«Милочка»

Лидия Чарская Милочка

I

Это было ужасное несчастье… Тем более ужасное, что налетело оно неожиданно, вдруг, каким-то злым ураганом, разбившим, разломавшим молодую счастливую жизнь…

Впрочем, все несчастья одинаково ужасны… Но семья Бирибиных не хотела с этим согласиться. Еще бы… Она была такая светлая, хорошенькая — эта розовая Милочка с задорным смехом и лукавыми глазками. Все при взгляде на её миниатюрную фигурку, подвижную и грациозную, призывали на голову молодой девушки самое завидное и яркое счастье.

И вдруг этот ураган, ворвавшийся в жизнь…

Как жестоко, как невозможно жестоко распоряжается своими пасынками судьба, но еще несправедливее бывает она, когда поворачивает спину своим избранникам, привыкшим получать от неё одни только ласки…

Несчастье подкралось самым неожиданным образом, когда все смеялось вокруг, когда лучи светили и грели, жизнь и надежда улыбались, грезы роились, заполняя собой все окружающее, превращая мир реального в какую-то чудесную весеннюю сказку…

Но тем не менее несчастье совершилось… Болезнь подготовляла себе почву уже давно, с самого детства, но никому в голову не приходило, что из пустячного недомогания может выйти что-либо серьезное…

Она, — эта розовая девочка, обещавшая стать красавицей, — была так полна жизнерадостной прелестью, что болезнь и горе, подкосившие ее, казались грубым и чудовищным насилием судьбы…

Она росла, веселая и радостная, как нежный, благоуханный цветок, и никто не замечал червя, подтачивающего его корень.

И вот удар нанесен… Милочка ослепла… Ослепла почти накануне своей свадьбы, любящая и любимая, готовившаяся дать столько счастья!

Недуг подкрался незаметно… Еще в детстве она отличалась слабым зрением, но окружающие не придавали этому особенного значения. Её мать тоже страдала глазами. Когда же, поступив на курсы, Милочка дни и ночи просиживала за книгами, отец просил ее беречься… Он неоднократно предостерегал свою девочку не тратить здоровья… Милочка писала успокоительные письма домой, но книг не бросала, несмотря ни на красноту глаз, сильно увеличившуюся за годы ученья, ни на какой-то туман, заволакивавший зрение. Кончив курсы, она с той жадностью, с какой набрасывалась на чтение, набросилась на рисование.

Этого было достаточно… Невидимый удар был нанесен… Милочка ослепла.

Этот удар поразил всю семью, но сильнее и больнее всего — любимого человека, её Володю, её жениха…

Их взаимное чувство казалось чудесной поэмой, так как оба они были молоды, красивы и отзывчивы на все окружающее, как может отзывчива быть одна только молодость.

Владимир Васильевич Бронин встретил Милочку среди не совсем обыкновенной обстановки, на фоне зеленой природы, за маленьким мольбертом, разгоревшуюся от работы с верным Дожем у ног.

Он раскритиковал картину, немного рисуясь перед девушкой, раздразнил Дожа, полюбовался Милочкой и исчез.

Но «что-то» не исчезло… Оно кололо, сверлило, мучило и кружило его до тех пор, пока не привело к серому домику с зелеными ставнями, где жил доктор Бирибин с женой и двумя дочерьми.

В сером домике он нашел солнце, счастье и ту поэму, которую называют любовью.

Милочке, приехавшей в их губернский город по окончании высших курсов, минуло двадцать, но вся она, благодаря своей миниатюрности и свежести, казалась великолепным пятнадцатилетним ребенком. Она была в меру умна и в меру талантлива. Немножко писала, немножко рисовала и пела под аккомпанемент гитары, удачно копируя известную модную исполнительницу цыганских романсов. Даже избалованному человеку такая девушка могла показаться находкой, а Владимир Васильевич Бронин не был особенно избалован и нет ничего удивительного, если ровно через месяц после первой встречи их объявили женихом и невестой…

И вдруг этот ужас…

Немудрено, если в какую-нибудь неделю поблекло и исхудало до неузнаваемости розовое личико бедной Милочки.

Бронин, однако, все надеялся… «Спасут… вылечат», — думал он, как думал и отец Милочки, поседевший от горя, как думала и старуха Бирибина, которая выплакала все свои слезы по своей любимице. Одна только Ольга, старшая сестра Милочки, пышущая здоровьем и энергией девушка, не потерялась… Она переходила от больной матери к слепой сестре, ободряя обеих, умоляя Милочку не плакать, не подрывать последних сил и в то же время утешая приунывшего Бронина.

— Ее спасут… вылечат! — повторяла она его собственную фразу, в то же время отлично сознавая, что не спасти и не вылечить её бедной, слепой сестренки.

— Милочка… Мила… ты опять плакала! Но ведь это яд для твоих глаз! — воскликнула она, видя застывшую в конвульсивном рыдании Милочку.

— Ах, оставь меня, ради Бога! — раздраженно восклицала больная, заливаясь новыми слезами. — Мои глаза мертвы, — им уже ничто не может повредить, и вся я мертвая! И не мучь ты меня, Христа ради! — почти кричала она в исступленном отчаянии, и Ольга отходила от неё, едва сдерживая слезы жалости к этому хрупкому, изболевшемуся и донельзя изменившемуся организму. Но иногда отчаяние размягчало душу Милочки. Тогда она падала на колени перед отцом и сестрой и молила спасти ее во что бы то ни стадо…

Сзывали докторов, Милочку осматривали, мучили, терзали, но ничего не помогало.

II

— Перестаньте же, перестаньте! Будьте мужчиной. Не все еще потеряно.

— Но поймите, я люблю ее!

— Да знаю, бедный вы мой! Знаю…

Заходящее солнце, багровое на горизонте, освещало красноватыми отблесками энергичное, воодушевленное лицо Ольги и склоненную в беспомощной позе фигуру Бронина.

— Перестаньте!

Но помимо воли вздрагивали его сильные плечи и весь он трепетал от судорожных рыданий. Она, с почти материнской лаской, гладила его но голове, как слабого ребенка, стараясь во что бы то ни стало успокоить, облегчить его горе.

Она умела делать это, сильная духом, бодрая девушка с железной волей и ясным взглядом. И Бронин затихал постепенно, чувствуя на своей голове её большую, скорее мужскую, нежели женскую, руку и на своем лице ласково-ободряющий взгляд. Они сидели на скамье у обрыва, повисшего над крутым берегом Волги.

Видя, что его слезы иссякли, Ольга придвинулась к нему и заговорила тихим, спокойным голосом:

— Этого надо было ожидать, — утешала она, — столько счастья сразу, это почти невероятно. Надо быть философом. Судьба ей улыбалась все время, Милочка не простая женщина… Это глубоко одаренная натура. И хороша она, как ангел. Такие не живут долго… Им слишком мало дает земное существование. Они избранные…

— За что? За что? — не слушая её, повторял Бронин.

Ему казалось чудовищным это ужасное распоряжение судьбы.

— Попробуйте молиться! — тихонько проговорила Ольга.

— Молиться! — недобро рассмеялся он. — Но чтобы молиться, — надо веровать! А я верую только в судьбу, в её мерзость и злобу, но не в то, что вы привыкли называть божеством.

— Бедный вы, — также тихо продолжала девушка, — бедные вы оба, потому что и она не может молиться.

— Но она будет моей женой! — вскрикнул резко, почти грубо Бронин.

— Не знаю… право, не знаю. Милочка упорна… Она никогда не изменяет своему слову. Вчера она говорила, что нет ничего ужаснее положения матери, не видящей своего ребенка… Но не бойтесь, это могла быть только минутная мысль. И потом она любит вас…

— Да… любит, если отчаяние не убило в ней чувства. Если…

Но Бронин не кончил…

Прямо на них, освещенная красноватым отблеском, тихой и неверной походкой шла Милочка. Её рука лежала на шее верного Дожа, который с трогательной осторожностью вел свою слепую госпожу.

— Мы здесь! Сюда, Милочка! — крикнула Ольга, и бросилась на встречу сестры.

Милочка слегка вздрогнула. По её бледному личику разлился румянец. Она протянула вперед руку, ища опоры.

— Ну что, говорила ему? — тихо осведомилась она у подоспевшей сестры.

— Нет, милая, прости. Мне было жаль его… Его отчаяние ужасно и без того… И потом, зачем торопиться, еще не все потеряно…

— Нет, все! — спокойно произнесла Милочка голосом, заставившим задрожать сердце Ольги. — Все потеряно, — повторила она еще убежденнее и глуше.

Потом громко позвала Бронина.

— Володя, иди же сюда! Что ты там делаешь…

Он поспешил к ней, обнял её тоненький, хрупкий, как стебель, стан, ставший невероятно легким и воздушным со времени болезни.

— Что ты делал? — переспросила она.

— Я любовался Волгой и разговаривал с Ольгой Павловной.

— Обо мне, конечно…

— О тебе, Милочка.

— И она смалодушничала и не сказала тебе то, что я ей наказывала утром? Ну, так скажу я… Видишь ли, Володя… ты должен понять меня, потому что мной руководит здравый рассудок… Я тебя очень люблю… ты это знал и знаешь, но женой твоей не буду.

— Милочка!

— Не перебивай меня. Ты полон великодушия и жалости и принимаешь их за любовь… Но я не хочу жертвы… Я слепая… Не такую жену тебе надо, Володя… Подумай, что за жизнь будет у тебя. А у меня вдвое тяжелее. Вечное сознание, что заедаешь чужой век, могущий быть счастливым и нормальным! Нет, прости, Володя, и если не хочешь усугубить моего несчастья, отпусти меня с миром.

— Милочка, не убивай меня! — вырвалось у него глухо. — Скажи одно: если ты выздоровеешь…

— Это будет чудо, — горько улыбнулась слепая.

— Ну, допустим, что так… Но если совершится это чудо… — допытывался он, хватаясь за соломинку, как утопающий.

— То я снова твоя… — докончила она и протянула ему руку.

Они сидели теперь все трое, с Дожем у ног, на берегу обрыва, под которым тихо плескалась величавая, спокойно текущая Волга. Заходящее солнце обливало тем же красноватым светом и беляны, плывущие вниз по течению, и высокие, симметрично обрисованные силуэты Жигулей, казавшиеся далекими, светлыми призраками, и светящийся золотыми куполами на противоположном берегу городской собор… И все трое молчали…

III

Милочка снова ожила и похорошела…

Отец и мать ободрились… В сером домике с зелеными ставнями снова засветило солнышко. Милочку везли в Вену, где появившаяся знаменитость делала чудеса… Эта знаменитость должна была сложной и мучительной операцией воскресить мертвые глаза Милочки.

В чудо хирургии верили родители, сестра и жених… Верила и сама слепая Милочка..

В комнатах серого домика стояли открытые чемоданы, куда заботливая рука Ольги укладывала белье и платье отъезжающих.

Всю эту неделю Бронин не ходил к Бирибиным по желанию самой Милочки.

— Нет, нет, — говорила она, — не надо, чтобы он был около меня до операции… Не надо… Я чувствую, что люблю его, как никогда, и могу снова взять свое слово обратно, снова обещать ему быть его женой, а каков еще будет результат поездки — неизвестно…

Ее успокаивали, уговаривали повидаться с Владимиром Васильевичем, но она твердо стояла на своем. Бронин, однако, знал обо всем, что происходило в сером домике, и не посещая своей бывшей невесты. Ольга каждый вечер бегала к обрыву на излюбленную скамеечку и сообщала ему все, что интересовало его относительно любимой девушки.

Эти встречи окрыляли, поддерживали молодого человека, давали ему силы и надежду.

С каким жгучим нетерпением ждал он прихода милой девушки, с каким жаром целовал её руки, благодаря за все её заботы и попечения о слепой сестре.

— Еще, еще немного — и вы снова будете счастливы, друг мой, — говорила Ольга, и добрые глаза её ласково смотрели в печальное лицо собеседника. — Я верю, твердо верю в могущество Бога и Его милосердие. Профессор хирург возвратит зрение сестре, я убеждена в этом…

Но сегодня, накануне отъезда, она не рискнула уйти к обрыву и позвала Бронина в беседку, одиноко притаившуюся в углу сада.

Свежая августовская ночь горела золотыми звездами, сияла мягким и ровным светом молодого месяца, шепталась своим стройным шопотом и пела запоздалой трелью какой-то ночной птицы… Бронин курил, и поминутно вспыхивавший огонек его сигары дрожащим светом обливал измененное ночными тенями лицо Ольги.

Она говорила своим ровным грудным голосом, сложив на коленях энергичные руки и высоко подняв к белому месяцу оживленное, странно похорошевшее лицо.

— Отец обещал писать все подробно… До операции и после… Бедная Милочка! Она должна очень страдать…

— И вы позволите мне приходить к вам ежедневно узнавать обо всем?

— Ну, конечно… Только знаете что, Владимир (она давно уже называла его полуименем), не лучше ли вам отправиться за ними?

И, задав этот вопрос, Ольга точно чего-то испугалась и смолкла.

Смолкла и птица, выводившая запоздалую трель в ближнем кусту.

Воцарилась тишина, не позволившая, однако, расслышать шелеста платья и мягких шагов собаки на влажной от ночной сырости дорожке сада.

По аллее, держась за мохнатую шею своего друга, шла слепая Милочка.

Ей не спалось эту последнюю ночь под родным кровом; она думала о том, как мучительна будет эта ужасная операция, которая откроет её мертвые глаза, но вместе с тем как чудно и огромно то светлое счастье, которое ждет ее за всеми этими ужасами. В результате операции она уже не сомневалась…

Она снова верила в судьбу, так недавно еще баловавшую ее. И теперь, подняв к небу бледное личико со слепыми, но все же прекрасными глазами, она доверяла кому-то Сильному и Справедливому свою молодую жизнь…

И не верующая до сих пор начинала верить. Как немощное дитя, которое жмется к матери, инстинктивно ища у неё поддержки, она стремилась теперь к великой защите Того, Кто, казалось ей, смотрит на нее с ночного неба золотыми глазами мерцающих звезд… Она не видела, но чувствовала это…

Разговор в беседке достиг её слуха.

— Тубо, Дож, — шепнула она насторожившей уши собаке, и ласково ведя рукой по её мохнатой спине, двинулась дальше.

И собака, поняв, чего желала госпожа, стала неслышной.

Тихо, тихо двигались они по аллее, и собака и девушка, прямо к беседке, за которой ясно слышались два голоса.

В то время, как Милочка была совсем близко, Ольга повторила свой вопрос Бронину:

— Почему вам не поехать следом за ними?

— Нет, нет, это невозможно! — вырвалось у него порывом.

— Но почему?

— Почему?.. Да, почему?..

Он мог, конечно, оправдаться тем, что на это не было желания Милочки, но язык не слушался рассудка.

А сердце говорило, — говорило красноречиво и пылко о том, что уедет он и не будет около него этой сильной, чистой девушки с её здоровыми идеями и здоровой красотой… Не будет этих необъяснимо-прелестных вечеров в темной беседке, ни этих белых энергичных рук и милого голоса так близко, близко от него.

«Боже мой! Боже мой! — ловил он себя на этой мысли. — Что я делаю! Счастье, созданное на горе Милочки!»

Так твердил рассудок… Но голос его был слаб в сравнении с голосом сердца… А эта чудная ночь так сильна к тому же своей подавляющей лаской!

И, не владея собой, он взял в свои её сильные руки и скорее простонал, чем сказал:

— Я люблю вас! Вас люблю я, поймите!

Ольга отодвинулась, взволнованная этим наплывом чувств, которых пугалась и желала тайно, и, качая головой, прошептала:

— Молчите, молчите ради Бога!

На минуту ужас захолодил её сердце при одной мысли о бедной слепой Милочке. Но только на минуту…

Разве сама она не любила его… И не было ли за ней права, выстраданного ею? И разве сильная и беззаветная любовь её не притянула его к ней силой какого-то властного инстинкта?..

Её руки дрожали, освобождаясь из его горячих ладоней, а голос лепетал прерываясь:

— Не теперь… Не теперь только… Молчите же… Молчите… О, Господи!

— Господи! — бесслышно повторили за ней похолодевшие губы слепой девушки, притаившейся за дощатой стеной беседки, и она подняла к небу бледное, лицо, искаженное мукой…

IV

Ужас и горе снова повисли над серым домиком. Милочка, бледная и решительная, какой никто еще никогда её не видел, категорически отказалась от поездки в Вену, мотивируя свой отказ страхом и предчувствием дурного исхода операции…

Ее уговаривали, упрашивали, молили… Но она упорно стояла на своем…

— Лучше жить слепой, нежели умирать под ножом хирурга, — упрямо твердила она.

И наотрез отказалась ехать…

* * *

Ольгу и Бронина благословляли в уютной маленькой зале серого домика…

Это была здоровая, сильная, на диво подобранная пара…

Несколько крупная фигура Ольги в белом венчальном наряде с веткой цветов на гладко зачесанных волосах не могла не возбудить общего шепота удовольствия…

Ольга была счастлива, потому что любила и была любима…

Её сестра, бледная слепая Милочка, устроила её свадьбу, отказав наотрез Бронину, ссылаясь на свою полную апатию к жизни, указывая ему на Ольгу, как на самую подходящую жену, могущую дать ему семейное счастье…

И она благословила их…

Свадьба состоялась…

Перед тем, как ехать к венцу, «молодая» прошла в комнату сестры.

Милочка сидела у камина в белом платьице. У ног её приютился Дож, её неизменный товарищ.

— Ты счастлива, дорогая? — нежным, мягким голосом спросила она вошедшую Ольгу, в то время, когда та благодарила ее долгим поцелуем.

Они обнялись крепко, сердечно…

— Ты будешь счастлива! — убежденно произнесла она, провожая сестру до дверей, и нежно перекрестила ее вослед.

Но когда белая фигура Ольги исчезла за дверью и шаги ее затихли в отдалении, Милочка заложила над головой хрустнувшие в суставах руки и, упав головой на кушетку, зарыдала глухо и отчаянно, заглушая и давя свои слезы. В этих рыданиях выливалась и горькая жалоба на судьбу и горечь сознания не по силам принесенной жертвы.

Теперь она могла лечить и мазать свои мертвые глаза. Их воскресение не убило бы счастья Ольги. Как зло посмеялась над ней судьба! О, она не захочет быть зрячей, чтобы видеть чужое счастье, которым могла бы пользоваться сама!

И Милочка душила слезы, лившиеся обильными каплями по её исхудавшим щекам. Вдруг что-то влажное и теплое коснулось её горячего лба. Она вздрогнула в испуге, но тотчас же успокоилась, ощутив подле своей головы мохнатую голову своего друга.

— Доженька! Милый! Один ты у меня на свете! — тихо и жалобно пролепетала слепая и обняла умильно глядевшую на нее добрую морду собаки.

Животное, как бы сочувствуя скорби своей слепой госпожи, лизало её лицо и руки, стараясь утешить ее своей собачьей верной лаской.

А однообразно-гулкий осенний дождь тяжелыми каплями падал на крышу, еще больше усиливая гнетущую тоску одиночества…

От серого домика с грохотом и шумом отъехала карета…

Счастливая чета торопилась в церковь, забыв в эту минуту весь мир в тесном эгоизме счастья…

А в уютной комнате на мягкой кушетке у потухающего камина сидели два одинокие, забытые существа бледная слепая девушка и мохнатый Дож, её верный друг и товарищ…

Оглавление