«На невском пароходе»

Сумерки майской ночи переходятъ въ утро. Второй часъ. У пристани Минеральныхъ Водъ шипитъ пароходъ, наполненный возвращающимися домой посѣтителями Русскаго Трактира, Минеральныхъ Водъ и Приказчичьяго клуба. Публика самая разнообразная и въ самыхъ разнообразныхъ позахъ: тутъ и стоящій у борта молодой прапорщикъ, украдкой, скашивающій глаза на личико смазливенькой дамочки, до половины прикрытое тюлевой вуалеткой; тутъ и солидный господинъ только-что помѣстившійся на скамейкѣ и уже сладко дремлящій, опершись подбородкомъ на два своихъ жирныхъ кулака, держащихъ упертую въ полъ палку; тутъ и старая дѣва, съ братцемъ-гимназистомъ, въ засосъ наслаждающаяся природой и то и дѣло восклицающаяся: «Грегуаръ, Грегуаръ, посмотри, что за прелесть эти берега!»; тутъ и усатые гостинодворскіе приказчики въ начищенныхъ «циммерманахъ», и гладко бритые чиновники, въ пестрыхъ галстукахъ; тутъ и бодрствующіе, и дремлющіе, и трезвые, и пьяные. Пассажиры то и дѣло прибываютъ. Вотъ вошелъ жирный купецъ, съ жирной сожительницей, въ шолковой двуличневой косынкѣ на головѣ, смахнулъ фуляромъ со скамейки пыль и плюхнулся рядомъ съ солиднымъ господиномъ, занявъ подъ себя и подъ сожительницу ровно два аршина мѣста.

— Григорій Иванычъ! я пужаюсь… — робко шепчетъ купцу сожительница и дергаетъ его за рукавъ.

— Такъ что-жь что пужаешься? Потерпи съ полчаса, и пройдетъ… — громко и не глядя на супругу, отвѣчаетъ купецъ.

— Говорятъ, что коли ежели на суднѣ смертный грѣшникъ или убивецъ есть, такъ судно завсегда ко дну…

— Всѣ подъ Богомъ ходимъ…

— Тоже вотъ въ воду плевать не слѣдуетъ, а то безвремѣнно потонешь!..

— А ты не плюй…

— Волчій зубъ, въ ладонкѣ, говорятъ, отъ потопленія-то хорошо носить…

— Дура и больше ничего!

Дремлющій солидный господинъ открываетъ глаза и строго говоритъ:

— Послушай, любезный, ежели ты будешь ругаться, то тебя высадятъ на берегъ.

— Не извольте безпокоиться, ваше высокородіе, мы промежъ себя, — отвѣчаетъ купецъ.

— Все-таки ссадятъ…

— Мы и сами у Лѣтняго сада вылѣземъ.

— Дуракъ!

Солидный господинъ отворачивается.

У борта, задомъ къ солидному господину, стоитъ юный мичманъ. Подъ правую руку онъ держитъ молоденькую дѣвушку, въ бархатномъ казакѣ, подъ лѣвую — пожилую даму въ шали.

— Полина, ты не боишься, мой другъ? — спрашиваетъ дама дѣвушку.

— Нѣтъ, мамаша, мы вѣдь прошлый годъ привыкли на Черной Рѣчкѣ. Я даже сама гребла.

— Помилуйте, чего-же бояться? Нева гладка, какъ стекло! — увѣряетъ мичманъ.

— Пожалуйста… вамъ хорошо говорить, коли вы такой безстрашный и къ тому-же морякъ! — перебиваетъ его дама. Вы, пожалуй, и въ море въ лодкѣ пуститесь!..

— А страшно въ морѣ? — задаетъ вопросъ дѣвушка.

— Ужасъ, но мы уже привыкли, — отвѣчаетъ мичманъ. Даже скучно, когда бури нѣтъ. Толи-ли дѣло: вѣтеръ свищетъ, волны черезъ палубу, а за фрегатомъ гонятся акулы.

— Ахъ, страсти какія! Не говорите! Не говорите! — восклицаютъ мать я дочь.

— За фрегатомъ гонятся акулы и зубами щелкаютъ…

— Отчего-же вы въ нихъ изъ пушекъ не палите?

— Зачѣмъ-же? Намъ съ ними веселѣе. Мы имъ кидаемъ полѣнья дровъ, бомбы и онѣ ихъ въ минуту проглатываютъ.

— Неужели и бомбы проглатываютъ?

— Какъ мы пилюли…

Пароходъ началъ отваливать.

— Стой! стой! отваливать-то еще успѣешь! — послышался на пристани голосъ и на пароходъ вошли двое мужчинъ. Одинъ изъ нихъ былъ лѣтъ тридцати, въ шляпѣ на бекрень, въ свѣтломъ пальто и съ тросточкой; другой — лѣтъ сорока, въ чорномъ сюртукѣ, въ фуражкѣ съ заломомъ и съ зонтикомъ. Все въ нихъ такъ и задышало гостинодворскимъ пошибомъ. Расталкивая публику, ходили они по пароходу и отыскивали мѣста, гдѣ-бы присѣсть, но мѣста всѣ заняты. Молодой былъ пьянъ, махалъ руками и ругался. Слышались слова: «я ей покажу, мерзавкѣ! Я ей покажу!.. Что мочальный-то шиньонъ пришпилила, такъ думаетъ, что она и барыня? Стара пѣсня!». Пожилой останавливалъ его и говорилъ:

— Сеня! что за безобразіе! Оставь! Ну, что за радость при народѣ мораль на себя пускать! Брось!..

Пароходъ, между тѣмъ, тронулся. Не найдя мѣста, чтобы присѣсть, оба гостинодворца остановились противъ солиднаго господина.

— Я ей покажу, какъ отъ меня рыло воротить! — кричалъ молодой гостинодворецъ. Что она такое, спрашивается? Солдатская дочь и больше ничего! Важное кушанье! А мы, по крайности, купеческіе сыновья! Что въ приказчикахъ-то состоимъ? Такъ это потому, что у насъ тятенька съ вину слабы. Ахъ, ты подлая! Пусть только она у насъ по Гостиному, по задней линіи, пройдетъ, — сейчасъ на нее собакъ натравлю!

— Ну, и натрави, а теперь молчи! — сказалъ товарищъ.

— А думаешь, не натравлю? Натравлю? Къ мировому, такъ къ мировому! штрафъ заплачу? — плевать! Коли меня за сердце тронутъ, — я въ тѣ-поры ничего не жалѣю. Видалъ ты это?

Молодой гостинодворъ вытащилъ изъ кармана малиновый фуляръ и кинулъ его въ Неву.

— Дуракъ, такъ дуракъ и есть! Вѣдь тебѣ-же убытокъ-то…

— Плевать! Она думаетъ, что мы прогорѣли, что мы оголоштанили?… Шалишь! Куплю ее, перекуплю и выкуплю! Видалъ палку? Во!

Онъ переломилъ на колѣнкѣ трость и кинулъ ее за бортъ.

Вокругъ ихъ начала собираться толпа. Многіе встали съ мѣстъ и спрашивали: «въ чемъ дѣло?» Въ толпѣ виднѣлась и старая дѣва. Пересталъ дремать и солидный господинъ, морщился и шевелилъ губами, сбираясь что-то сказать. Гостинодворъ постарше, былъ какъ на иголкахъ и шепталъ:

— Сеня! помолчи хоть до Лѣтняго сада?… Ну, кому какое дѣло?

— Не хочу молчать! Пусть всѣ знаютъ! — кричалъ Сеня. — Ваше превосходительство, обратился онъ къ солидному господину, — разсудите наше дѣло: правъ я или: не правъ, такъ-какъ вы это при вашемъ степенствѣ и солидарности можете… Извините, но я желаю…

Солидный господинъ пріосанился, погладилъ подбородокъ и важно сказалъ:

— Говори, говори, любезный…

— Были мы это, значитъ, на Минеральныхъ и встрѣтили одну дѣвицу. А я эту дѣвицу шесть лѣтъ знаю. Махонькой дѣвчонкой по Гостиному изъ магазина бѣгала, да подолъ трепала и не было ей иной клички, какъ Машка, да Машка. Завсегда кланялись: я ей апельсины покупалъ, медовымъ квасомъ поилъ, потому гдѣ-же дѣвчонкѣ взять, которая ежели въ ученьи? И вдругъ встрѣчаемся съ ней на Минеральныхъ… Идетъ она съ офицеромъ и рыло отъ меня воротитъ. Нешто это порядокъ, коли я ей, можетъ статься, на двадцать пять рублей однихъ апельсиновъ стравилъ? Завсегда въ знакомствѣ быть, въ клубъ со мной ѣздить, ужины жрать и вдругъ каверзы строить! Само собой, я ей слово завинтилъ, а она мнѣ: «коли вы ругаться будете, васъ выведутъ». Нешто это порядокъ? А?

Гостинодворъ подбоченился и разставилъ ноги.

— Подайте на нее къ мировому! — прошамкалъ солидный господинъ.

— Съ мировому? Нѣтъ-съ, лучше я ей шиньонъ помну! Ахъ, она шельма!

Сквозь толпу протискалась старая дѣва.

— Послушайте, вы читали «Подводный Камень», Авдѣева? — обратилась она къ гостинодвору.

— Чего-съ?

Гостинодворъ скосилъ глаза.

— Читали «Подводный Камень»? Коли не читали, такъ прочтите. Тамъ подробно описано, что женщина не вольна въ своихъ чувствахъ.

Гостинодворъ, должно быть, не понялъ, въ чемъ дѣло, потому что дерзко произнесъ: «ошибаетесь, почтенная, мы по торговой части!» и, ударивъ себя въ грудь, воскликнулъ: То-есть, ежели, я эту Машку теперь встрѣчу, — шиньонъ долой и въ сторону!

Онъ выхватилъ изъ рукъ товарища зонтикъ и бросилъ за бортъ парохода.

— Что за свинство! Вѣдь это мой зонтикъ!

— Плачу!

— Ты совсѣмъ взбѣсился… Зонтикъ девять рублей.

— Не вѣришь? Бери пальто въ залогъ!

Гостинодворъ снялъ съ себя пальто и кинулъ его товарищу въ лицо.

— Куда-жъ мнѣ съ пальтомъ-то?… — произнесъ тотъ.

— Мало? бери сюртукъ!

Онъ снялъ сюртукъ и бросилъ его на полъ. Между пассажирами послышался ропотъ.

— Нужно его высадить! На общественномъ пароходѣ, и вдругъ раздѣваться! Это чортъ знаетъ что такое! — слышалось всюду.

— Высадить, высадить! Высадить на Аптекарскій! — волновался солидный господинъ и направился къ шкиперу.

— Грегуаръ, Грегуаръ, посмотри, какая страстная кипучая натура! — говорила старая дѣва своему спутнику-гимназисту, и закатывала глаза подъ лобъ, указывая на пьянаго.

Гостинодворъ стоялъ въ одномъ жилетѣ, вынималъ изъ кармана брюкъ серебряныя монеты3 кидалъ ихъ въ Неву и кричалъ:

— Мы прогорѣли? Нѣтъ, шалишь! Мы оголоштанили? Нѣтъ, шалишь! Намъ только въ задоръ войдти, такъ мы съ любымъ офицеромъ поспоримъ! Ахъ, ты, подлая!

Пароходъ присталъ къ пристани Аптекарскаго острова. Къ гостинодвору подошли шкиперъ и помощникъ начали его выводить съ парохода. Онъ не упирался, шолъ на пристань и кричалъ:

— Думаете, что до города не съ чѣмъ доѣхать? Доѣду! Не токма что на яличника, а и на лихача хватитъ! Шалишь!

За нимъ слѣдовалъ товарищъ и несъ въ рукахъ его пальто и сюртукъ.

Пароходъ снова отвалилъ отъ берега и началъ удаляться. На пристани стоялъ гостинодворъ, махалъ руками и что-то кричалъ, потомъ снялъ съ себя жилетку, желая повидимому, кинуть ее въ воду… Передъ нимъ въ умоляющей позѣ стоялъ товарищъ.

— Ахъ, какая страстная и кипучая натура! — шептала старая дѣва и закатывала глаза подъ лобъ.

1874