«Покой»

Андреев Леонид

ПОКОЙ

Умирал важный, старый сановник, большой барин, любивший жизнь. Умирать ему было трудно: в Бога он не верил, зачем умирает - не понимал, и ужасался ужасом безумным. Было страшно смотреть на него, как он мучился.

Позади умирающего сановника была большая, богатая, интересная жизнь, в которой не оставались праздными сердце и мысль и получали свое удовлетворение. И устали сердце и мысль, устало все пожившее, тихо холодеющее тело. Глаза устали смотреть даже на прекрасное - насытилось зрение; и ухо стало слышать, и сама радость сделалась тяжелою для утомленного сердца. И пока был сановник на ногах, о смерти он помышлял даже с некоторым удовольствием: отдохну, по крайней мере, - думал он; перестанут целовать, уважать и ходить с докладами, думал он с удовольствием. Да, думал... а вот когда свалился он на смертный одр, то стало невыносимо больно и ужасно до последнего ужаса.

Хотелось пожить еще, - хоть немного, хоть до будущего понедельника или, еще лучше, до среды или до четверга. Однако настоящего дня, в который он умер, он так и не узнал, хотя их всего только семь в неделе: понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота и воскресенье.

Тут-то, в этот самый неизвестный день, и пришел к сановнику черт, обыкновенный черт, каких много. В дом он вошел под видом священника, ладана и свечей, но умершему предстал во всей своей святой правде. Сановник сразу догадался, что черт пришел неспроста, и обрадовался: раз существует черт, то смерти настоящей нет, а есть какое-то бессмертие. В крайнем же случае, если нет бессмертия, то можно продлить и эту жизнь, продав душу на выгодных условиях. Это было очевидно, а от испуга совсем ясно.

Но черт имел вид усталый и недовольный, долго не начинал разговора и оглядывался брезгливо и кисло, как будто не туда попал. Это обеспокоило сановника, и он поскорее предложил черту сесть; но, и усевшись, черт продолжал глядеть все так же кисло и молчал.

"Вот они какие, - думал сановник, потихоньку разглядывая чуждое, более чем иностранное лицо посетителя. - Ну и противная же харя, Господи! Я думаю, что и там он не считается красивым".

А вслух сказал:

- А я вас не таким представлял.

- Что? - недовольно спросил черт и кисло сморщился.

- Не таким вас представлял.

- Пустяки.

Ему все это говорили при первом знакомстве, и надоело слышать одно и то же. А сановник думал: "Не предлагать же ему чаю или вина, - у него и пасть такая, что пить он не может".

- Вот вы и умерли... - начал черт лениво и скучно.

- Ну что вы! - возмутился и испугался сановник. - Я вовсе еще не умирал.

- Другому скажите, - равнодушно огрызнулся черт и продолжал: - Вот вы и умерли... так что же нам теперь делать? Дело серьезное, и вообще надо же этот вопрос решить.

- Но неужели это - правда: я уже умер? - ужасался сановник. - Ведь мы же... разговариваем.

- Ну, а когда вы едете на ревизию, вы сразу попадаете в вагон? Вы еще сидите на станции.

- Так, значит, это - станция.

- Ну да. А то что же?

- Понимаю, понимаю. Значит, вот это уже не я. А где же я, то есть мое тело?

Черт неопределенно мотнул головой:

- Недалеко. Вас сейчас обмывают теплой водой.

Чиновнику стало стыдно; вспомнил некрасивые, жирные складки на пояснице, и стало еще стыднее. Он знал, что покойников обмывают женщины.

- Глупый обычай, - сказал сановник сердито.

- Ну, уж это - ваше дело, а я тут ни при чем. Но, однако, я попросил бы вас перейти к вопросу, а то времени мало. Вы очень быстро портитесь.

- В каком смысле? - похолодел сановник. - В... в обыкновенном?

- Ну да. А то в каком же? - с горькой иронией передразнил его черт. - Мне, извините, ваши вопросы надоели. Извольте выслушать внимательно, что я вам изложу, - повторять не стану.

И в очень скучных выражениях, тягучим голосом повторяя то, что, видимо, самому ему надоело до последней степени, черт изложил следующее. Для старого, важного, уже скончавшегося сановника есть две возможности: или пойти в окончательную смерть, или же в особенную, несколько странную и даже подозрительную жизнь, - как он хочет, как он выберет. Если он выберет первое, - смерть, - то для него наступит вечное небытие, молчание, пустота...

"Господи, это и есть то самое ужасное, чего я так боялся", - думал сановник.

- Ненарушимый покой... - продолжал черт, с некоторым любопытством разглядывая незнакомый потолок. - Вы исчезнете бесследно, ваше существование прекратится абсолютно, вы никогда не будете говорить, думать, желать, испытывать боль или радость, никогда больше не произнесете "я", - вы исчезнете, погаснете, прекратитесь, понимаете, станете ничто...

- Нет, нет, не хочу! - крикнул сановник.

- Но зато покой, - наставительно сказал черт. - Это, знаете, тоже чего-нибудь стоит. Уж такой покой, что лучше придумать нельзя, сколько ни думайте.

- Не хочу покоя, - решительно сказал сановник, а усталость отозвалась в мертвом сердце мертвою мольбою: "Дайте покоя, покоя, покоя".

Черт пожал волосатыми плечами и утомленно продолжал, как приказчик в модном магазине к концу бойкого торгового дня:

- Но, с другой стороны, я имею вам предложить вечную жизнь...

- Вечную?

- Ну да. В аду. Ну, конечно, это не совсем то, чего бы вам хотелось, но тоже жизнь. У вас будут кое-какие развлечения, интересные знакомства, разговоры... а главное, вы сохраните навеки ваше "я". Вы будете жить вечно.

- И страдать? - пугливо спросил человек.

- Но что такое страдание? - брезгливо сморщился черт. - Это страшно, пока не привыкнешь. И я должен вам заметить, что если у нас и жалуются на что-нибудь, так именно на привычку.

- А у вас много народу?

Черт покосился:

- Есть-таки. Да, на привычку. На этой почве, знаете ли у нас недавно вышли крупные беспорядки: требовали новых мучений. А где их взять? Кричат: шаблон, рутина...

- Ужасно глупо! - сказал сановник.

- Да, докажите-ка им. По счастью, наш...

Черт почтительно привстал и сделал подлое лицо; такое же лицо, на всякий случай, сделал и сановник.

- Наш маэстро предложил грешникам: пожалуйста, мучайте себя сами. Пожалуйста!

- Самоуправление, так сказать, - отозвался сановник с иронией.

Черт сел и засмеялся:

- Теперь они придумывают. Ну так как же, дорогой мой? Надо решать.

Сановник задумался и, уже веря черту как родному брату, несмотря на его гнусную рожу, нерешительно спросил:

- А как бы вы посоветовали?

Черт нахмурился:

- Нет, это вы оставьте. Я тут ни при чем.

- Ну так я не хочу в ад!

- Ну и не надо. Распишитесь.

Черт положил перед сановником бумажку, довольно грязную, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ.

- Вот тут, - показал он когтем. - Нет, нет, не там, это - если хотите в ад. А смерть вот здесь.

Сановник подержал перо и со вздохом положил.

- Вам легко, - сказал он укоризненно. - А каково мне? Скажите, пожалуйста, у вас чем мучат главным образом? Огнем?

- Да, и огнем, - равнодушно ответил черт. - У нас есть праздники.

- Да что вы! - обрадовался сановник.

- Да. По воскресеньям и табельным дням полный отдых; в субботу, - черт продолжительно зевнул, - занятия только от десяти до двенадцати.

- Так, так. Ну, а Рождество и вообще?..

- На Рождество и на Пасху по три дня свободных, да вот еще летом каникулы на месяц.

- Фу-ты! - радовался сановник. - Это даже гуманно. Вот не ожидал! Ну, а если... в крайнем, конечно, случае... подать рапорт о болезни?

Черт пристально посмотрел на сановника и сказал:

- Пустяки.

Сановнику сделалось стыдно; застыдился слегка и черт. Вздохнул и заволок глаза. Вообще видно было, что либо он не доспал сегодня, либо все это смертельно ему надоело: умирающие сановники, небытие, вечная жизнь. На правой ноге к шерсти пристал кусочек сухой грязи.

"Откуда это? - подумал сановник. - И почиститься лень".

- Так. Значит, небытие, - задумчиво сказал человек.

- Небытие, - как эхо, не открывая глаз, отозвался черт.

- Или вечная жизнь.

- Или вечная жизнь.

Долго думал умерший. Там уже и панихиду отслужили, а он все думал. И те, кто видели на подушке его необыкновенно строгое, серьезное лицо, никак не предполагали, что за странные сны развеваются под холодным черепом. И черта не видели. Курился, растворяясь, последний ладан, пахло притушенными восковыми свечами и еще чем-то как будто пахло.

- Вечная жизнь, - не открывая глаз, задумчиво повторил черт. - Объясни ему получше, что значит вечная жизнь; ты плохо, говорит, объясняешь, - а разве он, дурак, когда-нибудь поймет...

- Это вы про меня? - с надеждой спросил сановник.

- Так, вообще. Мое дело маленькое, но как посмотришь на все на это...

Черт уныло замотал головой. Сановник также в знак сочувствия покачал головой и сказал:

- Вы, видимо, не удовлетворены, и если я, с своей стороны...

- Прошу вас не касаться моей личной жизни, - вспылил черт, - и вообще, скажите, пожалуйста, кто из нас черт: вы или я? Вас спрашивают, вы и отвечайте: жизнь или смерть?

И опять думал сановник. И все не знал, на что ему решиться. И оттого ли, что мозг его портился с каждой секундой, или от природной слабости, стал он склоняться на сторону вечной жизни. "Что такое страдание? - думал он. - Разве не страданием была вся его жизнь, а как хорошо было жить. Не страдания страшны, а страшно то, пожалуй, что сердце их не вмещает. Не вмещает их сердце и просит покоя, покоя, покоя..."

...В это время его уже везли на кладбище. И как раз около департамента, где он начальствовал, служили панихиду. Шел дождь, и все были под зонтиками, стекала с зонтиков вода и поливала мостовую. Блестела мостовая, а по лужам молчаливо топорщилась рябь, - был ветер при дожде.

"Но не вмещает сердце и радости, - думал сановник, уже склоняясь на сторону небытия, - устает оно от радости и просит покоя, покоя, покоя. У меня ли одного такое тесное сердце, или же так и всем на роду написано, но только устал я, ах, как я устал". И вспомнил он недавний случай. Это было еще до болезни. И собрались у него гости, и было почетно, весело и дружелюбно. Очень много смеялись, а особенно он, - раз даже до слез рассмеялся. И не успел он тогда про себя подумать: "Какой я счастливый", - как вдруг потянуло его в одиночество. И не в кабинет и не в спальню, а в самое одинокое место, - вот и спрятался он в то место, куда ходят только по нужде, спрятался как мальчик, избегающий наказания. И провел он в одиноком месте несколько минут, почти не дыша от усталости, предавая смерти дух и тело, общаясь с нею в молчании таком угрюмом, каким молчат только в гробу.

- А ведь надо поторопиться, - сказал черт угрюмо. - Скоро и конец.

Лучше бы он и не говорил этого слова: конец. Совсем было отдался сановник смерти, а при этом слове воспрянула жизнь и завопила, требуя продолжения. И так все стало непонятно, так трудно для решения, что положился сановник на судьбу.

- Можно подписать с закрытыми глазами? - боязливо спросил он черта.

Черт искоса поглядел на него, качнул головой и сказал:

- Пустяки.

Но, должно быть, надоело ему возиться, - подумал, повздыхал и снова разложил перед сановником смятую бумажку, больше похожую на носовой платок, чем на такой важный документ. Сановник взял перо, стряхнул чернила раз, другой, закрыл глаза, нащупал пальцем место и... Но в последний момент, когда уже делал росчерк, не вытерпел и взглянул одним глазом. И крикнул, отшвырнув перо:

- Ах, что же я наделал!

Как эхо, ответил ему черт:

- Ах!

И заахали стены и потолок, стали сдвигаться, ахая. И захохотал черт, уходя. И, чем дальше он уходил, тем шире становился его хохот, терял раздельность, раскатывался страшно.

...В это время сановника уже зарывали. Мокрые, слипшиеся комья тяжело грохались о крышку, и казалось, что гроб совсем пуст, и в нем нет никого, даже и покойника, - так широки и гулки были звуки.

23 апреля 1911 г.