Герой "Поэмы без героя"
Публикация и комментарии Ж.О. Хавкиной
От публикатора
В архиве Лидии Чуковской сохранились наброски нескольких статей о творчестве Анны Ахматовой: "Герой "Поэмы без героя"", "Ахматова и Блок", "Ахматовские гнезда…". К сожалению, все эти статьи остались незавершенными. В частности, статья "Герой "Поэмы без героя"" существует в трех вариантах. Многие мысли, изложенные конспективно в этой статье, развиты в других вариантах и в книге "Дом поэта", также незаконченной (см.: Лидия Чуковская. Дом Поэта (Из архива. Незавершенное) // Соч.: В 2 т. Т. 2. М.: Арт-Флекс, 2001).
Вариантами, черновыми набросками заполнены две толстые тетради книжного формата, предназначенные для текущих записей. Предлагаем читателю наиболее доработанный конспект статьи Лидии Чуковской о "Поэме без героя" из так называемой "Особой тетради". В тетради более двухсот листов, из которых 60 (иногда с оборотом, иногда без) занимает рукопись конспекта "Герой "Поэмы без героя"".
Есть и другая тетрадь, в которой записан вариант этой же статьи, дополняющий и развивающий конспект в "Особой тетради". Эта "другая тетрадь" завершается припиской Лидии Корнеевны (приписка сделана позднее): "Перечитывать я не стала. Я перечла "Особую тетрадь" — там то же изложено, кажется, более толково. Все мои мысли о "Герое "Поэмы без героя"" я подарила Деду (К.И. Чуковскому. — Ж. Х.) для его статьи… так что теперь (1987), если бы я взялась писать на ту же тему, мне пришлось бы ссылаться на мои же мысли в его разработке. А вот что такое «Решка», я, кажется, никому не дарила и "е. б. ж."! (так Лев Толстой сокращал в своих дневниках слова "если буду жив". — Ж. Х.), постараюсь о «Решке» написать".Герой "Поэмы без героя"
В позднем прозаическом предисловии к «Реквиему» Ахматова рассказывает о том, как одна женщина в тюремной очереди у нее спросила: "А это вы можете описать?".
— Могу.
Анна Андреевна свое обещание выполнила — и начала выполнять еще раньше, чем дала, то есть раньше, чем написала «Реквием», она описывала это: "Привольем пахнет дикий мед…", "Не столицею европейской…" и пр. Она описала это (в стихах, в «Реквиеме», в "Поэме") — и описание этого сделалось главной гордостью ее жизни. Вот почему утверждения господ профессоров, американских и парижских, будто она какое-то время молчала, приводили ее в ярость. "Не печататься" в нашей стране — не означает молчать. Раз. А главное: духовная работа не измеряется только результатами, то есть, как принято сейчас выражаться, "единицами стихов". Нужно получить впечатление, пережить его, потом дождаться, пока встанет в ушах и в душе "один, все победивший звук"1.
Существует время «предпесенное», когда работа уже идет, а стихов еще нет.
А я уже в предпесенной тревоге…2
Она ответила всем господам Струве не только в записи "Для Лиды"3, но и в «Черепках»:
Вы меня, как убитого зверя,
На кровавый подымете крюк,
Чтоб, хихикая и не веря,
Иноземцы бродили вокруг
И писали в почтенных газетах,
Что мой дар несравненный угас,
Что была я поэтом в поэтах,
Но мой пробил тринадцатый час.
Зарубежные профессора со статистическими таблицами в руках, пользуясь арифметикой, доказывают, что по сравнению с двадцатыми годами Ахматова выдавала меньше продукции4. Да, меньше. Но, свидетельствуя о застенке, воплощая застенок, находя для него слова в безвоздушном пространстве, от беззвучия которого умолк и умер Блок5, она услышала звук и произнесла его. Больше ли единиц стихов в "Белой стае", чем в «Тростнике», «Реквиеме» и в незаписанных стихотворениях 30-40-х годов — какое это имеет значение? Количество и значимость поэтического труда не измеряется количеством строк, строф и законченных «единиц».
Ахматова, из деликатности, боясь причинить боль Марине Цветаевой, потерявшей мужа, разлученной с дочерью, — не прочитала ей ни «Реквиема», ни двух частей "Поэмы без героя"6. Прочла только первую часть. И что же?7 Горько читать в записях Марины Ивановны ее беззаконный упрек своей великой современнице: "Что она делала с 17-го года?". В тех же записях [Цветаева] рекомендовала озаглавить книгу Ахматовой "Соляной столп" — она, мол, Ахматова, только и была способна, что обернуться назад, на свое прошлое, и застыть в нем…8 А между тем Анна Андреевна после 17-го года запечатлела всё, что пережито Россией.
— Это вы можете описать?
— Могу.
Марина Ивановна не могла, потому что отсутствовала. Она права не имела повторить гордые слова Ахматовой:
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был9.
1
Я вынуждена законсервировать работу "Герой "Поэмы без героя""…Пока я бесформенно проконспектирую мои мысли о «Поэме». Не конспект будущей статьи, а всего лишь "мысли о".
Наброски мыслей.
Все критики разбирают только первую часть "Девятьсот тринадцатый год. Петербургская повесть". Это потому, что только она печаталась целиком и имеет вид законченности10. "Всё в порядке: лежит Поэма / И, как свойственно ей, молчит". Лежит нечто оконченное… Вот его, как таковое, и разбирают… Тем более что, в отличие от двух других частей, она цензурна — чего нельзя сказать о «Решке» и «Эпилоге». Кроме того, первая часть дает большой материал для разбора, для угадок "who is who", для биографических и структуралистских изысканий, для дипломных работ и диссертаций. К.И. [Чуковский] — не для ради диссертаций! — первый написал "Ахматова — мастер исторической живописи" и "едва ли это определение встречалось… во всей необъятной литературе о ней"11. Зато все, кто писал после К.И., без этой формулы не обходились. Это дало толчок для множества рассуждений об исторической точности первой части. Кроме того, первая часть дает богатейший материал для интереснейшей темы "Ахматова и Блок".
А главное — повторяю! Первая часть много раз печаталась, и притом полностью — вторая и третья — ни разу нигде. В Библиотеке Поэта12 отсутствуют тюремные куски в «Решке». За границей всё перепутано13.
О «Решке» никто ничего путного не написал. И даже вовсе не из-за отсутствия тюремных строф ("Загремим мы безмолвным хором"), а потому, что никто не задумался: а что это, собственно, такое — вторая часть «Поэмы» под названием «Решка»? Что означает это заглавие?
Жирмунский в примечаниях объясняет: ""Решка" — оборотная сторона медали или монеты"14. Ну, а вторая часть "Поэмы без героя" — оборотная часть чего? Какой монеты? Какой медали?
"Решка" — оборотная часть первой части. «Решка» — рассказ автора о том, как была сотворена первая часть. "Всё в порядке: лежит Поэма" (то есть первая часть). А как она сотворялась, создавалась?
"Решка" начинается с брезгливых вопросов редактора. Первая часть представляется редактору неясной, а цензура требует ясности. Редактору и цензору непонятно: "кто в кого влюблен?".
Кто, когда и зачем встречался,
Кто погиб, и кто жив остался,
И кто автор, и кто герой,
И к чему нам сегодня эти
Рассуждения о поэте
И каких-то призраков рой?
Редактор догадался, кто истинный герой "Поэмы без героя". Не призраков он боится. Не поэты: Кузмин, Князев, Маяковский, Блок, а Поэт вообще.
Поэт с большой буквы.
Об этом следовало бы догадаться и читателям, и критикам.
В прозаической ремарке к "Девятьсот тринадцатому году", к первой части, в самом конце сказано: "Поэт. Призрак". Этими двумя словами кончаются объяснения. «Поэт». Один поэт, не поэты в масках. ("Призрак" — призрак самоубийцы.) Поэт.
Три строфы о нем появляются прямо перед теми, что посвящены самоубийце. Три строфы — не о поэтах, а о Поэте.
Не "полосатая верста", не «Демон», не "драгунский корнет со стихами" и т. д., а — Поэт.
От изображения Маяковского, который "Полосатой наряжен верстой", Ахматова переходит к Поэту вообще.
Ты…
Только что это «Ты» было обращено к тому, кто "полосатой наряжен верстой", "размалеван пестро и грубо", а сейчас это уже другое «ты». В «Поэме» обращения «ты», «твоим», «тебе» все время меняют своих адресатов; за этим «ты» — то Князев, то Судейкина, то Маяковский, то Блок. И вот снова Ты (только что это был Маяковский) и — отступ — и
ровесник Мамврийского дуба,
Вековой собеседник луны.
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы,
Хаммураби, ликурги, солоны
У тебя поучиться должны.
У кого у тебя? Кто этот державный «Ты», который вечно жалуется на свою тяжкую долю, а на самом деле повелевает миром?
Вот он — Поэт с большой буквы, упомянутый еще в прозаической ремарке к первой части:
Существо это странного нрава.
Он не ждет, чтоб подагра и слава
Впопыхах усадили его
В юбилейные пышные кресла,
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
В.М. Жирмунский пресерьезно спрашивал меня, не имеет ли в виду Анна Андреевна — Шилейко, который а) писал стихи, б) не признавал юбилеев…15 Г.П. Струве размышляет тоже всерьез, не Анрепа ли или еще кого-то она имела в виду?16
Существо это странного нрава…
"Решка" рассказывает о том, как это существо творит, в чем Тайна его ремесла. В частности, о том, как она, Анна Ахматова, творила свою поэму.
"Оборотная сторона" — не монеты, а "Петербургской повести". Как она, эта повесть, о 1913 годе, писалась?
С одной стороны, "Девятьсот тринадцатый год" вызван к жизни тем явлением, которое Ахматова называла "бунт вещей".
"Бес попутал в укладке рыться…" — а в укладке — вещи, а каждая вещь это сигнал памяти, требование памяти: вспомни!
Тут нужно сделать отступление об Ахматовской памяти. О том, что не только сама она все помнит, и липы у нее помнят, и город помнит, и шоссе помнит17. Собственная ее — память у нее всегда подвал, погреб — нечто запертое — замурованная дверь и т. д. В лучшем случае — шкатулка. Начав рыться в шкатулке, она вынимает оттуда вещи, которые ранят, и бередят, и животворят память… (В стихах: "И в памяти черной пошарив, найдешь / До самого локтя перчатки…" — а вместе с этими перчатками ночь Петербурга, ветер с залива, театральная ложа и Блок — то есть тринадцатый год.) В «Решке» роль этих перчаток играет надбитый флакон. Он давний, прежний, он, верно, из 13-го года, он еще пахнет 13-м годом и надбит тогда же, и вот почему, когда она берет его в руки, то видит:
И над тем флаконом надбитым,
то есть над флаконом того, ушедшего времени, тринадцатого года
Языком кривым и сердитым
Яд неведомый пламенел.
Яд творческой памяти.
В шкатулке памяти не один лишь флакон. «Решка» свидетельствует о бунте вещей тринадцатого года, которые, взбунтовавшись, вызвали из памяти множество забытых сувениров18.
Не отбиться от рухляди пестрой…
(С памятью, как с некиим живым существом и даже несколько посторонним и всегда страшным, у Ахматовой свои особые счеты. Память — одна из героинь ее лирики.
Иногда положительная героиня:
Чтоб в томительной веренице
Не чужим показался ты,
Я готова платить сторицей
За улыбки и за мечты19.
Но чаще эпитеты к памяти неблагоприятны для нее:
И память хищная передо мной колышет…
…А мне такого рода
Воспоминанья не к лицу…20
Или:
Забвенье боли и забвенье нег
За это жизнь отдать не мало21.
--
Там строгая память, такая скупая теперь,
Свои терема мне открыла с глубоким поклоном…
А она не хочет памяти, боится памяти — враждует с памятью:
Но я не вошла, я захлопнула страшную дверь…
И город был полон веселым рождественским звоном22.
А вот "Подвал памяти", в который она хочет и решается спуститься, — но на этот раз память не приглашает ее к себе, а не пускает, гонит; спуск этот страшен и кончается плохо:
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она всегда меня морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется — опять глухой обвал
За мной по узкой лестнице грохочет.
………………………………………
И я прошу как милости…
Допросилась, вошла. Но кончается это посещение подвала — плохо, как поступок безрассудный:
И кот мяукнул. Ну, идем домой!
Но где мой дом и где рассудок мой?
Всю жизнь Ахматова единоборствовала с памятью, то отгоняя ее, то призывая, то отворяя замурованную дверь, то захлопывая.
На прошлом я черный поставила крест…23
---
Мой городок игрушечный сожгли,
И в прошлое мне больше нет лазейки24.
Она и боролась с ней, и звала ее, и гнала от себя.
В "Прозе о поэме":
"Милые тени… почти говорят со мной"25, и затем полемика с памятью. Но "гони ее или зови" (как смерть)26, память всю жизнь ее преследовала, и в 41-м году принудила спуститься в подвал — или открыть шкатулку, которую не открывала десятилетия.
Бес попутал в укладке рыться…
---
Только как же могло случиться,
Что одна я из них жива?
Раз одна она оказалась жива, значит, ей и велено сдаться на милость памяти и написать "Поэму без героя". Свой долг перед милыми тенями она выполнила в первой части. С милыми, с немилыми. С тенями 1913 года — долг перед Коломбиной десятых годов и драгуном, и Блоком, и Маяковским — свой долг перед кануном эпохи и по ее, ахматовскому, календарю кануном нового века: войной 14-го года — когда
…по набережной легендарной
Приближался не календарный
Настоящий Двадцатый Век.
Теперь начинается оборотная сторона повествования о тринадцатом годе, она должна ответить на вопросы подставного редактора (в действительности рядового читателя, то есть черни):
И к чему нам сегодня эти
Рассуждения о поэте…
И кто автор, и кто герой…
Герой — Поэт. Поэт вообще, с большой буквы. Он же автор — Ахматова. Но не от имени той женщины-призрака, о которой говорится в первой части:
Но мне страшно: войду сама я,
Кружевную шаль не снимая,
Улыбнусь всем и замолчу.
С той, какою была когда-то
В ожерелье черных агатов
До долины Иосафата,
Снова встретиться не хочу…
Нет, в «Решке» рассказывается не о ней как о даме, а о ней — как о Поэте. О тайне священного ремесла, о борьбе Поэта с самим собой, с эпохой, с совестью, с памятью. В первой части Поэт сдался на милость памяти. Во второй, в «Решке», борьба идет на разных фронтах — и с памятью, и с совестью, и с романтической поэмой, которой, по убеждению Героя-автора, не место в настоящем Двадцатом Веке. Ведь борьба идет с романтической поэмой, старой, из XIX века. Ее — Поэт XX [века] гонит, гонит изо всех сил — на родной чердак, где она родилась, и обратно к Байрону, к Шелли:
Я пила ее в капле каждой
И, бесовскою черной жаждой
Одержима, не знала, как
Мне разделаться с бесноватой:
Я грозила ей Звездной Палатой
И гнала на родной чердак
В темноту, под Манфредовы ели,
И на берег, где мертвый Шелли,
Прямо в небо глядя, лежал,
И все жаворонки всего мира
Разрывали бездну эфира,
И факел Георг держал.
Гнала потому, что, изведав то, что дано было изведать людям XX века, нельзя уже было позволить себе ни грана ничего романтического. Гнала потому, что, роясь в шкатулке, она открыла потом и замурованную дверь и увидала там окровавленные плиты:
Что там? — окровавленные плиты
Или замурованная дверь…27
и состоялись строфы — уже не о ложе и не о Блоке:
Ты спроси у моих современниц:
Каторжанок, стопятниц, пленниц,
И тебе порасскажем мы,
Как в беспамятном жили страхе,
Как растили детей для плахи,
Для застенка и для тюрьмы.
После этого уже не захочешь романтики, ни Байрона, ни Шелли, ни даже родного Блока.
Блок и блоковский Петербург весь остался в первой части.
По ту сторону ада мы…
Тот, кто побывал "по ту сторону ада", уже не станет создавать ничего романтического. Все романтическое будет казаться ему фальшивым и ложным. Ходульным. Отдав должное романтике в первой части «Поэмы», Ахматова переворачивает «орла» «Поэмы» ("Девятьсот тринадцатый год") другою стороною — «Решкой», и, прогнав бесноватую от себя, выходит своей «Поэмой» в настоящий XX век, в войны, лагеря и тюрьмы.
И проходят десятилетья
Пытки, ссылки и казни… Петь я
В этом ужасе не могу.
Но недаром герой "Поэмы без героя" — Поэт. Он корчится от мук, он стонет, но
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы…
Стоны Поэта непритворны, они подлинны, но все дело в том, что, побывав в преисподней 37-го и блокады, он "несет по цветущему вереску, / По пустыням свое торжество"…
2
"Решка" кончилась. Первая часть уничтожена ею:
Все, что сказано в Первой Части
О любви, измене и страсти,
Обратилось сегодня в прах…
Все свершилось, чему 13-й год был кануном, о чем отдаленный предсказывал гул.
Гибель где-то здесь, очевидно,
Но беспечна, пряна, бесстыдна
Маскарадная болтовня…
— говорилось в "Девятьсот тринадцатом годе". «Решка» повернула «Поэму» (романтическую первую часть) на 180 градусов и привела к Гибели. «Эпилог» это уже после гибели. Все злые предчувствия совершились:
Нас несчастие не минует,
И кукушка не закукует
В опаленных наших лесах…
Город в развалинах.
Поэту-автору остается только "рыдать на воле над безмолвием братских могил".
В чем же тогда неизбежное торжество поэта?
В «Решке» Ахматова расправилась с поэмой романтической. Но ведь не с поэмой и не с поэзией вообще. Вот что отвечает ей столетняя чаровница, уже не роняя кружевной платочек и не маня брюлловским плечом:
Я не та английская дама
И совсем не Клара Газуль,
Вовсе нет у меня родословной…
Поэма, о создании которой пишет в «Решке» Ахматова, не имеет литературной родословной, она нова, но она поэзия и Поэма.
Вовсе нет у меня родословной,
Кроме солнечной и баснословной,
И привел меня сам Июль.
……………………………………..
Мы с тобою еще попируем,
И я царским моим поцелуем
Злую полночь твою награжу.
И — наградила. Чем же? Да тем, что Ахматовой дано было описать и это, совершить подвиг, испытать участь Поэта:
Торжествами гражданской смерти
Я по горло сыта — поверьте…
46-й год, ждановщина; и случайная негибель в лагере:
Мой двойник на допрос идет…
……………………………………
И я слышу даже оттуда…
……………………………..
За тебя я заплатила
Чистоганом…
А раз заплатила — значит, и награждена победой.
В чем же победа Поэта? Об этом сказано в «Эпилоге» — в бессмертии при жизни, в бессмертии после смерти.
В отсутствие
Разлучение наше мнимо:
Я с тобою неразлучима,
Тень моя на стенах твоих,
Отраженье мое в каналах…
и после возврата
И на старом Волковом Поле,
Где могу я рыдать на воле
Над безмолвием братских могил.
Как сказано было о Поэте в первой части:
А несет по цветущему вереску,
По пустыням свое торжество.
Поэт — герой "Поэмы без героя" — несет свое торжество, свою неразлучимость, неотъемлемость от родной земли и от своего города28. Уж не мало ли тешились над ним современные Ликурги, Хаммураби, Солоны — а в душах человеческих остались и останутся не их имена — сколько бы они ни присваивали свои имена улицам, городам и целым краям, — а имя поэта.
Ты железные пишешь законы…
Жданов, Сталин, Молотов, Ежов, Берия поучиться должны у Ахматовой законодательствовать в сердцах человеческих — при жизни и посмертно.
3
Родство Ахматовой с Блоком глубже, чем можно себе представить, глубже, чем оно установлено Максимовым, Жирмунским и другими29. 1) Я не сомневаюсь, что она была влюблена в него (см. стихи "О тебе вспоминаю я редко…" и "Покорно мне воображенье…"). 2) Блоковских образов, интонаций, ритмов в поэзии Ахматовой больше, чем сосчитано, много больше30. При ее знаменитой нелюбви к «Возмездию» — она любила «Пролог» к «Возмездию», а в «Прологе» Блоком изображен тот же Герой, что и в ее «Поэме». Герой «Пролога» — Поэт, существо странного нрава, побеждающее вопреки всему. В «Прологе» он и поэт, и автор открыто (у Ахматовой они как бы разделены). И вот где главная связь «Поэмы» Ахматовой с «Возмездием»: "Существо… странного нрава" совпадает с героем «Пролога» — Поэтом.
Но песня — песней всё пребудет.
В толпе всё кто-нибудь поет.
Вот голову его на блюде
Царю плясунья подает;
Там — он на эшафоте черном
Слагает голову свою;
Здесь — именем клеймят позорным
Его стихи… И я пою,
Но не за вами суд последний,
Не вам замкнуть мои уста!
Пусть церковь темная пуста,
Пусть пастырь спит; я до обедни
Пройду росистую межу,
Ключ ржавый поверну в затворе
И в алом от зари притворе
Свою обедню отслужу.
…………………………………
Позволь хоть малую страницу
Из книги жизни повернуть.
Он повернул ее, но не в «Возмездии», а в «Двенадцати», где от поэмы XIX века, от «Онегина» и от "английской дамы" не осталось и следа.
4
А как поворачивается страница из книги жизни в "Поэме без героя"? Как обращается герой с пространством и временем?
— Никто, никогда, нигде такой поэмы не написал, — утверждала Ахматова31.
"Поэма без героя" — кроме всего прочего, чем она может быть обозначена — историей, возмездием, историческим изображением двух канунов 14-го года и 41-го года — «Поэма», как уже было сказано кем-то, кто писал о ней, есть поэма совести32. В одном из гениальных творений Ахматовой сказано о совести так:
Но для нее не существует время,
И для нее пространства в мире нет33.
И в том же творении 36-го года лирическая героиня с легкостью переносится из 36-го года в который-то из десятых, и из Ленинграда в Царское (или Павловск).
В другом стихотворении:
И время прочь, и пространство прочь,
Я все разглядела сквозь белую ночь…34
К "Поэме без героя" мог быть взят этот эпиграф:
И время прочь, и пространство прочь.
Новизна "Поэмы без героя", которая нова во всех отношениях, в частности в том, что, спустившись в подвалы и погреба памяти и совести, Ахматова обрела полную способность одолевать пространство и время. Одолевать, преодолевать и, главное, расправляться с ними по собственной воле. Изредка она поступает "как все": "Лирическое отступление" или "Через площадку" в первой части. Но во второй и третьей части «Триптиха» Ахматова уже совсем не нуждается в «отступлениях» — она легко ведет свою обремененную совестью память сквозь пространство и время. Впрочем, это случалось с ней уже и в первой части.
Вы ошиблись: Венеция дожей
Это рядом…
— говорит она, когда к ней врываются "новогодние сорванцы". В каком же смысле Венеция дожей оказывается рядом с Фонтанкой в Ленинграде? Правда, в одном из стихотворений она сравнивала Петербург с Венецией.
И пришел в наш град угрюмый
В предвечерний тихий час.
О Венеции подумал
И о Лондоне зараз35.
О Венеции — потому что в Петербурге много каналов… Но в «Поэме» не потому она говорит:
…Венеция дожей
Это рядом…
что Петербург напоминает ей Венецию. А потому же, почему в «Эпилоге» сказано:
Это где-то там — у Тобрука,
Это где-то здесь — за углом.
Ленинград ничуть не похож на Тобрук. Но это ахматовская расправа с пространством (Ленинград и Африка) и с временем — война у Тобрука сегодня, а за углом Фонтанки начнется завтра; маскарады бывали во времена "Венеции дожей" — а к ней ворвались накануне войны 41-го года, напомнив ей канун 14-го года.
В прозаической ремарке к «Эпилогу» сообщается, что Ленинград в развалинах, что время действия — июнь 42-го года — и что автор находится в 7000 километров от города. Но для памяти, для совести
…не существует время,
И для нее пространства в мире нет,
— а потому первые строки «Эпилога» возвращают нас к первым строфам первой части «Триптиха»: канун, опять канун 41-го года ("Сужается какой-то тайный круг…"36). Это и канун 41-го (в стихах) и 42-го (в ремарке); это и канун:
Нас несчастие не минует…
или
Смотрит в комнату старый клен
И, предвидя нашу разлуку…
— это и канун и уже совершившееся возмездие:
Пусть навек остановится время
На тобою данных часах,
но остановки времени нет, оно бежит назад:
И такая звезда глядела
В мой еще не брошенный дом…
(Марс накануне войны) и вперед:
Все вы мной любоваться могли бы,
Когда в брюхе летучей рыбы
Я от злой погони спаслась…
— это впереди, это уже не накануне войны, а во время осады:
И над Ладогой, и над лесом,
Словно та, одержимая бесом,
Как на Брокен ночной неслась.
"Эпилог" — он же и канун, он же и эпилог. Таково обращение Ахматовой с временем. С пространством еще свободнее: мало того что в ремарке голос автора звучит из Ташкента за семь тысяч километров от Фонтанного дома, нет, он звучит не только из эвакуации, но и из Колымы или из Норильска:
И я слышу даже отсюда
Неужели это не чудо!
Звуки голоса своего…
Это — "мой двойник на допрос идет" под охраной; охраняют его "два посланца Девки Безносой" — то есть посланцы смерти, — и предсмертно ее голос говорит:
За тебя я заплатила
Чистоганом,
Ровно десять лет ходила
Под наганом…
(Ты — как всегда в «Поэме» переменчивое — только что это был Гаршин: "положи мне руку на темя"37; а "за тебя я заплатила чистоганом" — это уже Гость из будущего…38 Когда кончаются лагерные строфы, возникает новое «ты» — то, к которому обращен весь «Эпилог» (один из эпиграфов: "Моему городу"):
А не ставший моей могилой,
Ты, крамольный, опальный, милый,
Побледнел, помертвел, затих.
Тот, с кем разлучение мнимо, тот, на чьих стенах ее тень, в чьих каналах — ее отражение — и где, как сказано в другом «Эпилоге», в «Эпилоге» к «Реквиему»:
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем — не ставить его
Ни около моря, где я родилась…
. . . . . .
Ни в царском саду у заветного пня…
. . . . . . .
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Памятник напротив тюрьмы.
Впрочем, она не нуждается в нем. Нерукотворный памятник великому поэту и великому городу создан ею при жизни.
"Существо это странного нрава" победило навсегда и опять.
5
У Ахматовой было не только совершенно особое отношение к своей «Поэме», как к созданию никогда не бывшему в мире — ни в ее поэзии, ни в чьей-либо иной ("кто, когда?"39) — но и, как ни странно это выговорить, особые отношения с «Поэмой». Как с неким особым существом, живым и таинственным. "Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный дом в ночь на 27 декабря 1940 года, прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок"… "В течение 15 лет эта поэма неожиданно, как припадки какой-то неизлечимой болезни, вновь и вновь настигала меня"40. И в «Прозе», и в «Решке» подчеркивалась ее связь с музыкой:
Музыкальный ящик гремел…
с театром (Мейерхольдовы арапчата, Пьеро, Коломбина) — но это все о «Поэме», о ее нраве и обычае — как говорят о нравах и обычаях в какой-нибудь особой стране или на особой планете. Но это случалось [и раньше]- взять хотя бы стихотворение под названием "Последнее стихотворение", там рассказывается о том, как по-разному давались Ахматовой — или не давались — разные стихи. Ну и в «Поэме» — как в цикле "Тайны ремесла" — рассказана подробно тайна создания Петербургской повести "Девятьсот тринадцатый год". Но «Поэма», на протяжении многих лет ее создания, превратилась, видимо, для Ахматовой в живое существо, в собеседницу. Она к ней обращается, она превращает ее в новое «ты»:
И ты ко мне вернулась знаменитой,
Темно-зеленой веточкой повитой,
Изящна, равнодушна и горда…
Я не такой тебя когда-то знала,
И я не для того тебя спасала
Из месива кровавого тогда.
Не буду я делить с тобой удачу,
Я не ликую над тобой, а плачу,
И ты прекрасно знаешь почему,
И ночь идет, и сил осталось мало.
Спаси ж меня, как я тебя спасала,
И не пускай в клокочущую тьму.
Ахматова не только создала «Поэму», не только вложила в нее всё, что вложила — судьбы людей ее поколения, судьбу народа, историю времени и свою биографию — не только рассказала о тех чернилах, какими «Поэма» написана, она обращалась к ней, она молилась ей:
И ночь идет, и сил осталось мало.
Спаси ж меня, как я тебя спасала,
И не пускай в клокочущую тьму.
17/XI 84, Москва-20/XII 84, Переделкино
22/II 85, Переделкино-8/III 85, Переделкино
Список сокращенных названий
ББП — Анна Ахматова. Стихотворения и поэмы / Сост., подгот. текста и примеч. В.М. Жирмунского. Л.: Сов. Писатель, 1976. (Б-ка поэта. Большая серия).
Возмездие — А. Блок. Возмездие: Поэма.
Записки — Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой. Т. 1. 1938–1941. Т. 2. 1952–1962. Т. 3. 1963–1966. М.: Согласие, 1997.
Сочинения — Анна Ахматова. Соч.: В 3 т. Т. 3. Paris: YMCA-Press, 1983.
Цветаева — Марина Цветаева. Стихотворения и поэмы: В 5-ти т. Т. 3. New York: Russica Publishers, INC, 1983.
Примечания
В примечаниях приводятся только заглавия цитируемых в статье стихов без ссылок на сборники. Цитаты из "Поэмы без героя" в сносках не оговариваются.
Иногда Лидия Корнеевна приводит строки, не вошедшие в окончательный текст «Поэмы», так как она хранила в памяти многие промежуточные варианты.
Авторские примечания к конспекту — это, главным образом, ссылки на третий том «Сочинений» (Paris, 1983), где под названием "Заметки о "Поэме без героя"" были собраны крупицы ахматовской "Прозы о Поэме", разбросанные по научным статьям и книгам. Теперь "Проза о Поэме" многократно переиздана в России и читатель легко может с ней ознакомиться.
1 «Творчество».
2 "Они летят, они еще в дороге…"
3 ""Для Лиды"- это не письмо ко мне, а запись, сделанная Ахматовой в тетради. Запись представляет собою рецензию на первый том «Сочинений» Анны Ахматовой, вышедший в 1965 году под редакцией Г.П. Струве и Б.А. Филиппова" (Записки. Т. 3, с. 465). Ныне запись "Для Лиды" опубликована полностью, см.: Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подг. текста К.Н. Суворовой. Вст. ст. Э.Г. Герштейн. М.-Torino: Einaudi, 1996, с. 697–700.
4 Речь идет о предисловии Глеба Струве к первому тому «Сочинений», в котором он утверждал, что "период между 1925 и 1940 был период почти полного молчания". По поводу того, «молчала» Ахматова или "не молчала", Лидия Чуковская высказалась во втором томе своих Записок (с. 348–349) и в статье "Голая арифметика" (Записки. Т. 3, с. 489–497).
5 Имеется в виду запись Блока 6 июля 1919 года в альбом К. Чуковского: "Было бы кощунственно и лживо припоминать… звуки в беззвучном пространстве" — см.: Чукоккала: Рукописный альманах Корнея Чуковского. М.: Премьера, 1999, с. 136.
6 В этом перечне Лидия Корнеевна пропустила "Поздний ответ" ("Невидимка, двойник, пересмешник…") — стихотворение, прямо обращенное к Цветаевой. По словам Ахматовой: "Ей я не решилась прочесть… из-за страшной строки о любимых" (Записки. Т. 2, с. 199).
7 "Когда в июне 1941 г. я прочитала М(арине) Ц(ветаевой) кусок поэмы (первый набросок), — вспоминает Ахматова, — она довольно язвительно сказала: "Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро", очевидно полагая, что поэма — мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова… Время показало, что это не так". Цит. по кн.: Сочинения, с. 160–161.
8 Цветаева, с. 391. Речь идет о строках Цветаевой в ее рабочей тетради по поводу сборника Ахматовой "Из шести книг" (Л., 1940). "Даже такая читательница, как Марина Цветаева, — писала Лидия Чуковская, прочитав эти строки, — вернувшись на родину и взяв в руки "Из шести книг", не догадалась о вынужденных пропусках, о цензурных изъятиях!" (Подробнее см. Записки. Т. 2, с. 623.)
9 Строки из эпиграфа к «Реквиему».
10 Напоминаем читателю, что статья писалась в 1984–1985 годах, что вторая и третья части «Поэмы» — «Решка» и «Эпилог» — целиком были опубликованы только в конце 80-х. См. сб.: Анна Ахматова. Узнают голос мой… Стихотворения. Поэмы. Проза / Сост. Н.Н. Глен, Л.А. Озеров. М.: Педагогика, 1989.
11 Корней Чуковский. Читая Ахматову: На полях ее "Поэмы без героя" // Москва. 1964. № 5, с. 200.
12 Т. е. в ББП.
13 Вот краткий перечень первых публикаций «Поэмы» за границей: "Воздушные пути". Альманах № 1. Ред. — изд. Р.Н. Гринберг. Нью-Йорк, 1960; Там же. № 2, 1961; в двуязычном издании, по-русски и по-итальянски в кн.: Anna Achma'tova. Poema senza eroe a altre poesie / Prefazione e traduzione di Carlo Riccio. Torino, 1966; Anna Akhmatova. Poem without a Hero // Slavonic and East European Review [London]. XLV. № 105. July 1967, pp. 475–496 [публикация Аманды Хейт]; Анна Ахматова. Сочинения. Т. 2 / Ред. и примеч. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. [USA]. 1968, с. 95–133.
14ББП, с. 517.
15 Владимир Казимирович Шилейко (1891–1930) — ученый-востоковед, второй муж Анны Ахматовой.
16 Сочинения. Т. 3, с. 400, 462–463. Борис Владимирович Анреп (1883–1969) — художник-мозаичист и художественный критик, адресат многих стихотворений Ахматовой в "Белой Стае" и в «Подорожнике».
17 Примеры взяты из стихотворений: "В ремешках пенал и книги были…"; "Пустых небес прозрачное стекло…"; "Пора забыть верблюжий этот гам…".
18…забытые сувениры — "Шкатулка дорожная, серебряная… Рядом со шкатулкой… иконка, а рядом с иконкой — камень и колокольчик, — записывает Л.К., перечисляя эти «сувениры» в своем Дневнике сорокового года… — Тут же пустой флакон из под духов" (Записки. Т. 1, с. 33).
19 "Умирая, томлюсь о бессмертьи…"
20 «Тень».
21 "Заплаканная осень, как вдова…"
22 Строки из стихотворения «Бежецк».
23 "Опять подошли "незабвенные даты…""
24 "Городу Пушкину", 1 — первоначальный вариант, не пропущенный цензурой в последнем прижизненном сборнике Ахматовой — ср.: Анна Ахматова. Бег времени. М., 1965, с. 415.
25 Сочинения, с. 133.
26 "Ты напрасно мне под ноги мечешь…"
27 «Эхо».
28 В оригинале пометка Л.К.: "Подарено мною К.И.Ч." — т. е. подарено ею для предисловия, которое писал Чуковский к сборнику Анны Ахматовой в Лениздате. История этой статьи отражена в переписке Л.К. и К.И. Первоначальный вариант статьи К. Чуковского "Анна Ахматова" напечатан в его книге «Современники» (М., 1967). 23–24 августа 1967 года Л.К. писала отцу: "Спасибо… за «Современников». Я сразу накинулась и прочла про Ахматову. Статья прекрасная, точная, очень музыкальная; очень много сказано необходимого и много опровергнуто клевет… Но есть и ошибка, которую умоляю исправить. И кое-что, что необходимо добавить — что просится само из твоего же текста.
Ошибка вот какая…"гость из будущего" — вовсе не Маяковский… Маяковский же — полосатой наряжен верстой, размалеванный пестро и грубо это в Поэме переход к самому главному месту, к декларации, к манифесту о поэзии и поэте:
Не обманут притворные стоны,
Ты железные пишешь законы…
и т. д.
и
Существо это странного нрава…
и т. д.
Вот почему это не лично Маяковский, а Поэт вообще.
Мысль о победе поэта очень важная — тебе не хочется о ней сказать?" См. в кн.: Корней Чуковский, Лидия Чуковская. Переписка: 1912–1969. М.: НЛО, 2003, с. 445–446.
Из письма 15–16 сентября [1967]:
"…Теперь перехожу к "Поэме без героя"… как я уже тебе писала, мне кажется необходимым раскрыть ее манифест о поэте вообще, т. е. слова "Существо это странного нрава"". — Там же, с. 451
Статья Чуковского, о которой идет речь — предисловие к лениздатскому сборнику произведений Анны Ахматовой. Сборник вышел лишь через десять лет, в 1976 году, без предисловия Чуковского. Отрывки из предисловия, непосредственно связанные с темой этой переписки, опубликованы через двадцать лет под названием "Победная сила поэзии" ("Новый мир". 1987. № 3, с. 227–230). Полностью статью К. Чуковского для лениздатского сборника см. в книге: Корней Чуковский. Соч.: В 2-х т. — М.: Правда, 1990. Т. 2, с. 498–533.
"Я принимала в создании этой статьи такое большое участие, — вспоминала позднее Л.К., - что К.И. одно время хотел подписать ее двумя именами". (Лидия Чуковская. Заметки текстолога. Не опубликовано.)
29 По-видимому, имеются в виду следующие работы: Д. Максимов. Ахматова о Блоке // Звезда. 1967. № 12; В.М. Жирмунский. Анна Ахматова и Александр Блок // Русская литература. 1970. № 3; В.М. Жирмунский. Творчество Анны Ахматовой. Л., 1973.
30 Приписка Л.К.: "См. мои карточки, выписки в конверте "Ахматовские гнезда"". Приводим лишь несколько примеров из множества выписок и наблюдений Л.К.:
"Блок: "Дух пряный марта…"; Ахматова: "Или томная дурь одолела / После мартовских пряных ночей?".
Блок: "Жизнь без начала и конца…"; Ахматова: "Мне ведомы начала и концы…".
Блок: "Пляски смерти"; Ахматова: "С мертвым сердцем и мертвым взором…".
Блок: "Грозя Артуром и Цусимой…"; Ахматова: "И кто-то "Цусима!" сказал в телефон".
Сопоставление "Но с любопытством иностранки…" (Ахматова) и "Нет, с постоянством геометра…" (Блок) подарила Жирмунскому я".
31 "Может быть, это очень плохо, но так никто никогда не писал, и между прочим в 10-х годах" — Сочинения, с. 154.
32 Сказано кем-то — речь идет о В.Б. Шкловском (Сочинения, с. 160).
33 Строки из стихотворения "Одни глядятся в ласковые взоры…".
34 Начальные строки стихотворения «Наяву» ("Шиповник цветет", 2).
35 "Долго шел через поля и села…".
36 Строка из стихотворения «Творчество» (Тайны ремесла, 1)
37 Владимир Георгиевич Гаршин — (1887–1956) — патологоанатом, профессор; племянник писателя Всеволода Гаршина. В первоначальном варианте поэмы «Решка» была посвящена В.Г. Гаршину, а «Эпилог» — Городу и Другу, то есть Ленинграду и Гаршину.
38 Гость из будущего — сэр Исайя Берлин (1909–1999), оксфордский профессор, специалист по русской литературе XIX века. К нему обращены два ахматовские цикла: «Cinque» и "Шиповник цветет", а также некоторые строфы в «Поэме».
39 ""Триптих" ничем не связан ни с одним из произведений 10-х годов, как хочется самым четвероногим читателям… "Это старомодно — так когда-то писали". Кто, когда?", — спрашивает Ахматова в своей "Прозе о Поэме". Цит. по кн.: Сочинения, с. 156. См. также примеч. 31.
40 Цитаты из предисловия Ахматовой к "Поэме без героя" и из ее "Прозы о Поэме" ("Из письма к NN"). Одно время "письмо к NN" входило в поэму — более подробно см. Записки. Т. 2, с. 138–140.
Комментарии к книге «Герой 'Поэмы без героя'», Лидия Корнеевна Чуковская
Всего 0 комментариев