«Питерский гость»

Н. А. Лейкинъ ПИТЕРСКІЙ ГОСТЬ ЮМОРИСТИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ ПОДГОРОДНОЙ ДЕРЕВЕНСКОЙ ДАЧНОЙ ЖИЗНИ

I

Село Подлѣсное въ большомъ переполохѣ. Къ крестьянину Ивану Захарову пріѣхалъ въ гости изъ Петербурга его двоюродный братъ купецъ Харлюзинъ, когда-то тоже крестьянинъ села Подлѣснаго, но лѣтъ двадцать пять уже не бывавшій въ немъ. Харлюзинъ привезъ и жену свою, дабы показать ей то мѣсто, гдѣ онъ родился и провелъ свое дѣтство. Харлюзинъ пріѣхалъ только вчера вечеромъ и произвелъ такой переполохъ среди крестьянъ, что большинство изъ нихъ наутро и на работы не пошло. Вотъ стоятъ они около избы Ивана Захарова и ждутъ, чтобы увидѣть Харлюзина и его жену, но гости еще не просыпались. Въ толпѣ мужики и бабы. Есть древнія старухи.

Все это считаетъ себя родственниками Харлюзину и пришло съ надеждой на срывку подарка или по крайней мѣрѣ угощенія. Нѣкоторые то и дѣло забѣгаютъ на дворъ, возвращаются и сообщаютъ:

— Спитъ еще. Не вставалъ. Вишь, какой! По-питерски…

— Да вѣдь богатѣйшіе-то купцы все такъ. Люди къ обѣдни — а они только еще глаза протираютъ. Бывалъ я въ Питерѣ-то… знаю… поясняетъ кудластый мужикъ въ разорванномъ картузѣ.

— А очень развѣ богатъ? задаетъ вопросъ босоногая баба въ ситцевомъ платкѣ.

— Страсть. Одинъ домъ тысячевъ тридцать стоитъ. Каменный. Самиха у него и по буднямъ кромѣ какъ въ матерчатыхъ платьяхъ не щеголяетъ. Вотъ ты и смотри на него… А когда-то вотъ тутъ, у насъ, въ деревнѣ родился, босоногій по лужамъ прыгалъ да баловался. За волосья я его таскивалъ. Сколько разъ таскивалъ. Родня вѣдь тоже… Надо было поучить.

— Съ которой стороны онъ тебѣ родня-то?

— А въ сватовствѣ. Отецъ его въ сватовствѣ намъ приходился, ну и онъ стало-быть…

— Ну, намъ ближе… Намъ какъ возможно… Намъ онъ по Ивану Захарычу ежели, то совсѣмъ близкая родня, говоритъ баба. — За Иваномъ-то Захаровымъ вѣдь моя племянница выдана, а Харлюзинъ-то Иванъ Тимофѣичъ двоюродный братанъ Ивану Захарову.

— Такъ гдѣ жъ тутъ ближе! Это седьмая вода на киселѣ… возражаетъ плѣшивый мужикъ безъ шапки. — Вотъ намъ онъ родня, такъ родня.

— А вамъ онъ какъ же?..

— Да мать евонная изъ дома моего дяди взята была — во какая родня. Дядина она дочка, а мнѣ, стало быть, сестра двоюродная.

— Такъ, стало быть, ты ему дядя?

— Дядя и есть. Самый близкій дядя. Когда матка евонная замужъ-то выходила, я какъ помню! Помню чудесно…

Со двора выбѣгаетъ рябой мужиченко съ клинистой бородкой.

— Всталъ. У рукомойника умывается, сообщаетъ онъ. — Дочка Ивана Захарыча самоваръ около крыльца ставитъ. Сейчасъ будутъ чай пить. Я подошелъ къ нему: «съ пріѣздомъ, говорю, Иванъ Тимофѣичъ, дай вамъ Богъ въ радости»… Глядитъ и не узналъ. «Не узнаешь?» говорю. «Не узнаю». «Въ сватовстѣ, говорю, приходимся. Пантелей Михайловъ я». «Гдѣ, говоритъ, узнать, коли по четырнадцатому году изъ деревни я уѣхалъ». Чай будутъ пить на задахъ, на огородѣ, Иванъ Захаровъ и столъ туда понесъ.

— На огородѣ? Такъ надо туда итти.

Вся толпа перекочевываетъ на зады и останавливается у огороднаго плетня. Трое ребятишекъ залѣзаютъ на дерево.

На огородъ между тѣмъ вынесли столъ, покрыли его холстиной. Жена и дочь Ивана Захарова разставляли на столѣ чашки.

— Алена Митревна! Подь-ка сюда. Разскажи, чѣмъ онъ тебѣ поклонился, манитъ какая-то баба жену Ивана Захарова.

— Послѣ, Устиновна, послѣ все покажу. Некогда теперь.

— Ты только крикни мнѣ: шелковымъ товаромъ или такъ чѣмъ?

— Шелковымъ, шелковымъ.

— А дочкѣ-то твоей?

— Потомъ. Надо еще за молокомъ бѣжать.

Хозяйка скрывается. Дочь, перегибаясь корпусомъ назадъ, тащитъ на столъ большой кипящій самоваръ. Появляется большая дворовая собака и начинаетъ обнюхивать ножки стола.

— И Шарикъ-то радъ. И ему пожива будетъ. Хлѣбцемъ купецъ покормитъ, замѣчаетъ кто-то.

На огородѣ показывается Харлюзинъ. Онъ въ шелковомъ халатѣ на распашку и поглаживаетъ объемистое чрево. Сзади его, переваливаясь съ ноги на ногу, идетъ жена его, полная дама въ ситцевой блузѣ. Ситецъ не уклоняется отъ наблюденія бабъ.

— А говорили, въ шелкахъ вся! Брислетки на рукахъ! бормочутъ онѣ. — Гдѣ же тутъ шелки-то? Такъ себѣ ситчикъ простенькій, стиранный.

Мужики снимаютъ шапки и кричатъ изъ-за плетня:

— Здравствуй, Иванъ Тимофѣичъ! Съ благополучнымъ пріѣздомъ! Дай Богъ тебѣ въ радости на родинѣ… И хозяюшкѣ твоей почтеніе… И ей дай Богъ… Не знаемъ только, какъ величать-то ее у тебя.

— Здравствуйте, други любезные, здравствуйте… отвѣчаетъ Харлюзинъ.

— Вспомнилъ ли насъ, батюшка Иванъ Тимофѣичъ? Мы такъ тебя помнимъ чудесно. Вѣдь съ родни приходимся.

— Гдѣ же припомнить, господа! Столько уже лѣтъ…

— У богатыхъ-то всегда память коротка насчетъ бѣднаго сословія, Иванъ Тимофѣичъ, замѣчаетъ лысый мужикъ. — А мы тебѣ родня близкая. Мамашенька твоя покойница, дай Богъ ей царство небесное, какъ разъ мнѣ троюродной теткой приходится.

— Да вѣдь ужъ здѣсь по деревнѣ всѣ родня… что говорить… Вотъ и намъ тоже… Нашъ батюшка покойникъ еще сѣменами помогалъ твоему батюшкѣ. Дворы-то рядомъ были… заявляетъ баба. — Съ пріѣздомъ тебя, кормилецъ! Авось, Афимью вспомнишь! Тетка вѣдь тебѣ. Хоть дальняя, я тетка.

— Рѣшительно, господа, никого не помню… разводитъ руками Харлюзинъ. — Ну, да вотъ познакомимся. Очень пріятно.

— Хлѣба-соли къ намъ откушать милости просимъ, Иванъ Тимофѣичъ. Съ супругой просимъ… кланяется лысый мужикъ. — Ефремъ я… Въ сватовствѣ мы родней-то приходимся. Ужъ не обидь.

— Зайду, зайду. Вотъ только маленько поосмотримся.

— Иванъ Тимофѣичъ! А меня, стараго пса, помнишь? спрашиваетъ кудластый мужикъ. — Ты и намъ въ сватовствѣ родня. Бывало, я тебя какъ сгребу маленькаго за волосья, а ты меня сейчасъ просить: «дяденька, Давыдъ Андреичъ, не таскай меня, я выросту большой, такъ рубаху тебѣ ситцевую подарю, полштофъ выставлю, рублемъ поклонюсь». Вотъ теперь посмотримъ, гдѣ твоя правда. Помнишь ли Давыдку-то?

— Рѣшительно не помню.

— Ахъ, ты какой! Грѣхъ сродственниковъ-то позабывать. Ну, да за это мы съ тебя пять лишнихъ стаканчиковъ…

Харлюзинъ промолчалъ и сталъ отходить отъ плетня. Мужики и бабы въ недоумѣніи начали перешептываться.

— Носъ задираетъ! Вонъ оно и смотри! донеслось ему въ догонку. — Питерская штучка.

— Иванъ Тимофѣичъ! Ты ужъ тамъ какъ хочешь, а съ пріѣздомъ тебя поздравить надо! крикнулъ кудластый мужикъ. — Безъ этого, другъ любезный, нельзя. Мы за этимъ и пришли. Какъ знаешь, а по стаканчику поднеси! Кабакъ теперь открытъ и за четверткой я живо спорхаю.

Харлюзинъ обернулся.

— Не лучше ли, други любезные, это сдѣлать потомъ? спросилъ онъ. — Натощакъ-то какъ будто бы оно и не ловко.

— Зачѣмъ неловко? Натощакъ-то только и пить вино. Съ тощаку-то оно лучше забираетъ. Нѣтъ, ужъ ты, другъ, не отвиливай. Потомъ-то мы особь статья выпьемъ, а теперь безпремѣнно надо тебя по стаканчику съ пріѣздомъ поздравить. Не скупись, пошли.

Харлюзинъ полѣзъ въ карманъ и досталъ двѣ рублевыя бумажки. Кудластый побѣжалъ за виномъ. Бабы и мужики между тѣмъ залѣзли уже за плетень. Бабы щупали платокъ и ситецъ на платьѣ жены Харлюзина, стараясь испробовать достоинство матерій, мужики осматривали самого Харлюзина и выпрашивали у него папиросы. Лысый мужикъ чесалъ затылокъ и говорилъ:

— А вѣдь мы думали, что ты вспомнишь насъ, сродственничковъ-то, и подарочкомъ намъ поклонишься. Въ кои-то вѣки разъ пріѣхалъ, да и то…

— А ты вотъ погоди… Дай мнѣ разобраться, дай легкую передышку сдѣлать, смущенно говорилъ Харлюзинъ. — Разберемся мы, оглядимся, потолкуемъ съ Иваномъ Захаровымъ, кто намъ сродственникъ, кто нѣтъ, да тогда ужъ и приступимъ. Ты погоди.

— Да неужто мы тебя, Иванъ Тимофѣичъ, обманывать будемъ? Господи Іисусе! Видишь бабку Прасковью… Кланяйся, бабка… Вотъ эта бабка тебя на рукахъ нянчила, право слово, нянчила. Я тебя за виски, бывало, таскалъ. Сейчасъ околѣть, таскалъ, когда, бывало, ты забалуешься. Когда тебя и въ Питеръ-то въ торговую науку отправляли, такъ я и то тутъ былъ. Василій Жидковъ тебя возилъ. Померши онъ теперь.

— Ладно, ладно… Вотъ переговоримъ съ Иваномъ Захаровымъ, такъ, можетъ быть, и вспомнимъ.

— Да ты, Иванъ Тимофѣичъ, вотъ что… Четверть эту самую мы сейчасъ выпьемъ, а потомъ ты дай намъ на всѣхъ трешницу — вотъ съ насъ и довольно будетъ.

— Потомъ, потомъ… Дай только разобраться-то мнѣ.

— Ситчику бы, матушка, намъ… приставали бабы къ женѣ Харлюзина.

Появился Иванъ Захаровъ. Въ рукахъ онъ несъ тарелку со свѣжимъ сотовымъ медомъ.

— Братецъ… Вотъ я медку наломалъ… Съ медкомъ чайку-то… говорилъ онъ.

Къ плетню подбѣгалъ кудластый мужикъ и держалъ въ объятіяхъ четвертную бутыль съ водкой. Лица мужиковъ прояснились.

II

— Братецъ, Иванъ Тимофѣичъ, да вы кушайте чайку-то еще чашечку, угощалъ крестьянинъ Иванъ Захаровъ Харлюзина. — Всего только четыре чашечки и выкушали.

— Нѣтъ, довольно… И такъ ужъ я… Довольно… Въ самую препорцію… отрицательно качалъ головою гость.

— Вы съ медкомъ… Медокъ самый свѣжій. Съ медкомъ-то вы вѣдь всего только одну чашечку сокрушили.

— Не могу, Иванъ Захарычъ… Спасибо.

— А вы вотъ со сливочками топлеными. Отличныя сливочки, приставала къ гостю жена Ивана Захарыча.

— Нѣтъ, ужъ, невѣстушка, и со сливочками увольте. Упарился.

— Иванъ Тимофѣичъ у насъ и дома въ Петербургѣ больше двухъ стакановъ не пьетъ, а тутъ ежели взять эти самыя четыре чашки да слить ихъ вмѣстѣ, то больше двухъ стакановъ будетъ, сообщала жена Харлюзина. — Онъ дома всегда изъ стакановъ, а не изъ чашки…

— Такъ не желаете ли, братецъ, стаканъ? Можетъ, изъ стакана-то вольготнѣе питься будетъ? крикнулъ Иванъ Захаровъ. — Вѣдь мы, дураки сиволапые, по-деревенски чашки-то подали, потому у насъ все изъ чашекъ пьютъ. Въ чашкахъ-то чай крѣпче кажетъ. Пьешь, пьешь его и все какъ-будто крѣпкій, потому насквозь-то вѣдь не видать. Прикажете стакашекъ подать?

— Нѣтъ, нѣтъ, и изъ стакана пить не буду.

— Алена! Ты на слѣдующіе разы, какъ будешь собирать чай, такъ ставь Ивану Тимофѣичу стаканъ! обратился Иванъ Захаровъ къ женѣ. — Я и изъ ума вонъ, что по питерской модѣ образованный мужской полъ завсегда изъ стакановъ пьетъ. Ужъ вы простите ее, дуру-бабу, братецъ. Въ слѣдующій разъ безпремѣнно стаканъ будетъ. Ну-съ, чѣмъ же васъ теперь угощать? До обѣда еще далече.

— Да ничѣмъ, отвѣтилъ Харлюзинъ, поднимаясь съ мѣста. — Теперь бы вотъ пріодѣться, закурить сигарку и легкій проминажъ по деревнѣ сдѣлать.

— Родину свою желаете вспомнить? Что жъ, пойдемте, братецъ. Я провожу васъ, разскажу вамъ, гдѣ кто живетъ и все этакое, засуетился хозяинъ. — Вотъ пойдемъ, такъ посмотрю я, узнаете ли вы то мѣсто, гдѣ родиться изволили. Домъ-то вѣдь вашего батюшки покойника сгорѣлъ, теперь на его мѣстѣ новый построенъ. Узнаете ли?

— Да вѣдь гдѣ жъ тутъ узнать, коли двадцать пять лѣтъ въ здѣшнихъ мѣстахъ не бывалъ! Помню, что стоялъ онъ на концѣ улицы.

— Это вы точно, это вы дѣйствительно, а теперь у насъ улица-то такъ обстроилась, что ужъ конецъ-то далеко-далеко отъ того мѣста, гдѣ вашъ домъ стоялъ. Пойдемте… Все вамъ покажу и разскажу.

Чаепитіе происходило на задахъ, на огородѣ. Хозяинъ и гость двинулись по направленію къ дому, гдѣ гость долженъ былъ «пріодѣться», такъ какъ былъ въ халатѣ.

— Ты, Иванъ Тимофѣичъ, и регаліи свои надѣнь! крикнула гостю жена. — Пусть смотрятъ, да любуются, какой изъ ихъ деревни большой человѣкъ вышелъ.

— Это, то-есть, что же такое, братецъ, регаліи? спросилъ хозяинъ.

— А медали у меня разныя да ордена есть. Кресты…

— Медали и кресты… Тсс… Конечно же надѣньте, Иванъ Тимофѣичъ. И мнѣ-то съ вами будетъ лестно итти. У насъ здѣсь народъ все деревенскій, сѣрый… Пусть любуется. Надѣньте…

Гость счелъ за нужное покобениться.

— Безъ нужды-то вѣдь я не очень… Я больше по большимъ праздникамъ… сказалъ онъ.

— Да ужъ уважьте вашу деревню. Большихъ-то праздниковъ долго ждать… А тутъ у насъ урядникъ встрѣтится и посмотритъ, какой вы человѣкъ есть, попъ увидитъ, учитель… Да и мужики-то… Ужъ вы пожалуйста, Иванъ Тимофѣичъ.

— Пылятся вѣдь ордена-то, а впрочемъ…

Харлюзинъ сдался. Черезъ пять минутъ онъ, сбросивши съ себя халатъ и облекшись въ черный сюртукъ, стоялъ въ избѣ передъ небольшимъ зеркаломъ и навѣшивалъ себѣ на шею и въ петлицы сюртука свои регаліи. Иванъ Захаровъ стоялъ около него и умилялся.

— Господи Іисусе! Батюшка, Иванъ Тимофѣичъ! Да сколько у васъ всякой царской-то милости! захлебываясь говорилъ онъ, — За что же это вамъ все, Иванъ Тимофѣичъ, пожаловано?

— Да за разное. Вѣдь я во многихъ мѣстахъ на службѣ. Я и въ Нищенскій вношу, я и въ братствахъ, я и… Во многихъ мѣстахъ… Жертвоприношенія отъ щедротъ своихъ дѣлаю — вотъ меня и взыскиваютъ.

— Вотъ эта большая-то медаль на красной лентѣ какъ называется?

— Станиславъ. Серебряный Станиславъ… А то у меня есть золотая Анна. Анна выше считается. Позапихни-ка мнѣ, Иванъ Захаровъ, сзади ленту за воротникъ, а то она очень топорщится. Вотъ бороду бы надо, сюда ѣхавши, немного подрѣзать, а то изъ-подъ длинной-то бороды будетъ плохо видно.

— Такъ не желаете ли, Иванъ Тимофѣичъ? Ножницы есть.

— Нѣтъ, не надо. Лучше ужъ я какъ-нибудь пониже ленту поспущу.

— Золотую-то тоже будете надѣвать?

— Надѣвать, такъ всѣ надѣвать. А вотъ эту золотую получилъ я за нищенскій комитетъ. Вносимъ вѣдь мы посильную лепту и нищихъ призрѣваемъ.

— Такъ, такъ… Крестъ-то этотъ у васъ какъ называется?

— Этотъ? Это Красный крестъ. Такъ онъ краснымъ и называется. Раненымъ мы помогаемъ, такъ за это… разсказывалъ Харлюзинъ. — Вотъ этотъ Красный крестъ, а этотъ черногорскій.

— Черногорскій? Это съ Черной горы, значитъ?

— Да, изъ Черногоріи, черногорскій… А называется онъ… Вотъ ужъ я, братъ, даже забылъ, какъ онъ называется. Въ бумагѣ у меня есть, прописано, а самъ забылъ. Черногорскій. А все за то, что жертвуемъ. Во многихъ мѣстахъ вносимъ.

— Да вѣдь за это отъ Господа Бога сторицею воздастся… говорилъ Иванъ Захаровъ и спросилъ:- Все-съ теперь прицѣпили?

— Сербскій крестъ еще есть. Вотъ.

— Какъ называется?

— Забылъ. Мудрено какъ-то называется. Вотъ теперь все.

Харлюзинъ всталъ въ позу.

— Генералъ! Совсѣмъ генералъ! умилялся на него Иванъ Захаровъ.

Черезъ пять минутъ Харлюзинъ и Иванъ Захаровъ вышли изъ избы на улицу села Подлѣснаго.

III

Иванъ Захаровъ и купецъ Иванъ Тимофѣичъ Харлюзинъ брели по улицѣ села Подлѣснаго. Харлюзинъ былъ въ черномъ сюртукѣ, въ шляпѣ цилиндрѣ и въ медаляхъ на шеѣ и въ петлицѣ. Иванъ Захаровъ тоже пріодѣлся, напяливъ на себя синій кафтанъ и новый картузъ съ глянцевымъ козыремъ. Харлюзинъ шелъ важно, попыхивалъ сигарой и гордо смотрѣлъ по сторонамъ. Иванъ Захаровъ шелъ около, тоже курилъ сигару, то и дѣло поплевывая, и разсказывалъ о достопримѣчательностяхъ села.

— Вотъ у этого мужика нонѣ по веснѣ двухъ коней увели, кивалъ онъ на избу. — Въ раззоръ разорили человѣка.

— Пошаливаютъ развѣ у васъ? спросилъ Харлюзинъ.

— А гдѣ нонѣ не пошаливаютъ, братецъ! Вездѣ пошаливаютъ. Народъ совсѣмъ Бога забылъ. А цигарки, Иванъ Тимофѣичъ, у васъ важныя, должно-быть дорогія.

— Эти двугривенный. Дешевле не курю.

— Двугривенный десятокъ — цѣна хорошая. Впрочемъ, по цѣнѣ и товаръ важный.

— Какъ двугривенный десятокъ? Экъ ты хватилъ! Двугривенный штука.

— Каждая штука двугривенный! Господи Іисусе! Ну, братецъ, теперь я вижу, что вы и впрямь большой человѣкъ. Вѣдь на двугривенный-то сороковка водки да и съ закуской…

— По праздникамъ, братецъ ты мой, даже въ три гривенника сигары курю.

— Въ три гривенника… А?!. И моя цигарка, стало быть, двугривенный стоитъ?

— Того же калибра, что и моя.

— Фу, ты пропасть! Даже и курить-то жалко. Мосей Гавриловъ! Подь-ка сюда! поманилъ Иванъ Захаровъ стоявшаго у колодца мужика и только что сейчасъ отвѣсившаго поклонъ. — Поди сюда… Чего ты?.. На-ко-съ, покури цигарки, затянись. Вотъ такъ. Чуешь ли ты, что это за цигарка? Двигривенный вѣдь стоитъ. Штука двугривенный.

Мужикъ прищурился, недовѣрчиво улыбнулся и сказалъ:

— Толкуй!

— Не вѣритъ, Иванъ Тимофѣичъ, обратился Иванъ Захаровъ къ Харлюзину. — Да вѣдь это вотъ пріѣзжій братецъ мнѣ далъ. Онъ дешевле-то и не куритъ.

Мужикъ продолжалъ ухмыляться.

— Дать ему развѣ двугривенничекъ? спросилъ Харлюзинъ.

— Дайте, коли милость есть. Онъ выпьетъ и за васъ Богу помолитъ. Вотъ пріѣзжій братецъ мой, именитый купецъ Харлюзинъ; хочетъ тебѣ дать двугривенничекъ на вино, Мосей Гавриловъ. Кланяйся и благодари.

— На этомъ благодаримъ покорно, поклонился мужикъ, взявъ деньги.

— Ну, вотъ… Иди теперь и выпей за благополучный пріѣздъ нашего гостя, да выпей хорошенько и чувствуя. Видишь, сколько у него царской-то милости навѣшано. Гость большой, именитый.

Показался урядникъ въ высокихъ сапогахъ. Онъ прямо направился къ Харлюзину и отдалъ ему честь.

— Позвольте познакомиться. Здѣшній урядникъ Трифонъ Федотовъ… Слышалъ, что пріѣхали, хотѣлъ забѣжать къ Ивану Захарову, чтобъ личное лицезрѣніе для перваго знакомства сдѣлать съ вами, но дѣла и дѣла. сказалъ онъ, протягивая руку.

— Наши охранители и защитники… указалъ на урядника Иванъ Захаровъ. — Трифонъ Федотычъ, на-ка, попробуй, какія мой гость цигарки-то куритъ. Двугривенный штука. Вотъ и мнѣ пососать далъ.

— Зачѣмъ же имъ изо рта въ ротъ… перебилъ Харлюзинъ. — Вотъ мы ихъ цѣльной сигарочкой презентовать можемъ.

Урядникъ закурилъ сигару.

— Цигарка, дѣйствительно, первый сортъ. Вы вотъ нашего станового попотчуйте, когда къ нему поѣдете, сказалъ онъ.

— А нешто надо ѣхать?

— Да вѣдь съ кѣмъ же вамъ иначе по вашему образованію компанію водить? Вы человѣкъ полированный, а здѣсь у насъ все народъ сѣрый. Отецъ Никодимъ развѣ только, да учитель… Но учитель у насъ не того… Не совѣтую вамъ съ нимъ связываться.

— А что?

— Идей много… Головное мечтаніе обширное… А ежели такъ разглядѣть, по настоящему, то просто, извините, сволочь. Нѣтъ, вы къ господину становому-то приставу съѣздійте. Съѣздійте, тогда и паспортъ можно будетъ не предъявлять.

— Ладно, съѣзжу.

— Вы и медали надѣньте. Тогда онъ о васъ особенное понятіе чувствъ будетъ имѣть. Я вотъ тоже о васъ другое воображеніе имѣлъ. За пожертвованія изволили получить? — кивнулъ урядникъ на медали.

— И за пожертвованіе, и за службу. Я въ Нищенскомъ комитетѣ состою.

— Тсс. Вотъ и у насъ тутъ по деревнямъ… Ужасти что нищихъ побирается, особливо послѣ голодахинскаго пожара. Глазъ да глазъ тоже нужно имѣть. Передъ Ильинымъ днемъ у насъ забрелъ одинъ изъ побирающихся въ оврагъ да тамъ и умеръ. Хлопотъ что было, страсть.

— Да, незадача намъ нынѣшнее лѣто! вздохнулъ Иванъ Захаровъ. — Три мертвыхъ тѣла было. Ужъ наѣзжали-наѣзжали, потрошили-потрошили, двѣ бани опоганили. Спаси, Господи, и помилуй всякаго.

— Чудакъ человѣкъ! Вѣдь безъ потрошенья тоже нельзя. А можетъ быть, тутъ умыселъ смертоубійства? перебилъ его урядникъ. — Изъ Питера къ намъ изволили?..

— Да, изъ Петербурга, на родину. Вѣдь это родина моя.

— Родина? Такъ, такъ… Ну, конечно, оно лицезрѣніе пріятное. Съ Максимомъ Кирилычемъ можете компанію заключить. Мужикъ пріятный. А съ учителемъ не совѣтую компанію водить.

— Кто это Максимъ Кирилычъ?

— А они кабаки у насъ держатъ. Супруга у нихъ дама образованная. Изъ города взята, лавочница. Книжки читаетъ и все этакое. Дама съ большой полировкой. Вы съ супругой пріѣхали?

— Съ супругой.

— Ну, такъ вотъ онѣ будутъ имъ подъ кадрель. Окромя того, писарь тутъ у насъ есть изъ полированныхъ, но воображенія у него много. Впрочемъ, когда не выпивши, то они аккуратно дѣйствуютъ. Въ Капернаумѣ нашемъ изволили быть?

— Что это такое?

— А это трактиръ нашъ деревенскій, харчевня. Причетники наши такъ его назвали. Зайдемте для обозрѣнія мѣстности… Нынче машинку Максимъ Кирилычъ тамъ поставилъ, музыку играетъ. Чистая комната есть для полированныхъ гостей. Господинъ становой приставъ бываютъ проѣздомъ, такъ завсегда комплектъ мѣстности дѣлаютъ и заходятъ. Завсегда можно селянку по московски спросить, яичницу. И вино у него хорошее, крѣпкое. Градусы всегда въ порядкѣ. Московское пиво есть. Пожалуйте… Тутъ недалече.

— Что жъ, пойдемте… сказалъ Харлюзинъ. — Компанію раздѣлить можно.

— И намъ оченно пріятно съ петербургскимъ полированнымъ человѣкомъ. Мы вѣдь два лѣта въ Питерѣ выстояли, когда я въ полку служилъ. Я Питеръ-то чудесно знаю. Въ стуколку балуетесь?

— Отчего же, если по маленькой.

— Ну, вотъ и отлично. У Максима Кирилыча мы очень часто по вечерамъ въ стуколку балуемся. Я, ихъ супруга, отецъ Никодимъ, писарь. Ну, а учитель — тотъ въ сторонѣ. У того мечтаній много. Того мы въ нашу компанію не принимаемъ. Простую будете кушать или рябиновую? На рябинѣ у него есть отличная… расхваливалъ урядникъ.

Компанія завернула за уголъ.

IV

Иванъ Захаровъ, купецъ Харлюзинъ и урядникъ вошли въ деревенскій трактиръ. Трактиръ былъ почти пустъ, такъ какъ день былъ не праздничный. Въ первой комнатѣ, гдѣ помѣщалась стойка, сидѣли у столика за бутылкой водки два проѣзжіе мужика, лошади которыхъ стояли противъ трактира, да облокотясь на стойку полулежалъ грудью старый причетникъ въ сѣромъ нанковомъ длиннополомъ сюртукѣ и о чемъ-то разговаривалъ съ буфетчикомъ-цѣловальникомъ въ ситцевой рубахѣ. Завидя урядника, мужики поднялись съ мѣстъ. Тотъ махнулъ имъ рукой, чтобы продолжали сидѣть, и спросилъ буфетчика:

— Максимъ Кирилычъ дома?

— На сѣновалѣ спитъ. Въ городъ ѣздилъ, подъ самое утро пріѣхалъ и залегъ.

— Разбудить. Сказать, что именитые гости пожаловали. А самъ ты вотъ что… Во-первыхъ, рябиновой, во-вторыхъ, закуски для питерскаго гостя почудеснѣе, а въ третьихъ, солянку пусть стряпуха соорудитъ на сковородкѣ. Прошу покорно, Иванъ Тимофѣичъ, въ дворянскую горницу, обратился урядникъ къ Харлюзину.

Дворянская комната была небольшой комнатой о двухъ окнахъ, оклеенная яркими обоями и увѣшанная олеографическими преміями «Нивы» безъ рамокъ. На окнахъ красныя кумачевыя занавѣски, въ углу комодъ и на комодѣ небольшой музыкальный ящикъ, рядомъ съ комодомъ ободранная бикса съ двумя кіями, у оконъ по столу, покрытому красными ярославскими скатертями — вотъ и все убранство комнаты.

— Разсаживайтесь, господа! командовалъ урядникъ, указывая на стулья. — Парамонъ Тихоновъ! Завести машину! крикнулъ онъ буфетчику.

— А это ужъ самъ Максимъ Кирилычъ сдѣйствуетъ. Ключъ отъ машины у него.

— Послалъ будить?

— Послалъ. Только теперь не скоро растолкаешь. Хозяйка тоже рядиться начала. Хочетъ выйти!

— Ну, вотъ и чудесно! Иванъ Тимофѣичъ! Да вы за супружницей своей послали бы… Здѣсь вѣдь въ дворянской горницѣ все на деликатный манеръ. Какъ подозрительность личности и безъ поведенія — сейчасъ въ зашей.

— Нѣтъ, ужъ пущай дома сидитъ.

— Отчего же-съ? Кстати бы онѣ по своему дамскому существу и съ супругой Максима Кирилыча снюхались. Сюда окромя господъ помѣщиковъ и нашей деревенской полированной команды никто не заглядываетъ.

— Нѣтъ, ужъ лучше потомъ, въ другой разъ.

— Напрасно-съ… И имъ-то бы плезиръ былъ. Можно бы дамской вишневки…

Въ дверь комнаты лѣзъ полупьяный причетникъ, держалъ руки пригоршней, протягивалъ ихъ по направленію къ уряднику и возглашалъ:

— Защитникъ и охранитель! Благослови!

— Съ Богомъ! Съ Богомъ! Проваливай! Сегодня здѣсь по деликатному…

— Имѣю подозрѣніе насчетъ пропавшей телушки…

— Послѣ разскажешь.

— Парамонъ Тихоновъ! Убери его!

— Леонтій Федорычъ… Иди, коли начальство приказываетъ.

Буфетчикъ взялъ причетника за плечо и вывелъ изъ комнаты.

— Вѣдь вотъ, кажись, по своему ученью и полированный человѣкъ, а крѣпко ослабши, сказалъ ему вслѣдъ урядникъ. — Дьячокъ у насъ есть, такъ тотъ совсѣмъ другая физіономія личности, но только мы тоже его въ свою полированную команду не допущаемъ. Батюшка отецъ Никодимъ не любитъ.

Показался хозяинъ трактира Максимъ Кирилычъ въ пиджакѣ, бархатной полосатой жилеткѣ и при часахъ на толстой серебряной цѣпочкѣ черезъ шею. Онъ протиралъ глаза, зѣвалъ и покачивался на ногахъ отъ только что прерваннаго сна. Въ волосахъ его торчали сѣно и солома.

— На зарѣ ты его не буди, на зарѣ онъ сладко такъ спитъ… на распѣвъ проговорилъ урядникъ, при видѣ входящаго хозяина, и прибавилъ:- Чего это ты, отецъ и благодѣтель, до этихъ поръ сонную музыку разводишь? Людямъ за обѣдъ садиться пора, а онъ спитъ.

— Подъ утро только что вернулся, такъ хоть кого сморитъ. Въ городъ ѣздилъ, шкуры крестьянскія на заводъ продалъ, потягиваясь отвѣчалъ хозяинъ.

— Ну, такъ вотъ прочухивайся. Видишь, гостей-то сколько. Вотъ это нашъ пріѣзжій купецъ Иванъ Тимофѣичъ. Такъ какъ они пріѣхавши сюда въ деревню погостить, а сами человѣкъ полированный, а здѣсь въ деревнѣ все компанія сѣрая и не съ кѣмъ имъ водиться, то и пришли къ тебѣ, къ полированному человѣку, знакомство заключить.

— Оченно пріятно. Мы завсегда рады. Сегодня подъ утро, когда я пріѣхалъ, работники и то мнѣ сказывали, что у насъ на селѣ питерскій гость объявился.

Максимъ Кирилычъ подалъ Харлюзину и уряднику руку, а на Захара Иванова посмотрѣлъ искоса, помедлилъ немного и въ видѣ уступки какъ-то неохотно протянулъ только два пальца.

— Максимъ Кирилычъ! Вѣдь это братанъ мой… отрекомендовалъ въ свою очередь Харлюзина Иванъ Захаровъ. — Ко мнѣ пріѣхалъ, у меня остановился. Ты на грудь-то ему посмотри… Эво сколько медалей!

— Кавалеръ. Меня перехвасталъ по кавалеріи… прищелкнулъ языкомъ урядникъ.

— А какія, братъ Максимъ Кирилычъ, у него цигарки! Двадцать копѣекъ штука. Ей-Богу… Сейчасъ умереть. Братецъ, Иванъ Тимофѣичъ, попотчуйте Максима Кирилыча цигаркой-то.

Харлюзинъ открылъ портсигаръ.

— Нѣ… Не балуюсь… Спасибо. Табакъ не про насъ растетъ… отрицательно потрясъ головой Максимъ Кирилычъ.

— Да вѣдь изъ-за двугривеннаго можно и разрѣшить. Ты подумай: цѣна-то какая!

— Богъ съ ней! Для меня табакъ все равно, что волку трава. Въ Питерѣ торговлю производите?

— Въ Питерѣ. Пятнадцать лѣтъ хозяйствую.

— Какимъ товаромъ?

— Желѣзо есть, строительный матеріалъ, домовые приборы, лѣсъ…

— Бывалъ и я въ Питерѣ. Давно только. А что, у васъ Юлія Пастрана жива?

— Это женщина-то съ бородой? Давно померши.

— Ну, а какъ нынче у васъ Исаакіевскій соборъ? Все еще въ лѣсахъ?

— Послѣ разспросишь, Максимъ Кирилычъ, перебилъ его урядникъ. — А теперь ты вотъ что: что есть въ печи — все на столъ мечи для дорогого гостя. Да и прежде всего машину заведи.

— Что машина! Питерскій гость у себя въ Питерѣ и не такую машину слыхалъ, а наша машина ему только одно умаленіе.

— Заведи, заведи. Пусть онъ и нашу деревенскую машину послушаетъ. Я вотъ самъ-то на кларнетѣ балуюсь, въ полку выучили, такъ музыку страсть люблю. Пусть Иванъ Тимофѣичъ послушаютъ.

— Парамонъ! кричалъ хозяинъ. — Давай сюда водки трехъ сортовъ, да возьми у хозяйки коробку сардинокъ, балычка кусочекъ и селедку… Да живо!

Отдавъ приказъ, Максимъ Кирилычъ вынулъ изъ жилетнаго кармана ключъ и принялся заводить музыкальный ящикъ.

1893

Оглавление