«Офицерская баллада»

Офицерская баллада (fb2) - Офицерская баллада 1006K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Тимур Ясавеевич Максютов

Тимур Максютов Офицерская баллада

«Степь – это не океан. Степь понятна и надежна. На предательской поверхности океана не поставишь юрту и не сможешь пасти баранов. В черных мокрых глубинах обитают страшные чудовища; океан переменчив и непредсказуем. Но он соленый, как твоя кровь, твой пот и твои слезы.

И только стоя на его берегу, ты сможешь когда-нибудь увидеть Зеленый Парус».

Из откровений Бхогта-ламы

Роман основан на нереальных событиях, приснившихся автору весенней гулкой ранью. Любые совпадения имен и названий случайны; дураку ничего не скажут, умного позабавят.

А срок подписки о неразглашении давно истек. Так что обломись, мой суровый куратор!

Издание выпущено при поддержке Комитета по печати и взаимодействию со средствами массовой информации Санкт-Петербурга

Пролог

Такие цвета здесь бывают только в мае, да и то недели две, не больше. Густо-синее небо. Безупречное – ни единого белого комочка. Опрокинутое над изумрудной степью, покрытой новорожденной травой длиной в женский ноготь.

Ольга Андреевна с удовольствием вступила босыми ножками в нагретый солнцем янтарный квадрат паркета. Отдернула тюлевую занавеску, скрипнув кольцами по проволоке. Надавила узкой ладонью на ручку балконной двери; открыла, впустив в комнату непривычно чистый, без единой пылинки, сквознячок.

Совсем немного дней пройдет, и беспощадное монгольское солнце убьет зелень, превратив ее в грязно-желтый пыльный ковер. Сводящий с ума, вечный ветер пустыни Гоби будет гонять мутные клубы, покрывая мелким серым прахом все вокруг.

А небо выгорит до рвотно-блеклого оттенка старых сатиновых трусов. Сзади раздались зевок и противный скребущий звук. Легкое воздушное настроение мгновенно сгинуло.

Ольга оглянулась и поморщилась.

– Коля! Ну сколько тебя просить! Не чеши свои… причиндалы свои! При мне.

– Отставить нытье! Подумаешь, какие мы нежные – муж хозяйство при них чешет! Иди лучше борщу согрей – я жрать хочу. И балкон закрой, дура, пылища же налетит!

– Подожди немножко. Помнишь, ты только майора получил… В семьдесят восьмом году? А, неважно. Мы в санаторий поехали, в Адлер. Чемоданы даже не стали заносить, побежали на берег Было утро, такое свежее! И море. Синее-синее. Вот подойди, погляди – небо сейчас такого же цвета, как тогда море. Прямо дежавю какое-то. И ты меня еще тогда обнял, так нежно. И сказал…

– Слушай, хватит трындеть, а? Жрать, говорю, давай!

Ольга Андреевна с грохотом захлопнула балконную дверь. Стремительно пронеслась на кухню, давя подкатывающие к горлу слезы и стараясь не слушать доносящееся вслед шуршание газеты и злобное бормотание:

– Это ж надо, слов каких нахваталась – «дежавю»! Ерш твою! Графиня, понимаешь…

Глава первая Культурный шок

Вентилятор гудел пожилым шмелем, безрезультатно перемешивая горячий воздух затхлого кабинета. Жаркий монгольский август восемьдесят восьмого года никак не кончался.

Начальник кадров политотдела армии потянулся, хрустнул затекшей шеей. Денек выдался нелегкий – с утра шли бирюзовым потоком молодые лейтенанты в золотых крылышках погон. Пришло время выпускников военно-политических училищ, и каждого надо было пристроить в нужную клеточку – вакансию. Не забывая при этом о просьбах друзей из гарнизонов («Петрович, ты уж мне подбери сопляка получше, а за мной не заржавеет») и главное – прямых указаний по поводу «блатных».

Одного такого «с волосатой лапой» только что удалось впихнуть на непыльную должность в Дом офицеров. Барчук не оценил усилий и ныл, что «он не клоун, на концертах кривляться». А хочет он в редакцию армейской газеты, потому что чувствует в себе небывалый талант.

Полковнику пришлось построжать голосом и справедливо заметить, что лейтенант на Мурзилку похож еще меньше, чем на клоуна. А заметки тискать в газету ему никто не помешает. Повеселевший генеральский сыночек отправился в штабной узел связи, чтобы, вопреки всем правилам, сообщить в Москву по недоступному простым смертным прямому каналу о первом офицерском назначении.

Кадровик обнаружил погибающую в остатках холодного чая синюю муху, отставил стакан. И сипло крикнул:

– Следующий! Есть еще кто?

Дверь застенчиво открылась, и в кабинет проник юный офицер, сияющий пуговицами на новеньком мундире.

– Товарищ полковник, курсант… ой… виноват. Лейтенант Тагиров прибыл для дальнейшего прохождения службы.

Начальник хмыкнул. Унижение, испытанное при распределении «позвонкового» салаги, требовало немедленной компенсации. Худющий чернявый лейтенантик отлично подходил для этой роли.

– Курсант, гы! Зелень травяная. Садись, летёха! Посмотрим, что тут для тебя есть.

Густо покрасневший Марат присел на заскрипевший разбитый стул и замер в ожидании.

Полковник раскрыл личное дело в желтой картонной обложке. Почитал, продолжая скептически похмыкивать.

– Ишь ты, красный диплом, золотая медаль… А чего в Забайкальский округ тогда рапорт написал? Ехал бы себе в Германию служить.

– Я решил сначала куда потруднее, товарищ полковник.

– Значит, имеем в наличии идеалиста, хи-хи-хи! Ничего, тут тебе быстро мозги вправят! Куда бы тебя подальше-то… Поедешь в Чойр, на армейскую ремонтную базу. Поезд туда днем, двенадцать часов – и ты на месте. Иди в третий кабинет – получишь предписание и тугрики на билет. Свободен, романтик, хи-хи-хи!

* * *

Сначала надо долго пить чай с молоком и молчать при этом. Громко глотать и отдуваться – признак хорошего тона. Женщина принесла пиалу с обжигающим подсоленным напитком, поклонилась, подала двумя руками. Приезжий из Чойренского аймака уважительно принял посуду тоже двумя руками, поглядел на плавающие по желтой поверхности пятна жира и приступил к процессу.

Жители просторов Гоби смотрят на мир прищурившись, чтобы он не смог сразу весь ворваться в мозг и внести смятение в душу. Вселенную надо потреблять постепенно, небольшими глотками, чтобы не обжечь нутро. И тогда ты сможешь понять ее истинную суть, смысл движения звезд и язык степного ветра.

Потом женщина принесла водку в фарфоровых стопках; первому подала владельцу дома, что в Улан-Баторе. Старик окунул в емкость безымянный палец. Трижды сбрызнул в сторону юга – в знак почтения к духам огня. Потом свою долю уважения получили воздух, вода и умершие предки.

Только после первого глотка крепкой жидкости можно начинать разговор. Сначала поинтересоваться, здоров ли собеседник, благополучны ли его родные, в порядке ли скот… И совершенно не важно, что нет у гостя из Чойра никакой скотины. Если не считать начальства. А вместо верблюда или коня давно уже используется что-нибудь с мотором.

Учитель наконец покончил с ритуалом и заговорил о насущном:

– Мир меняется. Но сейчас он вообще похож на облако, которое гонит ветер. Облако само не понимает, каким оно будет через мгновение, какую форму и цвет обретет.

Гость склонил голову в знак признания мудрости, а про себя подумал: «Достал уже дедушка своими сказками – скорее бы к делу переходил».

Старик будто услышал его и сказал главное:

– Словом, скоро Советскому Союзу кранты. В смысле, конец.

– Это… Это откуда такие сведения? – ошарашенно спросил чойренец.

– Оттуда, – учитель показал скрюченным подагрой пальцем вверх.

Гость осторожно взглянул на покрытый трещинами, давно не крашенный потолок и шепотом уточнил:

– В смысле, в Центральном комитете Монгольской народно-революционной партии такие мысли бродят?

– Тьфу на тебя, – разозлился хозяин, – да и на твоих коммуняк заодно! Это – расшифрованное откровение преподобного Бхогта-ламы. Видел он камень белый, который не смог смыть коричневый поток, не сумела разбить звездная, в полоску, молния. Но монолит сам рассыпался на пятнадцать частей. Так что все – два-три года максимум.

– И когда этот… Бэ-э-б-хогта-лама такое сказал?

Хозяин не на шутку рассердился:

– Идиота кусок! Дурак тебя понюхал! Любому школьнику известно, что Бхогта-лама еще не родился. Сейчас, впервые за много веков, у Монголии есть шанс обрести настоящую независимость. Но тут надо постараться, чтобы северные соседи поскорее ушли, а южные не успели занять их место. Сначала поссорить, потом помирить. Подобно обезьяне на дереве, что сверху смотрит на драку львицы и тигрицы, швыряя в них орехи. А когда могучие хищницы устанут, медленно спускается вниз и всех… – учитель энергично жестами изобразил, как именно должен поступить обезьян, и у гостя сам собой отпал вопрос, почему женщина-прислужница моложе того лет на сорок: – Пекинцы все силы приложат, чтобы подставить советских. У них же есть агентура на Чойренской советской рембазе? Должна быть, обязательно. Будут человеческие жертвы – без них никак. Но ни китайцы, ни русские не смогут одержать верх в этой схватке. Победителем должен стать наш народ. В другом откровении Бхогта-ламы сказано, что явится в твой аймак Посланник Океана и поможет осуществлению плана.

– Ничего не понимаю, – растерянно сказал гость, – прорицатель и о наших проблемах знал? Рассказывал о Чойре? О нашем ближайшем будущем?

– Когда же ты поймешь, что обо всем, что произойдет в мире, давно сказано. Надо лишь уметь слушать шепот звезд и журчание Млечного Пути.

Окончательно сбитый с толку чойренец почесал тонкую переносицу. Все-таки набрался смелости и спросил:

– А вот про морского посла я не понял… У нас же в Монголии моря нет! Откуда он возьмется?

– Я сказал «Посланник Океана»! – раздраженно рявкнул учитель, – Что непонятно?!

– Если честно – все, – тихо сказал гость.

– Значит, не пришло твое время понять, – внезапно успокоился старик. – Ладно, покумекай, набросай программу своих действий. Не забудь, что в трех экземплярах.

– А еще два экземпляра кому? – почему-то шепотом спросил гость.

– Туда, – старик потыкал пальцем в потолок. – И туда, – показал им же в пол.

Чойренец почувствовал, как ужас ледяным скорпионом карабкается по позвоночнику.

* * *

Лейтенант Тагиров протомился у окошка вокзальной кассы добрый час. Дождался жующую кассиршу и получил билет в третий плацкартный вагон.

Вдоль перрона метались толпы местных с мешками. Они бегали от вагона к вагону и что-то вопили. Солидные проводники, сплошь мужчины за сорок в белых нитяных перчатках, игнорировали вопросы соплеменников, напоминая гордым окаменевшим видом памятники партийным деятелям.

Марат подивился экзотическому способу посадки и пошел искать свой плацкарт. И уже через пять минут очень захотел присоединиться к растерянной толпе.

После второго вагона шел сразу седьмой. Потом четвертый, потом три подряд без номеров. Окончательно добил лейтенанта вагон под номером «ноль».

По платформе важно прогуливался железнодорожный начальник в сияющем нашивками и значками мундире. Он сквозь зубы что-то приказывал проводникам, и те меняли таблички с номерами вагонов на другие – такие же нелогичные… Все это походило на игру, имеющую целью свести с ума несчастных пассажиров.

– Что, новенький, обалдеваешь потихоньку?

Сзади подошли два капитана-летчика в выгоревшей форме. Марат обрадовался землякам.

– Да вот, не могу свой вагон найти, номер «три».

– Подумаешь, задача! Отсчитывай от паровоза третий и садись.

– Так там номер «семь» висит!

– Фигня, поменяют! Нам тоже туда – пошли.

Капитаны оказались отличными ребятами. Угостили разведенным спиртом и терпеливо разъяснили Тагирову накопившиеся вопросы.

– Я не понимаю: зачем эта путаница с номерами вагонов?

– Да плюнь, местная специфика! Тутошний любой начальник, даже самый маленький, – это «дарга». Царь и Бог. Ему надо свою власть показать. Думается, что этой инфекцией монголы и нашу страну заразили во времена ига.

– А питаться тут где? Я в вокзальном буфете чуть не наблевал на пирожки или как их там…

– Ты чего, самоубийца? Есть можно только в нашем общепите, армейском. И вообще, поосторожней будь, контактируй с кампанами поменьше. Тут дизентерию или холеру поймать – легко. А уж желтуха – как насморк. Мы оба в Афгане отпахали – так там и то попроще с этим делом было.

За окном тащились пыльные однообразные пейзажи, по трансляции тянулась соответствующая им заунывная песня. Капитаны поучали:

– Из Союза надо везти рубли в крупных купюрах. Так-то больше тридцати рублей червонцами нельзя, а если сможешь через таможню протащить «четвертаки», «полтинники» или «сотки» – монголы с руками оторвут, возьмут по курсу один к шести. Еще они любую бытовую технику берут с удовольствием – холодильники, утюги. Любую кожу, мех можно домой везти. Контрабандный китайский речной жемчуг – он дорогой, а спрятать легко, мало места занимает. Но вообще, конечно, опасное дело. Поймают наши таможенники – и песец: в двадцать четыре часа выкинут в Союз дослуживать, в дыру какую-нибудь.

Марат не выдержал:

– Мужики! Ну как так можно! Вы же офицеры, а разговариваете, как торгаши-кооператоры, честное слово! А как же это… Офицерская честь! Разве же мы Родину защищаем ради денег?

Капитаны переглянулись, расхохотались.

– Ну ты зеленый, как пенис лягушки! Мы же не предлагаем китайцам военные секреты продавать. Хотя они и так все про нас знают. Ладно, семью заведешь – сам поймешь, что крутиться надо. На, выпей лучше. Тимуровец, ешкин кот.

* * *

Тагиров растерянно стоял на перроне под черным монгольским небом, украшенным огромными звездами. Куда идти, как до гарнизона доехать?

Потом увидел качающуюся под единственным фонарем фигуру в офицерской фуражке и потащился с чемоданом к ней.

– Товарищ капитан! Как тут до рембазы добраться?

Небритый офицер с трудом сфокусировал взгляд на Марате.

– А! Ик… Летёха, ты кому заменщик?

– Я? Капитану Миронову вроде бы.

– Ик! Сука! Как долго я тебя ждал! Две тыщи дней и около того ночей! Я – Миронов! Неужто не видно?

Капитан вытащил из-за пазухи сигнальную ракету, с третьей попытки нащупал шнурок. Обалдевший Марат еле успел отшатнуться – чуть не опалив ему лицо, в небо с визгом унесся красный огненный шар.

– Пошли, салага. Я дежурную машину пригнал. В гарнизон поедем, отмечать будем, ик!

* * *

Ветру в монгольской степи привольно. Одетый в пыль, несется он над ровным столом Гоби, облизывает невысокие холмы, силится оторвать от земли камни. Он тут хозяин! И все здесь – его собственность: от ловящего восходящий поток орла до послушно кланяющейся ему пересохшей травы. Летит он, подгоняя толстую коричневую саранчу, летит… И разбивается о бетонный забор очередного советского гарнизона.

Ветер раздраженно перепрыгивает через препятствие и бежит пересчитывать пятиэтажки домов офицерского состава. В Чойре их – два десятка. И столько же старых одноэтажных бараков. Обособленно стоит офицерская гостиница, где есть даже генеральский люкс, весь в полированном дереве и красных коврах. Есть еще храм культуры – Дом офицеров; школа, детсад, магазины и столовая; какие-то нужные будки с гудящими в темноте трансформаторами или запасами кумачовых плакатов к празднику…

Туземцам сюда вход строго воспрещен! Исключение делается лишь для официально приглашенных делегаций аймачного партийного руководства. Еще право свободного круглосуточного входа на территорию городка имеет местный милицейский «дарга» – капитан Доржи. У Доржи темное обветренное лицо, тонкий нос с горбинкой и всегда сжатые синеватые губы. Он гордо игнорирует магазины и столовую, весь этот мещанский тлен. Приезжает по делу – к гарнизонному военному прокурору, майору Пименову. Или в комендатуру – забирать очередного пойманного патрулем земляка.

Местные, несмотря на все запреты и на строгого капитана Доржи, постоянно ищут и находят прорехи в бетонном периметре. Шустрят на помойках, собирают по офицерским квартирам пустые бутылки. Выносят поломанную мебель и брошенные ржавые железяки… Барыжат дефицитной монгольской водкой фабричного разлива. Продают самопальные меховые шапки и криво пошитые куртки из плохо выделанных, вонючих, гремящих мездрой шкур волков, корсаков и тарбаганов. И если не поймает патруль – топают, счастливые, десять километров по степи домой, до городка Сумбэр, столицы Чойренского аймака. Монгольская жизнь даже на фоне военного быта советского гарнизона – беспросветная нищета…

С высоты орлиного полета Сумбэр выглядит, как неаккуратная кучка засохших овечьих катышков. Грязные двухэтажные дома чередуются с юртами. Наши военные здесь не редкость – забредают от скуки, пока ждут поезда. Никто не обращает на них внимания, кроме любопытных местных мальчишек. Чумазые, одетые в перешитое и рваное, обутые в жуткую дрянь, они бегут на безопасном расстоянии и кричат в спину советским солдатам что-то обидное. Лучше никак не реагировать, а то могут и камнем засветить. Камнями пацаны умеют кидаться виртуозно.

Но на этот раз монгольских гаврошей не наблюдалось, и человек в советской форме проскочил в двухэтажку под номером три незамеченным. Без стука толкнул покосившуюся дверь, вошел в квартиру. Поморщился от запаха кипящего молока и прогорклого жира.

– Я пришел, кампан. – сказал негромко, вглядываясь в полумрак.

Монгол выглянул из комнаты, кивнул. Сказал по-русски чисто, практически без акцента:

– Проходи, располагайся. Я сейчас.

Гость скептически поглядел на вытертый диван: вместо одной ножки были подложены обломки кирпичей. Решил не рисковать и осторожно присел на табуретку.

Хозяин ушел в соседнюю комнату, что-то сказал – ему ответил женский голос. Минуты через три он вернулся и сел напротив, достал из кармана синих «треников» пачку тугриков. Начал пересчитывать, шевеля губами.

Гость молчал, брезгливо разглядывая грязную растянутую майку на безволосой груди монгола. Тот заканчивал подсчет:

– Ее зуун, мянга. Все, тысяча. Забирай.

Русский схватил неровную пачку, спрятал во внутренний карман. Вскочил.

– Все, спасибо, я пошел.

– Да подожди ты, куда торопишься? Давай посидим, чаю выпьем. Или водки. Разговор есть.

Гость хмыкнул. Присел обратно.

– Чаю вашего не надо – потом блевать с него. И водки не хочу. Говори давай, у меня времени нет.

– Не надоело тебе мелочью заниматься? Хлопот много, денег мало. Мыло, сапоги, тушенка – все ерунда, даже если ящиками торговать.

– А что, есть другие предложения?

– Конечно есть. Патроны нужны. Много. Цинк, лучше два.

– Ты того, кампан?! Это же хищение боеприпасов, тут лет на пять загреметь можно! – Гость опять вскочил, попятился к двери. – Все, нафиг! Ты не говорил, я не слышал.

Хозяин прикрыл и без того узкие глаза. Скучным голосом проронил, делая паузы между словами:

– Двухкассетник. Японский. Новый. За два цинка патронов.

Гость замер. Вылупился, приоткрыв рот, непроизвольно теребя пальцами пуговицу кителя. «Жадный, – подумал хозяин. – Это хорошо». И продолжил так же тихо:

– А стрелять – в волков. Развелось волков. Никакой жизни бедному монгольскому арату не стало. И гранат бы хорошо – вдруг на рыбалку пойду? Автоматы тоже интересны.

– Ты что, кампан, войну устроить собрался?

– Год-два пройдет – вы войска выведете. Тут, понимаешь, только на себя надеяться остается, а как без оружия? Ну, так что – будешь водку?

Русский проглотил слюну, дернув кадыком, кивнул:

– Буду.

* * *

Первый день в офицерской карьере Марата Тагирова напоминал магазин славного автомата ППШ – набит событиями туго, а пролетел мгновенно, одной очередью в пять секунд.

Утом Марат самостоятельно нашел офицерскую гостиницу, пристроил чемодан у вахтерши. У нее же разузнал, что на рембазу в семь утра ходит автобус для офицеров, на который он уже опоздал. Так что придется пешочком, четыре километра – не расстояние.

– Сначала мотострелковый полк пройдешь, потом штаб дивизии. Потом ракетный дивизион, автобат, и уж почти в самом конце – ваша рембаза.

Дальше – только хлебозавод. В Китай не уйдешь, не боись! Счастливо служить, лейтенант!

* * *

– Говоришь, Миронову, комсоргу батальона, заменщик? Дождался, значит, страдалец, ха-ха-ха! Тот еще клоун был! То на учениях пистолет потерял – всем составом искали. То матерные частушки про замполита базы Дундука… сочинил и по радиотрансляции на все расположение части вопил. Дундук аж позеленел, поднял наряд по штабу и побежал Миронова из радиорубки выковыривать.

– Ничего себе! Как же так можно – про целого полковника?!

Бывалый сплюнул и сочувственно посмотрел на Тагирова:

– Молодой ты еще! Дундук – скотина редкая, стукачей развел толпу. Как офицеры заменяются – сразу сказывается больным, запирается у себя в хате. Как ребята на отвальной нажрутся – идут его искать, чтобы морду набить. Если бы не жена его, Ольга Андреевна, – так и дверь бы выломали. Ее уважают, не хотят расстраивать. Удивительных достоинств женщина! Такая вся… Эх!

Капитан попытался глазами, пальцами и вытянутыми в трубочку губами передать свое восхищение неведомой Ольгой Андреевной, но имеющиеся в его распоряжении художественные средства были явно недостаточны.

– Короче, сам увидишь. Ладно, докуривай да иди к Дундуку представляться. Главное – не перечь, какую бы пургу он ни гнал.

Дежурный жалостливо глядел, как Марат дрожащими руками поправлял новенькую портупею.

– Да не суетись ты! Изнасилование в голову неизбежно! Иди уже с богом!

И он перекрестил Тагирова брякающим коробком спичек.

* * *

Марат пытался идти помедленнее, но неотвратимо уперся в дверь с табличкой «Заместитель начальника базы по политической части полковник Сундуков И. А.».

Из-за двери послышался противный голос с истерическими интонациями:

– И вы мне тут не надо! Чтобы была готова ленинская комната к понедельнику! И пусть, что казарма не достроена. Солдату может быть негде спать, а почитать партийные труды должно быть где всегда! Вы там советский офицер или кем? Выполнить и доложить!

Трубка грохнула о телефонный аппарат. Марат вздохнул и постучал:

– Разрешите?

За столом сидел толстый полковник с нежно-розовой лысиной, резко отличающейся своим цветом от загорелого мясистого лица (все верно: лысина-то от солнца фуражкой прикрыта!). Мелкие глазки скользнули по Тагирову. Марат сглотнул (главное – не опозориться, курсантом не назваться!) и взметнул ладонь к околышу.

– Товарищ полковник, лейтенант Тагиров прибыл для дальнейшего прохождения службы!

Полковник продолжал не смотреть на Марата, отчего становилось очень неловко. Сложил газету «Правда» на край стола. Побарабанил сосисками пальцев. Раскрыл блокнот, начал в нем чиркать карандашом, резко захлопнул. Схватил газету и положил на противоположный край.

Тагиров переминался с ноги на ногу. Время даже не ползло, а будто выдавливалось еле-еле, как густая смазка из танкового шприца. Кашлянул.

Полковник воспрянул, тыркнул глазками.

– Кто здесь?

– Как же, доложил же… Я.

– Брусчатка от кремля!

Лейтенанту в голову ударила волна стыда. Он догадался, что подставился, но не понял, где именно.

Полковник, несмотря на изрядные габариты, резво вскочил, завизжав стулом, подбежал к Марату.

– Ты! Никакой! Не лейтенант! Ты – зародыш офицера, от так от! Тебя еще драть и драть по Ипатьевскому методу до морковкина загогого… венья! Я тут что – усатый нянь? Сопляков людями делать? Мне некогда – у меня вот партийная конференция под носом! Пришлют всякое дерьмо, а мне разгребать! Здрасте-приехамши!

Тагирову казалось, что ему снится какой-то дурной, болезненный сон и никак не удается сбросить это наваждение: бегающий вокруг грузный полковник, выкрикивающий пополам со слюнями бессмысленные, но очень обидные фразы. Нить размышлений замполита о его тяжелой судьбе воспитателя и никчемности данного конкретного лейтенанта очень быстро сбилась в уродливый запутанный клубок.

Наконец Сундуков устал. Пыхтя, прошел к своему месту, уселся и аккуратно переложил газету на середину стола.

– От так от! Понял, летёха?

– Так точно, товарищ полковник!

– Ну, вот и иди отсюдова. И подумай, как будешь теперь с этим жить!

Ошарашенный Марат отдал честь, развернулся и покинул кабинет.

В полной прострации вышел на штабное крыльцо, автоматически отобрал у дежурного сигарету и глубоко затянулся.

Капитан сочувственно хмыкнул, молча достал еще одну, прикурил. Покосился на лейтенанта.

– И чего он тебе сказал?

– Я… Не понял я.

– Ну, это нормально. Дундук – он и есть дундук. Не боись, летёха, офицерам только первые двадцать пять лет тяжело, потом привыкаешь. Где остановился, в гостинице? Ну, тебя, скорее всего, к холостякам подселят. Есть у нас одна веселая квартирка, ха-ха! Вещи-то как допер?

Марат вытер потный лоб. Соображение медленно возвращалось в голову.

– А? Да я зимнюю форму багажом отправил. С собой только чемодан с конспектами.

– С чем чемодан, говоришь?

– Ну с лекциями. Из училища.

– Слушай, ты никому не говори тут, что вместо водки из Союза книжки с тетрадками тащил! Засмеют насмерть! Давай, летёха, удачи! Вон туда иди. Видишь казармы? Твой батальон по ремонту ракетно-артиллерийского вооружения.

Тагиров отправился в сторону аккуратно побеленных одноэтажных зданий барачного вида.

* * *

Командир батальона Юрий Николаевич имел интеллигентный вид, а речь его после перлов Сундукова ласкала барабанные перепонки и гладила мозговые оболочки.

– У нас, голубчик, специфика. Занимаемся серьезными техническими вещами – ремонтом и обслуживанием всего спектра вооружения, от минометов до ракет. Для начала, будьте любезны, пройдите к начальнику штаба батальона майору Морозову.

Романа Сергеевича Морозова в батальоне любили. Был он дядькой строгим и справедливым, своих начальникам не выдавал – драл самостоятельно. Великолепная выправка, будто вытесанное из камня лицо, холодные серые глаза – хоть сейчас на плакат «эталонный образец советского офицера». Роман Сергеевич ошарашил Тагирова сразу:

– А, комсомол! Сколько зенитных самоходных установок «Шилка» отремонтировал?

– Как это… Товарищ майор, я вообще-то политработник.

– Так и запишем: «нисколько». Давай, лейтенант, назови мне порядок регламентных работ на «Луне».

Растерянный Марат пробормотал:

– Я, конечно, знаю основные характеристики тактического ракетного комплекса «Луна», но работы чтобы…

– Ладно, молодой, не пугайся! Я тебе сразу даю понять: ты в нашем благородном ремонтном деле бесполезный балласт. Поэтому будешь загружен максимально работой с солдатами. С личным составом как? Озадачь его, иначе он озадачит тебя. Ну, и наряды, само собой. Семьи нет пока? Значит, нефиг дома болтаться, твой дом – казарма, гы-гы! Ну, а уж ответственным на выходные по батальону – святое дело!

– Так я ведь всегда готов, как пионер, товарищ майор!

– Ну, вот и славненько! Садись, чайку выпьем.

– Товарищ майор, разрешите? – в кабинет вошел блондинистый лейтенант. В руках он торжественно, как именинный торт, нес облезлую фуражку. На тулье были жирно написаны от руки две буквы – Д и 3. Морозов заржал.

– Что, дождался часа освобождения, Воробей?

– Так точно, товарищ майор! Разрешите вручить?

– Валяй.

Лейтенант подошел к изумленному Марату и напялил ему на голову нелепую фуражку. Потом пожал руку и заявил:

– Пост «дэзэ» батальона сдал! Ну, чего молчишь, салага? Говори, что принял.

– Это… Чего принял-то?

– Это – важный символ. Теперь твоя очередь исполнять обязанности «дежурной задницы», понял? Крайнего за все – ты самый молодой офицер теперь в батальоне, гы-гы! То есть: вечно дежурного, постоянно ответственного, первого кандидата в командировку. Что там еще? Военного дознавателя и еще всякая ерунда Так положено. Ну, чего – молчать будем?

– Ладно. Положено – значит, так и быть. Пост «дэзэ» принял.

– Ну, вот и молодец! Вечером отметим – я проставляюсь. А то заждался тебя.

Марат был несколько озадачен. И капитан на станции, и этот лейтенант говорили, что уж очень его заждались. Выдающаяся интуиция подсказывала Тагирову, что ожидания эти лично для него – не праздничные. Скорее, наоборот…

Глава вторая В начале славных дел

Я нашел ее на антресолях – огромную, помятую, надорванную по краям, в крошечных коричневых пятнышках мушиных делишек (бумага глянцевая, а мухи любят гадить на глянец, и я их понимаю). Свернутую в рулон карту мира 1987 года издания. Я расстелил ее на полу в гостиной и прижал томиками Достоевского края, норовящие скрутиться назад, в прошлое.

На половину планеты, спиной к набитым льдом полярным морям и задорному хохолку Чукотки, упираясь в Аляску, разлегся огромный розовый зверь – СССР. Длинная морда Камчатки раздвигает тихоокеанские воды, из простуженного носа капельками текут Курильские острова. Крепкая передняя лапа Приморья придерживает Китай; задняя, подкованная Кавказом, стоит на Турции и Иране. Огромное мягкое брюхо Средней Азии неоформленным бугром валится куда-то вниз, придавив Афганистан. Мощная задница приперла Европу к Атлантике. А маленький крепкий хвостик Кольского полуострова греется в остатках Гольфстрима, дружелюбно помахивая Финляндии.

Это – моя страна. Ее офицеры и солдаты служили, сражались, пили водку и влюблялись по всей планете – от джунглей Никарагуа до джунглей Вьетнама, от вылизанных немецких городков до кукурузных полей Мозамбика.

Что мы делали там? Ради чего проливали кровь? От кого я защищал два миллиона квадратных километров пыли и камней, столько же монголов, сто тысяч тонн саранчи и неизвестное количество тарбаганов (тарбаганы – это здоровенные степные суслики с симпатичными мордочками и карими глазами)?

Половина страны топила печки ворованными дровами и бегала по морозу в дощатый сортир, питалась одной картошкой и жила в бараках, чтобы белозубый старший лейтенант смог взбодрить ракету бессмертным «Поехали!» и оттуда, из ледяной бездны, подарить свою незабываемую улыбку нежно-голубой Земле. Потому что мы искренне любили их всех – обижаемую куклуксклановцами Анджелу Дэвис, безымянных ангольских негров и щуплых вьетнамцев, сбивающих то ли бамбуковыми копьями, то ли советскими ракетами громадные американские бомбардировщики.

Нам было не до личных удобств, когда в мире горе и угнетение. Мы строили коммунизм – не для себя, а для всего бестолкового человечества, не способного понять своего будущего счастья. И ради слезинки чужого ребенка, плачущего под бананом на берегу теплого океана, мы были готовы оставить без еды собственных детей. И сжечь к чертовой матери всю планету в атомном пламени.

Да, мы такие. Незваные спасители. Загадочные и непредсказуемые.

Для самих себя.

* * *

Лейтенанта Тагирова проводили в его собственный, общий с отсутствующим парторгом кабинет. Там густо разило коктейлем из запаха дешевых крепчайших сигарет и спиртного. Затхлая атмосфера действовала угнетающе, поэтому Марат с искренней радостью принял предложение Морозова познакомиться с расположением части.

Прошли по чисто выметенным асфальтовым дорожкам, мимо юных ухоженных топольков. Срезали путь через утоптанное пыльное футбольное поле без единой травинки.

Майор Морозов свое ремонтное дело явно любил и неожиданно интересно рассказывал о противотанковых ракетах и покалеченных горными дорогами гаубичных колесах, о захандривших станциях звуковой разведки и лазерных дальномерах… Особенно его увлекла зенитная самоходная установка «Шилка» – скорострельная четырехствольная пушка на гусеничном ходу, заболевшая слепотой радиолокатора.

– Ну, вот и пришли. Наша ремонтная зона.

Роман Сергеевич гордо показывал свежеокрашенные боксы, в которых брызгала искрами сварка и самозабвенно гудели фрезерные станки…

Бойцы и офицеры в черных комбинезонах деловито сновали с какими-то штуковинами в руках, спорили над заляпанными мятыми чертежами и волокли тяжелые железяки, корябая бетонный пол… Марат с завистью смотрел на потные, перемазанные маслом, но одухотворенные лица. Его собственные технические познания ограничивались сугубо прикладными вещами: на какую мандулу нажать, чтобы пушка выстрелила, и за какую фиговину дернуть, поворачивая танк. Так что придется постараться, чтобы авторитет здесь заработать.

Этот день добежал до густо-красного, в полнеба, заката, быстро сменившегося чернильной ночью. Лёшка Воробей заскочил за Маратом:

– Эй, комсомол, хватит над бумажками чахнуть! Забыл? Я сегодня даю торжественный ужин в честь нового «дэзэ», а без главного виновника мероприятие не состоится, хы!

Прошмыгнуть незаметно мимо штаба базы не удалось. На крыльце ждал посыльный:

– Лейтенант Тагиров! К полковнику Сундукову, срочно!

Марат, вздохнув, поплелся вслед за предвестником втыка. Воробей сочувственно помахал рукой:

– Давай, комсорг, ни пуха! Будем тебя ждать – адрес знаешь. Возвращайся живым!

К удивлению и радости, вторая за сутки встреча с Дундуком прошла безболезненно. Полковник вручил Тагирову тяжеленный вещмешок и сообщил:

– От так от! Это доставишь в Дом офицеров, передашь лично Ольге Андреевне. Тут краски типа «гуашь», тушь и блокноты. Часовое время двадцать часов – в двадцать один ровно чтобы доложил о выполнении путем телефонной связи! Исполнять! А я поработаю еще три-два часа.

Марат волок мешок, медленно продвигаясь в сторону жилой зоны, и размышлял: в чем же будет заключаться работа замполита «еще три-два часа»? Газетку будет по столу перекладывать или разрабатывать передовые методы издевательств над молодыми офицерами?

* * *

Сидящий в холле Дома офицеров сержант появления Марата не заметил и продолжил, задрав ноги на тумбочку, читать «Историю философии».

– Где мне Ольгу Андреевну найти?

Наглый боец, вместо того, чтобы вскочить, отдать честь и подхватить у офицера тяжеленный мешок, вяло махнул рукой, указывая направление.

Тагиров дошел до маленького кабинета, ровно половину которого занимала дебелая тетя неопределенного возраста, грызущая сушки и громко хлюпающая чаем из граненого стакана. Эта необъятная свиноматка была похожа на Дундука, как родная сестра. Не зря замечено народом: «муж и жена – одна сатана».

– Ольга Андреевна, вам полковник Сундуков приказал вот это доставить. Краски конструкции «гуашь» и прочие канцтовары.

Тетя хрустнула целиком запиханной в рот сушкой и плавно повела пухлой рукой. Пробормотала набитым ртом, разбрызгивая обмазанные слюнями крошки:

– А мешочек на тубаретку поставь, у в том уголочку.

Марат начал продираться между теткиным столом и заваленным всякой всячиной стеллажом, цепляясь лямками вещмешка за стулья, когда сзади прозвучал низкий женский голос:

– Галя, хватит уже сушки лопать на ночь глядя, совсем за собой не следишь! Лейтенант, вы ко мне?

Ошибочно опознанная как жена Дундука Галя затрясла тройным подбородком и необъятной колыхающейся грудью:

– Та к вам, к вам, Ольга Андреевна! С рембазы хлопчик засланный!

Ольга Андреевна засмеялась, обнажив ровные влажные зубки:

– Галя, засланными бывают казачки. И он тебе не хлопчик, а офицер. Хотя и очень юный. Да, лейтенант?

Она стояла у двери, упершись восхитительным бедром в облупленный косяк. Заграничные обтягивающие джинсы, мелким бесом вьющиеся волосы с рыжинкой, зеленые глаза и эта влажная улыбка – все в ней было нездешним, невозможно женственным, манящим и недостижимым.

Марат теперь понял, почему дежурный капитан на базе так и не смог сформулировать описание Ольги Андреевны. Для этого надо было родиться Боттичелли пополам с Набоковым.

Она снова сделала это – засмеялась. Будто высыпала горсть крупного жемчуга в гобийскую пыль.

– Выходите из ступора, мой лейтенант. Вы так и не ответили на вопрос. И как вас зовут?

Комсорг проглотил комок ржавой слюны. Слова столпились во рту, пихая друг друга, как школьники перед дверью строгого экзаменатора, – никто не хотел быть первым.

– Тагир… То есть Марат. Я. Комсорг батальона РАВ.

– Ну вот, уже имена путаете, ха-ха-ха! Значит, вы вместо капитана Миронова к нам? Это прекрасно! Галя, угости-ка нас чаем! И место мое освободи, будь любезна! Да, это Галина, она занимает очень важный пост дежурной по генеральскому этажу в гостинице. Ну же, лейтенант, не стесняйтесь, присаживайтесь! Вы – прямой наследник легендарного линкора? Ха-ха-ха!

* * *

Очумелый Марат перепутал дорогу и уперся в бетонную стену, огораживающую гарнизон. Тупо улыбался, пялясь в серую потрескавшуюся поверхность, как в киноэкран.

В голове бродил ее голос, память безнадежно цеплялась за ускользающий запах – сладковатый, но не приторный. Ольга Андреевна совершенно не походила ни на смешливых девчонок из Свердловского пединститута, ни на разбитных шалав из Читинского камвольно-суконного комбината. В небогатом донжуановском списке вчерашнего курсанта не было никого, подобного ей.

С балкона ближней пятиэтажки кто-то пьяно проорал:

– Люська, коза драная, вернись!

Тагиров вздрогнул и двинулся к дому Лёхи Воробья.

* * *

В подъезде не было света, и Марат на ощупь поднимался по выщербленным ступеням. На площадке третьего этажа зажег спичку и попытался найти нужную квартиру, но номеров, видимо, не успели нарисовать. Прислушался. Наверное, вот эта – оттуда доносились пьяный гул голосов и музыка.

Надавил на кнопку звонка. Ничего не произошло. Нажал посильнее – звонок всхлипнул, уронил последний гвоздик и повис на торчавшем из стены проводе.

Постучал костяшками пальцев, потом кулаком – никакой реакции. Плюнул, решил уходить и напоследок пару раз грохнул по филенке сапогом.

Дверь распахнулась, из квартиры хлынули яркий свет и шум застолья. На пороге стоял невысокий прапорщик – красные пятна на продувной роже, отстегнутый галстук болтается.

– Ну, че ломишься? Я здесь не продаю, хата не моя. Ходят, понимаешь. Страдальцы!

– Лёша Воробей здесь живет?

– А если и здесь, тебе че? Не успеют лейтенанта получить – уже бухать лезут! Иди служи, салага!

Это стало последней каплей, превысившей вместительные возможности чаши тагировского терпения. Марат скривил презрительную улыбку и рефлекторно включил «городского барина» – на гопников этот метод всегда действовал неотразимо.

– Милостивый государь, не соблаговолите ли напомнить, когда мы с вами успели столь тесно познакомиться, что вы позволяете обращаться со мной на «ты»? Может быть, вы кучеру нашему троюродный сынок? Или мы гадили с вами на соседних огородах?

Прапор остекленел глазами. Марат, развивая успех, сдвинул его вглубь прихожей, переступил через порог и продолжил вполголоса:

– Слышь, «кусок», ты себя не забывай. А то я внушу тебе основы субординации не вербально, а чисто физически.

– Ну ты, ну ты! Че ты? Ты кто такой вообще?

– Лейтенант Тагиров Марат Тимурович. Запиши. А то мозги пропил давно – память прихрамывает, небось?

Из пьяно гудящей комнаты раздался голос Воробья:

– Ну, кто там пришел? Вязьмин, ты там самогонкой барыжишь, что ли? Ленка, дай посмотрю, отстань!

Лёха в обнимку с хохочущей толстушкой-брюнеткой ввалился в прихожую.

– А, Маратка! Жив, слава богу! Познакомились уже? Это – Петька Вязьмин, наш батальонный начальник склада. Давай, разувайся. Ленка, хватит на меня вешаться, иди место гостю организуй!

Прапорщик пробормотал что-то неуважительное и, покачиваясь, ушел вслед за брюнеткой. Марат начал сдирать плотно сидящие хромовые сапоги.

– Лёха, а что это за кадр? Что-то про продажу бормотал, про страдальцев, я не понял ничего.

– Он самогонкой торгует, по-местному «чамбуром». Дело запрещенное, конечно, но очень востребованное. И денежное. Видимо, спьяну забыл, что не в своей квартире, и принял тебя за покупателя. Пошли – заждались уже виновника торжества.

Народу было десятка полтора, стол уставлен разнокалиберными бутылками с мутным «чамбуром», вскрытыми консервными банками: жестяными – с колбасой и рыбой, стеклянными – с огурцами и прочими соленьями. Пьянка уже давно вошла в стадию, когда все громко говорят, но никто не слушает, поэтому Воробью пришлось постучать кулаком по стенке, чтобы привлечь внимание.

– Тихо! Господа офицеры, внимание! Представляю нашего нового комсорга, Марата. И отныне – «дежурную задницу» батальона! Выпьем за это!

Народ начал чокаться разнообразной посудой – от хрустальных стопочек до железных облупленных кружек. Марата усадили на шатающуюся табуретку, Лена выдала ему пиалу с самогоном, чайное блюдце вместо тарелки и вилку, потерявшую от старости пару зубцов.

Марат понюхал пиалу. Начштаба Морозов опрокинул рюмку, крякнул и похлопал Тагирова по плечу:

– Давай, комсомол! Глотай!

Зажмурившись и задержав дыхание, он влил в себя вонючую отраву. И запоздало вспомнил, что за сутки съел только маленький кусочек хлеба. В голове зазвенело, мир приобрел добрый вид. Майор нагнулся к Тагирову и доверительным голосом сказал:

– Это все Воробей жмется, ешкин кот! Другой бы нормальной водки у монголов купил, а этот все экономит. «Чамбуром» господ офицеров травит, да еще самым дешевым. И консервами из пайка кормит – нет бы его Ленка толстозадая сварила чего-нибудь.

Роман Сергеевич пододвинул ему открытую банку.

– Поешь хоть, лейтенант. Лосось в собственном соку – в Союзе такого не увидишь. Чего так долго шел? Под Дундука попал?

– Да, я относил в Дом офицеров кое-что, Ольге Андреевне.

– Понятно. Ну, как тебе наша Графиня?

– Удивительная женщина. А почему «графиня»? – спросил Тагиров.

– Да она вроде дворянского происхождения, говорят. Ну, и выглядит соответственно, правда? Марат, скажи: ведь красивая?

– Никогда таких не встречал. Очень мне понравилась! – восторженно ответил лейтенант.

Прапорщик Петя прищурился, с трудом сконцентрировал взгляд на Марате.

– Ну оборзел, летёха! Подкатывает к жене начальника – совсем нюх потерял.

Марат не помнил, как вскочил, откинув табуретку, и врезал прямо в центр красной наглой морды. Вязьмин схватился левой рукой за нос, а правой начал шарить по столу, нащупывая колюще-режущее.

– Убью, салага! – верещал прапорщик.

– Иди сюда, «кусок»! – приглашал Тагиров.

На плечах повисли соседи по столу – поволокли на выход из комнаты.

Вслед грохотал Роман Сергеевич:

– Обалдел, Тагиров? А ты, Петя, заткнись!

– Он мне нос сломал! Я рапорт писать буду! – ныл пострадавший.

Марат стряхнул руки миротворцев, схватил сапоги и выскочил босиком на площадку.

* * *

– Ну ты даешь, комсомол! Чего так завелся-то?

Воробей догнал Тагирова уже на улице. Достал «Охотничьи» без фильтра, которые выдавали солдатам. Марат затянулся, закашлялся.

– Лёха, ну и гадость! Чего ты ими травишься? Нормального курева не купить?

– Дорого получается, а эти я на халяву в роте беру, – гордо ответил Леха.

Тагирова покоробило, но он решил не озвучивать свое отношение к такой экономии. Черт его знает, что у них тут считается нормальным! Хотя сам бы он никогда не стал курить дерьмовые сигареты, отобранные у мальчишек-срочников.

– Лёха, я накосячил, конечно. Но этот Петя ваш тоже неправ. Как думаешь, напишет рапорт? – спросил Тагиров.

– Черт его знает! Я могу с ним поговорить, если хочешь.

– Поговори, пожалуйста. А то иметь залет в первый же день службы как-то неохота.

– Если делу ход дать – это не залет, это суд офицерской чести. Ладно, не кисни. Скажи: презервативы есть у тебя? – поинтересовался Лёха.

Расстроенный Марат не сразу понял Воробья:

– Чего?!

– Презервативы. Ну, гондоны. Есть?

– Откуда? А тебе зачем?

– Я погляжу, ты прямо на глазах тупеешь. Рановато начинаешь, лейтенант, – до полковника-то тебе еще служить и служить, ха-ха-ха! Провожу ликбез: берешь пакетик, разрываешь упаковку, достаешь, надеваешь…

– Да ну тебя! Просто к чему эту тему завел, не понимаю.

– Мои кончились два месяца назад, а здесь не достать. А залетать Ленке никак нельзя – она «чеками» получает…

– Погоди, погоди… Какие «чеки»? Кто получает? И при чем тут контрацептивы?

Лёха вздохнул. Снова вынул «ядерную» сигарету из нищенской пачки и продолжил:

– Ленка, жена моя, получает зарплату чеками «Внешторгбанка». Она в геологической партии работает, в бухгалтерии. Лучше не спрашивай, как я ее туда устраивал. А там по контракту беременеть нельзя. Тех, кто залетает, сразу в Союз переводят. Знаешь, сколько один рубль чеками в Союзе стоит? Лучше, конечно, в Москве или Ленинграде – там курс вкуснее и «Березок» полно…

– Пойду я спать, Воробей. Ничего не соображаю. Почему твоей жене нельзя рожать? Вы же молодые, в законном браке! Курсы какие-то, «Березки»…

– Иди, Марат. Не понимаешь – так и не надо, значит. До завтра!

Тагиров пожал руку и поплелся в сторону офицерской гостиницы, не веря, что этот бесконечный день наконец-то завершился.

* * *

Когда утром Марат ехал автобусом на рембазу, казалось, что все пассажиры плотно набитого «подкидыша» знают о ночном инциденте и смотрят на него осуждающе. Однако утренний развод и совещание офицеров прошли без упоминаний о сломанном носе прапорщика Вязьмина, который не вышел на службу.

Марат начал успокаиваться и вполуха слушал, как командир батальона обсуждает с ротными выполнение плана ремонтных работ. Юрий Николаевич говорил тихо, и его голос действовал на Тагирова усыпляюще.

– Комсорг! Толкните его кто-нибудь.

Марат вытаращил глаза. Надо же, заснул на совещании, придурок! Вскочил, уронил со стола фуражку, выкрикнул:

– Я!

Юрий Николаевич покачал головой:

– Ай-ай-ай, голубчик, ну что же вы? Спать на совещании офицеров – моветон! Я понимаю: молодость, соблазны, ну вы все-таки рассчитывайте силы, чтобы и на службу хватало. Повторю – ваш… э… партийно-политический вдохновитель полковник Сундуков прислал распоряжение. О проведении комсомольских собраний по обсуждению решений пленума Центрального комитета… Словом, каких-то вам известных решений. А у нас планы ремонта горят– не успеваем. Я вас очень прошу: найдите разумный выход из сложившегося положения. Ибо много времени выделить на исполнение этого несомненно важного распоряжения я не смогу, увы.

– Так точно, товарищ полковник! А сколько часов будет выделено?

Юрий Николаевич кашлянул и посмотрел на Морозова. Тот кивнул и взял слово:

– Да нисколько, комсомол! Нам не до болтовни… не до собраний, понимаешь? Как там у вас проверяют выполнение? Бумажки смотрят? Вот и обеспечь. А Дунд… Кхм… А Сундукову доложишь, что все собрания прошли, как он и распорядился. Что непонятно?

Тагирову пока было непонятно абсолютно все, но он автоматически ответил:

– Так точно, все понятно! Проведем. То есть напишем. Соберу комсоргов взводов и рот – напишут протоколы, проинструктирую.

– Ни хрена ты не понял, лейтенант! Не дам я тебе комсоргов для этого – они все на работах заняты. Сам перышком скрипи. Садись.

– Есть.

Марат сел, лихорадочно подсчитывая в уме: шестнадцать взводов, пять рот. И батальон еще. Ничего себе работка! Морозов закончил совещание:

– Сегодня и в субботу работаем до девяти вечера. Перерывы на обед и ужин – максимум полчаса.

Кто-то из ротных вздохнул:

– Народ и так уже с ног валится. Отдыхать-то надо хоть немного? Меня уже ребенок не узнает – пугается, когда видит. Ухожу на службу – темно, прихожу домой – темно… Всю неделю – в роте. Если бы в Союзе – давно жена сбежала бы к теще.

– А вот комсомол у нас ответственным будет по батальону в воскресенье – освободит вас на сутки для семейного отдыха. Так, Тагиров?

– Так точно! Конечно.

– Ну, вот и славненько! Все свободны.

После совещания Воробей отвел Тагирова в сторону:

– Я хорошей новостью: переговорил с Петькой Вязьминым. Семьсот.

– Не понял. Чего «семьсот»?

– Тугриков, чего же еще. Отдаешь мне – я ему передам, а он рапорт не пишет на тебя.

Марат растерялся. Он впервые слышал, что конфликты между своими решаются финансовым путем. Ну, извиниться, поляну накрыть – это понятно. Но чтобы деньгами?

– Лёха, тебе спасибо, конечно. Только у меня бабок нет вообще. А когда получка? И сколько мне дадут?

– Получка шестнадцатого числа. Тебе дадут около тысячи тугриков. Понял?

* * *

Старший лейтенант Серёжа Викулов был личностью, известной на всю 39-ю армию. В отличие от коллег-офицеров, он заканчивал политехнический институт, а не военное училище. В каждой студенческой группе есть такой – тихий, долговязый, несуразный очкарик, у которого всегда найдется нужный конспект. Одиночкой его не назовешь: вроде бы и в коллективных пьянках участвует – вон сидит в уголочке, цедит весь вечер свои полстакана портвейна, пьяненький уже после первого глотка. Если нужен гонец-доброволец за добавкой, то он всегда вызывается, но одного отправлять нельзя – обязательно деньги потеряет, или на гопников у магазина нарвется, или поскользнется и упадет на обратном пути и разобьет к чертовой матери все бутылки до одной. Неудачник-хроник. И никому дела нет, что у него в голове, каких тараканов он там выращивает…

Серёжа зачитывался книгами про войну, знал структуру Конногвардейского полка образца 1816 года и что сказал Мюрат маршалу Нею при переходе войск из Генуи в Верону. В горячечных мечтах он карабкался по заляпанной грязью броне командирского танка, чтобы повести свою колонну на Берлин… Нечему удивляться, что после окончания института он оказался в армии в качестве двухгодичника – «пиджака». Серёжа во время больших учений заблудился в монгольской степи со своим танковым взводом и нечаянно выехал на штаб дивизии «противника», условно тем самым его уничтожив, принеся победу своему начальству и медаль «За боевые заслуги» себе. Окрыленный успехом, Викулов написал рапорт о продолжении службы, и руководители отказать героическому Серёже не имели права. Единственное, что удалось сделать командиру полка, – добиться перевода ходячего победоносного недоразумения подальше от танков.

А в рембате Викулов более-менее прижился. Никто лучше него не разбирался в запутанной паутине электрических схем; паяльником он владел, как хороший художник – кистью. С Тагировым они сошлись быстро – видимо, на почве увлечения военной историей. Хотя и другой вариант возможен: один – молодой лейтенант, которого все гоняют почем зря, второй – странноватый «пиджак», не способный поставить солдата на место…

В тот сентябрьский вечер они сидели в пустой ленинской комнате и до кровавых соплей спорили о роковой битве при Ватерлоо, рисуя кривые квадратики и стрелки на обрывке ватмана. Они не заметили, как в комнату вошел майор Морозов. Постоял, вслушиваясь, усмехнулся:

– Вот за что нашему батальону такое наказание, а? В Генеральном штабе маршалов не хватает, а тут – целых два! Вам заняться нечем, полководцы задрипанные? Викулов! Завтра приходит ракетная пусковая установка «Точка» на регламентные работы – ты техническое описание получил в секретной части, изучил?

Серёга растерянно захлопал глазами, промямлил:

– Там это… Не выдает секретчик, говорит: здесь читай, а то еще проср… То есть потеряешь, говорит.

– Правильно говорит – я тебе не то что секретные бумаги, я бы тебе пуговицу пришить не доверил! – Роман Сергеевич перевел разъяренный взгляд на Тагирова: – А ты, комсомол? Вижу, хорошо тебе в политработниках – ни фига делать не надо. Вот и иди сейчас со своим чокнутым корешем, принимай у него роту молодого пополнения! А то он уже взвод распустил, работу в роте молодых завалил, осталось только ракету сломать – и трибунал гарантирован. Шагом марш отсюда оба!

Несостоявшиеся военачальники ломанулись из ленкомнаты, как свита Наполеона от казаков атамана Платова.

* * *

Батальонный развод – в восемь часов утра. Марат заранее привел свои полсотни «молодых», выстроил на левом, непочетном, фланге. Оставил за старшего сержанта Примачука, вразвалочку подошел к курящим в сторонке ротным. Не спеша пожал жесткие руки, протянутые, как равному. Его распирало чувство сопричастности к тяжелой командирской судьбе, гордой принадлежности к обществу опытных волков-офицеров. Понимающе кивал на жалобы комроты-два про пропавшее постельное белье; сочувственно поддакивал, осуждая расписание нарядов.

Из штаба выскочил майор Морозов и быстрым шагом направился к центру плаца. Офицеры порскнули по своим местам.

– Батальо-о-н! Равня-яйсь! Сми-ррр-но! Равнение на-пра-во!

Грохоча подкованными сапогами, встретил идущего не спеша Юрия Николаевича, доложил. Командир батальона вяло махнул рукой («Вольно»). Выслушал по очереди доклады командиров рот и отдельных взводов (Марат страшно волновался, но ничего не перепутал и доложил правильно). Тихо поставил задачу на день, потом вопросительно глянул на Тагирова:

– Ну что, голубчик? Вы хотели что-то сказать батальону?

– Так точно, товарищ подполковник! Как комсорг.

– Кхм, ну хорошо. У вас пять минут.

– Успею. – Марат повернулся к строю. – Товарищи комсомольцы!

Пять сотен пар глаз уставились на лейтенанта. Тагиров, подавляя смущение, продолжил:

– Мы сейчас проведем общее комсомольское собрание. На повестке дня – один вопрос: материалы сентябрьского пленума Центрального Комитета коммунистической партии – в жизнь. Мы все, как один, поддерживаем решения КПСС. Кто против?

Марат замолчал и внимательно вгляделся в остолбеневший строй. Диссидентов не наблюдалось.

– Значит, единогласно! Собрание объявляю закрытым. – Тагиров обернулся к ошеломленному командиру батальона и кивнул головой. Все офицеры таращились на Марата со смешанным выражением восхищения и удивления. Первым пришел в себя начальник штаба:

– Равняйсь! Смирно! Развести подразделения по местам работ и занятий. Старшины рот – командуйте.

Роты попылили по своим делам. Морозов протянул Тагирову руку, покрутил головой:

– Ну, ты виртуоз, поздравляю! В тридцать секунд всю партийно-политическую работу уложил. – И заботливо поинтересовался: – А от Дундука не нагорит?

– Не должно. Собрание проведено в строгом соответствии с повесткой, голосование было. У солдат спросит – ответят. – Тагиров вздохнул. – По крайней мере, я на это надеюсь.

Роман Сергеевич хотел что-то добавить, но осекся. Через плац бежал прапорщик Петя Вязьмин, размахивая руками. Кто-то из ротных тихо сказал:

– В первый раз за три года вижу, чтобы он бегал! Что-то случилось: либо недостача гуталина, либо третья мировая война.

Начальник склада продышался и прохрипел:

– Там, на складе… Хан повесился.

– Толком говори: какой еще хан? Золотая Орда на склад напала? – Морозов схватил прапорщика за грудки, потряс. – Откуда там ханы? Ты пьяный, что ли?

Голова Вязьмина болталась, слюна из приоткрытого рта стекала на щеку.

– Сержант Ханин. Кладовщик мой. Повесился, – наконец-то выдавил прапорщик.

Морозов отпустил несчастного – побагровевший Вязьмин выдохнул. Начальник штаба снял фуражку, сплюнул:

– Ну, дела! Не было печали… Тагиров! Ты же у нас военный дознаватель? Иди в штаб, звони прокурору гарнизона, вызывай сюда. Потом зайди в медпункт, забери врача – и на склад. Я сам туда пошел, лейтенант Воробей – за мной. Викулов, Ханин в твоем взводе числится? Тоже пойдешь. Остальные офицеры – по своим подразделениям. Давайте, давайте! Работайте. Вы что, висельников не видели?

Военный прокурор гарнизона майор Пименов – длинный, худой, с грустным лицом философа – воспринял чрезвычайное происшествие равнодушно: ну, повесился боец срочной службы, подумаешь! Молодежь вообще хлипкая пошла: чуть что не так – вешаются. Чтобы застрелиться – это надо в караул пойти, а для резки вен в армии катастрофически не хватает ванн и горячей воды, так что только вешаться! И не возражайте мне, веревочку взяли, мыльце – и вперед, не задерживайте!

Прокурор обошел висящее на капроновом зеленом шнуре тело, аккуратно обогнул упавшую далеко табуретку Шумно втянул воздух: на складе сильно пахло горелой бумагой. Кивнул:

– Снимайте. Воробей, ты будешь бумажки оформлять?

Лёшка отрицательно покрутил головой:

– Нет, товарищ майор, у нас дознаватель новый, лейтенант Тагиров. – и выпихнул растерянного Марата пред очи гарнизонного Пинкертона.

– Ну что ж, будем знакомы. Оформляйте протокол осмотра места происшествия, потом с медициной поезжайте на вскрытие. Проведите изъятие всех личных вещей покойного – тут и в казарме. Сделайте опись. Завтра жду к четырнадцати часам – с описью, протоколом и актом вскрытия. Откуда жженым несет?

Прапорщик Вязьмин услужливо показал на грязное ведро в углу:

– Оттуда… Письма жег, похоже.

– Понятно. Предсмертная записка где? Ума, надеюсь, хватило не трогать? Вот и хорошо. – Майор приблизился к столу, нагнулся над белым листком. – Лейтенант! Который дознаватель, сюда подойди. Забирай – приобщишь к делу.

Тагиров давно порывался сказать, что он никогда не был военным дознавателем. И сейчас все в нем кричало: «Люди! Как вы можете так равнодушно на все это смотреть, говорить про какие-то бумажки – ведь ЧЕЛОВЕК УМЕР! Мечтал, любил, собирался на дембель – и тут такое. Очнитесь, люди, пожалейте хоть немножко его!»

Но первый месяц офицерской службы уже многому научил Тагирова – тот только кивнул и приступил к изучению белого листка из тетради в клеточку. Крупными печатными буквами там было написано: «В моей смерти прашу никово не венить Наташка сука сержант Ханин». Именно так – без знаков препинания и с ошибками.

Тагирову вдруг стало пронзительно жалко этого пацана, который ушел глупо и внезапно, оставив после себя только безграмотную записку. Было душно от запаха горелой бумаги и посмертной дефекации. Марат почти оттолкнул прокурора, с трудом отжал дверь склада и выскочил на улицу. Достал сигареты, кивнул бледному Викулову, сочувственно спросил:

– Ну чего, полегчало?

Сергей пожал плечами, посмотрел затравленно на Марата, ожидая насмешки:

– Не могу на мертвых смотреть – выворачивает.

Подъехала «буханка» – медицинский «уазик». Вылезли два хмурых бойца с носилками. Марат показал рукой на широкую дверь склада:

– Сюда давайте.

Прокурор попрощался, напомнил Марату о завтрашней встрече и ушел с Морозовым, что-то обсуждая на ходу. Тело Ханина занесли в «уазик», Тагиров запрыгнул вслед за врачом, махнув рукой на прощанье. Гремя ключами, мрачный прапорщик Вязьмин закрыл и опечатал склад, ушел по своим делам.

Серёжа Викулов продолжал стоять, прислонившись к дощатой стене. И продолжал бормотать то ли извинения, то ли проклятия кому-то.

* * *

На следующий день ровно в два часа вымотанный Марат доставил прокурору результаты суточного труда – серую картонную папку с бумагами по делу и вещмешок с личными вещами сержанта Ханина.

Майор Пименов просмотрел материалы, в вещмешок даже не заглянул. Довольно кивнул:

– Ну что – молодец, лейтенант, оперативно сработал! Бумаги заполнены правильно. Еще характеристику принесешь от командира взвода – и можно дело закрывать. Тут все понятно. Резкий запах алкоголя, никаких посторонних повреждений… Самоубийство на почве несчастной любви под воздействием опьянения. – Майор поднялся, протянул руку. – Спасибо, буду начальнику рембазы звонить, просить о твоем поощрении. Пойду в столовую – составишь компанию?

Марата передернуло, кислая слюна заполнила рот:

– Спасибо, я есть не могу со вчерашнего. Как о еде подумаю – человеческие внутренности мерещатся.

Пименов хохотнул:

– Тогда не настаиваю. Ну ничего, и через это надо пройти – привыкнешь. Давай, лейтенант, до встречи, – и зазвенел ключами, закрывая сейф.

Тагиров вышел на улицу, потопал по раскаленному асфальту в сторону своего дома. Хотелось помыться, уже в третий раз за сутки.

Марат не решился поделиться с прокурором своими сомнениями. Служить сержанту Ханину оставалось месяц-полтора. Неужели не мог потерпеть совсем немного и уже на месте разобраться с неверной девчонкой, расставить точки над «i»? И что-то не так было с посмертной запиской.

А с другой стороны, Тагирову больше всех надо, что ли? Пименов – стреляный воробей. Может, у него этих самоубийц – по пучку в месяц, и все с прибабахом. Другие-то и не вешаются, верно?

Но мрачные мысли не отпускали, и особенно изводило чувство, что Тагиров чего-то не понял, не увидел явного. Задумавшись, он толкнул дверь хозяйственного магазина – надо было пополнить запас мыла, изведенный после яростного мытья. Прищурился, зайдя в прохладный полумрак.

И сразу услышал ЕЕ смех. Ольга Андреевна стояла у прилавка и болтала с продавщицей. На ней было легкомысленное летнее платье, открывавшее покрытые нежным загаром плечи, и какие-то несерьезные шлепанцы на стройных ножках, больше подходящие для восьмиклассницы на курорте, а не для супруги грозного полковника в гарнизоне.

Продавщица заметила Тагирова, спросила:

– Вам чего, молодой человек?

Ольга Андреевна оглянулась, радостно всплеснула голыми тонкими руками:

– Ой, это же мой лейтенант! Вот, Раечка, рекомендую: весьма незаурядный юноша, и приятный во всех отношениях.

Раечка двусмысленно хохотнула:

– Так уж и во всех? Уверены, Ольга Андреевна?

Теперь они смеялись вдвоем, а Марат тупо молчал, краснея. Забыв, зачем он приперся в этот магазин, и чувствуя себя очень неловко.

– Ну вот, вогнали мальчика в краску, ай-ай-ай! – продолжая смеяться, Ольга подхватила Тагирова под руку. – Мы пошли, Раечка. Вы же меня проводите, лейтенант? Возьмите эту сумку.

Марат шел по улице, кивая на ее щебетание, и страшно боялся не подстроиться под легкий шаг.

– Вот мы и пришли, мой лейтенант. Спасибо. Вы опять в каких-то своих мыслях, и меня совсем не слушали. Ну что же вы? Возвращайте мне пакет – он не ваш.

Марат покраснел, неловко подал сумку, чуть не уронив. Решился и спросил:

– У нас чрезвычайное происшествие: сержант жизнь покончил самоубийством. Девушка ему изменила, а он не стал ждать встречи, всего месяц надо было потерпеть… Как вы думаете: это естественный поступок? Мне важно ваше мнение, я хочу разобраться.

Ольга Андреевна перестала улыбаться. Посмотрела на Тагирова как-то странно: грустно и, кажется, оценивающе.

– Глупый вопрос, лейтенант! От вас такого не ожидала. Любовь иногда не то, что месяц не может подождать, для нее и минута – невыносимый срок. Если она, конечно, настоящая. Вот у вас в жизни была такая настоящая любовь, лейтенант? Чтобы навсегда и немедленно? А потом – хоть гибель, хоть тюрьма, хоть позор – все одно? Ну, чего же вы молчите?

Марат чувствовал, что сейчас он должен сделать или хотя бы сказать что-то безумное. Но вместо этого промямлил:

– Конечно. А как же? Была, да. Любовь. Даже не один раз.

– И зачем вы врете, лейтенант? Вам не идет.

Развернулась и пошла. В развевающемся белом платьице, которое ничего не скрывало.

* * *

Марат еще в августе переехал из гостиницы в «веселую квартирку» – коммуналку для холостяков. Состав жильцов часто менялся, ремонт никто не делал, но все равно там было бы лучше, чем в общежитии. Тагирову повезло: ему досталась крошечная, в восемь квадратных метров, зато своя комнатка. И даже с мебелью: от предшественника остались солдатская железная койка, привычная еще с военного училища, вполне приличный шкаф и полуживой стул. В комнате побольше жили два лейтенанта из бронетанкового ремонтного батальона, уже второй месяц торчавшие в командировке в далеком городе Чойболсане. А самая большая, где стояли диван и двухъярусная кровать, вообще пока пустовала: сосед, лохматый ракетчик, уехал на стрельбы в Капустин Яр, в Союз. Так что Марат неожиданно оказался единоличным жильцом хоть и ободранных, но просторных «апартаментов».

Он долго тер себя мочалкой, использовав последний кусочек мыла. Стоял под скудным, еле теплым душем. Прошел в свою комнату, достал из планшета машинописные копии бумаг, переданных прокурору. Перечитал опись личных вещей сержанта Ханина, хотя и так помнил ее наизусть – список был недлинным.

Начатый «дембельский альбом». Каждый отслуживший имеет такой – мутные любительские фотографии с однополчанами, дурацкие стихи, вырезки из армейских газет. Ханин еще несколько дней назад не собирался вешаться, а наоборот, предвкушал окончание службы и счастливую жизнь на гражданке. Чтобы устроиться на работу, жениться, нарожать детишек. И раз в году, на 23 февраля, доставать этот альбом, показывать соседу или подросшему сынишке. Снова рассказывать затертые байки… «Кто не был – тот будет, кто был – не забудет 730 дней без родных, без друзей».

Автоматный патрон. Многие после стрельб такие припрятывали, чтобы просверлить дырку в пуле и повесить на шею. Этакий брутальный сувенир из армии, «последний патрон». Мода на них пошла из Афгана. Ничего особенного.

Мятый листок с сигаретную пачку. На одной стороне – отпечатанная в типографии «опись боеприпасов. Гранатный ящик №, (заполнено от руки, «988»), гранаты РГД-5, количество штук – 12». Видимо, этот листок на складе Ханин подобрал: на обратной стороне карандашом торопливо были набросаны строчки:

И некого теперь винить, Что хочется тебя любить, И мне опять волнует кровь Твоя горячая любовь.

Чушь какая! Мальчишки стараются, пишут дурацкие стихи. Потом шлют своим прыщавым Дульсинеям или переписывают в «дембельские альбомы».

Каптер роты передал Марату вещи сержанта, хранившиеся в кладовой: новенький чемодан искусственной кожи, хороший спортивный костюм и кроссовки, какие-то монгольские сувениры. «Дембельское приданое».

Ничего особенного, и никаких оснований идти к прокурору и просить не закрывать дело.

Тагиров выругался вслух. Пошел в ванную, чтобы отнести мокрое полотенце, толкнул дверь и замер на пороге: в нос ударил резкий запах спиртного. Щелкнул выключателем, огляделся.

На потолке расплывалось бурое пятно, вниз срывались жирные темные капли, и их становилось все больше. Марат поймал одну в ладонь. Понюхал, лизнул; сплюнул, скривившись. Привкус спирта чувствовался вполне явственно. Что бы это могло быть? Сосед сверху, прапорщик Вязьмин, изволит ванную с шампанским принимать, шалун?

Лейтенант, чертыхаясь, оделся и пошел разбираться.

* * *

Дверь открыл расхристанный Петя. Покачнулся, молча пропустил Марата в квартиру. Прилип к косяку, не в силах оторваться. Тагиров распахнул дверь в ванную и остолбенел.

Грязнущий пол был заставлен огромными жестяными банками из-под томатной пасты, опустошенными и еще нетронутыми. Ванна наполовину заполнена какой-то пузырящейся гадостью, стиральная машина надрывно гудела центрифугой. А воздух насыщен алкогольными испарениями так, что его можно было разливать по стаканам.

Марат, матерясь, выскочил в коридор, прошел на кухню. Там на газовой плите гудел огромный самогонный аппарат, из медного змеевика капала в кастрюлю мутная жидкость. На столе и под столом стояли десятки разнокалиберных бутылок – уже наполненных и прикрытых крышками из синей бумаги, перевязанной черной ниткой, и пустых, ждущих своей очереди.

Процесс производства был в самом разгаре.

Тагиров выключил газ, вернулся. Схватил Вязьмина за плечи, начал трясти. Прапорщик глупо хихикал, голова моталась из стороны в сторону. Видимо, знатно надегустировался, контролируя качество продукта.

– Это что за хрень тут у тебя, Петя? – орал лейтенант. – Почему у меня с потолка льется какое-то дерьмо?

– Ну че ты, че ты? Нечаянно я. Ведро браги на пол пролил, когда в цетри… центри… Ик. В машинку заливал!

– Зачем в стиральную машину брагу заливать?! Отстирываешь, что ли? Совсем чокнулся – белочка к тебе пришла?

– Не скажи-и-и, – Вязьмин заговорщицки подмигнул. – Хитрость такая – бражку в центер… фуге. Гонять. Ик. Быстро доходит. За три часа! – Прапорщик оттолкнул Марата, самостоятельно обрел вертикальное положение и строго сказал: – Народ, он что? Он ждать не может. Если выпить хочет – так прямо сейчас. А у меня – готово! Ик. Я про народ забочусь, ночей не сплю. Как раб. Ик. На галереях!

– На галерах, – автоматически поправил Тагиров. – Иди пол в ванной вытирай, чтобы у меня не капало! Или я тебя прямо в твоем полуфабрикате утоплю.

Марат захлопнул дверь, сбежал по лестнице. Самогоноварение – дело подсудное. Но такие, как Петя, людей на самом деле выручают: в военных гарнизонах – строжайший сухой закон, торговля спиртным запрещена. Начальники и прокуроры глядят на эти шалости сквозь пальцы, ибо сами «чамбуром» спасаются. А вообще – противно это все. У прапорщика солдат погиб, а ему хоть бы хны – самогонку варит!

* * *

В монгольской двухэтажке хозяин квартиры утихомиривал гостя:

– Чего ты паникуешь? Пока все тихо. Я бы знал, если разнюхал кто.

Русский уже совсем опьянел, но водка его не успокоила. Наоборот, он был на грани истерики:

– Вот именно, что «пока»! А если бы я не успел с этим сержантом? Кто же знал, что он, сволочь, прознает? Шантажировать начал, скотина!

Монгол положил руку на погон, успокаивая:

– Все хорошо ведь кончилось, да? Больше проколов не будет. Пока не будем торопиться. Потом, когда успокоится все, продолжим…

Русский сбросил руку с плеча, закричал, чуть не плача:

– Ни хрена не буду я продолжать! А если ревизия вдруг внезапная? Если вся недостача всплывет – я чего делать буду? Я один не собираюсь чалиться: и тебя заложу, и всех!

Хозяин терпеливо вздохнул.

– Ничего там не всплывет, если с умом сделаем. Может ведь склад и сгореть случайно, так? Да мало ли что. – Монгол продолжал вкрадчивым, проникающим в самую душу голосом: – С оружием повременим. Тут для тебя сюрприз. Партия китайского жемчуга пришла. Очень дешево отдам. Считай, бесплатно. Скоро совсем богатый станешь – справку себе купишь, из армии комиссуешься. Бабу свою оденешь, как принцессу. Сам заживешь, как король! Или как кооператор!

Русский кивал, глотая слезы пополам с водкой.

* * *

Вечером Марат повез на дежурной машине до железнодорожной станции «груз двести» – гроб с телом сержанта Ханина. Старшим сопровождения отправили Викулова. У перрона остановились. Бойцы, кряхтя, с трудом выволокли тяжеленный деревянный ящик из грузовика и потащили в сторону багажного вагона.

Постояли, покурили. Марат кивнул на огромную упаковку из-под японского магнитофона, стоящую возле Серёгиных ног:

– А это что? Неужели двухкассетником разжился?

Викулов пожал плечами, отвел взгляд.

– Не, это так. Просто коробка. Тут надо довезти, в смысле передать…

Тагиров почувствовал то ли фальшь, то ли смущение в Серёгиных словах, прервал неприятный разговор:

– Ладно, удачно добраться! Держись там.

– Да уж, «держись». – Викулов нахмурился. – Что я матери его скажу? Эх!

Серёга махнул рукой, привычно ссутулился и побрел к вагону.

* * *

– От так от, товарищи политработники! Партия – оно что? Оно – ум, честь и совесть нашей эпохи! А у вас – ни ума, ни фантазии.

Дундук замолчал, высморкался прямо на пол кабинета, прижав ноздрю толстым пальцем. Сверкнул злобными глазками на полтора десятка офицеров и продолжил:

– Два взводных из ремонтного батальона приволокли монгольскую проститутку в общежитие. Это как так понимать? Она же представитель братского социалистического народа. А вы, вместо того, чтобы братьев защищать от китайских агрессоров, их имеете! За деньги!

Марат не выдержал и захихикал. Остальные тоже начали прыскать в кулаки. Полковник Сундуков аж захлебнулся от такой наглости, закашлялся. Сплюнул, заорал еще натужнее:

– Тагиров! Встать! Ты чего ржешь? У тебя комсорги взводов вешаются в пьяном виде по складам, а ты?! Прокурор его хвалит, ишь! Расследование он провел. Может, ты подчиненных сам вешаешь, чтобы тебя Пименов похвалил, а? Садись.

Ошарашенный Марат опустился на стул. Замполит продолжил:

– Товарищ контрразведка приходил. Очень сложная ситуация, очень! Монгольские друзья начали подрывную деятельность, всякие демократические организации придумывают. Так что бдительность, товарищи! Никаких половых контактов с местным населением, а только правильные, политические и воспитательные!

Раздался тихий стук, в дверь просунул голову взмыленный посыльный. Подойдя строевым шагом к полковнику, он долго не мог отдышаться, разевая рот и тараща глаза на грозного начальника.

– Ну чего тебе, боец? Чего пыхтишь – забыл, что сказать хотел?

– Товарищ! Полковник! Тама… Кольцо!

– Ты это, воин, объелся белены? Сталинградская битва, что ли? Какое еще кольцо?

Солдатик испугался окончательно и забормотал:

– Дежурный послал вас искать… Объявлена операция. «Кольцо».

Сундуков сразу посерьезнел, начал говорить рублеными фразами:

– Так, немедленно в парк – там командиры батальонов, вызовешь в штаб. Дежурному – общее построение базы через пятнадцать минут, прекратить все работы и занятия. Выполняй.

* * *

Операция «Кольцо» означает, что надо окружить местность, прочесать, поймать искомого и предъявить пред ясные очи начальства. В дислоцированной на территории МНР 39-й армии дезертиры встречались реже, чем где-либо. Во-первых, все части – боевые, и постоянно то на учениях, то на занятиях. У солдата времени нет о всяких глупостях думать, да и до издевательств над молодыми у «дедушек» руки реже доходят. А во-вторых, в пустыне особо не разгуляешься. У монголов самым строгим образом заведено: увидел в степи чужака – скачи во весь опор в ближайшее отделение милиции, докладывай. Иначе – и самому тюрьма, и баранов в казну заберут. Хотя если дезертир как-то незамеченным доберется до юрты и попросит приютить, то вечный, как пустыня, закон гостеприимства потребует от аборигенов его принять, накормить и всячески защищать от врагов и властей.

Об этом и разговаривали Тагиров с Воробьём, мотаясь в кабине «Урала». По команде «Кольцо» сборную команду из сорока бойцов вооружили, экипировали, посадили в два грузовика и отправили маленькой колонной в степь. Дорогу показывал идущий впереди потрепанный «газик» монгольской милиции.

Марат чувствовал возбуждение – такое же, наверное, какое испытывали его предки, готовясь к грандиозной ханской охоте. Воробей тоже улыбался во весь рот и травил бесконечные байки:

– Уже четвертое «Кольцо» за два года. В первый раз мы даже доехать не успели, развернулись с полпути – беглецов в котельной взяли в гарнизоне. Они, оказывается, и не убегали никуда, прямо в части прятались. Вот во второй раз труднее было. Двое суток ползали по степи, зимой, в самую холодрыгу. Солдат ушел с оружием – паника до самого верху. Намерзлись, как цуцики! Степь черно-серая вся, без снега, а он в шинели – как разглядишь? Один раз все до гарнизона прочесали, потом второй. Вот со второго раза обнаружили. Залез в яму какую-то да и замерз насмерть. А мы, как дураки, все ноги оттоптали. У меня два бойца серьезно обморозились, в госпитале потом лежали. Одному все пальцы на ногах ампутировали.

– Трындец, считай калекой стал из-за урода! А в третий раз когда?

Воробей засмеялся.

– Там вообще кино и немцы! Недавно совсем, в июне. Приезжает в гарнизон монгольский милицейский капитан – тот самый, что в «газике» едет, Доржи. И говорит, что араты видели в степи советского офицера, идущего на юг, в сторону Китая. Мол, дайте сопровождающих, чтобы задержать. Проехали семьдесят километров и видят картину: солнце палит, полдень. Посреди пустыни вышагивает тип в парадной офицерской форме: золотые погоны, медальки болтаются, в руке – дипломат. Полный сюрреализм! Наши друг на друга смотрят: вроде с утра не пили – с чего галлюцинации начались? А это оказался начфин пехотного полка. В дипломате – сапожная щетка и журнал «Веселые картинки». Как он без воды столько на жаре отмахал – черт его знает! Короче, с ума сошел. Его вертолетом в Читу. Лечится теперь. Приехали, вроде?

Небольшой бивуак состоял из развернутой уже радиостанции и десятка разнокалиберных машин.

Монгольский «газик» остановился, из него вылезли туземец в милицейской форме и Морозов. Пока бойцы строились, Тагиров и Воробей подошли к командирам. Разговор явно был непростым. Роман Сергеевич морщил лоб. Ему что-то тихо говорил холеный капитан с красными петлицами, рядом топтался здоровенный дядька в непривычной пятнистой форме без знаков различия. Монгол стоял несколько в стороне, всем своим видом демонстрируя отстраненность.

Воробей дернул Марата за рукав и прошептал на ухо:

– Тут серьезный замут какой-то. Капитана видишь? Гарнизонный особист, Мулин.

– А в камуфляже кто?

– Хрен его знает, вижу в первый раз.

Контрразведчик прервал разговор:

– Подойдите сюда, товарищи лейтенанты. Вы поступили в мое распоряжение на время выполнения операции «Кольцо». В этом районе в квадрате примерно десять на десять километров обнаружена разведывательно-диверсионная группа противника. Предполагаемый состав – три человека, но они, скорее всего, будут действовать поодиночке. Вооружены. Ваша задача – развернуться цепью и прочесать местность в указанном направлении. При обнаружении следов, непонятных предметов, чего-либо необычного – немедленно останавливаться и вызывать меня. Ясно?

Воробей хмыкнул:

– Вот это да, китайские диверсанты! Это учения?

Капитан побагровел:

– Какие учения, лейтенант! Боевая операция! Майор, что это за клоунов вы привезли? Если бы мне хватило мотострелков и разведчиков, в жизнь бы я не стал рембатовцев привлекать! Вы боеприпасы хоть не забыли взять? Или с разводными ключами приперлись?

Лёха растерянно пробормотал:

– Виноват, товарищ капитан! Просто как-то неожиданно. Вооружение и боеприпасы получены и проверены. При обнаружении противника умело применим, не сомневайтесь!

Здоровяк в камуфляже заржал и ядовито заметил:

– Что ты там применишь, шнурок? Ты его обнаружь сначала! Это же ди-вер-сан-ты, пекинский отряд специального назначения «Волшебный меч Востока». Профессионалы, дурья твоя башка! Ваше дело – внешнее оцепление и поиск следов, а проще говоря – создание массовки. Желтые увидят толпу и, может быть, запсихуют. Непосредственный поиск будут вести мои ребята и разведбат мотострелковой дивизии. Ясно? Сейчас «вертушки» подгребут – будут шарить местность. А вас упаси Господи встрять!

Марат кашлянул и спросил:

– Ну все-таки, товарищ… Не вижу вашего воинского звания. Нельзя же исключать, что они на нас выйдут. Как нам своих людей инструктировать?

Здоровяк и не думал представляться. Сплюнул и ответил:

– Лейтенант, если они на вас выйдут, вам только и останется, что «груз двести» оформлять. Теоретически – брать живыми, стрелять по конечностям. Если ты успеешь эти конечности разглядеть, что вряд ли.

Хмурый Морозов исподлобья посмотрел на лейтенантов:

– Ну, все понятно? Цепью, интервал десять метров. Бойцов предупредите, чтобы патрон в патронник не досылали и с предохранителя не снимали. А то китайцы китайцами, а меры безопасности никто не отменял. Проверьте, чтобы вода в поясных флягах была. Солнце жарит – нам только тепловых ударов не хватало. Связь каждые полчаса. Действуйте.

* * *

Грохочущие вертолеты улетели на заправку, и над степью воцарились обычные звуки – свист ветра да стрекот саранчи. Цепь двигалась не спеша, поднимаясь на невысокие холмы и спускаясь в распадки. Каждый час Марат останавливал людей на перекур и обходил сводный взвод, разговаривал с бойцами. Ничего особенного замечено не было. Впереди, километрах в трех на север, ревела движком боевая машина пехоты, копошились фигурки – там вели поиск разведчики мотострелковой дивизии.

Первоначальное возбуждение от участия в реальной боевой операции давно прошло, солнце пекло, вода кончалась. И все уже надоело.

Двухметровый Олег Примачук подождал, пока Тагиров поднимется к нему на сопку.

– Ну чего, лейтенант, как думаешь: долго еще нам тут бродить?

– Не «лейтенант», а «товарищ лейтенант». И на «вы». Не забывайся, сержант. Бродить будем столько, сколько нужно.

Примачук оскалился.

– Ладно, ладно. Понял, товарищ командир.

– Еще бы ты не понял! А то не посмотрю, что ты старшина роты и «дембель», – огребешь у меня. Лучше скажи: ты ведь с Ханиным дружил?

– Да. То есть так точно, корешились. Жалко пацана, конечно. Хотя он особо не откровенничал ни с кем. Знаю, что девчонку очень любил свою, Наташку, из-за которой вроде… – Примачук замолчал, помрачнев.

Тагиров, однако, решил продолжить:

– Скажи: а он стихи писал? И вообще, какой он был?

– Писал. Хорошие стихи, в рифму! Мечтал, как на гражданку уедет, женится. В институт хотел поступать. Такой, не сказать, что жадный. Бережливый, все на дембель копил, подарки хотел купить родакам.

– Что-нибудь было необычное с ним в последнее время? Перед этим…

Примачук отвел глаза, забормотал:

– Говорю же: особо не болтал, все с письмами Наташкиными носился да на складе торчал безвылазно.

– Ладно. Если вспомнишь – скажи.

Сержант повеселел.

– Так точно, товарищ лейтенант! Разрешите в бинокль глянуть?

Марат передал оптику и начал спускаться по осыпи в пересохшее русло давно умершей речонки. Камешки выскакивали из-под сапог и шуршали, наперегонки сбегая вниз. Тагиров покачнулся, поскользнувшись, схватился рукой за валун. Отметил самым краешком глаза еле уловимое движение.

Пятнистая тень вдруг выросла на полнеба, загородила свет. Удар летел сбоку в голову, Марат рефлекторно отшатнулся, чудом успев вместо виска подставить лоб. В глазах вспыхнуло красным, потом потемнело. Теряя сознание, услышал крик Примачука:

– Куда, гад! Не трожь летёху!

И отключился.

Глава третья И все терялось в снежной мгле

Ольга Андреевна зябко повела плечами под тонкой шалью. Подошла к окну и потрогала длинными пальцами холодную батарею. За стеклом буйствовал ветер, несясь над землей бесконечной каруселью крупных хлопьев. Опять зима. На бесконечно долгие полгода.

Вернулась, забралась в кресло с ногами. Прикрыла глаза, чтобы лучше слышать ветер. Тихо прочитала вслух первую строфу:

Мело, мело по всей земле, Во все пределы. Свеча горела на столе, Свеча горела…

Загрохотал сливной бачок – вода с ревом устремилась в преисподнюю канализации. В комнату вплыл Сундуков – сначала пузо, потом все остальное. – Че там у тебя сгорело?

Ольга Андреевна вздохнула.

– Это Пастернак, Коленька. Я же тебе давала читать.

– А… Зеленая такая книжица?

Женщина вздохнула снова.

– Нет, не зеленая. Неважно, забудь. Вы там определились с седьмым ноября? Программу утвердили?

– Так я чего? Есть старший по гарнизону – пусть решает. Ведущим концерта Тагирова возьмешь?

Ольга ответила почему-то севшим голосом:

– Думаю еще. Как там у него дела, кстати?

– А чего думать? Много ума не надо – со сцены трындеть, уж на это он способен, молодой! Дела у него – только свист стоит! Деру ж его, как Сидорова козла, ха-ха-ха!

Сундуков подошел к шкафу, скрипнул дверцей, оглянулся на жену.

– Хотел тебе на октябрьские праздники подарить, да раз уж зима началась, то тянуть не буду. Держи. Каракуль! Страшно подумать, сколько полковников без папах осталось, ха-ха-ха!

Бросил на колени серую шубку. Ольга Андреевна погладила курчавый мех, вслушалась в свои ощущения.

Интересно: у лейтенанта на голове волосы такие же жесткие? Зажмурилась, отогнала неуместную мысль.

– Коленька, ты такой у меня молодец! Спасибо, котик!

– Ой, ой, замяукала!

– Поцелуй меня.

Сундуков засопел, облапил ручищами. Резко ударило запахом чеснока и немытых подмышек…

Все-таки очень любопытно: жесткие или нет?

* * *

На кресле начальника штаба батальона сидел холеный капитан, в котором Марат сразу признал гарнизонного особиста Мулина. Лицом ко входу за столом развалился тот самый здоровенный дядька, который пугал лейтенантов китайскими диверсантами-профессионалами.

Получается, что не зря пугал. Тагиров инстинктивно потрогал лоб, где от здоровенной шишки остался так и не исчезнувший желвак. Роман Сергеевич, стоявший у окна, обернулся на стук в дверь.

– А, Тагиров! Входи. Оставляю тебя с товарищами офицерами, общайтесь. Я в ремзону.

Взял со стола свою шапку и поспешно вышел из кабинета. На лице угадывалось облегчение – компания гостей ему явно не нравилась.

Капитан откинулся в кресле, глянул на Марата. Жестом махнул на стул:

– Садись, лейтенант. Познакомься.

Бугай привстал, протянул широкую и шершавую, как чугунная сковородка, лапищу:

– Майор Деряба, Сайн-Шандинская рота спецназа ГРУ. Ну чего, герой, башка-то не болит?

Марат опять потрогал желвак. Значит, этот здоровяк – разведчик. Хотя и так понятно было.

– Лейтенант Тагиров. Спасибо за заботу, товарищ майор. Чему там болеть? Кость.

Уполномоченный Особого отдела кашлянул, нахмурил брови.

– Тагиров, вы давали подписку о неразглашении – так почему в вашем батальоне об операции по задержанию диверсантов все знают? Да чего батальон! Гарнизон поголовно осведомлен, по-моему.

Марат вспыхнул. Вот уж трепачом его зря пытаются обозвать!

– Так, товарищ капитан, там же сколько народу было… Только наших – сорок бойцов и два офицера, кроме меня. Честное слово, я когда через неделю из госпиталя вышел – все уже в курсе были.

Капитан, видимо, посчитав, что внушения сказал достаточно, сменил тон:

– Ладно, лейтенант, верю. Действительно, свидетелей хватало. Просто у нас тут есть информация об активизации китайской агентуры в Чойренском аймаке, начальство всю печенку проело насчет усиления бдительности. Претензий нет к тебе. Просьба есть. Надо бы рапорт переписать.

– Как, опять?! Я же у вас полдня просидел в особом отделе – три раза переписывал!

– Обстоятельства изменились. Деряба, поясни.

Спецназовец доверительно понизил голос:

– Тут такая штука, лейтенант. Мы, прямо скажем, слегка обгадились с этими китайцами. Должны были всех троих живыми брать, понимаешь? А получилось, что того, которого ты спугнул, подстрелили. Но в том и беда, что подстрелили неудачно: артерию пуля перебила. Сдох быстро от кровопотери. После этого через полчаса второго китаезу мои ребята обнаружили, погнали, а он застрелиться успел. Вот такие дела.

– А с третьим что?

– Кхм… Не нашли мы третьего. Фиг его знает: то ли просочился через оцепление, то ли его вообще не было. Их же сначала монгольские пастухи засекли – они и сообщили в свою милицию, что в степи трое бродят. Другой информации нет. Надо, брат, чтобы ты в рапорте написал, будто в момент, когда китаец тебе по кумполу врезал, офицер нашей роты недалеко был. Тогда мы это дело обрисуем так: на тебя напали, угрожали жизни, и нашему спецназовцу было не до «чистого» задержания, он выстрелил, спасая лейтенанта Тагирова. Понятно?

Марат пожал плечами:

– Мне-то какая разница?

– Вот именно! Тебе без разницы, а меня выручишь. Московским начальникам-то пофиг, что мы под пули идем, им главное – повод найти и поиметь по полной программе.

Капитан-особист поднялся с морозовского кресла, достал из-под стола пижонский кожаный портфель, щелкнул замочком, достал рапорт Тагирова. Марат усмехнулся про себя: ему бы в голову не пришло щеголять по батальону с портфельчиком – обходился офицерской сумкой-планшетом.

– Вот этот лист перепиши.

Под диктовку особиста процесс прошел быстро. Капитан упрятал листы обратно. Подмигнул:

– Ну, вот и управились. Молодец, лейтенант! Глядишь, и мы добром ответим.

– Да я всегда помочь готов, – ответил Тагиров.

– И это правильно. С нами лучше дружить, чем наоборот. Доставай, Богдан, я дверь запру.

Пока контрразведчик возился с замком, Деряба вынимал из боковых и внутренних карманов булькающую солдатскую фляжку, складные стаканчики, сверток с нарезанным хлебом, плоские банки консервов…

Особист выпил чисто символически и с серьезным лицом ушел по каким-то своим тайным делам. А Богдан Деряба оказался классным мужиком, отличным рассказчиком и почти не кичился своим «спецна-значением».

Фляжка с «шилом» уже подходила к концу, а майорские байки все не иссякали. Марат набрался смелости и перебил все-таки рассказ Дерябы о том, как он еще лейтенантом прыгал с парашютом на лес, повис на высоченной сосне и битый час не мог выпутаться из положения.

– Товарищ майор, объясните мне, пожалуйста: а откуда в степи китайцы взялись? До монгольско-китайской границы триста километров с лишним. Да и не в этом дело – войны же с ними нет? Если бы вы их поймали – это же был бы международный скандал! Или нет? Не понимаю я.

Деряба снисходительно поглядел на Тагирова:

– Эх ты, армейский! Это мы с тобой знаем, что они – маоисты поганые. Но ведь у них документов нет и на лбу ничего такого не написано. Если и удастся их поймать и за яйца подвесить, то говорить они будут на родном языке – то есть по-монгольски. Знаешь, сколько их в китайской провинции Внутренняя Монголия живет? Больше, чем в МНР. Да и не будет никто скандалов раздувать. Они сюда ходят – так, думаешь, мы к ним не ходим?

– А зачем? – удивился Марат.

– Вам, армейским, не понять! – важно заявил Деряба.

Марат обиженно насупился. Майор подмигнул и покровительственно похлопал Тагирова по плечу:

– Ладно, не дуйся. Просто мы – спецназ, понимаешь? Это для вас, армейских, флотских – да хотя бы и гражданских! – война начинается с передовицы в газете. Или с выступления по радио главы правительства. А мы всегда на войне – даже если кажется, что мир кругом, понимаешь? На то и операции у нас такие, особые. Не для разглашения. Вот эти китаезы, например, выполняли учебно-боевую задачу: маршрут проникновения на территорию Монголии отрабатывали, предположим. Или закладку чего-нибудь нужного делали на будущее. Всякие бывают цели. Может, зачет таким образом сдавали в своей разведшколе. Пешочком по ночам шли, днем прятались. Километров по семьдесят в сутки.

– Ух ты! Никогда бы не подумал, – поразился Тагиров.

– А ты и не должен ничего такого ни думать, ни знать. Я и так с тобой слишком откровенен. Надеюсь, трепаться не будешь ни с кем о нашем разговоре?

– Да что вы, товарищ майор!

– Ладно, буду собираться – мне еще три сотни верст до гарнизона пилить, а погода гадостная, пурга все не кончается.

Марат восхитился:

– Пешком пойдете триста километров?!

– Тьфу, дурак! Зачем пешком, если машина есть? Я же из спецназа, а не психдиспансера, ха-ха-ха!

Дверь распахнулась – вошел заснеженный хозяин кабинета. Снял шапку, отряхнул с плеч подмокающий в тепле снег. Неодобрительно глянул на постеленную газету с остатками закуски и складными стопками. Деряба проследил за взглядом Морозова, предложил:

– Будешь, майор? Тут как раз на один глоток осталось.

– Спасибо, обойдусь. У нас, вообще-то, рабочий день в разгаре.

Богдан будто и не заметил осуждения. Долил остатки «шила», потряс фляжку. Проследил, чтобы последние капли не промахнулись мимо посуды. Залпом выпил («Мне даже не подумал предложить», – заметил Марат с обидой), крякнул, протянул руку для прощания:

– Ну, бывай, лейтенант! Спасибо за все. И тебя, майор, благодарствую, что в своем кабинете приютил, – решили мы все вопросы. Удачи!

Хлопнула дверь. Марат тоже поднялся, чтобы уйти, и почувствовал, как закружилась голова, – все-таки выпито было прилично. Стараясь ступать твердо, двинулся на выход.

– А ты куда, Тагиров? Я тебя разве отпускал?

Морозов говорил зло, презрительно глядя на покрасневшего Марата:

– Ты берега потерял, лейтенант? Сидишь в кабинете начальника штаба батальона, бухаешь с этими… С чужими. Посреди рабочего дня! Или, как от китайца звездюлей получил, так возгордился? Думаешь, эти ребята в разведку к себе заберут? Или в контрразведку? Ну, чего молчишь?

– Виноват, товарищ майор!

– Естественно, виноват! Я сейчас в твою роту молодого пополнения заходил – там бардак неописуемый! Дневальный все команды перепутал, табуретки не выровнены! Сержант этот твой, как его… Дылда. Примачук, да! Ходит по казарме, воротничок расстегнутый, сапоги с дырками. Какого хрена у него сапоги рваные, а?

– Так это, товарищ майор… У него же сорок восьмой размер ноги! Не достать новых сапог – таких на складах нет. И потом, он все равно «дембель», домой уедет не сегодня – завтра.

– У тебя на все оправдание найдется, я погляжу. Говорливый стал, не успел двух месяцев прослужить. Иди в роту, наводи порядок! Через час приду – проверю. И это. Луку поешь, что ли. А то будешь на бойцов перегаром дышать. Тьфу, срамота! Все, вали отсюда.

* * *

– Не замерзли, лейтенант? Пешком, наверное, шли?

Ольга Андреевна поставила чашку с обжигающим чаем перед Маратом. Села напротив, положив на стол тонкие руки. Рыжеватые волосы собраны в простой хвост на аптекарскую резинку, зеленые глазищи чуть подведены. В уютной вязаной кофте на пуговицах поверх васильковой блузки, и духи чувствуются еле-еле, как льдистая нотка в запахе осеннего леса солнечным октябрьским днем. Такая домашняя. Такая… Не твоя.

Тагиров покраснел, опустил глаза. Схватил чашку, глотнул горячую, как лава, жидкость, закашлялся.

Ольга Андреевна засмеялась:

– Ну что же вы, лейтенант! Не надо торопиться – никуда ваш чай не убежит.

– Да… Автобус ушел давно, а я опять на службе застрял. Вот, пришлось своим ходом добираться. Я вас сильно задерживаю, наверное?

– Полчаса у меня есть – давайте поглядим программу концерта на седьмое ноября.

Ольга Андреевна взяла пачку отпечатанных на машинке листов. Присела рядом:

– Торжественная часть как обычно: внос знамени, гимн, доклад командира дивизии… Примерно на полчаса. – Ольга зашелестела листками. – Ага, вот. Вы открываете концерт, потом хор поет «И Ленин такой молодой…». И дальше…

Она продолжала что-то говорить, а Тагиров кивал головой невпопад, чувствуя ее совсем рядом, и горячее бедро касалось ноги, и запах туманил разум…

– Вы меня совсем не слушаете, лейтенант, – Ольга Андреевна подошла к шкафу, сердито стуча каблучками. – Где-то тут был прошлогодний сценарий, там удачный переход между номерами, можно использовать…

Марат очнулся. Торопясь, начал оправдываться:

– Простите, и вправду задумался – день тяжелый был.

Ольга продолжала рыться в шкафу, не ответив. Не нашла нужного на верхней полке, изогнулась, ища ниже. Серая юбка обтянула тугую попку. Тагиров покраснел и отвел взгляд.

– Вот, – Ольга села напротив, скрипнув стулом. Наклонилась над мятыми листками, расправила розовым ноготком закручивающийся уголок. – И здесь стихи бы хорошо.

Верхняя пуговичка ее блузки расстегнулась. Тагиров, не дыша, смотрел, как золотая цепочка сбегает в тайное ущелье между двумя возвышенностями, прячась под белую пограничную полосу бюстгальтера.

Взгляд лейтенанта сейчас, наверное, мог прожечь толстый лист брони не хуже кумулятивного заряда. Ольга Андреевна подняла насмешливые глаза, застегнула пуговичку. Тихо рассмеялась.

– Не отвлекайтесь, Марат! Стихи подобрали?

– Ну… Я думаю, Багрицкого, «Смерть пионерки».

Ольга Андреевна неожиданно рассердилась, прикусила нижнюю губку.

– Есть еще варианты? Мне казалось, что вы знаете много стихов, так что прошу меня не разочаровывать. Хотелось бы чего-нибудь неизбитого.

Марат растерялся, не понимая причину резкой перемены настроения. Ответил не сразу:

– Есть еще «Баллада о бессмертии» Роберта Рождественского. Я читал на концертах – сильная вещь, по-моему.

– Баллада. Бессмертие. – Ольга Андреевна будто пробовала эти слова на вкус. У нее явно испортилось настроение, только сейчас она выглядела не сердитой, а грустной. И усталой. – Хорошие слова по отдельности, а вместе какой-то безнадежностью отдает.

– Там комиссара расстреливают, и он перед смертью поет «Интернационал». Хотите, прочту сейчас?

– Нет, настроение не то. «Баллада» так «баллада» – включаем в программу. Лучше что-нибудь из Блока мне прочтите, хорошо?

Марат провел ладонью по не высохшим до сих пор кудрям (метель так и не кончилась, и он здорово промок, пока добирался до Дома офицеров). Прочистил горло.

Не призывай. И без призыва Приду во храм. Склонюсь главою молчаливо К твоим ногам…

Ольга Андреевна слушала, спрятав лицо в ладони. Тагиров давно закончил, но она так и сидела, не шевелясь. Белые хлопья летели на свет, с разбегу мягко прилипали к окну и, сползая по стеклу, равнодушно глядели в маленький захламленный кабинет, на глупого растерянного мальчишку и плачущую женщину.

* * *

На следующий день ветер стих. Степь, покрытая сверкающим снежным ковром, стреляла ярчайшими солнечными зайчиками. Выглядела празднично, будто тоже готовилась к годовщине Октябрьской революции.

В Доме офицеров прошло несколько репетиций концерта к седьмому ноября. Ольга Андреевна вела себя на них подчеркнуто официально и ни разу не назвала Марата «мой лейтенант». Словно стеснялась своих слез тем вьюжным вечером и всячески подчеркивала, что ничего особенного не произошло.

А может, как раз обижалась на то, что ничего особенного не произошло.

Тагиров злился на внезапно нападающее в ее присутствии смущенное бессилие. Чувствовал, что должен действовать решительно, – и понимал, что любые его поступки приведут прямиком в жуткую пропасть.

* * *

– Отлично выглядите, товарищ лейтенант!

Марат подглядывал в щелку занавеса, как начальник политотдела мотострелковой дивизии заканчивает торжественный доклад. Вздрогнул, обернулся. И замер от восхищения.

На Ольге было длинное, в пол, облегающее зеленое платье с искрой. Высоко уложенные волнистые (от слова «волновать») волосы открывали безупречные ушки, украшенные длинными сережками с какими-то очень красивыми большими камнями зеленого цвета.

Ольга Андреевна кокетливо изогнула стан, положив обнаженную руку на талию.

– Как я вам? – и легко обернулась вокруг оси на высоченных каблуках, продемонстрировав открытую спину. – Специально платье по цвету подобрала, чтобы гармонировать с вашей бирюзой.

– Это отпад! – восхищенный Тагиров не мог подобрать слов, речь вдруг стала косноязычной. – Просто обалденно!

Ольга Андреевна вздохнула.

– Эх, не те офицеры пошли! Вы бы еще сказали «зыко», фу! Не то что во времена незабвенного Михаила Юрьевича Лермонтова. «Отпад», – передразнила, смешно морща носик. – И это вместо «Обворожительно! Божественно! Само совершенство!».

Марат растерянно хлопал глазами. Промямлил:

– Ну да, конечно. Я так и хотел сказать…

Зал разразился громкими аплодисментами, искренне радуясь окончанию занудного доклада.

– Ладно, у вас еще будет возможность исправиться и проявить воображение, МОИ лейтенант. Пошли – публика вожделеет нашего выхода. – И подтолкнула Марата на сцену, в свет софитов.

* * *

Первое отделение пролетело на одном дыхании. Тагиров так вдохновенно прочел «Балладу», что сорвал овации. После объявления антракта Ольга убежала в гримерную, шепнув: «Молодец» и чмокнув Марата в щеку.

Чувствуя легкое головокружение, лейтенант вышел покурить на улицу, в толпу обсуждавших концерт солдат и офицеров. Солнце уходило, окрасив заснеженную степь в нежно-розовое.

«А ведь это – наш первый поцелуй! – подумал Тагиров и усмехнулся: – Можно вообразить, что будет второй».

– Э, лейтенант, письмо тебе, – рядом стоял каптер из второй роты, узбек Фарухов, и протягивал серый солдатский конверт без марки. – Примачук давал.

– Не «тебе», а «вам», – привычно поправил Марат. Взял конверт, повертел: никаких надписей. – Точно мне?

– Вам тебе, да! Он сказал: «Лейтенант, который комсомол, давай». Когда дембель ходил, мне давал, я тебе вам давал. Свой щека три, красный там.

Тагиров понял, что на щеке остался след помады. Кивнул, сунул письмо во внутренний карман и побежал в зал, на ходу вытирая ладонью Ольгину метку, – готовиться ко второму отделению.

* * *

– Концерт окончен, дорогие товарищи! А сейчас просим всех пройти в вестибюль, где будут танцы. И, конечно, вас ждет гостеприимный буфет. Еще раз всех с праздником!

Зал загремел складными креслами, зашумел, двинулся к выходам. Ольга выключила микрофон и повернулась к Марату:

– Ну что же, поздравляю с дебютом! Все прошло отлично – я в вас не сомневалась, мой лейтенант! Пойдемте?

Тагиров кивнул, спустился со сцены, подал руку. Ольга, подобрав длинный подол, застучала каблучками по ступенькам.

– Что же, рыцарь, проводите даму в танцевальную залу! Надеюсь, вы не обещали первый тур вальса какой-нибудь легкомысленной девице и я могу на вас рассчитывать? – и засмеялась своим необыкновенным смехом.

– Ну что вы, Ольга Андреевна, никому я ничего не обещал, кроме вас!

– Хм. Странно. Мне казалось, что и мне вы ничего не обещали, ха-ха-ха! – Ольга явно развлекалась.

– А это у вас изумруды в сережках? – спросил Тагиров, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Да. Под цвет моих глаз. И ваших, кстати, тоже. Муж привез из Египта – в командировке там был.

У Марата резко испортилось настроение. Тем более что на выходе из зала их ждал полковник Сундуков. На удивление довольный.

– Ну че, комсомол, молодцом! Как ты прям! До печенок своим стихом. Продрало! Ну, и без запинок вел. Не опозорил честь рембазы. Еще бы хоть в половину так же хорошо службу исполнял – глядишь, драл бы я тебя чуток пореже, ха-ха-ха!

Ольга искоса глянула на пунцового лейтенанта и с укоризной покачала головой:

– Ну зачем так, Коля? Сегодня же праздник – мог бы и не вспоминать о вашей… м-м-м… специфике.

– Ладно, я на завтра процедуру отложу, так и быть, – Дундук подставил локоть. – Давай, жена, цепляйся. Пошли – там банкет для старшего командного состава. Коньяк армянский, икра черная.

Они уходили – огромный, тупой, красномордый пузырь и гибкая, как зеленая веточка, нимфа. Муж и жена.

Ольга обернулась, одними губами прошептала «Спасибо» и послала воздушный поцелуй.

Лейтенант улыбнулся в ответ и двинул на улицу – покурить.

* * *

Было совсем темно. Фонарь у входа очертил круг затоптанного, коричневого снега. От стены тихо окликнули:

– Марат! Покурим? А то я пустой.

Лейтенант пригляделся и узнал сутулую несуразную фигуру Серёжи Викулова. Тот вернулся после сопровождения «груза двести» совсем уже нелюдимым, ни с кем не общался и сутками пропадал в ремзоне, закопавшись в кишках электронных приборов с головой. Пришел конец горячим дискуссиям на военно-исторические темы – Сергей не предлагал, Тагиров не напрашивался.

Марат протянул пачку, чиркнул спичкой. Затянулись. Викулов явно не знал, как начать разговор, а Тагирову было и так хорошо – в тишине молчать и вспоминать легкий, как прикосновение цветка, поцелуй в щеку, слышное только ему «спасибо» одними губами…

Наконец Серёжа заговорил:

– Очень плохо почта работает. Только сегодня письмо пришло, а чего тут до Иркутска-то? Тьфу! А шло целых три недели! Я уж и не знал, чего подумать, – у нее же соревнования, мало ли что…

Викулов говорил горячо, торопясь выложить побольше, пока не перебили. И – что очень удивляло – счастливо улыбаясь при этом. Из бестолкового, будто сляпанного из разнокалиберных обломков рассказа Тагиров понял: еще год назад, будучи в командировке на ремонте в Иркутске, Серёга совершенно случайно познакомился с очень красивой и самой умной на свете девочкой Таней. Пруста читала, правда-правда! Да еще и спортсменка – играет в университетской волейбольной команде. И кто бы мог подумать, что эта выдающаяся девушка обратит внимание на такого… м-м-м… обычного человека, как Серёжа! (Хрен там! Ты, Серёга, совсем не обычный – такого не в каждой психбольнице найдешь!) Переписывались. И вот она (сама!) написала, что ждет новой встречи с нетерпением, пусть Серёжа приезжает в отпуск в Иркутск. А отпуск только в декабре. (На дворе июль палит – в отпуск едет замполит; на дворе декабрь холодный – в отпуск едет Ванька-взводный; самый грязный, позже всех, в отпуск едет зампотех.) А тут этот… случай неприятный. С Ханиным. И вот Викулов, ужасно мучаясь нравственной двусмысленностью, все же решился дать телеграмму Танечке. И на станции пересадки Иркутск в два часа ночи на платформе между шестым и седьмым путями состоялась долгожданная встреча двух влюбленных сердец. Пока бойцы перетаскивали гроб из одного поезда в другой, Серёжа держал ненаглядную за руки и тонул в бездонных глазах. Только пятнадцать минут длилась эта встреча, но перевернула всю жизнь. Или, вернее, сразу две жизни двух очень хороших людей…

Викулов передохнул и продолжил:

– Вот. Довезли мы Ханина до Минска, там три дня на похоронах. Обратно я уже не стерпел, ехать поездом не мог, бойцов одних отправил, сам – на самолет. И четверо суток с ней, в Иркутске!

– Ну, молодцом! Свадьба когда?

– Так я же говорю: отпуск у меня в декабре, заявление подали. – Серёга вдруг перестал лыбиться, погрустнел. – Одно только плохо: ее родители против.

– Вот те раз! А чего так?

– Ну. Они такие… Упакованные, словом. Папа был заместителем директора на алюминиевом заводе, а сейчас свой кооператив открыл, производственный. Машина «Волга», все дела. Не хотят, чтобы дочка по гарнизонам моталась. Говорят, чтобы я из армии увольнялся. И главное – спросили, сколько я зарабатываю. Я ответил – так усмехаться начали. Эх…

Еще три года назад офицеры были самыми завидными женихами – вдвое-втрое больше обычных инженеров получали. А у нынешних времен новые герои: барыги-кооператоры, братки в спортивных костюмах.

Серёга встряхнул головой, снова улыбнулся:

– Правда, есть у меня мыслишка. Если выгорит – с деньгами проблем не будет. Вообще. Уже, в принципе, получается кое-что: я сберкнижку в Иркутске открыл, положил четыре тысячи рублей.

– Ого! Откуда столько? Убил, что ли, кого?

Сергей покраснел, отвел взгляд.

– Дурак ты! Не скажу откуда. Потом, может, как-нибудь.

– Конечно, кто же такими тайнами делится?

– Ты чего?! Если выйдет, что задумал, – так я и тебя возьму в дело. Там хватит на двоих. Наверное.

– Нет уж! Нам, коммунистам, не надо ваших капиталистических подачек. Мы вот потерпим еще с годик, да ка-а-ак! подгоним по Ангаре «Аврору» и грянем из главного калибра! Будем вашей буржуазной кровью крыши красить.

Викулов облегченно рассмеялся:

– Я смотрю, у тебя настроение хорошее сегодня.

– Да, Серёга. У меня великолепное настроение, я люблю весь мир. И тебя тоже, бестолочь ты долговязая! – и дружески пихнул Серёгу в грудь.

Какое-то время они смеялись оба, на самом деле счастливые и верящие, что прекрасное будущее – вот оно, совсем близко, только руку протяни!

Внезапно Серёга перестал хохотать, погрустнел.

– Одно только меня жрет изнутри. Ведь если бы не смерть Ханина, ничего бы не было. Не встретились бы мы, не поговорили. Получается, он своей любви и жизни лишился ради нас с Таней.

Марат сочувственно вздохнул. Спросил, чтобы поддержать разговор:

– Как там прошло-то, в Минске?

– Никому такого не пожелаю! Мать рыдает, отец как замороженный. Девчонка эта прибежала, на гроб упала… Не оторвать было. Ее по скорой увезли, еле откачали – с сердцем плохо. Хотя совсем молодая еще.

– Вот как! Раскаялась, значит.

– Да нет, Марат. Тут чушь какая-то, чья-то жуткая ошибка. Не было у них с Ханиным никаких ссор. Она же у его родителей жила – ее давно невесткой считали. – Серёга вздохнул. – Потом, на поминках, с его однокашниками разговаривал. Нормальный парень был, не истеричка. На работу его ждали. И должен был в следующем году в институт поступать.

– Да какой ему институт! Я его посмертную записку видел – ошибка на ошибке.

Викулов пожал плечами:

– Не знаю, может, это от нервов у него. Все-таки не каждый день вешаешься. Он грамотно писал, я помню. Говорю же: странная какая-то история.

– Ладно, теперь-то уж чего! Пошли в буфет – клюкнем чего-нибудь согревающего.

– Не, я пас, – Серёга помотал головой и улыбнулся. – Я к себе пойду. Письмо Танечке писать – со вчерашнего дня собираюсь. Пока!

– До завтра, Ромео!

* * *

Тагиров вернул в гардероб шинель. Покосился в темный угол: там уже вовсю назревала разборка, два летчика ругались с тремя мото стрелками. Грохот музыки заглушал голоса, но по искаженным злобой лицам видно: не последний выпуск «В мире животных» обсуждают.

За колонной прятался, ожидая развязки, майор Сарана – гарнизонный комендант. Начнут драться, пар выпустят – он их вмиг на гауптвахту, в одну офицерскую камеру. К утру помирятся.

Марат продрался через набитый потными телами танцоров вестибюль. Прапорщик Петя Вязьмин топчется в обнимку с толстухой Галей из офицерской гостиницы уже полчаса подряд, хотя «медляк» давно сменился газмановским «Эскадроном». Прихватывает ее за жирные складки, а она радостно повизгивает, пытаясь придать томности поросячьим глазкам. В самой середине в несчетный раз изображает «нижний брейк» местная достопримечательность – старлей из разведбата. Восхищенные поклонники хлопают в ладоши и подбадривают разведчика, уклоняясь от непредсказуемо летающих по воздуху ног в тяжелых берцах. Лёшка Воробей что-то шепчет на ухо своей ненаглядной толстушке Леночке, и оба начинают хохотать – аж завидно становится.

Марат прошел через пьяно гудящий буфет к стойке. Перекрикивая музыку, наклонился к уставшей тетке в бывшем когда-то белым халате:

– Водки! Сто пятьдесят!

Барменша отрицательно помотала головой:

– Давно кончилась. Вино сухое осталось – «Ркацители». Будешь?

Марат расстроился:

– Дану…

Тетка оглянулась по сторонам, хитро подмигнула:

– Местное есть.

– Гадость, небось?

– Нормально, сама пробовала.

– Давай.

– Пятнадцать тугриков. Только не отсвечивай тут, отойди куда-нибудь от стойки. Посуду не забудь принести обратно.

Тагиров забрал граненый стакан, на две трети наполненный мутной жидкостью. Передернул плечами; не дыша, влил в себя половину. Потеплело.

– О! Это «чамбур»? Можно глоточек?

Марат не сразу признал продавщицу хозяйственного магазина Раечку: в боевой раскраске, с копной черных завитых волос, в розовых обтягивающих лосинах, она явно чувствовала себя неотразимой королевой дискотеки. Рядом топтался здоровенный грустный кавказец с капитанскими погонами. Кавалер умоляюще прогундел:

– Раэчка, сердце мое, тэбе хватит, да!

– Отстань, Каро. – И продолжила разговор с Тагировым: – Я тебя сразу узнала: ты с Олей Сундуковой в магазин приходил. Тимур тебя зовут?

– Марат. И я не приходил с Ольгой Андреевной, а скорее уходил.

– Какая разница? Ну, так я глотну?

– Пожалуйста. Только осторожнее – он крепкий.

Рая презрительно усмехнулась и не морщась опустошила стакан. Тагиров аж крякнул: ни фига себе глоточек!

Девица выдохнула.

– Ох, хорошо! Карапет, дорогой, принеси еще стаканчик! И молодому человеку тоже.

Капитан вздохнул, покачал головой:

– Вай, Рая! Если только вина. А молодой человэк не хочэт, я же вижу, да.

– Ладно, зануда, будь по-твоему. Неси.

Карапет-Каро ссутулился и побрел к стойке. Рая схватила Марата за руку, приблизилась, щекоча налакированной прядью щеку:

– Пошли потанцуем!

* * *

Рая танцевала лихо: невпопад музыке; очень сексуально, по ее мнению, дергаясь всем телом и бросая заманчивые взгляды куда придется. Марат, увидев растерянного капитана со стаканом, помахал ему, а когда тот продрался сквозь танцующих – сдал Раю с рук на руки и смылся, успев получить от нее полный презрения взгляд и порцию нелестных определений, самым литературным из которых было «ссыкло».

Добрался до своей квартиры, вспоминая по дороге подробности сегодняшнего дня и улыбаясь. Когда вешал парадный китель в шкаф, выгреб из карманов документы, сигареты и спички. Нащупал конверт. Ешкин кот, это же Примачука письмо, совсем забыл! Что ему надо, интересно?

Здравствуйте, товарищ лейтенант!

Или, наверно, прощайте. Скорее всего, наш поезд уже пересек границу, так что привет вам из Союза. Я не мог рассказать всего про Ханина до своего дембеля. Боялся, что это может меня задержать, а домой уж больно охота. Ну, сами понимаете… Прокурор там, допросы – оно мне надо? Так можно и до Нового года в Чойре проторчать, а домой уж очень хочется: два года – это очень долго, товарищ лейтенант.

Вы не подумайте, я ничего не хотел скрывать и ничего плохого не думал делать. Вы классный мужик, хоть и молодой еще, – не думал вас подводить или какую там подлянку кинуть.

Ханин незадолго до этого дела… ну, понимаете… Незадолго до того, как его на складе нашли, мне говорил: мол, денег сейчас срубит море и на дембель поедет королем. Говорил, что и на свадьбу с Наташкой хватит, и на мотоцикл с коляской. Я говорю: откуда такие деньги? А он намекнул, что кого-то из начальников своих поймал на воровстве. Боеприпасов и оружия. Тут серьезное дело – трибунал. Ну, он и сказал, чтобы ему дали денег, а то заложит. Теперь думаю, что его на самом деле убили или что еще подстроили – типа он сам повесился, – чтобы не застучал.

Не подумайте, что я чмо или трус какой, потому не сказал вам правду тогда когда китайцев ловили. Просто Хану уже все равно было, а мне нет. Просто очень хочется домой.

А так спасибо вам за все. Будете в Борисове – меня найдите. Вспомним, как служили.

Ст. сержант ЗАПАСА. ДЕМБЕЛЬ! Примачук. 6 ноября 1988 года.

Марат перечитал еще раз. Шарахнул кулаком по шкафу. Картина наконец-то сложилась полностью.

* * *

Выскочил из квартиры и понесся по лестнице вверх.

Марат забарабанил по двери. Прислушался: играл магнитофон, доносился визгливый смех толстухи Гали. Пнул в хлипкую филенку раз, другой…

Музыку выключили, зашлепали босиком по линолеуму. Петя пробурчал, возясь с замком:

– Ну, кого там принесло? Затрахали, алкаши, прям невтерпеж им!

Тагиров подождал, пока дверь приоткрылась, натянув цепочку, и врезал со всей дури ногой. Влетел в прихожую, добавил кулаком, прижал ошалевшего прапорщика к стенке:

– Ну что, сука, пора ответ держать? Угробил пацана! А еще тугры с меня стряс за позорящее офицера поведение, скотина!

Коленом в пах. Петя, хватая воздух раззявленным ртом, сполз по стенке, уселся на пол.

Из комнаты вылетела фурией, размахивая крыльями халата, когтями целясь в лицо, растрепанная Галя. Марат, увернулся, оттолкнул пятерней в пухлую грудь. Наклонился над Вязьминым:

– Я тебя сейчас в дерьмо уделаю. Скотина, убийца!

Петя испуганно хлопал белесыми ресницами:

– Че ты, че ты? – елозя ногами по полу, прикрыл голову руками, – кто убийца-то?

– В тот день, когда Ханин повесился, мы с тобой в одном автобусе ехали, а на разводе тебя не было. Где ты был два часа, а? Почему предсмертная записка печатными буквами написана, с ошибками? Кто ее писал? Отвечай!

Сапогом – в печень. Начальник склада охнул, повалился набок. Галя взвизгнула, но с места не тронулась.

Марат вынул конверт, захлестал по щекам:

– Мне Примачук все написал! За что деньги с тебя Ханин тянул, а? Куда ворованное оружие дел, козел?

Петя побледнел, сел ровно. Прохрипел:

– Все, хватит. Скажу. Все скажу.

Марат отступил на шаг. Сердце колотилось, стучало в голову.

Вязьмин сидел, закрыв лицо ладонями.

– Марат, я… Я не знаю, как так вышло. Бес попутал. Деньги, чтоб им ни дна, ни покрышки! Жадность моя. Все мало, мало…

– Ага. Это деньги пацана в петлю засунули? Или ты?

– Я… Но и без них не обошлось. Ханин мне выбора не дал – шантажировал. Я подумал: сейчас дам, потом ему понравится – еще потребует. Всю жизнь страх висеть будет, что заложит он меня.

Прапорщик вдохнул и заговорил с надрывом:

– Понимаешь, устал я от всего. Думал, поднимусь нормально, бабла накоплю и свалю из армии. Домик купим, заживем по-человечески. Мы же с ней, – Петя кивнул на Галю, – расписаться решили. Детишек завести. Эх…

Галя ойкнула и завыла в голос.

Лейтенант поморщился:

– Утихомирь ее – сейчас весь дом сбежится. Я зайду, что ли.

Тагиров прошел на заставленную бутылками и мешками сухой картошки кухню. Присел, закурил. Вязьмин что-то тихо бормотал в коридоре, успокаивал. Потом вошли оба – Петя, бледный и трезвый. Шмыгающая носом Галина встала у входа, кутаясь в халат. Прапорщик тоже закурил, сказал:

– Я даже рад, что так вышло. Ханин ко мне каждую ночь приходил. Я уже сам начал про петлю задумываться. Спать не могу: глаза закрою – Ханин стоит: «Может, не надо с утра пить-то, товарищ прапорщик?» А я говорю: мол, надо за благополучное разрешение проблемы и за дембель твой, за счастье с Наташкой. Деньги ему отдал, чтобы успокоился. Потом, конечно, забрал из кармана. В «чамбуре» снотворное размешал… Натворил – теперь не отмолить. Никчемный я человек. Когда с Галкой познакомился – думал, вот оно, счастье! А значит, не смог удержать. Сам и виноват.

Сидели, молчали. Шебуршали под плинтусом тараканы, какую-то песню орали на улице ночные гуляки. Тикал будильник.

Марат вдруг почувствовал жуткую усталость. И жалость к этим глупым, жадным, несчастным людям.

– Короче, сделаем так. Завтра с утра идешь к прокурору. Один. Все рассказываешь, как было. Про меня и что сейчас случилось – ни слова.

Ну, и в батальоне характеристики нормальные напишем. Должно помочь – получишь по минимуму. Ложитесь спать, и я пошел.

Встал, пошел из кухни. Прапорщик выпучил глаза, не веря. Галина рухнула на колени, обхватила ноги лейтенанта:

– А-а-а, миленький! Спасибо тебе, спасибо…

– Встань, блин! Отцепись! Вон Петю – дурака своего – обнимай: долго еще не придется.

Открыл входную дверь, обернулся:

– Вязьмин, у тебя времени – до двенадцати часов дня. Если не пойдешь к Пименову – пожалеешь.

– Да куда я денусь?

Тагиров сбежал по ступенькам, успокаивая себя. Точно – некуда. Заграничные паспорта хранятся в сейфе начальника штаба – без них на границу не сунешься. Не в степь же ему бежать?

Прошел, разделся. Рухнул в кровать и мгновенно заснул.

Через час дверь в квартире этажом выше тихо открылась, кто-то осторожно начал спускаться по лестнице, замирая при каждом шорохе…

Глава четвертая Белый саван

Немытое окно освещалось уличным фонарем наполовину. Мутно-серый, как самогон, свет заползал в комнату и размазывался по полу неряшливым пятном.

Ольга Андреевна стояла у двери, замерев; думала о чем-то трудном. Потом отчаянно тряхнула рыжей копной. Ловко вытащила заколки – высокая прическа рассыпалась по плечам. Изогнулась, расстегнула застежки, скинула туфельки на высоких каблуках. Вжикнула молнией, вывернулась из обтягивающего длинного зеленого платья. Забелела в темноте трусиками и чашками бюстгальтера. Проскользнула гибкой тенью, легла рядом, на подставленную Маратом руку. Прерывисто задышала, прошептала:

– Только не будем торопиться, хорошо?

Марат прохрипел пересохшим горлом:

– Конечно, маленькая. Теперь-то куда торопиться? Вся жизнь впереди. – Правда-правда? – потянулась мягкими губами. И отстранилась, сжалась – противно задребезжал телефон.

Марат умоляюще протянул руку, чтобы погладить ее нежную кожу, успокоить, – отрицательно покачала головой. Скользнула с кровати, нырнула в лужу серого света. И исчезла.

– Бззз! Бззз!

Тагиров проснулся, рывком сел на кровати.

– Бззз! Бззз!

Вскочил, поковылял непослушными со сна ногами, больно ушибся о ножку кровати. Матерясь, схватил трубку прыгающего от нетерпения на тумбочке в прихожей телефона.

– Лейтенант Тагиров.

– Товарищ лейтенант, тревога! Автобус пойдет через пятнадцать минут от Дома офицеров.

– Черт! Который час?

– Четыре тридцать пять.

– Чего случилось-то?

Не отвечая, дежурный отключился. Марат, зевая, вернулся в свою комнату, тупо уставился на световое пятно на полу. Сон, такой яркий и натуральный, растворялся, оставляя странное, щемящее и сладкое одновременно чувство утраты. С улицы послышались звонкие на морозе хлопки дверей – самые пунктуальные офицеры уже потянулись к местам сбора.

* * *

– Про меня что-нибудь говорил лейтенанту?

Вязьмин энергично замотал головой:

– Нет, конечно.

– А что ты сказал про оружие?

– Ничего. Не обсуждали этого. Вот те крест!

– Верю, верю. Не дергайся, сейчас порешаем все.

Прапорщик посмотрел на собеседника с испугом и надеждой, сказал:

– Невозможно это. Тагиров только до полудня будет ждать, потом сам прокурору скажет – и трындец. Времени вообще нету.

– Думаю, сейчас не до тебя. Весь гарнизон по тревоге подняли. Уверен: до вечера не хватятся. Успеем. Так, командировочное удостоверение и загранпаспорт тебе организуем.

– А как ты сможешь?!

– Каком кверху. Не вздумай домой возвращаться, никаких глупых прощаний с Галкой твоей! Ты и так напорол выше крыши. Немедленно на станцию, первым поездом до Улан-Батора, там сразу – пересадка и в Союз. Товар тебе сейчас дам – через границу протащишь, продашь. Денег хватит. Потом тебя найдут, еще помогут.

Прапорщик с сомнением помотал головой:

– Телефонограмму отправят – перехватят меня на границе. Не доеду до родины-то.

Собеседник зло подумал: «Конечно, не доедешь, придурок! Трясешься весь от страха – где-нибудь точно спалишься. Нельзя допустить, чтобы ты попался». Но вслух сказал:

– Не бойся. Проскочишь. Главное – меня слушайся.

* * *

Автобус, высланный за офицерами рембазы, отставших не ждал – отъехал строго по графику. Народ расселся на лавках, салон заполнился густым запахом перегара. Раскачиваясь на ухабах, зевали, пытались продышать в заиндевевших стеклах «глазки», тихо материли начальников.

Выпавший снег из-за оттепели подтаял, потом схватился морозом – и превратился в прочный наст. Траву из-под ледяной брони местные бараны выкапывать не умеют, а это – падёж от голода тысяч и тысяч голов. Катастрофа масштаба всей Монголии.

Доехали до рембазы, высадились. Личный состав уже топтался, построенный на промороженном плацу. Выслушали задачу по выполнению интернационального долга: срочно сформировать автоколонны, забирать сено и корма с железнодорожной станции. Развозить по указанным пунктам в степи, спасать монгольских товарищей от голодной смерти. Вернее, их баранов.

А какая разница?

* * *

Капитана милиции Доржи с утра срочно вызвало начальство. На большом собрании руководителей Чойренского аймака обсуждали чрезвычайную ситуацию. Особенно усердствовал чиновник из райкома по имени Басан, на карте показавший пункты выгрузки кормов. Наконец, закончили. Капитан залез в свой потрепанный «газик», завелся с третьего раза. Не спеша, поехал по кривым улочкам, сигналом распугивая любопытных мальчишек.

Уже прошел мимо дежурного за стеклянной перегородкой, привычно кивнув в знак приветствия, но тот подскочил, замахал руками, привлекая внимание:

– Товарищ Доржи, тут вам звонил один. Имени не назвал. Сообщение о готовящемся преступлении. Вот, я записал, – и протянул вырванный из тетрадки листок. – И зарегистрировал как заявление.

Капитан вздохнул, взял листок. Перечитал дважды, наморщив лоб. «Сегодня после полудня на станцию Сумбэр придет советский военнослужащий по имени Петр с большой партией контрабандного китайского речного жемчуга. Товар будет в спортивной сумке серого цвета». Доржи скептически хмыкнул и спросил:

– Звонок пробили?

– Так точно, из автомата на вокзале. Там постоянно народ – вряд ли удастся звонившего вычислить.

– Думаю, местные спекулянты хотят нашими руками партнера наказать. Например, он им денег должен. Ладно, я поехал на вокзал. Дай мне пару человек – задерживать будем этого советского.

* * *

Колонна под командой Марата из восьми бортовых грузовиков покинула парк только к вечеру. Весь день ушел на суматошные сборы: заводили и проверяли технику, заправлялись. Подбирали и инструктировали экипажи, в каждом – по два солдата или сержанта: в степь в одиночку ехать опасно. Тагиров охрип, ругаясь с кладовщиками, начальником службы горюче-смазочных материалов, старшинами рот.

Наконец, Марат выстроил свой маленький отряд у бокса для последнего инструктажа.

– Выдвигаемся по маршруту «парк – железнодорожная станция Сумбэр», расстояние двенадцать километров. Там грузимся сеном, везем в урочище Батхуй, расстояние двести семьдесят километров. Возвращаемся на станцию, дозаправляемся, получаем следующую задачу. Ехать придется ночью, так что не расслабляться. Если поломка и сами исправить не можете – стойте на месте. По маршруту будет ходить «летучка» с ремонтниками. Перемещаться только в составе колонн! Вопросы есть?

– Есть! – весельчак сержант Димка Жигалин невинно поинтересовался: – Товарищ лейтенант, как, вы сказали, урочище зовут? Как-то на букву «ха»?

Бойцы заржали. Тагиров и сам не сдержался, улыбнулся:

– «Батхуй» по-монгольски означает «сильный вихрь». Так что никакого фрейдистского подтекста.

Друг Жигалина, вечно хмурый Ваня Ершов, поинтересовался:

– А жрать-то будем когда? Или всю ночь по степи кататься, не жрамши?

– Не «жрать», товарищ ефрейтор, а «принимать пищу». Ты же не свинья, верно? Поужинаем на станции, пока погрузка. Если там успели полевую кухню развернуть. И вот что. Если вам выдали сухой паек на трое суток – это не значит, что его надо слопать в первые три часа. Я буду проверять. Все, если больше нет вопросов – по машинам. Бегом марш!

Лейтенант посмотрел, как экипажи разбегаются по местам, и поднялся в кабину головного «зилка». Кивнул своему водителю Фарухову:

– Давай, Шухрат. Заводи.

Узбек мрачно кивнул и повернул ключ зажигания. Он был явно недоволен, что его выдернули из теплой ротной каптерки, оторвали от пересчета подштанников и отправили черт-те куда, на мороз.

Впереди закупорил выход из парка «Урал» танкистов – заглох не вовремя. Наконец тронулись, на первой передаче подъехали к шлагбауму, опять встали.

– Я тебе вам письмо давал, сам читал? Примачук странный – зачем письмо? К вам тебе сам ходил, сказал, что хотел, – нарушил молчание Фарухов.

– Е-мое! – Тагиров хлопнул себя по лбу. – Совсем закрутился, забыл!

Выскочил из машины, побежал к контрольно-техническому пункту, на ходу выковыривая из внутреннего кармана серый конверт. Кому бы отдать?

У шлагбаума стоял Воробей с важным видом, что-то помечая в журнале.

Марат обрадовался:

– Вот это письмо надо срочно майору Пименову отдать.

Алексей по лицу Тагирова понял, что дело серьезное, – ржать перестал. Растерянно сказал:

– Так не получится срочно. Пока колонны отправим, то-се. Вечером смогу, когда домой пойду, а прокурор-то уже вряд ли на месте будет. Они же интеллигенция – позднее восемнадцати не задерживаются.

– Воробей, постарайся. Тут про настоящую причину смерти Ханина. И про хищения на складе. Только никому пока, кроме прокурора, понял?

Лёха озабоченно закивал, пряча конверт.

Тагиров вернулся в машину. Подумал: «Все правильно, Петька уже с повинной пришел, а подробности ему только повредят». Довольный собой, хлопнул Шухрата по плечу:

– Вперед, сын Азии! Повеселее – нас ждут великие дела.

Колонна, чихая моторами, двинулась по разбитой дороге.

* * *

Майор Пименов хмуро выслушал монгола:

– И что, по-другому никак было не решить? Обязательно этого прапорщика закрывать надо?

– Действительно, – поддержал начальник особого отдела капитан Мулин. – Доржи, зачем такие радикальные телодвижения? Мы же твоих спекулянтов, пойманных на территории городка, выдаем, а не расстреливаем у стенки. Отдай нам его потихоньку – мы сами разберемся. В двадцать четыре часа – в Союз.

Прокурор и контрразведчик переглянулись. Монгольский милиционер сегодня не был похож сам на себя. Приехал в гарнизон, предварительно уведомив телефонограммой обоих начальников, отвечающих за соблюдение закона. Даже китель на нем сегодня был новенький, бренчащий двумя медальками. И вообще, Доржи вел себя подчеркнуто холодно и официально.

– Что касается прапорщика Вязьмина – он арестован с партией контрабанды в особо крупном размере. Тянет тысяч на двадцать тугриков и лет на восемь. С заграничным паспортом на руках. Вне границ советского военного гарнизона. Свидетели, понятые – все имеется.

Капитан поднялся, демонстрируя неприступность.

– Или вы забыли, что все граждане СССР в нашей стране находятся под местной юрисдикцией согласно договору? Я проявил любезность – лично приехал и сообщил об инциденте. И вместо понимания встретил что? Какие-то претензии, оскорбления в адрес нашего народа… Значит, вызывать вас буду. К себе. Повестками. – Помолчал и добил: – На монгольском языке!

Пименов только глазами захлопал. Особист поднял руки ладонями вверх, будто сдаваясь:

– Погоди, Доржи! Давай разберемся…

Разговор неожиданно прервал Воробей, просунувший голову в дверь прокурорского кабинета:

– Уф, застал, слава Богу! – пропыхтел Лёха и вошел, не спрашивая разрешения. – Тут вам письмо, товарищ майор. Очень важное! Про убийство сержанта Ханина…

Монгольский мент хмыкнул:

– У вас тут прямо торжество социалистической законности, как я погляжу. Убийства, то-се… Не смею мешать. – и вышел, гордо задрав тонкий орлиный нос.

– Товарищ майор, письмо заберите! – заныл забытый всеми Воробей. – Я что, зря четыре километра бегом бежал, чтобы успеть?

– Бляха-муха, приплыли! – Пименов дочитал письмо, вскочил. – Глянь в окно: уехал Доржи?

Особист презрительно скривился:

– Не, колымага его не заводится. Капот открыл, репу чешет. А чего случилось?

– На Вязьмине этом, очень может быть, висит убийство и хищение оружия.

Мулин охнул и вслед за прокурором выскочил на улицу.

Однако никакие аргументы на монгольского милиционера не подействовали:

– Вопрос закрыт, ваш военнослужащий задержан за нарушение закона МНР. Пожалуйста, можете организовать запрос о его выдаче по официальным каналам.

Офицеры хмуро переглянулись и побрели обратно.

– Ребята! – позвал Доржи совсем другим тоном. Мулин и Пименов остановились, вопросительно глянули на монгола. – Ребята, помогите завести машину, а? – и достал из салона ручной стартер.

* * *

Доржи добрался до своего отделения поздно вечером. Вязьмин сидел один в «обезьяннике». Сотрудники норовили лишний раз пройти мимо, чтобы насладиться необычной картиной: русский за решеткой.

Капитан велел привести задержанного, предложил сигарету. Пётр хмуро отказался и заявил:

– Ничего говорить не буду. Консула зовите.

Доржи хмыкнул. Расстегнул молнию на изъятой серой спортивной сумке, заглянул внутрь. Наваленные кучей нитки речного жемчуга, продолговатого и неровного, напоминали клубок опарышей.

– Мда, тут целое состояние! За что тебе заплатили, прапорщик? За убитого пацана? Или за краденые автоматы? И самое интересное – кто?

Вязьмин сжался:

– Без консула отвечать не буду.

Монгол пожал плечами:

– Дело твое. Консул из Улан-Батора долго ехать будет, так что пока в нашей зоне посидишь, в штрафной одиночной камере. Двадцать километров отсюда. В отделении условий нет для такого опасного преступника-сбежишь еще. Так что, вызываем консула?

Прапорщик помотал головой:

– Вызывайте.

– Ну, как знаешь. Утром отвезем в одиночку. Руки покажи.

Надел наручники и отправил в «обезьянник».

* * *

Колонна, груженная кормами, двигалась медленно, нащупывая фарами верную дорогу в черноте монгольской ночи. В кабине одуряюще воняло выхлопными газами, плавали синие слои табачного дыма.

Жигалин поморщился:

– Ваня, что у тебя так выхлопом травит? Я же говорил: проверь выпускной коллектор.

– А че толку? Прокладка прогорела, а запасных нет. Ничего, потерпишь, – отмахнулся Ершов.

– Давай хоть курить поменьше, а то вообще дышать нечем.

– Ишь ты, балованный! Черт, движок плохо тянет!

– Ты, Ершов, вообще за агрегатом не следишь. Болт на него забил.

– Да осталось полгода потерпеть, а там – домой. Сдам тачку «духу» – вот он пусть и чинит.

Начался длинный «тягун» – подъем в гору. Колонна вытягивалась в небо, моргая красными огоньками «габаритов».

Ершов остановил грузовик, чтобы увеличить дистанцию до переднего: не дай бог заглохнет на круче да покатится назад. Повернул ключ зажигания, выключая мотор.

Слева взревело – «зилок» обогнала крайняя машина в колонне, пошла на подъем. Ванька заматерился:

– Вот, тля, Алихану не терпится! Куда гонит, балбес?

– Последним ехать не хочет, – усмехнулся Димка. – Давай, трогай.

Надрывно завизжал стартер.

Ершов покачал педалью газа, снова повернул ключ.

– Вж-ж-ж-ж! Вж-ж-зы-зы-зы! – еще и еще раз.

Жигалин не вытерпел, заругался:

– Блин, и аккумулятор у тебя дохлый! Хватит – посадишь совсем, дай отдохнуть ему. И свет выруби.

– Рот закрой, умник. Сам знаю.

Щелкнул тумблер. Длинные желтые языки света исчезли, юркнули обратно в фары. В кабину забралась тишина, только по-комариному поныла под капотом какая-то шестеренка да булькнуло что-то в радиаторе. Потрескивало на морозе железо.

Димке вдруг стало так хорошо в этой тишине, в прокуренной кабине. Не хотелось никуда ехать, а просто стоять в огромной пустой степи и не думать ни о чем.

Ванька, видимо, испытывал что-то подобное. Сидел, молчал. Наконец, очнулся, завозился с замком зажигания. Стартер захлебывался, не схватывал, каждый раз визжа все жалобней и короче. Наконец, сдох окончательно.

Димка, наконец, вздохнул, отгоняя наваждение, сказал ругающемуся шепотом Ваньке:

– Кривой стартер доставай. Крутить будем.

Вылезли из кабины – мороз сразу ударил в лицо, полез под шинель. Пока Ершов громыхал железками в ящиках для запасных частей, Дима смотрел на небо. Там висели огромные, не видные в гарнизоне звезды. Подошел Иван, стуча зубами от холода и нервяка одновременно:

– Все, капец! Нет рукоятки.

– Блин, ты когда ее проверял?

– Не помню. Осенью вроде была. Полезли в машину – дубак страшный. Димка понимал, что надо что-то предпринимать: в кабину уже забирался мороз, разрисовывал инеем стекла. Но беззвучная громада степи внушала спокойствие и даже симпатию к некузявому Ершову и к обессилевшему «зилку», ругаться совершенно не хотелось.

– Чего делать-то будем, а? Замерзнем на хрен. А, Дим?

– Давай поедим. Где там сухпай у тебя припрятан?

– Ты это… Нормально себя чувствуешь?

Жигалин тихо рассмеялся:

– Хорошо я себя чувствую. Чего суетиться? Доставай вещмешок. Ершов привстал, развернулся, начал шарить за сиденьями. Звякнул железякой.

– Во, Димка! Ручку нашел! Тут была!

Жигалин улыбнулся:

– Ну вот, а ты нервничал. Сейчас заведемся да погреемся.

Уютно рокотал движок «зилка», печка гнала горячий воздух в кабину. Ершов, обсыпанный серыми крошками, нещадно чавкал, пожирая сухари из пайка. Жигалин поморщился:

– Как ты их лопаешь? Невкусно же.

– Конечно, не бабушкины пирожки. Знаешь, какую моя бабушка Дуся вкуснятину пекла? С яблоками, с рыбой! А шанежки какие? С рассыпчатой картошечкой, корочка – желтая с коричневыми пятнышками. Эх!

– Аппетитно говоришь, – Димка сглотнул слюну. – Ничего, дембель-нешся – наешься пирожков.

– Ни фига, – горько вздохнул Ершов. – Умерла бабушка. Вот как меня призвали – почти сразу. Телеграмму ротному принес, а он говорит: «Иди служи, душара, без тебя похоронят. А то у всех родственников полно, если к каждому сдохшему ездить – на армию времени не останется». Я, если честно, даже потом ночью плакал. Даже не потому, что не отпустил попрощаться, а за его слова.

Ванька перестал жевать, уставился неподвижным взглядом в лобовое стекло. Будто хотел рассмотреть там, в чернильной темноте, свою ласковую бабушку.

Поболтали еще о всякой ерунде. Все тише, все медленнее произнося фразы; разговор истончился и исчез совсем. Теплый уют печки, сонное фырчание мотора убаюкивало. Димка Жигалин колебался на границе яви и сна, иногда тревожно вздрагивая от горького дурмана выхлопных газов. Пытался вспомнить о чем-то опасном, неправильном – и забывал, уплывал. Он парил в невесомости, в кабине грузовика, чудесным образом превратившейся в космический корабль «Союз». Огромные монгольские звезды заглядывали в иллюминаторы, приглашали вместе путешествовать по бархатной бесконечности – уже не ледяной и равнодушной, а доброй, понимающей.

А Ванька Ершов шел по бабушкиному огороду, вдыхая запах смородинового листа и нагретых солнцем спелых помидоров. У распахнутой калитки стояла нарядная баба Дуся, в любимой красной кофте и в белом платке. Смотрела из-под морщинистой руки, ласково улыбаясь. Потом кивнула, зовя за собой, и пошла по тропинке через луг, пестрящий розовыми метелками иван-чая.

Двигатель дохлебал последние капли бензина и заглох.

* * *

Прапорщик Вязьмин за бессонную ночь в «обезьяннике» сник, будто даже постарел. Монгольский сержант, сочно зевая, посадил его в «воронок», захлопнул гулкую на морозе дверь. Сел в кабину, гортанно скомандовал водителю, тронулись.

Петя впал в прострацию, не чувствовал уже ни жуткого холода, ни голода, хотя ел в последний раз двое суток назад. Ехали не торопясь – водитель берёг дохлые рессоры. Утреннее солнце прорвалось сквозь зарешеченное пыльное окошко, начало прыгать по серым стенам в такт качающемуся на ухабах «воронку». Когда повернули на север – скользнуло Вязьмину по лицу. Поцеловало в лоб.

Наконец, добрались. Часовой в тулупе не спеша распахнул скрипящие створки. У одноэтажного барака управления стоял новенький «уазик» – приехал из аймака товарищ Басан, договариваться о рабочей силе для разгрузки сена. В машине, уронив бритую голову на руль, спал его шофер.

Сержант взял бумаги и пошел в барак. Опять заскрипели ворота. Вязьмин наклонился к окошку: часовой впустил два десятка зеков в разноцветных телогрейках. Те шли мимо машины, оживленно переговаривались, скаля ослепительные зубы, показывая пальцами на белое лицо прапорщика. Пётр отшатнулся, скрючился на ледяной лавке.

Наконец, вернулся сержант, с ним – местный начальник. Распахнули дверь. Сержант сказал, как булькнул – совершенно непонятно. Начальник перевел:

– Русский, выход, выход!

Вязьмин поковылял, не чувствуя замерзших ног. Выбрался из «воронка», глянул на низкие полуразвалившиеся бараки, на равнодушные чужие лица – и вдруг схватил сержанта за рукав, горячо заговорил:

– Доложи капитану, как его… Доржи! Пусть приедет, допрашивает. Только сначала пусть Тагирова привезут, Марата. Нашего дознавателя. На пять минут, переговорить. И потом все скажу!

Сержант что-то прокричал, отодрал прапорщика от рукава, ударил в лицо – не сильно, но Петру хватило: бесчувственные ноги подломились, упал. Вязьмин схватил из последних сил сержанта за ногу, прижался щекой к холодному сапогу, захрипел:

– Все расскажу капитану, не надо консула. Тагирова привезите! Я не виноват, меня заставили! Я скажу, кто!

Монгол, ругаясь, выдрал ногу из скрюченных пальцев. Ударил каблуком по рукам, по спине, наступил на лицо…

Прибежали конвойные, подхватили потерявшего сознание прапорщика под руки, поволокли в штрафной изолятор – мимо стоящего на крыльце управления тюрьмы товарища Басана. Тот покачал головой, подозвал начальника зоны, что-то начал объяснять. Начальник стоял навытяжку, кивал.

Сержант, клокоча проклятия, осматривал испачканный кровью и соплями сапог.

* * *

Заглохший «зилок» на рассвете обнаружила машина технической помощи. Тела угоревших от выхлопных газов Жигалина и Ершова отвезли в Чойр, в госпитальный морг.

Грузовик заправили, посадили нового водителя. Погнали спасать несчастных монгольских баранов.

Тагиров, узнав о смерти ребят, с почерневшим лицом, непрерывно куря, повел колонну обратно в гарнизон. Сдал машины и людей ротному, побежал в штаб.

Дежурный по базе сочувственно сказал:

– Держись, лейтенант! Прокурор гарнизона тебя вызывает – мордовать будет за трупы. Два раза уже звонил, так что давай, в темпе к нему.

– Сейчас, только комбату доложу.

– Да все уже все знают. Не до тебя сейчас ни комбату, ни начальнику базы. Комиссия в штабе, из Улан-Батора приехала. Только треск стоит, летят клочки по закоулочкам. Про ревизию склада слышал? Хищение. Восемь автоматов, несколько тысяч патронов, два ящика гранат. Давай, дуй к Пименову. Вазелин есть или подарить?

Посмотрел в черное лицо Марата и осекся.

* * *

– Так, Тагиров, садись, пиши объяснение. Как технику проверял перед маршем, как бойцов инструктировал. И почему они у тебя не знают, что нельзя двигатель на холостых оборотах гонять долго, а надо остановки делать, чтобы не угореть. Или хотя бы кабину проветривать. – Прокурор протянул чистый лист бумаги. – Все пиши, подробно.

– Инструктировал я, и подписи с них собраны. Меня посадят теперь, товарищ майор?

– Посмотрим. Давай, пиши. Есть полчаса, потом должен ваш комбат подъехать – заберет тебя.

– А зачем?

– Не знаю. Наверное, повезет обратно на рембазу – там у вас толпа проверяющих. Крови жаждут.

Марат понурил голову, начал писать. Закончил один лист, попросил второй. Вздрогнул, когда зазвонил телефон. Прокурор взял трубку, ответил:

– Майор Пименов, слушаю вас. Привет, Доржи, что там у тебя стряслось? Не удивлюсь, если еще и пару генералов наших арестовал!

Дверь открылась, без стука вошел майор Морозов. Подошел, молча пожал руку вскочившему Марату. Похлопал по плечу – и почему-то стало легче. Когда прокурор положил трубку, сказал:

– Я забираю лейтенанта, ему отдохнуть надо. А то он до вечера не доживет – полудохлый уже.

– Не спешите, майор, тут разговор… Должен подъехать начальник монгольской милиции – у него какое-то важное дело к Тагирову.

– Хватит пацана мучить – ему и так досталось. И еще достанется. Потерпит ваш кампан до завтра.

Когда вышли на улицу, Марат искренне поблагодарил:

– Спасибо вам, Роман Сергеевич. Мне сказали, что командир батальона приедет. Полковник не смог, да?

– Юрия Николаевича отстранили от должности и вызвали в Читу, к командующему округом. – Морозов вздохнул. – Как бы не отправили вообще в отставку. Меня назначили исполняющим обязанности комбата.

– Во дела… Поздравляю, товарищ майор!

– Дурак ты, комсомол! Я, конечно, мечтал стать командиром батальона. Но не такой же ценой. Ладно, пошли ко мне – жена рассольник сварила.

– Не, ну что вы. Неловко.

– Это я, как твой начальник, буду решать, что тебе неловко, а что – в самый раз.

Тагирову и вправду не хотелось переться в пустую холодную квартиру, где из еды была одна свиная тушенка, и даже хлеб кончился. Все-таки субординация иногда выручает. Может, и неудобно идти к начальнику ужинать, а приказал – так придется.

* * *

Дома у Морозова было хорошо. Половички, вышитые хозяйкой полотенчики, хрустальные рюмки и старомодная супница с дымящимся рассольником. Единственным признаком богатства был здоровенный японский двухкассетный магнитофон – мечта любого советского офицера. Тагиров заметил:

– Чудесно у вас! И мебель, и посуда – прямо как в Союзе! А то вон у Воробья руины какие-то дома, вилки покалеченные, двух чашек одинаковых нет.

Майор засмеялся:

– Да просто он великий комбинатор, твой Лёха. Домашние вещи оптом монголам продал – они все подряд скупают. У самих же нет ничего. Потом ходил по коллегам, побирался: где рюмку выпросит, где табуретку. А магнитофон я на чеки купил, которые в Анголе заработал. Торчал там два года – учил с переменным успехом негров из гаубиц стрелять.

Морозов разлил водку из графинчика. Выпили, поели. Жена майора, очень милая женщина, все подкладывала Марату какие-то салатики. Потом ушла к соседке, сославшись на срочное дело.

Тагиров чувствовал, как отпускает жуткий холод, оттаивает ледяной комок внутри. Но тут Роман Сергеевич снова разлил и предложил:

– За погибших пацанов. Не чокаясь.

И снова заныло сердце. Лейтенант осушил одним глотком, замолчал.

Комбат положил руку на плечо:

– Не вини себя, комсомол. Не все от нас, командиров, зависит. Хотя отвечаем мы за все – уж такая судьба. И каждая мальчишеская смерть – на нашей совести и рубцом на сердце. Потому и на пенсию уходим в сорок пять, с болячками, как у семидесятилетних. А некоторые и помирают сразу, как в отставку выйдут. Как говорится – снял портупею и рассыпался.

Марат помотал головой, горячо заговорил:

– Ну, я понимаю: на войне ребята погибают. В Афганистане, например. Хотя сейчас такое пишут дерьмо в газетах… Мол, ошибка все это. Я не знаю, как на самом деле в Афгане, было ли правильно войска вводить. Но тут-то, в Монголии! И главное – как?! Угореть, перевозя сено для монгольских баранов. Что мы тут вообще делаем, в этой гребаной пустыне?

– Дурак ты еще, комсорг! Молодой. Не читай ты эти газеты, кто там пишет-то? Они, может, и неплохие люди, и неглупые, но глядят со своей колокольни. Дело политиков и журналистов – всякие правильные вещи говорить про гуманизм. А наше дело – приказы выполнять, понял? – майор разошелся, шарахнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки и жалобно звякнул, падая набок, опустошенный уже графинчик. – Была ошибка сделана, не была – нас не волнует. Нас тут восемьдесят тысяч человек, так? А у китайцев только в Пекинском военном округе – миллион, а с учетом ополчения – все пять! Они Монголию проскочат за неделю максимум, а там уже – наша земля. Так что мы здесь – всего лишь передовая линия. Смертники. Но каждый лишний час, который мы продержимся, – время для Забайкальского и Сибирского округов на мобилизацию и подготовку к обороне. Может, этот час исход войны решит, понятно тебе?

Морозов достал из-под стола вторую бутылку, открыл, налил. Махнул, не поморщившись, и продолжил:

– Я, конечно, ляпнул для красного словца про Китай. Однако лучше уж с ними мирно договариваться, чем войну готовить. Больно их много, а станут богаче – так и, чего доброго, третьей мировой силой станут году к две тысячи пятнадцатому, наравне со Штатами и нами.

Марат кивал, будто соглашался, а про себя решил: «Выдумщик этот Морозов. Штатам, конечно, скоро кирдык, а Китай наравне с Советским Союзом – это ненаучная фантастика, смех один!»

Глава пятая Чингизид

От Морозова Марат ушел часов в шесть вечера. В холодной пустой квартире было неуютно; опять заледенело, заболело внутри. И очень захотелось увидеть Ольгу Андреевну, услышать ее голос и запах.

Не было сил сдерживаться, запрещать себе. Марат походил по гулкой коммуналке с голыми стенами, постоял у запыленного окна без занавесок. И решился.

Три строфы родились сразу. Слова сами приходили из тишины, почти не требуя правки. Тагиров перечитал, остался довольным. Переписал начисто, листок сложил пополам и вложил в книжку. Ольга Цветаеву любит, открывает часто – значит, найдет.

Быстро оделся, выскочил на улицу. Ветер вернулся в степь, задувал неистово – будто отрабатывал за пропущенные дни. Крутил серую пелену из крошек слежавшегося снега, отрывал от крыш листы шифера и сбрасывал вниз, на пустые дорожки городка.

Марат перебежками добрался до угла гостиницы – оттуда оставался один рывок до Дома офицеров, последнее выглаженное ветром пространство. Позорно опустил уши у шапки и завязал тесемки под подбородком, как боец-первогодок. Подождал, смущенно осознавая: совсем не ураган причина задержки. А какое-то дурацкое волнение, стыд. Разозлился на себя, выскочил, нагнулся навстречу бешеному потоку – будто лег на него; полы шинели развевались, как мохнатые крылья. В тамбуре снял шапку, перевязал, надел, как положено – сплюснутым с боков домиком, чуть сдвинув на брови. Вошел в холл.

У входа сидел вечный дежурный, положив ноги на тумбочку. На этот раз в руках у него был учебник по шахматам. Сержант вскочил. Отдал честь: – Здравия желаю, товарищ лейтенант!

– И тебе не хворать, сержант. Ольга Андреевна у себя?

– Так она же… – боец растерянно развел руками. – Она же в Чите, на курсах, на три недели уехала.

– Не знал, – Тагиров всеми силами старался скрыть разочарование. – Вот, книжку принес вернуть.

И зачем-то показал дежурному сборник.

– Так пойдемте, товарищ лейтенант, в ее кабинет. Там и записка вам оставлена. – Сержант снял с доски ключи, зашагал по коридору.

Записка! Значит, помнит о нем! Может быть, даже скучает.

Дежурный открыл дверь, пропустил Марата вперед.

– Вон, в шкаф книгу поставьте. А письмо на столе.

Лейтенант забрал длинный, совсем не похожий на обычные армейские конверт; засунул за отворот шинели. Кивнул сержанту:

– Спасибо, позже прочту.

Ветер понимал, что Марату не терпится быстро попасть домой. По-товарищески помогал, толкал в спину – домчал мгновенно.

В прихожей Марат, торопясь, разорвал конверт неловкими пальцами.

Еле уловимый запах ее духов. Или показалось?

Мой лейтенант!

Очень жаль, что не удалось попрощаться и я столь неожиданно уехала. Время будет тянуться долго без наших милых разговоров; но и разлука закончится. Это основное свойство событий жизни – они всегда заканчиваются. Различие лишь в том, что мы говорим после: «Слава Богу!» или «Увы…».

Скоро, совсем скоро я вернусь. А там и Новый год! Чудесный праздник, я люблю его так же, как любила в детстве. Только очень не хватает елочки. Но где же ее, родимую, найдешь в этой дикой пустыне…

Как всегда, я Вас совсем заболтала, отвлекла от ратных подвигов.

Скоро увидимся.

Целую. Ха-ха, в щечку.

Ольга.

Счастливый Марат, дурацки улыбаясь, сел на скрипнувшую койку.

* * *

Монгольская одиночка – словно из средневековья: криво обмазанные грязные стены, совершенно непрозрачное окно в ладонь под потолком. Ржавая бадья – «параша», постель – куча сопревшей соломы прямо на полу. И жуткий, невозможный холод.

В обед принесли миску чего-то ужасного: даже не капуста с гнилью, а гниль с капустой. Хлеба не полагалось. Вязьмин понюхал, вылил в парашу. Глотнул вонючей воды из захватанной кружки – едва не вернул ее туда же.

Сгреб солому в кучу, лег. Запахнул шинель, сунул руки под мышки – от стужи помогло мало. Саднило разбитое лицо. Провалился в забытье, как в болотную ледяную жижу. Когда загремели ключи в замке, выдернулся с трудом из полусна. На мгновенье потеплело: вдруг Марат? Или монгольский капитан – тоже неплохо.

Начал подниматься с лежанки навстречу тени, закрывшей проход в камеру. Едва уловил какое-то немыслимо быстрое движение – в голове взорвалась ослепительная вспышка. Погасла.

Пришла тьма. Навсегда.

* * *

Утром Тагиров за пять минут до назначенного времени был на КПП. Подъехал старенький «газик» с монгольскими номерами, мигнул фарами. Марат подошел, распахнул дверь, вежливо сказал:

– Сайн байнуу, кампан Доржи!

Капитан поморщился:

– Не надрывайтесь, лейтенант. Садитесь – поедем в тюрьму, ваш прапорщик жаждет встречи. Насколько мне известно, есть у майора Пименова к нему отчаянный интерес.

Когда поехали, Тагиров полюбопытствовал:

– Вы очень чисто по-русски говорите. Где научились?

Капитан, крутя выщербленную баранку, хмыкнул:

– Так естественно, что младший брат знает язык старшего. Вам-то и в голову не придет монгольским языком интересоваться, не так ли? «Сайн байнуу» – потолок советского офицера. Ну, еще «Зогс! Буц ад!». Исчерпывающе для общения с чурками.

Марат растерялся от такой агрессии, замолчал. Доржи с его сдержанностью, необычным для монгола тонким лицом внушал симпатию – а вот поди ж ты!

Минут за сорок доехали до ворот монгольской тюрьмы, посигналили. Часовой не стал открывать – сначала подошел, заглянул в салон. Что-то гортанно спросил, потом горячо заговорил, размахивая руками. Доржи ответил; разговор больше походил на перепалку. Тагиров несколько раз уловил знакомое слово «орос».

Часовой убежал, потом вернулся с начальником тюрьмы. Капитан вышел из машины, долго переругивался. Наконец, вернулся, выматерился на чистом русском.

Лейтенант осторожно поинтересовался:

– Что-то случилось?

– Прапорщик ваш убит. Зона закрыта, никого не пускают, разбираются. Конвойного, который за штрафную камеру отвечал, оглушили, ключи вытащили. Прошли в камеру, убили Вязьмина. Предварительно – перелом основания черепа. Похоже, голыми руками.

Капитан повернулся, посмотрел внимательно:

– Слушай, лейтенант, а это не ваших ребят заслуга? Пришили прапорщика – концы в воду. И на нас свалите: в монгольской же зоне все произошло. Скандал гарантирован. А каким образом – так это понятно. У вас в Сайн-Шандинском спецназе такие бугаи служат! Один этот, Деряба, чего стоит! Вполне может щелбаном шею сломать. Охрана здесь считай никакая. Вашим профессионалам – раз плюнуть.

Тагиров озадаченно промолчал. Доржи махнул рукой:

– Хотя с тебя взятки гладки. Откуда лейтенанту о таких делах знать? Поехали – довезу до гарнизона.

Развернулся в два приема, добавил оборотов. «Газик» надрывно заревел стареньким движком, заскрипел железяками.

– Товарищ капитан, неужели вы всерьез думаете, что такая штука может случиться? Что наши начальники приказали напасть на… на союзников? – осторожно поинтересовался Марат.

– Кто его знает. Вы нас ни во что не ставите – это неоспоримый факт. И отношения между нами не равноправные. Да и вообще! Вот ты интересуешься, откуда я хорошо русский знаю. А я в Москве учился, в университете, на историческом. Кандидатскую написал. За нее и отгреб по полной. Якобы коснулся обидной для СССР темы. До защиты не допустили – вместо степени и кафедры в Улан-Баторе в этом заштатном Сумбэре спекулянтов с алкашами отлавливаю. А я ученый! Историк, а не мент, понятно?

«Газик» побежал веселее – начался спуск с горы к монгольскому Сумбэру. Доржи продолжал:

– Знаешь, как ваши мою Монголию называют? «Страна консервных банок»! Потому что всю степь испоганили своим мусором, валите все подряд, не глядя! А монгол, просто чтобы ямку выкопать, сначала молится и жертву приносит, потому что нельзя мать-землю обижать, сон ее тревожить. Свою страну загадили – ладно, но в гостях-то умейте вести себя прилично!

– Да, наши помойки – это позор, конечно. Но ведь Союз у вас дороги строит, заводы, дома. Согласись: без нашей помощи ничего бы этого не было.

Скрипнули тормоза.

– Приехали, вылезай.

Марат поглядел – машина стояла у двухэтажки на сумбэрской улице.

– А что здесь? Мне же в гарнизон надо. – И понял: монгол обиделся – высаживает. Теперь придется пешком топать десяток километров.

– Живу я здесь, вот что. Пошли пообедаем, заодно расскажу тебе всю правду про вашу помощь.

* * *

Обстановка в квартире Доржи была бедная: разнокалиберная мебель, голые стены. Жена, тихая и старающаяся поменьше показываться гостю на глаза, хлопотала на кухне. Капитан по телефону дозвонился до своего начальства, а потом – до майора Пименова, рассказав о происшествии в тюрьме. Марат с интересом рассматривал портрет на стене, написанный маслом. На нем был изображен какой-то древний военачальник, чем-то неуловимо похожий на Доржи: тонкий нос с горбинкой, узкая полоска крепко сжатых синеватых губ, властный взгляд. Рыжеватые волосы с проседью, аккуратные усы, редкая борода, клочок волос под нижней губой.

Начальник милиции закончил с разговорами, сел за стол, позвал Тагирова:

– Давай, лейтенант, сейчас есть будем. Жена чай для тебя специально заварит – без жира, соли и молока. – И кого-то передразнил: – И как вы только такую гадость пьете, тьфу!

– Что там прокурор говорит?

– Да он злой, как черт. Будет в Улан-Батор звонить – жаловаться на меня, ха-ха-ха!

У Доржи явно поднялось настроение, хотя повод был непонятен.

– Так вот, Марат, я тебе скажу про вашу помощь. Вы своей жизнью здесь, магазинами, зарплатами нас унижаете. Заставляете чувствовать себя отсталыми и нищими. А это оскорбительно, понятно?

– Погоди, капитан, но ведь это нормально – лучше жить. Не в юртах, а в домах с отоплением и водой. Ну, сейчас вы небогато живете – так раньше еще хуже было, верно? Со временем и у вас все будет, как в Союзе – дороги, города. Машины у людей появятся, телевизоры.

– Вот ты с виду умный, а дурак! Раньше моему народу принадлежала эта степь – вся! У него были звезды, солнце, небо! Скажи мне, лейтенант: какая такая шмотка может заменить мне ветер? А теперь мой народ думает, что не это главное. Чувствует себя униженным. И вместо того, чтобы, как предки, встречать со своими стадами рассвет в пустыне, они по твоему гарнизону ползают, пустые бутылки собирают.

Марат чувствовал в словах Доржи какую-то древнюю, неизвестную ему раньше правду, но не сдавался:

– А прогресс куда ты денешь? Все человечество о том и мечтает, чтобы лучше жить. Богаче, счастливее, свободнее.

– Прогресс ваш – фигня. Счастливое человечество несется на стальной безмозглой дуре о шести цилиндрах и в руке сжимает кусок колбасы, которая уже в горло не лезет. А впереди – пропасть, набитая токсичными отходами.

– Погоди, но это ты про западный мир говоришь. Советский Союз же не такой! Мы это… За победу коммунизма. За всеобщее равенство!

Капитан посмотрел на Тагирова с жалостью, как на недоразвитого:

– Какой еще коммунизм? Сколько ваших только и думают, как контрабандой мех и кожу в Союз протащить! Я в Москве семь лет прожил – все носятся, как угорелые, достают всякую дребедень: хрусталь чешский, смеситель финский. А равенством у вас и не пахнет. Работяга с завода «ЗИЛ» и кремлевский чиновник живут, как на разных планетах. И не пересекаются, без контакта между цивилизациями.

Жена вошла, расставила пиалы и тарелки со снедью, налила чай. Доржи продолжил:

– Это семьдесят лет назад вы, русские, идеями горели. И нас тогда же заразили. А теперь скуксились ваши идеи до размера чека Внешторгбанка. Ладно, давай поедим, а то соловья баснями не кормят.

* * *

Сумерки проскочили незаметно, черным шелковым халатом упала ранняя зимняя ночь. Доржи разливал, продолжая разговор. Марат вдруг вспомнил о сегодняшнем:

– Доржи, как думаешь: зачем меня Вязьмин-покойник звал?

– Теперь-то не узнаешь. Может, исповедаться хотел, душу освободить? Оружие-то так и пропало с концами.

Тагиров поглядел на портрет:

– А это кто? Дедушка твой? Ты на него похож.

– Ты что, это же Чингисхан! Был у нас один художник в тридцатые годы. Репрессировали его. Вот как раз за эту работу. А портрет в вещдоках пылился, я стащил и дома повесил.

– За что репрессировали?

– А за что и меня из науки погнали. Нельзя Чингисхана популяризировать. Он, типа, старшего русского брата обидел, мир захватить хотел.

Эти уроды из идеологического отдела даже не знают, что Темучин умер задолго до монгольского вторжения на Русь. Кретины необразованные! Давай, за него выпьем. Великий был человек!

Потом, для равновесия, выпили за Дмитрия Донского. И почему-то за Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова. Капитан продолжил:

– Или нашу веру взять. Восемьсот дацанов по всей Монголии стояло! А ваши большевики у себя все церкви повзрывали или в овощные склады переделали – нет, мало им, еще и наших заставили то же самое сотворить! Все монастыри пожгли, все! Пять или шесть штук осталось. Двадцать тысяч монахов-лам без суда и следствия – в расход. А ведь они своими молитвами и размышлениями мир держали, чтобы не упал в ад.

– Ну, не упал ведь? – хмыкнул Марат.

– Вокруг посмотри. Уверен? – Доржи погрустнел. – Вот умный человек сказал, что дорога в ад вымощена благими намерениями. А я так скажу: камнями она выложена, которые из руин церквей взяты. Дед мой чудом тогда живым остался. С одной стороны, хорошо, что коммунисты его из монахов выгнали. Ламам-то жениться было нельзя. А так – он отца моего родил, продолжил род. Только потом все равно пришли, забрали… Расстреляли его.

Помолчали, еще выпили. Лейтенант неожиданно для самого себя спросил:

– Доржи, а ты чингизид?

– Говорят, мы из рода Борджигин.

– Не понял, что это значит?

– И не важно. А вот ты сам, случайно, не из чингизидов?

Тагиров рассмеялся, а потом, заговорщицки подмигнув, ответил:

– Бабушка рассказывала, наш предок из татарских царевичей, мурзой был. А они все с примесью Чингисовой крови.

– Очень интересно. Можно одно предсказание проверить на тебе. Есть откровение знаменитого Бхогта-ламы. Что могила Чингисхана расположена здесь недалеко, под Чойром. Даже примерно известно место. И могила даст знак потомку Великого из рода, который живет далеко на Северо-Западе, в улусе Джучи, и не знает седла. Ты в последний раз когда на лошади скакал?

– Никогда.

– А ну-ка, поехали!

– Что, прямо сейчас? Ты же выпил.

– Подумаешь, выпил! Я тут главный милиционер! Поехали!

Оделись. Марат, хихикая от предвкушения дурацкого приключения, долго не мог пропихнуть руку в рукав шинели, пока не догадался вынуть оттуда скомканный шарф. Машина завелась на удивление легко. Доржи собрался, на смешочки не отвечал; глядя на него, Тагиров даже слегка протрезвел и понял, что для монгола это все не шутки и он относится к пророчеству серьезно.

Поднялись на какие-то холмы, вышли из машины. Марат поинтересовался:

– И чего надо делать?

– Т-с-с, тихо. Просто стой и молчи. И замечай все вокруг: нет ли чего необычного.

Было хорошо. Ветер стих, мороз бодрил, но не грыз. Звезды крупными каплями просачивались сквозь черный муар, одинаково глубокий по всему пространству. Только «вертолетка», как всегда, подсвечивала темноту золотой пылью огоньков, и там в вышину рвались три луча прожекторов, щекоча небо.

Доржи тихо поинтересовался:

– Ну как?

– Хорошо!

– Тля, я понимаю, что неплохо. Знак видишь какой-нибудь?

– Не-а.

Капитан разочарованно сплюнул, пошел к машине. По обратной дороге молчал, переживая. Марат чувствовал свою вину, которую непонятно как исправлять. Сказал, чтобы нарушить неловкую тишину:

– Тяжело летчикам служить: и ночью летают. Прожекторами полосу освещают, наверное.

– Ага, – машинально согласился Доржи. – Это ты к чему?

– Там, на холмах когда стояли. Небо освещено, ты не видел, что ли?

Капитан резко нажал на тормоз – Тагиров качнулся вперед, стукнулся кокардой о стекло. Выругался:

– Поаккуратней можно, блин?

Доржи повернулся к нему, вцепился в шинель:

– Ты о чем? Где освещено?!

– Так прожектора над «вертолеткой». Три штуки.

Капитан схватился за голову:

– Идиот! «Вертолетка» с другой стороны. Там, куда мы ездили, вообще пустая степь! Это знак был!

Марат присвистнул:

– Во дела! Ну так давай назад – я покажу, где огни видно.

Доржи устало покачал головой:

– Бессмысленно. Знак один раз в жизни дается. Увидишь то же, что и я, – сплошную темень.

– И чего теперь нам делать?

– Да ничего. Сына родишь – привози сюда, как ему двадцать лет исполнится. Теперь-то ясно, что ты – чингизид.

Тагиров протянул:

– О-о-о, двадцать лет сыну, которого и в планах нету! Это когда же случится?

– Неважно. Могилу с тринадцатого века найти не могут, еще пара десятков лет значения не имеет. Там и золото, и Орхонский Меч. А это – власть над миром, брат-чингизид!

«Газик» старательно полз по крутому подъему. Марат, пригревшись, задремал, думая: «Вот, блин! Чингизид, не хухры-мухры».

* * *

Маленький китаец в прожженном и неимоверно грязном шелковом халате прищурился и принялся наводить огромный арбалет на треноге точно между зубцами крепостной стены. Стоявшие рядом два здоровенных монгольских бойца, голые по пояс, шумно сопели, отдыхая после тяжкой работы – натяжения тетивы арбалета.

Китаец хлюпнул вечно простуженным носом. Отпрыгнул от деревянной ложи орудия, стукнул сухим кулачком по спусковому рычагу.

– Шш-у-у-х!

Тяжелое копье сорвалось с направляющих, загудело пожилым шмелем. Пролетев добрые две сотни шагов, с жутким хрустом пробило грудь тангутского лучника, сбросив тело внутрь крепостной стены.

Китаец тонко закричал, дергая птичьим кадыком, радостно захлопал ручонками по бедрам. Монголы вздохнули. Кряхтя, блестя потной кожей, под которой толстыми веревками вспухли вены, вновь принялись натягивать тетиву.

Жаркий август 1227 года никак не кончался. Тихий ветерок, измученный духотой, еле шевелил конские хвосты на знаменах, криво стоящих у входа в огромный ханский шатер. Осада тангутской столицы Чжунсина длилась уже полгода и порядком надоела всем.

Пожилой темник снял тяжелый китайский шлем, с облегчением покрутил уставшей шеей. Стянул через голову перевязь с длинным мечом, отдал склонившемуся в глубоком поклоне охраннику Низко нагнувшись, шагнул в полумрак шатра.

Старец, как обычно, сидел перед низким столиком и мелкими точными мазками кисточки покрывал шелковый свиток причудливыми буквами. Поднял взгляд, кивнул вошедшему. Спросил:

– Ну, как там?

Темник зло подумал: «Все пишет, пишет… Чего пишет? Зачем?». Сам он писать не умел. Ответил:

– Ты про что? Крепость держится. Чего они там жрут, интересно? Полгода без подвоза. Лошадей давно съели… Не иначе сказками питаются. Или собственными трупами, собаки тангутские.

Старец отложил кисточку, аккуратно закрыл бронзовую чернильницу. Внимательно посмотрел на военачальника. Строго сказал:

– Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. О чем говорят воины? Кто-нибудь догадался?

Темник помрачнел. Сел напротив старца, подогнув ноги в пыльных сапогах. Покачал бритой головой:

– Нет. Все думают, что Великий Хан просто болен и не в настроении, поэтому не выходит из шатра.

– Это хорошо, – старец довольно зажмурился, – это очень хорошо. Уже неделя прошла, как Темучин покинул нас ради охоты на Небесах, а никто не догадался. Так мы и тайно похороним его согласно завету, и спокойно успеем собрать курултай, чтобы выбрать нового властителя. И не допустим смуты в Империи.

Темник тихо проговорил:

– Я все не могу поверить, что его больше нет. Что теперь будет со всеми нами? И зачем ты приказал отправить вместе с его телом Орхонский Меч? Как будем покорять тангутов?

Старец проворчал:

– Орхонский Меч! Зачем теперь вам Меч? Воин побеждает в бою, но удержать униженного врага в подчинении и создать государство может только Вождь! Чингисхан оставил нам огромную страну, покрывшую своим шатром полмира. Вот и обживайтесь, вводите мудрые законы, берегите свой народ… Счастливый и свободный народ непобедим безо всякого меча.

* * *

Уставшие быки роняли в пыль серую пену. Пронзительно скрипели, будто рыдая, деревянные колеса повозок. Лохматые низкорослые кони отсчитывали шаги, звякая в такт сбруей, и в такт качались в седлах дремлющие всадники…

Уже неделю караван шел навстречу полуденному солнцу. Шел, избегая торных дорог и кочевий. И горе было тому, кто встречался по пути, – мрачные багатуры убивали случайного свидетеля, не объясняя причин и не слушая просьб о пощаде.

Там, где начинается безлюдная пустыня, тысячи рабов выроют гигантскую могилу. Вместе с телом Великого Хана опустят под землю сундуки с драгоценными камнями из Индии, оружие из дамасской стали и китайские серебряные безделушки, и сто возов золота в монетах, слитках и украшениях… В тяжелом футляре из бесценного палисандра – древний клинок из белого Небесного железа, приносящий своему владельцу победу в любой битве. Орхонский Меч.

Рабов убьют. Потом отборные багатуры убьют всех воинов из охраны каравана. Прогонят тысячные стада над могилой, чтобы и следа не осталось. А на обратном пути, торопясь доложить о выполненном приказе в ставку у тангутской осажденной столицы, верные багатуры умрут от неизвестной болезни – все до одного.

Восемьсот лет будут искать могилу Чингисхана: на берегах Онона и в горах Хингана, в запретных холмах Бурхана и в Маньчжурии…

И даже легкомысленный ветер Гоби забудет ее настоящее место.

Глава шестая Цвет измены

Давно уже канула в небытие великая советско-китайская дружба, и не пели на улицах «Слышен на Волге голос Янцзы, видят китайцы сиянье Кремля…». Но поезд «Пекин – Москва» все раз в неделю, по понедельникам, покидал центральный вокзал китайской столицы и отправлялся на север. Состав из десяти мягких пульманов с роскошной отделкой. Ресторан, где повара-виртуозы, поголовно – члены Коммунистической партии Китая, способные и утку по-пекински, и фуа-гра соорудить с одинаковым искусством.

На станции Сумбэр особенный эшелон стоял целый час. Из вагонов высыпали красавцы-проводники в шинелях генеральского сукна и белых перчатках, бросались надраивать и так сияющие ручки и стекла.

Пассажиры – сплошь функционеры в костюмах одинакового покроя, с тяжелой печатью ответственности на озабоченных лицах. Но в последнее время все больше становилось туристов со всего света: моду набирал недельный трип через Сибирь в перестроечную Москву.

И для советских, и для монголов этот эшелон – еженедельная головная боль. Заранее совместные патрули зачищали станцию от усталых командировочных солдатиков в потрепанных бушлатах, лихих дембелей и перепуганных аратов. Сами прятались за угол и лупили глаза на раскованных иностранцев – гладких, сытых, самоуверенных. Гости громко разговаривали, бродили по станции, снимали фотоаппаратами и дорогущими ручными кинокамерами все подряд, всякую ерунду – от железнодорожного расписания до пылящего далеко в степи на низкорослом коне пастуха. Некоторые забредали в вокзальный ресторан, по такому случаю вылизанный до блеска. На входе вывешивалась табличка на всех языках: закрыто на обслуживание заграничных пассажиров.

Монгольский милиционер у ресторанной двери заискивающе улыбался, распахивал створки – некоторые принимали его за швейцара, кидали мелочь, а то и мятые бумажки. Строго отсекал любопытных местных и советских, тыкал пальцем в табличку. Но этого человека пропустил сразу, не дожидаясь, пока тот достанет документ – знал в лицо.

Монгол вошел в зал, огляделся – все было забито. Посреди ресторана собралась американская компания, вольготно расселась. Орали, хохотали, гоняли обслугу – заказывали блюдо или напиток, нюхали, отодвигали с отвращением и требовали следующего по списку.

У окна за маленьким столиком сидел подтянутый китаец с седым аккуратным бобриком, его пальто лежало на свободном стуле. Официант узнал вошедшего монгола, подскочил, виновато развел руками: «все занято». Китаец поднял взгляд от меню, убрал пальто, жестом пригласил – «присаживайтесь». Официант облегченно вздохнул, унесся на кухню, исполнять очередной каприз янки.

Монгол благодарно кивнул, сел за стол к китайцу. Произнес по-английски:

– Вы очень любезны.

– Не стоит благодарности. – Седой протянул меню. В уголке, еле заметным карандашом, два иероглифа: «желтый» и «судьба». – Что-нибудь посоветуете из местной кухни?

Монгол произнес отзыв:

– Устрицы вам здесь не подадут.

Первое волнение агентурной встречи прошло, но монгол все равно ерзал на стуле. Местная госбезопасность – одно название, смех! Но русская контрразведка внушала опасение. Конечно, станция – не их территория, но мало ли…

У туриста в кармане лежал настоящий паспорт на имя бизнесмена из Малайзии, представителя тамошней китайской диаспоры. Однако монгол прекрасно знал: перед ним – начальник отделения второго управления Генштаба Народно-освободительной армии Китая товарищ Ши Пин. Проще говоря – военная разведка.

Разговор шел тяжело. Седой давил:

– Ваша активность не соответствует нашим ожиданиям. Время идет, и ничего серьезного не сделано.

– Вы не представляете, насколько трудно работать. Местные очень редко вербуются – ненавидят Китай гораздо больше, чем русских.

Ши Пин нахмурился:

– Тем не менее средства и помощь вы получаете исправно. Еще в сентябре мы усилили вас одним из лучших своих профессионалов – используйте его.

Собеседник кивнул, соглашаясь.

– И чуть не провалились из-за этого, вашего… – Седой щелкнул пальцами, вспомнил, сказал по-русски: – Прапорщика. Вы молодец, что грамотно его устранили, свели стрелки на монгольскую сторону. Насколько я помню из отчета, расследование зашло в тупик? Это хорошо. И нам известно, что в Улан-Баторе в связи с инцидентом советские задавали неприятные вопросы союзникам. Но это – мелочи. Значит, так. Нужна хорошая акция – с применением оружия, с трупами. И обязательно – с международным резонансом.

– Нападение на русскую военную часть? Склады? Тут недалеко бензохранилище…

Разведчик тяжело вздохнул. Господи, с какими дилетантами приходится иметь дело!

– Ну, сгорит сотня тонн топлива – о такой мелочи ни один телеканал не станет сообщать. Надо напасть. На поезд.

– Какой поезд?

Ши Пин усмехнулся и показал пальцем в окно:

– На этот. Через две недели на нем поедет делегация на международную выставку в Иркутске. Журналисты, бизнесмены из Австралии, Штатов, Сингапура. Обстреляете из тех самых автоматов, что взяли у русских.

Патронов не экономьте. Калибр «пять сорок пять» в монгольской армии не используется. Значит, только русские военные могли убить мирных иностранцев. Неважно, спьяну или от пещерной ненависти к западной демократии. Подумайте, как сделать так, чтобы рядом с местом происшествия оказались советские. Наше ведомство позаботится о правильной подаче происшествия в средствах массовой информации. А это – серьезный повод для того, чтобы поднять вопрос о выводе советских войск из Монголии. Так как они – угроза миру, престижу МНР. – Седой покрутил рукой. – Как-то так. Понятно?

– Ясно. – Монгол наклонил голову в знак согласия и не сразу поднял.

Чтобы успеть спрятать страх в глазах.

* * *

– …За недобросовестное исполнение обязанностей при подготовке личного состава автоколонны, приведшее к гибели подчиненных, объявить коммунисту Тагирову выговор с занесением в учетную карточку. Кто «за»? «Против»? Воздержался? Принято единогласно. Все, товарищи коммунисты, повестка дня исчерпана, собрание объявляю закрытым. – Парторг начал собирать бумажки.

Заскрипели стулья. Народ, уставший от долгого сидения, весело гомоня, пошел на выход. Те, кто проходил мимо, ободряюще подмигивали Тагирову, похлопывали по плечу: легко, мол, отделался. Разгром батальона РАВ завершился – командира уволили в запас (хорошо хоть, что с пенсией). Замполита, который вообще ни сном ни духом не знал о происшедшем и только что приехал из отпуска, перевели с понижением в должности в Забайкалье. Заместитель командира по тылу, в ведении которого находился ограбленный склад вооружения, сидел в Чите, в штабе округа, и ждал решения участи – просто увольнение или суд.

Сундуков подошел, начал:

– От так от, лейтенант! Говорил я: всякую фигню училища готовят, присылают в войска незнамо что! Бойцов угробил? Вот и отвечай! Это тебе повезло, что записи имеются в журнале инструктажей, а то вообще вылетел бы из партии, как пробка. Понял, лишенец?

Покрасневший Тагиров вскочил, зло заговорил, почти срываясь на крик:

– Кто вам право дал оскорблять? Я такой же офицер и коммунист. Получил взыскание – буду исправляться. А хамить можете своей жене, если терпит, понятно? Идите вы… подальше!

Полковник остолбенел, отступил на шаг:

– Че? Че ты сказал, сопляк?

– Че слышал! Еще и глухой, ерш твою медь!

Марат побежал, растолкал ошарашенных офицеров, выскочил вон.

Повисла тишина. Сундуков не сразу смог что-то сказать:

– Вы… Вы слышали это, товарищи коммунисты?

Коммунисты повели себя неадекватно: кто-то хихикнул, кто-то радостно пялился на Дундука. Прикрытый толпой, самый смелый спокойно произнес:

– Ничего мы не слышали, Николай Александрович. Правда, товарищи?

Все закивали, соглашаясь, и повалили на выход.

* * *

Тагиров курил на улице, успокаиваясь. Когда вышел на крыльцо Дундук, демонстративно отвернулся. Полковник постоял, потоптался, ушел в штаб.

Подошел Морозов, похлопал по спине:

– Ничего, комсомол, всякое бывает. Я за первый лейтенантский год четырнадцать служебных взысканий получил и два комсомольских.

– Спасибо за поддержку, товарищ майор.

– Ты сам питерский, так? Завтра поедешь в командировку в Ленинград, заберешь блоки для лазерных дальномеров. Заодно развеешься от всего. Только не увлекайся! – майор погрозил пальцем. – Три дня на разграбление города – и назад.

Марат растерялся от радости. Морозов уже уходил, когда крикнул в спину:

– Спасибо! Спасибо за все, товарищ майор!

Роман Сергеевич, не оборачиваясь, поднял вверх сжатый кулак.

* * *

Помощник начальника штаба батальона Воробей выдал документы на командировку и загранпаспорт, в финчасти вручили синюю бумажку, позволяющую получить в Союзе накопившуюся за три месяца зарплату – почти восемьсот рублей, сумасшедшие деньги.

Марат уже запрыгивал в дежурную машину, чтобы ехать на станцию, когда прибежал запыхавшийся Викулов. Вручил обмотанную шпагатом нетяжелую коробку и листок бумаги:

– Вот, в Иркутске будешь – позвони, я телефон написал. Подъедут, заберут посылку.

– А что там?

– Ну… – Викулов неопределенно пожал плечами. – Потом объясню. Ерунда всякая.

Водитель поторопил:

– Поехали, товарищ лейтенант, – на поезд опоздаем.

Тагиров пожал руку на прощание, захлопнул дверцу.

* * *

Даже воздух на Родине был другим – вкусным, снежным. Славянские милые лица, надписи на понятном языке, матерная скороговорка грузчиков – все было родным, веселило сердце и дарило предвкушение праздника.

В отличном настроении Марат добрался до пожилой сердитой тетеньки-таможенницы. Водрузил чемодан, набитый гостинцами, и викуловскую посылку на металлический стол. Подумал: надо же, всего три месяца не был в Союзе, а как соскучился!

– А колбасу нельзя. Есть на колбасу документы? – противным скрипучим голосом заявила тетенька. Она распахнула чемодан и рылась в его внутренностях.

Марат растерялся. Все в СССР сейчас меняется, конечно. Перестройка там, ускорение. Но чтобы паспорта на пищу вводить – это явный перебор!

Тетя затрясла перед лицом лейтенанта сухой и твердой, как линия партии, палкой копченой колбасы, купленной по случаю в гарнизонном продмаге:

– Ну так что, нет на сервелат санитарного документа? Тогда будем сжигать. А консервы можете провозить.

Тагиров наконец сообразил: в стране дефицит всего, пустые магазинные полки, даже сигареты кое-где по талонам. Колбаса и тушенка – практически валюта в этом заштатном Иркутске. Подавил ухмылку, заявил:

– Сжигайте. В моем присутствии. А то знаете, как бывает: врут, что сожгли, а сами тащат колбасу домой и детей ею, непроверенной, травят.

Таможенница что-то злобно прошипела, бросила жесткую палку в покоцанный чемодан, грохнула крышкой. Ткнула пальцем в картонную коробку:

– А тут что?

Блин, действительно, а что там? Вдруг Серёга контрабанду подсунул? Ведь и не оправдаешься, что чужое, – посылки перевозить запрещено. Марат, стараясь не показывать волнения, пожал плечами:

– Так, по службе.

– Откройте.

– Вам надо – вы и открывайте.

Тетка достала откуда-то снизу огромные ножницы, вспорола шпагат. Рванула картон, заглянула внутрь. Подняла удивленные глаза, проскрипела:

– Как это понимать?!

* * *

– Чего-то мы с тобой не докопали, прокуратура. Не думаю, что можно дело с батальоном РАВ считать оконченным, – озабоченно сказал контрразведчик Мулин Пименову.

– Почему так считаешь?

– Ну, смотри. Во-первых, похищенные боеприпасы и автоматы где?

– Может, прапорщик их просто припрятал где-то. Плохо искали.

– Во-вторых, – с нажимом повторил особист, – откуда у него при задержании загранпаспорт оказался? Они хранятся в штабе, в несгораемом шкафу. Кто-то помог? Есть сообщники в управлении батальона?

– Ну, – пожал плечами майор, – тот сейф можно ногтем открыть.

– Если бы ты нормально самоубийство сержанта Ханина расследовал, еще тогда можно было последствия предотвратить. Легко купился. Элементарную графологическую экспертизу не провел, посмертную записку не проверил.

– Слушай, не умничай, а? – майор Пименов завелся, вскочил из-за стола. – Это только так громко называется – «прокуратура гарнизона». Смех! Прекрасно знаешь, что вся прокуратура – это я один. Ни следователей, ни помощников, одни внештатные дознаватели по войсковым частям, а с них какой спрос? У меня все оборудование – карандаш да мозги. А ближайший эксперт-графолог – в Союзе. Ты еще предложи отпечатки пальцев снять!

– Ладно, ладно, не заводись.

– А ты не заводи, умник! Я третий год прошу оборудование для фотолаборатории прислать, реакции – ноль! Вместо квалифицированного патологоанатома – сильно пьющий хирург из госпиталя. Тьфу!

– Ну, раньше и расследовать особо нечего было. Дедовщина да пара самоубийц в год. Это с сентября какая-то хрень началась.

– Ты, Мулин, лучше скажи: с монголами-то что? Будут помогать как-то?

Капитан отрицательно помотал головой:

– Теперь вряд ли. Наш командующий армии в Улан-Баторе, в монгольском МВД скандал закатил, что они Вязьмина угробили, не дали расследование провести. Обиделись они.

Пименов вздохнул и промолвил:

– Такое впечатление, что советско-монгольской дружбе приходит неотвратимый трындец. Помяни мое слово: попросят скоро они нас на выход.

* * *

– Что это такое у вас? – вид у таможенницы был такой, будто она обнаружила в обычной картонной коробке половину золота из могилы Чингисхана.

Марат нагнулся, посмотрел. С облегчением выдохнул:

– Не видите, что ли? Обычные электронные платы, перепаянные. Я же говорю: по служебным делам нужны.

– Забирайте, – зло сказала тетка и крикнула: – Следующий!

Марат схватил коробку под мышку, чемодан, быстро вышел на улицу. Интересно: нафига Серёга в Союз отправляет старые платы? Тараканов у него в башке хватает, конечно.

* * *

– Нет билетов на Ленинград. Только на послезавтра. Оформлять?

Кассирша, как с картинки из журнала «Крокодил» – перекисью водорода крашенная, золотом в ушах и на пальцах бренчит, губы – красные подушки. Когда-то была ничего, да и сейчас назвать можно привлекательной, если бы не злость и усталость от бестолковых пассажиров.

Марат нагнулся к окошку, придал голосу бархата:

– Мадаммм! Вы же поможете изнуренному защитнику Отечества, долго лишенному женской ласки, добраться как можно быстрее до города трех революций? – и сунул в щель сложенное пополам воинское требование на билет, а внутри – червончик.

Билетная богиня хмыкнула, пошелестела бумажками. Сообщила:

– Рейс завтра в восемь утра. Не проспи, защитничек!

– А с вами я бы и не уснул, – интимно подмигнул Тагиров, пряча билет.

Кассирша перестала улыбаться золотыми зубами, разозлилась:

– Все вы трепаться горазды, а как до дела… Не задерживай! Следующий!

Тагиров пошел в сторону застекленного павильона с силуэтом самолета. Напоролся взглядом на двух солдат с артиллерийскими эмблемами. Мальчишки спешили, мазком обозначили отдание чести, не прерывая оживленного разговора. Марат посмотрел вслед, помрачнел – опять придавило в груди, настроение испортилось.

Зашел, долго ждал глуховатую бабушку-гардеробщицу. Сдал шинель, вошел в прокуренный зал. Свободные места еще были, занял столик, заказал официантке графин водки, закуску – на усмотрение. Поставил на свободный стул Серёгину коробку. Мрачно решил: «Нажрусь».

* * *

За викуловской посылкой подъехал какой-то неразговорчивый дядя. От предложенной Маратом водки отказался («за рулем»), зыркнул глазами по шумящему залу и исчез. Уже обновила графин официантка Света, хихикая над двусмысленными тагировскими шуточками и постреливая глазками. В голове крутилась одна и та же мысль: «А и хрен с ними со всеми». С кем именно – не хватало сформулировать ни сил, ни желания.

Торговые тетки, ухая и тряся свешивающимися боками, лихо отплясывали с грузчиками. Марата тоже потащила танцевать какая-то крашенная в ярко-рыжий девица. Девица жарко пахла смесью чеснока и «шанели», глупо хихикала и прижималась горячими выпуклостями. В следующий момент Тагиров обнаружил себя почему-то в гардеробе, за завесой из шуб и пальто, где, прижав рыжую к стенке, яростно мял эти самые выпуклости.

– Сумасшедший! Жора ведь рассердится! – голос девицы звучал скорее одобрительно, чем наоборот.

– Ничего, ничего, – бормотал Марат, запуская руку под юбку, – какой еще Жора?

Сзади колыхнулись шубы, ревом иерихонской трубы ударило в спину:

– Шо за вот!

Тагиров успел развернуться и хекнул, приняв удар Жоры в грудь. Потом, уронив вешалку с одеждой, нечаянно снесли спешащую на шум бабушку-гардеробщицу и сцепившимся клубком вывалились в холл. Марат догадался, что в партере у него шансов против стокилограммового Жоры нет; вывернулся из недружеских объятий и начал скакать козлом, уворачиваясь от гигантских Жориных кулаков, пинков его многочисленных приятелей, предательских стен ресторана и, кажется, даже коготков вероломной девицы…

Потом Марат сидел на ледяных ступенях у входа в ресторан и быстро трезвел от ночного холода. Официантка Света, причитая, вытирала кровь с его лица желтой в электрическом свете салфеткой. Жорина компания наперебой объясняла что-то хмурому милицейскому наряду. Сам Жора при этом держал одной рукой за волосы рыжую девицу, и она молча болталась в такт его энергичным жестам, похожая на повешенную сушиться на ветру половую тряпку.

Марат, кряхтя, поднялся. Качнулся, но удержался от падения, вовремя схватившись за Светину попку и автоматически отметив приятность ощущения. Кашлянул, подошел к милиционеру:

– Я должен принести свои извинения за недоразумение. Виноват. Перепутал эту девушку со своей давней подругой. Э-э-э… школьной.

Повернулся к здоровяку:

– В первую очередь, Георгий, прошу прощения у вас. Никоим образом не пытался оскорбить, даже в мыслях не имел.

Жора открыл рот и от удивления отпустил девицу – та упала на колени и завалилась набок. Кажется, она спала.

Милиционер хмыкнул:

– Ну и славненько. Богачёв, у тебя есть претензии к лейтенанту?

– Дык. – Жора моргнул, потом нагнулся, легко поднял рыжую. Перекинул через руку, как пальто. – Нету.

– Тогда свободны. Повезло тебе сегодня, Богачёв. А шалаве своей пить не давай, сам знаешь.

– Оно конечно, начальник. – Жорина компания, гомоня, пошла по куда-то по аллее.

Милиционер кивнул Марату:

– Теперь с тобой, лейтенант. По уму надо бы сдать тебя в комендатуру, но ты вроде и не пьяный.

Неожиданно вступилась Света:

– Пал Палыч, офицер себя прилично вел, это все богачёвские хулиганят, как всегда.

– Ну, поверю тебе, Светлана. Удачи! – махнул рукой и пошел в сторону аэропорта.

Тагиров осторожно потрогал разбухший нос. Больно, но вроде не сломан. Взял официантку за руку:

– Я вам очень благодарен, Светлана. Спасли меня и от бандитской расправы, и от произвола правоохранительных органов.

– Пошли внутрь, болтун. Замерзнешь тут, – девушка выдернула руку и направилась в ресторан. Виляя при этом попкой чуть больше, чем следовало.

Марат кашлянул и заметил:

– А ведь вы чудесно выглядите сегодня! Смею ли я пригласить вас куда-нибудь?

Света рассмеялась:

– Не только трепло, но и кобель! Ночь на дворе – куда приглашать собрался? Сейчас смену сдам, ко мне поедем. Так и быть, выручу, а то опять влипнешь куда-нибудь.

* * *

Возвращаясь из Питера с тяжеленными блоками в чемодане, Марат чувствовал себя как спортсмен, который по травме пропустил сезон, но восстановился наконец-то и возвращается. И верит, что сейчас выйдет – и порвет все: аналитикам – прогнозы, соперникам – морды, зал – аплодисментами восхищенных зрителей.

Спасибо майору Морозову!

* * *

Тагиров заступал на сутки помощником дежурного по базе. После развода новый дежурный сказал:

– Время не теряй, бери машину, вези второй караул меняться.

Марат позвонил в парк, вызвал дежурную машину. Пошел в курилку, где ждал доставки караул номер два. Служба у них удаленная: охрана складов топлива, за железнодорожным переездом, в двадцати километрах от гарнизона. Три круглосуточных поста, по три человека каждый, разводящий и помощник начальника караула – солдаты и сержанты срочной службы. А начальником караула – старший лейтенант Викулов. Ходит счастливый: до отпуска считанные дни остались, а там – свадьба!

Тагиров протянул сигареты (Серёга курил редко, своих не носил):

– Ну что, жених? Небось дождаться не можешь?

– Ага, – Викулов улыбнулся от уха до уха, – караул оттащу, останется трое суток. Жаль, тебя свидетелем не взять. Там они какого-то племянника, что ли, сговорили в свидетели, а я его и не знаю даже. Или попробовать попросить Морозова, чтобы тебя отпустил?

– Не. Я из Союза недавно, из командировки. Совесть надо иметь, да и дел накопилось – ужас. Серёга, я все спросить забываю: а что ты за коробку с электронными платами подсунул, которую я в Иркутске передавал?

– Заглядывал внутрь, что ли? – поинтересовался Викулов.

– Не я, таможня. Мог бы и предупредить, что там. Хорошо, я отбрехался – сказал, везу технические материалы для служебных целей.

– Это вот и есть мой бизнес! – последнее слово Сергей произнес гордо, с нажимом. – У нас этих плат после ремонтов электроники остается видимо-невидимо. Я схемочку придумал, как их к делу приспособить. Перепаиваю, а ребята в Иркутске используют – собирают всякие нужные штуки. Например, видеомагнитофоны. За некоторые платы по пятьдесят рублей платят, вот так!

– Ну ты молодец, Кулибин! А рассказать не мог заранее?

– Да я как-то стеснялся. – Серёга беззащитно улыбнулся. – Впервые попробовал, еще когда гроб с Ханиным отвозил. Помнишь, ты у меня про коробку из-под двухкассетника спрашивал? Вот, полную коробку отвез тогда – первые деньги получил.

Подошел Воробей; с ним боец, тащивший небольшой деревянный ящик.

– Когда машина на топливные склады? – спросил Лёха. И приказал бойцу: – Ставь ящик, свободен.

– Ждем, сейчас должна подойти. А тебе зачем, Воробей? – поинтересовался Тагиров.

– Морозов припахал. Отвезти эту мандулу, – Лёха пнул ящик, – там фонари, осветительные ракеты, еще какая-то фигня для караульного помещения. И журнал проверок надо поменять на новый. С вами поеду.

– Тю, делов-то! Давай я сам все устрою. Чего тебе кататься с нами? Пока туда, пока караул сменится – часа три пройдет, – предложил Тагиров.

– Лучше не подставляться. Приказал лично все сделать.

– Как хочешь.

Подъехал дежурный «урал». Бойцы погрузились в кузов, Викулов залез туда же. Тагиров и Воробей разместились в просторной кабине. Двинулись.

* * *

Мощный капот дизельного «урала» таранил ночь, сильные фары раскачивали световое пятно, прыгающее по буграм и ямам. Марат искоса глянул на Воробья, тихо спросил:

– У тебя все нормально? Ты в последнее время мрачный какой-то.

– А? Все в порядке. Ленка себя чувствует неважно в последнее время, а больничный брать нельзя, – не сразу ответил Лёха.

– Почему нельзя? – удивился Тагиров.

– Я же тебе объяснял, – вздохнул Воробей, – она в чеках получает, а на больничном меньше начисляют.

Тагиров промолчал. Предпочитал не обсуждать с приятелем его постоянную битву за деньги.

Оставили далеко слева мерцающий редкими огоньками монгольский Сумбэр. Леха все возился на сиденье, стирал с бледного лба пот. Когда подъехали к переезду, попросил:

– Машину останови тут, у Черепа. Живот крутит, не могу. Отравился, что ли. Надо того… Облегчиться.

Выскочил из кабины, исчез в темноте. Марат хохотнул, крикнул вслед:

– Не примерзни там, береги себя!

Тоже выбрался наружу, захлопнул лязгнувшую дверь. Викулов выглянул из кузова, весело спросил:

– Кому стоим?

– Да так, катастрофа местного значения у представителя класса пернатых. Вылезай, покурим.

Лунный свет блестел на рельсах. Тихо переговаривались в кузове бойцы. Слева нависал черным пятном холм высотой метров двадцать. Монгольского названия никто не помнил, и все называли его Черепом. Серёга задрал голову, сказал:

– Все-таки не перестаю удивляться: какие тут звезды огромные! У нас не такие.

– Так атмосфера чистая, водяных паров нет. И города своим светом не мешают, – объяснил Тагиров.

Прогудел тепловоз. Показалась длинная цепочка освещенных вагонов – поезд, огибая гигантскую дугу, шел на подъем, сбросив скорость до минимальной.

– Это пекинский, что ли? – поинтересовался Викулов.

Марат глянул на часы, кивнул. Сердито заметил:

– Блин, куда Воробей пропал? Уже пятнадцать минут прошло.

– Да ладно, подождем еще, – ответил Серёга, – тут от переезда до складов меньше километра, не опоздаем.

Тепловоз приближался. Машинист разглядел переезд, стоящую рядом машину, заревел на всякий случай предупреждающим гудком.

И, будто по этому сигналу, ударили два автомата с вершины Черепа.

– Тах-тах-тах!

Били длинными очередями по голове тепловоза, медленно ползущего к переезду. За стеклами кабины мелькали искры рикошетов.

Происходящее было настолько нереальным, что Марату вдруг захотелось проснуться. Потряс головой, толкнул открывшего растерянно рот Викулова, заорал:

– К машине все! Рассредоточиться!

Понимая, что набитый бойцами «урал» – отличная мишень для стрелков с холма, распахнул дверь, крикнул в бледное лицо водителя:

– Вон отсюда!

Взгляд упал на деревянный ящик на полу кабины – откинул крышку, нащупал длинный цилиндр светового патрона; краем уха слышал, как выпрыгивают из кузова бойцы и стучат сапогами, отбегая от «урала».

– Тах-тах…

Автоматы на холме захлебнулись – видимо, стрелки меняли кончившиеся магазины. Тепловоз, визжа тормозами, подползал к переезду.

Бойцы съежились черными кучками у подножья Черепа, будто обреченно ждали своей очереди стать мишенями. Тагиров посмотрел на их начальника – Викулова. Серёга ответил затравленным взглядом, стащил с переносицы очки, начал машинально протирать грязными пальцами. Марат понял, что надо брать командование на себя. Подскочил, вопя:

– Цепью! Вверх! Присоединить магазины. Бегом!

Кучки завозились, начали подниматься, лязгая железом. Марат сорвал колпачок с ракеты, просунул пальцы в петлю, поднял цилиндрик над головой. Проревел:

– Вперед!

Ракета с шипением ушла в зенит. Лопнула ослепительным шаром, повисла на парашюте над Черепом, заливая холм синим светом.

Задыхаясь, Марат карабкался вверх вместе с бойцами. Отгонял жуткую мысль: вот сейчас стрелки развернутся к ним, ударят в упор. Сверху расстреливать – одно удовольствие…

И, будто подслушав, с вершины загрохотали наперегонки автоматы стрелков. Пули рикошетили, вышибая искры из камней, рассекая длинные дрожащие тени от осветительной ракеты. Марат рванул клапан кобуры, непослушными пальцами выдрал пистолет. Большим пальцем опустил предохранитель, потянул затворную раму. Вытянул руку с «Макаровым» в сторону вершины Черепа. Не целясь, дал два выстрела – стало легче. И сразу как прорвало: справа и слева загрохотали «калаши» караульных, отвечая огнем на огонь.

Марату ужасно не хотелось вылезать из-за такого надежного, прочного, не боящегося пуль валуна. Скрипнув зубами, обматерил себя. Выдрал тело вверх, прохрипел еле слышно: «Вперед…». Проглотил слюну и повторил, заорав:

– Вперед!

И рванулся, больно ударившись коленом о камень.

Придержал обогнавшего его сержанта:

– Погоди, я первый.

Вдохнул поглубже, рванулся, преодолевая последний метр.

Ракета погасла в этот миг, но Марат успел разглядеть пустой каменистый пятачок. Ни души!

Рядом поднимались на вершину пыхтящие возбужденные бойцы. Разочарованно опускали автоматы.

– Никого нет, товарищ лейтенант!

– Сам вижу. Так, прошлись цепью, внимательно под ноги смотрите.

Кто-то прокричал:

– Смотрите, машина какая-то!

Марат подбежал, глянул: от Черепа уходила степью машина. Лунного света хватило разглядеть, что легковая – «уазик» или «газик». Мелькнула огоньками габаритов и исчезла, спустившись в распадок.

Тагиров зло сплюнул. Возбуждение уходило, но сердце продолжало молотить, грохоча в висках. Скомандовал:

– Отбой, все вниз, к «железке».

Первым начал спускаться по склону, спотыкаясь и скользя.

Замерший от ужаса поезд оживал: осторожно открывали купе, тихо переговаривались люди. Марат бежал по хрустящему гравию к тепловозу, сзади грохотали сапогами бойцы. На бегу заметил: стекла целые – по вагонам не стреляли. Может, не успели?

В первом вагоне пронзительно заскрипела, открываясь, дверь. Высунулось голова в фуражке. Тагиров отметил про себя: вот у китайцев дисциплина! Хоть война, хоть конец света – а форму одежды блюдут свято.

Марат прикрикнул:

– А ну, назад!

Проводник испуганно отшатнулся, захлопнул дверь.

Тагиров остановился, приказал бойцам:

– Так, рассредоточились вдоль поезда. Никого из вагонов не выпускать.

Прошел мимо тепловоза. Дизель ворчал на холостых оборотах.

Прямо на насыпи сидел человек, что-то мычал. Лицо перемазано черным. Марат нагнулся, потряс за плечо:

– Эй, кампан, живой?

Тот кивнул головой, прохрипел:

– Я пол падал, меня не попал. Машинист там, – махнул рукой на кабину, – мертвый совсем. Тормоз дергал, потом умирал. Я его помощник.

Тагиров поднялся на пару ступеней, заглянул в кабину: света нет, осколки стекол усыпали пол. Бесформенной грудой лежащее тело вдруг застонало, повернулось на бок. Марат радостно заметил:

– Врешь, кампан! Живой твой машинист.

* * *

Постанывающего монгола осторожно вытащили из кабины – там было тесно, не развернуться. Положили на подстеленную шинель, осмотрели. Викулов поправил очки, проворчал:

– В руку. И в грудь, вроде навылет.

– Перевяжешь? – спросил Марат.

– Попробую. Если найдем, чем.

– Давай, Серёга, постарайся. Нам минут десять продержаться, потом помощь подъедет. Лёха, помоги ему.

Появившийся невесть откуда Воробей кивнул. Викулов пробормотал вслед:

– Спасибо, Марат, что командование на себя взял. Я растерялся чего-то…

Тагиров хмыкнул, не стал отвечать. Пошел вдоль состава – двери в некоторых вагонах открылись, оттуда торчали головы любопытных, но спрыгивать побаивались. Бойцы важно покрикивали, наводя автоматы:

– Ну куда ты, черт нерусский? Дверь закрой.

У третьего вагона какой-то шум, крик. Пассажир возмущался:

– What's happened? Fm correspondent of the Sidney Times! You're obliged to answer my questions!

Сержант пожаловался:

– Товарищ лейтенант, эта харя зарубежная все чего-то лопочет, меня не слушается. Можно, я ему по башке врежу?

– Погоди, он журналист вроде. Нам международные скандалы ни к чему. – Тагиров напряг память. Запинаясь, сказал иностранцу:

– Ретерн он ер плейс! Э-э-э. Данжерос!

Тот растерянно спросил:

– What exactly is dangerous? I don’t understand.

Тагиров, злясь на себя за плохое знание языка потенциального противника, начал мучительно вспоминать хоть что-нибудь, соответствующее моменту. Однако из глубин подсознания всплыл только текст сказки про Красную Шапочку из программы шестого класса. Марат обмер и понес:

– Террибл вулфс аттакд зе трейн! Ви рискьюд ю! Ретерн он ер плейс, плиз!

Ошарашенный корреспондент, бормоча извинения, быстренько исчез.

Воодушевленный Тагиров шел вдоль состава и орал:

– Хьюг монголиан вулфс аттакд зе трейн! Данжер ремейнс! Тейк ер ситс, плиз!

И на всякий случай добавил по-немецки:

– Дер гроссе вольф, блин! Всем – брысь под лавку!

* * *

Явление ответственных работников Международного и Военного отделов ЦК КПСС в Читу стало неожиданным и очень неприятным событием для приглашенных на совещание начальников Забайкальского военного округа и местных спецслужб. Армейские генералы утирали обильный пот с багровых лбов, топчась в просторном холле зала конференций обкома партии. Контрразведчики и разведчики стояли подчеркнуто раздельно, своими кружками; старались держаться нарочито бодро, но в их глазах нет-нет да проглядывала тоска. Кто же его знает, зачем московские товарищи пожаловали? И что ждет приглашенных: обычный разнос с инфарктами или, упаси господи, полноценный разгром с лишением партбилетов, шельмованием в газете «Правда», последующим забвением и тюрьмой?

Ведь давно что-то такое в воздухе копилось! Ну не могли поверить проверенные бойцы партии, что вся эта свистопляска с перестройкой и гласностью – всерьез! Многие из них, конечно, с высоких трибун громогласно хвалили новую линию; но внутри хитро сами себе подмигивали: нас не проведешь, мы воробьи стреляные! Бросится кто-нибудь, очертя голову, буквально выполнять революционные решения – и его тут же возьмут на карандаш. Мол, слаб товарищ, болен либерально-демократическими мечтаниями. И как только наступит заранее назначенная минута – вытащат таких вот нестойких за ушко – да и на солнышко!

Пригласили, наконец, товарищей в зал. Долго столичный докладчик бубнил про свежий ветер в кремлевских коридорах, перечислял скромные местные достижения. Наконец, добрался до главного, ради чего приехал: про ситуацию в братской Монголии заговорил.

– Не все просто у наших соседей, товарищи. Поднимает голову монгольский национализм, популярными становятся идеи о «подлинной независимости». Можно подумать, что наши отеческие наставления, подсказки как-то их самолюбие задевают. Или что улан-баторские друзья лучше старших братьев понимают, что им нужно. Это, товарищи, просто как вот первоклассник, который капризничает и не желает слушаться учителя. Или – простите такую откровенность, но тут все свои – как баба, которая сверху хочет. Смешно, честное слово!

Армейцы, особисты и разведчики одобрительно загудели, захихикали: действительно смешно. Отлегло у некоторых на сердце: вроде виноватые названы, и они не среди присутствующих, а по ту сторону границы.

Эх, рано расслабились! Построжал московский гость, добавил металла в голос:

– Тут и ваша вина, товарищи! Значит, недосмотрели где-то, ошиблись. Прямо под носом органов военной контрразведки расцвела буйным цветом китайская агентура. А некоторые из вас (докладчик опустил очки и внимательно посмотрел в обмерший зал) бормочут насчет отсутствия юридических прав для работы на территории союзной страны. Особенно беспокоит ситуация в этом… как его (москвич выловил в тексте доклада трудное название)… гарнизоне Чойр тридцать девятой армии. Хищение автоматов и боеприпасов, убийства – и что в итоге? Наше же похищенное оружие используется для жуткой провокации – нападения на гражданский поезд! Да ладно бы еще просто гражданский – зарубежный, китайского формирования. А в поезде – иностранные спекулянты, журналюшки, которым только дай повод полить грязью страну Советов! И вбить клин между нами и Монгольской Народной Республикой. И дать повод китайским милитаристам поднять вой о нашей, страшно сказать, агрессивности! Где были наши особисты, а?

Вокруг начальника управления военной контрразведки по Забайкальскому округу само собой образовалось пустое пространство. Рядом сидящие постарались съежиться, отстраниться. Кто-то не выдержал; мяукнул, упал на карачки и пополз по проходу между креслами, подальше от опасного соседа. Генерал сидел бледный, даже синеватый – сразу видно, не жилец.

Член ЦК передохнул, глотнул водички из поставленного на трибуну стакана. Тишина в зале была такая, что все слышали, как ходит плохо выбритый кадык, царапая белоснежный воротник сорочки.

– Страшные могли быть последствия, товарищи! Мы тут все – научные атеисты, но я скажу: слава Богу! Да! Слава Богу, что рядом оказалась машина с караулом и обыкновенный лейтенант проявил, так сказать, решительность: организовал атаку и спугнул нападавших на поезд. И не только решительность, но и смекалку. Все правильно разъяснил перепуганным иностранным пассажирам, не дал, так сказать, возможности раздуть скандал. И даже наоборот.

Кремлевский посланец щелкнул кнопочками папки, достал газету, потряс ей над головой.

– Вот! Это свежий номер австралийской газеты «Сидней Таймс». В обстрелянном поезде присутствовал ее корреспондент. И по телеграфу, по горячим, так сказать, следам передал репортаж об инциденте. Тут, конечно, написано на зарубежном языке. Я вам зачту, так сказать, перевод.

Москвич еще глотнул водички, прокашлялся и торжественно начал:

– «Ужас пустыни Гоби»…

* * *

В столице Китая тоже кипели страсти. Начальник второго управления Генерального штаба шипел, как песчаная гадюка, брызгая ядовитой слюной на подчиненного:

– Партия оказала нам великое доверие, поручив освободить Внешнюю Монголию от влияния северных агрессоров. Но как вы исполнили свой долг? Вы едва успели вступить на трудный, но почетный путь – и тут же опозорились, подобно упавшей с дерева старой неловкой обезьяне.

Седой начальник отделения, недавно лично побывавший на встрече с агентом в монгольском Сумбэре, стоял навытяжку. Очень хотелось расстегнуть тугой крючок на воротнике, вдохнуть казавшегося раскаленным воздуха. Тяжелые слова продолжали падать, словно перезревшие плоды в грязь:

– Вам, товарищ Ши Пин, поручалось организовать нападение монгольских агентов на поезд, с жертвами, с правильным освещением в мировой прессе – чтобы все человечество осознало коварство и опасность северного медведя. Иностранные журналисты должны были на месте преступления застать русских военных – и что же? Эти же русские не дали вашим людям завершить дело! Воистину, глупость страшнее проклятия! Посмотрите на ваш позор! Читайте вслух!

Ши Пин подхватил рассыпающиеся листы, поклонился. Начал читать, переводя на ходу:

Ужас пустыни Гоби.

Увлекательный трип из мистического Пекина в таинственную Сибирь продолжился в монгольских степях. Еще великий европейский путешественник Марко Поло писал об этих землях, полных загадок и населенных удивительными зверями. С детства нам знакомы гигантская птица Рох, питающаяся слонами, и трехголовый змей, способный удушить быка. Но мало кто помнит о гигантских монгольских волках – подлинном ужасе пустыни Гоби. Дикие стаи этих чудовищ когда-то изгнали Чингисхана из родной степи, вынудив бежать его верных багатуров до далеких русских земель. Лишь там, в тысячах миль от угрозы, за крепкими стенами захваченных с боем городов кочевники могли почувствовать себя в безопасности.

Прошли века. Казалось, что навсегда канули в прошлое беспощадные пустынные хищники – как динозавры, как морские драконы. Но вашему корреспонденту пришлось (мое бойкое перо не поворачивается написать «посчастливилось») столкнуться с этим небывалым явлением дикой природы!

Наш поезд шествовал сквозь непроглядную ночь, когда разбуженные криками ужаса пассажиры прильнули к окнам. Мой сосед-япошка, истошно вопя от страха, вызвал вашего покорного слугу из купе. Не спеша я поднялся с постели, надел любимую хлопчатобумажную рубашку фирмы «Инстем» (Оушен роад, 22, город Мельбурн. Всего 95 долларов за дюжину!) и вышел в коридор. И что же я увидел?!

Параллельно поезду неслись гигантские тени. Из распахнутых пастей этих исчадий ада хлопьями падала ядовитая пена, с шипением прожигая камни. Рысью неслись чудовища к голове состава, стремясь атаковать локомотив, чтобы потом, не спеша, вагон за вагоном, пройти сквозь весь поезд и пожрать пассажиров.

Наши минуты, казалось, были сочтены. Даже не пытаясь успокоить рыдающих соседей по пульману (кроме япошки, несколько малазийцев, индусов и еще каких-то китайцев), ваш храбрый репортер мысленно вспомнил и возблагодарил за доброту главного редактора нашей газеты мистера Дормана, а также всех ее уважаемых акционеров.

Но чу! В ночи послышались спасительные очереди метких автоматов! Это русские солдаты, охраняющие железную дорогу, вступили в отчаянный бой с чудовищами. Верные заветам своих великих военачальников, Малевича и Гагарина, они не дрогнули и смогли победить в сражении, отогнав полчища порождений сатаны обратно в темные просторы Гоби.

Русские храбрецы оберегали нас, пока не подошел новый локомотив взамен поврежденного волками. Лично я удостоился особой похвалы за мужество и выдержку от молодого русского генерала с длинным именем Zakroy Dver' Mudila.

Наш путь продолжается. Эти строки я пишу в Улан-Баторе. Впереди – конечный пункт нашего путешествия, Иркутск. Следите за нашими репортажами!

Ши Пин перевел дух. Осторожно спросил:

– Товарищ начальник управления, что это за бред?

Генерал взорвался:

– Этот бред перепечатан всеми ведущими информационными агентствами! Мировая общественность восхищается храбростью воинов Советской Армии и требует немедленно отправить в пустыню международную экспедицию для обнаружения гигантских монгольских волков. Таков результат вашей бездарной деятельности!

Генерал передохнул и продолжил уже спокойнее:

– Я дам вам еще шанс. Нужен теракт. Жертва должна иметь мировую известность. Такую среди монголов найти нелегко, но вы уж постарайтесь. И на этот раз – никаких проколов, никаких трусливо убегающих агентов. И никаких волков!

* * *

Полковник Сундуков сиял. Он любил весь мир. Никаких разносов и оскорблений. Офицеры, приглашенные на обычное еженедельное совещание, удивленно переглядывались. Капитан Дима Быкадоров из бронетанкового батальона не выдержал, тихо сказал с заднего ряда:

– Во Дундук дает! Сам не свой из Улан-Батора вернулся. Не иначе, канцелярского клею нанюхался.

Сундуков, не замечая смешков и фырканья с «Камчатки», вдохновенно продолжал свою речь:

– И обойти, товарищи офицеры, закрепленные казармы на предмет чердаков, каптерок и прочих помещений. Так как вот! Ставят солдаты брагу – имею я такие слухи. А на Новый год зачем пьянствование нижнего состава? Правильно, незачем. Нам и офицерского употребления вполне по горлу хватит.

Улыбаясь, оглядел повеселевших командиров. Продолжил:

– И на закусь, приятно скажу. Во-первых, кого не увижу – с наступающим вас восемьдесят девятым годом! Во-вторых, как товарищи в курсе, я только что приехал из штаба армии. Нам объявили благодарность от имени командующего округом. Майору Морозову из батальона РАВ досрочно присвоят к званию подполковника. А меня, дорогие товарищи, – при этих словах полковник прослезился, – меня… Простите мои чувства. Меня представили к награждению орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР»… Третьей степени, товарищи! От так от!

Офицеры оживленно загудели, кто-то даже попытался аплодировать. Быкадоров спросил:

– А за что нам… то есть, вам, конечно, такие вкусняшки?

– А за то, капитан, – сказал Сундуков, – что мы правильно воспитываем подчиненных, которые потом героически спасают гражданские пекинские поезда. Таких, как комсорг батальона РАВ.

Все одобрительно посмотрели на порозовевшего от удовольствия Тагирова.

– И это, Марат, – полковник впервые за месяцы службы назвал лейтенанта по имени, – мы ходатайствовали перед партийной комиссией армии, чтобы там не утверждали твое партийное взыскание. Так что ты теперь чист перед партией. Ну, и строгий выговор по служебной линии, конечно, начальник базы с тебя снял. От так от!

Офицеры радостно зашумели. Те, кто сидел поближе, протягивали Марату руки для рукопожатия.

– Товарищи офицеры! Что вы, как детки малые, галдите тут? – строго сказал Сундуков. – Я еще не закончил совещания. Ладно, закончил. Все свободны. Тагиров, а вас я попрошу остаться.

Счастливый Марат подошел к Сундукову. Проговорил, запинаясь:

– Большое… огромное вам спасибо, товарищ полковник!

– Не за что, лейтенант. – Дундук похлопал его по плечу, – молодец. Значит, тасазать, приступаешь Дедом Морозом сегодня работать? Адреса, подарки, шубу с бородой – все имеешь? Рая-продавщица готова у тебя?

– Так точно, все в порядке. Про Раю точно не знаю, думаю, что…

– Раиса уж не подведет, – перебил полковник, – в третий раз Снегурочкой будет. Главное – сам соответствуй. Не напейся. А то каждый год с Дедами Морозами такая петрушка, что… Неважно. Тебе теперь доверие. Считай, все с чистого листа. Не подведи уж.

– Постараюсь, Николай Александрович! – бодро сказал Тагиров.

– А ты, это, должен понимать: мало стараться. Надо, чтобы было сделано. От так от. Иди уже, – напутствовал Сундуков.

* * *

Казармы украшали к празднику, кто как смог. Во второй роте бойцы сделали эрзац-елку из швабры, прикрутили веточки из проволоки, повесили самодельные игрушки из фольги, цветной бумаги и медной обмотки конденсаторов. В четвертой какой-то умелец разрисовал окна зубной пастой: снежинки, зайчики, Снегурочка с нескромными формами.

Тагиров забежал во все роты и в штаб батальона, поздравил ребят. Успел на «подкидыша» до гарнизона; в автобусе явно пахло спиртным – счастливчики-офицеры, не попавшие на праздник в число дежурных и ответственных, уже начали отмечать.

Заскочил в магазин, что-нибудь купить съестного. Там встретил Воробья с супругой. Алексей был без настроения, что-то выговаривал Лене. Та выглядела совсем уж квашней: в потертой огромной шубе из искусственного меха, теплом старушечьем платке. Лицо опухшее, бледное. И, как показалось Марату, заплаканное. Тагиров отвел приятеля в сторону:

– Ты чего как мешком ушибленный? Случилось что?

– Да так. Бабские капризы, – хмуро пробормотал Лёша. – Ты-то холостой, везунчик! Вот женишься – поймешь, что такое счастье. Но будет уже поздно.

– Ладно, помиритесь. Я часов в десять вечера планирую закончить с этим дедморозовским представлением. К вам приду, коли приглашали.

– Знаешь, Марат, – Воробей фальшиво кашлянул, отвел глаза, – не надо приходить. Отменили мы праздник. Настроения нет, да и Ленка приболела.

Тагиров расстроился (Новый год без компании – не фонтан, конечно), но виду не подал:

– Ладно, что-нибудь придумаю. Найду, к кому в гости напроситься. Давай, удачи и с наступающим!

– И тебя с праздником. Ты только не обижайся, ладно? – попросил Воробей.

Марат чмокнул квелую Лену в серую щеку, махнул рукой Лёхе и побежал домой.

* * *

В Дом офицеров Тагиров пришел минут за пятнадцать до назначенного времени. Подошел к двери кабинета Ольги, прислушался к себе: где-то в глубине шевельнулось чувство стыда. Вспомнил, как чудил в Иркутске, официантку Свету. Зло сказал сам себе: «Ну и что? Она мне не жена, вообще никто. Воробей правильно сказал: я человек холостой, свободный. Куда хочу – туда вставляю». Вздохнул, постучался, нарочито шумно ввалился в комнатку:

– Приветствую! Как вы тут без меня, Ольга Андреевна? Вот, заглянул на минутку, поздравить с праздником.

Ольга встрепенулась, поднялась из-за стола, огладила юбку. Радостно сказала:

– Лейтенант, ну разве можно так мучить девушку? Где вы были так долго, почему не заходили? Я уже две недели как вернулась из Читы, а вас все нет. Ну, что же вы молчите?

Подошла, поправляя волосы, заглянула снизу своими ведьмиными глазищами. Тагиров почувствовал, как вся с таким трудом приобретенная нагловатость исчезает и рот сам расплывается в идиотскую счастливую улыбку. Ольга Андреевна продолжала щебетать:

– Так интересно было на курсах, вы не представляете! Но это все ерунда. Я очень соскучилась, а вы стоите и молчите. Что у вас новенького? Ах, да, я слышала о ваших успехах – то есть, что это я? – не успехах, а о подвиге, вы молодец! Сейчас я принесу чайник, посидим, вы все мне расскажете…

Марат с трудом смог влезть в поток, несущийся из очаровательного рта:

– Ольга Андреевна, у меня вправду нет времени. Надо идти по квартирам, детишек поздравлять, я же Дед Мороз!

Женщина всплеснула легкими руками, засмеялась:

– Точно! Я как вас увидела – так и забыла про все. У вас же там Раиса Снегурочкой. Смотрите, мой лейтенант, – Ольга погрозила пальчиком, – она девушка резвая, я буду ревновать.

Марат чувствовал, как растекается по душе нега (надо же – «ревновать»!). Собрал волю в кулак, сосредоточился. Не поддаваться, блин!

– Ольга Андреевна, ну зря это говорите, Рая как Рая. Я чего к вам заглянул – маленький сувенир привез из Союза. Вы в записке писали, что очень скучаете по новогодней елке. Вот.

Тагиров достал маленький сверток из-за пазухи. Бережно развернул, достал еловую лапку длиной с ладонь. Аккуратно положил на стол.

– Это я в аэропорту, в Иркутске. Там на площади голубые ели растут – так я отломал для вас.

Ольга молча взяла веточку. Осторожно поднесла к лицу, как драгоценность. Зажмурила глаза. Улыбнулась.

– Пахнет… Представляете, лейтенант, она пахнет детством! Я не знаю, как вас и благодарить!

Тагиров подумал: «Знаешь…». Но вслух сказал:

– Не стоит. Рад, что вам понравилось. Я пошел.

– Подождите, – заторопилась Ольга, – так мы уже и не увидимся в этом году?

– Не знаю, – пожал плечами Марат, – я часов в десять закончу. Вы тут будете?

– Ну что вы, лейтенант! Не все же на работе! Мы в офицерскую столовую с мужем приглашены на банкет для комсостава частей гарнизона.

«Вот именно, – зло отметил про себя Марат, – с мужем и для комсостава». Сухо сказал:

– Значит, не увидимся. Всех благ!

Резко развернулся и вышел, оставив за спиной растерянную Ольгу.

* * *

Подъезды, ступени, квартиры… Мальчики и девочки, маленькие и постарше, читающие одни и те же стишки про Новый год, стоя на табуреточках… У Марата уже голова шла кругом, а Рая чувствовала себя как рыба в воде – сказывался трехлетний Снегурочкин опыт. Она ловко разбиралась с подарками – ни разу не перепутала, кому что вручить; спасала Тагирова, когда тот забывал текст поздравления. Некоторые детишки стеснялись, пугались нарочито громкого Марата в красной шубе из сатина и пышной бороде из ваты – тогда Раиса присаживалась рядом с малышом на корточки, что-то ласково шептала на ушко, успокаивала. Заодно успевала следить за хронометражем, подталкивая Деда Мороза на выход, – иначе они бы и к утру не управились. Самое трудное происходило после окончания представления, когда счастливые ребятишки убегали раскрывать коробки с подарками. Отцы семейств, чаще всего уважаемые и многозвездные, подступали со стаканами и требовали у «Дедушки Мороза» непременно осушить за праздник и вообще. Снегурочка быстренько сворачивала незапланированный банкет и утаскивала Марата на следующий адрес. Она нравилась все больше – черноглазая, с толстой черной косой, в изящной синей шубке, ловкая и ласковая с детьми.

Вышли на улицу. Оставалась последняя пятиэтажка, четыре адреса. Рая сказала:

– Подожди, давай передохнем. А то хороший темп взяли, я уже мокрая вся. Сигареты у тебя есть, дедушка? – и рассмеялась.

Марат долго путался в балахоне, докопался до кармана брюк, достал пачку «Ростова», протянул напарнице.

– Прикури, – попросила Рая. Взяла сигарету, затянулась, оставляя на фильтре красный отпечаток помады. Прищурилась от дыма, похвалила: – А ты молодец, не теряешься! И спиртягу не допиваешь, как ни уговаривают, держишься. А то у меня такие напарники раньше были, – махнула рукой, усмехнулась, – и двух подъездов пройти не могли, падали.

Похвала была невесть какая, но Тагиров почувствовал гордость. Спросил:

– А ты разве куришь?

– Бывает, – улыбнулась Рая, – если компания хорошая. Когда напарник толковый – не грех и покурить, и выпить. И грех – не грех.

И многозначительно посмотрела глазами-вишнями. До Тагирова не сразу дошел каламбур. А когда догадался, на что Рая намекает, – закашлялся, выронил изо рта сигарету. Та упала на бороду из ваты, и чуть не произошло катастрофическое возгорание, но Снегурочка и тут не растерялась – вырвала затлевший клок, растоптала каблучком. Рассмеялась:

– Эх ты, дедушка. Ты давай не самосжигайся – пригодишься еще!

– Детишек поздравлять? – поинтересовался Марат.

– И это тоже. Ладно, побежали, а то жуткий холод! – Рая вдруг взяла пальчиками полы шубки, приподняла и показала Марату точеные ножки в черных колготках. – Видишь, капрон? На таком морозе может и примерзнуть – потом вместе с кожей отдирать. Бывало уже такое, сама видела. – И передернула плечиками от ужаса.

Тагиров кивнул, подхватил значительно опустевший мешок и пошагал вслед за стучащей каблучками Раей.

* * *

Последней была квартира бронетанкового капитана Димы Быкадорова. У него имелись невообразимо энергичные сыновья-близняшки лет шести. Изрядно увеселенная компания встретила подуставших Мороза и Снегурочку радостным ревом; взрослые дурачились, норовя продемонстрировать забытые умения декламации и хоровода вокруг пластмассовой крохотной елочки. Толстый майор из автомобильного батальона, вооружившись канонической табуреткой, пытался на нее взгромоздиться и прочитать наизусть всю «Полтаву». Рая и тут проявила распорядительность, быстро утихомирив офицеров и их жен. Пользуясь суматохой, близнецы стащили у взрослых полбутылки самогона, залезли под кухонный стол и там поджигали налитую прямо на линолеум пятидесятиградусную жидкость, зачарованно глядя, как танцуют синие огоньки. Там их обнаружил отец, дал по подзатыльнику и отправил читать для Деда Мороза стихи Агнии Барто. Пацаны хохотали басом, изображая наглядно, как качается бычок, вздыхая на ходу, и как уронили на пол медведя и покалечили, оставив без конечности. Наконец, получили подарок – набор красок и пластмассовый конструктор – и унеслись наслаждаться.

Когда дошло до традиционного финала – предложения выпить, Марат начал привычно отнекиваться, глядя на Снегурочку. Но Раиса кивнула головой, села за стол и потребовала какой-нибудь закуски. Пригласила лейтенанта – садись, мол, рядышком. Нагнулась к нему, шепнула:

– Закончили – можно и немножко выпить. Или ты спешишь куда-то? – и пристально посмотрела блестящими глазами.

– Не к кому мне торопиться, – буркнул Марат. Снял дурацкую шапку, сунул в карман, сдвинул набок бороду. – Это тебя твой Карапет дожидается, небось.

– Ишь ты, и имя его помнишь! – засмеялась Рая. – Неужто ревнуешь? Каро сегодня ответственный по части – до утра не появится.

– Чего мне ревновать? С какого такого перепугу? – энергично возразил Марат.

Рая рассмеялась, положила горячую руку на колено Марата.

– Действительно, повода нет. – Выдержала паузу, добавила: – Пока нет.

В комнату ввалился потный и красный Димка Быкадоров с парой стаканов в одной руке и бутылкой во второй:

– А вот и посуда для дорогих гостей! Давайте быстренько выпьем, пока дедушка на Северный полюс не вернулся, а Снегурочка не растаяла. Гы-гы-гы!

* * *

Рая целоваться умела. Жадно, до головокружения. И долго. Поэтому они шли медленно, регулярно останавливаясь в укромных местечках, подальше от редких фонарей. Марат любовался ею – раскрасневшейся, с горящими глазами. Сказал:

– Ко мне пойдем? В квартире никого.

– Соблазняешь? А Каро не боишься? – игриво поинтересовалась Раиса.

– Конечно боюсь. Он такой большой, грустный, волосатый – как медведь-шатун. Поэтому и говорю: пошли ко мне, а не к тебе.

– Ладно, уговорил, краснобай.

Из окон и с балконов вдруг радостно закричали, рванули в небо разноцветные ракеты. Рая вздрогнула:

– Это что?

– Полночь. Пока мы с тобой целовались по углам – Новый год наступил, – ответил Марат.

– Ну, пошли тогда быстрей, а то так и весну пропустим! – хохотнула Рая.

Зашли в темный подъезд. Еле успели прижаться к стене, пропуская развеселую компанию, размахивающую горящими бенгальскими огнями.

Поднялись на этаж. Опять принялись целоваться, пока Марат нащупывал в кармане гремящую связку Тагиров, наконец, оторвался от Раи. Чертыхаясь, начал в полутьме подбирать ключ. Вздрогнул от неожиданности, выронил ключи, когда рядом раздался женский голос:

– Весело отмечаете, молодцы! Даже завидно.

От стены площадкой выше отделилась тень. Ольга Андреевна вошла в желтый поток света от уличного фонаря; улыбаясь, начала медленно спускаться по лестнице, отчетливо стуча каблучками по ступеням.

Остолбеневший Марат пробормотал:

– Здравствуйте, Ольга Андреевна.

– Виделись, причем не так и давно. Шесть часов назад, – ледяным голосом ответила Ольга, – а я-то, дура, мужа оставила на банкете. Прибежала поздравить. Но, вижу, вы в этом не нуждаетесь, лейтенант. Раечка вас и поздравит, и утешит. Не так ли, киса?

Рая хмыкнула, но промолчала.

– Вот, шампанское со стола стащила, идиотка! Вам, думаю, оно нужнее, чем мне. – Ольга звякнула бутылкой, поставила на пол. – Счастливо отпраздновать. Горлышко не застуди, Рая! Вино холодное.

И побежала вниз по лестнице, не оглядываясь.

– Напугала, стерва, – перевела дух Раиса, – пряталась еще. Что, постоянно тебя пасет, Марат?

Тагиров хмуро промолчал. Поднял с пола ключи, продолжил ковыряться в замке.

– И не стыдно: замужняя тетка, старая уже, а туда же – за мальчиками гоняется!

Марат, наконец, разобрался со связкой, открыл дверь. Зло сказал:

– Хватит, закрыли тему. Заходи.

Глава седьмая Зеленый парус

Александр Полковников отломал в Афганистане два срока. В первый раз – командиром батальона и начальником штаба мотострелкового полка, с восьмидесятого по восемьдесят второй. Про него узнала вся сороковая армия, когда он после боевой операции заявился на аэродром, избил и едва не пристрелил руководителя полетов, задержавшего эвакуацию раненых – то ли по халатности, то ли по глупости.

Когда Полковников после академии Генерального штаба вернулся в ДРА на должность командира дивизии, опаздывать с вывозом его «трехсотых» и оказанием медицинской помощи в голову уже никому не приходило. Тыловики и замполиты боялись его до истерики. Командиры рот и полков – боготворили.

В конце восемьдесят восьмого генерал-майор Полковников получил повышение, став командующим советскими войсками в Монголии. Но тянул до последнего и уехал лишь, когда убедился, что к выводу из Афганистана в Союз его дивизии все готово и косяков не будет.

Собрал в Улан-Баторе командно-политический состав армии и объявил:

– Все, гаврики. Ваши бордюры, заборы и ленинские комнаты меня не интересуют. Есть только один критерий оценки успешности генерала или офицера – боеготовность вверенного ему соединения. Прощайтесь с женами. И сделайте фотографии, лучше побольше размером. Шесть на девять или девять на двенадцать.

Зал обмер. Самый храбрый командир дивизии поинтересовался дрожащим голосом:

– Это зачем, товарищ командующий? Неужто на памятник?

– Хорошая идея, – фыркнул Полковников. – Но пока что фотографии передайте своим детям. Потому что они скоро забудут, как вы выглядите. Ибо если адмирал Макаров говаривал, что дом флотского – в море, то для вас дом – это полигон. Будем учиться военному делу настоящим образом, как завещал великий Ленин. Помните, что каждую минуту, каждую секунду вы должны быть готовы к войне. В поле! Все – в поле, товарищи офицеры!

Подождал, пока командиры, растерянно переговариваясь, выйдут из зала совещаний. Достал из-под трибуны личный противогаз. И объявил химическую тревогу на территории штаба.

* * *

Третьего января восемьдесят девятого года, в два часа ночи, завертелось. Сигнал всем частям – «Объявлен сбор». Все по-честному, без репетиций. Посыльные бегут, в двери квартир колотят. Офицеры, матерясь, несутся с тревожными чемоданами. В парках – суматоха, машины через одну заводятся. Вертолетам – взлет; истребители синее небо инверсионными белыми хвостами на квадратики расчертили. У китайцев – паника пополам с истерикой: что там советские задумали? Тоже войска по тревоге поднимают, монгольскую территорию радиолокационными лучами щупают. Эфир, замирая, слушают. А там – мертвая тишина: строжайший режим радиомолчания.

И пошли колонны, ревя дизелями, в запасные районы. Земля дрожит, неба не видно от выхлопных газов – неимоверная мощь прет, почти сотня тысяч человек с оружием. А там командиры получили пакеты под сургучной печатью с планом учений.

Не все гладко, конечно. Где с выходом опоздали, где солдатика снарядным ящиком придавили. В Булгане мороз под сорок градусов – танковые дизели не заводятся. Зампотех полка все маты на подчиненных сложил, пудовым кулаком колошматя, куда попало: по броне, по воротам бокса, по шлемофонам, в которых – бестолковые головы механиков-водителей. Наколдовал в конце концов: завели первую машину, подогнали к соседней. Бегом трос подцепили. Дернули, с толкача завели вторую; потом вдвоем – третью и четвертую. Понеслась, родимая. Все девяносто пять танков.

Полковников – на полевом командном пункте. Никаких излишеств, печки в палатках дымят, глаза выедают; штабные офицеры лоск потеряли, лица воспаленные, обветренные побрить не успевают. Не спят третьи сутки, питаются холодной тушенкой прямо из банок. Хриплыми простуженными голосами докладывают:

– Вторая гвардейская танковая дивизия вышла в запасной район в полном составе, опоздание два часа!

– Сорок первая мотострелковая дивизия приступила к развертыванию в походные колонны, согласно плану учений.

Первый этап завершили, большую часть армии вернули в казармы. А двум дивизиям и частям армейского подчинения – продолжение. «Южные» наступают на Улан-Батор, идут в батальонных колоннах. Марш – двести пятьдесят километров, впереди – разведка. Мобильные группы путь основным силам нащупывают, передний край «противника» определяют. А сайн-шандинские диверсанты и дальше проникают вглубь расположения «северных».

Командарм, в принципе, доволен: не паркетная у него армия. Нормальная, боевая. Но виду не показывает, чтобы не расслаблялись. Рычит:

– Плохо! Медленно!

Чтобы перцу добавить, разрешает применять разведывательно-диверсионным группам «Южных» все способы действий против условного противника.

Разумеется, кроме стрельбы боевыми патронами.

Ольга Андреевна сидела у себя в кабинетике. Терла пальцами гремящие пульсом виски. Давно остывший чай остался нетронутым.

Почему? Зачем он так поступил с ней? Если бы он только знал, чего ей стоило решиться! Сбежать из-за праздничного стола, от мужа, пусть и захмелевшего. Пряча ворованную бутылку под шубкой… Ужас! Официантка видела, усмехнулась презрительно. Ольга снова почувствовала жуткий стыд, жгучий румянец залил щеки.

Раиска – сука! Ведь считала ее подружкой! Хихикали вместе, косточки гарнизонным матронам перемывали, туфлями и платьями обменивались. А как представилась возможность – увела мальчика. Развратная гадина, перед каждым ноги раздвигает! Ей хорошо – она не замужем. Творит, что хочет.

Ольга заплакала. Сама ведь, сама виновата! Играла Маратом, как сытая кошка полудохлым мышонком. Удовольствие получала от его юношеской стеснительности. Так смешно он краснел! Подманишь, кокетничая, и остановишься в шаге от сладкой безумной ошибки. Эта легкая прогулка по грани так щекотала нервы!

Она нашла на полке томик Цветаевой. Открыла – из книжки выскользнул белый листок, спланировал на пол. Подняла, прочитала:

О. а

Как неродивьиийся рассвет, Так отношенья наши странны, Аврора утром так туманным Не говорит ни «да», ни «нет». Но обнажится вдруг душа: В словах случайным откровеньем, В глазах – зеленым отраженьем, И вновь закроется, спеша. Мы в грезах сладостных парим, Они пока еще невнятны, Но остаются непонятны Наверное, лишь нам одним… Т.М.

Ольга растерянно перечитала еще раз. Присела за стол, положила листок перед собой.

Снова навернулись слезы. Теперь другие, светлые.

Никто не посвящал ей стихов. Никто и никогда. Только Игорь, и было это очень давно.

В прошлой жизни…

* * *

Под утро в кунге было нечем дышать. С вечера натоплено, да шесть здоровых мужиков надышали… От жары и духоты снилась всякая ерунда: монгольский старик в смешной остроконечной шапочке с шариком на вершине, здоровенный дядька в камуфляже с закрашенным зеленкой лицом, плачущая Ольга…

Марат проснулся в шесть часов. Осторожно выбрался из подвесной койки. Натянул унты на собачьем меху, накинул куртку от комбинезона. Вышел из машины, аккуратно спустился по узкой алюминиевой лестнице; захлопнул дверь, отсекая храпящую жаркую каморку от морозной степи.

Небо на востоке наливалось серым, светлело. Прозрачный ледяной воздух выгнал из головы остатки ночных вязких кошмаров.

Тагиров затянулся первой, самой вкусной в сутках сигаретой. Заглянул в палатку кухни. Сонные повара уже крутились, готовя утреннюю кашу и чай. Дневальный подхватил котелок с теплой водой, кивнул – готово, мол. Вышли на улицу. Марат скинул куртку, тельняшку – мороз сразу схватил, начал драть бодрящими коготками. Ухая, обмыл лицо, шею, быстро растерся полотенцем. Оделся – горящая кожа испытывала настоящее блаженство от соприкосновения с тканью. В минуту, пока вода совсем не остыла, почистил зубы, поскреб щеки тупым станком.

Предрассветное небо осветило степь, два десятка автомобилей и полдюжины палаток сборного пункта поврежденных машин и вооружения – тылового ремонтного центра «северных». Захлопали двери кунгов, послышались голоса – офицеры потихоньку просыпались. Для солдат подъем – в семь часов, но и в палатках кто-то уже возился.

На юге, в пятидесяти километрах отсюда, кипят события, дело идет к развязке. Наступление «южных» захлебнулось, они заняли оборону. Окапываются. Матерясь, долбят ломами мерзлую землю, отвоевывая по кубическому сантиметру. Углубляют траншеи и танковые окопы… А тут спокойно, глубокий тыл.

После завтрака приехал полковник из штаба, собрал десяток офицеров в палатке-столовой. Когда начальник пункта начал докладывать про ремонтные работы и эвакуационные группы – отмахнулся:

– Это вы, майор, своим начальникам из управления вооружения рассказывайте. Я по другой части. Короче, диверсанты «южных» раком всю группировку поставили. Пункт связи типа уничтожили – часовых сняли, мелом кресты нарисовали на машинах, в палатку офицерам дымовую шашку подкинули… Сгорела палатка нафиг. В багануурском мотострелковом полку начальника штаба выкрали, требовали выкуп – литр спирта. Что вы, блин, ржете? – полковник зло посмотрел на ремонтников, – они уже пятые сутки развлекаются, управы на них нет. Кто у вас комендант пункта?

Марат подскочил, представился:

– Лейтенант Тагиров.

Гость скептически хмыкнул:

– Ну-ну. Сейчас пойдем, покажешь, как у тебя организована охрана и оборона. Остальных прошу: товарищи, будьте бдительны! Предельное внимание. Эти башибузуки вытворяют, что хотят. Одна группа угнала боевую машину пехоты у багануурцев – где-то недалеко тут катаются. Бортовой номер «четыреста одиннадцать».

Обошли расположение. Полковник особо не ругался, дал пару толковых советов. Напоследок сказал:

– Я тебе, лейтенант, точно говорю: еще с северной стороны пост поставь с пулеметом. И пару наблюдателей повыше посади с биноклями. Тогда они хотя бы днем незамеченными не подберутся. А ночью только одно остается – постоянная проверка постов, обход периметра. Надо пару суток вам продержаться, а там уже и учениям конец. Удачи!

* * *

Когда приходит Белый Месяц – Цаган Сар, все обновляется. Начинается новый год, новая жизнь получает очередной шанс. Хамба это хорошо помнит. И каждый год старается встретить праздник достойно – вдруг в этот раз боги вспомнят о нем? Дадут богатство и здоровье. А главное – чтобы хотя бы один ребенок выжил, чтобы не прервался род.

Жена уже троих родила – двое, мальчики, не дожили и до двух лет. Слабенькие были. Врач приходил в юрту, ругался: мол, холодно, грязно. Питаетесь плохо – вот жена и не может нормально выкормить, вот и мрут дети. Ему легко говорить. А как инвалиду заработать? Хамба в детстве с коня упал, повредил ногу. Она и не выросла с тех пор – высохла вся.

Только с самодельным костылем ковылять, и то еле-еле. В скотоводческую бригаду Хамбу не взяли – там работа тяжелая круглый год, не для калеки.

Потому и перевезли юрту в Сумбэр: все-таки город, хоть и небольшой. Пенсию по инвалидности платят, но совсем маленькую, не прожить. А жене тоже работу не найти. Она головой слабая. Вдруг закатит глаза, упадет, в судорогах бьется. Другая бы за Хамбу и не пошла.

Так и мыкаются. Год назад жена доченьку родила. Сама чуть не умерла, плохая совсем стала… А дочка пока что живая, слава богам. Хамба ей очень хорошее имя дал – Гоецэцэг, «Красивый Цветок». Пальчики тонкие, как лепестки цветка; кожа нежная, белая, как лунный свет. Пахнет слаще, чем горный мед (один раз Хамба пробовал, запомнил на всю жизнь).

Хамба себе работу сам нашел. Ходит в русский гарнизон, пустые бутылки по квартирам собирает, потом в Сумбэре сдает. Русские богато живут: чуть вещь порвалась или поломалась – выбрасывают. Правда, не всегда везет: то патруль поймает, то какой-нибудь пьяный русский с лестницы спустит. Не со зла, просто шутит так. Но жить можно.

А когда Цаган Сар – надо барана покупать, резать. Делать хороший стол, много есть вкусного – тогда и боги обрадуются, будут весь год помогать. Хамбе всего одного от них надо – чтобы доченька жила. Она его узнаёт, улыбается. Лопочет что-то на своем волшебном, недоступном взрослым языке. Не ходит только. Слабенькая. Ничего, подрастет – пойдет на двух крепких ножках. Не будет, как отец, на одной култыхать.

Хамба, когда про дочку вспоминает, – улыбается во весь щербатый рот. Так, улыбаясь, доковылял до третьего этажа, в дверь позвонил. Открыл очень большой человек – красивый, толстый, потный, в синих трусах и в майке, обтягивающей огромное пузо. Хамба уважительно руки сложил на груди, закивал, радуясь чужому здоровью. Попросил:

– Кампан, пустой бутылка есть? Бутылка давай!

Русский глаза выпучил, заорал, как верблюд перед случкой, – громко и противно:

– А-а-а, достали вы уже! Какого хрена бродите, уроды? Кто в гарнизон пустил?

Схватил одной рукой Хамбу за шиворот халата, в прихожую легко втащил. В монголе веса – как в некрупном баране. Но ворот все равно у халата затрещал и оторвался. Старенький совсем халат, ветхий.

Хамба упал, костыль уронил, мешок с бутылками уронил. Пытается встать, а не может – толстяк на полу халата наступил босой огромной ногой в рыжих волосах. Схватил телефон и что-то начал в трубку кричать. Хамба русский язык плохо понимает, но одно слово точно узнал. Начал умолять:

– Кампан, патруль не надо! Бутылка пустой не надо! Хамба идет, совсем идет.

Из комнаты красивая женщина выглянула – медноволосая, зеленоглазая, грустная. Сказала:

– Коля, ну что ты этого несчастного туземца мучаешь? Отпусти его, честное слово! Видишь – он с палочкой. Инвалид, наверное.

Но большой человек жену не послушал. Отдал Хамбу патрулю. А патруль собранные бутылки отобрал, подзатыльников надавал и монгольскую милицию вызвал.

Вот где теперь деньги найти? Денег нет – барана нет. Голодными останутся Хамба с женой. Богам радости не будет. Придут, заглянут в нищую юрту, плюнут и уйдут.

* * *

Доржи, злясь, крутил баранку. Вызов дежурного по советскому гарнизону за очередным нарушителем случился совсем не вовремя. Капитану милиции и своих дел хватало по горло. Из Улан-Батора на усиление приехала тройка офицеров из Министерства общественной безопасности. События в Чойренском аймаке, нападение на пекинский поезд переполошили начальников. Вот теперь столичные специалисты землю роют, китайских шпионов ищут. Как русские войска по тревоге поднялись и внезапно в степь ушли – агентура южного соседа оживилась. Двух аратов задержали под Сайн-Шандом. Спешили границу перейти, при них – записи: сколько и куда танков и машин из русского гарнизона ушли. Мелкими сошками оказались, ничего важного на допросе не сообщили. Правда, один из гостей в доверительном разговоре шепнул: это все проблемы советские, Монголии не особо касаются. Трещит советско-монгольская дружба по всем швам…

Словом, не до помоечных попрошаек сейчас, есть задачи посерьезнее. Да делать нечего – реагировать надо. Доржи к русскому контрольно-пропускному пункту подъехал. Издали уже увидел скрюченную фигурку в окружении высоких солдат. Опять Хамба-хромой, тьфу ты!

Двигатель не стал глушить. Вылез из «газика», хмуро выслушал русского офицера. Забрал у него рапорт, заднюю дверцу распахнул, помог инвалиду в машину забраться (советским в голову не пришло помочь). Собирался уже уезжать – кто-то деликатно тронул за рукав:

– Товарищ! Вы – монгольский милиционер Доржи?

Оглянулся – стоит женщина. Вроде нестарая, но лицо некрасивое, измученное. Как из сырого теста лицо. Сама толстая, неловкая. И – горем от нее пахнет.

– Вам чего нужно? – раздраженно спросил, – я капитан Доржи.

– Насчет прапорщика Вязьмина хочу спросить, – сказала женщина. Помолчала, через силу продолжила: – вернее, его могилы. Где он похоронен?

– А вы ему кто, жена? – милиционер удивился про себя: никаких запросов по поводу места захоронения или просьб о выдаче тела не поступало – этой что тогда нужно?

– Я. Да. Как бы. Гражданская жена, – женщина говорила с трудом, будто выдавливая слова, – меня зовут Галя.

– Сожительница, короче, – зло сказал Доржи. – Извините, но могу отвечать только на запросы ваших официальных представителей.

Женщина внезапно завыла – сухо, без слез, и от этого еще страшнее. Тяжело рухнула на колени, обхватила ноги Доржи:

– Где он? Где мой Петенька родненький? Хоть могилку его покажите – поплачу на могилке!

Растерянный капитан отлепил женщину, поднял. Прикрикнул:

– А ну, прекратите мне тут! – посмотрел на советских у КПП: те глядели на происходящее с интересом, брезгливо улыбаясь. Распахнул переднюю дверцу. – Садитесь, отвезу в наше отделение. Там решим, что с вами делать.

Вполуха слушая благодарности, развернулся и поехал в Сумбэр. Галина сбивчиво рассказывала про заблудившегося своего Петю, про то, что ему одному пришлось отвечать за все, а начальники опять чистенькими остались. И еще монгол этот, змей-искуситель…

– Чего-чего? Какой монгол? – спросил Доржи.

– Не знаю я. Какой-то монгол из Сумбэра, – всхлипнула Галя, – с ним Петя торговал.

– Спекулировал, – уточнил капитан, – причем не только контрабандой, но и оружием. А какие начальники чистенькими остались?

Галя заплакала тихо, в мятый платок. Потом прошептала:

– Петя не рассказывал. Один раз только, когда пьяный был. Какой-то офицер. Он его еще называл, непонятно. Кажется, жэдэ.

– Жэдэ? – удивился Доржи, – Вязьмин разве имел какое-то отношение к железной дороге?

– Я же говорю: непонятно мне. – Галина помолчала, потом спросила с надеждой и тоской: – Вы мне могилку покажете?

«Вот пристала! – подумал капитан. – Что, правду ей сказать? Как тело Вязьмина после вскрытия и отсутствия запроса с советской стороны подхоронили в общую яму, куда сваливают умерших в тюрьме. Без гробов и табличек».

Пожалуй, не поймет несчастная женщина такого положения вещей. Степняки считают туловище всего лишь временным вместилищем для бессмертной души. Раньше вообще трупы в пустыне бросали – чтобы их съели дикие звери и склевали птицы, в которых, возможно, душа и переселится.

Сзади вдруг подал голос Хамба:

– Бхогта-лама был мудр и милосерден. Или будет еще. Если родится. Доржи обернулся к калеке:

– Ты мне зубы не заговаривай, я тебя все равно на десять суток запру. Доиграешься, что настоящий срок отгребешь, разорвись твоя селезенка! К чему вспомнил про ламу?

– Так это, – заискивающе улыбнулся Хамба, – мимо камня проезжаем, вот и вспомнил.

Точно! Мысль, как успокоить женщину, пронеслась метеором. Доржи свернул с дороги, проехал пятьдесят метров, остановился. Кивнул Галине:

– Выходи. Приехали к твоей могилке. Тут машина не проедет – пешком надо. Вскарабкались на холм. Хамба стоял внизу, у «газика», смотрел из-под ладони: хромому забраться было бы трудно.

Капитан показал на каменную плиту, украшенную вязью уйгурских букв.

– Вот, Галина. Под этим памятником могила, и Петя твой тут лежит. Галя охнула, упала на колени. Тихонько завыла, прикрывая рот. Доржи погладил пальцами похожую на сплетенных в любовном танце змей древнюю надпись. Давным-давно стояла эта плита внутри ламаистского монастыря. По легенде, надпись вытесал молодой монах, услышавший откровение Бхогта-ламы. Потом большевики монастырь сожгли, лам перестреляли. Араты на пепелище только эту каменную плиту нашли – остальное погибло в огне. Рискуя жизнью, перетащили сюда, на вершине невысокого холма спрятали от начальников.

Прочитал про себя:

«Видел я полет царственного орла, презирающего все земное. Наблюдал я нашествие саранчи, пожирающей все живое.

Любовался я игрой солнца на прозрачных крылышках стрекозы, радующей сердце.

Все они исчезли, не оставив ни в небе, ни на земле следа.

Только лишь в моей памяти…».

Сказал Галине:

– Я у машины подожду. У тебя десять минут.

Женщина поплакала всласть. Перед тем, как уйти, Галя нашла острый камешек и нацарапала в углу плиты еле заметный восьмиконечный православный крест.

* * *

Днем на сборный пункт поврежденных машин «северных» трейлер притащил чудо чудное. Все сбежались смотреть и ржать в голос: на платформе стоял танк «Т-72» с насаженным на пушку автомобилем «УАЗ». Ствол пробил насквозь обе боковые дверцы; удар был настолько сильным, что серьезно помятый кузов внедорожника, проскользнув по пушке, наглухо втиснулся между орудием и наклонным лобовым листом брони танка.

Мрачный капитан, сопровождавший невиданную конструкцию, пояснил:

– Это диверсанты «южных» учудили, лопату им в анус! Часового связали, танк угнали и на пушку «уазик» командира полка надели. В серсо они играли, скоты.

Дима Быкадоров обошел вокруг сооружения, поцокал языком. Восхитился:

– А в этом что-то есть! Можно патентовать, два в одном: сначала на танке героически повоевал, потом сел на «уазик» и поехал заслуженный орден получать в штаб. Или по девочкам.

– Хватит издеваться, – чужой капитан чуть не плакал, – получится как-то командирскую машину аккуратно снять, а? И починить.

– Можно ли оживить насаженную на булавку бабочку? – задумчиво сказал Димка. – Мы не энтомологи-реаниматологи. Но будем пробовать.

Марат находился в самой гуще зевак, наблюдающих за спасательной операцией, когда прибежал Фарухов и доложил:

– Тебе вам зовет! Ходи, говорит.

– Кто зовет, Шухрат? Когда ты по-русски научишься нормально говорить, а? Полтора года уже отслужил, пора бы.

– А! – узбек махнул рукой и счастливо улыбнулся, – весна домой поеду, там русский никто не говорит.

Выбрались из толпы, и Тагиров сам увидел, как стоящий на крыше кунга наблюдатель размахивает руками и подпрыгивает от нетерпения.

Подбежал, забрался по лесенке наверх. Боец сунул Марату бинокль, показал рукой, куда смотреть.

– Вон, тащ лейтенант! Бээмпэшка!

Тагиров, стараясь не показать возбуждения, скептически заметил:

– Подумаешь, БМП. Может, на ремонт гонят.

– Тогда почему не по дороге, а через степь? – боец аж приплясывал. – Точно говорю: это разведка «южных»!

Марат прижал к глазам окуляры, присвистнул. Прав наблюдатель! С этой стороны некому с добрыми намерениями появляться. Подозрительная машина ехала не спеша, аккуратно спускаясь по склону холма. Повернула, объезжая валун, и Тагиров четко разглядел на башне белый треугольник – символику багануурского мотострелкового полка – и номер «четыреста одиннадцать». Она! Угнанная у пехоты бээмпешка.

– Молодчага, получишь поощрение, – посулил Тагиров довольному наблюдателю. Вытащил из брезентовой кобуры сигнальный пистолет, разломил ствол, всунул толстый патрон. Дал в небо красную ракету. Заорал: – Тревога! Нападение с юго-востока, занять позиции!

Глядел сверху, словно полководец из ставки, как засуетились бойцы, разбегаясь по окопчикам. Начальник пункта подбежал, спросил снизу:

– Чего там, лейтенант?

Тагиров ответил не сразу – сначала нащупал биноклем гостя. Сообщил:

– На дорогу выбирается. Метров восемьсот, сейчас сами увидите, товарищ майор.

БМП, порыкивая дизелем, перевалила через бугор. Немного спустилась и остановилась, выбросив бурое облачко выхлопа.

– Ага, вижу. Чего делать будем, комсомол?

Тагирова немного удивило, что командир его спрашивает вместо того, чтобы самому принять решение. Подобрался, предложил:

– А давайте их поймаем, товарищ майор? На машине, – Тагиров чувствовал азарт. – Разрешите?

– Валяй, – махнул майор рукой. – Все равно сбегут, так хоть отгонишь. Может, больше не сунутся, других дурачков поищут.

Марат быстро скатился по лесенке, крикнул Фарухову:

– Заводи «зила»!

Диверсанты, видимо, не ожидали от потенциальных жертв такой прыти, поэтому подпустили несущиеся по разбитой дороге грузовик ремонтников довольно близко. Когда, наконец, развернулись на гусеницах и поехали вверх по склону, до них оставалось метров пятьдесят.

– Газу, Шухрат, газу! – кричал лейтенант и колотил от возбуждения кулаками по торпеде. Фарухову передался азарт – он лихо вел машину, крича что-то по-узбекски.

Беглецы, наконец, сообразили, что на дороге отрываться от погони будут долго, и свернули в степь. «Зилок» рванул за ними, завывая движком и прыгая на кочках. Скорость, конечно, упала.

– Уйдут! – страдал Марат.

– Не, кутынг яски! Не уйдут. – прокричал Шухрат. Выжал из «зилка» последние силы, поравнялся с хищным приземистым телом БМП.

Грузовик вырвался вперед на корпус. Будто два жеребца неслись сейчас через степь, не разбирая дороги и стремясь к невидимой финишной ленточке.

Фарухов всхлипнул и рванул руль резко вправо, перерезая путь диверсантам подставленным бортом. Загрохотало, ломаясь, железо; затрещал деревянный борт. Тагиров с ужасом увидел в боковое стекло огромный зеленый клин морды БМП, валящий «зилок» набок. И полетел куда-то вниз, ударяясь разными частями тела об огромное количество твердых предметов, неожиданно заполнивших кабину. Упал на мягкое. Снизу просипел Фарухов, вообще без ошибок и без акцента:

– А вот теперь звездец, начальник…

* * *

Раньше Тагиров и не представлял себе, насколько трудно и неловко выбираться из кабины лежащего на боку грузовика. Пару раз соскальзывал и наступал унтами на голову тихо ругающегося Фарухова. Наконец, откинул вверх дверь, выбрался наружу. Сполз по стоящему вертикально капоту на землю. На броне БМП сидел здоровенный мужик в грязном бушлате, держась рукой за короткую пушку, и грустно осматривал последствия катастрофы. Сказал простуженно:

– Ты долбанулся, армейский! Куда ты на своей трахоме под броню лезешь? Мозгов у тебя нету совсем, вот что я тебе скажу. Была б война – я бы тебя из пулемета еще за километр грохнул.

Марат узнал этот голос, несмотря на простуженный хрип. Веселясь, сказал:

– Деряба, если война – вас давно бы уже вертолеты загнали и сожгли, твоя коробочка в степи – как на ладони. А так, конечно, вы мастера в соловьи-разбойники играть, против безобидных армейских.

– Е-мое, комсомол! – обрадовался майор, – я мог бы сразу догадаться: на всю тридцать девятую армию только один такой дурачок.

Слез с брони, обнялись. Богдан выглядел жутко: морда небритая, обветренная, огромный фингал под глазом.

– Курево есть? Второй день без курева – уши все опухли, – заявил Деряба.

Марат, смеясь, протянул пачку:

– На. Согласно Женевской конвенции, к пленным у нас отношение гуманное.

– Это кто еще здесь пленный, а? – набычился майор. – Я никому тут не сдавался. Где ты видел пленного русского спецназовца? Вот сейчас завяжу тебя морским узлом – всем рембатом не разберете, где будет голова, а где задница.

– Ладно, ладно! – Марат выставил перед собой руки и на всякий случай отступил на шаг. – Я говорю, спиртяшка у нас есть. Очень доброжелательно мы относимся к гостям. Согласно, опять же, конвенции. Сегодня борщ и макароны по-флотски.

– И-эх, сволочь, вкусно рассказываешь! Шесть суток всухомятку, на морозе. – Богдан затянулся дареной сигаретой, закатил глаза. – Во, блин, аж башка забалдела с голодухи! А вода у вас есть горячая?

– По ведру на брата гарантирую, – продолжал охмурять Тагиров, – и кунг отдельный предоставим – выспитесь в тепле.

– Гад-искуситель, – хохотнул Богдан. Грохнул огромным кулаком по броне. – Вылазь, славяне, закончили выполнение учебно-боевой задачи!

Фарухов завершил обход покалеченного «зилка». Вздохнул:

– Не понимаю тебя вас, начальники. Если знакомый друзья – зачем этот дурь? Гнаться, машина поломать?

* * *

Учениям объявили «отбой». Ремонтники быстро свернули лагерь, пошли колонной в гарнизон. Покалеченный «зил» Шухрата эвакуировали тягачом.

Тагирову дали сутки на отдых. Как был – уставший, в грязном комбинезоне – завалился в магазин к Раисе. Та ойкнула, быстро отпустила покупателя. Потянулась к лейтенанту:

– Какой ты… И дымом от тебя пахнет. Через два часа закончу – приду к тебе. Соскучилась – сил нет.

Марат отстранился. Сказал как можно равнодушнее:

– Не надо, Рая. Не приходи. Почудили и хватит. Как говорится в пошлых фильмах, останемся друзьями.

Продавщица вытаращила черешневые глаза. Тагиров подождал еще немного. Развернулся и пошел вон. Уже открывал дверь, когда в спину понеслось:

– Думаешь, ты этой старухе нужен? Плевала она на тебя! Импотент! – злые всхлипывания.

Ухмыльнулся: «Последнее – вряд ли». И вышел на улицу.

* * *

Горячая вода была. Не веря своему счастью, Марат долго стоял под дымящимися струями, смывая недельный чад и усталость. В голове было пусто до звона. Потом очнулся, нашел мочалку, начал намыливать – в прихожей задребезжал телефон. Матюгнулся, вылез из ванной, пошел босиком, оставляя мокрые следы.

– Алло! Лейтенант Тагиров! Слушаю вас, алло!

В трубке – загадочное молчание. Нажал на рычаг, отпустил. Ежась от холода, подождал минуту. Не перезванивают.

Ругаясь, вернулся в блаженное тепло ванной, залез обратно под обжигающий поток. Господи, хорошо-то как!

Наконец, выключил воду, начал растираться вафельным полотенцем.

Стук в дверь. Тихий, деликатный – так стучится посыльный. Солдатик с журналом нарядов. Гады, обещали же сутки отдыха!

Обмотал бедра полотенцем, побрел к двери, бормоча:

– Ну, чего там опять, а? Ядерная война? Некем дырку в карауле заткнуть?

Мокрые пальцы скользили по замку. Наконец, открыл. Распахнул дверь, готовясь обматерить несчастного посыльного.

На пороге стояла Ольга Андреевна. Остолбеневший лейтенант разинул рот, не в силах что-то сказать.

Ольга смутилась, прошептала:

– Извините, я зря… Конечно, я не вовремя.

Марат попятился, придерживая рукой предательски сползающее полотенце.

– Проходите туда, на кухню, Ольга Андреевна. Я мигом, только оденусь. Извините, что так встречаю, думал, это посыльный, а это вы.

Проскочил в свою комнату, лихорадочно начал искать штаны.

Ольга постояла в дверях. Тихо сказала:

– Я должна извиняться, а не вы, лейтенант. Это я позвонила, но подумала, что лучше не по телефону. Вот, явилась, незваная гостья.

Прикусила губку, шагнула в прихожую. Захлопнула дверь, сбросила шубку, нащупала петельку, прицепила на крючок. Прошла на кухню. Присела на край табуретки.

Марат наконец-то разыскал спортивные штаны и относительно чистую майку. Выковырял из-под кровати тапочки, прошлепал на кухню. Нарочито бодро заявил:

– Я очень рад вашему визиту, Ольга Андреевна! Ради бога, простите за беспорядок – только с учений. Не успел еще прибраться…

Ольга смотрела на него, видела разлохмаченные мокрые волосы, капельки воды на смуглых плечах. Подтянутый, худой, жилистый, с быстрыми точными движениями.

– Сейчас чайник поставлю. Ничего только к чаю нет. А давайте, я в магазин сбегаю? Пять секунд…

Марат рванулся к двери – Ольга остановила, придержала его за руку. Ощутила под пальцами горячую кожу.

– Подождите… Я, честное слово, неловко себя чувствую, что побеспокоила вас, заявилась внезапно… Не надо никуда бегать. Сядьте, пожалуйста.

Марат не спешил садиться – хотелось подольше чувствовать ее тонкие пальцы на своей руке. Проговорил:

– Ну, как хотите. Мне неудобно, что даже угостить нечем, честное слово. Знаете, я дома ем редко, готовить некогда…

– Подождите, – перебила Ольга, – помолчите, пожалуйста. Не сбивайте меня. Я и так не знаю, что сказать.

Тагиров кивнул, замер. Женщина теребила подвернувшуюся под руку треснувшую чайную чашку, молчала. Наконец решилась:

– Эти стихи… Вы же сами их написали?

– Конечно. Да, – тихо ответил Марат.

– Вы и вправду так считаете? Ну, что между нами… Что есть что-то необычное? И что у этого необычного может быть продолжение? Ведь я замужем. И старше вас на… Намного.

Тагиров помолчал. Тоскливо подумал: «Нафига я ей этот листок подсунул? Идиот! На что рассчитывал?». Заговорил:

– Ольга Андреевна, я никоим образом не хотел вас обидеть. Наверное, я поступил опрометчиво и должен извиниться за эту… м-м-м… – лейтенант мучительно подбирал определение, – глупость. Да! Глупость. И ошибку.

Ольга Андреевна вспыхнула, вскочила:

– Как вы могли… Ошибка, оказывается?!

Побежала в прихожую, еле сдерживая слезы. Марат очнулся, рванул следом, бормоча какие-то нелепые оправдания.

Ольга все-таки не удержалась – слезы потекли, размывая тушь. Начала сдирать шубку с вешалки, ненавидя застрявшую петельку, этого бестолкового мальчишку, а больше всего – себя. С трудом подавляя подкатившие к горлу рыдания, зло проговорила:

– Безответственно с вашей стороны, лейтенант, шутить такими вещами! Безответственно и аморально! Прощайте!

Марат вдруг осознал, что сейчас она уйдет навсегда – не из этой квартиры, а из его жизни.

Женщина изо всех сил дернула шубку – петелька наконец-таки порвалась, и Ольга, потеряв равновесие, спиной упала на подхватившего ее Марата.

Тагиров обнял ее и, ужасаясь от собственной безрассудности, поцеловал в ароматный затылок.

Ольга замерла на миг. Потом всхлипнула, отстранилась, прошептав:

– Отпустите меня…

– Нет. Я не отпущу. Любимая моя, желанная, маленькая моя…

* * *

Уже устали, распухли рты от поцелуев. Жалобно скрипящая пружинами, узкая солдатская койка не оправдала надежд; и он повел любимую, закутанную в простыню, через огромную квартиру, как древний пророк – свой народ сквозь пустыню. Шлепали босые ноги по пыльному линолеуму. Постанывал непривычный к таким испытаниям древний диван в гостиной. Потом они сплелись, как лианы сплетаются в горячих влажных джунглях, их пот смешался, и мокрая кожа скользила по коже, и качались стены, и качались тела – как двухцветная лодка на океанской волне…

Потом она плакала светлыми, словно утренняя роса, слезами, а он целовал уголки ее глаз. Улыбнулась и сказала:

– Я страшно голодная. У тебя есть что-нибудь съедобное?

Марат тоже вдруг почувствовал чудовищный голод, побежал на кухню и добыл там, в ледяной пустыне холостяцкого холодильника, банку шпрот и полплитки шоколада.

Торопясь, открыл банку – порезал палец о рваный край. Она тронула его кисть, подула на ранку. Потом взяла пострадавший палец, обхватила губами, высасывая соленые горячие капельки. Марат отдернул руку:

– Маленькая, это же кровь. Тебе неприятно, наверное.

Она тихо засмеялась:

– Я сегодня уже всего тебя пила. Это мое – как оно может быть неприятным?

Потом он смотрел, как она, перемазанная шоколадом, ловит безголовых рыбок за хвостики и жадно ест. Масло стекало по подбородку и прелестным островерхим холмикам, капало на живот и подогнутую ногу. Он не выдержал – слизал янтарный шарик. Потом еще один и еще, спускаясь все ниже.

Ольга тихонько застонала, вцепилась тонкими пальцами в его кудри. Стон превратился во всхлипывания, потом в судорогу – и не было слаще награды для него.

Раскачивался уличный фонарь, пытаясь заглянуть в комнату, прыгали любопытные тени по стенам. Любовники засыпали, снова просыпались, и этому танцу не было конца. Даже время замерло на цыпочках.

– Маленькая моя, родная.

– Никакая я не маленькая. Старушка совсем.

– Дурочка малолетняя! Такая гибкая и компактная. Очень удобно: можно в чемодан тебя положить и увезти на край света.

– Ой, хочу-хочу на край света! Поездом поедем?

– Не, тогда уж на корабле. Будем плыть по океану, пока не найдем свою бухту.

Ольга капризно заявила:

– Вынимай меня немедленно из чемодана! Хочу видеть океан. И бухту должна выбирать женщина – у нас вкус и чутье!

– Ладно, ладно уж. Вылезай.

– А ты построишь нам шалашик из пальмовых листьев?

– Разве надо? Ай, только не бей! Хорошо, построю. Бунгало.

Ольга села, натянула простыню на коленки. Мечтательно сказала:

– Обожа-а-аю море! Тошнит от этой степи, сил уже нет. Каждый день – одно и то же. А море каждую минутку меняется. А чем ты будешь заниматься там?

– Ну как же? Стану пиратом, буду грабить богатые испанские галеоны. А по вечерам возвращаться домой с полным чемоданом золота, на красивой деревянной ноге.

– Ой, почему на деревянной?

– Имидж. Форма одежды у пиратов строгая: пристяжная деревянная нога, крючья вместо рук, по попугаю на каждом плече.

– Я на все согласная, только пусть руки будут твои. Они такие у тебя… Ласковые.

Марат потянулся, поцеловал в губы, обнял. Через минуту Ольга, смеясь, вывернулась из объятий, сказала:

– Погодите, товарищ пират, мы еще не все выяснили. С вами ясно, а я что буду там делать?

– Ты будешь воспитывать наших детей, варить кашу и ждать меня на берегу. Смотреть из-под ладошки: не плывет ли мой ненаглядный?

– Детей… Обожаю тебя.

Снова долгий поцелуй.

– И как я пойму, что это ты, а не чужой соседский пират?

– Хм, хороший вопрос! А вот что: мы парус в особый цвет выкрасим. Чтобы такое… Алый уже был. Желтый – цвет нехороший, это еще Булгаков разъяснил.

– Синий?

– Не, не годится. Океан синий, парус синий. Перепутаешь еще с волной – раньше времени побежишь кашу из омаров разогревать. Во! У нас будет зеленый парус. Как мое-твое любимое платье и твои глаза.

– И твои… Я согласна.

– Ур-р-ра! Высокие договаривающиеся стороны достигли компромисса, и это надо срочно отметить!

Отмечали на этот раз не спеша, со вкусом, растягивая удовольствие.

Потом Марат заснул, положив голову на ее колени. Ольга накручивала на пальчик черные кудряшки и, счастливая, шептала:

– Они совсем мягкие. Мягкие…

Глава восьмая Крыса

Пожалуй, ее можно было назвать красавицей – по меркам сородичей. И если бы крысам давали имена, то ее назвали бы Бурькой. Во-первых, потому, что ее густая шерстка имела насыщенный коричневый оттенок, как у бобра или бурого медведя. А во-вторых, из-за характера: она быстро вспыхивала, впадая в состояние неконтролируемого гнева. Как степная буря, бросалась на любые препятствия. Не боялась никого, будь то пытавшийся полакомиться ее детьми крупный черный пасюк из соседнего подвала или рискнувший поохотиться в подвале офицерский рыжий кот, привезенный хозяевами из Союза.

Но сейчас она испытывала умиление – если, конечно, крысам знакомо такое чувство.

Восемь слепых, голеньких комочков пригрелись у горячего маминого бока, нащупали сосцы и поглощали жирное молоко. Насытившись, отваливались, засыпали.

Бурька убедилась, что все дети сыты, и проскользнула по трубе отопления к отверстию на улицу. В гарнизоне царила ночь: людей, котов, собак и прочих никчемных, но опасных созданий не наблюдалось. Неслышно преодолела тридцать метров до помойки, волоча голый хвост по ледяному асфальту.

Запах был одуряющий и очень заманчивый, но опытная Бурька не стала торопиться. Обнюхала полбуханки хлеба, обильно усыпанной белым порошком. Что-то было не так: восхитительный аромат еды содержал какую-то еле слышную, но опасную нотку. Бурька чихнула, осторожно обошла отравленную приманку и начала карабкаться по ржавой стенке мусорного бака. Спрыгнула вниз, зашуршала грязными газетами, выедая селедочные пятна. Попробовала на вкус упаковку из-под шоколада: алюминиевая фольга оглушительно загремела в ночной тишине. Бурька испугалась, замерла. Потом ткнулась острой мордочкой в пустую банку из-под шпрот. Вылизала остатки масла, проглотила чудом сохранившийся кусочек золотистой рыбьей шкурки. На миг в крысином воображении возникла непонятная картина: чудовищная по размеру синяя лужа до горизонта, с волнующейся, беспокойной поверхностью. А над ней – туго наполненная ветром огромная тряпка цвета молодой травы.

Помотала головой, отгоняя наваждение. Проникла глубже в контейнер и наконец-то обнаружила настоящий клад – завернутые в бумагу куриные косточки. Жадно набросилась на еду.

Теперь можно было не беспокоиться за детей. Молоко для них будет.

* * *

Генеральный секретарь хмуро оглядел собравшихся. Председатель КГБ Крючков сидел прямо, сложив руки на кожаной папке, похожий на зануду-отличника. Шеварднадзе, яростно жестикулируя, что-то шептал на ухо Яковлеву. Министр обороны Язов демонстративно устроился подальше от этой парочки, у окна. Глядел на заметавший Москву снег, думал о чем-то. Может, вспоминал, как в декабре 1944-го в такую же метель поднимал хриплым матом в атаку свою стрелковую роту, когда добивали немца в Курляндии.

Горбачёв постучал карандашом, прокашлялся и начал совещание:

– Так сказать, товарищи, начнем. Здесь совсем ограниченный круг – по-свойски обсудим, так сказать. Без протоколов. Считайте, заседание малого Политбюро. Что будете сказать, Эдуард Амвросиевич?

Министр иностранных дел вскинулся, быстро заговорил. Как всегда, когда он волновался, стал сильнее грузинский акцент.

– Да, я буду ска… Я скажу! Мы, товарищи, несем ответственность перед партией, перед всей страной! Страной Советов! Столько усилий сейчас предпринимается, чтобы изменить старый, неверный образ Советского Союза. Пугающий, прямо говорю, образ для мирового сообщества! И что же наши военные товарищи, а? Опять гадят. В Монголии подняли по тревоге тридцать девятую армию, устроили учения. Я сейчас не про то, сколько они топлива сожгли, хотя скоро посевная – каждый литр бензина на счету. А про то, что очень напугали соседей! Звонили мне из Пекина, возмущались китайские товарищи…

Язов грохнул кулаком, перебил:

– Да кому они тут товарищи? Если только тебе, Эдик… не буду рифмовать. Китай – потенциальный противник! Пусть не расслабляются и знают: если что – получат по сопатке.

Шеварднадзе покраснел от злости, развел руками, апеллируя к генсеку:

– Вы это видели, Михаил Сергеевич? Вся разрядка – псу в дупло.

– Под хвост, так сказать, – поправил Горбачёв, – если псу, то надо говорить «под хвост».

– Да ему везде дупла мерещатся, менту недоделанному! – хохотнул министр обороны.

Шеварднадзе закипел, как чайник, – сейчас крышку паром в потолок шарахнет. Терпеть не мог, когда ему напоминали о должности министра внутренних дел Грузии.

– Ну знаете, Дмитрий Тимофеевич, ваше хамство ни в какие ворота не пролезет!

Язов довольно кивнул:

– Да уж, у меня хамство знатное! Не то, что у тебя.

– А-а-ыть! – Эдуард Амвросиевич задохнулся. Схватил графин, начал наливать воду в граненый стакан. Руки дрожали. Вмешался Яковлев, мягко сказал:

– Дмитрий Тимофеевич, ты и вправду того… Переборщил. А монголы и китайцы действительно волнуются.

– Да пофиг, пусть волнуются. У девок всегда так: боятся без целки остаться, хы-хы!

Тут не выдержал Крючков, завизжал:

– Прекратите, товарищ генерал армии! Здесь вам не казарма!

– Точно, не казарма, – вздохнул Язов. – А жаль. Попадитесь вы мне в армии – я бы вас всех научил Родину любить! Валенком по хребту.

Растерянный Яковлев, постный Крючков, багровый Шеварднадзе со стаканом в трясущейся руке умоляюще смотрели на Горбачёва. Михаил Сергеевич заговорил:

– Тогда когда тогда партия сражается за повышение международного авторитета СССР, надо быть осторожнее, товарищ Язов. Есть такая мысль, что будем договариваться с китайцами и сокращать военное присутствие на Востоке. Ни они против нас не собираются, ни мы против них, в конце концов соседи, и давайте из-за этого отношения, в конце концов.

Понять словесную конструкцию генсека оказалось не под силу. Инициативу взял на себя Яковлев:

– И поэтому, Дмитрий Тимофеевич, необходимо предельно уменьшить активность армии на китайской границе. Будем с соседями по-хорошему договариваться. Никаких опрометчивых действий без одобрения Политбюро не предпринимать. Я правильно вас понял, Михаил Сергеевич?

Горбачёв покрутил в воздухе рукой, кивнул:

– Все верно, так сказать. Мы сейчас тем более что должны быть едины, идти с еще большим забралом! Особенно учитывая мартовские выборы на съезд народных депутатов и попытки некоторых товарищей противопоставить себя партии.

Все поняли: на Ельцина намекает, который выдвинул свою кандидатуру по Московскому округу. Глубоко заноза в сердце засела у Михаила Сергеевича. Ох, глубоко!

Язов обозлился, сплюнул под ноги. Встал, пошел вон, не прощаясь. Уже выходя из кабинета, пробурчал – негромко, но все расслышали:

– А чего – «некоторые товарищи»? Победит Борька на выборах, как пить дать.

Оставшиеся испуганно поглядели на помрачневшего Горбачёва. Начали наперебой успокаивать: мол, ерунда – никто за Ельцина голосовать не будет!

Михаил Сергеевич смотрел на странно заострившиеся, посеревшие лица соратников и тоскливо думал: «Сейчас задницу лижут, а чуть ослабею – съедят. Сожрут меня с потрохами, крысы».

Все последние дни Марат ходил, как блаженный – не слышал никого, переспрашивал по нескольку раз. Улыбался не к месту. Викулов, только что вернувшийся из свадебного отпуска, тоже пребывал в счастливой прострации, из-за чего план ремонтных работ его взвода трещал по всем швам. Серёга терял чертежи, забывал выключать паяльник, едва не устроив пожар.

Подполковник Морозов, щеголявший новыми погонами, глядя на эту парочку, плевался:

– Вот наказание, а! Не лейтенанты, а день открытых дверей в дурдоме! То за Наполеона воюют, то под юродивых косят.

На совещании друзья сели за последним столом, рядом с Димкой Быкадоровым из бронетанкового батальона. Викулов вытащил тетрадку, начал кропать письмо любимой жене Танечке. Грыз ручку, мечтательно закатывал глаза, каждые полминуты снимал и протирал очки.

Пока начальник базы нудно подводил итоги учений, бубня по бумажке цифры и номера подразделений, Быкадоров вполголоса травил очередную байку, на этот раз из училищной жизни:

– У нас на потоке, в соседней роте, «крысу» поймали. Прикинь, Марат: у своих же однокурсников из тумбочек тырил ерунду всякую: магнитофонные кассеты, перочинные ножи. Даже мелочь из карманов!

Тагиров осуждающе покачал головой, заметил:

– Вот скотина! Пришибли его?

Для «крыс», ворующих последнее у товарищей, что в армии, что в тюрьме судьба простая: «темная», презрение и ежедневные унижения до конца срока. Часто бывает – «крыса» не выдерживает, вешается. Нет более позорного преступления, даже стукачам меньше достается.

– Хотели с балкона скинуть, но офицеры отбили. А у этого гада отец оказался крутой – полковник из штаба округа. Их ротный папаше позвонил, говорит: так мол и так, загваздался ваш сынок по полной, пусть сам рапорт пишет и добровольно валит из училища, а то до выпуска не доживет. Полковник примчался, с начальством договорился как-то. И переводят к нам этого кадра в роту. Нас командир предупредил: никаких синяков. Если признают пострадавшим, вообще никогда из училища убрать не смогут, дотянет до диплома. Делайте что хотите – презирайте, бойкот объявляйте. Бить нельзя.

– И что же вы, терпели этого хмыря до выпуска? – сочувственно спросил Тагиров.

– Хрен там! – торжествующе сообщил Дима. – Он приходит, здоровается – все, конечно, ноль внимания, будто нет его. В столовую пошли – вытолкали его из строя, ни слова не говоря. Рота марширует, а сзади это чмо бредет, в пяти метрах. Ужинать расселись – ему отдельный стол, без соседей. А самое веселое после отбоя началось. Он на свою койку лег – мы ее молча подняли и вынесли в туалет. И так каждую ночь относили. Мол, дерьмо – к дерьму. Он быстро скис, на третий день сам рапорт написал, ушел из училища.

– Молодцы! Славная история, – похвалил Тагиров, – справедливость должна быть в жизни.

– Если бы оно так, – вздохнул Быкадоров, – через год этот петух в другое военно-инженерное училище поступил, на первый курс. Папашка все ему организовал. Так что закончил, хоть и позже нас. Где-то сейчас ходит, позорит офицерские погоны. Кто-то из наших слышал, что он уже лейтенантом жену у сослуживца увел. «Крыса» – по жизни и есть «крыса».

Марат внезапно помрачнел, никак не стал комментировать последние слова.

Начальник базы наконец закончил нудный доклад. Сообщил:

– Вообще-то, товарищи офицеры, мы ждем командующего армии и его заместителя по вооружению, они сейчас в соседней части, итоги учений подводят с точки зрения высшего командования. Должны быть минут через пятнадцать. Пока вот Николая Александровича послушаем.

Сундуков на этот раз был удивительно краток:

– Об одном вам скажу, товарищи: надо укреплять советско-монгольскую дружбу. Так сказать, социалистическую связку наших народов. Поэтому мы пригласили на экскурсию в гарнизон делегацию партийно-хозяйственного актива Чойренского, так сказать, аймака. Покажем им, как мы живем.

– Ага, интересно им очень, как мы живем, – пробормотал Дмитрий, – им только магазины наши нужны, у самих-то шаром покати.

Сундуков услышал, нахмурился:

– Это кто там повякивает? Уж не капитан ли наш Быкадоров? Встать! От так от, поглядите на него! В ротной ленинской комнате его солдаты подписку журнала «Советский экран» испоганили. Вырвали все фотографии комсомолок, снимавшихся в фильме «Интердевочка». Что они с ними делают, интересно? Хватит ржать, товарищи офицеры! Вот вы, капитан, и будете участвовать во встрече с монгольскими товарищами. Проявите, так сказать, наглядную гостеприимность. Так, от других батальонов пойдут…

Сундуков назвал еще несколько фамилий, в том числе Тагирова, Воробья и Викулова. Под конец выступления хитро подмигнул и улыбнулся:

– И, наконец, сюрприз, товарищи офицеры! К нам едет… Кто там сказал «ревизор»? Какой ревизор, откуда такая информация? Хватит веселиться! Едет самый славный сын славного монгольского народа, славный космонавт…

Дундук поднес к глазам бумажку, прочел, спотыкаясь:

– Жуг! Дэрдэ! Мидийн! Ешкин кот… Гуррагча. Монгольский первый космонавт, друг Гагарина.

Никто из ошарашенных офицеров не успел узнать новые подробности из истории мировой космонавтики – в зал ворвались два генерала, Полковников и его заместитель.

– Товарищи офицеры! Товарищ командующий армией, офицерский состав армейской ремонтно-восстановительной базы…

– Все, товарищи офицеры, садитесь. – Полковников пожал руку начальнику базы, занял место в президиуме. – Ваш непосредственный начальник, заместитель командующего армии по вооружению, кратко доложит итоги учений.

Полковникову с утра испортили настроение. Звонили из Москвы, отругали за «перегибы», потребовали вести себя осторожно, чтобы не раздражать южного соседа. Намекнули, что указание – с самого верха. Эти же самые люди еще вчера хвалили командарма за успешно проведенные учения и реальное укрепление боеготовности. Их не поймешь, столичных, – по семь пятниц на неделе.

Заместитель по вооружению действительно был краток – напомнил, как обстояли дела с подъемом по тревоге и выводом техники в запасной район, проанализировал работу сборного пункта поврежденных машин и вооружения. В заключение сказал:

– К сожалению, без чрезвычайных происшествий не обошлось. Потерпел аварию автомобиль «зил» – требуется серьезный ремонт. Государству нанесен большой ущерб, товарищи. Как я понимаю, наказание за это должен нести секретарь комитета комсомола батальона РАВ лейтенант Тагиров. Он здесь?

Марат вскочил, растерянно теребя шапку. Думал – похвалят, а тут такое…

– Я изучил ваше личное дело, лейтенант. Очень все плохо. Полгода офицерской службы – и уже столько взысканий, партийных и служебных. Пусть и снятых, это сути не меняет. Не понимаю, чего тут с вами возятся. Гнать вас надо из армии.

В зале повисла тишина. Димка Быкадоров растерянно протянул:

– Ну, дела-а…

Тагиров стоял, слушал. Слова генерала протыкали душу, как ржавые гвозди, – раня и отравляя. Может, действительно не мучиться? Ну не получается из него офицер. Какая-то ерунда все время выходит. Пусть увольняют из армии к чертовой матери, и гори оно все синим пламенем!

– Такие мои предложения, товарищ командующий, – закончил заместитель по вооружению.

– Ну что же, – пожал плечами Полковников, – чрезвычайное происшествие без последствий оставаться не может. Если лейтенант действительно не соответствует требованиям службы – будем избавляться от него, как от балласта. Больше нет вопросов? Тогда…

– Подождите! – внезапный крик заставил всех вздрогнуть. Сундуков вскочил, с трудом протиснулся между столами, пытаясь подобрать брюхо. – Товарищ командующий армией! Я имею сказать, от так от…

«Добивать будет, – понял Марат, – из партии предложит исключить».

Дундук повернулся к залу, развел руками:

– Чего мы молчим, товарищи офицеры? Нельзя же так, равнодушно! Надо говорить, как есть.

– Короче и конкретнее, полковник – раздраженно потребовал командарм.

– Я, да. Сейчас. Конкретно, от так от, – заторопился Сундуков, – я о чем хочу сказать? Восемь разведывательно-диверсионных групп «южных» неделю по тылам «северных» шлындали. Творили, что хотели. Начальника штаба полка у пехотинцев украли, сколько техники поугоняли. Да. Все и так ведь знают, правда, товарищи? А Тагиров что? А он оборону пункта организовал, да! Потому и обнаружили, от так от. И все меры, какие имел, принял. Значит, для задержания диверсантов условного противника. И задержал! Ну, разбил машину. Так ведь действовал, как на войне. Кто-то еще разведчиков смог нейтрализовать? Хрен там… то есть, извиняюсь, никак нет. Поэтому, товарищ командующий, я вас прошу. И даже настаиваю, как коммунист коммунисту. Разобраться! От так от!

Сундуков закончил. Тагиров видел, как у полковника дрожит рука, вытирающая вспотевший лоб.

Командарм с интересом смотрел на Дундука. Тихо сказал:

– Вы не представились. Полковник?..

– Полковник Сундуков, заместитель начальника базы по политической части.

– Сундуков, значит. Мы с вами раньше встречались? Служили вместе?

– Так точно, товарищ командующий. Вы командовали мостострелковой ротой в 199-м полку, а я лейтенантом служил в ремонтной роте. Познакомились во время боев с китайцами, на острове Даманский, в шестьдесят девятом. Вы на бронетранспортере кувыркнулись в кювет, я вас вытаскивал. Еще морду мне набить хотели, что медленно работаем.

– Точно! – Полковников заулыбался. – Вспомнил. «Сейчас тросиком подтянем, товарищ капитан, от так от».

Командующий так похоже передразнил Дундука, что народ начал хихикать. Николай Александрович тоже улыбался, счастливый.

– Значит, так. – Командарм посерьезнел, остальные сразу подтянулись вслед за ним. – Первое. Я, естественно, знал о нейтрализации группы спецназа ремонтниками, но чья именно это заслуга, мне до сих пор не доложили. Это вам упрек, товарищ генерал.

Полковников строго посмотрел на заместителя по вооружению.

– Второе. Повреждения машины «зил» будем считать естественными издержками. Учения проводились в максимально приближенных к боевым условиям, так что ничего страшного не случилось. И третье. – Командарм выдержал паузу. – За высокую боевую выучку, решительность и находчивость объявляю лейтенанту Тагирову благодарность.

Замолчал, ожидая. Марат растерянно хлопал глазами. Быкадоров ткнул его в бок, прошипел: «Ну ты че, тормоз?!»

Тагиров проглотил комок, просипел:

– Служу Советскому Союзу!

* * *

– Спасибо, Николай Александрович! Вы меня спасли. В самом буквальном смысле.

Тагиров дождался, когда отцы-командиры проводят генералов до черной «Волги», и перехватил Сундукова у штабного крыльца.

Полковник похлопал Марата по погону:

– Не журысь, так сказать, своих не бросаем!

– И… это, хотел попросить извинения. – Тагиров замялся на миг, – простите меня. За то, что обижался на вас. Ну, в начале службы.

– Это нормально, – спокойно сказал Сундуков. – Я знаешь, как на своего первого мастера на заводе злился? Все ему, зануде, не нравилось. То стружки много, то масла мало. То рабочее место в грязи. Даже, так сказать, бомбочку исделал сам, из охотничьего пороха, патроны у родного дядьки стибрил. Хотел мастеру в окно подкинуть. Пацаны из заводской общаги отговорили. Сядешь, мол.

Марат с удивлением наблюдал, как воспоминания изменили Дундука. Он будто вдохновился. Глядел куда-то вдаль, улыбался.

– Я сам из Читинской области. У нас там каждый – или сидел, или сидит, или будет сидеть, хы-хы. Батька мой того. На зоне сгинул. Ну, я стерпелся как-то с мастером. Через год уже был токарем четвертого разряда. А когда в армию призывали, мастер на проводы пришел, коньяк принес. Потом выпил, всплакнул даже. Хороший ты, грит, парень, Колян. Упрямый. Возвращайся, грит, на завод после срочной. А я в военное училище поступил. Там тяжело было, конечно. Не, уставы, тактика, стрельба – с этим-то тип-топ. А как литература или марксистско-ленинская философия – так хоть вешайся, хы-хы.

Пораженный Тагиров слушал, не дыша, эти несложные откровения. Дундук на глазах превращался из деревянного робота в человека – пусть грубого и несуразного, но живого.

– Я ж понимаю, что говорю не всегда грамотно. Так откудова взяться той грамоте? Восемь классов еле-еле да «путяга». И жена на меня, Ольга Андреевна, все ругается. Книжки разные подсовывает, чтобы, мол, развивался. Разные мы с ней очень, конечно. – Сундуков вздохнул. – Она замужем была за Игорьком, лейтенантом из нашего батальона. На тебя похож – чернявый, худой. Стишки писал. Я в этой вашей поезии (Дундук так и сказал – через букву «е») ни хрена не понимаю, но Игорь в окружной газете печатался, хвалили его. Только недолго у них нормально было. Эх!

Полковник махнул рукой, помрачнел.

– Наш полк в Туркмении стоял. Ольга пацана родила, да там какая-то инфекция была, что ли, в роддоме. Средняя Азия же – заразы полно. Словом, мальчонка и трех дней не прожил, помер. А Игорёха погоревал да на полигон уехал – службу никто же не отменит. И там уже, при взрыве боеприпасов… Он и еще двое бойцов. Погибли.

Тагиров молчал. Его начала бить крупная, до стука зубов, дрожь.

– Ну, Ольга Андреевна натурально тронулась умом. Даже не плакала. Просто никого не узнавала, не разговаривала ни с кем. Молчала. Хотели ее в психушку, того… Я не дал. К себе забрал. Ты не подумай, Тагиров, я ни-ни! И пальцем ее не трогал. Отвез к мамане моей, в Петровск-Забайкальский. Через полгода в отпуск приехал – уже ничего, улыбается даже. Расписались через год. Хорошо живем.

Николай Александрович помолчал, упрямо повторил:

– Хорошо! Детей вот только… Она в первое время и слушать не хотела, а теперь уж поздно.

Сундуков провел ладонью по лицу – будто очнулся. Хмыкнул:

– Что-то я разоткровенничался с тобой, лейтенант. Не к добру. Давай, иди, у меня еще дел куча.

Сундуков кивнул, отправился в штаб. Заскрипела пружина, хлопнула дверь. Почти сразу послышался приглушенный крик:

– Ты че, солдат?! Почему ремень висит, а? Отобьешь все хозяйство – чего потом скажешь невесте, а? И воротничок застебни, от так от.

Тагиров снял шапку, пригладил волосы. Мороз покусывал горящие уши.

Прошептал: «Крыса. Я – крыса».

Глава девятая Жертва

Товарищ Ши Пин, начальник отделения Второго управления Генерального штаба, возвращался из инспекционной поездки в учебный лагерь полка специального назначения «Волшебный меч Востока». Начальство осталось довольно. Удивленно цокало, наблюдая, как разведчики разбивают головой кирпичи и карабкаются без снаряжения на пятый этаж бетонного здания. Пожалуй, наибольшее впечатление оказала демонстрация способностей к выживанию: десяток раздетых догола бойцов засыпали снегом и оставили так лежать, хотя столбик термометра с утра показывал минус тридцать. Когда через два часа комиссия возвращалась с полигона, то с ужасом и восхищением обнаружила, что разведчики продолжают лежать под снегом. Чтобы продемонстрировать выдержку подопечных, Ши Пин задал одному из них вопрос. Тот разлепил смерзшиеся синие губы и без запинки начал докладывать организационно-штатную структуру советского мотострелкового полка.

Гражданский член комиссии, высокопоставленный чиновник из Центрального комитета партии, восхищенно оценил готовность спецназовцев: – С такими солдатами не страшно воевать в глубоких снегах русской Сибири! Северные ревизионисты когда-нибудь с ужасом познают мощь китайского меча.

Вспомнив этот эпизод, Ши Пин усмехнулся. Гораздо важнее любой показухи, что каждый из разведчиков может за трое суток пройти двести километров через безлюдные горы и пустыню, питаясь одними муравьями, взорвать вражеский мост и вернуться невредимыми. По крайней мере, на учениях.

А вот как они покажут себя при исполнении реальной боевой задачи? Седой нахмурился. Многое в его карьере сейчас зависело от того, как пройдет операция в монгольском Чойренском аймаке. Только бы профессиональный диверсант не подвел. С таким трудом его внедрили, легализовали…

Да, очень многое зависит от него.

Пожалуй, все.

Десяток монгольских «шишек» прибыл в гарнизон на трех машинах. Все в традиционной униформе монгольского руководителя: хромовые сапоги, халат на вате, шляпа. Только Доржи был, естественно, в шинели. Делегацию приняли на ремонтной базе, повели на экскурсию. Марат поздоровался с Доржи, пожал руки остальным малознакомым и тем, кого вообще не знал. Раньше видел только Басана и начальника железнодорожной станции товарища Батмунха.

Басан представил Тагирову невысокого парня:

– Это мой племянник, Тэрбиш. Он из дальнего аймака, из западной части пустыни Гоби. Приехал в сентябре, я его водителем к себе взял. Совсем неграмотный, у них там страшная глушь, ему все очень интересно.

Тэрбиш снял засаленную шляпу, закивал бритой головой, приложил руку к сердцу. Взгляд у него был неприятный – уколет внимательно и ускользнет, спрячется.

На площадке перед боксами бронетанкового батальона стояло несколько машин – устаревшая «шестьдесятдвойка», новенький Т-72, безбашенный эвакуационный тягач, боевая машина пехоты. Преисполненный важности капитан Быкадоров разъяснял монгольским гостям, что к чему, сыпал наизусть цифрами из тактико-технических характеристик.

Товарищ Басан поинтересовался:

– А вот у наших южных соседей техника хуже?

Дима чуть не задохнулся от возмущения:

– Ну, товарищи, как в голову может прийти сравнивать нас с китайцами! У них ничего своего-то нет, сами придумать не способны. Когда мы еще дружили, советские специалисты построили им заводы, наладили выпуск наших танков «Т-55». Вот они этой базой до сих пор и пользуются. Правда, смогли скопировать старушку, – Быкадоров постучал указкой по надгусеничной полке «шестьдесятдвойки». – Когда во время боев на Даманском в шестьдесят девятом году одна машина провалилась под лед и затонула в Амуре. Китайцы ее вытащили, на детальки разобрали, сделали такую же. Только и способны, что воровать да копировать.

Туземцы довольно закивали головами, соглашаясь. Прошли в ремзону батальона РАВ, там экскурсию проводил Викулов. Нескладный Серёжа сбивчиво бормотал, стеснялся. Гостей гаубицы и минометы не заинтересовали. А когда Викулов, оживившись, начал сыпать специальной терминологией, описывая электронный блок из машины управления командира артиллерийской батареи, монголы потихоньку начали пятиться от костлявого старшего лейтенанта, возбужденно размахивающего руками.

Тагиров, сам не понимавший половины слов, почувствовал неловкость и быстренько увел делегацию на площадку автомобильного батальона. Там уже аборигенам было все понятно: они азартно лазали по кабинам «камазов» и «уралов»; восхищенно цокали, заглядывая внутрь оборудованных для автономной жизни в пустыне кунгов…

У солдатской казармы посетителей встретил Воробей. Провел внутрь, продемонстрировал идеально, по ниточке, расставленные кровати с «отбитыми» до угловатой ровности бетонной плиты одеялами. Самих жителей помещения, естественно, спрятали с глаз долой, и только образцово-показательный двухметровый ефрейтор-славянин пучил глаза у тумбочки дневального.

Заглянули в столовую и в клуб. Расселись по машинам и поехали в гарнизон. Подуставшие гости сразу повеселели, предвкушая магазины.

Но Николай Александрович план экскурсии соблюдал свято: выстроил монголов перед облупленным бюстом Ленина и начал вещать о героической боевой истории войсковых частей Чойренского гарнизона. Тагиров тем временем забежал в офицерскую столовую, проверил готовность:

– Ну, девочки! Уберите селедку – монголы ее не едят, траванутся еще, не дай бог. И к чаю – молоко. Да не сгущенное, концентрированное! Без сахара.

Пока гости пили водку за советско-монгольскую дружбу и закусывали, Марат попытался проскочить мимо Сундукова на улицу, но был пойман за рукав.

– Хорошо мероприятие проходит, от так от, – довольно заметил полковник. – Насыщенно. А ты чего, лейтенант, от меня бегаешь последние две недели? Натворил чего, признавайся?

И захохотал, дружелюбно пихнув Тагирова в грудь. Марат начал бормотать что-то про занятость и подготовку к двадцать третьему февраля, пряча глаза. И бочком отполз к выходу, воспользовавшись тем, что Дундук уже грохотал у стола:

– За дружбу надо по всей! Не сачковать, товарищи монгольские друзья! Допиваем, допиваем! Во, молодцы! А теперь снова наливаем, и – за боевое единство!

Раскрасневшейся шумной толпой вывалились на улицу и пошли в Дом офицеров. Делегацию встречала Ольга – красивая, веселая, гостеприимная. Подарила Марату счастливый, полный тайного намека взгляд. Прошли в зал, уселись на первом ряду. Сундуков взгромоздился на трибуну, прочел по бумажке доклад. Пригревшиеся гости клевали носами, дремали. Погас свет, на экране замелькали поцарапанные кадры заезженной документальной пленки…

К Марату, сидящему с краю, в темноте подошла Ольга. Наклонилась, обдав ароматом духов, тихо сказала:

– Лейтенант, не могли бы пройти ко мне? Надо уточнить кое-что по программе…

Завела в кабинет, повернула ключ. Прижалась, зашептала:

– Я так соскучилась, Маратик… Два дня без тебя – это невыносимо…

Тагиров, с трудом оторвавшись от мягких губ, сказал:

– Не надо сейчас, может? Сундуков здесь – вдруг заявится?

– А, это не важно, не важно… Я сейчас умру от тоски по тебе, это же невозможно – так долго ждать. Иди ко мне. Хочу…

Потом она стояла у зеркала, застегивала многочисленные (как женщины в них не путаются?!) крючки и пуговички, поправляла прическу, а он курил, прислушиваясь к звукам за дверью. Хмуро заметил:

– У меня теперь нельзя. Соседи вчера вернулись из командировки.

Ольга оторвалась от зеркала, подошла. Марат, не вставая со стула, обнял, уткнулся лицом в ее живот. Она, перебирая тонкими пальцами его волосы, тихо сказала:

– Ну, ничего страшного. Придумаем что-нибудь. У нас вся жизнь впереди.

Марат подавил желание спросить: «И как ты ее видишь, эту нашу общую жизнь?». Потом, потом как-нибудь. Не надо портить чудесную минуту дурацкими вопросами без однозначных ответов.

Ольга подошла к двери, открыла. Замок громко щелкнул – будто поставил грубую точку в конце изящной строки.

Выспавшиеся в темном кинозале монголы зевали, щурясь на предвечернее солнце. Курили, топчась на крыльце Дома офицеров. Товарищ Басан благодарил довольного Сундукова:

– Все очень хорошо прошло, товарищ полковник! Я обязательно доложу в Улан-Батор об этом чудесном мероприятии!

– А то! – согласился Николай Александрович, – фирма веников не вяжет, от так от. Все вам показали, рассказали, ниче не скрыли. Так сказать, гласность, в свете последних решений.

– Да, мы очень благодарны! Увидели, как у вас солдаты живут, как вы культурно время проводите. У нас еще одна просьба: а нельзя ли посмотреть, так скажем, офицерский быт? Ну, интересно, какая мебель у вас, обстановка. Очень любопытно как пример социалистической жизни.

Полковник поморщился. Тащить эту толпу к кому-то на квартиру? К себе точно нельзя – Ольга скандал устроит, да и самому стремно. К холостякам отвести? К Тагирову, например? Точно не вариант: эти молодые – бестолковые в качестве примера социалистической жизни продемонстрируют бардак, поломанные шкафы и батареи пустых бутылок. А то и монголку-проститутку вытащат из кладовки.

Но Басан сам выручил озадаченного Сундукова:

– Вот, например, офицерская гостиница. Я слышал, у вас там генеральский номер есть, устроенный с большим вкусом. Можно нам туда?

– Фуух, – не смог скрыть облегчения Николай Александрович, – конечно, можно. Сейчас порешаем.

Легендарный генеральский номер в Чойренской офицерской гостинице был сооружен при нервном ожидании комиссии во главе с тогдашним министром обороны маршалом Устиновым. Однако что-то не сложилось, великий военачальник до Чойра не добрался, и теперь номер простаивал месяцами, лишь изредка посещаемый улан-баторским начальством.

Люкс имел отдельный вход. Внизу – стол дежурной, где обычно коротала время Галина, уставившись в телевизор. Широкая лестница с резными перилами; красная ковровая дорожка прижата к ступеням блестящими стержнями «под золото». На втором этаже – две обычных комнаты для сопровождающих и, собственно, сам генеральский номер.

Монголы разбрелись по огромным хоромам, восхищенно цокая языками на туркменские ковры, щупая полированный дуб панелей и пялясь в безупречные огромные зеркала. Особый восторг вызвала ванная комната размером с добрую юрту.

Доржи и Марат курили в коридоре у кованой плевательницы, под чудовищных размеров картиной «Малая Земля, 1943 год. Начальник политотдела 18-й армии дорогой Леонид Ильич Брежнев вдохновляет коммунистов на подвиги». Подтянутый красавец-полковник что-то вещал, стоя на башне бронекатера. Перепоясанные пулеметными лентами героические морские пехотинцы вежливо внимали мужественному руководителю. На заднем плане, за багровыми грозовыми тучами и разрывами зенитных снарядов, угадывался многострадальный крымский берег, жаждущий освобождения.

Монгольский капитан поинтересовался:

– Я вот не совсем понимаю, Марат, круг твоих обязанностей. И военному прокурору помогаешь, и концерты ведешь, и диверсантов ловишь. Ты кто вообще по должности?

– Эх, – горько вздохнул Тагиров, – я сам не всегда понимаю. Одно знаю точно: я – дэзэ.

– Кто?! – поразился Доржи.

– Дэзэ. «Дежурная задница». Самый молодой офицер батальона, мальчик на побегушках, прислуга за все и всех.

– Где-то я что-то такое… Дэзэ, жэдэ, – задумчиво проговорил капитан. – А ты один в гарнизоне этот самый «дэзэ»?

– Не знаю, – пожал плечами Марат, – до меня у нас в батальоне Воробей был, а как в других частях дела обстоят… Наверняка такие же счастливчики есть, но как называются – не в курсе.

– Ладно, – посерьезнел Доржи. – Надо это переварить. Давай, ребят выгонять будем. Загостились мы у вас, зайдем в магазины, и домой пора.

Вдвоем пошли в люкс. Доржи что-то прокричал, монголы потянулись на выход. Марат заглянул в спальню, центр которой занимала гигантская двуспальная кровать под ослепительно белым покрывалом. Сказал Басану:

– Доржи просил передать, чтобы заканчивали, – вам ехать пора. Ой, чего это он делает?

Из-за кровати показалась круглая бритая голова Тэрбиша. Водитель утер испачканное пылью лицо, поднялся с четверенек, чихнул.

– Да это мы, – Басан покрутил пальцами, подбирая слова, – смотрим, как паркет уложен. Хотим у себя в райкоме такие полы сделать, а не знаем как.

– Понятно. Ну что, пошли?

– Да, – закивал головой монгол. – Мы уже закончили.

Марат попрощался с гостями, оживленно галдящими у входа в магазин. Побежал домой – готовиться к наряду. Вечером он заступал помощником дежурного по гарнизонной комендатуре.

Хамба-хромой в конце концов доковылял до дырки в гарнизонном заборе. Ночной путь через степь оказался долгим. Яркая луна освещала ровные участки, но совершенно зачерняла ямы и впадины, и нельзя было понять, насколько они глубоки и опасны для калеки. Монгол аккуратно их обходил, и от этого дорога показалась длиннее раза в полтора.

Замерзший и уставший, Хамба долго не мог отдышаться. Наконец решился и на четвереньках прополз внутрь.

После того, как капитан Доржи засадил его на десять суток, приходилось быть осторожным. Ночной поход не позволял заработать на пустых бутылках, зато оставлял шансы найти что-нибудь ценное на помойке и не попасться при этом патрулю. Военные – тоже люди, должны хоть немного спать по ночам, верно?

Хромого ждало жестокое разочарование: ни в контейнерах, ни рядом с ними ничего не удалось найти, кроме пары старых ботинок. Обувь была крепкая, но совершенно не годная на продажу старьевщику: монголов с сорок пятым размером ноги не существует в природе…

Вздыхая, добрел до последнего ржавого бака. Кряхтя, перегнулся через борт, вгляделся слезящимися глазами. И обомлел.

На куче вонючего мусора лежала завернутая в светлую тряпку очаровательная кукла младенца с нежным, из белого фарфора, личиком. Хамба осторожно взял находку, вытащил из контейнера. Такая вещь должна стоить очень дорого! У этих кукол открываются глаза, когда поднимешь вертикально, да и звуки при этом они издают забавные. Калеку кольнула обида: его доченька, Гоецэцэг, достойна такой игрушки больше всех на свете. А придется продать, чтобы купить еды.

Хамба присел на бордюр. Положил сверток на колени, начал аккуратно разворачивать. Присвистнул от удивления и тут же испуганно замер.

Все было тихо. Хамба перевел дух и присмотрелся: на шее куклы действительно висела цепочка из светлого металла со странным украшением: две палочки, соединенные серединами под прямым углом. Торопясь, дернул, разорвал тонкий металл, поднес к глазам. Неужели серебро? Все-таки русские непостижимы в своем расточительстве – выбрасывают новые игрушки, да еще и с драгоценностями в придачу!

Хамба кривыми замерзшими пальцами продолжил разворачивать ткань, предвкушая новые приятные сюрпризы. Замер. Ужас схватил за горло, задавил крик.

Отбросив кошмарный сверток, он схватил палку и поковылял прочь, подвывая от страха.

* * *

Невыспавшийся прокурор Пименов зевал, прикрывая рот. Комендант поднял его в пять утра, и уже два часа не было возможности ни присесть, ни выпить хотя бы чашку чая. Только сейчас майор добрался до своего кабинета и собрал всех, причастных к делу.

– Давай, Тагиров, по порядку еще раз. С чего все началось?

– Значит, так, – Марат устало прикрыл глаза, вспоминая. – В четыре тридцать утра гарнизонный патруль при обходе территории военного городка возле дома офицерского состава номер три обнаружил подозрительный предмет. Там еще помойка рядом. Начальник патруля с одним патрульным остался на месте, второй патрульный вызвал помощника дежурного по комендатуре, то есть меня. Предмет оказался свертком из белой ткани. Проще говоря – наволочка. Внутри…

Марат запнулся. Перевел дух, продолжил:

– Внутри труп младенца, девочки. Вернее, тогда я еще не знал, что девочка мертвая. Взял ее, побежал в гарнизонный госпиталь, вызвал дежурного врача. Ну, он уже ее осмотрел и сказал… Вот. Я из госпиталя позвонил, доложил дежурному по комендатуре. Тот уже разбудил коменданта. Все.

– Что констатировал доктор? – Пименов обратился к небритому майору-медику.

– В рапорте все описано. Возраст младенца – несколько часов. Девочка доношенная, родилась здоровой. Причина смерти – переохлаждение. Это предварительно. Вскрытие проведем, все оформим официально.

– Что сам думаешь, майор? – поинтересовался прокурор.

– Ну, что сказать? Видимо, роды на дому. Нами не учтенный случай беременности. Родильное отделение пустое стоит. На учете состоят три женщины – сроки три, четыре и шесть месяцев.

– Их проверяли?

Медик поморщился:

– Чего их проверять? Я же говорю: найденный младенец – доношенный. Был бы недоношенный плод обнаружен, а так… Повторяю: нами не учтенный случай.

– То есть по гарнизону ходила беременная баба, и никто об этом не знал? – скептически хмыкнул Пименов.

– Если она на учет не вставала, не обследовалась – мы как узнаем? – пробурчал доктор. – Может, вообще какая-нибудь гостья. Из другого гарнизона. Приехала из Улан-Батора, например. Родила, ребенка угробила и смылась.

– Или монголка, – задумчиво сказал молчавший до этого комендант.

– Это исключено, – покачал головой медик, – ребенок европейский.

– Да, – добавил Тагиров, – при осмотре никаких вещдоков не обнаружено. Ни пеленок, ни одеяла. Они ее, голенькую, на мороз… Кхм, извините. Только наволочка. Стандартная, армейская, такие солдатам выдают. Обнаружено самодельное клеймо: цифра «два» и буквы «с», «л», «в».

– Так. Вот это уже кое-что. Чьи-то инициалы?

– Я проверил, – Марат вздохнул. – В гарнизоне проживают два человека с такими. Прапорщик Слюньков Леонид Владимирович, сорока восьми лет. С ним проживает супруга, Екатерина Викторовна, сорока семи лет. Старший сын служит офицером в Германии, дочь студентка, в Союзе.

– Кстати! – Пименов щелкнул пальцами. – Может, кто-то из наших старшеклассниц, а? В подоле принесла, и чтобы не нагорело – дочку в мусорку выкинула.

– Нереально, – комендант поморщился, – в школе такое не спрячешь, как беременность.

– Я все-таки помечу, как версию. А кто там второй, Тагиров?

– А второй – всем вам небезызвестный генерал Сергей Львович Воронов, командир мотострелковой дивизии. Сомневаюсь, что он будет тырить у солдат наволочки и самодельным клеймом отмечать, – мрачно ответил Марат. – Хотя, товарищ прокурор, можете у него поинтересоваться: не рожали ли вы кого нынешней ночью, товарищ генерал? Я не рискну.

– Блин, ерунда получается, товарищи офицеры. – Комендант нахмурился. – Какая-то… Я не знаю даже, можно ли тут подходящее слово подобрать… Убила собственного ребенка – и что, уйдет от ответственности? Нельзя такого допустить, я вам скажу. Мы вон с женой чего только не делали, к каким только врачам… Чтобы дите заиметь. А эта тварь… Слов нет.

– Случай жуткий. В моей практике – в первый раз. Все сделаем, чтобы раскрутить, – твердо сказал прокурор. Потом обратился к Тагирову:

– Списки жильцов дома номер три смотрел?

– Товарищ майор, – взмолился Марат, – я все-таки тут при чем? Разве это дело моего батальона касается? Это дело гарнизонное. И вообще, я сейчас в наряде стою. Там дежурный по комендатуре один-одинешенек, от пульта отойти не может. Ни позавтракать, ни, пардон, в туалет. Разрешите, я пойду на дежурство?

– Да, ты прав, лейтенант. По привычке тебя спрашиваю. – Пименов устало вздохнул. – Все последние чепе твои были… Иди конечно, свободен. Мы тут как-нибудь без тебя попробуем.

Тагиров кивнул на прощанье и вышел. Постоял на улице, приходя в себя.

Перед глазами светилось белое личико и тонкие, прозрачные пальчики.

* * *

Серебро оказалось советское, высокой пробы, так что старьевщик дал хорошую цену. Хамба, совершенно вымотанный событиями этой ужасной ночи, собрал последние силы, добрел до юрты на окраине, где вчера резали барана. По обратной дороге зашел в магазин. Потом терпеливо ждал врача у входа в больницу. Тот сначала отказывался от смятого комка тугриков. Потом неохотно взял, пообещал вечером прийти, осмотреть дочку и жену, принести лекарства из своих запасов – в аймачной аптеке ничего не продавали, кроме бинта и зеленки.

Хамба наконец доковылял до своей юрты. У входа остановился, прошептал молитву духу очага. Потом еще отдельно – добрым богам, оберегающим цветы и детей. И всех вместе поблагодарил за дар, позволивший купить то, что положено для отмечания праздника «Цаган Сар». Теперь все будет хорошо.

Вошел. Жены внутри не было. Мешок с бараньей ногой, плиточным чаем и другими гостинцами положил у входа, похромал к деревянной люльке. Солнце уже поднялось высоко, столб света проникал через круглое потолочное отверстие. Попадавшие в него струйки дыма от очага причудливо извивались, будто танцующие на хвосте призрачные змеи.

Хамба протер грязными пальцами слезящиеся глаза. Пригляделся, любуясь.

Гоецэцэг лежала на спинке, светлый кружок ее прекрасного личика излучал спокойствие и умиротворение. Тонкие, словно степные былинки, ручки лежали поверх ветхого одеяла, не шевелясь.

Хамба вздрогнул. Ночное воспоминание сковало волю, лишило дыхания. Застонав от ужаса и напряжения, хромой поднялся, опираясь на здоровую ногу. Потянулся к дочери.

За все время, пока он ей любовался, девочка не шелохнулась, не пошевелила тонкими пальчиками. Ни разу.

– Гоецэцэг! Доченька моя, проснись…

Хамбе казалось, что он кричит, но онемевшее горло издавало только шипение.

Боги отвернулись от земли. Они равнодушны. Им не знакомо ужасное чувство утраты самого дорогого. Единственного, дающего смысл жизни.

Монгол покачнулся. Схватился за край люльки. Не удержался и упал…

Сзади звякнула дужка ведра. Жена, принесшая воду, тихо заругалась:

– Ты лишился последнего ума? Девочка всю ночь плакала, мучилась животиком, только недавно заснула.

Потревоженная Гоецэцэг открыла глаза. Обиженно скривила розовые губки, захныкала.

– Ну вот, дурак, разбудил все-таки.

Жена подошла к люльке, взяла ребенка на руки. Шепча ласковые слова, вынула из халата плоскую бледную грудь с черносливиной соска, всунула.

Дочка зачмокала.

Хамба сидел и улыбался, слушая эти звуки. Самую прекрасную музыку на свете.

* * *

Ольга сидела у Марата на коленях, притихшая. Царапала ноготком звездочку на его погоне, думала о чем-то своем.

– Ты сегодня грустная, маленькая. Плохое настроение?

Она слегка отстранилась, поглядела ему в глаза. Вздохнула:

– Ты ведь там был? Видел девочку? Весь гарнизон только об этом и говорит.

Тагиров ответил не сразу:

– Да. Видел. Я не хочу обсуждать это.

– Это ужасно, – Ольга порывисто вскочила с его колен, встала к окну. – Я сегодня почти не спала, думала об этом. Не хотела тебе рассказывать… У меня был ребенок, сын. Очень давно. И я его потеряла.

Ольга Андреевна плакала беззвучно, и от этого было страшно. Не прикрывала лица, не хлюпала в платочек. Стояла, отвернувшись к окну, закаменев, а слезы катились.

Марат подошел сзади, обнял за плечи. Шептал какую-то ерунду. Что младенец не мучился, просто замерз и заснул. И если ее не хотели родители – может, это единственный правильный выход для девочки. Лучше так, чем расти в мире, где тебя никто не ждал и не любит.

Ольга успокаивалась. Уткнулась в грудь Марата. Тихо сказала:

– Спасибо тебе, родной. С тобой так… надежно. Не хочется думать о плохом.

– Вот и не будем, – нарочито бодро сказал лейтенант, – я с Димкой Быкадоровым договорился. Он семью повезет в Улан-Батор, ключи обещал от квартиры. А то надоело уже в военно-полевых условиях.

Ольга обрадовалась:

– А когда он уедет?

– Через две недели.

– Это невозможно долго, – Ольга подмигнула, – у меня есть предложение получше.

Тагиров осторожно сказал:

– Я знаю, что Николай Александрович уехал в командировку на два дня. Но к вам домой я не пойду. Ни за что. Пойми меня, маленькая.

– А вот и не угадал! – Ольга рассмеялась. Будто и не плакала пять минут назад.

Подошла к своему столу, достала деревянную колобашку с болтающимся на металлическом кольце двумя ключами. Показала Марату:

– Что это, по-твоему?

– Похоже на ключи от номера в гостинице, – Тагиров пожал плечами. – Солнышко, ты же не предложишь нам идти в гостиницу? Где дежурная на каждом этаже. С тем же успехом можно кровать посреди гарнизона поставить – все будут знать через пять минут.

– Ах, это заманчиво – посреди гарнизона, – женщина игриво улыбнулась. – Не бойтесь, лейтенант, вашей тайне ничто не угрожает. Это – ключи от генеральского люкса, а там, как известно, отдельный вход. И дежурная уходит домой в шесть вечера, а приходит в девять утра. Свидетелей нашего грехопадения не будет.

– Подожди, – не понял Марат, – ты выпросила ключи у Галины, что ли? А она никому не расскажет?

– Не расскажет. Потому что не знает, что ключи у меня. Она сумку в моем кабинете забыла, – Ольга вздохнула. – Она вообще в последнее время в прострации. После того, как Вязьмин умер. Окончательно за собой следить бросила. Правда, почти не плачет. Куда-то в степь ходит, чуть ли не каждый день. Странная совсем стала.

Тагиров сказал:

– Ты хулиганка. Если нас поймают в генеральском люксе – скандал станет украшением исторических хроник гарнизона, и легенду о нем будут передавать из поколения в поколение.

– Ага, – радостно кивнула Ольга, – только не поймают. Ты же – ловкий пират, а я – твоя испорченная подружка. Грабить дамские сумочки уже научилась – лиха беда начало!

Свет не включали. Хихикая, поднимались по скрипящей лестнице, держась за руки, как дети в комнате страха. В кромешной темноте двигались на ощупь, замирали от каждого постороннего звука. На втором этаже дело пошло веселее: уличный фонарь помогал любовникам, заботливо расстилая дорожки желтого света. Дверь люкса Марат открыл без труда.

Марат рассмеялся:

– И чего шепчем? Никто же не услышит.

– Потому что страшно, – пояснила Ольга, – мы тут, как Герда и Кай во дворце Снежной Королевы. Или где похуже. В замке у злого тролля, который нас совсем не ждал. Поймает – и сожрет.

– Нет, тролль-то гостеприимный. Видишь, даже цветы для нас поставил.

– Где цветы? – удивилась Ольга. Подошла к вазе с букетом, потрогала. Разочарованно протянула: – Ну-у-у, они пластмассовые.

– Ишь ты, принцесса! Капризничает еще. Может, ты и от «чамбура» откажешься? – поинтересовался Марат, вытаскивая из кармана шинели бутылку с самогоном.

– Буду! – решительно заявила принцесса. – Грехопадение – так по полной программе!

Глотнула, зажмурилась. Долго не могла отдышаться.

– Ну и гадость! – сказала, наконец. – Рыцарь называется! Такое пойло с собой таскает.

– Так это специальное, рыцарское пойло, – объяснил Марат, – такого выпьешь, охренеешь и пойдешь месить, кого ни попадя: хоть роту мельниц, хоть эскадрилью драконов.

– Ладно. Я пойду в ванную, а ты тут не скучай.

Сбросила одежду на стул, прошлепала босиком. Прикрыла за собой дверь, щелкнула выключателем. Радостно сообщила:

– Ой, а тут халатики такие симпатичные!

– Ждут кого-то, – прокомментировал Марат. – Неделю назад тут ни цветов, ни халатов не было. Может, для самого Гуррагчи и приготовлен номер.

Долго шумела вода. Тагиров мучился, хотел закурить, но боялся оставлять лишние следы. Решился, пошел в коридор, торопливо высмолил сигарету у кованой плевательницы. Вернулся как раз вовремя: Ольга вышла из ванной в белом халатике.

– Как я вам в этом наряде, рыцарь? – покрутилась, халатик распахнулся.

– Ах, хороша! Надеюсь, без халата будет не хуже?

– Наглец! – Ольга рассмеялась, ускользнула от объятий. – Еще сомневается!

Подошла к огромной генеральской кровати. Восхитилась:

– Вот это поле для деятельности! Вас ждут великие дела, лейтенант.

– Я быстро. – Марат проскочил в ванную, наполненную влажным туманом, – Ольга воду не экономила. Туман лег непроглядной кисеей на огромное зеркало и пропитался знакомым ароматом духов.

Когда, обмотанный полотенцем, вернулся в спальню, удивился: лежавшая поперек кровати голая Ольга, свесив голову у прикроватной тумбочки, шарила руками по полу.

– Что случилось, маленькая?

– Сережку уронила. Изумрудную. Помоги найти.

– Ты и без сережек хороша, – отмахнулся Марат. – Потом найдем.

– Ну помоги, – упрямо сказала Ольга, – любимая сережка. Сердце теперь не на месте.

Тагиров, ворча про себя, опустился на колени. Пощупал пальцами. Нет, так не отыскать. Сказал:

– Придется настольную лампу включать. Надеюсь, с улицы не увидят и тревогу не поднимут.

Щелкнул выключателем, заглянул под генеральское ложе. И замер.

Под кроватью была подвешена конструкция: брикеты пластита, перемотанные изолентой. Сбоку к ним прикреплена черная коробка, помаргивающая красным огоньком.

Стараясь не выдать волнения, сипло сказал:

– Маленькая, очень осторожно и тихо поднимись с кровати. Ты лежишь на бомбе.

* * *

Ольга не впала в истерику, не запаниковала – беспрекословно выполняла все команды Марата. На цыпочках вышли в коридор, оделись. Спустились по лестнице. Тагиров, собравшись с мыслями, разъяснил:

– Сейчас идешь к себе в кабинет. Ключи кладешь в сумочку к Галине, отправляешься домой. И сидишь тихо, как мышка. Будут спрашивать – ты ничего не знаешь, никого не видела. Была дома. Все.

– А как же ты, милый? – испуганно спросила Ольга. – И про это… Про взрывчатку? Никому не скажем?

– Надо сообщить, – Тагиров старался говорить спокойно и уверенно. – Это очень серьезно, это диверсия. Я все сделаю, не волнуйся. И теракт предупредим, и про нас никто не узнает. Поняла, маленькая?

– Я все равно очень волнуюсь. За тебя.

– Не переживай, – Марат через силу улыбнулся, – нас, пиратов, поймать не так-то легко. Пошли.

Поцеловал, легонько подтолкнул к выходу. Прошмыгнули на улицу, огляделись. Вроде никого. Лейтенант закрыл наружную дверь ключом, отдал его Ольге. Прошептал одними губами: «Люблю. Беги».

Дождался, когда стройная фигурка скроется за углом. Включил фонарь над входом. Не торопясь, закурил. Теперь, наоборот, было бы хорошо, если его увидят.

Достал бутылку самогона из кармана, посмотрел на свет: еще две трети. Давясь и отдыхая между глотками, допил. Остатки вылил на себя – чем больше будет вонять, тем лучше. Подошел к пожарному щиту. Найденным обломком кирпича сбил замок, взял топор.

Вернулся к наружной двери люкса, начал грубо отжимать топором. Замок поддался на удивление быстро. Оставил дверь распахнутой, вошел. Включил свет везде, где можно. Поднялся по лестнице, громко топая сапогами. Пару раз рубанул по двери генеральского номера.

Входить было страшно. Черт его знает, от чего срабатывает эта бомба. Хотя, скорее всего, черная коробка – это радиовзрыватель. И цель неизвестных злоумышленников – явно не заурядный лейтенант.

Стараясь двигаться осторожно, пробрался внутрь. Присел, нащупал под прикроватной тумбочкой злосчастную сережку, спрятал в карман. Покосился на кровать.

Смятое покрывало будто помнило тело Ольги. Стараясь не дышать и не делать резких движений, осторожно расправил складки. Поднял с пола и отнес в ванную халатик. Внимательно огляделся. Теперь никаких следов ее пребывания в номере не было.

Поставил на пол у кровати пустую бутылку. В несколько глубоких затяжек выкурил сигарету до половины, грубо смял в хрустальной пепельнице дымящийся окурок.

Пошел вниз, к столу дежурной по люксу. Набрал номер комендатуры.

Язык уже начал заплетаться после бутылки самогона, так что голос Марата звучал вполне натурально.

* * *

– Ну что, по делу с младенцем есть новости? – поинтересовался особист.

– Ничего, – майор Пименов покачал головой. – Зло берет, когда представляю, что эта сволочь безнаказанно по гарнизону ходит. Чаю хочешь?

– Давай. С утра этот бардак, не успел позавтракать, а сейчас ужинать время.

Прокурор поднялся с кресла, выглянул в коридор. Негромко дал указания солдату, вернулся. Продолжил:

– Последний номер журнала «Наука и жизнь» читал – о техническом прогрессе в двадцать первом веке? Там про генетический код человека. У каждого он индивидуальный, при этом можно легко родственников определить. Вот взяли бы у всех жителей гарнизона анализ, да и узнали, чей ребенок. Еще пишут, что любого злоумышленника можно будет вычислить по такой мелочи, как оставленный на месте преступления волос, или по частицам кожи под ногтями жертвы. Представляешь? Тогда и уголовников не станет вообще, если их можно будет так легко поймать.

– Ну-ну. Братья Вайнеры, «Эра милосердия», – скептически хмыкнул контрразведчик. – Читал я эту ненаучную фантастику, в «Науке и жизни». Это же надо – персональная электронно-вычислительная машина размером всего с чемодан, ага. С этим, как его, монитором типа телевизора. Пусть они сначала телевизор в чемодан засунут, а я погляжу, как у них получится. Или переносные телефоны. Я прямо себе представил, как человек идет по городу и по телефонной трубке разговаривает. А на спине у него килограммов на двадцать катушка с проводом висит, разматывается, ха-ха-ха!

– Так это радиотелефон имеется в виду! – возразил прокурор.

– Брехня, – махнул рукой Мулин. – Невозможно. Может, лет через сто.

Научный спор прекратил солдат, принесший чай и тарелку с бутербродами.

Какое-то время собеседники молча жевали. Наконец особист насытился и продолжил:

– Ладно, давай к нашим баранам. Покруче любой фантастики. Дело Тагирова я забираю.

– Естественно, – согласился Пименов, – чистой воды подготовка к теракту, ваша епархия. Думаю, взлом помещения в пьяном состоянии мы ему простим, учитывая, от какой беды он нас всех спас.

– Не знаю, – задумчиво проговорил капитан. – Тут еще разбираться надо. Странный парень этот Тагиров. Что ни происшествие в последнее время, то он каким-то боком участвует. Прямо мистика! Да и объяснительная его… Тоже ненаучной фантастикой попахивает. Нажрался, в невменяемом состоянии решил поглядеть, как живут генералы. Топором взломал двери, в номере допил бутылку, спьяну упал, увидел под кроватью бомбу… На первый взгляд – бред сивой кобылы.

– Не скажи, – возразил Пименов, – помнишь, как мы в пустыне свихнувшегося начфина ловили? Офицеры пьют, как из пулемета. Все может быть. Его приведут с гауптвахты через пятнадцать минут, сам допросишь.

– Допрошу, – кивнул головой Мулин, – я после саперов номер осмотрел. Есть кое-что непонятное.

– А что саперы сказали?

– Пластит высококачественный, мощный. Была информация, что китайцы такой пробуют делать. Если бы рвануло – не только генеральский люкс, полгостиницы бы снесло к чертям собачьим. Радиовзрыватель дальностью действия в километр. Я прикинул – это даже к забору не надо подходить. В степи за бугорок спрятался, инициировал, когда надо.

– Жуть, – вздрогнул Пименов. – Это не только гостиница, и жилым домам бы досталось. Детский сад недалеко. То есть теракт готовился против населения гарнизона?

– Нет. Объект – гость генеральского люкса. Завтра вечером должен приехать. Первый монгольский космонавт Жугдэрдэмидийн Гуррагча. Он для них – главный народный герой, можно сказать, символ нации. Если бы он погиб на территории советского гарнизона, последствия были бы фатальными. Вплоть до разрыва всех отношений и требования немедленно вывести войска. А если Советский Союз заартачится – китайцы тут как тут, помогут монголам избавиться от агрессивной оккупации.

– Ни хрена себе! – озадаченно пробормотал прокурор. – Это же мировые последствия, можно сказать.

– Вот именно. Исторические потрясения так и начинаются – со сравнительно незначительных событий. Сербский студент «браунингом» побаловался, неизвестной национальности боевики на немецкую радиостанцию напали – и пожалуйста, мировая война, десятки миллионов жертв. Поэтому из Читы уже вылетел спецборт с высшими офицерами особого управления округа.

В дверь постучались. Солдат просунул голову, сообщил:

– Тагирова привели.

* * *

Голова трещала нещадно. Марат попросил воды, выхлебал. Отдуваясь, поставил стакан на стол.

Особист смотрел на него, прищурившись. Попросил:

– Расскажите о событиях прошедшей ночи, лейтенант.

– Я же описал все подробно, добавить нечего, – удивился Тагиров. – Вон, майору Пименову.

– Ничего страшного, еще раз послушаем.

Марат вздохнул, пересказал все точь-в-точь. Капитан слушал, кивая. Переспросил:

– Так какая все-таки была причина столь экзотического поступка? Не каждый день ломятся с топором в генеральский номер.

– Ну так что, – пробормотал Тагиров, – спьяну чего только не натворишь.

– То есть вы утверждаете, что были в номере совершенно один?

– Конечно, – пожал плечами Тагиров, – я же один пил.

– Нехорошо, – покачал головой Мулин, – широкими шагами идете к алкоголизму, лейтенант. Может, все-таки с вами кто-то был?

– Никого.

– Тогда как вы объясните вот это? Изъято из ванной комнаты, лежало под зеркалом.

Особист положил перед лейтенантом целлофановый пакетик. Внутри лежал небольшой флакон с духами. Марат узнал его сразу. И сразу же вспомнил аромат. Вернее, не забывал никогда… С тоской подумал: «Чертовы бабы! Дурацкая привычка – везде свои метки забывать».

Стараясь выглядеть спокойным, ответил:

– Я откуда знаю? Дежурной по гостинице, наверное, бутылек. Как ее там? Галина, во.

– Лейтенант, не смешите меня, – капитан доверительно улыбнулся, – французские духи – у нашей гарнизонной клуши Гали. Хотелось бы вам поверить, да не получится. Я вам больше скажу: на весь военный городок таких заграничных штучек две, максимум три наберется. И я за пятнадцать минут вычислю, чей это флакон. Ну так что, будете говорить правду?

Марат на секунду замер. Кивнул головой:

– Буду.

– Отлично, – обрадовался особист. – И кому сей предмет принадлежит?

– Ольге Андреевне Сундуковой.

– Очень интересно! И как он оказался в генеральском люксе?

Тагиров пояснил:

– Я у нее вчера днем был в Доме офицеров, обсуждали программу концерта на двадцать третье февраля. Ну, улучил момент. И украл духи из сумочки. У меня подружка есть в Иркутске, Светка. Могу адрес сообщить. Хотел ей подарочек привезти.

– Понятно, – разочарованно сказал особист. – Алкоголик, да еще вор!

– Ну, вот такой я, – развел руками Тагиров, – можно сказать, позор гарнизона.

– Значит, так. Пока вы арестованы на трое суток приказом начальника гарнизона за взлом генеральского люкса в пьяном состоянии. А что дальше будет – поглядим. Приедут следователи из Читы – будут решать, по каким статьям дело против вас возбуждать.

Марат рассеянно кивал, соглашаясь. Почувствовал легкий укол в бедро. Сунул руку в карман, нащупал изумрудную сережку. Черт!

Капитан Мулин удивленно поинтересовался:

– Вам что, плевать на свою судьбу, лейтенант?

– Да кто же его знает, товарищ капитан, как судьба повернется? Сегодня ты счастлив и владеешь всеми драгоценностями мира, а завтра – лишенный всего нищий. «Лишенец», как любит говорить полковник Сундуков. Хотя он совсем другое имеет в виду, но слово точное.

Тагиров вышел из кабинета. Пошел на два шага впереди сопровождающего из комендатуры. На крыльце задержался. Наклонился над мусорницей, сплюнул. Незаметно опустил туда же сережку.

Металл еле слышно звякнул.

* * *

Дима Быкадоров был не в настроении. Так ждал этого выходного дня, хотел выспаться, повозиться с близняшками. Так из-за приезда монгольского космонавта запахали в неожиданный наряд, в комендатуру. Начальству зачем-то понадобилось удвоить патрули. Причем отправили обходить внешний периметр. Ну не идиоты, а? От кого охранять, спрашивается? И что? Бетонный забор – от похищения кочевниками?

Хмурый уставший комендант, еле ворочая языком и пуча красные от недосыпа глазищи, проинструктировал: делая обход, обращать внимание на необычные предметы, подозрительных задерживать, приводить в комендатуру. Всячески бдить. Очень содержательный инструктаж, тьфу!

А дома жена щи сварила. Димка достал по знакомству три кочана капусты. Она, конечно, подмороженная, но если вилки от гнилых листьев почистить – как раз на кастрюлю щей набралось. Картошка и морковь, конечно, сушеные, ничего не поделаешь. Зато говядинка хороша! Здоровенный кусок, да на мозговой косточке. Дух от полной тарелки! Перчику молотого, чесночком горбушку черного хлеба натрешь. Хрустальную стопочку ледяной водочки для аппетита. И мальчишки расстроились. Собирались устроить турнир в настольный хоккей, так поди ж ты!

Быкадоров зло сплюнул. Поглядел на двух бойцов – патрульных. Эти-то довольны, все же какое-никакое, а разнообразие. Патруль в жилой зоне – это не в опостылевшей казарме торчать. Жизнь кипит, женщины ходят…

– Шагом марш, – скомандовал капитан, – под ноги посматривайте. На предмет наличия подозрительных вещей и следов.

Хотя сам понимал, что глупость. Бараньи катышки да пустые консервные банки, чего тут еще обнаружить можно?

Пошли. Солдаты сначала помалкивали, потом начали тихо разговаривать. Дима не слушал – у этих сопляков одна тема: поскорее бы приказ да на гражданку, домой. Высматривал дорогу поровнее, обходил ямы. В голове – пустота.

За час обошли периметр. Продрогли, как черти. Встретили какую-то женщину, нелепую, бесформенную, в огромной старой шубе – она брела прямо через степь к гарнизону. Быкадоров в последний момент узнал Галину, подругу погибшего прапорщика Вязьмина. Прошла, не подняв взгляда. Шептала что-то. И, что самое странное, улыбалась. Тронулась умом от горя.

Недалеко от контрольно-пропускного пункта какой-то монгол возился с заглохшей машиной: открыл капот, ковырялся в автомобильных кишках, дыша на замерзшие грязные руки. Быкадоров подошел:

– Что, кампан, сдох агрегат? Помочь?

Туземец замотал головой: сам, мол, справлюсь.

Дима пожелал удачи, пошел дальше. Отправил бойцов греться на КПП, сам остановился, закурил. Видел раньше где-то этого аборигена? Или показалось? А, все они на одно лицо. У этого харя к тому же машинным маслом перемазанная, шапка на глаза надвинута. Быкадоров раздавил окурок и отправился вслед за патрульными.

Монгол залез в кабину, вытащил из-за пазухи халата плоскую коробочку, прижал к щеке. Вроде бы не очень холодная. Не хватало еще, чтобы на морозе пульт радиовзрывателя отказал в решающий момент!

Откинулся на сиденье, замер. Чего-чего, а ждать он умел. В школе «Волшебного меча Востока» учат всему. Бывало, приходилось часами лежать в болоте, не шелохнувшись, и чувствовать, как сытые пиявки по очереди отваливаются от кожи.

Была глубокая ночь, когда подъехал напарник. Хмуро сказал:

– Поехали. Космонавт не появился – остался в Улан-Баторе. Русские что-то пронюхали – операция отменяется.

Никаких эмоций не отразилось на узкоглазом лице: эта операция отменяется – значит, будем готовить следующую.

Спецназ умеет ждать.

* * *

– Спасибо за чай, Ольга Андреевна, – Галина отодвинула чашку, огляделась. – Хорошо мне у вас, уютно. Дома вообще не могу одна, места себе не нахожу. Все о Петеньке вспоминаю.

Ольга кашлянула, осторожно сказала:

– Может, тебе надо как-то отвлекаться от тяжелых мыслей? Книжку почитать. Кружок вязания у нас в Доме офицеров открылся. Или вообще в Союз уехать? У тебя вроде в мае контракт истекает, да?

– Ну что вы, куда же я отсюда? Я же на могилку хожу к Петеньке, чуть ли каждый день. Тут не очень далеко, через степь, за полтора часа управляюсь. Разговариваю с ним. – Галина вымученно улыбнулась. – Я уже продлила контракт, на два года.

Ольга очень удивилась, услышав про могилу, но переспрашивать не стала. Мало ли что несчастной тетке примерещится. Перевела разговор:

– А что в особом отделе?

– Да ничего интересного. Какие-то начальники, из самой Читы. Важные такие, щеки раздувают. Про одно и то же спрашивают по десять раз. Никто подозрительный не приходил? А какие у вас отношения с Тагировым? А он ничего от вас не просил? В генеральский люкс его пускали?

– То есть, – Ольга Андреевна сжала кулачки, стараясь унять дрожь в пальцах, – в основном про лейтенанта спрашивали?

– Ну конечно, – кивнула Галина. – Зря, что ли, на гауптвахту его посадили? В магазине Раиса разъяснила: мол, Тагиров этот на самом деле – китайский шпион. Заминировал люкс – хотел монгольского космонавта взорвать. Как его… Трудное такое имя, не выговорить. А потом испугался за последствия, побежал сдаваться. Напился еще со страху-то.

– Это же чепуха, Галя! Не может этого быть, чтобы Марата считали китайским шпионом! – Ольга Андреевна занервничала, взяла пуховый платок со спинки стула, накинула.

– А я вам так скажу, Ольга Андреевна: бог, он все видит. От него, ирода этого, Тагирова, все несчастья у Петеньки и начались. Дознавателем он, вишь ли! Сопляк еще, дознавать.

– Не надо людей убивать и красть – тогда и проблем не будет, – сказала Ольга Андреевна.

Галина молча поднялась из-за стола. Пошаркала к двери. Оглянулась, осуждающе покачала головой:

– Зря вы так, Ольга Андреевна! Я-то к вам как к подруге, можно сказать. С чистым сердцем. А вы обидеть норовите.

Хлопнула дверью, ушла.

Ольга зажала лицо в ладони. Адская боль медленно раскаляла затылок, текла к вискам, сверлила.

Потемнело в глазах, поплыли стены. Нащупала стул, села. Слепо шарила в сумочке, искала таблетки.

Приступы случались, но такого сильного не было давно. Очень давно. Может, с самой Туркмении.

Никак не могла вытащить пробку – ногти соскальзывали, ломаясь. Наконец открыла, перевернула стеклянную трубочку-таблетки высыпались. Раскатились по столешнице, ловко увертываясь от дрожащих пальцев. Поймала две, слизала с ладони, запила остатками чая из чашки Галины.

Марат никогда не предаст ее, не скажет следователям правды. И его посадят. Надолго. Если вообще не…

Почему все, кто был ей дорог, кого она любила, уходили так быстро? Растворялись во мгле, и уже не вспомнить ни лиц, ни запаха?

За что?

* * *

В офицерской камере гауптвахты было даже уютно. Вместо обычных, складывающихся к стене нар – два топчана. Марата обеспечили матрасом и подушкой, топили тут нормально. В туалет выводили по первой просьбе. С кормежкой вообще все образовалось отлично: трижды в день приносили еду из офицерской столовой. Так и растолстеть недолго: обычно приходилось перехватываться сухомяткой, и дай бог, чтобы раз в сутки.

Тагиров наслаждался отдыхом. Впервые за полгода не надо было куда-то нестись, спать урывками по три часа, выполнять многочисленные и очень разные прихоти отцов-командиров… Между допросами он отсыпался.

Следователи задавали одни и те же вопросы. Казалось, они сами пребывали в растерянности, что делать с лейтенантом-забулдыгой. Проще всего было дать десять суток ареста от командующего армией и пинком отправить служить в Союз. Но дело было на контроле высоких начальников, контрразведчики получали трендюлей за готовившийся по самым носом теракт, и просто с Тагировым расплеваться не получалось.

Про посещение монгольской делегации следователи тоже выспрашивали подробно, но тут все упиралось в пределы их компетенции. Кто им разрешит допрашивать граждан страны, где советские войска в гостях? И не просто граждан – начальников, пусть и местного значения. Надо запросы посылать руководству туземцев, в Улан-Батор. Письма туда-обратно долго ходят. А пронести взрывчатку мог каждый из десятка монгольских посетителей – они же с портфелями не расстаются. Это у них – символ власти. Небось и спят с кожаными пузатыми чудовищами.

Марат начал дремать, когда его снова вызвали на допрос.

* * *

Кабинет был набит под завязку, Марат даже сначала растерялся от обилия незнакомых лиц. Явно намечалось что-то необычное, в сгустившемся воздухе пахло тревогой.

Сидящий во главе стола подполковник с прокурорскими эмблемами (щит, прикрывающий перекрещенные мечи) кивнул головой:

– Садитесь, лейтенант.

Тагиров присел на краешек свободного стула, украдкой огляделся. Напротив расположились два незнакомых полковника. По скрытым для непосвященного деталям – генеральского сукна кителям, шитым золотой нитью звездам на погонах – можно было определить нездешних шишек самого высокого полета. Один – крупный, костистый, лысоватый. Второй – комичный, миниатюрный, с любопытным, почти детским лицом. Погоны он себе явно ножницами подрезал, чтобы не свешивались с плеч, – такого маленького размера фабрики не производят. Видимо, те самые легендарные «москвичи», о которых Тагиров слышал в комендатуре.

Полковники разглядывали лейтенанта в упор. С брезгливым интересом, как энтомолог – особенного таракана перед тем, как проткнуть булавкой и засушить для коллекции.

Тагиров отвел взгляд, увидел Морозова и Сундукова. Радостно кивнул – все-таки свои. Однако «свои» никак не отреагировали. Сундуков даже нарочито отвернулся. Блин, намечалось что-то очень нехорошее. Марат сглотнул комок, постарался успокоиться. Подумал: «Будь что будет. Не расстреляют же, в конце концов. Не за что, вроде».

– Ну что же, начнем? – подполковник-прокурор будто спрашивал разрешения. А может, и вправду спрашивал – у столичных варягов.

Подполковник взял со стола исписанный листок, глянул. Заговорил:

– Сегодня в двенадцать часов дня меня, как руководителя особой следственной группы, пригласил к себе дежурный врач гарнизонного госпиталя. Одна из пациенток заявила, что хочет дать важные показания по делу о готовившемся теракте в генеральском люксе. По состоянию здоровья свидетельница не могла самостоятельно явиться в прокуратуру.

– Скотина. Девочку мою довел! – вдруг сказал Сундуков. И всхлипнул. Тагирову стало страшно: плачущий Дундук был совершенно невозможным, нереальным явлением.

Прокурор никак не отреагировал на это. Продолжил тем же равнодушным голосом:

– Свидетельница, Сундукова Ольга Андреевна, показала, что именно она была инициатором встречи с лейтенантом Тагировым, для чего предварительно похитила ключи от генеральского номера…

Марату будто врезали по лбу кувалдой. Он сидел, ошарашенный, а в голове крутилась одна мысль: «Господи, ну зачем? Зачем она рассказала?». И с ужасом понимал, зачем. Испугалась за него и бросилась спасать – ценой репутации, чести… Храбрый воробушек, затыкающий собой пушечное жерло.

Ухмылялись москвичи. Сопел простуженный Морозов. Дундук сморкался в несвежий платок, моргал красными глазами. Подполковник продолжал вещать скучным голосом, без интонаций. Марат воспринимал его слова, как серый бессмысленный поток, и лишь вздрогнул при словах «имела место постоянная внебрачная связь». Господи, какие деревянные, казенные слова…

Прокурор, наконец, закончил пытку и добрался до финальной части:

– Итак, можно сделать однозначный вывод: вины никакой за лейтенантом Тагировым не имеется. Теракт предотвращен по случайной причине. Расследование относительно его истинных организаторов будет продолжено компетентными органами, что не может являться предметом нашего обсуждения. Уголовное дело против Тагирова возбуждаться не будет в связи с отсутствием состава преступления. Что касается дисциплинарной и, так сказать… кхм… моральной стороны данного дела – эти моменты находятся в компетенции командования и политических органов армейской ремонтной базы. У меня все. Лейтенант, у вас есть вопросы?

– Да, – Марат умоляюще посмотрел на прокурора: – что с Ольгой Андреевной? Почему она в госпитале?

– Щенок, подонок, он еще спрашивает! – Сундуков рванулся, на его плечах повис Морозов. Подскочил Пименов, еще кто-то… Тагиров сидел, не шелохнувшись, закрыв глаза. Ему очень хотелось, чтобы сейчас Дундук добрался до него, разбил морду, – Марат даже не стал бы уклоняться. Только бы ответили: что с Ольгой?

Николая Александровича всем миром усадили на место, кто-то протянул стакан воды. Сундуков, стуча зубами по стеклу, давился, захлебываясь. Струйки сбегали по тройному подбородку, расплывались пятнами по кителю.

Сундуков поставил опустошенный стакан на стол. Стряхнул руку Пименова с плеча, повернулся всем грузным телом к Тагирову. Прохрипел:

– Ольгу отправили сегодня в Союз. Не пытайся ее искать. И не потому, что я убью тебя, – для тебя, скота, нет ничего святого, это я уже понял. Ты не ценишь ни свою паршивую никчемную жизнь, ни честь, которой у тебя нет. Но если у тебя есть хоть капля сострадания к обманутой тобой женщине – не добивай ее. А потом я увезу ее так далеко, что смогу защитить от твоих гнусных приставаний.

Сундуков подошел к Марату. Навис огромной глыбой. Сзади маячили обеспокоенные Пименов и Морозов. Тагиров сжал кулаки, поднялся. Принял сверлящий, ненавидящий взгляд маленьких глаз. Хотел сказать громко и четко, но голос подвел, сорвался на фальцет:

– Я… Я люблю Ольгу Андреевну. Простите меня, если сможете, товарищ полковник.

Николай Александрович скривился. Прошипел:

– Чтоб ты сдох, сопляк! Ненавижу.

Толкнул плечом (Тагиров не удержался, упал на стул), вышел, грохнув дверью.

Столичные полковники все происходящее наблюдали, откинувшись на стульях – будто в театральном партере. Тот, что повыше, толкнул второго локтем:

– Видал? Страсти, как на Таганке у Юры Любимова! А ты ехать сюда не хотел.

Тагиров ненавидяще глянул на варягов. Узкоплечий, хихикнув, заметил:

– Ты глазенками-то не сверкай, донжуан. Легко отделался, считай.

Тагиров, ни к кому конкретно не обращаясь, спросил:

– Я так понял, что свободен. Разрешите идти?

И вышел, не дожидаясь ответа.

Глава десятая Охота

Марат вошел в прихожую, принялся сдирать сапоги. Из гостиной выглянул лохматый сосед-зенитчик:

– О, откинулся! Совсем отпустили или как?

– Сбежал, – Тагиров попытался скорчить зверскую рожу, – перегрыз решетку и придушил пару конвоиров. Ты лучше спрячься, а то я всех свидетелей – того…

Лохматый засмеялся:

– Шутишь – это хорошо! Значит, насовсем. А пол стакана «чамбура» спасут нечаянных свидетелей от кровавой расправы?

– Наливай, а там посмотрим. Я сейчас. Позвонить надо кое-куда. Тагиров дождался, когда закроется дверь в гостиную, и набрал номер. Соединили сразу.

– Капитан Доржи у аппарата.

– Привет, это Тагиров.

Монгол помолчал. Осторожно спросил:

– У тебя все нормально? Ты откуда звонишь?

– Да все путем. Разобрались, выпустили. Слушай, я что хотел сказать… Когда ваша делегация по генеральскому люксу ходила… Помнишь, мы с тобой покурили в коридоре у картины с Брежневым, а потом пошли всех на выход звать?

– Ну и что?

– А то, – сказал Марат, – что в спальне торчали Басан со своим водителем. И водитель на карачках ползал возле кровати. Под которой я потом бомбу нашел.

– Ну дела-а-а, – протянул Доржи. – Слушай, ты сейчас мне очень помог. Даже не представляешь как! Тут у меня торчит комиссия из Улан-Батора, расследующая это самое покушение на Гуррагча. Весь мозг уже выели: «Где зацепки, где идеи…». А твоя информация многое проясняет. Спасибо тебе, серьезно. Я твой должник. Только очень прошу тебя: никому об этом. Ни слова.

– Почему? – удивленно спросил Марат, – я хотел завтра нашему особисту рассказать.

– Не надо! – с нажимом сказал Доржи. – Есть основания полагать, что среди офицеров советского гарнизона есть… Ладно. Это не по телефону. Спасибо и удачи!

Гудки. Тагиров подивился тому, как резко Доржи оборвал разговор. Повесил шинель, прошел в гостиную. Слоями плавал табачный дым, бормотал телевизор на тумбочке. Вместе с соседями по коммуналке было человек шесть; ребята поднимались из-за стола, пожимали руки, хлопали по плечу. Марат никого близко не знал из гостей, но их радость была вполне искренней. И от этого чувства солидарности, настоящего офицерского братства становилось легче на душе.

Марат уселся на продавленном диване – пружины застонали очень знакомо. Черт, сейчас лучше не вспоминать… Принял стакан из рук лохматого, спросил:

– По какому поводу сабантуй?

– Да вот, – Артур махнул на экран, – вывод из Афгана отмечаем. Пьем за ребят. Я там с четвертого по шестой год пылил, в рембате 108-й мотострелковой дивизии, в Ваграме. А Станислав – в Кабуле, в полку связи.

Тагиров пригляделся. Старенький телевизор показывал черно-белую картинку: бронетранспортеры идут через зарешеченный, как окно тюремной камеры, мост. На броне – ребята с усталыми, обветренными лицами.

– Ну, третий тост, – проговорил Артур.

Молча выпили, захрустели нехитрой закуской – нарезанным луком, – заскребли вилками по вскрытым консервным банкам.

– А нас по указу Горбачёва еще в восемьдесят шестом году вывели, – сообщил лохматый, – тогда все зенитно-ракетные полки из Афганистана убрали. Я всего четыре месяца зацепил.

Ребята продолжали говорить, сыпали названиями афганских гарнизонов и номерами войсковых частей, вспоминали общих знакомых, смеялись над каким-то Саввой из кабульского госпиталя. Марат допил самогон, не дожидаясь тоста, молча протянул стакан лохматому – тот кивнул, налил еще половину.

«Они никогда не вспоминают войну, как ее описывают в кино, – подумал Марат. – Никаких боев, подвигов и горящих колонн, попавших в засаду. Только как на рынке у “духов” водку покупали, как за девчонками с узла связи ухлестывали… Как жили. Потому, наверное, что война для нас – это просто работа. И жизнь».

Тагиров откинулся на спинку дивана, закурил. Вздрогнул: в разговоре упомянули Дундука. Лохматый рассказывал:

– Пришел на батальонное совещание, попрощался. Удивительное дело, даже извинился. Говорит, мол, «если кого обидел – простите, служба у меня такая, партийно-политическая. Нужна бдительность, от так от». Всех обошел, руки пожал. Сказал – с концами, из отпуска уже не вернется в Монголию.

– И куда он? – поинтересовался Артур.

– Не говорил. Но в штабе трепались: мол, выбил себе перевод на Кубу.

– Здорово! – восхитился Артур. – Океан, пляжи, мулатки. Курорт.

– Да ни фига, – подал кто-то голос, – жарища, духота, полгода – дожди. И с выпивкой напряги.

– А нашим туда попасть ох как трудно. Из вояк – только мотострелки, береговая артиллерия и военные советники. Из гражданских – строители, инженеры. Ну, еще летчики Аэрофлота прилетают на денек. А, и торговые моряки, конечно.

– Эх, морякам хорошо-о-о, – протянул, жмурясь, Артур, – деньги лопатой гребут, командировочные в настоящей валюте, товар любой везут в Союз, даже автомашины! У меня дядька, майор запаса, как на пенсию ушел – в Черноморское пароходство устроился.

– А что, – сказал лохматый зенитчик, – нам надо всем кагалом из армии свалить – и в торговый флот. Я вот хорошим электромехаником могу. И по навигационным приборам, и любой радиолокатор – пожалуйста.

– А я любой дизель – как свои пять пальцев, – обрадовался Артур.

Ребятам понравилась игра, все загалдели наперебой:

– Не, я только в коки! Там жратва – мама не горюй.

– А Стаське палубу драить – и то не доверят…

– Комсомол, тебя кем пристроим?

– А Тагирову лучше всех: он первым помощником капитана пойдет, на эту должность армейских берут с превеликим удовольствием! – авторитетно заметил Артур. – Там зыко: вахту стоять не надо. Прочел разок в день политинформацию – и дрыхнуть в персональной каюте. Вот соберем экипаж – и рванем на Кубу!

Ребята засмеялись. Марат молча встал, пошел к себе. Уже закрывая дверь, услышал за спиной:

– Любовь у него туда с Дундуком уехала, понял? Чужая жена. Теперь никогда не увидятся.

– Да уж, половина глобуса – это тебе не на «вертолетку» к подружке сбегать…

Тагиров, не раздеваясь, ничком упал на койку. Уткнулся в подушку. Вспомнил почему-то завернутого в наволочку мертвого младенца, цифру «два», буквы «с», «л» и «в»… Вздрогнул, сбросил подушку на пол и положил голову на руки.

* * *

Начальник базы кивнул Морозову:

– Садись, подполковник. Разговор есть. Не пора вам батальон переименовать, а?

Морозов удивился, поскреб подбородок. Осторожно спросил:

– В каком смысле?

– В прямом. Не ремонтно-восстановительный батальон ракетно-артиллерийского вооружения, а Краснознаменный бордель. Или гвардейская психбольница. За полгода чрезвычайных происшествий – вагон, на хорошую дивизию хватит. Причем – на любой вкус! Тут тебе и самоубийство, плавно перетекающее в убийство, и хищение оружия, и два бойца угоревших, и героические подвиги комсомольца вашего… Поезда спасает, диверсантов голыми руками ловит, мины находит, жен у начальников уводит… Страшные люди у тебя в батальоне! Как ты таких выращиваешь, а?

Морозов промолчал. Начальник махнул рукой:

– Ладно, теперь о серьезном. Тут эти, столичные полковники, жаловались на скуку. Надо бы им отдых организовать, экзотический.

Роман Сергеевич поморщился:

– Пусть командир дивизии организует. И еще правильнее – гарнизонный особист с прокурором. Какие у них там развлечения в моде? Пытки в расстрельных подвалах?

– Но-но, – начальник базы испуганно перешел на шепот, оглянувшись на закрытую дверь, – ты соображай, что несешь.

– Виноват, был неправ, – вздохнул Морозов. – Что они вообще от нас хотят? Я, кстати, так и не понял, по какому ведомству эти полковники. Вроде и не контрразведка, и не прокурорские.

– Бери выше, – начальник продолжал шептать, озираясь, – они даже не из министерства обороны. Из комитета.

– Того самого? – Морозов тоже перешел на шепот.

– Нет, хуже, то есть лучше. Из центрального комитета партии. Какой-то или стратегический отдел, или геополитический.

– Чудны дела твои, господи! – Роман Сергеевич вновь яростно почесал подбородок. – И что они в нашей глухомани делают? Какая тут, нафиг, геополитика?

Начбазы задумчиво сказал:

– Им виднее. Я примерно такой же вопрос задавал. Ну, не прямо в лоб, намеком. А они хохочут. Якобы места тут особенные. Влияние имеют на климат. И здесь, мол, сейчас решается, каким этот климат будет. В отношениях между СССР и Китаем. Когда они про отдых заговорили, я вспомнил, как вы удачно год назад комиссию из ставки принимали, из Улан-Удэ. Ну, на охоту их возили. Воробей твой организовал, помнишь?

– Ага, помню, – кивнул Морозов. – Такое не забывается. Нажрались всей комиссией как свиньи и заблевали мне бронетранспортер.

– Это неважно, – махнул рукой начальник базы, – главное – хорошую оценку поставили по результатам проверки. Вот, я москвичам предложил – они загорелись. Ясен пень, им такого видеть не приводилось – стрельба с бронетранспортера по убегающим джейранам.

– Сейчас на них охотиться нельзя, – мрачно сказал Морозов, – у них как раз самки беременные.

– Слушай, ты не выпендривайся, ладно? Тоже мне, защитник природы! Как его… Гринхрен!

– Гринпис, – поправил Морозов, – только они больше по китам.

– Да хоть по котам! Кто тут нам стрелять запретит?

– Да не в этом дело. Неспортивно получается.

– Прекращай, а? – рассердился начальник базы. – Этих полковников даже генералы из Генштаба боятся. Так что готовь выезд на охоту. Офицеров подбери для компании. Солдат не стоит, чтобы огласки не было. Если только водителей. Ну, сам сообрази. Это на юг вам надо?

– Да, ближе к китайской границе, – подтвердил Морозов. – Самые охотничьи места, и лишних свидетелей не будет. Кроме Воробья, возьму Викулова, Быкадорова из танкистов. Тагирова еще.

– Может, не надо Тагирова? – осторожно поинтересовался начальник базы. – Он сейчас на нервах, не напорет чего-нибудь?

– Наоборот, хорошо. Развеется, отвлечется.

– Ну, сам решай. Тебе виднее. Ты же у нас педагог, екарный бабай! – согласился полковник.

* * *

Русский в военной форме торопился по пустынной улице Сумбэра. Подошел к двухэтажному дому номер «три», остановился. Огляделся по сторонам. Никого, только скрюченный монгол в драном халате копался в груде мусора, ковыряя хлам самодельным костылем.

Русский юркнул в подъезд. Абориген, видимо, не обнаружил в грязной куче ничего ценного. Вздохнул. Жмурясь слезящимися глазами на яркое солнце, поковылял к следующему дому. Постучал в окно на первом этаже.

Дождался, когда за пыльным стеклом появится размытый силуэт, заныл противным голосом:

– Добрый хозяин, славный багатур, не найдется ли ненужной тряпицы или куска хлеба для нищего калеки?

Возмущенный хозяин ответил в том духе, что попрошайке место в брюхе у степного шакала, причем не целиком, а по кускам. Хамба-хромой, испуганно кланяясь, отошел от окна за угол. Прислонился к стене в бурых потеках грязи, отдыхая.

Прошло немного времени, когда из подъезда третьего дома вышел русский военный и поспешил в сторону железнодорожной станции. Хамба проводил его взглядом и побрел к отделению милиции.

Вскоре он уже сидел в кабинете капитана Доржи, отхлебывал из пиалы и нахваливал:

– Ай, спасибо, дорогой товарищ начальник! Какой вкусный чай! Горячий, жирный!

– Ну, рассказывай. – сказал Доржи, когда пиала опустела. Выслушал калеку. Достал пачку фотографий, положил на стол:

– Посмотри, тут нет того русского, который заходил в третий дом?

Хамба, щурясь, глядел на черно-белые карточки, то отодвигаясь, то чуть ли не прижимаясь носом к столу.

– Что, Хамба, совсем слепой стал? – раздраженно спросил Доржи.

– Плохо вижу, слезятся глаза, – пожаловался калека. – Надо глазные капли покупать, а где же взять денег?

– Будут тебе деньги, – нетерпеливо пообещал милиционер, – гляди внимательнее.

– Хорошие слова говоришь, начальник, – обрадовался Хамба, – от твоих слов и видеть я стал, как орел. Вот, узнаю, – монгол ткнул кривым грязным пальцем в фотографию. – Это товарищ начальник станции Батмунх, это товарищ Басан, это товарищ директор из строительного управления. А это вы, многоуважаемый товарищ Доржи, чтобы вы были здоровы. Где это вы все?

– Да разорвись твоя селезенка, – разозлился капитан, – я же тебе сказал: смотри русских офицеров, а не наших начальников. Снимки сделаны, когда мы были в гостях в советском гарнизоне.

Хамба важно кивнул и снова начал рассматривать карточки, водя по ним пальцем. Радостно воскликнул:

– Вот он! И здесь еще. Этот уважаемый товарищ неизвестный мне русский офицер заходил в подъезд третьего дома и пробыл там сорок минут. Я по солнцу засекал.

Доржи быстро схватил два снимка, впился глазами. Присвистнул:

– Вот это да! Это точно?

– Так же точно, как и то, что мою дочь зовут Гоецэцэг, потому что я сам так ее назвал, – заверил Хамба, – и хотя все европейцы на одно лицо, причем очень некрасивое лицо по сравнению с нашими, этого русского я отличил.

– Молодец, – похвалил Доржи, – сейчас получишь свои деньги. Завтра с утра займешься тем же самым – будешь следить за домом номер три. Только осторожно, не мозоль глаза.

Довольный калека радостно кивал. Такая работа была ему гораздо больше по душе, чем изучение содержимого мусорных баков в советском гарнизоне. Где – о, ужас! – можно внезапно обнаружить мертвого младенца.

* * *

Военная разведка не спит никогда. Начальник отделения товарищ Ши Пин вернулся с закрытого совещания в Центральном Комитете компартии Китая под утро. Сегодня обсуждали необычный вопрос. С сообщением особой важности выступал секретарь Пекинского Братства Наследников Чингисхана. Ее история насчитывала уже не одну сотню лет, и все это время представители древнего Братства тайно входили в состав китайского правительства.

Секретарь напомнил собравшимся о том, что Чингисхан был, несомненно, никаким не монголом, а попавшим в императорскую опалу китайским военачальником. И завел разговор о богатствах, хранящихся в могиле Чингисхана. Наспех напомнив о всем известных неисчислимых количествах золота и драгоценностей, он остановился на легенде об Орхонском Мече. Прикрыв глаза, по памяти процитировал откровение Бхогта-ламы:

– Там, где юный Орхон пробивается сквозь узкое горное ущелье, неся свои прозрачные воды в дар матери – Селенге, молодой охотник Темучин из рода Борджигин нашел великий дар богов – Орхонский Меч. Лезвие его было белым, как лунный свет, и узким, как крыло ласточки. Ни кровь, ни вода не оставляли на нем следов и не могли унизить ржавчиной благородный металл…

Кто-то из слушателей поинтересовался:

– А к чему этот разговор? Место могилы Чингисхана неизвестно.

Секретарь неодобрительно покачал головой:

– Разве у коммуниста могут быть сомнения в существовании могилы Чингисхана и Орхонского Меча? Время пришло, товарищи. Наш новый разведывательный спутник «Око Небес» засек выброс астральной энергии особого спектра в Чойренском аймаке Монголии. Могила просыпается. А дальше вам скажет Председатель КНР товарищ Ли Сяньнянь.

Всемогущий властитель страны поднялся из-за стола президиума. Обвел тяжелым взглядом собравшихся.

– Товарищи, теперь нам нельзя терять времени – счет пошел на месяцы или даже дни. Тот, кому достанется могила Чингисхана, будет править миром в следующем тысячелетии. А значит, мы должны любой ценой установить контроль над территорией Монголии, чтобы там, на месте, организовать тщательный поиск Орхонского Меча. Я жду предложений от всех министерств и ведомств. Но особые надежды возлагаю на нашу военную разведку. Они обещали нам обеспечить повод для ввода войск…

И теперь Ши Пин прощался с кабинетом, с тяжелыми шкафами из темного дерева, набитыми секретными бумагами, с огромной картой во всю стену. Сколько здесь проведено бессонных ночей, сколько хитроумных планов родилось, а потом воплотилось в действительность во славу Великого Китая…

Теперь – конец. Прокол с покушением на космонавта Гуррагча ему не простят. Полгода усилий, труд сотен людей – все впустую. А насколько изящной была задумка с нападением на поезд «Пекин – Москва»! И тоже сорвалась по совершенно непонятным причинам.

Что же он не учел, упустил? Какой-то злой рок, словно внезапный степной ураган, разрушал тщательно продуманные операции одну за другой. Гиблое место – этот проклятый Чойр…

Утром товарища Ши Пина ждал доклад у руководства Второго управления. В лучшем случае – сошлют в Урумчи, гоняться за уйгурскими террористами. Про худший вариант и думать было страшно. Надо было как-то отвлечься от панических мыслей, настроиться на утренний разговор. Хотя бы выглядеть достойно, не раскисать. Взял из стопки верхний конверт, он взломал печать, достал листок. Расшифровка сообщения агента из монгольского Сумбэра. Ши Пин скривился. Что нового может сообщить этот бездарный идиот?

Заставил себя прочитать. Потом еще раз. Сердце забилось. Разведчик вскочил с кресла, прошелся по кабинету. Остановился, сделал несколько упражнений из гимнастики цигун, успокаивая дыхание, а с ним – гремящий барабаном пульс и дрожащие, как струны цитры, нервы.

Это – настоящий шанс все исправить. Причем – последний шанс.

Ши Пин вернулся за стол, схватил чистый лист бумаги, начал торопливо писать. Иероглифы ловко ложились на белую поверхность, выстраиваясь четкими колоннами, словно готовые к бою солдаты.

Вот тут уже Советам будет не отвертеться! И заколдованная земля монгольского Чойренского аймака им не поможет.

Потому что главное произойдет на территории Китая.

* * *

Хозяин квартиры в доме номер три, что в монгольском Сумбэре, закончил говорить. Жестко поглядел на русского гостя. С тревогой понял, что тот просто раздавлен описанной перспективой. Как бы не побежал в контрразведку сдаваться от страха.

Монгол вкрадчиво заговорил:

– Ты только не вздумай сейчас какую-нибудь глупость сделать. Я тебе только что единственный возможный выход из ситуации предложил. За тобой столько всего числится, что десятью годами тюрьмы не отделаешься. И измена Родине, и шпионаж, и участие в подготовке нападения на поезд. Можно организацию убийства вспомнить. Ясное же дело, что Вязьмин – только исполнитель, твою команду выполнял. Любой особист раскрутит тебя за полчаса, дорогой. А заниматься тобой будет контрразведка, можешь даже ни капли не сомневаться.

– К чему это ты мне сейчас рассказываешь, а? Может, сам меня решил нашим особистам сдать? – гость едва не визжал, голос срывался.

– Ну что ты, друг! Мы же с тобой в одной лодке. Просто разъясняю, как на самом деле все обстоит. Честно говоря, мы и так с тобой месяца три уже лишние на свободе ходим. Если бы не непонятки между нашими и вашими ментами и прочей прокурорский шушерой – давно бы уже нас выпасли, это как пить дать. То, что я предлагаю, – единственно возможный выход. Ну, подумай сам: сразу все твои проблемы разом решаем. А в Китае тебя примут, как родного. Хочешь – там останешься. А вздумаешь – так они тебя в любую страну мира отправят жить. Китайская диаспора – это знаешь, какая сила? Ого-го! Хоть на Филиппины, хоть в Малайзию. Сингапур, Гонконг – звучит как, а? Прямо сказка! Я тебе больше скажу: для них и в Штаты тебя отправить жить – не особая проблема. На фига тебе эта служба, совок этот ваш? А скорее – особая зона где-нибудь в тундре. Если вообще не расстрельный подвал.

Русский вроде начал успокаиваться. Буркнул:

– Ага, ждут меня там, в этом Сингапуре, прямо извелись от тоски! Чтобы я там сдох в канаве от голода?

Монгол понял, что подцепил собеседника. Облегченно перевел дыхание, горячо заговорил:

– Ну что ты, друг?! Да китайцы тебе денег отвалят – будешь, как король. За твои-то заслуги! И тебе хватит на жизнь, и семье, и детям. Найдешь там себе мулаточку какую-нибудь сисястую.

Русский усмехнулся, и это было хорошим знаком. Проговорил:

– Не нужны мне ваши мулатки.

– Конечно, – заторопился монгол, размахивая руками. Он выглядел так, будто фантастический Сингапур с сисястыми мулатками находится у него прямо тут, в обшарпанной тумбочке, и пока что восточных красоток он задвинул на дальнюю полку. – Бабу твою… то есть женщину, да. Тоже выдернем. Привезем, куда скажешь. Не сразу, конечно.

Русский сидел, задумчиво крутя ухо. Рассеянно глядел в грязное окно без занавесок, на замусоренную улицу, по которой шкандыбал калека-монгол с костылем. Может, он не верил и половине обещаний, но выхода у него и на самом деле не было:

– Заметано. Помирать – так с музыкой, иметь – так королеву. Рассказывай, какой план действий.

* * *

Маленькая колонна вышла на рассвете. Первым – «уазик»: рядом с водителем зевал Морозов, на заднем сидении вольготно развалились дремавшие полковники. За москвичами на узкой лавке скрючился нахохленный штурман экспедиции Воробей с картой на коленях. Следом раскачивался на кочках толстыми зелеными боками кунга «урал», набитый коробками со спиртным и провизией, мангалами, палаткой, дровами и прочей амуницией. В нем же ехали остальные офицеры. Марат шел замыкающим, в древнем бронетранспортере БТР-60 без пулеметной башни и вообще без крыши, чтобы господам проверяющим комфортнее было палить по дичи, опираясь на бронированные борта. БТР этот давно списали, нигде он не числился и использовался издавна только для таких вот поездок.

Сейчас вместо крыши был натянут брезент, трепетавший на ветру. Через многочисленные щели задували ледяные сквозняки, внутри было холодно, несмотря на жарящую в полную мощность автомобильную печку. Шухрат Фарухов крутил огромное рулевое колесо, обмотанное синей изолентой.

Выглядел он по обычаю мрачновато, бормотал что-то себе под нос. Из-за рева спаренных двигателей ничего не было слышно, да Марат и не пытался вникнуть, кому там узбек жалуется или на что ругается.

К обеду добрались до Северного городка Сайн-Шандинского гарнизона. Торопливо перекусили в местной столовке. Дозаправили машины, наполнив до горловины топливные баки и полдесятка двадцатилитровых канистр. Чуток поругались, куда их загружать: Димка Быкадоров категорически был не согласен принимать их в кунг, потому что «бензином вонять будет, а потом как в такой вонище спать?». Морозов согласился и распорядился уложить топливный запас в бронетранспортер. Теперь к холоду прибавились едкий запах низкооктанового бензина и грохот бьющихся друг об друга канистр. Марат и не думал возражать. Глядел по сторонам: вдруг встретится Богдан Деряба? Его рота спецназа располагалась где-то здесь, в Сайн-Шанде.

Наконец колонна двинулась строго на восток – в урочище Оол, к месту намеченной ночевки. Пустыня сменила степь, и вместо плотной каменистой земли мимо плыли песчаные барханы, на которых росли редкие скрюченные кустики каких-то несчастных растений.

Тагиров поднял меховой воротник комбинезона, покрепче уперся ногами в лобовой лист, чтобы не так швыряло. Бездумно глядел через мутное бронестекло на дорогу.

Морозову, конечно, спасибо, что взял в эту поездку. Переживает за лейтенанта. Только пока что отвлечься не получалось – внутри было пусто, пусто аж до звона, и не хотелось ничего. В последнее время Марат будто разделился надвое: внешняя оболочка автоматически курила, чем-то питалась, разговаривала о какой-то ерунде с сослуживцами… А второй Марат, внутренний, был очень далеко от вымороженной пустыни и думал только о рыжеватых волосах, зеленых глазах и острове в синем океане…

БТР клевал носом, разглядывая дно дорожных ям; старчески ворча и ноя, взбирался на крутые подъемы. Марат задремывал и слышал неразборчивый шепот Ольги и аромат духов… Дорога успокаивала и усыпляла. Но у этого пути не было ни цели, ни смысла.

Зачем нужна дорога, которая не ведет к любимой?

* * *

Товарищ Басан шипел, ругаясь на водителя. С выездом задержались. Пока шофер нашел запасную канистру, пока погрузили в «уазик» все нужное… Вот время и прошло.

Водитель успокаивал начальника: мол, успеем к назначенному времени. Русские идут колонной, там грузовик и старый БТР, еле ползут. И едут через Сайн-Шанд. А мы напрямую срежем, через степь…

Наконец уселись. Завелись, поехали. Басан искоса посмотрел на умиротворенного Тэрбиша. Ни одна жилка не дернется на невыразительном лице. Будто и не волнуется, гад! Имя-то какое у него! В переводе означает «не тот». Вот именно, что не тот. Для посторонних – послушный и исполнительный личный водитель товарища Басана. А на самом деле – опаснее степной гадюки в сапоге! Посмотрит ласково своими узкими глазенками и прибьет одним ударом – пикнуть не успеешь! Черт его знает, чего ему настоящие начальники приказывают…

На выезде из Сумбэра товарищ Басан разглядел стоящий у обочины старенький «ГАЗ-69». Треугольный язык капота откинут к лобовому стеклу, из-под него свешивается до земли что-то огромное, серое. Рядом топчется фигурка в милицейской шинели. Басан присмотрелся и узнал начальника чойренской милиции. Фигурка повернулась к дороге, замахала руками, останавливая.

– Чего там у него стряслось? – удивился товарищ Басан. Приказал водителю: – Тормози. Не видишь – помочь надо.

Тэрбиш зыркнул своими щелками-амбразурами. Но возражать не стал, аккуратно подъехал к «газику», нажал на тормоз.

Басан вылез из машины, подошел к капитану:

– Что тут у вас, товарищ Доржи?

– Да вот, – капитан расстроенно махнул рукой, – машина старая, не чета вашей, товарищ Басан. Заглохли, а сержант бестолковый, не понимает ничего в технике. Пусть ваш Тэрбиш поможет.

Гигантская серая куча выбралась из-под капота и превратилась в сержанта милиции Тумура. Басан аж крякнул, в очередной раз поразившись: создаст же природа такую громадину! Тумур весил больше полутора центнеров, был выше ростом на две головы самого высокого жителя Сумбэра и являлся достопримечательностью и предметом гордости всего Чойренского аймака.

Его лицо – широкое, как блюдо с сырым тестом, приготовленным для раскатки под лапшу, – никак не изменилось. Маленькие свинцовые шарики-глаза перекатились, остановились и зафиксировали присутствие товарища Басана. Наконец, где-то в нижней половине необъятной физиономии возникла узкая щель маленького рта и выдавила:

– Дравстуте.

Огромной лапой Тумур предельно аккуратно взял руку Басана и осторожно встряхнул.

Басан выдернул смятую ладонь, потряс, подул на пальцы. Рассмеялся:

– Здоров же ты, друг!

И, обернувшись к своему шоферу, прикрикнул:

– Давай, шевелись! Помоги товарищам.

Тэрбиш хмуро окинул долгим взглядом необъятную фигуру Тумура. Подошел к «газику», нагнулся над двигателем, начал щупать руками проводки и трубочки.

Товарищ Басан повернулся к товарищу Доржи и только открыл рот, чтобы продолжить разговор, как произошло что-то невообразимое. Тумур с какой-то непостижимой для его габаритов грацией бесшумно переместился, встал за спиной копающегося в автомобильном нутре шофера. Протянул огромную руку, схватил капот и обрушил на голову Тэрбиша. Потом навалился всей тушей сверху, лег на зеленую поцарапанную крышку, вминая визжащего и сучащего ногами водителя в железо.

Товарищ Басан так и стоял с отваленной челюстью. И зря, потому что именно в эту челюсть прилетел крепкий кулачок товарища Доржи, в голове у партийного функционера вспыхнули и заплясали веселые огоньки, а ноги сами собой подкосились.

Потом он пришел в себя, чувствуя, как Доржи лупит его по щекам. Руки за спиной были сцеплены жесткими холодными наручниками. Капитан, увидев, что Басан очнулся, закряхтел, приподнял тело и прислонил к машине. Басан с трудом смог разлепить губы и промычать:

– Что-о-о… Что это значит? Ты чего себе позволяешь?

Покачнулся и начал падать – голова все еще сильно кружилась. Капитан поймал его, ловко двинул под ребра и гаркнул:

– Ровно стой, мешок с навозом! Падать будешь, когда мы тебя расстреляем за шпионаж.

Тумур тем временем поднял капот «газика». Легко, как застрявшее мясо из зубов, выковырял измятого Тэрбиша. Положил бездвижное тело на землю, прижал коленом, начал возиться с наручниками. Доржи, не оборачиваясь, спросил:

– Ну чего, он там хоть живой?

Борец замер. Пожал плечами – будто громадные пустынные барханы перекатились. Прогудел:

– Н-не знаю…

– Ладно, в отделении разберемся. Грузи его в «уазик».

Тумур наконец-то закончил с наручниками. Поднялся, взял Тэрбиша под мышку, понес к машине. Второй рукой распахнул заднюю дверцу, начал пристраивать на сиденье туловище с болтающейся головой в бурых потеках.

А потом все внезапно закрутилось. Тэрбиш очнулся, боднул бритой головой – и вцепился зубами в щеку гиганта, оторвал приличный лоскут кожи. Тумур завыл, отшатнулся от машины, прижимая к лицу огромные ладони. Водитель скатился с сиденья. Движения его были невероятно быстрыми, нечеловеческими – будто змея скользила, утекая стремительным ручейком.

Доржи уже стоял в трех шагах, наводя выхваченный пистолет – Тэрбиш, несмотря на скованные за спиной руки, ловко перетек под машину. Пуля ударила в пустоту, подняв фонтанчик мелких камешков. Доржи упал на колени, высматривая врага под «уазиком», – тот уже выкатился с обратной стороны, причем без наручников. Снова выстрел, и снова – мимо.

Басан глядел на это действие завороженно, будто во сне, только жмурясь от выстрелов.

– Ба-бах! Ба-бах!

Тэрбиш не останавливался ни на миг: крутился, приседал, падал и вскакивал, и все это одновременно, не издавая звуков. Тумур продолжал выть, пряча огромное лицо в ладонях, – то ли от боли, то ли от ужаса. Доржи, пыхтя от напряжения, ловил на мушку размытый силуэт.

– Ба-бах!

Тэрбиш вновь присел, распахнул заднюю дверцу, ввинтился внутрь «уазика». Обратно выскочил уже с автоматом – одним из тех, что они с Басаном спрятали в багажнике. Автоматный ремень неожиданно зацепился за внутреннюю ручку дверцы – это задержало Тэрбиша на мгновенье и все решило.

– Ба-бах!

Пуля попала в лицо Тэрбиша, выломала кусок затылка, выплеснула наружу розовый фонтан и унеслась в степь.

Звякнул железом выпущенный мертвой рукой автомат. Глухо упало тело.

Доржи присел на корточки, утирая вспотевший лоб. Сказал:

– Вот ведь скотина, а? Возьмешь такого живым, пожалуй. Эй, Тумур, хватит выть!

Гигант отлепил от лица окровавленные руки. Посмотрел на ладони, закатил свинцовые глазки и начал валиться набок. Грохнулся с таким звуком, будто рухнуло столетнее дерево. Затих.

– Так-то лучше, а то голова уже гудит от воя, – удовлетворенно сказал Доржи. Вздохнул: – Эх, Тумур, не падал бы ты в обморок от вида крови – цены бы тебе не было!

* * *

Когда колонна добралась до урочища Оол, солнце начало сползать вниз, к западу. За три часа дороги через пустыню не встретили ни машины, ни человека – места здесь были самые первобытные. Водители установили палатку, запалили костер из привезенных с собой дров, принялись стряпать. Пока ждали горячего, Морозов вытащил первую бутылку монгольской фабричной водки (начальник гарнизонного военторга подсуетился, помог с угощением столичных «шишек»). Выпили, разговорились.

Полковники оказались вполне компанейскими ребятами. Сразу потребовали перейти на имена и забыть временно о воинских званиях. Лысоватого звали Валерием Павловичем; в этой паре он был явно ведущим и слегка подтрунивал над маленьким темно-русым Денисом Владимировичем.

Разговор сам собой перешел на последние события в Союзе – «табачные» бунты в Забайкалье, где отечественное и болгарское курево исчезло с прилавков, а суровые местные мужики вынуждены были давиться северокорейскими суррогатными сигаретами, называемыми в народе «носками Ким Ир Сена». Бурно обсуждали последние статьи в «Огоньке», обстановку на Кавказе и в Прибалтике. Москвичи высказывались на удивление смело, критикуя самую высокую власть. Может, и вправду были такими современными и демократичными. Но Марату почему-то казалось, что они специально провоцируют на откровенность, прощупывают собеседников.

Принесенные Шухратом шашлыки в палатке встретили восторженным ревом, открыли очередную бутылочку «под горячее». Атмосфера за самодельным столом (доски, положенные на ящики и застеленные плащ-палаткой) стала совсем уже дружеской. Только мрачный Воробей то и дело выскакивал из палатки, высматривая какую-то монгольскую машину: в урочище была назначена точка рандеву, приближалась ночь, а туземцев все не было.

Наконец Роман Сергеевич не выдержал, прикрикнул на Лёху:

– Хватит туда-сюда сновать, словно болт сам знаешь где! Голова от тебя уже кругом!

– Так это, темно совсем. Вдруг они нас не найдут? – проговорил расстроенный Воробей.

– Ну и что? Да хоть вообще не приедут – и чего случится? – поинтересовался Морозов.

Воробей поежился, будто замерз. Хотя в палатке было даже жарко от раскаленной буржуйки. Пробурчал:

– Ну, они же местные. С ними не заблудимся, да и на джейранов быстрее выведут, наверное.

– Ну а ты кто, хрен с бугра? – пророкотал раскрасневшийся Морозов. – Или все-таки советский офицер? Карта у тебя есть – не потеряешься. Если монголы до рассвета не появятся – их проблемы. Одни охотиться поедем. Ты же не в первый раз егерем. Или чего боишься?

– Ничего я не боюсь, – пробормотал Воробей, – сам все сделаю. Деваться мне некуда.

– Вот и молодец! – похвалил Морозов. – Держи стакан.

Лёха присел с краю и стал слушать, как слегка захмелевший Викулов спорит с москвичами:

– Это как же так, все разом прозрели, что ли? Не понимаю я людей. При Сталине миллионы по лагерям гнили, в расстрельных ямах кости навалены кубометрами. Мой отец недавно свой дневник нашел в бумагах, который еще школьником писал. А там стихи. Я пару строк запомнил:

И нет добрее взгляда и ласковее рук Того, кто нам награда, отец, и вождь, и друг.

– Обычные стихи восторженного мальчишки, по тем временам – чего такого? – проговорил Валерий Павлович.

– Ага. Восторженного и благодарного, – кивнул головой Серёга. – Папа их в Казахстане писал. Его с моей бабушкой сослали после того, как деда, героя войны, расстреляли в сорок девятом. Они опять, как в блокаду, голодали в ссылке, картофельные очистки жрали. Вот что это? Мазохизм? Всеобщий психоз? Странный у нас народ.

– Н-н-не надо о нашем народе пренебр-бр… бежительно, один такой в мире, – заплетаясь, заметил Денис Владимирович. – Наивный он, как умственно отсталый переросток. Всему верит, что в газете прочитает или в телевизоре увидит. Управлять таким – одно удовольствие.

– Зря вы так, – не выдержал Марат, – умных людей хватает. Просто кто-то боится свое мнение поперек линии партии говорить. А кто-то руки опускает, не верит в изменения.

– Согласен, Денис Владимирович пургу несет, – лысоватый полковник поднялся, отечески положил руки на узкие плечи бессмысленно улыбающегося товарища. – И вообще, ему спатиньки пора. Сергей, проводите его до кунга.

Викулов увел карлика из палатки. Морозов заметил:

– Нам тоже лучше не засиживаться. Вставать рано. И много пить вредно, руки на охоте будут дрожать.

– Это правильно, – согласился Валерий Павлович, – давайте закругляться. Тагиров, пойдем, покурим.

Вышли наружу. Водители возились у костра, в кунге хихикал укладывающийся спать маленький полковник. Отошли подальше от лагеря, поднялись на бархан. Тагиров достал сигареты, молча протянул Валерию Павловичу.

– Не курю. Просто поговорить с тобой надо, – отказался полковник, – с глазу на глаз. Эх, какие тут звезды громадные! Никак не привыкну.

Тагиров озадаченно молчал. О чем у них может быть разговор? Полковник говорил доверительно, словно со старым товарищем. Болтали обо всем подряд: о военном училище и гарнизонных делах, о маме в Ленинграде и курсовой работе Марата про военную политику Парижской коммуны… Марат с удивлением понял, что полковник тщательно изучал его личное дело. Но это не насторожило – наоборот, Тагиров почувствовал, как против желания проникается расположением к этому человеку.

Валерий Павлович продолжил:

– А какие планы на будущее у тебя, Тагиров? Чем думаешь заниматься дальше?

– Странный вопрос, – усмехнулся лейтенант, – мое будущее вроде бы на двадцать пять лет вперед расписано. До самой пенсии – служба.

– Служба – она разная бывает, – задумчиво сказал Валерий Павлович, – можно по гарнизонам гнить, язву желудка зарабатывать. А можно в большом городе, на хорошей должности. С пользой для себя и для дела.

«Вербовать будет», – понял Марат. Вот только куда? Полковник помолчал, не дождался комментариев и продолжил:

– Союз меняется, да и весь мир меняется. «Холодную войну» мы с грохотом проиграли, это уже не секрет. Экономика трещит по всем швам. Скоро от социалистического содружества одни рожки да ножки останутся – придется убирать армию из Германии, Чехии, Польши и Венгрии. Афганистан покинули, и из Монголии будем войска выводить, решение уже принято. Старая система власти нежизнеспособна – скоро сама развалится. Огромная страна окажется неуправляемой. Богатства будут под ногами валяться. И здесь выиграет тот, кто раньше сможет сколотить крепкую организацию единомышленников. Сейчас все мало-мальски соображающие люди мобилизуются, объединяются. На разной базе. Спортсмены – к спортсменам, менты – к ментам. У кооператоров свои игры, у комсомольцев. Скоро старт объявят – вот и побежим. Как у вас было в училище? Взводами, зачет по последнему. Только проигравшим не двойки по физподготовке, а яма в лесу. А финишировавшим – не увольнение в город, а страна в пользование. Ну, и без крови не обойдется, ясное дело.

Марат передернул плечами:

– Вот вы обычными словами говорите, а получается какая-то фантастическая жуть.

– Ага. Самая обычная фантастическая жуть. Она же – наше прошлое, настоящее и будущее. Пора прощаться с иллюзиями, лейтенант.

– Один вопрос: почему я? – спросил Тагиров.

– Я могу, конечно, тебе соврать про хорошее личное дело, красивый диплом и так далее, – улыбнулся Валерий Павлович, – но золотых медалистов каждый год по всем военным училищам страны выпускаются десятки. А может, и сотни. А вот таких наглых, как ты, не признающих авторитеты, – единицы. Это же надо – не у ровесника жену увести, а у целого полковника! Ну и второе. Ты ненормально везучий. Достаточно вспомнить дело с поездом и заминированным номером. Таких лучше держать поближе к себе. Вдруг от твоей удачливости и нам что-нибудь перепадет?

Марат молчал.

Полковник поглядел на него искоса, хмыкнул:

– Что, юноша, мозги кипят? Ну, подумай, перевари услышанное. Потом продолжим разговор. Пошли в лагерь.

Спускались с бархана, хрустя сапогами по песку и мелким камушкам. Прощаясь, полковник тихо сказал:

– Ты не торопись, лейтенант, размышляй. Дорога длинная будет, мы только в самом начале пути. Но уже и сейчас кое-что можем.

И замолчал, пытливо глядя на Тагирова. «Сейчас пугать начнет. У нас длинные руки, то-се», – понял Марат.

Выдержав паузу, Валерий Павлович закончил:

– Да, кое-что можем. Например, организовать перевод лейтенанта Тагирова к новому месту службы, в 12-й учебный центр.

– Это что еще за центр? – не понял Марат.

– Есть такой. Он же – седьмая отдельная мотострелковая бригада. Место дислокации – Куба.

* * *

Товарищ Басан звякнул наручниками. Поерзал на жестком стуле, набрал воздуха, завизжал:

– Вы что себе позволяете, товарищ Доржи?! Кто вам дал право задерживать работника аймачного комитета партии? Держать в камере десять часов, а? Где бумага от прокурора? Что вообще происходит?

Криком Басан пытался замаскировать собственный страх. Что знает капитан? Почему его не допрашивали весь день, не предъявили обвинения?

Доржи невозмутимо сидел за столом, просматривал какие-то бумаги. Открыл ящик стола, достал книгу, раскрыл, углубился в чтение.

Басан устал кричать, закашлялся. Очень хотелось курить, наручники невыносимо давили. Ночь уже на дворе, а ему и куска хлеба не дали за весь день. Доржи продолжал читать, перелистывая страницы, изредка потирая тонкий нос.

Басан подумал, вкрадчиво заговорил:

– Что же вы, товарищ капитан, молчите? Может, не знаете, чем оправдать убийство невинного водителя Тэрбиша? И мой незаконный арест? Да стоит мне позвонить в Улан-Батор – и все, вам конец.

Не выдержал, снова перешел на крик:

– Понял, ты? Конец тебе! Закопают, как дедушку твоего, контрреволюционную гадину!

Доржи поднялся, подошел к Басану. Зашел за спину. Партийный работник съежился от ужаса. Подумал: «Зря я про дедушку».

Доржи повозился за спиной, звякая чем-то. Снял наручники. Басан испытал огромное облегчение, принялся растирать запястья.

Капитан снял телефонную трубку, протянул несчастному. Прикрикнул:

– Ну, к стулу прилип? Или обделался уже? Давай, звони!

– Куда? – испуганно спросил Басан.

– Как куда? Ты же собирался звонить в Улан-Батор. Наверное, рассказать хотел, как внедрял в штат аймачного комитета партии китайского диверсанта, выдав его за собственного племянника. И как вез в служебной машине два автомата и патроны, похищенные у русских. А остальное оружие и боеприпасы держал у местного спекулянта Цырена в юрте. Он уже все рассказал – и как ты ящики с оружием у него прятал, и как жемчуг контрабандный через него сбывал. И как пытался заставить участвовать в нападении на пекинский поезд, но Цырен отказался. За тобой топтуна приставили – все твои маршруты и встречи за последние две недели известны.

Басан молчал, глядя в одну точку.

– Ну что, говорить будем?

Басан осипшим голосом попросил:

– Можно воды? И сигарету?

Закурил, сказал:

– Спрашивайте, товарищ Доржи.

Капитан пожал плечами, хмыкнул:

– Вот еще! Сам давай рассказывай. Все. С самого начала.

Басан говорил долго. Как два года назад, когда еще работал партийным инструктором в Улан-Баторе, купил дешево доллары у незнакомого валютчика, а потом к нему пришли с фотографиями сделки и списком номеров купюр два человека. Предложили обменять документы на согласие сотрудничать с китайской разведкой. Как в панике сбежал, добился перевода в Чойренский аймак, но его и тут достали. Приехали, ласково посоветовали не суетиться. Поставили задачи на первое время: искать недовольных среди местного населения, вербовать агентов среди русских офицеров, склонных к спекуляции. Басан таких нашел, долго обихаживал, потом подговорил на похищение оружия, нужного для терактов. Правда, дело чуть не сорвалось – сержант-кладовщик начальника застал за преступлением, начал шантажировать. Сержанта убили, имитируя при этом самоубийство. Осенью прошлого года пришел из степи оборванный, изможденный Тэрбиш…

Доржи прервал, уточнил:

– Он был последним из той тройки диверсантов, которых мы вместе с русскими ловили? Двоих тогда пристрелили, а третий ушел.

– Да.

– Ишь ты. Ловкий, черт, – помотал головой Доржи, – один тут дел натворил, а если бы все трое дошли, а? Ты хоть понимаешь, Басан? Давай дальше.

Басан продолжил. Русский прапорщик попался, прибежал к нему в панике. Пришлось утихомирить Вязьмина, подсунув партию контрабандного жемчуга. Второй русский агент добыл из сейфа в штабе паспорт прапорщика – якобы чтобы сбежать в Союз. А когда Вязьмин успокоился, Басан позвонил в отделение милиции и сообщил о контрабандисте в здании вокзала. Надо было выиграть время, не допустить, чтобы до Вязьмина добралась русская контрразведка. И Доржи невольно в этом помог – сработал расчет на его упрямство и «национальную гордость» (при этих словах Доржи зло зыркнул на Басана, но промолчал). Потом Тэрбиш пробрался на территорию тюрьмы, снял охранника, проник в камеру и убил опасного свидетеля. А все стрелки сошлись на монгольской милиции, не уберегшей прапорщика, и у русских к Доржи появилось недоверие.

Басан явно гордился этой операцией, рассказывал о ней с удовольствием. Капитан морщился, но терпел.

Дальше Басан не был столь красноречив. Сбивчивой скороговоркой упомянул разведчика из Пекина, приезжавшего на встречу в качестве иностранного туриста и поставившего задачу атаковать пекинский поезд. Как Басан готовил операцию, приказав русскому агенту обеспечить присутствие советских солдат недалеко от места диверсии, но это оказалось роковой ошибкой. Русские вместо того, чтобы стать виновниками в глазах обстрелянных пассажиров, выкрутились, а диверсия провалилась. Как провалилась и попытка взорвать космонавта Жугдэрдэмидийна, заминировав генеральский люкс…

– Рассказывай теперь, куда вы с оружием собирались ехать? Судя по полному баку и запасным канистрам с бензином, – не близко.

– Дело готовится очень серьезное, – вздохнул Басан, – и я, честное слово, даже рад, что вы меня задержали, товарищ Доржи. Не уверен, что я смог бы после него остаться живым. Не русские – так китайцы убили бы…

* * *

Морозов объявил подъем по лагерю охотников, когда утренние звезды начали бледнеть, но солнце еще и не думало выбираться из-за горизонта, нежась в постели из черного бархата.

Дрожащий и злой Денис Владимирович потребовал немедленно налить ему пива. Или хотя бы водки, если уж товарищи из ремонтной базы настолько бестолковые, что пива не взяли.

Роман Сергеевич поморщился, возразил:

– Нельзя перед охотой пить. Боевое оружие будет в руках. Да и вообще, у нас так не принято.

– Да мне пофиг, что тут у тебя принято, подполковник, – прошипел недомерок, вмиг растерявший вчерашнее обаяние и дружелюбие, – водки давай и не трынди.

– Налей ему, Роман Сергеевич, – миролюбиво сказал второй полковник, – видишь, болеет человек. Да и нам всем не помешает по чуть-чуть – для поднятия боевого духа, так сказать.

– Да делайте вы, что хотите! – раздраженно махнул рукой Морозов и вышел из палатки.

Валерий Павлович посмотрел ему вслед, хмыкнул. Прокомментировал:

– Расстроился чего-то наш руководитель полетов. А мы все-таки выпьем. Давайте, товарищи офицеры, не стесняйтесь, подходите к столу.

Младшие офицеры возражать столичным гостям не решились. Давясь, выпили, закусили холодным вчерашним шашлыком и горячим чаем.

Минут через двадцать вышли из палатки. Денис Владимирович порозовел, повеселел и стал похож на молодого козлика, выбежавшего порезвиться на зеленую лужайку: всех задирал, баянисто шутил, тут же сам смеялся, а потом вприпрыжку побежал к прогревающему двигатели бронетранспортеру.

Мрачный Морозов стоял рядом. Ждал, когда все подойдут поближе, пытаясь унять раздражение и рождающееся где-то внутри плохое предчувствие. Яростно поскреб подбородок, заговорил:

– Итак, товарищи офицеры, прошу внимания. Наш монгольский друг Басан не приехал – ну и болт с ним. Сейчас выдвигаемся на броне в район охоты, старший лейтенант Воробей дорогу знает – будет у нас штурманом…

– Воробей, воробей знает путь среди степей! – срифмовал Денис Владимирович и радостно захихикал. – Довези до лебедей, шалунишка-воробей!

– Вы закончили, товарищ полковник? – поинтересовался Морозов, – я могу продолжать?

– Как же… ик. Как я могу кончить, если птица-воробей нас еще не привезла к бл… к лебедям? – радовался маленький полковник, заливаясь счастливым смехом.

Валерий Павлович, не поворачивая головы, тихо сказал:

– Заткнись, Денис! И вправду, достал уже!

Денис Владимирович изобразил испуг, закрыл рот ладошками, продолжая тыкать.

– Повторяю: выдвигаемся в район охоты, – сказал Морозов, – ищем стадо. Это может занять несколько часов – прошу набраться терпения. Когда обнаружим джейранов – они начнут убегать, а бегают они очень прилично, развивают скорость до шестидесяти километров в час. Правда, хватает их минут на пять-десять, потом устают. Стадо при этом растянется. Впереди бежит вожак, за ним – самки. Сейчас они беременные, так что вряд ли покажут особую прыть…

– Беременные! То есть залетели, – вновь перебил восторженный Денис Владимирович, – а значит, они ласточки, а вовсе не джейраны! Все, молчу, молчу.

Морозов зыркнул на коротышку, пробормотал что-то непечатное. Продолжил:

– А последними бегут молодые самцы. Теперь прошу внимания! Первое – стрелять только одиночными, ни в коем случае не очередями. Второе и самое важное – стрелять только по молодым самцам! И третье – останавливаемся по моей команде, прекращаем охоту, как только завалим трех, максимум – четырех зверей.

– Что-то ты чушь порешь, подполковник, – заметил Денис Владимирович, – автомат потому так и называется, что он авто-ма-ти-чес-кий! Очередями-то надежнее – это раз. И почему это только в молодых самцов стрелять, а? Какая-то, понимаешь, дискриминация по половому признаку! Это два. Ну и три, чего это ты нас ограничиваешь? Сколько захотим этих самых джейранов – столько и пристрелим. А ты, подпол, не забывайся. Будешь делать, чего старшие скажут, – понял? Не то могут наступить всякие неприятные последствия. Так я говорю, Валера?

Роман Сергеевич сжал кулаки, покатал желваками. Ответил не сразу.

– Я тут не чушь порю, а говорю важные вещи. Если лупить очередями – будут подранки. Если убить вожака – стадо погибнет. По беременным самкам стрелять – это вообще свинство. А если немного молодых козлов добыть – стадо оправится, выживет. Мы тут не расстрельная команда и не каратели, а охотники. Поэтому вести себя будем по-человечески, а не как скоты.

Повернулся к Валерию Павловичу. Еле сдерживаясь, сказал:

– Это понятно? Если вы не гарантируете соблюдения элементарных правил, никакой охоты не будет. Сворачиваемся немедленно и возвращаемся в гарнизон. И плевать я хотел на последствия.

Все посмотрели на лысоватого полковника. Тот успокаивающе поднял руку:

– Да-да, конечно. Как скажешь, Рома, так и будем делать. Ну что, поехали?

Начали грузиться. С Денисом Владимировичем пришлось повозиться – тот хихикал, маленькие ручки соскальзывали с поручней, и карлик падал назад, на подталкивающих его снизу Викулова и Тагирова. Наконец принимающий наверху Димка Быкадоров сообразил, схватил москвича за воротник комбинезона и рванул вверх, стукнув того зубами о край брони.

* * *

Начальник рембазы разрешил в кабинете курить, и участники ночного экстренного совещания дымили, как камчатские вулканы перед извержением.

Доржи наконец закончил рассказывать. Перевел дух, подытожил:

– Такие вот дела. Выручать надо ребят.

– Ты в Улан-Батор уже доложил? – поинтересовался капитан Мулин.

– Нет, – мотнул головой монгол, – не хочу пока официальный ход делу давать. Может, удастся как-то использовать Басана. Все-таки агент – вдруг будет аргументом в разговоре с китайцами? Для обмена.

– Я не понимаю, чего мы сидим, – возмутился прокурор Пименов. Ему, вообще-то, тут было делать нечего, но на участии майора в совещании настоял особист. – Может, там ребят уже на куски режут. Вам, товарищ полковник, надо немедленно докладывать в штаб армии. Пусть приграничный гарнизон поднимают по тревоге. Ну, я не знаю, что там еще. Вертолеты – в воздух.

Начальник базы вздохнул, отрицательно покачал головой:

– Нет, майор, этого пока делать нельзя. Активизировать войска у самой китайской границы командарм сейчас не решится. Будет докладывать в штаб округа в Читу, те – в ставку в Улан-Удэ. Пока до Москвы дойдет, пока тамошние очкуны в Центральный комитет сбегают… Решим, что мы сами можем для спасения пацанов сделать, и тогда доложим наверх. Чтобы не успели нам запретить. Так, где ребята сейчас могут быть?

Контрразведчик спросил:

– По рации с ними можно связаться?

Полковник вздохнул:

– На «урале» есть рация, но о времени связи мы не договаривались, в голову не приходило. Скорее всего, выключена. На «уазике» рации нет. А бронетранспортер вообще давно списанный – одна коробка с двигателями.

Четыре головы склонились над разноцветной простыней: лысая полковника, безупречный пробор особиста, растрепанная шевелюра прокурора и жесткий черный ежик монгольского милиционера.

Доржи ткнул пальцем в желтое пятно с мелкими точками песков:

– Вот урочище Оол, тут у них было назначено рандеву с Басаном.

– Может, они никуда не поедут? Будут ждать Басана? – с надеждой спросил Мулин.

– Нет, – не согласился полковник, – москвичей повезли охотиться, и Морозов дело организует, кровь из носа. Этого черта упрямого ничего не остановит.

Монгол провел ногтем по карте на юг:

– А вот сюда они поедут охотиться. И, как было задумано, залезут на китайскую территорию. Самая глушь пустыни Гоби. Граница здесь не только не охраняется – даже не обозначена. Не заметят, как проскочат. Ваш офицер-предатель это гарантированно организует. А там их будут ждать. И не один профессиональный диверсант, а взвод таких тэрбишей. Если не больше.

Начальник базы решительно сказал:

– Вертолет я могу организовать. А дальше что?

– А дальше будем на колесах пробиваться к месту китайской операции. Силовая поддержка нужна – без нее никак.

– Не танковый же полк из Сайн-Шанда на китайскую территорию загонять? – зло спросил полковник.

Особист вдруг щелкнул пальцами, просветлел:

– Так, а сколько от Сайн-Шанда до точки операции ехать?

Полковник приложил к карте офицерскую линейку, зашевелил губами.

– Если на чем-то побыстрее танка, то часов пять. Если очень постараться, можно успеть.

– Эти постараются. И успеют. Будет у нас такая силовая поддержка, что китайцам мало не покажется! – заверил контрразведчик.

* * *

– Ишь ты, понеслись! Оп-оп-оп!

Денис Владимирович возбужденно подпрыгивал у борта, чуть не вываливаясь из бронетранспортера. Желтые тела с белой полоской понизу распластались в грациозном полете, черные хвостики задрались вверх, будто вымпелы.

Бронетранспортер ревел на предельных оборотах, неумолимо нагоняя стадо. Внутри прыгающего на неровностях корпуса болтались люди, швыряло от борта к борту грохочущие пустые канистры и ящики.

Наконец джейраны начали выдыхаться, снижать скорость – БТР поравнялся с серединой растянувшегося в отчаянном беге стада, шел метрах в тридцати сбоку. Группка толстобоких самок отделилась, юркнула в сторону, пытаясь спрятаться за холмами.

Маленький полковник азартно завизжал, вскинул автомат к плечу. Загрохотал длинной очередью, водя болтающимся стволом из стороны в сторону:

– Тра-та-та-та-та…

Не устоял, подлетел в воздух, рухнул на задницу, задрав автомат и продолжая стрелять. Последние трассеры из магазина полетели в зенит, выписывая причудливые кренделя.

Офицеры шарахнулись в стороны – никого чудом не зацепило. Побагровевший Морозов склонился над недомерком, схватил за плечо. Проорал, перекрывая рев двигателя:

– Куда по самкам?! Идиот! Переведи на одиночный огонь!

Денис Владимирович пытался вставить новый магазин и никак не мог попасть. Отмахнулся:

– Заткнись, подпол. Свою жену поучи болт крутить.

Тем временем Валерий Павлович прочно стоял на широко расставленных ногах, покачиваясь в такт, как опытный боцман на палубе в бурю. Прижав к плечу автомат, выцеливал. Бил одиночными. Марат глянул из-за спины и похолодел: понял, в кого москвич метит.

– Бах!

Бегущий первым вожак перекувыркнулся через голову, показав белый беззащитный живот. Рухнул на спину. Несколько раз дернул ногами, потом вытянул их в последней судороге к небу, будто умоляя о чем-то.

И затих.

Высокий полковник повернулся к Марату. Подмигнул и прокричал:

– Вот так и надо! По вожакам! Запомни: всегда бей прямо в голову.

Рычание двигателя перекрыл рев Морозова:

– Фарухов, стой! Трындец, поохотились. Хватит.

* * *

Возвращались пешком вдоль колеи, оставленной бэтээром. Валерий Павлович спросил у Морозова:

– Почему вожака не забираешь? Я что, зря старался?

– Конечно, не зря, товарищ полковник, – зло сказал Роман Сергеевич, – теперь каюк всему стаду. Мало кто выживет. Считайте, одним выстрелом полета несчастных животных уложили.

– А то! – довольно хмыкнул Валерий Павлович. – Я же не пальцем деланный.

Морозов остановился. Окинул москвича ненавидящим взглядом медленно, сверху вниз. Сказал:

– Нет, не пальцем. Человеческими пальцами такого урода вряд ли состряпаешь. Ты, полковник, этого старого вожака жрать не будешь – мясо у него жесткое и вонючее.

Столичный пропустил оскорбление мимо ушей, хмыкнул:

– Ну, мне тогда шкуру сними и голову с рогами. На память.

Морозов вытащил из чехла охотничий нож, протянул рукояткой вперед:

– На. Сам давай. Я не буду.

Полковник взял нож. Ловко покрутил, сверкая лезвием. Холодно улыбнулся:

– Думаешь, не смогу? Да легко.

Насвистывая, пошел к вытянутому телу.

Марат шел с отобранным у карлика автоматом. Подходил к джейранам, заглядывал в распахнутые ужасом глаза – и добивал подранков выстрелом в голову. Одного. Второго. Третьего…

Нежных самочек с распертыми нерожденными детьми боками.

Молодых драчунов с коричневыми полосками на мордах – будто дорожками кровавых слез.

Шел и добивал.

Еще.

И еще.

Очень хотелось плакать, но было нечем.

* * *

Начальник отделения Второго управления Генерального штаба Народно-освободительной Армии Китая товарищ Ши Пин ничем не выказывал волнения, хотя дикая дрожь так и норовила прорваться.

Изящная операция подходила к концу. Силки расставлены, и глупый зверек идет в петлю, не в силах свернуть с приготовленной для него гибельной тропы.

Начальник отделения в очередной раз обошел позицию. Место для засады было выбрано идеально: дорога проходила между двумя холмами, поднималась к седловине. Бронетранспортеру никуда не деться. Пока внимание русских будет отвлечено – сзади помогут Басан и Тэрбиш. От первого, конечно, толку мало. Трус, и подготовки никакой. Зато Тэрбиш стоит многих. И плюс русский агент внутри бронетранспортера.

Но даже если все трое будут нейтрализованы – главная сила здесь. Тридцать лучших бойцов полка специального назначения «Волшебный меч Востока». Пулеметы, автоматы, снайперские винтовки, гранатометы… Только они не нужны. Брать русских надо живыми.

Потому что советский бронетранспортер на китайской территории, в десяти километрах от границы, а внутри – восемь советских военнослужащих с оружием – это ли не провокация? Грубейшее нарушение китайского суверенитета! И все будет зафиксировано: наготове съемочная бригада пекинского телеканала, два корреспондента «Жэньминь Жибао», фотограф из Сингапура.

Но главное не в этом! Два полковника из Москвы, из секретного отдела центрального комитета КПСС – вот истинные драгоценности! С такими козырями на руках Китай сможет требовать от Советов чего угодно – вывода войск из Монголии, передачи спорных островов на Амуре, сокращения контингентов в Забайкалье и на Дальнем Востоке…

Соблюдая строжайший режим радиомолчания, передовой наблюдатель замахал сигнальными флажками – «едут». Ши Пин и сам уже услышал натужный рев двух стареньких автомобильных двигателей, втиснутых в бронированную коробку БТР-60.

Нервно зевнул, повесил на плечо «Калашников», подхватил мегафон и начал спускаться к дороге, торопливо вспоминая нужные русские слова.

* * *

В БТР загрузили четыре туши джейранов. Разделывать и готовить решили по возвращении в лагерь в урочище Оол.

Хотя сейчас офицерам было не до свежатины – неподходящее настроение. Только москвичам все было по барабану – они нарочито не замечали мрачности рембазовцев. Возбужденно смеялись, вспоминали подробности расстрела маленького племени газелей. Разливали водку, раздавали стаканы, заставляли чокаться.

Морозов хмуро отказался. Тагиров выпил и не почувствовал вкуса. Серёжа Викулов глотнул, закашлялся. Попросил у Марата сигарету.

Воробей огляделся, сверился с картой. Махнул рукой:

– Фарухов, давай туда. Вот, дорога уходит в распадок.

Роман Сергеевич мрачно заметил:

– Слышь, Сусанин, ты куда нас тащишь? Смотри не заблудись: тут до китайской территории рукой подать.

Лёха искусственно рассмеялся. Бодро ответил:

– Не волнуйтесь, товарищ подполковник. Все будет путем. Немного осталось.

БТР ехал по старой колее, покачиваясь. Полковники открыли уже третью бутылку, Денис Владимирович опять быстро захмелел. Плел какую-то ерунду, хихикал. Быкадорову обещал перевод в Москву, Викулову – отдельную квартиру к приезду молодой жены. Потом пристал к Морозову:

– А ты чего хочешь, Сергеич? Давай, мы тебе службу в НИИ организуем? Лафа!

– Я одного хочу, товарищи полковники. Побыстрее до гарнизона довезти, сдать с рук на руки и не видеть вас больше никогда в жизни.

– Ну чего ты, Рома, такой мрачный? – ухмыльнулся Валерий Павлович. – Или обидел кто?

Морозов вскочил, навис над лысоватым:

– Да чтобы вы сдохли оба, скоты! Я же вижу: вам что газели, что живые люди – один хрен. Пристрелите, растопчете и не заметите.

Маленький полковник дернулся было что-то сказать и получил персональную порцию:

– А ты, недомерок, вообще заткнись! Клоун ты, а не полковник.

Валерий Павлович прищурился, сказал совершенно трезвым голосом:

– Придется тебе пожалеть о своих словах, Морозов. Дай только до Москвы добраться. Проклянешь тот день, когда на свет родился. Будешь на берегу моря Лаптевых моржам радоваться.

– Да что ты мне сделаешь, а? – неожиданно широко улыбнулся Роман Сергеевич, оскалив крепкие желтые зубы. – Офицером и человеком я в любом случае останусь. Нет у вас методов против Ромы Морозова.

Марату стало тошно от этих столичных харь – он пролез вперед, сел рядом с водителем. Бездумно глядел вперед. Дорога ложилась под брюхо БТРа, приближаясь к седловине между двумя холмами.

Шухрат поглядел на Марата. Сказал:

– Тебе вам надо щека вытирать. В крови весь. Ранился?

– Что? А, это не моя кровь. Это я когда джейранов…

– Щас чистый тряпка дам, – решил Фарухов. Не отпуская левой рукой руля, нагнулся и начал шарить в вещмешке. Достал сложенный кусок белой ткани, протянул: – Возьми, пожалела.

Марат вытер щеку, поглядел на испачканную бурым тряпку.

Он держал в руках солдатскую наволочку. С самодельным клеймом: цифра «два» и буквы «с», «л», «в».

В такую же был завернута мертвая девочка, найденная у помойки в гарнизоне.

Повернулся к водителю и, стараясь говорить медленно и четко, спросил:

– Шухрат, откуда это у тебя?

– Эта? Наволочка мой рота, я ж каптер. С собой брал – вдруг надо?

– А эта надпись откуда?

– Сам писал, – гордо сказал Фарухов, – цифер «икки». Эта. «Два». Наша рота номер «два».

– А буквы? – спросил Марат, – что буквы обозначают?

– Это мой имя по-русски. «Шухрат» по-русски значит «слава».

Тагиров выдохнул. Снова спросил:

– Слушай меня очень внимательно, Слава – Шухрат. Ты такую же наволочку давал кому-нибудь? Из офицеров или прапорщиков?

Фарухов замолчал. Смотрел на дорогу, нахмурившись.

Тагиров положил водителю руку на плечо. Сдавил. Нагнулся близко к лицу Шухрата:

– Послушай меня, это очень важно. В такую же наволочку был завернут труп. Труп ребенка. Кому ты давал наволочки?

Фарухов испуганно посмотрел на Марата, забормотал:

– Какая труп, я не знаю. Старшему лейтенанту из штаба давал, он все время берет. Сигареты берет, наволочку берет, солдатский сгущенка берет. А как не давать? Дембель пойду – он документы пишет. Нельзя не давать.

Тагиров произнес медленно, останавливаясь на каждом слове:

– Как. Его. Фамилия.

– Тебе вы сам знаешь, да. Воробей. Вон, сзади в БТРе сидит.

Тагиров поднялся. Шатаясь, пошел по качающемуся полу. Мимо сидящего с закрытыми глазами Морозова, мимо удивленно взглянувшего на него Викулова.

Подошел к болтающему о чем-то с Валерием Павловичем Воробью. К своему другу, старшему лейтенанту Лёхе Воробью, помощнику начальника штаба батальона, бывшему «дэзэ».

Взял за воротник комбинезона, рывком поднял. Посмотрел в глаза. Сунул под нос наволочку, прохрипел:

– Ты вот такую наволочку брал во второй роте? Отвечать, сука! Смотреть в глаза!

– Ты чего, чего, Маратик? – заблеял Воробей. – Какую наволочку, эту? Ну брал, ну и что?

– Веселая у вас рембаза, – заметил Валерий Павлович, – подполковники хамят, лейтенанты за грязное белье дерутся. Цирк!

– Хлебало завали, полковник, – сказал Тагиров, даже не повернув головы. И опять – Воробью:

– А то, что в такую же была завернута новорожденная девочка, выброшенная на мороз. А ты гондоны искал с июня месяца. Ну как, нашел? Отвечай, сука!

Полковник прошептал: «Теперь гондоны делят, трындец». Нарвался на взгляд Тагирова, осекся.

Марат двинул коленом в пах. Воробей охнул, начал сгибаться. Тагиров не дал, вновь встряхнул:

– Смотреть в глаза! Твоей Ленке нельзя же в декрет идти, так? Большую зарплату перестанет получать. В чеках. Расскажи-ка нам, Воробей, как ты родное дитя угробил, чтобы в чеках не потерять!

Внимательно слушавший Быкадоров охнул, растерянно поглядел на Воробья. Морозов открыл глаза, начал подниматься.

БТР внезапно затормозил, Тагиров от неожиданности упал на Морозова. Фарухов прокричал:

– Э-э, там на дорога человек стоит! С автоматом!

И сразу же прогремел усиленный мегафоном голос с акцентом:

– Внимание! Русские военные, выходите из машины с поднятыми руками. Вы нарушили государственную границу Китайской Народной Республики и будете задержаны! Даю вам полминуты, потом открываем огонь на поражение.

Растерянный Серёга Викулов открыл рот, Димка Быкадоров выматерился. Морозов оттолкнул ошарашенного Тагирова, шагнул к Воробью, растопырив руки:

– Сволочь, ты куда нас завел?!

И только Денис Владимирович продолжал безмятежно спать, свернувшись калачиком и пуская пузыри.

Воробей отпрыгнул от Морозова, поднял над головой руки, завизжал:

– Все назад! Подорву, твари!

Выдернул левой рукой кольцо, в правой оказалось овальное тельце гранаты РГД-5.

– Назад!!!

Полковник Валерий Павлович качнулся к Воробью, прошипел:

– Ну ты ответишь, подонок! Вставь чеку обратно, истеричка!

– Всем стоять!

– Все, Лёша, все нормально. – очень спокойно сказал Роман Сергеевич. – Мы тебя слышим и выполним все твои требования.

– Да куда вы денетесь! – визжал Воробей. – А ну все из БТРа! Делайте, что китаец сказал! С поднятыми руками! По одному, чтобы я видел.

– Да, конечно, Лёша, – согласился Морозов, – ты только не волнуйся. Фарухов, давай к машине. Всех касается – по команде выходим.

Шухрат выбрался из водительского сиденья, протиснулся мимо стоящего с поднятой рукой Воробья, зацепил ногой пустую бутылку из-под водки. Бутылка перекатилась, звякая, – Воробей вздрогнул. Роман Сергеевич улыбнулся, сказал:

– Ну что же ты так неаккуратно, Фарухов?

Фарухов перемахнул через борт. Викулов сполз следующим. Морозов обернулся к Быкадорову, глазами показал на прислоненный к борту автомат. Димка заведенной назад рукой подобрал «Калашникова». Не поворачиваясь спиной к Воробью, перевалился через борт.

Валерий Павлович шагнул к Воробью, ругаясь:

– Да кто ты такой, сопляк, командует тут еще…

У Воробья остекленели глаза. Морозов улыбнулся и врезал полковнику боковым в челюсть. Того отбросило к борту, он начал сползать на пол. Роман Сергеевич подул на кулак, проговорил:

– Хорошо-то как! С утра мечтал. Вот видишь, Алёша, все отлично, мы тебя слушаемся. Тагиров, давай теперь ты.

Марат перекинул ногу через борт.

Воробей опустил руку с гранатой. Переступил ногами, наступил на пустую бутылку из-под водки. Поскользнулся, начал падать спиной. Замахал руками, пытаясь сохранить равновесие. Сверкнул на ярком солнце отскочивший рычаг. Щелчок. Оливковая груша, описав дугу, упала под ноги Морозову.

Пошел отсчет – три секунды с небольшим.

Роман Сергеевич беспомощно улыбнулся, поглядев на вырубленного им москвича. За спиной сладко причмокнул спящий маленький полковник.

Роман Сергеевич, вздохнув, опустился на колени. Неловко лег животом на гранату.

И зажмурил глаза.

* * *

– Что у них там происходит?

Оператор нервничал, переминался. Огромная телекамера лежала на плече, как гранатомет.

– Все по плану, – успокоил телевизионщика Ши Пин, – вы, главное, снимайте. Видимо, там работает наш агент.

– Да я снимаю, – пробурчал оператор, – они там вылезают по одному.

До русского БТРа было метров сорок. Ши Пин отлично видел, как чернявый офицер перекинул ногу через борт. Потом вдруг резко нагнулся, упал вниз. Глухо бухнуло, над бронетранспортером вспухло облако дыма, полетели какие-то ошметки…

Что-то пошло не так.

И почти сразу за спиной заревел дизель, на седловину вылетела русская БМП-2, сразу за ней – «уазик».

Из легковой машины выскочил человек, замахал белой тряпкой.

Ши Пин поднял руку. Закричал во весь голос, забыв про мегафон:

– Не стрелять!

И вовремя – залегшие на гребнях холмов по обе стороны от дороги китайские спецназовцы уже начали разворачивать стволы в сторону непрошенных гостей.

Ши Пин быстрым шагом пошел навстречу парламентеру. Узнал шагов за двадцать. Прокричал на английском:

– Какая неожиданная встреча! Доблестный капитан министерства общественной безопасности и он же – любимый ученик улан-баторского Старца. Как поживаете, уважаемый? Как здоровье вашего достопочтенного Учителя?

– Спасибо, дорогой товарищ Ши Пин. Все хорошо. Давайте перейдем на старомонгольский. Надеюсь, в городе хана Хубилая, называемом Пекином, еще не забыли язык основателей великой китайской империи?

– Не забыли, конечно же. Вот у вас все хорошо, а у меня просто отлично. Мало того, что взяли одну машину с русскими военными, а вы мне еще одну пригнали. Очень любезно с вашей стороны, Доржи. Прекрасный подарок!

Капитан обернулся на бээмпэшку. На броне сидел здоровенный мужик в камуфляже и беспечно поглядывал на китайских спецназовцев.

– Знаете, я бы на вашем месте не обольщался, – вздохнул монгол, – майора Богдана Дерябу не считают подарком даже соотечественники. Очень беспокойный тип.

– Я в курсе, – усмехнулся Ши Пин, – наслышан. Так ради чего тогда вы приехали, Доржи, если не хотите сделать мне подарка? Я вам, на всякий случай, напомню: вы тоже незаконно находитесь на территории Китайской Народной Республики и можете быть задержаны.

– У меня другое предложение, – улыбнулся Доржи, – давайте вы мне отдадите этих несчастных русских, которые топчутся вокруг бронетранспортера.

– Великолепное предложение! – восхитился Ши Пин. – А что же взамен? Там у вас, в машине, связанный русский президент Горбачёв?

– У меня там ваш агент Басан.

– Эту бестолочь можете оставить себе. А вот за человека, который у вас назывался Тэрбишем, я готов отдать парочку ненужных русских. Сержантов или лейтенантов.

– Увы, – развел руками Доржи, – вряд ли его товарный вид вас устроит. У него, знаете ли, такой образовался внезапный сквознячок. Прямо в голове.

– Жаль, – сказал Ши Пин и поджал губы. – Жаль. Тогда я вообще не вижу предмета для торга.

– Ну, не спешите, уважаемый Ши Пин! У меня все-таки есть то, что наверняка заинтересует ваше пекинское начальство. А вам обеспечит карьеру на долгие годы.

Доржи подошел ближе и прошептал:

– Могила Чингисхана.

* * *

В голове звенело, но слух возвращался быстро. Марат забрался обратно в бронетранспортер.

Контуженый Валерий Павлович, забрызганный кровью до черноты, что-то бормотал, зажав уши ладонями. Между сиденьями водителя и командира машины в позе эмбриона скрючился хныкающий Воробей.

Денис Владимирович, кажется, даже не проснулся.

Ребята осторожно переваливались через борт. Присев, чтобы не торчать над бортом, собирались возле того, что было Романом Сергеевичем.

Голова практически не пострадала. Правая рука Морозова была протянута к подбородку – будто он хотел его почесать, но не успел.

Викулов пробрался к сиденьям. Вытащил Воробья, как мешок с тряпьем, отпихнул в угол. Осторожно посмотрел через лобовое стекло.

– Ну, что там? – шепотом спросил Быкадоров.

– Наш рембазовский «уазик». И бээмпешка – не знаю, чья. Доржи с кем-то беседует.

– Что?! Беседует? – поразился Быкадоров.

– Ага. Под ручку с каким-то седым прогуливается. Как на бульваре, ешкин кот.

Марат стоял на коленях рядом с Романом Сергеевичем и гладил его по волосам.

* * *

– Не понимаю, – задумчиво промолвил Ши Пин, – что, вам не нужно золото? Там, если я не ошибаюсь, сто повозок с золотом, а каждая была запряжена шестеркой быков. Это, пожалуй, тонн сто или больше.

– Зачем монголу золото, – пожал плечами Доржи, – если у него есть степь, небо, солнце?

– Ну хорошо, а Орхонский Меч? Неужели вы не хотите побеждать в любых войнах?

Доржи усмехнулся, похлопал китайца по плечу.

– Это вам может понадобиться, когда вы лет через тридцать столкнетесь нос к носу с американцами. А монголы давно всему миру доказали, что лучше наших багатуров нет.

– И когда вы отдадите нам могилу?

– Лет через двадцать пять, – пожал плечами монгол, – или больше. Новый отмеченный чингизид из улуса Джучи еще не родился. Но женщину его будущий отец уже выбрал. Так что все случится – рано или поздно.

– Ну, двадцать пять или тридцать лет – это совсем немного. Нам, пожалуй, раньше Орхонский Меч и не понадобится. От него – только ненужный соблазн.

– Вот именно, – кивнул Доржи, – так что отличная сделка. Русские уйдут с монгольской земли, вы не придете. Мы получим настоящую независимость, вы – господство над материальным миром.

– А русские что получат? – ревниво спросил китаец.

Доржи рассмеялся:

– Не завидуйте, товарищ Ши Пин. Каждому – свое. То, что предназначено русским, вы не сможете ни принять, ни понять, ни оценить.

Доржи пожал китайцу руку и неспешно пошагал к бронетранспортеру. Ши Пин внезапно вспомнил, крикнул вслед:

– Доржи! Может, вы мне скажете, почему все мои операции сорвались? Что за злой рок?

Доржи обернулся, улыбнулся – будто темный песчаник треснул и обнажил белую полоску мрамора:

– Это не злой рок. Это – Посланник Океана.

Китаец озадаченно почесал седой ежик. Прокричал в мегафон команду. Спецназовцы потянулись к спрятанным за холмом грузовикам, украдкой бросая любопытные взгляды в сторону развалившегося на броне знаменитого Русского Медведя Бохыдана.

Доржи забрался на броню. Радостно прокричал:

– Ну что, славяне, расслабились без меня? Все время в какое-нибудь дерьмо вляпываетесь, а я разгребай…

Увидел тело Морозова, осекся. Пробурчал:

– Давай, заводи. Пора валить из этого поганого места.

Завизжал стартер, схватился первый двигатель, выплюнув сизое облако выхлопа. Марат поднялся с колен. Хмуро сказал:

– Подожди, мусор надо выбросить.

Схватил за шиворот Воробья. Пинками выкинул за борт.

Тронулись. Медленно проехали мимо седого китайца, стоящего на морозе без шапки. Взобрались на седловину, проехали мимо БМП…

Седой китаец посмотрел вслед русской колонне. Начал подниматься на холм, где его ждал офицер из «Волшебного меча Востока». Офицер кашлянул.

Ши Пин вопросительно посмотрел на него.

– А с этим что делать? – недоумевающе спросил спецназовец, показывая рукой вниз.

Начальник отделения оглянулся. На дороге маячила растерянная фигура Воробья.

Ши Пин пожал плечами:

– Нам он зачем? Возиться с ним, делать сингапурским миллионером… Пусть остается тут.

– Так ведь замерзнет, на двести километров вокруг – никакого жилья, – удивленно сказал офицер, – или волки съедят.

– Это вряд ли, – хмыкнул Ши Пин. – Побрезгуют.

* * *

Офицеры осиротевшего ремонтного батальона РАВ молча сидели в кабинете Морозова. Подходили ребята из других частей – Романа Сергеевича уважали все. Выпивали поминальные полстакана. Говорили какие-то слова, но быстро замолкали.

Роман Сергеевич любил выражение «звездеть – не мешки ворочать».

Кто-то сказал:

– Почему Бог всегда первыми забирает лучших?

Прокурор Пименов заметил:

– Ну, старику там скучновато одному. Вот и обеспечивает себе подходящую компанию.

В кабинет вошел московский полковник Валерий Павлович. Осунувшийся, неуловимо изменившийся, он махнул рукой:

– Сидите.

Подошел, достал бутылку «столичной» водки, поставил на стол. Взял стакан.

– Хороший был мужик. И настоящий офицер, – Валерий Павлович потер синяк на скуле, – на всю жизнь запомню.

Выпил, не поморщившись. Пошел на выход. В последний момент обернулся, поманил Марата пальцем.

Встали в коридоре у окна. Валерий Павлович тихо спросил:

– Мужики, наверное, нас матерят?

Тагиров промолчал. Полковник понял, что ответа не будет, продолжил:

– Я попрощаться зашел – у нас вертолет через час. Ничего не хочешь сказать?

– У Морозова сын остался, второкурсник, – проговорил Тагиров. – Я хотел бы сыну и нам, кто с ним в батальоне служил, одного пожелать… Он ведь мог спокойно из бронетранспортера выпрыгнуть, вас там оставить. Пусть мы никогда не пожалеем о том, что он спас вас от смерти, Валерий Павлович.

Полковник подумал, переварил. Нахмурился на мгновение. Продолжил:

– Я о другом. Подписано советско-китайское соглашение о сокращении войск на границе. Летом начнется вывод армии из Монголии, вашу рембазу расформируют, знамя сдадут в музей, офицеров по другим округам разгонят. Я к тому, что мое предложение про Кубу остается в силе.

Марат вдруг явственно увидел картину: стройная женщина в легком летнем сарафане идет вдоль берега синего-синего океана, загребая босой ножкой белоснежный песок. Потряс головой. Ответил:

– Спасибо. Я как-нибудь сам.

* * *

У подъезда стояла Раиса, кутаясь в коротенькую шубку. Притоптывала стройными ножками, обутыми в изящные сапожки на шпильках.

– Где ты бродишь, Маратик? Замерзла вся, пока ждала.

– Зачем ждала? – спросил Тагиров. – Вроде не договаривались.

Раиса растерянно пожала плечиками. Сообщила:

– Слышал? Ленка Воробей отравилась таблетками. Не откачали.

– Бывают поступки, которые исправляются единственным способом, – сказал Марат, – ты только для этого меня ждала?

– Может, пригласишь девушку на чашечку кофе? – Раиса улыбнулась ярко накрашенным ртом.

– Нет у меня кофе. А также чая и других напитков. Чего хотела?

– Фу, грубиян, – поджала губки Рая, – я тебе письмо принесла. Мог бы и отблагодарить девушку.

– Благодарю. Давай письмо.

– Эх, разве же так красивых женщин благодарят? – вздохнула Рая, – бестолочь ты!

Достала из сумочки конверт, протянула Марату.

– Спасибо. До свидания, – произнес лейтенант.

Грохнул дверью, потопал наверх.

Оставленная на улице Рая сморщила носик. Протянула задумчиво:

– До-о свидания. Если оно будет, это свидание.

* * *

На вскрытом письме – обратный адрес читинского военного госпиталя, а адресовано оно было Хамзаевой Раисе. Марат вытащил листок в клеточку и второй конверт, запечатанный, с надписью «Любимому». Сначала прочитал написанное на листке:

Здравствуй, Раечка!

Представляю твое удивленное личико при получении этого письма. Но, поверь, если бы не крайней сложности обстоятельства, я бы не стала тебя беспокоить. Особенно учитывая, так сказать, некоторую злость, которую ты должна ко мне испытывать. Но мне и вправду больше некого попросить об услуге. Так сложилось, что во всем Чойре я могу назвать подругами только тебя и Галю. Причем – бывшими подругами, увы. И я выбрала тебя.

Ты же знаешь моего Николая. За все он берется со своей дурацкой крестьянской основательностью, и если уж пообещал изолировать меня от «этого чернявого шалопая», то обеспечил. Поэтому очень прошу тебя и даже заклинаю: передай второй конверт Марату. Буду тебе очень признательна.

Ольга.

P.S. Мое лечение закончено, я «практически здорова». Николай завтра меня увозит к новому месту службы. Уверена, что и там я попаду под жесточайший контроль. Так что ответного письма от Марата не жду, пусть даже не пытается.

P.P.S. Прости меня. Пожалуйста.

Марат закурил сигарету. Положил листок на кровать, взял белый конверт с надписью «Любимому», надорвал.

Мой милый, родной, единственный!

Если ты держишь этот листок в руках – значит, Раиса все сделала, как я просила. Не сомневаюсь, что она пыталась тебя соблазнить не из-за горячих чувств или мести, а из любопытства. Такая она, кошечка любознательная.

И не сомневаюсь, что мой лейтенант устоял. В противном случае и лейтенанту, и кошечке придется познать, что такое ярость тигрицы.

Но это все – пустяки.

Я ужасно скучаю по тебе. Я думаю о тебе. Я вспоминаю твои руки, и твои курчавые волосы, и твое дыхание. Вернее, «вспоминаю» – неправильное слово. Чтобы вспомнить, надо забыть. А я не забывала ни на секунду. Я прекрасно понимаю, что у нас с тобой нет будущего. Дело даже не в том, что между нами будет двадцать тысяч километров, половина земного шара без всяких шансов обменяться письмами или поговорить по телефону. И не в ерунде, называемой «супружеским долгом», «приличиями» и так далее. Хотя я и вправду очень многим обязана Николаю…

Я намного старше тебя. И не могу лишать тебя будущего из эгоистических побуждений и собственнических чувств. Ты – совсем молодой мальчик, у тебя должна быть семья, милая юная жена, и детишки. Обязательно – детишки! Поэтому-я отпускаю тебя. Освобождаю от всех обещаний, которых ты не давал, и наших общих мечтаний, которые были глупыми фантазиями.

Себе я оставлю только Зеленый Парус. Это ведь такая малость, не правда ли? И еще кое-что, о чем тебе знать не надо.

Я не плачу. Обещаю тебе не плакать.

Просто, когда очередным вечером после службы тебя встретит юная, просто бесстыже юная жена, и ты поцелуешь своих толстых детей, и сядешь за тарелку домашнего борща, и увидишь там плавающие квадратики зеленого лука – вспомни, пожалуйста, одну старую несчастную тетку. У которой была любовь, слишком большая и невозможная, чтобы осуществиться.

Только пообещай, что вспомнишь на короткий, как вспышка, миг. И сразу забудешь. Чтобы не обижать нашу безобразно юную жену.

Я не плачу. Честное слово.

НЕ твоя О.А.

P.S. Если эта сучка Райка даже на метр к тебе попытается подойти – убью обоих.

Марат встал к окну, затянулся сигаретой. В стекла бился вечный монгольский ветер – как замерзший пес, просящийся в теплый дом.

Интересно: если пустить его погреться, у него хватит силенок в благодарность отнести ответное письмо на Кубу?

Глава последняя Лето 1989

Очередной выводок крысят разбежался, унесся во взрослую самостоятельную жизнь. Подвал опустел, не слышно стало детского писка и возни, из гнезда потихоньку выветривался запах молока. Крыса Бурька обнюхала заботливо сложенные в детском углу тряпочки и кусочки бумаги, смешно шевеля острым носом и посверкивая бусинками глаз. Чихнула. Отбежала к маленькому и пыльному окошку в ладонь.

Здесь лежало единственное ее богатство, принесенное из мусорного контейнера. Бурька и сама не понимала, зачем притащила домой эту металлическую колючую штуку – ведь не сорока она, в самом деле, и не ворона, чтобы собирать в гнезде всякую блестящую дрянь. А вот, поди ж ты – упала вещичка на сердце, зацепила.

Раз в день солнечный свет падал как раз на странную штуковину – и в потолок упирался преломленный волшебный луч изумрудного цвета, мрачное затхлое помещение вдруг становилось похожим на зал сказочного замка. Эта картина почему-то волновала Бурьку, будила в ней какие-то странные, совсем не крысиные мысли и видения.

И хотя грызунам днем полагается спать, Бурька каждый раз терпела, ждала этого мгновения, когда светило ударит в изумрудную сережку.

Вот и сейчас крыса полюбовалась игрой зеленого луча. Умиротворенная, устроилась в гнезде, затихла. Засыпая, подумала, что черный пасюк из соседнего подвала – очень даже симпатичный. Шерсть у него ухоженная, блестящая, холеная, а тело – большое и сильное.

А то, что он имеет дурную привычку жрать собственных детей, – так можно перевоспитать.

Самка всегда добивается своего, если очень хочет.

* * *

Гоецэцэг очень любила эти прогулки по степи вместе с папой. Они долго ждали, когда пройдет пылящая автомобильная колонна, – русские вывозили технику, отправляли эшелоны в Союз. Вывод войск был в самом разгаре. В кабине одной из машин блеснули очки командира второй роты капитана Викулова. Рядом с Серёгой в кабине сидела жена Татьяна.

Хамба, кряхтя, уселся на землю, вытянул уставшие ноги. Дочка сразу забралась на него, обняла за шею. От нее пахло молоком и солнцем. Протянула пальчик в сторону холма, сказала:

– Там!

Хамба пригляделся. Кивнул:

– Ага, это Чёрная Вдова. На холме, наверху, лежит камень с мудрым изречением Бхогта-ламы, и она к нему ходит. Молится за всех грешников, кто жил зря. И им там, в аду, становится немного легче.

Хамба прикрыл от злого солнца слезящиеся глаза приставленной ко лбу ладонью. Разглядел белые озерки овечьих стад. Арата, култыхающего куда-то на низкорослой лохматой лошадке.

Горизонт делил перспективу пополам на голубую полосу ослепительного неба и желтую – выжженной степи.

– Это Монголия, дочка, – сказал Хамба.

– Ня-ня-ка, – попробовала повторить Гоецэцэг по слогам.

– Да. Монголия. Свободная страна свободных людей. Твоя страна.

* * *

Хозяин дома, что в Улан-Баторе, был очень доволен. Поэтому и ритуал встречи чойренского гостя на этот раз прошел без обычного занудства. Заговорили о делах уже во время чаепития.

– Ты молодец, Доржи. Все получилось, как мы и задумывали. Русские уходят, китайцы не придут. И Монголия станет свободной страной свободных людей.

Капитан, стараясь скрыть счастливую улыбку, молча поклонился.

Старец спросил у капитана:

– Ты привел русского?

– Да, учитель. Правда, я так и не понял, почему он – «Посланник Океана». Вроде не моряк, не дипломат, обыкновенный лейтенант…

– Доржи, какой титул был у великого Темучина из рода Борджигин?

– Чингис… То есть Океан-хан, – осторожно ответил Доржи.

– Вот именно! И его посланник – это Посланник Океана. Понятно теперь? Зови его сюда.

В комнату вошел худой офицер. Снял фуражку, пригладил черные вихры, поздоровался. Сел на циновку, неловко складывая длинные ноги.

Старик внимательно посмотрел на молодого русского, ловя отсвет ауры. Кивнул, с чем-то соглашаясь. Спросил:

– Три звезды на твоих плечах и звезда на правой стороне груди как-то связаны?

Марат скосил глаза на красивый шестиконечный знак, где всадник несся через степь на фоне голубого неба. Покраснев от удовольствия, ответил:

– Да, это орден «Полярной Звезды». Вот, вручили вчера…

Доржи объяснил:

– Учитель, Марата наградило монгольское правительство за спасение жизни нашего космонавта и пассажиров пекинского поезда. А советское командование присвоило ему звание старшего лейтенанта.

Старец одобрительно кивнул:

– Ты помог нашему народу обрести свободу. Ты спас от смерти нашего героя – звездного путешественника Жугдэрдэмидийна Гуррагча. Поэтому можешь просить о помощи для своего народа и для себя лично. Не спеши, подумай.

Марат вздохнул. Начал говорить:

– Мудрый Старец, меня всегда учили, что мою страну со всех сторон окружают злобные враги, и только напряжением всех сил мы сможем защититься. А сейчас страна слабеет, союзники разбегаются. Я прошу помочь спасти мой народ от неминуемого нападения.

Учитель задумался. Тикали на стене древние «ходики» с гирями, в соседней комнате были слышны детские голоса. Доржи и Марат вежливо молчали. Наконец Старец заговорил:

– Нельзя победить вселенную. Ее можно только полюбить, поняв, что все страхи – внутри тебя самого. Это – тебе, Марат.

Мудрец вытащил из-за пазухи корявую белую фигурку и протянул лейтенанту.

Марат осторожно взял странную игрушку, с удивлением осмотрел. Так лепят из пластилина дети: четыре ножки разной длины, обозначенные дырочками глаза, две спички вместо рогов…

– Что это? – спросил Марат.

– Это – Белый Баран, – гордо сказал Старец, – я сам его вылепил из лучшей белой глины, привезенной с берега реки Орхон. Когда твоему народу станет совсем невмоготу от страха, а это произойдет в год Белого Барана, разотри эту фигурку в пыль. Ваш страх исчезнет, и вы станете свободными и открытыми миру.

– Год Белого Барана? – недоуменно спросил Марат.

– Это будет в девяносто первом, – тихо объяснил Доржи, – через два года.

Марат растерянно посмотрел на Старца: не издевается ли? Однако Учитель довольно жмурился и одобрительно кивал.

– Спасибо, – пробормотал старший лейтенант и начал пристраивать фигурку во внутренний карман кителя. Неловко сдавил пальцами. Глина тихо хрустнула, и две передние ножки отвалились.

– Ай, это плохой знак, – огорчился Старец, – так барашек, пожалуй, не сможет подняться, будет елозить мордой по земле. Но ничего страшного! Я сделал две фигурки, вторую отдал праправнуку. Внучек! Принеси мне глиняного барашка, которого я тебе дал утром.

Раздался легкий топот. Смеющийся мальчишка забежал в комнату, протянул на ладошке перемазанную зеленкой игрушку.

Старец изумленно посмотрел на глиняную статуэтку. Расстроенный, замахал руками:

– Нет! Теперь нехорошо. Это уже Зеленый Баран, а не Белый.

– Я, пожалуй, сохраню у себя, – сказал Доржи, пряча фигурку, – мало ли. Вдруг тебе когда-нибудь и зеленый пригодится, Марат. Приедешь – заберешь. Будет повод встретиться.

Старец согласился. Сказал:

– Ну что же, Белый Баран все равно поможет твоему народу, Марат. Через два года сделаешь, как я сказал. Теперь о том, что нужно лично для тебя. Ты подумал, чингизид? Знаю, что ты хочешь попасть на Кубу.

– У меня есть всего одна мечта, Учитель. Но я не буду просить вашей помощи. В любви мужчина все должен решать и делать только сам.

Эпилог

Конец октября на Кубе – лучшее время в году.

Сезон дождей только что закончился, и жирная веселая зелень еще не успела пожухнуть, пожелтеть под злым тропическим солнцем. Море отдыхает от штормов, ластится к берегу, лениво накатывая на песок. Зеленая военная машина остановилась у террасы. Смуглый мальчишка в выцветшей футболке вскочил, закричал:

– Тетя Мария, опять приехала русская сеньора из Нарокко!

Толстая черная Мария вышла из кафе, приветливо улыбнулась. Водитель открыл дверцу, помог женщине выбраться. Русская сеньора распрямилась, потерла уставшую спину.

– Так я поехал, Ольга Андреевна? – спросил водитель.

– Конечно, Ваня, – кивнула женщина, – вернешься через час. И не забудь: Николаю Александровичу – ни слова.

– Разумеется, Ольга Андреевна, – кивнул водитель и уехал.

– Вам как обычно, сеньора? – спросила негритянка, – как вы себя чувствуете? Наверное, совсем скоро?

Женщина, тщательно подбирая испанские слова, сказала:

– Да, Мария. Как обычно. Все хорошо, а срок через неделю. Действительно, скоро.

Смуглый мальчишка оттащил выгоревший шезлонг под укрепленный на пляже зонтик. Помог Ольге усесться поудобнее, подал бокал с ананасовым соком.

– Спасибо, Хосе. Теперь на почту? – спросила женщина.

– Да, сеньора! – мальчишка развернулся, побежал, сверкая розовыми пятками.

Женщина откинулась в шезлонге, закрыла глаза. Тихо подошла хозяйка, спросила:

– И кого ждете, сеньора? Наверное, девочку – рыжую, как мама?

– Нет, – рассмеялась Ольга, – мальчика. Кудрявого и умного, как папа.

– Тоже хорошо, – согласилась Мария.

Послышался топот босых ног – запыхавшийся Хосе уже издалека размахивал конвертом и кричал:

– Письмо! Вам письмо до востребования, сеньора!

Ольга, с трудом скрывая волнение, схватила конверт. Мария деликатно отвернулась, пошла в кафе, обняв за плечо мальчишку:

– Пойдем, Хосе, тебе еще полы мыть.

Ольга дрожащими руками разорвала конверт. На песок упали фотография и сложенный листок. Пыхтя, с трудом нагнулась, подняла. С фотографии смотрел худощавый брюнет в форме торгового моряка. Развернула, жадно начала читать.

Тихо рассмеялась. Погладила огромный живот, сказала:

– Ну что, сыночек, папка-то у нас теперь моряк Балтийского морского пароходства. Так, глядишь, и до пирата докатится.

Оперлась на подлокотники шезлонга, с трудом поднялась. Сбросила шлепанцы, пошла к воде, загребая босыми ножками белоснежный песок. Приставила ладошку козырьком от полуденного солнца.

Океан приветливо подмигивал солнечными бликами, играл белыми барашками.

Далекая любопытная волна привстала на цыпочки, выгнула изумрудную спину.

Или это был Зеленый Парус?

Оглавление

Пролог

Глава первая Культурный шок

Глава вторая В начале славных дел

Глава третья И все терялось в снежной мгле

Глава четвертая Белый саван

Глава пятая Чингизид

Глава шестая Цвет измены

Глава седьмая Зеленый парус

О. а

Глава восьмая Крыса

Глава девятая Жертва

Глава десятая Охота

Глава последняя Лето 1989

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg