«Часовые неба»

РАЗВЕДЧИКИ НЕБА

Темная ночь. И тишина над аэродромом такая, словно на многие километры вокруг нет ни единой души. И поэтому, наверное, сказочным видением кажется на пустынном пригорке металлическое сооружение. Оно все время вращается, нацеливая в черное небо огромные изогнутые крылья антенны. Ежесекундно с решетчатых крыльев срываются мощные потоки невидимых радиоволн и несутся на многие километры вдаль.

Но тишина и безлюдье обманчивы. Здесь все полно скрытой жизни. Стоят часовые на постах, оберегая мирный сон советского народа. Недалеко от старта, в небольшом домике, бодрствуют летчики, готовые в любую минуту вылететь на перехват вражеских целей. А где-то глубоко под землей, надев наушники, радисты прослушивают эфир. У серебристо-желтоватых экранов радиолокаторов застыли операторы, стараясь разобраться в калейдоскопе засечек.

Проходит час, второй; третий. По-прежнему тихо вокруг. Но вот где-то далеко-далеко радиолуч натолкнулся на летящий в стратосфере самолет и, отразившись, мгновенно пришел назад, лег на янтарном экране радиолокатора слабой зеленоватой точкой.

Эта новая засечка не ускользнула от опытного взора оператора. Не случайно комсомолец Алексеев, высокий юноша с цепким, пытливым взглядом, готовился к сдаче экзаменов на оператора первого класса.

— Обнаружена цель, — передает он планшетисту и производит опознавание цели: — Азимут триста шестьдесят. Дальность триста двадцать.

Его голос звучит спокойно, уверенно, хотя это и нелегко дается горячему по натуре парню.

Другой оператор Бруй — коренастый русоволосый крепыш — тотчас определяет цели.

Через две минуты на экране локатора вспыхивают новые отметки от целей. Они так близки одна к другой, что сливаются в одно пятно. Начальнику радиолокационной станции старшему лейтенанту Ершикову, да и всему боевому расчету не сразу удается определить, что в групповой цели семь самолетов.

Данные о ней тотчас поступают на командный пункт истребительного полка, где планшетист ефрейтор Ахмедов наносит воздушную обстановку на карту. Низкорослый, щупленький, с темными усиками, он действует необыкновенно быстро, уверенно и аккуратно.

Скрытность — одно из условий, которое необходимо для выполнения всякой боевой задачи. И там, на большой высоте, в холодном разреженном около космическом пространстве, пилоты это знают. Попав в зону, просматриваемую локаторами, они применяют помехи, и тотчас же в темном помещении под толстым слоем бетона по экрану локатора пробегают светлые блики. Попробуй узнай, куда, с какой скоростью и на какой высоте полетели самолеты.

А узнать это необходимо во что бы то ни стало. На КП ждут, данных о цели. Без них штурман наведения не сможет сделать расчет на перехват, а летчики, севшие в кабины самолетов, не будут знать, куда им лететь.

Оператор Алексеев прекрасно понимает, что будь это в военное время, среди целей мог бы находиться носитель термоядерного оружия. И если ему удастся прорваться к объекту, это повлечет за собой огромные разрушения и гибель многих тысяч людей.

Нужно скорее отстроиться от активных помех. Алексеев ловкими движениями производит необходимые действия, изменяет освещение экрана. Ему удается увидеть, как цель разделилась. (Постороннему человеку никогда не разобраться в сумятице светящихся точек!)

— Группа самолетов изменила курс, — передает он планшетисту. — Азимут сто двадцать.

За работой планшетиста на КП истребительного полка внимательно следит молодой лейтенант, оперативный дежурный Балаличев. Это своего рода посредник между боевыми расчетами радиолокационной станции и командного пункта. К тому же он секретарь комсомольской организации подразделения радиолокаторщиков. Он чувствует особую ответственность за своих комсомольцев, склонившихся у экранов и планшетов. Балаличев сдерживает волнение и продолжает анализировать обстановку. Все это делается быстро, и разрыв во времени от начала постановки планшетистом первой засечки на карте до того момента, когда Балаличев докладывает обо всем, что происходит в воздухе, оперативному дежурному соединения, ничтожно мал.

Оперативный дежурный майор Филиппов тотчас же поднимает истребители на перехват воздушных целей. А радиолокаторщики, которых по праву называют глазами истребителей, продолжают следить за полетом целей и перехватчиков. Они четко и своевременно подают на пункт наведения данные о своих и «чужих» самолетах. А там с карандашами в руках трудятся сразу несколько планшетистов. Каждый ведет на карте по нескольку целей.

Цели перехвачены на заданном рубеже, далеко от важных стратегических объектов.

Учение прошло успешно.

НА ЗЕМЛЕ И В ВОЗДУХЕ

Заступив на дежурство, капитан Белозеров, как и положено, тщательно ознакомился с воздушной обстановкой, узнал, когда, с каким курсом и на какой высоте будут проходить через район самолеты, готовы ли к работе наземные командные радиостанции и радиолокационные средства.

Сообщение дежурного метеоролога насторожило капитана. На высокий лоб его набежали морщинки, тонкие губы сжались плотнее. По району проходил холодный фронт. Ожидалась облачность в десять баллов с высотой нижнего края двести пятьдесят — триста метров. Временами предполагались осадки. Видимость четыре-шесть километров, а на отдельных участках до двух-четырех километров. Верхний край облаков — на высоте девяти-одиннадцати тысяч метров.

Невысокий, плечистый, Белозеров задумчиво прошелся по командному пункту, остановился у доски дежурных экипажей. Боевое дежурство в этот день несли летчики, подготовленные к работе в любых метеорологических условиях. Это немного успокоило штурмана наведения.

Когда Белозеров знакомился с фактической погодой на запасных аэродромах (данные о ней поступали на КП каждый час), над планшетом общей обстановки, занимавшим целую стену, раздался звонок. Это дежурный радист сообщил на КП о появлении целей.

Планшетист ефрейтор Юрченко надел на кудлатую голову наушники, стал наносить воздушную обстановку на стол предварительных штурманских расчетов.

Белозеров тотчас доложил оперативному дежурному командного пункта:

— Товарищ майор, появилась цель. С курсом триста тридцать. Высота одиннадцать тысяч метров.

— Произведите расчет на перехват, — приказал Филиппов.

Взяв линейку для штурманских расчетов, Белозеров определил по засечкам ось движения цели, уточнил характеристику ее и стал рассчитывать, когда цель выйдет на рубеж перехвата, сколько времени нужно перехватчику, чтобы выйти на этот рубеж.

Теперь он знал, когда перехватчику подавать команду занять готовность № 1, команду на запуск двигателей, на взлет…

Не мешкая ни секунды, капитан начал строить схему наведения, определил точку начала разворота перехватчика на цель.

Еще несколько минут назад на КП было тихо. Но появилась цель, и все изменилось. Офицеры и солдаты быстро заняли рабочие места.

Пока производились штурманские расчеты, оперативный дежурный успел доложить по телефону командиру полка о появлении контрольной цели, о принятых мерах по ее перехвату.

Вот схема наведения уже нанесена на стол боевого управления и индикатор кругового обзора, установленный в небольшом затемненном пологом помещении. Белозеров доложил оперативному дежурному:

— Цель на рубеже готовности номер один. Майор Филиппов, взяв микрофон, объявил по селекторной связи:

— Майору Ващенко занять готовность номер один.

Ващенко, невысокий кряжистый майор с волевым, немного грубоватым лицом, играл с товарищами в домино. Костяшки гулко стучали по крышке стола. На летчике было высотное летное обмундирование, на спинке стула висел шлемофон с маской.

Услышав команду, он спокойно встал, посмотрел на техника Васильева, примял шлемофоном жесткие непослушные волосы. Авиаторы побежали к самолету, стоявшему недалеко от домика.

Ващенко сел в кабину, накинул на плечи парашютные лямки, привязался, надел кислородную маску. Она скрыла мягкий рисунок губ, лицо стало суровым и властным. Подсоединив вилку шлемофона, летчик включил радиостанцию и доложил на КП о занятии готовности.

Техник тем временем снял заглушки, подготовил самолет к запуску двигателей.

— Вам запуск! — послышалось в шлемофоне летчика.

Ни один мускул не дрогнул на лице Ващенко, хотя он и волновался. Он не думал, что к охраняемому полком аэродрому прорвался вражеский самолет. Цель перехватили бы раньше, еще на границе. Но раз приказано запускать двигатели, выруливать на исполнительный старт и взлетать, значит в воздухе есть контрольная цель.

Ващенко запросил взлет, и красивая сигарообразная машина с острыми стреловидными крыльями, разрывая тишину, с нарастающей скоростью покатилась по бетонным плитам аэродрома. Оторвавшись от полосы, она стала круто забирать вверх и через несколько секунд скрылась из виду.

В динамике на КП раздался спокойный голос летчика:

— Взлет произвел. Прошу задачу.

Белозеров еще раз внимательным взглядом окинул обстановку на планшете и приступил к наведению перехватчика на цель.

— Вам задача: курс восемьдесят градусов, — говорил он негромким приятным голосом. Спокойствие штурмана наведения всегда передавалось перехватчикам. — Высота одиннадцать тысяч метров.

— Вас понял. — прохрипело в динамике.

Не выпуская из рук микрофона, Белозеров подсел к затемненному пологом индикатору кругового обзора и стал следить за полетом майора Ващенко.

— Десять баллов. Нижняя кромка двести восемьдесят метров. Местами осадки. Видимость два-четыре километра, — слышался в динамике неторопливый голос майора. Самолет лег на курс, летчик сообщил о погоде и теперь ждал дальнейших указаний.

Когда речь идет о десяти баллах, значит небо сплошь затянуто облаками. И чем ближе летчик подходил к облачности, тем сильнее замечал свою поступательную скорость. Облака казались темнее, чем с земли, они с молниеносной быстротой отлетали назад и были похожи на огромные сизо-лиловые шары.

Еще мгновение, и самолет нырнул в густое месиво. Он стал содрогаться всем корпусом, и летчику казалось, что он сидит не в кабине истребителя, а мчится на телеге по булыжной мостовой.

Майор ничего не видел, кроме приборов и белого месива за фонарем кабины. Белозеров не спускал с перехватчика глаз.

— Цель справа на пересекающихся курсах, — сообщил он Ващенко, когда летчик удалился на семьдесят пять километров от аэродрома. — Высота цели одиннадцать тысяч метров.

Но в следующую секунду оператор Бруй и Белозеров увидели, что цель изменила курс.

Штурман наведения уточнил выход перехватчика в точку начала разворота. По отчетливо выраженным отметкам на индикаторе он видел, что цель маневрирует по курсу.

Оператор-высотомер доложил, что высота цели тоже изменяется. Ко всему прочему цель применила помехи. Она явно старалась сбить с толку и радиолокаторщиков на земле, и летчика-перехватчика.

Окружающие самолет облака стали светлее. Где-то сбоку чуть проглянуло солнце.

Самолет вынырнул из облаков, и летчик невольно прищурился. Небо казалось густо синим, замечательно просматривался горизонт.

— Облака вверх пробил. Высота верхней кромки десять тысяч пятьсот, — доложил Ващенко на КП. — Видимость отличная.

«Где-то внизу идет дождь и люди прячутся в укрытиях, — подумал он, — а здесь хоть загорай… Только за фонарем — минус пятьдесят пять…»

— Вам высота десять тысяч шестьсот, — раздался в наушниках шлемофона ровный голос Белозерова. Голос заставил Ващенко отбросить посторонние мысли.

— Вас понял, — доложил летчик.

— Приготовиться к развороту влево с креном сорок, — последовала новая команда.

Теперь летчик — весь внимание.

Вот уже поступила команда на разворот до курса триста тридцать.

— Вас понял.

Когда летчик выполнял разворот, цель резко сманеврировала по курсу в сторону перехватчика и затруднила ему маневр для атаки.

Ващенко, разумеется, этого не знал. Но как только Белозеров передал ему, что необходимо увеличить крен до пятидесяти градусов, он обо всем догадался.

Команды с КП следовали одна за другой. Цель продолжала резко маневрировать по курсу и по высоте. Белозеров видел, как она резко пошла на снижение.

«Хочет скрыться в облаках и уйти из-под удара», — мелькнуло в голове штурмана наведения.

— Высота цели… Высота цели… — передавал Белозеров, не отрывая взгляда от светящейся точки на экране.

— Понял. Понял. Вошел в облака, — слышался в динамике голос летчика.

На самолете имелся бортовой радиолокатор — верный помощник летчика при полете в сложных условиях. Как только до цели осталось определенное количество километров, Ващенко приступил к самостоятельному поиску цели. Это было очень нелегко. Чтобы различить на экране метку от цели, экран затемнялся резиновым тубусом, похожим на голенище сапога. Летчику постоянно приходилось подаваться вперед, к «голенищу», в это время он выпускал из поля зрения большинство приборов.

Метка появилась на азимуте пятнадцать градусов. Это значило, что цель шла не строго по линии поле на перехватчика, а была где-то слева.

По мере сближения с целью метка все ярче вырисовывалась на экране. И вдруг вместо одной метки, которую летчик маневрированием своего самолета пытался вывести на нулевой азимут, вспыхнуло сразу несколько: цель применила помехи.

И вот цель снова попала на экран бортового локатора. Она наблюдалась неустойчиво, с перемещением по желтоватому полю экрана. Помехи еще влияли на работу локатора.

Как только на экране вспыхнула линия захвата, Ващенко быстро оторвался от тубуса и перенес взгляд на отражатель прицела. Искусственное изображение цели ярко горело на отражателе прицела, неимоверно быстро увеличиваясь в размерах.

— Атакую, — доложил летчик на КП и нажал кнопку фотострельбы.

— Отвал влево, — передал Белозеров, убедившись, что атака выполнена успешно. — Выходите за облака и следуйте на точку.

— Вас понял.

Теперь Ващенко всецело перешел в распоряжение руководителя полетов и должен был выполнять все его команды.

Командир полка, наблюдавший за перехватом цели в сложных метеорологических условиях, сказал начальнику штаба:

— Хорошие люди в нашем полку! На таких, как Ващенко и Белозеров, можно смело положиться. Они не пропустят врага.

ТРУДНАЯ ПОСАДКА

Глядя на невысокого, худого, если не сказать щуплого, старшего лейтенанта Шкурова, на его смуглое с завалившимися щеками лицо, не скажешь, что это летчик, да к тому же и перехватчик. Вот почему, когда метеоролог передал с КП об ухудшении погоды, руководитель полетов пожалел, что выпустил Шкурова в воздух, хотя вообще-то старший лейтенант был подготовлен для полетов в сложных метеорологических условиях.

Сейчас Шкуров уже выполнил задание и теперь подходил к аэродрому. Он выпустил шасси и воздушные тормоза, поставил во взлетное положение закрылки. Скорость уменьшилась до расчетной. До аэродрома оставалось около десяти километров. И тут по радио с летчиком связался оператор приема самолетов радиолокационной системы слепой посадки.

Эту систему на аэродроме в шутку называют вожжами летчика. Правда, в названии этом есть доля истины.

Шкуров, кроме облачного месива, ничего не видел перед собой, а с аэродрома его видели с помощью локаторов и подсказывали, в каком направлении, с какой скоростью снижения ему лететь, чтобы приземлиться на полосу. В такие минуты летчик чем-то напоминал слепого, который не может сам найти выхода из помещения.

Нелегко в такую погоду и оператору ефрейтору Круглову. Экран локатора сплошь забит белыми помехами — хлопьями снега. На фоне их цель (радиолокаторщики в авиации любой самолет называют целью) просматривалась слабо. Конечно, при хорошей настройке аппаратуры и достаточной опытности оператор видел идущий на посадку самолет и внимательно следил за ним.

Руководитель посадки Бутин, невысокий широкоплечий офицер, подошел к индикатору кругового обзора и тоже стал наблюдать за движением цели на экране. Бывший летчик, он, пожалуй, лучше других мог понять в эту минуту состояние того, кто сейчас находился в самолете. Тонкие сухие руки невольно потянулись к телефонной трубке.

— Литвинов! — Обращение относилось к радиомеханику, который находился в другом помещении станции. — Еще раз проверь настройку и наблюдай за работой. Погода ухудшилась.

Над аэродромом — словно перину тряхнули, снег белыми шапками залепил полосу, видимость была очень плохой.

— Сообщите высоту, — попросил оператор Круглов.

— Высота восемь, — ответил летчик.

— Вам тридцать пять.

Это значило, что Шкуров снижался с меньшей вертикальной скоростью, чем требовалось.

— Вас понял, — ответил Шкуров. — Выполняю.

Через каждую тысячу метров он докладывал о высоте и получал указания, с какой вертикальной скоростью ему снижаться.

Самолет по-прежнему со всех сторон окружали облака. Летчик не видел даже плоскостей своей машины. Все внимание он сосредоточил на авиагоризонте, высотомере, показателе скорости и указателе курса. Эти приборы сейчас были поистине глазами летчика.

Шкуров знал, что главное сейчас — не растеряться, не впасть в панику, четко и быстро выполнять команды, подаваемые с земли.

Он вспомнил об одной давней посадке, которая была посложнее этой. Тогда Шкуров и еще три летчика получили задание перегнать самолеты из ремонтных мастерских на свой аэродром. В пути нужно было сделать несколько посадок на промежуточных аэродромах. И вот, взлетев с одного из них, Шкуров обнаружил, что сектор газа заклинило в положении максимальных оборотов. Он немедленно доложил об этом на стартовый командный пункт.

Руководитель полетов приказал летчикам вернуться на аэродром. Самолеты начали заходить на посадку, а Шкуров летал по кругу, вырабатывая горючее из подвесных баков. Несколько раз он пытался сорвать сектор газа, но безуспешно.

Невеселые мысли одолевали летчика. Садиться с выключенным двигателем да еще на чужом аэродроме — дело нешуточное. Тут нужен очень точный расчет, а ветер, как нарочно, был сильный, порывистый и дул под девяносто градусов к полосе.

Летчик еще раз проверил, не попал ли посторонний предмет в паз колонки управления двигателем. Но в пазу ничего не оказалось.

Когда горючее из подвесных баков было выработано, Шкурову разрешили заходить на посадку.

— Третий разворот выполнять дальше обычного. С таким расчетом, чтобы на прямой после четвертого выключить двигатель, предупредил руководитель полетов.

И вот сделан четвертый разворот. Шкуров вышел на прямую к посадочной полосе. Теперь нужно закрыть стоп-кран, чтобы прекратить доступ горючего в камеры сгорания. Летчик прекрасно знал: как только прекратится тяга, самолет резко пойдет на снижение.

Полоса приближалась с каждым мгновением. Уже видны были люди, высыпавшие на аэродром. Они переживали за Шкурова: как-то справится он с этой посадкой?

Пора!

Летчик взялся за рычаг стоп-крана и потянул его вверх. Но что это? Кран оставался неподвижным. Новые попытки также ни к чему не привели.

По спине пробежал холодок, но летчик взял себя в руки и передал на землю:

— Заклинило стоп-кран.

Теперь у Шкурова был один выход: набрать необходимую высоту и покинуть самолет методом катапультирования.

Покинуть самолет! Эта мысль не укладывалась в его голове. Сколько человеческого труда, сколько времени, сколько средств было затрачено на его постройку! И вот ни за что, ни про что бросить его на высоте нескольких тысяч метров. Неужели нет другого выхода?

Мысли работали лихорадочно: спасти самолет — вот что было главным в эту минуту.

Летчик снова потянул вверх стоп-кран, еще и еще… Но попытки его ни к чему не привели.

Самолет шел от второго разворота к третьему, когда летчик решил попробовать соединить усилия всех четырех конечностей. Он уперся ступнями в ножные педали и обеими руками, оттянув сектор газа в сторону, резко рванул его на себя.

Рычаг отошел назад и встал в положение малого газа.

Двигатель засвистел, сбавляя обороты, и Шкуров в первую секунду подумал, что двигатель остановился. Но снова, плавно подав вперед сектор газа, летчик увидел, что обороты стали возрастать.

О своей победе над тысячами лошадиных сил он немедленно доложил на СКП.

— Производите посадку! — приказали с земли.

Как только самолет срулил с полосы, к нему подъехали старший инженер полка и командир соединения.

— Что у вас произошло? — спросил генерал.

— Заклинило.

Летчик вылез из кабины и остановился в нескольких шагах от самолета. Ветер норовил сорвать с его головы шлем, и Шкуров укрылся от него воротником куртки. Из-за мехового воротника торчал тонкий острый нос.

Через пять минут инженер докладывал генералу о причине неисправности. Между тягами сектора газа и стоп-крана попала заглушка воздушного шланга от противоперегрузочного костюма. Она была искорежена и помята.

Тут же инженер вставил заглушку между тягами и попытался вместе с техником самолета сорвать сектор газа. Но безуспешно. Генерал, оценив их старания, перевел взгляд на летчика, который, укрываясь от ветра, выглядел сейчас беспомощным, слабым.

— Ну и ну!

Генералу трудно было поверить, что этот щуплый человек смог сделать в воздухе то, чего не могут на земле сделать два здоровенных детины.

— Вы молодец, старший лейтенант! — И генерал пожал летчику руку.

* * *

Руководитель посадки Бутин следил за индикатором курса и ждал, когда появится на нем отметка от самолета Шкурова. Он то и дело связывался с операторами посадочного радиолокатора, подсказывал им, как лучше управлять антеннами курса и глиссады, чтобы скорее «поймать» цель на экраны.

Но пока, кроме белых хлопьев, на экранах ничего не было видно.

Прошло еще несколько секунд, и среди этих хлопьев появилась новая отметка. Она передвигалась по экранам в нужном направлении. Сомнений быть не могло — это самолет Шкурова.

Скуластое лицо Бутина вмиг преобразилось. На лбу меж широких черных бровей залегла глубокая поперечная морщина, а маленькие остро глядящие глаза стали совсем как щелочки. Теперь все зависело от него.

— Цель не терять из виду, — передал он операторам посадочного локатора. — Вижу на удалении пятнадцать.

Бутин видел и то, что самолет шел с отклонением от курса влево на десять градусов.

— Вправо десять, — передал он летчику.

— Выполняю, — ответил Шкуров и стал доворачивать самолет.

Теперь Бутин видел, что светлая отметка от цели двигалась точно по глиссаде, начерченной на экране. Это говорило о том, что летчик своевременно выполнял команды и снижался правильно. Вот он уже вышел на установленную высоту, но земли еще не видел: погода, как говорят в таких случаях, была ниже установленного минимума.

— До дальней четыре, — сообщил Бутин.

В наушниках летчика зазвенел звонок. На приборной доске замигала лампочка. Шкуров проходил над дальней приводной радиостанцией. Об этом ему сообщил и Бутин.

Теперь мешкать нельзя ни секунды. Шкуров переключил автоматический радиокомпас на ближний привод, выпустил закрылки в посадочное положение и доложил о своих действиях руководителю полетов. Он сразу же Начал плавное снижение с тем расчетом, чтобы над ближней приводной радиостанцией пройти на высоте около ста метров.

— На курсе, — спокойно говорил Бутин. — На глиссаде.

Спокойствие руководителя посадки передалось летчику. Появилась уверенность, что он сделал правильный расчет на посадку и теперь точно выйдет на полосу.

Самолет вынырнул из облаков. Шкуров увидел впереди в снежной сумятице две светящиеся точки — включенные прожекторы. Больше ничего не было видно, только снег хлестал по фонарю.

Снова зазвенел звонок, замигала лампочка. Самолет проходил над ближней приводной радиостанцией. И в это время показалась полоса. На душе у летчика стало веселее.

«Теперь-то я дома», — подумал он и, проверив скорость, стал плавно убирать газ.

— Пониже, пониже, — слышался в наушниках голос руководителя посадки. — Хорошо!

Самолет уже бежал по полосе.

— Парашют! — приказали с СКП.

Летчик нажал кнопку, и сзади из-под стабилизатора белой змейкой вынырнуло полотнище. Купол вмиг наполнился воздухом, скорость на пробеге резко затормозилась.

Через несколько секунд летчик срулил в сторону.

— Полосу освободил! — доложил он руководителю полетов.

РАЦИОНАЛИЗАТОРЫ

Флюгер качнулся раз-другой и повернулся на сто восемьдесят градусов. Метеоролог полол плечами и, зло чертыхнувшись, пошел докладывать руководителю полетов о том, что ветер изменил направление.

Если бы это произошло во время полетов в простых метеоусловиях, сменить старт не составляло бы большого труда. Но условия были крайне сложные. Над аэродромом низко висели тучи. Видимость только-только отвечала условиям полетов. Возвращаясь с заданий, летчики заходили на полосу вслепую, с помощью радиотехнической системы посадки.

Для обеспечения посадки с другим курсом нужно было развернуть посадочный локатор, установленный на автомашине. Делалось это обычно так. Шофер заводил двигатель, радио-электроспециалисты отключали все кабельные устройства, и машина, сделав по аэродрому маневр, вставала на свое место, только носом в другую сторону. Снова подключались соответствующие кабели, и операторы занимали свои места у локаторов. На всю эту процедуру уходило много времени. Летчики, израсходовав горючее, не могли все это время находиться в воздухе и садились по ветру, рискуя поломать самолеты.

А тут вдруг с СКП поступила команда руководителю посадки: «Развернуть локатор для обеспечения посадки с другим курсом».

Бутин продублировал команду по громкоговорителю. Стоявший у индикатора «курса» и «глиссады» младший сержант Никуличев вышел на улицу, а через минуту снова поднялся по лестнице на командный пункт и, как ни в чем не бывало, склонился над экраном. Но теперь посадочный локатор смотрел в другую сторону. На его разворот потребовались считанные секунды: руководитель полетов не успел на машине добраться до стоявшего на другом конце полосы второго стартового КП.

Нельзя сказать, что поворотное устройство на посадочных локаторах — новинка. Рационализаторы и раньше делали поворотные «столики», куда, например, ставился кузов от машины со всем его сложным электронным оборудованием.

Чтобы снять кузов весом в несколько тонн, нужно было пригнать на аэродром не менее двух мощных подъемных кранов. А при передислокации станции на другое место (а в боевых условиях это может происходить очень часто) кузов снова требовалось поставить на автомобильную раму. Тут без кранов не обойдешься!

А сколько времени уходило у тех, кто делал такой «столик», на всякие подсобные и монтажные работы! Под рукой нужно было иметь металлические тросы, распорки, брусья, зацепы. Чтобы снять кузов, требовалось срезать автогеном крепежные болты.

Аналогичную работу предстояло проделать и на этом аэродроме — таков был приказ вышестоящего начальства. При всех недостатках поворотного устройства оно все-таки позволяло коллективу станции разворачивать локатор за пятнадцать-двадцать минут.

Начальник радиосветотехнической системы посадки самолетов майор Афанасьев собрал офицеров системы и показал полученные чертежи.

— Продумайте план работы, — сказал он. — Возможно, у вас появятся какие-то предложения по улучшению поворотного устройства…

— А что, если нам объявить конкурс всему личному составу системы? — застенчиво предложил молодой подтянутый лейтенант Попов, которого назначили недавно начальником посадочного локатора.

— А почему бы и нет! Афанасьев посмотрел в глаза румянощекому лейтенанту с густыми волосами, которые никак не хотели слушаться своего владельца и задорно топорщились кверху. Попов положительно ему нравился. Заботится человек о своей станции, болеет за дело…

Спустя некоторое время стали поступать предложения. Оператор посадочного локатора рядовой Маргарян предложил поставить на поворотное устройство не кузов, а всю машину. И так, чтобы ее рама лежала на столе.

Это было удобно, так как освобождало людей от трудных демонтажных работ. Да и при переезде на другую точку меньше хлопот. Правда, поставить машину рамой на поворотный стол, точно сориентировать ее, а также снять со стола тоже трудновато. Поэтому офицеры, капитан Серенко и лейтенант Попов, взяли за основу предложение Маргаряна — не разбирать машину и пошли дальше. Они предложили соорудить большой поворотный стол наподобие тех, которые существуют в железнодорожных депо, и ставить на него машину своим ходом.

А начальник станции вместе с Маргаряном искали тем временем на свалочных складах города поворотное устройство. В одном из хозяйств они наткнулись на списанный экскаватор, который рабочие разрезали на куски с помощью автогена.

— Это то, что нам нужно! — сказал Афанасьев, указывая на мощное поворотное устройство. Он разыскал главного механика склада и договорился с ним обо всем.

На другой день на базу приехали солдаты и за три дня разобрали экскаватор. Поворотное устройство погрузили краном на прицеп-траллер и привезли на аэродром. А здесь уже рыли котлован под фундамент, на который нужно было поставить поворотное устройство, изготовляли крепежные болты и другие необходимые детали.

Площадку для машины сделали из рельсов и бетона.

Ефрейтор Меремуков предложил оригинальное стопорное устройство для закрепления посадочного локатора в любом положении относительно взлетно-посадочной полосы.

Итак, работы закончены.

Старший лейтенант Бутин позвонил на новый стартовый командный пункт:

— Посадочный локатор для обеспечения посадки другим курсом готов!

Руководитель полетов посмотрел на часы и, довольный, улыбнулся.

КОГДА БУШУЮТ МЕТЕЛИ

— Буря мглою небо кроет, вихри снежные крутя, — бубнил себе под нос высокий худощавый капитан, нетерпеливо расхаживая по домику для инструктажа и думая о чем-то невеселом.

Еще вчера стояла тихая морозная погода и вся аэродромно-техническая рота, призванная содержать в постоянной эксплуатационной готовности аэродром, занималась, как говорят в обслуживающих подразделениях, «малыми работами», то есть приводила в порядок и ремонтировала разные машины и инвентарь. А сегодня к вечеру температура воздуха вдруг резко повысилась, повалил огромными хлопьями снег. Может быть, кого-нибудь такая погода и радовала, да только не его, капитана Магаева, командира аэродромно-технической роты.

В домик входили люди в выцветших куртках и ватных комбинезонах, стряхивали с шапок снег у порога и, приглаживая волосы, садились на скамейки возле макета аэродрома.

— Все в сборе? — спросил капитан, оглядывая собравшихся слегка запавшими голубыми глазами.

— Все, — ответило сразу несколько голосов.

— Сейчас разговаривал с метеостанцией, — сказал Магаев. — Обещают такую заваруху надолго. Так что придется поработать.

— Не впервой, чай, — ответил старшина сверхсрочной службы Колитвенцев. За время службы в аэродромно-технической роте он привык ко всякой погоде и был спокоен.

«Не впервой, это правда, — усмехнулся про себя капитан, почему-то вспомнив в эту минуту упреки жены: «Сынишке уже год исполнился, а ты, наверно, не знаешь, какие глазки у него… Уходишь на аэродром — он спит. Приходишь — тоже спит. Нет тебе ни праздников, ни выходных…»

«Что поделаешь, — ответил своим мыслям Магаев. — Вот научатся управлять погодой, отоспимся за все…»

Он посмотрел на командира автотракторного взвода аэродромной техники старшего сержанта Никитина.

— Выделишь для уборки и подметания снега четыре поливо-моечных машины и два роторных снегоочистителя. А часа через полтора-два, когда бетонное покрытие будет очищено, высылай два трактора со снеготасками для уборки снежных валов.

— Автогрейдер тоже?

— Обязательно. И ротор. Подъездные пути к спецскладам, от которых зависит боеготовность, должны быть всегда очищены от снега, как и взлетно-посадочная полоса… Ну а ты, Колитвенцев, принимай всю эту технику и приступай к делу. Все!

Капитан не любил длинных речей. Да и время было дорого. Уже темнело, а впереди еще много всяких дел.

Через некоторое время машины, включив фары, колонной выехали на аэродром. Там их уже ждал занесенный снегом командир аэродромного взвода Колитвенцев.

Капитан Магаев позвонил в столовую:

— Приготовьте на два часа ночи дополнительный ужин на шестнадцать человек.

— Будет сделано, — ответил дежурный, проникаясь уважением к «трудягам». — Пришлем в тепляк с дежурным нарядом.

Потом капитан позвонил жене, прикрыв трубку ладонью:

— В кино тебе придется идти одной. Загорать буду. До утра.

Утром снегопад усилился. Магаев позвонил в парк, сказал хрипловатым простуженным голосом:

— Высылайте дополнительно два ротора.

А спустя некоторое время пришлось затребовать трактор с дисковой бороной, чтобы разрыхлить снег, который уже утрамбовался колесами других уборочных машин.

Люди устали. Капитан ходил от машины к машине, подбадривал:

— Терпите, хлопцы. Мы не можем, не имеем права снижать боеготовность полка!

И хлопцы терпели.

Часа через два после завтрака из столовой привезли бутерброды с салом. Магаев сам развозил их прямо по машинам.

— Может, подменить, Бухраидзе? — спросил он шофера КПМ. — Засни часок…

— Не нужно!

— А тебя, Грачев?

— Меня? Что вы! — ответил водитель плужного снегоочистителя.

— А тебя, Продан?

— Не нужно, товарищ капитан.

— Может, тебя, Андроник?

— Не до сна сейчас…

Водители и трактористы всегда неохотно идут на подмену. Но иногда без этого не обойдешься. Вот почему многие солдаты и сержанты в аэродромно-техническои роте имеют по нескольку специальностей. Взять тракториста Иванова. Он и шофер третьего класса, и грейдерист, и бульдозерщик. Заместитель командира автотракторного взвода старший сержант Козис освоил специальности тракториста, шофера, водителя КПМ; роторщик Гладков — одновременно шофер, тракторист грейдерист, водитель поливо-моечной машины.

Освоили смежные специальности и многие саперы, которых выделяют, чтобы переставлять ограничители, обозначающие взлетно-посадочную полосу, стряхивать с них снег.

Двое суток не уходили с аэродрома солдаты и офицеры из аэродромно-технической роты, убирали снег. А когда убрали и, поставив в гараж машины, улеглись спать, снег пошел снова.

И опять пришлось идти на аэродром и работать целые сутки. К концу этих суток люди валились с ног, засыпали на ходу. А потом температура воздуха еще повысилась, пошла мелкая изморозь, сменившаяся, наконец, настоящим дождем.

Попадая на холодные бетонные плиты, влага тотчас замерзала. Вся взлетно-посадочная полоса и рулежные дорожки превратились в каток, хоть соревнования устраивай.

Вот тут-то и началось самое трудное для аэродромно-технической роты.

Чтобы убрать снег, достаточно пройтись разок-другой снегоочистительным машинам, и, если нового не навалит, полоса будет чистой, а лед убрать — дело хлопотное кропотливое.

Тепловым машинам, которые используются для этого, иногда приходится по пяти минут на одном месте стоять, пока лед не растает и не превратится в пар.

Мотористы тепловых машин Добровольский и Масленников на этот раз решили заправляться на ходу, чтобы не терять времени. И вот загудели машины, извергая из сопла струи раскаленного газа. Лед таял, вода стекала с полосы в стороны. Машины медленно ползли по плитам, оставляя после себя полосы сухого бетона.

Через четыре часа к ним подошли два топливозаправщика. Шоферы подали мотористам шланги, включили насосы. Во время перекачки горючего тепловые машины продолжали плавить лед на полосе и сдувать воду.

И еще несколько раз заправлялись на ходу тепловые машины, прежде чем полоса была полностью очищена ото льда.

Начались полеты. Конечно, не все летчики представляли себе, какой гигантский труд затратили солдаты аэродромно-технической роты, чтобы привести аэродром в эксплуатационную готовность.

Никто и никогда не измерит этот труд, потому что его не видно, как не видно труда хозяйки любого дома. Но обойтись без этого труда невозможно.

ПОДШЕФНЫЕ

— Едут! — Первым увидел показавшийся из-за поворота автобус лейтенант Кайкин, секретарь комсомольской организации части, самый высокий из всех, кто стоял у штаба полка. Продолговатое подвижное лицо его расплылось в восторженной улыбке.

Солдат открыл ворота контрольно-пропускного пункта, и автобус покатил по ровной, как стрела, дороге.

— С чего начнем, товарищ майор? — обратился Хайкин к заместителю командира полка по политической части.

Майор Никифоров, крепкий, плотный летчик с черными как смоль волосами и такими же бровями, посмотрел на часы:

— Проголодаться они еще не успели. Покажи сначала наше хозяйство, думаю, это их больше всего интересует…

Автобус остановился. Из дверей высыпала большая ватага мальчишек и девчонок.

— Здравствуйте, здравствуйте! — звенели восторгом детские голоса. А какой-то паренек со вздернутым носом приложил руку к надвинутой на глаза шапке и пробасил: — Здравия желаем!

— Благополучно добрались? — спросил Никифоров у миловидной женщины, сопровождавшей ребят. — Все в порядке?

— Все хорошо. Спасибо.

— Тогда пойдемте, посмотрите, как живут наши воины.

— А на аэродром, где самолеты? — спросил обладатель вздернутого носа.

— И туда сходите.

— Ура! — закричали ребята.

Женщина построила их парами, и дети двинулись к казарме. А за ними следом пошли комсомольские активисты части, жены офицеров Чупятова, Новикова, которым женсовет поручил встретить детей.

Воспитанники детского дома не впервые приезжают к своим шефам в авиационный полк. Да и авиаторы частенько бывают в гостях у ребят. Многие из них давно знакомы. Дружба между воинами и детьми началась несколько лет назад, когда комитет комсомола и женсовет части узнали, что у ребят из детского дома нет шефов.

— Вот мы и возьмем над ними шефство, — сказали комсомольцы.

Партийная организация части одобрила это решение. А спустя некоторое время комсомольские активисты и члены женсовета отправились в детский дом знакомиться с ребятами.

Тогда и зародилась между воинами и детьми крепкая дружба. К праздникам авиаторы посылают детям подарки и сами навещают своих питомцев. Дети рассказывают своим шефам о том, как живут и учатся, о своих планах на будущее, выступают перед воинами с концертами художественной самодеятельности.

На этот раз детям решили показать оружие, стоявшее в пирамидах.

Сержант Тарас Заяц объяснил конструкцию карабина и автомата.

— Наше личное оружие, — сказал он, — самое совершенное оружие в мире.

Сколько радости было у ребят, когда им позволили подержать в руках скорострельные автоматы.

Потом их повели в ленинскую комнату. Ребята столпились у огромного красочного стенда с надписью: «Боевой путь части».

— Наш истребительный авиационный полк был создан в первые дни войны, — пояснил лейтенант Хайкин. — Наши летчики защищали с воздуха Москву, воевали в Советском Заполярье, на Западном фронте, под Брестом. За беспримерные подвиги в боях с фашистами многим воинам было присвоено почетное звание Героя Советского Союза. Наш полк одним из первых в Советском Союзе приступил к освоению реактивной техники, и сейчас наши летчики летают на самых совершенных самолетах. Полку поручено почетное боевое задание — охранять советское небо.

Потом перешли к другому стенду «Отличники части».

— Неужели так много отличников? — удивлялись ребята.

— Около ста человек, — улыбнулся Хайкин.

— Вот берите пример, — сказала ребятам воспитательница детского дома.

И тут начался большой разговор о том, как воины добиваются успехов в учебно-боевой и политической подготовке, о воспитании воли и физической закалке.

На память о встрече с отличниками части секретарь комсомольской организации подарил ребятам фотовыставку «Жизнь и деятельность В. И. Ленина».

Очень понравился ребятам порядок в казарме, в каптерках, где хранились обмундирование и личные вещи воинов, в сушилке и хозяйственном уголке.

Кому-то из солдат в это время потребовались папиросы. Он положил деньги в коробочку, отсчитал сдачу и взял пачку.

Ребята столпились около ларька с выставленными на полках принадлежностями для туалета: бритвами, одеколоном, расческами, сигаретами, баночками с сапожным кремом, конвертами, эмблемами ВВС, асидолом для чистки пуговиц.

— А где же продавец?

— Наш ларек работает без продавца. Это очень удивило ребят: прямо, как при коммунизме!

— Такие ларьки открываются и в других частях, — сказал Хайкин. — Здесь все построено на сознательности покупателей.

— А кто приносит товары! — поинтересовалась воспитательница.

— Ефрейторы Карамнов, Веретинский, Малов, Матюшов. Но одному человеку от каждой группы обслуживания самолетов. Эти люди выбраны на общем собрании воинов.

По дороге на аэродром ребята зашли в штаб и посмотрели, где хранится-Знамя части, как меняются часовые, которые его охраняют.

На аэродроме, в парашютном классе, дети увидели разложенный на столе парашют, удивленно трогали руками тонкую материю и стропы. Один из парашютов, уложенный в ранец, надели на самого высокого воспитанника детского дома. Застегнули лямки.

Ребята смотрели на товарища с завистью, каждому хотелось померить парашют.

Потом дети увидели тренажер для отработки навыков катапультирования из кабины.

Майор Никифоров рассказал, как покидают реактивный самолет в аварийной обстановке.

Ребят очень удивило, что для этого нужно лишь потянуть шторку над головой, и взрывчатка под сиденьем выбросит летчика из кабины, словно снаряд из пушки.

В высотном классе, куда ненадолго зашли ребята, летчик Низяев готовился к полету на перехват. Он уже надел специальный высотный костюм и напоминал космонавта из научно-фантастического романа.

Для чего необходимо летчику высотное снаряжение, рассказал врач полка майор Бахтадзе.

Дети ознакомились, как «работает» высотный костюм в аварийной обстановке, как наполняются кислородом проложенные по костюму резиновые жгуты и стягивают тело летчика, чтобы на большой высоте не произошло разрыва легких и кровеносных сосудов из-за разности давлений внутри организма и в разгерметизированной кабине.

В учебном корпусе дети осмотрели тренажеры, на которых летчики, не тратя ни грамма горючего и не рискуя жизнью, «летают» в простых и сложных метеорологических условиях, пробивают звуковой барьер, забираются в стратосферу, стреляют из оружия по «вражеским» самолетам и отрабатывают другие навыки техники пилотирования.

Но, конечно, больше всего ребятам понравились самолеты на стоянках. Один из них отбуксировали на газовочную площадку и показали ребятам, как работают двигатели. Как им хотелось в это время побыть в кабине! Сколько было разговоров! И с каким трудом пришлось оттаскивать их от машин, когда наступило обеденное время…

Чтобы создать для детей домашнюю обстановку, их решили развести по домам. Жены офицеров заранее подготовили для ребят праздничное угощение.

Но здесь не обошлось и без инцидентов. Дело в том, что детей (а было их двадцать человек) не хватило для всех шефов.

— Ну что же это такое? — сокрушались жены офицеров, «не получившие» детей. — Мы так готовились, и все напрасно. Неужели нельзя было послать еще один автобус?..

Вечером в клубе для юных гостей демонстрировали детский кинофильм. Потом ребята все вместе посетили летную столовую, поужинали и разошлись по квартирам офицеров на ночлег.

Переполненные впечатлениями, с подарками, уезжали ребята домой.

— До новой встречи! — говорили им на прощание воины.

— До новой встречи! — отвечали дети. — Ждем вас в гости к себе. Обязательно приезжайте!

АКАДЕМИК

— Жужжит? — Жужжит, окаянная.

Техники стояли у расчехленного самолета и недоуменно переглядывались.

Случай и в самом деле был необычным. Один из техников включил утром аккумулятор в кабине и вдруг услышал, как в хвосте заработала свеча форсажа, подавая искру. А ведь он даже не дотрагивался до выключателя форсажа. Раньше свеча сама по себе никогда не включалась.

Где-то замкнулась цепь, — было первой догадкой, — но где? Надо прозванивать всю электросеть. Для этого придется разобрать чуть ли не весь самолет.

Подошли техники других самолетов. Любопытно. Стали высказывать свои соображения. Кто-то бросил:

— Охота голову ломать. Пусть Лейкин думает. Не зря же он академию кончал!

Послали за инженером по спецоборудованию старшим лейтенантом Лейкиным. Он прибежал — невысокий, худенький, носастый, с задорным мальчишеским лицом. За глаза его некоторые так и называли «мальчишкой». Знал ли об этом Лейкин — неизвестно, но замечал иногда, что не все верят ему. Слишком молод, не имеет большого опыта. Лейкин не обижался, ему и в самом деле нелегко было тягаться со старыми «авиационными волками», нов обиду себя не давал. Лейкин знал себе цену.

— Что там у вас? — спросил молодой инженер, забираясь по стремянке в кабину.

Техник объяснил. Его сообщение вызвало у Лейкина недоумение. Голубые глаза настороженно прищурились. Да, случай необычный.

Сгрудившиеся у самолета техники ждали, что скажет инженер, смотрели на Лейкина, кто с надеждой, кто с усмешкой: «Ну-ка, мол, академик, объясни нам, темным людям, что тут к чему? Ага, задумался!..»

Лейкин понимал настроение окруживших его людей и усиленно думал над дефектом. На чисто выбритых щеках проступил легкий румянец.

Инженеру вспомнился случай, когда он только-только пришел в полк после окончания высшего учебного заведения. В полку проводились полеты. И Лейкин вместе с другими техниками, — он был начальником группы регламентных работ по авиаоборудованию, — обслуживал самолеты на старте.

Прибежал старшина сверхсрочной службы Иванов.

— Товарищ старший лейтенант, проверяли сейчас анероидно-мембранные приборы. Все неисправны.

— Как так?

— Сами удивляемся. Но только все до одного дают неправильные показания.

Лейкин не поверил, хотя Иванов и считался в полку опытным специалистом. Ведь это он, Иванов, учил Лейкина, как делать ту или иную работу на самолете данного типа, потому что Лейкин знал отдельные агрегаты и приборы самолета, но был еще недостаточно знаком с их общей компоновкой.

Сразу же после полетов молодой инженер прибежал в каптерку, где проверялись высотомеры, вариометры, указатели скорости и перепада давления, и сам занялся проверкой приборов.

Да, действительно, показания приборов не укладывались в существующие параметры. В чем тут дело? Молодой инженер этого не знал. Но он знал другое: все, кто находился тогда в каптерке, ждали от него ответа, и он должен был дать этот ответ. Иначе грош цена его диплому, полученному после окончания академии. И еще Лейкин знал, что не могут выйти из строя сразу все приборы, это расходится с теорией вероятности. Значит, здесь дело не в этом. Но в чем же?

Мысль работала лихорадочно. Он вспоминал все, что изучал о приборах. И вдруг попросил принести в каптерку термометр.

Температура окружающего воздуха оказалась плюс три.

Лейкин облегченно вздохнул.

— Все очень просто, — сказал он. — Приборы исправны. Но мембранные коробочки в них оттарированы на заводе в стандратных условиях, при определенных давлении и температуре.

Лейкину не поверили. Он это видел по глазам техников… Тогда он приказал:

— Затапливайте печи!

К вечеру температура в каптерке повысилась до плюс двадцати.

Снова взялись за проверку приборов. И все они оказались исправными.

Казалось бы, пустяшный случай, а он помог Лейкину укрепить в людях авторитет, веру в его знания.

Чтобы окончательно убедить людей в своей правоте, Лейкин нашел шкалу поправок для нулевой температуры, и на другой день, когда в каптерке выстыло, снова проверили приборы. Все они действовали нормально.

Лейкин не стеснялся учиться у своих подчиненных. Он не корчил из себя ученого мужа, не кичился своим академическим значком. Но он не впадал и в другую крайность и всегда стремился быть независимым. Он помнил слова, которые часто говорил своим слушателям начальник курса Юрий Иванович Чижов: «В каждом подчиненном вы должны в первую очередь видеть человека и тогда любое, самое трудное дело вам будет по плечу».

— Неужели придется разбирать самолет? — перебил мысли Лейкина один из техников.

— Подождем с разборкой. Сначала посмотрим форсажную электросхему.

Тщательно ознакомившись с электросхемой, Лейкин пришел к выводу, что вчера или несколькими днями раньше техник самолета пробовал на земле искрообразование форсажа. В это время прервалось питание, свеча, разумеется, перестала жужжать, но форсаж остался включенным. Техник не придал этому значения.

Лейкин включил форсаж: схема отработала в исходное положение и все встало на свое место. Оказалось, неисправности вовсе и не было.

— Сами могли бы додуматься, — сказал Лейкин, вылезая из кабины, и тут же поставил в пример механика по электрооборудованию рядового Сидорцева, который, осматривая самолет после ночных полетов, обнаружил угольную пыль на вентиляционных окнах генератора.

— Другой бы на его месте тоже обнаружил пыль, — сказал Лейкин. — И даже доложил бы об этом. Но думать, почему она образуется, не стал бы. Пусть, мол, инженеры, думают. Они академии кончали.

Все вспомнили этот случай. Тогда некоторые посчитали явление с пылью закономерным. Дескать срабатываются щетки, вот и пыль. А рядовой Сидорцев, приученный Лейкиным во всем докапываться до корня, решил иначе. Он ни на минуту не забывал, что генератор — это жизненно важный источник питания. Откажет генератор в полете, и летчик потеряет радиосвязь, на самолете перестанут работать пилотажно-навигационные электроприборы. И что же будет, если летчик летит в сложных метеорологических условиях, когда ориентироваться приходится только по авиагоризонту, компасу и другим приборам?

— Надо отправить генератор в лабораторию, — сказал Сидорцев инженеру. — Вероятно, бьет коллектор.

Генератор отправили в лабораторию на исследование. Предположение механика полностью оправдалось.

За то, что Сидорцев предотвратил отказ генератора, командование полка объявило ему благодарность и наградило ценным подарком.

Уходя со стоянки, Лейкин приказал техникам еще раз от начала до конца проверить работу форсажной электросхемы. И те с жаром взялись за дело. Всем хотелось быть похожими на инженера Лейкина, который всегда умеет докопаться до сути неполадки или повреждения.

СТАРШИНА

Шли обычные ночные полеты. Летчики учились летать по системе в сложных метеорологических условиях. Первый вылет для пробивания облаков и захода на посадку вслепую делали на учебно-тренировочном самолете вместе с инструктором.

Вот только что приземлился Кобозев. Инструктор Ващенко прямо у самолета сделал летчику замечания, и они, несколько возбужденные, пошли, громко переговариваясь, в домик для летчиков.

Старшина сверхсрочной службы Трегидько, как и положено механику, остался у самолета, чтобы подготовить его к новому вылету. Он подкатил тележку с аккумулятором и, морщась от жара, исходящего от горячего двигателя, с помощью фары стал осматривать лопатки турбины.

Некоторые считают, что профессия механика лишена всякой романтики. Трегидько не спорил, хотя любил свое дело больше всего на свете. Ветераны полка помнят, как круглолицый старшина с редкими черными волосами, искусно прикрывавшими лысину, уходил на «гражданку». Целый год от него не было ни слуху, ни духу, а потом он вдруг заявился.

— Не могу без авиации, — чистосердечно признался товарищам. — До смерти тоска заела…

Трегидько присвоили звание старшины сверхсрочной службы, вручили погоны.

Старшина неразговорчив, и, когда речь заходит о геройских подвигах в воздухе, он берет инструментальную сумку и уходит на свою старую, видавшую виды машину.

Он не совершал подвигов в воздухе, не летал в сложных метеоусловиях, не боролся с иллюзиями, не делал смелых посадок, не пробивал звукового барьера. Но вряд ли летчики могли бы похвастаться победами, если бы самолет, за которым ухаживал старшина Трегидько, не подготавливался так внимательно.

Когда эскадрилья получила новые сверхзвуковые всепогодные перехватчики, старшина загрустил. Не потому, что его не радовала новая техника. Нет! Он был всего-навсего старшина, а на новых, сложных по конструкции самолетах по штату должны работать офицеры-техники, прошедшие специальную подготовку на курсах.

— Не вешай носа, — сказал ему командир, — будешь работать в другой эскадрилье.

Легко сказать — в другой эскадрилье. А каково-то расставаться с техниками, летчиками, с которыми он, можно сказать, сроднился за многие годы.

— А если я перейду на «спарку»? — неожиданно предложил Трегидько.

— Мы, конечно, все будем рады. Но эта трудная работа. Кому-кому, а тебе-то известно: на «спарке» летает вся эскадрилья. Приходится делать по шесть-семь посадок в день. И каких посадок! Да еще на разведку погоды приходится летать…

О трудностях Трегидько не думал. Нет, он никогда не боялся трудностей.

— Кроме того, тебе не будут платить надбавку, — продолжал командир.

— Всех денег не заработаешь, — улыбнулся Трегидько.

А улыбка у него замечательная: от глаз по всему лицу разбегаются морщинки и лицо от этого становится добрым и приветливым.

— Когда ткачиха Гаганова переходила из передовой бригады в отстающую, она вряд ли думала о том, что потеряет в зарплате… Лишь бы для дела была польза, — деловито закончил старшина.

Командир посмотрел ему в глаза, крепко пожал руку.

— Спасибо тебе. Правильно рассуждаешь. И старшина Трегидько перешел на «спарку».

Не все радовались этому обстоятельству. Жена, например, выговаривала вечерами: «И что ты там потерял, на своем аэродроме? Уходишь раньше всех, а домой возвращаешься последним… Совсем не жалеешь себя. Ведь не молодой уже».

Трегидько молчаливо улыбался в ответ: не будешь ведь объяснять жене, что на «спарке» чаще летают менее подготовленные летчики. Они и двигатель эксплуатируют не всегда правильно, и посадку делают грубовато. Тут уж приходится следить за машиной с двойным вниманием…

Что же касается летчиков, те были вполне довольны механиком учебно-тренировочного самолета. За двадцать с лишним лет службы в авиации старшина Трегидько научился по слуху определять неисправность отдельных агрегатов двигателя. Стоило резко сработать авторазгрузочному клапану, механик тотчас же ставил диагноз: в гидроаккумуляторе не хватает воздуха. Послышится легкий зуд во время работы двигателя — старшина сразу же скажет: «Неточно отрегулирована подвеска удлинительной трубы».

Но вернемся к началу нашего рассказа.

Лопатки осмотрены. Все они оказались в порядке. Можно бы вытаскивать фару. Старшина тыльной стороной ладони вытер со лба пот и с удовольствием вдохнул свежий ночной воздух.

Однако привычка к скрупулезности в осмотре техники после полета заставила Трегидько осмотреть и реактивную трубу. Вот справа мелькнуло что-то темное. Сначала старшина подумал, что это тень от прожектора. Повернув прожектор под другим углом и набрав в легкие воздуха, он сунул голову поглубже в раскаленное сопло и увидел трещину.

— Прогар! — молнией мелькнуло в голове механика.

О своем предположении Трегидько тотчас доложил инженеру эскадрильи Карпову и технику звена Никонорову. Те тоже обследовали трубу.

— Видимо, факелит форсунка, — решил инженер и велел отбуксировать самолет на стоянку.

А на другой день самолет перевезли в технико-эксплуатационную часть и разобрали.

С внешней стороны обнаженной реактивной трубы отчетливо виднелись цвета побежалости. Значит, в этом месте во время работы двигателя труба нагревалась докрасна.

Что бы произошло, если бы Трегидько выпустил «спарку» в следующий полет с таким дефектом? Вырвавшись наружу через трещину, раскаленные газы прожгли бы тонкую обшивку фюзеляжа и могли добраться до бака с горючим. Тогда возник бы пожар-Майор Ващенко, придя в технико-эксплуатационную часть и увидев неисправность самолета, на котором он должен был лететь с очередным молодым летчиком, сразу понял, какую опасность предотвратил старшина. И радостно стало у него на душе оттого, что в авиации служат такие люди, как Трегидько.

ВО ГЛАВЕ НЕБЕСНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

Всякий раз, когда майор Бибиков нажимал кнопку светолокатора; сердце его наполнялось гордостью за технику, которая пришла на вооружение метеорологам. Он представил, как автоматически открылись крышки у передатчика и приемника, как вспыхнула эмульсия лампы, послав кверху невидимый простым глазом световой луч. Отраженный облачностью, импульс попал в приемник.

Бибиков взглянул на синюю метку на электронно-лучевой трубке. Теперь ему стала точно известна высота нижнего края облаков.

Синоптик зашел в аппаратную, где трудились операторы. Экран был чист, только по курсу триста градусов на расстоянии шестидесяти-восьмидесяти километров виднелись светлые пятна. Это говорило о том, что там проходила облачность с большой мощностью по вертикали.

— Как погодка? — спросил штурман наведения у Бибикова, склонившегося над картами погоды. — Ночные полеты состоятся?

Синоптик не спешил с ответом. На широком моложавом лице его было раздумье.

Данные, полученные от гражданских метеостанций и с запасных аэродромов, говорили о том, что погода ухудшится за счет перемещения волнового возмущения с северо-запада на юго-восток. Однако строить прогноз только на этих данных Бибиков не стал. Как и полагается в таких случаях, он попросил руководителя полетов сделать воздушную разведку в район ухудшения погоды.

В три часа дня в воздух поднялась «спар-ка», пилотируемая подполковником Соколовым. Она взяла курс на север.

— Облачность десять баллов. Высотой шестьсот метров, — передал по радио Соколов. — Видимость восемь-десять километров.

Наземные карты показывали, что на севере района обнаруживался сильный рост давления. Оттуда перемещался холодный фронт. Опираясь на эти данные и на сообщение руководителя полетов, можно было ожидать, что холодный фронт пройдет через район полетов и погода улучшится.

Но Бибиков и на этот раз не торопился с выводами.

— Пройдите на северо-запад и запад района, — попросил он по радио разведчика погоды.

И вот летчик передал новое сообщение.

На северо-западе на расстоянии восьмидесяти километров от точки погода ухудшилась. Нижний край облаков опустился до трехсот метров, верхний достиг восьми тысяч метров. Местами идет снег при видимости четыре-пять километров.

Сопоставив данные утренней разведки и теперешней, Бибиков пришел к твердому выводу: погода шла на ухудшение.

— До двадцати часюв облачность будет в десять баллов. Высота шестьсот-пятьсот метров. Дымка. Видимость шесть-восемь километров, — доложил он руководителю полетов на СКП. — После двадцати часов облачность понизится до трехсот метров. Снег при видимости четыре-пять километров.

— Ну что ж, сначала будем летать по повышенному минимуму, а с двадцати часов перейдем на минимум, — решил Соколов.

— Кроме того, предупреждаю, — продолжал синоптик, — работать можно ночью при условии периодической доразведки погоды.

— Хорошо, выделим на это дело одну «спарку». Что еще нужно сделать? — спросил командир. Он не только советовался с Бибиковым, он чутко ловил каждое его слово.

«Ветродуи» и «кудесники», производившие наблюдения на глазок, определявшие направление и силу ветра с помощью смоченного слюной пальца, давно вывелись в авиации. На их место пришли специалисты, вооруженные новыми знаниями законов природы, совершенными приборами и картами погоды. Синоптики не ограничиваются вручением руководителю полетов бланка с прогнозом погоды. Они присутствуют на старте с начала до конца полетов.

…Полеты начались ровно в назначенное время и проходили успешно. Бибиков видел, что сделанный им прогноз подтверждается. Однако он не успокоился на этом. Он ежечасно запрашивал данные о погоде с северо-запада района от метеостанций управления гидрометеослужбы, выходил на улицу, чтобы оценить обстановку над аэродромом, определить видимость, характеристику облачности, побеседовать с летчиками.

— Какая высота верхнего края облачности? — спросил он у только что вернувшегося с полетов старшего лейтенанта Веряскина.

— Над нами пять-семь тысяч. С прослойками. На северо-западе верхний край облачности повышается до восьми тысяч метров. Прослойки сливаются.

Ответ летчика был исчерпывающим. Не зря Бибиков настоял, чтобы все летчики систематически дежурили на метеостанции. Во время таких дежурств они учатся читать карты погоды, анализировать синоптическую обстановку, знакомятся с принципами работы техники метеослужбы и, главное, учатся, как надо производить доразведку погоды. Таким образом каждый летчик во время полетов является разведчиком погоды.

В 20.20 на СКП поступила телеграмма от гражданской метеостанции, находившейся в восьмидесяти километрах от аэродрома. Сообщалось, что над станцией пошел снег видимость ухудшилась до четырех километров, высота облачности триста метров.

Бибиков поднялся на второй этаж СКП, где находился руководитель полетов, доложил ему о полученных сведениях.

— Надо направить туда доразведчика, — предложил синоптик.

Раз надо, значит надо. Соколов взял микрофон и приказал майору Колотову, дежурившему на «спарке», вылететь на доразведку погоды.

Когда Колотов вернулся и доложил о своих наблюдениях, Бибиков снова склонился над картами погоды. Учитывая данные, поступившие с метеостанции, а также сообщение доразведчика, он пришел к выводу, что ухудшение погоды над аэродромом произойдет в двадцать один час.

О своих соображениях синоптик рассказал руководителю полетов и рекомендовал после двадцати одного выпускать в полет только тех летчиков, которые подготовлены для полетов при минимуме погоды.

Бибиков не ошибся. В двадцать один час облачность над аэродромом снизилась до трехсот метров. Пошел небольшой снег, хотя видимость равнялась четырем-пяти километрам.

Полеты продолжались.

Бибиков вел наблюдение за погодой, особенно за северо-западным районом. Снова по его рекомендации производилась воздушная доразведка.

Полеты окончились, когда была выполнена вся плановая таблица. В ту ночь летчики летали на перехват целей, по маршруту и в районе аэродрома по системе..

Когда авиационный флаг на СКП был спущен и майор Бибиков подал Соколову журнал, где руководитель полетов проставляет оценки прогнозам погоды на период полетов, подполковник, не задумываясь, написал: «Отлично».

ДОКТОР

День близится к концу. На стоянке вовсю гудят турбины. Это техники готовят машины к ночным полетам.

Летчики спешат на аэродром. Они хорошо отдохнули и теперь полны желания скорее приступить к выполнению упражнений. Но как бы они ни торопились, какие бы спешные дела ни ожидали их на стоянке, никто не минует кабинета врача.

Майор Бахтадзе, высокий, широколицый, с темными внимательными глазами, сидит за своим столом и просматривает журнал предполетных и послеполетных осмотров. Здесь на каждого летчика — своя страница, четко отмечены данные врачебной комиссии, их всегда можно сравнить с данными при осмотре.

Летчики прибывают то по одному, то небольшими группами, раздеваются в уютной приемной и тихо проходят в кабинет.

Врач внимательно осматривает их. Он знает сильные и слабые стороны здоровья каждого пациента, знает привычки летчиков, наклонности. Он знает то, что может не знать в полку никто другой.

Летчики всецело полагаются на майора, перед ним они, как на духу. Да иначе и нельзя — уж очень сложная техника доверена им, а чтобы управлять этой техникой, нужно быть абсолютно здоровым.

В кабинет вошел высокий худощавый блондин.

— Проходи, Леня, — врач приветливо улыбается. Он любит этого энергичного летчика, которому до всего есть дело, и про себя называет его борцом за справедливость.

— Наши все осмотрелись?

Леня Косицкий не только летчик, но еще и адъютант эскадрильи, а поэтому печется за других. Днем он позвонил Бахтадзе:

— У нас еще идут занятия. Как вы на это смотрите?

Бахтадзе взглянул на часы и немедленно отправился к командиру.

— В эскадрилье, которая летает ночью, имеются предпосылки к нарушению предполетного режима.

Командир вместе с доктором поехал в учебный корпус, чтобы лично разобраться, почему летчиков до сих пор не отпустили отдыхать.

— Все, все осмотрелись, Леня, — улыбнулся врач. — Как отдыхал? Ребенок не мешает? А то приходи в комнату отдыха.

— Жена на это время гулять с ним уходит… Выспался хорошо.

Еще днем врач выписал из плановой таблицы в журнал упражнения, которые должны были выполнять летчики, и теперь ему было видно, соответствует ли состояние здоровья характеру и условиям полета.

Косицкий был здоров, и врач разрешил ему готовиться к полету.

— Здоров, здоров, здоров! — чаще всего к такому выводу приходил Бахтадзе, осматривая летчиков.

А ведь когда-то, мечтая о профессии врача, он думал, что будет исцелять недуги людей, возвращать их к плодотворной жизни. В этом он видел назначение врача.

Упорно и настойчиво шел Бахтадзе к намеченной цели. Сначала окончил фельдшерскую школу, потом медицинский институт. Но жизнь внесла существенную поправку в дело, которому решил посвятить себя Бахтадзе. Его призвали в армию, и здесь он стал иметь дело с летчиками — самыми здоровыми людьми. Другой бы на месте Бахтадзе, может быть, даже обрадовался: ни забот, ни хлопот, ходи руки в брюки.

Но не таков Бахтадзе. Он начал кропотливо изучать психологию летного труда. Детально ознакомившись с условиями работы летчиков, он пришел к выводу, что авиационный врач обязан не только охранять здоровье своих пациентов, но и заботиться о повышении их работоспособности.

Бахтадзе не захотел встречаться со своими подопечными только время от времени. Что узнаешь о человеке во время плановых осмотров? Готовясь к осмотрам, летчики держат себя «под колпаком», а иные из них потом наверстывают упущенное…

Проходя по аэродрому, врач думал: «Техники осматривают самолеты перед каждым полетом. А ведь организм человека посложнее любого механизма. То, что вчера не вызывало подозрений, сегодня уже нельзя считать нормальным».

Эти рассуждения привели Бахтадзе в кабинет командира полка.

— Работа у летчиков такова, что не только их недомогание может привести к оплошности в воздухе. Мы должны знать личные особенности летчиков и исходя из этого вырабатывать подход к каждому из них. Было бы, например, целесообразно тщательно осматривать летчиков перед каждым полетом…

Командир встал из-за стола, протянул врачу руку. Он давно мечтал о том, когда врач будет не только лечить летный состав, но и помогать командованию советами и делами в процессе обучения.

— Правильно мыслите. Сегодня же отдам соответствующий приказ.

И теперь летчики, идя на полеты, не могли миновать кабинета врача. Не всем, конечно, поначалу нравились новые порядки.

— Времени перед полетами и так в обрез, — ворчали некоторые, — а тут еще задерживайся у врача… Мало ему того, что торчит с нами на аэродроме?..

Бахтадзе и сам задумался, как бы сократить время на предполетный осмотр, не в ущерб качеству конечно.

Больше всего уходило времени на замер кровяного давления. Пока завернешь манжетку, пока накачаешь в нее воздух, теряются драгоценные минуты. Стоящие в очереди давно уже измерили температуру и теперь ждут: у каждого на аэродроме перед полетами обязательно возникают неотложные дела.

— Доктор, поскорее! — торопят летчики. Бахтадзе нервничал. Так продолжалось до тех пор, пока ему не пришла мысль модернизировать аппарат для измерения кровяного давления. Вместо длинной тесьмы, которую нужно несколько раз обматывать вокруг руки, доктор приспособил крючки с зацепками, а вместо резинового баллончика поставил под столом небольшой металлический баллон со сжатым воздухом и от него подвел шланг к манжетке. Теперь на замер давления уходят считанные секунды.

Но и на этом не успокоился доктор. Прибор для измерения кровяного давления казался ему громоздким.

«Нельзя ли сделать небольшой датчик и прикладывать его к лучевой артерии у запястья? — думал Бахтадзе. — И чтобы тотчас же на шкале фиксировалось минимальное и максимальное давление?»

Своими мыслями он поделился с инженером по спецоборудованию старшим лейтенантом Лейкиным.

— Попробуем сделать, — подумав, сказал лейтенант. — Но предупреждаю: это будет не просто и потребует времени.

— Подождем.

Может быть, Бахтадзе и Лейкин придумают такой прибор. И тогда авиационная медицина получит прекрасный подарок. А пока доктору Бахтадзе приходится пользоваться модернизированным прибором.

Вот он снял манжетку с руки старшего лейтенанта Низяева. Попросил его открыть рот, внимательно осмотрел носоглотку. Нахмурился.

— Как себя чувствуешь, Толя?

— Чудесно, доктор!

Бахтадзе усмехнулся. Днем, проходя мимо домов офицерского состава, он встретил жену Низяева, спросил у нее:

— Отдыхает супруг?

— Отдыхает. Не нравится мне, доктор, его самочувствие, кажется, он простудился. Но хочет летать. И если узнает, что я вам сказала об этом, будет скандал.

— Постараемся, чтобы не узнал, — сказал Бахтадзе и, заговорщицки подмигнув молодой женщине, пошел дальше, подумав о том, что не зря читал женам летчиков лекцию о предполетном режиме.

— Значит, чудесно? — Бахтадзе внимательно посмотрел в глаза летчику. — Это хорошо. Только к полетам я сегодня тебя не допускаю.

— Почему, доктор? — пытается возразить Низяев, но тут же сдается. Он знает: не спорь, не доказывай врачу, что ты здоров. Он не пойдет на сделку со своей совестью.

Вот в кабинет вошел подвижной рыжеватый капитан. Недавно его постигло большое горе: скоропостижно умерла жена. Вернувшись с похорон, летчик захандрил, от былой энергии не осталось и следа.

Начальство решило: от полетов Морозова временно отстранить. И стал капитан выполнять всякую штабную работу, ходить на дежурство.

Бахтадзе знал Морозова несколько лет. Когда Сергей был еще холостым, они часто и долго беседовали на разные темы. Но о чем бы ни заходила речь, Морозов всегда переводил разговор на полеты. Небо он любил, как жизнь. А тут вдруг отняли у парня любимое дело, заставили заниматься чем придется.

Доктор знал характер капитана, знал, к чему это может привести. И, не раздумывая, он пошел к командиру эскадрильи Новикову, побеседовал с ним, посоветовал допустить Морозова к полетам.

Напряженные занятия и разнообразные полеты помогли капитану справиться с горем.

…Осмотр окончен. Вот уже и «спарка» вернулась с разведки погоды. Дежурный передал по селектору, чтобы летчики приготовились к построению для дачи предполетных указаний.

Майор Бахтадзе надел куртку, пошел на выход. Он всегда присутствует на построении. А потом вместе с руководителем полетов переживает каждый неверный шаг летчиков в воздухе, радуется их успехам. А вернутся они на землю — Бахтадзе внимательно наблюдает за их поведением и реакцией, чтобы познать, как влияет на того или иного полет, можно ли выпускать его повторно.

Летчики привыкли к наблюдениям врача.

— От нашего доктора никуда не скроешься — ни на земле, ни в воздухе, — говорят они полушутя, полусерьезно.

ПРЕДПОЛЕТНЫЙ РЕЖИМ

Капитан Могильный заказал в городском ателье пальто. Может быть, об этом не стоило бы и говорить. Каждый летчик имеет право шить себе одежду. Но дело тут не в одежде: Могильный поехал в город в то время, когда другие летчики его эскадрильи отдыхали перед ночными полетами. Так как фамилия Могильного стояла в плановой таблице полетов, ему тоже следовало отдыхать.

Об отъезде капитана из части стало известно командованию полка. Могильного отстранили от полетов.

Казалось бы, можно поставить точку. Но секретарь партийной организации полка старший техник-лейтенант Подпорин решил узнать, что заставило летчика первого класса коммуниста Могильного нарушить предполетный режим. Неужели нельзя было выбрать другое время для поездки в город?

Могильного вызвали в парткабинет. Высокий, плотный, уверенный в себе, он сел против Подпорина.

— Расскажи, что и как, — попросил секретарь.

— Что тут рассказывать? Мне запланирован один полет, да и тот на «спарке», с инструктором. Здоровьем меня, сами знаете, бог не обидел. Вот я и посчитал, что не обязательно отдыхать. Что со мной могло случиться?

Не понравилось Подпорину, как говорил Могильный. Может быть, с ним и действительно ничего не случилось бы: летчик он сильный, летает в любых метеорологических условиях. Но переоценивать свои возможности никогда не следует, тем более, что случаются и у Могильного промахи. Взять прошлый раз: расчет на посадку сделал небрежно.

Нет, видно, не прочувствовал свою вину капитан.

— Придется тебе, капитан, отчитываться перед партийным комитетом, — сказал секретарь.

— В чем? Почему?

— Потому, что оказался нарушителем дисциплины. А сейчас подготовь объяснительную записку.

Подпорин знал: Могильный — гордый парень. Может быть, гордость не позволяет ему сказать то, что нужно? Пусть напишет объяснение…

На листе бумаги капитан написал мелким небрежным почерком: «20 января 1961 года, накануне ночных полетов, я убыл в город в пошивочную мастерскую военторга, чем нарушил режим предполетного отдыха».

Он подумал минуту и, видимо решив, что такое признание сделает его в глазах товарищей неправым, раскаявшимся, приписал: «Считаю, что для одного запланированного полета на «спарке» отдых можно несколько сократить».

Подпорин прочитал написанное, слегка поморщился. Не такую записку он хотел получить от капитана Могильного.

— Что же, продолжим разговор завтра.

…На заседании партийного комитета речь шла о состоянии партийного руководства в части.

Потом из коридора позвали Могильного, попросили его рассказать о своем проступке.

Он рассказал.

Заместитель командира полка по политической части майор Никифоров спросил, нахмурив черные брови:

— И часто вы нарушаете режим отдыха? Могильный понял, что не найдет себе заступников.

— Нет, это был первый проступок, — сказал капитан и опустил глаза.

— А вы подумали, к чему может привести подобное нарушение?

Тут нечего было думать. Много раз говорилось об этом в полку: и на собраниях, и на предварительных подготовках. В авиации был зафиксирован не один случай, когда нарушение предполетного режима приводило к авариям самолетов, увечьям летчиков, а иногда к катастрофе.

Летчик молчал. Никифоров повторил вопрос.

— Я надеялся на свое здоровье, — сказал Могильный. Аргумент был не очень убедительный, но другого у летчика не было.

Затем выступили члены партийного комитета. Они резко осудили поступок Могильного.

— Считаю, что мы правильно поступили, отстранив Могильного от полетов, — сказал оставшийся за командира полка подполковник Соколов. — Сейчас, я думаю, он понял свою ошибку и предлагаю ограничиться вызовом товарища Могильного на партийный комитет.

Могильный ушел. По поведению, по осанке нетрудно было понять, что капитан прочувствовал свой поступок. Товарищи сумели пронять его.

Тут же на парткоме майору Бахтадзе поручили побеседовать с летным составом на тему «Режим предполетного отдыха — залог безаварийной летной работы».

Майор Бахтадзе, как известно, не откладывает дело в долгий ящик: пришел на аэродром, собрал летчиков и рассказал, каким должен быть их режим перед полетами.

ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ С РАКЕТЧИКАМИ

Цель шла на большой высоте. Летчик капитан Веряскин, посланный наперехват, уже достиг стратосферы, но до сближения было еще далеко.

С КП передали по радио, чтобы перехватчик развернулся с креном десять до курса триста пятьдесят и увеличил скорость.

Над головой было темное, бездонное небо, а где-то внизу, в далекой глубине, плыли белые облака.

Велико воздушное пространство страны, нелегко обнаружить в нем цель. Но нет в небе такой зоны, которая не просматривалась бы советскими радарами с земли.

Веряскин знал это, он не сомневался, что его наведут на цель, и все-таки волновался. Может быть, потому, что шли летно-тактические учения и он выполнял перехват контрольной цели. Летчик понимал: оттого, как он справится с заданием, командование соединения будет судить о боеготовности всего полка.

Тема учений на этот раз была сформулирована так: «Боевые действия истребителей во взаимодействии с зенитчиками по отражению налетов авиации противника днем и ночью на всех высотах».

Молодой коммунист Веряскин хорошо помнил выступления коммунистов на партийном собрании, посвященном учениям. Там и он дал обязательство продемонстрировать во время учений высокое боевое мастерство. Теперь настало время претворить слова в дело.

Монотонно гудели двигатели в тысячи лошадиных сил. И все эти силы были подчинены летчику. Это было приятно сознавать.

Одним коротким движением руки, которая уверенно лежала на секторе газа, он мог пускать эти силы в работу, мог сдерживать их напор, а мог и совсем остановить. Но сейчас летчику недоставало мощности, получаемой от двигателей. Веряскин включил форсаж — новый, неиспользованный еще резерв сил. Самолет увеличил скорость. Он летел, как пуля. С острых стреловидных плоскостей срывались белые струйки воздуха. Летчик почувствовал, как изменилась нагрузка на ручку управления, — знакомое явление при подходе к сверхзвуковой скорости. Стрелки приборов слегка подергивались.

Через мгновение Веряскину показалось, что самолет замедлил движение, но стрелка указателя скорости продолжала плавно двигаться по циферблату к большим цифрам. Стрелка указателя числа М, показывающая скорость полета по сравнению со скоростью распространения звука, подходила к единице, а через несколько мгновений перескочила ее. И вдруг самолет словно вырвался из густой невидимой массы, которая сдерживала его полет. Приборы успокоились. Самолет пробил звуковой барьер и продолжал набирать скорость. Через минуту она достигла заданной с командного пункта.

Обветренное лицо летчика с упрямой морщиной на переносице расплылось в довольной улыбке.

— Впереди цель, — послышался в наушниках голос штурмана наведения. Но летчик уже обнаружил цель, видел то, чего не могли увидеть операторы на своих экранах.

Цель состояла из двух скоростных бомбардировщиков, идущих близко один от другого. Там, на земле, за сотни километров отсюда, на индикаторе кругового обзора они казались одной маленькой серебристой точкой.

Улыбка слетела с лица летчика, широкие, выгоревшие на солнце брови сошлись в одну черту. Голубые глаза сузились в напряженной настороженности. О своих наблюдениях Веряскин немедленно доложил на КП. Он еще не успел передать характеристику цели, когда она разделилась. Один самолет сделал крен и с резким снижением пошел в сторону важного стратегического объекта. Он словно проваливался в бездонную пропасть.

Раздумывать было некогда. Каждая секунда промедления была наруку противнику, который продолжал углубляться в наш тыл.

— Атакую! — передал Веряскин на КП. Теперь все свое внимание он сосредоточил на прицеле, на искусственном изображении цели. Через несколько секунд летчик доложил:

— Атаку выполнил! Самолет сбит. Вторая цель применила помехи. Потерял ее из виду.

Случись все это несколько лет назад, противник, возможно, проскочил бы через район, охраняемый перехватчиками. Возможно, он подошел бы к важному стратегическому объекту и сбросил бы на него атомную или водородную бомбу, равную по силе всем взрывчатым веществам, которые были сброшены на фашистскую Германию за годы второй мировой войны…

Именно так представляют себе агрессоры тактику новой войны: использовать тысячи сверхдальних бомбардировщиков, среди которых будут и самолеты — носители ядерных бомб большой разрушительной силы.

Вот почему теперь перед войсками ПВО стоит задача — не допустить в наше небо ни один самолет врага. И это под силу нашим войскам, оснащенным новейшими видами оружия.

На пути к объекту, к которому направился второй самолет, стояли огневые позиции ракетчиков. Ракетчики с помощью мощных локаторов внимательно следили за перехватом.

Они видели, как разделилась цель и один из самолетов пошел по направлению к зоне действия зенитно-ракетных войск. Они слышали команды, которые передавал летчику-перехватчику штурман наведения истребительного полка, слышали ответы летчика и ждали команды.

А рядом смотрели в небо остроносые ракеты — самое мощное и надежное оружие на земле. О силе и боевых свойствах его стало известно всему миру, когда первой же ракетой был сбит американский шпион Пауэре, пытавшийся на большой высоте проникнуть к нашим оборонным объектам.

Летчик Веряскин продолжал поиск второго бомбардировщика. И тут на КП истребительного полка поступила команда от вышестоящего штаба:

— Истребитель вывести из боя. Цель передана для уничтожения зенитно-ракетным войскам.

Штурман наведения продублировал команду перехватчику.

Веряскин отвернул от цели. Он представил на мгновение радиолокационную станцию и склонившихся над индикатором кругового обзора операторов.

Каким же мастерством надо обладать, чтобы не спутать эти отметки, одна из которых — электронная тень самолета Веряскина, другая — «противник», с огромной скоростью мчащийся на большой высоте и скрытый от взоров людей толстым слоем облаков!

Летчик был еще далеко от аэродрома, а на КП истребительного полка уже стало известно, что бомбардировщик «противника» «сбит» первой же ракетой.

НАД МОРЕМ

Старшему лейтенанту Гусарову показалось, что на самолете вышел из строя бортовой радиолокатор. Вспыхнувшая на отражателе «птичка» — так летчики называют искусственное изображение цели — вела себя неустойчиво.

Саму цель Гусаров не видел, так как полет проходил ночью, а «птичка» все время перемещалась по отражателю, пропадала и снова появлялась. И это в самый ответственный момент, когда его навели на цель и он уже сблизился с ней на дистанцию открытия огня. Оставалось чуть-чуть довернуть самолет и нажать на кнопку фотопулемета…

Широкое и без того красное лицо летчика, стянутое у подбородка кислородной маской, теперь побагровело от досады.

А к цели уже подходил другой перехватчик, который должен был повторить упражнение Гусарова, как только тот выйдет из атаки и отвалит в сторону. Гусаров слышал команды с КП, передаваемые второму летчику.

«Что он с ума сошел? — подумал Гусаров о штурмане наведения. — Ведь этак перехватчик может перепутать меня с целью и обстрелять…»

Не мешкая, он сделал левый крен и с большим снижением стал уходить от цели в сторону.

На высоте одиннадцати тысяч метров по краям плоскостей вокруг красного и зеленого аэронавигационных огней появились ореолы, словно в лампочки поступило дополнительное электричество. Это признак того, что самолет попал в дымку.

Гусаров решил выводить машину в горизонтальный полет. Взгляд летчика случайно упал вниз, густые рыжеватые брови подпрыгнули кверху, глаза расширились: нет, это невероятно! Прямо под ним, в непроглядной черноте, сверкали звезды Большой Медведицы.

— Неужели я перевернулся вниз головой? — с испугом подумал Гусаров.

В следующее мгновение летчик посмотрел вверх и снова увидел звезды. Звезды окружали самолет со всех сторон. Гусарову казалось, что он попал в огромный черный мешок, набитый звездами. И теперь ему не выбраться живым из этого мешка.

Потеря пространственной ориентировки — что может быть страшнее для летчика в слепом полете? Тут верная гибель, Гусаров это прекрасно понимал.

Приборы! Вот когда он, наконец, вспомнил о них. Приборы! Только они расскажут, куда и как он летит.

Авиагоризонт показывал, что самолет шел с креном.

Летчик выровнял машину, но скорость продолжала увеличиваться, потому что самолет все еще снижался, точно спускался с огромной горы в темную пропасть.

«Надо немедленно уменьшить скорость», — подумал Гусаров и потянул на себя сектор газа. Двигатели натужно засвистели, сбавляя обороты.

Самолет хоть и продолжал скользить вниз, но уж не с такой быстротой.

Гусаров вспомнил вдруг об иллюзиях, которые иногда возникают у летчиков в сложных положениях из-за несовершенства вестибулярного аппарата или по каким-то другим причинам. Об этом неоднократно предупреждал их Бахтадзе. Он говорил, что в таких случаях нельзя доверяться своим ощущениям, следует всецело положиться на приборы.

«Может быть, я лечу вниз головой и не замечаю этого из-за иллюзии?» — подумал Гусаров и снова посмотрел на авиагоризонт.

— Ноль сорок. Ваше место? — спросил штурман наведения с командного пункта. Он словно почувствовал, что летчик потерял пространственную ориентировку, и спешил ему на помощь.

Гусарову в эту минуту было не до разговоров. Все свое внимание он обратил к авиагоризонту. Потому ли, что в кабине было темно и только лампы подсвета бросали на приборы рассеянные пучки синеватого света, а может быть, из-за сильного волнения, он видел на приборе лишь три линии — одну большую и две маленькие. Это показывало, с каким градусом самолет шел к земле. Цифр не было видно, и летчик не мог узнать, в каком положении находится.

«Главное — взять себя в руки. Спокойнее! — говорил себе Гусаров. — Ты не имеешь права волноваться. Ты — летчик-перехватчик…»

Летчик-перехватчик! Он стал им совсем недавно. Он только еще осваивал новый всепогодный истребитель. Штурман наведения знал это и очень беспокоился за Гусарова; и все, кто находился на КП, тоже беспокоились. Почему он молчит, почему продолжает удаляться от аэродрома в сторону моря?

Гусаров взял наконец себя в руки. Он принял решение — все это делалось очень быстро: перевернуть самолет в вертикальной плоскости на сто восемьдесят градусов и снова посмотреть на авиагоризонт.

И вот на приборе появились цифра 20 и слово «спуск», и все это «кверху ногами».

Летчик вернул самолет в прежнее положение. Теперь он знал, что летит вверх головой. Между тем высота упала до восьми тысяч метров. Нужно было вывести самолет из пикирования. Летчик взял на себя ручку, и самолет стал поднимать нос. Гусаров не удержался и снова посмотрел вниз. И опять увидел звезды и Большую Медведицу.

«Ну нет, теперь я тебе не поддамся, — подумал он об иллюзии, которая, как казалось, устойчиво держалась в его уставшем мозгу. — Приборы — вот мои путеводные звезды».

Летчик не отрывал взгляда от приборной доски. Он заставил себя думать только о показаниях приборов. Он был спокоен. К спокойствию примешивалось лишь чувство досады за то, что поддался мимолетному страху, и это чуть не стоило ему жизни…

Было по-прежнему темно. Гусаров не знал, что летит над морем, что звезды внизу — отражение их в воде.

С КП опять запросили:

— Ваши действия? Как слышите?

Но Гусаров ничего не слышал, он был очень далеко от точки, да и снизился порядочно. А в приемнике, как нарочно, потрескивали помехи.

Запрос с командного пункта продублировал Гусарову находящийся поблизости второй перехватчик — старший лейтенант Шкуров.

— Тебя слышу нормально, — отозвался Гусаров. — Разворачиваюсь. Иду на точку.

Чтобы удостовериться в правильности своего курса, летчик попросил наземные радиостанции запеленговать его полет и скоро убедился, что идет правильно. Через некоторое время он пробил облака и благополучно произвел посадку на освещенный прожекторами аэродром.

Товарищи поздравляли Гусарова с успешным завершением трудного полета, но летчик понимал: об успехе не может быть речи… И все-таки Гусаров был доволен полетом. Он научил его многому. В следующий раз летчик не растеряется. Только спокойные, хладнокровные действия могут служить порукой летчику в сложной обстановке.

Об этом же сказал на разборе полетов и командир полка.

В ГОСТЯХ У ШЕФОВ

— Все в сборе? — спросил собравшихся секретарь комитета ВЛКСМ лейтенант Хайкин. Он еще раз осмотрел каждого и остался доволен. Что ни говори, а ребята подобрались хорошие, посмотришь на таких и скажешь: есть кому защитить наше Отечество! Хайкину очень хотелось, чтобы именно так, если и не сказали бы, то подумали шефы, к которым сейчас они, воины авиационного полка, отправятся. — Поехали!

Автобус мчался по шоссе. Мелькали по сторонам задумчивые деревни, с полей доносились запахи весны. Солдаты пели песню, рядовой Гувэ, чуть откинув назад голову, широко растягивал меха красивого аккордеона. В спокойные, сдержанные мужские голоса вплетались звонкие девичьи. Восемь комсомолок из подшефного колхоза ехали вместе с воинами в город, на вечер дружбы, по приглашению рабочих шинного завода.

Ребята готовились выступить перед своими шефами с концертом и теперь не теряли времени даром, «настраивали» голоса.

Дружба между двумя комсомольскими организациями уже проверена временем, скреплена, делами. Воины и рабочие часто бывают друг у друга в гостях. Последний раз солдаты были у шефов всего месяц назад. Тогда воинов встретил секретарь комсомольской организации предприятия Колобов и предложил осмотреть завод. Воины давно мечтали об этом, надеялись познакомиться с рабочими, работницами, особенно, конечно, с молодыми… Как знать, может быть, кому-нибудь из солдат придется связать свою судьбу именно с этим заводом… Ведь что ни говори, срок службы в армии небольшой, а потом все двери перед тобой открыты, в любую заходи.

Осмотр начали с подготовительного цеха. Здесь производятся работы по заготовке резины. Получают ее из смеси искусственного каучука и сажи, серы и других материалов.

Зашли на участок развески, где по специальным рецептам составляются пропорции необходимых веществ. Увидели медленно ползущую цепь конвейера с подвешенными люльками. Чумазые белозубые весовщики грузили свешенные в точных дозах материалы. Со второго этажа навески шли на эстакаду. Возле резиносмесителей люльки с сажей, каучуком и серой снимали, а «строительные материалы» загружали в смесительную камеру.

Смешанная масса попадала на транспортер, а потом на вальцы. Здесь начиналось рождение резины. Она была еще сырая и должна была пройти много операций, чтобы превратиться в тонкую эластичную камеру или прочную покрышку.

Воины переходили из цеха в цех, смотрели, как на специальных каландрах прорезинивается корд — составная часть покрышки, как придается ей нужная форма и необходимая прочность, как на специальных станках из отдельных деталей собирают покрышки, как принимают они нужную форму и вулканизируются.

Рабочие охотно объясняли воинам процессы своего труда.

Завязались новые знакомства. Посыпались приглашения:

— Приезжайте к нам почаще. Может, и полюбится вам это дело. Тогда после демобилизации останетесь работать на нашем заводе…

На обед пошли все вместе.

— Когда теперь приедете к нам? — спросил Хайкин.

— В следующее воскресенье, — пообещали рабочие.

И они сдержали свое слово.

Шефы побывали в казармах, ленинской комнате, долго рассматривали новые стенды и фотовитрины. Потом пришли в солдатский клуб, где все было подготовлено для встречи гостей. Вечером были танцы, игры, аттракционы. Одних призов было разыграно больше полсотни.

Долго веселилась молодежь. Уже за полночь воины проводили гостей до автобуса.

И вот они сами едут в город — сорок добрых хлопцев и восемь девчат. Далеко во все стороны летит веселая, задорная песня.

Воинов давно уже ждут на пороге рабочего клуба. Для них отведены лучшие места в зрительном зале.

Начался концерт. С большим подъемом выступали авиаторы перед рабочими. Семьсот человек слушали, как ефрейтор Юнусов играл национальные узбекские мелодии на музыкальном инструменте рубабе, а рядовой Умурзаков пел под аккомпанемент этого инструмента песни о Родине.

Семьсот человек слушали пятый танец Брамса, который играл на аккордеоне старший техник-лейтенант Филиппов. Семьсот человек дружно аплодировали рядовым Суркову и Гувэ, исполнившим популярные мелодии из кинофильмов, рядовому Шургину, отплясывавшему «цыганочку», и рядовому Бубликову, показавшему оригинальный цирковой номер.

Потом начались танцы. К концу вечера воины перезнакомились со всей молодежью завода. Как не хотелось уезжать, расставаться!

Прощаясь, комсомольцы полка и завода условились провести совместный вечер, где воины — отличники учебно-боевой подготовки и рабочие — передовики производства рассказали бы, как они добиваются высоких показателей в своем труде.

ТРУДНЫЙ ХАРАКТЕР

В группе вооружения шло комсомольское собрание. Никогда еще так долго не засиживались воины, никогда не выступали так активно. Речь шла о людях, которые не посчитались с мнением коллектива, боровшегося за звание отличного.

Рядовой Костин и ефрейтор Заплетин сидели красные, понурив головы. Им стыдно было смотреть товарищам в глаза.

Находясь на излечении в лазарете, Костин и Заплетин поспорили. Костин обещал дружку бросить курить, но не выдержал, закурил. Когда они выписались и вернулись в казарму, застали там одного лишь дневального. Все воины группы были на аэродроме.

— Самое время за проигрыш рассчитаться, — напомнил Костину Заплетин.

Не долго думая, дружки отправились за водкой. Вернулись пьяными.

Теперь их поведение обсуждалось всем коллективом.

Нашлись, конечно, и заступники.

— Костин — мой земляк, — говорил ефрейтор Тишибаев. — Я его хорошо знаю. Вместе в школе учились, росли. В одном эшелоне в армию ехали. Ничего за ним раньше плохого не наблюдалось. Вы знаете, он и в футбол хорошо играет. И вообще активный. Надо простить.

Тут слово попросил высокий парень с темными задумчивыми глазами.

— Не простить, а судить надо твоего земляка. И его дружка тоже. Они запятнали всю группу. Ведь мы на втором месте по части были, еще бы немного и завоевали звание отличников. А эти разгильдяи все дело поломали. Надо хорошенько взяться за них, чтобы остальным неповадно было.

Солдат говорил резко, решительно взмахивая правой рукой. Глядя на него, старший лейтенант Хайкин улыбнулся, невольно перемигнулся с присутствовавшим на собрании инженером полка по авиавооружению майором Медведиком.

«Смотрите-ка, каков наш Кузнецов! — казалось, говорили глаза секретаря комсомольской организации. — И кто бы мог подумать! И с какой искренностью говорит…»

В ответ на взгляд Хайкина грубоватое лицо майора осветилось улыбкой. Долго, очень долго ждал инженер Медведик этих слов от Кузнецова. Слов искренних и решительных, осуждающих и гневных. Он смотрел на солдата с нескрываемой одобряющей улыбкой. Значит, не напрасно боролся коллектив, воспитывая этого «трудного солдата».

Инженер Медведик впервые столкнулся с солдатом Кузнецовым в ноябре минувшего года, когда тот только что вернулся из отпуска. Вернулся с большим запозданием.

— Болел, — сказал хмуро.

— А справки где?

— Справок нету.

Вот тогда и припомнили в полку былые выпивки и самовольные отлучки Кузнецова. Поговаривали даже о том, чтобы отдать солдата под суд. Но командование решило не портить парню жизнь.

В это время пересматривались штаты, от Кузнецова решили отделаться — вывели за штат.

«Пропадет парень», — подумал тогда Медведик, знакомясь с карточкой взысканий и поощрений Кузнецова. С одной ее стороны, где отмечались взыскания, карточка была густо исписана, а с другой — почти чистая. Имелось лишь одно поощрение — за отличное обслуживание техники во время летно-тактических учений.

«Значит, может человек работать, — подумал инженер. — Только дисциплину подтянуть надо. Неужели это так трудно?..»

Медведик решил поговорить с Кузнецовым. Но сначала он вызвал к себе его приятеля Жукова.

Для всех было загадкой, почему дружили два таких разных парня: Кузнецов — горячий, вспыльчивый и Жуков — тихий, ко всему равнодушный. Бывало, дадут ему увольнение — отказывается: зачем, мол, куда он пойдет?.. Позже товарищи узнали, что объединяет солдат душевная травма: тот и другой любили когда-то, но и тому и другому не удалось сохранить семью по не зависящим от них причинам.

— Слушай, Жуков, Кузнецов за штатом оказался, — сказал солдату майор Медведик. — Теперь при первой возможности его отправят в какую-нибудь хозяйственную часть. Тебе не жалко будет расстаться с ним?

— Жалко, — хмуро ответил Жуков.

— Тогда давай бороться за твоего друга. Ты ведь можешь на него подействовать. Нам надо, как говорят в таких случаях, подобрать ключик к его сердцу.

— Кузнецов исправится, — уверенно сказал Жуков. — Не любит он над собой насилия — такой человек, к нему лучше не в приказном порядке обращаться. Вы, товарищ майор, поговорите с ним начистоту. И уж если он скажет, что исправится, значит, так и будет. Он — хозяин своего слова.

В этот же день состоялся разговор с Кузнецовым. Медведик заявил ему прямо:

— Если хочешь служить по армейским законам, служи. Прошлое навсегда забудем. Нужна моя помощь — помогу.

Кузнецов задумался.

— Вы знаете, на «гражданке» я шофером был. И опять им буду, когда демобилизуюсь. Хотелось бы повысить квалификацию, получить права второго класса…

— Это нетрудно сделать. Только служи честно, старайся.

И Кузнецов стал стараться.

Были у него и потом срывы. Не раз и не два разговаривали с ним и инженер Медведик, и заместитель командира полка по политической части, и командир полка, и товарищи.

— Переломи себя, — говорили ему. — Ведь ты можешь быть хорошим, чтобы уважали тебя. Ты можешь, у тебя пойдет дело на лад, только надо все время контролировать себя.

Кузнецов брался за ум, и тогда дело спорилось в его руках. Он становился хорошим товарищем, чутким, отзывчивым. И от других требовал отзывчивости.

Всем в полку запомнилось собрание, на котором обсуждали поведение солдата Эленбаума. Этот солдат убежал из санчасти и уехал домой. В тот день многие говорили, что Эленбаума надо отдать под суд.

— Нет! Я не согласен! — решительно выступил тогда Кузнецов. — Отдать под суд — значит, расписаться в своем же бессилии. Эленбаума можно перевоспитать. Только за это надо взяться нам всем…

Кузнецов не защищал Эленбаума. Он был прямым в суждениях, не любил заигрывать с людьми. Он искренне верил, что Эленбаум может исправиться, как исправился он сам.

Эленбаума взяли на поруки.

Теперь нередко Кузнецова можно увидеть рядом с этим смуглым парнем в модных очках без оправы. Пока еще рано говорить о перерождении Эленбаума, слишком мало прошло времени, по то, что парень старается проявить себя с хорошей стороны, уже видно.

Зато о самом Кузнецове можно твердо сказать: солдат навсегда порвал с дурным прошлым и идет по верной дороге.

Недавно по сложившимся обстоятельствам временно выбыл из части командир отделения, младший сержант Забегин. Заместить его поставили Кузнецова. Солдат оправдал доверие командования — хорошо справлялся с командирскими обязанностями, требовал от товарищей неукоснительного соблюдения воинских уставов и наставлений.

23 февраля 1961 года Кузнецову объявили, благодарность за достигнутые успехи в боевой и политической подготовке.

…И теперь, слушая горячее выступление Кузнецова, офицеры Хайкин и Медведик обменивались одобрительными взглядами. Да, коллектив — великий воспитатель. Нет сомнений, что комсомольцы Костин и Заплетин исправятся, станут такими же, как солдат Кузнецов, как другие солдаты. Нужно только найти к их сердцам ключик…

ДЕНЬ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

Занавес раздвинулся, и сидевшие в зале увидели за столом президиума своих лучших товарищей — отличников учебно-боевой и политической подготовки. У стены над их головами развернуто боевое Знамя полка, выгоревшее, овеянное славой многих боевых побед. По бокам его с новенькими автоматами в руках застыли часовые.

Начальник штаба полка майор Румма аккуратно перебирал белые коробочки с медалями «За безупречную службу» и значками «Отличник авиации».

В зале стояла торжественная тишина. И только когда председательствующий открыл собрание, посвященное Дню Советской Армии, зал разразился бурными аплодисментами.

Слово предоставили заместителю командира полка по политической части. Он не спеша подошел к трибуне, плотный, смуглолицый, с черными как смоль волосами, заговорил уверенно, громко.

Его доклад о боевом пути Советской Армии и истребительного авиаполка длился недолго. И это всем понравилось. Говорил оно конкретных вещах, близких сердцу каждого воина. Говорил без трескучих фраз, без ложной патетики, к которой часто прибегают докладчики в торжественной обстановке. Он сказал, что по итогам минувшего года часть определена вышестоящим командованием как часть повышенной классности. Сейчас личный состав полка борется за то, чтобы ему было присвоено звание части высшей классности.

— Можно ли надеяться, что это звание мы завоюем? — спросил майор Никифоров. И сам же ответил: — Вполне можно!

Затем на трибуну поднялся майор Румма. Он зачитал приказ из округа о награждении офицерского состава медалями «За безупречную службу в Вооруженных Силах СССР», а командир полка вручил медали награжденным. Получив награду, воины поворачивались просветленными лицами к сидевшим в зале товарищам и каждый произносил, как клятву: «Служу Советскому Союзу!»

Многим в тот вечер были вручены значки «Отличник авиации» и похвальные грамоты.

Потом майор Румма сообщил, кого из воинов командование решило сфотографировать у развернутого Знамени части, кому предоставило краткосрочный отпуск на Родину, кому объявлены благодарности в приказе.

Румма называл фамилию за фамилией, и каждый товарищ подходил к столу президиума, сопровождаемый дружными аплодисментами зала. Шествию награжденных и поощренных, казалось, не будет конца.

В клубе становилось тесно. Приехала молодежь из подшефного колхоза «Волга». Пришли те, кто задержался по какой-то причине на службе, кто сменился с дежурства. Свободных мест не было. Солдаты стояли в проходах, примостились на коленях у товарищей. Передние ряды придвинулись к самому помосту, сидевшие в первом ряду облокотились прямо на сцену.

В гости к воинам приехали артисты областного театра. Они подготовили к Дню Советской Армии небольшой концерт. Не часто им приходилось встречаться с таким благодарным и непосредственным зрителем. Каждый номер их небольшой программы вызывал в зале бурную реакцию.

— Может быть, для разрядки кто-нибудь из воинов выступит? — обратились артисты к начальнику клуба.

— Это можно! — согласился капитан Кравцов.

На сцену вышел рядовой Владимир Кухарев, невысокий, аккуратный, подтянутый. Он прочитал несколько стихотворений.

И хотя у Владимира не так здорово получилось, как у артистов, аплодировали ему от души.

После концерта начались танцы. Небольшой клуб не мог вместить всех желающих. Отдельные пары кружились под окнами на утоптанном снегу.

Вечер прошел весело, оживленно. Он надолго запомнился воинам части.

ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ

Вечером из лагеря, где находилась эскадрилья всепогодных перехватчиков, в технико-эксплуатационную часть полка пришла телеграмма. Нужно было срочно заменить двигатели на двух самолетах.

Телеграмму показали старшему авиамеханику группы регламентных работ по самолету и двигателю старшине Максимову.

— Тебя лично требуют. Видишь, подпись самого старшего инженера.

Высокий старшина, рассматривая телеграмму, неуклюже переступил с ноги на ногу. На широкий бугристый лоб наползли морщины, а небольшие глаза словно искали в тексте пояснения к словам приказа.

Почему требуют именно его, Максимова? Ведь только издали и видел-то он эту новую всепогодную машину. Неужели нельзя было найти другого, поопытнее человека?

Однако в душе Максимов был рад: значит, доверяют.

Не ударить бы только в грязь лицом, доказать всем механикам в полку, что не случайно его потребовали для выполнения ответственного задания…

Утром за Максимовым прилетел самолет.

— Инструмент оставь, не подойдет, — сказал старшине летчик, увидев приготовленную Максимовым сумку ходовых ключей и отверток.

Как только Як-12 приземлился на аэродроме, Максимов, никуда не заходя, сразу пошел к самолетам, стоявшим в стороне. Как раз их нужно было ввести в строй.

На стоянке он встретился с давним приятелем — старшиной Трегидько, который обслуживал «спарку».

— Дожидаются тебя, — улыбнулся Трегидько, указав на самолеты, — засучивай рукава — и за дело.

«Рукава засучить нетрудно, — подумал Максимов, — а вот как взяться за дело, которое никогда еще не выполнял?.. И спросить не у кого. Никто в полку пока еще не снимал и не ставил двигателей на новых всепогодных истребителях-перехватчиках. Но разве хотел бы ты, старшина сверхсрочной службы, член КПСС с тысяча девятьсот тридцать седьмого года, работавший еще на «Чайках» и «Харрикейнах», «Лагах», «Яках» и «Мигах», чтобы дело это поручили кому-то другому? — спросил сам себя Максимов. И ответил: — Ни за что!» — Где инструкция? — обратился старшина к Трегидько.

Не отходя от самолета, Максимов внимательно прочитал инструкцию, сделал карандашом кое-какие пометки для себя. Сказал инженеру эскадрильи, что в помощь ему нужны четыре механика. Инженер согласно кивнул: нужно так нужно. И не успел инженер уйти, к Максимову подошли выделенные для работы специалисты.

Удобств для работы не было, — не то, что в ангаре, где все под рукой. Но Максимову не привыкать было работать в полевых условиях. Всю войну трудился он механиком, в жару и в холод, в дождь и в снег — под открытым небом.

Дружно взялись за дело. Сначала расстыковали самолет. Это не составило особого труда. Снять двигатель с рамы оказалось куда труднее. Никто не знал, с чего начать. Не могла помочь здесь и инструкция. В ней говорилось лишь о том, что нужно делать. А о порядке работ надо было подумать самим.

И Максимов думал, вместе с механиками ломал голову. В ходе работ убедился, что инструкция, ко всему прочему, не совсем точна. Это и неудивительно: самолеты новые, многое в них еще не было проверено практикой.

С темна дотемна работали механики. Никто не считался со временем. Обедали прямо на стоянке. Здесь же и спали под самолетами. Хотелось скорее ввести в строй истребители — их с нетерпением ждали летчики.

На демонтаж, монтаж, заправку горючесмазочными материалами и опробование первого двигателя ушло двое суток. За это время механики приобрели некоторый опыт. Второй двигатель заменили на полдня быстрее. Но к концу работы случилась непредвиденная оплошность. Один из помощников уронил ключ в отсек первого бака между двумя двигателями. Чтобы достать его, следовало снова расстыковать самолет, снять керосиновые баки. Механики расстроились, повесили носы. То ли дело на старых машинах: открыл снизу лючки и все вывалится на землю.

— Может, вы еще вспомните, когда на телегах ездили, — перебил механиков Максимов. — Надо было работать привязанным инструментом, как инструкция требует…

— С привязанным неудобно, — оправдывались механики.

Подумав немного над тем, что же теперь делать, старшина велел принести из каптерки магнит. Привязав его веревкой, Максимов опустил магнит в узкую щель между обшивкой самолета и двигателя. После нескольких попыток ключ был извлечен. В это время пришел инженер эскадрильи, привел на подмогу специалистов.

— Начали разбирать? — спросил встревоженно.

— Уже. Расстыковали и вновь состыковали, — пошутил Максимов.

Инженер недовольно сверкнул глазами.

— Вы мне бросьте шутить в такой ответственный момент. В любую минуту нам могут объявить готовность номер один, а машину нельзя будет выпустить из-за какого-то дурацкого ключа…

— Можно, товарищ инженер. Выпускайте! — Максимов достал из кармана злополучный ключ, объяснил, как удалось его извлечь.

— Это же замечательно! — возбужденно воскликнул инженер и, прихватив с собой ключ, поспешил к командиру полка докладывать, что обе машины готовы к вылету.

СПОРТИВНЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ

На дворе непогода. Но разве может она в воскресенье удержать молодежь в казарме? Те, кто получил увольнение, давно ушли из городка. Некоторые уехали на автобусах в городской театр — артисты давали шефский концерт. Остальные собрались в гарнизонном клубе, где проходили соревнования на личное и командное первенство гарнизона по штанге.

Помост установили на сцене. Зрителям все очень хорошо видно. Они бурно реагируют на каждую победу, на каждое спортивное поражение.

За судейским столом — заведующий клубом капитан Кравцов, светловолосый, плечистый, с энергичным, гладко выбритым лицом. Сегодня он — главный судья соревнований. С обеих сторон от судьи сидят секретарь партийной организации полка старший лейтенант Подпорин и замполит майор Никифоров. У Никифорова в руках фотоаппарат. Он то и дело встает из-за стола, чтобы сфотографировать спортсменов с поднятой вверх штангой.

После очередного выступления тяжелоатлета Кравцов объявляет:

— На штангу прошу пятьдесят пять килограммов.

И тотчас же из-за сцены выбегают два рослых солдата, навешивают новые «блины».

— Орлов закончил с результатом пятьдесят. На штангу прошу шестьдесят.

Перед Кравцовым микрофон, за ходом соревнований могут следить в гарнизоне все, у кого есть радио.

С каждой минутой растет вес на штанге. Появляются новые спортсмены. Они подходят к штанге уверенно, одетые в костюмы тяжелоатлетов. Это опытные спортсмены, можно сказать, профессионалы.

С увеличением веса на штанге растет и напряжение в зале.

Главный судья, объявляя об очередном выступлении, теперь уже не ограничивается сообщением фамилий. Он дает краткую характеристику спортсмену.

— Рядовой Кабышский. Получил первый разряд в полулегком весе. Долгое время не занимался и выбыл из полулегкого веса. Теперь возобновил тренировки, выполнил норму первого разряда на окружных соревнованиях. Занял личное пятое место.

Капитан подает Кабышскому нужные команды. Во время работы спортсмена в зале стоит абсолютная тишина. Слышно только, как дышит тяжелоатлет да щелкает аппарат Никифорова. А когда спортсмен, отработав, покидает помост под дружные аплодисменты зрителей, Кравцов ведет репортаж дальше:

— На соревнованиях по округу Кабышский выжал сто пять килограммов. А сегодня — сто десять. В рывке его постигла неудача — снизил вес на пять килограммов, выжал восемьдесят пять. Толкнул сто десять. От дальнейших попыток отказался. В сумме троеборья набрал триста пять килограммов.

— Техник-лейтенант Кретов. Легкий вес. Неоднократно участвовал на окружных соревнованиях. Занимал призовые места.

Кретов уходит с помоста. Главный судья добавляет:

— Сейчас участвовал без тщательной подготовки. Легко выжал девяносто килограммов. Сделал рывок восемьдесят пять килограммов. Отказался от двух подходов и на втором подходе толкнул штангу весом сто двадцать килограммов.

И опять гремят аплодисменты.

— Ефрейтор Зотов, — продолжает комментатор. — Подает хорошие надежды. Имея личный вес пятьдесят девять килограммов, он выжал восемьдесят пять, в рывке взял семьдесят пять и толкнул сто десять килограммов.

Соревнования затянулись. Но из зала никто не уходит. Всем интересно наблюдать, как работают тяжелоатлеты гарнизона. С хорошими показателями выступили рядовой Агадженян, техник-лейтенант Иванов, рядовой Ветчинин и другие.

Команда, руководимая Кретовым, заняла первое место. Пять человек в сумме троеборья подняли 1 272 килограмма 500 граммов.

На второе место вышла команда Кабышского. Ее результат — 1 193 килограмма. Это отличный результат, если учесть, что в команде не было тяжеловесов.

Команда Зотова заняла третье место.

Подводя итоги, капитан Кравцов рассказывает о работе спортивных секций: лыжной, легкоатлетической, хоккейной, секции бокса, шахматной. Он призывает воинов, не занимающихся спортом, немедленно записаться в секции.

За окном слышится шум мотора. К клубу подъезжает зеленый автобус.

Губы капитана расплываются в довольной улыбке.

— Прошу не расходиться, товарищи, — говорит он сидящим в зале. — К нам приехали артисты областного театра. Сейчас они дадут нам концерт.

Последние слова капитана тонут в оглушительных аплодисментах.

НА МАЛОЙ ВЫСОТЕ

В дни летно-тактического учения перед летчиками третьей эскадрильи была поставлена задача — перехватывать все низко летящие цели.

Старший лейтенант Косицкий, стройный, светловолосый летчик с девичьим румянцем на щеках, находился на аэродроме, когда с КП поступила команда:

— Паре капитана Еремина — готовность номер один.

Еремин взглянул на своего ведомого Косиц-кого, и оба побежали к самолетам, около которых хлопотали техники.

Едва капитан доложил, что готовность занята, последовали новые команды:

— Запуск! Выруливайте. Взлет!

А когда самолеты с ревом и грохотом понеслись над полосой, летчикам приказали набрать высоту тысяча пятьсот метров и взять курс девяносто градусов.

Несколько минут летчики летели спокойно в заданном направлении. Скорость была максимальная. Потом последовала новая команда с КП.

— Вам барражирование по прямой с четырехминутным интервалом. Курс ноль — сто восемьдесят градусов.

Косицкий понял: где-то на небольшой высоте шла цель и вот теперь истребителям давалось задание барражировать в поперечном направлении цели. Он чуточку волновался — ему впервые приходилось выполнять такое трудное и ответственное задание. Нужно было не зевать, больше надеяться на себя, чем на радио-локаторщиков. На малой высоте цели некоторыми радарными станциями обнаруживаются на меньшей дальности, чем, скажем, на средней высоте. На это, видимо, делал ставку «противник». Но замысел его был раскрыт штурманом наведения. Вот почему капитану Еремину и старшему лейтенанту Косицкому дали задание заранее выйти в район вероятного полета цели и ждать ее появления.

Косицкий услышал команду ведущего:

— Взять превышение в высоте триста-четыреста метров. Занять разомкнутый боевой порядок.

— Понял, — коротко ответил он. Косицкий знал, что все это делается, чтобы не помешать друг другу в поисках цели, строить маневр для атаки.

Они летели над облаками, расстилавшимися над землей на высоте шестьсот-восемьсот метров. В разрывах между облаками мелькали реки, озера, небольшие деревушки. На земле было сумрачно, хмуро, а здесь, на высоте, ярко светило солнце, слепило глаза, и Косицкий боялся, что прозевает из-за этого цель.

Чтобы не жечь попусту горючее и иметь возможность в любую минуту сделать разворот с меньшим радиусом, летчики уменьшили скорость до шестисот километров в час.

С КП поступила информация:

— Цель слева, впереди, тридцать километров. Идет ниже вас. Вам разворот с креном пятнадцать градусов до курса двести сорок градусов.

«Ага, значит, ему не удалось скрыться от всевидящих лучей локаторов», — подумал Косицкий о «противнике», выполняя команду штурмана наведения.

Летчики еще не успели окончательно развернуться до нужного курса, когда штурман наведения подал новую команду:

— Цель слева впереди десять километров. Увеличьте скорость. Крен тридцать градусов. Высота цели триста метров.

— Вас понял. Выполняю, — ответил ведущий.

Высота цели триста метров. Это очень небольшая высота. «Противник» шел под облаками, его нужно было во что бы то ни стало перехватить.

— Удаление до цели восемь, — сообщили с КП.

Все свое внимание Косицкий сосредоточил на разрывах между облаками. Он первым увидел, как впереди в одном из таких разрывов мелькнул реактивный бомбардировщик.

Летчики нырнули в облако и на удалении четырех километров увидели цель. Она шла со скоростью восемьсот километров в час по направлению к аэродрому, с которого взлетели Еремин и Косицкий. Капитан тотчас же доложил на КП:

— Цель вижу. Атакую. Летчики увеличили скорость. Цель начала энергично маневрировать по направлению: она металась из стороны в сторону, не давая истребителям возможности прицелиться, увеличила скорость. Обстановка для атаки была крайне трудной. Для создания нужного ракурса мешали облака, низко висевшие над головами летчиков, и ограниченная маневренность самолета на малых высотах. Атакуя с меньшим ракурсом — без превышения, можно было попасть в спутную струю от бомбардировщика. Это на малой-то высоте! Здесь, если остановится двигатель, о запуске нельзя и думать. Кроме того, можно потерять управление, что тоже крайне опасно в соседстве с землей.

Истребители шли на максимальной скорости в правом пеленге — уступом вправо назад. Косицкий смотрел то на цель, то на своего ведущего, который шел впереди слева и ждал, когда капитан начнет атаку.

Продолжая маневрировать, цель начала выполнять энергичный разворот вправо, в сторону ведомого. Истребители тоже должны были сделать разворот. Разворот всегда делается с креном. А создавать большой крен на малой высоте — дело крайне опасное. Косицкий знал: крен мог привести к дальнейшей потере высоты.

— Атакуй первым! — послышался в наушниках Косицкого голос капитана.

Косицкий не ожидал такого приказа. По установившейся традиции первыми атаку всегда начинали ведущие.

Косицкий мгновенно сориентировался. Он понял, почему капитан принял такое решение: ведущий мог проскочить мимо, потому что он был ближе к цели, а на большой скорости трудно сделать крутой разворот на цель. Кроме того, — и это, возможно, было главным, — своими действиями он бы сковал своего ведомого, затруднил бы ему атаку.

Капитан отвернул в сторону с небольшим набором высоты и пропустил вперед ведомого. Косицкий внимательно выслеживал цель и, как только она вписалась в прицел, выполнил фотострельбу.

Капитан Еремин в это мгновение сделал доворот на цель, и, когда ведомый стал выходить из атаки, цель начала вписываться в прицел его самолета. Через секунду ему оставалось нажать на кнопку фотопулемета.

С КП подтвердили:

— Цель атакована на заданном рубеже.

Через несколько минут после приземления истребителей пленка была проявлена и продешифрирована. Оба летчика цель поразили с первых очередей на дистанции триста-четыреста метров.

Капитану Еремину и старшему лейтенанту Косицкому объявили благодарность. Товарищи горячо поздравили летчиков с выполнением трудного задания.

ПРОИСШЕСТВИЕ В ВОЗДУХЕ

Капитан Дубовиков и старший лейтенант Пахомов отрабатывали типовые атаки. Внизу плыли белые облака, скрывая от летчиков землю.

Сначала атаковывал ведомый Пахомов. Дубовиков шел впереди. Потом, когда старший лейтенант выполнил три атаки, летчики поменялись местами.

Вот Дубовиков занял заданную дистанцию, стал увеличивать обороты, чтобы сблизиться. Но вместо того чтобы расти, обороты стали вдруг падать. Стрелка счетчика стремительно пошла влево.

Капитан посмотрел на температуру газов — температура была около нуля. Давление топлива уменьшалось.

Все говорило о том, что остановился двигатель.

Взгляд капитана невольно сосредоточился на высотомере: 12 500. Высота вполне достаточная, чтобы пытаться что-то предпринять.

Между тем шум двигателя за спиной летчика прекратился. Никогда в жизни капитану не приходилось ощущать такую тишину в воздухе. Она была почти осязаема.

Самолет шел более плавно, чем обычно, он словно плыл по тихой невидимой реке. Стрелки на приборах температуры газов и давления керосина и масла стояли на нуле. Немногим приходилось видеть такое «чудо» в стратосфере.

Отчего произошла остановка двигателя, летчик сейчас не думал. Он лишь отметил для себя, что при остановке не было тряски, приборы вели себя нормально, значит, ничего серьезного не произошло.

Позднее на этот счет было много толков. Одни говорили, будто двигатель прекратил работу потому, что летчик резко послал вперед сектор газа. Другие связывали это со спутной струей от впереди идущего самолета, в которую якобы попал Дубовиков, третьи предполагали, что в топливе оказалась вода.

Летчик не помнил, что он сделал вначале: доложил о случившемся на КП или закрыл стоп-кран, чтобы керосин не поступал в камеру сгорания. Может быть, то и другое он сделал одновременно. Он действовал, как автомат. Вот где помогли тренировки на земле. Чтобы не разряжался аккумулятор, Дубовиков выключил все приборы, которые забирали энергию. Энергия теперь нужна была при запуске. И тут капитан вспомнил о своем ведомом.

— Ноль сорок шестой, смотри за мной! — приказал он Пахомову на случай, если двигатель не запустится и ему придется катапультироваться. О посадке с выключенным двигателем не могло быть и речи: не было поблизости подходящей посадочной площадки. На пути самолета простирались леса, болота и топи.

С командного пункта капитану приказали снизиться на высоту надежного запуска. Летчик повернул в сторону аэродрома, перевел самолет в пологое пикирование, чтобы скорее, пока двигатель не остыл, снизиться до высоты, где воздух более насыщен кислородом, без которого невозможно воспламенить топливо в камере сгорания.

Самолет в абсолютной тишине резко снижался. Находившиеся в воздухе летчики прекратили радиопереговоры, настроились на прием. Было слышно, как отсчитывают секунды укрепленные на приборной доске часы. Десять секунд, двадцать, двадцать пять… Еще никогда так медленно не тянулось время. В голове пронеслась вереница мыслей: он увидел себя мальчишкой, провожавшим жадным взглядом каждый самолет. Вспомнил почему-то, что мать очень хотела, чтобы ее Володя стал инженером, и когда он поступил в аэроклуб, она плакала. «Это такая опасная профессия, — говорила она — Ты разобьешься. Оставь свою затею!..» Но Владимир не оставил. С упорством, которому завидовали многие, он осваивал новое для себя дело.

Он был от природы немногословен и никогда не рассказывал товарищам о том, что чувствует в воздухе. Да и смешно рассказывать об этом. Но если его спрашивали, что он любит больше всего на свете, он отвечал: летать!

В 1954 году Владимир окончил летное училище, уехал в полк. Командование полка скоро обратило внимание на него. Он прекрасно знал самолет и двигатель, хорошо летал. Подошло время, и Дубовикова назначили старшим летчиком, а потом — командиром звена.

…Тридцать секунд пикирования, сорок, сорок пять… На снижение до шести тысяч метров ушло пятьдесят секунд.

Капитан вывел самолет из пикирования, начал гасить скорость. Дубовиков уже не волновался. Появилась уверенность в своих силах. Он знал, что двигатель запустится. Главное сейчас — действовать последовательно, как сказано в инструкции, и не мешкать.

Капитан включил зажигание, и через десять-пятнадцать секунд открыл стоп-кран. Топливо, попав в камеру сгорания, воспламенилось. Стрелки приборов ожили. Обороты стали возрастать, температура газов быстро увеличивалась.

Двигатель запустился с первой попытки. Капитан посмотрел на высотомер — до земли было четыре с половиной километра. Если бы двигатель не запустился, летчик успел бы все повторить сначала. За короткие напряженные минуты самолет прошел шестьдесят километров.

Дубовиков передал на КП:

— Двигатель запустил.

— Следуйте на посадку, — ответил руководитель полетов.

К капитану Дубовикову пристроился ведомый. Он все время следил за действиями своего ведущего. Теперь летчики пробили облака и стали по одному заходить на посадку.

…Дубовиков еще не успел выбраться из кабины, а его самолет уже окружили товарищи. Подошли старший инженер полка, капитан Прохоров, замполит майор Никифоров.

Дубовиков рассказал им, как остановился двигатель, что предпринял при этом он, как действовал.

Командир эскадрильи майор Колотое поставил капитана Дубовикова в пример летчикам и объявил ему благодарность за умелые действия в сложной обстановке.

Оглавление

РАЗВЕДЧИКИ НЕБА

НА ЗЕМЛЕ И В ВОЗДУХЕ

ТРУДНАЯ ПОСАДКА

РАЦИОНАЛИЗАТОРЫ

КОГДА БУШУЮТ МЕТЕЛИ

ПОДШЕФНЫЕ

АКАДЕМИК

СТАРШИНА

ВО ГЛАВЕ НЕБЕСНОЙ КАНЦЕЛЯРИИ

ДОКТОР

ПРЕДПОЛЕТНЫЙ РЕЖИМ

ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИИ С РАКЕТЧИКАМИ

НАД МОРЕМ

В ГОСТЯХ У ШЕФОВ

ТРУДНЫЙ ХАРАКТЕР

ДЕНЬ СОВЕТСКОЙ АРМИИ

ОТВЕТСТВЕННОЕ ЗАДАНИЕ

СПОРТИВНЫЕ СОРЕВНОВАНИЯ

НА МАЛОЙ ВЫСОТЕ

ПРОИСШЕСТВИЕ В ВОЗДУХЕ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?