«В квадрате 28-31»

В квадрате 28-31 (fb2) - В квадрате 28-31 2705K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Георгий Георгиевич Светлов - Кирилл Ефремович Школьников

„В квадрате 28–31“

В тыл врага

Пусть войной земля оглушена, Будет день — наступит тишина. Обойдет она хлеба и травы, И твое благословит жилье. Но мечтать о ней имеет право Только тот, кто бьется за нее… Степан Щипачев

В прифронтовом городке

Валдай. Тихий уютный городок на перепутье дорог, ведущих в Москву и Псков, Ленинград и Новгород, Боровичи и Ярославль…

Впервые он упоминался в «Писцовой книге Деревской пятины Новгородской земли» без малого пятьсот лет назад. Спустя триста лет, 28 мая 1770 года, императрица Екатерина II указом повелела село Валдай учинить городом «наподобие прочих российских городов».

Древен, седовлас город. И не менее древни легенды и народные поверья, связанные с ним. Вот одно из таких поэтических преданий.

Будто в XV веке разбился здесь новгородский вечевой колокол, который вывозил из города на Волхове московский князь Иван III. С тех пор и зазвенели по всей Руси знаменитые валдайские колокольчики. И звон-то у них не простой. Валдайские мастера постигли тайну литья, поэтому колокольчики, изготовленные когда-то местными умельцами, издают звон то серебряный, то малиновый…

Немало знаменитых людей побывало в Валдае: останавливался в нем Александр Сергеевич Пушкин; город провожал в кавказскую ссылку Михаила Юрьевича Лермонтова; проезжал через Валдай, совершая путешествие из Петербурга в Москву, Александр Николаевич Радищев; выступал здесь Лев Николаевич Толстой. Изумляли красоты Валдая Надежду Константиновну Крупскую…

В грозовое лихолетье сорок первого года красавец Валдай, тихий немноголюдный центр Ленинградской области, стал прифронтовым городом. Здесь, в лесу на берегу озера Ужино, разместился штаб Северо-Западного фронта. Отсюда, из Валдая, осуществлялось оперативное руководство действиями фронтовых частей, партизанских отрядов, разведывательных и диверсионных групп.

…Короткий зимний день угасал. В точно назначенное время в кабинете уполномоченного Ленинградского обкома партии по руководству партизанским движением на Северо-Западном фронте старшего батальонного комиссара Гордина собрались руководители отделов, представители Валдайского районного комитета партии и районного Совета депутатов трудящихся. Приехал и начальник партизанского отдела штаба Северо-Западного фронта полковой комиссар Асмолов.

Каждый, кто присутствовал здесь, знал, что уже полгода в тылу противника, юго-западнее озера Ильмень, активно действуют партизаны Ашевского, Белебелковского, Дедовичского, Дновского, Залучского, Молвотицкого, Поддорского, Славковского и других районных отрядов. Все они объединены в партизанскую бригаду. Военный совет фронта назначил ее командиром батальонного комиссара Николая Григорьевича Васильева, начальника Новгородского Дома Красной Армии, человека решительного и мужественного. Комиссаром бригады обком ВКП(б) утвердил Сергея Алексеевича Орлова, секретаря Порховского районного комитета партии, опытного партийного работника, отзывчивого, душевного человека.

Партизаны держат под своим контролем почти десять тысяч квадратных километров отвоеванной у оккупантов земли. В деревнях и селах Партизанского края люди живут по восстановленным законам Советской власти, работают сельские Советы, школы, медицинские пункты.

Но за последнее время сведения, поступавшие из-за линии фронта от разведчиков и подпольщиков, свидетельствовали о том, что вокруг «Партизанской республики» стали усиленно концентрироваться гитлеровские части, переброшенные сюда из тыловых районов и оттянутые с фронта, а также карательные отряды.

— Вот радиограмма командира Второй партизанской бригады Васильева, — сказал Гордин, открывая совещание. — По сообщению подпольщиков, в городе Дно появился новый карательный батальон. В поселок Дедовичи прибыло подкрепление фашистскому гарнизону подполковника Шмидта. А вот информация из разведотдела фронта: по донесению разведгруппы, на станции Чихачево разгружаются железнодорожные платформы с пушками и минометами. Вам известно, товарищи, что принято решение отправить для усиления обороны края свежие силы. Надо подумать, какие отряды пойдут в первую очередь.

В кабинете царила строгая деловая обстановка. На совещании обсуждались все, даже самые мелкие детали будущей операции, пока недоступные большому кругу лиц, поскольку обстановка требовала соблюдения секретности. Было намечено, какие именно отряды и диверсионные группы направятся в Партизанский край.

Б. П. Гордин, уполномоченный Ленинградского обкома партии по руководству партизанским движением на Северо-Западном фронте.

Первой должна была пойти Пятая бригада. Она формировалась в Валдае из отрядов — Пестовского, Валдайского, Боровичского, Хвойнинского, Окуловского и других районов Ленинградской области и Бологовского района Калининской области.

Совещание закончилось. Все разошлись. Остались только Асмолов и Гордин. Закурили. Синеватый табачный дымок потянулся к потолку. В тишине кабинета было слышно, как за расписанным зимними узорами окном свистел ветер, где-то под крышей поскрипывало железо.

Асмолов и Гордин подошли к стене, на которой за плотной занавеской висела карта-десятикилометровка.

— Мне представляется, бригаду надо переправить сюда! — Гордин указал на обведенный красным квадрат. — Район пока не обжитый, в нем пусть и действует.

В северной части квадрата черной ниткой тянулась железная дорога от станции Дно до станции Волот. Виднелись голубые извилины Шелони, Полисти, Белки, Полонки, синие пятна озер — Должинского, Баревского, Вашковского, темные волоски-разнопутья большаков и проселков, зеленые очертания лесов…

— Район подходящий. И очень нужный для нас. Освоим — значит, Дновский узел под нашим контролем и северные границы Партизанского края прикрыты, — заключил Асмолов. — Думаю, что Васильев и Орлов будут довольны. Итак, Василий Порфирьевич, затверждаем. Квадрат двадцать восемь — тридцать один, идет «пятерка».

Много верст в походах пройдено…

Партизаны Пестовского отряда в своем лесном лагере собрались у радиоприемника. Слушали Москву.

— «От Советского Информбюро. Сводка за восьмое октября тысяча девятьсот сорок первого года… — Диктор Всесоюзного радио Юрий Левитан читал, как всегда, размеренно и строго. — Партизанский отряд под командованием председателя совета Осоавиахима одного из районов Ленинградской области товарища П. прошел по фашистским тылам более пятисот километров и нанес врагу серьезный ущерб…»

— Никак про нас, про пестовцев, ребята! Слыхали? Командира-то назвали из осоавиахимовцев. Не может быть, чтобы такое совпадение, — первым не выдержал Николай Петров, светловолосый двадцатитрехлетний парень, работавший до войны киномехаником в поселке Пестово. Храбрый разведчик и меткий стрелок, он за свой нрав получил в отряде прозвище Никола-непоседа.

На Петрова шикнули: мол, не мешай слушать!

Левитан тем временем продолжал:

— «Партизаны взорвали склад авиабомб, снарядов и других боеприпасов… Группа бойцов отряда обнаружила фашистский «мессершмитт», совершивший вынужденную посадку. Партизаны уничтожили летчика и сожгли самолет».

— Точно про нас! — заулыбался молчавший до этого Орест Юханов. — Во-о здорово — даже Москва узнала!

Орест, выпускник средней школы, мечтал стать моряком. Война нарушила его планы. Тогда он «атаковал» районный комитет комсомола и не ушел оттуда, пока не был зачислен добровольцем в партизанский отряд. Это он вместе с другими партизанами поджег вражеский самолет.

Советское Информбюро действительно сообщило о Пестовском партизанском отряде.

Радости партизан не было предела: впервые о их действиях, если не считать заметок во фронтовой газете, говорила по радио столица Родины — Москва.

Многие тогда, хмурым осенним днем отдыхая в сырых нетопленных землянках, вспоминали пережитое…

Некогда затерянная в лесах деревушка Пестово выросла за годы Советской власти в рабочий поселок, районный центр Ленинградской области. Тысячи его жителей были заняты на лесозаготовке, сплавляли древесину, работали на лесопилке, молокозаводах, в промысловых артелях…

Поселок утопал в зелени. Кусты акаций и сирени скрывали приземистые одноэтажные домики. Летними вечерами, когда на улицах было душно, пестовцев манили к себе окрестные места — там среди лесов, полей и лугов благодать. Приятной свежестью веет от Мологи. Вода в реке холодная, течение быстрое: плыть вверх по ней — значит стоять на месте.

Крутой нрав у Мологи, коварный. В весеннюю пору высокая паводковая волна подмывает левый берег. Медленно, но напористо добирается вода до стоящих на берегу заборов. Тогда пестовцы берутся за лопаты, вступают в борьбу с Мологой. И все же они любили ее, непокорную, как любили весь свой край.

Но вот и до него, за сотни километров от фронта, донеслось тревожное дыхание первых месяцев Великой Отечественной. Немецко-фашистские войска, используя внезапность вероломного нападения на Советский Союз, все глубже и глубже продвигались по нашей территории. 29 июня Совет Народных Комиссаров и Центральный Комитет ВКП(б) издали директиву для партийных и советских организаций прифронтовых областей. В ней говорилось о перестройке всей работы на военный лад, о развертывании партизанской борьбы в захваченных врагом районах.

В Ленинградской области включились в эту работу коммунисты, комсомольцы, беспартийные активисты. Ни солидный возраст, ни слабое здоровье не могли быть помехой — речь шла о защите Родины.

…В кабинете директора Пестовского Дома пионеров и школьников Никитина раздался телефонный звонок.

— Саша? Здравствуй. Да, я. Зайди по срочному делу! — Голос председателя районного совета Осоавиахима Павлова звучал торопливо и несколько взволнованно.

— Срочное, говоришь? Может, по телефону скажешь, Александр Андреевич?

— Не могу. Жду.

— Ясно. — Никитин положил трубку на рычаг.

От Дома пионеров и школьников до совета Осоавиахима — минут пять ходьбы. Александр буквально пробежал эти полкилометра. Пожал руку тезке и присел у окна. Павлов сказал:

— Я только что от секретаря райкома партии Владимира Романовича Морозова. Мне доверено возглавить партизанский отряд. Козлова утвердили комиссаром. В отряд подбираем только добровольцев.

— Поздравляю, Андреич. Надеюсь, обо мне не забудешь?

— Для этого и вызвал. Будем, значит, воевать вместе.

— Повоюем. На правый фланг я по росту, правда, не вышел, — пошутил Никитин, — но, думаю, для середины строя сгожусь: как-никак, из армии демобилизовался совсем недавно.

— Скромничаешь, товарищ сержант запаса. А медаль «За отвагу» уже имеешь! Что ж, похвально. Только вот что скажу, Александр. — Павлов подвинулся ближе к товарищу. — Хотел бы я видеть тебя своим заместителем.

— Управлюсь ли?

Не из ложной скромности сомневался Никитин — просто он всегда строго относился к себе, с уважением отзывался о старших, не спешил с ответом, когда делались ему серьезные предложения. Даже когда выдвигали на должность заведующего военно-физкультурным отделом райкома комсомола, просил повременить годик: «После армии разрешите пообжиться на рядовой работе. А там видно будет…»

Не вышел годик на гражданке — только шесть месяцев. Вот почему и вопрос: «Управлюсь ли?»

— Ты кем воевал в финскую кампанию? — спросил в свою очередь Александр Андреевич.

Никитин ответил:

— Связным. Разведчиком.

— Конник?

— Нет, пеший.

— А верховую езду знаешь?

— Пока нет.

— Жаль, конечно. Но дело наживное. А вообще-то коня надо любить.

Павлов и тут не удержался, чтобы не сказать о своей привязанности к «самому красивому роду войск». В прошлом колхозник из калининской деревушки Гора, Павлов окончил кавалерийское училище в Ленинграде. Став командиром, служил в Красной Армии. Незадолго до войны демобилизовался в запас, умело руководил районным советом Осоавиахима, был суров характером, но организован, справедлив и принципиален. В Пестове знали: если Павлов взялся провести конноспортивные соревнования или военизированный поход лыжников-допризывников, все будет предусмотрено, отлажено, все пройдет хорошо.

А. А. Павлов, командир Пестовского партизанского отряда.

— Не отчаивайся, Саша. С разведкой управишься. Я уверен.

— Спасибо, — ответил Никитин. — Только и на твою помощь буду рассчитывать.

— Договорились.

Почти в тот же день пришел в райком партии директор райпищеторга Василий Матвеевич Козлов. Ему под пятьдесят, да и здоровье отнюдь не богатырское — не для лесной жизни и дальних походов.

Однако требовал, доказывал, грозился жаловаться «высшему начальству». Это был уже последний, самый слабый в такой ситуации довод. Козлова, человека с большим партийным стажем, умудренного житейским опытом, умеющего подбирать ключи к сердцам людским, решено было назначить в отряд комиссаром.

Василий Матвеевич вместе с командиром Павловым и его заместителем по разведке Никитиным стали комплектовать отряд, знакомиться с людьми. А они были такие разные, такие не похожие друг на друга.

Александр Садовников — помощник бухгалтера местного райпищеторга, комсомолец. Немного неуклюж на вид, но расторопен и сообразителен. Александров в отряде собралось немало, поэтому ребята быстро прикинули, как их различать и величать. Садовников за свой рост стал «Сашкой длинным».

Валентин Филицын — линейный монтер связи. Невысокого роста. Разговорчивый. В голубых глазах искринки смеха. Любит шутку. Ему улыбается даже строгая медсестра отряда Зина Миронова, девятнадцатилетняя выпускница Новгородского медицинского училища. В кружке при Осоавиахиме она уже подготовила из пестовских девчат нескольких сандружинниц.

Вторую медичку отряда Катю Докучаеву — подругу Зины — ребята прозвали в шутку «партизан Гриша» — за мальчишеский вид, неуклюжие шаровары, юношеский задор и коротко стриженные кудряшки. Приехавший позднее, уже в разгар боев, фронтовой корреспондент так и озаглавил посвященную ей заметку — «Гриша».

Некоторые вести несутся быстро, словно на крыльях. Так было и в Пестове. Не удалось сохранить в строгой тайне формирование партизанского отряда.

В райкоме комсомола не было отбоя от ребят из ремесленного училища: «Возьмите» — и всё тут.

— Да молоды еще, зелены, — говорил им секретарь райкома. — Вам же учебу закончить надо.

Ребята не сдавались. Трое из них — земляки со Смоленщины, комсомольцы Коля Космачев, Ваня Лысенко, Вася Яковенко, — устроили в саду у райкома ночное дежурство: караулили, когда поутру пойдет секретарь, чтобы первыми застать его и добиться положительного ответа. И добились-таки. Их зачислили добровольцами в отряд, выдали оружие. А вскоре к ним присоединились и многие другие местные парни и девчата.

В те дни жаркого июльского лета Пестовский отряд, вызванный в Ленинград, разместился в одной из школ. Однажды ночью его подняли по тревоге.

— Около Мги гитлеровцы выбросили парашютный десант, — объявил Павлов. — Нам приказано принять участие в его ликвидации. Готовность номер один. Машины будут через пятнадцать минут.

На автобусах партизаны прибыли в район Мги, но прибыли, как говорится, к шапочному разбору! Оказывается, вражеских парашютистов уже успели уничтожить бойцы местного истребительного батальона.

За несколько дней до захвата гитлеровскими войсками Мги, когда город и соседние с ним населенные пункты уже подвергались артиллерийскому обстрелу противника, сводный партизанский батальон, в состав которого входил Пестовский отряд Павлова — Козлова, получил приказание перейти линию фронта. Партизаны на бронепоезде направились к станции Будогощь. Путь был нелегок: железнодорожный участок методически обстреливался вражеской артиллерией, приходилось нередко самим ремонтировать поврежденный путь.

Около станции Погостье остановились, и тут же последовала команда:

— Партизанским отрядам покинуть вагоны!

Пестовцы высадились в лесу против Виняголова. Послали разведку под командованием Александра Никитина. Она установила, что линию фронта можно перейти курсом на станцию Бабино Ленинград-Московской линии Октябрьской железной дороги. Отряды углубились в тыл противника и рассредоточились. Пестовские партизаны направились в район треугольника Тосно — Чудово — Новинка. Здесь уже действовали Подпорожский и другие отряды, а также диверсионная группа, сформированная из ленинградских студентов.

Начались партизанские будни.

Пестовцы вели бои, устраивали засады, диверсии, совершали переходы, добывали ценные разведывательные сведения.

Правой рукой начальника разведки Александра Макаровича Никитина стал Павел Васильевич Долинин, недавний директор Пестовской конторы по сплаву леса. Тридцатилетний волжанин — крепыш, с открытым энергичным лицом, был не только отважным следопытом, но и мастером первой руки. За что ни возьмется — починить ли сапоги или телогрейку, пошить ли шапку или сплести льняной шнур, — все сделает на славу. В разведке вел себя осмотрительно, не терпел ненужного риска. Его данные всегда были точными, исчерпывающими. Юных разведчиков Яковенко, Космачева, Юханова, Лысенко учил по-отцовски заботливо, по-командирски обстоятельно.

Не успевали фашисты начать преследование, как партизаны исчезали из одного района и появлялись в другом. Не было у них рации — на Большую землю посылали донесения через связных. Запасы оружия и продовольствия пополняли за счет трофеев.

В боях, трудных переходах пролетело несколько месяцев. За это время отряд Павлова — Козлова прошел по тылам врага, как сообщило Совинформбюро, пятьсот километров. Накопленный пестовцами опыт был принят во внимание командованием: после небольшой передышки в Пестове партизанам выдали зимнее обмундирование, лыжи и направили в Валдай.

Так Пестовский партизанский отряд оказался на берегах Валдайского озера.

Железнодорожники на новых «рельсах»

Телефонный звонок из Ленинграда разбудил Гордина поздней ночью. Василий Порфирьевич, допоздна занятый делами, спал в своем кабинете на двух составленных рядом креслах, не раздеваясь, только чуть расстегнув воротник гимнастерки. Быстро поднявшись, Гордин взял трубку. Звонили из Ленинградского штаба партизанского движения, который возглавлял секретарь областного комитета партии Михаил Никитич Никитин.

Переданному сообщению Гордин был рад: обком ВКП(б) и партизанский штаб облегчили его задачу — разрешили придать Пятой бригаде еще несколько районных партизанских отрядов, созданных местными райкомами партии в самом начале войны. Это бесспорно ускоряло ее формирование.

С. И. Павловский, партизан отряда «Храбрый».

Не успели партизаны-пестовцы обжиться в одном из кирпичных домов неподалеку от райвоенкомата, заделать фанерой оставшиеся без стекол окна, как рядом, в пустовавшем доме, появились незнакомые люди, с винтовками-трехлинейками, в черных форменных шинелях. Пестовцы, одетые в добротные белые полушубки, вооруженные автоматами, с любопытством поглядывали на соседей-новичков.

Один из них, видно тоже из любопытных, поприветствовал первый:

— Здорово, красавчики! — Он явно намекал на внешний вид. — С каких краев и каким ветром занесло?

— Из Пестова. Слыхали про такой стольный град? — раздался звонкий девичий голосок.

— Слыхал. Почти земляки. На одном солнце портянки сушим. А мы из Бологого. Железнодорожники, стало быть… Александр Николаевич Валов, — сказал говоривший. — А это друг мой — Спиридон Иванович Павловский.

Собеседницами Валова и Павловского были Катя Докучаева и Зина Миронова, одинаково одетые и подпоясанные широкими ремнями, на пряжках которых Валов разглядел непонятные слова. После того как девчата представились, Александр Николаевич спросил:

— А что это за бляхи у вас? Не то по-турецки, не то по-немецки выведено?

— Трофейные. В одном из боев под Тосно достались. Осенью, когда с карателями дрались. А написано здесь: «С нами бог».

Докучаева улыбнулась:

— Только хоть на бога и надеются, он их все равно не спасает.

И словно в подтверждение своих слов опустила руку в карман полушубка и достала отливавший вороненой сталью пистолет «вальтер».

— И это трофей. А вы, товарищи, в каких местах воевали? — спросила уже другим, деловым тоном.

— Не пришлось еще, девчата, — ответил Павловский. — Только собираемся. До сих пор были в истребительном батальоне.

— Может, вместе… — начала Миронова, но ее прервал строгий голос:

— Миронова и Докучаева! Через пять минут выход на лыжную тренировку!

Валов и Павловский повернулись в сторону говорившего.

— Наш командир — старший лейтенант Павлов, — тихо сказала Катя. — Под его началом мы полгода ходили по тылам врага.

— Строгий, — добавила Зина. — Лыжник хороший. Наездник лихой. Кто в седле сидеть не умеет, тому от нашего Андреича достается.

Распрощавшись, девушки побежали в дом за лыжами.

— Видал, Спиря, какие геройские красавицы! — заметил Валов Павловскому. — Не смотри, что ростом и годками не вышли.

— А командир у них какой! Кавалерист, видать. По походке чую. И уже в тылу побывали. Опытные. Ну да теперь и от нас это не уйдет.

История Бологовского отряда железнодорожников — будущих партизан — начиналась так.

Теплым летним вечером первого года войны в Бологое прибыл поезд. На перрон вышел плотный, небольшого роста капитан. Это был Никита Петрович Буйнов, служивший в Белоруссии на границе, а затем направленный по распоряжению Калининского областного управления НКВД в Бологое, где создавался истребительный батальон для борьбы с вражескими парашютными десантами, для помощи железнодорожникам в ликвидации последствий вражеских бомбежек.

Капитан поднялся на пешеходный мостик через пути, огляделся вокруг. «Досталось порядком…» — подумал он, увидев сгоревшие здания станционного поселка, следы недавней бомбардировки города, исправленные на скорую руку железнодорожные пути. Затем направился к военному коменданту, однако того на месте не оказалось. Постучал в дверь с табличкой «Дежурный по вокзалу».

— Сюда нельзя. Разве не видите надпись «Посторонним вход воспрещен»? — сказал Александр Николаевич Валов, решительно остановив пролезавшую было в дверь фигуру военного.

— Мне по очень важному делу.

— Сказано же — нельзя, товарищ капитан. Время военное. Вы мешаете работать. — Затем все же посоветовал: — В крайнем случае могли бы подойти к окошку.

«Вот это дисциплинка! Ничего не скажешь», — с удовлетворением отметил про себя Буйнов. Решительный и строгий железнодорожник явно понравился капитану.

Валов открыл фанерную дверцу окошка и спросил, в чем дело.

— Как мне пройти в райком партии?

— Сначала надо предъявлять документы.

Он внимательно посмотрел удостоверение личности, сличил его с командировочным предписанием, еще раз оглядел их владельца и только после этого рассказал, куда и как идти.

В райкоме партии Никите Петровичу Буйнову, тридцатичетырехлетнему капитану пограничных войск, предложили сформировать из железнодорожников истребительный батальон и стать его командиром. Начальником штаба был назначен партийный работник Николай Павлович Капустин.

«Истребители» — так коротко звали бойцов и командиров батальона — жили на казарменном положении, овладевали военным делом, тренировались в походах по лесам, даже изучали методы партизанской борьбы. Все это могло пригодиться, если фашисты оккупируют район. На этот крайний случай предусматривалось даже создание целого партизанского соединения, командовать которым будет Буйнов; комиссаром станет секретарь районного комитета партии Василий Васильевич Васильев, а личный состав истребительного батальона вольется в это соединение.

Как-то в один из осенних дней приехал в Бологое инструктор партизанского отдела штаба Северо-Западного фронта старший политрук Андрей Кириллович Фатеев. До войны он окончил военную школу в Чебоксарах, служил в армии, потом работал на киностудии «Мосфильм».

Много дней и ночей провели вместе Фатеев и Буйнов, выполняя задание партизанского отдела штаба Северо-Западного фронта по подготовке будущих партизанских отрядов и их лесных баз.

Истребителям не пришлось применять оружие в родных местах. Враг был остановлен на дальних подступах к Бологому. Линия фронта стабилизировалась между Старой Руссой и Валдаем. Буйнов сразу же попросил направить его в тыл врага: он, кадровый военный, считал, что место его — в настоящей боевой обстановке.

— Ваше желание учтем, — ответил ему Гордин.

Прошло немного времени, и в Бологое вторично приехал Фатеев — теперь уже как начальник штаба формируемой Пятой бригады. Ему поручили отобрать из числа лучших, хорошо подготовленных бойцов Бологовского истребительного батальона группу добровольцев для включения их в состав бригады. Вместе с Васильевым и Буйновым эта работа была проведена быстро.

Инструктор политического отдела Бологовского отделения Октябрьской железной дороги Николай Капустин, инструкторы Бологовского районного комитета партии Александр Белогорлов и Александр Дашкевич, заведующий Бологовским районным отделом здравоохранения Михаил Бойцов, заведующий торговым отделом Бологовского райпотребсоюза Спиридон Павловский, дежурный по вокзалу станции Бологое Александр Валов, паровозный машинист Алексей Владимиров, токарь паровозного депо Георгий Игнатьев, стрелочник Александр Михайлов, машинист компрессора Иван Никифоров, кузнец путейской мастерской станции Медведево Лаврентий Джура и многие другие патриоты решили стать партизанами. Все они земляки, товарищи по работе, друзья. Большинство из них — коммунисты.

Был среди уезжавших еще один коммунист, заведующий путейской мастерской станции Медведево Александр Петров, тихий, спокойный тридцатилетний человек, в недавнем прошлом кузнец этой мастерской, у которого молотобойцем-подручным работал друг его детства, рослый широкоплечий Лаврентий Джура. Погодка-однокашника Саша ласково называл Лавриком.

Он сам выбрал себе опасный путь партизана, но не рискнул сказать дома правду: не стал беспокоить жену, молодую мать своих первенцев. Чтобы не волновалась, написал второпях обычное, казалось, письмецо: «Здравствуйте, дорогие Тося и дети! Шлю вам свой сердечный привет. Я поехал в командировку, возможно дней на пятнадцать. Поезжай в Медведево сама, получи зарплату, загляни в Бологое, в местное правление Калининторга, спроси Шустова Ивана. Возьмешь у него соли. Если не сможешь, то дождись, я все устрою сам. До свидания. Крепко всех целую. Саша. 18 января 1942 г.».

«Дней на пятнадцать…» — заверил Александр Иванович. Но не сдержал слова — не по своей, правда, вине. Да и мог ли он знать, что «командировка» его станет вечной, что не суждено будет ему вернуться с дальних партизанских дорог… Но об этом позднее.

Вечером партизан пригласили в районный комитет партии. Секретарь райкома Василий Васильевич Васильев сказал:

— Мы все гордимся вами, надеемся, что вы оправдаете доверие партии. Нет надобности подробно рассказывать вам о военной обстановке. Из газет и политинформаций вы знаете, что продвижение фашистов на северо-западе остановлено. Расчеты противника на успех под Москвой не оправдались. Положение на фронтах стабилизировалось, а на некоторых участках советские войска начали наступательные операции. Это, конечно, не означает, что враг разбит и не попытается предпринять новое наступление. Центральный Комитет партии принял постановление об усилении партизанской борьбы в тылу врага, чтобы всемерно препятствовать попыткам противника закрепиться на временно оккупированной территории. Если советский народ сумеет должным образом выполнить эту задачу, то натиск фашистских войск на фронтах будет значительно ослаблен.

Желающих отправиться в тыл врага много, но мы не можем оставить город, район, железную дорогу совсем без квалифицированных кадров, без мужских рук. Потому не всех желающих отпустили. Они даже в обиде на нас за это.

Вам, товарищи партизаны, надлежит сдать райкому партийные, комсомольские и военные билеты, паспорта и служебные удостоверения.

— Ясное дело, Василий Васильевич, — ответил за всех Георгий Васильевич Игнатьев, назначенный заместителем командира Бологовского отряда по строевой части.

— Тогда приступайте. Документы примет наш третий секретарь райкома Иван Васильевич Миронов.

А. Н. Валов, партизан отряда «Храбрый».

От него же получите талоны на продукты в дорогу. Выезд — завтра. Место сбора личного состава отряда — у вашего общежития. Желаю боевых успехов и партизанской славы!

Васильев подошел к каждому из сорока своих бологовских земляков, крепко пожал руки, обнял.

Было немного грустно, когда расставались партизаны со своими документами, особенно с дорогой каждому сердцу красной книжечкой члена Всесоюзной Коммунистической партии большевиков. Надолго ли? Может, навсегда, — ведь не всем выпадет судьба вернуться с победой в родной город.

Каждый, естественно, на всю жизнь запомнил номер своего партбилета, но многим хотелось и в тылу врага видеть этот номер своими глазами. Александр Николаевич Валов, член ВКП(б) с 1931 года, химическим карандашом записал номер своего партийного билета на внутренней стороне ремня недавно полученной винтовки.

— Вот так-то всегда будет со мной рядом мой партбилет — и в бою, и в походе, — удовлетворенно сказал он.

Примеру Валова последовали и другие партизаны.

Партизанский отряд железнодорожников готовился к отправке в Валдай. Сопровождать его поручалось Буйнову и Фатееву.

Валов, узнав, что с отрядом поедет и Никита Петрович Буйнов, заволновался: вдруг капитан напомнит ему о неприветливой встрече на вокзале. Александр шепнул Павловскому:

— Пропал я, Спиря. Вспомнит — насыплет на хвост соли.

— Не-е, не насыплет. Непохоже. С виду смотреть — человек добрый. Да и не время сейчас мелочи припоминать.

Павловский оказался прав. Буйнов, человек военный и требовательный, был вместе с тем справедливым и понимающим. Дисциплину почитал как одно из самых главных качеств человека. Увидев Валова, он подошел к нему и сказал:

— Рад, что и вы с нами, Александр Николаевич. А тогда, при исполнении служебных обязанностей, вы совершенно правильно поступили.

19 января, перекусив на дорогу, бойцы в сопровождении Буйнова и Фатеева на двух грузовиках с крытыми кузовами выехали на Куженкино. Время приближалось к вечеру.

Январские дни короткие, в четыре часа уже наступают сумерки, и многое из окружающего не столько замечается, сколько угадывается.

Проехали мимо городского кладбища. Свернули влево на проселочную дорогу. Расстояние от Бологого до Куженкина — около 15 километров. Соединяющая их дорога неважная, ухабистая и после дождей становится совершенно непроезжей. Но это весной и осенью, а зимой все дороги хороши. Стоит морозу сковать землю, а снежку подровнять ее поверхность, и можно смело ехать в любом направлении.

Местность до Куженкина открытая, ровная. Леса виднеются в отдалении темной полосой вдоль линии горизонта. Есть где разгуляться метелице! Как закрутит да завертит поземка, так и дороги не найдешь.

Ехали молча. Каждый был занят своими мыслями. Лишь Спиридон Иванович Павловский тихонько напевал про колокольчик — дар Валдая, который звенит уныло под дугой.

Точно прощаясь с отъезжавшими, приветливо кивали вдогонку темно-коричневыми сережками веточки черной ольхи, растущей вдоль обочин. Казалось, что под дуновением ветерка они тихо-тихо позвякивают, нашептывая слова последнего привета.

По заснеженной дороге навстречу бежала едва различимая колея. Слегка вьюжило. Мелкой крупой сыпался сухой снег. Доверяясь не столько зрению, сколько необъяснимому шоферскому инстинкту, водители вели машины по едва заметной колее уверенно и довольно быстро.

Вот и Куженкино. По автомагистрали Москва — Ленинград, на которую свернули истребители, с затемненными фарами проносились туда и сюда легковые и грузовые автомашины. На расчищенной от снега асфальтированной трассе дело пошло значительно веселее. Изменился и облик окружающей местности. Лес приблизился с обеих сторон.

Взошла луна. Дремлющий лес с ветвями, опушенными снегом, словно преобразился и стал еще более величавым и таинственным. Кажется, нет ни одной снежинки, которая не отбрасывала бы от себя матового сияния.

Под впечатлением этого волшебного пейзажа Александр Петров припомнил, как, бывало, ездил по зимней лесной дороге на праздник в деревню.

…Расписные розвальни с удобной спинкой. На сиденье набросано душистое сено, покрытое пестротканой суровиной домашней работы. Прыткая лошаденка бойко несется, выбивая копытами комья снега. Позвякивает бубенчик, подвешенный под дугой.

Дремлется. Но спать нельзя — мигом отморозишь нос и щеки. А в деревне, как всегда, первой встречает бабушка и приговаривает: «Приехал, внучонок! Здравствуй, родимый!..» Для нее он всегда был малышом…

Промелькнуло Едрово. Его узнали по длинному одноэтажному дому справа, с обширным двором, обнесенным высоким каменным забором. Здесь в старину была почтовая станция, где путешественники отдыхали и меняли лошадей.

Затем широкой лентой побежала рядом насыпь железнодорожной линии Бологое — Валдай. За Добываловом автомашины юркнули под мост и через несколько километров миновали развилку — вправо пошла дорога на Боровичи.

Еще немного — и машины въехали в Валдай.

Город встретил пустынными улицами, обледенелыми стеклами. От строений и безлистых деревьев падали резко очерченные тени. Кругом царила тишина, которую изредка нарушало только тявканье собаки.

Отряд расположился на ночевку в одном из кирпичных домов без крыши, но с сохранившимся потолком и стеклами. Партизаны наносили дров, затопили печь. Стало тепло и уютно. Наскоро поужинав сухим пайком, все легли в одной комнате, прямо на пол, прижимаясь друг к другу. Скоро послышался храп сонных людей, намерзшихся за время переезда.

Один лишь дневальный сидел за столом у входа, охраняя покой спящих товарищей. Мерцающее пламя коптилки то угасало, то снова ярко вспыхивало после очередной заправки фитиля.

Время от времени дневальный прислушивался к дыханию людей и подбрасывал в печку дрова.

Утром к бологовцам пришел Фатеев:

— В Валдае, товарищи, мы пробудем несколько дней. Организуем изучение автомата «ППШ», пистолета «ТТ», займемся пристрелкой оружия, потренируемся в групповой ходьбе на лыжах, ознакомимся с топографией… В общем, скучать не придется. А пока надо заняться хозяйственными делами. Устроить свой быт. Расставьте кровати, набейте матрацы, получите постельные принадлежности. В помещении не курить! Назначаю отрядными интендантами Валова и Павловского.

Выполняя хозяйственное задание командира, Александр Николаевич и Спиридон Иванович первыми из бологовцев и познакомились в тот же день с находившимися рядом, в доме у райвоенкомата, партизанами Пестовского отряда старшего лейтенанта Павлова.

После обеда новоиспеченные партизанские интенданты направились на склад. Шли по тихой, с ровными рядами тополей, улочке, по обеим сторонам которой стояли одноэтажные деревянные домики. Вышли к площади — старому торговому и административному центру города. Слева высилась пожарная каланча, справа — длинное каменное здание бывшего техникума. Сейчас в нем (друзья наметанным взглядом бывалых людей сразу распознали это) находился военный госпиталь.

А дальше расстилалась перед ними заснеженно-ледяная гладь озера с живописным лесистым островом. Назывался он Рябиновым и был, как говорили в старину, «не велик, но зело прекрасен», хранил историю постройки древнего мужского монастыря, Успенского собора, оборонительных укреплений с пушками и ядрами и охраной в двести стрельцов с ружьями…

— Красотища! — с восхищением сказал Валов. — Летом тут, видать, рыбы вдоволь.

— А на острове, пожалуй, грибов да ягод — непочатый край, — выразил надежду Павловский.

— Эх, если бы не война! — выдохнул с горечью Александр Николаевич. — Ладно, давай побыстрее, нас уже ждут.

Друзья заспешили к складу с боеприпасами.

«Пятерка» готовится в путь

Труженики предприятий и промысловых артелей Валдая, колхозники пригородных хозяйств, забыв об отдыхе, работали под лозунгом «Все для фронта! Все для победы!». Даже мальчишки, забросив свои деревянные сабли и кинжалы, во всем старались помочь старшим. С нескрываемой завистью смотрели они на появившихся в городе людей в шинелях или куртках на меху, полушубках или ватных телогрейках, с винтовками, карабинами, автоматами…

Несмотря на соблюдавшуюся тайну, юные валдайцы все равно догадывались, даже были уверены: это партизаны. А где им предстояло воевать, они знали точно: в тылу врага. Мальчишки страшно гордились тем, что такие люди находятся в их родном городке.

С каждым днем прибавлялось хлопот у старшего батальонного комиссара Гордина: обком партии и партизанский штаб торопили с отправкой нового соединения за линию фронта. Торопил и партизанский отдел штаба Северо-Западного фронта: его руководители разработали планы новых боевых операций и приурочили их осуществление к приближавшемуся Дню Красной Армии.

В кабинете Гордина, куда вошел вызванный капитан Буйнов, был и полковой комиссар Асмолов.

— Рад видеть тебя, Никита Петрович, в полном здравии, — протянул руку Асмолов. И шутливо добавил: — Похудел ты на бологовских хлебах что-то. Вроде бы и миниатюрней стал.

— Что верно, то верно. Такой конец ремня освободился — пожалуй, на сбрую не одной лошади с Нарвских ворот хватит, — в тон ему ответил Буйнов.

— Ничего, здесь несколько дней отдохнешь. А потом вот Василий Порфирьевич задание даст, — он повернулся к Гордину.

— Уважили твою просьбу, Никита Петрович. Скоро пойдешь туда, куда просился.

Слова Гордина обрадовали Буйнова: «Наконец-то…»

— Только на «пятерку» не рассчитывай, — всту пил снова в разговор Асмолов. — Она еще не готова. Примешь Первую особую. — Полковой комиссар показал на карте, где дислоцируется бригада.

— А Пятую поведет Новаковский. Сколько дадим капитану на отдых, Василий Порфирьевич?

— Три дня. Больше не можем.

— Могу и завтра.

— Не горячись. Иди отдыхай. Еще навоюешься!

Все же Буйнов отправился в Первую особую бригаду на второй день.

Клятва

Формирование Пятой бригады заканчивалось. В нее влился еще один небольшой отряд — из Окуловского района, возглавляемый Николаем Николаевичем Шамшуриным, комиссаром Дмитрием Венедиктовичем Егоровым. Теперь в бригаде стало восемь отрядов — Бологовский, Боровичский, Валдайский, Мошенской, Окуловский, Опеченский, Пестовский, Хвойнинский. Прибыл и комиссар бригады Михаил Кононович Большаков, человек сугубо штатский, зато опытный партийный работник. Затем со своими портативными рациями приехали специально подготовленные для работы в тылу врага радисты группы комсомольца Михаила Козодоя.

И вот наконец издан приказ:

«21.01.1942. Командиру 5-й (сводной) партизанской бригады…

В период 21–22/1 с. г. с бригадой в количестве 230 человек перейти фронт на участке Медведно — Бол. Вороново с выходом в район Трохово — Соколове…

По прибытии бригады в район действий установить связь со штабом 2-й партизанской бригады.

Начальник партизанского отдела фронта АСМОЛОВ. Уполномоченный Ленобкома ВКП(б) по руководству партизанским движением на Северо-Западном фронте ГОРДИН».

Наступил торжественный момент.

— Я, сын великого советского народа… добровольно вступая в ряды партизан Ленинградской области, даю перед лицом своей Отчизны, перед трудящимися героического города Ленина свою священную и нерушимую клятву партизана…

В строгой тишине зимнего утра эти слова торжественной клятвы звучали громко и эхом отдавались где-то за каменным строением районного военного комиссариата, около которого выстроился личный состав бригады. Каждый боец, каждый командир, повторяя слова клятвы вслед за читавшим ее комиссаром Большаковым, присягал на верность Родине. Каждый, кто стоял в строю, чувствовал особую ответственность перед народом за оказанное ему доверие, готовность идти в бой, потому что другой дороги сейчас не было.

И не могло быть.

— Я клянусь до последнего дыхания быть верным своей Родине, не выпускать из своих рук оружия, пока последний фашистский захватчик не будет уничтожен на земле моих дедов и отцов!

Мой девиз — найти врага, убить его. Стать охотником-партизаном по истреблению фашистского зверья.

Я клянусь свято хранить в своем сердце революционные и боевые традиции ленинградцев и всегда быть храбрым и дисциплинированным партизаном.

Никогда, ни при каких обстоятельствах, не выходить из боя без приказа командира. Презирая опасность и смерть, клянусь всеми силами, всем своим умением и помыслами беззаветно и мужественно помогать Красной Армии освободить город Ленина от вражеской блокады, очистить все города и села Ленинградской области от немецких захватчиков.

За сожженные города и села, за смерть женщин и детей наших, за пытки, насилия и издевательства над моим народом я клянусь мстить врагу жестоко, беспощадно и неустанно.

Кровь за кровь и смерть за смерть!

…Я клянусь, что умру в жестоком бою с врагом, но не отдам тебя, родной Ленинград, на поругание фашизму.

Если же по своему малодушию, трусости или по злому умыслу я нарушу эту клятву и предам интересы трудящихся города Ленина и моей Отчизны, да будет тогда возмездием за это всеобщая ненависть и презрение народа, проклятие моих родных и позорная смерть от рук товарищей.

Когда церемония была закончена и клятва скреплена подписями, Асмолов сказал:

— Разрешите вас поздравить, товарищи партизаны! Вы теперь — единая боевая семья. Наше командование и Ленинградский областной комитет партии выражают уверенность, что вы с честью пронесете по советской земле, временно захваченной врагом, священное партизанское знамя. В добрый путь! Боевых вам успехов!

— Служим Советскому Союзу! — прозвучал стоустый ответ.

До свидания, Большая земля!

Отзвучали слова торжественной партизанской клятвы. Вскоре личный состав бригады с оружием, боеприпасами, взрывчаткой, продовольствием, медикаментами, хозяйственным снаряжением, лыжами погрузился на автомашины. Водители их вывели на автостраду Валдай — Новгород, и снова замелькали по сторонам километровые столбы, заснеженные поля, лесные массивы, поселки…

В двух головных машинах колонны находились армейские командиры, провожавшие партизан до линии фронта, и группа разведчиков Александра Макаровича Никитина. Этим проверенным в жарких делах ветеранам Пестовского отряда командование поручило самые ответственные задания по разведке, прокладыванию наиболее безопасного маршрута через линию фронта в Партизанский край.

Первый привал в районном центре — поселке Крестцы. Переночевали в здании исполкома райсовета. Затем, быстро проскочив Ямскую Слободу и Зайцева, остановились в населенном пункте Старый Двор: здесь надо было проявлять особую осторожность — начиналась прифронтовая зона, а у озера Ильмень, по данным армейской разведки, располагались многочисленные вражеские батареи. Опасаясь артиллерийского обстрела, колонна свернула с дороги и укрылась в лесу, у деревни Красково.

Эта небольшая деревушка приютилась в низине, неподалеку от южного берега озера Ильмень и западнее проселочной дороги Зайцево — Пола. Под покровом темной январской ночи на пустынной лесной поляне у деревни сгрузили ящики, тюки, мешки с боеприпасами, продовольствием, медикаментами. Все это было по-хозяйски распределено между отрядами, а в отрядах — между бойцами. Интендантские обязанности в бригаде по приказу командира выполняли Александр Валов и Спиридон Павловский.

По плану, разработанному областным комитетом партии и партизанским командованием, переход бригадой линии фронта предусматривался в малоразведанном районе болотистых и лесных массивов между Старой Руссой и озером Ильмень. Туда первыми и направились разведчики. Повел их Александр Никитин, на которого были возложены обязанности начальника разведки бригады.

Ждали от них вестей, а тем временем командир и начальник штаба проводили совещание командиров и комиссаров отрядов, командиров и политруков рот, совместно с шестью проводниками, выделенными 21-м стрелковым полком 180-й стрелковой дивизии для перехода через линию фронта.

— Еще раз уточняем задачу. Отправимся на лыжах. Переходить будем вот здесь, — Фатеев указал на карте-километровке, заложенной в планшет, соответствующий квадрат. — Параллельно железнодорожной линии проходит автодорога. Есть сведения, что по ней — большое движение, поэтому пересекать ее сразу всей бригадой рискованно. Придется поотрядно — через интервалы, в зависимости от обстановки. Сначала один отряд, потом, если все будет спокойно, — второй, за ним — остальные.

Приказываю: в пути соблюдать максимальную осторожность — ни в коем случае не курить, не разговаривать, сделать так, чтобы ничто в пути не бренчало.

Н. Г. Еремеев, начальник штаба отряда «Храбрый»

Не суетиться, не мешкать, действовать решительно! Команду подавать взмахом руки: вперед — приглашающим жестом, ложись — движением руки ладонью сверху вниз, назад — взмахом руки в соответствующем направлении. Бригадная разведка и прокладывание маршрута возложены на разведчиков Пестовского отряда, которые будут следовать в голове колонны.

Каждому отряду выслать перед собой разведывательную группу для корректировки маршрута, наблюдения и охранения. После перехода, когда соберутся все, пойдем дальше. Еще раз напомните всему личному составу, что один неосторожный шаг может погубить бригаду.

Над горизонтом поднялось меднолицее зимнее солнце. Теперь можно было в каждом отряде разжечь небольшие костерки, чтобы вскипятить воду для утреннего чаепития.

Начальник штаба бригады Фатеев вызвал из Болотовского отряда Николая Еремеева:

— Через час, Григорьич, как только люди позавтракают, ставь их на лыжи! Продолжай тренировать как в Валдае по своему «самоучителю». — Фатеев улыбнулся. — Тренируй в полном боевом! Время есть — пока не вернется разведка.

Николай Григорьевич Еремеев, опытный специалист сварочного дела, мастер спорта, известный в обществе «Локомотив» лыжник, пользовался авторитетом среди партизан не только своего отряда. Лучшей кандидатуры для работы инструктором по физической подготовке в бригаде нельзя было найти.

На лыжной подготовке у Еремеева не заскучаешь. Для начала поговорит немного о теории: мол, на лыжах не бегают, не ходят, не шагают, а скользят. При походном марше колонны строй применяется кавалерийский — по трое. И подает команду нараспев:

— Спра-а-во-о по-о-о три-и а-арш!

Затем перейдет к практике: при скольжении можно, дескать, в темпе польки, напевать про себя:

Жила на свете киса-кисанька, Она красивая была…

Длинные косые тени редко разбросанных по полю сосен лежали на снегу черными булавами. Ветра не было. Сандружинница Лида Михайлова, скользящая на лыжах за Еремеевым, еле успевала за ним.

— Послушай, Николай Григорьевич, ежели ты заполучил мастера спорта — неужто думаешь, что из нас тоже мастера выйдут? — Она произнесла это так жалобно, что Еремеев даже не стал ругать девушку за столь несерьезный, как ему подумалось, вопрос. Только, обернувшись, сказал строго:

— Разговоры прекратить! Помнить Суворова: тяжело в учении — легко в бою! — Потом смягчился: — Ладно — перекур десять минут. Девчатам — по кусочку рафинада.

Кажется, не успели присесть, как снова команда:

— Вещмешки надеть! На лыжи ста-а-а-но-о-вись!

Молодой пулеметчик Тимофеев полушутя-полусерьезно проговорил:

— Опять начали ишачить. Ну что за жизнь! Вон посмотришь на радистов — завидки берут: одна рация на боку да пистоль. И все. Интеллигенция, да и только.

— Помолчи, а то еще пудик подбросим. Для закалки души и тела, — ответил Еремеев. — А радистов не трожь — у них служба особая: от них и твоя, и моя, и всей бригады жизнь зависит. Старший батальонный комиссар Гордин как говорил, когда рации достал для нас? «Радистов особенно берегите. Они — хлеба важнее в тылу врага. Они — ваша связь с Ленинградом и Валдаем».

— Да что вы, Николай Григорьевич, это я так, к слову сказать. Понимаю же. — Тимофеев встряхнул плечами, чтобы двадцатикилограммовый вещмешок лег ловчее, и добавил: — Своя ноша не тяжела. Только плечи режет без привычки.

В то время как Еремеев на практике доказывал теоретические преимущества лыжных тренировок по своему «самоучителю», в штаб бригады пришло первое донесение от Пестовского. Пестовский — это был псевдоним Александра Никитина. Вообще в годы войны псевдоним подбирался часто по названию местности, где человек жил, работал.

Александр Макарович сообщал: «Берег озера находится под обстрелом немецких орудий. Сами батареи где-то в стороне, но открывают огонь, как только начинается какое-либо движение. Стрельбу корректируют, пробуем обнаружить корректировщиков. Для этого группа Николая Петрова дважды специально демаскировалась, чтобы вызвать огонь на себя. Разведку и поиск продолжаем в другом направлении, так как здесь не пройти. Подробности лично. Пестовский».

К вечеру в лагере у Краскова появился посыльный из штаба занимавшей в этом районе оборону стрелковой дивизии. Он представился и вручил командованию бригады пакет. Оказалось, что партизанских командиров вызывал прибывший в дивизию член Военного совета Северо-Западного фронта корпусной комиссар В. А. Богаткин. Вместе с посланцем выехали Иоваковский и Большаков.

— Я пригласил вас по важному делу. Прошу. — Корпусной комиссар жестом пригласил партизанских командиров к столу, на котором лежала карта, исчерченная красными, синими, зелеными стрелами. — Задача такова: нам нужно перебросить за линию фронта группу своих лыжников. Поскольку вы направляетесь туда же — пойдете вместе. Форсируете Ловать и, когда углубитесь километров на пятьдесят в тыл противника, разойдетесь по своим маршрутам. Ясно?

— Ясно. Просим только поставить в известность наше командование.

— Это предусмотрено. Через два часа прибудет в ваш лагерь командир нашей группы. Уточните детали совместных действий.

Вернувшись от Богаткина, Новаковский и Большаков застали начальника штаба Фатеева за чтением нового донесения от Никитина:

«В радиусе обследованных двадцати километров чисто. Передовые охранения наших частей ведут перестрелку с противником на прежних позициях. Вместе с армейскими разведчиками нащупали брешь в немецкой обороне. Ее координаты… Юго-восточнее… Пестовский».

Предположения командования подтвердились: гитлеровцы за последние дни особо укрепили оборону северо-восточнее от Старой Руссы, поэтому «окно» разведчиками было найдено южнее.

— Хоть кружнее, да вернее, — сказал начальник штаба, проведя на карте не прямую, а чуть изогнутую стрелу в сторону координат, указанных Никитиным.

Назавтра вернулся в красковский лагерь и сам начальник разведки. Последнее совещание было коротким. Каждому подразделению определялось свое место: разведка, затем ударная рота автоматчиков, слева и справа — боковые охранения, отряды, лыжники-армейцы, группа прикрытия, замыкавшая колонну. Установлен пароль на первые сутки. Сверены часы.

На исходе 21 января 1942 года. Все в боевой готовности. Ни звука, ни огонька.

Два ноль-ноль. В путь!

— До свидания, Большая земля!

Курс — квадрат 28-31

Судьба меня вела из боя в бой, — Другой, наверно, не было дороги… Михаил Дудин

Разведчики прокладывают путь

Ночь выдалась темная. Словно черным пологом укрыла она и заснеженную землю, и застывший лес, и разгоряченных быстрым ходом лыжников. Временами слышался треск, напоминавший приглушенный хлопок пистолетного выстрела, — это разрывалась от мороза кора стоявших в зимней спячке деревьев.

Но именно такая ночь как нельзя кстати подходила для броска через линию фронта. Даже самые бдительные фашистские посты и охранения не выдерживали мороза, прятались в укрытиях.

Однако готовым надо было быть ко всему. Бойцы и командиры «пятерки», их армейские товарищи понимали это.

По цепочке поползла команда:

— Подходим к железке. Осторожность особая. Идти строго след в след!

Где-то вдалеке басовито загудел паровоз. Справа, за кромкой почти невидимого в темноте леса, взлетали осветительные ракеты. Время от времени раздавались выстрелы. Откуда-то сбоку доносился негромкий лай собак.

Железную дорогу Старая Русса — Валдай пересекали небольшими группами, поочередно, поотрядно, — так легче можно было прикрыть друг друга в случае возникшей опасности. Разведчики уверенно вели за собой партизан и красноармейцев-лыжников. Миновав шоссе, колонна спустилась на лед реки Редья. Стало еще холоднее. Мороз перехватывал дыхание. В низине держался туман.

Противник ничего не заметил. С каждым часом партизаны и армейские лыжники удалялись от линии фронта все дальше и дальше.

Удача? Возможно. Ведь и на войне случалось, что просто везло. Но успех этой операции, как и многих подобных, зависел прежде всего от точного расчета времени, умелого действия разведчиков, строгой дисциплины, неукоснительного соблюдения намеченного плана.

Настало время, когда партизаны и армейские лыжники должны были разойтись по своим маршрутам.

— Счастливого пути, ребята! — сказал фронтовикам Павел Долинин. — Будем живы — может, и свидимся.

Командир разведчиков армейской лыжной группы расстегнул планшет и достал из него цветную открытку: вдоль высокого песчаного берега широкой реки тянулись гуськом одноэтажные кирпичные домики, рядом с которыми в пуховом весеннем цветении стояли вишневые и яблоневые сады.

Молодой вихрастый лейтенант сказал:

— Костромской я. Возьми на память, браток. Кто из вас на Волге будет — спросите Федьку-рыбака из Рабочего поселка. Любой укажет. Ну, прощевайте.

Морозный утренний туман поглотил вскоре и Федора, и его бойцов. Им предстояло выполнить специальное задание.

Дойдя до дороги Сычево — Рамушево, партизаны свернули влево вдоль опушки. Впереди двигался Александр Никитин с разведкой. По обеим сторонам шло боевое охранение. Предосторожность оказалась не излишней. Неожиданно справа послышались выстрелы. Это охранение наткнулось на вражеский обоз из восьми повозок. Перебив фашистов, партизаны забрали продукты и передали их в хозяйственную часть.

Нескольких лошадей отпустили — нечем было кормить.

За ночь прошли около тридцати километров, К утру миновали стороной Садово и остановились на очередную дневку в лесу. Огня разводить не стали, хотя мороз не слабел. Наломали еловых ветвей. На них и лежали. Некоторые отдыхали сидя.

Несмотря на меры предосторожности, остаться незамеченными не удалось. Возможно, что и стрельба по обозу привлекла внимание фашистов.

Не успели расположиться, как из соседнего населенного пункта начался минометный обстрел.

— Рассредоточиться! Залечь! — раздалась команда, как только первая мина разорвалась на просеке.

Затрепетали пораненные верхушки деревьев, посыпались сбитые сучья. Партизаны зарылись поглубже в снег.

Не обошлось и без курьезов. Павловский долго копошился, никак не мог быстро укрыться. Над снежной поверхностью показывалась то спина, то голова.

— Послушай, Спиря, — не без ехидства заговорил Валов. — Зарывайся глубже, да под елку. Прячь эту самую… свою «талию», а то, ненароком, срежет осколком. Не на чем будет сидеть.

— Уж вечно ты лезешь со своими нравоучениями. Я и сам бывалый человек. Умею применяться к местности. — Павловский с укоризной посмотрел на друга. — Ты лучше сам прячь свою «фотографию», а то собьет миной еловый сук, да по голове. Может «фасад» испортить.

После этих взаимных любезностей Валов замолчал, а Павловский в сердцах отвернулся.

К счастью, миномет скоро замолчал. Потерь в бригаде не было. Партизаны стали отряхиваться от снега, а неунывающая Катюша Докучаева спросила:

— Ребята, а у кого все-таки душа в пятки ушла?

Видимо не очень расслышав сказанное, Павловский поспешил ответить:

— У меня пятка наружу просится.

Все рассмеялись. А Павловский, не поняв, в чем же дело, обиделся:

— Вам-то смешки, а мне каково. — Спиридон Иванович поднял согнутую в колене ногу. — Глядите, что осколок с обувкой сделал.

Все увидели торчащую из продырявленного валенка голую пятку и лоскут портянки.

— Повезло вам, — сказала Павловскому Зина Миронова. Она открыла походную аптечку, наложила мазь, предохраняющую от обмораживания, обмотала ступню бинтом и новой шерстяной портянкой.

Тут же вокруг Спиридона Ивановича собрался авторитетный консилиум в составе Александра Валова, Павла Долинина и Николая Петрова.

Н. П. Петров, командир группы разведчиков отряда «Боевой».

— Придется заделывать пробоину, — как обычно заикаясь на букве «п», участливо сказал Коля. — Давайте-ка отрежем кусок от голенища и залатаем дырку.

Александр Валов достал нитки, и вскоре последствия минометного обстрела были ликвидированы.

Оставаться на этом месте в лесу было опасно. Выслушав доклады командиров отрядов, что потерь нет, комбриг скомандовал:

— В путь!

Дорога пошла кустарником. Впереди показалось Стариково. Разведчики заметили на окраине деревни часового. Он, по-видимому, услышал какой-то шорох и выстрелил из автомата.

Упала лошадь. Пуля пробила ей голову. Несчастное животное забилось в предсмертной судороге. Снег около ее головы стал пурпурным. Пристрелить ее не решились, чтобы не выдать себя. Через несколько минут конвульсии прекратились.

Наблюдая из-за кустов, партизаны видели, как к часовому прибежали трое. Указывая рукой в сторону кустов, он стал что-то рассказывать. Те загалдели наперебой, глядя то на него, то на кусты, но с места никто не двинулся.

Через некоторое время гитлеровцы, не заметив более ничего подозрительного, ушли.

Часовой остался один.

Партизаны пролежали в кустах до конца дня и с наступлением темноты пошли дальше, стараясь обходить деревни еще осторожнее.

Переход по тылам противника — дело очень сложное, а путь к цели не обязательно идет по прямой. Для того чтобы скрыть действительное направление, бригада возвращалась иногда назад, делала петли, уходила в сторону. Поэтому сравнительно короткий, если смотреть по карте, маршрут был долгим и извилистым.

Наконец 2 февраля увидели вдали Кудрово.

Разведка донесла, что там гарнизона нет, но должен пройти обоз. Пришлось снова сделать остановку в лесу. Сколько уже было таких дневок!

Лица бойцов потемнели, осунулись. Все страшно устали и, останавливаясь, немедленно засыпали в любом положении. Ухитрялись клевать носом и во время движения.

Требовалась основательная передышка.

Фатеев вызвал Александра Никитина:

— Пошлите Долинина для окончательного уточнения возможности занятия деревни.

Васятка

Александр Макарович Никитин разложил перед собой карту-километровку. Маленькими черными прямоугольничками значилась на ней деревня Кудрово. В ней необходимо пополнить запасы продовольствия, починить одежду и обувь, отогреться, отдохнуть, помыться.

— Разведку поручаем тебе, Павел Васильевич, — сказал Александр Макарович Долинину. — Может, стоит взять и Васятку? Подумай. На месте будешь действовать по обстановке.

Тринадцатилетний парнишка Вася набрел на лесную стоянку партизан совсем недавно. Родители его погибли в сожженной фашистами деревне. Ему тогда удалось уйти от облавы. С котомкой за плечами он бродил по окрестностям в поисках «дядей-партизанов», о которых где-то прослышал. Добрые люди кормили сироту, пускали в дом ночевать.

Когда наконец Вася встретился с партизанами, то упросил «дядю Сашу — самого главного разведчика», Никитина, оставить его при себе:

— Места здешние знаю. Дороги смогу показывать. Через болота проведу…

И Никитин сдался — оставил в своей группе обездоленного войной мальчугана.

Долинин, Филицын, Петров и Вася залегли на опушке и стали наблюдать за деревней в бинокль. Там было спокойно. Но вскоре из-за поворота дороги показалось семь подвод. На них сидели гитлеровцы. Возчики шли рядом, постегивая лошадей.

— Неужели и в домах немцы? — спросил Валентин Филицын.

— Тогда, считай, опять без горячей картошки останемся, — ответил Николай Петров.

Тут вступил в разговор Вася:

— Пустите меня в деревню. Я прошмыгну и все разузнаю.

Что ответить мальчишке? И пустить жалко — как-никак юнец, вдруг попадется на чем-нибудь; и отказать не знаешь как — может обидеться. Взгляд-то вон какой — выжидающий, честный. Не куда-нибудь — в разведку просится. В душе небось злобы на фашистов немало накопилось. А вообще-то риску гораздо меньше, если в деревне появится не взрослый человек, а подросток.

Долинин решился.

— Вот что, Васятка, узнай: стоят ли там немцы или полицаи? Только будь осторожен. В случае чего — не проговорись.

— Понял. Не подведу.

Павел Васильевич крепко обнял парнишку.

Понуро, устало передвигая ноги, направился Вася в Кудрово. Войдя в деревню, он постучал в дверь крайнего дома. Открыла женщина:

— Что тебе, мальчик? О, да ты не нашенский! Чего тебе?

— Я мамку ищу, тетенька, — начал хитрить Васек. — Поехала давеча в волость — и не вернулась… Вот и ищу.

— Ну заходи в избу: чай, поесть хочешь?

— Поел бы… А у вас немцев нету? Боюсь я их. И полицаев тоже боюсь.

— Не бойся — у нас они не стоят. Только вот заготовители обозом приехали.

В избе аппетитно пахло свежеиспеченным хлебом и кислыми щами. Вася невольно вспомнил родной дом, шершавые от работы ладони материнских рук, так вкусно умевших печь его любимый пирог с картошкой и грибами. Тут бы не грех мальчишке и расплакаться, но ведь он на боевом задании. И Вася не подал виду, что ему взгрустнулось.

— Садись, сынок, откушай чем бог послал.

Хозяйка поставила на стол миску щей, чугунок с картошкой в мундире, краюху хлеба.

Только успел Вася сесть за стол, как раздался стук в дверь. Не дожидаясь ответа, вошли трое рослых гитлеровцев, о чем-то переговариваясь на своем языке.

Окинули взором помещение и, не обращая внимания на людей, подошли к столу, столкнули Васю со скамьи, сели за стол и все съели.

Вася так и остался не солоно хлебавши, а незваные гости еще потребовали у хозяйки молока, показывая на пустую кринку:

— Матка, млека!

Хозяйка принесла. Они выпили и ушли.

К вечеру обоз покинул деревню.

Вася вернулся к разведчикам и подробно обо всем рассказал.

Придя в расположение бригады, Долинин доложил командованию, что фашистов в Кудрове нет.

Отряды направились к деревне. Их встречало все население. Увидев на партизанах маскхалаты, колхозники приняли их за регулярную часть Красной Армии.

Фашисты жестоко расправлялись с населением, если замечали с его стороны проявление симпатии к партизанам. Несмотря на это, дорогих, желанных гостей встретило сердечное гостеприимство.

— Вот уж не чаяли сегодня видеть своих. Милости просим к нам.

Одна из женщин посмотрела на Катю, всплеснула руками и спросила:

— Куда ведете такого маленького и глупенького?

Павлов рассмеялся:

— Это же не парень, а самая настоящая девчушка. Да еще и боевая.

Удивленная крестьянка полюбопытствовала:

— И что у вас один такой Аника-воин?

— Не-е-ет, — протянул Павлов, — еще есть. И все — добровольцы.

— Прислал бы девчат ко мне. Полюбоваться на них, поговорить по-бабьи: у меня у самой дочка в городе осталась.

В каком бы доме ни разместились партизаны — их старались угостить повкуснее, накормить сытнее, обогреть теплее, устроить отдохнуть поудобнее. Везде начинались задушевные беседы: как там, на Большой земле? Как в городе Ленина? Когда же наконец совсем прогонят оккупантов?.. Старики, попыхивая козьими ножками, пытались выведать, есть ли у нашей армии новые танки и какие они? Много ли артиллерии?

Все это было очень понятным. Более полугода население томилось под гнетом немецко-фашистских захватчиков. Виселицы и расстрелы, пожарища и концлагеря, пытки и грабежи, кровь и слезы — вот какой «новый порядок» ввели гитлеровцы. Но люди первой в мире Страны Советов оказались стойкими, их не сломил ураган тяжелейшей из войн. Они не сомневались в победе, мечтали, чтобы пришла она скорее, и вносили в нее свой посильный вклад.

Впервые за много-много дней партизаны отдыхали в теплых крестьянских избах. Бодрствовал лишь караульный взвод, сменялись часовые. Вокруг деревни были выставлены усиленные дозоры. По приказу командования никого из деревни не выпускали — тоже мера предосторожности! — а приходящих в деревню немедленно доставляли в штаб. И лишь разведчики — такая выпала им беспокойная судьба! — опять были в пути. На следующий день бригада должна была двигаться дальше, и разведчикам предстояло наметить дальнейший маршрут.

Во время поиска произошла с ними любопытная история.

На ловца и зверь бежит

Вася Яковенко был рассержен донельзя. И даже не столько на ребят своих — Александра Осипенкова и Николая Космачева, — сколько на самого себя. «Ну что я доложу теперь Макарычу?» — с досадой думал он.

Про себя он именно так называл начальника разведки Никитина: Александру Макаровичу, как-никак, двадцать пять, а самому Васе — восемнадцать. Но при людях Василий всегда соблюдал положенный этикет. Что же касается фамильярности за глаза, то она делу не вредила: Яковенко уважал Никитина и за возраст, и за положение, и за примерную службу в разведке.

А злиться на себя действительно была причина. Первый раз доверили ему, молодому разведчику, быть старшим группы и добыть «языка», а он опростоволосился.

В одной из деревень крестьяне сказали ему, что у них объявился бывший кулак. Прибыл откуда-то с немцами и заявил: «Теперича все здесь мое. Погодите, сведу с вами счеты за тридцатые годы. Все припомню…» Дом себе отменный отгрохал, мельницу колхозную к рукам прибрал, на всех доносил.

А. М. Никитин, заместитель командира Пестовского отряда, а затем Пятого партизанского полка по разведке.

Решил Яковенко этого «деятеля» в штаб доставить — на суд партизанский. Продумал с ребятами, как провести операцию, кому какую роль выполнять в ней.

Отправились в ту деревню. Почти к самому кулацкому дому скрытно, тихо, бесшумно подобрались разведчики. И тут случись на грех беда: перелезал Вася через забор, а доска верхняя — тресь! И Яковенко верхом на доске полетел вниз.

То ли хозяин в окно увидел незваных гостей, то ли шум услышал, только выскочил он из дому как ошалелый — и в седло. Лошадь, оказывается, за крыльцом овес жевала. Что делать? Сытую вороную разве догонишь?

— Бей по лошади ребята! — крикнул Яковенко. — Тогда возьмем гада!

Космачев и Осипенков винтовки к плечу и чуть ли не одновременно — ббах! Почти в ту же секунду нажал и Вася спусковой крючок автомата. «Для страховки, — думал, — вжарю одиночным». А в переполохе-то забыл перевести оружие с автоматического огня на одиночные выстрелы. И «вжарил» очередью…

Словом, «язык» на тот свет отправился.

— И за это спасибо, ребятушки, убрали хоть паразита с земли нашей, — поблагодарили крестьяне.

В полдень возвращались в Кудрово. Километрах в трех от деревни зашли в какой-то полуразрушенный сарай: решили перекусить — с собой был хлеб, на каждого по куску сала да по луковице. На половине трапезы Космачев — он в щель за дорогой наблюдал — просигналил:

— Братцы, кого-то черт несет. На дровнях…

— А точнее? — спросил Яковенко, вставляя в гранату запал.

— Трое. Один в шубе романовской. С сумкой на коленях. У двоих винтовки. По бокам сидят.

— Немцы?

— Не похоже. Разве они втроем поедут мимо леса? — рассудительно ответил Космачев.

Прикинул Яковенко обстановку: трое на трое, на автомат перевес; правда, лошадь у незнакомцев, а он с ребятами на своих двоих. Вася кивнул Осипенкову:

— Выходи из сарая. Мы с Николаем на мушке их держать будем.

Осипенков — здоровяк. Рослый — без малого два метра. Бригадный чемпион по росту. Еще когда в школе учился — костюм и то на заказ шили. И силен, несмотря на свои девятнадцать, — двоим побороть.

— Кто такие, орлы? — зычно гаркнул Осипенков.

— А ты кто такой, что пытаешь? — пьяным голосом ответили с дровней, но не остановились. И не стреляли.

— Рахлицкой волости мы. Тут рядом наш старшой гуляет…

Вася Яковенко, выходя на дорогу, чуть не поперхнулся: до чего складно врет Сашка! И, в свою очередь, добавил:

— А вы, часом, не из Рамушева? Может, агентура сталинская? Тогда…

— Счумел, что ли? — залопотал тот, что в шубе, и полез в сумку за бумагой.

— Ладно, давайте-ка до нашего старшого! Он — голова. Разберется. — Яковенко взял автомат на изготовку.

Ответив на условный пароль, разведчики с «гостями» проехали партизанский пост и лихо подкатили к дому, в котором размещался штаб. Немало удивились в штабе, когда развязно и смело вошедшие в чистую горницу дома незнакомцы произнесли пьяными нестройными голосами:

— Здравствуйте, господа! — и отрекомендовались старшиной соседней волости и полицаями.

Из-за их спин Яковенко сделал Никитину знак.

— Здорово! — ответил Александр Макарович, смекнув, в чем дело, и что-то шепнул командиру. Тот жестом показал пришельцам на стол:

— Присаживайтесь, господа хорошие! Угощаться будем.

Полицаи прислонили винтовки к стене, старшина положил сумку на подоконник. Разделись.

Обошли стол, сделали пол-оборота, хотели присесть, но застыли с выражением ужаса на лицах: Яковенко, Осипенков и Космачев стояли с нацеленными на них винтовками и автоматом.

— Руки вверх! И без глупостей! Партизаны глупостей не терпят.

«Гости» поняли бесполезность сопротивления. Они покорно выложили на стол личные документы, чистые бланки и печать волостного управления, три пистолета, деньги, пропуска для беспрепятственного проезда по району, белые нарукавные повязки полицаев. А на допросе дали небезынтересные сведения…

Так окончился первый поиск питомцев никитинской разведки, безусых ребят, комсомольцев того трудного сорок второго года. Это была их первая победа. И, конечно, далеко не последняя. Но об этом речь впереди.

Утром провожали партизан из Кудрова всем, как говорится, миром. Наделили хлебом, салом, табачком-самосадом… Трогательно провожали, словно родных сыновей и дочерей, долго махали им вслед. Тревожно сжимались у крестьян сердца, понимали они: не всем суждено вернуться с дальней дороги.

И снова отсчитывала лыжня многочисленные партизанские версты. И опять впереди соединения, сбивая с ходу немецкие засады и полицейские посты, двигалась его главная ударная сила — Пестовский районный отряд старшего лейтенанта Александра Андреевича Павлова. Это он, свернув к дороге в район Онуфриева, смелым ударом разгромил крупный обоз гитлеровцев и обеспечил переход через дорогу всем отрядам бригады. Долго потом смеялись партизаны, вспоминая немецких обозников, облаченных в какие-то вязаные или овчинные безрукавки, ватники поверх шинелей, а то и в обычные женские кацавейки. Грабьармия Гитлера искала спасения от русского мороза.

Тем временем разведчики ушли на юг, «ощупывали» там междуречье Ловать — Редья, пытаясь установить связи с Залучским, Поддорским или Молвотицким районными партизанскими отрядами, также сформированными в первый год войны на местах по указанию Ленинградского областного комитета ВКП(б), а затем включенными в состав бригады Васильева — Орлова. Партизаны этих отрядов — в большинстве своем местные жители — хорошо знали обстановку и положение в родных краях.

Здесь был уже глубокий вражеский тыл. Ожидать сколько-нибудь крупной концентрации неприятельских войск не приходилось, что придавало партизанам больше уверенности в своих силах. Прифронтовая зона, кишевшая войсковыми частями и техникой, осталась позади, и бригада имела все основания считать себя крупным соединением по сравнению с немецкими гарнизонами здешних сел и деревень.

Ожидая известий от разведчиков Никитина, бригада остановилась в Новом Селе. Февральское утро было вьюжным. Мела поземка. Тяжелые серые тучи низко плыли над деревней, чуть не задевая стоявшие на опушке сосны.

Во время завтрака комиссар Пестовского отряда Сергей Николаевич Белозеров разговорился с хлопотливой и радушной хозяйкой дома Настасьей Петровной. Она не только от чистого сердца угощала остановившихся у нее партизан, но и чинила их прохудившуюся местами одежду, стирала белье. Это была еще одна из многих замечательных советских женщин-патриоток, которые в трудных условиях вражеской оккупации не склонили головы; чем могли помогали народным мстителям, вредили гитлеровцам, срывали некоторые их оккупационные мероприятия.

— Как ваше житье-бытье здесь, Настасья Петровна? — как бы невзначай спросил Белозеров, пытаясь вызвать ее на доверительный разговор.

— Уж и не спрашивайте, Сергей Николаевич! До того тошно под ярмом, что сил, кажется, не хватает… Понаедут, анафемы, в деревню, сгонят крестьян в сарай, будто скотину, и охрану выставят. А сами по избам шастают — вверх дном все переворачивают, под метелку очищают — и харч, и одежонку получше, даже ходики со стен сымают… Чуть что — пулю тебе в лоб или красного петуха под крышу запустят. Словом, страху нагоняют, в страхе держат… А тут еще слух прошел: мол, для учету аль регистрации какой бирки будут на шею вешать. С номером. Воистину за людей нас не считают — за скотину. А уж налогами обкладывают — спасу нет. За собаку и кошку, за изгородь и печку, за крыльцо и, поговаривают, будто к трубе на крыше подбираются…

— А вы что ж?

— Дюжим… А добро припрятываем. Теперь у нас так: плох тот хозяин, коль не нашел укромного уголка, до которого фашисту-фрицу не докопаться.

— Ну а скот, к примеру? Не булавка ведь, к подолу не пристегнешь. Коровки-то небось есть, ежели нас молоком потчуете? Где ж прячете?

— Секрет крестьянский, разлюбезный Сергей Николаевич, — улыбнулась Настасья Петровна. — Да ладно уж — вам-то скажу. В лесу мы скотину поскрывали. Немец то до лесу не охоч, куста и то боится — нет ли под ним партизана! Вот мы в лесу и понаделали шалашей. В них-то и держим коров да овец. Незаметно от чужих глаз в лес и наведываемся… Недаром говорится, голь на выдумку хитра.

Как всегда, охрана партизанской стоянки была и здесь, в Новом Селе, круговой. Это обеспечивало наилучший обзор, наибольшую надежность.

Часам к одиннадцати отдых партизан был нарушен. Произошло это вот как.

На краю села, около низенькой прокопченной баньки, укрылся пулеметный расчет. Первый номер расчета Шота Гогишвили, лежа на белом, словно скатерть, снегу, поеживался: морозец не очень-то был привычен молодому грузину. Заметив это, его напарник Савельев мечтательно сказал, растягивая слова:

— В такую погоду не грех бы косточки погреть в баньке, Шота, попариться. Ты в нашей деревенской бане хоть раз бывал?

— Нэ прихадылась, дарагой. И пака нэ парылся. У нас на Кавказе бэз бани жарка, — ответил тот. — А ты на Арагви бывал? Нэ-э-т? Красывый река. Быстрый. Ва-а-да… как эта-ат… — Шота взял в ладонь горсть снега. — Как эта-ат ваш снэг — ха-лодная…

— Стоп, Шота! — вдруг шепнул Савельев. — Смотри, кажется, сейчас жарко будет — и тоже без бани.

На противоположном берегу показались фашисты на лыжах, очевидно разведка. Двое… Четверо… Пятеро. В маскхалатах. Автоматы на груди. Осмотрелись — в селе ничего не заметили, стали съезжать к мостику.

— Ближе, ближе давайте, — шепнул Савельев. — Сейчас встретим.

Пулеметная очередь разорвала морозный воздух. Двое гитлеровцев замертво свалились на мосту. Двое ринулись вправо — к лесу. Один остался на снегу, потом пополз, отстреливаясь. Видимо, он был ранен.

Крайние дома занимали бойцы Окуловского отряда. Они первыми прибежали на выстрелы вместе со своим командиром Николаем Николаевичем Шамшуриным. Прискакал на лошади и патрулировавший по Новому Селу Павел Васильевич Долинин. Узнав, в чем дело, партизаны бросились вдогонку: «язык» мог быть очень кстати. Раненый гитлеровец, поняв безысходность своего положения, выстрелил себе в висок.

Двое других продолжали уходить на лыжах вдоль дороги. Расстояние между ними и партизанами сокращалось: наши оказались более выносливыми. К тому же на лошади Долинин быстро настигал их, двигаясь по дороге. У одного из гитлеровцев сломалась лыжа, он с досады бросил палки и даже шапку, сел прямо на снег и поднял руки. Это оказался рослый, рыжеволосый обер-ефрейтор. Второго фашиста Шамшурин метко срезал из карабина первым же выстрелом.

Пленный по-русски ничего не понимал и на все вопросы твердил только:

— Тверь капут! Тихвин капут!

Свои скромные познания в немецком языке пришлось применить Павлову, которого срочно вызвали в штаб. Кое-что прояснилось. Обер-ефрейтор воевал под Калинином и Тихвином, но эти города недавно освободила Красная Армия, и его полк перебросили на подкрепление немецко-фашистской группировки, находившейся в Демянском «мешке». Пленный рассказал о действиях на этом участке фронта бригады морской пехоты, прозванной немцами «шварце тод» — «черная смерть», о дерзких налетах на немецкие гарнизоны в Поддорье и Холме неуловимых партизан — «лесных призраков», о дислокации известных ему частей.

— В каком месте видели партизан в последний раз?

— Юго-западнее Залучья. Километрах в двадцати-тридцати.

Это показание обер-ефрейтора было ценным: значит, бригада держит верный курс. Подтверждение не заставило себя долго ждать — к вечеру разведчики прислали связного: «Погода на юго-западе сухая. Пятого ждем у Ивана…»

Была на Новгородчине цветущая деревенька с красивым звучным названием — Иван Березка. Кто такое придумал — даже глубокие старики точно не помнили. Вроде бы от работящего крестьянина Ивана пошло — срубил он десяток изб по соседству с уютной березовой рощицей. Только когда это было? Сказывали — давным-давно, вроде бы после битвы с Наполеоном. Иван тот отставным солдатом Кутузова был — с войны победителем вернулся.

Только не было больше Ивана Березки — деревни то есть. Спалил ее пожар войны еще в сорок первом. Засыпанные снегом пепелища, обгорелые печные трубы, полдесятка землянок — вот все, что 5 февраля увидели партизаны, прибыв к Ивану Березке.

К Большакову подошли шесть мужчин, заросших бородами.

— Кто же вы такие будете, мужички? — спросил комиссар.

— От своей части отстали, — ответил тот, что назвался хозяином одной из землянок.

— Местные?

— Да нет, товарищ комиссар, не местные. Пристали вот тут, а куда податься — не разумеем.

Как выяснилось, красноармейцы выходили из окружения, пробивались на восток, хоронили товарищей… Потом и ротного своего схоронили. Пробраться к своим так и не удалось.

— Вот и осели тут. Сапожничаем да плотничаем. Все бабам да детишкам в помощь.

— И не стыдно? Винтовку на ухват променять?

— Совестно и горестно, а как быть?

— Так вот… К вечеру чтоб — бороды долой! Винтовки на плечи — и в строй!

— С радостью, товарищи! С вами не страшно. Вас-то вон сколько! Повоюем.

Безбородые, они предстали перед партизанами приободрившимися, повеселевшими и… молодыми. Самому старшему из них — сержанту-артиллеристу было тридцать два. Ему и доверили командовать отделением новичков в отряде Шамшурина. Воевали потом красноармейцы хорошо.

Стемнело. Время стоянки кончилось. Запрягали лошадей. В этот момент Николай Петров привез на взмыленном от быстрого бега коне очередное донесение от Никитина, уехавшего за дорогу Козлово — Ходыни, к лесному массиву на берегу Ловати. Александр Макарович сообщал:

«В Новой Пересе и соседних населенных пунктах — противник. Погостищи разведать не удалось — путь прегражден крутым обрывистым берегом реки. Двигаться удобнее мимо Старой Пересы, излучиной Ловати. Ориентир — колокольня на правом берегу. Мы двигаемся в Гари, затем Грихнево.

Будьте осторожны — Пученков расставил «капканы». Пестовский».

Последняя фраза настораживала. Партизаны уже кое-что знали об этом провокаторе.

…Случилось сто прошлой осенью, в первые, очень трудные месяцы, когда еще только развертывалось партизанское движение в оккупированной части Ленинградской области. В своих районах действовали местные отряды из партийных и советских работников, рабочих, служащих, колхозников, учащихся. Одним из таких был отряд, которым командовал секретарь Залучского райкома партии Иван Иванович Иванов. Партизаны проводили разведку, засады, взрывали мосты на вражеских коммуникациях.

Однажды в отряд пришел невысокий мужчина средних лет. Небольшая бородка. Рыскающие глаза. Говорил чисто по-русски и все спрашивал:

— Неужели не верите?

— Время такое, — ответил Иванов. — Обстановка заставляет перепроверять. Не обижайтесь.

— Фамилия моя Пученков, — продолжал пришелец. — До войны в Молвотицах работал. Село такое есть — спросите каждого. Так вот, работал, а как немцы заняли райцентр, двинулся с товарищами к линии фронта, чтобы на нашу территорию выйти. По пути навестил свою знакомую, а товарищей след потерял. Слыхал, вроде они в партизаны подались. Не верите? Спросите — я лично знаю… — и называл фамилии известных Иванову районных активистов, руководивших Молвотицким партизанским отрядом.

По правде говоря, тон его был каким-то уж очень уверенным, бойким. Это вначале не понравилось Иванову: будто по заученному шпарит. Потом одернул себя: мало ли кто как говорит…

Иван Иванович сказал:

— Знаю этих товарищей.

— Вот и хорошо, товарищ командир.

Пученков перечислял фамилии и должности честных, уважаемых людей, приводил действительные факты, даже предлагал свои услуги в отряде, если нельзя найти Молвотицкий. Да и по фамилии Пученков — об этом тоже знал Иванов — был человек в Молвотицах. Может, он сам и есть? А как проверить?

— Вы сказали, что коммунист. Где партбилет?

— Не верите? Сдал секретарю райкома, когда немцы входили в район.

И это было правдой — так действительно делалось при оккупации районов, чтобы не попали документы случайно в руки врага. Словом, прямых улик против незнакомца не было, и его под тайным наблюдением оставили в отряде. О том, что с него не спускают глаз, он, вероятно, догадывался, но виду не подавал, обиды на это не высказывал. Даже в одну из операций добровольно попросился. Взяли, ничего подозрительного не заметили. Через некоторое время Пученков предложил командиру:

— Вижу, с продуктами в отряде плохо. Надо бы организовать заготовку. Дайте двух ребят в помощь — на неделю принесем.

Бил он по больному месту: продукты в отряде действительно кончались. И новичку разрешили с двумя партизанами — Нестеровым и Петровым — отправиться к деревне Тепленькой. Расплата за доверчивость не заставила себя ждать: новичок не вернулся ни к вечеру, как было условлено, ни к ночи, ни к утру. Не вернулись и ребята. А в полдень к лесу, где был лагерь партизан, подъехали на автомашинах гитлеровцы. Рядом с офицером-эсэсовцем в черной форме стоял самодовольный, одетый в новое кожаное пальто Пученков, как позднее выяснилось — агент ГФП — тайной полевой полиции.

Партизанам пришлось после двухчасового боя с карателями покинуть базу.

А Пученков продолжал свою гнусную работу. Жестокий, коварно хитрый враг не останавливался ни перед чем. Под видом своего он пытался проникнуть в партийное и комсомольское подполье, через своих людей узнавал места лесных партизанских стоянок и наводил на них фашистские карательные подразделения. Он рядился то в партизанскую одежду, то в красноармейскую форму. Шел по пятам за отрядами, рыскал в поисках советских патриотов и уничтожал любого, кто вызывал подозрение в связях с партизанами. В упоминавшейся в донесении Никитина деревне Грихнево он устроил однажды дикую расправу над семьей Олимпиады Ивановой.

Подпольный районный комитет партии выпустил тогда в своей лесной типографии специальную листовку, чтобы предостеречь население от матерого врага Пученкова.

…И вот снова известие о нем: Никитин предупредил о его «капканах». Значит, ухо надо держать востро.

Продолжая двигаться дальше — по льду Ловати мимо Пересы на Жглово, затем на Гари и к Грихневу, — бригада стала соблюдать еще большую осторожность.

В том, что это было совсем не лишнее, убедила одна из последующих встреч партизан с человеком, который, образно говоря, жил в обнимку со смертью.

Егорыч

На вид ему — все пятьдесят. А то и с гаком. Плечист, вот только чуть сгорбился, словно от нелегкой ноши. Борода окладистая, на русский лад, немного с проседью. А глаза молодые. Открыто, широко смотрят на мир, не мигая, не бегая по сторонам. Говорок заметно окающий, как и подобает уроженцу Новгородчины.

Понравился разведчикам бригады их собеседник: интересно рассказывал о жизни, а главное — много знал. О партизанах и подпольных явках, о немецких гарнизонах и полицейских управлениях… Словом, что им и требовалось. Разговор затянулся.

…В год, когда прощалась страна с Владимиром Ильичем Лениным, он стал комсомольцем. Руководил одним из первых колхозов Молвотицкого района «Объединение». Незадолго до войны партия направила его на работу в лесную промышленность. В сорок первом году Александр Егорович был начальником Намошского лесопункта.

Если человеку всего тридцать четыре, он, конечно, вправе считать, что его место на фронте, в бою с врагами. Кузнецова на фронт не пустили. Ему, как специалисту, дали сначала бронь, а потом приказали взорвать, сжечь все оборудование леспромхоза, сдать автомашины, тракторы, лошадей и фураж воинским частям. Кузнецов выполнил приказ, проводил товарищей в армию и остался… один. Солдатки даже критиковать стали: «Никак наш начальник в тылу решил отсидеться!»

Он и сам не рад был своей доле, но раз партия приказала… Не мог же он рассказать солдаткам о своем разговоре с секретарем райкома ВКП(б) Николаем Ивановичем Алексеевым:

А. Е. Кузнецов, партизан Молвотицкого партизанского отряда Ленинградской области.

— Останешься на месте, войдешь в доверие к немцам, подберешь в помощники надежных, связь будешь держать с моим отрядом. В общем, старей, дядя Егорыч, обрастай бородой… Документы получишь подходящие!

В сентябре фашисты оккупировали район. Не успели комендант и начальник гражданской полиции развернуть свою службу, как пожаловали к ним «ходоки»:

— Безвластие у нас тут. А мы мужики работящие — трудиться желаем.

Комендант обрадовался:

— Гут, рус Иван. Гут. Карашо.

Сход прошел как надо: сельскими старостами выбрали надежных людей, а старшим из них «протащили» Кузнецова. Все «работящие, желающие трудиться» вскоре получили настоящие немецкие документы. Теперь руки были развязаны — по району можно было ездить свободно.

Первым делом Александр Егорович и его товарищи вывезли в лес весь семенной фонд. Спрятали там же и собранное по району оружие. Лишь по револьверу оставили себе да по гранате-«лимонке»: могут пригодиться. А потом собирали разведывательные данные, и Егорыч — так звали обросшего бородой Кузнецова — переправлял их в Молвотицкий партизанский отряд.

По ночам к нему в деревню Замошье, перебираясь из леса через реку Полу, приходили и сами партизаны: второй секретарь райкома партии Николай Иванович Алексеев, председатель райисполкома Сергей Степанович Рыжов, начальник районного отдела НКВД Николай Иванович Пахомов, заведующий районным земельным отделом Илья Иванович Веселов, председатель промысловой артели Петр Агафонович Горячев, парторг Молвотицкого леспромхоза Григорий Иванович Ефимов, директор местного льнозавода Константин Сергеевич Цуков и другие.

Всегда добрыми и нужными были эти встречи: Кузнецов получал выпускавшиеся партизанами листовки и газеты, новые задания; командование — ценные сведения о противнике.

Однажды Петр Агафонович Горячев, начальник штаба отряда, пришел не один — с пятью мужчинами и двумя девушками. А с ними партизан Сергей Прохоров и местный лесник — проводник Иван Кузьмин.

П. А. Горячев, начальник штаба Молвотицого партизанского отряда Ленинградской области.

— Александр Егорович, армейским товарищам, — Горячев показал на незнакомцев, — необходимо как можно быстрее выйти в советский тыл. У них разведданные для командования. Какой путь безопаснее?

— В районе три новых немецких гарнизона. В Корзах — постоянная засада. Обходите Намошье справа, лесом. Мимо Адоева к озеру Стерж и прямо — на Осташков. Самое надежное.

Распрощались. А утром послышались на крыльце чужие шаги: с каким-то металлическим пристукиванием.

— Кузнецов!.. Где партизаны?

— А почем мне знать? Сюда не ходят, меня тоже к себе не зовут. Таким путем. А вот начальник полиции — тот, должно быть, знает. У него служба такая.

— Одевайся. Поедешь с нами.

Приезд Пученкова с двумя эсэсовскими офицерами и карательным отрядом в двести человек не сулил ничего хорошего.

Ничего не поделаешь. Надо подчиниться «новым властям». Стал надевать шубу, сунул руку в карман — и волосы в бороде зашевелились: в кармане пачка партизанских листовок, в которых говорится: «Остерегайтесь Пученкова! Он — враг». Не успел еще Егорыч эти листовки раскидать в назначенных местах.

Поехали в сторону Намошского леса. Пученков сыпал вопросами:

— Энкавэдэшника Пахомова когда видел?

— Давненько. Когда справку получал об освобождении из колонии. Таким путем.

— А Веселова?

— С тем мне вообще не по пути. Просил отобранный земельный участок вернуть — не дал. Ну и послал я его, куда Макар телят не гонял. Таким путем.

Простачком-незнайкой прикидывался Егорыч, сдабривая, как обычно, свою речь привязавшимся к языку «таким путем». Зная эту его особенность, односельчане даже окрестили Егорыча «Борода — таким путем».

Меткое прозвище звучало как своеобразная особая примета. Скажут бывало: «Борода — таким путем» просил зайти вечером — все знали, что надо прибыть именно к Александру Егоровичу Кузнецову.

Ехали долго. Понял Егорыч — фашисты ищут следы партизан. И вдруг прикинул: бахнут партизаны из засады, — что будет? Свинец не разбирает, кто чужой, кто свой…

От этой мысли закурить захотелось. Сунул руку в карман, чтоб для самокрутки бумагу достать, и опять словно на ежа наткнулся: листовки там. Поборол волнение и вспомнил, что в кармане есть и немецкая газетенка, которую фашистские писаки выпускали в городе Дно. Бумага была гладкая, толстая — на раскурку не годилась. Но тут пришлось… Стал Егорыч искать ее на ощупь, отделил незаметно от листовок, вытащил.

— О, да ты и газету нашу читаешь! — обратил на нее внимание Пученков. — Правильно, Кузнецов, делаешь.

— А как же! Должен знать, когда всех партизан побьете, таким путем. А тут, — Егорыч ловко оторвал от газеты клинышек для цигарки, — каждый день об этом пишут. Каждый день партизан окружают да уничтожают. Поди, нет уж ни одного, таким путем.

— В лесах попрятались. Но скоро веем капут!

— Вашими бы устами да мед пить! — подобострастно заметил Егорыч. — Сила-то вон у вас какая.

— Еще больше будет.

«Подкрепления, значит, ожидаете, — сообразил Кузнецов. — Сообщим Алексееву и об этом…»

Окружили гитлеровцы бывший поселок лесопункта, минометы и пулеметы наготове поставили. Порыскали, но ничего подозрительного не нашли. Отпустили Кузнецова домой, предупредили:

— Возвращайся к себе. На обратном пути заедем. Курей приготовь.

— Нету в Замошье курей, всех давно съели. Но что-нибудь найдем. Кипяточку согреем…

Отряд двинулся дальше. Когда гитлеровцы скрылись за поворотом, Егорыч прикрепил одну из листовок на здание бывшей поселковой школы. И в сердцах подхлестнул гнедого…

Рассказал Егорыч и о других «подвигах» карателей: в Грихневе убили ни в чем не повинного парня; спалили хутор Хутишкино — близко к лесу стоял; в деревне Окороки схватили трех подпольщиков. Повезли в комендатуру. Не всех довезли — одному удалось развязать руки, и он незаметно вывалился из дровней. Остальных расстреляли после пыток.

Сведения, которые сообщил Александр Егорович Кузнецов, были очень ценными. Стало известно, где находится ближайший отсюда Поддорский отряд, в каких местах орудуют карательные батальоны Финдайзена и Рисса, куда протянули свои зловещие щупальца агенты абвера — службы немецкой военной разведки и контрразведки, — засланные из «Марса», как была закодирована гитлеровцами Абверкоманда-104, располагавшаяся в Пскове. Ухо действительно надо было держать востро!

Кузнецов проводил партизан до Бортниковского леса — района базирования поддорцев и, распрощавшись, снова ушел в свою трудную и опасную жизнь, за которой черной тенью следовала смерть: один неверный шаг — и гестапо — тайная государственная полиция — не поскупится ни на что…

На своем необычном посту он находился до тех пор, пока не получил разрешения подпольного райкома партии уйти в лес. Тогда-то, сбрив осточертевшую и служившую маскировкой бороду, стал Александр Егорович Кузнецов в отряде «Народный мститель» политруком роты, позднее — комиссаром другого партизанского отряда. А вскоре заместитель Асмолова старший батальонный комиссар Тужиков вручил Кузнецову боевой орден Красного Знамени.

В одном из дальних лесных урочищ познакомились партизаны-новички с партизанами-ветеранами. Из поддорцев было создано в начале войны два сильных партизанских отряда. Одним из них командовал партизан времен гражданской войны, заведующий Ленинградским областным топливным отделом Петр Николаевич Невский, другим — председатель Поддорского райисполкома Константин Петрович Мирошниченко. Комиссаром в отряде Невского был второй секретарь райкома партии Иван Александрович Ступаков, у Мирошниченко — первый секретарь райкома Григорий Павлович Ермаков.

Дважды поддорцы громили фашистский гарнизон в поселке Поддорье, взорвали большой мост на дороге Старая Русса — Холм, в деревне Погорелушка напали ночью на вражеский конвой и освободили более трехсот пленных красноармейцев.

Работала в лесу и подпольная типография. Партизаны выпускали районную газету «Большевистское знамя» и множество листовок, которые переправлялись в десятки населенных пунктов. Слово большевистской правды вдохновляло народ, поднимало на борьбу с оккупантами, вселяло уверенность в победе.

Обо всем этом узнали комиссар Большаков, командир пестовцев Павлов, разведчики Никитина, когда оказались в землянке разведчиков Поддорского отряда, где густо пахло свежей хвоей, было тепло, уютно. На «чугунке» тихо урчал горбоносый железный чайник. Вместо стола у маленького оконца под бревенчатым накатом стоял большой артиллерийский ящик из-под снарядов.

Но главное, что отличало этот немудреный партизанский быт, было в другом: в землянке висел небольшой портрет Владимира Ильича Ленина в аккуратной деревянной некрашеной рамке: Ильич в своем кремлевском кабинете читал «Правду». И, если можно было назвать ребят «пятерки» гостями, то им, гостям, показалось от этого еще уютнее, еще теплее в бесхитростном лесном партизанском доме.

Встреча с поддорцами была короткой. Командир их разведки указал по карте, как лучше двигаться в район Серболова, и для большей, видимо, убедительности повторил:

— Самбатово, значит, в обход Поддорья, на Фетьково, Красные Нивки и Папортно… А там Шушелово и Серболово — рукой подать. Там и действуют партизаны товарищей В. и О.

— Спасибо, друзья, за добрый совет, — поблагодарил Большаков.

Боевое единство

Гвозди бы делать из этих людей: Крепче б не было в мире гвоздей. Николай Тихонов

Награды Родины

Почти в то же самое время, когда разведка Никитина подводила «пятерку» к границам Партизанского края, с одного из прифронтовых аэродромов поднялся в воздух «У-2» и, развернувшись, взял курс на запад, в тыл противника.

Первым проложил эту трассу молодой летчик Гражданского воздушного флота Александр Шелест: в ноябре сорок первого года, в канун двадцать четвертой годовщины Великой Октябрьской социалистической революции, он доставил в бригаду Васильева — Орлова заместителя начальника партизанского отдела Северо-Западного фронта старшего батальонного комиссара Алексея Алексеевича Тужикова для вручения народным мстителям правительственных наград.

С тех пор связь Партизанского края с Большой землей по воздуху стала регулярной. Авиаторы доставляли партизанам боеприпасы, продовольствие, одежду, медикаменты, оружие, батареи для радиостанций. В обратный путь через линию фронта брали тяжелораненых. «Уточкой-кормильцем» ласково называли партизаны самолет.

«У-2» легко коснулся лыжами заснеженного льда Краснодубского озера, пробежал по нему не-много и подрулил к сигнальным кострам, выложенным «конвертом».

Летчик Захрутдинов привел самолет, несмотря на сквозное ранение в ногу, полученное в полете, при обстреле самолета в районе Холма.

В Партизанский край прилетели Асмолов и Тужиков: в большом селе Семеновщина, окруженном со всех сторон лесом, готовилась торжественная церемония вручения наград в соответствии с Указом Президиума Верховного Совета СССР, опубликованным 7 февраля. Этим Указом Родина высоко оценила подвиги ветеранов Второй бригады, наградив орденами комбрига Васильева, комиссара Орлова, начальника политотдела Майорова, заместителя начальника штаба Смирнова, командиров и комиссаров отрядов Зиновьева, Невского, Рачкова, Синельникова, Тимохина, разведчиков, пулеметчиков, подрывников.

Не только награды получили партизаны этим рейсом, но и портативную типографию. Под неусыпным оком летчика Захрутдинова, которому медики уже успели сделать перевязку, осторожно выгружали они шрифты, наборную кассу, печатную машину в разобранном виде, краски, бумагу… Раздолье теперь партизанским журналистам Ивану Виноградову, Константину Обжигалину, Ивану Шматову!

Главной заботой Асмолова, одной из основных целей прибытия сюда была операция «Юбилей» — налет на крупную железнодорожную станцию Дедовичи, через которую к Ленинграду и Старой Руссе гитлеровцы направляли с юга свои подкрепления. Теперь полковому комиссару предстояло вместе с Васильевым, его начальником штаба майором Василием Акимовичем Головаем отладить все оперативно-тактические детали предстоящей операции. И они, три армейских командира, с головой ушли в работу.

А. Н. Асмолов, начальник партизанского отдела штаба Северо-Западного фронта.

Алексей Никитович Асмолов, уроженец Саратовской области, начал службу в армии четырнадцать лет назад, когда ему было двадцать два года. Участвовал в освободительном походе в Западную Белоруссию, а после окончания Военной академии имени М. В. Фрунзе стал работать в органах НКВД. Война застала его на посту заместителя начальника особого отдела Прибалтийского особого военного округа. Организацией партизанского движения в полосе Северо-Западного фронта он по долгу службы занимался с первых же месяцев Великой Отечественной войны. Когда в ноябре сорок первого года при штабе фронта был образован партизанский отдел, руководство им поручили Асмолову.

Во время обсуждения плана операции в штабе Васильева, находившемся в деревне Железница, появился связной из взвода охранения Михаила Андреева. Он сообщил, что в его зону наблюдения вошла «пятерка». Остановились в соседнем селе.

— Ну вот, Николай Григорьевич, и прибыло тебе наконец подкрепление, — сказал Асмолов Васильеву. — Срочно решай с комиссаром, кому возглавить новую бригаду. В ней много новичков, хотя есть и отряд ветеранов-пестовцев. Полагаю, что нужные кадры найдешь?

— После шифровки из Валдая мы с Орловым думали об этом.

— И что надумали?

— Помнишь Зиновьева, Алексей Никитович? Да, который был в Дно председателем райисполкома. Так вот, был он прекрасным командиром отряда, и огромная потеря для нас, что погиб Василий Иванович в бою за город Холм. На его место мы назначили комиссара — Матвея Ивановича Тимохина. Однако думается, ему, опытному партийному работнику, — он ведь секретарем райкома партии был, — больше по плечу комиссарское дело.

Асмолов поддержал:

— Вот и дай ему толкового командира и выдвигай на повышение. Найдешь такого командира?

— Не иголка же в стоге сена — человек. Как не найти: у нас за полгода кадры отличные выросли.

— Слышал. И знаком со многими. В общем, ты в крае хозяин, тебе и решать. В течение суток — ибо время не терпит. Нужно принимать пополнение. Люди ждут, как видишь из донесения Андреева, совсем неподалеку.

— У нас с Орловым мнение такое: выдвигать Шурыгина.

— Того, что из учителей? Псевдоним Воронов?

— Да. Перед войной районный отдел народного образования возглавлял. В тылу врага действовал на правах уполномоченного обкома партии. Отряд сколотил и успел хорошо повоевать.

— Согласен. Выдвигай. А может, подкрепить бригаду еще одним крепким отрядом? Ну хотя бы «Дружным»? Тем более что Тимохин в нем с первых дней.

— Отряд этот особый — разведывательно-диверсионный.

— Как раз что надо — его опыт пригодится другим. Очень пригодится. Сам знаешь, боевая история у отряда богатая…

Лагерь у озера Белого

С первых же дней войны дновские коммунисты сформировали из добровольцев два истребительных батальона. Один из них готовился для борьбы в тылу противника, если будет временно оккупирована территория района. Будущих партизан возглавил по поручению районного комитета партии председатель райисполкома Василий Иванович Зиновьев, комиссаром стал секретарь райкома партии Матвей Иванович Тимохин.

Последними уходили партизаны из города. На берегу озера Белого дновцы разбили свой первый лесной лагерь и начали осваивать зону действия, вести разведку.

Отряд постепенно пополнялся.

Алексей Буянов, комсомолец, рабочий паренек с ленинградского завода «Красный треугольник», приехал в отпуск к родственникам в деревню Ботаног. На песчаном берегу реки, где загорала колхозная молодежь, познакомился с Михаилом Григорьевым, Алексеем Захаровым, Валерием Ивановым, сестрами Екатериной и Елизаветой Федоровыми и другими сельскими комсомольцами. Как-то в клубе все вместе смотрели кинофильм «Если завтра война», и не знали, что она почти рядом, у самого порога.

В партизанский отряд «Дружный» первыми попросились Буянов, Григорьев и Захаров — они были чуть старше остальных. Но им отказали.

— Наверное, надо что-то самим предпринять, — задумчиво проговорил Миша Григорьев.

— Нас не знают — вот и не берут, — резюмировал Леша Захаров. — Там ведь только городские — дновские.

Подходящий случай доказать, на что они способны, представился довольно скоро. Отряд фашистских мародеров ворвался в деревню и начал грабить. Для острастки гитлеровцы расстреляли семерых ни в чем не повинных крестьян. Награбленные ценности и продукты закрыли в сарае. Утром собирались отправить их в свой гарнизон.

— Тезка, раздобудь хорошую лошадь и телегу, — сказал Буянов Захарову. — А мы с остальными ребятами в сарае побываем. Пока фрицы спят — сделаем подарок партизанам.

Без шума связав сонного часового, мальчишки быстро вынесли из сарая награбленные гитлеровцами продукты и уложили их в телегу…

Далеко за полночь партизанские связные пришли из белозерского лагеря к одному из местных тайников. В него крестьяне прятали для партизан масло и мед, творог и сметану… Каково же было удивление связных, когда оказалось, что им вообще на этот раз не под силу унести крестьянские дары. В намного расширенном тайнике аккуратно были поставлены два мешка гусей, мешок кур, ящик с уложенными в солому яйцами, много сала, хлеба, картофеля… На видном месте красовался белый лист с аккуратно выведенными словами: «Ешьте на здоровье. Ботаногские ребята».

— Это буяновская проделка, — сказал Зиновьеву командир разведки Войчунас. — Помню, когда отказали ему и его дружкам быть принятыми в отряд, он пообещал: «Ладно, еще услышите о нас!..»

— Придется искупить вину, Петр Антонович, — улыбнулся Зиновьев. — Посылай связного — пригласи на куриный бульон да гусятину с печеными яблоками.

Так в «Дружном» появились еще трое хороших ребят. Они стали гранатометчиками ударной группы отряда, которую возглавлял секретарь Дновского райкома ВЛКСМ Михаил Пугачев. И никому впоследствии не пришлось за них краснеть.

К осени первого года войны отряд вошел в состав партизанской бригады Васильева — Орлова. В ней уже знали, что у Зиновьева и Тимохина подобрались боевые, отважные люди, спаянные коммунистами в единый дружный коллектив. Они в самом прямом смысле слова были один за всех и все за одного. Название «Дружный» как нельзя лучше подходило к отряду. В бригаде ему была отведена роль разведывательно-диверсионного. Данные разведки направляли в бригаду для передачи в штаб Северо-Западного фронта.

После неудачной диверсии на железной дороге — тогда заложили мало взрывчатки — партизаны «Дружного» провели первую удачную — пустили под откос вражеский эшелон. Потом взрывы последовали один за другим — у станций Морино и Вязье, у деревень Бельско и Гласково, на многих участках железнодорожных линий Дно — Старая Русса, Дно — Дедовичи…

Женский «батальон»

Каждую ночь из белозерского лагеря уходили партизаны в засады и на диверсии, в разведку или на связь с дновскими антифашистами-подпольщиками, действия которых возглавляла и направляла замечательная дочь Родины Анастасия Александровна Бисениек, человек трудной жизненной судьбы, мать двоих сыновей. На улице Урицкого, в доме ее отца — старого сапожника Александра Павловича Финогенова, — была организована одна из конспиративных подпольных явок. Сюда приходил сын Анастасии Александровны Бисениек Юра, ставший партизаном, связные от Тимохина и Зиновьева, а позднее бывала здесь и Шура Иванова, единственная в отряде представительница «слабого» пола.

Девушка работала до войны в Дновском райкоме комсомола, знала многих местных девчат и парней. В отряде она добросовестно исполняла обязанности сандружинницы, пока не выпало ей дело посложнее.

Было это в деревне Кряжи. Вызвал ее Зиновьев под вечер. Сам сидел задумчивый, чуть хмурый. В руках вертел спичечный коробок. Вошла Шура.

— Ну как дела, женский «батальон»? — подняв голову и отложив в сторону спички, спросил командир.

— Хорошо, Василий Иванович, — бодро ответила девушка.

— Хорошо-то хорошо, Шурочка-голубушка, да не очень. Уже несколько дней нет известий от дновских подпольщиков. А нам нужна информация с железнодорожного узла. Вслепую много не навоюешь. Вот и решили: надо тебе идти в Дно на связь с подпольем. Ну как смотришь?

— Постараюсь, Василий Иванович, — ответила девушка.

Не раз потом Александра Иванова под видом крестьянки отправлялась в опасный путь из партизанского леса в гарнизон фашистов, на явочные квартиры подпольщиков в населенных пунктах Выскодь и Гаврово, связывалась с отважными подпольщиками Анастасией Бисениек и Иваном Филюхиным — инженером дновского паровозного депо. Это он в канун Дня Красной Армии получил от Бисениек взрывчатку, заложил ее в паровоз, который взорвался по пути на фронт. Через некоторое время Иван Васильевич организовал диверсию и в самом городе Дно.

Шура Иванова в корзинках с продуктами проносила в город партизанские газеты и листовки, получала от подпольщиков ценные сведения, на обратном пути собирала информацию о зенитных батареях, аэродромах и складах, системе охраны крупных мостов… Наблюдательная, храбрая девушка возвращалась в отряд с ценной информацией. Нередко по ее данным, которые сообщались военному командованию, вылетали на боевые задания советские летчики — бомбили гитлеровцев там, где они меньше всего ожидали.

Сколько же надо было мужества, хитрости, умения, сноровки, чтобы действовать, как говорится, под носом гестапо и СД — службы безопасности жандармерии и полиции!

Не всегда удавалось советским патриотам уходить от вражеских ищеек. Погибли от рук гестаповцев отважные патриоты Анастасия Бисениек, Валентин Капустин, Сергей Скриповский, Федор Давыдов, Василий Лубков. Но подполье продолжало жить. Подполье боролось, на новые явки из отряда снова шли связные.

Вернувшись как-то в отряд, Шура узнала, что в штабе получена радиограмма: «За храбрость и находчивость, проявленные при выполнении важного боевого задания, наградить Александру Федоровну Иванову медалью «За отвагу»».

— Поздравляю, Саша! — улыбнулся Александр Иванов, награжденный такой же медалью раньше, за бои на Халхин-Голе. И добавил: — Теперь мы, значит, и коллеги — не только тезки. Желаю удачи и в будущем!

Конец Шуммера и Бека

Как-то подпольщики сообщили из Дно, что вместе с одной из фашистских частей охраны тыла прибыл в город немецкий полковник барон Адольф Бек. Ему были переданы в собственность тысячи гектаров дновских земель — угодья и пашни нескольких бывших совхозов, в частности «Искры», где когда-то подымал хозяйство Василий Иванович Зиновьев.

Новоявленный помещик заставил крестьян работать от зари до зари, издевался над ними как только мог. В отряде стало известно: Бек и управляющий его имением забили до смерти старика крестьянина за то, что тот не снял шапку перед барином.

Ночью небольшая группа партизан проникла в имение барона Бека. Она уничтожила охрану, подорвала склады и сельскохозяйственные машины, взяла в плен не успевшего понять что к чему сонного управляющего поместьем. Не ушел от возмездия и сам полковник.

Партизаны не ограничивали свою деятельность только разведкой и диверсиями. В села и деревни часто приходили партизанские агитаторы и пропагандисты. Они приносили крестьянам вести о боевых операциях Красной Армии и партизан, распространяли листовки, рассказывающие о зверствах фашистов, призывали население к активной борьбе с ненавистным врагом.

Гитлеровцы в свою очередь старались жестокими расправами с мирными жителями и грозными приказами запугать население.

Юрий Бисениек, разведчик отряда «Дружный».

Побывав однажды в Дно, Юра Бисениек принес в отряд сорванное им с забора объявление:

«1. Кто укроет у себя красноармейца или партизана, или снабдит его продуктами, или чем-либо ему поможет (сообщив ему, например, какие-нибудь сведения), тот карается смертной казнью через повешение. Это постановление имеет силу также и для женщин. Повешение не грозит тому, кто скорейшим образом известит о происшедшем в ближайшую германскую военную часть.

2. В случае, если будет произведено нападение, взрыв или иное повреждение каких-нибудь сооружений германских войск, как то полотна железной дороги, проводов и т. д., то виновные… будут в назидание другим повешены на месте преступления. В случае же, если виновных не удастся немедленно обнаружить, то из населения будут взяты заложники. Заложников этих повесят, если в течение 24 часов не удастся захватить виновных, заподозренных в совершении злодеяния, или соумышленников виновных.

Если преступное деяние повторится на том же месте или вблизи его, то будет взято и — при вышеприведенном условии — повешено двойное число заложников».

Вскоре после этого, вернувшись из разведки, Войчунас показал командиру отряда еще один документ — распоряжение командира хозяйственного управления Псковской комендатуры оберст-лейтенанта Беккера, датированное 21 ноября:

«Сим в последний раз предлагается населению… явиться с нужными документами для получения рабочего паспорта в помещение управления труда по улице Плаунер номер одиннадцать (бывш. улица Ленина).

Кто после 1.12.41 будет застигнут военным патрулем без рабочего паспорта, будет подвергнут уже объявленному строгому наказанию.

Выдача рабочих паспортов происходит от 8 до 16 часов 30 минут. По субботам от 8 до 13 часов для мужчин от 14 до 65 лет.

Командир хозяйственного управления

Беккер».

— Так, значит, теперь с четырнадцати лет «освободители» заставляют работать, — сказал Зиновьев.

— Пожалуй, ответить надо, — предложил комиссар Тимохин. — Как думаешь, Иван Антонович? — Вопрос был адресован довоенному редактору районной газеты «Дновец» Шматову.

— Надо кроме листовок газет больше выпускать, Матвей Иванович. Хоть от руки написанные, но все же газеты. Бумаги еще немного есть, а потом, в крайнем случае, и шуммеровскую «помойку» в ход пустим…

Вот что имелось в виду. В бывшей дновской типографии на улице Калинина, в доме номер двадцать четыре, фашисты стали издавать на русском языке газету, кощунственно назвав ее «За Родину». Так называлась в годы Отечественной войны наша фронтовая газета, которую фашисты пытались копировать. Пример такой фальсификации дновским оккупационным властям подавало вышестоящее гитлеровское начальство: в городе Риге оно большим тиражом печатало фальшивую газету под названием «Правда», выдавая ее населению оккупированных советских областей якобы за большевистскую «Правду» — орган Центрального Комитета ВКП(б).

Каких только «уток» и мюнхгаузенских небылиц не публиковалось на страницах этой фальшивки! «Пуд муки в красной Москве стоит пять тысяч рублей», «Советское правительство во главе со Сталиным покинуло Кремль и уехало в Иран», «Доблестные войска фюрера на подступах к Уралу», «В гостинице «Астория» намечен банкет по случаю освобождения Петербурга от большевиков» — вот о чем писали фашистские брехуны.

Гитлеровский «Дновец» и его издатель редактор Шуммер не отставали от высокопоставленных лжецов из Риги. «Войска Советов разбиты и никогда больше не поднимутся», — заявили они крикливым заголовком, напечатанным красной краской. Но «вещаниям» этим, как показывала действительность, не верили.

Газету дновцы не брали.

Тогда Шуммер предложил городским властям провести на свою газету подписку. Подписная плата была установлена… в пять яиц. Но и такая мизерная плата не воодушевила горожан — подписка с треском провалилась. А партизаны в ответ на затею Шуммера откликнулись в газете «Дновец» статьей под названием «Фашистская помойка». Вот что они написали, высмеивая потуги незадачливого издателя:

«Редактор фашистской помойки Шуммер, проводя подписку, сам оценил свою брехаловку в пять яиц в месяц. Однако, получив лишь около двух десятков яиц, да и то тухлых, решил издавать теперь свои сочинения бесплатно. Жирными буквами Шуммер в каждом номере сообщал: «Газета бесплатная». Но помойка помойкой и останется. Советские люди не хотят пачкать этой дрянью свои руки».

Так и стала с этой поры гитлеровская печать называться среди партизан и местных жителей города и района помойкой.

Не надеясь на то, что советские люди будут охотно брать газету, оккупанты печатали ее только на одной стороне и расклеивали на стенах и заборах. В таком виде дновские подпольщики и пересылали газетенку в белоозерский лесной лагерь «Дружного». Чистую сторону партизаны заполняли своими материалами — заметками о зверствах оккупантов, сообщениями с фронтов, разоблачавшими гитлеровскую ложь, патриотическими стихами… Эффект был двойной — и партизанские материалы появлялись на свет, и трудности с бумагой до известной степени разрешались. А уж как удивлялись и радовались дновцы, когда у себя в городе читали партизанского «Дновца»!

Когда Шуммер стал выпускать газету на двух сторонах, в отряде вынуждены были писать текст своего «Дновца» на страницах уже отпечатанных газет. Трудная это была работа. Потому так обрадовались в отряде «Дружный», когда самолеты привезли с Большой земли рацию, портативную типографскую машинку, шрифт, краску, бумагу.

— Принимай хозяйство, Васек, — улыбаясь, сказал Скипидарову Шматов. — И повышение получай: был рядовым наборщиком довоенной типографии — теперь будешь и ее заведующим, и наборщиком, и печатником. Согласен?

— А то как же, Антоныч! Это же здорово — и швец, и жнец, и в дуду игрец, — улыбнулся Василий.

В глухом болотистом месте, в специально оборудованной землянке, начала свою жизнь партизанская типография. Первый номер газеты был отпечатан тиражом в пятьсот экземпляров. Через связных и подпольщиков газета «Дновец» и печатные партизанские листовки доставлялись в город Дно. Они появлялись теперь на самых видных людных местах, в лагерях для военнопленных, в помещениях немецких охранных подразделений… А однажды младший сын Анастасии Александровны Бисениек пионер Костя ухитрился подложить их на письменный стол самого начальника дновской полиции Ризо. Тот был взбешен, поднял на ноги всех своих тайных и явных агентов, чтобы найти подпольную типографию и разгромить ее.

— Землю перевернуть, но найти типографию! — ревел он. — Не найдете, болваны, — лично перестреляю!

Пока ищейки Ризо рыскали по городу, переворачивали вверх дном чердаки и подвалы, в лесной партизанской типографии готовились очередные номера газеты.

Тем временем Шуммер решил угодить шефу и «обрадовать читателей» — напечатал сенсационное объявление:

«Большевистская газета «Дновец» полностью конфискована. Типография разгромлена. Редактор — бандит, именующий себя партизаном, — арестован».

Шуммер высек сам себя, как унтер-офицерская вдова: брехню эту, во-первых, сразу же разоблачил второй номер печатного «Дновца», во-вторых…

В одном из уютных каменных особняков города расположился со своим штабом руководитель дновских карательных частей прусский генерал фон Шпекк. Жил он в тиши искусно меблированных комнат, увешанных коврами и гобеленами из жизни Нибелунгов, медвежьими шкурами и оленьими рогами, украшенных награбленным хрусталем и фарфором.

До поры до времени ничто не нарушало спокойствия генерала.

Но вот стали взрываться в пути отремонтированные дновским депо паровозы. На базаре чья-то рука разбросала антифашистские листовки. На окраине города вспыхнула нефтебаза. Взлетел в воздух эшелон с боеприпасами… И вот наконец печатный «Дновец».

Дальше терпеть подобное генерал не мог. Через адъютанта отдал приказ командирам недавно сформированного в Скуграх специального карательного подразделения Шивеку и Риссу — прочесать городские окраины, близлежащие леса и деревни, уничтожить партизан и их подпольную типографию!

Сам фон Шпекк решил вечером наведаться к приятелю — шефу гестапо, пригласившему генерала отведать бутылочку бургундского. Адъютанту фон Шпекк приказал не беспокоить его до возвращения домой.

Шпекк предвкушал удовольствие от вкусного ужина — он знал оберштурмбаннфюрера как мюнхенского гурмана. На столе у него не переводились голландские креветки, норвежская лососина, польская ветчина, даже греческие маслины и, конечно же, черная русская икра. Быть может, опять наведается из Дедовичей косоглазый старик Эмиль Грюнвальд и будет красочно хвастать, как он, нынешний дедовичский бургомистр, будто бы четверть века подряд занимался в Ленинграде шпионажем, а теперь ежедневно кого-нибудь вешает… И хоть не очень уважал генерал бургомистра соседнего уезда, все же слушать его басни было любопытно — уж очень он забавно живописал свои похождения при Советах.

В приподнятом настроении Шпекк, выхоленный, чисто выбритый, в мундире при всех регалиях, вышел из кабинета, насвистывая мотив бесшабашной песни эсэсовцев:

И мир весь, стуча костями, Разъеденными червями, Трепещет пред нашим маршем!

У ворот особняка урчал мотор шикарного «оппеля».

Генерал повернулся, чтобы закрыть входную дверь, и побагровел.

«Бандиту и вору фон Шпекку, лично», — прочел он крупные слова на аккуратно прикрепленной к двери партизанской листовке. Генерал тотчас забыл и о визите к оберштурмбаннфюреру, и о черной русской икре. Он вызвал Ризо и Шуммера. В выражениях генерал не стеснялся.

— Кретины и свиньи! На фронт отправлю! — грозил он.

А те стояли перед генералом навытяжку, не смея проронить ни слова. Только часто-часто моргали, когда Шпекк потрясал перед их физиономиями партизанской листовкой.

Газетенку Шуммера в Дно прикрыли, редакцию ее перевели во Псков, под крылышко более солидного немецкого начальства. А самого Шуммера после нахлобучки в гестапо послали на Восточный фронт.

Оберштурмбаннфюрер так и заявил:

— Не сумел побить большевистскую газету — отправляйся бить большевиков на передовую. Прояви себя там.

С той поры в районе выходила только советская газета «Дновец».

Тираж партизанского «Дновца» вскоре достиг уже тысячи экземпляров. Весной сорок второго года Шматов получил письмо, подписанное тридцатью семью жителями района.

«Нет того дня, — сообщали крестьяне, — чтобы мы не собирались читать советские газеты и листовки. Как хорошо, что мы получаем теперь свою газету «Дновец». Газеты родной страны раскрывают нам глаза, придают сил и бодрости. Немецкая брехаловка (как мы ее называем), выходящая в Дно, заполняется сплошным враньем. Мы не хотим не только читать, но и смотреть на эти паршивые немецкие листки. Бешеные немецкие собаки думают поколебать нас своей слюнявой агитацией. Не выйдет! Воли русского человека не сломить никому.

Шлите нам, братцы, больше газет. Ждем регулярно газету «Дновец», которую полтора десятка лет мы создавали своими руками.

Народный привет всем партизанам!»

В этих безыскусных крестьянских словах заключалась непреоборимая воля, вера в свою несломленную свободу. Понимая чувства советских людей, их жажду в правдивом большевистском слове, партизаны довели тираж «Дновца» до десяти тысяч экземпляров.

Пламенное слово подпольной партийной и партизанской прессы воодушевляло и мобилизовывало людей, звало, подымало их на борьбу с врагом, удесятеряло силы, укрепляло веру. А это было не менее важно, чем одержанная партизанами победа в открытом бою с карателями.

Бросок во тьму

В январе сорок второго года командир 2-го гвардейского стрелкового корпуса Герой Советского Союза генерал Лизюков ввел в бой 8-ю гвардейскую Панфиловскую дивизию, отличившуюся в сражениях под Москвой, чтобы еще активнее развивать наступление в направлении на город Холм. Гитлеровцы уже оставили населенные пункты Сычево, Михалкино, Костюково…

В тылу противника все активнее действовали партизаны. Росли их отряды, мастерство, накапливался боевой опыт. Это позволяло им решать сложные тактические задачи. Учитывая это, полковой комиссар Асмолов предложил начальнику штаба Северо-Западного фронта генералу Ватутину:

— Может быть, и партизанам принять участие в нападении на Холм. Они — с одной стороны, фронтовики — с другой.

— Идея хорошая, Алексей Никитович, — поддержал Ватутин. — Продумай все до мелочей и дай шифровку Васильеву и Орлову. Ударят пусть не позднее семнадцатого — восемнадцатого января. Армейскому командованию я об этом сообщу.

Для Второй партизанской бригады задание по разгрому холмского гарнизона было почетным, но необычным: до сих пор таких операций ей не поручали. Именно поэтому Васильев и Орлов отобрали к бою наиболее сильные подразделения. Тремя группами, разными маршрутами они на лошадях двинулись в путь, взяв с собой из серболовских лесов не только четыре десятка пулеметов, но и пять трофейных орудий.

И. А. Александров, командир роты отряда «Буденовец».

Трудным был поход по глубоким снегам. Дни и ночи стояли на редкость морозные. Через двадцать километров делали привалы, отогревались сами, кормили лошадей. Чем ближе было к цели, тем громче слышались орудийные раскаты: партизаны двигались навстречу наступавшей Красной Армии.

Через три дня ударные группы вышли на исходные рубежи, заняли на подступах к городу населенные пункты Снегирево, Шапкова, Груховка. Разведчики направились в поиск.

Особое внимание командование партизанскими силами уделило внезапности нападения. Это было важно потому, что в городе, во-первых, квартировала немецкая регулярная часть — до полутора тысяч человек, с большим количеством артиллерии и минометов. Во-вторых, вокруг города целая сеть оборонительных сооружений. Силы, естественно, неравные.

Наконец были собраны все необходимые данные, расставлены по местам штурмовые группы, заслоны, засады. Дороги на Старую Руссу, Осташков и Торопец перекрыты. Отряды «Ворошиловец», «Буденовец», «Дружный» и другие приготовились к последнему броску — из леса, через поле, к окраинам Холма…

Тем временем в соседнем селе Сопки разведчиками был обнаружен еще один вражеский гарнизон. А через Сопки шла дорога из Холма в Локню — значит, оттуда возможно прибытие подкреплений.

Выбить из Сопок фашистов, занять населенный пункт, перерезать дорогу — такое задание получил руководитель одной из ударных боевых групп в восемьдесят человек Иван Александрович Александров.

Начинал Александров воевать в Славковском районном партизанском отряде «Пламя» секретарем партийной организации. Когда в Партизанском крае отряд влился в отряд «Буденовец», Александров стал командиром взвода в роте Леонида Васильевича Цинченко. В одной из операций под селом Ясски Цинченко был контужен, и Александров получил назначение на должность командира роты. И вот сейчас боевой командир роты отряда «Буденовец» двинулся к Сопкам…

Жестоким был бой у этого населенного пункта на важной для гитлеровцев дороге. Его вели всю ночь и утро. Много людей потеряла рота, немало было и раненых. Но задание командования партизаны выполнили с честью: они удерживали дорогу на Локню в своих руках до трех часов дня.

Помог Александрову командир другой боевой группы — Юрий Павлович Шурыгин: он подошел к Сопкам с южной стороны, поддержал огнем, помог эвакуировать в безопасное место раненых из роты Александрова.

Успеху трудной боевой операции способствовала личная отвага партизан — Ивана Александрова, Ивана Виноградова, Павла Власова, Ефима Журавлева, Никифора Синельникова, Екатерины Сталидзан и многих других. Погибли в этом бою Федор Барулин — секретарь Славковского районного комитета партии и Петр Рыжов — председатель Сошихинского райисполкома, командир партизанского отряда лейтенант Алексей Горяйнов и другие.

С четырех утра разгорелся бой за город Холм. Народные мстители ворвались в него стремительно — сразу с трех сторон, смяв вражескую оборону. Выбивая гитлеровцев из домов и казарм, занимая квартал за кварталом, подразделения Артемьева, Головая, Горяйнова, Рачкова, Ружникова, Ступакова хотя и медленно, но все же продвигались к центру. На улице Широкой дошло до рукопашной схватки.

Дновскому отряду «Дружный» пришлось особенно тяжело. Его бойцы и командиры более двух часов преодолевали Ловать, двигались ползком по глубокому снегу на юго-западную окраину, чтобы ударить со стороны льнозавода. Все устали, замерзли, но не роптали.

— Кажется, мы у цели, — с удовлетворением шепнул комиссар Тимохин, увидев черную громаду завода, начальнику штаба отряда Шматову. — Передай по цепи: пятиминутный отдых — и в атаку!

Иван Антонович Шматов смотрел в ночное небо. Оно то и дело озарялось сполохами белых осветительных ракет: гитлеровцы, услышав перестрелку в Сопках, насторожились.

Шли последние секунды передышки. Зиновьев приготовил ракетницу.

И вдруг немецкий патруль хлестнул автоматными очередями по партизанской цепи.

Взахлеб застучал скорострельный вражеский пулемет.

— За Ленинград! По врагам Родины — огонь! — Зиновьев увлек бойцов «Дружного» в атаку.

— Ура-а-а! — поднялись партизаны и бросились за своим любимым командиром.

Фашисты в замешательстве начали отступать. Партизаны «Дружного» гранатами прокладывали себе путь вперед. Вот уже разгромлено караульное помещение, сбита охрана льнозавода, уничтожена комендатура. Впереди — здание фашистской тюрьмы.

— Матвей Иванович, слышишь? — крикнул на бегу Зиновьев.

— Слышу. Это наши, Василий Иванович. «Интернационал» поют. Вперед, на выручку!

Из разбитых форточек неслось громкое пение заключенных: они приветствовали своих освободителей.

— Вперед, товарищи! Нас там ждут! Бей фашистов! — снова крикнул командир.

Зиновьев бежал впереди своих товарищей. Вокруг лопались вражеские мины, со сторожевых тюремных вышек гитлеровцы вели шквальный огонь. Но, казалось, не видел ничего этого командир. Его влекла неудержимая сила ненависти к врагу.

— Василий Иванович! Осторожней! — крикнул не отстававший от командира Юра Бисениек.

Через несколько секунд юноша был ранен.

Немного уже оставалось до цели, как Зиновьев вдруг на мгновение остановился, покачнулся из стороны в сторону и упал в снег, не выпуская ручного пулемета…

— Василий Иванович, что с вами? Ранены? — подскочил к, командиру начальник штаба Иван Антонович Шматов.

Не слышал вопроса бесстрашный командир, не видел, как с новой силой вспыхнула схватка с врагом и у тюрьмы, и у церкви, и у автомобильных мастерских… Вражеский свинец остановил пламенное сердце ленинградского большевика, дновского партизана, организатора и командира отряда «Дружный».

Родина по достоинству оценила ратный подвиг Василия Ивановича Зиновьева, удостоив его высшей степени отличия — звания Героя Советского Союза.

Погиб в этом бою и парторг отряда «Дружный» Павел Васильевич Селецкий.

К полудню почти весь город был освобожден партизанами, хотя уцелевшие фашисты еще оказывали упорное сопротивление, вели огонь из блиндажей на базарной площади, из-за каменных стен городской церкви. Немало гитлеровцев, десятки автомашин, радиостанции, много другой техники было уничтожено в городе.

Несколько дней после этой операции партизаны продолжали действовать в непосредственной близости к линии фронта, в районе Холма: перехватывали вражеские подкрепления, устраивали засады, минировали дороги, вылавливали фашистских солдат и офицеров, разбежавшихся во время боев с частями наступавшей Красной Армии… А потом вернулись в свой Партизанский край.

Как святыню помнили и хранили в «Дружном» все, что связано было с именем Зиновьева: его советы, наставления, установившиеся при нем традиции. Взаимопонимание и взаимоуважение, помощь и поддержка друг друга остались характерны для каждого члена партизанской семьи дновцев, командование которыми принял Матвей Иванович Тимохин.

…Именно этот, сложившийся, крепкий, уже имеющий немалый опыт борьбы в тылу врага отряд и был включен в Пятую бригаду, прибывшую в квадрат 28–31.

«Боевой», «Храбрый» и «Вперед»

Стояла деревушка Яблоновка на высоте: окрест далеко видно. За околицей бежала подо льдом речка с высоким отлогим берегом, а за ней — старый еловый лес.

В тот день, 18 февраля, кружила над деревней метель. Снегу намело чуть ли не под самые крыши. В печных трубах изб слышался злобный вой февральского бродяги-ветра. Но все это воспринималось теперь иначе: люди прошли нелегкий путь — от Валдая до южных берегов реки Полисти — и были у цели. Правда, ныли натруженные походом ноги, слипались от бессонных ночей глаза, но все это нипочем — переход Пятой бригады в Партизанский край был завершен. И можно отдохнуть, обогреться, спокойно подремонтировать амуницию.

Прошло два дня. В Яблоновку приехали принимать бригаду Юрий Павлович Шурыгин и Матвей Иванович Тимохин. Бывалые партизанские вожаки, коммунисты, опытные организаторы. В просторной горнице деревенского дома-пятистенка собрался командно-политический состав всех отрядов нового соединения.

Первым представился Шурыгин. Зачитал приказ о назначении его комбригом-5, рассказал о себе.

Юрию Павловичу можно было дать лет сорок, а то и больше. На самом деле ему исполнилось тридцать пять. Был он среднего роста, худощав, темноволос, с широким разлетом густых бровей над очень внимательно смотрящими на людей глазами. Ладно сидевшая на покатых плечах гимнастерка, перехваченная форменной армейской портупеей, белоснежный подворотничок, начищенные до блеска сапоги — все говорило о том, что это человек аккуратный, собранный, подтянутый, которому ни в какой, даже в самой быть может неподходящей, обстановке, не безразлично, как он выглядит — не только для окружающих (что, конечно, очень важно, особенно для командира), но и для самого себя.

Несколько месяцев назад Шурыгин, заведующий Сошихинским районным отделом народного образования, выехал из Смольного с мандатом уполномоченного областного комитета партии по организации партизанской и подпольной работы на оккупированной врагом территории. Он незаметно пробрался в тыл противника и вскоре совместно с секретарем Ашевского райкома ВКП(б) Михаилом Александровичем Куприяновым сформировал из жителей района, красноармейцев, вышедших из окружения, военнопленных, бежавших из гитлеровских концлагерей, партизанский отряд «За Родину».

Ю. П. Шурыгин, командир Пятой Ленинградский партизанской бригады (1942 г.).

Поначалу в ашевских краях партизаны сожгли несколько шоссейных мостов, взорвали склады с воинским имуществом, организовали засады на дорогах. Когда отряд Шурыгина — Куприянова установил связи с партизанами соседних районов, он во взаимодействии с ними разгромил и крупные вражеские гарнизоны в населенных пунктах Висница, Вихрище, Муравьино, Ратча. Впоследствии Ашевский отряд вместе с другими районными соединениями влился в партизанскую бригаду Васильева — Орлова.

Запоминался сразу голос комбрига — энергичный, уважительный, без тени какой бы то ни было резкости. В прошлом педагог, Юрий Павлович умел выслушать каждого, с кем говорил, не перебивая его. Только после этого задавал вопросы и любил ответы логически правильные, предельно краткие.

Представился и Матвей Иванович Тимохин, секретарь Дновского райкома партии, инженер по образованию. Он был высок, широк в плечах, круглолиц, носил, как многие в Партизанском крае, традиционную русскую бороду.

Тимохин окинул взглядом окружающих:

— Поздравляю вас с новосельем, но не забывайте, что фашисты рядом. Они не так давно начали хозяйничать в наших местах, но успели натворить много черных дел. В ответ на их преступления пламя народной борьбы уже пылает на всей оккупированной территории. Ваш благородный порыв дает право на уверенность, что вы до конца выполните патриотический долг перед Родиной.

А теперь о наших традициях, — продолжал Тимохин. — Каждый отряд в Партизанском крае имеет свое название. Вторая бригада придала нам отряд «Дружный», дислоцирующийся с нами по соседству. Знакомьтесь: вот его новый командир Иван Антонович Шматов — вчера я сдал ему этот отряд. Ребята в нем действительно дружные и в боевых делах отчаянные. А вот и комиссар отряда Дмитрий Александрович Федоров. Все мы старожилы города Дно, и отряд весь из дновцев. Теперь давайте подумаем, как назвать ваши отряды. У кого какие будут предложения?

Предложения были разные. Их обсуждали горячо. Решили создать еще три отряда.

Пестовцы и хвойнинцы объединялись в отряд «Боевой». Командиром отряда назначили Дмитрия Ивановича Новаковского, комиссаром — Сергея Николаевича Белозерова.

Д. В. Егоров, комиссар отряда «Вперед».

Когда дошла очередь до отряда окуловцев и боровичан, Александр Макарович Никитин вспомнил, что командир отряда Николай Николаевич Шамшурин часто любил говорить: «Ни шагу назад!» Это значило — только вперед! И решено было отряд Николая Николаевича Шамшурина именовать «Вперед». Комиссаром был утвержден Дмитрий Венедиктович Егоров, в прошлом работник Парахинского бумажного комбината.

Отряд бологовских железнодорожников возглавил начальник лесобиржи Анциферского леспромхоза Ленинградской области, участник войны с белофиннами Ефрем Васильевич Храмов, комиссаром стал учитель средней школы Александр Григорьевич Семенов. Отряд получил название «Храбрый». Не обстрелянным в настоящих боях бологовцам и группе добровольцев из Боровичей такое название предстояло еще оправдать в будущих боях.

— Прошу любить и жаловать. — Шурыгин показал на сидевшего у окна коренастого круглолицего человека в полушубке, поддерживавшего правой рукой деревянную коробку-кобуру «маузера». — Виктор Иванович Власов назначен в бригаду начальником особого отдела. И последнее: Михаил Кононович Большаков утвержден инструктором политмассовой работы при комиссаре бригады Тимохине.

Комбриг внимательно посмотрел на присутствующих, провел рукой по волосам и продолжал:

— Итак, мы решили наши организационные вопросы. О пунктах дислокации и месте расположения штаба бригады сообщим позднее. Теперь попробую изложить общую обстановку. Вы уже знаете, что в начале декабря Красная Армия разгромила отборные вражеские войска под Москвой и перешла в решительное контрнаступление. Противник отброшен на сотни километров. Примерно в это же время начались наступательные операции советских войск на нашем участке фронта. В последующем они переросли в январское наступление. Восьмого января уже шли бои за Старую Руссу. Наши части форсировали озеро Ильмень и вышли на подступы к Шимску. Блокирован ряд немецких опорных пунктов на реке Ловать. К концу января в районе Демянска взяты в клещи семь дивизий 16-й армии противника. Из всего этого следует, что стратегическое значение Партизанского края неизмеримо возрастает. Посмотрите на эту схему. — Шурыгин показал рукой на висящую за его спиной карту. — Перед вами Дновский узел. От него расходятся железнодорожные линии на Ленинград, Псков, Старую Руссу, Новосокольники. Активные действия наших партизан отвлекают часть сил противника. Вы уже слышали, что Пятая бригада будет занимать фланговое положение как с севера, так и с запада. Это дает нам большие преимущества, но и налагает огромную ответственность. Какие же стоят перед нами задачи? Надо всеми способами препятствовать переброске живой силы и техники противника через Дновский узел. Я только что приехал из штаба Второй бригады. Там усиленно готовятся к боевой операции в честь юбилея доблестной Красной Армии. Нам тоже надо быть в боевой готовности…

Обращаясь ко всем командирам и политработникам, командир бригады спросил:

— Есть какие-нибудь вопросы? Нет? Тогда все свободны, кроме Никитина. Александр Макарович, прошу к карте!

Никитин — заместитель командира отряда «Боевой» по разведке, хорошо проявивший себя во многих операциях по переходу в тыл противника, одновременно стал исполнять обязанности начальника бригадной разведки.

Теперь наступила пора входить в тесный контакт с новым командованием. Расположившись у стола с развернутой на нем картой-километровкой, Шурыгин и Никитин мысленно не раз прошли по дорогам от Хвершовки на юге до Заречья на севере; пытались даже перейти большие болота, раскинувшие свои коварные владения на запад от Сосниц, на восток от Мякшина, форсировали в удобных местах Северку и Каменку.

Но это не походило на обычную «карточную» игру. Это было детальным изучением квадрата 28–31. Здесь, на территории в три тысячи квадратных километров, бригаде предстояло развернуть боевые операции.

Добрая сотня больших и малых сел и деревень волею немилостивой природы была зажата с двух сторон труднопроходимыми болотами. Малопроезжими, особенно в сырую погоду, были здешние дороги.

— Как видишь, Александр Макарович, район наш не из курортных.

— Комариков, значит, покормим, Юрий Павлович? — усмехнулся Никитин.

— Придется! Но пострашнее этой летучей твари тварь ходячая. Есть сведения, что из Дно запускает сюда свои щупальца вражеская агентура. Да и каратели частенько заглядывают — то с восточной, то с южной стороны.

— Что ж, Юрий Павлович, к таким встречам не привыкать.

— Это верно. И все же ты особо следи за севером. Город Дно буквально наводнили каратели и гестаповцы. Но есть там у нас помощники. Активно в городе работает наше подполье. Связь с ним поддерживает Матвей Иванович. Он знает явки и связных, так что постоянно держи с Тимохиным деловой контакт.

Новоселье бригада отметила в деревне Изобной и соседних с нею населенных пунктах.

Изобная приютилась у самого леса на невысокой возвышенности. Два десятка домов расположились по обе стороны проселочной дороги. За дворами тянулись огороды. Дальше простиралось большое болото, в отдельных местах непроходимое, с островками низкорослого кустарника.

Затопили бани. Как обычно, бани в здешних деревнях топятся по-черному, то есть дым из камелька поднимается к потолку, облизывает стены и уходит в отверстие, устроенное сбоку. После прокаливания камней, сложенных пирамидкой над топкой, огонь гасят и отверстие закрывают. Баня готова. Заходи и мойся. Только не прикасайся к стенам, черным как смоль, чтобы не испачкаться. В предбаннике, обшитом досками в один ряд, через просветы в щелях можно увидеть звезды. Температура воздуха здесь не выше, чем снаружи. Зато в помещении, где моются, кажется, может вытерпеть только человек богатырского здоровья.

Помылись в тот день партизаны на славу и сразу же почувствовали, как свалилась с плеч большая тяжесть. После бани хорошо пообедали. Добротный партизанский борщ оказался не хуже флотского. На второе — мясо с картофелем. Видно, крепкая дружба у партизан с местным населением!

Кругом стояла тишина, создавая иллюзию мирной жизни. Даже не верилось, что в этой деревушке еще накануне были гитлеровцы…

Беседа с комиссаром

Утром бойцы «Храброго» были заняты каждый своим делом. Валов чистил оружие. Павловский чинил валенки. Шестопалов рубил табак-самосад и рассыпал его по кисетам и коробочкам.

Их занятия прервал связной командира отряда:

М. И. Тимохин, комиссар Пятой Ленинградской партизанской бригады (1942 г.).

— Приехал комиссар бригады. Командир вызывает всех на беседу.

Скоро комната, где разместился штаб, заполнилась до отказа. За столом рядом с Храмовым сидел Тимохин.

Партизаны о нем уже слышали и теперь смотрели на него с нескрываемым интересом. Тимохин это заметил и улыбнулся:

— Что вы так рассматриваете меня? Я ведь не красная девица. Хочу побеседовать с вами.

— Товарищ комиссар, коли приехали побеседовать, то, пожалуй, и закурить можно? С куревом-то беседа интереснее получается, — раздался чей-то голос у самой двери.

— Закурим потом, на воздухе, — сказал Тимохин. — Я вижу, что с жильем у вас все в порядке.

Теперь нужно обживаться. Среди вас большинство коммунисты и комсомольцы. Поэтому не забывайте и о партийных делах. Все будете делать, как у себя дома. Твердо помните, что здесь наш Партизанский край. Здесь люди живут по родным советским законам, работают, помогают бороться с оккупантами. Собирают деньги на строительство танковой колонны «Ленинградский партизан»…

О многом узнали в то зимнее утро партизаны-новички. Народные мстители разгромили недавно гитлеровские гарнизоны на железнодорожных станциях Судома и Плотовец, выбили фашистов из села Ясски, ворвались в город Холм, в бою за который участвовали и Матвей Иванович Тимохин, и Юрий Павлович Шурыгин. Комиссар достал из полевой сумки газету «Большевистское знамя» Поддорского райкома партии и райисполкома, которая печаталась на ручном станке в лесной землянке около деревни Ольховец.

— Вот… послушайте… «От Советского Информбюро… Утреннее сообщение восемнадцатого февраля. Несколько объединенных партизанских отрядов в Ленинградской области под командованием товарищей В. и О. атаковали ночью немецкий гарнизон в одном населенном пункте. Подавив огневые точки противника, партизаны штыками и гранатами выбивали гитлеровцев из каждого дома. Большая группа немецких солдат и офицеров пыталась бежать, но попала в засаду и была уничтожена. Ночной бой закончился полной победой партизан. Противник потерял убитыми двадцать офицеров и сто пятьдесят одного солдата, захвачены трофеи…»

— А кто такие В. и О.? — спросил Александр Петров, когда закончилось чтение газеты.

— Это руководители Второй бригады — основной силы, обороняющей Партизанский край, Васильев и Орлов.

— Вот это здорово! — промолвил Лаврентий Джура. — Даже в гарнизоны врага врываются.

— И свои газеты выходят, — в тон ему продолжал Александр Петров…

К костру вдруг подошла группа партизан одного из отрядов Второй бригады:

— Здорово, братишки. Пустите погреться.

Их шумно приветствовали, освобождая место у огня.

Один из пришедших, Николай Анисимов, бывалый партизан, весельчак и балагур, сел поближе к костру, свернул самокрутку и посмотрел на окружающих:

— Новое пополнение? Значит, еще молодо-зелено? Ну да ничего — привыкнете к нашему житью-бытью. В свое время мы тоже были новичками. Спасибо нашему комбригу — научил бить фашистов.

— Расскажи про него… Мы только что слышали о нем из газеты, — разом заговорили со всех сторон.

Тимохин одобрительно кивнул Анисимову: мол, разрешаю, давай говори, коль народ просит…

— Я его видел несколько раз. Высокий такой, сурьезный. на вид, худощавый. Ходит в болотных сапогах, шпоры со звоном. Их подарили ему наши партизаны — сняли с немецкого полковника. Николай Григорьевич не захотел их обижать, ну и начал носить…

Очень обходительный он человек. С каждым бойцом при встрече поговорит, расспросит о делах, здоровье, посоветует… Только трусов презирает. Человека ценит по его поведению в бою. У нашего брата, как только завидят Григорьича, глаза разгораются, — рассказывал Анисимов. — Ради него в огонь и воду готовы. А он всегда говорит: «Приказ выполняйте с толком, головы не теряйте. Безголовые нигде не нужны». Особое внимание уделяет партизанской смекалке и сноровке, без них в нашем деле можно попасть в такую переделку, что и не выпутаешься… Вот какой наш командир! Замечательный!

Побеседовав с новичками, обогревшись у костра, Анисимов и его товарищи пожелали боевых успехов и ушли.

— Сейчас перед нами, — опять заговорил комиссар Тимохин, — задача большой важности — закрепиться на северо-западных границах края, держать под контролем железнодорожные участки Дно — Дедовичи и Дно — Старая Русса. Главное — во всем опираться на народ. Он наш первый и надежный помощник. Новости будем узнавать из газет и радио. Письма родным можете готовить — к нам регулярно прилетают самолеты. В ближайшее время развернем в бригаде партийно-комсомольскую работу, выпуск «Боевых листков».

Подошел связной.

— Товарищ комиссар, вам — от комбрига! — Он достал из бокового кармана тужурки бумагу и вручил ее Тимохину.

Матвей Иванович прочитал записку и встал:

— Друзья, меня срочно вызывают в штаб. — Он повернулся к командиру отряда Храмову. — Ефрем Васильевич, вот вам свежие листовки, почитайте с ребятами.

Вызов Матвея Ивановича в штаб бригады имел непосредственное отношение к начинавшейся боевой операции по разгрому вражеского гарнизона в бывшем районном центре Дедовичи — крупном железнодорожном поселке на магистрали Ленинград — Витебск. И хотя Пятая бригада к Дедовичам не шла — удар наносила Вторая бригада Васильева — Орлова, — ей отводилось в общем плане операции свое определенное место — она должна была быть в полной боевой готовности.

Именно поэтому Шурыгин, вызвав Тимохина в штаб, в деревню Яблоновку, и оставив его здесь, сам отправился в объезд по отрядам — еще раз проверить их состояние, дислокацию, готовность к выполнению любого из возможных заданий, настроение людей.

Приближалась 24-я годовщина Красной Армии…

В краю «ночных призраков»

Ведь если я гореть не буду, И если ты гореть не будешь, И если мы гореть не будем, Так кто же здесь рассеет тьму? Назым Хикмет

Операция «Юбилей»

Командир 603-го карательного батальона подполковник Шмидт, батальон которого составлял основное ядро дедовичского гарнизона, вместе с комендантом гауптманом Шмелингом и бургомистром Грюнвальдом основательно укрепили пристанционный поселок: вокруг него были выстроены блиндажи из рельсов и бревен в два наката, сооружены ледяные валы из снега и дров, залитых водой. У дорог Шмидт приказал вкопать несколько танков, все подходы опоясать проволочными заграждениями.

Партизаны обо всем этом знали: разведчики и подпольщики доставили ценные сведения о системе вражеской обороны. Операция «Юбилей» проводилась точно по разработанному и утвержденному плану. Отряды партизан Второй бригады ударили с северо-западной стороны, откуда фашисты их не ждали. Туманная ночь позволила скрытно приблизиться к поселку, внезапно ворваться в него и завязать уличные бои.

Однако несмотря на то что партизаны уже в первые часы схватки взорвали мост через Шелонь, овладели веревочкой фабрикой, пакгаузами, водонапорной башней и проникли в центр поселка, гитлеровские радисты все же успели бросить в эфир сигнал: «Тревога! Партизаны атакуют, срочно шлите подкрепления!»

…Наступило утро. Бой затихал. В Ленинград и Валдай полетела радостная весть: операция завершена, уничтожено более шестисот гитлеровцев, несколько складов, огневые точки; полностью разрушено станционное хозяйство, дорога выведена из строя. Захвачены большие трофеи.

Это был партизанский подарок ко Дню Красной Армии.

Подкрепление к Дедовичам так и не прошло: вражеская колонна, наткнувшись на партизанский заслон отряда «Грозный», скрылась в неизвестном направлении.

Куда скрылись каратели? Где они вынырнут вновь? Ответа на этот вопрос пока не было ни у полкового комиссара Асмолова, ни у комбрига-2 Васильева.

Ждать? Не в их правилах. Наоборот, искать и находить, первыми нападать и побеждать — такой тактики придерживались Алексей Никитович Асмолов и Николай Григорьевич Васильев. И она уже не раз оправдывала себя.

Написав что-то на блокнотном листке и сложив его треугольником, Асмолов спросил вошедшего связного:

— В Яблоновку дорогу прямиком знаешь?

— Сызмальства в этих краях, товарищ полковой комиссар. С батей-агрономом хаживал.

— Добре. Тогда скачи галопом. Вручи лично Шурыгину или Тимохину. Ясно?

— Так точно! Ясно.

Комбриг-5 тем временем заканчивал объезд отрядов, находившихся в боевой готовности. Вернувшись в Яблоновку, он стал писать заметку в «Боевой листок». За этим занятием и застал его связной штаба Второй бригады.

«Воронову, Дновскому, — прочитал Шурыгин. — Между Заречьем и Яссками появился неустановленной численности отряд противника. Примите все меры к его поиску и уничтожению. Валдайский».

Воронов, Дновский, Валдайский — псевдонимы Шурыгина, Тимохина, Асмолова.

— По-моему, выходит, Матвей Иванович, — заметил Шурыгин, обращаясь к приехавшему из деревни Изобной комиссару, — нам придется продолжить «Юбилей». Как думаешь?

— Думай не думай — сто рублей не деньги, сотня фашистов не клад, — усмехнулся Тимохин и уже серьезно добавил: — Найдем, не уйдут!

Своеобразная создалась обстановка: каратели усиленно рыскали в поисках партизан, а те, в свою очередь, сами решили двинуться навстречу гитлеровцам. Важно было первыми обнаружить противника и нанести ему удар. В такой ситуации успех дела могли решить прежде всего те, кого справедливо называли: «Глаза и уши соединения».

Александр Никитин и его пятнадцать лучших разведчиков тотчас же выехали на поиск. В дровнях, под сеном, спрятали на всякий случай шинели с отличительными повязками полицейских.

— При таком гнусном маскараде где-нибудь и свои поколотить могут, — сказал Николай Космачев.

— Ты суди-суди, да повыше, как говорят, сапога, — образно ответил Никитин. — Чудеса, знаешь, на войне разные встречаются. А в нашем хозяйстве и эта шкура может пригодиться. Запас карман не ест, — слыхал небось?

— Слыхал. А все равно тошно, Александр Макарыч, в такую дрянь рядиться…

В селе Заречье жила одна из активных помощниц партизан — агентурная разведчица. Никитин и Яковенко — остальные разведчики укрылись в придорожном кустарнике — подошли к ее дому и постучали.

— Нельзя ли, хозяюшка, упряжь купить новую?

— А чем платить будете: рублями или марками?

— Серединой на половину, — ответил Никитин условной фразой.

Пароль и отзыв были правильными — можно входить в дом.

— Есть новости, ребята, — сказала женщина, поставив на стол крынку топленого молока. — Пейте и слушайте. Вчера на Сосницы прошла колонна карателей. Стояли часа полтора. Человек четыреста, может и больше. Без пушек. Только с десяток пулеметов. Среди немцев есть полицаи. Слышала даже их разговор. Одного Федором звали. По фамилии вроде бы Гришуев или Гришаев. А главного почему-то паном величали — не то Шницкер, не то Шпицке, а может и Спицкий — точно не расслышала. Дедовичи упоминали. Грозились леса прочесывать, деревни в округе жечь.

Сообщение было важным. Никитин поинтересовался:

— Обратно не проходили?

— Нет.

«Значит, нужно повернуть, — подумал он, — идти по их следу…»

На прощанье спросил:

— Новых гарнизонов не расставили?

— Пока не заметила. А вот в Сельце и Мостище неизвестный чужак объявился — комендантом себя приказал называть. В Кривицы, через речку от нас, заезжал давеча, мужиков в подводчики набирал. Угрожал: кто, мол, сбежит, гестапо из-под земли выкопает — найдет.

Распрощались. С очередным донесением Никитин послал в штаб Васю Яковенко. С остальными двинулся в сторону Сосниц.

Утро стояло туманное. Деревни скорее угадывались в морозной дымке, чем различались на расстоянии. Это, с одной стороны, помогало, но с другой — еще более настораживало: как бы не наскочить прямо на стоянку карателей.

Решили пробраться на хутор Фуры-Горы — в нем каратели вряд ли станут размещаться — и оттуда понаблюдать за ближним селом. Но получилось иначе…

— Вы куда это собрались? — удивился, завидев своих, дед-хуторянин — обладатель сивой бороды с зеленым оттенком. — Никак с ума спятили — в Тюрикове же фрицы. Видимо-невидимо.

— Дивизия, что ли, дедушка? — улыбнулся Николай Петров. — А може, корпус?

— Не язви. Молод еще! Знаю, какие дивизии да корпуса бывают. Словом, с полтыщи, пожалуй, наехало. Так что топайте-ка другой дорогой.

— Спасибо. Совет твой сгодится. А скажи, много ли в селе жителей?

— Эк куда хватил, мил человек! Еще на той неделе никого не осталось. Слух был — на перешивку «железки» погнали.

Разведчиков отделяло от противника несколько сот метров.

Оставалось уточнить: останутся ли каратели в Тюрикове на ночлег или пойдут дальше?

Метрах в ста от села, по другую сторону дороги, стоял одинокий сарай.

Никитин принял смелое решение.

— Видишь? — спросил он у Петрова. — Я к этому сараю проберусь, а ты бери пятерых и давай в обход. Проверь выход из Тюрикова на Ясски. Если все будет тихо — сбор у сарая через два часа. Если что случится — отходим к Зуевке. Там ждем друг друга.

Сверили часы и разошлись.

Ложбиной, по глубокому снегу, Никитин с четырьмя разведчиками дополз до сарая. Пахнуло душистым сеном. Забраться бы в него, отдохнуть, выспаться! Но об этом сейчас можно было только мечтать.

С крыши донесся тихий голос наблюдавшего в бинокль Парфентия Кочнева:

— Чего-то у пулеметов засуетились. Пять их вижу.

— Запомни где, — ответил Никитин. В свой «цейсс» он с земли видел пулемет лишь у въезда в село. — И штабной дом возьми на заметку.

Суетливость гитлеровцев вскоре стала понятной. Оказывается, заняв село, они решили открыть круговой пристрелочный огонь — проверяли надежность обороны. Видимо, рассчитывали здесь заночевать.

Разрывные пули ранили ветви деревьев, поднимали снежные фонтанчики. Со свистом пронзали оставшиеся в низинах клочья тумана трассирующие. Гулким эхом отдавалась в округе эта свинцовая музыка. Была она смертельно опасной. Холодила тело больше, чем февральский мороз.

Все же разведчики обрадовались ей — это позволило им точно засечь расположение огневых точек противника. И если бы не ранение шальной пулей Кочнева, разведку можно было считать бескровной. Но Парфентий не унывал: когда ему перевязывали руку, даже пошутил:

— Добрый фриц попался — простой пулей шарахнул, не разрывной. — Попросил Никитина: — Не говори комбригу о ранении, Макарыч. Обойдется. Не раз еще вместе походим.

Группа Никитина вышла из зоны обстрела и у деревни Зуевка встретилась с группой Петрова. Крестьян здесь не было. Безжизненными окнами смотрели дома, нетронутыми высились заснеженные стога сена. Ни дорожки, ни тропинки…

— Лысенко, облачайся полицейским, останешься в наблюдении, — приказал Никитин. — За дорогой гляди в оба! — Затем обратился к Петрову: — Поставь двоих для контроля за другим краем деревни.

В давно не топленной избе Никитин и Петров составили схему села Тюрикова и его обороны, отправили еще одного связного с донесением.

Ни перекусить, ни отдохнуть разведчики не успели. Вбежал Лысенко:

— Немцы! Шесть подвод!

— Николай, сними своих часовых, возьми раненого Кочнева — и вон туда! — Никитин показал Петрову на ближний от дома стог сена. — Укройся и наблюдай. Попробуем взять живьем. Мы с Ваней поиграем в «белорукавников».

Обоз медленно приближался. Лысенко и Никитин — он тоже надел полицейскую шинель — отчетливо видели из окна ездовых, полицаев и одного солдата. Приготовились к встрече. Но враги, не доезжая до деревни, свернули с дороги и по снежной целине направились прямо к стогу, где находилась группа Петрова.

— Пора. Выходим, Ваня.

Наверное, так бывает с каждым: сердце, кажется, вдруг останавливается, хотя бьется учащеннее, чем раньше; забывается обо всем — о себе и грозящей опасности, о голоде и мучающей тебя болезни, даже о любимом человеке. Так было сейчас и с разведчиками.

Подавив внутреннее волнение, Александр Макарович крикнул с крыльца:

— Никак в Тюрикове сено вышло? Или пану перин мало?

— Кто его знает, — ответил ездовой. — Послал обер-ефрейтор — вот и едем.

— А чего нам смены долго нету? — продолжил «игру» Лысенко.

— Кто поставил — у того и спроси. Наше дело — ездовое. А этот, — он кивнул в сторону полусонного немецкого солдата, — ни бельмеса по-русски не понимает.

— Второй раз приедешь — захвати шнапсу. Холод тут собачий.

— Не жди. Спать будем.

Никитин и Лысенко приближались к дровням. Петров с затаенным дыханием наблюдал за ними из-за стога. Он ждал команды.

— Спать, говоришь, будешь? — Никитин, поймав взгляд Петрова, смачно выругался, резанув воздух правой рукой.

— Брось похабель нести — чай, на службе, — лениво ответили с подводы.

— Ни с места! Бросай оружие! — Петров и его группа мгновенно выскочили из своей засады.

Захваченные врасплох немецкий солдат и его помощники были быстро обезоружены и связаны. Гитлеровец, с ужасом глядя на партизан, лопотал: «Нахтгешпенстер («ночные призраки»). О майн гот…»

Разведчики на санях двинулись на соединение с ударной группой бригады — отрядом «Боевой».

— Право, не ожидали такого улова, Макарыч. Поздравляем! — обнимали друзья Никитина и Петрова.

Допрашивали захваченных порознь, но их показания совпадали полностью. Действительно, каратели в Тюрикове — те, что скрылись из-под Яссок. Их около четырехсот человек.

— А как будете возвращаться обратно, господа, если мы вас отпустим? — не без умысла спросил Никитин.

«Господа» оживились. Переглянулись.

— Скажем, что сено гнилое, хорошего не нашли, — ответил старший из них, так и не учуяв подвоха.

— В темноте часовой и подстрелить может — за бандитов примет.

— Не примет. Пароль знаем на сутки.

Этого только и ждали партизаны.

— Какой? — спросил знавший немецкий язык Александр Андреевич Павлов.

— Пан Шпицкий.

— Отзыв?

— Шпрее.

— Что означает «Шпицкий»?

— Фамилия командира головного карательного отряда.

— Штаб где?

— В школе. Напротив — караульное помещение.

— Кем в отряде Федор?

— Гришаев, что ли?.. Командир особой карательной группы. В фельдфебелях ходит. Зверствует люто. У начальства расположением пользуется.

Немедленно обо всем сообщили в штаб бригады, по-прежнему находившийся под охраной отряда «Храбрый» в деревне Яблоновке. Шурыгин тотчас же прислал связного.

«По согласованию с Васильевым и Асмоловым, операция поручается вам. Действуйте немедленно, по обстановке. Карателей не упустить! В операцию ввести «Боевой» и «Вперед»; «Дружный» будет выдвинут в заслон — по берегу реки Северки, у Чернева, на случай необходимости флангового удара. Воронов».

Командование отрядов «Боевой» и «Вперед» собралось на свой военный совет и решило на этот раз не окружать карательный отряд. Зачем пробираться к вражескому гарнизону по глубоким снегам, терять людей под вражеским огнем? Нет, надо воспользоваться паролем… Доложили о своем плане в штаб бригады. Шурыгин и Фатеев одобрили его.

Был пан, да пропал…

Остаток вечера и начало ночи на 22 февраля прошли в хлопотах. Спать никто не ложился. Снаряжались дровни, подгонялась упряжь, готовилось оружие.

Наконец отправились в путь. Из отрядов «Боевой» и «Вперед» выехало по шесть саней с бойцами ударных групп. Гранатометчиков возглавили Павел Долинин и Николай Петров, автоматчиков — Николай Шамшурин и Анатолий Сюгин.

К назначенному сроку они съехались в ложбине около хутора Фуры-Горы. Сделали из белого материала нарукавные повязки полицейских и, надев их, стали ждать назначенного для въезда в Тюриково срока.

Два отделения отряда «Вперед» — Ионова и Мисаилова — отправились на лыжах к южной стороне села. Там они скрытно расположились вдоль тюриковской дороги.

Взвод Николая Еремеева на дровнях проехал несколько деревень и остановился в Хилкине, не доезжая трех километров до Тюрикова. Здесь партизаны оставили обоз, разобрали боеприпасы и двинулись дальше.

Охранять обоз Еремеев поручил Валову и Павловскому.

— Если кто-нибудь пеший или на санях появится со стороны Тюрикова, — приказал он, — задерживайте. После окончания операции передадим их в штаб. Смотрите в оба. Ну, до встречи.

Взвод, не замеченный гитлеровцами, подошел к Тюрикову и расположился в засаде, закрыв выход из села с севера.

Где-то пропел петух. Время приближалось к четырем…

«Тогда вступил князь Игорь в златое стремя и поехал по чистому полю. Солнце дорогу ему заступило…» Эти поэтические строки из «Слова о полку Игореве» пришли Никитину на память совсем не случайно. Уже целый час стоял в ложбине между хутором Фуры-Горы и лесом замаскированный обоз. И не мог выехать на тюриковскую дорогу: луна светила настолько ярко, что будь сейчас под рукой Никитина то самое «Слово» — его можно было бы читать.

Н. Н. Шамшурин, командир отряда «Вперед».

— Бывает же так, — буркнул он с досады. — Игоревой рати свет был нужен в дорогу — так солнце луной затмилось, нам сейчас темнота нужна — так луну-красавицу хоть шапкой закрывай. Прямо-таки несправедливость историческая.

— Чего бурчишь под нос? — придвинулся ближе к нему Николай Космачев.

— Эх, Коля, Коля. На луну хоть волком вой, а она светит — и баста! Смотрит с верхотуры и ни черта в наших земных делах не смыслит. Иначе посочувствовала бы, скрылась куда-нибудь.

— Что верно, то верно.

«Неужели придется отложить задуманное? — с волнением размышлял стоявший впереди снаряженного обоза Шамшурин. — Нет, невозможно такое: ведь на следующие сутки пароль сменится…»

Николай Николаевич Шамшурин был в бригаде одним из самых молодых командиров. Но в свои двадцать шесть уже имел хорошую школу жизни. Вырос он там, где и родился, на берегах Камы, вблизи города Сарапула. Трудился с юношеских лет, служил в армии в звании младшего политрука, работал в органах НКВД. С начала войны возглавлял истребительный батальон в поселке Окуловка, затем стал партизаном. Назначенный командиром отряда «Вперед», умело вел за собой бойцов, всегда следовал боевой формуле: «Ни шагу назад!» Вот и сейчас никак не хотел примириться с мыслью, что вперед двинуться не удастся. Нервничал и, в душе проклиная луну-злодейку, то и дело посматривал на часы…

Вдруг из-за горизонта выползла большая темная туча. Она, словно на парусах, плыла по небу в сторону хутора. Прошло минут пятнадцать — и туча закрыла луну.

— Вот теперь пора, «господин старший полицейский», — обрадованно заметил Шамшурину Никитин.

— Трогай, «господин старший ездовой», — тихо приказал Шамшурин Долинину и, прежде чем прыгнуть в дровни, крепко пожал Никитину руку. — Ну, Сашок, лиха беда начало — как говорится, пан или пропал.

— Желаю успеха, Коля!

…Одинокая фигура часового маячила на въезде в село Тюриково. Временами фашист то подпрыгивал от холода, то снова начинал ходить по дороге. Ни накинутый сверху шинели деревенский тулуп, ни надетый поверх шапки какой-то женский платок не согревали по-настоящему, и солдат в мыслях своих проклинал этот далекий от родного фатерлянда суровый русский край. Он пытался мурлыкать себе под нос «Лили Марлен» — любимую песню всех солдат фюрера, но и она не отвлекала от мороза.

Гитлеровский вояка вспоминал легкие победы в Бельгии и Франции. Тогда завоеватели купались в Луаре и Марне, наполняли бокалы в Шампани и Бордо, смотрели, как гордо развевается на Эйфелевой башне большой флаг с фашистской свастикой…

Правда, и на той земле было не очень спокойно — патриоты Франции уходили в подполье и в отряды маки, становились франтирерами — вольными стрелками — партизанами. Но Россия… Этот проклятущий медвежий угол!.. И когда здесь кончится зима? Когда же станет возможным послать милой Гертруде в свою родную Саксонию какой-нибудь дорогой восточный сувенир — самоцветы Урала или майолику Хорезма, украшения Палеха или серебряную чеканку Дагестана?..

Размышления солдата прервал донесшийся из ночной темноты скрип санных полозьев, пофыркивание лошадей, хруст ледка под их копытами. Часовой подошел к установленному на снежном бугорке пулемету, сбросил с него накидку и повернул ствол «дрейзе» в сторону доносившихся звуков. Притаился у дерева, сжал в руках торчавший из-под тулупа «шмайссер».

Вгляделся в темноту и различил цепочку растянувшихся дровней с сеном.

«Поздно возвращаются… Шнапс, конечно, пили, свиньи. С фрейлейнами наверняка развлекались в деревнях. А тут мерзни… — с завистью подумал о тех, кто днем по приказу начальства уехал за сеном. — А может быть, не они?»

По-уставному громко и требовательно крикнул, хотя уже видел на передних дровнях полицейского с белой нарукавной повязкой и с винтовкой «маузер»:

— Хальт! — и взвел затвор автомата. — Пароль?

— Пан Шпицкий, — как бы нехотя, безразличным тоном ответил старший полицейский.

— Шпрее, — буркнул отзыв часовой, снял затвор «шмайссера» с боевого взвода и махнул рукой: прямо, мол, проезжайте.

Первая подвода прошла мимо. Со второй, глядя на поеживавшегося от мороза солдата, младший полицейский сочувственным голосом спросил:

— Зер кальт, зольдат?

— Я-я! Зер кальт. Шлехт…

Не видел часовой, что, задавая сочувственный вопрос, этот полицейский правой рукой сжимал под брезентом советский автомат «ППД», а левой тихонько толкнул лежавшего под сеном здоровяка Осипенкова. Тот понял сигнал и незаметно вывалился на снег с другого края саней. Мгновение — и часовой без шума «отбыл в мир иной». Осипенков как ни в чем не бывало заступил на пост, не преминув при этом развернуть «дрейзе» вдоль домов.

Не предусмотренная расписанием наряда такая же досрочная «смена часовых» тихо прошла и у караульного помещения, и у штаба карательного отряда в центре села, и на другой его окраине. На всех постах и у пулеметных точек теперь стояли… партизанские «полицейские». А с дровней, рассредоточенных по селу, на дома, где спали гитлеровцы, были направлены стволы ручных пулеметов, автоматов, винтовок и карабинов.

Отлегло от сердца у «старшего полицейского» Шамшурина, у «младшего полицейского» Сюгина, у «старшего ездового» Долинина… Не просто было им с помощью Павловского и Валова снарядить такой «полицейский» обоз, подогнать упряжь, укрыть и замаскировать в дровнях ударную группу — автоматчиков, пулеметчиков и гранатометчиков, облачить «полицейских» и «ездовых» в соответствующее одеяние… Но пока все шло хорошо.

Над Тюриковом стояла тишина. Падали на землю крупные снежинки. Шамшурин посмотрел на фосфоресцировавший циферблат часов — минутная стрелка через два деления покажет ровно четыре.

— Начнем, пожалуй, — сказал Николай Николаевич своему начальнику штаба Анатолию Сюгину. — Твои автоматчики готовы?

— Да, все на исходных.

Четыре ноль-ноль.

— По фашистской нечисти, за Родину, за Ленинград — огонь! — скомандовал Шамшурин.

Разрыв противотанковой гранаты, которую метнул командир роты отряда «Боевой» Павел Васильевич Долинин, явился условленным сигналом к общей атаке. «Простите, ребятки, что школу разрушаю, — подумал Долинин. — Делать нечего — там враг. После войны новую отстроим — еще лучше будет».

Из-под обледеневшего брезента дровней выскочили гранатометчики Николай Егоров, Николай Петров, Александр Роднов, Николай Чернышев, Николай Космачев и другие. Их «лимонки» и «эргедушки», как ласково называли ребята гранаты Ф-1 и РГД, полетели в окна домов, занятых карателями. Обломки строений погребали под собой фашистов. Начинались пожары.

— Партизанен! Нахтгешпенстер! — кричали уцелевшие после первых взрывов гитлеровцы.

П. В. Долинин, командир роты отряда «Боевой».

Офицеры пытались вывести своих солдат из состояния панической растерянности. Поначалу это не удавалось. Обезумевшие от страха фашисты в нижнем белье выскакивали из домов, метались по улице, стараясь укрыться от пулеметного и автоматного огня партизан.

Командир роты Павел Григорьевич Куразов — самый старший по возрасту партизан-доброволец отряда «Вперед» — заметил пятерых притаившихся гитлеровцев.

— Эй, вояки! Что ж вы босиком? — крикнул он. — Сдавайтесь, а то капут! Аллес капут!

Куразов поверх их голов дал автоматную очередь. Фашисты сразу же подняли руки.

— Федор! — подозвал Павел Григорьевич бойца Абрамова. — Быстро этих босяков в штаб. Только дай приодеться, а то девчат на медпункте напугают.

Взяли в плен гитлеровца и два партизана — Михайлов и Кузьмин. Правда, довольно неожиданно для себя. Они укладывали в дровни своего раненого товарища — бойца Алексеева. И вдруг рядом с ним буквально плюхнулся в сено потерявший всякое представление о происходящем перепуганный до смерти каратель. Его так и доставили на командный пункт в одних санях с Алексеевым.

Однако постепенно гитлеровцы начинали приходить в себя. В центре села оборону возглавил помощник командира карателей капрал Гольц. Отсюда гитлеровцы открыли огонь из скорострельного пулемета «эрликон». Среди партизан появились раненые. Их тут же под огнем быстро перевязала отважная сандружинница Лидия Михайлова.

К командиру отряда Шамшурину подбежал его ординарец Ваня Григорьев.

— Беда, Николай Николаевич!

— В чем дело? Говори толком.

— Иванова и Черникова убили. Неймана и Федорова ранили. Из-за поленницы какой-то гад автоматом срезал… Зато Покашников пленных взял — двоих…

— Космачева и Кушичева направь с ранеными в Хилкино — в санчасть! — тут же приказал Шамшурин командиру роты Петру Ивановичу Васильеву — заместителю парторга отряда. — А пленных — пока вон в тот подвал! Куразов уже пятерых отправил в штаб.

Валентин Овчинников, Михаил Ковенцов и заместитель Шамшурина по разведке Иван Семикин решили осмотреть конюшню, где в страхе ржали и бились лошади, но попали под автоматный огонь: оказалось, что в конюшне засели несколько солдат, обер-ефрейтор и офицер.

— Гранаты остались, Миша? — спросил Семикин.

— Последняя.

— Давай!

Ковенцов метнул противотанковую. Взрывом снесло угол. В открывшийся проем ринулись животные. За ними — гитлеровцы.

— Стой! Бросай оружие! — крикнул Иван Семикин.

Но каратели не остановились.

— Тогда получайте!..

Автоматные очереди уложили шестнадцать гитлеровцев.

Постепенно бой переместился к южной окраине села. Здесь, на пригорке, в небольшом каменном здании, где разместилась медсанчасть карательного отряда, фашисты во главе со Шпицким организовали оборону.

Сюда, к южной окраине Тюрикова, подошли автоматчики Василий Никитин, Иннокентий Боговский, Николай Покашников, Александр Анфиногенов, Федор Минкин, Анатолий Богданов, Никифор Кузьмин. Когда они с криком «ура!» бросились врукопашную, а с фланга, со стороны небольшой рощицы, их поддержали группы Долинина и Куразова, «рыцарь железного креста» первого класса с майорскими погонами, забыв о своих солдатах, пустился наутек. Он побежал через огороды, прячась за кустами и отстреливаясь из автомата. Одной из очередей Шпицкий смертельно ранил Анатолия Дмитриевича Богданова, тридцатилетнего партизана-добровольца из города Боровичи. Жизнь отважного парня уже угасала, когда к нему подбежали друзья и увидели: лежал Анатолий ничком, не выпустив из рук оружия, с обращенным на запад лицом. Это будто про него писал поэт Иосиф Уткин в «Комсомольской песне»:

И он погиб, судьбу приемля, Как подобает молодым: Лицом вперед, обнявши землю, Которой мы не отдадим.

Но не удалось уйти «пану» из Тюрикова. Не добрался он до высотки с черневшим на ней кустарником, за которым виделось ему спасение от «ночных призраков». Партизанское возмездие настигло его на этой русской земле. Такая же участь ожидала позднее и его помощника, взятого партизанами в плен.

…Бой продолжался. Яростная схватка шла у радиостанции, у крытых брезентом санных повозок. Здесь залегли несколько фашистов с пулеметом. Александру Осипенкову, ловко и бесшумно снявшему на въезде в Тюриково немецкого часового, удалось подобраться с тыла к пулеметчикам и бросить гранату. Вражеский пулемет замолчал. Партизаны поспешили дальше. Неподалеку от того места, где разорвалась граната, осталась только Лида Михайлова: она перевязывала раненого партизана. Отправив раненого с санитаром, Лида стала собирать свою санитарную сумку и вдруг услышала:

— А… русс фрау!.. Партизанен фрау… Тод! Капут…

Неожиданно подскочивший офицер сбил Лиду с ног, схватил за горло и начал душить. У Лиды потемнело в глазах. Неужели пришла смерть? Нет, не может быть! Собрав последние силы, резким движением своего гибкого тела девушка высвободила руку, вытащила из кобуры врага пистолет и выстрелила ему в живот. Фашист скорчился, обмяк, и партизанка оттолкнула его от себя. Хотела встать, но тут же заметила, что на помощь гитлеровцу бежит другой офицер. Лида не растерялась — уложила и этого фашиста.

Вскоре в районной газете «Дновец» была напечатана заметка о подвиге комсомолки Михайловой в тюриковской операции. Она называлась «Наша Лида».

Стрелка часов показывала половину шестого, когда на наблюдательный пункт к Новаковскому, которому было поручено руководить операцией, прибежал ординарец Шамшурина Ваня Григорьев. Он принес донесение: «Пан и его помощник капрал Гольц приказали долго жить. Обоз нераспакованных санных повозок и пулеметы захвачены целыми. Тюриково в наших руках. Небольшая группа карателей вырвалась на Северное Устье».

В этот момент на НП находился уполномоченный особого отдела и политрук отряда «Вперед» Георгий Васильевич Игнатьев — он только что доставил сюда нескольких пленных. Среди них был радист. На допросе он сразу же рассказал о себе и о карательном отряде, а в заключение добавил:

— Там остались радиостанции. Если их не вывезти, они сгорят.

— Георгий Васильевич, — тотчас же приказал руководитель операции, — быстро на лошадь — и за рациями! Возьми кого-либо в помощь, захвати с собой радиста: он знает, где рации находятся.

— Есть, товарищ командир.

Игнатьев на санях доехал до охваченного пламенем Тюрикова, в отблесках пожара стал искать Шамшурина. Вдруг перед ним вырос немецкий офицер. Георгий Васильевич выстрелил в него из пистолета.

Николай Николаевич Шамшурин, выслушав Игнатьева, дал ему в помощь еще двух бойцов, и Георгий Васильевич приказал пленному радисту:

— Показывай, где бросил свою технику!

Через некоторое время радиостанции целехонькими были отправлены в штаб бригады.

Полтора часа назад сорок шесть человек на десяти санях проникли в логово врага. Восемь из них погибли в этом бою — Василий Алексеев, Федор Абрамов, Анатолий Богданов, Евгений Иванов, Никифор Кузьмин, Василий Никитин, Иннокентий Боговский, Александр Черников.

Более двухсот гитлеровских солдат и офицеров, жандармов и полицейских нашли здесь свою бесславную смерть, а пятьдесят побросали оружие и сдались в плен, решив, что «Гитлер капут!» в данном случае соответствует сложившейся обстановке гораздо больше, чем небезызвестное «хайль Гитлер!».

Возвращались из Тюрикова тридцать восемь партизан на семидесяти четырех подводах с сотнями винтовок, автоматов, мин, гранат, семью пулеметами, шестнадцатью тысячами патронов, четырьмя радиостанциями, множеством продовольствия и обмундирования…

От нервного напряжения и усталости подкашивались ноги, и все же никто, кроме раненых, не ехал на санях, — партизаны шли медленно, молчаливо, но шли.

Сидевшие в это время в засаде бойцы отряда «Вперед» уже потеряли надежду на участие в бою.

— Всех там переколотят. Нам ничего не достанется, — говорил соседу молодой парень в ватной фуфайке. — А тут лежишь и мерзнешь. Я уже ног не чую. Совсем закоченели.

Рисунок А. М. Никитина из «Боевого листка», посвященного разгрому карателей в Тюрикове (февраль 1942 года)

— Не скули! — ответил ему Лукашкин. — Будешь плакать, совсем в ледяшку превратишься. Ты больше пальцами шевели, ноги скорее отойдут.

— Прекратить разговоры! — приказал Ионов. — Лежи и не зевай!

Вдруг впереди показалось несколько дровней. Неистово подхлестываемые седоками, кони неслись по дороге в сторону Северного Устья.

— Внимание! — прошептал Ионов. — Не упустите карателей!

Бойцы приготовили оружие и замерли в ожидании.

Прошла секунда-другая, и вот они рядом — взмыленные кони, скорченные фигуры седоков.

— Пли! — крикнул Ионов.

Разом застрочили пулеметы, захлопали выстрелы винтовок.

Сквозь огневой заслон прорвались лишь немногие каратели.

Настало время действовать и взводу Еремеева, находившемуся в засаде с северной стороны села. Из Тюрикова вырвались и мчались по дороге несколько саней.

— Внимание! — вполголоса подал команду Еремеев. — Петров, бросай гранату.

Партизаны приготовились.

Александр Петров изловчился и метнул гранату. Все прижались к земле, чтобы не задели осколки. Но… граната разорвалась за дорогой.

— Плохо рассчитал! — не скрыл досады Еремеев и скомандовал: — Огонь!

Только двум первым саням удалось проскочить в сторону Хилкина.

Валов и Павловский продолжали тем временем патрулировать по Хилкину. Часов около семи утра они увидели, что к ним приближаются двое саней. Вот седоки поравнялись с крайней избой. Валов выскочил на дорогу с винтовкой наперевес и крикнул:

— Стой!

От неожиданного появления человека первая лошадь шарахнулась в сторону. Валов схватил ее под уздцы. За нею остановилась и вторая.

Ездовой покосился на Валова и, должно быть, принял его за полицая:

— Скорее садись! За нами гонятся!

— Я тебе сяду! А ну, сваливайся с дровней, бросай оружие! — подбежал Павловский и, оглядываясь, добавил: — Отряд, слушай мою команду!

— Не теряйте времени, ребята, садитесь к нам. Сзади погоня. Мы не партизаны…

— Зато мы — партизаны. Быстрей пошевеливайся, а то…

Ездовой первых дровней хотел дать очередь из автомата, но Павловский тут же сильно ударил его прикладом винтовки.

— Три шага — и на колени! Больше повторять не буду.

Пять человек, сидевшие в санях, бросили оружие. Валов и Павловский повесили себе на плечо по трофейному «шмайссеру». Вдруг грянул выстрел. Пуля, свистнув рядом с Павловским, со звоном выбила оконное стекло. Оказывается, при обыске унтер-офицера Павловский не заметил у него заткнутого за голенище сапога пистолета. Из него гитлеровец и выстрелил. Спиридону Ивановичу пришлось ответить тем же, только без промаха…

— Руки на головы! И не шевелиться!

Стрельбу на улице услышала сандружинница Зинаида Миронова. Она выбежала из дома, увидела стоящих на коленях пленных и ахнула:

— Ну и диковинка! Как же вы так сумели?

— Направь, Зина, санитара к командиру, пусть пришлет конвойных! — ответил Павловский. — Мы тут их пока придержим.

…Тюриковская операция закончилась полным разгромом карательного отряда Шпицкого. Ее высоко оценили в Ленинградском обкоме партии и штабе партизанского движения.

Через несколько дней о ней сообщило Советское Информбюро, а специальный военный корреспондент Петр Васильевич Синцов рассказал о бое в Тюрикове на страницах газеты «Правда».

Звенит капель весенняя…

Во всех уголках земного шара рабочий лозунг будь таков: разговаривай с фашистами языком пожаров, словами пуль, остротами штыков. Владимир Маяковский

«Волчья стая» расставляет сети

Фельдфебель Гришаев печем зря разносил своего командира майора Шпицкого:

— Осел он, а не пан! Идиот! Не мог посты как следует расставить. Из-за этого болвана партизаны почти весь отряд перестреляли.

Сам фельдфебель, командовавший особой карательной группой, сообразил, что лучше всего побыстрее исчезнуть из села. Отстреливаясь, он бросился к стоящим неподалеку дровням. В них успели сесть еще несколько карателей. Неистово погоняя лошадей, они выскочили из Тюрикова и помчались к Северному Устью, где находился немецкий гарнизон.

— Этот пан еще долго будет меня помнить, доложу…

Кому доложит, фельдфебель договорить не успел. Он услышал, как впереди кто-то скомандовал:! «Пли!». Не раздумывая, Гришаев выпрыгнул из саней и, зарываясь в снег, пополз по придорожной канаве к кустарнику. Ехавшие же с ним остальные каратели были уничтожены партизанами отделения Ионова.

Запутывал «волк» свои следы довольно умело. На опушке леса он случайно встретился с раненым немецким солдатом, который тоже сумел на санях выбраться из Тюрикова. Гришаев разоружил гитлеровца, сел рядом с ним и поехал прямо к занятой партизанами деревне.

— Глядите, фрица пленного везу! В Тюрикове взяли, — бойко кричал фельдфебель. — Приказано в штаб доставить!

Задуманный план удался. Фельдфебель проскочил через наше охранение…

До войны за Гришаевым числился длинный реестр преступлений и десяток судимостей. Его не раз арестовывали, ловили после побегов из мест заключения, снова сажали…

Однако к труду он продолжал относиться с нескрываемым отвращением.

С началом войны многие из тех, кого советское правосудие когда-то справедливо покарало, забывали о своей «обиде», сознавали, что сейчас, когда Родина в опасности, главное — это защита ее от врага. Они просили послать их на фронт, становились в ряды бойцов, храбро воевали, даже удостаивались наград.

С Федором, здоровым тридцатишестилетним мужчиной, этого не произошло, хотя он тоже попал на фронт…

Каких только лагерей не организовывали гитлеровцы к моменту нападения на Советский Союз и уже в ходе самой войны! Это была бесконечная цепь колючей проволоки, многорядно опутавшей каменные и бревенчатые бараки, бетонные карцеры и аппельплатцы, блоки смертников и газовые печи, песчаные карьеры и секретные подземные заводы-стройки, а то и просто лагеря под открытым небом…

Во всех этих прифронтовых, сортировочных, отборочных, тыловых, сборных, штрафных, концентрационных и прочих лагерях царили безудержный террор и насилие, голод и холод, пытки и эпидемии…

В одном из таких тыловых немецких лагерей для советских военнопленных оказался в первые же месяцы войны Федор Гришаев, сдавшийся в плен. Он внимательно вглядывался в лица тех, кого заставляли под угрозой смерти выполнять непосильную работу, прислушивался к разговорам в бараках.

— Неужели всему конец? Слух идет — Ленинград немец взял…

— Москву, говорят, захватили…

Слухов было много. И разных. Большинство бойцов и командиров им не верило. Одни сразу же начинали искать способы побега, другие организовывались в группы, присматривались, выжидали и при удобном случае вырывались на свободу. Кое-кто жил в страхе, смятении, не зная, что предпринять, на что решиться…

Федор голову держал высоко и нередко усмехался:

— Эх, серятинка, скотинка! Чего делать — не знаете? От страха трясетесь? Думать надо.

Он уже надумал. Из лагеря Гришаева направили в одну из немецких разведывательных школ, расположенную в небольшом латвийском местечке. Затем в другую, где готовили «специалистов» для заброски в советский тыл.

Так Гришаев стал агентом абвера — немецкой военной разведки. Его направили в Псков — в «Марс» — «Абверкоманду-104». Сам полковник Неймеркель — начальник разведоргана «Абверштелле-Остланд» в Риге — пообещал ему за будущие отличия, как агенту абвера из военнопленных, «Бронзовую медаль с мечами».

Звериный след Гришаева петлял в районе Старой Руссы и Болота, Холма и Демянска… Затем он появился в Партизанском крае. Здесь каратели нуждались в подкреплении: был обезврежен их агент Пученков, о котором уже говорилось выше, а незадолго до приезда Гришаева провалился немецкий разведчик-радист, действовавший под фамилией Дуденков.

Случилось это так. Однажды в дом колхозницы Прокошиной, где была подпольная явка, постучались двое неизвестных с котомками за плечами.

— Разрешите у вас остановиться? — спросил один из них, поставив на крыльце чемодан.

«Кто такие? — думала Прокошина. — Стучали в дверь. А свои должны стучать условным сигналом в окно…»

Решила отпугнуть:

— В нашем доме больной тифом.

— Не имеет значения. Я уже болел тифом — у меня выработался иммунитет, — ответил один из них, видимо старший.

Прокошина заволновалась: если незнакомцы поселятся в доме, партизанским связным показываться будет опасно. Оставалось надеяться на смекалку деда Василия…

— У нас сейчас такой порядок — без разрешения старосты никого не пускать.

— Не беспокойтесь — разрешение будет… — Один из пришельцев взял чемодан, вошел в горницу и вдруг, изменив тон, резко сказал: — Освободи и вымой вот эту комнату! Я сейчас вернусь, только зайду к старосте.

Деревенский староста Василий Терентьевич, посмотрев протянутую незнакомцем бумагу, испугался: «Немецкая тайная полиция предлагает всем должностным лицам оказывать предъявителю сего господину Дуденкову всяческую помощь и содействие…»

«Неужели пронюхали что-либо про партизанскую явку?» — подумал он и решил отвести удар от подпольщицы:

— Остановитесь лучше у меня. Там, на окраине, опасно: мало ли, партизаны вдруг нагрянут.

Дуденков задумался:

— Может, так лучше. Кстати, поможете мне собрать нужные сведения. О партизанах, их базах, численности…

— Так никто их, проклятущих, не считал, мил человек, — развел руками Василий Терентьевич. — Я каждую ночь дрожу — вдруг заявятся по мою душу. Запросто прикончить могут. Господи, сохрани и помилуй, — и он эффектно осенил себя крестным знамением.

Вражеские агенты о чем-то поговорили по-немецки и остались. Сюда же принесли из дома Прокошиной чемодан.

Дуденков и его напарник работали на рации, оборудованной в чемодане, встречались в комендатуре с командиром карательного отряда, а однажды попросили надежного проводника в село Лесовщина.

— Да поживите еще, отдохните, — предлагал Терентьич.

— Нельзя. Отряд скоро уходит в другое место, нам тоже надо.

— Ладно. Проводника найдем. Только ближней дорогой опасно — лесная она. Партизаны могут встретиться. Боязно за вас, — лебезил староста.

— Хорош ты, дед, — сказал Дуденков, развязывая котомку. — Садись с нами, выпьем, закусим.

Сели за стол. Старик стал нахваливать «новый порядок».

Не отставал и гость:

— Большевикам теперь у власти не бывать! Так что служи нам верой и правдой — награду получишь. Вот и мне шеф обещал Железный крест.

— А друг-то твой молчалив, — заметил Терентьич. — И чего это он раньше тебя уехал?

— Служба, дед, такая. Он впереди меня ходит. Помощник. Тоже из нашей школы.

Пьяный Дуденков болтал, пока не уснул прямо на лавке. А Василий Терентьевич тем временем договорился с Прокошиной, как лучше убрать его.

План был осуществлен. На пустынной лесной дороге прогремели три выстрела. Подпольщица, посланная старостой под видом проводницы, разрядила револьвер в голову вражеского агента и спрятала его труп.

В карманах Дуденкова нашлось немало ценного для партизанских разведчиков — важные бумаги и документы, карта с условными обозначениями фашистских гарнизонов и записи о предполагаемой дислокации партизан…

Бесследное исчезновение Дуденкова так и осталось для гитлеровцев загадкой.

…В карательном батальоне удравшего из Тюрикова командира группы особого назначения фельдфебеля Гришаева встретили как героя. Офицеры Рисс и Миллер, адъютант Рисса Проклиенко, помощник командира взвода фельдфебель Гурвич, командир отделения Эйн не скупились на поздравления.

— Ты далеко пойдешь, Федор, — многообещающе сказал Рисс. — Великий фюрер ценит всех, кто освободился от идей большевиков и от унижающей химеры, которая называется совестью. — Он и в этот момент не упустил случая блеснуть своими познаниями и процитировал Гитлера: — «Совесть, как и образование, калечит человека…»

Вскоре после неудачи в Тюрикове командование батальона снарядило новый усиленный карательный отряд.

В Партизанском крае, в населенных пунктах Белебелковского, Дедовичского, Дновского, Поддорского и других соседних районов продолжался тем временем сбор продовольствия в помощь защитникам блокированного фашистскими армиями Ленинграда. Об этой операции, начатой в тылу врага по инициативе комиссара Второй партизанской бригады Орлова, пронюхала вражеская агентура. Под видом партизан, глухими безлюдными тропами, гришаевской группе особого назначения удалось незаметно подобраться к деревне Великая Нива.

Здесь в это время проводилось колхозное собрание. Зачитывали клятву Верховному главнокомандующему Иосифу Виссарионовичу Сталину. Это письмо, текст которого подготовил довоенный редактор районной газеты «Славковский льновод» партизанский поэт Иван Васильевич Виноградов, отражало думы и надежды советских партизан и колхозников.

П. А. Васькин, руководитель подпольной партийной организации Болотовского района Ленинградской области.

— Кровавые фашисты хотели сломить наш дух, нашу волю, — читал проводивший собрание уполномоченный оргтройки Дедовичского района Семен Засорин. Высокий, статный, с густой шевелюрой вьющихся волос, Семен обладал звонким баритоном, хорошей дикцией. Знали его в округе и как храброго партизана, и как активиста оргтройки — временного органа Советской власти на оккупированной территории. Засорин продолжал: — Они забыли, что имеют дело с русским народом, который никогда не стоял и не будет стоять на коленях!..

Гришаев со своей бандой ворвался в деревню, стреляя без разбора во всех встречных. В дома колхозников каратели бросали гранаты.

Засорин, спрятав письмо на груди под рубахой, выскочил в окно, но был тяжело ранен и упал, истекая кровью. Погибли его друзья — председатель Сосницкого сельсовета Михаил Воробьев, председатель колхоза «Красная горка» Иван Смирнов, отважный и умелый руководитель подпольной организации соседнего Болотовского района Павел Васькин…

Каратели снимали с расстрелянных одежду, обувь, ремни, часы. Засорин, еще не потерявший сознания, почувствовал, что к нему приближаются враги. Мелькнула спасительная мысль: притвориться мертвым. Каратели раздели его, перевернули со спины на живот и несколько раз выстрелили в упор. Стреляли уже просто так, «для верности».

Когда каратели наконец ушли, у Засорина уже не было сил шевелиться. Уцелевшие колхозники подобрали его, обмороженного, потерявшего сознание, и срочно повезли в партизанский госпиталь.

— Еще бы немного — и не жилец, — сокрушалась врач Второй партизанской бригады Лидия Семеновна Радевич. — Ну и сволочи! Так изрешетить человека…

Ее руки сделали все возможное в тех условиях. Семен открыл глаза, еле слышно, но все же прошептал:

— Спа… си… бо, мать…

На Большой земле, в госпитале, вернули Семену Ивановичу здоровье и силу.

А Гришаев докладывал начальству об «успехах», об уничтожении организаторов красного обоза. Только в Белебелковском районе каратели расстреляли и повесили около ста местных жителей, сожгли тридцать девять деревень, четыреста восемьдесят шесть семей оставили без крова.

Но напрасно бахвалился Гришаев: в Ленинград через линию фронта были отправлены двести двадцать три подводы с продовольствием и около тридцати тысяч рублей в фонд обороны; в Центральный Комитет ВКП(б) — письмо-клятва с тремя тысячами подписей в нескольких тетрадях. Среди двадцати двух делегатов Партизанского края, отправившихся в Ленинград, находился и уже знакомый читателю партизанский разведчик из «Дружного» Петр Антонович Войчунас.

«Это были послы, чрезвычайные и полномочные послы от советских людей, попавших на время под иго немецко-фашистских оккупантов. Они несли глубоко запрятанные на груди простые школьные тетради, которые даже смерть не отняла бы у них» — так написала тогда газета «Известия».

Ловушка

4 марта в населенные пункты Заречье и Кривицы выехали партизанские заготовители продовольствия и два взвода сопровождения во главе с командиром отряда «Храбрый» Ефремом Васильевичем Храмовым. Напутствуя разведку, уехавшую вперед, начальник штаба отряда Капустин предупредил ее командира Рыбакова:

— Доедешь до деревни Крутец — остановись. Жди колонну. Если же заметишь что-либо подозрительное, срочно высылай связного.

Разведчики въехали в Крутец, поговорили с местными жителями, выяснили, что со вчерашнего дня на дороге между Великой Нивой и деревней Сельцо противник не появлялся. А именно на дороге между этими населенными пунктами и находились Заречье и Кривицы. Рыбаков решил быстрее провести разведку по всему маршруту и, оставив своего ординарца ждать подхода отряда, выехал дальше. Он не видел, что из-за крайнего к лесу дома метнулась к скирде соломы чья-то сгорбленная фигура — человек вскочил там на коня и галопом помчался в сторону немецкого гарнизона.

Отряд продолжал следовать за разведкой. Кругом было тихо. Никаких сообщений об опасности от Рыбакова не поступало. Прошло часа два, и вдруг со стороны Заречья раздались автоматные и пулеметные очереди. «У наших пулеметов нет. Стало быть, не они, что-то, значит, случилось… — заволновался Ефрем Васильевич Храмов. — Надо остановиться, ждать связного».

Однако связного не было. И командир снова повел отряд вперед. Тем более что стрельба так же внезапно кончилась, как и началась.

А с Рыбаковым и его товарищами тем временем произошло вот что. Только разведчики приблизились к Заречью, как с колокольни, стоявшей на околице, недалеко от моста через речку, ударил по ним вражеский пулемет.

В неравной схватке с только что прибывшими сюда со стороны Должина гитлеровцами все семь разведчиков погибли.

К Заречью, где разыгралась трагедия, подошли бойцы отряда.

Фашисты снова открыли огонь. Пришлось с ходу разворачиваться цепью, рассредоточиться и занять оборону — наступать в этих условиях было безрассудно, отходить — слишком рискованно: враги прицельным огнем сверху могли перестрелять всех.

Шесть часов длился бой у Заречья. С наступлением темноты Храмов рассчитывал увести свой отряд от деревни. Партизаны часто меняли свои позиции, не давали возможности гитлеровцам пристреляться.

Пулеметчик из отделения Александра Петрова и автоматчики повели огонь по колокольне — вражеский пулемет ненадолго замолчал. Это позволило партизанам снова переменить позиции.

Стемнело. Отряд двинулся на соединение со своими. Боль утраты жгла сердца партизан. В зареченском бою погибли политрук роты заместитель парторга отряда инструктор Бологовского райкома партии Белогорлов, командир роты Кирбасов, командир взвода Заложкин, командир отделения Латышев, боец Мухин. Ранен был командир отряда Ефрем Васильевич Храмов.

— Что-то с Заречьем не все ясно, — сказал начальник особого отдела бригады Виктор Иванович Власов, обращаясь к оперативным работникам в отрядах Веселову, Игнатьеву, Малину. — Немедленно запросите тетю Таню и Фрола-длинного, передайте, что дело очень срочное, чтобы ответы они не задерживали.

Через несколько дней разведчик Николай Семенов принес от Татьяны Михайловны Гавриловой записку.

Подпольщица сообщала: «У нас недавно объявился некий Вася-инвалид. Говорит, что пробирается к линии фронта, сбежав из немецкого лазарета. Там якобы лежал по ранению. Показывал красноармейскую книжку. На фотографии — он. Однако моя старшая дочь видела его когда-то у волчанского старосты. Когда он уехал, в нашей деревне не заметили. Думаю, не инвалид…»

У работников особого отдела и у разведчиков уже был на примете один подозрительный человек Вилли Степиц. Предстояло выяснить: кто он? Почему так хорошо владеет русским языком? Он немного хромал. Не одно ли это лицо Вася и Вилли?

Вскоре стало известно, что трагедии в Заречье могло не случиться, не сделай своего черного дела агент немецкой тайной полевой полиции, значившийся в ГФП под именем Вилли Степица. Это он, покинув незаметно Крутец, привел отряд гитлеровцев в Заречье для расправы над появившимися в районе партизанами, ареста «ненадежных» жителей двух соседних деревень, для мобилизации мужчин на охрану мостов и дорог. На этот отряд и наскочила неожиданно малочисленная группа Рыбакова.

Начальник штаба бригады Фатеев и начальник особого отдела Власов вызвали командира отряда «Храбрый» Павлова.

— Александр Андреевич, снаряди-ка людей к этому «инвалиду». Только предупреди, чтобы действовали осторожно — поблизости рота Миллера.

— Брать его или оставить под наблюдением?

— Бери. Дело ясное, — ответил Власов.

…По дороге на Заречье рысцой трусила лошадка. День стоял безоблачный, легкий ветерок приятно охлаждал лица сидевших на подводе. Двое из них — в форме офицеров СС, со сдвоенными серебряными молниями в правой петлице мундира, двое — с белыми нарукавными повязками полицаев, пятый — в деревенской обувке и латаном кожухе — возница. Из-под ковровой накидки выглядывал вороненый ствол немецкого ручного пулемета «ZB-30». У мостка через ручей бег замедлили: увидели мужика — он неторопливо подтесывал покосившуюся доску.

Увидел эсэсовцев, вытянулся, снял картуз, посторонился.

— Проезжайте с богом, господа хорошие! — и почему-то лукаво подмигнул вознице.

«Значит, в селе спокойно», — подумал один из офицеров, тот, что постарше.

У дома с резными наличниками и крашеными ставнями остановились. Полицейские поднялись на крыльцо, офицеры продолжали свою тихую беседу.

— Кто такие? — спросил резкий мужской голос после стука в дверь.

— Из Дно. С приказом от военного коменданта.

Дверь открылась.

Полицейские вошли в дом.

— Нам нужно хозяйку этого дома.

— Она в поле.

— Господин оберштурмфюрер, — вышел на крыльцо полицейский, — хозяйки нет. Может, зайдете отдохнуть?

— А это кто? — спросил оберштурмфюрер.

— Говорит, документ имеет. — Полицейский повернулся к «инвалиду»: — Предъяви господину офицеру.

— Теперь все ясно, — произнес «эсэсовец», посмотрев бумагу. — Читай, Коля, приговор.

Переодетые партизаны держали «инвалида» за руки.

— Именем Советской власти партизанский трибунал приговаривает агента немецкой разведки Вилли Степица к смертной казни…

Еще не до конца сообразив, что же произошло, «Вася-инвалид» стоял с мертвенно восковым лицом.

— Пошли!..

У мостика лошадка снова приостановила бег. Деревенский мастеровой уже закончил работу.

— Все в порядке, Пахомыч! Спасибо за сигналы и помощь. Татьяне привет! — «Оберштурмфюрер» крепко пожал руку старику. — Передай ей: приговор приведен в исполнение!

Во имя жизни товарищей

Весна все заметнее, все властнее заявляла о себе. Правда, иногда еще взвихривались метели, пошаливали морозы, но дни становились все длиннее, солнце все выше поднималось над горизонтом.

В один из таких погожих весенних дней в штаб бригады прискакал связной и передал командиру пакет.

«…Вы находитесь на самом ответственном участке и занимаете очень выгодное положение относительно противника, — читал Юрий Павлович Шурыгин полученное от полкового комиссара Асмолова письмо. — Вы усилены отрядом Второй бригады и ротой армейской группы, а кому много дано, с того много спрашивается. Активно бейте и истребляйте врага так, как это было 22 февраля в Тюрикове… Основная ваша задача — не допустить безнаказанного проникновения противника по дорогам на участке Заречье — Северное Устье и Севера — Сухинькино — Плещевка. Тщательно ведите разведку с целью установления дальнейшего направления движения противника. Он может пойти или в сторону Белебелки, или в сторону Чихачева. 12.03.42, Асмолов». В конце этого делового послания он сделал заботливую приписку: «Посылаю 5 осьмушек табаку и сахару».

Армейская группа, о которой упомянул полковой комиссар, недавно прибыла из советского тыла и была передана в распоряжение Пятой бригады. Командовал ею кадровый командир РККА Артюшин, с первых же дней борьбы в тылу противника проявивший себя способным разведчиком.

— Матвей Иванович, — обратился Шурыгин к вошедшему Тимохину. — Разведкой Артюшина обнаружены передвижения значительных сил противника. Очевидно, гитлеровцы намереваются крепко ударить по роте и лишить нас важного опорного пункта. Вот его донесение, ознакомься.

«…Очевидно, противник поставил перед собой задачу выбить нас из Крутца и отрезать от партизан, — писал Артюшин. — Если мы оставим Крутец, как командную высоту, то нам останется одно болото. Сейчас, не теряя ни минуты, надо выбить его из Сухинькина…»

— Положение ясное, — сказал Тимохин. — Надо помочь Артюшину. Дело, пожалуй, найдется для всей бригады.

Начальник штаба Фатеев начал готовить приказ, в котором ставились боевые задачи для каждого отряда.

Выполняя приказ командования бригады, отряд «Вперед» и разведчики отряда «Боевой» заняли село Станки, раскинувшееся на берегу небольшой речки.

Партизаны выставили дозоры. Свободные от нарядов бойцы отдыхали.

Рано утром в деревню Сухинькино, расположенную недалеко от села Станки, ворвались гитлеровцы. Многие жители успели убежать в лес. Остальные попрятались. Фашистский офицер приказал разыскать их.

В одном из домов на печи лежал древний старик и немигающими глазами неподвижно смотрел в одну точку. «Куда идти? — думал он. — Неужели тронут мои старые кости?»

Резко хлопнула входная дверь. В горницу пахнуло холодом. Раздался грубый говор. Дед закашлялся. Гитлеровец наставил винтовку и показал, что надо деду слезть с печки.

Старик повиновался и стал медленно спускаться, вытягивая вперед сухие, как плети, ноги. Ворот его домотканой холщовой рубахи был расстегнут. На впалой смуглой груди болтался медный крест, полузакрытый длинной седой бородой.

В хату вошло еще несколько гитлеровцев в сопровождении офицера и переводчика.

— Как дела? — спросил офицер.

— Гут, герр лейтенант! — ответил переводчик.

— Что это за птица? — офицер бросил брезгливый взгляд на слезающего с печи старика, который являлся пока что единственным «языком» из всей деревни.

Дед тяжело дышал и с полным равнодушием смотрел на окружающих.

Лейтенант щелкнул о сапог концом стека.

— Слушай, старый, — обратился он к старику, — сколько партизан стояло в вашей деревне? Кто командир?

Переводчик перевел.

— Ась? — не понял вопроса старик, приставив к уху ладонь.

— Партизан, говорю, много у вас было?

— Да кто их знает? Я не считал.

— А вот это ты видел? — лейтенант показал на хлыст.

— Как сосчитаешь? Они во всех домах стояли.

— И у тебя тоже?

— И у меня были.

В воздухе свистнул хлыст и опустился на полуобнаженную спину старика. Дед согнулся, из его груди вырвался стон:

— Ты лучше из ружья прикончи меня.

— О… у тебя тоже партизанская натура! Выведите его на улицу и надавайте палок.

Старика забили до смерти. Он лежал на спине с раскрытыми глазами, неподвижно глядящими в небо. Студеный ветер шевелил его белую бороду с желтизной около усов.

Поиски людей в деревне оказались не безрезультатными. Лейтенант приказал солдатам согнать на улицу женщин, подростков и стариков, которые не успели скрыться. Несколько гитлеровцев повели их в поле, подгоняя отстающих прикладами винтовок и автоматов, остальные фашисты принялись обыскивать все закоулки, унося все, что приглянулось, — одеяла, подушки, часы-ходики, платки, кастрюли, иконы…

Потом каратели заставили полураздетых и замерзших людей ползти обратно в деревню.

Там офицер стал перед толпой «держать речь»:

— Мы будем проводить собрание. Как говорят большевики, повестка дня — один вопрос. Где партизанский отряд?

Из толпы ответили, что не знают.

— И ты не знаешь? — офицер ткнул в грудь пожилого крестьянина.

Тот молчал, понурив голову.

— Говори, черт возьми! — лейтенант показал пальцем на другого крестьянина.

Не отвечал и этот.

— Всем будет капут! Вы не хотите сказать правду немецкой армии. Вы сами — партизаны.

Закончив эту тираду, лейтенант приказал вывести троих мужчин. Расстреляв их на глазах односельчан, гитлеровцы погрузили награбленное имущество на дровни, подожгли деревню и пошли в направлении Станков.

Партизаны отрядов «Вперед» и «Боевой» увидели дым от горевших в Сухинькине домов. По команде «В ружье!» выскочили на улицу и заняли оборону.

Спустя примерно час фашистская колонна натолкнулась на дозорную группу отряда «Вперед». Партизаны дали по противнику залп и стали отходить к Станкам. Гитлеровцы начали их преследовать. В бою был тяжело ранен заместитель Шамшурина по разведке Иван Николаевич Семикин. Вражеская колонна, дойдя до ветряной мельницы, остановилась метрах в трехстах от партизанской обороны.

Офицер не заметил ничего подозрительного и подал команду — двигаться дальше.

Партизаны занимали позицию слева, недалеко от опушки леса. Шамшурин приказал пулеметчику открыть огонь. Полыхнула огнем и вся линия обороны.

Фашисты побежали, бросая награбленное у крестьян добро. Но только одному солдату удалось добежать до мельницы и скрыться.

В полевых сумках убитых офицеров оказались оперативные документы — их немедленно направили в штаб бригады. Сами же партизаны двинулись на Крутец.

Недалеко от большака Сухинькино — Крутец находился лес. От него к Крутцу вела глубокая лощина, по которой партизаны пробрались в лесную чащу и стали ожидать сигнала. Двадцать человек из своего отряда Шамшурин послал в заслон со стороны села Станки. «Храбрый» выдвигался в засаду в сторону Белькова.

Почти одновременно сюда подошел отряд «Дружный», который только что провел трехчасовой бой с противником, заставив его отступить на Чернево. Этим самым была предотвращена попытка врага взять роту Артюшина в кольцо.

К юго-востоку от Крутца занял деревушку Рай отряд Ивана Ивановича Грозного, временно прикомандированный к «пятерке». Опытный командир предусмотрел возможность движения карателей по дороге на Мякшино и решил выставить там заслон.

Как показала обстановка, решение Грозного было очень своевременным.

Иван Иванович Грозный — известный в Партизанском крае человек. С первых дней оккупации Старорусского района он, коммунист, мастер фанерного комбината, волевой, мужественный человек, возглавил местный партизанский отряд. Бил врагов он умело, тактически грамотно, лихо и смело, доказывая на деле, что ему не зря досталась в наследство от дедов такая фамилия — Грозный. Позднее Иван Иванович командовал крупным партизанским полком в Четвертой бригаде, по-прежнему был грозой карателей и их сообщников.

Без малого на километр растянулась по большаку Релки — Крутец вражеская колонна. Пехота, обоз, батальонные минометы, скорострельные пулеметы…

О появлении врага и его вооружении разведчики Никитина тотчас же сообщили командиру.

— Приготовиться к бою, — приказал Шурыгин.

Наткнувшись на партизан, каратели начали интенсивный обстрел Крутца. Потом развернулись в полукольцо и повели наступление, оставив свободным выход на Релки. Они явно рассчитывали выбить артюшинцев из Крутца и подставить их под удар своего второго эшелона, двигавшегося к Релнам. Ход этот разгадали командир отряда Шамшурин и разведчики.

— Пора начинать. — Никитин тронул за плечо Шамшурина и добавил: — Я двигаюсь вправо. Следи!

Разведчикам Петрову, Ефимову, Михайлову удалось скрытно пересечь большак и занять удобную высоту перед правым флангом наступавших. Когда они вместе с пулеметчиками открыли сильный огонь, не ожидавшие этого гитлеровцы ослабили нажим на Крутец, что и было нужно немногочисленной роте красноармейцев Артюшина.

Тогда-то по лощине из леса и устремились к центру вражеского полукольца отряд Николая Шамшурина «Вперед» и отряд «Дружный», — дновцами к этому времени стал командовать Александр Иванович Иванов (Шматов снова приступил к исполнению обязанностей редактора печатной газеты «Дновец»).

Каратели, таким образом, неожиданно для себя попали под огонь сразу с трех сторон. Они метались, не могли организовать четкую оборону и начали отходить.

Буквально на их «хвосте» народные мстители ворвались в село.

В разгар боя Никитин взглянул на дорогу и не поверил своим глазам: со стороны Станков трусила рысцой лохматая лошаденка. На повозке стояла Зина Миронова. По-мужицки собрав вожжи в кулак, она свободным их концом подхлестывала животину. Кругом свистели пули.

— Зина! Глупая! Куда ты едешь? Убьют! — закричал Никитин.

Услышав знакомый голос, она помахала рукой:

— За ранены-ыми!

З. В. Миронова, сандружинница отряда «Боевой».

Это было правдой. Но была в рискованной затее Зины и другая цель: в трудную минуту ей хотелось находиться рядом с близким ее сердцу человеком. Давно уже искренне дружили молодые земляки-пестовцы Александр Никитин и Зинаида Миронова. Нередко их видели вместе — и в бою, и на отдыхе.

Боевые дела, невзгоды, волнения друг за друга сближали еще больше, и однажды настало время, когда Саша и Зина поняли: пришло за дружбой и настоящее чувство любви.

«Жаль, что нет у нас загса, — пошутил однажды Александр Андреевич Павлов, — поженили бы мы вас, друзья, в партизанском лесу. Такое ведь не часто встретишь на дорогах войны. Все особо помнили бы партизанскую свадьбу. Верно ведь?» Несколько застенчиво Саша ответил: «После войны весь отряд пригласим на свадьбу».

Зина подъехала ближе, остановила лошадь и как ни в чем не бывало подняла бойцов:

— Эй, ребята, помогите!

Два партизана вскочили с земли и стали укладывать раненых на «скорую помощь».

Лошадь пугливо озиралась и пофыркивала.

Зина укрыла раненых, развернула свою «оказию», помахала разведчикам рукой и скрылась в направлении санитарного пункта.

— Ну и Зина! — восторгались разведчики. — Молодчина! Пятерых парней стоит. За такой можно в огонь и в воду идти.

Когда закончился бой, артюшинцы обнимались с партизанами.

— Плохо пришлось бы нам без вашей поддержки.

— Могли бы нас здорово пощипать.

— Ничего, братцы, — сказал Шамшурин, — когда рука об руку — сил намного прибавляется. Так и у нас получилось.

Подсчитали трофеи: двадцать автоматов, два миномета, четырнадцать крупнокалиберных и ручных пулеметов, большой обоз.

Пленный офицер и солдаты были направлены в штаб бригады.

Казалось бы, все окончилось хорошо. Но… не совсем так.

Отделение Александра Петрова из отряда «Храбрый» находилось в заслоне на опушке леса, недалеко от деревни Фекино. Прошло уже полтора часа, а на дороге никто не появлялся. Холодный ветер раскачивал верхушки елей. Они сердито шумели, стряхивая с себя снег.

Вдали показались гитлеровцы. За пехотой тянулись повозки.

Когда колонна подошла ближе, Петров увидел идущего впереди, рядом с немецким офицером, мальчика.

— Ишь ты, никак Васятка наш объявился? — шепнул Петров бойцам. — Без моей команды не стрелять! Когда скомандую — бейте изо всей силы, только паренька не заденьте — с ним надо разобраться.

Колонна приблизилась уже настолько, что можно было и без бинокля различать не только отдельные фигуры врагов, но и их лица. Действительно, в голове колонны рядом с офицером шел… Вася. Движения его были настороженны. Он поминутно озирался по сторонам.

«Странно, — подумал Петров. — Как его угораздило попасть гитлеровцам в проводники? Ведь так хорошо провел разведку в Кудрове. И потом умело действовал. Что же произошло?»

Не знал Петров, что несколько дней тому назад Васятка вместе со взрослым партизаном попросился идти в дозор. Заменивший раненого командира отряда Храмова начальник штаба Капустин согласился. «В случае чего — шустрый подросток быстрее доберется до отряда», — подумал он.

Наблюдали дозорные долго. Потом решили проползти немного вперед, получше разглядеть, что делают фрицы в деревне. Увидели, как по дороге пронеслась крытая брезентом автомашина. Прошел небольшой обоз. За деревней по полю ходили солдаты и что-то искали: наверное, спрятанное крестьянами добро.

Вдруг почти рядом раздалась автоматная очередь. Вася вздрогнул.

— Тикай! — услышал он и бросился за товарищем.

Вокруг свистели пули. Ветки кустарника больно хлестали по лицу. У толстой осины партизан зашатался и упал.

— Что с тобой, дядя? — с тревогой спросил Вася.

— Ногу задело, — ответил партизан.

— Мы, кажись, забрали в сторону… Вот беда-то, — вздохнул мальчик. — Давай подсоблю, потопаем помаленьку.

Васятка подставил плечо, и они оба заковыляли по направлению к отряду. Пройдя метров сто, услышали треск сучьев. Пригнулись, замаскировались: прямо на них шли три гитлеровца с автоматами.

— Тс-с… глянь-кось! — зло процедил сквозь зубы Вася.

Фашисты, очевидно, заметили их, залегли и открыли стрельбу.

— Дай-ка сумку — там лежит граната.

Впопыхах парнишка не сразу нашел ее.

— Вот она, будь ты неладна!

Партизан взял ее, размахнулся и метнул. Раздался взрыв.

Васятка и партизан поползли дальше, но снова наткнулись на немцев. Когда во время перестрелки сзади партизан разорвалась граната, Васю откинуло в сторону. Едва он открыл глаза, увидел у ветвистого дерева лежащего неподвижно своего старшего товарища. В этот момент гитлеровцы навалились на мальчика, скрутили руки и повели к офицеру.

Обер-лейтенант смерил пленника строгим взглядом и расхохотался.

— Партизан? Ха-ха!.. Посмотрите на этого поросенка, — обратился он к переводчику. — Клейне руссише швайн.

Вася стоял раскрасневшийся и от злости, и от бессилия, и от смущения. Сначала смех офицера совершенно ошеломил его, но Васятка тут же пришел в себя и, глядя в упор, произнес:

— Что от меня надо? Я ничего не знаю.

— Тебя надо повесить, как юного бандита и разбойника. Да жаль твою бедную муттер. Она будет плакать…

— Ты мою мамку не тронь. — Вася вспомнил ее лежащей вместе с другими расстрелянными жителями деревни.

— Послушай, щенок! Нам некогда с тобой разговаривать. Или ты укажешь, где база партизан, или я повешу тебя вот на этом суку, — офицер показал рукой на высокое дерево.

— Я не знаю, где они.

— Врешь, молодые парни все знают.

Свистнула плеть и обожгла Васину спину. Он закусил губы.

— Паршивец! — заорал офицер и еще раз стеганул плетью.

От боли и обиды у Васятки навернулись слезы. Решение пришло сразу:

— Не бейте, дяденька офицер, я все скажу. — Вася заревел, давясь слезами.

— Ну! — гаркнул гитлеровец.

— В лесах… у деревни… — мальчик на мгновение замолчал, придумывая название, — Фекино. Я могу провести.

— Гут. Давно бы так, — обрадовался обер-лейтенант. — Отведите его в землянку, — приказал он солдатам.

На следующий день Вася повел вражескую колонну. Ее командир шел рядом, временами приставляя к глазам бинокль.

— Еще далеко? — тыкал он Васю в бок.

— Скоро, господин офицер.

Рубаха под накинутой на худенькие Васины плечи старой фуфайкой висела рваными клочьями, едва прикрывая спину в ссадинах и кровоподтеках.

Солнце припекало, но воздух был еще прохладен. Тело мальчика покрылось гусиной кожей. Скуластое лицо с маленьким носиком и лихорадочно горящими глазами выражало возбуждение и тревогу.

Вася нервно перебирал руками лоскут рубахи. Глаза его бегали по сторонам.

— Если обманешь, зажарю на огне, как цыпленка, — услышал он угрожающий голос сбоку.

— Будьте уверены, найдете!..

Вот подошли к деревне. К ней вела узкая дорога.

— В деревню не надо, надо идти по проселку. — Собственный голос показался Васе чужим.

Дорога удалялась к лесу. Вперед можно было видеть на целый километр.

У мальчика подкашивались ноги. Волнение достигло крайних пределов.

— Где? — раздраженно спросил немецкий лейтенант.

— Чуть подальше! — пробормотал Вася и вдруг заметил, как среди ветвей кустарника что-то сверкнуло и исчезло.

Еле заметная страдальческая улыбка на миг искривила рот. Он на секунду остановился, набрал полную грудь воздуха и во всю силу мальчишеских легких закричал:

— Стреляйте по фашистам! — и тут же упал наземь.

Разом заговорили два пулемета и шесть автоматов. Только нескольким гитлеровцам удалось уйти.

Александр Петров подскочил к все еще лежащему парнишке:

— Живой?

— Живой, дядя Саша! Вроде бы ничем не задетый… — ответил Вася.

Его била нервная дрожь, губы сводила судорога.

Петров снял с убитого немецкого офицера полушубок, закутал мальчика с головой и отправил в штаб отряда к Капустину.

Отряд «Храбрый» в это время находился в засаде — в деревне Бельково.

Увидев Васятку, Николай Павлович Капустин обнял его и сказал, чтобы он шел пока отдыхать. Поговорить с мальчиком командир отряда решил потом. Но разговору этому не суждено было состояться…

Близился рассвет. Караульное отделение Александра Викторовича Михайлова готовилось к смене постов. Ребята мечтали о кружке горячего чая: пронизывающий ночной ветер порядком их просквозил.

Неожиданно на другом конце Белькова загремели выстрелы: сюда подошла из Заречья новая группа карателей. Минометы и станковые пулеметы били не смолкая. Казалось, загорелись и небо и земля; и не было ни клочка земли, куда бы не впивался вражеский осколок, где бы не свистели пули… Вся деревня Бельково полыхала огромным костром. Горели даже срубы колодцев…

Горит подожженная гитлеровцами деревня Бельково.

Капустин понимал, что держаться в пылающей деревне невозможно. Да и каратели берут ее в кольцо. Надо спасать отряд.

— Николай Григорьевич, — приказал Капустин командиру взвода Еремееву, — выводи отряд в лес. Я буду прикрывать сам.

— Зачем сам? Оставим отделение Михайлова, которое в карауле.

— Сам буду. Выполняй приказ! Догоню вас.

Капустин был молод и смел. Любил товарищей крепкой мужской любовью. В смертельно опасную минуту он подумал: «На кого ни глянь — все земляки. Всех жалко…» — и решил принять основной удар на себя.

— Я тоже с тобой, Коля! — сказал комиссар отряда Александр Григорьевич Семенов. — Еремеев один доведет.

Капустин и Семенов остались прикрывать отход партизан…

Бойцы отделения Михайлова, так и не дождавшись смены, отправились в деревню. На околице, за большим камнем, они обнаружили лежавшего навзничь командира. Нижней части его лица не было — вражеский осколок оторвал челюсть.

— Эх, Коля, Коля! — выдохнул Михайлов. Для него Капустин тоже был не только командиром, но и добрым старым знакомым.

В десяти метрах боец Лаврентий Джура увидел распластанное тело комиссара Семенова: и он до последнего своего вздоха не выпустил из рук автомата.

— Неужели все наши погибли? — оторопели друзья.

Они не знали, что командир и комиссар пожертвовали жизнями ради спасения отряда. Вокруг их тел Михайлов насчитал несколько десятков фашистских трупов.

— Соорудить носилки! — приказал командир отделения. — Погибших возьмем с собой.

Пробираясь лесной дорогой, партизаны наткнулись на тело Ремезова, молодого горняка из Боровичей. Когда его тронули, он застонал.

— Что с тобой?

А. В. Михайлов, командир отделения отряда «Храбрый».

— Две пули — в обе ноги… Не доползти… Пристрелите, ребятки… Чего обузой быть?..

— Прекрати хныкать! — резко оборвал Михайлов. — Тоже мне, смешить народ собрался. Лаврентий, — это уже Джуре, — подними и неси. Будем подменять друг друга.

Джура взвалил Ремезова на спину. Его раненые ноги иногда цеплялись за корни деревьев, но он не стонал. От него и узнали об отходе отряда на Крутец, о ранении нескольких партизан, оставленных Еремеевым в густом потайном ельнике, куда позднее вернутся за ними их товарищи с лошадьми.

Встретились со своими к полудню. Отправили раненых в лесной госпиталь. По установленному ритуалу похоронили погибших, поклялись отомстить за них. Над свежими могильными холмами прогремел троекратный салют.

Каратели понесли большие потери. Видимо, это и заставило их прекратить дальнейшее продвижение от Белькова. А может быть, зная, что поблизости, в Рае, их поджидает Грозный, не решились еще раз испытать силу ударов его отряда. Так или иначе, гитлеровцы направились в сторону своего крупного гарнизона. За ними — Иван Иванович Грозный. И тогда поредевший в бою отряд «Храбрый» занял деревню Рай. Еремеев, последним видевший командира и комиссара перед их гибелью, выехал в штаб бригады на доклад о проведенном бое.

Он застал в штабе Шурыгина, Тимохина, Фатеева, Большакова, Власова, — командование бригады безотлагательно решало организационный вопрос: кто заменит погибших командира и комиссара «Храброго».

Долго обсуждали предлагаемые кандидатуры, и это не было простой формальностью. Дело в том, что борьба в тылу врага требовала иного подхода к кадрам, нежели, скажем, служба в Красной Армии. Специфические условия этой борьбы выдвигали на первый план не воинское звание, не специальное образование или соответствующий стаж работы, а прежде всего личные качества человека, организаторские способности, его авторитет среди коллектива, готовность к самопожертвованию, умение вести за собой людей, ориентироваться в обстановке постоянного вражеского окружения… Как известно, специального партизанского устава не существовало, и любое решение регламентировалось необходимостью как можно активнее и лучше бить врага на захваченной им же территории. Эта специфика и была тем главным фактором, от которого зависела судьба каждого, его место в строю, его рост, его будущее…

Нередко тогда можно было видеть, как умело и отважно командовал крупным партизанским соединением сугубо гражданский человек, допустим, даже с обычным семилетним или средним образованием, командовал грамотно, тактически правильно, что приносило партизанам победу над фашистскими подразделениями.

Отряд «Храбрый» принял по приказу командования Александр Андреевич Павлов, который проявил себя как опытный начальник штаба «Боевого». На его место назначили отважного командира разведчиков Александра Никитина. Стоило сделать одно-два перемещения, как за ними неизбежно следовали другие: стал заместителем командира отряда «Боевой» по разведке Николай Петров. Правой рукой Павлова — комиссаром «Храброго» — был утвержден хорошо зарекомендовавший себя в боях, походах, среди всего коллектива политрук первой роты Николай Кондратьев. Николаю Еремееву, успешно осуществившему вывод отряда из опасной зоны, достался «портфель» начальника штаба этого отряда.

Путевка в «рай»

Несмотря на наступившую распутицу, гитлеровцы проявляли все же большую активность.

Командир «Храброго» старший лейтенант Павлов сообщал из занятой им деревни Рай, что разведка обнаружила большую группу карателей на дороге между Черневом и Северой. Вскоре в штаб бригады пришло донесение и от Артюшина: «Колонна гитлеровцев двигалась от Сосниц на Релки. Наткнувшись на нашу засаду, повернула на Прудцы. Там была обстреляна нашим заслоном. Сейчас отошла к Горкам и Фекину».

Становилось все очевиднее, что неприятель ведет усиленную рекогносцировку местности, уточняет силы партизан.

— Так… — размышлял Никитин, — группируются, затевают что-то.

Он еще не успел приступить к исполнению своих новых обязанностей начальника штаба в «Боевом», поэтому смотрел на развертывавшиеся события с позиций разведчика. Доложив обстановку Шурыгину, Александр Макарович решил выехать в Рай: там у его друга-земляка Александра Андреевича Павлова сейчас особенно горячий участок обороны.

В деревне командира не оказалось. Комиссар Кондратьев сказал, что Павлов лично объезжает линию обороны, проверяет систему огневых точек, боеспособность рот, взводов, отдельных расчетов. «Узнаю, — подумал Александр Макарович, — узнаю Павлова: как всегда, во всем должен убедиться лично».

Не успел Александр Андреевич оставить лошадь у коновязи, как в воздухе раздался характерный звук «стрекозы» — так прозвали партизаны немецкий самолет разведчик-корректировщик.

— Не на лошадином ли хвосте ты его притащил? — пошутил Никитин, когда Павлов вернулся с обороны и вошел в избу.

— Третий раз уже облетывает… Должно быть, засек наше «стойбище»… Хотя маскировка у нас отличная — сам проверял.

Самолет сделал несколько кругов и скрылся за лесом. Никитин и Павлов приготовились отужинать, но появился новый незваный гость — бомбардировщик «юнкерс». На этот раз в нескольких местах взорвались бомбы, вспыхнули пожары. Когда улетел самолет, партизаны и крестьяне бросились тушить пожары.

Ночь прошла спокойно. На заре со стороны Мякшина показалась большая вражеская колонна. В арьергарде следовал обоз.

Павлов и Никитин смотрели на это шествие в бинокль. То, что боя уже не миновать, было ясно. Оставалось только одно: как можно дольше не обнаружить себя, подпустить карателей ближе.

Первые же залпы и пулеметные очереди заставили гитлеровцев залечь. Но потом они поднялись и двинулись в полный рост, с приставленными к животам «шмайссерами», с дикими криками, смысл которых разобрать в грохоте боя было невозможно.

«Психическая атака!» — подумал Павлов. И передал по цепи:

— Не робеть, бить наверняка, с близкой дистанции!

Вдруг в кустарнике, вплотную примыкавшем к начинавшемуся болоту, смолк наш пулемет: наверное, от перегрева заело диск. Тотчас же туда устремились фашисты, почувствовав свободную от огня зону. Уже были слышны их пьяные голоса:

— Иван, сдавайс!

— Рус, Москау капут, сдавайс!

Наконец пулемет заработал.

Бой длился долго. Появились потери и у партизан. Павлов решил отвести отряд.

Гитлеровцы бежали к деревне, продолжая что-то громко орать. Уже совсем близко от себя они видели какого-то нерасторопного русского, который со страху никак не мог справиться с лошадиной упряжью, суетливо возился у оглобель, что-то искал в повозке под сеном. Этого-то мужика они обязательно возьмут живьем — вон у него как руки трясутся…

— Рус Иван! Хэндэ хох! Руки вверх! Сдавайс!

Тот испуганно обернулся, сделал вид, что готовится поднять руки, и вдруг с силой резанул по гужам, вскочил на спину лошади и на глазах у карателей, бросив свою повозку, галопом помчался догонять своих. Враги настолько опешили, что не успели даже выстрелить вдогонку. Но если бы и попытались, партизаны тут же открыли бы огонь из пулемета, хорошо замаскированного на пригорке в густом ольшанике и прикрыли бы отход специально оставленного возиться у дровней своего товарища.

«Трофей» вызвал у карателей взвода фельдфебеля Гурвича большой интерес. Они сгрудились вокруг повозки, азартно вспарывали мешки, передавали из рук в руки впопыхах оставленный «рус Иваном» дробовик, у которого почему-то были сломаны курки на обоих стволах.

Головастый рыжеволосый ефрейтор достал из-под сиденья небольшую миниатюрную шкатулку из раскрашенного дерева. Такие обычно стояли на углу комодов, и деревенские модницы хранили в них свои украшения — серьги, бусы, медальоны.

— Не иначе как золото.

Каратели сгрудились и с нетерпением ждали, что же покажется сейчас под разрисованной крышкой. Но увидеть им ничего не удалось. Как только крышка чуть поднялась вверх, Гурвич, стоявший в отдалении, услышал сильный взрыв.

Это сработала «путевка в рай», сделанная в деревне Рай Никитиным и Павловым.

О минах-сюрпризах Александр Макарович и Александр Андреевич знали еще со времен войны с белофиннами на Карельском перешейке. Они-то и начинили взрывчаткой миниатюрную шкатулочку.

«Главный строитель» и «главный интендант»

Павловского в отряде «Храбрый» все звали только по имени и отчеству — Спиридон Иванович. Человек в возрасте, хозяйственный, степенный, он многим годился не только в наставники, но и в отцы. Исключение в этом было лишь для Валова: земляк и закадычный друг, он звал его по-дружески — Спиря. Конечно, не в присутствии начальства, не в официальной обстановке.

Однажды командир отряда Павлов пригласил Павловского в штабную землянку. Здесь же бойко орудовал у железной печурки Кондратьев.

— Присаживайся, Спиридон Иванович. Разговор есть. Видишь, и комиссар чайком грозится нас побаловать.

Чайник на «буржуйке» уже приятно ворковал, пуская из горбатого носика волнистую струйку пара.

— Я от чаю, замечаю, мало пользы получаю… — начал было Павловский в ответ шутливую рифмованную присказку, в которой говорилось: «Пиво пить предпочитаю, а в вине души не чаю», но остановился, улыбнулся и закончил: — Чую, не в чае чудо. Так о чем разговор будет, Александр Андреевич?

— Ты, говорят, в строительном деле мастак?

— Брешут. Правда, кирпичную кладку знаю. Могу, к примеру, очажок сложить или русскую печку с лежанкой. А то и «голландку».

— А по плотницкому?

— Так какой же деревенский топора в руках не держал?

— Небось и верхом можешь?

— Тю-ю! — протянул Павловский. — Это у нас каждый малец. И без седла! Только не разумею, куда клоните, товарищ командир? — вдруг забеспокоился Спиридон Иванович.

— Сам чуешь — дело к лету. Значит, пора браться за новые резервные базы. За жилье в лесах. Чтоб к любой неожиданности быть готовым. Сведения у нас не из обнадеживающих — каратели не утихомирились и посуху готовятся атаковать еще сильнее.

— Дело понятное. Стало быть, в лесах, где подальше? И в секрете до поры до времени?

— Рад, что понял, Спиридон Иванович. Так что не осерчай — с комиссаром мы так думаем: будешь у нас главным строителем…

— До главного, — усмехнулся Павловский, — грамотенкой, к сожалению, не дорос, а насчет жилья и баз — постараюсь.

— Людей в помощь выбирай — не откажем.

Горячо принялся Спиридон Иванович за новое дело. Однако не обошлось новое назначение без дружеского подтрунивания Валова:

— Эх, Спиря-Спирюшка. Я думал, вояка ты заправский, а ты… «пиши в обоз на заднюю повозку…»

— Много ты понимаешь! Задание-то посерьезней, чем твое. Мала игла, да весь мир обшивает; не велик плуг, а всю землю переворачивает… Понял?

— Чего уж тут не понимать — кто в лес, кто по дрова…

Действительно, Павловский вскоре отправился в лес с группой помощников. В одном из укромных мест зареченского леса стали строить добротные шалаши, легкие складские помещения, временные навесы для «госпиталя». Александр Николаевич Валов часто приходил на лесное строительство, помогал другу. Так уж получалось, что они нередко оказывались вместе, словно держались один за другого. Командование в свою очередь учитывало многолетнюю дружбу земляков, старалось дать задание так, чтобы они были рядом.

Дружбе этой не мешало различие их характеров, профессий, внешности. Валов был длинен и худощав, строг на вид, но весел и задирист, хотя и безобидно. Павловский — полнолиц, солиден, крепкого атлетического сложения, однако впечатления толстяка не производил — наоборот: был по-своему складен, быстр в движениях, сноровист. Многим думалось: «От такого богатыря не увернешься, если захватит…» Взаимной мужской привязанности не вредило и то обстоятельство, что Валов любил подшучивать над Павловским, и довольно часто. Тот порой начинал обижаться, и сам отшучивался — ловко, быстро, ехидно… Словом, в отряде двух более близких друг другу людей, чем они, не было.

Отец Александра Николаевича Валова, старорусский столяр-краснодеревец, слыл когда-то в округе умельцем. Что ни соорудит — на все можно было любоваться. Когда он умер в восемнадцатом году, семнадцатилетний Саша стал работать по найму — пас скотину, рубил лес, сплавлял его по Ловати. В годы гражданской войны не сидел в ожидании повестки, а добровольно вступил в Красную Армию, служил в артиллерийском дивизионе, кавалерийском эскадроне… За храбрость получил именное оружие. Демобилизовался в двадцать шестом.

Спиридон Иванович Павловский был его постоянным спутником — и на рыбалке, и в лесу. От него Валов знал многое о Петрограде. Еще в канун первой империалистической войны четырнадцатилетним пареньком отправился Спиря в российскую столицу на заработки — был грузчиком у богатого булочника. В то время и познакомился с питерскими пролетариями, с ними осенью семнадцатого принял участие в штурме Зимнего дворца. И в гражданской участвовал: только, в отличие от друга, не на северном, а на южном фронте — громил белогвардейцев под Балашовом. Демобилизовался и поселился в Бологом — на родине деда. Война застала Павловского на посту заведующего торговым отделом райпотребсоюза.

Оба друга были истинными почитателями русской природы. В мирное время часами просиживали на рыбалке, бродили по лесам, хлопотливо работали в своих садах. Спиридон Иванович частенько любил повторять заученную однажды французскую пословицу: «Кто украшает цветами свой дом, тот облагораживает свое сердце». Даже сейчас, в суровое время партизанской войны, Валов и Павловский не оставались равнодушными к природе, ее пленительному очарованию.

Как-то вечером, закончив очередной шалаш, друзья сели отдохнуть на толстое бревно и закурили.

— Помнишь, как мы чуть не влипли? — спросил Спиридон Иванович друга.

…Было это в деревне Хвершовке.

Друзья находились в секрете на ее окраине, в крайнем доме бывшего колхозного бригадира. Валов на скорую руку чинил свою прохудившуюся фуфайку. Вдруг Павловский толкнул его в плечо:

— Глянь, Саша, какие-то двое шагают.

Присмотрелись. Один вроде в немецкой шинели, другой — в ватнике. Оружия при них не видно.

— Наверное, сборщики подарков, — предположил хозяин дома. — У нас тут подарки собирают к празднику — для партизан.

— Свои не свои, а правило одно: незнакомцы — значит, в штаб. Там разберутся.

Павловский и Валов с оружием на изготовку выскочили из дома:

— Руки вверх!

Незнакомцы подчинились. Валов повернул их лицами к стене, Павловский обыскал. Из оружия были только пистолеты. У одного из пришельцев нашли бумагу: «Список добровольно вступающих в отряд СС для борьбы с Советской властью и коммунистами».

— Вот те подарочки! — заметил Валов.

Валов остался в секрете, а Павловский повел задержанных в штаб.

Хвершовка — деревня длинная. Дома — по обе стороны прямой, густо обсаженной кустами сирени и желтой акации дороги. В середине деревни один из арестованных ринулся от Павловского к невысокой изгороди и перемахнул через нее. Спиридон Иванович на мгновение растерялся: или догонять беглеца, или сторожить оставшегося. Но тут же ему скомандовал:

— Ложись! И ни с места!

Тот повиновался. Подскочив к изгороди, Павловский вскинул карабин и выстрелил вдогонку. То ли промахнулся, то ли было уже далеко, но враг продолжал бежать. Хорошо, что услышал выстрел и крик дежурный по гарнизону Шамшурин. Он выскочил на крыльцо соседнего дома. Находился Николай Николаевич к беглецу ближе и, поняв, что Павловскому его не достать, тут же уложил гитлеровца автоматной очередью.

Оставшийся назвался писарем полицейского управления: он-де маленькая сошка и обязан был выполнять приказ — записывать тех, кто согласен сотрудничать с оккупантами. С тем ефрейтором он был в соседней деревне, где оставлена подвода: староста сказал, что надо починить упряжь, а в Хвершовку, мол, можно дойти пешком: это рядом и партизан там никаких нет.

Долго еще не мог успокоиться Павловский, ругал в душе и себя, а заодно и Валова за то, что они чуть-чуть не влипли в историю, если бы ефрейтор ушел. Спиридон Иванович сказал тогда Шамшурину:

— Ты мой ангел-спаситель, Николашенька! Я твой должник по гроб жизни.

— Свои люди — сочтемся. Ладно уж, — отшутился Шамшурин.

«Главный строитель» трудился вовсю, и вскоре «дачные квартирки», как окрестил лесное строительство Павловского Валов, были готовы. Шурыгин, Тимохин и Фатеев приехали осмотреть новый лагерь в лесу и остались довольны.

А. К. Фатеев, начальник штаба Пятой Ленинградской партизанской бригады (1942 г.).

— Неплохо бы такие базы и другим отрядам сделать, — заметил комиссар. — А Павловскому, считаю, надо объявить благодарность.

— Согласен, — сказал командир бригады.

— Андрей Кириллович, — обратился он к начальнику штаба, — придется приказ подготовить. О распространении почина «Храброго». Дело действительно нужное.

— К вечеру напишу, дам на подпись.

Спиридон Иванович ходил как именинник. Работу одобрило командование, опыт решено распространить. Он чувствовал прилив энергии, испытывал радость за свои покрывшиеся мозолями руки, которые его не подвели.

«Главный строитель» не ведал, что в этот момент его друг тоже «главным» становился…

Командир отряда Павлов неожиданно для Валова направил его в штаб бригады.

— А не знаешь, часом, зачем, Александр Андреевич?

— Точно не знаю, придешь — узнаешь.

— Ну все-таки? Может, провинился чем?

— Тогда бы я сам с тобой справился.

В общем, ехал Валов и терялся в догадках. Первым встретил его начальник штаба Фатеев. Поздоровались. Фатеев сказал:

— Александр Николаевич, рекомендовал я тебя командиру на повышение.

— Шутишь, Андрей Кириллович?

— Иди к Юрию Павловичу.

Неподалеку от хутора Пожариха бригадные заготовители устроили новую хозяйственную базу. Ее-то начальником и предложил Фатеев назначить Валова.

— У него порядок будет стопроцентный, — поручился Андрей Кириллович. — Я о нем еще с Бологого наслышан.

В обязанности начальника базы входил немалый круг вопросов: распределить и выдать продукты по отрядам, организовать выпечку хлеба в лесных условиях, наладить заготовку особо ценных, питательных и лечебных продуктов для раненых — сливок, творога, сметаны, меда…

Когда о новом назначении узнал Павловский, он пошутил на этот раз первым:

— В главные интенданты, значит, выбился. От меня боишься отстать?

— Точно так, боюсь, Спиря!

— Ладно уж, трудись. Да не забывай, что про вашего брата интенданта Суворов или, может быть, Михайло Ларионович Кутузов говаривал: храбрость солдата — в его желудке, а здоровье — в теплых портянках. Правда, потом кто-то еще и такое выдумал: держи, мол, пузо в голоде, голову в холоде, а ноги в тепле, и будешь самый здоровый вояка на земле… Оно и понятно — здоровье всему голова. Возьми, к примеру, у нас: кашляющий и чихающий боец опаснее минометного обстрела. — Спиридон Иванович улыбнулся, хитровато подмигнул, и земляки принялись за самокрутки.

Так и остался Валов «главным интендантом» на долгие месяцы. Даже когда позднее Савву Ильича Пильченко из отряда «Вперед» назначили начальником снабжения бригады, Валова все равно продолжали величать так.

Особое задание

Партизанское дело такое: И во сне не бросаешь ружья, И себе ни минуты покоя, И врагу ни минуты житья. Василий Лебедев-Кумач

Эшелоны летят под откос

Пятеро пробирались к железной дороге лесом, нехожеными просеками, еще не успевшими растаять болотами. Старшим группы был Петр Иванович Ефимов. До войны он трудился на горных разработках, хорошо овладел техникой подрывного дела, когда бурил шпуры, закладывал в них взрывчатку.

В группе Ефимова все были не новички, хотя по возрасту совсем молодые: Вася Яковенко, Вася Иванов и Катя Докучаева. Пятого — семнадцатилетнего сына колхозника Исаева, уроженца Болотовского района, — взяли с собой по рекомендации комиссара бригады Тимохина.

И не без оснований. Саша до этого поддерживал связь между партизанами и подпольными организациями города Дно и поселка Волот. Юноша прекрасно знал лесные и болотные тропы от Дно до Старой Руссы и не раз водил этими тропами диверсионные группы отряда «Дружный». Проводником шел и сейчас. Вел группу в район станции Морино.

Нелегким был путь. Вещевые мешки с взрывчаткой давили на плечи. Приходилось делать частые остановки. Передохнут партизаны, поправят сбившиеся портянки и дальше в путь.

Стараясь хотя бы немного отвлечься, Катя вспоминала прошлое. Каким чистым, безоблачно мирным представлялось оно теперь! И как обидно, что порой не ценилось оно тогда, до войны, в то время, которое казалось сейчас, в тылу врага, таким призрачно далеким.

…Вот он, до каждой мелочи знакомый Братский проезд в Пестове. Бревенчатый одноэтажный домик с тремя окнами на песчаную немощеную улицу. В заборе калитка. Рядом — высокая ветвистая береза. Перед домом небольшой палисадник. Там ходит отец, что-то прихорашивает, убирает. На аккуратных чистеньких грядках топорщится зеленый лук. Цветет в огороде картофель. У поленницы мелко наколотых на зиму дров греется на солнце лохматый Дружок.

А как хорошо на речке — раздолье, веселый гомон купающихся. С лодки удят рыбу бронзовые от загара мальчишки. Вот из-за поворота показалась моторная лодка — рыболовы бросили удочки; загоравшие на песке вскочили, и все, точно по команде, кинулись в воду: каждому охота покачаться на волнах…

— Скоро будет деревня, — сказал Саша Исаев. — В ней — надежные люди. Зайдем обогреться, обсушиться. Узнаем у Петровны новости, — предложил он командиру.

Настатья Петровна встретила ребят очень приветливо.

— Устали небось? Отдохните. Потчевать особо нечем, но все же кое-что найду.

Е. И. Докучаева, сандружинница отряда «Храбрый».

Достала чугунок с картошкой, соленые огурцы, каравай овсяного хлеба, лук.

— Как поживаете тут, тетя Настя? — спросил Саша, отрезая краюху.

— Пока бог милует. Спокойно. Немцев давно не было. Правда, мостищенский комендант свирепствует. В общем, та еще птица! В деревне Боковень расстрелял родителей красноармейца-фронтовика. Стрелял в женщину, ранил ее — зачем на речку с ведрами пошла, а не к колодцу. Мальчонку пулеметной очередью прикончил — зачем в поле уходил.

— А с агентурой его как? — присоединился к разговору Ефимов.

— Подозрительные появились. Но на лбу-то не написано. Приходится выжидать, присматриваться. Будет что нового — сообщу через «почтовый ящик».

Поблагодарив хозяйку, партизаны двинулись дальше. Глубокой ночью они подошли к полотну железной дороги. Залегли, замаскировались. Кругом было тихо. Ярко мерцали на темном небе светлячки-звезды. По команде Ефимова приступили к разведке. Выбрали удобное место — начинался уклон: значит, скорость поезда здесь будет увеличиваться. Жилья, кроме сторожевой будки, еле заметной в отдалении, у переезда, не видно. До станции Морино, где вражеский гарнизон, два километра. Можно приступить к операции. Ефимов распределил обязанности.

— Катя и Саша! Вы вправо и влево — наблюдать внимательно. Чуть что — к нам. Оба Василия и я — закладываем взрывчатку.

Яковенко быстро и ловко орудовал ломиком и саперной лопаткой, рыл под рельсом ямку. Иванов собирал в мешок грунт. Командир готовил мину медленно, спокойно, не волнуясь, на ощупь. Торопиться в этом деле нельзя: чуть ошибся — и конец. Ведь каждому известно, что подрывник, работающий со взрывчаткой, ошибается только один раз в жизни.

Когда заряд был уложен и замаскирован, группа отошла к опушке леса. Перекурить бы теперь после перенесенного перенапряжения, но нельзя. Надо терпеть. А тут еще и ночная прохлада стала давать себя знать. Полтора часа, пока не послышался шум приближающегося поезда, показались вечностью.

Вражеский эшелон шел в сторону фронта. Временами то вспыхивал, то опять гас его единственный глаз — прожектор. Искры из трубы подскакивали вверх, потом их уносил встречный ветер.

В ночной мгле можно было различить товарные вагоны, несколько пассажирских, в которых вырисовывались квадратики освещенных окон, накрытые брезентом платформы. А что это перед паровозом? Пригляделись — две платформы с песком.

— Додумались! — зло сказал Ефимов. — Балласт наперед ставят, чтобы мина раньше взрывалась — не под локомотивом. Боятся, значит.

— Выходит, и нам что-то придумывать надо. — Яковенко отодвинул мешавшую ему смотреть ветку.

Ефимову понравилась рассудительность младшего товарища.

— Правильно. Потому что эффект при таком положении слабее.

Под колесами первой платформы вспыхнуло оранжево-красное пламя. Взрывная волна обдала партизан своим горьковато-теплым дыханием. Послышался скрежет металла, треск ломавшегося дерева, крики. Паровоз и несколько платформ слетели под откос. Уцелевшие гитлеровцы начали круговой обстрел, на станции взвились вверх три красные ракеты — сигнал тревоги. Пора уходить! На месте крушения вот-вот появятся специальные розыскные команды с собаками-овчарками.

На обратном пути группа делала замысловатые крюки и петли, чтобы сбить со следа. Только через трое суток она вышла к деревне Севера, где находился отряд «Боевой».

«Война на рельсах» приобретала в квадрате 28–31 все больший и больший размах. Партизаны взрывали мосты, пускали под откос эшелоны.

Вскоре удачную диверсию провел и командир взвода Николай Никитин из отряда «Храбрый».

Родители Николая — железнодорожники. Они жили и работали на станции Медведево близ города Бологое. Отец был мастером вагонного хозяйства, мать — стрелочницей. Сын же — девятнадцатилетний комсомолец — вместе с другими парнями и девчатами решил осваивать Север. Он уехал туда и стал работать вальцовщиком на Онежском заводе. Там, в Карелии, женился. В сороковом году переехал в Выборг — древний город на Карельском перешейке. Здесь не было металлургических предприятий, и Николай пришел в вагонное депо. Не успел обжиться, освоиться на новом месте, как началась война. И вот он — доброволец партизанского отряда железнодорожников. Своими руками пришлось взрывать и крушить то, что строил и ремонтировал раньше. Было обидно до слез, но что поделаешь, если на Родину напал враг.

…Сведения о том, что фашисты в целях предосторожности стали пускать перед своими составами балласт, заставили партизан изменить способы проведения диверсий. Взрыватели нажимного действия стали применяться все реже и реже; им на смену пришла «удочка». Так прозвали свое новое «детище» партизанские «конструкторы». Для этого брали упрощенный взрыватель, толовые шашки и метров сто крепкого шнура, который чаще всего сами сплетали из льна или связывали из парашютных строп.

Группа Никитина скрытно миновала район Сельцо — Мостище, обошла восточной стороной озеро Должинское, недалеко от которого действовал у немцев смоляной завод, и болотистой низиной, заросшей кустарником, приблизилась к железнодорожному участку Морино — Волот. Почти тотчас же подрывники заметили на полотне двух патрульных. Собак-ищеек с ними не было. Солдаты громко разговаривали, освещали путь фонариками. Время от времени простреливали придорожные кусты, видимо для своей же собственной храбрости. Уходя влево, они появлялись снова через десять — двенадцать минут, вправо — через двадцать.

— Будем использовать эти минуты, — сказал Никитин.

— Успеем? — спросил Крылов.

Он только второй раз участвовал в такой операции.

— От нас самих зависит. Главное — четкость и никакой суеты!

— А может, убрать гадов бесшумно, чтоб не мешали? — предложил Александр Петров.

Никитин не без оснований возразил:

— Исчезнут охранники — сразу же в карауле начнется переполох: куда, мол, делись. Объявят тревогу. Еще больше нам помешают.

Патруль прошел вправо. Ребята сразу же поползли к насыпи, поднялись на нее. Двое уложили в ямку толовые шашки, один унес вырытую из-под рельса землю. Никитин прикрепил к чеке взрывателя протянутый от кустов шнур, тщательно замаскировал и его, и весь заряд. Потом приказал:

— Все в укрытие! Следы замести еловыми ветками!

Укрытием служила выбранная в восьмидесяти метрах от насыпи воронка. На один ее край подрывники воткнули несколько срезанных веток, чтобы было безопасно наблюдать. «Рыбалка» началась…

Едва засветлело на востоке, послышался нарастающий стук колес. Но он был слабым, не похожим на шум приближающегося поезда. Что бы это означало? Не желая подвергать риску всю группу, Никитин скомандовал:

— Петров, останешься со мной. Крылов, с остальными выдвигайся вон к той высотке с соснами, — и показал в сторону начинавшегося леса. — Оружие держать наготове!

Ребята ящерицами уползли к лесу. Командир остался с помощником. Их недоумение скоро рассеялось — мимо проскочила небольшая мотодрезина. Наверное, для проверки линии. Тут и сказалось преимущество «удочки»: был бы заряд с нажимным взрывателем — лететь бы этой пустой дрезине в воздух. А с «удочкой» ее можно и пропустить — нечего тратить взрывчатку на такой несерьезный транспорт!

Ночная мгла постепенно рассеивалась. Натруженно пыхтя, шел к Волоту тяжелый, с двумя паровозами состав. И вдруг совсем низко, под серыми облаками, медленно плывущими на запад, показался самолет.

— Истребитель! — по силуэту определил Никитин.

— Впервые вижу этакое над поездом, — удивился Петров.

«Мессершмитт» облетывал эшелон кругами, прошелся вдоль полотна.

— Видать, объект особой важности. Под таким конвоем, помню, к Старой Руссе везли танки. Да однажды ехали на фронт выпускники «Блюторденсбурга» — замка ордена крови, как назвал Гиммлер высшую имперскую школу офицеров СС. — Николай Никитин крепче сжал шнур. — Считай, нам повезло, Саша!

Он привстал на одно колено, с силой дернул шнур. Ахнул и каким-то причудливо стонущим эхом разнесся по низине взрыв. К грохоту взрыва прибавилось шипение пара, вырвавшегося из котлов паровозов, повалившихся под откос. За собой они потянули вагоны и платформы. «Мессершмитт» ринулся к облакам, словно его, как мячик, кто-то подбросил вверх своей невидимой рукой. Затем развернулся и начал бешено поливать огнем из пулемета пространство вдоль железнодорожного полотна.

Партизаны были уже далеко от места взрыва. Удача бодрила уставших, измученных походом и бессонной ночью людей, придавала силы. Никитин и Петров старались выбрать путь покороче. Партизаны подошли к селу Волчьему. «Если там нет фашистов или полицейских, зайдем на пару минут», — решил Николай Никитин: от начальника особого отдела он имел задание — на обратном пути собрать сведения о старосте этого села.

Полицаев в деревне не оказалось. На улице вообще никого не было видно. Только с противоположного конца села кто-то выезжал верхом на лошади.

В окне одного из домов шевельнулась занавеска. Никитин подошел к окну, постучал. Окно открылось.

— Кто это? — спросил Никитин, показывая рукой на всадника.

Крестьянин выглянул:

— Это староста. Должно быть, поехал докладывать своему шефу о вашем появлении. Говорят, что какие-то партизаны сделали большое крушение и получен приказ: о каждом незнакомом человеке сообщать в комендатуру. Сейчас дороги контролируются конными патрулями, которые часто заезжают в деревню. Вон, посмотрите, что там написано, — он указал рукой на прикрепленные к стене одного из домов клочки бумаги.

Партизаны подошли поближе и стали читать.

Правда, большинство букв от сырости расплылось, но все же можно было разобрать все слова:

«ВОЗЗВАНИЕ

Население сим приглашается оказать содействие в поимке или обезвреживании партизанских командиров. За сведения, ведущие к поимке каждого из них, назначены следующие вознаграждения по выбору:

6 коров или

6 гектаров пашни или же

по половине этих обоих.

В придачу ко всему этому еще:

30 пачек махорки и

10 литров водки.

Кто доставит партизанского командира или комиссара мертвым, получит половину указанного вознаграждения.

Если одноценные указания нескольких лиц приведут к поимке, то вознаграждение может быть разделено между этими лицами.

Сведения принимают все воинские части и учреждения».

— На безрыбье и рак рыба, — ухмыльнулся Николай, складывая бумагу в планшет. — В бригаде покажем сей «документ».

— Раз, два, три, четыре, пять, — начиная с себя, весело пересчитал Петров и подытожил: — Значит, тридцать коров, пятьдесят литров водки и разное там прочее. А не маловато ли за такие буйные головы?

— Факт, маловато! Короче говоря, не согласны. Это же чистая обдираловка! И куда смотрит фюрер?! — язвили ребята.

Через пять дней группа Николая Никитина была дома.

А потом пошло и пошло… Группы подрывников были созданы в каждом отряде. Изучалось в группах минноподрывное дело, способы минирования различных дорог и объектов, правила обращения с взрывчаткой, бикфордовым и детонирующим шнурами, взрывателями ударного действия, химическими, с часовым механизмом… Вскоре группа Осипенкова, в которую вошли Юханов, Ковенцов, Егапов и Прокофьев, между станциями Морино и Болот подорвала вражеский эшелон с боеприпасами. Группа Яковенко — теперь он сам был старшим после проведения диверсии в составе группы Петра Ивановича Ефимова — около станции Вязье напала на ремонтно-восстановительный поезд фашистов, перебила его охрану, уничтожила оборудование поезда и вдобавок взорвала находящийся поблизости мост. Через несколько дней группа Лысенко пустила под откос эшелон с живой силой и техникой — семь пассажирских и столько же товарных вагонов, а также семь платформ с тягачами и автомашинами. Еще одна группа — Егоров, Зуев, Роднов и Терентьев — провела на железной дороге удачную диверсию с эшелоном гитлеровцев, после которой, по сообщению агентурных разведчиков, фашистам пришлось устраивать новое кладбище с тремястами березовыми крестами.

Подрывники в своих «походах за эшелонами» нередко становились и разведчиками. Им удавалось добывать ценные разведданные. В районе станции Вязье партизаны обнаружили вражеский аэродром. Провели тщательную разведку и установили, сколько на аэродроме самолетов, каких типов, где расположены дома летного состава и казармы обслуживающего персонала, бензохранилища, склады бомб. Все это нанесли на схему, доставили в штаб. Поскольку на самом аэродроме диверсию провести не удалось — слишком усиленной была его охрана и особо сложной система сигнализации, — добытые разведывательные данные были переданы на Большую землю.

Война на рельсах.

Однажды подрывникам повезло вдвойне. На железнодорожном участке Дно — Старая Русса они пустили под откос воинский эшелон из двадцати четырех вагонов. Можно было бы спешить в отряд, но неподалеку стоял на лугу немецкий самолет «хейнкель», с черно-желтыми крестами на фюзеляже и крыльях, со свастикой на хвостовом оперении. Его заметили еще вчера, когда подходили к «железке». Ребята решили подобраться к нему во что бы то ни стало.

Около «хейнкеля» никого не оказалось, экипаж и охранники, услышав взрыв и стрельбу на железной дороге, сбежали в казарму железнодорожного поста на переезде (позднее об этом сообщил стрелочник, помогавший партизанам добывать сведения о результатах диверсий).

Подрывники подползли к самолету и подожгли его. В отблесках разгоревшегося пламени они поспешили к лесу… Теперь — скорее домой, к своим.

«Бабий бунт»

Как выяснили через некоторое время партизаны, на совести старосты села Волчье было не одно черное дело. Он исправно служил гитлеровцам, ретиво исполнял их приказы, аккуратно доносил на советских патриотов.

— Посмотрите на меня, ребята. Похож я на женщину или нет? — спросил Егоров. Он был тщательно выбрит и теперь прихорашивался перед зеркалом. — Где тут еще подложить, чтобы сделать фигуру?

— Много не подкладывай, — ответила ему Надя Петрова, двадцатидвухлетняя учительница из Молвотиц, — а то потеряешь…

Командир «Храброго» Павлов, провожая партизан в путь-дорогу, напутствовал их:

— Смотрите, идете на ярмарку, значит, хорошо гуляйте и веселитесь. Не балуйтесь — ведите себя серьезно, с достоинством. С возвращением не задерживайтесь, буду волноваться. Ну, ни пуха…

— К черту, к черту! — раздались в ответ мужские и женские голоса.

— Не ругайтесь! Девушкам не к лицу.

Надя Петрова, Крылов, Егоров и Николай Никитин, одетые в длинные юбки, повязали головы косынками, взяли кошелки и направились в село Волчье.

Староста отдыхал после сытного обеда и стакана солдатского шнапса. Приятную дремоту прервал стук в стекло. Он открыл глаза: на улице стояла миловидная девушка лет двадцати.

— Могу я видеть старосту?

— Сейчас открою. Входи.

Надя Петрова присела, поставила на лавку кошелку и вытащила из нее деньги:

— Нельзя ли через вас керосинцу да мыла купить?

— Погоди, занавески задерну, тогда потолкуем.

Подошел к окну — и не поверил своим глазам: на него глядела женщина… с пистолетом в руке. Бросился к другому — то же самое: вроде крестьянка, но правая рука на кобуре. Почуяв недоброе, заметался из угла в угол, забыв про гостью, бросился к двери мимо Нади, но в сени ввалились женщины и окружили старосту.

— Что вы, бабы, что вы! Никак ошалели? Да пустите, бросьте шутки! — он говорил трусливым голосом.

— Не шутки это, господин староста! — прозвучал твердый и неженский голос. Николай Никитин, руководитель операции, скомандовал: — Руки вверх! Выходи! Больше не сможешь предавать советских людей!

Разведчики хорошо справились с ролью девушек. Только Надюше Петровой играть роль не пришлось: она была сама собой — советской партизанкой-комсомолкой.

Верность присяге

Каратели рыскали по деревням, искали партизан, жестоко расправлялись с теми, кто им помогал. Деревушку Севера, где находился отряд «Боевой», гитлеровцы окружили плотным кольцом. Бой был жарким. И хотя партизан насчитывалось во много раз меньше гитлеровцев, до вечера населенный пункт был в их руках. С наступлением темноты командование разрешило отойти в лес, в недавно оборудованный Павловским лагерь.

Когда расположились в нем и произвели проверку личного состава, выяснилось, что нет двоих. Васю Иванова последний раз видели отстреливавшимся от наседавших карателей, его напарника — заряжавшим автоматный диск. Больше никто о них ничего не знал.

Неизвестность всегда хуже самой горькой правды. Через несколько дней командование послало в Северу группу разведчиков во главе с Орестом Юхановым.

Первым, кто встретился Юханову, был хозяин дома, у которого не раз останавливались разведчики. Он обрадовался, увидев юношу:

— Орестушка, дорогой! Жив, значит! Очень рад, очень рад видеть.

— Здравствуйте, дядя Миша! И я рад видеть вас в полном здравии. Немцы давно ушли?

— А сразу после боя. Побуйствовали, пограбили и отбыли, будь они прокляты. А как над вашими-то измывались!

— Погоди, дядя Миша, погоди. Сам видел или наслышан от кого?

— Слыхал, знамо дело. Сам-то я во время боя раненых отвозил к оврагу, в санчасть. А это опосля Федотыч всей деревне сказывал о тех двоих.

— Пошли к нему!

Страшным был рассказ очевидца, пожилого северского крестьянина.

Только заняли фрицы деревню, в дом к Федотычу вбежал какой-то офицер, сел на лавку, обхватил голову руками. Потом приказал: «Подать скорее воды!»

Дал ему Федотыч кружку и спрашивает: «Что случилось, господин офицер?» По-русски говорил он плохо и поначалу показал на пальцах: мол, было много, стало мало. Солдат их. После, знать, спохватился и как гаркнет: «Пшоль вон, русски швыня!»

Ушел Федотыч за перегородку. Притих. Чего, думает, на глаза лезть! Еще пристрелит. Вскоре пришел солдат, что-то сказал и убежал. Появился еще один офицер. Они сели к столу в горнице, залопотали по-своему. Вдруг, видит в щелку, тащат двоих партизан — пораненных, покалеченных. Один еще мог немного стоять. Поздоровее был. Другой, как солдаты отпустили, повалился на пол. Начали допрос. Второй офицер — за переводчика.

«Кто такой? Имя, фамилия?»

«Не все ли равно?»

«Отвечай, бандит! Тебе велит офицер великой Германии».

«Не бандит я. Понял? Иванов моя фамилия — ясно? А Ивановых в России мильоны! Не чета вашей великой».

«Молчать! Ты стрелял в солдат фюрера. За это — смерть!»

«Не пугай! Ивановы за Родину умирать не боятся».

«Дурак, смерть — это вечно. Это земля. Черная вечная ночь. Зачем тебе, Иванов, ночь? Ты можешь жить и работать. Ты есть рабочий, большевик?»

«Не все ли равно?»

«Отвечай!»

«Беспартийный я. Но с большевиками заодно — против вас, фашистов, за Родину».

«Где жил до войны?»

Вася почему-то опустил голову, грустно вздохнул, будто вспоминал что-то.

«Говори!»

«В тюрьме жил. Вот где. Вор я, уголовник. Понятно?»

Переводчик быстро заговорил с обер-лейтенантом по-немецки. Тот с любопытством посмотрел на партизана и достал сигарету. Переводчик подал ее Иванову.

В отряде знали, что Вася — сирота-беспризорник. В одной из воровских шаек ему пообещали все — и деньги, и славу, и легкую жизнь. А потом пригрозили: не будешь с нами — убьем. Юнец украл раз, другой. На третий попался. Суд, лишение свободы, лагерь… Как он проклинал себя! В работе на лесозаготовках был сноровист, не «сачковал», — ему казалось, что в неуемном труде забывается стыд, горе, скорее приближается окончание срока. Лагерное начальство назначило его помощником десятника.

И вдруг война! Он даже не поверил, что его досрочно выпускают на свободу. Но это было так. Со справкой об освобождении из заключения двадцатилетний парень появился у знакомых, в прифронтовой зоне. Тут и прослышал о добровольцах-партизанах. Его приняли в Пестовский отряд. В первых же боевых операциях он показал себя выносливым, до дерзости отчаянным. Александр Макарович Никитин охотно брал его в разведку. В бою за Северу Вася прикрывал отход товарищей и не смог уйти с ними, получив несколько ранений…

«Обер-лейтенант удивлен, что ты, Иванов, служишь большевикам, посадившим тебя в тюрьму. Они — изверги. Ты должен им отомстить».

«Зря намекаете! Не выйдет!»

«Пойми, Иванов. Ты сидел в тюрьме, тебя можно помиловать, раз большевики заставили воевать против великой Германии».

«Никто не заставлял — я сам хотел воевать за Родину…»

«Громкие слова говоришь! Отвечай: где твой отряд, сколько человек и оружия? Мы отпустим тебя к ним, если захочешь. Подумай».

«Мне думать нечего! Ивановы не продают!»

«Ах так! Не согласен? Поговорим тогда по-другому».

Обер-лейтенант вскочил с лавки и с силой ударил Васю. Затем вызвал двух солдат. Они надели черные кожаные перчатки и стали хлопотать у печки.

Партизанам прижигали пятки раскаленным железом, вырезали на спине ремни. У Федотыча от одного вида этого холодело сердце, его мутило, трясло как в лихорадке, он боялся потерять сознание, но продолжал смотреть, чтобы донести потом людям правду о стойкости, о непокоренной воле советских парней.

Иванов еще дышал, изредка стонал, скрипел зубами. Друг его был уже мертв.

«Говори! Отвечай. Сколько человек в отряде? Где он находится?» — уже по очереди кричали гитлеровцы.

«Гады вы, гады — вот последнее мое слово. — Вася чуть поднял окровавленную голову. — А гадов Россия всегда давила».

«Смертная казнь!» — приказал обер-лейтенант.

Гитлеровцы поволокли тела партизан к реке…

Как только ушли каратели, Федотыч бросился вместе с соседями к реке, достал трупы ребят и с почестью предал их земле, за которую они славно бились с врагом и отдали свои молодые жизни.

Уничтожение «осиных гнезд»

После многих случаев разгрома гарнизонов гитлеровское командование пришло к выводу, что населенные пункты служат плохой защитой от нападения партизан. Фашисты стали сжигать находящиеся на важнейших коммуникациях деревни и на их месте возводить дерево-земляные огневые точки.

Работы эти производились с чисто немецкой методичностью. Сжигался один дом, и в талом грунте выкапывался котлован. Построенный дзот приспосабливали под жилье и переселяли в него часть гарнизона. Затем поджигали следующие дома, пока на месте деревни не вырастал подземный опорный пункт с глядящими во все стороны амбразурами. Между дзотами устанавливались скорострельные орудия или минометы. Отдельные участки на подходах минировались.

Один из таких объектов гитлеровцы соорудили в деревне Прудцы, второй — в Острове.

Эти «осиные гнезда» стали большой помехой для развертывания боевых действий бригады.

— Тут, пожалуй, без «хирургии» не обойдешься. Может, «резанем», Андрей Кириллович? — спросил Шурыгин начальника штаба.

Фатеев, не отрываясь от карты-километровки, что-то прикидывал, взвешивал и ответил не сразу.

— Связной от Грозного прибыл, Юрий Павлович. Сообщил, что Иван Иванович расположился поблизости, у Горок и Дубовца. Вот и думаю из его отряда и нашего «Боевого» создать ударную группу. В ночных операциях они спецы. Остальных поставим в заслоны.

— Вызывай наших командиров. Обдумаем вместе.

Посовещались и решили, что после разведки начальник штаба отряда Грозного Чебыкин и начальник штаба отряда «Боевой» Никитин выведут ударные группы на исходные рубежи. Бесшумно снимаются часовые, гранатометчики и автоматчики располагаются у амбразур и входов в дзоты. Со стороны Горок, Мякшина и Дубовца устраиваются засады. Разведчикам поручили охранять подходы к минным полям, чтобы на них случайно не наткнулись партизаны.

В состав ударной группы вошло сорок человек: десять из отряда «Боевой» и тридцать из отряда Ивана Ивановича Грозного. В заслоны со стороны Дубовца и Горок назначили по пятнадцать человек с одним пулеметом в каждой группе.

Однако в первую ночь осуществить разработанный план не удалось. Незнакомая местность была еще недостаточно хорошо изучена, и до наступления ночи разведка не успела вывести отряды на рубежи атаки. Это могло отрицательно сказаться на исходе операции. Чтобы не рисковать зря, командование приняло решение — отложить боевую операцию на сутки, а всех ее участников отвести обратно.

Утром Фатеев вызвал Александра Никитина в штаб бригады.

— Чтобы не повторилась ночная путаница, — сказал он Никитину, — тебе поручается провести повторную разведку и сегодня ночью проводить ударную группу на исходный рубеж.

Весь день был посвящен тщательной рекогносцировке. Повторно проработали вопросы тактики предстоящей операции. Выделили шестнадцать бойцов ударной группы для приведения в негодность орудий, установленных между дзотами.

Поздно вечером группа покинула Мякшино. Никитин вывел ее точно к Прудцам.

Ночь была пасмурная, партизанская. Временами моросил дождь.

Около дзотов, кроме часового, никого не было видно. С прижатым к груди автоматом он ходил вдоль линии оборонительных сооружений. Дойдя до конца, останавливался, осматривался и возвращался обратно.

Вот он приблизился к месту, где залегла ударная группа, повернулся к ней спиной. Тотчас же вскочили два партизана. Один свалил фашиста на землю и начал его душить, а второй тем временем засовывал в рот кляп. Еще немного усилий — лежащий вытянулся и замер.

Чебыкин убедился, что шум борьбы никого из обитателей дзотов не потревожил, и подал команду бойцам ударной группы. Они поползли к амбразурам дзотов. Среди них были командиры отделений отряда Грозного Мараев, Коконов, Баринов, рядовые бойцы Ефимов, Федоров, Михайлов, Крылов и Дегтев. Партизаны Борисов, Темешев, Федор Иванов и другие заняли позиции у входов в дзоты.

Чебыкин посмотрел на часы и шепнул Мараеву:

— Пора!

В амбразуры полетели противотанковые гранаты. Раздалось почти одновременно несколько сильных взрывов.

Из некоторых дзотов стали выбегать перепуганные гитлеровцы. Они тут же попадали под автоматные очереди притаившихся у входов партизан.

Бой продолжался до трех часов утра. Трофеи взять не удалось — нечего было собирать среди развалин и обломков.

Усталые, но в приподнятом настроении возвращались партизаны к местам своих стоянок.

Через несколько дней коммунисты бригады принимали в свои ряды Павла Долинина, Владимира Афанасьева, Александра Осипенкова, Зинаиду Миронову, Ореста Юханова, Екатерину Докучаеву, Николая Петрова, Лидию Михайлову… Это были те, кто в боях с врагом кровью доказал беззаветную преданность партии, Родине, народу, делу Великого Октября. Честь стать членом великой партии Ленина была оказана и Николаю Васильевичу Никитину.

Сразу же после собрания его вызвали в штаб отряда. Там он узнал от Еремеева, что намечен разгром гитлеровского гарнизона в Острове. Для окружения села назначались отряды «Храбрый», «Дружный» и один отряд из Второй партизанской бригады.

Уничтожение дзотов возлагалось на ударную группу в составе восемнадцати человек из отряда «Храбрый».

— Командовать ударной группой, Николай Васильевич, будешь ты. Как думаешь, справишься? — спросил Еремеев.

— Спасибо за доверие. Постараюсь оправдать высокое звание члена партии. Только дайте небольшой срок, чтобы осмотреть, как и что, — ответил Никитин.

— Операция назначена завтра в ночь. В твоем распоряжении целые сутки. Разведай и представь свои соображения.

Николай по-прежнему командовал взводом в отряде «Храбрый». Он хорошо знал своих партизан, учил их не только боям и подрывному делу, но и разведке, словно не хотел отставать в разведывательных делах от своего однофамильца — Александра Никитина.

Поздним вечером Николай Никитин с тремя товарищами пробрался к берегу Северки и замаскировался в зарослях ивняка, напротив Острова. Темными буграми возвышались на другом берегу дзоты. С наблюдательной вышки, стоявшей на краю села, время от времени пускали ракеты. На вышке партизаны заметили пулемет.

— После Прудцов нервничают, — шепнул Николай. — Вишь как постреливают — ракет не жалеют…

Выяснив время смены постов, Никитин набросал на бумаге схему расположения огневых средств. Затем пополз к воде. Ребята удивились:

— Куда ты, Николай Васильевич?

— В случае чего — прикройте огнем. Я уточню подходы к реке, проверю дно, глубину.

Он крадучись подобрался к самой воде; стараясь не булькать, вошел в нее, ногами ощупал дно — твердое. Свои «изыскания» Николай провел в перерывах между взлетами осветительных ракет. Уже засветло группа вернулась в отряд. Еремеев просмотрел записи Никитина и сделанную им схему:

— Неплохо! Молодцы. Можно докладывать в штаб бригады.

С наступлением темноты отряды отправились на задание. Погода стояла дождливая. Дул сильный ветер. Часам к трем партизаны, миновав болота, окружили с трех сторон село.

Под покровом ночи ударная группа приступила к переправе. Первым пошло отделение Александра Петрова. Воды было по грудь. Шли осторожно, без плеска. В поднятых над головами руках несли оружие.

Переправа прошла благополучно.

Засветилась пара ракет. К этому времени все уже сидели у самой цели, надежно укрытые зарослями ивы.

Снова стало темно, и бойцы поползли к дзотам. Никитин подал знак гранатометчикам. В дзоты полетели гранаты. Одновременно с этим был застрелен часовой на вышке. Взмахнув руками, он перевалился через перила и полетел вниз. Два остальных охранника бросились бежать по дороге и попали под огонь партизанского заслона.

Не прошло и получаса, как все восемь точек были разрушены.

Уходили партизаны из Острова с тремя исправными пулеметами, двумя так и не успевшими выстрелить минометами и другими трофеями, среди которых был уцелевший в тайнике штабного дзота портфель с ценными документами.

Докладывая об этих операциях, Тимохин писал в Ленинградский штаб партизанского движения:

«Боевые операции и условия партизанской жизни в тылу врага закалили партизан, многие из которых пришли из советского тыла и в подавляющей своей массе были не обстреляны… Фактами единения партизан с населением служит то, что колхозники уже несколько месяцев кормят, поят, по существу, одевают и заботливо по-матерински ухаживают за партизанами… Колхозники гордятся тем, что у них останавливаются партизаны. Никакие угрозы, репрессии врага их не устрашают… Я это пишу не потому, что влюблен в своих партизан и колхозников, а потому, что иначе не могу выразить восторга, благодарности этим великим защитникам Родины, деяния которых достойны того, чтобы о них записали в историю коммунизма…»

Через день в штабе бригады состоялось совещание.

— Вот что такое внезапность, неожиданность, товарищи, — сказал комбриг. — В Острове мы не потеряли ни одного человека, а урон врагу нанесли большой. Мы и впредь должны применять такую же тактику.

После комбрига поднялся Тимохин. Он, как всегда, был краток и деловит:

— Прошу представить к награждению бойцов, командиров и политработников. Последние операции показали, что достойных у нас немало.

Глубокая разведка

Населенный пункт Кряжи находился рядом с большаком Болот — Дедовичи. Размещавшийся в нем гарнизон мешал партизанам скрытно подойти к железной дороге Новосокольники — Ленинград. Это село и привлекло внимание командования. Разведку поручили дновцам — ветеранам отряда «Дружный», которые бывали здесь, когда изучали Липовецкие болота.

Петр Антонович Войчунас, командир разведки «Дружного», еще не вернулся из Ленинграда с делегацией Партизанского края. Его помощник Николай Семенов, в свое время принятый Войчунасом в отряд по рекомендации Юры Бисениека, на этот раз действовал самостоятельно. У Виктора Ивановича Власова и Александра Макаровича Никитина он уточнил явки и пароль для связи с расставленной ими на местах агентурой и двинулся вдоль кромки болот к деревне Атлетово. Здесь на условленный сигнал отозвалась агентурная разведчица Гаврилова.

— Кряжи нас интересуют, Татьяна Михайловна. Чем поможете?

— Раздобыла пропуск. Под видом родственницы могу пройти туда к одной знакомой, — ответила она.

— Это хорошо. Значит, все о гарнизоне, его обороне, силе…

— Постараюсь, Коленька. Если без провала — встретимся на третий полдень у первого лесного «почтового ящика». Если что случится, ищите записку во втором.

Пока группа Семенова выполняла задание, в бригаде появились Демянский и Лычковский районные партизанские отряды. В результате наступательных операций Красной Армии на Северо-Западном фронте против 16-й немецкой армии места их базирования были освобождены от оккупантов. Чуть передохнув, они снова отправились в тыл врага. Ленинградский штаб партизанского движения придал их Пятой бригаде. Лычковцы во главе с Мартыном Мартыновичем Полкманом, партизанившим еще в гражданскую, стали отдельной ротой отряда «Боевой»; демянцы во главе со вторым секретарем Демянского райкома партии Иваном Васильевичем Ефищенко влились в отряд «Вперед». В это же время наладилась регулярная связь с Четвертой бригадой, она дислоцировалась недалеко — западнее большака Заречье — Бельково, в районе Дубья. Все партизаны готовились к 1 Мая.

Хлопот у командования в канун большого международного праздника было и так много, а тут еще озадачило появление никому не знакомого человека. Задержали его разведчики Никитина и доставили на созданный при бригаде пункт формирования — к Малину: он исполнял обязанности оперативного работника этого пункта.

— Вот, Николай Николаевич, гляньте, орел какой! Возраста призывного, а без документов. Байки нам разные сказывает — хоть рты раскрывай.

— Присаживайся. Кто такой? Объясняйся, зачем пожаловал. Познакомимся — и поговорим. Только как на духу! — Малин произнес это отрывисто. С одной стороны, вроде бы и душевно, с другой — по-военному строго.

— Зовут меня Николаем. Матвеенко — фамилия. Свой я, поверьте, товарищи.

Небольшого роста, худощавый парень рассказал, что призван был в Красную Армию, попал в окружение. Затем — плен и порховский лагерь.

— Как же удалось бежать?

— Помог лагерный доктор. Его фамилию никто из заключенных не знал, но по секрету мне как-то сказали, что там существует подпольная организация. В ней участвуют врачи лазарета.

— Теперь поподробнее о своем житье-бытье после побега.

— Вырвавшись из лагеря, часа два шел пустырями, полями. Остановился в лесу. Немного передохнул. Вдруг вижу — навстречу идет человек. По виду вроде бы крестьянин. Разговорились. Я соврал, что дезертировал из Красной Армии, а теперь пробираюсь домой. Он достал из кошеля кусок хлеба и подал мне: «Возьми на дорогу». Потом оглядел с головы до ног и, должно быть, догадался, кто я такой. Мне стало не по себе. Даже подумал: не пристукнуть ли его. Но рука не поднялась — он ведь кусок хлеба дал. «Вид-то у тебя, — говорит, — больно подозрительный. Кто ни посмотрит, сразу поймет, кто и откуда. А там — староста, комендатура и… лагерь с особым режимом, если в «Могилевскую губернию» не отправят. Ты уж лучше высмотри хорошего мужичка и попросись поработать за помощника. Сменишь одежду и обувку. Тогда уж иди к своим».

После таких речей постоял я немного, поглядел ему вслед и пошел стороной от дорог. Иду и думаю: «Да, вот она, война, все перепутала. Видно, что он — хороший человек, а все же надо остерегаться».

В тот же день недалеко от деревушки — название забыл: то ли Заполье или Заболотье, просто ни к чему было — посмотрел: фрицев вроде бы не видно. Присел на опушке и опять, вижу, идет мужичок. Подошел. Остановился. Спросил: кто, мол, такой и куда путь держу? Я снова соврал, что дезертир. Поверил он или нет, не знаю — только слышу: «Кто ты, парень, покажет будущее. Но вижу, что горюшка хлебнул. Заходи ко мне, сойдешь за племяша. Окрепнешь малость, обрастешь мяском, по-божески оденешься. А там действуй, как тебе совесть подскажет. Только смотри, с правильной дороги не сбейся. Они — эти дороги — разные бывают. Часом, туда заведут, что и не выберешься».

Жил тот дядько с жинкой. Вдвоем. Женщина сердечная была. Взглянет порой на меня и вздохнет: у самой сын где-то вдали от дома. Деревушка попалась глухая, и фашист ни разу, пока был я там, не заглянул. Помог, значит, я хозяину картофель убрать, лен стрепать, сено в сарай уложить и говорю: «Пожил я у тебя, Акимыч, пора и честь знать. Большое тебе русское спасибо за привет и ласку. Правильная ты душа. Пойду своей дорогой. Пора!»

Должен сказать, что за все время моей жизни у него мы часто вели разные разговоры. Захаживали к нему и соседи побеседовать с «племяшем». Только ни разу никто не расспрашивал меня: кто, откуда, что думаю и чем собираюсь заниматься дальше. Да и о себе ничего не говаривали.

Настал прощальный день. Он собрал кое-что из одежды, хоть и старенькой, но еще крепкой. Я и подумал: «Должно быть, от сына осталась». Дал полкаравая хлеба, кусок вареного мяса, завернутого в чистую тряпицу, большую щепоть соли.

«Ну, теперь все. Не обессудь. Чем богаты, тем и рады. На дорогу не бройся. Так оно ловчее будет. Только не забывай нашу встречу в лесу. Ищи верную дорогу. На вихлястую не стремись. Держи путь прямо на восход. Перейдешь «железку», найдешь что надо. Может, настанет время — свидимся. Не посетуй за нашу хлеб-соль. Прощай».

Мы крепко обнялись, и пошел я искать партизан. По его намекам понял, в чем он видел правильную дорогу.

Перешел я «железку», долго блуждал по лесам да болотам. Ночевал где в стогу, где на чьем-либо сеновале, а то и просто в лесу под кустом. Да и питаться приходилось когда чем, а иногда и вовсе ничем. Добрался до той деревни, где меня ваши задержали. Вот и вся моя история. Если вы поверите мне, обещаю до последней капли крови бороться с проклятыми фашистами. А что документов не уцелело, так ведь не у тещи на блинах был…

Хотелось верить парню, но верить только словам в тех условиях не приходилось. В советский тыл пошел соответствующий запрос о военной службе Николая Матвеенко. Специальную проверку его рассказа о лагере и побеге организовали через порховских подпольщиков, среди которых был замечательный советский патриот Борис Петрович Калачев.

Имя этого человека хорошо знали на ленинградской земле. Он был агрономом-мичуринцем, всю жизнь посвятил семеноводству и цветоводству. Борис Петрович так любил свое благородное дело, что, даже получив пенсию, не оставил его, а возглавил в древнем русском городе на Шелони — Порхове — детскую биологическую станцию. Жил он в скромном небольшом домике, всегда утопавшем в зелени, в цветах. Фашистские оккупанты, ворвавшись в город, не оставили старого человека без внимания.

«Нам известно, господин Калачев, что вы до революции в России учились у нас, в Германии, и получили высшее образование, — учтиво начал беседу с ним немецкий военный комендант города майор Тиль. — Мы знаем, что вы настоящий ученый. Поэтому и хотим создать вам необходимые условия для работы, надеясь, что и вы поможете нам. Лично я хочу предложить вам, господин Калачев, большой пост — бургомистра Порхова».

Негромко звучал ответный голос Калачева, твердого, неподкупного русского человека?

«Я больной и почти глухой старик, господин комендант. Я уже утратил свои жизненные силы и согласиться на ваше предложение не могу. Мой последний удел — выращивать цветы».

«Мы создадим для вас все, чтобы вы смогли в меру сил своих помогать великой Германии строить новый порядок в России. Вы будете довольны».

«Благодарю. Но пост бургомистра мне уже не по силам. О другой работе я, с вашего разрешения, подумаю…»

«Подумайте, господин Калачев. Мы вас не торопим…»

Борис Петрович, несмотря на старость и болезненное состояние, не остался в стороне от общей борьбы своего народа с заклятым врагом. Он знал немецкий язык, знал нрав и быт немцев. Калачев поступил работать в городскую управу. Теперь он был в курсе намерений оккупантов и имел возможность мешать их исполнению.

Запомнилось очевидцам его выступление на «празднике весны», который гитлеровцы устроили на городской площади, чтобы мобилизовать порховичей на весенние полевые работы, на борьбу за урожай льна, хлеба, овощей, яблок и слив. Присутствовал на митинге и Калачев. Он стоял в сторонке от трибуны и с омерзением слушал гитлеровских «пропагандистов». Вдруг ему передали записку коменданта. Борис Петрович прочитал по-немецки: «Вы, господин Калачев, — ученый, агроном. Ваша честь — призвать народ провести сев дружно и быстро».

Выхода не было — пришлось подниматься на трибуну.

«Дорогие сограждане! — начал свою «агитацию» Калачев. — Вы меня знаете давно. Я — старый агроном и старый цветовод. Вот мне и хочется обратиться к вам с призывом. Человеку нужна не только пища. Ему нужны цветы. Мы вот тут живем в стороне, ничего не знаем, а мне рассказывали, что под Старой Руссой погибло немало наших «освободителей». А ведь там кругом болота. Чем можно украсить их могилы? Вот и будем посылать туда цветы. Скажу вам, сограждане, что я в своем городском хозяйстве всю площадь засеял цветами. Мне овощи сажать негде. Но я всегда готов самыми редкими, самыми ароматными цветами украшать могилы «победителей»».

«Благодарю вас, господин Калачев, за проявление добрых чувств к нашей героической армии», — пожал после митинга руку Бориса Петровича комендант, так и не понявший истинного смысла его речи.

Крепкую, надежную антифашистскую организацию удалось создать в Порхове и районе с помощью Калачева. В нее входили агрономы, врачи, учителя. Девятнадцать подпольщиков сумели устроиться на работу в различные военно-административные и хозяйственные органы оккупационных властей. Добытые ими разведывательные данные представляли огромную ценность для военного и партизанского командования.

Калачев проверил и подтвердил рассказ Николая Матвеенко, и недавний красноармеец взял в руки партизанскую винтовку.

— Не понравится — добывай в бою трофейный автомат, — пошутили ребята. — Да хоть и пулемет! — Смеялись: — А не возразим, если даже танк или миномет шестиствольный. В общем, воюй, Коля, не робей!

— Спасибо, ребята! Знали бы вы, какую радость доставили мне! Словно заново родился, ей-богу.

Борису Петровичу не довелось дожить до радостного дня Победы. Осенью сорок третьего его арестовали гестаповцы. Целый месяц допрашивали по нескольку раз в день, издевались, не давали пить, били…

Он выдержал муки, но совести своей не опозорил. Чувствуя, что силы покидают его, Борис Петрович гневно бросил в лицо фашистскому палачу — начальнику порховского отделения СД — службы безопасности — фон Фогелю:

«Советская Армия непобедима, а вашу армию под Ленинградом ждет та же судьба, что и на Волге. Вы ответите за все!»

Трагически закончилась жизнь замученного гестаповцами Калачева. Но такие люди, как он, не умирают в памяти народной. Борис Петрович страстно любил цветы. И они навечно остались с ним рядом — эти цветы жизни. В любое время года на могиле Калачева можно увидеть гвоздики, георгины, астры…

…В отряд вернулся Семенов с разведчиками. Как и было условлено, у них на третий полдень состоялась встреча с Гавриловой. Она передала им нужные сведения: в Кряжах гарнизон человек двести, есть телефонная связь с Дно, радиостанция в крытом грузовике.

Получив разведданные, комбриг-5 сказал:

— Итак, идем на Кряжи! Вызвать в штаб командиров отрядов. Операция «Первомайский подарок» назначается на двадцать восьмое апреля. Будем просить поддержать нас самолетами. Вопросов нет? Тогда информирую: в Партизанский край прилетели специальные корреспонденты «Правды» и «Известий» Петр Синцов и Виктор Стариков. Они будут интересоваться боевыми делами партизан. Ленинградцы прислали подарки — бинокли, книги, патефоны с пластинками, фотоаппараты.

— Не забыли партизан и в Политуправлении фронта, — дополнил командира бригады Шурыгина комиссар Тимохин. — Оттуда прибыл техник с киноустановкой. Так что готовьтесь: после Кряжей будем смотреть фильмы «Александр Невский», «Чапаев», кинохронику «Разгром немцев под Москвой» и «Героическая оборона Ленинграда».

Пришло также письмо от инструктора Политуправления Северо-Западного фронта Семена Львовича Беспрозванного. Вот что он пишет: «Уважаемый Юрий Павлович и Матвей Иванович! Большое спасибо за донесение о вашей работе и образцы газеты «Дновец». Гордимся и радуемся вашим успехам.

В отношении заявки на боеприпасы и обувь отвечаю: Васильеву дано распоряжение выделить вам двести пар сапог, а боеприпасов у него предостаточно.

Мыло, табак и соль получены на днях и при первой возможности будут заброшены для всех. Включитесь в составление Обращения к партизанам Белоруссии, Украины и других областей. До скорой встречи».

— Захвалили, — улыбнулся комбриг. Но чувствовалось, что слова об успехах деятельности бригады ему приятны.

— Ну а как с Обращением, комиссар?

— Над ним начнем работать непосредственно в ротах и взводах: задания уже даны. Во всех отрядах готовятся специальные выпуски стенных газет и «Боевых листков».

Карикатуры А. М. Никитина из «Боевых листков» (1942 г.).

Карикатура А. М. Никитина из «Боевого листка» (1942 г.).

Крылатые друзья

В ноябре сорок первого года пилот ГВФ Шелест совершил ночью на машине «С-2» посадку у деревни Красный Борок — в трех десятках километров от вражеского гарнизона в Де-довичах. Затем трассу освоили летчики Дикобразов, Семенов, Тимлер, Фадеев. Авиаторы доставляли оружие, боеприпасы, листовки и газеты, вывозили в советский тыл тяжелораненых, переправляли в штаб фронта ценных «языков» и важные трофейные документы. Лишь за несколько первых месяцев в Партизанском крае было совершено почти пятьсот посадок легких самолетов «С-2», «Р-5», «У-2»… В иные месяцы на примитивных аэродромах края принималось до девяноста — ста самолетов. В исключительно трудных условиях партизанам приходилось из-за карателей часто менять аэродромы, посадочными сигналами могли служить лишь небольшие костры или керосиновые фонари «летучая мышь».

Летчики Абрамов, Никишин, Реут, Рышков, авиатехники Горошинский, Добров, Евстигнеев и другие проявляли подлинное самообладание и мужество.

Полеты через линию фронта за сотни километров от своих аэродромов на тихоходных самолетах были предельно опасными. Гитлеровские асы презрительно называли эти машины «рус-фанер». Однако боевому делу прозвище не мешало.

Чтобы, например, хватало горючего на рейс в Партизанский край и обратно, авиационные специалисты установили на самолетах дополнительные бензобаки. Для более удобного транспортирования раненых оборудовали под крыльями машины «Р-5» четыре люльки-гондолы.

Пришло время, когда наши небесные тихоходы стали даже… бомбить гитлеровцев. Летчики Баранов, Камолов, Отрышко, Романов, Рожнов, по данным партизан, совершили около ста боевых вылетов в тыл врага и сбросили почти двадцать тысяч килограммов бомб на гарнизоны карателей в населенных пунктах Пустошки, Бродки, Плещевка, Апросово, Крутец, Коноплюха…

С самолетов сбрасывались не только обычные фугасные бомбы, но и зажигательные. Их изобрели молодые специалисты Научно-исследовательского института гражданской авиации Островский и Копылов. Простые по своей конструкции, но эффективные по действию «воздушные зажигалки» представляли собой особые клеенчатые мешки, которые наполнялись горючим составом и мелкими осколочными бомбами. Изготовлять новинку было легко на местах. Такие «огненные мешки», как называли эти бомбы наши летчики, взрываясь, распространяли вокруг пламя пожара, далеко рассеивали многочисленные осколки.

Перед первомайским праздником летчики гражданской авиации прислали партизанам поздравительное письмо и пожелали новых боевых успехов в беспощадной борьбе с оккупантами. Авиаторы обязались оказывать народным мстителям еще большую помощь, доставлять в Партизанский край еще больше оружия и боеприпасов, а также предложили в ближайшее время провести какую-нибудь совместную боевую операцию.

Вот тогда-то и решили согласовать через Ленинградский штаб партизанского движения время налета нашей авиации на Кряжи, который будет «увертюрой» к партизанскому штурму вражеского гарнизона. В штаб бригады пришла ответная шифровка: «Начало в ноль-один. Границы бомбометания укажите светящимися точками формы «треугольник». Ваша атака по сигналу с самолета — одна желтая ракета».

С четырех сторон окружили село отряды «пятерки» и отряд Второй бригады «Ворошиловец», которым командовал армейский командир Александр Павлович Артемьев. На исходных позициях они окопались, замаскировались. Три группы сигнальщиков с карманными фонариками выдвинулись вперед и разошлись по своим зонам. Увидев, с каким «оборудованием» они скрылись в темноте, пулеметчик Шота Гогишвили забеспокоился.

— Вай-вай, развэ эта свэт? Какой самолот его замэтит?.. — сказал он лежащему рядом начальнику штаба «Боевого» Александру Макаровичу Никитину.

— Не дрейфь, Шота, заметит! — И каг знаток своего дела Никитин разъяснил: — Вот зажгу спичку — за сколько ее увидеть можно? Шагов за двадцать, говоришь? Чудак ты, Шотик! За километр свет спички в темноте виден. А «глазок» от папиросы — за полкилометра. Понял? А там, как-никак, фонарики — не спички. Да и наши подлетят на малой высоте!

Видимо, Гогишвили остался удовлетворен ответом:

— Эсли так, то ладна. Скарей бы лэтэли!..

В Кряжах было тихо. Только откуда-то доносился приглушенный звук губной гармошки. Никитин прислушался: какой-то бодрствующий гитлеровец, может быть часовой, играл мелодию «Песни Хорста Весселя» — признанного в рейхе нацистского «героя». Это он, Вессель, еще в тридцатые годы поучал парней и девиц из гитлерюгенда, как надо расправляться с врагами фюрера: «Нацисты! Если красный выколет вам глаз, ослепите его! Если он выломает вам зуб, перервите ему глотку! Если он ранит вас, убейте его!»

Размышления Никитина прервал едва различимый рокот мотора. По его характерному звуку он понял: летит долгожданный «утенок». Вскоре с КП пошел по цепи приказ Шурыгина:

— Приготовиться! В каждом отряде один пулемет зарядить бронебойно-зажигательными! В атаку — по установленному сигналу!

Тотчас же в запасные диски пулеметчики начали укладывать патроны с красно-черными носиками пуль.

Самолет с небольшой высоты точно отбомбился в пределах сигнальных границ.

— Маладэц, Вано! — радостно крикнул Гогишвили, не знавший, конечно, имени летчика. Но он не видел ничего плохого в том, чтобы назвать его популярным русским именем. — Прылэтай на Кавказ! Дарагим гостам будешь!

А «гость» тем временем дал газ и взмыл вверх под аккомпанемент раздавшихся взрывов. Из его кабины дугообразно полетела к земле желтая ракета. В грохоте пулеметных и автоматных очередей, в разрывах-хлопках ручных гранат потонуло грозное партизанское «ура!».

Полная неожиданность бомбового удара и внезапное появление партизан не позволили вражескому гарнизону наладить организованную оборону — время было упущено. Лишь кое-где гитлеровцы, бросившиеся в сторону Дно, отстреливались на ходу. Одна из их пуль сразила ведущего в атаку свой взвод Петра Ивановича Ефимова, храброго командира и умелого подрывника.

Фашистский укрепленный пункт перестал существовать через полтора часа. Трофеи партизан были большими. Все бойцы и командиры провели операцию с высоким подъемом, действовали решительно и отважно. В первом же своем партизанском бою новичок Николай Матвеенко уничтожил гранатами две вражеские огневые точки.

На следующее утро Николая Семенова послали разведать результаты боя.

В деревне Котово, что в двух километрах от Кряжей, жители рассказали, что фашисты целый день возили убитых. В отместку агенты тайной полевой полиции и каратели батальона Рисса буквально наводнили район. Разведчики принесли в штаб бригады печальное известие: каратели схватили, долго мучили и в конце концов расстреляли подпольщицу Татьяну Михайловну Гаврилову. Несовершеннолетних ее дочерей Тоню и Нину отправили в концентрационный лагерь.

Такая же участь постигла Сашу — семнадцатилетнюю дочь Якова Спиридонова, довоенного председателя колхоза. Он успел эвакуировать на восток хозяйство и скот, после чего вступил в ряды Красной Армии. Дом, в котором осталась Саша с матерью, вскоре стал явочной квартирой. Туда неоднократно заходили партизанские разведчики. Часто бывал и Николай Семенов.

Озверелые гитлеровцы арестовали заподозренных в сочувствии партизанам жителей, в числе которых оказалась и юная патриотка.

Баллады Энского леса

В последний месяц весны дни стояли теплые, в лесах терпко пахло смолой и, трудолюбиво продалбливая в бересте оконца-луночки, остроносые дятлы брали пробу березового сока…

Первомайский приказ народного комиссара обороны Верховного главнокомандующего И. В. Сталина комбриг зачитывал перед всей бригадой, выстроившейся буквой «П» на большой лесной поляне. Как только Шурыгин произнес заключительные слова: «Под непобедимым знаменем великого Ленина — вперед к победе!» — грозным морским валом покатилось по лесу мощное партизанское «ура!».

После митинга устроили праздничный обед. Служба «главного интенданта» Валова на этот раз не поскупилась: из неприкосновенных запасов, хранившихся на дальней лесной базе, выделила по сто граммов — какой же праздник без хорошего тоста!

Когда кончился обед, молодежь по инициативе комсорга бригады Миши Козодоя решила блеснуть своими талантами. Александру Садовникову доверили открыть концерт. Немного волнуясь, он предложил послушать партизанский вариант одного из некрасовских стихотворений. Все притихли. Только неугомонные лесные птахи продолжали задористые песнопения, будто хотели посоревноваться с декламатором.

Однажды в студеную зимнюю пору Фриц из дому вышел, был сильный мороз. Глядим: поднимаются медленно в гору Лошадки, везущие немцев обоз. Сидим мы в засаде, в спокойствии чинном, Враг близко подходит — пора! Вдруг выстрел-сигнал, и взметнулись гранаты, И грянуло громко «ура!!!». Забегали фрицы в испуге ужасном. Нет, гады, теперь не уйти! Мороз вас придушит, граната приглушит, И пуля догонит в пути!

Аплодисменты не смолкали долго, как в настоящем театре. Саша неловко поклонился и сказал:

— А теперь будут музыканты.

Касим Рахилов играл на гитаре, в такт мелодии Петя Журавлев стучал двумя алюминиевыми ложками.

— Настоящий ансамбль! — пошутил Орест Юханов. — И кто это выдумал, что в Энском лесу нет талантов?

На середину поляны вышла Зина Миронова:

— Давайте споем что-нибудь хором! Ведь сколько песен хороших!

Тут мнения разошлись. Кто был за «Тачанку», кто за «Конармейскую», кто за «Синий платочек»… И вдруг разведчики, как всегда сидевшие у костра тесной дружной группой, разом грянули свою любимую «Терскую походную». С довоенных времен большой популярностью пользовалась эта песня Алексея Суркова, и всем был хорошо знаком четкий походный ритм ее музыки, созданной братьями Дмитрием и Даниилом Покрассами:

Оседлаю я горячего коня, Крепко сумы приторочу вперемет, Встань, казачка молодая, у плетня, Проводи меня до солнышка в поход…

Только повторили разведчики последнюю фразу, как дальше запели всем отрядом. И было в этом что-то необъяснимо радостное, звавшее людей на самые трудные победные дороги.

Шел первый год великой битвы с врагом. До штурма логова фашизма, до алого знамени Победи над рейхстагом было еще далеко. Но в том, что будет именно так — никто из партизан тогда не сомневался.

Эта вера выражалась даже в бесхитростных частушках, сложенных ими самими в пламени боев и походов. Поочередно их затягивали под переливы обычной тульской трехрядки Катя Докучаева, Саша Осипенков, Коля Петров, Миша Козодой, Надя Петрова, Саша Исаев…

Бьем врага под Ленинградом, Все сильней удары… Не уйти фашистским гадам От народной кары. Что-то Гитлер стал невесел, И фон Буш загоревал, Геринг голову повесил — Самолеты растерял. Только Геббельс разудалый Не волнуется «в бою» — На ходу «крепит» бумагой Авиацию свою. В каждом лесе есть поляны, В каждом цветики цветут! В каждом лесе партизаны По-геройски фрицев бьют.

Еще за три года до капитуляции фашистской Германии партизаны сложили куплет, замечательный по своей прозорливости:

Скоро Гитлеру могила, Скоро Гитлеру капут. Скоро русские машины По Берлину побегут.

Так непоколебима была у советских людей вера в нашу окончательную победу.

Пароль — Ленинград!

За правое дело Без страха и лени Клянемся стоять до конца! Скорее умрем, Чем падем на колени, Не пряча трусливо лица! Игорь Григорьев

Счастливчик

Обоз с продовольствием из Партизанского края в Ленинград сопровождали двадцать два человека. Это были отважные партизаны, колхозники, представители оргтроек, учителя…

Петру Антоновичу Войчунасу, командиру разведки отряда «Дружный» и председателю Дновской районной оргтройки, выпала честь представлять в составе делегации Партизанского края коллектив Пятой бригады. Целый месяц его друзья жадно ловили сводки Советского Информбюро, листали газеты: нет ли сообщений о красном обозе, прорвались ли ребята через линию фронта, дошли ли до берегов Невы? И вот наконец долгожданные вести: сообщение специального корреспондента ТАСС на Северо-Западном фронте, передовая «Правды» «Советские люди никогда не будут рабами», статьи Грудинина и Славиной о прибытии партизан в Ленинград и о встречах с его героическими защитниками.

Дорога в Ленинград и обратно заняла больше месяца.

— Войчунас приехал! Войчунас вернулся! — первыми сообщили разведчики.

Петр выглядел усталым, изрядно похудевшим: путь был опасным и трудным. Но глаза его светились радостью. Когда он снял фуфайку, друзья увидели на его гимнастерке орден Красной Звезды.

— Поздравляем, Петр Антонович, от всех нас поздравляем, — поочередно обнимали разведчика Шурыгин, Тимохин, Фатеев, Власов, Никитин.

Командование бригады организовало встречу со счастливцем, побывавшим в городе-герое. И, конечно, больше всего расспросов было: как там, в Ленинграде?

— Нас приняли Алексей Николаевич Косыгин, Андрей Александрович Жданов, Петр Сергеевич Попков, члены Военного совета фронта. Михаилу Харченко вручили Золотую Звезду Героя Советского Союза, Александру Поруценко — орден Ленина, Мартыну Полкману и мне — орден Красной Звезды… А знаете, когда Поруценко передал наше письмо и чек на сданные в банк деньги, Андрей Александрович Жданов сказал: «Доброе письмо. Спасибо вам, товарищи!» — и на глазах у всех поцеловал тетрадь, испещренную тысячами подписей. А потом обнял и расцеловал каждого из нас.

Войчунас достал из полевой сумки «Ленинградскую правду».

— И поэты нас порадовали, — продолжал он. — Вот, можно прочитаю? Это Виссарион Саянов написал:

Кто в метелицу выехал? Кто там? Это мы, — пусть крепчает мороз: По дорогам глухим, по болотам Партизанский проходит обоз. Мы идем бездорожьем, где пламя, Где пожарища грозная тень. Братья кровные! Слышите? С вами Партизаны родных деревень. Ленинградцы, родные! Поверьте, Ваша слава в народе жива. О советском большом человеке По земле прогремела молва. Ходит мститель народный сурово, Где грохочет в разрывах земля, Так дойди, наше вольное слово, До прославленных башен Кремля! День придет — буря грозная грянет В час расправы с кровавым врагом, Никогда на колени не станет Наш народ и не будет рабом.

Всем хотелось самим подержать газету в руках, рассмотреть ее повнимательнее, — она ведь печаталась в осажденном Ленинграде!

— У нас было много встреч — с рабочими Кировского завода, моряками Кронштадта, фронтовиками, — рассказывал Войчунас. — И всюду мы чувствовали: не бывать немцам на священных улицах великого города. И о партизанских делах мы много рассказывали. В общем, все это было очень волнующим, впечатляющим. Город стойко обороняется. Он закалился в борьбе, возмужал. Сейчас снова начал ходить трамвай. Артисты дают в театрах концерты.

— А бомбежки и обстрелы продолжаются? — спросил Александр Иванов.

— Бомбят теперь реже. Наши разгоняют стервятников на подступах. Но разрушений много. В Мариинский театр попала бомба, в Эрмитаж…

Нам говорили, что артобстрелы немцы ведут варварски — бьют по больницам, жилым кварталам.

Поэтому на стенах домов множество сине-белых трафаретов-надписей: «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна».

— У, негодяи, — непроизвольно сжались кулаки у Александра Макаровича Никитина. Ему, как и всем, был очень близок и дорог Ленинград, который он защищал еще во время финской кампании, в котором часто бывал по долгу службы, приезжая в командировку из Пестова. — А жизнь там, Петр Антонович, очень не похожая на довоенную?

— Это город-фронт. В конце Международного проспекта уже прифронтовая зона. Надолбы, баррикады, доты. В садах и скверах — зенитные батареи. Золоченые купола и шпили закрашены. Спрятаны или надежно укрыты ценные памятники. Вид, в общем, суровый, друзья. Но каждый человек там на своем посту, несмотря ни на что. Вот какой случай произошел с поэтессой Ольгой Берггольц.

Шла она как-то зимой на радио — читать свои стихи. Шла, медленно передвигая опухшие ноги, по тропинкам среди сугробов. Стала переходить Невский — от Публичной библиотеки к «Гастроному», витрина которого была закрыта громадным деревянным щитом. Ну и чтобы сократить расстояние, пошла тропинкой наискосок. И вдруг на середине пустынно безлюдного проспекта остановил ее постовой милиционер. В шлеме с шерстяным подшлемником. Лицо темно-свинцовое, глаза ввалившиеся, как у каждого голодающего блокадника. А он как будто ни в чем не бывало еле слышно проговорил: «Гражданка, платите штраф!» — «За что?» — «За неправильный переход улицы… За нарушение правил уличного движения».

А сами поймите, ребята, — никакого движения-то не было. Разве что кто-нибудь протащит саночки с водой или с покойником. А вот, понимаете, полу-умиравший милиционер стоял на посту и честно, до конца, исполнял свой долг. И ничего противоестественного в этом не было. Сама поэтесса потом вспоминала, как она с глубокой благодарностью вручила постовому пятерку штрафа. А тот, выдав квитанцию, вежливо козырнул и предупредил: «Прошу больше не нарушать порядок, гражданочка».

Долго еще Войчунас был героем дня. Его спрашивали о норме выдачи продуктов по карточкам, о работе ледовой Дороги жизни. Кто-то даже поинтересовался, не видел ли Петр его брата с Кировского завода… Как мог, он старался исчерпывающе ответить товарищам.

— И вот еще о чем хочу рассказать вам, друзья. Чтобы вы знали об огромнейшей силе морального духа ленинградцев.

Войчунас в деталях вспомнил услышанное в Смольном:

— Многие из вас знают, наверное, Казанский собор. Так вот, однажды проходила, четко печатая шаг по опустевшему, застывшему Невскому, колонна красноармейцев. Батальон, а может быть, рота или там взвод. Когда поравнялись бойцы с Казанским, молоденький командир-лейтенант повернулся вдруг к ним и, приставив ладонь ко рту, чтобы громче зазвучала команда, юношеским, еще не очень-то властным голосом, крикнул:

«Слушай мою команду! Равнение на-пра-а-во! На маршала Кутузова! На бессмертие воинского подвига. Во славу русского оружия».

Помните, у Казанского памятник стоит — Михаилу Илларионовичу Кутузову?! Еще четче отпечатали красноармейцы шаг, проходя мимо памятника великому российскому полководцу. Это было необычно, но так справедливо, что с тех пор стало традицией. Каждая воинская часть, проходя по Невскому хоть днем, хоть ночью, делает равнение на бессмертие воинского подвига, отдает дань уважения великой славе русского оружия, великим победам предков над врагами родины.

К Войчунасу подошел Пильченко:

— Спасибо, Петя, за рассказ. Растрогал ты наши души. Разбередил… Я думаю, что теперь каждый из нас станет еще злее в борьбе с фашистскими собаками. Правильно говорю, ребята?

— Правильно! — отовсюду послышались возгласы одобрения. — Смерть за смерть! Кровь за кровь! — вот наше партизанское равнение во славу русского оружия.

Через несколько дней поступил в бригаду приказ номер 0562 от 15 мая 1942 года по войскам Северо-Западного фронта. Командно-политический состав бригады познакомил с его содержанием начальник штаба Фатеев.

«От имени Президиума Верховного Совета Союза ССР за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество награждаю рядовых бойцов, командиров и политработников Пятой партизанской бригады:

ОРДЕНОМ КРАСНОГО ЗНАМЕНИ

Григорьева Михаила Евгеньевича,

Капустина Николая Павловича,

Семенова Александра Григорьевича,

Шамшурина Николая Николаевича,

Шурыгина Юрия Павловича;

ОРДЕНОМ КРАСНОЙ ЗВЕЗДЫ

Власова Виктора Ивановича,

Ефимова Петра Ивановича,

Петрова Николая Петровича;

МЕДАЛЬЮ «ЗА ОТВАГУ»

Никитина Николая Васильевича,

Яковенко Василия Петровича;

МЕДАЛЬЮ «ЗА БОЕВЫЕ ЗАСЛУГИ»

Иванова Григория Ивановича,

Юханова Ореста Дмитриевича.

Командующий войсками Северо-Западного фронта генерал-лейтенант КУРОЧКИН, член Военного совета дивизионный комиссар ПРОНИН».

Закончив чтение приказа, Фатеев сказал:

— Командование поздравляет вас, товарищи, и желает новых боевых успехов всем партизанам и партизанкам.

— Служим Советскому Союзу! — встав, громко ответили собравшиеся.

Слово взял комиссар Тимохин.

— Я хочу выполнить просьбу наших друзей из далекого Забайкалья. Они прислали защитникам Партизанского края свои подарки. Среди них — карманные часы. В поздравительном письме забайкальцы пишут, что уверены: для уничтожения противника, кроме исправного боевого оружия, требуется знать и точное время. Разрешите вручить эти ценные подарки нашему главному разведчику — начальнику штаба отряда «Боевой» Александру Никитину, командиру роты отряда «Храбрый» Владимиру Афанасьеву, командиру отделения отряда «Дружный» Алексею Захарову и разведчику отряда «Вперед» Василию Бородину.

— Пусть стрелки их часов скорее приближают время разгрома врага! — сказал Матвей Иванович.

«Желаю сил и удачи»

Комбриг Шурыгин получил донесение командиров отрядов «Боевой» и «Дружный»: «Разведкой установлена временная стоянка трехсот пятидесяти немцев в Ломовке. Разрешите атаковать двумя отрядами.

Просим группу заслона выслать вдоль дороги на Станки».

— Твое мнение, Андрей Кириллович? — спросил Фатеева Шурыгин.

— Боеприпасов у них хватает. Пусть повторят Тюриково. А в заслон поставим отряд «Вперед» — он в сборе. «Храбрый» поротно вышел в засады.

— Тогда посылай связного!

В ту ночь жительницу Ломовки Прасковью Филипповну одолевала бессонница. Да и было отчего: донимало беспокойство за мужа, который служил в Красной Армии, сама что-то занемогла. Была и другая причина: в избе, под ее родной кровлей, ночевало четырнадцать гитлеровцев. Долго ворочалась она с боку на бок. Наконец не выдержала и потихоньку вышла на крыльцо. Постояла, прислушиваясь невольно к доносившемуся из избы храпу непрошеных своих постояльцев. «Ишь храпят, ироды! Сделать бы так, чтобы вам вовек не проснуться!» Но что может одинокая больная женщина? Только ненавидеть этих выродков лютой ненавистью…

Вдруг она увидела на улице темные мечущиеся тени. «Может быть, свои?..»

Это действительно были партизаны — командиры отделений Ефим Бударин, Алексей Захаров, бойцы Михаил Пугачев, Алексей Буянов, Дмитрий Федоров, Юрий Бисениек, Ермолай Николаев…

Сняв бесшумно часовых, они проникли в Ломовку.

Женщина бросилась к ребятам:

— В моем доме фашисты. Жгите его, не жалейте. Бросайте туда гранаты!

Потом она показала, где у гитлеровцев штаб, склад, пулеметные точки и в каких домах ночуют солдаты и офицеры.

По условному сигналу начальника штаба отряда «Боевой» Никитина гранатометчики во главе с Николаем Петровым атаковали одновременно все указанные Прасковьей Филипповной объекты. Пулеметчики Александр Савенков и Валерий Иванов, примостившись за высокой поленницей, расстреливали уцелевших после взрывов гитлеровцев, выбегавших на улицу.

После разгрома фашистского гарнизона в Ломовке стал широко известен гражданский подвиг простой русской крестьянки. Этому помог Иван Антонович Шматов. В дедовичскую газету «Коммуна» он написал небольшую, но очень теплую заметку «Героиня», в которой рассказал, как с помощью Прасковьи Филипповны партизаны уничтожили около пятидесяти гитлеровцев.

В один из погожих дней на лесной лагерной стоянке у хутора Пожариха комиссар Тимохин и редактор газеты «Дновец» Шматов с интересом читали новые советские листовки, сброшенные ночью возвращавшимися с боевого задания краснозвездными бомбардировщиками. Разведчики нашли их утром в районе Великой Нивы и только что привезли в штаб. Одна из листовок принадлежала перу талантливого советского писателя-публициста Ильи Оренбурга и была адресована партизанам «пятерки», об удаче которых в Тюрикове писатель узнал из газет.

— Оставить это без внимания нельзя. Верно, Иван Антонович? Ты газетчик и должен лучше знать, как ответить в таком случае, чтобы и поблагодарить, и приятное доставить писателю.

— Завтра, Матвей Иванович, ждем самолет за ранеными. Может, отправим с ним и письмо?

— А у тебя что, и адрес писателя есть? — улыбнулся Тимохин. — Может, в гостях бывал?

— Не довелось, к сожалению. Но думаю, что это не беда. Не на деревню же дедушке пошлем письмо, а известному писателю. Можно для верности направить в Политуправление фронта: оттуда дойдет по назначению.

— Вот это идея! Что ж, берись, редактор, за карандаш!

И они принялись за дело:

«Уважаемый Илья Григорьевич!

С неба упала листовка. Мы нашли лишь два экземпляра, ветер разнес их для деревень, для советских граждан глубокого фашистского тыла. Замечательная листовка, она нам понравилась. Понравилась народу. Эта листовка сейчас нужна для советских граждан захваченных врагами районов, русские люди уже сотнями страдают от страшной заразы чумных крыс… Наша подпольная газета, наша подпольная лесная типография очень встревожили гестапо и полицию города Дно. Гестапо уже не раз объявляло в своей фашистской газетенке, издаваемой в Дно, что, мол, газета номер два «Дновец» полностью конфискована и типография «Дновец» разгромлена… Однако мы никогда не конфисковывались, не арестовывались, а живем и здравствуем. Больше того, газета забрасывается нашими агентами даже в кабинеты полиции и гестапо. Номер два газеты был подложен на стол под стекло в кабинете начальника местной дновской полиции… Он чуть не разбил стекло и стол, придя на «работу» и увидя на столе под стеклом нашу газету… Ваши листовки… любит народ и с интересом читает, осмеивает фашистов и, больше того, выполняет то, что в них написано…»

Матвей Иванович и Иван Антонович, вкратце рассказав писателю об операции в Ломовке, перешли к итогам:

«Вы пишете в листовке: «Истреблять чумных крыс — вот первая мера профилактики». Так мы и делаем. За последние два месяца мы уничтожили 2500 гитлеровцев, разбили 13 немецких гарнизонов, 13 дзотов. Довооружились немецкими минометами и пулеметами.

Дновцы — специалисты по паровозам. И вот за последний, май месяц мы пустили под откос 5 вражеских поездов с живой силой врага. Им не удалось добраться до фронта… Немцы бросили сейчас против нас 5000 фашистов регулярной армии. Они поставили целью уничтожить нас, захватить советские районы, завоеванные и удерживаемые нами в тылу врага. Однако 2000 гитлеровцев уже нашли здесь свою могилу. Уничтожить все пять — такова наша клятва.

И ее мы сдержим.

До свидания, дорогой Илья Григорьевич. Доброго вам здоровья!

Комиссар 5-й бригады ТИМОХИН, Редактор газеты «Дновец» ШМАТОВ 30 мая 1942 года».

Это послание ушло на Большую землю самолетом. Отправляли его бережно, завернув и в бумагу, и в обрезок домотканого полотна, и даже в кусок клеенки, — мало ли что случится в пути.

Ответа не было долго.

— Может, не получил? — иногда сомневались Тимохин и Шматов.

— Всякое случается. Только не хочется верить в это. Наверное, просто некогда писателю.

Но письмо все-таки дошло до Эренбурга. В самый разгар боев с июньской карательной экспедицией от него пришел в редакцию «Дновца» ответ:

«Дорогие товарищи!

Сердечное спасибо за письмо. Трудно вам передать, как меня обрадовал привет от наших героических партизан. С радостью буду вам полезен чем могу. Посылаю вам сборник статей. Крепко жму руки. Желаю сил и удачи.

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ».

Надо ли говорить, сколько радости было и у инициаторов письма, и у всех, от чьего имени они выступали.

Высокая оценка

Лето обещало быть сухим, жарким. Во всяком случае, старик Липатыч именно так предсказывал. Жил он на хуторе недалеко от Яборкова. По всей вероятности, о барометре старик имел слабое понятие, но предсказывать погоду умел. И температуру определял — по-своему, но верно.

— Что нонче на дворе, Липатыч? — бывало по зиме интересовались разведчики.

— Двадцать, ребятушки, — отвечал дед.

— А по чем же ты отгадываешь?

— Смотря, за что мороз щиплет. Если за уши тягает — значит, двадцать. Ежели за нос — тогда, почитай, двадцать пять. Ну а если ногам в валенках мерзко — все тридцать с гаком.

— А летом как же, Липатыч?

— Опять же, где и как пот прошибает. Лоб в испарине, рубаха на спине мокрая, либо бороду хоть выжимай — на всё свои градусы. Это понимать нужно.

Забавный был старик. Добрый, умудренный житейским опытом. Редко, когда разведчики не наведывались к нему на хутор.

— Теперь и без хлеба не пропадем, — сообщил он в последний раз ребятам. — На заячьей капустке, ростках хвоща, дудках камыша и то прокормиться можно. Так что не робейте, если фрицы в лесу запрут.

Лесные болота к этому времени подсохли, обозначив ходовые тропы, покрылись сочными кустиками брусники, черники, морошки. На полянах и лугах неумолчно жужжали вокруг цветов трудолюбивые шмели и пчелы. Иной раз, глядя на такие мирные картины природы, казалось, что нет войны. Но так только казалось… Да и то мгновение!

Генерал Шпейман, командующий войсками охраны тыла северной группировки немецко-фашистских армий, как только подсохли дороги, вновь бросил свои подразделения к границам Партизанского края. К регулярным вражеским войскам, в частности 163-й пехотной дивизии, присоединился и специальный карательный батальон. Вновь разгорелись горячие бои у Мякшина и Релок, у Крутца и Сосниц. Пять тысяч гитлеровцев, двадцать танков и самоходных орудий, десять самолетов составили ударную силу очередной карательной экспедиции.

Асмолов и Гордин внимательно следили из Валдая за развитием обстановки в тылу противника. Чтобы избежать ненужных потерь, они радировали Шурыгину: «Фронтового удара противника не принимать. В случае вынужденного отхода устраивать на путях движения врага засады-ловушки с обязательным минированием впереди лежащих участков. Засады делать так, чтобы они образовывали огневой мешок. Ближайшая к противнику засада обязана тщательно маскироваться, пропуская его мимо себя, и обрушиваться всей силой ружейно-пулеметного огня и гранатами с тыла, когда откроет огонь вторая засада. При всех обстоятельствах не отходить дальше лесных массивов района Яблонец, Роговая, Гористая. Ввиду недостатка технических средств связи не ждать указаний сверху, инициативу держать в руках, действовать внезапно, сеять в рядах противника панику и причинять ему возможно большие потери».

Частям и отрядам карательной экспедиции так и не удалось навязать партизанам дневную позиционную борьбу. Народные мстители вовремя уходили из-под фронтальных ударов в леса, а ночью сами наносили удары по временным стоянкам карателей, уничтожали их авто- и мотомеханизированные колонны из засад. Около ста различных боевых операций провели партизаны против карателей, так и не позволив им прорваться сквозь линию обороны своего участка.

Вскоре в штабе Второй бригады была получена радиограмма от Военного совета Северо-Западного фронта: «Военный совет приветствует славных народных мстителей и удовлетворен первыми итогами боев против карательной экспедиции, проводимой оккупантами сейчас. Уверены, что партизаны Северо-Западного фронта до конца выполнят свой долг перед Родиной. Курочкин, Пронин».

Карательная экспедиция не достигла цели. Гитлеровцы вынуждены были снова расставлять свои усиленные гарнизоны. Один из них они разместили в населенном пункте Тарасово. Отрядам Пятой бригады предстояло разгромить его.

К землякам-дновцам в село Лисье приехал из штаба бригады комиссар Тимохин. Вместе с командиром отряда «Дружный» Александром Ивановым он принял участие в подготовке всех, кому предстояло штурмовать вражеский гарнизон в Тарасове. Командир разведки Войчунас докладывал обстановку:

— Крестьяне выселены карателями. Гитлеровцы укрепились в подвалах сожженных домов. Подходы сложные — населенный пункт на возвышенности. После налета на Кряжи охрана Тарасова усилена. Установлен прожектор.

— Может быть, ударить не со стороны леса — там ночное охранение? — спросил Иванов. — Как думаешь, разведчик? — обратился он к Войчунасу.

— Можно незаметно подобраться лощиной, потом огородами — между гряд и борозд. А у леса провести отвлекающий маневр.

А. И. Иванов, командир отряда «Дружный».

Предложения, высказанные Петром Антоновичем Войчунасом и Александром Ивановичем Ивановым, были приняты командованием. Пароль на время операции — «Самолет», отзыв — «Смоленск».

Штурм начали ровно в полночь. Во всех ударных группах гранатометчиков и автоматчиков первыми шли, как всегда, коммунисты и комсомольцы. Их встретила свинцом охрана гарнизона. Партизаны залегли. Когда огонь противника стал стихать, поднялся командир:

— Вперед, ребята! За мной!

Он повел одну роту на блиндаж, а в обход его указывал путь второй роте Войчунас.

Кольцо сужалось. Юра Бисениек, Ваня Богданов, Леша Буянов, Миша Кумров приблизились к блиндажу на дистанцию броска гранаты. В этот момент упал Александр Иванович Иванов.

— Командира ранило! — крикнул Буянов.

Он уже бросился к Иванову. Правая нога Александра Ивановича оказалась перебитой разрывной пулей.

Подползла с санитарной сумкой Шура Иванова.

— Как же так, Александр Иванович? — с горечью спросила девушка.

Она была уже расстроена: только что на ее руках умер смертельно раненный командир отделения Ефим Иванович Бударин.

— Вот, видишь, землячка, не повезло.

— Давайте перевяжу.

Превозмогая боль, Иванов продолжал руководить боем. Иногда приподнимался на руках, смотрел сквозь темноту ночи, полз вперед. Герой Халхин-Гола не мог оставаться вне отряда, не хотел отправляться на медпункт.

Александр Иванович был в строю, пока вторая пуля не остановила биения его сердца.

— Леша, — сказала Буянову Шура, — передай по цепи: командир погиб, последние слова его: «Только вперед»…

Девушка не договорила: она сама получила два ранения и потеряла сознание.

Ударным группам других отрядов тоже удалось проникнуть в деревню. Партизаны отряда «Боевой» — Петров, Осипенков и Космачев противотанковыми гранатами уничтожили два дзота, пулеметный расчет и около тридцати фашистов.

В этом бою геройски погиб лихой разведчик Николай Космачев.

…На востоке заалела заря. Воздух посвежел. Несколько бойцов из отряда «Вперед» вместе с начальником штаба Сюгиным находились в дозоре метрах в трехстах от Тарасова.

Вдруг совсем недалеко из кустарника выпорхнула стайка птичек, явно чем-то потревоженных. Хотя гитлеровцев с этой стороны и не ждали, но Анатолий Сюгин шепнул:

— Маскируйтесь лучше!

Настали минуты тревожного ожидания. На фоне кустов, едва различимые, показались три гитлеровца в зеленых шинелях. Через короткое время партизаны увидели не менее сотни солдат. Они шли цепочкой.

Казалось, что вступать в бой с такой оравой бессмысленно и следует ретироваться, но со стороны Тарасова еще доносилась перестрелка, — следовательно, враг мог подойти туда незамеченным.

— Пропустить их нельзя! — сказал Сюгин. — Первым открываю огонь я!

Бойцы замерли. Стало так тихо, что, казалось, можно было слышать биение их сердец.

Пулемет застрочил. Фашисты залегли и открыли огонь.

— Не тратьте зря патроны! Цельтесь лучше!

Анатолий Степанович Сюгин мельком взглянул на суровое, сосредоточенное лицо пулеметчика. По его вискам стекали ручейки пота, лицо исказила болезненная гримаса. Сюгин спросил:

— Что с тобою?

— Ничего страшного, ногу царапнуло.

Противник пошел в атаку. Раненый пулеметчик стрелял короткими очередями почти без промаха. Порой бойцы бросали гранаты. Вдруг пулеметчик охнул и уткнулся лицом в землю.

— Что случилось, Кузьма Иванович? — с тревогой спросил Сюгин.

А. С. Сюгин, начальник штаба отряда «Вперед».

Ответа не было. Голова пулеметчика была пробита пулей.

Гитлеровцы стали обходить партизан. Захватив пулемет, бойцы поползли к отряду, чтобы предупредить своего командира о подходе к осажденному тарасовскому гарнизону подкрепления.

Николай Николаевич Шамшурин послал связного с сообщением об этом в штаб бригады. А тем временем парторг отряда Георгий Васильевич Игнатьев повел еще одну группу бойцов к Тарасову. Обошли лес, подобрались к огородам.

— За мной! — крикнул Игнатьев и, перемахнув через изгородь, побежал к ближайшим домам.

Справа заговорил пулемет. Группа залегла, начала отстреливаться. Игнатьев дал две длинные очереди из автомата — пулемет замолчал. Но буквально сразу же метрах в тридцати — сорока от него застрочил другой, молчавший до сих пор пулемет. Пули не давали возможности поднять голову. Тогда Игнатьев дал команду нескольким бойцам обойти огневую точку и подавить ее, а сам с другими партизанами пополз вперед между грядами.

Через несколько минут там, где находилась вражеская огневая точка, раздались два взрыва. «Молодцы ребята, — подумал Игнатьев, — разделались».

Группа Игнатьева с боем продвигалась к домам. Самого парторга ранило в плечо, правая рука повисла плетью. «Жаль, что я больше своим не помощник», — с горечью думал Георгий Васильевич. Он лежал на огороде, истекая кровью. Теперь он мог только ползти на левом боку…

Бой в Тарасове длился уже несколько часов.

…Шура Иванова пришла в себя. Огляделась и сразу не могла сообразить, что делается вокруг. Рядом стонал раненый боец Носов. То тут, то там в разных позах лежали убитые. Откуда-то доносились редкая стрельба, крики, чужой говор. Она достала револьвер, но вдруг услышала голоса своих товарищей по отряду.

— Ребята! — крикнула Шура.

К девушке и Носову подползли Миша Елкин, Юра Бисениек, Миша Кумров. Они вынесли раненых в безопасное место.

По приказу Шурыгина партизаны покинули село. Вскоре, однако, основательно потрепанный вражеский гарнизон тоже оставил Тарасово и ушел в сторону Дедовичей.

Через несколько дней тяжело раненных Александру Иванову, Георгия Игнатьева, Анатолия Сюгина отправляли в Ржаные Роги, затем к аэродромной базе. В деревне Дровяная храбрую девушку хорошо знали крестьяне.

— Что же ты, голубонька, лежишь на соломе? — участливо спросила одна из женщин. — Сейчас постель принесу.

— Не надо хлопот. Постель-то ваша пропасть может.

— Пустое, милая. То ли в боях с супостатом пропадает. Разве ж для вас чего жалко?

Женщины принесли матрац и подушки, уложили раненую поудобней. Проститься пришли почти все ребята из «Дружного»: ведь она была единственной в отряде представительницей женского пола.

— Возьми на память, Шурочка. — Алексей Буянов, храбрец из боевой группы ботаногских парней и девчат, протянул девушке яркий кисет из бусинок. — Поправляйся скорей! Пиши!

Подошел Петр Войчунас. Крепко пожал руку, пожелал быстрее выздоравливать.

— А вам боевых успехов, Петр Антонович! Я слышала: вас назначили командиром нашего отряда. Правда?

— Правда. Ну, счастливого тебе полета!..

Конференция

В Партизанском крае 18 июня сорок второго года произошло знаменательное для всех партизан и колхозников событие — состоялась первая партийная конференция. Делегатами ее от Пятой бригады были Юрий Павлович Шурыгин и Матвей Иванович Тимохин.

На озаренной солнцем большой лесной поляне недалеко от деревни Серболово — признанной столицы Партизанской республики — собрались пятьдесят шесть делегатов. Здесь же присутствовали и посланцы Большой земли — представители штаба и Политического управления фронта Алексей Алексеевич Тужиков и Семен Львович Беспрозванный.

Разговор шел о боевых делах, о работе партийных организаций, о главной задаче ближайшего будущего — расширении зоны партизанского влияния на другие, особенно западные районы Ленинградской области.

Это была необычная, впечатляющая картина: партийная конференция проходила в тылу противника, торжественно, как полагалось такому форуму, и закончилась пением «Интернационала».

В глубине Серболовских лесов написано было тогда приветствие товарищам И. В. Сталину и А. А. Жданову.

Текст этого документа сохранился в архиве — в нем и сегодня чувствуется грозное дыхание тех героических дней:

«Мы, коммунисты Партизанского края, находящегося на территории оккупированных районов Ленинградской области, собравшись на первой конференции, шлем вам свой горячий, идущий от всего сердца, большевистский привет!

…Наши небольшие разрозненные партизанские отряды, созданные 10 месяцев назад, переросли в партизанские полки и бригады, хорошо оснащенные, вооруженные автоматами, пулеметами, минометами, противотанковыми ружьями, артиллерией.

10 месяцев назад мы базировались главным образом в лесу, изредка на время выгоняли немцев из той или другой деревни. Сейчас мы полностью освободили от оккупантов большую территорию с многими десятками населенных пунктов. Благодаря тому что наш советский строй, наши советские порядки и обычаи пустили свои глубокие корни в народных массах, у нас в Партизанском крае полностью восстановлены советские органы. Трудящиеся своим героическим трудом в колхозах, артелях и мастерских куют победу над ненавистным врагом и создали прочную базу для оснащения и продовольственного снабжения партизанских частей.

Мы не преувеличиваем своих успехов и не преуменьшаем силу озлобленного врага, но знаем, что в жарких схватках с фашистами мы закалились, наши люди стали неустрашимыми, наши отряды стали смертельной грозой ненавистных фашистских мерзавцев…

Клянемся, что до тех пор, пока в нашем крае останется хоть один большевик, ни на один день не затихнет борьба с озверелым врагом. Мы твердо держим в своих руках боевое оружие и не выпустим его до тех пор, пока ни одного оккупанта не останется на нашей родной земле.

Да здравствует наша победа!..»

Слава о героических делах ленинградских партизан разнеслась далеко за пределы края. Писатель Николай Тихонов в своем выступлении по радио, обращаясь к ним, говорил:

«…Ваше имя вызывает судорогу ненависти у немцев. Они называют вас «стрелками в кустах». Они боятся вас, и письма их в Германию проникнуты страхом перед вами. Вы являетесь живым доказательством того, что нельзя покорить русский народ, нельзя безнаказанно надеть на его шею деревянную бирку с номером, ворваться в его жилище, разграбить, разрушить его, а его обитателей погнать, как скот, на любую, самую тяжелую и каторжную работу… Враг боится ходить в лес в одиночку. Он не может спокойно проехать ни по шоссе, ни по железной дороге. Фашист не может спать в захваченном доме. Его воровской сон вы выжигаете огнем и гранатой».

На следующий день после конференции защитники Партизанского края слушали вечернее сообщение Советского Информбюро от 19 июня:

«В мае месяце немецкое командование бросило против группы партизанских отрядов Ленинградской области большую карательную экспедицию с артиллерией, танками и самолетами.

За месяц боевых действий партизаны под командованием В. и О. уничтожили 2570 немецких солдат и офицеров, подбили 20 танков, пустили под откос пять железнодорожных составов и один бронепоезд. Партизанами захвачены большие трофеи».

— Это про вторую карательную экспедицию. Правда, с небольшим опозданием, но все же и нас оценили, — заметил комбриг.

— Конечно, в этом успехе есть и наша доля. Но мы имеем еще и «заначку» — третью экспедицию, — добавил комиссар, намекая на боевые успехи партизан в боях с июньской карательной экспедицией.

Партизан и колхозников глубоко взволновало также полученное в один из первых июльских дней послание представителей братского бурят-монгольского народа:

«Боевые друзья! Дорогие братья и сестры! По поручению и доверию бурят-монгольского народа, живущего от вас за семь тысяч километров, далеко за серыми скалами Байкала, но близкого вам горячим сердцем советских патриотов, передаем пламенный привет и большевистское спасибо. Мы знаем о вашей героической борьбе с немецкими захватчиками, о лютой ненависти, которую вы питаете к гитлеровским мерзавцам, стремящимся поработить братские народы Советского Союза. Мы знаем о вашем волнующем письме и замечательном продовольственном подарке любимому всеми нами городу Ленина. О ваших делах наш народ складывает великую песню борьбы и побед над фашизмом…»

Проникновенные слова письма свидетельствовали о прочнейших нитях братства и дружбы, связывавших партизан со всем советским народом.

Они еще раз подчеркнули, что в своей героической борьбе партизаны не одиноки, о них думает, их окружает вниманием и заботой вся страна!

Средь бела дня…

Фронтовое снайперство было хорошо известно партизанам из газет, из сообщений Советского Информбюро и очень пришлось им по душе.

«Вот бы и у нас такое наладить!» — мечтал молодой порывистый разведчик Осипенков.

— Ты же знаешь, Саша: у нас всего три снайперских винтовки, — говорил ему командир роты Павел Васильевич Долинин. — Вот пришлют еще — тогда у начснаба выпросим.

— А может, пока с простых попробовать, — не унимался Саша. — Из роты Полкмана, слыхал, «охотники» не пустые возвращаются.

Осипенков был прав: лучшие ротные стрелки Мартына Мартыновича Полкмана положили в бригаде начало движению «лесных охотников», которое по существу было сродни движению снайперов на фронте. По одному, по двое, по трое ребята пробирались в зоны расположения врага, замаскировывались и терпеливо ждали. В первые же дни партизанские снайперы подстерегли и уничтожили около ста вражеских солдат и офицеров. Вскоре желающих «поохотиться» оказалось так много, что командиры отрядов вынуждены были устанавливать очередь — с учетом свободного времени от боевых операций и караульной службы.

Опасаясь налетов партизан из леса, оккупанты с наступлением теплых дней стали иногда располагаться на отдых в открытых местах, там, где обеспечивался круговой обзор. Такой палаточный лагерь гитлеровцев засекли однажды разведчики отряда «Храбрый».

Средь бела дня бойцы командира отделения Александра Петрова, в цветастых маскировочных накидках, подкрались к палаткам, возле которых фашисты принимали солнечные ванны. Многих любителей позагорать недосчитались гитлеровцы в тот день.

Через некоторое время отделение Петрова уничтожило в районе Белькова фашистскую хозяйственную команду по заготовке и вывозке древесины. Хорошими снайперами зарекомендовали себя Николай Матвеенко, Абдулла Абакаров, Владимир Афанасьев, Михаил Григорьев…

И еще одна новинка вошла в быт партизан — так называемые «костры-сюрпризы».

Привез ее все тот же неутомимый, хлопотливый Павловский: ему удалось узнать о ней в отряде партизан-латышей, который готовился к выходу из Партизанского края в леса Прибалтики.

— Спиридон Иванович, да ты у нас этак «начальником партизанской академии» станешь, — пошутил комиссар Тимохин, узнав, с чем вернулся «главный строитель». — Смотри-ка, Юрий Павлович, опять премудрость распространить хочет среди ребят, — обратился он к Шурыгину.

— И вовсе не премудрость, Матвей Иванович! — заметил Павловский. — Повторяю — не премудрость, а дельная штука! Вот послушайте: поперек дороги или на обочине выкладывается вроде бы подготовленный к вывозке штабель швырка. Под него в двух-трех местах закладываются толовые шашки с капсюлями ударного действия. Штабель делается длиною три-четыре метра, высотой до полутора и выглядит вполне безобидно. Теперь партизанскую засаду можно расположить по обеим сторонам дороги.

— Что же дальше?

— А вот что. При подходе вражеского отряда, группы или колонны приводим систему «костра-сюрприза» в действие — поленья разлетаются в разные стороны, фашисты ахают, а в этот момент довершаем истребление деморализованного противника из засады перекрестным огнем. Красота? А? Что скажете?

— Голь на выдумку хитра! — в тон Павловскому улыбнулся комбриг. — Раз так хвалишь — давай внедрять, «академик».

Недалеко от Белькова, где древесины было вдоволь, в нескольких местах приготовили «костры-сюрпризы».

После уничтожения фашистских лесозаготовителей «охотниками» Петрова гитлеровцы наверняка должны были появиться здесь снова. В дополнение к штабелям Спиридон Иванович посоветовал «приобщить» и несколько стволов сухостойных деревьев.

— Ну а это-то к чему? — разозлился Александр Валов. — И так взрывчатки мало. Нет, Спиря, бросай ты это «научное занятие».

— Погоди, погоди. Поперед батьки в петлю не лезь. Посмотри сначала на результат.

Единственно, кто безоговорочно поддерживал Павловского, так это Николай Николаевич Малин. В прошлом работник Березайского леспромхоза, человек, понимающий лес и знающий в нем толк, он видел в действиях Спиридона Ивановича Павловского вовсе не забаву, а определенную военную хитрость.

В корневую систему сухостойных деревьев было заложено по паре толовых шашек. Взрывались они тем же натяжным способом, что и шашки в штабелях. А вот подбор деревьев был не совсем обычным — тут Павловский и Малин о чем-то шептались, переговаривались, показывая что-то на руках, наконец раскрыли «секрет». Оказывается, для необходимой им цели они предпочли елки — у них корневая система устроена «лапой». Зато стволы сосен не выбирали — их глубокий корень имеет форму редьки, значит, при взрыве сидит крепче…

Немецкие «хозяйственники» не заставили себя долго ждать. Им нужен был лес для дзотов, строившихся у Красного Луга. Под прикрытием бронетранспортера-вездехода, с черно-желтой эмблемой вермахта, к лесным делянкам потянулись большегрузные «бюссинги» и подводы. Время от времени пулемет вездехода посылал в зеленые чащобы порции свинца.

И вдруг лес мгновенно ожил. Тут и там раздались взрывы, рухнувшие деревья преградили дорогу. Они накрыли собой бронетранспортер. «Бюссинги» не смогли ни развернуться, ни пойти задним ходом — как факелы запылали от взрывов гранат, от бронебойно-зажигательных пуль. Страшное это было зрелище для врагов, — казалось, лес полностью минирован и, куда ни сунься, в нем кишат «ночные призраки» — партизаны, от которых нет спасения. А на самом деле их было всего двадцать человек. Не многим гитлеровцам удалось тогда спастись.

Да, очень верно сказал Михаил Иванович Калинин в сорок втором году: «Помощь партизан Красной Армии в ее борьбе с немцами огромна, и удары партизанских отрядов по фашистам приобретают все большее значение в стратегии войны… Советские партизаны бьют и будут бить еще сильнее немецких псов-рыцарей не только доблестью и дерзостью своих налетов, но и умением, русской смекалкой».

Во многих местах вспыхивали бои партизан с карателями, в третий раз подряд бросавшимися к границам Партизанского края. Тяжелые это были бои, немало уносили жизней отважных советских людей. Но ничто не могло сломить их воли к борьбе, стремления к победе…

Даже немецкому командованию невозможно было вторым военным летом скрыть перед ставкой фюрера успехи русских партизан.

Начальник управления полевой полиции при главном командовании сухопутных войск (ОКХ) сделал доклад, в котором сообщил, что

«на конец июня 1942 года партизаны особенно угрожают следующим районам:

На севере: Район болот к юго-востоку от ст. Дно.

Восточная часть Кудовского района 1.

Район южнее ст. Опочка…

Районы к югу и к западу от Пушкинских Гор…

Лесной район к востоку от Пскова…»

…Приближалась годовщина образования Партизанского края. Был накоплен серьезный опыт борьбы. В бригаде Васильева — Орлова действовали уже четыре боевых полка. В июле к ним прибавился пятый. Чтобы оперативнее руководить партизанскими силами края, а в условиях постоянных карательных экспедиций противника сосредоточить общее руководство в одном центре, Ленинградский штаб партизанского движения и командование Северо-Западным фронтом пришли к согласованному решению — придать Второй бригаде Васильева — Орлова другие соединения. «Пятерка» Шурыгина — Тимохина стала таким образом именоваться Пятым партизанским полком. В нем Александр Никитин снова возглавил свою гвардию — теперь как заместитель командира полка по разведке. Именную снайперскую винтовку, полученную от ленинградских комсомольцев, передал Александр Макарович любимому боевому другу Василию Яковенко — лихому разведчику и отличному снайперу. Друзья обнялись.

— За такой подарок и начальство расцеловать не грех! — Вася улыбнулся своей добродушной улыбкой и громко чмокнул Макарыча в щетинистую щеку.

Прощай, Добрыня Нинитич!

Еще издали Никитин узнал во всаднике своего тезку — Александра Бахорина. Александр Васильевич — воин бывалый, пришел к партизанам из фронтовой разведки, воевал рядовым, командиром отделения, взвода. Теперь — зам-командира «Храброго» по разведке. Недавно в советский тыл пошли документы на присвоение Бахорину воинского звания младшего лейтенанта. «Наверное, от Павлова с какими-нибудь новостями», — решил Никитин.

Оставив скакуна у коновязи, Бахорин влетел на крыльцо. Никитин вышел навстречу:

— Здравствуй! Что так спешишь?

— Опять каратели, Александр Макарыч. И очень близко.

— Пошли в горницу. Расскажешь.

Бахорин рассказал и о новостях, и о том, что произошло за последнее время.

…Большой сердечной болью отозвалась в сердце весть о гибели Лиды Михайловой. Это она, мужественная комсомолка, в прошлом бухгалтер Окуловской районной конторы Госбанка, в Тюриковской операции уничтожила двух гитлеровских офицеров.

А недавно в бою у Сосниц, когда большая цепь карателей начала теснить партизан от Липовецкого болота к реке, Лида проявила героизм. В бою выбыл из строя первый номер станкового пулемета прикрытия. Лида заметила это, лежа в воронке от артиллерийского снаряда, куда только что укрыла раненых. Медлить было нельзя — девушка выскочила из воронки, под огнем добежала до «максима» и стала косить свинцом наседавших фашистов. Она отважно дралась с ними до последней секунды своей жизни, пока осколок вражеского снаряда, разорвавшегося поблизости, не сразил ее насмерть. Такой дорогой ценой заплатила Лидия Михайлова за то, чтобы выручить из беды своих товарищей по отряду «Вперед».

Л. В. Михайлова, сандружинница отряда «Вперед».

— От Сосниц след карателей потянулся к Алексину, — продолжал Бахорин.

Фашистам не удалось разгромить партизан в открытых боях. Тогда они сделали очередную попытку вбить клин в добрые отношения партизан и местных жителей. Немецкие оккупационные власти через специальных «пропагандистов» стали распространять слухи, что карательная экспедиция рассеяла партизан, что в округе бродят только мелкие уцелевшие группы, которые нападают на крестьян, расстреливают их без разбора, жгут деревни.

— Сразу видно, кто-то из шестьсот шестьдесят седьмого карательного орудует, — сказал Никитин. — Их работа. Вон и в Папортно — подожгли дома, а всех, кто выбегал на улицу, расстреливали из «шмайссеров». Расскажи, что же случилось в Алексине?

…Летним вечером спешили каратели в свое «гнездо» — рота Миллера квартировалась в Алексине при штабе батальона. Пробирались опушкой леса, обходя озеро.

— Никак, рыбаки? — заметил фельдфебель. Поднял к глазам бинокль: — Точно, они. Восемь баб… Вперед!

Небольшой дряхлой сетью семеро женщин ловили рыбу. Восьмая — кормила у прибрежных ив своего малыша. В ведре плескались полосатые окуни, красноглазые плотвички…

— Ни с места! — крикнул фельдфебель, потрясая пистолетом. — Кто такие? Зачем здесь? — И, не дождавшись ответа, приказал: — Следовать в штаб! Рыбу оставить!

От озера отошли недалеко.

— Как сгрудятся вместе — в расход пустим, — сказал фельдфебель. И сам показал пример — выстрелил в женщину и ребенка.

— Трупы — вон в ту яму с водой! — приказал он. — А теперь можно вернуться к озеру.

На берегу каратели устроили «пир». Под руководством фельдфебеля разожгли костер, сварили в ведре уху, раскрыли фляги со шнапсом и самогоном.

Другой взвод карателей появился в районе бывшего колхоза «Красный Остров». Однажды они увидели выходивших из чащобы Егора Ивановича Осипова — довоенного бригадира колхоза, пожилого, но крепкого человека, и Михаила Молева — молодого крестьянина из деревни Рай. Оба они были хорошими помощниками партизан.

— Из леса, значит? У бандитов были? — заорал офицер, сильно ударив Осипова.

Егор Иванович упал.

— Насчет дровишек промышляли, господин начальник, — попытался оправдаться за обоих Михаил. — Никаких бандитов не знаем. Власти новой служим. На мельницу давеча последнее зерно отвезли.

— Знаем вашу службу! — И офицер скомандовал ефрейтору Гонте: — Связать — и в Зареченскую комендатуру! Там вздернут публично.

Через несколько дней агентурные разведчики партизан передали печальное известие: после страшных пыток — Осипову сожгли волосы, бороду, выжгли глаза, Молеву исполосовали тело раскаленными прутьями — советских патриотов повесили.

Своеобразным ответом на зверства карателей был разгром отрядом «Храбрый» вражеского гарнизона в населенном пункте Остров: здесь жил и работал много лет подряд колхозный бригадир Егор Иванович Осипов.

Немало могильных холмиков вырастало на древней русской земле, за которую в боях с гитлеровцами отдавали свои жизни сыны всех народов нашей страны — русские и украинцы, белорусы и армяне, грузины и латыши, казахи и молдаване… На этой обильно политой кровью земле навечно остались казах Абакаров, грузин Гогишвили, украинец Ефищенко, русские ребята Николай Космачев, Валентин Филицын и многие их товарищи.

Сложил голову в бою и Добрыня Никитич. Именем былинного русского богатыря в соединении звали самого высокого, плечистого, сильного парня — Александра Осипенкова. Он был всеобщим любимцем. В начале войны от фашистской бомбы погибла вся его семья.

Девятнадцатилетний юноша вступил в партизанский отряд Пестовского района. Смельчак в бою, хитрец в разведке, мечтатель и романтик в свободную минуту, он привлекал к себе душевной чистотой и обаянием. Глаза у него были голубые и ясные, как у ребенка.

Партизанам предстояло выбить карателей из небольшого селения Хвершовка и захватить машину со штабными документами. Осипенков продвигался вперед с ударной группой, прокладывая путь себе и другим автоматными очередями. Вдруг из блиндажа выскочили двое фашистов, оглушенные взрывом гранаты. Не замечая партизана, они бежали в его сторону. Богатырь схватил их за воротники и с такой силой стукнул лбами, что оба упали на землю без сознания… Это были его сорок девятый и пятидесятый «трофеи».

Во время штурма Хвершовки Александра ранило. Припадая на окровавленную ногу, он все-таки ворвался в дзот и из немецкого пулемета бил вдогонку удиравшим карателям. Но в самом конце боя Осипенков был сражен вражеским осколком. Тело Александра вынес Павел Васильевич Долинин. Хоронили юного героя всем полком. Многие не скрывали слез: Добрыня Никитич — Александр Осипенков рано ушел из жизни. Он не успел получить и заслуженную им правительственную награду, к которой был представлен командованием за свои боевые дела.

А. И. Петров, командир отделения отряда «Храбрый».

Не вернулся из «двухнедельной командировки», как написал жене перед уходом в тыл врага, и Александр Петров.

В канун первой годовщины Партизанского края отряды «Боевой» и «Храбрый», разгромив карателей в Хвершовке и Изобной, наступали на Яблонец. Гитлеровцы успели хорошо пристрелять узкую ленту дороги, поэтому ударный взвод Николая Никитина продвигался медленно, используя для маскировки каждый кустик, придорожный камень или ямку.

Но вот упал тяжело раненный командир взвода Николай Васильевич Никитин.

— Саша, принимай командование взводом, — сказал он командиру отделения Петрову и потерял сознание.

Вместе с другим командиром отделения Лаврентием Джурой Петров продолжал наступление. Уже были взорваны несколько вражеских огневых точек, как вдруг Петров почувствовал резкую боль в животе.

— Что с тобой, Сашок? — подскочил Джура.

— Кажется, отвоевался, Лавруша! — с горечью выдохнул Петров. — Хоть бы в ноги или руки…

Он, видимо, хорошо знал, что значит ранение в брюшную полость. Глаза его закрылись.

И Николая Никитина, и Александра Петрова везли на партизанский аэродром вместе, на одной подводе. Дорога была разъезженной, ухабистой. Сандружинница Тоня Смирнова часто поправляла у раненых матрацы и наволочки, набитые свежим душистым сеном. Николай, придя в сознание, посмотрел на товарища: лицо его было неузнаваемым — черты заострились, глаза впали, мучительно болезненная бледность выдавала страдание. Александр то и дело просил пить, Тоня часто смачивала влажным бинтом его запекшиеся губы. Умер Александр Петров, не доехав до аэродрома.

Ради будущего

Наступил праздник — годовщина создания в тылу врага Партизанского края. Радисты приняли несколько радиограмм — Ленинградского областного комитета партии, Ленинградского штаба партизанского движения, Военного совета Северо-Западного фронта. В каждой из них содержались поздравления с юбилеем партизанской борьбы, с достигнутыми победами.

В большом, известном своими хорошими партизанскими традициями селе Семеновщина был организован торжественный митинг. Затем старший батальонный комиссар Тужиков, специально прилетевший для этого с Большой земли, вручал партизанам боевые награды Родины. Ордена и медали получили Долинин, Миронова, Новаковский, Петров, Шурыгин, Юханов…

— Приходится с тебя, Палыч, — пожимая руку командиру, сказал комиссар.

— Намек понял, Матвей Иванович, — ответил Шурыгин, прикрепляя к гимнастерке орден Красного Знамени. — Только обожди малость. Вот пройдет парад, тогда и банкет устроим.

Это может показаться странным, но парад тогда в тылу врага действительно состоялся. Четко печатая шаг, проходили мимо импровизированной трибуны колонны.

Партизаны были вооружены кто отечественным, кто трофейным оружием. Все они поклялись держать его в своих руках до полной победы над врагом. С восхищением смотрели на своих защитников жители деревни.

В километре от Семеновщины, на уютной поляне, партизаны собрались на праздничный обед. Как шутливо заметил Юрий Павлович, это был «банкет в связи с приближающимся новым учебным годом». Отмеченный высокой наградой партизанский командир и сейчас оставался в душе школьным учителем, для которого первое сентября всегда было волнующим временем, когда первый раз — в первый класс. Здесь, на полянке, партизаны отмечали боевой юбилей и поздравляли друг друга. Было торжественно и весело.

Только осушили алюминиевые кружки, как начальник разведки Никитин, взглянув на часы, заторопился:

Праздничный обед в день юбилея Партизанского края.

— Я — в особый отдел, к Власову, Юрий Павлович. Извините, но он просил участвовать в допросе «языка».

Александр Макарович не кривил душой, — ему, конечно, хотелось побыть на «банкете», однако предстоял допрос не просто «языка», а радиста дивизии, которая сосредоточивала силы вокруг квадрата 28–31.

— Не смею задерживать. Результат доложишь. Надеюсь, «договоритесь» с радистом…

Младший вахмистр из дивизионной службы связи не то чтобы был разговорчив, а просто понял, с кем имеет дело и куда попал. О партизанах он был наслышан, не раз участвовал в радиоперехвате сообщений из «лесного края». Когда сам стал пленником, развязал язык раньше, чем ему предложили назвать фамилию. Из кармана френча он достал фотокарточку и сказал:

— Это моя семья. Вернусь ли я к ней?

— Вы в плену. Значит, ничто вам не угрожает, — ответил Власов.

Радист сообщил, что дивизия, в которой он служил, получила срочное задание принять участие в карательной экспедиции. Ей предстояло уничтожить партизан, их базы и не дать крестьянам собрать урожай.

О наступлении карателей на Партизанский край, назначенном на 2 августа, сообщили также агентурные разведчики и дновские подпольщики.

В городе Дно ходили упорные слухи о том, что начальник тылового района немецко-фашистских армий группы «Норд» генерал фон Рокк получил категорический приказ ставки любой ценой ликвидировать «скопления лесных бандитов». С этой целью вокруг Партизанского края были сосредоточены подразделения 218-й пехотной дивизии, 667-й карательный батальон, 4-й заградительный полк, части специального бронестрелкового соединения… Подошли сюда и колонны 8-й танковой дивизии. Для поддержки войск с воздуха были выделены несколько авиаэскадрилий. Общая численность войск противника превышала шесть тысяч человек.

Шла первая неделя последнего месяца лета. Приближалась пора косовицы. В палисадниках, на лесных опушках заалела рябина. Солнце припекало по-летнему, но в тени уже таился неприветливый холодок. Чаще стали задувать северные ветры, напоминая о приближении осеннего непогодья. Низины обволакивала пелена тумана.

В эти августовские дни бригада Васильева — Орлова удерживала свои основные рубежи, хотя очертания границ Партизанского края подвергались иногда некоторым изменениям.

На рассвете 8 августа заговорила вражеская артиллерия, затрещали пулеметы, загрохотали танки, самоходные орудия… Гитлеровцы начали наступление.

Александр Николаевич Валов проснулся от треска выстрелов. Выскочил из дома и увидел, что к штабу отряда и базе снабжения ползут вражеские танки. За базу Валов был спокоен: запасы продовольствия заблаговременно вывезены в Вашковские болота, в один из секретных лагерей, в свое время построенных Павловским. В Пожарихе оставались только два бочонка с маслом да скот, который пасся на соседнем выгоне. Правда, в печах еще допекался хлеб.

Валов сразу же распорядился угнать скот в дальние камыши: в них можно было укрыться с головой. В речке Александр Николаевич утопил бочонки с маслом. Затем быстро запряг лошадь, сложил в мешки недопеченную хлебную продукцию и, с грустью посмотрев на свое хозяйство, прикинул: «Кажется, ничто не забыто, все вывезено, спрятано от глаз гитлеровцев». Проверив все, он поспешил за пастухами, погнавшими скот за Лышник.

Бой с карателями длился целый день. Танкисты подожгли снарядами деревни Яблонец и Лышник, а факельщики спалили Пожариху.

Наступление гитлеровцев на Партизанский край продолжалось. Кое-где им удавалось потеснить отряды партизан, в другом месте партизаны контратаковали их и наносили большой урон. Несмотря на численный перевес, прочесать все лесные массивы, преодолеть все болота, где на время укрывались партизаны, чтобы отдохнуть от боев, гитлеровцам не удалось: по-прежнему лес был страшен для них. Зато для партизан — наоборот. Они так и пели в песне, сложенной их поэтом Иваном Васильевичем Виноградовым:

Сосновый бор, ты стал родимым домом Под вечной крышей — куполом небес.

Когда каратели отошли от кромки Вашковского болота, Александр Николаевич Валов попросил начальника снабжения полка Пильченко:

— Разреши, Савва Ильич, в Пожариху съездить. На базу взглянуть. Что там фашисты оставили.

— Езжай. Только про масло не забудь.

Ничего не нашел Валов на месте бывшей базы — все спалили факельщики. «Как жалко, — подумал Александр Николаевич. — Сколько мы тут со Спирей труда вложили! А теперь пусто… Но ничего — другую сделаем. Главное, что карателям здесь не удалось взять наш полк в кольцо».

Валов достал затопленные в речке бочонки с маслом, погрузил их на телегу и привез в новый лагерь, где расположился полк.

Поздним вечером четвертого дня августовской карательной экспедиции Юрий Павлович Шурыгин получил записку от Васильева. Командир бригады приказывал произвести разведку районов, прилегающих к Станкам, Сосницам и особенно Кострам, где предполагалось местонахождение штаба карателей. «Усильте диверсионную работу», — писал в заключение Николай Григорьевич Васильев.

И снова ответственное задание выпало на долю полковых разведчиков Александра Макаровича Никитина. Они с ним справились быстро, доставили в штаб ценные сведения. Тем временем партизаны из засад у деревень Гористой, Дровяной, Шушелова, Скрипливки вновь разбили несколько гитлеровских автоколонн и обозов. А командир взвода отряда «Храбрый» Александр Васильевич Бахорин устроил засаду, на которую наткнулись каратели из батальона майора Шивека в районе Серболова.

Диверсионные группы полка в этот момент действовали на железных и шоссейных дорогах.

Карательная экспедиция продолжалась. Ленинградцы решили оказать защитникам Партизанского края моральную поддержку и прислали письмо-приветствие. Свои чувства и мысли партизаны и колхозники края выразили в ответном письме ленинградцам. Они написали: «Вот уже восемнадцать дней мы ведем ожесточенную борьбу с немецкой, четвертой по счету, карательной экспедицией. Около шести тысяч солдат и офицеров стремятся прорваться в наш край. Они имеют на вооружении десятки танков, бронемашин, вездеходов, полевых орудий, минометных батарей. Немецким бандитам удалось в одном месте прорвать нашу оборону и занять несколько населенных пунктов. Этот успех дорого стоил фашистским захватчикам. В итоге двухнедельной борьбы с карателями нами убито и ранено до двух с половиной тысяч солдат и офицеров, подбито и подорвано на минах тринадцать танков, несколько машин с пехотой и грузами, сбит один самолет…»

В боях с гитлеровскими войсками август пролетел, как показалось, быстрее, чем бывало обычно. Наступил сентябрь. Багрянцем оделись леса. Желтый лист коврами устилал землю. Еще недавно приветливые и манящие, чащи потеряли свою привлекательность. В них стало сыро и холодно. То и дело принимался моросить дождь. По ночам землю покрывал иней.

До сих пор, в течение целого года, партизаны, активно помогая Красной Армии, отвлекали на себя крупные вражеские силы, наносили удары по карательным отрядам и фашистским гарнизонам в районе Партизанского края. В нем же ковались достойные партизанские кадры для будущих боев с противником.

Теперь наступило время, когда надо было с учетом накопленного в «Партизанской республике» опыта перенести народную войну и в другие районы области, сохранить партизанские силы, ведущие неравную, кровопролитную борьбу с крупнейшей с начала войны карательной экспедицией против партизан и местного населения, не склонившего головы перед оккупантами. Теперь предстояло осуществить то, о чем думали в Ленинградском областном комитете партии, Ленинградском штабе партизанского движения, в Партизанском отделе штаба Северо-Западного фронта, о чем говорилось недавно на партийной конференции коммунистов Партизанского края.

7 сентября командир Второй бригады Николай Григорьевич Васильев и комиссар бригады Сергей Алексеевич Орлов получили радиограмму, подписанную начальником Ленинградского штаба партизанского движения Михаилом Никитичем Никитиным: «…рассредоточиться, сохранить личный состав. Новое место базирования — леса вокруг озера…» Командование бригады быстро направило в полки связных с приказанием быть готовыми к выполнению нового задания. Заканчивался приказ словами: «О порядке выхода ждите дополнительных указаний».

«Плохая примета, герр майор…»

Начальник военно-полевой комендатуры генерал Йозеф Руппрехт нервничал. Он бегал по кабинету с раскрасневшимся лицом, поглядывал в окно и, не успев докурить одной папиросы, хватался за другую. Внешне он напоминал хорька, попавшего в западню.

Волноваться было о чем: только что ему доложили, что карательный батальон Шивека потерял вдруг след «ночных призраков». Еще вчера они были и у Серболова, и у Папортно, и у Вязовки, а сегодня…

Он позвонил по телефону в отдел разведки.

— Слушаю вас, герр генерал, — звонко щелкнув каблуками, произнес вошедший по его вызову майор Хаунспергер. — Что прикажете?

— В сотый раз, черт возьми, спрашиваю: где оперативная сводка для командующего? Где план уничтожения партизанских баз?

Ганс Хаунспергер, толстогубый, мордастый начальник оперативно-разведывательного отдела комендатуры, юрист по образованию, был один из тех флегматичных гестаповцев, которых трудно было удивить даже чем-либо сверхъестественным.

— В пути, мой шеф. Но вы же сами знаете: дороги в этом крае совсем не похожи на Кайзер-Вильгельм-штрассе…

— Мне не философия нужна. Если и на этот раз сводка или план затеряются, я вынужден буду отправить вас, майор, к его личному адъютанту.

Рандеву с адъютантом командира корпуса Хаунспергеру не улыбалось: недавно адъютант, вернувшись из Новгорода, привез редкостный сувенир — пепельницу и тарелку, сделанные из украденного золота Юрьева монастыря. В обмен на них он разыскивал обладателя паникадила Бориса Годунова из Софийского собора Новгородского кремля. И как раз оттуда дня три назад приехал Хаунспергер. Где-то теплилась у адъютанта надежда, что, может быть, именно майор прихватил эту дорогую реликвию. Он позвонил тогда:

«Слушайте, Ганс, если вам посчастливилось заиметь новгородское паникадило Годунова, я готов отдать вам за него не только мои золотые сувениры и все, что останется от «незамиренного бандитского края», но и в придачу к ним — отличную ферму в Пруссии, наследованную мне милым бездетным дядюшкой…»

Майор в ответ на это предложение совершенно безразличным тоном сказал:

«Знаете, герр оберет, ваши условия могли бы заинтересовать кое-кого из гестапо…» Он многозначительно вздохнул, опустил руку и — о, ужас! — смахнул со стола серебряную фигурку орла с фашистской свастикой в когтях. «Плохая примета, черт возьми!» — подумал он.

«Почему, майор?»

Ехидно прищурившись, Хаунспергер ответил:

«Скажу по секрету: командир корпуса сам давно претендует на это паникадило — в качестве подарка своему родственнику, бургомистру города Инстербурга. Так же, как и на памятник «Тысячелетие России». Не советовал бы вам стать одним из его соперников… Об этом непременно узнают в ведомстве небезызвестного вам группенфюрера Генриха Мюллера».

«Тогда нам не сговориться. Желаю успеха! Хайль Гитлер!»

Они действительно не сговорились. И не потому, что делили «шкуру неубитого медведя», а потому, что партизаны задали им и их начальству решение совершенно иных задач. Упавший со стола орел и вправду оказался плохой приметой: окружить и полностью разгромить «ночных призраков» в Партизанском крае опять не удалось. Уже в четвертый раз подряд!

Отражая атаки больших карательных и армейских сил врага, запутывая свои следы, продолжая дуэль с агентурой абвера, СД, гестапо и ГФП, партизаны рассредоточились, скрылись, уйдя из-под самого носа гитлеровцев в неизвестных направлениях.

Многое отдали бы Шпейман, Рокк, Руппрехт, Финдайзен, Шивек, Рисс, Гришаев, Хуанспергер и им подобные за то, чтобы схватить, сжечь, перевешать всех этих неуловимых… Многое, если б могли… Но одного их желания было мало.

Тогда они готовы были превратить русскую землю в пустыню, залить ее кровью. Тогда они измыслили даже, что за все злодеяния им придется отвечать: так уверены были в своей непобедимости. Но история преподала им жестокий урок. Правда, случилось это позднее описываемых в книге событий, но справедливость требует рассказать об этом читателям.

В декабре 1947 года в древнем городе на Волхове Новгороде шел судебный процесс по делу нацистских преступников, виновных в чудовищных злодеяниях, совершенных гитлеровцами на оккупированной в годы войны территории Ленинградской области. Девятнадцать фашистских генералов, офицеров и унтер-офицеров вермахта и СС были приговорены к 25 годам заключения в исправительно-трудовых лагерях. Разбойники и грабители в мундирах — генерал-майор Йозеф Руппрехт, командир карательных частей 16-й немецкой армии полковник Вернер Финдайзен, майор Ганс Хаунспергер, гауптман Фридрих Мюнх, зондерфюрер Клаус Пельхау и другие бывшие гитлеровцы не ушли безнаказанно с советской земли.

Заслуженная кара постигла и карателей 667-го батальона, где служили и зверствовали фельдфебели Гурвич, Гришаев и их сподручные. После войны Гурвич, руки которого были обагрены кровью многих советских людей, заметая следы, пытался уйти от возмездия. Но советские чекисты нашли его. Гурвич и его сподручный по преступлениям на оккупированной территории комендант населенных пунктов Мостище и Тюриково Иванов были приговорены к расстрелу.

Фельдфебель Гришаев тоже пытался скрыть свое страшное прошлое. Даже о пенсии пытался хлопотать за полученное якобы на фронте ранение, хотя ранен был в одном из боев с партизанами. Но не спасли бандита его волчьи повадки! Ювелирная, можно сказать, работа ленинградских чекистов позволила полностью раскрыть преступления Гришаева. Он был арестован в одном из пригородных поселков Ленинграда. Высшая мера наказания, отклонение просьбы о помиловании — таков закономерный конец бывшего командира особой карательной группы.

Но это было позднее… А пока вернемся снова в партизанские края.

Прошел месяц, другой. К исходу сорок второго — началу сорок третьего года в западных районах Ленинградской области — Гдовском, Карамышевском, Островском, Плюсском, Порховском, Славковском, Сошихинском, Стругокрасненском и других — всюду, куда потайными лесными и болотными дорогами и тропами прошли партизанские бригады, полки, отряды, группы, были созданы новые партизанские зоны и края, с еще большей силой разгорелось пламя народной партизанской войны. Она продолжалась почти полтора года, пока ни одного фашистского оккупанта не осталось на ленинградской земле.

И по-прежнему в этой многотрудной героической борьбе священным паролем было непобедимое, гордое, близкое и дорогое каждому партизану слово — ЛЕНИНГРАД.

30 лет спустя

Подвиг никогда не умирает, В памяти хранит его народ. Слава тем, кто жил в заветном крае, Слава тем, кто ныне в нем живет!! Иван Виноградов

Небольшая информация в газете «Советская Россия»: «Город Партизанск… Вы его пока не найдете ни на одной географической карте страны. Но такой город будет! Его возведут несколько восточнее поселка Дедовичи — недалеко от тех мест, где в годы минувшей войны народные мстители создали знаменитый Партизанский край…»

Ленинград — Новгород — Старая Русса — Белебелка… Машина быстро отсчитывает километры, приближая к заветной цели. Промелькнули Великое Село, Шушелово, — началась Псковская область, образованная в 1944 году. Вот наконец и красавица Шелонь, на берегах которой сражались с врагом герои-партизаны. Стоп! Не остановиться просто нельзя — на монументе из серого валунного камня высечены слова:

«Товарищ! Ты вступаешь на землю легендарного Партизанского края… Он вошел в историю Великой Отечественной войны как советский район в тылу врага, где люди беззаветно сражались с фашистами и жили по законам родного государства…»

Цветут акации и сирень в отстроенных заново селах и деревнях. Работают на колхозных и совхозных полях трактора. Среди них — новые ленинградские силачи-кировцы «К-700»… Обычные, мирные картины. Словно и не полыхало здесь тридцать лет назад безжалостное пламя войны.

Но вот в поселке Станки, у здания средней школы, беседует с красными следопытами высокий, несколько грузноватый, седой человек. И сразу всплывает из глубины истории страшное слово «война». Вспоминает ветеран про бои у Дедовичей и Яссок, у Холма и Паревичей… Рассказывает девчонкам и мальчишкам о прошлом, чтобы они еще больше любили настоящее. Это Иван Александрович Александров, боевой командир роты, участник тяжелого боя у Сопок во время Холмской операции, впоследствии комиссар полка прославленной партизанской бригады имени Героя Советского Союза А. В. Германа. Он один из тех, кто живет и трудится на землях бывшего Партизанского края и является свидетелем строительства города Партизанска. В 1974 году начнет в нем действовать Псковская ГРЭС мощностью шестьсот тысяч киловатт. Торфяники бывших партизанских земель будут служить людям, дадут ток в единую энергетическую систему европейской части СССР.

— Участников партизанского движения на Псковщине много, — рассказывает Александров. — Особенно из Второй, Третьей, Пятой, Седьмой бригад… Наш партизанский поэт Иван Васильевич Виноградов — корреспондент «Правды» по Псковской и Новгородской областям. Живут в Пскове Михаил Александрович Куприянов — завоблсобесом, Иван Антонович Шматов — пенсионер и многие другие. Жаль, что военные раны и болезни так безвременно унесли от нас Матвея Ивановича Тимохина, Юрия Павловича Шурыгина, Сергея Алексеевича Орлова, Леонида Васильевича Цинченко… После войны все силы отдали они партийной работе.

По-разному сложилась дальнейшая судьба героев нашего повествования. Николай Николаевич Шамшурин и Павел Васильевич Долинин воевали в Волховской партизанской бригаде, Андрей Кириллович Фатеев — в Седьмой партизанской. Алексей Никитович Асмолов с Северо-Западного фронта был откомандирован на Юго-Западный, а позднее возглавлял главный штаб партизан в Чехословакии, стал генералом. Он и Фатеев сейчас живут в Москве, Долинин — в Новгороде, Шамшурин — в новгородском поселке Пролетарий.

Александр Николаевич Валов, как и три десятилетия назад, — в Бологом. По возвращении из Партизанского края стал работать в той же должности, что и до войны.

Однажды он нес очередное дежурство на станции. Прибыл поезд. Проходя по перрону, Александр Николаевич обратил внимание на группу колхозников и подошел к ним узнать, нельзя ли чем-нибудь помочь? Разговорились — и оказалось, что это жители села Заречье, под которым в студеный мартовский день 1942 года был тяжелый кровопролитный бой.

Точно старому хорошему знакомому, хотя и встретились впервые, колхозники наперебой стали рассказывать, как глубоко переживали они гибель группы партизан. Валов узнал, что гитлеровцы понесли тогда большие потери и покинули село, как только стемнело. На следующее утро жители подобрали тела погибших и похоронили в братской могиле. После изгнания захватчиков могилу ежегодно украшают гирляндами из еловых ветвей, а пионеры — венками и цветами.

Сейчас Александр Николаевич на заслуженном отдыхе. Уже в мирное время он награжден орденами Ленина, Трудового Красного Знамени и медалью «За доблестный труд».

Как и в дни молодости, он такой же неутомимый рыболов, любитель грибных и ягодных дел. Так же худощав, подтянут, подвижен. Энергичное лицо с вертикальными складками над переносицей, тонкие, сжатые губы свидетельствуют о суровом, жестком характере, тем не менее он — душа-человек, очень приветлив, разговорчив и интересный собеседник. Валов посоветовал:

— Побывайте в Кандалакше. «Гришу» повидаете.

Несмотря на майский день, в Кандалакше свирепствовал снежный буран. Екатерина Ивановна Докучаева — «партизан Гриша» — удивилась, что ее нашли и где — в Кандалакше. Узнав, что от Валова, погрузилась в воспоминания:

— Как же, Валова я очень хорошо помню. Такой высокий, худощавый. Хороший лыжник. В сорок втором давал мне рекомендацию в партию. Должно быть, уже на пенсии.

Екатерина Ивановна вспомнила много подробностей из боевой жизни товарищей. Показала свои награды: орден Отечественной войны II степени и четыре медали. Она много лет работала заведующей отделом пропаганды и агитации горкома партии в Кандалакше. А сейчас уже в Мурманске — руководит отделом культуры горисполкома.

Крепко была связана с железнодорожным транспортом послевоенная судьба многих бывших партизан Бологовского отряда «Храбрый»: Николая Григорьевича Еремеева, Александра Викторовича Михайлова, Николая Васильевича Никитина. Не оставил работу на транспорте Георгий Васильевич Игнатьев, хотя получил уже персональную пенсию. После тяжелого ранения в Тарасове, когда разрывная пуля выбила десять сантиметров плечевой кости, он самолетом был вывезен в советский тыл. Без малого 30 месяцев он провел в госпиталях. Четырежды ему в 1942–1946 годах хирурги пытались восстановить руку путем пересадки костей, но только на пятый раз им удалось это сделать, и Георгий Васильевич снова стал писать правой рукой. Сейчас Игнатьев — помощник начальника станции Смоленск-Центральный по кадрам.

Партизанские молодожены — супруги Никитины (Зинаида Васильевна Миронова и Александр Макарович Никитин), как и многие их друзья-однополчане — Василий Порфирьевич Гордин, Александр Егорович Кузнецов, Семен Иванович Засорин — живут в Ленинграде. Все они часто встречаются друг с другом в Государственном музее истории Ленинграда. Во-первых, потому, что при музее работает секция истории партизанского движения Ленинградской области, а во-вторых, потому, что бывший лихой разведчик «пятерки» Саша Никитин после войны посвятил свою жизнь изучению и популяризации славной истории партизанской борьбы.

Долго он заведовал одним из отделов музея, а сейчас Александр Макарович — ученый секретарь. Как и в годы войны, он много рисует, — конечно, тематика его творчества в основном партизанская.

Есть в музее специальная экспозиция, посвященная партизанскому движению под Ленинградом в годы войны. Среди многих ценных ее экспонатов и реликвий — раскрытая тетрадь. Одна из тех, которые были доставлены делегацией ленинградского Партизанского края на Большую землю.

Однажды у этой витрины можно было наблюдать трогательную сцену. Молодой мужчина подвел к ней семилетнего сынишку и указал рукой на тетрадку:

— Вот в этой тетрадке, Мишутка, есть подпись и твоего дедушки…

Долго, с большим интересом и заметным волнением глядел мальчик на заветные листки, пытаясь найти эту подпись. Наивный малыш! Он не знал, что далее умеющему читать не так-то легко отыскать след руки близкого человека: ведь для этого пришлось бы перелистать не одну, а, может быть, все тринадцать тетрадей.

Почетный гражданин города Дно Александра Федоровна Иванова работает на Ижорском заводе. Бережно хранит она кисет из бусинок, подаренный на память Алексеем Буяновым перед отправкой по ранению в советский тыл. Его слова оказались вещими — они больше не встречались. После выздоровления Шура пошла в Красную Армию. Леша продолжал партизанскую деятельность.

— Как живой он стоит передо мной, — стала вспоминать Александра Федоровна. — Прочитала я в ленинградской газете «Смена» очерк под рубрикой «Письма живым». В нем написано о Буянове.

Только тогда и узнала, что мой боевой товарищ погиб через год недалеко от Струг Красных. Он с несколькими разведчиками отправился на задание. Их обнаружили гитлеровцы. Завязался бой. Долго отстреливались партизаны. Кончились патроны. В ход пошли гранаты. Леша остался один. Чтобы не попасть в лапы гитлеровцев, он подорвал себя последней гранатой.

— Вот она — священная моя реликвия, — сказала Александра Федоровна, достав кисет из комода. — В память о Леше я храню в нем свои награды.

Да, совершенно правильно пишет «Смена»: «История скупо делится с нами своими тайнами. Сколько еще на земле нашей героев, о которых мы ничего не знаем».

Хорошие слова. Надо сделать всё, чтобы знали!.. И если этот труд внесет хоть каплю в раскрытие подобных тайн, если хоть немного поможет молодежи прикоснуться к подвигу отцов и дедов своих, подвигу во имя Родины, который достоин быть потомству в пример, это будет для нас счастьем и наградой.

Форзац

Обложка

1

Ошибка документа. Район назывался Кудеверским. (Прим, авт.)

(обратно)

Оглавление

В тыл врага

  В прифронтовом городке

  Много верст в походах пройдено…

  Железнодорожники на новых «рельсах»

  «Пятерка» готовится в путь

  Клятва

  До свидания, Большая земля!

Курс — квадрат 28-31

  Разведчики прокладывают путь

  Васятка

  На ловца и зверь бежит

  Егорыч

Боевое единство

  Награды Родины

  Лагерь у озера Белого

  Женский «батальон»

  Конец Шуммера и Бека

  Бросок во тьму

  «Боевой», «Храбрый» и «Вперед»

  Беседа с комиссаром

В краю «ночных призраков»

  Операция «Юбилей»

  Был пан, да пропал…

Звенит капель весенняя…

  «Волчья стая» расставляет сети

  Ловушка

  Во имя жизни товарищей

  Путевка в «рай»

  «Главный строитель» и «главный интендант»

Особое задание

  Эшелоны летят под откос

  «Бабий бунт»

  Верность присяге

  Уничтожение «осиных гнезд»

  Глубокая разведка

  Крылатые друзья

  Баллады Энского леса

Пароль — Ленинград!

  Счастливчик

  «Желаю сил и удачи»

  Высокая оценка

  Конференция

  Средь бела дня…

  Прощай, Добрыня Нинитич!

  Ради будущего

  «Плохая примета, герр майор…»

30 лет спустя

Форзац

Обложка Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg