, если бы к нему в избу ввалилось сразу столько людей? Сидит сейчас, наверное, без дела и смотрит в окна.

Не отыскав нужного человека, Пирцяко Хабиинкэ осторожно вошел в помещение аэровокзала. Сразу оглох от громких голосов людей. Казалось, что все старались перекричать друг друга. Каждый, на кого он смотрел, торопился просунуть голову в круглую дырку, как в пасть капкана на песца.

Пирцяко Хабиинкэ тоже попробовал затолкать свою взлохмаченную голову в круглую дырку, для этого ему пришлось встать на носки. От страха закрыл глаза, а распахнув узкие щелки, упершись плечами в края стекла, увидел сидящую женщину. Она напомнила ему Марию. Лицо скуластое, нос пуговкой. Только волосы светлее, как подпушка у важенок.

— Что надо?

Пирцяко Хабиинкэ отпрянул.

— На Пур надо. Там баба и мальчишка!

— Ищи начальника аэровокзала.

Добрые люди привели Пирцяко Хабиинкэ к начальнику летного отряда Васильеву.

— На Пур надо. Там баба и мальчишка.

Васильев понял. За долгие годы работы на Ямале он перевез сам тысячи охотников и оленеводов. Стоящий перед ним ненец был из самого необжитого края, куда летали по заявкам экспедиции.

— Вылет есть на Уренгой? — спросил Васильев у диспетчера.

— Вертолет из Ухты везет баллоны с газом для экспедиции.

— Понятно! — Васильев сочувственно посмотрел на стоящего перед ним ненца.

По встревоженному лицу начальника в синей фуражке Пирцяко Хабиинкэ понял, что дело совсем плохо. Сморщил лоб, как от сильной боли, и начал быстро-быстро объяснять:

— На Пуре олешки. Стадо. Там баба и мальчишка!

— Знаю. Ты рассказал. Приказать вертолетчикам, чтобы взяли тебя на борт, не имею права. Сумеешь уговорить — твое счастье! — Васильев вытянутой рукой показал на стоящий за окном Ми-8.

Пирцяко Хабиинкэ впервые видел вертолет. Показалось, что перед ним огромный комар. Такой же горбатый. Того и гляди, сейчас взлетит.

— Летал?

Пирцяко Хабиинкэ испуганно замотал головой.

Пирцяко устроился за вокзалом, сидел, привалившись спиной к толстым бревнам. Через широкое песчаное поле ветер приносил разные запахи. Тянуло сыростью от Оби, горьковатой смолой елей от леса, с болот накатывало пряно дурманящими запахами трав и ягод.

Коротка на Севере летняя ночь. Не успело солнце сползти к горизонту, как торопливо пошло наверх.

Открыл глаза Пирцяко и не поверил: рядом с первым большим комаром присел второй, зеленый и горбатый.

Пирцяко Хабиинкэ заспешил к прилетевшим летчикам. Обошел вертолет кругом, задрав кверху голову. Резкий запах керосина защекотал ноздри, как понюшка нюхательного табака. Он громко чихнул, как будто выстрелил из берданки.

— Будь здоров! — раздался сверху голос. Открылась дверь, и по лестнице опустились на землю несколько человек. Все, как один, в одинаковых синих фуражках.

Пирцяко Хабиинкэ усвоил: начальник должен быть в фуражке. Его окружили одни начальники.

— Начальник! — просительно сказал бригадир, обращаясь ко всем сразу, протягивая руки. — На Пур надо. Там баба и мальчишка. Стадо.

— Не пойму, чего он лопочет? — обратился бортмеханик к товарищам.

— На Пур просится, — объяснил второй пилот. — А Уренгой как раз на Пуре!

— Мы баллоны везем! Не можем взять. Газ, ты понял? — сказал командир вертолета.

Пирцяко Хабиинкэ замотал головой, сморщив лицо. Какой газ? Филька в фактории никогда о нем не говорил. Председатель колхоза не знал о газе!

— Не понял? — допытывался второй пилот, смотря с участием на ненца. — Ну как тебе объяснить. Огонь везем. Ты видел огонь у костра? Так у нас здесь тысяча костров. — Минуту подумал и добавил: — Не сто костров, а десять тысяч. Пожар может быть. Ты понял, пожар?

— Пожар плохо, плохо пожар! — закачал головой бригадир и зацокал языком. Пожары он видел. Видел, как горела тайга, как горела тундра с торфяниками. — Пожар плохо!

— Дошло! — обрадованно сказал второй пилот. — У нас баллоны с пропаном. Чуть что — и взрыв. А это пострашней, чем пожар!

Летчики ушли. Пирцяко Хабиинкэ сел на землю напротив вертолета и стал караулить. Терпения ему не занимать: он хороший охотник. Прошел долгий день. Прилетали и улетали самолеты, подымая песчаные облака, а он сидел на том же самом месте, засунув руки в рукава малицы. О чем он только не передумал! Видел сны. Они являлись к нему один за другим, бесконечно длинные…

Утром к вертолету пришли летчики. Увидели сидящего Пирцяко Хабиинкэ и удивились.

— Здравствуй, мужик! — сказал командир вертолета. — Неужели ты вчера ничего не понял? Газ мы везем в Уренгой. Газ!

— Пожар, — повторил объяснение второй пилот.

— Сергей Васильевич, — раздался вдруг женский голос, — в прошлый раз в оба глаза к вам комары забрались, а сегодня что за пожар у вас?

Все разом обернулись на глубокий низкий женский голос. А второй пилот стремительно подошел к женщине, поцеловал ей руку и торжественно объявил:

— Моя спасительница. Мария Петровна.

Члены экипажа, которые в подробностях знали историю, приключившуюся со вторым пилотом, с интересом посмотрели на миловидную женщину в ненецкой кухлянке и один за другим представились ей. Начался непринужденный разговор. Выяснилось, что Мария Петровна детский врач, но на Севере приходится заниматься более широкой практикой, особенно когда вылетаешь к оленеводам, в дальние становища.

Из всего, что говорилось, Пирцяко Хабиинкэ услышал знакомое имя Мария. И он, осмелев, встал рядом со вторым пилотом, на которого женщина смотрела чаще, чем на других. И сейчас она взглянула на него, что-то весело рассказывая. И вдруг замолчала, будто что-то вспомнив.

— Ты Пирцяко Хабиинкэ? — не то вопросительно, не то утвердительно сказала женщина и, не дожидаясь ответа, заговорила по-ненецки. А потом с обезоруживающей улыбкой подошла к командиру вертолета:

— Константин Николаевич, вы ничего мне не объясняйте. Знаю, что по инструкции не положено. Но этот ненец должен улететь в Уренгой. Сергей Васильевич, придумайте что-нибудь. Случай с этим ненцем — это посерьезнее, чем два комара в ваших глазах. Прошу вас.

— Что будем делать? — после недолгого молчания, ни к кому не обращаясь, спросил командир вертолета.

— Запишу его в путевой лист, — ответил второй пилот.

— Записывай. Должен же ты отблагодарить Марию Петровну, которая спасла тебя от твоей же глупости, когда ты решил, что потерял зрение, а дело-то оказалось комариное.

Русская женщина в ненецкой кухлянке постояла на краю взлетного поля, пока не скрылась из глаз управляемая человеком птица.

Низкие своды вертолета напомнили Пирцяко Хабиинкэ родной чум. Стояли впритык ящики с красными круглыми поленьями. Зачем везут дрова? На Пуре тайга! Он постучал согнутым пальцем по железу и удивился еще больше. Неужели железо будет гореть? Почему мужики говорили о пожаре?

— Газ, газ! — несколько раз подряд повторял ненец новое слово, чтобы его хорошо запомнить. Что принесет газ его родной земле? Его Пуру? Рекам и болотам? Стадам оленей? Ягельникам?

Никто не видел, как Пирцяко Хабиинкэ вышел из вертолета, за руку попрощался со всеми начальниками. А вертолет скоро ушел в обратный рейс. Так случилось, что экипажу больше не пришлось лететь в Уренгой, и никто в поселке не узнал, что привезли вертолетчики давно пропавшего ненца.

Пирцяко Хабиинкэ не стал задерживаться на берегу ненавистного Пура. Казалось, каждое дерево: кедрач, ель и кусты по берегам напоминали о постигшем его горе. Решил зайти в поселковый Совет, поговорить с Сероко, спросить, не знает ли он, где его чум с бабой и сыном. Но изба Сероко затерялась среди новых изб, искристо желтых от вытаявшей смолы. Дорога неожиданно прицела бывшего бригадира к бане. Срубил ее когда-то Филька. Напарившись, приемщик с разбегу бросался в холодную воду реки. Но сейчас из бани при нем выбегали незнакомые мужики, красные, распаренные. Прыгали в Пур и снова убегали париться.

Пирцяко Хабиинкэ вдыхал новые для себя запахи. Чем больше ходил, тем сильнее появлялось желание снова отправиться в путь. Он ловил мысль, как убегающий аргиш: не понимал, что произошло с его родным Пуром, тундрой, тайгой, поселком, и это не давало ему покоя.

Мудрые советы давал ему отец. Давно он откочевал в другую тундру. Пирцяко Хабиинкэ тогда сам запряг белых важенок. Посадил отца на новые нарты. Положил тынзян, хорей, карабин, патроны, лук со стрелами, пасть для песцов и сеть для ловли рыбы. Ему захотелось побывать на Хальмер-Ю, покричать отцу, спросить его совета. Не приведет он с собой жертвенного оленя, но старик должен его простить. Порвет свою рубашку и привяжет к палке пестрые ленточки.

Хороший аргиш за четыре мерки приходил к Хальмер-Ю, а бригадиру пришлось неделю добираться по тундре до места погребения. Отсюда уходил кочевать в другую тундру весь род Хабиинкэ. Недалеко от леса, на краю болота, где торчал острый камень, задернутый зеленым мхом, в разных местах чернели нарты. В траве белели оленьи рога.

В трещине камня стоял божок. Посмотрел Пирцяко Хабиинкэ на голову Великого Нума и на его щеках не увидел следов жертвенной крови.

— Ге-ге-ей! — громко закричал он, приставив развернутые ладони ко рту. — Отец, ты слышишь меня? Я пришел поговорить с тобой! Нет мне счастья в тундре.

Никто не ответил Пирцяко Хабиинкэ с Верхней тундры. Но он знал, что отец должен отозваться, подать ему дельный совет. Надо набраться терпения и ждать.

Прошел долгий день. Пирцяко не мог сказать, когда он засыпал, когда бодрствовал. Боялся открыть глаза. Вдруг ему показалось, что он услышал глухие слова своего отца. Без зубов отец шепелявил. Не все слова Пирцяко разобрал. Они глохли где-то вдали. Но почудилось ему, что отец за что-то рассердился на него. Наверное, за то, что долго без дела шастал по тундре. И еще будто отец распорядился: «Возьми мой карабин». — «Если я возьму твой карабин, как ты будешь отбиваться от волков?» — спросил Пирцяко. «У меня есть хорей. Разве ты забыл, что я убил им двух волков?» — «Помню. Башку еще не растерял».

Вооружившись карабином, Пирцяко Хабиинкэ знал, что его никто не осудит за совершенный им поступок. Он не ограбил отца, который откочевал в Верхнюю тундру. Придет время, и он вернет карабин на место. Плохо оленеводу без ружья и карабина. Особенно трудно приходится в месяцы Большой Темноты и Отела. Волки тогда особенно наглеют.

Никогда Пирцяко Хабиинкэ не гонял оленей по одному следу, чтобы не выбивать ягель и траву. И, возвращаясь с Хальмер-Ю, пошел по незамятой траве и неразбитым ягельникам. Тундра с моховыми кочками и мягкой подстилкой, где земля пружинила под ногами, скоро кончилась. Перед грядой леса он вышел на песок. Ему надо возвращаться на родную землю. Забота о ней — его дело. Может быть, других это не заботит. А он понял советы отца. Старые люди уходят в Верхнюю тундру, а другие, новые ненцы, приходят на землю. Живет его Няколя. Родится еще один мальчишка. Им придется гонять стада оленей и каслать к самому холодному морю. И жить им еще долго-долго. Сыновья станут мужиками, и от них пойдут ребята. И они тоже будут гонять стада оленей. Им всегда будет нужна тундра с хорошими ягельниками, тайга со зверьем, реки с рыбой. Новые люди тоже пусть приходят. Их железный комар вернул его в родную тундру.

Глава четвертая

1

Размахивая неторопливо топором, Шибякин тесал бревно. Щепа не летела по сторонам, а тяжелым сколом вытягивалась у его ног. Неизвестно, куда ляжет потом толстая ель, переводом для избы или подымется слегой на крыше, но зря не пропадет. Иногда он тыльной стороной ладони смахивал пот со лба и позволял себе немного отдохнуть. Хитро прищуривал веки, стараясь взглянуть на себя чужими глазами.

Кто он на самом деле? Плотник или начальник экспедиции? Представил вдруг, какой случился бы переполох, если бы встретил сейчас его бывший заведующий кафедрой. Профессор, с трудом признав в нем своего студента, сказал бы недоуменно:

«Батенька, неужели я учил вас этому? Инструмент… топор не по моей части!»

«Сущая правда, — загудел бы он басом. — А опыт подсказывает, что надо обучать в институте, кроме знания основных предметов, еще плотницкому делу, сварке, ремонту тракторов и вездеходов, а также слесарному и печному мастерству. Стоит познакомить и с работой поваров! Экзамены принимать по названным предметам со всей строгостью!»

К своему удивлению, Шибякин не мог понять, почему вдруг вспомнил старого профессора. Он давно уже его не встречал, а в Тюмени познакомился с милой и обаятельной женщиной — Калерией Сергеевной Дудолатовой. Она прилетала из Москвы в группе ученых защищать начальника геологического управления — «папу Юру», а заодно и давние научные прогнозы Губкина. Нашлась группа «умников», которые предлагали свернуть в области поисковые работы как неперспективные. Доказывали, что нефти и газа за Уральским хребтом нет. А газовая скважина в Березове — чистая случайность.

Противникам Губкина не удалось выиграть бой. На выездной сессии Академии наук СССР в Тюмени была четко определена программа для бурения на всех перспективных площадях на нефть и газ. В их числе была названа и Уренгойская платформа.

Шибякин не спеша восстанавливал разговор с Калерией Сергеевной, которая, как он узнал позднее, оказалась ученицей Губкина. А тогда он заметил особое уважение ученых к немолодой женщине с седым пучком волос и открытым, простым лицом.

«Рада с вами познакомиться. Посчитаю большой удачей для себя, если вашей экспедиции удастся открыть: нефть или газ за Уренгойским валом, — будет доказана прозорливость Ивана Михайловича Губкина. Счастья вам и удач!»

Шибякин поплевал в ладони и вновь взялся за топор. Тесал он не по шнурку. Радовался, что выдерживал прямую линию и ни разу не залетел в сторону. «Вот так-то обстоят дела, товарищ инженер по бурению нефтяных и газовых скважин». Что ему до возможного удивления профессора из института! Своя голова на плечах. Привык работать, а не сидеть сложа руки или пролеживать бока. С детства не делил работу на свою и чужую. Преуспел во многих ремеслах, но не хвалился этим. С рабочими разговаривал просто, давая понять, что «лепить ему ваньку» не нужно. Диковинными названиями его не проймешь. Умеешь работать — покажи на деле.

Шибякин сам встретил прилетевшую из Надыма бригаду плотников с пилами и деревянными ящиками с инструментом. Бригадир в заячьем потертом треухе смотрел нагловато. Видно, привык ошарашивать своим нетерпением и мудреными словами.

«Начальник, рубить как будем? В крест или лапу? — смотрел не мигая, перекатывая папироску из угла в угол по губе. — В договор надо записать. Если в лапу рубить — одна цена с ряда, а в угол — другая!»

«Откуда сам-то?»

«Мы вологодские… Топором крестимся…»

«Топором и бреемся! — закончил присказку Шибякин. — Когда в лапу избу ставить, отгнивают концы. — Забыл, бригадир? Будем ладить дома в угол!»

«В угол, понятно, фасонистее, и материал сбережем. Потешный ты, начальник. Сам все знаешь, а нас пытал. Вроде в нашем деле мастак?»

«Мастак не мастак, а избу поставлю!»

«И сам окосячишь?»

«Эка невидаль!»

Бригадир плотников с уважением посмотрел снизу вверх на высокого, широкоплечего Шибякина.

«Начальник, дай пять!»

Бригада ставит дома. А Шибякин тоже решил топором помахать.

Двенадцать лет назад так вот играючи, преисполненный радости, поставил он своими руками дом и вошел в этот дом с женой. Это был первый год его работы в Сибири.

День светлее не будет, выдался сероватый. Небо плотно задернуто тучами, ни одного просвета и щелки. Шибякин повернул лицо к ветру. Ветер не утренник, надо ждать перемены. Зимой к снегу, а летом к дождю.

— Ань-дорова-те! — поздоровался громко председатель сельского Совета Сероко. Остановился напротив Шибякина: — Здравствуй, начальник. Работаешь?

— Сам видишь. Тюкаю топоришком, чтобы не заскучать.

— Правильно говоришь. Ну я пошел. Буду бумажки питать. Печать надо ставить.

Через некоторое время Сероко пришел снова. На плече двустволка.

— Работаешь?

— Стучу.

— Я посижу около тебя. Ружье надо почистить!

Шибякин не ошибся в своем предположении. Ветер принес перемену. Понеслись к земле лохматые снежинки, выбеливая все вокруг.

— Погода идет! — сказал начальник экспедиции.

— Переневка. Охотнику хорошо, когда пороша.

— А охотишься?

— Однако, давно не гулял. Ядне Ейка бегает.

— А заведующий факторией охотится?

— Филька? — Сероко о чем-то вспомнил, нахмурил брови. — Филимон Пантелеевич нет, не бегает. Начальник!

— Я тоже начальник.

Сероко недоверчиво посмотрел на Шибякина, задрав голову. Сказал неторопливо, процеживая слова:

— Большой начальник не будет махать топором. Ты маленький начальник, шибко маленький начальник.

— Ты, стратег, пожалуй, прав, — громко захохотал Шибякин. — Здорово угадал. Большой начальник далеко отсюда. — Посмотрел на недотесанное бревно. Представил, что перед ним стоит не председатель поселкового Совета Сероко, а крепко сбитый, жилистый Ничипуренко. Построил украинец со своей бригадой почти весь поселок Газ-Сале. На любой вопрос отвечал без заминки: «Сробим. То очам боязно, а руки робят!» Отказался ехать с ним Ничипуренко, не захотела его Солоха бросать обжитую квартиру и снова ютиться в балке.

«Один я в Уренгое, как кол осиновый, торчу!» — подумал Шибякин снова и снова вспоминал о том, как получал назначение.

«Шибякин, — гудел „папа Юра“ в своем большом кабинете, завешанном картами, — ты вникай как следует в картину. Присмотрись, какими красками раскрашена площадь: где болота, где озера. Землю между ними не ищи. Изредка встречаются островки с песками. Крымский пейзаж не обещаю, но песок найдешь. Сейсмографы мне все уши прожужжали: перспективную площадь наметили. Вот ваша экспедиция и разберется во всем. Где что запрятано? Пока наш брат бурильщик не выдаст керн с породой — теория остается теорией. Ты меня понял? — Он вытянутой рукой обвел большой полукруг на карте: — Все тебе отдаю: Уренгойский вал и все земли за ним. Владей и царствуй!»

Еще в кабинете «папы Юры» Шибякин старался представить огромную площадь болот. Цвета на карте приобретали для него реальное значение. Начальник геологического управления не хотел его запугивать, но голос его звучал тогда тревожно. Уренгой оставался «белым пятном» на карте. Край охотников. Оленеводы обходили его стороной. «Папа Юра» решительно махнул рукой и сказал:

«Понятно, край света!»

Начальник управления долго давал советы, обещал помощь. Шибякин не сразу в раскручиваемом клубке голубых линий нашел нужный ему Пур. Пересек Тазовскую губу и двигался вверх по новой реке. Старался понять, как придется перетаскивать грузы для экспедиции.

«Что хрюкаешь, Шибякин? Недоволен назначением?»

«Грузы как доставлять?»

«Надейся на реки. Они наши кормилицы и единственные дороги! Придется строить аэродром. Подыскивай подходящую площадку. Авиаторы помогут!»

Шибякин представил, как вытянулось лицо у «папы Юры», когда получил его дерзкую телеграмму: «Принимаем самолеты на Пур». Вспомнил одну охоту с «папой Юрой» на уток. Сидели у костра. Кто-то затянул песню:

Там, где пехота не пройдет, Пройдут стальные наши танки.

«Папа Юра» подхватил песню, во выводил свой припев:

Там, где в болотах всем тонуть, Пройдут бурильщики, пройдут бурильщики.

2

Шибякин направился в избу, смахивая с плеч липкий снег.

— Штаб экспедиции! — сказал он громко, затаивая смех. Потоптался на повороте и шагнул в комнату, пригибаясь. Маленькая комната меряна и перемеряна его широкими шагами. В длину четыре отмера, а в ширину — три. — А двину я весной на плоту ставить вышки. Посмотрим, как ты отнесешься к этому, Пур. — Сел около карты и задумался. Все грузы идут на Крайний Север по железной дороге до Лабытнанги. А дальше колдуй, придумывай, начальник, разные способы, чтобы доставить сотни тысяч грузов до места.

Не первый раз садился Шибякин за стол, переворачивая свои блокноты с записями. А выдавалась свободная минута, тянулся к книгам.

Потемнело. Шибякин зажег керосиновую лампу. Стекло отпотело, и лампа ярко засветила. Развернул карту. Всматривался в нее, словно и впрямь собрался в плаванье вниз по Оби. Показалось, что раздался стук в дверь. Распахнул дверь. В комнату, следя мокрыми лапами, прошагал с достоинством черный пес с белой отметиной на груди.

— Тяпа, ты откуда?

Пес прошел вперед. Начал старательно отряхивать шерсть. По всей комнате полетели брызги. Капля упала на горячее стекло керосиновой лампы, и оно треснуло.

— Зверь, что ты наделал? — с ужасом крикнул Шибякин. — Убить тебя мало. Но я добрый человек. Сегодня из-за тебя не придется читать.

Пурга налетела внезапно, и через полчаса снежный вихрь проглотил поселок со всеми разбросанными избами, факторией и подступающим лесом; скрылся и противоположный, низкий берег Пура, обозначавший себя невысокими елями и кустами.

Шибякин искренне обрадовался, что в такую пургу оказался в избе, а не в кабине трактора или вездехода. За прожитые годы все пришлось испытать. Раз три дня просидели с трактористом в пургу в тундре. Сожгли все, что могло гореть. Пережитое не забывалось.

Печку начало выдувать. Маленькие окошки скупо процеживали синеватый свет. После каждого удара в комнату врывался ветер, стремительно обегал углы, шелестел раскрытыми блокнотами и картами.

Шибякин зажег свечу.

Лежащий перед дверью Тяпа вскинул голову. Острые треугольники ушей твердели. Несколько раз пес подымался и переходил с одного места на другое; потом долго умывался, старательно прикрывая распушенным хвостом кончик носа.

— Тяпа, тебе не нравится пурга? — спросил Шибякин.

Пес посмотрел на начальника экспедиции выразительными живыми глазами. Побрел к печке. Лег не под дверцей, где дышал огонь, а сбоку, около стенки.

— Думаешь, пурга затянется? — Шибякин набросил на ноги малицу и уткнулся в книгу. Перед самым отъездом он затолкал в вещевой мешок том академика Губкина. Не один раз на досуге перечитывал статьи ученого, но сейчас ему захотелось по-новому осмыслить и понять то дело, которому так горячо предана была новая его знакомая Калерия Сергеевна.

Каждая статья в томе возвращала к первым пятилеткам, к далекому времени молодой республики. Открытие нефти в Западной Сибири родилось не само собой, а явилось итогом давних и многолетних изысканий. Геологи и сейчас в постоянном поиске. Они обследуют новые площади, добираются до самых глубоких мест на холодном Ямале. Предсказания и предвидения известного ученого сбываются. К тому же нефть превратилась в самый злободневный «политический продукт».

Шибякин нашел нужную закладку. «Нефтяная промышленность и задачи народнохозяйственной реконструкции». Начал читать. Забыл об ударах ветра, разыгравшейся пурге, лежавшей на полу собаке, топившейся прожорливой печке. Один абзац подчеркнул крепким ногтем. Посмотрел на лайку.

— Тяпа, как тебе не стыдно спать? — И, повышая голос, прочитал для себя вслух, чтобы лучше запомнить: — «Необходимо сосредоточить внимание и средства на более ограниченном числе объектов разведки и проводить поиск значительно быстрее. Вместо одной-двух скважин, как это делали до сих пор, в каждом из избранных для разведки районов одновременно должен закладываться целый ряд скважин». Я правильно решаю задачу. Надо ставить пять-шесть станков и бурить по всей площади. Глебов должен с этим справиться!

Шибякин сделал паузу, неторопливо прошелся по скрипучим половицам. Замороженные окна четко синели прямоугольниками льда. На полу около поддувала беспокойно плясали отблески огня. Вышел в сени за дровами. Постоял, прислушиваясь к ударам свистящего ветра. Показалось, что пурга стала сдавать.

— Печку надо подкормить Тяпа, — сказал громко. — Да и нам с тобой пора бы перекусить. Вижу, согласен!..

Прошло два дня. Пурга утихла. «Хорошо бы слетать домой, не зря жена перебралась с ребятишками поближе», — подумал Шибякин и усмехнулся: поближе здесь — это тысяча километров.

Василий Тихонович отгребал снег, когда появился председатель поселкового Совета.

— Идем в избу, — сказал Сероко, — большой разговор есть. — И достал из кармана сложенный лист бумаги. — Аргиш прибегал, бумагу привезли. Читай, однако!

— Мне бумага?

— Ты читай, читай! — В голосе Сероко послышалась строгость.

— Придется прочитать, если требуешь, — сказал Шибякин и, вчитываясь в буквы, громко произносил слово за словом: — «Окружном Ямало-Ненецкого округа предлагает всем председателям сельских Советов оказывать постоянную помощь изыскательским партиям геологов, топографов, которые проводят исключительно важную работу по определению природных богатств нашего края. Предоставлять избы для ночлега, выделять оленей для перебазировки, а также снабжать продуктами: мясом и рыбой!»

Шибякин посмотрел на Сероко.

— Читал бумагу?

— Много раз. Мы с председателем колхоза Вануто помогали тебе. Давали оленей на Пур. Что тебе еще надо?

— Стекло для моей керосиновой лампы, — сказал Шибякин и похлопал председателя сельского Совета по плечу. — А ты говорил, я маленький начальник.

— Маленько ошибался. Ты большой начальник! — Сероко поднял вверх руку, но, несмотря на все старания, не мог дотянуться до плеча Шибякина.

— Большой начальник и маленький начальник пойдут чистить аэродром от снега! — сказал требовательно Шибякин.

3

Кого угодно могла обмануть зимняя тундра. Мочажины и кустарники завалены снегом. Не за что глазу зацепиться, одни заструги на обкатанном крепком насте со струящимися тонкими косичками снега. Но Пирцяко Хабиинкэ узнавал места, где гонял оленей.

Ему повезло. Наткнулся на следы. Снег издырявлен острыми копытами оленей. Из круглых лунок выглядывают оторванные веточки березок и ниточки ягеля.

Оленевод двинулся за стадом. По выбитой оленями тропе ему было легко идти.

Пирцяко Хабиинкэ удивился, когда вышел к большой трубе — куда выше важенки. Как труба попала в тундру, он не знал. После мерки — пробега оленей животным давали отдых. А тут одна труба встретилась с другой, и вместе умчались куда-то вдаль.

На бугре Хабиинкэ нашел свое становище. Два чума ставили Хосейка и Арсентий, третий — его жена. В снегу глубокие дырки от шестов; лежали передутые черные угли от костров.

Пирцяко Хабиинкэ поднял маленький тынзян. Тынзян мог потерять Няколя. По поверью — это большое несчастье. Надо скорее догнать стадо и защитить сына. Но не было сил преодолеть последний переход.

На краю болота Пирцяко Хабиинкэ наткнулся на балок. Обошел его со всех сторон, утаптывая снег. Заглянул в замороженные окна. «Изба, не изба. Новый русский чум!» — сказал он, не скрывая удивления, хотя уже начал привыкать к неожиданностям.

С трудом открыл дверь домика и оказался в маленькой комнате. В углу на растопыренных ногах стояла железная печка. Но особенно бригадир обрадовался алюминиевому чайнику.

Отыскал топор. На полке оказалась буханка замерзшего хлеба, мясо и стеклянная банка с крупой.

Пирцяко Хабиинкэ повеселел. Топором нарубил сушняка. В печке запылал огонь, и по крашеному потолку заскользили капли воды. Крышка на чайнике запрыгала.

Оленевод согрелся, на руках ожили пальцы. Но неожиданно он снова стал мерзнуть. Зубы лихорадочно застучали.

Пирцяко Хабиинкэ начал глотать кипяток. Пот залипал глаза. Скоро он свалился и заснул. Иногда просыпался. Топил печку дровами и снова куда-то проваливался. Жажда не проходила. Пил, не мог досыта напиться.

Наступил день, когда голова перестала болеть. Пирцяко Хабиинкэ вспомнил, что ему надо догонять стадо, но в последний момент не хватило решимости бросить теплый чум. Привык к печке, чайнику. Удерживали и продукты. Он привык мало есть и мог пробыть в домике еще долго-долго.

В то утро оленевод с трудом растопил печку. Дым из трубы не рвался кверху, а полз растрепанными обрывками, царапал по крыше. Напрасно Пирцяко Хабиинкэ терпеливо дул на угли. Вырывались красные язычки огня, но, так и не набрав силу, гасли.

«Погода будет менять лицо», — твердо решил мужчина и, приоткрыв дверь, посмотрел на поляну. Немного потоптался и отправился за дровами. На недавней пороше нет следов зверей. «Погода будет менять лицо! — еще увереннее решил он. — Белки не шелушат шишки и забились в дупла. Попрятались по норам лисы и горностаи. Надо и мне возвращаться в чум. Хорошо, что он у меня есть!»

Ночью обрушился ураганный ветер. Деревья в лесу застонали. Балок беспрерывно раскачивало, и Пирцяко Хабиинкэ боялся, что ветер сорвет его и погонит по тундре, как ветку или лист. Он лежал на полу около печки. Ветер давно выдул тепло и отыскивал все новые и новые дырки, и около щелей шевелились мохнатые снежные усы. Балок стонал. Скрипели раздираемые листы фанеры, вылетали гвозди и шурупы.

В завихренных облаках снега иногда мелькал просвет, но серый свет не давал понять, наступило ли утро или кралась ночь. Снова наваливалась темнота, буря не прекращалась.

Прошло три дня. Пирцяко Хабиинкэ проснулся от тишины. Долго не мог сообразить, что произошло. Протянул руку к печке и сразу отдернул от холодного железа. Углы балка заткал серебристый иней. Дверь открыл после сильного удара: перед балком намело высокий сугроб.

День выдался светлый. Снег искристо блестел, слепил глаза. Всюду следы зверей, подушки лап, острые коготки и крестики птичьих пальцев.

«Раздолье сейчас для Ядне Ейки!» — подумал Пирцяко Хабиинкэ и удивился: почему он так часто его вспоминал?

Где-то раздался глухой выстрел.

«Не успел подумать, тут как тут Ядне Ейка, — оторопело решил Пирцяко Хабиинкэ, и понял, что не рад этой встрече: — Расскажет, что видел Пирцяко Хабиинкэ. Скажет, что не добрел Пирцяко Хабиинкэ до стада».

Надо было оставаться на месте, но Пирцяко Хабиинкэ упрямо пошел на выстрел, протягивал ступни со скольжением, чтобы меньше проваливаться в глубокий снег.

Между стволами деревьев мелькнул человек. Пирцяко Хабиинкэ ошибся: охотник оказался выше низкорослого Ядне Ейки, сильно сутулился.

Залаяла собака. Посадила белку и нетерпеливым голосом звала к себе хозяина. Охотник выстрелил. Заскользил на лыжах, уходя под завесу осыпающейся с деревьев кухты.

«Кто вышел гулять?» — Пирцяко Хабиинкэ начал вспоминать знакомых охотников с фактории и удивлялся, что помнил их имена: с некоторыми дружил, обменивался порохом и дробью. Пырерка должен пять рублей, но не отдал. «В кого уродился хитрый Пырерка? — подумал он и пожал плечами. — Бубен сделал как для шамана. Сам хочет учиться шаманить. Большой Мужик — вот кто настоящий шаман!»

Пирцяко Хабиинкэ скоро забыл об охотнике. Вернулся в балок. Печка топилась, и он прислушивался к шумевшему чайнику, ждал, когда в пляску пустится звонкая крышка. Слушая, как поет огонь, он вдруг подумал снова об охотнике. Могли бы посидеть в тепле, погонять чай.

Только ненцам-пастухам знаком настоящий запах: снега. Первого, когда легла мягкая, пушистая пороша; настового — в месяц Большой Темноты; весеннего, вызолоченного красным солнцем.

На Ямале еще свирепствовали пурга и метели, а весна уже осторожно кралась рыжей лисой. Под снежной целиной провисла первая капелька. Прогревшись в естественном парничке, карликовая березка готовилась выбросить из набухших почек клейкие листочки; тянулись в рост слабые стебли пушеницы с тяжелыми головками.

Пришло в тундру время таяния снегов и весеннего звонкого ветра. На горбатых мочажинах и на взгорках заводили бои курпачи.

Пастух в стаде, отворачивая лицо от морозного ветра, громко скажет:

«На аргише едет месяц Отела. Скоро надо ждать маленьких олешек!»

Еще не раз будут налетать снежные бури и ветер выжимать из тумана мелкий, сеющий дождь; дни пойдут на прибавку, и частым гостем станет солнце. Перечеркивая небо ровными линиями, полетят утки и гуси. Гомоном птичьих голосов и сплошными криками огласится тундра.

Пирцяко Хабиинкэ, присматриваясь к рыхлому снегу, озабоченно качал головой. Зима доживала последние дни. Наст сдавал, и просовов становилось все больше.

Пастух всегда остается пастухом, есть у него стадо или нет. И Пирцяко Хабиинкэ не изменился. Для него все времена года распределены по трудностям. Нелегко приходится летом, когда оленей заедают комары и оводы; трудно находиться в стаде в снежные бури и пургу; весной оленей мучает талая вода и копытка; не приносит облегчения осень. Появились грибы, и оленей не удержать на месте.

Думая о своей работе, он никогда не забывал о помощниках-лайках. Оленегонную лайку не сравнишь с охотничьей. Собака в два раза меньше, но свое дело крепко знает. Днем и ночью в охране. Не дает разбредаться оленям по сторонам, подгоняет отстающих.

Дни отела самые трудные. Важенки стараются отбиться от стада, спрятаться в кустарнике, а то и за сугробами снега. За ослабевшей оленихой с теленком охотятся волки и вороны.

Заставил себя не думать о стаде. Но все чаще слышал всхрапывание коров, щелканье копыт и треск рогов. И почувствовал угрызение совести: кто он на самом деле? Ненец или старый волк? «Почему ты, Пирцяко Хабиинкэ, топчешься позади стада? Забыл, сколько работы выпадает в месяц Отела? А еще хотел стать Лапландером — многооленным человеком!»

Он начал что-то лепетать в свое оправдание. Но подкравшееся чувство стыда за свое безделье не давало успокоиться. Первый раз осудил свой поступок, поддавшись захлестнувшей боли. Все ли он делал правильно?

Недалеко от леса Пирцяко Хабиинкэ увидел стоящие цепочкой грузовые нарты. Медленно шел к ним, как будто встречался со своей старой жизнью, понимая, как соскучился по привычной работе, лаю собак, свисту летящих тынзянов и хорканью оленей. Все нарты в разные годы он мастерил сам. Старательно ножом выстругивал копылья, просверливал дырки.

«Нельзя сейчас таскать большие нарты с грузом, — подумал он и озабоченно покачал головой. — Полозья режут снег. Надо беречь ездовых оленей!» Сразу узнал свои нарты. Только он затягивал веревки такими узлами, увязывая вещи, когда заставили стадо гнать на Пур. Через силу назвал реку, — чтобы не вспоминать о прошлом.

Пирцяко Хабиинкэ сел на край нарт и долго смотрел перед собой. Почему председатель колхоза Вануто и председатель поселкового Совета Сероко не заступились тогда за стадо? Разве им было не жалко оленей? Настоящие ненцы не могли вести себя так жестоко. Он оборвал свою мысль: «Каким ты стал разговорчивым, Пирцяко Хабиинкэ! Одни лодыри много говорят, но мало делают!» — «Самое трудное испытание — сидеть без дела», — постоянно говорил ему отец. А он этому научился — бегал без дела!

Сколько он помнил отца и мать, они все время были чем-то заняты. У него тоже не было свободного времени. Учился бросать тынзян, стрелял из ружья, ловил рыбу, ставил сети, осматривал пасти на песцов. Рос и постигал новую науку. Пришло время, и отец отвез его в школу. Он взял карандаш и старательно выводил за учительницей кружочки и палочки. «Тяжело сидеть без дела, — вздыхая, снова подумал он. — Отец всегда говорил правду!» Развязывая один за другим тугие узлы на веревках, он испытывал наслаждение, соскучившись по настоящей работе. Под шкурами нашел новую малицу, рубашку, штаны. Особенно обрадовался пимам и резиновым бродням с высокими голенищами. На нартах оказались и лыжи.

Встав на лыжи, Пирцяко Хабиинкэ сразу почувствовал себя бригадиром. К поясу привязал тынзян Няколи. Губы привычно складывались, чтобы свистом подзывать оленегонных лаек.

В конце дня услышал за лесом слабое похоркивание. Летом так олени сбивали шары комаров со своих теплых ноздрей. Осторожно заскользил между деревьями, ожидая увидеть отставшего оленя.

Звук нарастал, становился все громче и громче. Пирцяко Хабиинкэ шел уже без прежнего азарта, понимая, что ошибся. Снова ему пришлось убедиться, что с приходом людей на тракторах и машинах в тундре и тайге появилось много совершенно новых звуков. Раньше он понимал: на морозе трещали деревья, в ледоход гремел лед на реках; обламывая сучья, гулко падало срубленное дерево; сшибались лбами во время гона хоры, ломая рога.

В низине увидел ручей. Над открытой водой, между снежными берегами, подымались облака пара.

Пирцяко Хабиинкэ застыл, не в силах ничего понять. Не хватало, чтобы появился сейчас Большой Мужик и заварил в ручье чай! Превозмогая невольный страх, ненец спустился к воде и опустил руку: бежала теплая вода.

Не успел он немного пройти, куда меньше мерки, из-за деревьев выглянула высокая башня. Стояла она, будто растопырив ноги. Ни одно дерево так высоко не вырастало в тайге. Надо поставить друг на друга пять кедрачей, и им не дотянуться до верха.

Сверху бабьим фартуком свешивались черные трубы.

Пирцяко Хабиинкэ почувствовал, как верхний ветер ударил в переплетения вышки, будто в копылья нарты, и тихий свист прорезал уши. Тот же ветер раскачал трубы, и они зазвенели.

Но особенно поразил огромный замок. Такой же замок с дужкой, но маленький Филька вешал на дверях фактории. Зачем висел замок в воздухе — не догадаться.

Замок вдруг начал бешено крутиться, как будто стал шаманом. Пирцяко Хабиинкэ долго смотрел на сверкающий металл, пока у него не заболела голова. Надо было давно уходить, но он не мог сдвинуться с места.

На буровой Р-4 мастера Глебова шла обычная работа. Шаровая мельница перемалывала глину. Чмокали насосы, и по наклонным лоткам раствор, подогретый горячим паром, медленно двигался к устью скважины, чтобы насосы под давлением закачивали его в глубину.

Шло бурение. Бурильщики работали на площадке, за брезентом. Настало время наращивать колонну, и верховой отцепил очередную свечу. Труба скользнула вниз, раскачиваясь. Звонкие удары разносились по тайге, теряясь где-то за большим круглым озером.

Сильный воющий звук, который он принял за всхрапы оленя, заставил Пирцяко Хабиинкэ закрыть глаза.

Он ждал, что вышка, как большой комар, на котором он прилетел, оторвется от земли и скроется за лесом. Но она стояла на своих растопыренных ногах, увязнув в болоте.

— Продуем! — громко крикнул кто-то из подошедших людей и неторопливо направился вдоль трубы по снегу.

— Продуем, продуем! — перекликались разными голосами люди и торопливо догоняли ушедшего вперед мужчину.

Пирцяко Хабиинкэ, неожиданно увидел Большого Мужика. Узнал и крепко сжал руками карабин.

Шибякин задумчиво двигался вдоль трубы, постукивая по ней какой-то железкой с длинной ручкой. Потом все неторопливо пошли за Шибякиным от вышки. Он что-то громко сказал, и из земли вырвался свистящий, режущий звук. Снег побежал, оголяя землю.

«Летом вьюгу выпустили!» — испуганно сказал про себя Пирцяко Хабиинкэ. И подумал, что Большой Мужик — шаман.

В это время Шибякин поджег приготовленный факел, размахнулся и сильно швырнул вперед. Раздался оглушительный взрыв. Красное пламя вырвалось круглым шаром. Засвистело и вытянулось длинным языком огня. Лизнуло обнаженную траву, дотянулось до елочек — они исчезли. Жадный огонь продолжал входить в аппетит. Он старался как можно больше сожрать вокруг себя деревьев и кустарников.

Из-за ревущего огня Пирцяко Хабиинкэ не слышал, как трещали на елках хвоя и ветки. Обугливаясь, они вспыхивали.

Неожиданно Пирцяко вспомнил о красных поленьях. Их вез большой комар в Уренгой.

«Пожар везем к вам. Газ везем. Чай будете кипятить. Суп варить!» — говорил молодой парень в синей фуражке.

Шибякина окружили рабочие. Начали громко кричать, а потом подбрасывали его кверху.

Выходя из леса, Пирцяко Хабиинкэ старался разобраться в увиденном. Все картины перемешались у него в голове и не складывались. Продолжал пугать страшный ураган, вырвавшийся из земли, а потом и огненное пламя. Он не успел додумать до конца. Острые глаза заметили лежащую под елкой важенку-сырицу. Рядом с ней шевелился темный комок.

— Олененок родился! — добрея лицом, сказал громко Пирцяко Хабиинкэ и глубоко вздохнул, радуясь приплоду в стаде. Еще недавно он, бригадир, обязательно бы сказал: «Идет прибавление в моем стаде. Будет радоваться председатель колхоза Вануто. Я радуюсь!»

Теленок пытался встать. Задние ножки у него были посильнее, и он отталкивался ими, падал, тычась мордочкой в снег.

Пирцяко Хабиинкэ шел к важенке неторопливо, протянув ладонь с коркой хлеба. Он возвращался в мир понятных ему отношений, он не был жестоким, жил по закону, который унаследовал от отца, а отец — от деда. Случай с гибелью оленей на Пуре ожесточил его.

Глава пятая

1

Ядне Ейка не заглядывал к Фильке с самого Комариного месяца. В маленькой комнатке заведующего факторией пахло кислыми шкурами зверей и нафталином. Филимон Пантелеевич сидел, привалившись спиной к печке. Повернув обрюзгшее лицо к охотнику, приоткрыл один глаз и тут же сонно закрыл, собираясь досмотреть привидевшийся интересный сон.

Ядне Ейка, переступая с ноги на ногу, тяжело застучал новыми кожаными сапогами. Сапоги он получил от Шибякина. Они были на меху, с высокими голенищами, под коленями затягивались ремешками.

«Такие сапоги носят одни геологи!» — сказал громко Шибякин, особенно подчеркивая голосом: «Носят одни геологи».

Охотник пришел к Фильке, чтобы похвастаться обновкой, рассказать, что по его совету Большой Мужик приказал склады экспедиции перенести подальше от Пура, чтобы во время паводка их не смыло высокой водой. За добрую подсказку начальник экспедиции похлопал несколько раз его по плечу и сказал, даря сапоги: «За дело болеешь, это хорошо!»

— Пришел? — лениво спросил Филимон Пантелеевич, не сдерживал зевоты. — Что скажешь хорошего?

— Сапоги, однако, подарил Большой Мужик.

— Зря, — заведующий факторией плюнул на грязный пол. — Охота в самом разгаре, а ты дома сидишь? Вышел ты у меня из веры, ничего не дам под тетрадку. Ни пороха, ни дроби. Так и знай!

— Скоро ухожу гулять в тайгу!

— Ну-ну, ври больше! — раззадоривая охотника, сказал Филимон Пантелеевич. — Еще заявишь, что соболюшку приволочешь? Слышал твою болтовню. Вот он, соболюшка! — Словно неведомая сила оторвала заведующего от печки, он подскочил, как тугой резиновый мяч. В руках у него появилась дымчатая с черной спинкой шкурка соболя. Начал ее трясти, и зверек словно ожил и запрыгал. Каждая ворсинка золотисто переливалась.

Филимон Пантелеевич несколько раз ударил ладонью по шкурке, которую держал, и ворс поднялся еще выше, как будто втянул в себя воздух и стал еще пушистее.

— Хорош?

— Соболюшка как соболюшка! — через силу выдавил Ядне Ейка.

— Ты не ври! Прекрасная шкурка. Высший сорт!

— Кто притащил? — стараясь казаться совершенно равнодушным, спросил Ядне Ейка как о чем-то постороннем.

— Настоящий охотник, а не мазила! — Филимон Пантелеевич уставился на сапоги охотника и неожиданно сказал: — А ну, чучело, пройдись по комнате. Я послушаю, как они поют. Пройдись!

Ядне Ейка не тронулся с места.

— Ты пройдись, пройдись!

Чтобы позлить заведующего факторией, охотник сделал шаг. Ничего страшного не усмотрел и зашагал сильнее, ступая на подошвы.

— Слышишь скрип? Не сапоги, а целый оркестр подарил тебе Большой Мужик. Тебе теперь и белку не сбить. Хвалился Тяпой, а какой он у тебя соболятник? Так, шавка. Видел настоящего соболюшку? Выходит, не перевелся еще соболь, как ты мне болтал. Надо уметь стрелять.

— Кто притащил?

— Пырерка! — с явным удовольствием заведующий, факторией произнес имя удачливого охотника и даже прищелкнул языком. — Пырерка!

Ядне Ейка целый день проискал Тяпу. Заглядывал он и в избу к Большому Мужику, но там лайки не было. Не выпуская из рук ружья, ходил по поселку. Пока не разделается за свой позор с собакой, нечего ему идти гулять в лес.

Около Пура охотника неожиданно остановил Сероко.

— Что разбегался с ружьем? — спросил он строго у охотника.

— Надо, и гуляю.

— Однако, ты отвечай, когда тебя спрашивают. Я кто, по-твоему?

— Сероко ты. Председатель сельского Совета.

— Был председатель, а теперь Президент, — гордо сказал Сероко. — Тылко Вылко с Новой Земли рассказал, как ездил в Москву, к Калинину. Поговорили об олешках: об охоте и рыбалке. А когда прощались, Калинин сказал Тылко Вылке, что он Президент Новой Земли. Значит, я Президент Уренгоя.

— А мне все равно, кто ты, президент или председатель. Ты — Сероко. Раньше охотился, а теперь, однако, и стрелять разучился.

— Почему разучился?

— В тайгу гулять бросил ходить.

— Ты тоже здесь околачиваешься. Зачем вчера около магазина стрелял?

— По-пустому стрелять не буду, — отрезал Ядне Ейка. — Тяпу не видел? Черный пес с белой отметиной на груди.

— Гулять собрался?

Охотник промолчал.

— Лапы белые?

— Белые, как в пимах бегает. А Пырерку не видел?

— Кого ты ищешь? Собаку или Пырерку? Пырерка ушел в тайгу. Соболей мне показывал. Двух упромышлял!

Ядне Ейку затряс озноб. Он круто развернулся и направился к Пырерке.

Избушка у охотника маленькая, с крошечным окошком. Вместо двери подвешена шкура оленя — нюк. Даже невысокий Ядне Ейка не мог встать во весь рост и уперся головой в потолок.

Около костра сидела баба Пырерки. Под стеной лежали две лайки на привязи.

Ядне Ейка присел к костру. Протянул настывшие пальцы к огню. Женщина поставила на красные угли закопченный чайник. Ни о чем не спросила.

Скоро крышка чайника голосисто запела и пустилась и пляс. Женщина налила в чашку дегтярного чая.

Прихлебывая чай, Ядне Ейка внимательно оглядывал бревенчатые стены.

— В тайгу гулять иду, — сказал охотник после затянувшегося молчания.

— И Пырерка с ружьем утащился!

Голоса говоривших ударились о кожу бубна, и он рассерженно ответил глухим басом.

— В чуме за хозяина сидит, — сказала женщина и кивнула головой в сторону бубна..

— Собак оставил.

— Хозяин знает, кого брать, а кого оставлять!

«Утащил моего Тяпу», — подумал Ядне Ейка с обидой.

Он стал следить за чумом Пырерки — поджидать его возвращения. Через неделю в синих сумерках раздался шаркающий ход лыж. В облаках морозного пара двигался охотник. Впереди бежала маленькая лайка с рыжими подпалинами по бокам. Прячась за стволом лиственницы, Ядне Ейка проводил Пырерку, «Шаман! Из моего! Тяпы сделал другую собаку».

Вечером Ядне Ейка вошел в чум к Пырерке.

— Садись, — сказал охотник. — Чем недоволен, Ядне Ейка? Почему не пошел гулять, белка идет!

— Соболюшек добыл?

— Еще двух упромышлял.

— Лайка хорошо работала?

— Худого не скажу!

Ядне Ейка едва сдержался, чтобы не крикнуть: «Говори правду. Ходил с моим Тяпой? Где собака?»

— Однако, ты чай пей. Горячий. Приходил к бабе без меня. По какому делу приходил?

— Думал, что пойдем вместе гулять в тайгу.

— Не те слова говоришь. Врать научился.

— Пусть твой бубен скажет.

Пырерка задумался. Наморщил лоб. Пощипывал на бороде редкие волоски. Громко несколько раз кашлянул, и бубен донес к сидящим раскатистый звук, повторяя его.

— Что тебе сказал бубен? — нетерпеливо спросил Ядне Ейка. — Пусть скажет, куда пропал мой Тяпа.

— Молчит бубен! — Пырерка широко развел руками по сторонам, сощуривая узкие глаза.

Ночью выпал мягкий снег. Поселок сразу обновился. Избы под толстыми шапками выглядели нарядными. Снег прошелся широкой кистью и выбелил лес и кустарники.

Ядне Ейка подхватил свежий снег и поднес к носу, жадно затягиваясь. Почему он до сих пор толкался в поселке, когда должен быть в тайге? По белой пороше успели наследить белки, рябчики, и даже глухари оставили следы своих когтистых лап.

Охотник торопливо уложил нужные вещи в понягу. Рыжая сучонка безразлично смотрела на сборы. Не выказывала ни радости, ни беспокойства. Разве так вел себя Тяпа? Взбесился Ядне Ейка и пнул лайку ногой.

— В избу забралась, мало места на улице! — И чем больше он думал о пропавшем псе, расстраивался все сильнее и сильнее.

Пора выходить из избы, но Ядне Ейка все оттягивал время, находил разные дела. Показалось, что забыл запастись спичками, и снова заботливо заворачивал коробки в шкурку пыжика, чтобы надежно сохранить от сырости. Вдруг принимался перекладывать свою кладь и искал мешочек с солью.

Снег посинел, время шло к вечеру, а Ядне Ейка никуда не ушел.

Где-то в стороне раздались громкие хлопки трактора. Ядне Ейка затопал на шум работающего мотора.

2

Тракторист в замасленном полушубке ходил вокруг машины и постукивал по гусенице тяжелым молотком.

— Куда ехать собрался? — спросил он у Ядне Ейки.

— Иерам. Не знаю.

— Хочешь, прокачу?

— Тарем, тарем. Хорошо, ладно! — закивал головой охотник.

Из избы вышли Шибякин и незнакомый молодой парень.

— Вот так встреча, — сказал начальник экспедиции и, широко шагнув, оказался перед Ядне Ейкой. — Глебов, знакомься. Наш охотник. По его совету перенесли склады подальше от Пура. Как говорят: одна голова хорошо, а две — лучше!

Буровой мастер протянул широкую мозолистую руку.

— Василий Тихонович, уговори охотника отправиться со мной. Поможет выбирать дорогу к новой точке.

— К какой новой точке? Эту еще не добурили. Завидущий ты, Глебов. В кого такой уродился? — спросил Шибякин. Молодой мастер по неуемному характеру, напористости похож на него. — Не торопись, Глебов! Закончите работу, пришлю Ядне Ейку. А то сам прикачу с ним!

— Тарем! Тарем! — охотно закивал головой охотник. Обрадовался, что Большой Мужик нашел ему дело. Посмотрели бы сейчас на него Филька и Пырерко. Разве с ними Большой Мужик разговаривает, знакомит со своими товарищами? Теперь у него есть еще один знакомый — Глебов! Прислушался к непонятному разговору.

— Глебов, трубы без опрессовки не спускать!

— Василий Тихонович, разве я враг себе?

— Враг не враг, а торопливость твоя мне не нравится. Запомни: новая точка не уйдет. Ты мне керны давай скорее на Р-4. Ну ладно. Погоняй коняку! — приказал! Шибякин трактористу. — В жизни не встречал таких настырных мастеров!

Трактор, как застоявшийся конь, резко рванул с места, таща за собой на сваренных санях бурильные трубы. Ударившись друг о друга, они голосисто вызванивали.

— Ядне Ейка, что невеселый? — Шибякин внимательно присмотрелся к охотнику. — Почему не на охоте?

Ядне Ейка не мог скрыть от Большого Мужика своей боли. Неужели ему ничего не известно?

— Тяпы нет… Однако, и заболел…

— Я тоже давно не встречал лайку. Куда она делась? А тебя в самом деле знобит, — сказал Шибякин. — Случаем, ты не гриппуешь? Выпей-ка спирту.

— Однако, можно выпить! — Проглотив спирт, Ядне Ейка долго старался подцепить вилкой кусок муксуна.

Охотник не перевернул стакан, и Шибякин налил ему еще раз.

Обжигающий спирт не затуманил сознания, не снял боли с сердца. Ядне Ейка смотрел в лицо Большого Мужика и чувствовал, что в эту минуту нет для него никого дороже на свете.

— Я пошел.

— Лекарства прими.

— Тарем, тарем!

Выйдя из избы, Ядне Ейка захватил горсть снега. Высыпал в рот таблетки и принялся их пережевывать. Рот обожгло, и он глушил горечь снегом и жалел себя. Но щекам скатывались слезы; он не знал, что делать без Тяпы. Добытые Пыреркой соболя не давали успокоиться.

Небо вызвездило. Синеватые звезды разбежались но снегу, как стадо олешек. Охотнику показалось, что где-то далеко-далеко завыла собака. Голос глухой, как у черного пса.

Никогда охотник не переживал такой страшной ночи. Мир раскололся для него на две половины: на одной — его враги Филька и Пырерка, а на другой — друзья: Большой Мужик, Глебов и тракторист. Без них он не знал бы, что ему делать, у кого искать защиты. Самое главное — он нужен людям из экспедиции, в его советах нуждается Большой Мужик.

3

Никому из летчиков, кого встречал и расспрашивал Шибякин, Пирцяко Хабиинкэ не попадался. Так было и на этот раз. Командир вертолета на вопрос начальника экспедиции только развел руками. Но, взглянув на огорченное лицо Шибякина, широко улыбнулся и молниеносно вытащил откуда-то три великолепные луковицы.

— Не огорчайся, начальник, и принимай подарок. Найдется твой ненец.

Вертолет улетел. А Шибякин незаметно топил руку в карман. Гладил круглые, глянцевые бока луковиц. Подносил потом ладони к носу и втягивал острый запах. Проглатывал подкатывающиеся слюни и еще крепче сжимал пальцами луковицы, представляя, как придет домой и по мальчишеской привычке натрет крупной солью корочку черного хлеба и вцепится зубами в податливую мякоть.

Шибякин не мог видеть своего лица, а оно светилось каждой черточкой, с нарезанными морщинками и всеми обмороженными заплатками кожи, и все, кто встречал его, невольно улыбались.

Все случилось в понедельник. Каротажники простреляли скважину Глебова и определили газовый горизонт. Наконец тайна месторождения перестала существовать, а самое главное — скважина не оказалась пустой.

«Уперлись в сеноман!» — сказал инженер-испытатель, обводя уставшими глазами бригаду. В этот момент он забыл, сколько раз он ругался с мастером до хрипоты, и с силой жал его мозолистую руку.

«В сеновал, — пошутил Глебов, поправляя инженера, и заразительно засмеялся, ослепляя блеском лубок. Встряхивая головой, он рассыпал длинные жесткие волосы, как обрезки стальной проволоки. Стоял крепко, упершись в разбитую землю высокими резиновыми бахилами, могучий, как дуб. На груди курчавились колечки светлых волос. — Василий Тихонович, уперлись в сеновал!»

«В сеновал так в сеновал!» — Он охотно поддержал шутку. Чувствовал себя удивительно легко и свободно.

«Василий Тихонович, что будем делать — дальше бурить или новую точку дадите? — Глебов раскручивал колечки волос на груди, выбирая из них застрявших комаров. — А может, второй станок выделите? И здесь будем бурить, и на новом месте быстрее обоснуемся».

«Не хитри, Глебов, — добродушно сказал Шибякин. — Новую точку ты давно знаешь! Данные на привязку у главного инженера выцыганил давно».

«Положим, не выцыганил, а получил».

«Тогда что ты пристаешь ко мне как банный лист? За тебя я все равно решать ничего не буду. Голова у тебя самого варит. И просеку рубить не будешь, я уверен. Ты не хуже меня знаешь, что тайгу беречь надо. Дерево посадить трудно, а смахнуть — одна минута!»

«Что правда, то правда. И так наследили много!»

«Понимаешь, это уже хорошо!» — Шибякин смотрел на сильные руки Глебова с перекатывающимися бицепсами, но видел он не его, а Ядне Ейку, как тот обычно шагает по лесу особенной, скользящей походкой, загребая носками траву, не затаптывая ее.

Обходя рабочих, Шибякин крепко жал всем руки. Старался запомнить их обветренные лица, теперь особенно ему дорогие, — открыто новое месторождение.

Шибякин не заметил, как из-за балков вышла повариха. Через минуту ее белый колпак посерел. Пожилая женщина не хотела пачкать форму и не давила комаров, а стряхивала белый блин, как решето, с которого сыпались насекомые.

Повариха давно считала Шибякина своим человеком в бригаде. При нем, не стесняясь слез, восторженными глазами смотрела на стоящих парней, каждого из них она звала по имени. При ней бригада забуривалась, потом погнали первые метры. В лютые морозы, пургу часто лопались стальные трубы, а работа на буровой не прекращалась; в те дни она старалась особенно сытно кормить; к ней на кухню, к огню, прибегали греться. Пили дегтярно-черный чай и доверительно говорили о работе, добытом керне, смене шарошек или потерянном инструменте. Повариха успела услышать шутку Глебова, которую подхватил Шибякин, и, не поняв ее, сказала:

«Мальчики, у нас сегодня сеновальные котлеты!»

«Сеновальных котлет по десятку на брата, Варвара Калинична! — громко сказал Шибякин и обнял женщину. — А седых волос у вас прибавилось. К чему это?» Ему было приятно, что она оделась по-праздничному, вся сияла. Для одинокой Яченщины бригада давно стала семьей. Начальник экспедиции вздохнул. Не простым оказался этот год. У поварихи заметил седые волосы, а на себя некогда посмотреть! Прилетел домой — сыновья не сразу узнали.

Шибякин стоял около буровой, ловил посвистывающий ветер в переплетении узких полос металла. Внизу он глушился лесом, а наверху мелодично звенел.

Теперь здесь останется не скважина, а зацементированная труба. И так будет до прихода газодобытчиков. А им бурить и бурить, раздвигать границы месторождения, определять запасы.

Возвращаясь в поселок на вертолете, Шибякин пытался набросать записку «папе Юре», но карандаш не слушался. Привалившись спиной к стенке фюзеляжа, позволил себе немного расслабиться и отдохнуть. Сейчас он забыл о морозе, метелях, наводнении на Пуре. Не хотел вспоминать и о первом дне, когда добирался на оленях до фактории, как строил аэродром.

Отношения с председателем колхоза Вануто наладились, но он по-прежнему обвинял его в гибели бригадира Пирцяко Хабиинкэ. «Семь бед, один ответ, — думал он. — Газ есть. Открыто месторождение. Выигран целый год, а это победа!»

…В комнате ничего не изменилось за недельное отсутствие. Шибякин невольно промерил избу: три шага в длину и два в ширину. Те же нехитрые вещи. Стол с картами, керосиновая лампа, сковорода, на табуретке — радиостанция, недавний подарок управления геологии.

Шибякин нетерпеливо щелкнул тумблером. Зеленый глазок сонно стянулся и начал моргать. «Сели аккумуляторы, — сразу обожгла мысль. — Все идет по закону подлости. Сейчас как никогда нужна связь!» Последними словами честил своего снабженца, заодно попало и авиаторам.

Без особой надежды взял микрофон.

— Я — «Легенда»! Я — «Легенда»! — хотел, чтобы голос вопреки сомнениям, вышел в эфир. — Геологическое управление. Диспетчер. Докладываю и объявляю… Скважина Р-4 открыла газ. Большой выход. Подтверждается каротажем! — Он торопился, чтобы успеть все передать, пока окончательно не сели аккумуляторы. Вспомнил с особой ясностью, как вошел в историю Михаил Шалаев своей победной телеграммой: «Ики юз али уч юз». С азербайджанского языка переводилось просто: «Испытанная нами скважина дает 250–300 тонн нефти в сутки!» Десять лет назад надо было зашифровывать текст: ни одна бы телеграфистка не поверила, что в Западной Сибири открыли нефть. А маловеры, и таких было немало, обрекали работу на провал! Академику Трофимчуку и «папе Юре» приходилось отбиваться от наскоков целой армии кандидатов и докторов наук. Доказывали наперебой свою правоту, отрицали прогнозы Губкина! Телеграмма Михаила Шалаева прекратила все споры.

— Скважина Р-4 дала газ! — Шибякин не мог успокоиться. Вернулось пережитое волнение около буровой. С особой ясностью он вспоминал все, как было: инженера-испытателя, бригадира Глебова, его рабочих, повариху. Верил, что будут еще открытия, будут рапорты других бригадиров о пройденных метрах и добытых кернах.

— Буровая Р-4 открыла газ! — продолжал передавать он громко, с возрастающей настойчивостью, отчеканивая каждое слово. — Буровая Р-4 открыла газ! Произведено опробование и замеры, — «Газ в сеновале!» — невольно вспомнил шутку Глебова, но удержался передать в эфир. Пришли на память вычитанные слова Губкина. «Папа Юра», конечно, знал их наизусть: «Тайны природы не угадывают, а раскрывают ценой огромного труда!»

Это было в понедельник. Но всю неделю Шибякин не мог унять радость открытия. Три луковицы в кармане были наградой за ту радость.

4

«Вот и конец охоты, — с сожалением сказал на рассвете, как всегда громко, Ядне Ейка, всматриваясь в небо, которое больше не перечеркивали стаи гусей и уток, летящих на реки и озера. — В гнездах полная кладка яиц».

К охотнику виновато подошел Тяпа, потерся об ногу.

— Явился? Где шатался? Жениться бегал? Привяжу теперь тебя на веревку, чтобы ты зря не носился и не давил птенцов. И мне пора вешать ружье!

В то дождливое утро замолк разноголосый птичий гомон; утихли любовные песни и трели; на мочажинах перестали драться куропачи. В леса и тундру вернулась прежняя тишина с пересвистом ветра и шумом секущего дождя.

«Явился мужик на коротких ногах», — говорил себе Ядне Ейка, имея в виду затяжную весну. Дожди сменялись морозами, и закраины озер снова схватывались коркой льда. Ветер пригонял черные тучи, и к земле летели мохнатые снежинки, выбеливая все вокруг. Солнце почти не выглядывало, и было неизвестно, придет ли вообще когда-нибудь тепло.

Ядне Ейка не любил затяжных дождей. Болота вспухали. В Пуре поднималась вода, и рыба скатывалась в соры. Три дня не уходил охотник с реки. Вытаскивал сети без рыбы, забитые песком. Дрянная погода сулила голодные дни. Но он не привык жаловаться на неудачу.

Теми же заботами жил его отец. А до него его старый отец. Всем им не раз приходилось голодать, но были и сытые дни, когда в избе появлялось мясо.

Так бы и прожил в Уренгое до глубокой старости Ядне Ейка, повторяя жизнь своего отца и деда. Зимой охотился, летом промышлял на реке. Приходил бы поиграть в подкидного дурака с Филимоном Пантелеевичем, вполне довольный своей жизнью. Есть изба, одежда для лета и зимы, ружье и собаки. Не послушался он отца, а то бы у него была баба — стоило жениться.

Как и раньше, Ядне Ейка уходил гулять в тайгу. Потом сдавал на факторию пушнину. Как и раньше, за весной приходило лето, осень сменялась зимой. Но, возвращаясь с охоты, Ядне Ейка замечал, как менялся поселок, разбегались в разные стороны дома. С утра до вечера стучали плотники топорами. Под дождями чернели крыши новых домов, покрытые досками.

Ядне Ейка все больше привязывался к Большому Мужику. Привык к его вопросу:

— Живешь, курилка?

— Живу, — улыбался охотник и, покачивая озабоченно головой, говорил: — Однако, ты, мужик, много бегаешь. Олень и тот устает. Пробежал мерку, отдыхает. А ты все бегаешь и бегаешь!

— Надо бегать, иначе ничего не успею!

Смотря на Большого Мужика, охотник тоже улыбался или недовольно морщил лицо.

Не все Ядне Ейка понимал, что делали приезжие, и не все их дела одобрял. Трактора железными ногами разбивали землю. Трава и листья на кустах пахли керосином. Не понимал, зачем новые жители в — поселке рыбу ловили без меры, а не съев, выбрасывали. Надо поговорить с Большим Мужиком. Один раз Шибякин уже послушал его: перенес склады дальше от Пура. Весенняя вода теперь дома не заливает. Должен и теперь послушать. Не надо гонять зверей. Не надо рубить землю тракторами!

Встретил как-то Ядне Ейка Сероко. Долго смотрел на него и сказал задумчиво:

— Толстеть стал. Живот отрастил, как Филька. — Не дожидаясь ответа, протянул газету. — Вот, смотри!

— Что там?

— А ты разуй глаза. Трактора наши посмотри! — обиженно ткнул пальцем в картинку.

— Ну и что? — покровительственно спросил Сероко. Не торопясь, достал из кармана очки и оседлал ими нос. В очках, как он считал, ходят все начальники. А он хотя и маленький, но все же начальник.

— Хвалят, — довольно произнес Сероко.

— Хвалят, — протянул Ядне Ейка. — Машину хвалят. А о земле заботы нет.

— Напиши в газету, — сказал Сероко.

— Ты начальник, ты и напиши! — Охотник отвернулся от Сероко и неторопливо зашагал по дороге. Никому не мог рассказать о своей беде Ядне Ейка: не слушались его слова, когда брал карандаш и бумагу. На дверях фактории висел большой замок. Дужка в петлях. Подергал Ядне Ейка замок. Сокрушенно постоял, обдумывая, куда потопал приемщик. С досады подергал себя за волосы. Повернулся, чтобы уйти, но услышал громкий стук в дверь.

— Ядне Ейка, постой! Окно открою.

Охотник узнал хриплый голос приемщика.

— Однако, зачем открывать окно? Дверь есть. Я в дверь войду!

— Я замок повесил.

— Однако, зачем замок повесил?

— Себя закрыл.

— Прячешься? — Охотник догадался, что Филька боится Шибякина.

Ядне Ейка не один раз видел пьяного приемщика. Но когда он всунул в окно голову, отпрянул в сторону. Лицо Фильки заросло жесткой щетиной. Глаза заплыли. Руки тряслись. Вспомнил, как Шибякин однажды приемщику пригрозил: «Выгоню к чертовой матери, — так сказал Большой Мужик, — чтобы духу твоего пьяного тут не было».

Большого Мужика Ядне Ейка встретил на вертолетной площадке, обрадованно закивал ему головой. Большому Мужику некогда пить и петь песни. Не будет он стучать головой по стенке, как Филька.

— Смотри, наши трактора, — сказал охотник, тыча пальцем в газету.

— Трактора, но не наши. Подожди, будут еще писать и о нас. И скоро будут писать об Уренгойской экспедиции. Газ мы открыли! Не понимаешь? Подожди, скоро все поймешь. Вертолет возит нам баллоны с газом. Придет время, будут об этом вспоминать со смехом. В Уренгой газ привозили! Понимаешь? — Шибякин весело похлопал охотника по плечу.

— Мало, мало!

— Хорошо, что честно признался. А твой друг, приемщик фактории, ничего не понимает. Куда-то убежал. Замок повесил на дверях фактории и убежал.

— Филька не друг! — резко сказал Ядне Ейка.

— Если не друг, хорошо.

— Ты мне друг.

— Знаю! — Шибякин напряженно посмотрел на небо. Ему не нравились темные облака. Их где-то потрепал ветер, и рваные хвосты свешивались до самой земли. — Ну, метеоролог, наблюдатель природы, скажи, прилетит вертолет? Не зря ждем с тобой?

Охотнику понравилось, что Большой Мужик обратился к нему ласково и назвал новым именем, видно, хорошим. Посмотрел озабоченно на небо, потом на кустарник. Порывы ветра шевелили листья, и они переворачивались на ножках, показывая сероватые рубашки.

— Солнце скоро прибежит. Ветер повернул. Прилетит вертолет.

— Если твои предсказания сбудутся, назначу тебя метеорологом!

В конце дня звук летящего вертолета обрушился на землю. Тяжелая машина выскочила из-за леса, как будто прыгала с разбегу. Через три прыжка зависла над площадкой.

Ядне Ейка не первый раз видел вертолет. Он знал, что должно произойти. Длинные лопасти, как хореи, сразу сгонят с земли лужи воды, листья с кустов и белые шарики пушеницы. На землю один за другим спрыгнут парни в синих фуражках. Шибякин жадно набросится на газеты, которые привезут летчики. Тут же примется их читать.

— Узнаем, как на земле живут! — скажет и потом будет то улыбаться, то хмурить густые брови.

Но на этот раз Василий Тихонович зажал газеты под мышкой, а читать стал маленький листок. «Письмо получил», — решил Ядне Ейка, взглянув на подобревшее лицо Большого Мужика. Не дочитав письма, Василий Тихонович окликнул Ядне Ейку.

— Ай-яй-яй! — сказал укоризненно. — Как же это мы прозевали! Пирцяко Хабиинкэ давно уже был здесь!

5

Рыжий олененок с белыми пятнами по бокам на тонких ножках-палочках медленно двигался за Пирцяко Хабиинкэ. Много дней шагали они так вместе, бывший бригадир и спасенный им малыш. Олененок не научился еще копытить наст, чтобы самому добираться мягкими губами до травы и ягеля.

Земля между Пуром и Ево-Яхой с набегавшими от рек косами тайги давно была исхожена вдоль и поперек. Пирцяко берег в голове все переходы. Два раза не гонял по ягельникам, когда откочевывал летом в сторону Тазовской губы и возвращался обратно к зиме. Сейчас он все чаще об этом думал.

Олененок смотрел большими и грустными глазами. Заглядывая в них, мужчина старался вымолить прощение. «Зачем он все еще не со своим стадом?»

Схваченная картина у озера не забывалась. Среди столпившихся людей он видел одного Большого Мужика.

Он стоял за высокой железной вышкой, кряжистый, как старая лиственница.

Пирцяко Хабиинкэ долго смотрел, задрав голову. Все старательно разглядывал: приваренные поперечины, ползущую вверх лестницу. Пугали висящие трубы. Зачем их бросают с силой в землю?

Может, Большой Мужик шаман? Даже тысячи аргишей не притащат в тундру столько сразу железа.

Не отрывая глаз, Пирцяко Хабиинкэ смотрел, как все, без исключения, слушались Большого Мужика. Без страха бригадир не мог вспомнить, что было потом. Большой Мужик закричал громким голосом, и разными голосами сразу откликнулась тайга:

«Открыть задвижку!»

«Открыть задвижку!»

Пирцяко Хабиинкэ, как и в тот раз, втянул голову в плечи и задрожал. Самый храбрый человек испугался бы на его месте. Из земли вырвалась вьюга. Надо было бежать, чтобы не сбил шальной ветер, не погнало но земле сорванным листом с березки, но ноги не слушались. Он стоял, точно прирос.

Солнце висело большим круглым шаром над обручем горизонта. Сверкающие пучки лучей несли к земле тепло. Каждый лучик старался его отогреть после страшных морозов и долгих метелей.

Пирцяко медленно шел на солнце. Закрывал теплые веки, чтобы не ослепнуть. И без того у него болели глаза от снега, блеска прыгающих ручьев. Грелся сам и поворачивал олененка к солнцу. Иногда останавливался. Пятками крошил лед, чтобы добраться до земли. Рвал руками тонкие веточки березок и ягель. С ладошки кормил сироту, гладил заботливо рукой по шерстке и, прижимая к себе олененка, слушал глухие удары сердца.

Несколько раз Пирцяко Хабиинкэ выходил на становище. От чумов остались протаянные круги, черные угли от костров. Олени истолкли снег острыми копытами и обсыпали горошинами.

Принюхиваясь к земле, олененок ловил запахи животных. Волновался. Беспокойно вертел головой по сторонам. Прядал оттопыренными ушами.

— Матку ищешь? — спрашивал заботливо Пирцяко и еще крепче прижимал к себе олененка. — Нет у тебя матки!

Олененок всхрапывал, как настоящий хор. Тыкался холодным носом в руку своего спасителя.

— Авка, нет у меня хлеба, — оправдывался Пирцяко Хабиинкэ. — Сейчас нарву ягель. Пирцяко, а ты совсем бабой стал. Бабы прикармливают авок хлебом. Мальчишки и девчонки кормят оленят. Так делает и Няколя. — Озабоченно проверил, не слетел ли обвязанный вокруг малицы тынзян. Не сомневался: это веревочный аркан его сына. Няколя рос смешным. Смешно зашатал, стуча босыми ножками по латам. Любил прятаться в шкурах, чтобы его искали. Спал всегда с двумя собаками около очага.

Неожиданно снова вспомнил о железной вышке. Начал считать, сколько потребовалось аргишей, чтобы доволочь ее до озера. Много раз сбивался, по десятку раз загибал все пальцы на руках. Выходило, что для аргишей не хватило бы всех оленей со всех колхозов с Тазовской стороны.

От голода, наверное, он много думал на ходу. В который раз вспоминал Няколю. Потом снова Марию.

«Бегающие нарты», — сказала ему женщина. — «Что ты ищешь в тундре? Почему не хочешь остаться?»

«У меня есть баба, есть Няколя». Потом вспомнил другую Марию. Он не все понял, что она говорила, но все слова были родные — опа знала его язык, язык ненцев.

На взгорке открылось становище. Бригадир вспомнил, что во время каслания всегда выбирал это место. Пастухи Хосейка и Арсентий гоняли стадо по старым ягельникам.

Увидел стоящие недалеко грузовые нарты. Тюки, ка;? перед дорогой дальней, старательно перетянуты веревкой. Шатаясь от усталости, Пирцяко сел на край. Олененок опустился у его ног. Пирцяко Хабиинкэ развернул закрученную в скатерть буханку черного хлеба. Отломил горбушку и, глотая слюну, протянул ее олененку.

— Авка, ешь! Теперь мы с тобой не пропадем! Нас с тобой не забыли.

Олененок щекотал ему ладонь мягкими губами, тыкался в руку носом, всхрапывал. Пирцяко Хабиинкэ пожалел, что поторопился и не посмотрел, кто завязывал веревку. Хосейка или Арсентий? А может быть, и его баба? Думала о нем, своем муже. Продукты насыпала в мешки и хлеб положила! Баба никогда не завяжет веревку, как мужчина. Хосейка завязывал слева направо, крестом. Арсентий — пропуская веревку вдоль нарт, а потом перетягивал тюки поперек, и узел выходил у него всегда сверху.

Пирцяко Хабиинкэ высыпал в ладонь соль. Лизнул, протянул олененку.

Олененок жадно лизал соль шершавым языком. В упор смотрел в скуластое черное лицо человека.

— Авка, сегодня мы догоним стадо. Няколя привяжет тебе на шею красную тряпочку. Дело мальчишек — воспитывать себе оленей для упряжки. У меня были белые важенки. А Няколя пусть подбирает себе рыжих с белыми отметинами. Пирцяко Хабиинкэ, — бродящий по тундре, разве ты забыл, что был бригадиром?

6

Маленький Няколя метался в жару, сбрасывая с себя заячье одеяло и наваленные тяжелые оленьи шкуры.

Женщина у костра плакала и, причитая, грозила кулаком Пирцяко Хабиинкэ:

— Из-за тебя все болезни! Околдовала тебя баба! Умрет Няколя! Лучше бы ты не приходил в чум! — испуганно закрывала голову руками, ждала, что муж разозлится и ударит, как раньше. Хотелось убедиться, что перед ней сидел прежний Пирцяко Хабиинкэ, которого она знала и боялась.

Но бригадир молча сносил оскорбления, сосредоточенно о чем-то думал.

— Пень горелый, — женщина принялась дергать мужа за рукав, — да что с тобой случилось? Посмотри, Няколя горит! Почему ты молчишь? Сын умирает!

— Няколя умирает? — Он вскинул голову и долго смотрел на жену пустыми глазами. Наконец до него дошел истинный смысл ее слов. Испугался за сына. — Иду искать доктора!

— Вернешься?

Пирцяко Хабиинкэ не ответил.

Женщина принялась загонять в стоящие полукругом нарты ездовых оленей, но муж сказал, что пойдет на лыжах.

— До фактории далеко идти, однако!

— Знаю!

Пирцяко Хабиинкэ укоризненно посмотрел на жену. Ей никогда не понять, сколько он узнал нового за эти два года: летал на большом комаре, видел, как каслают тракторы через тундру. «На олешках далеко не уедешь, — оправдывал он свой поступок. — Пробежала упряжка мерку, делай остановку, корми оленей. А трактор бежит и бежит, гремит железными длинными ногами. Нет у бабы ума, весь растеряла!»

Вышел Пирцяко Хабиинкэ к тракторному следу и остался ждать железную машину.

…Молодой тракторист Сиротка чувствовал себя в тундре неуютно. Белая равнина утомляла. Смотровое стекло внизу забило снегом — осталась узкая, как щель, полоска. Следовало протереть стекло для лучшего обзора, но он не хотел останавливать трактор. По его расчетам, скоро должен показаться Уренгой, куда он тащит тяжелые трубы. Представил себя танкистом, который должен довольствоваться узкой смотровой щелью. Он частенько придумывал себе разные игры, чтобы не заскучать, но эта понравилась больше всего. По его танку фашисты вели страшный огонь из пушек, а он их обманывал. Бросал машину из одной стороны в другую.

Сиротка вел трактор по старой дороге. След неожиданно начал рыскать из стороны в сторону, и ему захотелось узнать, кто проезжал здесь до него. Всех трактористов, сорок человек, он знал по именам и фамилиям. Может быть, проезжавший до него тракторист тоже представлял себя танкистом? Он не успел додумать фразу до конца и испуганно уставился в дорогу. Впереди копошился в снегу медведь. Шел на четвереньках и вдруг встал на дыбы! Размахивал лапами, как будто сбивал валивший снег. От испуга у тракториста перехватило дыхание. Поздно заметил, а то бы повернул обратно. Наконец разобрался: ненец в малице. Капюшон отброшен на спину, голова припорошена снегом.

Сиротка остановил трактор.

— Ань-дорова-те! — обрадованно сказал Пирцяко Хабиинкэ и, прищуривая глаза, подумал о жене: «Что я делал бы с олешками? С ними в трактор не залезешь! Совсем баба без головы!» — Няколя заболел. Доктора надо! На факторию надо!

— Ань-дорова-те, садись! Куда надо, довезу. Врача найдем.

Пирцяко Хабиинкэ, не раздумывая, шагнул к трактору. В просторной кабине, похожей на чум, бригадир плюхнулся на мягкую подушку.

Трактор плавно тронулся с места, быстро набирая скорость. Пирцяко Хабиинкэ обернулся и в маленькое окошко увидел, как тяжелые сани с трубами послушно побежали следом. За большим стеклом чернели два следа. Тракторист старался с них не съезжать, но широкие гусеницы болотника то и дело занимали нетронутый наст.

— След, однако, остался, — сказал задумчиво Пирцяко Хабиинкэ и покачал головой.

— След не сотрешь, — сразу согласился Сиротка, обрадованный, что завязался разговор. — Ты знаешь, сколько я работаю на Севере? Три года. Раз проехал по земле — расписался. Мой болотник и здесь оставит след! — захохотал, показывая зубы. — Ты охотник?

— Однако, охотник.

— Много стрелял соболей?

— Я гоняю оленей. Песцов сдаю на факторию.

— Песцов? Я их видел! — Сиротка уставился на дорогу. Не очень разговорчивый ему попался спутник, но лучше, чем ехать одному.

Пирцяко Хабиинкэ пригрелся. По-детски уронил голову и посапывал.

Сиротка недовольно посматривал на ненца. Чтобы не заснуть, начал мурлыкать песню. Придумал себе какое имя: Ань-дорова-те! В узкой щели смотрового окна промелькнул какой-то рогатый зверь со всадником на загривке.

— Смотри, зверь бежит! — со страхом закричал тракторист, расталкивая спящего.

Пирцяко Хабиинкэ проснулся. Не сразу отыскал щель в верхнем обрезе стекла. В вихре летящего снега разглядел убегающего оленя с сидящим на спине зверем.

— Росомаха катается!

— Кто катается? — Сиротка смотрел выпученными глазами.

— Росомаха. Будет кататься, пока хор не упадет.

— Много тут росомах?

— Однако, есть. Пасут оленей.

Сиротка обиженно посмотрел на спутника. Оленевод замолчал, а мог бы рассказать что-нибудь интересное. Каждое слово приходится из него вытаскивать клещами!

Зимний день короче шага куропатки. Снег начал темнеть, словно закурился. Плотные тучи задернули небо.

Тракторист уверенно вел тяжелую машину, изредка посматривал на стрелку показателя запаса горючего. По расходу солярки хотел высчитать, сколько проехал километров.

— Слушай, — Сиротка хлопнул себя ладонью по лбу, — а чего мы с тобой думаем? Пора перекусить. Ты есть хочешь? Как тебя?

— Абурдать.

— То ты Ань-дорова, то ты Абурдай. Я тебя спрашиваю, ты есть хочешь? — достал большой термос с горячим чаем и принялся вытаскивать из разных пакетов еду: жареное мясо, сало, сливочное масло и копченую колбасу. Словно священнодействуя, положил на сиденье две головки чеснока.

Пирцяко Хабиинкэ удивился: продуктов на целую неделю.

— Ты ешь, ешь! — говорил Сиротка, успевая откусывать большие куски хлеба, пережевывал мясо, ловко ножом подхватывал сливочное масло.

Поели и принялись за чай.

Пирцяко Хабиинкэ дремал, когда раздался треск. Кабина трактора наклонилась и начала медленно валиться вниз.

— Мать честная! — выкрикнул Сиротка. — В болото попали! Тонем. Слышишь, Абурдай, тонем! Прыгать надо!

Сиротка распахнул дверцу, прежде чем самому выпрыгнуть, вытолкнул из кабины оленевода. Пирцяко Хабиинкэ сразу признал разбуженный голос болота, куда угодил трактор. «В няшу попали», — тоскливо подумал. Упал в снег, успев пропитаться торфяной водой, и покатился в сторону от зияющей ямы.

— Эге-ей! — закричал громко, беспокоясь о трактористе.

Продолжал лежать на снегу, напряженно прислушиваясь к булькающей воде и лопающимся пузырям. Трактор погружался все больше и больше, держаться на плаву ему осталось считанные секунды.

— Абурдай! — раздался голос с противоположной стороны. Но бригадиру он показался очень далеким и слабым. — Как ты, Абурдай?

— Ань-дорова-те! — Пирцяко Хабиинкэ хотел взбодрить тракториста, но нужных слов не нашел. Малица отсырела, и он чувствовал охватывающий холод. Начал перекатываться с боку на бок, чтобы не замерзнуть, беспокойно думал о молодом парне. — Ты, однако, слушай, лежи. — Подавал советы на родном языке, не догадываясь, что Сиротка не понимал его. Покатился к трактористу, не теряя направления родившегося голоса, пока не ударился плечом о сани с трубами.

Сани застряли на краю болота. Пирцяко Хабиинкэ вылез на сложенные трубы, и ветер наверху с особой силой набросился на него.

— Эге-е-ей! — испуганно закричал, вслушиваясь в бульканье воды.

— Я здесь, здесь!

Сиротка провалился в болото по пояс. Старался выкарабкаться, но вязкая грязь не отпускала его.

— Руку давай! — крикнул Пирцяко Хабиинкэ, и, упираясь ногами в качающуюся землю, начал тащить тракториста. Не один раз ему казалось, что кочка уходит у него из-под ног и он вот-вот окажется в воде сам, но не выпускал руку парня.

Край болота оборвался. Сиротка закричал отчаянным голосом:

— Абурдай, бросай меня! Утонешь!

Крик погибающего в какой-то момент удесятерил силы. Бригадир сделал отчаянный рывок. Чмокнула грязь, освобождая ноги тракториста. Пирцяко Хабиинкэ сбил сто с ног, покатился, показывая, что надо делать, чтобы оторваться от засасывающей ямы открывшегося болота.

Долго катились по снегу два человека. Первым пришел в себя оленевод. Попробовал поднять руку, и с мехового рукава посыпался скалывающийся лед.

— Живой?

— Пока живу, — колотя зубами, прохрипел Сиротка.

Пирцяко Хабиинкэ почувствовал себя куда мудрее молодого парня, всех новых людей, которые пришли на Ямал и будут приходить еще потом. Он обязан спасти тракториста, а потом охранять их всех — знакомых и незнакомых. У них будет еще много дорог через тундру, будут встречи с няшами. Придется ему показывать им путь, проверенный отцами и дедами, через большие и малые болота, лесные завалы. Он нес с собой тысячелетний опыт маленького народа, трудолюбивого и наблюдательного.

Мороз не щадил людей в промокшей одежде. В малице Пирцяко Хабиинкэ чувствовал себя лучше: мех на холодном ветру продолжал сохранять остатки тепла. Никогда еще не оказывался он в таком тяжелом положении. Отправился в путь, не захватив с собой топор и ружье. Не взял и мяса. Схватил тракториста за руку и потащил за собой, все ускоряя шаги.

Глубокий снег мешал идти, Сиротка несколько раз останавливался, загнанно дышал и, постанывая, просил:

— Абурдай, бросай меня!

— Однако, зря не болтай. Башка плохая, надо менять! — Тащил засыпающего на ходу тракториста. — Будем спать в куропачьем чуме! — Ногой стал уминать снег, чтобы сделать нору. Принялся заталкивать тракториста под снег, разгребая его руками. За работой немного согрелся.

— Живой?

Сиротка не отвечал. Негромко посапывал.

«Заснул!» — тихо сказал сам себе Пирцяко Хабиинкэ, прислушиваясь к дыханию спящего. Начал вспоминать разные случаи из своей жизни. Вспомнил, сколько раз он тонул во время каслания, когда с оленями приходилось преодолевать реки. Не раз прощался с жизнью, но оставался жив. Понял, что лежать больше нельзя. Осторожно выбрался из снега.

Ветер раздернул тяжелые тучи, и небо вызвездило. Блестящие звезды упали на снег и горели ярким, переливающимся ковром. «Сегодня хорошо ездить в гости пить чай, — подумал Пирцяко Хабиинкэ. — В тундре не заблудишься. Звезды за руку домой приведут!» И вдруг он вспомнил об Няколе. О чем он думает, когда сын в беде! Не притащил ему врача. Но он не может сейчас бросить замерзающего тракториста.

В черную темноту неожиданно вонзились два огненных глаза. Быстро росли и слепили электрическим светом.

Пирцяко Хабиинкэ замахал руками, чтобы его заметили.

Часть вторая ПОЛОВОДЬЕ В МЕЖДУРЕЧЬЕ

Глава первая

1

Тюмень встретила посланцев харьковских комсомольцев проливным дождем. С подножки вагона их подхватывали под зонтики встречавшие парни и девчата, и веселой гурьбой все бежали в здание вокзала. Там секретарь обкома комсомола, широкоскулый парень с зачесанными назад жесткими волосами, без суеты, по порядку крепко жал всем руки, как будто задался целью проверить силу каждого бойца и его выносливость.

— А командир кто у вас?

— Выходит, я, — смущенно сказал Викторенко, которому пришлось самому представлять себя, и он чуть пригнулся, чтобы не выглядеть каланчой рядом с кряжистым сибиряком. Показалось, что секретарь посмотрел на него с недоверием. Викторенко, отыскав глазами своего друга Анатолия Смурого, кивком головы попросил поддержать.

Но Смурого опередил расторопный парень в выгоревшей и уже вымокшей гимнастерке.

— Точно, Викторенко — наш командир. Выбрали единогласно. А я Гордей Завалий. Плотник! — и протянул мозолистую руку.

— Плотник — это хорошо! — сказал секретарь. — Строим много, а все равно жилья не хватает. Отряд ваш первый. Как говорят, ласточка-разведчица. Для освоения края молодые специалисты нужны как воздух.

После обеда, на котором были сказаны речи, заготовленные к не состоявшейся из-за дождя торжественной встрече, харьковчан пригласили в обком комсомола. Секретарь на правах гостеприимного хозяина широко распахнул дверь своего кабинета. Хотя в самом кабинете пришлось потесниться. Для тридцати человек он оказался маловат. Посыпались шутки: «В тесноте, да не в обиде», «Мал золотник, да дорог». Непринужденная обстановка гостям нравилась. Им хотелось верить, что в Сибири их ждали и принимают как своих.

Секретарь обкома посоветовался о чем-то с представителем управления, в чье распоряжение поступал отряд, и, показав на висевшую карту, стал рассказывать о своей области.

Два часа длилась беседа. Каждое слово секретарь обкома произносил отрывисто, будто забивал в доску гвоздь за гвоздем. Пристально вглядывался в незнакомые лица, чтобы подольше удержать их в памяти.

— Сказать по правде, завидую. Зажал кабинет, а то бы сам подался с вами. Путь ваш в Березово. Летите к газовикам. Дело это у нас перспективное. — После короткой паузы продолжал: — Славились лесом и рыбой. А сейчас пробиваемся в основные поставщики нефти и газа. В особом почете у нас геологи и буровики!

Секретарь не заметил, что последними словами обидел парней.

— Так, выходит, мы у вас не в почете? — нетерпеливо спросил Гордей Завалий.

— Что ты! Я же сказал, что до зарезу нужны плотники и шоферы. А еще сварщики и монтажники. По самым скромным подсчетам, требуется десять тысяч рабочих. А это пятьсот таких комсомольских отрядов, как ваш. Но это, конечно, на весь край. Да и оргнабором занимаются наши товарищи.

Перед отъездом из Шебелинки Викторенко внимательно изучал карту Тюменской области с ее национальными округами — Ямало-Ненецким и Ханты-Мансийским. Но во время рассказа секретаря она словно развертывалась: меридианы растягивали бумажные листы на сотни и тысячи километров, и земле не было видно конца. Горы Полярного Урала шагнули в Арктику, упираясь в Ледовитый океан.

Секретарь все больше и больше воодушевлялся. Перечислял открытые месторождения и маршруты новых экспедиций. Потом вдруг перешел на богатства животного мира:

— Охотникам у нас раздолье. Знатная охота весной на уток и гусей. Но предупреждаю: тайгу надо знать, а то легко пропасть, а в болотах утонуть!

Предостережение встревожило Викторенко, в отряде были охотники. Но как всегда вовремя вмешался Смурый:

— Выдюжим.

Викторенко посмотрел на товарища. Полжизни они прошагали вместе. В один день в сельской школе получили аттестаты об окончании десятилетки; закончили одновременно университет и успели поработать на газовом промысле в Шебелинке. Он не сомневался, что они со Смурым сумеют зарекомендовать себя и здесь. Но в отряде, кроме его закадычного друга, еще двадцать три человека. Плотники, бульдозеристы, сварщики, шоферы и монтажники. А очкарик, как мысленно называл он Касьяна Лебедушкина, — библиотекарь. И со всеми познакомился только при формировании отряда.

Прощаясь, секретарь обкома сказал:

— Вылетаете, если будут вылеты, завтра утром. Начальнику аэропорта я звонил, но, как шутят у нас сейчас, легче выиграть по вещевой лотерее автомобиль, чем улететь. Если затянется отправка, звоните!

Аэровокзал с островерхой башней напоминал теремок из сказки. Плотники срубили его в лапу из лиственниц по всем законам мастерства. Но когда со всей страны началось движение на Север строителей, буровиков и геологов, маленький зал ожидания оказался тесным.

Попасть на самолет было действительно не просто. И пассажиры запасались впрок газетами, чтобы стелить ночью на пол вместо матрацев.

Начальник аэровокзала в синем отглаженном костюме каждый раз встречал Викторенко одной и той же фразой:

— Нет у меня пока самолета!

— Вы же обещали, что улетим!

— Обещал. Посмотри, стол завален записками: «просим отправить», «требуем отправки». Все самолеты и вертолеты я могу пересчитать по пальцам, а должен перебросить армию! — Сравнение ему понравилось, и он еще раз повторил: — Я должен перебросить армию. Один в двух лицах: командующий и диспетчер. А от меня каждый день требуют еще вахтовые самолеты и вертолеты. Буровые бригады менять!

— Нас ждут в Березове.

— Всех где-нибудь ждут. Наберитесь терпения. Из обкома каждый день звонит секретарь, не просит, а требует вашей отправки. Предоставится возможность — улетите!

Иногда, будоража собравшихся пассажиров, в зале раздавался истошный крик:

— Из Хантов «Антошка» прилетел!

Часть рабочего люда подхватывала свои вещи и мчалась наперегонки к летному полю. Самые ловкие и проворные тут же совали летчикам деньги.

После внезапной тревоги наступало затишье.

— Погодка будь-будь, — ругался Смурый. — Уши изломаешь во время сна! — Обычно добродушное лицо его менялось, сбегались морщины, глаза тускнели.

— Выходит, мы никому не нужны! — тянул Погребной.

— Нужны — не нужны! О чем разговоры? — вставлял Завалий. — Мы нужны. Да другие, видно, нужнее.

А диспетчеры, как будто дразня, выкрикивали названия разных месторождений:

— Объявляется посадка на самолет, следующий рейсом в Сургут. Улетающие в Урай, оформляйте багаж. Продаются билеты на дополнительный рейс в Тарко-Сале. Из Уренгоя прилетел вертолет за буровой бригадой мастера Глебова!

Под вечер в зале появился высокий парень. Борода рыжая. На голове белая шляпа накомарника. Поля лихо заломлены. На шее завязана косынкой сетка от гнуса. На каждой ячейке нанизаны металлические рубли. Под звон монет незнакомец двигался зигзагами, как лодка без руля, рыская из стороны в сторону. Облюбовав наконец лавку, он решительно раскидал ногой чужие вещи. Спихнул на пол спящего и плюхнулся на скамейку. Громко пробасил прокуренным голосом:

— Будем знакомы, Егор Касаткин. Куда навострили лыжи, мужики? Если в Березово, и я с вами! — выдернул из рюкзака бутылку портвейна, зубами содрал пробку, отхлебнул глоток, протянул соседу. — За дружбу со мной выпей. Знай, с Егором Касаткиным не пропадешь. Слышал про Березово? Вот где буровики качают деньги, я тебе скажу! — Пустая бутылка вернулась к бородачу. Он крутанул ее на полу. Дождался, когда горлышко остановилось напротив сидящего парня в прожженной энцефалитке, и решительно сказал: — По жребию тебе топать в магазин. Раз-два!

Принесенный вермут тут же распили. Бородач снова крутанул бутылку, а когда она остановилась, громко скомандовал:

— Топай за вином. Раз-два!

— У меня нет денег, — робко сказал Касьян Лебедушкин и покраснел. На толстых по-детски щеках золотился еще не тронутый бритвой пушок.

— А это видел? — бородач покрутил тяжелым кулаком перед очками Касьяна.

С первой минуты появления в зале бородача Викторенко едва сдерживался, чтобы не призвать его к порядку. После угрозы Лебедушкину решительно подошел к хулигану и твердо сказал:

— Кончай бузу.

Бородач спокойно ответил:

— Имеешь слово, выйдем на улицу. Вижу, что не знаешь Егора Касаткина.

— Нет нужды знакомиться!

— Зря обижаешь буровика! — И тут бородач размахнулся, чтобы ударить, но Викторенко поймал его руку и сильно крутанул.

— Пусти, фрайер!

— Что-то ты, идол, на буровика не похож, — не отпуская руку бородача, сказал Викторенко, возле которого уже сгрудились парни из отряда.

— Иван, надо выставить горлопана на улицу, — сказал Николай Монетов. — Покупаем под дождиком. Сразу поостынет!

— Много будет чести! — Викторенко отпустил бородача. — Сам потопает.

— И потопаю. Только смотри — земля круглая, мы с тобой еще встретимся. За Егором Касаткиным долг не заржавеет.

Викторенко уже не слушал бородача. Его внимание привлек инвалид на деревянной култышке, пробиравшийся через зал. Показалось, что на него шел Антон Моргун. Голова склонена к правому плечу. Широкий лоб с залысинами распахан глубокими морщинами.

Викторенко шагнул к инвалиду и взял из его руки чемодан.

— Давайте помогу.

— Спасибо, хлопец. Вроде мы с тобой не встречались. Или знаешь меня?

— Не знаю. Я из Шебелинки.

— Ну, я далеко не раскатываю. Как кулик, все в своем болоте топчусь. Звать-то как?

— Иваном. Иван Викторенко. Принял я вас за знакомого дядьку. С войны тоже без ноги вернулся!

— Где же воевал он?

— Фронт не назову. Пехотинцем был.

— А я танкист. Т-34 до Берлина довел, — с гордостью сказал инвалид. — Степан Никифорович я. Вот и познакомились.

В динамике возник шорох, потом прорвался торопливый голос диспетчера:

— Приглашаем на посадку харьковских комсомольцев.

— Простите, Степан Никифорович, нам улетать! — попрощался Викторенко. — Счастья вам и здоровья.

Комсомольцы, теснясь, расселись на двух лавках самолета. Юркий Ан-2 пробежал по взлетной полосе и оторвался от земли. Летчик начал набирать высоту. За окнами замелькали дома, аэродромные постройки, деревья и кустарники.

— Летим! — весело хохотнул Анатолий Смурый и вскинул большой оттопыренный палец руки. Ему еще не приходилось летать, и он всматривался в землю с удивлением и страхом.

Самолет приблизился к зеленому массиву леса, и его резко подбросило вверх. После часового полета тайга начала редеть, открылась тундра. Огромными каплями воды заблестели многочисленные озера. Смурый начал их торопливо считать, но скоро сбился. Землю неожиданно рассекла голубая полоса. Высвеченная солнцем, открылась широкая река в низких берегах.

— Иван, побачь, мабуть це Обь? — сказал Смурый, тормоша возбужденно товарища.

Викторенко утвердительно кивнул. Из головы по-прежнему не выходила встреча с инвалидом войны. Как он похож на Антона Моргуна! Мысленно обругал себя, что не спросил у танкиста фамилию. Память возвращала его в родную Андреевку, к Северному Донцу, красноствольным соснам, подступающим к самому дому.

2

В тяжелые годы войны Харьков три раза становился местом страшных боев, и три раза доставалось сполна большому селу Андреевка на Балаклейской дороге. Половину хат под соломенными крышами фашисты сожгли, а подступы к сосновым борам и берега Северного Донца не успели еще полностью разминировать; земля по-прежнему хранила на себе шрамы от многих тысяч авиабомб и снарядов; оставались полуразрушенные землянки и наполовину засыпанные окопы и ходы сообщения.

Ванюша Викторенко, худой от недоедания, не по летам высокий, обсыпанный веснушками, из тех страшных лет ярче всего запомнил не ворвавшиеся в село фашистские танки, не солдат, говоривших на чужом языке, в зеленых мундирах и таких же шинелях, не артиллерийские обстрелы и сполохи пожаров, а тот далекий день, когда в село влетел цыган на неоседланном, горячем коне и ошалело орал, размахивая сорванной с плеч красной рубашкой:

— Люди, бабы, деды, наши добили фашистов. Победа!

За верховым, цепляясь за его ноги, бежали женщины, в голос плакали; матери, вдовы и невесты.

А потом известие о Победе и разгроме фашистских войск в Берлине и взятии рейхстага приносили возвращавшиеся домой солдаты и офицеры. Они появлялись один за другим, с узкими полосками нашивок за ранения, позванивая приколотыми к гимнастеркам медалями.

Ванюшка каждый день убегал на железнодорожную станцию. Тоскливыми глазами провожал эшелоны с солдатами, но так и не дождался отца.

Осенью, когда на деревьях закраснели яблоки, появился в селе Антон Моргун. Он на ходу раскачивался, как длинноногий журавль припадая на стесанную деревяшку. На голове у него красовалась какая-то нелепая круглая чеплашка, разлинованная черными полосами. Вместо гимнастерки грубая полосатая куртка.

Словно извиняясь, инвалид рассказывал, что после ранения попал в плен. Освободили его из концентрационного лагеря Дахау наши солдаты. На руке Антона Моргуна остался арестантский номер — восемьсот тысяч тридцать четыре.

Антон Моргун оказался заядлым курильщиком. Палил одну цигарку за другой. Прежде чем зажечь свернутую козью ножку, не спеша доставал из кармана брюк тяжелый камень и кусок напильника. Прижав размочаленный хвост веревки, сильно рубил напильником; сверкающая искра падала на трутень. Инвалид раздувал запавшие щеки и с силой принимался дуть. Вспыхивал огонь.

— Моя «катюша» бьет без промаха. Прямо скажу, гвардейский миномет, — улыбался он беззубым ртом, показывая изжеванные десны.

Мальчишки сразу прилипли к Антону Моргуну. Рассевшись вокруг него кружком, часами смотрели, как он строгал рубанком. Он обстругал уже не одну плаху, подбирал нужное дерево, чтобы сделать протез «легче перышка».

В хату Антона Моргуна наведывались фронтовики. Раскладывали перед собой кисеты с накрошенным табачным листом или пачки папирос. Вместе с коробками спичек появлялись хитрые зажигалки, похожие на пистолеты или перочинные ножи.

Мальчишки не спускали глаз с диковинных игрушек, стараясь угадать, откуда вылетит огонь. Антон Моргун оставался совершенно равнодушным к зажигалкам. Когда собирался закурить, доставал свой испытанный инструмент.

— Антон, друже, не кляцай железякой, а припали от моей зажигалки, — говорил кто-нибудь из фронтовиков и протягивал зажигалку, сверкающую никелем: — Дарю!

— Не потребна мне твоя цацка, — отвечал инвалид и отводил глаза от соблазнительного подарка. Густые брови сходились на переносице, затененные глаза становились острее. Он подкидывал в руке рыжий камень. — Из-за этой железяки я ногу потерял. Да разве я один стал калекой? — Делал паузу. Отрешенными глазами смотрел на слушателей. Протягивал на рассмотрение растопыренные пальцы с сорванными ногтями. — Вот побачьте. Видите, что с руками стало! — И словно не замечая собравшихся фронтовиков и натужно сопевших мальчишек, гладил прильнувшего к нему Ванюшку по голове. Сильно затягивался цигаркой. Рассказывал не слушателям, а словно сам с собой делился пережитым, вспоминал день за днем, когда его и других военнопленных, оборванных и голодных, в дождь и в мороз выгоняли на работу.

Ванюшка не первый раз слушал рассказ, но все равно его охватывала дрожь. Мучительно думал об отце, едва сдерживая подступающие слезы.

— Часто мне снится тот большак до Старого Оскола, — тихо говорил Антон Моргун. — Считай, сто тысяч раз мы проползли по нему, выковыривая из чернозема куски железняка. Там я ногти и пообрывал. Тот железняк отправляли в Германию. А этот кусок я пронес от концентрационного лагеря до самой Андреевки.

Ванюшка не раз держал страшный камень в руках, трогал его острые края в красной ржавчине. Может быть, потому, что мальчуган рос без отца, Антон Моргун привечал его больше, чем других ребят.

Иногда во время очередного рассказа Антон Моргун надолго замолкал. Глаза его темнели, как будто их затягивали черные дождевые тучи. На лбу сбегались морщины и, тяжело посапывая козьей ножкой, он говорил, подавляя вздох:

— Эх, хлопчики. Мне бы второй ногой разжиться, я бы сквозь все обегал, до Харькова бы добрался и там распытал про Ивана Михайловича Губкина. Дюже цикаво мне знать про него.

Ванюшка в упор смотрел на фронтовика и незаметно ощупывал свои ноги. Если дядьке Антону Моргуну не удастся ничего узнать, он выручит его из беды. Но кто в самом деле тот Губкин?

Иногда инвалид увозил ребят к Лебяжьему озеру. Река тут круто убегала в сторону леса, и идти приходилось по краю болота. Они продирались через высокий камыш, топая по вязкой грязи. Мальчишки проходили легко, а деревянная нога инвалида прокалывала кочки, и из оставшихся дырок вместе с водой вырывались, стреляя, пузыри.

Антон Моргун заставлял мальчишек смотреть на пузыри и убежденно говорил:

— Сдается мне, что под камышом что-то есть. Мабудь, железо бо газ. Бачите, як стреляют те пузыри! Губкина бы сюда, а не меня, дурня безногого. Он бы враз все растолковал, довел бы до ума. Я только наколол землю, а ее надо сверлить. Заглянуть глубоко-глубоко, до самого центра. Узнать, что там спрятано, — затуманенными глазами смотрел на притихших ребят. — Ну, кажите, байструки, каких натолкали в сумки отметок?

Ванюшка после школы бежал к дядьке Антону. Раскладывал на столе тетрадки и садился делать уроки. Трудно ему давались примеры и задачи. Он пыхтел от усердия, подпирая языком щеку.

— Помочь, Ваня?

— Ни!

— Весь в батьку. Такой же был упрямый!

Мальчишка млел от радости. Готов был слушать всю ночь, лишь бы дядька Моргун рассказывал ему об отце, которого он никогда не видел. Мать тоже говорила, что он пошел в отца, такой же высокий, как ясень. А теперь оказалось, что он унаследовал от отца еще и упрямство.

— Давай помогу. Я твои примеры враз расщелкаю, как орехи.

— Ни! — мальчишка недовольно тряс головой. «Два дня буду сидеть, но научусь сам решать примеры и задачи, как дядька Моргун! — Он закусывал нижнюю губу. — Научусь. Сам буду щелкать их, как орехи!»

Инвалид угадывал мысли мальчишки. Говорил неторопливо, глуховатым голосом:

— Не задается задача или пример, а ты сиди, пока не победишь. Губкин в сорок лет пошел учиться в институт. В книгах я вычитал такую справку. Думаешь, ему легко давалась та учеба? Ни. А когда закончил институт, стал первым специалистом в России по нефти. Чуешь?

Из рассказов Моргуна выходило, что ученый был простым сельским учителем. И парнишка стал присматриваться к своим учителям, поверил, что они знали куда больше, чем сообщали на уроках. Вопросы возникали один за другим и требовали ответа. Однажды учитель математики, молодой человек, вышел из школьной библиотеки с большой стопкой книг. «Неужели он все успеет прочитать? Десять книг понес!»

В библиотеке настойчивый парнишка потребовал, чтобы ему выдали тоже десять книг.

— Куда тебе столько, Викторенко? Ты у меня не лучший читатель, — сказала библиотекарша.

— Значит, буду, — упрямо повторил Викторенко.

Дома парнишка засел за книги. Он не мог предположить, что узнает так много нового. Было время, когда звезды изображали в виде животных. Так появились созвездия Лебедя, Гончих Псов, Рыси и Носорога. Из другой книги он узнал о Ломоносове. Но воображением по-прежнему владел Губкин.

Однажды инвалид пригласил к себе паренька посмотреть обновку.

Протянул выстроганный протез.

Склеенный из отдельных пластин дерева, протез напоминал по цвету человеческое тело. Стоило чуть потереть рукой — тянуло свежими вишнями, прижать сильнее ладонь — и врывался запах смолистой сосны.

— Чувствуешь, сколько я набрал деревьев? Все из нашей Андреевки. Сто лет буду трудиться, а своего добьюсь. Узнаю, что прячет земля за нашим селом. Я не справлюсь, вам с Анатолием придется постараться. Смурый тоже любознательный хлопец растет!

Уже будучи студентом Харьковского университета, Викторенко часто вспоминал слова фронтовика. А Антон Моргун все дальше и дальше ходил на новом протезе от Андреевки с черной коробочкой компаса и настойчиво искал полезные ископаемые. В балках и перелесках натыкался он на сожженные фашистские танки и тяжелые пушки, снова встречался с войной, которая не отпускала его от себя и мучила тяжелыми воспоминаниями.

Много дорог ведет из Харькова в Андреевку. И хотя студенты выбирали в тот день самую короткую и перескакивали из одной машины на другую, все равно опоздали к выносу гроба Антона Моргуна.

Фронтовика похоронили на старом кладбище, среди сосен. Односельчане разошлись, и на кладбище Викторенко и Смурому пришлось самим отыскивать могильный холмик. Сверху земли лежали букеты полевых цветов и, увядая, особенно сильно пахли.

3

Инженер КИПа — хозяин контрольно-измерительных приборов газодобывающего комплекса Викторенко — старался не вспоминать свой первый приезд в Шебелинку.

В тот день его не покидало чувство, что широкоплечий инженер с фигурой заправского борца, взявшийся познакомить с производством, просто разыгрывал их. Иван был уверен, что промысел не работал.

На колхозных полях стояли высокие подсолнухи. С молодых яблонь перепархивали шумными стайками воробьи и звонко тинькали синички.

«Сейчас я покажу вам пульт управления! — инженер направился к одноэтажному дому. — Здесь мозг нашего комплекса!»

«Какой пульт управления? — про себя подумал Викторенко. С иронией посмотрел на оператора — девчонку со светлыми кудряшками. Она встала из-за стола, придавив ладошкой раскрытую книгу. — Роман читает, а может, книгу о вкусной и здоровой пище…»

На встроенном щите приборы с черными стрелками. Между ними, как светофоры, глазасто горели зеленые лампочки.

Застывшие стрелки подтверждали догадку Викторенко: комплекс не работал, а инженер продолжал розыгрыш, подключив к своей игре и девчонку. Видно, им не первый раз приходилось обманывать, и действовали они согласованно, хорошо зная свои роли.

«Какая сейчас подача?» — спросил инженер и озабоченно нахмурил брови, постукивая пальцем по стеклам приборов.

«Подача нормальная!» — девчонка раскрыла толстый журнал, торопливо называла цифры, как заученный урок.

«Здорово сработались, прямо настоящие артисты!» — подумал Викторенко, начиная по-настоящему злиться.

Смурый же принимал все объяснения всерьез, хмурил лоб, покусывая губы. Уверившись, что их надувают, Викторенко нетерпеливо ожидал, когда закончится прогулка по территории и они освободятся от ненужной опеки экскурсовода.

«Идемте, я покажу вам газовую скважину!» — Инженер сошел с асфальтированной дорожки и направился к подсолнухам. Костюм осыпала желтая пыльца.

Смурый старался не отставать от инженера, словно боялся пропустить что-то особенно важное. Викторенко шагал по необходимости. Силился вспомнить, когда пойдет автобус, чтобы не голосовать на дороге.

«Вот наша знаменитость», — инженер показал вдаль рукой, заторопился, как будто боялся опоздать на свидание. Дошел до переплетения труб. Запорные краны напоминали висящую гроздь винограда. «Положите руку, — предложил он Смурому. — Чувствуете удары! Идет газ!»

«Бьет, — воскликнул, не скрывая удивления, Смурый. — Труба горячая!»

«Горячая!»

«А вы разве не хотите послушать выход газа? — спросил инженер у Викторенко. — Давление в трубе, между прочим, сто двадцать атмосфер!»

Викторенко нехотя подошел к горбатому плечу трубы. Ладонь легла на металл и сразу ощутила тяжелые удары, будто снизу кто-то упорно бил по трубе молотом, все усиливая удары. Не сдергивая руки с шероховатой трубы, почувствовал, что жарко запылали щеки. Украдкой посмотрел на инженера, закипая злостью на себя. Инженер объяснял порядок очистки газа, который два бестолковых дурня, без пяти минут инженеры, обязаны были знать.

«Для сбора газа бурится не одна скважина, а целый куст. Иногда их бывает сорок, а другой раз и все шестьдесят. Все зависит от геологических условий. Работа на нашем комплексе только непосвященным кажется будничной, а на самом деле постоянно требует творчества и полной отдачи сил. Газ не терпит равнодушия и особенно мстит за панибратство и халатное отношение».

Викторенко начал жадно слушать, словно хотел вымолить прощение за свое глупое, мальчишеское поведение. Жалел, что пропустил многое из рассказа и не во всем разобрался как следует. Смотря на восхищенного Смурого, невольно ему завидовал: товарищ оказался умнее его, а самое главное — принял решение работать на комплексе. О себе он сказать этого не мог: пока не почувствовал притягательной силы нового дела. Казалось полной несовместимостью их специальность автоматчиков с добычей газа. Чтобы убедиться в своей правоте, спросил инженера:

— Вы какой кончали институт?

— Нефтяной. — Инженер вовремя опередил второй вопрос: — Не беспокойтесь, вам работа найдется. Автоматики у нас много, вы могли убедиться по приборам на пульте. А вдруг захотите автоматизировать весь процесс? Приборы и датчики возьмут на себя работу операторов, слесарей-сантехников и сменных инженеров. Это не фантастика, а реальное дело. Наша промышленность молодая. Нефтяники ведут свою историю чуть ли не с каменного века. Первобытный человек открыл, что черная жидкость может гореть, согревать не хуже дерева. К сожалению, у нас специалистов еще мало. Институты больше готовят нефтяников. Вот почему мы вынуждены учить у себя. Оператор, с которой я вас познакомил, пришла после окончания десятилетки. А по-настоящему ей надо еще учиться: Закончить институт или по крайней мере техникум. Добытчики газа начинают свою работу с операторов, а потом мы назначаем их сменными инженерами! — Неожиданно его лицо исказила, гримаса боли. Он прижал руку к сердцу и замолчал. Торопливо высыпал на ладонь из алюминиевого патрончика таблетку. Положил под язык.

Викторенко испуганно посмотрел на инженера. Молнией обожгла мысль: «Дядьку Моргуна свалил инфаркт. Инженер, видать, тоже не из крепкого десятка. А может, тоже на фронте был. Для каждого металла известны сроки старения, а для человека не вывели такой закономерности. Инженер сердечник. Как обманчива внешность — широкие плечи и фигура борца!» Неожиданно пришло решение: ни в какой научно-исследовательский институт он не пойдет, несмотря на приглашение. Место его здесь, на комплексе. Начнут они работать вместе со Смурым. Анатолий уже такой выбор сделал. В самом деле, почему не подумать о полной автоматизации всего производства? Разве он в детстве не зачитывался Жюлем Верном! Полет на Луну состоялся. Пушку заменила ракета. Юрий Гагарин первым облетел планету!

Справившись с сердечной болью, инженер извинился перед приезжим:

«Сердце прихватывать стало. Вроде бы еще рано! Уговаривать не буду, захотите у нас работать, сделаем запрос на ваш факультет. Приборы вы знаете. Будете работать инженерами КИПа».

…Викторенко стал считать диспетчерскую своей вотчиной, хотя и не сразу научился разбираться в запутанном переплетении цветных проводов. Но сразу же твердо усвоил, что газ можно отправлять в газопровод только с заданной температурой и влажностью. Эту заданность газовики назвали точкой росы. Ее-то и регистрирует самописец главного датчика.

В диспетчерскую неторопливо вошла пожилая женщина. Твердая походка не выдавала ее возраст, как не старили седые волосы, закрученные на затылке в тугой узел.

Викторенко в первый момент, занятый своими делами, не обратил внимания на вошедшую. Но, к его удивлению, женщина направилась к пульту. Что-то ей не понравилось, и она щелкнула пальцем по стеклу. Черная стрелка вздрогнула и метнулась словно в испуге в сторону. Особенно энергично женщина постучала пальцем по прибору, который Викторенко недавно заменил.

— По приборам стучать нельзя! — сказал инженер и осуждающе посмотрел на женщину. — И вообще посторонним тут делать нечего!

— Вы уверены, что я этого не знаю? — спокойно спросила женщина и внимательно посмотрела на Викторенко. — В первый приезд я вас здесь не видела. Недавно работаете?

— Шесть месяцев, но это к делу не относится. По приборам щелкать не надо!

— Мне нравится ваша горячность, молодой человек, но со мной вы бы могли быть повежливее.

— Я вас не оскорбил, а объяснил положение инструкции.

— С инструкцией я знакома… Даже имею к ней некоторое отношение. — Женщина заметила растерянность на лице очкастого оператора. А высокий молодой инженер по запальчивой молодости, готов был с ней сражаться до конца. «Развоевались вы, Калерия Сергеевна, — одернула женщина себя. — Инструкции не только надо разрабатывать, но и неукоснительно выполнять. Молодой человек прав!» Находясь ближе всех к приборам, она первая заметила, как нетерпеливо мигнула красная лампочка и вдруг ярко вспыхнула.

— Отказал перекачивающий насос на пятой нитке шлейфа, — сказала женщина. — Посылайте слесаря.

— Вы уверены? — пытливо спросил Викторенко у женщины, так и не разобравшись, кто она на самом деле.

— Уверена. Сходите и убедитесь.

Иван переглянулся с оператором и побежал в цех. При возможности он охотно брался за ключ и отвертку. Насос заменили, и он, причмокивая, начал работать, а Викторенко, вспыхнув от удачи, подумал о себе с законной гордостью.

Но радость охладил оператор.

— Дурень ты, Иван! Зря набросился на Калерию Сергеевну. Меня бы спросил, кто она.

— А мне все равно. По приборам никому стучать нельзя.

— Калерия Сергеевна из министерства. Приезжает из Москвы нам помогать! Училась у Губкина. Из первого выпуска Горной академии.

— Ученица Губкина? — Викторенко понял, что упустил возможность познакомиться с интересным человеком. Узнал бы об этом Антон Моргун, обругал последними словами.

4

Калерия Сергеевна продолжала считать себя сибирячкой, хотя последние годы жила в Москве, где ей не пришлось привыкать к холодным зимам. В этой очередной командировке на Украину она не могла примириться с тем, что выпадавший снег через день-другой смывался дождями. Наступало время бесконечной мороси и туманов. В слякотную погоду Калерия Сергеевна простудилась и затемпературила. В дни ее молодости подобную болезнь называли испанкой, потом окрестили гриппом, но суть осталась та же. Вспыхивающие эпидемии по-прежнему валили людей, вызывая массу самых разных осложнений.

В гостинице Калерия Сергеевна каждый день перед сном слушала «Последние известия» по радио и по сводкам погоды знала, что в Москве самая настоящая зима с ядреными морозами. Радовалась, что через день закончится ее командировка и, как только она сядет в поезд, сразу прекратятся все страдания.

Наглотавшись с утра лекарств, Калерия Сергеевна приехала в Шебелинку. Промысловикам требовалась консультация. Просматривая документы и геолого-технические наряды на бурение, она поняла, что совершила ошибку: приезжать ей не следовало, чувствовала она себя прескверно. Надо бы где-то прилечь, но об этом нечего было и думать.

В узком кабинете главного инженера промысла гулял синий дым. Калерия Сергеевна сидела, забившись в угол.

— Товарищи, прошу успокоиться, мы начинаем работу! — сказал главный инженер и постучал карандашом по столу.

Старший геолог, мужчина средних лет с тщательно зачесанной редкими волосами лысиной, подошел к развешанным схемам. Не повышая голоса, начал докладывать о бурении на новой площади. Срезанный прутик в его руке летал по структурной карте месторождения.

Присматриваясь к присутствующим начальникам служб, Калерия Сергеевна узнала одного из своих знакомых по предыдущей командировке — молодого инженера КИПа. Встретившись с ней глазами, Викторенко улыбнулся.

Калерия Сергеевна отметила, что молодой инженер за восемь месяцев заметно возмужал. По студенческой привычке носил клетчатую ковбойку, ворот не застегивал; вспомнила она и его фанатическую влюбленность, с какой он говорил о своем наставнике. Без труда вспомнила, что безногого инвалида звали Антоном, а вот фамилию забыла напрочь.

«Дядька Антон был влюблен в Губкина!» — вспомнились слова молодого инженера. Стоило ей произнести дорогую для нее фамилию, как память сразу перенесла ее к далеким годам собственной молодости. Двадцатишестилетняя гранильщица с фабрики впервые увидела Москву. А настояла на ее учебе бабушка Пелагея Сысоевна. Девушка не думала, что ее примут в Горную академию и там она осилит трудные предметы: математику, химию и геологию. Но настойчивость победила. Она не хуже других защитила диплом, и ей присвоили звание горного инженера по специальности бурение нефтяных и газовых скважин. И ее учителем, как и всего первого выпуска, стал Иван Михайлович Губкин. Иногда она доставала порыжевшую фотографию. Среди студентов Иван Михайлович. В белой рубашке с галстуком. Тогда она хотела стать сзади, во второй ряд, но ученый сказал:

«Калерия, садитесь рядом, — и пододвинул стул. — Для меня честь посидеть с женщиной — первым инженером-буровиком! Я радовался вашим успехам!»

Удобно расположилась вся группа, а фотограф где-то задержался.

«Что случилось, МКЗ?» — спросил Иван Михайлович, называя старосту курса по кличке, что означало — «Московское коммунальное хозяйство».

Казберуг, сверкая синеватыми белками глаз, с грузинским темпераментом воскликнул:

«Вах, почему подводит фотограф? Резать надо. Где мой кинжал? Просил его, как человека, не опаздывай, генацвале!»

Словно испугавшись страшных угроз, откуда-то сбоку вынырнул фотограф. На штатив установил деревянный ящик, выстрелил оглушительно магниевым зарядом, и осталась на память редкостная фотография.

Не забыла Калерия Сергеевна и последний вечер в институте. Собрались в аудитории напротив деканата. На столе бутылка кагора. Бутерброды с колбасой и сыром. Казберуг поднял стакан, чтобы произнести тост по поводу защиты дипломов. Неожиданно распахнулась дверь, вошел академик.

«Больно расшумелись, коллеги. В моей квартире слышны ваши голоса».

«Закончили учебу!» — сказал торжественно МКЗ.

За очками стекол озорно блеснули глаза: «Калерия, вот ключ от квартиры. На кухне, в шкафу, бутылка шампанского. Кажется, еще есть шпроты. Гулять так гулять по-настоящему!»

Громко выстрелила пробка шампанского. Иван Михайлович сказал:

«Должен признаться, я рад этой случайной встрече. Представилась возможность поговорить. Поговорить с вами как с равными. Так вот, товарищи инженеры, мне интересно знать, какие у вас планы? Где собираетесь работать?»

«Я еду в Грозный!» — встал по студенческой привычке из-за стола Попов.

«Хорошо, выбор одобряю. Но чем порадует нас староста?»

«Отправляюсь в Туркмению. Хочу пожариться на солнце», — ответил Казберуг и посмотрел в сторону девушки. Не заметив ответного взгляда, опустил голову.

«Туркмения должна открыть свои недра очень скоро. Я в это верю!»

«А я выбрала Чусовские Городки!» — сказала Калерия с гордостью и не обратила внимания на печальное лицо старосты, не веря, что он по-настоящему любит ее.

«Чусовские Городки тоже должны сказать свое слово, — сказал Иван Михайлович. — Нет еще полных данных для проведения замкнутого контура нефтеносной площади, но нефть должна быть!»

«Иван Михайлович, а куда бы вы еще порекомендовали поехать?» — спросил Попов.

«На Волгу. Я имею в виду Самарскую Луку. Там разворачиваются работы. Начали бурить возле Ставрополя. Товарищ Меркулов, а вы решили отделаться молчанием? Представьте, мне интересно знать, куда вас влечет!»

«Я еще не выбрал, — сказал задумчиво Меркулов, закручивая брючный ремень. — Хочется начать работу, где наверняка будет успех, будут результаты!»

«Успех в любом деле приходит во время работы, — сказал после недолгой паузы Иван Михайлович. — Надо уметь дерзать. Надеяться на себя. За чужой спиной всю жизнь прожить нельзя».

Калерии Сергеевне запомнилась встреча с Губкиным уже через несколько лет после окончания Горной академии. Приступили к разведке в Ишимбае. До зарезу требовался паровой котел, чтобы запустить буровую. Решили взять в Чусовских Городках. Двадцать пар лошадей тащили огромные сани с тяжелым грузом. Рядом шагала Варвара Носаль. А она, Калерия, как заправский возчик, размахивала кнутом, иногда сама бралась за постромки, чтобы помочь лошадям в трудных местах.

«Слышал о вашем подвиге, Калерия, — посмеиваясь, сказал Губкин после приветствия. — Не успеваю удивляться: первая женщина-буровик стала первой женщиной-извозчиком!»

«Иван Михайлович, вы лучше спросите, кем я не была. Бригадиром вышкомонтажников, снабженцем, кочегаром, электриком!»

«Стольких специальностей у меня нет. Могу вам только позавидовать».

«Иван Михайлович, мне все время хотелось узнать: когда вы советовали ехать на Волгу, вы уже знали, что там должны открыть нефть?»

«Калерия, я не предсказатель, а ученый. Когда началась работа в Чусовских Городках, я обратил внимание на известняки. Возраст известняков в Чусовских Городках и Ишимбае я определил как нижнеартинский, то есть одного времени. А вот нефть Самарской Луки указывала, что в Восточной нефтяной области, помимо верхнего артинского горизонта, существует еще более низкий горизонт в среднем карбоне. Стал изучать и заметил, что новый нефтяной горизонт имеет значительное простирание, ибо скважина около Ставрополя находится на расстоянии восьмидесяти километров от скважины возле Сызрани. Выходит, что нефтяной горизонт один и тот же. Вот и все. Сделать такое открытие под силу любому выпускнику с вашего курса. На Волге у Ставрополя открылась большая перспективная нефтяная площадь!»

«Так просто!»

Ниточка воспоминаний возвращала Калерию Сергеевну к разным случаям, давним временам. В Моздоке во время практики разместили студентов в сенном сарае. Прожили целую неделю. Неожиданно приехал Губкин на пролетке. А за ним на двух экипажах ответственные работники промысла.

«Наконец-то отыскал своих студентов, — радостно сказал Губкин, входя в сарай. — Не все сено еще съели?»

«За неделю все не съешь!» — ответил кто-то из ребят.

«Сколько вас здесь живет?»

«Восемь человек и Калерия!»

«Восемь человек, а письма я получал от одной Калерии. Восемь человек и Калерия, вы не мерзнете по ночам?»

«Иван Михайлович, холода еще не наступили», — сказал один из работников промысла.

«Вы сами тоже ночевали с моими студентами?»

«Я так думаю».

«Ну а я ночую сегодня здесь».

«Иван Михайлович, не обижайте нас. Мы приготовили вам номер в гостинице», — забеспокоился кто-то из начальства.

«А моих студентов можно обижать? Как не стыдно! Поставили ведро с водой в сарае и успокоились. Я ночую со своими студентами! Смотрите, — он строго погрозил пальцем, — а то ударятся студенты в бега!»

«Иван Михайлович, мы приехали работать. И в бега не ударимся».

«Все правильно. Но вы должны нормально отдыхать. Нефть — кровь индустрии. Чем больше мы ее отыщем, тем богаче будет страна. Я не представляю современной цивилизации без продуктов, в основе которых нет нефти. Нефть — топливо для автомобилей, самолетов, тракторов и сельскохозяйственных машин. Из нее получают искусственное волокно и каучук. Но пора со всей серьезностью поставить вопрос о развертывании газовой промышленности и открытии новых газовых месторождений».

«Иван Михайлович, это вы поручаете нам?»

«Вам и следующему поколению студентов нефтяного института. Работы непочатый край».

Калерия Сергеевна могла убежденно сказать, что встреча с большим и увлеченным человеком оставила неизгладимый след в ее жизни. А вот для молодого инженера-киповца учителем стал фронтовик. Учителя были разные, но каждый по-своему формировал характеры своих учеников. Взволнованная воспоминаниями, Калерия посмотрела в сторону Викторенко. Почему он вдруг нахмурил брови? Что не понравилось ему в выступлении старшего геолога? Она заставила себя внимательно прислушаться к докладчику.

Старший геолог все тем же ровным голосом настойчиво доказывал правоту выбранных точек для бурения, легко оперировал цифрами и сложными названиями.

«Изогипсы кромки», — машинально начала она повторять за геологом, стараясь поймать нить выступления. — «„Контур газоносности нижнего ангидридного горизонта“, „контур газоносности картамышской свиты“. О чем он говорит? Это давно всем известно. Почему умалчивает, что скважины 13 и 48 оказались пустыми?» Вскинула голову и снова встретилась глазами с молодым инженером. Показалось, что он умоляюще просил ее выступить.

— Вот и все, — сказал геолог и облегченно вздохнул. Неторопливо прошел к столу.

— Товарищи, — подвел итог главный инженер. — Расчеты Платона Кирилловича убеждают в правильности намеченных точек. — Он посмотрел в угол, где сидела Калерия Сергеевна.

— Можно мне? — спросил, поднимаясь резко, Викторенко. — У меня создалось впечатление, что Платон Кириллович собрался идти в наступление, не обеспечив себя разведкой. На мой взгляд, намеченные точки выданы наспех, без твердого обоснования!

— Викторенко, я не ковыряюсь в ваших приборах, — взорвался геолог.

— Мне кажется, — спокойно продолжил Викторенко, — нельзя ссылаться на одну интуицию, не подкрепляя ее данными сейсморазведки и промысловых геологических исследований. Но Платон Кириллович не показал нам ни одной диаграммы.

— Мои точки утверждены в управлении. Разве это не гарантия? — возразил старший геолог.

— Меня беспокоят две пустые скважины, — отпарировал Викторенко. — Их ведь тоже утверждали в управлении. А это выброшенные на ветер деньги!

— Деньги, ветер — слишком громкие слова, — вспылил старший геолог. — Какие у вас доказательства? Я готов выслушать любые замечания крупного специалиста, но представитель министерства, уважаемая Калерия Сергеевна, не сделала ни одного замечания. Она согласна с моими расчетами!

Калерия Сергеевна почувствовала устремленные на нее со всех сторон глаза. И в первую очередь требовал ее оценки нетерпеливый инженер КИПа. Машинально подвинула к себе схемы, технические наряды.

— Если нет ни у кого конкретных замечаний по докладу Платона Кирилловича, — объявил главный инженер, — то будем считать совещание законченным. Разберемся с представленными документами в рабочем порядке.

— Валентин Степанович, — тихо сказала Калерия Сергеевна. — Опасения инженера КИПа весьма серьезны. Скважины намечены без достаточного геологического обоснования. Я бы сказала, наугад. Такие скважины Иван Михайлович Губкин называл «дикими кошками». Думаю, что в наше время нельзя плодить «диких кошек». — Калерия Сергеевна почувствовала, как ее обдало жаром: температура, видно, поднялась от злости.

Викторенко не выдержал и громко зааплодировал.

Минуту помолчав, Калерия Сергеевна добавила:

— Считайте, что моя командировка в Шебелинку продлена на месяц.

Глава вторая

1

Огромная Обь сразу захватила Викторенко. После Северного Донца, зауженного по течению камышовыми плавнями и старыми дуплистыми ракитами, река казалась настоящим морем. Справа и слева за ее низкими берегами поблескивали огромные озера, они то соединялись между собой протоками, то лежали огромными чашами. Неожиданно для себя вспомнил объяснение учителя географии: «Тайга в Сибири перемежается с лесотундрой, а потом переходит в тундру. В тундре нет высоких деревьев-кедрачей и елей. Сильные холодные ветры и снежные бури заставили березки и ивки стелиться по земле: их короткие стволы похожи на узловатые веревки».

Картины за бортом самолета стремительно менялись: то зеленела травой тундра, то торчали чахлые ряды елей, то открывались завалы бурелома или песчаные отмели по кривулям незнакомых рек и ручьев.

Викторенко жадно взглядывался в незнакомую землю, постигая ее дикую красоту.

Летчик резко свалил Ан-2 на крыло. Ребята не удержались на скамейках. Выбираясь из-под навалившихся на него товарищей, Касьян Лебедушкин беспомощно хлопал вокруг себя руками и страдальчески просил:

— Мои очки, мои очки!

— Вот твои окуляры, — сказал с усмешкой Смурый и посмотрел на близорукого с некоторым превосходством. — Не полет, я вам кажу, а катание с «американских горок»!

Ребята рассмеялись. Отряхиваясь, поднимались с пола.

Викторенко продолжал лежать, растянувшись во весь рост.

— Дорогой метрик, тебе помочь или сам встанешь? — спросил весело Славка Щербицкий.

Викторенко захватил ладонь парня и с силой рванул к себе. Славка оказался на полу.

— А ты здоров, командир!

— Пока на силу не жалуюсь!

Викторенко понравилось, что к встряске все отнеслись весело, по-мальчишески.

«Скоро придется расставаться, — думал Викторенко, — растащат всех по разным конторам и подрядным организациям. Начнут вкалывать по своим специальностям: Гордей Завалий строить дома; Николай Монетов варить плети для газопровода; Славка Щербицкий монтерить; Николай Свистунов будет работать на кране; Погребной получит бульдозер; остальные ребята тоже по своим специальностям, а он со Смуром отравится на новый комплекс по переработке газа; труднее всего придется Касьяну Лебедушкину, если для него не окажется места в библиотеке».

Ан-2 развернулся еще круче, описывая круг. Разбросанные по земле домики с замшелыми крышами и черными срубами мгновенно охладили радость комсомольцев, вселяя беспокойство: поселок оказался маленьким. После второго разворота земля ушла куда-то вправо и широкая Обь скрылась за острыми зубцами елей.

Пробелов изрядно по полосе, самолет остановился. Из кабины вышли летчики. Высокий, с седеющими висками, надевая фуражку, сказал:

— Прилетели! Березово!

Викторенко вздрогнул от неожиданности. Был рад, что утомительный полет кончился и больше не будет укачивать в самолете, под ногами твердая земля. «Березово так Березово!» Но слово чем-то встревожило. Память не сразу подсказала нужную страницу из книги о Сибири. Почему он забыл? В Березове скважина дала газ! Он пристально посмотрел на Смурого. Тот раскидывал рюкзаки, стараясь докопаться до своего фанерного чемодана. Казалось, для него сейчас не было важнее дела. Викторенко чуть не взорвался. «Зря, — подумал о секретаре обкома комсомола, — зря не отметил значение Березова, не сказал, что скважина Р-16 стала легендой. А может, хотел сделать нам сюрприз, уверенный в нашей осведомленности? Наверное, так». И он с особым трепетным чувством ступил на неведомую землю, чувствуя себя больше, чем когда-нибудь, газовиком.

Ан-2 первый момент загораживал прилетевших от ветра, но стоило чуть отойти от самолета, как ветер начинал просекать одежду, морозя тело. Черным облаком повисли комары, пугая звенящим гулом многотысячного войска.

— Ветер будь-будь, — недовольно сказал Смурый, старательно запахивая плащ. — Выходит, нас никто не встречает. Ни оркестра, ни красных флагов.

— Медь оркестров расхолаживает, — поддел Монетов Смурого. — Мы приехали работать, а не удивлять своими физиономиями. Я так думаю!

— Правильно мыслишь, — поддержал сварщика Викторенко.

— Командир, я с тобой не согласен! — заспорил Гордей Завалий. — Душевный прием никогда не вредит. Не больно потратятся, если организуют нам праздничный обед. Как-никак добровольцы! — Сильно хлопнул себя по шее, раздавив насосавшегося комара. — Не знаю, найдутся ли еще дурни, кроме нас, отдавать себя на съедение этим кровопийцам?

— Гордей, не заводи бузу, — оборвал Викторенко. — Лучше осознай, куда мы прилетели. В Березово. Десять лет назад здесь получили газ! Первый газ Западной Сибири! Мы работой должны доказать, чего стоим на самом деле. А то, что мы добровольцы, подвига в том особого нет… На то мы и комсомольцы.

2

Перед зеленым «газиком» стоял невысокий мужчина. Часто затягивался папиросой, старался дымом отогнать комаров. Шевиотовый, в полоску пиджак и такие же брюки с пузырями на коленях. Незнакомец, видно, не обращал внимания на свою внешность, но побриться не забыл, щеки отливали синевой.

Комсомольцы с вещами прошли мимо мужчины, не представляя, куда им направиться с аэродрома. Могли спросить у летчиков, но они успели уйти.

— Командир, честное слово, лучше, когда встречают, — повторил со вздохом Гордей Завалий. — Пока ты отправишься в разведку, я, пожалуй, сосну. Вычитал в одной занятной книжонке, сон — лучшее лекарство, а особенно если прихватить минуток шестьсот после обеда.

— Есть среди вас Викторенко? — крикнул вслед парням незнакомец в кепке.

— Я Викторенко! — командир отряда оглянулся, полагая, что перед ним шофер «газика».

— Правильно передал секретарь обкома, самый высокий! — сказал шофер. — С прибытием. Будем знакомы, Лунев Евгений Никифорович. Начальник объединения по добыче газа. Объединение есть, а техники не хватает. Прикатил за вами на своем «бобике». По очереди всех переброшу до гидропорта, а там на крылья — и в Игрим. Как первое впечатление?

— Комаров страсть! — сказал Смурый и звонко хлопнул себя по лбу.

— В самом деле, комаров много, — подтвердил Викторенко, внимательно разглядывая человека, которого принял за шофера.

— Комары своих не трогают, — Лунев хитро улыбнулся, в притененных кепкой глазах мелькнули веселые искорки. — Привыкнете. Сейчас пообедаете в столовой. Там наши девчата уже все приготовили. И в гидропорт. За пять рейсов всех перевезу. А до Венеции лететь час!

— Куда, куда? — наперебой раздались удивленные; голоса.

— В Венецию. Так у нас окрестили Игрим. Сами убедитесь, сравнение точное.

— А я плавать не умею, — промолвил Касьян Лебедушкин. За толстыми стеклами очков метнулись испуганные глаза.

— Плавать научат.

— А газ-то есть в Венеции? — спросил нетерпеливо Смурый, которому показалось, что начальник объединения специально затеял игру с переодеванием. Наверное, сам никогда не расстается со шляпой, ходит в белой отглаженной рубахе, при галстуке. На дверях кабинета табличка: «Прием посетителей по личным вопросам по средам и пятницам, от семнадцати до восемнадцати часов».

— Наше месторождение подает газ на Урал. До Серова дотянули газопровод.

После трех дней сухомятки в Тюменском аэропорту обед показался особенно вкусным. Командовала в столовой секретарь комсомольской организации. Она же забрала у ребят учетные комсомольские карточки.

— И вам хорошо, и мне спокойнее, — шутила девушка. — Не забыли, как меня звать? Галя Селиверстова. Ну а вас всех сразу не запомню. Вы для меня отряд. А отвечает за вас Викторенко.

— Не согласны, — возразил Завалий.

— С чем не согласны?

— Не согласны, что за всех отвечает Викторенко. Каждый за себя отвечает.

— Точно, — поддержал Славка Щербицкий. — Мы ж не детский сад. Работнички к вам приехали.

— Ну хорошо, хорошо, — согласилась Галя, не понимая, шутят ребята или говорят всерьез. — Пусть каждый из вас теперь будет представлять целый отряд.

— Ого, — вступил в разговор Монетов. — Секретарь обкома говорил, что вам в область надо пятьсот отрядов. А сейчас, выходит, потребуется только четыреста семьдесят пять. Нас-то двадцать пять.

Тут уж Галя совсем растерялась и вопросительно посмотрела на Викторенко. А тот будто только того и ждал. Медленно поднялся и вдруг скомандовал:

— Разговоры отставить. По четыре человека разобраться и следовать в порядке очереди в машину начальника объединения.

Теперь на какое-то мгновение растерялись харьковчане, но, заметив все-таки улыбку на лице Викторенко, разом зашумели:

— Ну, ты даешь, командир.

— Ну, Славка, ну, Гордей, покажет вам теперь Викторенко.

— Есть командир — есть и отряд.

— Иван, а мы тебя не зря выбрали.

Когда немного угомонились, Викторенко подошел к Гале, поблагодарил за встречу, просил, чтобы не обижалась на них, и пообещал, что и он и хлопцы будут самыми дисциплинированными комсомольцами Березовского объединения. Галя пошла вместе с ребятами, потому что решили, что машина будет их подбирать на дороге. А первым рейсом отправили вещи и Николая Монетова.

Гидропорт оказался крошечным домиком, срубленным из еловых плах в потеках янтарной смолы. От него вниз с высокого берега сбегала тропинка к самому урезу Оби. Течение раскачивало громоздкий плот. Бревна шлепали по воде, и по сторонам дробью разлетались брызги.

— Вот и наша стрекоза, — Лунев показал на крайний самолет, стоящий на поплавках около красного буя. — Счастливого пути! Еще встретимся.

— Не знаю, как Викторенко, а я лично буду вам всегда рад, Евгений Никифорович, — Смурый протянул Луневу руку на прощание. — Фамилия у меня редкая: Смурый, зовут Анатолием. С Викторенко кореши. Из Шебелинки прямо к вам. Считайте, получили двух хороших инженеров.

— За двух инженеров я два дня боролся. И, как видите, одержал победу. А то отправили бы отряд другим курсом, — весело парировал начальник объединения. — Себя в перевозчики предложил, чтобы удостовериться, не умыкнули ли вас по дороге.

Викторенко со Смурым переглянулись. Сказать ничего не успели: моторная лодка прибуксировала самолет. Парни поспешили шагнуть на плот, и бревна сразу скрылись в воде.

— Лебедь, давай руку, — скомандовал Николай Монетов побледневшему Лебедушкину и, поддерживая, заставил его шагнуть в воду.

— Утону! — испугался библиотекарь, но Николай ткнул его в бок кулаком и угрожающе сказал:

— Ты пузыри не пускай! А то начальник объединения подумает, что приехали одни желторотики. — И, как мешок с картошкой, забросил Касьяна в открытую дверь самолета. Все парни заняли свои места в салоне.

Летчик, высунув голову, громко крикнул, подражая знакомому капитану парохода:

— Отдать кормовой!

Ан-2 отвалил от плота. Течение сразу подхватило и понесло его вниз по реке. Взревел мотор. Самолет пронесся на поплавках по воде и взлетел. Правый поплавок, залитый водой, перетянул. Но вода вылилась, и летчик выровнял машину.

Касьян Лебедушкин, от страха не открывал глаза, мысленно тонул несколько раз. Но помнил об отрезвляющем ударе Николая Монетова и молчал.

Викторенко неотрывно смотрел в окно и не заметил, как заснул. Разбудил своим храпом Смурый. Командир испуганно уставился в круглое окно, боясь, что пропустил что-то важное. Но впереди была вода. Ветер гнал высокие волны с белыми барашками в сторону далекого берега.

Самолет снова накренился и пошел по кругу.

Ан-2 приземлился на воду и подрулил к плоту. Волны ударялись о торцы бревен, окатывали водой спускавшихся по лесенке парней.

Викторенко почти у берега плюхнулся в воду — подломилась доска.

Встречавший протянул руку, помог выбраться из воды. Окая, сказал:

— Есть такая примета: кто купался в Сосьве, останется на Севере. Кузнецов, начальник газового комплекса.

— Викторенко.

— Знаю. Вернее, догадался. Вместе будем работать.

— Выходит, так! — подтвердил Викторенко, а про себя отметил: видно, и впрямь Лунев боролся за двух инженеров.

3

В Игриме всех ребят разобрали по разным местам, но для членов отряда Викторенко по-прежнему был командиром.

По воскресеньям, если удавалось, отряд собирался в полном составе в столовой. Смурый окрестил сходки «чаепитием за круглым столом». Парни научились по-северному пить крепкий чай и приканчивали по десять-пятнадцать больших чайников. За чаепитием обменивались новостями, рассказывали о работе. Иногда на чаепития приходили с новыми товарищами.

Понемногу постигали: все, что делалось в этом краю, делалось впервые. Впервые открыли газ; впервые построили поселок; впервые провели газопровод; впервые подали газ на Урал. Постигали и другое — суровая природа Севера каждый день испытывала на прочность: бурили ли новые скважины для получения газа или прокладывали лежневку через топкие болота к нехоженым местам. Проверялось мужество людей и крепость машин.

В первые дни не было житья от комаров.

— Венеция, — досадливо тянул Смурый и показывал красную ладонь с раздавленными насекомыми. — Послал матери письмо: вместо листа горсть комаров. Получил ответ — все поняла.

— Зря пугаешь!

— Не хотел, а приходится. Сказать тебе новость? Жорка-то Погребной — тю-тю! Убежал. Вот тебе и доброволец!

— Нашелся, значит, дезертир, — на скулах Викторенко заиграли желваки. Он мог признаться, что ему сразу не понравился щеголеватый парень. В поезде и самолете не расставался с пилочкой для ногтей. Иван пытался вспомнить что-то другое, но не мог. — Значит, теперь нас двадцать четыре человека.

— Скажи, Иван, и тебе не снятся вишневые садочки?

— Выкупайся в Сосьве — перестанут сниться.

— Да ты не бойся, я не убегу. Да и Погребной не сбежал, а перевод себе устроил в Тюмень через какого-то родственника. Скажи, зачем прибор в балок тащишь?

— Помозговать хочу, — ответил Викторенко, а потом, о чем-то подумав, невесело улыбнулся и сказал: — На щите он показывает точку росы — влажность и температуру, с которой мы посылаем газ. Может, он будет определять и наше состояние.

— Нас с тобой будет проверять?

— И нас тоже.

Молодые люди подошли к своему балку. С выбитыми досками, промятой крышей, вагончик мог рассказать о тряской езде по железной дороге, а потом об утомительном путешествии на барже по Оби до Сосьвы. Многие находили в нем приют, пока не получали жилье. Викторенко снова вспоминал о Погребном. Два месяца продержался. Хлопнул размашисто рукой по шее. Попадись ему сейчас этот Жорка, влепил бы ему: «Смывайся! Но имей мужество посмотреть в глаза товарищам, с которыми отправился в дорогу!»

Он шагнул через порог. Знакомая тесная комната. У стены маленький столик. Над ним набор инструментов: отвертки, плоскогубцы, паяльник. Стоило разложить на столе инструменты, дотронуться отверткой до первого винта, и он успокаивался. Так было всегда, но сейчас почувствовал: не снять напряжение.

В балке Смурый сразу забрался на койку. Протяжно зазвенели пружины. Викторенко присел к столу. Увидел на нем велосипедный звонок, который Смурый всюду таскал за собой. На тихих улочках Андреевки Смурый всегда появлялся на велосипеде. На раме сидела Ася, синеглазая красавица с толстой косой. Иван подергал рычажок, и резкий, тревожный звон заметался по маленькой комнате.

— Не дразни! — Смурый соскочил с кровати, вырвал звонок.

— Разве я тебе дразню? Звонок будет виноват, если ты сорвешься домой?!

— Этого не случится, командир!

Приезжим парням скоро пришлось убедиться, что на сибирской земле все отпускалось без меры, с лихвой. Пошел дождь — на неделю. Без времени в августе вдруг повалил снег.

Дорога к комплексу стала глубоким ручьем, а тундра — морем, где далекими суденышками плавали макушки мочажин, перевитые низкорослыми березками и виками. Низкое небо с черными тучами перечеркивали стаи летящих уток и гусей. Ночью птицы часто налетали на горящий факел над высокой трубой комплекса и сгорали.

От воды спасали высокие резиновые сапоги. Намокшие спецовки и брезентовые куртки не успевали просыхать и гремели, как стальные доспехи рыцарей.

Из Березова, где обосновалось объединение по подаче газа, приезжало начальство на катерах и моторных лодках.

Инженер с черными усами, прямой начальник молодых инженеров, требовательно спросил:

— Викторенко, а где уха?

— Не научился ловить рыбу, да и времени нет!

— Чем же это вы заняты?

— Работой.

— До вас инженер все успевал. Работал и ловил рыбу.

— Возможно, но приборы он запустил. Вы знаете, какое мы приняли со Смурым хозяйство?

— Он тоже так говорил!

«Может, и в самом деле заняться рыбалкой?» — возвращался несколько раз Викторенко к разговору с инженером объединения, но не хотел, чтобы подумали, будто подмазывается к начальству.

Возвращаясь с работы, Викторенко выходил к реке. Огромная труба газопровода сбегала с крутого берега и ныряла в воду. Пока на приборах не падало давление, в далеком Серове получали газ. Он со скоростью курьерского поезда мчался по трубам, чтобы обогревать доменные печи, котельные и сгорать под конфорками на кухнях в жилых домах. Иван испуганно посматривал на берег. Вода все глубже вгрызалась в него, готовая обрушить сотни тонн земли вместе с высокими соснами вниз. Если это произойдет, трубопроводу несдобровать. Своей тревогой он ни с кем не делился, боялся, что старожилы поднимут его на смех. Трубопровод проложили через реку не вчера, и надо надеяться, что в это половодье с ним ничего не произойдет.

Однажды Викторенко заговорил об этом со Смурым.

— Всюду ты лезешь, Иван. По штатному расписанию четко определено, чем мы должны заниматься. Нам приписана автоматика, а труба газопровода имеет своего хозяина.

— А вдруг вода сорвет трубу?

— Не изводи себя по пустякам. Нервы надо беречь.

— Нервы у меня крепкие.

По лестнице кто-то громко затопал сапогами. Дверь балка распахнулась, и показалась голова широкоплечего парня с рыжей бородой. Заметив Викторенко, он весело хохотнул, обнажая редкие зубы:

— Здорово, крестник. Земля в самом деле круглая. Сказал, от Егора Касаткина не уйдешь! — И протянул руку. В маленькой комнате потянуло перегаром водки.

— Пожаловал, золото?

— Гребаешь руку подать?

Викторенко еще раздумывал, как ответить на приход Касаткина, а Смурый отрезал:

— Убирайся!

— Ты не кричи, дохлик. Выметаться вам придется. Егор Касаткин женится. Балок мой. Комендант сказал. А вы своих потесните. Даю вам на сборы один день. Адью! Пригласительных билетов не успеют напечатать, как принято в лучших домах Лондона. На свадьбу Егора Касаткина вас приглашаю. И Надюха моя будет рада интеллигентам. Посмотрите, как у нас веселятся. Я весь магазин покупаю. От души попьем и погуляем. Так что освобождайте балок для молодых!

4

Лунев не спеша отошел от стола. Как всегда перед непогодой, болела раненая нога. Литой дробью капли дождя били по стеклам. Форточка вызванивала колокольчиком, а нижнее стекло, необмазанное, глухо басило. Он поежился. Показалось, что сырость проникла в кабинет, еще немного — и начнут мерзнуть руки.

Недавно на самолете он облетал все три Оби — Большую, Тогодскую и Малую. На пристанях штабеля труб, крепостные стены из мешков с цементом. Десяток буксиров с баржами, да почти столько же пароходов не справятся с этими грузами до того, как прижмут морозы.

В прошлом году морозы ударили в первых числах сентября. И по всем рекам вмерзли пароходы и самоходные баржи. В поселках люди остались без продуктов, а экспедиции потеряли для работы лучшее время — зиму. Сейчас беспокоил его Таз. Надо бы залететь туда. Разведочная скважина давно подтвердила, что открыто новое месторождение. Ямальский окружном партии предложил газифицировать ненецкий поселок и рыбозавод. Пятидесятикилометровый газопровод мог стать к тому же испытательным полигоном. Но работа затянулась. Бригадир Семериков оказался не в меру ленивым. Появлялся в Игриме с опухшим, заспанным лицом и надоевшей всем присказкой: «Восьмерка крутится — и порядок!» «Надо менять Семерикова, — озабоченно подумал Лунев. — Моя вина, что он задержался в Тазу!»

Лунев пододвинул к себе толстую тетрадь. Называл он ее по-разному, но чаще всего рабочим дневником. Перелистывая страницы, снова переживал все свои разлеты и встречи. Иногда среди торопливых записей попадались рисунки и карикатуры. Включил настольную лампу. Широкий круг высветил крышку стола и лежащие документы на подпись. После недельного отсутствия почувствовал себя в кабинете посторонним человеком, которому надо все вновь обживать, привыкать к креслу, стоящим вразброс телефонным аппаратам и бумагам.

В Игриме, на комплексе, Лунев встретил Викторенко. Кузнецов хвалил молодого инженера. Лунев ругнул себя, что в течение года не удосужился поближе познакомиться с молодым специалистом, хотя в дневнике есть запись: «Викторенко Иван Спиридонович — инженер». И рисунок: на телеграфный столб посажена голова, а по бокам шесты-руки.

— Принесите личное дело Викторенко, — передал Лунев по селектору и раскрыл блокнот, который передал ему Викторенко со словами: «Если разберетесь в моих каракулях, почитайте. Заметки по производству!»

С первых же записей Лунев почувствовал, что автор разбирается в производстве как настоящий газовик. «Вот тебе и киповец», — удовлетворенно подумал Лунев. Тут же дорисовал телеграфному столбу длинные ноги, а в руки вручил пику. «Нет, Викторенко не Дон-Кихот, — подумал с усмешкой. — Воевать с мельницами не будет. А вот ноги у него журавлиные, далеко пойдет!»

Секретарша принесла личное дело Викторенко.

Лунев открыл папку. Фотография. Упрямый взгляд. Лунев вспомнил, как пятнадцать лет назад, после окончания нефтяного института, с первой стипендии купил клетчатую ковбойку. Викторенко на снимке в такой же рубахе. Ворот по-мальчишески расстегнут. Галстука, видно, не терпит!

— Что же ты предложишь мне еще, Викторенко? — громко спросил он, задавая самому себе вопрос. — Какие трубы надо менять в абсорберах?

— Евгений Никифорович, вы не заняты? — динамик принес голос главного инженера. Тонкачев с Луневым когда-то учились на одном факультете, но на людях и в служебной обстановке обращались друг к другу официально.

— Заходите, Юрий Иванович, вместе посумерничаем. Сейчас чай закажу. Саратовские все известные водохлебы.

— Что правда, то правда. К чаю бы черных сухариков.

— Солдатских, ржаных. Сейчас бы погрыз их с удовольствием. Горячую кашу не каждый день приволокут в окоп, а сухарь всегда в кармане. Пожевал, водичкой запил — сыт на неделю.

В кабинет вошел Тонкачев. Невысокий, узкоплечий, похож на подростка. Зачесанные назад волосы торчат хохолком. По дороге к столу успел взглянуть на лежащие газеты и даже полистал «Огонек».

— А я с новостью, Кузнецов сейчас передал: новые инженеры отработали всю автоматику.

— Один из них Викторенко. Да?

— Викторенко и Смурый!

— Викторенко мне приглянулся. Кстати, прочитай его блокнот, передал свои заметки. Настоящий газовик. Хоть сейчас назначай сменным инженером или начальником комплекса. Справится! Выкладывай вторую новость. С одной ты бы не явился.

— Из Таза передали. Монтажники произвели обвязку и могут сдавать скважину в эксплуатацию. Получит поселок газ.

— Наконец-то двинулось, — облегченно сказал Лунев. — Я думал, придется снимать Семерикова. Трубу тянули почти год. Забыл тебе сказать, вчера пролетал над Тазом. В губе две самоходки. Надо с речниками ругаться. Зима на пороге!

— Да, потянуло на холод.

— Придется лететь в Таз. Кстати, приму трубу. Что ни говори, а газ нужен всем. И на Ямале, хоть это и край земли.

Он медленно отошел от стола. Нога разболелась не ко времени.

— Надо бы с трактористами поговорить, Юрий Иванович. Раскатывают по тундре по-варварски. Землю уродуют. А она здесь особенно ранима. Плодородный слой не толще фанеры. Каждого лихача тракториста наказывать надо, а ретивых охотников судить.

— Да, пустыня нам не нужна, а тем более нашим детям!

— Спасибо, что понял. Захвачу-ка я с собой Викторенко. Хочу рассмотреть журавля вблизи.

Викторенко обрадовался полету. Представилась возможность познакомиться с новым местом.

Ан-2 летел долго. Викторенко беспокойно поглядывал в окно. Все те же озера и тундра. Не сбился ли летчик с маршрута? Но рядом сидящий начальник производственного отдела, угрюмый мужчина с теплым шарфом на шее, совершенно не реагировал на многочасовой полет. Правда, он как плюхнулся в кресло, сразу же начал глотать таблетки.

При очередном развороте самолета солнце ослепило Викторенко. Он зажмурил глаза. За первым виражом самолета последовал второй и третий.

— Викторенко, просыпайтесь, Таз! — сказал покровительственно Лунев, полагая, что молодой спутник уснул.

На берегу залива стояли бревенчатые дома с черными срубами и деревянными крышами. Но сейчас они меньше поразили молодого инженера, чем при подлете к Березову. За последнее время он успел полетать по служебным, по комсомольским делам, видел разные поселки, где стояли такие же дома, похожие друг на друга, как близнецы: морозы и дожди довели до черноты бревна срубов, отчего они казались столетней давности.

Но этот рыбацкий поселок отличала от других высокая закопченная труба котельной.

На пороге дома приезжих прилетевших поджидал бригадир монтажников Семериков. Посасывая папиросу, стряхивал пепел ударом пальца на землю. Лохматая собачья шапка сбита на затылок, из-под нее выбивается спутанный чуб, закрывая правый глаз.

Из-за спины бригадира высовывал голову черноволосый ненец в просторной малице, перетянутой в поясе широким солдатским ремнем с медной пряжкой. Под правой рукой нож с костяной ручкой в ножнах.

— Семериков, ты с кем нас встречаешь? Сэвтя? Здравствуй!

— Однако, здравствуй, — ответил ненец и с достоинством протянул руку.

Семериков с неудовольствием смотрел на начальника производственного отдела Мишина и на длинного незнакомого парня.

— Я Тонкачева ждал. Обвязку закончили, трубопровод протянули. Теперь, как говорят, гуляй, Вася! Считай, год разбоем занимались в болотах.

— Чем, чем? — переспросил Лунев.

— Комаров колотили.

— Насушили?

— Чего?

— Комаров. На сушеных комаров большой спрос!

— Комаров нет, а вот рыбкой расстарались.

Ненец старательно закивал головой.

Семериков всегда разыгрывал из себя простачка. Прищурив хитрые глаза, смотрел на Викторенко. Замучил вопрос: что за парень?

— Семериков, забыл познакомить тебя с моими товарищами, — сказал Лунев. — Мишина ты должен знать. Молодой инженер — в командировке его помощник. Опрессовку провели?

— Все в ажуре.

— Викторенко, — Лунев остановил взгляд на высоком спутнике, — будет эксплуатировать ваш газопровод.

Викторенко хотел сказать начальнику объединения, что его дело — приборы и автоматика, но Лунев, подняв руку, его остановил и сказал:

— Растущий специалист.

— Понятно, — недовольно протянул бригадир и почесал затылок. Тут же подумал: инженер будет стараться искать недоделки, чтобы выслужиться перед начальством, и Мишин тоже кого хочешь замучает.

— Ань-дорова-те! — снова поздоровался Сэвтя и ладонью с прилипшей рыбьей чешуей показал на мешок. — Сэвтя рыбу притащил. Абурдать надо!

— Обедать пора, — согласился Лунев. — Абурдать — есть, обедать. Запоминайте, Викторенко. Сэвтя, сколько тебе за рыбу?

— Ай-я-яй, Никипор! — покачал обиженно стриженой головой рыбак. — Я угощаю, однако. Уху варите. Ты, однако, приходи ко мне. Чайку попьем. Помнишь, сколько мы с тобой чайников ополовинили?

— Восемь, я считал.

— Девять, однако.

— Врач помог жене?

— Родильный дед приходил. Лепешек горьких насовал. Баба сразу встала. Болеть худо: рыба шла!

— Евгений Никифорович, сегодня отдыхайте, — сказал бригадир. — День стал короче воробьиного носа. А завтра на трубу. Я сейчас займусь ухой. Нельма. На земле такой ухи не попробуешь!

— Разрешите мне прогуляться по поселку, — сказал Викторенко. — Я и на трубу взгляну. В повара не гожусь!

— Прогуляйтесь, но не опаздывайте к столу! — сказал Лунев.

«Не терпится „дылде“ выслужиться, — неприязненно подумал Семериков. — Пусть померяет болота. Ноги как ходули!»

За домом Викторенко наткнулся на островерхий чум, натянутый продымленными шкурами. Языки костров зачернили до головешек острые концы кольев.

С залива дул холодный, пронизывающий ветер. Иван невольно поежился. Стоило сойти с дощатого тротуара, под ногами запрыгала травянистая земля. Вспомнил, как на прошлой неделе прошагал десять немеренных километров к больному Касьяну Лебедушкину. Библиотекарь — теперь маляр — решил в свой выходной день выкрасить столовую трассовиков, где работал Николай Монетов. По дороге угодил в болото. Когда закончил работу, понял, что простудился. Трассовики оставили его у себя.

Фельдшер, молодая девушка в белом халате, удивленно встретила командира отряда, когда тот выложил накупленные в аптеке лекарства. Рыжие веснушки на ее лице блестели, как звездочки.

«Хорошо, что вы так заботитесь о своем товарище. Но лекарств у меня хоть отбавляй. Кстати, что-то не слышала вертолета. На чем вы прилетели?»

«А я пешком».

«Пешком?»

Он не стал объяснять симпатичной девчушке, что и обратный путь проделает подобным же образом: не добился от летчика, когда тот залетит к трассовикам.

Иван не забыл свои детские походы в лес с плетешкой, когда каждый найденный гриб заставлял учащенно биться сердце. Фельдшерица тоже радостно всплеснула руками, когда Иван выложил на стол десятка два грибов.

Он и сейчас не удержался и начал выискивать среди травы подберезовики. Они не стояли, как их собратья, хвастливо на длинных ножках, а едва выглядывали из мха, как из спальных мешков.

Озеро открылось сразу, готовое каждую минуту перелиться через низкие берега. С залива продолжал дуть холодный ветер и гнал по воде волны. Труба плавала на воде, и от ударов волн дрожала, как в ознобе.

«Что же озеро-то не обошли?» — подумал Викторенко. У них в Игриме переход через реку был вызван необходимостью. А здесь? В памяти всплыло заспанное лицо Семерикова.

Викторенко начал обходить озеро по тонкому берегу и оказался у залива. Недалеко от берега на якорях стояли баржи. На каждой знакомые башни абсорберов.

— Ну что, углядел, разведчик? — спросил Лунев Ивана. — Да ты грибов набрал! Ну и пострел. А у нас: уха готова. Удалась на славу!

— Танцует труба.

— Слышал, Семериков? — сказал Лунев. — Мишин, вы отправляли пригрузы?

— Для такой трубы нет пригрузов, — начальник производственного отдела неловко повернул голову в сторону Лунева. — Я вам докладывал.

— Труба не имеет права плавать! Вы это не хуже меня знаете, Семериков.

Бригадир сокрушенно вздохнул. Ароматный запах ухи давно раздражал его. Не грех бы выпить, но при Луневе лучше не заикаться. Семериков догадывался о страданиях и начальника производственного отдела: «Не увязывался бы за начальством, постучали бы стаканами».

— Боюсь, что лед сомнет трубу, — продолжал озабоченно Викторенко.

— Ты прав, Иван, — Лунев неожиданно назвал инженера по имени. — Зимой с трубами будет легче — протянем вторую нитку. Баржи с абсорберами видел? В прошлом году Пур обмелел, здесь застряли. Вот так и трубы приходится ждать.

Викторенко представил себе карту Ямала. Раньше бы он запутался в названиях поселков и речек, а теперь успел их запомнить.

— Завели разговор, — спохватился вдруг Лунев. — А уха стынет!

— Выходит, баржи стоят второй год?

— Здесь все возможно. Бывает, что грузы ждем пять лет. Причин разных много: то реку перенесет песком, то задует пурга, то рано рухнет зимник, — сказал задумчиво Лунев. — А время ведет свой счет. Хозяйственники это знают. Семериков, а ты что стоишь, как засватанная невеста? Садись к столу. Сам варил, а есть не хочешь? Великолепная уха!

После жирной ухи долго пили крепкий чай. Каждый заваривал себе в кружку.

— Все вы правильно подметили, — сказал бригадир, обращаясь к Викторенко. — Да ведь зимой трубы-то тянули. А под снегом не угадаешь, где озеро, где болото.

— Не лукавь, — резко сказал Лунев. — Когда договорились о том, что перенесете трубу? Забыл?

— Помню, был разговор. — Семериков достал пачку папирос и постукивал по ней пальцами. — О чем разговор — долго ли сварить новые плети.

В комнате гудели комары. Сидящие за столом больше отмахивались от них, чем пили чай.

— Погасите свет, — распорядился Лунев. — Добавку можно съесть и без праздничной иллюминации. Мишин, в шахматы играете?

— Раньше играл.

— А вы, Викторенко?

— Не забыл.

— Правильно делаете. Играть надо постоянно, хорошая тренировка мозга. Такая гимнастика особенно нужна газовикам. Промышленность новая, а задачи большие. Готовых решений нет, а шахматы учат логически мыслить! — Взял с доски две фигуры и отвел руки за спину. — Викторенко, угадывайте.

— В правой.

— Везучий. Вам Викторенко играть белыми. Пожалуй, я прилягу в своей комнате, — Лунев, прихрамывая, направился в соседнюю комнату.

Викторенко щелкнул выключателем и сделал первый ход.

— е2 — е4.

А потом в темноте отбивался от наседавших комаров. Включая свет, старался запомнить расположение фигур на доске, чтобы увереннее атаковать противника. На соседней койке лежал, завернувшись с головой в одеяло, Мишин.

— Викторенко, что медлите? Ходите! Все равно всех комаров не перебить! А шахматную доску надо знать, как свое производство!

Глава третья

1

Природа уже начала перекрашивать листья на стелющихся березках и ивках, и они стали пылать, как осколки солнца. А травы в тундре увядали, серебристый ягель темнел. Чернотой наливалась вода в озерах, пугая холодом.

Викторенко возвращался с комплекса и вспоминал, как в ноябре прошлого года летал в Киев на совещание в ЦК комсомола Украины. Кузнецов разрешил ему в счет отпуска на неделю заскочить к матери. В Андреевке тополя и ясени уже сбросили листья. В некоторых садах еще жгли сушняк, и над кострами гуляли медово сладкие дымы. В домах пахло антоновкой. Мать суетилась, старалась повкуснее накормить своего сыночка, До работы не допускала. С трудом уговорил ее, что за хозяйскими делами отдыхает.

После дожинок, как всегда, село гудело от звонких песен и музыкантов. Шли свадьбы. Мать не удержалась от слез, что сын до сих пор не приглядел дивчину. В какой-то момент так захотелось Ивану остаться в родной хате. Будто не было никакого Игрима… А зачем тогда в Киев прилетал? Есть, есть Игрим. Есть ребята, которые ждут. Есть новая для него земля…

Иван нагнулся и потрогал тоненькую веточку березы. Маленькие листочки как желтые капельки. Нет здесь буйства зелени и цветов, как в родной Андреевке. Но ведь это тоже его земля. Матери это понять трудно.

Неожиданно Иван увидел на тропе незнакомую девушку. Она прыгала на одной ноге, как будто играла в классики. Чулки спущены ниже колен, как у школьницы. Он решил не обгонять ее, чтобы не напугать внезапно своим появлением. Откуда она появилась?

Показалось, что по тропинке шла Ася. Прикатила из Андреевки к Смурому. Шевельнулась зависть. Плохое чувство, но он не мог с собой ничего поделать. Сейчас он готов признаться, что Ася ему нравилась. Он мечтал, что ни Анатолий, а он когда-нибудь будет катать ее на велосипеде по селу. Да и мать писала, что после его отъезда Ася заходила к ней.

— Ой! — испуганно вскрикнула впереди девушка.

Викторенко не заметил, где потерял ее из виду. Увидел, к своему удивлению, лежащей на земле.

— Вам помочь?

Девушка незнакомая. Брови нахмурены. В глазах страх: она не знает, как поведет себя высокий парень.

Упершись ладошкой в сухую хвою, девушка быстро поднялась, озабоченно отряхнула платье. Покусывала губы. Солнце прожгло ее волосы, и они запылали, как желтый подсолнух.

— За корень зацепилась! — Незнакомка смутилась. — Каблук сломала. — Сбросила с ноги туфлю. — Вот, смотрите! — Глаза затуманились слезами. — Как пойду?

Викторенко улыбнулся, хотя девушка и не заговорили по-украински.

— Дойдете без каблука.

— Прыгать, как воробей?

— Обопритесь-ка на мою руку. Вы коленку разбили, вся в крови.

— Почему я такая бестолковая? — немного успокоившись, сказала девушка. — Меня послали к Викторенко, а он ушел. А завтра где найду его? Каблук сломала. Не надевать же мне резиновые сапоги. Вы знаете Викторенко? Как он выглядит?

— Как вам сказать, — неопределенно пробасил инженер. — Одни его терпят, другие не переносят… Женщин боится… По-моему, глуповат!

— А как он выглядит?

— Высокий… руки длинные… Фигура волейболиста… Похож на меня.

— На вас? — Девушка захохотала и долго смеялась. Но заметив, что лицо незнакомца стало строгим, сказала: — Простите, пожалуйста, смешинка попала! Вы кем работаете?

— Слесарем.

— Сказали, здесь Венеция.

— Конечно, Венеция. Река Сосьва и комаров тучи.

Девушка испуганно провела рукой с зажатым в ней сломанным каблуком по лицу.

— В Венеции есть сапожная мастерская?

— Мастерской нет.

— А как мне быть?

— Слесаря об этом не надо спрашивать. Знаете, что делает слесарь?

— Смутно.

— У Лескова Левша блоху подковал.

— Разве он был слесарем?

— Тульский оружейник — тот же слесарь. Викторенко установил.

— Он начитанный человек!

— Не уверен. Днем работал, вечером учился, не успел все прочитать! — Викторенко боялся, чтобы его по дороге не назвали по фамилии. Сразу бы пропала игра. Пока девушка ему верила.

Балки выбежали на лужайку, как разыгравшиеся дети, большой стаей. Заботливые хозяева успели пристроить к вагончикам терраски и тамбуры.

— Вот мое обиталище, — сказал Викторенко. — Зайдете?

Девушка скользнула взглядом по обшарпанному балку. Приняла его за мастерскую.

— Сколько у вас здесь инструментов? В самом деле, вы, видно, все умеете делать? У вас вольтметр? Зачем он вам?

— Случайно нашел. Висит — места не занимает. Мы до сих пор не познакомились. Как вас зовут?

— Лариса. А вас?

— Николай.

— Вы первый мой знакомый в Венеции!

— Не заставляйте меня петь серенады под вашим окном. Голоса нет.

Ларису занимал непринужденный разговор. Парень остроумный, с ним легко.

Викторенко высыпал из коробки на стол гвозди. Выбрал самый большой и сказал:

— Прибью, проходите до самой свадьбы.

— А если свадьба была?

Ответ Ларисы смутил Викторенко. Шевельнулось подозрение, что она его обманывала. Он тоже назвался чужим именем. Включил электродрель. Но этого ему показалось мало, и для шума запустил наждачный камень.

Лариса заглянула за перегородку.

— Вы здесь живете? У вас много книг.

— Приятель глотает книги.

— А я думала, вы читаете.

— Я люблю детективы, — продолжал игру Викторенко.

Ударив несколько раз молотком, протянул Ларисе туфлю.

— Сколько я вам должна?

— Бедных выпускников нельзя грабить. С вас пять рублей!

Девушка испуганно вздрогнула.

— Так дорого?

— На Севере все с наценкой. На Большой земле за такую работу рубль, а здесь гоните пять. Это по знакомству.

— Хорошее знакомство! — Лариса решительно вбила ногу в туфлю и, хлопнув дверью, сбежала по лестнице.

Через минуту вернулась и положила на стол пять рублей.

— За работу.

Викторенко расхохотался. Пять рублей приколол кнопкой к стене. Потом спохватился, а вдруг у девушки та пятерка последняя. Выскочил из балка. Но уже поздно — девушки как и не было.

2

Давно комсомольцы отряда не собирались вместе на «чаепитие за круглым столом». Работа разбросала парней за сотни километров друг от друга. И каждая встреча становилась праздником. А на этот раз чаепитие началось с неожиданного заявления Касьяна Лебедушкина: он привел в столовую упирающуюся девушку и громко объявил:

— Знакомьтесь, моя невеста.

Все оцепенели от удивления. Библиотекарь, как задумал, стал маляром, а теперь еще объявил себя и женихом.

— Юлией ее зовут. Фамилия Зимница. Распишемся, она фамилию примет мою!

— Я не буду менять фамилию. Я Зимница и Зимницей буду!

— Тонуть выгодно, — засмеялся Славка Щербицкий. — Спасают невесты!

Викторенко смотрел на уже знакомую ему фельдшерицу. Ее рыжие веснушки сверкали звездочками.

— Редеет наш отряд, — со вздохом сказал Гордей Завалий.

— А может быть, пополняется? Юля, ты комсомолка? — спросил Николай.

— А как же! — задорно ответила девушка.

— Вот и отлично. Командир, принимаем Юлю Зимницу в отряд? — обратился Николай к Викторенко.

— Как решите, — ответил Иван.

— Принимаем, — дружно зашумели ребята.

Негласно Юля Зимница заняла в отряде место дезертировавшего Жорки Погребного. Впрочем, она заняла свое собственное место. Юля очень скоро стала хозяйкой большой семьи. Парни вручили ей сберегательные книжки и доверенности на получение денег, благо, что сберкасса была в Игриме. Девушка знала на память имена всех матерей и отцов ребят. Она уже успела всем написать письма, кое-кому перевела деньги, а «сыночкам» купила в магазине обновки.

Появление Зимницы в магазине продавщицы теперь встречали добрыми улыбками: «Пришла наша мать-героиня!» И выкладывали на прилавки стопки рубашек, теплых шарфов, галстуков, перчаток.

Когда Юля Зимница получила очередную пачку писем, почтальонша, пытливо заглядывая ей в глаза, спросила:

«Зимница, ты случайно не киноактриса? Пишут тебе и пишут. Подари, если не жалко, адресок красивого парня!»

«Что ты выдумываешь? До артистки мне еще дорасти надо, — смеялась девушка. — Ты меня лучше пожалей: ведь на каждое письмо отвечать надо. Нельзя никого обижать».

В каждом письме девушка находила одну и ту же приписку:

«Дорогая Юля! За деньги спасибо. Ты проследи за моим парнем. Далеко вы забились, почти на край света, как бы без догляда материнского и отцовского он от рук не отбился».

Девушку до слез трогали заботы матерей о своих сыновьях. Для каждой из них: Колюнька, Гордюша, Славик те же несмышленыши. За ними нужен глаз да глаз. Юле нравилось, что ребята принимали ее заботы и что завидовали Касьяну. А она-то знала, что ее Касьян мальчишка мальчишкой, хоть и стал громко басить.

Через два месяца снова собрался отряд. Стояли те же большие чайники на столах, но съехались не все парни. Около столов пустые стулья. Не прилетел Николай Монетов, не появился Гордей Завалий. И вдобавок простудился сам Викторенко.

Юлю пугала высокая температура у больного. Сбить ее пока не удавалось. На чаепитие они с Касьяном не пошли. Дежурили у Ивана.

В отсутствие Викторенко Смурый взял на себя роль командира. Говорил он долго и обстоятельно. Распалившись вконец, поймал ускользавшую мысль: почему не он командир отряда?

Виктор Свистунов нетерпеливо оборвал Смурого:

— Анатолий, закругляйся, а то чай стынет. Попьем и поговорим еще!

Неожиданно открылась дверь, и в появившейся коренастой фигуре ребята узнали секретаря обкома комсомола. Из-за его плеча выглядывала Галя — секретарь комсомольской организации объединения.

Шум отодвигаемых стульев, возгласы приветствия наполнили комнату. А потом, как часто бывает, наступила на какое-то время тишина. Прервала ее Галя:

— Петр Лукьянович по пути из Салехарда специально к вам.

— Совершенно правильно, — подтвердил секретарь обкома. — Давно собирался наведаться.

Разговорились. Оказалось, что и приехавших комсомольцев, и секретаря обкома тревожило одно и то же. Большинство рабочих трудится хорошо, но везде есть группы горлопанов. От работы отлынивают, затевают скандал за скандалом. Напористо наседают на бригадиров и прорабов: «За восьмерку я кручусь!», «Ставь, бригадир, четырнадцать часов!», «Что ты трясешься, прораб, не из своего кармана будешь платить», «Государство-то не обеднеет, если дашь заработать малость работяге!», «Строим на века. Надо правильно разбираться в лозунгах. Не мелочиться и не жадничать, учти это, бригадир!»

Горячие выступления ребят встревожили Смурого. Но встревожили по-своему. С испугом вдруг подумал, что он сам не лучше. Захотел стать командиром отряда. Но Викторенко сильнее его. Несмотря на все трудности, разбросанность парней, отряд существует. От него, как от горящего костра, во все стороны разлетаются искры. Смурому захотелось показать, что он не меньше других встревожен делами. Но беседа уже подошла к концу.

— На вас надежда, ребята. Давайте вместе бороться за коммунистические порядки на нашем советском Севере, — заключил разговор Петр Лукьянович и уже другим тоном стал говорить о том, что заходил к Викторенко и встретил там будущих молодоженов. Выяснилось, что ему известна история знакомства Юли и Касьяна, и другим парням он пожелал поскорее обзаводиться подругами жизни. Спросил:

— Подарок-то готовите?

Заспорили: Виктор Свистунов предложил купить радиоприемник. Славка Щербицкий настаивал на пылесосе. А кто-то высказался за стиральную машину.

— Ребята, да не о том вы, — вмешался Смурый, — пылесос, стиральная машина — это все потом. Жилье нужно.

— Дело сказал. Выбиваем для молодоженов балок, — упрямо заключил Свистунов.

— Свободный балок отыскать трудно, — засомневался Славка. Никто лучше его не знает поселок. Все столбы облазил. А с них далеко видно.

— Придется, Анатолий, тебе выбивать балок у начальника ЖЭК.

— Скажу Ивану, — буркнул Смурый. Он не мог понять, почему сам испугался взяться за дело. Снова вернулась зависть. Неужели около Викторенко все время ему быть на вторых ролях?

— Галю не забудьте на свадьбу пригласить, — сказал на прощанье секретарь обкома.

3

Месяц назад забили в мерзлоту бетонные сваи. А сейчас сполохи от костра выхватили островерхую крышу крыльца, резные опорные столбы и свешивающиеся по сторонам узорчатые деревянные полотенца. «А ведь это работа Гордея», — подумал Смурый с удивлением о своем товарище. Вспомнил давний разговор. Состоялся он у почты. Гордей сказал, что написал домой, чтобы прислали лучковую пилу для фигурной резьбы по дереву. «Хочу доказать, чего на самом деле стою. Только бы на почте приняли пилу в посылку у отца!»

Надо было уходить, а Смурый продолжал стоять перед затейливым крыльцом. С чувством удовлетворения Анатолий подумал, что отряд не зря прибыл в поселок. В самых разных местах можно встретить харьковских комсомольцев. И сейчас вон Виктор Свистунов едет на своем подъемном кране. Посигналил приветливо. Не успел он проехать, раздался разбойничий свист с высоты. Вскинул Анатолий голову — на острых когтях наверху столба стоит рядом с белыми изоляторами Славка. «Как дела, верхолаз?» — «Порядок!»

Вот только с начальником ЖЭКа не сразу удалось договориться: «Раз, — говорит, — вы не освободили балок для Егора Касаткина, то теперь ищите сами жилье для своего Лебедушкина». Но когда Викторенко повысили в должности, балок нашелся. Правда, весь разбитый.

Без сомнения, он побывал в железнодорожной катастрофе или кораблекрушении. В проемах ни одной рамы, дверь перекошена. С крыши сорвано железо.

— Этот инвалид нам не подойдет! — с обидой сказал Виктор Свистунов после осмотра.

Начальника ЖЭК, который к каждой фразе добавлял слово «нэт» стал убеждать: «Балок хороший, нэт!», «На нашем месте я бы сразу взял, нэт!», «Соглашайтесь пока не передумал, нэт!»

— Нэт, товарищ Фирсов, — зло сказал Викторенко. — Нужен другой балок, а не ваше нэт, нэт!

— Иван, не мучь человека. — Гордей Завалий похлопал Викторенко по плечу. — Глазам страшно, а руки делают.

— Сробим по первому классу.

Ремонт балка держали в строгом секрете. К счастью, Касьян Лебедушкин улетел на трассу к сварщикам. Сдавали столовую, и требовались маляры. А Юля улетела в стойбище к оленеводам, где заболел мальчуган.

Гордей уговорил ребят поставить балок на берегу озера.

— Домик будет смотреться в воду, как в зеркало, — сказал Завалий, воодушевляясь. — При солнышке улыбаться, в дождь хмуриться!

— Фантазер ты, Гордей, — заметил Славка. Оказывается, не знал он товарища. Плотник — фантазер. Вдруг еще объявит, что пишет стихи!

— Настоящему плотнику без фантазии жить нельзя. Так повелось от дедов. Мужики топорами украшали землю.

А Смурый, глядя на то, как общими усилиями преображается балок, с тревогой думал об Асе: «Почему она так долго не отвечает на письма?» Тревожили слова Ивана: «После дожинок в селе играют свадьбы!» «На что он намекал? Что он знает?»

Анатолий принялся высчитывать, сколько дней должно идти из Андреевки письмо. Почта работала исправно. Юля Зимница получала письма пачками. Разве Ася не могла завоевать такой же авторитет? Сразу расположила бы всех к себе. В последнем письме он приглашал ее к себе. Неужели она не поняла его предложения?

Викторенко не замечал состояния товарища, а может, делал вид, что не замечает. На него и без того навалилось много забот с тех пор, как две недели назад его назначили главным инженером комплекса. В тот день Лунев появился в диспетчерской внезапно. Неторопливо обходил щит с приборами. Немного тянул ногу, на которую жаловался еще в Тазе, когда играли в шахматы.

Пройдя неторопливо вдоль щита, Лунев подошел к диспетчеру. Дежурила Железкина. Она молча протянула журнал, стараясь опередить вопросы начальника.

— Подача в норме.

— В норме, это хорошо. — Лунев повернулся к Викторенко.

— Иван… Иван Спиридонович. Не засиделись ли около приборов? Энергии у вас много. Кузнецов вас хвалит. Вы технически грамотный, у вас есть организаторский талант. Я правильно понял вас, Кузнецов? Есть такой талант у Викторенко?

— Да. Есть.

— Так что же вы стоите, Викторенко? Садитесь и пишите.

Викторенко присел к столу оператора:

— А что писать?

— Заявление, — Лунев внимательно посмотрел на Ивана, затеняя глаза густыми бровями, и после некоторого раздумья сказал: — А в заявлении высказать просьбу назначить Викторенко И. С. главным инженером комплекса.

Поймав недоуменный взгляд Кузнецова, усмехнулся:

— Знаю, знаю, что нет у нас такой должности. Все в одних руках начальника комплекса. Да и неудобно вроде самому предлагать себя на главного. А? Освобождаем вас Викторенко от написания заявления.

Лунев целый день провел на комплексе. В изданном приказе Викторенко И. С. назначался все-таки главным инженером на основании записки начальника комплекса Кузнецова В. С.

А сейчас Иван вместе с парнями строгал доски и вспоминал уроки дядьки Моргуна, который научил его любить дерево. Лучковая пила вырезала затейливые узоры. А он, сгребая желтые опилки, жадно ловил запах смолы.

Смурый тихо злился: ведь именно он предложил подарить молодоженам жилье, а все забыли об этом.

От леса надвинулась темнота. Парни заканчивали работу. Старый балок стал неузнаваем. Островерхая крыша. Такое же островерхое крылечко с резными полотнищами.

— Хлопцы, дивитесь. Гарный выходит будинок! — сказал громко Славка Щербицкий и засмеялся. — Гордей казал: глазам страшно, а руки робят! Так и вышло! Чайку бы сейчас!

— А мне страсть как есть охота, — откликнулся Гордой. — Чаем червячка не заморить.

У столовой парни встретили Золю Железкину с незнакомой девушкой. Новенькая приглянулась. Ее нельзя было назвать красавицей, но маленький курносый нос и глаза запоминались.

— Хлопцы, новенькая.

— Иван, ты бачил, яка гарная дивчина у нас появилась? — сказал Смурый, приглаживая рукой волосы. — Интересно, как ее зовут?

— Ты спытай!

— А ты не хочешь?

— Я уже познакомился. Лариса будет работать оператором.

— Что же ты мне не сказал?

— Так вышло!

Глава четвертая

1

Ночью стало известно, что Кузнецова на «скорой помощи» отвезли в больницу с прободной язвой. Все неожиданно объяснилось. При сильных болях Кузнецов прижимал к животу грелку с горячей водой, а посетителям, как и Викторенко, казалось, что вел он себя невежливо и не хотел вставать из-за стола. Назначение Викторенко тоже, вероятно, было связано с состоянием здоровья Кузнецова. На санитарном самолете его отправили в Тюмень. К вечеру позвонил Лунев и сообщил, что Викторенко назначен исполняющим обязанности начальника комплекса.

Викторенко переходить в новый кабинет не стал. Неизвестно еще, как отнесутся к его назначению рабочие, диспетчеры и сменные инженеры. Начальник комплекса он временный. Захотелось узнать, с чего начинал свою работу Кузнецов, но спросить его об этом уже не мог.

— Иван! Хлопцы болтают, что ты теперь начальник. Поздравляю! — прокричал с высокого столба Славка Щербицкий и, звеня когтями, проворно сполз.

— И. о. — исполняющий обязанности!

— Вшистко едно, как говорят братья поляки. Я видел, когда несли Кузнецова.

— Звонил Лунев. Просил передать жене, чтобы летела в больницу.

— Думаешь, не выкарабкается?

— Да ты что? Сдурел?

— А ты что подумал? — обиделся Славка. — Пусть живет дед сто лет! Да только ему пора полегче работу подыскать. А ты давай наводи порядок. А то разболтался народ.

Викторенко вспомнил о папке приказов, где половина с взысканиями.

Работал на комплексе монтер Баранкин — широколицый парень, с круглым, как блин, лицом. Казалось, он и не просыпался, маленькие глазки вечно закрыты припухшими веками. Зыркнет в сторону и снова спит. Приезжал вместе со всеми на смену, а потому куда-то исчезал. То и дело слышались перекликающиеся голоса, как в глухом лесу: «Баранкин!», «Баранкин!»

В столовой Баранкин появлялся первым. Съедал, как хорошо поработавший человек, два первых и два вторых. Без компота не обходился.

— Баранкин! Где ты пропадал?

— Ищут без дела. На линии работал.

И не придерешься. Может, действительно на линии был человек. Кроме Баранкина, беспокоили Викторенко еще несколько человек. Но уследить за всеми было трудно, а самое главное — все в нем протестовало: «Почему я должен быть погонялом? У лодырей должна заговорить когда-нибудь собственная совесть!»

Вахтовый автобус подкатил к комплексу. Несколько минут заняла передача смены.

— Баранкин, зайдите ко мне! — перехватил Викторенко монтера, когда тот по обыкновению собирался куда-то скрыться.

Баранкин вошел в кабинет. Лицо, как всегда, сонное. Глаза полузакрыты.

— Вызывали?

— Баранкин, надо сменить проводку в котельной. Справитесь?

— О чем разговор? Я монтер, а не балалайка.

— Об окончании работы доложите мне через четыре часа.

— Двух хватит.

— Справитесь раньше, поставлю вам высший процент за исполнительность.

— Что? — В узких глазках Баранкина мелькнул испуг.

— Ввожу учет работы. Сделаешь вовремя — ставлю сто процентов. Не справишься — процент выполнения снижается. Затянешь работу на другой день — ни процента!

— А зарплата?

— По процентам исполнительности. Сработал хорошо — тянешь на премию, профилонил — удар по карману!

— Надумали!

— Баранкин, постарайтесь запомнить наш разговор, — сказал сухо Викторенко. — Приятелям объясните: для всех ввожу процент исполнительности.

— Чудно! — лениво протянул Баранкин и, подхватив сумку с инструментом, потопал в котельную. Бормоча себе под нос: «Ишь, что хохол придумал: процент исполнительности. Не набрал процентов — премия тю-тю!»

2

Викторенко возвращался с комплекса в поселок ночью. Светила луна, и в те минуты, когда ее не задергивали лохматые тучи, темнота рассеивалась. Из двух дорог он выбрал, как всегда, самую длинную. Хотелось вдоволь надышаться свежим воздухом, а самое главное — здесь многое напоминало ему родную Андреевку: лесную тропинку перебегали обнаженные корни сосен, под ногами пересыпалась хвоя, и в парной духоте между стволами деревьев держался нагретый смолистый запах.

Его не покидало приподнятое настроение: схема будущих приборов с перекачивающими насосами для ДЭГа складывалась удачно. Родившуюся цепочку Викторенко крепко держал в голове, как самые звучные стихи. В балке быстро все вычертит.

Каждый робот со стопроцентной исполнительностью будет выдавать необходимую информацию о выходе газа и работе скважин, а при необходимости вовремя производить нужный ремонт или замену оборудования.

Викторенко невольно замедлил шаги. «Иван, а ты случайно не фантазер? Не засмеют ли тебя? Даже Смурый не особенно верит в твою задумку!»

Старое очень цепко. На комплексе по-разному отнеслись к его нововведению. Несколько раз объяснял, зачем ввел процент исполнительности, но не все приняли.

Решили, что это очередное чудачество временного начальника. После возвращения из больницы Кузнецова все образуется. И Смурый не скрыл своего недовольства: «Не начудил ли ты Иван, с процентами? Как друга предупреждаю. Дед не глупее нас с тобой, а жил по старинке. Вперед не лез и не отставал!»

«Всю жизнь за угол печки нельзя держаться. Жизнь обгоняет. На смену паровозу пришли электровозы. Теперь другие скорости. Придумай, как поднять дисциплину. Можно вовремя появляться на работе, но ничего не делать. Рядом с отличными рабочими много сачков. У меня нет времени на уговоры. Производство требует честной работы. Я хочу, чтобы Баранкин и другие отучились от мысли, что можно работать спустя рукава! Да и вы об этом без конца говорите!»

«Смотри, Иван, как бы ты не сломался!»

«Не бойся. Хребет выдержит!» По совету Лунина он уже подключил к разработке нововведений профсоюз.

Викторенко не заметил, как зашагал по-другому. Начал пританцовывать. «Разошелся ты, Иван, разошелся». Затаивая мысли, верил, что обязательно встретит Ларису. Хотел с ней поделиться своими мыслями об автоматизации. А вдруг он ломится в открытую дверь? Он ведь давно кончил университет, а она прямо из столицы. Специалист по добыче нефти и газа. Может быть, слышала, над чем работают ученые мужи? Известия в глубинку всегда идут долго. Знания у каждого инженера закрепляются практикой, но он не хочет жить прописными истинами учебников и наставлениями.

Пройдя еще немного, Викторенко остановился. Распрыгался, как теленок, а не успел ничего сделать. Ларису не встретил. И Смурый, наверно, спит. А ему нужен слушатель. Пусть критикуют его, а он будет искать решения.

Когда Викторенко подходил к вагону-городку, неожиданно вырвалась из-за туч луна, и в ее свете встали два ряда балков. Несмотря на поздний час, слышались музыка и голоса людей. Поравнявшись с крайним балком, Викторенко услышал бренчание гитары. Женщина надрывно тянула цыганский романс.

Распахнулась дверь. Острая полоса света саблей пересекла дорогу. На крыльцо вывалился пьяный. Стоял, раскачиваясь, пока не ухватился за спасительные перила.

Викторенко узнал недавно принятого на работу выпускника института Пядышева. Вместе с секретарем парторганизации принимал его и еще одного парня — Рязанова. Сказал им тогда, что молодым надо дерзать. Вот и дерзает молодой: на ногах еле держится.

— Пядышев, давай-ка в общежитие.

— А где общежитие?

— Найдем!

— Серега, ты куда лыжи навострил? — Вниз сбежал Егор Касаткин. Растрепанная его рыжая борода торчит валенком. Заметил Викторенко и взорвался злостью: — А ты, таракан, как здесь оказался? Гостя моего уводишь? Сами разберемся, в какой стороне общежитие.

— Поздно уже!

— Кому поздно? Мне? — Касаткин громко захохотал, хлопая себя ладонями по груди. — А мы гуляем. У моей Надьки сегодня день рождения. Двадцать пять празднуем. Это раз! А второе, Надюха приняла магазин для культурной торговли. Это два! Ты понимаешь, инженер? Моего гостя не тащи. Это тебе Егор Касаткин говорит!

— Знаю, что ты Егор Касаткин. А Пядышеву давно следует быть в общежитии.

— Ты кто? Воспитатель? Пошел к черту! Серега — фартовый парень, и я его люблю.

— Мальчики, что случилось? Шуму много, а драки нет! — раздался женский голос. — Пельмени стынут.

— Надюха, я друга встретил. Приглашаю к столу, а он заупрямился. — Егор Касаткин громко захохотал.

— Кто отказался? — с вызовом спросила женщина, сбегая легко по ступенькам. Она подлетела к Викторенко и, закинув голые руки, повисла у него на шее. — Я именинница, почти королева. Никто не имеет права отказываться!

— Надюха, инженер Викторенко стеснительный!

— Так это и есть Викторенко, тот, что не уступил нам свой балок? — Женщина, обдавая перегаром вина, поцеловала Викторенко в щеку. — Примите в знак благодарности. Из-за вашего отказа мы получили жилье получше, чем ваш балок.

— Вот дает моя королева! — Егор Касаткин прыснул, давясь от смеха. — Ты, Надюха, не раскатывай губы на инженера. Еще перескочишь в их балок. Я вас, баб, знаю. Как ночные мотыльки перелетаете. Хватит, нацеловалась досыта! Смотри, а то еще инженера удар хватит!

Егор подхватил Пядышева и втолкнул в балок, захлопнув за собой дверь.

Викторенко в растерянности пошел к себе.

Смурый сладко похрапывал, повернувшись к стенке, Иван решил не будить товарища. Лежал в постели и не мог уснуть. Мысли возвращались к Пядышеву. По-разному можно начинать жизнь. Он не забыл свое первое дежурство в Шебелинке. Почему его никогда не тянуло к водке? Может, потому, что, на счастье, не попался на его пути человек вроде Егора Касаткина?

«Поведение каждого человека должно равняться точке росы!» — подумал он, перед тем как заснуть, ошеломленный удачно найденным афоризмом. И снова, как всегда, подумал о своих ребятах, о предстоящей свадьбе Юли и Касьяна.

Викторенко никак не мог проснуться, хотя уже несколько минут кто-то громко стучал в дверь. Открыв глаза, увидел у двери полуодетого Смурого.

— Кто там?

— Королева. Ты приглашал к нам королеву?

— Какая к черту королева! — Викторенко забыл о ночной встрече, еще не полностью отойдя от сна. Крикливые голоса за дверью вернули его к действительности. — Стоп. Кажется, я знаю эту королеву.

— Тогда открываю. Но разбирайся с ней сам. Мне на работу. — Смурый распахнул дверь. На пороге встала Надежда с бутылкой шампанского. Из-за ее спины выглядывал Пядышев, облизывая языком губы.

— Касаткин говорил, что ты начальник. А мне без разницы, — сказала, икая, Надежда. — Глянь, начальник, какой фингал заработала королева от любимого муженька. Приревновал дурак за то, что поцеловала тебя. А ты мне понравился. — Правый глаз у женщины закрылся. — Сергей обещал спрятать в общежитии. Завтра на развод подаю. Ухожу от Касаткина. Ты женишься на мне, Сергей?

Викторенко посмотрел на Пядышева. Щеки у него побелели. Глаза ввалились. Ему стало жалко парня.

— Анатолий, отведи его в общежитие, — попросил Викторенко.

— Но отпущу! — затопала ногами женщина. — Мы остаемся у вас. В вашем мужском монастыре поселится монашка. — Надежда пронзительно захохотала. — Монашка будет замаливать ваши грехи. Ты слышишь, Портос?

— Я д’Артаньян, — заспорил Пядышев, с трудом удерживаясь на ногах. — Не Портос, а д’Артаньян!

— Мушкетеров было четверо, а ты, Сергей, у меня один. Идем в твое общежитие. Нас здесь не понимают. Королева хочет спать со своим избранником!

И снова Викторенко позволил увести Пядышева. Он просто не знал, как поступать.

— Досталась Касаткину королева, — позевывая, сказал Смурый.

— Два сапога пара! — процедил Викторенко. — Пядышева надо отрывать от этой семейки. — Ночной скандал вернул его к мысли о том, что на Север ринулось много искателей приключений и легкой наживы. Должен быть строгий отбор рабочих. Слишком дорого обходятся государству перелеты. Откуда возникло унизительное слово «работяга»? Есть доброе слово — рабочий. На Крайнем Севере проходят строгое испытание на выживание на морозе машины, трубы, инструмент. Такое же испытание должны пройти приезжающие: строители, шоферы, монтажники, буровики, сварщики и слесаря. Строить новые газовые комплексы, тянуть трубопроводы и открывать новые месторождения могут настоящие, самоотверженные люди. Снова подумал о своих ребятах. За них он спокоен.

3

— Ну какая ты трусиха! — весело сказала Золя Железкина, худенькая блондинка, слегка подталкивая упирающуюся москвичку. Познакомились с ней неделю назад в общежитии, когда грипп уложил Быстрову в постель. И только сейчас Лариса пришла оформляться на работу.

— Входи, не бойся. Ты же не прогуляла, а болела. Все это знают! — жарко задышала Золя в ухо девушке. — Он нас, девчонок, сам боится. Вдруг кто-нибудь женит на себе!

Золя воткнула Ларису в кабинет главного инженера, исполнявшего теперь обязанности начальника комплекса. Лариса сразу же узнала своего знакомого «слесаря» и похолодела от ужаса. Показалось, что сидящий за столом мужчина насмешливо смотрел в ее сторону.

Стараясь не дышать, девушка сделала несколько шагов. Смотрела она при этом в пол. А стоило бы ей взглянуть, убедилась бы, что Викторенко ее и не видел. Не обратил внимание на скрип двери. Перед ним лежал лист бумаги с чертежом. Робот с захватом замучил. Викторенко ясно представлял, как должна действовать механическая рука. Но создать механизм не удавалось. Захватом, двумя полукруглыми рычагами, должны управлять электромоторы. Он рисовал и перерисовывал. Протер лист ватмана до дыр, а дело не сдвинулось.

Самообладание вернулось к Ларисе. Наплевать ей, что «слесарь» — и. о. начальника комплекса. Обманывал он, а не она. Придумал себе имя — Николай. За пустяковый ремонт взял пять рублей. К нему пришла женщина, а он не встал из-за стола. Приклеился к стулу. Нажала ручку, чтобы выйти в коридор, но справиться не смогла.

— Золя, сейчас же открой!

Дверь не поддалась. А Викторенко вскинул голову и оторвался от бумаг.

— Лариса? — В голосе прозвучали удивление и радость. Не представлял, как она оказалась в кабинете. Будто прямо шагнула с лесной тропы. — Где вы пропадали?

— Как вам не стыдно? Я полчаса стою перед вами.

— Не может быть! Простите ради всего святого на свете!

— А кто, собственно, говорит со мной? Слесарь или начальник комплекса?

— Два человека просят у вас прощения. И слесарь, и и. о. начальника комплекса. Так к кому вы пришли?

— Мне все равно. — Лариса начала покусывать губы. — По распределению института меня направили на работу.

— Личное дело я смотрел. На фотографии вы другая.

— Лучше или хуже?

— Выглядите старше.

— Спасибо за комплимент.

— Я не покривил душой! — Викторенко не удавалось выбрать нужный тон для разговора. Слесарю было легче. Главного инженера сковывали кабинет, стол, книжный шкаф и молчаливые телефоны. Обстановка требовала серьезности. Ответственности за поведение. Выбора слов. Неужели на лесной тропе она приняла все всерьез?

— Лариса, слесарь занят сейчас в цехе, а как исполняющий обязанности начальника комплекса могу взять вас оператором. Так у нас начинают все молодые специалисты. Недавно принял двух парней. Может быть, встречали Рязанова и Пядышева?

— До болезни успела познакомиться только с одним слесарем.

— Ясно.

Девушка почувствовала, что роли в кабинете вдруг поменялись. И почему недавно трусила? Почувствовав, что взяла власть, медленно прошлась по кабинету. Не собирались мстить, но дразнила.

— Лариса, хотите я буду вашим экскурсоводом по производству?

— Золя Железкина все объяснит. Не стоит вас отрывать от работы!

— Железкина, конечно, справится. Но вы меня простили? Поверьте, я вас не видел. Мучаюсь тут с одним делом.

— Если не секрет, с каким?

— Не будете смеяться, скажу. Хочу автоматизировать процесс получения газа.

— Понимаю, слесарь занят меньше вас! У него хватает времени разгуливать по лесу. Увлекать женщин и ремонтировать туфли.

— Да, слесарь свободнее. А почему вы стоите? Садитесь!

— Спасибо, наконец-то догадались, но я уже все выяснила. Начинаю работать оператором. Что вы еще хотите сказать?

Викторенко почувствовал, как бусинка пота выступила на верхней губе. Не находил места длинным рукам. Платком торопливо вытер лицо.

— В общежитие вы ходите лесом?

— Опять хотите пугать волками, как в тот раз?

— Я же пошутил.

— А я до сих пор не пойму, когда вы шутите, а когда говорите серьезно. Вы обманули меня. Вас зовут Иваном… Иваном Спиридоновичем. Я правильно назвала?

— Скажите, Лариса, когда я встречу вас?

— Когда собью второй каблук.

— А серьезно?

— Боюсь, что за второй каблук вы запросите еще больше.

— Я давно хотел вернуть вам деньги!

— Вы честно заработали.

— Когда мы встретимся?

— На работе вы можете видеть меня каждый день!

— Лариса!

Девушка помахала рукой и вышла из кабинета уже не такой робкой, какой входила. Затеянная игра развеселила ее.

— Познакомилась? Как тебе наш Иван Спиридонович? — сыпала один вопрос за другим Золя. — Что-то вы уж очень долго говорили. Не экзамен ли устроил?

— Экзамен еще придется держать по технике безопасности. Но оператором принята. Главный сказал, что еще два выпускника работают операторами! Ты их видела?

— Знаю, — сказала Золя, прижимаясь к подруге. — На танцах красовались петухами. Один ничего. А ко второму подойти нельзя. Одеколоном разит, как от цветочной клумбы. Нет пчел, а то брали бы с него взяток!

4

Темнота медленно наступала изо всех углов помещения.

В полосе света, как необитаемый остров, возвышался стол с телефонами. Лариса несколько раз порывалась позвонить, вызвать слесаря или сменного инженера, но не могла найти предлог. Знала, что не сумеет соврать и прослывет трусихой. Зря она старалась удивить Золю своей храбростью. Наверное, в свое первое дежурство ночью все без исключения девчонки в диспетчерской испытывали страх. Парни по природе храбрее!

Почему она не расспросила подругу, как прошло ее первое дежурство? Лариса упрямо смотрела на приборы. Только бы не замигали красные лампочки, объявляя сигнал тревоги. И вдруг словно по неведомому приказу стрелки задрыгали, стали подмигивать и дразнить. «Лариса, ты слабачка! Лариса, ты слабачка!»

Раздался телефонный звонок. Черный аппарат будто подскочил на столе и вернул девушку к действительности. Она вспомнила, что ей надо делать, и взяла трубку.

— Диспетчер, говорит сантехник Мозжухин. Буду в первом цехе.

— Понятно! — Голос девушки приобрел силу. Телефонный звонок стал ее верным стражем. Если что случится, только покрутить диск — и прибегут все парни смены. Почему она вдруг испугалась? Почему? Просто вдруг поняла, как еще мало знает. Глаза ее упрямо смотрели на приборы. Нет, она ничего не забыла. Седовласый профессор в институте, постукивая сухими пальцами по столу, объяснял: «Приборы на промыслах можно разделить на две группы: основные и вспомогательные. Для измерения параметров (давления и температуры) и расхода газа и конденсата; способные производить контроль за качеством подготовки газа к транспортировке; для определения скорости коррозии, уноса жидкости из сепараторов и абсорберов и концентрации водного раствора ДЭГа». «Иван Спиридонович, если вы вздумаете меня экзаменовать, я не буду краснеть и заикаться». А почему это он Иван Спиридонович? Для нее он Ваня, Ванюша, Ванюшенька!

Лариса успокоилась. Страх прошел. Новый звонок оказался из столовой. Приглашали ужинать. И Лариса почувствовала, что она не одинока.

Золя Железкина пришла на свое дежурство после смены Ларисы.

— Батюшки, откуда здесь помидоры? — Она звонко захлопала в ладоши. — Здравствуйте, синьоры помидорчики! — Подкидывала красные плоды вверх, ловила в руки, как настоящий жонглер. Лариса привыкла к постоянной восторженности своей подруги и не удивлялась ее поведению. — Ну скажи, кто тебе подарил? Говори скорее, а то я умру от зависти!

— Не знаю! — Лариса смотрела на помидоры и не могла понять, как они появились.

Молчание подруги Золя истолковала по-своему и от обиды, что ей не удается ничего узнать, поджала губы.

— Подумаешь, какая тайна. На почте скажут, кто получил посылку с помидорами. Сработаю не хуже Шерлока Холмса!

— Честное слово, я не знаю, милый мой Шерлок Холмс! — дрогнувшим голосом сказала Лариса. — Я думаю, твой Борис расстарался. Больше некому!

— Борис? — переспросила Золя. Не скрыла радости, что Лариса напомнила ей о знакомом слесаре. Парень работал с ней в одной смене и немного нравился. И убеждая себя хорошо думать о нем, сказала: — А что! Все может быть.

Железкина весело закружилась, торжественно держа красный помидор перед собой. Не заметила, что на нее удивленно посмотрел Викторенко. Помидоры прислала ему мать из Андреевки. Он принес бы весь ящик Ларисе, если бы не боялся, что девушка выгонит. Лариса продолжала избегать его. В вахтовом автобусе забивалась в угол.

— Иван Спиридонович, угостить вас помидором? — обратилась Золя к Викторенко.

— Спасибо. Меня уже угощали.

— Кто?

— Да строитель один посылку получил.

— Он всех угощал? — с запозданием спросила Золя, посмотрев в спину начальника комплекса. Верила ему и не верила. И вдруг с женской проницательностью вспомнила, что помидоры лежали в дежурство Ларисы. Подарок предназначался ей одной. Неужели Викторенко? Но тут же отказалась от своего предположения. Иван Спиридонович не способен влюбляться. Разве могла ему понравиться Лариса? Совсем не красавица. Первое место по красоте Золя Железкина отдавала продавщице из магазина — жене сварщика Егора Касаткина. Сидит за прилавком Надежда, как королева. Вспомнила последнюю встречу. «Получила дефицит, — сказала Надежда и протянула Золе коробку духов. — Французские. Упадешь от радости!»

Во время дежурства Золя набрала номер мастерской, где работал Борис. Он пришел.

— Зачем вызывала?

— Оторвала от работы?

— «Козла» забивал!

Золя смотрела на Бориса и старалась понять, чем он ей понравился. Нет, не мог он принести помидоры. Стрескал бы сам.

— Борис, ты о чем-нибудь мечтаешь?

— А как же? Говорят, человек без мечты не живет!

— Так о чем же ты мечтаешь?

— Бегать по цехам поменьше и как следует выспаться.

— И все? А учиться не думаешь?

— Мозги сушить? Да я и так больше любого умника деньги гребу. Я своего счастья не упущу. Слышала, Викторенко посылку с помидорами получил. И все раздал. Один помидор оставил на семена. Теплицу собирается строить. А ребята решили у него помидор этот тиснуть!

— Ты?

— Зачем я, другие найдутся!

— Ну и подонки!

— Ты что это? Или Иван, который Спиридонович, подкатился к тебе? — Слесарь захохотал. — Ай да Иван Спиридонович! Жох!

Операторша вскочила и со всего размаха ударила парня по щеке.

— Это ты, кажется, подкатывался! А ну кати отсюда. — Золя уперлась щеками в сжатые кулачки: два пария, а какие разные. Как хорошо, что вовремя состоялся разговор с Борисом, пока не наделала ошибок!

Вернувшись с дежурства, Золя, даже не поздоровавшись, заявила Ларисе:

— Я вчера влепила Борьке.

— Руки распустил?

— Так бы я ему и позволила. По себе начал всех равнять. Викторенко решил теплицу строить… Один помидор оставил на семена… А он этот помидор решил украсть.

— Так, значит, помидоры принес Викторенко, — откликнулась Лариса и покраснела.

В пятницу Золя Железкина сообщила подруге, что Ивана Спиридоновича вызывают в Березово.

— Совещание будет. Я телефонограмму приняла. Лунев подписал.

До последней минуты Лариса думала, что Викторенко зайдет к ней попрощаться, но он не заглянул в диспетчерскую. Она обиделась, хотя и не имела никакого права. Ведь это она избегала Викторенко. Откуда же ему знать, что она решила помогать ему — в институте хорошо чертила. Она уже знала о Юле Зимнице и надеялась, что и ее примут в отряд — она же комсомолка! Потянулись томительные дни ожидания. Никогда не представляла, что можно так волноваться за чужого человека. Вечером отправилась к Сосьве. Вышла на знакомую тропу. Издали увидела толстый корень. Не забыла, где споткнулась. Ждала чуда. Почти верила: вот-вот раздастся голос, по которому соскучилась: «Вам помочь?» — «Я зацепилась за корень. Каблук сломала!»

Проходя по скрипучему песку, Лариса еще издали заметила толстую трубу газопровода. Она отливала чернотой, как выброшенный на берег кит. Девушка посмотрела в сторону противоположного берега, но он терялся в дымке. Хотела представить, куда устремилась труба, которая нырнула в реку, где пересечет тайгу, преодолеет топкие болота, вырвется на колхозное поле. Неблизкий путь до Серова, куда они каждую минуту, час, день без остановки подают газ.

Лариса положила узкую ладонь на нагретый бок трубы. Металл доносил тяжелые удары летящего газа.

«Золя, не забывай следить за точкой росы!» — мысленно подсказала подруге.

Сводки по добыче газа они передавали в Березово. Сегодня ей заступать на дежурство в ночь. Поверила, что ее сообщение обязательно прочтет Викторенко. Первой: сводкой она поздравит с добрым утром, второй — с добрым днем, а вечером скажет ему! «Спокойной ночи!» Иван… Иван Спиридонович может не волноваться. Она обещает следить за всеми приборами. Подача газа не будет падать!

5

Балагур и весельчак, бригадир сварщиков Василий Егорович совершенно менялся, когда разговор заходил о работе. Он долго приглядывался к Николаю Монетову. Все брал на заметку: сколько раз устраивал перекур, как держал защитный щиток и электрод. Бригадир во время работы не лез с поучениями, не отрывал от дела. После рабочего дня сам шагал по трубе, как канатоходец, все придирчиво осматривал. За хорошую работу хвалил, а следовало — и ругал.

Так повторялось каждый день. Бригадир, громко пришлепывая резиновыми броднями, совершал очередной марш по трубе. Шерстяная вязаная шапка с кисточкой удивительно подходила к обветренному лицу, нажженному солнцем и ветром. Если шапка открывала чуб седых волос, бригадир возвращался к балкам в хорошем настроении. Низко надвинута на глаза — Василий Егорович готовится к разносу.

Под особым наблюдением у него потолочники. Следил за каждой прожженной дыркой в одежде. Круговой шов — это двадцать килограммов электродов. Их можно вколотить в металл, а можно расплескать.

Василий Егорович занял место на пне. Напротив расселись сварщики. Подмастили под себя доски. Будь лужайка — разлеглись бы, чтобы выпрямить ломящие спины. А на вечной мерзлоте долго не просидишь. Под торфяником лед.

— Игнат, ты где бреднем собрался ловить рыбу? — Василий Егорович в упор уставился на конопатого потолочника. Веснушками усеяны лицо, руки и короткие пальцы. Кажется, что весь в сусальном золоте — вот-вот засветится в солнечных лучах.

— Какую рыбу? Нет у меня бредня!

— А ты посчитай дырки на куртке. Бредень. Как сварил сегодня шов — срамота!

В конце беседы Василий Егорович поднял со смолистой доски Николая Монетова. Молча протянул ему звезду, сваренную из электропроводов. Придумал бригадир такую награду. Вручил — переводит сварщика в потолочники.

Потолочник не сидит на высоте. Он лежит под трубой, прижимаясь к ее стальному боку. На лице щиток, а в руке держатель с электродом. На дне открытой канавки колотый лед или вода, черная от торфа.

Сколотил сварщик пару досок — счастлив, а их некуда подсунуть. А потому лег в воду или на мерзлую ломлю. Но велика честь быть потолочником, признанным мастером!

Николай Монетов не скрыл радости. Крепко зажал звезду в руке. Поблагодарил бригадира.

— Чего там, по делам и награда! — Василий Егорович пристально поглядел на парней. Долго им еще шагать за трубой. Каждый должен сварить тысячи швов. «Поторапливайся, но не спеши, — постоянный совет бригадира. — Допустишь брак — лететь тебе на крыльях из бригады!»

Неизвестно, от кого узнал Викторенко, что Николай Монетов переведен в «потолочники». Знаменательное событие в жизни сварщика решено было отметить на очередном «чаепитии за круглым столом». Командовала Юля Зимница.

Один за другим явились Славка Щербицкий, Гордей Завалий и Касьян Лебедушкин. Юлю обрадовало, что парни по ее совету пришли в белых рубахах, при галстуках.

— Нас только пятеро? — удивленно спросил Гордей и демонстративно посмотрел на часы.

— Так вы ж ближние, — сказал Викторенко. — А остальным добираться и добираться.

— Это уж точно. Такси не закажешь, — сразу согласился Касьян.

Юля выразительно посмотрела на своего любимого. Нравился ей Касьян за покладистый характер.

— Вот и я! — сказал Николай Монетов, открывая дверь. — Чертушки, здравствуйте. Скорей наливайте чаю, пить страсть как хочу!

Викторенко глянул на Юлю. Юля на ребят. И все хором прокричали:

— Мо-ло-дец! Мо-ло-дец!

Юля обняла Николая и громко чмокнула в щеку:

— Наконец-то побрился. Держи! — И протянула букет красных гвоздик. Цветы были бумажные. Но благоухали.

— Юлька, сестричка! — Николай, приподняв девушку, подбросил высоко и снова подхватил на руки. — Спасибо!

На правах хозяйки Юля разливала по чашкам заварку, а Касьян сразу из двух больших чайников наливал кипяток.

— Набрался силушки! — подсмеивались друзья.

Звезда Николая Монетова переходила из рук в руки.

Когда разговоры вокруг Николая улеглись, из-за стола поднялся Касьян:

— Хлопцы, мы с Юлей двадцатого приглашаем на свадьбу. Гулять будем в столовой.

— Наконец-то!

— А кто пойдет дружками?

Касьян растерялся, не хотел признаться, что не ожидал такого вопроса.

— Как кто? Весь отряд!

— Правильно, Касьян, — одобрил Викторенко.

Гордей Завалий едва удержался, чтобы не выпалить: балок для молодоженов на берегу озера готов. Но Юля выразительно посмотрела на парня, и он промолчал. Касьян и Юля давно знали о готовящемся подарке. Но скрывали это. Сюрприз пусть будет сюрпризом!

Викторенко выжидал момент, чтобы рассказать о своей поездке на совещание, где официально объявили об открытии нового месторождения газа. Готовятся сдавать площадь правительственной комиссии. Конечно, их месторождение в Венеции не сравнишь с Медвежьим или Уренгойским. Работы там развернутся большие. Может, кого и потянет туда. Но об этом еще рано говорить. Пока и Венеция газ качает.

Глава пятая

1

Человек должен жить мечтой. Позаимствовала когда-то эту истину Надежда в книге. Загорелась. Разобраться, не дурнушка, даже красивая, а нескладно шла у нее жизнь. Кондитер из нее не получился; начала учиться на парикмахера — бросила; из магазина пришлось уйти из-за жалоб покупателей. Страстное желание прославиться и разбогатеть бросило Надежду на Север.

Любила Надежда, сидя перед зеркалом, раскладывать фотокарточки киноактрис. Всех их она знала, как самых закадычных подруг, по именам и фамилиям и уже давно определила, чем и на кого она похожа. Нос у нее, как у Любови Орловой, рот — под стать Кларе Лучко, а глаза взяты на прокат у Тамары Макаровой. Она верила, что должны заметить ее красоту и пригласить сниматься в кино.

Одевалась Надежда броско. Прилагала много выдумки, чтобы не отстать от моды. То приталивала старое пальто, то снова распускала швы. Кусок меха становился у нее то воротником, то горжеткой.

На танцах в клубе Надежда упорно искала своего героя.

В поселке газовиков Егор Касаткин поразил ее громким голосом и силой. Прошел через толпившихся парней, как ледокол, плечами расталкивая всех по сторонам. Во время танцев, опираясь на его крепкую руку, начала убеждать себя, что нашла нужного парня. В первый вечер оглушила сварщика именами кинозвезд. Не привык Егор Касаткин долго разговаривать, но тут стушевался, слушая Надежду. Проводив до общежития, недоуменно остановился. Зачем тащился в такую даль? Не потискал, не нацеловался досыта!

А через день выпалил Надежде, что решил жениться. И Надежда согласилась выйти за него замуж.

Приняв магазин, Надежда, теперь уже жена Егора Касаткина, три дня подряд все переставляла. Поменяла витрины. Произвела уборку. Побелила печь. Полки с товарами украсила аккуратно вырезанными салфеточками с затейливыми узорами. В пустые бутылки вставила бумажные цветы. На всех товарах выставила ценники. У порога прибила скобу, чтобы покупатели сбивали грязь с сапог.

Каждого покупателя Надежда одаривала улыбкой, заимствованной у Софи Лорен.

Встретив Викторенко недалеко от магазина, Надежда сказала, подражая Людмиле Касаткиной:

— Здравствуйте, знакомый. Почему не заглядываете в магазин? Из-за того случая? Напрасно вы все берете в голову.

— После ваших именин, или, как вы говорите, того случая, Пядышева едва отходили. Неделю болел.

— Серегу? Сам виноват, хотел моего Егора перепить. А зря, еще зеленый. А вы все-таки заходите в магазин. Интересный товар есть.

— Так и быть, зайду. Хлеба надо купить.

— А вы сейчас и заходите.

Вспомнив, что дома действительно ни куска хлеба нет, Викторенко вслед на Надеждой вошел в магазин.

А в пятницу, возвращаясь с комплекса, Викторенко снова заглянул в магазин.

— Здравствуйте, Надежда, — сказал Иван, медленно обводя глазами прилавки. Бутылки с винами и наливками перекочевали на нижнюю полку. Над ними красовалось объявление: «Праздничный набор для свадеб и именин».

— Прекрасно. Вот мне и нужен сегодня праздничный набор.

— Давно пора. А то неинтересный вы для меня были покупатель. Хлеб да сахар брали. Случаем не женитесь?

— Да нет. Только посвататься решил.

— Кого, если не секрет, берете?

— Секрет. Считайте, что у нас со Смурым именины сегодня.

— У обоих? Ну и чудики! Бывает же!

— Бывает. Все бывает. Работу сегодня одну завершаем.

— И всего-то, — разочарованно протянула Надежда. — А я-то поверила…

Прижимая сверток к груди, Викторенко подошел к балку. Представил, как бы его встретила мать. Суетливо бы засновала, растерянно целовала и плакала. Комкая фартук, вытирала бы глаза.

«Иване, Иване! А я тебе все выглядывала и выглядывала на шляху!»

Викторенко открыл дверь. Анатолий в одежде лежал на кровати, загородившись книгой.

— Пришел? А я тебя заждался.

— Извини. Зашел в магазин. Надо же устроить нам ужин по случаю испытания прибора.

— Ужин устроим. Только по другому случаю. Я уезжаю, Иван. Домой.

— Ты сдурел?

— Нет… твердо решил. Север не для меня. Да и Ася ждет.

— Давно задумал дезертировать?

— Я не дезертир. Я положенное отработал.

— Отработал, говоришь? Ну и катись отсюда. А я-то думал — дружба, вместе.

— Ты и в самом деле порвешь дружбу?

— Не шуткую. С дезертирами не дружу.

Смурый задумчиво задергал рычажок велосипедного звонка. Раскрутившаяся шайба упрямо била по круглой крышке. Пронзительный звон набирал силу.

2

Викторенко проснулся среди ночи. Лежал в постели с открытыми глазами. Стонущие, протяжные звуки не сразу доходили до его сознания. Он с трудом вспомнил, что специально засиделся за полночь, чтобы измотать себя работой, а потом спать без сновидений. В первый момент показалось, что воющие звуки оглушили его во сне. Но тяжелые удары ветра с пронзительным свистом наяву налетали на балок. И видно, не первый час они били по стене. Шпунтованные доски вагончика гудели, как огромный барабан.

Балок раскачивался. Скрипели раздираемые стойки, готовые рухнуть. По крыше хлопал лист железа, и каждый удар болью отзывался в голове.

Иван напряженно вглядывался в темноту, не привыкнув до сих пор к мысли, что Смурого нет. Не придется, как раньше, кричать по утрам: «Анатолий, лежебока, подъем!» Почувствовал легкий озноб. Плотнее закутался в одеяло, чтобы согреться. Наверное, уже тысячу сто первый раз спрашивал себя, не находя ответа на мучивший вопрос: «Почему Анатолий уехал?» Выходило, что Смурый притворялся. И тогда, когда записался в отряд. И на чаепитиях. И когда Иван втянул его в осуществление идеи с автоматизацией.

Викторенко начал без спешки вспоминать день за днем, со страстным желанием ничего не забыть и не пропустить.

Сначала привиделась родная Андреевка, нехитрые мальчишеские дела. Набеги на чужие сады и огороды. С благодарностью подумал о дядьке Моргуне. Потом память привела его к учителям вечерней школы. Не просто удалось им усадить двух дурней за парты! С благодарностью вспомнил университет, куда они вошли с Анатолием затаив дыхание, не веря в свое счастье. Многое уже стерлось в памяти, но один день по-прежнему продолжал волновать.

Шли экзамены. Перед дверями аудиторий студенты лихорадочно листали конспекты и учебники. Как всегда, не хватило последней ночи, чтобы хорошо подготовиться.

«Хлопцы, Иван! — выкрикнула при появлении Викторенко краснощекая голубоглазая девушка в белой блузке. — Где пропадал? Коханую провожал до утра?»

«Да так!» — неопределенно протянул Викторенко. Потер рукой колючую щетину на щеке. Что сказать этой профессорской дочке? Выпалить бы сразу, что всю ночь вкалывал. Разгружали, дескать, вагоны. Да не с картошкой, а со щебнем.

Викторенко, признанный в общежитии вожаком, Анатолия не взял на разгрузку.

«После операции нельзя таскать тяжести. Зубри! Что заработаем — поделимся!»

Когда Иван пришел, Анатолий был уже в экзаменационной.

«Как сдают?» — спросил Викторенко с суеверным страхом.

«Пока первая пара. Ох, и шпарят!» — с завистью ответил паренек.

Успокоенный, Викторенко решил дождаться Анатолия. Сам он пойдет сдавать завтра. А сейчас добраться бы до койки и как следует выспаться. Ноги и руки налиты свинцовой тяжестью, голова болит.

Громко хлопнула дверь. Запаренный Смурый растерянно держал зачетку.

«Анатолий, что поставили?»

Смурый не откликнулся.

«Что спрашивали-то?» — нетерпеливо донимала Зина Широкова.

«Какую роль в победе над фашистами сыграли предвоенные пятилетки?»

«И ты не ответил?» — Викторенко загородил дорогу товарищу.

«Да вначале все было нормально. А потом, когда начал рассказывать о добыче нефти в Куйбышевской области и Татарии, профессор сказал, что куйбышевские промыслы не стали Вторым Баку, как предсказывал Губкин. Все это оказалось прожектерством!»

«Прожектерством? — Викторенко заскрипел зубами. — И железо под Курском тоже прожектерство?»

«Да, так он и сказал».

Викторенко помнил, как все в нем закипело от обиды за Губкина, за дядьку Моргуна, который выдирал зимой железняк из-под снега.

Иван рванулся к двери. Зина Широкова повисла у него на руке: «Умоляю, не ходи. Останешься без стипендии. Кирилла Ксенофонтовича не переспоришь».

Викторенко рванул дверь в аудиторию. На секунду зажмурил глаза от яркого солнечного света.

«Вашу зачетку, — сказал рыжебородый профессор. — Выбирайте билет!»

«Я пришел не на экзамен. Я пришел заступиться за Губкина».

«Любопытно, чрезвычайно любопытно, — протянул сквозь зубы профессор и повернулся к присутствующим экзаменаторам. — Коллеги, вы слышали? Викторенко, на собеседовании вы не проявляли такой прыти! Если настаиваете, я готов вас выслушать в любой день. А сейчас, извините, у нас экзамен».

«Но вы позволили зачеркнуть открытие Губкина. А заодно провалили студента, который сейчас сдавал экзамен».

«Ах вот в чем дело! — Профессор повернулся к экзаменаторам. От резкого взмаха волосы на голове взлетели вверх, как будто выбило язык пламени. — Так вы пришли защищать ученого или своего товарища? Кстати, знакомы ли вам работы Калицкого и Тихоновича?»

«Нет».

«Ваш товарищ тоже их не знает. А они очень доказательны. Спорить можно, когда обладаешь необходимой суммой знаний. А их у вас пока нет. Изволю заметить, что у нас сегодня экзамен, а мы тратим время с вами на перепалку. Да и вид у вас сегодня, студент Викторенко, не совсем приличный, позволю вам заметить. Приведите себя в порядок. Отдохните, а потом приходите. А о дядьке Моргуне, о котором что-то говорил ваш товарищ, советую на экзамене не рассказывать. Извольте знать, что о курской руде было известно еще Иноземцеву во времена Петра Первого. А самую точную карту железной аномалии составил Лейст».

«И Лейст потребовал от Ленина за карту шесть миллионов долларов».

«Вы должны знать, что продавал карту не Лейст. А притом каждый труд требует оплаты».

«Выходит, вы согласны, что следовало грабить молодую Республику?»

«Товарищ Викторенко, всему есть предел. Моему терпению тоже. Мы говорим с вами о разных вещах. Первооткрыватели имеют право на получение гонорара, как писатели и изобретатели. Право на гонорар! Карта Лейста — это итог его сорокалетней работы, а то, что вы называете теорией Губкина, — это ряд высказанных предположений!»

«Открытие Губкиным нефтяных площадей в Куйбышеве и Татарии признано всеми!»

«Какое открытие? Нефть в Татарии! Да будет вам известно, что еще в шестидесятых годах прошлого столетия в Казани велись поисковые работы на нефть. Англичане даже организовали акционерное общество „Казань ойл филд“. Вам это известно?»

«Не приходилось слышать».

«Почаще надо заглядывать в книги, молодой человек. И к чему вам, собственно, теория Губкина? Ваше дело точные приборы и автоматика. Ступайте, Викторенко». — Профессор поднялся, давая понять, что разговор окончен.

«Ладно, доспорим в другой раз», — сказал твердо себе Викторенко. Вспомнил маленькую синенькую стрелку компаса в руках дядьки Моргуна. Разве не она привела его со Смурым в университет! Да как же вычеркнуть этого человека из жизни, как не говорить о нем. Но может быть, и рыжий профессор прав. Его дело автоматика. Викторенко с удивлением прислушивался к собственным мыслям. Почему он решил сдаться? Бой так бой. Перевернет все книги, пока не доберется до истины. Нефть Поволжья и Татарии помогла стране выиграть войну. Никто не имеет права об этом забывать! После Победы должен быть назван каждый солдат. И в первом ряду бойцов должно стоять имя Губкина!

Осуждал ли Викторенко Анатолия или принимался его защищать, не мог понять, как товарищ посмел его предать. Нелегко ему вырвать из сердца друга. Слишком долго они были вместе, стали почти братьями. В детстве вместе ходили по заснеженным полям и, разгребая снег, выковыривали из земли мороженую картошку. Иван простудился. Лежал с температурой на печке. Огонек каганца испуганно метнулся, когда открылась дверь в хату.

Анатолий вошел с торбой. Высыпал в фартук матери всю картошку.

«А себе, хлопчик, оставил?»

«Хиба я себе не накопаю? А когда Иван подымется, кто знает?»

Можно вспоминать и вспоминать. Одно событие накатывалось на другое. Вместе со Смурым они начали работать на Шебелинке. По комсомольской путевке поехали на Север. Так что же произошло с Анатолием? А может, он просто привык тянуться за товарищем? Тянулся против своей воли.

Викторенко понимал, что каждый человек со своим особым характером и привычками. Не хотел сравнивать поведение Жорки Погребного и Анатолия. Разные они люди.

Анатолий скорее всего не поверил в его идею автоматизировать комплекс. Но об этом не говорил. Побег его стал протестом.

Днем Викторенко готовился к партийному собранию о готовности комплекса к эксплуатации скважин в зимнее время.

К вечеру почувствовал, что переутомился — разболелась голова. От автобуса отказался, решил подышать свежим воздухом. Как всегда, шел дальним путем. Часто спотыкался о плети корней. И всю дорогу думал о Ларисе. Хоть и не объяснились они, но им и так все ясно. Лариса с увлечением помогает ему чертить. Пообещали прийти на очередное чаепитие — вместе с Железкиной.

Думая о своем, Иван не сразу понял, что кто-то его окликнул.

— Привет, начальник.

На тропинке стоял, глубоко затягиваясь папиросой, Егор Касаткин. Пересовывая папиросу по нижней губе из одной стороны в другую, куражится:

— Скажи, разве не сюрприз? Черная ночь и встреча в лесу? Помнишь, я тебя предупреждал, за Егором Касаткиным не заржавеет? Помнишь?

— Глупости не запоминаю.

— Считай, инженер, как хочешь. Ты умный, а я дурак. Я тебя предупреждал: нам вдвоем здесь не жить. Двум медведям в берлоге всегда тесно. У меня есть и другой счет: почему ты моего товарища обидел?

— Это кого же?

— Серегу Пядышева.

— Чем же я его обидел?

— А ты пошевели мозгами.

Касаткин замахнулся, чтобы ударить, но Викторенко опередил его. Но тут тяжелый удар сзади по голове оглушил Ивана, и он, падая, не успел заметить подбегавших. Попытался встать, но ударами сапог его сбили.

Четыре человека молча молотили лежащего на земле, пока Егор не пробасил хрипло пьяным голосом:

— Спасибо, кореши. К Надьке двинули. Сам виноват, начальник, доброго совета не послушался. Говорил ему, не замай Егора Касаткина. А тут еще новшества стал разводить. Проценты всякие выставлять где надо и не надо. И Серега Пядышев туда же! За хохлом тянется.

Глава шестая

1

Холодный дождь застучал по раскисшей земле, и вода ручьями потекла с бугра, окатывая лежащего. Он с трудом пошевелил руками и, подчиняясь инстинкту самосохранения, отполз от потока, чтобы не захлебнуться. Хватая мокрый кустарник, медленно поднял будто онемевшее тело. Цепляясь за толстые корни сосен, нащупал тропу. Последние метры до балка полз, то и дело утыкаясь лицом в землю.

В балке перед глазами все поплыло, и он окончательно потерял сознание. Иван лежал, распластавшись на полу. Бредил: «Кто так громко топает сапогами? Почему так больно?.. Тарапунька: „Здоровеньки булы!“ Анатолий, не валяй дурака, ты не Тарапунька и не Штепсель… Где ты прячешься, Анатолий?.. Слышишь, сейчас же отключи паяльник, а то сгорит стол… Смурый, скажи, чтобы меня не били по голове… Не бренчи зря звонком, на велосипеде не доехать до Андреевки… После дожинок в селе всегда свадьбы… Лариса, я тебя давно зову, ты слышишь, мне очень плохо! Ребята, стяните мне чем-нибудь голову, чтобы не раскололась!»

Два дня пролежал Викторенко в кошмарном бреду. Раздирал спекшиеся кровью губы: «Пить! Пить!» Заплывшие глаза не открывались. С трудом ловил раздерганные обрывки памяти. Порой казалось, что в балке кто-то есть… Чувствовал прикосновение горячих, нежных пальцев. Неужели это все бред? И рядом никого нет. Он один в балке!

Громкий голос мужчины он принял раздраженно. Откуда он вдруг появился?

Викторенко не понимал вопросов, которые задавал мужчина. Запах табака не давал дышать. Вернулась страшная боль.

Каждый день приходили ребята из отряда. Попеременно — Николай Монетов, Виктор Свистунов, Гордей Завалий.

Юля Зимница появлялась перед сумерками, чтобы дежурить ночью. Меняла врача или сестру из больницы. Старалась не плакать, но то и дело терла кулачком красные, припухшие глаза. Состоялась свадьба, а Юля до сих пор не могла разобраться в своих чувствах, понять, в самом ли деле любит Касьяна Лебедушкина или только из жалости привязалась к нему. Заметила беспомощного неумеху, по-женски пожалела и взялась опекать. Плакала во время ночных дежурств без слез и, забывшись, тихо шептала: «Что же я делаю? Того ли люблю?»

В пятницу после смены по просьбе Ларисы к больному зашла Золя Железкина. Увидела Викторенко, отпрянула в сторону. Закусила палец, чтобы не расплакаться. Лицо в кровоподтеках, глаза задавлены синяками.

— Девушка, если пришли, то принесите холодной воды. Нужен лед, а его нет! — сказала сидевшая возле кровати врач.

— Сейчас принесу! — Золя смерила взглядом высоту от пола до кровати. Не могла представить, как это Ларисе удалось оторвать Викторенко от пола и уложить в постель. Откуда у нее взялись силы?

Когда Золя пришла с водой, возле Викторенко сидел участковый милиционер. Он снова и снова допрашивал с сухой деловитостью. Но Викторенко по-прежнему не отвечал.

Прошло две недели, Викторенко открыл глаза. Удивился. На привычном месте не увидел женщину в белом халате. Осторожно поднялся. Немного посидел, привыкая к новому положению тела, и ступил на пол. Его качнуло, но он успел ухватиться за стенку. Доплелся с трудом до двери. Снова качнуло, и он с трудом устоял на ватных ногах. Возвращаясь к кровати, увидел на столе знакомые целлофановые пакеты, банки с вареньем. Перед глазами всплыло лицо Надежды. «Вам не нужен праздничный подарок? Все охотно покупают: рождение ребенка, свадьба или именины!» И он все вспомнил: «Ах ты Егор Касаткин! Ах ты королева Марго! Нет, этот номер не пройдет!» — полетели на пол кульки и банки.

Вскоре Викторенко появился на комплексе. Обошел цех, словно впервые знакомился с агрегатами, перекачивающими насосами, рассматривал термометры, датчики. Приглядывался к каждому манометру, как к доброму знакомому, чувствуя, что соскучился по работе.

В своем кабинете почувствовал себя свободнее. На столе высокая стопка газет. Папки раздулись от документов. На прежнем месте телефоны. Знакомые вещи успокоили. Неожиданно заметил никелированный велосипедный звонок. Когда он его принес? Долго смотрел на блестящую крышку, а потом подергал рычажок. Сначала раздалась робкая трель, а потом звонок стал голосистее. Прислушался. Зачем же таскал с собой Анатолий это напоминание о прошлой жизни? Почему оставил Север? Потому что набрался смелости и сказал «прощай»? Первый раз в отношении товарища Викторенко употребил слово «смелость». Может быть, Север действительно не для всех? И не надо осуждать Анатолия? И не предал он Ивана, а очень долго был преданным?

«Стоп. Точка. Надо заниматься делом», — сказал себе Викторенко и принялся изучать журнал добычи газа. У каждого оператора свой почерк. Золя Железкина пишет размашисто. Сергей Пядышев нанизывает одну цифру к другой, как бусинки. Особенно внимательно Иван приглядывался к записям Ларисы. Слышал, что по почерку определяют характер. Но какое ему дело до ее характера? Почему она не появляется? Уверен, что во время его болезни она приходила к нему. У нее одной такие горячие пальцы.

Как и в первый раз, Лариса незамеченной вошла в кабинет. Но сейчас ей хотелось, чтобы Викторенко подольше не замечал ее. А она смотрела на любимого человека. Молча лучше. А то ведь еще неизвестно, какой состоится разговор. Она так ушла в себя, что не сразу услышала, как Викторенко произнес ее имя.

Очнулась только тогда, когда Иван подошел к ней и осторожно взял в руки ее узкие ладошки.

Лариса слушала сбивчивые, слова признания и бледнела.

— Прошу… не надо…

— Ты не веришь мне? — В голосе Викторенко прозвучала обида, а Лариса тонкими своими пальцами сжала ого широкую ладонь и, обхватив рукой шею, поцеловала и щеку:

— Верю… верю! Я ждала тебя! Я хотела давно прийти… Но вы, ты всем нужен… И я всех пропускала и пропускала!

— Ты мне одна нужна!

— И ты один мне нужен.

— Ларочка! Здесь и вправду все время люди. Давай встретимся в воскресенье в семь вечера на нашей тропе.

Невозможно сосчитать, сколько раз в течение недели то на комплексе, то в поселке Викторенко встречал Ларису. Снова переживал счастливые минуты признания. Лариса читала в его глазах нетерпение и, прижимая украдкой палец к губам, тихо шептала: «В воскресенье! В воскресенье!»

Летящие гуси на рассвете разбудили своими тревожными голосами. Викторенко вышел из балка. Густой туман низко полз над рекой. Моросил мелкий, почти невидимый дождь, сбивался резкими порывами ветра, дующего с юга. Как раньше, Сосьва гнала свои воды в Обь. На песчаном берегу стояли высокие сосны.

Вдруг ветер изменился и принес свист горящего факела. Пламя над высокой трубой комплекса то взлетало вверх, то срезалось упругим ветром. Края черных туч щедро светились.

Натыкаясь на огонь, очередная стая гусей шарахнулась в сторону, оглашая окрестность испуганными криками.

Викторенко, как всегда, нетерпеливо начал составлять себе план на долгий день. Несколько раз вспоминал о свидании. Измучился от нетерпения видеть Ларису, говорить с ней, держать в своей руке ее горячие пальцы. Готов передвинуть стрелки часов, чтобы ускорить встречу. Скорее бы прошел день. Опуская руку в карман, наткнулся на острый угол конверта. Не сразу вспомнил, что получил письмо от Смурого. Вернувшись в балок, начал читать:

«Здравствуй, Иван!

Андреевка гудит. Все разговоры о тебе. Долетели сюда слухи, что ты начальник комплекса. Здесь я начал понимать, что свалял дурака. В Шебелинке нет размаха. Пенсионеры сидят крепко, и ни одного из них не выбить из седла. Запрограммировали себе жизнь на сто лет. Разве плохо греться около жинки и складывать в карман гроши? Дурень я, дурень. Сказать по правде, даже соскучился по комарам. Вам хоть деньги платят, а моего заработка хватает на два стакана семечек. Полузгал, и нет. Так Ася сказала. Она и назвала меня дурнем.

Был в вашей хате. Дивился на фотографию. Помнишь, мы фотографировались с тобой на базаре? Стоят два гарных парубка. Загляделся. Твоя мать пытала меня, когда ты приедешь, а я не стал брехать. Ждет она тебя. Вот и все.

Писал один дурень!»

Викторенко раздраженно скомкал письмо. Неужели это его друг пишет — о заработке, о хорошем месте? Что-то раньше они об этом не думали. Иван заходил по тесной комнате и долго не мог успокоиться.

В конторе достал папку с материалами, но никак не мог сосредоточиться. Надеялся, что заглянет Лариса. Она не показывалась.

Раздался пронзительный телефонный звонок. Голос Лунева прозвучал громко, как из соседней комнаты:

— Здравствуй, Иван Спиридонович. Как здоровье? Как дела?

Расстояние не изменило голос начальника объединения. Викторенко вспомнил игру в шахматы в Тазе. Таким же спокойным голосом Лунев называл очередной ход.

— Все в ажуре.

— Спасибо, утешил. А ты не забыл, что сегодня воскресенье?

— Помню. А в чем дело?

— Почему не отдыхаешь? А органам милиции помогать надо. В наших же это интересах. Понял? Ну, будь здоров. И отправляйся домой.

Викторенко взглянул на часы. Показалось, что Лунев знал о его свидании и напоминал о нем Ивану. В самом деле, пора уходить.

Снова раздался звонок телефона. Сняв трубку, услышал голос диспетчера:

— В шлейфе упало давление!

Викторенко вбежал в диспетчерскую. Красные лампочки на приборном щите одна за другой тревожно вспыхивали и гасли.

— Железкина, где сменный инженер?

— Рязанов унесся в цех.

Глаза Викторенко уперлись в круглые электрические часы. Стрелки показывали половину шестого. Лихорадочно соображал, что случилось на комплексе. С этой минуты перестал существовать Викторенко-человек со своими желаниями и привычками. Начал действовать главный инженер, исполняющий обязанности начальника, для которого, кроме комплекса, его двух цехов, сложного оборудования и трубы, ничего больше не было. Он пытался понять, почему упало давление. Мысленно пробегал по каждой трубе, абсорберу, фильтру и насосам.

В диспетчерскую ворвался Пядышев:

— Трубу разорвало! Пожар!

— Где? — Викторенко почувствовал, что к лицу жарко прилила кровь.

— На берегу! — Пядышев мог сообщить о несчастье по телефону, но забыл о нем и прибежал на комплекс.

Часы гулко отсчитали шесть ударов. Каждый из них отозвался болью в сердце Викторенко: «Где сейчас Лариса?» Он понял, что свидание не состоится.

Викторенко сорвал с рычажка телефонную трубку. Припечатал ее к уху, нетерпеливо кричал:

— Березово… Объединение… Евгений Федорович, трубу разорвало. Причину еще не выяснил! — Глаза остановились на стрелках часов. — Авария произошла в восемнадцать ноль-ноль… Загорелся лес!

— Жертвы есть?

— Буду выяснять!

Пядышев старался не отставать от бегущего Викторенко, но скоро выдохся.

Викторенко чуть не сбил бежавшего ему навстречу рабочего в обгоревшей одежде.

— Оператор там погибла!

— Это Быстрова! — воскликнул Пядышев.

Для Викторенко существовало только имя девушки. И он с запозданием понял, что Быстрова — это фамилия Ларисы. Он со злостью посмотрел на Пядышева: «Не верю!»

Огромными прыжками помчался к реке.

Дорогу загородил огонь. Пламя шло низом, жадно набрасываясь на деревья и кустарник, сжевывая их с яростной жадностью. Ветер бил навстречу огню, и сдерживал его, и в то же время усиливал пожар.

Викторенко с Пядышевым наглотались горячего дыма, руками сбивали летящие на них красные искры. На берегу у Викторенко подкосились ноги, и он упал на мокрый песок. Но страшная мысль резанула сознание: «Там Лариса!» Неизвестно откуда взялись силы, и он побежал дальше.

На пути вырос слесарь Захариков. Сообразил, что инженеры уже знают о гибели оператора.

— Трубу по шву разорвало. Хоть и перекрыли газ, но рвануло крепко. Вмиг сгорела девушка. И чего ее туда понесло!

Викторенко не сразу понял, что пришел к месту аварии. Песок, высушенный огнем, не скрипел под ногами. «О чем я думаю, — разозлился на себя. — Погибла Лариса, а я думаю о песке!» «В воскресенье мы встретимся. Ты слышишь, в воскресенье!» — глухие удары болью прокалывали сердце. От него сейчас требуются решительные действия. А он не может собраться с мыслями. Представил, как в диспетчерской и в кабинете разрываются от напряжения телефоны. Может быть, скоро ему самому придется писать в Андреевку Смурому, чтобы подыскал место в Шебелинке.

Шагая вдоль трубы, Викторенко дошел до уреза воды. Сделал несколько шагов в реку, но остановила глубина. Ладонью пробежал по рваному горбатому боку.

— Я с головой нырял, — сокрушался Захариков. — Трещина далеко бежит. Вода сдержала, а то бы трубу выбросило взрывом. Придется вырезать!

Викторенко понимал справедливость слов Захарикова, но не мог сосредоточиться, отдать нужное распоряжение. «Почему я назначил свидание на лесной тропе? Могли встретиться в любом месте. Нам не надо было ни от кого прятаться!»

— Придется вырезать порванный кусок! — второй раз, но уже напористо повторил Захариков. — Хорошо еще, диспетчер быстро сообразила — перекрыла подачу газа.

— Да, да! — Викторенко кивнул головой. — Будем ликвидировать аварию.

2

Прилетевший на вертолете из Березова Лунев сразу оценил обстановку. Пожар грозил сжечь комплекс с пробуренными скважинами. В прожженной одежде, с законченным сажей лицом, он метался от одной группы добровольных пожарных к другой. Отдавал приказания, а то просто умолял не отступать. Сам бросался с лопатой в огонь, увлекая за собой рабочих.

Лунев, как никто другой, понимал, что огонь надо остановить, иначе может произойти взрыв, хотя слесаря и успели закрыть все фонтанные елочки на устьях скважин, а находящийся на очистке газ сожжен на факеле. Однако вырытые наспех канавы не сдерживали огонь. От горящих кустов во все стороны летели веером искры, подпаливая все новые и новые участки с кедрами и лиственницами. Злой свист ветра дополнили глухие удары падающих деревьев.

Пожар мог свирепствовать не один день и не одну неделю, но неожиданно прогремел где-то гром, и тут же острые стрелы молний перечертили темное небо, обрушивая на землю ливень. Тот же верховой ветер, который так стремительно гнал огонь, стал помогать. Потоки воды обрушались на пламя, и холодный, смрадный дым начал затягивать гари, сползая в болото.

Люди не сразу поняли, что произошло. Они еще оставались на своих местах, с радостью мокли под дождем, признав в нем верного союзника.

К Сосьве с пожарища помчались черные ручьи, унося в потоках угли и сажу.

Викторенко не узнал Лунева. Не понял, когда он прилетел. Они долго смотрели друг на друга, едва держась на ногах от смертельной усталости.

— Иван, с победой! — глухо, чужим голосом сказал Лунев, чувствуя, что слова царапали обожженное горло.

Викторенко оторопело вскинул глаза.

— У нас, газовиков, опасная специальность! — сказал тем же скрипучим голосом Лунев. — Как минеры, мы не имеем права ошибаться!

По голосу Викторенко узнавал Лунева. Но закопченное лицо казалось совершенно другим, с гармошкой морщин на лбу и белыми висками. Если бы ему удалось взглянуть в зеркало, то удивился бы и самому себе. Лоб распахан складками. Брови сгорели. Над надбровными дугами твердые бугры. Седина выбелила волосы.

— В Саратове был подобный случай… Дамбу отсыпали. Потеряли две недели… Москва забомбит телеграммами.

Викторенко растопыренными пальцами, как гребнем, поднял упавшие на глаза волосы. Пытливо смотрел на Лунева:

— Надо научиться загадывать на два хода вперед. Евгений Никифорович, нет у меня ни одного хода в запасе. Вы подсказали путь — дамба, но сами же ее забраковали. В Сосьве сильное течение. Разорванная труба ушла в глубину.

— Вертолетом пришлю водолазов. Вы здесь с инженерами мерекайте что к чему…

— Будем соображать!

— Ну, мне пора. О ЧП Москве надо докладывать. Помни, Иван, за тобой труба! — Лунев звонко хлопнул по широкой ладони. — Звони в любое время. Сообщай, что придумаете.

На берегу реки, недалеко от разорванной грубы, разбили палатки. Гордей Завалий, постукивая топором, будто играя, быстро сколотил лежаки, а для Викторенко даже стол, набранный из тонких жердей.

Такие сооружения андреевские ребята находили в землянках. Поразила мысль, что создавшаяся на Сосьве обстановка — фронтовая.

Нетерпеливо ждали прилета водолазов. Густой туман полз по воде. Иногда в его разрывах проглядывал противоположный берег с темными зубцами — кронами деревьев.

Викторенко изредка поглядывал на часы. Казалось, стрелки зацепились друг за друга и застыли на месте. А между тем прошла беспокойная и долгая ночь. Из-за противоположной стороны реки начало подыматься величественное солнце, расцвечивая Сосьву по всему течению.

Серый песок на берегу был весь исчерчен рисунками и чертежами, но нужное решение ремонтники пока не нашли.

В палатке продолжали спор два выпускника Башкирского политехнического института: Сулейманов, высокий, черноволосый, и Лавчуков — крепыш с глубокими залысинами на лбу.

Вышагивая по берегу, Викторенко угрюмо смотрел в темную воду. Время от времени на быстрине закручивались глубокие воронки. Перехлестывались и разносились быстрым течением по сторонам.

— Иван Спиридонович, есть решение! — сказал убежденно Сулейманов, догоняя Викторенко. От него не отставал Лавчуков. — Надо отсыпать дамбу! — Для подкрепления своей мысли начал быстро чертить прутом на песке.

— А вы что скажете? — спросил Викторенко и в упор посмотрел на второго инженера.

— Дамба не годится… Решение, может быть, правильное, но у нас лимит времени.

— Скажите проще — нет времени…

— Иван! — раздался из палатки сиплый голос Виктора Свистунова. — Звонит диспетчер с Урала. Спрашивает, когда дадим газ?

— Не знаю. — Викторенко передернул плечами. — Пока не знаем! — Резко оборвал продолжавших спор Сулейманова и Лавчукова: — Хватит митинговать. Эдисон говорил, что два болтуна могут своей энергией вращать швейную машинку. Мы за ночь истратили энергии на целую швейную фабрику, а дело ни с места. Вы слышали когда-нибудь о кессоне?

Лавчуков, еще не остывший после спора, удивленно посмотрел на Викторенко.

— Иван Спиридонович, — оживился Сулейманов и звонко хлопнул себя ладонью по лбу. — Кессон хорошо, но я лично его никогда не видел.

Николай Монетов все время держал Викторенко в поле своего зрения. Он уже знал, что на Ивана свалилось горе, что погибшая девушка не просто оператор, а любимая их командира. Николай давно прислушивался к спору Сулейманова и Лавчукова, которых окрестил «молодыми петушками». Услышав о кессоне, решил вмешаться в разговор инженеров.

— Мне приходилось строить мосты. Нехитрая штука кессон. Простой ящик. Опустив в реку, отгородим трубу от воды.

Лавчуков, прикрыв глаза длинными ресницами, прикинул, возможен ли в их случае предложенный вариант:

— А вода не хлынет в дырку, когда насадим ящик на трубу?

Острый прут в руках Монетова пришел в движение:

— Это ящик. Это труба. Надо блокировать вход и выход.

Никто не заметил, как подошел Касьян Лебедушкин. Он притопал из столовой, держа в руке ведро с гуляшом. Добровольно взялся кормить аварийную бригаду. Приглядевшись к чертежу на песке, сказал:

— А трубу надо с двух сторон канатом обмотать.

— А ведь Касьян прав, — согласился Сулейманов. — Если с веревками не получится, что-нибудь еще придумаем.

Неподалеку внимательно прислушивался к спорящим, стараясь не попадаться на глаза Викторенко, Пядышев. Он уже понял, что оказался для этого человека вестником несчастья.

— Есть решение, — сказал он. — Камеры от автомашин можно надеть бубликами.

Викторенко сразу оценил предложение, хотя посмотрел на оператора недобро.

— Заметано!

Лавчуков восторженно потер ладонью об ладонь. Они скрипели, как будто наждаком полировали одна другую.

— Точно. Вода сожмет камеры. Ни одна капля не вольется, — сказал Монетов и приятельски похлопал Пядышева по плечу. — Головастый ты мужик, Серега! Давайте размеры — и начну варить!

Звонкий гул авиационного мотора достиг берега. Ан-2 с висящими поплавками, легко пробежав по воде, подрулил к берегу.

Первым на поплавок спрыгнул бригадир водолазов — крепыш в черной мичманке. Он неторопливо здоровался — рывком тискал руку, как будто кровельными ножницами отсекал куски жести, и басил:

— Будем знакомы, Сашко, он же Черномор. Сверху — цыганский табор у реки. Испугала водичка? Все путем. Поглядим что к чему!

Длинноногий парень в высоких резиновых сапогах, подвязанных веревками к поясу, смело шагнул в воду, то и дело втыкая перед собой мерный шест.

Сашко Черномор не спускал взгляда с парня.

— Какая глубина, длинный?

— Берег подмыт. Пока по шесту три метра, дальше не дотянуться.

— Нужен плот, мужики. С лодки работать не сможем! — Черномор вопросительно посмотрел на Викторенко, признав его за старшего.

Викторенко покраснел. Не мог понять, почему допустил такую промашку.

— Большой плот нужен? — Лавчуков засопел простуженным носом.

— Метров на пять! — пробасил Черномор. — Должен выдержать компрессор и все наши железки. Надо прогуляться вдоль трубы, поглядеть что к чему. Все будет путем!

— Сварим из труб. Танковую роту грузи — выдержит! — словно боясь, что его опередят, сказал Пядышев.

— Роту выдержит, — усмехнулся Сулейманов. — Пока трубы подвезут — пропала неделя!

Загорелся спор, как быстрее построить плот, какой выбрать материал.

Водолазы выгружали на берег свое имущество: медные скафандры, свинцовые пояса, резиновые сапоги и перчатки. А Черномор принялся рулеткой вымерять разнос трещины до самой воды.

В палатке разрывался телефон. Викторенко делал вид, что не слышит. Убедил себя, что снова звонит Лунев. Будет спрашивать, не повышая голоса: «Как дела?» Можно ответить бодрой однословной фразой: «Стараемся!» Но Лунева не обманешь.

Еще немного позвенел телефон и замолчал. И тотчас раздался голос Пядышева:

— Иван Спиридонович! Вас спрашивают. Не пойму кто?

— Какого черта вы всюду суете нос? — не сдержался Викторенко. — Кто вас просил подходить к телефону? Я уже сыт по горло этими звонками.

— Иван Спиридонович, — пришел на выручку Лавчуков. — Да скажите вы им всем — работаем. Ну жили же люди без газа. А тут двое суток не перебьются? — И уже по-деловому доложил: — Плот делаем из пустых бочек. Из-под метанола. Их у нас хоть завались! Серега придумал. Ходил-ходил по бережку и придумал.

— Из пустых бочек? — Викторенко заставил себя успокоиться и внимательно посмотрел на Пядышева.

3

На бугре сидел Егор Касаткин. Не первый раз он убеждал себя, что приходил на берег отдохнуть от семейной жизни, но на самом деле ему не терпелось посмотреть, как шла работа на трубе. Ругал последними словами Викторенко. Это он не допустил его до работы — лучшего варилу. Злился и на Надьку. Два раза отбивал об нее кулаки, но не мог отучить от кошачьих повадок: врать и изворачиваться. Жена каждый день задерживалась допоздна в магазине: как объясняла, проводила ревизию. Но он замечал, что она не прочь покрутить с парнями и подторговывает ночью водкой. «Сучка, посадить хочешь!» — грозно ревел он от ярости и принимался по-своему учить уму и разуму.

«Тюрьма по тебе давно страдает, — огрызалась Надежда, плакала, размазывая тушь по лицу. — Молись за хохла, бей лбом пол, что он еще не продал тебя с дружками. Загремели бы, как миленькие, на пятнадцать лет. Статья двести шестая, пункт шестой!»

Егор Касаткин не понимал, почему его до сих пор не вызывали в милицию, и от этого злился еще больше. Жил в постоянном страхе. С минуты на минуту ждал ареста. Участкового милиционера старался обходить стороной. Уговаривал Надьку смыться из поселка, но она обзывала его дураком. Держалась за свой магазин. Он не знал, кто предложил варить ящик для кессона, но понимал, что делали все по уму.

Сашко Черномор выбивал в песке около стального ящика дорожку каблуками резиновых сапог. Иногда останавливался около, простукивал его молотком.

— Черномор, а ты профессор, — заметил сварщик в фетровой шляпе с обрезанными полями. Он только что кончил варить и с трудом раздирал слипающиеся глаза. — Двое суток не кемарил. — Подхватил ведро с водой и вылил на себя.

Сашко посмотрел на склоненную фигуру второго сварщика. Его работу он не проверял: убедился в мастерстве.

Тракторами привезли железные бочки из-под метанола для плота. Раскатившись по берегу, они сразу придали индустриальный вид пейзажу.

— Иван Спиридонович! — К Викторенко, гремя штанинами брезентовых брюк, подошел сварщик в фетровой шляпе. — Дурную затеяли работу. Варить бочки нельзя. Металл тонкий!

Измученный двумя бессонными ночами, постоянными звонками из Березова и с Урала, Викторенко удивленно уставился на сварщика. Подошел к бочке, со злостью ударил по днищу кулаком.

— А ты что предлагаешь?

— Я-то? — Сварщик удивленно вскинул вверх голову с опаленными бровями. — Раму надо варить. Бочки набьем, как в пенал.

Через три часа в раму из тонких труб с обрешеткой набили полезные бочки. Плот по мокрому песку скатили в воду.

Сашко с разбега прыгнул на бочки и лихо начал выбивать чечетку.

— Не плот, а эстрада для ансамбля песни и пляски Северного флота, — весело выкрикивал плясун.

Оказавшись вслед за бригадиром на плоту, один из водолазов прибил на корме шест. И когда вверх поплыл красный флаг. Черномор гаркнул:

— На флаг, смирно!

Демобилизованный с Северного флота, бывший боцман Сашко любил морской порядок.

Водолазы без лишней суеты, с ловкой сноровкой затащили на плот тяжелый компрессор. Его огромное колесо с ручками напоминало колодезный ворот. Бочки сразу осели, зарываясь в воду.

Раскатистый голос бригадира водолазов промчался по реке и затерялся где-то в лесной гари. Викторенко еще глубже вжал голову в плечи. Напрасно тешил себя надеждой, что начнется спад воды и откроется труба. Видно, в верхнем течении реки дождь продолжал хлестать, размывая землю потоками воды.

Все ждали, когда кончит варить Николай Монетов. Пот он устало выпрямился. Отбросил назад забрало щитка и, разминая ноги, медленно обошел сваренный ящик, похлопывая его рукавицей.

Два трактора, вспарывая мокрый песок стальными гусеницами, стащили ящик в воду.

Поддавшись порыву, Егор Касаткин побежал к Сосьве, но вовремя остановился. До боли зажмурил глаза, представляя до конца предстоящую работу. Вода будет плескаться за бортами стального ящика, а сварщик начнет вырезать разорванный кусок трубы. Потом ящик передвинут на другой край трубы, и работа повторится. Вварят новый кусок катушки, и газопровод восстановлен.

Набычив голову, Егор Касаткин круто развернулся и направился в магазин. С тех пор как Надежда встала за прилавок, любил он покуражиться на зависть приятелям. Хозяином заходил за прилавок и выдергивал бутылку водки. «Надюха, подсыпь шоколадных конфет на закусь!» Сейчас чувствовал: ни одна бутылка не заглушит обиду.

— Сволочь, хохол! — крикнул он и, повернувшись к реке, погрозил кулаком.

А в это время на берег реки с бугра скатился бортовой грузовик. Из окна кабины выглядывала Надежда, размахивая шелковой косынкой. Шофер не успел толком разогнать машину, как оказался перед глубокой канавой. Он резко затормозил, и в кузове зазвенели в ящиках бутылки.

— Недоделанный, — услышал визг Надежды Егор. «Стерва, сюда прикатила!» — подумал он со злостью и пошел в поселок. А Надежда ударила шофера по руке: — Стой, если не умеешь ездить! — Выскочила из машины и с удивлением уставилась на водолаза в мичманке.

— Где Викторенко?

— Двинул к палатке. Торопись, пока не упал. Заснет, пушками не разбудишь!

Продавщица, прыгая по-воробьиному, добежала до большой палатки. Со всей силой хлопнула ладонью по тугому брезенту.

— Кто здесь живой?

Викторенко вышел.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович. Получила вашу записку и сюда! Колбасы привезла. Два ящика водки.

— Две бутылки могли передать с шофером. Водка нужна как лекарство.

Надежда не уходила.

— Иван Спиридонович, все хочу спросить вас, почему вы не выдали Егора участковому? — Надежда не понимала поведения Викторенко. В его отступлении от обычных правил крылась какая-то хитрость. И она хотела понять ее.

— А надо было выдать? — спросил Викторенко.

— Да вы что? Это же он вас с дружками молотил!

— Да? — не узнавая своего голоса, жестко произнес Викторенко.

Надежда оторопела и, зло сверкнув глазами, пошла к машине.

Ветер переменил направление, и снова с пожарища потянуло запахом угля и пепла. Горе снова навалилось на Викторенко. Спасаясь от преследовавшего запаха, он шагнул в остроносую лодку, оттолкнулся. Размашисто стал грести, преодолевая течение, словно хотел, убежать от самого себя и страшной действительности.

Весла терли ладони, но он не думал их перехватывать.

Лодка ткнулась в стальную стенку кессона. Викторенко не ожидал удара и чуть не вылетел из лодки. Волны били в высокую стенку, раскачивали тяжелый ящик.

На дне работал Сашко. Пламя освещало склоненную фигуру.

— Как дела? — перегнувшись вниз, крикнул Викторенко, чтобы успокоить самого себя. Голос ударился о стальные листы и вернулся к нему, усиленный стенками, как динамиком. — Помощь не нужна?

— Все идет путем! — отрывая лицо от щитка, бросил бригадир. — А тебе не терпится взглянуть?

— Оператор здесь сгорела! — сказал, не скрывая боли, Викторенко. По лестнице спустился в ящик. Вода била в стенку, и от каждого нового удара ящик рассерженно гудел.

Сашко продолжал прерванную работу. Острое копье пламени резало металл, и с круглого, заиленного бока отрывались расплавленные капли стали.

На берегу Викторенко поджидали два сварщика. Выдергивая лодку на песок, Монетов сказал:

— А ты ловко обхитрил нас, Иван. Нам спать, а сам резать трубу.

— Какое там резать. Дед Черномор из рук не выпускает резак.

Викторенко ушел, а на плоту сцепились Черномор с Монетовым. Бригадир ссылался на большой опыт, а молодой сварщик давил смекалкой.

А спор возник, когда выяснилось, что разрыв трубы намного длиннее самого кессона. Никто не мог предположить, что это пятнадцать метров. Как ни соображай, одним кессоном не обойтись. А если ящик передвигать по трубе, то первый отрезанный кусок окажется в воде.

— Мерекай не мерекай, Николай, — сказал напористо Черномор, — а надо резать посудину и растягивать ее.

— При всем старании за день не управиться, — возразил Николай.

— Какой же выход?

— Надо мерекать, как ты сказал! — Николай недовольно смотрел на реку. Неожиданно вспомнил, как однажды варил лестницу для перехода через шлейфы. Два стояка вверх и ступенька. Может, и теперь надо варить переходное колено? Первый конец вырвется из воды. Потом они передвинут ящик и сварят второй стояк. А сама труба окажется сверху воды.

Монетов быстро пересказал свою задумку бригадиру водолазов.

— Молоток ты, Монетов, — бригадир похлопал зардевшегося парня по плечу. — Пойду доложу начальству.

Сашко подошел к палатке. Постоял, прислушиваясь к громкому храпу.

— Кого ищешь, царь Нептун? — спросил Пядышев.

— Ваш Викторенко назвал дедом, а ты царем, — заметил с усмешкой Сашко и объяснил, зачем ищет Викторенко.

— Царь отменяется. Будешь Дедом Черномором. Тоже хорошая личность, — сказал для начала Пядышев. — Будить начальство не будем. Ответственность беру на себя. Варите, — приказным тоном закончил Сергей.

Тяжелый гул тракторного мотора и громкие голоса людей разбудили Викторенко. Он оторопело смотрел на появившийся трактор, раскатанные катушки.

— Звери, что тут делается? Почему меня не разбудили?

— Иван Спиридонович, — сказал Пядышев. — А зачем каждую минуту дергать начальство?

— Сейчас у нас такой случай, когда начальству не положено спать. Докладывайте, Пядышев, обстановку.

— Завтра все будет путем, — ответил за Пядышева Черномор. — Все будет путем!

Викторенко вместе с Пядышевым пошли к месту работ, прикидывая сроки возможной задержки.

4

Закрутила Викторенко работа. Не заметил, как в полную силу вошла зима и прибавились новые заботы. Снег щедро выбелил тайгу и тундру. Сугробы завалили подходы к сосновому бору около реки, скрыв следы пожара и разыгравшейся трагедии. Но память все настойчивее возвращала Ивана к страшному воскресенью. «В воскресенье мы встретимся! Ты слышишь, в воскресенье!» — до сих пор он ловил срывающийся шепот Ларисы. Она становилась ему все дороже и любимее, и все острее чувствовал свое одиночество.

Лебедушкины давно уже обжили свой балок. «Теремок счастья» — так окрестили в поселке комсомольский подарок. Чаепития теперь устраивали не в столовой, а у молодоженов. Приходили с пакетами конфет или печенья, хотя знали, что у Юли Зимницы есть что подать к столу.

— Славик!

— Юрка!

— Николай! — радостно встречала хозяйка. Для каждого хлопца у Юли находилось приветливое слово и добрая улыбка. Молодая женщина оказалась на редкость мастерицей. Борщи варила с затолочкой старого сала, а особенно славилась пирогами. В последнее время на ее лице появилось что-то новое. Изменились заметно походка и движения. Губы припухли, и сама она заметно округлилась.

Касьян Лебедушкин сиял от радости, но тайну жены не выдавал.

В каждый приход к Лебедушкиным Викторенко убеждался, что у молодых все сладилось. Юля все больше привязывалась к мужу, словно открыла в нем что-то совершенно новое. И что бы она теперь ни делала, разговаривала ли со знакомыми, принимала ли гостей, накрывала на стол, изумление не сходило с ее лица. Стараясь выразить свою радость, она ловила пальцы мужа, заглядывала ему в глаза.

Вернувшись от Лебедушкиных, как всегда, поздно, Викторенко засел за чертежную доску. Высокий край ее упирался в стену балка. Подымая голову, он видел перед собой карточку Ларисы. Фотографу удалось поймать улыбку, которую девушка часто прятала. А теперь вот осталась от нее одна улыбка.

За стеной пела пурга. Балок раскачивало, и он тихо стонал. В завывании ветра слышались безысходная тоска и скорбь. От раскалившейся чугунной печки несло теплом, но Викторенко знобило. Он с трудом добрался сегодня до балка, торя сугробы унтами. А утром снова пробивать тропу по целине, и так каждый день, пока пурга не прекратится.

От дрожания чертежной доски ломались карандаши. Иван нетерпеливо затачивал их и продолжал работу. А успеха не было. Он смотрел на фотографию Ларисы, мысленно разговаривал с ней. «Проклятая тропа!» — твердил он теперь, ругая себя за мальчишество, ненужную романтику: хотел повторить первую встречу. А она не стала даже последней. Он не мог видеть обгоревшее тело любимой девушки. Не было и похорон. Гроб с телом Ларисы увезли родители.

Золя Железкина жалела Викторенко. Но верная памяти подруги, боялась оскорбить его проявлением заботы. А что в заботе он нуждался, Золя чувствовала. Но не знала, как вести себя.

Из-за снежных заносов вахтовые автобусы едва пробивались на комплекс, и смены меняли не вовремя, с опозданием. Викторенко не тянуло в пустой балок и он часто оставался ночевать у себя в кабинете. И сегодня вышел поутру встречать вахтовый автобус.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович, — услышал голос Железкиной. — Вы снова раньше нас. Как это вам удается?

— Ночевал здесь! — неожиданно признался Викторенко.

— Зачем вы изматываете себя?

Золя Железкина была для Викторенко одним из трех операторов. Она же была и подругой Ларисы. Потому, наверное, он не обращал на нее внимания как на женщину. Но сейчас ему было приятно слышать в ее голосе участие, и заботливость.

— Любимая работа не в тягость, — не без иронии сказал Викторенко. — Так что все в порядке, товарищ оператор. — И тут он заметил, что глаза девушки наполнились слезами. — Золя, что с тобой? Ты обиделась на меня?

— Ничего, ничего, — торопливо ответила она. — Мне пора в диспетчерскую.

Позднее, обходя цеха, Викторенко заглянул в диспетчерскую. Железкина строго-деловито доложила обстановку и спокойно ответила на его вопросы. Ему пришлось еще раз убедиться, что он плохо знает своих помощников.

В кабинете на столе лежала ленинская работа «Развитие капитализма в России». Когда-то Калерия Сергеевна сказала, что это исторический курс по геологии.

Викторенко раскрыл книгу, отыскал на странице очерченную ногтем риску:

«В основе „организации труда“ на Урале недавно лежало крепостное право, которое и до сих пор, до самого конца 19-го века, дает о себе знать на весьма важных сторонах горнозаводского быта. Во времена оны крепостное право служило основой высшего процветания Урала и господства его не только в России, но отчасти и в Европе».

На комплексе было тихо, и Викторенко углубился в чтение.

Обдумывая ленинскую мысль, Викторенко не без гордости восстанавливал в памяти славу Магнитогорска, который возродила Советская власть, такие гиганты, как «Уралмаш», без которых не выиграли бы войну с фашистами. А до этого? В течение двухсот лет Россия пахала, ковала, косила и рубила изделиями уральских заводов. Носила кресты из уральской меди, ездила на уральских осях, стреляла из ружей уральской стали, пекла блины на уральских сковородках, бренчала уральскими пятаками в кармане! А теперь за Уралом открыты нефть и газ. Размах огромнейший.

Часть третья МЕДВЕЖЬИ ТРОПЫ

Глава первая

1

Телеграмму из окружкома вручили Луневу дома рано утром. Текст уместился на двух строчках: «В поселке Таз разорвало нитку газопровода тчк Просим обеспечить теплом». Начальник объединения не успел добриться и озабоченно тер колючий подбородок с пышными бакенбардами из мыльной пены. По скулам заходили тугие желваки. Беспощадный к себе, когда дело касалось работы, он требовал от подчиненных полной отдачи сил и не терпел рядом лодырей и разгильдяев. Зря он в свой недавний прилет поверил Семерикову, бригадир обещание не выполнил: трубу не подняли со дна озера.

Звонкий бой стенных часов напомнил, что через два часа лететь в Тюмень на партийную конференцию. В Таз надо посылать энергичного человека. Мысленно принялся перебирать начальников отделов и тут же по разным причинам отвергал одного за другим. Взгляд случайно наткнулся на шахматную доску. Фигуры расставлены для решения задачи. Память вернула в Таз. Спасаясь от полчищ комаров, он из темной комнаты диктовал Викторенко свои ходы. Викторенко тогда без стеснения заявил, что бригада схалтурила: вместо того чтобы обойти озеро, трубу через него перекинула. Неужели в этом причина разрыва? Впрочем, причин здесь хоть отбавляй.

Сейчас двадцатидюймовая труба от разведочной скважины к поселку Таз волновала Лунева больше, чем магистральный трубопровод на Урал. Лунев не забыл, с каким удивлением и восторгом ненцы рыбацкого поселка встретили голубой огонь. Как дети, они шумно выражали свой восторг, хлопали самозабвенно в ладоши. А Сэвтя протягивал ему навстречу своих малышей и говорил: «Никипор, Сэвтя рыбак, а мой Хосейка капитаном будет. Хосейка, однако, летчиком будет. К нам прилетит на вертолете». И так он говорил про каждого. А их у него пятеро! Лунев рывком снял телефонную трубку.

Трубка принесла далекий треск, свист ветра, пока наконец не раздался приглушенный голос:

— Слушаю, Викторенко!

— Здравствуй, Иван… Иван Спиридонович… Как слышишь?

— Трохи чую.

— Оставишь за себя Сулейманова. Собирай мигом варил и умельцев. В Тазе трубу снесло. На термометр смотрел?

— Бачил.

— Сорок пять мороза… Вылетать сегодня… Самолет высылаю!

По привычке Викторенко жадно вглядывался в землю. Под снегом озера и реки. Солнце очертило с поразительной точностью их русла и водоемы синими обводами теней, повторяя изгибы каждого берега, залива, омута и старицы. Острые заструги не задерживали снег, и, гонимый ветром, он струился тонкими косичками.

Отрываясь от окна, Викторенко натыкался глазами на Егора Касаткина. Рыжая борода его ослепительно горела. Викторенко до сих пор не мог решить, правильно ли он поступил, включив его в бригаду. Сыграло желание убедиться, что его воспитательный метод без наказания тюрьмой даст положительный результат. «Начальник, сам посмотришь, что стоит настоящий варило. Шестой разряд — это тебе не бантик с кисточкой! Поумнел Егор Касаткин после одной ночной драки. В грязь своей сковородкой не ударю!»

Взгляд Викторенко теплел, когда он смотрел на своих хлопцев. Николай, Монетов, Гордей Завалий и Славка Щербицкий не подведут. Заявит о своем мастерстве первоклассный сварщик, пригодится смекалка плотника, и найдется дело электрику.

Рядом с хлопцами сидел Сергей Пядышев. Уткнув голову в полу меховой куртки, сладко похрапывал после ночной смены.

Викторенко старался представить, где разорвало трубу. Осенью, когда прилетал с Луневым, прошагал по тундре до скважины все пятьдесят километров.

Из кабины вышел второй пилот и объявил:

— За бортом пятьдесят три градуса!

Сообщение не вызвало радости. Пятьдесят три градуса имеют разное измерение: в поселке или в открытой тундре! Каждый из летящих в самолете ощущал глухие удары ветра и судорожное дрожание расчалок между крыльями. Если трубу разорвало недалеко от поселка — это еще подарок. А если в тундре — беда! А если на дне озера?

Ан-2 подбрасывало вверх, потом швыряло вниз. Летчики с трудом удерживали машину. За окнами густела темнота, и снег медленно синел.

Викторенко несколько раз посматривал на часы. Летчики не укладывались в расчетное время. Невольно подумал: не сбились ли с курса? Хватит ли горючего до Таза? Наверное, радист рыбозавода уже отбил не одну тревожную телеграмму, сообщая о пропавшем Ан-2 с ремонтной бригадой. Иван пока никому не высказал свои сомнения, чтобы зря не волновать парней. Завидовал безмятежному сну Пядышева.

— Морозец будь-будь, — сказал глухим голосом Егор Касаткин, обращаясь к Викторенко. Ему хотелось расположить к себе начальника комплекса, но он не знал, как продолжить разговор, и хмурил лоб. С дружками проще. Можно болтать о закуске, показать, как зубами легко поднять стакан с водкой. Или начать ругать бормотуху. По привычке вытащил из пачки сигарету, поймав настороженный взгляд Викторенко, виновато улыбнулся. Размял сигарету в пальцах.

— Морозец будь-будь!

— Злой мороз!

— Не то сравнение, — в разговор вмешался Николай Монетов. — Дурной мороз!

— В тундре даст нам чертей, — Гордей Завалий зябко поежился.

Ан-2 зашел на посадку в кромешной темноте. Снежный наст как зеркало отражал сверкающие созвездия. Звезды накрыли землю рыболовной сетью, и каждая ярко горела, как вбитая навечно круглая шляпка большого гвоздя.

Горящие костры помогли летчикам определить землю.

Ремонтников встречал директор рыбозавода. Он был простужен и то и дело шмыгал синим носом.

— Заждались мы вас. Не поселок, а госпиталь. Все расхворались. Завод остановили.

— Когда разорвало трубу? — спросил нетерпеливо Викторенко.

— Три дня, однако, — сказал, протискиваясь, Сэвтя. Он начал обходить прилетевших рабочих и здоровался. — Ань-дорова-те! Однако, прилетели. А где мой приятель Никипор? Башка-мужик! — Обрадовался, когда узнал Викторенко. — Иван, ты? Сегодня, однако, чаи гонять не будем. Газ убежал!

— Директор, а мороз будь-будь! — Егор Касаткин решил обратить на себя внимание. — В такой мороз вы любой день сактируете, а нам придется работать. Без горючего долго не выдюжим!

— Не беспокойтесь, распорядился. Уходил — повариха пельмени лепила.

— Порядок, — обрадовался Егор, сбивая с бороды сосульки. — Всосем по стакану водки и поиграемся с пельмешками. А разобраться, при таком закусе и двух стаканов мало!

— Где трубу разорвало? — Викторенко плечом отодвинул сварщика, мысленно обругав себя: Касаткина, видно, могила исправит. — Придется перекрыть скважину. На чем добираться?

— Трактор есть, но, боюсь, его не завести. С осени стоит. Тракторист улетел на Большую землю. Оленей дадим. Две мерки надо пробежать!

— Две мерки? — удивился Монетов. — Это что же — сорок километров?

— Когда сорок, а в другой раз — пятьдесят. Сэвтя с вами поедет за каюра. Он у нас специалист по газу.

Аварийную бригаду разместили в клубе. Около круглой бочки из-под солярки лежали нарубленные покрышки. Ими топили, как березовыми поленьями. Пахло резиной. В воздухе хлопьями летала сажа.

Сдвигая лавки к стене, Сергей Пядышев заметил:

— Печка есть, ну чем не санаторий, и спать ляжем но отбою!

Наступило утро, но света за окнами не прибавилось. Небо было затянуто тучами, снег не слинял, оставался по-прежнему синим.

Сбивая с кисов снег, вошел Сэвтя.

— Ань-дорова-те, мужики! Однако, газ ловить пора!

— Не ловить, а загонять в трубу, — поправил Викторенко. — Сэвтя, а ты здорово подрос. Был маленький-маленький, а сейчас вон как вымахал. Выше меня стал!

— Загонять, — захохотал рыбак. — Пусть загонять. Однако, надо ехать, олешки стынут!

Уселся Викторенко на нарты. Сэвтя взмахнул хореем. Понесли олени. В центре хор с ветвистыми рогами, а по сторонам впряжены важенки. Не узнал Викторенко знакомый поселок. Не узнал и знакомую тундру. Осенью все здесь выглядело по-другому. Дома казались выше, собранные из крепких бревен, а тундра тогда поразила его своими щедрыми цветами и позолотой листьев на березках и ивках.

Сейчас дома по крыши утопали в сугробах, похожие на огромные кочаны капусты. Над трубами, завиваясь кольцами, вились черные дымы. На снег летела липкая сажа.

В серых сумерках Викторенко не заметил, когда кончился день и наступила ночь. Сэвтя останавливал нарты. Олени кормились и снова мчались вперед, взвихривая снег. Несколько раз Викторенко засыпал и снова просыпался. Сначала он обо всем спрашивал каюра, а потом замолчал: у него смерзлись губы. Не помнил, когда добрались до скважины и им удалось закрыть заслонку.

В клуб Викторенко ввалился под утро. Валенки стучали, как железные. При каждом шаге с меховой куртки, шапки и бровей срывались искрящиеся снежинки. Говорить не мог, только мычал.

Из-за спины Викторенко выглядывал Сэвтя. Малица и черные волосы в снегу. Иней от тепла начал таять, и волосы заблестели.

— Однако, сегодня мороз кусался! — сказал Сэвтя, осторожно оттаивая налипший иней с ресниц. — Однако, трубу закрыли! — Начал стучать кисами, стараясь согреть замерзшие ноги.

— Иван, ней скорее чай! — Со всех сторон потянулись к Викторенко кружки с черной горячей заваркой.

— Сэвтя, и ты грейся. Держи кружку!

Викторенко выпил подряд, не отрываясь, три кружки.

Начал немного согреваться. Лицо покраснело, над верхней губой заблестели капельки пота.

— Промерзли до костей. Хорошо, Сэвтя помог закрутить заслонку, а то бы один не справился. Трубу порвало как раз на озере. Новую нитку надо тянуть! — сказал Викторенко.

— А трубы где? — спросил Гордей Завалий.

— Сэвтя обещал показать.

— Сэвтя сам трубы возил. Место Сэвтя найдет! — с достоинством сказал ненец.

— А разве нельзя вварить кусок? — спросил Монетов, вспомнив случай на Сосьве.

— Новую нитку надо тянуть. Весной вспучит лед, и снова будет обрыв, — заключил Викторенко. Посмотрел на красную, раскаленную печку. Подвинулся ближе.

— Начальник, в виде авансика надо бы всосать, — заискивающе произнес Касаткин.

Викторенко сделал вид, что не слышал. А Сэвтя тихо сказал:

— Пьяный рыбак плохо, пьяный ясовей — плохо. Однако, газ давай. Бабам совсем плохо. Однако, ребятишкам беда!

— Касаткин, слышал, что сказал Сэвтя? — озабоченно спросил Викторенко. Посмотрел на рыбака. Тот едва держался на ногах, пальцами рук раздирая слипшиеся глаза. — Сэвтя, спать. А вам, мужики, досыпать. Подыму на работу раньше, чем у нас в Андреевке пастух выгонял стадо!

2

Не меряны километры в тундре, а особенно в месяц Большого обмана. Сколько бы ясовей ни вглядывался в небо, ему не увидеть ни солнца, ни звезд. Даже объезжая свое стадо, оленевод может заблудиться. Безмолвна снежная пустыня. Тяжелые облака придавили землю, концами зарываясь в снег.

Второй день мела пурга. Злой ветер гнал перед собой облака снега, сбивал людей с ног, но они упрямо двигались вперед. Сэвтя несколько раз предлагал Викторенко зарыться в снег и вместе с оленями в куропачьем чуме переждать погоду. Но напрасно он для убедительности цокал языком. Викторенко настойчиво шагал вперед. А за ним с тем же упорством все остальные. В серой мгле и снежной коловерти давно было утрачено представление о времени. Нитка старых труб служила направлением и не давала возможности заблудиться. В одном месте она лежала сверху наста, в другом ее приходилось откапывать из снега.

Олени трех упряжек загнанно дышали, часто падали. Люди подымали животных и сами тащили нарты. Каждый в группе без команды знал, что ему делать.

Егор Касаткин шагал рядом со вторыми нартами. На них баллон с кислородом и бак с ацетиленом. Сварщик уже несколько раз хоронил себя, с жалостью думал, что пропадут его три сберегательные книжки. От Надьки он скрыл, сколько успел накопить денег, хотя жена, жадная, как хорек, настойчиво допытывалась. Во время знакомства он сулил ей золотые горы. Обещал слетать в Гагру, покутить в ресторанах.

О море в Гагре!

О пальмы в Гагре!

Но, видно, придется по-дурацки замерзнуть в тундре. Не увидит он больше пальм в Гагре, не перебросится словом с Надюхой. Врезал бы он ей! Это она подбила его напроситься в аварийную бригаду! Юлил он перед Викторенко, умолял взять с собой. А к чему? Выпросил смерть! А Надька, зануда, греется сейчас в теплом балке на перине. Будь все проклято: снег, мороз. Жалея самого себя, Егор злился на Надьку, на Викторенко, на всех парней и коротконогого ненца Сэвтю. И все-таки в очередной раз сел в снег и постучал по трубе. Загораживая его от ветра, растянули оленью шкуру Викторенко с Пядышевым. Сварщик хмыкнул со злой усмешкой. Сидит работяга, а два придурка с высшим образованием стоят перед ним, как телеграфные столбы. Институт не научил их ни житейской мудрости, ни сообразительности. Лично он, Егор Касаткин, не сунулся бы в пургу. И за собой никого не потащил бы. Какое ему дело до рыбацкого поселка. Жили ненцы без газа и проживут еще!

— Егор, ты заснул, что ли? — хриплым голосом спросил Викторенко. Он с трудом раздирал обмороженные губы.

— Дай малость оклематься, инженер.

Хохотнул про себя Егор Касаткин. Пусть инженеры постоят, а он чуть отдышится в затишке. Ловко он устроился. Все его образование шесть классов и ПТУ. Из ПТУ за прогулы хотели вытурить, но директор боролся за стопроцентную успеваемость и оставил в училище. Шесть месяцев — и специалист. Гуляй, Егор Касаткин! Удивляй мир своими талантами!

Ветер стал еще злее и сек ледяной крупой. Доставалось стоящим Викторенко и Пядышеву. Мелкая дробь скребла по смерзшейся шкуре тысячами напильников. Шр-шр-шр!

— Хватит дурить! — Николай Монетов ударил рукавицей по шкуре. — Я свою плеть давно сварил. А ты спать собрался?

Егор Касаткин сбросил шкуру.

— Ах ты, сеголеток!

Монетов не ответил и пристроился около трубы. Негнущимися пальцами ломал спички. Несколько раз высекал огонь, но его тут же сбивало. Наконец изловчился, и из узкого носа пистолета выбросило пламя. Он сдвинул плотнее концы трубы и провел горелкой. Надо было отвернуться от плавящего стального прутка, но сварщик жадно всматривался в шов. Слезы дробью застывали на щеках. Под огнем вытаивала земля с жухлой травой и хрупким ягелем.

— Всей работы на минуту, — Николай постучал потушенной горелкой по трубе.

Викторенко поднял оленью шкуру и потащил ее за собой, упрямо размахивая свободной рукой.

Сэвтя подогнал оленей к вытаенной прогалине. Животные, уходя в сторону от трубы, копытили ногами просевший снег.

Ненец смотрел на пучки прошлогодней травы. Хотел бы он сейчас встречать весну — с ней в тундру приходит тепло. С моря полетят утки и гуси, а в реки и озера пойдет рыба зимовальных ям. Подумав об удачных заметах сети, рыбак почувствовал голод.

Сэвте не удавалось оторвать оленей от ягеля. И он пропустил одну, потом другую упряжку. Когда двинулись его олени, забил в нос большую понюшку нюхательного табака и оглушительно чихнул. Ему показалось, что глаза стали острее. Впереди Иван… Рядом ковыляет сварщик.

Сэвтя, закрыв глаза от бьющего снега, двигался вслепую, прислушивался к вою ветра, который несколько раз менял направление. Когда ветер обжег правую щеку, он удивленно открыл глаза. Раньше ветер дул в левую щеку. Ничего не мог рассмотреть. Торопливо зарядил новую порцию нюхательного табака. Чихнул. Никого из мужиков не увидел.

Сэвтя резко повернул оленей влево. Шел, подгоняемый вихрями снега, пока нарты не наскочили полозьями на трубу.

— Стой! — услышал отчаянный крик. — Давай в поселок.

— Однако, нельзя. Трубу тащу!

— Трубу пожалел! А человека не жалко?! — Егор оторвал ясовея от вожжей и прыгнул в нарты. Ногой сбил с нарт трубы.

Олени сразу почувствовали, что сброшен тяжелый, груз. Без грозного окрика понеслись по крепкому насту. Ветер гнал их вперед с облаками взвихренного, снега. Егор с трудом держался на прыгающих нартах, молил бога, чтобы не вылететь. Хвалил себя за сообразительность. Его Надька не останется вдовой. Он сам еще поваляется на мягкой перине. А может, в самом деле махнуть с ней в Гагру? Погреть пузо на горячей гальке?

Олени притащили нарты в поселок. Егор спрыгнул в снег, не чуя ног. Мокрые валенки задубели.

«Без ног не попляшешь, дурак!» — ругал он себя последними словами. — «Придется таскаться на коляске по поездам и плаксивым голосом выпрашивать: „Подайте копейку покорителю Ямала!“» С трудом доковылял до избы поселкового фельдшера. Вломился в комнату, распахивая дверь.

— Спасай, мужик, ноги! Зашлись! — бормотал Егор в полубредовом состоянии. — Денег не пожалею, озолочу, только спасай. На трех книжках наварены тысчонки. Спасай!

Старый фельдшер с морщинистым лицом, как мятая газета, выплюнул мундштук папиросы.

— Деньги держи при себе. Я деньгами чувал не набиваю. Это тебе деньги в диковинку, припер за ними на Север. А я двадцать лет прожил на берегу губы, денег не копил, и уезжать не хочется. Меня здесь Родильный Дед зовут. А почему? Всю ребятню в поселке принимал. У меня уж и внуки есть. Последний раз считал — вышло сорок пять внуков!

— Сказками ты меня не корми, а спасай! — зло закричал Касаткин.

— Не учи, знаю и без тебя, что делать! — Фельдшер разрезал валенки, стащил с ног. Колол ступни острой иглой от шприца.

— Будешь отрезать?

— Уймись, — раздраженно огрызнулся фельдшер. — Выматывай на улицу и бегай по снегу, пока не позову. Орать будешь от боли, все равно бегай.

— Ты с ума сошел!

— Беги, мужик, если хочешь остаться с ногами. Я шутить не люблю. Бегом!

Проваливаясь в снег, Егор Касаткин ничего не ощущал. Босые ноги не брал холод. Но скоро они начали гореть. Сварщику показалось, что он влез в костер и под нитками угли. Страшная боль сжала сердце, и он заорал дурным голосом:

— Помогите!

— Жми в избу, мужик! — дожевывая хлеб, позвал фельдшер с порога. — Подошло твое время. Ложись! — ткнул в грудь сварщика. Налил спирт в ладонь и принялся растирать ноги. — Голову не отворачивай, а нюхни. Такое добро на тебя перевожу!

Егор Касаткин старался не кричать, кусал губы. Лоб покрылся потом.

— Ноги горят!

— Так и должно быть! — Фельдшер плескал спирт в ладонь и снова растирал ноги.

— Хватит добро переводить! — прохрипел Егор Касаткин и, схватив бутылку, опрокинул в рот. Ему показалось, что рухнул на него белый потолок в мохнатом инее, и он куда-то провалился. А через минуту захрапел. Во сне громко кричал. Грозился убить Надьку, а за одно с ней и хохла, который мешал ему жить!

3

Подсвеченные неярким солнцем, неторопливо падали снежинки. Мороз, сдавший с утра, снова набирал силу, покусывал щеки и нос. Время от времени из темного леса с выбеленными вершинами долетал сухой треск стрелявших деревьев.

Телеграмма вызывала двух руководителей Березовского объединения по добыче газа в Медвежье. Лунев досадовал, что из-за своей занятости ни он, ни Тонкачев не собрались побывать на новом месторождении, о котором много слышали.

По известиям, поступавшим в Березово из Тюмени, он знал, что после пуска первого комплекса месторождение в Медвежьем начало выдавать по сто миллионов кубических метров газа в сутки. И это был не предел.

Память невольно вернула его к молодости: тогда открыли Саратовское месторождение, где он начинал работать. Потом были первые шаги на Севере. Эти первые шаги на новой земле разведчики делали робко, как бы с оглядкой. Все тогда было в новинку: лютые морозы, метели и долгие полярные ночи с северными сияниями. Но приходил опыт, и все — от рабочего до инженера — прикипали к холодной земле.

Сейчас смешно вспоминать высказывания маловеров, а таких было много, что буровики зря тратят время и деньги на разведку — нефти и газа не будет. Западная Сибирь открыла первопроходцам свои месторождения. Пришли первые успехи, и первый нефтяной фонтан забил.

В последнее время до Лунева доходили слухи, что его собираются переводить в Тюмень. Может, и пора перебираться на новое место, да все ему в Березове и в «Венеции» дорого.

— Куда летим? — спросил командир вертолета Ми-8. По приобретенной в авиации привычке посмотрел на небо.

Тоскливые глаза летчика яснее ясного говорили о том, что надоело ему летать по одному и тому же маршруту Игрим — Березово — Игрим. Он мечтал о многочасовом полете, чтобы показать свое мастерство. Летчик как бы напоказ держал в руке свернутую гармошкой карту. Стоило ее развернуть, и мчись в любую точку Ямала.

— В Таз? — с прежней настойчивостью спросил летчик. Именно он доставил ремонтную бригаду в поселок рыбаков, которую месяц назад возглавлял Викторенко.

— Медвежье устраивает? — добродушно сказал Лунев. — Министр вызывает на совещание.

Пока Лунев разговаривал с летчиком, Тонкачев, по-прежнему худой, как подросток, обходил неторопливо вертолет. Ему хотелось курить, и он нетерпеливо разминал в кармане сигарету, принюхиваясь к крепкому запаху табака.

— Садитесь, — сказал летчик, приглашая в вертолет. Он давно изучил пассажиров. Суетливые, к которым он относил Тонкачева, старались бестолковыми движениями скрыть свой страх.

В салоне вертолета тянуло холодом. Лунев занял место у окна. На противоположной стороне устроился Тонкачев. Сдернул с руки перчатку и принялся процарапывать кружок во льду. Пока механик прогревал движки, главный инженер протер второй кружок. Потом провел длинную полосу. Обвел круг. В последний момент дорисовал нос. Вышла смешная рожица.

Лунев ухмыльнулся: он знал нелюбовь Тонкачева к воздушному транспорту и понимал, что тот просто отвлекает себя.

Лунев думал о предстоящем совещании. Проводить будет министр. Сабит Атаевич — человек горячий. Это известно всем. Может поднять любого начальника с места и задать вопрос, по существу, конечно. Лунев за собой вины не чувствовал, но вызов в Медвежье тревожил своей неожиданностью.

Вертолет быстро набрал высоту. Лунев прижался к; круглому стеклу. С запозданием начал протирать кружок. Полет всегда сулит самые неожиданные встречи. Летом на болотах и озерах стаи гусей и лебедей. Сверху это зрелище неописуемое. А бывало, что вертолет налетал на дикие стада оленей.

Зимой только по темным обводам можно угадывать померзшие озера и причудливые изгибы рек.

Летчик заметил стаю полярных волков и развернул на них машину, теряя высоту.

Шесть огромных волков старались убежать от черной тени вертолета.

При развороте и Лунев увидел хищников. Его поразил широкогрудый вожак с черным ремнем на спине.

— Волки, Юрий. Видишь?

— Красиво бегут.

Стая волков осталась позади. Снова потянулась ровная тундра без ориентиров с торчащими застругами снега, похожими на щучьи зубы. В салон вышел второй пилот.

— За бортом тридцать пять градусов, — сказал он.

— Знатный морозец! — Тонкачев плотнее запахнул меховую куртку на груди.

— Евгений Никифорович, не хотите погреться чаем? У нас есть термосы.

— А мне не предлагаете чай? — спросил главный инженер.

— Так вы из термоса не любите. Вам самовар подавай.

— А самовар вы не можете приспособить?

— Приспособить можно. Купить трудно.

— Ладно вам разговаривать. Чай давайте пить, — сказал Лунев. — Насчет самовара Юрий Иванович пошутил. А пяток больших термосов иметь стоит. Везете вахту с работы, в самый раз угостить рабочих горячим чайком.

— Сидевич, если Евгению Никифоровичу идея понравилась, считайте, что у вас будут термосы, — сказал с улыбкой Тонкачев. — Мы с Евгением Никифоровичем водохлебы. Нет ничего лучше горячего чая!

При посадке игримцев опередил вертолет Ми-8 из Уренгоя.

Прибывающих встречал начальник областного управления по добыче газа Малоземов. Он недолго поговорил с Шибякиным, торопливо поздоровался с Луневым и Тонкачевым. Все его мысли были сосредоточены на прилете министра.

Подлетели еще два вертолета, взвихривая винтами снег, и лесная просека стала похожа на аэродром.

Сдвинувшиеся стрелки на наручных часах напугали Малоземова. Он торопливо комкал в руке платок, вытирал катившийся по лицу пот.

Очередной вертолет находился еще за высокими кедрачами и мог появиться через несколько минут, но тяжелый гул движков уже обрушился откуда-то сверху.

Шоферы зеленых «газиков» суетливо задергали свои машины, демонстрируя особое рвение. Малоземов, не обнаружив свою машину на прежнем месте, побежал навстречу заходящему на посадку вертолету Ми-8.

Министр, щурясь от снега, легко сошел по лестнице. Следом спустились прилетевшие с ним товарищи.

Загнанно дыша, Малоземов прерывающимся голосом произнес:

— Здравствуйте, Сабит Атаевич!

— Здравствуй, спортсмен. Все толстеешь? С меня пример не бери. Худеть нам с тобой надо. Врачи так советуют. По утрам непременно делать физзарядку.

— Точно, так советуют!

— Чем порадуешь?

— Сабит Атаевич, все приглашенные по вызову слетелись.

— Прямо высыпка гусей. Только бы сейчас охотиться! — И, пряча улыбку в складках около рта, спросил: — Ты кого высматриваешь? Не взял я областное начальство. Будешь встречать в Медвежьем.

А мы едем туда машинами. Просьбу мою о машинах передали?

— Передали, Сабит Атаевич, но на вертолете быстрее бы.

— По коням, — жестко сказал министр с кавказским акцентом. Прожег черными глазами начальника областного управления. — Привыкли летать без дела. А рабочие на вахтовках пылят летом, а зимой тычутся по сугробам. Хочу с дорогой познакомиться. По сводкам, и прошлом году одели ее бетонными плитами.

«Газики» выстраивались в колонну.

Лунев с Тонкачевым в последний момент успели вскочить в первую подвернувшуюся машину.

— Не потесним?

— Уместимся, — ответил широкоплечий мужчина с крупным лицом. Чтобы не упираться меховой шапкой в брезент, он сидел, опустив голову.

«Надо бы представиться, — подумал Лунев, осторожно разглядывая незнакомых людей. — Ввалились с Тонкачевым и сидим, как сычи!» Машина соскользнула с бетонных плит и запрыгала, как необъезженный конь, по колдобинам. Высоко подлетела вверх и, ударившись колесами, отлетела в сторону.

— Дает шофер! — вскрикнул мужчина в пыжиковой шапке.

— Шофер здесь ни при чем, товарищ журналист, — сказал басом широкоплечий и, не успев опустить голову, ударился в тугой брезент. За первым ударом последовал второй, третий.

— Василий Тихонович, не просади башкой брезент! — засмеялся мужчина в пыжиковой шапке и при очередном подскоке чуть не прикусил язык.

— Мужики, пора знакомиться, — сказал широкоплечий басом. — Шибякин Василий Тихонович, начальник Уренгойской экспедиции. Иван Петрович Рябцев — корреспондент из Москвы.

— Лунев Евгений Никифорович, начальник Березовского объединения. Главный инженер Тонкачев Юрий Иванович.

— Вот и познакомились, мужики, — заулыбался Шибякин. — Вроде роднее стали. — Очередной бросок оборвал его, а когда машина выскочила на твердый наст, продолжал, нахлобучив поглубже шапку: — Торопимся рапортовать об успехах. Не знаю, кто виноват, но я читал в газете о досрочном окончании бетонки. Ваш брат корреспондент так расписал, что завидки взяли. А дороги нет. Кто кого обманул? Подрядники? Или Малоземов? На плохих дорогах уничтожаем машины и гробим людей!

— А вы злой, Василий Тихонович, — сказал Рябцев.

— Станешь злым. — Шибякин не скрывал раздражения. — Слишком много у нас развелось чересчур добреньких и равнодушных. Ни во что не хотят вникать, видят безобразие — терпят. Убивают хулиганы человека, не придут на помощь. Плохая дорога устраивает. Строители отрапортовали — премиальные схватили. Снова берут повышенные обязательства. Кому какое дело, что из года в год обязательства не выполняются. Главное — вовремя объявить себя инициаторами. Брезент, если я прошибу головой, можно зашить, нашлась бы только иголка с дратвой. А вот запасные детали к машине достать труднее. И от первородной нашей лени заранее планируем себе трудности. Убеждаем молодежь, если не пожили в палатках, нет романтики. А романтики потом начинают болеть. Вместо трудностей, о которых мы заранее объявили как о великой милости, нам, руководителям, надо научиться строить добротные дома, клубы, детские сады. Плавательные бассейны и стадионы. Тогда молодые специалисты не побегут. Надо объявлять конкурс по профессиям: для слесарей, сварщиков, операторов, шоферов, пекарей, чтобы действительно выбирать лучших. Прилет к нам молодых специалистов обходится в копеечку. Хорошо, если работник прижился и проявил себя. А то помахал ручкой, поблагодарил за увлекательное путешествие на Север и укатил! Не от хорошей жизни возимся с бичами. Романтиков боюсь, а хорошим рабочим всегда рад. Куда только письма не пишу! Слезно убеждаю: приезжайте, не пожалеете!

Луневу все больше нравился Шибякин. Хотелось встретиться с ним глазами, но тот берег голову и прижимал ее к груди.

Недавно выстроенный комплекс открылся сразу из-за глухой стены кедрачей. На фоне темных облаков контрастно выделялись здания из алюминиевых плит и стекла. Над крышами, как кегли, стояли абсорберы. А сзади них, над тонкой трубой, полоскался на ветру флажком красный огонек.

Министр приказал остановиться. Шагнул в снег и упал. Поднялся и зло постучал каблуком по льду. Не отряхивая с кожаного пальто налипший снег, ждал, когда подъедут остальные машины.

— Отцы-командиры, любуйтесь заводом, — сказал министр с нескрываемым торжеством. Он мог бы рассказать, как отстаивал в Совете Министров проект Медвежьего, сколько приложил усилий, чтобы ускорить развитие открытого месторождения. — После Игрима осваиваем Медвежье. Дворец. — Потер ладонью полные щеки. — Знатный мороз. В Москве осень с дождями, а в моем Азербайджане еще лето. Ветки на деревьях ломаются от яблок и гранатов. А персики какие! — Щелкнул от восторга языком. — Мед, а не персики. Пройдет еще несколько лет, и мы обживем и эту холодную землю. Построим теплицы. Персики не обещаю, но зеленый лук и огурцы с томатами научимся выращивать. Вечная мерзлота дарит нам тепло. Надо его брать… А собрал я вас, дорогие мои, чтобы посмотрели французское оборудование. Обстановка потребовала закупки заводов, чтобы дать скорее стране газ! Медвежье Медвежьим, но пора уже всерьез думать об Уренгое. — Посмотрел на Лунева. — Евгений Никифорович, не обижайтесь. Игрим хорошо поработал, большое вам спасибо, но нужный прирост газа вам уже не обеспечить. Сейчас все силы будут брошены на развитие Медвежьего. Думаю, что Малоземов этого не понял. Дорога до промысла никуда не годится!

Тонкачев впервые видел министра. Поразила его манера разговаривать, подкупающая простота и удивительная зрительная память. Он ни разу не спутал фамилии и не ошибся в имени и отчестве.

— Малоземов, знакомьте с комплексом!

Лунев с Тонкачевым ожидали увидеть в цехе что-то необыкновенное, но оказалось, что все оборудование знакомо: те же абсорберы, фильтры, насосы и датчики. Только ярко раскрашены в разные цвета.

Начальник комплекса, молодой инженер в больших очках, растерянно искал, кого должен приветствовать. Принял Шибякина за старшего. Пересилив страх, назвал свою фамилию, но так тихо, что никто не расслышал. Откашлялся и отрекомендовал представителя фирмы инженера Мишеля Перра.

Высокий сухопарый француз в черном берете улыбнулся, услышав свою фамилию. Сказал что-то переводчице.

Молодая женщина в высокой лисьей шапке повернулась к министру. Она знала его еще по Москве. Начала переводить:

— Месье Мишель Перра считает для себя за большую честь познакомиться с господином министром. Он думал, что встреча состоится в Москве, но господин министр не испугался мороза и сам прилетел в Медвежье. По этому поступку я сужу о его храбрости, По возвращении во Францию Мишель Перра непременно расскажет главе фирмы об этой встрече. Во Франции не каждый инженер удостаивается такой чести — разговаривать с министром. Мишель Перра считает, что совместная работа французских специалистов с русскими рабочими во время пуска помогла установить настоящую дружбу.

У Мишеля Перра есть уверенность, что дружба будет крепнуть. Фирма гарантирует хорошую работу оборудования.

— Пожалуйста, переведите, — обратился министр к переводчице. — Я от своего имени и от имени правительства благодарю Мишеля Перра, а также всех французских инженеров и рабочих за участие в пуске комплекса. Надеюсь, что сотрудничество между нашими странами будет продолжаться. Прошу познакомить нас с комплексом.

Мишель Перра шагал рядом с министром, беспокойно вертя головой на длинной шее. Давал объяснения, прислушиваясь к быстрой речи переводчицы. Расхваливая фирму, перечислял страны, где ему пришлось строить комплексы по переработке газа.

— Больше всего мы построили в Африке. А в вашей стране чуть-чуть прохладнее, — улыбнулся французский инженер. — Я два раза уже отмораживал уши. Но ручаюсь, что ваши города вовремя получат газ. Газ Медвежьего. Один охотник подарил мне шкуру бурого медведя.

Я не знал, что она такая теплая. Во Франции и в Европе давно нет медведей. А у вас еще существует, я бы сказал, королевская охота.

— Охота у нас действительно прекрасная, — оживился министр. — Я сам люблю побаловаться ружьем. Но признаться, медведей не убивал!

— О, вы еще и охотник? — воскликнул Мишель Перра.

На осмотр второго комплекса выехали на вахтовых автобусах. Министр сидел рядом с секретарем обкома партии, присоединившимся к группе в Медвежьем.

— Сабит Атаевич, в поселке приготовили обед, — озабоченно поглядывая в замороженное окно, сказал Малоземов.

— Если подошло время обедать, пообедаем. Только зачем же в поселок ехать, здесь и пообедаем. Кстати, есть возможность познакомиться с работой столовой, — весело питал министр. — Надеюсь, что руководители обкома и облисполкома тоже не против.

На совещании, которое проходило в клубе, министр поступал просто, не пользуясь никакими записями. Вызывало удивление, как он удерживал в голове огромное количество цифр, помнил по месяцам выход газа не только по Северу, но и Югу. То и дело ссылался на успехи туркменских газовиков. Особенно остановился на добыче в Газли. Работы в Кызылкуме по трудности он сравнивал с работой в пойме Пура, среди болот. Здесь донимают крепкие морозы! А в Туркмении рабочие мучаются от жары.

Время от времени министр поднимал с места участников совещаний. Интересовался бурением скважин, строительством домов, подбором кадров. Закончил неожиданно:

— Мы посмотрели с вами два комплекса. Правительство больше не позволит нам такую роскошь — заказывать заводы на стороне. Должны строить свои, со своим оборудованием. Позволю открыть вам государственную тайну. Скоро газовым шейхом страны станет Василий Тихонович Шибякин. Сынок, покажись людям! — Министр приветливо посмотрел на огромного, широкоплечего Шибякина. — Ученые не закончили еще подсчеты разведанных его экспедицией запасов газа, но единица получается со многими нулями. Так, Юрий Павлович? — это уже вопрос к начальнику главного разведывательного управления.

Лунев, затаивая усмешку, посматривал на Шибякина. Не мог забыть, как главный газовый шейх старался головой высадить брезент в машине. И вдруг услышал, как министр обратился к нему:

— Евгений Никифорович, не обижайся на меня. Решил забрать от тебя Тонкачева. Пусть поработает главным инженером в Медвежьем, согласен?

— Я не против.

— А вы, Тонкачев, как относитесь к моему предложению?

Тонкачев легко поднялся со своего места. Не мог скрыть охватившего волнения.

— Я солдат!

4

Викторенко все никак не мог привыкнуть к мысли, что скоро ему придется покидать Игрим. Уже готов приказ, как сообщил Лунев, о переводе его начальником комплекса в Медвежье. «Ты прошел в „Венеции“ школу, а Медвежье станет твоим университетом!» — убеждал его Лунев: «Может, не стоило соглашаться? Как отнесутся к моему новому назначению хлопцы?» Непросто ему покидать Игрим. Здесь его знают, здесь приняли его в партию. Но именно поэтому он не вправе отказываться от нового назначения. Вероятно, Лунев посчитал, что он будет полезнее в Медвежьем. А кто будет здесь?

Робкий стук в дверь прервал размышления. На пороге стояла Золя Железкина.

— Что это вы в темноте сидите, Иван Спиридонович? А я за журналом. Кинулась записывать, а журнала нет. Спросила у Сулейманова, а он послал к вам.

— Можешь взять! Опять ты стала так размашисто писать, что все цифры разбегаются.

— Что вы, Иван Спиридонович, я стараюсь. А вправду говорят, что вы уходите в Медвежье?

— Кто тебе сказал?

— Из отдела кадров затребовали личные дела, ваше и Сулейманова. Так это правда?

— Кажется. Но ты пока об этом молчи!

Золя вышла из кабинета, крепко прижав к груди журнал.

«Милое солнечко, ты умела выбирать подруг!» — растроганно подумал Викторенко, снова и снова представляя Ларису такой, какой видел в последний раз в этом вот кабинете. «А может, и лучше, что уезжаю отсюда, — уже спокойно подумал Иван. — Видеть не могу сосновый бор. Будь проклят этот пожар!»

Надев овчинный полушубок и нахлобучив поглубже меховую шапку, Викторенко направился к скважинам. Путь неблизкий. Все здесь знакомо. «Решили, значит, Сулейманова ставить, — вспомнил Иван разговор с Железкиной. — Этот дотошный. Все проверит». Утренний мороз не сдавал. Снег скрипел под ногами. В разрывах сероватых облаков выглядывала горбушка красного диска. По приметам, мороз к ночи должен еще усилиться.

Издали увидел первую фонтанную елочку. Арматура ил дутых шаров в самом деле напоминала разлапистую иль, но плечи лапника заменяли отводы труб. Среди хилых кедрачей, согнутых ветрами, каждая фонтанная елочка выглядела диковинным растением, которое готово побороться с любым ураганом.

На шарах пятнами горела ржавчина. Викторенко не мог понять, почему забыл отдать приказание, чтобы покрасили елочки. «До отъезда надо успеть!»

Снова с беспокойством стал думать о новом назначении. Кому-нибудь может показаться, что он делает карьеру. Да он с превеликим удовольствием остался бы на Игриме. Но Лунев слушать об этом не хотел, напирал на него: «Быстрее проходи свои университеты. Тебя передвигаем, но за тобой идут другие».

Как ни странно, после разговора с Луневым подумал об Уренгое. Неужели и туда приведет его дорога, тем более что это недалеко от Медвежьего? За день до звонка Лунева в кабинете Викторенко появились с запиской буровой мастер Глебов и охотник Ядне Ейка.

«Иван, прими первых ласточек из Уренгоя. Шибякин прислал нам своих послов. Если есть лишние шарошки, поделись с соседями. Лунев».

— Значит, прилетели за шарошками?

Охотник успел опередить бурового мастера.

— Тарем, тарем! — охотно подтвердил он и закивал черноволосой головой. Прилетевший ненец был удивительно похож на Сэвтю.

Викторенко едва удержался, чтобы не спросить, не знаком ли Ядне Ейка с Сэвтей, рыбаком из Таза? Смотря на посланцев Шибякина, не мог поверить, чтобы у опытного начальника экспедиции, о котором он наслышался от Лунева, не оказалось запасных долот. Скорее всего он хитрил. Глебов и охотник прилетели вербовать рабочих в Уренгой.

Захотелось больше узнать об открытом месторождении. Оставил даже закладку в книге:

«Медвежье и Уренгойское месторождения относятся к Надымско-Пермской нефтеносной области. Общая мощность осадочного чехла платформенных отложений мезозойского возраста велика — свыше семи тысяч метров. Туда входят горизонты песчаников с газом и газоконденсатом и нефтью в отложениях сеномана, альба и апта… в северной части поднимается Уренгойский вал».

Когда Викторенко шел с уренгойцами в столовую, его остановил Егор Касаткин. Лицо опухшее, глаза красные. Борода растрепана, через всю щеку царапина.

— Подпишите заявление! — сказал сварщик, протягивая измятый лист бумаги. — Увольняюсь!

— Куда лыжи навострил, если не секрет?

— В Медвежье.

— Без характеристики не возьмут.

— У меня шестой разряд. Я мастер — золотые руки.

— Кулаки — это точно!

— Помнишь, инженер?

— Не забыл. Давай подпишу. Детство кончилось? Университеты решил пройти?

— Чего? — Егор Касаткин не скрыл удивления.

— Говорю, университеты хочешь пройти?

— Ты что, сдурел, инженер? Да я сроду не учился, а ты университеты лепишь! Надьку мою и то не затащишь учиться, а меня и подавно. Даешь ты, инженер!

— Заявление подпишу. Но послушай мой совет. Побои твои я не забыл, помню и твоих дружков. Надо было тебя наказать по закону, но я хочу проследить за твоей судьбой. В Таз взял… Ты и там вздумал ловчить… Когда ты образумишься? Годы идут… Если человеком не станешь, не миновать тебе тюрьмы.

— Ладно, начальник. Без твоих советов проживу. Надеюсь, больше не свидимся.

— Как знать. Ты же сам говорил, что земля круглая!

А на следующий день Викторенко стало известно, что и ему предстоит перебираться в Медвежье.

Викторенко про себя повторял прилипчивые слова песни.

Самолет хорошо, Пароход хорошо, А олени лучше!

Неизвестно, почему они вдруг пришли к нему, но он не мог от них отделаться. Прижался лбом к круглому иллюминатору. Вглядывался в землю, прощаясь с Игримом — своей «Венецией». Под крылом показалась заснеженная Сосьва. А он вспомнил полет в Таз. Тогда в ремонтной бригаде были свои хлопцы, верные товарищи. В мороз и пургу они протянули трубу и обеспечили поселок теплом. Сейчас он летел один.

Скоро его мыслями полностью завладело Медвежье. Он старался представить себе встречу с Тонкачевым. И хотя он с главным инженером не сошелся так близко, как с Луневым, верил, что сработаются. Успел убедиться, что Юрий Иванович никогда не пытается подчеркнуть, что он старший по должности и более опытный газовик.

Летчик Ан-2 старательно обходил тяжелые дождевые облака. Когда самолет попадал в них, его подбрасывало вверх, как на раскачивающихся качелях. В молочной белизне пропадала видимость, и сразу терялось реальное представление о времени и скорости полета.

Летели уже четыре часа, а Викторенко все не покидало чувство вины. На аэродроме, во время проводов, собралось много людей. Говорили добрые напутственные слова. Но он заметил и некоторые недобрые взгляды. Кое-кто действительно, наверное, расценивал его отлет как удачу — делает человек карьеру.

Да ведь и Славка Щербицкий накануне, когда устроили провожальное чаепитие, прямо сказал:

— Удачлив ты, командир. Смотри не пожалей, что бросаешь отряд.

— Да мы давно уже все в разбросе, — вступился Завалий. — Тоже дитятко!

Славка обиделся. Утихомирил всех Николай Монетов:

— Что вы петушитесь? И отряд есть. И каждый из нас — отряд. Главное, мы — верные твои друзья, Иван. И мы гордимся тобой. Хороший хлопец нам достался в командиры. Иван, а что же это наши девчата слезы льют? Непорядок.

Юля давно уже украдкой подбирала платком скользящие по щекам градины слез. Золя Железкина тоже комкала в руках мокрый платочек. И когда Викторенко подошел к ним, девушки ткнулись ему в грудь и заревели. Это помогло разрядить грустную обстановку. Посыпались шутки. Договорились, что, если Ивану потребуется помощь, пусть вспомнит об отряде — выручат.

Начальником комплекса, не исполняющим обязанности, а полномочным начальником остался Сулейманов. Кузнецов выкарабкался, но ушел на пенсию. При передаче дел Сулейманов чувствовал себя смущенно. По его мнению, Лавчуков был способнее его и больше соответствовал должности начальника. Но смущение не помешало Сулейманову придирчиво осмотреть хозяйство, вникнуть во все документы. Викторенко был рад, что не ошибся в молодом инженере. В полете Иван пытался вспоминать смешные истории из своей жизни, чтобы заглушить растущую тревогу — самолет уносил его все дальше от обжитых мест.

Полоса тайги внизу внезапно оборвалась перед песчаным берегом. Открылась широкая река с узкими перекатами и старицами. Под стеной леса вода черная, а на стремнине белесой голубизны. «Неужели Пур?» — пристально вглядывался Викторенко.

Летчик сделал круг перед заходом на посадку. Викторенко успел разглядеть на земле скреперы и бульдозеры. Шла укладка бетонной полосы.

Ан-2 встречал Тонкачев. Он выглядел тем же подростком, и вещи на нем были, видимо, из «Детского мира», только шляпа убеждала, что куплена она в магазине для взрослых.

— Здравствуйте, Юрий Иванович! — Викторенко осторожно пожал маленькую руку, боясь расплющить тонкие пальцы.

— С прилетом! Один сын Ивана, второй сам Иван! — Тонкачев озорно улыбнулся. — В сказках досталось Иванушкам. А на деле Иваны не дураки. Похитрее других!

— В сказках они тоже не такие уж дураки, — решил уточнить Викторенко.

— Да? А вы, выходит дело, не только инструкции читаете, а еще и сказки?

— И сказки…

Они оба рассмеялись, и тревога отпустила Викторенко.

— Ковер-самолет быстро домчал?

— Самолет хорошо, а олени лучше! — в тон ответил Викторенко словами из приставшей песни. Не забыл о взлетах и падениях машины в облаках. Неожиданно вспомнил, что слова песни услышал от Ларисы. Она тихонько напевала: «Самолет хорошо, пароход хорошо. А олени лучше!»

«Дорогое ты мое солнечко! Блеснула ярким лучиком и опалила сердце».

В кабинете Тонкачева Викторенко увидел те же самые вещи, что и в Березове. Не вешалке рабочая одежда, защитная каска. Внизу пара резиновых бродней. Для встречи главный инженер переоделся, но не особенно привычно чувствовал себя в костюме.

Тонкачев достал из спецовки блокнот. Присел на край стула, словно предупреждал, что беседа будет короткой.

— Примешь комплекс. Будь повнимательнее. Французы умеют раскрашивать. А приглядишься посерьезнее — много недоделок. Держи блокнот и ручку. Подарок тебе. Месторождение богатое. У меня от цифр вначале голова кружилась. А теперь привык… Понял, что можно наращивать темпы добычи!

Викторенко с напряженным вниманием слушал неторопливый рассказ Тонкачева о делах на каждом комплексе. Время от времени посматривал на висевшую схему. Как бусы, вытянулись один за другим комплексы. Вернулась беспокойная мысль. Не переоценил ли его Лунев? В Игриме он получил готовый комплекс, где все проверено и отлажено не одним годом работы. Показалось, что главный инженер угадал его мысли.

— Иван Спиридонович, тебя решили поставить на третий комплекс, — Тонкачев повернулся и показал рукой на схему. — Первый цех в работе, а второй тебе достраивать. Проследишь за работой строителей и монтажников. Сразу садись за чертежи, постигай науку. Это первый деловой совет.

— Понятно.

— Не торопись. Оборудование поставляют французские фирмы. Я убедился, там тоже великие путаники. А нам, эксплуатационникам, надо каждый болт опробовать руками. — Наклонился к Викторенко и сказал доверительно, как самому близкому человеку: — Мыслишка одна замучила меня. — Рукой провел сверху вниз, будто перечеркивал схему комплекса. — Небольшая реконструкция, и десятый комплекс не придется строить!

Викторенко не сразу понял идею главного инженера.

— Пока воюю с цифрами и бумажками. Готовлю записку для министра. Поддержат — сэкономим миллионы. Французский инженер, естественно, против моего предложения. Поставил условие: если увеличим добычу газа на любой установке, фирма не несет ответственности. Пугает взрывом и пожаром.

— А как начальство?

— Малоземов отмалчивается.

Викторенко подумал, что приказ о его переводе пришелся вовремя. Чтобы в совершенстве знать производство, надо начинать с нуля. Он готов работать слесарем и вместе с монтажниками устанавливать оборудование. Учеба есть учеба.

Тонкачев пригласил Викторенко на ужин. Не успели сесть за стол, как старшая дочь, худенькая, подвижная, вся в отца, поставила на стол большую сковороду с жареными грибами.

— Свежие грибы? Откуда?

— Секрет дочерей!

Из соседней комнаты как по команде вышли три светловолосые девочки. С любопытством разглядывали гостя.

Глава вторая

1

Появление в вагоне-городке нового человека всегда событие, а особенно, если на работу прибыл новый начальник комплекса. В Медвежьем Викторенко поразил всех ростом, худобой и задумчивыми серыми глазами. Задубленное морозом и холодными ветрами лицо выдавало, что он успел пожить на Севере.

По мнению многих, Спиридон, как окрестили Викторенко, «мужик что надо: дело знает, работяг любит, лодырей не терпит». Самого Викторенко не покидало чувство удивления, почему Лунев рекомендовал в Медвежье его, а не кого-то другого.

Месяц за месяцем прошел год.

Из отряда приходили письма. Он узнал, чему очень порадовался, что Гордея, которому он перед отъездом дал рекомендацию в партию, назначили начальником строительного участка. Гордей писал, что по его рисунку начали рубить из бревен профилакторий: «Думаю, обязательно выручит моя фигурная зубастая пила!» Страничка заканчивалась припиской: «Боюсь, что из меня не выйдет начальник. В армии старшина говорил, что каждый командир отделения должен выработать командирский голос! А у меня настоящего, командирского голоса нет, не знаю, прорежется ли вообще!»

Касьян Лебедушкин сообщал, что Юля родила второго сына: «Назвали в твою честь Иваном».

Викторенко тоже писал ребятам:

«Медвежье в самом деле стало для меня „университетами“. В Игриме у нас один комплекс, а в Медвежьем их должно быть десять. А это значит, что в десять раз больше потребуется классных специалистов, не говоря уже о слесарях, сварщиках и операторах».

Викторенко по обыкновению поздно возвращался с комплекса и, подходя к балку, увидел в окне свет. Вошел. За столом сидел Смурый. Увидев Ивана, поднялся, шагнул навстречу.

— Здравствуй, друже! Не обидешься, что без спроса вломился к тебе? Сосед дал ключ. Искал тебя в Игриме, а ты в Медвежьем. Слышал, начальником комплекса назначили тебя?

Викторенко в замешательстве не отвечал. Пытался представить, зачем прилетел Смурый.

— Здравствуй! Вломился так вломился! — сказал Иван без особой радости.

— Не рад, что я приехал?

— Сказать по правде: вроде рад и не рад!

— Давай забудем старое, — быстро выпалил Смурый. Рассказал, что год проработал в Шебелинке, потом перебрался в Харьков в научно-исследовательский институт. — Ты понимаешь, в институте толком не знают, где Западная Сибирь. Заела меня обида. Подбросил идейку, а меня в штыки. По плану такой темы нет, посоветовали не соваться. Поссорился — и тикать!

Во время сбивчивого рассказа Смурого Викторенко то и дело ловил себя на мысли, что товарищ что-то недоговаривал. Золотое кольцо на руке подсказало, что Анатолий женился. Отнесся к этому Иван совершенно спокойно.

— Ты один живешь? — спросил Анатолий.

— Пока один.

— А я ведь женился, — с вызовом сказал Смурый. — На Асе. Сюда хотела со мной лететь. Но я не взял. Чего доброго отобьешь. Она и так призналась, что ты ей всегда нравился. А сейчас вообще стал для нее героем. Видишь, как бывает? Ты нравился, а за меня замуж вышла!

— А я и не знал, что нравлюсь!

— Решил податься к тебе. Помнишь, как мы хорошо с тобой жили вместе? Сколько у нас было разных планов? Ты ведь хотел автоматизировать производство. Не забыл?

— Не забыл! — Викторенко пожалел товарища, но Смурый приехал слишком поздно. Старую дружбу не восстановить. Разбитый глечек не склеивают!

— Ты ложись, Анатолий, а я еще посижу. — Викторенко по старой студенческой привычке навернул на настольную лампу газету, и сразу половина комнаты потонула в темноте.

— Малюешь?

— Есть трохи!

Смурый подошел к кульману. Принялся рассматривать готовый чертеж, обкусывал заусенцы на пальцах.

Викторенко почувствовал, что работать спокойно не сможет. Чужое дыхание обжигало затылок.

— Есть другое решение, — сказал Смурый, затаивая улыбку. Взял карандаш, перенес автомат ближе к абсорберу.

— Критиковать всегда легче, — сказал нетерпеливо Викторенко. Он не хотел объяснять, что переиграл все варианты. За чертежами проведены десятки бессонных ночей, а расчетами исписан не один блокнот. — Давай — спать. Утро вечера мудренее!

— А ты не терпишь критику!

— Критика должна быть разумной.

— Ну как знаешь, — обиженно протянул Смурый. — Не собираешься в Уренгой?

— Работы и здесь выше головы. Пора спать. Завтра мне на работу! — Викторенко лег, но сон не брал его. Ворочался с одного бока на другой. Смурый из праздного, любопытства спросил об Уренгое, а для него новое месторождение может стать еще одним «университетом». Впрочем, как решит начальство.

А может, и для Анатолия Уренгой не просто любопытство. Только он сам, без начальства, решает свою судьбу.

Викторенко перебирал разговор с Анатолием: почему он ни словом не обмолвился о матери? Неужели ни разу не зашел к ней? Вспомнил последнее письмо из Андреевки. Мать писала, что деньги получила, но никого не могла нанять для ремонта хаты, а хитрую лисицу, которая каждый день таскала по одному цыпленку, выследил сын соседа.

«Милая мама, ты вправе обижаться на непутевого сына. Приеду и сам займусь твоей хатой. И не деньги приковали меня к Северу, как судачит соседка, а клятая работа захватила целиком».

В вахтовом автобусе вместе с Викторенко утром на стройку отправился и Смурый. Перед выходом из балка он еще раз посмотрел на чертеж. Жирный крест мягкого карандаша больно резанул. «Критика должна быть разумной!» Спасибо Ивану за его спартанскую выдержку. Почувствовал запоздалое угрызение совести: бросил товарища в разгар работы. Захочет ли Иван теперь работать с ним?

Они молча начали обход цехов. Смурый внимательно приглядывался к агрегатам и приборам. Вел себя не как посторонний наблюдатель, а как настоящий хозяин производства. Старался разобраться в оборудовании без чужой подсказки.

— Я поднимусь к диспетчеру, — сказал Викторенко. — Пойдешь со мной?

— Поброжу здесь еще.

На лестнице Викторенко обратил внимание на сутуловатую фигуру в ватнике. Спускавшийся человек показался знакомым. Широким блином светилось лицо. Маленькие глазки, затененные рыжими бровями, смотрели затравленно.

— Вот и встретились, Егор Касаткин. Не ошибся ты — земля действительно круглая.

— В самом деле круглая, — сварщик испуганно дернул головой.

2

Лунев, назначенный вместо Малоземова начальником областного управления по добыче газа, вызвал Викторенко в Игрим для встречи комсомольского отряда. Иван обрадовался — несколько дней не будет видеть Смурого. И вот он снова шагал по широкой улице своей «Венеции». Казалось, под ногами тот Hie самый скрипучий снег, тот же знакомый, хорошо изученный поселок с теми же самыми чахлыми березками. Но навстречу, будто обгоняя друг друга, спешили новые двухэтажные дома.

Иван без труда угадывал работу Гордея Завалия и его бригады. Что ни дом, то свои крылечки. У одного спущенные резные полотенца и такие же фасонистые наличники на окнах. У других застекленные тамбурочки с острыми крышами. Под каждой на цепях висит большой фонарь. Выкрашенные масляной краской в яркие, броские тона, дома как будто улыбались, поблескивая рядами протертых окон.

Тепло красок скрашивало хмурый день. Невольно забывалось, что черные тучи сократили и без того короткий зимний декабрьский день.

Викторенко никого не предупредил о прилете: хотелось походить одному. Каждый дом, березка по-своему напоминали: здесь он жил, работал. Здесь состоялось его знакомство с новой землей, ее открытие. Но разве только его одного? Всего отряда, каждого парня в отдельности. Сейчас он мог признаться, что соскучился но ним. Письма письмами, но они никогда не заменят живого общения и удивительной теплоты встречи.

Иван минуту помедлил и размеренным шагом направился к реке. Пройдя всю длинную улицу, остановился перед высокими сугробами. Долго смотрел напряженно в сторону бывшего пожарища. Стоило ему на секунду смежить веки — выступали слезы. Показалось: перед ним Лариса. Вышла незаметно легкой походкой, живая, счастливая. Украдкой прижала палец к губам и тихо прошептала: «В воскресенье! Ты слышишь, в воскресенье!»

Нетерпеливо шагнул к сугробам. За сугробами оказалась продутая, ровная полоса. На твердом насте заметил следы. Они заставили его поверить, что минуту назад стояла Лариса и теперь манит его за собой. Шагнул в след валенками и, проминая наст своей тяжестью, убедился, что это следы женщины.

Викторенко не знал, что до метели на пожарище ходила Золя Железкина. Она так и не примирилась с нелепой смертью подруги.

Узкая полоска скоро кончилась, снова взметнулись высокие сугробы. На их вершинах волчками кружился взвихренный снег. Новая преграда не остановила Викторенко. Он долго еще торил целину, сбивал сугробы, пока не выбился из сил. Повернул в сторону жилья — и почудился голос: «В воскресенье! Ты слышишь, в воскресенье!» Он заторопился к лесной тропе, споткнулся и упал, не в состоянии отдышаться.

В поселок Викторенко возвращался угнетенный. Напрасно он думал, что время снимет сердечную боль. Ругал себя за нерешительность, за то, что не уберег любимую.

Неожиданно оказался перед знакомым теремком. Высокая острая крыша, как сабля, рассекала снежный намет пополам. Крыша не давила, крыльцо с резными балясинами казалось невесомым, а окна гармонично вписывались и размер сруба.

Викторенко представил, как встретит его Юля Зимница, теперь уже Лебедушкина, он наконец увидит их карапузов. В письмах Юля не могла нахвалиться малышами. Но каково было его разочарование, когда дверь оказалась закрытой.

Стал думать, к кому бы направиться, чтобы обсушиться и согреться. Вспомнил, что стоит перед домом, где получил комнату Виктор Свистунов. Но и здесь хозяина не оказалось.

— Иван Спиридонович, вы Свистуновым не стучите, — из соседней двери выглянула соседка. — Ни Виктора, ни Тоси нет дома. Сейчас все комсомольцы в колготе.

— В чем, в чем?

— Ну делом заняты! — Женщина о удивлением посмотрела на Викторенко. — Отряд должны встречать. Комсомольцы летят к нам!

Ну, конечно же, его хлопцы готовятся к встрече. Их отряд был первым. А сейчас спешат другие парни, вчерашние школьники и пэтэушники, чтобы включиться в настоящую работу.

— Иван Спиридонович, — окликнула женщина. — Посидите минуту, пока я в магазин сбегаю. Хлеб у меня кончился. — Она смущенно улыбнулась. — Как под наседку, волокут мне своих крикунов при нужде. Кормить время подошло, кинулась, а у меня хлеба ни крошки.

— А Лебедушкины тоже оставили своих мальчуганов?

— Старшего Юля с собой прихватила. А младшенький с моими погодками колготится. Ванечка — шустрый топотун.

Викторенко разделся, вошел в комнату и почувствовал себя Гулливером. Не знал, где ступить, чтобы не раздавить разбросанные всюду игрушки. Малыши с интересом поглядывали на незнакомого дядю, а лупоглазый карапуз в синих ползунках заревел.

Викторенко в смятении посмотрел на карапуза. Потом осторожно подхватил его на руки. Малыш затих, прижался горячим тельцем. А его маленькие ручки, перетянутые в запястьях, принялись обследовать дядин костюм.

И другие малыши расхрабрились. Со всех сторон окружили незнакомца, а самые смелые пытались вскарабкаться к нему на колени. Викторенко, не зная, чем занять ребятишек, по очереди подносил к каждому свои часы, давая послушать. Ребятишки весело смеялись. Взрослый дядя вспомнил, как умел гудеть паровозом. Сложил ладони, и в комнате раздался паровозный гудок. Он опустился на колени и пополз по ворсистому ковру. Малыши без приглашения поползли следом, весело вскрикивая.

Женщина вернулась с хлебом, когда игра была в полном разгаре, но теперь Викторенко изображал вертолет, громко гудел, вертелся на одном месте, вытянув длинные руки по сторонам, как лопасти несущего винта.

— Не плакали тут без меня? — спросила женщина ребятишек.

— Не-ет.

Выйдя на улицу, Викторенко оторопело остановился. В первый момент даже показалось, что он на новой улице. На домах появились полотнища с призывными словами: «Добро пожаловать!» Открыл дверь в крайний дом и сразу понял, что именно здесь готовятся к встрече.

Громкие голоса привлекли его внимание, и он вошел в комнату.

— Иван Спиридонович! — навстречу бросилась оживленная Юля. — Здравствуйте, Иван Спиридонович! — протягивала вперед руки. Глаза блестели. — А мы вас завтра ждали. Нам из обкома звонили. Сказали, что вы приедете встречать отряд.

— Чую, кто-то здесь басит, — сказал, горячо обнимая Викторенко, Касьян. — Здравствуй, друже Иван. Слышал, комсомольцы к нам едут? Правда, основной отряд не к нам. Теперь ведь ударная стройка — Уренгой. Но и мы ждем.

Снова в комнате появилась Юля, ведя за руку малыша.

— Наш старший, — с гордостью сказала она, обращаясь к Викторенко.

— Хорош, — в тон ей ответил Иван, здороваясь за руку с мальчуганом. — А я и с младшим уже познакомился.

— У Марии Ивановны были? Вот здорово, — воскликнула Юля, а потом ласково спросила: — Не завидно?

— Завидно, — согласился Иван.

— Иван, — вмешался в разговор Касьян. — Приедут ребята, организуем чаепитие за круглым столом. Молодым передадим традицию. Да и сами посидим. Кто знает, когда придется еще встретиться. А сегодня ты наш гость.

Глава третья

1

Калерия Сергеевна Дудолатова удивилась, когда письмо от неизвестного адресата догнало ее в Уренгойской экспедиции. Белый конверт из плотной бумаги не принадлежал к почтовым и был скорее всего служебным, и это вызывало любопытство и тревогу. Калерия вертела в руках конверт, стараясь разобраться в набитых черных штемпелях. Сначала подумала, что письмо переслали ее дальние родственницы — две старушки из Свердловска, которые иногда сообщала ей о себе. Потом вспомнила свою соседку по московской квартире, пунктуально разбирающую ее корреспонденцию. В конверте оказалось приглашение от Академии наук принять участие в ежегодных чтениях, посвященных памяти Ивана Михайловича Губкина.

Калерия Сергеевна нервно заходила по тесной комнате гостиницы.

Было что-то символическое, что приглашение на чтения она получила именно в Уренгое, где открыто новое месторождение. Еще в Москве она посчитала за большое счастье, что ее включили в состав правительственной комиссии по приему месторождения, куда входили ученые, представитель Совета Министров, первый секретарь обкома.

Докладывал Шибякин. От его высоченной фигуры, как будто вырубленной из лиственницы, веяло неукротимой силой. Он сразу подкупил собравшихся удивительной простотой. Не стесняясь, перечислял все неудачи, пустые скважины. Полная искренность начальника экспедиции помогла членам комиссии понять, что успех не пришел случайно, а потребовался десятилетний самоотверженный труд в краю непроходимых болот за Пуром.

Мысли снова вернулись к письму. Почему ее пригласили выступить на чтениях? Она лишь практик, ее работа в поле или на комплексе.

На Губкинских чтениях речь будет идти о творческом наследии ученого. Но для нее Иван Михайлович прежде всего человек. Она обязана рассказать о его душевной доброте и щедрости. Как ей кажется, в последнее время утрачено чувство доброты друг к другу. Стараются объяснить это атомным веком и большой занятостью. Это лишь оправдание своего равнодушия!

Кем она была для академика, глупая фабричная девчонка? А он зажигал ее огнем знаний, лепил из нее нового человека революции. Ее захлестнули далекие воспоминания.

«Милая Калерия, на дворе зима, а вы изволите вышагивать в резиновых баретках, — остановил ее в коридоре горной академии Иван Михайлович. — Никуда это не годится. Ноги простудите. Ревматизм еще успеете заработать в экспедициях. Не торопите события. Держите деньги на туфли!»

«Я сама заработаю!»

«Вот и хорошо. — Академик широко улыбнулся, поблескивая стеклами очков. Его крестьянское лицо показалось ей рассерженным. — Считайте, что я оформил вас уборщицей. Ваш третий этаж. Сегодня же получите аванс в бухгалтерии».

Калерия Сергеевна пожалела, что не записывала разговоры. Надеялась на память. После окончания горной академии ей не один раз приходилось встречаться с ученым. В Чусовских Городках, в Губахе и Ишимбае. Сейчас любая бы ее запись пригодилась. Старалась представить, в каком углу ее московской квартиры стопка с пикетажными книжками первых экспедиций. Квартира всегда напоминала полевую палатку, где вещи сложены второпях для следующей перебазировки. Рядом с книжным шкафом в чехле спальный мешок. Стоят юфтевые сапоги с высокими голенищами.

Несколько дней то пурга, то проливной дождь. Сейчас идет дождь со снегом. Калерия Сергеевна не удержалась от вздоха. Видно, снова сегодня не удастся улететь. Пять дней группу москвичей регулярно вывозят на аэродром, и полеты отменяются из-за непогоды.

Ожидание всегда утомительно. Так случилось и в этот день. Появился в гостинице озабоченный Шибякин. С ним ненец — охотник Ядне Ейка. Он успел со всеми перезнакомиться и не один раз вечерами рассказывал об охоте, добытых соболях, белках и песцах. Не забывал расхваливать своего Тяпу.

— Звонил на аэродром, — сказал Шибякин, стараясь обрадовать отлетающих. Приказали ждать. Есть надежда, что улетите.

— Ядне Ейка, хотите, возьмем вас в Москву? — сказал представитель Совета Министров, втягивая охотника в разговор.

— Тарем, тарем. Хорошо, ладно, — закивал черноволосой головой ненец.

— Не полетит, — сказал Шибякин. — Летчики не раз предлагали, а он отказывается.

— Тарем, тарем!

— Богата ваша земля. Газ открыли, — продолжал представитель. — Вы рады?

— Однако, шибко глухарей пугаете, лосей. Далеко на охоту ходить!

— Правильно, — сказал задумчиво Шибякин и потер рукой по колючему подбородку. Загородил собой низкорослого охотника. — Глухарей распугали, сохатые ушли. Пора задуматься, как мы ведем себя на земле! Что будет дальше, если сейчас по чернотропу охотник уходит за зверем от фактории за сто километров? Кто виновен в пожарах? Снова мы. Есть и моя личная вина. Перед краем. Может быть, слышали, как построили аэродром на Пуре? Два стада оленей копытами выбивали снег на реке. Я тогда превысил власть! И никто меня не остановил. Один только бригадир-оленевод осудил мой поступок.

— Василий Тихонович, почему это вы заговорили об этом сейчас? — удивленно спросил профессор, вскидывая вверх седые брови.

— Не сразу дошел своим умом, что земля требует защиты!

— Василий Тихонович, при любом наступлении планируются потери, — покровительственно произнес профессор.

— Но в каких размерах!

— Придется примирить вас, — сказал представитель Совета Министров. — Нас в равной степени интересует открытое месторождение и охрана земли. Должен сообщить, готовится специальное постановление о защите природы. Это станет государственным делом. Василий Тихонович, вы здесь хозяин, и от вас в первую очередь надо ждать решительных действий!

— Душевно рад. Но не представляю, как жить без тракторов.

— Опять плохо!

— Да, плохо. Вертолеты и самолеты не в состоянии перебросить все грузы. Дирижабли нужны!

— Василий Тихонович, вы еще и фантазер, — засмеялась Калерия Сергеевна. — Какие дирижабли?

— А что? Почему бы и нет? Трактора, к сожалению, рвут ягель и уничтожают землю!

Шибякин все больше нравился Калерии Сергеевне. Его беспокоит земля, жизнь охотника и дела оленеводов. Он чувствует себя в ответе за поведение трактористов, буровиков, летчиков. Очень интересный человек! Была бы помоложе — влюбилась! Шибякин уговорил ее выступить перед молодыми специалистами. Оказалось, что геологи и буровики не представляли, как работали в первые годы Советской власти. Жаль, что в стране нет музея труда. Он должен быть, чтобы можно было сравнивать первые станки, машины с последними моделями. Без этого нельзя понять, как мы добивались успеха. В ее время буровиков узнавали по отрезанным рукам. На буровом станке «Лампус» стояли две катушки: одна опасная, вторая безопасная — для намотки пенькового каната. Зазевался буровик во время свертывания труб, и канатом с опасной катушки отрезало руку. Долго она думала, как обезопасить рабочих. Потеряла сон, перечертила ворох бумаги, но своего добилась.

«Наша Калерия мозговитая деваха!» — одобрительно заговорили рабочие на буровой. А потом ее нововведение распространилось по всей стране.

«Башковитая Калерия, соображайте, о чем вам лучше всего рассказать в академии, — сказала она себе. — Пожалуй, и о Шибякине, о его фанатической одержимости. Он не был учеником Губкина, но верный продолжатель его дела! А может, и о том молодом инженере, с которым впервые столкнулась в Шебелинке, а потом вновь познакомилась здесь». Присела к столу и принялась торопливо писать. За работой скоро забыла о непогоде, о предстоящем отлете из Уренгоя. Карандаш проворно бегал по бумаге, и память возвращала ей все новые и новые забытые встречи с ученым.

2

Викторенко с трудом привыкал, что в балке он не один. Начали надоедать завистливые рассказы Анатолия. Выходило, что два года Смурый сначала в Шебелинке, а потом в Харькове, в научно-исследовательском институте, только тем и занимался, что замечал ошибки и промахи своих начальников. Ссылаясь на то, что из-за погодных условий создалось тяжелое положение на производстве, Иван стал ночевать в своем рабочем кабинете. После недельного отсутствия ввалился в балок злой, издерганный.

— Кончилось чрезвычайное положение? — спросил Смурый.

— Не кончилось, — Викторенко с трудом сдержался, чтобы не выговорить Смурому все, что он о нем думает. Оператором работать отказался, неизвестно, чего добивается. — Метанол у нас на исходе!

— И что из того?

— Хочу тебя послать. Все равно пока без дела сидишь.

— Надоел?

— Не знаю.

— Другой работы мне не нашел?

— Не о работе сейчас разговор. Просто прошу, чтобы выручил. Послать некого.

— Толкачом буду?

— Считай, что так. Все лучше, чем сидеть без дела! Документы утром оформим.

— Если ты так за меня решил, поеду. — Смурый хитро улыбнулся. — Пока не забыл, тебе письмо. Не обижайся, что прочитал. Зинка Широкова пишет. Помнишь ее? Тоже признает, что ты гений. А для меня сойдет роль толкача!

Викторенко нетерпеливо посмотрел на приятеля. Никогда еще Анатолий не был ему так неприятен. Неужели снова зависть заела его? Но кого он собрался винить? Сам же сбежал, сам испортил себе биографию. Как ни суди, а дезертир. Отряд бросил!

Развернул листок и начал читать. С трудом разбирал чужой почерк:

«Здравствуй, дорогой Иван!

Знаю, мое письмо удивит тебя. Я столько наслышалась о твоих успехах, что долго думала, писать тебе или не писать, и вот решилась. Стыдно забывать старых друзей. Знай, я всегда верила в твой талант. Коротко о себе. Работаю в научно-исследовательском институте, куда ты не захотел идти. Фирма солидная. Мне предложили выбрать тему для кандидатской. В твоем дипломном проекте была интересная идея. Если не возражаешь, я хочу взять ее за основу и развить. Когда я рассказала папе, что ты отказался работать в институте, он выругал тебя. Сказал, что ты могильщик и сам зарыл свой талант в землю. По его словам, у тебя голова теоретика. О себе я не могу этого сказать. Мне нужна чья-то подсказка. Может, со временем вымучаю кандидатскую.

Иван, я на тебя обижена. Хочу знать, друг ты мне или не друг? Так что скорее отвечай. Будешь в Харькове, обязательно заходи. Смотаемся куда-нибудь. Сейчас у нас на гастролях московская оперетта. Мои знакомые совершенно без ума от Шмыги. Я тоже успела в нее влюбиться.

Зина».

— Прочитал, гений?

— Хватит ерничать. Не пойму, на кого ты зол? Зачем ты ехал? Или ты что-то утаиваешь от меня? Тебе предлагают работу — ты отказываешься. Не тунеядец же ты — месяц не работаешь. Или у тебя научная командировка?

— Иван, Зиночке ты тоже будешь говорить такие слова, когда она приедет к тебе за идеями?

— Так ты, значит, за идеями приехал? — нетерпеливо сказал Викторенко. — Ну вот что — это дело твое. Сейчас меня интересует: за метанолом поедешь?

— Когда друг просит, как не поехать.

Утром повалил густой снег, и белые облака проглатывали стоящие лиственницы и кедрачи.

Водитель самоходки чудом находил дорогу между деревьями, но боялся разогнать машину и едва полз на первой скорости.

Прижавшись тесно друг к другу, под брезентом сидели Викторенко и Смурый.

Смурый держал в руках полевую сумку с документами и доверенностью на получение метанола. Радовался, что Иван вызвался проводить его до аэродрома, объяснить летчику важность задания. Анатолий не понимал, почему он вдруг вчера сорвался, вел себя как последний мальчишка. Чего он в самом деле хочет? В Шебелинке не понравилось, из научно-исследовательского института уволился. Да, уволился. Никакой командировки у него нет. «Белая булочка» — Анатолий вспомнил студенческое прозвище Широковой — хоть на чужих подсказках, но станет кандидатом наук. Науку вперед она не двинет, но повышенный оклад ей гарантирован. При разговоре не забудет вставлять: «Папа у меня профессор, мама кандидат… я тоже кандидат наук». А он? Завидовал целеустремленности друга. Иван упорно бьется над автоматизацией процесса добычи газа. Может быть, не все ему удастся, но ведь бьется же!

Потянуло извиниться перед товарищем, но испугался, что Иван его не поймет. Посчитает это очередной уловкой. Позволил себе лишь слегка пожать Ивану руку.

Викторенко сразу ответил. Хотел он верить, что товарищ его понимает.

В белом облаке шофер налетел на дерево. После столкновения с дерева обрушился снег и тяжелым грузом ударил по брезенту.

— Заснул? — окликнул Викторенко шофера.

— Погнали в такую коловерть. Зря едем, самолеты не будут летать.

— Будут, не будут, не твое дело, — резко оборвал Викторенко. — Мы должны быть на аэродроме.

И снова машина рыскала в белой мгле, срезая скошенным носом высокие сугробы. Острые зубья гусениц рвали снег.

— Иван, а, пожалуй, шофер прав, — сказал озабоченно Смурый. — Мы с тобой как в консервной банке. Если не разобьемся, считай за счастье.

— Факт, на что-нибудь напоремся! — поддакнул с тревогой шофер. — Болтаемся в молоке. Если бы не царапались за землю, поверил, что летим по воздуху!

— Жми вперед, летчик. Кто прав, кто виноват, время покажет. Взлетит цех — виновного сразу найдут.

В белой мгле было потеряно представление о времени. Снова раздался удар, и вездеход остановился. Шофер радостно приплясывал, выскочив из машины. И хотя его голос относило ветром, пассажиры сумели разобрать:

— Мать честная. В стенку аэровокзала врезали!

В тесном здании аэровокзала никто не обратил внимания, когда хлопнула набухшая от сырости дверь и в вихрях летящего снега ввалились шофер, Викторенко и Смурый.

Кто-то простуженным голосом спросил:

— Метет?

— Света божьего не видно! — сказал торопливо шофер, удивляясь, как ему удалось отыскать аэровокзал, а не плутать по тундре.

— Я же говорил, что аэродром закрыт! — сказал недовольным голосом Смурый.

— Для кого и закрыт, а санитарный самолет выпустят. Нам же не в Москву надо. А до Лабытнанги доберемся. Устраивайся, а я отправлюсь искать летчиков.

Смурый с шофером скоро согрелись и уснули на лавке. Рядом разговаривали, смеялись, но громкие голоса на в состоянии были разбудить спящих.

Выходя из диспетчерской, где Викторенко узнал, что грузовой самолет Ан-24 еще не прилетел, он столкнулся с женщиной. Теплый оренбургский платок наполовину закрывал ее лицо. Когда женщина вскинула глаза, он сразу узнал ее.

— Калерия Сергеевна?

— Неужели вы, Викторенко?

— Я, собственной персоной!

— Должна заметить, что вы еще подросли!

— А как же иначе! — Викторенко шагнул к спящим и растолкал Смурого: — Анатолий, побачь, кто здесь? Калерия Сергеевна!

Смурый спросонок не сразу смог разобраться, что произошло. Роняя голову, продолжал спать.

— Вы прилетели к нам в Медвежье? — спросил Викторенко.

— Выбираемся из Уренгоя. Пять дней там ждали вылета. Теперь здесь три дня сидим. А вы, как всегда, вместе? — сказала Калерия Сергеевна. — Идемте, я вас познакомлю с Шибякиным. Начальник Уренгойской экспедиции.

— Калерия Сергеевна, я писал вам… — сказал Викторенко.

— Я тоже, — добавил Смурый.

— Да, да, вспоминаю… Признаться, мальчики, замоталась бабка. Из одной командировки в другую. Забыла о своей камералке в Москве. Сколько мы не виделись? Год? Два?

— Скоро будет пять, — сказал Смурый. — Мы ведь прибыли с первым комсомольским отрядом в Игрим.

— Идемте, а то Шибякин меня заждался. Василий Тихонович настоящий рыцарь. Замучился с нами. В группе все собрались далеко не молоденькие. Каждый требует к себе уважения и заботы.

Калерия Сергеевна прошла в глубь зала, где скамейки отгораживал угол.

— Василий Тихонович, хочу вас познакомить с моими молодыми друзьями. Иван Викторенко и Анатолий Смурый. Представьте, познакомились в Шебелинке, а встретились в Надыме!

— Очень рад, — сказал Шибякин. — Лунев мне рассказывал о вас, Викторенко.

— Вот как! — воскликнула Калерия Сергеевна. — Кстати, Викторенко, где вы сейчас работаете?

— Иван — начальник комплекса, — вмешался в разговор Смурый.

— Скажи ты! — улыбнулась приветливо Калерия Сергеевна. — Но хоть и начальником стал, не забывай писать сварливой старухе.

— Не наговаривайте на себя! — сказал с обидой Викторенко.

— Ну ладно, ладно, вы так и не доложили, куда собираетесь лететь? — пытливо спросила Калерия Сергеевна.

— Лететь Анатолий должен. У нас на исходе метанол.

— Постоянная история, — заметил Шибякин. — Придется насидеться вашему товарищу. Я уж предлагал московским ученым зачислить их в штат экспедиции, — весело продолжал Шибякин. — За неделю набежали бы денежки!

— Куда уж там, — оживилась Калерия Сергеевна. — А вот Викторенко, пожалуй, скоро придется перебираться к вам в Уренгой. Как думаете, Василий Тихонович?

3

Викторенко безошибочно научился определять температуру за окнами своей комнаты: нарос на стенах мохнатый иней — тридцать градусов на улице; загудела печка с надрывом — завьюжила метель.

За работой не заметил, как после зимы промчалось короткое лето, а потом и осень, расцвеченная золотыми листочками на стелющихся березках и ивках. И снова вернулась зима.

Смурый работал в объединении начальником производственного отдела. Часто звонил Викторенко, и голос его с каждым днем становился все более властным. Интересно, догадывался ли Анатолий, что это Викторенко настоятельно рекомендовал его в объединение: все-таки Смурый был опытный и грамотный инженер.

После очередного звонка Викторенко подумал, что плохо знал своего бывшего друга. Он не может забыть, что ездил за метанолом простым толкачом. И сейчас упорно подчеркивает свое служебное положение — начальственное по отношению к нему, Викторенко.

По утрам около вахтового автобуса собиралась очередная группа рабочих. Викторенко нравились утренние встречи. По дороге удавалось решить многие производственные вопросы, а самое главное — в поездках он еще больше сближался с коллективом.

Выйдя первым из вахтового автобуса, Викторенко залюбовался северным сиянием. Разноцветные полосы дугой замыкали небосвод, переходя одна в другую. Не теряя яркости, вдруг распадались, и небо расцвечивалось синими, золотистыми, красными огнями или отливало нежной голубизной.

В кабинете Викторенко долго растирал замерзшие руки. Скосив глаза, посмотрел на телефон. При одном воспоминании о том, что надо звонить Смурому, по скулам заходили желваки.

Успокоил приход оператора. Черноволосая девушка с закрученной в пучок косой перед сдачей смены принесла журнал с записями по добыче газа.

Викторенко, просматривая цифры за каждый час работы, пытался представить поведение скважин.

В дверь осторожно постучали. Викторенко оторвался от журнала, охотно пригласил:

— Входите! — Посмотрел на операторшу и приветливо закончил: — Счастливо отдохнуть!

В кабинет вошел высокий узкоплечий мужчина. Уши пыжиковой шапки опущены, тесемки туго завязаны под бородой, кенгуровый воротник серого пальто поднят. Притопывая валенками, незнакомец старался согреться. Встретился глазами с Викторенко и удовлетворенно закивал головой, приветливо улыбаясь.

Из-за спины мужчины вышла маленькая кареглазая женщина, тоже в пыжиковой шапке, повязанная сверху оренбургским платком.

Мужчина, развязав тесемки шапки, быстро заговорил, потирая рукой щеку. Женщина старательно переводила:

— Товарищ Викторенко, месье Мишель Перра, как вы, вероятно, знаете, представляет французскую фирму, поставлявшую оборудование для всех комплексов. Мишель Перра получил сегодня большое удовольствие. Он первый раз в жизни видел северное сияние. В Париже он будет с восторгом рассказывать о великолепном фейерверке огней. Мишель Перра рад, что ему предоставляется возможность познакомиться с талантливым руководителем.

— Скажите Мишелю де Перра, что мы зажгли северное сияние в его честь. А меня он перехвалил. Заслуги мои куда скромнее.

— Нет, нет, — отрицательно закивал головой французский инженер и быстро сказал что-то переводчице, жестикулируя руками.

— Мишель Перра сказал, что месье Викторенко умеет шутить. Большая честь, когда зажигают северное сияние. Но Мишель Перра не аристократ. Вы ему сделали комплимент. В его фамилии нет приставки «де».

— Оноре де Бальзак, — вспомнил Викторенко.

— Нет, нет, — снова отрицательно покрутил головой представитель фирмы. — Бальзак хотел стать аристократом. Мечтал. Сам себе присвоил приставку «де», не имея на то никакого права.

Маленькая кареглазая женщина продолжала переводить:

— Товарищ Викторенко, мне приятно, что вы знаете Бальзака. Мишель Перра читал Льва Толстого, Ивана Тургенева. Понравился ему «Тихий Дон». Михаил Шолохов большой психолог и романист.

— Я тоже люблю французскую литературу, — сказал Викторенко и внимательно посмотрел на французского инженера. — Почему вы стоите? Прошу садиться.

— Мишель Перра благодарит за гостеприимство. Он говорит, что из любви к вам, русским, приехал помогать строить в Медвежьем комплексы. А виноват в этом Михаил Шолохов. Он открыл ему Россию и заставил полюбить. А здесь Мишель Перра увидел настоящую Сибирь. В Тюменской области познакомился с увлеченными, одержимыми людьми. В восторге от вашей охоты. А какие у вас морозы? Мишель Перра три раза отмораживал уши. Уши, как известно, нужны всегда, чтобы поддерживать поля шляпы!

— Да, уши надо беречь! — улыбнулся Викторенко. — А тем более что еще не достроен второй цех. Ради этого Мишель Перра должен беречь здоровье!

— О да, мы строим вместе, — согласился французский инженер. — Мне нравятся ваши рабочие. Я охотно бы пригласил каждого на работу в нашу фирму. Мы работаем по контрактам. Мишель Перра побывал в Италии, Австралии, Индонезии, Иране, Судане и Марокко.

— У нас в стране много строек, а хороших специалистов нам самим не хватает.

— Знаю, знаю. Можно курить? — спросил инженер, отыскивая пепельницу.

— Надо спросить у женщины!

— О, Тата курит больше, чем я, — засмеялся французский инженер. — Как говорят, она заядлый курильщик. Товарищ Викторенко, как я говорю по-русски?

— Вполне сносно.

— Тогда я перестану брать у Татьяны уроки. — Мишель Перра посмотрел весело на переводчицу и перешел на родной язык. — Товарищ Викторенко, вы слышали о проекте Тонкачева? Может быть, я не так выразился? Сказать точнее, об одной идее Юрия Ивановича?

— Да! Слышал.

— Главный инженер Тонкачев, несмотря на контракт с нашей фирмой, хочет отказаться от постройки десятого комплекса. Уверяет, что девятый при небольшой реконструкции возьмет на себя работу и десятого. Как у вас в газетах пишут: «Пересмотрев свои возможности». А здесь таких возможностей нет. Каждый комплекс должен давать запланированное количество газа. Надо строить десятый комплекс. Эксперимент в данном случае неуместен. Я как инженер, ставлю вас в известность, что фирма не будет отвечать за последствия. Надеюсь, вы с большим опытом работы правильно оцените мое заявление. Я хочу предостеречь от возможного взрыва и пожара.

— У Юрия Ивановича тоже большой опыт работы. И очень светлая и ясная голова.

— Вы дипломат, Иван Спиридонович. Я очень ценю талант инженера Тонкачева, но моя фирма против экспериментов. — Перра что-то быстро сказал переводчице.

— Мишель Перра просит, чтобы я особенно подчеркнула слово «эксперимент», — сказала переводчица. — Он заявляет, что фирма снимает с себя всяческую ответственность. Вся ответственность должна лечь на Тонкачева.

— Скажите Мишелю Перра, что я слышал, будто договор на строительство десятого комплекса с фирмой еще не заключен.

— Да, — перевела ответ переводчица. — Договора еще нет, а шли предварительные переговоры. Мишель Перра считает, что большая вина в этом главного инженера Тонкачева. Он просит данное заявление оформить протоколом или соответствующим документом.

Викторенко ничего не ответил. Достал из пачки французскую сигарету и размял в пальцах. Принюхиваясь к сладковатому запаху табака, медленно прошелся по кабинету. Мишель Перра без приставки «де» не такой простой, как хочет казаться. Если Юрию Ивановичу удастся осуществить свой проект — это прямая выгода государству! Он остановился перед схемой развития Медвежьего. Как на цепочке нанизаны один комплекс за другим.

— Я не вижу причины для беспокойства. В проекте предусмотрена постройка десяти комплексов.

— Я знал, что вы поймете меня. Фирма уже начала заказывать оборудование для строительства десятого комплекса. Мне был неприятен разговор с инженером Тонкачевым. К чему эксперимент, когда должен быть договор на строительство? — Дрожь в голосе выдала волнение, и инженер снова перешел на родной язык.

— Товарищ Викторенко, посмотрите еще раз на схему. Видите, как красиво расположились объекты, — бойко выговаривала слова кареглазая женщина. — Они широким кольцом охватывают месторождение. От каждого комплекса дорога к поселку. Мишель Перра восхищен вашим вахтовым методом, когда рабочих доставляют издалека. Может быть, в Канаде, где такие же огромные просторы, пользуются вахтовым методом, но в Европе о нем не знают. Это ваше открытие. Вернее, открытие нефтяников и газовиков Тюменского Севера.

Викторенко показалось, что переводчица успела заучить слова французского инженера. Неожиданно шальная мысль поразила его: Мишель Перра объезжает все комплексы и везде ведет один и тот же разговор о том, что предложение главного инженера Тонкачева никуда не годится. Он, не скрывая любопытства, посмотрел на французского инженера.

— Товарищ Викторенко, я прошу вас предостеречь Юрия Ивановича от необдуманного шага. Он должен вас послушаться. Зачем ему брать на себя такую ответственность? Я знаком с дочками Юрия Ивановича. У него три прекрасные дочери. Повторяю, надо знать коварство газа. Может быть страшный взрыв, пожар. О, я видел пожары, видел, как горели комплексы и компрессорные станции. Самое страшное, когда гибнут люди. Надо думать о рабочих. Человек у вас хозяин необъятной Родины своей. Татьяна подарила мне эти чудесные слова из песни!

— Действительно, так у нас поют. — Викторенко улыбнулся, вспомнив, как еще в Андреевне смотрел фильм «Цирк». Старый движок часто глох. Картина обрывалась. Заслышав веселую музыку, подходили жители из соседних улиц, и механик несколько раз подряд крутил картину.

— О, да! Смотрел еще в Париже!

— Мишель Перра, вы сможете ответить чистосердечно на один вопрос?

— Если вы, Иван Спиридонович, зададите даже два вопроса, — перевела переводчица, — Мишель Перра готов ответить на них! — Кареглазая женщина улыбнулась, повторяя улыбку французского инженера.

— Вы сказали, что вам пришлось объездить много стран, где ваша фирма помогала строить газовые комплексы?

— Да, это так.

— Если страна, где вы работали, заключала с вами новый контракт на постройку заводов, получали ли вы от фирмы за это вознаграждение?

— Конечно!

— Я имею право задать вам еще один вопрос?

— Товарищ Викторенко, мы договорились, что вы зададите мне два вопроса, и я на них ответил. Я знаю, о чем вы меня хотите спросить. Если вы отважитесь не строить десятый комплекс, я не получу вознаграждение от фирмы? Не буду вас обманывать, деньги меня интересуют, как каждого человека. Вас, русского, и меня, француза! Я давно хочу поменять свой «пежо» на новую модель «ситроен». Но я инженер и умею считать так же хорошо, как и вы. Есть предел надежности, и он закладывается в каждую машину, агрегат, перекачивающий насос. Это известно всем. Мост через бурную реку рассчитан на прохождение двух груженых эшелонов. Пойдет третий — мост рухнет в воду. Вы не пойдете на опасный эксперимент, если любите своих рабочих. Я все сказал. Инженеры фирмы рассчитали каждый узел прибора, усталость металла. Любой из шести абсорберов рассчитан на пропуск пятнадцати миллионов кубических метров газа в сутки. Тридцать миллионов не пройдут. Я не знаю, что произойдет в данном случае, но авария обеспечена. Я сказал все! Смею вас заверить; фирма не нуждается в заказах. Вы откажетесь строить десятый комплекс, фирма отправит оборудование в Сирию или в Египет. Если мы приглашаем к себе рабочих и инженеров, то гарантируем хорошие заработки. Хорошая работа нашего оборудования — наша реклама!

— Спасибо за откровенность, — сказал после небольшой паузы Викторенко. — Но вы знаете, не я подписывал контракт с вашей фирмой и не я решаю, строить десятый комплекс или не строить. Кстати, не знаете ли вы примерную стоимость газового комплекса?

— Почему примерную? Я знаю точно: наш газовый комплекс стоит двадцать пять миллионов.

— Спасибо. Больше у меня вопросов нет.

Переводчица размотала оренбургский платок и тут же сняла с головы пыжиковую шапку. Тряхнула головой, рассыпая легкие волосы по плечам.

— Татьяна, позвольте вас поблагодарить за хороший перевод.

— Спасибо! — Женщина вспыхнула от удовольствия.

— Я, собственно, приехал предупредить вас, — сказал с льстивой улыбкой Перра, — что работа во втором цехе застопорилась. Неприятно сообщить об этом, но я должен. Главный инженер Тонкачев знает. Заболел наш лучший сварщик Жабо. Заменить его сейчас некем.

— Но вы обязаны сдать второй цех в срок. Это обусловлено договором.

— Договор договором, но бывают и уважительные причины… Вы мне поверьте… Такого сварщика не найти… Будем надеяться, что Жабо через неделю поправится… Жабо облетал со мной почти полмира… Я знаю его класс работы!

— А если я предложу замену? — спросил Викторенко. — Есть у меня сварщик.

— А он справится? Я не подпишу документ о сдаче цеха, если работа меня не устроит.

— За Монетова я ручаюсь!

— Он сможет приступить завтра к работе?

— Попробую с ним связаться.

— Чем быстрее ваш сварщик появится у меня в конторе, тем будет лучше, — французский инженер деланно улыбнулся. — Мне придется устроить ему маленький экзамен. Иначе я не смогу доверить… Оборудование нашей фирмы… А вас, Иван Спиридонович, прошу встретиться с Тонкачевым и объяснить ему мою точку зрения. Я повторяю, я боюсь необдуманного шага. Боюсь гибели людей. Война и без того принесла много горя… Нам, французам, и вам, русским!

— Я попробую поговорить с Юрием Ивановичем. Но согласитесь, что сохранить для страны двадцать пять миллионов золотом — это большая удача!

— Мы прощаемся с вами, — перевела кареглазая женщина. — Месье Мишель Перра ждет вашего сварщика.

— До свидания, товарищ Викторенко, — старательно подбирая слова, сказал по-русски французский инженер.

— До свидания!..

4

Викторенко оцепенел от удивления. Крепко зажмурил глаза и, выждав мгновение, снова открыл их. Наконец поверил, что не ошибся. Перед ним стояли его хлопцы. Словно и не расставались.

В Медвежье он вызвал одного Монетова, а заявились Гордей Завалий со своим плотницким инструментом и лучковой пилой, Касьян Лебедушкин и Славка Щербицкий. Телеграмма не объясняла, что произошло в Медвежьем, и ребята приняли ее как сигнал о помощи и отпросились на работе на несколько дней в счет будущего отпуска.

Золя Железкина об отлете узнала в последний момент. Упросила ребят взять ее с собой — она давно хотела навестить подругу в Медвежьем. Сейчас, перед дверью в кабинет, девушка смущенно остановилась и сказала, что зайдет к Викторенко позже. И тут только растерялась: зачем она прилетела? Как расценит ее прилет Викторенко? Девушка едва удержалась, чтобы не расплакаться.

В щелку незакрытой двери ей удалось увидеть Викторенко. Ей показалось, что он состарился, лицо стало строгим, четко очертились скулы, пропала припухлость щек. Золя сразу поняла, что у него нет женщины: рубашка не отглажена, узел галстука сбит в сторону, хотя в Игриме на встрече комсомольского отряда он выглядел аккуратным. Может, это Юля постаралась? Иван Спиридонович у Лебедушкиных ночевал тогда. Золя видела, как Викторенко взволнованно обнимал парней, крепко жал им руки.

Ребята стояли в новых геологических куртках. В теплых меховых шапках. А рядом баулы с рабочей одеждой.

Преодолев смущение, Золя наконец решительно вошла в кабинет. Иван на мгновение замер, а потом, ни о чем но расспрашивая, приподнял девушку от пола и весело расцеловал в обе щеки.

— Так какая работа мне предстоит, Иван? — спросил глуховато Николай, вмешавшись в завязавшийся ничего не значащий разговор.

— А тебе, Николай, придется показать французским товарищам, что ты умеешь. У них заболел сварщик. Будешь варить вместо француза.

— Только и делов? — Николай вскинул опаленные брови. — Умельцев и в Медвежьем можно отыскать!

— Николай, у французского инженера все в превосходной форме: техника у них самая лучшая; оборудование превосходное; каждый рабочий виртуоз; сварщик Жабо — мировая известность. Месье Мишель Перра устроит тебе проверку!

— Экзамен?

— Экзамен!

— А мы, значит, зря прилетели? — обиженно спросил Касьян и постучал длинной ручкой кисти, как пикой, по полу.

— Да вы не знаете, чудики, как я вам рад.

Монетов о чем-то вспомнил, улыбнулся и тут же достал из кармана большой конверт.

— Держи, Иван, письмо!

Викторенко взял в руки самодельный конверт. Края оберточной бумаги склеены мякишем черного хлеба. Печатными буквами старательно выведено: «Ивану». На конверте ни фамилии получателя, ни адреса отправителя.

— Откуда?

— Летчик передал.

Викторенко достал из конверта сложенный пополам лист. На нем рисунок сделан красным карандашом. Под обрезком бумаги повис Ан-2. Ниже летящего самолета рогатые олени. Рядом нарты с трубами. Вдоль берега разбросаны дома и островерхие чумы. В верхнем углу солнце с пучком лучей. Цепочка людей делила листок пополам. Согнувшись, тащат длинную трубу. Черточки пересекают людей — это, видимо, ветер гонит снег навстречу.

— А сварщик-то около трубы на тебя похож, Николай, — восхитился Викторенко.

— В самом деле. Интересно, кто рисовал?

— Так это же, наверно, Сэвтя. Помнишь, ненец с нами был?

— Думаешь, он?

— Больше некому, Сэвтя и себя нарисовал! — Викторенко показал на фигуру в толстой малице, перехваченной широким солдатским ремнем.

— Иван Спиридонович, — робко вмешалась Золя. — А почему здесь восемнадцать человек? Вас же было девятнадцать! Я точно помню.

— И правда девятнадцать. Но, видно, Сэвтя не захотел рисовать Егора Касаткина. Это я виноват, что взял тогда его на аварию, — сказал глухо Викторенко.

— Опыт не удался, так надо понимать? — сухо спросил Славка Щербицкий. — Я до сих пор не пойму, Иван, почему ты скрыл, кто избил тебя?

— Перевоспитывает не только тюрьма. Егор должен поумнеть. Недавно встретил его в поселке. Надюха снова магазин приняла. Торгует вовсю.

— А я думал, что они на землю смылись.

— Деньги заели Егора, — сказал Монетов.

— Если ты только одного Касаткина, — вступил в разговор Славка Щербицкий. — Сколько еще приписок! На бумаге все планы выполнены, а копни как следует — сочинение. Сэвтя сразу разобрался. Восемнадцать человек признал своими друзьями!

Память вернула Викторенко в Тазовский поселок. Не забыл, как они с Пядышевым тащили мороженую оленью шкуру, загораживая сварщиков от обжигающего ветра-бурана. «Да, нас было восемнадцать человек. Восемнадцать человек выполнили свой долг», — подумал он, добрея от этой мысли.

Поужинав в столовой, решили устроить чаепитие у Викторенко дома. Иван переговорил с официанткой и, получив большой чайник и сверток со стаканами, сахаром, заваркой и пряниками, скомандовал всем следовать за ним.

— Да у тебя здесь как на необитаемом острове, — упрекнул Гордей хозяина, когда ребята понемногу освоились в его холостяцкой квартире. — Скажи спасибо, что Золя приехала. Как это у них, у девчат, все ловко получается. Ты смотри! Нашла два полотенца. Положила одно поперек другого, и красивый стол получился.

Золя действительно, почувствовав себя нужной, смело и ловко хозяйничала.

А Гордей продолжал подзуживать Ивана, что отстает он от ребят из отряда.

— Славка и тот скоро женится. Такую дивчину усмотрел!

— Да ладно тебе, Гордей, — неожиданно засмущался Щербицкий, но тут же с присущей ему горделивостью добавил: — Впрочем, не отрицаю. Хвали — моя Наталья того стоит.

Проговорили и прочаевничали до утра.

Узнав, что Николаю придется остаться недели на две, ребята в тот же день вылетели в Игрим.

— Попусту не будем тратить отпускные денечки. Пригодятся, — сказал Славка на прощанье. — За экскурсию, Иван, спасибо. Размах у вас чувствуется. У Железкиной уже глаза загорелись.

— Это правда, Золя? — с интересом спросил Викторенко.

— Правда, — с вызовом ответила девушка. Она не удержалась и сказала, что видела Пядышева, узнала, что на комплексе нужен оператор, и Пядышев обещал помочь устроить перевод.

— Вот как! — не удержался от восклицания Викторенко. — Шустрый, однако, у нас Пядышев.

Глава четвертая

1

В Медвежьем постоянно говорили о новом месторождении и непременно называли фамилию начальника экспедиции.

Шибякин и его люди находились почти рядом. Главный инженер объединения Тонкачев, проверяя память, подсчитал, что за двадцать пять мерок олени домчат его на нартах до разведанной площади, а это двести — двести пятьдесят километров.

Иногда в кабинете Тонкачева раздавался настойчивый и нетерпеливый телефонный звонок. В трубке звучал глуховатый голос Лунева, приглушенный далеким расстоянием.

— Здравствуй, степняк! Почему не звонишь? Нехорошо, брат, нехорошо. Слышал, скоро должны начать разработку Уренгоя. Новое месторождение вас забьет по всем статьям. Не забыл Шибякина? Недавно мы с ним встретились в Тюмени на совещании. Говорили о тебе. Не надумал перебираться к соседу?

— Я солдат. Прикажут, перееду. Благо Уренгой близко.

— Знаю, что ты солдат. Газовики сейчас как пехотинцы на войне — все на первой линии. Как мой крестник — Викторенко? Работу еще не развалил?

— Справляется. Жадный до работы! И толковый!

Луневу порой казалось, что Викторенко повторял его молодость, но был куда счастливее, потому что шагал по уже проторенной тропе. Однажды кто-то сказал Луневу, что Иван его любимчик. И он спокойно ответил: «Пусть другие работают, как Викторенко, тоже будут любимчиками. Я, знаете ли, обожаю талантливых, деловых людей. А нас время торопит. Пусть скорее растут молодые».

Как-то под вечер в кабинет Тонкачева, громко топая унтами, в широкой малице вошел Шибякин.

— Здравствуй, сосед! Ба, да это знакомый. Вот так встреча! — и протянул широкую ладонь. — Давно собирался познакомиться, а, выходит, мы знакомы.

— А я домой вырвался. Жена сообщила — сыновья на каникулы прилетели. Денек поваландался в теплой квартире. Пельменей наелся. Забрал сыновей и к вам решил заскочить. Посмотрю, как вы тут обжились. Парни мои посмотрят — они ведь у меня тоже геологи будущие. Покажете свое хозяйство?

— О чем разговор? Всенепременно. А сыновья-то где?

— Да по дороге встретил одного знакомого. Есть у вас тут такой Викторенко. Думаю, что с ним парням моим интереснее, чем с нами, а? — Шибякин засмеялся.

Рассмеялся и Тонкачев, пытаясь разгадать очередную хитрость этого могучего человека.

— Василий Тихонович, ты на оленях?

— С чего взял?

— Малица выдала.

— К малице привык. Незаменимая одежда на севере. Будь моя воля, одел бы в малицы всех буровиков, победил бы все радикулиты. Так что не на оленях, а на Ми-8. Два часа нам на облет Медвежьего. А потом приглашаю в Уренгой.

Шибякин говорил с таким запалом, что Тонкачев принял его программу.

— Предложение соблазнительное, — сказал Тонкачев. — Не откажусь.

В вертолете Василий Тихонович, пригибаясь, перебирался от одного окна к другому, предлагая всем смотреть землю.

Белоснежную тундру, раскатанную, как блин, то и дело пересекали щетками низкорослые ели. Концами веревок разбегались в разные стороны.

— Ямсавей. Запомните реку. Летом она другая. Прячется в болотах! — Шибякин заставлял гостей вглядываться в снежную равнину. Пока он один по теням угадывал извилистое русло реки: густым у крутых берегов и размытым до белизны у пологих. — Вышку видите? Хозяйство мастера Федотова. Обстроятся я начнут забурку. Мастер мужик правильный. Рабочего не обидит, а из лодыря сделает человека. — По заметному воодушевлению начальника экспедиции было ясно, мастера он любил и мог бесконечно долго о нем рассказывать, награждая все новыми и новыми эпитетами.

Вертолет пересек короткую полосу тайги и мчался над тундрой. Его черная тень бежала рядом, и лопасти винта растягивались и ломались на острых застругах.

Шибякина распирала гордость, что месторождение приобрело особое значение. Скоро настанет очередь передавать площади эксплуатационникам. А сейчас он знакомил со своей землей, исхоженной, объезженной на оленях, облетанной вдоль и поперек. Совет Министров включил месторождение в пятилетний план. Определен срок постройки первого комплекса на Ево-Яхе.

Вертолет летел над заснеженной тундрой. Сугробы помогали представить, когда менялась сила ветра: при сильном снег сдувался с наста, при слабом нарастали сугробы.

Шибякин узнавал местность, как будто разглядывал развернутую карту.

— Ево-Яха! — голос его еще больше набрал силу. С прежним воодушевлением рассказывал, что около реки самая перспективная площадь, где каждый кубометр газа приносит еще и конденсат.

Тонкачев и Викторенко, сидящие рядом, едва успели рассмотреть русло реки, ее замысловатые петли между кедрачами и елями, как снова острые косы тайги врезались в замерзшие болота и озера.

— Смотрите, — с прежним волнением выкрикивал Шибякин. — Глебов бурил! — произнеся фамилию бурового мастера, Шибякин весь преобразился. Засиял улыбкой.

Ми-8 завис на одном месте. А Шибякин, приглашая следовать его примеру, перебегал от одного окна к другому и громко выкрикивал басом:

— Люблю эту землю. Даст тепло вечная мерзлота!

Викторенко, захваченный страстью Шибякина, представил, как встанут корпуса завода с высокими свечами абсорберов. И, будто ослепленный блеском стекла и алюминиевых панелей, на секунду зажмурил глаза.

Летчик развернул тяжелый вертолет и оказался над густой тайгой. Сильный ветер сумел сбить с елей кухту, и они резко выделялись своей чернотой.

Полет продолжался еще час, но никто этого не заметил. С увлечением разглядывали незнакомые просторы. Медвежье уже считали обжитым, а это был нетронутый край, сотни километров тайги и тундры с болотами, реками и озерами.

— Подлетаем к Пуру! — сказал тем же басом Шибякин и развернул радостно плечи. — Около фактории наша база. — Он повернул к сидящим крупное лицо. — Юрий Иванович, приручайте сейсмиков. Первые подарки от них пока получаем мы. Какую точку ни выдадут — то в болоте, то в озере. Как хочешь, так и забуривайся!

— Сейсмики народ серьезный! — утвердительно сказал Тонкачев.

— Куда серьезнее! Как ни прижимай, от своего не отступятся. — Шибякин подзадоривал себя, а на самом деле строго выполнял все предписания сейсмографов. — Десять лет ушло на обследование площади, и каждая скважина — история. Смотрите, смотрите, видите букашку? Спешит трактор дотащить балок до места. Трактор Глебова. Мастер из пэтэушников, а в деле — профессор. Липучий парень и настырный.

Викторенко и Тонкачев переглянулись. Надо же, Шибякин называл многих буровых мастеров, но всех забил Глебов. Нетерпеливых и настырных хлопцев Викторенко и сам любит. Вспомнил про своих товарищей и тоже окрестил их липучими. Разве не такие Гордей Завалий и Касьян Лебедушкин? Не отстанут от них Виктор Свистунов и Славка Щербицкий! И от сознания своей причастности к беспокойному племени молодых улыбнулся.

— Погода нас не баловала, — басил Шибякин. — Когда на термометр ни глянешь, приросла палочка к пятидесяти градусам. Похватай ручищами на таком морозе железки! — Словно для убедительности подтверждения своих слов, поворачивал крупное лицо то в одну, то в другую сторону: на обмороженных скулах заплатками сияла новая кожа. Видно было, что начальник экспедиции, с восторгом рассказывавший о рабочих, и сам не отсиживался в конторе.

Ми-8 завис над лесом. А через мгновение летчик плавно посадил его на землю. Огромный несущий винт сильной струей сорвал с верхушек елей снежные шапки. Сверкающая кухта полетела к земле, все больше и больше ее забеливая.

Викторенко еще с высоты успел заметить небольшой поселок. Факторию он не разглядел и не представлял, как должна она выглядеть. Дома под высокими снежными сугробами на крышах показались ему знакомыми. В Тазе он видел такой поселок!

— А Шибякин сила! — тихо сказал Викторенко Тонкачеву. — Настоящий мужик!

— Не мужик, а мужичище! — сразу согласился главный инженер. За долгие годы работы на Севере он научился безошибочно распознавать людей.

Тонкачев жадно смотрел по сторонам. Каждый дом радовал. Никто лучше его не знал, какой ценой достался каждый гвоздь, скоба, кирпич, лист шифера и стекла. А ведь еще нужны цемент, кирпич и брус. И все это надо доставить в экспедицию за тысячу километров, в край болот, вертолетами, санными поездами по зимнику, а то аргишем на оленях.

Шибякин остановился посередине улицы.

— Юрий Иванович, я не загнал быстрой ходьбой? — В глазах затаенный озорной блеск. — Ты интересовался моей малицей. История ее простая. Получил в окружкоме, когда выехал сюда на оленях. Вам не приходилось качаться на нартах? А я испытал это удовольствие. — Сделал короткую паузу, возвращаясь к забытым воспоминаниям. — Добрался до фактории. И ни слова по-ненецки, ненцы ни слова по-русски. Это жена у меня лихо с ними объясняется. А я где на пальцах, а больше силой убеждения. Сейчас даже сам не верю, что удалось построить зимний аэродром на Пуре. Принял первые самолеты. А потом все начало раскручиваться. Не подумайте, что я решил хвалиться перед вами. И дров наломал поначалу, да одумался вовремя. Теперь промышленный пейзаж уживается с природой. Фактория стоит, а я ведь думал, что теперь без надобности она.

Приезжие увидели за высокими сугробами две темных избы под одной крышей.

— Приемщик фактории Филимон Пантелеевич Потешный! Дает человек план — и нет до него никому дела. А ведь оказался прелюбопытнейшей личностью. Как-нибудь расскажу о нем.

— А можно заглянуть? — спросил Викторенко.

На дверях фактории висел большой замок. Шибякин подергал рукой замок, а потом принялся стучать в дверь.

— Хозяина же нет дома! — заметил Тонкачев.

— Дома Филимон, — уверенно сказал Шибякин. — Давно я разгадал его хитрость. Замок повесит на дверях, а сам в доме. Это он с тех пор, как я факторию хотел под общежитие забрать. Газовики, конечно, построят для себя лучше поселок, чем мой. Кто знает, вдруг еще на город замахнетесь? Мы ведь разведуем, а вам добывать газ!

— У каждого свои обязанности — это правда, — сказал с усмешкой Тонкачев. — Не знаю, кому придется добывать газ, но поселок строить придется. А может быть, даже и город.

После короткой остановки Шибякин снова зашагал широко, уминая снег растоптанными подошвами унтов.

— Пур! — начальник экспедиции показал на заснеженный берег. Торчали высокие пни в снежных шапках, срезанные льдинами в половодье. Тяжело вздохнул и зашагал к крайней избе.

— Ань-дорова-те! — поздоровался Шибякин с низкорослым ненцем. — Председатель сельсовета вышел встречать нас. Сероко, президент поселка. Тыко Вылко на Новой Земле президент. А Сероко — президент Уренгоя. Так, Сероко?

Черноволосый ненец в очках важно закивал головой.

Взвихривая снег, посередине улицы промчалась оленья упряжка. Каюр сидел с краю нарт, подогнув ногу. Держал в руке длинный хорей.

— Уходящий век промчался! — сказал один из сыновей Шибякина.

— Не торопитесь, ребята, хоронить, — неторопливо заметил Тонкачев. — И в новом веке будем жить с охотниками и оленеводами. Тундра с ягельниками. Тайга — зверям. Наша задача поддерживать гармонию в природе!

Шибякин с интересом посмотрел на главного инженера.

А через неделю в Медвежье снова залетел вертолет. Об этом Тонкачеву сообщил Викторенко по телефону.

— Кто, ты думаешь, у меня вчера был? Посланцы от Шибякина.

Викторенко не мог удержаться от смеха.

— Буровой мастер Глебов и охотник. Только имя его забыл.

— Ядне Ейка.

— Светопреставление. Охотник-ненец беспокоится о долотах. А разобраться, он их сроду не знал. Его дело было — ружье и заряды. Хитер наш сосед!

— Точно!

— Ты откуда знаешь?

— Да они один раз уже прилетали в Игрим. Шарошки у меня просили. А на самом деле людей себе вербовали. Теперь из Медвежьего будут сманивать в Уренгой.

2

Снежный ураган обрушился на газовый комплекс в Медвежьем на рассвете. Ветер со свистом налетал на стены завода, завывал в арматуре абсорберов, где каждая приваренная насмерть скоба и ступенька издавали свой особый звук и в зависимости от толщины металла глухо басили или затягивали тенорами; в дикой ярости ветер раскачивал факельную трубу; красное пламя металось. Когда огонь сбивался, газ пронзительно свистел.

Комплекс, высвеченный электрическими лампочками с первого до второго этажа, сиял, как огромный корабль.

Днем в кабинете Викторенко плотник подгонял перекошенную дверь. После работы остались стружки. Иван с наслаждением принюхивался к скипидарному запаху. Невольно вспомнил дядьку Моргуна. Гудел его глуховатый голос: «Сдается мне, что под камышом что-то есть. Мабудь, железо бо газ. Бачили, як стреляли те пузыри? Губкина бы сюда, а не меня, дурня безногого. Он бы враз все растолковал, довел бы до ума. Учитесь, хлопчики. В землю надо заглянуть глубоко-глубоко, до самого центра. Узнать, что там спрятано».

В кабинет вошел сменный инженер Ахметшин.

— Иван Спиридонович, да у вас сосной пахнет, как в лесу.

— Попросил плотника не сметать стружки… В самом деле, пахнет сосной.

— Температура падает. Сам смотрел на градусник. Думаю, надо закачать метанол в десятую нитку.

— Людей предупредите, что сегодня не придется менять смену.

— Людей я предупредил. А вот вам надо отдохнуть, — сказал Ахметшин, прислушиваясь к коротким и звонким ударам.

…Сон был тревожный. Просыпаясь, Викторенко ловил растрепанные остатки привидевшихся картин. Снова летел на аварию в Тазовский поселок, и Егор Касаткин дразнил своей огненно-красной бородой. То перед глазами прыгал Сэвтя, громко выкрикивал, притопывая ногой: «Самолет хорошо, пароход хорошо, а оленя лучше! Спиридон, мы помчимся на олежках. Газ будем с тобой ловить!» А потом в ухо кричал Тонкачев: «Иван… я тебе забыл сказать… Прилетали от Шибякина… Мастер Глебов и охотник Ядне Ейка… Долота просят. Ты охотника не обижай!»

Когда проснулся, стрелки показывали пять минут пятого. Скоро утро, но светлее не станет. Небо чуть посереет, как расколотая льдина, и снова нальется чернотой.

Не в состоянии унять тревогу, Иван обошел цех. Пока подача газа не срывалась. Он успокоился. Неторопливо поднялся в диспетчерскую.

Напротив Сергея Пядышева сидел Ахметшин. В большой комнате собралась почти вся смена: слесари, сантехники, электрики.

Викторенко давно уже убедился, что опасность сближает людей. Так было на Сосьве, повторилось в Тазовском поселке. Сейчас рабочие собрались вместе, чтобы в нужный момент помочь друг другу.

— Ахметшин, отдыхать, — сказал повелительно Викторенко. — Мы с Сергеем подежурим. Как подача?

— Пока в норме.

Резко зазвонил телефон. Викторенко рывком снял трубку.

— Иван Спиридонович, говорит Настя, повариха. Скажите, нас сегодня будут менять?

— Боюсь, что нет. Ураган. Готовь повкуснее завтрак.

— Сколько будем сидеть?

— Пока не пробьют дорогу. Сама знаешь, комплекс не остановишь.

— Вам хорошо, вы холостяк. А у меня муж дома, маленький ребенок!

Слова поварихи больно резанули Викторенко. Почему он думает только о производстве? А люди? У многих семьи, дети. Вот и Настя волнуется за близких. Имеет на то полное право. А в смене она не одна. Все, как и Настя, с тревогой ждали утра.

Викторенко набрал номер Тонкачева.

— Слушаю, — раздался приглушенный голос главного инженера.

— Докладывает Викторенко, Юрий Иванович, у нас ураган. Как у вас?

— Метет со страшной силой. С метеостанции передали, мороз будет усиливаться. Под контролем держите шлейфы!

— Понял.

— Считайте себя зимовщиками.

— Зимовать не страшно, лишь бы хлеб не кончился!

— При нужде продукты сбросим на грузовых парашютах.

— Как папанинцы, готовы к длительному дрейфу. Только передайте родственникам, чтобы не волновались.

Викторенко раздражал скрип двери. Плотник оставил рубанок, и он, сняв дверь с петель, с удовольствием принялся строгать. Желтые стружки закручивались в тугие кольца. На время отключился. Представил себя в родном лесу. Со всех сторон набегали на него сосны с медными стволами. Поблескивал между камышами и ивами Северный Донец. Хотел представить Андреевку, но вернулись страшные картины сна. В белых, крутящихся вихрях снега брели они с Сергеем Пядышевым. Тащили за собой трубу. «К черту мне такая работа. Замерзнем, как загнанные олени!» — кричал Егор Касаткин. Викторенко принялся тереть рукой глаза, чтобы скорее отойти от воспоминаний. Подхватил пружинистые стружки и жадно принюхивался к лесным запахам.

Ураган прекратился через четыре дня. К вечеру бульдозеры пробили дорогу. Вахтовый автобус привез новую смену.

— Привет челюскинцам! — поздоровался с Викторенко оператор.

— Привет, привет! Снимайте со льдины, — со смехом ответил Ахметшин и посмотрел на Викторенко, не зная, как начальник комплекса отнесется к его словам.

— В самом деле, надоело дрейфовать! — Викторенко засмеялся и неожиданно заметил Золю Железкину. Девушка уже месяц работала в Медвежьем, перевелась из Игрима. «Но почему она приехала не в свою смену?»

Девушка выжидающе смотрела на Викторенко и застенчиво улыбалась. Она действительно не знала, как Иван расценит ее приезд на комплекс не в свою смену.

Викторенко сам сделал шаг навстречу. Дружески пожал руку как близкому товарищу, тем более что увидел и еще нескольких человек из смены Железкиной: приехали удостовериться, что на комплексе все в порядке.

— Золя, как хорошо, что ты здесь…

— Я верила, что скоро кончится ураган. Но мне было очень страшно… за вас, за всю смену! — Хотела сказать что-то еще, но не смогла. Закрыла варежками запылавшие щеки.

3

Викторенко лежал с закрытыми глазами, пытался понять, почему вдруг проснулся.

— Обокрали! Обокрали! — дошел до сознания Викторенко приглушенный крик. Он не сразу сообразил, услышал его или ему приснилось. — Обокрали!

Викторенко поднялся. Оторопело посмотрел на будильник. Увеличенные стеклом банки, стрелки растянулись, как усы таракана.

— Обокрали! — крик ворвался в комнату с улицы, повторенный многими голосами. Иван окончательно проснулся. Набросив на ходу полушубок, выскочил на улицу.

Над крыльцом раскачивалась электрическая лампочка, выхватывая из темноты угол дома и выбитую в снегу темную тропинку.

— Что случилось? — крикнул Викторенко пробегающему мимо мужчине, ощущая нарастающую тревогу. До сих пор не разобрался, от чего проснулся: от боли в сердце или отчаянного крика? Побежал за мужчиной.

В магазине призывно светились две большие витрины. Дверь широко распахнута. Викторенко поднялся по обмерзшим ступенькам. Около прилавка толпились полуодетые люди. Впереди участковый милиционер с заспанным лицом. Рядом инструктор горкома партии Мишустин.

— В гостинице всех всполошили криком.

— Надежда криком и медведя подымет в берлоге, — вмешался участковый милиционер. — Иван Спиридонович, магазин обокрали!

— Тридцать тысяч утащили! — запричитала продавщица.

Викторенко по голосу отыскал Надежду. Она валенком отшвырнула картонную коробку в сторону. Полы шубы разлетелись. На правом плече комбинации оторвана бретелька и видна полуобнаженная грудь.

— Надежда, криком делу не поможешь! — спокойно сказал участковый. — Где ключи от магазина?

— Где, где? Я ж сказала, что вечером отдала Егору для сохранности. А стирать пошла к подруге. Тридцать тысяч украли. Я сама каждую сотенку нитками перевязывала, — снова запричитала продавщица и залилась слезами. — Иван Спиридонович, вы меня знаете. И Егор работал у вас в Игриме. Да какая же это сволочь забралась в магазин? Своими бы руками задушила.

— Замок сломан?

— Ключ подобрали! — всхлипнула продавщица.

— А Егор где? — спросил Викторенко.

— Где, где? С вечера насосался. Из пушек его не разбудишь, хоть стреляй под ухом. Тридцать тысяч!

— Перестань реветь, — участливо, но строго сказал Викторенко. — Хухлаев, — обратился к участковому. — Я распоряжусь, чтобы не выпускали ни одну машину из гаража!

— Идемте досыпать, Петр Борисович, — это Викторенко сказал уже Мишустину. — Не будем мешать милиции!

По дороге Викторенко озабоченно думал, что на его пути все время Егор Касаткин. После прилета в Медвежье он заставил себя не думать о нем. Полет в Тазовский поселок стал последним испытанием. Викторенко был убежден, что ограбление — дело рук Касаткина. Он искренне жалел молодую женщину. «Обокрал Егор, засудят Надежду. Пропала большая сумма. Зря я пожалел мерзавца, взывал к его сознанию. А что вышло?»

Разбудил Викторенко стук в дверь. Он вскочил, забыв включить настольную лампу. «Газовики спят, как пожарные, с открытыми глазами», — с тревогой он подумал о комплексе, не понимая, почему не слышал звонка.

— Товарищ Викторенко, это я, Хухлаев!

— Что стряслось?

— Деньги нашел! — весело сказал, входя в комнату, участковый и засмеялся.

— Какие деньги?

— Все тридцать тысяч. За вами пришел. Хочу показать, где деньги спрятаны. Надо будет утром сфотографировать. Для дела. Так полагается.

Викторенко бездумно шагал за идущим впереди милиционером. Хухлаев то и дело оборачивался и, довольный успехом, громко говорил, упиваясь словами:

— Значит, пришел к Егору. Едва растолкал. Лежал пьяный в стельку. Пока говорил с ним, валенки искал. У Егора их три пары. Две пары сушились, а третья стояла возле кровати. Снег с них стаял, а лужи натекли большие.

— Ну и что?

— Приступил к анализу, — спокойно продолжал Хухлаев. — Воры бы смылись. Куда? Конечно, в поселок. А посмотрите на следы. Куда они ведут? К реке. Зачем? Зимней рыбалкой у нас, кроме меня, никто не промышляет, собрались одни лодыри. Не хотят пешить лед, а то бы дергали за милую душу окуней и щук. — Участковый освещал дорогу фонариком. — Пошел я по следу. Перешел на другую сторону реки и воткнулся в пень. Вот и вся сказка. Тридцать тысяч там лежат, Иван Спиридонович. Каждая сотенка нитками перевязана.

— Ты сосчитал?

— Не положено. Возьму понятых, они пересчитают деньги.

— Так кто же украл?

— Да я же объяснил. Валенки стояли около Егора в больших лужах. Два валенка, две лужи воды. Воду из ведра налили.

— Постой, постой, Шерлок Холмс, ты объясни, кого подозреваешь в ограблении?

— А зачем подозревать? — удивленно присвистнул Хухлаев. — Надежда и украла. Пока Егор валялся пьяный, она взяла у него ключи, забежала к соседке. Для вида постирала в тазике белье и прямым манером в магазин. Вернулась домой. Налила около каждого валенка Егора воды и завалилась спать.

— Ты уверен, что деньги Надежда украла?

— Я же вам объяснил.

— А где сейчас продавщица? — Викторенко не особенно поверил складному рассказу участкового.

— Посадил в диспетчерской гаража. Двух парней приставил для охраны.

— Я хочу поговорить с ней, — твердо сказал Викторенко. Его начала раздражать самоуверенность Хухлаева. Он мог просто запугать продавщицу.

Надежда сидела на лавке. Безразлично повела головой, словно не заметила вошедшего Викторенко. Жадно натянулась папиросой.

— Надежда, — Викторенко резко повернул женщину к себе, чтобы заглянуть ей в глаза. — Кто украл деньги?

— Теперь все равно, Иван Спиридонович. Надоело мне комаров кормить. Чтобы обеспечить себя, мне надо проработать десять лет. А за десять лет я старухой стану. Довольны? Мой теленок здесь ни при чем. Егора я приняла за делового парня, а просчиталась. Хулиган есть хулиган. Вы мне скажите, почему его не упекли в тюрьму? Ведь он избил вас с парнями. Сколько раз думала и не могла понять. Молчите? — Надежда затянулась папироской и пустила струю дыма в лицо Викторенко. — Арестовали бы Егора — мне мы руки развязали. Подыскала бы себе фартового парня. А то пришлось самой заняться магазином. Думала, участковый — дурак, а он оказался умнее сыскной собаки. Да что рассказывать, себя травить. Королева испеклась!

Хухлаев удивленно посмотрел на Викторенко и развел руками.

4

В минуту сильного раздражения Викторенко пытался сосчитать, сколько раз в течение дня ему звонили по телефону. Иногда не сдерживался и громко чертыхался. Думал уже, как бы приспособить магнитофон к телефону, чтобы все вопросы записывались на пленку.

Очередной телефонный звонок опять заставил оторваться от лежащих на столе бумаг.

— Викторенко слушает!

— Здравствуй, Иван! — Голос незнакомца пришел откуда-то издалека, донося все возникшие шумы и трески. — Можно теперь тебя так называть? Не забыл своего однокурсника — Филиппа Цимбала? Помнишь, Верста, как ходили всей ватагой разгружать вагоны на железную дорогу?

— Филипп, друже, здравствуй. Откуда звонишь?

— Нахожусь рядом. В Надыме. Кажут, не город счастья. Месяц прожил, а счастья все шукаю. Говорил с вашим главным инженером. Юрий Иванович посулил, что возьмет оператором. Делать нечего, согласился. Холодюга у вас, а я, дурень, забыл дома кожух!

— Привыкнешь!

— Хотел Смурого побачить, да он укатил в командировку. А промеж вас черная кошка не перебегала? Что-то вы разлетелись? Ты не женился?

— Выбираю невесту! — Викторенко не хотел обсуждать с Филиппом свои отношения с Анатолием.

— А меня можешь поздравить. Год, как хожу в супругах. Устроюсь с жильем, вызову дорогую. Пусть узнает, где на Севере зарыто счастье.

— На ком женился?

— Разве Смурый не сказал? Взял Зину Широкову.

— На Зинке женился? — удивленно протянул Иван. — Она бросила заниматься автоматикой?

— Занимается. Есть даже успехи. После твоих консультаций. Вот и приехал, чтобы подыскать себе тему и для кандидатской работы. Как думаешь, найду?

— Тем сколько угодно. Поработаешь, приглядишься к производству и обобщай!

— Верста, надо встретиться. Поболтаем, вспомним наши студенческие годы.

— Согласен.

— Зина просила передать тебе привет. Как устроюсь, прилетит.

— Рад буду видеть вас вместе! — «Шустряком оказался Филипп. А где его курносая зазноба, активный профсоюзный деятель детдомовка Галка Шамова?» Он собрался спросить Цимбала о Галке, но раздался щелчок, и разговор оборвался. С сожалением поглядел на телефонную трубку. «Что они, черти, смеются надо мной? Сговорились хвалиться своей женитьбой. Сначала Смурый, а теперь Цимбал!» Попытался представить Филиппа профессорским зятем. Для солидности он должен ходить в очках и отпустить бороду. Всем нужны темы для диссертаций. Летят за ними на крыльях Аэрофлота. Он не против, чтобы в Медвежье ехали хорошие специалисты. Но пусть они прежде поработают, а потом уже будут делать научные обобщения и выводы.

Викторенко бросил беспокойный взгляд на лежащие бумаги. Сдвинул их энергично в сторону. Медленно перебирал своих однокурсников, стараясь представить, где они работали и кем стали.

— Иван Спиридонович, главный инженер! — раздался звонкий голос в коридоре.

Викторенко пригладил волосы на голове.

— Здравствуй, отшельник! — входя, громко сказал Тонкачев и протянул холодную руку. — Не смотрел сегодня на градусник? Сорок с хвостиком!

«Вот готовая тема для диссертации, — подумал Викторенко и загадочно улыбнулся. — „Работа газового комплекса в экстремальных условиях Крайнего Севера“». Мысленно пробежал всю установку, чтобы не оказаться застигнутым врасплох.

— Как идет подача?

— Утром на пятой нитке загидратило. Сейчас все в норме.

— Без тебя заглянул в цех, — глухо закашлял Тонкачев. — Обижаться не будешь? — Принялся растирать замерзшие пальцы. — Забыл как на грех дома перчатки. Спохватился уже в вертолете. Ветер сегодня злой!

— А когда он добрый?

— Бывает. Соседи не беспокоят?

— Недавно звонил Шибякин. Справлялся о здоровье.

— Догадался, куда он гнет?

— Нет.

— Нащупывает кадры.

— Но у нас разные министерства.

— Шибякина ты не знаешь. Прет, как танк. Где надо, идет на таран. — Тонкачеву, видно, доставляло удовольствие сообщать новости, и он произнес торжественным голосом: — Газоносность Уренгойского месторождения связана с осложнением сеноманского яруса верхнего мела. — Решительно взмахнул маленькой рукой. — Нам с тобой надо приглядываться к Уренгою. Одно министерство или разные, а дело общее. Сметены все привычные понятия и теории. Подумать только: коллекторами газа являются песчаники. Вспомнил, что мы с тобой учили? Прости, забыл, что ты киповец.

Тонкачев снова показался Викторенко задиристым драчуном. Вспомнилось совещание, на котором обсуждалась докладная записка главного инженера о возможности отказаться от строительства десятого комплекса. Против предложения Юрия Ивановича выступил тогда начальник пятого комплекса. Он упирал на то, что французская фирма не дает гарантии на двойные перегрузки оборудования и что в производственных условиях экспериментировать опасно — газ ошибок не прощает. И тут Юрий Иванович вспылил: «Самим пора научиться считать, а не месье Перра слушать. Знаю я, как он всех вас обхаживает. Вон и Викторенко пугал взрывом и пожаром. Только он не испугался». Викторенко на совещании не выступал, так как все свои соображения изложил в записке, и на нее ссылался в заключение представитель министерства.

Тонкачев долго был сердит, оттого наскакивал то на одного, то на другого. Он не понимал, зачем собирали людей, если коллегия министерства уже приняла положительное решение по его предложению.

— Так-то, Иван Спиридонович, — сказал с иронией Тонкачев, не спуская с Викторенко глаз. — Шибякина надо знать… Задача… грандиозная… Пора переходить к эксплуатации разведанной площади. Могу сообщить новость… Я назначен начальником десанта на Уренгой. А ты, батенька, останешься пока вместо меня.

— Шутите?

— Это ты о чем? В ком сомневаешься — в себе или во мне? Сколочу бригаду из стоящих мужиков и в путь!

— Сейчас месяц Орла, — сказал Викторенко. — Так выходит по ненецкому календарю. Январь самый холодный месяц!

— Я никогда не боялся морозов! — улыбнулся Тонкачев. — В десант подберу стоящих орлов. Да разве я не орел?

Викторенко чуть отстранился и посмотрел на главного инженера. Тонкачев показался ему даже выше ростом, в глазах твердая решимость.

— Юрий Иванович, если уж мне суждено оставаться здесь, берите моих хлопцев, надежные парни. За каждого могу поручиться головой.

— Из твоего отряда, что ли?.. Помню по Игриму. Николаем Монетовым месье Мишель Перра остался доволен.

— Знаю, он назвал Монетова сварщиком экстра-класса. Гордей Завалий тоже плотник экстра-класса. Славка Щербицкий монтер экстра-класса, Виктор Свистунов экскаваторщик экстра-класса!

— Понял, все ребята классные. А из инженеров кого брать: Пядышева или Лавчукова?

— В Пядышеве не ошибетесь!

5

Командировка вместо Тонкачева в Тюмень оказалась дольше, чем предполагал Викторенко. И он не находил себе покоя.

А в день вылета грузовой Ан-24 задержали. Аэродром затянул густой туман. Он накатывался тугими обручами от леса, затягивая во всю длину летную полосу.

— Полеты задерживаются из-за метеоусловий! — бесстрастно объявлял динамик раз за разом.

Аэровокзал до отказа забили пассажиры с вещами. К ожидающим вылета на «аннушках», вертолетах и лайнерах добавлялись новые группы.

Шум собравшихся людей оглушал. Память невольно возвращала Викторенко к тем дням, когда отряд украинских комсомольцев дожидался вылета в Березово. Викторенко готов был утверждать, что в аэровокзале ничего не изменилось.

После очередного объявления диспетчера Викторенко с тревогой подумал о своих хлопцах, что отправились с Тонкачевым в Уренгой.

Бывая в Тюмени, Викторенко не один раз давал зарок зайти в обком комсомола. С секретарем он несколько раз встречался, но ему захотелось побывать в знакомом кабинете, чтобы еще раз как следует всмотреться в большую карту области. На ней должны быть отмечены Медвежье и Уренгой.

Вечерело, а о вылете так и не объявили. Викторенко стал ругать себя, что не вернулся в гостиницу, в городе нашлись бы дела, а так зря потерял день. Неожиданно подумал: почему он так рвется в поселок? Его же никто не ждет. Секретарша по обязанности будет звонить на аэродром, чтобы выслать за ним машину. Если взлет состоится ночью, машины не будет, а столовая окажется закрытой. Представил свой холостяцкий поздний ужин. Изжарит яичницу и выпьет чай.

Утром с ним будут здороваться сотрудники, входя один за другим в кабинет, из любопытства спрашивать, почему задержался, а кто-то может даже погрозить пальцем, намекая на соблазны города.

С щемящей болью Викторенко почувствовал одиночество. Так захотелось в день прилета услышать встревоженный его долгим отсутствием голос.

С откровенным любопытством Викторенко стал присматриваться к собравшимся в зале. Около каждого улетающего провожатые. Занятый самим собой, он пропустил очередное объявление диктора и это понял по внезапному оживлению в зале. Пассажиры начали возиться с вещами и прощались.

Со всех сторон, словно беря Викторенко в плен, раздавались громкие поцелуи. Слышались напутственные слова и предостережения.

— Жди, я прилечу к тебе.

— Береги себя.

— Помни, тебя любят!

Викторенко, раздраженный своей неустроенностью, не знал, куда ему спрятаться, чтобы ничего не слышать и не видеть.

Самолет вылетел ночью. Место в кресле рядом с Викторенко заняла молодая блондинка. Устраиваясь, она толкала его острыми локтями, старалась втянуть в разговор.

— Я первый раз лечу. Скажите, ходят от аэродрома рейсовые автобусы? Я решила мужу сделать сюрприз.

— Автобусов нет.

— А как я доберусь? Я боялась, что мы не улетим. Завтра годовщина нашей свадьбы. Как вы думаете, мой муж об этом забыл?

— Как же он забудет, когда вы такая красивая! — сказал Викторенко, стараясь заснуть. С утра для него начнется рабочий день. И так день за днем. Неделя за неделей.

Ан-24 произвел посадку на рассвете. Прилетевшие сбились в тесном здании аэровокзала.

На скамейке спал мужчина в геологической куртке, громко всхрапывая.

— Виктор! — закричала счастливым голосом попутчица Викторенко. Она растолкала спящего и принялась целовать. — Как ты догадался, что я прилечу? Сумасшедший, не изомни прическу!

— А ты думаешь, только ты догадливая, курносая ты моя! — Каждое слово мужчина подкреплял звонким поцелуем.

Викторенко добрался до поселка вместе со всеми случайным вахтовым автобусом.

Поселок еще спал. Только в редких, домах светились окна. Ветер с Ево-Яхи приносил сыроватый запах снега и хвои. Викторенко улыбнулся: представил, как при его появлении всполошится секретарша. Начнет извиняться, что не выслала на аэродром машину. Замучает бесконечными извинениями. Самым невозмутимым будет шофер. Он может сутками просидеть в машине не шелохнувшись, без дела. Викторенко пытался приучить его к чтению, но шофер заявил, что книги на него нагоняют сон.

— Иван Спиридонович! — Из темноты шагнула навстречу Золя. Она не могла объяснить, почему проснулась ночью от беспокойства. Потом долго не могла заснуть. Оделась и вышла на улицу немного развеяться. Она без ошибки могла пересчитать все дни, сколько Викторенко пробыл в командировке.

— Золя! Почему не спишь?

— Вышла подышать. Голова разболелась. За вами не прислали машину?

— Сам виноват, не позвонил!

— Вас долго не было.

— Заметила?

Золя не ответила. В полумраке лицо Викторенко едва угадывалось, но он ей казался самым красивым.

— Ну что же мы стоим? — Он оборвал фразу. — Надо бы позавтракать, да столовая еще закрыта.

— Иван Спиридонович, идемте ко мне! — решительно сказала Золя. — У меня пельмени готовы.

— Не откажусь, если приглашаешь! — сказал Викторенко, преодолевая робость. Вспомнил соседку по самолету. Зацеловала мужа на аэродроме. Даже завидно!

В маленькой комнате держался нежный и тонкий запах, который обозначает присутствие женщины. Повернувшись, Викторенко увидел себя в большом зеркале, небритого, с похудевшим лицом. Боялся шагнуть в сторону, чтобы не зацепить стул или что-нибудь опрокинуть.

Золя заметила растерянность гостя и пришла на помощь:

— Иван Спиридонович, вы садитесь. У меня не закатишь банкет. Хотела попробовать, ничего не вышло. Я сейчас! — Она вернулась из кухни, успев переодеться. Легкий ситцевый халат и фартучек с большими карманами неузнаваемо изменили ее вид. — Вы немного поскучайте, а я займусь стряпней.

Девушка смотрела на Ивана без притворства, с подкупающей добротой. Он не хотел смотреть на стрелки громко тикающего будильника, стараясь не думать о работе. Имеет же он право на обычный отдых и радости.

Викторенко вырвал из лежащей тетради лист и быстро написал: «З., я должен что-то тебе сказать». Перегнул лист пополам и оставил на столе.

Девушка явилась раскрасневшаяся. Глаза ее счастливо блестели. В коробке черный перец, в чашке разведенный уксус.

— Иван Спиридонович, прошу к столу.

Викторенко признался, что никогда не ел таких вкусных пельменей.

— У нас на Урале все мастера пельмени лепить и пироги рыбные стряпать! — Золя собралась вынести посуду на кухню, но увидела записку. — Мне? — робко спросила она.

— Тебе. Но прочитаешь после. Прошу тебя!

Напряженно смотря в лицо Ивана, девушка тихо произнесла:

— Иван… Иван Спиридонович, дорогой мой человек…

Викторенко решительно обнял девушку и крепко поцеловал в губы.

— Иван, ты же весь будешь в муке.

Часть четвертая ЗИМНИКИ ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

Глава первая

1

За три долгих месяца лютые морозы и метели выстудили тундру. На земле ничего, кроме снега. Тяжелые сугробы придавили болота, озера и реки. В любой час, в полдень, как и в полночь, на небе звезды и луна.

Только при перегоне стада на новое пастбище взрывалась сонная тишина полярной ночи. Приходил в движение узорчатый лес оленьих рогов, раздавались гортанные крики пастухов и разноголосый лай собак. Слышалось шумное дыхание многих сотен животных, пощелкивание копыт, и потом все это терялось где-то вдали.

Возвращаясь после дежурства в стаде, Пирцяко Хабиинкэ заметил у чума свежие следы. Вспомнил, что Большой Мужик обещал привезти Няколю из интерната домой. В школе будут каникулы. С Большим Мужиком Пирцяко встретился в Надыме. Сын там учится с другими ненецкими ребятишками. Мария, которая помогла бригадиру улететь из Салехарда, оказалась женой Шибякина. Если бы не она, не помирился бы Пирцяко Хабиинкэ с Большим Мужиком. Очень она хорошая женщина. Доктором в интернате работает. Няколю его любит. И мальчишка привязался к доброй женщине.

Пирцяко Хабиинкэ постоял около чума. Холодный ветер скреб по замерзшим нюкам. Хотя он передал стадо пастуху Хосейке, мысли бригадира занимали животные — хоры и важенки. «Вовремя я тогда вернулся, однако, — подумал он и подергал себя за ус. — А то председатель назначил бы Хосейко вместо меня, когда я гулял по тундре. Заморочил ему голову. Язык длинный, а в голове ягель! Рано Хосейке быть бригадиром».

Пирцяко напряженно прислушивался. Поворачивал голову то в одну, то в другую сторону. Не нравилась ему наползавшая темнота. Того и гляди налетят волки — порежут оленей. Хороший пастух не заснет, у него, как у ушкана-зайца, всегда уши настороже. А Хосейка заснет. Любит он поспать.

Ветер переметал сыпучий снег, и он тонкими косичками струился между застругами, шаркая по насту. Пирцяко Хабиинкэ повернул щеку, и по новому ожогу понял, что мороз становился злее. Натянул чехол на карабин и поставил его около входа, чтобы не запотел в тепле.

Бригадир отвернул полу нюка и шагнул в чум. Собака подняла голову и сладко зевнула. Около нее завозились щенки.

Пирцяко Хабиинкэ сел на постель из теплых оленьих шкур. Толкнул в бок жену.

— Замерз?

— Мало-мало есть!

Жена захлопотала около листа железа. Приготовилась разводить костер. Долго дула на серые угли, пока не выметнул острый язычок огня. Она тут же подбросила веточек. Чум наполнился дымом.

Женщина вышла из чума и открыла клапан мокодана. Дым костра сразу рванул вверх, в дырку, опаливая черные концы шестов.

Висевший на крюке закопченный чайник скоро недовольно забормотал. Из короткого носа вырвался пар, крышка начала весело пританцовывать.

Пирцяко Хабиинкэ пододвинул низкий стол. Жена поставила перед ним миску с жирными оленьими ребрами и большую чашку.

— Ты забыла, однако, что в чуме два мужика! — сказал Пирцяко Хабиинкэ и недовольно посмотрел на жену.

Няколя неожиданно открыл глаза и сел на постели. Огонь высветил его пухлую щеку, замятую твердой подушкой. Легкое заячье одеяло сползло с плеча.

— Я ждал тебя, — сказал мальчик и прижался щекой к холодной руке отца.

— Жена, сын твой вырос, — Пирцяко достал из ящика стола большой кусок сахара и протянул Няколе, как это делал, когда сын был маленьким.

— Чай не пьешь, откуда сила берется! — засмеялся мальчик, довольный, что не забыл присказку отца.

— Правильно, сынок, сила от чая!

Мальчик принялся грызть сахар, причмокивая языком. Проснулись щенки. Полезли к хозяину.

Пирцяко Хабиинкэ с наслаждением выпил первую чашку с крепкой заваркой. Потом долго пил чашку за чашкой, пока не почувствовал, что начал согреваться. Утолил малую жажду. Поел мяса. Чашку свою он не перевернул вверх дном, и жена снова налила ему чай. Бригадир настороженно прислушивался. Даже в чуме его не покидало беспокойство. Ветер разошелся не на шутку, со всей силой упрямо бил по чуму, растекаясь но круглому боку. «Хад-буря, на кого ты так рассердилась? — подумал он озабоченно. — Кому ты решила мстить? Не мне ли случаем?» Хад не знает смерти, как не знает смерти и сама земля. А когда родилась земля, скрыто от всех. Старые люди не могут объяснить. Няколя будет знать. Прилетит самолет и снова заберет его в школу.

— Жена, Няколя большой стал.

— Большой.

— Мой сын удачливый!

— А ты убегал… от сына убегал…

Пирцяко Хабиинкэ отвернулся от жены. Она до сих пор не прощала ему Марию. Вернулся он и подробно рассказал о своих мытарствах по тундре, называл добрых людей, у кого находил в чуме место около костра. Рассказал о большом деревянном городе, железном комаре. Это он притащил его на Пур. Привез он и красные поленья. О Марии он помнил, но никогда не рассказывал. А как-то, забывшись, назвал жену Марией.

«Чужую бабу вспомнил?» Жена перестала с ним разговаривать. На вопросы не отвечала, как немая.

А ему вдруг захотелось знать, выполнила ли его Мария свое обещание подарить ему сына? Интересно, какое она придумала имя? Занятый работой, дежурствами, охотой, он о ней не думал. Наверное, так и кочует по своей тундре между горами около льдистого моря. Упрек жены прозвучал как обвинение. Ее обида напомнила ему об отцовском долге. Крепко задумался Пирцяко Хабиинкэ. Захотел представить, что может делать его второй мальчишка. Кто учит его стрелять? Кто показал, как надо ставить капканы на песцов? Мария баба, не ей учить сына! Вырастет мальчишка веваркой-лодырем — будет его вина!

Пирцяко Хабиинкэ представил, как будто все произошло на его глазах. Встретились два парня: его Саварка и Веварка. У Саварки все получалось, за что ни брался: сеть ли ставил, настораживал ли капкан на песца, а у Веварки ничего не получалось. И стрелок он оказался никудышный!

Жалко бригадиру второго парня. Подумал о Хосейке, своем пастухе. Его отец утонул в озере. А кто учил парня? Мать. Стало стыдно Пирцяко Хабиинкэ. Нападает он на парня, ругает его! А его не ругать надо, а учить.

Хороший мужик может поспорить с бурей, не растеряться, сбережет стадо и сам останется жить. А плохого накатает ветер!

Беспокойно завозился на своем месте Пирцяко Хабиинкэ. Чтобы немного успокоиться, погладил сына по голове. Вспомнил, как так же гладил мальчишку, когда вернулся домой. Нащупал на затылке маленькую косичку и сказал жене:

— Завтра постригу мужика! Пора учить Няколю стрелять.

— Тебе пора ехать на факторию. Чай скоро кончится. Сахару осталось мало. Купишь и сатин на рубашки.

Пирцяко Хабиинкэ кивнул головой. Не мог понять, что с ним происходит. Слушает женщину. Раньше бы он ударил жену, чтобы замолчала. А тогда побегал по тундре и перестал узнавать себя. Перестал бояться Большого Мужика. Сначала он хотел от него откочевать в самую глухую часть тундры, к тайге, но все время натыкался на огромные трубы. Они ползли через болота, озера, не обходили и реки. Он не смог поднять трубу: видать, нечеловеческая сила была у Большого Мужика!

Бригадир вспомнил свой приезд на факторию к Фильке. Чтобы сейчас не рассмеяться, ущипнул себя за ногу. На дверях фактории висел большой замок. Он решил разворачивать оленей, посчитав, что фактория закрыта, но раздался глухой голос Фильки. Пирцяко Хабиинкэ не понял, откуда появился Филька: вылез ли в окно или скатился с крыши.

«Андорова», — оглядываясь по сторонам, как пугливый ушкан-заяц, Филька потащил бригадира за избу.

«Где ты пропадал? А, Пирцяко?»

«Далеко ходил. Льдистое море хотел посмотреть!»

«Понравилось?»

«Наша тундра лучше».

«Была. Раньше была. Из тайги глухари прилетали токовать. Садились прямо на крышу фактории».

«Помню. Ты рассказывал. Филька, а где ж ты был? Я хотел уже уезжать».

«Дома. Куда я денусь? Без меня вы пропадете. Макароны у кого есть — у Филимона Пантелеевича; дробь и порох у кого можно купить — у Филимона Пантелеевича!»

«Зачем замок прицепил?»

«Большой Мужик избу у меня хотел забрать. Хо-зя-ин! Аэродром построил! Ты-то как добрался»?

«Меня с деревянного города комар притащил!»

«Вертолет?»

Пирцяко Хабиинкэ согласно кивнул головой.

«Врешь? Научился врать, как Ядне Ейка!»

«Я давно не вру, — с обидой сказал бригадир. — Сероко меня видел! Его спроси!»

«Хоть он и председатель сельсовета, но тоже болтун. Новую шляпу у меня требует. Забыл, когда последний раз ходил за белкой!»

«Сероко никогда не был охотником».

«Что точно, то точно. Факторию надо закрывать. Кому нужна фактория? Приезжие мужики не охотники».

«У них другое дело, — Пирцяко Хабиинкэ вспомнил своего знакомого тракториста. — Для маленького дела не нужно много людей, а при большом и сотней мужиков не обойтись. Филька, ты должен знать!»

«Не Филька, а Филимон Пантелеевич!»

«Когда идет загон песцов, сколько сразу выезжают в тундру мужиков на оленях!»

«Впятером не загнать!»

«Большому Мужику требуется много мужиков. Я видел, как из земли вылетел огонь. Ни ты, ни я не знаем, где прячется огонь. А Большой Мужик умеет его находить!»

«Ты стал защищать Большого Мужика. Забыл, кто загнал твоих оленей?»

«Хватит болтать, — сказал недовольно Пирцяко Хабиинкэ и засопел от злости. — Язык у тебя без костей. Однако, ты дверь отворяй. Я за товаром приехал. Макароны давай, баба велела. Песцов тебе привез. Не шибко много, но привез. Парню дробовик надо. Букварь надо!»

А теперь у Няколи много разных книг. И Мария — жена Большого Мужика — сильно хвалит сына: много знать будет, хорошо учится.

Пирцяко Хабиинкэ вспомнил, как учился сам. В интернате получил букварь, тетради и цветные карандаши. Особенно поразили краски на круглой картонке. Все до одной перепробовал. Послюнявил палец — вышла черная туча, потер второй кружок — рыжая росомаха, попробовал рядом — трава. Красный цвет напомнил полянку с каменоломками. Началась война, и отец забрал его из интерната.

Пирцяко Хабиинкэ выпил еще одну чашку чая и перевернул ее вверх дном. Глаза слипались. Он вытянул ноги.

— Жена, один мужик заснул. — Он прикрыл заячьим одеялом сына. — Пора и мне залечь!

2

В тундре никто из оленеводов не ведет счет дням. Природа сама переворачивает листы календаря. Не успел Пирцяко Хабиинкэ перегнать стадо на новое пастбище, как подкатил на аргише месяц Большой Темноты. Ка небе ни одной сверкающей звезды. Пропала надолго куда-то луна. Небосвод как будто задернули огромными полостями нюков из оленьих шкур.

Чтобы не заблудиться, пастухи перестали ездить друг к другу в гости. Заказан им путь и в Уренгойскую факторию, и в свой колхоз по неотложным делам. Без звезд дорогу не отыскать!

В конце недели снег начал терять крепость. Олени легко его копытили и добирались до ягеля. Ягель отсырел и остро пах щавелем. Животные не разбредались по сторонам, а паслись кучно.

Подошло время снимать охотникам капканы. Начался гон песцов. Самцы забегали по тундре, простегивая снег прямыми строчками следов. Призывно лаяли, выдавая себя.

— К-ко-ко-е-е!

А с бугров летел ответный лай самок. Голоса у них тоже призывные, но со звоном колокольчиков:

— Кье-кье-кье!

Месяц Большой Темноты торопил весну. Она уже шагала за спиной у каждого тундровика со своими заботами, светлыми днями, слепящим снегом, шумным гомоном птиц, прибавлением в стаде. После вскрытия рек и озер — ловля рыбы. В сети пойдет пелядь, нельма и муксун.

Пирцяко Хабиинкэ не отпускали думы. В голове одна забота — стадо. Пали олени — он виноват. Порезали волки важенок — отвечай. Весь спрос с него, бригадира.

В каждый свой приезд в стадо председатель шел в чум к бригадиру. За чаем и едой расспрашивал о делах, выкладывал последние новости. Потом беседовал с пастухами Хосейкой и Дмитрием. Никогда не обижал их вниманием, но всегда подчеркивал, что старший над ними Пирцяко Хабиинкэ.

Председателя колхоза и зоотехника надо ждать в месяц Отела. Может, прикатит и продавщица с товарами.

Проснулся Пирцяко Хабиинкэ в тревоге. Чум успело выморозить. Костер давно погас. Про себя бригадир похвалил жену, когда увидел котел, стоящий на углях. Он протер глаза еще теплой водой и прислушался. Поразила тишина.

Вчера под вой ветра он долго играл с Няколей. Загадывал ему разные загадки, какие помнил от отца и матери. Заснули все поздно под верховой ветер. Сейчас он не слышал ни верхового ветра, ни нижнего, который всегда гнал поземку между застругами.

Пирцяко Хабиинкэ встал во весь рост и царапнул головой по провисшему нюку. Отсырели шкуры — погода испортилась, повернуло на тепло. Не натягивая малицы, выглянул из чума.

Теплый ветер залепил лицо кашей из снега и дождя. По мокрым щекам заскользили капли, стекали под ворот рубахи, холодя шею.

В чуме жена уже сидела перед костром, раскладывала веточки яры. Она знала, что должна напоить мужа чаем, накормить сытно перед дорогой в стадо.

Скоро запылал огонь. Женщина не скупилась на хворост. Дым не рвался вверх, а кружился по чуму, как испуганные олени.

Пирцяко Хабиинкэ пристально смотрел на мечущиеся языки огня. Хотел понять, кто посмел разогреть зимой ветер. После оттепели снова вернется мороз. Скует ледяной коркой наст, и оленям тогда не пробить его копытами, не добраться до ягеля и травы. Одно спасение — колоть лед топорами. Но много ли сумеют сделать три мужика! Няколя еще не дорос, а то бы ему тоже вручили топор.

После несчастья приедет председатель с зоотехником. Выслушают рассказ бригадира о падеже оленей от холода. Пирцяко Хабиинкэ вздохнул, не в состоянии ничего придумать, не зная, как отвести надвигающуюся беду.

— Абурдай, — сказала жена и пододвинула большую миску с жирными кусками холодной оленины.

Лежащая у порога лайка вскинула острое ухо. Разбросала прилипших к соскам щенят и выбежала из чума. Громко залаяла.

— Ветер несет нам раннего гостя! — сказал бригадир и по обычаю приготовился встретить прибывшего. Накормить его и напоить чаем.

Жена без напоминания мужа поставила на стол чашку…

— Ань-дорова! — сказал, входя в чум, Ядне Ейка. Протянул озябшие руки к костру. С капюшона и малицы капала вода. — Злой ветер притащился! Хад проиграл борьбу!

— Злой! — Пирцяко Хабиинкэ с удивлением разглядывал охотника. Он ожидал приезда кого угодно, но только не Шатуна, как он называл охотника, не жалуя его своим расположением.

Ядне Ейка сел к столу. Жадно отхлебнул горячий чай. Опорожнив три чашки, решил передохнуть. Утолив малую жажду, заговорил, обращаясь к хозяину.

— Капканы ездил снимать.

— Так поздно?

— Большой Мужик задержал, — сказал охотник с гордостью. — Мои глаза теперь так много видят, что все и не рассказать. На лыжах я ходил в Медвежье, глаза маленькими были, как щелки. Полетел на вертолете, глаза большими стали — половину земли прочитал. По Пуру сохатых мог пересчитать.

— Ты там тоже ставил капканы?

— Капканов у меня здесь хватает. Летал с мастером Глебовым.

— Зачем вертолет гоняли?

— За инструментом. — Ядне Ейка с вызовом посмотрел на бригадира и сказал: — За шарошками летали. Большой Мужик приказал! Большой Мужик ждет тракторный поезд у Медвежьего.

Ядне Ейка испугался, ожидал, что при упоминании о Большом Мужике Пирцяко Хабиинкэ взорвется. Он виновник гибели его оленей, скитаний по тундре. Но, видно, переболела боль, и Пирцяко спокойно слушал охотника. Кивал головой и врать не мешал. Про себя повторял непонятные слова. А набралось их много: шарошка, бур, керн, свечи, верховой.

Наговорившись, Ядне Ейка снова принялся пить чай.

— Сколько хвостов взял?

— Мало-мало есть! — Ядне Ейка широко улыбнулся. В узких глазах-щелках заметались озорные огоньки. — А ты как промышлял?

— Есть немного хвостов. Плохой ветер прибежал!

— Дорога упала. Мои собаки не бежали, а вязли в снегу.

Пирцяко Хабиинкэ жадно ловил каждое слово. Примерял на себя. Но все мысли были сосредоточены на стаде. «Шатун напьется чаю. Отлежится до вечера в чуме, а ночью отправится в путь. Собаки не олени — для них не надо копытить снег!»

Ядне Ейка грыз мясо, обрезая маленькие кусочки около самых губ острым ножом. Он сделал его из напильника, выпросив у Большого Мужика. Охотник выпил еще одну чашку чая и перевернул ее кверху донышком. Сообщал хозяйке, что напился досыта. Откинулся на шкуры и громко захрапел. Пирцяко Хабиинкэ удивился спокойствию Шатуна. Разве он имеет право спать при южном ветре? Олени с трудом потащат беговые нарты. То и дело будут проваливаться в снег.

Своим храпом Ядне Ейка разбудил Няколю.

— У нас гость?

— Охотник Ядне Ейка.

— Папа, это он добыл больше всех соболей?

— Так говорил на фактории Филька!

Няколя вылез из-под одеяла и, стоя, пристально рассматривал охотника. Ловил незнакомые запахи.

— Папа, скоро придет весна?

Пирцяко Хабиинкэ показал на провисшие нюки:

— Ветер переменился. Уходит от нас мороз. Ждать недолго осталось.

— Прилетят пуночки?

— Прилетят. Гуси полетят, утки и лебеди.

— Появятся олешки. Я выберу себе авку.

— До месяца Отела еще далеко! — Бригадир вышел из чума.

Каждый месяц приносит свои заботы и работу. Охота кончилась — надо успеть перегнать стадо ближе к лесу, чтобы деревья защищали сыриц от холодного ветра. Родившиеся оленята нуждаются в защите. Кроме волков, росомах, вороны и халеи нападают на оленят. Только гляди и гляди! Интересно разговаривать с сыном, отвечать на его вопросы, но ему давно уже пора быть в стаде. Предупредить Дмитрия о своей тревоге. Хосейка пусть пока отдыхает после ночного дежурства!

Рядом с чумом бригадира лежали разномастные собаки Ядне Ейки, одна около другой. Они не облаяли Пирцяко Хабиинкэ.

«Задергал собак, Шатун», — осуждающе подумал бригадир. Вспомнил, что собрался учить Хосейку. Скоро у пастуха пойдут дети. Какой он будет для них учитель, если сам ничего не знает!

Дмитрий более опытный. Надо — перегонит стадо на новое место. Отыщет под снегом ягель. Но полностью довериться ему тоже нельзя. Уткнется в книгу и забывает обо всем. А то примется рисовать цветными карандашами олешек. Ведет себя как мальчишка. Няколе простительно. Один раз Дмитрий нарисовал его, бригадира. Не поверил Пирцяко Хабиинкэ, что у него такое злое лицо.

Стоило бригадиру чуть отойти от чума, и он стал проваливаться в глубоком снегу. Устал, пока добрел до ездовых оленей. «Ветер куда злее, чем я предполагал, — подумал он с жалостью о себе. — Ядне Ейка будет храпеть. Дмитрий отправится отдыхать, а мне мокнуть целый день. Надо было надеть резиновые бродни». В своей промашке он начал обвинять охотника. Явился не вовремя и все спутал. С трудом выдергивал ноги из вязкого снега.

Он мог вернуться в чум, переобуться, но не хотел подавать повода для насмешки над собой. Ядне Ейка непременно всем разболтает, что бригадир потерял голову.

С трудом Пирцяко Хабиинкэ доехал до стада. По дороге не раз вспоминал Ядне Ейку. Шатуну нет никакого дела до южного ветра, оленей. А бригадир думай, мучай голову.

— Ань-дорова! — поздоровался, подходя к бригадиру, Дмитрий.

— Ань-дорова! — Пирцяко Хабиинкэ не нашел причину сорвать злость на пастухе: олени паслись кучно. Без труда добирались до ягеля, не копытя снег, а проминая его острыми бородами.

— Гости не прибегали?

— Наверное, ветер повернул их в другую сторону. Плохой ветер!

— Злой, как ночные гости! — Пирцяко Хабиинкэ достал из чехла карабин. Зарядил. Положил сзади себя на нарты. — Отдыхай! — Он намочил пальцы снегом и выкинул руку высоко над головой. — Вечером приезжайте с Хосейкой. Совет будем держать.

Бригадир разлегся на нартах и принялся думать. Тяжелые мысли навалились на него. Виноват во всем Ядне Ейка. Раздразнил его. Не любил он вспоминать о черном дне, а память сама повернула его нарты на Пур. Свалилось тогда стадо с крутого берега на лед реки. Он гонял оленей от берега к берегу. Падали хоры и важенки. Сейчас картина несчастья стала забываться, потеряла свою остроту. Мир вокруг Пирцяко заметно изменился. Солнце, землю, озера и реки он стал представлять совсем иначе. Он заучил много новых слов, которых не знал в детстве: аэродром, вертолет, газ, баллоны. Не все их он понимал до конца и не научился сыпать с такой легкостью, как Шатун. Наверное, многое еще придется ему одолеть. В школе Няколя все выучит! А он спросит у Няколи. Отойдет мальчишка от родительских глаз, попадет к новым учителям. Важно, чтобы не забыл чум, тундру, так же любил оленей.

Ветер нес в своих порывах снег с дождем. Бригадир похвалил себя, что не забыл надеть совик: мокрая малица его бы не согревала. Капли дождя исхлестали лицо. Он повернулся на бок, но долго пролежать не мог, не видя пасущихся оленей.

Широкогрудый белый красавец хор стоял спокойно. Но каждую минуту стадо могло сорваться с места и умчаться вдаль.

Время от времени Пирцяко Хабиинкэ вскакивал на нарты и внимательно осматривал тундру. Наизусть выучил сугробы. За стеной дождя мокрые олени выглядели темным пятном. Пятно медленно передвигалось, пропахивая мягкий снег.

Долго лежал бригадир. Летом он определял время по солнцу. Воткнул хорей и следи. Стала убегать тень — крадется вечер. А сейчас время смешалось.

Пирцяко Хабиинкэ почувствовал, что начал возвращаться мороз. Снег потрескивает. Олени крошили снег, резали острыми льдинками ноги. «Неужели морозу не жалко моего стада?» — подумал Пирцяко Хабиинкэ.

И чтобы проверить свою догадку, попробовал сдвинуть нарты, но полозья пристыли.

В сумерках Пирцяко Хабиинкэ услышал звонков щелканье оленьих копыт и тяжелые удары нарт по насту. Хосейка и Дмитрий скоро остановили оленей около нарт бригадира. Он не выразил удивления при появлении своих помощников. По состоянию погоды пастухи не имели права поступать иначе, когда после оттепели снова начал закручивать мороз. Но хвалить за расторопность никого не стал.

«Мороз всегда имеет свой голос, — вспомнил он. — Только в оттепель глохнут звуки. Ушкану можно наступать на уши, а песцу на длинный хвост!»

— Мужики, будем совет держать, — сказал Пирцяко Хабиинкэ. — Мороз к утру схватит снег коркой. Оленям не пробить лед. Топоры привезли?

— Бригадир, дай сказать слово. — Хосейка вскинул голову. — У нас три топора. Сто мужиков не помогут оленям. Повернем стадо к Пуру. По зимнику ходят трактора. Дорога длинная до Уренгойской фактории. Не одно стадо можно гонять. Лед будет разбит железными ногами.

— Бригадир, мы так делали, — сказал Дмитрий, поддерживая напарника. — Когда тебя не было с нами, мы гоняли оленей по зимнику.

— Погоним оленей на Пур, — послушался бригадир совета и посмотрел на Хосейку. Он хотел его учить законам тундры и тайги, а, выходит, пастух успел узнать больше его. Он спас тракториста, а тракторист должен спасать его оленей. И снова Пирцяко Хабиинкэ подумал, что мир изменился. Солнце, земля, тундра и тайга, озера и реки стали другими. Ему надо учиться это понимать!

3

Опустившись в мягкое кресло лайнера Ту-104, Шибякин с первой минуты понял, что наступил долгожданный отдых. Наверное, есть предел человеческих возможностей: последние два года он не отдыхал, и каждый его рабочий день равнялся сорока восьми часам. Он хотел заснуть. Не тревожить себя воспоминаниями об утонувших в болотах тракторах, бригадах, простаивающих без бурильных труб, цемента и дизельного масла.

Разные выпадали для него дни. В самые тяжелые он обращался к летчикам. Вертолетчики Салехардского отряда всегда выручали. Подбрасывали на точки нужные материалы и мелочовку, меняли вахты. Но среди аварий и неудач, которые никогда не планировались, вдруг прорывались долгожданные радости: сдали в поселке новый дом, пробурили очередную скважину.

Отрешиться от повседневных дел начальник Уренгойской экспедиции сразу не мог. Самолет давно взлетел и набирал высоту, а он все еще жил земными заботами. Подошло время планерки. Начнется перекличка. Десять мастеров с разных точек посыплют свои заявки на материалы и продукты. Потом сообщат о скорости бурения за сутки. Он не забыл, как однажды во время планерки ворвался нетерпеливый голос Глебова:

«Дошли до валанжина. Есть конденсат!»

Вспыхивал зеленый глазок индикатора радиостанции, и динамик после очередного радостного известия приносил новое. Докладывал немногословный мастер Дроздов:

«Скважину прошли. Ждем испытателей!»

Бригады работали в междуречье Ево-Яхи и Мура. Одна бригада буровиков за другой словно наперегонки открывали все новые и новые газовые горизонты. Начали сбываться пророческие слова министра: быть Шибякину газовым шейхом страны.

Шибякин протер слипающиеся глаза и оглянулся. Сзади сидел Дубровин — кряжистый мужик, трассовик. Познакомился с ним в Тюменском аэропорту. Дубровин прилип к окну и жадно смотрел на землю.

— Василий Тихонович, глянь! — громко сказал Дубровин. — Красотища! Позавидуешь космонавтам, сколько видят. Весь шарик на ладони! Скоро мы потянем свои трубочки!

— Мы дадим газ, и вы потянете! — Шибякин тоже начал смотреть в окно. Нагляделся он на тундру и тайгу во время полетов, но сейчас не мог оторваться от открывавшегося простора. С гордостью подумал, как велика Россия и нет ей конца и края! Вспомнил, что перед полетом они договорились с Дубровиным смотреть за землей, выбирать путь для будущей трассы. После подачи газа на Урал задачу поставят потруднее — подавать газ в Центр.

Шибякин старался догадаться о причине его срочного вызова в Москву. Скорее всего первые подсчеты разведанных запасов газа вызвали кое у кого сомнения. Словно ненароком он время от времени касался ногой пузатого портфеля с документами. Дороже всех сокровищ — там карта с обконтуренными границами месторождения и номерами пробуренных скважин.

— Сосед, — сказала, обращаясь к Шибякину, грудным голосом молодая привлекательная женщина. — Никогда не думала, что в тундре столько снега.

— Чего, чего, а снега каждый год хватает! — Он бы мог рассказать попутчице все, что узнал за десять лет работы в этом глухом краю о тундре и тайге. Он давно стал понимать интерес Ядне Ейки. Уродилась кедровая шишка — больше добудет белок. Набили свои норы лемминги семенами — жди большой приплод у песцов. Начали уничтожать комаров — исчез хариус в реках; не будет корма — переведется хищная тальма; не скатится тальма в море — погибнут без пищи тюлени; переведутся тюлени — будут обречены на голодную смерть белые медведи. А все началось со злых комаров. Замахнулся убивать комара, подумай, не станешь ли ты врагом природы!

Охотник учил его ходить по тундре, чтобы зря не заминать траву, не затаптывать ягель. «Помни, — говорил Ядне Ейка, — ушкан-заяц голодный прибежит, а ты траву поломал, гриб в земле раздавил. А песцу, оленям кормиться надо!» Многое он мог рассказать, но не мог побороть зевоту. Тяжелые веки упали на глаза. Начал засыпать, даже сладко всхрапнул. Как из тумана наползли воспоминания. Среди провожающих на аэродроме стоял грустный Ядне Ейка. К вертолету принес толстолапого щенка с белым пятном на груди. «Большой Мужик, смотри, какой у меня щенок. В Тяпу пошел. Головным соболятником будет. В Москве кому надо скажи: Ядне Ейка план по пушнине больше не провалит!»

Шибякин засыпал, снова просыпался, но сновидения не прерывались, как длинная кинолента. Крепко он привязался к тундре и тайге. Озера и реки стали ему родными! Во сне разговаривал с Ядне Ейкой. Смеялся над проделками черного щенка: «У тебя хорошая мордашка. Ты слышишь, Чернуля?»

— Сосед, — женщина старалась разбудить Шибякина. Сказала с нескрываемой обидой: — У вас что, такой способ знакомства? Вы притворяетесь или в самом деле пьяны?

Но напрасно женщина сердилась на Шибякина. Он не слышал ее слов, и разбудить ей его не удавалось.

Лайнер летел на высоте девять тысяч. Внизу, за темными, тяжелыми облаками, лежала земля. На большой скорости Ту-104 заканчивал пролет над Севером. Стремительно пересек Печору. Потянулись смешанные леса, а за ними начались огромные поля, овраги и широкие реки.

Облака несколько раз меняли в свой цвет. Тяжело давили на землю, перегруженные запасом воды, то вдруг занимали высоту, легко перегоняемые ветром. Безжалостно рассекали острые крылья самолета.

При дождевых облаках в салоне становилось темно, как в тоннеле, и пилоты включали электрические лампочки; облака менялись, и солнечные лучи прыгали зайчиками по обшивке салона и лицам людей.

— Василий Тихонович, пролетели Волгу, — обрадованно прокричал Дубровин. — Я точно высчитал!

«Что же он высчитал?» — подумала удивленно соседка Шибякина. Ее утомил долгий полет, она не находила себе места. Злилась на спящего Шибякина, который храпел, бормотал во сне.

Женщина приняла Шибякина сначала за бухгалтера, но, присмотревшись к его лицу, нажженному морозом, посчитала за инженера-строителя. А глянув на тяжелые ладони, отнесла к шоферам. На этой специальности и остановилась.

4

Январские морозы не обошли стороной Москву. Шибякин неторопливо двигался по улице Горького и не признавал ее. Прохожие зябко кутались в пальто и полушубки. Мужчины — в нахлобученных меховых шапках; женщины — в теплых платках, закутанные по самые глаза.

Дорога скользила под уклон. В розовую дымку, подсвеченную красным шаром солнца, как в туман, ныряли один за другим троллейбусы, машины с развевающимися хвостами белого дыма.

Шибякин никогда не пропускал случая полюбоваться на Исторический музей. За ним Красная площадь. Но оказалось, что дымка закрыла обзор. Минуя встречные улицы, до предела зауженные поднявшимися сугробами, он представил, как мороз нарушил размеренную жизнь большого города.

Шибякин остановился перед дубовыми дверями Центрального телеграфа. На шкале термометра сорок два градуса.

«Знатный сегодня поклевывает морозец!» — удовлетворенно подумал он и даже крякнул от удовольствия. Природа распоряжалась несправедливо: Москве мороз в обузу, принес беду, а на Севере его ждут не дождутся. Там мороз первый строитель. Придет, и откроют зимники. Повезут в буровые бригады тяжелые вышки, станки, дизеля, обсадные трубы и цемент!

…Министр встретил Шибякина приветливо. Протянул пухлую руку.

— Входи, входи, главный газовый шейх. Заждались мы тебя с документами!

Шибякина тронуло ласковое обращение. Отметил, что министр не забыл данное им прозвище и этим выделил среди других начальников экспедиций.

— Тебе, Шибякин, скоро будут завидовать все шейхи в арабских странах, американцы, англичане и французы… Да что перечислять? Будет завидовать вся Европа. Месторождение еще не успели до конца разведать, а прогнозы сулят мировую славу. Запасы газа специалисты подсчитывают. Да что специалисты! Три института подключили. Академики и профессора ошалели от результатов. Кое-кто обвинил нас, Шибякин, в приписках. А заложили ваши данные в машину, и она выдала цифры с множеством нулей. Тогда поверили, что Уренгой по запасам стоит пяти Медвежьих! — Министр ходил возбужденно по кабинету, энергично жестикулировал. Маленькие пухлые ладони взлетали вверх и парили, как птицы. — Ну, показывай свои шпаргалки!

Шибякин расстелил карту на столе. Смотрел на нее сверху, как будто снова облетал на самолете знакомые места, озера и болота с вклинившимися полосами тайги. Всюду успел побывать. В одни точки забрасывали его вертолетами; где вышагал пешком, где объехал на оленях или проплыл по речкам. Красным карандашом отмечены точки, где работали буровые бригады, синим — открытые скважины.

— Сабит Атаевич, — сказал Шибякин, пряча улыбку в уголках глаз, среди набежавших морщинок. — Если я главный шейх, то могу подать газ в Центр. Холодина в Москве. На термометре сорок два градуса!

— Да. Городу нужно тепло, — сразу подхватил министр. Бесшумно прошелся по ковровой дорожке. — Сейчас это задача номер один. — Кивнул головой на стоящие один около другого два электрических камина. — Котельные не справляются. Угля мало. Мороз-воевода явился со строгой ревизией. Начал ее в домах, заводах, детских садах. До войны половину домов в Москве отапливали дровами. Сегодня в «Последних известиях» передали: мороз усиливается. Значит, ревизия будет продолжаться. На кого вся надежда? — Министр в упор посмотрел на Шибякина. — На тебя, Василий Тихонович. Будем докладывать в Совете Министров. Есть у нас главный шейх, может выручить из беды. Может подать газ в Центр. Не пожадничаешь?

— Сабит Атаевич!

— Не обижайся, люблю пошутить! Министр тоже человек. Иногда посмеяться хочет, не одна у меня задача — устраивать разносы. Люблю хвалить за сообразительность, за деловитость. Люблю награждать за работу. Придется подумать, как наградить вас, уренгойцы!

— Если любите награждать, подбросьте нам мороза. Зимники еще не открыли. — Шибякин с досадой махнул рукой. — Не хочу расстраивать, но с грузами завал. Когда все растащим по точкам, не представляю!

— Любишь ты паниковать, Василий Тихонович. А я знаю, справитесь. Народ подобрался у тебя хороший.

— Народ хоть куда. Еще три Уренгоя сможем осилить.

— Не торопись, и в Уренгое пока дел невпроворот. До Юры дошли, а валанжин почти не исследован, а за ним мезозойская складчатость. А морозы проси у Моссовета. Думаю, они не станут жадничать, сделают подарок Уренгою. У вас-то в домах тепло?

— Электрических каминов не ставим.

— Я совсем забыл. — Министр рассмеялся. — У газового шейха нет проблем, чем топить котельные!

Министр вызвал своих заместителей и начальников отделов и служб.

— Вот хочу вам представить нашего именинника, — сказал он. — Знакомьтесь, Шибякин Василий Тихонович. Начальник Уренгойской экспедиции. А по совместительству еще и главный газовый шейх страны. Человек он нежадный, решил подать газ в Центр, побороться с морозом!

Собравшиеся знали веселый характер министра. Он не выносил скучных и равнодушных людей. Таким говорил: «Дорогой, если зубы болят, надо лечить. Хочу видеть вас здоровым и веселым!»

— Василий Тихонович, пока подготовят доклад для Совета Министров, побудешь в Москве. Вдруг потребуешься. Мои помощники — народ дотошный и въедливый. Заранее предупреждаю — горя с ними еще хватишь. А это время походи по театрам, концертным залам. Потом мне расскажешь!

— Сабит Атаевич, билет не достать в Большой театр.

— Сейчас все возможно. В мороз все дома сидят, в театры не ходоки. А тебе, северянину, мороз — родной брат.

Выйдя из министерства, Шибякин долго еще находился под впечатлением разговора с министром. Около подъезда наслаждался тишиной. Мог посмотреть на часы, но по сгущавшимся сумеркам понял, что день подходил к концу. Через минуту, другую зажгут освещение, и улица станет другой. Высокие сугробы вдоль тротуара заметно потемнели, отливали синевой. Шибякин попытался припомнить, где видел телефонную будку. Давно надо позвонить сыновьям.

Хоть и недавно прилетали домой, а соскучился по ним. Как старый Тарас Бульба, готов спросить: «А поворотитесь-ка, сыны? Какие вы оба смешные! И так у вас все ходят в институте в джинсах?»

Ребятам легко учиться, не то что ему в свое время.

Замерзшая телефонная трубка обожгла ухо. Набрав ни памяти номер, Шибякин долго ждал ответа.

— Слышите, Шибякиных нет. Парни в Мурманск укатили на лыжные соревнования! — ответила дежурная но общежитию.

«Заниматься надо, а не кататься на лыжах, — подумал раздосадованный отец. — Это Глеба затея. Решил стать чемпионом — не таскай за собой младшего. Академики! Забыли, что впереди диплом!»

Раздосадованный на отсутствие сыновей, неожиданно попомнил о другом телефоне. Не мог понять, почему сразу не позвонил Калерии Сергеевне. Тут же набрал номер и с волнением вслушивался в ответные гудки. К его счастью, Калерия Сергеевна оказалась дома. И по множеству посыпавшихся вопросов он понял, что его звонок ей приятен.

— Дорогой Василий Тихонович, выкраивайте время для меня. Не возражаете в среду нагрянуть на пироги? Попьем чайку, не спеша поговорим. И вы все-все мне расскажете.

— Согласен. Адрес у меня записан.

Шибякин поравнялся со входом в метро. Из открытой раковины с каждым хлопком двери вырывался теплый воздух. Налетал на клены, обдавал сыростью, и мороз наращивал на ветвях иней — будто развешивал для украшения елочное серебро.

На пригретом асфальте сбились нахохлившиеся воробьи. Время от времени птицы меняли замерзшие лапки и прятали их в перья.

«Некуда мне вас забрать, — подумал Шибякин о стайке воробьев. — Ночью мороз еще сильнее прижмет. Я еще сам не устроен. Шагаю в гостиницу!»

За дверью гостиницы сибиряка встретил уличный холод.

— Мне нужен номер, — сказал Шибякин, заглядывая за стойку. Повернув голову к теплу, администратор сидела около раскаленной электрической плитки. На голове меховая шапка. Воротник пальто поднят к ушам.

— Какой номер? Вы грамотный? Читайте, — раздраженно выкрикивала женщина, и изо рта у нее вырывался парок. — В гостинице лопнул котел. Пять дней никого не принимаем. — Яростно захлопала руками в шерстяных рукавицах.

— Меня мороз не пугает, — улыбнулся Шибякин. Он не знал, как остановить расходившуюся женщину. — Завтра пойду в Моссовет договариваться, чтобы разрешили увезти мороз с собой в Уренгой. Определим его там на работу. У меня есть спальный мешок. Залезу — и порядок!

— Ночью вы околеете в номере.

— Расписку вам напишу.

— Если увезете мороз к себе… другое дело… куда вы сказали?

— В Уренгой.

— Так и быть, оформлю вас на свою ответственность. Утром еще одного северянина приняла. Такой же веселый и разговорчивый. Тоже заявил, что не боится мороза. — Женщина смахнула рукавицей набежавшую слезу. — В двадцатом номере живет. Ваши номера будут рядом.

— Спасибо, — поблагодарил Шибякин, повеселев. Он не любил пререканий с администраторами гостиниц. — Будем с соседом друг друга переворачивать ночью, чтобы не примерзнуть к кровати.

— Вы шутите, а у нас аварийное положение.

Дежурная на этаже прогуливалась в тулупе. На ногах огромные серые валенки.

— Новый жилец в девятнадцатый номер? Хорошо, что администратор вас пустила. Три живых человека будут у меня на этаже. А то одной страшно, хоть ружье проси. Вы тоже с Севера?

— С Севера.

— Не волнуйтесь — принесу три одеяла. Вашего соседа тоже не обидела. А напарнику его все пять дала. Он первый пришел. Первому всегда достается больше. Чай будете пить? Самовар давно поспел. Ишь, разошелся, усы топорщит. А я привыкла к его норову. К старости все брюзжат. А самовару, наверное, уже сто лет. Весь в орденах и медалях, как солдат.

— Чай попью с удовольствием.

— Пойду позову гостей из двадцатого номера. Они тоже собирались со мной чаи гонять.

— Василий Тихонович! — еще издали закричал Дубровин и широкими шагами обошел дежурную. — Вы как попали в эту гостиницу?

— Шел по дороге и заглянул.

— Так вы и в другую могли заглянуть. Это я по направлению. Никуда не мог свернуть. — Дубровин показал на шагавшего в черном полушубке мужчину. — Мой знакомый по номеру. Металлург из Днепропетровска.

— Шибякин, — сказал начальник Уренгойской экспедиции, представляясь металлургу.

— О! Слышал от Дубровина. А я Костенко Макарий Данилович!

Дежурная разлила чай по большим чашкам с цветами. Поставила вазочку с печеньем и конфетами.

— Василий Тихонович, — сказал Дубровин. — Могу сообщить новость. В нашем министерстве приказали начать изыскательные работы для прокладки газопровода.

— Куда собираются тянуть? — спросил металлург.

— Как куда? В Центр, — сказал, воодушевляясь, Дубровин. — Оказалось, не у меня одного болит голова. Пора решать энергетическую проблему всерьез. — Он потянулся к Шибякину. — Макарий Данилович приехал в научно-исследовательский институт. Должны налаживать выпуск труб большого диаметра. Для нас, трассовиков, стараются. На чужом добре долго не проживешь. Трубы у нас должны быть свои. Пора иметь и хорошие газовые турбины для компрессорных станций.

— Правильно, — сказал металлург, допивая чай с блюдца. — В Западную Германию мы ездили. Смотрели, как на заводах трубы катают. Нет ничего мудреного. Даст институт нам станки — и пойдут катушки. Спросите, почему раньше не выпускали? Отвечу. По нашей лени!

— Макарий Данилович, а ты представляешь, сколько ним надо труб на одну нитку? От месторождения Шибякина до Москвы, посчитай, больше трех тысяч километров.

— А разве у нас один завод? Макеевка поможет, Урал подсобит. Трубы будут!

— Зря расхвалились, — сдержанно сказал Шибякин.

— Обижаешь нас, металлургов, Василий Тихонович. Но время войны как было? Фашисты доперли до Москвы, а эвакуированные заводы начали выпускать самолеты и танки. Я сам катал сталь для танков. Сормовский судоремонтный завод начал выпускать Т-34. За свой завод я ручаюсь, накатаем труб!

— Слышал слово рабочего класса, Василий Тихонович? — спросил Дубровин. — Я за своих парней тоже могу поручиться. Дойдем до Центра. А прикажут, зашагаем дальше. Забыл спросить, а ты, Василий Тихонович, где успел побывать?

— Министр принял меня. Передал ему расчеты по Уренгою. Будут готовить записку с предложениями дли Совета Министров.

Глава вторая

Десять тракторов вышли из Медвежьего торить дорогу к верховью Ево-Яхи. Там определили место для поселка газовиков и площади для строительства газовых комплексов. Острые лучи фар вспарывали снежное поле, выхватывая квадрат за квадратом из серой мглы. Сверху землю придавило звездное небо с ослепительно горящими звездами. Те же звезды горели на острых застругах снега по всей бескрайней тундре, такие же яркие и жгучие.

Трактористы с напарниками в теплых кабинах слышали сильные удары ветра. Сухой снег скреб но металлу тысячами зубастых железных щеток.

Под защитой тайги ветер стих. Слышалось только урчание машин и перехлестывающийся лязг растянувшихся гусениц. Каждый трактор тащил за собой на сваренных санях из толстых труб балки с рабочими. В домиках жарко топили печки. Из торчащих труб, как из пушек, бил огонь, и к звездному небу летели горящие искры.

Несмотря на все старания, Тонкачеву не удалось отыскать проводника для десанта. Все опрошенные пастухи-ненцы наотрез отказывались вести к Ево-Яхе. Причину не объясняли, упорно отмалчивались. Главный инженер не знал, что к верховьям реки испокон веков не гоняли оленеводы свои стада, боялись провальных болот с бесчисленными мертвыми озерами, где не водилась рыба и не гнездились утки и гуси. Тонкачев надеялся, что лед-строитель наведет мосты для переходов через многочисленные реки и ручьи. Компас и карта пока лежали у него на коленях без дела. Пока тракторы шли дорогой аргишей, где снег перетолчен упряжками важенок и неплюев.

Тайга кончилась, гусеницы с лязгом вгрызались и крепкий наст, кололи крепкую наледь, где никогда не рос ягель.

На карте синим шнурком вился Пур. Память напомнила Тонкачеву о недавнем посещении Уренгойской экспедиции. Но тогда летали с Шибякиным на вертолете.

Сейчас предстояло пройти сто пятьдесят — двести километров к самому центру месторождения санным поездом. Задача десанта обустроить жилье к бурению рабочей скважины.

Тонкачев мысленно не один раз возвращался к разговору с пастухами. Старался предугадать, какие неприятности сулил им неизведанный край.

Скоро дорога аргишей кончилась, и впереди открылась безмолвная снежная пустыня. Тишина пугала. Звуки, рожденные колонной тракторов, мгновенно глохли, будто тонули в сугробах.

Тракторист Коваленко, лет тридцати пяти, со свисающими кисточками усов, как у запорожских казаков, чтобы не заснуть, мурлыкал песню. Иногда вопросительно поглядывал на сидящего рядом главного инженера. Подтягивал к себе карту. Старался отыскать далекую Ево-Яху. В глазах тревожный немой вопрос: «Инженер, с пути не собьемся? Я дорогу не знаю! Неизвестна она и нам!»

Тонкачев понимал беспокойство тракториста. Глушил собственный страх перед неизвестностью. Кто-то должен идти первым, так было всегда.

Чтобы отвлечься, принялся думать о доме, вспоминал жену, дочерей. Он каждый раз с особой надеждой ждал сына. Провожая в родильный дом, наказывал жене: «Помни, мать, наша фамилия не должна пропадать!» А, встречая жену, принимал от нее дочку. «Теперь у нас на одного зятя будет больше. Один зять — хорошо, два — чудесно, а три — превосходно!»

Из Медвежьего санный поезд провожали торжественно, играл духовой оркестр. Перед отъезжающими выступили начальник объединения, секретарь парткома. Говорили взволнованно, а потом обошли весь строй и каждому пожали руку. «Не забывайте, что вы пионеры. А это высокая честь быть первооткрывателями!»

Немного погодя Тонкачев перестал вспоминать о Медвежьем, все его мысли целиком сосредоточились на дороге, солярке, продуктах, зимней одежде и инструменте. И хотя для десанта отбирали самых лучших рабочих, он не мог представить, как они поведут себя.

По рекомендации Викторенко в состав группы включили ребят из отряда: сварщика Николая Монетова, плотника Гордея Завалия, тракториста Виктора Синицына и монтера Вячеслава Щербицкого. Этих парней главный инженер знал еще по Игриму и верил им. Из предложенных двух кандидатур инженеров Тонкачев выбрал своим помощником Пядышева.

Начальник десанта постучал пальцем по стеклу часов и сказал трактористу:

— Пора меняться!

— Еще посижу!

Трактор снова проглатывал километр за километром снежной равнины. Ровное гудение мотора усыпляло. Тонкачев, борясь со сном, то и дело ронял голову на грудь. Он мечтал о другой дороге, чтобы трактор шел с грохотом, проваливался в ямы или взбирался на крутые косогоры. При тряске он чувствовал себя лучше.

— Волк! — вдруг закричал ошалевшим голосом Коваленко.

С Тонкачева тут же слетели остатки сна.

— Где?

— Промахнул под фарами.

— Пора меняться, — твердо сказал главный инженер. — Сейчас волка увидел, второй раз заявишь, что сшиб чум. Пора меняться. Буди сменщика, и я немного разомнусь. Ноги отсидел! — Выпрыгнул из кабины в глубокий снег и обежал вокруг трактора.

Место тракториста занял Пядышев. Весело сказал, поблескивая белыми зубами:

— Доброе утро, Юрий Иванович!

— Разве уже утро?

— Десять часов.

Тонкачев не поверил. Посмотрел на свои часы. Сомнение пропало. Наступил новый день, хотя на снегу было то же отражение звезд. Два неба смотрелись одно в другое. Солнце должно выглянуть через полтора месяца, а все это время надо свыкаться с темнотой.

Пядышев сосредоточенно смотрел перед собой, время от времени дергал ручками управления, и машина повиновалась его воле.

— Юрий Иванович, вам пора отдохнуть. Ночь не спали.

— Посижу еще! — Главный инженер распахнул дверцу и посмотрел на идущие следом машины. В темноте волчьими глазами светились фары. Из труб вагончика летели красные искры, распушиваясь павлиньими хвостами. — Все идут за нами! — Он никогда не думал, что так быстро пролетит первая ночь. А сколько их еще впереди, пока они доберутся до таинственной Ево-Яхи! Стирался зря не пугать себя возможными поломками и, остановками. А память помимо воли подсказывала разные случаи, когда тракторы проваливались в болота, разминались поршни и текли радиаторы. Незаметно Тонкачев уснул. А перед глазами все плыли тракторы со светящими фарами. Возникали из мрака один за другим.

— Юрий Иванович, идите отдыхать! — осторожно разбудил Тонкачева Пядышев. — Зачем себя мучаете?

— Да, да. Съедем с дороги, переберусь в балок.

И снова впереди трактора маячила ровная снежная пустыня. Лучи фар после очередного подскока на заснеженной мочажине втыкались в заструги снега. Впереди ни кустика, ни деревца, ни травинки.

— Юрий Иванович! — закричал Пядышев. — Человек! Смотрите!

— Какой человек? Откуда ему тут взяться? Коваленко увидел полярного волка, а ты отыскал человека.

— Смотрите сами! — Пядышев резко повернул трактор в сторону, и лучи фар вонзились в темный бугор.

— Это пень.

— По-вашему пень? А почему он размахивает руками? Смотрите!

— Говорю, пень!

Пядышев начал озабоченно протирать окно кабины.

— В самом деле, кажется, человек! — сказал дрогнувшим голосом Тонкачев. Он распахнул железную дверь. Морозный ветер ударил в кабину, обжигая холодом. На металле заблестели капли воды. Холод заполз в кабину, выжимая тепло.

В полосу света вошел человек. Он медленно двигался навстречу остановившейся машине, дергал руками, как будто загребал воду.

— Стойте, туда нельзя! — не доходя до трактора, сиплым голосом прокричал мужчина в малице. Было непонятно, откуда он появился, почему остановил трактор.

— Мы едем в Ево-Яхе! — прокричал Тонкачев, стараясь пересилить вой ветра. — Скажи, мы не сбились с пути?

— Поворачивайте назад. Там Хальмер-Ю!

— Что за Хальмер-Ю? — спросил Пядышев, не спуская глаз с низкорослого ненца.

— Хальмер-Ю — кладбище, — глухо сказал Тонкачев, чувствуя сковывающий его страх. Откуда здесь появился ненец? Кто послал его остановить трактор?

— Туда нельзя, — кричал Пирцяко Хабиинкэ. Он не понимал, почему до сих пор не разворачивали тракторы. Почему его не хотят слушать? Разве не он спас тракториста из болота? Должны об этом знать. Он не хочет людям несчастья. Впереди страшные болота. Им нет ни начала, ни конца. Самые храбрые пастухи всегда обходили этот край стороной. Так повелось еще от дедов!

С темного лица Пирцяко Хабиинкэ скатывался пот. Глаза горели гневом.

— Почему не слушаешь меня? Я, Пирцяко Хабиинкэ, стою здесь со своим стадом. Дальше идти нельзя!

— Юрий Иванович, что будем делать? — спросил озабоченно Пядышев и посмотрел на главного инженера. — Ненец не стал бы зря пугать. Посмотрите, оленей чуть не загнал!

— Пирцяко Хабиинкэ, — громко сказал Тонкачев. — Хальмер-Ю мы не тронем!

Трактор рывком сорвал приставшие к снегу полозья саней и, кроша его стальными гусеницами, потащил балок за собой.

Машина за машиной проходили мимо нарт с оленями Пирцяко Хабиинкэ. Он продолжал размахивать руками. Сейчас он снова убедился, что все незнакомые ему люди похожи на Большого Мужика. Теперь он вспомнил, что говорил Ядне Ейка. Это и есть тракторный поезд, который ждет Большой Мужик. Как плохо он знает их язык — не смог рассказать о коварстве болот. Каждое, как капкан на песца, сторожит свою жертву! Тракторам с горящими глазами никогда не дойти до Ево-Яхи! Это говорит он, Пирцяко Хабиинкэ! Совесть его чиста. Он сделал все, что мог! При встрече скажет председателю колхоза.

Проводив печальными глазами последний трактор с санями, Пирцяко Хабиинкэ вернулся к своему стаду.

2

Время в тундре по-прежнему не делилось на день и ночь. Темнота не отступала. Звезды не сходили с неба и бессменно несли дежурство в высоте. Пять дней шел санный поезд.

Тонкачев с минуты на минуту ожидал самого худшего. Вспомнил оставленную квартиру, трех заплаканных дочек. Утешая их, он обещал скоро вернуться из командировки. Но тракторный поезд двигался не по наезженной улице города, где известны все повороты и тупики. Если заблудятся, их не отыскать и с одного вертолета.

Неужели он испугался? Торопливо отогнал от себя эту мысль. Из лежащей карты выпала фотография. При тусклом свете лампочки Тонкачев вглядывался в лица дочек, спят сейчас они крепко и не представляют, что санный поезд все еще в пути.

Коваленко заглушил мотор. При всем уважении к начальнику он сам определял, какие приказания ему надо выполнять, а какие сказаны сгоряча. За трактор он один в ответе. А не выйдет санный поезд на Ево-Яху — спросят с главного инженера.

— Завсегда утро вечера мудренее! — Коваленко сладко зевнул и начал умащиваться на сиденье.

Тонкачев пошел в балок. Сильные порывы ветра со снегом раскачивали домик, как морские волны. Стонущими голосами гагар скрипели стойки и потолочные перекрытия.

— Живы, курилки? — спросил начальник поезда, обламывая звонкие сосульки, наросшие на шапке и воротнике.

— А чего нам делается! — откликнулся Николай Монетов. — Спим да едим! Прямо санаторий на санях.

— Грейтесь, Юрий Иванович! — сказал Пядышев, уступая место около железной печки. — Огонь согревал и пещерного человека. Интересно, забредал ли он на Ямал?

— Мамонтов здесь находят. Найдут и пещерного человека с шарошкой в руке и разводным ключом. Ученые установят, был он газовик или нефтяник.

— Хозяйственники в каменный век были добрее! — заметил Гордей Завалий. — Шкуры тогда выдавали без ограничений. А сейчас полушубок не допросишься. У ненцев малицы, а у нас телогрейки с новым названием «геологический костюм». Пещерного человека всунуть в такую одежду, он сразу бы дал дуба!

— Зря ты так говоришь, Гордей! — сказал один из рабочих. — Пещерный человек бегал за мамонтами и грелся.

Тонкачев с наслаждением стягивал с себя мокрую одежду. Комья снега падали на раскаленную чугунную печку и испарялись.

— А метет здорово, — заметил Пядышев. — Ненец, выходит, нас не зря пугал!

— Узнать бы скорость ветра, — вставил электрик.

— Зачем тебе? — озабоченно спросил Тонкачев. — Одно знаю: из графика мы выбились. Только бы хватило солярки добраться до нашей точки.

— В тундре как в море, — сказал Гордей Завалий. — Едем, едем, а все не видно берегов.

— И дорогу не у кого спросить, — горько усмехаясь, добавил Пядышев. — Вынырнул ненец и пропал. Подождем, может, второй появится.

Тонкачев почувствовал раздражение. Выехали без радиостанции. Надо было бы подождать, пока ее доставили бы из Тюмени. Основание для тревоги есть. По графику должны на четвертый день прибыть на место, а они еще до сих пор в дороге. Вспомнил полет на вертолете с Шибякиным. Великан перебегал от одного окна к другому и громко выкрикивал: «Смотрите, смотрите, вот запетляла Ево-Яха». А что, если путешествие-то начальник экспедиции затеял тогда с умыслом и Уренгойское месторождение придется принимать ему, Тонкачеву?!

Пядышев сидел у столика. Сдвинул в сторону разбросанное домино. Достал из кармана блокнот. Он регулярно вел записи, но, перелистав странички, рассердился. Записи скупые: «Вел трактор с восьми четырнадцати. Время определял по часам Юрия Ивановича. Мои „ходики“ остановились. Крепко спал. Снился Лавчуков в моей ушанке. Почему он подарил ее Риму Сулейманову? Нельзя передаривать подарки». «Какая чушь, — подумал он про себя. — Надо записать фамилии всех участников экспедиции. Ведь немного погодя санный поход уйдет в прошлое, как ушел в историю наш газопровод в Тазовском. Хорошо, что ненец рисунок прислал. Всех с Викторенко восстановили».

Ветер все так же бил в стенку балка, и он со скрипом раскачивался. Из раздергиваемых досок торчали гвозди. Пламя свечи на столе вытягивалось и коптило, Пядышев вспомнил проводы, крепкое рукопожатие Викторенко. Стал он для него учителем, теперь появился второй. У Юрий Ивановича есть чему поучиться: мудрости и спокойствию.

— Мужики, спать! — сказал громко Пядышев и потушил свечу. — Кто знает, сколько будет злиться пурга. Надо экономить. Даже эту свечу!

Пурга бушевала два дня. В снежных облаках тракторы расползлись в разные стороны, и на сбор колонны ушел четверг. Только ночью тракторы заняли свои места, и колонна тронулась с путь.

— Белое безмолвие, — сказал Тонкачев, посматривая на синеватую стрелку компаса. Он не мог признаться трактористу, что начал сомневаться в ее показаниях. Упрямо смотрел на карту, отыскивая изгибы Ево-Яхи. С воздуха она сразу запоминалась, очерченная тенями.

— Лес! — ошалело закричал тракторист. Он оторвал руку от рычага и вытянул ее вперед. Длинные лучи фар упирались в черную стену. Он не мог поверить, что кончилась тундра, он устал от огромной равнины, где перед глазами снег и снег.

— Кажется, в самом деле лес! — Тонкачев посмотрел на карту. Черная полоска означала лес. Кабина трактора похожа на кабину вертолета, но здесь нет никакого обзора, как у пловца, который видит не выше своего подбородка. Знал, что низкорослые ели и кедрачи всегда росли по берегам рек и ручьев, и мучительно старался понять, какая река пряталась под глубоким снегом. В солнечный день по теням легко отыскать реку, но сейчас, в сероватой мути, нечего об этом и думать.

Коваленко до боли в глазах смотрел в окно, чтобы не прозевать спуск к реке. Открыл дверь кабины, высунулся наружу. Впереди все тот же снег, под цвет темного неба.

Вдруг трактор сорвался вниз, обрушивая снежный козырек над берегом реки. За ним рванулся балок.

Гусеницы ударились об лед и, пропахивая глубокий снег радиатором, упрямо поползли вперед.

Тонкачев сильно ударился головой о приборную доску. С опозданием понял, какую пережили опасность.

Темноту прорезали горящие фары второго трактора. Они ударили сверху вниз и воткнулись в лед. Трактор сползал с обрывистого берега, а за ним рухнул вниз балок на санях. Раздался грохот, и тяжелый удар раскатился по льду.

Тракторист обошел стоящую головную машину и, пересекая реку, выбрался на левый берег.

«Обошлось», — подумал с облегчением Тонкачев и пропустил момент появления третьего трактора. Без остановки, пошарив фарами по реке, тот лихо рванул вперед по пробитому следу, увлекая на прицепе балок.

Прогремел сильный удар гусениц по льду. И тут же прокатился треск колющегося льда.

Только сейчас Тонкачев понял, что они с Коваленко допустили ошибку. Надо было развернуть трактор и высвечивать спуск.

Очередной трактор выполз на бугор, и яркий свет фар вырвал стоящий на попа балок. На льду, около огромной пробоины, толпились рабочие.

Свет фар помог Тонкачеву сориентироваться, и он пробился к пробоине. Последние метры он чуть не полз по снегу. Вывалился из темноты, прокричал:

— Люди живы?

— Соколов выскочил вместе со своим напарником! — ответил Тонкачеву кто-то из стоящих, но слова прошли мимо сознания главного инженера. — Да вон стоят, целехонькие, как огурчики.

Тонкачев невидящими глазами перескакивал с одной группы на другую. Серевшие в темноте лица людей сливались воедино. Он торопливо обходил рабочих, пока не оказался рядом с вымокшим трактористом.

— Жив, гвардеец? — Обнял парня, стал тормошить его, словно хотел убедить самого себя, что перед ним Соколов. — Жив, жив…

Тракторист всхлипывал, кулаком тер глаза.

— Ты что?

— Трактор жалко. Скажут, не оправдал доверие!

— Главное, что вы живы!

— Надо попробовать достать, — сказал спокойно Коваленко, всматриваясь в прорубь. От воды тянуло страшным холодом. — Нырять придется: трос надо надеть на крюк!

— Трос есть, — обрадованно сказал Соколов. — На военных учениях мы танки выдергивали из болот!

— Так то на учениях, — ответил Тонкачев, приходя в ярость. — А вы почему стоите мокрые? Бегом в балок греться. Пусть ребята растирают вас спиртом. Больных нам еще не хватало!

— Юрий Иванович, нырять придется, — как бы про себя сказал Коваленко. Голос его дрогнул, когда он на секунду представил, что надо раздеваться на морозе и лезть в ледяную воду.

Тонкачев не заметил, как сзади подошел Пядышев. Хлопал руками, чтобы согреться.

— Мужики, долго думать нельзя. Тащите трос, — сказал Пядышев. — Время пропустим, полынья замерзнет.

— Пядышев, я запрещаю экспериментировать, — сказал глухо главный инженер.

— Юрий Иванович, все обойдется. Глубина небольшая. — Пядышев подошел к краю льдины и, протянув руку, постучал кулаком по крыше кабины. — Попробуем тебя выдернуть, Конек-Горбунок!

— Серега прав! — вразнобой заговорили сразу несколько человек. — Не бросать же трактор с балком. У берега неглубоко. По очереди будем нырять, Юрий Иванович. Другого выхода нет.

Скоро около полыньи лежал толстый трос с петлей. Пядышев начал раздеваться. Он еще не успел сбросить свитер, как до костей обжег мороз. Особого страха он не испытывал. В деревне мальчишки начинали купаться сразу после ледохода. Но когда петля веревки для страховки обвила его тело, чтобы течение не затащило под лед, от колючих ворсинок ему стало не по себе. Пядышева качнуло, и он чуть не потерял сознание. Фары тракторов светили прямо в лицо. «Сергей, не трусь. Надо сделать один шаг!»

Понял, что если сейчас не шагнет, то через секунду не преодолеет себя, и ступил в воду. Сердце екнуло, как будто остановилось, сжатое тисками. Уходя от бьющего в глаза яркого света фар, нырнул.

Течение рвануло Пядышева в сторону, потащило под лед, но он уже стоял ногами на дне. Вот и гусеница. Крюк слева. Негнущимися пальцами надел петлю троса и для крепости подергал. Оттолкнулся ногами и вынырнул.

— П-по-рядок!

Пядышева вытащили на край льдины. Он не удержался и упал в снег. На голого набросили шубу и потащили к балку. Четверо парней начали растирать его снегом.

— Ребята, не жалейте рук. Растирайте как следует.

— Не порвите кожу, — пытался шутить Пядышев. — Не сгодится тогда на барабан! — Потяжелели веки, потянуло ко сну.

У леса колонну тракторов встретил вездеход. Из кабины вылез мужчина и, выпрямившись, оказался великаном в малице.

— А я заждался вас, — сказал Шибякин. — Юрий Иванович, вылазь. Не ожидал меня здесь встретить? А со мной приехал и председатель сельского Совета. Знакомьтесь — Сероко.

— Спасибо, Василий Тихонович, ваше появление — счастье! — сказал главный инженер, звонко хлопая по широкой ладони начальника экспедиции.

Глава третья

1

Шла весна. Под майским солнцем поблескивал ноздреватый снег, схватывался по утрам морозом. А на прогретых местах царили колкая трава и ягель. Воздух дрожал от птичьих голосов. К первым, раздернутым закраинам на озерах и реках летали стаи уток и гусей. Трубно кричали лебеди, возникая на мгновение стаей в голубом небе белыми, вспененными облаками.

Викторенко жадно вдыхал сыроватый воздух, радуясь погожему дню. Последняя метель еще не забылась, и сугробы снега то и дело перегораживали дорогу. Внизу лежала Ево-Яха. Между льдинами перепархивали юркие кулички, испуганно попискивая. Викторенко обходил берег Ево-Яхи — надо было наметить план предстоящих работ. За время пути не раз возвращался к разговору с Луневым и Тонкачевым. Евгения Никифоровича утвердили начальником областного управления по добыче газа, а Викторенко — начальником Уренгойского объединения.

Сидели в кухне новой, только что полученной Луневым квартиры. Жена и дочка были еще в Березове, собирали к переезду вещи.

— Чай будем пить из самовара, как давно мечтал Юрий Иванович, — довольным голосом сказал Лунев.

— А я дома из самовара и пью, — парировал Тонкачев. — А борюсь за самовары на производстве.

Викторенко молчал. Он все еще испытывал некоторую неловкость перед Юрием Ивановичем за то, что не его, Тонкачева, двинули в Уренгой, хотя, казалось, все к тому шло. Тонкачев возглавил санный поезд к новому месторождению. И первые колышки вбил, и первые дома там поставил. Выходит, что Викторенко на готовенькое попал. А ведь у него и опыта, и знаний меньше, чем у Юрия Ивановича. Размышления Ивана прервал Лунев.

— Что зажурился, хлопец? Юрий Иванович, а это ведь он переживает, что у тебя лакомый кусочек из-под носа утащил.

Иван хорошо помнит, как он резко ответил, что да, переживает. Да, не знает, чем руководствовались управление, обком партии, министерство, решая вопрос о его назначении. Помнит также Иван, как Лунев, сразу посерьезнев, строго сказал:

— Назначение получил не за красивые глаза. Кстати, не такие уж они у тебя и красивые. Тонкачев был первопроходцем, потому что он опытнее тебя. Скажи ему спасибо. Знаю, что у Юрия Ивановича взыграло ретивое. Но ему другое предначертано. В недалеком будущем. А пока пусть завершает техническую борьбу с французами. Пока он нужен в Медвежьем. Уяснил, Иван свет Спиридонович? Не одной головой думал Лунев, а коллегиально.

И уже более жестко добавил:

— Кстати, тебе полезно начинать с нуля. А Тонкачев уже прошел эти нулевки. Так что ты за него не переживай.

Долго гоняли тогда чаи. Потом два дня были заняты рабочей беготней. Перед отлетом Викторенко забежал к Луневу проститься. Узнал, что Тонкачев уже улетел. А Евгений Никифорович был в обкоме партии. Иван попросил у секретаря лист бумаги. Согнул пополам, написал: «Луневу Е. Н.». На обратной стороне вывел: «Спасибо, что верите, спасибо, что учите. И. В.». Снова согнул листок и попросил передать адресату.

Все это Викторенко вспомнил во время обхода Ево-Яхи. Он старательно знакомился с местностью, намечая план предстоящих работ. Перелазил через бурелом, выходил на песчаные отмели, проваливался в болотах. Легкая жизнь ему не рисовалась. Природа поражала своей дикостью. На сотни километров одна тайга, болота и озера.

В Шебелинке он, не задумываясь, построил бы без особого труда десять комплексов. Там железная дорога и автотрасса. А тут? Для всех грузов и строительных материалов единственный путь по Оби до Тазовской губы.

А после перегрузки на маленькие суденышки и баржонки далекий путь по заболоченному Пуру.

От его берегов до строительной площадки сто пятьдесят километров через торфяники и болота. Уже начали отсыпать песок под фундамент первого комплекса, а пока нет никакого оборудования и материалов. Викторенко вышел из тайги и остановился. Ладонью прикрыл глаза от солнца. Залюбовался первыми домами. Шутники из санного отряда Тонкачева окрестили застройку улицей Оптимистов. Вспомнил стихотворение:

От бетонной экспрессии В поредевших лесах Умирают профессии У меня на глазах.

«Нет, дорогой Василий Федоров, не перевелись еще на Руси умельцы. Они все построят здесь, в краю болот, на века».

Есть здесь русские плотники С золотым топором.

Это звучное четверостишие он услышал от Лунева. Евгений Никифорович всегда уважительно относится к рабочему любой профессии, был бы он мастером. У него даже меняется голос, когда он произносит: «Мастер», точно оправляет каждую букву драгоценными камнями. В ту памятную беседу в Тюмени, напутствуя Викторенко, Евгений Никифорович дал совет: «Посмотри, не закисли ли твои гвардейцы из отрядов на Сосьве. Зови к себе в Уренгой. По должности я должен ругать тебя за переманивание кадров, а тут сам даю совет! Нужны классные специалисты. Нужны мастера!»

Викторенко перебирал в голове фамилии знакомых инженеров на должность начальника первого комплекса.

Лунев словно угадал его мысли и торопливо сказал: «Не мучайся, Иван Спиридонович. Хочешь услышать мое мнение? Так знай: смело назначай на первый комплекс Пядышева. Завод ему подымать с нуля, поверь, вырастет в хорошего специалиста!»

Викторенко не думал сразу сдаваться:

«А Лавчуков разве не подойдет?»

«Лавчуков перспективный инженер о оригинальным мышлением. Но первый комплекс должен стать эталоном. Строить придется еще не один завод. Пядышев пользуется авторитетом. Его слово закон для строителей и монтажников. Ему верят. Он дерзок и резковат, но именно такой хватки недостает Лавчукову».

Викторенко продолжал свой путь по берегу Ево-Яхи. Река беспрерывно петляла из стороны в сторону, то скрывалась в тайге, то выбегала на широкие плесы, разрезая болота. За одним из поворотов Викторенко неожиданно увидел незнакомого человека.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович, — сказал незнакомец, протягивая руку. — Не узнали?

Викторенко напрасно силился вспомнить.

— Медвежье… горком партии… магазин… кража!

— Мишустин, какими судьбами?

— По воздуху, по заданию горкома.

Викторенко, стараясь оправдаться за свою забывчивость, крепко пожал протянутую ладонь.

— Ну и силища, — удивленно протянул Мишустин.

— Чем, чем, а силой бог не обидел. Вы надолго к нам?

— На партийное собрание. Погощу, пока не надоем.

— Я слышал, вы в отпуск собирались?

— Перенес на зиму. Жена улетела сдавать экзамены. Она у меня учится в педагогическом институте. Так что рассчитывайте на помощь.

Викторенко с Мишустиным не спеша продолжали обход. Весна не торопилась открывать заветные места, красивые лужайки и спуски к реке. По границе тайги, среди кедрачей и елей, еще держались посиневшие сугробы, напоминая о зиме. А рядом, на быстрине Ево-Яхи, течение промыло лед.

Мужчины вышли на открытый простор. Впереди среди травы горбатились мочажины. Дрались куропачи. Два петуха яростно нападали друг на друга, и ветер переметал вырванные перья соперников.

— Держатся куропатки?

— Пока еще не распугали.

— Надо беречь их.

— Вот о чем надо рассказывать новоселам. Представляешь, в городе будут разгуливать куропатки.

— Нам бы с поселком толком справиться, — сказал Викторенко глухо, уходя в свои заботы. Помолчав, спросил: — А случаем название городу не придумали?

— Придумал. Но теперь не скажу. Не чувствую оптимизма.

— Оптимизм должен быть реальным. А вы знаете, чего стоила доставка строительного материала с перевалками на реках? И строить есть кому, да материала нет.

Еще за одним поворотом встретили Пядышева. Он по-прежнему кашлял и говорил простуженным голосом. Пядышев сообщил, что получена радиограмма — надо встречать проектировщиков.

— Это хорошо, товарищ начальник первого комплекса, а вот кашель у тебя плохой, — сказал Викторенко и пожаловался Мишустину, что никак не может заставить Пядышева поехать в санаторий.

— А вы приказом его — в отпуск и на лечение.

— Придется.

2

В конторе Викторенко встретила встревоженная секретарша. Сказала, переходя на шепот, что его давно уже ждут трактористы.

— Где они?

— Наверное, вышли покурить.

В кабинет шагнули четверо, пятная пол мокрыми валенками. За ними как будто вкатили бочку с соляркой. Горючим пропахли зимние шапки, черные полушубки с замасленными, лоснящимися полами.

— Николай, ты? — Викторенко сгреб в охапку Николая Монетова. Прежними остались только его глаза. Лицо черное, прокопченное, скулы отморожены, губы опухли.

— Не признаешь? Были бы кости, а мясо нарастет, — сказал Николай с усмешкой. Глаза на секунду вспыхнули, гася усталость. — Пришли сказать, восьмой абсорбер притащили!

— Восьмой? Наконец-то! — Викторенко чуть не задохнулся от радости. — Чертушки вы мои, мазаные и чумазые. — Принялся тискать одного за другим трех трактористов. — Трудно пришлось? — спросил он, адресуясь сразу ко всем. Старался представить, сколько раз каждому пришлось факелами разогревать замерзшие моторы. А скорее всего они не глушили их, и моторы молотили без остановки все полтора месяца долгой и утомительной дороги по зимнику от Таза до Ево-Яхи.

— Досталось! — сказал один из трактористов и поскреб пальцами щетину бороды. Трудно было определить, стоял ли молодой парень или пожилой мужчина. До сих пор качает. Не дай бог еще раз такую прогулку! — Он рывком сорвал с головы замызганную шапку-ушанку со сбившимся мехом.

Словно по команде и другие сдернули шапки, опустили головы.

Николай Монетов нацелил на Викторенко черные глаза и тихо сказал:

— Замерзли в пургу Витька Кругликов и Афанасий Долбыш. В одной кабине их нашли. Сидели, прижавшись друг к другу.

— В пургу тракторы занесло по самые кабины. Говорят, вертолет высылали? — вступил в разговор тракторист в бушлате.

— Пять раз гоняли Ми-8 на зимник, — подтвердил Викторенко.

— Разве отыщешь?! — воскликнул Монетов. — Абсорберы белой краской какие-то умники размалевали, как будто для маскировки. Для тундры один цвет нужен — красный!

Помолчали. Присели к столу.

— Три года абсорберы были в пути, — сказал задумчиво Монетов. — Каждый бок исписан фамилиями железнодорожников, водников, как колонны на рейхстаге. Сто человек я насчитал, кто по очереди нянчил эти игрушки. Везли по Оби, перегружали на баржи, а потом затаскивали на сани тракторов.

— Видел я эти абсорберы на баржах в Тазе! — заметил Викторенко. — Выходит, прибыли старые знакомые.

— Надо написать на них имена Витьки Кругликова и Афанасия Долбыша. Попросим монтажников, чтобы не закрашивали, когда станут марафет наводить.

Викторенко расспросил, куда отвезти погибших трактористов. Узнав, что в Медвежье, соединился по рации с Тонкачевым. Юрий Иванович сказал, что уже ждут родственников. С ними будут решать, где хоронить. Трактористов Иван проводил до балка. Прощаясь, задержал руку Николая. Хотел сказать какие-то особые слова. Но они не находились. В горле точно застыл горячий ком. Два парня посмотрели в упор в глаза друг другу. И все. Как будто и ничего не произошло. Просто это была их жизнь.

У конторы уже ждал Пядышев.

— Иван Спиридонович, пора ехать встречать проектировщиков.

3

Женщина улыбалась, и каждая черточка ее лица выражала радость: поблескивали ослепительно зубы, сияла ямка на подбородке, лучисто светились глаза. Она сделала еще шаг, и на Викторенко накатился запах дорогих духов. Женщина прошла вперед и быстро поцеловала в щеку сидящего за столом Викторенко. Стерла пальцем со щеки след губной помады, прищурила игриво глаза и сказала:

— А то еще жена приревнует!

Викторенко наконец узнал в пополневшей женщине свою однокурсницу.

— Зинка!

— Каждый раз не узнаешь!

— А ты каждый раз разная.

— Помнишь, просила разрешения воспользоваться твоей разработкой?

— И что?

— К сожалению, поздно поняла, что на подсказках далеко не уедешь. Надо иметь свой умишко, пусть даже маленький, без всяких извилин, но обязательно свой! — Разговаривая, она обходила кабинет, как будто задалась целью вымерить его шагами. Провела пальцем по чернильному прибору. Так же неторопливо подошла к подоконнику и вывела ногтем: «Зина».

— Грязно и неуютно в вашем кабинете, товарищ начальник объединения. Придется брать меня, в секретарши. Наведу порядок!

— В секретарши не возьму, совесть замучает.

— Иван, ты упомянул о совести. Скажи откровенно, а есть ли совесть? Где она живет?

— В каждом из нас должна быть совесть.

— Ты все один?

Зина Широкова оказалась рядом. Викторенко нечаянно дотронулся до ее руки. Она потупила глаза, стараясь скрыть мелькнувшую радость.

— Не вышло у меня, — тихо сказал Иван. — Я собирался жениться. Случилось несчастье!

Женщина затаила дыхание. Приготовилась услышать признание, чтобы в нужный момент пролить слезы.

Но Викторенко вдруг умолк. Он не имел права тревожить память Ларисы. Да и зачем снова о Ларисе? Она осталась навсегда с ним, хотя в его жизнь уже вошла Золя.

Широкова женским чутьем поняла, что ни о чем расспрашивать не надо. Но стоит завладеть инициативой.

— Иван, у меня есть знакомый корреспондент московской газеты. Парень-жох. Я дам ему телеграмму. Он прилетит и напишет о тебе очерк. Сразу прославишься на весь Союз. Ди-рек-тор объе-ди-не-ния Вик-то-рен-ко! Честное слово, здорово звучит!

— Зачем?

— Да ты с луны свалился? — сказала шепотом Зинаида. — Ты сдурел? Прочитают очерк в министерстве, обрадуются. Смотрите, о нашем Викторенко пишут. Значит, не ошиблись в назначении. У каждого начальника отдела заведены два списка: перспективные и неперспективные людишки. Тебя запишут в первый список — перспективных. Будут готовить на должность начальника управления, а потом, глядишь, сядешь в кресло заместителя министра!

— До кресла не дотяну. Простая табуретка меня устраивает!

— Мой отец назвал тебя могильщиком, закопавшим собственный талант. И он прав.

— Сказал так сказал.

— Не прибедняйся. Я тебя лучше всех знаю. — Широкова завертела головой, отыскивая пепельницу. — В этой келье разве не курят?

— Я не разрешаю!

— Да у тебя что стряслось, Иван? Сидишь сумной. — Она почувствовала его скованность.

— Веселым не будешь. Два тракториста замерзли на зимнике. Увезли ребят хоронить на Землю. Ты к Жорке прилетела?

— Да нет, он сам по себе. Я сама по себе.

— Почему так?

— Как тебе объяснить? Мужчина должен быть мужчиной. Гореть факелом, звать за собой. А Жорка согласен жить на подсказках. А мне надоело быть его воспитательницей. Я женщина, а не старшина. Хочу, чтобы мной занимались, обо мне думали и за мной ухаживали. Баба остается бабой. Кандидат ли она наук или академик! Чтобы узнать человека, говорят, надо съесть пуд соли. А мы сжевали с Жоркой больше двух пудов, а ближе не стали. Папу слушаться не захотел. В Харькове от хорошего места отказался. Твердит, как попугай: «У меня своя дорога». А куда привела его дорога из Харькова? В Медвежье. Чтобы стать оператором, не надо было так далеко ехать.

— Поработает оператором — назначат сменным инженером.

— Если повезет, сделают и главным инженером. Так, да? Потом назначат начальником комплекса? Это произойдет через десять лет. Прости меня, но я устану ждать!

— Ты стала злой, Зина… Зинаида Яковлевна.

— Ты разве добрый? Почему в Медвежьем не назначил Жорку сразу сменным инженером? Ты мог это сделать?

— Не имел права. У него не было опыта работы.

— Ну да ладно. Я уже сказала, что мы с Жоркой каждый сам по себе. Я прилетела на Север устраивать свою жизнь. Принимай на работу. Так как опыта у меня тоже нет, как и у Жорки, — кокетливо сказала Зинаида, — не откажи все-таки принять меня к себе секретаршей.

Викторенко барабанил пальцами по крышке стола. С каждой минутой удары становились все сильнее и сильнее. Злость подмывала встать и показать Широковой на дверь. Чем дипломированная инженерша оказалась лучше продавщицы? Надежда без стеснения объявила свою жизненную программу: ей надо много денег. А эта? Назначат Жорку Цимбала начальником комплекса — она прилетит к нему, зацелует. Будет всем рассказывать, что он у нее пылающий факел! А сейчас «сама по себе».

Викторенко смотрел на женщину и не мог поверить, что в университете она ему нравилась. Что же он ей скажет?

— В секретари, я уже сказал, не возьму вас, Зинаида Яковлевна. Нужны инженеры. Если не возражаете, пишите заявление, и завтра отдам в приказ: будете работать оператором.

Зинаида усмехнулась.

— На другое и не рассчитывала, хотя очень была бы полезна в роли секретарши. — И уже совсем серьезно закончила: — Так-то вот, Иван Спиридонович. Не ожидали, что соглашусь? Не такая уж я дура, как кажусь.

Широкова ушла. А Викторенко пытался разобраться, когда же она шутила и когда говорила всерьез. «А может, так и надо разговаривать с неженатым человеком?» — усмехнулся с горечью Иван. Вынул из конверта материнское письмо и не спеша стал перечитывать.

«Сынку, я тебя кличу до дому, кличу, а ты нияк не сберешься. Пойду в лес и все выглядываю, не появился ли ты часом на шляху. Все глаза проглядела и проплакала. А я ведь тебя носила под сердцем и кохала, чтобы мой Ванюшенька рос гарным и здоровеньким. Хлопцы, все твои дружки, поженились, и детки у них растут, как квитки в огороде. Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А мне хочется и понянчить, и покохать. Как кажут люди, нет никому счастья в той клятой и холодной земле. И солнце там светит не по-людски, и морозы дюже сильные, что горобцы замерзают на лету. Хиба на Украине тебя не чекают, не я ни выплакиваю глаза и молю бога, чтобы ты скорее вернулся домой? Может быть, не там ты шукаешь счастье, а оно дома, в родной земле, заховано!»

Из конверта высыпались засушенные цветы. Ему показалось, что лепестки васильков еще хранят запах родного поля. Представил тихий солнечный день. Прогретый воздух волнами накатывается, густой, настоянный на травах. Несет сладковатый запах меда — так пахнет клевер. Слышится гудение пчел; в солнечных лучах вспыхивают их слюдяные крылышки. Прикрыл глаза и увидел мать. Она медленно идет в огород. В руке тяпка. Загоняла разбежавшихся цыплят, чтобы не перетаскивала рыжая лисица себе в нору. Остановилась. Что ей почудилось? Приладила козырьком руку к глазам и смотрела на дорогу. Промчалась машина, и клубы пыли, закручиваясь тугими кольцами, медленно осели на землю. А потом, вдруг вспомнив о каких-то своих делах или прихватив запах дыма, она заспешила к летней печке. Шла, разбрасывая зерно, маня за собой цыплят: «Цып, цып, цып!»

На глаза навернулись слезы. Растревожила мать письмом. Как ей доходчиво ответить, что он нашел на краю земли свое счастье. Главное дело для себя. Попробует он уговорить, чтобы она отважилась и прилетела к нему. Посмотрела бы своими глазами на дела сына. Не последний человек ее Иван здесь, на холодной земле за Полярным кругом. И, размечтавшись, представил, как мать стала собираться в дальнюю дорогу. Смотрела его глазами с борта самолета. Не скрывала удивления при виде огромных озер. Они возникали перед ней одно за другим, то темные, задернутые облаками, то ослепительно сверкающие, белые от набежавших облаков, похожие на спящих лебедей. Она смотрит, прильнув к круглому иллюминатору, и ее старое лицо, иссеченное морщинами, теплеет.

В этот поздний час никто бы не узнал Викторенко. Собранным и волевым привыкли видеть его на огромной стройке.

Робкий стук в дверь заставил Викторенко вздрогнуть. Он минуту помедлил, потом спокойно сказал:

— Войдите!

На пороге стояла Золя. Потупившись, смотрела перед собой. Едва сдерживаясь, чтобы не броситься к любимому. Старалась понять, рад ли он ее внезапному появлению.

— Я принесла сводку выработки за день по строительству комплекса! — Она временно работала в плановом отделе, чтобы после пуска завода снова занять свое место за пультом управления.

— Посмотрим, посмотрим, что вы с Пядышевым тут насочиняли?

— Почему мы с Пядышевым? Сергей Тимофеевич всегда сам составляет сводки. — Золя замолчала, а когда Викторенко оторвался от бумаги, тихо спросила: — Иван Спиридонович, правда, что прилетела ваша однокурсница и будет работать у вас секретаршей? — Золя пытливо посмотрела в глаза любимому.

— Валя меня вполне устраивает…

— А я подумала…

— Подумала… Лучше скажи, чего это ты в конторе засиделась?

— Вы-то работаете? Совестно…

— Ах ты, моя совесть, — сказал Викторенко. — В самом деле я сегодня засиделся.

— А когда ты рано уходишь?

— Ну, пойдем. Провожу тебя до общежития.

Золя избегала показываться вместе с Викторенко вне работы, чтобы не попасть на злые языки. И сейчас робко и вопросительно посмотрела на него.

— Ты что, глупышка? До каких пор мы будем прятаться?

Золя сжала губы, чтобы не расплакаться. А Иван, кляня себя за нерешительность, порывисто прижал ее к себе, и такая нежность охватила его, что перехватило дыхание.

Они вышли к низкому берегу Ево-Яхи. Налетели комары, угрожающе гудели, сбиваясь в черное облако.

— Товарищ начальник, а вам сейчас достанется! — смеясь, сказала девушка. — Как всегда, забыл сетку, да?

— В самом деле забыл! — Викторенко похлопал растерянно рукой по карманам.

— Возьми мою.

— Идешь на жертву? А я ее не принимаю! Надевай сама.

Сетка преобразила лицо Золи. Викторенко никогда бы не догадался так завязать сетку, как это сделала она. И получилось даже очень красиво — идет этакая барышня в шляпке с вуалью. Викторенко взмахнул головой, чтобы отогнать преследовавшую мысль.

«Хлопцы, все твои дружки поженились, и детки у них растут, как квитки на огороде», — вспомнил он слова матери из письма. — А может быть, старая и права? Что я ищу? Время летит, как снежный ураган. «Один ты остался в парубках, и нет у меня ни внуков, ни внучек. А хочется мне их нянчить и кохать. Вырастила тебя и их выпестаю!»

— Золя, а почему ты не спрашиваешь, когда мы будем есть вареники с вишнями у моей мамы?

Глава четвертая

1

Вернувшись из отпуска (Пядышев летал к Черному морю на два месяца по профсоюзной путевке), он не узнал Уренгоя с его песчаными буграми, широкими полянами, с топкими болотами и подступающими острыми языками лесов. Всюду были следы развернувшегося строительства: желтые, ошкуренные стволы деревьев, вбитые сваи под фундамент и выкопанные канавы. То и дело попадались колышки. Они подтверждали догадку, что здесь успели поработать геодезисты.

Двухэтажный дом из бруса возвышался над всеми постройками. Контору для Уренгойского объединения поставила бригада плотников зимнего десанта. Пядышев как только глянул на дом с высокой крышей, сразу об этом догадался.

От конторы в разные стороны разбегались протоптанные тропинки. Пядышев вышагивал, не переставая удивляться на стрелки-указатели: «Магазин», «Столовая», «ОРС», «Почта», «Баня», «Парикмахерская».

Хотелось встретить кого-нибудь из старожилов. Попадавшиеся навстречу парни не обращали на него внимания. Да они и не знали, что он высадился здесь с первым десантом; одним из первых следил своими подшитыми валенками по этой земле. Хотелось с радостью объявить, что он, Пядышев, прилетел с курорта и с новыми силами возьмется за работу. Отогрелся наконец после зимнего купания в Ево-Яхе и перестал надсадно кашлять. Охваченный тревогой, заторопился к балкам на берегу Ево-Яхи.

Балки оказались на своих местах. Домики санного поезда по сравнению с новыми, раскрашенными красавцами выглядели инвалидами — с отбитыми углами, глубокими, как шрамы, царапинами.

Пядышев медленно обходил один балок за другим, заглядывал в маленькие комнаты и понял: за время его отсутствия сменились хозяева. Родившееся беспокойство, что о нем забыли, больше не покидало его. Пришла мысль, что ему не следовало никуда уезжать. Зря он поддался уговорам Викторенко и Тонкачева.

Неожиданно вспомнил своего соседа по самолету. Сидели рядом, плечо к плечу. На лацкане пиджака у соседа поблескивал значок.

«Московское высшее техническое училище», — расшифровал Пядышев название по заглавным буквам. А владелец значка, когда разговорились, сказал, что бауманцы расшифровывают МВТУ по-другому. «Мужество. Воля. Труд. Упрямство».

— «Мужество. Воля. Труд. Упрямство»! — повторил Пядышев. — Это подходит нам, газовикам.

К кому ни обращался Пядышев, все отвечали, что видели начальника объединения, но куда ушел — неизвестно.

— Высокий? — спросил парень, видно, недавно прибывший сюда с Земли. — Высокого я приметил.

— Высокий.

— Протопал с геодезистами на комплекс. Шагал, как лось. А те двое вприпрыжку за ним!

Пядышев направился к строительной площадке. Надо было сразу туда идти. Как пижон, вздумал прогуливаться. Нажарился за два месяца на солнце и голову потерял. По дороге он надеялся встретить своих земляков и каждому задавал один и тот же вопрос:

— Откуда, хлопец?

— Ты скажи кого ищешь? Здесь отрядов дополна. Есть из Киева. Подобрались толковые ребята из Ленинграда. Прикатили ребята из Перми и Свердловска. Грузин и азербайджанцев сам узнаешь! Ты откуда ждешь?

— Из Уфы.

И снова Пядышев мерил песчаные бугры у Ево-Яхи. Гудели комары, яростно выводили тысячами голосов:

— Ззз-за-абыл о нас, ззз-за-абыл о нас!

Неяркое солнце висело над головой. Скоро оно будет скатываться за горизонт. Придут в движение тени, начнут вытягиваться от каждой ели, кедрача и высокого Iбугра.

Здесь все было не такое броское, как на черноморском берегу, но свое. Он вернулся к своей земле, чтобы снова работать.

— Серега! Пядышев! — Инженера остановил басовитый голос, прогремевший совершенно неожиданно.

Размахивая топором, бежал какой-то детина. Широкополая шляпа с черной сеткой закрывала лицо.

— Привет, кореш! — Егор Касаткин сдернул с головы накомарник и протянул руку.

— Привет! А где твоя борода, Егор?

— Давно сбрил. Слышал про мою королеву? Магазин обворовала. Меня хотели замазать. Пять лет ей влепили.

— Доходил такой слух!

— Знаешь, без бороды легче. Не надо крошки вычесывать. А ты куда топаешь?

— Викторенко ищу.

— Послушай. Зря не выбивай из ног глухоту. Найдешь его в конторе после одиннадцати вечера. Сидит до утра. Свет в окне, как на маяке!

Наконец на берегу Ево-Яхи Пядышев заметил большую группу людей. Подумал, что встретит Викторенко, но увидел Тонкачева. Он что-то убежденно говорил, размахивая правой рукой, как будто забивал гвоздь молотком. Неожиданно повернулся.

— Сергей, какими судьбами? Ты же в Сочи?

— Сегодня вернулся. А вы какими судьбами?

— На обсуждение проекта приехал. По-соседски, — Тонкачев обвел глазами собравшихся. — Помните, я вам говорил? На Севере есть микроб. Попал в человека — нет покоя. Знакомьтесь, товарищи, инженер Пядышев. Другой бы три месяца шатался по Сочам, а он сорвался. Знаете почему? Соскучился по нашим комарам.

— Юрий Иванович, — Пядышев смутился.

— Больше не буду. А то нос задерешь! — Тонкачев засмеялся. — Пока не попался на глаза Викторенко, отправляйся за грибами. Завтра такой возможности у тебя не будет!

— Да я плохой грибник.

— В Уренгое нет плохих грибников. Или грибник, или лодырь. Третьего не дано.

В конце дня начали жухнуть краски. Не первую осень встречал Пядышев на Севере и всегда поражался буйству красок, желтизне листьев-капелек на стелющихся березках и ивках. Краски еще больше сгущались, когда наползали черные дождевые облака.

Еще издали Пядышев заметил светящиеся окна в конторе объединения. Показалось, что стоял расцвеченный огнями большой пароход. Даст отходной гудок и отшвартуется от причала. «Почему Егор Касаткин назвал только окно Викторенко? — подумал он. — Работают все отделы. Во всех окнах свет!»

Пядышев постучал в дверь кабинета Викторенко.

— Входите, — раздался знакомый приглушенный голос.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович!

— Привет! Не перегрелся на солнце? Северянам долгие отпуска противопоказаны!

— А я прилетел раньше срока!

— Ну и молодец.

— То хвалили, когда согласился на отпуск. Теперь хвалите, что раньше срока явился. Нелогично, — хмыкнул Пядышев.

— Раз начал с критики, значит, здоров, — засмеялся Викторенко. — А приехал ты вовремя. Министерство утвердило проект, и Лунев хочет знать, как мы, практики, прочитаем чертежи. Теоретики с практиками часто схватываются. Не смотри на меня удивленными глазами. Как говорят — одна голова хорошо, а две лучше. Даже значительно лучше. Расспрашивать об отдыхе в Сочи не стану, нет времени, да и не хочу расстраиваться. Если справился с кашлем, то здоров!

— Чувствую себя хорошо.

— Так и должно быть. Видел, как развернулись дела? Получил телеграмму из ЦК комсомола. Будет призыв молодежи, чтобы ехали на стройку. Обещали прислать сводный отряд. Отцы воевали, а нам строить. Уяснил? Строить и строить.

2

Пядышев не представлял, что для строительства газового комплекса потребуется такая масса чертежей. Для огромных листов синек не хватило комнат, и часть их развесили по стене вдоль крытых поворотов лестницы, и они, как водопад, обрушивались сверху вниз.

Кабинет Викторенко не мог вместить всех приглашенных на технический совет. Половина людей заняла приемную.

Руководитель проекта доктор технических наук профессор Жемчужников запаздывал. Викторенко то и дело посматривал на часы. Бессонные ночи отложили свой отпечаток на его лице, глаза запали, лоб пересекли глубокие морщины. До последней минуты он верил, что из Тюмени прилетит Лунев, но того свалил грипп. И обрадовался, когда появился Тонкачев. Иван надеялся провести техсовет и потом как следует отоспаться. Издергался за последние дни, стараясь всюду успеть, все доглядеть и во всем разобраться.

По громыханию стульев догадался, что в коридоре появился Жемчужников. Машинально поправил галстук.

Жемчужников, полный мужчина с просвечивающей лысиной, двигался неторопливо, с достоинством, держа за дужки очки. Со всеми раскланивался, как со старыми знакомыми, одаривая щедрой улыбкой. Подойдя к столу, поздоровался с Викторенко и громко сказал, чтобы все слышали:

— Ваше известие, Иван Спиридонович, о болезни Лунева меня крайне расстроило. Евгений Никифорович во время встречи в Тюмени проект в основном одобрил. Но я бы хотел выслушать его замечания на таком представительном форуме практиков.

Викторенко промолчал. Утром в гостинице у них возник спор по ряду вопросов.

Профессор старался задавить авторитетом, горячо доказывал свою правоту, но Викторенко видел допущенные при планировке промахи.

— Товарищ, я думаю, что первое слово мы предоставим Олегу Борисовичу, — сказал Викторенко. — Автору проекта первого комплекса.

— Дорогие товарищи, — начал неторопливо Жемчужников. Снял очки и начал крутить их за дужки. — Наш институт, а это большой коллектив, посчитал за высокую честь участвовать в освоении уникального конденсатно-газового месторождения. Перейдем непосредственно к рассмотрению нашего комплекса. Мы взяли за основу эксплуатационный опыт Саратовского и Шебелинского месторождений, их техническую оснастку. — Неторопливо подошел к стене с указкой и показал на развешанные чертежи. — Я хочу вас познакомить с блок-схемой абсорбиционной подготовки газа к его дальнейшей транспортировке.

Пядышев сидел рядом с Тонкачевым, из-за тесноты прижатый к нему плечом. По мере выступления докладчика лицо Тонкачева менялось: то становилось хмурым, то губы складывались в улыбку. Иногда он сокрушенно качал головой, явно не соглашаясь. Иногда постукивал карандашом или принимался старательно что-то чертить в своем блокноте. Потом, вскинув голову и прищурив глаза, хитро посмотрел на выступающего: «Зачем столько объяснений? Неужели мы сами не разберемся в чертежах. Как-никак тоже специалисты!»

Пядышев глянул на Лавчукова. Тот хмурился. Главный инженер будущего комплекса должен хорошо знать чертежи. Тяжелые веки закрывали глаза. Неизвестно, спал ли Лавчуков или сосредоточенно думал в эти минуты.

Жемчужников назвал имена разработчиков, и по команде названные поднимались с мест. Пядышев отметил: уже два месяца на Севере, а на обсуждение пришли в отутюженных костюмах, в галстуках. Может быть, в этом проявилось их уважение к собранию. Но очень уж они выделялись на фоне геологических курток и энцефалиток, нажженных, обветренных лиц. Внешний вид проектировщиков напоминал о том, что за пределами тундры совсем другая жизнь. Ну что же! Каждый делает свое дело. И Пядышеву захотелось подняться, крепко пожать руку Жемчужникову и сказать: можете не сомневаться, сделаем все возможное, чтобы комплекс заработал и начал подавать газ трубопровод.

Жемчужников кончил говорить и, высоко держа голову, направился к столу. Взял бутылку с минеральной водой и, подняв ее на уровень глаз, внимательно прочитал надпись.

— Н-да, очень жаль. Я пью «Боржоми». Предписано врачами.

Викторенко развел руками. Потом неторопливо оглядел собравшихся. Строителям и монтажникам первым кроить материал, резать и сваривать шлейфы, устанавливать тяжелое оборудование.

— У кого есть замечания по проекту, прошу высказываться. Пока у нас есть время. Потом его не будет.

Пядышев снова перевел взгляд на Лавчукова.

— Григорий, понравился тебе проект?

— Доктор наук зря лил воду! Мы не соображаем, что к чему.

Пядышев знал медлительность Лавчукова и удивился, получив быстрый ответ. Это насторожило. Не мог себе простить, что оказался убаюканным потоком слов.

— Я не представил вам Марию Петровну, — сказал Жемчужников, театральным жестом показывая на сотрудницу института. — Мария Петровна останется с вами для разрешения всех вопросов. Если хотите, для доработок!

Поднялась высокая миловидная женщина. Светлые волосы старательно уложены. Она не торопилась садиться, предоставив возможность собравшимся смотреть на нее.

Викторенко тоже посмотрел на женщину. Впервые почувствовал, что крайне устал. От дыхания собравшихся людей воздух в кабинете нагрелся, а курильщики принесли с собой еще запах табака.

— Иван Спиридонович, я думаю, вы сработаетесь с Марией Петровной, — сказал Жемчужников, как хороший игрок, который пошел с козырной карты.

Пядышев в это время лихорадочно думал о том, что Уренгой не Саратов и не Шебелинка. Здесь комплекс со всеми агрегатами, насосами и приборами должен быть под крышей. Восстановив движение указки по чертежам, мысленно представлял, как лучше разместить в комплексе агрегаты. Отыскал место для замерного узла. А для этого решил сдвинуть фильтры. Принялся тут же комплектовать оборудование, проверяя память.

Пока Пядышев занимался расчетами, женщина села на свое место. Ему пришлось потом ее отыскивать. Он удивленно уставился на нее, не понимая, почему проектировщики не воспользовались простым решением, а усложнили проект. С обидой подумал о Жемчужникове: «Без меры расхвалил проект, а если разобраться, то нового почти ничего не внесено».

Жемчужников уронил указку. Палочка звонко щелкнула по линолеуму. Он не торопясь нагнулся и с достоинством поднял ее.

— Спасибо, Олег Борисович! — сказал громко Викторенко, стараясь удержать себя в рабочем состоянии. — Объявляю перерыв на пятнадцать минут. Подышим свежим воздухом и обменяемся мнениями. Кто собирается выступать, прошу записаться. — Посмотрел с высоты своего роста на сидящего Тонкачева. Тот что-то старательно выводил в тетради, сильно нажимая на шариковую ручку.

В перерыве Тонкачев много курил. Ломал спички, чтобы прикурить, и тут же забывал затягиваться. Сигарета гасла в его руке, и он, спохватившись, снова зажигал ее. Он беспощадными глазами снова и снова просматривал, развешанные чертежи. За каждым чертежом видел бригады монтажников и строителей. Его охватило жаром. Придется доказывать, что проект еще сырой. Саратовские и Шебелинские комплексы — это вчерашний день, тиражирование совершенных когда-то промахов.

Тонкачев взял слово сразу после перерыва. Маленький, незаметный, он начал говорить тихо и даже как-то застенчиво робко.

— Прав Олег Борисович. В споре рождаются истины. Побеждает в нем, как ни странно, проектировщик и проигрывает наш брат эксплуатационник. В этом я убедился при строительстве Саратовского комплекса, в Игриме и, наконец, в Медвежьем. Позволю задать несколько вопросов, — голос Тонкачева потвердел. — Первый вопрос: известно ли проектировщикам, что уже при минус семи градусах жидкость переходит в твердое состояние? Вопрос этот связан с проблемой выгрузки из абсорберов ДЭГа. Второй вопрос. Почему не запланирован трубопровод для сбора конденсата? Месторождение-то конденсатное. Третий вопрос…

— Иван Спиридонович, позвольте сразу ответить, — Жемчужников нехотя поднялся, всем своим видом выражая, что ему придется второй раз объяснять то, что и так понятно.

— Мне приятно было узнать, что мы с Юрием Ивановичем земляки. Саратовская земля нас вырастила. В первом вопросе есть сермяжная правда. Но уверяю вас: что появилось в отрасли нового, мы учли. Наш проект — определенный шаг вперед. Мои люди бывали на названных месторождениях, как на Саратовском, так и на Шебелинском, знакомились с опытом в других странах. В то же время наш проект заинтересовал ряд стран. Я об этом заявляю с законной гордостью!

Жемчужников продолжал говорить, а Викторенко внимательно приглядывался к сидящим инженерам, старался определить, кто еще попросит слово.

Пядышев после перерыва занял место около окна. Рассеянно оглядывался по сторонам, словно не собирался выступать. А именно Пядышеву, по мнению Ивана, следовало взять слово раньше Тонкачева. Викторенко снова бросил взгляд в сторону Пядышева и вдруг понял, почему тот пересел. Захотел быть рядом с красивой проектировщицей. Чертыхнулся про себя.

Жемчужников ответил на все вопросы Тонкачева и, поискав глазами нужного ему сотрудника, сказал:

— Мария Петровна, я надеюсь, что вы успели записать замечания Юрия Ивановича? Кстати, как я узнал, он откомандирован сюда товарищем Луневым.

— Все записано, Олег Борисович.

— Прекрасно.

— Иван Спиридонович, разрешите мне сказать, — взлетел, как подброшенный тугой пружиной, Пядышев. Расстегнул режущий ворот рубахи, опуская тугой узел галстука. Пядышев выразил благодарность Олегу Борисовичу, всему коллективу проектировщиков, проделавших огромный труд. Высказав все это, замолчал. Но Викторенко не спешил прерывать затянувшуюся паузу. И не ошибся. Пядышев будто собрался с силами и направился к развешанным чертежам:

— Все поняли, что здесь показан замерный узел? И это правильно для Саратова и Шебелинки. Там можно замерный узел вынести из комплекса. Но мы с вами за Полярным кругом. У нас мороз. Мы не можем оставить узел голеньким, придется строить дополнительное помещение, подводить теплоцентраль. А все потому, что морозы у нас здесь кусачие!

— Скажите, кусачие морозы — это сколько градусов? — спросил язвительно один из проектировщиков. — Если перевести на язык Эллочки Людоедки?

— Эллочка Людоедка пока не приезжала к нам на работу в Уренгой, — спокойно ответил Пядышев. — Здесь я ее не встречал по крайней мере. А кусачие морозы — это шестьдесят градусов. Правда, такие праздники выпадают в отдельные дни, а на постоянной прописке зимой у нас морозы чуть послабее — сорок пять, пятьдесят градусов. При таком морозе мы будем строить комплекс!

— Надо актировать дни. Вы имеете полное право, — сказал покровительственно Жемчужников и с превосходством посмотрел на выступающего.

— Актировать можно. Да работать нужно.

— Товарищи из научно-исследовательского института, — подал голос Викторенко. — Я забыл вам представить выступающего. Вернее, напомнить. Вы уже с ним знакомы. Пядышев Сергей Тимофеевич, начальник первого комплекса.

3

Уренгой заливали дожди. Капли барабанили по лужам, пузыря воду. Дождь спасал людей от комаров, но рабочие были готовы страдать от укусов, чтобы только видеть солнце.

Вода в Ево-Яхе сильно поднялась, шла почти вровень с краями берегов. Давно были затоплены острова и песчаные отмели. По ним взад и вперед сновали юркие кулички, насекая лапками, как зубилами, четкие следы; высохшие озера вспучивались; в тундре по низинам заблестела вода.

Жемчужников со своей бригадой успел улететь до начала дождей. Обещал при прощании на аэродроме еще прилететь, чтобы консультировать строительство. Викторенко удивлялся упрямству Жемчужникова, который старался задавить всех своим авторитетом. Но Тонкачев тоже проявил упрямство и настойчиво поддерживал предложение Пядышева. Он знал, как дорого обошлись ошибки Медвежьего. И не хотел, чтобы они повторялись.

Несмотря на проливные дожди, будущими строительными площадками завладели геодезисты. Вооруженные теодолитами и линейками, они вели разбивку земли под корпуса цехов и подсобные помещения.

Викторенко целыми днями мотался на «газике». Старался всюду поспеть. И не поспевал. Рано утром во время переезда через Ево-Яху заглох мотор. Чудом выбрались на берег. Устроившись на сваленных досках, Иван перематывал мокрые портянки. Скрип песка заставил оглянуться. Прямо на него шла Мария Петровна, держа над головой красный зонтик. Мокрые пряди волос прилипли к щекам. Женщина уже и не пыталась обходить лужи, хотя была в открытых туфлях.

Викторенко быстро затолкал ноги в резиновые сапоги.

— Здравствуйте, Иван Спиридонович!

— Здравствуйте, здравствуйте. Пядышеву придется всыпать. Почему он не позаботился бдеть вас по нашей погоде? Должен был выдать сапоги и плащ.

— Я сама виновата. Привыкла к саратовской погоде.

— О Саратове пора забыть, коль приписали вас к Уренгою!

— Это для меня новость. А я уже собралась улетать. С вашим Пядышевым невозможно ни о чем договориться.

— Почему же, Мария Петровна! Он мужик сговорчивый и отходчивый.

— Мужик — это точно! — Женщина от обиды прикусила нижнюю губу.

Проектировщице показалось, что этот высокий, большелобый человек, к которому она начала внимательно присматриваться, занял ее сторону. Шевельнулась слабая надежда, что она сумеет уговорить Викторенко отказаться от существенных переделок. Ей казалось, что, если эксплуатационники настоят на своем, будет подорван авторитет Жемчужникова и она сама лишится его доверия.

Викторенко разгадал хитрость Жемчужникова. Оставил с проектировщиками красивую женщину, чтобы действовала своим обаянием. Заигрывание с Пядышевым не получилось.

«Теперь за меня примется», — подумал Викторенко и решил первым начать бой.

— Не представляю, Мария Петровна, как вы доберетесь до гостиницы?

— Очень просто. На вахтовой машине с рабочими, — сказала женщина.

— Мне бы ваш оптимизм. Вода прибывает в Ево-Яхе. Через час ни на какой машине не переехать. Придется переправляться на плавсредствах.

— На чем?

— На лодке или плоту, — сказал доверительно Викторенко, заметив мелькнувший испуг на лице женщины. — Лодки у нас нет. Остался плот. Но его тоже надо еще срубить.

— Вы правду говорите?

— Не собираюсь обманывать. Моста через Ево-Яху нет. По проекту вы его не предусмотрели.

— Не может быть.

— Дорогая Мария Петровна, посмотрите чертежи, — усмехнулся Викторенко. — Сегодня, так и быть, я вас не брошу. Но предупреждаю: будем переезжать Ево-Яху, вам придется толкать со мной машину.

— Меня не испугаете. Я сильная, — сказала женщина, вздрагивая от предчувствия, что придется купаться. — Подъем воды — случайность!

— Не случайность. За два месяца пребывания в этих краях вы могли в этом убедиться. И не думайте, что, внося коррективы в проект, вы подорвете авторитет Жемчужникова, который, кстати, оставил вас здесь но случайно. И не спорьте. Хватит вам мокнуть под дождем. Садитесь в машину. Сейчас отправимся добывать вам резиновые сапоги и теплую куртку. Вы нужны нам здоровой, а не больной.

— Кому я здесь нужна?

— Как кому? Всем. Мне. Пядышеву.

— Вашему любимому Пядышеву?

— Вы правильно подметили. Действительно Сергей Тимофеевич мой любимый инженер. Вместе шагаем с Игрима. Там и познакомились. Потом было у нас с ним Медвежье. Доверьтесь ему. Вы, ваши два парня-проектировщики, Пядышев да еще Лавчуков! Да вы каждый узел отработаете в чертежах. Низкий поклон вам будет. Кстати и от Жемчужникова. Мы ведь его не обидим.

Мария Петровна никак не отреагировала на тираду начальника объединения. И Викторенко, воспользовавшись этим, ушел в волновавшие его расчеты. Он мучительно думал о доставке грузов. Существовала одна схема доставки: по железной дороге до Лабытнанги; потом по Оби до Тазовской губы; затем вторая перегрузка на маленькие баржонки и дорога по мелководному Пуру. Вдруг его осенила дерзкая мысль. В первый момент он не хотел поверить, что она осуществима. «А что, если воспользоваться подъемом воды в Ево-Яхе и протащить баржи до стройки? Не дожидаясь зимы, когда начнет действовать зимник!»

— Мария Петровна, — он повернулся к проектировщице. — Женщины во все века вдохновляли на подвиг. Поэты посвящали женщинам лучшие стихи, художники — свои картины!

— Вы решили посвятить мне стихи? — Мария Петровна поймала глаза Викторенко и не отпускала. Высокий мужчина с открытым лбом ей начинал нравиться. Совсем другим он был на техническом совете. До предела собранный, неразговорчивый. Без улыбки, с жестким взглядом.

— К сожалению, я не поэт. — Он удивленно подумал, что вторая женщина назвала его поэтом. — Я подарю вам баржу, которая пройдет по Ево-Яхе.

— Боюсь, что вы опоздали, — женщина не скрывала своей победы. — Пядышев вчера искал человека, который с Пура перегнал бы баржу по Ево-Яхе. Инструктор райкома партии вызвался быть толкачом!

— Кем-кем?

— Толкачом!

— Мишустин?

— Фамилию не помню.

— Мария Петровна, скажите, разве не головастый мужик Пядышев?

— При чем тут Пядышев? Этот, как вы его назвали? Мишустин? Да, Мишустин заявил, что пройдет с баржей по Ево-Яхе. И представьте, тоже обещал мне ее подарить. Удивительно щедрые вы здесь люди.

Викторенко от души расхохотался.

— Крепко, видно, насолил вам Сергей Тимофеевич. Василий, давай поищем Пядышева.

Долго рыскал «газик» по площадке, пока удалось установить, что Пядышева видели около балка строителей.

На строительной площадке у каждого подразделения свои балки. Строители поставили свои буквой «п». Монтажники вытянули в одну линию. Но все выкрашены масляной краской в яркие цвета. У одного из балков Викторенко остановился.

— Здесь Пядышев. Слышу его голос, — сказал он, приоткрывая дверь и пропуская в вагончик проектировщицу.

— Вот и Иван Спиридонович, — сказал обрадованно бригадир монтажников, разгоняя рукой дым. — Здравствуйте, Мария Петровна! Вовремя вы пришли. Грыземся с Сергеем Тимофеевичем. Он требует ставить фундаменты под абсорберы. А нам надо укладывать фильтры. Никуда не денутся ваши игрушки. Придет время — поставим! У меня свой график. Начальник управления подписал!

— Когда график подписан? — зло спросил Пядышев. — Молиться теперь на него? Да?

— Значит, ругаемся? — спросил Викторенко. — Присаживайтесь, Мария Петровна. Грейтесь.

— Сергей Тимофеевич, почему не одели проектировщиков?

— Они не обращались.

— Сам должен был догадаться. Выпишите со склада теплые куртки, плащи, резиновые сапоги.

— Будет сделано! — Пядышев все еще не понимал, какой последует разговор и что означает появление Викторенко в сопровождении Марии Петровны.

— Сергей, а ты поласковее смотри на Марию Петровну, — пряча улыбку, сказал Викторенко. — Кажется, мне удалось убедить ее в необходимости строить мост через Ево-Яху. За обустройство комплекса отвечает институт! А ты, Егор Ксенофонтович, зря полез в пузырек, — обратился Викторенко к бригадиру. — Прекрасно знаешь, что фильтры не доставили, а игрушки, как ты выразился, лежат на своих местах. Так какой расклад получается? То-то же! Я бы на месте Пядышева не слазил с вас, — заключил Викторенко и добавил: — Ставьте абсорберы. Придут фильтры, решим, как быть. Сергей, а ты тоже хорош. Завел тайны. Мария Петровна случайно проговорилась, что ты собираешься исправить схему доставки грузов? Так это?

— Появилась одна, мыслишка.

— Слышал, Егор Ксенофонтович, каков умелец? Хочет заставить Ево-Яху работать на стройку, — Викторенко улыбнулся. Давно он не приходил в такое хорошее настроение. Оказывается, дожди бывают разные. Просто дожди, затяжные дожди, надоедливые дожди и счастливые дожди. К счастливым надо отнести все дожди за долгую неделю: ливни, моросящие и обложные.

— А выйдет? — недоверчиво спросил бригадир, не особенно понимая, что должно произойти.

— Дерзость всегда помогала храбрым, — засмеялся раскатисто Викторенко. — В этом я твердо уверен!

Мария Петровна почувствовала, что с налету ей не разобраться в происходящих событиях. Давно выработались отношения на стройке между начальниками, и повышенные голоса нельзя сразу принимать за возникшую ссору. Слишком скоропалительно она осудила Пядышева по своим саратовским меркам, надеясь на свою особую интуицию угадывать характеры мужчин. Викторенко сразу успокоил двух спорщиков и сделал это легко. Бригадир монтажников забыл о своем рыкающем басе, Пядышев перешел на шепот. Было видно, что оба признавали авторитет Викторенко и слушали его.

Мария Петровна присматривалась к спорщикам. Попробовала сравнить Викторенко и Пядышева. Внешне они совершенно разные. Викторенко высокий, вернее, длинный, выше Пядышева на голову. Но оба фанатически увлечены делом. Делом, которое хорошо знают. «Чего же я перед ними хорохорюсь?» — подумалось вдруг. И впрямь — каждый из присутствующих мог ее многому научить. За ними практика. Умение перевести лист чертежа в металл. Викторенко и Пядышев не дипломаты, как Жемчужников, грубее его, но откровеннее.

При отлете из Уренгоя Жемчужников назначил ее старшей группы и сказал: «Если вам удастся все уладить с проектом, вы будете умницей». Но все доводы «умницы» разбиваются о сильную волю и знания Викторенко и Пядышева. Если по-человечески, да и по-деловому разобраться, они правы. Но тогда надо признать свое поражение!

Совсем некстати сейчас подъем воды в Ево-Яхе. Непостижимо, но забыли, что комплексу нужен мост! Разлилась река, и смену рабочих придется переправлять на плотах. От одного воспоминания о Ево-Яхе она почувствовала, что начала замерзать. А ведь ей еще переправляться через реку. Викторенко предупредил, что придется толкать машину!

Поздно вечером, войдя к себе в кабинет, Викторенко на столе увидел свернутую записку:

«Иван Спиридонович, представился случай помочь стройке. Рискну прогнать баржонку по Ево-Яхе. До встречи, Мишустин! Ждать вас не стал. Не хотел терять время. Все обговорили с Пядышевым».

4

За серым пологом дождя терялись берега неширокого Пура, и река, зажатая с двух сторон лесами, казалась без конца и края. Тупой нос самоходной баржи резал воду; волны откатывались с шумом, пробегали по песчаным отмелям.

Гулко под палубой, в машинном отделении, выстукивал трехсотсильный дизель, будто внизу билось большое и беспокойное сердце.

Капитан самоходной баржи, скуластый волжанин из Горького, окающий при разговоре, про себя продолжал чертыхаться. Зло косил в сторону стоящего около рубки мужчины. Мог пригласить инструктора горкома в рубку, но капитану доставляло удовольствие видеть, как тот мок под дождем.

Мишустин понимал, какую ответственности он взял на себя, превысив власть. Придется писать объяснение в Обское пароходство, но кто-то должен быть пионером. Если по Ево-Яхе не ходили баржи, то это не означает, что она закрыта для судоходства. Он еще не остыл поело перепалки с капитаном, которого обзывал бездельником и саботажником. Молил всех богов на свете, чтобы дождь не прекращался и в реке шел подъем воды. За первой баржей, может быть, удастся протащить и другие. С какими бы грузами они ни пришли — то помощь стройке. Отпадет необходимость ждать зимник, рвать тракторы я машины в болотах и тундре.

Капитана он застал в кубрике. Тот увлеченно играл с рыжим котенком. Котенок с коротким толстым хвостом, как у рыси, прыгал на раскачивающуюся на нитке бумажку.

— Кто здесь капитан? — спросил Мишустин, изрядно устав, обойдя почти весь берег. Всюду громоздились пирамиды из ящиков, лежали навалом бурильные трубы, превенторы, запорная аппаратура для скважин, кирпич, цемент и насосы. Грузы пришли по Оби. Зимой по первому зимнику их начнут доставлять в Уренгой.

— Что надо? — Капитан смахнул с губы налипшую кожуру от семечек и уставился безразличными глазами на стоящего перед ним незнакомца, не стараясь понять, кто он такой. Плащ-дождевик, резиновые сапоги на ногах для Севера обычная одежда.

— Откуда пришли?

— Путь один, как у слепой лошади: из Тазовской губы до Пура.

— Доложите капитану, что надо гнать баржу по Ево-Яхе, — сказал Мишустин, стараясь расположить к себе речника. Коротко объяснил, какое это имеет важное значение для строительства. Говорил, как самому себе показалось, убедительно.

— Кому докладывать? Я капитан! Разгрузят баржу, потопаю обратно. Так и таскаюсь до зимы взад и вперед!

— Надо идти по Ево-Яхе!

Капитан не ответил, как будто сказанное не относилось к нему, и продолжал играть с котенком.

Мишустин не удержался и ударил кулаком по столу.

— Кончайте валять ваньку! Вы поняли меня?

— А чего не понимать, говоришь по-русски, — спокойно процедил капитан. — Лоция есть для вашей реки с бабьим именем? Обстановка выставлена? Выпремся на мель или нарвемся на топляк, кто будет отвечать? А, гражданин хороший? Самойкин Глеб Лазаревич? Увольте меня. Может быть, кого и подобьете на такое дело, но я воробей стреляный. Насмотрелся на вас, толкачей. Один с портфелем прет, другой бутылку тянет. Давай, давай, — все горазды понукать. А с кого спрос? С меня, капитана. Лизка, ты где завозилась? — крикнул он куда-то в глубину баржи. — Иди сюда! Мне спать время, а ты заступай на вахту!

— Кто здесь главный начальник? — требовательно спросил Мишустин. Баржу еще не разгружали, и нельзя было терять времени.

— Мил человек, все начальники остались в Салехарде. А мы здесь вдвоем с Лизкой комаров кормим. Да котенка с собой для забавы таскаем. Шустрый, подлец. Научился здешних бесхвостых мышей ловить!

— Тогда приказываю вам идти с грузом!

— А вы кто будете, грозный начальник?

— Я инструктор горкома партии.

— Так бы сразу и сказали. — Капитан озабоченно пятерней начал драть всклокоченные волосы. — Лизка, тащи судовой журнал. Без приказа никуда не пойду. Напишите: приказываю идти капитану самоходной баржи восемьдесят Самойкину Глебу Лазаревичу до вашей речки. Тогда и потопаю. Что случится, у меня будет оправдательный документ. Судить вас будут. Есть статья за превышение власти!

Услышав, что самоходная баржа должна идти по Ево-Яхе, собралось много рабочих, желающих добраться до стройки, но капитан всем отказывал.

— Я не начальник, поглавней меня есть здесь один гражданин. Разрешит он безбилетный провоз, возьму на баржу!

5

Сырой воздух приносил запах воды и хвои. Мишустин приглядывался к незнакомой реке, удивлялся завалам и дикости по берегам. На песчаной отмели увидел лося. Видно, его напугало появление баржи, и он бросил пить воду. С нижней толстой губы срывались капли.

Мишустин всматривался в течение, стараясь угадать, где Ево-Яха впадает в Пур и надо сворачивать.

— Гражданин, — сказала жена капитана, вырастая сзади, и потянула за рукав плаща. — Я чай вскипятила. Картошки наварила. Рыбкой немного посолитесь. Вы на моего крикуна не держите сердце. Баламут и есть баламут. Кричать кричал, а сам до смерти рад, что баржу повел. Новую реку для себя открывает. Он шумливый, но не шкодливый. А если путем пройдем до места, потом хвалиться будет: «Самойкин без лоции по любой реке пройдет без постановочных знаков». Откуда здесь знакам быть? Кто их поставит? Бурый мишка? Думаете, мой трепач когда-нибудь лоцию видел? Пустое набуробил, ему лишь бы языком трепать!

В кубрике Мишустин быстро согрелся. Протянул руку к маленькой печурке. Случайные пассажиры сидели на полу, привалившись к спальным мешкам, рюкзакам и чемоданам. От их мокрой одежды несло сыростью.

— Значит, в Уренгой двинули? — спросил Мишустин, хотя знал, куда парни и девушки держали путь.

— В Уренгой, — ответил за всех парень с круглым лицом, обсыпанным густо веснушками. — Завербовались.

— Какая у вас специальность?

— А специальностей у меня дополна, — сказал парень раскатистым голосом, чтобы привлечь к себе внимание двух молодых девушек. Одна, с длинной косой, ему особенно приглянулась, он старался с ней познакомиться. На баржу сел ради нее. — В армию уходил трактористом, в Медвежьем стал сварщиком, приходилось работать и электриком. — Старался заглянуть понравившейся девушке в глаза, чтобы понять, как она относится к его словам.

— Решил бросить Медвежье? — спросил Мишустин.

— На новое место захотелось взглянуть. Медвежье есть Медвежье. Иван Спиридонович меня хорошо знает. Если попрошусь, не откажет взять на работу. Отпуск у меня. Домой не поехал, а направил лыжи в Уренгой.

— Понятно!

На этот вопрос сразу ответили все собравшиеся в кубрике. Голоса парней заглушили звонкие девичьи.

— А вы кем работали? — спросил Мишустин девушку с косой. Ему понравилось, что держалась она просто, не жеманилась.

— Я? — Девушка в красном берете опередила подругу: — Воспитательницей в детском саду.

— В Уренгое нет еще детского сада.

— Поработаю по другой специальности. А садик все равно откроют. Молодежь едет, значит, дети будут, — сказала девушка и покраснела.

— А вы? — Мишустин повторил вопрос девушке с косой, отметив про себя, что парень сделал хороший выбор.

— Я оператор! — Девушка смутилась. Она заметила, что своим ответом обескуражила Мишустина. Возможно, он представлял, что она продавец или официантка. — Закончила техникум. Еду по направлению!

— Поторопились в вашем техникуме, — весело засмеялся Мишустин, стараясь не пугать девушку. — Комплекс еще строят.

— Правда? Что же делать?

— Не боись, — сказал веснушчатый парень с круглым лицом. — Не пропадешь. Найдем тебе работу. На Севере никто не посачкует.

— Товарищ начальник! — с обидой сказала жена капитана. — Картошка стынет, а вы разговорами занялись. Вы тоже хороши, — напала она на пассажиров. — Сами наклевались и заняли человека разговорами. Правда, что сытый голодного никогда не разумеет. Приедете в Уренгой, сами во всем разберетесь.

— Лизка, на вахту! — раздался громкий голос.

Через несколько минут капитан спустился в кубрик.

Сел на свободное место. Опустил в кружку с чаем ржаной сухарь. Из-под полы пиджака выглянул рыжий котенок.

— Начальник, — сказал капитан, обращаясь к Мишустину. — Сколько придется топать по твоей речке с бабьим именем? День, два? — Он смачно выругался. Поймал выскочившего из-за пазухи котенка и торопливо побежал наверх. — Лизка, заснула? Куда вперлась? Говорил, не скатывай руль, когда будет приваливать течение к берегу. Говорил тебе, тыквенная голова?

Громко чертыхаясь, капитан начал отрабатывать назад. Дизель надсадно гремел под палубой, готовый вот-вот разлететься на куски, выбить доски стальными частями. Течение сбивало баржу то в одну, то в другую сторону, и она описывала носом полукруг. Иногда втыкалась в берег.

Жена капитана перебегала с одного борта к другому и мерила шестом глубину.

— Метр двадцать! Метр двадцать пять!

После одного из толчков самоходка сошла с мели и продвинулась вперед. Капитан сам стал к штурвалу. Со злостью косил на жену и последними словами крыл реку, а заодно и грозного начальника.

Рыжий котенок бегал по рубке и пытался поймать лапой скатывающиеся по стеклу с наружной стороны капли дождя.

Мишустин, перекусив, вышел наверх. Снова неотрывно смотрел вперед. Показалось, что в разрывах туч появился просвет, засверкала синева неба и посветлело. Приглядевшись, сразу заметил ошибку: произошла смена облаков, по черным пошли белые, но долго не удержались и направились в далекое путешествие.

Течение в Пуре сливалось двумя струями: одна темно-коричневая, а вторая светлая, стального цвета. Мишустин поздно открыл для себя, что у каждой реки неповторимое лицо, свои берега и свой цвет воды. Вспомнил широкую Обь. За Тобольском, где впадал Иртыш, течение так же делилось пополам, долго два мощных потока бежали рядом, словно наперегонки. Вода в Иртыше светлая, а в Оби темно-бурая. Постепенно струи перемешались, и Обь стала еще мощнее от своего притока.

Пур получал приток воды из болот, и она отливала ржавчиной.

Мишустин нетерпеливо ждал встречу с Ево-Яхой, стараясь представить, узнает ли новую реку по цвету ее воды.

Стемнело. В серой дождевой мгле стали теряться берега.

— Приехали, — сказал капитан. — Лизка, опускай якорь!

— Почему вы заглушили дизель? — спросил нетерпеливо Мишустин. Его все время раздражало поведение капитана: он не переставал играть с рыжим котенком.

— Сам подумай, мил человек, куда ночью соваться? Без лоции идем и без постановочных знаков. Утро вечера мудренее! Слышал такую поговорку? Знатный дождик выдался, избавил от комаров. Я притерпелся к этим разбойникам, а котенка они заедают! Чтобы не страдал, прячу его за пазуху!

— Товарищ начальник, Глеб правду говорит. Ночью нет хода! — сказала заботливо жена.

— Спать так спать!

Мишустин проснулся от шума дождя. Баржа двигалась медленно в серой мгле и тумане. Капитан курил махорку, и из полуоткрытой двери рубки тянуло едким дымом.

Самоходка, то и дело шаркая плоским днищем по перекатам и отмелям, упрямо продвигалась вперед. Вода шла на подъем, и это радовало стоящего на палубе Мишустина. Он убеждал себя, что удастся пробиться в Ево-Яху и по ней дойти до строительной площадки.

Капитан заметил посередине реки долбленку с рыбаком и дал раскатистый гудок. Дергал за кожаный ремень, и рыкающий бас врывался в дикий край, пока не зарывался где-то в густых чащобах и буреломе.

Рыбак выбрал сеть из воды, подплыл к остановившейся барже, ловко загребая коротким веслом.

— Мужик, где Ево-Яха? — громко прокричал капитан, перегнувшись через борт.

— Ево-Яха? — Ядне Ейка задумался. Почесал черные как смоль волосы. У него не хватало слов, чтобы все подробно объяснить. Он давно перестал чему-либо удивляться. Но баржи так высоко не подымались.

— Далеко, и не так близко, и не так далеко. Однако десять мерок надо еще пробежать!

— Каких мерок? — удивился капитан.

— Пробежку оленей с нартами до остановки называют ненцы меркой, — сказал Мишустин. — Если я правильно понял, километров сто еще нам плыть.

— Где сто, там всегда двести наберется! — Капитан зло выругался. — Связался с вами на свою голову. Ни лоции у меня нет, ни постановочных знаков по реке. Это Ево-Яха? — неожиданно спросил он у рыбака.

— Пур! — Ядне Ейка заулыбался. — Однако, Пур еще. — Он показал вытянутой рукой вперед. — И там Пур!

— А где же Ево-Яха? — с тревогой спросил Мишустин. Подумал, что неизвестно еще, чем закончится плавание и тогда трудно будет оправдываться перед парткомиссией. Решил проявить инициативу. Но уместна ли она? Если речники не считают Ево-Яху судоходной, значит, имеют все основания.

Ядне Ейка наконец понял, чего от него требуют: рассказать все о реке. Ему приходилось доплывать до слияния двух вод: светлой и темной. Глаза загорелись у ненца, как на фронте, когда удивлял всех своей памятью на приметы, по которым находил дорогу или нужное место.

— Два кедрача стоят. Молния их сожгла. За ними как раз Ево-Яха и выбегает, — чтобы усилить впечатление, охотник громко причмокнул языком, как будто выстрелил. — Кедрачи ищите!

— Что он лопочет? — спросил капитан у Мишустина, хотя сам разобрался, о чем сказал охотник.

— Нужно двигать до двух кедрачей.

— Ненец чего хошь наплетет. Мы не оленья упряжка, чтобы отмерять мерки. Лизка, бросай якорь!

— Ты что, сдурел?

— День протопали, а где речка? Нет ее. А прыгать по тундре моя баржа еще не научилась!

— Ты слышал, надо дойти до двух сожженных кедрачей.

— Напишите приказ, пойду. Упремся в болото, вам отвечать. А я брошу баржу, Лизку заберу, котенка за пазуху и до свидания. Зимовать Самойкин Глеб Лазаревич не будет!

— Идем — напишу приказ. Один или два приказа, все равно мне отвечать, — заключил Мишустин.

Самоходка пошла вперед. А Ядне Ейка долго смотрел ей вслед. Хвалил самого себя, что так много он знал. Представился случай, и снова помог незнакомым людям. Разве не он убедил Большого Мужика не ставить на берегу Пура склады, чтобы не смыло в наводнение? Потом помог ему изучить карту и рассказал все, что знал о реках, озерах и болотах. Уверен, что по его подсказке самоходка найдет Ево-Яху.

В середине дня дождь перешел в ливень. Все так же неторопливо, на малом ходу шла баржа вперед. Берега стали сужаться. В одних местах кедры пропадали и открывалась тундра; в других деревья стояли плотно по обоим берегам, вода в реке казалась черной. Все чаще ветви деревьев царапали по железным бортам.

Капитан за дорогу выпалил весь запас ругательств, какие знал. Клял Лизку. Она первая поддалась уговору. Приказы приказами, а если что случится, отвечать в первую очередь ему, Самойкину Глебу Лазаревичу. Достанется ему в пароходстве! Какой он, к черту, капитан, когда позволил собой командовать!

— Глеб! — закричала жена капитана, проверяя шестом глубину. — Кедрачи на берегу. Вроде к той реке вышли. Сбивает течение. Шест не удержать!

Капитан громко выматерился для облегчения души. Скатал штурвальное колесо, и самоходная баржа вошла в Ево-Яху. Зашаркала стальными бортами по берегам. Капитан гордо заулыбался.

— Ай да Самойкин Глеб Лазаревич! Еще по одной реке прошел! Ай да Глеб Лазаревич!

Мишустин все так же продолжал стоять под дождем. По-прежнему радовался, что вода в Ево-Яхе шла на подъем.

6

При разгрузке второй самоходной баржи скатившаяся буровая труба перебила Мишустину руку. Кость хрустнула, как сухарь. В глазах помутнело от боли, но он нашел еще силы добраться до медпункта.

Из больницы вышел бледный, со слипшимися от пота волосами. Гипсовое бревно непривычно лезло в глаза, оттягивало плечо своей тяжестью, а петля из бинта резала шею.

«Дела — хуже не придумаешь, — подумал Мишустин. — Инструктор горкома сломал руку на стройке. Полез не в свое дело! А может быть, это и есть мое дело? Быть в гуще людей. Разве две проведенные баржи по Ево-Яхе не принесли пользу строителям?» Неловко вытер лоб левой рукой. С этой минуты ему пришлось все перекладывать из своих карманов: носовой платок, расческу. С трудом набрал номер телефона гостиницы, прокручивая диск.

— Дежурная, у вас найдется номер?

— Кто говорит?

— Мишустин.

— Товарищ Мишустин, Викторенко улетел в Тюмень, поручил мне позаботиться о вас. Оставил ключи от квартиры. В гостинице нет ни одного свободного места. Гости прилетели из проектного института.

— Не гости, а разработчики, — поправил дежурную Мишустин.

Дежурная, сама о том не догадываясь, подсказала ему образное сравнение. Действительно, прилетели гости. Прилетели, улетели. Но почему гости? Хозяевами должны быть. В одной упряжке.

Сильный ветер раздергал черные низкие тучи. В их разрывах стеклянными осколками просвечивало небо. Дождь почти прекратился, сеялась невидимая мокрая пыль.

Мишустин вытянул руку. «А солнце сейчас ни к чему» — сказал он, раздельно выговаривая каждое слово, чувствуя, что все мысли его по-прежнему заняты Ево-Яхой. Капитан Самойкин должен идти вторым рейсом. Сам напросился. Вторую самоходку капитана Ванчугова за ночь должны разгрузить. Строители и монтажники согласились отработать вторую смену.

В квартире Викторенко — маленькой, тесной комнате — на самодельной полке, сбитой из досок, выкрашенных марганцовкой, выстроились книги, тесно прижатые друг к другу. На чертежной доске приколот кнопками лист ватмана. Мишустин уже слышал о мечте Викторенко автоматизировать процесс. Видимо, хозяин не отказался от своей идеи. Стараясь утолить любопытство, Мишустин взял наугад одну из книг.

Между страницами закладки из полосок ватмана и свернутых полосок газет. Больше всего записей оказалось в томе избранных произведений академика Губкина.

«Хитрюга, Иван Спиридонович, — подумал Мишустин. — Никогда не похвалится, что штудирует. Работами Губкина должен интересоваться геолог. А Викторенко — инженер. Значит, по-настоящему глубоко хочет разобраться в проблеме газа».

Толстый том раскрылся. Мишустин увидел отчеркнутый старательно текст. Прочел:

«Мы только-только коснулись нашей матери-земли, только-только начали разведывать ее недра, и она открыла нам свои богатства. Вспоминается легенда, как в Иванов день искали цвет папоротника, который указывал на закрытые в земле клады, вспоминается сказка и про разрыв-траву, которая обладает чудодейственной силой открывать все скрытые сокровища.

Так вот, наша разведка есть разрыв-трава, которая открывает те богатства и сокровища, которые таятся в недрах земли, открывает для того, чтобы эти богатства промышленно использовались, превращались бы в производственные силы страны и укрепляли через это мощь великого Советского Союза».

На новом месте Мишустин долго не мог заснуть: мучила сломанная рука. Гипсовое бревно он старательно умащивал, то подкладывал свернутое одеяло, то подушку, пока сон не сморил его.

Приснилось, что баржа царапала бортами по берегам, упрямо двигалась к Ево-Яхе. За штурвалом стоял капитан Самойкин, громко чертыхался, скрываясь в облаке махорочного дыма. Рыжий котенок прыгал в рубке, ловил лапами дождевые капли и складывал их в фуражку капитана.

В пять часов оглушительный треск будильника разбудил Мишустина. Он не сразу понял, что заночевал в чужой квартире. Случайно узнал еще одну тайну хозяина. Викторенко сократил до минимума время на сон, чтобы больше успеть сделать. После работы его ждала чертежная доска и книги. Вещи продолжали жить по установленному расписанию, подчиненные строгой воле хозяина.

Если будильник подымал Викторенко, то пора вставать и ему. Мишустин не стал залеживаться. Посмотрел на улицу. Песок желтый — значит, дождь кончился. «А солнце сейчас ни к чему», — снова озабоченно подумал он о реке, потом о двух капитанах самоходных барж Самойкине и Ванчугове.

Если что-то случится, ему все равно придется отвечать. Но подумал об этом без страха, сознавая правоту действий. Прежде чем отправиться на стройку, решил для себя переписать понравившуюся ему цитату. Только вооружившись карандашом, понял, какую трудную задачу ему надо решить: буквы налезали одна на другую, косили. «Разрыв-трава открывает сокровища, чтобы богатства промышленно использовались». Пожалуй, лучше не скажешь. Торопливо выпил чай и отправился в поселок.

Мишустин не любил коротких командировок. Он всегда выезжал на неделю или две. А на этот раз пришлось договариваться о продлении его работы на стройке.

Выйдя из дома, Мишустин захотел представить постоянный маршрут Викторенко. Наверное, в первый месяц он был короткий. Потом стал все удлиняться: строительство принимало огромный размах, и сейчас не назвать, какой участок надо считать главным, какой второстепенным: обустройство ли газового комплекса, строительство домов, постройку пекарни, запуск котельной или закладку детского сада. Копали траншеи под теплоцентраль, бурили артезианский колодец.

При свете нового дня поблекли глазастые прожектора. Они освещали площадку, где плотники ставили брусчатый дом. В стороне шумно причмокивала бетономешалка, и зубья шестеренок со скрипом перемалывали песок.

Бородатые парни просеивали песок. Головы закутаны сетками от комаров.

— Доброе утро, — поздоровался Мишустин. — Солнышко сегодня греет.

— А нам и в мороз жарко.

— Откуда, шутники?

— Из Мукачева!

— Что строите?

— Два стоквартирных дома под общежитие молодых специалистов.

Попрощавшись с бородачами, Мишустин остановился около электростанции. Устанавливали мощные трансформаторы. То и дело вспыхивали огни электросварки, и красные звездочки веером сыпались на землю. Ночная смена дорабатывала последние часы.

До начала утренней смены оставалось еще несколько часов. По дороге Мишустин то и дело встречал группы людей; они спешили к своим рабочим местам, в бригады, в гаражи и на строительные объекты. Около балков и общежитий стояли тракторы и самосвалы. На них прикатили домой водители. «Персональные машины надо ликвидировать, — отметил Мишустин. — Надо подсказать Викторенко».

Из гаража начали выползать вахтовые автобусы, разъезжаясь торопливо по стоянкам.

Мишустин дошел до маленького бревенчатого здании почты. Из трубы над крышей подымался сероватый дымок. Синий почтовый ящик висел косо, едва держась ни одном ушке. «Пишут много, грамотеи», — с улыбкой подумал инструктор горкома. Тут же попробовал водворить ящик на место, но не мог справиться одной рукой… Дела… инвалидом стал!

— Помочь?

Мишустин обрадовался голосу.

— Пядышев, куда в такую рань?

— К себе… Что у вас с рукой?

— Трубой замяло, хорошо, что так отделался!

— Баржу разгрузили?

— Да. Капитан Самойкин хотя и горлопан, но обещал еще прийти. Если слово сдержит, я ему в пояс поклонюсь.

— Почему вы? Мы с Викторенко тоже поклонимся. Слышали, разработчики вчера прилетели. Грозятся дать мне генеральный бой. Я сейчас один, Викторенко в Тюмень вызвали.

— Боишься, изобьют?

— Я не трус. Не могу понять, почему они вцепились в замерный узел. Вроде со всем согласились. А тут… Да разве я о себе пекусь… Деньги государственные жалко. Вчера пришла ко мне Мария Петровна. Оказывается, Жемчужников поставил перед ней задачу уломать нас с Викторенко, а мы не поддались очарованию женских глаз.

— Что ты ответил?

— Сказал, чтобы не волновалась, без работы не останется. Найдем ей у себя место.

— Правильный ответ.

— Я бы всех теоретиков сделал сначала практиками, меньше бы лепили ошибок, а то состыковать две трубы не могут. Мы с Лавчуковым не в состоянии проконтролировать все размеры труб.

— А не придираетесь ли вы с Лавчуковым? Такое тоже бывает! Да ведь и проектировщики своего рода практики.

— Так-то оно так. Но я не могу всерьез принять довод Жемчужникова о том, что если замерный узел окажется в цехе, то нарушается гармония проекта. Да гармония прежде всего в целесообразности и практической необходимости. Да что я все о делах и о делах? Что эскулапы сказали?

— Перелом! — Мишустин почти физически ощутил ту неуемную энергию, что бурлила в молодом специалисте, и почувствовал свою вину. Почему он до сих пор не заглянул в чертежи? Надо встретиться и с Лавчуковым. Дело с проектом куда серьезнее, чем он представлял. Об этом должен знать и первый секретарь горкома.

В кабинете Викторенко Мишустин попробовал связаться с Надымом, но линия оказалась занятой. Только положил трубку, раздался настойчивый звонок.

— Вас слушают.

— Товарищ Викторенко! Родилась девочка. Первый ребенок в нашем поселке.

— Кто родители?

— Березкины.

— Спасибо! — Мишустин принялся сочинять приветствие молодым родителям. Старался подобрать какие-то особые слова, чтобы девочка потом вспоминала поселок, суровую землю, где она родилась. А может быть, к тому времени здесь будет город газовиков. Как его назовут: Глухарный, Ягельный или Новый Уренгой?

Глава пятая

1

Выходя из своего балка, Пядышев, а жил он рядом со строителями, каждый день натыкался на высокие абсорберы. Не веря ни в какое чудо, он не удерживался и снова пересчитывал. Снова убеждался — четыре.

В те дни, когда с реки накатывался туман, он с тревогой принимался искать исчезнувшие башни. Старался представить тот счастливый день, когда все восемь займут в цехах свои определенные места. Как исполинские богатыри, они встанут наперекор погоде, снежным метелям и черным ночам. Мысли его невольно возвращались к месячным графикам. Они упорно срывались. Об этом говорили на всех планерках и совещаниях.

Снег лег на мокрую землю в самом начале августа. Как объясняли ненцы, зимний ветер мог каждый день проснуться за Камнем и задуть леденящим холодом. Холодные утренники и первый лед уже схватывали закраины Ево-Яхи.

Постоянная тревога лишила Пядышева спокойствия. Он часто просыпался среди ночи, мчался на стройку. Ему казалось, что бульдозеристы не разобрались в задании, нагребают не на то место песок или уже приступили к рытью котлована, который не предусмотрен. По сдвинутым валам земли, глубоким траншеям и разбегающимся в разные стороны трубам он старался дорисовать готовый комплекс. Видел поднявшиеся два цеха, диспетчерскую и котельную. Между цехами высокое здание — пульт управления.

Постройки еще не закончили, а монтажники уже ставили круглые цистерны фильтров, крепили перекачивающие насосы и точные измерительные приборы.

Черное небо казалось Пядышеву светлее, когда он поворачивал к строящимся цехам. На разных высотах то и дело вспыхивали ослепительные звезды, опоясывая корпуса гирляндами огней. Они убеждали его, что ночная смена работала полным составом бригад. Но в то же время тревожный вопрос не давал успокоиться и требовал ответа, как при решении задачи: почему срываются графики. Объяснить все только нехваткой материалов — обман. Три баржи успели по высокой воде пройти по Ево-Яхе и вовремя подбросили панели для корпусов и нужный металл.

При всем желании за ночь ему не пересчитать всех рабочих, сварщиков и монтажников, не разобраться, чем вызвано отставание. Пядышев нападал на прорабов и бригадиров, но особенно доставалось от него Лавчукову.

А тот с удивительным спокойствием его выслушивал и, как всегда, отделывался молчанием. Толстые веки закрывали глаза, и никогда нельзя было с уверенностью сказать, заснул главный инженер или продолжал внимательно слушать.

Спокойствие Лавчукова бесило. Пядышев едва сдерживался, чтобы не потрясти его за грудь, заставить быстрее бегать, строже требовать с подчиненных и вовремя принимать нужные решения.

Однажды Лавчуков словно проснулся, внимательно посмотрел на Пядышева и стал объяснять, что замучили переделки, что он устал ругаться с проектировщиками. Ничего нового Лавчуков не сказал, но Пядышев вдруг стал спокойнее в обращении с Лавчуковым, да и с другими, хотя ночные походы начальника строящегося комплекса продолжались. На летучках Пядышев выступал коротко, но напористо, как будто передавал телефонограмму, и после каждого слова пристукивал торцом карандаша, как будто ставил точку.

— Иду я сейчас, а под ногами ледок хрусть, хрусть! — Пядышев посмотрел в сторону сидящей Марии Петровны. — А рабочих чертежей для второго цеха у нас нет! Мария Петровна, я не коллекционер, чтобы собирать ваши объяснительные записки. Меня интересуют конкретные сроки, когда у монтажников будут чертежи?

— Я послала в институт телеграмму! — Мария Петровна низко опустила голову. — Жду ответа! — Она понимала правоту Пядышева и даже немного жалела его. Не могла понять, почему ее телеграммы не оказывали действия.

— Мария Петровна, прошло два месяца.

— Я знаю. Но в институте много заказчиков!

— Много заказчиков? — взвился Пядышев. — Уренгойское месторождение единственное!

В течение дня Мария Петровна несколько раз встречала на площадке Пядышева. Наблюдая его со стороны, она ловила себя на том, что ей не хватает его храбрости и дерзости. Действительно, почему она послала одну телеграмму в институт? Испугалась нарушить покой доктора технических наук Жемчужникова? А скорей всего его нет в институте: укатил в Пятигорск! «Мария Петровна, вы умница, и я на вас надеюсь, как на себя. Все будет хорошо!» Что хорошо? Хорошо, что ее и двух помощников склоняют на каждой летучке? Она устала, издергалась. Конечно, прав Пядышев. И она тоже хороша. Почему она была против перенесения замерного узла в цех? Боялась отойти от проекта. Если разобраться, что она придумала оригинального? Все время в плену привычных схем, компоновки. Кто-то вынес замерный узел в отдельное помещение, она перерисовала. Во время работы не появилась мысль, что надо поступить иначе. Север требует удешевления строительства. Да, но почему только один Север? Удешевляя любое строительство, проектировщики помогают стране больше строить, ликвидируя незавершенки.

Последнее время она стала все больше думать о Пядышеве. Стараясь в этом разобраться и понять, что с ней происходило. Неужели ее покорила его грубая сила?

В глубине души она не соглашалась с этим и не хотела думать о самой себе так упрощенно. Но помимо воли начинала сравнивать его с Виктором Чаплыжным. Вот кто был для нее идеалом. О друге детства она часто вспоминала, и прожитые годы не притупили боль утраты. После десятилетки они расстались, чтобы встретиться случайно через четыре года. Он — курсант Качинского авиационного училища летчиков, она — студентка Московского политехнического института. Набережная Волги стала местом их свиданий. Однажды она получила от него письмо. Он приглашал ее приехать, чтобы они могли расписаться. Долго она не отвечала, проверяла себя. Наконец купила билет на поезд. Двадцатого июля должна была выехать к нему, а пятнадцатого пришло извещение, что, Виктор Чаплыжный при исполнении задания погиб. Подробности она узнала в училище от командира, генерал-лейтенанта. При выполнении тренировочного полета на истребителе отказала турбина. Виктор мог катапультироваться, но тогда бы самолет врезался в поселок. Он старался перетянуть через жилые дома к далекому полю…

Прошла неделя, и на термометре красный столбик стремительно пополз вниз. Искристые снежинки неслышно неслись к земле, старательно засыпая строительную площадку, стоящие бетонные опоры и фермы. Пока еще угадывались открытые траншеи, лежащие навалом трубы и алюминиевые плиты. Но скоро все должно исчезнуть под сугробами.

Пядышев с Лавчуковым неторопливо обходили стройку. Снег не переставал идти, и мохнатые снежинки все больше и больше выбеливали землю, наращивая сугробы.

Не первую зиму встречал Пядышев на Севере, но сейчас воспринимал ее совершенно по-другому, озабоченный делами строительства не как исполнитель, а командир производства.

— Григорий, ты понимаешь, что происходит?

— Почти.

— А я тебе могу сказать точно. Снег для нас станет врагом номер один, если мы не обозначим табличками материалы, до лета ничего не удастся отыскать.

Лавчуков устало кивнул головой. Снег слепил его своей яркостью и белизной.

— Сергей, я устал ждать милости от института. Время идет, а чертежей все нет и нет. Думаю, что надо строить второй цех по чертежам первого. Справимся с перекантовкой аппаратуры.

— Стратег, а это идея! — Пядышев с удивлением посмотрел на Лавчукова. — Попросим Марию Петровну с ее помощниками засесть за работу. Важно выиграть время. А надо, и мы сами поможем!

2

Приехавший на стройку Викторенко отыскал Пядышева с Лавчуковым в «штабном балке». Мария Петровна сидела за столом. За ее спиной висели синьки.

— Здравствуйте, заговорщики, — сказал он, сразу оценив обстановку. — Ругаетесь? — Синий дым качнулся, и он увидел двух проектировщиков из института.

— Устал ругаться, — сказал нетерпеливо Пядышев и посмотрел в упор на женщину. — Не обижайтесь, Мария Петровна, но на Восьмое марта останетесь без подарка.

Женщина вспыхнула, и лицо пошло красными пятнами.

— Сергей Тимофеевич, это не по-джентльменски! — примирительно сказал Викторенко. — Женщинам полагается в праздник делать подарки!

— Чертежей для второго цеха нет, — сказал Лавчуков, словно хотел защитить Пядышева, проявляя завидную быстроту.

Стряхнув напряженность, Мария Петровна резко повернула голову. Институт неожиданно представился далеким и нереальным. И с непонятной враждебностью подумала: Виктор Чаплыжный знал ее храброй. Почему она стала другой? Пошла на поводу у Жемчужникова, как будто не имела права на собственное мнение.

— Обещаю произвести перекомпоновку в самое ближайшее время, чтобы замерный узел занял место в цехе.

— А Жемчужников не утвердит… — начал было Пядышев, но Викторенко его опередил:

— Мария Петровна, вы мудрая женщина! — Викторенко весь преобразился, подобрел лицом: — Самый лучший подарок к Восьмому марта я вручу вам! Пядышев, ты слышишь? Скорее улыбайся!

Пядышев не улыбался. Он клял себя за то, что был груб и строг с женщиной, которую хотел бы прижать к себе и не отпускать, вдыхать легкий аромат ее духов, смотреть в ее красивые глаза, и чтобы глядели они на него ласково. «Фу, черт», — тотчас обругал себя Сергей и решил, что это он размягчился после беседы с Мишустиным. Посмотрел тогда инструктор на его жилье и заявил, что пора их всех женить. Можно и жениться, но вряд ли Мария Петровна будет наводить порядок в его балке. Не всем же так везет, как Луневу. Жена, говорят, и красивая, и хозяйка, и умница. Пятнадцать лет кочевали они с места на место. И двое детей выросли с ними на Севере.

Пядышев взглянул на оживленного Викторенко и подумал, что вот он уже устраивает свою семейную жизнь. Потому и с другими женщинами стал смелее. Марии Петровне руку поцеловал. А у той даже слезы выступили на глазах то ли от неожиданности, что ли от удовольствия. Пядышев сжал зубы и замотал головой. Викторенко заметил это, но продолжал разговаривать с Марией Петровной. «Меня учит, — решил Пядышев. — А сам ждет не дождется свою Зольюшку». Сергей знал, что Золя должна в отпуск заехать к матери Викторенко. Очень ей хотелось «показаться». «А вдруг нет, Сережа?» — тревожно спросила она Пядышева, когда он по просьбе Викторенко провожал ее на Большую землю. Железкина, конечно, не красавица, ну а в остальном Ивану можно позавидовать. «По всей земле с ним пройдет», — заключил свои размышления Сергей.

3

Стоящие в разных местах цеха пушки, обрезки широких труб, выбрасывали хвостатые языки пламени и гудели, как турбины реактивных самолетов. Эхо повторялось в строгом переплетении ферм, в растянутых по цехам трубах и в лежащих пузатых бочках-фильтрах. Пушки безостановочно выстреливали тугие струи горячего воздуха. Тепло накатывалось облаками, не отрываясь от земли. А сверху, с балок перекрытий, свешивался растрепанными метелками иней.

С порывами ветра, который спокойно разгуливал сейчас по тундре, то и дело натыкаясь на стены двух корпусов, залетали в цеха снежинки. Они ложились на стоящее оборудование, выбеливая металл. В проем крыши заглядывали звезды.

Пядышев, старательно обходя лужи, направился к котельной. Противоположную стену еще не забрали алюминиевыми панелями, и ветер свободно гулял между котлами. Он открыл дверь, хотя мог пройти справа и слева между фермами. Этим же путем до него прошел в котельную и Лавчуков.

— Зря ты, Сергей, поторопился запускать котельную, — сказал Лавчуков и зябко поежился. — Ничего нам котельная не даст. Белый свет не обогреть. Накроют строители крышу — тогда и тепло можно давать.

— Ты опять за свое. Да пойми ты, что работающая котельная заставит строителей и монтажников ускорить темпы. Ты не забыл, что газ мы должны дать двадцать второго апреля? Так-то.

Убедившись, что котел залили водой, Пядышев отправился в обход стройки. Не успел пересечь и половину огромной площади чуть меньше футбольного поля, раздался оглушительный рев пушек. Не первый раз подумал, что такую музыку надо записать. Это «Гимн газовикам». Каждый строитель и монтажник, кому пришлось строить комплекс зимой, при первых звуках пушек через год, десять лет обязательно вспомнит свою молодость, самый морозный день или работу во время пурги. Лучшим измерением мужества и отваги станет для всех отсчетная точка росы. Ею измеряют состояние газа, когда его подают в магистральный трубопровод. Но эта величина должна определять мастерство каждого рабочего, молодого специалиста! «А что я размечтался, как флюгер, который вертится без дела? — удивленно подумал он и словно со стороны посмотрел на самого себя с удивлением. — Почему я постоянно нападаю на Лавчукова? Может быть, хорошо, что он такой как есть. Несколько медлительный, но постоянно озабоченный работой, думающий. Разумная голова очень нужна. Сейчас идет обновление техники, усовершенствуются приборы. Если Викторенко удастся автоматизировать производство, потребуются совершенно иные специалисты. По глубине знаний будут определять мастерство рабочего. Почему только одни сварщики сдают экзамены на звание дипломированного специалиста? Аттестовать надо всех рабочих, строителей, монтажников, буровиков и мастеров подземного ремонта. На Севере должны работать лучшие из лучших, самые инициативные и грамотные. Слишком дорого государству обходятся неумехи. Что я распетушился? — остановил себя Пядышев и принялся растирать высокий лоб, изрезанный глубокими морщинами. — Стареешь, Серега, стареешь». В это он не хотел верить.

Целую неделю мела пурга, и в вихрях летящего снега вдруг возникали высокие здания комплекса с торчащими над крышами круглыми колоннами абсорберов. Иногда облака застилали видимое и словно сбивали изображение, как на матовом стекле фотоаппарата.

На восьмой день рано утром вырвалось из-за туч солнце. Высветило заблестевшие сугробы, где каждая изломанная линия могла рассказать, сколько за зиму налетело снежных бурь, как по календарю сактировать все простои бригад и нелетные дни, когда не появлялись Ми-8 и не меняли вахты.

Но снежные бури не могли победить упорства одержимых людей. Таскали на плечах тяжелые куски натаянного льда, грели у горячих пушек свой инструмент, чтобы настывшие на морозе ручки ключей не сдирали с ладоней лоскутами кожу. И снова ныряли в снежную коловерть к своим рабочим местам. Работали, как космонавты, надолго оторванные от Земли.

Первыми вестниками весны стали сосульки. Они щедро сбрасывали капли. Блестящие алюминиевые панели цехов рассыпали во все стороны слепящих зайчиков. Наступало время яркого солнца и тающего снега.

Монтажники в цехах закончили установку оборудования. За ними двигались киповцы и укрепляли точные приборы и датчики. Смонтировали в диспетчерской пульт управления. Шла отладка приборов.

Пядышев со своими инженерами, Лавчуковым и недавно приехавшим Сулеймановым, операторами, бригадирами, слесарями дни и ночи проверяли одну нитку за другой, проводили полную ревизию всему оборудованию.

Появляясь в балке, начальник комплекса старался быстрее проскользнуть мимо зеркала. С ним Пядышев давно поссорился. Зеркало без комплиментов показывало его исхудавшее лицо с запавшими глазами. Нос заострился, как клюв птицы. Борода отливала рыжиной, а по скулам волосы чернели. Поглаживая колкую бороду, Пядышев мучительно думал, не забыл ли он умыться. Собственная маленькая комната казалась ему чужой. Надо было привести ее в порядок, собрать разбросанные вещи, исписанные тетради, чертежи. В левом углу на самодельной полке дразнили чистые рубахи и «жениховские» галстуки.

Дни перед пуском стали измеряться командами поварих из столовой. Отработав смену, они менялись, и голоса у каждой были разные: «Мальчики, пора завтракать!», «Парни, обед стынет!», «Мужики, ужинать, ночь уже на дворе!»

Несколько раз из Тюмени прилетал Лунев. Появлялся он на строительстве всегда в сопровождении Викторенко. Жил в балке, отказываясь от номера в гостинице. Экономил время на перелеты от поселка до строительства. Ходил, немного сутулясь, сдернув с головы меховую шапку. В черных смолянистых волосах светилась седина. Многих бригадиров, прорабов и рабочих он знал в лицо. Радовался, когда встречал знакомых, вступал в разговор, интересовался делами.

Однажды Лунев остановил Пядышева. Захватив бороду в кулак, шутливо подергал:

— Настоящая. А я думал приклеенная, как у Деда Мороза.

— Евгений Никифорович, времени не хватает, чтобы побриться!

— Надо сбрить. Комплекс строит молодежь, а со стороны посмотреть — собрались раскольники-старообрядцы. Сколько тебе лет, Пядышев? Восемьдесят? Сто? Отвечай, долгожитель!

— Двадцать семь.

— Комсомольский возраст. Викторенко, проследите, чтобы все привели себя в порядок. Лавчукова с Сулеймановым не смог сразу узнать. Устроили здесь соревнование по отращиванию бород!

Отключившись от разговора, Пядышев закрыл глаза и сразу заснул. Если бы его вовремя не подхватил под руку Викторенко, он плюхнулся бы на землю. Викторенко подозвал своего шофера:

— Отвезешь Пядышева до балка. Не беспокойся, Сергей, без тебя разберемся. А бороду не забудь сбрить!

Лунев посмотрел вслед уехавшему «газику». Он помнил все этапы стройки. Но сейчас с его лица не сходило удивление и восторг, когда он всматривался в поднявшиеся цеха, служебный корпус и столовую. На чертеже все выглядело скромнее и не впечатляло. Завод, сверкающий листами алюминиевых панелей, широкими окнами, нельзя было охватить одним взглядом. Он словно оторвался от земли и, как океанский лайнер, отправился в свое первое путешествие по морям.

Стоило взглянуть в любую сторону — тундра. И нет ей конца и края, дошагала до самого Карского моря. Всюду та же нетронутая природа с пугающими просторами и глухоманью.

Лунева радовал светлый день. Поражала нескончаемая голубизна неба с дымчатыми, выбеленными облаками. Прожив долго на Севере, а он себя считал старожилом, он любил любое время года с резкими переходами света к темноте и темноты к свету. Любил поля красных каменоломок, белой пушеницы, желтых лютиков. Все без меры и без числа.

Осень вошла в его сознание с прощальными криками птиц. Стонали гагары; гортанно покрикивали лебеди; картаво перекликались гуси, и строгими голосами наводили порядок селезни.

Весна врывалась неожиданно со всполошным криком прилетевших птиц. Неумолкаемый звон стоял в тундре. Птицы радовались возвращению в знакомые места. Узнавали свои реки, болота и озера. Находили поляны, где кормились клюквой и морошкой.

4

Обходя стройку, Лунев словно невзначай посмотрел сбоку на Викторенко. Такой же худой и длинный, каким изобразил его когда-то в своем блокноте Лунев. Хорошо шагнул парень. И голова светлая, и организатор оказался хороший. И сколько еще не растраченной энергии.

В цехах шло испытание. Бригадиры бегали от одной трубы к другой. Командовали зычными голосами:

— Подкрутить фланец!

— Надо варить!

— Скоро запускаем? — спросил Лунев, не расставаясь со своим приподнятым настроением, желая услышать голос Викторенко.

— Запускаем, — Викторенко не удалось скрыть усталости.

— Обещание выдержите?

— Не сомневайтесь.

— Даю телеграмму в Москву. Без совета с тобой не мог решиться! — сказал Лунев, и улыбка прошла по его губам. «Викторенко задал своим помощникам немыслимый ритм. — Но тут же поправил себя: — Почему Викторенко? Сама жизнь задала ритм каждому из нас. Требуется решать энергетическую проблему. Будет введен в строй комплекс — выиграем сражение. Победа всегда приходит после боя».

Прошла неделя. Она оказалась удивительно долгой, как будто в календаре не семь дней, а все четырнадцать. Викторенко получил телеграмму из Медвежьего. Для передачи эстафеты трудовых дел вышли двенадцать лыжников. Они несут горящий факел. Он тут же позвонил Пядышеву, но телефон упорно молчал.

Пядышев разговаривал с Марией Петровной. Женщина едва сдерживала навернувшиеся слезы и, чтобы не расплакаться, покусывала губы.

— Сергей Тимофеевич, пришла с вами попрощаться. Меня отзывают в институт. Ваше предложение о переносе замерного узла надо оформить как рационализаторское.

— Зачем?

— Премию получите!

— Лучшая награда для меня, что вы приняли мое предложение, — сказал Пядышев. — Мы и время выиграли. Хочу верить, что впредь мы не будем с вами ссориться! Строить придется еще много на Ево-Яхе! Подождите, а почему вы уезжаете?

— Отзывают. Кончилась моя командировка. Все кончилось. И я рада, что вы победили.

— Мы все вместе победили. Нет, до пуска комплекса я вас никуда не отпущу. Вы должны присутствовать на празднике.

— Прилетит Жемчужников!

— А он-то нам и не нужен.

— Вы ему нужны. Ваша победа. Это ведь и его теперь победа.

— Что вы выдумали? — резко оборвал Пядышев с привычной ему нетерпимостью. Неожиданно спохватился. Он никогда не интересовался обстановкой в институте. А оказывается, она не такая и бесконфликтная.

— Вытирайте слезы, — скомандовал Пядышев. — А то распухнет нос и вы станете некрасивой! В обиду мы вас не дадим. А уволят из института, возьмем вас к себе. Свой проектировщик! Это же здорово!

— Спасибо! — Марии Петровне показалось, что Пядышев говорил словами Виктора Чаплыжного. — Спасибо! Но я и сама себя в обиду не дам. Во всяком случае, теперь.

— Так вы остаетесь?

— Нет. Сейчас нет.

— Но вы прилетите?

— Не знаю.

5

Викторенко вышел из машины. Спрыгнул на вытаявшую макушку мочажины и неторопливо зашагал по знакомой дороге к комплексу. Под ногами захлюпала жижа. Колею разбили тяжелые машины и вахтовые автобусы. Крошево из снега и льда напиталось торфяной жижей из болот, и дорога чернела среди белых сугробов, как залитая тушью, убегая за высокие кедрачи.

Ходьба давала возможность по-особому прочувствовать каждый день, пересчитать год за годом, понять, что успел сделать, не давая себе никаких скидок ни на молодость, ни на неопытность. Дни и годы выстраивались совершенно непохожие один на другой: прилет в Березово, экспедиция в Таз, доклад трактористов, притащивших с Пура восьмой абсорбер; последний шов на магистральной трубе, который варил Николай Монетов; замерный узел перенесли в цех; самоходка капитана Самойкина прошла по Ево-Яхе; утром Пядышев запустил котел.

Наверное, сегодня он должен бы мыслить по-другому, подбирать для оценки работы совершенно новые, звонкие слова, все в превосходной степени, и считать этот день праздником.

Если бы он заставил себя вспоминать, то мог отметить, что апрель в его жизни всегда приносил радость. Его приняли в пионеры. Красный сатиновый галстук завязал ему на шее дядька Моргун. Позже, в том же апреле, он получил комсомольский билет. В апреле он стал коммунистом.

Сегодня тоже апрель. Двадцать второго апреля должны запустить комплекс. Он мог не волноваться. Обязанности распределены. На Пядышева, Лавчукова и Сулейманова можно полностью положиться. Но Викторенко волновался. Пожалел, что отпустил «газик». Захотелось скорее вернуться к месту главного сегодняшнего действия.

Неожиданно послышалось тяжелое сопение трактора. Все громче и громче начали вызванивать гусеницы.

Викторенко поднял руку.

Тракторист остановил машину. Удивленно уставился на Викторенко.

— Иван Спиридонович, вам куда?

— Хочу успеть на открытие.

— Не волнуйтесь, не опоздаем! — тракторист самодовольно хмыкнул и широко улыбнулся, раздергивая толстые губы. — Я решил тоже поглядеть. Отправился на своем фаэтоне прямо с ночной смены. Сто раз ездил на комплекс. Сейчас и не перескажешь, чего только не перетаскал строителям. А сегодня особый день. — Он нахмурил лоб, подбирая выражение. — Начало истории!

— Ты прав, — сразу согласился Викторенко, немного удивленный подсказкой тракториста. — Значит, ты тоже войдешь в историю.

— А как же? Отец брал Берлин, там прославился. А я здесь хочу отличиться. Потому что наступило мое время!

На большой площади перед входом на территорию комплекса, светлой от снега, местами просевшего и подсиненного первой весенней оттепелью, собрались жители поселка. Одних привезли на вахтовых и грузовых машинах, а большинство пришло пешком, не смогли усидеть в балках.

Весть о том, что из Медвежьего вышли лыжники, знали все. Самые нетерпеливые поглядывали в сторону леса. Другие, как дозорные, забрались на кабины тракторов и кузова машин и зорко следили за просекой.

Поджечь факел первого Уренгойского добывающего газового комплекса должен был Пядышев. А у него то и дело закрывались глаза. В предпусковой суете он трое суток не спал.

— Сергей, держись, — тихо сказал Сулейманов и осторожно пожал товарищу руку.

Стряхивая остатки сна, Пядышев еще пристальнее стал вглядываться в снежную даль. От блестящей белизны снега и яркого, жгучего солнца заслезились глаза. В минуту пробудился, пересиливая себя, ему показалось, что услышал скрип лыж по снегу и удары палок. Утром он сбрил бороду, и в зеркале не узнал самого себя. Острые скулы выпирали, под глазами темные полукружья, как провальные ямы.

Несколько минут назад Лунев представил его министру, грузному мужчине в коричневом кожаном реглане с теплым цигейковым воротником. Министр поинтересовался, сколько лет Пядышеву, какой он закончил институт. Говорил что-то еще, но Сергей не запомнил, так как гостей прилетело много и со всеми Лунев знакомил. И вдруг раздался раскатистый бас Шибякина:

— Евгений Никифорович! Моя очередь знакомить. Первый помощник экспедиции охотник Ядне Ейка.

— Слышал и помню, что вы рассказывали о вашем следопыте. — Лунев подал ненцу руку.

— Ядне Ейка, — с достоинством ненец повторял каждому, с кем здоровался. Он никак не мог привыкнуть к новому костюму, старался освободить шею от тугого воротника, стянутого петлей галстука. — Василий Тихонович, однако, много зря наговорил. Я гулял по тайге с Тяпой. Рыбу ловил. А он, однако, в земле дырки крутил! Глубокие дырки, однако. Глебов тоже шибко старался. — Ядне Ейка ткнул в грудь стоявшего рядом бурового мастера, и все одобрительно рассмеялись.

— Лыжники! Лыжники идут! — раздались крики наблюдателей на крышах тракторов.

Пядышев вздрогнул. Ему показалось, что он забыл, что должен делать. Как принять факел? Какие сказать приветственные слова?

Министр принимал участие не в первом пуске, но почувствовал, что и у него перехватило дыхание. Крепко обнял стоявших рядом Лунева и Шибякина.

На поляну выскочил высокий лыжник с лентой через плечо: «Медвежье — Уренгой». Он высоко держал над головой горящий факел, ловко отталкиваясь одной палкой. За ним цепочкой вытянулись остальные. Лыжники обогнули комплекс и остановились перед трибуной.

— Товарищ министр газовой промышленности, — четко произнес факельщик, — товарищ секретарь обкома партии. Разрешите комсомольскому отряду лыжников передать горящий факел от рабочих Медвежьего газовикам Уренгойского месторождения. Рапортуем: Медвежье в сутки выдает двести пятьдесят миллионов кубометров газа. Желаем уренгойцам добиться таких же успехов.

— Дорогие товарищи, от имени Совета Министров поздравляю вас с пуском первого комплекса. Уренгойское месторождение сегодня вступает в строй. Передайте факел начальнику первого комплекса Пядышеву Сергею Тимофеевичу.

Пядышев неловко взял факел из рук лыжника, и, пока перехватывал ручку, лицо опалило огнем. Чеканя каждое слово, произнес:

— Уренгойцы клянутся выполнить наказ своих товарищей! — И тут Сергей не удержался и совсем будничным голосом добавил: — Надеемся, что многих из нас еще не забыли в Медвежьем и в Игриме.

Пядышев не видел улыбок начальства, одобрительных, совсем не официальных возгласов лыжников. Он бежал к трубе. Ему не терпелось услышать рев вырвавшегося газа, который тут же усмирит огонь.

— Открыть задвижки! — раздалась команда Викторенко, и голос его, усиленный мощными динамиками, повторился на площади, в цехах и в диспетчерской.

Оператор перекинул флажок тумблера. Ключ издал какой-то особый, звонкий щелчок. И сразу на всех приборах, как по команде, вздрогнули чувствительные стрелки. Вспыхнула цепочка зеленых огней, объявляя, что комплекс начал работать.

— Есть точка росы! — не сдерживая рвущейся радости, громко закричал Пядышев и ткнул в запальную горелку горящий факел. Физическое состояние газа подвело итог всей работы, стало славой Ево-Яхи, началом биографии комсомольских отрядов.

Пламя тут же взметнулось красным знаменем над высокой трубой и яростно загудело во всю силу, разнося весть по тундре, тайге, по берегам рек и озер, что пошел первый газ Уренгоя.

Пядышев в сопровождении эскорта направился в операторскую. Он давно сосчитал, что на второй этаж сто двадцать ступенек, но сейчас ему показалось, что подымался он целую вечность. Занял место рядом с оператором. Вглядываясь в растянувшиеся полукружья приборов, не мог унять волнения.

— Сергей, ты не забыл, что делать? — спросил Лавчуков, подвинув журнал для записи добычи газа.

— Помню! — Он достал шариковую ручку и записал: «Четырнадцать ноль-ноль. Подан газ в магистраль!» Он почувствовал особую торжественность пережитой минуты. Завод появился в тундре не по воле доброго волшебника. Потребовалось два года труда. Воевали с морозами, работали в пургу и проливные дожди. С нетерпением ждали прихода санных поездов с материалами, молились на каждый вертолет, который доставлял недостающее оборудование.

Сергей спиной почувствовал, что его со всех сторон окружили гости. Министр, секретарь обкома партии, Лунев, Викторенко стояли справа. А слева — Шибякин, Глебов, Ядне Ейка и еще какой-то ненец.

— Пошел газ в трубопровод! — восторженно сказал Викторенко. — Пошел наш газ!

Министр положил ему руку на плечо. И от этого человеческого участия Викторенко на какой-то миг расслабился. И ему стала понятна тревога, которая наползла на него утром. Нет известий от Золи. А она очень хотела прилететь на открытие комплекса. Мечтала по его команде перекинуть флажок тумблера. Но сегодня это сделал другой оператор. «Неужели матери не понравилась?» — некстати подумал Иван.

От дыхания набившегося в диспетчерскую народа Пядышев вспотел. Торопливо подвинул к себе толстый журнал, жадно всматриваясь в приборы. Через час ему надо сделать вторую запись, с точной цифрой поданного газа!

6

Первый комплекс работал. Подключали новые кусты скважин и увеличивали подачу газа в магистральный трубопровод.

Время для Викторенко понеслось со страшной скоростью, как пущенное колесо с горы. Он не заметил, как пролетело короткое лето, и снова на пороге предзимье с первыми утренниками, застывшими низкими облаками. Все чаще раздавались прощальные крики тянувшихся на юг птичьих стай. Они нарушали дремотную тишину. Иногда легкими облаками вспыхивали на небе белые лебеди.

Строители вместе с монтажниками, торопя сроки, второй раз перешагнули через Ево-Яху. Приобретенный опыт помогал рабочим. Они намного быстрее ставили комплекс. Абсорберы упирались в облака, а за ними росли стены цехов.

А около Глухариного болота уже вели отсыпку грунта под фундамент третьего завода.

Буровые бригады работали около озер. По лежневкам и каткам буровики перетаскивали свои тяжелые станки и снова уходили вперед.

Викторенко мучил настырный председатель сельсовета. Он постоянно напоминал, что давно пора придумать имя поселку. Предлагал услышанные от кого-то разные названия, но Викторенко отвергал их. Все решил один неожиданный звонок. Сняв трубку, Иван по голосу узнал Шибякина. Только он один так басил.

— Как живете, новые уренгойцы? — гремел начальник экспедиции. — Признаться, соскучился за тобой, Иван Спиридонович. Взял бы и прилетел ко мне на пельмешки. Знатные пельмешки налепила у меня жена.

Сделала мне заготовку и в Надым к себе улетела. Так что без свидетелей посудачили бы о делах.

— Я ведь тоже могу вас пригласить к себе, Василий Тихонович. Научился чаек заваривать такой, как вы любите.

— Ах, жаль, некогда чаи распивать.

— Да и мне не слетать к вам на пельмени.

В трубке раздался хохот.

— Я накормил тебя досыта пельменями, а ты напоил меня чаем. Вот и хорошо. Теперь и о деле можно поговорить. Разреши с пристани на Пуре взять шифер для крыш. Моя баржонка где-то затерялась. Придет — рассчитаюсь.

— А кто капитан-то на барже?

— Самойкин.

— Горьковчанин не потеряется. Жалко шифер, но как соседям не помочь?

— Ну и жмот ты, Иван Спиридонович. Я целое месторождение подарил, не пожалел. А ты о шифере разговор завел. Помни, пельмешки у меня в самом деле отменные. Прилетай!

— Самовар у нас тоже всегда под парами.

— Уговорил, прилечу! Кстати, с женой пора знакомить.

— А вы откуда знаете?

— Земля слухом полнится. Не мешало бы и на свадьбу пригласить.

— Какая свадьба? Живем от смены к смене.

— Какая-никакая, а свадьба должна быть. Зазнался, новоуренгоец. Зря тебя твои ребята командиром зовут. Кстати, хочешь знать, что сказал про тебя мой ненец?

— Это какой же?

— Пирцяко Хабиинкэ. Иван, говорит, такой же Большой мужик, как и ты, Василий, однако, сильно худой. Так что давай поправляйся, Большой мужик! — и Шибякин раскатисто засмеялся. — Сыновья мои передают тебе привет. По-моему, хотят напроситься к тебе на практику.

Сам того не представляя, Шибякин случайно подарил название поселку: Новый Уренгой. Сельсовет получил вскоре официальное подтверждение, что название утверждено в окружкоме. А к сопроводительному документу прислали еще и гербовую печать. Викторенко ловил себя на том, что, проходя по поселку, отвечал на приветствия незнакомых ему людей. Помнил хорошо старожилов, но каждый день во все подразделения прибывало пополнение. После разговора с Шибякиным ругал себя, что не собрал свой бывший отряд на «чаепитие за круглым столом» по поводу начала их семейной жизни с Золей. Встречи за последний год выходили с ребятами мимолетные, на ходу перебрасывались несколькими фразами. И все-таки было у Ивана ощущение, что все они вместе, все осели на этой земле. Народились у многих детишки. Отправляли их к бабушкам и дедушкам погреться на солнышке, вдоволь поесть овощей и фруктов. А потом снова забирали к себе. А он уговорил мать прилететь к нему и посмотреть, как они с Золей устраивают свою жизнь.

Однажды секретарь комсомольской организации вошел в кабинет Викторенко и прямо с порога сказал:

— Иван Спиридонович, летят выпускники ПТУ — слесари и монтеры. Надо встречать.

— Пожалуй, я сам с тобой поеду. Погляжу на пополнение, — сказал Викторенко, оживляясь.

На аэродроме Викторенко с интересом разглядывал вывалившуюся из самолета группу ребят. Они громко переговаривались, смеялись. Испуганно начали отбиваться от комаров. Ему вдруг показалось, что вернулось давнее время. По такому же летному полю в Березове прошагал и их отряд. Они были тогда ненамного старше этих пэтэушников. Он сразу приметил двух парней, выделив их из основной группы. Один — худой, с застенчивой улыбкой, а второй — крепыш с надутыми щеками.

Молодых рабочих распределили по бригадам. Скоро к Викторенко стали поступать сообщения, что пэтэушники работали хорошо. Как-то вечером он заглянул в молодежное общежитие. В одной из комнат встретил парней, которых заприметил еще на аэродроме.

— Телевизор купили? — спросил он с улыбкой. — Не скоро придется смотреть передачи из Москвы. Зря только деньги потратили!

— Товарищ Викторенко, — сказал без смущения пэтэушник с круглыми щеками. — Без веры нельзя жить. Будем еще здесь смотреть передачи!

Точно, без веры жить нельзя! «Будем смотреть!» — убежденно сказал он, и у Ивана мелькнула мысль, что он старше этих парней, но они живут одной мечтой, одной верой, что вечная мерзлота отдаст людям свое тепло.

Через неделю, заканчивая обход первого комплекса, Викторенко встретил Пядышева.

— Почему такой грустный, Сергей?

— Малость устал.

— Думаю, скоро нам будет полегче, — Викторенко тронул Пядышева за плечо. — Если тебе в поселок — подвезу. Летит к нам комсомольский отряд.

— Большой? — спросил Пядышев, садясь в машину.

— Двести человек. На помощь. Олег, притормози, — сказал Викторенко шоферу перед мостом. — Что не говори, а одержали мы победу над институтом. Мария Петровна пишет тебе?

— Пишет… Да ты и сам знаешь от Золи. Они ведь встретились в Шебелинке, куда с твоим поручением заезжала Золя, и сейчас переписываются.

Викторенко ухмыльнулся. Сжал локоть товарища и ничего не сказал. Он действительно знал, что Сергей и Маша, как называла Марию Петровну Золя, собираются соединиться, и, кажется, управлению не придется назначать нового начальника комплекса.

При въезде в поселок Викторенко приказал шоферу остановить машину.

— Сергей, посмотри на плакат. Думаю, ты со мной согласишься, что он нам не годится. «Уренгою — темпы Медвежьего». Неудобно встречать таким плакатом комсомольский отряд. У нас должны быть свои темпы.

— Точно. Хотя Медвежий тоже наш. Или забыл?

— Не забыл. Не забыл и Игрим, и Березово, и Медвежий. И за Уренгоем что-то еще будет. Нет не клятая это земля — Сибирь, а самая желанная. Наша с тобой земля, Сергей!

Оглавление

Пролог

Часть первая ЗЕМЛЯ ГЛУХАРИНЫХ ТОКОВ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

Часть вторая ПОЛОВОДЬЕ В МЕЖДУРЕЧЬЕ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

Часть третья МЕДВЕЖЬИ ТРОПЫ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

Часть четвертая ЗИМНИКИ ЗА ПОЛЯРНЫМ КРУГОМ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg