«Одни»

Василий Шукшин

Одни

Шорник Антип Калачиков уважал в людях душевную чуткость и доброту. В минуты хорошего настроения, когда в доме устанавливался относительный мир, Антип ласково говорил жене:

- Ты, Марфа, хоть и крупная баба, а бестолковенькая.

- Эт почему же?

- А потому... Тебе что требуется? Чтобы я день и ночь только шил и шил? А у меня тоже душа есть. Ей тоже попрыгать, побаловаться охота, душе-то.

- Плевать мне на твою душу!

- Эх-х...

- Чего "эх"? Чего "эх"?

- Так... Вспомнил твоего папашу-кулака, царство ему небесное.

Марфа, грозная, большая Марфа, подбоченившись, строго смотрела сверху на Антипа. Сухой, маленький Антип стойко выдерживал ее взгляд,

- Ты папашу моего не трожь!.. Понял?

- Ага, понял,- кротко отвечал Антип.

- То-то.

- Шибко уж ты строгая, Марфынька. Нельзя так, милая: надсадишь сердечушко свое и помрешь.

Марфа за сорок лет совместной жизни с Антипом так и не научилась понимать; когда он говорит серьезно, а когда шутит.

- Вопчем, шей.

- Шью, матушка, шью.

В доме Калачиковых жил неистребимый крепкий запах выделанной кожи, вара и дегтя. Дом был большой, светлый. Когда-то он оглашался детским смехом; потом, позже, бывали здесь и свадьбы, бывали и скорбные ночные часы нехорошей тишины, когда зеркало завешено и слабый свет восковой свечи - бледный и немощный - чуть-чуть высвечивает глубокую тайну смерти. Много всякого было. Антип Калачиков со своей могучей половиной вывел к жизни двенадцать человек детей. А всего было восемнадцать.

Облик дома менялся с годами, но всегда неизменно оставался рабочий уголок Антипа - справа от печки, за перегородкой. Там Антип шил сбруи, уздечки, седелки, делал хомуты. И там же, на стенке, висела его заветная балалайка. Это была страсть Антипа, это была его бессловесная глубокая любовь всей жизни - балалайка. Антип мог часами играть на ней, склонив набочок голову, и непонятно было: то ли она ему рассказывает что-то очень дорогое, давно забытое им, то ли он передает ей свои неторопливые стариковские думы. Он мог сидеть так целый день, и сидел бы, если бы не Марфа. Марфе действительно нужно было, чтобы он целыми днями только шил и шил: страсть как любила деньги, тряслась над копейкой. Она всю жизнь воевала с Антиповой балалайкой. Один раз дошло до того, что она в гневе кинула ее в огонь, в печку. Побледневший Антип смотрел, как она горит. Балалайка вспыхнула сразу, точно берестинка. Ее стало коробить... Трижды простонала она почти человеческим стоном - и умерла.

Антип пошел во двор, взял топор и изрубил на мелкие кусочки все заготовки хомутов, все сбруи, седла и уздечки. Рубил молча, аккуратно. На скамейке. Перетрусившая Марфа не сказала ни слова. После этого Антип пил неделю, не заявляясь домой. Потом пришел, повесил на стенку новую балалайку и сел за работу. Больше Марфа никогда не касалась балалайки. Но за Антипом следила внимательно: не засиживалась у соседей подолгу, вообще старалась не отлучаться из дому. Знала: только она за порог, Антип снимает балалайку и играет - не работает.

Как-то раз осенним вечером сидели они - Антип в своем уголке, Марфа у стола с вязаньем.

Молчали.

Во дворе слякотно, дождик идет. В доме тепло, уютно. Антип молоточком заколачивает в хомут медные гвоздочки: тук-тук, тук-тук, тук-тук-тук... Отложила Марфа вязанье, о чем-то задумалась, глядя в окно.

Тук-тук, тук-тук,- постукивает Антип. И еще тикают ходики, причем как-то так, что кажется, что они вот-вот остановятся. А они не останавливаются. В окна мягко и глуховато сыплет горстями дождь.

- Чего пригорюнилась, Марфынька? - спросил Антип.- Все думаешь, как деньжат побольше скопить?

Марфа молчит, смотрит задумчиво в окно. Антип глянул на нее.

- Помирать скоро будем, так что думай не думай. Думай не думай сто рублей не деньги.- Антип любил поговорить, когда работал.- Я вот всю жизнь думал и выдумал себе геморрой. Работал! А спроси: чего хорошего видел? Да ничего. Люди хоть сражались, восстания разные поднимали, в гражданской участвовали, в Отечественной... Хоть уж погибали, так героически. А тут - как сел с тринадцати годков, так и сижу - скоро семисят будет. Вот какой терпеливый! Теперь: за что я, спрашивается, работал? Насчет денег никогда не жадничал, мне плевать на них. В большие люди тоже не вышел. И специальность моя скоро отойдет даже: не нужны будут шорники. Для чего же, спрашивается, мне жизнь была дадена?

- Для детей,- серьезно сказала Марфа.

Антип не ждал, что она поддержит разговор. Обычно она обрывала его болтовню каким-нибудь обидным замечанием.

- Для детей? - Антип оживился.- С одной стороны, правильно, конечно, а с другой - нет, неправильно.

- С какой стороны неправильно?

- С той, что не только для детей надо жить. Надо и самим для себя немножко.

- А чего бы ты для себя-то делал?

Антип не сразу нашелся, что ответить на это.

- Как это "чего"? Нашел бы чего... Я, может, в музыканты бы двинул. Приезжал ведь тогда человек из города, говорил, что я самородок. А самородок - это кусок золота, это редкость, я так понимаю. Сейчас я кто? Обыкновенный шорник, а был бы, может...

- Перестань уж!.. - Марфа махнула рукой. - Завел - противно слушать.

- Значит, не понимаешь,- вздохнул Антип.

Некоторое время молчали.

Марфа вдруг всплакнула. Вытерла платочком слезы и сказала:

- Разлетелись наши детушки по всему белу свету.

- Что же им, около тебя сидеть всю жизнь? - заметил Антип.

- Хватит стучать-то! - сказала вдруг Марфа.- Давай посидим, поговорим про детей.

Антип усмехнулся, отложил молоток.

- Сдаешь, Марфа,- весело сказал он.- А хочешь, я тебе сыграю, развею тоску твою?

- Сыграй,- разрешила Марфа.

Антип вымыл руки, лицо, причесался.

- Дай новую рубашенцию.

Марфа достала из ящика новую рубаху. Антип надел ее, подпоясался ремешком. Снял со стены балалайку, сел в красный угол, посмотрел на Марфу.

- Начинаем наш концерт!

- Ты не дурачься только,- посоветовала Марфа.

- Сейчас вспомним всю нашу молодость,- хвастливо сказал Антип, настраивая балалайку.- Помнишь, как тогда на лужках хороводы водили?

- Помню, чего же мне не помнить? Я как-нибудь помоложе тебя.

- На сколько? На три недели с гаком?

- Не на три недели, а на два года. Я тогда еще совсем молоденькая была, а ты уж выкобенивался.

Антип миролюбиво засмеялся:

- Я мировой все-таки парень был! Помнишь, как ты за мной приударяла?

- Кто? Я, что ли? Господи!.. А на кого это тятя-покойничек кобелей спускал? Штанину-то кто у нас в ограде оставил?

- Штанина, допустим, была моя...

Антип подкрутил последний кулочок, склонил маленькую голову на плечо, ударил по струнам... Заиграл, И в теплую пустоту и сумрак избы полилась тихая светлая музыка далеких дней молодости. И припомнились другие вечера, и хорошо и грустно сделалось, и подумалось о чем-то главном в жизни, но так, что не скажешь, что же есть это главное.

Не шей ты мне,

Ма-амынька,

Красный сарафа-ан,

запел тихонечко Антип и кивнул Марфе. Та поддержала:

Не входи, родимая,

Попусту

В изъян...

Пели ни так чтобы очень стройно, но обоим сделалось удивительно хорошо. Вставали в глазах забытые картины, То степь открывалась за родным селом, то берег реки, то шепотливая тополиная рощица припоминалась, темная и немножко жуткая... И было что-то сладко волнующее во всем этом. Не стало осени, одиночества, не стало денег, хомутов...

Потом Антип заиграл веселую. И пошел по избе мелким бесом, игриво виляя костлявыми бедрами.

Ох, там, ри-та-там,

Ритатушеньки мои!

Походите, погуляйте,

Па-ба-луй-тися!

Он стал подпрыгивать. Марфа засмеялась, потом всплакнула, но тут же вытерла слезы и опять засмеялась.

- Хоть бы уж не выдрючивался, господи!.. Ведь смотреть не на что, а туда же.

Антип сиял. Маленькие умные глазки его светились озорным блеском.

Ох, Марфа моя,

Ох, Марфынька,

Укоряешь ты меня за напраслинку!

- А помнишь, Антип, как ты меня в город на ярманку возил? Антип кивнул головой.

Ох, помню, моя,

Помню, Марфынька!

Ох, хаханечки, ха-ха,

Чечевика с викою!

- Дурак же ты, Антип! - ласково сказала Марфа,- Плетешь черт те чего.

Ох, Марфушечка моя,

Радость всенародная...

Марфа так и покатилась:

- Ну, не дурак ли ты, Антип!

Ох, там, ри-та-там,

Ритатушеньки мои!

- Сядь, споем какую-нибудь,- сказала Марфа, вытирая слезы.

Антип слегка запыхался. Улыбаясь, смотрел на Марфу.

- А? А ты говоришь: Антип у тебя плохой!

- Не плохой, а придурковатый,- поправила Марфа.

- Значит, не понимаешь,- сказал Антип, нисколько не обидевшись за такое уточнение. Сел.- Мы могли бы с тобой знаешь как прожить! Душа в душу. Но тебя замучили окаянные деньги. Не сердись, конечно.

- Не деньги меня замучили, а нету их, вот что мучает-то.

- Хватило бы... брось, пожалуйста. Но не будем. Какую желаете, мадемуазельфрау?

- Про Володю-молодца.

- Она тяжелая, ну ее!

- Ничего. Я поплачу хоть маленько,

Ох, не вейти-ися, чайки, над морем,

запел Антип.

Вам некуда, бедненьким, сесть.

Слетайте в Сибирь, край далекий,

Снесите печальну-я весть.

Антип пел задушевно, задумчиво. Точно рассказывал.

Ох, в двенадцать часов темной но-очий

Убили Володю-молодца-а.

Наутро отец с младшим сыном...

Марфа захлюпала.

- Антип, а Антип!., Прости ты меня, если я чем-нибудь тебя обижаю,- проговорила она сквозь слезы.

- Ерунда,- сказал Антип.- Ты меня тоже прости, если я виноватый.

- Играть тебе не даю...

- Ерунда,- опять сказал Антип.- Мне дай волю - я день и ночь согласен играть.

Так тоже нельзя. Я понимаю.

- Хочешь, чекушечку тебе возьмем?

- Можно,- согласился Антип,

Марфа вытерла слезы, встала.

- Иди пока в магазин, а я ужин соберу.

Антип надел брезент и стоял посреди избы, ждал, когда Марфа достанет из глубины огромного сундука, из-под тряпья разного, деньги. Стоял и смотрел на ее широкую спину.

- Вот еще какое дело,- небрежно начал он,- она уж старенькая стала... надо бы новую. А в магазин вчера только привезли. Хорошие! Давай заодно куплю.

- Кого? - Марфина спина перестала двигаться.

- Балалайку-то.

Марфа опять задвигалась. Достала деньги, села на сундук и стала медленно и трудно отсчитывать. Шевелила губами и хмурилась.

- Она у тебя играет еще,- сказала она.

- Там треснула досточка одна... дребезжит.

- А ты заклей. Возьми да варом аккуратненько.

- Разве можно инструмент варом? Ты что, бог с тобой!

Марфа замолчала. Снова стала считать деньги. Вид у нее был строгий и озабоченный.

- На, - она протянула Антипу деньги. В глаза ему не смотрела.

- На четвертинку только? - У Антипа отвисла нижняя губа. - Да-а...

- Ничего, она еще у тебя поиграет. Вон как хорошо сегодня играла!

- Эх, Марфа!.. - Антип тяжело вздохнул.

- Что "эх"? Что "эх"?

- Так... проехало. - Антип повернулся и пошел к двери.

- А сколько она стоит-то? - спросила вдруг Марфа сурово.

- Да она стоит-то копейки! - Антип остановился у порога. - Рублей шесть по новым ценам.

- На,- Марфа сердито протянула ему шесть рублей,

Антип подошел к жене скорым шагом, взял деньги и молча вышел: разговаривать или медлить было опасно - Марфа легко могла раздумать.