«ПСС. Том 07. Произведения, 1856-1869 гг.»

ПСС. Том 07. Произведения, 1856-1869 гг. (fb2) - ПСС. Том 07. Произведения, 1856-1869 гг. 2529K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Лев Николаевич Толстой

Электронное издание осуществлено в рамках краудсорсингового проекта

«Весь Толстой в один клик»

Организаторы:

Государственный музей Л. Н. Толстого

Музей-усадьба «Ясная Поляна»

Компания ABBYY

Подготовлено на основе электронной копии 7-го тома Полного собрания сочинений Л. Н. Толстого, предоставленной Российской государственной библиотекой

Электронное издание 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого доступно на портале

Если Вы нашли ошибку, пожалуйста, напишите нам info@tolstoy.ru

Предисловие к электронному изданию

Настоящее издание представляет собой электронную версию 90-томного собрания сочинений Льва Николаевича Толстого, вышедшего в свет в 1928–1958 гг. Это уникальное академическое издание, самое полное собрание наследия Л. Н. Толстого, давно стало библиографической редкостью. В 2006 году музей-усадьба «Ясная Поляна» в сотрудничестве с Российской государственной библиотекой и при поддержке фонда Э. Меллона и координации Британского совета осуществили сканирование всех 90 томов издания. Однако для того чтобы пользоваться всеми преимуществами электронной версии (чтение на современных устройствах, возможность работы с текстом), предстояло еще распознать более 46 000 страниц. Для этого Государственный музей Л. Н. Толстого, музей-усадьба «Ясная Поляна» вместе с партнером — компанией ABBYY, открыли проект «Весь Толстой в один клик». На сайте readingtolstoy.ru к проекту присоединились более трех тысяч волонтеров, которые с помощью программы ABBYY FineReader распознавали текст и исправляли ошибки. Буквально за десять дней прошел первый этап сверки, еще за два месяца — второй. После третьего этапа корректуры тома и отдельные произведения публикуются в электронном виде на сайте tolstoy.ru.

В издании сохраняется орфография и пунктуация печатной версии 90-томного собрания сочинений Л. Н. Толстого.

Руководитель проекта «Весь Толстой в один клик» Фекла Толстая

Лев Николаевич Толстой Полное собрание сочинений Том 7 Произведения 1856–1869 гг.

Государственное издательство

«Художественная литература»

Москва — 1936

Перепечатка разрешается безвозмездно.

_______

Reproduction libre pour tous les pays.

ПРОИЗВЕДЕНИЯ 1856―1869 гг.

РЕДАКТОРЫ:

Н. М. МЕНДЕЛЬСОН

А. С. ПЕТРОВСКИЙ

В. Ф. САВОДНИК

ПРЕДИСЛОВИЕ К СЕДЬМОМУ ТОМУ.

В настоящий том входят произведения 1856–1869 гг.

Кроме рассказа «Поликушка», печатаемого по тексту «Русского вестника», в этот том включены варианты к этому рассказу, извлеченные из черновых рукописей Толстого, а также шесть произведений, опубликованных после его смерти: «Тихон и Маланья», «Идиллия», «Сон», «Оазис», «Зараженное семейство» и «Комедия в 3-х действиях».

Впервые печатаются следующие наброски и рассказы художественного содержания в большинстве Толстым не озаглавленные. «Отрывки рассказов из деревенской жизни», «Рождественская елка», «Анекдот о застенчивом молодом человеке», «Степан Семенович», «Убийца жены» и четыре драматических отрывка: «Дворянское семейство», «Практический человек», «Дядюшкино благословение» и «Свободная любовь».

Группу отрывков философского содержания, впервые публикуемых, составляют: «О характере мышления в молодости и старости», «О насилии», «О религии» и «Философский отрывок».

В число впервые печатаемых отрывков публицистического содержания входят: «Заметка о Тульской полиции» и «О браке и призвании женщины».

В текстологических работах настоящего тома деятельное участие принимала А. И. Толстая-Попова.

Н. М. Мендельсон. A. C. Петровский. В. Ф. Саводник.

_______

РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.

Тексты произведений, печатавшихся при жизни Л. Н. Толстого, печатаются по новой орфографии, но с сохранением больших букв, когда в воспроизводимом тексте Толстого стоит большая буква, и с воспроизведением начертаний до-Гротовской орфографии в тех случаях, когда эти начертания отражают произношение Л. Н. Толстого и лиц его круга (брычка, цаловать).

При воспроизведении текстов, не печатавшихся при жизни Л. Н. Толстого (произведения неотделанные, незаконченные, только начатые, а также черновые тексты опубликованных произведений, соблюдаются следующие правила:

Текст воспроизводится с соблюдением всех особенностей правописания, которое не унифицируется, т. е. в случаях различного написания Толстым одного и того же слова все эти различия воспроизводятся («этаго» и «этого»).

Слова, пропущенные явно по рассеянности, дополняются в прямых скобках, без всякой оговорки.

В местоимении «что» над «о» ставится знак ударения в тех случаях, когда без этого было бы затруднено понимание. Это «ударение» не оговаривается в сноске.

Ударения (в «что» и других словах, поставленные самим Толстым, воспроизводятся, и это оговаривается в сноске.

На месте слов, неудобных в печати, ставится в двойных прямых скобках цыфра, обозначающая число пропущенных редактором слов: [[1]].

Неполно написанные конечные буквы (как, например, крючок вниз, вместо конечного «ъ» или конечных букв «ся» в глагольных формах) воспроизводятся полностью без каких-либо обозначений и оговорок.

Условные сокращения (т. н. «абревиатуры») типа «к-ый», вместо «который», и слова, написанные неполностью, воспроизводятся полностью, причем дополняемые буквы ставятся в прямых скобках: «к[отор]ый», «т[акъ] к[акъ]» и т. п., лишь в тех случаях, когда редактор сомневается в чтении.

Слитное написание слов, объясняемое лишь тем, что слова в процессе беглого письма, для экономии времени, писались без отрыва пера от бумаги, не воспроизводится.

Описки (пропуски букв, перестановки букв, замены одной буквы другой) не воспроизводятся и не оговариваются в сносках, кроме тех случаев, когда редактор сомневается, является ли данное написание опиской.

Слова, написанные явно по рассеянности дважды, печатаются один раз, но это оговаривается в сноске.

После слов, в чтении которых редактор сомневается, ставится знак вопроса в прямых скобках: [?].

На месте не поддающихся прочтению слов ставится [1 неразобр.] или [2 неразобр.], и т. д., где цыфры обозначают число неразобранных слов.

Из зачеркнутого в рукописи печатается (в сноске) лишь то, что редактор признает важным в том или другом отношении.

Незачеркнутое явно по рассеянности (или зачеркнутое сухим пером) рассматривается как зачеркнутое и не оговаривается.

Более или менее значительно по размерам места (абзац или несколько абзацев, глава или главы), перечеркнутые одной чертой или двумя чертами крест-на-крест и т. п., воспроизводятся не в сносках, а в самом тексте и ставятся в ломаных < > скобках; однако в некоторых случаях допускается воспроизведение и отдельных зачеркнутых слов в ломаных скобках в тексте, а не в сноске.

Написанное Толстым в скобках воспроизводится в круглых скобках. Подчеркнутое печатается курсивом. Дважды подчеркнутое — курсивом с оговоркой в сноске.

В отношении пунктуации: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия (кроме случаев явно ошибочного употребления); 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки в тех местах, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях.

При воспроизведении «многоточий» Толстого ставится столько же точек, сколько стоит у Толстого.

Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие в диалогах абзацы без оговорки в сноске, а в других, самых редких случаях — с оговоркой в сноске: Абзац редактора.

Примечания и переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие Толстому и печатаемые в сносках (внизу страницы), печатаются (петитом) без скобок.

Переводы иностранных слов и выражений, принадлежащие редактору, печатаются в прямых [ ] скобках.

Пометы *, **, ***, **** в оглавлении томов, на шмуцтитулах и в тексте, как при названиях произведений, так и при номерах вариантов, означают: * — что произведение печатается впервые, ** — что напечатано после смерти Л. Толстого, *** — что не вошло ни в одно из собраний сочинений Толстого и **** — что печаталось со значительными сокращениями и искажениями текста.

_______

Л. Н. ТОЛСТОЙ

1862 г.

Размер подлинника.

ПОЛИКУШКА (1861–1862)

I.

— Как изволите приказать, сударыня! Только Дутловых жалко. Все один к одному, ребята хорошие; а коли хоть одного дворового не поставить, не миновать ихнему итти, — говорил приказчик: — и то теперь все на них указывают. Впрочем, воля ваша.

И он переложил правую руку на левую, держа обе перед животом, перегнул голову на другую сторону, втянул в себя, чуть не чмокнув, тонкие губы, позакатил глаза и замолчал с видимым намерением молчать долго и слушать без возражений весь тот вздор, который должна была сказать ему на это барыня.

Это был приказчик из дворовых, бритый, в длинном сюртуке (особого приказчицкого покроя), который вечером, осенью, стоял с докладом перед своею барыней. Доклад, по понятиям барыни, состоял в том, чтобы выслушивать отчеты о прошедших хозяйственных делах и делать распоряжения о будущих. По понятиям приказчика, Егора Михайловича, доклад был обряд ровного стояния на обеих вывернутых ногах в углу, с лицом, обращенным к дивану, выслушивания всякой неидущей к делу болтовни и доведения барыни различными средствами до того, чтоб она скоро и нетерпеливо заговорила: «хорошо, хорошо», на все предложения Егора Михайловича.

Теперь дело шло о наборе. С Покровского надо было поставить троих. Двое были несомненно назначены самою судьбой, по совпадению семейных, нравственных и экономических условий. Относительно их не могло быть колебания и спора ни со стороны мира, ни со стороны барыни, ни со стороны общественного мнения. Третий был спорный. Приказчик хотел отстоять тройника Дутлова и поставить семейного дворового Поликушку, имевшего весьма дурную репутацию, неоднократно попадавшегося в краже мешков, вожжей и сена; барыня же, часто ласкавшая оборванных детей Поликушки и посредством евангельских внушений исправлявшая его нравственность, не хотела отдавать его. Вместе с тем она не хотела зла и Дутловым, которых она не знала и никогда не видала. Но почему-то она никак не могла сообразить, а приказчик не решался прямо объяснить ей того, что ежели не пойдет Поликушка, то пойдет Дутлов. «Да я не хочу несчастья Дутловых», говорила она с чувством. — «Ежели не хотите, то заплатите триста рублей за рекрута», — вот что̀ надо было бы отвечать ей на это. Но политика не допускала этого.

Итак, Егор Михайлович уставился спокойно, даже прислонился незаметно к притолке, но храня на лице подобострастие, и стал смотреть, как у барыни шевелились губы, как подпрыгивал рюш на ее чепчике вместе с своею тенью на стене под картинкой. Но он вовсе не находил нужным вникать в смысл ее речей. Барыня говорила долго и много. У него сделалась зевотная судорога за ушами; но он ловко изменил это содрогание в кашель, закрывшись рукою и притворно крякнув. Я недавно видел, как лорд Пальмерстон сидел, накрывшись шляпой, в то время как член оппозиции громил министерство, и вдруг встав, трехчасовою речью отвечал на все пункты противника; я видел это и не удивлялся, потому что нечто подобное я тысячу раз видел между Егором Михайловичем и его барыней. Боялся ли он заснуть, или показалось ему, что она уж очень увлекается, он перенес тяжесть своего корпуса с левой ноги на правую и начал сакраментальным вступлением, как всегда начинал:

— Воля ваша, сударыня, только… только сходка теперь стоит у меня перед конторой, и надо конец сделать. В приказе сказано, до Покрова нужно свезти рекрут в город. А из крестьян на Дутловых показывают, да и не на кого больше. А мир интересу вашего не соблюдает; ему всё равно, что мы Дутловых разорим. Ведь я знаю, как они бились. Вот с тех пор, как я управляю, всё в бедности жили. Только-только дождался старик меньшего племянника, теперь их опять разорить надо. А я, вы изволите знать, о вашей собственности как о своей забочусь. Жалко, сударыня, как вам будет угодно! Они мне ни сват, ни брат, и я с них ничего не взял…

— Да я и не думаю, Егор, — прервала барыня и тотчас же подумала, что он подкуплен Дутловыми.

— … А только по всему Покровскому лучший двор. Богобоязненные, трудолюбивые мужики. Старик тридцать лет старостой церковным, ни вина не пьет, ни словом дурным не бранится, в церковь ходит. (Знал приказчик, чем подкупить.) И главное дело, доложу вам, у него сыновей только двое, а то племянники. Мир указывает, а по-настоящему ему бы надо двойниковый жребий кидать. Другие и от трех сыновей поделились, по своей необстоятельности, а теперь и правы, а эти за свою добродетель должны пострадать.

Тут уже барыня ничего не понимала, — не понимала, что̀ значили тут «двойниковый жребий» и «добродетель»; она слышала только звуки и наблюдала нанковые пуговицы на сюртуке приказчика: верхнюю он верно реже застегивал, так она и плотно сидела, а средняя совсем оттянулась и висела, так что давно бы ее пришить надо было. Но, как всем известно, для разговора, особенно делового, совсем не нужно понимать того, что̀ вам говорят, а нужно только помнить, что̀ сам хочешь сказать. Так и поступала барыня.

— Как ты не хочешь понять, Егор Михайлов? — сказала она: — я вовсе не желаю, чтобы Дутлов пошел в солдаты. Кажется, сколько ты меня знаешь, ты можешь судить, что я всё делаю, что̀ могу, для того чтобы помочь своим крестьянам, и не хочу их несчастья. Ты знаешь, что я всем готова бы пожертвовать, чтоб избавиться от этой грустной необходимости и не отдавать ни Дутлова, ни Хорюшкина. (Не знаю, пришло ли в голову приказчику, что, для того чтоб избавиться от этой грустной необходимости, не нужно жертвовать всем, а довольно трехсот рублей; но эта мысль легко могла притти ему.) Одно только скажу тебе, что Поликея я ни за что не отдам. Когда, после этого дела с часами, он сам признался мне и плакал, и клялся, что он исправится, я долго говорила с ним и видела, что он тронут и искренно раскаялся. («Ну, понесла!» подумал Егор Михайлович и стал рассматривать варенье, которое у нее было положено в стакан воды: апельсинное или лимонное? «Должно-быть с горечью», подумал он.) С тех пор вот семь месяцев, а он ни разу пьян не был и ведет себя прекрасно. Мне его жена говорила, что он другой человек стал. И как же ты хочешь, чтобы я теперь наказала его, когда он исправился? Да и разве это не бесчеловечно отдать человека, у которого пять человек детей, и он один? Нет, ты мне лучше не говори про это, Егор…

И барыня запила из стакана.

Егор Михайлович проследил за прохождением воды через горло и затем возразил коротко и сухо:

— Так Дутлова назначить прикажете?

Барыня всплеснула руками.

— Как ты не можешь меня понять? Разве я желаю несчастья Дутлова, разве я имею что-нибудь против него? Бог мне свидетель, как я всё готова сделать для них. (Она взглянула на картину в углу, но вспомнила, что это не Бог: «Ну да всё равно, не в том дело», подумала она. Опять странно, что она не напала на мысль о трехстах рублях.) Но что̀ же мне делать? Разве я знаю, как и что̀? Я не могу этого знать. Ну, я на тебя полагаюсь, ты знаешь, чего я хочу. Делай так, чтобы все были довольны, по закону. Что̀ ж делать? Не им одним. Всем бывают тяжелые минуты. Только Поликея нельзя отдать. Ты пойми, что это было бы ужасно с моей стороны.

Она бы еще долее говорила, — она так одушевилась; но в это время в комнату вошла горничная девушка.

— Что̀ ты, Дуняша?

— Мужик пришел, велел спросить у Егора Михалыча, прикажут ли дожидаться сходке? — сказала Дуняша и сердито взглянула на Егора Михайловича. («Экой этот приказчик! — подумала она: — растревожил барыню; теперь опять не даст заснуть до второго часа».)

— Так поди, Егор, — сказала барыня, — делай, как лучше.

— Слушаю-с. (Он уже ничего не сказал о Дутлове.) А за деньгами к садовнику кого прикажете послать?

— Петруша разве не приезжал из города?

— Никак нет-с.

— А Николай не может ли съездить?

— Тятенька от поясницы лежит, — сказала Дуняша.

— Не прикажете ли мне самому завтра съездить? — спросил приказчик.

— Нет, ты здесь нужен, Егор. (Барыня задумалась.) Сколько денег?

— 462 рубля-с.

— Поликея пошли, — сказала барыня, решительно взглянув в лицо Егора Михайлова.

Егор Михайлов, не открывая зубов, растянул губы, как будто улыбался, и не изменился в лице.

— Слушаю-с.

— Пошли его ко мне.

— Слушаю-с, — и Егор Михайлович пошел в контору.

II.

Поликей, как человек незначительный и замаранный, да еще из другой деревни, не имел протекции ни через ключницу, ни через буфетчика, ни через приказчика или горничную, и угол у него был самый плохой, даром что он был сам-сём с женой и детьми. Углы еще покойным барином построены были так: в десятиаршинной каменной избе, в середине, стояла русская печь, кругом был колидор (как звали дворовые), а в каждом углу был отгороженный досками угол. Места, значит, было немного, особенно в Поликеевом углу, крайнем к двери. Брачное ложе со стеганым одеялом и ситцевыми подушками, люлька с ребенком, столик на трех ножках, на котором стряпалось, мылось, клалось все домашнее и работал сам Поликей (он был коновал), кадушки, платья, куры, теленок, и сами семеро наполняли весь угол и не могли бы пошевелиться, ежели бы общая печь не представляла своей четвертой части, на которой ложились и вещи и люди, да ежели бы еще нельзя было выходить на крыльцо. Оно, пожалуй, и нельзя было: в октябре холодно, а теплого платья был один тулуп на всех семерых; но зато можно было греться детям бегая, а большим работая, и тем и другим — взлезая на печку, где было до 40 градусов тепла. Оно, кажется, страшно жить в таких условиях, а им было ничего: жить можно было. Акулина обмывала, обшивала детей и мужа, пряла и ткала и белила свои холсты, варила и пекла в общей печи, бранилась и сплетничала с соседями. Месячины доставало не только на детей, но еще и на посыпку корове. Дрова вольные были, корм скотине тоже. И сенцо из конюшни перепадало. Была полоска огорода. Коровенка отелилась; свои куры были. Поликей при конюшне был, убирал двух жеребцов и бросал кровь лошадям и скотине; расчищал копыта, насосы спускал и давал мази собственного изобретения, и за это ему деньжонки и припасы перепадали. Господского овса тоже оставалось. На деревне был мужичок, который регулярно в месяц за две мерки выдавал двадцать фунтов баранины. Жить бы можно было, коли бы душевного горя не было. А горе было большое всему семейству. Поликей смолоду был в другой деревне при конном заводе. Конюший, к которому он попал, был первый вор по всему околодку: его на поселенье сослали. У этого конюшего Поликей первое ученье прошел и по молодости лет так к этим пустякам привык, что потом и рад бы отстать — не мог. Человек он был молодой, слабый; отца, матери не было, и учить некому было. Поликей любил выпить, а не любил, чтобы где что̀ плохо лежало. Гуж ли, седелка ли, замок ли, шкворень ли, или подороже что̀, — всё у Поликея Ильича место себе находило. Везде были люди, которые вещицы эти принимали и платили за них вином или деньгами, по согласию. Заработки эти самые легкие, как говорит народ: ни ученья тут, ни труда, ничего не надо, и коли раз испытаешь, другой работы не захочется. Только одно не хорошо в этих заработках: хотя и дешево и не трудно всё достается, и жить приятно бывает, да вдруг от злых людей не поладится этот промысел, и за всё разом заплатишь и жизни не рад будешь.

Так-то и с Поликеем случилось. Женился Поликей, и дал ему Бог счастье: жена, скотникова дочь, попалась баба здоровая, умная, работящая; детей ему нарожала, один другого лучше. Поликей всё своего промысла не оставлял, и всё шло хорошо. Вдруг пришла на него неудача, и он попался. И попался из пустяков: у мужика ременные вожжи припрятал. Нашли, побили, до барыни довели и стали примечать. Другой, третий раз попался. Народ срамить стал, приказчик солдатством погрозил, барыня выговорила, жена плакать, убиваться стала; совсем всё навыворот пошло. Человек он был добрый и не дурной, только слабый, выпить любил и такую сильную привычку взял к этому, что никак не мог отстать. Бывало, начнет ругать его жена, даже бить, как он пьяный придет, а он плачет. «Несчастный я, — говорит, — человек, что̀ мне делать? Лопни мои глаза, брошу, не стану». Глядишь, через месяц опять уйдет из дому, напьется, дня два пропадает. «Откудова-нибудь да он деньги берет, чтобы гулять», рассуждали люди. Последнее дело его было с часами конторскими. Были в конторе старые висячие стенные часы; давно уж не шли. Пришлось ему одному войти в отпертую контору: польстился он на часы, унес и сбыл в город. Как нарочно случись, что тот лавочник, которому он часы сбыл, приходился сватом одной дворовой и пришел на праздник в деревню и рассказал про часы. Стали добираться, точно кому-нибудь это нужно было. Особенно приказчик Поликея не любил. И нашли. Доложили барыне. Барыня призвала Поликея. Он сразу упал в ноги и с чувством, трогательно, во всем признался, как его научила жена. Он всё исполнил очень хорошо. Стала его барыня урезонивать, говорила-говорила, причитала-причитала, и о Боге, и о добродетели, и о будущей жизни, и о жене и детях, и довела его до слез. Барыня сказала:

— Я тебя прощаю, только обещай ты мне никогда этого вперед не делать.

— Век не буду! Провалиться мне, разорвись моя утроба! — говорил Поликей и трогательно плакал.

Поликей пришел домой и дома как теленок ревел целый день и на печи лежал. С тех пор ни разу ничего не было замечено за Поликеем. Только жизнь его стала не веселая; народ на него как на вора смотрел, и, как пришло время набора, все стали на него указывать.

Поликей был коновал, как уже сказано. Как он вдруг сделался коновалом, это никому не было известно, и еще меньше ему самому. На конном заводе, при конюшем, сосланном на поселенье, он не исполнял никакой другой должности, кроме чистки навоза из денников, иногда чистки лошадей и возки воды. Там он не мог выучиться. Потом он был ткачом; потом работал в саду, чистил дорожки; потом за наказание бил кирпич; потом, ходя по оброку, нанимался в дворники к купцу. Стало-быть, и тут не было ему практики. Но в последнее пребывание его дома как-то понемногу стала распространяться репутация его необычайного, даже несколько сверхъестественного коновальского искусства. Он пустил кровь раз, другой, потом повалил лошадь и поковырял ей что-то в ляжке, потом потребовал, чтобы завели лошадь в станок, и стал ей резать стрелку до крови, несмотря на то что лошадь билась и даже визжала, и сказал, что это значит «спущать подкопытную кровь». Потом он объяснял мужику, что необходимо бросить кровь из обеих жил, «для большей легости», и стал бить колотушкой по тупому ланцету; потом, под брюхом дворниковой лошади, передернул покромку от жениного головного платка. Наконец стал присыпать купоросом всякие болячки, мочить из склянки и давать иногда внутрь, что̀ вздумается. И чем больше он мучил и убивал лошадей, тем больше ему верили и тем больше водили к нему лошадей.

Я чувствую, что нашему брату, господам, не совсем прилично смеяться над Поликеем. Приемы, которые он употреблял для внушения доверия, те же самые, которые действовали на наших отцов, на нас и на наших детей будут действовать. Мужик, брюхом навалившись на голову своей единственной кобылы, составляющей не только его богатство, но почти часть его семейства, и с верой и ужасом глядящий на значительно-нахмуренное лицо Поликея и его тонкие засученные руки, которыми он нарочно жмет именно то место, которое болит, и смело режет в живое тело, с затаенною мыслию: «куда кривая не вынесет», и показывая вид, что он знает, где кровь, где материя, где сухая, где мокрая жила, а в зубах держит целительную тряпку или склянку с купоросом, — мужик этот не может представить себе, чтоб у Поликея поднялась рука резать не зная. Сам он не мог бы этого сделать. А как скоро разрезано, он не упрекнет себя за то, что дал напрасно резать. Не знаю, как вы, а я испытывал с доктором, мучившим по моей просьбе людей, близких моему сердцу, точь-в-точь то же самое. Ланцет, и таинственная белесовая склянка с сулемой, и слова: чильчак, почечуй, спущать кровь, матерю и т. п., разве не те же нервы, ревматизмы, организмы и т. п.? Wage du zu irren und zu träumen![1] — это не столько к поэтам относится, сколько к докторам и коновалам.

III.

В тот самый вечер, как сходка, выбирая рекрута, гудела у конторы в холодном мраке октябрьской ночи, Поликей сидел на краю кровати у стола и растирал на нем бутылкой лошадиное лекарство, которого он и сам не знал. Тут были сулема, сера, глауберова соль и трава, которую Поликей собирал, вообразив себе как-то раз, что эта трава очень полезна от запала, и находя не лишним давать ее и от других болезней. Дети уже лежали: двое на печи, двое на кровати, один в люльке, у которой сидела Акулина за пряжей. Огарок, оставшийся от господских плохо лежавших свеч, в деревянном подсвечнике стоял на окне, и, чтобы муж не отрывался от своего важного занятия, Акулина вставала поправлять огарок пальцами. Были вольнодумцы, которые считали Поликея пустым коновалом и пустым человеком. Другие, и большинство, считали его нехорошим человеком, но великим мастером своего дела. Акулина же, несмотря на то что часто ругала и даже бивала своего мужа, считала его несомненно первым коновалом и первым человеком в свете. Поликей высыпал в горсточку какую-то специю. (Весов он не употреблял и иронически отзывался о Немцах, употребляющих весы. «Это, — говорил он, — не аптека!») Поликей прикинул свою специю на руке и встряхнул; но ему показалось мало, и он высыпал в десять раз более. «Всю положу, лучше поднимет», сказал он сам про себя. Акулина быстро оглянулась на голос властелина, ожидая приказания; но увидав, что дело до нее не касается, пожала плечами: «Вишь, дошлый! Откуда берется!» подумала она и опять принялась прясть. Бумажка, из которой высыпана была специя, упала под стол. Акулина не пропустила этого.

— Анютка, — крикнула она, — видишь, отец уронил, подними.

Анютка выкинула тоненькие босые ножонки из-под капота, покрывавшего ее, как котенок слезла под стол и достала бумажку.

— Нате, тятенька, — сказала она и юркнула опять в постель озябшими ножонками.

— Сто толкаесся, — пропищала ее меньшая сестра, сюсюкая и засыпающим голосом.

— Я вас! — проговорила Акулина, и обе головы скрылись под капотом.

— Три целковых даст, — проговорил Поликей, затыкая бутылку, — вылечу лошадь. Еще дешево, — прибавил он. — Поломай-ка голову, поди! Акулина, сходи попроси табачку у Никиты. Завтра отдам.

И Поликей достал из штанов липовый, когда-то выкрашенный чубучок, с сургучом вместо мундштука, и стал налаживать трубку.

Акулина оставила веретено и вышла, не зацепившись, что̀ было очень трудно. Поликей открыл шкапчик, поставил бутылку и опрокинул в рот пустой штофчик; но водки не было. Он поморщился, но когда жена принесла табак, и он набил трубку, закурил и сел на кровать, лицо его просияло довольством и гордостью человека, окончившего свой дневной труд. Думал ли он о том, как он завтра прихватит язык лошади и вольет ей в рот эту удивительную микстуру, или он размышлял о том, как для нужного человека ни у кого не бывает отказа, и что вот Никита прислал-таки табачку. Ему было хорошо. Вдруг дверь, висевшая на одной петле, откинулась, и в угол вошла верховая девушка, не вторая, а третья, маленькая, которую держали для посылок. Верх, как всем известно, значит барский дом, хотя бы он был и внизу. Аксютка — так звали девочку — всегда летала как пуля, и при этом руки ее не сгибались, а качались как маятники, по мере быстроты ее движения, не вдоль боков, а перед корпусом; щеки ее всегда были краснее ее розового платья; язык ее шевелился всегда так же быстро, как и ноги. Она влетела в комнату и, ухватившись для чего-то за печку, начала качаться и, как будто желая выговорить непременно не более как по два, по три слова зараз, вдруг, задыхаясь, произнесла следующее, обращаясь к Акулине:

— Барыня велела Поликею Ильичу сею минутою притить вверх, велела… (Она остановилась и тяжело перевела дух.) Егор Михалыч был у барыни, о некрутах говорили, Поликей Ильича поминали… Авдотья Миколавна велела сею минутою притить. Авдотья Миколавна велела… (опять вздох) сею минутою притить.

С полминуты Аксютка посмотрела на Поликея, на Акулину, на детей, которые высунулись из-под одеяла, схватила скорлупку ореха, валявшуюся на печи, бросила в Анютку и, проговорив еще раз «сею минутою притить», как вихрь вылетела из комнаты, и маятники с обычною быстротой замотались поперек линии ее бега.

Акулина встала опять и достала мужу сапоги. Сапоги были скверные, прорванные, солдатские. Сняла кафтан с печи и подала ему, не глядя на него.

— Ильич, рубаху переменять не станешь?

— Не, — сказал Поликей.

Акулина не взглянула на его лицо ни разу, в то время как он молча обувался и одевался, и хорошо сделала, что не взглянула. Лицо у Поликея было бледно, нижняя челюсть дрожала, и в глазах было то плаксивое, покорное и глубоко-несчастное выражение, которое бывает только у людей добрых, слабых и виноватых. Он причесался и хотел выйти, жена остановила его и поправила ему тесемку рубахи, висевшую на армяке, и надела на него шапку.

— Что̀, Поликей Ильич, али барыня вас требуют? — раздался голос столяровой жены из-за перегородки.

Столярова жена только нынче утром имела с Акулиной жаркую неприятность за горшок щелока, который у ней розлили Поликеевы дети, и ей в первую минуту приятно было слышать, что Поликея зовут к барыне: должно-быть, не за добром. Притом она была тонкая, политичная и язвительная дама. Никто лучше ее не умел отбрить словом; так, по крайней мере, она сама про себя думала.

— Должно-быть, в город за покупками хотят послать, — продолжала она. — Я так полагаю, что верного человека изберут, вас и посылают. Вы мне тогда чайку четверочку купите, Поликей Ильич.

Акулина удержала слезы, и губы ее стянулись в злое выражение. Так бы и вцепилась она в паскудные волосы сволочи этой, столяровой жены. Но как взглянула она на своих детей и подумала, что они останутся сиротами, а она солдаткой-вдовой, забыла она язвительную столярову жену, закрыла лицо руками, села на постель, и голова ее опустилась на подушки.

— Мамуска, ты меня сплюссила, — проворчала сюсюкающая девочка, выдергивая свой салоп из-под локтя матери.

— Хоть бы перемерли вы все! На горе народила я вас! — прокричала Акулина и зарыдала на весь угол, в утеху столяровой жене, не забывшей еще про утренний щелок.

IV.

Прошло полчаса. Ребенок закричал, Акулина встала и покормила его. Она уж не плакала, но, облокотив свое еще красивое худое лицо, уставилась глазами на догоравшую свечу и думала о том, зачем она вышла замуж, зачем столько солдат нужно, и о том еще, как бы ей отплатить столяровой жене.

Послышались шаги мужа; она отерла следы слез и встала, чтобы дать ему дорогу. Поликей вошел козырем, бросил шапку на кровать, отдулся и стал распоясываться.

— Ну что̀? Зачем звала?

— Гм, известно! Поликушка последний человек, а как дело нужно, так кого? Поликушку.

— Какое дело?

Поликей не торопился отвечать; он закурил трубку и сплюнул.

— К купцу за деньгами велела ехать.

— Деньги везть? — спросила Акулина.

Поликей усмехнулся и покачал головой.

— Куды ловка на словах! Ты, говорит, был на замечаньи, что ты не верный человек, только я тебе верю больше, чем другому кому. (Поликей говорил громко затем, чтобы соседи слышали.) Ты мне обещал исправиться, говорит; вот тебе, значит, первое доказательство, что я тебе верю: съезди, говорит, к купцу, возьми деньги и привези. Я, говорю, сударыня, мы, говорю, все ваши холопы и должны служить как Богу, так и вам, потому я чувствую себя, что могу всё изделать для вашего здоровья и от должности ни от какой не могу отказываться; что̀ прикажете, то и исполню, потому я есть ваш раб. (Он опять усмехнулся тою особенною улыбкой слабого, доброго и виноватого человека.) Так ты, говорит, сделаешь верно? Ты, говорит, понимаешь ли, что твоя судьба зависит от этого? Как могу не понимать, что я всё могу сделать? Коли на меня наговорили, так обвинить каждого можно, а я никогда ничем, кажется, противу вашего здоровья не мог и помыслить. Так, значит, ее заговорил, что совсем моя барыня мягкая стала. Ты, говорит, мне первый человек будешь. (Он помолчал, и опять та же улыбка остановилась на его лице). Я очень знаю, как с ними говорить. Бывало, как я еще по оброку ходил, какой наскочит! А только дай поговорить с ним, та́к его умаслю, что шелковый станет.

— И много денег? — спросила еще Акулина.

— Три полтысячи рублев, — небрежно отвечал Поликей.

Она покачала головой.

— Когда ехать?

— Завтра велела. Возьми, говорит, лошадь, какую хочешь, зайди в контору и ступай с Богом.

— Слава тебе, Господи! — сказала Акулина, вставая и крестясь.

— Помоги тебе Бог, Ильич, — прибавила она шопотом, чтобы не слыхали за перегородкой, и придерживая его за рукав рубахи. — Ильич, слушай меня, Христом-Богом прошу, как поедешь, крест поцелуй, что в рот капли не возьмешь.

— А то пить стану, с такими деньгами ехамши! — фыркнул он. — Уж как там в фортепьян играл кто-то, ловко, беда! — прибавил он, помолчав и усмехаясь. — Должно, барышня. Я так-то перед ней стоял, перед барыней, у горки, а барышня там, за дверью, закатывала. Запустит, запустит, так складно подлаживает, что ну! Поиграл бы я, право. Я бы дошел. Как раз бы дошел. Я до этих делов ловок. Рубаху завтра чистую дай.

И они легли спать счастливые.

V.

Сходка между тем шумела у конторы. Дело было нешуточное. Мужики почти все были в сборе, и в то время как Егор Михайлович ходил к барыне, головы накрылись, больше голосов стало слышно в общем говоре, и голоса стали громче. Стон густых голосов, изредка перебиваемый задыхающеюся, хриплою, крикливою речью, стоял в воздухе, и стон этот долетал, как звук шумящего моря, до окошек барыни, которая испытывала при этом нервическое беспокойство, похожее на чувство, возбуждаемое сильною грозой. Не то страшно, не то неприятно ей было. Всё ей казалось, что вот-вот еще громче и чаще станут голоса, и случится что-нибудь. «Как будто нельзя всё сделать тихо, мирно, без спору, без крику», — думала она, — «по христианскому, братолюбивому и кроткому закону».

Много голосов говорили вдруг, но громче всех кричал Федор Резун, плотник. Он был двойниковый и нападал на Дутловых. Старик Дутлов защищался; он повыступил вперед из толпы, за которою стоял сначала, и захлебываясь, широко разводя руками и подергивая бородкой, гнусил так часто, что самому ему трудно было бы понять, что̀ он говорил. Дети и племянники, молодец к молодцу, стояли и жались за ним, а старик Дутлов напоминал собою матку в игре в коршуна. Коршуном был Резун, и не один Резун, а все двойники и все одинокие, почти вся сходка, наступавшая на Дутлова. Дело было в том, что Дутлова брат был лет тридцать тому назад отдан в солдаты, и потому он не хотел быть на очереди с тройниками, а хотел, чтобы службу его брата зачли и его бы сравняли с двойниками в общий жеребий, и из них бы уж взяли третьего рекрута. Тройниковых было еще четверо, кроме Дутлова; но один был староста, и его госпожа уволила; из другой семьи поставлен был рекрут в прошлый набор; из остальных двух были назначены двое, и один из них даже и не пришел на сходку, только баба его грустно стояла позади всех, смутно ожидая, что как-нибудь колесо перевернется на ее счастье; другой же из двух назначенных, рыжий Роман, в оборванном армяке, хотя и не бедный, стоял прислонившись у крыльца и, наклонив голову, всё время молчал, только изредка внимательно вглядывался в того, кто заговаривал погромче, и опять опускал голову. Так и веяло несчастьем от всей его фигуры. Старик Семен Дутлов был такой человек, что всякий, немного знавший его, отдал бы ему на сохранение сотни и тысячи рублей. Человек он был степенный, богобоязненный, состоятельный; был он притом церковным старостой. Тем разительнее был азарт, в котором он находился.

Резун плотник был, напротив, человек высокий, черный, буйный, пьяный, смелый и особенно ловкий в спорах и толках на сходках, на базарах, с работниками, купцами, мужиками или господами. Теперь он был спокоен, язвителен, и со всей высоты своего роста, всею силой звучного голоса и ораторского таланта давил захлебывавшегося и выбитого совершенно из своей степенной колеи церковного старосту. Участниками в споре были еще: круглолицый, моложавый, с четвероугольною головой и курчавою бородкой, коренастый Гараська Копылов, один из говорунов следующего за Резуном более молодого поколения, отличавшийся всегда резкою речью и уже заслуживший себе вес на сходке. Потом Федор Мельничный, желтый, худой, длинный, сутуловатый мужик, тоже молодой, с редкими волосами на бороде и с маленькими глазками, всегда желчный, мрачный, во всем находивший злую сторону и часто озадачивавший сходку своими неожиданными и отрывистыми вопросами и замечаниями. Оба эти говоруна были на стороне Резуна. Кроме того, вмешивались изредка два болтуна: один, с добродушнейшею рожей и окладистою русою бородой, Храпков, всё приговаривавший: «друг ты мой любезный», и другой маленький, с птичьею рожицей, Жидков, тоже приговаривавший ко всему: «выходит, братцы мои», обращавшийся ко всем и говоривший складно, но ни к селу, ни к городу. Оба они были то за того, то за другого, но их никто не слушал. Были и другие такие же, но эти двое так и семенили между народом, больше всех кричали, пугая барыню, меньше всех были слушаемы и, одуренные шумом и криком, вполне предавались удовольствию чесания языка. Было еще много разных характеров мирян: были мрачные, приличные, равнодушные, загнанные; были и бабы позади мужиков, с палочками; но про всех их, Бог даст, я расскажу в другой раз. Толпа же составлялась вообще из мужиков, стоявших на сходке, как в церкви, и позади шопотом разговаривавших о домашних делах, о том, когда в роще вырезки накладать, или молча ожидавших, скоро ли кончат галдеть. А то были еще богатые, которым сходка ничего не может прибавить или убавить в их благосостоянии. Таков был Ермил, с широким глянцовитым лицом, которого мужики называли толстобрюхим за то, что он был богат. Таков был еще Старостин, на лице которого лежало самодовольное выражение власти: «Вы, мол, что̀ ни говорите, а меня никто не тронет. Четверо сыновей, да вот никого не отдадут». Изредка и их задирали вольнодумцы, как Копыл и Резун, и они отвечали, но спокойно и твердо, с сознанием своей неприкосновенности. Если Дутлов походил на матку в игре в коршуна, то парни его не вполне напоминали собою птенцов: не метались, не пищали, а стояли спокойно позади его. Старший, Игнат, был уже тридцати лет; второй, Василий, был тоже женат, но не годен в рекруты; третий, Илюшка, племянник, только что женившийся, белый, румяный, в щегольском тулупе (он в ямщиках ездил), стоял, поглядывал на народ, почесывая иногда в затылке под шляпой, как будто дело не до него касалось, а его-то именно и хотели оторвать коршуны.

— Так-то и мой дед в солдатах был, — говорил Резун, — так и я от жеребья отказываться стану. Такого, брат, закона нет. Прошлый набор Михеичева забрили, а его дядя еще домой не приходил.

— У тебя ни отец, ни дядя царю не служили, — в одно и то же время говорил Дутлов, — да и ты-то ни господам, ни миру не служил, только бражничал, да дети от тебя поделились. Что жить с тобой нельзя, так и судишь, на других показываешь, а я сотским десять годов ходил, старостой ходил, два раза горел, мне никто не помог; а за то, что в дворе у нас мирно, да честно, так и разорить меня? Дайте же мне брата назад. Он небось там и помер. Судите по правде, по Божьему, мир православный, а не так, что̀ пьяный сбрешет, то и слушать.

В одно и то же время Герасим говорил Дутлову:

— Ты на брата указываешь, а его не миром отдали, а за его беспутство господа отдали; так он тебе не отговорка.

Еще Герасим не договорил, как мрачно начал желтый и длинный Федор Мельничный, выступая вперед:

— То-то господа отдают, кого вздумают, а потом миром разбирай. Мир приговорил твоему сыну итти, а не хочешь, проси барыню, она може велит мне, от детей, одинокому, лоб забрить. Вот-те и закон, — сказал он желчно. И опять, махнув рукой, стал на прежнее место.

Рыжий Роман, у которого был назначен сын, поднял голову и проговорил: — Вот так, так! — и даже сел с досады на приступку.

Но это были еще не все голоса, говорившие вдруг. Кроме тех, которые, стоя позади, говорили о своих делах, и болтуны не забывали своей должности.

— И точно, мир православный, — говорил маленький Жидков, повторяя слова Дутлова, — надо судить по христианству. По христианству, значит, братцы мои, судить надо.

— Надо по совести судить, друг ты мой любезный, — говорил добродушный Храпков, повторяя слова Копылова и дергая Дутлова за тулуп, — на то господская воля была, а не мирское решение.

— Верно! Вон оно что̀! — говорили другие.

— Кто пьяный брешет? — возражал Резун. — Ты меня поил, что ли, али сын твой, что̀ по дороге подбирают, меня вином укорять станет? Что̀, братцы, надо решенье сделать. Коли хотите Дутлова миловать, хоть не то двойников, одиноких назначайте, а он смеяться нам будет.

— Дутлову итти! Что̀ говорить!

— Известное дело! Тройникам вперед надо жеребий брать, — заговорили голоса.

— Еще что̀ барыня велит. Егор Михалыч сказывал, дворового поставить хотели, — сказал чей-то голос.

Это замечание задержало немного спор, но скоро опять он загорелся и снова перешел в личности.

Игнат, про которого Резун сказал, что его подбирали по дороге, стал доказывать Резуну, что он пилу украл у прохожих плотников и свою жену чуть до смерти не убил пьяный.

Резун отвечал, что жену он и трезвый и пьяный бьет, и всё мало, и тем всех рассмешил. Насчет же пилы он вдруг обиделся и приступил к Игнату ближе, и стал спрашивать:

— Кто украл?

— Ты украл, — смело отвечал здоровенный Игнат, подступая к нему еще ближе.

— Кто украл? не ты ли? — кричал Резун.

— Нет, ты! — кричал Игнат.

После пилы дело дошло до краденой лошади, до мешков с овсом, до какой-то полоски огорода на селищах, до какого-то мертвого тела. И такие страшные вещи наговорили себе оба мужика, что ежели бы сотая доля того, в чем они попрекали себя, была правда, их бы следовало обоих, по закону, тотчас же в Сибирь сослать, по крайней мере, на поселенье.

Дутлов старик между тем избрал другой род защиты. Ему не нравился крик сына; он, останавливая его, говорил: «Грех, брось! Тебе говорят», а сам доказывал, что тройники не одни те, у кого три сына вместе, а и те, которые поделились. И он указал еще на Старостина.

Старостин слегка улыбнулся, крякнул и, погладив бороду с приемом богатого мужика, отвечал, что на то воля господская. Должно, заслужил его сын, коли велено его обойти.

Насчет же поделенных семейств Герасим тоже разбил доводы Дутлова, заметив, что надо было делиться не позволять, как при старом барине было, что спустя лето по малину не ходят, что теперь не одиноких же отдавать стать.

— Разве из баловства делились? За что̀ ж их теперь разорить в конец? — послышались голоса деленых, и болтуны пристали к этим голосам.

— А ты купи рекрута, коли не любо. Осилишь! — сказал Резун Дутлову.

Дутлов отчаянно запахнул кафтан и стал за других мужиков. — Ты мои деньги считал, видно, — проговорил он злобно. — Вот что̀ еще Егор Михалыч скажет от барыни.

VI.

Действительно, Егор Михайлович в это время вышел из дома. Шапки одна за другой поднялись над головами, и, по мере того как подходил приказчик, одна за другою открывались плешивые с середины и спереди, седые, полуседые, рыжие, черные и русые головы, и понемногу, понемногу, затихали голоса и, наконец, совершенно затихли. Егор Михайлович стал на крыльцо и показал вид, что хочет говорить. Егор Михайлович в своем длинном сюртуке, с неудобно всунутыми в передние карманы руками, в фабричной, надвинутой наперед фуражке, и стоя твердо расставленными ногами на возвышении, командующем над этими поднятыми и обращенными к нему, большею частью старыми и большею частью красивыми, бородатыми головами, имел совсем другой вид, чем перед барыней. Он был величествен.

— Вот, ребята, барынино решение: дворовых отдавать ей не угодно, а кого из себя вы сами назначите, тот и пойдет. Нынче нам троих надо. По настоящему, два с половиной, да половина вперед пойдет. Всё равно: не нынче, так в другой раз.

— Известно! Это дело! — сказали голоса.

— По моему суждению, — продолжал Егор Михайлович, — Хорюшкиному и Митюхиному Ваське итти, — это уж сам Бог велел.

— Так точно, верно, — сказали голоса.

— Третьему надо либо Дутлову, либо из двойниковых. Как вы скажете?

— Дутлову, — заговорили голоса, — Дутловы тройники.

И опять понемногу, понемногу — начался крик, и опять дело дошло как-то до пилы, до полоски на селищах и до каких-то украденных с барского двора веретей. Егор Михайлович уж двадцать лет управлял имением и был человек умный и опытный. Он постоял, послушал с четверть часа и вдруг велел всем молчать, а Дутловым кидать жеребий, кому из троих. Нарезали жеребьев, Храпков стал доставать из потрясаемой шляпы и вынул жеребий Илюшкин. Все замолчали.

— Мой что ль? Покажь сюда, — сказал Илья оборвавшимся голосом.

Все молчали. Егор Михайлович велел принесть к завтрашнему дню рекрутские деньги, по семи копеек с тягла, и, объявив, что всё кончено, распустил сходку. Толпа двинулась, надевая шапки за углом и гудя говором и шагами. Приказчик стоял на крыльце, глядя на уходивших. Когда молодежь-Дутловы прошли за-угол, он подозвал к себе старика, который сам остановился и вошел с ним в контору.

— Жалко мне тебя, старик, — сказал Егор Михайлович, садясь в кресло перед столом: — на тебе черед. Не купишь за племянника, или купишь?

Старик, не отвечая, значительно взглянул на Егора Михайловича.

— Не миновать, — ответил Егор Михайлович на его взгляд.

— И ради бы купили, не из чего, Егор Михалыч. Две лошади в лето ободрали. Женил племянника. Видно, судьба наша такая за то, что честно живем. Ему хорошо говорить. (Он вспомнил о Резуне.)

Егор Михайлович потер рукой лицо и зевнул. Ему, видно, уж наскучило, и пора было чай пить.

— Эх, старый, не греши! — сказал он, — а поищи-ка в подполье, авось найдешь стареньких целковеньких четыре сотенки. Я тебе такого охотничка куплю, что чудо. Намедни назывался человек один.

— В губерни? — спросил Дутлов, под губерней разумея город.

— Что ж, купишь?

— И рад бы, вот перед Богом, да…

Егор Михайлович строго перервал его:

— Ну, так слушай ты меня, старик: чтоб Илюшка над собой чего не сделал; как пришлю, нынче ли, завтра ли, чтоб сейчас и везти. Ты повезешь, ты и отвечаешь, а ежели что̀, избави Бог, над ним случится, старшего сына забрею. Слышишь?

— Да нельзя ли двойниковых, Егор Михалыч, ведь обидно, — сказал он, помолчав, — как брат мой в солдатах помер, еще сына берут: за что̀ же на меня напасть такая? — заговорил он, почти плача и готовый удариться в ноги.

— Ну, ступай, ступай, — сказал Егор Михайлович: — ничего нельзя, порядок. За Илюшкой смотреть; ты отвечаешь.

Дутлов пошел домой, задумчиво постукивая лутошкой по колчужкам дороги.

VII.

На другой день рано утром перед крыльцом дворового «флигеря» стояла разъезжая тележка (в которой и приказчик езжал), запряженная ширококостым гнедым мерином, называемым неизвестно почему Барабаном. Анютка, Поликеева старшая дочь, несмотря на дождь с крупой и холодный ветер, босиком стояла перед головой мерина, издалека, с видимым страхом, держа его одною рукой за повод, другою придерживая на своей голове желто-зеленую кацавейку, исполнявшую в семействе должность одеяла, шубы, чепчика, ковра, пальто для Поликея и еще много других должностей. В угле происходила возня. Было еще темно; чуть-чуть пробивался утренний свет дождливого дня сквозь окно, залепленное кое-где бумагой. Акулина, оставив на время и стряпню в печи, и детей, из которых малые еще не вставали и зябли, так как одеяло их было взято для одежды и на место его был дан им головной платок матери, — Акулина была занята собиранием мужа в дорогу. Рубаха была чистая. Сапоги, которые, как говорится, просили каши, причиняли ей особенную заботу. Во-первых, она сняла с себя толстые шерстяные единственные чулки и дала их мужу; а во-вторых, из потника, который лежал плохо в конюшне и который Ильич третьего дня принес в избу, она ухитрилась сделать стельки таким образом, чтобы заткнуть дыры и предохранить от сырости Ильичовы ноги. Ильич сам, сидя с ногами на кровати, был занят перевертыванием кушака таким образом, чтоб он не имел вида грязной веревки. А сюсюкающая сердитая девочка в шубе, которая, даже надетая ей на голову, всё-таки путалась у ней в ногах, была отправлена к Никите попросить шапки. Возню увеличивали дворовые, приходившие просить Ильича купить в городе — той иголок, той чайку, той деревянного маслица, тому табачку и сахарцу столяровой жене, успевшей уже поставить самовар и, чтобы задобрить Ильича, принесшей ему в кружке напиток, который она называла чаем. Хотя Никита и отказал в шапке, и надо было привести в порядок свою, то есть засунуть выбивавшиеся и висевшие из ней хлопки и зашить коновальною иглой дыру, хоть сапоги со стельками из потника и не влезали сначала на ноги, хоть Анютка и промерзла и выпустила было Барабана, и Машка в шубе пошла на ее место, а потом Машка должна была снять шубу, и сама Акулина пошла держать Барабана, — кончилось тем, что Ильич надел-таки на себя почти всё одеяние своего семейства, оставив только кацавейку и тухли, и, убравшись, сел в телегу, запахнулся, поправил сено, еще раз запахнулся, разобрал вожжи, еще плотнее запахнулся, как это делают очень степенные люди, и тронул.

Мальчишка его, Мишка, выбежавший на крыльцо, потребовал, чтоб его прокатили. Сюсюкающая Маска тоже стала просить, чтоб ее «плокатили и сто ей тепло и без субы», и Поликей придержал Барабана, улыбнулся своею слабою улыбкой, а Акулина подсадила ему детей и, нагнувшись к нему, шопотом проговорила, чтоб он помнил клятву и ничего не пил дорогой. Поликей провез детей до кузни, высадил их, опять укутался, опять поправил шапку и поехал один маленькою, степенною рысью, подрагивая на толчках щеками и постукивая ногами по лубку телеги. Машка же и Мишка с такою быстротой и с таким визгом полетели босиком к дому по скользкой горе, что забежавшая с деревни на дворню собака посмотрела на них и вдруг, поджавши хвост, с лаем пустилась домой, отчего визг Поликеевых наследников еще удесятерился.

Погода была скверная, ветер резал лицо, и не то снег, не то дождь, не то крупа, изредка принимались стегать Ильича по лицу и голым рукам, которые он прятал с холодными вожжами под рукава армяка, и по кожаной крышке хомута, и по старой голове Барабана, который прижимал уши и жмурился.

Потом вдруг переставало, мгновенно расчищалось; ясно виднелись голубоватые снеговые тучи, и солнце как будто начинало проглядывать, но нерешительно и невесело, как улыбка самого Поликея. Несмотря на то, Ильич был погружен в приятные мысли. Он, которого на поселение сослать хотели, которому угрожали солдатством, которого только ленивый не ругал и не бил, которого всегда тыкали туда, где похуже, — он едет теперь получать сумму денег, и большую сумму, и барыня ему доверяет, и едет он в приказчицкой тележке на Барабане, на котором сама барыня ездит, едет как дворник какой, с ременными гужами и вожжами. И Поликей усаживался прямее, поправлял хлопки в шапке и еще запахивался. Впрочем, ежели Ильич думал, что он совершенно похож на богатого дворника, то он заблуждался. Оно, правда, всякий знает, что и от десяти тысяч торговцы в тележке с ременною упряжью ездят; только это то, да не то. Едет человек, с бородой, в синем ли, черном ли кафтане, на сытой лошади, один сидит в ящике: только взглянешь, сыта ли лошадь, сам сыт ли, как сидит, как запряжена лошадь, как ошинена тележка, как сам подпоясан, сейчас видно, на тысячи ли, на сотни ли мужик торгует. Всякий опытный человек, как только бы поглядел вблизи на Поликея, на его руки, на его лицо, на его недавно отпущенную бороду, на кушак, на сено, брошенное кое-как в ящик, на худого Барабана, на стертые шины, сейчас узнал бы, что это едет холопишка, а не купец, не гуртовщик, не дворник, не от тысячи, ни от ста, ни от десяти рублев. Но Ильич так не думал, он заблуждался и приятно заблуждался. Три полтысячи рублев повезет он за своею пазухой. Захочет, повернет Барабана вместо дома к Одесту, да и поедет куда Бог приведет. Только он этого не сделает, а верно привезет деньги барыне и будет говорить, что и не такие деньги важивали. Поровнявшись с кабаком, Барабан стал затягивать левую вожжу, останавливаться и приворачивать; но Поликей, несмотря на то что у него были деньги, данные на покупки, свиснул Барабана кнутом и проехал. То же самое он сделал и у другого кабака и к полдням слез с телеги и, отворив ворота купеческого дома, в котором останавливались все барынины люди, провел тележку, отпрег, приставил к сену лошадь, пообедал с купеческими работниками, не преминув рассказать, за каким он важным делом приехал, и пошел, с письмом в шапке, к садовнику. Садовник, знавший Поликея, прочтя письмо, с видимым сомнением порасспросил, точно ли ему велено везти деньги. Ильич хотел обидеться, но не сумел, только улыбнулся своею улыбкой. Садовник перечел еще письмо и отдал деньги. Получив деньги, Поликей положил их за пазуху и пошел на квартиру. Ни полпивная, ни питейные дома, ничто не соблазнило его. Он испытывал приятное раздражение во всем существе и не раз останавливался у лавок с искушающими товарами: сапогами, армяками, тапками, ситцами и съестным. И, постояв немножко, отходил с приятным чувством: могу всё купить, да вот не сделаю. Он прошел на базар купить, что̀ ему велено было, забрал всё и поторговал дубленую шубу, за которую просили двадцать пять рублей. Продавец почему-то, глядя на Поликея, не верил, чтобы Поликей мог купить; но Поликей показал ему на пазуху, говоря, что всю лавку его купить может, коли захочет, и потребовал примерять шубу, помял, потрепал ее, подул в мех, даже провонял от нее, и наконец со вздохом снял. «Неподходящая цена. Коли бы из пятнадцати рублев уступил», сказал он. Купец сердито перекинул шубу через стол, а Поликей вышел и в веселом духе отправился на квартиру. Поужинав, напоив Барабана и задав ему овса, он взлез на печку, вынул конверт, долго осматривал его и попросил грамотного дворника прочесть адрес и слова: «со вложением тысячи шестисот семнадцати рублей ассигнациями». Конверт был сделан из простой бумаги, печати были из бурого сургуча с изображением якоря: одна большая в середине, четыре по краям; сбоку было капнуто сургучом. Ильич всё это осмотрел и заучил и даже потрогал вострые концы ассигнаций. Какое-то детское удовольствие испытывал он, зная, что в его руках находятся такие деньги. Он засунул конверт в дыру шапки, шапку положил под голову и лег; но и ночью он несколько раз просыпался и щупал конверт. И всякий раз, находя конверт на месте, он испытывал приятное чувство сознания, что вот он, Поликей, осрамленный, забиженный, везет такие деньги и доставит их верно, — так верно, как не доставил бы и сам приказчик.

VIII.

Около полуночи и купцовы работники, и Поликей были разбужены стуком в ворота и криком мужиков. Это были рекруты, которых привезли из Покровского. Их было человек десять: Хорюшкин, Митюшкин и Илья (племянник Дутлова), двое подставных, староста, старик Дутлов и подводчики. В избе горел ночник, кухарка спала на лавке под образами. Она вскочила и стала зажигать свечу. Поликей тоже проснулся и, перегнувшись с печи, стал смотреть на входивших мужиков. Все входили, крестились и садились на лавки. Все они были совершенно спокойны, так что узнать нельзя было, кто кого привез в отдачу. Они здоровались, гутарили, спрашивали поесть. Правда, некоторые были молчаливы и грустны; зато другие были необыкновенно веселы, видимо выпивши. В том числе был и Илья, до сих пор никогда не пивший.

— Что ж, ребята, ужинать али спать ложиться? — спросил староста.

— Ужинать, — отвечал Илья, распахнув шубу и усевшись на лавке. — Посылай за водкой.

— Будет те водки-то, — отвечал староста мельком и снова обратился к другим: — Так хлебца закусите, ребята. Что̀ народ будить?

— Водки дай, — повторил Илья, ни на кого не глядя, и таким голосом, что видно было, что он не скоро отстанет.

Мужики послушались совета старосты, достали из телег хлебушка, поели, попросили квасу и полегли, кто на полу, кто на печи.

Илья изредка всё повторял: «Водки дай, я говорю, подай». — Вдруг он увидал Поликея: — Ильич, а, Ильич! Ты здесь, друг любезный? Ведь я в солдаты иду, совсем распрощался с матушкой, с хозяйкой… Как выла! В солдаты упекли. Поставь водки.

— Денег нет, — отвечал Поликей. — Еще, Бог даст, затылок, — прибавил Поликей, утешая.

— Нет, брат, как береза чистая, никакой болезни не видал над собой. Уж какой мне затылок? Каких еще царю солдат надо?

Поликей стал рассказывать историю, как дохтору синенькую мужик дал и тем уволился.

Илья подвинулся к печи и разговорился.

— Нет, Ильич, теперь кончено, и сам не хочу оставаться. Дядя меня упек. Разве мы бы не купили за себя? Нет, сына жалко и денег жалко. Меня отдают… Теперь сам не хочу. (Он говорил тихо, доверчиво, под влиянием тихой грусти.) Одно, матушку жалко; как убивалась сердешная! Да и хозяйку: так, ни за что̀ погубили бабу; теперь пропадет; солдатка, одно слово. Лучше бы не женить. Зачем они меня женили? Завтра приедут.

— Да что же вас так рано привезли? — спросил Поликей: — то ничего не слыхать было, а то вдруг…

— Вишь, боятся, чтоб я над собой чего не сделал, — отвечал Илюшка, улыбаясь. — Небось, ничего не сделаю. Я и в солдатах не пропаду, только матушку жалко. Зачем они меня женили? — говорил он тихо и грустно.

Дверь отворилась, крепко хлопнула, и вошел старик Дутлов, отряхая шапку, в своих лаптях, всегда огромных, точно на ногах у него были лодки.

— Афанасий, — сказал он, перекрестясь и обращаясь к дворнику, — нет ли фонарика, овса всыпать?

Дутлов не взглянул на Илью и спокойно начал зажигать огарок. Рукавицы и кнут были засунуты у него за поясом, и армяк акуратно подпоясан; точно он с обозом приехал; так обычно просто, мирно и озабочено хозяйственным делом было его трудовое лицо.

Илья, увидав дядю, замолк, опять мрачно опустил глаза куда-то на лавку и заговорил, обращаясь к старосте:

— Водки дай, Ермила. Вина пить хочу.

Голос его был злой и мрачный.

— Какое теперь вино? — отвечал староста, хлебая из чашки: — видишь, люди поели да и легли; а ты что̀ буянишь?

Слово «буянишь», видимо, навело его на мысль буянить.

— Староста, я беду наделаю, коли ты мне водки не дашь.

— Хоть бы ты его урезонил, — обратился староста к Дутлову, который зажег уже фонарь, но, видимо, остановился послушать, что̀ еще дальше будет, и искоса с соболезнованием смотрел на племянника, как будто удивляясь его ребячеству.

Илья, потупившись, опять проговорил:

— Вина дай, беду наделаю.

— Брось, Илья! — сказал староста кротко, — право, брось, лучше будет.

Но не успел он еще выговорить этих слов, как Илья вскочил, ударил кулаком в стекло и закричал во всю мочь:

— Не хотите слушать, вот вам! — и бросился к другому окну, чтоб и то разбить.

Ильич во мгновение ока перекатился два раза и спрятался в углу печи, так что распугал всех тараканов. Староста бросил ложку и побежал к Илье. Дутлов медленно поставил фонарь, распоясался, пощелкивая языком, покачал головой и подошел к Илье, который уж возился с старостой и дворником, не пускавшими его к окну. Они поймали его за руки и держали, казалось, крепко; но как только Илья увидел дядю с кушаком, силы его удесятерились, он вырвался и, закатив глаза, подступил с сжатыми кулаками к Дутлову.

— Убью, не подходи, варвар! Ты меня загубил, ты, с своими сыновьями разбойниками, ты загубил меня. Зачем меня женили? Не подходи, убью!

Илюшка был страшен. Лицо его было багровое, глаза не знали, куда деваться; всё его здоровое молодое тело дрожало как в лихорадке. Он, казалось, хотел и мог убить всех троих мужиков, наступавших на него:

— Братнину кровь пьешь, кровопийца.

Что-то сверкнуло на вечно-спокойном лице Дутлова. Он сделал шаг вперед:

— Не хотел добром, — проговорил он и вдруг, откуда взялась энергия, быстрым движением схватил он племянника, повалился с ним на землю и с помощью старосты начал крутить ему руки. Минут с пять боролись они; наконец Дутлов с помощью мужиков встал, отдирая руки Ильи от своей шубы, в которую тот вцепился, — встал сам, потом поднял Илью с связанными назад руками и посадил его на лавку в углу.

— Говорил, хуже будет, — сказал он, задыхаясь еще от борьбы и оправляя поясок рубахи: — что̀ грешить? все умирать будем. Дай ему под голову армяк, — прибавил он, обращаясь к дворнику: — а то голова затечет, — и сам взял фонарь, подпоясался веревочкой и вышел опять к лошадям.

Илья со спутанными волосами, с бледным лицом и вздернутою рубахой, оглядывал комнату, как будто старался вспомнить, где он. Дворник подбирал осколки стекол и утыкал в окно полушубок, чтобы не дуло. Староста опять сел за свою чашку.

— Эх, Илюха, Илюха! Жалко мне тебя, право. Что̀ ж делать! Вот Хорюшкин, тоже женатый; не миновать видно.

— От злодея дяди погибаю, — повторил Илья с сухою злобой. — Ему своего жалко… Матушка говорила, приказчик приказывал купить некрута. Не хочет; говорит: не одолеет. Разве мы с братом мало в дом принесли?.. Злодей он!

Дутлов вошел в избу, помолился образам, разделся и подсел к старосте. Работница подала ему еще квасу и ложку. Илья замолк и, закрыв глаза, прилег на армяк. Староста молча указал на него и покачал головой. Дутлов махнул рукой.

— Разе не жалко? Брата ро̀дного сын. Мало того, что жалко, еще злодеем меня перед ним изделали. Вложила ему в голову его хозяйка, что̀ ль, бабочка хитрая, даром что молода, что у нас деньги такие, что купить некрута осилим. Вот и укоряет меня. А как жалко малого-то!..

— Ох, малый хорош! — сказал староста.

— Да мочи моей с ним нет. Завтра Игната пришлю, и хозяйка его приехать хотела.

— Присылай-ка, ладно, — сказал староста, встал и полез на печку. — Что̀ деньги? Деньги прах.

— Были бы деньги, кто бы пожалел? — проговорил купеческий работник, поднимая голову.

— Эх, деньги, деньги! Много греха от них, — отозвался Дутлов. — Ни от чего в свете столько греха, как от денег, и в писании сказано.

— Всё сказано, — повторил дворник. — Так-то сказывал мне человек один: купец был, денег много накопил и ничего оставить не хотел; так свои деньги любил, что с собою в гроб унес. Стал помирать, только велел подушечку с собой в гроб положить. Не догадались так. Потом стали искать денег сыновья: нет ничего. Догадался один сын, что должно в подушке деньги были. До царя доходило, позволил откопать. Так что̀ ж ты думаешь? Открыли, в подушке ничего нет, а полон козюлями гроб; так и зарыли опять. Вот оно, что̀ деньги-то делают.

— Известно, греха много, — сказал Дутлов, встал и начал молиться Богу.

Помолившись, он посмотрел на племянника. Тот спал. Дутлов подошел, отпустил ему кушак и лег. Другой мужик пошел спать к лошадям.

IX.

Как только всё затихло, Поликей, будто виноватый, потихоньку слез и стал убираться. Ему почему-то было жутко ночевать здесь с рекрутами. Петухи уж перекликались чаще, Барабан поел весь свой овес и тянулся к пойлу. Ильич запрег его и вывел мимо мужичьих телег. Шапка с содержимым была в целости, и колеса тележки снова застучали по подмерзнувшей Покровской дороге. Поликею легче стало только тогда, как он выехал за город. А то всё почему-то ему казалось, что вот-вот сзади послышится погоня, остановят его, да на место Ильи скрутят ему назад руки и завтра поведут в ставку. Не то от холода, не то от страха, мороз пробегал у него по спине, и он всё потрогивал и потрогивал Барабана. Первый встретившийся ему человек был поп в высокой зимней шапке, с кривым работником. Еще жутче стало Поликею. Но за городом страх этот понемногу прошел. Барабан пошел шагом, стала виднее впереди дорога; Ильич снял шапку и ощупал деньги. «Положить их за пазуху? — думал он: — еще распоясываться надо. Вот дай под изволок заеду, там сойду с телеги, уберусь. Шапка крепко зашита сверху, а вниз из подкладки не выскочит. И сымать шапки до дома не стану». Съехав под изволок, Барабан по собственной охоте на вынос выскакал в гору, и Поликей, которому так же, как и Барабану, хотелось скорее домой, не препятствовал ему в том. Всё было в порядке; по крайней мере, ему так казалось, и он предался мечтаниям о благодарности госпожи, о пяти целковых, которые она ему даст, и о радости своих домашних. Он снял шапку, ощупал еще раз письмо, нахлобучил себе шапку глубже на голову и улыбнулся. Плис на шапке был гнилой, и именно потому, что накануне Акулина старательно зашила его в прорванном месте, он разлезся с другого конца, и именно то движение, которым Поликей, сняв шапку, думал в темноте засовать глубже под хлопки письмо с деньгами, это самое движение распороло шапку и высунуло конверт одним углом из-под плису.

Стало светать, и Поликей, не спавший всю ночь, задремал. Надвинув шапку и тем еще больше высунув письмо, Поликей в дремоте стал стукаться головой о грядку. Он проснулся около дома. Первым движением его было схватиться за шапку: она сидела плотно на голове; он и не снял ее, уверенный, что конверт тут. Он тронул Барабана, поправил сено, опять принял вид дворника и, важно поглядывая вокруг себя, затрясся к дому.

Вот кухня, вот «флигерь», вон столярова жена несет холсты, вон контора, вон барынин дом, в котором сейчас Поликей покажет, что он человек верный и честный, что «наговорить, мол, можно на всякого», и барыня скажет: «ну, благодарствуй, Поликей, вот тебе три…» а может и пять, а может и десять целковых, и велит еще чаю поднесть ему, а може и водочки. С холоду бы не мешало. На десять целковых и погуляем на празднике, и сапоги купим, и Никитке, так и быть, отдадим четыре с полтиной, а то приставать очень начал… Не доезжая шагов ста до дома, Поликей запахнулся еще, оправил пояс, ожерелку, снял шапку, поправил волосы и, не торопясь, сунул руку под подкладку. Рука зашевелилась в шапке, быстрей, еще быстрей, другая всунулась туда же; лицо бледнело, бледнело, одна рука проскочила насквозь… Поликей вскочил на колени, остановил лошадь и начал оглядывать телегу, сено, покупки, щупать пазуху, шаровары: денег нигде не было.

— Батюшки! Да что̀ же это?! Что̀ всё это будет! — заревел он, схватив себя за волосы.

Но тут же вспомнив, что его могут увидать, повернул Барабана назад, надвинул шапку и погнал удивленного и недовольного Барабана назад по дороге.

«Терпеть не могу ездить с Поликеем, — должен был думать Барабан. — Один раз в жизни он накормил и напоил меня вовремя и лишь для того, чтобы так неприятно обмануть меня. Как я старался бежать домой! Устал, а тут, только что запахло нашим сеном, он гонит меня назад».

— Ну, ты, одер чертовский! — сквозь слезы кричал Поликей, встав в телеге, дергая по Барабанову рту вожжами и стегая кнутом.

X.

Целый день этот никто в Покровском не видал Поликея. Барыня спрашивала несколько раз после обеда, и Аксютка прилетала к Акулине; но Акулина говорила, что он не приезжал, что, видно, купец задержал, или что с лошадью что-нибудь случилось. «Не захромала ли? — говорила она: — прошлый раз так-то целые сутки ехал Максим, всю дорогу пешком шел!» И Аксютка налаживала свои маятники опять к дому, а Акулина придумывала причины задержки мужа и старалась успокоить себя, — но не успевала! У ней тяжело было на сердце, и никакая работа к завтрашнему празднику не спорилась у ней в руках. Тем более она мучилась, что столярова жена уверяла, как она сама видела: «человек, точно как Ильич, подъехал к прешпекту и потом назад поворотил». Дети тоже с беспокойством и нетерпением ждали тятеньку, но по другим причинам. Анютка и Машка остались без шубы и армяка, дававших им возможность, хоть поочередно, выходить на улицу, и потому принуждены были только около дома в одних платьях делать круги с усиленною быстротою, чем не мало стесняли всех жителей флигеря, входивших и выходивших. Один раз Машка налетела на ноги столяровой жены, несшей воду, и, хотя вперед заревела, стукнувшись о ее колени, получила, однако, потасовку за вихры и еще сильнее заплакала. Когда же она не сталкивалась ни с кем, то прямо влетала в дверь и по кадушке влезала на печку. Только барыня и Акулина истинно беспокоились собственно о Поликее; дети же только о том, что было на нем надето. А Егор Михайлович, докладывая барыне, на вопрос ее: «не приезжал ли Поликей, и где он может быть?» улыбнулся, отвечая: «не могу знать», и, видимо, был доволен тем, что предположения его оправдывались. «Надо бы к обеду приехать», сказал он значительно. Весь этот день в Покровском никто ничего не знал про Поликея; только уже потом узналось, что видели его мужики соседние, без шапки бегавшего по дороге и у всех спрашивавшего: «не находили ли письма?» Другой человек видел его спящим на краю дороги подле прикрученной лошади с телегой. «Еще я подумал, — говорил этот человек, — что пьяный, и лошадь дня два не поена, не кормлена: так ей бока подвело». Акулина не спала всю ночь, всё прислушивалась, но и в ночь Поликей не приезжал. Если бы она была одна, и были бы у ней повар и девушка, она была бы еще несчастнее; но как только пропели третьи петухи, и столярова жена поднялась, Акулина должна была встать и приняться за печку. Был праздник: до света надо было хлебы вынуть, квас сделать, лепешки испечь, корову подоить, платья и рубахи выгладить, детей перемыть, воды принесть и соседке не дать всю печку занять. Акулина, не переставая прислушиваться, принялась за эти дела. Уж рассвело, уж заблаговестили, уж дети встали, а Поликея всё не было. Накануне был зазимок, снег неровно покрыл поля, дорогу и крыши; и нынче, как бы для праздника, день был красный, солнечный и морозный, так что издалека было и слышно, и видно. Но Акулина, стоя у печи и с головой всовываясь в устье, так занялась печеньем лепешек, что не слыхала, как подъехал Поликей, и только по крику детей узнала, что муж приехал. Анютка, как старшая, насалила голову и сама оделась. Она была в новом, розовом, ситцевом, не мытом платье, подарке барыни, которое, как лубок, стояло на ней и кололо глаза соседям; волосы у ней лоснились, на них она пол-огарка вымазала; башмаки были хоть не новые, но тонкие. Машка была еще в кацавейке и грязи, и Анютка не подпускала ее к себе близко, чтобы не выпачкала. Машка была на дворе, когда отец подъехал с кульком. «Тятенька плиехали», завизжала она, стремглав бросилась в дверь мимо Анютки и запачкала ее. Анютка, уже не боясь запачкаться, тотчас же прибила Машку, а Акулина не могла оторваться от своего дела. Она только крикнула на детей: «Ну, вас! всех перепорю!» и оглянулась на дверь. Ильич, с кульком в руках, вошел в сени и тотчас же пробрался в свой угол. Акулине показалось, что он был бледен, и лицо у него было такое, как будто он не то плакал, не то улыбался; но ей некогда было разобрать.

— Что, Ильич, благополучно? — спросила она от печи.

Ильич что-то пробормотал, чего она не поняла.

— Ась? — крикнула она. — Был у барыни?

Ильич в своем угле сидел на кровати, дико смотрел кругом себя и улыбался своею виноватою и глубоко несчастною улыбкой. Он долго ничего не отвечал.

— А, Ильич? Что долго? — раздался голос Акулины.

— Я, Акулина, деньги отдал барыне, как благодарила! — сказал он вдруг и еще беспокойнее стал оглядываться и улыбаться. Два предмета особенно останавливали его беспокойные, лихорадочно-открытые глаза: веревки, привязанные к люльке, и ребенок. Он подошел к люльке и своими тонкими пальцами торопливо стал распутывать узел веревки. Потом глаза его остановились на ребенке; но тут Акулина с лепешками на доске вошла в угол. Ильич быстро спрятал веревку за пазуху и сел на кровать.

— Что ты, Ильич, как будто не по себе? — сказала Акулина.

— Не спал, — отвечал он.

Вдруг за окном мелькнуло что-то, и через мгновенье, как стрела, влетела верховая девушка Аксютка.

— Барыня велела Поликею Ильичу притти сею минутою, — сказала она. — Сею минутою велела Авдотья Миколавна… сею минутою.

Поликей посмотрел на Акулину, на девочку.

— Сейчас! Чего еще надо? — сказал он так просто, что Акулина успокоилась: может, наградить хочет. — Скажи, сейчас приду.

Он встал и вышел; Акулина же взяла корыто, поставила на лавку, налила воды из ведер, стоявших у двери, и из горячего котла в печи, засучила рукава и попробовала воду.

— Иди, Машка, вымою.

Сердитая, сюсюкающая девочка заревела.

— Иди, паршивая, чистую рубаху надену. Ну, ломайся! Иди, еще сестру мыть надо.

Поликей между тем пошел не за верховою девушкой к барыне, а совсем в другое место. В сенях подле стены была прямая лестница, ведущая на чердак. Поликей, выйдя в сени, оглянулся и, не видя никого, нагнувшись, почти бегом, ловко и скоро взбежал по этой лестнице.

_______

— Что-то такое значит, что Поликей не приходит, — сказала нетерпеливо барыня, обращаясь к Дуняше, которая чесала ей голову: — где Поликей? Отчего он не идет?

Аксютка опять полетела на дворню и опять влетела в сенцы и потребовала Ильича к барыне.

— Да он пошел давно, — отвечала Акулина, которая, вымыв Машку, в это время только что посадила в корыто своего грудного мальчика и мочила ему, несмотря на его крик, его редкие волосики. Мальчик кричал, морщился и старался поймать что-то своими беспомощными ручонками. Акулина поддерживала одною большою рукой его пухленькую, всю в ямочках, мягкую спинку, а другою мыла его.

— Посмотри, не заснул ли он где, — сказала она, с беспокойством оглядываясь.

Столярова жена в это время, нечесанная, с распахнутою грудью, поддерживая юпки, входила на чердак достать свое сохнувшее там платье. Вдруг крик ужаса раздался на чердаке, и столярова жена, как сумасшедшая, с закрытыми глазами, на четвереньках, задом, и скорее ко̀том, чем бегом, слетела с лестницы.

— Ильич! — крикнула она.

Акулина выпустила из рук ребенка.

— Удавился! — проревела Столярова жена.

Акулина, не замечая того, что ребенок, как клубочек, перекатился навзничь и, задрав ножонки, головой окунулся в воду, выбежала в сени.

— На балке… висит, — проговорила столярова жена, но остановилась, увидав Акулину.

Акулина бросилась на лестницу и, прежде чем успели ее удержать, взбежала и с страшным криком, как мертвое тело, упала на лестницу и убилась бы, если бы выбежавший изо всех углов народ не успел поддержать ее.

XI.

Несколько минут ничего нельзя было разобрать в общей суматохе. Народу сбежалось бездна, все кричали, все говорили, дети и старухи плакали, Акулина лежала без памяти. Наконец мужчины, столяр и прибежавший приказчик, вошли наверх, и столярова жена в двадцатый раз рассказала, «как она, ничего не думавши, пошла за пелеринкой, глянула этаким манером: вижу человек стоит; посмотрела: шапка подле вывернута лежит. Глядь, а ноги качаются. Так меня холодом и обдало. Легко ли, повесился человек, и я это видеть должна. Как загремлю вниз, и сама не помню. И чудо, как меня Бог спас. Истинно, Господь помиловал. Легко ли! И кручь, и вышина какая! Так бы до смерти и убилась».

Люди, всходившие наверх, рассказали то же. Ильич висел на балке, в одной рубахе и портках, на той самой веревке, которую он снял с люльки. Шапка его, вывернутая, лежала тут же. Армяк и шуба были сняты и порядком сложены подле. Ноги доставали до земли, но признаков жизни уже не было. Акулина пришла в себя и рванулась опять на лестницу; но ее не пустили.

— Мамуска, Семка захлебнулся, — вдруг запищала сюсюкающая девочка из угла.

Акулина вырвалась опять и побежала в угол. Ребенок, не шевелясь, лежал навзничь в корыте, и ножки его не шевелились. Акулина выхватила его, но ребенок не дышал и не двигался. Акулина бросила его на кровать, подперлась руками и захохотала таким громким, звонким и страшным смехом, что Машка, сначала тоже засмеявшаяся, зажала уши и с плачем выбежала в сени. Народ валил в угол с воем и плачем. Ребенка вынесли, стали оттирать; но всё было напрасно. Акулина валялась по постели и хохотала, хохотала так, что страшно становилось всем, кто только слышал этот хохот. Только теперь, увидав эту разнородную толпу женатых, стариков, детей, столпившихся в сенях, можно было понять, какая бездна и какой народ жил в дворовом флигере. Все суетились, все говорили, многие плакали, и никто ничего не делал. Столярова жена всё еще находила людей, не слыхавших ее истории, и вновь рассказывала о том, как ее нежные чувства были поражены неожиданным видом, и как Бог спас ее от падения с лестницы. Старичок буфетчик в женской кацавейке рассказывал, как при покойном барине женщина в пруду утопилась. Приказчик отправил к становому и к священнику послов и назначил караул. Верховая девушка Аксютка с выкаченными глазами всё смотрела в дыру на чердак и, хотя ничего там не видала, не могла оторваться и пойти к барыне. Агафья Михайловна, бывшая горничная старой барыни, требовала чаю для успокоения своих нервов и плакала. Бабушка Анна своими практичными, пухлыми и пропитанными деревянным маслом руками укладывала маленького покойника на столик. Женщины стояли около Акулины и молча смотрели на нее. Дети, прижавшись в углах, взглядывали на мать и принимались реветь, потом замолкали, опять взглядывали и еще пуще жались. Мальчишки и мужики толпились у крыльца и с испуганными лицами смотрели в двери и в окна, ничего не видя и не понимая, и спрашивая друг у друга, в чем дело. Один говорил, что столяр своей жене топором ногу отрубил. Другой говорил, что прачка родила тройню. Третий говорил, что поварова кошка взбесилась и перекусала народ. Но истина понемногу распространялась и наконец достигла ушей барыни. И, кажется, даже не сумели приготовить ее: грубый Егор прямо доложил ей и так расстроил нервы барыни, что она долго после не могла оправиться. Толпа уже начинала успокоиваться; столярова жена поставила самовар и заварила чай, причем посторонние, не получая приглашения, нашли неприличным оставаться долее. Мальчишки начинали драться у крыльца. Все уж знали, в чем дело и, крестясь, начинали расходиться, как вдруг послышалось: «барыня, барыня!» и все опять столпились и сжались, чтобы дать ей дорогу, но все тоже хотели видеть, что̀ она будет делать. Барыня, бледная, заплаканная, вошла в сени через порог, в Акулинин угол. Десятки голов жались и смотрели у дверей. Одну беременную женщину придавили так, что она запищала, но тотчас же, воспользовавшись этим самым обстоятельством, эта женщина выгадала себе впереди место. И как было не посмотреть на барыню в Акулинином углу! Это было для дворовых всё равно, что̀ бенгальский огонь в конце представления. Уж значит хорошо, коли бенгальский огонь зажгли, и уж значит хорошо, коли барыня в шелку да в кружевах вошла к Акулине в угол. Барыня подошла к Акулине и взяла ее за руку; но Акулина вырвала ее. Старые дворовые неодобрительно покачали головами.

— Акулина! — сказала барыня. — У тебя дети, пожалей себя.

Акулина захохотала и поднялась.

— У меня дети всё серебряные, всё серебряные… Я бумажек не держу, — забормотала она скороговоркой. — Я Ильичу говорила, не бери бумажек, вот тебя и подмазали, подмазали дегтем. Дегтем с мылом, сударыня. Какие бы парши ни были, сейчас соскочут. — И опять она захохотала еще пуще.

Барыня обернулась и потребовала фершела с горчицей. «Воды холодной дайте», и она стала сама искать воды; но, увидав мертвого ребенка, перед которым стояла бабушка Анна, барыня отвернулась, и все видели, как она закрылась платком и заплакала. Бабушка же Анна (жалко, что барыня не видала: она бы оценила это; для нее и было всё это сделано) прикрыла ребенка кусочком холста, поправила ему ручку своею пухлой, ловкою рукой и так потрясла головой, так вытянула губы и чувствительно прищурила глаза, так вздохнула, что всякий мог видеть ее прекрасное сердце. Но барыня не видала этого, да и ничего не могла видеть. Она зарыдала, с ней сделалась нервная истерика, и ее вывели под руки в сени и под руки отвели домой. «Только-то от нее и было», подумали многие и стали расходиться. Акулина всё хохотала и говорила вздор. Ее вывели в другую комнату, пустили ей кровь, обложили горчишниками, льду приложили к голове; но она всё так же ничего не понимала, не плакала, а хохотала и говорила, и делала такие вещи, что добрые люди, которые за ней ухаживали, не могли удерживаться и тоже смеялись.

XII.

Праздник был невеселый во дворе Покровского. Несмотря на то, что день был прекрасный, народ не выходил гулять; девки не собирались песни петь, ребята фабричные, пришедшие из города, не играли ни в гармонию, ни в балалайки, и с девушками не играли. Все сидели по углам и ежели говорили, то говорили тихо, как будто кто недобрый был тут и мог слышать их. Днем всё еще было ничего. Но вечером, как смерклось, завыли собаки, и тут же на беду поднялся ветер и завыл в трубы, и такой страх нашел на всех жителей дворни, что у кого были свечи, те зажгли их перед образом; кто был один в угле, пошел к соседям проситься ночевать, где полюднее, а кому нужно было выйти в закуты, не пошел и не пожалел оставить скотину без корму на эту ночь. И святую воду, которая у каждого хранилась в пузырьке, всю в эту ночь истратили. Многие даже слышали, как в эту ночь кто-то всё ходил по чердаку тяжелым шагом, и кузнец видел, как змей летел прямо на чердак. В Поликеевом угле никого не было; дети и сумасшедшая переведены были в другие места. Там только покойничек-младенец лежал, да были две старушки и странница, которая по своему усердию читала псалтырь, не над младенцем, а так по случаю всего этого несчастия. Так пожелала барыня. Старушки эти и странница сами слышали, как только-только прочтется кафизма, так задрожит наверху балка и застонет кто-то. Прочтут: «да воскреснет Бог», опять затихнет. Столярова жена позвала куму и в эту ночь, не спамши, выпила с ней весь чай, который запасла себе на неделю. Они тоже слышали, как наверху балки трещали, и точно мешки падали cвepxy. Мужики-караульщики придавали храбрости дворовым, а то бы они перемерли в эту ночь со страху. Мужики лежали в сенях, на сене, и потом уверяли, что слышали тоже чудеса на чердаке, хотя в самую эту ночь преспокойно беседовали между собой о некрутстве, жевали хлеб, чесались и, главное, так наполнили сени особым мужичьим запахом, что столярова жена, проходя мимо их, сплюнула и обругала их мужичьем. Как бы то ни было, удавленник всё висел на чердаке, и как будто сам злой дух осенил в эту ночь флигерь огромным крылом, показав свою власть и ближе, чем когда-либо, став к этим людям. По крайней мере, все они чувствовали это. Не знаю, справедливо ли это было. Я даже думаю, что вовсе несправедливо. Я думаю, что если бы смельчак в эту страшную ночь взял свечу или фонарь и, осенив, или даже не осенив себя крестным знамением, вошел на чердак, медленно раздвигая перед собой огнем свечи ужас ночи и освещая балки, песок, боров, покрытый паутиной, и забытые столяровой женою пелеринки, — добрался до Ильича, и ежели бы, не поддавшись чувству страха, поднял фонарь на высоту лица, то он увидел бы знакомое худощавое тело с ногами, стоящими на земле (веревка опустилась), безжизненно согнувшееся на-бок, с расстегнутым воротом рубахи, под которою не видно креста, и опущенную на грудь голову, и доброе лицо с открытыми, невидящими глазами, и кроткую, виноватую улыбку, и строгое спокойствие, и тишину на всем. Право, столярова жена, прижавшись в углу своей кровати, с растрепанными волосами и испуганными глазами, рассказывающая, что она слышит, как падают мешки, гораздо ужаснее и страшнее Ильича, хотя крест его снят и лежит на балке.

В верху, то есть у барыни, такой же ужас царствовал, как и во флигере. В барыниной комнате пахло одеколоном и лекарством. Дуняша грела желтый воск и делала спуск. Для чего именно спуск, я не знаю; но знаю, что спуск делался всегда, когда барыня была больна. А она теперь расстроилась до нездоровья. К Дуняше для храбрости пришла ночевать ее тетка. Они все четверо сидели в девичьей с девочкой и тихо разговаривали.

— Кто же за маслом пойдет? — сказала Дуняша.

— Ни за что, Авдотья Миколавна, не пойду, — решительно отвечала вторая девушка.

— Полно; с Аксюткой вместе поди.

— Я одна сбегаю, я ничего не боюсь, — сказала Аксютка, но тут же заробела.

— Ну поди, умница, спроси у бабушки Анны, в стакане, и принеси, не расплескай, — сказала ей Дуняша.

Аксютка подобрала одною рукой подол, и хотя вследствие этого уже не могла махать обеими руками, замахала одною вдвое сильнее, поперек линий своего направления, и полетела. Ей было страшно, и она чувствовала, что ежели бы она увидала или услыхала что бы то ни было, хоть свою мать живую, она бы пропала со страху. Она летела, зажмурившись, по знакомой тропинке.

XIII.

«Барыня спит али нет?» спросил вдруг подле Аксютки густой мужицкий голос. Она открыла глаза, которые прежде были зажмурены, и увидала чью-то фигуру, которая, показалось ей, была выше флигеря; она взвизгнула и понеслась назад, так что ее юпка не поспевала лететь за ней. Одним скачком она была на крыльце, другим в девичьей, и с диким воплем бросилась на постель. Дуняша, тетка ее и другая девушка обмерли со страху; но не успели они очнуться, как тяжелые, медленные и нерешительные шаги послышались в сенях и у двери. Дуняша бросилась к барыне, уронив спуск; вторая горничная спряталась за юпки, висевшие на стене; тетка, более решительная, хотела было придержать дверь, но дверь отворилась, и мужик вошел в комнату. Это был Дутлов в своих лодках. Не обращая внимания на страх девушек, он поискал глазами иконы и, не найдя маленького образка, висевшего в левом углу, перекрестился на шкапчик с чашками, положил шапку на окно и, засунув глубоко руку за полушубок, точно он хотел почесаться под мышкой, достал письмо с пятью бурыми печатями, изображавшими якори. Дуняшина тетка схватилась за грудь… Насилу она выговорила:

— Перепугал же ты меня, Наумыч! Выговорить не могу сло…ва. Так и думала, что конец пришел.

— Можно ли так? — проговорила вторая девушка, высовываясь из-за юпок.

— И барыню даже встревожили, — сказала Дуняша, выходя из двери: — что̀ лезешь на девичье крыльцо не спросимши? Настоящий мужик!

Дутлов, не извиняясь, повторил, что барыню нужно видеть.

— Она не здорова, — сказала Дуняша.

В это время Аксютка фыркнула таким неприлично-громким смехом, что опять должна была спрятать голову в подушки постели, из которых она целый час, несмотря на угрозы Дуняши и ее тетки, не могла вынуть ее без того, чтобы не прыснуть, как будто разрывалось что̀ в ее розовой груди и красных щеках. Ей так смешно казалось, что все перепугались, — и она опять прятала голову, и будто в конвульсиях елозила башмаком и подпрыгивала всем телом.

Дутлов остановился, посмотрел на нее внимательно, как будто желая дать себе отчет в том, что̀ такое с ней происходит, но, не разобрав в чем дело, отвернулся и продолжал свою речь.

— Значит, как есть, оченно важное дело, — сказал он, — только скажите, что мужик письмо с деньгами нашел.

— Какие деньги?

Дуняша, прежде чем доложить, прочла адрес и расспросила Дутлова, где и как он нашел эти деньги, которые Ильич должен был привезть из города. Разузнав всё подробно и вытолкнув в сени бегунью, которая не переставала фыркать, Дуняша пошла к барыне, но, к удивлению Дутлова, барыня всё-таки не приняла его и ничего толком не сказала Дуняше.

— Ничего не знаю и не хочу знать, — сказала барыня: — какой мужик и какие деньги. Никого я не могу и не хочу видеть. Пускай он оставит меня в покое.

— Что же я буду делать? — сказал Дутлов, поворачивая конверт: — деньги не маленькие. Написано-то что̀ на них? — спросил он Дуняшу, которая снова прочла ему адрес.

Дутлову как будто всё что-то не верилось. Он надеялся, что, может быть, деньги не барынины и что не так прочли ему адрес. Но Дуняша подтвердила ему еще. Он вздохнул, положил за пазуху конверт и готовился выйти.

— Видно, становому отдать, — сказал он.

— Постой, я еще попытаюсь, скажу, — остановила его Дуняша, внимательно проследив за исчезновением конверта в пазухе мужика. — Дай сюда письмо.

Дутлов опять достал, однако не тотчас передал его в протянутую руку Дуняши.

— Скажите, что нашел на дороге Дутлов Семен.

— Да дай сюда.

— Я было думал, так, письмо; да солдат прочел, что с деньгами.

— Да давай же.

— Я и не посмел домой заходить для того… — опять говорил Дутлов, не расставаясь с драгоценным конвертом: — так и доложите.

Дуняша взяла конверт и еще раз пошла к барыне.

— Ах, Боже мой, Дуняша! — сказала барыня укорительным голосом: — не говори мне про эти деньги. Как я вспомню только этого малюточку…

— Мужик, сударыня, не знает, кому прикажете отдать, — опять сказала Дуняша.

Барыня распечатала конверт, вздрогнула, как только увидела деньги, и задумалась.

— Страшные деньги, сколько зла они делают! — сказала она.

— Это Дутлов, сударыня. Прикажете ему итти, или изволите выйти к нему? Целы ли еще деньги-то? — спросила Дуняша.

— Не хочу я этих денег. Это ужасные деньги. Что̀ они наделали? Скажи ему, чтоб он взял их себе, коли хочет, — сказала вдруг барыня, отыскивая руку Дуняши. — Да, да, да, — повторила барыня удивленной Дуняше, — пускай совсем возьмет себе и делает, что хочет.

— Полторы тысячи рублей, — заметила Дуняша, слегка улыбаясь, как с ребенком.

— Пускай возьмет всё, — нетерпеливо повторила барыня. — Что, ты меня не понимаешь? Эти деньги несчастные, никогда не говори мне про них. Пускай возьмет себе этот мужик, что нашел. Иди, ну иди же!

Дуняша вышла в девичью.

— Все ли? — спросил Дутлов.

— Да уж ты сам сосчитай, — сказала Дуняша, подавая ему конверт, — тебе велено отдать.

Дутлов положил шапку под мышку и, пригнувшись, стал считать.

— Счетов нету?

Дутлов понял, что барыня по глупости не умеет считать и велела ему это сделать.

— Дома сосчитаешь! Тебе! твои деньги! — сказала Дуняша сердито. — Не хочу, говорит, их видеть, отдай тому, кто принес.

Дутлов, не разгибаясь, уставился глазами на Дуняшу.

Тетка Дуняшина так и всплеснула руками.

— Матушки родимые! Вот дал Бог счастья! Матушки родные!

Вторая горничная не поверила.

— Что вы, Авдотья Николавна, шутите?

— Вот-те шутите! Велела отдать мужику… Ну, бери деньги, да и ступай, — сказала Дуняша, не скрывая досады. — Кому горе, а кому счастье.

— Шутка ли, полторы тысячи рублев, — сказала тетка.

— Больше, — подтвердила Дуняша. — Ну, свечку поставить десятикопеечную Миколе, — говорила Дуняша насмешливо. — Что̀, не опомнишься? И добро бы бедному! А то у него и своих много.

Дутлов, наконец, понял, что это была не шутка, и стал собирать и укладывать в конверт деньги, которые он разложил было считать; но руки его дрожали, и он всё взглядывал на девушек, чтоб убедиться, что это не смех.

— Вишь, не опомнится — рад, — сказала Дуняша, показывая, что она всё-таки презирает и мужика и деньги. — Дай я тебе уложу.

И она хотела взять. Но Дутлов не дал; он скомкал деньги, засунул их еще глубже и взялся за шапку.

— Рад?

— И не знаю, что̀ сказать! Вот точно…

Он не договорил, только махнул рукой, ухмыльнулся, чуть не заплакал и вышел.

Колокольчик зазвонил в комнате барыни.

— Что, отдала?

— Отдала.

— Что же, очень рад?

— Совсем как сумасшедший стал.

— Ах, позови его. Я спрошу у него, как он нашел. Позови сюда, я не могу выйти.

Дуняша побежала и застала мужика в сенях. Он, не надевая шапки, вытянул кошель и, перегнувшись, развязывал его, а деньги держал в зубах. Ему, может быть, казалось, что, пока деньги не в кошеле, они не его. Когда Дуняша позвала его, он испугался.

— Что̀, Авдотья… Авдотья Миколавна. Али назад отобрать хочет? Хоть бы вы заступились, ей-Богу, а я медку вам принесу.

— То-то! Приносил.

Опять отворилась дверь, и повели мужика к барыне. Не весело ему было. «Ох, потянет назад!» думал он, почему-то как по высокой траве подымая всю ногу и стараясь не стучать лаптями, когда проходил по комнатам. Он ничего не понимал и не видел, что̀ было вокруг него. Он проходил мимо зеркала, видел цветы какие-то, мужик какой-то в лаптях ноги задирает, барин с глазочком написан, какая-то кадушка зеленая и что-то белое… Глядь, заговорило это что-то белое: это барыня. Ничего он не разобрал, только глаза выкачивал. Он не знал, где он, и всё представлялось ему в тумане.

— Это ты, Дутлов?

— Я-с, сударыня. Как было, так и не трогал, — сказал он. — Я не рад, как перед Богом! Как лошадь замучил…

— Ну, твое счастье, — сказала она с презрительно-доброю улыбкой. — Возьми, возьми себе.

Он только таращил глаза.

— Я рада, что тебе досталось. Дай Бог, чтобы впрок пошло! Что же ты рад?

— Как не рад! Уж так-то рад, матушка! Всё за вас Богу молить буду. Я уж так рад, что слава Богу, что барыня наша жива. Только и вины моей было.

— Как же ты нашел?

— Значит, мы для барыни всегда могли стараться по чести, а не то что…

— Уж он совсем запутался, сударыня, — сказала Дуняша.

— Возил рекрута племянника, назад ехал, на дороге и нашел. Поликей, должно, нечаянно выронил.

— Ну, ступай, ступай, голубчик. Я рада.

— Так рад, матушка!.. — говорил мужик.

Потом он вспомнил, что он не поблагодарил и не умел обойтись, как следовало. Барыня и Дуняша улыбались, а он опять зашагал, как по траве, и насилу удерживался, чтобы не побежать рысью. А то всё казалось ему, вот-вот еще остановят и отнимут…

XIV.

Выбравшись на свежий воздух, Дутлов отошел с дороги к липкам, даже распоясался, чтобы ловчее достать кошель, и стал укладывать деньги. Губы его шевелились, вытягиваясь и растягиваясь, хотя он и не произносил ни одного звука. Уложив деньги и подпоясавшись, он перекрестился и пошел, как пьяный колеся по дорожке: так он был занят мыслями, хлынувшими ему в голову. Вдруг увидел он перед собой фигуру мужика, шедшего ему навстречу. Он кликнул: это был Ефим, который, с дубиной, караульщиком ходил около флигеля.

— А, дядя Семен, — радостно проговорил Ефимка, подходя ближе. (Ефимке жутко было одному.) — Что, свезли рекрутов, дядюшка?

— Свезли. Ты что?

— Да тут Ильича удавленного караулить поставили.

— А он где?

— Вон, на чердаке, говорят, висит, — отвечал Ефимка, дубиной показывая в темноте на крышу флигеля.

Дутлов посмотрел по направлению руки и, хотя ничего не увидал, поморщился, прищурился и покачал головой.

— Становой приехал, — сказал Ефимка, — сказывал кучер. Сейчас снимать будут. То-то страсть ночью, дядюшка. Ни за что не пойду ночью, коли велят итти наверх. Хоть до смерти убей меня Егор Михалыч, не пойду.

— Грех-то, грех-то какой! — повторил Дутлов видимо для приличия, но вовсе не думая о том, что̀ говорил, и хотел итти своею дорогой. Но голос Егора Михайловича остановил его.

— Эй, караульщик, поди сюда, — кричал Егор Михайлович с крыльца.

Ефимка откликнулся.

— Да кто еще там с тобой мужик стоял?

— Дутлов.

— И ты, Семен, иди.

Приблизившись, Дутлов рассмотрел при свете фонаря, который нес кучер, Егора Михайловича и низенького чиновника в фуражке с кокардой и в шинели: это был становой.

— Вот и старик с нами пойдет, — сказал Егор Михайлович, увидав его.

Старика покоробило; но делать было нечего.

— А ты, Ефимка, малый молодой, беги-ка на чердак, где повесился, лестницу поправить, чтоб их благородию пройти.

Ефимка, ни за что не хотевший подойти к флигелю, побежал к нему, стуча лаптями, как бревнами.

Становой высек огня и закурил трубку. Он жил в двух верстах и был только что жестоко распечен исправником за пьянство и потому теперь был в припадке усердия: приехав в десять часов вечера, он хотел немедленно осмотреть удавленника. Егор Михайлович спросил Дутлова, зачем он здесь. Дорогой Дутлов рассказал приказчику о найденных деньгах и о том, что̀ барыня сделала. Дутлов сказал, что он пришел позволения Егора Михалыча спросить. Приказчик, к ужасу Дутлова, потребовал конверт и посмотрел его. Становой тоже взял конверт в руки и коротко и сухо спросил о подробностях.

«Ну, пропали деньги», подумал Дутлов и стал уже извиняться. Но становой отдал ему деньги.

— Вот счастье сиволапому! — сказал он.

— Ему на руку, — сказал Егор Михайлович: — он только племянника в ставку свез; теперь выкупит.

— А! — сказал становой и пошел вперед.

— Выкупишь, что ль, Илюшку-то? — сказал Егор Михайлович.

— Как его выкупить-то? Денег хватит ли? А можь и не время.

— Как знаешь, — сказал приказчик, и оба пошли за становым.

Они подошли к флигелю, в сенях которого вонючие караульщики ждали с фонарем. Дутлов шел за ними. Караульщики имели виноватый вид, который мог относиться разве только к произведенному ими запаху, потому что они ничего дурного не сделали. Все молчали.

— Где? — спросил становой.

— Здесь, — шопотом сказал Егор Михайлович. — Ефимка, — прибавил он, — ты малый молодой, пошел вперед с фонарем!

Ефимка, уж поправив наверху половицу, казалось, потерял весь страх. Шагая через две и три ступени, он с веселым лицом полез вперед, только оглядываясь и освещая фонарем дорогу становому. За становым шел Егор Михайлович. Когда они скрылись, Дутлов, поставив уже одну ногу на ступеньку, вздохнул и остановился. Прошли минуты две, шаги их затихли на чердаке; видно, они подошли к телу.

— Дядя! тебя зовет! — крикнул Ефимка в дыру.

Дутлов полез. Становой и Егор Михайлович видны были при свете фонаря только верхнею своею частию за балкой; за ними стоял еще кто-то спиной. Это был Поликей. Дутлов перелез через балку и, крестясь, остановился.

— Поверни-ка его, ребята, — сказал становой.

Никто не тронулся.

— Ефимка, ты малый молодой, — сказал Егор Михайлович.

Малый молодой перешагнул через балку и, перевернув Ильича, стал подле, самым веселым взглядом поглядывая то на Ильича, то на начальство, как показывающий альбиноску или Юлию Пастрану глядит то на публику, то на свою показываемую штуку, и готовый исполнить все желания зрителей.

— Еще поверни.

Ильич еще повернулся, замахал слегка руками и поволок ногой по песку.

— Берись, снимай.

— Отрубить прикажете, Василий Борисович? — сказал Егор Михайлович. — Топор подайте, братцы.

Караульщикам и Дутлову надо было приказать раза два, чтоб они приступили. Малый же молодой обращался с Ильичом, как с бараньей тушей. Наконец, отрубили веревку, сняли тело и покрыли. Становой сказал, что завтра приедет лекарь, и отпустил народ.

XV.

Дутлов, шевеля губами, пошел к дому. Сначала было ему жутко, но по мере того, как он приближался к деревне, чувство это проходило, а чувство радости больше и больше проникало ему в душу. На деревне слышались песни и пьяные голоса. Дутлов никогда не пил и теперь пошел прямо домой. Уж было поздно, как он вошел в избу. Старуха его спала. Старший сын и внуки спали на печке, второй сын в чулане. Одна Илюшкина баба не спала и в грязной, не праздничной рубахе, простоволосая, сидела на лавке и выла. Она не вышла отворить дяде, а только пуще стала выть и приговаривать, как только он вошел в избу. По мнению старухи, она причитала очень складно и хорошо, несмотря на то что, по молодости своей, не могла еще иметь практики.

Старуха встала и собрала ужинать мужу. Дутлов прогнал Илюшкину бабу от стола. «Буде, буде!» сказал он. Аксинья встала и, прилегши на лавку, не переставала выть. Старуха молча набрала на стол и потом убрала. Старик тоже не сказал ни одного слова. Помолившись Богу, он рыгнул, умыл руки и, захватив с гвоздя счеты, пошел в чулан. Там он сначала пошептал со старухой, потом старуха вышла, а он стал щелкать счетами; наконец, стукнул крышкой сундука и полез в подполье. Долго возился он в чулане и в подпольи. Когда он вошел, в избе уже было темно, лучина не горела. Старуха, днем обыкновенно тихая и неслышная, уже завалилась на палати и храпела на всю избу. Шумливая Илюшкина баба тоже спала и неслышно дышала. Она спала на лавке, не раздевшись, как была, и ничего не подостлав под голову. Дутлов стал молиться, потом посмотрел на Илюшкину бабу, покачал головой, потушил лучину, еще рыгнул, полез на печку и лег рядом с мальчиком внучком. В темноте он покидал сверху лапти и лег на спину, глядя на перемет над печкой, чуть видневшийся над его головой, и прислушиваясь к тараканам, шуршавшим по стене, ко вздохам, храпенью, чесанью нога об ногу и к звукам скотины на дворе. Ему долго не спалось; взошел месяц, светлее стало в избе, ему видно стало в углу Аксинью и что-то, чего он разобрать не мог: армяк ли сын забыл, или кадушку бабы поставили, или стоит кто-то. Задремал он, или нет, но только он стал опять вглядываться… Видно, тот мрачный дух, который навел Ильича на страшное дело и которого близость чувствовали дворовые в эту ночь, видно, этот дух достал крылом и до деревни, до избы Дутлова, где лежали те деньги, которые он употребил на пагубу Ильича. По крайней мере, Дутлов чувствовал его тут, и Дутлову было не по себе. Ни спать ни встать. Увидев что-то, чего не мог он определить, он вспомнил Илюху с связанными руками, вспомнил лицо Аксиньи и ее складное причитанье, вспомнил Ильича с качающимися кистями рук. Вдруг старику показалось, что кто-то прошел мимо окна. «Что это, или уж староста повещать идет?» подумал он. «Как это он отпер?» подумал старик, слыша шаги в сенях: «или старуха не заложила, как выходила в сенцы?» Собака завыла на задворке, а он шел по сеням, как потом рассказывал старик, как будто искал двери, прошел мимо, стал опять ощупывать по стене, споткнулся на кадушку, и она загремела. И опять он стал ощупывать, точно скобку искал. Вот взялся за скобку. У старика дрожь пробежала по телу. Вот дернул за скобку и вошел в человеческом образе. Дутлов знал уже, что это был он. Он хотел сотворить крест, но не мог. Он подошел к столу, на котором лежала скатерть, сдернул ее, бросил на пол и полез на печь. Старик узнал, что он был в Ильичовом образе. Он оскалялся, руки болтались. Он взлез на печку, навалился прямо на старика и начал душить.

— Мои деньги, — выговорил Ильич.

— Отпусти, не буду, — хотел и не мог сказать Семен.

Ильич душил его всею тяжестью каменной горы, напирая ему на грудь. Дутлов знал, что ежели он прочтет молитву, он отпустит его, и знал, какую надо прочесть молитву, но молитва эта не выговаривалась. Внук спал рядом с ним. Мальчик закричал пронзительно и заплакал: дед придавил его к стене. Крик ребенка освободил уста старика. «Да воскреснет Бог», проговорил Дутлов. Он отпустил немного. «И расточатся врази…» шамкал Дутлов. Он сошел с печки. Дутлов слышал, как стукнул он обеими ногами о пол. Дутлов всё читал молитвы, которые были ему известны, читал все под ряд. Он пошел к двери, миновал стол и так стукнул дверью, что изба задрожала. Все спали, однако, кроме деда и внука. Дед читал молитвы и дрожал всем телом, внук плакал, засыпая, и жался к деду. Всё опять затихло. Дед лежал, не двигаясь. Петух прокричал за стеной под ухом Дутлова. Он слышал, как куры зашевелились, как молодой петушок попробовал закричать вслед за старым и не сумел. Что-то зашевелилось по ногам старика. Это была кошка: она спрыгнула на мягкие лапки с печки наземь и стала мяукать у двери. Дед встал, поднял окно; на улице было темно, грязно; передок стоял тут же под окном. Он босиком, крестясь, вышел на двор к лошадям: и тут было видно, что хозяин приходил. Кобыла, стоявшая под навесом у обреза, запуталась ногой в повод, просыпала мякину и, подняв ногу, закрутив голову, ожидала хозяина. Жеребенок завалился в навоз. Дед поднял его на ноги, распутал кобылу, заложил корму и пошел в избу. Старуха поднялась и зажгла лучину. «Буди ребят», сказал он, «в город поеду», и, зажегши восковую свечку от образов, полез с ней в подполье. Уж не у одного Дутлова, а у всех соседей зажглись огни, когда он вышел оттуда. Ребята встали и уже сбирались. Бабы входили и выходили с ведрами и с шайками молока. Игнат запрягал телегу. Второй сын мазал другую. Молодайка уже не выла, но, убравшись и повязавшись платком, сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем.

Старик казался в особенности строг. Никому он не сказал ни одного слова, надел новый кафтан, подпоясался и, со всеми Ильичовыми деньгами за пазухой, пошел к Егору Михайловичу.

— Ты у меня копайся! — крикнул он на Игната, вертевшего колеса на поднятой и смазанной оси. — Сейчас приду. Чтобы готово было!

Приказчик, только что встав, пил чай и сам собирался в город ставить рекрут.

— Что ты? — спросил он.

— Я, Егор Михалыч, малого выкупить хочу. Уж сделайте милость. Вы намедни говорили, что в городе охотника знаете. Научите. Наше дело темное.

— Что ж, передумал?

— Передумал, Егор Михалыч: жалко, братнин сын. Какой ни на есть, всё жалко. Греха от них много, от денег от этих. Уж сделай милость научи, — говорил он, кланяясь в пояс.

Егор Михайлович, как и всегда в таких случаях, глубокомысленно и молча чмокал долго губами и, обсудив дело, написал две записки и рассказал, что̀ и как надобно делать в городе.

Когда Дутлов вернулся домой, молодайка уже уехала с Игнатом, и чалая брюхастая кобыла, совсем запряженная, стояла под воротами. Он выломил хворостину из забора; запахнувшись, уселся в ящик и погнал лошадь. Дутлов гнал кобылу так шибко, что у ней сразу пропало всё брюхо, и Дутлов уже не глядел на нее, чтобы не разжалобиться. Его мучила мысль, что он опоздает как-нибудь к ставке, что Илюха пойдет в солдаты, и чортовы деньги останутся у него на руках.

Не стану подробно описывать всех похождений Дутлова в это утро; скажу только, что ему особенно посчастливилось. У хозяина, которому Егор Михайлович дал записку, был совсем готовый охотник, проживший уже двадцать три целковых и уже одобренный в Палате. Хозяин хотел взять за него четыреста, а покупщик, мещанин, ходивший уже третью неделю, всё просил уступить за триста. Дутлов кончил дело с двух слов. «Триста с четвертною возьмешь», сказал он, протягивая руку, но с таким выражением, что сейчас же было видно, что он готов еще надбавить. Хозяин оттягивал руку и продолжал просить четыреста. «Не возьмешь с четвертной?» повторил Дутлов, схватывая левою рукой правую руку хозяина и угрожая хлопнуть по ней своею правою. «Не возьмешь? Ну, Бог с тобой!» вдруг проговорил он, ударив по руке хозяина и с размаху повернувшись от него всем телом. «Видно так и быть! Бери с полсотней. Выправляй фитанец. Веди малого-то. А теперь на̀ задатку. Две красненьких будет, что ль?»

И Дутлов распоясывался и доставал деньги.

Хозяин хотя и не отнимал руки, но всё еще как будто бы не совсем соглашался и, не принимая задатку, выговаривал магарычи и угощение охотнику.

— Не греши, — повторял Дутлов, суя ему деньги, — умирать будем, — повторял он таким кротким, поучительным и уверенным тоном, что хозяин сказал:

— Нечего делать, — еще раз ударил по руке и стал молиться Богу. — Дай Бог час, — сказал он.

Разбудили охотника, который спал еще со вчерашнего перепоя, для чего-то осмотрели его и пошли все в правление. Охотник был весел, требовал опохмелиться рому, на который дал ему денег Дутлов, и заробел только в ту минуту, когда они стали входить в сени присутствия. Долго стояли тут в сенях старик-хозяин в синей сибирке и охотник в коротеньком полушубке, с поднятыми бровями и вытаращенными глазами; долго они тут перешептывались, куда-то просились, кого-то искали, зачем-то перед всяким писцом снимали шапки и кланялись и глубокомысленно выслушивали решение, вынесенное знакомым хозяину писцом. Уже всякая надежда окончить дело нынче была оставлена, и охотник начинал было опять становиться веселее и развязнее, как Дутлов увидал Егора Михайловича, тотчас же вцепился в него и начал просить и кланяться. Егор Михайлович помог так хорошо, что часу в третьем охотника, к великому его неудовольствию и удивлению, ввели в присутствие, поставили в ставку и с общею почему-то веселостью, начиная от сторожей до председателя, раздели, обрили, одели и выпустили за двери, и через пять минут Дутлов отсчитал деньги, получил квитанцию и, простившись с хозяином и охотником, пошел на квартиру к купцу, где стояли рекруты из Покровского. Илья с молодайкой сидели в углу купцовой кухни, и, как только вошел старик, они перестали говорить и уставились на него с покорным и недоброжелательным выражением. Как всегда, старик помолился Богу, распоясался, достал какую-то бумагу и позвал в избу старшего сына Игната и Илюшкину мать, которая была на дворе.

— Ты не греши, Илюха, — сказал он, подходя к племяннику. — Вечор ты мне такое слово сказал… Разве я тебя не жалею? Я помню, как мне тебя брат приказывал. Кабы была моя сила, разве я тебя бы отдал? Бог дал счастья, я не пожалел. Вот она бумага-то, — сказал он, кладя квитанцию на стол и бережно расправляя ее кривыми, не разгибающимися пальцами.

В избу вошли со двора все покровские мужики, купцовы работники и даже посторонний народ. Все догадывались, в чем дело; но никто не прерывал торжественной речи старика.

— Вот она бумажка-то! Четыреста целковых отдал. Не кори дядю.

Илюха встал, но молчал, не зная, что̀ сказать. Губы его вздрагивали от волнения; старуха мать подошла было к нему, всхлипывая, и хотела броситься ему на шею; но старик медленно и повелительно отвел ее рукою и продолжал говорить:

— Ты мне вчера одно слово сказал, — повторил еще раз старик, — ты меня этим словом как ножом в сердце пырнул. Твой отец мне тебя, умираючи, приказывал, ты мне заместо сына ро́дного был, а коли я тебя чем обидел, все мы в грехе живем. Так ли, православные? — обратился он к стоявшим вокруг мужикам. — Вот и матушка твоя родная тут, и хозяйка твоя молодая, вот вам фитанец. Бог с ними, с деньгами! А меня простите, Христа-ради.

И он, заворотив полу армяка, медленно опустился на колени и поклонился в ноги Илюшке и его хозяйке. Напрасно удерживали его молодые: не прежде, как дотронувшись головою до земи, он встал и, отряхнувшись, сел на лавку. Илюшкина мать и молодайка выли от радости; в толпе слышались голоса одобрения. «По правде, по Божьему, так-то», говорил один. «Что̀ деньги? За деньги малого не купишь», говорил другой. «Радость-то какая», говорил третий: «справедливый человек, одно слово». Только мужики, назначенные в рекруты, ничего не говорили и неслышно вышли на двор.

Через два часа две телеги Дутловых выезжали из предместья города. В первой, запряженной чалою кобылой, с подведенным животом и потною шеей, сидел старик и Игнат. В задке тряслись связки, котелок и калачи. Во второй телеге, которою никто не правил, степенно и счастливо сидели молодайка с свекровью, обвязанные платочками. Молодайка держала под занавеской штофчик. Илюшка, скорчившись задом к лошади, с раскрасневшимся лицом, трёсся на передке, закусывая калачом и не переставая разговаривать. И голоса, и гром телег по мостовой, и пофыркивание лошадей, всё сливалось в один веселый звук. Лошади, помахивая хвостами, всё прибавляли рыси, чуя направление к дому. Прохожие и проезжие невольно оглядывались на веселую семью.

На самом выезде из города Дутловы стали обгонять партию рекрутов. Группа рекрутов стояла кружком около питейного дома. Один рекрут, с тем неестественным выражением, которое дает человеку бритый лоб, сдвинув на затылок серую фуражку, бойко трепал в балалайку; другой без шапки, со штофом водки в одной руке, плясал в середине кружка. Игнат остановил лошадь и слез, чтобы закрутить тяж. Все Дутловы стали смотреть с любопытством, одобрением и веселостию на плясавшего человека. Рекрут, казалось, не видал никого, но чувствовал, что дивившаяся на него публика всё увеличивается, и это придавало ему силы и ловкости. Рекрут плясал бойко. Брови его были нахмурены, румяное лицо его было неподвижно; рот остановился на улыбке, уже давно потерявшей выражение. Казалось, все силы души его были направлены на то, чтобы как можно быстрей становить одну ногу за другой то на каблук, то на носок. Иногда он вдруг останавливался, подмигивал балалаечнику, и тот еще бойчее начинал дребежжать всеми струнами и даже постукивать по крышке костяшками пальцев. Рекрут останавливался, но и оставаясь неподвижным, он всё, казалось, плясал. Вдруг он начинал медленно двигаться, потряхивая плечами, и вдруг взвивался кверху, с разлету садился на корточки и с диким визгом пускался в присядку. Мальчишки смеялись, женщины покачивали головою, мужчины одобрительно улыбались. Старый унтер-офицер спокойно стоял подле пляшущего с видом, говорившим: «вам это в диковинку, а нам уже всё это коротко знакомо». Балалаечник, видимо, устал, лениво оглянулся, сделал какой-то фальшивый аккорд и вдруг стукнул пальцами о крышку, и пляска кончилась.

— Эй! Алеха! — сказал балалаечник плясавшему, указывая на Дутлова: — вон крестный-то!

— Где? Друг ты мой любезный! — закричал Алеха, тот самый рекрут, которого купил Дутлов, и, усталыми ногами падая наперед и подымая над головою штоф водки, подвинулся к телеге.

— Мишка! Стакан! — закричал он. — Хозяин! Друг ты мой любезный! Вот радость-то, право!.. — вскричал он, заваливаясь пьяною головой в телегу, и начал угощать мужиков и баб водкою. Мужики выпили, бабы отказывались. — Родные вы мои, чем мне вас одарить? — восклицал Алеха, обнимая старух.

Торговка с закусками стояла в толпе. Алеха увидал ее, выхватил у ней лоток и весь высыпал в телегу.

— Небось, заплачу-у-у, чорт, — завопил он плачущим голосом и тут же, вытащив из шаровар кисет с деньгами, бросил его Мишке.

Он стоял, облокотившись на телегу, и влажными глазами смотрел на сидевших в ней.

— Матушка-то которая? — спросил он: — ты, что ль? И ей пожертвую.

Он задумался на мгновение и полез в карман, достал новый сложенный платок, полотенце, которым он был подпоясан под шинелью, торопливо снял с шеи красный платок, скомкал всё и сунул в колени старухе.

— На̀ тебе, жертвую, — сказал он голосом, который становился всё тише и тише.

— Зачем? Спасибо, родный! Вишь, про̀стый малый какой, — говорила старуха, обращаясь к старику Дутлову, подошедшему к их телеге.

Алеха совсем замолк и, осовелый, как будто засыпая, поникал всё ниже и ниже головой.

— За вас иду, за вас погибаю! — проговорил он. — За то вас и дарую.

— Я чай, тоже матушка есть, — сказал кто-то из толпы: — Про̀стый малой какой! Беда!

Алеха поднял голову.

— Матушка есть, — сказал он. — Батюшка родимый есть. Все меня отрешились. Слушай ты, старая, — прибавил он, хватая Илюшкину старуху за руку. — Я тебя одарил. Послушай ты меня, ради Христа. Ступай ты в село Водное, спроси ты там старуху Никонову, она самая моя матушка родимая, чуешь, и скажи ты старухе этой самой, Никоновой старухе, с краю третья изба, колодезь новый… скажи ты ей, что Алеха, сын твой… значит… Музыкан! Валяй! — крикнул он.

И он опять стал плясать, приговаривая, и швырнул об землю штоф с оставшеюся водкой.

Игнат взлез на телегу и хотел тронуть.

— Прощай, дай Бог тебе!… — проговорила старуха, запахивая шубу.

Алеха вдруг остановился.

— Поезжайте вы к дьяволу, — закричал он, угрожая стиснутыми кулаками. — Чтоб твоей матери…

— Ох, Господи! — проговорила, крестясь, Илюшкина мать.

Игнат тронул кобылу, и телеги снова застучали. Алексей рекрут стоял посредине дороги и, стиснув кулаки, с выражением ярости на лице, ругал мужиков, что̀ было мочи.

— Что стали? Пошел! Дьяволы, людоеды! — кричал он. — Не уйдешь моей руки! Черти! Лапотники!..

С этим словом голос его оборвался, и он, как стоял, со всех ног ударился оземь.

Скоро Дутловы выехали в поле и, оглядываясь, уже не видали толпы рекрут. Проехав верст пять шагом, Игнат слез с отцовской телеги, на которой заснул старик, и пошел рядом с Илюшкиной.

Вдвоем выпили они штофчик, взятый из города. Немного погодя, Илья запел песни, бабы подтянули ему. Игнат весело покрикивал на лошадь в лад песни. Быстро навстречу промчалась веселая перекладная. Ямщик бойко крикнул на лошадей, поровнявшись с двумя веселыми телегами; почтальон оглянулся и подмигнул на красные лица мужиков и баб, с веселою песней трясшихся в телеге.

_______

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

[«ВАРИАНТЫ К ПОЛИКУШКЕ».]

* № 1.

После слов: Старик Семен Дутлов, стр. 22, строка 13, — в ркп I. следует незачеркнутая, но выпущенная в ркп. II характеристика Дутлова: <былъ мужичекъ невысокой, съ кривыми отъ работы ногами, съ <раздвоенной> подстриженной полусѣдой бородой и съ тонкими спокойными, но не изнуренными чертами лица. Вся фигура и одежда его носила отпечатокъ акуратности и довольства, разчетливо[сти]. Онъ былъ мужикъ степенный, молчаливый и разсудительный>. Церковный староста, который 30 лѣтъ не пилъ вина и не бранился дурнымъ словомъ, былъ мужикъ еще свѣжій несмотря на свои 56 лѣтъ — всѣ зубы были цѣлы и волосы не сѣдѣли <,только плѣшивили съ середины,> и густыми прядями висѣли около лица — только по морщинкамъ звѣздочками около глазъ, вглядѣвшись ближе, можно было видѣть, что онъ не молодой парень, и больше всего по его одеждѣ. Армякъ на немъ былъ старенькой, обшитой тесемочкой и кожей на рукавахъ — новый и ладно и полно скроенный, но длинный стариковской и старика мужика богатаго и богобоязненнаго. Лапти были ужасно большіе, крѣпкіе, съ подосланнымъ цѣлымъ беремемъ соломы, но прилажены акуратно. Анучи такъ были плотно обмотаны и перетянуты веревочкой, что ни уголка ни складки нигдѣ не видать было на икрахъ, казавшихся особенно тонкими въ сравненіи съ огромными ногами въ лаптяхъ, которыя большей частью были вывернуты. Шапка была такая большущая, старая, хотя и недырявая, съ переваливающимся наверху какъ бурдюкомъ бараньимъ, какихъ ужъ молодые мужики ужъ не носятъ. Онъ былъ не подпоясанъ по армяку и безпрестанно запахывался рукой, въ которой онъ держалъ палочку, казавшуюся его непремѣннымъ атрибутомъ, хотя эту самую лутошку, передъ тѣмъ какъ идти на сходку, ему сноха выдернула изъ сосѣдняго плетня. — Лицо у него было чистое, круглое, волосы подстрижены на лбу, борода недлинная, частая. Вообще такой видъ имѣлъ Дутловъ, что, купецъ ли, прикащикъ или мужикъ, въ первый разъ встрѣтивъ Дутлова, безъ стра[ха] поручилъ бы ему свезти или сохранить сотни и тысячи рублей. Человѣкъ степенный, богобоязненный — настоящій церковный cтароста. Тѣмъ поразительнѣе было положеніе азарта, въ которомъ онъ находился.

* № 2.

После слов: по колчужкамъ дороги, стр. 27 строка 34, — в ркп. I зачеркнуто: Въ избѣ Дутловыхъ стояли ужъ два станка и двѣ бабы сидѣли за <пряжей> тканьемъ, одна Игнатова собирала ужинать. Старуха сидѣла въ сѣнцахъ, ожидая мужиковъ. Игнатова хозяйка была худая курносая крикливая баба, она варила и хлѣбы ставила и всегда бывала дома. Васильева молодайка была толстая глупая работница. Сама ничего не догадается, а что велишь, все сдѣлаетъ, и голосу ее никогда слышно не бывало. Третья молодайка, Илюшкина, только недавно взята была изъ другой деревни, за 100 рублей куплена. Эта была первая красавица, игрунья, щеголиха и пѣсенница по всей деревнѣ. Чернобровая, румяная, съ полными загнутыми губами, вздернутымъ носикомъ и масляными, блестящими задирающими длинными черными глазками, съ звучнымъ голоскомъ, напоминающимъ горлицу, стройная, живая, сильная <и говорить> бойкая. Немножко задира сорница, но не распутная, дурной нравственности и любящая безъ памяти своего Илюшку. Счастливая была баба. Мало того, что мужъ ее очень любилъ, что Василій съ ней все игралъ и шутилъ, такъ что его дура даже ревновать стала, что старикъ и старуха ей потакали, жалѣли ее, въ работу гдѣ полегче посылали, хоть она и ни отчего не отказывалась, сосѣди да и всѣ на деревнѣ страхъ любили Аксинью. Безъ нея хороводъ не въ хороводъ, бабы не поютъ, ребята не играютъ. Старики, бывало, не пройдутъ мимо, чтобы не пошутить съ ней. И каждому знаетъ что сказать, всякой невѣсткѣ на отмѣстку, доброму доброе, дурно[му] — такое же. Старуха свекровь была бабочка тихая, богомольная, носила бѣлый платочекъ съ черной кромочкой, всегда къ ранней обѣднѣ ходила и ко всѣмъ ласкова была. Только одну старшую нѣвѣстку не любила. Да и кто ее любилъ, окромя мужа, ядовитую бабу? Мужа она какъ будто приворожила, что хотѣла, то надъ нимъ и дѣлала. И добро бы баба хорошая была, а то грошъ цѣна, а Игнатъ то по деревнѣ первый молодчина былъ. — Орелъ, — косая сажень въ плечахъ, курчавой, лицо бѣлое, чистое, только сердитъ бывалъ часто и не разговорчивой, грубой. — И то все больше отъ жены. Кромѣ бабъ въ избѣ были еще дѣти Игната и Василья.

Окончание этого отрывка не дошло до нас, так как следующие в рукописи I листки 36–39 не сохранились и не были перенесены в рукопись II (копию С. А. Толстой). Дальше, на листке 40, начинается с полуфразы следующий, хотя и не вычеркнутый, но не перенесенный в рукопись II, отрывок:

двѣ тройки. «Чтожъ, говоритъ, купите некрута, да какъ исдѣлаетъ коленцо этакимъ манеромъ — уморилъ. Я, говоритъ, не дорого возьму. «А что просилъ?» спросилъ старикъ. Игнатъ переглянулся съ женой. И[люшка] взглянулъ на Акс[инью], которая подавала чашку съ квасомъ, «Тысячу рублевъ, говоритъ, развѣ не стою, еще, говоритъ, угощу покупателя такъ, что три дня не проспится. 500 рублевъ въ недѣлю прогуляю. Попомни жъ, говоритъ, спроси въ зеленомъ трактирѣ Фуфайкина Гришку». «Чтожъ, Никитычъ, коли что, оброни Боже, — сказала старуха, — пропадай оно все богатство, чѣмъ дѣтища лишиться. Развѣ не одолѣемъ». Старикъ вздохнулъ. «На то Божья воля, — сказалъ онъ. — Къ слову говорится», — вмѣшался Игнатъ. — отъ слова не сдѣлается. Гдѣжъ намъ 1000 рублевъ, — онъ усмѣхнулся, — легко-ли дѣло 1000 рублевъ. Гдѣ ихъ возьмешь. Продай все, да хуже Шинтяка (самый бѣдный мужикъ въ деревнѣ), да и то не одолѣешь. Не мы одни, матушка, не первые, не послѣдние. Извѣстно, когда бы богачи были, какъ Ермила или что, отсыпалъ бы и шабашъ». — «Что робѣть-то, — сказалъ Василій, — коли что, я пойду право, офицеромъ сдѣлаюсь, бабу въ офицершу призведу, шляпку надѣну». «Дуракъ былъ ты, дуракъ глупый и есть, — сказалъ старикъ строго». «Чему оскаляешься?». «Какже ты говорилъ, — все приставала старуха, — 1000 рублевъ много денегъ?» «Тройку продать, вотъ и тысяча рублевъ», вдругъ сказалъ Илюшка. «Да поди обѣ продай, не наберешь». — «Да что жъ, ничего и не нажили мы, столько годовъ работамши». — «Нажили, тебя женили, да двухъ лошадей купили, да хлѣба на 12 душъ покупали». — «И батюшка столько годовъ жилъ, не скопилъ ничего?» — «Что скопилъ, такъ его, а не наше еще, погоди. Что было, отдали Игнату, — сказалъ старикъ, — а <теперь что есть возьми, только ста рублевъ нѣту> мое дѣло теперь Богу молиться, къ концу готовиться. Игнатъ знаетъ. Онъ вамъ хозяинъ, его и слушай. Да что напередъ говорить». И старикъ всталъ и сталъ креститься. «И то, — подхватилъ Василій, — дѣвку отдать, вотъ что», сказалъ онъ, толкая сестру. Аксинья вдругъ заговорила: «Ты смѣйся, шилава, ты знаешь, что безъ зубъ не возьмутъ, а онъ хозяинъ, а людямъ на смѣхъ». — «Да что тужить напередъ, что тужить, — говорилъ старикъ влѣзая на печь. — А то хозяина старшаго брата отдать. Что жъ жеребій кидать другой разъ?» — «Извѣстно, что жеребій», подхватила Аксинья. «Полно пустяки молоть то, коли идти, такъ извѣстно что мнѣ, это порядки извѣстные. Что толковать. Правду батюшка говоритъ, что напередъ загадывать. Бери постель, пойдемъ спать». И скоро лучина потухла въ Дутловой избѣ, но долго еще не спали ни Игнатъ съ Прасковьей <они шептались и радовались горю>, ни старуха съ старикомъ. Больше чѣмъ чорная кошка пробѣжала между братьями, они и жены ихъ ненавидѣли другъ друга. <Жалче всѣхъ была> Старуха не спала долго, она чуяла сердцемъ, что чтото не доброе дѣлается вокругъ нее, что мужъ скрываетъ отъ нее, что хотятъ отнять у нее любимаго ея сына и что могли бы спасти его, коли бы хотѣли. Старикъ былъ потерянъ, денегъ у него точно не было, хозяйство было все въ рукахъ Игната, который говорилъ, что невозможно выручить 300 рублей на рекрута, но ежели бы даже и возможно было спасти сына, разоривъ домъ, старикъ бы задумался; теперь же Игнатъ, подъ вліяніемъ котораго онъ находился, доказалъ ему, что это нельзя. Игнатъ былъ раздраженъ на брата, жена увѣрила его, что отецъ хочетъ отдать Ильѣ все и что Илья съ Аксиньей подводятъ старшаго брата. Одинъ Илья съ Аксиньей не былъ золъ, онъ былъ слишкомъ молодъ и счастливъ, обнявшись лежали эти сильные здоровые молодые люди и спали спокойнымъ и счастливымъ сномъ. Когда счастье въ рукахъ, несчастью не вѣрится. Несчастье нестолько въ самомъ фактѣ несчастья, сколько въ убѣжденіи, что человѣкъ несчастливъ. Старуха еще не знала, но ужъ она въ воздухѣ чуяла этотъ знакомый ей запахъ несчастья, ужъ она знала, что такое терять и плакать и убиваться. Илья и Аксинья, напротивъ, онъ зналъ по всему, что не миновать ему идти, и разсказалъ это женѣ, но они оба не понимали того, что это значитъ, и старуха, проходя съ вечера въ сѣнцахъ, мимо двери клети, постояла, послушала, какъ счастливо гогочутъ голоса молодой четы, и покачала головой. А Аксинья до той поры смѣялась и щипала мужа, что и она и онъ сами не слыхали, как заснули. —

* № 3.

После слов: хлынувшими ему в голову — стр. 50, строка 11 — в рукописи II зачеркнуто: Новый штрубъ купить, поставить рядомъ?… Нѣтъ, теперь семья меньше стала, солдатка уйдетъ, и въ одной просторно будетъ, еще тройку собрать, работника нанять. Ненадежны работники нынче, добро свои ребята сами хозяева ѣздили — а работникъ, какъ у Ермилы, въ мѣсяцъ тройку загоняетъ — хозяйское не дорого. Живой товаръ… лучше повременить… И онъ опять начиналъ считать, переводя серебро на ассигнаціи, чего онъ никакъ не могъ сдѣлать хорошенько. — В крынку дѣло то лучше будетъ. Какъ старики наши дѣлывали. Тамъ уже есть три бумажки по 25 р., да 10 по три, да цѣлковыхъ 46 — два вынулъ вчера — да золотыхъ 38 штукъ. И эти туда, а тамъ подойдетъ дѣло — купить что, взять легко, положить мудрено. Вотъ Богъ дастъ, думалъ онъ, попади жребій сыну, всѣ бы отдалъ, а теперь почитай столько еще приложу. И онъ опять считалъ, считалъ и ничего не могъ хорошенько добиться толку — все пальцевъ недоставало, и губы все шевелились, и онъ шагалъ, хорошенько не разбирая куда и не оглядываясь

* № 4.

После слов: не переставала выть — стр. 53, строка 6 — в ркп. І зачеркнуто: Она была худа и блѣдна, совсѣмъ другая женщина послѣ этихъ двухъ дней. Такъ она успѣла уходить себя. «Ну, баба, вотъ гдѣ не думали не гадали», сказалъ старикъ радостно. «Что Аксинья?» — спросила старуха. — «Ее деньги точно». — Дутловъ помолился и сталъ ѣсть. — Надоумилъ меня Богъ отнесть. Вотъ какъ Богъ даетъ намъ за добродѣтель за нашу. Да чтожъ, говоритъ, самые ея деньги, что Ильичъ везъ, онъ ихъ потерялъ. Дѣло то какое. Что жъ, рада небось. — Дутловъ покачалъ головой… — Чудно. Несчастные, говоритъ, деньги, не нужно мнѣ ихъ, — говорилъ Д[утловъ] съ сіяющимъ лицомъ. — Счастье твое, говоритъ, возьми, говоритъ, себѣ. Всѣ. Все письмо такъ и дала. Надо М. разбудить», — сказалъ старикъ. А[ксинья] прислушалась и завыла, завыла еще громче, какъ будто желая нарушить радость стариковъ. Дутловъ поморщился. «Перестань, право, Аксинья, — сказалъ Дутловъ, — добро днемъ, народъ слышитъ, а то что спать недаешь. Завтра поѣдемъ къ мужу проститься». — «Что онъ, мой соколикъ, волосики твои остригутъ, обрѣютъ, красоту твою погубятъ. Оооо!»[2]

* № 5.

После слов: сидела в избе на лавке, ожидая времени ехать в город проститься с мужем, стр. 55, строка 7, — следует вариант окончания рассказа, имеющийся в обеих рукописях (в ркп. I он обрывается на словах: он остановился как останавливаются пьяные). Приводим его по ркп. II.

Это бездѣйствіе среди работающихъ бабъ и блѣдное лицо, еще болѣе замѣтное изъ за краснаго платка и новаго сарафана, поражало больше воя. Она какъ будто ужъ распростилась со всѣми, и всѣ ужъ ей были чужіе. Старикъ велѣлъ Игнату ѣхать съ молодайкой, а самъ торопился, такъ что и не позавтракалъ, а взявъ только хлѣбушка въ полотенце, одинъ сѣлъ на кобылу и поѣхалъ. Но прежде чѣмъ ѣхать въ городъ, онъ зашелъ къ Егору Михайловичу. «Я, Егоръ Михайловичъ, хочу малаго выкупить, прикажите?» — «Чтоже, передумалъ?» — «Передумалъ, Егоръ Михайловичъ, жалко, братнинъ сынъ, жалко. Богъ съ ними, съ деньгами. Грѣха отъ нихъ много. Жили безъ нихъ — и проживемъ. Записочку пожалуйте». «Чтожъ, ладно, — сказал Егоръ Михайловичъ и написалъ ему записочку къ знакомому поставщику рекрутовъ. Только скорѣе ступай, въ 12 часовъ ставка». Напрасно говорилъ это Егоръ Михайловичъ; старикъ зналъ это и былъ весь не свой отъ безпокойства. Онъ котомъ ввалилъ въ телѣгу и всю дорогу гналъ рысью, только одну горку далъ шажкомъ выдти. Такъ что брюхо кобылы въ одно утро все пропало. Онъ пріѣхалъ не къ купцу, не къ правленью, а прямо въ синій трактиръ, къ хозяину котораго была дана записка. «Ну, что, старикъ, аль сына ставишь, — спросилъ хозяинъ. — А нашего малаго нанимали; должно нынче покончимъ. Просимъ 400 рублей, 380 даютъ. Гдѣ малый-то?» — «Еще спитъ, все гуляетъ. Ужъ 23 цѣлковыхъ пропилъ. Надоѣлъ. Вотъ и мужикъ идетъ». — «Бери 400», вдругъ сказалъ Дутловъ, выставляя руку. «Что такъ? А магарычи твои?» — «Ну не грѣши, сказалъ Дутловъ. — Хозяинъ оттягивалъ руку. — Не грѣши, умирать будемъ, — повторилъ Дутловъ. Другой мужикъ подходилъ. — Ладно, чтоль? Только бъ въ вѣрности было?» — «Ну молись Богу». Они ударили по рукамъ. Давай бумагу, бери задатокъ. Дутловъ уже зналъ всѣ порядки, прежде для своего сына совѣтовался съ писцомъ. Разбудили заспаннаго Алёшку, онъ тотчасъ же потребовалъ рому и требовалъ, чтобы старикъ выпилъ. Но Дутловъ отказался. Дали бумаги, старикъ пошелъ къ знакомому писцу Ивану Ивановичу, привелъ его съ собой. («Батюшка И. И., ужъ ты не обмани».) И. И. сказалъ, что все въ порядкѣ, только надо въ ставку. — Старикъ пошелъ въ правленье и ждалъ у крыльца. Алешка заробѣлъ. Черезъ ¼ часа вышелъ Алешка съ хозяиномъ, солдатскій обстриженный лобъ. «Слава тебѣ, Господи», сказалъ Дутловъ и досталъ деньги. Первыя онъ отсчиталъ Ильичевы деньги и вздохнулъ легко, когда деньги эти перешли въ руки купца, потомъ пошли добавочныя цѣлк[овыя] бумажки пчельныя, плотничныя, извозныя и т. д. Эти онъ долго считалъ, наконецъ, отсчитавши, махнулъ рукой и, получивъ квитанцію отъ И. И., пошелъ на квартиру купца. Илюшка стоялъ въ комнатѣ съ хозяйкой. Онъ злобно посмотрѣлъ на Дутлова и замолчалъ. Молодайка плакала, закрылась. Илюшка бойко и нагло смотрѣлъ на дядю, какъ будто онъ ужъ усвоился съ солдатствомъ. «Пріѣхалъ порадоваться, какъ за сына племянникъ идетъ?» — «Илюха, — сказалъ Дутловъ, чуть не плача, подходя, — не грѣши». — «Илюха, что ты?» Молодайка уставилась. «Вотъ она». — «Кто она?» — «Квитанца!» — «Чья квитанца?» — «Илюха, виноватъ я былъ передъ тобой, и ты Аксинья! Вы меня простите, Христа ради, — и старикъ поднялъ полу кафтана, чтобы не запачкать и поклонился имъ въ ноги, — попуталъ меня бы нечистый, да спасибо, я въ чувства пришелъ, пропадай они, пропадай деньги эти». — «Что ты, батюшка, что ты?» И они поднимали его, хотя и не понимая въ чемъ дѣло, но чувствуя, что старикъ былъ откровененъ съ ними. «Я купилъ некрута и поставилъ его, вотъ она!» Илюшка долго не зналъ, что сказать. Но тутъ мать его, узнавъ новость отъ Игната, вбѣжала и бухнулась на шею сыну. «Родный ты мой, — завопила она, — слава тебѣ Господи, выкупилъ онъ тебя. Спаси его Христосъ», И они всѣ стали въ ноги кланяться ему. — «Вѣкъ тебѣ слуга, рабъ твой,[3] что хочешь изъ меня дѣлай». Старикъ плакалъ и не зналъ, что сказать. Имъ тѣсно было съ своей радостью въ избѣ, они пошли на дворъ, купецъ похвалилъ даже. «Что, братъ, деньги, такого малаго не купишь за деньги». Илюшка горѣлъ, закладывая лошадь, но наконецъ все устроилось, и они поѣхали. Штофчикъ водки незабытъ былъ, купленъ, и выпито немного. Кобыла оправилась, въ задкѣ сидѣла молодайка, старикъ съ Ильей и его братомъ лежали въ серединѣ, мальчишка правилъ, мать съ Игнатомъ ѣхали сзади. Отъ водки ли, отъ радости, только имъ казалось, что ихъ сотни въ телѣгахъ, и голоса ихъ были такъ громки. Баранки высовывались. Проѣзжая мимо однаго домика, они замѣтили рекрутовъ и солдатъ кружкомъ и однаго рекрута пляшущаго съ штофомъ водки въ рукахъ; онъ плясалъ ловко. Илья остановился; рекрутъ чувствовалъ, что на него смотрятъ, и это придавало ему силы, но не видалъ никого. У него брови были нахмурены, и пьяное лицо было напряжено, только ротъ остановился въ улыбку, балалайка трепала, а онъ заботился, чтобъ то на каблукѣ то на носкѣ; мальчишки тутъ же были, помирали со смѣху, большіе серьезно любовались. Хозяинъ тоже стоялъ съ видомъ, что вамъ это в диковину, а я знаю твердо. Онъ узналъ Дутлова. «Вотъ мужикъ, за котораго пошелъ», сказалъ онъ. Алёшка остановился. «Гдѣ? Алёшка, другъ любезный, — закричалъ онъ и побѣжалъ къ телѣгѣ. — Хозяинъ, водки». Онъ всѣхъ угостилъ виномъ, бабы не пили. «Хозяинъ, пряниковъ». Баба съ пряниками пришла. Они схватили весь латокъ. Баба закричала. «Не бось, заплачууу! — и высыпалъ его въ телѣгу. — А матушка которая?» — «Эта». — «И ей пожертвую. Хозяинъ, дай полотенце». — Два полотенца и платокъ ку[пи]лъ. «На тебѣ. Вотъ». Онъ остановился, какъ останавливаются пьяные, какъ будто вспомнилъ гдѣ онъ, и что онъ. «Вотъ вамъ. И Алёшка пропадетъ — не пропадетъ Алёха». «Спасибо, родные, зачѣмъ это, спасибо, вишь простой малый какой». «А что, матушка есть у тебя? Какъ звать-то тебя?» «Алехой. Матушка, — онъ засмѣялся ужасно, — матушка есть. Вотъ за васъ я иду, вотъ я васъ одарилъ, только вы для меня сдѣлайте ради Христа Божескую милость. Поѣзжай ты въ село Водное, и тамъ спроси старуху Аниканову — такъ спроси, и скажи ты старухѣ этой самой, что молъ Алёха твой, значить А…ле…ха! Нѣтъ, не говори ничего, — голосъ его задрожалъ, — музыканъ валяй!» Онъ сталъ плясать ловко, стукая. «Прощай, дай Богъ тебѣ», заговорили Дутловы. «Уѣзжайте вы къ дьяволу». — «Охъ! — заговорила старуха, — что ты!» — «Пошли, что стоите, пошли, пошелъ!» Илюхѣ что то загорѣлось, онъ погналъ во весь духъ, телѣги застучали. «Пошелъ, — стиснувъ зубы кричалъ Алёха, — я васъ, міроѣды, лапотники, черти». И съ этими словами онъ перешелъ въ плачъ, въ вой и, какъ стоялъ, ударился объ землю и заревѣлъ. А Дутловы остановили шагомъ, водка дѣйствовала, Илья запѣлъ, бабы подтянули. И тройка проѣхала, красныя лица, платки, прозвучала пѣсня, прокричали они на ямщика, и ямщикъ поддалъ поглядывая, а чиновникъ посмѣивался. Старикъ дремалъ. Дѣти ликовали.

_______

** [ИДИЛЛИЯ.] [ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ] ОНО ЗАРАБОТКИ ХОРОШО, ДА И ГРѢХЪ БЫВАЕТЪ ОТЪ ТОГО.

1.

<Петръ Евстратьичъ теперь большой человѣкъ — управляющій. Легко сказать, надъ двумя деревнями начальникъ, какъ баринъ, повелѣваетъ. Одинъ сынъ въ купцахъ, другой чиновникъ, за дочерью, сказываютъ, 5000 приданаго далъ; да и самъ живетъ въ холѣ, какъ баринъ, каждый годъ деньги въ Москву посылаютъ. — А такой же нашъ братъ — изъ мужиковъ взялся, Евстрата Трегубова сынъ. Да и не Евстрата сынъ оно; вѣдь только по сказкамъ числится Евстратовымъ сыномъ, а настоящее дѣло вотъ какъ было. — Извѣстно, чей бы бычокъ не скакалъ, а теля то наше.

И мудреное дѣло, какъ этотъ грѣхъ случился. Не мало въ тѣ поры народъ дивовался. Тогда народъ проще жилъ, и такія дѣла за чудо были.

Бабушка Маланька, Петра Евстраточа мать, и теперь жива, съ братомъ Ромашей живетъ. Сынъ къ себѣ сколько звалъ — не хочетъ. Я, говоритъ, мужичкой родилась, мужичкой и помру, грѣха меньше; покуда силишка есть, брату подсобляю, внучатъ покачаю, кое что по домашнему приберу; а Петруша сильный сталъ, съ сильными грѣха больше. Такъ и живетъ, отъ сына гостинцы получаетъ, благословенье ему въ письмѣ посылаетъ, и радость ея вся, что въ праздникъ бѣленькимъ платочкомъ повяжется, чистенько приберется, костыликъ возьметъ, къ ранней обѣдни сходитъ, a послѣ полдней кого грамотнаго зазоветъ къ себѣ, велитъ бумажку почитать. На бумажкѣ сонъ пресвятой дѣвы Богородицы списанъ, ей богомолочка прохожая пожертвовала; а ужъ пуще всего любитъ, кто ей псалтырь почитаетъ. Въ милостынѣ тоже у ней отказа нѣтъ, и переночевать всякаго человѣка пуститъ, и къ усопшему сама безъ зову идетъ. Зато-то бабушку Маланьку, не за сына, а за добродѣтель ее, и старый и малый въ деревнѣ, всѣ теперь почитаютъ.

Что молодость то значитъ. Теперь бы бабушка Маланька сама себя не узнала, какой она была лѣтъ 40 тому. Тогда ее не бабушкой звали, а — Маланька Дунаиха, за то что она первая хороводница, плясунья, игрица первая по деревнѣ была. Худаго за ней и тогда, до этаго случая, ничего не было, только веселая бой-баба была. Изъ деревни она была не изъ нашей, а изъ Малевки, сосваталъ ее Евстратовъ отецъ за сына, по знакомству ли, или что невѣстъ своихъ не было, только чужая она. Старикъ еще въ порѣ былъ, на сына другую землю принялъ и жилъ исправно; лошадей головъ 8 было съ жеребятами, двѣ коровы, пчелки были (и теперь у нихъ ведется та же порода). Барщина была по Божьему, му́ки не было; свекровь хозяйка настоящая была, одна за троихъ работала; кромѣ того солдатка, ихняя сестра, съ ними жила, подсобляла. Такъ что молодайка нужды не видала.>

По старинному порядку, выдали ее замужъ[4] 15 лѣтъ. Она была дѣвочка. Въ первое время, когда она, бывало, несетъ съ солдаткой ушатъ воды, то качается, какъ лозинка. И мужа своего совсѣмъ не любила, только боялась.[5] Когда онъ подходилъ къ ней, она начинала плакать, щипать и даже кусать его. Такъ что первое время всѣ плечи, всѣ руки у него были въ синякахъ. Таки она не любила его два года. Но такъ какъ баба она была красивая и смирная и из дому хорошаго, то ее не принуждали къ тяжелой работѣ, и она понемножку, года черезъ три или четыре, стала выравниваться, повыросла, раздобрѣла, разрумянилась, перестала бояться — стала привыкать, привыкать, и такъ наконецъ привыкла къ мужу, что плакала, когда отецъ его въ городъ усылалъ.[6] Вошолъ къ нимъ въ избу разъ шутникъ Петра и говоритъ:

— Вишь, по комъ воетъ, конопатаго чорта-то какъ жалѣетъ.

И хотѣлъ онъ съ ней поиграть.

— Конопатый, да лучше тебя, что ты чистый. А вотъ что тебѣ отъ меня будетъ, — сказала она и ткнула его пальцемъ подъ носъ.

<Да и баба же стала на всѣ руки. Въ праздникъ уберется въ ленты, галуны, выйдетъ на улицу — (краля изо всѣхъ бабъ молодайка. Ермилины жили богато и изъ дому то было и мужъ гостинцы приваживалъ) какъ купчиха какая — глаза свѣтлые, брови черные, лицо бѣлое. Войдетъ въ хороводъ съ платочкомъ Борша водить, или ленту сниметъ, плясать пойдетъ, языкомъ прищелкиваетъ, такъ ажъ пятки въ[7] спину влипаютъ — картина; —>

Бывало, пройти ей нельзя, всякой поиграть хочетъ, старики и тѣ приставали. Со всѣми она смѣялась, a мужу вѣрна была, несмотря на то что мужа часто дома не бы[вало]. И въ работѣ первая опять баба она была, въ покосъ ли, въ жнитво-ли ухватку себѣ имѣла, что впереди всѣхъ, бывало, всѣхъ замучаетъ, а домой идетъ, пѣсни поетъ, передъ хороводомъ пляшетъ. <Свекоръ съ свекровью не нарадуются на сноху, что настоящая баба стала, только скучали, что Богъ дѣтей не даетъ. —>

— Что не рожаешь, буде гулять-то, — скажетъ, бывало, старуха. — Порадовалась бы, хоть внучку бы покачала, право.—

— A развѣ я бы не рада, скажетъ, ужъ и то людей стыдно. Намеднись и то изъ церкви ребятницы прошли, молитву принимали, всего второй годъ замужемъ, а ужъ дѣти. Такъ у тѣхъ, небось, мужья дома живутъ.

Какъ вспомнитъ про мужа, опять завоетъ, начнетъ причитать. Извѣстно, годъ, другой погулять бабѣ не порокъ, ну а какъ баба то ражая, a дѣтей не рожаетъ, и народъ смѣяться станетъ. <Отъ этого то Маланькѣ пуще тошно было, какъ свекоръ мужа услалъ. Старикъ старинный мастеръ былъ по колесной части и хорошихъ людей зналъ. Какъ Евстратка понялъ, его отецъ и сталъ посылать на заработки. А въ это самое лѣто, какъ грѣхъ то случился, и вовсе его отдалъ за 100 верстъ до самаго Покрова, a себѣ работничка нанялъ. Сына то за 120 рублей отдалъ, а работнику всего 32 рубля да рукавицы далъ, такъ извѣстно разсчетъ.> Скучно ей было безъ мужа. Дѣло молодое, рабочее, баба въ самой порѣ, жили же исправно и мясо ѣли — тотъ пристаетъ, другой пристаетъ, а мужа почти полгода не видать. <И пѣсня поется: «Безъ тебя, мой другъ, постеля холодна». Придетъ ввечеру домой <сердешная>, поужинаетъ, схватитъ постелю да къ солдаткѣ въ чуланъ. Страшно, говоритъ, Настасьюшка, одной. Да еще все просится къ стенкѣ, а то все, говоритъ, чудится, что вотъ вотъ — схватитъ кто меня за мои ноженки.

2.

<Между тѣмъ дѣломъ подошли покосы.> Петра и Павла отпраздновали, платки, сарафаны, рубахи дорогiе попрятали бабы по сундучкамъ, а то пошли опять на пруду вальками стучать, гости разъѣхались, цѣловалникъ одинъ въ кабакѣ остался, мужики похмелились, у кого было, кто съ вечеру, кто поутру косы поотбили, подвязали брусницы на обрывочки и, какъ пчелы изъ улья, повысыпали[8] на покосы. Повсюду по лощинамъ, по дорогамъ, заблестѣло солнушко на косахъ. Погода стояла важная; до праздника дни за три мѣсяцъ народился погожій — серпъ крутой. Обмылся мѣсяцъ, и пошли красные дни. Покосы время веселое; и теперь весело, а встарину еще лучше того было. Разрядются бабы, съ пѣснями на работу, съ пѣснями домой. Другой разъ, ночи короткія — винца возьмутъ, всю ночь прогуляютъ. — <Маланька впереди всѣхъ, что въ хороводѣ, что на работѣ. Гогочетъ, заливается, съ мужиками смѣется, съ прикащикомъ смѣется, барина и того не оставила, а близко къ себѣ никого не пущаетъ. —>

Пришелъ сейчасъ послѣ Пасхи староста повѣщать <еще зорька только занимается>. Старостой тогда Михеичь ходилъ, молодой былъ, и своя хозяйка первая еще жива была: только іорникъ насчетъ бабъ былъ. И мужичина бѣлый, окладистый, брюхо наѣлъ, въ сапогахъ, въ шляпахъ щеголялъ. Приходитъ въ избу, одна Маланька не одѣмши, босикомъ, дома была, въ печи убиралась, старикъ на дворѣ съ работникомъ на пахоту убирался, старуха скотину погнала, а солдатка на прудъ ушла. Сталъ къ ней приставать.

— Я тебя и на работу посылать не стану.

— A мнѣ что работа? Я, — говоритъ, — люблю на барщину ходить. На народѣ веселѣй. А дома, все одно, старикъ велитъ работать.

— Я, — говоритъ, — тебѣ платокъ куплю.

— Мнѣ мужъ привезетъ.

— Я мужа твоего на оброкъ выхлопочу, — вѣдь ужъ я докажу прикащику, такъ все сдѣлаю.

— Не нужно мнѣ на оброкъ. Съ оброка то голые приходятъ.

— Чтожъ, — говоритъ, — это такое будетъ; долго мнѣ съ тобой мучиться? — оглянулся, что никого въ избѣ нѣтъ, да къ ней.

— Мотри, Михеичь, не замай! — какъ схватитъ ухватъ, да какъ огрѣетъ его. А сама смѣется.

— Развѣ можно теперь? вотъ хозяинъ придетъ. Развѣ хорошо?

— Такъ когда жъ, съ работы?

— Ну, извѣстно, съ работы. Какъ пойдетъ народъ, а мы съ тобой въ кусты схоронимся, чтобъ твоя хозяйка не видала.

А сама на всю избу заливается, хохочетъ.

— А то, молъ, разсерчаетъ твоя Марфа-то, старостиха.

Такъ что и самъ не знаетъ староста, шутитъ ли, или смѣется. А тутъ старикъ вошелъ обуваться, а она все свое, и свекора не стыдится. Нечего дѣлать, повѣстилъ, какъ будто затѣмъ только приходилъ — бабамъ сѣно[9] гресть въ заклахъ, мужикамъ возить, — и пошелъ съ палочкой по другимъ избамъ. — Кого и не слѣдуетъ, всѣхъ[10] пошлетъ; кто и винца поставитъ, и то мало спуска даетъ, а Маланьку безо всего, или вовсе отпуститъ, или выбираетъ, гдѣ полегче. Только она за это ничего ему не покорялась, а все смѣется, приду — говоритъ. То же и съ другими. Мало ли ей въ это лѣто случаевъ было. Да и сама она говаривала. Никогда такого лѣта не было. Сильная, здоровая, устали не знала, и все ей весело. — Уберется, выйдетъ на покосъ, ужъ солнышко повзойдетъ изъ за лѣсу около завтрака, пойдетъ съ солдаткой, пѣсню заиграетъ. Идетъ разъ такимъ манеромъ черезъ рощу — покосъ на Калиновомъ лугу былъ. — Солнышко вышло, день красный, а въ лѣсу еще холодокъ стоитъ, роса каплетъ, птицы заливаются, а она пуще ихъ. Идетъ, платокъ красный, рубаха шитая, босикомъ, коты на веревочкѣ, только бѣлыя ноги блестятъ да плечи подрагиваютъ. Вышли на поле, мужики господскую пашутъ. Много мужиковъ, сохъ 20 на 10 десятинахъ. Гришка Болхинъ ближе къ дорогѣ былъ, — шутникъ мужикъ, — завидѣлъ Маланью, завернулъ возжу, подошелъ поиграть, другіе побросали, со всѣми смѣется. Такъ до завтрака пробалясничали бы, кабы не прикащикъ верхомъ.

— Что вы, сукины дѣти, такіе сякіе, короводы водить.

Рысью на нихъ запустилъ, такъ пашня подъ копытами давится, грузный человѣкъ былъ.

— Вишь бляди, въ завтракъ на покосъ идутъ. Я васъ.

Да какъ Маланьку призналъ, такъ и сердце прошло, самъ съ ней посмѣялся.

— Вотъ я, — говоритъ, — тебя мужицкій урокъ допахать заставлю.

— Чтожъ, давай соху, я выпашу проти мужика.

— Ну буде, буде. Идите, вонъ еще бабы идутъ. Пора, пора гресть. Ну, бабы, ну.

Совсѣмъ другой сталъ.

Такъ, какъ пришла на лугъ, стали порядкомъ, какъ пошла передомъ ряды раскидывать, такъ рысью ажно, смѣется прикащикъ, а бабы ругаютъ, что чортъ, замучала. Зато какъ пора обѣдать ли, домой, ужъ всегда ее къ прикащику посылаютъ; другіе ворчатъ, а она прямо къ начальнику, что, молъ, пора шабашить, бабы запотѣли, али какую штуку отмочитъ, и ничего. Разъ какая у ней съ прикащикомъ штука приключилась. Убирались съ покосами, стогъ кидали, а погода необстоятельная была, надо было до вечера кончить. За полдень безъ отдыха работали, и дворовые тутъ же были. Прикащикъ не отходилъ, за обѣдомъ домой посылалъ. Тутъ же, подъ березками, съ бабами сѣлъ. Только пообѣдалъ, — что, говоритъ, ты, кума Маланья, — онъ съ ней крестилъ; — спать не будешь?

— Нѣтъ, зачѣмъ спать.

— Поди ка сюда, поищи мнѣ въ головѣ, Маланьюшка.

Легъ къ ней, она смѣется. Только бабы позаснули, и М[аланья] то задремала; глядѣла, глядѣла на него, красный, потный лежитъ, и задремала. Только глядь, а онъ поднялся, глаза красные выкатилъ, самъ какой то нескладный.

— Ты меня, — говоритъ, — приворотила, чертова баба.

Здоровый, толстый, схватилъ ее въ охабку, волочетъ въ чащу.

— Что ты, — говоритъ, — Андрей Ильичь, нельзя теперь, народъ проснется, срамъ, приходи, — говоритъ, — лучше послѣ. Отпусти раньше народъ, а я останусь.

Такъ и уговорила. А какъ отпустилъ народъ, она впередъ всѣхъ дома была. Сказывалъ парнишка, Андрей Ильичъ долго все за стогомъ ходилъ. — И это ея первая охота была, что всякаго обнадежитъ, а потомъ посмѣется. Такъ-то, какъ пріѣхалъ баринъ въ самые Петровки, былъ съ нимъ камердинъ — такая бестія продувная, что бѣда. Самъ, бывало, разсказываетъ, какъ онъ у барина деньги таскаетъ, какъ онъ барина обманываетъ. Да это бы все ничего, только насчетъ <бабъ ужъ такой подлый, что страхъ>. Сбирались его тогда мужики побить, да и побили бы, спасибо, скоро уѣхалъ. А изъ нашего же брата. Полюбилась ему Маланька, сталъ тоже подъѣзжать, рубль серебра давалъ, синенькую, красенькую давалъ.

— Ничего, — говоритъ, — не хочу.

Такъ на хитрости поднялся. Старосту угостилъ что-ли, стакнулся съ нимъ. Весной еще было — молотили, темно начинали.

— Я, — говоритъ, — полѣзу на скирдъ, а ты и пошли скидать одну. Тамъ моя будетъ.

— Ладно.

Только влѣзла она на скирдъ, онъ къ ней.

— Постой, — говоритъ, — тутъ не ловко.

Взяла, снопы раскидала, яму сдѣлала да его туда и столкни, а сама долой, лѣстницу сняла да на другой скирдъ, раскрыла, подаетъ. Разсвѣло ужъ, такъ сказала, — то-то смѣху было. Бабы сбѣжались, партки съ него стащили, напихали хаботья и опять надѣли. Такъ все не пронялся, все старосту просилъ ее въ садъ посылать дорожки чистить. Тутъ то на нее баринъ наткнулся. И не слыхать за нимъ этаго прежде было. Видно, ужъ баба то хороша была. Только, — разсказывала сама, — смотрю, идетъ баринъ, дурной, худой такой, чудно какъ-то все на немъ. Прошелъ, я за работу, скребу; только хотѣла отдохнуть, смотрю — опять по дорожкѣ идетъ. Дорожки тамъ густыя, крытыя. Ну, думаю, по своему дѣлу гуляетъ. Только покосилась на него, такъ и впился въ меня глазами. Такъ до обѣда покою не давалъ, все ходитъ, смотритъ. Такъ измучалась, что бѣда, на покосѣ легче. А не подходитъ. Баринъ то, видно, такъ на нее глядитъ, извѣстно, господамъ, дѣлать нечего, а она думаетъ, за работой смотритъ, такъ старается, что одна всю дорожку выскребла. Только хорошо, идетъ этотъ камердинъ опять къ ней.

— Барину, — говоритъ, — ты дюже полюбилась, велѣлъ придти вечеромъ въ ранжерею.

Ладно, думаетъ, это все твои штуки: приду, дожидайся.

— Мотри же.

— Сказано, приду.

Вечеромъ взяла скребку, пошла домой; только думаетъ, что и въ самомъ дѣлѣ баринъ, пожалуй, звалъ. Зазвала солдатку, задами полѣзли къ ранжереѣ, смотрятъ — ходитъ. Солдатка какъ закричитъ по мужицки, такой голосъ она умѣла дѣлать:

— Кто тутъ?

Баринъ бѣжать. Бабы смѣялись, смѣялись, пришли домой, покатываются — всѣмъ разсказали. На другой день опять въ садъ посылаютъ. <Только поваръ пришелъ, говоритъ: такъ и такъ, ты вѣрно камердину не вѣришь, такъ онъ меня прислалъ. Что взаправду онъ тебя хочетъ и непремѣнно велѣлъ приходить.

— Ладно, я, — говоритъ, — думала, что камердинъ, такъ пошутила, испугать хотѣла, а теперь приду.

Какъ работу кончила, такъ прямо въ домъ да на дѣвичье крыльцо.

— Чего, молъ, тебѣ?

— Баринъ велѣлъ.

Вышла барыня.

— Чья ты? — говоритъ, — какая ты, — говоритъ, — хорошенькая. Зачѣмъ тебя баринъ звалъ?

— Не могу знать.

Вызвали барина, красный весь пришелъ.

— Приди, — говоритъ, — послѣ съ отцомъ, a мнѣ теперь некогда.

А то разъ днемъ къ ней подшелъ, такое началъ говорить, что она не поняла ничего. Только хотѣлъ ее за руку взять, она какъ пустится бѣжать, и ушла отъ него>.

Такъ-то она гдѣ хитростью, гдѣ обманомъ, a гдѣ силой. Разъ поставили солдатъ къ нимъ въ избу. Извѣстно, всѣ вмѣстѣ спать легли. Почти рядомъ. Съ вечера юнкеръ, изъ господъ чтоли, свекора напоилъ; какъ потушили свѣчу, полѣзъ къ ней. Такъ она его такъ огрѣла, что хотѣли жаловаться, чуть глазъ не выбила ему. А то другой разъ офицеръ стоялъ, такъ тоже обѣщала, да замѣсто себя ночью солдатку подсунула.

3.

Такъ-то она никому спуску не давала. Мало того: кто къ ней не пристаетъ, такъ она сама пристанетъ — раздразнитъ да и посмѣется.

— Не сдобровать тебѣ, повѣса, наскочишь, — бывало, скажешь ей.

— А чтожъ, — скажетъ, — коли они меня любятъ, развѣ я виновата. Чтожъ, плакать что ль. Отчего не посмѣяться.

<Жилъ у нихъ въ это лѣто работникъ, Андреемъ звали, изъ Телятинокъ онъ былъ, Матрюшки Короваихи сынъ. Теперь онъ большимъ человѣкомъ сталъ; а тогда бѣднѣе ихъ двора по всей окружности не было. Отъ бѣдности отдали малаго, а сами Богъ знаетъ какъ перебивались. — <Андрюшка тогда былъ вовсе мальчишка, годовъ 16, 17. Длинный, худой, вытянулся, какъ шалашъ, куда хочешь шатни, силишки вовсе не было. И какъ онъ работалъ, Богъ его знаетъ, изъ послѣднихъ силъ выбивался. Малый же старательный, смирный. Хозяина пуще становаго боялся. Да и всякаго старшаго мужика уважалъ. Бывало, въ праздникъ, чужой за виномъ пошлетъ — бѣжитъ, старается. А ужъ съ бабами или дѣвками — ну да дѣвки у насъ какiя — поиграть, этаго отъ него никогда невидно было. Какъ красная дѣвушка зарумянится и сказать въ отвѣтъ ничего не умѣетъ, коли съ нимъ баба пошутитъ. Лицомъ, правда, чистый, акуратный былъ, глаза свѣтлые, волосы русые,[11] ну да все какой красавецъ — такъ, работникъ мальчишка — армячишка платаный, рубашенка посконная, въ дырьяхъ, шляпенку какую то у ямщиковъ старую вымѣнилъ — босикомъ али въ лаптишкахъ, и тѣ самъ сплелъ — вся и обувь была. Такъ вѣдь и работнику лядащему покоя не дала, совсѣмъ одурила малаго. — Онъ самъ сказывалъ:

— Пришелъ я, — говоритъ, — въ домъ, боюсь, страхъ. Хозяинъ ничего, указалъ все, велѣлъ, что̀ работать; когда на барщину пошлетъ, когда съ собой возьметъ; косить или что́ не принуждаетъ, пожалѣетъ; что самъ ѣстъ, то и мнѣ дастъ; старуха тоже молочка другой разъ дастъ; попривыкъ къ нимъ, только молодайки пуще всѣхъ боялся. Богъ ее знаетъ, чего ей отъ меня нужно было. Запрягать ли начну, или за соломой на гумно скотинѣ пойду, подскочитъ, вырветъ изъ рукъ. «Вишь, — говоритъ, — телятинскій увалень, коли поворотится, коли что́». И сама начнетъ, да такъ-то живо, скоро все сдѣлаетъ, засмѣется, уйдетъ. А то за обѣдъ или за ужинъ сядемъ, боюсь все чего-то, глазъ не поднимаю; гляну на нее, а она все на меня косится, подмигнетъ другой разъ, смѣется. А то пройдетъ, ущипнетъ, а сама какъ ни въ чемъ не бывало. Пойдутъ съ солдаткой на амбаръ спать.

— Андрюшка, а Андрюшка! — слышу, зовутъ. Подойду.

— Чего?

— Кто тебя звалъ?

И заливаются, смѣются.

Проснулся разъ, въ саняхъ на дворѣ спалъ, что бабы помираютъ, смѣются, на меня глядя.

— Заспался, — говорятъ, — поди, хозяинъ зоветъ.

Пошелъ.

— Что ты, — говоритъ, — измазался, хоть помойся, табунъ шарахнется, настоящій чортъ; на, поглядись въ зеркальце.

Всего сажей испачкали. — Поѣхали разъ за сѣномъ въ Кочакъ, хозяинъ послалъ, съ бабами. Только сгребли въ валы, копнить стали. Баба такъ и кипитъ, подпрыгиваетъ съ вилками, пуда по 3 на граблю захватитъ, и Андрюха съ ними. Только скопнили послѣднюю, жарко, мочи нѣтъ, запотѣли, Андрюха навилину послѣднюю положилъ, влѣзъ на копну, топчетъ.

— Что ты, — говоритъ, — Андрюшка, никогда съ бабами не играешь?

— Нѣтъ, чего играть, копнить надо.

— И не знаешь, какъ?

— Не знаю.

— Хочешь, я поучу?

Онъ молчитъ. Схватила его, повалила подъ себя и ну мять, а солдатка на нихъ сѣна навалила да сама навалилась.

— Мала куча, — кричитъ.

Андрюха вывернулся изъ-подъ нея, ухватилъ[12] за голову и ну цѣловать, такъ осмѣлился. Такъ разсерчала.

— Вишь сволочь, работничишка, цѣловаться лѣзетъ губищами своими погаными.

Вскочила, такъ засрамила, что бѣда. Малый совсѣмъ ошалѣлъ. Пришелъ домой, ничего не понимаетъ, что хозяинъ велитъ. Хозяинъ любилъ его, такой малый смирный, усердный, что поискать.

— Что, молъ, съ Андрюхой сдѣлалось, ужъ не умираетъ ли?

— Какъ же, умираетъ, онъ все съ бабами играетъ. Пора умирать гладуху такому въ самую рабочую пору. Вотъ и я умирать стану.

Пуще малаго засрамила, что хоть бѣжать, мочи ему не стало. Приворотила его совсѣмъ послѣ этаго раза, что какъ бы только посмотрѣть на нее, а самъ боится пуще начальника какого. — Боится, а ночи не спитъ, днемъ не спитъ, все за ней ходитъ. Разъ на покосѣ, у Воронки, вмѣстѣ мужики и бабы были, косили заклы, а бабы гребли на Калиновомъ лугу. Пошли бабы купаться въ обѣдъ и мужики тоже; мужики съ одной стороны, бабы с другой стороны рѣки. Тишка шестипалый, даромъ что женатый, шутникъ былъ, подплылъ къ бабамъ, началъ топить Маланьку.

— Платокъ замочу, — кричитъ, — брось, брось, чортъ, чуть не захлебнулась.[13]

Откуда ни вывернулся Андрюшка, да къ Тишкѣ:

— Что ты ее топишь?

Подрались было. — Какъ завидитъ, М[аланья] купаться пойдетъ, залѣзетъ въ камыши, смотритъ. Разъ его бабы застали, повыскочили изъ воды, такъ въ рубахѣ въ воду втащили. Совсѣмъ одурѣлъ малый, только пища то не очень сытная, чаемъ не поили, да и работа день деньской, а какъ вечеръ, такъ въ ночное [съ] старикомъ, такъ некогда о пустякахъ то думать было. — Особенно съ того раза, <какъ> послѣ покоса то она его осрамила, ничего ужъ онъ съ ней не говорилъ. Что́ бы не дѣлала, не буду, говоритъ, виду показывать. Хорошо. Погода всѣ покосы въ этотъ годъ стояла важнѣйшая. Не сѣно, а чай убирали; наканунѣ скосятъ, а на другой день въ валы греби.[14] Барское все убрали, и свое мужички посвозили, — тогда угодей много было, — возовъ по 6 на брата привезли, и еще дальній покосъ въ рощѣ оставался воза по два, да еще подрядилъ дворникъ нашу барщину изъ-полу убрать казенные луга. Онъ ихъ нанималъ. Барщина у насъ большая была, и затяглыхъ много. Взялись такіе, у которыхъ лишній народъ былъ. У старика Евстратова работникъ былъ да солдатка, такъ самъ съ старухой на барщину ходилъ, а Андрюху съ М[аланьей] послалъ къ дворнику. Верстъ за 9 отъ деревни дворниковъ покосъ былъ. Собралось косъ 20. Наканунѣ еще мужики пошли, скосили, на другой день бабы пріѣхали; заложили телѣги, забрали хлѣба, квасу, огурцовъ, котелочки, крупъ и поѣхали на недѣлю. Всю дорогу пѣсни,[15] смѣхи; бабы, мужики человѣкъ по 10 въ телѣгу насѣли. Андрюха своего хозяйскаго пѣгаго меренка заложилъ — первая лошадь въ деревнѣ была (и теперь заводъ этотъ у нихъ ведется). Уложилъ косы, у другихъ ребятъ взялъ, бабы — грабли, котелки, сѣлъ съ бабами, какъ князь съ княгиней ѣдутъ. Даже народъ смѣется. Выѣхали на большую дорогу. Сталъ[16] народъ перегоняться. М[аланья] говоритъ:

— Пошелъ!

— Хозяинъ не велѣлъ.

— Вишь попъ какой. Валяй!

— Смотри, я отвѣчать буду, а не ты.

— Ну, пошелъ!

Вырвала у него возжи.

— Ну, сама дѣлай.

Взялъ слѣзъ, пошелъ пѣшкомъ. Такое сердитое лицо сдѣлалъ.

Какъ пріѣхали мужики — изъ себя же старосту выбрали — показалъ мѣсто, живо лошадей поотпрягли, поспутали, ящики посняли, загородили, деревья понагнули, шалашики подѣлали, сѣнцомъ покидали, пошла работа. Андрей приходитъ.

— Гдѣ, — говоритъ, — меринъ?

— А я почемъ знаю? Развѣ я работница? Ты бы ломался.

Что съ бабой говорить. Махнувъ рукой, пошелъ у мужиковъ спрашивать. Нашелъ, спуталъ. Обидѣлась М[аланья], ничего не сказала. Постой, я те вымещу, думаетъ. Пошла работа: бабы въ валы гребутъ, пѣсни поютъ. Мужики за ними копнятъ вилами. Старикъ дворникъ пріѣхалъ, шутить съ народомъ.

— Пожалуйста, братцы, постарайтесь, — говоритъ, — погода не устоитъ, вамъ же хуже.

— Винца полведра поставь.

— Ладно, — говоритъ.

Такъ любо-дорого смотрѣть, какъ работа пошла. Въ обѣдъ полчаса вздохнули, опять за дѣло. На барщинѣ того бы въ три дня не сработали. Весело, дружно. Одному только Андрюхѣ пуще другихъ дней тошно.[17] Разсчетъ возьму, думаетъ,[18] пойду къ матушкѣ, скажу — на дорогѣ наймусь. А самъ все на Маланью смотритъ. — Подъ горой, видать, она передомъ по косогору идетъ, и ногой и граблей подкидываетъ сѣно, въ два аршина загребаетъ, сама пѣсню поетъ, а нето гогочетъ, на всю рощу заливается. На него и не посмотритъ ни разу. Еще ему тошнѣй того. Нѣтъ, бросить надо, думаетъ себѣ, не тотъ я человѣкъ. Пришли къ телѣгамъ, ужъ темно, поужинали, винца выпили. Маланья Андрюшкѣ слова не сказала. Которые старше, спать полегли. Бабы по стаканчику выпили, такъ-то раскуражились, что и спать не хотятъ. Стали хороводы водить. Старикъ дворникъ съ ними; еще за виномъ послали. Андрюхѣ грустно еще пуще того: все народъ богатый, да и свои, а онъ чужой, работникъ; вино же онъ не пиль и привыкать не хотѣлъ. Взялъ армячишко, ломоть хлѣба отломилъ, пошелъ въ сторону на копну, у березы стояла. Сѣно не готово еще было. Сгребли только отъ росы, — завтра разваливать опять хотѣли, на погоду глядя. — Сѣно сырое, зеленое еще, пахучее. — Поскидалъ верхъ сырой, крупный — лѣсное сѣно — постелилъ армякъ — легъ; такъ-то ему грустно, грустно стало. Тамъ, изъ-за лѣсу, бабы кричатъ, смѣются — ребята за ними гоняются, Маланьинъ голосъ слышно, — дымокъ до него доноситъ вѣтеркомъ. А на небѣ чисто, чисто, звѣздочки дрожатъ. Легъ навзничь, какъ ни усталъ, сталъ[19] на звѣзды смотрѣть. За лѣскомъ затихло все, а ему все не спится. Со скуки сталь пѣсню пѣть. Только, что такое — копна шевелится.

— Кто тутъ?

Глядь, бабы.

— Кто ты, чего?

Узналъ — солдатка съ парнемъ прошла въ кусты, другая баба и есть Маланья; взяла, ничего не говоримши, подошла къ нему, сѣла на копну.

— Это я. Что пересталъ — пой, Андрюша.[20]

Андрюшка заробѣлъ, хочетъ пѣть, какъ будто голосъ пропалъ.

— Что жъ ты, пой.

Взяла его за рукавъ, дергаетъ.

— Я люблю эту пѣсню, наскучили мнѣ мужики, я отъ нихъ ушла. Пой же.

— Ну… Оставь.

— Что тебѣ, скучно?

Молчитъ.

— Чего тебѣ скучать? Вотъ мнѣ безъ мужа такъ скучно, а тебѣ что? Сытъ, сухъ, чего тебѣ еще?[21]

— Что тебѣ въ мужѣ, у тебя и безъ мужа много.

<— Не милъ мнѣ никто, Андрюша. Тошно, скучно мнѣ, мочи моей нѣтъ. Не милъ мнѣ никто, окромя мужа. — А что жъ ты съ бабами не играешь?

— Что жъ, я чужой, у васъ своихъ ребятъ много.

— Ты серчаешь на меня?

— Нѣтъ, за что жъ?

— Экой ты горькой, право, посмотрю я на тебя, нелюбимой ты, право. А за мерина разсерчалъ?

— Нѣтъ, Маланьюшка, я тебѣ всю правду скажу… ты меня оставь. Что я тебѣ?… я работникъ… а то совсѣмъ глупъ сталъ… вѣдь самъ себѣ не властенъ… я на тебя и не смотрѣлъ прежде… мало ли, кажется, другихъ бабъ по деревнѣ… право, ты оставь… А что скучно, такъ дома давно не былъ…

<Она молчала и складывала занавѣску вдвое, потом вчетверо и опять раскладывала.>

— А что жъ, женить скоро?

— А Богъ знаетъ.

— Я бы за тебя пошла.

Андрюшка помолчалъ. Въ кустахъ зашумѣло и свиснулъ кто-то. Андрюха засмѣялся.>[22]

— Вишь, Настасья хозяина нашла.[23]

— Я бы пошла за тебя.

Маланья встала, сѣла на колѣни къ Андрюхѣ, обѣими руками взяла его за щеки и поцѣловала.

— Никто мнѣ не милъ, никто мнѣ не милъ.

Изъ кустовъ зашевелилось, она вскочила и побѣжала къ солдаткѣ.

— Что ты со мной дѣлаешь, что ты со мной сдѣлала, — сказалъ Андрюха и ухватилъ[24] ее за руку. Но она вырвалась:

— Брось, вишь народъ идетъ, увидитъ.

Андрюха не спалъ всю ночь, а она съ солдаткой пришла къ телѣгамъ и завалилась спать посередь бабъ и заснула, какъ мертвая, ничего не слыхала, не видала. Андрей долго сидѣлъ на копнѣ, слушалъ, рыскалъ около телѣгъ, но Маланья не встала; слышалъ онъ только, какъ собаки лаяли на станціи, какъ пѣтухи закричали, птицы проснулись, мужики пришли, смѣнились изъ ночнаго, какъ роса холодная покрыла землю и сѣно. Онъ самъ не помнилъ, какъ заснулъ. На восходѣ его разбудили. Маланья была такая же, какъ всегда, какъ будто ничего не было. —

4.

Какъ роса посошла, позавтракали, принялся народъ опять за работу. Самая веселая работа подошла, возить, въ стоги метать; кто поѣхалъ хворосту на падрину рубить, кто телѣги запрягалъ, кто копны разваливалъ, кто жеребій кидаетъ. День былъ красный, а старики говорили, что по примѣтамъ не устоять: росы мало было, табакъ у дворника въ тавлинкѣ къ крышкѣ прилипъ, ласточки низомъ летали, и мгла въ воздухѣ была, изъ дали не синѣло и такъ то парило, что силъ не было.

До обѣда ужъ порядочный стогъ скидали, съ телѣгъ подавать стали и за большими вилами послали — не доставали. На скирду 3-е подавальщиковъ, 2 съ каждой стороны, одинъ очесываетъ. Дворнику сначала клали. Онъ самъ распустилъ поясокъ, тоже подаетъ — брюхо толстое — такъ и льетъ съ него. —

Бабъ возить заставили. Маланька съ солдаткой возятъ; только привезетъ, на возу сидитъ, мужики закрутятъ, валютъ, чтобъ ее свалить, только успѣвай соскакивать,[25] а то вывалютъ съ сѣномъ, то-то смѣху. Разъ не поспѣла, вывалили. Андрюха въ подавальщикахъ былъ со мной. Хоть наша сторона по легче была, въ тѣни, а замаялся мой малый безъ привычки, такъ что бѣда. Ну извѣстно, передъ народомъ старается не отстать, навилитъ, навилитъ, — особо, какъ бабы смотрятъ, — перегнется, перехватитъ — другой разъ не подъ силу, ну подъимешь. Пойдетъ, ноги подламываются, навилина надъ головой, сверху на потное лицо сухія травки сыпятся, липнутъ. Тутъ зарость, чьи скорѣе подаютъ. «У насъ больше». И шумъ, и смѣхъ, и работа то, и запахъ, какъ одурѣлый сдѣлаешься. А дворникъ все подгоняетъ — тучки собираются; что подгонять, дѣло свое — стараются изъ послѣдней моченки. Къ обѣду скидали одинъ стогъ, вывершили, веревку перекинули, спустились. Андрюха пошелъ, рукъ не чуетъ. Чуть вздремнули, другой кидать стали. Охабками сначала живо идетъ, по зеленому листу падрины, потомъ выше, выше наши бабы зарются, бѣда. Тучки же заходятъ.

— Братцы, кидай пупомъ, живо, ведро поставлю.

То-то закипѣло. А тучка ближе, ближе, вѣтеръ поднялся. Залѣзъ наверхъ дворникъ, на него кидать пошли; борода развѣвается, не успѣетъ огребать, завалили совсѣмъ; вылѣзетъ, опять завалятъ.

— Давай еще! Принимай! Вали съ бабой! Круче вывершивай, отопчи, одергивай сверху. Еще осталось много ли?

— Двѣ копны за кустами.

Бабамъ ѣхать пришлось — не знаютъ, говорятъ. Андрюха мой, вижу, ослабѣлъ вовсе, бьется, да ужъ какъ листъ дрожитъ.

— Ступай, ты знаешь.

A вѣтеръ сильнѣй, сильнѣй, тучка такъ и надвигаетъ, борода и рубаха у дворника треплются, какъ на скворешницѣ. Обтеръ потъ Андрюха, полѣзъ въ телѣгу.

— Давай бабу еще на верхъ, — кричитъ.

— Намъ давай.

Послали солдатку. Одернули съ колесъ сѣно.[26] Маланька встала, ухватилась за возжи, только ноги да груди подрагиваютъ. Андрей, какъ кулекъ какой, черезъ кочки треплется. За кусты поѣхали. Подъѣхали, слѣзъ навивать Андрюха, баба на возу принимать осталась, только посмѣевается, глядя на него, ничего не говоритъ, охабками укладываетъ по грядкамъ, на него поглядываетъ. Хотѣлъ онъ навилину подать, подкосились ноги, упалъ на сѣно, моченьки не стало,[27] пересталъ навивать.

— Что жъ ты?

— А вотъ убью себя. Душегубка ты, вотъ что, злодѣйка, да, убью тебя и себѣ конецъ сдѣлаю.

Соскочила к нему.

— Что ты, Андрей! Аль[28] одурѣлъ, али испортили?

Схватилъ ее за рученки:

— Не мучай ты меня, Маланьюшка, мочи моей не стало, али прогони ты меня съ глазъ своихъ ясныхъ, не вели ты мнѣ жить на бѣломъ свѣту, али пожалѣй ты меня сколько нибудь. Знаю я, что не мнѣ чета за тобой ходить, и хозяинъ у тебя мужикъ хорошій. Не властенъ я надъ собою. Умираю — люблю тебя, свѣтъ ты мой ясный.

А самъ ухватилъ ее за руки, заливается плачетъ.

— Вишь, силы нѣтъ навивать, а влипъ, какъ репейникъ, брось, вишь что выдумалъ. Брось, говорятъ, вотъ я хозяину скажу.

— Да вѣдь ты сама… зачѣмъ ты вчера меня цѣловала?

— Вчера хотѣлось, а нынче работать нужно. Ну, вставай, брось. Нонче ночь наша будетъ.

— Правда, Маланьюшка?

— А то развѣ лгать буду. Правда, что ночь будетъ. Вишь дождикъ. Ну!

Нечего дѣлать, очнулся кой какъ, навилъ возъ, перекинулъ веревку, поѣхали. Идетъ подлѣ.

— Не обманешь?

— Вѣрно.

А сама все смѣется.

Скидали возъ, только успѣли, а ужъ дождикъ крапитъ. Живо подъ телѣги забился народъ, шабашъ. Дворниково сѣно убрали, свое осталось. — Дѣлать нечего, пошелъ народъ по домамъ. Вѣдь догадалась же, шельма. Андрея оставила съ телѣгой, сама съ солдаткой домой пошла. Только вышли, Никифоръ, что съ солдаткой жилъ, за ними. Отстала солдатка, М[аланья] одна домой пошла. Дождичекъ прошелъ, солнышко проглянуло, идти лѣсомъ. Маланька разулась, подобрала паневу на голову, идетъ, ноги бѣлые, стройные, лицо румяное, ну какъ ни приберется, все красавица — красавица и есть. —

Тутъ ее, видно, Богъ и наказалъ за всѣ шутки и за Андрюху. Дворникъ сѣно гуртовщику запродалъ и гуртовщика то въ этотъ самый день звалъ на покосъ сѣно посмотрѣть. — Идетъ Маланька черезъ поляну и о чемъ думаетъ, Богъ ее знаетъ: и солдатка тутъ съ Н[икифоромъ] въ головѣ и Андрюха — сама ушла, и жалко ей крѣпко Андрюху, и все; идетъ, видитъ — на встрѣчу человѣкъ на конѣ верхомъ ѣдетъ. Кафтанъ купеческой, картузъ, изъ кафтана рубаха александринская, сапоги козловые, конь низовой, молодецкой и на конѣ сѣдокъ, изъ себя молодчина — орелъ, одно слово сказать, толстый, румяный, чернобровый, волоса черные, кудрявые, бородка, усы чуть пробиваются. Ѣдетъ, трубочку, мѣдью выложенную, покуриваетъ, плеткой ременной помахиваетъ. Изъ себя, сказать, что красавецъ, кто его не зналъ. Маланька не видывала его въ жизнь, а мы такъ коротко знали Матвѣй Романыча, гуртовщика. Такой шельмы другой, даромъ что молодой, по всей губерніи не было. Насчетъ ли бабъ, дѣвокъ обмануть, скотину чумную спустить, лошадьми барышничать, рощицу гдѣ набить, отступнаго взять — дошлой былъ, даромъ что годовъ 20 съ чѣмъ, и отецъ такая же каналья.

— Здравствуй, тетушка, куда Богъ несетъ?

А самъ поперекъ дороги сталъ.

— Домой идемъ, что дорогу загородилъ, я и обойду.

Повернулъ лошадь, за ней поѣхалъ. Посмотритъ на него баба — орелъ, думаетъ, это не Андрюхѣ чета.

— Какъ тебя зовутъ, молодайка?

— A тебѣ начто?

— Да нато, чтобы знать, чья такая красавица бабочка.

— Какая ни есть, да не про тебя. Нечего смѣяться то.

— Какой смѣяться. Да я для такой бабочки и ничего не пожалѣю. Какъ звать?

— Маланьей. Чего еще нужно?

(Онъ опять дорогу загородилъ). Слѣзать сталъ.

— Мотри! — да граблями на него.

— А по отчеству какъ?

— Радивоновна.

Слѣзъ, пошелъ съ ней рядомъ.

— Ахъ, Маланья Радивоновна, хоть бы поотдохнула минутку, ужъ такъ то ты мнѣ полюбилась.

А Маланька какъ чуетъ чего недобраго, и лестно ей, и любо, и жутко, все скорѣе шагу прибавляетъ.

— Ты своей дорогой ступай, а я своей. Вотъ мужики сзади ѣдутъ. Тебѣ дорога туда, a мнѣ сюда.

— Маланья Радивоновна, мнѣ, — говоритъ, — за тобой не въ тягость идти.

Взялъ изъ кармана платокъ красный, досталъ, ей подаетъ.

— Не нужно мнѣ отъ тебѣ ничего, брось.

— Матушка, красавица, Малашенька! — говоритъ. — Что велишь, то и сдѣлаю, полюби только меня. Какъ увидалъ тебя, не знаю что надо мной сдѣлалось. Красавица ласковая, полюби ты меня!

И Богъ знаетъ, что съ нею сдѣлалось, такая бой-баба съ другими. Только потупилась, молчитъ и сказать ничего не умѣетъ. Схватилъ онъ ее за руки.

— Негаданная, незнатая ты моя красавица, Маланья Радивоновна, полюбилъ я тебя, что силы моей нѣту. 10 мѣсяцевъ дома не бывалъ, — самъ блѣдный какъ полотенцо сталъ, глазами блеститъ, — мочи моей нѣтъ. — Сложилъ руки такъ то: — Богомъ прошу тебя, — голосъ дрожитъ, — постой на часъ, сверни ты съ дороги, Маланья Радивоновна, утѣшь ты мои тѣлеса. —

Растерялась, только и сказала:

— Ты чужой, я тебя не знаю.

— Я чужой, и стыдъ съ собой увезу.

Да какъ схватитъ ее на руки, — мужикъ здоровый, — понесъ ее сердешную.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Разузналъ все объ ней, гдѣ дворъ, и гдѣ ночуетъ, вынулъ кошелекъ изъ-за пазухи, досталъ цѣлковый рубль, далъ ей. Взвыла баба:

— Пожалѣй ты меня, не срами.

— Вотъ тебѣ, — говоритъ, — моя память, а завтра какъ темно, такъ я засвищу на задворкѣ.

Проводилъ ее до выхода изъ лѣсу, сѣлъ на коня и былъ таковъ.

5.

Пришла домой, старикъ, старуха ничего не знаютъ, не вѣдаютъ, а видятъ — баба другая стала. Ни къ чему не возьмется, все куда бѣгаетъ. Андрюхѣ еще тошнѣе стало. Пришелъ онъ разъ къ ней на гумно, сталъ говорить, такъ какъ на злодѣя напустилась, остервенилась вовсе, заплакала даже.

— И не смѣй ты говорить мнѣ ничего, навязался — чортъ — пошутить нельзя, — заплакала даже, — отъ тебя мнѣ горе все.

Ничего не понялъ, еще тошнѣе стало Андрею, а все уйти силы нѣтъ. Хотѣлъ отецъ его на другое мѣсто поставить, много лишковъ давали, такъ нѣтъ, — говоритъ, — я даромъ здѣсь жить стану, а въ чужіе люди не пойду.

Тутъ, съ этаго покоса, и погода перемѣнилась, дожди пошли беспрестанные; которая мужицкая часть осталась, такъ и сопрѣла въ лугахъ. Кое-что, кое что высушили по ригамъ. Съ утра и до вечера лило; грязь, ни пахать — изъ рукъ соха вырывается, гужи размокаютъ, ни сѣно убирать, ничего. — Идетъ разъ Андрюха въ ригу, на барщину, по лужамъ посклизается, шлепаетъ; видитъ, баба, накрымшись платкомъ, съ хворостиной, голыми ногами по грязи ступаетъ — корову Маланька искала. Дождь такъ и льетъ какъ изъ ведра цѣлый день, скотину въ полѣ не удержатъ пастухи. Смотритъ, гуртовщикъ ѣдетъ, поровнялся съ ней.

— Нынче, — говоритъ.

Маланька голову нагнула. «Такъ вотъ кто», думаетъ Андрей. Пришелъ домой, спать не легъ, все слушалъ. Слышитъ, свиснулъ кто то за гумнами. Маланька выскочила, побѣжала. Пришелъ Андрей къ овину, видитъ — мужикъ чужой.

— Ты кто?

— Работникъ.

— Не сказывай, на двугривенный. Взялъ Андрей двугривенный, что станешь дѣлать. Только не Андрей одинъ узналъ, стали замѣчать по деревнѣ: часто наѣзжаетъ гуртовщикъ, Маланька съ солдаткой бѣгаетъ. — Ну, да мало ли что говорятъ, вѣрнаго никто не зналъ. Пріѣзжаетъ разъ Евстратъ ночью. Слышалъ ли онъ, или такъ, — бабы нѣтъ.

— Она, — говорятъ, — на гумно пошла.

Пошелъ въ овинъ — голоса. Задрожалъ даже весь. Въ сарай, глядь — сапоги.

— Эй, кто тамъ? — да дубиной какъ треснетъ; дворникъ въ ворота, да бѣжать. Малашка выскочила въ рубахѣ одной, въ ноги.

— Чьи сапоги?

— Виновата.

— Ладно-жъ, ступай въ избу.

А самъ сапоги взялъ понесъ. Легъ спать одинъ. Утромъ взялъ черезседѣльню свилъ, видитъ Андрей. Зазвалъ бабу въ чуланъ, ну жучить; что больше бьетъ, то больше сердце расходится. — «Не гуляй, не гуляй! — за волоса да объ земь, глазъ подбилъ. А она думаетъ: «Въ брюхѣ то что сидитъ, не выбьешь».

Мать стала просить. Какъ крикнетъ: «Кто меня учить съ женой будетъ!» что мать застыдилась, прощенья просить стала. Запрегъ лошадь, поѣхалъ съ Андреемъ пахать. Сталъ допрашивать.

— Ничего не знаю.

Пріѣхалъ домой, отпрегъ, баба ужинать собираетъ — летаетъ, не ходитъ; умылась, убралась, синякъ видно, и не смѣетъ взглянуть. Поужинали. Старики пошли въ чуланъ. Легъ на полати, къ краю, ничего не говоритъ.

— Туши лучину.

Потушила. «Что будетъ дѣлать?» думаетъ. Слышитъ, разувается. Ладно. Видитъ, прошла мимо окна. Вѣдь шесть мѣсяцевъ дома не былъ, да и побилъ. Такъ то мила она ему. Подлѣ него зашевелилась молча. Приподняла армякъ, какъ прыгнетъ къ нему, какъ козочка, въ одной рубахѣ, обняла, чуть не задушила.

— Не будешь?

— Не поминай!

Съ тѣхъ поръ и забыла думать о дворникѣ.[29] А Евстратъ сапоги продалъ за 6 р. и смѣялся часто:

— Не попался онъ, я бы съ него и армякъ снялъ.

Андрюха дожилъ до Покрова и пошелъ домой и долго все не забывалъ, а тутъ на него землю приняли, женили. Черезъ 9 мѣсяцевъ Маланья родила, выпечатала въ дворника, и любимый ее былъ старшій этотъ самый Петрушка.

_______

ИДИЛЛІЯ. НЕ ИГРАЙ СЪ ОГНЕМЪ — ОБОЗЖЕШЬСЯ. [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

[1.]

Маланья Дунаиха взята изъ чужой деревни — Малевки. Сосваталъ ее старикъ Дутловъ за старшаго сына по знакомству. Своихъ невѣстъ тогда въ деревнѣ не было, да и дѣвочка была славная и изъ дому хорошаго. — Замужъ она вышла всего годочковъ 14; вовсе ребенокъ несмысленой была. Ни силы еще, ни понятія вовсе не было. На груди занавѣску гдѣ хочешь перетяни, какъ скатерть на столѣ постели. Чуть примѣтно, что не парень паневу надѣлъ. Не скажешь, что баба, даромъ что платкомъ повязана. Понесетъ ушатъ съ водой, такъ какъ лозинка качается. А Евстрата — мужа такъ звали — съ перваго начала страхъ не любила. — Какъ огня боялась. Онъ, бывало, къ ней, а она плакать, щипать, кусать его примется. Всѣ плечи, руки у него въ синякахъ были. И не мѣсяцъ и не два, а годъ и другой и третій не любила она его. Ну, бабочка она акуратная изъ себя, смирная, да и жили то Дутловы по Божьему и исправно, такъ и не принуждали дюже молодайку ни къ работѣ, ни что. —

Дутловы въ то время — хоть не богачи были — а люди съ достаткомъ. Старикъ самъ въ порѣ еще былъ, тягло тянулъ, сына женилъ, другую землю принялъ; второй сынъ, Трифонъ, ужъ подсобка была, пахалъ; солдатка еще съ ними жила, барщина не тяжелая была; лошадей было головъ 8 съ жеребятами, двѣ коровы, пчелки были (и теперь у нихъ та же порода ведется). Дороже всего, что старикъ мастеръ былъ по колесной части, и Евстратка у него понялъ хорошо, такъ что кромѣ всего заработки хорошіе были; и въ работѣ то натуги не было, и ѣли хорошо, въ праздникъ и винца купятъ.

Прошелъ годъ, и два, и три, какъ Маланька въ дворъ вошла, повыросла, разрумянилась, раздобрѣла, повыравнялась бабочка, такъ что узнать нельзя. Въ праздникъ уберется — бусы, ленты, платокъ ковровый, выйдетъ на улицу — изо всѣхъ бабъ баба. И изъ дому то было, да и мужъ гостинцами дарилъ, какъ купчиха какая. Платокъ алый, брови черные, глаза свѣтлые, лицо румяное, чистое, сарафанъ ситцевый, коты строченые, сама какъ береза бѣлая была, никакой болѣзни никогда надъ собой не знала. Выйдетъ ли въ хороводъ борша водить — краля; или плясать пойдетъ, — такъ ажъ пятки въ спину влипаютъ — картина. Къ работѣ тоже очень ловка и сносна стала. Съ граблями ли, съ серпомъ, на барщинѣ ли, дома — никого впередъ не пуститъ, такую ухватку себѣ взяла, замучаетъ бабъ всѣхъ, а домой идетъ — пѣсню запоетъ, помужицки такъ, изъ за рощи слышно, <али пляшетъ передъ хороводомъ>. А домой придетъ — ужинать соберетъ, старухѣ подсобитъ. — Свекоръ съ свекровью не нарадуются, какая молодайка вышла, а мужъ и души не чаялъ. Бывало, ни въ праздникъ, ни въ будни пройти ей не дадутъ; всякой поиграть хочетъ — старики, и тѣ приставали. Со всѣми смѣется, только худого ничего не слышно было; однаго мужа любила, такъ то къ нему привыкла, что какъ на недѣлю ушлетъ его отецъ за ободьями,[30] или что, такъ какъ тоскуетъ <воетъ воетъ, словно по матери родной убивается>; a пріѣдетъ мужъ, и не знаетъ какъ приласкать, не то что прежде — къ себѣ подойти не пускала, какъ кобылка степная.

— Вишь, по комъ вое, — говоритъ ей разъ сосѣдъ Никита, — конопатаго чорта то какъ жалѣя, какого добра не видала, — пошутилъ онъ.

Такъ какъ вскинется на него. Хотѣлъ онъ было поиграть съ ней — куда.

— Конопатый, да лучше тебя, что ты чистый, а вотъ что тебѣ отъ меня.

Да какъ ткнетъ ему пальцемъ подъ носъ. Оно точно, Евстратъ-то ея конопатый былъ и изъ себя нескладный, длинный, грубой, неразговорчивой мужикъ былъ. Только что здоровъ, противъ него силой другого по деревнѣ не было, и хозяинъ настоящій былъ. Даромъ что молодой, отецъ его однаго, бывало, за всякими дѣлами посылаетъ. Что я, что Евстратка, все одно, говоритъ. И Евстратка жену еще пуще любить сталъ, только въ одномъ скучалъ, что дѣтей не было. Бывало и старуха скажетъ:

— Что не рожаешь, буде гулять-то: порадовалась бы, хоть внучку покачала, Маланьюшка, право.

— A развѣ я бы не рада, — скажетъ, — ужъ и то людей стыдно. Намеднись и то Ризунова изъ церкви съ младенцомъ прошла, молитву принимала; всего второй годъ замужемъ. Такъ у ней небось мужъ дома живетъ.

Извѣстно, годъ-другой погулять бабѣ не порокъ, ну, а какъ баба то ражая, въ самой порѣ, a дѣтей не рожаетъ, и народъ смѣяться станетъ.

Отъ этаго Маланьѣ на третій годъ пуще тошно стало, какъ свекоръ мужа на все лѣто въ работу за 100 верстъ отдалъ. Сына за 120 р. отдалъ, а работника нанялъ за 32 р. да рукавицы. Хозяину разсчетъ, a бабѣ горе. Взвыла баба, какъ проводила его, какъ будто сердце что чуяло. Какъ по матери родной убивалась.

И пѣсня поется: «Безъ тебя, мой другъ, постеля холодна».

<Дѣло молодое, жаркое, въ самомъ соку баба, всегда съ народомъ, съ молодыми ребятами на работѣ съ утра до поздней ночи. Тоже и мясо ѣла. Тотъ пристаетъ, другой пристаетъ, а мужа черезъ три мѣсяца жди>. Днемъ смѣется, смѣется съ народомъ, a послѣ ужина схватитъ, сердешная, постель да къ солдаткѣ въ чуланъ. Страшно, — говоритъ, — Настасьюшка, одной. Да еще все просится къ стѣнкѣ. Все, говоритъ, — чудится, что вотъ вотъ схватитъ кто меня за мои ноженки, потащитъ меня — боюсь страхъ. — A сама не знаетъ, чего боится. И баба кажись не таковская, чтобы побояться чего нибудь.

2.

И прежде приставали къ бабѣ, а какъ мужъ уѣхалъ, такъ вовсе покою съ утра до вечера давать не стали. Она и сама говорила, что такаго веселья, какъ въ это лѣто, никогда ей не было. И случаевъ много ей было, коли бы захотѣла пустяками заниматься. — Придетъ, бывало, съ утра староста повѣщать, еще зорька занимается; къ другимъ десятскаго пошлетъ, а ужъ къ Дутловымъ самъ зайдетъ, часъ цѣлой сидитъ, съ бабами шутитъ. Старостой Михей ходилъ, малый молодой, немученый и до бабъ іорникъ бѣда былъ. Какъ только одну захватитъ, и начнетъ:

— Только прикажи, что хочешь сдѣлаю, никуда посылать не стану, мужа на оброкъ выхлопочу, платокъ куплю, что велишь, все сдѣлаю, все могу, только не мучь ты меня.

Такъ ни да, ни нѣтъ не скажетъ.

— На барщину, — говоритъ, — посылай, мнѣ веселѣй на міру работать, дома таже работа; платка твоего мнѣ не нужно, мнѣ мужъ привезетъ; на оброкъ мы и такъ не хотимъ, a сдѣлать ты мнѣ ничего не можешь. Не боюсь тебя, да и все.

Честью просить станетъ:

— Маланьюшка, матушка, вѣдь много другихъ бабъ, а ни одна не мила.

Обниметъ ее, такъ смѣется:

— Ладно, ладно, — говоритъ. — Развѣ можно теперь, хозяинъ придетъ, развѣ хорошо?

— Такъ когда жъ? съ работы?

— Извѣстно, съ работы, какь пойдетъ народъ, а мы съ тобой въ кусты схоронимся, чтобъ твоя хозяйка не видала. — А сама на всю избу заливается, хохочетъ.

— А то, молъ, разсерчаетъ дюже твоя Марфа то старостиха.

Такъ что не знаетъ староста, шутитъ-ли, нѣтъ-ли. При свекорѣ, при свекрови все свое кричитъ, не стыдится. Нечего дѣлать, повѣститъ, какъ будто затѣмъ только и приходилъ, пойдетъ съ палочкой по другимъ избамъ. А все кого другихъ и лишній разъ пошлетъ, и на тяжелую работу, а Дутловы какъ хотятъ, такъ и ходятъ, и все изъ за Маланьки. — Маланька охотница была на барщину ходить, особенно на покосъ. Дома пріуправится, уберется, какъ на праздникъ, возьметъ грабли, въ завтраки выйдутъ съ солдаткой на покосы.

Идетъ разъ такимъ манеромъ черезъ рощу. Покосъ на Калиновомъ лугу былъ. Солнышко повышло изъ за лѣса, день красный, а въ лѣсу еще холодокъ. Опоздали они съ солдаткой, разулись, идутъ лѣскомъ, гутарютъ. Только вышли на полѣ, мужики господскую пашню поднимаютъ. Много мужиковъ, сохъ 20 на десяти десятинахъ по дорогѣ было. Гришка Болхинъ ближе всѣхъ къ дорогѣ былъ, — шутникъ мужикъ, — завидѣлъ бабъ, завернулъ возжу, уткнулъ соху, вышелъ на дорогу, сталъ играть съ бабами, не пускаетъ. Онъ слово, а они два; другіе ребята молодые тоже сохи побросали, подошли, всѣхъ Маланька переполошила, пѣсню заиграли, плясать вздумали. Такую гульбу сдѣлали, какъ свадьба ровно. Глядь, а изъ за рощи прикащикъ верхомъ ѣдетъ. — Какъ завидѣлъ, плеть поднялъ, запустилъ черезъ пашню рысью на мужиковъ. По щетку лошадь въ пашнѣ вязнетъ — человѣкъ грузный.

— Сукины дѣти, такіе сякіе, хороводы водить, вотъ я васъ.

Мужики, какъ тараканы изъ подъ чашки, по десятинамъ разбѣжались, а бабы грабли на плеча вскинули, идутъ, какъ ни чего не бывало. Смѣется Маланька. Никого не боялась. Наскакалъ прикащикъ.

— Я, — говоритъ, — васъ найду, — къ мужикамъ, да на бабъ съ плетью, я васъ, такія сякія, курвы устюжныя, — такая у него пословица была, — въ обѣдъ на покосъ идутъ; да еще хороводы на полѣ водятъ.

Совсѣмъ было осерчалъ, да какъ Маланьку призналъ, такъ и сердце прошло, самъ съ ней посмѣялся.

— Вотъ я, — говоритъ, — тебя, мужицкіе уроки допахивать заставлю.

— Что жъ, — говоритъ, — давай соху, я проти мужика выпашу.

— Ну буде, буде. Идите, вонъ еще бабы идутъ. Пора, пора гресть. Ну, бабы, ну!

Совсѣмъ другой сталъ. —

За то придетъ на лугъ, поставятъ бабъ на ряды тресть, выйдетъ Маланька впередъ, такъ бѣгомъ начнетъ растресать, такъ что бабы ругать зачнутъ: замучала, молъ, совсѣмъ. А начальнику, извѣстно, любо — смѣется.

Зато когда обѣдать или шабашить пора, замучаются бабы, промежъ себя поговариваютъ, <пора бы отпустить>, Маланька прямо къ начальнику идетъ, отпустить проситъ, и отпустятъ. Никого она не боялась. Въ рабочую пору разъ как-то спѣшная уборка была, цѣлый день работали, a обѣдать домой не отпускали. Хлѣбца закусили, присѣли отдохнуть на полчасика. И прикащикъ за обѣдомъ домой посылалъ, тутъ же съ бабами въ холодокъ сѣлъ.

— Что, кума, спать будешь? — говоритъ. Онъ съ Маланькой крестилъ.

— Нѣтъ, — говоритъ, — зачѣмъ спать, только раззадоришься.

— Такъ поищи въ головѣ, Маланьюшка, смерть люблю.

Легъ къ ней на колѣни, какъ разъ заснулъ. Такъ что жъ? Взяла березокъ, вѣниковъ нарвала, — бабы ей подали, — убрала ему вѣнками голову всю, за рубаху натыкала, въ носъ ему листьевъ засунула. Проснулся, гогочутъ бабы, на него глядючи — покуда хватился. И ничего.

А то пріѣхалъ баринъ въ это же лѣто, былъ съ нимъ холопъ, такая бестія продувная, что бѣда. Самъ, бывало, разсказываетъ, какъ барина обманываетъ, у него деньги таскаетъ. Это бы все ничего, только насчетъ бабъ такой подлый былъ, что страхъ.

_______

** II. ТИХОНЪ И МАЛАНЬЯ.

Въ деревнѣ было пусто и празднично. Народъ былъ весь въ церкви. Только малые ребята, бабы и кое какіе мужики, полѣнившіеся идти къ обѣднѣ, оставались дома. Бабы вынимали изъ печей, ребята ползали около пороговъ, мужики кое что осматривали по дворамъ. На улицѣ было пусто. Былъ Петровъ день.

Въ концѣ улицы послышался ямской колокольчикъ и показалась тройка, запряженная въ почтовую телѣгу.

Одинъ изъ мужиковъ, остававшихся дома, Анисимъ Жидковъ, услыхавъ колокольчикъ, бросилъ телѣжный ящикъ, который онъ переворачивалъ, и, скрипя воротами, вышелъ на улицу посмотрѣть, кто ѣдетъ. У пристяжныхъ были гривы заплетены съ оборочками, коренная, знакомая ему чалая, была высоко подтянута головой подъ дугу. Она, чуть пошатываясь головой, быстро, раскачиваясь, тронулась на изволокъ, когда ямщикъ, приподнявшись на колѣно въ ящикѣ, крикнулъ на нее. Лошади были гладки и не потны, несмотря на то, что солнце уже сильно пекло съ совершенно яснаго неба. — Ямщикъ былъ курчавой, въ новомъ кафтанѣ и шляпѣ.

— Ермилинъ Тихонъ! — проговорилъ про себя Анисимъ, узнавая ямщика и выступая въ своихъ новыхъ лаптяхъ на середину улицы.

Тихонъ, проѣзжая мимо Анисима, молча приподнялъ шляпу; и въ выраженіи его лица было видно, что онъ очень счастливъ и знаетъ еще, что всѣ не могутъ не завидовать ему и его тройкѣ, которую онъ самъ собралъ и привелъ въ такое положеніе; и что онъ только старается не слишкомъ оскорбить другихъ довольствомъ, которое онъ испытываетъ. Онъ не крикнулъ на лошадей; снимая новую шляпу, надѣлъ ее не на бокъ, а прямо, только шевельнулъ возжей пристяжную и недалеко отъ Анисима, заворотивъ, сталъ сдерживать тройку, старательно и излишне продолжительно отпрукивая лошадей, которыя и безъ того весьма скромно подходили шагомъ къ знакомымъ воротамъ. Анисимъ, котораго дѣла шли не слишкомъ хорошо это лѣто, съ завистью, но и уваженіемъ, подошелъ къ Тихону, чтобы покалякать съ нимъ.

Старуха мать, одна остававшаяся дома, вышла на крыльцо.

— Слышу, колоколъ, думаю, кто изъ ямщиковъ, — сказала она радостно. — Стала опять пироги катать, мнѣ и не слыхать. Послушала, а онъ вовсе близко.

— Здорово, матушка! — сказалъ сынъ, соскакивая тяжелыми сапогами подлѣ передка.

— Здорово, Тишинька. Живъ ли, здоровъ ли?

И она продолжала говорить, какъ и всегда говорила обо всемъ, какъ о воспоминаніи чего-то грустнаго и давно прошедшаго.

— Думаю вотъ, коли нашъ Тихонъ, старика то нѣтъ и бабъ нѣтъ, къ обѣднѣ ушли…

Тихонъ, не дослушавъ ее, вынулъ узелокъ изъ передка, вошелъ въ избу, поклонился образамъ и, черезъ сѣни пройдя, отворилъ ворота. Онъ заткнулъ рукавицы и кнутъ за поясъ, приперъ ворота, чтобъ не зацѣпить, провелъ подъ уздцы пристяжныхъ, скинулъ петли постромокъ, захлестнулъ, развозжалъ, разсупонилъ, вывелъ, нигдѣ ни стукнулъ, ни дернулъ и, какъ только бросалъ одно, такъ, не торопясь, но ни секунды не медля, брался за другое. Ничто не цѣплялось, не валилось, ни соскакивало у него подъ руками, а все спорилось и ладилось, точно все было намаслено. Когда въ рукахъ у него ничего не было, большіе пальцы его рукъ очень далеко оттопыривались отъ кистей, какъ будто все хотѣли схватить еще что нибудь и сработать. Распрягая, онъ не переставалъ говорить съ подошедшимъ Анисимомъ.

Анисимъ подошелъ, лѣниво выкидывая свои ноги въ лаптяхъ и почесывая пояскомъ животъ подъ бѣлой чистой рубахой. Онъ опять приподнялъ шапку и надѣлъ. Тихонъ тоже приподнялъ и надѣлъ.

— Ай, по молодой женѣ соскучился? — сказалъ посмѣиваясь Анисимъ, желавшій распросить совсѣмъ другое.

— Нельзя! — отвѣчалъ Тихонъ.

— Что наши, какъ живутъ? Митрошины? — серьезно уже заговорилъ Анисимъ, почесывая голову.

— Какъ кто. Кто хорошо, а кто и худо. Тоже и на станціи какъ себя поведешь, дядя Анисимъ, — разсудительно и не безъ гордости думая о себѣ, сказалъ Тихонъ.

— Каряго то промѣнялъ чтоли? — теперь ужь могъ спросить то, что хотѣлъ, Анисимъ. — Саврасую то тоже купилъ чтоль?

— Что карій, только батюшка вздорилъ. Его бы давно отдать. Того и стоилъ.

И Тихонъ не безъ удовольствія разсказалъ, какъ онъ промѣнялъ, купилъ, сколько выработалъ, и сколько другіе меньше его выработали. Анисимъ предложилъ, шутя и серьезно, поставить ему водки, Тихонъ тихо, но рѣшительно отказалъ.

Между разговоромъ онъ все дѣлалъ свое дѣло. Лошади были отпряжены, онъ повелъ ихъ подъ навѣсъ. Анисимъ, узнавъ все, что ему нужно было, сталъ молча чесаться обѣими руками и, почесавшись, ушелъ. Кинувъ лошадямъ сѣна изъ ящика, Тихонъ сдвинулъ шляпу на лобъ и, оттопыривъ еще больше пальцы, пошелъ въ избу. Но дѣлать было нечего, и пальцы такъ и остались. Онъ только повѣсилъ, встряхнувъ, шляпу на гвоздь, смахнулъ мѣсто, где лежать армяку, сложилъ его и въ одной новой александрынской рубахѣ, которую еще не видала на немъ мать, сѣлъ на лавку. Портки на немъ были домашніе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскіе, съ гвоздями. Онъ на дворѣ отеръ ихъ сѣнцомъ и помазалъ дегтемъ. Дѣлать было рѣшительно нечего: онъ расправилъ рукава, смявшіеся подъ кафтаномъ, и сталъ разбирать изъ узелка гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими цвѣтами, для матери платокъ бѣлый съ коемочкой, баранокъ была связка для всѣхъ домашнихъ.

— Спасибо, Тишинька, мнѣ то бы и даромъ, — говорила старуха, раскладывая на столѣ свой платокъ и поводя по немъ ногтемъ. — Немного не засталъ. Старикъ еще съ заутрени на поповкѣ остался, а я вотъ домой пошла; молодыя бабы охотились къ поздней идти, подсобили мнѣ горшки поставить и пошли, а я вотъ осталась.

И старуха, уложивъ платокъ въ сундучекъ, опять принялась за работу у печи и, работая, все говорила:

— Все, слава тебѣ Господи, — говорила она, — старикъ только мой отъ ногъ все умираетъ, какъ ненастье, такъ крикомъ кричитъ, на барщину все больше Гришутка за него ходитъ. (Гришутка былъ меньшой, не женатый братъ Тихона.) Спасибо, начальники не ссылаютъ. Все Михеичъ старостой ходитъ. Чтожъ, жаловаться нѐчего, порядки настоящіе ведётъ. Только, говоритъ, въ косьбу Гришутку не посылайте, не вынесетъ, еще младъ. Намеднись барскіе сады косили, такъ старикъ Гришутку послалъ, самъ косу ему наладилъ и Герасима свата просилъ отбивать; такъ какъ измучился, сердечный. — Я, матушка, говоритъ, не снесу. Всѣ рученки, ноженки заломило. Да и гдѣ ему? тѣло мягкое, дробное, молодое. Такъ вотъ и не знаемъ, какъ быть, ты ли на покосъ останешься, работника ли наймать.

— Ну а про господъ что слыхать? — спросилъ Тихонъ, видимо, не желая даже и говорить о такомъ важномъ дѣлѣ съ бабою, хотя бы она и была его мать.

— Сказывали намеднись, что всѣ будутъ, а то опять замолчали. Молодой тутъ живетъ, да его и не слыхать. Все Андрей Ильичь завѣдуетъ. Мужики говорятъ ничего, что то только изъ за покосовъ съ нимъ вышло, старикъ знаетъ, онъ на сходкѣ былъ, все разскажетъ. Навозъ свозили, слава те Господи, запахали всю почесть землю. Осьминника два ли осталось. Старикъ знаетъ. Барщина тоже ничего была. Мужикамъ все дни давали. Вотъ бабамъ такъ дюже тяжело было. Все всѣми да всѣми. Замучали полоньемъ совсѣмъ. Какую то (какъ ее?) свекловичу — чтоли все полютъ. Дома все я, да я одна бьюсь. Твоя баба съ солдаткой, что ни день, то на барщину. Хлѣбушки ставить, коровъ доить, холсты и то я стелю. Покуда ноги служатъ. Незнамо, что дальше Богъ дастъ. Баба то твоя молодая день деньской замучается, а домой идетъ, хороводъ ведетъ, пѣсенница такая стала, гдѣ и спрашивать съ нее, человѣкъ молодой, куражный, а народъ хвалитъ, очень къ работѣ ловка, и худого сказать нѐчего. Ну съ солдаткой другой разъ повздорятъ — нельзя. Старикъ покричитъ и ничего. То то рада будетъ, сердешная. Не чаяли мы тебя дождаться. Вчера пирогъ ставила, думала, кто мой пирогъ кушать будетъ. Кабы знала, пѣтушка бы зарѣзала для сынка дорогаго. Слава Богу, насѣдка вывела, трехъ продали.

Старуха говорила все это и много еще другаго разсказала сыну, про холсты, про гумно, про стадо, про сосѣда, про прохожихъ солдатъ, и все дѣлала свои дѣла и въ печи, и на столѣ, и въ клети. А Тихонъ сидѣлъ на лавкѣ, кое что спрашивая, кое что самъ разсказывая, и, взявъ на знакомомъ мѣстѣ гребешокъ, расчёсывалъ свои кудрявые, густые волосы и небольшую, рыжеватую бороду и съ удовольствіемъ посматривая въ избѣ то на панёву хозяйки, которая лежала на полатяхъ, то на кошку, которая сидѣла на печи и умывалась для праздника, то на веретено, которое сломанное лежало въ углу, то на курицу, которая безъ него занеслась и съ большими цыплятами зашла въ избу, то на кнутъ, съ которымъ онъ самъ ѣзжалъ въ ночное и который Гришка бросилъ въ углу.[31] Не одни его оттопыренные пальцы, но и внимательные, поглядывающіе на все глаза просили работы, ему неловко было сидѣть, ничего не дѣлая. Онъ бы взялъ косу, отбилъ бы, починилъ бы завалившуюся доску на палатяхъ или другое что, но во время обѣдни нельзя работать. Наговорившись съ старухой, онъ поднялъ охлопавшійся кнутъ, досталъ пеньки, вышелъ на крыльцо и на гвоздѣ, у порога, сталъ свивать хлопокъ своими здоровыми ручищами, сдѣланными только для того, чтобы пудовиками ворочать, и все поглядывалъ по улицѣ, откуда долженъ былъ идти народъ изъ церкви. Но еще никого не было, только мальчишки въ вымытыхъ рубахахъ бѣгали около пороговъ. Мальчишка лѣтъ пяти, еще въ грязной рубахѣ, подошелъ къ порогу и уставился на Тихона. Это былъ солдаткинъ сынъ, племянникъ Тихона.

— Сёмка, а Сёмка, — сказалъ Тихонъ, — ты чей? — улыбаясь на самаго себя, что онъ съ такимъ мальчишкой занимается.

— Солдатовъ, — сказалъ мальчикъ.

— А мать гдѣ?

— Въ кобѣднѣ, и дѣдушка въ кобѣднѣ, — щеголяя своимъ мастерствомъ говорить, сказалъ мальчикъ.

— Аль ты меня не призналъ? — Онъ досталъ изъ кармана одинъ бубликъ и далъ ему.

— Вонъ она, кобѣдня! — сказалъ мальчикъ на распѣвъ, указывая вдоль по улицѣ и безсознательно вцѣпляясь въ бубликъ.

— А кто я? — спросилъ Тихонъ.

— Ты?… дядя.

— Чей дядя?

— Тетки Маланьки.

— А тетку Маланьку знаешь?

— Семка, — закричала старуха изъ избы, заслышавшая голосъ парнишки, — гдѣ пропадалъ? Иди, чортовъ парнишка, иди, обмою, рубаху чистую надѣну.

Парнишка полѣзъ черезъ порогъ къ бабкѣ, а Тихонъ всталъ, хлопнулъ раза два навитымъ кнутомъ, чтобъ увидать, хорошо ли.[32] Кнутъ хлопалъ славно. —

Парнишку раздѣли голаго и обливали водой. Онъ кричалъ на всю избу.[33] Тихонъ стоялъ на крыльцѣ и смотрѣлъ на улицу. День былъ красный, жаворонки вились надъ ржами. Ржи лоснились. Въ рощѣ сохла роса съ солнечной стороны и пѣли птицы. Народъ шелъ изъ церкви. Шли старики большими, широкими шагами (шагами рабочаго человѣка), въ бѣлыхъ, за ново вымытыхъ онучахъ и новыхъ лаптяхъ, которые съ палочками, которые такъ, по одному и по парно; шли мужики молодые, въ сапогахъ; староста Михеичъ шелъ въ черномъ, изъ фабричнаго сукна кафтанѣ; шелъ длинный, худой и слабый, какъ плетень, Ризунъ, Ѳоканычъ хромой, Осипъ Наумычъ бородастый. <Всѣхъ этихъ мужиковъ и бабъ мнѣ нужно будетъ описать въ этой исторіи>. Шли дворовые, мастеровые въ свиткахъ, лакеи въ нѣмецкихъ платьяхъ, дворовскія бабы и дѣвки въ платьяхъ съ подзонтиками, какъ говорили мужики. На нихъ только лаяли крестьянскія собаки. Шли дѣвочки табунками, въ желтыхъ и красныхъ сарафанахъ, ребята въ подпоясанныхъ армячкахъ, согнутыя старушки въ бѣлыхъ чистыхъ платкахъ, съ палочками и безъ палочекъ. Ребятницы съ бѣлыми пеленками и холостыя пёстрыя бабы въ красныхъ платкахъ, синихъ поддёвкахъ, съ золотыми галунами на юбкахъ. Шли весело, говорили, догоняли другъ друга, здоровкались, осматривали новые платки, бусы, коты прошивные.[34] Всѣ они были знакомы Тихону; по мѣрѣ того какъ они подходили, онъ узнавалъ ихъ. Вотъ Илюшины бабы <щеголихи> идутъ. «Какъ разрядились, — думалъ Тихонъ, — и къ другимъ не пристаютъ», <не отъ того, что у нихъ платки и сарафаны лучше всѣхъ, но отъ того, что самъ строгій старикъ свекоръ идетъ той стороной дороги и посматриваетъ на нихъ.> Вонъ мальчишки идутъ за Илюшей и <втихомолку> смѣются надъ нимъ. <Вонъ Осипъ Наумычъ идетъ одинъ въ лаптяхъ и старомъ кафтанишкѣ, а Тихонъ знаетъ, что у него денегъ cтанетъ всю деревню купить.> Вонъ идетъ худая, разряженная баба, убрана какъ богачка, а Тихонъ знаетъ, что это самая послѣдняя, завалящая баба, которую мужъ ужъ давно бить пересталъ. Идетъ прикащица съ зонтикомъ, разфрантилась, и работница ихъ, Василиса, въ красной занавѣскѣ. А вотъ Матрешкинъ, дворовый, красную кумачевую рубаху вчера купилъ въ городѣ, надѣлъ, да и самъ не радъ, какъ народъ на него дивится. Вотъ Ѳоканычева дѣвка съ дворовыми идетъ, съ Маврой Андреевной разговариваетъ, оттого что она грамотница, въ монастырь хочетъ идти. Вотъ Минаевы идутъ сзади, и баба все воетъ, должно, хоронила кого, а вонъ Ризунова молодайка идетъ, <какъ купчиха разряженная и> все въ пеленки лицо прячетъ.[35] Видно, родила, причащать носила. Вонъ Болхина старуха съ клюкой, шла, устала, сѣла <и все молится Богу и прохожимъ говоритъ, что она нынче въ послѣдній разъ въ церкви была, что ужъ смерть ея пришла за ней. И поглядѣть на нее, такъ кажется, что правда.> Все жива старуха. А ужъ лѣтъ 100 будетъ. А вотъ и мои — старикъ большими шагами шагаетъ, и все горбъ у него такой же, — думалъ Тихонъ. — Вотъ и она… <Красавицу, кто бы она ни была, баба ли, барышня ли, издалека видно. И идетъ она иначе, плыветъ точно, и голову несетъ и руками размахиваетъ не такъ, какъ другія бабы, и цвѣта-то на ней ярче, рубаха бѣлѣе и платокъ краснѣе. А какъ красавица она, да своя, такъ еще дальше узнаешь; такъ-то и> Тихонъ съ другого конца улицы узналъ свою бабу. Маланья шла съ солдаткой и съ двумя бабами. Съ ними же шелъ замчной солдатъ въ новой шинели, казалось, ужъ пьяный, и что-то разсказывалъ, махая руками. Цвѣта на Маланьѣ всѣхъ ярче показались Тихону. <Маланья гдѣ бы ни была, всегда къ ней приставали, около нее сходились другія молодайки, мужики и молодые ребята, проходя мимо, замолкали и поглядывали на нее. Даже старикъ рѣдкій проходилъ, чтобъ не посмѣяться съ ней; ребята и дѣвочки обходили ее, косились и говорили: «Вишь Маланька-то, Маланька-то какъ идетъ».>

А Маланька шла точно также, какъ и другія бабы, ни наряднѣе, ни чуднѣе, ни веселѣе другихъ. На ней была панёва клѣтчатая, обшитая золотымъ галуномъ, бѣлая, шитая краснымъ рубаха, гарусная занавѣска, красный платокъ шелковый на головѣ и новые коты на шерстяныхъ чулкахъ. Другія были въ сарафанахъ, и въ поддёвкахъ, и въ цвѣтныхъ рубахахъ, и въ вышивныхъ котахъ. Также, какъ и другія, она шла, плавно и крѣпко ступая съ ноги на ногу, помахивая руками, подрагивая грудью и поглядывая по сторонамъ своими бойкими глазами. <Да что то не то было въ ней, отчего её издалека видно было, а вблизи с нее глазъ спустить не хотѣлось.> Она шла, смѣялась съ солдатомъ и про мужа вовсе не думала.

— Ей Богу, наймусь въ выборные, — говорилъ солдатъ, — потому, значитъ, въ эвтомъ дѣлѣ оченно исправно могу командовать надъ бабами. Меня Андрей Ильичъ знаетъ. Я тебя, Маланья, замучаю тогда.

— Да, замучаешь, — отвѣчала Маланья, — такъ то мы лѣтось земскаго въ ригѣ, ленъ молотили, завалили, портки стащили, да такъ то замучали, что побѣжалъ, портки не собралъ, запутался. То то смѣху было.

И бабы покатились со смѣху, даже остановились отъ хохота, а солдатка хохотунья присѣла, ударила себя по колѣнямъ ладонями и завизжала хохотомъ.

— Ну васъ совсѣмъ, — сказала Маланья, локтемъ толкая товарку и понемногу затихая отъ смѣха.

— Ей Богу приходи, — сказалъ солдатъ, повторяя то, что онъ уже говорилъ прежде, — сладкой водки куплю, угощу.

— Ей мужъ слаще водки твоей, — сказала солдатка, — нынче пріѣхать хотѣлъ.

— Слаще, да какъ нѣтъ его, такъ надо чѣмъ позабавиться для праздника, — сказалъ солдатъ.

— Что ты мое счастье отбиваешь, — сказала Маланья. — Больше водки покупай, Барычевъ, всебезпремѣнно придёмъ.

И вдругъ Маланьѣ вспомнилось, что мужъ второй праздникъ обѣщалъ пріѣхать и не пріѣзжаетъ, и по лицу ея пробѣжало облако. Но это было только на одно мгновенье, и она опять начала смѣяться съ солдатомъ. Солдатъ шопотомъ сказалъ ей, чтобы она одна приходила.

— Приду, Барычевъ, приду, — громко сказала Маланья и опять залилась хохотомъ. <Не много нужно, чтобы рабочимъ, молодымъ и здоровымъ людямъ въ праздникъ было весело.> Солдатъ обидѣлся и замолчалъ.

Анисимъ Жидковъ, который видѣлъ, какъ Тихонъ въѣхалъ въ деревню, стоялъ у порога своей избы; мимо самаго него проходили бабы. Когда Маланья поравнялась съ нимъ, онъ вдругъ ткнулъ её въ бокъ пальцемъ и сдѣлалъ губами: крр…, какъ кричатъ лягушки. Маланья засмѣялась и на отмашь ударила его.

— Что, хороводница, лясы точишь съ солдатомъ, мужъ глаза проглядѣлъ, — сказалъ Анисимъ смѣючись, и, замѣтивъ, какъ Маланья вся вспыхнула, покраснѣла, услыхавъ о мужѣ, онъ прибавилъ степенно, такъ чтобы она не приняла за шутку:

— Ей Богу. Въ самыя обѣдни на тройкѣ пріѣхалъ. Могарычъ за тобой.

Маланья тотчасъ же отдѣлилась отъ другихъ бабъ и скорымъ шагомъ пошла черезъ улицу. Пройдя черезъ улицу, она оглянулась на солдата.

— Мотри, больше сладкой водки покупай, я и Тихона приведу, онъ любитъ.

Солдатка и другія бабы засмѣялись, солдатъ нахмурился.

— Погоди жъ ты, чортова баба, — сказалъ онъ.

Маланья, шурша новой панёвой и постукивая котами, побѣжала до дома. Сосѣдка посмѣялась ей еще, что мужъ гостинца — плетку привёзъ, но Маланья, не отвѣчая, побѣжала къ избѣ.

Тихонъ стоялъ на крыльцѣ, смотрѣлъ на свою бабу, улыбался и похлопывалъ кнутомъ. Маланья стала совсѣмъ другая, какъ только узнала о мужѣ и, особенно, увидала его. Краснѣй стали щеки, глаза и движенія стали веселѣе и голосъ звучнѣе.[36]

— И то видно, плетку въ гостинецъ привезъ, — сказала она смѣясъ.

— Ай плоха плетка то? — сказалъ мужъ.

— Ничего, хороша, — отвѣчала она улыбаясь, и они вошли въ избу.

Вслѣдъ за бабой пришелъ старикъ и пошелъ съ Тихономъ смотрѣть лошадей. Маланья скинула занавѣску и принялась помогать матери собирать обѣдать, все поглядывая на дверь. Старикъ вошелъ въ избу, старуха стала разувать его. Маланья побѣжала на дворъ къ Тихону, схватила его обѣими руками за поясъ и такъ прижала къ себѣ, что онъ крякнулъ и засмѣялся, цѣлуя её въ ротъ и щеки.

— Право, хотѣла къ тебѣ идти, — сказала Маланья, — такъ привыкла, такъ привыкла, скучно да и шабашъ, ни на что бъ не смотрѣла, — и она еще прижалась къ нему, даже приподняла его и укусила.

— Дай срокъ, я тебя на станцію возьму, — сказалъ Тихонъ, — тоже тоска безъ тебя.

Гришутка вышелъ изъ избы и, посмѣиваясь, позвалъ обѣдать. Старикъ, старуха, Тихонъ, Гришутка и солдатёнокъ, помолившись, сѣли за столъ; бабы подавали и ѣли стоючи. — Тихонъ ни гостинцевъ не роздалъ ни денегъ не отдалъ отцу. Все это онъ хотѣлъ сдѣлать послѣ обѣда. Отецъ, хотя былъ доволенъ всѣми вѣстями, которыя привезъ Тихонъ, все былъ сердитъ. Онъ всегда бывалъ сердитъ дома, особенно въ праздникъ, покуда не пьянъ. Тихонъ досталъ денегъ и послалъ солдатку за водкой. Старикъ ничего не сказалъ и молча хлебалъ щи, только глянулъ черезъ чашку на солдатку и указалъ, гдѣ взять штофчикъ.

Тройка была хороша, денегъ привезъ довольно. Но старику досадно было, что сынъ карего мерина промѣнялъ. Карего мерина, опоёнаго, самъ старикъ прошлымъ лѣтомъ купилъ у барышника и никакъ не могъ согласиться, что его обманули, и теперь сердился, что сынъ промѣнялъ такую по его мнѣнію хорошую лошадь. Онъ молча ѣлъ, и всѣ молчали, только Маланья, подавая, смѣялась съ мужемъ и деверемъ. Старикъ прежде самъ ѣзжалъ на станціи, но не зналъ этаго дѣла и прогонялъ двѣ тройки лошадей, такъ что съ однимъ кнутомъ пришелъ домой. Онъ былъ мужикъ трудолюбивый и не глупый, только любилъ выпить и потому разстроилъ свое хозяйство, когда велъ его самъ. Теперь ему весело и досадно было не за одного карего мерина, но и за то, что сынъ хорошо выстоялъ на станціи, а самъ онъ раззорился, когда ѣздилъ ямщикомъ.

— Напрасно коня промѣнялъ, добрый конь былъ, — пробормоталъ онъ.

Сынъ не отвѣчалъ. Понялъ ли онъ, или случайно, но Тихонъ ничего не сказалъ и началъ разсказывать про своихъ мужиковъ, стоявшихъ на станціи, особенно про Пашку Шинтяка, который всѣхъ трехъ лошадей продалъ и даже хомуты сбылъ.

Пашка Шинтякъ былъ сынъ мужика, съ которымъ старикъ вмѣстѣ гонялъ и который обсчиталъ во время оно старика. Это была старая вражда. Старикъ вдругъ засмѣялся такъ чудно̀, что бабы уставились на него.

— Вишь лобастый чортъ, въ отца пошелъ, неправдой не наживёшься небось.

И вслѣдъ за тѣмъ старикъ, поѣвши каши, утеръ бороду и усы и весело сталъ разспрашивать сына о томъ, какъ онъ выстоялъ эти два месяца, какъ бѣгаютъ лошади, по чемъ платятъ, съ видимой гордостью и удовольствіемъ. Сынъ охотно разсказывалъ, и разговоръ еще болѣе оживился, когда запыхавшаяся солдатка принесла зелёный штофчикъ, старуха вытерла тряпкой толстый, съ донышкомъ въ два пальца вышины стаканчикъ, и отецъ съ сыномъ выпили по порціи. Особенно понравился старику разсказъ сына о царскомъ проѣздѣ.

— И сейчасъ подскакалъ фельдъ-егерь, соскочилъ, ѣдутъ, говоритъ, черезъ 10 минутъ будутъ, по часамъ гналъ. Сейчасъ глянулъ Михаилъ Никанорычъ на часы. — Тихонъ, говоритъ, мотри, все ли справно. Моя, значитъ, четверка заплетена, выведена, готово, молъ, не ты повезёшь, а мы поѣдемъ. И Тихонъ, засунувъ свои оттопыренные большіе пальцы за поясокъ, тряхнулъ волосами и оглянулся на бабъ; онѣ всѣ слушали и смотрѣли на него. Маланька съ чашкой присѣла на краю лавки и тоже встряхнула головой точно также, какъ мужъ, какъ будто она разсказывала, и улыбнулась, как будто говоря: «Каковы мы молодцы съ Тихономъ!» Старикъ положилъ свои обѣ руки на столъ и, нахмурившись, нагнулъ голову на бокъ. Онъ, видимо, понималъ всю важность дѣла. Солдатка, размахивая руками отъ самыхъ плечъ впередъ себя и вмѣстѣ, какъ маятникомъ, прошла изъ двери, но подойдя къ печкѣ, сѣла, услыхавъ, о чемъ идетъ рѣчь, и начала складывать занавѣску вдвое, потомъ вчетверо и потомъ опять вдвое и опять вчетверо. Старуха же, имѣвшая только одну манеру слушать всякій разсказъ,[37] веселый ли онъ былъ или грустный, приняла эту манеру, состоящую въ томъ, чтобы слегка покачивать головой, вздыхать и шептать какія то слова, похожія на молитвы. Гришка же, напротивъ, всякій разсказъ слушалъ такъ, какъ будто только ждалъ случая, чтобъ покатиться со смѣху. Теперь онъ это и сдѣлалъ; какъ только Тихонъ сказалъ свой отвѣтъ становому: «не ты повезёшь, а мы» онъ такъ и фыркнулъ. Тихонъ не оглянулся на него, но ему не показалось нисколько не удивительно, что Гришка смѣется, напротивъ, он даже повѣрилъ, что разсказъ его очень забавенъ.

— Только сейчасъ осмотрѣлъ я еще, значитъ, лошадей съ фонаремъ, ночь темная была, — слышимъ, гремятъ съ горы, съ фонарями, 2 шестерика, 5 четверней и 6 троекъ. Сейчасъ всѣ по номерамъ. Сейчасъ передомъ Васька Скоморохинской нашъ съ Исправникомъ прогремѣлъ. Тройку въ лоскъ укаталъ, ужъ коренной волочется, колокольчикъ оборвалъ. Ужъ Исправникъ не вышелъ изъ телѣги, а ко̀томъ выкатился на брюхо. Сейчасъ: «Самовары готовы?» «Готовы». — «Пару на мостъ живо послать» — перила тамъ сгнивши были. Шинтяка живо снарядили съ какимъ-то дорожнымъ. Сейчасъ самъ съ фонарями подкатилъ прямо къ крыльцу. Володька везъ. Ему говорили, чтобы не заѣзжалъ по мосту, лошадей не сдержалъ. Живо подвели нашихъ. Все исправно было. Гляжу, Митька постромку закинулъ промежъ ноги, такъ бы и поставилъ.

— Чтожъ, говорилъ что? — спросилъ старикъ.

— Сейчасъ говоритъ: «Какая станція?» Сейчасъ Исправникъ: «Сирюково, — говоритъ, — Ваше Высокое царское величество». — «А? — представилъ Тихонъ, — А?» — и притомъ такъ чудно выставилъ величественно грудь, что старуха такъ и залилась, какъ будто услыхала самую грустную новость. Гришка засмѣялся, а солдатенокъ маленькій съ полатей уставился на старуху бабку, ожидая, что будетъ дальше.

— Заложили шестерикъ, сѣлъ фолеторомъ нашъ Сенька.

— (То-то бы Гришутку посадить, — вставилъ старикъ, — обмеръ-бы.)

— Такъ бы отзвонилъ, — отвѣчалъ Гришка, показывая всѣ зубы,[38] съ такимъ выраженьемъ, что видно было, онъ не побоялся бы ни съ царемъ ѣхать ни съ отцомъ и съ старшим братомъ разговаривать.

— Сенька сѣлъ, — продолжалъ Тихонъ, пошевеливая пальцами, — свѣтло было, какъ днемъ, фонарей 20 было; тронули — ничего не видать.

— Что жъ, сказалъ что-нибудь? — спросилъ старикъ.

— Только слышалъ: «сейчасъ, — говоритъ, — хорошо, — говоритъ, — прощай». Тутъ смотритель, исправникъ: «Смотри, — говорятъ, — Тихонъ». Чего, думаю, не ваше смотрѣніе, помолился Богу. — Вытягивай, Сенька. Только сначала жутко было. Оглядѣлся мало-мальски — ничего, все равно, что съ работой ѣхать. — Пошелъ! — Думаю, какъ ѣхать, а подъ самую гору приходится, а тутъ еще захлестнули сукины дѣти постромку, какъ есть соскочила, такъ на возжѣ всю дорогу лѣвая бѣжала. Подъ горой исправника задавилъ было совсѣмъ. Онъ слѣзалъ за чѣмъ-то. — «Пошелъ!» покрикиваетъ. Ужъ и ѣхалъ же, противъ часовъ 4 минуты выгадалъ.[39]

Старикъ послѣ каждаго стаканчика нѣсколько разъ требовалъ повторенія этаго разсказа. Помолившись, встали отъ стола. Тихонъ отдалъ 25 р. денегъ и гостинцы.

— Ты меня, батюшка, отпусти, теперь работа самая нужная на станціи, и безпремѣнно велѣли пріѣзжать, — сказалъ онъ.

— А какъ же покосъ? — сказалъ старикъ.

— Чтожъ, работнику хоть 25 р. до Покрова заплатить. Разве я съ тройкой того стою? Я до Покрова постою, такъ, Богъ дастъ, еще тройку соберу, Гришутку возьму.

Старикъ ничего не сказалъ и влѣзъ на палати. Повозившись немного, онъ позвалъ Тихона.

— То-то бы прежде сказалъ. Телятинскій важный малый въ работники назывался, Андрюшка Аксюткинъ. Смирный малый, небывалый. И какъ просила Аксинья. — Чужому, говоритъ, не отдала бы, а ты, кумъ, возьми, Христа ради. Коли ужъ нанялся, такъ не знаю, какъ быть, не двадцать же рублевъ заплатить, — сказалъ старикъ, какъ будто это невозможно было, какъ ни выгодна бы была гоньба на станціи.

Солдатка, слышавшая разговоръ, вмѣшалась.

— Андрюха еще не нанялся, Аксинья на деревнѣ.

— О! — сказалъ старикъ, — поди, покличь.

И тотчасъ же, махая руками, солдатка пошла за нею. Маланька вышла на дворъ, подставила лѣстницу и взлѣзла на сарай; скоро за ней вышелъ и скрылся Тихонъ. Старуха убирала горшки, старикъ лежалъ на печкѣ, перебирая деньги, привезенныя Тихономъ. Гришка поѣхалъ въ денное и взялъ съ собою маленькаго Сёмку, солдатёнка.

— Аксинья у Илюхиныхъ съ сыномъ наниматься ходила. Она у кума Степана, я ей велѣла приттить, — сказала солдатка, — да старики на проулкѣ собрались, луга дѣлить.

— А Тихонъ гдѣ?

— Нѣтъ его, и Маланьки нѣтъ.

Старикъ помурчалъ немного, но дѣлать было нечего, всталъ, обулся и пошелъ на дворъ. Съ амбара послышалось ему говоръ Маланьи и Тихона, но какъ только онъ подошелъ, говоръ затихъ.

— Богъ съ ними, — подумалъ онъ, — дѣло молодое, пойду самъ.

Потолковавъ съ мужиками о лугахъ, старикъ зашелъ къ куму, поладилъ съ Аксиньей за 17 рублей и привелъ къ себѣ работника. — Къ вечеру старикъ былъ совсѣмъ пьянъ. Тихона тоже цѣлый день не было дома. Народъ гулялъ до поздней ночи на улицѣ. Одна старуха и новый работникъ Андрюшка оставались въ избѣ. Работникъ понравился старухѣ: онъ былъ тихой, худощавый парень.

— Ужъ ты его пожалѣй когда, Афромевна, — говорила его мать, уходя. — Одинъ и есть. Онъ малый смирный и работать не лѣнивъ. Бѣдность только наша…

Афромевна обѣщала пожалѣть и за ужиномъ два раза подложила ему каши. Андрюшка ѣлъ много и все молчалъ. Когда поужинали, и мать ушла, онъ долго молча сидѣлъ на лавкѣ и все смотрѣлъ на бабъ, особенно на Маланью. Маланья два раза согнала его съ мѣста подъ предлогомъ, что ей нужно было достать что-то. И что-то засмѣялась съ солдаткой, глядя на него. Андрей покраснѣлъ и все молчалъ. Когда вернулся старикъ хозяинъ пьяный, онъ засуетился, не зная, куда идти спать. Старуха посовѣтовала ему идти на гумно. Онъ взялъ армякъ и ушелъ. Ввечеру того же дня поставили двухъ прохожихъ солдатъ къ Ермилинымъ.

_______

[ВАРИАНТЫ НАЧАЛ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ»]

** № 1.

Много мнѣ нужно разсказывать про Мисоѣдово, много тамъ было разныхъ исторій, которыя я знаю и которыя стоить описать; теперь начну съ того, что разскажу про Тихона, какъ онъ на станціи стоялъ, а на мѣсто себя на покосъ работника изъ Телятинокъ нанялъ — Андрюшку, и какъ онъ со станціи домой пріѣзжалъ, и какъ съ Маланьей, съ Тихоновой бабой, грѣхъ случился, и какъ Андрюшка самъ отошелъ, и сапоги его пропали, и какъ Тихонъ въ первой разъ свою молодайку поучилъ.

Первый разъ Тихонъ пріѣхалъ на Петровъ день, въ самыя обѣдни. Выѣхалъ онъ чуть зорька занялась — раньше его не отпустили со станціи, — но хоть и невидался онъ съ Николы 6 недѣль съ молодайкой, хоть хотѣлось ему поспѣть къ обѣднѣ, на могилки сходить — онъ не гналъ лошадей, a ѣхалъ шажкомъ, кое гдѣ рысцой подъ изволокъ, такъ что только коренная чуть подъ хомутомъ запотѣла, когда онъ подъѣхалъ къ деревнѣ. За то и похвалили мужики, — въ Мисоѣдово ямщиковъ много, — когда онъ прокатилъ по улицѣ и подъѣхалъ къ своему двору на своей сытой, прибранной тройкѣ, съ заплетеными хвостами и гривами. Весной выѣхалъ, кое какую тройку собралъ, a пріѣхалъ — охотницкая тройка стала. На всякое дѣло Тихонъ былъ мужикъ, хоть молодой, но степенный и акуратный. Такъ всѣ сосѣди и мужики объ немъ понимали.

Кое кто подошли къ нему поговорить въ то время, какъ онъ отворялъ ворота и отпрягалъ, и Тихонъ разсказалъ имъ, что карего онъ промѣнялъ на пѣгаго кореннаго, a лѣвую у цыгана купилъ за три цѣлковыхъ — рѣзать хотѣли, а что саврасинькую у него сколько покупать хотѣли, да онъ за 50 цѣлковыхъ не отдастъ, потому что она дюже для фельдегерской работы хороша, только съ мѣста тронь, такъ навскочь; разсказалъ еще кое что про мисоѣдовскихъ ямщиковъ, которые пріѣхать хотѣли, которые нѣтъ, какъ живутъ; но до этаго намъ дѣла нѣтъ. Тихонъ поговорить былъ охотникъ и говорилъ складно, но все больше разсказывалъ и про себя говорилъ, а про другихъ не спрашивалъ, главное-же то, что говорить онъ говорилъ, a дѣла своего ни на минуту не забывалъ. Какъ онъ вынулъ изъ передка узелокъ, изъ котораго торчали баранки, вошелъ въ избу, поклонился образамъ, отдалъ матери, которая одна оставалась въ избѣ у печи и еще на крыльцѣ вышла навстрѣчу ему, — какъ потомъ вынулъ запоръ, прислонилъ къ углу, такъ чтобъ не упалъ, откинулъ ворота, подъ уздцы провелъ пристяжныхъ, чтобъ не зацѣпили, какъ, заткнувъ <рукавицы и кнутъ за поясъ, сталъ снимать петли постромокъ и захлестывать за шлеи, какъ разсупонилъ, вывелъ, нигдѣ ни стукнулъ, ни дернулъ, какъ будто все намаслено было, такъ и спорилось у него подъ руками, нигдѣ не зацѣпится, не повалится, не соскочитъ, и когда онъ убралъ лошадей подъ навѣсъ, кинулъ имъ сѣнца изъ ящика и, сдвинувъ шляпу напередъ и оттопыривъ далеко большіе пальцы (такая у него привычка была), нескоро, не тихо, поглядывая по сторонамъ, пошелъ въ избу, такъ и казалось, что вотъ ему еще что́бы схватить да сработать. Но работать было ему нечего>. Онъ снялъ шляпу, повѣсилъ на гвоздь, смахнувъ мѣсто, снялъ армякъ, свернулъ его и въ александрынской рубахѣ, которую еще не видала на немъ мать, сѣлъ на лавку. Партки на немъ были домашніе, материной работы, но еще новые, сапоги были ямскіе, крѣпкіе, съ гвоздями; онъ на дворѣ отеръ ихъ сѣнцомъ и помазалъ дегтемъ. Голова была масляная, и онъ теперь еще пригладилъ ее гребешкомъ, который нашелъ на окошкѣ. Онъ зналъ давно этотъ гребешокъ и мѣсто, на которо[е] его клалъ старикъ. Онъ умылъ руки, оправилъ рукава смявшейся рубахи и сталъ разбирать гостинцы. Для жены былъ ситецъ большими розовыми цвѣтами, для матери платокъ белый съ коемочкой, бубликовъ было три фунта для всѣхъ домашнихъ.

* № 2.

Всю ночь напролетъ слышны были пѣсни, крики, говоръ и топотъ на улицѣ. Ужъ пѣтухи пѣли четвертый разъ, ужъ звѣзды[40] только коѣ гдѣ, рѣдкія и яркія, виднѣлись на небѣ, уже за лѣсомъ свѣтлѣе стало, заря занималась и[41] холодная роса опустилась на[42] землю, а еще кое гдѣ слышались шаги, говоръ или пѣсня загулявшихъ для Петрова дня мужика или бабы. Петровъ день веселый лѣтній праздникъ, праздникъ, который служитъ срокомъ при наемкѣ и праздникъ, съ котораго начинается самое спѣшное рабочее время. <Не скоро послѣ Петрова дня придется ночку прогулять мужику или бабѣ, не скоро опять пріѣдутъ изъ работы къ празднику мужья и привезутъ гостинцы и прогостятъ двѣ ночки, не скоро ужъ дождешься цѣлаго дня безъ барщины и своей работы.

Коли бы одинъ молодой народъ былъ въ деревнѣ, пожалуй бы и другой день прогуляли. Съ похмѣлья да съ веселья проспали бы до обѣденъ, опять похмѣляться бы стали, ни лошадей бы въ ночное не погнали, ни косъ не отбили-бы, ни дровъ не накололи бъ, хлѣбушки бы не замѣсили, холсты бы и рубахи забыли, такого бы дѣла надѣлали, что въ мѣсяцъ бы не справили, но на то старые люди живутъ, праздникъ, не праздникъ, а свое дѣло помни.> Не одинъ молодой парень вчера съ вечера стукнулъ послѣдній разъ въ пристѣнокъ, собралъ свои ладышки за пазуху и печально пошелъ отъ ребятъ домой, куда его давно уже строго зоветъ отецъ, оброталъ лошадей, пустилъ жеребятъ и мимо хоровода на прогулкѣ проѣхалъ въ ночное, не останавливаясь пошутить съ заигрывавшими бабами. Поѣхалъ одинъ мимо потемнѣвшихъ ржей, прислушиваясь къ топоту отставшаго стригуна и къ дальнимъ пѣснямъ хоровода, и кричалъ: кояшка, кояшка! кояшка! и прислушивался, какъ чуть слышно изъ за бабъ ржалъ сзади его жеребенокъ, забѣжавшій въ барскіе ржи. Не одна молодайка, не доводивши «борша», вышла изъ хоровода, треснула на послѣдкахъ по спинѣ парня, который хотѣлъ остановить ее и, топая котами и шурша новой паневой, побѣжала черезъ улицу къ свекрови, которая звала ее становить хлѣбушки. <Не все и старые люди умнѣй молодыхъ. Другой молодой своего дѣла не забылъ, а старый еще два дня не опомнится.>[43] Много было пьяныхъ и много грѣха случилось въ этотъ день. Старикъ Лизунъ жену чуть не убилъ досмерти, Ефимъ съ братомъ подрался, Матрюшка съ Настасьи платокъ сорвала, солдатъ Митюшихиныхъ дѣвку осрамилъ, Макарычевъ его оглоблей убилъ. Грѣха и веселья, какъ всегда, много было; но утро пришло, у каждаго было свое дѣло, и каждый взялся за него; вспоминать, да разбирать, <да серчать> — некогда.

<У[44] Ермилиныхъ вчера старикъ крѣпко загулялъ и всю ночь своей старухѣ и невѣсткѣ солдаткѣ спать не давалъ, все бурчалъ, только передъ зарей угомонился. Старикъ рѣдко гулялъ, но>,[45] когда бывалъ пьянъ, то уже никому въ домѣ не давалъ покоя; <начнетъ разсказывать, какъ его обижали, какъ его мучали, и все подноси, все подноси. Вчера же и случай такой вышелъ. Кромѣ того, что праздникъ, въ этотъ день старшій сынъ женатой со станціи пріѣхалъ, деньги привезъ, тутъ же сѣнокосъ въ казенномъ лѣсу наняли и работника въ сосѣдней деревнѣ сговорили. До вечера еще ничего, а какъ запили магарычи съ Телятинскимъ мужикомъ, съ отцомъ, за Андрея (такъ звали работника, котораго онъ нанялъ), и пошелъ причитать. — Хорошо, что еще старшій сынъ Яковъ дома былъ, такъ егo посовѣстился, а то бы еще хуже бабамъ досталось. —>

Самъ старикъ съ старухой спалъ въ избѣ, тутъ же спали два солдата, прохожіе, которыхъ вчера поставили имъ. Солдатка, сестра <старухи>, постелила себѣ въ сѣнцахъ, младшій сынъ[46] Гришутка въ ночное уѣхалъ, а Яковъ съ хозяйкой ночевали на дворѣ въ троичныхъ саняхъ, сбитыхъ съ капыльевъ, которыя стояли подъ навѣсомъ.

Какъ ни замучалась вчера Афромевна съ старикомъ — старымъ людямъ не спится, — она прежде всѣхъ поднялась въ Копыловомъ дворѣ. Потихоньку откинула армякъ, который покрывалъ ихъ вмѣстѣ съ мужемъ, укрыла старика, который пробурчалъ на нее, сотворила молитву, ошарила на печи серничекъ (въ избѣ еще темно было), раскопала золу, вынула синемъ пламенемъ горящую лучину, вышла на дворъ въ сѣнцы, разбудила невѣстку солдатку и, шагая черезъ ноги солдатъ, начала убираться и готовить хлѣбушки, и начался день, заботы о будущемъ днѣ. Скоро ужъ не нужно стало лучины, свѣтъ повалилъ изъ горящей печи, и сквозь закоптѣвшее оконцо свѣтилась заря, солдаты поднялись, одинъ закурилъ трубку въ печи и щипнулъ солдатку; старикъ поднялся <и, сидя на кровати,> покашлялъ, поругалъ старуху за то, что она его лапти забила подъ лавку, и сталъ вслухъ молиться Богу.

<Только на дворѣ еще спалъ Яковъ съ молодайкой.> Только что послышался лошадиной топотъ и щелканье кнута подъ окнами и старуха хотѣла бѣжать, какъ старикъ[47] ужъ началъ ругаться:

— Заснули, дьяволы бабы, хороводы водить, чтоль, аль не слышите. Я вамъ праздникъ то выбью изъ головы.

Домашніе уже знали, что когда старикъ самъ пьянъ бывалъ, такъ на другой день всѣхъ попрекалъ. <Кто самъ виноватъ, тотъ всегда легко другихъ винитъ.> На дворѣ ужъ было свѣтло, куры ужъ скочили съ насѣсти и хотя еще не очнулись хорошенько, но пѣтухъ ужъ началъ кричать, посторонился отъ солдатки и докричалъ таки свое колѣно. Корова, <которая лежала у воротъ и> лѣниво взмахнувъ хвостомъ, поднялась отъ воротъ, когда солдатка замахнулась на нее вынутымъ запоромъ. Въ саняхъ подъ армякомъ зашевелилось <и молодайка высунула голову въ красномъ платкѣ>. Ворота заскрипѣли, солдатка стала къ сторонѣ, и Гришутка <младшій сынъ Копыла> въѣхалъ на каремъ меринѣ съ четырьмя лошадьми и жеребятами, которые замѣшкались въ воротахъ и испуганной рысью, болтая наѣденными животами, проскочили[48] подъ навѣсы.[49] Лошади и жеребята сытые, глянцовитые и отъ росы мокрые <по колѣны>, калясь зеленой травой, разбрелись по очищенному двору — дни три кончили навозъ; перебирая оттопыренными губами соломинки и сѣнцо, корова замычала, ожидая стада, овцы откликнулись ей, пѣтухъ съ курицами придвинулись къ порогу и уже принялись за дѣло дня, подрагивая ожерельями и отыскивая чего то на голой землѣ. Гришка щелкнулъ посрединѣ двора еще два раза кнутомъ какъ будто для того, чтобы показать всѣмъ, что началось утро, что довольно ему одному не спать, пора и всѣмъ просыпаться. И вдругъ свѣтлѣе стало на дворѣ, виднѣе стала роса на соломѣ и навозѣ, воробьи закопошились подъ застрѣхой, листья зашевелились на ракитѣ изъ за навѣса, небо поголубѣло и изъ подъ кафтана высунулась въ красномъ платкѣ <румяная> голова молодайки <и бѣлая рука изъ подъ заворотившагося рукава рубахи>.[50] Она оправила рукой платокъ на <русые, густые> волосы, потерла рукавомъ глаза и, скинувъ ноги, поднялась. Красавица была баба, чернобровая, румяная, складная. <Какъ двѣ черныя звѣздочки засіяли ея глаза и какъ заря зарумянились щеки.> Она потянулась такъ, что сани затрещали и зѣвнула, <открывъ свои бѣлые мелкіе зубы и такъ и сложила румяныя губы въ такую улыбку, что какъ будто только радость и <счастье> здоровье живутъ на этомъ свѣтѣ>. И какъ будто никогда не спала, вскочила босыми ногами и такъ и закипѣло дѣло; надѣла занавѣску на высокія груди, продѣла въ паневу широкія бедры и крѣпко на крѣпко перетянула кушакомъ <гибкую> спину, что даже грудь выставилась, и такъ, потряхивая паневой, прошла къ колодцу <умыть свои лицо и руки>, что ноги въ спину влипали, какъ говорятъ мужики. Одинъ изъ солдатъ, котораго старикъ Копылъ выгналъ изъ избы за трубку, такъ съ разинутымъ ртомъ и остался, глядя на молодайку, когда она бойко глянула на него со стороны. Только когда она зашла за уголъ, онъ качнулъ головой, плюнулъ рѣшительно.

— Такъ баба! — сказалъ онъ самъ себѣ, — въ Польшѣ такихъ не видалъ. Кабы поручику нашему, да онъ не разстался бы съ ней, — подумалъ солдатъ. И еще подумалъ: — И іорникъ же этотъ поручикъ нашъ! <А баба такъ баба.>

<И не одинъ этотъ солдатъ въ Маланьѣ вкусъ нашелъ. Много, много и очень много другихъ всякихъ и мужиковъ, и дворниковъ, и солдатъ, и офицеровъ, и господъ, и портныхъ, и офень заглядывались на эту бабу. «Кабы да эту бабу да въ холю взять, — говорилъ одинъ изъ господъ, — а то сиволапому мужику досталась». Однако и сиволапый мужикъ въ ней цѣну зналъ, да и всѣ цѣну знали. Для этаго въ университетахъ учиться не нужно. Старикъ Копылъ сосваталъ ее для сына, за родню, отецъ ее человѣкъ хорошій. Своихъ дѣвокъ не было, онъ ее за 20 верстъ въ Соловкахъ взялъ. 105 рублей за нее отдалъ. Это было 4 года тому назадъ, тогда ей 16 лѣтъ было. Шустрая, черноглазая дѣвочка была и къ работѣ <куда> ловкая была, только <вотъ> жидка старику казалась. И точно, первое время худа была, такъ дѣтенокъ, ничего не смыслила и мужа не любила, боялась его, била, щипала. Только теперь раздобрѣла и мужа любить стала, какъ пріѣдетъ, такъ ужъ не знаетъ, чѣмъ угодить. А все еще гуляла, дѣтей не рожала. Баба молодая, красивая баба, много къ ней всякаго народа подлипало, да только плохого ничего не слышно было. И мужъ что дальше, то больше любилъ бабу, особенно теперь, какъ на станціи стоялъ. Какъ въ недѣлю разъ заѣдетъ, такъ въ охотки и самъ не знаетъ, какъ порадовать. Когда баба, покачиваясь, но не колыхаясь плечами, пронесла мимо него съ солдаткой ушатъ съ водой, онъ посмотрѣлъ на нее и посмѣялся себѣ въ бороду; весело ему[51] видѣть при дневномъ свѣтѣ и при народѣ свою хозяйку. Какъ будто ночь еще веселѣй показалась.>

Старикъ вышелъ самъ на дворъ, покричалъ на Гришутку, зачѣмъ онъ мерина не распуталъ, тутъ же пришелъ староста, повѣстилъ мужику косить, а бабамъ гресть, и пошла забота. <Кабы глянулъ на нихъ всѣхъ, кто обихода мужицкаго не знаетъ, ничего бы не понялъ, — подумалъ, что ничего не дѣлаютъ, такъ суются, а однако всѣ дѣла, не торопясь, разбирались, каждый зналъ свое дѣло. И сколько тутъ сразу дѣловъ было.> — Бабамъ надо хлѣбы ставить, портки мыть, на барщину сбираться, скотину выгонять, къ сосѣдямъ за гущей сбѣгать, поговор[ит]ь еще съ сосѣдкой, къ другой сосѣдкѣ забѣжать мертваго младенца посмотрѣть и еще мужа провожать нужно было Маланьѣ. Мужикамъ Тихона справлять въ дорогу, запрягать, на барщин косы сбирать, веревокъ взять въ лавочкѣ, <скотъ>

* № 3.

<— Аль свѣтъ? Куды лѣзе? — прогнусилъ сквозь сонъ старикъ Ермилъ, натягивая за плечи армякъ и поворачиваясь на лавкѣ, съ которой только что встала отъ него его хозяйка. —[52] «До вѣтру пойти», отвѣчала старуха, ошаривая рукой печку, чтобы отыскать сернички, которые она сама вчерась наколола изъ сухой лучины и намокала въ сѣру. Ермилъ пробурчалъ что-то и замолкъ, а Осиповна нашла <таки> серничекъ, раскопала вчерашнюю золу въ печи, и дождавшись, чтобы синее пламя покраснѣло и охватило сухое дерево, зажгла лучинку и стала убираться.

— Эки бабы, эки бабы! — ворчала старуха, сбирая со стола невымытыя чашки, горшки и снимая съ лавокъ разбросанныя платья, сапоги, коты, кушаки, — нѣтъ чтобъ прибрать, нѣтъ чтобъ прибрать… Вишь дѣвка, какъ сняла, такъ и бросила, — говорила она, поднимая и складывая праздничную красную паневу, обшитую галуномъ.

Однако старуха не разбудила дѣвку, которая, раскидавшись навзничь въ чистой, праздничной рубахѣ, лежала на лавкѣ. Напротивъ, она мимоходомъ поправила ей подушку подъ голову и неслышно, не останавливаясь, убирала за бабами и не будила никого. Вчера былъ Петровъ день. Извѣстно, праздничное дѣло. Люди молодые, завалятся, спятъ, особенно съ мужьями <блохи не чуютъ,> дополденъ проспятъ. «А я вотъ до пѣтуховъ своего старика ублаготворяла — хмѣленъ дюже былъ — а вотъ до зорьки вскочила, ни въ одномъ глазѣ сна нѣтъ», думала старуха, доставъ кадушку и собираясь мѣсить хлѣбы.>

* № 4.

Наканунѣ былъ Петровъ день, народъ гулялъ. Самъ старикъ Ермилъ былъ выпимши, что съ нимъ рѣдко случалось. Еще было темно въ избѣ, когда поднялась старуха, его хозяйка. Съ вечера она ублаготворяла старика почти до пѣтуховъ, а утромъ поднялась, что еще изъ ночнаго не пріѣзжали. —

____

Шелепиныхъ богатый дворъ въ деревнѣ Хабаловкѣ, не первый дворъ, а живутъ исправно: одинъ сынъ на станціи, старшій братъ хозяйствуетъ, другой на почтѣ съ тройкой.

____

Далеко за полночь, передъ свѣтомъ затихли на улицѣ пѣсни и прошли по домамъ загулявшіе для Петрова дня мужики и бабы.

_______

III. [ОТРЫВКИ РАССКАЗОВ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ.]

* 1.

Все говорятъ: не дѣлись, не дѣлись. Терпи, а не расходись. Что подѣлился, то разорился. Такъ и старики говорятъ, въ старину не дѣлились — богаче жили; и[53] миръ судитъ, чтобы больше двойниковъ или тройниковъ было; — было бы кому мірское дѣло потянуть; такъ и господа начальство судятъ. Особенно старые господа. Какъ кто дѣлиться вздумаетъ, посѣкутъ обоихъ, да и велятъ опять вмѣстѣ жить. — А опять придешь, опять тоже будетъ. —

А настоящее дѣло, другой разъ дѣлежъ баловство, а другой разъ не миновать дѣлиться, брату ли съ братомъ или отцу съ сыномъ. Что больше вмѣстѣ жить, то грѣха больше. Все больше отъ бабъ, говорятъ, дѣлежъ бываетъ. Другой разъ и не отъ бабъ, да не миновать дѣлиться. Такъ-то съ Сергѣемъ Резуновымъ было.

Остался Сергѣй послѣ отца сиротой, всего годочковъ 6 отъ роду. Прозвище его настоящее Трегубой; такъ его отца звали, а ужъ Резуновымъ онъ по вотчиму называться сталъ. — Отчего Трегубой померъ, Богъ его знаетъ; говорили старухи умныя (они все знаютъ, старухи), говорили, что его въ Саламатинѣ баба испортила, только[54] не вѣрю я что-то бабамъ, а должно простудился, горячка или[55] другая болѣзнь отъ Бога была. Мужикъ онъ былъ одинокой, бедный, остались послѣ него молодайка вдова, да трое сиротъ, Сережка, да двѣ дѣвочки. И померъ то въ самое голодное время передъ осѣнью. Хоть по міру иди. Спасибо, господскіе были, хоть плохи-плохи, а сходила къ прикащику, велѣлъ отсыпное выдавать, на вдову два пуда, да на дѣтей полтора.

[56] Кто Сергѣя Резунова зналъ большимъ, старымъ, тому трудно подумать, какой онъ былъ маленькимъ Сережкой. Старый Сергѣй былъ мужикъ акуратный, невысокой не малый, и не худощавый не толстый, а середка на половинѣ. Волосы на головѣ были русые, не курчавые, такъ мочалками висѣли, все въ глаза попадали; бородка была небольшая клиномъ, на щекахъ вовсе волосъ не росло, и когда я его зналъ, то ужъ много сѣдыхъ волосъ было; носъ былъ загнутой крюкомъ, и поперекъ и подъ глазомъ шрамъ былъ, еще мальчикомъ[57] топоромъ разрубили; ротъ былъ небольшой, акуратный: какъ засмѣется, <бывало, такъ всѣмъ весело станетъ;> зубы бѣлые, ровные. Только смѣялся онъ не часто, нешто когда выпьетъ, а то больше мужикъ серьезной былъ. Засунетъ, бывало, персты большіе за кушакъ: — «ну что, милый человѣкъ», — такая у него поговорка была, и что ему не скажи, всякое дѣло разберетъ и докажетъ.

Рукопись отрывка рассказов из деревенской жизни: „Это было в субботу“.

Размер подлинника.

Такъ кто его такимъ то зналъ, тому трудно подумать, какой такой былъ Сережка сиротка, когда его еще отъ земли не видать было.

А былъ онъ маленькой, бѣлоголовый, пузатый парнишко, и повѣса былъ, за то и много его тогда мать била. Нужда, горе, а тутъ еще дѣти. Прибьетъ, бывало, съ горя, а потомъ и самой жалко. —

Вотъ въ тѣ то поры, когда еще его отъ земли не видать было, помнитъ онъ, что пришелъ къ нимъ разъ въ избу сосѣдъ, дядя Θедоръ. — Дѣло было осѣнью, съ хлѣбомъ убрались, народъ дома былъ. — Пришелъ дядя Федоръ пьяный, ввалился въ избу: «Марфа, а Марфа, — кличетъ, — иди угощай меня, я женихъ пришелъ». — А Марфа на выгонѣ замашки стелила. Сережка игралъ съ ребятами на улицѣ, увидалъ дядю Федора, за нимъ въ избу пошелъ, черезъ порогъ перешагнулъ, а самъ руками за него прихватился, — такой еще малый былъ.

— Кого тебѣ, дядюшка?

— Гдѣ мать?

— На старой улицѣ замашки стеле.

— Бѣги, покличь ее, я тебѣ хлѣбца дамъ.

— Не, не дашь, ты намеднись Ваську побилъ.

— Бѣги, кличь маму, пострѣленокъ, — да какъ замахнется на него. — О! убью, трегубое отродье! — да какъ закотитъ глаза, да къ нему. Пошутить что ли онъ хотѣлъ, только Сережка не разобралъ, вывернулъ глаза, глянулъ на него, да опять на четверенькахъ черезъ порогъ![58] да въ переулокъ задворками черезъ гумно, да на выгонъ, только босыя ножонки блестятъ, какъ задралъ, а самъ реветъ, точно козленка рѣжутъ. — Что ты, чего, сердешный, — бабка встрѣтила, спрашиваетъ; такъ только глянулъ на нее, еще пуще взвылъ, прямо къ матери; подкатился къ ней клубочкомъ, уцѣпился за панёву и хочетъ выговорить — не можетъ, какъ что душитъ его. —

Марфа глянула на него, видитъ плачетъ.

— Кто тебя? Что не сказываешь? Кто, говорю?

— Мамушка!… Трегубой… сказалъ… убить хоче… пьяный такой… къ намъ… намъ въ избу зашелъ… — А самъ панёву не пущаетъ. Она его отцѣпитъ, а онъ за другое мѣсто перехватитъ, какъ колючка какая. Разсердилась баба, ей немного ужъ достелить оставалось,[59] пошла къ пучку, а онъ на ней виситъ. Прибила опять. — Кто тебя, сказывай, — говоритъ.

— Дядя Федоръ… въ из… избу пришелъ… — ужъ насилу-насилу выговорилъ.

Какъ поняла мать, недославши толкнула его отъ себя, бросила, одернула паневу и пошла въ избу. —

A дѣло такъ было. Федоръ Резуновъ[60] прошлой осенью сына женилъ и на него землю принялъ, а въ зиму свою хозяйку схоронилъ. Вотъ онъ и ходилъ къ прикащику, что, молъ, тяжело безъ бабы землю нести, да и что годовъ ему много, не сложутъ ли землю. «Я, — говоритъ, — и безъ земли вашему здоровью радъ стараться. Какая плотницкая работа будетъ, все могу сдѣлать». — Мужикъ на рѣчи ловкой былъ, хоть кого заговоритъ. Да не поддался на этотъ разъ прикащикъ, говоритъ: «Ты еще молодъ, всего 42 года, а что жены нѣтъ, такъ у насъ невѣстъ не искать стать, вонъ Трегубая Марфутка вдова, таковская по тебѣ старику». — Такъ-то дѣло и порѣшили, и Марфу призывали, и старики сказали, что дѣло. Вотъ Федоръ то съ утра, замѣсто на работу, въ кабакъ пошелъ съ проѣзжимъ извощикомъ, а теперь самъ сватать пришелъ. — Какъ у нихъ тамъ дѣло было, Богъ ихъ знаетъ; Марфутка поплакала, поплакала, походила, покланялась, а конецъ дѣлу былъ, что передъ Покровомъ повѣнчали. —

Какъ пошла отъ него мать, Сережка легъ на брюхо и все кричалъ, до тѣхъ поръ, пока мать было видно; какъ зашла она за плетень, онъ пересталъ, повернулся на бокъ и началъ[61] обтирать слезы. Руки всѣ замочилъ. Обтеръ объ землю и опять за глаза — все[62] лицо вымазалъ. Потомъ взялъ сухую былинку и сталъ ковырять ей по землѣ:[63] выкопаетъ ямку, да туда слезъ, а не достанетъ, — поплюетъ. — И долго тутъ на выгонѣ лежалъ Сережка и думалъ свою думу о матери и дядѣ Федорѣ и о томъ, за что его дядя Федоръ убить хотѣлъ и за что мать прибила. — Онъ припомнилъ все, что зналъ о матери и дядѣ Федорѣ, и все не могъ ничего разобрать. Помнилъ онъ, что мать ѣздила въ Троицу къ обѣднѣ и изъ церкви вывела его и сѣла у[64] богадѣльни подъ навѣсъ съ кумомъ и говорила многое о Федорѣ, о мужѣ, о дѣтяхъ. Помнитъ онъ, что кумъ все приговаривалъ одно: «Тетушка Марфа! сводныя дѣти — грѣхъ только», — и что мать говорила: «чтожъ, коли велятъ». — Потомъ помнитъ, что мать ходила на барской дворъ, пришла оттуда въ слезахъ и побила его за то, что онъ на лавкѣ лежалъ, и въ этотъ же вечеръ сказала ему, что вотъ, дай срокъ, Федоръ Ризуновъ тебя пройметъ, — и тутъ же стала цѣловать его и выть. —

Потомъ помнитъ, что дѣвчонки дразнили его Ризуновымъ пасынкомъ, и хотя онъ не понималъ, къ чему клонило, онъ плакалъ, слушая ихъ. А тутъ еще самъ Федоръ убить хотѣлъ. Во всемъ былъ Федоръ, и онъ ненавидѣлъ его. Онъ сталъ думать, какъ бы ему извести Федора; убить? отравить? испортить? — Тутъ дѣвчонки съ хворостинами, загоняя скотину, вышли изъ подъ горы. — «Что, али вотчимъ Федька побилъ?» — Онъ молчалъ, они потрогали его. Онъ схватилъ камень и пустилъ въ нихъ — дѣвки стали прыгать и кричать.[65] Онъ бранился, потомъ заревѣлъ. Бабы прогнали дѣвочекъ. Старшая, Парашка прошла съ скотиной. — «Чего ты?» — Сережка разрѣвелся и разсказалъ, какъ хочетъ погубить. Парашка сказала, что испортить надо. «Пойти къ дѣдушкѣ Липату». Странница пришла. Они ей открылись, она научила терпѣть. Мать погнала скотину загонять. Уложила спать, за нее завалился. —

Послѣ Покрова женили. Сережка видѣлъ, какъ одѣли мать, какъ она выла, какъ пили мужики, и его къ нимъ перевели. Дѣвчонка злая Ризуновыхъ, мокрая. — Разъ пришелъ домой пьяный Ризуновъ. — «Зачѣмъ обѣдъ не готовъ?» — «Ты не велѣлъ ждать, и мы поѣли». — «Ахъ ты такая-сякая, трегубое отродье накормила. Извѣстно, такъ вотъ я убью его», — схватилъ топоръ, да на С[ережку]. Сережка обмеръ: «батюшка, дай помолиться». Терпѣть [?]

** 2.

«Али давно не таскалъ!» — сказалъ мужикъ съ обмерзлыми сосульками на бородѣ и усахъ, входя вечеромъ въ избу и обращаясь къ бабѣ. Онъ только что поскользнулся въ сѣняхъ и едва удержался о притолку. — «Опять налили сѣнцы, идолы!» — «А ты ушатъ починилъ, чтоли?» — сказала баба. — «Нонѣ бабы 5 разъ за водой ходили, что принесутъ, половина вытечетъ». — «Начинишься на васъ, чертей. Космы повыдергаю, такъ не потечетъ». — Мужикъ пріѣхалъ изъ лѣсу не въ духѣ: караульщикъ засталъ его накладывающимъ молодые дубочки, которыя онъ срубилъ въ господскомъ лѣсѣ, и содралъ съ него на косушку. Кромѣ того онъ поскользнулся. Баба видѣла, что дѣло плохо, и лучше молчать.

[66] Мужикъ молча раздѣлся, поужиналъ съ семьей. Сынъ, пришедшій съ господской молотьбы изъ села, за ужиномъ разсказалъ новость. Въ ригѣ сказывали — баринъ пріѣхалъ. — «О!» — сказалъ старикъ. — «Мужики гутарили, опять хочетъ землю отрѣзать. Къ Посредственнику ѣздилъ. Михайла говоритъ, ничего не будить». — «Какой Михайла?» — «Сидоровъ — грамотный что ли онъ, — сказывалъ, ничего не будеть, потому, — мужики свово планту не покажуть, а когды царская межевка придеть, годы пущай рѣжуть, — отъ Царя землемѣръ все укажеть, всю землю отхватють господсткую»…

[67] Старикъ внимательно слушалъ, и бабы замолкли. Василій слылъ за голову. — «Потому, говорить, комедатраная [?] межевка пойдеть, а на эвту согласія не сдѣлають…»

Старикъ радостно усмѣхнулся. — «Съ весны тожъ пріѣзжалъ, — сказалъ онъ, — какъ маслилъ, небось дураковъ нашелъ, — съ чѣмъ пріѣхалъ — съ тѣмъ уѣхалъ»… Василій продолжалъ: «Михайло сказывалъ, баринъ-то старшину чаемъ поилъ, — слышь, хочетъ тапереча всю землю въ пруценту укласть. Старшина сказывалъ, міръ очень обиждается». — «Охъ, Господи, сказалъ [старикъ], рыгая и крестясь — «креста то нѣтъ на людяхъ», — и онъ вылѣзъ изъ за стола. «Завтра сходку собрать велѣли», — прибавилъ Василій. — Черезъ 5 минутъ лучина затухла, и 12 душъ Семеновой семьи (такъ звали старика) захрапѣли въ 7 арш[инной] избѣ.

Семенъ жилъ на хуторѣ, поселенномъ лѣтъ 15 тому назадъ въ 5 верстахъ отъ села и состоящемъ изъ 4 дворовъ. Баринъ же остановился въ усадьбѣ, въ селѣ. Баринъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ[68] неожиданно получилъ это имѣнье въ наслѣ[дство]. [Онъ служилъ][69] по другому имѣнію (за 100 верстъ отъ этаго) посредникомъ, и посредникомъ заслужившимъ негодованіе дворянства. Онъ пріѣзжалъ въ первой разъ весною съ тѣмъ, чтобы облагодѣтельствовать крестьянъ и доказать, что, проповѣдуя уступки крестьянамъ, онъ самъ и на дѣлѣ готовъ ихъ дѣлать, — что ему было въ особенности легко, такъ какъ онъ былъ богатъ, никому не долженъ, одинокъ, и имѣнье это свалилось ему съ неба. Онъ предлагалъ крестьянамъ перейти съ барщины на оброкъ, оброкъ съ излишней сверхъ надѣла землей полагалъ навсегда ниже Положенія и, для того чтобы крестьяне всегда могли заплатить оброкъ, предлагалъ оставить барщинскую работу, только оцѣнивъ ее въ деньги, такъ что при этой оцѣнкѣ мужикъ съ бабой, ходя на барщину, зарабатовалъ весь оброкъ меньше чѣмъ въ полгода трехдневной барщиной. Мужики отказались и съ радостью проводили уѣзжавшаго и ничего не сдѣлавшаго помѣщика. — «Что взялъ? Съ чѣмъ пріѣхалъ, съ тѣмъ и уѣхалъ…»

Теперь баринъ пріѣхалъ опять съ тѣмъ, чтобы покончить дѣло съ этимъ имѣніемъ, и воспользовавшись

* 3.

Прежде всѣхъ вернулись въ деревню плотники. — Это былъ сборный народъ: рядчикъ былъ изъ города, а ребята, кто дальнiе, кто сосѣдніе, двое было изъ этой деревни. —

Плотники подошли къ Родькиному двору (Родивонъ держалъ чай, вино, и на квартиру пускалъ), поклали въ амбаръ топоры и пилы и вышли на крыльцо и на улицу. Одинъ только <высокой, плечистый малый> Лизунъ не входилъ въ сѣнцы, не вытаскивалъ своего топора изъ за кушака и не убралъ своей поперешной пилы и полусаженя, а прислонилъ ихъ къ углу иструба. Лизунъ сѣлъ на низкую завалину у избы, <такъ что высокія колѣни его доходили почти до плечъ>, взялъ въ свои загорѣлыя и поросшія волосами руки соломинку, сталъ ломать ее и запѣлъ пѣсню, такъ складно, громко, что двѣ старушки у сосѣдей высунулись посмотрѣть, кто поетъ. Ребята ждали хозяина къ разчету, кто хотѣлъ домой идти на праздникъ, кто такъ деньжонокъ попросить хотѣлъ, а кто такъ посчитаться только. Лизунъ же поутру на работѣ повздорилъ съ хозяиномъ и вовсе хотѣлъ разсчета. Наканунѣ хозяинъ къ начальству за деньгами въ городъ ѣздилъ, а ребятъ Лизуну приказалъ; въ суботу пріѣхалъ, работа непоказалась ему, сталъ ругаться: «ты, молъ, съ ребятъ магарычь взялъ, вы де мнѣ 25 рублей въ день стоите, а ничего не сработали, да дерево перерѣзали, оно мнѣ 5 рублей стоитъ». Все это было правда, ребята всѣ знали, что они половину дня провели въ кабакѣ, куда ихъ свелъ Лизунъ: —

— Коли ты рядчикъ, такъ самъ смотри, а я твоей работы не испортилъ. Самъ тебѣ укажу, какъ работать надо, — сказалъ Лизунъ. Да тутъ же про кашу сказалъ, что ребята голодные отъ обѣда встаютъ. — Давай разсчетъ; не хочу у тебя работать.

[70] Лизунъ былъ малой молодой изъ Мисоѣдова, только второй годъ женатъ и въ первой на сторонѣ работалъ, a дѣла своего такой мастеръ, что хозяину указывалъ, и топоромъ ли, долотомъ, пилой всякую работу могъ сдѣлать и потому въ хозяинѣ не нуждался. — Одинъ изъ плотниковъ сѣлъ подлѣ Лизуна. Лизунъ кончилъ пѣсню и подмигнулъ.

— Такъ то. Аль взаправду разсчетъ возьмешь?

— А ты какъ думалъ, — сказалъ Лизунъ, — кланяться стану? —

— Чтожъ, домой пойдешь?

— А что мнѣ домой идти. Аль свѣтъ клиномъ сошелся, что окромя на мосту работы нѣтъ.

— Вишь, мужикъ строиться хочетъ, — сказалъ онъ, показывая на Ермилину избу напротивъ, подлѣ которой лежалъ заготовленный лѣсъ, — ужъ какъ просилъ, подряжусь, да и поставлю избу мужику, плотниковъ найму. Я гляну, такъ знаю, какъ работу начать.

— Что и говорить, — сказалъ плотникъ. — Однако видно было, что мудрено это ему показалось, чтобы Лизунъ могъ обнять такое дѣло. —

Старикъ Ермилъ вмѣстѣ съ рядчикомъ подходили къ Родькѣ.

— Вишь кособрюхой чортъ, — сказалъ Лизунъ, отвернувшись, но когда мужики подошли ближе и пок[лони]лись, плотники тоже приподняли шапки, а Лизунъ свою[71] новую поярковую шляпу. —

Ермилъ рядилъ плотника построить ему маслобойню. Лизунъ проворно всталъ и толкнулъ локтемъ мужика; «не кончай, дядя Ермилъ, я дешевле возьму». — Дядя Ермилъ оглянулся на Лизуна и на рядчика, который входилъ въ избу. — «Да вѣдь ты на мосту подряженъ?» — «То на мосту, а теперь маслобойню построю, своихъ ребятъ Мисоѣдовскихъ приведу, противъ его дешевле возьму и какъ должно произведу». — «Дѣло такое — извѣстно, — сказалъ Ермилъ, вглядываясь въ новаго рядчика. Онъ недовѣрялъ ему, видно было. — Только не рядись, а я къ тебѣ приду, спасибо скажешь». —

— Ну что, Федюха, или деньжонокъ попросить хочешь? — сказалъ рыжій рядчикъ, когда Лизунъ, помолясь Богу, подошелъ къ столу и положилъ на него шляпу. Рядчикъ былъ въ хорошемъ духѣ, и ему не хотѣлось отпустить лучшаго работника. Онъ сидѣлъ за столомъ въ переднемъ углу и, снявъ обѣ руки съ стола, запустилъ большіе персты за кушакъ, чтобы не мѣшать хозяйкѣ, собиравшей ему самоваръ и соскребавшей ножемъ передъ нимъ. Онъ думалъ себѣ: «Малый молодой — пошалилъ. Ну, побранилъ, да и будетъ. А такого плотника не скоро найдешь». Но Лизунъ сейчасъ смѣтилъ, что можно понатянуть хозяина. Онъ, не глядя въ глаза хозяину, взялся за кушакъ, повертѣлъ его на тѣлѣ. —

— Что слѣдуетъ отдай, Кузьма Кирилычъ, съ Миколы 5 недѣль и 6 дёнъ.

— Вотъ вы все такъ то, — сказалъ Кирилычъ, — чѣмъ бы тебѣ соблюсти хозяйское дѣло, чтобы прибавку получить, а вы какъ бы похуже; вѣдь обидно, — прибавилъ онъ, обращаясь къ Ермилу. Онъ все еще хотѣлъ умаслить Лизуна.

— Дѣло хозяйское, — отвѣчалъ Лизунъ. — Худо, такъ не надо. А на мой разумъ, лучше нельзя, какъ я работалъ. Какъ еще тебѣ работать? Ужъ я ли не мастеръ, я ли не старался, какъ для себя, такъ и для хозяина, такъ и ребятамъ говорилъ. Какъ работа спорится, такъ и работникамъ и хозяину весело.

— Извѣстно, коли хозяину барышей не будетъ, то и работникамъ платить нечѣмъ. — То-то глупъ ты бываешь!

— Нѣтъ, братъ, я не глупъ, а я такъ уменъ, такъ уменъ, что поищешь.

— Мягко стелешь, жестко спать. Намеднись отъѣхалъ по дѣльцу въ городъ, безъ себя этому молодцу приказалъ, — говорилъ рядчикъ, обращаясь къ Ермилу, — такъ вѣришь ли, въ цѣлый день только и добра издѣлали, чтобы два дуба перерѣзали, — я ихъ на сваи готовилъ, а они на перемета разрѣзали.

Еще двое ребятъ плотниковъ вошли въ избу, помолились образамъ, и сѣли на лавку подъ полати, дожидаясь своей очереди. Ермилъ всталъ и вышелъ. — «Считайтесь, считайтесь, а я ребятъ провѣдаю, съ пахоты не пріѣхали-ль». —

— Молись Богу за 40, — сказалъ рядчикъ, останавливая его и подставляя руку. Лизунъ подмигнулъ. — «Видно будетъ, завтра праздникъ», — сказалъ Ермилъ и вышелъ. —

— Такъ-то, — сказалъ рядчикъ, разглаживая полотенцо, которое постелила хозяйка. Лизунъ при ребятахъ сталъ говорить иначе. —

— Вотъ что, Кузьма Кирилычъ, твое дѣло, извѣстно, хозяйское, а того ты не подумалъ, что съ меня спрашиваешь, а жалованье мнѣ наравнѣ съ другими платишь. Развѣ меня съ Мишкой али Петрухой сравнять? Онъ плотникъ, и я плотникъ. А ему не прикажешь смотрѣть. Что онъ день проработаетъ, то я до завтрака сдѣлаю. — Платить хочешь по 7 гривенъ на день, а тоже спрашивать хочешь. Давай 10 цѣлковыхъ на мѣсяцъ, я тебѣ одинъ всю работу издѣлаю, — какъ скажешь, такъ и сдѣлаю. Хошь въ мѣсяцъ разъ[72] наѣзжай — ничего не испорчу. Такъ то. Давай 10 цѣлковыхъ, а по той цѣнѣ я жить не стану.

[73] Рядчикъ просилъ Лизуна остаться по дешевле, хотѣлъ его словами закидать, но Лизунъ его закидалъ еще ловчее. Рядчикъ сердился, и Лизунъ сердился еще больше. Рядчикъ ругнулъ его разъ <сукинымъ сыномъ>, Лизунъ тотчасъ же отвѣчалъ: «самъ съѣшь». — Наконецъ стали считаться. Хозяйка принесла счеты, но Лизунъ уже въ головѣ разсчелъ все по днямъ, и все было такъ точно вѣрно. Только споръ былъ о томъ, что рядчикъ хотѣлъ за прогулъ вычесть два дня. — «Э! братъ, Кирилычъ, — говорилъ Лизунъ, —[74] грѣхъ тебѣ будетъ, нашего брата обидѣть можно. — Не для заду, а для переду, придется еще поработаю у тебя». — Рядчикъ согласился, но Лизунъ еще просилъ[75] на водку. «Сослужу еще службу и Лизуну спасибо скажешь, ужъ двугривенничекъ прикинь, Кирилычь. Право. Ну! ребятамъ на меня глядючи веселѣй у тебя жить будетъ». — Кирилычь на двугривенный не согласился, но такъ какъ всѣхъ денегъ слѣдовало 16 р. 70 к., то 30 к. онъ далъ на водку для ровнаго счета. И это онъ сдѣлалъ отъ того, что Лизунъ такъ его окрутилъ словами, что при ребятахъ ему хотѣлось показать, что онъ разсчитываетъ безъ прижимки. — «Давай деньги». — У Кирилыча была только 50 р. бумажка. Онъ повѣрилъ ее Лизуну, и тотъ, завязавъ ее въ уголъ платка и положивъ платокъ въ шляпу, пошелъ въ кабакъ размѣнять. —

— Что топоромъ, что языкомъ, куды ловокъ малый, — сказалъ рядчикъ хозяину, когда Лизунъ ушелъ. Другіе ребята тоже стали считаться. Они не были такъ ловки, и съ ними хозяинъ совсѣмъ иначе обратился; однаго онъ вовсе обсчиталъ на три двугривенныхъ, а другому вовсе не далъ денегъ. Хоть у него зажитыхъ было 25 рублей и нужда была крайняя. —

* 4.

Какъ скотина изъ улицы разбрелась по дворамъ и размѣстилась по клетямъ, каждая штука въ свое мѣсто, такъ и народъ съ разныхъ сторонъ, кто съ пашни, кто съ моста (тамъ плотники работали), кто съ поля, кто изъ деннаго, разобрался каждый въ свое мѣсто. —

Молодой мужикъ плотникъ (у него на кушакѣ за спиной вмѣстѣ былъ связанъ армякъ, полусажень и топоръ) подошелъ къ угловому дому, отъ проулка, и спросилъ хозяина.

— Ермилъ Антонычъ или не бывалъ еще?

— Еще съ утра въ Засѣку на покосъ съ ребятами поѣхалъ, скоро пріѣдутъ, я чай. — Ты чей, родной? Кажись, Ясенской? — спросила старуха. Она была вдова, сестра хозяина.

— Мы плотники съ моста, — отвѣчалъ плотникъ. — Бабы на барщинѣ что ль?

— Слышь, играютъ, — сказала старуха.

Хороводъ[76] съ пѣснями приближался по дорогѣ, за оврагомъ краснѣлась толпа бабъ и дѣвокъ. Плотникъ пошелъ за уголъ.

Изъ подъ горы поднимался мужикъ съ поля. Онъ сидѣлъ бокомъ на лошади запряженной въ сохѣ, жеребенокъ стригунъ бѣжалъ сзади. Мужикъ этотъ [былъ] Гараська, старшій сынъ старика Капыла. Герасимъ[77] съ утра выѣхалъ въ поле, на дальнюю пашню. У нихъ тамъ три осьминника было незапаханныхъ, и отецъ велѣлъ ему ихъ запахать до вечера, а коли тяжело кобылѣ будетъ, такъ хуть 2. Герасимъ выѣхалъ рано; пашня была на западѣ съ сырцой; сошники онъ переладилъ и поперилъ дома и къ вечеру запахалъ всѣ три. — Кто самъ не пахалъ, тотъ не знаетъ, какъ тѣло легко и душа весела, когда отъ зари до зари, одинъ, борозда за бороздой, подвигался на пашнѣ, и работа спорилась, и дошелъ до другаго края, и борозда скосилась на уголъ, и уголокъ вывертѣлъ и подвязалъ сволока, подстелилъ подъ жопу армякъ и вовремя поѣхалъ къ дому, по пыли дороги бороздя за собой двѣ черты сволоками, и по дорогѣ домой со всѣхъ сторонъ попадаются мужики и бабы,[78] и со всѣми весело шутится, какъ знаешь, что дѣло сдѣлано, на пашню ворочаться уже незачѣмъ до Ильина дни.

[79] Герасимъ побалтывалъ ногой, обутой новымъ лаптемъ, по оглоблѣ и пѣлъ пѣсню. Завидѣвъ хороводъ бабъ, онъ почесалъ голову, замолчалъ и усмѣхнулся. Хоть и женатъ быль Герасимъ, а любилъ бабъ молодыхъ. Увидавъ плотника, Герасимъ скинулъ поджатую ногу съ спины лошади и соскочилъ. — «A! Лизунъ! <чортъ тебя возьми, что рано съ работы сошелъ, аль домой> курвинъ сынъ, аль разсчетъ взялъ, косушку поставить хочешь!» — Герасимъ засмѣялся и треснулъ Лизуна по спинѣ кнутовищемъ, — «то-то бы выпили, <умаялся цѣлый день пахамши> съ работы-то».

** 5.

Это было въ суботу въ самыя Петровки. Уборка сѣна была такая, что старики не запомнятъ. Не сѣно, а чай въ стога клали. Крестьянскіе луга почти всѣ были убраны, оставался одинъ Кочакъ. Не больше какъ на день міру косьбы. Господскіе луга тоже больше половины уже подкошены были. Дни стояли такіе красные, жаркіе, — что̀ съ утра по росѣ подкосятъ, къ вечеру въ валы греби, а на другой день хоть въ стога кидай, и на небѣ ни тучки. А все народъ, сколько могъ, торопился за погоду убираться. И прикащикъ[80] очень хлопоталъ барское убирать, съ утра до ночи съ бабами, красный сталъ, потъ градомъ катится, рубаха разстегнута, все кричитъ, все съ палкой около бабъ ходитъ, съ тѣла спаль. Хоть не свое, а хозяйственное дѣло, какъ возьмешься за него, такъ не заснешь покойно, покуда не кончишь. — Не ты дѣло дѣлаешь, a дѣло тебя за собой тянетъ. Богъ же далъ въ это лѣто, что было что косить, и грести, и возить. На тягло возовъ по 6 убрали, да еще въ Кочакѣ такая трава стояла, что на низу не пролѣзешь. Кромѣ покосовъ, тутъ же и пахота подоспѣла, а пахота крѣпка была, такъ что кто за погодой не успѣлъ, такъ сошники ломали и лошадей надсаживали на пашнѣ.[81]

[82] Въ селѣ цѣлый день было пусто, всѣ были на работѣ, нешто какая баба хворая дома рубахи на пруду стирала или холсты стелила, да старики и старухи съ малыми ребятами. Только на барскомъ дворѣ, за прудомъ, народъ дома былъ. Тамъ, извѣстное дѣло, какъ господа дома, — покосъ не покосъ, уборка не уборка: холопи, кучера, повара, садовники, дворовые — всѣ одно дѣло дѣлаютъ. Дѣло не дѣлай, а отъ дѣла не бѣгай.

Пастухи свое время не пропустятъ; только солнышко стало за лѣсъ закатываться, ужъ завиднѣлась[83] пыль по большой дорогѣ, и заслышалась скотина. Скотина ходила по отавѣ и въ недѣлю совсѣмъ другая стала — повеселѣла. Скотина въ деревнѣ все одно, что часы в городѣ. Прогнали скотину, значитъ, пора и всѣмъ домой в деревню. Ребята заслышали скотину, переловили лошадей и поѣхали домой изъ деннаго. Бабы на барщинѣ у выборного отпросились и съ граблями за плечами пошли хороводомъ къ дому. Мужики, кто дома на своей пашнѣ пахалъ, подвяталъ сволоки, перевернули сохи и поѣхали домой. Косцы подняли армяки и кувшинчики и пошли домой. У богатыхъ мужиковъ бабы покидали дровъ въ печурку, чтобъ согрѣть похлебку на ужинъ.

_______

** IV. СОНЪ.

[ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ]

Я во снѣ стоялъ на бѣломъ, колеблющемся возвышеніи. Я говорилъ людямъ все то, что было въ моей душѣ, и чего я не зналъ прежде. Мысли мои были странны какъ во снѣ, но невольно облекались вдохновеннымъ, размѣреннымъ словомъ. Я удивлялся тому, что говорилъ, но радовался, слушая звуки своего голоса. Я ничего не видалъ, но чувствовалъ, что вокругъ меня толпились незнакомые мнѣ люди и всѣ мои братья. Вблизи они дышали. Вдали бурлило море, темное, какъ толпа.

Когда я говорилъ, отъ моего говора по всему лѣсу пробѣгалъ вѣтеръ. И этотъ вѣтеръ возбуждалъ восторгъ въ толпѣ и во мнѣ. Когда я замолкалъ, море дышало. И море, и лѣсъ была толпа. Глаза мои не видѣли, но всѣ глаза смотрѣли на меня, — я чувствовалъ ихъ взгляды. Я бы не могъ устоять, ежели бы они не держали меня своими взглядами. Мнѣ было тяжело и радостно. Они двигали мною, также какъ я двигалъ ими. Я чувствовалъ въ себѣ власть, и власть моя надъ ними не имѣла предѣловъ. —

Одинъ только голосъ во мнѣ говорилъ: страшно! Но быстрѣе и быстрѣе я шелъ все дальше и дальше. Я едва переводилъ дыханіе. Подавленный страхъ увеличивалъ наслажденіе, и возвышеніе, на которомъ я стоялъ, колеблясь, поднимало меня все выше и выше. Еще немного, и все бы кончилось. Но сзади меня шёлъ кто-то. Я почуялъ чужой, свободный взглядъ. Я не хотѣлъ; но этаго нельзя было — я долженъ былъ оглянуться. Я увидалъ женщину, мнѣ стало стыдно, и я остановился. Толпа не успѣла изчезнуть, и вѣтеръ все еще шумѣлъ по ней.

Толпа не разступалась, но женщина спокойно пошла по серединѣ толпы и не соединялась съ нею. Мнѣ стало очень стыдно, я хотѣлъ опять колебаться и говорить, но словъ не было. Я не могъ обманывать себя. Я не зналъ, кто она была, но въ ней было все, что любятъ, и къ ней сладко и больно тянула непреодолимая сила. Она посмотрѣла и на меня, но только на одно мгновенье. Она равнодушно отвернулась. Я смутно видѣлъ очертанья ея лица; но спокойный взглядъ ея остался во мнѣ. Въ ея взглядѣ была кроткая насмѣшка и чуть замѣтное сожалѣнье. Она ничего не понимала изъ того, что я говорилъ, и не жалѣла о томъ, что не понимаетъ, a жалѣла обо мнѣ. Я не могъ вынуть изъ себя ея взгляда. Она не презирала меня. Она видѣла нашъ восторгъ и жалѣла. Она была полна счастья. Ей никого не нужно было, и по этому я чувствовалъ, что безъ нея нельзя жить. Дрожащій мракъ закрылъ отъ меня ее всю. Я заплакалъ. Я сбросилъ съ себя стыдъ и плакалъ о прошедшемъ, невозвратимомъ счастіи, о невозможности будущаго счастія, о чужомъ счастіи… Но въ слезахъ этихъ было и счастіе настоящаго…

Н. О.

[ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

Я стоялъ высоко, выше всѣхъ людей. Я стоялъ одинъ. Вокругъ меня наравнѣ съ моими колѣнами жались <разгоряченныя внимательныя головы> лица и, какъ зыблющееся черное море, безъ конца виднѣлись головы <во всѣ стороны>… — На мнѣ была одежда древнихъ, и одежда эта развѣвалась отъ страстныхъ и прекрасныхъ движеній <которыя я дѣлалъ>. Я говорилъ людямъ все, что было въ моей душѣ, и чего я не зналъ прежде. Толпа радостно понимала меня. <Я самъ удивлялся и восхищался тѣмъ, что я говорилъ; мысли> Неистощимымъ потокомъ выше и выше поднимались смѣлыя мысли и выливались вдохновеннымъ размѣреннымъ словомъ, и я удивлялся тому, что я говорилъ. Звукъ голоса моего былъ силенъ, твердъ и <необычайно> прекрасенъ. Я наслаждался этимъ звукомъ.[84] <Когда я невольно, но сознательно возвышалъ голосъ, вся толпа вздрагивала, какъ одинъ человѣкъ.> Когда я замолкалъ, толпа <робко> отдыхая переводила дыханье. Когда я хотѣлъ, одно чувство, какъ вѣтеръ по листьямъ, пробѣгало по всей толпѣ и производило въ ней болѣзненный и могущій ропотъ. Около себя я различалъ разгоряченныя лица старцевъ, мужей и юношей, на всѣхъ было одно выраженье жаднаго вниманья, покорности [?] и восторга <но я не замѣчалъ ихъ самихъ. Они были для меня частями однаго лица, покореннаго мною>. Всѣ глаза смотрѣли на меня и двигали мной также, какъ я ими двигалъ. Я мгновенно угадывалъ все, что думала и желала толпа, и сразу словомъ отвѣчалъ на всѣ желанія, а толпа неистовыми рукоплесканіями и рабской покорностью отвѣчала на мое слово. Я былъ Царь, и власть моя не имѣла предѣловъ. Безумный восторгъ, горѣвшій во мнѣ, давалъ мнѣ власть, и я плавалъ въ упоеніи своей власти. Я счастливъ былъ своимъ безуміемъ и безуміемъ толпы. Но временность и восторженность моего положенія внутренно смущали меня. Но сила движенья увлекала меня дальше и дальше, и потокъ мыслей и словъ[85] становились сильнѣй и сильнѣй и, казалось, не могли истощиться. Но вдругъ среди всей восхищенной мною толпы, среди безразличныхъ, восторженныхъ, страстно устремленныхъ на меня взоровъ я почувствовалъ сзади себя неясную, но спокойную силу, настоятель[но] разрушающую мое очарованіе и требующую къ себѣ вниманья. Договаривая послѣднія слова проникавшей меня мысли, я невольно оглянулся. Въ толпѣ, но не соединяясь съ толпою, стояла простая женщина въ простомъ уборѣ. — Не помню ея одежды, не помню цвѣта ея глазъ и волосъ, не знаю, была ли она молода и прекрасна; но я обрадовался, увидавъ ее. Въ ней была та неясная спокойная сила, которая требовала вниманія и разрушала очарованье. Она равнодушно отвернулась, и я только на мгновенье засталъ на себѣ ея ясные глаза, на которыхъ готовились [?] слезы. Во взглядѣ ея была <насмѣшка> жалость и любовь, на устахъ была легкая улыбка. Въ этомъ мгновенномъ взглядѣ я все прочелъ, и все мнѣ стало ясно. Она не понимала того, что я говорилъ, не могла и не хотѣла понимать. Она не жалѣла о томъ, что не понимаетъ, a жалѣла меня. Но съ любовнымъ сожалѣньемъ слушала мои слова. Она не презирала ни меня, ни толпу, ни моего восторга; она была проста, спокойна…

Все изчезло: и толпа, и мысли, слова, и восторгъ, — все уничтожило[сь] въ этомъ взглядѣ. Осталась одна сила, одно желаніе … Однаго желало все существо мое — еще разъ проникнуться этимъ взглядомъ, понять его и жить его жизнью, но она незамѣтно неподвижно [?] удалялась отъ меня <и ни разу не оглянулась>. Я звалъ ее, умолялъ хоть еще разъ насмѣшливо оглянуться на меня и сказать мнѣ… Она удалялась… Она изчезла. Я заплака[лъ][86] о невозможномъ счастьи, но слезы эти были мнѣ слаще прежни[хъ][87] восторговъ. —

_______

V. * [О ХАРАКТЕРЕ МЫШЛЕНИЯ В МОЛОДОСТИ И В СТАРОСТИ.]

Когда мы молоды и не знаемъ всѣхъ безчисленныхъ сторонъ жизни, мы много думаемъ, не встрѣчая препятствій и возраженій самой жизни, которую мы не знаемъ; мы дѣлаемъ сложные выводы, мы далеко заходимъ на пути мышленія; мы умны и знаемъ это — и это даже правда. Но съ годами (ежели мы не были лѣнивы душою), мы узнаемъ много новыхъ сторонъ жизни, много различныхъ взглядовъ, безчисленное количество возраженій на пути мысли, и на каждомъ шагу мы натыкаемся на непонятное, неразрѣшимое, необъятное. Мы мало думаемъ и много созерцаемъ.

Говоритъ, что съ годами глупѣютъ.

Думы молодости выражаются логической послѣдовательностью слова, думы старости выше и потому внѣ области слова. Въ молодости только возможны планы пересозданія людей — воспитаніемъ, новымъ экономическимъ или гражданскимъ устройствомъ общества; въ старости же человѣкъ чувствуетъ и надъ собой тотъ неумолимый законъ природы, который царствуетъ надъ растеньемъ и животнымъ, и созерцаетъ его. Весь трудъ жизни привелъ старика къ этому. Глупѣе или умнѣе онъ сталъ, чѣмъ былъ въ молодости? Глупѣе потому, что онъ ближе сталъ теперь къ животному и растенію, но мудрѣе потому, что онъ дѣлается сознательнымъ животнымъ и растеніемъ.

Имѣяй уши да слышитъ! Эту формулу говоритъ энтузіастъ Христосъ, всякій разъ какъ онъ возвышается на ту высоту мысли, когда нужно не думать, не спорить, т. е. не критиковать и не возражать, а всей[88] душой искать и ловить истину, какъ бы неясно она не выразилась, когда истина такъ высоко, что неудобно входитъ въ рамку человѣческихъ словъ. —

_______

* VI. [О НАСИЛИИ.]

Во всѣ времена, на всѣхъ мѣстностяхъ земнаго шара, между людьми повторяется одинъ и тотъ-же непостижимой фактъ: власть, законъ, сила, людская же сила, заставляетъ людей жить противно своимъ желаніямъ и потребностямъ. Что такое, эта непонятная сила, которой люди подчиняются, какъ силѣ тяготѣнья, не спрашивая себя: какой ея источникъ, гдѣ ея начало и есть-ли конецъ этой странной силѣ? Этотъ-то вопросъ я задаю себѣ и попытаюсь на него отвѣтить. На вопросъ этотъ можно отвѣчать двояко: отвлеченно, разсматривая понятіе силы и выводя источникъ ея изъ природы человѣка, и исторически, разсматривая проявленіе, развитіе или упадокъ, движенiе этой силы въ извѣстномъ обществѣ. — Что такое понятіе (силы) насилія? Принужденіе однимъ <лицомъ> другого сдѣлатъ или терпѣтъ то, что[89] этотъ другой считаетъ несправедливымъ. Насилованіе можетъ быть сдѣлано только сильнѣйшимъ и претерпѣно слабѣйшимъ. Сильнѣе другаго бываетъ иногда одно лицо, и всегда много лицъ сильнѣе однаго. Первый случай возможенъ только внѣ общества людей, въ обществѣ же порож[даетъ][90] защиту, основанную на чувствѣ самосохраненія. Слѣдовательно очевидно, что въ обществѣ возможно только насилованіе однаго лица многими или меньшаго числа бо́льшимъ. — Но для того чтобы большое число людей насиловало однаго или малое число лицъ, необходимо, чтобы это большое число имѣло одну и ту же цѣль, было согласно между собой — единомышленно; ибо очевидно, что каждое отдѣльное лицо равносильно, ежели имѣетъ различныя цѣли.[91] Слѣдовательно насилованье можетъ быть произведено въ обществѣ только единомышленнымъ большинствомъ надъ однимъ лицомъ или надъ единомышленнымъ меньшинствомъ.

Что есть единомысліе или согласіе многихъ лицъ въ извѣстномъ[92] обстоятельствѣ? Одинаковый образъ воззрѣнія на одно и тоже обстоятельство — общая мысль. Одинаковый образъ воззрѣнія или общая мысль есть образъ воззрѣнія или мысль, относительно справедливая для извѣстнаго[93] большинства. Слѣдовательно насиліе можетъ быть произведено только относительно справедливымъ большинствомъ. Но понятіе терпѣнія насилія заключаетъ въ себѣ понятіе терпѣнія поступка относительно несправедливаго для меньшинства или для однаго лица. Слѣдовательно насиліе есть совершеніе большинствомъ надъ меньшинствомъ поступка относительно справедливаго для большинства и относительно несправедливаго для меньшинства.

Почему при каждомъ насиліи въ каждомъ обществѣ есть двѣ справедливости: справедливость меньшинства и справедливость большинства? И какія общія свойства имѣютъ во всѣхъ обществахъ та и другая справедливость?

Для того чтобы отвѣтить на эти вопросы, необходимо принять за аксіомы два[94] положенія, которыя доказываются, но которыхъ доказательство привело бы меня къ слишкомъ длинному отступленiю. —

1) Есть понятіе справедливости отвлеченной, общее всѣмъ людямъ и во всѣ времена, — идея справедливости, заключающая в себѣ идею равенства и свободы. —

[95] Вслѣдствіе столкновеній людей, нарушающихъ взаимно абсолютныя равенство и свободу, есть другая идея относительной справедливости, относительнаго равенства и свободы.

<Въ природѣ человѣка лежитъ идея абс[олютной] справедливости и потребность приводить отн[осительную] спр[аведливость] къ абсол[ютной].>

2) Человѣческая природа имѣетъ свойство отъ[96] болѣе частной идеи переходить къ высшей, но никогда на оборотъ. —

<3) Въ ходѣ исторіи человѣчества идея относительной справедливости, постоянно измѣняясь, приближается къ идеѣ абсолютной справедливости.>

4) Идея передается насиліемъ и словомъ.

Принявъ эти положенія, отвѣтъ на вопросъ, почему есть всегда справедливость большинства и справедливость меньшинства, — отвѣтъ становится ясенъ. — Почему насилованное меньшинство или одно лицо считаетъ несправедливой идею справедливости большинства?[97] Всѣ люди <на нижайшей степени развитiя> должны были быть согласны между собой, имѣя одни и тѣ-же потребности. Ежели же явились несогласныя съ другими лица, то только вслѣдствіи того, что[98] справедливость большинства для нихъ есть несправедливость, т. е. у нихъ есть другая справедливость, высшая. Какъ скоро они не раздѣлили идею справедливости большинства, большинство это употребило противъ нихъ насиліе. Но идея насилія противуположна идеѣ общей справедливости — свободы и равенства; вслѣдствіе чего насилованное меньшинство не могло понять идеи относительной справедливости большинства и нашло ее несправедливой. Т. е. составило себѣ другую идею справедливости, болѣе общую, болѣе близкую абсолютной справедливости и потому исключающую первую. Но идея имѣетъ свойство не быть уничтоженной ничѣмъ, кромѣ болѣе общей, заключающей ее идеи. Поэтому болѣе общая идея меньшинства осталась, и лица большинства стали раздѣлять ее, и наконецъ новая идея стала идеей большинства, употребила насиліе и стала менѣе справедлива, а старая идея — идеей меньшинства и въ свою очередь подверглась насилію и породила новую болѣе общую идею, и т. д., и т. д.

[99] Итакъ насиліе является только вслѣдствіе общей идеи, а болѣе общая идея только вслѣдствіе насилія. — Только такимъ путемъ развивается болѣе и болѣе общая идея справедливости во всемъ человѣчествѣ и до безконечности приближается къ недостижимой вѣчной идеѣ справедливости. —

Насиліе всегда остается, но въ области болѣе общей идеи оно всегда менѣе, чѣмъ въ области болѣе частной идеи; ибо самая общая идея справедливости включаетъ въ себѣ идеи общей свободы и равенства и отсутствія насилія, а самая частная идея справедливости заключаетъ въ себѣ только идеи частной свободы и равенства и права насилія.[100] —

Достиженіе общей идеи справедливости, и совершенно[е] уничтоженіе насилія, слѣдовательно, возможно бы было тогда, когда бы все человѣчество въ одно время имѣло одну и ту же идею. Самое далекое состояніе человѣчества отъ общей идеи справедливости и самое полное насилій было бы то, когда каждое лицо имѣло бы свою особую частную идею справедливости. <Очевидно, что въ первомъ случаѣ жизнь человѣчества прекратилась бы отъ отсутствія потребностей жизни, во второмъ случаѣ — отъ безчисленности противуположныхъ потребностей. Въ первомъ случаѣ уничтожается цѣль дѣятельности, во второмъ одна дѣятельность исключаетъ другую. —> Вѣчное движеніе отъ низшихъ областей идеи справедливости къ высшей есть вѣчная задача человѣчества. Чѣмъ ближе къ <первому и> общему, тѣмъ оно стоитъ выше (дальше на пути развитія, дальше потому, что не можетъ возвратиться назадъ), чѣмъ ближе къ второму случаю, тѣмъ ниже. <Задача его есть уничтоженіе насилія посредствомъ насилія.>

[101] Слѣдовательно, отвѣчая на вопросы, которые я себѣ задалъ сначала, говорю. Сила, которой подчиняются люди противъ своей воли и которую называютъ деспотизмъ, насиліе, есть относительно менѣе справедливая идея, хотящая подчинить себѣ болѣе справедливую идею. —

Причина этой силы есть разномысліе людей, конецъ ея есть единомысліе. —

Что такое есть разногласіе и[102] согласіе?[103] — Отъ чего то и другое происходитъ? И чѣмъ достигается единомысліе?[104]

1) Чѣмъ больше единомысліе, тѣмъ меньше людей, терпящихъ насиліе.

2) Чѣмъ выше область идеи, въ которой люди единомышленны, тѣмъ менѣе жестоко это насиліе. Потому что самое насиліе несправедливо. Наконецъ приходитъ къ уничтоженію идея насилія. Но насиліе уже выработало для мысли орудіе.

[105] Что приводитъ къ единомыслію? — Мысль. — Какъ она передается?

1) Одни и тѣже условія жизни (народности, государства).

2) Близость, удобство сообщеній.

3) Совпаденiе интересовъ въ одномъ обстоятельствѣ.

4) Удобство передачи мысли, заключающее въ себѣ самое удобство передачи (книгопечатаніе) и удобство восприниманія (образованіе). —

<Послѣднее включаетъ въ себѣ всѣ другія условія; ибо ежели бы мысль передавалась мгновенно, то не было бы различныхъ государствъ, не было бы>

По степени общности мысли человѣчества, существуютъ орудія ея передачи. 1) Война, религія, торговля и наконецъ[106] книгопечатаніе.[107] —

Власть и мысль. Но власть, или насиліе, владѣла мыслью, употребляла ее — имѣла свои орудія: 1) народность, 2) войну, торговлю. Мысль имѣла свои орудія. Проповѣдь, выборъ, книгу. Чѣмъ общее, тѣмъ слабѣе орудія власти, тѣмъ сильнѣе орудія мысли.

Теперь время сознанiя этой силы. —

_______

* VII. О РЕЛИГІИ.[108]

Любопытна бы была книга, которая собрала бы всѣ доказательства[109] существованія живаго, свободнаго Бога, которыя были дѣлаемы со времени существованія рода людскаго. Это была бы книга самая безбожная. Разнообразіе пріемовъ мысли для доказательствъ[110] существованія Бога огромно. Одинъ изъ послѣднихъ пріемовъ доказательствъ кажется мнѣ самымъ сильнымъ, потому что, <они говорятъ>[111] онъ главной своей основой беретъ человѣческую природу; но въ чемъ состоитъ его сила, въ томъ же его и слабость.

Они говорятъ: во всѣхъ вѣкахъ и вездѣ человѣчеству представлялись вопросы: что я? Зачѣмъ я живу? Что будетъ послѣ смерти? Самъ ли независимо явился я и живу, или кто меня сдѣлалъ и управляетъ мной?[112] Случайность ли управляетъ событіями, или есть въ нихъ мысль и власть высшая, и есть ли связь между мною и этой высшей властью и могу ли я просить ее — молиться? Еще есть такіе же вопросы, и всѣ эти вопросы они называютъ естественныя задачи. Человечество вездѣ и всегда пыталось разрѣшать эти вопросы. — Стало быть существованіе и попытки разрѣшенія этихъ вопросовъ суть вѣчныя свойства человѣческой природы. —

Наука и вѣра только могутъ дать отвѣты. Но наука безсильна, вѣра — религiя одна отвѣчаетъ на нихъ. — Разсужденіе несомненно. Но что же дѣлать человѣку, который задаетъ себѣ вопросы: зачѣмъ я живу, есть ли Богъ и т. д., и не можетъ удовлетвориться отвѣтомъ, что есть живой Богъ, и что живетъ онъ для будущей жизни? Онъ не удовлетворяется этими отвѣтами не по упрямству, а по тысячамъ причинъ, доводовъ, которые, несмотря на все страстное его желаніе получить отвѣтъ, не позволяютъ ему допустить отвѣты о религіи, не позволяютъ ему, можетъ быть, по ложному, какъ они говорятъ, устройству его ума. Но что же ему дѣлать? Что дѣлать человѣку, которому приходитъ страстное желаніе молиться и который вдругъ съ горечью вспоминаетъ, что не кому молиться, что тамъ ничего нѣтъ. А такихъ людей весьма много, и люди эти точно такіе же люди, какъ и тѣ, которые успокаиваются въ вѣрѣ будущей жизни и въ молитвѣ. Разсужденіе, выше приведенное, не убѣдитъ ихъ. Напротивъ, сознавая то, что они люди, а что свойство человѣческой природы, находящееся въ нихъ, не привело ихъ къ религіи, тогда какъ оно должно бы было это сдѣлать, они усумнятся въ самомъ разсужденіи. Мало-того что усумнятся, они прямо признаютъ его несправедливымъ, несмотря на его логичность. Какъ[113] больной человѣкъ признаетъ несправедливымъ разсуждение, заставляющее его ѣсть, когда ему не хочется и онъ не можетъ принимать пищи.

Ошибка разсужденія заключается въ слѣдующемъ: — все человѣчество и всегда задаетъ себѣ естественныя задачи и пытается отвѣчать на нихъ. Это несправедливо, какъ всегда несправедливо все то, что говорится о всемъ человѣчествѣ въ пространствѣ и времени. Человѣчество и его жизнь въ вѣкахъ не есть понятіе, а есть слово, имѣющее цѣлью намекъ на необъятное сцѣпленіе событій и мыслей и совершенно непостижимое. (Вслѣдствіи этаго всѣ выводы историковъ, говорящихъ о ходѣ человѣчества, суть слова и туманная умственная игра, не имѣющая никакого значенія; но объ этомъ послѣ.) Человѣчество есть одно изъ тѣхъ понятій, которыя мы можемъ себѣ только вообразить, но владѣть которымъ мы не можемъ; человѣчество есть ничто, и потому то, какъ скоро въ нашихъ мысленныхъ формулахъ мы введемъ понятіе человѣчества, мы точно также, какъ въ математикѣ, введя безконечно малое или великое, получаемъ произвольные и ложные выводы. —

Человѣчество не задаетъ себѣ и не пытается разрѣшать никакихъ задачъ. Люди, сколько мнѣ извѣстно, въ извѣстные періоды жизни, а не всегда задавали себѣ задачи и искали отвѣтовъ, и главное, я самъ задавалъ себѣ задачи и пытался на нихъ отвѣчать. Вотъ что должно было сказать вмѣсто «человѣчество», и вотъ причина, почему разсужденіе пришло для невѣрующихъ къ безвыходному положенію. Сказавъ же, что извѣстные мнѣ люди и я самъ въ нѣкоторыя минуты жизни имѣли и имѣю[тъ] склонность ставить себѣ естественныя задачи и искать на нихъ отвѣты, сказавъ это, я выведу только то, что склонность эта свойственна людямъ, что многіе живутъ, удовлетворяясь отвѣтами религіи; многіе же довольствуются одними вопросами безъ отвѣтовъ.[114] Не довольствуясь отвѣтами религіи, остаются безъ отвѣта, что не составляетъ для нихъ несчастья, такъ какъ вопросы эти представляются имъ не постоянно, но временно, и такъ какъ вопросы эти успокаиваются страстью, увлеченіемъ, трудомъ и привычкой удалять ихъ. Есть люди и много, которые умираютъ, не думая о нихъ. Кромѣ того я изъ наблюденія выведу то замѣчаніе, что участь и тѣхъ и другихъ равна. Для людей вѣрующихъ въ самой вѣрѣ есть тайное[115] чувство сомнѣнія, для невѣрующихъ въ замѣнъ успокоительныхъ отвѣтовъ есть гордое сознаніе того, что человѣкъ самъ себя не обманываетъ.

[116] Выведу я еще то, что религія сама по себѣ не есть истина, такъ какъ религій много есть, было и будетъ, а есть только произведенiе человѣческаго ума, отвѣчающее на извѣстную склонность, <какъ гаданія,[117] пѣсни и т. п.>. Намъ говорятъ: религія все объяснила; допустивъ разъ существованіе Бога, вы знаете все: какъ начался міръ? человѣкъ? отчего разные языки, отчего радуга? что будетъ за гробомъ? и т. д. Это — правда. Все ясно, исключая самой религіи, которая тѣмъ темнѣе, чѣмъ яснѣе все остальное. Религій много, и всѣ они просятъ вѣры и снисхожденія къ неразумному основанію, все остальное представляютъ яснымъ. <Я знаю сумашедшаго священника, который говоритъ, что онъ Богъ Деиръ, что мать его Гаргара раздѣлила свѣтъ на два полушарія, надъ которыми надъ однимъ онъ, надъ другимъ Картограй и т. д. У него сложная запутанная миѳологія, объясняющая начала всѣхъ вещей, и онъ сердится, когда допрашиваешь его о началѣ, но зато въ простыхъ вопросахъ жизни онъ съ улыбкой показываетъ вамъ, какъ всѣ явленія жизни подтверждаютъ его начала и какъ они ясны.> — Для людей же, неудовлетворяющихся религіозными отвѣтами, всѣ явленія жизни одинаково неясны, но за то ни въ одномъ нѣтъ болѣе неясности, чѣмъ въ другомъ. Почему ростетъ растеніе? какая сила сдерживаетъ атомы? также неясно какъ то, что̀ будетъ за гробомъ и какъ явился первый человѣкъ. —

Кругъ знаній людскихъ есть рѣдко нанизанное ожерелье. Бусы — это наши знанія, на которыя намъ радостно смотрѣть и которыя мы перебираемъ съ гордостью, — черная нитка — это хаосъ мысли — неизвѣстность, который намъ страшенъ. Религія съ первобытнымъ пріемомъ тряхнетъ ожерелье, и всѣ бусы вмѣстѣ; только у нея подъ рукой остается въ одномъ мѣстѣ большая доля черной нитки, на которую мы не должны смотрѣть, но за то между сдвинутыми бусами — красота, симетрія, и нѣтъ промежутка для сомнѣнія. Невѣрующіе болѣе или менѣе искусно раздвигаютъ на равные промежутки бусы, чтобы закрыть нитку, но она видна между каждыми двумя бусами. Задвинемъ промежутокъ передъ глазами, тѣмъ больше онъ въ другой сторонѣ круга.[118]

* [ЗАМЕТКА О ТУЛЬСКОЙ ПОЛИЦИИ.]

Докторъ Ильинский подвергся строгой отвѣтственности за то, что онъ по дѣлу........[119] сказалъ — и кому же? — Частному Приставу!! сказалъ слово: безобразно. Иностранецъ Мора, владѣлецъ гастрономическаго магазина, у котораго покупаютъ только самые богатые люди, точно также былъ казненъ правосудіемъ за неучтивое маханіе руками передъ полиціей, которая осматривала его заведеніе съ цѣлью убѣдиться, нѣтъ ли у него между pâté de foie gras,[120] продающимся по 10 р., вредного для народнаго здравія горошка. И по дѣломъ. Сердце радуется въ числѣ другихъ поступательному движенію нашего отечества на пути прогресса (кажется, я такъ выражаюсь) видѣть, какъ облагораживается наша полиція. Вчера я на самомъ себѣ имѣлъ случай испытать это облагороженіе. —

24 марта, 21 день тому назадъ, я проѣзжалъ изъ Москвы черезъ рѣку Упу въ городѣ Тулѣ. Подводъ на берегу стояло около сотни, паромъ былъ одинъ, и подводы ждали по три, по 4 дня. Ямщикъ сказалъ мнѣ: «скажите, что вы по казенной». Я отвергъ его предложеніе съ достоинствомъ,[121] и такъ какъ у меня было мало вещей и я ѣхалъ на перекладной, я взялъ вещи, сѣлъ на лодку и переѣхалъ. Прошло 20 дней. Я забылъ объ этой переправѣ и послалъ своихъ людей на 3-хъ лошадяхъ съ возами ветчины, сала и масла въ Москву. Вчера, два дня послѣ отъѣзда въ Москву, человѣкъ мой возвратился съ извѣстіемъ, что <воза> стоятъ въ Тулѣ, что не перевозятъ иначе какъ тѣхъ, которые простояли 4 дня. Это 4-хъ дневное[122] ожиданіе учредилось потому, что проѣзжающихъ и почтовыхъ такъ много, что очередь, на которую выдаются билеты, приходится не ранѣе 4-хъ дней.

Посланный мой объяснилъ, что онъ предлагалъ квартальному по 1 р., по 2 съ подводы, но мужественные чины Тульской полиціи отвергли его предложеніе, и я даже боюсь, какъ бы онъ не былъ привлеченъ къ суду за этотъ поступокъ. Полиція, мы можемъ смѣло сказать, облагорожена. Слава Богу.

Посланный мой и другіе мужики и извощики, у которыхъ дохли лошади отъ безкормицы, которые разорились на этомъ перевозѣ и понесли огромные убытки, преступно искушали полицiю только по своему невѣжеству, и ихъ надо извинить.

Человѣкъ мой говорилъ мнѣ: «съ нашихъ подводъ отъ порчи масла, отъ убытковъ непродажи ветчины, по 1½ р. за пудъ дешевле противъ Московской цѣны, отъ того что проѣшь съ лошадьми, съ нашихъ подводъ 2-хъ, — говорилъ мнѣ этотъ невѣжественный человѣкъ, — убытку мало сказать 100 р. — такъ отчего же мнѣ не дать 5 р. полицейскому? Я бы 20 далъ и то бы мы въ барышахъ были. Паромъ бы цѣлый построить, и то бы меньше убытку было. И всѣ такъ судятъ», — говорилъ онъ.[123]

Невѣжественный человѣкъ говорилъ такъ, и съ чисто комерческой точки [зрѣнія] онъ правъ. По старымъ порядкамъ полиція поживилась бы на паромѣ, но тѣ путешественники, которымъ крайняя нужда, переѣхали бы; мой бы посланный и ему подобные, которые несутъ большіе убытки, заплатили бы полиціи и всетаки меньше понесли бы убытокъ. Даже мужику безъ денегъ было бы легче. Онъ бы продалъ одну лошадь, далъ бы 5 р. полиціи и съ другой переѣхалъ бы, теперь же у него обѣ издохнутъ съ голода.

<Но невѣжественный человѣкъ не понимаетъ того, что первая обязанность гражданина уважать власти, власть полицейскую, административную и земскую. Ежели на одномъ изъ самыхъ бойкихъ трактовъ [России, где скопляется по 200 подводъ, найдено нужнымъ этими властями имѣть одинъ паромъ и перевозить по очереди черезъ 4 дня, то мы должны уважать это распоряженіе и сознавать, что на то должны быть важные, не доступные нашему понятію причины, и уважать власти. Вполнѣ сознавая это, я послалъ обратно моего человѣка въ Тулу.>

Но хотя легкомысленные и несовременные люди и могутъ сказать, что прежде было лучше, или что единовременно съ облагораживаніемъ полиціи нужно бы было принять мѣры для того, чтобы было въ свое время сдѣлано и пущено то количество паромовъ, какое нужно для публики, и не были безвинно разоряемы проѣзжающіе вощики, хозяева и мужики; но я не раздѣляю этаго близорукаго взгляда и осмѣлюсь сказать: «съ Спартанской твердостью переношу свой убытокъ, ибо что значитъ ветчина и сало всравненіи съ убѣжденіемъ, опытомъ пріобрѣтеннымъ, въ облагороже[ніи] нашей полиціи и въ томъ сознаніи, что мы быстро двигаемся, (ежели я не ошибочно выражаюсь) на пути прогресса». Ура!

Гр. Л. Толстой.

* ПРОГРЕССЪ.

 1868

 2 Nоября

Уменьшеніе народонаселенія разными средствами.

1) Принесенiе людей въ жертву.

2) Цирки Римлянъ.

3) Войны.

4) Развратъ Парижа. Многоженство Турціи — уменьшеніе, многоженство Мормоновъ — увеличеніе.

Прескотъ говоритъ: Перувьянцы не знали главнаго двигателя: личнаго интереса обагощенія. — Они жили и умирали, какъ бѣлка въ колесѣ, ни богаче, ни бѣднѣе — для другихъ. — Да, награда труда въ трудѣ, а не въ богатствѣ. И трудъ для другихъ съ увѣренностью неизмѣняемости есть лучшее поощреніе. Они были впереди С. А. Штатовъ.

Лучшіе умы направлены въ Европѣ на орудія смерти и сообщенія. — Оба орудія уничтоженія. —

Власть и свобода.

Главный аргументъ противъ мечтанія о прогрессѣ это то, что стало быть мы идемъ и придемъ къ совершенству; но когда же это было? А мы идемъ (какъ и одинъ человѣкъ думаетъ) къ осуществленію своей прихоти — и думаемъ, что мы идемъ къ благу абсолютному.

<Власть и свобода гражданъ — двѣ несовмѣстимыя силы.> То что называютъ свободой, есть только развѣтвленіе власти. Для успѣха рода человѣческаго та же преграда въ деспотизмѣ, какъ и въ [такъ] называемой свободѣ, т. е. развѣтвленіе власти (собственность есть власть).

Настоящая свобода неотъемлема. —

Нападеніе Алварады на Мехиканцевъ и измѣна ихъ — зоологическая черта, потомъ поддумана причина. —

9 Nоября 1869. —

Почему свобода гражданъ, кредитъ и пути сообщенія — есть благо — непостижимо, ежели не имѣть идеала прогресса.

Идеалъ настоящій — есть жизнь — занятія — продолженіе рода, увеличеніе искусства, рода человѣческаго, знанія, труда людей.

Прогрессъ: сообщеніе, кредитъ и свобода есть эксплуатація. Страховыя общества — банки — суды, — парламенты. Книгопечатаніе — непроизводительная работа. Для знаній довольно рукописи, все ни на волосъ не прибавляетъ наст[оящаго] блага.

Изъ Харьковской губерніи увозить рожь спиртомъ въ Москву. Спиртъ въ Москвѣ, консервы и декораціи въ Харьк[овѣ] потребность. Пріѣзжайте потребить спиртъ въ Харьковъ.

Прогрессъ — есть эксплуатация бѣдныхъ и будущихъ.

Мы видимъ въ немъ благо общее, на томъ же основаніи, на которомъ одинъ человѣкъ видитъ и разумно доказываетъ благо Уѣзднаго Суда или всего того, что для него выгодно.

[124] Прежніе идеалы исторіи: величіе грознаго Рима. — Іерусалимъ, Христіанство.

— Теперешнія — цивилизація.[125] —

[ФИЛОСОФСКИЙ ОТРЫВОК.]

6 Д[екабря] 1868.

Не cogito ergo sum,[126] не пространство и время врождены, но все движется. Слово выражающее что нибудь внѣ движенія = 0.—

Геометрія — наука потому, что допускаетъ безконечное движенiе, не спрашивая, что оно такое и гдѣ его конецъ, но изучая только соотношенія движеній точекъ — линій.

Математика не спрашиваетъ о причинѣ, что изъ чего, оттого и дохо[дитъ] до резуль[татовъ] [?].

Цѣль философіи — узнать общія законы, для этаго надо отрѣшиться отъ личности. Личность есть точка линій, и соотношеній ихъ только въ движеніи личности.

Съ этой точки зрѣнія: что дѣлаютъ люди, какая ихъ цѣль. Приложеніе своихъ способностей — движеніе по направленію даваемому Х-мъ. Это движеніе даетъ линію и сочетаніе ихъ и законы.

Вун[д]та — Гегеля философія — понятіе. Его опроверженіе понятія — мысль. Что такое его опроверженіе матерьялизма.

_______

* [О БРАКЕ И ПРИЗВАНИИ ЖЕНЩИНЫ.]

Вся неразрѣшимая сложность таинственнаго вопроса о бракѣ, которую, по увѣренію Г. Тургенева, разрабатываетъ Г. Ауербахъ вмѣстѣ съ другими Европейскими и нашими мыслителями, заключается въ томъ же, въ чемъ заключается сложность вопроса питанія человѣка, который хочетъ за одинъ разъ съѣсть два или 10 обѣдовъ. Тотъ, [кто] захочетъ съѣсть сразу два обѣда, не получитъ питанія ни отъ одного. Онъ разстроитъ желудокъ, и цѣль — результатъ питанія — не будетъ достигнута. Тотъ, кто захочетъ жениться на двухъ и трехъ, не будетъ имѣть ни одной семьи. Результатъ брака — дѣти. Дѣтямъ въ нравственномъ мірѣ, какъ воздухъ и тепло въ физическомъ, необходимо вліянія[127] отца и[128] матери, живущихъ въ единствѣ согласія семьи. Единства и согласія семьи не можетъ быть при двухъ или трехъ матеряхъ и отцахъ. Всѣ нечетныя самцы и самки дерутся и истребляютъ другъ друга. Для человѣка же это немыслимо иначе какъ при деспотизмѣ (какъ мучаютъ жеребцовъ, старательно запирая ихъ другъ отъ друга, и какъ держатъ женъ на востокѣ). Тотъ, кто будетъ имѣть въ виду бракъ съ его неизбѣжными послѣдствіями — дѣтьми, съ его цѣлью, тотъ не можетъ видѣть[129] брака внѣ единства. Тотъ же, кто смотритъ только на дѣйствіе совокупленія, не думая о послѣдствіяхъ, долженъ находить полное удовлетвореніе въ развратныхъ учрежденіяхъ нашего общества.

«Почему-же, — скажутъ мнѣ тѣ милыя дамы, которыя, какъ бы награждая меня, удостаиваютъ чтеніемъ мою книгу, скажутъ мнѣ эти милыя дамы съ сдержанно насмѣшливой хотя и ласковой улыбкой, показывая, что они могли, но не хотятъ жестоко поразить меня, — почему же, милый Графъ, хорошая мать не должна чесаться и умываться? — Une femme doit être toujours soigneuse d’elle même,[130] почему же мы видимъ матерей выѣзжающихъ въ свѣтъ, занимающихся благотворительностью и даже братчиками и голодающими и вмѣстѣ отлично воспитывающихъ своихъ дѣтей?» — «Авторъ по своей особенной логикѣ (такъ какъ художникъ всегда говоритъ глупости, когда онъ вторгается въ нашу область мыслей), кажется, предполагаетъ, что все назначеніе женщины состоитъ въ рожаніи [и] воспитываніи дѣтей, и по невѣжеству своему не слыхалъ того, что выработала новѣйшая соціальная наука о назначеніи женщины, игнорируетъ о той разработкѣ неразрѣшимаго вопроса о бракѣ[131] и т. д. и т. д.» — скажетъ фельетонный критикъ. — Я могу вмѣстѣ отвѣтить обоимъ, и несмотря на мое отвращеніе къ доказательнымъ выступленіямъ, я не могу воздержаться отъ того, чтобы высказать тѣ причины, по которымъ я не раздѣляю общаго противнаго моему мнѣнія въ дѣлѣ назначенія женщины.[132]

Достоинство человѣка не заключается въ томъ, чтобы онъ имѣлъ какія бы то ни было качества и знанія, а только въ томъ, чтобы онъ исполнялъ свое призваніе. Призваніе мущины — это рабочія пчелы улья человѣческаго общества — безконечно разнообразно, но призваніе матки, безъ которой невозможно воспроизведенiе рода, — одно несомнѣнное. И несмотря на то женщина часто не видитъ этаго призванія и избираетъ мнимыя — другія. Достоинство женщины состоитъ въ томъ, чтобы понять свое призваніе. Женщина же, понявшая свое призваніе, не можетъ ограничиться кладеніемъ яичекъ. Чѣмъ болѣе она будетъ вникать въ него, тѣмъ болѣе это призваніе будетъ захватывать ее всю и представляться ей безконечнымъ. Значительность и безконечность этаго призванія и то, что оно исполняемо не можетъ быть внѣ формы единаго мужа и единой жены (семьи, какъ ее разумѣли всѣ живущія и жившіе люди), не пойметъ только тотъ, у кого нѣтъ глазъ для того, чтобы видѣть. И потому женщина тѣмъ лучше, чѣмъ больше она отбросила личныхъ стремленій для положенія себя въ мат[еринскомъ] призваніи.

[133] «Но почему же, милый Графъ, мы видимъ прекрасно воспитанныхъ дѣтей у матерей, которыя составляютъ украшеніе общества? Почему мыслящія и развитыя женщины воспитываютъ также хорошо, какъ и женщины, бросающія науки и искуства для созерцанія пеленокъ?» — Да, мы видимъ дѣтей матерей, выставляющихъ свои голыя спины на народъ и пишущихъ статьи, столь же хорошо умытыми, причесанными, одѣтыми, физически [и] нравственно, какъ и матерей, не успѣвающихъ причесаться; но мы не видимъ тѣхъ д[ѣтей], к[оторыя] умерли и [которыя] остались живы, и мы не можемъ сравнить въ этихъ дѣтяхъ тѣхъ основныхъ силъ души, которыя не измѣряются греческой грамматикой, знаніемъ языковъ и танцевъ.

И эти то душевныя силы всегда на сторонѣ дѣтей, воспитанныхъ матерями, не успѣвавшими заниматься братчиками, политической экономіей и пудреніемъ голой груди.

«Но почему-же наконецъ, милый Граф?»

Вотъ какой сумбуръ бываетъ въ головѣ художниковъ, берущихся не за свое дѣло. Почему? Потому что, ежели призваніе матери (высшее по моему убѣжденію) имѣетъ свойство всѣхъ серьезныхъ человѣческихъ призваній при вникновеніи въ него представляться безконечно труднымъ, почти неисполнимымъ по слабости силъ человѣка (такими предст[авляются] мущинамъ искусство, наука), и ежели (признанное всѣми) материнскій инстинктъ имѣетъ высшую, чѣмъ разумъ, силу вліянія, то нельзя предположить, чтобы наибольшія направленныя усилія производили меньшія или худшія результаты, чѣмъ наименьшія. — Ежели я вижу изъ окна двухъ пашущихъ мужиковъ, изъ которыхъ одинъ не переставая пашетъ, а другой куритъ трубку, поетъ прекрасныя пѣсни, разговариваетъ съ проходящими и становится въ красивыя позы, я смѣло могу сказать, что тотъ, кто не переставая пахалъ, хотя онъ и запотѣлъ и усталъ, что онъ напахалъ лучше и больше.

Чѣмъ больше любила — дѣятельно любила мать, тѣмъ дитя лучше. —

Я не знаю примѣра изъ біографіи великихъ людей — великаго человѣка не любимца матери.

_______

* [РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА.]

Она взяла Вѣрочку, достала тряпокъ и стала одѣвать ее.

Вечеромъ въ Рожество пріѣхали гости. Всѣ были въ нарядныхъ платьяхъ и большіе, и свои, и чужіе дѣти. Всѣ ходили по гостиной, по дѣтской и по кабинету, а въ залу никого не пускали, потому что тамъ убирали елку. — Было много дѣтей: Льва Николаевича дѣти, мальчикъ Сережа и дѣвочка Таня, потомъ былъ чужой гость, мальчикъ Петя, потомъ были садовниковы двѣ дѣвочки, кормилицынъ мальчикъ и еще много крестьянскихъ дѣтей. Всѣ крестьянскія дѣти стояли кучей и боялись ходитъ по комнатамъ и только смотрѣли на свѣчки и лампы и не знали, въ которомъ углѣ елка. Все имъ казалось такъ хорошо. Сзади всѣхъ крестьянскихъ дѣтей стояла сиротка Феклушка, которую чуть не раздавилъ Левъ Николаевичъ. Она была хуже всѣхъ одѣта. Шуба на ней была [1 неразобр.][134] чулки такіе же прорванные, сарафанчикъ грязный и худой.[135] [У] ней не было отца и матери,[136] тетка, у которой она жила,[137] одѣла ее къ празднику. —

_______

* [АНЕКДОТ О ЗАСТЕНЧИВОМ МОЛОДОМ ЧЕЛОВЕКЕ.]

<Былъ одинъ молодой человѣкъ. И совсѣмъ бы онъ былъ хорошъ, только при чужихъ людяхъ на него находила такая робость, что онъ отъ всякаго слова краснѣлъ, и когда съ нимъ заговаривали, не могъ слова выговорить.>

Пріѣхалъ одинъ разъ застѣнчивый молодой человѣкъ къ знакомымъ на имянины. Гостей было много. Позвали всѣхъ къ пирогу. Хозяйка стала подчивать пирогомъ, потомъ рыбой. Застѣнчивый молодой человѣкъ отказался отъ пирога. Хозяйка знала, что онъ застѣнчивъ, и говоритъ: «ну, такъ рыбки покушайте», — <а сама знаетъ, что онъ всего робѣетъ,> подвинула ему рыбу и отвернулась, чтобы онъ не стыдился. Рыба была большая стерлядь. Молодой человѣкъ взялъ вилку, зацѣпилъ кусокъ и хотѣлъ взять, но кусокъ не дочиста былъ отрѣзанъ. <Какъ онъ тронулъ, кусокъ за кускомъ> и потянулся, рыба съ тарелки <стянулась> на скатерть. Молодой человѣкъ заробѣлъ, думаетъ: «если назадъ класть, станутъ смотрѣть на меня, смѣяться, дай оторву поскорѣе кусокъ», — дернулъ за вилку, рыба вся и соскользни мимо тарелки на скатерть. Онъ сталъ удерживать, поторопился и стащилъ рыбу себѣ на колѣни. Онъ хотѣлъ подхватить, да не удержалъ. Рыба съ колѣнъ упала на полъ. Оглянулся онъ <ни живъ, ни мертвъ, ну, думаетъ,[138] засмѣютъ меня>. Видитъ, никто не примѣтилъ за него, всѣ занялись пирогомъ. Авось не хватятся, — думаетъ онъ. Постучалъ вилкой по тарелкѣ будто ѣстъ, а самъ ногами стерлядь подъ столъ подальше загоняетъ. <Всю растопталъ.> Только кончили пирогъ, хозяйка къ стерляди; хотѣла гостямъ подвинуть. Глядь, ее ужъ нѣтъ, и костей нѣтъ. Застѣнчивый молодой человѣкъ уткнулся въ тарелку и чувствуетъ, что лицо горитъ, какъ крапивой острекало. <Поглядѣли всѣ гости, а> одинъ уронилъ салфетку, сталъ поднимать. «Э! — говоритъ, — стерлядь то уплыла, вотъ она». — Молодой человѣкъ вскочилъ и не простился съ хозяевами, убѣжалъ. —

_______

** ОАЗИСЪ.

— Вы ее знали до замужества? — спросила я у дяди, когда измучавшая насъ въ лучшее время лѣта своимъ 10 часовымъ посѣщеніемъ Анна Васильевна Корчагина съ своими молчаливыми дочерьми и несноснымъ крикуномъ мужемъ наконецъ уѣхала. Я ходила провожать ихъ на крыльцо и, вернувшись на терасу къ дядѣ, замѣтила, что онъ, отставивъ руку съ потухнувшей сигарой, особенно задумчиво и нѣжно смотрѣлъ, не видя, на темную въ тѣни зелень липовой аллеи съ ея обсыпанными цвѣтомъ вѣтвями.

Любовно-нѣжное и тихое выраженіе его глазъ теперь и улыбка, морщившая подъ сѣдыми усами его губы, въ то время какъ онъ вспоминалъ съ Анной Васильевной какое то давнишнее его посѣщеніе ихъ какой то Казанской деревни, заставляло меня думать, что что то было особенное между ними. Но такъ странно было думать, чтобы между дядей, занятымъ только политикой, картами и службой и Анной Васильевной, такого дурнаго и непріятнаго тона дамой, съ напомаженнымъ пустымъ мѣстомъ пробора волосъ, и занятой только тѣмъ, чтобы быть comme il faut, могла быть когда нибудь любовь, что я не вѣрила себѣ. —

— А что? — сказалъ онъ, когда я спросила его, и опять чуть замѣтно радостно улыбнулся.

— Ничего, я такъ. —

— Ты думаешь, что она всегда такая была! Она была прелестна, и едва ли я кого нибудь такъ не то что сильно, но такъ хорошо любилъ, какъ ее.

— Что вы говорите? Не можетъ быть, — вскрикнула я съ такимъ удивленіемъ, что онъ почти засмѣялся.

— Ты думаешь, что вамъ однимъ позволено любить?

— Нѣтъ, серьезно?

— Еще какъ серьезно! Въ жизни у всѣхъ насъ, а особенно у меня в моей пустынѣ Сахарѣ, [въ] жизни были оазисы, и это едва ли не лучшій! Навѣрно лучшій. —

Тонъ его побѣдилъ меня. Я ужъ не удивлялась, но всей душой сочувствовала ему и хотѣла и не могла понять, какъ это могло быть.

Онъ долго посмотрѣлъ на меня.

— Дядя, разскажите мнѣ.

— Вотъ, когда ты такъ смотришь… — Ну, хорошо, я разскажу. Только постой. Ты видѣла у брата мой портретъ?

— Ну да, про который я проиграла…

— [139] …пари, что это не я. — Да, но ты помни, что этотъ сертукъ былъ тогда новомодной. Ну, да вотъ дай свой поясъ.

— Мнѣ широкъ, — сказала я, снимая.

[140] Онъ отмѣрилъ три четверти съ двумя пальцами, прикинулъ себѣ за спину, — концы пояса чуть показались по краямъ его живота.

— Ну вотъ, это была моя талія.[141] И этаго ничего не было, — сказалъ онъ, своей красивой загорѣлой рукой поднимая длинные бѣлые бакенбарды.

— Ну, однимъ словомъ, вы были кто-то такой, но не дядя, а въ тысячу разъ хуже.

— Пожалуй, что хуже. Но я былъ такой. — Ну вотъ… — Я былъ еще въ университетѣ…

— Нѣтъ, да вы хорошенько все, все разскажите, чтобъ я поняла. Я не могу представить себѣ, чтобы вы тоже соблазнялись.

— Ну, хорошо.[142]

_______

Мнѣ было 16 лѣтъ. Я только что поступилъ въ университетъ и по[с]лѣ напряженнаго, столь чуждаго 16-ти лѣтнему,[143] здоровому, полному жизни малому труда приготовленія къ экзамену пріѣхалъ къ дядѣ въ деревню.

Ходя въ грохотѣ мостовой по раскаленнымъ майскимъ солнцемъ пыльнымъ городскимъ улицамъ, по бульварамъ съ запыленными липками, я думалъ о деревнѣ, настоящей деревнѣ, въ которой я выросъ и [воображалъ себя] въ деревнѣ большимъ, студентомъ, <безъ принужденныхъ занятій,> съ правомъ когда хочу ѣхать верхомъ, купаться, идти на охоту, лежать съ книжкой въ саду и ничего не дѣлать кромѣ того, что мнѣ хочется, и это счастье казалось мнѣ столь великимъ, что я не вѣрилъ въ его возможность и отгонялъ мысль о немъ, чтобы не потерять послѣдней силы работать къ экзамену.

Но экзамены прошли, съ своими страшными тогда и тотчасъ же забытыми перипетіями, съ сомнительнымъ баломъ изъ латыни; я надѣлъ мундиръ и снялъ его и, распростившись съ профессоромъ, у котораго жилъ, въ первый разъ одинъ поѣхалъ на почтовыхъ и пріѣхалъ къ дядѣ и скоро замѣтилъ, что я ожидалъ слишкомъ многаго, что было все то, чего я ожидалъ, но что въ этомъ положеніи, въ деревнѣ, ожидалъ [я] еще большаго, и еще больше была несоответственность того, что я имѣлъ, съ тѣмъ, чего желалъ, чѣмъ она была, когда я держалъ экзамены.

Дядя, бывшій лейбъ гусаръ, воспитанный у езуитовъ, утонченный, остроумный старикъ (какъ мнѣ тогда казалось, ему было подъ 50) принялъ меня ласково и отвелъ мнѣ комнатку во флигелѣ. Дядя цѣнилъ въ людяхъ больше всего внѣшность, чистоплотность, элегантность одежды, рѣчи и манеръ. Съ свойственной молодости способностью поддѣлываться подъ чужіе взгляды, я тотчасъ же усвоилъ себѣ то, что ему нравилось, и онъ былъ мною вполнѣ доволенъ. Я сходился съ нимъ и съ теткой за обѣдомъ и ужиномъ, иногда сидѣлъ и, чувствуя себя польщеннымъ его вниманіемъ, какъ къ большому, слушалъ его разсказы, слушалъ его музыку и рѣчи о музыкѣ, и самъ разсказывалъ ему. Иногда онъ заходилъ ко мнѣ въ мой флигель и радовался на чистоту и акуратность, въ которой я держалъ свое помѣщеніе.

Меня внѣшнее устройство моей жизни тоже радовало. Это было въ первый разъ, что я самъ по своему устроился и одинъ жилъ. По утрамъ я пилъ кофе у себя. Я вставалъ рано, купался, надѣвалъ чистое бѣлье. Человѣкъ пока чисто-чисто (я очень взыскателенъ былъ тогда на чистоту) убиралъ мою комнату. Я приходилъ, акуратно и изящно разставлялъ свои вещицы у окна и садился съ книгой за кофе. Я читалъ философскія книги. И первые дни это радовало меня; но скоро я отрывался отъ книги, смотрѣлъ въ окно на елку и групу березъ, между которыми у дяди жилъ прежде медвѣдь, и красота этих березокъ, этой елки, травы курчавой, свѣта и тѣни, мухъ, собаки, свернувшейся кольцомъ, такъ начинали волновать меня, что я признавался себѣ, что эта акуратность, чистота, свобода и философія — не то, что что то другое, такое, которое удовлетворитъ мои желанія, нужно мнѣ. Я представлялъ себѣ, какъ дядя жилъ встарину, когда былъ молодъ, какъ я буду жить послѣ, и въ душѣ поднималась тревога, и я придумывалъ, что бы мнѣ дѣлать, чтобы не пропустить время и наслаждаться какъ должно.

Медвѣдь? — Охота? — Да, надо охотиться. Я заводилъ дружбу съ[144] Семеномъ садовникомъ, и мы вставали до зари и шли на охоту.[145] Все это было прекрасно: раннее утро, роса, мочившая ноги, глушь лѣса, жажда къ утру и купанье въ озерѣ, — но нестолько потому, что время было не охотничье, и мы ничего не убили, сколько опять потому же, что эти охотничьи прогулки вызывали [во] мнѣ еще более сильныя и неудовлетворенныя желанія. Купер[овскій] Патфайндеръ,[146] Американскіе дѣвственные лѣса, возможная величественная дѣятельность въ этихъ лѣсахъ представлялись мнѣ. И все то, что было теперь, было не то и только раздражало меня и приводило въ уныніе. Тоже было съ рыбной ловлей, съ верховой ѣздой, съ музыкой, которой я началъ опять учиться, съ посѣщеніями сосѣдей, къ которымъ меня возилъ дядя. Я начиналъ съ восторгомъ и убѣждался тотчасъ же, что это — не то, и бросалъ. Я былъ свободенъ, молодъ, здоровъ, я былъ счастливъ, — должно бы это называться счастьемъ, — но въ душѣ моей жила тоска, поэтическая юная тоска праздности и тщетнаго ожиданія великаго счастія, которое не приходило.

— Что это Алена Силовна нынче ужасно любезничала, — сказалъ дядя женѣ, когда мы возвращались изъ церкви въ Троицынъ день. — Она назвалась пріѣхать съ дочерью.

— Ты видѣлъ дочь? — спросилъ онъ у меня. — Она изъ Смольнаго. Elle est gentille.[147] Не правда ли?

Я покраснѣлъ, какъ всегда краснѣлъ, когда говорили о женщинахъ. Я о женщинахъ зналъ только, что они опасны, и боялся ихъ.

— Да, кажется, — отвѣчалъ я искренно, потому что во время обѣдни я чувствовалъ нѣсколько разъ, что я задыхаюсь отъ быстроты біенія моего сердца. И всякій разъ, оглянувшись, я встрѣчался съ взглядомъ дочери Алены Силовны. Хороша или дурна она была, я не могъ знать, потому что лицо ея представлялось мнѣ всякій разъ въ сіяніи недоступнаго мнѣ блаженства. Я не вѣрилъ, что она смотрѣла на меня. Я былъ, вѣроятно, на дорогѣ ея взгляда. Я помнилъ только что-[то] тонкое, воздушное и взглядъ нѣжный и ласкающій полузакрытыхъ глазъ. И помню, что было тамъ, около этого взгляда, блескъ, волоса и бѣлизна шеи.

— Да, очень, — отвѣчалъ я.

— Это, кажется, на твой счетъ она такъ любезничала. Faites lui la cour, mon cher.[148] Вотъ тебѣ и занятіе.

— Ахъ, Владиміръ Ивановичъ, она невѣста, — сказала тетка.

— Ну, да онъ не отобьетъ ее. Да за кого выдаютъ?

— За сына Ивана Федор[овича].

— Путейца? Ну, отбей, я разрѣшаю.

Тѣмъ разговоръ кончился. Но мнѣ онъ не понравился. Какъ могъ дядя такъ смѣяться о томъ, что для меня такъ важно! Важно для меня было то, — я зналъ, — что всѣ мущины, даже молодые, бываютъ влюблены и бываютъ любимы, но про себя я не смѣлъ думать, чтобы я когда нибудь могъ быть любимымъ. Когда я влюбился въ первый разъ въ Зину Кобелеву, она только посмѣялась надо мной; а потому я уже давно рѣшилъ, что я никогда не буду влюбляться, чтобы не испытать такого же мученья, и постараюсь жить безъ этаго. Дядя же такъ легко, шутя, растравлялъ мою эту рану. И про кого же онъ говорилъ это? Про это небесное видѣніе, бывшее мнѣ въ церкви. Развѣ я смѣлъ думать объ этомъ? а онъ заставляетъ думать, и мнѣ больно. — «Нарочно, если онѣ пріѣдутъ, я уйду съ ружьемъ. И лучше — всетаки она догадается, что я ушелъ отъ нее нарочно, и можетъ быть пожалѣетъ».

Но я не успѣлъ исполнить своего намѣренія. Послѣ обѣда я пошелъ ходить съ Трезоромъ и легъ на травѣ, завязывая узелки на травахъ и думая о томъ, какъ я такъ буду играть на фортепіано, что (такъ какъ я не буду играть ни для кого) будутъ тайно подкупать моего лакея, чтобы слушать по ночамъ мои фантазіи. Я слышалъ даже эти фантазіи и отбивалъ басъ лѣвой рукой, какъ Трезоръ пришелъ и лизнулъ меня въ носъ. Я взялъ его за лапы и сталъ играть его лапами фантазіи, какъ вдругъ изъ за рощи выѣхала коляска, и, несомнѣнно, она засмѣялась и указала на меня. Я приподнялся и поднялъ шляпу. Онѣ проѣхали, и она улыбнулась. Я всего прекраснаго ожидалъ отъ нея, но не этой прелестной, нѣжной, ласковой, братской и шельмовской улыбки. — «Нѣтъ, я не пойду на охоту, а если пришлютъ за мной, надѣну новый сертукъ и пойду въ домъ. Я скажу, что собаки гораздо умнѣй, чѣмъ мы думаемъ»… Я шелъ, думалъ и все улыбался все той же улыбкой, какъ она улыбнулась. Кучеръ ихъ стоялъ и смотрѣлъ на меня. Какой милый былъ кучеръ! какая коляска, старая, починенная, но милая, нѣжная коляска. Какія были лошади съ заплетенными гривками. Правая гнѣдая съ согнутыми передними ногами обмахивалась головой отъ мухъ. Только у нея могли быть такія лошади. Я никогда не видалъ больше такихъ лошадей, лошадей совершенно особенныхъ, новыхъ и такихъ, которыя въ своемъ видѣ выражали счастіе, радость, обѣщаніе блаженства. Въ запахѣ пота отъ лошадей было тоже новое и блаженное выраженіе.

Лакей Павелъ пришелъ, улыбаясь, передать слова дяди: «Приказали придти помогать барышень занимать».

Я понималъ, что можно было занимать Алену Силовну и другую, которая сидѣла на переди, — кажется, это была воспитанница и крестница Алены Силовны, — но ее, Пашеньку, — ее звали такъ, — никто не могъ занимать. Она могла сидѣть, вѣчно улыбаться, и больше ничего не нужно было, и всѣ будутъ счастливы.

Трудно мнѣ было войти въ комнату, гдѣ они сидѣли (въ диванной у фортепіано), трудно и совѣстно, какъ совѣстно оборванцу нищему внести свои лохмотья въ освѣщенную яркимъ свѣтомъ пышную залу бала. Мнѣ стыдно и больно было выставить свое ничтожество на яркомъ свѣтѣ, которымъ она освѣщала все вокругъ себя. Но я вошелъ. Все сіяло, и стоило мнѣ подойти къ ней и пожать ея руку, какъ робость моя уже прошла. Всѣ сіяли: тетка, Алена Силовна, воспитанница и въ особенности дядя, любившій хорошенькихъ: онъ, видимо ухаживалъ ужъ за ней.

_______

* СТЕПАНЪ СЕМЕНЫЧЪ ПРОЗОРОВЪ.[149]

<Былъ одинъ богатый помѣщикъ А[ндрей] И[ванычъ] Прозоровъ. Онъ былъ молодъ,[150] красивъ, силенъ, здоровъ, жена у него была добрая и красивая, было двое прекрасныхъ дѣтей, сынъ и дочь, во всемъ ему была удача, и онъ былъ всегда доволенъ и веселъ и видѣть не могъ несчастье другихъ людей. Если онъ видѣлъ несчастье и могъ помочь, онъ все готовъ былъ сдѣлать для несчастнаго и послѣднюю рубашку готовъ былъ отдать; а если ужъ не могъ помочь, то начиналъ махать руками и плакать и убѣгалъ вонъ, чтобъ не видать несчастія. Жена и мать его, старушка, часто упрекали ему за то, что онъ много тратилъ денегъ. Но онъ имъ говорилъ: «На что жъ деньги, если ихъ не тратить», — и собиралъ гостей, задавалъ обѣды, балы, и кто не просилъ у него, всѣмъ давалъ. И сколько онъ не моталъ денегъ, деньги сами шли къ нему. Что онъ больше бросалъ деньги, то деньги больше шли къ нему.>

Въ <Тульской> Сандарской губерніи въ <Одоевскомъ> Никольскомъ уѣздѣ жилъ молодой богатый помѣщикъ. Ему досталось отъ отца большое состояніе, но онъ скоро почти все прожилъ. Онъ продалъ два имѣнья, и оставалось у него одно, то, въ которомъ онъ родился и въ которомъ были похоронены его отецъ и мать, и на этомъ имѣньи было столько долговъ, что онъ ждалъ всякую минуту, что продадутъ и это имѣнье, и ему ничего не останется. Но несмотря на то Степанъ Семенычъ жилъ, какъ и всегда, богато и весело, и домъ у него былъ полонъ гостей, и что у него было, въ томъ онъ никому не отказывалъ.

Одинъ разъ онъ поѣхалъ на охоту съ товарищами и переѣзжаетъ верхомъ черезъ большую дорогу, видитъ въ лощинкѣ завязъ возъ съ сѣномъ, мужикъ <тянетъ за подтяжки одной рукой лошадь,> а другой бьетъ вилами худую лошаденку, а лошаденка бьется, падаетъ на колѣни, а вывезти не можетъ. А на дорогѣ сидитъ баба пригорюнившись. Охотники проѣхали, и одинъ изъ нихъ посмѣялся мужику: «Ты бы бабу на пристяжку запрегъ, а то что она такъ сидитъ». Мужикъ былъ большой, сильный и угрюмой. Онъ поглядѣлъ на охотника, хотѣлъ сказать что-то, потомъ раздумалъ и изъ всѣхъ силъ сталъ бить лошадь. А баба сказала: «Ахъ, родной ты мой кормилецъ, что̀ бы пожалѣть человѣка, а ты зубоскалишь», — и заплакала. Лошадь рванулась и упала. Мужикъ бросилъ вилы и сталъ выпрягать. Андрей Иванычъ подъѣхалъ къ мужику и говоритъ: «Чтоже, или она не кормлена у тебя?» Мужикъ не отвѣчалъ. А баба рада поговорить, да и говорить мастерица, стала разсказывать и все разсказала, какъ они одиноки живутъ, хлѣба не родилось, двухъ лошадей увели, сына женили, а сынъ померъ, и прогнѣвался на нихъ Господь, и пропадомъ пропадаемъ. Мужикъ ничего не говорилъ, а вытаскивалъ за хвостъ лошадь изъ оглобель. У мужика лицо было такое серьезное, хорошее, и баба такая жалкая показалась, что Андрею Иванычу стало жалко. «Василій, — закричалъ онъ охотнику, который посмѣялся надъ мужикомъ, — подъѣзжай!» Василій подъѣхалъ. — «Слѣзай съ лошади — разсѣдлывай!» — Василій слѣзъ и разсѣдлалъ, не зная что будетъ. «Возьми сѣдло и неси домой, — недалеко, верстъ десять. А ты, дружокъ, какъ тебя звать?» — сказалъ онъ мужику. — «Миколай, кормилецъ, Миколай Труновъ», — отвѣчала баба за мужика. Мужикъ снималъ хомутъ и смотрѣть не хотѣлъ на Андрея Иваныча. — «Такъ ты, Николай, возьми лошадь, вотъ эту. Она добрая и хорошо воза возитъ». — Мужикъ посмотрѣлъ и отвернулся, онъ думалъ, что смѣются. — «Охъ, ты мой болѣзный, — заговорила баба, — что смѣяться то». —

— «Бери, чтоль». — Но ни мужикъ, ни баба не брали лошади. Тогда Андрей Иванычъ велѣлъ привязать лошадь къ мужицкому возу и самъ ускакалъ прочь. — «Ты смотри, не краденъ ли?» — закричалъ мужикъ вслѣдъ. — «Не краденъ, не бойся! — закричалъ Андрей Иванычъ, — моего завода, Прозорова, Андрей Иваныча».

Когда въ этотъ вечеръ Андрей Иванычъ вернулся домой, къ нему навстрѣчу выбѣжала его нянюшка Марья Лукинишна, — она была у него экономка, — и со слезами стала разсказывать ему, что въ домѣ становой и другіе чиновники, и переписываютъ всѣ вещи, и все хотятъ продать, и имѣнье продадутъ.

«Ничего, Лукинична, поправимся, — сказалъ Андрей Иванычъ, — а вели-ка обѣдать давать». — Онъ позвалъ Становаго и чиновника обѣдать и веселился и смѣялся съ ними за обѣдомъ, a послѣ обѣда велѣлъ имъ дѣлать свое дѣло, а самъ велѣлъ запречь лошадей и поѣхалъ въ городъ ко всѣмъ роднымъ и знакомымъ просить денегъ. Онъ просилъ взаймы. Но никто не далъ ему. Онъ уже хотѣлъ ѣхать домой, какъ вспомнилъ про тетку, которая очень любила его. Онъ пріѣхалъ къ ней и разсказалъ все. «Я тебя люблю и помогла бы тебѣ, Андрюша, да у меня своихъ денегъ нѣтъ, а есть дѣтскія. Отдашь ли ты?» — «Я отдамъ непремѣнно», — сказалъ Андрей Иванычъ, — и онъ точно думалъ отдать. И тетка взяла съ него честное слово, что онъ перестанетъ жить такъ роскошно и въ [срокъ?] деньги эти заплатитъ. Андрей Иванычъ далъ честное слово, взялъ деньги и поѣхалъ въ <Москву> городъ. Но въ Москвѣ встрѣ[тился] ему его пріятель, и онъ, вмѣсто того чтобы заплатить деньги, прожилъ ихъ всѣ. Когда вышли послѣднія деньги, онъ легъ въ постель, но не могъ спать. Такъ онъ пролежалъ цѣлую ночь и не могъ придумать, что̀ ему дѣлать. Жалко ему было и свой домъ, и деревню, гдѣ онъ родился и выросъ и гдѣ похоронены были его родители. Но хуже всего для него было то, что онъ обманулъ тетку, не сдержалъ слова и прожилъ чужіе деньги. «Теперь я подлецъ и пропащій человѣкъ, и мнѣ нельзя жить». Онъ былъ въ такомъ отчаяніи, что если бы у него былъ подъ руками пистолетъ, то онъ застрѣлился бы. Но пистолета не было… «Утопиться?» — подумалъ онъ. Всталъ, одѣлся, вышелъ изъ гостинницы и пошелъ къ рѣкѣ. Когда онъ подошелъ къ рѣкѣ, солнце встало, и ему стало вдругъ весело. — «Нѣтъ, — подумалъ онъ, — не буду топиться, a убѣгу куда нибудь, такъ, чтобы не знали меня. Дальше куда нибудь». — «Вотъ, если бы съ ними уйти куда нибудь», — подумалъ онъ, глядя на рыбаковъ. На берегу лежало мужицкое платье. И ему вдругъ пришла мысль. Онъ снялъ свое платье, будто хочетъ купаться, потомъ влѣзъ въ воду и надѣлъ все мужицкое платье и пошелъ по берегу. Все онъ дѣлалъ какъ воснѣ, только думалъ куда бы уйти поскорѣе. На берегу была пристань, вошелъ на нее. <«Берите билеты скорѣе», закричали ему.> «Проходи скорѣе, останешься» — закричали на него и толкнули на пароходъ. Пароходъ засвисталъ и поѣхалъ.

Андрей Иванычъ по привычкѣ прошелъ въ первый классъ, но его оттолкнули оттуда. И онъ услышалъ, какъ барыня по фр[анцузски] сказала: «comme il est beau, ce paysan, il a l’air noble».[151] Онъ прошелъ въ 3-й классъ и сѣлъ на полу у трубы съ мужиками и солдатами и былъ какъ во снѣ.

Вместо текста, начиная со словъ, стр. 145: Когда въ этотъ вечеръ кончая: и былъ какъ во снѣ. — первоначально было:

<И такъ часто дѣлалъ Андрей Иванычъ.[152] Но пришло и на Андрея Иваныча несчастье. Былъ у него сосѣдъ Вас. Вас. Хмыровъ. У Хмырова этаго были племянники сироты, и Хмыровъ управлялъ ихъ имѣніемъ, но вмѣсто того, чтобы собирать ихъ имѣнье, онъ понемножку продавалъ его и хотѣлъ все отнять у сиротъ. Андрей Иванычъ былъ <Предводителемъ, — его дѣло было смотрѣть за малолѣтними,> онъ узналъ про это и поѣхалъ къ Хмырову, чтобы усовѣстить его. — Мать Андрея Иваныча стала просить его, чтобы онъ оставилъ это дѣло. Она говорила: «Всѣхъ людей не усовѣстишь, а Хмыровъ злой человѣкъ и тебя не любитъ, онъ давно завидуетъ тебѣ. Не ѣзди, ты только изъ него себѣ врага сдѣлаешь». Но Андрей Иванычъ не послушался. — «Нѣтъ, маменька. Дѣти мнѣ родня, и я не могу этаго такъ оставить». — И поѣхалъ. До Хмырова было 60 верстъ. Андрей Иванычъ выслалъ лошадей на подставу въ село Дробино и поѣхалъ вечеромъ, когда всѣ легли спать. Онъ къ утру хотѣлъ пріѣхать къ Хмырову. Андрей Иванычъ всегда былъ веселъ, и теперь онъ ѣхалъ ночью, то говорилъ съ кучеромъ, то посвистывалъ пѣсенки и думалъ о томъ, какъ онъ отниметъ опеку дѣтей и спасетъ ихъ имѣнье. Въ Дорабинѣ онъ остановился на постояломъ дворѣ, пока перемѣняли лошадей, прилегъ на руку на жесткомъ кожаномъ диванѣ и задремалъ. Старикъ хозяинъ пришелъ, разбудилъ его и сказалъ, что лошади перемѣнены и коляска заложена. Андрей Иванычъ вскочилъ и говоритъ: «Пчелы, пчелы, гдѣ они?» — «Лошади, сударь, готовы». — «Ахъ да, гдѣ я? Ахъ да, лошади готовы. А я, хозяинъ, какой сонъ видѣлъ!»

— А что, сударь?

— Будто пчелы на меня сѣли на лицо, на голову, на руки, и я ихъ горстями сгребаю, сгребаю и все не могу сгресть. — А потомъ…

— Ну, сударь, это сонъ хорошій. Это къ богатству. Да вамъ ужъ и такъ дѣвать некуда. А я только попросить хотѣлъ вашу милость мнѣ деньжонокъ на управду сотенку. Я отдамъ къ веснѣ.

Андрей Иванычъ зналъ, что если дать денегъ, то никогда не отдастъ ему ихъ мужикъ, но онъ не умѣлъ отказывать, досталъ деньги и далъ.

— Такъ это къ богатству сонъ? — сказалъ онъ, — а вотъ что нехорошо. Вижу, я будто снимаю пчелъ и съ пчелами волоса изъ головы такъ и лѣзутъ, а это къ чему?

— Да это ничего, такъ, — сказалъ хозяинъ, — мало ли что приснится, — а самъ думаетъ: это нехорошо, это очень нехорошо. И Андрей Иванычъ такъ думалъ, да ничего не сказалъ, а сонъ этотъ долго послѣ того помнилъ. Онъ сѣлъ въ коляску и поѣхалъ.

Хмыровъ былъ маленькій кругленькій, румяненькій, съ черными усиками, чистенькой, учтивенькой, и домъ его былъ такой же маленькій, чистенькій и пестренькій. Онъ терпѣть не могъ Андрея Иваныча, но притворился, что очень ему обрадовался и сталъ его угощать и хвалить. И [къ] каждому слову говорилъ: съ. «Ужъ какъ-съ я радъ-съ, Андрей Иванычъ-съ, и что и сказать-съ не могу-съ такимъ.>

_______

* [УБИЙЦА ЖЕНЫ.]

Все, что можно было ему сдѣлать <въ томъ положеніи>, было сдѣлано. Ни другихъ, ни себя не жалѣя, онъ отдался той страсти, которая наполняла его сердце, и онъ сдѣлалъ много труднаго и страшнаго: онъ подкараулилъ ихъ, подкрался, убилъ ее до смерти, навѣрное убилъ и его изуродовалъ, — наказалъ ихъ, показалъ имъ, что шутить имъ нельзя, и что еще труднѣе было — не побоялся суда людей и смѣло сказалъ всѣмъ: «Возьмите, судите меня. Я убилъ бывшую жену, непотребную суку, и знаю что я сдѣлалъ хорошо. Теперь берите, судите меня по своему. Вы меня не поймете. А я васъ понимать не хочу». — Онъ все это сдѣлалъ, и казалось, долженъ бы былъ быть спокоенъ (и гордъ тѣмъ, что онъ сдѣлалъ). Все, что онъ дѣлалъ, онъ дѣлалъ для того, чтобы утолить свое безпокойство. Но, сидя одинъ въ отдѣленіи Части, онъ не былъ спокоенъ. То, отъ чего онъ искалъ успокоенія, дѣлая все то, что онъ дѣлалъ, все точно тѣмъ же тяжелымъ, выжимающимъ изъ него жизнь камнемъ лежало на немъ и давило его.

Одна перемѣна была въ немъ: до этаго ему казалось, что ему надо сдѣлать что-то и что когда онъ сдѣлаетъ это что-то, ему будетъ легче, огонь перестанетъ жечь его. Но теперь онъ зналъ, что дѣлать больше нечего, и тяжесть также давитъ, и огонь также жжетъ, и онъ усталъ.

Онъ сидѣлъ на койкѣ, смотрѣлъ на рѣшетчатое окошко въ двери, слушалъ шаги, хлопанье дверей на блокахъ и разговоръ въ сосѣдней каморкѣ. —

— Какой баринъ?

— Баринъ, помѣщикъ. Весь потрохъ выпустилъ, сказываютъ. Самъ покаялся. Возьмите, говоритъ, меня. Я жену погубилъ.

— Чтожъ ему будетъ, дядя Иванъ?

— Извѣстно что. Развѣ имъ велятъ смѣртоубійство дѣлать? Тоже, что и вашему брату. Чтожъ, развѣ они господа, такъ и суда на нихъ нѣту? — Нѣтъ, братъ. Нынче законъ порядокъ требуетъ.

— Чтожъ, дядя, табакъ то растеръ, что-ли?

— Когда тутъ! Анафемская должность, право.

«Судъ», — подумалъ онъ. — «Пускай. Кнутъ, Сибирь — и это пускай. Пускай бы она смотрѣла, какъ палачъ будетъ крестъ на крестъ разсѣкать мнѣ мою пухлую спину. Она не увидитъ. Она лежитъ, согнувъ растрепанную голову на бѣлую руку, и всхлипываетъ предсмертнымъ всхлипываньемъ. Пускай, — но мнѣ не легче. Дѣлать больше нечего. Судить? Капитанъ-Исправникъ? Прокуроръ?» — И онъ застоналъ отъ стыда и душевной боли при мысли о томъ, какъ ему придется отвѣчать, слушать.

Заскрипѣли двери на блокахъ, [послышались] шаги, суетня, шопотъ, и громкій барскій голосъ спросилъ, гдѣ арестантъ. —

— Въ секретной, ваше высокоблагородіе.

Высокій статный исправникъ, съ крашеными усами и хохломъ, вошелъ въ дверь, дѣлая выговоръ за нечистоту.

— Вы отставной ротмистръ Желябовской? — спросилъ онъ.

Онъ не отвѣчалъ. Онъ смотрѣлъ на Исправника, на его сытое барское лицо, на крестъ, на торопливость Станового, снимавшаго съ него шинель, и на спокойную увѣренность Исправника, свободнаго, счастливаго. Противная веселость учителя, насвистывавшаго пѣсенки, въ то время какъ Желябовской, бывши ребенкомъ, сидѣлъ подъ наказаніемъ, вспомнилась ему. И ему, какъ тогда, чувствуя свое безсиліе, захотѣлось плакать. Онъ раза два взглянулъ, опустилъ глаза и не отвѣчалъ, потому что боялся, что его голосъ дрогнетъ, и ему будетъ стыдно. Но не отвѣчая, онъ рѣшилъ, что и не нужно и нельзя отвѣчать.

— Вы арестантъ и должны отвѣчать мнѣ для снятія допроса, — сказалъ Исправникъ.

— Я все сказалъ. Я убилъ жену.[153] Судите.

— Вы <взволнованы>, въ эмоціи. Я понимаю и жалѣю. Вы успокойтесь. Я буду просить васъ завтра отвѣтить намъ. И вѣрьте, что я жалѣю. Не могу ли быть вамъ полезенъ? Вашъ камердинеръ просилъ допустить его. Или кушанье? Но завтра уже я буду просить васъ отвѣтить по пунктамъ.

— Мнѣ ничего не нужно.

— Камердинера?

— Васька? Зачѣмъ ему?

— Батюшка, Михаила Сергѣичъ,[154] отецъ! — Камердинеръ вошелъ и сталъ цѣловать плечо и руку.

— Ну, оставьте, ну, завтра.

Исправникъ вышелъ.

[155] <Василій, камердинеръ долго молчалъ, стоя у двери. Но когда все затихло, онъ упалъ со всего роста на землю и зарыдалъ.

— Отецъ, прости! Я все надѣлалъ. Зачѣмъ я сказалъ тебѣ!

— Молчи.

— Не буду. Отецъ, прости меня, выслушай. Я выведу отселѣ. Только послушай меня.

— Мнѣ некуда идти. Одно помоги мнѣ — убить еще себя.

— Батюшка, Михаила Сергѣичъ! Погубилъ я тебя. Прости. Послушай меня. Грѣхъ на тебѣ большой, на мнѣ еще больше. Послушай меня, бѣги. Я и деньги принесъ, и все готово. Уйдемъ. Погубилъ одну душу, не погуби меня и себя.

— Куда жъ я уйду?

— Заграницу уйдемъ.

— Молчи. Я спать лягу.>

Онъ прилегъ на койку и долго лежалъ. Василій[156] сидѣлъ тихо и задремалъ.

Все та же Анастасья Дмитревна, всхлипывая предсмертнымъ всхлипываньемъ, лежала передъ самыми глазами Михаила Сергѣевича, и все та же тяжесть и то же чувство безсилія томили его.

Онъ пытался молиться, но одна злоба противъ Бога поднималась въ его душѣ. A вмѣстѣ съ тѣмъ онъ чувствовалъ себя въ рукахъ его. Онъ не спалъ двѣ ночи и не могъ заснуть. На мгновенье онъ забылся и вдругъ вскочилъ:[157] Сторожъ, Сторожъ…[158]

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .[159]

Сторожа были пьяны. Инвалидный солдатъ пошелъ купить закусокъ.

[160] Михаилъ Сергѣевичъ вышелъ изъ двора и тотчасъ повернулъ на пустырь за купеческимъ дворомъ. Всю ночь онъ шелъ то лѣсомъ, то дорогой. Къ утру, раздвигая колосья, они вошли въ рожь и заснули и спали весь день. Къ вечеру они вышли на дорогу. Онъ подошелъ къ рѣкѣ.[161] У рѣки были телѣги, повозки, женщины, дѣти и мужики. Всѣ съ удивленіемъ смотрѣли на него. Михаилъ Сергѣевичъ <раздѣлся и полѣзъ> въ воду.

_______

ДРAMAТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ.

* ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО.[162]

Комедія въ 3-хъ ДѢЙСТВІЯХЪ.

Дѣйствіе происходитъ въ деревнѣ Князя Зацѣпина.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Князь Зацѣпинъ. Отставной гвардіи Полковникъ, 50 лѣтъ.

Княгиня, жена его, 40 лѣтъ.

Князь Анатолій, старшій сынъ его, гвардіи Поручикъ,[163] [1 не разобр.] 27 л.

Князь Валерьянъ, меньшой, 20 л., некончившій курсъ въ университетѣ и не служащій.

<Молодая Княгиня, жена К[нязя] Анатолья, 19 л.>

Володя, управляющій, бывшій крѣпостной стараго Князя, 40 л.

Наталья, жена его, 35 л.

Пашенька, сестра Натальи, 22 л.

Иванъ Ильичъ, незаконный сынъ отца стараго князя, отставной портупей[164] юнкеръ, 43 лѣтъ, живущій уже 15 л. въ домѣ Князя.

Староста.

Егорка, слуга стараго Князя, 56 лѣтъ.

Еремѣй, слуга Володи.

Иполитъ, слуга К[нязя] Анатолья. —

Сашка, слуга Княгини.

Лёля Житова, сосѣдка Князя.

Прикащица Житовыхъ.

_______

ДѢЙСТВІЕ I-Е

Комната подлѣ кабинета, кругомъ диваны, въ серединѣ круглый накрытый столъ, на которомъ стоятъ самоваръ, серебряный кофейникъ, чашки, сливки, крендельки, хлѣбъ и масло.

За столомъ сидятъ старая Княгиня, разливая чай, и Иванъ Ильичъ, который робко намазываетъ масло на хлѣбъ. Сашка стоитъ, отставивъ ногу, у двери.

Княгиня.

<Такъ вы еще не видали нынче мужа, Иванъ Ильичъ?> — Я боюсь, онъ опять дурно спалъ ночь. Вчера разсердили его[165] эти бабы, что[166] приходили жаловаться — ахъ, этотъ народъ! вотъ говорятъ — деревня покой, — ему дня не проходитъ безъ тревогъ или непріятностей какихъ нибудь. — Отчего вы не вошли къ нему, къ мужу отчего не вошли, Иванъ Ильичъ?

Иванъ Ильичъ.

Я ужъ подходилъ къ двери, Княгиня, — я какъ хорошіе часы вѣренъ — какъ Князь изволитъ говоритъ: въ 7 часовъ на ногахъ, до осьми гуляю до мельницы и назадъ, и въ восемь къ Князю и чай. Наталья Дмитревна тамъ была, за ней баринъ посылали гребешокъ почистить; такъ я спросилъ: можно? — нѣтъ, говоритъ, сейчасъ самъ Князь выйдутъ, они ужъ одѣваются. — Какъ нынче, матушка, эти крендельки здобные Захаръ дѣлаетъ хорошо — ужъ точно прекрасно.

Княгиня.

Ну, а сына Волиньку не видали?

Иванъ Ильичъ.

Видѣлъ, Княгиня. Онъ въ саду. Подлѣ оранжереи съ книжкой лежитъ. Я такъ-то прошелъ, онъ меня не замѣтилъ. Читаетъ такъ[167] серьезно. Экой Ангелъ, Валерьянъ то Осипычъ вашъ, ужъ всѣ и люди, и сосѣди говорятъ; вотъ истинно, три мѣсяца у насъ гоститъ, — и не слышно его, какъ бы не было. А умница то какой! —

Княгиня (разсѣянно).

Да… Саша, сходи, мой дружокъ, въ садъ и скажи Валерьянъ Осипочу, что маменька приказали сказать, что извольте, молъ, домой къ чаю одѣться итти, а то папенька выйдутъ и опять будутъ сердиться, что васъ нѣтъ, — слышишь.

Сашка.

Слушаю-съ. (Уходитъ.)

Иванъ Ильичъ (кричитъ вслѣдъ).

Смотри, въ малину не заходи. Акимъ поймаетъ, онъ тебѣ дастъ. (Молчаніе.)

Княгиня.

Хотите еще чаю, или кофею?

Иванъ Ильичъ.

Теперь кофейку позвольте

Княгиня.

Куда вы ѣздили вчера?

Иванъ Ильичъ.

Къ сосѣдямъ къ вашимъ, Княгиня, къ Зайцовымъ. Они славные люди, бильярдъ тоже есть. Что мы говорили тамъ, Княгиня…

Княгиня.

Что?

Иванъ Ильичъ.

Про Князь Осипъ Иваныча.

Княгиня.

Эти сосѣди, кажется,[168] не совсѣмъ хорошіе люди, мужъ говорилъ. —

Иванъ Ильичъ.

Нѣтъ, Княгиня, они люди достойные. Говорили, что хотятъ непремѣнно Князя въ Предводители просить. На будущій годъ.

Княгиня.

Какой вздоръ — съ его здоровьемъ! И такъ безпокойствъ слишкомъ много, да и состояніе наше достаточно для насъ и для дѣтей, а пиры задавать мы не можемъ. Да и съ какой стати. Мужъ довольно служилъ, кажется. —

Иванъ Ильичъ.

Да они говорятъ, что Князь все таки, какое бъ ни было его состояніе, первое лицо въ губерніи и по уму…

Княгиня.

Да еще бы.

Иванъ Ильичъ.

… и по образованію, и по связямъ, и во всѣхъ отношеніяхъ; и про васъ говорили, что такой дамы нѣтъ для пріема, что вы да Губернаторша.

Княгиня.

Однако вы ужасный сплетнікъ, Иванъ Ильичъ.

Иванъ Ильичъ.

Говорили тоже, Княгиня, про Владимиръ Петровича.

Княгиня.

Про Володю? что имъ до Володи за дѣло.

Иванъ Ильичъ.

Одинъ былъ тамъ Землемеръ Берсовъ, который съ нимъ дѣло имѣлъ, очень имъ недоволенъ, и говорилъ, что ежели Князя выберутъ, то не Князь — Володька съ Натальей, — это я его слова повторяю, — будутъ предводителями.

Княгиня (строго).

Я вамъ говорила разъ и повторяю первый и послѣдній разъ, чтобы вы мнѣ ни про Володю, ни про Наталью не смѣли говорить. — Я знаю отношенія Володи къ мужу и знать не хочу, какъ ихъ перетолковываютъ.

Иванъ Ильичъ.

Да вѣдь не я говорилъ, а только…

Княгиня.

Все равно, вы не должны повторять при мнѣ.

Иванъ Ильичъ (смущенный).

Виноватъ, Княгиня, повѣрьте…

Княгиня.

А вотъ сходите-ка лучше къ Князю да узнайте, какъ его здоровье, и ежели онъ не хочетъ сюда выйти, то чего ему прислать туда? и не хочетъ ли онъ свѣжаго хлѣба, спросите.

Иванъ Ильичъ (встаетъ, въ дверяхъ встрѣчается Князь).

А Княгиня только что посылали меня о вашемъ здоровьи узнать, Ваше Сіятельство.

Князь (съ досадою размахивая руками около лица Ивана Ильича).

Ну, какое мое здоровье? разумѣется, скверное и еще хуже отъ того, что нѣтъ секунды покоя, чтобъ не прибѣжалъ какой не будь посолъ. «Хорошо ли ваше здоровье, какъ вы почивали?» Ахъ, тоска! (Идетъ къ чайному столу. Входитъ Сашка.)

Княгиня (дѣлаетъ ему знаки, онъ подходитъ къ ней.)

[Княгиня]

Ну что?

Сашка.

Сказали, что придутъ.

Княгиня.

Да чтожъ онъ, всталъ? пошолъ?

Сашка.

Нѣтъ, все лежатъ. Я имъ еще сказалъ,[169] чтобъ изволили итти, они разсерчали, — не мѣшай, сказали и опять стали читать.

Княгиня.

Ну, бѣги еще разъ. (Встаетъ и въ сторону.) Опять это огорчитъ его, ахъ, Боже мой! — (Къ мужу: цѣлуются рука въ руку.) Здравствуй, мой дружокъ, хорошо-ли ты почивалъ?

Князь (иронически).

Прекрасно…

Княгиня (садится за столъ).

Кофею хочешь, мой другъ?

Князь.

Да. Только, пожалуйста, не сладко, какъ всякій разъ какъ сыропъ. А Валерьяна нѣтъ?

Княгиня.

Онъ въ саду, читаетъ, сейчасъ придетъ, мой другъ. А сухариковъ ты хочешь? (Подаетъ ему.)

Князь.

«Bestimmung des Menschen»[170] читаетъ. Какъ[же] — философъ! а что отецъ его[171] разъ говорилъ, что онъ хочетъ видѣть его за завтракомъ, такъ этаго нѣтъ. А разсуждать мастеръ. Съ попомъ объ философіи и дурней помѣщиковъ удивлять своими фразами, только на это и взять.

Княгиня.

Да онъ вѣдь готовится къ экзамену, мой другъ, иногда и зачитается, увлечется.

Князь.

Ахъ, ужъ этотъ мнѣ экзаменъ, матушка, вотъ гдѣ сидитъ. Изъ экзамена изъ этаго выйдетъ тожъ, что изъ хозяйства, изъ живописи, изъ службы: все начнетъ и броситъ, ужъ это я тебѣ говорю. Я его знаю. Коли бы хотѣлъ учиться, такъ учился бы, пока былъ въ Университетѣ, а не проваливался бы на экзаменахъ и меня [не] срамилъ передъ всѣми професорами, попечителемъ, которому я писалъ объ немъ. Шалопай и больше ничего.

Княгиня.

Ахъ, мой другъ, онъ теперь старается.

Князь.

Не можетъ онъ ничего стараться; потому что это самый пустяшный человѣкъ, ни на что не способный. (Обращаясь къ Ивану Ильичу.) И все отъ чего? Отъ того что матушка да тетушка, ея сестрица въ Москвѣ, восхищались имъ и увѣряли всѣхъ и его самаго, что это геній и умный, вотъ изволите видѣть, а это болванъ какихъ мало — просто, какъ я его узналъ теперь въ эти 3 мѣсяца. — (Обращаясь снова къ женѣ.) Глупъ, какъ пробка, какъ этотъ Сашка, глупъ и лѣнивъ, и дуренъ, и все.

Княгиня.

Ахъ, что это ты, мой другъ.

Князь.

Не я этому виноватъ, а на вашей душѣ грѣхъ, сударыня. Болвану 20 лѣтъ, я его повезъ къ губернатору, такъ онъ войти въ комнату не умѣетъ, онъ 2-хъ словъ сказать не можетъ. Губернаторъ мнѣ другъ и пріятель старый. —

Иванъ Ильичъ.

Какже-съ, это, Ваше Сіятельство, всѣ знаютъ, какъ они васъ уважаютъ.

Князь.

То есть онъ мальчишкой былъ, корнетомъ, когда я былъ Поручикомъ Гвардіи, и онъ ко мнѣ бѣгалъ по 3 раза на день — такъ вотъ наши отношенія, но мнѣ стыдно, совѣстно передъ нимъ стало за сына. Вѣдь онъ пофранцузски забылъ говорить, онъ не можетъ ужъ [поддержать] une conversation suivie[172] по французски, это кутейникъ какой-то, а не Князь Зацѣпинъ.

Княгиня.

Да онъ еще такъ молодъ, мой другъ.

Князь.

Молодъ? Вотъ это я люблю; да помилуй, матушка, да въ его года я былъ ужъ адъютантомъ у Принца, и ужъ меня весь Петербургъ зналъ, а онъ только собирается держать экзаменъ на Кандидата. Молодъ?

Володя (входитъ съ письмомъ и кланяется Княгинѣ).

Съ добрымъ утромъ, Ваше Сіятельство. Изъ города пріѣхали, вамъ письмо, сударь, кажется, отъ Князь Анатолій Осипыча.

Князь.

Давай. Хочешь чаю?

Володя.

Помилуйте-съ, я дома пилъ.

Князь (распечатывая письмо).

Налей ему чаю. (Читаетъ.) Аа! ну чтожъ, я очень радъ.

Княгиня.

Что это, мой другъ?

Князь.

Князь Анатолій на дняхъ будетъ, онъ взялъ отпускъ на три мѣсяца и будетъ сюда съ женой. — Только тѣсно имъ будетъ. А? Володя? Какъ ты думаешь? А? Гдѣ ихъ помѣстимъ?

Володя (взявъ чашку).

Чтожъ, во флигелѣ можно приготовить.

Князь.

Да-да, во флигелѣ, ты вели это тамъ подчистить, помазать, понимаешь, чтобъ акуратно было; онъ нынче или завтра будетъ, пишетъ, что выѣдетъ 18-го: 18-е, 19-е, 20-е, 21-е, да, нынче онъ можетъ быть; пожалуйста же, Володя.

Володя.

Слушаю-съ; только не лучше ли имъ мой флигель отдать? а мы бы перешли.

Княгиня.

И точно, мой другъ, тамъ лучше гораздо, а то Машенька часто больна, говорятъ, — тамъ и теплѣй по ночамъ.—

Иванъ Ильичъ.

Тамъ чисто, славно, и въ садъ прямо ходъ.

Володя.

Впрочемъ, и въ томъ хорошо будетъ.

Князь.

Ну такъ какъ? А? Володя?

Володя.

Какъ приказать изволите.

Князь.

Нѣтъ, ужъ какъ сначала сказалъ…

Княгиня.

Что онъ пишетъ, мой другъ, здоровы всѣ?

Князь.

Пишетъ, что Генералъ его отпустилъ, что служба его слава Богу, ожидаетъ производства. Вотъ этотъ не разсуждаетъ много[173] [о] Bestimmung des Menschen, a дѣлаетъ: вотъ онъ и адъютантъ, поручикъ Гвардіи, въ лучшемъ обществѣ, красавчикъ. А, Володя? Ты помнишь его? А?

Володя.

Какже-съ.

Князь.

Я очень радъ, очень радъ, и она милая, должно быть. Отца я зналъ и любилъ, теперь онъ Сенаторъ, все это хорошо. Я очень радъ, очень радъ. А, Володя? У нея состоянье славное. Они принимаютъ. Славно. Славно? А, Володя?

Саша (входитъ и говоритъ на ухо Княгинѣ).

Сказали, что сейчасъ придутъ, только немного дочесть.

Княгиня.

Ахъ, Богъ мой! Какой онъ! Дай мнѣ зонтикъ, Саша. Ты не будешь больше пить? я пойду въ садъ, мой другъ.

Князь.

Иванъ Ильичъ, что вы, заснули?

Иванъ Ильичъ.

Никакъ нѣтъ-съ — я радъ-съ, что вотъ Князь молодой пріѣдетъ.

Князь.

Подите, шары поставьте, я прійду сейчасъ въ бильярдную, будемъ играть.

[СЦЕНАРИЙ КОМЕДИИ «ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО».]

ДѢЙСТВІЕ 1-е.

Сцена 1-я.

Княгиня и Иванъ Ильичъ за чаемъ говорятъ о Князѣ и <Валерьянѣ, о томъ, чтобы женить его> Анатольѣ. Иванъ Ильичь сплетничаетъ на Наталью и Пашеньку и ожидаетъ, что имъ будетъ плохо.[174]

Сцена 2-я.

Входитъ Князь, бранитъ сына за то, что его нѣтъ, и говоритъ, что никто не пойдетъ за него.

Сцена 3-я.

Входитъ Володя <съ письмомъ отъ Анатолія>. Князь восторженно хвалитъ сына и заботится о его помѣщеніи; <потомъ говоритъ о Валерьянѣ, при чемъ Володя видитъ въ немъ окончательно дурака и разсказываетъ про него, его отношенія съ мужиками>.

Сцена 4-я.

Кня[гиня] уходитъ. Володя <скученъ, подозрѣваетъ> спрашиваетъ приказанья. Ив[анъ] Ил[ьичъ] сплетничаетъ на Княгиню.

Сцена 5-я.

Володя съ Ив[аномъ] Ил[ьичемъ], подтрунивая надъ нимъ, уходятъ ставить шары, Князь <одинъ, злится на жену, на сына, на мужиковъ, на Володю даже> — скучаетъ, одинъ Володя и Нат[алья] хорошіе люди.

Сцена 6-я.

Входитъ Пашенька. Князь щупаетъ ее. Она говоритъ, что у него есть жена и Натал[ья].

Сцена 7-я.

(Входитъ Валерьянъ незамѣченнымъ.) Отецъ замѣчаетъ его и <принимается бранить> кротко дѣлаетъ наставленія. В[алерьянъ] <говоритъ, что отецъ его не можетъ понять>. Разговоръ о новомъ вѣкѣ. Князь уходитъ.

Сцена 8-я.

Валер[ьянъ] одинъ, тоскуетъ, осуждаетъ всѣхъ и себя, ждетъ съ жадностью брата, к[отораго] онъ не видалъ 15 лѣтъ.

Сцена 9-я.

К[нягиня] возвращается съ Лёлей, которая только что пріѣхала. Вал[ерьянъ] возмущенъ и говоритъ Лёлѣ, почему онъ ее не можетъ любить. Лёля говоритъ, что и она его не очень любитъ и этому очень рада. К[нягин]я и Л[ёля] уходятъ.

Сцена 10-я.

Ив[анъ] Ил[ьичъ] входитъ. Вал[ерьянъ] разсказываетъ ему свою печаль, исторію съ бабами. Ив[анъ] Ил[ьичъ] не понимаетъ и замѣчаніями оскорбляетъ его, — уходятъ.[175]

Сцена 11-я.

Входитъ Анатолій съ Ив[аномъ] Ил[ьичемъ]. <Вал[ерьянъ] счастливъ, откровенность его оскорбляетъ брата.> Ив[анъ]Ил[ьичъ] говоритъ, что есть богатая невѣста. Ан[атолій] говоритъ, что пріѣхалъ за деньгами. <Вал[ерьяну] кажется, что такимъ и надо быть.>

Сцена 12-я.

Входятъ К[нязь], К[нягин]я и Л[ёля]. Князь спрашиваетъ о П[етербургѣ] и злится на знакомыхъ и совѣт[уетъ] А[натолію] заняться дѣлами. А[натолій] К[нягин]ю третируетъ свысока и Лёлю — тоже и оскорбляетъ Ив[ана] Ил[ьича].

Сцена 13-я.

Вх[одятъ] В[олодя] и Н[аталья], они подобострастны, боятся за себя, Анат[олій] пугаетъ ихъ и книгами, и Князь переходитъ на его сторону. Всѣ уходятъ.

Сцена 14-я.

Анат[олій] одинъ, входитъ Вал[ерьянъ], сцена откровенности и раздора. Отчаяніе Валерьяна.

ДѢЙСТВІЕ 2-е. КОМНАТА ВОЛОДИ И КОНТОРА.

Сцена 1.

В[олодя], Н[аталья], Пашенька, служанка обѣдаютъ. — Разгов[оръ] о молодомъ баринѣ, о старикѣ.

Сцена 2-я.

Бабы и мужики входятъ, кланяются въ ноги. Пашенька проситъ за мужика прощенья и шьетъ по канвѣ, ждутъ барина, придетъ повѣрять книги. В[олодя], Н[аталья] и мужики уходятъ.[176]

Сцена 3-я.

Пашенька одна, разсуждаетъ, что бѣда хорошенькой быть, даже и Вал[ерьяна] она застала разъ у двери, a Анат[олія] надо раззадорить.

Сцена 4-я.

Входитъ Анат[олій], щупаетъ ее.

Сцена 5-я.

В[олодя] входитъ съ книгами, учтиво насмѣшливъ, но А[натолій] практиченъ. В[олодя] попадается, А[натолій] распекаетъ, стращаетъ его. В[олодя] подобострастенъ. Нат[алья] под[слу]шиваетъ — вмѣшивается и даетъ чувствовать, что она имѣетъ власть. А[натолій] уходитъ.

Сцена 6-я.

Н[аталья] негодуетъ, разсказываетъ про векселя и свои права. <вотъ только умри баринъ.>

Сцена 7-я.

Перемѣна декораціи <гостинная>. Кабинетъ отца. <К[нягин]я и Вал[ерьянъ]. Вал[ерьянъ] не отвѣчаетъ на вопросы. Кня[гиня] уговариваетъ его жениться. В[алерьянъ] говоритъ, что довольно однаго такого урода, какъ онъ, К[нягин]я не понимаетъ его и говоритъ, что она богата, онъ знаетъ.> А[натолій] разсказываетъ Кня[гинѣ] свои [дѣла]. А[натолій] paзсказ[ываетъ] про мошенничество Володи отцу, отецъ под[д]ается, уходитъ, В[алерьянъ] съ Л[?] приходятъ.

Сцена 8.

А[натолій] <прислуживается, разспрашиваетъ> трунитъ надъ братомъ, К[няги]ня хохочетъ <весело. А[натолій] объясняетъ ей свое положенье весь въ долгахъ, жена [?] въ ужасѣ>.

Сцена 9-я.

Входятъ К[нязь] съ Лёлей съ Ив[аномъ] Ил[ьичемъ] съ гулянья. А[натолій] волочится и сейчасъ же успѣшно. <К[нягин]я намекаетъ К[няз]ю онъ злится и оскорбляетъ ее.> Валерьянъ въ отчаяніи. <А[натолій] разсказываетъ отцу о безпорядкѣ. В[aлерьянъ] погибъ ужъ въ умѣ отца.> Уходятъ всѣ кромѣ Старика.

Сцена 9-я.

Входитъ Наталья, начинаетъ сплетничать <и разсказывать какъ В[алерь]янъ честенъ и отдалъ свою теткину часть, тогда какъ А[натолій] прожилъ ее давно.> Старикъ въ негодованьи на А[натолія] — только за Паше [?]

Сцена 10.

<Входитъ Анат[олій], К[няз]ь. К[нягин]я говоритъ за сына, Князь ругаетъ Анатолья.>[177]

ДѢЙСТВІЕ 3-е <ВЪ КАБИНЕТѢ КНЯЗЯ.>

Сцена 1-я.

<Анатолій и Князь. А[натолій] хочетъ жениться.>

Сцена 1-я.

У Володѣ. Наталья жалуется своему другу Прикащицѣ, что ихъ молодая барыня все испортила и что имъ плохо съ мужемъ и что векселя отняли.

Сцена 2-я.

В[олодя] разсказываетъ, что А[натолій] ѣдетъ и вѣрно будетъ говорить съ отцомъ.

Перемѣна декор[аціи]. СЦЕНА 3-я.

Валер[ьянъ] и Ив[анъ] Ил[ьичъ]. Вал[ерьянъ] груститъ, откровеннич[аетъ] и пьетъ — уходитъ.

Сцена 4-я.

А[натолій], Л[ёля], К[нягин]я, Князь, прощанье, завтракъ. А[натолій] нахально пристаетъ за отвѣт[омъ]. Отецъ Ната [?]. К[няз]ь говоритъ, что онъ долженъ 20 т. Володѣ.

Сцена 5-я.

Н[аталья] и В[олодя][178] входитъ, нахально вмѣшивается, грубая сцена, В[олодя] разчувствовавшись плачетъ.

<Сцена 6-я.>

<Входитъ пьяный Вал[ерьянъ] и Ив[анъ] Ил[ьичъ]>. Пьющій запоемъ — трагической Валерьянъ говоритъ всѣмъ правду. Князь плачетъ, злится раскаивается и уходитъ. <Анатолій уѣзжаетъ>.[179] Валер[ьянъ] — проситъ прощенья у отца, объясняетъ, почему онъ живетъ здѣсь, что ему нужно любить кого нибудь. Что его жизнь пропала и все равно. А[натолій] хладнокровенъ, спрашиваетъ, пойти ли проститься съ отцомъ или нѣтъ. Лучше нѣтъ! и уѣзжаетъ. Евгенія [?] выбѣгаетъ и говоритъ В[алерьяну], что она его любитъ. Конецъ.

_______

* ПРАКТИЧЕСКОЙ ЧЕЛОВҌКЪ.

Комедія въ 3-хъ ДѢЙСТВІЯХЪ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Князь Осипъ Ивановичъ Коломинъ (50 лѣтъ).

Княгиня Наталья Дмитріевна, жена его, 45 лѣтъ.

Князь Анатолій Осипычъ, сынъ ихъ, гвардіи Поручикъ, 24 лѣтъ.

Князь Валерьянъ Осипычъ, второй сынъ ихъ, неслужащій, 22 лѣтъ.

Ольга Федоровна Версина, дѣвушка 18 лѣтъ. (Дочь богатыхъ сосѣдей).

Володя, управляющій Князя, вольноотпущенный, 2-й гильдіи купецъ, 48 лѣтъ.

Наталья, жена его, 37 лѣтъ.

Пашенька, сестра ея, 20 лѣтъ.

Генералъ Диковъ, родной братъ Княгини.

<Иванъ Ильичъ Пугаловъ, дальній родственникъ, живущій въ домѣ Князя, 40 лѣтъ.>

Егорка — слуга.

Мужики и бабы.

Дѣйствіе происходитъ въ имѣніи Князя Коломина.

_______

ДѣЙСТВIЕ ПЕРВОЕ.

СЦЕНА 1.

Театръ представляетъ гостиную богатаго деревенскаго дома. На кругломъ столѣ передъ диваномъ накрытъ чайный столъ. Самоваръ, кофейникъ, корзинка для сухарей, молочникъ — серебряные. Дверь въ кабинетъ направо, дверь въ спальню налѣво и дверь прямо въ садъ.

ЯВЛЕНИЕ I.[180]

Княгиня.

Иванъ Ильичъ (докуривая копчикъ сигарки стоитъ у окна, безпрестанно оглядываясь на дверь налѣво, и въ рукахъ держитъ запечатанное письмо).

Отъ Анатолиньки письмо — отъ Анатолиньки (заглядываетъ въ середину) по французски! Ничего не разберешь! А ужъ какъ хочется знать, что пишетъ. Вѣдь благодѣтели мои все семейство. Какже не интересоваться? Сказывалъ Володька, что онъ ужъ въ городѣ; нынче сюда будетъ. Вѣдь, бывало, Анатолиньку-то на подносѣ носилъ, а и за вихоръ диралъ, а теперь, небось, Анатолинька ужъ[181] и вовсе Ваше сіятельство сталъ. Пріѣдетъ вдругъ да скажетъ: вонъ Иванъ Ильича отсюда! зачѣмъ онъ даромъ хлѣбъ ѣстъ. Смотри, Иванъ Ильичъ,[182] веди себя искусно. (Жжетъ пальцы сигарой.) Ахъ, бросать не хочется, а Княгиня выйдетъ, забурлитъ опять за сигарку. — Княгиня то ничего, къ ея характеру примѣниться можно, а вотъ Анатолинька прибудетъ, такъ держись умно, Иванъ Ильичъ. — Главное дѣло, коли запьешь теперь — пропалъ. А характеръ выдержу, да про Володкины дѣла поразскажу; что я, молъ, хоть не Брюсъ какой нибудь по уму, а служилъ своему Царю нехуже другаго, теперь 18-й годъ Папеньку вашего успокаиваю, ничего не требую, а служить бы вамъ могъ честно, истинно отъ души, потому что привыкъ къ семейству вашему, какъ родной. И отчего же управителемъ не быть. Есть и Полковники имѣньями управляютъ. — Ежели бы положили мнѣ жалованья, хоть 1000 рублей, я ужъ точно устрою. (Княгиня входитъ. Иванъ Ильичъ разгоняетъ дымъ въ окно, бросаетъ окурокъ и подходитъ къ рукѣ Княгини.) Съ краснымъ денькомъ, Княгиня-матушка, почивать хорошо ли изволили, ночью что-то собаки очень лаяли у оранжереи, не побезпокоили васъ?

Княгиня.

Здравствуйте, мой любезный. Вы опять навоняли своей черной сигаркой. Отъ кого это письмо?

Иванъ Ильичъ.

Отъ Князь Анатолья Осипыча, Княгиня; Владиміръ Петровичъ передалъ, сказывалъ, они въ городѣ по разнымъ аферамъ на 2 часа осталися, къ обѣду сюда будутъ.

Княгиня (читаетъ письмо).

Онъ нынче будетъ сюда непремѣнно, — слышали, Иванъ Ильичъ?

Иванъ Ильичъ.

Какже-съ, слышалъ, радуюсь,[183] радость, утѣшеніе вамъ будетъ

Княгиня (заливаетъ чай).

Ахъ, какъ вы навоняли этимъ табакомъ. Сколько разъ вамъ говорить, курить въ саду, на крыльцѣ.

Иванъ Ильичъ (махаетъ руками).

Точно, какъ воняетъ дурно. Теченіе вѣтра, Княгиня, я и то въ саду курилъ.[184] Ужъ такъ я обрадовался, даже совсѣмъ потерялся, — потому что люблю вашъ домъ какъ истинно родной. Вотъ Владиміръ такъ не очень радуются съ Натальей. (Понижая голосъ.) Онъ мнѣ говорилъ, Княгиня-матушка, что не на радость ѣдетъ Анатолій Осипычъ-то, что Князя здоровье плохое, что помѣстить негдѣ. Чуетъ, матушка, чье кошка мясо съѣла. Какъ Князь то Анатолій Осипычъ, какъ умный человѣкъ, войдутъ въ агрономію въ настоящую, такъ откроются дѣла разныя. — Ужъ пора бы Владиміръ Петровичу честь знать за всѣ благодѣянія, — нажилъ себѣ состояніе; а то вѣдь до сей поры, извините, Княгиня, не вы госпожа въ домѣ, а онъ: сосѣди говорятъ, да и мужички говорятъ, что не Князь, не Княгиня господа, а Володька съ Натальей. — Вчера мнѣ говорили[185] Зайцовы: повѣрьте, говорятъ, Иванъ Ильичъ, мы княгиню любимъ и уважаемъ, и нельзя такого ангела не любить, но правду вамъ скажу, Наталья госпожа въ домѣ.

Княгиня.

Берите свою чашку и не сплетничайте, — пожалуйста, вы знаете, что я[186] отвращеніе имѣю къ сплетнямъ.

Иванъ Ильичъ.

[187] Надолго погода установилась. Помните, еще Князь надо мной смѣялись, что я все пророчествовалъ. Какъ у Брюса сказано, что Льва и Козерога знакъ ежели въ какомъ году сходятся — лѣто ведреное будетъ, такъ оно и есть по моимъ словамъ.[188]

Княгиня.

Вы помѣшаетесь когда нибудь на Брюсовомъ Календарѣ. Вы мужа видѣли?

Иванъ Ильичъ.

Подходилъ къ двери, Княгиня, у него Наталья была, — ее позвали Князь гребешокъ почистить. — Они дурно почивали ночь, кажется.

Княгиня.

Что жъ вы не вошли? развѣ онъ занятъ былъ?

Иванъ Ильичъ.

Такъ не вошелъ, побезпокоить не смѣлъ. — Какъ эти крендельки нынче Захаръ хорошо дѣлать сталъ. — Они тамъ говорили что-то про Анатолій Осипыча. Натальинъ голосъ я слышалъ.

Княгиня.

Что жъ они говорили?

Иванъ Ильичъ.

Наталья что-то тараторила, недовольна очень пріѣздомъ Анатолій Осипыча, да я не разслышалъ, — про депансы <его> что-то говорили, да я не помню.

Княгиня.

Ничего не умѣете разсказать, только всегда слова какіе-то необыкновенные выдумываете. — А Волиньку видѣли?

Иванъ Ильичъ.

Видѣлъ, Княгиня, онъ въ саду лежитъ у оранжереи, сочиненья все читаетъ.

Княгиня (звонитъ; входитъ слуга.)

Сходи въ садъ, зови Валерьянъ Осипыча къ чаю, — скажи, Княгиня приказали доложить, что вамъ хочется, чтобъ опять Князь гнѣвался, что васъ къ чаю нѣтъ. (Слуга уходитъ.) Ахъ, мой Богъ, какъ это Волинька странный какой! Я вамъ скажу, Иванъ Ильичъ, что много онъ мнѣ слезъ стоитъ.

Иванъ Ильичъ.

Все вижу, Княгиня, и понимаю ваши чувства, и сердце кровью обливается, глядя на ваши муки. Вѣдь онъ сердца доброты единственной и ума тоже необыкновеннаго, можно сказать, одно — характеръ, что не хочетъ служить и папеньку этимъ огорчаетъ, а ужъ какъ онъ васъ любитъ и жалѣетъ. Онъ все понимаетъ. Мы съ нимъ часто разговоримся, такъ онъ даже до слезъ. Не могу я служить, не могу я ничего, и маменьку свою я ужасно жалѣю, все мнѣ это противно, говоритъ, потому что я…

Княгиня.

Одно ужъ, что я часто думаю, это надо… да вамъ нельзя разсказывать, вы сейчасъ и мужу и ему разболтаете!

Иванъ Ильичъ (оскорбленно).

Ахъ, матушка-Княгиня, вотъ ужъ это грѣхъ вамъ меня обижать, чтобъ я да чьи нибудь секреты выдавалъ, вѣдь это подлецы только дѣлаютъ. Какъ вы то обо мнѣ понимаете?

Княгиня.

Ну смотрите — не болтать, вы знаете, что я ненавижу сплетни. А я вамъ скажу, потому что онъ съ вами откровененъ, вы у него узнайте и скажите мнѣ. Я его хочу женить на Олинькѣ Житовой. И мнѣ кажется, онъ къ ней не равнодушенъ. Она бы <исправила> измѣнила совсѣмъ его характеръ. Вліянье женщины главное для мущины. Вы наведите его на этотъ разговоръ, да и разскажите мнѣ, какъ онъ, а то я, его мать, не пойму никакъ; то какъ будто влюбленъ, а то…

Иванъ Ильичъ (который слушаетъ съ усиленнымъ вниманіемъ).

Вотъ это вамъ, матушка Княгиня, отъ Бога мысль. Благое дѣло. И непремѣнно женить надо. У Житовыхъ имѣнье славное, а ужъ влюбленъ онъ, — онъ со мной откровененъ, — такъ что и — просто амуры. Это только его наставить, такъ, и лучше не надо. У Житовыхъ же всего одна дочь, a имѣнье, кромѣ здѣшняго, 800 душъ въ Саратовской, золотое дно имѣнье то, говорятъ.

ЯВЛЕНИЕ II. Входитъ Князь.

_______

* ДЯДЮШКИНО БЛАГОСЛОВЕНIE.

Комедія въ 2-хъ ДѢЙСТВІЯХЪ.

Дѣйствіе происходитъ въ Москвѣ.

ДѢЙСТВУЮЩIЯ ЛИЦА.

1) Лидія Никаноровна Енисѣева, за 30 лѣтъ, одѣтая по послѣдней крайней модѣ, всегда говоритъ по французски и куритъ сигары.

2) Петръ Федорычъ Енисѣевъ, ея мужъ, за-сорокъ, одѣтъ модно и умѣренно, толстый, добродушный холерикъ.

3) Jean Мослоскій,[189] 22 лѣтъ, нигдѣ не кончилъ курса, очень модно цвѣтно одѣтъ, большіе волоса, стеклушко въ глазу, любовникъ Лидіи.

4) Семенъ Николаевичъ[190] Кляксинъ, подъ 60 лѣтъ, значительное лицо, скромный, самоувѣренный придворный старичокъ, съ гладко обстриженными сѣдыми волосами, дядя и любовникъ Лидіи.

5) Князь Шерваншидзе, 19 лѣтъ, очень хорошъ собой, въ грузинскомъ костюмѣ, плохо говоритъ по Русски, съ особеннымъ грузинскимъ акцентомъ на гласныя.

6) Ольга Михайловна, 16 лѣтъ, только что пріѣхавшая изъ деревни родственница Петра Федоровича.

7) Анатолій Никаноровичъ Лацканъ, братъ Лидіи, женихъ Ольги, 25 лѣтъ, красивый пѣхотный офицеръ, съ длинными волосами и лорнетомъ.

8) Анна Никаноровна Лацканъ, сестра его и Лидіи, 22 лѣтъ, дѣвица.

9) Катерина Федотовна, крѣпостная Ольги, 40 лѣтъ, половина горничная, половина нянюшка.

10) Графъ Кукшевъ, старый холостякъ, 60 лѣтъ.

ДѢЙСТВІЕ I.

Театръ представляетъ будуаръ Лидіи. На право и въ серединѣ двери.

ЯВЛЕНІЕ I.

Лидія и Мослосской говорятъ о любви. Лидія говоритъ, что она его не любитъ больше, Жоржъ Зандъ, надо быть откровенной, она любитъ Грузинскаго Князя. Онъ ревнуетъ уже къ Старику.

ЯВЛЕНІЕ II.

Входитъ Ольга съ Катериной Ѳедотовной, ее срамятъ за костюмъ, хотятъ стричь, она горячится и уходитъ. Они продолжаютъ говорить о любви и ревности къ Ольгѣ.

Я[ВЛЕНІЕ] III.

Входитъ мужъ. Онъ говоритъ, что въ нынѣшнемъ вѣкѣ это такъ, онъ понимаетъ, но зачѣмъ неглижировать старика, онъ нуженъ. — Лидія говоритъ, что онъ правъ, что онъ лучшій ея другъ, но все таки она страдаетъ и отъ любви къ Грузинскому Князю и отъ ревности. Такъ выдать ее замужъ за брата, братъ дуракъ, только хочетъ жениться, она тоже влюблена, кажется. Притомъ же вмѣстѣ ѣхать за границу, ихъ дѣла плохи.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Пріѣзжаетъ Лацканъ, надъ нимъ смѣются, фыркаютъ и говорятъ ему, чтобъ онъ женился. Онъ согласенъ, они ходятъ по залѣ.

ЯВЛЕНIE V.

<Ихъ оставляютъ однихъ, онъ открывается въ любви.>

Пріѣзжаетъ Т., золъ, ругаетъ М., мужъ ихъ успокаиваетъ, упрекаетъ въ сторонѣ барышню, даетъ ей денегъ, говоритъ онъ, хотя только знать.

ЯВЛЕНІЕ VI.

Лацканъ объявляетъ, что онъ сдѣлалъ предлож[еніе], всѣ поздравляютъ, она должна ѣхать къ дядѣ за благослов[еніемъ].

ЯВЛЕНИЕ VII.

Входитъ Грузинскій Князь, Лидія выгоняетъ всѣхъ и хочетъ объяснять ему Жоржъ Зандъ и что О[льга] выходитъ замужъ, онъ <ее бьетъ ея оружіемъ и> говоритъ: она мнѣ мила и вы противная, 2-хъ женщинъ нельзя любить.

ДѢЙСТВИЕ II.

Я[ВЛЕНIЕ] I.

Деревня Графа. Онъ пьетъ чай, приходитъ Катерина Ѳедотовна. Онъ ей говоритъ, что скверно, она сама не знаетъ, какъ это случилось.

Я[ВЛЕНІЕ] ІІ.

Ольга гордо говоритъ, что она любитъ портретъ, онъ грубъ. Зачѣмъ ты пріѣхала — благословенье вздоръ, деньги, она горячится: говоритъ, что всё кончено. — Онъ раскаивается, успокаиваетъ ее, она говоритъ, что, кажется, влюблена.

Я[ВЛЕНІЕ] III.

Катерина Ѳедотовна успокаиваетъ ее лесть[ю].

ЯВЛЕНІЕ IV.

Она очаровываетъ Графа, рѣшается испытать его.

ДѢЙСТВИЕ III.

Будуаръ Лидіи, мужъ, 2 любовника и Лацканъ въ уголку, она печальна, Князь обѣщался пріѣхать. <Пр> говоритъ о пріѣздѣ Ольги; мужъ былъ у нее и разсказываетъ, что она ничего не сказала о деньгахъ. Она приходитъ холодна, молчитъ о деньгахъ, въ сторонѣ говорятъ съ Лацканомъ о поцѣлуяхъ, — допытываются о деньгахъ, холодность. — Приходитъ Грузинскій Князь, волочится за Ольгой, Лидія съ ней ссорится, говоритъ о женихѣ. Ольга и Князь бьютъ ее ее оружіемъ. <Старикъ увлекаетъ ее и всѣхъ. Мужъ остается съ Ольгой, спрашиваетъ, отчего она перемѣнилась, о деньгахъ, она говоритъ ему.> Лидія злится, говоритъ о деньгахъ, сцена. — Грузинскій Князь предлагаетъ свою руку, она гонитъ его.

Конецъ

_______

* СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ.

Комедія въ 2-хъ дѣйствіяхъ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

1) Лидія Андревна Щурина, подъ 30 лѣтъ, необыкновенные бросающіеся въ глаза туалетъ и прическа.

2) Дмитрій Сергѣичъ Щуринъ, ея мужъ, подъ 40 лѣтъ <былъ разбитъ параличомъ, очень толстъ и лѣнивъ>.

3) Капитолина Андревна, ея сестра, дѣвица 25 лѣтъ, одѣвается также странно, какъ и старшая сестра.

4) Ольга,[191] племянница Щурина, 19 лѣтъ, барышня, только что пріѣхавшая изъ деревни.

5) Масловской, 22 лѣтъ, худощавый франтъ съ стеклушкомъ въ глазу и большимъ количествомъ брелоковъ, любовникъ Лидіи.

6) Его превосходительство Иванъ Никанорычъ Лацканъ, подъ 60 лѣтъ, значительное лицо, учтивый свѣтской старичокъ, дядя и любовникъ Лидіи.

7) Подполковникъ Кулешенко, недавно вернувшійся съ войны, 35 лѣтъ.

8) Князь Чивчивчидзе, 18 лѣтъ, очень хорошъ собой, въ Грузинскомъ костюмѣ, говоритъ по русски не совсѣмъ чисто и съ особеннымъ удареніемъ на гласныя.

9) Катерина Ѳедотовна, крѣпостная горничная и няня Ольги, пріѣхала съ Ольгой изъ деревни, около 40 лѣтъ.

10) Нанятой лакей Щуриныхъ.

_______

Дѣйствіе происходитъ въ Москвѣ въ весьма богато и вычурно убранномъ домѣ Щуриныхъ.

ДѢЙСТВІЕ I.

Театръ представляетъ будуаръ Лидіи. Комната обтянута штофомъ, въ серединѣ потолка виситъ матовая лампа, большой и маленькой диванъ, трюмо, одна дверь на право, другая въ серединѣ, на одной стѣнѣ на коврѣ висятъ пистолеты и кинжалы; передъ диваномъ медвежья шкура. <На маленькомъ диванѣ лежитъ ньюфундланская собака>. В углу клѣтка съ попугаемъ.

ЯВЛЕНIE I.

Лидія одна, въ красномъ шлафрокѣ, съ ногами обутыми въ горностаевыя туфли лежитъ на болъшомъ диванѣ и куритъ сигару. — <Подлѣ нея на столѣ стоитъ бутылка вина>.

Милый дикарь… мой Теверино… да, я не шутя люблю его и всему свѣту скажу, что я люблю его. — Помню, какъ Масловской подвелъ мнѣ его на этомъ балѣ и шутя просилъ, чтобы я не влюбилась въ него; а я влюбилась, и влюбилась страстно, потому что нельзя не влюбиться… этотъ грузинской костюмъ, который такъ идетъ къ нему, это южное страстное лицо, эти чудные волосы.... Нѣтъ, я не могу пробыть нынче вечеръ безъ него, и я должна ему сказать, какъ я люблю его. Я всегда прямо говорила: «люблю», тѣмъ людямъ, которыхъ любила, потому что горжусь этимъ чувствомъ, а этаго дикаго Князька надо обнять и поцѣловать при всѣхъ, чтобы онъ понялъ мою любовь и высказалъ бы свою; и я сдѣлаю это. — Слава Богу, я уже давно стою выше суевѣрій толпы. — (Приподнимается къ столу, подвигаетъ себѣ чернильницу и портфель и пишетъ.) Любезный и милый Князь....... я жду васъ нынче вечеромъ.... (Звонитъ.) Я жду васъ нынче вечеромъ.... надѣюсь, что и въ Грузіи… исполняютъ просьбы женщинъ… (Входитъ слуга.) Подожди.... (Пишетъ молча.) Нѣтъ, онъ не пойметъ, послать за нимъ лучше мужа. (Обращаясь къ слугѣ.) Гдѣ Дмитрій Сергѣичъ?

Слуга.

Отдыхать изволятъ.

Лидія.

Разбуди и позови сюда поскорѣе.

Слуга.

Слушаю-съ. (Уходитъ.)

Лидія (разрываетъ начатую записку и пьетъ глотокъ вина и задумывается.)

Нѣтъ… и онъ любитъ меня, я это чувствую..... (Опять задумывается и улыбается.) Здѣсь нынче вечеромъ и мы одни… можетъ быть, минута истиннаго счастья. Одно — несносный дядя помѣшаетъ опять, пріѣдетъ съ своими допотопными нѣжностями… (Входитъ Щуринъ, встряхиваясь, чтобы совершенно очнуться; Лидія, не глядя на него, протягиваетъ ему руку.) Здраствуйте, мой другъ, что вы подѣлывали?

Щуринъ (садится на кресло подлѣ нея).

Отдыхалъ. Вы меня звали, Лили?

Лидія.

Щуринъ, окажите мнѣ услугу?

Щуринъ.

Все, что хотите, Лили.

Лидія.

Вы знаете, гдѣ живетъ Князь Чивчивчидзе?

Щуринъ.

Этотъ хорошенькой, Лили? не знаю. —

Лидія.

Ну, вы сыщете его, поѣзжайте только сейчасъ и скажите ему, что я непремѣнно хочу его видѣть у себя нынче вечеромъ. Послушайте, Щуринъ, будьте милы какъ всегда, кажется, я рѣдко прошу васъ о чемъ нибудь и оставляю васъ совершенно свободнымъ. Поѣзжайте.

Щуринъ.

Пожалуйста, не сердитесь, Лили, за то, что я вамъ скажу. Я тоже рѣдко вамъ говорю что нибудь. Я слишкомъ уважаю васъ и цѣню вашу искренность; но, шеръ Лили, не зовите его нынче; вы знаете почему. —

Лидія.

Нѣтъ не знаю.

Щуринъ.

Кажется, мы въ 10 лѣтъ узнали другъ друга, вы видѣли, что я никогда, ниразу не позволилъ себѣ ревновать васъ. Повѣрьте, я понимаю также, какъ вы, въ нашъ вѣкъ всю смѣшную, бeзчестную сторону ревности: я знаю, что любовь должна быть свободна, и что искренность благороднѣе всего. Но Лили, машеръ, я теперь не для себя прошу, чтобы вы не звали нынче Грузинскаго Князя и вообще были бы осторожнѣе съ нимъ. Было бы слишкомъ смѣшно и глупо, ежели бы я ревновалъ васъ, какъ мальчикъ, я прошу этаго для васъ: вы знаете, вашъ дядя человѣкъ не нынѣшняго вѣка, не такъ смотритъ на это, какъ я.......

Лидія.

Ахъ, Богъ мой! какой вы смѣшной, Щуринъ! да кто же велѣлъ дядѣ влюбиться въ меня.

Щуринъ.

Ну, разумѣется…

Лидія.

A мнѣ то чтожъ дѣлать? Сначала меня забавляла его стариковская страсть, а теперь ужъ мнѣ давно это скучно. Кто ему мѣшаетъ любить меня какъ друга, какъ племянницу, но ревность, просьбы, нѣжности… <Я не могу и не хочу для кого бы то ни было стѣснять себя.>

Щуринъ.

Лили, вы еще совершенный ребенокъ… Подумайте, какъ много сдѣлалъ для насъ этотъ человѣкъ и какъ много можетъ для насъ сдѣлать и сдѣлаетъ, ежели вы сами не возстановите его. Вы не хотите знать нашихъ средствъ, a вѣдь ежели бы не онъ, намъ бы давно было жить нечѣмъ. Съ своей страстью къ вамъ, подумайте, какъ много онъ еще можетъ сдѣлать для насъ. Положимъ, что эта страсть смѣшна и тяжела для васъ, но вы должны поддерживать ее, подумайте объ этомъ — <у васъ дѣти, Лили.>

Лидія <(съ досадой).>

Вы всегда правы.

Щуринъ.

Да чтожъ дѣлать? —

Лидія.

Я знаю, что вы правы, но мнѣ чтожъ дѣлать? Вы меня знаете, я не могу притворяться и скрывать свои чувства. (Съ жаромъ.) Я люблю Князя! Какъ никогда никого не любила. Я для него готова отдать все — дѣтей, все въ мірѣ. И вы хотите, чтобы этимъ святымъ, высокимъ чувствомъ я жертвовала для вашихъ денежныхъ разсчетовъ. (Съ гордостью.) Нѣтъ, Щуринъ, еще вы меня не знаете и не хотите понять!

Щуринъ (спокойно).

Лили, я васъ знаю, я васъ цѣню, 10 лѣтъ нашихъ дружескихъ отношеній могли бы васъ убѣдить въ этомъ, но будьте благоразумны, мой другъ. — Вотъ ужъ З года я съ удовольствіемъ вижу ваши отношенія съ Масловскимъ и знаю, что онъ нашъ лучшій другъ. Теперь въ нынѣшнюю зиму вы увлеклись этимъ героемъ Полковникомъ, я тоже ничего не говорилъ, потому что вы какъ всегда были искренни и честны въ вашемъ увлеченіи, и оно никому не мѣшало; но теперь вы вспомните, чѣмъ вы обязаны вашему дядѣ, что̀ мы можемъ еще ожидать отъ него. Намъ надо беречь его; а вы такъ неосторожно при немъ кокетничаете съ этимъ Княземъ. Я видѣлъ третьяго дня, какъ дядя перемѣнился въ лицѣ и тотчасъ уѣхалъ, когда вы вдругъ напали на Олиньку и увели Князя въ цвѣточную и заперли двери. Будьте осторожнѣе, ежели не для меня, то для себя и для вашихъ дѣтей, вотъ все, о чемъ я прошу васъ, будьте благоразумны.

Лидія.

Я вамъ сказала, что я люблю, такъ не могу я быть благоразумной, — особенно, когда я вижу эту Ольгу, вашу племянницу, которую вы Богъ знаетъ зачѣмъ выписали сюда, которая кокетничаетъ съ Княземъ. — Это еще больше разжигаетъ мою страсть, я надѣлаю глупостей, а вы хотите, чтобъ я была благоразумна. И зачѣмъ вы выписали сюда эту Ольгу? <Опять какое нибудь благоразуміе? Отошлите ее назадъ.>

Щуринъ.

<И точно, опять этаго требуетъ благоразуміе.> Какъ мнѣ это ни больно, но я второй разъ долженъ противорѣчить вамъ, Лили. — Олинька добрая дѣвушка, правда провинціялка, отсталая, но она мнѣ ближайшая родня, она сирота, и главное, ежели бы не ея 3 тысячи въ годъ, я васъ увѣряю, что намъ бы ужъ нельзя было больше оставаться въ Москвѣ.

Лидія.

Ну прекрасно, все прекрасно и правда, но поѣзжайте къ Князю и привезите его. Я только объ одномъ прошу васъ…

Щуринъ (дѣлаетъ строгую угрожающую мину).

Лили..... (Входитъ Масловской).

ЯВЛЕНIЕ II.

Тѣ же и Масловской.

Щуринъ (не вставая подаетъ ему руку).

Bonjour, cher. Хоть вы помогите мнѣ уговорить эту взбалмошную головку: можетъ быть, вы будете убѣдительнѣе меня. —

Лидія (протягивая руку, которую Масловской цѣлуетъ, садясь у ея ногъ на диванѣ).

Нѣтъ, онъ лучше понимаетъ меня и сдѣлаетъ то, объ чемъ я его прошу. Онъ любитъ и слѣдовательно великодушенъ, а не благоразуменъ. (Презрительно выговариваетъ последнее слово.)

Масловской.

Все сдѣлаю, особенно нынче (глядя на нее нѣжно) когда вы такъ прелестны........ (Она жметъ ему руку.) A вѣдь вы проиграли пари — Кулешенко дѣйствительно[192] носитъ накладку — я узналъ. Навѣрно. (Понижая голосъ.) Такъ я имѣю право поцѣловать вашу ножку…

Щуринъ (встаетъ и отходитъ къ попугаю).

Попка! попочка! попочка! Уа!…

Лидія (улыбаясь).

Да, но прежде вы должны исполнить еще мою просьбу; поѣзжайте сейчасъ, найдите гдѣ хотите Князя Чивчивчидзе и привезите его ко мнѣ, непремѣнно нынче вечеромъ. Непремѣнно, слышите! Я хочу этаго.

Масловской.

А вы все еще влюблены въ него?…

Лидія.

Нѣтъ, Масловской! Я не влюблена, — влюблена — это какъ-то глупо, банально, и не люблю его такъ, какъ васъ; но это что-то и больше, и меньше. Я увѣрена, знаю впередъ, что черезъ три дня этотъ дикарь-ребенокъ надоѣстъ мнѣ, и я буду опять нераздѣльно ваша, но теперь я до такой степени страстно люблю и желаю его, что я кажется умру, ежели не увижу его. Вчера его не было, и я вечеромъ приняла опіуму и, Боже мой, какъ я наслаждалась! и вотъ у меня уже опять готова пастилька на нынче, ежели онъ не пріѣдетъ. — Я знаю, что вы сдѣлаете это для меня, вы мой лучшій другъ и вы такъ нѣжны, что въ состояніи понять всѣ оттѣнки женскаго чувства.

Масловской (во все время ея монолога съ нѣжной улыбкой глядѣвшій на нее).

Я васъ понимаю, Лиди, да, но не забывайте, что всегда и все я сдѣлаю, что могу сдѣлать для вашего счастія, но что иногда это для меня тяжелая жертва. Я всего отдалъ себя вамъ и навсегда, не требуя отъ васъ ничего, а съ благодарностью принимая то, что вы мнѣ даете. Вы мнѣ дали свою дружбу, дали право говорить вамъ о своей любви, и я счастливъ; но въ душѣ я все таки желалъ бы всегда имѣть васъ всю, и вашу дружбу, и ваши увлеченья. Развѣ я не страдалъ, когда я привелъ къ вамъ Кулешенко, (иронически) этаго Севастопольскаго героя, нажившаго себѣ тамъ билетъ въ 10,000; но всѣ ваши увлеченія, даже ваши ошибки священны для меня. Я не сталъ васъ разочаровывать. Вы разочаровались сами, но за то хоть недолго, но вы были счастливы, а я радовался и страдалъ, глядя на ваше счастье. Теперь тоже я радъ, что посредствомъ этаго прелестнаго дикаго ребенка я могу вамъ доставить счастье, но не спрашивайте меня, что̀ здѣсь. (Указываетъ на сердце.) Ежели бы я смѣлъ ревновать васъ, то я бы ревновалъ васъ не къ этимъ минутнымъ порывамъ, которые только больше возбуждаютъ мою любовь и послѣ которыхъ вы еще прелестнѣе возвращаетесь ко мнѣ; но я бы ревновалъ васъ къ вашему старику, дядичкѣ, какъ вы его называете, который всякую минуту выказываетъ какое-то право на васъ, которому вы какъ будто даете это право. Вотъ кого я ненавижу. Вы помните, что 28 Мая, когда я въ первый разъ полюбилъ васъ, я купилъ это кольцо съ ядомъ и сказалъ вамъ, что ежели когда-нибудь я перестану быть для васъ чѣмъ нибудь, мнѣ нечего будетъ дѣлать на этомъ свѣтѣ...... И ваши отношенія съ этимъ старикомъ часто заставляютъ меня поглядывать на это кольцо. Ежели бы не я, а онъ сталъ для васъ необходимымъ другомъ, я бы ни минуты не задумался… (Дѣлаетъ видъ, что проглатываетъ кольцо.)

Лидія (жметъ ему руку).

Шеръ ами!............ Такъ вы привезете его нынче?

Масловской (вставая).

<Сейчасъ!> (Дѣлая головой знакъ согласія. Обращаясь къ Щурину.) Дмитрій Сергѣичъ! я просилъ однаго Г[осподи]на, чтобы онъ попросилъ о вашемъ дѣлѣ въ Совѣтѣ — мнѣ обещали.

Щуринъ.

Я знаю, что вы золотой человѣкъ. Ну что, поговорили ей?…

Масловской.

Да… я… (подходитъ къ Лидіи).

Щуринъ (встаетъ и тоже подходитъ къ Лидіи, которая его не слушаетъ и говоритъ въ одно время съ нимъ).

Онъ тоже согласенъ, Лили, что надо беречь такого человѣка, какъ вашъ дядя. Кто-жъ говоритъ, что вамъ нравится, какъ дитя, этотъ Князекъ, но надо быть благоразумной.

Лидія.

Масловской! Да пріѣзжайте сами. Подите сюда. Ежели онъ пріѣдетъ, я хочу о многомъ переговорить съ нимъ, растолковать многое этому милому дикарю. Я боюсь, онъ дичится меня отъ того, что воображаетъ, съ своими восточными кавказскими понятіями, что мужъ мой зарѣжетъ его, что я замужняя женщина et coetera. — Ольга будетъ мѣшать мнѣ. Ужъ вы будьте совсѣмъ великодушны, займитесь ей нынѣшній вечеръ и вашимъ другомъ дядичкой, ежели онъ пріѣдетъ. А то мнѣ не дадутъ минуты покоя…

Масловской.

Я сдѣлаю лучше: я привезу храбраго Полковника, для того чтобы занять Ольгу, которой вы напрасно боитесь, а дядичку усадимъ за карты.

Щуринъ (вмѣстѣ съ Масловскимъ).

Вотъ это прекрасно и умно.

Лидiя.

Вы восхитительны! Поѣзжайте.

Масловской.

Нѣтъ, знаете, какая мнѣ пришла мысль? Храбрый Полковникъ — я могу смѣло теперь говорить про него? — глупъ ужасно, и его билетъ въ 10.000 сбилъ его совсѣмъ съ толку; ему мало одному нанимать ложи въ бельэтажѣ и кареты, его мечта жениться на комъ бы то ни было. Его надо женить на Олинькѣ, онъ будетъ совершенно счастливъ, и вы отдѣлаетесь отъ 2-хъ разомъ. Какова идея! —

Лидія.

Чудесная. Я въ ½ часа влюблю Ольгу въ храбраго Полковника: она дѣвочка пылкая, какъ всѣ провинціялки, съ допотопными идеями объ любви, и очень недалекая….

Щуринъ (вмѣстѣ съ Лидіей).

Да, она и славная дѣвочка, и я долженъ отвѣчать за нее; Богъ знаетъ, сдѣлаетъ ли онъ ее счастливой. —

Лидія (обращаясь къ Щурину).

Съ вами не говорятъ, вы не хотѣли сдѣлать того, о чемъ я васъ просила.....

(Изъ боковой двери входитъ Ольга, въ бѣлой кисейной юбкѣ и въ черномъ кружевномъ канзу, съ косой вокругъ головы. Присядаетъ Масловскому. За ней отворяется дверь, и Катерина Ѳедотовна подаетъ ей платокъ и обдергиваетъ ее платье. Масловской кланяется дамамъ, жметъ руку Щурину и уходитъ.)

ЯВЛЕНIE III.

Щуринъ, Лидія, Ольга и Катерина Ѳедотовна.

Лидія (беретъ за руку Ольгу и приподнявшись оглядываетъ ее).

Олинъ! Ты ужасно хороша, свѣжа, но ты не разсердишься на меня? ужасно провинцьялка. Что за туалетъ!

Щуринъ (оглядывая ее).

Да, мой дружокъ, ты мила, но въ нынѣшнемъ свѣтѣ столько есть условій....... все это....

Ольга (краснѣя).

Чтожъ, я смѣшна? Чтожъ такое въ моемъ платьѣ?....

Лидія (вставая).

Все, машеръ. Во-первыхъ, это канзу, это слишкомъ нарядно и оно портитъ тебѣ талію, ты лучше надѣнь мою горностаевую. —

Щуринъ.

Да вотъ я велю принести тебѣ.

Лидія.

Потомъ, мытое 30 разъ платье — это вѣдь горничныя носятъ. — Ну, да это ничего еще. Но башмаки покажи.

Ольга (показываетъ ножку).

Чтожъ башмаки? —

Лидія (смѣется).

Это очень мило, что тебѣ все равно, но ктожъ носитъ башмаки? развѣ тебѣ не принесли? Надѣнь хоть мои, но они тебѣ малы будутъ (ставитъ свою ногу подлѣ ея), да, малы. —

Ольга.

Развѣ много гостей будетъ, что вы меня такъ одѣваете?

Лидія.

Будетъ Полковникъ, который очень…

_______

** ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО.[193]

Комедія въ 5-ти[194] дѣйствіяхъ.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Иванъ Михайловичъ Прибышевъ, помѣщикъ, 50[195] лѣтъ.

Марья Васильевна, жена его, 48 лѣтъ.

Любовь Ивановна, дочь ихъ, барышня, 18 лѣтъ.

Катерина Матвѣевна Дудкина, племянница ихъ, дѣвица 26-ти лѣтъ.

Петръ Ивановичъ, ихъ сынъ, гимназистъ, 15-ти лѣтъ.

Марья Исаевна, бывшая няня, теперь экономка, другъ дома, изъ дворовыхъ, 45 лѣтъ.

Алексѣй Павловичъ Твердынской,[196] молодой человѣкъ,[197] живущій на кондиціи у Прибышевыхъ, изъ духовнаго званія, 22-хъ лѣтъ. —

Анатолій[198] Дмитріевичъ Венеровскій, акцизный чиновникъ, 35 лѣтъ.

Прикащикъ.

Староста.

Лакей.

Мужики.

Дѣйствіе происходитъ въ имѣньи Прибышевыхъ.

Утро. Гостиная деревенскаго помѣщичьяго дома. Передъ диваномъ круглый столъ. На столѣ утренній чай и кофе.

ДѢЙСТВІЕ I.

ЯВЛЕНІЕ 1.

Няня вяжетъ чулокъ, разливаетъ чай стоя; Марья Васильевна сидитъ у стола, пьетъ чай.

Няня.

Давайте чашку то, налью. А то что, право, пить не пьете, только балуетесь. (Беретъ чашку.)

Марья Васильевна (обиженно).

Постой, няня, я не допила еще. И что кричишь, точно съ ребенкомъ, право. Вотъ теперь налей. (Подаетъ чашку.)

Няня.

Стоишь, стоишь, стоишь, стоишь. Одиннадцатый часъ, небось, а еще половину господъ не перепоила. Вы откушаете — тутъ старый баринъ, тутъ стюдентъ съ Петрушей прійдутъ.

Марья Васильевна.

Какой стюдентъ? Студентъ говорится.[199]

Няня.

Не люблю я его, неакуратный человѣкъ, за то онъ у меня стюдентъ. Пустой человѣкъ.

Марья Васильевна.

A мнѣ онъ жалокъ, няня.[200]

Няня.

Есть чего жалѣть. Сказалъ ли онъ доброе слово кому, вотъ 2-й мѣсяцъ въ домѣ — только зубы скалитъ (передразнивая). Всѣхъ, кажется, пересмѣялъ <съ племянницей съ вашей; да дѣвкамъ отъ него прохода нѣтъ.> Нечесанный, а туда же липнетъ. Я ужъ Дуняшу научила: какъ онъ къ тебѣ станетъ приставать, ты его по лицу, чтобъ съ синякомъ къ обѣду пришелъ. Пускай спросятъ — отчего? — Да опять — что жъ это? Одѣвать мы его взялись — что-ли? Все постельное бѣлье наше.

Марья Васильевна.

Ахъ, няня, — какая ты! Ты подумай — вѣдь онъ одинъ, молодой человѣкъ, бѣдный. Я удивляюсь, право, отчего онъ худой такой?

Няня.

Отъѣстся, небось![201] Придутъ теперь съ Петрушей, напьются; тутъ Катерина Матвѣевна, золото то наше, съ книжкой придетъ..... Отпоишь, — ну, слава Богу. Только снимешь, опять: [няня], кофею! завтракать! тонконогой[202] пріѣдетъ!

Марья Васильевна.

Какія ты все прозванья даешь, няня! Это кто жъ тонконогой?

Няня.

A Анатолій Дмитричъ, женихъ-то Любочкинъ…[203]

Марья Васильевна.

Какъ ты глупо говоришь. Отчего жъ — женихъ? Такъ ѣздитъ молодой человѣкъ въ домъ.[204]

Няня.

Такъ вы и думаете, что глупѣе Марьи, няни, нѣтъ никого на свѣтѣ. Кажется, тридцать лѣтъ вверху жимши, пора понимать. Чтожъ онъ вашего кофею не видалъ — что изъ города то за 17 верстъ каждый божій день ѣздитъ. Нѣтъ-съ, матушка, Любочкино-то приданое все сосчиталъ, небось, такъ и ѣздитъ.

Марья Васильевна.

Вотъ какъ ты судишь. Первое дѣло онъ не женихъ, а второе — ужъ вотъ кто на деньги не польстится. Анатолій Дмитріевичъ совсѣмъ не такой человѣкъ.[205]

Няня.

[206] Безъ денегъ, матушка, въ нынѣшнемъ вѣкѣ никто не возьметъ, какая красавица ни будь. Только въ женихѣ корысти немного. Такъ какой то немудрененькій, по винной части служитъ, не Богъ знаетъ что. Да и у людей спрашивала, не хвалятъ. Первое дѣло — скупъ, другое — бахвалъ.

Марья Васильевна.

Это еще какое слово? Какъ ты сказала?

Няня.

Бахвалъ, матушка. Это по нашему значитъ: я, молъ, всѣхъ прикраснѣй, всѣхъ умнѣй и окромя меня всѣ дураки.

Марья Васильевна.

Вотъ и неправда. Онъ ученый, писатель. Да что ты понимаешь!

Няня.

Только Любочку мнѣ жалко, совсѣмъ то ей голову вскружили.

Марья Васильевна.

Можетъ быть, онъ вовсе не за Любочкой, а за Катенькой ухаживаетъ. Вотъ какъ ты!

Няня.

Какже, дуру нашли, такъ я и повѣрила.[207] Съ Катериной то Матвѣвной побаловаться — это такъ. Еще она какъ въ Петербургѣ въ гувернеркахъ жила, такъ къ нему бѣгала, а жениться-то, небось, онъ знаетъ, за кѣмъ деньги дадутъ, а за кѣмъ ничего.

Марья Васильевна.

Катинька знакома была съ нимъ въ Петербургѣ. Ты во всемъ дурное видишь.

Няня.

Да ужъ такъ, матушка, какъ въ гувернерки пойдутъ, такъ и догувернерются. Это вѣрно. Такъ то и Катерина Матвѣвна.

Марья Васильевна (смѣется и махаетъ руками).

Полно, глупости.

Няня.

И то мы примѣчаемъ, что[208] во всемъ домѣ другіе порядки пошли <И баринъ другой сталъ, посмирнѣлъ совсѣмъ, и учителя стюдента взяли за мѣсто нѣмца, и Катеринѣ то Матвѣвнѣ волю дали, и дѣтей всѣхъ распустили. Все другое стало, все по новому пошло!>

Марья Васильевна.

Чтожъ, и я другая стала? Вотъ глупа.[209]

Няня.

Вы что̀, вы такъ, по добротѣ своей. А вотъ на барина, такъ часто дивлюсь..... (Молчитъ, качаетъ головой и разводитъ руками.) Что сдѣлалось? Совсѣмъ другой человѣкъ. Какъ вспомнишь прежнее то: былъ ли день, чтобъ Сашка камердинъ безъ битья одѣлъ;[210] былъ ли староста, чтобы въ станъ не свозили.....

Марья Васильевна.

Ну, ужъ ты разскажешь… Развѣ очень хорошо было? Совсѣмъ не очень хорошо.

Няня.

Да и не хвалю и не корю. Господа были,[211] ужъ безъ этаго нельзя. А то́ удивительно — какъ можно въ 50 лѣтъ свой карахтеръ перемѣнить… Какъ эта самая царская бумага..... ну тамъ,[212] что на первой недѣлѣ то вышла…

Марья Васильевна.

Ну да,[213] манифестъ, — какъ ты смѣшна!

Няня (озлобленно).

Ну да, та самая, чтобъ дворовыхъ за службу подъ мостъ со двора согнать, какъ вамъ не знать! Ну, да Богъ съ ними! — что, бишь, я говорила. Съ той поры и перемѣна пошла. Пуще всего какъ при Анатоліи Дмитріевичѣ, — послушала я намедни — даже мерзко. Ужъ вы извините меня, матушка, я правду всегда скажу. Въ 50 лѣтъ карахтеръ нельзя перемѣнить. А только важности своей потеряли. Вѣдь только показать себя хочетъ, а карахтеръ все тотъ же. Намедни, кого жъ, — Кирюшку Дѣева, мужика, сталъ при Анатоліи Дмитричѣ ублажать: «вы», говоритъ, — это Кирюшкѣ-то, — «хотите работать, такъ приходите». Послушала я: что такое? Точно прынцу какому нибудь. Плюнула даже.

ЯВЛЕНІЕ 2.

Тѣ же и Катерина Матвѣевна.

Няня.

Вишь красавица, какъ убралась!

Катерина Матвѣевна (стриженная, въ очкахъ, въ короткомъ платъѣ, съ книжкой журнала подъ мышкой. Не кланяясь садится за столъ, облакачивается, вынимаетъ папироску и начинаетъ читать. Съ особенной учтивостью къ нянѣ).

Позвольте васъ попросить чаю, Марья Исаевна.

(Няня подаетъ ей чай въ стаканѣ.)

Няня.

Сейчасъ, сударыня, сейчасъ-съ. (Въ сторону.) Ужъ вподлинно всѣхъ удивила. Нѣтъ и того, чтобъ тёткѣ «бонжуръ» сказать. Всё отъ ума большаго.

Марья Васильевна.

А мы съ няней говорили объ Анатоліѣ Дмитріевичѣ. Она говоритъ, онъ за Любочкой ухаживаетъ, а я говорю за тобой, Катенька. Comment croyez vous? Какъ ты думаешь? Она ужъ его женихомъ называетъ.

Катерина Матвѣевна (поднимаетъ глаза съ книги; строго и жестомъ дополняя слова).

Венеровскій по своему развитію и воззрѣніямъ на жизнь стоитъ до такой степени въ разрѣзъ съ пошлостью нашей жизни, что намъ трудно[214] судить о немъ.

Марья Васильевна.

Ты думаешь, онъ не женится!

Катерина Матвѣевна.

Позвольте! Этотъ господинъ женится только въ томъ случаѣ, ежели найдетъ женщину, вполнѣ понявшую свое назначеніе, свободную въ жизни и въ мысли. <Ежели онъ встрѣтитъ такую женщину, — а ихъ немного, — онъ можетъ быть захочетъ испытать жизнь съ нею, и если въ испытаніи обѣ стороны въ своей равноправности сочтутъ себя удовлетворенными, онъ соединится съ нею, съ этой женщиной или дѣвицей, но никакъ не бракомъ, такъ, какъ вы разумѣете. Все это очень просто и ясно!>

Марья Васильевна.

Non, mais dites.[215] Да ты скажи, въ комъ онъ ищетъ, въ тебѣ или въ Любочкѣ? Вотъ я съ няней говорила, она такая дура, я такъ смѣялась…

Катерина Матвѣевна.

Нянюшка Марья Исаевна старше васъ и говоритъ вамъ «вы», а вы ей говорите «ты» съ присовокупленіемъ «дуры». Я считаю это оскорбленіемъ достоинства и свободы человѣка и въ силу этаго убѣжденія нахожу нужнымъ выразить вамъ свою мысль. Я знаю, что вы вправѣ имѣть свои убѣжденія, но меня это коробитъ и возмущаетъ.

Няня (насмѣшливо).

Вотъ спасибо, что заступились. (Обращаясь къ Марьѣ Василъевнѣ.) А то вѣдь вы рады изъ живаго жилы вытянуть. Злодѣйка извѣстная........

Марья Васильевна.

Нѣтъ, что, Катинька, je plaisante,[216] я ее люблю. Нѣтъ, ты скажи, какъ по твоему — въ комъ онъ ищетъ? А? Въ тебѣ или въ Любочкѣ? Je voudrais savoir votre opinion.[217] —

Катерина Матвѣевна.

Какъ вамъ сказать мое мнѣніе? (Откидываетъ волосы и закуриваетъ папироску.) Во мнѣ онъ, — какъ вы, такъ сказать, фигурно выражаетесь, — не можетъ и-и-искать. Я поставила себя на ту ногу свободной женщины, что я къ нему, какъ и ко всякому существу безъ различія пола и званія, отношусь просто.[218] Я нахожу его умнымъ и современнымъ человѣкомъ[219] и онъ естественно вставляетъ въ свои отношенія ко мнѣ ту долю уваженія и сочувствія, которыя, такъ сказать…. словомъ сказать, мы съ нимъ въ простыхъ и хорошихъ отношеніяхъ взаимнаго уваженія, и онъ находитъ отдыхъ со мной послѣ всего ничтожества женской губернской аристократической черни, среди которой онъ долженъ вращаться. Но почему вы думаете, какъ вы фигурно выражаетесь, что онъ ищетъ въ Любовь Ивановнѣ, — я не могу себѣ отдать отчета. Любовь — женщина слишкомъ недоразвитая, даже просто совсѣмъ не развитая дѣвочка, съ которой такая личность, какъ Венеровскій, не можетъ имѣть ничего общаго. <Такъ называемое хорошенькое личико, которое порядочные люди перестали ужъ цѣнить, можетъ имѣть свое мѣсто и значеніе въ эстетикѣ, но Любовь не имѣетъ этой красоты.

Няня (въ сторону).

Не остриглась еще по вашему! Ты хороша!

Катерина Maтвѣевна.

Красота античная не имѣетъ ничего общаго съ супружествомъ, потому что для полученія впечатлѣній не нужно правъ. Это ясно. И потому я полагаю, что этотъ господинъ никакъ не заинтересованъ здѣсь Любовь Ивановной и едвали помнитъ о существованіи Любовь Ивановны. Ему пріятно говорить съ мыслящимъ существомъ, и вообще наша бесѣда съ студентомъ Алексѣемъ Павловичемъ ему пріятна. И такъ, по моему мнѣнію, онъ ни искатель, ни женихъ и никогда не будетъ ни женихомъ, ни мужемъ, и ничего подобнаго, безсмысленнаго и унизительнаго для достоинства человѣка, и ежели вы ставите вопросъ такъ: какими отношеніями онъ дорожитъ больше здѣсь — моими или Любовь Ивановны, то я полагаю, что смѣшно было бы и отвѣчать на такой вопросъ.> Я съ нимъ ровня, а Л[юба] — дитя.

Марья Васильевна.

Вотъ видишь, няня! какъ Катинька судитъ.

Няня.

А чтожъ, матушка, Катерина Матвѣвна, мы глупы, вы растолкуйте: чтожъ онъ такъ все и будетъ ѣздить?

Катерина Матвѣевна.

Отчего жъ ему перестать ѣздить?

Няня.

А оттого, что за это ихняго брата школятъ. По старому такъ было. Коли въ домъ ѣздишь, гдѣ 2 барышни невѣсты, такъ открой, какую сватаешь, — а нѣтъ, такъ на это клупы есть, чтобъ ѣздить. Сколько хочешь и ѣзди.

Катерина Матвѣевна.

Вы меня не можете понять, Марья Исаевна. Я вамъ сказала, что онъ ѣздитъ ко мнѣ;[220] мы испытаемъ другъ друга и ежели найдемъ…

Няня.

А по моему глупому сужденію, Катерина Матвѣвна, матушка, онъ испытывать ничего не станетъ. Любовь Ивановна — барышня молоденькая, хорошенькая, да за ней 500 душъ. А вы все и постарше, и на 30 душъ онъ не польстится… Стюдентъ — вотъ это такъ.

Катерина Матвѣевна (горячо).

Позвольте, позвольте. Студентъ молодъ и недоразвитъ для меня. Позвольте: другая женщина на моемъ мѣстѣ могла бы оскорбиться, но я выше этаго. Любовь Ивановна ему не по плечу съ своими дѣтскими требованіями отъ жизни; это онъ сознаетъ и самъ мнѣ высказывалъ неоднократно. Это одно. А другое то, что вы смотрите на дѣло съ ложной точки зрѣнія. Вы меня не поймете, но я всетаки выскажусь и постараюсь говорить проще. Для людей нашего закала средства къ жизни допускаются только тѣ, которыя пріобрѣтены личнымъ и честнымъ трудомъ;[221] и повѣрьте, люди нашего времени смотрятъ на всѣ эти имѣнья, какъ только на ложную связь съ устарѣлыми формами жизни. Для Венеровскаго все равно, будетъ ли у меня милліонъ или ничего, ежели только взгляды наши на жизнь тожественны. Ежели они тожественны, то мы можемъ смѣло вступить въ борьбу.

Няня.

Да вотъ не станетъ за васъ, а за Любовь Ивановну посватается. Вотъ какъ 500 душъ, такъ ему тожественно очень, а 30 душъ, такъ не тожественно совсѣмъ.

Катерина Матвѣевна (озлобленно).

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вы говорите, что у меня 30 душъ. Позвольте вамъ сказать, что благодаря просвѣщенію, ни у кого уже теперь душъ нѣтъ, а у меня никогда не было. Я отреклась отъ своихъ правъ, въ тотъ же часъ, какъ стала совершеннолѣтняя, и на мнѣ не лежитъ позорное клеймо крѣпостнаго права.[222]

Няня.

<Чтожъ, за деньги на волю отпустили. Другіе и денегъ то не получили.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте пожалуйста, позвольте. Я этаго не знаю, это дѣлалъ дядя. Хорошо ли, дурно — я не хотѣла знать этаго. Я знаю, что я должна была сдѣлать. (Съ жестами и откидывая волосы.) Я отреклась и съ ужасомъ отвернулась и страданіями искупила позоръ моихъ предковъ.>

Няня.

А все васъ не возьметъ, и Любочку сватать будетъ, потому…

Марья Васильевна (испуганно).

Полно, няня, какая ты. Вѣдь ты хоть кого изъ себя выведешь.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, очень хорошо. Вамъ кажется все это труднымъ и запутаннымъ, у васъ въ понятіяхъ суженые и власть Божія, и т[ому] п[одобное,] а жизнь людей, ставшихъ выше общественной паутины предразсудковъ — очень проста. Я выскажу ему свои воззрѣнія и потребую той искренности, которая лежитъ въ основаніи всѣхъ побужденій честной личности.[223]

Няня.

Эхъ, Катерина Матвѣвна, матушка! У Любовь Ивановны 500 душъ, да еще влюбится.

Катерина Матвѣевна (совсѣмъ растерянная).

Отчего же онъ въ неразвитую, ничтожную дѣвочку влюбится, а въ меня не влюбится?

Няня.

Отчего-съ? А вотъ отчего, матушка, — отъ козла.

Катерина Матвѣевна (опоминаясь и откладывая волоса).

Нѣтъ, да что я! Любовь, какъ вы понимаете ее, есть плотское влеченіе, и вы слишкомъ неразвиты и животны, чтобы понимать меня. Пожалуйста, я васъ прошу, оставьте меня. (Облакачивается и читаетъ.)

Марья Васильевна.

Поди, поди, няня, ужъ я сама залью чай, коли кто придетъ.

Няня (уходя).

Всѣхъ осрамила. Всѣ животные. 30 лѣтъ служу, никто животнымъ не называлъ…

Катерина Матвѣевна (поднимаетъ голову отъ книги).

Позвольте, любовь есть честное побужденіе только тогда, когда обѣ стороны равноправны, но вы не понимаете этаго. (Молчанie. Поднимая голову.) Марья Васильевна, я не уважаю эту женщину. (Опять читаетъ.)

ЯВЛЕНІЕ 3.[224]

Входитъ Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что это, кого ты не уважаешь?

Марья Васильевна.

Няня все глупости говоритъ.

Иванъ Михайловичъ.

О! Это ядъ такой! А баба хорошая. (Садится къ столу.) Ну, Марья Васильевна, давай чаю. Съ 5 часовъ въ полѣ, двухъ лошадей заѣздилъ. Ну, да за то наладилъ. Вотъ-те и толкуй, что нельзя съ вольными работниками. Все можно, какъ самъ вездѣ, да себя не жалѣешь. Вчера еще половина поля не пахана, покосы не кошены и нѣтъ ни однаго работника. Какъ взялся, — своихъ уговорилъ, вольныхъ нанялъ, работникамъ ведро обѣщалъ. Посмотри нынче — кипитъ… Василій прикащикомъ такъ хорошъ, такой-этакой распорядительный, славный, славный. —

Катерина Матвѣевна.

Вольный трудъ не можетъ быть убыточенъ, это противно всѣмъ основнымъ законамъ политической экономіи.

Иванъ Михайловичъ.

Все это такъ, да не такъ. Вотъ я бы васъ съ Анатоліемъ-то Дмитріевичемъ запрегъ бы въ эту работу. Вы бы не то заговорили.

Марья Васильевна.

Dites moi, mon cher Jean,[225] какже ты говоришь все, что отъ вольной лучше стало? Какже лучше, когда они всѣ ушли?

Иванъ Михайловичъ.

Э! Да это дворовые.

Марья Васильевна.

Дворовые, я знаю, это само собой, да и мужики теперь послѣ Грамоты уже не работаютъ. Что же тутъ хорошаго, я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Сто не сто, а разъ 50 я тебѣ уже толковалъ, что по Уставной грамотѣ они положенные дни работаютъ, а не всѣ. Въ этомъ то и сила.

Марья Васильевна.

Какже говорили, что совсѣмъ перестали работать? Намедни всѣ говорили, что ихъ послали, а они не пошли. Я этаго не пойму, Jean…

Иванъ Михайловичъ.

Если бы вовсе не работали, такъ намъ бы ѣсть давно нечего было. Меньше работаютъ. Ну, да за то все въ формахъ законности, а не произвола. Ну, да не поймешь.

Марья Васильевна.

Такъ что же хорошаго, что меньше работаютъ? Это не хорошо, значитъ, сдѣлано. Да ты не сердись, ne vous fachez pas, ужъ я не пойму.

Иванъ Михайловичъ.

Что же мнѣ сердиться, вѣдь это видно такая судьба, что ты ничего не понимаешь. (Беретъ чай и задумывается.) А Люба гдѣ?

Марья Васильевна.

Она рано за грибами ушла съ дѣвочками.

Иванъ Михайловичъ.

A Анатолій Дмитріевичъ еще не пріѣзжалъ и не присылалъ?

Марья Васильевна.

Нѣтъ еще. Что, Jean, я тебѣ хотѣла сказать. Я слышала, что Анатолій Дмитріевичъ veut faire la proposition à Люба,[226] xoчетъ Любочкѣ свататься… Какъ это называется.

Иванъ Михайловичъ.

Отъ кого ты слышала?

Марья Васильевна.

On dit. Да говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Кто говоритъ? Въ 4-хъ стѣнахъ сидишь, кто можетъ говорить. Ну что-жъ, что говорятъ.

Марья Васильевна.

Я знаю, ты меня ни во что считаешь. Только[227] я слышала, что онъ нехорошій человѣкъ. Какая же это служба по винной части![228] Да и главное — бахвалъ; я тебя прошу, Jean,[229] ты объ этомъ подумай.

Иванъ Михайловичъ.

Вѣдь что въ эту голову не втѣмяшится! И откуда словъ такихъ набралась. Нѣтъ, ты ужъ, матушка, эти глупости оставь. Что за бахвалъ, — и откуда ты это дурацкое слово взяла.

Марья Васильевна.

Да такъ всѣ говорятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Чего не взбредетъ въ эту башку! Это кто тебѣ навралъ? Эхъ, матушка, не намъ съ тобой судить про этаго человѣка. Я не знаю отца, который бы за честь себѣ не почелъ родство съ такимъ человѣкомъ. Да и терпѣть не могу загадывать и сватать. Какой бы онъ ни былъ, власть Божья, а намъ толковать нечего. Человѣкъ замѣчательный, писатель. И ужъ вѣрно не на деньгахъ женится. Это вѣрно.

Марья Васильевна.

Никто не говорилъ. J’ai mon opinion, у меня свое мнѣніе.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, слушай-же: первое дѣло, Анатолій Дмитріевичъ человѣкъ современный, передовой, огромнаго ума, образованья, писатель, человѣкъ, котораго вся Россія знаетъ, можетъ быть. Это, матушка, въ нынѣшнее время лучше генеральскихъ чиновъ. Потомъ, служба у него прекрасная, честная, — по новому акцизному управленію, 2000 жалованья. А захоти онъ только — такому человѣку все открыто. Другое дѣло то, что въ немъ и странности, и все — не свѣтскій онъ человѣкъ, но ужъ знаешь, по крайней мѣрѣ, что безкорыстнѣйшій человѣкъ. Этотъ человѣкъ женится, такъ не на деньгахъ. Съ нимъ всякая дѣвушка будетъ счастлива, хоть бы у ней ничего не было.[230]

Марья Васильевна.

А говорятъ, что онъ скупъ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, понесла! Я тебѣ говорю, безкорыстнѣйшій человѣкъ. Ужъ это доказано.

Марья Васильевна.

А говорятъ, онъ все и приданое сосчиталъ.

Иванъ Михайловичъ.

Катенька, хоть ты бы объяснила ей, что Анатолій Дмитричъ не такой человѣкъ.

Катерина Матвѣевна.

Марья Васильевна съ Марьей Исаевной имѣютъ свои убѣжденія. Для меня странно только то, на какомъ основаніи можно обвинять въ гнуснѣйшихъ замыслахъ человѣка, не давшаго на то никакого права. Этотъ господинъ всей жизнью своей доказываетъ, что цѣль его есть только общее дѣло. — Ежели бы этотъ господинъ вздумалъ соединиться съ женщиной, то онъ первымъ условіемъ поставилъ бы независимость, какъ личную, такъ и имущественную.

Иванъ Михайловичъ (задумывается. Молчаніе).

Да, хоть и трудно нашему брату, старику, перемѣнить старинныя привычки, и много увлеченья, легкомыслія въ молодежи, а нельзя не отдать справедливости новому поколѣнью. Да.[231]

Катерина Матвѣевна (отрываясь отъ книги).

Изъ всего, что вы сказали, въ этомъ одномъ я раздѣляю ваше убѣжденіе. Прогрессъ неудержимо вноситъ свѣтъ въ самыя закоснѣлыя условія жизни.

Иванъ Михайловичъ (помолчавъ немного).

Да, вольный трудъ идетъ, идетъ. Трудно съ работниками. Ну, да ничего, наладится… Вотъ, дай выкупъ сдѣлаю, раздѣлаюсь совсѣмъ съ мужиками, останутся одни землевладѣльческія отношенія. И право, хорошо, да.

Марья Васильевна.

Что же это выкупъ лучше будетъ, Jean? Это бы ужъ лучше.

Иванъ Михайловичъ.

Лучше не лучше, а надо. Вонъ Катенька съ Анатоліемъ Дмитричемъ считаютъ меня и консерваторомъ, и ретроградомъ, а я сочувствую всему. Прорвется старое — нельзя, а сочувствую. Вонъ молодое поколѣнье-то наше растетъ. И Любочка замужъ выйдетъ за этаго ли, за другаго, а не за нашего брата, а за новаго, современнаго человѣка, и Петруша уже растетъ не въ тѣхъ понятіяхъ. Что же, мнѣ не врагомъ же быть своихъ дѣтей! Гдѣ онъ, Петя-то? Съ учителемъ вѣрно?

Марья Васильевна.

На озеро пошли, какія-то травы ловить хотѣли. Я не поняла. Я ужъ боюсь, какъ бы не утонули. Vraiment, je crains.[232]

Иванъ Михайловичъ.

Какія травы ловить?

Катерина Матвѣевна.

Алексѣй Павлычъ говорилъ, что они хотѣли дѣлать изслѣдованія надъ организаціями волоконъ водорослей.

Иванъ Михайловичъ.

Ну вотъ, вѣкъ то! Развѣ я мальчишкой имѣлъ понятіе oбъ этомъ, а нынче вонъ, мальчишка, а ужъ естественныя науки… и все. Нѣтъ, этотъ студентъ удался славный. Спасибо Анатолію Дмитричу, рекомендовалъ. Славный студентъ, этакой спок..... мил..... славный, славный. Эй, Сашка! Трубку! (Къ Катеринѣ Матвѣевнѣ.) По привычкѣ мы! Ну, Александръ Василичъ. (Входитъ Сашка съ трубкой.)

Марья Васильевна (вдругъ сердится).

Да, тебѣ всѣ хорошіе, только жена не хороша! А что жъ бѣлья у него ничего нѣтъ? Няня все постельное бѣлье пріѣзжее отдала, a пріѣдетъ кто, и нечего постелить. Что жъ это въ одномъ сертучкѣ — ничего нѣтъ. Я своихъ простынь не отдамъ. Вотъ ты какъ судишь!

Иванъ Михайловичъ.

Ну, понесла. Полно, пожалуйста, скажи нянѣ, она устроитъ, я человѣку радъ, что дѣльный малый.

Марья Васильевна.

Что-жъ дѣльный, я то въ чемъ виновата? пріѣхалъ безъ ничего и всего требуетъ. Выдумалъ теперь молоко пить, — и Дуняша жаловалась. Ты долженъ смотрѣть. Чтожъ онъ за учитель, коли у него бѣлья нѣтъ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, зарядила… Должна Бога благодарить, что онъ послалъ намъ такого человѣка, а ежели нѣтъ у него бѣлья, и онъ бѣденъ, такъ ему надо дать.

Марья Васильевна.

Вотъ ты меня никогда не понимаешь, а все напротивъ. Я говорю, что ты все непорядокъ дѣлаешь, a мнѣ его жалко больше тебя: какъ онъ первый разъ за столомъ ѣсть сталъ,[233] такъ мнѣ его жалко стало! Я ему и рубашекъ ночныхъ послала, и карпетокъ связать велѣла. — Я хоть и глупа, но понимаю, что если онъ нашего сына учитель, такъ онъ въ домѣ первый человѣкъ. Я ему ничего не жалѣю. Я говорю только, ты устрой все порядкомъ. Вотъ сколько разъ я просила столяра у стола ножку починить.....

Иванъ Михайловичъ.

Ну, полно, матушка, перестань ты, ради самаго Христа!

ЯВЛЕНІЕ 4.

Тѣ жѣ и студентъ.

Студентъ (входя коротко кланяется).

Позвольте-ка чаю. (Садится подлѣ Катерины Матвѣевны.)

Марья Васильевна.

Чего вамъ, Алексѣй Павловичъ? чаю или кофію, съ бѣлымъ хлѣбомъ и съ масломъ, чего хотите. (Придвигаетъ все къ нему.)

Студентъ.

Все равно. Ну, хоть чаю давайте.

Иванъ Михайловичъ.

А Петруша гдѣ?

Студентъ.

Шествуетъ. Онъ брюки мѣняетъ,[234] измокъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что-жъ это вы дѣлали?

Студентъ.

Хотѣли заняться ботаникой, [да] не вытанцовалось. А рыболовство учиняли.

Иванъ Михайловичъ.

А Катенька говорила, что вы хотѣли что-то изслѣдовать изъ естественныхъ наукъ......

Студентъ.

Хотѣли, да не вытанцовалось, микроскопа не имѣлось.

Марья Васильевна.

Съ бѣлымъ хлѣбомъ хотите, кушайте.

Студентъ (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Вы какое такое душеусладительное чтеніе производите (Беретъ у нея книгу.) А, физіологію — статья добрая, только слишкомъ конспектная. Вотъ Льюса поизучайте. Да еще превращеніе ячейки — забылъ чье, не вредная статейка.

Марья Васильевна.

Что это ячейки, такъ и называется? Вы лейте больше сливокъ, еще принесутъ. Катенька, ты тоже знаешь ячейки?

Катерина Матвѣевна.

Все органическое существуетъ только въ силу развитія ячеекъ.

Студентъ (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Что вы вотще учиняете толкованiя, вѣдь для этаго надо хоть элементарныя познаньица имѣть.

Иванъ Михайловичъ.

Я читалъ про ячейки. Только скажите, Алексѣй Павлычъ, вотъ въ хлѣбѣ можно видѣть ихъ?

Студентъ.

Коли бы не видѣли, и не говорили бы и не изучали бы. Въ микроскопъ видно.

Иванъ Михайловичъ.

А дорого стоитъ микроскопъ?

Студентъ.

Дрянный дешево пріобрѣсть можно. У Анатолія Дмитріевича есть, стоитъ 360 франковъ, а въ университетѣ 15 тысячъ.

Иванъ Михайловичъ.

Да, купить надо. (Садится съ женой съ одной стороны, а Студентъ съ Катериной Матвѣевной съ другой стороны. Иванъ Михайловичъ молча куритъ).

Катерина Матвѣевна (тихо къ студенту).

Немного вы опоздали, здѣсь была опять возмутительная сцена, истинно плантаторская.[235]

Студентъ.

Что жъ, надо имъ потѣшаться надъ себѣ подобными. Больше вѣдь ничего не умѣютъ… A мнѣ, доложу вамъ, наскучило здѣсь, хочу уѣхать, на кандидата держать.

Катерина Матвѣевна.

А мое воззрѣніе другое, — я нахожу, что чѣмъ грубѣе та среда, въ которой приводится работать, тѣмъ больше нужно энергіи. Потому что въ силу чего могутъ измѣниться эти уродливыя отношенія, какъ не въ силу тѣхъ идей и заложеній, которыя мы внесемъ въ нихъ. Я сознаю свое вліяніе надъ этими людьми и посильно употребляю его. И вы призваны облагородить еще свѣжую личность Петра. Онъ съ своей стороны тоже вноситъ идеи въ эту мертвящую среду. Вотъ Анатолій Дмитричъ такъ же судитъ.

Студентъ.

Ну ихъ къ Богу! Въ грязи самъ замараешься. Зуботыковы пускай сами по себѣ услаждаются, и мы сами по себѣ. На каждомъ шагу вѣдь не станешь протестовать, а только чувствуешь, что слабѣетъ негодованіе. Мужики вонъ пашутъ съ 4 часовъ, а тутъ до 12 чай пьютъ. Вѣдь какъ же съ этимъ помириться?

Катерина Матвѣевна.

Конечно, но все надо дѣлать уступки. Посмотрите на Венеровскаго, какъ онъ, вращаясь въ самомъ отсталомъ кругу по своей службѣ, въ сущности ничего не уступаетъ и все[236] проводитъ идеи.

Студентъ.

Что Венеровскій! Я не могу уважать человѣка, который служитъ. Акцизные либералишки!

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте! Въ этомъ мы съ вами никогда не дотолкуемся до единства мысли. Венеровскій замѣчательная личность. Посмотрите, вся его дѣятельность — школы, публичныя лекціи. —

Студентъ.

Что жъ, я могу и наложить печать молчанья на уста.

Катерина Матвѣевна.

A мнѣ смѣшно вспомнить, какъ нынче со старухами мы говорили о немъ. Какъ эти люди то понимаютъ людей нашего закала! Можете вообразить, что въ ихъ понятіи онъ ѣздитъ сюда только для того, чтобы жениться на Любовь Ивановнѣ, или на ея приданомъ, какъ они это объясняютъ.

Студентъ.

А что жъ, отъ сего достопочтеннаго синьора всякая мерзость произойти можетъ.

Катерина Матвѣевна.

[237] Твердынской, не говорите такъ, иначе мы разойдемся....... Венеровскому жениться! и на комъ же!

Студентъ.

Что жъ, я вамъ выскажусь. Любовь Ивановна дѣвица не вредная. Въ ней есть задаточки. И попадись она человѣку свѣжему, чистому и съ энергіей, изъ ея натурки вышла бы почтенная особа. Только ей нуженъ молодой, честный руководитель.[238]

Катерина Матвѣевна.

Только какъ недоразвита!

Студентъ.

Ну да что жъ, доразвилась бы.

Катерина Матвѣевна (подумавши).

Да, пожалуй я схожусь въ этомъ вовззрѣніи съ вами. Вы именно тотъ господинъ, который бы могъ успѣшно воздействовать [на] ея личность.

Студентъ.

Не будь она въ этой подлой средѣ, изъ нея бы можно сдѣлать почтенную дѣвицу.

ЯВЛЕНIE 5.

Входитъ Петруша, мальчикъ лѣтъ 15, въ гимназическомъ вицмундирѣ.

Марья Васильевна.

[239] Ну, вотъ и Петинька. Чего хочешь, чаю, кофею?

Петруша.

Здравствуй, мать. Не хочу. Я уже молоко пилъ. Мать, вели дать завтракать. Здравствуй, отецъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что ты это все ломаешься, будь пожалуйста попроще…

Петруша.

Напрасно ты думаешь, что я ломаюсь. Здравствуй, отецъ, я говорю.

Иванъ Михайловичъ.

Что ты, съ ума сошелъ? Что новое выдумываешь! Какъ здоровался, такъ и здоровайся, развѣ ты думаешь, въ этомъ образованье? Поди поцѣлуй руку у матери.

Петруша.

Съ какой цѣлью?

Иванъ Михайловичъ (строго).

[240] Я тебѣ говорю.

Петруша.

На какой конецъ? Развѣ что нибудь произойдетъ отъ того, что я буду прикладывать оконечности моихъ губъ къ внѣшней части кисти матери?

Иванъ Михайловичъ.

Я тебѣ говорю, цѣлуй руку.

Петруша.

Это противно моимъ убѣжденіямъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что?!

Петруша.

Мы говорили объ этомъ съ Алексѣемъ Павловичемъ, и мнѣ очень стало ясно, что это только глупый предразсудокъ.

Иванъ Михайловичъ.

Смотри, братъ!

Петруша.

Да это ничего, отецъ, я вѣдь отъ этаго не измѣню свой взглядъ на тебя и на мать. Буду или не буду я цѣловать ваши руки, я буду имѣть къ вамъ обоимъ на столько то уваженія, на сколько вы его заслуживаете.

Иванъ Михайловичъ.

Послушай, наконецъ. Все это хорошо, и новыя убѣжденія, и все, — да надобно честь знать, и первое правило споконъ вѣка было уважать старшихъ. Поди поцѣлуй руку. (Привстаетъ.) Ну!

Студентъ.

Тутъ, кажется, учинится скандалъ почтенный!

Петруша (робѣя).

Разумѣется, принудить вы можете. Но свободныя отношенія человѣка......

Иванъ Михайловичъ.

Ну! ну!

Петруша (цѣлуетъ руку, тихо.)

Достоинство человѣка......

Марья Васильевна.

А ты, Петя, слушайся. Что жъ тебѣ яичницу или ливерокъ сдѣлать? Я велю. Няня, Петѣ завтракать.

Иванъ Михайловичъ.

Алексѣй Павловичъ, гм...... гм...... хоть и...... вы меня извините, но...... позвольте вамъ сказать, что я просилъ васъ заниматься съ моимъ сыномъ науками, а никакъ не учить его обращению съ родителями. У насъ есть свои и, можетъ быть, странныя и не современныя привычки. Но я бы васъ просилъ не вмѣшиваться въ это.

Студентъ.

Гм… хе… хе… ну-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну-съ и больше ничего. Что ячейкамъ учѝте, а въ обращеніе сына съ нами прошу не вмѣшиваться и не внушать.

Студентъ.

[241] Мнѣ довольно странно слышать замѣчанія. Что вы хотите сказать?

Иванъ Михайловичъ.

А то хочу сказать, чтобъ сынъ не говорилъ мнѣ этатъ вздоръ, вотъ и все.

Студентъ.

Что же, можно его посѣчь-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Послушайте, не выводите меня изъ себя.

Студентъ (робѣя).

Я очень понимаю… но, повѣрьте, что я не поставлю себя...... однако вы желали, чтобъ я развивалъ вашего сына. Я, я… очень..... Не могу же я скрывать отъ него своихъ воззрѣній.[242]

Катерина Матвѣевна.

Довольно странно Алексѣю Павловичу умалчивать или игнорировать, такъ сказать, выводы науки.

Петруша.

Я могу имѣть самъ свои убѣжденія.

Студентъ.

Тѣмъ болѣе, что жизнь имѣетъ свои права, и предразсудки не выдерживаютъ критики разума и науки.

Катерина Матвѣевна.

Особенно при томъ громадномъ шагѣ, который сдѣлали естественныя науки, отсталыя воззрѣнія не могутъ имѣть мѣста.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, хорошо, хорошо.[243] Не будемъ говорить. Я прошу сына дѣлать какъ я хочу, вотъ и все. (Помолчавъ немного, къ студенту.) Я васъ не оскорбилъ, Алексѣй Павловичъ?

Студентъ.

Я слишкомъ цѣню свое достоинство, чтобъ считать себя оскорбленнымъ. Намъ пора заниматься. Прибышевъ младшій, шествуемте.

Петруша.

Нѣтъ, я ѣсть хочу. (Входитъ Сашка съ блюдомъ.)

Студентъ.

Ну, посидимъ и попитаться можно. (Придвигается къ завтраку.)

ЯВЛЕНІЕ 6.

Любочка въ подобранномъ платьѣ, въ соломенной шляпкѣ, съ корзиной грибовъ вбѣгаетъ, и за нею двѣ дѣвочки.

Любочка.

Мамаша, душенька, вѣдь я не одна пришла!

Марья Васильевна.

Кто же съ тобою?

Иванъ Михайловичъ.

Съ кѣмъ же?

Любочка.

А вотъ угадайте! Съ Анатоліемъ Дмитріевичемъ. Я иду съ дѣвочками, и онъ ѣдетъ, и пошелъ со мной. Какіе мы два бѣлыхъ грыба нашли — знаете, подъ дворовыми, въ канавкѣ. Чудо, какія прелести! A Анатолій Дмитріевичъ ничего не видитъ, только одинъ мухоморъ нашелъ. Посмотрите, какія душки! Катинька, посмотри. Машка, у тебя, дай сюда. (Беретъ корзинку у дѣвочки и достаетъ грибы.) А березовиковъ то, Сашка, посмотри, сколько. А ты говорилъ — нѣту въ березовой алеѣ! Папаша, видѣлъ?

Иванъ Михайловичъ.

Да гдѣ же Анатолій Дмитріевичъ?

Любочка.

Онъ отчищается, упалъ на колѣнки, запачкался. У него бѣлые. Папаша, какіе у насъ съ нимъ разговоры были, ужасъ! Ну да послѣ я тебѣ одному скажу.

Иванъ Михайловичъ.

Что жъ такое? Что?

Любочка.

Очень важное, да теперь никакъ нельзя сказать, — до меня касается....

Иванъ Михайловичъ.

Однако ты не совсѣмъ хорошо дѣлаешь, что этакъ ходишь по лѣсамъ одна съ молодымъ человѣкомъ.... Положимъ..... но все-таки.

Любочка.

Вотъ отсталое воззрѣніе! Катинька, правда?

Иванъ Михайловичъ.

Ну и ты туда жъ! Ну-ка, поди сюда, разскажи. Какіе такіе важные разговоры были?

Любочка.

Теперь никакъ нельзя. Погоди, узнаешь. Нѣтъ, ты посмотри, мамаша, что за душки. (Подпирается и пѣтушится, представляя грыбъ.) Точно нашъ учитель, помнишь, Карлъ Карлычъ? — маленькій, толстенькій. Ахъ, какъ мнѣ нынче весело! Сашка, завтра пойдемъ съ тобой ра-а-ано.

Марья Васильевна.

Что жъ, хочешь чаю, кофею съ бѣлымъ хлѣбомъ?

Любочка.

Ну, ты удивишься, папа, объ чемъ мы говорили. И ты тоже, Катя, и ты.... и вы удивитесь, Алексѣй Павловичъ. Петруша, дай мнѣ что ты ѣшь? (Выдергиваетъ у него вилку и кладетъ кусокъ въ ротъ. Петръ усердно ѣстъ.)

Катерина Матвѣевна (къ студенту).

И это ровня Анатолію Дмитріевичу? Что за неразвитость!

Студентъ.

А все по наружности и физіогноміи дѣвица почтенная и незловредная.

Любочка.

Мамаша, можно им дать по куску? (Указываетъ на дѣвочекъ и даетъ им по куску бѣлаго хлѣба и сахара.) А завтра приходите опять pa…а…но.

Марья Васильевна (подаетъ ей чай).

На, кушай, со сливками.

Любочка.

Мнѣ и ѣсть не хочется, я у Машки взяла корочку загибочку, такая вкусная, чудо! (Садится за столъ и тотчасъ же:) Я и забыла тебя поцѣловать, папа. (Цѣлуетъ.) Грыбъ ты мой бѣлый! О чемъ вы спорили, какъ я вошла?

Иванъ Михайловичъ.

А вотъ братъ твой выдумалъ, что цѣловать отца не надо,[244] надо сказать: здравствуй, отецъ! здравствуй, мать!

Петруша (пережевывая).

Я не выдумалъ, а пришелъ къ этому убѣжденію. —

Любочка.

Ха, ха, ха! Вотъ глупости! Они все по новому выдумываютъ.

Иванъ Михайловичъ.

А ты по новому съ молодыми людьми гулять одной?

Любочка.

Цыцъ! На меня не нападать! Я нарочно пойду съ молодымъ человѣкомъ. Алексѣй Павловичъ, пойдемте-ка за грыбами завтра.

Студентъ.

Что же, это учинить можно.

Любочка.

Да нѣтъ, мнѣ нельзя будетъ.

Марья Васильевна (къ студенту).

Вы яичницы не хотите ли?

Студентъ.

Нѣтъ, не хочу, сытъ-съ. Ну-съ, Прибышевъ младшій, упитались? Шествуемте.

Студентъ и Петруша уходятъ.

ЯВЛЕНІЕ 7.

Тѣ же и прикащикъ.

Иванъ Михайловичъ.

Гм...... Еще что?

Прикащикъ.

На Каменной не косятъ.

Иванъ Михайловичъ.

Какъ такъ? А вольные?

Прикащикъ.

Наши мужики согнали; у нихъ тамъ драка вышла. Маторина всего въ кровь избили. Онъ пришелъ, въ конторѣ дожидается.

Любочка.

Я и забыла сказать. Страшный такой, точно разбойникъ. Мамаша, я такъ испугалась.

Иванъ Михайловичъ.

За что драка?

Прикащикъ.

Вышли косцы, только стали — прибѣжалъ Дёмкинъ съ сволоками, — они тутъ пахали, — какъ вы, говоритъ, смѣете въ нашего барина угодьяхъ косить! Онъ насъ нанялъ, говорятъ. То-то, говоритъ, вы больно ловки, намъ цѣны сбивать. Вишь, выискались по 1 рублю серебромъ за десятину косить! Онъ бы намъ 2 далъ, какъ нужда бы пришла, а то бы такъ лошадьми стравили. И началъ лущить. Тутъ съ поля мужики прибѣжали. Избили въ кровь.

Любочка.

Вся голова такъ по сихъ поръ въ крови, такой ужасный.

Иванъ Михайловичъ.

Что жъ вы смотрѣли? Вѣдь это ваше дѣло. Чтожъ староста?

Прикащикъ.

Къ старшинѣ уѣхалъ.

Иванъ Михайловичъ.

Хорошо, очень хорошо![245]

Прикащикъ.

Да что, Иванъ Михалычъ, съ этимъ народцемъ служить никакъ невозможно-съ. Нынче опять ночью двѣ веревки украли. Шиненыя колеса было утащили, спасибо углядѣлъ. Сколько разъ приказывалъ запирать — не слушаютъ-съ. A вѣдь за все я отвѣчать-то долженъ. Я, кажется, старался, своей, кажись, крови не жалѣлъ. Ужъ сдѣлайте такую милость — меня увольте.

Иванъ Михайловичъ.

Чтожъ ты, братецъ, однако!

Прикащикъ.

Нѣтъ, ужъ сдѣлайте такую милость, я не могу.

Иванъ Михайловичъ.

Что вы, шутите вѣрно? Какъ же это возможно, въ самую рабочую пору?

Прикащикъ.

Воля ваша-съ, Иванъ Михалычъ, а я вамъ не слуга. Старался я, сколько могъ. Только грѣхъ одинъ съ этимъ народцомъ. Увольте.

Иванъ Михайловичъ.

[246] Вотъ и хозяйничай! (Ходитъ въ волненіи. Останавливается передъ прикащикомъ.) Свинья ты! Какъ же вы полагаете, что можно напутать, нагадить да въ самую рабочую пору уйти?

Прикащикъ.

Что жъ дѣлать!

Иванъ Михайловичъ.

Вонъ! Только рукъ марать не хочется. Нѣтъ, это разбой. Это чортъ знаетъ что такое! (Ходитъ.)

Марья Васильевна.

Вѣдь я говорила, что они теперь всѣ уйдутъ.

Любочка.

А ты бы, папаша, вольнымъ трудомъ. Анатолій Дмитріевичъ говоритъ, что это лучше.

Иванъ Михайловичъ.

Ну васъ къ Богу! Мелютъ, не знаютъ что. Завязать глаза, да бѣжать! Все раскрыто, развалено, тащутъ, крадутъ, никто ничего не работаетъ! Мальчишки старшихъ учатъ. Всѣ перебѣсились. Вотъ-те и прогрессъ!

Катерина Матвѣевна.

Тутъ есть, по моему, причины, глубже коренящіяся въ отношеніи строя народной жизни.[247]

Иванъ Михайловичъ.

Отстаньте вы, ради Христа! [Къ прикащику] Чтожъ, вы останетесь? Я васъ прошу остаться. Пойми, что я не могу пріискать теперь вдругъ другаго.

Прикащикъ.

Никакъ не могу-съ, у меня и мѣсто есть.

Иванъ Михайловичъ (сердится).

Хорошо, такъ ты думаешь, что ты такъ со мной раздѣлаешься? Разбойникъ! Хорошо. А въ станъ!

Прикащикъ.

Не смѣете-съ, нынче ужъ это прошло время.

Иванъ Михайловичъ.

А, не смѣю? (Схватываетъ его за шиворотъ.)

Марья Васильевна (вскакиваетъ).

Jean! Иванъ Михайловичъ, что ты! Меня пожалѣй!

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ, я съ тобой раздѣлаюсь по своему. Пойдемъ, каналья! (Ведетъ [его] къ двери.) Марья Васильевна и Любочка уходятъ.

ЯВЛЕНИЕ 8.[248]

Входитъ Венеровскій.

Венеровскій.

Вотъ и я явился къ вамъ, — руку!

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ, это невозможно! что дѣлать?

Венеровскій.

А у васъ что? Житейское? Что жъ, хорошее дѣло. — Xe, хе, xe!

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ никакихъ средствъ! вотъ человѣкъ, облагодѣтельствованный мною, отпущенъ на волю до манифеста, землю подарилъ. Управлялъ имѣньемъ и теперь вдругъ, безъ всякой причины…

Венеровскій.

Не хочетъ продолжать служенія, хе-хе! что жъ, дѣло извѣстное. Хотѣлось бы его побить, помучать, пожечь на тихомъ огнѣ, да нельзя, — чтожъ дѣлать! Это дурная сторона вольнаго труда. —

Иванъ Михайловичъ.

Ну, да чортъ съ нимъ совсѣмъ! [Къ прикащику.] Ступайте, сдайте старостѣ. Я самъ приду. — [Прикащикъ уходитъ.]

Венеровскій.

Ей Богу, вотъ на васъ любуешься, Иванъ Михалычъ. Какъ вы себя ломаете. Это сила! Да, сила. А еще называютъ васъ ретроградомъ, — хе, хе!

Марья Васильевна.

Чаю или кофею хотите со сливками? вотъ бѣлый хлѣбъ, масло.

Венеровскій.

Merci. Ну, а вообще, какъ вольный трудъ? — я подъѣзжалъ, видѣлъ: кипитъ работа — хе, хе! Идетъ?

Иванъ Михайловичъ.

Ахъ, не спрашивайте! Идетъ, да вотъ этакія непріятности. Вы какъ?

Венеровскій.

Да мы что, — ничего, работаемъ понемножку. Все это грязь губернская давитъ, душитъ. Кое какъ боремся.

Иванъ Михайловичъ.

Ну да, да.

Венеровскій.

Все подвигаемся, все понемногу; вотъ вчера школу открыли для дѣтей золотыхъ дѣлъ мастеровъ. Выхлопотали помѣщенье, все; кое какъ собрали деньжонокъ по купцамъ на книги. Идетъ ничего. Вы пріѣзжайте какъ нибудь съ Любовь Ивановной посмотрѣть. Интересно. —

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ ваша дѣятельность благодарная. Ну, а что, когда ваша другая лекція?

Венеровскій.

Да все некогда, все служба. Мошенничаютъ очень заводчики. Третьяго дня одного поймалъ. Въ 3 тысячи взятку предлагалъ, хе, хе! Смѣшные люди, даже и оскорбляться нельзя. Вѣдь чтожъ дѣлать: все равно какъ по китайски говорятъ, хе, хе, хе! Вы пріѣзжайте на дняхъ съ Любовь Ивановной школу посмотрѣть. Да, знаете, работаешь, работаешь, — оглянешься, все таки чувствуешь, что хоть сколько нибудь облагораживается этотъ губернскій кругъ. Хоть ненавидятъ, хе, хе, да мнѣ что! Я люблю, какъ ненавидятъ. Признакъ силы, хе, хе! А я такъ не ненавижу, а презираю.

Иванъ Михайловичъ.

Да что это въ клубѣ у васъ что то было?

Венеровскій.

Да тамъ мошенника однаго поймали — старшина было хотѣлъ стащить деньжонки клубныя, но поймали, уличили. Да вѣдь всё больше плуты, хе, хе! Ну вотъ и радуешься, какъ замѣчаешь, что хоть немного начинаютъ сквозь эти крѣпкіе лбы проходить идеи прогресса, сознаніе чести и человѣческое чувство, хотя немножко. Да какъ хотите, а и одна честная личность, и то какъ много можетъ сдѣлать. Вотъ на себя посмотрю, чтожъ мнѣ скромничать, — хе, хе!

Иванъ Михайловичъ.

Вѣдь какже и винить, какое было воспитанье? —

Венеровскій.

А у меня къ вамъ свое личное дѣльцо есть. (Отводитъ въ сторону.) Вѣдь сколько объ общественномъ дѣлѣ не думай, иногда приходится объ себѣ подумать, всетаки эгоистическое чувство [1 неразобр.] остается во всякомъ человѣкѣ. — Рѣдко это со мной бываетъ, а вотъ теперь вышелъ такой казусъ…. Какъ сказать, и не знаю! Такъ отвыкъ, право, заботиться о своихъ интересахъ. (Усмѣхается.) Смѣшно, право....

Иванъ Михайловичъ.

Да чтожъ это, ужъ не денегъ ли вамъ нужно? Я всегда готовъ. По средствамъ моимъ.....

Венеровскій.

Нѣтъ! Вѣдь я знаю, вы меня не любите, да что дѣлать! Вѣдь въ насъ сила. Съ нами надо посчитаться.

Иванъ Михайловичъ.

Да чтожъ наконецъ, я кажется догадываюсь… но это такое дѣло, въ которомъ....

Венеровскій.

Ну, а догадываетесь, такъ дочь дайте мнѣ свою, вотъ что! Только какъ можно, пожалуйста, попроще.

Иванъ Михайловичъ (торжественно).

Предложеніе ваше, Анатолій Дмитріевичъ, мнѣ пріятно. Я былъ объ васъ всегда самаго лучшаго мнѣнія. И теперешній поступокъ вашъ подтверждаетъ все хорошее. Вы поступили, какъ истинно честный человѣкъ. Вы ѣздили въ домъ не безъ цѣли, не компрометировали дѣвушку; и потомъ вы, какъ истинно благородный человѣкъ, не позволили себѣ смущать дѣвушку, а обратились прежде къ отцу. Это высоко благородная черта.

Венеровскій.

Ну, по нашимъ убѣжденіямъ это иначе немножко, хе, хе. Я уже говорилъ съ Любовь Ивановной. Она, хе, хе! хочетъ.

Иванъ Михайловичъ.

Гм… Да..... вы знаете… ну да, я согласенъ....

Венеровскій.

Согласіе Марьи Васильевны, я полагаю.... Хе, хе… ну да. Одно только… Вы знаете, я чудакъ по вашему, хе, хе! Мнѣ бы непріятны были всѣ эти поздравленія, сплетни.... Какъ бы поменьше людей видѣть, которыхъ я презираю. Поэтому оставьте все это втайнѣ до времени; всѣ эти церемоніи вѣдь глупы.

Иванъ Михайловичъ.

Хоро… хорошо, я понимаю. Теперь, будущій мой зятюшка…

Венеровскій.

Иванъ Михайловичъ! Я все Анатолій Дмитріевичъ, а вы — Иванъ Михайловичъ; а то — что за зять и тесть! Это ни къ чему не ведетъ и мнѣ непріятно, и главное глупо.

Иванъ Михайловичъ.

Оно такъ, да..... Ну, теперь еще я считаю нужнымъ объяснить вамъ о состояніи Любочки. Мы небогаты, но…

Венеровскій.

Вотъ ужъ удружили… Что мнѣ въ состояніи? Ея состояніе — ея состояіе; есть у нея, тѣмъ лучше. Кажется, кто хоть немножко понимаетъ людей, можетъ видѣть мою дѣятельность и по ней судить обо мнѣ. Я вамъ скажу, что мнѣ нужно. Моя цѣль одна. Дѣвица эта — хорошая натура, въ ней есть задатки хорошіе. Я не влюбленъ въ нее. Я этихъ глупостей не знаю. Въ ней есть задатки, но она не развита, очень неразвита. Я желаю однаго: поднять ея уровень до нашего, и тогда я скажу: я еще сдѣлалъ дѣло, и желалъ бы, чтобы никто мнѣ въ этомъ не мѣшалъ. Это я впередъ вамъ говорю. Вамъ можетъ это казаться страннымъ, но мы люди новые, и что вамъ странно и трудно, намъ просто. Такъ не говорите никому до 1-го Августа, и дѣло обдѣлается прекрасно. (Жметъ руку. Иванъ Михайловичъ крѣпко и долго жметъ руку.)

Иванъ Михайловичъ.

Я все понимаю, все понимаю. Позвольте васъ обнять.

Венеровскій.

Нѣтъ, ужъ пожалуйста оставьте. Мнѣ будетъ непpiятнo. Прощайте! (Венеровскiй уходитъ.)

Иванъ Михайловичъ.

Благороднѣйшій человѣкъ. — Это такъ. Вотъ онъ, новый то вѣкъ! Но все таки странно какъ-то, пока не привыкъ. Но слава Богу, слава Богу!.

(Занавѣсъ опускается.)

ДѢЙСТВІЕ II.

Сцена 1.

Дѣйствующіе въ 1-й сценѣ.

Иванъ Михайловичъ Прибышевъ.

Катерина Матвѣевна Дудкина.

Анатолій Дмитріевичъ Венеровскій.

[Сергѣй Петровичъ] Беклешовъ, товарищъ Венеровскаго по университету.

Лакей.

ЯВЛЕНIE 1.

Театръ представляетъ холостую безпорядочную комнату на квартирѣ Венеровскаго.

Венеровскій (одинъ, съ своимъ портретомъ въ рукахъ).

Жениться! Страшно, глупо связать себя на вѣки съ неразвитой и развращенной по средѣ женщиной. <Зачѣмъ? Въ сущности желаешь только.... больше ничего.... А въ виду всей этой толпы принимаешь на себя нелѣпыя обязательства — это-то и противно. Положимъ, я понимаю дѣло такъ, что и не беру на себя никакого обязательства, но она не понимаетъ этаго. Ей не подъ силу эта свобода воззрѣній. Нѣтъ. Глуповата — не глуповата, а не доразвита. Вотъ Дудкина другое дѣло; но за то невзрачная особа, да, непривлекательная. А тутъ влечетъ. Какъ странно ощущеніе, когда поцаловалъ. И она сама поцѣловала. Пріятное ощущеніе! Да. Я не ожидалъ. Впрочемъ (на портретъ) вѣдь хорошо… Очень хорошо. — Очень, очень хорошо. А я прежде думалъ, что я не хорошъ.> Страшно утратить собственную чистоту и силу въ постоянныхъ столкновеніяхъ съ ничтожествомъ и грязью, — a пріятно. Многое пріятно. Обезпеченность жизни… потомъ сама, какъ женщина..... не вредна. Службу можно бросить. Литературный трудъ… Да главное — очень пріятна. — Великолѣпно это все. Великолѣпная женщина!...... И однако она поцѣловала меня не безъ удовольствія. Даже съ увлеченіемъ огромнымъ. И я испыталъ такое ощущенье, какъ будто я не ожидалъ. Да я и не ожидалъ. Отчего жъ не ожидалъ? Странно, въ какомъ заблужденіи я былъ насчетъ себя. До какой степени однако я не понималъ самаго себя. (Смотритъ въ зеркало.) Да, хорошее лицо, замѣчательная наружность. Очень, очень даже хорошее. Да, то, что называютъ, пріятный мущина; очень привлекательный и замѣчательной наружности человѣкъ. А какъ самъ то не знаешь себя! И смѣшно вспомнить, съ какимъ страхомъ я приступалъ къ ней. Было чего бояться, — хе, хе! Я думалъ[249] прежде, что наружность моя не очень привлекательная, и старался утѣшить себя. — Ну, думаю себѣ, я не такъ привлекателенъ, какъ другіе, но за то уменъ, потому что кого-жъ я знаю умнѣе себя? Кто-жъ такъ тонко, легко и глубоко понимаетъ вещи? Ну, думаю себѣ, я не хорошъ, не могу равняться съ этими[250] красавцами, вотъ что по улицамъ на рысакахъ скачутъ, но за то, думаю себѣ, умъ огромный, сила характера, чистота либеральнаго характера, честность..... Все это за глаза вознаграждаетъ.[251] Это все я утѣшалъ себя. Думаю себѣ: я не умѣю обходиться въ гостиныхъ,[252] не умѣю[253] болтать по французски, какъ другіе, и завидно мнѣ бывало салоннымъ господамъ. Ну, да думаю, зато я образованъ, какъ никто… да я и не знаю никого съ этимъ всестороннимъ и глубокимъ образованіемъ. Есть ли наука, въ которой я не чувствовалъ бы въ себѣ силы сдѣлать открытія — филологія, исторія, — а естественныя науки? Все мнѣ знакомо. А дарованья… И думаю себѣ: вотъ раздѣляетъ судьба, — однимъ, какъ мнѣ,[254] умъ, талантъ, образованіе,[255] силу, другимъ — пошлые дары: красоту, ловкость, любезность. И вдругъ, что же оказывается? Оказывается, что природа не раздѣлила, а совокупила все это въ одномъ человѣкѣ. И все это отъ того, что въ Петербургѣ я и не имѣлъ случая испытать свою силу надъ женщинами… этаго разбора. А вотъ оно здѣсь. Въ самомъ лучшемъ дворянскомъ кругу, и въ самомъ пошломъ, гдѣ видятъ только внѣшность. Потому что не могла же Люба понять сущность моихъ достоинствъ… Въ этомъ кругу двѣ женщины въ меня влю-бля-ют-ся. Да, влюбляются. (Самодовольно.) Да, должно быть я очень нехорошъ и неловокъ… Какъ не знаешь то себя, смѣшно вспомнить! (Смотрится въ зеркало.) Да, очень хорошо… А въ соединеніи съ этой нравственной высотой, которая всетаки ими чувствуется, какъ они ни низко стоятъ, оказывается, что такихъ людей мало. Можетъ быть и нѣтъ совсѣмъ. (Хмурится. Смотритъ[256] въ зеркало.) Какое глубокое, спокойное, проницательное[257] выраженіе! Да, трудно устоять. Я понимаю это. <И вдругъ съ этимъ вмѣстѣ, только захоти я — я могу вести хоть ту же жизнь, которую ведетъ любой изъ тѣхъ пустыхъ молодчиковъ, аристократовъ. Кто мнѣ мѣшаетъ? Довольно я поработалъ для блага общественнаго. Можно отдохнуть, и отдохнуть не одному, а съ этимъ свѣженькимъ цвѣткомъ, который я, — да, я, — сорву. Отчего же мнѣ не поѣхать за границу, не поселиться въ Италіи, съ молодой женой, въ лучшемъ отелѣ остановиться? Прогулки.......... она въ шелку и бархатѣ, свѣженькая, хорошенькая, на рысакахъ, въ коляскѣ; рядомъ замѣчательный и красивый мущина. Или вечеръ, она въ открытомъ платьѣ, открытыя плечи. Пускай смотрятъ изъ партера. Въ бенуарѣ, во Флоренціи, она и я, мущина въ черномъ англійскомъ фракѣ, просто, достойно, и съ этимъ лбомъ и глубокимъ чарующимъ выраженіемъ. Вечеръ дома, ужинъ и потомъ.... Да, все это человѣчно, все это увлекательно. И я думалъ, что это не про меня. Какъ не цѣнишь себя.> Что значитъ, однако, сильная натура. Всегда цѣнишь себя ниже стоимости, не такъ какъ всякая дрянь, воображающая себя Богъ знаетъ чѣмъ. А выходитъ, что нѣтъ человѣка[258] болѣе счастливо одареннаго и вмѣстѣ съ тѣмъ менѣе цѣнящаго свои достоинства. — Да… Это ясно.

ЯВЛЕНІЕ 2.

Венеровскій; входитъ Беклешовъ, товарищъ Венеровскаго по университету, чиновникъ по мировымъ учрежденіямъ.

Беклешовъ.

Ну, братъ, нынче охота отличная была. Ха, ха! Я только [что] изъ присутствія.

Венеровскій.

Это похвально, что ты въ трудахъ жизни обрѣтаешься. Что жъ Богъ далъ?

Беклешовъ.

Затравили, братъ, помѣщиковъ пару, одну помѣщицу, да чиновника взяточника притянули. Все въ одно засѣданіе. Была игра, могу сказать!

Венеровскій.

Это хорошо. И имъ полезно, и мнѣ пріятно слышать, и ты удовольствіе испытываешь. —

Беклешовъ.

Несказанное, братецъ, удовольствіе! Какъ же, вся жизнь на томъ стоитъ.[259] Моя страсть и спеціальность. Ваша братья, идеалисты, только умозаключаетъ, а мы, практики, дѣйствуемъ. Вѣдь отчего я принимаю участіе въ твоей женитьбѣ? Вовсе не потому, что я тебѣ товарищъ и пріятель и что я вижу тутъ вопросъ о твоемъ счастіи. Вовсе нѣтъ. Я вижу только въ этомъ млекопитающагося Прибышева, который тебя намѣренъ надуть и котораго надо затравить, и я затравлю. Ну что, какъ дѣла? Ѣдемъ нынче къ Прибышевымъ? Вѣдь нынче формальное объявленіе. Я готовъ и во всеоружіи.

Венеровскій.

Да что, хорошаго мало. Хе, хе, хе! Нынче[260] обрученіе. Шутка весьма глупая, и необходимо обойти ее сколь возможно.

Беклешовъ.

Это все ничего. Денежныя то отношенія какъ? было объясненiе?

Венеровскій.

Вотъ практическій-то складъ сказывается!

Беклешовъ.

А то какъ же? Это главное обстоятельство.

Венеровскій.

Я почтенному родителю изъяснялся въ первый же день, что ея состояніе — ея состояніе, и чтобъ онъ мнѣ этаго вздора не пѣлъ, да, — хе, хе! — и родитель значительно былъ порадованъ такимъ моимъ воззрѣньемъ — ну, да....

Беклешовъ.

Охъ, идеалисты! Да вѣдь ты самъ далъ ему оружіе. Онъ по свойствамъ своей телячьей натуры возмечтаетъ, что твоей ничего не надо давать, а взять на себя содержаніе женщины, не получивъ новыхъ средствъ, безумно. Кажется, нечего доказывать.

Венеровскій.

Это такъ. Но я всетаки приму мѣры, чтобы не быть въ дуракахъ. Цѣль моя одна, — вырвать эту дѣвушку, хорошую дѣвушку, изъ одуряющихъ и безнравственныхъ условій, въ которыхъ она жила. И потому очевидно, что эта личность не должна ничего потерять вслѣдствіе того, что она избрала меня, не должна быть лишена тѣхъ простыхъ, наконецъ, удобствъ жизни. Я приму мѣры для огражденія ея интересовъ.

Беклешовъ.

Только не попадись. Ваша братья, идеалисты, на это молодцы. Дѣлаютъ планы, а практично не обсудятъ. Ну, какія же ты мѣры примешь? <Ты скажи, убѣжденъ ли ты, что отецъ дастъ ей опредѣленное что-либо, и не захочетъ ли онъ держать тебя въ рукахъ, заставляя ожидать? Люди этаго разбора любятъ поломаться передъ нашимъ братомъ, когда имъ дашь возможность.

Венеровскій.

Ну, я хоть и не практичный мужъ, какъ ты, а объ этомъ дѣльцѣ раздумалъ и взялъ свое рѣшеньеце, да, хе, хе…> Вотъ видишь ли. Въ послѣднее наше свиданье Прибышевъ опять началъ разговоръ о деньгахъ при ней; я сказалъ, что объ этомъ предметѣ я нахожу удобнѣе переговорить съ глаза на глазъ, чѣмъ парадировать передъ публикой.

Беклешовъ.

[261] Да въ томъ, братъ, и штука, что ты будешь деликатничать, а они тебя надуютъ.

Венеровскій.

Вотъ видишь ли, я назначилъ нынѣшній день для этихъ переговоровъ. Я намѣренъ сказать, что желаю, чтобы отношенія эти уяснились.[262] За это я поручусь.

Беклешовъ.

Онъ тебя надуетъ, это я тебѣ говорю. (Задумывается.) Помни одно: для нихъ, для этаго народа, обрядъ важнѣе всего. На этомъ то ихъ надо ловить. — Помни одно: не иди въ церковь до тѣхъ поръ, пока не получишь въ руки формальные акты, утверждающіе за ней извѣстное имущество.

Венеровскій.

Ты такъ ставишь вопросъ, какъ будто для меня все дѣло въ ея состояніи. Мнѣ непріятно это даже. Ты ужъ слишкомъ практиченъ.

Беклешовъ.

Ну, я вѣдь говорю — идеалистъ! Да ты забываешь, съ кѣмъ имѣешь дѣло. Вѣдь это подлецъ на подлецѣ. Грабили 500 лѣтъ крѣпостныхъ, пили кровь народа, а ты съ ними хочешь идеальничать. Ты имѣешь цѣль честную — спасти ее, — ну да. Ну, что жъ тебѣ въ средствахъ! Вѣдь это мальчишество, студентство!

Венеровскій.

[263] Мнѣ, братъ, дѣло нужно прежде всего.[264]

Беклешовъ.

Хорошо, хорошо. Идеалистъ! Я говорю, коли я не возьму тебя въ руки, ты попадешь, какъ куръ во щи. Ну, да съ этой точки зрѣнія мы затравимъ. Ну, разскажи сама особа какова?[265]

Венеровскій.

Какъ тебѣ сказать, — дѣвочка по наружности весьма пріятная, добрая, ласковая, и натура еще не вполнѣ испорченная. Задатки есть очень хорошаго. Въ эти послѣднія двѣ недѣли я много давалъ ей читать, много говорилъ съ ней. Она начинаетъ понимать вещи въ настоящемъ видѣ. Напримѣръ, чувствуетъ уже всю гнусность среды, желаетъ изъ нея вырваться и понимаете ничтожество своихъ почтенныхъ родственниковъ. Натура весьма честная и хорошая. И, разъ вырвавъ ее изъ этаго подлаго гнѣзда всякой мерзости и разорвавъ, разумѣется, всѣ связи съ почтенными родственниками, я надѣюсь, она доразовьется вполнѣ. Вотъ увидишь нынче.

Беклешовъ.

Гм, гм. Это хорошо. Ну, а что это за особа племянница?

Венеровскій.

Племянница эта, видишь ли, эманципированная дѣвица, неглупая и развитая натурка, но непривлекательной наружности.

Беклешовъ.

[266] А вотъ, какъ хочешь — не дается женщинамъ вмѣстѣ миловидность и развитіе. Эти глупенькія, розовенькія все-таки пріятнѣе.

Венеровскій.

Хе, хе! да, конечно. Такъ эта особа для меня весьма неудобна. Вотъ видишь ли, въ прежнее время между мной и этой дѣвицей были кой-какiя отношенія… Она была единственное мыслящее существо во всей семьѣ, ну и невольно я сблизился съ нею.[267] Ну, теперь эта особа какъ бы заявляетъ свои притязанія. Ну, глупо выходитъ, и можетъ выйти еще хуже, когда моя женитьба ей станетъ извѣстна.

Беклешовъ.

Это скверно.

Венеровскій (гордо).

Нѣтъ, почтенный Сергѣй Петровичъ,[268] упрекнуть меня никто не можетъ: я поступилъ, какъ долженъ поступить каждый честный человѣкъ, понимающій свободу женщины. Я тогда сказалъ ей, что не беру на себя никакихъ обязательствъ, что отдаюсь только на время этимъ отношеніямъ.

Беклешовъ.

Ха, ха, ха! Вѣдь я вижу, что̀ тебя смущаетъ: ты думаешь, ужъ не дурно ли ты поступилъ въ отношеніе ея? Вотъ идеализмъ-то! Да ты подумай, съ кѣмъ ты имѣешь дѣло. Помни ты, что̀ эти люди считаютъ дурнымъ и хорошимъ. Вѣдь всѣ нравственныя понятія извращены въ той средѣ, гдѣ они живутъ. Съ этими людьми ежели считаться, всегда будешь въ дуракахъ. Первое правило знай, что то, что для насъ нечестно — для нихъ честно, и наоборотъ. Съ этимъ и соображайся. Но, положимъ, ты находилъ удовольствіе съ ней — на безрыбьи и ракъ рыба — что-жъ изъ этаго слѣдуетъ?[269]

Венеровскій.

Это такъ, — но дѣвица эта[270] навязчива, считаетъ за собой права и можетъ повредить мнѣ. И вообще я бы желалъ устранить ее.[271]

Беклешовъ.

Понято. Я мало того, что устраню это вліяніе, — я сцѣплю эти двѣ личности [такъ], что ихъ не расцѣпишь — погоди.

ЯВЛЕНIЕ 3.

Тѣ же, входитъ грязный сторожъ, старикъ, служащій вмѣсто лакея, а потомъ Катерина Матвѣевна и Иванъ Михайловичъ.

Сторожъ.

Анатолій Дмитричъ, ента барышня опять васъ спрашиваютъ, да и съ бариномъ.

Венеровскій.

Какая барышня?

Сторожъ.

[272] А ента, что прежде бывала, стриженная.

Венеровскій.

Это Прибышевъ съ племянницей. Пусти. [Сторожъ уходитъ.]

Беклешовъ.

Вотъ на ловца и звѣрь бѣжитъ. Затравлю обоихъ.

(Входятъ Иванъ Михайловичъ и Катерина Матвѣевна.)

Иванъ Михайловичъ.

Ну, были въ вашей школѣ съ Катенькой. Любочка хотѣла тоже ѣхать, да боялась, — она простудилась вчера. Вотъ и заѣхали къ вамъ. Ну, я вамъ скажу, Анатолій Дмитріевичъ, что за прелесть эти дѣти, что за такое-этакое! Да, вотъ истинно славно, славно!

Венеровскій.

Чтожъ, хорошо сдѣлали, что заѣхали. Могу васъ познакомить: Беклешовъ, мой товарищъ — господинъ умный и хорошій. Катерина Матвѣевна, и васъ знакомлю.

Катерина Матвѣевна.

(крѣпко жметъ Беклешову руку, такъ что онъ морщится отъ боли; Беклешову).

<А вы признаете связи товарищества? Я не признаю ихъ. Такое же суевѣріе. — Я полагаю, вы встали въ дружескія сношенія не въ силу товарищества, а въ силу единства воззрѣній.> Меня всегда поражало то явленіе, что между мужчинами связи товарищества имѣютъ устойчивость, тогда какъ между женщинами явленіе это… не воспроизводится, такъ сказать. Не коренится ли причина этаго въ низшей степени образованiя, даваемаго женщинѣ? Не такъ ли?

Беклешовъ.

Конечно, связь упрочивается единствомъ воззрѣнія, а не.....

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте. — Я полагаю, вы близки преимущественно съ Анатоліемъ Дмитріевичемъ не въ силу того, что вы товарищи, а въ силу того, что вы раздѣляете одинаковыя убѣжденія.

Беклешовъ.

Конечно, мы-съ раздѣляемъ одни убѣжденія. Вы въ школѣ были?

Катерина Матвѣевна.

Да. — Скажите, какъ вы думаете: мнѣ пришла мысль, не можетъ ли быть вредно развитіе рефлексіи у мальчиковъ? Согласитесь, вѣдь имѣешь дѣло съ слишкомъ цѣльными личностями…

Беклешовъ.

To-есть — я не знаю, какъ вы на это смотрите. Рефлексія есть только признакъ развитія. (Продолжаютъ говорить и отходятъ.)

Иванъ Михайловичъ (Венеровскому).

Я и давно хотѣлъ посмотрѣть эту школу — такъ интересно! а вмѣстѣ съ тѣмъ надо, думаю, намъ переговорить нынче о дѣлахъ, помните, о состояніи Любочки; вотъ я привезъ съ собой. (Показываетъ на портфель.) Здѣсь намъ и удобнѣе будетъ. Потолкуемъ, а потомъ я васъ повезу къ намъ. Чтожъ, Катенькѣ можно сказать, такъ какъ нынче всѣ узнаютъ. Она намъ не помѣшаетъ, а еще напротивъ — совѣтъ дастъ, — она хоть и съ странностями, но человѣкъ умный. Катенька!

Венеровскій.

Теперь неловко, — знаете, этотъ господинъ…

Иванъ Михайловичъ.

Ну, можно и послѣ. Только ужъ нынче я васъ не отпущу. Вѣдь надо же вамъ знать. (Беклешовъ и Катерина Матвѣевна подходятъ.) Ну, какъ я вамъ благодаренъ, Анатолій Дмитріевичъ, за позволеніе посѣтить школу. Что за прелесть эти дѣтиняточки, я не могу опомниться. Какъ веселы, любознательны, какіе успѣхи, и какъ это.... что-то такое.... Это вамъ надо отдать справедливость, дивно устроено! Славно. Вотъ именно-то доброе дѣло.... славно, славно.

Венеровскій.

Да, все работаемъ понемножку. Хоть и мѣшаютъ, да ломимъ.

Иванъ Михайловичъ (Беклешову.)

Я нахожу, что для нашего народа нѣтъ прогресса безъ истиннаго образованія, я разумѣю нравственное образованіе.

Беклешовъ.

Да, какъ кто понимаетъ нравственное образованіе, а конечно полезно.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте! Анатолій Дмитріевичъ, отчего вы не ввели звуковую методу? Она доступнѣе и раціональнѣе, гораздо раціональнѣе.

Венеровскій.

Чтожъ, не все раціонально дѣлается. Я предпочелъ Золотова упрощенную методу.

Катерина Матвѣевна.

А еще мнѣ хочется вамъ прямо высказаться. Вотъ мы говорили съ Беклешовымъ. Я полагаю, что нераціонально развивать рефлексію въ низко стоящихъ личностяхъ.

Иванъ Михайловичъ.

Извините, мнѣ только нужно зайти въ присутствіе, а потомъ поѣдемте, переговоримъ.

Венеровскій (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Сейчасъ посудимъ-съ, хе, хе, хе! (Ивану Михайловичу.) Чтожъ, заѣзжайте, вотъ и Беклешовъ съ нами поѣдетъ. Есть гдѣ сѣсть въ вашемъ тарантасѣ, что ли?

Иванъ Михайловичъ.

Сядемъ, сядемъ. (Къ Беклешову.) Очень, очень радъ. Нынче у насъ пріятный день. И пріятель Анатолія Дмитріевича для насъ дорогой гость. (Говорятъ тихо.)

Катерина Матвѣевна (къ Венеровскому).

Ежели я останусь здѣсь, я возьму на себя часть преподаванія въ этой школѣ. Я вамъ докажу на опытѣ, что рефлексія вредна.

Венеровскій.

Чтожъ, это можно.

Иванъ Михайловичъ (уходя).

Такъ до свиданья, я въ пять минутъ готовъ.

Венеровскій (Ивану Михайловичу).

Чтожъ приходите, приходите.[273] (Къ Катеринѣ Матвѣвнѣ.) Почему же вы такъ нападаете на развитіе рефлексіи въ дѣтяхъ? Я полагаю, что то, что̀ есть благо для насъ, будетъ благо для каждаго.

Катерина Матвѣевна (къ Венеровскому).

Нѣтъ, позвольте, позвольте! Во мнѣ столько возникло идей по случаю посѣщенія этой школы! Является вопросъ: что вы хотите сдѣлать изъ этихъ личностей? Признаете ли вы развитіе каждаго индивидуума за несомнѣнное благо, или развитіе единицы безъ общественной иниціативы можетъ повредить этимъ единицамъ въ силу существующаго ненормальнаго порядка?

Венеровскій.

Я признаю-съ развитіе всегда за благо, въ какихъ бы формахъ оно ни проявлялось-бы, но....

Катерина Матвѣевна.

Да, по пути прогресса, прибавьте.

Венеровскій.

Само собой подразумѣвается. Но вѣдь надо принять въ соображеніе препятствія окружающей среды.

Катерина Матвѣевна.

Это такъ, но что хотите говорите, я ужъ сказала вамъ, что я чутьемъ сознаю, что вамъ не по плечу вся эта убивающая обстановка, затхлая атмосфера, которою мы дышемъ…

Венеровскій (хочетъ что-то сказать пріятелю).

Ты....

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, позвольте, позвольте, дайте мнѣ высказаться. Вы задались мыслью въ этомъ застоѣ прокладывать свѣтъ, но васъ задавить среда, вамъ нужна болѣе широкая арена. (Къ Беклешову.) Не такъ ли?

Беклешовъ (тихо Венеровскому).

Ну, братъ — дѣвица! Вотъ и выскажись. —

Катерина Матвѣевна (подумавши).

Да, это посѣщеніе породило во мнѣ такую вереницу идей. Я еще больше стала уважать васъ. (Жметъ руку Венеровскому и говоритъ ему тихо.) Нынче срокъ, который я назначила вамъ; я выскажусь нынче. Я желаю говорить съ вами одна. (Громко, къ Беклешову.) Беклешовъ, я выше общественныхъ предразсудковъ, я имѣю личное дѣло къ Венеровскому, и потому прошу васъ уйти. Вы тоже выше?....

Беклешовъ.

Конечно; я посижу въ той комнатѣ (Уходя къ Венеровскому). Тѣмъ лучше. Да, развитая, a непріятная, — могу сказать.

(Уходитъ.)

ЯВЛЕНIE 4.

Тѣ же безъ Беклешова. Катерина Матвѣевна молчитъ, Венеровскій посмѣивается и тоже молчитъ.

Катерина Матвѣевна (приходитъ въ замѣшательство).

Да, нынче тотъ срокъ… и такъ сказать… да, внутренняя работа совершилась… но вы честная личность… женщина уже вышла изъ подъ общественнаго гнёта, въ которомъ душили ее… она равноправна мужчинѣ, и я… да, я пришла честно и прямо сказать вамъ..... я глубоко сознала самое себя… да, я.... Да скажите же что-нибудь!..

Венеровскій.

Я послушаю. Разговоръ, кажется, долженъ быть интересенъ.

Катерина Матвѣевна.

Да, но такъ сказать… да, погодите....

Венеровскій.

Я подожду. Вы обѣщали сообщить мнѣ ваши чувства, но васъ что то затрудняетъ. Вы свободная женщина — вы превозмогите себя. Для ясности отношеній нужна ясность выраженій, слова. A опредѣленность въ нашихъ отношеніяхъ мнѣ весьма желательна. Я выскажусь прямо, и вы высказывайтесь, не стѣсняясь старовѣрческимъ взглядомъ на отношенія мущины и женщины. Вы не затрудняйтесь, — это старый Адамъ, какъ говаривали мистики блаженной памяти, смущаетъ васъ… Ну-съ….

Катерина Матвѣевна (рѣшительно).

Да, это такъ, это старый Адамъ. Я выше этаго. (Протягиваетъ руку.) Венеровскій! Я изслѣдовала глубину своего сознанія, и убѣдилась, что мы должны соединиться! да.... Въ какихъ формахъ должно произойти это соединеніе — я предоставляю вамъ. Найдете ли вы нужнымъ, въ виду толпы и неразвитыхъ какъ вашихъ, такъ и моихъ родственниковъ, продѣлать церемонію бракосочетанья — я, какъ ни противно это моимъ убѣжденіямъ, впередъ даю свое согласіе и дѣлаю эту уступку. Но я желаю однаго. Среда, какъ я уже сказала, душитъ васъ и подавляетъ меня. Мы должны уѣхать отсюда. Мы должны поселиться въ Петербургѣ, гдѣ найдемъ болѣе сочувствія нашимъ убѣжденіямъ, и тамъ должны начать новую жизнь, на новыхъ принципахъ и основахъ. Вопросъ же объ обладаніи мною уже рѣшенъ между нами.

Венеровскій.

Вотъ-съ это честно и ясно. По крайности и я могу высказаться такъ же категорично и постараюсь.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, я не все сказала. Жизнь, которая ожидаетъ насъ, будетъ имѣть значеніе не только для насъ, но и для цѣлаго общества. Мы будемъ первообразъ новыхъ отношеній мущины и женщины, мы будемъ осуществленіемъ идеи вѣка, мы будемъ.....

Венеровскій.

Позвольте и мнѣ сказать словечка два!

Катерина Матвѣевна.

Венеровскій! я уважаю васъ, — вы знаете меня. Я женщина свободная и равноправная мущинѣ. Я горжусь тѣмъ, что первая сказала: я хочу соединиться съ вами, и жду честнаго, сознательнаго отвѣта. Все это очень просто. (Откидываетъ волосы и ходитъ въ волненіи).

Венеровскій.

Вотъ и оказывается, что простое и честное отношеніе къ жизни удобнѣе и цѣлесообразнѣе. Вы говорите, что желаете соединиться со мной. Это весьма понятно: по крайней мѣрѣ, знаешь, что отвѣчать. Вашъ самый выборъ и способъ его выраженія, все доказываетъ ту высокую степень развитія, на которой вы стоите. Я не знаю другой дѣвицы, которая бы могла поступить такъ сознательно. Я прямо отвѣчаю, что это соединеніе мнѣ неудобно, и потому не могу принять его. Что же касается до нашихъ прежнихъ отношеній, то именно то нравственное чувство правды, которымъ вы обладаете въ такой силѣ, должно ручаться за вашу скромность въ этомъ отношеніи.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте.... Вы отказываете мнѣ? (Останавливается и откидываетъ волосы).

Венеровскій.

Катерина Матвѣевна, нѣтъ современнаго человѣка, который бы не считалъ наградой за свои труды ваше предложеніе, но я сдѣлалъ другой выборъ, и потому....

Катерина Матвѣевна.

A! хорошо, очень хорошо.... Позвольте, я уважаю васъ. — (Ходитъ въ волненіи).

ЯВЛЕНIE 5.

Тѣ же и Иванъ Михайловичъ.

Катерина Матвѣевна.

А, Иванъ Михайловичъ! Мы переговорили, положенье разъяснилось. Да, я очень рада этой опредѣленности. Да, мы все уяснили.

Иванъ Михайловичъ.

Развѣ что-нибудь было неясно между вами?

Венеровскій.

Болѣе отвлеченные вопросы.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, не вполнѣ отвлеченные… ну, да я очень рада, поѣдемте домой…

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ, ужъ извини. Нынче я обѣщалъ переговорить съ Анатоліемъ Дмитріевичемъ о дѣлахъ, нарочно сюда пріѣхалъ, вотъ и бумаги привезъ.... Теперь, Катенька, тебѣ можно сказать. Поздравь меня и Анатолія Дмитріевича. Онъ сдѣлалъ лестное для насъ предложеніе Любѣ и женится 1-го Августа.

Катерина Матвѣевна (Венеровскому).

Есть три рода любви: любовь Астарты, любовь Афродиты и любовь равноправности… Венеровскій, вы не встали еще выше любви Астарты. Я считала васъ выше… но я все еще уважаю васъ. Иванъ Михайловичъ, вы долго будете говорить?

Иванъ Михайловичъ.

Да, съ ¼ часа пробудемъ, погоди.

Катерина Матвѣевна.

Венеровскій, дайте мнѣ послѣднюю «Полярную Звѣзду», — я почитаю.

Венеровскій (подаетъ книгу).

Вотъ она; обратите вниманіе на эту статью. Очень онъ хорошо разбираетъ… Да не хотите ли въ ту комнату, чтобы мы вамъ не мѣшали?

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ.

Венеровскій.

Право, вамъ лучше.

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ.

Венеровскій (въ сторону).

Опять невозможно объяснение!

Катерина Матвѣевна

(садится въ сторонѣ къ столу, облокачивается и начинаетъ читать, изрѣдка поглядывая на Венеровскаго и сомнительно качая головой. Иванъ Михайловичъ садится къ столу, раскрывает портфель и разбираетъ бумаги. Венеровскій садится противъ него).

Иванъ Михайловичъ.

Ну, вотъ, любезный и дорогой Анатолій Дмитріевичъ....

Венеровскій.

Въ чемъ дѣло-съ? Говорите.

Иванъ Михайловичъ.

Вы были такъ благородны въ первый день, когда я сталъ говорить о Любочкиномъ состояніи, что отклонили отъ себя этотъ разговоръ; я это очень цѣню, повѣрьте. Но согласитесь, что мнѣ, какъ отцу, пріятно, такъ сказать, дать отчетъ въ управленіи состояніемъ дочери, дать отчетъ передъ будущимъ ея мужемъ…

Венеровскій.

Чтожъ, я слушаю-съ. Говорите.

Иванъ Михайловичъ.

Вѣдь я откровенно скажу. Можно бы другому совѣститься, какъ бы не сочли за корыстолюбіе, но ужъ вамъ то, Анатолій Дмитріевичъ, кажется, можно быть покойнымъ и на этотъ счетъ. Ужъ вѣрно никто не скажетъ, чтобы вы женились на деньгахъ…

Венеровскій (оглядывается на Катерину Матвѣевну).

Конечно, такъ.[274] Но все это не ведетъ насъ къ дѣлу.

Иванъ Михайловичъ (разбираетъ бумаги, беретъ одну).

Видите ли, у меня состояніе небольшое, оно перейдетъ къ сыну. У Любочки состояніе матери. Мать желаетъ удержать себѣ нѣкоторую малую часть — остальное, мы рѣшили, что все перейдетъ вамъ…

Катерина Матвѣевна (встаетъ, откидываетъ волоса).

Позвольте, позвольте,[275] Анатолій Дмитріевичъ, уваженіе, которое я имѣла къ вашей личности, начинаетъ колебаться въ глубинѣ моего сознанія. Вы двѣ недѣли тому назадъ высказали убѣжденіе, что не уважаете Любочку. Это было въ порядкѣ вещей.

Иванъ Михайловичъ.

Катенька, не мѣшай, — что̀ ты приплетаешь!

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте! Венеровскій, вы высказали мнѣ убѣжденіе, что не уважаете ее какъ женщину, а теперь вы женитесь. — Это непослѣдовательно.

Венеровскій.

Я не понимаю, съ какою цѣлью вы говорите это.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, я сказала: вы непослѣдовательно поступили. Я высказала только это. Теперь вы трактуете съ Иваномъ Михайловичемъ о денежныхъ дѣлахъ вашей невѣсты, — такъ кажется это называется? Я вижу въ этомъ фактѣ низкой торгъ человѣческой личностью и потому прошу васъ не оскорблять меня, не оскорблять другъ друга, не оскорблять достоинство человѣка, продолжая этотъ разговоръ. Я все сказала.

Иванъ Михайловичъ.

Однако, Катенька, это становится скучно и глупо.

Венеровскій.

Весьма странно — все, что я могу сказать (тихо къ Ивану Михайловичу). Оно, дѣйствительно, скучный разговоръ, и ежели вамъ желательно передать что нибудь, передайте Беклешову, a мнѣ, право, и некогда, а я ему скажу.

Иванъ Михайловичъ.

Чтожъ, Анатолій Дмитріевичъ, поѣдемте ко мнѣ. Зовите его. Поѣдемте!

Катерина Матвѣевна.

Я не допущу этаго униженія.

Иванъ Михайловичъ.

Въ самомъ дѣлѣ это скучно, ѣдемте.

Венеровскій.

Я вслѣдъ за вами. (Иванъ Михайловичъ и Катерина Матвѣевна уходятъ).[276]

ЯВЛЕНІЕ 6.

Беклешовъ (выходитъ изъ другой комнаты).

Ну, братъ, могу сказать — дѣвица азартная. Ее надо устранить. Необходимо надо устранить. —

Венеровскій.

Но какъ?[277]

Беклешовъ.

Я боюсь однаго, что вся эта сцена была съиграна, и что рьяная дѣвица Дудкина подъучена Зуботыковымъ.

Венеровскій.

Нѣтъ, дѣвица дѣйствовала въ простотѣ глупой души.

Беклешовъ.

Я тебѣ говорю, что нѣтъ мерзости, на которую эти господа бы не были способны. Но дѣло въ томъ, что ты мнѣ поручаешь переговорить съ отцомъ о состояніи, — скажи ему это дорогой, — и отъ меня онъ не отвертится. Насчетъ дѣвицы же я знаю одно: она снѣдаема потребностью любить. На нее надо напустить какого-нибудь юношу, тогда только она отъ тебя отстанетъ. — Ѣдемъ. Я затравлю ихъ обоихъ.

Венеровскій.

Практичный мужъ, да. Хе, хе!

(Занавѣсъ опускается).

Конецъ 1-й Сцены II Дѣйствія.

Сцена 2.

Театръ представляетъ деревенскій садъ въ имѣньи Прибышевыхъ.

Во 2-й сценѣ ІІ-го дѣйствія:

Дѣйствующія лица

Иванъ Михайловичъ Прибышевъ.

Марья Васильевна.

Любовь Ивановна.

Катерина Матвѣевна.

Петръ Ивановичъ.

Твердынской.

Венеровскій.

Беклешовъ.

Няня.

1-й Гость.

2-й Гость.

[Гостья.]

ЯВЛЕНIЕ 1.

Марья Васильевна и Няня.

Няня.

Вотъ и вышло по-моему, матушка Марья Васильевна, все, что я говорила. Женихъ — женихъ и есть. И на картахъ сколько ни выкладывала, все бубновый король и свадебная карта. Такъ все и ложилось.

Марья Васильевна.

Да, няня, не легко съ дочерью разставаться. Какъ Иванъ Михайловичъ мнѣ нынче сказалъ, такъ какъ ударило меня что-то по этому мѣсту. (Показываетъ на затылокъ.) Такъ дурно головѣ. Вотъ прошлась и ничего не легче. Вѣдь приданое, сватьба, все это хлопоты какія!

Няня.

Что вамъ хлопотать? Все готово, все есть.

Марья Васильевна.

Одно, какже быть? женихъ гостей не любитъ. A вѣдь нельзя же родныхъ не позвать. Хоть нынче къ обѣду я Семену Петровичу, Марьѣ Петровнѣ, всѣмъ послала…

Няня.

Нельзя же, матушка. Какъ будто украдучи дочь отдаете. Вѣдь не нами началось, не нами и окончится. Сватьба дѣло не шуточное. — Небось, не хуже его ваши родные. Что носъ то ужъ больно онъ деретъ! Что онъ, князь что ли какой? Не Богъ знаетъ какого лица.

Марья Васильевна.

Ты все его, няня, бранишь, — нехорошо. Ты вспомни, вѣдь Любочкинъ мужъ будетъ. Вотъ всего недѣля осталась. Да и Любочка какъ влюблена, какъ влюблена! Я даже удивляюсь. Любочка, Любочка, а глядь, у нея черезъ годъ у самой Любочка будетъ. И какъ все это сдѣлалось? Нѣтъ, ты, няня, про него дурно не говори. Точно вѣдь, человѣкъ онъ очень значительный, — такъ всѣ про него судятъ. Все знаетъ, вездѣ бывалъ, писатель. А про кого худо не говорятъ?

Няня.

Я, матушка, при Любочкѣ — при Любовь Ивановнѣ не скажу, а кому же вамъ сказать, какъ не мнѣ? Нехорошо, совсѣмъ не пристала фанаберія эта. Что̀ вы, однодворцы, что ли? Что̀ ему передъ вашими родными то чваниться? Что онъ за границей бывалъ, такъ нынче, матушка, нѣтъ той ледящей помѣщицы, чтобъ за границей то не бывала. За границей былъ, — вотъ я какой! И всѣ ѣздятъ. Не такъ какъ встарину. Или — я писатель! Экъ удивилъ, невидаль какая, — ужъ на что Катерина Матвѣвна! Вѣдь мы съ мальства видѣли, — ужъ какъ непонятлива была, и этаго чтобъ ловкости или пріятности, нѣтъ ничего, а тоже намедни сказывали, что-то такое напечатывала. Да на что отца дьякона сынъ меньшой, изъ семинаріи выгнали, и тоже печатываетъ. По нынѣшнему этимъ не удивишь. Опять — ни богатства, ни родни. Сказываютъ, отецъ какой то пьяный, что и сынъ къ себѣ не пускаетъ. Ни обращенія… такъ что-то такое. Нѣт этаго входа благороднаго. Вот что-то все хочетъ по новому, что то особенное. A нѣтъ ничего; и пошутитъ другой разъ — не пристало какъ-то.

Марья Васильевна.

Ахъ, няня, не говори лучше! Ужъ видно такая судьба.

Няня.

Это ваша правда. Словами не поможешь. Одно — ручки ваши, ножки расцѣлую, послушайте вы скверную, гадкую няньку Марью, послушайте вы мой совѣтъ. Богомъ васъ прошу! Не давайте вы ему ничего до времени изъ денегъ или изъ имѣнъя. Вѣдь все ваше, и никто не можетъ вамъ заказать. Дайте все: приданое, платье, постели, бриліанты, дайте все въ лучшемъ видѣ, а деньги погодите давать. Все человѣкъ неизвѣстный. Погодите, посмотрите, что отъ него отродится. Дать успѣете. Вѣдь я знаю, вы себѣ ничего не оставите.

Марья Васильевна.

Какъ ты глупо судишь, няня. Ну, какже это можно?

Няня.

Ужъ послушайте разъ дуру, попомните. Вотъ васъ Богомъ прошу. Вѣдь ничего худаго не будетъ. Поживете съ нимъ мѣсяца два, полъ-года, будетъ почтителенъ къ тещѣ, съ нею хорошъ, тогда дайте.

Марья Васильевна.

Ахъ, какъ ты глупа!

Няня.

А то чтожъ, лучше будетъ, какъ онъ денежки заберетъ, да и вамъ почтенья не окажетъ, и ей-то горе мыкать придется? Онъ и теперь что̀ про васъ говоритъ! Все равно васъ считаетъ, что вотъ этотъ чулокъ. Разъ въ жизни послушайте Машку-дуру, а не послушаете — плакать будете. И близко локоть — да не укусишь.

Марья Васильевна.

Какая ты глупая, няня. Я поговорю съ Иваномъ Михайловичемъ. Непремѣнно поговорю; вотъ онъ идетъ.

ЯВЛЕНІЕ 2.

Тѣ же, входятъ Любочка и Студентъ.

Студентъ.

Это мы совершили съ вами не безъудовольственную экскурсію.

Любочка.

Мамаша! Чтожъ они не пріѣзжаютъ! Я ходила къ нимъ на встрѣчу. Все нѣтъ. Алексѣй Павловичъ[278] все со мной ходилъ и все вретъ.

Студентъ.

Смѣхотворство учинили по случаю пейзанскихъ встрѣчъ. И бесѣда текла небезпріятная.

Любочка.

Что вы ломаетесь? Надоѣли, говорите проще.

Студентъ.

Ежели мой способъ изъясненія вамъ кажется непріятственнымъ, пойдемте на качели, Любовь Ивановна. Я качательное движеніе произведу.

Марья Васильевна.

Вы, Алексѣй Павловичъ,[279] не хотите ли позавтракать?

Студентъ.

Можно попитаться — это ничего. Любовь Ивановна, пойдемте, право, а то скучно.

Любочка.

Ну и скучайте одни, a мнѣ надо дѣло дѣлать.

Студентъ.

Вотъ какъ-съ. И важныя упражненія?

Любочка.

Мнѣ надо статью прочесть, мнѣ Анатолій Дмитріевичъ далъ.

Студентъ.

Вотще-съ!

Любочка.

Что вы ко мнѣ пристаете — право, надоѣли.

Няня.

И какъ нескладно все что-то.

Студентъ.

И вы мнѣ надоѣли-съ. Но я уважаю вашъ полъ-съ.

Любочка.

Что за обращенье!

Марья Васильевна.

Алексеѣй Павлычъ, теперь надо съ Любой иначе уже обращаться.

Студентъ.

Обращенію я обучался по премудрой книжицѣ, изданной въ 63 году, сочинителя Бѣлова въ типографіи Сѣркина подъ заглавіемъ: «Обращенье съ особами прекраснаго пола, или искусство быть онымъ привлекательнымъ».

Любочка.

Мамаша, прогони его; что онъ ко мнѣ присталъ! Пора вамъ заниматься съ Петрушей. Петруша!

Петруша (кричитъ въ окно).

Что?

Любочка.

Зови Алексѣя Павлыча къ себѣ заниматься. Идите, право скука, — съ самаго утра не могу отдѣлаться отъ васъ.

Студентъ (обиженно).

Вы измѣнили вдругъ со мной обращеніе, и я не знаю на какихъ данныхъ.

Любочка.

Ни на какихъ данныхъ, идите вонъ — и все.

Студентъ.

Прежде вы были много общительнѣе.

Няня.

Эхъ, сударь, была бы я мать, ужъ вы бы такъ при мнѣ съ моей дочерью не говорили. Ужъ я бы вамъ такую распатрушила!

Марья Васильевна.

Что ты, няня, полно, съ ума сошла. (Студенту.) И что вы въ самомъ дѣлѣ пристаете, Алексѣй Павлычъ? подите къ Петрушѣ, я вамъ завтракать пришлю, a мнѣ нужно поговорить съ Любой.

Студентъ (въ сторону).

Сей млекопитающій субъектъ одержимъ гнѣвомъ. (Къ Марьѣ Василъевнѣ.) Чтожъ, это не вредно-съ позавтракать, пришлите. (Уходитъ.)

Голосъ Петруши.

Мать, пришли балыка и вина.

Марья Васильевна.

Хорошо.

ЯВЛЕНIЕ 3.

Няня, Марья Васильевна и Любочка.

Любочка.

Мамаша, чтожъ мнѣ дѣлать? Куда я ни пойду, онъ вездѣ за мной, и пристаетъ.... какъ горькая рѣдька… не вели ему право.... Я теперь совсѣмъ другая стала.

Марья Васильевна.

Ну, да вотъ нынче женихъ пріѣдетъ, и всѣмъ объявятъ.

Няня.

А вотъ вы бы, моя сударушка, сначала съ нимъ бы не шутили. Этому народцу столько дай (показываетъ на мизинецъ) — онъ всю руку тянетъ. Не кокетничали бы. А то вамъ, что ни попъ — то батька. Вотъ и дококетничались.

Любочка.

Няня, да я совсѣмъ не кокетничала; такъ, прежде играли вмѣстѣ съ Петрушей… и онъ такой противный! А теперь я слова съ нимъ не говорю, все учусь, книжки читаю, что мнѣ Анатолій Дмитріевичъ принесъ, а онъ покоя не даетъ.

Няня.

Построже держать надо себя. Да что, вы такъ по добротѣ! Я бы, коли бы моя воля, я бы эту дрянь въ домъ не пускала. Да дайте срокъ — я ему напою. Вѣдь онъ во всемъ домѣ меня одну боится. Пускай его....

Любочка.

Мамаша, Катенька еще не знаетъ, что я невѣста?

Марья Васильевна.

Нѣтъ, душенька, только отецъ да няня, а больше никто. Вѣдь такъ вы хотѣли. Нынче всѣмъ объявятъ.

Любочка.

Чтожъ они не ѣдутъ? Право, страшно. Мамаша, вѣдь онъ недуренъ собой? Правда, няня?

Марья Васильевна.

Да, значительное лицо.

Любочка.

А какой умной! Коли бы вы слышали, какъ онъ мнѣ все толкуетъ. И какъ Катенька будетъ злиться! Ну, да подѣломъ ей. Она все говоритъ, что я недоразвита. А я теперь и разовьюсь. Онъ говоритъ, что въ двѣ недѣли [я] очень paзвилась. Няня, ты знаешь, она влюблена въ него. Она не говоритъ, а ужъ я знаю. Вотъ они, вотъ они! Мамаша, ты не будешь плакать? Няня, не плачь, пожалуйста. Онъ этаго не любитъ, да и глупо. Это все старое, а у насъ все будетъ по новому. Ты и не понимаешь даже какъ, няня. Я такъ рада! Онъ такой умный. Да?

Марья Васильевна.

Чтожъ, дай Богъ, дай Богъ!

Няня.

Чтожъ, дурного нѣтъ ничего.

Любочка.

Какъ дурного? Онъ отличный. Да?

ЯВЛЕНІЕ 4.

Тѣ же, входятъ Иванъ Михайловичъ, Венеровскій, Беклешовъ, Катерина Матвѣевна, [Твердынской].

Иванъ Михайловичъ (представляя Беклешова).

Другъ Анатолій Дмитріевича, Беклешовъ, Петръ Сергѣевичъ.

Марья Васильевна.

Милости просимъ, очень рада. (Къ Венеровскому.) Какъ ваше здоровье, <Анатолій Дмитріевичъ?> Comment va votre santé?

Марья Васильевна съ Иваномъ Михайловичемъ входятъ въ домъ.

Катерина Матвѣевна.

Гдѣ Алексѣй Павлычъ? Мнѣ нужно сообщить вамъ кое-что.

Студентъ (выходитъ изъ дома).

А мы такъ кормились съ Петромъ Иванычемъ.

Беклешовъ (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Познакомьте меня, пожалуйста, съ вашимъ студентомъ.

Катерина Матвѣевна.

Я понимаю, онъ одинъ живая личность.

Беклешовъ.

Очень, очень пріятно. (Жметъ руку.) Не пройдемтесь ли? (Уходятъ.)

Любочка [(къ Венеровскому)].

Что вы такъ долго не ѣхали? Мнѣ такъ скучно было. A я обѣ статьи ваши прочла. Я усвоила ужъ.

Венеровскій.

Это хорошо. А я размышлялъ кой о чемъ касательно васъ.

Любочка.

Чтожъ вы думали? я знаю?

Венеровскій.

Не думаю,[280] Любовь Ивановна. Я вотъ думалъ нынче, даже кое-что набросалъ и на бумагу. (Подаетъ статью).

Любочка.

Нѣтъ, пожалуйста, говорите со мной. Я такъ люблю.

Венеровскій.

Вотъ, изволите видѣть: думалъ я о нашемъ послѣднемъ разговоре.[281] О женщинѣ думалъ я, что одно изъ главныхъ призваній нашего вѣка — это освобожденіе женщины изъ варварскаго рабства, въ которомъ она подавляется.

Любочка.

Да, отчего нельзя[282] въ другой разъ замужъ выйдти? Я часто это думала. Ну, вдругъ наскучитъ мнѣ одинъ мужъ, я разлюблю его совсѣмъ…

Венеровскій.

Да-съ, вотъ такъ-то въ устахъ толпы и компрометируется великая доктрина эманципаціи женщинъ! Она не въ томъ, совсѣмъ не въ томъ. Свобода женщины въ томъ, чтобы[283] быть равноправной мущинѣ и не быть вѣчно на помочахъ отца, а потомъ мужа. Женщина должна твердо стоять въ обществѣ на своихъ ногахъ и быть въ силахъ прямо смотрѣть въ лицо этому обществу.

Любочка.

Отчего Катя все говоритъ, что я недоразвита. Я всѣ новыя идеи такъ понимаю, такъ все понимаю!

Венеровскій.

Да-съ, вамъ трудно выяснить мою мысль. Но я постараюсь выразить ее конкретнѣе.

Любочка.

Какъ вы сказали? конкретнѣе? А еще я знаю — гносеологической путь. А еще эфику знаю..... Ну, говорите, что вы хотѣли.

Венеровскій.

Да, я хочу примѣромъ вамъ сказать, въ чемъ состоитъ истинная свобода женщины. Будь я одинъ изъ тѣхъ отсталыхъ господъ, которые царствуютъ въ нашемъ обществѣ, или изъ верхоглядовъ-либераловъ, я бы, женившись на васъ, полагалъ бы, что я пріобрѣтаю право на вашу личность. Вы бы зависѣли отъ меня, я бы зависѣлъ отъ васъ. Мы бы не могли двинуться, не оскорбляя одинъ другаго. Я, напримеръ, боленъ, вамъ противно видѣть больную фигуру, а вы обязаны быть тутъ; у васъ или у меня желчный пузырь не выливаетъ свое содержанiе въ желудокъ, [а] мы должны быть вмѣстѣ и страдать, ссориться. Или я хочу деньги свои употребить на покупку книгъ, а вы, положимъ, на покупку.....

Любочка.

Ну, на покупку швейной машины или инструментовъ какихъ нибудь. Я все буду такое покупать, а бархатнаго чернаго платья я ужъ не куплю. A мнѣ очень хотѣлось. Ко мнѣ идутъ тяжелыя матеріи. Ну, такъ что вы говорили? Я такъ люблю васъ слушать.

Венеровскій.

Ну, такъ и видите, главное въ супружествѣ свобода и независимость обѣихъ сторонъ.

Любочка.

Ахъ, я это понимаю. Ну, каково мнѣ вдругъ знать, что вы мной будете командовать! Мнѣ и гувернанки надоѣли. У насъ была Сарра Карловна, вы ее не застали. Ахъ, какая скучная! Я бы ни за что не пошла за васъ замужъ, коли бы знала, что вы мной будете командовать. Потому мнѣ и весело, что мы будемъ совсѣмъ какъ не то что чужіе, а равноправные, будемъ…. Анеточка Зайцова, — вы ее видѣли у насъ, — мы съ ней подруги, но она очень вотъ уже точно недоразвита, все романы читаетъ. Такъ она говоритъ, что замужъ надо идти когда любишь. — Развѣ можно полюбить, когда захочешь? A вѣдь хуже притворяться. — А вотъ когда равноправные, такъ очень легко. Они все мечтаютъ. Как же можно влюбляться такъ, по заказу!

Венеровскій.

Да, Любовь Ивановна, любовь — для такихъ дѣвицъ, какъ ваша подруга — это слово только. А мы устроимъ нашу жизнь такъ, чтобъ мы не могли стѣснять, я — вашу, а вы — мою свободу. Ежели мы хотимъ, мы можемъ соединиться, а наскучило намъ, мы можемъ разойтись, не стѣсняя одинъ другаго. Потомъ, жизнь наша не должна быть омрачена никакими предразсудками. Ежели бы вы вдругъ нашли, или я бы нашелъ, что намъ тяжело жить вмѣстѣ, мы должны имѣть право разойтись безъ упрековъ, безъ желчи. Все это ново, но это просто.

Любочка.

И прекрасно! Чудесно! Я все это понимаю. Нѣтъ, вы думали, что я глупа? Катенька мнѣ все говорила. Я и сама думала. А теперь я вижу, что я умна. Я такъ все скоро поняла. Какъ вы начнете говорить, такъ я впередъ знаю, что вы скажете. Право! —

Венеровскій.

Истина проста, тѣмъ то она и отличается отъ обмана. И у васъ натура хорошая, вы быстро усвояете.

Любочка.

Мнѣ такъ смѣшно стало все наше старое житье. У насъ съ вами все будетъ особенное, съ новыми идеями. Я васъ за это и люблю.

Венеровскій.

Ничѣмъ, Любовь Ивановна, вы не могли такъ наградить меня, какъ тѣмъ, что вы сейчасъ сказали. Вамъ ужъ смѣшна становится вся ваша обстановка, скоро она гадка сдѣлается вамъ, и тогда это будетъ хорошо. Вы понимаете, что главная преграда для развитія индивидуальности вообще — это семья, въ особенности для васъ. Въ васъ всѣ задатки хорошіе, но окружающіе васъ ниже самаго низкаго уровня. Одна человѣческая личность — это Катерина Матвѣевна, да и та теперь по извѣстнымъ вамъ причинамъ всѣмъ недоброжелательствуетъ. Остальное васъ окружающее — грязь, которая мараетъ васъ…

Любочка.

Ну, отчего-жъ, папаша умный и сочувствуетъ; ну, мамаша немножко.... Ну, да она такая добрая, она такъ меня любитъ. А папаша васъ любитъ очень....

Венеровскій.

Отъ нихъ-то вамъ и надо удалиться, да-съ. Что они васъ любятъ, это понятно. Всякому дурному, какъ бы онъ дуренъ ни былъ, хочется быть поближе къ хорошему. А намъ то за что любить затхлое и дрянное? — Вамъ надо подальше, подальше.

Любочка (капризно).

Не говорите такъ. Не люблю, не люблю, не люблю.

Венеровскій.

Вы посмотрите на нихъ просто, какъ на постороннихъ людей, не можете же вы находить ихъ привлекательными.

Любочка.

Не люблю, когда вы такъ говорите, не люблю! Ежели вы еще мнѣ это скажете, я совсѣмъ разлюблю новыя идеи и, какъ выйду за васъ, такъ стану жить по-моему, а не по-вашему. Вотъ вамъ и будетъ. —

Венеровскій.

Ну, какъ же по вашему то-съ?

Любочка.

Вотъ какъ: поѣдемъ въ Москву, наймемъ домъ самый хорошій. Я сдѣлаю себѣ одно черное бархатное платье, одно бѣлое — пу-де-суа. Утромъ мы поѣдемъ кататься, потомъ поѣдемъ обѣдать къ тетенькѣ, потомъ я надѣну черное бархатное платье и поѣдемъ въ театръ, въ бенуаръ. Потомъ я надѣну другое платье и поѣдемъ на балъ къ крестному отцу, а потомъ пріѣдемъ домой, и я вамъ все буду разсказывать, и ни одной книги не буду читать. А буду васъ любить. Очень буду любить и не буду давать никакой свободы. Потому что ежели я ужъ полюблю, такъ ужъ такъ полюблю, что все забуду, кромѣ васъ. И мамаша такая была, и я на нее очень похожа. И посмотрите, какъ будетъ хорошо! Вотъ вы увидите.

Венеровскій.

Да вѣдь это вы только сдѣлаете, ежели я буду говорить?

Любочка.

Нѣтъ, просто сдѣлаю. Я ужъ разсердилась.

Венеровскій.

И вы полюбите меня такимъ образомъ?

Любочка.

Коли вы будете милый — полюблю. Я никого еще не любила, только одного немножко. Да это не считается.

Венеровскій

(улыбается, беретъ ее за руку и въ нерѣшительности поцѣловать ли?).

Да, и такъ пожить… но.... для этаго нужно: первое — средства, второе — забыть принципы…

Любочка.

Не говорите глупыя слова! (Подноситъ ему руку къ губамъ и жметъ его за лицо). Это все пустяки!

Венеровскій.

Миленькая… (Хочетъ обнять).

Любочка.

Не говорите: миленькая, это такъ нехорошо, противно… такое слово глупое…

Венеровскій.

Отчего же вамъ непріятно? ну — прелестненькая....

Любочка.

Не умѣю растолковать…. не хорошо, неловко. Миленькая!.. Гадко отчего-то. Вы не умѣете ласкать. (Улыбается). Ну, да я васъ выучу. Неловко какъ-то, я не умѣю сказать.

Венеровскій.

О, какъ обворожительна! Вотъ эстетическое наслажденіе!… Что я вру.... вотъ глупо.... ну да.... Такъ я вамъ нравлюсь, Любинька?

Любочка.

Да. Только отчего вы ходите, точно у васъ ноги больныя?

Венеровскій.

Что я глупости говорю! (Встаетъ.) Нѣтъ, Любовь Ивановна, надо на жизнь смотрѣть серьезнѣе. Пройдемтесь по саду…

Любочка.

Пойдемте. (Уходятъ и встрѣчаются съ Беклешовымъ).

Беклешовъ (тихо Венеровскому).

Ну, братъ, готово. Дѣвицу Дудкину такъ натравилъ на студента, что не растащишь.

ЯВЛЕНІЕ 5.

Входятъ Марья Васильевна и Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ (Беклешову).

Я радъ, что Анатолій Дмитріевичъ вамъ поручилъ переговорить о денежныхъ дѣлахъ. Я передамъ вамъ, а вы передайте ему. Я очень понимаю Анатолія Дмитріевича. Онъ такъ высоко благороденъ, такъ деликатенъ, что…

Беклешовъ.

Безъ сомнѣнія. Я вамъ скажу, я практическій человѣкъ, но понимаю въ этомъ отношеніи отвращеніе Венеровскаго отъ этаго разговора. Вѣдь всегда найдутся добрые люди, перетолковывающіе все навыворотъ....

Иванъ Михайловичъ.

Ну да, ну да. Мы сейчасъ можемъ этимъ заняться. А то пріѣдутъ гости. Вотъ извольте видѣть…[284] Любино состояніе — состояніе матери…

Марья Васильевна.

Надѣюсь, Jean, что ты ничего не рѣшилъ безъ меня. J’espère, Jean, que vous ne déciderez rien sans moi. Я мать и состояніе мое.

Иванъ Михайловичъ (удивленно).

Что ты? Что ты, Марья Васильевна? (Тихо). Что ты, нездорова? Вѣдь мы ужъ, кажется, переговорили съ тобой.

Марья Васильевна (вдругъ сердито).

Кажется, я мать, и прежде, чѣмъ рѣшать дѣло съ посторонними, нужно, чтобъ они со мной говорили. И такъ говорятъ, что меня никто въ грошъ не ставитъ. Почитаютъ меньше чулка. Состояніе мое, и я ничего не дамъ, пока не захочу. Захочу, такъ дамъ. Кажется, прежде меня надо спросить. И приличія того требуютъ. Хоть у нихъ спроси. Rien que les convenances l’exigent, — demandez à monsieur.

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ не ожидалъ! Да что съ тобой? Опомнись, приди въ себя. Подумай, что ты говоришь при чужихъ людяхъ.

Марья Васильевна.

Ты не знаешь, можетъ быть, что говоришь, а я очень знаю. Всѣ говорятъ, что женихъ человѣкъ неизвѣстный.

Иванъ Михайловичъ.

Неизвѣстный человѣкъ! Пожалуйста, не говори глупостей!

Беклешовъ.

Все это довольно странно, ежели не сказать больше.

Марья Васильевна.

Нѣтъ, довольно я терпѣла. Всѣ говорятъ, что я послѣднее лицо въ домѣ. Я всю сватьбу разстрою!

Иванъ Михайловичъ.

Да что ты? Отчего? Что тебѣ надо?

Марья Васильевна.

А то, что я его не знаю. Я ничего дурнаго не говорю. Je n’ai pas de dent contre lui,[285] a только не хочу до сватьбы ничего давать изъ состоянія. Волоколамское мое. Послѣ сватьбы, ежели онъ будетъ почтительный зять, я посмотрю и дамъ, а то всякій писатель будетъ....

Иванъ Михайловичъ (строго беретъ ее за руку).

Будетъ. Пойдемъ, тамъ переговоримъ.

Марья Васильевна (робѣя).

Я ничего, Jеаn, некуда мнѣ идти, laissez moi en repos, au nom du ciel. Оставь меня, ради Бога. Я больше ничего не буду говорить.

Иванъ Михайловичъ (Беклешову).

Ну, вотъ видите, это странный капризъ, но вы понимаете, что это не имѣетъ никакого значенія. И я бы васъ просилъ умолчать объ этомъ передъ Анатоліемъ Дмитріевичемъ.

Беклешовъ (глубокомысленно).

Я очень хорошо понимаю, боюсь, что слишкомъ хорошо понимаю.

ЯВЛЕНІЕ 6.

Входятъ гость, гостья, вслѣдъ за ними Любочка и Венеровскій.

Гость.

Мы только [что] узнали. Вотъ неожиданно-то, душевно поздравляю.

Гостья.

Вотъ радость-то вамъ, Марья Васильевна.

Иванъ Михайловичъ.

Очень, очень благодаренъ.

Марья Васильевна.

Да, такъ неожиданно. Вотъ и женихъ съ невѣстой, рекомендую.

Венеровскій (мрачно смотритъ на гостей и останавливается).

[286] Да, Любовь Ивановна, надо очень любить то дѣло, за которое взялся, надо сильно желать вырвать васъ изъ этаго омута и спасти, для того, чтобы подчиниться всей этой отвратительной и возмутительной пошлости. Посмотрите, что это? И съ этими людьми надо входить въ отношенія!

Любочка.

Ну, что вамъ стоитъ![287]

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ онъ. (Къ Венеровскому.) Это дядя жены,[288] это мой двоюродный, прошу познакомиться.

Гость.

Позвольте рекомендоваться, какъ будущему родному, душевно поздравляю. (Протягиваетъ руку.)

Гостья.

Очень, очень рада познакомиться, такъ много о васъ слышала. Люба, поздравляю!

Венеровскій (кланяется, кладетъ руки за спину, отворачивается и отходитъ къ Беклешову).

Гость.

Однако, невѣжа!

Гостья.

Какое странное обращеніе съ родными!

Венеровскій (Беклешову).

[289] Тоже лѣзутъ съ рукопожатіями! Ихъ надо осаживать… Они это очень понимаютъ. (Говорятъ тихо.)

Иванъ Михайловичъ.

Милости просимъ въ гостиную, да и обѣдать пора; вотъ благословимъ жениха съ невѣстой.

Гость.

Ну что, нашли управляющаго, Иванъ Михайловичъ?

Иванъ Михайловичъ.

И не говорите, такъ мучаюсь…

(Люба, Марья Васильевна, Иванъ Михайловичъ и гости уходятъ въ домъ).

ЯВЛЕНІЕ 7.

Беклешовъ и Венеровскій.

Беклешовъ.

Съ дѣвицей Дудкиной уладилось дѣло великолѣпно, — немного подкадилъ ей и студенту, открылся за него въ любви и сцѣпилъ такъ, что не растащишь. Эту затравилъ. А насчетъ денежныхъ отношеній скверно дѣло совсѣмъ. Родительница хочетъ тебя держать на уздечкѣ и высматривать почтительность зятька. Манера извѣстная! Ну, да и родитель хорошъ, могу сказать…

Венеровскій.

Родитель подличаетъ. За одно это можно прощать ему многое.

Беклешовъ.

Хорошо бы, коли бы абсолютно подличалъ, а на мой практической взглядъ, вся эта сцена опять подыграна, и родительница только на показъ дура. Это тотъ партнеръ, котораго никто не видитъ, и который жестокъ и во всемъ мѣшаетъ доброму партнеру. Ну, да мы и не такихъ травили. —

Венеровскій.

Однако непріятно, сейчасъ должно продѣлать дурацкія церемоніи, тогда какъ дѣло такъ неопредѣлительно. —

Беклешовъ.

Чтожъ, развѣ эти церемоніи къ чему нибудь обязываютъ? Идеалистъ, я говорю! Ты все думаешь, какъ бы тебѣ не поступить дурно. Выкинь, братецъ, изъ головы; для нихъ нѣтъ ни честнаго, ни безчестнаго. Иначе всегда будешь въ дуракахъ съ этимъ народомъ. Смотри на вещи просто. Ежели бы тебѣ нужно было спасти друга изъ вертепа разбойниковъ, развѣ ты бы сталъ бояться обмануть разбойниковъ? Ну, то же отношеніе для нихъ. — Дѣло все въ самомъ фактѣ бракосочетанія, и ежели не раньше, то въ сей достопамятный день старецъ сей будетъ затравленъ твоимъ покорнѣйшимъ слугою. — И тебѣ заботиться не о чемъ. Все будетъ произведено въ лучшемъ видѣ. Вотъ тебѣ мое слово. — Ну, пойдемъ же. (Уходятъ въ домъ).

ЯВЛЕНИЕ 8.

Тѣ же и Любочка.

Любочка (выходитъ).

Пойдемте жъ, Анатолій Дмитріевичъ, насъ благословлять будутъ. (Весело.) Что вы тутъ стоите? Я тоже смотрю, что это пустяки, да нельзя же.

Венеровскій.

Мнѣ самому на себя смѣшно и гадко будетъ, да, хе-хе! <Любовь Ивановна, противна мнѣ эта комедія. Вы знаете мои убѣжденія.>

Любочка.

Ну, ну, ну, не разсуждать! (Уходятъ въ домъ Беклешовъ, Венеровскій и Любовь Ивановна.) Теперь мой мѣсяцъ… (Въ двери къ студенту и Петрушѣ.) Петя, иди, скорѣе, мамаша велѣла. Очень нужно.

ЯВЛЕНИЕ 9.

Тѣ же, выходят студентъ и Петруша, жуя. За ними Катерина Матвѣевна.

Петруша.

Ну, зачѣмъ?

Любочка.

Иди, пожалуйста, узнаешь. (Къ Венеровскому.) Ну, ну, Анатолій Дмитріевичъ, не разсуждать. Идите. (Всѣ уходятъ въ домъ. Входятъ студентъ и Катерина Матвѣевна.)> (Къ окну бѣгутъ дворовые).

ЯВЛЕНІЕ 10.

Студентъ и Катерина Матвѣевна.

Студентъ.

Что это [за] суетня? Или скандалецъ какой совершается?

Катерина Матвѣевна.

Проповѣдникъ свободы женщин женится на дѣвчонкѣ, да, на ничтожной и неразвитой дѣвчонкѣ. Вотъ слабость основъ то и сказалась.

Студентъ.

Это сюрпризецъ однако-съ.

Катерина Матвѣевна (смотритъ въ окно).

Посмотрите, посмотрите, благословляютъ и на колѣнки становятся. Мнѣ это слишкомъ гадко видѣть, слишкомъ унизительно для достоинства человѣка.

Студентъ (смотритъ).

Синьоръ дрянный, я вамъ высказывалъ это мнѣніе, а вы не раздѣляли [его].

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, послушайте, это отвратительно, не такъ ли?

Студентъ.

Да-съ. Вотъ что значитъ полуразвитіе! Акцизный либералишка!

Катерина Матвѣевна (смотритъ).

Цѣлуются, — какія животныя отношенія! Да, глядя на такое униженіе, легко утратить вѣру въ прогрессъ. Вотъ вамъ урокъ, Алексѣй Павловичъ. Но я выше этаго! Да, Алексѣй Павловичъ, вы еще одна честная и чистая личность изъ всего этаго сброда. Я уважаю васъ. —

Студентъ.

Да, кабы побольше такихъ женщинъ, какъ вы! Однако учинили таки торжество почтенное-съ!

Занавѣсъ опускается.

Конецъ 2-й сцены ІІ-го дѣйствія.

ДѢЙСТВІЕ III.

Сцена 1.

1-й сцены III-го дѣйствія

ДѢЙСТВУЮЩIЯ ЛИЦА.

Иванъ Михайловичъ.

Марья Васильевна.

Люба.

Петруша.

Няня.

Катерина Матвѣевна.

Твердынской.

Николаевъ, родственникъ Прибышевыхъ, предводитель дворянства.

Шаферъ.

1-я, 2-я и 3-я барышни.

Горничная.

Лакей.[290]

Квартира Прибышева въ губернскомъ городѣ. Накрываютъ парадный ужинъ.

ЯВЛЕНІЕ 1.

Иванъ Михайловичъ, Марья Васильевна, Няня и толстый помѣщикъ-предводитель, съ усами, родственникъ Николаевъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что, одѣвается невѣста? То-то. Пора, пора. 7-й часъ.

Николаевъ.

Нѣтъ, братъ Иванъ, коли бы я тебя не любилъ съ дѣтства,[291] я бы ни за что не согласился быть на этой сватьбѣ. Только для тебя. Не люблю я этаго барина. И что за манера? Два раза ждали, ждали, — носу не показалъ. Что это? Женихъ — и непріѣхалъ съ родными невѣсты познакомиться! Что онъ, пренебрегаетъ нами, что ль?

Иванъ Михайловичъ.

Ахъ, какой ты! Ну, да какже ты хочешь? Вѣдь у него родныхъ нѣтъ, — некому научить, да и опять хлопоты..... Вѣдь не шутка — всѣмъ обзавестись надо, все устроить, — не успѣлъ какъ-нибудь. Ты вѣдь всегда обижаешься. Ты хорошій человѣкъ, но ты мнителенъ.

Николаевъ.

Нѣтъ, братъ, не извиняй.... Добро бы разъ, а то вчера обѣдать ждали, ждали до 6 часовъ.... Такъ говорилъ бы, что я, молъ, такой важный баринъ, что съ вами знакомиться не хочу, такъ бы и знали, сѣли бы за столъ въ 4; по крайней мѣрѣ не ѣли бы подогрѣтое.... Нѣтъ, я, братъ, ждать никого не люблю.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, вотъ ты все такъ объясняешь. Ничего онъ доказывать не хотѣлъ.... Онъ замѣчательный человѣкъ: умный, образованный… Вотъ ты его узнаешь — другое заговоришь. И я такъ то говорилъ, пока его не зналъ. — Просто, тамъ задержало что нибудь.... Ну, да и надо принять, братецъ, въ соображенье, что теперь другой вѣкъ, не такъ какъ въ наше время.... Другія условія, обряды многіе ужъ устарѣли. —

Николаевъ.

Вотъ попомни ты мое слово, что будетъ у васъ нынче же какая нибудь непріятность… Ну, что ты толкуешь! А нынче къ блинамъ? Тоже самое: ждали до 3-хъ, — не пріѣхалъ же; опять кислые блины ѣли. Попомни мое слово. Ужъ я думаю, братъ, (отводитъ въ сторону) ты насчетъ приданаго что нибудь не обидѣлъ ли его? Ты скажи мнѣ всю правду. Далъ ты что? или нѣтъ еще?

Иванъ Михайловичъ.

Да что, братецъ, я тебѣ по правдѣ скажу, онъ ничего у меня не просилъ. Сначала я ему началъ было, — онъ отказался. Другой разъ, — то же: мнѣ, говоритъ, ничего не нужно.... Ну, а потомъ моя старуха заломалась… Я и рѣшилъ подождать. Думаю: онъ знаетъ, что у меня дочь одна, я ей назначилъ Волоколамское имѣнье; посмотрю, каковъ будетъ къ ней; такъ и дамъ, въ день ли сватьбы или завтра. На счетъ приданаго — ужъ это все отлично, могу сказать.

Николаевъ.

Это, братъ, что̀ — тряпки! Нынѣшніе-то молодчики на деньги еще хуже насъ падки, особенно чистоганчикъ любятъ. Это нехорошо. Посмотри-жъ что онъ отмочитъ какую нибудь штуку! —

Иванъ Михайловичъ.

Ну, вотъ пустяки! — Нѣтъ, братъ, а какой я васъ мадерой 20-лѣтней угощу, такъ мое почтенье!

Николаевъ.

Да постой, ты разскажи, какъ будетъ обрядъ. Все по порядку? Ну, вотъ мы повеземъ невѣсту къ вѣнцу, — потомъ что?

Иванъ Михайловичъ.

Потомъ, поѣдете вы къ нему. Отецъ съ матерью, какъ водится, не поѣдутъ. У него, должно быть, чай будетъ… такъ, знаешь, конфекты тамъ, фрукты для барышень, ну, бульончикъ въ чашечкахъ, рыба, что нибудь на холостую ногу… Разумѣется, шампанскаго тамъ выпьете… Потомъ ко мнѣ ужинать и провожать (отъ меня уѣдутъ). Поужинаемъ, выпьемъ за здоровье молодыхъ… (Ужъ какая мадера! венгерское! еще отецъ изъ кампаніи привезъ — 45 летъ!)… Подвезутъ карету… уложатъ приданое… благословимъ, и поѣдутъ съ Богомъ за границу. —

Николаевъ.

Вотъ дурацкая выдумка, а еще англійская! То англичане умно выдумываютъ, а это — совсѣмъ глупо. Ну, какъ послѣ вѣнца уѣзжать! Ну, добро, у васъ всетаки богато: и карета, и дѣвушка, и все, — а каково небогатымъ-то? въ повозкѣ-то, да безъ дѣвки?. Да и то: нѣтъ, — дать опомниться молодой, а тутъ ей ты: пошолъ! трясись! — глупо!

Иванъ Михайловичъ.

Что дѣлать, братъ! — По новому… А во многомъ тоже хорошо. (Входитъ лакей съ плетушкой серебра и посудой.) Что? Это я посылалъ къ жениху съ посудой, съ серебромъ… У холостаго, знаешь, можетъ быть нѣтъ чего… (Къ лакею.) Ну, что?

Лакей.

Сказали, — ничего не надо.

Иванъ Михайловичъ.

Кто сказалъ?

Лакей.

Сами вышли и говорятъ: не надо, неси назадъ. —

Иванъ Михайловичъ.

Ну, вотъ видите — у него все есть. Всѣмъ вѣдь надо запастись. Какъ тутъ не захлопотаться молодому человѣку? (Проходитъ дѣвушка.) Ну, что, скоро ли невѣста?..

Дѣвушка.

Головку убираютъ. (Проходитъ.)

[292] Лакей (входитъ съ запиской ).

Отъ жениха къ барышнѣ.

Иванъ Михайловичъ.

Что такое? Косынка [1 неразобр.]. (Читаетъ:) «Миленькая, прелестненькая! Чтобы вы не простудили свое драгоцѣнное горлышко, посылаю вамъ косыночку и прошу надѣть ее». Что-то странно.[293]

Николаевъ.

Что онъ подарилъ что нибудь? Ну, тамъ, брильянтъ, шаль, знаешь, какъ водится?..

Иванъ Михайловичъ.

Ну, кто теперь даритъ! Да и что дарить? Дорогъ не подарокъ, — дорога любовь. Подарилъ ножницы, кажется…

Николаевъ.

Ну, вотъ наплюй ты мнѣ въ рожу, коли не выйдетъ какая нибудь гадость. Какая же тутъ мода? Вѣдь не каждый день женятся? Тебѣ не весело, такъ дѣвочку повесели… Вѣдь ей это какая радость! А то — въ двугривенный ножницы прислалъ.... Что такое? ничего смыслу нѣту… Пойти къ дамамъ… Да вотъ и шаферъ. (Входитъ шаферъ.)

ЯВЛЕНІЕ 2.

[Тѣ же и шаферъ.]

Иванъ Михайловичъ.

Ну, что женихъ? — скоро? — Мы готовы. Любочка, ты скоро? (Голосъ Любочки: сейчасъ!)

Шаферъ.

Онъ въ сюртукѣ…

Иванъ Михайловичъ.

Какъ? это что такое? Надо сказать, что Любочка въ бѣломъ свадебномъ. Поѣзжайте скорѣе, скажите…

Николаевъ.

Я говорилъ: будетъ скандалъ… (Шаферъ уходитъ.)

[ЯВЛЕНІЕ 3.][294]

Входятъ Марья Васильевна, Няня, Любочка, <Петя> и барышни; <горничная>.

Любочка.

Что? я хороша, папа?

1 Барышня.

Какъ тебѣ идетъ fleur d’orange! Ты мнѣ дай, пожалуйста, отъ гирлянды…

Любочка.

Всѣмъ дамъ.

2 Барышня.

Что жъ косынку женихову надѣнешь?

3 Барышня.

Какъ же можно! цвѣтное къ свадебному!

1 Барышня.

Да чтожъ, коли онъ самъ въ сюртукѣ?

2 Барышня.

Не можетъ быть!

Любочка.

Я попробую. Онъ просилъ — надо надѣть. (Вертится передъ зеркаломъ.) Нѣтъ, нельзя! Ну, я въ карманъ положу.

Шаферъ.

Поѣдемте…[295] Благословляйте…

Николаевъ (благословляетъ и цѣлуетъ въ лобъ).

Ну, дай Богъ!.. Какъ хороша! (Люба цѣлуется со всѣми; женщины плачутъ.)

ЯВЛЕНІЕ [4].

Студентъ и Катерина Матвѣевна входятъ и молча стоятъ.

[296] Марья Васильевна.

Только чтобъ онъ не опоздалъ къ обѣду.[297]

Иванъ Михайловичъ.

Ну, дай Богъ тебѣ!.. Полно, няня, глупо…

Няня (плачетъ).

Не видать мнѣ тебя больше, мою кралечку!

Любочка (своему шаферу).

Вы, пожалуйста, на голову не кладите. Петруша, а ты ему надѣнь.

Марья Васильевна.

Смотри, первая ступи на коверъ. Свѣчи взяли-ли? Няня, на вотъ деньги — подъ ноги бросить…

Няня.

Ужъ все сдѣлаю!..

Николаевъ.

По всему вижу, что скандалъ будетъ…

Иванъ Михайловичъ.

Ну, слава Богу… Теперь надо приготовить все…. Вѣдь не прощаемся еще?.. (Всѣ по одному вышли [кромѣ студента и Катерины Матвѣевны.])

ЯВЛЕНIЕ [5].

Катерина Матвѣевна и студентъ.

Катерина Матвѣевна.

Дда. Много еще есть субъектовъ, въ сознаніи которыхъ новыя воззрѣнія еще, такъ сказать, только намѣчены, а не проникли еще въ плоть и кровь. Да, я жестоко ошиблась въ этомъ господинѣ.

Студентъ.

А вы не вѣрьте лжи, — и не будете ввержены въ обманъ, какъ говорилъ у насъ профессоръ психологіи. Дрянь натурка, вотъ въ чемъ сила-съ.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте! Но какъ вы объясняете себѣ это явленіе? Всякому мыслящему человѣку должно быть извѣстно, что влеченіе къ миловидности есть только низшее проявленіе человѣческой природы. Какъ можетъ такая личность, какъ этотъ господинъ не видѣть всю гнусность этаго увлеченія, всю высоту своего паденія! Какъ не понимать, что разъ вступивъ въ эту среду и подчинившись всѣмъ этимъ суевѣрнымъ и мертвящимъ условіямъ, — возврата нѣтъ. А онъ понимаетъ свободу женщины. Я имѣю данные....

Студентъ.

По задаткамъ натуры — ничтожный синьоръ, вотъ и все. Я, какъ взглянулъ на эту личность, убѣдился, что въ немъ все фальшь. Какъ хотите, — индивидуумъ, служащій по акцизному правленію, имѣющій и лошадку, и квартиру, и 2000 жалованья, — ужъ никакъ не новый человѣкъ. А новый синьоръ, — вотъ и все. Какъ же! Онъ при мнѣ разъ сказалъ, что студенты — ребята!… Вотъ понятіе этихъ господъ!.. Дрянь-съ, почтеннѣйшая, дрянь вся эта компанія честная. Нѣтъ-съ, наскучило мнѣ все это. Надо въ Москву ѣхать.

Катерина Матвѣевна.

Да, вы глубже проникли своимъ непосредственнымъ чувствомъ въ его натуру. Я вспоминаю теперь, — онъ мнѣ сказалъ, что рефлексія вредна! Ничтожный господинъ… И какъ унизить себя до пошлѣйшаго брака со всѣми атрибутами ничтожества! И съ кѣмъ же! съ ничтожнѣйшею личностью…

Студентъ.

Ну-съ, дѣвица то была не вредная. Она бы могла развиться еще. Въ ней были заложенія… Да среда ее подрѣзала. Поѣду въ Москву, — скучно… Послушаю лекціи, буду работать.

Катерина Матвѣевна.

Позвольте. Вѣдь въ Москвѣ слушать некого. Все неразвитой народъ профессора. Я бы сама поѣхала въ Москву или въ Петербургъ позаняться физіологіей… Да, я раздѣляю это убѣжденіе. Кого слушать? Въ Петербургѣ нѣтъ никого.

Студентъ.

Ну, все — товарищи хоть живые личности, не такіе затхлые субъекты, какъ здѣсь.

Катерина Матвѣевна.

Да, вы счастливѣе… А намъ, женщинамъ, какъ устроить свою жизнь? Я сама думала ѣхать въ университетъ, но ежели бы знать положительно тѣ новыя условія, въ которыя встанешь? а то трудно намъ, людямъ передовымъ, найти путь въ жизни, на которомъ бы не давили насъ ретроградство, застой и закоснѣлость. Здѣсь я не могу болѣе оставаться. Я чувствую, что всѣ тѣ честныя и либеральныя заложенія моей натуры, которыя составляютъ мою силу, глохнутъ здѣсь, и я — страшно сказать! — я скоро стану не похожа, а близка всѣмъ этимъ принципамъ… Что дѣлать! Алексѣй Павловичъ! Вы широкая, свѣжая и неиспорченная натура, вы яснѣе видите. Спасите меня! Спасите погибающую свободную — можетъ быть, единственную вполнѣ свободную женщину. Да, я чувствую, что гибну, гаснетъ этотъ свѣтъ свободы отъ суевѣрія, съ которымъ я жила. Этотъ человѣкъ нанесъ мнѣ страшный ударъ! Онъ поколебалъ во мнѣ вѣру въ прогрессъ. Спасите меня, Алексѣй Павловичъ, вы чистый человѣкъ, вполнѣ человѣкъ!..

Студентъ (тронутый).

Какая вы честная личность!…

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, позвольте! Я гибну, и они всѣ будутъ торжествовать! Они всѣ скажутъ: вотъ она хотѣла быть свободной, — и она такая же, какъ мы всѣ. Имъ радость будетъ… Научите меня, что̀ дѣлать?… Я глубоко уважаю васъ однихъ изо всей толпы, окружающей меня!..

Студентъ (жметъ ей руку).

Я могу сказать, что не зналъ васъ до сей минуты. Мнѣ казалось, — я буду откровененъ вполнѣ, — что вы не до корня проникнуты нашими убѣжденіями. Я теперь только вполнѣ вижу всю высоту и искренность вашихъ воззрѣній.

Катерина Матвѣевна (жметъ руку до боли).

Да, я много передумала и пережила. Для меня нѣтъ возврата, я ненавижу отсталость, я вся принадлежу новымъ идеямъ. Нѣтъ ничего, что бы могло остановить меня, и я уважаю васъ, глубоко уважаю. Научите меня, куда бѣжать, гдѣ мнѣ будетъ легче дышать. Здѣсь душитъ меня все окружающее. Я послушаю однаго вашего совѣта. Я жду.

Студентъ (задумывается).

Да, я знаю кружокъ людей, въ которомъ бы вы могли занять то мѣсто въ жизни, къ которому вы призваны. Да. Но я боюсь, что всетаки вы увлекаетесь, что вы побоитесь.....

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, чѣмъ вы это докажете?

Студентъ.

Вотъ видите ли. Для меня самаго жизнь въ Москвѣ наскучила: бѣдность, отсутствіе труда, постоянно вознаграждаемаго… По аудиторіямъ шляться прискучило, слушать болтовню профессоровъ, (все пустые башки)… Упитанныхъ барченковъ учить — еще глупѣе. У меня въ виду была другая жизнь. Въ Петербургѣ, изволите ли видѣть, есть кружокъ людей, которые затѣяли нѣкоторое хорошее дѣло. Они устроили комуну. Вотъ къ этимъ людямъ и я хотѣлъ присоединиться…

Катерина Матвѣевна (хватая его за руку).

Алексѣй Павловичъ, высказывайтесь! Я чувствую, что эта комуна составлена именно изъ тѣхъ личностей, которыхъ я ищу… Алексѣй Павловичъ, я дрожу отъ волненія… Спасите меня!

Студентъ.

Вотъ изволите видѣть: живутъ въ Петербургѣ эти господа. Одинъ изъ нихъ мнѣ пріятель. Онъ изъ семинаріи (какъ всѣмъ извѣстно, что въ наше время быть изъ семинаріи почти чинъ, такъ какъ лучшія головы и таланты всѣ изъ семинаріи.) Онъ извѣстенъ даже въ литературномъ мірѣ своей критикой на повѣсть «Чижи». Вы читали, можетъ быть? Замѣчательная статья: «Чижа не уничижай». Онъ тутъ проводитъ мысль о прогрессѣ идей въ нашихъ семинаріяхъ.

Катерина Матвѣевна.

Замѣчательная. Я читала. Великолѣпная, великолѣпная статья.

ЯВЛЕНIЕ [6].

Петруша входитъ и слушаетъ незамѣченный.

Студентъ.

Ну-съ, вотъ этотъ господинъ пишетъ мнѣ, что они въ Петербургѣ устроили комуну. Ихъ трое было сначало: одинъ медикъ, одинъ «такъ» и студентъ. Весьма важное предпріятіе. Дѣло въ томъ, что они соединились для общей жизни. Квартира, столъ, доходы и расходы — у нихъ все общее. Они занимаютъ порядочную квартирку, двѣ женщины живутъ вмѣстѣ съ ними. Каждый работаетъ по своему выбору, у каждаго своя комната и потомъ общая комната. Женщины, живущія съ ними, не связаны никакими обязательствами. Онѣ свободны, работаютъ… кто хозяйствомъ мужчинъ… кто литературными трудами… Супружества не существуетъ, а совершенно свободныя отношенія. Началось съ малаго, а теперь у нихъ уже, мнѣ говорили, до 18 членовъ комуны и все прибавляется. Вы понимаете, какое это должно имѣть громадное значеніе. Кромѣ того товарищъ писалъ мнѣ, что были маленькія неудовольствія, которыя однако были устранены, но что духъ этой комуны невообразимый. Члены ея, пишетъ, становятся совсѣмъ другими людьми, какъ только поступаютъ въ нее.

Катерина Матвѣевна.

И женщина свободна?

Студентъ.

Вполнѣ. Одна опасность угрожаетъ отъ правительства, потому что понятно, какое громадное значеніе должно имѣть такое учрежденіе. Такъ вотъ какое дѣло затѣялось, и вотъ какъ я бы могъ жить вмѣсто того, чтобъ обучать откормленнаго барченка. Были бы только маленькія средства. Такъ вотъ-съ. Про это дѣло я никогда никому не говорилъ, потому что слишкомъ задушевное дѣло. Но теперь сказалъ вамъ, потому что вижу, что у васъ не увлеченье, a убѣжденье сильное....

Катерина Матвѣевна (ударяя себѣ по головѣ, съ азартомъ).

Это великолѣпно! Комуна — это великая идея. Это удивительно! Да, я вижу зарю истиннаго прогресса въ Россіи. Да, Твердынской, я — ваша!

Студентъ.

Вотъ какъ видна честная натура! Но подумайте — оно, несомненно, дѣло весьма хорошее, но…

Катерина Матвѣевна.

Я — членъ комуны. Пишите вашему другу, что два члена, вы и я, вступаемъ въ комуну. Я же беру тѣ деньги, которыя у меня есть, ѣду съ вами въ Петербургъ и пишу Ивану Михайловичу, чтобъ онъ продалъ мою землю и прислалъ деньги въ комуну. Я буду работать надъ своимъ сочиненіемъ о значеніи женскаго умственнаго труда. Твердынской, я одинъ разъ уже жестоко обманулась! Вы не измѣните нашимъ основаніямъ?

Студентъ.

Я бы не уважалъ себя, еслибъ я могъ измѣнить; мы ѣдемъ, и чѣмъ скорѣе тѣмъ лучше.

Катерина Матвѣевна.

Прощайте, я иду писать письмо Ивану Михайловичу. Я не хочу его видѣть, я письменно выражу ему все.

Студентъ.

Есть еще одно скверное обстоятельство, я взялъ 30 рублей денегъ впередъ.

Катерина Матвѣевна.

У меня нѣтъ 30 рублей, но я напишу, что предоставляю ему вычесть ихъ изъ продажи моихъ земель.

Студентъ.

Безъ сомнѣнія дѣло, которое мы затѣваемъ, такъ важно, что эти соображенія могутъ быть отстранены. Наша цѣль оправдываетъ средства.

Петруша (появляясь).

Позвольте вамъ сказать: я не упитанный барченокъ, а человѣкъ, постигающій свое призваніе также, какъ и вы. — Вы очень напрасно такъ думаете.

Студентъ.

Я говорилъ вообще, не относя ничего къ вамъ.

Петруша.

И неблагородно, даже скверно! А я пришелъ сказать вамъ, что я самъ не хочу оставаться въ этомъ домѣ. Я вдумался въ свое положеніе и убѣдился, что семья есть главная преграда для развитія индивидуальности; отецъ посылаетъ меня опять въ гимназію, а я убѣдился, что сталъ выше всѣхъ преподавателей по своему развитію. Я сейчасъ читалъ Бокля. Онъ это самое говоритъ. Я поѣду въ Москву.

Студентъ.

Вы учините скандалъ, больше ничего. Васъ не пустятъ.

Петруша.

Я не ребенокъ уже. Я говорилъ съ отцомъ. Онъ требуетъ, чтобъ я оставался въ гимназіи, а я не хочу и поѣду одинъ въ Москву.

Студентъ.

Петръ Ивановичъ, вы произведете только велюю путаницу и болѣе никакого… васъ нельзя взять.

Петруша.

Я слышалъ вашъ разговоръ. Я хочу ѣхать съ вами въ комуну и буду заниматься естественными науками. Мнѣ невыносимъ гнетъ отцовской власти.

Студентъ.

Вы несознательно говорите. Еще вы слишкомъ молоды.

Катерина Матвѣевна.

Твердынской, вы забываете свое призваніе. Мы не имѣемъ права подавлять молодое чувство, просящее свободы и размаха. Петръ Прибышевъ, я предложу васъ въ члены комуны.

Петруша.

Катерина, я уважаю тебя. Когда вы ѣдете? Нынче? Такъ я соберу свои вещи. Я заѣду только къ Венеровскому: я желаю видѣть всю эту гнусную церемонію, чтобъ сильнѣе негодовать.

Студентъ (Катеринѣ Матвѣевнѣ тихо).

Напрасно вы присовокупили его. Онъ мальчишка.

Катерина Матвѣевна.

Твердынской, всѣ люди равны, всѣ люди свободны. Пойдемте, надо собираться и писать письма. Петръ Ивановичъ, изложи отцу свои убѣжденія.

Петруша.

Я уже обдумываю содержаніе… Семья преграда…. (Уходятъ.)

Занавѣсъ.

Сцена 2.

ДЕЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:[298]

Венеровскій.

Любовь Ивановна.

Беклешовъ.

Петруша.

Николаевы, мужъ и жена.

Родственникъ Венеровскаго.

Шаферъ.

Гимназистъ.

1-ый, 2-ой, 3-й и 4-ый гости.[299]

Плохая холостая квартира жениха. Никакихъ приготовлений. Раскиданы бумаги. Чемоданы.

ЯВЛЕНІЕ 1.

Беклешовъ, родственникъ жениха — чиновникъ съ крестомъ[300] старичокъ и лакей укладываются.

Родственникъ.

Какъ же это такъ, Сергѣй Петровичъ? Такъ и уѣдутъ безъ ничего? Это что-то не по порядку.

Беклешовъ.

Такъ и уѣдутъ-съ. Такъ надобно. Вотъ пріѣдутъ сейчасъ изъ церкви, надѣнутъ шинель, да и поѣдутъ. А я вамъ говорилъ, что Анатолій Дмитріевичъ вовсе не радъ будетъ вамъ, вотъ и увидите. Вѣдь ежели-бы церемонная сватьба была, ну тогда такъ, а то какъ можно тише все хотятъ сдѣлать.

Родственникъ.

Да чтожъ, вѣдь я, пожалуй, уйду. Да соображаю, что я уронить племянника не могу, хоть бы въ глазахъ невѣстиной родни. Ну, ежели бы братецъ его Никита — безобразный человѣкъ, или бы хоть и мой сватушка; — ну, а я все таки коллежскій совѣтникъ и все-жъ извѣстенъ. Я его не уроню. —

Беклешовъ.

Да не въ томъ дѣло, батюшка. Не купеческая это сватьба, и ужъ на то такъ придумано, что изъ подъ вѣнца въ экипажъ, и ѣдутъ за границу. (Къ лакею.) Что, заложены что-ль? Да смотри, ключъ въ передокъ положи. А сало? — Вотъ не подумай за нихъ! Да вотъ чемоданъ бери. (Къ родственнику.) Ахъ, вы! только мѣшаетесь тутъ!… и къ чему бѣлый галстукъ надѣли, крестъ!.. все это смѣшно. Видите: я въ сертукѣ, и женихъ въ сертукѣ. —

Родственникъ.

Уйду, уйду. Скажите только, — чтожъ, много ли взялъ Толя-то?

Беклешовъ.

Какой Толя тутъ?!… Человѣку 35 лѣтъ. Ничего не взялъ. Обманули его.

Родственникъ.

Нѣтъ, вы шутите, можетъ? Вѣдь у васъ родство не считается, а мы, старые люди, все думали… Вы мнѣ правду скажите… Какъ же такъ, ничего? вѣдь Иванъ Михайлычъ не бѣдный человѣкъ.

Беклешовъ

(останавливается противъ него, въ сторону).

Пускай разболтаетъ по городу. (Громко.) А вотъ какъ обманули. Посватался онъ два мѣсяца, ему стали говорить про приданое, онъ поделикатничалъ, сказалъ, что ничего не надо… Ужъ эти идеалисты! —

Родственникъ.

Глупость-то какая!

Беклешовъ.

Ну-съ, вотъ мы и ждали съ часу на часъ, давали чувствовать. Ничего. Онъ совѣстится; говоритъ: я свою репутацію потеряю, она мнѣ дороже приданаго… Я хотѣлъ объясниться прямо, онъ говоритъ: погоди, погоди, — а этотъ дуракъ, должно быть, и въ самомъ дѣлѣ подумалъ, что въ новомъ вѣкѣ денегъ не нужно, — ничего и не далъ до сихъ поръ. Вотъ и доделикатничались!.. Иванъ Михайловичъ, хорошо!.. Ну, да погоди жъ только....

ЯВЛЕНІЕ 2.

Входятъ молодые и гости. Поздравленія. Невѣста садится. Венеровскiй отходитъ.[301]

Венеровскій.

Ну что, готово все? (Къ родственнику.) И чего вы пристаете съ своими поздравленьями, ей Богу! Вѣдь васъ не просили. —

Родственникъ.

Чтожъ, Толя, я отъ души. (Тихо.) Вотъ только слышалъ, что не совсѣмъ благополучно насчетъ приданаго.

Венеровскій.

Что вы слышали? Какой вздоръ! Я и бралъ безъ приданаго. — (Отходитъ.) Чортъ ихъ возьми, еще эта дурацкая компанія…

ЯВЛЕНIE 3.

[Входитъ Петруша.]

Петруша.

Анатолій Дмитріевичъ, вы мнѣ братъ, но я считаю васъ просто человѣкомъ....

Венеровскій.

Сдѣлайте милость, оставьте эти глупости. Что вамъ?

Петруша.

Отецъ сказалъ, чтобъ вы ѣхали скорѣе ужинать; онъ благословить васъ хочетъ передъ отъѣздомъ… Надѣюсь, вы не поѣдете? Все это глупо. Я не раздѣляю. Я самъ оставляю домъ отца.

Венеровскій.

Хорошо. (Отходитъ съ Беклешовымъ къ сторонѣ.)

Беклешовъ.

Ну что, братъ? Я говорилъ. Вотъ вы, идеалисты, нашего брата, практика, не слушаете. Ну что? Жена есть, а денегъ нѣтъ.

Венеровскій.

Свиньи!

Беклешовъ.

Еще партія не проиграна. Я поѣду объяснюсь. Можешь выбирать теперь два пути: или ѣхать къ нему и увиваться, ластиться, ждать, — или ѣхать и прижать ее. Вотъ выбирай.

Венеровскій.

Ты, ей Богу, принимаешь меня Богъ знаетъ за кого. Ни того, ни другаго. Я поѣду, скорѣй только. Что, ты все устроилъ?

Беклешовъ.

Все. Веревки, сало… обо всемъ мы подумали… Чтожъ въ тарантасѣ и поѣдешь? А ты хотѣлъ карету…

Венеровскій.

Гдѣ мнѣ карету! мы бѣдные люди; кого же намъ удивлять, только бы «бѣдно, да честно».

[1 гость] (въ толпѣ).

Что это молодой-то какъ не въ духѣ?

2-ой [гость.]

Однако, чтожъ это? Надо поздравить.

3-ій [гость.]

Да, поди-ка — сунься, какъ оборветъ.....

4-ый [гость.]

Я пойду, спрошу у него шампанскаго.

(Венеровскій закуриваетъ папироску и ходитъ.)

Николаевъ.

Хорошо, очень хорошо! (Подходитъ къ молодой,[302] беретъ за голову.) Ну, еще разъ поздравляю тебя. Поѣду къ твоему отцу… Вы пріѣзжайте… (Въ сторону.) Вотъ жалкая бабочка!…

Любочка.

Погодите! Толя, чтожъ мы поѣдемъ къ папашѣ?

Венеровскій.

Пожалуйста, не называйте меня Толей — это глупо какъ-то.

Любочка.

Что ты не въ духѣ какъ будто? И мнѣ что-то скучно… Я совсѣмъ не того ожидала.

Венеровскій (притворно улыбаясь).

Нѣтъ, ничего. (Садится къ ней.) Только хлопотъ много: сбираться надо сейчасъ, — а эти глупые гости.... чего имъ надо?

Любочка.

Ну, какъ ты хочешь, Anatole? Вѣдь все родные, друзья только самые близкіе, и то мы столькихъ обидѣли! — Такъ чтожъ, поѣдемъ къ папа? А оттуда ужъ прямо… Какъ подумаю, черезъ 12 дней ужъ заграницей… Какъ славно!

Венеровскій.

Мнѣ невозможно ѣхать, и мы не поѣдемъ къ нимъ. Я васъ прошу не огорчаться. Что намъ тамъ дѣлать? Всѣ эти церемоніи меня замучили. Какъ я могъ еще перенести все это? — Тоска!

Любочка.

А я!

Венеровскій.

Ну, еще бы!

Шаферъ (подходитъ).

Анатолій Дмитріевичъ, гости желаютъ поздравить.

Венеровскій.

Пускай поздравляютъ, мнѣ что?

Шаферъ.

Да вѣдь шампанскаго надо.

Венеровскій.

Беклешовъ, дай имъ вина, — есть? Да, вотъ оно. (Беретъ бутылку, ставитъ на столъ.) Пейте, кто хочетъ. Люба, переодѣвайтесь, намъ пора.

Любочка.

Ну, хорошо. Гдѣ же? Дуняши моей тутъ нѣтъ.

Венеровскій.

Зачѣмъ вамъ? я вамъ помогу, а то — кухарка тутъ есть. Пожалуйста, поскорѣе! (Любочка уходитъ.)

Шаферъ.

За здоровье молодыхъ!

Венеровскій.

Пейте за чье хотите, только поскорѣе.

Гимназистъ (пьетъ).

За здоровье свободы женщины!…

Венеровскій.

Пора ѣхать!

Гимназистъ.

Еще за здоровье науки и свободы! Гдѣ же молодая? (Гости разъѣзжаются понемногу.) Прощайте, господа, я ѣду! За здоровье молодыхъ! (Венеровскій надѣваетъ пальто и шляпу.)

Любочка (выходитъ).

Прощайте, господа! Кланяйтесь папашѣ. Прощайте!

Петруша.

Мы увидимся… Я хочу свободы. Вотъ удивятся то!

Николаевъ.

Я говорилъ, будетъ вздоръ! Свинья! думаетъ, что новое.... Свинья!

[303] Гимназистъ.

Я выпью на дорогу. Сколько мыслей!

Занавѣсъ.[304]

ДѢЙСТВІЕ IV.

ДЕЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА.

Иванъ Михайловичъ.

Марья Васильевна.

Николаевы.

Мировой посредникъ.

Шаферъ.

Гости обоего пола, лакеи, музыканты.[305]

Комната въ домѣ Прибышева 1-й сцены. Гости сидятъ группами. Марья Васильевна наряженная, Иванъ Михайловичъ ходитъ съ Посредникомъ.

[ЯВЛЕНIЕ 1.]

Марья Васильевна.

Что это какъ долго? (Смотритъ на часы.) Пора бы!

Гость.

Вѣрно задержались. Выпьемъ за ихъ здоровье! (Пьетъ.) Ваше дѣло какъ?

Посредникъ.

Такъ вы, Иванъ Михайловичъ, рѣшаетесь насчетъ выкупа, значитъ, окончательно?

Иванъ Михайловичъ.

Совсѣмъ отдаю Грецовскую пустошь даромъ и отъ дополнительнаго платежа отказываюсь. Ну-съ, я думаю, согласятся.

Посредникъ.

Какъ не согласиться, Иванъ Михайловичъ. Это моя бы вина была, если бы они отказались. Это вѣдь не только въ участкѣ, а, я думаю, въ губерніи у насъ примѣра нѣтъ такой щедрости… (Подходитъ гость.)

Гость.

Вы и въ такой день все объ дѣлахъ?

Посредникъ.

Нельзя-съ. Объ чемъ ни заговори, а сойдетъ на временнообязанныхъ. Вотъ-съ вамъ примѣръ, какъ дѣла дѣлаютъ. Иванъ Михайловичъ даромъ отдаетъ мужикамъ 17 десятинъ и прощаетъ платежъ.

Гость.

Да-съ!

Иванъ Михайловичъ.

Чтожъ дѣлать? надо кончать!..

Посредникъ.

Вотъ время-то что дѣлаетъ! Какъ вспомнишь, что̀ вы сначала-то говорили, Иванъ Михайловичъ! Мы было съ вами поссорились тогда, помните? изъ-за этой старухи, что̀ жаловаться-то приходила....

Иванъ Михайловичъ.

Нельзя. Вновѣ было, ну и погорячишься. Однако, чтожъ это они не ѣдутъ? 11-ой часъ.

Посредникъ.

И какъ мужики васъ хвалятъ! Такъ и колятъ глаза другимъ помѣщикамъ Прибышевскимъ бариномъ.

Иванъ Михайловичъ.

Да, это награда, по крайней мѣрѣ.

Посредникъ.

И, повѣрьте, выгоднѣе вамъ будетъ, Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, выгоднѣе-то — не выгоднѣе, а все надо идти за вѣкомъ.

Марья Васильевна.

Онъ все говоритъ, что выгоднѣе. Говорилъ, что отъ грамоты лучше стало, а самъ потомъ сердится, что мужики не работаютъ. Что же вы скажете: лучше стало отъ грамоты?

Иванъ Михайловичъ.

Разумѣется, лучше. (Подходитъ къ дамамъ.) Объ чемъ это вы говорите?

Марья Васильевна.

Да вотъ вспоминали, какъ кто замужъ выходилъ. Я разсказывала, какъ я тебя боялась, помнишь? Какъ ты брильянтовое колье привезъ. Я брать не хотѣла. И потомъ на балѣ: онъ со мной мазурку танцовалъ, и я все не знала, кого мнѣ выбирать.... Какъ молодо-глупо было! А весело… Матушка любила это пышно дѣлать. У насъ вся Москва на сватьбѣ была… Весь входъ краснымъ сукномъ былъ устланъ и цвѣты въ два ряда.

2 Гостья.

Да, совсѣмъ не то было въ старину.

Марья Васильевна.

Что вотъ у насъ? — мѣщанская сватьба. Развѣ такъ бы отдавали одну дочь?

Посредникъ.

Нѣтъ, чтожъ, у васъ очень — не то, чтобъ парадно, a comme il faut.[306] Вѣдь ужъ такъ дѣлается нынче: отъ вѣнца, да въ карету. Я нахожу, что очень хорошо,

Марья Васильевна.

Однако, долго нѣтъ.

Иванъ Михайловичъ.

И я думаю, пора бы. Ну-съ, господа! прошу пить моего вина. Ужъ отвѣчаю, что такого не пили.

Марья Васильевна.

Jean, ты мнѣ растолкуй, какъ же ихъ встрѣтить? Гдѣ и кто будетъ? Я вѣдь забыла уже все.

2 Гостья.

Какъ пріѣдутъ, Марья Васильевна, посаженный отецъ и мать должны ввести, а тутъ ихъ встрѣчаютъ съ хлѣбомъ-солью. Сначала вы....

1 Гость.

Нѣтъ! по порядку: шаферъ объявляетъ, а тутъ входятъ посаженные, и потомъ ужъ отецъ и мать....

Иванъ Михайловичъ.

Сколько этихъ обрядовъ!

Посредникъ.

А я люблю эту старину. Такъ хорошо, по-русски.

Марья Васильевна.

Ты, Jean, ихъ ужъ, пожалуйста, долго не держи за столомъ. Мнѣ бы съ Любой хоть поговорить еще наединѣ.

1 Гостья.

И радость-то, и хлопоты, и все это вмѣстѣ.... Да-съ, памятное время…

Иванъ Михайловичъ.

Стойте! кто-то подъѣхалъ. Ужъ не они ли? Ну, вставай, Марья Васильевна, бери хлѣбъ-соль. Вотъ эту.

2 Гость.

Золотыхъ положите въ солонку, — богато жить.

Марья Васильевна.

Иванъ Михайловичъ, дай мнѣ золотыхъ.

Иванъ Михайловичъ.

Сейчасъ! — Я положилъ уже. (Изъ дверей высовываются горничныя и няня; музыканты выстраиваются.) Смотрите: тушъ, какъ войдутъ (лакеямъ), а ты съ шампанскимъ, да чтобъ подавать сейчасъ же рыбу и…. идутъ! (Беретъ хлѣбъ, оправляется и выходитъ на середину.)

1 Гостья.

Однако, какая это торжественная минута!

2 Гостья.

Для отца-то, для матери каково!

Иванъ Михайловичъ (цѣлуетъ, прослезившись, Марью Васильевну).

Ну, милая, поздравляю. Дожили, таки, мы съ тобой до радости.

Марья Васильевна.

Ахъ, Jean, какъ мнѣ и страшно, и радость, и я сама не знаю..... ты мнѣ скажи, когда, а то я спутаюсь… Идутъ!.. Здѣсь мнѣ стоять? (Слышны шаги, родители становятся въ позу, родные тутъ же.)

ЯВЛЕНІЕ 2.

Входитъ Николаевъ.

Иванъ Михайловичъ.

Чтожъ вы не съ посаженной? (Даетъ знакъ музыкантамъ.)

Николаевъ (растрепанный).

[307] Шш… болваны (на музыкантовъ). Нѣтъ, такого свинства я въ жизнь свою не видалъ! (Бросаетъ шляпу о земь.) Я тебѣ говорилъ, старому дураку! Нѣтъ, братъ, я надъ собой смѣяться никому не позволю. Я тебѣ не братъ, не другъ, и знать тебя не хочу. Вотъ что! (Къ женѣ.) Софья Андреевна, поѣдемъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что онъ? Что съ нимъ?

Марья Васильевна.

Молодые-то гдѣ? Jean, я спутаюсь.

Николаевъ.

Да, ступай, цѣлуйся съ нимъ, — догоняй!....

Иванъ Михайловичъ.

Да, чтожъ это наконецъ? Не мучай: что съ тобой? за что?…

Николаевъ.

Уѣхали, — вотъ что! Всѣмъ въ рожу наплевали и уѣхали. (Садится въ кресло, гости окружаютъ его.)

Няня.

Чтожъ это, безъ благословенія?

1 Гость.

Не можетъ быть!

2 Гость.

Это неслыханно.

Марья Васильевна.

Ахъ! (Падаетъ въ кресло, няня бросается къ ней.)

Иванъ Михайловичъ (все еще съ хлѣбомъ).[308]

Николаевъ, этимъ шутить нельзя… Гдѣ она? Я тебѣ говорю.[309] (Къ лакею.) Гдѣ молодые? У тебя спрашиваю.

Лакей.

Изволили уѣхать.

Иванъ Михайловичъ.

Что вы всѣ взбѣсились, что ль? Ты самъ видѣлъ?

Лакей.

Какъ же. Мы съ Федоромъ въ повозку сажали.

Иванъ Михайловичъ.

Въ повозку? въ какую повозку? Я тебя до смерти убью, каналья! — (Подступаетъ къ нему, бросаетъ хлѣбъ,[310] лакей бѣжитъ.)

Марья Васильевна.

Jean, что ты! Ради Бога… (Иванъ Михайловичъ останавливается и задумывается.)

Николаевъ.

Да, братъ, это по новому, совсѣмъ по новому. И жалокъ ты мнѣ, и смѣшонъ! Ты дѣлай глупости, да другихъ въ дураки не ставь. Кабы ты мнѣ не былъ жалокъ, я бъ тебя бросилъ, и слова говорить не сталъ.

Гости.

Да чтожъ было? — Какъ это безъ благословенья!....

Посредникъ.

Да какъ же въ повозкѣ? Не можетъ быть.....

Николаевъ.

Я видѣлъ, что будетъ гадость какая нибудь. Я такъ и ждалъ. Онъ увѣрялъ меня. Я повѣрилъ, поѣхалъ въ церковь. Въ церковь невѣжа этотъ пріѣхалъ въ сертукѣ и синихъ штанахъ… Ну, хорошо. Я хотѣлъ везти ее, какъ слѣдуетъ по обряду… Онъ, не дослушавъ молебна, подхватилъ,[311] посадилъ ее въ свою карету. Ну, думаю… Я ужъ вовсе не хотѣлъ ѣхать, Софья Андревна пристала.... Поѣдемте, чтожъ, за что Любу обидѣть…[312] вѣдь онъ не знаетъ обряда..... Ну, думаю: поѣду, и Любу жалко.

Иванъ Михайловичъ.

Николаевъ, ты шутишь?..... Гдѣ они?… ради Бога, пожалѣй меня… вѣдь я отецъ.....

Николаевъ.

Что шутить, братъ? и самъ бы радъ.... въ Лашневѣ, небось, на станціи.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, говори, говори…

Николаевъ.

Думаю,[313] для стараго друга нельзя не сдѣлать, а ужъ зналъ, что будетъ гадость… Да, думаю, что жъ? меня какой нибудь писака-мальчишка не можетъ же оскорбить: поѣхалъ. Хорошо. Разлетѣлись мы съ Софьей Андревной — никого нѣтъ, одинъ шаферъ… Квартира — свиной хлѣвъ чище! — веревки на полу валяются, — и какой то его другъ, такой же невѣжа, какъ онъ, чуть не въ халатѣ, да его родня — протоколистъ какой-то… Что же вы думаете? Повернулся спиной, ушелъ, надѣлъ шляпу и поѣхали!

Иванъ Михайловичъ.

Въ чемъ поѣхали?

Марья Васильевна.

Какъ же безъ дѣвушки? Дуняша здѣсь. О, Боже мой!

Иванъ Михайловичъ.

Въ чемъ поѣхали? Рѣжь меня! на! пей мою кровь!....

Николаевъ.

Въ повозкѣ въ[314] рогожной. Я самъ видѣлъ....

Иванъ Михайловичъ.

Николаевъ!… смотри....

Николаевъ.

Что мнѣ смотрѣть? Тебѣ смотрѣть надо было, за кого дочь отдаешь....

Марья Васильевна.

Петруша тамъ былъ?… Чтожъ это?

2 Гость [между гостями].

Должно быть, обидѣли его чѣмъ нибудь?

3 Гость.

Нѣтъ. Говорятъ, все дали до сватьбы.

1 Гость.

Сумашедшій, вѣрно. Повѣрьте, что сумашедшій.

2 Гость.

Одно удивительно: какъ она согласилась.

3 Гость.

Въ руки забралъ.

1 Гость.

Это урокъ хорошій Ивану Михайловичу.

2 Гость.

Все гордость.

Иванъ Михайловичъ.

[1 неразбор.] Петруша тамъ былъ? Эй, Сашка!

Марья Васильевна.

Jean, ради Бога!…

Иванъ Михайловичъ.

Убирайся!....

Лакей (входитъ.)

Чего изволите?

Иванъ Михайловичъ.

Гдѣ Петръ Ивановичъ?

Лакей.

Не могу знать....

Иванъ Михайловичъ.

Я тебя выучу знать! Чтобъ былъ мнѣ Петръ Ивановичъ сію минуту, слышишь, разбойникъ? (Вдругъ озлобляется.) — Я-те посмѣюсь надо мной! (Лакей бѣжитъ.)

2 Лакей (входя съ письмами).

Петръ Ивановичъ уѣхали съ Катериной Матвѣевной и со студентомъ, приказали подать прямо вамъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что? (Беретъ письма.) Куда уѣхали? Когда уѣхали?

2 Лакей.

Не мoгy знать-съ. Сказывали, что въ Петербургъ.

1 Гость.

Вотъ удивительно-то!

2 Гость.

Да, бѣда одна не ходитъ.

Николаевъ.

Вотъ тебѣ и новые идеи.... Доюродствовался.

Иванъ Михайловичъ (распечатывая письмо).

Господа, мнѣ слишкомъ тяжело. Пожалѣйте меня! Я знаю, что я виноватъ. Скрывать нечего… Я не могу читать.... Читайте, хоть вы. (Пробѣгаетъ письмо и передаетъ шаферу.) Читайте.... Постойте, эй! (Лакею.) Четверню серыхъ въ коляску! Да скажи Филькѣ-кучеру, что коли черезъ минуту не будетъ подана, я у него ни однаго зуба во рту не оставлю. Всѣ выбью. Вотъ при народѣ говорю, а тамъ суди меня Богъ и великій Государь! Нѣтъ, прошло ваше время! Ну, читайте.

Шаферъ (читаетъ письмо).

«Господинъ Прибышевъ!»

Иванъ Михайловичъ.

Это отъ кого?

Шаферъ.

Отъ Катерины Матвѣевны.

Иванъ Михайловичъ.

Хорошо, и съ этой дурищей разочтемся. Читайте.

Шаферъ (читаетъ).

«Хотя невызрѣвшія соціальныя тенденціи, проявлявшіеся рельефнѣе въ послѣднее время въ вашей личности, и давали намъ чувствовать, что вы начинали колебать покой тупаго самодовольства ультра-консервативной и скажу больше — ультра-ретроградной среды, въ которой вы вращались, и давали намъ надежды на рѣзкой поворотъ вашихъ тенденцій[315] къ новому ученію. Но торжество мысли не есть еще торжество дѣла. Скажу просто: неизмѣримая высота, отдѣляющая насъ отъ вашей семьи, давала себя субъективно чувствовать съ адскою силой. Послѣднія событія въ вашей средѣ выкинули наружу весь устой невѣжества, порчи и закоснѣлости, таившійся въ ней. Мы были насильственно сгруппированы и потому не могли слиться. Мы всѣ стояли особнякомъ. Я рѣшилась возвратиться въ Петербургъ, подъ то знамя, которое ближе моимъ задушевнымъ убѣжденіямъ, подъ знамя новаго ученія о женщинѣ. Такъ какъ въ сознаніи вашемъ былъ замѣтенъ поворотъ на честную дорогу, — я предполагаю,[316] что вамъ интересно знать успѣхи нашей дѣятельности на пользу общаго дѣла, имѣющаго характеръ вполнѣ реалистической. Нѣкоторыя передовыя личности и честные характеры дѣлаютъ опытъ свободнаго сожительства мужчинъ и женщинъ на новыхъ своеобразныхъ основахъ. Учрежденіе это получило названіе комуны. Я дѣлаюсь членомъ ея»..

Николаевъ.

Ну, братъ, — учрежденіе это давно извѣстно и называется[317] просто.... (Говоритъ на ухо.)

Иванъ Михайловичъ.

Читайте… Много еще?

Шаферъ.

Нѣтъ, вотъ сейчасъ. — (Читаетъ.) «Живя въ комунѣ среди соотвѣтствующей мнѣ среды,[318] я буду принимать участіе въ литературныхъ органахъ и посильно проводить идеи вѣка, какъ теоретически, такъ и въ конкретѣ. Я буду свободна и независима. Прощайте, Прибышевъ. Я ни въ чемъ не упрекаю[319] васъ. Я знаю, что грязь среды должна была отразиться и на васъ; о Марьѣ Васильевнѣ я не говорю; вы должны были быть тѣмъ, что вы есть. Но помните одно: есть свѣтлыя личности, не подчиняющіяся ударамъ вѣка, и на нихъ-то вы должны, ежели хотите не утерять достоинства человѣка, на эти личности вы должны взирать съ умиленіемъ и уваженіемъ. Я буду искренна — я не уважаю васъ, но не отвергаю абсолютно въ васъ человѣческихъ тенденцій. Я выше упрековъ!»

Иванъ Михайловичъ.

Все? — Погоди-жъ!

Шаферъ.

Нѣтъ.... P[ost] S[criptum]: «Прошу продать мою землю и полагаю, что не дешевле 50 руб. за десятину; надѣюсь на вашу честность, — и въ самомъ скоромъ времени прислать мнѣ 2300 руб. серебромъ. Изъ доходовъ же прошу прислать мнѣ 150 руб. съ следующей почтой».

Иванъ Михайловичъ.

Отлично! Забрала уже 200, а со всего имѣнія получается 150. Ужъ проберу жъ я тебя, матушка! Ну, другое: отъ студента, вѣрно. Читайте.

Николаевъ.

Она бѣшеная! Её на цѣпь надо. А ты все ученіе ея хвалишь.[320]

Шаферъ.

«Иванъ Михайловичъ! Я у васъ забралъ впередъ 32 рубля. Я ихъ не могу отдать теперь. Но ежели вы не безчестный господинъ, то не будете имѣть подлость обвинять меня. Я вамъ пришлю деньги, какъ скоро собьюсь. У богатыхъ людей всегда привычка презирать бѣдныхъ. Въ вашемъ домѣ это производилось слишкомъ[321] нагло. Я ѣду съ Катериной Матвѣевной. Вы объ ней думайте какъ хотите, а я ее считаю за высокую личность. Впрочемъ, мое почтенье».

Иванъ Михайловичъ.

Вотъ — коротко и ясно. Готовы ли лошади? Всю четверню задушу, а догоню и потѣшусь по крайней мѣрѣ.

Марья Васильевна.

Что ты, Иванъ Михайловичъ! Ты его пожалѣй! вѣдь бѣдный, одинъ.

1-й Гость.

Есть чего жалѣть!

Иванъ Михайловичъ.

Ну-съ, еще послѣднее.... Добивайте....

Шаферъ (читаетъ).

«Отецъ! Я весьма много размышлялъ объ философіи нашего вѣка. И все выходитъ, что людямъ новаго вѣка скверно жить оттого, что ихъ угнетаютъ ретрограды. Всѣ ужъ согласны, что семейство препятствуетъ развитію индивидуальности. Я ужъ пріобрѣлъ очень большое развитіе, а у васъ ультра-консерваторство, и маменька дура; ты самъ это высказывалъ, — значитъ, всѣ это сознаютъ. За что жъ мнѣ утратить широкой размахъ и погрязнуть въ застоѣ? Въ гимназіи еще не доразвиты преподаватели, и я этаго не выношу! Въ карцеръ сажаютъ!… Обломовщина уже прошла, уже начались новыя начала для прогрессивныхъ людей. Я буду слѣдить за наукой въ университетѣ въ Петербургѣ,[322] если профессора хороши, а если дурны, то самъ буду работать. И ежели ты не Кирсановъ и не самодуръ, такъ пришли мнѣ средства къ жизни въ Петербургѣ.[323] Потому что я ужъ рѣшился. — А я еще убѣдился, что и Венеровскій ретроградъ. Онъ не признаетъ свободы женщинъ. — Прощай, отецъ. Можетъ быть, увидимся въ новыхъ и нормальныхъ соотношеніяхъ, какъ человѣкъ къ человѣку. Я сказалъ все, что накипѣло въ моей душѣ. Петръ Прибышевъ».

Марья Васильевна.

Боже мой! Боже мой! Что это такое!

Николаевъ.

Жалко, жалко мнѣ тебя, братъ Иванъ, a дѣлать нечего, самъ виноватъ. Вотъ-те и новое! Какое новое! — все старое, самое старое; гордость, гордость и гордость! — Отъ сотворенія міра молодые хотятъ старыхъ учить.

1-й Гость.

Это такъ.

2-й Гость.

До чего однако доходятъ!

1-й Гость.

Глупо и смѣшно.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, глупа ты, Марья Васильевна, а я глупѣе тебя въ 1000 разъ. Эй! готово, что ль?

Лакей.

Подаютъ-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Вели Дуняшѣ сбираться[324] ѣхать со мной. Да постой, гдѣ она, дарственная запись? Ну-съ, господа, простите, я ѣду! (Прощается съ гостями.)

Посредникъ.

Такъ какъ-же, Иванъ Михайловичъ, насчетъ нашего дѣла?

Иванъ Михайловичъ.

А вотъ какъ-съ. Пока мнѣ не велятъ съ ножемъ къ горлу, ни однаго клочка не отдамъ даромъ, ни одной копейки, ни однаго дня, ни однаго штрафа не прощу! — Будетъ удивлятъ-то-съ! Нѣтъ-съ, ужъ я нынче выученъ. <Нѣтъ-съ, батюшка, будетъ-съ, поломался.>[325]

Лакей.

Готово-съ.

Иванъ Михайловичъ.

Ну, шинель, собачій сынъ! Что ты думаешь? По старому? — Правда твоя, Марья Васильевна, все хуже стало. И уставныя грамоты хуже, и школы, и студенты.... все это ядъ, все это погибель. Прощайте. Только бы догнать ихъ, хоть на дорогѣ. Ужъ отведу душу! Петрушку розгами высѣку! Да.

Марья Васильевна.

Иванъ Михайловичъ, пожалѣй ты меня, не кричи очень на Алексѣя Павловича, право. Такой худой, жалкой! Чтожъ, онъ по молодости…

Николаевъ.

Сына то воротишь, а дочь не развѣнчаешь!

Иванъ Михайловичъ.

Не говори лучше. (Подходитъ къ столу и выпиваетъ стаканъ вина.) Да, да — высѣку, розгами высѣку. Прощайте. — Смѣйтесь, кричите, злитесь, a высѣку, высѣку! — И самъ спасибо скажетъ, да!

Занавѣсъ.

ДѢЙСТВІЕ V.

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Прибышевъ.

Венеровскій.

Любовь Ивановна.

Катерина Матвѣевна.

Петръ Ивановичъ.

Твердынской, студентъ.

Смотритель.

Староста.

Дуняша, горничная.

Театръ представляетъ комнату для проѣзжающихъ на почтовой станціи.

ЯВЛЕНІЕ I.

Входятъ смотритель и староста.

Смотритель.

Ну, гонъ! Съ Макарья такого не было. Чей рядъ?

Староста.

Акимкинъ; еще не оборачивался. Должно быть задержали въ Лапшевѣ. Спасибо, еще курьеръ не бѣжитъ.

Смотритель.

Вотъ въ 7-мъ часу опять почта, — что станешь дѣлать? Надоѣстъ проѣзжающій теперь.

Староста.

Вотъ такъ то бывало въ старину, при Тихонъ Мосеичѣ: какъ нѣтъ лошадей, онъ въ сѣнникъ и спрячется. Я тоже старостой ходилъ. Ѣхали съ Капказа такъ то, ѣхали[326] двое пьяныхъ, такъ что̀ надѣлали! Вся станція разбѣжалась, всѣхъ перебили. Тихона Мосеича нашего за ноги выволокли. «Я чиновникъ, — не смѣйте!» Какъ принялись холить! Вѣрите-ли, по двору волокутъ. То-то смѣху было!

Смотритель.

Да наскочилъ бы на меня такой-то. Я бы ему задалъ.

Староста.

Нѣтъ, нынче много посмирнѣлъ проѣзжающій. А то къ чему, ваше благородіе, я хотѣлъ спросить; нынче все «вы» проѣзжающіе стали намъ, мужикамъ, говорить.

Смотритель.

Образованіе, значитъ, прогрессъ. Да ты что, дуракъ?

Староста.

Только мы съ ребятами примѣчали, какъ ежели кто «вы» называетъ — ужъ на водку не жди. А что больше галдитъ, да на руку дерзокъ, ужъ этотъ дастъ. Такъ и жди, либо четвертакъ, либо двугривенный.

Смотритель (смѣется).

Тоже замѣчаютъ!… Будетъ лясы то точить. Вишь свинство надѣлали. Подмести вели, да хоть бы со стола то стеръ. Вѣдь вотъ нѣтъ того проѣзжающаго, чтобы не скучалъ. Нечисто все имъ. A вѣдь кто жъ гадитъ? все они. Такъ и наровятъ все загадить и уѣхать. И все ему нечисто. (Староста убираетъ.) Пойти соснуть. Никакъ опять! Ну, посидятъ, ужъ не прогнѣвайся.

Староста.

Пущай двойные дадутъ, наши свезутъ. (Слышенъ колокольчикъ.)

ЯВЛЕНІЕ 2.

Тѣ же, входятъ Венеровскій и Любовь Ивановна очень блѣдная тихая и грустная.

Венеровскій.

Господинъ смотритель, я требую лошадей. Староста, велите скорѣе закладывать. (Къ Любовь Ивановнѣ.) Ну вотъ-съ, мы и одни. Великолѣпно! Теперь только чувствую себя человѣкомъ, [какъ] вырвались изъ всей этой безобразной чепухи! Вы ради, моя миленькая?

Любочка.

Не говорите этихъ словъ при чужихъ людяхъ.[327]

Смотритель.

Лошади въ разгонѣ.

Венеровскій.

Я вамъ говорю: вотъ подорожная, вотъ деньги, запрягайте лошадей.

Смотритель.

Когда выкормятся, запрягутъ.

Венеровскій.

Извольте запрягать или подайте мнѣ книгу, я буду жаловаться.

Смотритель.

Книга вотъ, жалуйтесь. Много васъ!

Венеровскій.

А, хорошо, очень хорошо! Нѣтъ, еще долго честность будетъ достояніемъ однихъ насъ… Эти дрянные людишки! (Садится за столъ, разбираетъ книгу и пишетъ.)

Смотритель (подходя, сердито).

Вы прежде извольте посмотрѣть книгу. Вотъ изволите видѣть, — почта 8 лошадей въ 5 часовъ 23 м[инут]ы, теперь всего 9, не воротились. Полковникъ съ женой — 6 лошадей въ 6 часовъ 17 минутъ. Извольте посмотрѣть: комплектъ — 36 лошадей. Такъ вотъ-съ, милостивый государь, прежде смотрѣть надо-съ, и потомъ дрянными людьми называть тѣхъ, кто можетъ получше васъ, — такъ-то-съ.

Венеровскій.

Оставьте меня. Я не намѣренъ съ вами препираться.

Смотритель (отходя).

А вы будьте осторожны впередъ! и генералъ, шестерней въ каретѣ поѣзжай — и тому не позволяемъ.... а не всякой сволочи… (Уходитъ.)

ЯВЛЕНIЕ 3.

Тѣ же безъ смотрителя.

Венеровскій.

Староста, принесите, пожалуйста самоваръ. (Къ Любовь Ивановнѣ.) Вы будете пить чай, миленькая? И чаю и сахару!

Староста.

Самоваръ 20 к[опѣекъ], а за чай, за сахаръ съ хозяйкой сочтетесь.

Венеровскій.

Подайте все. Вы будете?

Любочка.

Да… нѣтъ…

Венеровскій.

Вы бы сняли мантилью.

Любочка.

Ничего не надо.

Венеровскій (садится къ ней).

Вотъ видишь ли, мой другъ, какая разительная черта отдѣляетъ насъ отъ прежнихъ твоихъ родныхъ. Мы будемъ смотрѣть на жизнь просто. Этотъ господинъ, въ силу своихъ убѣжденій, своей среды, считаетъ нужнымъ притѣснять людей и грубить. Это въ порядкѣ вещей, такъ же, какъ твои родные[328] считаютъ неизбѣжнымъ проседуру тѣхъ глупостей, отъ которыхъ мы уѣхали. Чтожъ, не передѣлывать же намъ ихъ? А намъ, какъ умнымъ людямъ, слѣдуетъ сказать: вы, господа, гадки и дрянны, но это при васъ; оставьте только насъ быть честными, человѣчными! Когда ты усвоишь себѣ это воззрѣніе, моя миленькая.....

Любочка.

Не говорите: миленькая, — такъ не хорошо.

Венеровскій.

Ну, все равно. Вы замѣтьте только какъ во всѣхъ этихъ столкновеніяхъ люди дрянные бываютъ унижены. Я не ненавижу ихъ, я презираю ихъ, имъ слѣдуетъ быть униженными, и они это сами знаютъ, какъ поразмыслятъ. Повѣрьте, ваши родные теперь чувствуютъ, что они глупы. Это-то и нужно.

Любочка.

Что тебѣ сдѣлали мои родные? Положимъ, они неразвиты, да все таки они ничего. Бываютъ хуже.

Венеровскій.

Вы очень умны, миленькая. Это такъ. Бываютъ хуже, но разъ мы сознали, что убѣжденія наши различны, что почва, на которой стою я и они, не одна и та же, надо стать однимъ одесную, а другимъ ошую. Вѣдь все очень просто. Я не уважаю людей глупыхъ и безъ образованія, кромѣ того нечестныхъ, апатичныхъ и враговъ всего новаго. А ваши родные таковы, — стало быть, ни вы, ни я не можемъ ихъ уважать. Вѣдь вы согласны съ этимъ? Другой бы сталъ политизировать, скрывать свои убѣжденія, но я полагаю, что честность и истина всегда выгодны.

Любочка.

Отчего жъ? Отецъ не врагъ всего новаго, напротивъ…

Венеровскій.

Ну, развѣ вы не видите, что онъ только боялся меня и ипокритствовалъ. Ну-съ, и глупую женщину, которая кромѣ ѣды и спанья ничего не понимаетъ, нельзя уважать!

Любочка.

Я все-таки любила ихъ....

Венеровскій.

Любите вы честное, свободное и разумное! Любите тѣ личности, которыя соединяютъ въ себѣ эти качества, и вы будете гуманны; а любить женщину за то, что она произвела васъ на свѣтъ, не имѣетъ никакого смысла. Да, великолѣпнѣйшій другъ! Ежели вы и меня любите, то не за то, что я хорошъ или уменъ, а только за то, что во мнѣ соединяются тѣ качества, про которыя я говорилъ. Да-съ, это такъ. (Приносятъ самоваръ.) Будете разливать?[329]

Любочка.

Нѣтъ, я не хочу, — все это грязно и гадко.... посмотрите, какія чашки, — я не хочу.

Венеровскій.

Да-съ, Любовь Ивановна, моя женка миленькая. Другимъ знаніе всего того, что я вамъ сообщилъ, дается трудомъ и борьбой и глубокимъ изученіемъ, и то рѣдкіе, сильные характеры усвоиваютъ себѣ это ученіе такъ полно и ясно, какъ я его понимаю, а вамъ, моя миленькая счастливица, все это дается легко. Только слушать, воспринимать, и вы сразу станете на ту высоту, на которой долженъ стоять человѣкъ новаго времени. Да бросимте словопренія! Мы теперь одни и свободны. (Садится ближе.) Чтожъ вы не пьете, моя касатынька?

Любочка (морщится).

Какія чашки! Гадость! Тутъ всѣ пили, — больные, можетъ быть. Я не хочу.

Венеровскiй.

[330] Могу я тебя поцѣловать, миленькая? Мнѣ хочется.

Любочка.

Нѣтъ… Оставьте…

Венеровскій.

Вы не оживленны нынче. Неужели вамъ не пріятно, моя милая, что мы ѣдемъ?

Любочка.

Мнѣ все равно, я только[331] устала… Отчего вы Дуняшу не взяли?

Венеровскій.

Вотъ опять! Я не считаю себя вправѣ тревожить васъ вопросами. Вы такъ же свободны, какъ и я, и впередъ и всегда будетъ [такъ]… Другой бы мущина считалъ бы, что имѣетъ права на васъ, а я признаю полную вашу свободу. — Да, милая,[332] жизнь ваша устроится такъ, что вы скажете себѣ скоро: да, я вышла изъ тюрьмы на свѣтъ Божій.

Любочка.

Зачѣмъ вы не взяли Дуняшу?

Венеровскій.

То было бы барство, дрянность, она бы стѣснила насъ. (Придвигается ближе.) Теперь можно поцѣловать васъ?

Любочка.

Оставьте! Да вы вымойте чашки, грязь какая!

Венеровскій (улыбаясь).

Это ничего. (Заливаетъ чай и пьетъ.) Что же, можно поцѣловать? Вы скажите, когда можно будетъ. Не хотите ли отдохнуть? Я уйду. Я никогда не стѣсню вашей свободы.

Любочка.

Нѣтъ.... да.... нѣтъ… Мнѣ ничего не надо. Мнѣ скучно.

Венеровскій.

Вы думаете, можетъ быть, что я не предвидѣлъ этой случайности. Напротивъ. Не на то мы, люди передовые, чтобъ намъ только фразы говорить. Есть и такіе. Нѣтъ-съ, мы люди дѣла. Мы не увлекаемся. Я зналъ, что вамъ будетъ скучно. Хотите, я вамъ скажу отчего. Вы не удивляйтесь, что я угадалъ, тутъ ничего нѣтъ удивительнаго. Вы выросли въ обстановкѣ дрянной. Въ васъ хорошая натура, но въ жизни вашей вы усвоили многое изъ той апатичной и затхлой атмосферы. Оно незамѣтно впиталось[333] въ васъ. Вы не замѣчали этаго прежде, какъ не замѣтна грязь въ навозномъ хлѣвѣ, но при прикосновеніи съ чистотой и силой грязь вамъ самимъ стала замѣтна, и свѣтъ вамъ глаза рѣжетъ. Вы, глядя на меня, чувствуете свои пятна… (Ходитъ въ волненiи взадъ и впередъ.)

Любочка (тихо).

Ахъ, только о себѣ!....

Венеровскій.

Что?

Любочка.

Ничего… Говорите.

Венеровскій.

Вы этимъ не пугайтесь, моя миленькая: это преходящее ощущеніе. Выходящіе изъ мрака думаютъ въ первыя минуты, что свѣтъ непріятенъ, онъ рѣжетъ. Но это ощущеніе, присущее всякой рѣзкой перемѣнѣ. Вы не пугайтесь, а, напротивъ, съ корнемъ вырвите эту слабость. Отчего вамъ скучно? Вамъ и въ тарантасѣ кажется непокойно, и дѣвушки у васъ нѣтъ, и чашки вотъ вамъ кажутся нечисты.... Это все апатія помѣщичья. А подумайте о томъ, что передъ вами вся жизнь свободы, передъ вами человѣкъ, который для васъ, для вашихъ великолѣпныхъ глазокъ,[334] сдѣлалъ всѣ уступки пошлости, какія могъ, которыя…

Любочка.

Вы все только себя хвалите....

Венеровскій.

Я хвалю то, что заслуживаетъ похвалы, порицаю то, что заслуживаетъ порицанія, а во мнѣ или въ васъ хорошее или дурное, это мнѣ все равно. Такъ называемая скромность есть одно изъ тѣхъ суевѣрій, которыя держатся невѣжествомъ и глупостью; вотъ ваша родительница говоритъ про себя: я глупа. Ну, ей это хорошо, хе, хе!

Любочка.

Оставьте меня, мнѣ скучно.

Венеровскій.

Ну, я помолчу, почитаю. У васъ пройдетъ. Можетъ быть, это желчный пузырекъ не выпустилъ свою жидкость. Это пройдетъ, на это есть физическія средства. Вотъ я никогда не буду сердиться на васъ. Что бы вы ни совершили, я только буду искать, — найду причину и постараюсь устранить ее. Я помолчу, а вы выпейте водицы. (Ложится на диванъ, беретъ книгу изъ сумки и читаетъ.)

Любочка (встаетъ и подходитъ къ двери, спрашиваетъ въ дверь).

Есть у васъ кто нибудь женщина? можно войти?

(Голосъ изъ за двери: «Милости просимъ». Любочка уходитъ. Слышенъ колокольчикъ, голоса.)

ЯВЛЕНIЕ 4.

Венеровскій, Катерина Матвѣевна, Твердынской, Петръ Ивановичъ, потомъ Смотритель, Староста.

(Голосъ Старосты[335] за сценой.)

Нѣту лошадей, сказываютъ.

Катерина Матвѣевна [за сценой].

Позвольте, позвольте, вы говорите, что нѣтъ лошадей. Такъ почему же это[336] называется: почтовая станція? Вѣдь станція для лошадей, такъ или нѣтъ?

(Всѣ входятъ, Петруша икаетъ.)

Староста.

Сказываютъ, всѣ въ разгонѣ, вотъ ужъ сидятъ двое, дожидаются.

(Венеровскій, замѣтивъ пришедшихъ, уходитъ незамѣченный.)

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, вы не отвѣчаете на мой вопросъ? Въ силу чего вы отказываете людямъ, которые имѣютъ одинаковыя права съ каждымъ генераломъ?

Петя.

Игъ!..[337] Поймите… игъ!.. что мы въ Петербургъ ѣдемъ… игъ!.. Вѣдь мы не дальніе… игъ!… Прибышевка наша… игъ!.. Вы дайте лошадей, а то.... игъ!.. очень скверно съ вашей стороны… игъ!..

Староста.

Вотъ я смотрителя пошлю. (Хочетъ уйти.)

Твердынской (удерживаетъ его).

Почтенный поселянинъ! какъ я могу заключить изъ вашихъ рѣчей, вы желаете произвесть коммерческую операцію, но мы не желаемъ поспѣшествовать оной.

Староста.

Будетъ баловаться то, баринъ, ну васъ къ Богу....

(Входитъ Смотритель.)

Катерина Матвѣевна.

Позвольте попросить лошадей для насъ. Мы имѣемъ полное право и одинаковое съ каждой чиновной особой. Вотъ мой видъ, — какъ это называется…[338] Ужъ нынче прошло то время, когда уважаемъ только Генераловъ, а презирали ученое сословіе, студентовъ.

Смотритель.

3-ій часъ, нѣтъ ни одной лошади, — извольте книгу посмотрѣть, а для насъ всѣ равны. И я нынѣшній вѣкъ также понимаю, какъ и всякой.

Петя (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Нѣтъ, позвольте мнѣ… игъ!.. я убѣжу… я умѣю… (къ Смотрителю.) Вы посудите… игъ… когда жъ мы въ Петербургъ пріѣдемъ?… игъ!.. коли на каждой станціи… игъ!… Вѣдь намъ очень нужно… игъ!… очень, вы дайте… вы сочтите сколько станетъ!

Твердынской (Старостѣ).

Автомедону, иначе извощику, велите принести чемоданчикъ и бѣлый хлѣбъ. Вы сочтите, сколько… бутылочка тамъ есть… а лошадей позвольте.[339]

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, я вамъ докажу. Въ нынѣшнемъ вѣкѣ кажется можно бы понимать, что женщина имѣетъ тѣ же права.[340]

Смотритель.

Да вотъ не угодно ли вамъ книгу?

Петя (Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Не мѣшай… игъ!.. Я ему докажу… игъ!.. Вѣдь мы въ ко… игъ!… муну…

Смотритель.

Да куда угодно, для меня это совершенно все равно…

Твердынской (беретъ книгу).

Въ сей книжицѣ изображено, яко-бы поручикъ Степановъ былъ огорченъ задержкою, такъ какъ онъ поспѣшалъ по дѣлу.

Катерина Матвѣевна.

Я буду жаловаться.

Смотритель.

Да извольте, сударыня. Нѣтъ лошадей, вотъ и все.

Катерина Maтвѣевна.

Какое еще, однако, непониманіе обязанностей и негуманность.

Твердынской.

Позвольте, я изображу въ сей книжицѣ всю горесть нашего душевнаго состоянія, и изложу человѣкоубійственность нравовъ смотрителей почтовыхъ станцій.

Петя.

Нѣтъ, дайте я… и у меня мысль пришла.... игъ!…

Смотритель (отнимаетъ книгу).

Что вы, господа, въ самомъ дѣлѣ, пересмѣиваете-то! Не хуже васъ. Писать, такъ пишите, только надо въ своемъ видѣ быть.

Твердынской.

Итакъ, Катерина Матвѣевна, презрѣнная преграда затормозила наше теченіе къ свѣтилу прогресса. Гражданинъ сей въ гнѣвѣ, оставимъ его.

Петя.

Игъ… игъ… игъ!.. (Твердынской надъ нимъ смѣется.)

Твердынской.

Я говорилъ, что вы много отвѣдали цѣлительной венгерской влаги.

Петя.

Что-съ?.. игъ!… нѣтъ ничего смѣшного… игъ!… Напротивъ… Я вамъ не позволю смѣяться… игъ!..

Твердынской.

Что за мальчишество обижаться всѣмъ.

Петя.

Вы сами мальчишка.. игъ!.. Я свободный… игъ!.. человѣкъ, игъ!.. Я самъ сказалъ.. Я.. игъ!.. ѣду въ комуну…

Твердынской.

Спите, Прибышевъ младшій, это будетъ лучше.

Петя.

Я выразилъ убѣжденіе, что вы мальчишка… игъ!.. а не я. Вы не признаете… игъ!.. свободы личности, игъ!.. вотъ вамъ… Я глупо сдѣлалъ только, что выпилъ это вино… игъ!.. и отъ него мнѣ дурно… игъ!.. а то бы я вамъ высказалъ… игъ!… игъ!… такія убѣжденія, что вы бы удивились очень… игъ!… Я спать хочу. (Садится и засыпаетъ.) (Сквозь сонъ.) Преграда… игъ!.. инди… ви… ду… игъ!.. игъ!..

Твердынской.

Ну что-жъ, подождемъ. Можно и чаепитіе совершить. А то скучно. Вонъ кто-то пилъ. Поселянинъ, староста, господинъ староста, нельзя ли получить инструментъ, въ просторѣчіи самоваромъ называемый?

Катерина Матвѣевна (садится къ столу, закуриваетъ папироску и откидываетъ волоса).

Я люблю въ васъ, Алексѣй Павловичъ,[341] это игривое отношеніе къ жизни. Какъ ни значительны совершающіяся въ вашей судьбѣ событія, вы, въ тайникѣ души, скрываете всю глубину вашего сознанія и наружно все шутите. Многіе могутъ считать васъ легкомысленнымъ, а я это-то и люблю. Я уважаю васъ за это. Да, вотъ мы и ступили первый шагъ въ новой жизни.

Твердынской.

Да, ступили.[342] Чтожъ все риторствовать! Знаешь, что дѣло хорошее, что свободенъ и разуменъ, чего же еще? Я не люблю готовиться. Наступитъ дѣло — я труженикъ и боецъ, а до того времени… можно и услаждаться легкимъ смѣхотворствомъ.

Катерина Матвѣевна.

Скажите мнѣ одно: я всю дорогу думала. Почему учредителемъ комуны мущина, а не женщина?[343] Не просвѣчиваетъ ли и здѣсь идея зависимости женщины?[344]

Твердынской.

Нѣтъ, это случайность. (Приносятъ самоваръ.) Что-жъ, чаеизготовленіе кто будетъ производить?

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, я полагаю, что столько же основанія есть мнѣ разливать, сколько и вамъ. Вотъ что: мы можемъ кинуть жребій.

Твердынской.

Итакъ повѣримъ разрѣшеніе сего вопроса слѣпорожденной Фортунѣ. (Беретъ папироску и прячетъ за спиной. Катерина Матвѣевна беретъ ложечку и дѣлаетъ тоже.)

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, вы угадывайте.

Твердынской (хватаетъ ее за руку, оглядывается быстро и перебираетъ ее за руку).

Однако, у васъ въ ручкѣ, такъ сказать, пухлость не вредная. Въ этой.

Катерина Матвѣевна (улыбаясь).

Твердынской, не будьте глупы. Вы угадали. Я буду разливать.

Твердынской.

Какъ дорога однако сближаетъ. Такое ощущеніе странное въ близости женщины. (Садится ближе.) И какъ отлично, что вы не носите кринолинъ. И какъ у васъ тутъ складочка, совсѣмъ античная. (Указываетъ на спину.)

Катерина Матвѣевна.

Твердынской, вы знаете стихи Гюго? Гюго отсталый человѣкъ, но онъ поэтическимъ чутьемъ проникалъ многое изъ будущаго. N’insultez pas…[345]

Твердынской.

Такая складочка, что первый сортъ. Позвольте мнѣ ее пригладить,[346] не то, что погладить, а только пригладить. (Дотрагивается до нея.)

Катерина Матвѣевна (улыбается[347] и бьетъ его по рукѣ).

Твердынской, когда я ближе узнаю васъ, я разскажу вамъ мою судьбу. Судьба женщины, это странная анормальность въ нашемъ неразвитомъ обществѣ. (Сторонится.) Твердынской, ежели бы я меньше уважала васъ, я бы могла усумниться въ искренности вашихъ убѣжденій. Что дѣлаетъ ваша рука?

Твердынской.

Вѣдь вотъ какіе странные бываютъ казусы. Жили мы съ вами, жили 3 мѣсяца, и все говорили только о предметахъ, вызывающихъ на размышленія, и теперь мгновенно мое воззрѣніе на васъ совсѣмъ измѣнилось. Отчего жъ вы не хотите, чтобъ я положилъ такъ руку? (Кладетъ руку на спинку кресла, на которомъ сидитъ Катерина Матвѣевна.) Я ни до чего не коснусь безъ разрѣшенія. Ни до чего.

Катерина Матвѣевна (сіяющая).

Вглядитесь въ глубину своего сознанія, и тогда я честно выслушаю ваше признаніе. Я не хочу увлеченій, мы должны стоять выше ихъ. Вы не трогайте меня.

Твердынской.

Я не касаюсь, вѣдь, ни до чего не касаюсь. А у васъ есть во взглядѣ что то пожирающее, выше женскаго. У однаго моего товарища была другъ-женщина, она была гувернантка. Вавочка, мы всѣ такъ ее звали. Вы схожи съ ней, очень схожи. Но славная какая складочка… (Схватываетъ ее и прижимаетъ къ себѣ.)

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, подумайте хорошенько и внимательно, вникните въ себя! Тотъ путь, на которой.... Скажите, какою любовью вы любите меня? (Вырывается отъ него и встаетъ.)

Твердынской (идетъ за ней).

Вы фиміамъ сердца моего, вы кальянъ надежды небесъ, вы паръ отъ подошвъ кумировъ моихъ, вся нѣжность и свѣтъ фирмамента мірозданія. Я люблю васъ и желаю учинить съ вами экспликацію.

Катерина Матвѣевна.

Не говорите глупостей, вы оскорбляете меня не какъ женщину, а какъ честнаго человѣка. Я не различаю. Вы говорите, что чувствуете влеченіе ко мнѣ, я считаю васъ хорошимъ господиномъ; изслѣдуйте характеръ вашего влеченія и скажите мнѣ. Старайтесь объективно смотрѣть на вещи. Конкретъ можетъ слушать[348] васъ. Я все сказала.

Твердынской (подходя ближе и хватая за руку).

Божественная, но свободная женщина! Судьба покровительствуетъ намъ. Сей юный питомецъ Минервы (указывая на спящаго Петю) опочилъ въ объятіяхъ Морфея, мы одни, и я снѣдаемъ любовью. (Хватаетъ ее и хочетъ поцѣловатъ.) Будущее въ рукахъ судьбы, настоящее наше. (Обнимаетъ ее.) Да полно же, милѣйшая!

Катерина Матвѣевна (испуганно отбивается).

Вы оскорбляете меня, я ошиблась и въ васъ. Я закричу, пустите!

Петръ (сквозь сонъ).

Семья… игъ..! преграда… ин… ди… виду… игъ!.. альности.

Твердынской (оставляетъ ее, сердито.)

Вотъ ужъ недостойно истинно-свободной женщины — такъ грязно понимать все…

Катерина Матвѣевна.

Боже мой, до чего я дошла!.. Боже мой!.. Но я выше.. Нѣтъ… Я ниже всего на свѣтѣ.[349] Я жалкое созданіе, вы мнѣ гадки, а сама я еще гаже![350] (Катерина Матвѣевна, убитая, садится поодаль и глубоко задумывается.)

ЯВЛЕНІЕ 5.

Тѣ же, Венеровскій и Любочка.

Любовь Ивановна (выходитъ вся въ слезахъ).

Какая же это свобода женщины, коли вы меня мучаете!.. Мнѣ скучно, правду мамаша гово… Катинька! Алексѣй Павловичъ! Батюшки мои, и Петруша! Что это случилось?

Твердынской.

Сурпризецъ не вредный! Я вотъ… ѣду тоже въ Петербургъ.

Катерина Матвѣевна.

Любовь! Ты была права! Но оставьте меня… мнѣ многое надо обдумать. (Садится къ столу,[351] облакачивается и думаетъ.)

Петруша (вдругъ просыпается и встаетъ).

Постойте, я все лучше разскажу. Ты сама должна знать, что семья… игъ!.. развитію индивиду… игъ!.. альности. Я и поѣхалъ одинъ, a Алексѣй Павловичъ открылъ, что тоже есть комуна… а комуна… удивительное убѣжд… учрежденіе, ну, все равно… Мнѣ очень спать хочется, вы меня разбудите… (Садится.)

Любочка.

Что съ нимъ?

Венеровскій.

Ничего особеннаго. Все это понятно. Мальчишка напился пьянъ и выходитъ мерзость неестественная.

Петруша (привстаетъ).

Сами вы мерзость неестественная. Это ужъ всѣ знаютъ, что вы ретроградъ, мнѣ Алексѣй Павловичъ и Катинька дорогой сказали, что вы изъ-за денегъ женились. Это очень подло по нашимъ возрѣн… (Засыпаетъ.)

Твердынской.

Точно, что мальчишка-съ. Повѣрьте, Анатолій Дмитріевичъ, что я этаго не говорилъ и не думаю, потому что ваши убѣжденія…

Венеровскій.

Да-съ, сдѣлать гадость, да и на попятный! Это на васъ похоже-съ. А вотъ съ вами-съ, сударыня, позвольте дотолковаться до дѣла. (Къ Катеринѣ Матвѣевнѣ.) Когда я объяснялся съ вами-съ, хе, хе! у себя на квартирѣ-съ, я васъ попросилъ молчать о моей особѣ-съ. Вы должны были мнѣ обѣщать это, однако вамъ, какъ видно, не угодно держать слова. Теперь-съ я заставлю васъ, хе, хе! да-съ. — Мы дѣйствительные умные люди и люди дѣла, тѣмъ-то и отличаемся отъ болтушекъ, какъ многіе ваши знакомые… тѣмъ отличаемся-съ, что не позволяемъ себя забирать въ руки, а сами забираемъ въ руки, какъ я васъ забралъ-съ, хе, хе! да-съ. (Тихо ей.) Вы хвастаетесь свободой отъ предразсудковъ, а кое-что вамъ не хотѣлось бы распубликовать. Такъ знайте-же…

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте…

Венеровскій.

Извольте-съ…

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, ничего. Вы правы, только оставьте меня додуматься. (Садится въ прежнюю позу.) Пожалуйста, оставьте меня!. Я послѣ скажу.

Венеровскій (къ Любочкѣ).

Теперь съ этой госпожей покончено. Перестаньте и вы, миленькая. Я снисходителенъ всегда къ людямъ съ слабыми силами и умственными способностями, и это очень естественно, потому что я насквозь вижу всѣ ихъ стремленьица. Но когда идутъ мнѣ на перекоръ, то я имѣю привычку сломать то, что мнѣ мѣшаетъ. Вамъ хочется показать, что вы имѣете волю. Это похвально и человѣчно, но надо, чтобы цѣль была разумна.

Любочка (горячо).

Вы всегда думаете, что вы только разумны. Катинька, ты меня не любишь, но скажи же, пожалуйста, по правдѣ, заступись за меня. Мнѣ такъ скучно,[352] такъ скучно! И зачѣмъ я отъ нихъ уѣхала? Хоть бы Дуняша была со мной! Катенька, что съ тобой? (Катерина Матвѣевна не отвѣчаетъ.)

Катерина Матвѣевна.

Любовь, не мѣшай мнѣ додуматься. Во мнѣ совершается великой переворотъ. Я чувствую это.

Любочка.

Алексѣй Павловичъ, скажите хоть вы, стали бы вы мучать женщину, которую вы любите? Онъ бранитъ моихъ родныхъ, онъ не любитъ меня.

Твердынской.

Я, Любовь Ивановна, такъ сказать, въ любви неофитъ и даже атеистъ оной.

Любочка.

Вы все шутите, a мнѣ, право, не до шутокъ. Боже мой, зачѣмъ я уѣхала!

Венеровскій.

Какая фразистость у васъ непріятная. Но довольно-съ! Я послѣдній разъ говорю: попробуйте дать себѣ отчетъ въ вашихъ желаніяхъ и выразить ихъ. Это очень просто. Я выражаюсь ясно и разумно, попытайтесь и вы сдѣлать то же.

Любочка.

Катинька всегда такъ говоритъ. Развѣ можно сказать все, что чувствуешь? Какъ мнѣ сказать все… Вы только о себѣ говорите. Вы меня не любите. Вы не подумали обо мнѣ ни одной минуточки… Зачѣмъ вы еще пристаете ко мнѣ? Мнѣ скучно! Вы только себя хвалите. Папаша бы меня понялъ.

Венеровскій.

Я вамъ сказалъ, что я выше этихъ фразъ, и вамъ не заставить меня вступить въ ту арену пошлыхъ препирательствъ, на которую вы меня призываете. Я велю закладывать. Староста![353]

ЯВЛЕНІЕ 6.

Входитъ староста.

Венеровскій (старостѣ).

Велите закладывать, торопитесь, я беру[354] вольныхъ, я заплачу двойные прогоны.

Катерина Матвѣевна

(встаетъ и встряхиваетъ волосами.)

Позвольте, Венеровскій![355] я додумалась. Теперь я все скажу вамъ… Наши отношенія… (За сценой слышенъ шумъ, крикъ.)

Голосъ Ивана Михайловича.

Четверню въ коляску!

Голосъ Смотрителя.

Нѣту-съ…

Голосъ Ивана Михайловича.

Зуба ни однаго не оставлю! Разбойникъ! Нѣтъ, братъ, я ужъ не тотъ. Въ острогъ посадятъ, а зубы всѣ выколочу! слышишь? Дай взглянуть.[356] (Входитъ.)

ЯВЛЕНІЕ 7.

[357] Тѣ же и Иванъ Михайловичъ.

Иванъ Михайловичъ.

А.. а.. а! Любезные! Вотъ они молодчики! Всѣхъ разомъ накрылъ!…

Твердынской.

Могу сказать, скандалецъ предвидится не зловредный!

Венеровскій (садится на стулъ противъ Ивана Михайловича и дерзко смотритъ ему въ глаза).

Вотъ господинъ, котораго надо будетъ еще пощелкать по носу.

Катерина Матвѣевна (останавливается въ своей позѣ).

Иванъ Михайловичъ! Я рада васъ видѣть.

Любочка (приближается[358] къ отцу).

Папа милый…

Петруша (поднимается съ мѣста и глядитъ безсмысленно на отца).

Теперь ужъ… игъ!… всѣ очень сознали… игъ!..

Иванъ Михайловичъ (къ Любѣ, отводя рукой).

Постой. — Начнемъ съ чужихъ. (Къ студенту, беретъ его за руку.)[359] Государь мой, пожалуйте-ка вы сюды!

Твердынской.

Неужели вы думаете, что за ваши 20 рублей въ мѣсяцъ я обязанъ похоронить себя?… Кажется, вы сами можете сознавать....

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ, дружокъ… Эта пѣсня ужъ кончилась. Взялись вы учить моего сына? —

Твердынской.

Вы не думаете ли напугать меня?… только (робѣя) кулачное право… не современно.

Иванъ Михайловичъ.

«Современно!» Это слыхали. А кто возьмется за дѣло и безъ причины не исполнитъ его, да еще притомъ мальчика собьетъ съ толку и увезетъ изъ родительскаго дома, какъ того человѣка звать, государь мой? Не знаете? Обманщикъ…

Твердынской.

Вы дерзки и я васъ выучу,[360] я никому не позволю…

Иванъ Михайловичъ.

Что-о? (Наступаетъ.) Вонъ! съ глазъ долой.[361] Коли бы вы были постарше, а то вы мнѣ жалки, государь мой…

Твердынской.

Конечно, это все что можно ожидать отъ невѣждъ и зуботыковыхъ. (Отступаетъ.)

Иванъ Михайловичъ (наступаетъ еще рѣшительнѣе.)

Вонъ!

Твердынской (торопливо захватывая узелокъ уходитъ и кричитъ въ дверяхъ).

Презрѣнный ретроградъ!

ЯВЛЕНІЕ 8.

Тѣ же безъ Твердынскаго.

Иванъ Михайловичъ

(не обращая болѣе вниманіе на Твердынскаго).

Ну-съ, теперь, соколикъ! (Подходя къ Петрушѣ.) Сашка! (Входитъ лакей.) Розги взялъ?

Лакей.

Въ козлахъ-съ.

Петруша.

Индивидуальность… ин.... ди.....

Иванъ Михайловичъ (лакею).

Поди сюда. Возьми ты этаго молодца, вылей ему на голову ведро воды, слышишь? И посади въ коляску…

Петруша.

Деспотизмъ..... игъ!… родительской власти… индиви....

Иванъ Михайловичъ (перевертываетъ Петрушу и даетъ подзатыльникъ).

Ну, разговаривать! Маршъ! Сашка, сведи ты его къ колодцу, облей водой и держи его въ коляскѣ.

Петруша.

Это.... зачѣмъ же? Я самъ…

Иванъ Михайловичъ.

Ну!......

Лакей.

Чтожъ, пожалуйте, Петръ Иванычъ… (Лакей и Петруша уходятъ).

ЯВЛЕНІЕ 9.

Тѣ же безъ Петруши.

Иванъ Михайловичъ (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Ну, стриженная иманципація, позвольте у васъ спросить: что̀ у вашего дяди, распутный домъ, что-ли? А?

Катерина Матвѣевна.

Иванъ Михайлычъ! Я раздѣляю ваши убѣжденія…

Иванъ Михайловичъ.

Нѣтъ, матушка, слова-то эти оставь! Былъ дуракъ, да больше не буду. Что, я изъ своей прихоти твоей Лопуховкой управлялъ? Что, я обокралъ тебя, что ли? Что, мнѣ платили за твое содержаніе? Ты съ своей деревни 100 рублей въ годъ получала, а ты мнѣ… да что, говорить скверно! —

Катерина Матвѣевна.

Вы совершенно правы, Иванъ Михайловичъ, поступокъ мой неконсеквентенъ.

Иванъ Михайловичъ.

Что мы съ Марьей Васильевной видѣли отъ тебя, кромѣ презрѣнія? И увѣнчано все — чѣмъ? Побѣгомъ и этимъ письмомъ. (Вынимаетъ письмо.) Я вамъ не родня, не дядя. Извольте ѣхать, куда вамъ угодно, съ этимъ щелкоперомъ.

Катерина Матвѣевна.

Да, голубчикъ, да, вы высказываете истину. Да, голубчикъ, я сознаю свое заблужденіе. Я прошу забвенія. Я несчастная женщина, голубчикъ.

Иванъ Михайловичъ.

Довольно меня обманывали, матушка… (Глядитъ на Венеровскаго.) Довольно!.....

Венеровскій.

Что вы на меня смотрите? Я вамъ не скрою, Иванъ Михайловичъ, что вы мнѣ наскучили своимъ крикомъ. Поѣзжайте домой, — право, покойнѣе будетъ. Дѣтей больше здѣсь нѣтъ и пугать некого.

Иванъ Михайловичъ.

Поѣду, государь мой, когда выскажу все.

Венеровскій.

А что вамъ это сказать нужно, нельзя ли узнать? Я послушаю, хотя знаю все, что вы скажете, и знаю, что ничего ни новаго, ни остроумнаго....

Иванъ Михайловичъ.

Многое мнѣ вамъ сказать нужно, да не стану говорить при вашей женѣ, сударь, и при моей дочери. Вы считаете честнымъ возстановлять дочь противъ отца, а я стараго вѣка, да знаю, что коли жена отца не уважаетъ, такъ ей грошъ цѣна, а коли мужа не уважаетъ, — еще того хуже.

Венеровскій (къ Катеринѣ Матвѣевнѣ).

Этотъ господинъ, кажется, хочетъ учить меня честности; это довольно комично. —

Катерина Матвѣевна.

Онъ правъ, онъ совершенно правъ, не говорите со мной…. (Отварачивается.)

Венеровскій (пожимаетъ плечами).

Староста, велите давать лошадей. — А вы, Иванъ Михайловичъ, для меня забавны, только забавны.

Иванъ Михайловичъ (кричитъ).

Я вамъ сказалъ довольно, оставимте это.[362] Поѣзжайте съ Богомъ. Я тебѣ привезъ Дуняшу, Люба, возьми ее. Грустно намъ было, очень грустно.... ну, да Богъ съ тобой. У тебя будутъ дѣти, тогда ты поймешь. (Обнимаетъ ее, она плачетъ.)

Венеровскій.

Комедія разыгрывается недурно, но и наскучить можетъ. Поѣдемте, Любинька! Пойдемте, посидимъ въ той комнатѣ. А вы одни комедію поиграйте. —

Любочка.

Я не хочу, папа! <Я не поѣду съ нимъ....> Побудь со мной. (Къ Венеровскому.) Оставьте меня.

<Иванъ Михайловичъ.

Ты съ ума сошла! Анатолій Дмитріевичъ, любезный другъ, вы меня извините, ежели я погорячился. Мы останемся....>

Венеровскій (беретъ Любу за руку).

Люба, пойдемте, родитель можетъ одинъ поломаться, и съ Катериной Матвѣевной.

Любочка.

Папаша, что̀ я сдѣлала! Я боюсь его, я ненавижу его. (Люба прячетъ лицо на грудь отцу.)

Иванъ Михайловичъ.

Ты съ ума сошла! Что ты говоришь, Люба! Это нельзя!

Катерина Матвѣевна (выступаетъ впередъ торжественно, откидывая волоса).

Теперь я все скажу, что я думаю. Слушайте меня, Иванъ Михайловичъ, слушайте меня, Венеровскій. Любовь должна оставить этаго человѣка. Этотъ человѣкъ — дрянный и низкой индивидуумъ. —

Венеровскій (старается перекричать ее).

Вы глупая, неразвитая и развратная женщина! Молчите или я…

Катерина Матвѣевна.

Нѣтъ, Венеровскій, вы меня не испугаете! Я свободная натура. Вы меня не перекричите, я сама все намѣрена высказать. Венеровскій, вы подлецъ и это говоритъ вамъ не женщина, а свободный человѣкъ.....[363] Онъ погубитъ Любу, ежели она останется съ нимъ, также какъ онъ погубилъ меня и оттолкнулъ. Полчаса тому назадъ я считала себя выше всѣхъ въ мірѣ, а теперь я несчастное, жалкое и презрѣнное существо.

Венеровскій.

Вы глупы и больше ничего. И вашъ поступокъ нисколько не удивляетъ меня; это прямо вытекаетъ изъ вашей глупости. Любовь Ивановна, я предлагаю вамъ ѣхать со мной.

Любочка.

Я ни за что не поѣду. Я умру лучше! —

Иванъ Михайловичъ.

Бѣдная моя дѣвочка. Что я съ тобой надѣлалъ! Поѣдемъ. Прощайте, сударь. — Теперь я могу все сказать вамъ. — Вы хотѣли жениться на состояніи. Любочку вы не любили и не уважали. Вамъ нужно было одно: деньги; вы ихъ и взяли. И за то, что вамъ все дали и дали при томъ существо, котораго вы ногтя не стоите, вы сдѣлали ея несчастье и наплевали въ лицо людямъ, которые ничего кромѣ добра вамъ не желали. Ничтожество и гордость! — Я во всемъ виноватъ.

Венеровскій (стараясь перекричать, хватаетъ за руку Любу).

Мнѣ жалко было Любу, которая погибала въ вашемъ гнусномъ семействѣ, я спасъ ее отъ вашего разврата. — Люба, поѣдемъ! Я никому не дамъ смѣяться надъ собой. Я посмѣюсь надъ вами. Поѣдемте! (Дергаетъ за руку.)

Любочка.

Вы мнѣ больно дѣлаете, я не поѣду, я не хочу быть вашей женой, я ненавижу васъ…

Катерина Матвѣевна.

И это адептъ новаго ученья! Нашего!

Иванъ Михайловичъ (наступаетъ).

Оставить ее! Ну, я говорю. (Становится передъ Любочкой, Венеровскій хочетъ двинуться впередъ.) Еще шагъ — въ дребезги расшибу! —

Венеровскій.

Хе, хе! (Отступая и копотливо доставая револьверъ изъ кармана.) Вы думали, что я не предвидѣлъ этаго? Я предвидѣлъ все, имѣя дѣло съ такими людьми, какъ вы. Предвидѣлъ и оскорбленія и драки. Только мы — люди дѣла и не дадимъ надъ собой смѣяться, — хе, хе! Попробуйте оскорбить меня! (Уставляетъ пистолетъ.)

Иванъ Михайловичъ (останавливается передъ нимъ и качаетъ головой).

Дуракъ! Въ кого стрѣлять! Ну, стрѣляйте! Пойдемъ, Любa! (Уходятъ.) —

ЯВЛЕНIЕ 10.

Венеровскій (одинъ).

Что, посмѣялись надо мной?.. хе-хе! Нѣтъ, мы не Твердынской,[364] чтобъ гонять ихъ вонъ. Правду говорилъ Беклешовъ, что для дѣла съ этими людьми надо отречься отъ всѣхъ[365] принциповъ. Я слишкомъ былъ честенъ съ ними. Но впрочемъ, женщина свободна, и я не признаю никакихъ правъ на нее. Да, вотъ еще дарственная запись на ея имѣнье. (Входитъ лакей за шалью.) Подите сюда, отнесите эту бумагу вашему барину. — Имъ непонятно, что я возвратилъ эту бумагу, хе-хе! Да, еще слишкомъ дики и грубы отношенія въ этой закоснѣлой средѣ! Или мы слишкомъ далеко ушли, родились лѣтъ 100 слишкомъ рано для того, чтобы возможны были между нами какіе нибудь компромиссы.

_______

ВАРИАНТЫ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

* I. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ № 5.

ДѢЙСТВІЕ I.

Зала помѣщичьяго дома. Утренній чай. Самоваръ на столѣ, ребенокъ на высокомъ стульцѣ и няня. Помѣщица Марья Васильевна 38 лѣтъ. —

ЯВЛЕНІЕ I.

Л[юбочка] напилась чаю, уже гуляла, пошла играть на фортепьянахъ. — Анночка…

Няня стоитъ за стуломъ. М[арья] В[асильевна] разливаетъ. —

М. В. Право, наскучило даже, второй самоваръ подогрѣваютъ, нейдутъ никто. Хоть ты бы, няня, посмотрѣла, что они, скоро ли?

Няня. Что смотрѣть то, матушка, развѣ сами не знаете. Дѣти съ стюдентомъ съ новымъ по полямъ башмаки бить пошли, <травки собираютъ, для ученья все>. Бывало, у стараго барина учитель такъ учитель — учитъ по книжкѣ, <посѣчетъ и все>, а теперь по новому баклуши бьютъ да всякіе пустяки дѣлаютъ. Это мы, говорятъ, няня, учимся. Такъ мнѣ Мишенька жалокъ даже, сударыня. — Какой мальчикъ былъ — краса, умникъ, — теперь совсѣмъ избалуется. Вѣрьте вы мнѣ, матушка Марья Васильевна, я какъ къ вашему дому привыкла и люблю, душой люблю и дѣтей, и васъ все таки люблю. Хоть и велѣлъ насъ, дворовыхъ, царь прогнать за наши заслуги, а преданность моя все осталась. Кому жъ вамъ и правду сказать, какъ не мнѣ! Мнѣ все равно, вотъ вы̀хожу[366] еще этаго; коли сгоните, я на мосту пойду просить Христа ради. —

М. В. Какъ ты мнѣ даже смѣшна, няня. (Улыбаясъ.) Да кто тебя гонитъ…

Няня. Не могу, сударыня, не могу. Сердце мое не терпитъ. Это не учитель, <а іорникъ>. Учитель долженъ быть степенный человѣкъ, а это стюдентъ, самъ учится. Мальчишка, — извините сударыня, я по простому говорю. Ну, видано ли дѣло, до 12-го часу за самоваромъ сидите, нѣтъ никого. — Вонъ Любовь Ивановна, милая дѣв[очка], встала, напилась, пошла гулять. Только и она испортится, помяните мое слово. —

М. В. А ты бы вотъ хорошенько ихъ пугнула. А Катинька что нейдетъ?

Н. Катерина то Матвѣвна? Почиваютъ, небось. Да и какъ не почивать, до разсвѣта каждый день книжки читаютъ; а все ума настоящаго видно не вычитали, что тетку родную почитать надо, а не пренебрегать, какъ холопкой своей, чтобы до 12-го часу ихъ съ чаемъ дожидаться.

М. В. <Ахъ, няня, няня, какая же ты ядъ стала.> Ну-ну-ну! (Смѣется.) Расходилась Анна Дмитріевна. Какъ ты не понимаешь, няня, что вѣкъ живи — вѣкъ учись. Катенька добрая дѣвушка, только съ странностями. —

Н. <Я то ядъ?> Не могу. Вотъ не могу, да и все! Глаза бъ мои не глядѣли! Ну добро, насъ, дворовыхъ, за нашу службу велѣно на дорогу выгнать и хлѣба намъ не давать. Ну, хорошо. Да съ господами то что сдѣлалось? Все навыворотъ пошло. Не узнаю ничего, матушка, ей Богу, не узнаю. Бывало, дѣти почтительны къ старшимъ, учатся, играютъ; учитель — такъ нѣмецъ, старичокъ какой почтенный; барышня — такъ нарядами занимается, какъ молодой дѣвушкѣ прилично: и на фартопьянахъ поиграетъ, и почитаетъ, да все это мило было, хорошо, прилично; а нынче что стало — страхъ! Мальчики — только бы учиться, сами насъ, старухъ, учить хотятъ; учиться не учатся, а какъ это скажешь — одинъ отвѣтъ только: нынче, няня, по новому. Чтожъ, и это по новому, что Катерина Матвѣевна дѣвица какъ дѣвица бы была, всѣмъ бы невѣста, — опозорила себя, косу обстригла; такъ это по новому: платья подтыкаетъ выше колѣнъ, и съ стюдентомъ по лѣсу одна пропадаетъ. Все книжки читаютъ. Вѣдь я женщина необразованная, пущай, а все около господъ потершись понятіе имѣешь. И книжки книжкамъ розь. Тоже читали въ наше время книжки, такъ чувствительное что-нибудь — Аделаида и Алмансоръ; все это какъ мило, прилично было, а нынче посмотрѣла какую то книжку Катерина Матвѣевна читаетъ. Прочелъ мнѣ Мишенька: все объ желудкѣ, объ кишкахъ что то — страхъ. Тфу! Ну, дамское ли это дѣло! — Отъ того то и косы стригутъ.

М. В. <Ну полно.> Мы съ тобой не понимаемъ, мы старые люди, а ты лучше посмотри, не пришелъ гдѣ Михаилъ Ивановичъ.

Н. Не могу, матушка, не могу! Все молчу, все грызетъ меня, что вотъ на глазахъ моихъ пропадаетъ, все то пропадаетъ, всѣ порядки хорошіе, и все одинъ вздоръ, одинъ вздоръ! (Идетъ къ окну.) <Вонъ баринъ все у конторы стоятъ> съ прикащикомъ, что то съ мужичьемъ разговариваютъ. Не скоро еще, матушка, дождетесь, еще самоваръ подогрѣть прикажете. —

М. В. <А что, развѣ сердится?> Ахъ, Боже мой, какъ это скучно. <И разсердятъ его еще.>

Н. <Да развѣ безъ этаго бываетъ нынче.> Тоже хорошо хозяйство стало, могу сказать. — Все то раскрыто, все разгорожено. Нѣтъ никакого порядка. Только съ утра до вечера съ мужиками кричать. Да я — холопка, не благороднаго лица, а кажется, Богъ знаетъ чего бъ не взяла эту должность справлять. Каждому рюрику тоже кланяйся. А онъ отъ тебя морду деретъ. Смотрѣть такъ жалость!

(Любочка влетаетъ въ шляпкѣ.)

Н. Что, скучно? Пококетничать не съ кѣмъ вотъ? Дайте, женихъ изъ П[итера] пріѣдетъ. А теперь вотъ съ стюдентомъ бы позабавились. Вамъ что ни попъ, то батька.

Л. Я и то думала отбить его, да онъ скученъ и не чешется. А это правда.

М. В. <(Подходитъ къ окну. Испуганно.) Опять разсердили они его, ужъ я вижу, по хозяйству.> Вѣдь я это все вижу, онъ только говоритъ, что лучше стало, а эти уставныя грамоты погубятъ насъ!

Н. <Да, какъ не сердиться то, вѣдь тутъ и ангелъ небесный и тотъ…> (Беретъ ребенка, велитъ ему цѣловать ручку мамаши и сбирается уходить.) Вотъ она, золото-то новое.

ЯВЛЕНIE II.

Катерина Матвѣевна (входитъ съ книжкой журнала).

К. М. Здраствуйте, Марья Васильевна, здраствуйте, Анна Дмитріевна. (Жметъ обѣимъ крѣпко руки.) Позвольте чаю. (Раскрываетъ ее [книгу] на замѣченномъ пальцемъ мѣстѣ, садится къ столу и читаетъ, прихлебывая изъ стакана.)

Няня. (Въ сторону.) Новое обращеніе: роднаго брата дочь 2-й мѣсяцъ гоститъ, какъ въ своемъ домѣ. «Дайте чаю!» только и ласковаго слова отъ нея услыхали. — Ужъ умна очень. —

М. В. Ну, няня, поди, посылай старшихъ, коли встрѣтишь.

Н. Какже, съ собаками найдешь ихъ. —

М. В. <Ну расфуфырилась, индюшка!> Какая ты глупая! (Няня уходитъ.)

К. М. (поднимаетъ глаза отъ книги, смотритъ на няню и презрительно улыбается). Марія Васильевна, въ силу какого убѣжденія вы говорите женщинѣ, которая старше васъ: «ты» тогда какъ она не смѣетъ говорить вамъ «ты»? — Я знаю, что вы не признаете начала равенства, но я считаю себя обязанной всякій разъ выразить вамъ свои убѣжденія, — безъ сомнѣнія, вы въ правѣ имѣть свои убѣжденія.

М. В. Ну что, Катинька, намъ учить другъ друга. Я привыкла, и она привыкла, — зачѣмъ же намъ по новому учиться?

<К. М. Затѣмъ, чтобъ не оскорблять> достоинство человека.

(Продолжаетъ читать. — Молчаніе.)

Л. А я хочу отбить у тебя стюдента.

К. М. Нечего отбивать, я не кокетничаю, а мы сошлись въ убѣжденіяхъ, и твоя фривольность ничтожна.

Л. А вотъ отобью!

М. В. Что ты читаешь?

К. М. <Исторію развитія католичества въ западномъ мірѣ.> Статью очень хорошую о первобытномъ развитіи организма изъ клѣточки.[367]

М. В. Отчего-жъ изъ клѣточки? (Улыбаясь.)

К. М. Клѣточка есть начало всего. Клѣточка — это такая, какъ бы вамъ сказать.... На свѣтѣ все клѣточки.

М. В. (задумывается). Да! — это ваше новое… Вотъ насъ учили по французски, по нѣмецки, музыки…

К. М. И мнѣ тоже воспитаніе пустое дали, но я сама поняла, что мнѣ недостаетъ серьезнаго, и стала учиться. —

М. В. А полезное это ученье? Сашка! Сашка!

К. М. М[арья] В[асильевна], по моимъ убѣжденіямъ, мы столько же имѣемъ права называть этаго господина Сашкой, сколько онъ насъ Катькой и Машкой. И я считаю себя обязанной сообщить это вамъ, — хотя признаю за вами полную свободу убѣжденій.

М. В. <Ахъ, оставь меня.> Хорошо, я буду называть его Александръ Прокофьичъ. Ужъ не переучишь. (Входитъ Сашка, оборванный, лѣтъ 14.) Гдѣ ты былъ? Я тебя взяла только затѣмъ, чтобъ ты всегда былъ тутъ для посылокъ.

С. Катерина Матвѣвна посылали за молокомъ, а потомъ посылали отъискать стюдента. —

М. В. Хорошо. Сходи въ контору къ барину и скажи: барыня приказали сказать, что пора чай кушать.

Сашка. Слушаюсь! (Хочетъ уходить.)

К. М. Александръ, подите сюда, потрудитесь сходить послѣ въ мою комнату и спросите у дѣвушкѣ разрѣзной не деревянный, а костяной ножикъ. Вы очень меня обяжете. — (Закуриваетъ папироску и еще беретъ чаю. Сашка уходитъ.)

ЯВЛЕНIЕ III.

Входитъ учитель съ двумя мальчиками, въ грязи и съ корзинами. —

Уч. (кланяется коротко головой. Катеринѣ Матвѣевнѣ жметъ руку и садится за столъ). Вы прочли статью? (Тихо говоритъ съ ней.)

(Алеша и Миша кланяются матери и садятся за столъ.)

М. В. Чтожъ вы?.. Миша! поди сюда, поцѣлуй меня.

М. (встаетъ). Зачѣмъ цѣловаться? Это ничего не доказываетъ, кромѣ низкой степени развитія.

М. В. Чтоо? Ну полно, полно врать то, поди сюда. (Цѣлуетъ его.) Ты учись у Аркадія Михайловича и въ наукахъ слушайся, а ужъ это я знаю, какъ тебѣ съ матерью обращаться. Алеша, поди сюда.

Ал. Мать, я уже поздоровался съ тобой. Я чаю хочу. —

М. В. (вспыльчиво). Ну! я тебѣ говорю, поди сюда! (Онъ подходитъ.) Новыхъ манеръ не выдумывай. Поди сюда и цѣлуй руку. А вамъ стыдно, Аркадій Михайловичъ, учить ихъ глупостямъ. Въ наукахъ, я не вмѣшиваюсь — учите ихъ клѣточкамъ и чему хотите, а въ обращеніе дѣтей со мной прошу васъ не вмѣшиваться.

Уч. Странно мнѣ получать упреки и замѣчанія, которыя я никому не позволяю себѣ дѣлать, считая себя равнымъ со всякимъ, и кромѣ того упреки безъ доказательствъ. Въ силу чего вы полагаете, что я училъ вашихъ дѣтей обращаться съ вами такъ или иначе? Я имѣю возможность доказать противное. Но я тоже не могу скрывать отъ людей и отъ вашихъ сыновей моихъ убѣжденій и моего взгляда на вещи. Я говорилъ и всегда буду говорить, что нахожу неприличными названія: папаши и мамаши, и обрядность <цѣлованье ручки передъ чаемъ и послѣ чая, и они находятъ это глупымъ>. Спросите ихъ мнѣніе. (Обращаясь къ дѣтямъ.) Какъ вы объ этомъ думаете?

М. Очень глупо.

А. И смѣшно даже.

М. Что за мамаша!

А. Ты мать, а не мамаша. —

М. В. (Сердито и сдержанно.) Ну, будетъ, будетъ! Не выдумывать новыхъ порядковъ. Аркадій Михайловичъ находитъ, что глупо, а я нахожу умно, и дѣлать какъ я хочу. — Хотите чаю? —

Уч. Странное послѣ этаго будетъ мое положеніе въ этомъ домѣ…

К. М. Я совершенно раздѣляю ваше воззрѣніе, Аркадій Михайловичъ.

М. В. Пожалуйста, не будемъ говорить больше. Катинька, ты хочешь еще? Да чтожъ это Михаилъ Ивановичъ не идетъ! Сашка! (Учитель и Катерина Матвѣевна пожимаютъ плечами.)

К. М. Я уже говорила.

С. (входитъ). Сейчасъ придутъ.

К. М. Я васъ просила объ ножикѣ, Александръ, будьте такъ добры. —

С. Забылъ.

М. В. Подай Аркадію Михайловичу. (Сашка подаетъ.)

Уч. (привстаетъ.) Покорно васъ благодарю.

Уч. Я считаю необходимымъ разъяснить это возникнувшее недоразумѣніе, ежели я могу его назвать таковымъ, съ вашей стороны.

М. В. А я не хочу! кушайте чай, и все. A дѣтей я родила, я ихъ учить буду, какъ со мной обращаться. —

К. М. Позвольте, позвольте! Это старое заблужденіе, чтобы фактъ родовъ давалъ права; напротивъ....

М. В. Ну ужъ ты, Катинька, оставь пожалуйста… я сказала. —

И. М. (входитъ съ палкой, въ шляпѣ и измятомъ парусинномъ пальто, и жуетъ что то.) Здраствуйте, люди Божьи. Ахъ, Боже мой! Вѣрите ли, съ 5 часовъ утра и вотъ (смотритъ на часы) 12-й — ни минуты, ни минуты покоя. Крошки во рту не было. Вотъ у Сашки по дорогѣ лепешку отнялъ. На посѣвъ выгналъ, самъ постав[лялъ] [?]. Однаго вора поймалъ: 2 мѣры мужиченокъ ржи подъ кустъ спряталъ, — вотъ, говорятъ, честный, честный народъ. Всякое есть! Потомъ на жнитво, тутъ падрины чистить… Возить послалъ, — лошадь одну испортилъ совсѣмъ работникъ. И повѣришь ли, два пуда веревокъ, — когда? — недавно купили, — опять нѣтъ ни одной! Молотилку опять сломали; ужъ я самъ съ Прикащикомъ наладилъ. Въ одно мѣсто поѣдешь, поправишь, — въ другомъ нагадятъ. Двухъ лошадей заѣздилъ. Еще спасибо этотъ старикъ управляющій помогаетъ, а то бы совсѣмъ пропалъ.

М. В. Чтожъ ты въ конторѣ дѣлалъ, вѣдь 3-й самоваръ.

И. М. Пріѣхалъ, хотѣлъ домой идти, тутъ косцы пришли наниматься. Очень выгодно нанялъ и задатки далъ. Теперь отдохну хоть минутку, — ну, давай чаю. Эй, Сашка! Трубку вели Захару подать.

С. Захара нѣту-съ, въ баню ушелъ. —

И. М. Что за свинья! Ну ты, паршивый, набей — съумѣешь.

М. В. (улыбаясь Катеринѣ Матвѣевнѣ). Чтоже ты ему не дѣлаешь замѣчаній?

К. М. Я уже дѣлала.

И. М. Да что дѣлать, — привычка! Я знаю, что это нехорошо, мои дѣти такъ не будутъ. И я не смѣюсь, я радъ, когда меня остановятъ. —

М. В. Хорошо твое хозяйство, эти уставныя грамоты и все! — я знаю, что ничего кромѣ разоренья не будетъ. —

К. М. Напротивъ — свободный трудъ выгоднѣе, нежели крѣпостной. Не такъ ли?

И. М. Дда, но трудно очень.

М. В. Вотъ мы говорили съ няней. Разоришься ты, навѣрное, — потому что, какже безъ мужиковъ? всѣ теперь вольные, — кто же работать будетъ? Не знаю, что царь сдѣлалъ…

(Входитъ Сашка.)

И. М. Что еще?

С. Два мужика пришли, еще дворникъ.

И. М. Подождать. —

М. В. Вотъ такъ то ни минуты покоя. Я не понимаю, какже, коли они не захотятъ работать...

И. М. Сколько разъ я толковалъ: они платятъ оброкъ, а на эти деньги я нанимаю кого хочу. —

М. В. Ну, а какъ они не станутъ платить. —

К. М. Они платятъ потому что…

М. В. Нѣтъ, я не пойму, а ты скажи мнѣ, какъ мы заплатимъ [1 неразобр.].

* II. ВАРИАНТЫ ИЗ РУКОПИСИ А.

№ 1.

ДѢЙСТВІЕ I.

Гостиная помѣщичьяго дома, самоваръ на столѣ.

ЯВЛЕНIE 1.

Няня разливаетъ чай стоя, Марья Васильевна у стола пьетъ чай. <Въ сторонѣ сидитъ развалившись Катерина Матвѣевна, пьетъ изъ стакана, читаетъ и куритъ.>

Няня. Давайте чашку-то налью. А то что, право, пить не пьете, такъ балуетесь. (Беретъ чашку.)

М. В. (обиженно). Что ты, что ты! Постой, няня, постой, я еще сухарикъ помочу. И что кричишь, точно съ ребенкомъ — право, я сухарикъ еще помочу; а вотъ теперь налей, ха ха ха!

Няня. <Хоть кому наскучитъ.> Стоишь, стоишь, стоишь, стоишь. Одиннадцатый часъ[368] небось,[369] а еще половины господъ не перепоила. — Только кралечка моя, Любовь Ивановна, раньше всѣхъ напилась, за грибами ушла, <распѣваетъ>. Вы откушаете, тутъ стюдентъ съ дѣтьми..[370]

М. В. Сколько разъ я тебѣ говорила, что стюдентовъ нѣтъ, студенты есть. Дай мнѣ кренделекъ. — Стюдентъ… какой стюдентъ?!

Няня. Не люблю я его, зато онъ у меня и стюдентъ. Стюдентъ съ дѣтьми, тутъ баринъ придетъ, тутъ Катерина Матвѣвна съ книжкой придетъ — отпоишь, ну, слава Богу. Только снимешь: няня, кофею! женихъ пріѣхалъ.

М. В. Какая дура! Какого ты жениха выдумала? Охъ, какая дура!

Няня. Семенъ Петровичъ то, окружной-то. Коли не женихъ, такъ незачѣмъ каждый день ѣздить, да и незачѣмъ ему во всемъ потрафлять...... Такъ вы и думаете — я ужъ вижу, что думаете, — глупѣе, молъ, Марьи няни нѣтъ никого на свѣтѣ, нѣтъ глупѣй во всей дворнѣ. Кажется, тридцать лѣтъ вверху жимши пора понимать. Чтожъ онъ вашего кофею не видалъ — изъ города то за 17 верстъ что ни божій день киселя ѣсть. <Какой ни есть, а все молодой кавалеръ,> холостый баринъ, и чужой, стало — женихъ. А Любочка — вы не гнѣвайтесь, матушка, я при гостяхъ Любочкой не назову, а все, какъ вынянчила, такъ по привычкѣ какъ будто. — Любовь то Ивановна невѣста то кому а не ему чета, въ носъ кинется, — красавица, одна дочь у отца. Небось въ городѣ онъ съ чиновниками ужъ всѣ деньги сосчиталъ, сколько за ней дадутъ. <(Понижая голосъ и указывая на Катерину Матвевну.)> А <вонъ> еще золото то у насъ — племянница учоная. Только что коса стриженая, а тоже невѣста. Встарину за распутство позорили, косу стригли, да въ Воротынку на скотный дворъ ссылали, а нынче эта воротынская самая мода пошла.

М. В. Охъ, какъ ты глупа, няня. Охъ, какъ глупа!

Няня. Глупа, не глупа, а все видимъ. Двѣ невѣсты въ домѣ, такъ не съ проста ѣздитъ каждый день. Да и то мы примѣчаемъ, что какъ сталъ этотъ въ домъ ѣздить, во всемъ домѣ другіе порядки пошли. И баринъ другой сталъ, посмирнѣлъ совсѣмъ, и учителя стюдента взяли замѣсто нѣмца, и дѣтей[371] распустили, и племянницѣ дорогой, стриженому то золоту, развѣ такую бы волю дали? Все другое стало, все по новому пошло. —

М. В. Чтожъ и я другая стала? Вотъ глупа!

Няня. Нѣтъ, вы что? — я про барина.

М. В. Чтожъ, a развѣ я ужъ ничего не значу? Вотъ какая ты!

Няня. Вы что̀, вы такъ, по добротѣ своей.... А вотъ на барина, такъ часто дивлюсь.... (Молчитъ, качаетъ головой и разводитъ руками.) Что сдѣлалось? Совсѣмъ другой человѣкъ. — Какъ вспомнишь прежнее-то: былъ ли день, чтобъ Петрушка камердинъ безъ крику одѣлъ — либо зубы, либо носъ, а то вовсе голову. Былъ ли староста, чтобъ на недѣли раза два въ станъ не свозили…

М. В. Ну, ужъ ты разскажешь..... Развѣ очень хорошо было? Совсѣмъ не очень хорошо.

Няня. Да и не хвалю, и не корю. Господа были. Такой духъ себѣ забрали. На томъ выросли съ рабами. Ужъ безъ этаго нельзя. А то̀[372] удивительно, какъ въ 50 лѣтъ можно свой[373] карахтеръ перемѣнить. Какъ эта самая царская бумага… ну, тамъ, какая тамъ <вольная>, что-ли, вышла въ прошломъ то году <постомъ> на 1-й недѣлѣ…

М. В. Ну да, вольная, манифестъ; какъ ты смѣшна.

Няня (озлобленно). Ну, та самая, чтобъ дворовыхъ за службу подъ мостъ со двора согнать, — какъ вамъ не знать! Ну, да Богъ съ ними. Что, бишь, я говорила? Такъ помните, баринъ то сперванача[ла] что̀ говорилъ? И разоренье, и грабежъ-то, и мужиковъ-то видѣть не могъ. Про посредниковъ, или стюдентовъ какъ заговорятъ, такъ бывало уши зажми, какъ ругался. И дѣтей то въ корпусъ, и жениха то, — ну, не жениха, Семенъ Петровича, духу не терпѣлъ. Нынче что? Грамоты тамъ какія то, Посредники — первое удовольствіе, пуще всего какъ при Семенъ Петровичѣ, — послушала и намедни — даже мерзко. Ужъ вы извините меня, матушка, я правду всегда скажу. Нынче мужики, стюденты, Посредники — первые люди. Намедни при Семенъ Петровичѣ то Кирюшкѣ Дѣеву — «вы», говоритъ, «хотите работать, такъ приходите». Послушала я: что такое? точно принцу какому-нибудь. Плюнула даже. При мнѣ — идолу то этому, Семенъ Петровичу, говоритъ: «мы, старики, должны у васъ, молодыхъ, учиться». Нѣтъ, ужъ это, матушка ни въ какомъ быту… А съ тѣхъ поръ какъ свѣтъ стоитъ, молодые у старыхъ учатся, а не старые у молодыхъ. Потому мы и судимъ, что въ женихи прочатъ, такъ потрафляютъ. Только въ женихѣ корысти немного. Я у людей спрашивала. Хорошаго мало. Семена Петровича кто не знаетъ по округѣ, а хорошаго мало говорятъ. Хорошая слава подъ порожкомъ лежитъ, а худая задрамши хвостъ бѣжитъ. Что наукъ онъ, идолъ, знаетъ…

М. В. Какъ, няня, идолъ, хе хе хе! Это чтожъ такое идолъ.

Няня. Такъ идолъ — идолъ и есть. Такъ вѣдь, матушка, не съ науками жить, — не учителя, нужно — его нанять можно: ихъ, голыхъ то стюдентовъ, не мало, — а съ человѣкомъ. И жалко мнѣ Любочку. Мнѣ она все — Любочка. Вотъ Катеринѣ Матвѣвнѣ, такъ онъ бы таковской.

№ 2.

ЯВЛЕНІЕ 3.

Входитъ Иванъ Михайлычъ, за нимъ староста и прикащикъ въ дверяхъ, И. М. говоритъ еще за сценой. —

И. М. Мнѣ 26 недоработанныхъ дней вынь да положъ. А я съ тобой, съ болваномъ, говорить не хочу. 26 мужскихъ и 17 бабъ? Такъ или нѣтъ? Недоработано? Ну, и выгони ихъ скотовъ на покосъ. А я твоихъ чертей-дьяволовъ старшинъ и всѣхъ мировыхъ знать не хочу. — Понялъ, что ли? Ну, что уперся какъ боровъ? —

Староста. Оно, значитъ, Михаилъ Иванычъ,[374] выходитъ такъ точно, да вѣдь съ народцемъ съ этимъ сами изволите знать… Масей палецъ обрубилъ, что съ нимъ не дѣлалъ! А на счетъ дней, значитъ, міръ…

Ив. М. (сдержанно). Эхъ и видно, что не бьютъ васъ, скотовъ. Сказано: есть за вами дни или нѣтъ?

Ст. Оно по Божескому разсудить, значитъ, какъ по человѣку судить надо…

Ив. М. (наступаетъ). Есть или нѣтъ?

Прик. Какъ это вы глупо говорите, господа.....

Ив. М. Марья Васильевна, дай, матушка, чаю, всю голову разломило. Вотъ хоть колъ теши этимъ ракальямъ на головѣ. Есть дни за вами или нѣтъ? Есть, говори?

Ст. Значитъ, есть. —

Ив. М. Ну, такъ чтобы были завтра на покосѣ, а то къ станов… мировому пошлю.

Ст. Это, Иванъ Михалычъ, зачѣмъ же такъ дѣлать? Мы, значитъ, не то чтобы какъ обиды какой… а по согластью.

Ив. М. (наступаетъ съ кулаками). Убирайся ты къ чорту, а то я тебя тутъ въ дребезги расшибу и съ медалью и съ грамотой твоей совсѣмъ! Вонъ! (Староста уходитъ. Прикащику.) Ты распорядись, Василій.

Пр. Вотъ я говорилъ. — (Прикащикъ уходитъ.)

Ив. Мих. (садится къ столу, оглядывается). <Нѣтъ никакихъ силъ. Что Алексѣя Павловича нѣтъ еще?> Вѣдь не выдержишь, силъ никакихъ нѣтъ.

<М. В. Нѣтъ, Мишенька, нѣту, онъ не приходилъ еще. Чтожъ, какже не разсердиться тутъ при комъ бы то ни было.

М. И. Вотъ дура! развѣ я боюсь кого нибудь.

К. М. Поступокъ остается тѣмъ же поступкомъ, при комъ бы онъ совершенъ ни былъ.> Я не могу уяснить для себя вопроса, въ силу какихъ началъ вы находите болѣе удобнымъ разъяснять недоразумѣнія, оскорбляя <людей равныхъ себѣ,> меньшую братію. —

М. И. Да вотъ я бы, матушка, тебѣ далъ хоть въ твоей Лапуховкѣ управлять <этой меньшей братьей,> вотъ я бы посмотрѣлъ, какъ ты бы обошлась съ меньшей братьей. Ты бы и съ 30 душами своими не знала бы, куда дѣться, а какъ 200 десятинъ не паханы, Ильинъ день на дворѣ… Знаемъ мы, все знаемъ, — время новое пришло, и новымъ духомъ повѣяло, <и Михаила Бровцынъ первый отозвался на призывъ Царя.> — Да тяжело. —

М. В. А какже ты, Мишель, говоришь все, что отъ вольной лучше стало? Какже лучше, когда они всѣ ушли?

И. М. Да это дворовые — <рабы, самое ужасное старое [?] крѣпостнаго права.>

М. В. Дворовые само собой, да и мужики теперь послѣ грамоты ужъ не работаютъ. Чтожъ тутъ хорошаго? Я не пойму. —

И. М. 100 не 100, а разъ 50 я тебѣ ужъ толковалъ, что по уставной грамотѣ они положенные дни работаютъ, а не всѣ.

М. В. Какже говорили, что совсѣмъ перестали работать? Намедни птичню поправить не пошли. Я этаго не пойму.

И. М. Коли бы вовсе не работали, такъ намъ бы жрать давно нечего было. Меньше работаютъ.

М. В. Такъ чтожъ хорошаго, что меньше работаютъ? Это не хорошо, значитъ, сдѣлано. Да ты не сердись, ужъ я не пойму.

И. М. Что мнѣ сердиться! Нѣтъ, я говорю, что можно перенести, можно у кого сила и энергія есть. Не стану же я какъ Вырубовъ выть, какъ баба, или бросить все да въ городъ уѣхать. Я работаю, выдѣлываю новыя отношенія. — <Сашка! трубку.

К. М. (пожимает плечами). Неужели вамъ легче произнести унизительное Сашка, чѣмъ Александръ? —

И. М. Ну, Александръ, держи дальше огонь.> Что Семенъ Петровичъ не пріѣзжалъ, не присылалъ? А Люба где?

М. В. За грибами ушла. —

[И. М.] (помолчавъ немного). Вотъ, дай выкупъ сдѣлаю, чортъ ихъ возьми, развяжусь, заплачу долги, заводъ построю.

М. В. Чтожъ это выкупъ лучше будетъ, Мишель? Это бы ужъ лучше.

И. М. (смѣясь). Вотъ тогда, матушка, совсѣмъ работать не будутъ. <Ничего, Богъ не выдастъ, свинья не съѣстъ. Какъ нибудь перебьюсь. Спасибо прикащикъ хорошъ попался. Безъ него бы бѣда.>

№ 3.

ЯВЛЕНIЕ 5.

К[атерина] М[атвѣевна.] Немного вы опоздали. Какая здѣсь была возмутительная сцена, истинно плантаторская!

С[тудентъ]. Съ мужиками? А тоже вольный трудъ проповѣдуетъ. Тоже микроскопомъ интересуется. Какіе скоты! Я хочу бросить, уѣхать, на кандидата готовиться.

К. М. Дѣйствительно, неразвитость возмутительная, но все таки онъ старается, надо отдать ему справедливость, быть человѣчнѣе.

Ст. Кто? Михаилъ Иванычъ? старикъ то? Нѣтъ-съ, только смѣшонъ своимъ ломаньемъ. А прекрасная половина такъ не могу выразить, какъ она мнѣ гадка. Я знаю, вы выше родственныхъ предразсудковъ.

К. М. За кого вы меня принимаете? Я уважаю истину одну и въ силу того свободна въ мнѣніяхъ. — Говорите прямо и честно…

Ст. Я видѣть не могу этого безсмысленнаго, безполезнаго и пошлаго субъекта[375] изъ породы рубчатыхъ ползуновъ. — Вотъ бы раздавилъ съ радостью и безъ зазрѣнья! — Во всемъ семействѣ одна Любовь Ивановна человѣческая личность…

К. М. Только какъ недоразвита!

Ст. Ну, конечно. А все видишь матерьялъ, изъ котораго можетъ выйти честная личность. Главное — какъ тамъ хотите — для чувствъ пріятна. —

И. М. [къ женѣ]. Что съ тобой дѣлается, право? То ты баба, хоть куда, добрая, смирная, — вдругъ найдетъ, станешь придираться, вотъ какъ сейчасъ — и о бѣльѣ, и объ столикѣ.

М. В. Я ничего, Мишель. <Такъ, меня разстроили.> Я не могу объ уставныхъ грамотахъ говорить, такъ мнѣ сейчасъ скучно сдѣлается. Ужъ ты такъ и знай. А еще няня меня разстроила. Она, глупая, говоритъ, что ты Семену Петровичу хочешь Любочку отдать. Я его не люблю. Да что онъ, — винный приставъ. Нѣтъ, это не надобно.

М. И. Ну, ужъ эти пустяки оставь. Первое, Л[юбочка] имъ занята, а второе, Рагоской человѣкъ умный, современный, служитъ по акцизному правленію честно, три тысячи жалованья не шутка, и потомъ[376] въ нынѣшнемъ вѣкѣ это важно. Вполнѣ современный. — Вотъ публичныя лекціи читалъ о происхожденіи человѣка. Этотъ человѣкъ пойдетъ.

М. В. Я вѣдь его ничего, только не лежитъ къ нему мое сердце.

К. М. [студенту]. Тоже съ нянюшкой у насъ было нынче прѣніе о Рагоскомъ. Можете себѣ представить дикость взглядовъ этихъ людей? Они утверждаютъ, что въ основаніи его частыхъ посѣщеній лежатъ виды на состояніе Любочки. —

Ст. Чтожъ, пожалуй. Я въ этихъ акцизныхъ либераловъ не очень вѣрую. — Я его подозрѣваю въ неискренномъ отношеніи къ тому лагерю. —

К. М. Полноте. Вся дѣятельность этаго господина, публичныя лекціи, школы. Во всемъ видно искренное служеніе идеи. —

Ст. Ну да. Только я бы желалъ, чтобы Любовь Ивановна не съ нимъ вступила въ тѣ жизненныя отношенія, которыя принято называть бракомъ. Она по задаткамъ много выше его. Ей нужно болѣе свѣжую, горячую личность, не такъ равнодушно относящуюся къ царствующей лжи жизни, болѣе свѣжую.

К. М. А я такъ напротивъ нахожу, что она по заложеніямъ своего характера далеко не по плечу такой личности какъ онъ. Ему нужно женщину вполнѣ развитую, свободную. —

№ 4.

ЯВЛЕНІЕ 8.

Входитъ Рагоской съ книгами.

И. М. (опоминается, протираетъ глаза). Аа, Семенъ Петровичъ, <только про васъ говорили.> Ну что, какъ? Всегда радъ, а теперь больше чѣмъ когда нибудь.

Раг. (пожимаетъ руку всѣмъ. <Любочкѣ отдаетъ книги). Вотъ вамъ Ж[оржъ] 3[андъ]. Прочтите, скажите, какъ вы поймете. — А мы про васъ, Иванъ Михайловичъ, сейчасъ говорили въ городѣ съ Предводителемъ. Онъ не вѣритъ, чтобъ вольный трудъ могъ идти выгодно, я сослался на васъ. Такъ ли? Я ему хотѣлъ статью дать.> Вотъ я Любовь Ивановнѣ Жоржъ Зандъ привезъ.

М. В. Чаю или кофею хотите, со сливками. Вотъ бѣлый хлѣбъ, масло. —

Рагоск. Merci. <Ужъ это старое помѣщичество — такой застой, Иванъ Михайловичъ. Вѣдь вотъ у васъ идетъ. Я, вы знаете, не принадлежу къ крайнимъ, я понимаю все, и какъ трудно помѣщикамъ; но вѣдь есть же наконецъ и убѣжденія. Вѣдь вотъ у васъ идетъ.> Ну что, какъ вольный трудъ? Я подъѣзжалъ, видѣлъ — кипитъ работа. Идетъ?

И. М. Отлично идетъ. <И знаете — легче, самому лучше и легче. Чувствуешь себя человѣкомъ въ человѣческихъ отношеніяхъ. Чтожъ, вѣдь надо извинить людямъ безъ образованія. Я снисходительно смотрю.>

Раг. Вотъ какъ. А все жалуются, — я удивляюсь.

И. М. <Кто жалуется?> Вѣдь между нами, дворянами (я прямо скажу) въ семьѣ не безъ урода: есть такія личности, что стыдишься своего званія. Всѣ мы воспитаны въ старыхъ понятіяхъ, съ крѣпостнымъ правомъ, тѣлесными наказаніями, вжились такъ, что [люди] не примѣчаютъ весь ужасъ этихъ привычекъ. Но дѣло въ томъ, что когда разъ человѣкъ понялъ то, что Тишка и Мишка равные ему люди, и когда испыталъ разъ всю выгоду свободныхъ отношеній, <то убѣдишься, что выгоднѣе свобода.>

Раг. И мужикъ совсѣмъ другой сталъ! <А вотъ все жалуются. Трудно это объяснить.> Вашъ Предводитель вчера на обѣдѣ у Губернатора страшно возставалъ противъ Посредниковъ и уставныхъ грамотъ.

И. М. Отсталые люди!

Раг. Хе, хе! Должно быть. Ну все-таки трудно, можетъ быть, для помѣщиковъ, <но идеи вѣка…>

И. М. Ничего не трудно, а лучше и легче. Вотъ у меня сейчасъ — вотъ вы бы застали — управляющій ушелъ. Ну чтожъ? — ему не нравится, онъ оставилъ меня. Развѣ лучше бы было, ежели бы онъ противъ воли, неохотно бы служилъ, какъ прежде бывало? Онъ бы больше зла сдѣлалъ.

Раг. Хе, хе! Ну, все непріятно, я думаю.

И. М. Нисколько. Все это упорство одно непонятное, застарѣлыя понятія. Ну что, когда ваша слѣдующая лекція?

Раг. Да на дняхъ. Кое какiя дѣла еще есть. Вѣдь знаете, все стараешься понемножку хоть что-нибудь сдѣлать для города, для общества. Вотъ школа наша…. Что, можно къ дамамъ?

И. М. Пойдемте, пойдемте. Да объ одномъ жалѣю, что рано родился. Я такъ чувствую, понимаю, всѣ эти идеи прогресса. (Уходятъ.)

М. В. (одна). Охъ, какъ скучно мнѣ, скучно. Эти уставныя грамоты, ничего не пойму, и такъ <скучно>. Одно Бога просить надо — подкрѣпилъ бы онъ насъ. —

№ 5.

ДѢЙСТВІЕ II.

Въ саду бесѣдка.

ЯВЛЕНIЕ I.

Студентъ и Петруша сидятъ съ книгами и тетрадями въ бесѣдкѣ. Любочка подходитъ въ началѣ сцены и садится съ ними вмѣстѣ. —

Ст. — Такъ что историческій фактъ имѣетъ интересъ только въ силу подтвержденія идеи нашей и освобожденія человѣчества изъ подъ ига…

Петр. Да, это понятно.

<Л>. Катинька все говоритъ, что я неразвита. Давайте, я буду развиваться у васъ. Можно? Какой у васъ урокъ?

Ст. Общій взглядъ на историческія науки.

Л. Катинька увела Семена Петровича гулять насильно. Я видѣла, что ему не хотѣлось. Мнѣ и скучно. Такъ можно?

Ст. Можно.

Л. Ну, такъ развивайте же меня хорошенько. Можетъ быть, я не пойму?

Ст. Напротив, — мнѣ очень пріятно, и я думаю, вамъ полезно бы было. Я прочту вамъ свои записки объ этомъ предметѣ. (Читаетъ.) Исторія человѣчества представляетъ рядъ событiй, въ своей послѣдовательности конкретно выражающій идею борьбы деспотизма и свободы. Свобода мысли, слова, поступка и, наконецъ, печатнаго слова — иначе прессы. Тутъ у меня не совсѣмъ дописано, — я развиваю ту идею, что корень зла лежитъ въ началѣ родительской власти и въ злоупотребленіяхъ, потомъ рабство женщины и, наконецъ, признаніе старшинства возраста и вѣры предковъ.

Петр. Да я помню въ <Современникѣ> журналѣ была статья Маколея, онъ говоритъ…

Ст. Ну, что Маколей, это отсталые люди. Токвиль тоже, Монтеламбертъ. Бокль еще пожалуй, но тоже узкость взгляда….

Л. Нѣтъ, скучно ваша исторія. — Пойдемте лучше на мельницу гулять. —

Петр. И то, пойдемте, а я ружье возьму. Вы оставьте статью, я прочту. — Я сейчасъ приду. — (Уходитъ.)

Ст. Дда-съ. — (Молчаніе.)

Л. Что, вы были когда нибудь влюблены, А[лексѣй] П[авловичъ]?

Ст. Вотъ видите ли. Мы совсѣмъ въ нашемъ лагерѣ не такъ понимаемъ любовь. Что вы разумѣете подъ этимъ наименованіемъ? Отъ этаго зависитъ?

Л. Ну, да какъ всѣ влюбляются. Вѣдь всѣ влюбляются. Вотъ К[атинька] влюблена въ Раг[оскаго], Сонечка влюблена въ своего учителя. Она не велѣла мнѣ сказывать. Вы никому не говорите. Папаша былъ влюбленъ въ мамашу, я недавно узнала. Всѣ влюбляются....

Ст. Вотъ видите ли: ежели вы разумѣете чувственное влеченiе, то конечно; но любовь новая можетъ быть только къ вполнѣ сознательному существу, гдѣ равноправность. —

Л. Ну, въ меня бы вы могли влюбиться? Такъ вотъ взяли бы да и влюбились. —

Ст. (глупо улыбаясь.) <Разумеется.> Хе, хе, хе!

Л. И считали бы вы меня равноправной съ вами?

Ст. Безъ сомнѣнья.

Л. А знаете, Соничка хочетъ бѣжать съ учителемъ. Вы никому не говорите. Они хотятъ обвѣнчаться тайно и бѣжать. —

Ст. Дда-съ — но я давно хотѣлъ выразить вамъ свое мнѣніе о Раг[оскомъ]. Онъ далеко недоразвитой господинъ и потомъ онъ уже старъ, чтобы понимать требованія вѣка. Онъ опускается. И я не уважаю этаго человѣка. Ежели онъ любитъ, то совсѣмъ не такъ…

Л. Влюбитесь въ меня хоть по своему.

Ст. Миленькая! (Беретъ за руку и хочетъ обнять.) Какія мягенькія ручки. Хе-хе!

Л. Отвяжитесь! — Какъ вы мнѣ гадки, ужасъ. (Вскакиваетъ и убѣгаетъ.)

Ст. Это подло наконецъ![377]

№ 6.

ДѣЙСТВIЕ II.

[Сцена I][378]

Въ городѣ. Садъ.

ЯВЛЕНIЕ I.

Рагоской и пріятель его университетскій, чиновникъ.

Р. <Они всѣ тамъ остались въ школѣ, а оттуда они поѣхали въ ряды, а потомъ я ихъ пригласилъ къ себѣ позавтракать.> Ты практической человѣкъ, — что̀ это, сообразно съ губернскими понятіями?

Пр. Все, братецъ, сообразно, когда ты самъ увѣренъ въ себѣ. Есть галантиръ, телячьи котлетки, фрукты, шато-дикемъ и сладенькое?

Р. Сладкаго нѣтъ ничего, хересъ есть и шампанское.

Пр. Ахъ, братецъ, какъ можно безъ шато-дикему! Шампанское это такъ, про запасъ, не посылать же въ погребокъ, коли что случится. А хересъ это за просто слишкомъ. А шато-дикемъ не парадно, a вниманіе къ дамамъ.

Р. Что онъ, дорогъ?

Пр. Что за дорогъ! <Вѣдь богатую невѣсту> хочешь взять, жениться, а 2 цѣлковыхъ жалѣешь.

Р. Однако 2 цѣлковыхъ! Да варенья, чтоль?

Пр. Иванъ, давай деньги! Поди ты къ Бабасову и возьми шато-дикему одну бутылку — слышишь, шато-дикему? Да переврешь. Я запишу. Да, смотри, отъ Депре. У него есть, а еще вотъ въ кондитерской по запискѣ. — Ну, маршъ! — Вотъ и хорошо будетъ. А ты разскажи мнѣ хорошенько, чтобъ я могъ тебѣ содѣйствовать. Кто и что это семейство? Я вѣдь такъ ихъ знаю, — видалъ только. Мы вѣдь считались разныхъ лагерей. Теперь, говорятъ, старикъ къ нашему полку прибылъ. — <Эти новобранцы не надежные.>

Рог. Ну, вотъ тебѣ конспектъ лицъ и отношеній. Родитель новобранецъ-либералъ, ненадежный, <какъ ты самъ говоришь. Подличаетъ,> виляетъ передо мной. Родительница <классическая> гомерическая дурища, племянница хорошая натура и весьма развитая дѣвушка, и.... какъ тебѣ сказать.... боюсь, страдаетъ ко мнѣ безнадежной страстью. — Потомъ тамъ живетъ студентъ. Пустой малый, радикалъ, разумѣется, <но кнесчастью, какъ я замѣчаю, занятъ его дочерью. Близкія сношенія, все, знаешь, можетъ быть неопасное опасно>.

Пр. <Студентъ опасенъ. Имъ надо заняться.> Да вѣдь ты не на племянницѣ женишься —?

Р. Племянница хорошая, очень честная и хорошая личность, скучна иногда, но… и наружность не <того> ужъ....

Пр. Жестокій даръ мысли ужъ наложилъ печать проклятья… да, да, я ее видалъ — сухой стриженый студентъ въ юпкѣ. А вотъ какъ хочешь говори, не дается женщинамъ вмѣстѣ миловидность и развитіе. А вотъ эти глупенькія институтки — крѣпинькія, розовенькія, аппетитнинькія....

Р. Ха, ха, ха! Ну, вотъ этотъ самый типъ Л[юбовь] И[вановна], дочь. Ну, она мнѣ нравится, очень нравится, натура тоже съ задатками, толковать нечего, что племянница бѣдна. <Л[юбовь] И[вановна], дочь, по крайней мѣрѣ, будетъ имѣть средства. Ты меня знаешь и> по[379]

[Пр. [?] Ну, а денегъ у кого больше?

[Р. [?] У дочери, кажется, да что эти дрязги. [?]

<Пр. Нечего мнѣ объясняться передъ тобой, что я не того закалу человѣкъ, чтобъ жениться на приданомъ,> но вѣдь глупо было бы взять на себя обязательства содержанія женщины, не получивъ новыхъ средствъ.

Р.[380] Это такъ, и опять <состояніе ее останется ее состояніемъ>.

Пр. <Ну, тамъ все это сливается.> — Только вотъ что, ты, мой мечтатель, не попадись. Ваша братья-идеалисты — на это молодцы, — дѣлаете планы, а практично не обсудите. Убѣжденъ ли ты, что отецъ дастъ ей опредѣленное что либо и не захочетъ ли онъ тебя держать въ рукахъ, заставляя ожидать? — Надо вѣрно узнать, сколько?

Р. Ну, братъ, я не практичный человѣкъ, <какъ> ты, какъ отцы-старики. <Однако это обдумывалъ, и вотъ что. У него одна дочь, — сынъ, правда, — деньги есть свободныя,> я знаю, <и я намѣренъ дать почувствовать, что> я желаю опредѣлительности. <Потомъ, какъ я говорилъ, онъ подличаетъ передо мной.> Я надѣюсь, что положеніе это уяснится, иначе это было бы слишкомъ непріятно. Ну ты, практикъ, что скажешь?

Пр. (Задумывается). Это нехорошо. Тутъ есть два средства. 1-е: дѣйствовать на нее, дать ей почувствовать, какъ тяжело быть безъ средствъ. Это можно и до сватьбы и лучше всего послѣ сватьбы. —

Р. Ха, ха, ха! Нѣтъ, это слишкомъ практично и потому непріятно и, главное, неблаговидно. — Такъ можетъ поступить офицеръ, помѣщикъ, а не я.

Пр. Ну, второе, это то, что какъ только ты получишь согласье, сейчасъ же какъ можно холоднѣе сдѣлайся съ родными и съ нею до тѣхъ поръ, пока эти денежныя отношенія не будутъ опредѣлены. —

Р. Это такъ. (Входитъ Иванъ съ бутылкой и сверткомъ.) Ну, поставь. —

Ив. Господа подъѣхали, васъ спрашиваютъ.

Р. Такъ сдѣлай дружбу, займи и племянницу и студента, а то тотъ съ одной, та съ другой стороны не даютъ мнѣ ни однаго удобнаго случая.

Пр. Погоди, я ихъ и занимать не стану, а такъ сцѣплю, что не растащишь. (Смѣются оба.)

№ 7.

ЯВЛЕНІЕ II.

Иванъ Михайловичъ, Любочка, Катерина Матвѣевна, Студентъ и Петр[уша].

Р[агоской]. По крайней мѣрѣ отдохнуть не угодно ли? Здѣсь на терасѣ или въ домѣ — вотъ моя холостая квартира. Мой товарищъ по университету — Беклешовъ, — Любовь Ивановна, мой пріятель Беклешовъ, Катерина Матвѣевна.

И. М. Aa! очень радъ познакомиться. Что это, я вамъ скажу, что это за прелесть эти дѣтенятки въ школѣ. Ну, Семенъ Петровичъ очень вамъ благодаренъ Это такое пріятное производитъ впечатлѣніе. Всѣ эти ребятки такъ веселы, любознательны, и какіе успѣхи. Удивительно! Это, надо вамъ отдать справедливость, дивно устроено. — Вотъ именно доброе дѣло.

Раг. Да вѣдь это не я. Мы кое кто собирались, толковали, вотъ и составилось. —

И. М. (Къ Беклешову). Вотъ это — школы, образованіе, я называю истинный прогрессъ. Не такъ ли? Вы тоже вѣрно принимали участье?

Бекл. Да, но поддержать это надо много средствъ.

K. M. Скажите, Семенъ Петровичъ, отчего вы не ввели звуковую методу? — она доступнѣе, мнѣ казалось бы.

Раг. Безъ сомнѣнья, но у насъ не было сначала учителя.

К. М. А еще мнѣ хочется вамъ прямо высказаться. <Пойдемте куда нибудь, чтобъ намъ не мѣшали.> Я полагаю, что сознательное усвоеніе гласныхъ не можетъ быть достаточнымъ…

Р. Извините, пожалуйста. Иванъ Михайловичъ, Любовь Ивановна, не угодно ли, не угодно ли и вамъ (къ студенту, показывая [на] дверь) <къ столу>.

Л. И. Какъ у васъ славно!

К. М. Сознательное усвоеніе ребенкомъ гласныхъ не можетъ быть достаточнымъ упражненіемъ при членораздѣльности. Я бы ввела звуковую методу. Я много думала объ этомъ предметѣ. Ежели мнѣ будетъ можно, я займусь въ этой школѣ.

Р. Ахъ, сдѣлайте одолженіе! (Къ пріятелю.) Ну вотъ, видишь — она не отстанетъ. — Иванъ Михайловичъ, не хотите покурить?

К. М. Позвольте, позвольте, — у меня такъ много мыслей пришло по случаю этаго посѣщенья. Является вопросъ, что вы хотите сдѣлать изъ этихъ дѣтей? признаете ли вы развитіе каждой индивидуальной личности за несомнѣнное благо, или развитіе единицъ безъ общественной иниціативы въ силу общественныхъ предразсудковъ?

Р. Конечно, конечно. Мы полагаемъ возвести каждую личность на ту ступень развитія, при которой дальнѣйшій ходъ по пути прогресса становится удобнымъ. — Извините, П[етръ] И[вановичъ], не хотите ли папиросъ?

К. М. Да по пути прогресса. Но отчего вы отклонялись отъ своего пути?

Р. Ежели бы мы были совершенно свободны, а то намъ мѣшаютъ высшія власти. (Къ пріятелю.) Теперь не отстанетъ. —

К. М. Это такъ. Но что хотите — говорите, я ужъ сказала вамъ, что я чутьемъ своимъ сознаю… <пойдемте сюда> (всѣ проходятъ), погодите, я вамъ скажу два слова. Это посѣщеніе породило во мнѣ такую вереницу мыслей, и я больше стала уважать васъ. (Отходятъ къ другому концу сцены.) — Вамъ не по плечу вся эта убивающая обстановка, затхлая атмосфера, такъ сказать… нѣтъ, позвольте, позвольте, дайте мнѣ договорить! Вы задались мыслью принести свою долю общественной пользы здѣсь; но васъ давитъ среда, вамъ нужна болѣе широкая арена — пойдемте, я вамъ выскажу все, что я хотѣла <сказать>.

Р. Извините, мнѣ нельзя. (Уходитъ.)

<К. М. Господа, мнѣ нужно сказать ему два слова. (К. М. уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ III.

Ст[удентъ], Л[юбочка], И[ванъ] М[ихайловичъ] и Бек[лешовъ] говорятъ въ сторонѣ.

И. М. (къ студенту). Ну что, Алексѣй Петровичъ, каково? Вотъ вы все хвалите Московскія воскресныя школы. Я думаю — не хуже? Какія открытыя лица — вы замѣтили?

Cт. Ничего особеннаго, напротивъ — забитыя, и потому я не раздѣляю этаго мнѣнія.

Бекл. Что же, полагаете, что это безполезно?

Ст. Я полагаю, что надо прежде позаботиться о томъ, чтобы они были сыты и одѣты — экономическія условія опредѣлить. — А то чтожъ! —

И. М. Вотъ молодежь-то всѣмъ недовольна! — все лучше чѣмъ ежели бы эти дѣти пропадали безъ призора.

Ст. Все это пустяки, надо корень излѣчить, а это что!

И. М. Да какже?

Ст. А вотъ не пить этаго вина, а имъ дать хлѣба.

И. М. Ну, ваши утопіи! Чтоже, Сергѣй Петровичъ дурно дѣлаетъ, и онъ отсталый?

Ст. Разумѣется, отсталый, онъ не уважаетъ студентовъ.

И. М. Ну, васъ не разберешь. Онъ дѣлаетъ пользу.

Ст. И мы дѣлаемъ пользу, когда протестуемъ. —

Л. Алексѣй Павловичъ всѣхъ бранитъ. Мнѣ бы скучно было, коли бы я всѣхъ бранила.

Ст. Равнодушіе къ общественнымъ ранамъ не есть добродѣтель.

Л. Нѣтъ, вы про Сергѣя Петровича дурно говорите, — говорите, что онъ хитрый. Вы всѣхъ браните. Папаша, пойдемъ, посмотримъ садъ. — (Уходятъ всѣ.)

Петр. Алексѣй Павловичъ, какое вино вкусное (пьетъ) — попробуйте.

Ст. Чтожъ, можно. Какъ живетъ хорошо, — а либералъ тоже! Только и толку отъ этихъ господъ. Пойдемъ посмотримъ, гдѣ они. (Уходятъ.)

№ 8.

ДѢЙСТВІЕ II.

Сцена II.

Явленiе IV.

Р[агоской] и К[атерина] М[атвѣевна].

К. М. Мы съ вами стоимъ выше пошлыхъ условій и потому я прямо скажу вамъ, что васъ давитъ обстановка и меня душитъ среда, въ которой я принуждена вращаться. Вы человѣкъ честный и я васъ уважаю (протягиваетъ ему руку), я знаю, вы уважаете меня, хотите испытать жизнь со мною; поѣдемъ въ Москву, станемъ въ свободныя отношенія, я буду трудиться перомъ, вы работайте съ своей стороны, и мы докажемъ этой закоснѣлой толпѣ, что жизнь на новыхъ основаніяхъ легка и возможна. Ежели вы, или ваши или мои родные найдутъ нужнымъ, мы можемъ сдѣлать имъ уступку, продѣлать церемоніи брака, — но я не нахожу этаго нужнымъ. Я отдамся вамъ, когда ясно сознаю целесообразность этаго поступка. Я женщина, но равноправная всякому мущинѣ и свободная, я жду вашего отвѣта, прямаго и сознательнаго — да. —

Р. Гм, я не то, чтобы удивленъ, я понимаю, что права женщины столь же <святы> неприкосновенны.

К. М. И сколько разъ вы выражали эту мысль!

P. Я чувствую себя истинно признательнымъ за выборъ, но я полагаю, что затрудненія со стороны родныхъ вашихъ… и потомъ <пере>ѣхать въ Москву… я бы лучше совѣтовалъ вамъ держать это дѣло въ тайнѣ до… нынѣшняго вечера.

К. М. Понимаю, хорошо. Но одно я вамъ хочу сказать: есть любовь Астарты съ кораловымъ браслетомъ, плотская, есть Афродиты — изящно чувственная, и есть любовь равноправности: ее я предлагаю вамъ. — Вы довольны? — (Улыбается.)

Р. Нынче послѣ отъѣзда гостей я все переговорю.

К. М. У меня еще есть идея. Отчего бы намъ не основать комуну, въ которой бы жили бѣдные студенты и всѣ, кто хочетъ. Мущины и женщины.

Бекл. Рагоской, иди.

Р. Сейчасъ. — (Уходитъ.)

К. М. Да, мущины и женщины безъ различія пола.

ЯВЛЕНІЕ V.

Рагоской и Любовь Ивановна.

Р. Любовь Ивановна, прочли вы эту повѣсть? я нахожу, что замыселъ ея очень хорошъ. Мысль эта справедлива, не правда ли? —

Л. Я не люблю читать лѣтомъ. Скучно. Зачѣмъ вы учите въ школѣ? Какая вамъ выгода? И веселаго ничего нѣтъ.

Р. Такъ. Ну, разумѣется, пока не было другихъ интересовъ. Но я вамъ хотѣлъ сказать. Позволите ли вы мнѣ? —

Л. Говорите, чтожъ?

Р. Вы бы могли преподавать въ школѣ теорію изящнаго на опытѣ — хе-хе!

Л. Отчего.

Р. Только вашимъ присутствіемъ. —

Л. Что же надобно дѣлать? Я вѣдь ничего не знаю, Катинька говоритъ.

Р. Напротивъ, ваша непосредственная натура болѣе способна воспринять истину отношеній, чѣмъ…

Л. Вы говорите попроще. —

Первая страница II редакции второго действия „Зараженного семейства“. (Рукопись № 11).

Размер подлинника.

Р. Ха-ха! Вѣдь я не всегда объясняюсь съ такими личностями.

Л. Вы что хотите сказать?

Р. Какихъ вы убѣжденій о бракѣ? Считаете ли вы возможными отношенія равенства женщины и мущины? И какъ вы съ вашей граціей могли бы отнестись…

Л. Ей Богу, не понимаю.

Р. Вы такъ конкретно смотрите на міръ, такая дѣвственность въ чертахъ вашихъ, что жизнь легла бы…

Л. Да вы что хотите?

Р. Какъ вы думаете, ежели бы вы вышли замужъ за человѣка новыхъ понятій? Я считаю нужнымъ выразить вамъ свое мнѣніе. Комнаты бы были отдѣльныя. — И свобода, какъ имущественная, такъ и личная были бы обезпечены.

Л. Я ничего не думаю, коли бы любила бы, пошла. —

Р. Могли бы вы любить меня?

Л. Да. —

Р. Я, хе-хе! желаю учинить съ вами бракосочетанье.

Л. Серьезно? — да.

P. Ну такъ, какъ женихъ, могу ль приложить уста къ рукѣ, да?

Всѣ плачутъ: няня, Марья Васильевна, Студентъ и Катерина Матвѣевна ругаютъ бракъ. Рагоской сердится.

№ 9.

ДѢЙСТВІЕ III.

Сцена 1.

ЯВЛЕНІЕ 2.[381]

К. М. Дда. Много еще есть субъектовъ, въ сознаніи которыхъ новыя воззрѣнія еще, такъ сказать, только намѣчены, а не перешли въ плоть и кровь. Дда, я жестоко ошиблась въ этомъ господинѣ. —

Ст. Въ <Рагоскомъ> Венеровскомъ то? А вы что думали? — фольговый либералъ-акцизный. Въ нихъ выдержки нѣтъ, въ этихъ синьорахъ. — Мнѣ очень гемороидально на душѣ…

К. М. (съ азартомъ). Дда, вы были правы. Какъ унизить себя до брака, до пошлѣйшаго брака, со всѣми атрибутами ничтожества, — и съ кѣмъ? съ недоразвитой, съ вовсе неразвитой дѣвченкой, съ ничтожнѣйшимъ субъектомъ… Ежели бы я была немного ниже, я бы ненавидѣла ее. Могли ли бы вы такъ поступить, Алексѣй Павловичъ? Меня мучаетъ этотъ вопросъ, вопроcъ о достоинствѣ мущины въ виду брака.

Ст. Катерина Матвѣевна, это не бѣда, что эти синьоры женятся, пускай, — a бѣда, что они <ломаются>, изъ себя изображаютъ фигуры, противныя дѣйствительности. Я бы не мог такъ поступить въ силу того, что я отъ жизни требую мало: книга, папироска и трудъ, — мнѣ больше не нужно, и я готовъ на борьбу съ… А вы, извините меня — вы тоже способны увлечься, я это замѣчаю. Вы еще мало проникнуты духомъ времени, вы горячо сочувствуете, но еще вы не вполнѣ…

К. М. Нѣтъ, позвольте, позвольте, вы чѣмъ это можете доказать?

Ст. A тѣмъ, — что̀ вы тутъ дѣлаете, въ этой помойной ямѣ, гдѣ ни одной свѣтлой личности, ни одной живой души? Положимъ, я, бѣднякъ, изъ за куска хлѣба менторствую съ откормленнымъ поганымъ барченкомъ, котораго пришибить бы надо, а у васъ есть средства. Для чего жъ вы, съ вашимъ развитіемъ, остаетесь здѣсь? чтожъ, вы на сватьбѣ плясать будете? Нѣтъ-съ, я не такъ смотрю на жизнь. Вы счастливцы, у васъ средства: будь у меня, я бы какой сочинилъ выходъ изъ жизни!

К. М. Какую жъ среду вы избрали бы? —

Ст. Я? Я бы не пошелъ по аудиторіямъ слушать болтовню профессоровъ — все дурни. Я бы не пошелъ въ зданіе, называемое университетъ, я бы затѣялъ дѣло. Вотъ нашъ тоже изъ семинаріи (вѣдь самые головы все изъ семинарій) пишетъ: въ Петербургѣ дѣлаютъ опытъ фаланстера: сходятся, нанимаютъ большой домъ, платятъ сообща, пища сообща, у каждаго своя комната, кто хочетъ — сходятся по двое, мущина и женщина. Женщины завѣдуютъ хозяйствомъ. Избирается казначей, экономъ. Ежели кто хочетъ сойтись мущ[ина] съ жен[щиной], то сходятся, никто ничего въ этомъ не видитъ, — удивительно просто, не то варварство, что здѣсь, и живутъ, каждый работаетъ свое дѣло.

К. М. Позвольте, позвольте, какъ это называется?

Ст. Комуной, это есть комуна, попросту община. Такъ вотъ-съ какая жизнь открывается и у насъ въ Россіи, а ты коснѣешь съ какимъ нибудь поганымъ баричемъ въ тинѣ. Коли бы средства, я бы учинилъ почтеннѣйшую штуку, могу сказать.

К. М. (Ударяетъ себя по головѣ). Позвольте, позвольте, знаете что. Это удивительно. Комуна! Это великая мысль. Это удиви[тельно]. Новая заря встаетъ на горизонтѣ. Дда, это начало новыхъ началъ. Прогрессъ идетъ съ своимъ мечемъ и разсѣкаетъ мракъ. Послушайте, <Галицинской> Чертковской, чувствуете ли вы въ себѣ силу не измѣнить призванію новой жизни, да?

Cт. Я бы не уважалъ себя, ежели бы я могъ измѣнять, какъ другіе.

К. М. Ч[ертковской], я ѣду въ комуну. Вы должны ѣхать со мной.

Ст. Это значитъ — учинимъ скандалъ. — Чтожъ, можно.

К. М. Да, я съ вами ѣду въ Петербургъ и начинаю новую жизнь въ комунѣ. Комуна! Одинъ новый звукъ электризируетъ меня и возвращаетъ къ жизни. Я соберу свои средства — я напишу дядѣ, чтобъ онъ прислалъ мнѣ, Да я и работать могу. Я буду продолжать свой трудъ о политической экономіи. Послушайте, вы новый человѣкъ. Вы уважаете меня?

Ст. Еще бы, — вы знаете, что мы не говоримъ пріятностей, мы уважаемъ дѣло.

К. М. Я предлагаю вамъ испытаніе союза въ комунѣ, и я ваша. Вотъ вамъ моя рука. Я глубоко уважаю васъ, какъ горячую и широкую личность.

Ст. Вотъ это честно.

К. М. Поѣдемъ, и чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. А[лексѣй] П[авловичъ], я сильная женщина.

Ст. (Беретъ руку). Что̀ за жизнь здѣсь, чего можетъ ждать честная личность, кромѣ гнета и гнета. Да, вы первая женщина съ полной свободой мысли. Но какъ же поступать? <надо обдумать>. —

К. М. (Идетъ к столу). Садитесь, пишите. Мы оставимъ это письмо и уѣдемъ нынче же, мнѣ гадко видѣть эту пошлую церемонію. Пишите. (Студентъ садится и пишетъ.) «И[ванъ] М[ихайловичъ], я не называю васъ дядей, потому что не вижу никакого смысла въ этомъ наименованіи; вы человѣкъ, и какъ къ таковому я обращаюсь къ вамъ. — Среда тлѣнія и порчи…»

Ст. — Прибавить — общественной лжи. Это главное.

К. М. «…общественной лжи, въ которой я вращалась до сихъ поръ, задушила меня, я не могу перенести, я ѣду въ Петерб[ургъ] съ Гал[ицинскимъ]».

Ст. Я взялъ у него <впередъ жалованье> деньги, ихъ надо отдать.

К. М. Вздоръ. Я напишу въ постскриптумѣ, что онъ можетъ взять изъ моихъ доходовъ, а я полагаю, что ни у кого, какъ у меня вы не можете взять легче. Продолжаю: «Гал[ицинской] также не перенесъ всего тлѣнія отношеній. Мы встали въ тѣ условія, которыя необходимы людямъ, цѣнящимъ свое достоинство, и потому оставляемъ васъ». (Входитъ Петруша и прислушивается.)

Ст. Не заключить ли? листокъ весь.

К. М. Нѣтъ, мнѣ нужно еще сказать. «Я уѣзжаю не тайно, я не буду скрываться, хотя и не буду высказываться, и я уѣзжаю не такъ, какъ бѣгутъ неразвитыя женщины. Я выше этаго. Я свободна, нашла путь болѣе широкой жизни и избрала его. Я не осуждаю васъ, я выше этаго.

Post Scriptum. Прошу продать мою землю и прислать мнѣ деньги. 18 рублей Голицинскаго прошу вычесть изъ этой суммы».

Петр. Послушай, Катерина. Я тоже не могу жить здѣсь: семейство есть преграда развитія индивидуальности. Меня давитъ гнетъ родительской власти, я уѣду съ вами и стану заниматься естественными науками.

Ст. Вы несознательно это говорите, вы еще молоды.

K. M. Гол[ицинской], мы не имѣемъ право душить молодое чувство, требующее свободы и размахъ, такъ сказать. Ну, вотъ жалкая толпа, — уйдемте.

Петр. Я только поужинаю на сватьбѣ.

К. М. Хорошо, въ 9 часовъ будь на станціи.

№ 10.

ДѢЙСТВIЕ IV.[382]

ЯВЛЕНІЕ 4.

Ст[удентъ] (пьетъ чай). Что толковать, Катерина Матвѣевна, не пріобщитесь ли? Не вредно. Синьоръ же Венеровскій самъ по себѣ, а мы сами по себѣ.

К. М. Напрасно этотъ человѣкъ попадается мнѣ на глаза, я должна ему высказаться. Онъ [1 неразобр.]

В[енеровскій]. А, такъ то-съ! А я васъ попрошу покорно молчать; а ежели вамъ не благоугодно будетъ-съ, то я заставлю васъ. Мы, дѣйствительно умные люди и люди дѣла, тѣмъ то и отличаемся отъ болтушекъ, что мы не даемъ никому взять себя въ руки, а сами беремъ въ руки-съ. (Подходитъ къ ней и грозитъ.) Какъ вы не хвастаете свободой отъ предразсудковъ, кое что вамъ не хотѣлось бы распубликовать…

К. М. Вы подлецъ, Венеровскій! И это говоритъ вамъ не женщина, a человѣкъ, да.

В. (Говоритъ громче). А вы глуповаты, да и недоразвиты.

К. М. Что? Что онъ говоритъ? Алексѣй Павловичъ, если вы честный человѣкъ, вы должны убить этаго негодяя. Онъ оскорбляетъ меня — я женщина, нѣтъ, я человѣкъ… но — о, Боже мой, какъ я его ненавижу! Алексѣй Павловичъ, да что вы пьете чай въ такую минуту! Петруша спитъ. (Бросаетъ его чашку на полъ.)

Ст. Чтожъ мнѣ препираться, въ чужомъ дѣлѣ-съ. Анатолій Дмитріевичъ синьоръ почтенный, и вы дѣвица уважительная, чтожъ мнѣ то-съ.

К. М. Тутъ не шутки. Ежели есть въ васъ тѣ убѣжденья, въ силу которыхъ мы соединились съ вами на служенье общему дѣлу, вы обязаны защитить слабаго… да иначе, вы такая же дрянь, какъ и всѣ.

Ст. Право, лучше уладить. — Пустое словоизверженіе. Мы одинъ другому не мѣшаемъ. —

К. М. — Боже мой! Боже мой! <какая вереница мыслей идетъ.>

Явленiе [5.]

Входитъ Л[юбочка].

Л. Что это? Катя, ты какъ? Петруша! Что съ нимъ?

Ст. Ничего-съ, синьоръ Петрилло поспитъ и будетъ веселъ и здравъ.

K. M. Этотъ человѣкъ (указываетъ на В[енеровскаго]) — подлецъ и негодяй. —

Л. Поѣдемте, ради Богъ! что это!..

* III. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ № 8.

№ 1.

ДѢЙСТВIЕ II.

СЦЕНА 2.

ЯВЛЕНІЕ 4.

Л[юбочка]. Что вы такъ долго не ѣхали? Мнѣ такъ скучно было. Алексѣй Павловичъ мнѣ такъ надоѣлъ безъ васъ. Что вы дѣлали? Все книги пишете? Вы хоть пока женихъ не пишите. Потомъ я сама буду съ вами писать.

В[енеровский]. Что дѣлалъ? Размышлялъ кое о чемъ. Касательно васъ и нашей будущей жизни. И вотъ (вынимаетъ портретъ и отдаетъ).

Л. Ахъ, какая гадость! Совсѣмъ не хорошъ.

В. Вамъ Алексѣй Павловичъ надоѣлъ, a мнѣ ваша родственница прискучила значительно, хе-хе! — и я думаю, въ томъ же родѣ.

Л. Неправда ли, она очень скучная. Всѣ говорятъ, что она такъ умна, а по мнѣ она прескучная и завистливая. Она меня ненавидитъ теперь.....

В. Что дѣлать-съ?! что дѣлать-съ?! Не всѣмъ одна доля на землѣ. Надо мириться съ судьбой, а она этаго не умѣетъ, хе-хе! Хотѣлось бы и статьи писать, и нравиться, а видно этаго нельзя. —

Л. Она все говоритъ, что я недоразвита, что я не свободна; я все хотѣла спросить, вы развитой человѣкъ, ужъ такой, что развитѣе всѣхъ, — правда ли это? Нужно мнѣ развиваться?

В. Я хотѣлъ давно поговорить съ вами объ этомъ, Любовь Ивановна. Я объ этомъ и думалъ нынче. Даже кое что набросалъ на бумагу. Вотъ изволите видѣть: очень многія, и Катерина Матвѣевна въ томъ числѣ, злоупотребляютъ понятіемъ свободы женщины. Эти маленькіе умишки схватятъ поверхность, а глубины не видятъ. Все это справедливо, что одно изъ главныхъ призваній нашего вѣка это освобожденіе женщины изъ варварскаго рабства, въ которомъ она подавляется. Это такъ.

Л. Это Катинька мнѣ толковала, да въ чемъ же рабство? Что жъ, вотъ я захотѣла, выйду за васъ замужъ, не захотѣла — не выйду. Можетъ быть въ томъ рабство, что нельзя за двухъ мужей выйти? Это я часто думала.

В. Да вотъ такъ то-съ въ устахъ толпы и компрометируется великая доктрина эманципаціи женщинъ. Она не въ томъ, совсѣмъ не въ томъ. Свобода женщины должна заключаться въ томъ, чтобы работать наравнѣ съ всякимъ мыслящимъ существомъ, быть независимой, не быть вѣчно на помочахъ отца, а потомъ мужа.

Л. Да это еще хуже. Какая же это свобода, коли нужно работать! Намъ довольно любить мужей. Да вотъ какъ мамаша дѣтей все рожала, — когда же ей работать, развѣ [1 неразобр.] работать? (Смотритъ на портретъ.) Ахъ, какой гадкой! На какого то писаря вонъ тутъ похожъ. — Ну, такъ въ чемъ же свобода? —

В. Да-съ, вамъ трудно выяснить мою мысль. Но я постараюсь выразить ее конкретнѣе.

Л. Какъ вы сказали: конкретнѣе? Вотъ когда я буду за вами замужемъ, вы меня по больше такихъ словъ научите. Катинька много знаетъ. Когда къ вамъ соберутся ваши умные пріятели… Вѣдь будутъ собираться, а я буду имъ чай разливать — такъ я запомню побольше такихъ словъ и буду все говорить. Ну, говорите, что вы хотѣли. —

В. Да, я хочу примѣромъ вамъ сказать, въ чемъ состоитъ истинная свобода женщины. Представьте себѣ нашу будущую жизнь. Будь я одинъ изъ тѣхъ отсталыхъ господъ, которые царствуютъ въ нашемъ обществѣ, или изъ верхоглядовъ либераловъ, я бы женившись на васъ полагалъ бы, что я пріобрѣтаю права на вашу личность и даже на ваше имущество. Я бы такъ устроилъ свою жизнь, что вы бы зависѣли отъ меня, я бы зависѣлъ отъ васъ. Мы бы не могли двинуться, не оскорбляя одинъ другаго. Напримѣръ, въ мелочахъ — обыкновенно мужъ съ женой живутъ вмѣстѣ, въ одной комнатѣ спятъ, вмѣстѣ ѣдятъ, имѣютъ одинъ экипажъ, одинъ домъ. Ежели я, напримѣръ, боленъ, вамъ противно видѣть больную фигуру, но вы обязаны быть тутъ, у меня или у васъ желчный пузырь не выливаетъ свое содержаніе въ желудокъ — мы должны быть вмѣстѣ и страдать, ссориться. Или я хочу деньги свои употребить на покупку книгъ, а вы, положимъ, на покупку хоть…

Л. Ну, хоть брильянтовъ, я понимаю, или чернаго бархатнаго платья. Я непримѣнно сдѣлаю себѣ бархатное черное платье.

В. Нѣтъ, это, я надѣюсь, вы не будете покупать, а, положимъ, вы хотите работать швейной машиной и пріобрѣсти такую. Ежели средства и сама жизнь общая, сейчасъ возникаютъ столкновенія. Вотъ видите. А умная свобода, въ супружествѣ напримѣръ, устраиваетъ жизнь иначе. —

Л. Да коли любишь, такъ и больнаго люблю, и проматайте всѣ деньги, и сердитесь, я все любить буду. —

В. Нѣтъ, Любовь Ивановна. Это такъ только кажется. Это старый и безсильный аргументъ. Любовь это слово только. Такъ я говорю, мы устроимъ нашу жизнь такъ, чтобы вы жили сами по себѣ, имѣли свою работу независимо отъ моей, имѣли бы свое помѣщеніе, все свое, и я также, и чтобъ я не могъ стѣснять вашу, а вы мою свободу. Ежели мы хотимъ, мы можемъ соединиться: а наскучило намъ, мы можемъ разойтись не стѣсняя одинъ другаго. Потомъ жизнь наша не должна быть омрачена никакими предразсудками. Ежели бы вы вдругъ нашли, или я бы нашелъ, что намъ тяжело жить вмѣстѣ, мы должны имѣть право разойтись безъ упрековъ, безъ желчи. Все это ново, но это просто. —

Л. У васъ своя будетъ комната, а у меня своя комната и потомъ гостиная? —

В. Да, нейтральная комната, въ которой мы будемъ сходиться.

Л. Я очень люблю, когда новое. Никто такъ не дѣлалъ. Вѣдь никто такъ не дѣлалъ? Я васъ люблю именно за то, что вы непохожи на другихъ людей.

В. Мы поѣдемъ за границу. Вы понимаете, что я желаю поскорѣе удалить васъ отъ вліяній неполезныхъ. —

Л. Нѣтъ, вотъ что мы сдѣлаемъ. Давайте такъ. Одинъ мѣсяцъ будемъ жить по вашему, a одинъ мѣсяцъ по моему. —

В. Ну, какже по вашему то-съ?

Л. Мы поѣдемъ въ Москву, наймемъ домъ, самый хорошій. Всѣ комнаты будутъ общія — все вмѣстѣ. Я сдѣлаю себѣ одно черное бархатное и одно бѣлое кашемировое платье. Утромъ мы поѣдемъ кататься, потомъ поѣдемъ обѣдать къ тетинькѣ. Потомъ я надѣну черное бархатное платье. Всѣ говорятъ, что мнѣ будетъ очень идти тяжелое все, и поѣдемъ въ театръ въ бэнуаръ. Потомъ я надѣну другое платье и поѣдемъ на балъ, а потомъ пріѣдемъ домой и я вамъ все буду разсказывать. — И я сдѣлаю такъ, что вамъ будетъ ужасно весело. Все, и наряжаться, и все, я только буду для васъ. Потому что, ежели я ужъ полюблю, такъ ужъ такъ полюблю, что все забуду кромѣ васъ. И мамаша такая была, и я на нее очень похожа. — Посмотрите, какъ будетъ хорошо. Мои мѣсяцы будутъ лучше. Вотъ вы увидите, какъ я васъ полюблю, а вы не вѣрите въ любовь. Вы повѣрите.

В. А вы полюбите меня такимъ образомъ? —

Л. Коли вы будете милый — полюблю. Я никого еще не любила, только однаго, да это не считается. Чтожъ, будете по моему жить?

В. (улыбаясь беретъ за руку и въ нерѣшительности поцѣловать). Да желательно бы и такъ жить, да… первое — средства, второе — принципы…

Л. Не говорите глупые слова. (Подноситъ ему свою руку къ губамъ и жметъ его за лицо.) — Это все пустяки.

В. Миленькая.... (Хочетъ обнять.)

Л. Не говорите миленькая, это такъ нехорошо, противно, такое слово глупое!

В. Отчего жъ вамъ непріятно? — ну, прелестненькая.

Л. Не умѣю растолковать. Нехорошо, неловко. Миленькая… гадко отчего то. Вы не умѣете ласкать.... (улыбаясь) ну, да я васъ выучу… Вы неловки какъ то… я не умѣю сказать.

В. О, какъ обворожительна! Вотъ эстетическое наслажденіе!.. Что я вру… вотъ глупо.... ну да… Такъ вамъ не нравится портретъ, — а оригиналъ?

Л. Лучше, только надо его учить. Я васъ выучу.

В. Учите — мил… что я глупости говорю! (встаетъ) пройдемтесь по саду.

Л. Пойдемте. (Уходятъ.)

№ 2.

ДѢЙСТВІЕ II.

Сцена 2.

ЯВЛЕНIЕ 7.

Бекл. Скверное дѣло совсѣмъ. Родительница гомерическая дурища, ну да и родитель хорошъ. —

В. По крайней мѣрѣ боится и подличаетъ. Я это одно цѣню въ немъ. А слышалъ, благословлять что то выдумалъ. Я не пойду, глупо. —

Бекл. Чтожъ дѣлать, братъ, надо будетъ и это продѣлать. Вѣдь я тебѣ говорю, это все равно, что къ разбойникамъ бы ты попалъ, развѣ ты затруднялся бы въ средствахъ для того, чтобы достигнуть цѣли. — Что за уроды! Что за отпечатокъ помѣщичества! а дочь мила, ничего. —

Л. (выходитъ). Какъ весело. Пойдемте, Анатолій Дмитріевичъ, насъ благословлять будутъ (весело). Пойдемте же. —

В. Да не лучше ли оставить, Любовь Ивановна, противна мнѣ эта комедія. Вы знаете мои убѣжденія. —

Л. Ну, ну, ну, не разсуждать. Теперь мой мѣсяцъ. — (Въ дверь къ Студенту и Петрушѣ.) Петя, иди скорѣе, мамаша велѣла. Очень нужно.

ЯВЛЕНIЕ 9.

(Тѣ же, входитъ Студентъ и Петруша, жуя, за ними К. М.)

Петя. Ну, зачѣмъ? —

Л. Иди, пожалуйста, узнаешь. Ну, ну, Анатолій Дмитріевичъ, не размышлять, идите. (Всѣ уходятъ въ гостиную. Остаются Ст. и Кат. Мат.).

** IV. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ Б.

[ДѢЙСТВІЕ I.]

ЯВЛЕНIЕ III

Входитъ Иванъ Михайловичъ, за нимъ староста, [мужикъ] и прикащикъ въ дверяхъ.

Ив. Мих. (говоритъ еще за сценой). Мнѣ 26-ть недоработанныхъ дней отработай! А больше мнѣ съ тобой дуракомъ говорить нечего. (Входятъ.) И убирайся ты къ чортовой матери! Слышишь? — (И. М. оглядывается и увидавъ К[атерину] М[атвѣевну] перемѣняетъ тонъ.) Ну да, ну да. Хоть кого выведете… Я вамъ говорю: 26 мужицкихъ и 17 бабьихъ дней за вами. Такъ или нѣтъ? не доработано? Ну и вышлите ихъ на покосъ. Я требую только законнаго и больше ничего.

Староста. Оно, значитъ, Иванъ Михайловичъ, выходитъ такъ точно, да вѣдь съ народомъ съ этимъ, сами изволите знать. Мосея ужъ сколько, кажется, и на конюшнѣ и въ станъ то важивали, какъ на барщинѣ были. Сами изволите знать. Говоритъ: палецъ обрубилъ. Что съ нимъ дѣлать станешь! А на счетъ дней, значитъ, вы при Посреднику сказывали, что прощаете міръ, значитъ…

И. М. Когда я вамъ прощалъ дни?

Ст. Оно, значитъ, не то чтобы, а какъ при Посреднику…

И. М. Я говорилъ, коли я буду доволенъ, а вы что?

Мужикъ. Вотъ ужъ грѣхъ тебѣ, ей Богу грѣхъ.

Ив. М. Ахъ, Боже мой, Боже мой. Вотъ, послушайте-ка, хоть вы! (Къ М. В. и К. М.) Ну, зачѣмъ вы говорите пустыя слова. Есть за вами дни или нѣтъ!

Мужикъ. Вишь какъ ты теперь перевернулъ. Вотъ ты какой!

Ст. Оно по Божескому разсудить, значитъ, какъ по человѣку судить надо.

Ив. М. Есть или нѣтъ, я только спрашиваю?

Прикащикъ (къ старостѣ). Какъ это вы глупо говорите, господа!

Ив. М. Марья Васильевна, дай, матушка, чаю, — всю голову разломило. Вотъ, что хочешь, то и говори. Другой часъ разсуждаю: (передразнивая) и табѣ сабѣ, табѣ сабѣ! (Сердится.) Есть дни за вами или нѣтъ? Есть?

Староста. Значитъ, коли по Божескому, то-есть, — вѣдь мы міромъ послужили, значитъ, за дни за евти, — такъ не обидно ли будетъ, Иванъ Михайловичъ?

Ив. М. Ну (съ усиліемъ спокойно). Вышлите завтра на покосъ крестьянъ не заработавшихъ дни, а то.... я.... жаловаться посреднику буду. Хоть кого изъ терпѣнья выведете. Вѣдь я желаю быть съ вами въ хорошихъ отношеніяхъ....

Стар. Это, Иванъ Михайловичъ, зачѣмъ же такъ дѣлать, мы, значитъ, не то, чтобы какъ, обиды какой или вздоры затѣвать, а надо какъ по согластію; только не обидно ли будетъ?

Мужикъ. Bo-на, слова то какъ перевернулъ. Грѣхъ, ей Богу грѣхъ!

Ив. Мих. (вставая, и съ кулаками къ старостѣ). Убирайтесь вы къ чорту! (Прикащику.) Распорядись, Василій. — Ну, маршъ!

Прикащикъ (къ старостѣ). Вотъ я говорилъ вамъ, что доведетъ до гнѣва. (Прикащикъ, староста [и мужикъ] уходятъ.)

Ив. Мих. (Садится къ столу, оглядывается). Вѣдь не выдержишь, силъ никакихъ нѣтъ.

K. M. (качаетъ головой и посмѣивается про себя). Да это такъ.

Ив. М. Что ты?

К. М. Ничего, я вспоминаю, что какъ справедливо высказана въ одной статьѣ мысль о новыхъ политико-экономическихъ основахъ въ Россіи: что преграда установленію честныхъ и выгодныхъ отношеній между капиталистомъ и пролетаріемъ лежитъ въ неуваженіи къ меньшей братіи.

Ив. М. Да вотъ я бы, матушка, далъ тебѣ хоть въ твоей Лопуховкѣ управлять, вотъ я бы посмотрѣлъ, какъ ты бы обошлась съ меньшей братіей. Ты бы съ 30 душами не знала бы, куда дѣться, а какъ 200 десятинъ не паханы, а Ильинъ день на дворѣ, да вотъ по три часа толкуешь изъ за каждыхъ пустяковъ. Знаемъ мы, все знаемъ, — и новыя экономическія основы, и все, и меньшая братья, и новымъ духомъ повѣяло. Да трудно. Вѣдь я битыхъ 2 часа говорилъ. <Ну, что ты стоишь — поди распорядись.>

К. М. Совсѣмъ не трудно, а очень просто. (Отходитъ съ книгой на другой уголъ и читаетъ.)

_______

** КОМЕДІЯ ВЪ ТРЕХЪ ДѢЙСТВІЯХЪ. [НИГИЛИСТЪ.]

ДѢЙСТВУЮЩІЯ ЛИЦА:

Глафира Ѳеодоровна, старая барыня.

Ѳіона Андреевна, ея приживалка.

Семенъ Иванычь, сынъ Глафиры Ѳеодоровны, помѣщикъ лѣтъ 40.

Марья Дмитріевна, его молодая жена

Люба, ея сестра.

Наталья Павловна, подруга Любы.

Николинька, гимназистъ, племянникъ Семена Иваныча.

Хрисанфъ[383] Васильевичъ, студентъ, нигилистъ, учитель Николеньки.

Дѣйствіе происходитъ въ деревнѣ Семена Иваныча.

ДѢЙСТВІЕ I.

ЯВЛЕНІЕ 1.

Глафира Ѳеодоровна, Ѳіона Андреевна, Семенъ Иванычь (за чайнымъ столомъ).[384]

Глафира Ѳеодоровна.

Сеня, ты вотъ назвалъ гостей, а я и ума не приложу. Добро бы были люди путные, а то Богъ знаетъ кто. Вчера въ кладовую забрались, все перерыли, затѣи тамъ какія то. Съ прислугой нынче и такъ бѣда. Охъ, ужъ эта мнѣ молодежь!

Ѳіона Андреевна.

И-и,[385] батюшка, по нынѣшнимъ временамъ ужъ не гостей звать. У Животовскихъ, въ Золотухинѣ, изволили слышать, кучеръ въ окошко влѣзъ.

Семенъ Иванычъ.

Не въ кучерѣ дѣло, Глафира Ѳедоровна. Отчего же, маменька, молодежи не повеселиться? Одно удивительно, куда они всѣ дѣлись?

Глафира Ѳеодоровна.

Да, мой другъ, ты вотъ думаешь объ ихъ удовольствіи, а они всякое уваженіе къ старикамъ потеряли. Твои имянины, никто до сихъ поръ и не поздравилъ.

Ѳіона Андреевна.

Все, матушка, новые порядки, генелисты[386] завелись. A всѣхъ напоить, накормить надо.

Семенъ Иванычъ.

Да много ль же ихъ? И изъ чего вы, маменька, дѣлаете такое затрудненіе? Племянника на вакаціи нельзя было не взять, ну, съ нимъ учитель, студентъ....

Глафира Ѳеодоровна.

Ахъ, мои батюшки,[387] нельзя же....

Ѳіона Андреевна.

Матушки, свѣты!

Семенъ Иванычъ.

Потомъ, свояченицу изъ института отпустили, а съ ней подруга, очень милая дѣвушка.

Глафира Ѳеодоровна.

Ужъ эти подруги, зададутъ онѣ тебѣ.

Ѳіона Андреевна.

Зададутъ, матушка, зададутъ.

Семенъ Иванычъ.

Что?

Глафира Ѳеодоровна.

Ничего.

Ѳіона Андреевна.

Ничего, батюшка, сахарку пожалуйте.

ЯВЛЕНIЕ II.

Тѣ же, и входитъ Марья Дмитріевна.

Семенъ Иванычъ.

А, вотъ и она.

Марья Дмитріевна (въ дверяхъ).

Смотрите жъ, не забудьте. (Подходитъ ко всѣмъ поочереди и цѣлуетъ мужа.) Здраствуй, мой другъ, поздравляю тебя. Здраствуйте, maman, поздравляю васъ съ имянинникомъ. Ѳіона Андреевна, мое почтеніе.

Глафира Ѳеодоровна.

Нынче кажется, ma chère,[388] для насъ радостный день.

Марья Дмитріевна.

Знаю, слишкомъ хорошо знаю. (Цѣлуетъ мужа.)

Семенъ Иванычь.

Ты не видала, гдѣ всѣ, гдѣ Люба и вся молодежь?

Марья Дмитріевна.

Видѣла… ахъ нѣтъ, не видала…

Глафира Ѳеодоровна.

То ли дѣло въ наше время! бывало, какъ покойный мой Иванъ Захарычъ имянинникъ, чѣмъ свѣтъ встанешь, все осмотришь, приготовишь сюрпризы тамъ разные, букеты. Кто стихи выучитъ, сестра разъ куплетъ на клавикордахъ разучила…

Ѳіона Андреевна.

А помните, матушка, какъ комедію играли, — струну?

Глафира Ѳеодоровна.

Какую струну?

Ѳіона Андреевна.

Такъ заглавіе было.

Глафира Ѳеодоровна.

Войдетъ, мой голубчикъ, пойдутъ поздравленія, даже со стороны трогательно смотрѣть. Не такъ у васъ.[389]

Ѳіона Андреевна.

Безъ слезъ вспомнить не могу. Вотъ ужъ имянины, такъ имянины, не то, что въ нынѣшнее время… На ихъ любовь глядючи наплачешься. (Плачетъ.)

Марья Дмитріевна.

Такъ вотъ какъ бывало, maman, — а теперь хуже?

Глафира Ѳеодоровна.

Да, мой другъ, хуже.

ЯВЛЕНІЕ III.

Тѣ же; вбѣгаютъ Наталья Павловна, Люба и студентъ.

Люба.

Здраствуйте, Глафира Ѳедоровна, честь имѣю поздравить съ имянинами! Здраствуйте, Семенъ Иванычь, и васъ поздравляю.

Наталья Павловна (жеманно присядаетъ).

Bonjour, madame, je vous félicite, et vous aussi, monsieur.[390]

Люба (весело).

Что это вы плачете, Ѳіона Андреевна! (Отходитъ въ сторону.)

Хрисанфъ Васильевичъ (къ Машѣ тихо).

Досталъ, посмотрите.

Марья Дмитріевна (тоже тихо).

Хорошо, очень хорошо.

Семенъ Иванычь.

Что? (Сцена общаго молчанія.)

Крисанфъ Васильевичъ (къ Семену Иванычу).

Такъ какъ существуетъ обычай поздравлять, то и я поздравляю васъ.

Семенъ Иванычь (къ Марьѣ Дмитріевнѣ).

Что̀, ты не видалась съ Крисанфомъ Васильевичемъ?

Марья Дмитріевна (съ замѣшателъствомъ).

Нѣтъ.... Да.... Нѣтъ, мы не видались, здраствуйте.

Хрисанфъ Васильевичъ (кланяясь).

Нѣтъ мы уже видѣлись съ вами. (Къ приживалкѣ.) Что это вы, Ѳіона Андреевна такъ разрюмились? Въ нынѣшнія времена прогресса доказано, что слезы есть только отправленiе организма.

Ѳіона Андреевна.

Ну васъ съ сурганизмомъ,[391] я те сама[392] такъ обругаю, и почище васъ видала. (Отворачивается.)

Глафира Ѳеодоровна.

Очень рада, mes chers amis,[393] что пріѣхали навѣстить моего сына, боюсь только не соскучились бы съ нами старухами.[394] Теперь время уже не то. Et vous, ma chère, avez vous terminé vos études?[395] (Обращается къ Натальѣ.)

Наталья Павловна.

Non, madame, pas encore.[396] — (Люба дергаетъ ее сзади за платье.) Нельзя, узнаютъ.

Марья Дмитріевна.

Ахъ, какъ здѣсь жарко. (Идетъ къ молодежи.) Ради Бога, осторожнѣе,[397] чтобъ онъ не видалъ! (Молчаніе.)

Глафира Ѳеодоровна.

Какъ однако твоя жена скоро сошлась съ этими господами.

Семенъ Иванычь.

Что?

Ѳіона Андреевна.

Очень обходительна.

ЯВЛЕНІЕ IV.

Тѣ же и Николинька.

Николинька (вбѣгаетъ).

Поздравляю васъ съ имянинникомъ,[398] Глафира Ѳеодоровна, и васъ, дядинька. (Кланяется комично Ѳіонѣ Андреевнѣ; отходитъ къ молодежи; перешоптываются и всѣ убѣгаютъ.)

Семенъ Иванычь (имъ въ слѣдъ).

Маша, a Маша!

ЯВЛЕНIЕ V.

Глафира Ѳедоровна, Ѳіона Андреевна и Семенъ Иванычъ.

Глафира Ѳеодоровна.

Да, мой другъ, молодость[399] нынче по своему смотритъ на эти вещи. Не скажу, чтобъ была большая разница въ вашихъ лѣтахъ,[400] все таки могла бы оказать больше вниманія. Грустно, очень грустно.

Ѳіона Андреевна.

Точно всѣ на пожаръ побѣжали.

Семенъ Иванычъ (съ сердцемь).

Ужъ вы то молчите! (Ѳіона Андреевна встаетъ съ испугомъ.)

Глафира Ѳеодоровна.

Ахъ, мой другъ, какъ ты кричишь. Жена твоя убѣжала съ этимъ стюдентомъ, вмѣсто того, чтобъ съ мужемъ посидѣть, а она-то чѣмъ виновата, что ты приревновалъ ее къ этому мальчишкѣ.

Семенъ Иванычъ (вставая).

Ахъ, maman, что вы только говорите! Съ какой стати! Неужели я унижусь до такой степени, чтобъ ревновать! И слово то это мнѣ мерзко. (Съ сердцемъ стукаетъ кулакомъ по столу) А позвольте мнѣ сказать, что ежели вы хотите меня поссорить съ моей женой....

Глафира Ѳеодоровна.

Ахъ, батюшка, Христосъ съ тобой, на меня то не кричи. Назвалъ Богъ знаетъ кого, а я виновата. Пойдемте, Ѳіона Андреевна, я вижу, что мы лишнія.

Ѳіона Андреевна.

Лишнія, матушка, лишнія. (Уходятъ.)

ЯВЛЕНIE VI.

Семенъ Иванычъ (одинъ).

Ревновать — не ревновать, это глупости. Но странно, дѣйствительно странно. Что за перемигиванье, перешоптыванье, — убѣжала.... И всѣ онѣ, эти дѣвчонки, обрадовались этому костлявому Крисанфу какому то. Все это примѣръ.[401] Дѣвчонки кокетничаютъ, и она за ними. Но то дѣвчонки! Непостижимо![402] Однако, что это за таинственныя улыбки, перемигиванье? Ахъ, какъ досадно! Нѣтъ, это даже страшно… Да, страшно. Ахъ, женщины![403] (Уходитъ.)

ДѣЙСТВІЕ II.

ЯВЛЕНІЕ I.

Марья Дмитріевна, Люба, Наталья Павловна, Николинька разсматриваютъ транспарантъ. Въ комнатѣ безпорядокъ, бумага, крахмалъ, костюмы.

Марья Дмитріевна.

Отлично, отлично устроилъ Хрисанфъ, намъ Богъ послалъ этаго Хрисанфа.

Наталья Павловна (смѣется).

Ахъ, Марья Дмитріевна, какъ онъ мнѣ надоѣлъ? Выдумалъ[404] за мной ухаживать, говоритъ о какой то разумной любви, такой противный!

Люба.

Неправда, Маша, она очень рада. Сама съ нимъ кокетничаетъ.

Наталья Павловна.

Я? вотъ еще вздоръ! Нѣтъ, Марья Дмитріевна, это она съ нимъ кокетничала. Все объ эмансипаціи говорила.

Люба.

Нѣтъ ты.

Наталья Павловна (обиженно).

Ужъ извините, совсѣмъ не я.

Люба.

Нѣтъ ты!

Наталья Павловна (тѣмъ же тономь).

Ужъ сдѣлайте милость, не я.

Люба.

Нѣтъ ты.

Марья Дмитріевна.

Будетъ, будетъ вамъ спорить. Пора за дѣло приниматься. У насъ еще и S не конченъ.[405]

Люба.

Нѣтъ, Маша, я не умѣю; надо Христанфъ Васильевича позвать.

Наталья Павловна.

Nicolas, бѣгите за нимъ скорѣй.

(Николинька убѣгаетъ).

ЯВЛЕНІЕ II.

Тѣ же, безъ Николиньки.

Наталья Павловна (съ живостью подходитъ къ Машѣ).

Марья Дмитріевна, когда онъ работаетъ, онъ снимаетъ сюртукъ. Вы ужъ ему позвольте. Посмотрите, какая у него рубашка ситцевая.

ЯВЛЕНIE III.

Тѣ же, входятъ студентъ съ Николинькой.

Марья Дмитріевна.

Стихи готовы?

Люба.

Мажьте сажей transparent, а то я руки замараю.

Наталья Павловна.

Чтожъ фонари?

Хрисанфъ Васильевичъ (останавливается въ дверяхъ).

Вотъ она, равноправность женщинъ. Вездѣ сущимъ можетъ быть только одинъ Богъ, а я всюду не поспѣю. Нѣтъ, я говорилъ вамъ, Наталья Павловна, что еще далеко нашимъ женщинамъ до понятія о разумной любви.

Люба.

Не въ любви дѣло, мажьте сажей.

Марья Дмитріевна.

Снимайте сюртукъ.

Наталья Павловна.

Клейте фонари.

Хрисанфъ Васильевичъ.

Такъ позвольте же. (Снимаетъ сюртукъ.)

Марья Дмитріевна.

Сдѣлайте одолженіе. Николинька, ступай на крыльцо; если кто пройдетъ, бѣги сказать.

Николинька.

Ужъ будьте покойны, ни кота, ни кошки не пропущу. (Убѣгаетъ.)

ЯВЛЕНIE IV.

Тѣ же, безъ Николиньки.

(Всѣ обращаютъ вниманіе на рубашку студента.)

Наталья Павловна (насмѣшливо).

Лиловая!

Марья Дмитріевна (так же).

Грязная!

Люба.

Съ голубыми цвѣточками!

Xрисанфъ Васильевичъ.

Что? Что?

Люба.

Ничего, я только говорю, что голубенькіе[406] цвѣточки будутъ очень хороши на фонарѣ.[407]

Xрисанфъ Васильевичъ.

Но прошу вашего содѣйствія, господа.

Наталья Павловна.

Хорошо, я подклею. (Подклеиваетъ ему звѣзду на рубашкѣ.)

Люба (краситъ ему воротъ рубашки).

А я подкрашу.

Марья Дмитріевна.

Ну, чтожъ стихи?

Хрисанфъ Васильевичъ.

Позвольте минуту вдохновенія, Марья Дмитріевна. (Проводитъ рукой по волосамъ и мажетъ лобъ сажей.)

Наталья Павловна и Люба (вмѣстѣ).

Еще, еще вдохновенія!

Хрисанфъ Васильевичъ (пачкаетъ опять лицо, не замѣчая этаго).

Извольте. (Отходитъ въ сторону и становится въ позу.) «Съ имянинами поздравить…» Нѣтъ, не хорошо…

Николинька (вбѣгаетъ).

Идетъ, идетъ!

Марья Дмитріевна.

Кто идетъ?

Николинька.

Николай поваръ.

Люба.

Ахъ, дуракъ!

Марья Дмитріевна.

Не въ поварѣ дѣло, а если кто изъ нашихъ придетъ…

Хрисанфъ Васильевичъ.

Позвольте, позвольте, господа. Вы меня измазали и приклеили. Приклеили двояко.

Наталья Павловна.

А стиховъ всетаки[408] нѣтъ.

Марья Дмитріевна.

Ну, какъ хотите съ вашимъ вдохновеніемъ, а мы будемъ клеить.

Хрисанфъ Васильевичъ (въ сторону).

«Съ имянинами поздравить…» Нѣтъ, не хорошо.[409] «Поздравленіе принесть…» (Подумавъ.) Возьму готовое…[410] Пожалуйте, Марья Дмитріевна, готово. (Декламируетъ.)[411]

Хоть поздравлять не современно Въ костюмѣ граціи съ цвѣтами, — Я консерваторъ совершенно, И занята одними вами!

Позвольте еще?

Марья Дмитріевна.

Довольно. Отлично, очень хорошо. Мы въ костюмахъ трехъ грацій поднесемъ ему вензель, и я спою стихи. Очень вамъ благодарна, Хрисанфъ Васильевичъ. (Жметъ руку студенту. Въ это время отворяется окно и показывается голова[412] Семена Иваныча.) (Испуганно, между тѣмъ какъ дѣвочки закрываютъ фонари.) Ахъ, Семенъ Иванычъ, не ходи сюда, не ходи!

Семенъ Иванычъ (глядитъ съ ужасомъ на жену).

А, вы всѣ здѣсь. Я очень радъ, что вамъ весело. Хорошо, хорошо, я уйду.

Наталья Ивановна.

Боже мой, онъ все видѣлъ!

Люба.

Не видалъ, не видалъ!

Марья Дмитріевна.

Гдѣ же этотъ проклятый Николинька? Люба, притащи его сюда. (Николинька сталкивается съ бѣгущей къ нему Любой.)

Николинька (вбѣгаетъ).

Идетъ, самъ идетъ.

Марья Дмитріевна.

Что ты надѣлалъ?

Люба.

Гдѣ ты былъ?

Наталья Павловна.

Ахъ, все пропало!

Хрисанфъ Васильевичъ.

Невѣрный рабъ, я заставилъ тебя караулить вертоградъ мой, а ты спалъ. (Всѣ тормошатъ Николиньку.)

Люба.

Защекочу.

Наталья Павловна.

А я сажей вымажу.

Николинька (барахтается).

Пустите, пустите!

ЯВЛЕНИЕ V.

Тѣ же, Ѳіона Андреевна.

Ѳіона Андреевна (съ ужасомъ).

Батюшки, ребенка задушили. Кузьма! люди! народъ![413]

Хрисанфъ Васильевичъ.

Сударыня! сколь не пріятно намъ ваше общество, но въ настоящую минуту[414] мы безъ слезъ обойдемся безъ онаго.

Ѳіона Андреевна.

Тьфу ты!

Люба.

Идите, ступайте. (Захлопываетъ дверь.)

Ѳіона Андреевна (жалобно, показывая разорванное платье).

Крепъ-рашелевое! Благодѣтельница подарила!

Марья Дмитріевна.

Ну васъ съ благодѣтельницей!

Ѳіона Андреевна (выглядываетъ изъ двери).

Ай, страсти какія, стюдентъ чортомъ нарядился! Все пойду скажу. (Уходитъ.)

Марья Дмитріевна.

Ступайте. Николинька, бѣги на часы, а мы примемся за дѣло.

Хрисанфъ Васильевичъ.

Чтожъ это она однако сказала, что студентъ чортомъ нарядился? Дай посмотрю. (Смотрится въ зеркало и съ досадой срываетъ бумажку.) Какъ глупо. Ничего остроумнаго нѣть.[415] Покорно васъ благодарю, Наталья Павловна, это все ваше остроуміе. (Надѣваетъ сюртукъ.)

Люба.

Эго вовсе не Наташа, а она сама приклеилась.

Наталья Павловна и Марья Дмитріевна.

Сама, сама.

Хрисанфъ Васильевичъ.

Какое недоразвитіе![416]

Марья Дмитріевна.

Ну полноте, Хрисанфъ Васильевичъ. Какъ это шутки не понимать! Однако мнѣ надо идти, какъ бы не хватились.

Николинька (бѣжитъ).

Идетъ, идетъ сама, распросама! (Бѣгаютъ безъ толку кругомъ стола,[417] кричатъ: батюшки!)

Марья Дмитріевна.

Полноте, несите все вонъ, прячьте! (Всѣ убѣгаютъ, кромѣ Марьи Дмитріевны и Хрисанфа Васильевича.)

ЯВЛЕНІЕ VI.

Марья Дмитріевна, Хрисанфъ Васильевичъ и Глафира Ѳеодоровна.

Глафира Ѳеодоровна.

Мило, очень мило. Simon! бѣдный Simon![418] И ты не пожалѣла моихъ сѣдыхъ волосъ. Для кого? Хорошъ, помазилка!

Хрисанфъ Васильевичъ (съ достоинствомъ).

Какое вы имѣете право?

Марья Дмитріевна.

Послѣ, maman, послѣ все разскажу. Пойдемте, Хрисанфъ Васильевичъ. (Уводитъ студента.)

ЯВЛЕНІЕ VII.

Глафира Ѳеодоровна одна, потомъ Ѳіона Андреевна.

Глафира Ѳеодоровна (одна).

Ни стыда, ни совѣсти! Такъ, сударыня! Взяла подъ руки своего возлюбленнаго и пошла. Богъ мой! Нѣтъ, я не перенесу этаго. Фіона Андреевна!

Ѳіона Андреевна (вбѣгаетъ).

Благодѣтельница!

ДѢЙСТВІЕ III.

ЯВЛЕНІЕ I.

Глафира Ѳеодоровна и Ѳіона Андреевна раскладываютъ карты.

Ѳіона Андреевна.

И слышитъ она необыкновенный трескъ, глядитъ, глядитъ, а у ней подъ образами круги, все круги....

Глафира Ѳеодоровна.

Да что за круги?

Ѳіона Андреевна.

Ужъ это ей, матушка, такъ Богъ далъ знаменіе.... Ну-съ, вотъ она и пошла къ старцу, приходитъ въ келью, глядь, а тамъ свинья сидитъ.... бѣсъ надъ ней. Она такъ и хлопнулась. Спасибо, послушникъ вошелъ, спрыснулъ её, говоритъ: это ничего, онъ у насъ блаженный! Иной разъ Богъ знаетъ чѣмъ прикинется.

Глафира Ѳеодоровна (отдает ей карты).

Помѣшайте карты.

Ѳіона Андреевна.

Извольте, матушка. Вотъ, сударыня моя, старецъ этотъ и посовѣтовалъ: поди, молъ, къ Соловецкимъ.

Глафира Ѳеодоровна.

Куда?

Ѳіона Андреевна.

Къ Соловецкимъ, матушка. Ну-съ, она и пошла, — шла, шла, а онъ то все въ глазахъ…

Глафира Ѳеодоровна.

Кто?

Ѳіона Андреевна.

Да бѣсъ-то. И заболи то у нее вдругъ нога, шишка.

Глафира Ѳеодоровна.

Что?

Ѳіона Андреевна.

Шишка, матушка, да здоровенная такая. Какъ тутъ быть? Остановилась она у старушки, а старецъ, отецъ Анфилогій ей сказалъ: смотри, никогда на правомъ боку не спи, потому — онъ тутъ сидитъ…

Глафира Ѳеодоровна.

Да что ты, мать моя, такъ безтолково разсказываешь? Да кто сидитъ то?

Ѳіона Андреевна.

Онъ, матушка. Да какже, — отецъ Анфилогій говоритъ: при рожденіи кажнаго человѣка, въ писаніи сказано…

Глафира Ѳеодоровна.

Да ну, будетъ вамъ! У меня не то въ головѣ. Гдѣ Сеня то нашъ? Бѣдный Simon! подумать не могу. Вонъ и онъ, уйдемте. (Уходятъ.)

ЯВЛЕНІЕ II.

Семенъ Иванычъ одинъ, потомъ Наталья Павловна.

Семенъ Иванычъ (входитъ мрачный).

Нѣтъ, я не могу этаго терпѣть больше. Маменька призвала меня и рѣшительно объявила, что она сама видѣла, какъ моя жена говорила тайно съ этимъ господиномъ. Она говоритъ… Но это ужасно, что она говоритъ и думаетъ… Положимъ, это вздоръ, но какъ довести себя до того, чтобы подать поводъ это думать! Но надо рѣшиться. Я не могу такъ это оставить. Пойду къ ней и[419] объяснюсь. Маша, Маша, какъ я любилъ тебя! А этаго господина… ну, ужъ этому господину нехорошо будетъ — да, нехорошо! (Беретъ дубину.)

ЯВЛЕНІЕ III.

Наталья Павловна (входитъ).

Что вы, Семенъ Иванычъ, грустны какъ будто?

Семенъ Иванычъ.

Я? Нѣтъ, ничего.

Наталья Павловна.

Что это какая страшная палка? Это зачѣмъ?

Семенъ Иванычъ.

Это такъ… (Молчитъ.) Наталья Павловна, что бы вы сдѣлали, ежели бы всей душой вы любили человѣка, и этотъ человѣкъ не пожалѣлъ бы оскорбить васъ, въ самое больное мѣсто поразить васъ?

Наталья Павловна.

Я не могу думать,[420] я не испытала.

Семенъ Иванычъ (беретъ палку).

Я знаю, что сдѣлать. (Угрожаетъ дубинкой.) Нѣтъ, ничего. Прощайте. (Наталья Павловна уходитъ.)[421] Ахъ, нѣтъ… Гдѣ Маша? Пойду и рѣшу все, непременно рѣшу? (Идетъ.)

Марья Дмитріевна (изъ за двери).

Сеня, это ты? Выдь на минутку, я тебя прошу.

Семенъ Иванычъ (въ сторону).

Она и скрывать не хочетъ! Непонятно.[422]

(Наталья Павловна уходитъ.)

ЯВЛЕНІЕ IV.

Хрисанфъ Васильевичъ (беретъ свѣчи, отодвигаетъ столъ и стулья).

Васъ просятъ выйти на минуту.

Семенъ Иванычъ (беретъ палку).[423]

Постойте, подождите!

Хрисанфъ Васильевичъ.

Некогда, послѣ. (Уходитъ унося свѣчи.)

ЯВЛЕНIЕ V.

Люба (подбѣгаетъ къ двери).

Глафира Ѳеодоровна, голубушка, скорѣе! что у насъ дѣлается, прелесть! идите скорѣе. (Убѣгаетъ.)

ЯВЛЕНІЕ VI.

Глафира Ѳѳодоровна, Ѳіона Андреевна, Семенъ Иванычъ, потомъ и всѣ.[424]

Глафира Ѳеодоровна.

Это еще что? Свѣтопредставленіе!

Ѳіона Андреевна.

Матушка, въ потемкахъ хоть молитву сотворите.

Семенъ Иванычъ.

Нѣтъ, это[425] нельзя перенести, или я или…. Они взбѣсились, ничего не понимаю!

ЯВЛЕНІЕ VII.

Всѣ входятъ въ костюмахъ, съ транспарантомъ.

Марья Дмитріевна (поетъ стихи).[426]

Хоть поздравлять несовременно Въ костюмахъ грацій и цвѣтами, — Я консерваторъ совершенно Я занята одними вами.

(Ѳіона Андреевна, Глафира Ѳеодоровна, Семенъ Иванычъ плачутъ.)[427]

Семенъ Иванычъ.

Ахъ я дуракъ! А я то думалъ....

Марья Дмитріевна.

Что ты думалъ?

Семенъ Иванычъ.

Нѣтъ, не скажу.

Марья Дмитріевна.

То-то.

Глафира Ѳеодоровна.

Charmant, какъ мило! дѣти, обнимите меня.

Ѳіона Андреевна.

Ай да нигилистъ, прострѣлилъ!

Хрисанфъ Васильевичъ.

Ну, великолѣпная госпожа, Ѳіона Андреевна, совершимте и мы съ вами примиреніе.

Конецъ.

_______

КОММЕНТАРИИ

«ПОЛИКУШКА».

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ПОЛИКУШКИ».

Фабула «Поликушки» была рассказана Толстому в марте 1861 г. в Брюсселе одной из дочерей кн. Михаила Александровича Дондукова-Корсакова. Мы знаем это из неопубликованного письма к Толстому гр. Софьи Михайловны Гейден, рожд. кж. Дондуковой-Корсаковой, от 13 апреля 1888 г. Она пишет: «27 лет тому назад, в Брюсселе, видались мы с Вами чуть ли не каждый день… Надеюсь, что из Вашей памяти не совсем изгладилось воспоминание… о сестрах моих, из которых одна рассказывала Вам фабулу «Поликушки» — быль из наших мест».[428] «Наши места» — родовое имение кн. Дондуковых-Корсаковых, село Глубокое, Опочецкого у. Псковской губ.

Этим письмом окончательно опровергается выраженное в письме к Н. В. Давыдову от 24 сентября 1919 г. мнение С. А. Толстой, согласно которому описанное в «Поликушке» событие произошло с одним из дворовых людей гр. Елизаветы Александровны Толстой, троюродной тетки Льва Николаевича, в недалеком от Ясной поляны и хорошо знакомом ему имении ее Покровском, впоследствии перешедшем к сестре его гр. Марье Николаевне Толстой.

Начало работы над «Поликушкой» относится к кратковременному пребыванию Толстого в Брюсселе, где он остановился проездом из Лондона, чтобы заказать скульптору Хефсу (Heefs) бюст своего только-что скончавшегося любимого старшего брата гр. H. Н. Толстого, и прожил около полутора месяца (5 марта ст. ст. — выезд из Лондона, 6 апреля — уже в Веймаре). Прямых доказательств этого нет, так как дошедшие до нас черновики не содержат датировки, и главным основанием для определения времени написания «Поликушки» является утверждение гр. С. А. Толстой в сохранившемся среди ее дневников «Кратком биографическом очерке, написанном со слов графа Л. Н. Толстого 25-го октября 1878-го года». «В Иере — пишет она — умер брат Льва Николаевича и он… поехал в Италию — Рим, Неаполь и, наконец, в 1861-м году в Лондон и Брюссель. Тут написал он «Поликушку». Утверждение это несомненно восходит к самому Толстому, так как рукопись С. А. Толстой не только «написана с его слов», но и носит следы его собственноручной карандашной правки.

Косвенными подтверждениями могут служить также обрывок какой-то записи на обороте л. 47 черновика «Поликушки», где говорится о «бойце за свободу», Иоахиме Лелевеле, «умирающем на чердаке у цирюльника», и упоминание в начале повести о лорде Пальмерстоне, которого Толстой «недавно видел» в Лондоне. С Лелевелем, известным польским историком и политическим деятелем, членом временного польского правительства в 1830 г., Толстой познакомился в Брюсселе в марте 1861 г., имея к нему рекомендательное письмо от Герцена, а Пальмерстона он слышал в парламенте в феврале того же года, т. е. за несколько дней до отъезда в Брюссель.

Дневника во время своего пребывания в Брюсселе Толстой не вел, но в Записной книжке сохранилась помеченная 16/28 марта 1861 г. глухая заметка: «Бросаю все начатые писанья, художественные и философ[ские], и пойду сначала. — Каждое утро философское, вечер — художественное». Под художественным писаньем здесь, с большой долей вероятности, следует разуметь работу над «Поликушкой», хотя не исключена, конечно, возможность отнесения этих слов и к «Казакам», над которыми Толстой, как известно, продолжал эпизодически работать во время своей второй заграничной поездки.

Первым прямым упоминанием о «Поликушке» является запись в Дневнике 6 мая 1861 г. (в Ясной поляне): «Завтра с утра Поликушка и читать положения». Сохранившаяся рукопись не дает нам точки опоры для проведения грани между написанным в Брюсселе и в Ясной Поляне. Однообразный характер ее — одинаковая почтовая с английским клеймом бумага, одинаковые, сильно порыжевшие чернила, отсутствие каких бы то ни было делений — скорее заставляет предположить, что она написана вся более или менее в один прием; и если верно высказанное выше предположение, что она написана в Брюсселе, то приведенная дневниковая запись можетъ означать только намерение, — осуществленное, может быть, значительно позже, — приступить к ее новой переработке.

Следующее упоминание в Дневнике мы встречаем только через полтора года — 15 января 1863 г. (в Москве): «Поликушка мне не нравится. Я читал его у Берсов». В это время рассказ был закончен и, вероятно, уже сдан в печать.

В промежутке между этими двумя датами, отмеченными в Дневнике, вдвигается еще третья: дата переписки первоначального черновика С. А. Толстой и правки его Львом Николаевичем по сделанной ею копии. В упомянутом уже письме к Н. В. Давыдову от 24 сентября 1919 г., написанном в ответ на его просьбу сообщить всё, что она помнит относительно «Поликушки», С. А. Толстая пишет ему: «Когда именно явилась у Льва Николаевича мысль о написании «Поликушки» — мне не может быть известно, так как это было до моего замужества. Помню, что в первые же дни моего пребывания в Ясной поляне Лев Николаевич мне дал переписывать эту повесть». Венчание произошло 23 сентября 1862 г. и в тот же день молодые уехали в Ясную поляну. Более точная дата для переписки С. А. Толстой «Поликушки» устанавливается из ее письма к сестре Татьяне Андреевне Берс от 26 октября 1862 г.: «Списываю повесть Поликушку, которую тоже пошлем печатать».

Таким образом мы имеем две даты: март — май 1861 г. и октябрь 1862 г., между которыми был начат и закончен «Поликушка». К первой дате следует приурочить сохранившийся черновик, ко второй — копию С. А. Толстой с поправками Льва Николаевича. Промежуточных рукописей не было, так как копия является точным воспроизведением черновика. Рукопись, с которой производится набор, не дошла до нас, но, зная привычку Толстого производить иногда коренную правку своих произведений уже на корректурных гранках, можно предположить, что и на этот раз «не понравившийся» ему при чтении у Берсов рассказ подвергся последней правке (особенно это касается окончания) уже в корректурах.

Обстановку для своего рассказа Толстой заимствовал из Ясной поляны и отчасти из Покровского, в то время имения сестры его Марьи Николаевны. Десятиаршинный «флигерь», в углу которого жил Поликушка, похож, по словам С. Л. Толстого, на бывшее помещение дворовых в Ясной поляне. В Записной книжке Толстого конца 1850-х годов несколько раз встречается имя Поликея: «Поликея на волю», «о тарантасе и о Поликее» и т. д. «Тип Поликушки — пишет С. А. Толстая в упомянутом письме к Н. В. Давыдову — взят Львом Николаевичем с яснополянского дворового человека. Тип барыни, как мы рассудили с сестрой Татьяной Андреевной, взят с граф. Елизаветы Александровны Толстой, которую я, впрочем, никогда не видала. Она была сестра Татьяны Александровны Ергольской, жила в своем имении Покровском, Чернского уезда».

Фамилии крестьян: Дутловы, Ермилины, Резун, Житков — совпадают с фамилиями ясно-полянских крестьян. Агафья Михайловна — имя жившей на покое в Ясной поляне старой горничной бабушки Льва Николаевича, гр. Пелагеи Николаевны Толстой. Сохранившаяся в черновике, но не вошедшая в печатную редакцию характеристика жены Илюшки Дутлова Аксиньи в основных чертах повторяется при описании героини «Тихона и Маланьи», «Идиллии», «Дьявола». Прототипом ее послужила, по-видимому, сыгравшая некоторую роль в биографии Толстого яснополянская крестьянка Аксинья Аниканова. Имя Егора Михайловича носил приказчик гр. Марьи Николаевны Толстой в Покровском. Была, наконец, в Ясной поляне и лошадь по имени «Барабан», согласно той же записной книжке, за старостью отпущенная «на корм».

Впервые «Поликушка» был напечатан в 1863 г. в февральской книжке «Русского вестника» (т. ХLIII, стр. 587–644) с подписью «Граф Лев Толстой». Книжка эта вышла с опозданием, повидимому, не ранее конца марта месяца, так как 11 марта 1863 г. редактор «Русского вестника» М. Н. Катков пишет Толстому, что «Поликушка» «печатается во 2-й книжке, которая скоро выйдет». Последующие перепечатки не представляют никаких авторских разночтений и вообще никаких существенных изменений, если не считать постепенного накопления корректорских орфографических исправлений и непроизвольных наборщицких отступлений и упрощений; так, например, «прикащик» стал писаться «приказчик», «юпки» — «юбки», «склянка» — «стклянка», «отпрег» — «отпряг»; вместо «губерни» — «губернии», вместо «матерю» — стало писаться «матерею», вместо «ширококостым» — «ширококостным»; «пред» постепенно всё чаще переходит в «перед», окончание «ою» в творительном падеже — в «ой» и т. д. Впрочем, первые следы такой — конечно, непроизвольной — модернизации правописания можно заметить уже в копии С. А. Толстой, где это особенно ясно выразилось в замене очень часто встречающегося в ранних рукописях Толстого окончания прилагательных мужского рода в именительном падеже на «ой» более привычным нашему уху окончанием на «ый»; из копии С. А. Толстой эти отступления, пропущенные без внимания Толстым при правке рукописи, перешли и в текст «Русского вестника».

О цензурных пропусках или искажениях в «Поликушке» нам ничего не известно. Повидимому, влиятельному редактору «Русского вестника» удалось благополучно провести рассказ через цензуру.

Мы даем в нашем издании текст «Русского вестника», совпадающий в общем с текстом рук. № 2, но вводим из рук. № 1 следующие три исправления:

1. Стр. 15, строка 8 сн.

подергивая бородкой, (взято по ркп. 1) — вместо напечатанного в PB: поддерживая бородку,

2. Стр. 28, строка 3 сн.

ни от чего в свете столько греха, как от денег, — вместо напечатанного в PB: ничего в свете столько греха, как эти деньги.

В рук. № 1 стоит: ничего в свете столько греха, как от денег, — с явной опиской: «ничего» — вместо: «ни от чего». Однако эта описка перешла и в копию С. А. Толстой (рук. № 2), которая добавила еще собственное неверное чтение и вместо «от денег» написала: «эти деньги». Первую описку Лев Николаевич поправил в рук. № 2 на «ни отчего», но вторая ускользнула от его внимания и в таком искаженном виде эта фраза, незамеченная Толстым и при чтении корректур, была напечатана в «Русском вестнике», а оттуда перешла и в последующие издания, вплоть до пятого (М. 1886), в котором была наконец исправлена на: «ни от чего в свете столько греха как от денег»,

3. Стр. 32, строка 19 сн.

не мытом (взято по ркп. № 1) — вместо напечатанного в PB: но мятом.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ПОЛИКУШКИ».

Рассказ «Поликушка» дошел до нас в двух рукописяхъ, хранящихся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина.

1. (Папка VI. I. 8. 1.) Автограф Толстого. Черновик без начала и конца, писанный рыжеватыми, выцветшими чернилами, на полулистах почтовой бумаги верже, без водяных знаков, с оттиснутым клеймом «ВАТН», увенчанным короной, повидимому, английской фирмы. Листы нумерованы в верхнем правом углу карандашом. Сохранились лл. 4–5, 24–35, 40–69, 72–90, причем к лл. 26 и 63 добавлены еще лл. 26 bis и 63 bis, а л. 61 по ошибке помечен 62. Недостают: лл. 1–3, 6–23, 36–39, 70–71. Листки исписаны с одной стороны, кроме лл. 26, 35 и 57, исписанных и на обороте. Кроме того, на обороте л. 51 написано крупными буквами рукой Л. Н. Толстого: «Софья Толстая. 63»; на обороте л. 75: «Dear Sir. I take the liberty of troubling»;[429] на обороте л. 76: «барскомъ горохѣ много достойнѣе этого старика <умира> бойца за свободу и т. д., умирающаго на чердакѣ у цирюльника. И я бы сейчасъ выбралъ быть старикомъ Данилой и прожить Данилой и быть пороту на конюшнѣ, только не умирать такъ, какъ Лелевель»; и наконецъ на обороте л. 82 набросок пером, повидимому, план какого-то строения. Листы исписаны сплошь, без абзацев и деления на главы. Поправки рукой Толстого. Рукопись не датирована; относится к весне (март — май) 1861 г.

Л. 4 начало: «этому, потому что этотъ маневръ я тысячу разъ видѣлъ между Е. М. и его барыней».

Л. 5 конец: «но какъ всѣмъ извѣстно, для разговора, особенно дѣдоваго, совсѣмъ не нужно понимать того, что вамъ говорятъ».

Л. 24 начало: «по оброку ходилъ — какой наскочитъ, только дай поговорить съ нимъ, такъ его умаслю, что шелковый станетъ».

Л. 35 конец на обороте: «Кромѣ бабъ въ избѣ были еще дѣти Игната и Василья».

Л. 40 начало: «Двѣ тройки. Чтожъ, говоритъ, <двѣ> купите некрута, да какъ исдѣлаетъ колѣнцо этакимъ манеромъ, уморилъ».

Л. 48 конец: «но Ильичъ такъ не думалъ, онъ заблуждался и пріятно»

Л. 50 начало: «не разъ останавливался подлѣ лавокъ»

Л. 69 конец: «она зарыдала, съ ней сдѣлалась нервная истерика и ее вывели подъ

Л. 72 начало: «По крайней мѣрѣ они всѣ чувствовали это».

Л. 85 конец: «прямо на старика, началъ душить».

Л. 87 начало: «и пошелъ въ избу. Старуха поднялась и зажгла лучину».

Л. 90 конец: — «Два полотенца и платокъ купилъ. На тебѣ. — Вотъ. Онъ остановился, какъ останавливаются пьяные»

Из этой рукописи нами печатается пять отрывков в вариантах (см. стр. 57–63). Из менее значительных отличий данной рукописи в сравнении с журнальным текстом следует отметить:

После слов: «и нападалъ на Дутловыхъ», стр. 15, строка 11 сн. в ркп. I: «и потомъ гнусилъ крѣпко Дутловъ старикъ и старшiй сынъ его отбивалъ изрѣдка твердымъ басомъ».

После слова: «неприкосновенности», стр. 17, строка 8 сн, — в ркп. I: «Потомъ дополняли еще толпу, корифеи главныхъ ораторовъ, Ризуна и Дутлова и Герасима, которые оцѣняли, пережевывали каждое хорошее слово и недоумѣвано пожимали плечами и восхищались каждымъ словомъ говоруновъ».

После слов: овса всыпать? стр. 26, строка 8 сн. — в ркп. I зачеркнуто: По всѣмъ пріемамъ Игната, по загнутымъ за кушакъ рукавицамъ и кнуту, по крѣпкому полушубку, низко подпоясанному, по тому, какъ онъ сталъ [въ] своихъ крѣпкихъ сапогахъ посреди комнаты и оглянулъ и крикнулъ Афанасья, видно было хозяина мужика, человѣка рѣшительнаго, умнаго и заботливаго. Только бы ему ходить старостой отъ тысячи душъ.

2. (Папка VI, I. 8,2.) Копия, рукою С. А. Толстой, на 44 листахъ белой писчей бумаги с клеймом «Фабрики Новикова разбора № 6», форматом в лист; исписано 87 нумерованных страниц. Заглавие вверху первой страницы рукою Толстого: «Поликушка». Рукопись сплошная, почти без абзацев и первоначально без деления на главы, с поправками поверх зачеркнутого текста и на полях и с последующей разбивкой на главы рукою Толстого. Хотя эта рукопись является в общем точной копией описанного выше черновика, с пропуском зачеркнутых в нем мест, однако в ней можно уже наблюсти некоторые систематические орфографические отступления (напр., изменение окончания «ой» в прилагательных на «ый», более точную пунктуацию и т. д.), оставленные Толстым без изменения и перешедшие в печатный текст. Рукопись не датирована, но на основании письма С. А. Толстой к сестре от 26 октября 1862 г., должна быть отнесена к концу октября — началу ноября 1862 г.

Стр. 1 начинается заглавием: «Поликушка». Далее, с новой строки: «Какъ изволите приказать, сударыня, только Дутловыхъ жалко».

Стр. 87 кончается: «И тройка проѣхала, красныя лица, платки, прозвучала пѣсня, прокричали они на ямщика, и ямщикъ поддалъ поглядывая, а чиновникъ посмѣивался. Старикъ дремалъ. Дѣти ликовали».

Эта рукопись в общем совпадает с текстом, напечатанным в «Русском вестнике», кроме окончания, подвергшегося значительной стилистической обработке, повидимому, уже в корректурах.

_______

«ИДИЛЛИЯ».

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ «ИДИЛЛИИ».

Мысль повести «Идиллия» была подана Толстому рассказом яснополянской крестьянки. 25 мая 1860 г. он пишет в Дневнике: «Андреева мать много рассказывала. Как она побиралась и у богомолочек хлебушка попросила — слезы. Главное, от кого она понесла Андрея. «Положи ноги в телегу. Утешь мои телеса. Отпечатала». «Андреева мать» — повидимому, мать Андрея Ильича Соболева, бывшего долгое время приказчиком в Ясной поляне и неоднократно упоминаемого в Дневниках и в «Воспоминаниях детства». Это предположение приобретает большую убедительность, если мы вспомним, что героиня «Идиллии» Маланья — мать «большого человека — управляющего Петра Евстратьича», и что Петр Евстратьевич Воробьев был управляющим имением брата Льва Николаевича, гр. H. H. Толстого. Описывая в повести живых еще в Ясной поляне лиц, Толстой иногда слегка маскирует их, давая им имена сходных по положению лиц из другой деревни. Записанное в Дневнике выражение «утешь мои телеса» целиком перенесено в «Идиллию» и вложено в уста гуртовщика — соблазнителя Маланьи; также и «отпечатала» — в несколько измененном виде: «Через 9 мес[яцев] М[аланья] родила, выпечатала в дворника».

Через несколько месяцев, уже за границей, рассказ крестьянки начинает претворяться в замысел литературного произведения. Об этом свидетельствует несколько дневниковых записей, которые — если не с полной уверенностью, то, во всяком случае, без большой натяжки — можно отнести к «Идиллии».

7 августа 1860 г. Толстой записывает в Дневнике: «Мысль повести. Работник из всех одолел девку или бабу. Формы еще не знаю».

8 августа: «Форма повести: смотрит с точки мужика; уважение к богатству мужицкому, консерватизм; насмешка и презрение к праздности; не сам живет, а Бог водит».

29 августа: «Дорогой пришла мысль о простоте рассказа — живо представляя слушателя Андрея».

28 октября: «Дописать первую главу с обеда. После обеда письма. Утро писал, помешали Semainville и зов обедать. Написал не больше половины главы. Писем не писал; Завтра до завтрака писать письма и докончить главу и 3-ю, ежели успею».

Если последняя запись не относится к «Казакам», над которыми Толстой — хотя и не систематически — продолжал работать за границей, то она может быть приурочена только к «Идиллии», рукопись которой делится на пять глав.

Наконец, последнее упоминание о работе над «Идиллией» мы усматриваем в записи, открывающей Дневник 1861 г., не датированной, но непосредственно предшествующей записи от 13 апреля: «Что прошло в эти 4 месяца? Трудно записать теперь. Италия, Ницца, Флоренция, Ливурно. Попытка писания Акс[иньи]».

Эта запись нуждается в объяснении.

Последние годы перед женитьбой Льва Николаевича были периодом очень сильного увлечения его яснополянской крестьянкой Аксиньей Аникановой, изображенного в носящем несомненно автобиографические черты рассказе «Дьявол». Если сравнить героиню «Дьявола» Степаниду с Маланьей из «Идиллии» или из «Тихона и Маланьи», то портретное сходство заставит прийти к заключению о тождественности изображенного в них прототипа. Та же Аксинья — и на этот раз даже под своим именем — изображена в лице жены Илюшки Дутлова в написанной почти одновременно повести «Поликушка». Это позволяет нам дешифрировать «попытку писания Акс.», как «попытку писанья Аксиньи». Следует однако заметить, что последняя запись, как и записи от 7, 8 и 29 августа, может быть с одинаковым правом отнесена как к «Идиллии», так и к «Тихону и Маланье», где под именем Маланьи фигурирует, видимо, та же Аксинья. Если наше предположение верно, то в рассказе Толстого мы имеем приурочение рассказа Андреевой матери к личности Аксиньи.

У нас нет данных, чтобы судить, возвращался ли Толстой к работе над «Идиллией» после приезда в Россию, или она была закончена за границей. Надписи крупными буквами поперек текста рукописи № 1, намечающие основные вехи рассказа, как будто говорят о намерении подвергнуть его новой обработке. Возможно, что рассказ, написанный в форме сказа, не удовлетворил Толстого, и он тогда же вернулся к той же теме — и к той же героине — в повести «Тихон и Маланья», которую по справедливости следует рассматривать лишь как новую редакцию «Идиллии».

При жизни Толстого «Идиллия» не увидела света. Оба варианта ее были напечатаны, по не вполне исправной копии, во II томе «Посмертных художественных произведений Льва Николаевича Толстого», под ред. В. Г. Черткова, изд. А. Л. Толстой, М. 1911, стр. 153–173 и 245–249.

По подлинной рукописи они печатаются впервые в настоящем издании.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ИДИЛЛИИ».

В архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина хранятся две черновых рукописи рассказа «Идиллия».

1. (Папка VI. 42, I.) Автограф Толстого. Тетрадка в 18 листов белой писчей бумаги, без клейма и водяных знаков, форматом в 4°. Листы были вырваны из шнуровой тетради с пробитыми по левому краю сверху и снизу двумя круглыми дырками, и сшиты посредством продетого через верхнюю дырку шнурка. Лл. 1–18 исписаны сильно выцветшими чернилами с обеих сторон, кроме л. 18, который на обороте остался белым, и нумерованы позднее другими, синими, чернилами рукою С. А. Толстой. Вверху первого листа, у самого верхнего края, надписанное Л. Н. Толстым, повидимому, позднее заглавие: «Оно заработки хорошо да и грѣхъ бываетъ съ ними». После заглавия, посреди строки, цыфра «1». Рукопись разделена на пять нумерованных арабскими цыфрами, посреди строки, глав. Не датирована; на основании дневниковых записей должна быть отнесена ко второй половине 1860 г.

Л. 1 начинается: «Оно заработки хорошо да и грѣхъ бываетъ отъ того»; затем, посреди строки, цыфра «1», и далее: «Петръ Евстратьичъ теперь большой человѣкъ — управляющій».

Л. 18 recto кончается: «и любимый былъ ея старшій, этотъ самый Петрушка».

2. (Папка VI, 42, 2.) Автограф Толстого. 6 листов из той же тетради, исписанных с обеих сторон выцветшими чернилами и нумерованных синими чернилами позднее. В обложке, на которой рукой С. А. Толстой написано: «Идиллія. Гр. Л. Н. Толстого. 2-ой вариантъ». Заглавие на первом листе: «Идиллія. Не играй с огнемъ — обозжешься». Рядом со словом «Идиллія» рукою С. А. Толстой, в круглых скобках, прибавлено: «Написано до 1862-го года». Датируется так же, как и рук. № 1.

Л. 1 начинается (после заглавия): «Маланья Дунаиха взята изъ чужой деревни — Малевки».

Л. 6 recto кончается: «только насчетъ бабъ такой подлый былъ, что страхъ».

_______

«ТИХОНЪ И МАЛАНЬЯ».

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ».

Рассказ «Тихон и Маланья» и по сюжету и по действующим лицам неотделим от «Идиллии», являясь по существу лишь началом новой, более пространной редакции ее. Из этой новой редакции написана только первая вступительная глава, содержащая картину деревенской жизни в праздник, приезд Маланьина мужа, Тихона, со станции в деревню на побывку в Петров день и характеристика действующих лиц; в самом конце ее вводится новое лицо — знакомый нам по «Идиллии» работник Андрюшка, здесь только еле намеченный. В конце рукописи стоит цыфра «2» — приступ ко второй главе, оставшейся ненаписанной, в которой — по аналогии с «Идиллией» — можно было ждать дальнейшего развития отношений с Андрюшкой, появления гуртовщика и развязки рассказа.

Возможно, что большинство дневниковых записей, приведенных нами в истории писания «Идиллии», относятся к работе над «Тихоном и Маланьей». Исключение — запись 28 октября 1860 г., которая не может относиться к рассказу «Тихон и Маланья», как не имевшему еще в своих первоначальных черновых набросках деления на главы. Рисунок пером в конце рук. № 4, похожий на изображение Н. П. Охотницкой, намекает, может быть, на то, что этот вариант был написан в Ясной поляне.

Деление на главы намечается только в последнем, наиболее законченном варианте (рук. № 4). Этот вариант, обрывающийся на первой главе, написан после 23 сентября 1862 г., дня женитьбы Толстого на Софье Андреевне Берс и вряд ли мог быть написан позднее декабря 1862 г. В истории писания «Идиллии» мы упоминали, что прототипом Маланьи послужила яснополянская крестьянка Аксинья Аниканова, предмет очень сильного увлечения Льва Николаевича; длительная связь с ней была оборвана только перед женитьбой. С. А. Толстая, как известно из ее дневника, знала об этом увлечении и об этой связи. «Через несколько месяцев после свадьбы, — пишет один из биографов Толстого,[430] — эта женщина вместе с другой крестьянкой была прислана в барский дом мыть полы. Софье Андреевне ее показали. Мучительная ревность поднялась в жене Льва Николаевича, она вспомнила записи его дневника и долгое время не могла освободиться от этого тяжелого чувства». Встреча эта и вызванный ею взрыв ревности произошли, вероятно, в первой половине декабря 1862 г.,[431] он-то и оборвал, как мы можем догадываться, дальнейшую работу над рассказом о Маланье. Много лет спустя, в 1889 г. Толстой возвращается к той же героине в рассказе «Дьявол», но пишет его втайне от жены, которая случайно нашла и прочла его только в 1909 г. В первые годы женитьбы такое писанье втайне было невозможно.

Если, таким образом, верно наше предположение о датировке последнего варианта «Тихона и Маланьи» последней четвертью 1862 г., то первые четыре варианта мы считали бы наиболее правильным придвинуть ближе к «Идиллии» и отнести таким образом к концу 1860 — началу 1861 г. За это говорит и тожество бумаги, на которой написаны все черновики как «Идиллии», так и «Тихона и Маланьи». Вариант № 1 (рук. № 3) представляет собой начало предпоследней редакции рассказа, отброшенное Толстым. Варианты №№ 2–4 (рук. № 1–2) являются, повидимому, наиболее ранними, в них Толстой упорно все снова и снова нащупывает приступы к рассказу и всякий раз отбрасывает их, как неудовлетворяющие его. Для суждения о последовательности их у нас нет точных данных. Ноябрь 1860 г. — декабрь 1862 г. — вот предельные даты, между которыми укладывается начало и конец писания «Тихона и Маланьи».

Впоследствии Толстой никогда больше не возвращался к этому рассказу. Д. П. Маковицкий рассказывает в своих неопубликованных еще Записках, что 28 октября 1906 г., выбирая из своих старых неизданных произведений что-либо для чтения на благотворительном вечере в Туле, Лев Николаевич перечитал и этот рассказ. «Удивительно, что я это написал, — сказал он. — Как я тогда размазывал на нескольких страницах то, что можно было сказать в двух словах. Приятно было читать. Там видна моя любовь и хорошее отношение к народу». Однако он не согласился дать этот рассказ для вечера: «так наивен, многословен».[432]

Рассказ «Тихон и Маланья» (рук. № 4) был напечатан впервые только после смерти Толстого, по невполне исправной копии, во II томе «Посмертных художественных произведений Льва Николаевича Толстого», под ред. В. Г. Черткова. Изд. А. Л. Толстой. М. 1911, стр. 139–152; вариант № 1 (рук. № 3) напечатан там же, стр. 241–246. Варианты №№ 2–4 (рук. № 1–2) вообще не были напечатаны. По подлинным рукописям рассказ, со всеми вариантами, печатается впервые в настоящем издании. Из рукописи № 3 печатаем лишь начало текста, кончая словами: «бубликовъ было три фунта для всѣхъ домашнихъ», т. к. остальной текст этой рукописи был включен целиком с поправками в текст рукописи № 4.

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ».

В архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина хранятся четыре черновыхъ рукописи рассказа «Тихон и Маланья».

1. (Папка VI. 40, 1.) Автограф Толстого. Четыре ненумерованных листа, вырванных из этой же тетради, на листах которой написаны черновики «Идиллии». Исписаны с обеих сторон черными, слегка порыжевшими чернилами, с многочисленными поправками и перечеркиваниями. Без заглавия.

Л. I начало: «Всю ночь напролетъ слышны были пѣсни, крики, говоръ и топотъ на улицѣ».

Л. 4 recto конец: «Мужикамъ <Якова> Тихо[на] справлять въ дорогу, запрягать, на барщину косы сбирать, веревокъ взять въ лавочкѣ, <скотъ>».

2. (Папка VI. 40, 2.) Автограф Толстого. Один лист из той же тетрадки, исписанный с обеих сторон. Без заглавия. На обороте, после текста, рисунок пером — женская голова в чепчике, очень напоминающая изображение пером Натальи Петровны Охотницкой в письме Толстого к гр. М. Н. и В. П. Толcтым от 29 июня 1856 г., опубликованном В. И. Срезневским в сборнике «Толстой. 1850–1860. Материалы и статьи», Ленинград, 1927, стр. 14.

Начало: «Аль свѣтъ? Куды лѣзе? — <сказалъ> прогнусилъ сквозь сонъ старикъ Ермилъ».

Конец: «Далеко за полночь, передъ свѣтомъ затихли <въ деревнѣ> на улицѣ пѣсни и прошли по домамъ загулявшіе для Петрова дня мужики и бабы».

3. (Папка VI. 40, 3.) Автограф Толстого. Тетрадка в 10 листов белой, пожелтевшей от времени бумаги, без клейм и водяных знаков, форматом в 4°. Листы были вырваны из тетради с пробитыми по левому краю вверху и внизу двумя круглыми дырками и сшиты посредством продетого через верхнюю дырку шнурка. В позднейшей обложке, на которой рукой С. А. Толстой написано: «Тихонъ и Маланья. 2-ой вариантъ. Черновая». Листы не нумерованы, исписаны черными, слегка порыжевшими чернилами с обеих сторон, кроме л. 10, который на обороте остался белым; с л. 8 стрк. 6, со слов: «Сейчасъ подскакалъ фельдегерь…» — другими, более рыжими чернилами. Кое-где поправки карандашом неизвестной рукой, касающиеся исключительно орфографии и знаков препинания. Безъ заглавия. Рукопись не датирована. Относится — так же, как и рукописи № 3 и 4 — к 1861–62 гг.

Л. 1 начало: «Много мнѣ нужно разсказать про Мисоѣдово».

Л. 10 recto конец: «Богъ съ ними! — подумалъ онъ, — дѣло молодое, пойду одинъ».

4. (Папка VI, 40, 4.) Тетрадка в 22 листа белой писчей бумаги, форматом в 4°, вырванных из той же тетради. Листы с пробитыми по левому краю двумя круглыми дырками сшиты посредством продетого через верхнюю дырку шнурка. 19 листов исписаны с обеих сторон (кроме л. 19, оставшегося на обороте белым) черными, почти не выцветшими чернилами. Лл. 20–22 остались белыми. Рукопись в белой обложке, на которой рукой С. А. Толстой написано: «Тихонъ и Маланья. Изъ деревенского быта. Гр. Л. Н. Толстого (переписано)». Листы нумерованы, от 1 до 19, рукою С. А. Толстой. Лл. 1–2 и первые три строки л. 3 писаны рукою Л. Н. Толстого, далее — на лл. 3–18 об. следует копия текста рукописи № 1 от слов: «Спасибо, Тишенька» и до конца, написанная в большей своей части рукой С. А. Толстой и в двух местах — всего 22 строки — рукой Толстого. Копия писалась под диктовку, как явствует из пометы С. А. Толстой — «диктовано». Поэтому в ней есть второстепенные отступления от текста автографа. Копия исправлена рукой Толстого. Вслед за текстом копии — продолжение текста рассказа рукой Толстого на лл. 18 об. и 19. Рукопись не датирована. По соображениям, изложенным в „Истории писания «Тихона и Маланьи»“, относится к концу 1862 г.

Л. I начало вверху, посреди строки: «Тихонъ и Маланья», далее с новой строки: «Въ деревнѣ было пусто и празднично».

Л. 19 recto конец: «Ввечеру того же дня поставили двухъ прохожихъ солдатъ къ Ермилинымъ», и далее посреди новой строки, цыфра «2».

_______

ОТРЫВКИ РАССКАЗОВ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ.

Конец 1850-ых и начало 1860-ых гг., эпоха увлечения Толстого народной школой и его деятельности в качестве мирового посредника, является вместе с тем в его жизни эпохой особого интереса к народной жизни и быту, внимательного изучения их. Этот интерес, как всегда, нашел себе отражение и в художественном творчестве Толстого. К этому времени относятся несколько произведений, в основу которых легли наблюдения над окружающей его деревенской средой, над типами крестьян и дворовых. К числу таких произведений относятся: «Поликушка», «Тихонъ и Маланья», «Идиллия», а также несколько мелких набросков, представляющих собой отрывки из задуманных им рассказов из деревенской жизни. Таких отрывков сохранилось в бумагах Толстого пять. Все они заключают в себе только приступы к рассказу и не дают никакого представления об общей концепции авторского замысла; однако, несмотря на свою фрагментарность, они представляют несомненный интерес в качестве зарисовок с натуры, в которых отразились впечатления художника, вынесенные им из наблюдений над деревенской жизнью. Круг этих наблюдений строго ограничен: это — Ясная поляна и прилегающие к ней деревни и поместья, причем автор даже не пожелал чем-нибудь завуалировать непосредственные объекты своих наблюдений: поэтому в этих отрывках мы находим имена лиц и названия местностей, взятые автором непосредственно из окружающей его действительности. Точно датировать эти отрывки невозможно, в виду отсутствия указаний в дневниках Толстого или каких-либо других данных; время написания их определяется как приведенными выше общими соображениями, так и некоторыми внешними признаками: качеством бумаги, характером почерка и пр., заставляющими отнести их к концу 1850-ых или началу 1860-ых гг.

Все эти рукописи хранятся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина.

1. «Все говорятъ: не дѣлись…»

Рукопись (Папка XXI, 22), автограф Толстого, занимает два полных листа писчей бумаги, всего 8 страниц, in-folio. Бумага необычного, укороченного формата, плотная, без фабричного клейма и водяных знаков. Страницы не нумерованы. Оставлены большие поля в полстраницы. Почерк довольно крупный и размашистый, по своему общему характеру еще напоминающий почерк 1850-ых гг. Помарок и вставок сравнительно немного. В конце последней страницы почерк становится очень торопливым, а изложение стилистически несвязным и схематичным: очевидно, автор торопился набросать свои мысли, но затем вдруг оборвал изложение и уже более не возвращался к данному сюжету.

Выведенный в отрывке Сергей Резунов — действительное лицо, яснополянский крестьянин Сергей Федорович Резунов, плотник: он упоминается Толстым и в «Дневнике помещика» (1856 г.), а также в «Поликушке».

Отрывок печатается впервые.

2. «Али давно не таскалъ…»

Рукопись (Папка XXI, 24), автограф Толстого, занимает полулист писчей бумаги, in-folio, без полей; бумага фабрики Никифорова-Новикова; нижний правый угол листа оборван, отчего пострадал также текст последних трех строчек первой страницы; вторая страница записана только наполовину, причем текст обрывается на полуфразе. Почерк по своему общему характеру сходен с почерком предыдущего отрывка. Помарок и поправок немного. Что касается датировки отрывка, то упоминание в нем о «посреднике» свидетельствует о том, что он не мог быть написан ранее мая — июня 1861 г., когда в Тульской губернии был введен институт мировых посредников, согласно указу 25 марта 1861 г. Рассказ о попытке помещика договориться с крестьянами относительно земли, может быть, представляет собой реминисценцию аналогичной попытки самого автора, относящейся, впрочем, к более раннему времени, к лету 1856 г. (см. «Дневник помещика» в 5 томе настоящего издания). Сам Толстой также служил мировым посредником по Крапивенскому уезду и так же, как и упоминаемый помещик, возбудил своей деятельностью негодование местного дворянства.

Упоминаемый в отрывке старик Семен, вероятно, Семен Фоканов, ясно-полянский крестьянин, бывший сельский староста, у которого также был сын Василий; Фоканов (Фоканыч) упоминается также в рассказе «Тихон и Маланья».

Впервые отрывок напечатан М. А. Цявловским в книге: «Л. Н. Толстой, Избранные произведения». Государственное Издательство М.-Л. 1927, стр. 124–126.

3. «Прежде всех вернулись…»

Рукопись (Папка 37, 26), автограф Толстого, занимает полтора листа почтовой бумаги (полулист + лист), всего 6 страниц. Бумага тонкая, голубоватая, вероятно заграничная; водяных знаков не имеется. Почерк довольно крупный и размашистый. Поправки вписаны между строк.

Упоминаемые в отрывке лица, несомненно, взяты из действительности.

Плотник Лизун, очевидно, из семьи Лизуновых, крестьян деревни Телятинки, в 3 в. от Ясной поляны.

Родивон — вероятно, Родион Кузьмич Копылов, ясно-полянский крестьянин, действительно торговавший вином и чаем и пускавший к себе приезжих на постой.

Старик Ермил — яснополянский крестьянин, Ермил Антонович Зябрев, родоначальник богатой крестьянской семьи, получивший по нему прозвище Ермилиных; один из его сыновей был бурмистром в Ясной поляне; другой — волостным старшиной.

Мисоедово (Мясоедово) — деревня в 7 в. от Ясной поляны.

Отрывок печатается впервые.

4. «Как скотина разбрелась…»

Рукопись (Папка 37, 26а), автограф Толстого, занимает отдельный полулист почтовой бумаги, такого же формата, цвета и качества, как и в предыдущем случае; оторван нижний правый угол, отчего несколько пострадал текст. Почерк довольно крупный и размашистый.

Упоминаемый в отрывке Герасим, — это яснополянский крестьянин Герасим Иванович Копылов, носивший прозвище «бабник»; упоминаемый в предыдущем отрывке Родион Копылов приходился ему родным племянником.[433]

Ясенки — деревня в 5 в. от Ясной поляны.

Отрывок печатается впервые.

5. «Это было въ суботу…»

Рукопись (Папка 37, 26б), автограф Толстого, занимает два отдельных полулиста почтовой бумаги (4 страницы), такого же формата, цвета и качества, как и те, на которых написаны два предыдущих отрывка. Это обстоятельство, так же как и сходство почерка, заставляет думать, что эти три отрывка написаны приблизительно в одно и то же время, вероятнее всего в 1861–1862 гг.

Кочак — ручей, протекающий недалеко от Ясной поляны и впадающий в речку Воронку.

Впервые отрывок был напечатан по не совсем исправной копии в качестве варианта к рассказу «Тихон и Маланья» в изд. «Посмертных художественных произведений Л. Н. Толстого», под редакцией В. Г. Черткова и А. Л. Толстой. М. Том II, стр. 244–245.

_______

«СОН».

Упоминания Толстого о работе над «Сном» находятся в Дневнике 1857 г. под 24 ноября и 19–30–31 декабря.

Первая запись говорит: «Дописал сон не дурно». Во второй читаем: «Писал Николинькин сон. Никто не согласен, а я знаю, что хорошо!» По мнению В. И. Срезневского,[434] в обеих записях идет речь об одном и том же произведении, но в разных его редакциях, причем толчком к художественному замыслу Толстого, по всей вероятности, был сон, рассказанный ему братом Николаем Николаевичем.

4 января 1858 г. Толстой пишет В. П. Боткину в Рим большое письмо, где говорит, что в обществе «происходит небывалый кавардак, поднятый вопросом эманципации», что он сам «устал от толков, споров, речей и т. д.». «В доказательство того, — продолжает Толстой, — при сем препровождаю следующую штуку, о которой желаю знать ваше мнение. Я имел дерзость считать это отдельным и конченным произведением, хотя и не имею дерзости печатать». Непосредственно за этим идет текст «Сна». «Ежели Тургенев еще с вами, то прочтите это ему и решите, что это такое, дерзкая ерунда или нет», — добавляет Толстой.[435]

Мнения Боткина и Тургенева нам неизвестны. Вероятно, они были неблагоприятны: в противном случае едва ли бы «Сон» был забыт и оставлен Толстым на пять лет.

После двух беглых упоминаний в письмах к гр. А. А. Толстой (в марте 1858 г.),[436] «Сон» вновь привлекает внимание Толстого лишь в 1863 г. Он несколько переделывает его и решается напечатать, но анонимно. «Сон» был переписан рукой С. А. Толстой, подписан буквами Н. О. и отправлен в редакцию газеты «День», издававшейся И. С. Аксаковым, от имени Нат. Петр. Охотницкой (дворянка-приживалка, жившая в Ясной поляне при Т. А. Ергольской). Вот что значилось в препроводительном письме:

«Милостивый Государь Иванъ Сергѣичъ, посылаю для напечатания в вашей газете мой первый литературный опыт, разумеется, если вы найдете это удобным. Прошу вас покорно дать ответ по следующему адресу: В Тулу. Наталье Петровне Охотницкой. До востребования».

Аксаков ответил отказом: «Статейка ваша «Сон» не может быть помещена в моей газете. Этот «Сон» слишком загадочен для публики, его содержание слишком неопределенно, и может быть вполне понятен только самому автору. Для первого литературного опыта слог по моему мнению недурен, но сила вся не в слоге, а в содержании».

В 1864 или 1865 гг. Толстой хотел использовать «Сон» для романа «1805 год»; отрывок должен был послужить материалом для рассказа о падении Николая Ростова. Но этот эпизод не вошел в печатный текст.

В последний раз Толстой вернулся к «Сну», работая над той главой «Войны и мира», где рассказывается, как Пьер ночует в доме своего умершего «благодетеля» Баздеева. И на этот раз «Сон» не вошел в роман.

Упомянув о попытках Толстого использовать «Сон» для «Войны и мира», необходимо отметить предположения о связи «Сна» с «Альбертом», точнее — «Сон» в редакции, посланной Боткину, с заключительными страницами повести.

Такого именно взгляда держится И. Р. Эйгес в работе, напечатанной им в журнале ГАХН «Искусство» (1928 г., кн. 1–2) — «Из творческой истории рассказа «Альберт» Л. Толстого».

«Сон», возникший как отдельное, самостоятельное и законченное произведение, о чем писал Толстой Боткину, был, по мнению И. Р. Эйгеса, слит с концом «Альберта». Следы этого слияния, говорит И. Р. Эйгес, очевидны. «Внутренний смысл рассказа до его заключительного эпизода остается совершенно иным, чем смысл этого эпизода, который возникает неожиданно и немотивированно. Сращения двух самостоятельных художественных организмов не произошло, и по той именно причине, что основные устремления обоих снов несовместимы и противоречивы одно другому. В «Сне», как отдельном произведении, центр составляет чувство морального стыда, а во сне Альберта центр как раз в прямо противоположном — в оправдании и возвеличении художника, как такового».[437]

Б. М. Эйхенбаум говорит, что «Сон» «стилистически… восходит к «Альберту», и высказывает предположение, что финал последнего «представляет собой один из вариантов «Сна» и явился позже, чем редакция, посланная Боткину».[438]

Близость настроений, сказавшаяся в финале «Альберта» и в «Сне», несомненна и объясняется, конечно, тем, что, совпадая по времени создания, они оба отражают глубоко-интимные переживания Толстого-художника.

Тем не менее не следует упускать из виду, что и первоначально, в 1858 г., в эпоху «Альберта», и позднее, в 1863 г., когда настроения 1858 г. были давно пройденной ступенью, Толстой смотрел на «Сон», как на самостоятельное произведение.

К рассказу «Сон» относятся следующие рукописи.

1. Автограф (Папка VI, 8, I), хранящийся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. 1 л. очень тонкой заграничной почтовой бумаги большого формата, без водяных знаков и клейма. Текст написан вдоль. Чернила черные. Небольшие поля слева. Много поправок.

Считаем этот автограф первой редакцией «Сна», о которой говорит Дневник под 24 ноября 1857 г. Текст ее дан выше (см. стр. 118–119).

2. Письмо Толстого к Боткину от 4 ноября 1858 г., упомянутое выше.

Полагаем, что текст «Сна», данный в письме, представляет собой вторую редакцию, о которой идет речь в Дневнике под 29–30–31 декабря 1857 г.

3. Рукопись (Папка VI, 8, 2), хранящаяся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. Копия «Сна», сделанная рукой С. А. Толстой. 2 лл. заграничной писчей бумаги. Клейма нет. Водяные знаки — Lacroix Frères. Поля в треть страницы справа. Чернила черные. Беловой экземпляр с двумя незначительными поправками рукой С. А. Толстой. Непосредственно за текстом «Сна» идет приведенное выше письмо к И. С. Аксакову от имени Н. П. Охотницкой.

Текст этой копии, предназначавшийся Толстым для печати, даем, как основной, дефинитивный (см. стр. 117–118).

Впервые «Сон» был напечатан в «Полном собрании художественных произведений Толстого» под редакцией К. Халабаева и Б. Эйхенбаума, (Государственное издательство, т. III, М. — Л. 1928, стр. 501–502).

Что касается попыток включить «Сон» в «1805 год» и «Войну и мир», то следами их остался, во-первых, листок, писанный почерком более ранним, чем черновики «1805 года», но с поправками, сделанными более поздним почерком. Здесь рассказ ведется не в первом, а в третьем лице. Второй след — запись нескольких слов, напоминающих «Сон», в связи с главой, где идет речь о ночевке Пьера в квартире покойного Баздеева.

_______

О ХАРАКТЕРЕ МЫШЛЕНИЯ В МОЛОДОСТИ И В СТАРОСТИ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает пол-листа писчей бумаги, без фабричного клейма и водяных знаков; верхняя часть листа, приблизительно четверть, оторвана. Заглавия не имеется. По почерку скорее можно отнести к началу 1860-ых гг. (1862–1863 гг.) Хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 8.)

Отрывок печатается впервые.

_______

О НАСИЛИИ.

Рукопись, автограф Толстого, заключает в себе два полных листа писчей бумаги in-folio, всего 8 страниц, из них последняя не исписана. Бумага фабрики Рейнера, довольно плотная. Почерк крупный и четкий, особенно в начале рукописи; но с 3 страницы он становится более беглым и неровным, а последние две страницы по всем признакам набросаны торопливо, в виде конспекта, долженствовавшего только закрепить мысль автора и подлежавшего дальнейшей обработке; поэтому изложение этой части лишено связности и стилистической отделки. Рукопись вложена в обложку, состоящую из листа писчей бумаги фабрики Никифорова-Новикова; на 1 странице обложки, вверху, подпись: «Гр. Л. Н. Толстой» в середине рукой С. А. Толстой написано: «Ясная Поляна. 1 Статья».

За отсутствием каких-либо прямых указаний, рукопись можно датировать лишь приблизительно, исходя из внешних признаков: качества бумаги и характера почерка. Рукопись написана на бумаге фабрики Рейнера, которую употребил Толстой в конце 1850-ых и в начале 1860-ых гг.: на ней написано несколько отрывков «Казаков» и значительная часть «Семейного счастья» (1858–1862 гг.); позднее бумага этой фабрики уже не встречается в обиходе Толстого. Что касается почерка, которым написана рукопись, то он по своему общему характеру более приближается к почерку раннего периода творчества Толстого (1850-ых гг.), так как в нем еще совсем нет той связности и округленности в начертании букв, которые составляют характерную особенность почерка Толстого в более поздний период и которые постепенно устанавливаются только во второй половине 1860-ых гг.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XIV, 6.)

Отрывок печатается впервые.

_______

О РЕЛИГИИ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает полный лист писчей бумаги, in-folio, без фабричного клейма и водяных знаков; исписано три страницы, последняя страница чистая. Почерк довольно крупный и четкий. Встречаются помарки, поправки и дополнения, вписанные между строк и сбоку на небольших оставленных полях. Первоначальное заглавие: «Можно ли доказывать религію» зачеркнуто автором и заменено новым. В конце текста записано другое заглавие: «О либерализмѣ вѣка и конституціи», относящееся, очевидно, к другой задуманной Толстым, но ненаписанной им статье.

Время написания рукописи точно определяется записью дневника от 16 октября 1865 г.: «Читал Гизо-Вит доказательство религии и написал первую статейку по мысли данной мне Montaigne». Очевидно Толстой имеет в виду одно из религиозных сочинений Генриетты Витт, рожд. Гизо, дочери историка и политического деятеля Франсуа Гизо. К тому времени, как была сделана запись в дневнике Толстого, были изданы книги Витт: «Petites méditations chrétiennes à l’usage du culte domestique» (1862) («Некоторые христианские размышления по поводу домашнего богослужения»), «Nouvelles petites méditations chrétiennes» (1864) («Еще некоторые христианские размышления») и «Histoire sainte racontée aux enfants» (1865) («Священная история, рассказанная детям»). Сам Толстой называет в качестве своего вдохновителя знаменитого французского мыслителя XVI века Монтэня, в «Опытах» которого, действительно, встречаются неоднократно размышления о религии, особенно в его «Апологии Раймона Себонда» («Essais», livre II, ch. XII: «Apologie de Raimond Sebond»). Интересно отметить, что первая попытка Толстого формулировать свои взгляды на религию связана с именем скептика Монтэня.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XX, 6.)

Отрывок печатается впервые.

_______

ЗАМЕТКА О ТУЛЬСКОЙ ПОЛИЦИИ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает полулист писчей бумаги, сложенный в четвертку; исписано 3 страницы, четвертая чистая; бумага носит клеймо: «Отрад. фабр. Стивинсъ», в рамке рококо: бумага этой фабрики не принадлежала к обиходу Льва Николаевича и, очевидно, попала в его руки случайно. Почерк рукописи крупный и связный; запись, судя по многочисленным сокращениям и опискам, была сделана автором с большой торопливостью, хотя вместе с тем в рукописи встречаются многочисленные поправки и помарки.

Заглавия не имеется; начало: «Доктор подвергся…» Рукопись подписана: «Гр. Л. Толстой». Так как обычно Лев Николаевич не подписывал своих рукописей, то это наводит на мысль, что данная статья предназначалась им для опубликования в качестве газетной заметки; об этом свидетельствует и полемический тон самой статейки, так же как и ее обличительное содержание.

Время написания статейки, помимо внешних признаков, определяется тем, что данная рукопись была найдена среди черновиков «Войны и мира»; в виду этого мы относим ее ко второй половине 1860-ых гг.

Т. А. Кузминская рассказывает в своих воспоминаниях о неудачах, постигавших Толстого, когда он, после женитьбы, задумал расширить свою хозяйственную деятельность и наладить сбыт в Москве продуктов своего хозяйства: масла, мяса, окороков и проч. («Моя жизнь дома и в Ясной поляне». Изд. 2-е. Ч. II, стр. 58–59); возможно, что одна из подобных неудач вызвала полемическую заметку Толстого против тульской полиции, явившейся косвенной причиной этой неудачи.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XVI, 7.)

Заметка печатается впервые.

_______

ПРОГРЕСС.

Рукопись, автограф Толстого, занимает четвертку писчей бумаги, желтоватой, низкого качества, без фабричного клейма и водяных знаков. Почерк довольно крупный и размашистый, чернила рыжие. Некоторые фразы особо выделены; так, в конце первой страницы фразы: «Книгопечатаніе — непроизводительная работа. Для знаній довольно рукописи» — написаны крупными буквами и частично подчеркнуты, а последние фразы, которыми заканчивается отрывок, обведены чертою. Отрывок написан в два приема, причем время написания его точно определяется датами, выставленными самим автором (2 и 9 ноября 1868 г.).

Ближайшим поводом к написанию отрывка было, очевидно, чтение книги В. Прескотта: «The Conquest of Peru» (Завоевание Перу). Книга Прескотта, о котором Толстой упоминает в начале своего отрывка, навела его на мысль об относительности ценности западно-европейской цивилизации, которая, в лице завоевателей-испанцев, уничтожила древнюю перуанскую культуру. Сомнение во внутренней ценности западно-европейской цивилизации было издавна свойственно Толстому и нашло себе выражение как в заметках дневника, так и в таких произведениях его, как «Люцерн». Двукратное путешествие по Европе не только не рассеяло этих сомнений, но еще более укрепило их. Особенно тяжелое впечатление произвело на Толстого зрелище смертной казни в Париже в 1856 г., а посещение Лондона вызвало в нем, судя по записи дневника от 13 апреля 1861 г., «отвращение к цивилизации». Ближайшим образом мысли, изложенные в настоящем отрывке, примыкают к размышлениям о современной культуре, изложенным Толстым в статье: «Прогресс и определение образования», в особенности в тех частях этой статьи, представляющей собой возражение на статью Е. Л. Маркова, которые были откинуты автором при печатании своего возражения. В основу этой статьи Толстой хотел положить «мысль о нелепости прогресса» (запись дневника от 20 мая 1862 г.), но наиболее резкие суждения свои об этом предмете он тогда не решился огласить печатно, и они остались в черновых рукописях. (См. варианты к статье: «Прогресс и определение образования» в 8-м томе настоящего издания.)

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке СССР им. В. И. Ленина. (Папка XXX, 3.)

Отрывок печатается впервые.

_______

ФИЛОСОФСКИЙ ОТРЫВОК.

Отрывок, автограф Толстого, написан на обороте первой страницы рассуждения о браке и призвании женщины (см. следующую заметку). Почерк крупный и размашистый. Время написания точно устанавливается датой, выставленной самим автором в начале отрывка.

«Cogito ergo sum» (я мыслю, следовательно, существую) — известное положение французского философа Декарта.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина (Папка 11, 22.)

Отрывок печатается впервые.

_______

О БРАКЕ И ПРИЗВАНИИ ЖЕНЩИНЫ.

Рукопись занимает пол-листа писчей бумаги, сложенной в четвертку, причем нижняя половина первой четвертушки оторвана. Бумага фабрики Никифорова-Новикова. Почерк, в начале довольно крупный, но сжатый, в конце становится всё более и более мелким. Последовательность текста необычная: начинаясь на первой странице рукописи, он затем переходит на четвертую и заканчивается на третьей, которая исписана только наполовину. На обороте первой страницы помещен отрывок философского содержания, начинающийся словами: «6 дек. 1868 г. Не cogito ergo sum…», и не имеющий никакого отношения к основному тексту рукописи. Рукопись достаточно точно датируется вышеприведенной пометкой автора, а также и встречающимся в начале текста упоминанием о предисловии Тургенева к роману Ауэрбаха: «Дача на Рейне», напечатанному в сентябрьской книжке «Вестника Европы» за 1868 г. По своему внутреннему характеру размышления Толстого о браке и призвании женщины, составляющие содержание рукописи, тесно примыкают к тому циклу идей о женщине и семейной жизни, который сложился у него в эту эпоху и который получил наиболее яркое выражение в эпилоге «Войны и мира», а несколько позднее в «Анне Карениной» и других произведениях.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 29.)

Отрывок печатается впервые.

_______

РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА.

Рукопись, автограф Толстого, представляет собой листок писчей бумаги, оторванный от полулиста, размером несколько более четвертки, бумага фабрики Никифорова-Новикова, нижняя часть листа оторвана (около ⅓); справа оставлены поля, приблизительно в треть страницы; текст написан вдоль полулиста довольно крупным и связным почерком; оборот листа чистый. Заглавия не имеется.

По содержанию отрывок посвящен описанию рождественской елки в Ясной поляне, на которую приглашены были крестьянские дети; хронологически он должен быть приурочен ко второй половине 1860-ых гг., в виду того, что в нем упоминается двое старших детей Льва Николаевича: Сережа (р. 28. VI, 1863 г.) и Таня (р. 4 X. 1864 г.).

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 7.)

Отрывок печатается впервые.

_______

АНЕКДОТ О ЗАСТЕНЧИВОМ МОЛОДОМ ЧЕЛОВЕКЕ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает полулист сероватой писчей бумаги, сложенный в четвертку, с небольшими полями; бумага фабрики Говарда; исписаны 3 страницы, причем на третьей странице помещено всего несколько строк; четвертая страница — чистая. Почерк очень крупный, вызывающий даже предположение, что рассказ предназначался для упражнения детей в чтении по писаному; возможно, что рассказ этот предназначался для кого-либо из старших детей самого Льва Николаевича; этому не противоречит также и самое содержание коротенького рассказа-анекдота, сочиненного Толстым или, быть может, даже взятого из жизни. Заглавия не имеется.

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 27, 4.)

Отрывок печатается впервые.

_______

ОАЗИС.

Сохранилась одна рукопись-автограф этого отрывка, занимающая два полулиста писчей бумаги, согнутой пополам, и еще одну четвертку (всего 10 страниц in 4°); бумага фабрики Говарда. Почерк крупный и связный; помарок и поправок сравнительно немного; на некоторых страницах оставлены небольшие поля, другие исписаны сплошь. На странице 9 на полях есть заметка, не имеющая никакого отношения к тексту: «Алекс. банкъ. Щуровъ Кон. Ал.». Судя по почерку и по цвету чернил, отрывок написан в два приема: первые две с половиной страницы написаны черными чернилами, а продолжение, начиная со слов: «Мнѣ было 16 лѣтъ…» — рыжими; это совпадает с внутренним построением самого отрывка, первая часть которого представляет собой как бы введение в последующий рассказ.

Время написания отрывка может быть определено только приблизительно. А. Е. Грузинский приурочивает его к 1863 г., относя к этому отрывку запись в Дневнике от 23 февраля этого года: «Начал писать: не то. Перебирал бумаги — рой мыслей и возвращение или попытка возвращения к лиризму. Он хорош. Не могу писать, кажется, без заданной мысли и увлечения» («Лев Толстой. Неизданные художественные произведения», со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника, изд. «Федерация». М. 1928, стр. 231). Однако упоминание о «лиризме», которым, действительно, проникнут отрывок «Оазиса», еще не дает достаточных оснований для столь определенного приурочения. Судя по качеству бумаги и по характеру почерка, резко отличающегося от почерка молодых лет Толстого и напоминающего почерк более позднего периода, отрывок можно отнести скорее ко второй половине или даже к концу 1860-ых гг.

Отрывок «Оазис» впервые был напечатан в указанном выше издании (стр. 233–240).

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XX, 2.)

_______

СТЕПАН СЕМЕНЫЧ ПРОЗОРОВ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает полулист писчей бумаги, сложенный в четвертку, всего 4 страницы, с небольшими полями, сплошь исписанными; бумага довольно плотная, без водяных знаков и фабричного клейма. Почерк крупный и связный в основном тексте, более мелкий и сжатый на полях. По характеру почерка отрывок можно отнести ко второй половине 1860-ых гг., скорее к концу их. Никаких указаний для более точной датировки у нас не имеется.

Автор работал над своим наброском в два приема: первоначально было исписано основное поле бумаги; однако, автор, повидимому, не был удовлетворен своей работой и стал ее переделывать почти заново; всё начало отрывка было зачеркнуто им, так же как и две последние страницы; таким образом от первоначального текста остался только эпизод встречи с крестьянином на охоте, занимающий конец первой и почти всю вторую страницы рукописи; весь остальной текст вписан автором на полях и представляет собой как бы вторую редакцию отрывка.

Интересно отметить, что первоначально Толстой приурочил свой замысел к определенному географическому району (Одоевский уезд, Тульской губ.), но затем заменил эти конкретные указания чисто вымышленными (Сандарская губ.). Известное колебание проявил автор в установлении имени-отчества своего героя, который именуется то Андреем Иванычем, то Степаном Семенычем, но фамилия: Прозоров — остается неизменной.

Рукопись хранится в архив Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 11, 1.)

Отрывок печатается впервые.

_______

УБИЙЦА ЖЕНЫ.

Рукопись, автограф Толстого, занимает два полулиста писчей бумаги, сложенных в четвертку, с небольшими полями; бумага фабрики Говарда; записано всего 6 страниц, причем на шестой странице помещено всего несколько строк; две последние страницы чистые. Почерк крупный и связный, устанавливающийся у Толстого во второй половине 1860-ых гг. Как по характеру почерка, так и по качеству бумаги, рукопись может быть отнесена скорее всего ко времени после окончания «Войны и мира», т. е. к самому концу 1860-ых гг. Более точная датировка невозможна, так как в дневниках и письмах Толстого не сохранилось никаких указаний, относящихся к этому литературному замыслу. Рукопись не имеет никакого заглавия.

Отрывок был оставлен автором в зачаточном состоянии, и он к нему в ближайшее время уже не возвращался; только много лет спустя мотив убийства из ревности был использован Толстым в «Крейцеровой сонате».

Рукопись хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка 3, 2.)

Отрывок печатается впервые.

_______

«ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО». «ПРАКТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК».

Впервые Толстой упоминает о какой-то задуманной им комедии в записи Дневника от 13–19 февраля 1856 г., относящейся ко времени его пребывания в Петербурге, где он прожил с конца ноября 1855 до начала мая следующего года. В это время он, как известно, особенно сблизился с кружком «Современника», к которому примкнули многие современные русские писатели. В этом кружке, на ряду с интересами литературными, очень живы были также и интересы театральные; недаром один из наиболее выдающихся членов этого кружка — Тургенев именно в эту эпоху усиленно работал для сцены и создал целый ряд комедий: «Нахлебник», «Месяц в деревне», «Где тонко, там и рвется» и др.; к этому же кружку примкнул и Островский, находившийся в это время в расцвете своих творческих сил и с 1856 г. ставший постоянным сотрудником «Современника».

В указанной выше записи Дневника, перечисляя свои литературные планы, стоявшие на очереди, Лев Николаевич пишет: «Завтра работаю 6 часов и даю себе правило не засыпать без этого. Пишу прежде всего Епишку или Беглеца, потом комедию, потом Юность». Через месяц, 14 февраля, новое упоминание об этом замысле: «План комедии томит меня». Однако, повидимому, в это время замысел комедии только слагался в голове автора, и ничего еще не было занесено на бумагу. 4 июня, уже после своего возвращения в Ясную поляну, Толстой снова говорит в Дневнике о своих литературных планах на ближайшее время и среди них снова упоминает о «комедии». Несколько дней спустя этот замысел опять выдвигается, причем впервые начинают вырисовываться общие очертания задуманного произведения. В Дневнике от 10 июня мы читаем: «Гуляя по Заказу, кое-что придумал. Главное, что Юность надо писать предпочтительно, не оставляя других, Записки русского помещика, Казака и Комедию; особенно для последней главная тема — окружающий разврат в деревне. Барыня с лакеем, брат с сестрой, незаконный сын отца с его женой et cet.» В этой записи, несмотря на ее лаконичность, уже сквозит намек на содержание предполагаемой комедии и на ее общий характер — сатирически-обличительный. Затем осенью, в октябре и ноябре 1856 г., в Дневнике снова несколько раз упоминается о комедии и даже о работе над нею; однако эти записки касаются уже другого литературного замысла, следы которого сохранились в виде набросков «Свободной любви» и «Дядюшкиного благословения» (о них см. ниже). Но уже 25 ноября Толстой заносит в свою Записную книжку: «В комедии три брата: практический, возмущенный и любящий. Никол[енька]». Эта запись, несомненно, возвращает нас к прежнему замыслу, о котором говорится в записи 10 июня, намечая главных действующих лиц задуманной пьесы, столкновение которых должно было служить ее сюжетным стержнем. Затем в ближайшие зимние месяцы в Дневнике снова идет ряд записей, относящихся к этому же замыслу, свидетельствующих о том, что сюжет комедии действительно привлекал к себе Толстого, но что он в то же время колебался приступить к работе, вероятно, вследствие сомнений в своей способности к драматической форме творчества; таковы записи от 3 декабря: «Ничего не пишу… думаю о комедии», и от 28 декабря: «Всё думаю о комедии — вздор!» Наконец, 12 января 1857 г., перечисляя ряд своих литературных работ, отчасти уже начатых, отчасти только задуманных («Отъезжее поле», «Юность», «Казаки» и др.), Толстой заканчивает этот перечень упоминанием о комедии, с краткой характеристикой лиц, которые должны в ней фигурировать: «практический человек, Жорж-Зандовская женщина и Гамлет нашего века, вопиющий больной протест против всего, но безличие [бессилие?]». Дальнейших записей, касающихся задуманной пьесы, в Дневнике не встречается, и можно думать, что замысел этот был отложен, а затем и совсем оставлен Толстым, вскоре после этого уехавшим за границу; во всяком случае единственным следом его работы над ним остаются сохранившиеся среди бумаг Толстого отрывки двух комедий: «Дворянское семейство» и «Практической человек».

От комедии «Дворянское семейство» сохранилась одна рукопись в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина (папка XX, 12). Она содержит в себе: перечень действующих лиц, первые три явления I действия и краткий сценарий всей комедии. Рукопись, автограф Толстого, занимает 8 отдельных ненумерованных листочков, в четвертку, вырезанных из переплетенной тетради; при вырезывании несколько пострадал текст, так как в некоторых местах захвачены отдельные буквы в начале и в конце строчек (на обороте); бумага желтоватая, линованная, по формату и качеству совершенно подобная той, на которой написан «Дневник помещика», над которым Толстой работал в мае — июне 1856 г. Первая страница рукописи занята списком действующих лиц, далее на страницах 2–11 идет текст комедии, а страницы 12–16 содержат в себе конспективный сценарий всех трех действий комедии. Этот сценарий составлен чрезвычайно кратко и представляет собой лишь голую схему пьесы, набросанную в виде беглых намеков, не всегда понятных для читателя; кроме того, страницы сценария покрыты сетью карандашных поправок, в некоторых случаях не согласованных с основным текстом и потому еще больше затрудняющих понимание авторской мысли. Особенно схематично и сбивчиво изложение 3-го действия, заключающего в себе развязку комедии. Повидимому, когда Толстой приступал к работе над комедией, для него самого, кроме общей концепции всей пьесы, были еще очень неясны многие существенные моменты в ходе ее развития и даже во взаимных отношениях действующих лиц. Поэтому три основные части, из которых слагается сохранившийся отрывок «Дворянского семейства»: перечень действующих лиц, начало I действия и сценарий всей комедии, содержат в себе ряд бросающихся в глаза противоречий. Так, например, в перечне действующих лиц упоминается «молодая княгиня», жена князя Анатолия; хотя этот персонаж и был затем вычеркнут автором из списка, однако в тексте комедии всё же говорится о приезде князя Анатолия «с молодой женою»; а в сценарии кн. Анатолий снова представлен холостым, и самый приезд его в именье отца мотивируется его желанием жениться на дочери богатого соседа-помещика. В самом конце действия комедии на сцену неожиданно появляется совершенно новый персонаж, не предусмотренный в списке действующих лиц и ни разу не упомянутый ни в сохранившемся отрывке текста комедии, ни в ее сценарии, — какая-то Евгения, являющаяся «под занавес» для того, чтобы объявить о своей любви к главному герою пьесы — Валерьяну. Такие противоречия и несогласованности свидетельствуют о том, что замысел пьесы сложился далеко не окончательно в голове автора, когда он приступал к работе, что многое изменялось в процессе самой работы, и что составленный им сценарий представляет собой не окончательный план пьесы, а является лишь предварительным наброском, намечающим только основные вехи, по которым должно было развиваться действие. Такое состояние материалов делает особенно затруднительной всякую попытку восстановить общее содержание пьесы, и только путем тщательного анализа и сопоставления отдельных намеков, разбросанных в различных частях сохранившегося фрагмента, возможно до известной степени подойти к пониманию авторского замысла.

От комедии «Практической человек» осталось две рукописи в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XX. 13.) Первая из них (А), автограф Толстого, написана на трех полулистах писчей бумаги, сложенных в четвертку, причем третий полулист служит вместе с тем обложкой; бумага среднего качества, без водяных знаков и фабричного клейма; всего исписано 9 страниц, причем на последней помещено всего лишь три строки; страницы не нумерованы; чернила обычные для рукописей Толстого того времени — рыжеватые (или выцветшие от времени). Рукопись писана довольно крупным и разгонистым почерком и имеет сравнительно мало помарок и поправок; она заключает в себе перечень действующих лиц комедии и первое явление I действия; текст ее целиком напечатан в настоящем издании.

Вторая рукопись (Б), также автограф Толстого, занимает один полулист писчей бумаги, такого же качества, как и в рукописи А, сложенной в четвертку, причем исписана только первая страница, а остальные три — чистые; почерк более мелкий и сжатый, чем в рукописи А. Рукопись содержит в себе список действующих лиц комедии и несколько начальных строк первого действия. В списке действующих лиц повторяются те же персонажи, как и в рукописи А, хотя некоторые и носят другие имена. Что касается до текста, то, судя по немногим строкам рукописи, Толстой намеревался совершенно иначе построить свою комедию, чем он это сделал в рукописи А (а также и в «Дворянском семействе»); там читатель и зритель знакомится с главным героем пьесы, молодым князем Валерьяном, еще до его появления на сцене, из рассказов и отзывов о нем других действующих лиц; здесь же автор решил сразу вывести его перед зрителем: поэтому первое действие начинается авторской ремаркой: «Валерьян один ходит по комнате с изорванной книжкой под мышкой»; очевидно, за этим должен был последовать какой-нибудь монолог Валерьяна, отражающий его чувства, мысли и настроения; однако, повидимому, этот монолог затруднил Толстого, и он оборвал свою работу в самом начале, для того чтобы построить ее заново, по совершенно другому плану, не прибегая к такому искусственному приему, каким является театральный монолог. Если наша догадка верна, то рукопись Б хронологически должна предшествовать рукописи А.

Обе задуманные Толстым комедии, насколько можно судить по сохранившимся отрывкам, весьма близки друг к другу по своему внутреннему содержанию, представляя собой два варианта одного и того же драматического сюжета. В обеих пьесах действие происходит в деревне, в помещичьей усадьбе, принадлежащей князю Зацепину (в ком. «Дворянское семейство») или Коломину (в ком. «Практической человек»); в обеих комедиях действуют одни и те же лица, хотя некоторые из них носят различные имена; обе пьесы начинаются одинаковым приступом (разговор Княгини с Иваном Ильичем), в котором раскрываются основные черты характера главных действующих лиц и выясняются их взаимные отношения; наконец, в обеих комедиях сюжетной основой всего действия, очевидно, должно было служить столкновение двух братьев, сыновей старого князя, в доме которого происходит действие. Братья эти представляют собой воплощение двух противоположных психологических типов: старший — Анатолий — это реалист-практик, холодный и расчетливый себялюбец и ловкий карьерист, умеющий заставлять людей служить своим желаньям и прихотям; младший — Валерьян, напротив того, идеалист-мечтатель, погруженный в свой внутренний мир, в чтение и размышления, неприспособленный к жизни, неловкий в сношениях с людьми, неумеющий определить свое призвание и найти себе дело по сердцу и потому постоянно переходящий от одного увлечения к другому, — «пустяшный, ни на что не способный человек», как отзывается о нем старый князь, его отец. Столкновение между братьями происходит, повидимому, из-за девушки-соседки, в которую влюблен Валерьян, хотя он вследствие своей застенчивости не умеет выразить своего чувства и даже отталкивает ее; Анатолий же видит в ней только богатую невесту, необходимую ему для поправления своих расстроенных дел; поэтому он с первой же встречи начинает ухаживать за нею и сразу же добивается успеха (см. сценарий «Дворянского семейства», действие II, сцена 9).

Действие комедии должно было развертываться на фоне картины морального разложения богатой помещичьей семьи, о котором Толстой говорит в записи дневника от 10 июня 1856 г., отмечая, что главной темой предполагаемой пьесы должен быть «окружающий разврат в деревне». И, действительно, в комедии «Дворянское семейство» старый князь живет с женою управляющего, бывшего своего крепостного; княгиня, его жена, судя по некоторым намекам, находится в связи с молодым лакеем; в доме живет, в качестве приживальщика, брат старого князя, незаконный сын его отца, интриган и сплетник; повидимому, он именно и открывает глаза молодому князю Валерьяну, доверчивому и неопытному, на окружающий его разврат, и это открытие, повидимому, сильно действует на впечатлительную душу Валерьяна; но последний удар наносит ему поведение старшего брата, отбивающего у него любимую девушку (действие I, сцена 14; действие II, сцена 9); в результате пережитых разочарований Валерьян решает, что «жизнь его пропала», что ему «всё равно», и ищет себе забвения в вине (действие III, сцена 3 и 6). В связи с этим ходом действия комедии становится понятным замечание Толстого в Дневнике от 12 января 1857 г., в которой один из героев предполагаемой пьесы характеризуется, как «Гамлет нашего века, вопиющий, больной протест против всего, но безличие [бессилие?]»: характеристика эта совершенно подходит к личности Валерьяна, насколько она выявляется из сохранившихся набросков.

Несколько ранее, 25 ноября 1856 г., Толстой занес в Записную книжку краткую программу задуманной им пьесы, уже цитированную выше: «В комедии три брата, практический, возмущенный и любящий, Николенька». Эта заметка интересна в том отношении, что она заключает в себе намек на то лицо, которое послужило автору прототипом для князя Валерьяна: это — его любимый брат, Николай Николаевич Толстой, с которым Лев Николаевич был особенно близок, и который имел на него, по его собственному признанию, самое благотворное нравственное влияние. Все лица, близко знавшие Н. Н. Толстого (Тургенев, Фет, сам Лев Николаевич), единогласно характеризуют его, как человека необыкновенной душевной чистоты, скромности и деликатности; наделенный от природы даром тонкой наблюдательности и остроумия, он был прекрасным рассказчиком, и Тургенев говорил про него, что у Николая Толстого были все качества для того, чтобы стать отличным писателем, но не было необходимых для этого недостатков, в роде желания выдвинуться и обратить на себя внимание. При всех своих нравственных и интеллектуальных достоинствах, гр. Н. Н. Толстой страдал болезненной слабостью воли, вследствие чего он был лишен возможности проявить свои незаурядные дарования на каком-либо избранном им поприще; это же безволие сказалось и в его несчастном пристрастии к вину, подрывавшем его и без того некрепкое здоровье. Повидимому, именно этого «золотого человека», по отзыву Тургенева, и имел в виду Толстой, когда задумывал образ «любящего брата» в своей комедии.

Что касается до третьего брата, «возмущенного», о котором упоминается в вышеприведенной программной заметке Толстого, то образ его слился в комедии с образом «любящего брата», в лице молодого князя Валерьяна. В этот собирательный образ, помимо черт, заимствованных у «Николеньки» Толстого, несомненно, вошли также и чисто субъективные черты, характерные для психологии самого автора или даже взятые из его биографии. Подобно Толстому, Валерьян резко выделяется среди окружающих, его поведение вызывает в них недоумение, на него смотрят, как на чудака, непохожего на других людей. Подобно Толстому, Валерьян не хочет итти по протоптанным колеям, ищет себе новых путей и в этих исканиях переходит от одного увлечения к другому, ни на чем не будучи в состоянии остановиться. Эта неустойчивость, эти колебания между различными признаниями, неумение определить свое место в жизни, — всё это в годы молодости было пережито самим Толстым и всё это создало ему тогда среди окружающих репутацию «пустяшного малого», как он сам выражается о себе в письме к старшему брату Сергею от 1 мая 1849 г. Этими же словами («пустяшный человек, ни на что не способный») характеризует Валерьяна старый князь, его отец, противопоставляя его жизненную неприспособленность — ловкости и практическому такту его старшего брата. Сам Валерьян иногда сознает в себе эту черту своего характера и в разговоре с матерью с горькой иронией называет себя «уродом», — подобно тому как Толстой, в минуты уныния и раскаяния, обличает свои слабости и недостатки в интимныхъ признаниях своего Дневника или в письмах к близким людям. Благодаря своим постоянным увлечениям, Валерьян мало способен к усидчивому, систематическому труду, вследствие чего он, к великому негодованию отца, проваливается на университетском экзамене, подобно тому как сам Толстой провалился на полукурсовых испытаниях в Казанском университете в 1845 году. Подобно Толстому, Валерьян склонен к философствованию, к занятию отвлеченными моральными вопросами: в комедии упоминается о том, что он читает трактат Фихте: «О назначении человека», что он любит «рассуждать с попом о философии», по насмешливому замечанию его отца. Наконец, в конспекте комедии есть намек, правда, очень неясный, на какие-то особенные отношения Валерьяна к крестьянам, возбуждающие недоумение его домашних, — подобно тому, как казались странными и непонятными филантропические увлечения Толстого, заставившие его, девятнадцати лет от роду, бросить университет и поселиться в деревне, для того чтобы посвятить свои силы заботам о своих крепостных и об улучшении их быта.

Все эти совпадения и параллели заставляют нас предполагать, что в лице князя Валерьяна мы имеем новую разновидность того глубокосубъективного образа, который в творчестве молодого Толстого стоял, можно сказать, в центре его внимания, и который он изобразил в различных аспектах, в лице Николеньки Иртеньева, кн. Нехлюдова и Оленина.

Что касается до вопроса о хронологической последовательности обеих комедий, то, судя по указаниям Дневника, «Дворянское семейство» предшествовало «Практическому человеку». Запись от 10 июня 1856 г. говорит о намерении Толстого написать комедию, в которой «главная тема — окружающий разврат в деревне». Сохранившиеся фрагменты «Дворянского семейства» и даже самое название комедии дают основание предполагать, что Толстой хотел развернуть в ней широкую бытовую картину деревенской усадебной жизни, изображенную в сатирических, обличительных тонах; на фоне этой картины и должно было происходить действие пьесы, кончающейся моральной гибелью главного героя, молодого князя Валерьяна, юноши с чуткими нервами, но с бессильной волей, томящегося и задыхающегося в нездоровой, затхлой атмосфере отцовского дома. Вероятно, тогда же, в июне 1856 г., были сделаны автором первоначальные наброски предполагаемой пьесы, дальше которых работа однако не пошла. Только полгода спустя, поздней осенью, Толстой снова возвращается к тому же сюжету, о чем и говорится в его Записной книжке, в записи от 25 ноября: «Въ комедіи три брата: практическій, возмущенный и любящій». Но на этот раз Толстой, повидимому, решил несколько сузить тему своего произведения, сосредоточив внимание преимущественно на психологической стороне его, на столкновении братьев, родных по крови, но совершенно чуждых друг другу по взглядам, интересам и нравственным качествам. На это изменение тематической установки указывает и самая перемена заглавия. Остается однако не совсем понятные, почему в заглавии как бы подчеркивается первенствующая роль в пьесе «практического» брата, между тем как, судя по наброскам «Дворянского семейства», внимание Толстого привлекла к себе, главным образом, личность другого брата, «возмущенного и любящего».

_______

«ДЯДЮШКИНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ». «СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ».

8 октября 1856 г. Толстой, живший в это время в Ясной поляне, отметил в своем Дневнике: «… Затеял было комедию. Может, возьмусь». Через три дня, 11 октября, он опять возвращается к этому замыслу и записывает: «Прочел Bourgeois Gentilhomme [«Мещанин во дворянстве»] и много думал о комедии из Оленькиной жизни, в двух действиях. Кажется, может быть порядочно». Еще три дня спустя он снова отмечает чтение Мольера, а на другой день, 15 октября, записывает: «Написал начало комедии». Все эти записи относятся к комедии «Дядюшкино благословение», от которой, впрочем, остался только перечень действующих лиц и краткая программа всей пьесы. Дальше этих первоначальных набросков работа над нею не пошла. Однако сюжет задуманной комедии не был оставлен Толстым, и, месяц спустя, через несколько дней после своего приезда в Петербург, он снова обратился к нему, как об этом свидетельствуют записи в Дневнике от 12 и 13 ноября: «Утром написал scenarium немного… написал одно явление комедии»; «встал в 11-м, писал 2 явления комедии». Эти две записи относятся к комедии «Свободная любовь», хронологически и тематически тесно связанной с предыдущей и оставшейся также в виде незаконченного фрагмента, заключающего в себе очень сжатый сценарий всей пьесы, перечень действующих лиц и первые три явления 1 действия. Однако и на этот раз работа над задуманной комедией была оставлена в самом начале, и Толстой уже более не возвращался к намеченному в ней сюжету.

Восстановить полностью содержание обеих комедий, на основании сохранившихся отрывков мы не в состоянии, так как набросанные Толстым краткие программы их отличаются чрезвычайной сжатостью и лаконизмом, благодаря чему смысл отдельных намеков и ремарок автора, которыми он намечал основные вехи в ходе развития действия, остается в некоторых случаях для нас неясным и не поддается толкованию. Тем не менее, путем внимательного анализа имеющихся у нас фрагментов и их сопоставления, мы можем установить по крайней мере сюжетную основу авторского замысла.

При таком сопоставлении ясно обнаруживается близкое сродство обеих комедий, представляющих собой как бы два варианта одного и того же сценического замысла. В обеих комедиях в центре действия стоят две женские фигуры: эмансипированная, столичная 30-летняя дама, проникнутая Жорж-Зандовскими идеями о правах женщины и о свободной любви, и наивная, простодушная молодая девушка, только что приехавшая в столицу из глухой провинции. В обоих случаях эти лица носят одинаковые имена: Лидия и Ольга. В обеих комедиях движущею пружиной действия является ревность эмансипированной дамы (Лидии) к своей молодой родственнице и сопернице (Ольге), которую она поэтому старается выдать замуж за первого подходящего жениха; в комедии «Дядюшкино благословение» таким лицом является брат Лидии — Анатолий, а в «Свободной любви» — подполковник Кулешенко, Севастопольский герой, только что вернувшийся с войны. Прочие действующие лица в обеих комедиях также дублируют друг друга, хотя и носят различные имена; таковы: пожилой и добродушный муж Лидии, тип покладистого супруга, выше всего ценящего покой и потому несклонного портить себе настроение ревностью; модный 22-летний франт, играющий при Лидии роль друга дома, чичисбея; 60-летний дядюшка, важный чиновник, также влюбленный в нее и надоедающий ей своими старческими ухаживаниями; молодой грузинский князь, которым увлечена сама Лидия; наконец, крепостная нянюшка Ольги, Катерина Федотовна, — все эти лица повторяются в обеих пьесах, хотя некоторые из них носят различные имена; вместе с тем сходны и взаимные отношения этих лиц между собой в обеих комедиях. Только одно из действующих лиц в комедии «Дядюшкино благословение» не находит себе соответствия в другой пьесе: это старый холостяк, граф Кукшев, «дядюшка» Ольги, роль которого была совершенно исключена автором из комедии «Свободная любовь».

Насколько можно судить по сохранившимся отрывкам, обе комедии должны были носить сатирический характер, причем эта сатирическая тенденция, направленная против увлечения жорж-зандовскими идеями равноправия женщин и «свободной любви», была особенно резко подчеркнута и заострена во второй пьесе, о чем свидетельствует самая перемена заглавия. Характерной чертой Толстого, особенно резко проявлявшейся в молодые годы, была его антипатия к радикальным теориям. Григорович в своих воспоминаниях рисует сцену, происшедшую на одном из обедов в редакции «Современника», когда Толстой, услыхав похвалы новому роману Жорж Занд, не выдержал и, несмотря на предварительное предупреждение Григоровича не касаться вопросов, связанных с именем и произведениями Жорж Занд, на товарищеских собраниях «Современника», резко объявил себя ненавистником французской романистки, прибавив, что героинь ее, если бы они существовали в действительности, следовало бы, ради назидания, привязывать к позорной колеснице и возить по петербургским улицам. Это выступление Толстого было тем более неуместно, что хозяйкой редакционных обедов «Современника» была небезызвестная Авдотья Яковлевна Панаева, бывшая жена И. И. Панаева, с которым она в это время уже разошлась, став женою Некрасова: это была женщина, всецело усвоившая себе жорж-зандовские идеи. Возможно, что некоторые черты главной героини «Свободной любви» были описаны именно с нее, между тем как добродушный И. И. Панаев мог послужить автору моделью для изображения типа снисходительного и покладистого мужа. Одна мелкая деталь делает такое предположение довольно вероятным, а именно: при описании обстановки будуара Лидии Толстой замечает: «на маленьком диване лежит ньюфаундлендская собака». Эта маленькая подробность живо напоминает обстановку квартиры Некрасова, любимые собаки которого, как страстного охотника, пользовались привилегией лежать на дорогом ковровом диване и нередко даже затаскивали и грызли на нем кости, так что аккуратный Гончаров, по словам П. И. Ковалевского, избегал садиться на него; впрочем, не желая, вероятно, подчеркивать отмеченное сходство, Толстой вычеркнул из описания обстановки указанную подробность и заменил собаку на диване безразличной клеткой с попугаем.

Что касается до второй женской фигуры в комедии «Свободная любовь» — Ольги, молодой девушки-провинциалки, которую автор противопоставляет своей эмансипированной героине, то относительно ее мы находим в цитированной выше записи Дневника Толстого от 11 октября 1856 г. («много думал о комедии из Оленькиной жизни») прямое указание, что фигура эта или, по крайней мере, связанный с нею жизненный эпизод, взяты автором непосредственно из действительности. Кто была эта «Оленька», о которой говорится в Дневнике, — на этот вопрос мы можем ответить только гадательно. Среди близких знакомых, составлявших окружение Толстого в эту эпоху, были две девушки, носившие это имя: во-первых, Ольга Владимировна Арсеньева, младшая сестра Валерии Владимировны, с которой как раз в это время у Льва Николаевича разыгрывался длительный роман, едва не закончившийся браком. Толстой состоял официальным опекуном сирот Арсеньевых, часто бывал в Судакове, где они проживали у своей тетки, и, конечно, был посвящен во все подробности их жизни; поэтому естественнее всего отнести эту запись, самая форма которой («Оленька») свидетельствует об известной интимности отношений, именно к ней. Ольге Владимировне Арсеньевой в это время было 18 лет (р. 4 января 1838 г.). Таким образом она и по возрасту подходит к героине толстовских пьес, так же как и по своему положению, в качестве провинциальной барышни, воспитанной в деревенской глуши и незнакомой со столичной жизнью. В Дневнике Толстого, относящемся к этому времени, она упоминается несколько раз; так, 4 октября он записывает: «приехав домой, застал записку от Ольги Арсеньевой и поехал к ним»; а в записи от 19 октября он даже как будто сравнивает ее со старшей сестрой Валерией, за которой он сам в это время ухаживал: «…Смотрел спокойно на Валерию, она ужасно растолстела, и я решительно не имею к ней никакого [чувства(?)]. Ольга умна. Ночевал у них». В следующем 1857 г. Ольга Владимировна вышла замуж за подпоручика кн. Енгалычева и умерла еще в молодых годах, в 1868 г. Возможно, что именно к ней относится вышеприведенная запись от 11 октября, свидетельствующая о том, что какие-то сюжетные элементы предполагаемой пьесы Толстой хотел заимствовать из действительности; но о каком именно эпизоде из жизни «Оленьки» идет речь, мы сказать не можем, за отсутствием каких-либо определенных данных.

Другая девушка с этим именем, к которой могла относиться запись Толстого, это — Ольга Александровна Тургенева, дальняя родственница писателя Ивана Сергеевича и дочь автора известных мемуаров Александра Михайловича Тургенева, друга Жуковского и кн. Вяземского, воспитанника Геттингенского университета, человека, не чуждого литературе, в доме которого бывали многие русские писатели, в том числе и Толстой, который, по свидетельству внука Тургенева, сына его единственной дочери, А. С. Сомова, читал здесь свои Севастопольские рассказы. Ольга Александровна Тургенева была несколько старше Ольги Владимировны Арсеньевой (р. в 1836 г.) и отличалась редкой красотою. В 1853–54 гг. за нею серьезно ухаживал Ив. Серг. Тургенев, который одно время считался даже ее женихом; но в середине 1854 г. их отношения расстроились, о чем он сам сообщает в письме к С. Т. Аксакову от 7 августа, и предполагавшийся брак не состоялся. Судя по некоторым намекам, Лев Николаевич также был заинтересован ею; во всяком случае, при своем вторичном приезде в Петербург осенью 1856 г., он поспешил побывать у Тургеневых (10 ноября), а через два дня после этого посещения снова возвращается к работе над задуманной им комедией «из Оленькиной жизни», одно из главных действующих лиц которой носит это же имя. В ближайшие затем дни Лев Николаевич неоднократно повторяет свои визиты в дом Тургеневых, причем из самой формы видно, что его привлекала сюда преимущественно дочь хозяина; так, 10 ноября, Толстой записывает: «С Дружининым поехали к Ольге Тургеневой…»; «Ольга Тургенева, право, не считая красоты, хуже Валерии»; 26 ноября: «Получил глупо-кроткое письмо от Валерии, поехал к Ольге Тургеневой; там мне неловко, но наслаждался прелестным трио»; 17 декабря: «… Потом к Тургеневу… Но с Ольгой Александровной мне всё неловко, виноват Ваничка»; 25 декабря: «…У Ольги Александровны, она мила очень»; 26 декабря: «Вечер у Тургеневых»; 1 января 1857 г.: «…я пошел к Ольге Тургеневой и у нее пробыл до 12-го часа. Она мне больше всех раз понравилась»; 6 января: «Пошел к Тургеневым. Ольгу не видал, старичок язвил меня». После этой записи имя О. А. Тургеневой уже более не встречается на страницах дневника Толстого. В 1859 или 1860 гг. она вышла замуж за Серг. Ник. Сомова, бывшего впоследствии управляющим государственными имуществами Херсонской и Бессарабской губерний, и скончалась в 1872 году.

К кому именно из двух названных девушек относится намек Толстого, содержащийся в записи его Дневника от 11 декабря, сказать с полной уверенностью невозможно, за отсутствием каких-либо сведений об интимной жизни этих лиц; если же судить с точки зрения вероятности, то нельзя не признать в этом отношении некоторого преимущества за О. В. Арсеньевой, так как, судя по сохранившемуся фрагменту комедии «Свободная любовь», Ольга в этой пьесе мыслилась автором как тип простодушной, наивной и неопытной провинциалки, совершенно чуждой светскому столичному обществу, чего отнюдь нельзя сказать относительно Ольги Тургеневой.

От комедии «Дядюшкино благословение» сохранилась только одна рукопись. Она представляет собой автограф Толстого, написанный на полулисте писчей бумаги обыкновенного формата, in-folio; бумага фабрики Никифорова-Новикова (2 разбор, № 5); водяных знаков не имеется; исписана вся первая страница рукописи и около половины второй. Чернила рыжеватые или выцветшие от времени. Начало рукописи, содержащее в себе перечень действующих лиц, написано довольно тщательно; но при переходе к сценарию, особенно начиная с 4 явления I действия, почерк становится порывистым и мало разборчивым, что свидетельствует о той торопливости, с какою Толстой спешил набросать свои мысли, в виде беглых и несвязных намеков, смысл которых в некоторых случаях не поддается расшифрованию.

Рукопись комедии хранится в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XX, 7.)

Отрывок печатается впервые.

От комедии «Свободная любовь» сохранились две рукописи. Первая из них содержит в себе набросок краткого сценария, о котором упоминается в записи Дневника от 12 ноября 1856 г. Рукопись представляет собой полулист писчей бумаги, сложенный в четвертку, без водяных знаков и фабричного клейма; текст, написанный карандашом рукой самого автора, занимает приблизительно одну треть первой страницы рукописи, остальная часть которой не записана; запись носит характер беглого наброска, сделанного для памяти, и потому многие намеки автора остаются для нас неясными и непонятными. Приводим полностью текст рукописи, в том виде, в котором он был набросан Толстым:

1 Явленіе. Л[идія] и мужъ. Л. пишетъ письмо Гр[узину] зоветъ мужа, мужъ увѣщеваетъ ее, она злится, зачѣмъ онъ взялъ племянниц[у] дл[я] дене[гъ]. II Яв[леніе] Л. и К.[?] входитъ К., она проситъ его привезти Гр., онъ выставляетъ свои заслуги и, чтобы избавиться отъ ревности, предлагаетъ женить Оф[ицера] на Ол[ьгѣ].

III Яв. Л. К. О. мужъ и няня и сестра О. одѣваютъ и объ офицерѣ. — IV Яв. Л. О. Оф. О. и Оф. V Яв. К. Гр. объясняетъ ему отнош. къ Т.[?] VI Л. одна съ Гр. Кн[яземъ.] VII. Т. Л. Гр. — и всѣ Т. придворные намеки. Гр. прямо.

Дѣй[ствіе] II.

Няня и лакей. Ольга, затянута изъ театра, пряч. за плющъ. Возвращается Л. сестра, мужъ Т. К. и Оф. Оф. влюбленъ. Л. вдругъ ревнуетъ и признается. Оф. под[лъ[?]] усаживаются. О. приходитъ въ свою комнату, выходя кокетнич. съ Гр. Гр. счастливъ, Т. поддерживаетъ, Л. злится упрекаетъ и Оф., О. горячит[ся] и говоритъ все: Гр. предлагаетъ руку. Она плачетъ и уходитъ. Л. извиня[е]тъ — любовь —

Вторая рукопись, автограф Толстого, занимает два полных листа писчей бумаги (8 стр.), in-folio, с полями приблизительно в треть страницы; на последней странице рукописи написано только четыре строчки текста; бумага с клеймом Дудеровской казенной фабрики (двуглавый орел). Рукопись содержит в себе: список действующих лиц, два первых явления I действия комедии и начало 3 явления, и обрывается на полуфразе. По характеру почерка видно, что рукопись написана в два приема: первая часть кончается словами Масловского в начале 2 явления: «…когда вы так прелестны»; вторая часть, написанная другим пером и другими чернилами, обнимает собой весь остальной текст отрывка; таким образом внешний вид рукописи позволяет совершенно точно приурочить ее написание к приведенным выше записям Дневника от 12 и 13 ноября 1856 г.

На последней странице рукописи, внизу, писарской рукой написано: «№ XIX. Практическій человѣкъ, комедія»; эта помета сделана, вероятно, кем либо из яснополянских учителей, приводивших в начале 60-х годов в порядок рукописный архив Толстого. Подобная же помета и тем же почерком сделана на обложке рукописи фантастического рассказа (см. том V, стр. 317).

Обе рукописи хранятся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина. (Папка XX, 12 и 13.)

Оба отрывка печатаются впервые.

_______

«ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

Возникновение комедии «Зараженное семейство» относится к зиме 1863/64 гг. В это время Толстой, за год до того женившийся на любимой девушке, жил в Ясной поляне спокойной и счастливой семейной жизнью, в условиях, наиболее благоприятных для художественного творчества, готовясь приступить к созданию «Войны и мира», для которой он усердно собирал и подготовлял материалы. Но прежде чем приступить к своему монументальному труду, посвященному изображению эпохи, уже отошедшей в область истории, Толстой создал произведение, написанное на тему, имевшую злободневное значение и теснейшим образом связанную с современностью, на тему об «отцах» и «детях». Тема эта впервые была поставлена в романе Тургенева, вышедшем в свет в начале 1862 г., привлекшем к себе всеобщее внимание и вызвавшем оживленные толки в публике и яростную полемику в журналах. В начале следующего 1863 г. в «Современнике» был напечатан роман Чернышевского «Что делать?», в котором идеи и идеалы радикально настроенной разночинной интеллигенции получили свою окончательную формулировку. В том же 1863 г. вышел в свет и роман Писемского «Взбаломученное море», в котором новые, прогрессивные идеи и идеалы были подвергнуты злому осмеянию, а их носители и проповедники представлены в явно карикатурном виде. Этот роман явился первым звеном в серии литературных произведений полемического характера, направленных против идейных течений 1860-ых годов и их представителей из среды русской молодежи того времени («Некуда» Лескова, «Марево» Клюшникова, «Панургово стадо» Крестовского и др.). К этой же серии реакционных романов примыкает и комедия Толстого «Зараженное семейство».

Сам Толстой признавал полемический характер своей комедии; в письме к сестре М. Н. Толстой от 2 февраля 1864 г. он говорит, что «вся она [комедия] написана в насмешку эманципации женщин и так называемых нигилистов». Вопрос об «отцах» и «детях», о борьбе поколений, бывший тогда злободневным в русском обществе и в русской журналистике, не мог не затронуть Толстого, и в своей комедии он выразил свое отношение к этому вопросу. Что он именно так ставил свою задачу, видно из того, что в черновых набросках комедия его носила наименования, прямо указывавшие на ее сюжет: «Старое и новое», «Современные люди», «Новые люди», и только при окончательной обработке она получила свое настоящее заглавие, в котором также совершенно явственно сквозит полемическая тенденция автора. Сохранился отзыв Толстого о романе Тургенева, в котором впервые был поставлен вопрос об «отцах» и «детях» (в письме к П. А. Плетневу от 1 мая 1862 г.); в этом отзыве Толстой признает, что многое в этом романе «назидательно и справедливо», что всё в нем «умно, тонко, художественно», но вместе с тем находит, что, как целое, «он холоден», и что в нем «нет ни одной страницы, которая была бы написана одним почерком, с замиранием сердца, и потому нет ни одной страницы, которая бы брала за душу». Знаменитый роман Чернышевского был также хорошо известен Толстому, судя по тому, что в его комедии встречаются явные намеки на отдельные черты, заимствованные из этого произведения (напр. в рассказе Твердынского о петербургском общежитии-коммуне). Весьма вероятно, что и журнальная полемика, вызванная «Отцами и детьми» (статьи Антоновича, Писарева и др.), не осталась неизвестной Толстому. — Впрочем Толстой был знаком с новым общественным движением не только по его литературным отражениям, но и по непосредственным, живым наблюдениям. Он мог познакомиться с этим общественным движением у самых источников его зарождения — в редакции «Современника, где, в лице Добролюбова и Чернышевского, он имел возможность наблюдать двух его выдающихся представителей. Отзывов Толстого о Добролюбове, повидимому, не сохранилось, но о Чернышевском он упоминал неоднократно. Суммируя все дошедшие до нас сведения о взаимных отношениях этих двух крупнейших литературных современников, мы должны признать, что отношения эти были далеко не дружественные; повидимому, оба они, при личном знакомстве, произвели друг на друга скорее отрицательное впечатление. Так, в письме к Некрасову от 2 июля 1856 г. Толстой очень резко отзывается о Чернышевском, причем в словах его звучат ноты какого-то личного раздражения и антипатии: он называет Чернышевского «клоповоняющим господином» и самый голос его раздражает Толстого: «его так и слышишь: тоненький, неприятный голосок, говорящий тупые неприятности и разгорающийся еще более от того, что говорить он умеет и голос скверный». Впрочем, в Дневниках Толстого, относящихся к этому же времени, встречаются и отзывы противоположного характера: «Чернышевский мил» (18 декабря 1856 г.); «Чернышевский умен и горяч» (11 января 1857 г.). Однако, впоследствии, много лет спустя, в 1908 г., Толстой, в разговоре с Н. Н. Гусевым, резюмируя, очевидно, свое общее впечатление от личности Чернышевского, выразился следующим образом: «Чернышевский мне всегда был неприятен, и писания его неприятны». (Н. Гусев, «Два года с Л. Н. Толстым». М. 1912, стр. 223.)

Повидимому, подобное же отрицательное впечатление вынес от своего соприкосновения с Толстым и Чернышевский. Признавая в печатных отзывах художественный талант Льва Николаевича, он в своих письмах к друзьям отзывается о нем очень резко, называет его «диким человеком», «мальчишкой по взглядам на жизнь, способным писать пошлости и глупости» («Переписка H. Г. Чернышевского с Н. А. Некрасовым, Н. А. Добролюбовым и А. С. Зеленым», под ред. Н. К. Пиксанова. М. 1925, стр. 125). Когда в 1862 г. Толстой послал ему свой педагогический журнал «Ясная поляна» при письме, в котором он заявлял, что теперь «журнал и все дело [педагогическое] составляет для него всё», и просил Чернышевского об отзыве, последний отвечал рецензией, исполненной злой язвительности. Он не обинуясь заявил, что различные сомнения, о которых говорит Толстой в своих статьях, объясняются просто его невежеством, и советовал ему поступить в университет для пополнения образования. В другом же месте он дает понять, что считает Толстого просто глупым: «Если вы не можете понять такой простой мысли, как вопрос о круге предметов народного образования — то значит, что природа лишила вас способности приобрести какие-либо знания» («Современник», 1862, кн. III, стр. 265). Конечно, такой тон не мог способствовать установлению благожелательных отношений к Чернышевскому со стороны Толстого. Поэтому не удивительно, что в комедии его, направленной против новых радикальных идей и тенденций, одним из наиболее видных и влиятельных представителей которых был Чернышевский, мы встречаем явные намеки на последнего. Так, студент-нигилист, который, по первоначальному плану комедии являлся в ней главным действующим лицом, вносящим своею проповедью новых идей разложение в мирную помещичью семью Прибышевых, первоначально носил фамилию Чертковского, в которой нельзя не усмотреть обычного для Толстого приема трансформации имени, в тех случаях, когда прототипом того или другого выведенного им лица являлась какая-либо реальная личность (Исленьев-Иртеньев и т. п.); как и Чернышевский, этот студент-нигилист происходит из духовного звания, бывший семинарист; он с пренебрежением отзывается об университетских профессорах, представителях официальной учености, увлекается естественными науками, проповедует материализм, протестует против семейного гнета, с восторгом рассказывает о петербургском общежитии-коммуне, в котором живут молодые люди обоего пола, ведя общее хозяйство и занимаясь разумным трудом; в этом рассказе об общежитии-коммуне, несомненно, есть черты, заимствованные из соответствующих мест романа Чернышевского. Некоторые черты личности самого Чернышевского мы находим и у другого действующего лица комедии, Венеровского, которому автор усвоил характерный для Чернышевского тон легкой насмешки, «хихиканья» (хе-хе-хе!); в разговоре Венеровского с Любочкой, в котором он излагает свои планы совместной супружеской жизни (свобода личных отношений, жизнь в разных комнатах и т. д.) также есть несомненные реминисценции из романа Чернышевского. Следует однако заметить, что все эти черты сходства с Чернышевским выступают преимущественно в первоначальных набросках комедии; при переделке ее автор постарался их затушевать, очевидно, сознательно устраняя всё то, в чем это сходство могло особенно бросаться в глаза.

Если в некоторых отношениях Чернышевский мог послужить для Толстого прототипом для выведенных им представителей нового поколения, то другие черты он мог заимствовать из наблюдений над рядовыми представителями современной радикально настроенной молодежи, с которой он соприкасался, например, в лице некоторых из учителей яснополянской школы. Из них Алексей Павлович Соколов, человек радикального образа мыслей, повидимому, занимался политической пропагандой среди крестьян; о нем сохранилось специальное дело III Отделения; кажется, что именно его деятельность была причиной жандармского обыска в Ясной поляне летом 1862 года. Другой учитель, Анатолий Константинович Томашевский, также возбудил подозрения полиции, был арестован, но затем освобожден благодаря Толстому, хлопотавшему за него через свою тетку, гр. Ал. Андр. Толстую. Едва ли можно считать простой случайностью совпадение имен, которые Толстой дал в своей комедии выведенным им представителям молодого поколения: так, один из них, студент-нигилист Твердынский, по имени-отчеству — Алексей Павлович, другой, акцизный чиновник Венеровский, носит имя Анатолия.

Не останавливаясь подробно на сложном вопросе о причинах отрицательного отношения Толстого к идейному движению 1860-ых гг., отразившегося в его комедии в явно шаржированном изображении его представителей, мы укажем только на позднейшее свидетельство самого Толстого, устанавливающее факт его расхождения с идейными увлечениями, которыми жила значительная часть русского общества того времени, и вместе с тем дающее психологическое объяснение этого расхождения, заключающееся в указании на одну чрезвычайно характерную черту личности Толстого — именно, на свойственный ему и особенно резко проявлявшийся в молодые годы инстинктивный протест против всего, что носило характер массового увлечения, против всего, что являлось в данный момент модным, общепризнанным и общепринятым. На запрос П. И. Бирюкова об его отношении к общественному движению 1860-ых гг., Лев Николаевич дал следующий характерный ответ: «Что касается до моего отношения тогда к возбужденному состоянию всего общества, то должен сказать (и это моя хорошая или дурная черта, но всегда мне бывшая свойственной), что я всегда противился невольно влияниям извне, эпидемическим, и что если тогда я был возбужден и радостен, то своими особенными, личными, внутренними мотивами, теми, которые привели меня к школе и общению с народом. Вообще я теперь узнаю в себе то же чувство отпора против всеобщего увлечения, которое было и тогда, но проявлялось в робких формах» (П. И. Бирюков, «Лев Николаевич Толстой». Биография. М. 1906, т. I, стр. 397).

Судя по многочисленности набросков и вариантов отдельных сцен, Толстой, повидимому, с большим увлечением работал над своей комедией, хотя мы, к сожалению, ничего не знаем о самом ходе этой работы, так как в этот период времени Лев Николаевич не вел дневника, в котором он прежде обычно отмечал свои литературные планы и работы. Повидимому, к началу 1864 г. комедия была закончена, по крайней мере, вчерне, и Толстой немедленно принялся хлопотать о ее постановке на сцене московского Малого театра. Хлопоты эти шли через семью Берсов, имевших связи в театральном мире; сохранилось письмо Александра Андреевича Берса, брата С. А. Толстой, от 11 января 1864 г., в котором он сообщает о своих переговорах с режиссером Малого театра Богдановым относительно постановки комедии Толстого. Богданов очень хотел поставить ее в свой бенефис, который должен был состояться еще до масляницы, и потому настойчиво просил о присылке ему рукописи, для того чтобы можно было предпринять необходимые официальные шаги. В начале февраля 1864 г. Толстые приехали в Москву, причем Лев Николаевич привез с собой свою комедию, которою он был, повидимому, вполне доволен, судя по тому, что он непременно желал, чтобы она была поставлена еще в текущем сезоне. Однако вопрос о постановке пьесы на сцену оказался вовсе не таким простым, каким он представлялся автору; нужно было провести комедию через цензуру, получить разрешение театральной дирекции, разучить и прорепетировать ее, — всё это требовало времени, а между тем театральный сезон уже подходил к концу. Эта задержка очень огорчила Толстого: С. А. Толстая в своих неизданных записках рассказывает, между прочим, что, когда Толстой, пригласивший на чтение своей комедии Островского, выразил сожаление, что комедия не будет поставлена в текущем году, когда интерес ее является особенно современным, то Островский, улыбаясь, сказал на это: «А ты боишься, что за год поумнеют?» — Впрочем, самому Островскому комедия Толстого не понравилась, и хотя он, очевидно щадя авторское самолюбие, заметил только, что в пьесе «мало действия и что ее надо обработать», но в одновременном письме к Некрасову от 7 марта 1864 г. он резко выразил свое мнение в следующих словах: «Когда я еще только расхварывался, утащил меня к себе Л. Н. Толстой и прочел мне свою новую комедию: это такое безобразие, что у меня положительно завяли уши от его чтения».

В Москве Толстые пробыли не более двух недель. Передав рукопись своей комедии гр. Вл. Алдр. Соллогубу, взявшему на себя хлопоты в цензурном комитете и театральной дирекции, Лев Николаевич возвратился с женой в Ясную поляну. Увлеченный новой работой над «Войной и миром», он совершенно охладел к своей комедии и уже более к ней не возвращался. Повидимому, он и сам скоро почувствовал присущие ей художественные недостатки; по крайней мере он уже 24 февраля писал из Ясной поляны своей сестре, гр. М. Н. Толстой: «между прочим написал комедию, которую хотел поставить перед масляницей, но не успел, да и комедия, кажется, плоха».

Рукопись окончательной редакции комедии «Зараженное семейство» не сохранилась: переданная гр. Соллогубу, она не была им возвращена автору, так что приходится считать ее утраченной. Впрочем, в 1873 году она еще находилась в руках Соллогуба, судя по письму последнего к Толстому от 16 сентября, в котором он писал Льву Николаевичу, приглашая его принять участие в газете «Русский мир»: «У меня давно лежит ваша комедия: вы, следовательно, мне верили и доверяли». Утрата этой рукописи с окончательным текстом комедии отчасти возмещается теми черновыми материалами, довольно многочисленными, которые остались в архиве Ясной поляны и которые впоследствии с большим трудом были собраны С. А. Толстой; однако, значительная часть этих материалов, по ее же словам, пропала, так как Толстой, охладев к своему детищу, не заботился об их сохранении, да и С. А. Толстая в эту пору жизни еще не придавала особенно большого значения рукописям своего супруга.

В настоящее время от комедии «Зараженное семейство» сохранились две рукописи, содержащие в себе почти полный текст этого произведения, и одиннадцать различных по величине черновых отрывков, набросков, конспектов и т. п. Если принять во внимание, что значительная часть черновых материалов, относящихся к комедии, до нас не дошла, то, судя по обилию оставшегося, мы должны прийти к заключению, что Толстой весьма усердно и с увлечением работал над своим произведением. К сожалению, мы не имеем никаких данных, для того чтобы точно установить, когда именно началась эта работа и как она протекала. Единственное, что мы можем сделать, это — выяснить, на основании различных внешних и внутренних признаков, хронологическую последовательность сохранившихся рукописей и установить их взаимную связь, причем опорными пунктами для этого нам могут служить две рукописи с полным текстом комедии: рукопись А, содержащая первую редакцию комедии, и рукопись Б, заключающая в себе более позднюю, переработанную автором редакцию ее; с нее, вероятно, и была снята копия той окончательной редакции, рукопись которой, с неизбежными у Толстого поправками, он привез в Москву в феврале 1864 г. и которая в настоящее время не сохранилась.

Среди одиннадцати черновых набросков некоторые хронологически предшествуют рукописи А, другие же составляют промежуточные звенья между ней и более поздней рукописью Б. Первый намек на замысел комедии, повидимому, содержится в рукописи № 1, текст которой состоит всего из трех строк и заключает в себе лишь голый перечень действующих лиц, причем Венеровский носит здесь фамилию Егорского. В более полном, развернутом виде этот перечень повторяется в рукописи № 2, причем имена действующих лиц сопровождаются краткой характеристикой их; в виду того, что этот отрывок представляет собой несомненный интерес для истории развития творческого замысла Толстого, в качестве первой попытки не только фиксировать состав персонажей комедии, но и наметить основные черты их нравственного облика, приводим полностью текст этого отрывка:

За чаемъ н[яня] съ б[арыней] «о студентѣ и племянницѣ и хозяйствѣ) [1 неразобр.] б. н. о хозяйствѣ (мужики.) К[атерина] М[атвѣевна] б. студ. (о свободѣ)

1) И[ванъ] М[ихайловичъ] — слабый, неглупый, нерѣшительный и непостоянный, заикающійс[я], скоро гов[оритъ]

2) М[арья] В[асильевна] — глупая здравая — самка, кошечка

3) К[атерина М[атвѣевна] — нигилистка — привязчивая

4) Л[юбовь] И[вановна] — кокетка дѣвочка

5) Стю[дентъ] — мальчикъ, напускающій важность, завистливый

6) Чиновникъ — хитрый, подлый

7) Няня — В. И. во все суется

8) Прик[ащикъ] — Всего всѣмъ

9) Мужики — глупые

10) Дѣти — мальчики дурно воспитан[ные]

Однако в этот момент в уме автора еще не сложилось ясного и окончательного представления ни о составе действующих лиц его будущей комедии ни об их характерах; поэтому в следующем по времени отрывке (рукопись № 3) мы находим в этом отношении существенные отличия, как сравнительно с первоначальным наброском, так и сравнительно с дальнейшим развитием, какое замысел Толстого получил в полной редакции его произведения. В этом отрывке, часть которого печатается ниже, автором намечены следующие действующие лица, причем каждое из них сопровождается характеристикой, значительно отличающейся от характеристики, данной в предыдущем отрывке:

1) Иванъ Михайловичъ Усманцевъ отставной маіоръ, былъ предводителемъ 3 трехлѣтія. Полнокровный, живой, добродушный до слезливости и вспыльчивый. Говоритъ скоро, съ сильными жестами, любитъ стучать перстнемъ по столу. Прежде были одни усы, теперь отпустилъ бороду. —

2) Марья Васильевна его жена, толстая тяжелая, но дѣятельная и хлѣбосольная хозяйка. — Любитъ нарядиться, поѣсть <и поспать> и угостить. Еще кокетничаетъ. — Федоръ, ихъ сынъ

3) Сосѣдъ ихъ, Посредникъ — богомольный. Петръ Семенычъ 5.

4) Катерина Семеновна, дочь его 22 лѣтъ, неряха, лѣнивая и озлобленная, придирчивая, назойливая и наглая.

5) Софья Семеновна, наивная институтка.

6) Никита Альфонсычь Позеревскій, студентъ 1-го курса, важенъ и робокъ, жаденъ и худъ. —

7) Братъ Усманцова, желчный, умный, больной. Холостякъ.—

Состав действующих лиц этого отрывка сильно отличается от состава действующих лиц комедии полных редакций А и Б. За исключением супругов Усманцевых, получивших однако другую фамилию, и студента, являющегося, очевидно, в этом первоначальном замысле единственным носителем нигилистической заразы, — все остальные персонажи, приведенные в отрывке, отпали при дальнейшей обработке комедии; да и личность студента-нигилиста подверглась значительному изменению; в отрывке — это поляк (Толстой, очевидно, в этот момент усвоил себе точку зрения Каткова и других публицистов реакционного лагеря, сводивших русский «нигилизм» к польской интриге); в более поздних редакциях он превратился в представителя разночинной интеллигенции, в семинариста, в выходца из «духовного звания», к которому принадлежали в 60-ых гг. многие видные представители радикального лагеря, как Чернышевский, Добролюбов, Щапов и др. Среди действующих лиц в отрывке нет еще Любочки, которую, повидимому, должна была заменять дочь соседа, «наивная институтка», нет ее жениха, либерального акцизного чиновника, нет cтарой няни, — но зато есть сосед-посредник и есть брат помещика, которому, вероятно, в пьесе Толстого предстояло играть роль «резонера» наших старых комедий XVIII века. Оба эти персонажа в последней, полной редакции находят себе некоторое соответствие в лице предводителя дворянства Николаева.

Приводим из рукописи № 3 начало I действия, зачеркнутое, но затем восстановленное автором; оно рисует затруднительное хозяйственное положение Ивана Михайловича:

I Актъ

<1 Сцена. Гостиная деревенского помѣщичьяго дома. Ив[анъ] М[ихайловичъ] ходитъ <въ волненіи> по комнатѣ, <у двери прикащикъ,> Мар[ья] В[асильевна] передъ столомъ съ дѣвками разбираетъ на подносахъ грибы. —

Ив. Мих. Ну все какъ нибудь перевернемся. Выкупъ сдѣлаю, чортъ его возьми. Заплачу по крайней мѣрѣ въ Совѣтъ и Сушкину отдамъ проценты. И славно право.

М. Вас. Радоваться то нечему, какъ половину земли отдашь. Ты крышу то сдѣлай, а то позоръ, въ дѣтской и въ дѣвичьей всѣ стѣны сопрѣли. Сколько ни клею, когда крыша свѣтится. —

Ив. М. Погоди М. В. Ты погоди, все будетъ.

М. В. Да тебѣ все ничего. «Какъ нибудь устрой». А какъ я устрою. Назвалъ гостей гостить на все лѣто, а какъ ихъ <помѣстить> успокоить и знать не хочешь. —

Затем следует разговор Ивана Михайловича c женою о студенте-репетиторе. В рукописи от него сохранились только отрывки, так как нижний край первого листа оборван вместе с текстом. Заканчивается этот разговор несколько иначе, чем в полной редакции пьесы.

М. В. Я про то говорю, что я свое дѣло помню, а ты не забывай. Гостей назвали, а положить некуда. Сколько лѣтъ обѣщаешь пристроить. Да ужъ пристроить по нынѣшнимъ обстоятельствамъ хоть бы и оставить, а крыша течетъ который годъ, всѣ стѣны сопрѣли, это на что похоже. —

Ив. М. И радъ бы, да поди-ка разхозяйничайся, — нынче вонъ хлѣбъ 2-ю недѣлю стоитъ, не свезешь. Весь сопрѣетъ.

М. В. Ну пошелъ свое городить. Пошли за Посредникомъ.

Ив. М. И то послалъ, матушка; да вотъ не ѣдетъ. Охъ, хоть завязать глаза да бѣжать куда нибудь. —

М. В. Тото хорошо бы бѣжать да меня съ дѣтьми оставить. Вонъ онъ идетъ твой дуракъ-то Прикащикъ новый. —

(Входитъ Прикащикъ изъ фельдфебелей.)

Ив. М. Ну что еще?

Пр[икащикъ.] Я не могу жить. Извольте меня уволить, Ив. М.

Ив. М. Что ты? Какъ? Двѣ недѣли пожилъ да и бѣжать?

Пр. Не могу, ва[ше] выс[око] бл[агородіе]. Съ этимъ народцемъ силъ нѣтъ.

Ив. М. Да что? —

Пр. Какже-съ. Приказалъ старостѣ выгонять всѣхъ на пахоту, сѣмяна насыпалъ свечера. Не поѣхали. Говорятъ, Посред[никъ] не велѣлъ съ сохой и съ бороной. Сколько не уговаривалъ честью. Говорю: вы разбойники, бестіи, сукины дѣти, хоть съ сохой поѣзжайте. Нѣтъ, говорятъ, мы судиться будемъ. Говорю 37-я статья. Старосты нѣтъ. — Съ работниками опять — трое въ ночь ушли, переманили ихъ. А вотъ еще со мной пришли вольные косцы. По 150 к[опеекъ] отказываются, 2 р. просятъ. —

Ив. М. Ну чтоже, надо за старостой послать.

Пр. Посылалъ-съ. Къ старшинѣ уѣхалъ. —

М. В. Да чтожъ, когда слесарь придетъ замокъ въ дѣтской починить? вѣдь 3-ю недѣлю жду, надо и честь знать. Да печника въ кухнѣ трубу осмотрѣть.

Пр. Нѣту-съ, два раза посылалъ, всѣ на работѣ.

Конец рукописи заключает в себе конспективный набросок дальнейшего содержания I действия и начала ІІ-го; часть материала в развернутом виде перешла в позднейшую полную редакцию (например, объяснение Ивана Михайловича с мужиками), часть впоследствии отпала (сцена урока); во II действии уже есть намек на намерение Катерины Семеновны бежать со студентом из дому, во имя свободы и равноправия женщины.

Дальнейшее развитие творческого замысла Толстого мы видим в рукописи № 4, содержащей в себе два кратких конспекта всей комедии, за которыми следует черновой набросок III действия (на станции). Оба конспекта резко отличаются друг от друга, представляя собой два варианта комедии, между которыми, очевидно, некоторое время колебался автор. По первому варианту комедия должна была содержать четыре действия. В ней еще нет совершенно роли Венеровского, и все действие, за исключением последнего акта, происходит в усадьбе Прибышевых. В начале действия Любочка ждет своего жениха-офицера из Польши (действие комедии, очевидно, происходит во время Польского восстания 1863 года). Приезжает студент-репетитор и начинает агитировать среди молодежи. Под влиянием этой агитации в семье происходит разлад, дети перестают повиноваться родителям, предстоящая свадьба расстраивается. Возвратившийся жених-офицер вызывает на дуэль студента, но тот уклоняется и решает уехать из деревни, причем подговаривает бежать вместе c ним и распропагандированную им молодежь. Когда их бегство обнаруживается, в дело вмешивается «братец» старого Прибышева, который, повидимому, должен был играть в комедии роль «здравомысла»; он отправляется в погоню за беглецами и настигает их на почтовой станции, где и происходит последнее действие комедии, заканчивающейся посрамлением студента-нигилиста и возвращением беглецов в родной дом. Такова была, в общих чертах, первоначальная концепция комедии. Однако Толстой не остановился на ней и вслед за первым конспектом набросал другой, который уже значительно ближе подходит к окончательной редакции комедии. В него уже введена роль Венеровского (под буквою Г), который уже в первом действии делает свое предложение; во II действии происходят приготовления к свадьбе, неожиданный отъезд молодых из-под венца, бегство «падчерицы» со студентом-репетитором, и, наконец, чтение оставленного ими письма. III действие разыгрывается на почтовой станции, где отец настигает беглецов; здесь происходит последнее объяснение с Г., во время которого, повидимому, выясняется, что им руководили корыстные мотивы («вопрос о деньгах»); в результате — дочь возвращается в родительский дом, между тем как «падчерица» остается при прежнем намерении — ехать в Москву, чтобы там «работать пером». «Ну, там чем хочешь» — говорит ей на это старый помещик. Вследствие чрезвычайной лаконичности конспекта некоторые намеки в нем остаются не вполне понятными; однако ход действия в основных чертах достаточно ясен.

Кроме этих двух конспектов рукопись № 4 содержит в себе черновой набросок III действия, происходящего на почтовой станции. Разговора смотрителя со старостой, составляющего I явление окончательной редакции, еще нет; вместо них упоминается заспанный кантонист («солдат из жидов»), впускающий приехавших пассажиров, Г. и А. (Венеровский и Любочка). Большая часть наброска занята их разговором, во время которого А. жалуется, что ей скучно, и всё время повторяет: «Ах, зачем мы не взяли Дуняшу», плачет и просится домой, а Г. уговаривает ее; в общем вся эта сцена по своему содержанию соответствует 4 явлению V действия в последней редакции. За нею следует бегло набросанная сцена приезда беглецов из помещичьего дома на почтовую станцию, а заканчивается отрывок появлением самого помещика, с криком и бранью требующего у смотрителя лошадей (7 явление последней редакции).

В дальнейшем процессе работы автор от беглых набросков конспективного и программного характера, какими по существу являются все предыдущие отрывки, переходит к более законченному оформлению своего материала. Первым опытом такой художественной обработки является рукопись № 5, содержащая в себе значительную часть I действия комедии, соответствующую пяти первым явлениям позднейшей редакции. Хронологически она предшествует ранней полной редакции А и носит еще следы первоначального замысла (Любочка в ней представлена невестой, ждущей приезда своего жениха из Петербурга, о Венеровском еще нет и намека, характер Марьи Васильевны задуман совершенно иначе). Так как текст рукописи значительно отличается не только от окончательной редакции, но и от более ранней редакции А, то приводим его полностью в отделе вариантов (см. вариант № 1, стр. 295–301).

Вводя в свою комедию, в качестве действующих лиц, представителей нового поколения, Толстой был озабочен тем, чтобы придать их языку отпечаток современности и типичности. Эта забота о языке заставила его собирать материалы лексического характера, которыми он думал воспользоваться для своей работы. Среди рукописей «Зараженного семейства» сохранился отдельный листок (рукопись № 6), содержащий в себе список отдельных выражений, которые показались Толстому характерными для языка современной русской интеллигенции и которые он намеревался вставить в уста своих действующих лиц; большая часть этих выражений, повидимому, заимствованы Толстым из журнальных статей; некоторые из них, действительно, представляют собой своего рода литературные клише, перешедшие и в разговорную речь. Впрочем из всех этих выражений и оборотов только немногие были фактически использованы Толстым в его комедии. Приводим этот список полностью.

Торжество мысли поведетъ къ торжеству дѣла.

Накипѣло въ душѣ.

Субъективно и объектив[но]

Разговоръ о статьѣ. Обработалъ кризисъ

Консерватизмъ, непрогресивное

Литерат[урный] органъ

Раздавался энергическій голосъ

Покой тупаго самодовольства.

Расшевелить апатію, призывъ на пользу общаго дѣла.

Литерат. исполинъ и пигмей

Гласность пошлость

Ультра-консервативно, ультра-ретрог., комизмъ

Абсолютно

Сгрупированы

Въ конкретѣ

Метаморфоза не походитъ

Ньрмальное, анормальное, антилогично. Словоизвереженіе почтенное.

Поставить одесную или ошую.

Резонерство

Современная разновидность. Можно указать на конкретномъ примѣрѣ.

Осядется.

Адская сила. Фразистость.

Общественное настроеніе обнаружило законъ развитія организмовъ

Пасивное, активное

Стоитъ особнякомъ

Знамя этаго направленія

Широкія и смѣлыя тенденціи

Своеобразное.

Гноссо[ло]гическіе пріемы

Критицизмъ

Характеръ реалистическій

Обломовщина, Базаровщина

Негуманно

Устой жизни.

Присущій молодому народу

Новое ученіе

Гайма Гнейста Бирхеля

Общественная среда

Элемента [?]

Хоть невызрѣвшей соціальной тенденцi[и]

Выйдетъ мерзость неестественная

Чтожъ отчего не сочетаться законнымъ бракомъ

На почвѣ россійской гражданствен[ности] возъимѣ[ло] чудодѣйственное поползновені[е]

Диспозиція успокоительная.

Человѣкоубійственный

Следующим этапом в работе Толстого над своей комедией является первая полная редакция ее, содержащаяся в рукописи А. К этому времени как сюжетная основа, так и композиционное построение всей комедии, уже достаточно ясно оформились в творческом сознании автора. Однако текст этой редакции представляет весьма значительные отличия от текста позднейшей редакции, содержащейся в рукописи Б, хотя общий план и ход развития действия в общем совпадают. Рукопись А не имеет никакого заглавия; в ней нет также и перечня действующих лиц; однако большинство их уже носит те же имена, как и в окончательной редакции, за исключением Венеровского, который еще носит другую фамилию: Рагоской (Рогоской, Рогожской) и другое имя-отчество: Семен Петрович; впрочем, в последнем действии он выступает уже под фамилией Венеровского. Текст рукописи обрывается на словах Ивана Михайловича: «Поѣду, государь мой, когда выскажу все» (действие V, явление 8); окончание комедии, непосредственно примыкающее к рукописи А и начинающееся с реплики Венеровского: «А что вам это сказать нужно?», содержится в рукописи № 7, о которой см. ниже.

Первое действие комедии начинается, как и в окончательной редакции, с разговора помещицы Марьи Васильевны с няней о семейных делах; затем, в той же последовательности, выступают все другие действующие лица комедии, ряд которых заканчивается появлением «жениха», Рагоского. Если общий план развития I действия, в его целом, оставлен автором при переработке пьесы без существенных изменений, то отдельные сцены подверглись значительной переделке, отразившейся в некоторых случаях на самой характеристике выведенных лиц: об этих изменениях см. ниже в описании рукописи Б.

Второе действие первоначально было задумано автором совершенно иначе: оно должно было начаться со сцены урока: Петруша со своим учителем-студентом сидят в садовой беседке и занимаются; к ним подходит Любочка и выражает желание принять участие в их занятиях, так как и она хочет «развиваться», но вместо этого вступает со студентом в разговор о любви (см. в отделе вариантов, № 5, стр. 308). Но затем это начало, по каким-то соображениям, было оставлено автором, и действие было перенесено в городскую квартиру Рагоского, ожидающего появления гостей, Ивана Михайловича с племянницей; сцена эта соответствует 2 явлению II действия в окончательной редакции, хотя и отличается от нее в некоторых подробностях. Что же касается до монолога Венеровского-Рагоского, которым открывается II действие в окончательной редакции, то в первоначальной редакции он отсутствует совершенно. Зато в этой редакции есть сцена, в которой Рагоской объясняется в любви Любочке, непосредственно следующая за разговором его с Катериной Матвеевной (4 явление окончательной редакции). Этой сценой заканчивается II действие в первоначальной редакции, так что в ней нет ни объяснения Венеровского с Иваном Михайловичем о приданом, ни последнего разговора Венеровского с Беклешовым (явления 5 и 6). Точно так же совершенно отсутствует в ранней редакции вся 2 сцена II действия (в усадьбе Прибышевых), написанная автором позднее и сохранившаяся в рукописи № 9.

Третье действие открывается, как и в окончательной редакции, разговором Ивана Михайловича с родственником Николаевым; непосредственно затем следует сцена между Катериной Матвеевной и студентом, занимающая в окончательной редакции 5 и 6 явления этого действия; текст этой сцены в первоначальной редакции значительно отличается от позднейшего; в нее, между прочим, вставлен эпизод с прощальным письмом, которое Катерина Матвеевна диктует студенту, готовясь оставить дом своего дяди (см. вариант на стр. 317); эпизод этот впоследствии был исключен автором при окончательной обработке комедии. Интересно отметить, что в этой сцене впервые названа фамилия студента — Голицынский, впоследствии измененная автором (сначала — Чертковский, и наконец, — Твердынский). Промежуточные явления (2, 3 и 4), в окончательной редакции предшествующие объяснению студента с Катериной Матвеевной, в первоначальной редакции следуют за ним и заканчивают собой 1 сцену III действия.

Текст 2 сцены III действия почти дословно соответствует тексту окончательной редакции. Что касается до IV действия, то, как это указано выше, начало его в первоначальной редакции утрачено, так как в рукописи А отсутствует один полулист, который должен был содержать 1 явление и начало 2 явления этого действия; поэтому в первоначальной редакции IV действие начинается прямо с чтения письма; текст этой сцены ничем существенно не отличается от окончательного. Точно так же почти целиком совпадает и текст всего V действия, за исключением зачеркнутой автором и исключенной им из окончательной редакции сцены столкновения Катерины Матвеевны с Венеровским (явление 4).

Таким образом разночтения первоначальной редакции содержатся преимущественно в первых трех действиях; наиболее важные из них, интересные для характеристики действующих лиц или для выявления авторских намерений, мы печатаем в отделе вариантов (№№ 1–10, стр. 301–319).

В рукописи первой полной редакции А автором случайно или сознательно оставлены некоторые пробелы, которые были затем восполнены им (см. рукописи №№ 7 и 8); эти дополнения содержат в себе окончание пятого действия, всю вторую сцену второго действия и отдельные явления третьего и четвертого действий. Из этих отрывков часть 2 сцены II действия, содержащая в себе объяснение Венеровского с Любочкой, очень характерное для обрисовки личности первого из них, печатается нами в отделе вариантов (см. варианты №№ III и IV, стр. 319–324).

Рукопись I действия первой полной редакции А была переписана С. А. Толстой и снова поступила в обработку автора. Эта копия (рукопись № 9) подверглась с его стороны весьма существенной переделке; текст рукописи был испещрен помарками и поправками Льва Николаевича, причем в некоторых случаях были перечеркнуты целые страницы, замененные новым текстом, вписанным автором на полях; большая часть этих поправок и дополнений вошла в окончательный текст комедии. В этой рукописи комедия Толстого впервые получает наименование, указывающее на ее содержание: «Новые (Современные) люди»; перед текстом помещен перечень действующих лиц, которого не было вовсе в рукописи А. Перечень этот вписан на полях рукой самого автора, причем Венеровский назван в нем уже этой фамилией, хотя в тексте именуется еще Рогоским. Имена прочих лиц совпадают с именами, установленными в окончательной редакции, за исключением студента-репетитора, который носит фамилию Чертковский, с пояснением: «студент университета, живущий на кондиции у Прибышевых, из духовного звания».

Подвергнув переработке I действие комедии, Толстой обратился ко второму. Повидимому, он был не совсем доволен обрисовкой характера Венеровского (Рагоского) в первой редакции комедии и поэтому решил заново переработать начало второго действия, в котором личность Венеровского выступает на первый план. Эта переработка содержится в рукописи № 11, из которой видно, что по первоначальному замыслу второе действие должно было происходить в усадьбе Прибышевых, через две недели после первого, но затем было перенесено в губернский город, в квартиру Венеровского. Действие начинается с монолога Венеровского, которого еще нет в ранней редакции (см. описание рукописи А). Монолог этот дается в двух вариантах: в первом варианте текст этого монолога по своему содержанию резко отличается от текста окончательной редакции; повидимому, он не давался автору, о чем свидетельствуют многочисленные помарки и поправки, сильно затрудняющие чтение отрывка; в конце концов он был целиком зачеркнут автором. В этом первоначальном наброске монолога еще нет размышлений Венеровского перед зеркалом, и вообще личность Венеровского обрисовывается в нем иначе, чем в окончательной редакции, причем в нем сильнее подчеркиваются элементы грубой чувственности и корыстолюбивого расчета. Приводим несколько наиболее характерных отрывков 1-го явления 2-го действия:

<Очень мила. Очень мила…> И вотъ я чего не думалъ… И она жмется этакъ. Ей пріятно. <Ну да еще бы!> Какое это чувство странное. Когда этакъ дотронешься до нея. Совсѣмъ не ожидалъ. Очень курьезное ощущеніе и <разумѣется физическое. И это они называютъ любовь… — и поэты, и романы пишутъ. Очень просто. Только убійственны эти церемоніи. Къ чему все это? Дѣло въ томъ, что мущина и женщина хотят соединиться. Она выбрала меня… Я нахожу ее приличной и того… ничего. Ну и хорошо, пускай даетъ ей отецъ, что ей принадлежитъ, и кончено. Нѣтъ, тутъ цѣлая процедура: предложенье, объявленье, обрученье, вѣнчаніе, хитрятъ, хлопочутъ. Ну, хорошо это другому, пошляку, a мнѣ надо стать выше… Только знай, что стоишь выше всѣхъ, и всѣ головы пригнутъ. Ужъ это такъ.> Души наши чувствуютъ сродство, связаны таинственными узами. Да. Ха, ха, ха! души, которыхъ нѣтъ. <Тѣло, все тѣло>. Все законы природы и пріятные законы, когда умѣешь себя въ нихъ поставить. — Да, еще бы кому же и поставить себя въ эти условія, какъ не мнѣ. — И право, этотъ родитель не такъ глупъ, онъ по крайней мѣрѣ понимаетъ, кто я… Однако надо будетъ хорошенько уяснить съ нимъ нынче дѣло состоянья. Чортъ знаетъ что такое, — какъ начнешь говорить объ этомъ, — хочешь сказать одно, а говоришь совсѣмъ другое. Хочешь сказать: дайте дочери опредѣленное состояніе, а говоришь: ничего не нужно. Чортъ знаетъ что такое. (Входитъ Беклешовъ.) А, практической мужъ, тебя то и нужно.

Эта редакция монолога, очевидно, не удовлетворила Толстого, и он зачеркнул ее целиком и набросал другую, почти совпадающую с той, которая была принята им при дальнейшей обработке комедии; однако монолог, заключающий в себе мечты Венеровского о брачной жизни, был им откинут и таким образом не вошел в окончательный текст. Между тем в нем содержатся некоторые черты, характеризующие личность Beнеровского, как она первоначально была задумана автором, и потому представляющие известный интерес:

Довольно я поработалъ для блага общественнаго, можно и отдохнуть, — не одному, а съ этимъ свѣженькимъ цвѣткомъ, который я, да я — сорву. — Отчего-жъ мнѣ не поѣхать за границу, поселиться въ Италіи съ молодой женой, въ лучшемъ отелѣ остановиться. Прогулки, она въ шелку, въ бархатѣ, свѣженькая, хорошенькая, на рысакахъ, въ коляскѣ, рядомъ замѣчательный и красивый мущина. Или вечеръ, она въ открытомъ платьѣ… <Какія у нея> открытыя плечи. <Венера Милоская.> Пускай смотрятъ изъ партера. Въ бенуарѣ во Флоренціи она и я, мущина въ черномъ англійскомъ фракѣ, просто, достойно, и съ этимъ лбомъ и глубокимъ чарующимъ выраженіемъ. Вечеръ дома, ужинъ, поцѣлуй и потомъ… Да все это человѣчно, и все это увлекательно, прелестно, и я думалъ, что это не про меня, какъ не цѣнилъ себя. Что значитъ сильная натура! Всегда цѣнишь себя ниже стоимости, не такъ, какъ всякая дрянь, воображающая себя Богъ знаетъ чѣмъ. А выходитъ, что нѣтъ человѣка достойнѣе меня, чтобы наслаждаться всѣми, даже и этими благами. — И отчего жъ? <У меня нѣтъ денегъ, у нее они будутъ. И для кого жъ это счастье, какъ не для насъ.> — <Да, деньги. Одно глупо. Я два раза сказалъ старику, что мнѣ не нужны. Онъ такъ глупъ, что можетъ ничего не дать. Точно какъ будто ежели человѣкъ выше [1 неразобр.], денегъ, то и женщина должна быть лишена средствъ. Вотъ глупо то вышло бы. — Нынче скажу ему прямо и ясно. — Ну да я съ собой шутить не позволю. — Вотъ еще церемониться съ этими скотами! Накрадено посредствомъ крѣпостнаго права. Такъ еще бы не скоты. Вотъ ненавижу эту породу.>

За монологом Венеровского следует его разговор с Беклешовым; текст рукописи в общем довольно близко подходит к тексту позднейшей редакции (2 явление II действия), только расположение частей в нем совсем иное: в рукописи разговор начинается с характеристики членов семьи Прибышевых и затем переходит к вопросу о приданом, в позднейшей, окончательной редакции — наоборот; в рукописи нет также рассказа Беклешова о заседании судебного присутствия, с которого начинается его разговор с Венеровским в окончательной редакции. Встречающиеся в рукописи варианты не имеют существенного значения, и потому мы на них не останавливаемся.

Перечисленными рукописями исчерпываются имеющиеся в нашем распоряжении черновые материалы, относящиеся к комедии «Зараженное семейство» и служившие как бы подготовкой для установления той редакции комедии, которую мы имеем в рукописи Б, и которая, за утратой более поздней рукописи, должна быть нами признана основной, если не окончательной. Что касается текста рукописи Б, то в основу его легла более ранняя редакция А, со всеми изменениями и дополнениями, которые были сделаны автором позднее и которые вошли в рукописи №№ 7–11. Эти изменения касаются преимущественно первых трех действий и отчасти действия V-го; текст IV действия остался почти в том же виде, как в ранней редакции А.

Исправленный и дополненный текст, переписанный с авторских подлинников и вошедший в рукопись Б, подвергся затем новой переработке, причем, помимо более или менее значительных поправок стилистического характера, оказались зачеркнутыми целые страницы рукописи; текст их заменен обширными вставками, вписанными на полях. Особенно ясно процесс работы Толстого над текстом его комедии в этой рукописи выявляется из анализа текста первых двух действий рукописи Б. Сопоставляя текст этой рукописи с другими имеющимися в нашем распоряжении черновыми материалами, мы можем проследить те последовательные стадии, через которые прошла комедия при ее обработке и установить отдельные редакции ее. В основу этого текста, как было уже указано, лег текст рукописи А, представляющий собою таким образом первую, черновую редакцию комедии (о ней см. выше, стр. 400). С этой рукописи была снята С. А. Толстой копия, которая затем подверглась новой авторской обработке, сокращениям, изменениям и дополнениям; в результате получилась вторая исправленная редакция этой части пьесы; в этой второй редакции комедия впервые получила заглавие: «Новые люди», а также впервые был установлен список действующих лиц. Копия С. А. Толстой сохранилась полностью, частью в составе рукописи Б (I действие, лист 11; II действие, лл. 1, 2, 5–12), частью в черновой рукописи № 10. Эта исправленная автором копия была снова переписана со всеми внесенными в нее изменениями и в таком виде вошла в состав рукописи Б (I действие, лл. 1–10; II действие, лл. 3–4) и здесь снова подверглась со стороны автора весьма существенной переработке, представляющей собой третью редакцию. — Однако, и в этой третьей редакции текст комедии не может быть признан окончательным, потому что в нем сохранились ясные следы последовательных наслоений, внесенные в него при переработках, вследствие чего получились несогласованности и противоречия, не сглаженные и не устраненные автором. Так, например, начало 3 явления I действия дано в двух параллельных вариантах, резко отличающихся друг от друга, причем первоначальный текст не был зачеркнут автором и не был устранен им из состава комедии; мы печатаем этот текст в отделе вариантов (см. № IV). Между тем, внося в текст комедии новую редакцию данного места, Толстой не согласовал дальнейшего текста с этой переработкой и оставил в нем намеки, явно относящиеся к первоначальному тексту и непонятные при измененной редакции (см. прим. к стр. 217).

Аналогичный случай представляет собой конец 2 явления 1 сцены II действия. Здесь на обращение Венеровского к своему приятелю Беклешову с просьбой о содействии для устранения влияния «эманципированной девицы» Дудкиной на его невесту мы имеем ответную реплику Беклешова в трех вариантах. Во-первых, в копии С. А. Толстой мы находим вставку на полях, сделанную рукою автора, в которой Беклешов объясняет свой план, каким образом он думает «затравить» эмансипированную девицу, «сцепив» ее со студентом-репетитором, живущим в усадьбе Прибышевых «на кондиции»; вставка эта однако была затем зачеркнута автором и таким образом исключена им из текста. Но намек на нее сохранился в другом варианте реплики Беклешова, который мы находим в 5 явл. II действия (автограф Толстого): «Понято. Я мало того, что устраню…» Оба эти варианта относятся ко второй редакции комедии. Наконец, на листе 4 рукописи Б (каллиграфическая копия с поправками автора), содержащем в себе третью редакцию текста, реплика Беклешова изложена совсем иначе; копия заканчивается словами Венеровского: «И вообще я бы желал устранить ее», за которыми следует вписанная рукою автора реплика Беклешова: «<Ну, это можно>. Надо посмотрѣть». На этом обрывается работа Толстого над третьей редакцией текста его комедии, — и для того чтобы связать его с последующим текстом, приходится или произвести спайку текстов при помощи их контаминации, или же пожертвовать одним из вариантов, для того чтобы избежать шероховатости, неизбежной при всяком механическом соединении текстов. В настоящем случае мы предпочли прибегнуть ко второму способу, опустивши цитированную выше реплику Беклешова в виду того, что она, очевидно, не была закончена автором и оборвана им на полуфразе.

Встречаются в рукописи Б и другие шероховатости; в частности это касается, например, имени-отчества главного действующего лица — Венеровского, который в разных частях комедии именуется по-разному: в первых двух действиях он зовется Николаем Дмитриевичем (и Захаровичем), в третьем — он носит имя Семена и только в пятом окончательно устанавливается имя Анатолия, с которым он входит и в список действующих лиц.

Поправки, внесенные Толстым в рукопись Б, двоякого рода: одни из них имели целью художественное оформление материала, придание ему полноты и законченности и устранение всего лишнего, ненужного для характеристики выведенных лиц; так, например, значительному сокращению подвергся монолог Венеровского в начале II действия, а также его разговор с Любочкой во 2 сцене того же действия. Другие же поправки были связаны с изменениями в самой характеристике того или другого лица, с желанием автора придать ему новый оттенок; так, например, второй вариант начала 3 явления I действия совсем по иному рисует личность Ивана Михайловича сравнительно с первой редакцией, в которой он изображен в виде грубого бурбона-крепостника, готового браниться и драться за свои права и интересы; во втором варианте эти черты грубости устранены автором, и характеристика Ивана Михайловича в значительной мере смягчена и облагорожена; вероятно, это понадобилось автору для того, чтобы показать, что влияние новых идей не ограничивалось только молодежью, но распространялось также и на представителей старшего поколения. В 4 явлении I действия, в разговоре Катерины Матвеевны со студентом, резкие отзывы последнего о всех окружающих, встречающиеся в рукописи А, также подверглись при обработке значительному смягчению. Точно так же значительно изменена Толстым и характеристика Венеровского путем устранения и смягчения всех тех мест, в которых говорится о корыстных мотивах его женитьбы (особенно в 1 и 2 явлениях II действия).

Оценивая текст, содержащийся в рукописи Б, в его целом, мы должны признать, что рукопись эта представляет собою черновик, носящий следы упорной авторской работы, которая, однако, не была доведена до конца. Поэтому в ней сохранились различные шероховатости, противоречия и несогласованности, которые, вероятно, были бы устранены автором в той окончательной редакции его комедии, рукопись которой он передал гр. В. А. Соллогубу. Таким образом, можно сказать, что рукопись Б, в ее настоящем виде, заключает в себе последний черновой вариант не дошедшей до нас окончательной редакции комедии «Зараженное семейство».

ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ, ОТНОСЯЩИХСЯ К КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

От комедии «Зараженное семейство» сохранилось две рукописи, содержащие в себе почти полный текст комедии, в двух ее редакциях: ранней (рукопись А) и более поздней (рукопись Б), и, кроме того, одиннадцать черновых отрывков меньшего объема. Все эти рукописи хранятся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина.

Рукопись А (Папка XX, 16, А) заключает в себе почти полный текст комедии «Зараженное семейство» в ранней редакции, значительно отличающейся от окончательной как по объему, так и по содержанию. Рукопись эта, автограф Толстого, состоит из отдельных, не сшитых между собой полулистов писчей бумаги, сложенных в четвертку; всего в рукописи 16 полулистов или 64 страницы in 4°. Первые шесть полулистов, содержащие в себе текст 1 действия комедии, перенумерованы самим автором (цыфры вверху страниц, в левом углу), но затем эта авторская нумерация прерывается и остается только полистная музейная нумерация (внизу страниц). Большая часть рукописи написана на бумаге фабрики Никифорова и Новикова, которою в эту эпоху обычно пользовался Толстой; только один лист написан на более плотной бумаге Сергиевской фабрики (клеймо: двойное готическое С под короной, в овальной рамке двойной обводки).

Вся рукопись целиком написана рукою Толстого разными почерками: местами — мелким и сжатым, местами — более размашистым; чернила рыжеватые или выцветшие от времени. Текст содержит многочисленные поправки и вставки, вписанные автором между строк. Некоторые страницы целиком зачеркнуты. Небольшие поля имеются только на первых шести полулистах, содержащих в себе I действие комедии. На полях, а где их нет, то сбоку текста, вставлены отдельные замечания, имеющие программный характер или относящиеся к характеристике того или другого лица; например: «Охотно толкуетъ, но не знаетъ» (о студенте), «разсказываетъ о студ. житьѣ, и планъ комуны»; «студентъ робѣетъ, изъ кармана кукишъ»; «Рагожской приглашаетъ въ острогь учить грамотѣ» и т. п. В конце одиннадцатого полулиста, после первой сцены III действия, набросан перечень действующих лиц комедии, причем против некоторых значатся имена артистов московского Малого театра, которым Лев Николаевич предназначал ту или другую роль: так, роль Ивана Михайловича должен был играть Самарин, роль Рагоского — Шумский, студента — Рассказов; фамилия артиста, который намечался автором в качестве исполнителя роли гимназиста, написана так неразборчиво, что не поддается прочтению; против других действующих лиц имена предполагаемых исполнителей не обозначены (см. в отделе вариантов стр. 301–316).

Рукопись Б (Папка XX, 16, Б) содержит в себе все пять действий комедии, за исключением самого конца последнего действия. Текст писан на отдельных, не сшитых между собой листах писчей бумаги, разными лицами и в разное время. Первые два действия обнаруживают упорную работу над ними автора: текст их покрыт многочисленными помарками, поправками и дополнениями, вписанными между строк и на полях; кроме того два листа (во II и в V действиях) целиком писаны рукой Толстого. Всего в рукописи 81 лист in-folio (162 страницы, из них 8 страниц в разных частях рукописи чистые). Листы исписаны с обеих сторон. В I, II и V действиях оставлены большие поля в полстраницы; III и IV действия — без полей.

I действие комедии заключает в себе одиннадцать полных листов писчей бумаги, исписанных разными почерками; первые четыре листа (бумага фабрики Никифорова-Новикова) писаны размашистым писарским почерком, с росчерками и сокращениями под титлами , , рые,  и т. п.); особенность правописания — отсутствие твердого знака (ъ). Листы с 5 по 10 (бумага Угличской фабрики) писаны тонким и аккуратным, почти каллиграфическим почерком. Всё это начало I действия списано с копии, снятой С. А. Толстой с рукописи А и исправленной автором (см. ниже, № 10). К этой же копии принадлежит и последний, 11 лист рукописи Б (бумага фабрики Никифорова-Новикова), писанный рукой С. А. Толстой и заключающий в себе два последних явления I действия: 7 и 8. Листы нумерованы цыфрами, выставленными (рукой переписчика) вверху первой страницы каждого листа; однако, после десятого листа нумерация перебивается и одиннадцатый по счету лист обозначен цыфрой 6; это объясняется тем, что лист этот взят из означенной выше копии С. А. Толстой, заключающей в себе 5 полных листов писчей бумаги. Рядом с указанной нумерацией существует еще другая, проходящая через всю комедию и внесенная, очевидно, позднее, когда подбирался и приводился в порядок текст всей пьесы; цыфры этой нумерации проставлены карандашом в верхнем правом углу каждой страницы.

II действие занимает 12 полных листов писчей бумаги. Первые два листа писаны рукой С. А. Толстой (бумага Сергиевской фабрики); листы 3 и 4 писаны тем же каллиграфическим почерком, как и лл. 5–10 I действия (бумага фабрики Никифорова-Новикова); следующий лист — автограф Толстого (бумага той же фабрики); он заключает в себе окончание 2 явления, со слов Беклешова: «Понято. Я мало того, что устраню…» и весь дальнейший текст до конца 1 сцены; наконец, листы 6–12 снова писаны рукой С. А. Толстой (бумага Угличской фабрики). Нумерация листов перебивается: после первых двух нумерованных листов следует три листа, не помеченные цыфрами; затем нумерация снова возобновляется, но цыфры ее не соответствуют действительному счету листов: лист 6 по порядку отмечен цыфрою 3 и т. д.; однако, при ближайшем ознакомлении с текстом, оказывается, что листы, писанные рукой Софьи Андреевны, носят сплошную нумерацию и заключают в себе непрерывный текст всей 1 сцены II действия, а листы 3 и 4 представляют собой вставку, заключающую в себе значительную часть текста листа 2, писанного рукою Софьи Андреевны, начиная со слов Беклешова: «Любимая манера этихъ господъ…» и кончая словами Венеровского: «И вообще я бы желалъ устранить ее…», со всеми поправками, внесенными в него автором; что же касается до листа — автографа, то текст его целиком вошел в дальнейшую копию С. А. Толстой, и таким образом, в сущности, является лишним.

III действие занимает 5 полных листов, а IV действие — три с половиной листа писчей бумаги (фабрики Говарда). Судя по качеству бумаги и чернил и по характеру почерка, рукопись этих двух действий представляет собой копию более позднего времени и относится к 1870-ым или даже к началу 1880-ых гг. Рукопись писана неизвестной женской рукой, крупным и размашистым почерком; последняя страница не исписана. Оба действия имеют одну сплошную нумерацию по страницам (1–33). Авторских поправок никаких нет. Относительно текста см. выше в описании рукописи А.

V действие занимает 9 полных листов писчей бумаги (фабрики Никифорова-Новикова), причем первые 9 листов представляют собой копию, писанную разными лицами: начало 1 явления — написано рукой С. А. Толстой, затем идет неизвестная мужская рука, с крупным, твердым и красивым, почти каллиграфическим почерком, который сменяется более мелким, женским, но также изящным и отчетливым (повидимому, это рука Т. А. Берс); затем снова идет почерк С. А. Толстой, за которым опять следует рука тех же двух переписчиков; создается впечатление, что рукопись V действия одновременно писалась тремя лицами, распределившими между собой работу; это предположение подтверждается также и тем обстоятельством, что некоторые страницы остались неисписанными или недописанными, хотя связь текста нигде не прерывается. Рукопись имеет широкие поля в пол-страницы, очевидно, предназначенные для авторских поправок, которых, однако, не встречается вовсе. Никакой нумерации не имеется, за исключением музейной, полистной. Текст восходит к рукописи А с очень незначительными отклонениями. Последний, 9 лист рукописи представляет собой автограф Толстого и заключает в себе конец 5 явления, 6, 7 и начало 8 явления, со слов Катерины Матвеевны: «Любовь, не мѣшай мнѣ додуматься», и кончая словами Ивана Михайловича: «Поѣду, государь мой, когда выскажу все»; исписаны три страницы, четвертая — чистая. Окончание V действия находится в рукописи № 7 (см. ниже).

Кроме рукописей А и Б, содержащих в себе почти полный текст комедии «Зараженное семейство», в двух ее редакциях, сохранилось еще одиннадцать различных по величине черновых отрывков, вариантов, конспектов и т. п. Некоторые из них представляют собой первоначальные наброски, предшествовавшие первой редакции, содержащейся в рукописи А (№№ 1–6); другие же являются посредствующими звеньями между этой ранней редакцией и текстом, заключающимся в рукописи Б (№№ 7–11). Хронологически эти черновые отрывки располагаются в следующем порядке:

Рукопись № 1 (Папка XX, 16, 1), автограф Толстого, написанный на четвертушке писчей бумаги посредственного качества, без фабричного клейма и водяных знаков. Текст состоит всего из трех строчек и заключает в себе только перечень действующих лиц.

Начало: «Явленіе… <Помѣщикъ> Михаилъ Ивановичъ…»

Рукопись № 2 (Папка XX, 16, 2), автограф Толстого занимает полный лист писчей бумаги, in-folio; текст составляет всего 12–13 строк вверху первой страницы; остальные три страницы чистые. Бумага фабрики Никифорова-Новикова. Почерк мелкий и неровный.

Начало: «За чаемъ н[яня] съ б[арыней]…»

Печатается полностью в объяснительной статье: «История писания комедии Зараженное семейство» (см. выше, стр. 395).

Рукопись № 3 (Папка XX, 16, 3), автограф Толстого, занимает полный лист писчей бумаги, in-folio, с клеймом Угличской фабрики; исписаны три страницы, на четвертой странице вверху находится заметка рукой Толстого: «<Литературный вечеръ> Ст. К. М. (дѣти)»; возможно, что эта запись также имеет отношение к комедии и является каким-то неясным для нас программным намеком. Нижний край бумаги на обеих половинах листа оборван, отчего значительно пострадал самый текст отрывка. Почерк довольно крупный и размашистый.

Начало: «I Актъ. 1 Сцена. <Жалобы> Усманц[евъ] съ женой. Посредникъ…»

Отрывки из этой рукописи приводятся в объяснительной статье (см. выше, стр. 395–396).

Рукопись № 4 (Папка XX, 16, 4), автограф Толстого, занимает полный лист писчей бумаги Угличской фабрики, in-folio; исписаны полностью две первые страницы, на третьей странице помещено всего семь строк; нижняя четвертушка второго полулиста оторвана. Текст писался в несколько приемов, что видно из изменения почерка в разных частях рукописи.

Начало: «Действіе I. Ив. М. и М. В. бесѣдуютъ о домашнихъ дѣлахъ».

Рукопись № 5 (Папка XX, 16, 5), автограф Толстого, занимает полный лист писчей бумаги, in-folio (4 страницы, последняя страница написана до половины). Бумага Угличской фабрики, посредственного качества, без полей. Почерк довольно крупный и размашистый. В тексте многочисленные помарки и исправления.

Начало: «Дѣйствіе I. Зала помѣщичьяго дома. Утренній чай». Печатается полностью в отделе вариантов (см. вариант № 1, стр. 295–301).

Рукопись № 6 (Папка XX, 16, 6), автограф Толстого, занимает четвертушку писчей бумаги, довольно плотной, без фабричного клейма и водяных знаков. Текстом занята одна сторона бумаги; на обороте помещен написанный неизвестной рукой (конторским почерком) счет расходов в Туле, в магазинах и на почте («20 января израсходовано въ Тулѣ…»). Текст написан в два столбца, мелким почерком, и заключает в себе список отдельных характерных выражений.

Начало: «Торжество мысли…»

Текст рукописи полностью напечатан выше в истории писания комедии (см. стр. 399–400).

Рукопись № 7(Папка XX, 16, 7), автограф Толстого, полулист писчей бумаги Угличской фабрики, сложенный в четвертку, без полей; исписано две с половиной страницы, последняя страница чистая. Почерк довольно крупный и размашистый. В тексте встречаются авторские помарки и поправки.

Начало: «В[енеровскій]. А что вамъ это сказать нужно».

Отрывок представляет собой окончание V действия комедии, отсутствующее в полных редакциях, как ранней, так и поздней (рукописи А и Б); поэтому текст отрывка полностью введен в основной текст комедии (см. стр. 291–294).

Рукопись № 8 (Папка XX, 16, 8), автограф Толстого, занимает четыре отдельных полулиста писчей бумаги, сложенных в четвертку (всего 16 страниц); бумага Угличской фабрики, желтоватая, тонкая, посредственного качества, без полей; листы не нумерованы; почерк местами довольно крупный, хотя и сжатый, местами очень мелкий и неразборчивый. Текст рукописи состоит из трех отдельных частей:

1 часть обнимает два первых полулиста, содержащих в себе всю вторую сцену II действия.

Начало: «Сцена II (1-го действия). Садъ въ деревнѣ Прибышевыхъ. М. В. — Няня —»

2 часть — третий полулист, заключающий в себе 5 и 6 явления 1 сцены III действия (разговор Катерины Матвеевны со студентом и Петрушей). Нижний правый угол второй четвертушки оборван, однако, текст от этого не пострадал.

Начало: «ст. <тронуто> К. М. Явленіе… К. М. и Ст. которые стояли…»

Конец: «Петр. Я обдумываю содержаніе… семья преграда…»

3 часть — четвертый полулист, содержащий в себе начало IV действия (до сцены чтения письма).

Начало: «II Сцена III Дѣйствія. Комната въ домѣ Прибышевыхъ 1-й сцены. Гости сидятъ…»

Конец: «Нѣтъ, прошло ваше время. Ну, читайте».

Подобно предыдущей рукописи, рукопись № 8 представляет собой дополнение к рукописи первой полной редакции А и заполняет оставленные в ней пробелы. Можно было бы предположить, что отрывки, вошедшие в состав этой рукописи, представляют собой составную часть рукописи А и только случайно отбились от нее; однако против этого предположения говорит то обстоятельство, что все эти отрывки, относящиеся к различным частям комедии, так же как и окончание пятого действия (рукописи № 7), написаны на одинаковой бумаге и притом другой, чем та, на которой написана рукопись полной редакции А (бумага Угличской фабрики, несколько большего формата, другого цвета и качества); поэтому следует думать, что эти отрывки написаны автором дополнительно, уже после того, как была закончена работа над рукописью А, хотя и в ближайшее время.

Отрывки из рукописи № 8: действие II, сцена 2, явления 4 и 7 напечатаны в отделе вариантов (см. стр. 319–322).

Рукопись № 9 (Папка XX, 16, 9), копия, писанная рукой С. А. Толстой, с многочисленными поправками и дополнениями Толстого. Рукопись занимает пять полных листов писчей бумаги, in-folio, с полями в полстраницы (всего 20 страниц); листы перенумерованы самим автором цыфрами, проставленными вверху первой страницы каждого листа; бумага фабрики Никифорова-Новикова. Рукопись содержит в себе 1–6 явления I действия комедии.

Начало: «Новые <Современные> люди. Комедія въ 4-хъ дѣйствіяхъ. Лица перваго дѣйствія».

Рукопись № 10 (Папка XX, 16, 10), копия, писанная рукой С. А. Толстой, занимает один полный лист писчей бумаги, in-folio, с полями в полстраницы; бумага довольно плотная, с клеймом Сергиевской фабрики.

Рукопись заключает в себе начало I действия комедии и представляет точную копию предыдущей, причем в текст ее внесены все сделанные автором поправки и дополнения. Рукопись кончается словами: «а то и на конюшню, бывало, сведут».

Рукопись № 11 (Папка XX, 16, 11), автограф Толстого, занимает полный лист писчей бумаги, in-folio, кругом исписанный; бумага Угличской фабрики, желтоватая, посредственного качества; в рукописи оставлены большие поля, в полстраницы. Почерк мелкий и сжатый, меняющийся в разных частях рукописи, которая, очевидно, писалась в несколько приемов. В тексте много поправок, помарок и вставок, вписанных между строк и на полях. На первой странице, посреди текста, силуэтный рисунок, изображающий человеческие фигуры в различных позах; на последней странице два наброска человеческой головы в профиль. Начало: «Дѣйствіе II. Въ саду у Прибышевыхъ. Сначала робѣетъ потомъ фатъ».

В истории писания комедии «Зараженное семейство» нами приведено два отрывка из этой рукописи (см. стр. 396–397).

ПЕЧАТАНИЕ ТЕКСТА КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

По рукописи комедия «Зараженное семейство» была впервые напечатана в изд. «Федерация»: «Лев Толстой. Неизданные художественные произведения», со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника. М. 1928, стр. 15–136; в основу, как и в настоящем издании, была положена рукопись Б; параллельный текст начала 3 явления I действия напечатан впервые там же (в настоящем издании ему соответствует вариант № IV).

В настоящем издании комедия «Зараженное семейство» печатается по рукописям, хранящимся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина, с привлечением всего относящегося к ней чернового материала (см. выше описание рукописей, стр. 407). В основу печатаемого текста положена рукопись Б, в виду того, что она хронологически является наиболее поздней из всех сохранившихся рукописей, причем значительная часть ее (первые два действия) носит на себе следы авторского просмотра. Основной текст дается в последней, третьей редакции (см. выше, стр. 405), но вместе с тем использовано также многое из того, что было вычеркнуто автором, в случае, если эти вычеркнутые места представляли интерес для истории его творческой работы или для характеристики выведенных им лиц; все эти откинутые места или введены непосредственно в текст (в ломаных скобках), или отнесены в подстрочные примечания. Что касается до текста остальных трех действий, то в рукописи Б он дается в копиях, писанных разными лицами и в разное время, не просмотренных Толстым и не авторизованных им. Копии эти, особенно копия III и IV действия, снятые неизвестным лицом с рукописей Толстого, много лет спустя после написания комедии, не отличаются безукоризненной точностью. При сравнении с теми черновыми рукописями, которые послужили оригиналом для переписчиков, обнаруживается, что последние при переписывании допустили различные произвольные отступления, искажения, пропуски отдельных слов и даже целых предложений, в тех случаях, когда оригинал представлял трудности для прочтения. В виду такого дефективного состояния этой части рукописи Б, редактор счел необходимым, при установлении печатного текста комедии, внести в него соответствующие исправления на основании Толстовских оригиналов, оговорив эти исправления в подстрочных примечаниях. Кроме того, в видах единообразия, редактор позволил себе сделать следующие отступления от текста рукописи Б: в III и IV действиях введены отсутствующие в рукописи Б списки действующих лиц, имеющиеся в авторизованной части рукописи; имена действующих лиц, относительно которых у автора замечаются колебания, фиксированы на протяжении всей комедии; так, имя-отчество Венеровского, установленное в списке действующих лиц в начале I действия (Анатолием Дмитриевичем), выдержано на протяжении всей комедии, хотя в рукописи Б он местами носит другие имена (см. выше, стр. 406). Все имена действующих лиц, обозначенные в рукописи большей частью сокращенно (Ив. Мих., Мар. Вас., студ., Л. и т. д.) даются в развернутом виде, без всякой оговорки. Наконец, вводятся порядковые обозначения явлений там, где они отсутствуют в рукописи, с соответствующей оговоркой в примечаниях.

_______

«КОМЕДИЯ В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ» («НИГИЛИСТ»).

«Комедия в 3-х действиях» представляет собой, повидимому, первоначальную редакцию недошедшей до нас комедии Толстого «Нигилист», написанной им осенью 1866 г. Хотя эта комедия не сохранилась ни в подлиннике, ни в копии, однако мы располагаем достаточными сведениями о ее содержании, свидетельствующими о ее связи с «Комедией в 3-х действиях». Сведения эти заключаются в письмах С. А. Толстой и в ее неизданных записках, а также в письмах ее сестры, Татьяны Андреевны Кузминской к М. А. Поливанову и Н. В. Давыдову, в ее книге: «Моя жизнь дома и в Ясной поляне», и, наконец, в напечатанных ею еще в 1913 г. в Иллюстр. приложении к «Новому времени» (30 ноября, № 13550) воспоминаниях о гр. Марии Николаевне Толстой. На основании всех этих материалов мы можем составить себе довольно полное и отчетливое представление как о содержании этой недошедшей до нас пьесы Толстого, так и об истории ее возникновения.

Осенью 1866 г. в Ясной поляне собрались некоторые родные Толстых и близкие к ним лица: сестра Льва Николаевича, гр. Мария Николаевна с двумя дочерьми-подростками, его свояченица Татьяна Андреевна Берс, бывшая в то время еще девицей, старый его друг Дмитрий Алексеевич Дьяков с семьей и некоторые другие лица. В долгие осенние вечера собравшееся молодое общество нередко развлекалось изобретением и постановкой бывших в те времена в светском кругу в моде «шарад в действии» (charades en action), зрителем и отгадчиком которых был Лев Николаевич. От этих драматических шарад естественен был переход к мысли о постановке какой-нибудь небольшой и нетрудной пьесы, и гости начали просить Льна Николаевича написать такую пьесу для домашнего спектакля. Через несколько дней Толстой принес и передал гостям готовую коротенькую комедию, которую немедленно было решено разучить и поставить на импровизированной сцене. Роли были распределены между наличной молодежью, разучены, и начались репетиции в присутствии автора, который с интересом следил за подготовкой спектакля и вносил в спою пьесу различные изменения и поправки.

Т. А. Кузминская, лично принимавшая участие в постановке комедии, в письме к Н. В. Давыдову следующим образом передает содержание этой пьесы, носившей название «Нигилист». — «В деревне у себя живут молодые муж и жена. Они любят друг друга, живут тихо и уединенно. К ним приезжают погостить родственники, теща с двумя девицами, затем студент, пропитанный современными идеями. Начинается веселая, шумная, молодая жизнь: пикники, танцы, пение… Студент с идеями во всем принимает участие, но при этом красноречиво, не пропуская удобного случая, проповедует свои идеи барышням, жене помещика, теще, и даже, поймав где-то странницу, зашедшую в дом по пути в Киев, отвергает всё, во что она верит… Барышни влюбляются в студента. Теща очарована его умом. Муж начинает ревновать свою жену к студенту; ему кажется, что и она заражена общим увлечением, он делает ей сцены ревности. В доме тишина и мир нарушены. Происходит сумбур: споры, проповеди, объяснения в любви, шум, всё перепутывается и смешивается; муж не верит ей и следит за нею. Студент, действительно, начинает слегка ухаживать за женой, возбуждая ревность молодых девушек. И одна лишь странница остается верна своей вере в чудеса мирра, точащегося из щечки богородицы, и жена остается верна своей любви к мужу и старинным традициям веры. Кончается тем, что студента выпроваживают, и тишина и спокойствие водворяются в доме, с примирением мужа с женой».

В «Воспоминаниях о гр. М. Н. Толстой» Т. А. Кузминской мы находим еще некоторые подробности о постановке этой пьесы, в которой она сама исполняла роль жены помещика: «Первая сцена изображала приезд гостей, суматоху, радость и т. д. Затем, я помню, как я сидела за чайным столом вся в слезах, жалуясь на ревность и несправедливость мужа, когда мне доложили, что пришла странница»… Роль странницы исполняла гр. М. Н. Толстая, очень живо и удачно, причем она играла не по готовому тексту, а сама импровизировала свою роль; игра ее очень понравилась всем зрителям, в том числе и Льву Николаевичу. «Особенно комична была сцена с нигилистом, как он проповедует Марье Николаевне свои убеждения, а она открещивается от него». В конце концов, благодаря влиянию странницы, в семье водворяется нарушенное спокойствие, муж примиряется с женой, а студента с идеями удаляют из дома. «Пьеса кончается куплетами, которые жена поет мужу своему, на голос романса Глинки: «Я вас люблю, хотя бешусь…» Помню последний куплет:

Я постараюсь все забыть, Простить, что было между нами, Я занята одними вами, Могу лишь вас одних любить».

В своих позднейших записках о жизни в Ясной поляне Т. А. Кузминская сообщает некоторые дополнительные сведения об этом спектакле («Моя жизнь дома и в Ясной поляне», ч. II, М. 1927, стр. 157–160), хотя и ошибочно приурочивает его к маю 1864 года. Мы имеем однако возможность исправить эту ошибку памяти мемуаристки, так как располагаем одним современным свидетельством, позволяющим совершенно точно датировать весь этот эпизод. Оно заключается в письме той же Татьяны Андреевны Берс-Кузминской к ее другу детства, М. А. Поливанову, написанном из Ясной поляны 5 октября 1866 г. и сообщающем о постановке пьесы Толстого и о распределении ролей между исполнителями, — точнее, между исполнительницами, так как, за отсутствием подходящих актеров-мужчин, все мужские роли комедии исполнялись женской молодежью. «Левочка написал нам комедию, мы в три дня ее разучили; играли: jeune première[439] — я; муж мой, помещик — Соня; тещу — Софешь, гувернантка Дьяковых; Варенька Толстая и Маша Дьякова — двух молодых девушек; богомолку — М. Н. Толстая; студент-нигилист — Лиза Толстая. Шло отлично, только одно жаль, что пьеса была коротка. В последнем акте я должна была петь в греческом костюме, и у меня голос дрожал от страха. По желанию Левочки, я пела на голос Глинки: «Я вас люблю…» Прочтите письмо к брату Саше, я всё пишу ему подробно. Марья Николаевна играла удивительно хорошо, у нее прямо комический талант».

Этими данными исчерпываются все сведения, которыми мы располагаем относительно комедии «Нигилист». К сожалению, в том виде, в каком эта пьеса исполнялась на домашней сцене в Ясной поляне осенью 1866 г., она до нас не дошла: сам Толстой вообще довольно небрежно относился к своим рукописям, а участники спектакля не позаботились сберечь списков своих ролей, — так что при суждении об этой пьесе мы принуждены ограничиться теми данными, которые сохранились в письмах и воспоминаниях С. А. Толстой и Т. А. Кузминской. При сравнении этих данных с сохранившейся «Комедией в 3-х действиях» Толстого мы должны констатировать значительное сходство между ними, как в отношении общего содержания, так и в отношении большинства выведенных лиц. Вместе с тем однако нельзя не заметить, что как разработка сюжета, так и характеристика действующих лиц в «Комедии в 3-х действиях» гораздо схематичнее и слабее, чем в «Нигилисте», насколько о нем можно судить по сохранившимся данным. В особенности это приходится сказать относительно фигуры студента-нигилиста, которая в «Комедии в 3-х действиях» едва намечена и не заключает в себе ничего характерного, что могло бы оправдать приложенное к нему наименование.

В силу всех этих соображений мы должны прийти к тому выводу, что «Комедия в 3-х действиях», повидимому, представляет собой первоначальный набросок комедии «Нигилист», имеющий местами характер простого сценария. При дальнейшей обработке своей пьесы, происходившей, может быть, во время ее разучивания и репетирования, Толстой внес в нее весьма значительные изменения: развил и углубил характеристику отдельных действующих лиц, например, студента-нигилиста, полнее разработал интригу пьесы (неоправданная ревность мужа), ввел новых лиц (например, странницу, заменившую собой приживалку), и, наконец, изменил самую развязку комедии (удаление студента, смутившего покой дворянского гнезда). Благодаря всем этим изменениям, пьеса, несомненно, должна была значительно выиграть в художественном отношении. Наше предположение находит себе оправдание в воспоминаниях Т. А. Кузминской, которая определенно говорит о непосредственном участии Толстого в репетициях спектакля и об изменениях, которые он в связи с ними вносил в свою пьесу: «Много приготовлений и веселых репетиций было у нас в течение этой недели. Льва Николаевича очень занимали репетиции. Он переправлял многое, смеялся, учил девочек, как играть… Я помню, он говорил: — «Как приятно писать для сцены! Слова на крыльях летят!» (назв. соч., стр. 159). В частности, отсутствие в «Комедии в 3-х действиях» роли странницы также находит себе объяснение в воспоминаниях Кузминской; по ее словам, роль эта вовсе не была включена в пьесу, а свободно импровизировалась М. Н. Толстой, которая просила только наметить себе выходы. Возможно также, что эта роль выросла из роли приживалки Фионы Андреевны, фигурирующей в «Комедии в 3-х действиях»; это отчасти подтверждается тем обстоятельством, что в перечислении ролей, приводимом Т. А. Кузминской в цитированном выше письме, роль приживалки вовсе отсутствует, и вместо нее выступает богомолка — Толстая.

Сохранились две рукописные копии «Комедии в 3-х действиях». Они хранятся в архиве Толстого в Всесоюзной библиотеке им. В. И. Ленина (Папка XX, 17). Первая рукопись (А), более ранняя, представляет собой копию, писанную рукой С. А. Толстой; она занимает три полных листа писчей бумаги, in-folio, сшитых между собой, всего 12 страниц, сплошь исписанных, без полей; последний лист сильно помят, клочок бумаги из него вырван, однако текст не пострадал. Рукопись заключает в себе полный текст комедии, за исключением вставленных в нее стихов, вместо которых в соответствующих местах оставлены пробелы. Рукопись содержит различные поправки и дополнения, собственноручно вписанные между строк Толстым.

Вторая рукопись (Б), писанная рукой гр. Варвары Валерьяновны Толстой, племянницы Льва Николаевича, принимавшей личное участие в постановке комедии, занимает 13 полулистов писчей бумаги, in-folio, всего 26 страниц, из которых исписано 16, а 10 страниц в различных местах рукописи чистые. Листы между собой не сшиты, но некоторые вложены друг в друга. Бумага фабрики Никифорова-Новикова. Рукопись заключает в себе полный текст комедии, причем часть I действия (явления 4–5) переписана дважды. В текст включены поправки и дополнения, внесенные автором в рукопись А, хотя некоторые из них пропущены переписчицей по небрежности или торопливости; есть в этой копии и другие отступления от оригинала: пропуски отдельных слов и даже целых фраз, замена одних выражений другими и т. п.

По рукописи текст комедии был напечатан впервые в изд. «Федерация»: «Лев Толстой. Неизданные художественные произведения», со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника. М. 1928, стр. 151–160, причем в текст комедии введены все поправки автора, внесенные им в рукопись А и пропущенные переписчицей.

В основу печатаемого в настоящем издании текста «Комедии в 3-х действиях» положена рукопись Б, как более поздняя хронологически; кроме того, она в некоторых отношениях более полна, чем рукопись А: так, например, в нее включен текст стихов, которые Марья Дмитриевна поет своему мужу; стихов этих нет в рукописи А, в которой в этом месте оставлен пробел; следует отметить также, что рукопись Б содержит гораздо больше авторских ремарок, чем рукопись А; весьма возможно, что эти ремарки отражают в себе те указания, которые Толстой давал для руководства исполнителей во время репетиций своей пьесы. Однако, с другой стороны, как это было уже указано выше, переписчица допустила в рукописи Б целый ряд отступлений от своего оригинала; так как оригинал этот, т. е. рукопись А, авторизован самим Толстым, то редактор счел необходимым исправить допущенные переписчицей отступления по тексту рукописи А, причем все сколько-нибудь крупные исправления оговариваются в подстрочных примечаниях; без оговорки печатаются только малозначительные исправления, в роде: букет — букеты, тут — здесь, вас поздравить, — поздравить вас, леловые — лиловые, дубина — дубинка и т. п.

_______

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН.

В настоящий указатель введены имена личные и географические, названия исторических событий (войн, сражений, революций и т. п., учреждений, издательств: заглавия книг, названия статей, журналов, газет, произведений литературы, живописи, скульптуры, музыки; имена героев художественных произведений, как других писателей, так и самого Толстого, когда он упоминает их не в тех произведениях, где они выведены. Знак || означает, что страницы, стоящие после него, указывают на страницы текста не Толстого.

Агафья Михайловна (1812–1896) — горничная бабки Толстого гр. Пелагеи Николаевны Толстой, впоследствии экономка в Ясной поляне — 35, || 347.

Адам — в древнееврейской мифологии Адам считался прародителем людей; отсюда выражение: старый Адам — 222.

Аксаков, Иван Сергеевич (1823–1886) — писатель — || 362, 363.

Аксаков Сергей Тимофеевич (1791–1859) — писатель — || 386.

Аксинья. См. Аниканова А.

Аниканова Аксинья (Базыкина) — яснополянская крестьянка — || 347, 352, 354.

Алварада — испанский офицер, участвовавший в завоевании Мексики — 130.

Антонович Максим Алексеевич (1835–1918) — писатель — || 389, 390.

Арсеньев Николай Владимирович (1846–1907) — сын знакомого Толстого Влад. Мих. Арсеньева — || 385.

Арсеньева Валерия Владимировна. См. Волкова В. В.

Арсеньева Евгения Владимировна. См. Липранди Е. В.

Арсеньева Ольга Владимировна. См. кн. Енгалычева О. В.

Арсеньевых тетка. См. Щербачева.

Архив Толстого в Всесоюзной библиотеке имени В. И. Ленина — || 348, 352, 356, 358, 362–375, 377, 378, 387, 388, 407, 412.

Астарта — богиня любви у древних финикиян — 224, 314.

Ауэрбах (Auerbach) Бертольд (1812–1882) — немецкий писатель, автор «Шварцвальдских деревенских рассказов» (1843) — 133. «Дача на Рейне» («Вестник Европы», 1868) — || 370.

Афродита — богиня любви у древних греков — 224, 314.

Базаров — герой романа Тургенева «Отцы и дети» (1862). См. Тургенев И. С.

Баздеев — одно из действующих лиц романа «Война и мир». См. Толстой Л. Н. «Война и мир».

Барклай де Толли кн., Михаил Богданович (1761–1818) — фельдмаршал, участник войны, 1812 г. — 165.

Белов «Обращение с особами прекрасного пола, или искусство быть оным привлекательными». В типографии Серкина 1863 г. — 231.

Берс Александр Андреевич «Саша» (1845–1918) — брат гр. С. А. Толстой — || 393, 416.

Берс Татьяна Андреевна. См. Кузминская Т. А.

Берсы — семья А. Е. и Л. А. Берсов — || 346, 347, 393.

Бессарабская губерния — || 386.

Бирхель — || 400.

Бирюков П. И., «Л. Н. Толстой. Биография», т. I — || 393.

Богданов Александр Федорович — режиссер императорских театров в Москве в 1860 гг. — || 393.

Бокль (Buckle), Генри-Томас (1821–1862) — английский историк, автор «Истории цивилизации в Англии», пользовавшейся большим успехом в России — 254, 308.

Болхин (Балхин) Григорий Ильич — яснополянский крестьянин; сын его Сергей учился у Толстого в Яснополян. школе в 1870 гг.

Боткин Василий Петрович (1811–1869) — писатель — || 361, 362.

Брюссель — столица Бельгии — || 345, 346.

Брюс, гр. Яков Вилимович (1670–1735) — русский государственный деятель, сподвижник Петра I — 165.

Брюсов календарь — первый календарь, изданный в России в 1709 г., приписывался Брюсу (Якову Вилимовичу), считавшемуся астрологом — 167.

Веймар — столица великого герцогства Саксен-Веймар-Эйзенахского — || 345.

Венера Милосская — античная статуя богини Венеры, имя которой часто употребляется метафорически для выражения женской красоты — 404.

Витт-де Генриетта, рожд. Гизо (род. 1829) — дочь Франсуа Гизо, писательница — || 366. — «Petites méditations chrétiennes» 1864 г. — || 366. — «Nouvelles petites méditations chrétiennes» 1864 г. — || 366. — «Histoire sainte racontée aux enfants» 1865 г. — || 366.

Войткевич Софья Робертовна (Софешь). См. Дьякова С. Р.

Волкова Валерия Владимировна, по первому мужу Талызина, рожд. Арсеньева (1836–1908) — || 385.

Воробьев Петр Евстратович — крестьянин, управлявший имением сначала Н. Н. Толстого, а затем Л. Н. Толстого Никольское-Вяземское — || 351.

Воронка — речка, близ Ясной поляны — 78, || 360.

Воротынка Малая — деревня Богородицкого у. Тульской губ., принадлежавшая Толстому — 302.

Вундт (Wundt) Вильгельм (1832–1920) — немецкий ученый и философ, основатель экспериментальной психологии — 132.

Вяземский кн. Петр Андреевич (1792–1878) — писатель — || 386.

Гайм (Haym) Рудольф (1821–1901) — немецкий историк — || 400.

Гамлет — герой трагедии Шекспира «Гамлет» (1602). См. Шекспир.

Гегель (Hegel) Вильгельм (1770–1831) — немецкий философ, основатель диалектического метода — 132.

Гейден, гр. Софья Михайловна, рожд. кж. Дондукова-Корсакова, дочь кн. М. А. Дондукова-Корсакова — || 345.

Герцен, Александр Иванович (1812–1870) — писатель — || 346.

Геттингенский университет — || 386.

Гизо Генриетта. См. Витт-де Г.

Гизо (Guisot) Франсуа (1787–1874) — французский историк и политический деятель — || 366.

Глинка М. И., «Я вас люблю, хотя бешусь» — || 415, 416.

Глубокое — именье кн. Дондуковых-Корсаковых Псковской губ. Опочецкого у. — || 345.

Гнейст (Gneist), Рудольф (1816–1895) — немецкий ученый по юридическим и правовым вопросам — || 400.

Говарда бумажная фабрика — || 372, 373, 375, 408.

Головачева Авдотья Яковлевна, по первому мужу Панаева (1820–1893) — писательница — || 385.

Гончаров Иван Александрович (1812–1891) — писатель — || 385.

Грации — богини красоты в античной мифологии — 334.

Грецовка (Грецовская пустошь) — хутор Толстого, в 8 в. от Ясной поляны — 261.

Григорович Дмитрий Васильевич (1822–1899) — писатель — «Воспоминания». — || 384.

Грузия — 173.

Гусев H. H., «Два года с Л. Н. Толстым» — || 391. — «Толстой в расцвете художественного гения» — || 355.

Гюго (Hugo) Виктор (1802–1885) — французский писатель — 283. См. еще Hugo V.

Давыдов Николай Васильевич (1848–1920) — судебный и общественный деятель, близкий знакомый Толстого — || 345, 346, 414.

Декарт (Descartes) Рэне (1596–1630) — французский философ — || 369 (цит.).

«День» — еженедельная газета, издававшаяся И. С. Аксаковым в 1861–1865 гг. — || 361.

Депре — крупный виноторговец в Москве — 309.

Добролюбов, Николай Александрович (1836–1861) — писатель — || 391, 396.

Дондуков-Корсаков, кн. Михаил Александрович (1792–1869) — || 345.

Дондукова-Корсакова Вера Михайловна. См. Сиверс гр. В. М.

Дондукова-Корсакова Марья Михайловна (1828–1909) — дочь кн. М. А. Дондукова-Корсакова — || 345.

Дондукова-Корсакова кж. Надежда Михайловна. См. Янович Н. М.

Дондукова-Корсакова Ольга Михайловна. См. Регекампф О. М.

Дондукова-Корсакова Софья Михайловна. См. Гейден гр. С. М.

Дружинин Александр Васильевич (1824–1864) — писатель — || 386.

Дудеровская казенная бумажная фабрика — || 388.

Дутлов Василий — яснополянский крестьянин — 17, 58–63.

Дутлов Игнат — яснополянский крестьянин — 17, 19, 28, 49, 51, 52, 54, 58–63.

Дутлов Илья — яснополянский крестьянин — 17, 25–27, 49, 51, 58–63.

Дутлов Семен («старик») — яснополянский крестьянин — 15, 17–21, 39–48, 57–63, 82 85.

Дутловы — семья яснополянских крестьян — 3–6, 15–21, 25–29, 49–54, 58–63, || 347.

Дьяков Дмитрий Алексеевич (1823–1891) — приятель Толстого, близкий к нему с ранних лет — || 414, 416.

Дьякова Дарья Александровна, рожд. Тулубьева (1830–1867) — жена Д. А. Дьякова — || 414, 416.

Дьякова Марья Дмитриевна (Маша). См. Колокольцова М. Д.

Дьякова Софья Робертовна («Софешь»), рожд. Войткевич (1844–1880) — вторая жена Д. А. Дьякова — || 416.

Дьяковы — семья Д. А. Дьякова — || 416.

Европа — 130, 131.

Егор Михайлович — приказчик в Покровском, именьи Мар. Ник. Толстой — || 347.

Енгалычев кн. Петр Гаврилович — муж О. В. Енгалычевой, рожд. Арсеньевой — || 385.

Енгалычева кн. Ольга Владимировна, рожд. Арсеньева (1838–1868) — || 385.

Епишка (Епифан) — первоначальное имя одного из действующих лиц «Казаков» — || 376.

Ергольская, Татьяна Александровна (1792–1874) — троюродная тетка Толстого — || 347, 361.

Ермилины — семья яснополянских крестьян — || 347.

Жданов, В. А., «Любовь в Жизни Льва Толстого». Кн. I. М. 1928 — || 354.

Житков Анисим — яснополянский крестьянин — || 347.

Жуковский Василий Андреевич (1783–1852) — поэт — || 386.

Заказ — лес в Ясной поляне — || 376.

Занд Жорж (George Sand), бар. Аврора Дюдеван (1804–1876) — французская писательница — 170, 306, || 377, 384. — «Теверино» — || 173 (Теверино).

Засека — заповедный казенный лес, тянущийся через Тамбовскую, Рязанскую, Тульскую и Калужскую губ. и служивший в XVI–XVII вв. защитой от татарских набегов; «засека» проходит вблизи Ясной поляны — 120.

Зеленый А. С. — || 391.

Золотов Василий Андреевич (1804–1882) — педагог, много работавший по народному образованию — 220.

Зябрев Василий Ермилович — бурмистр в Ясной поляне — || 360.

Зябрев Ермил Антонович — яснополянский крестьянин — || 360.

Иер (Hyères) — город во Франции на берегу Средиземного моря — || 345.

Иерусалим — главный город Палестины — 131.

Ильинский Игорь Владимирович — || 360.

Иртеньев Николенька. См. Николенька Иртеньев.

Италия — 212, || 345, 352, 403.

Кавказ (Капказ) — 273.

Казанский университет — || 381.

Калинов луг — близ Ясной поляны — 78.

Катков Михаил Никифорович (1818–1887) — писатель — || 347, 396.

Киев — || 415.

Кирсанов — действующее лицо в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети» (1862 г.). См. Тургенев И. С.

Клюшников В. П., «Марево» (1869 г.) — || 390.

Ковалевcкий Павел Михайлович (1823–1907) — писатель и путешественник — || 385.

Колокольцова Марья Дмитриевна (Маша Дьякова), рожд. Дьякова — дочь приятеля Толстого Д. А. Дьякова — || 416.

Копылов Герасим Иванович — яснополянский крестьянин — 360.

Копылов Иван («старый Копыл») — яснополянский крестьянин — 103, 104.

Копылов Родион Кузмич (племянник Г. И. Копылова) — яснополянский крестьянин, торговавший вином и чаем и пускавший к себе на постой приезжих — || 359.

Кочак — ручей близ Ясной поляны — 78, 120, || 360.

Крапивенский уезд Тульской губернии — || 359.

Крестовский В. В., «Панургово стадо» (1869 г.) — || 390.

Крымская кампания — главный эпизод Восточной войны 1853–1856 гг. между Россией и Турцией, которую поддерживали Франция, Англия и Сардиния — || 390.

Кузминская Татьяна Андреевна, рожд. Берс (1846–1925) — младшая сестра гр. С. А. Толстой, с 1867 г. замужем за А. М. Кузминским — || 346, 347, 367, 409, 414–417.

— «Воспоминания о гр. Мар. Ник. Толстой» — || 414, 415.

— «Моя жизнь дома и в Ясной поляне» ч. II — || 366, 414, 415.

Купер (Cooper) Фенимор — американский писатель — 141.

Лелевель, Иоаким (1786–1861) — польский историк и политический деятель — || 346, 349.

Лесков Н. С., «Некуда» (1867 г.) — || 390.

Ливорно (Ливурно) — город в Италии — || 352.

Лизун («Лизун») плотник — крестьянин дер. Телятинки, в 3 в. от Ясной поляны — || 359.

Липранди Евгения Владимировна, рожд. Арсеньева (1845–1909) — дочь знакомого Толстого Влад. Мих. Арсеньева — || 385.

Лондон — || 345, 346, 368.

Людовик Филипп (1773–1853) — французский король — || 366.

Льюис (Lewes) Джордж-Генри (1817–1878) — английский писатель, последователь позитивной философии — 196.

Макарий — ежегодная ярмарка с 15 июля по 8 сентября в г. Макарьеве Нижегородской губ., перенесенная в 1817 г. в Нижний Новгород — 272.

Маковицкий, Душан Петрович (1866–1921) — || 355.

— «Яснополянские записки» (полностью неизданные) — || 355.

Маколей (Macaulay) Томас (1800–1859) — английский историк и общественный деятель — 308

Малевки — село Богородицкого у., Тульской г. — 82.

Малый театр в Москве— || 393, 407.

Марков Евгений Львович (1835–1903) — литератор и педагог — || 368.

Марья Герасимовна — монахиня, крестница гр. Мар. Ник. Толстой, жившая в Ясной поляне — || 354.

Микола. См. Николай св.

Минерва — богиня мудрости у древних римлян — 284.

Мольер (Molière) 1622–1673) — французский драматург — || 383. См. еще Molière.

Монталамбер (Montalembert) Шарль (1810–1870) — французский писатель и оратор — 308.

Монтэнь (Montaigne) Мишель (1533–1592) — французский философ-моралист — || 366. — «Опыты» (Essais) (1571–1580) — || 366. — «Апологии Реймонда Себонда» — || 366.

Мора — владелец гастрономического магазина в Москве — 128.

Мормоны — американская секта, проповедывавшая многоженство — 130.

Морфей — бог сновидений у древних греков и римлян — 284.

Москва — 64, 128, 131, 147, 157, 169, 172, 176, 237, 250, 252, 254, 262, 313, 314, 321, || 346, 367, 393, 394, 398.

Мясоедово — деревня в 7 в. от Ясной поляны — || 360.

Н. О. См. Охотницкая Н. П.

Нагорнова Варвара Валерьяновна (Варенька Толстая), рожд. гр. Толстая (1850–1921) — племянница Толстого — || 414, 416, 417.

Неаполь — город в Италии — || 345.

Невский проспект — главная улица в Петербурге — 212.

Некрасов Николай Алексеевич (1821–1877) — поэт — || 385, 391, 394.

Нехлюдов кн. — герой «Отрочества», «Юности», «Люцерна» и «Воскресения» Толстого. См. эти произведения Толстого.

Никифорова-Новикова — бумажная фабрика — || 359, 365, 370, 371, 387, 407–411, 417.

Николай (Микола) — святой, архиепископ мирликийский — 42.

Николенька Иртеньев — герой «Детства», «Отрочества» и «Юности» Толстого. См. эти произведения Толстого.

Ницца — город на юге Франции — || 352.

Новикова — бумажная фабрика — || 350.

Оболенская Елизавета Валериановна (Лиза Толстая), рожд. гр. Толстая (р. 1852 г.) — племянница Толстого — || 414, 416.

Одесса — 24.

Одест. См. Одесса.

Одоевский уезд Тульской губ. — 144, || 374.

Оленин — герой «Казаков» Толстого. См. Толстой Л. H., «Казаки».

Опекунский совет. См. Совет опекунский.

Орехов Данило — яснополянский крестьянин — || 349.

Островский Александр Николаевич (1823–1886) — драматург — || 376, 393.

Охотницкая Наталья Петровна (Н. О.) — бедная дворянка, жившая в Ясной поляне — 124, || 354, 356, 361–363.

Пальмерстон (1784–1865) лорд — английский государственный деятель — 2, || 346.

Панаев Иван Иванович (1812–1862) — писатель — || 385.

Панаева Авдотья Яковлевна. См. Головачова А. Я.

Париж — 130, || 368.

Пастрана Юлия — волосатая женщина, которая в 1850-ых гг. приезжала в Россию и показывалась публике — 46.

Патфайндер — герой романа Фенимора Купера «Следопыт» (The Pathfinder) (1840 г.). См. Купер Ф.

«Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой» — || 361.

«Переписка Н. Г. Чернышевского с Н. А. Некрасовым, Н. А. Добролюбовым и Л. С. Зеленым» под ред. Н. К. Пиксанова — || 391.

Перу — государство в Южной Америке — || 368.

Петербург (Питер) — 157, 161, 184, 212, 222, 250, 252–254, 267, 268, 270, 279, 280, 285, 297, 316, 317, || 376, 383, 386, 399.

Петербургский университет — 270.

Петр I (1672–1725) — || 390.

Писарев Дмитрий Иванович (1840–1868) — писатель — || 389, 390.

Писемский Алексей Феофилактович (1820–1881) — писатель — || 390. — «Взбаломученное море» (1863 г.) — || 390.

Плетнев Петр Александрович (1792–1862) — писатель — || 390.

Покровское — именье гр. Елизаветы Александровны Толстой, Чернского у. Тульской губ. в 80 в. от Ясной поляны — || 345, 347.

Поливанов Митрофан Андреевич (1842–1913) — друг детства Берсов — || 414, 415.

Поликей — дворовый человек в Ясной поляне — по словам C. А. Толстой — прототип Поликушки — || 347.

Польское восстание 1863 г. — || 398.

Польша — 103.

«Полярная звезда» — сборник, издававшийся в 1855–1859, 1861, 1862 и 1869 гг. Герценом и Огаревым в Лондоне — 224.

Прескотт, «Завоевание Перу («The Conquest of Peru») (1847 г.) — 130, || 368.

Псковская губерния — || 345.

Пьер Безухий — герой романа Толстого «Война и мир». См. Толстой Л. H., «Война и мир» — 362.

Рассказов Александр Андреевич (1832–1902) — артист Московского Малого театра — || 407.

Регекампф Ольга Михайловна, рожд. кж. Дондукова-Корсакова — дочь М. А. Дондукова-Корсакова — || 345.

Рейнера — бумажная фабрика — || 365.

Резунов Сергей Федорович — яснополянский крестьянин — 106–108, || 359.

Резунов Федор — плотник, яснополянский крестьянин — || 349.

Рим — 131, || 345, 361.

Россия — 129, 193, 253, 316, 324, || 352.

Ростов Николай — герой романа Толстого «Война и мир». См. Толстой Л. Н., «Война и мир» — 362.

Русский вестник — журнал, издававшийся М. И. Катковым в 1856–1887 гг. — || 347, 348, 350.

«Русский мир» — газета политическая и литературная, издававшаяся в 1871–1880 гг. — || 394.

Самарин Иван Васильевич (1817–1885) — артист Московского Малого театра — || 407.

Саратовская губерния — 168.

Сахара — 138.

Саша Берс. См. Берс А. А.

Севастополь — || 384.

Северо-aмериканские Соединенные штаты — 130.

Сергиевская бумажная фабрика — || 407, 408, 411

Сибирь — 19.

Сиверс гр. Вера Михайловна, рожд. Дондукова-Корсакова — дочь кн. М. А. Дондукова-Корсакова — || 345.

Смольный институт — 141.

Соболев Андрей Ильич — приказчик в Ясной поляне — || 351.

Соболева (Андреева мать) мать А. И. Соболева, приказчика в Ясной поляне — || 351.

Совет Опекунский — высшее учреждение ведомства «Учреждений имп. Марии», управлявшее Воспитательными домами и состоявшими при них кредитными учреждениями, принимавшими под залог имения — || 396.

«Современник» — журнал, издававшийся Некрасовым и Панаевым в 1847–1866 гг. — 308, || 376, 384, 385, 389–391.

Соколов Алексей Павлович (р. 1842) — учитель яснополянской школы в 1861–1862 гг. — || 392.

Соллогуб гр. Владимир Александрович (1813–1882) — писатель — || 394, 406.

Соловецкие угодники — монахи Зосима и Савватий, основатели Соловецкого монастыря на Белом море — 338.

Сомов Александр Сергеевич (ум. в 1927 г.) — сын C. Н. и О. А. Сомовых — || 386.

Сомов Сергей Николаевич (ум. в 1906 г.) — || 386.

Сомова Ольга Александровна, рожд. Тургенева (1836–1872) — || 386.

Степанида — героиня рассказа Толстого «Дьявол». См. Толстой Л. H., «Дьявол».

Стивенса Отрадинская бумажная фабрика — || 367.

Судаково — деревня в 7 в. от Ясной поляны, именье Арсеньевых — || 385.

Сухово-Кобылин А. В., «Свадьба Кречинского» (1855) — 273 (цит.).

Сухотина Татьяна Львовна (Таня), рожд. Толстая (р. 1864 г.) — дочь Толстого — 136, || 371, 372.

Теверино — герой повести Жорж-Занд «Теверино» (1845 г.). См. Занд Жорж.

Телятинки — деревня в 3 в. от Ясной поляны — 77, 105, || 359.

Токвиль (Tocqueville) Алексис-де (1805–1859) — французский писатель, историк и государственный деятель — 308.

Толстая, гр. Александра Андреевна (1817–1904) — двоюродная тетка Толстого — || 361, 392.

Толстая гр. Варвара Валерьяновна. См. Нагорнова В. В.

Толстая гр. Елизавета Александровна (1790–1851) — троюродная тетка Толстого — || 345, 347.

Толстая, гр. Елизавета Валерьяновна. См. Оболенская Е. В.

Толстая, гр. Марья Николаевна (1830–1912) — сестра Толстого — || 345, 347, 356, 390, 394, 414–417.

Толстая, гр. Пелагея Николаевна, рожд. кж. Горчакова (1762–1838) — бабка Толстого — || 347.

Толстая, гр. Софья Андреевна (Соня), рожд. Берс (1844–1919) — супруга Л. Н. Толстого (с 23 сентября 1862 г.) — 64, 87, || 345–349, 353–357, 361–363, 365, 393, 394, 402, 405, 408, 409, 411, 414, 416, 417 — «Дневники 1860–1891 гг.» — || 355. — «Краткий биографический очерк Л. Н. Толстого» — || 345. — «Моя жизнь» неопубликованное произведение — || 355, 393, 414.

Толстая Татьяна Львовна. См. Сухотина Т. Л.

Толстой гр. Валерьян Петрович (1813–1864) — муж гр. М. Н. Толстой, сестры Толстого — || 356.

Толстой Л. Н.

— «Али давно не таскал…». См. Отрывки рассказов из деревенской жизни.

— «Альберт» — || 362.

— «Анекдот о застенчивом молодом человеке» — 137, || 372.

— «Анна Каренина» — || 370.

— «Беглец». См. «Казаки».

— «Война и мир» — || 362, 363, 367, 370, 375, 389, 392, 394. — Баздеев — || 362, 363, — Пьер Безухий — || 362, 363 — Николай Ростов — || 362.

— «Воскресение» — || 381 (кн. Нехлюдов).

— «Всё говорят: не делись…». См. Отрывки рассказов из деревенской жизни.

— «Дворянское семейство» — 152–163, || 376–382.

— «Детство» — || 381 (Николенька Иртеньев).

— «Дневник помещика» — || 359, 377.

— Дневники и Записные книжки — || 346, 347, 351, 352, 354, 361, 363, 366, 368, 373, 375–377, 379–381, 383, 385–388, 391.

— «Дьявол» — || 347, 352 (Степанида), 355.

— «Дядюшкино благословение» — 169–171, || 377, 382–388.

— «Заметки о Тульской полиции» — 129, || 367.

— «Записки русского помещика». См. «Роман русского помещика.

— «Зараженное семейство» («Новые люди», «Современные люди», «Старое и новое») — 181–324, || 339–413.

— «Идиллия» — 70–92, || 347, 350–356, 358.

— «Избранные произведения». Редакция, вступительная статья и комментарии М. А. Цявловского. «Русские и мировые классики» под общей редакцией А. В. Луначарского и Н. К. Пиксанова — || 345, 359.

— «Казаки» («Беглец») — || 346, 352, 365, 376, 377, 381 (Оленин).

— «Как скотина из улицы…». См. Отрывки рассказов из деревенской жизни.

— «Комедия в трех действиях» («Нигилист») — 325–331, || 414–418.

— «Крейцерова соната» — || 375.

— «Люцерн» — || 368, 381 (кн. Нехлюдов).

— «Неизданные художественные произведения» со вступительными статьями А. Е. Грузинского и В. Ф. Саводника — || 373, 412, 417.

— «Нигилист». См. «Комедия в трех действиях».

— «Новые люди». См. «Зараженное семейство».

— «О браке и призвании женщины» — 133–135, || 370.

— «О насилии» — 127, || 365.

— «О религии» — 125–127, || 366.

— «О характере мышления в молодости и в старости» — 126, || 364.

— «Оазис» — 138–143, || 373.

— «Отрочество» — || 381 (кн. Нехлюдов и Николенька Иртеньев).

— Отрывки рассказов из деревенской жизни:

1. «Всё говорят: не делись…» — 112–115, || 358.

2. Али давно не таскал…» — 115–117, || 358.

3. «Прежде всех вернулись…» — 117–120, || 358.

4. «Как скотина из улицы…» — 120–121, || 358–359.

5. «Это было в субботу…» — 121–122, || 359–360.

— «Отъезжее поле» — || 377.

— Письма Толстого:

Аксакову И. С. — || 363.

Аксакову С. Т. — || 386.

Боткину В. П. — || 361.

Плетневу П. А. — || 390.

Некрасову Н. А. — || 391, 394.

Толстой А. А. — || 361.

Толстой М. Н. — || 390, 394.

Толстому C. H. — || 380.

Толстым М. Н. и В. П. — || 356.

Чернышевскому Н. Г. — || 391.

— Письма к Толстому:

Аксакова И. С. — || 362.

Берса А. А. — || 393.

Гейден С. М. — || 345.

Каткова М. Н. — || 347.

Соллогуб В. А. — || 394.

— «Поликушка» — 3–69, || 345–350, 352, 358, 359.

— «Полное собрание художественных произведений» под ред. К. Халабаева и Б. Эйхенбаума и с прим. В. И. Срезневского. Гиз. 1928 (в 15 томах) — || 363.

— «Посмертные художественные произведения» под ред. В. Черткова. Изд. А. Толстой. М. 1911. — || 352, 355, 360.

— «Практический человек» — 164–168, || 376–382.

— «Прежде всех вернулись…». См. Отрывки рассказов из деревенской жизни.

— «Прогресс и определение образования» — || 368.

— «Рождественская елка» — || 136.

— «Роман русского помещика». («Записки русского помещика») — || 376.

— «Свободная любовь» — 172–180, || 377, 383–388.

— «Севастопольские рассказы» — || 386.

— «Семейное счастье» — || 365.

— «Современные люди». См. «Зараженное семейство».

— «Сон» — 123, || 353, 361–363.

— «Сочинения». Изд. Ф. Стелловского, в двух томах, 1864 — || 351.

— «Сочинения». Изд. 3-е, в восьми томах. 1873 — || 354.

— «Сочинения». Изд. 4-е, в одиннадцати томах. 1880 — || 362.

— «Сочинения». Изд. 5-е, в двенадцати томах. 1886 — || 385.

— «Старое и новое». См. «Зараженное семейство».

— «Степан Семеныч Прозоров» — 144–148, || 374.

— «Тихон и Маланья» — 93–111, || 347, 352, 354–357, 358, 360.

— «1805 год» — || 362.

— «[Убийца жены]» — 149–151, || 375.

— «[Философский отрывок]» — 132, || 369.

— «Это было в субботу…». См. Отрывки рассказов из деревенской жизни.

— «Юность» — || 376, 377, 381 (кн. Нехлюдов и Николенька Иртеньев).

«Толстой. Памятники творчества и жизни» вып. 4 под ред. В. И. Срезневского — || 361.

«Толстой. 1850–1860. — Материалы. Статьи». Редакция В. И. Срезневского — || 357, 361.

Толстой, гр. Николай Николаевич (Николенька) (1823–1860) — брат Толстого — || 345, 351, 361, 377, 380.

Толстой Сергей Львович (Сережа) — старший сын Толстого (род. в 1863 г) — 136, || 347, 371, 372.

Толстой, гр. Сергей Николаевич (1826–1904) — брат Толстого — || 381.

Томашевский, Анатолий Константинович (р. 1842) — учитель Колпенской школы (в 9 в. от Ясной поляны) — || 392.

Тула — 128, 129, || 355, 362, 410.

Тульская губерния — 144, || 355, 359, 374.

Тургенев Александр Михайлович (1772–1862) — || 386.

Тургенев Иван Сергеевич (1818–1883) — писатель — 133, 134, || 361, 370, 376, 380, 386, 389, 390. — «Где тонко, там и рвется» (1848 г.) — || 376. — «Месяц в деревне» (1855 г.) — || 376. — «Нахлебник» (1856 г.) — || 376.— «Отцы и дети» (1862 г.) — 270 (Кирсанов), || 389 (Базаров), 390. — Предисловие к роману Ауэрбаха «Дача на Рейне» (1868 г.) — || 370.

Тургенева Ольга Александровна. См. Сомова О. А.

Турция — 130.

Угличская бумажная фабрика — || 407, 408, 410–412.

Упа — правый приток р. Оки — 128.

Фет (Шеншин), Афанасий Афанасьевич (1821–1892) — поэт — || 380.

Флоренция — город в Италии — 213, || 352, 404.

Фоканов, Василий — сын Семена Фоканова — || 359.

Фоканов Семен («Фоканыч») — яснополянский крестьянин — || 359.

Хабаловка — село Новосильск. у., Тульской губ. — 105.

Харьков — 131.

Харьковская — губерния — 131.

Херсонская губерния — 386.

Xефс (Heefs) — бельгийский скульптор — || 345.

Чернышевский Николай Гаврилович (1828–1889) — писатель — || 391, 392, 396. — «Что делать?» (1862–1863 гг.) — || 390, 392.

Шекспир Вильям — «Гамлет» — || 377.

Шиллер Ф. См. Schiller F.

Шумский Сергей Васильевич (1821–1878) — артист Московского Малого театра — || 407.

Шинтяков («Шинтик») — яснополянский крестьянин, из семьи Шинтяковых — 108.

Щапов Афанасий Прокофьевич (1830–1876) — историк — || 396.

Щербачева — тетка Арсеньевых — || 385.

Щуров Кон. Ал. — || 373.

Эйгес И. Р., «Из творческой истории рассказа «Альберт» Л. Толстого» — || 362.

Эйхенбаум Б., «Лев Толстой» кн. 1 и 2 — || 362.

Янович Надежда Михайловна, рожд. Дондукова-Корсакова (ум. в 1915 г.) — дочь кн. М. А. Дондукова-Корсакова — || 345.

Ясенки — деревня в 5 в. от Ясной поляны, принадлежавшая Толстому — || 360.

Ясная поляна — имение Толстого Крапивенского у. Тульской губ. — || 345–347, 351, 354, 358–351, 365, 371, 376, 383, 389, 392, 394, 414, 416.

«Ясная поляна» — педагогический журнал, издававшийся Толстым в 1862 г. — || 391.

«Bestimmung des Menschen» («Назначение человека») — сочинение (1800) немецкого философа Фихте (1782–1814). См. Fichte.

«Bourgeois Gentilhomme». См. Molière.

Guizot — См. Гизо.

Fichte, «Bestimmung des Menschen» — 156.

Hugo Victor, «Oh, n’insultez jamais une femme, qui tombe («О, не оскорбляйте никогда падающую женщину») — стих. в сборнике «Chants du crépuscule» «Песни сумерок» (1835 г.) — 283 (цит.).

Molière, «Bourgeois Gentilhomme» («Мещанин во дворянстве») — комедия (1670 г.) — || 383.

Montaigne см. Монтэнь — 366.

Semainville — лицо неизвестное — || 351.

Schiller F., «Thekla» («Тэкла») — стихотворение (1802 г.) — 10 (цит.).

_______

СОДЕРЖАНИЕ.

  Стр. Предисловие к седьмому тому. VII Редакционные пояснения. IX Поликушка (1861–1862 гг.) 3   НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ. Варианты к «Поликушке». 57 ** Идиллия (1860–1861 гг.) 64 Варианты «Идиллии». 82 ** Тихон и Маланья (1860–1862 гг.) 87 Варианты к повести «Тихон и Маланья». 99 ** № 1, * № 2–4.   Отрывки рассказов из деревенской жизни (1859–1862 гг.) * 1. Все говорят не делись… 106 ** 2. Али давно не таскал!.. 109 * 3. Прежде всех вернулись в деревню… 111 * 4. Как скотина из улицы разбрелась… 114 ** 5. Это было в субботу… 115 * Сон (1859–1868 гг.) 117 * [О характере мышления в молодости и в старости] (1862–1863 гг.) 120 * [О насилии] (1862–1863 гг.) 121 * О религии (1865 гг.) 125 * [Заметка о Тульской полиции.] (1864–1865 гг.) 128 * Прогресс (1868 г.) 130 * [Философский отрывок.] (1868 г.) 132 * [О браке и призвании женщины.] (1868 г.) 133 * [Рождественская елка.] (1868–1869 гг.). 136 * [Анекдот о застенчивом молодом человеке] (1868–1869 гг.) 137 ** Оазис. (1868–1869 гг.) 138 * Степан Семеныч Прозоров (1868–1869 гг.) 144 * [Убийца жены]. (1868–1869 гг.) 149 Драматические произведения. * Дворянское семейство (1856 г.) 152 * Практический человек (1856 г.) 164 * Дядюшкино благословение (1856 г.) 169 * Свободная любовь (1856 г.) 172 ** Зараженное семейство (1863–1864 г.) 181 Варианты рукописных редакций комедии «Зараженное семейство». * Вариант из рукописи № 5. 295 * Варианты из рукописи А. 301 * Варианты из рукописи № 8. 319 ** Вариант из рукописи Б. 322 ** Комедия в 3-х действиях (Нигилист) (1866 г.) 325   КОММЕНТАРИИ. A. С. Петровский. «Поликушка». История писания и печатания «Поликушки». 345 Описание рукописей «Поликушки». 348 «Идиллия». История писания «Идиллии». 351 Описание рукописей «Идиллии». 352 «Тихон и Маланья». История писания «Тихона и Маланьи». 354 Описание рукописей «Тихона и Маланьи». 356 B. Ф. Саводник. [«Отрывки рассказов из деревенской жизни»]. 358 Н. М. Мендельсон. «Сон». 361 В. Ф. Саводник. [«О характере мышления в молодости и в старости»]. 364 [«О насилии»]. 365 «О религии». 366 [«Заметка о Тульской полиции»]. 367 «Прогресс». 368 [«Философский отрывок»]. 369 [«О браке и призвании женщины»]. 370 [«Рождественская елка»]. 371 [«Анекдот о застенчивом молодом человеке»]. 372 «Оазис». 373 «Степан Семеныч Прозоров». 374 [«Убийца жены»]. 375 «Дворянское семейство» и «Практический человек». 376 «Дядюшкино благословение» и «Свободная любовь». 383 «Зараженное семейство». История писания комедии «Зараженное семейство». 389 Описание рукописей, относящихся к комедии «Зараженное семейство». 406 Печатание текста комедии «Зараженное семейство». 411 «Комедия в 3-х действиях» («Нигилист»). 413 Указатель собственных имен. 418

ИЛЛЮСТРАЦИИ.

Фототипия с фотографического портрета Толстого 1862 г. (размер подлинника) между XII и 1 стр. стр.

Автотипия с рукописи отрывка № 5 рассказа из деревенской жизни (1860–1861 гг.) (размер подлинника) между 106 и 107 стр. стр.

Автотипия с первой страницы II редакции второго действия «Зараженного семейства» (Рукопись № 11) между 314 и 315 стр. стр.

_______

Настоящее юбилейное издание первого полного собрания сочинений Л. Н. Толстого печатается на основании постановления Совета Народных Комиссаров СССР от 24 июня 1925 г.

6-я — 10-я тысяча. Отпечатано с матриц в типографии им. Володарского Ленинград, Фонтанка 57. Зак. № 115. Уполномоченный Главлита № Б — 16949, Гослитиздат № 1079. Тираж 5000. Форм. бум. 68×100/16 по 77 600 зн. 14 ⅛ б. л. 27 п. л. Корректор М. А. Перфильева.

*

ТЕХНИЧЕСКАЯ РЕДАКЦИЯ

Н. И. Гарвея

Примечания

1

[Дерзай заблуждаться и мечтать!]

(обратно)

2

Поперек перечеркнутого места написано крупными буквами: Эпопея ужъ стала. Илюшк. мать просить.

(обратно)

3

Слова: Вѣкъ тебѣ слуга, рабъ твой, добавлены из ркп. I, так как в ркп. II они не были разобраны переписчиком, и для них было оставлено пустое место.

(обратно)

4

Зачеркнуто: молодою, вовсе дѣвчонка, несмысленокъ была, годочковъ 14, и силъ вовсе не было. На груди занавѣску гдѣ хочешь перевежи, какъ скатерть на столѣ — вовсе ребенокъ была. Понесетъ бывало

(обратно)

5

Зачеркнуто: А акуратненькая, чернобровинькая бабочка была, только <молодость еще> молода.

(обратно)

6

Зачеркнуто: такъ взвыла, какъ по матери родной убивалась. «Что, говорю, воешь, — какъ то я къ свекору ее зашелъ въ то время, вижу заливается баба. — Вишь какого добра не видала, — говорю, — конопатаго чорта-то». Я пошутилъ (онъ точно конопатый, не хорошій изъ себя былъ, только силенъ ужасть былъ и мужикъ добрый), «какого добра не видала», пошутилъ я ей, значитъ. Такъ какъ вскинется на меня.

(обратно)

7

Зачеркнуто: жопу.

(обратно)

8

В подлиннике: посывыпали

(обратно)

9

В подлиннике: сѣномъ

(обратно)

10

В подлиннике: всѣми

(обратно)

11

Зачеркнуто: и пѣсни играть гораздъ былъ,

(обратно)

12

В подлиннике: ухватила

(обратно)

13

Зачеркнуто: Просто это было въ старину. Ну а Андрюха ни за что при бабахъ раздѣваться не станетъ, все стыдится. — Только

(обратно)

14

Поперек рукописи от слова: Особенно до: греби, написано: Андрюха рѣшился серчать

(обратно)

15

В подлиннике: пѣсню

(обратно)

16

В подлиннике: стали

(обратно)

17

Поперек рукописи от слов: Мужики за ними до слов: Разсчетъ возьму, написано: свечера приехали

(обратно)

18

В подлиннике: думаю

(обратно)

19

Зачеркнуто: песню петь

(обратно)

20

Зачеркнуто: И такой голосъ тихой и не смѣется.

(обратно)

21

Зачеркнуто: Да какъ завоетъ.

(обратно)

22

Поперек рукописи от слов: Не милъ мнѣ никто, до слов: Андрюха засмѣялся. написано: заставила его борта водить. И что смѣшного, что бѣдный ушелъ, заплакалъ. Она пришла къ нему.

(обратно)

23

Зачеркнуто: A мнѣ никто не милъ, окромя мужа.

(обратно)

24

В подлиннике: ухватила

(обратно)

25

Поперек рукописи, со слов: Бабъ возить заставили, до слов: успѣвай соскакивать, написано: Все чище, чище.

(обратно)

26

В подлиннике: сѣномъ

(обратно)

27

Зачеркнуто: заработался, значитъ, малый. — Что ты, али спать? — Баба смѣется, только глядь, он какъ полотенцо бѣлое.

(обратно)

28

Зачеркнуто: умираешь

(обратно)

29

В подлиннике рукой С. А. Толстой сверху надписано: гуртовщикѣ.

(обратно)

30

В подлиннике: обидями

(обратно)

31

Зачеркнуто: Все ему это мило было, потому что все это напоминало ему Маланью, его хозяйку.

(обратно)

32

Зачеркнуто в ркп. II: и какъ будто что-то вспомнилъ, пошелъ въ избу <онъ посмотрѣлъ еще въ улицу>, взялъ свой кафтанъ, женину синюю поддевку и вышелъ на дворъ.

(обратно)

33

Зачеркнуто в ркп. II: Тихонъ вышелъ на дворъ, досталъ сѣнца отъ лошадей, посмотрѣлъ было въ сани, но ему не понравилось, и влѣзъ на амбаръ. На амбарѣ онъ постелилъ свой кафтанъ на сѣно и, чему то посмѣиваясь, слѣзъ опять и вышелъ за ворота.

(обратно)

34

Зачеркнуто в ркп. II: <Весело смотрѣть на <праздничный> народъ, когда онъ въ праздникъ идетъ изъ церкви, да еще веселѣй, как знаешь этотъ народъ, какъ всякаго знаешь и что къ чему знаешь. Вотъ> Ермилины бабы щеголихи идутъ и къ другимъ не пристаютъ, не отъ того, что у нихъ платки и сарафаны лучше всѣхъ, но оттого что самъ старикъ Ермила, свекоръ, идетъ той стороной и посматриваетъ на нихъ. Бѣда, коли увидитъ, что онѣ съ ребятами играть станутъ или что. Мальчишки стороной идутъ, подальше обходятъ Ермила и смѣются надъ его брюхомъ.

(обратно)

35

Зачеркнуто в ркп. I: она послѣ родовъ въ первый разъ въ церкви была и ребенка причащала. Вонъ солдатъ замчной в новой шинели идетъ, ужъ пьянъ, гдѣ то набрался, къ бабамъ подлипаетъ.

(обратно)

36

Зачеркнуто в ркп. II: и на мѣстѣ ей не стоялось. Она сбѣжала на дворъ, поздоровалась съ мужемъ, но Тихонъ показывалъ отцу новокупленную лошадь, и Маланья не посмѣла говорить, она опять побѣжала въ избу.

(обратно)

37

В подлиннике, по описке, вместо: разсказъ написано: разъ.

(обратно)

38

В ркп. II: — Такъ-бы дарданкнулъ, — отвѣчалъ Гришка, показывая всѣ зубы. Что онъ разумѣлъ подъ дарданкнулъ неизвѣстно, но очевидно было —

(обратно)

39

Зачеркнуто в ркп. II: Мишенскаго смотрителя же угостилъ за то, давно на него золъ былъ. Подбѣжалъ ко мнѣ: «что, — говоритъ, — гонятъ?» А я какъ будто не слышу, отпрягаю, да какъ свисну будто по коренной, да по немъ. — Всѣ лопнули со смѣху.

(обратно)

40

Зачеркнуто: стали изчезать, рѣдѣть

(обратно)

41

Зачеркнуто: свѣжая, какъ будто густая

(обратно)

42

Зачеркнуто: крыши, пыль и листья подорожной травы.

(обратно)

43

Зачеркнуто: Праздничное дѣло — и веселья и грѣха много. Случилось много событій въ этотъ день, но ли

(обратно)

44

Зачеркнуто: Копыловыхъ

(обратно)

45

Зачеркнуто: зато какъ загуляетъ, то бѣда — всѣхъ замучаетъ.

(обратно)

46

Зачеркнуто: Поликашка.

(обратно)

47

Зачеркнуто: послалъ невѣстку отворить ворота и разбудить Якова. На дворѣ ужъ

(обратно)

48

Зачеркнуто: въ глубь двора.

(обратно)

49

От начала абзаца и до слов: лошади, поперек текста написано: Вышла на дворъ осмотрѣла

(обратно)

50

Зачеркнуто: Хотѣлось бы ей еще поспать, да ночи днемъ не будетъ, а днемъ не спятъ. Надо подниматься. Да и весело ей отъ чего [то] на душѣ было. Она <живо> разомъ вскочила, оправила сбившійся платокъ, надѣла паневу, занавѣску и подпоясалась и не пошла, a побѣжала босыми ногами къ колодцу умыться.

(обратно)

51

Зачеркнуто: вспомнить было, что это его жена и что онъ съ ней спалъ. —

(обратно)

52

Зачеркнуто: «Изъ ночнаго народъ ѣдетъ, должно скоро свѣтъ»,

(обратно)

53

Зачеркнуто: сходка

(обратно)

54

Зачеркнуто: порчи не бываетъ

(обратно)

55

Зачеркнуто: чахотка была

(обратно)

56

Зачеркнуто: Теперь мы Сергѣя Резунова знаемъ большаго, стараго, вотъ какъ вчера онъ отъ обѣдни шелъ.

(обратно)

57

Зачеркнуто: деревомъ

(обратно)

58

Зачеркнуто: и ну ревѣть на всю улицу, а самъ

(обратно)

59

В подлиннике: оставалась

(обратно)

60

Зачерпнуто: овдовѣлъ

(обратно)

61

Зачеркнуто: рукавомъ

(обратно)

62

Зачеркнуто: носъ себѣ

(обратно)

63

Зачеркнуто: помачивая былинку въ слезы, оставшіеся на щекахъ, чтобы лучше узоры выводило

(обратно)

64

Зачеркнуто: у дьячка

(обратно)

65

Зачеркнуто: Парашка подошла и

(обратно)

66

Абзац редактора.

(обратно)

67

Абзац редактора.

(обратно)

68

Пропущено два-три слова, такъ как правый нижний угол листа оборван.

(обратно)

69

То же: вставляемъ слова по смыслу фразы.

(обратно)

70

Абзац редактора.

(обратно)

71

Зачеркнуто: старую зимнюю шапку

(обратно)

72

В подлиннике: въ разъ

(обратно)

73

Абзац редактора.

(обратно)

74

В подлиннике: Кирилычъ

(обратно)

75

Зачеркнуто: на водку могарычь поставить полъ штофа

(обратно)

76

В подлиннике: Короводъ

(обратно)

77

В подлиннике: Гарасимъ

(обратно)

78

Зачеркнуто: и каждый свое дѣло дѣ[лалъ]

(обратно)

79

Абзац редактора.

(обратно)

80

Первоначально было: за барскимъ торопился; последнее слово зачеркнуто, а предыдущие два слова остались по ошибке незачёркнутыми.

(обратно)

81

Зачеркнуто: Скотина ужъ по отавѣ ходила и очнулась

(обратно)

82

Абзац редактора.

(обратно)

83

В подлиннике: задвинѣлась

(обратно)

84

Зачеркнуто вписанное между строк: устремленные на меня горячіе лучи тысячи глазъ толпы все сильнѣй и сильнѣй блестѣли на меня.

(обратно)

85

Переделано из: слова и дальше зачеркнуто: выражавши[хъ] ихъ

(обратно)

86

Оборван лист.

(обратно)

87

Оборван лист.

(обратно)

88

В подлиннике: всякой

(обратно)

89

Зачеркнуто: насилованный

(обратно)

90

Слово читается предположительно.

(обратно)

91

Против этого места на полях стоит: 2 силы, 1) .

(обратно)

92

Зачеркнуто: поступкѣ.

(обратно)

93

Зачеркнуто: числа людей

(обратно)

94

Слово два исправлено на три, но затем снова восстановлено.

(обратно)

95

Зачеркнуто: 2)

(обратно)

96

Зачеркнуто: низшей

(обратно)

97

Со слов: Всѣ люди должны кончая: а старая идея отчеркнуто чертою на полях.

(обратно)

98

Зачеркнуто: они не разъ понимали идеи справедливости большинства.

(обратно)

99

Абзац редактора.

(обратно)

100

Со слов: Итакъ насиліе кончая: и права насилія. — отчеркнуто чертою на поляхъ с примечанием: Примѣры исторіи.

(обратно)

101

Абзац редактора.

(обратно)

102

Зачеркнуто: единомысліе

(обратно)

103

Против этих слов на полях написано: Чѣмъ больше большинство, тѣмъ насиліе жесточе, и на оборотъ. Рабы — Мученики.

(обратно)

104

Против этих слов на полях написано: Первая мысль породила разногласіе, новая мысль есть болѣе общая мысль.

(обратно)

105

Зачеркнуто: единомысліе

(обратно)

106

Зачеркнуто: образованіе

(обратно)

107

Со слов: Что приводитъ къ единомыслію… кончая: книгопечатаніе. отчеркнуто чертою на поляхъ.

(обратно)

108

Первоначальное заглавие было: Можно ли доказывать религію.

(обратно)

109

Зачеркнуто: справедливости религіи

(обратно)

110

Зачеркнуто: обличило бы слабость доказываемаго

(обратно)

111

Слова: они говорятъ зачеркнуты и по ошибке восстановлены.

(обратно)

112

Зачеркнуто: Могу ли я просить желаемаго

(обратно)

113

Зачеркнуто: сытый

(обратно)

114

Со слов: многіе же до: отвѣтовъ. зачеркнуто и снова восстановлено.

(обратно)

115

Можно прочесть: темное

(обратно)

116

Абзац редактора.

(обратно)

117

В подлиннике: годанія

(обратно)

118

В конце текста написано в виде заглавия предполагаемой статьи и подчеркнуто: О либеральности вѣка и конституціи. —

(обратно)

119

Многоточие в подлиннике.

(обратно)

120

[паштет из гусиной печенки]

(обратно)

121

Зачеркнуто: но подойдя къ полицейскому, убѣдился, что меня не перевезутъ можетъ быть цѣлый день. Предложенiе ямщика показалось мнѣ уже не такъ преступно. Ксчастью

(обратно)

122

Зачеркнуто: въ родѣ говѣнія

(обратно)

123

Зачеркнуто: Плачь идетъ, стонутъ,

(обратно)

124

Со слов: Прежние идеалы кончая: цивилизация. — обведено кругомъ чертою.

(обратно)

125

Со слов: Прежние идеалы кончая: цивилизация. — обведено кругомъ чертою.

(обратно)

126

[Я мыслю, следовательно существую,]

(обратно)

127

Зачеркнуто: однаго

(обратно)

128

Зачеркнуто: одной

(обратно)

129

Зачеркнуто: возможности многомужества и многоженства

(обратно)

130

[Женщина всегда должна заботиться о своей наружности,]

(обратно)

131

Зачеркнуто: (какъ заявилъ Тург[еневъ] въ своемъ предисловіи)

(обратно)

132

Зачеркнуто: Я не могу воздержаться отъ этаго, потому что назначеніе женщины матери есть

(обратно)

133

Абзац редактора.

(обратно)

134

Край листа оборван.

(обратно)

135

Край листа оборван.

(обратно)

136

Край листа оборван.

(обратно)

137

Зачеркнуто: не починила ей од

(обратно)

138

В подлиннике: думаютъ

(обратно)

139

Абзац и многоточие редактора.

(обратно)

140

Абзац редактора.

(обратно)

141

Зачеркнуто: И волосы были такіе, какъ у тебя.

(обратно)

142

Зачеркнуто: Я на 1-мъ курсѣ пріѣхалъ, какъ всегда, на лѣто домой.

(обратно)

143

Зачеркнуто: возрасту

(обратно)

144

Зачеркнуто: Игнатомъ

(обратно)

145

Зачеркнуто: Но время было не охотничье

(обратно)

146

В подлиннике: Куперъ Потфейндеръ

(обратно)

147

[Она мила.]

(обратно)

148

[Поухаживай за ней, мой милый.]

(обратно)

149

Первоначально было: Андрей Иванычъ Прозоровъ; в тексте рассказа встречается и то и другое имя и отчество.

(обратно)

150

Зачеркнуто: ему было 25 лѣтъ, а его выбрали предводи[телемъ]

(обратно)

151

[какъ красив этот крестьянин, у него благородный вид.]

(обратно)

152

Зачеркнуто: Кто просилъ у него, он не отказывалъ. Жена и мать часто говорили ему, что онъ много денегъ тратитъ, но онъ не слушалъ ихъ, и сколько онъ не тратитъ денегь, онъ все только богатѣлъ. Со всѣхъ сторонъ къ нему валились деньги. Такъ жилъ А. И. счастливо 7 лѣтъ. Но пришло и на него несчастье и такъ пришло, какъ онъ не думалъ.

Былъ у него сосѣдъ, Василій Васильичъ Шульцъ. Онъ былъ маленькій, кругленькій, румяненькій, съ черными усиками.

После слов: не слушалъ ихъ, поверх строки зачеркнуто: но только этаго мужика онъ часто вспоминалъ потомъ.

(обратно)

153

Зачеркнуто: и жалѣю, что не убилъ <его> [?] Слово: его перемарано и читается предположительно.

(обратно)

154

Первоначально было: Иванычъ

(обратно)

155

Текст, заключенный в ломаные скобки, зачеркнут двумя параллельными чертами.

(обратно)

156

Зачеркнуто: заснулъ и сталъ храпѣть

(обратно)

157

Зачеркнуто: Васька, Васька! Какже мы уйдемъ?

(обратно)

158

Зачеркнуто: сколько возь[мешь] выпусти меня

(обратно)

159

Строка точек в подлиннике. На полях против этого места написано: Сторожъ пришелъ и сталъ разсказывать какъ ушелъ арестантъ.

(обратно)

160

Зачеркнуто: Василій съ

(обратно)

161

Зачеркнуто: Мнѣ купаться хочется

(обратно)

162

Первоначально было: Родительская любовь.

(обратно)

163

Переправлено из: Ротмистръ

(обратно)

164

В подлиннике: протупей

(обратно)

165

Зачеркнуто: за этаго мужика

(обратно)

166

Зачеркнуто: тамъ убѣжалъ

(обратно)

167

Зачеркнуто: насупился

(обратно)

168

Зачеркнуто: сплетники

(обратно)

169

Зачеркнуто: и не мѣшаль

(обратно)

170

[«Назначение человека»]

(обратно)

171

Зачеркнуто: 20

(обратно)

172

[связный разговор]

(обратно)

173

Зачеркнуто: объ безсмертіи души, Фихте

(обратно)

174

По тексту наискось, в разных местах страницы, написаны слова: Генералъ. — Суворовъ [?] — Влюбленъ въ Л.

(обратно)

175

По тексту наискось, в разных местах страницы, написаны фразы: Онъ боится афектаціи и говоритъ это. — Вал. говоритъ что есть три воли. — Ей неловко съ нимъ, она говоритъ. — Разсказъ про любовь. — Ив. Ил. Сплетни. — Ожидаетъ милліонъ.

(обратно)

176

По тексту наискось написано: Мать отдаетъ свое имѣнье.

(обратно)

177

По тексту наискось написано: Володю хотятъ согнать.

(обратно)

178

Слова: и В[олодя] вписаны между строкъ; такимъ образомъ слова: входитъ, нахально вмѣшивается относятся къ Наталье.

(обратно)

179

Начиная со слов: Валер. проситъ и до конца — написано карандашом.

(обратно)

180

Зачеркнуто: Княгиня сидитъ передъ самоваромъ на диванѣ въ синемъ шолковомъ платьѣ и черномъ чепцѣ съ лиловыми широкими лентами: Иванъ Ильичъ сидитъ съ боку на стулѣ, въ каришневомъ пальто безъ бѣлья, въ нанковыхъ панталонахъ, и намазываетъ масло на хлѣбъ.

(обратно)

181

Зачеркнуто: Гвардіанецъ молодецъ сталъ, хоть къ Барклай де Толли на ординарцы.

(обратно)

182

Зачеркнуто: дѣйствуй политикой. Подъѣзжай ловкимъ манеромъ.

(обратно)

183

Зачеркнуто: ресурсъ,

(обратно)

184

Зачеркнуто: То-то красавчикъ, я думаю, молодой Князь.

(обратно)

185

Зачеркнуто: что Наталья госпожа настоящая въ вашемъ домѣ. Каково мнѣ это слышать.

(обратно)

186

Первоначально следовало: этого не люблю. причем слово: этого по ошибке не было зачеркнуто.

(обратно)

187

Зачеркнуто: Мерси, Княгиня-матушка.

(обратно)

188

Наверху страницы написано: Узнаютъ объ здоровьи, слуга.

(обратно)

189

Зачеркнуто: невысокой

(обратно)

190

Переправлено из: Никитичъ

(обратно)

191

Зачеркнуто: его кузина

(обратно)

192

Зачеркнуто: влюбленъ въ Ольгу, я его выпыталъ…

(обратно)

193

Первоначально было: Новые Люди.

(обратно)

194

Цыфра 5 переправлена из 4.

(обратно)

195

Цыфра 50 переправлена из 45.

(обратно)

196

Зачеркнуто: Чертковскій.

(обратно)

197

Зачеркнуто: студентъ университета.

(обратно)

198

Имя: Анатолій переправлено на Николай и снова надписано: Анатолій. В дальнейшем исправления имен не оговариваются.

(обратно)

199

Зачеркнуто: Да онъ и не студентъ, а просто учитель.

(обратно)

200

Зачеркнуто: Ты подумай — ни отца, ни матери.

(обратно)

201

Зачеркнуто: Вѣдь вотъ 2-й часъ стою у самовара; нѣтъ того, чтобы во время придти. Только Петруша съ нимъ избалуются.

(обратно)

202

Зачеркнуто: шутай [?], муслякъ, идолъ, шаршавый.

(обратно)

203

Первоначально было: А женихъ то винный приставъ, Анатолій Захарычь!

(обратно)

204

Зачеркнуто: Ты ужъ все жениховъ видишь.

Няня. Коли не женихъ, такъ не зачѣмъ каждый день въ домъ ѣздить. Да и не зачѣмъ вамъ съ бариномъ потрафлять во всемъ чужому человѣку.

(обратно)

205

Зачеркнуто: А чтожъ, коли полюбитъ его — чтожъ, дай Богъ. Какъ ты глупо судишь!

(обратно)

206

Зачеркнуто: Глупо, не глупо, а все видимъ

(обратно)

207

Зачеркнуто: Есть на что польститься. —

(обратно)

208

Зачеркнуто: какъ пріѣхала она изъ Питера и дружка своего познакомила, и еще этотъ соколикъ зарядилъ ѣздить

(обратно)

209

Зачеркнуто: Н<яня.> Нѣтъ, вы что! Я про барина.

М<арья> В<асильевна.> Чтожъ, a развѣ я ужъ ничего не значу. Вотъ какая ты!

(обратно)

210

Зачеркнуто: а то и на конюшню сведутъ

(обратно)

211

Зачеркнуто: такой духъ себѣ забрали. Рабовъ имѣли. На томъ выросли съ рабами

(обратно)

212

Зачеркнуто: какая тамъ что ли вышла въ прошломъ году

(обратно)

213

Зачеркнуто: вольная

(обратно)

214

Зачеркнуто: понять исходную точку его дѣятельности. Я скажу вамъ только, насколько я его знаю, что этотъ господинъ никогда не встанетъ въ ту обстановку, которой жизнь размѣнивается на мелочностъ и въ которой погрязаютъ мелкія натуры. Его требованія отъ жизни иныя. Я вамъ скажу только, что онъ никогда, никогда не позволитъ себѣ ни ухаживать, ни еще менѣе жениться, какъ вы понимаете это слово.

(обратно)

215

[Однако, скажите]

(обратно)

216

[я шучу,]

(обратно)

217

[Я хотела бы знать ваше мнение.]

(обратно)

218

Зачеркнуто: Вы знаете, что я у него бывала на холостой квартирѣ и пойду также къ каждому холостому мущинѣ просто какъ во всякій домъ. Я выше этихъ предразсудковъ.

(обратно)

219

Зачеркнуто: Онъ имѣетъ свое мнѣніе о моемъ умѣ, образованiи и вообще моихъ качествахъ.

(обратно)

220

Зачеркнуто: очень можетъ быть, что, ближе узнавъ другъ друга, мы перейдемъ въ другія отношенія. Это очень можетъ быть, да, очень возможно. Всетаки онъ мущина, и я — женщина.

(обратно)

221

Зачеркнуто: а Венеровской никогда не согласится пользоваться состоянiемъ чужой женщины, незаконно перешедшимъ къ ней.

(обратно)

222

Зачеркнуто: ярма

(обратно)

223

Зачеркнуто: Для васъ это кажется страннымъ, а для насъ все это очень, очень просто.

(обратно)

224

Вариант начала 3 явления см. ниже — вариант IV из ркп. Б.

(обратно)

225

[Скажи мне, дорогой Жан,]

(обратно)

226

[хочет сделать предложение Любе,]

(обратно)

227

Зачеркнуто: не отдавай ты ее, право. Чтожъ ее загубить.

(обратно)

228

Зачеркнуто: Да и что, винный приставъ какой то. Да и онъ говорятъ скупъ. Онъ и приданое все сосчиталъ.

(обратно)

229

Зачеркнуто: не отдавай ты ее за него, пожалей меня.

(обратно)

230

Зачеркнуто: А главное то, что Люба имъ очень занята.

(обратно)

231

Зачеркнуто: нѣтъ лучше, лучше, все лучше стало.

(обратно)

232

[В самом деле, я боюсь.]

(обратно)

233

Зачеркнуто: Должно быть не видывалъ, много такъ,

(обратно)

234

Зачеркнуто: Вотъ я какъ [измокъ], да у меня другіхъ нетъ, такъ и не перемѣняю. Мы съ нимъ рыболовство…

(обратно)

235

Слова: возмутительная сцена, истинно плантаторская. относятся к первоначальной редакции 3-й сцены I действия (сцена Ивана Михайловича с приказчиком и мужиками); см. ниже вариант № 2 из ркп. А, стр. 303.

(обратно)

236

Зачеркнуто: работаетъ для насъ для будущаго.

(обратно)

237

Зачеркнуто: Ну какъ допустить эту мысль.

(обратно)

238

Зачеркнуто: a не акцизный либералъ.

(обратно)

239

Зачеркнуто: А а а а… Петеша, пора, пора.

(обратно)

240

Зачеркнуто: Затѣмъ, что такъ люди дѣлаютъ.

(обратно)

241

Зачеркнуто: А я доложу, что вы не правы.

(обратно)

242

Зачеркнуто: точно такъ и выводовъ науки нельзя скрывать. A что дѣлать если они вамъ не нравятся.

(обратно)

243

Зачеркнуто: Я погорячился.

(обратно)

244

Зачеркнуто: потому что это глупо, а по новому

(обратно)

245

Зачеркнуто: Дуракъ ты, братецъ мой!

(обратно)

246

Зачеркнуто: Что я тебѣ шутъ достался, чтоль? Хорошо! Хорошо!

(обратно)

247

Зачеркнуто: Ив. Мих. Отстань, причина же, что это, чортъ знаетъ, что такое, чортъ знаетъ, что такое. Палку надо, безъ палки пропало государство. (Всѣ одинъ за другимъ уходятъ, кромѣ Марьи Васильевны.)

(обратно)

248

В подлиннике весь первоначальный текст 8 явления, почти буквально совпадающий с текстом ранней редакции (см. въ отделе вариантов, стр. 306) зачеркнут и заменен новым текстом, вписанным на полях рукою автора.

(обратно)

249

Зачеркнуто: бывало: что жъ, я не хорошъ, но за то уменъ, геніаленъ, можно сказать.

(обратно)

250

Зачеркнуто: гусарами, кавалергардами, франтами Невскаго Проспекта

(обратно)

251

Зачеркнуто: (Задумывается.) Да, для свѣта я чистъ и крѣпокъ, какъ мраморъ.

(обратно)

252

Зачеркнуто: стыдно вспомнить, сколько я мучился тѣмъ, что

(обратно)

253

Зачеркнуто: выговаривать

(обратно)

254

Зачеркнуто: геніальность способность.

(обратно)

255

Зачеркнуто: характеръ и

(обратно)

256

Зачеркнуто: на портретъ.

(обратно)

257

Зачеркнуто: и чарующее

(обратно)

258

Зачеркнуто: достойнѣе меня, чтобы наслаждаться даже этими благами.

(обратно)

259

Зачеркнуто: какъ тебѣ извѣстно — на травлѣ консерваторовъ.

(обратно)

260

Зачеркнуто: далъ слово объясняться и объявлять всей родственной твари, ну, да дѣлать нечего. Вотъ свое изображеніе свезу — совсѣмъ женихъ. Весьма глупо, могу сказать.

(обратно)

261

Зачеркнуто: Любимая манера этихъ скотовъ: фразы, фразы — и надуть.

(обратно)

262

Зачеркнуто: ты можешь присутствовать при этомъ объясненіи. Если онъ обманывать желаетъ, то ему будетъ неудобно.

(обратно)

263

Зачеркнуто: Право, перестань говорить объ этомъ; состояніе мое только здѣсь (ударяетъ себя по головѣ), и мнѣ его довольно, это всѣ знаютъ.

(обратно)

264

Зачеркнуто: Другое и болѣе важное обстоятельство — студентъ. Для меня онъ ничтоженъ, но она еще не знаетъ меня вполнѣ, не можетъ цѣнить, что должно цѣнить во мнѣ, и смотритъ только съ пошлой точки зрѣнія. И потому заинтересована имъ. Это съ одной стороны. Съ другой — дѣвица Дудкина сгораетъ желаніемъ объясненій и съ свойственнымъ женщинамъ легкомысліемъ огорчится извѣстіемъ о моей женитьбѣ. Такъ вотъ надо устранить эти два зловредныхъ вліянія, и студента, и этой госпожи. Вотъ въ чемъ нужна помощь практическаго друга.

(обратно)

265

Последняя фраза в подлиннике зачеркнута, но ее приходится восстановить для связи с дальнейшим текстом.

(обратно)

266

Зачеркнуто: Жестокій даръ мысли уже наложилъ печать проклятія.

(обратно)

267

Зачеркнуто: можетъ быть, увлекся, и она увлеклась.

(обратно)

268

Зачеркнуто: Я знаю то, что былъ послѣдователенъ въ своихъ отношеніяхъ съ нею и

(обратно)

269

В более ранней редакции после слов: чтожъ изъ этаго слѣдуетъ? было:

Венеровскій.

Это такъ, но дѣвица эта имѣетъ ко мнѣ самыя дружественныя чувства и какъ я вижу сгораетъ желаньемъ объясненій и сильно огорчится, узнавъ о моей женитьбѣ. Она можетъ дурно подѣйствовать на Любовь Ивановну. И вообще я бы желалъ устранить ее. Ну, и въ этомъ я бы просилъ у тебя содѣйствія.

Беклешовъ.

Какъ затравить эту дѣвицу? Да. Затравить ее очень просто. Тамъ есть студентъ на кондиціи…

Венеровскій.

Пустой малый — болтунъ....

Беклешовъ.

Лучшее. Ты говоришь, что студентъ увивается за твоей. Хорошо. Поѣдемъ! — Итакъ необходимо имѣть объясненіе съ родителемъ о состояніи и устранить эманципированную дѣвицу. — Поѣдемъ. Можетъ быть и затравлю!

(обратно)

270

Зачеркнуто: скорѣе нашего чѣмъ ихъ лагеря,

(обратно)

271

Редактором исключена ответная реплика Беклешева: <Ну, ладно.> Надо посмотрѣть. (См комментарий, стр. 405)

(обратно)

272

Зачеркнуто: Должно не русская-съ, стриженная.

(обратно)

273

Зачеркнуто: (Беклешову тихо:) Теперь не отстанетъ. Да, развитая дѣвица эта не скоро отстанетъ.

(обратно)

274

Зачеркнуто: a непріятны эти дрязги, могу сказать

(обратно)

275

Зачеркнуто: Иванъ Михайловичъ, вы знаете Анатолія Дмитріевича менѣе, чѣмъ я, хотя я и ошиблась въ одномъ предположеніи касательно его, я не ошибусь въ этомъ отношеніи. Иванъ Михайловичъ, ежели вы дорожите хорошими отношеніями съ будущимъ зятемъ, — да, такъ, кажется, это называется — такъ ежели вы дорожите этими отношеніями, то ни слова не говорите съ нимъ о денежныхъ дѣлахъ. Вы оскорбляете его этимъ, вы оскорбляете въ его лицѣ всѳ молодое поколѣніе, да, это несомнѣнно. Такъ я говорю, Венеровскій? Я менѣе уважаю васъ, но это такъ. Отвѣчайте!

Венеровскій.

Конечно, разговоры эти крайне непріятны, и я просилъ Ивана Михайловича оставить ихъ, однако....

Катерина Матвѣевна.

Позвольте, позвольте, не надо дѣлать уступокъ тамъ, гдѣ затронуты вопросы общіе. Вы въ глазахъ моихъ и Ивана Михайловича представитель молодаго поколѣнія. О чемъ вамъ говорить съ Иваномъ Михайловичемъ? Состояніе Любовь Ивановны вамъ не нужно. Да я не допущу этого униженья. Поѣдемте.

Венеровскій.

Оно такъ. — Совершенно согласенъ, но…

Иванъ Михайловичъ (смотритъ на часы).

И въ самомъ дѣлѣ, такъ что не отложить ли удобнѣе до другого раза. Поздно. Господа, поѣдемте-ка.

Катерина Матвѣевна.

Но вѣдь онъ вамъ говоритъ, что это оскорбляетъ его. Такъ для чего же вы не хотите исполнить требованія его. Надо знать что…

(обратно)

276

После слов: Катерина Матвѣевна уходятъ. 1 сцена II действия первоначально заканчивалась:

Явленіе 6.

Тѣ же и Беклешовъ выходитъ.

Беклешовъ. (Венеровскому). Я поговорю съ отцомъ, поѣдемъ, уже 2-й часъ.

Иванъ Михайловичъ. Такъ поѣдемте, поѣдемте, господа.

(Всѣ уходятъ, кромѣ Катерины Матвѣевны.)

Явленіе 7.

Катерина Матвѣевна одна.

Катерина Матвѣевна. Нѣтъ, чувство уваженія къ этой личности начинаетъ колебаться въ глубинѣ моего сознанія. Онъ сказалъ, что не уважаетъ Любовь Ивановну и женится. Да, да, онъ былъ неконсеквентенъ въ своихъ поступкахъ. (Встряхиваетъ волосами.) Но свободная женщина выше случайности.

(Занавесъ опускается.)

(обратно)

277

Зачеркнуто: Я однако не позволю ей шутить.

(обратно)

278

В подлиннике: Петровичъ

(обратно)

279

В подлиннике: Петровичъ

(обратно)

280

Зачеркнуто: Я хотѣлъ давно поговорить съ вами объ этомъ.

(обратно)

281

Зачеркнуто: очень много, и К[атерина] М[атвѣевна] въ томъ числѣ, злоупотребляютъ понятіемъ свободы женщины. Это маленькіе умишки: схватятъ поверхность, а глубины не видятъ. Все это справедливо, что

(обратно)

282

Зачеркнуто: за двухъ мужей

(обратно)

283

Зачеркнуто: работать на равнѣ съ каждымъ мыслящимъ существомъ, быть независимой

(обратно)

284

Зачеркнуто: (Достаетъ портфель. Иванъ Михайловичъ, Беклешовъ и Марья Васильевна садятся.)

(обратно)

285

[Я ничего не имею против него.]

(обратно)

286

Зачеркнуто: Что это, родственники? И удружили-съ. Нѣтъ-съ, я съ этимъ народцемъ ломаться не намѣренъ. Ужъ успѣли разблаговѣстить.

(обратно)

287

Зачеркнуто: (смѣется) Венеровскій. Нѣтъ, ужъ извините.

(обратно)

288

В подлиннике: Это П. С., дядя жены.

(обратно)

289

Зачеркнуто: Хоть бы сказали, что нагрянутъ эти зуботыки, такъ я бы уѣхалъ.

(обратно)

290

В подлиннике списка имен действующих лиц не имеется.

(обратно)

291

Слова: съ дѣтства — взяты из ркп. А.

(обратно)

292

Со слов: Лакей кончая: странно, взято из ркп. А; зачеркнуто и восстановлено автором.

(обратно)

293

Со слов: Лакей кончая: странно, взято из ркп. А; зачеркнуто и восстановлено автором.

(обратно)

294

В подлиннике номера явлений не проставлены.

(обратно)

295

В ркп: Б.: Погодите…

(обратно)

296

Со слов: Марья Васильевна, кончая: къ обѣду. — взято из ркп. А.

(обратно)

297

Со слов: Марья Васильевна, кончая: къ обѣду. — взято из ркп. А.

(обратно)

298

В подлиннике списка действующих лиц не имеется.

(обратно)

299

В подлиннике списка действующих лиц не имеется.

(обратно)

300

В ркп Б.: съ бантомъ

(обратно)

301

В подлиннике: уходитъ

(обратно)

302

В подлиннике: невѣстѣ

(обратно)

303

От слов: Гимназистъ до: мыслей! взято из ркп. А.

(обратно)

304

Далее в подлиннике следует краткий конспект следующего IV действия (печатается по pкn. А).

Дѣйствіе IV. Комната 1 сцены, III-го дѣйствія. Помѣщики говорятъ о своихъ женитьбахъ. М[арья] В[асильевна] разс[казываетъ], какъ она боялась. Долго-долго. Мадера. Столъ устроиваетъ. Какъ мы благословимъ, потолкуемъ. Вдругъ Ник[олаевъ]. Нѣтъ, это свинство! Я надъ собой не позволю смѣяться. Что? Скотина. Да что? Уѣхали. Какъ, не можетъ быть? М. В. Онъ ее защекотитъ, я слышала. Лакей приноситъ письмо. Читаютъ отъ гимназиста . . . . . . .

Я дуракъ, я скотина. Вотъ что. Лошадей. Ник. ты правъ. Нѣтъ, теперь не то. Устав[ныя] Гр[амоты] скверны. М. В. нѣтъ, теперь другое. — Поварачивайся, зубы раскрою. Карету, сукины дѣти. (Беклешову.) Нѣтъ, батюшка, это все подлость одна. Кончено. Уходитъ! Догоню и хоть выскажу все.

М. В. Пожалѣй студ[ента], онъ такой жалкой.

Сцена II. Станція.

(обратно)

305

В подлиннике списка действующих лиц не имеется.

(обратно)

306

[как следует.]

(обратно)

307

Слова: Шш… Болваны (на музыкантовъ.) — из ркп. А.

(обратно)

308

В ркп. Б.: блюдомъ.

(обратно)

309

В ркп. Б.: тебя спрашиваю

(обратно)

310

В ркп. Б.: блюдо

(обратно)

311

Со слов: не дослушалъ кончая: подхватилъ, — взято из ркп. А.

(обратно)

312

Слова: Поѣдемте, чтожъ, за что Любу обидѣть…. — из ркп. А.

(обратно)

313

Слово: Думаю, — взято из ркп. А.

(обратно)

314

Слово: въ — взято из ркп. А.

(обратно)

315

Слова: вашихъ тенденцій — взяты из ркп. А.

(обратно)

316

В ркп. Б.: полагаю,

(обратно)

317

В ркп. Б.: носитъ названіе

(обратно)

318

В ркп. Б.: соотвѣтствующаго мнѣ общества,

(обратно)

319

В ркп. Б.: обвиняю

(обратно)

320

Эти слова Николаева взяты из ркп. А.

(обратно)

321

Слово: слишкомъ взято из ркп. А.

(обратно)

322

В ркп. Б.: въ Петербургскомъ университетѣ,

(обратно)

323

Слова: въ Петербургѣ. — взяты из ркп. А.

(обратно)

324

Слово: сбираться — взято из ркп. А.

(обратно)

325

Со слов: <Нѣтъ-съ, кончая: поломался.> — взято из ркп. А.

(обратно)

326

Слово: ѣхали, — взято из ркп. А.

(обратно)

327

От слов: Не говорите кончая: людей. взято из ркп. А.

(обратно)

328

В ркп. Б.: родители

(обратно)

329

В ркп. Б.: заливать?

(обратно)

330

От слов: Могу я тебя кончая: Оставьте… взято из ркп. А.

(обратно)

331

Слово: только взято из ркп. А.

(обратно)

332

В ркп. Б: прелестненькая,

(обратно)

333

В ркп. Б: осталось

(обратно)

334

Слова: для вашихъ великолѣпныхъ глазокъ, взяты из ркп. А.

(обратно)

335

В ркп. Б.: Твердынскаго.

(обратно)

336

В ркп. Б: мѣсто это.

(обратно)

337

В ркп. А. икание Петруши передается везде: И… и…

(обратно)

338

Со слов: Вот мой кончая: называется… взято из ркп. А.

(обратно)

339

Слова: а лошадей позвольте. — взяты из ркп. А.

(обратно)

340

Со слов: В нынѣшнемъ вѣкѣ кончая: права. взято из ркп. А.

(обратно)

341

В ркп. Б.: Тверд[ынской,]

(обратно)

342

Слова: Да ступили! — взяты из ркп. А.

(обратно)

343

От словъ: Не просвѣчиваетъ ли кончая: женщины? взято из рκп. А.

(обратно)

344

От словъ: Не просвѣчиваетъ ли кончая: женщины? взято из рκп. А.

(обратно)

345

[Не оскорбляйте…]

(обратно)

346

В ркп. Б.: погладить,

(обратно)

347

Слово: улыбается, — взято из ркп. А.

(обратно)

348

В ркп. А.: спутать.

(обратно)

349

От слов: Я жалкое кончая: еще гаже! взято из ркп. А.

(обратно)

350

От слов: Я жалкое кончая: еще гаже! взято из ркп. А.

(обратно)

351

Слова: (Садится къ столу, — взяты из ркп. А.

(обратно)

352

В ркп. А.: такъ дурно,

(обратно)

353

Слова: Я велю закладывать. Староста! — взяты из ркп. А.

(обратно)

354

Слова: торопитесь, я беру — взяты из ркп. А.

(обратно)

355

Слово: Венеровскій — взято из ркп. А.

(обратно)

356

Слова: Дай взглянуть. — взяты из ркп. А.

(обратно)

357

В подлиннике: Явленіе 5

(обратно)

358

В ркп. Б.: подбѣгая

(обратно)

359

Со слов: Постой. Начнемъ кончая: за руку.) — взято из ркп. А.

(обратно)

360

Слова: я васъ выучу, — взяты из ркп. А.

(обратно)

361

Слова: Вонъ! съ глазъ долой. — взяты из ркп. А.

(обратно)

362

Зачеркнуто: Ну, Люба. (Къ дочери.) Мало ты любишь отца съ матерью.

(обратно)

363

Зачеркнуто: Иванъ Михайловичъ, Люба, я гадкая, жалкая женщина, я отдалась вся этому человѣку и онъ обманулъ меня; я была горда, я узнала его, онъ никого не любитъ кромѣ себя, онъ ничему не вѣритъ кр…

(обратно)

364

В подлиннике: Чертковскій

(обратно)

365

Зачеркнуто: всего честнаго

(обратно)

366

Ударение автора.

(обратно)

367

Поперек текста рукой Толстого написано: Л. Я люблю жениха. К. Это уродство. Л. Мнѣ что за дѣло, у него лицо хорош, и сердце и (1 неразобр.). Ты меня будешь дразнить, я и отобью.

(обратно)

368

Зачеркнуто: самовары распиваютъ, а вотъ завтракать, а тутъ ужъ обѣдать

(обратно)

369

Зачеркнуто: Только у господь и дѣла. Все то ѣдятъ, а все не толстѣютъ.

(обратно)

370

Против этого места на полях написано: Н[яня]. Ст[юдентъ], всѣхъ коритъ, а самъ только за бабами бѣгать, a бѣлья нѣтъ. Вы скажите барину. М[арья] В[асильевна]. Жалкой

(обратно)

371

Слово: дѣтей переделано из: дѣтямъ и зачеркнуто: волю дали

(обратно)

372

Ударение автора.

(обратно)

373

Зачеркнуто: привычки

(обратно)

374

В явлении 3-м имя Прибышева употребляется различно: Иванъ Михайловичъ и Михаилъ Ивановичъ (Мишель).

(обратно)

375

В ркп. А первоначально было: это безсмысленное, безполезное и пошлое [животное].

(обратно)

376

Зачеркнуто: все въвиду по силѣ приноситъ пользу.

(обратно)

377

После слов: подло наконецъ! сцена урока в беседке обрывается, и автор заново начинает 2 действие комедии совершенно по иному.

(обратно)

378

[Сцена I] — взято из окончательного текста комедии.

(обратно)

379

Слово не дописано; вероятно: по[нимаешь]

(обратно)

380

В подлиннике: В[енеровскій]. Фраза вписана автором между строк позднее, когда Раговской получил новую фамилию Венеровского.

(обратно)

381

В окончательной редакции комедии 2-е явление этой сцены соответствует 5-му.

(обратно)

382

В окончательной редакции комедии это явление (на станции) входит в состав V действия.

(обратно)

383

В рукописи А повсюду: Крисанфъ

(обратно)

384

Слова: (за чайнымъ столомъ) взяты из ркп. А.

(обратно)

385

В рукописи Б: И

(обратно)

386

В рукописи Б: гененисты

(обратно)

387

В рукописи Б: мой батюшка

(обратно)

388

[моя милая],

(обратно)

389

Слова: Не такъ у васъ. взяты из ркп. А.

(обратно)

390

[Здравствуйте, мадам, я вас поздравляю и вас также, сударь.]

(обратно)

391

В рукописи Б: руганизмомъ

(обратно)

392

Слово: сама — взято из ркп. А.

(обратно)

393

[мои дорогие друзья,]

(обратно)

394

В рукописи Б: стариками.

(обратно)

395

[А вы, моя милая, кончили свои занятия?]

(обратно)

396

[Нет еще, мадам.]

(обратно)

397

Слово: осторожнѣе, — взято из ркп. А.

(обратно)

398

В рукописи Б: имянинами

(обратно)

399

В рукописи Б: молодежь

(обратно)

400

В рукописи Б: годахъ

(обратно)

401

Слова: Все это примѣръ. — взяты из ркп. А.

(обратно)

402

В рукописи Б: непонятно

(обратно)

403

В рукописи Б: Нѣтъ не досадно, а страшно, да, страшно… Ахъ женщины, женщины.

(обратно)

404

В рукописи Б: Вообразите, вздумалъ

(обратно)

405

S — начальная буква имени: Simon.

(обратно)

406

В рукописи Б: голубые

(обратно)

407

В рукописи Б: на фонаряхъ.

(обратно)

408

В рукописи Б: еще

(обратно)

409

В рукописи Б: годится.

(обратно)

410

В рукописи Б: чужое

(обратно)

411

В подлиннике: декламировать

(обратно)

412

Слово: голова — взято из рукописи А.

(обратно)

413

Слово народъ! — взято из рукописи А.

(обратно)

414

Слова: въ настоящую минуту — взято из рукописи А.

(обратно)

415

Со слов: Покорно васъ благодарю, кончая: какое недоразвитіе! — взято из рукописи А.

(обратно)

416

Со слов: Покорно васъ благодарю, кончая: какое недоразвитіе! — взято из рукописи А.

(обратно)

417

Слова: кругомъ стола, — взяты из рукописи А.

(обратно)

418

Слово Simon! — взято из рукописи А.

(обратно)

419

Слова: Пойду къ ней — взяты из рукописи А.

(обратно)

420

В рукописи Б: право не знаю

(обратно)

421

Слова: (Нат. Павл. уходит) — взяты из рукописи А.

(обратно)

422

Слово: Непонятно. — взято из рукописи А.

(обратно)

423

Слова: (беретъ палку) — взяты из рукописи А.

(обратно)

424

Слова: потомъ и всѣ. — взяты из рукописи А.

(обратно)

425

В рукописи Б: этаго.

(обратно)

426

Слово: стихи. — взято из рукописи А.

(обратно)

427

Слова: (Ѳіона Андреевна, кончая плачутъ.) — взяты из рукописи А.

(обратно)

428

Ср. примечания к «Поликушке» М. А. Цявловского в вышедших под его редакцией «Избранных произведений» Л. Н. Толстого. М.—Л. 1927, стр. 364.

(обратно)

429

[Милостивый государь. Я беру на себя смелость утруждать]

(обратно)

430

В. Жданов, «Любовь в жизни Льва Толстого». Кн. I, М. 1928, стр. 78. Этот эпизод описан С. А. Толстой в ее неопубликованной автобиографии «Моя жизнь» ч. II, глава, Мария Герасимовна и Воейков».

(обратно)

431

Ср. «Дневники Софии Андреевны Толстой 1860–1891». М. 1928, стр. 58. Запись от 16 декабря 1862 г.

(обратно)

432

H. Н. Гусев, «Толстой в расцвете художественного гения». М. 1928, стр. 281.

(обратно)

433

Сведения о яснополянских крестьянах, упоминаемых Толстым, даны сотрудником Яснополянского музея И. В. Ильинским.

(обратно)

434

«Сон» — набросок Л. Н. Толстого — «Толстой. 1850–1860, изд. Академии наук. Л. 1927.

(обратно)

435

«Толстой. Памятники творчества и жизни», 4. М. 1923, стр. 53–56.

(обратно)

436

«Переписка Л. Н. Толстого с гр. А. А. Толстой, изд. О-ва Толстовского музея. Спб. 1911, стр. 95–98.

(обратно)

437

Цитация по рукописи.

(обратно)

438

В. Эйхенбаум, «Лев Толстой». Книга первая. 50-ые годы. Л. 1928, стр. 327–328.

(обратно)

439

[актриса, исполняющая главную роль в пьесе].

(обратно)

Оглавление

Предисловие к электронному изданию

Лев Николаевич Толстой Полное собрание сочинений Том 7 Произведения 1856–1869 гг.

ПРОИЗВЕДЕНИЯ 1856―1869 гг. ПРЕДИСЛОВИЕ К СЕДЬМОМУ ТОМУ. РЕДАКЦИОННЫЕ ПОЯСНЕНИЯ.

ПОЛИКУШКА (1861–1862)

  I.

  II.

  III.

  IV.

  V.

  VI.

  VII.

  VIII.

  IX.

  X.

  XI.

  XII.

  XIII.

  XIV.

  XV.

НЕОПУБЛИКОВАННОЕ, НЕОТДЕЛАННОЕ И НЕОКОНЧЕННОЕ

  [«ВАРИАНТЫ К ПОЛИКУШКЕ».]

    * № 1.

    * № 2.

    * № 3.

    * № 4.

    * № 5.

  ** [ИДИЛЛИЯ.] [ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ] ОНО ЗАРАБОТКИ ХОРОШО, ДА И ГРѢХЪ БЫВАЕТЪ ОТЪ ТОГО.

    1.

    2.

    3.

    4.

    5.

  ИДИЛЛІЯ. НЕ ИГРАЙ СЪ ОГНЕМЪ — ОБОЗЖЕШЬСЯ. [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

    [1.]

    2.

  ** II. ТИХОНЪ И МАЛАНЬЯ.

  [ВАРИАНТЫ НАЧАЛ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ»]

    ** № 1.

    * № 2.

    * № 3.

    * № 4.

  III. [ОТРЫВКИ РАССКАЗОВ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ.]

    * 1.

    ** 2.

    * 3.

    * 4.

    ** 5.

  ** IV. СОНЪ.

    [ВТОРАЯ РЕДАКЦИЯ]

    [ПЕРВАЯ РЕДАКЦИЯ]

  V. * [О ХАРАКТЕРЕ МЫШЛЕНИЯ В МОЛОДОСТИ И В СТАРОСТИ.]

  * VI. [О НАСИЛИИ.]

  * VII. О РЕЛИГІИ.[108]

  * [ЗАМЕТКА О ТУЛЬСКОЙ ПОЛИЦИИ.]

  * ПРОГРЕССЪ.

  [ФИЛОСОФСКИЙ ОТРЫВОК.]

  * [О БРАКЕ И ПРИЗВАНИИ ЖЕНЩИНЫ.]

  * [РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА.]

  * [АНЕКДОТ О ЗАСТЕНЧИВОМ МОЛОДОМ ЧЕЛОВЕКЕ.]

  ** ОАЗИСЪ.

  * СТЕПАНЪ СЕМЕНЫЧЪ ПРОЗОРОВЪ.[149]

  * [УБИЙЦА ЖЕНЫ.]

  ДРAMAТИЧЕСКИЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ.

    * ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО.[162]

      ДѢЙСТВІЕ I-Е

    [СЦЕНАРИЙ КОМЕДИИ «ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО».]

      ДѢЙСТВІЕ 1-е.

      ДѢЙСТВІЕ 2-е. КОМНАТА ВОЛОДИ И КОНТОРА.

      ДѢЙСТВІЕ 3-е <ВЪ КАБИНЕТѢ КНЯЗЯ.>

    * ПРАКТИЧЕСКОЙ ЧЕЛОВҌКЪ.

      ДѣЙСТВIЕ ПЕРВОЕ.

    * ДЯДЮШКИНО БЛАГОСЛОВЕНIE.

      ДѢЙСТВІЕ I.

      ДѢЙСТВИЕ II.

      ДѢЙСТВИЕ III.

    * СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ.

      ДѢЙСТВІЕ I.

    ** ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО.[193]

      ДѢЙСТВІЕ I.

      ДѢЙСТВІЕ II.

        Сцена 1.

        Сцена 2.

      ДѢЙСТВІЕ III.

        Сцена 1.

        Сцена 2.

      ДѢЙСТВІЕ IV.

      ДѢЙСТВІЕ V.

    ВАРИАНТЫ ПЕРВОНАЧАЛЬНЫХ РЕДАКЦИЙ КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

      * I. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ № 5.

      * II. ВАРИАНТЫ ИЗ РУКОПИСИ А.

      * III. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ № 8.

      ** IV. ВАРИАНТ ИЗ РУКОПИСИ Б.

    ** КОМЕДІЯ ВЪ ТРЕХЪ ДѢЙСТВІЯХЪ. [НИГИЛИСТЪ.]

      ДѢЙСТВІЕ I.

      ДѣЙСТВІЕ II.

      ДѢЙСТВІЕ III.

КОММЕНТАРИИ

  «ПОЛИКУШКА».

    ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ И ПЕЧАТАНИЯ «ПОЛИКУШКИ».

    ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ПОЛИКУШКИ».

  «ИДИЛЛИЯ».

    ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ «ИДИЛЛИИ».

    ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ИДИЛЛИИ».

  «ТИХОНЪ И МАЛАНЬЯ».

    ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ».

    ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ «ТИХОНА И МАЛАНЬИ».

  ОТРЫВКИ РАССКАЗОВ ИЗ ДЕРЕВЕНСКОЙ ЖИЗНИ.

  «СОН».

  О ХАРАКТЕРЕ МЫШЛЕНИЯ В МОЛОДОСТИ И В СТАРОСТИ.

  О НАСИЛИИ.

  О РЕЛИГИИ.

  ЗАМЕТКА О ТУЛЬСКОЙ ПОЛИЦИИ.

  ПРОГРЕСС.

  ФИЛОСОФСКИЙ ОТРЫВОК.

  О БРАКЕ И ПРИЗВАНИИ ЖЕНЩИНЫ.

  РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА.

  АНЕКДОТ О ЗАСТЕНЧИВОМ МОЛОДОМ ЧЕЛОВЕКЕ.

  ОАЗИС.

  СТЕПАН СЕМЕНЫЧ ПРОЗОРОВ.

  УБИЙЦА ЖЕНЫ.

  «ДВОРЯНСКОЕ СЕМЕЙСТВО». «ПРАКТИЧЕСКИЙ ЧЕЛОВЕК».

  «ДЯДЮШКИНО БЛАГОСЛОВЕНИЕ». «СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ».

  «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

    ИСТОРИЯ ПИСАНИЯ КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

    ОПИСАНИЕ РУКОПИСЕЙ, ОТНОСЯЩИХСЯ К КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

    ПЕЧАТАНИЕ ТЕКСТА КОМЕДИИ «ЗАРАЖЕННОЕ СЕМЕЙСТВО».

  «КОМЕДИЯ В ТРЕХ ДЕЙСТВИЯХ» («НИГИЛИСТ»).

УКАЗАТЕЛЬ СОБСТВЕННЫХ ИМЕН.

СОДЕРЖАНИЕ.

ИЛЛЮСТРАЦИИ. Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg