«День Независимости. Часть 1»

День Независимости. Часть 1 (fb2) - День Независимости. Часть 1 265K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Игорь Владимирович Никулин

Никулин Игорь Владимирович День Независимости Часть 1

Описываемые мной события, безусловно, являются художественным вымыслом. Но война на Северном Кавказе, несмотря на клятвенные заверения генералов и политиков, далека от завершения, а угрозы чеченских экстремистов прокатить по России волну терактов звучат все громче и на сегодняшний день более чем серьезны.

К этой войне относиться можно по-разному, но даже негативное к ней отношение не в силах оградить от возможной опасности. И напрасно рассчитывать, что беда минует стороной, случится где-то и с кем-то тебе посторонним, но никак не с тобой и близкими тебе людьми. Жизнь — к сожалению — зачастую, доказывает обратное…

ПРОЛОГ

К концу апреля вторая чеченская кампания вошла в заключительную фазу. Наиболее многочисленные и боеспособные отряды боевиков к тому времени были разбиты либо частью рассеяны. Уцелевшие, оставшиеся без централизованного управления, горстки бродили по зеленеющим первой весенней листвою лесам в труднодоступным горных районах, ожидая прихода тепла и таяния снегов, а значит — открытия единственного перевала, ведущего в Ахметовский район сопредельной Грузии. Но пока древние хребты скрывала шапка ледника, и перебраться за кордон без риска угодить под сход лавины было почти невозможно, они совершали дерзкие вылазки, нанося болезненные удары то по ползущим по нескончаемым серпантинам, пропыленным армейским колоннам, то ночью, подбираясь вплотную, обстреливали блокпосты, комендатуры и временные отделы милиции.

Армия сделала свое дело, крупномасштабные боевые действия закончились. Остальное за спецслужбами. Но и они даром хлеба не ели и не сидели, сложа рук, как бывало в прошлую войну. Первой значимой операцией стало неожиданное для всех пленение известного террориста, командующего так называемой Армией генерала Дудаева — Салмана Радуева. Купившись на трюк с покупкой крупной партии оружия, человек «с пулей в голове «перекочевал из Новогрозненского в следственный изолятор «Лефортово «; агентура тем временем собирала информацию о местонахождении других, не менее одиозных главарей бандформирований.

* * *

Утром 20 апреля на стол командующего Южной группировкой войск генерал-лейтенанта Ашурова легла секретная шифрограмма.

По сведениям разведки на горной гряде Калхилой, в Итум-калинском районе, на тайной базе в настоящий момент с остатками поредевшей в боях с федеральными войсками гвардии скрывался мятежный президент Ичкерии.

Предписывалось перебросить войска в указанный район, тщательнейшим образом прочесать местность, и далее — по обстановке…

Генерал приказы привык выполнять и выдвинул батальон 138-ой мотострелковой бригады к гряде.

Спустя час после начала операции по зачистке рота мотострелков, проверявшая густой лесок у подножия горы, нарвалась на плотный огонь.

Началось противостояние, длившееся уже пятые сутки.

Войска продвигались к вершине медленно, но неуклонно, оплачивая каждый пройденный шаг пролитой кровью. Встречный огонь оказался столь силен, что атаки часто сходили на нет, и тогда в небе с пронзительным устрашающим воем проносились штурмовики, сотрясая скалы ракетными ударами. Не отставала и тяжелая артиллерия. И стонала земля, вздымаемая разрывами, и камня не оставалось на камне.

Часть первая

1

Чечня. Аргунское ущелье. 25 апреля 17 ч. 00 мин.

Он сидел в безопасном бетонном бункере за столом, на котором тускло горела «летучая мышь». С краю лежал пистолет Стечкина, пристегнутый к текстолитовой кобуре, со снятым предохранителем и досланным в ствол патроном.

Бункер в который уже раз тряхнуло, комья земли, шурша и рассыпаясь, скатились по ступеням. Неверное чадящее пламя коптилки дернулось, точно живое, и затрепетало — защитного стеклянного колпака у нее не было.

Бомбежки бункеру не страшны. Здесь все сделано на совесть: и монолитные стены толщиною в метр, пронизанные густым переплетением арматуры, и мощные перекрытия, способные, наверное, выдержать атомную бомбу. Даже наружные ходы сообщения отделаны бетонной опалубкой! Норами уходили они в скальную породу; в рукотворных этих пещерах отсиживались во время обстрелов его гвардейцы.

… Неполный год назад, он утверждал проект будущей базы, призванной стать южным форпостом независимой Ичкерии.

Работы вели настоящие профи. Взрывники, сверяясь с хитрыми расчетами, рвали скалы. Сутками гудели бульдозера, выгребая ненужную породу. Даже ночью гулко стучали, будоража спящую округу, отбойные молотки; грузовики беспрестанно подвозили особой крепости бетон, всполохи сварки белым заревом освещали мрачные силуэты деревьев.

За неполные четыре месяца, ударными темпами, базу отстроили. Он лично с малочисленной свитой прошелся по петляющему зигзагом окопу, примерился к бойницам, откуда открывался отличный — с военной точки зрения — вид на склоны и узкую ленту дороги, лежавшую далеко внизу, на дне ущелья; не склоняя головы, вошел в командный бункер, где были и кровать, застеленная свежим комплектом белья, и рабочий стол с рабочей картой республики. Отсюда ход напрямую вел вглубь горы, и там, на пятиметровой глубине, надежно хранились запасы продовольствия, боеприпасы и обмундирование.

Это был мощный форпост, готовый к длительной автономной жизни.… Тогда, в июле девяносто девятого, принимая работу под ключ, он не мог себе представить, что десять месяцев спустя вернется сюда с остатками своего воинства…

* * *

Управлять народом, хоть и немногочисленным, оказалось много сложнее, чем воевать. Республику распирали внутренние межклановые противоречия; каждый князек, едва набравшись сил, старался показать зубы.

Хаттаб, успешно воевавший с русскими, с окончанием войны не спешил убраться в Иорданию, мутил воду: организовал полевые лагеря подготовки диверсантов, пополнял ряды за счет взрослеющих чеченцев и пришлых уголовников, за которыми, кроме своих «федералов», охотился Интерпол. Отребье рода человеческого, одним словом. Шли к нему и украинские националисты и русские, уйгуры и таджики, негры и арабы…

До открытого противостояния с вышедшими из-под контроля бывшими собратьями по оружию лишь чудом пока не доходило. И он не желал конфронтации, потому как знал: реальной силы и реальной власти в руках — ноль целых ноль десятых, и случись что, под своими знаменами сможет собрать значительно меньше сторонников, чем тот же Шамиль.

…Теперь он проклинал себя за ту августовскую слабость, когда стерпел плевок в лицо от Басаева и Хаттаба, обтерся и сделал вид, что ничего особенного не происходит, и виноватыми объявил московские спецслужбы. Он неудачно состроил добрую мину при плохой актерской игре, когда две тысячи сторонников чистого ислама вторглись в соседний Дагестан, а после и вовсе неразумно, стараясь не показать собственной беспомощности заявил журналистам, что на помощь новоиспеченной дагестанской шуре ушли только добровольцы, точно такие же, что из России нелегально переправляются в Косово воевать против натовцев.

Надо, ох надо было прислушаться к народу, уловить его настрой и, как верховный муфтий Кадыров, дистанцироваться от ваххабитов. Но он опасался прослыть предателем, и трещина, уже расползавшаяся между ним и народом в миг разверзлась до ширины пропасти.

После серии взрывов, прокатившихся по России, он, сглупив, показал Москве дулю, как ответ на требование выдать укрывшихся в Чечне исполнителей.

«Мы своих не выдаем!», — сгоряча брякнул он, и тем встал на одну ступень с убийцами и террористами.

Поздно раскаиваться. Он — мужчина, и выбор свой сделал. Он сделал его спонтанно, страшась обвинений в измене и трусости, принял сторону, к какой не лежало сердце, подспудно, в душе, сознавая сделанную ошибку.

Верный, казалось бы, расчет на широкомасштабную партизанскую войну не оправдался. Сидя в предгорьях, когда Грозный был еще подконтролен, он ждал — вот-вот, и поднимется население с захваченных русскими земель. Гореть она будет под ногами оккупантов. А против народа много не навоюешь. Это русские поняли на собственной шкуре по прошлой войне.

Он делал ставку на дерзкие диверсионные рейды, на проливаемую солдатами кровь, что неминуемо однажды вызовет недовольство россиян.

Но все пошло кувырком. Не так, как он рассчитывал. Федералы на удивление быстро оправились от контрудара по Аргуну, Шали и Гудермесу, хотя журналисты и успели поднять истерию по поводу катастрофического перелома в ходе войны; еще раньше, без боя, сдались Гудермес и Шали, а Урус-мартан вместе с регулярными войсками брали ополченцы Гантамирова. Пал Грозный, пал раньше установленного им — президентом — срока! И он, потеряв лучших командиров, вынужден был бежать в горы.

С падением Шатоя он решил перебраться в Грузию, оттуда в Азербайджан, и через Турцию, уйти в Саудовскую Аравию. Там он создаст Правительство в изгнании, через международные исламские фонды соберет деньги на дальнейшую борьбу. И найдутся люди, готовые воевать за идею о едином исламском мире. Или за деньги, где угодно и сколько угодно.

С помощью тех же организаций начнет против России информационную войну, люди уже сейчас над этим работают, и апрельский позор России в ПАСЕ лишь первая ласточка. Иногда слово бьет сильнее мощной бомбы…

А в самой Чечне, пусть и занятой войсками, будут орудовать наемники, и Россия еще подавится цинковыми гробами.

… Но теперь им овладела апатия к происходящему. Народ не поддержал рушившийся режим. Три года независимости никого не подняли из нищеты. Ни работы, ни пенсий, ни элементарного права на достойную жизнь он дать не сумел. Людям не нравились и ваххабиты, их нравы и средневековые устои. От войн устали и хотели лишь малого: жить спокойно, ничего не боясь, с верой в будущее, в будущее своих детей…

Зажатый в тисках федеральных войск на горной базе, он вдруг понял — от судьбы не уйдешь, и умереть здесь предначертано ему свыше. Порой смерть приходит ко времени, только ей по силам поднять из грязи втоптанное имя, чтобы однажды оно, как и имя Джохара стало знаменем сопротивления. За такое и умереть не страшно.

А земли другой для него нет, и уже никогда не будет.

* * *

Тишина обрушилась внезапно, тревожная и звенящая.

Он вышел из тяжкого оцепенения, машинально огладил ладонью седую бороду. Безразлично подумалось: «Затишье… Надолго ли?…»

Совсем близко, захлебываясь, застрочил пулемет, и тишины не стало, как и не было вовсе.

Стальная дверь бункера отворилась, издав отвратительный ржавый скрежет, и по ступеням скатился командир гвардейцев Магомет Акаев. Черная вязаная шапочка плотно облегала его круглую голову; густая, сплетшаяся колечками, борода скрадывала горбоносое лицо. Глубоко посаженные, воспаленные от усталости глаза смотрели воинственно и упрямо.

Пятнистый разгрузочный жилет, одетый поверх кожаной куртки, забит автоматными рожками, из кармашков матово поблескивали запальные скобы ручных гранат. Автомат оттягивал его левую руку, и от закопченного дула, казалось, еще исходило тепло и чесночный дух горелого пороха.

— Надо решать, Аслан, — не мигая, смотрел он в осунувшееся лицо президента, на котором плясали отблески горящего фитиля. — Еще день таких боев, и воевать будет некому. Семерых вчера потеряли… Некому оборону держать. Уходить пора… Пока не поздно.

— Уходить?! — переспросил Масхадов тягуче, с болью в голосе. — Куда?

Магомет, всегда понимающий с полуслова, на сей раз не проникся глубиной его размышлений.

— Опускается туман, — он заговорил торопливо, точно из опаски, что его прервут. — Ребята днем нащупали слабину в позициях русских. Если ударить разом, прорвемся.

Закончив с уверенностью, он выждал паузу и добавил:

— Русские думают, что с нами все кончено, не ждут… Нельзя упускать такой шанс.

Масхадов молчал, словно раздумывая и взвешивая за и против, потом произнес:

— Не хочешь стать шакидом?.. Ты же клялся на Коране жизнь положить во имя Аллаха. Время настало. Возьми автомат, иди в окоп и встреть смерть, как подобает мужчине!

Магомет покривился, обветренные потрескавшиеся губы обнажили черноту прокуренных зубов.

— Я смерти не боюсь, и ты, Аслан, это знаешь. Но сдохнуть много проще, чем остаться в живых и продолжать борьбу. Что нужнее Всевышнему: наши души или уничтожение неверных?

— Не всегда смерть бессмысленна, — сказал медленно, чеканя каждое слово, Масхадов. — И с каких пор ты стал пререкаться? Я приказал стоять до конца! Выполняй! Или я уже не Верховный главнокомандующий?

Магомет не ответил, но по заросшим смоляной растительностью скулам заходили желваки.

— Иди… Хотя нет, постой. Приведи наемников. Только давай славян, а не арабов. И живее, у меня мало времени.

* * *

Семен Журавлев сидел на корточках в склепе дота, жадно затягивался сигаретой и морщился от лезшего в глаза дыма. Разрывая упаковочную бумагу, он неторопливо загонял патроны в автоматный магазин.

Автомат с оптическим прицелом лежал, прислоненный к вскрытому цинку, и до горячего ствола невозможно было притронуться.

Минуты две как закончилась ожесточенная перестрелка, и он высадил по подбиравшимся вплотную солдатам весь боекомплект.

У соседней амбразуры, облокотившись на пулемет, перекуривал украинец Олесь Приходько. Желтеющая патронами лента, касаясь его колена, свисала до бетонного пола. Такая же, расстрелянная, валялась в углу.

В бою — Журавлев это видел своими глазами — Олесь снял четверых федералов, лезших с гранатами напропалую. Разом перечеркнул сочной очередью и оставил лежать на влажной апрельской земле. Их товарищи, ждавшие подвига позади, приуныли и не рискнули пойти на разящий кинжальный огонь.

Молодой офицер, судя по возрасту чином не старше лейтенанта, порывался поднять их, что-то кричал и размахивал пистолетом.

Журавлев выждал, пока он откроется, высунувшись из-за сосны, поймал в перекрестие голову, обвязанную косынкой, и без сожаления спустил курок.

Офицер взмахнул руками, точно пытаясь сохранить равновесие, и скатился по склону.

Солдаты, потеряв командира, окончательно растерялись и стали отползать назад…

…И, как подарок им — сдержавшим еще одну атаку — долгожданное затишье, пусть и не столь продолжительное, как хотелось бы. Пройдет немного времени и, в отместку, по доту обрушит огонь артиллерия.

Семен со щелчком загнал магазин в автомат, передернул затвор и расслабленно закрыл глаза.

* * *

Стреляя в русских пацанов, он не испытывал ни ненависти, ни угрызений совести. Он профессионал, и давно научился управлять своими эмоциями. А эмоции в его деле только помеха.

Наемниками не рождаются, и он рос, предпочитая в детстве спокойные игры игре в войну, не любил драться, не проводил свободное время в спортивных или стрелковых секциях. Трудно представить, но когда-то он был тихим, забитым парнишкой, которым часто понукали старшие или более сильные.

Издевки Семен терпел класса до девятого, потом взял себя в руки и стал ходить в оборудованную в подвале качалку. Шварценеггеровских бицепсов он не нарастил, но фигура стала литой, от узкой талии конусом уходила широкая спина, на которой, при движениях, играли мускулы; руки налились силой, и на призывной комиссии доктор, с удовольствием осмотрев ладного парня, поставил в личном деле пометку, с которой он угодил в воздушно-десантные войска.

В Афганистане шла война. После двух месяцев учебки молодых сержантов бортом перебросили в раскаленный от безжалостного солнца Кандагар.

Командир роты, получая пополнение, незадолго до этого потеряв в стычке с моджахедами треть разведвзвода, доукомплектовал его новичками…

Стояла невыносимая жара. Пот градом бежал с Семена, когда в бронежилетах и касках, с автоматом на груди и вещмешком за спиной, взводный гонял их по окрестным сопкам, после забегов уводил на полковое стрельбище, а оттуда прямиком в спортзал, заставляя сходиться в спарринге в жестокий прямой контакт.

Тело ныло, как один гигантский синяк, на разбитых губах постоянный привкус меди. В голове шумело от пропущенных ударов, но падать было нельзя. Паденье равносильно поражению, а проигравшему светил вечерний десятикилометровый кросс по периметру военного городка и новый поединок, на этот раз с самим взводным, лейтенантом Свиридовым, жилистым, поджарым парнем, к тому же кандидатом в мастера спорта по боксу. Драться с ним — все равно, что с роботом, равнодушным к собственной и чужой боли.

Через месяц изматывающих тренировок разведвзвод высадили с вертолетов в глухом ущелье, поставив задачу разгромить шедший из Пакистана караван с оружием и наркотиками.

Именно тот, первый в жизни бой стал для Семена отправным. Из-за груды камней он строчил по метавшимся душманам и ревущим, нагруженным тяжелыми ящиками, ишакам; не робел, когда ответные пули били в камни совсем рядом, и отбитая каменная крошка до крови секла лицо.

Сашку Васильева, москвича и друга еще с учебки, ранило в плечо. От потери крови Сашка потерял сознание, а моджахеды, сообразив, что шурави в отключке, бросились к его позиции. Семен убил двоих — остальные брызнули в стороны — подбежав к другу, перевалил бесчувственное тело через плечо и потащил к своим. Вдогонку запоздало рыкнули автоматы…

Дневная передряга впрыснула в кровь изрядную дозу адреналина, ночью он не спал, ворочаясь на панцирной койке. Перед глазами продолжало стоять выжженное зноем ущелье, пули дробили камень, и протяжно стонал пришедший в себя Сашка…

Через четыре дня, когда Свиридов набирал добровольцев для рискованной вылазки в тыл моджахедов, Семен первым шагнул из строя.

Операций будет много: кровавых и бескровных, с потерей друзей и совсем без потерь. Будет и осколочное ранение в спину — сорвав растяжку, он успеет на секунду опередить взрыв, — будет побег из госпиталя и две медали «За отвагу», что с периодичностью в полгода ему вручат на полковом плацу.

Война с ежедневным риском схлопотать духовскую пулю сидела в печенках, он рвался домой и свое возвращение представлял в самых радужных красках.

Но, вернувшись в родную Рязань, облегчения, душевного ли спокойствия так и не испытал. Устроился на работу — не поработалось, специальности менял, как иная дамочка перчатки. Семьи не завел, с тоски стал прикладываться к бутылке, и пьянка совсем бы его затянула, не скажи однажды он сам себе: «Хватит! Баста!»

А тут началась война в Приднестровье, и, начитавшись газетных статей, где кровь, казалось, сочилась между строк, решил: «Мое».

Собрав вещи, не попрощавшись ни с матерью, ни с сестрой, уехал в Молдавию.

В приднестровских окопах Семен успел провести лишь три месяца, воюя за идею и миску баланды, а когда в конфликт вмешалась 14-ая армия, свернул вещички.

Приднестровье, однако, дало ему большее, чем деньги. Он стал профессионалом военного дела: ходил в разведку и брал «языка», научился метать с любого расстояния ножи, топоры и саперные лопатки, стрелял из любого вида оружия, грамотно минировал дороги и строения, из СВД бил не хуже опытного снайпера. Одним словом, набрался опыта и заматерел.

Но шило кололо энное место, с заварухой в Абхазии он снова заболел войной и скоро появился на позициях сепаратистов, где сошелся с чеченцами и воевал в абхазском батальоне Шамиля Басаева.

Именно Шамиль после жаркого боя, когда взвод «абхазцев» обратил в бегство батальон грузинской гвардии, предложил ему:

— Ты мужик стоящий. Бросай все, езжай в Чечню. Будут и деньги, будет и слава.

Он поехал туда в январе девяносто пятого и скоро понял, что отрабатывать доллары здесь сложности не представляет. Перепуганные, часто необстрелянные солдаты становились легкой мишенью. Их скучно было даже стрелять, и Журавлев со славянскими наемниками по-своему развлекался, переодеваясь в солдатское хэбэ и уходя в эпицентр перестрелок.

Наткнувшись на ошалевшую от близкого присутствия смерти, пробивающуюся к своим группу федералов, предлагал вывести из-под огня. И выводил… к базовому лагерю полевого командира Руслана Гелаева.

… Рассеянный свет, окрашенный закатом в розовое, падавший в дот через прямоугольник дверного проема перекрыла грузная фигура Магомета. Дыша хрипло, с присвистом — в груди его простужено клокотало — он долго всматривался в темный силуэт наемника и, распознав Журавлева, нетерпеливо махнул:

— Собирай своих. И быстро к Аслану.

* * *

Оставшись в одиночестве, Масхадов погрузился в мрачные свои размышления.

С постоянным присутствием смерти он давно свыкся и морально готов был рано или поздно принять ее. Но умереть он желал как подобает воину, а не в теплой постели, окруженный скорбящими родственниками.

Смерть долго ждать себя не заставит. Эфирный треск, что издавала под его рукой «Моторола» перебивали резкие, отрывистые приказы его командиров, и он знал: взвода, сдерживающие на позициях натиск русских, поредели настолько, что воевать скоро будет некому.

Тогда он возьмет пистолет, выйдет из бункера в окоп, вдохнет напоследок полной грудью чистый горный воздух, изгаженный сейчас пороховой гарью, и примет свой последний бой.

Он навсегда останется на этой высоте, но от его гибели Россия ничего не выиграет.

Победа над Ичкерией станет ей поперек горла, заставит досыта хлебнуть крови.

…Не надо быть прорицателем, чтобы загодя знать, чем все закончится. И тысячу раз прав он, что успел воспользоваться дельным советом, данным еще год назад при личной встрече год Усамой Бен Ладеном, прозванного зажравшимися янки террористом номер один.

Усама давно положил глаз на Ичкерию и Дагестан, щедро финансировал боевиков Хаттаба и Басаева, и, разыскиваемый Интерполом, после того, как братья по вере — талибы, ради шкурной выгоды, вступили в сговор с американцами, пообещав его выдать, по приглашению Яндарбиева нелегально посетил Чечню.

Именно тогда, в сентябре, в резиденции Масхадова, он напрямую констатировал: русские не остановятся на границе, у них просто нет другого выхода, кроме как идти вглубь Чечни. И двадцати тысячам боевикам, какими профессионалами они бы не были, не устоять против стотысячной группировки с танками, авиацией и артиллерией.

Но остановить русских можно. Достаточно провести жесткую акцию и предупредить после: не выведите войска, и она может повториться вновь, и не единожды.

Он согласился с вескими доводами шейха и заключил сделку…

Сразу по отбытию Бен Ладена в неизвестном направлении, он вышел на жившего в Татарстане агента и дал команду вывести из Ирака с засекреченной фабрики по производству новейших образцов химического оружия контейнер с ядовитым газом. Столь ядовитым, что доведись пустить его в ход, Секу Асахара, с его зариновой атакой в токийском метро, покажется в сравнении проказником-мальчишкой.

Зловещая колба перекочевала в Россию, и о ее существовании теперь знали только двое: сам Масхадов и хранитель из сибирской глубинки, живой только потому, что не знал о ее содержимом.

А курьер, доставивший из Ирака контрабандный груз, спустя неделю трагически погиб в дорожной аварии. Масхадов не жаждал его крови, но этот человек знал слишком много, и выбора не оставлял. Тайна должна оставаться тайной.

Пустить колбу в ход, как последний оставшийся на руках козырь, до сих пор он не решался. Продолжали сдерживать внутренние барьеры, порожденные еще советской системой. Ведь родился он не в какой-нибудь дикой провинции Ближнего Востока, где человеческая жизнь не дороже высохшего финика, учился в нормальной школе, где проповедовали добро и клеймили зло, и в военном училище штудировали никак не учения доктора Геббельса.

Система его выпестовала, и сложившиеся за годы кирпич к кирпичу в прочную стену принципы не смогла сломить даже война. Он не мог переступить через них, пересечь черту, отделявшую человека от сатаны в человеческом обличии, способного поставить ради достижения цели на кон сотни и тысячи безвинных человеческих жизней…

…Но война зашла слишком далеко. И сейчас он был готов нанести врагу жесточайший удар.

* * *

Бункер ощутимо подбросило. Рация на столе качнулась, дверь скрипнула. Вошедший Магомет молча отступил угол, оставаясь в тени. Один за другим на середину комнаты прошли семеро наемников.

Масхадов критически посмотрел на их грязную одежду, их понурые лица.

Глаза смотрели на него в тревожном ожидании.

«Приказа ждете? — подумалось ему. — Будет вам приказ».

К наемникам он относился с осторожной брезгливостью, потому как не мог, воюя хоть за призрачную, но идею, понять их сути: убийства ради денег.

А если бы российские платили больше, завтра переметнутся на их сторону? Впрочем, без наемников не обойтись в экстремальных ситуациях. Терять им нечего, в плен сдаваться нельзя, потому что в плену для них будущего нет. Русские с такими русскими не церемонятся, отвел к стене, и вся недолга.

Из этой семерки, что стояли перед ним, ему импонировал лишь рослый широкоплечий Семен Журавлев. Воин от рождения, в боях не трусит, не прячется за чужие спины, дерзок и жесток, способен на поступок. Остальные так себе, третий сорт не брак.

Тот, что слева от него, с опущенным левым плечом, переминался с ноги на ногу — солдат удачи с Украины, наркоман. Кураж его пробивает после доброй дозы опия да в допросах пленных.

…Масхадов помнил декабрьский случай в Грозном, когда выехав на окраину города инспектировал подготовленные к встрече федеральных войск позиции. Оценивая пулеметное гнездо на первом этаже разбитой снарядами девятиэтажки, услышал вдруг стон, глухо доносившийся откуда-то снизу, из-под ног.

Что-то было в том стоне, заставившее его содрогнуться…

Он повернулся к Магомету, и тот, не дожидаясь вопроса, с отвращением сплюнул на усыпанный кусками отбитой штукатурки пол:

— Хохол допрашивает…

Масхадов сдержал в себе ярость, вышел во двор, к подвалу, занавешенному выгоревшим добела на солнце брезентовым пологом. Отодвинув брезент, ступил во влажный, затхлый сумрак, со света ничего не видя перед собой.

Потом зрение зафиксировало в дальнем отсеке мерцание свечного фитиля: что-то белое, бесформенное, висело на стене и рядом, издавая неразборчивое бормотание, возилась чья-то тень.

Барабанные перепонки вновь резанул болезненный вскрик…

Подойдя ближе к неясной фигуре, Масхадов рванул ее за плечо, разворачивая к себе лицом.

Наемник выругался, сразу не сообразив, кто перед ним. Сузившиеся до точек зрачки пьяно блестели; на, морщинистом, с въевшейся в поры подвальной пылью, лбу проступил пот. В руке он продолжал сжимать охотничий нож, чье лезвие было запачкано кровью…

Пленный висел кулем на дыбе. Перехваченные в запястьях узким брючным ремнем руки неестественно вывернуты, перекинуты через вбитый в стену стальной костыль. Узкая спина — спина подростка, а не мужчины — изрезана ножом, и по кровавым подтекам Масхадов распознал пятиконечную звезду.

Солдат захрипел, с усилием повернул к нему измученное лицо. В глазах его Масхадов прочитал такую немую муку, что спешно отпрянул назад, нервничая, вырвал из кобуры пистолет и оборвал мучения выстрелом в бритый худой затылок.

Убитого сняли с дыбы, положили на грязный пол. Масхадов смотрел в теряющие живой блеск приоткрытые глаза, сереющий, утончающийся нос; на безволосую еще, впалую грудь, где, истекая каплями крови, краснело матерное слово.

Постоял и вышел, на воздух, ненавидя себя, проклятую войну и тех командиров, что послали этого паренька, почти совсем мальчишку, на бойню… И неприязнь к украинцу прочно сидела в нем с того самого дня…

… Других, стоявших в неровной шеренге, он почти не знал, да и не в обязанностях главы республики знать в лицо каждого наемника. На то есть командиры.

— Как настроение? — задал неожиданный вопрос, застав им врасплох.

А каким оно могло быть, это настроение, когда по горе бьют из всех видов оружия и каждые полчаса обрабатывают бомбами штурмовики? Смерть — она рядом, протяни лишь руку.

Глаза наемников забегали, а стоявший с правого края, худой и нескладный, чем-то напоминающий богомола, фальцетом соврал:

— Нормально…

«Нормально… А в глазах страх. Жить хочешь?.. Ишь ты, Рембо… Тете, может, полчаса землю топтать осталось, а туда же…»

Но вслух он произнес совсем не то, о чем подумал.

— Нормально — это хорошо. Ладно… перейдем к делу.

Лица их вновь напряглись, а у богомола и вовсе испуганно вытянулось. И чего еще на их долю приготовили?..

— Вы показали пример истинного мужества и храбрости, — говорил Масхадов, отвлеченно глядя на карту. — Вместе с нами прошли трагический путь от Шелковской до Итум-кале. Теперь мы здесь… Много наших товарищей погибло. Очень много… Но не так страшна гибель, как ее неотмщенность… Сегодня ночью вам сделают коридор, и вы уйдете.

Шеренга шевельнулась. Ошарашенные новостью наемники переглянулись.

— … завтра уже будете в безопасности. Еще через какое-то время разъедитесь по своим домам и все это… забудете. Но!.. перед тем вам предстоит выполнить последнее задание. Возможно, самое сложное из тех, что приходилось выполнять. Вы сделаете все, что требуется, и отомстите за убитых — шакидов — чьи души во власти Всевышнего… Вы не просто его выполните, вы заработаете такие деньги, о каких и не мечтали! Подробности доведет Семен, — он внимательно посмотрел на Журавлева. — Ты старший. Останешься, обговорим детали. Остальные свободны.

Еще минуту назад мрачные лица наемников разгладились и посветлели. Они готовились к концу, но судьба вновь улыбалась им и дарила шанс.

— Магомет…

От стены отделился хмурый бородач, вышел из тени на дрожащий свет. Он был в явном недоумении: в положении, когда каждый автомат на вес золота, отпускать сразу семерых?..

— Так надо, — еле заметно кивнул ему Масхадов. — Веди их на склад, выдай российскую форму. Проверь лично… можешь покатать в пыли, чтобы выглядели как те… внизу… Давай. — И мановением руки выпроводил из бункера лишних.

* * *

Масхадов, прищурившись, пристально смотрел в глаза Журавлеву. Наемник продолжал стоять у входа.

— Садись, — придвинул пустой стул к столу.

Журавлев молча водрузился, пошарив в кармане, достал помятую сигарету.

— Можно?

Масхадов нехотя кивнул. Он не любил, когда курили в его присутствии. К тому же курение запрещал Коран, Но… человек грешен, и у каждого свои недостатки.

Прикурив от фитиля, Журавлев сделал жадную затяжку и вопросительно взглянул на президента.

— Как ты понимаешь, вас не вертолетом отсюда вывезут. Ребята сделают проход, примут удар на себя. Это к тому, чтобы ты знал: ваши жизни кому-то станут смертью.

Карие глаза сверлили Журавлева, ему сделалось неуютно.

— Я понимаю…

— А раз так, должен понять и другое. Задание должно быть выполнено любой ценой, и как, меня не интересует. Любыми средствами и жертвами… За это вам деньги платят. В случае отказа… — замолчав, Масхадов вдруг улыбнулся краешками губ, — Да что мне тебя пугать! Законы знаешь не хуже прокурора. Триста пятьдесят девятую статью никто не отменял.

«Э, куда взял, — сжал зубы Журавлев, — на пушку берешь?»

И вслух:

— Тут вы малость неправы. В Чечне, которая считается неотъемлемой частью России, официально война не ведется. И никогда не велась! В девяносто пятом восстанавливали конституционный строй, сейчас… — он широко улыбнулся, — ведут контртеррористическую операцию… Уголовный кодекс я чту, и статью знаю, как «Отче наш «… Наемником — юридически — считается воюющий на территории чужого государства, а я, как и вы, гражданин России. Так что…

Он картинно, несколько даже развязано, развел руками и откинулся на спинку стула.

— Да ты полиглот, как я посмотрю, — усмехнулся Масхадов, но через силу, и это было заметно. — А нахождение в наших формированиях, бандитских, с их точки зрения? А вспомнить Грозный, расстрелы пленных? А аргунский железнодорожный вокзал?.. Статей букет наберется, как раз на пожизненное заключение, если только они после пинка в Совете Европы, не введут обратно смертную казнь… У всех вас руки в крови. Рад бы, как говорится, в рай, да грехи не пускают.

Журавлев молчал. Куда ни брось, прав Масхадов. Попадись они федералам и доживи — при самом счастливом раскладе — до суда, столько статей навешают, что шею к земле притянет. Не зря их всюду сопровождали «журналисты», щелкали на камеру, кино снимали. Так что, копромата… Словно читая его мысли, президент продолжал:

— Компромат на вас имеется: шариатская безопасность — не ленивое ФСБ. Нам ничего не стоит в случае ваших необдуманных действий слить информацию в прессу или правоохранительные органы. К тому же, в России у нас есть верные люди. Адреса ваши проверены, у кого семья, у кого родственники. В случае отказа в первую очередь пострадают именно они…

— Короче! — перебил его Журавлев.

— Ты понятлив… По выполнению задачи получите по сто тысяч долларов. Каждый! — Сделав ударение на последнем слове, Масхадов выждал короткую паузу. — Каждый!.. Потом получите чистые документы с открытой визой в Турцию, а оттуда — в любую страну.

— Давайте к делу.

— Хорошо… Смотри сюда.

И они, как два заговорщика, склонились над картой.

* * *

К ночи воздух заметно посвежел и набряк влагой. Опустившиеся на гору сумерки сгустились до черноты, наползшие свинцовые тучи обложили небо, и не видно на нем ни блеска звезд, ни желтого рожка нарождающейся луны. Землю окутала та самая кавказская ночь, когда не видно ни зги, и передвигаться в кромешной темноте приходится с великой осторожностью, почти на ощупь.

Журавлев покинул президентский бункер минут через сорок, закурил, прикрывая красный уголек ладонями, чтобы не попасть на прицел снайперу. Голова его разболелась, как тогда, осенью, после контузии, и муторная боль отдавалась в затылке, сдавливала виски.

Он добрался до казарменного каземата, придерживаясь стенки окопа, потянул тяжелую дверь и спустился в подсвеченный керосиновой лампой сумрак.

Вдоль стен уходили под низкий потолок деревянные двухъярусные нары, застеленные шерстяными солдатскими одеялами. В проходе шумели, переодеваясь в камуфляжное обмундирование, наемники, посмеивались, в особенности над Мишкой Козыревым — рыхлым парнем лет тридцати. Пятнистая куртка пришлась ему впору, но верхняя брючная пуговица глубоко врезалась в бугром выпирающий живот, готовая с треском отлететь.

Козырев усердно сопел, втягивал живот; краснея, умудрился затянуть на крайние дырочки портупею и распрямился со вздохом мученика:

— Во, блин, шьют же… Руки пообрывать таким мастерам. На куртке чекуха пятьдесят четвертого размера, а штаны не больше сорок восьмого…

У стола стоял Сергей Желобов, худой и высокий ростом, которого Масхадов мысленно сравнивал с богомолом. Он и впрямь чем-то походил на нескладное насекомое: руки казались непропорционально длинными, цыплячья шея с выпирающим кадыком свободно торчала из просторного, как хомут, ворота. Лицом он был скуласт, сутул спиной, отчего форма висела мешком. Ему бы взамен кепи — широкополую соломенную шляпу, взамен хэбэ — закатанные по колено штаны, и сачок вместо автомата, и выглядел бы заправским дачником, что ему ближе по складу характера.

Каким ветром занесло его в воюющую Чечню, Журавлев до сих пор не мог понять. Знал лишь по разговорам, что тихого домашнего Сергея сманил сюда приятель детства Кирилл Задорин. Он здесь же: крепкий сложением, уверенный в себе. Квадратный, выдающийся вперед подбородок говорит об упрямой незаурядной личности. В глазах, не затухая, тлеет вечно враждебный к окружающим огонек.

Задорин знает себе цену, давно метит в лидеры, и занял бы место Семена, спусти тот хотя бы одну его выходку. А уважение среди «вольных стрелков» достигается только силой…

* * *

Минувшим октябрем, когда беженцы потоком: кто автобусами, кто пешком, с тележками, заваленными добром, брели в Ингушетию, а масхадовцы отходили по направлению к Грозному, в некогда казачьей станице Меккенская, Задорин зашел в аккуратный, увитый подсыхающими плетями виноградной лозы, дворик, в глубине которого виднелся кирпичный дом.

Потом из дома донесся иступленный женский крик. Кирилл показался на крыльце, запихивая в нагрудный карман золотую цепочку, а за спиной рыдала немолодая уже женщина, умоляя вернуть.

— Пошла на… сука! — выругался Задорин, когда причитания достали его вконец, сдернул с плеча автомат. — Вали к забору, замочу… Плач оборвался, женщина шарахнулась прочь от грабителя.

Войдя в калитку, Семен попросил Задорина:

— Покажи!

Тот с довольной ухмылкой выудил из кармана трофей.

Журавлева едва не трясло от злости. Они получали деньги, получали за участие в боях, а не за грабеж местного населения… Цепочка легла на подставленную лодочкой ладонь.

— Ничего… ага?

— Придется вернуть, — жестко сказал Журавлев.

В глазах Задорина мелькнуло недоумение, потом зажглись знакомые агрессивные искры.

— Ты кто такой, чтобы мной командовать?! — повысив тон, возмутился он.

Дальнейший разговор становился бесполезен.

Семен сбил его с ног ударом в челюсть и, не давая опомниться, принялся пинать. Задорин уворачивался, хрипел и плевался кровью. Ему все-таки удалось вскочить; взревев, как взбешенный бык, ринулся на обидчика.

Журавлев уклонился от встречи и встретил Кирилла прямым в солнечное сплетение.

Удар остановил мародера. Побагровев, он сложился пополам и со сдавленным стоном рухнул в пыль. Журавлев не утерпел и от души поддал коленом по перекошенной от боли роже.

Задорин опрокинулся на спину, пустил из разбитого носа струйку крови и встать больше не пытался.

Втоптанная в пыль, порванная цепочка валялась у его ног.

— Отдашь хозяйке, скотина! — отдышавшись, приказал Журавлев и вышел на дорогу, провожаемый ненавидящим взглядом.

… Желобов при нем был вроде ординарца: таскал задоринский боекомплект, грел воду для бритья; стираясь, прихватывал и грязную одежду приятеля. Ходил за ним, как привязанный, подчиняясь во всем и безоговорочно…

* * *

Молча, от всех в стороне, переодевался Казбек, он же Григорий Падин, сухощавый парень двадцати трех лет от роду, бывший солдат-срочник, в прошлую войну воевавший против дудаевцев.

Весной девяносто пятого колонна, в которой он шел с сослуживцами, под Бамутом попала в засаду. На горной дороге боевики сожгли бронетранспортеры сопровождения. Солдат, что успели покинуть горящие машины, выщелкивали снайпера. Выживших взяли в кольцо, и Григорий, а с ним еще трое бойцов, увидев вблизи бородатых горцев и направленные в упор автоматы, сдались в плен.

Дальнейшее Журавлев знал опять же понаслышке: самого Падина на откровенность не вытянуть. Но факт остается фактом: после избиений и допросов, под угрозой расстрела, Падин сломался и перешел на сторону моджахедов. Его сразу повязали кровью, вручили автомат и велели пустить в расход товарищей по несчастью. За спиной при этом стоял араб-пулеметчик, и откажись он или выкини какой фортель, лег бы у подножия скалы четвертым.

Падин отчаянно хотел жить, жить любой ценой. Он нажал на спусковой крючок… Он нажимал его и после, не раз: в ночных набегах на блокпосты ОМОНа; расстреливая врачей из Красного Креста. Отступать было поздно.

После захвата Грозного в августе девяносто шестого он принял ислам, получив имя Казбек, и стал, как ему верилось, на равных с чеченцами. Но видел, что по-прежнему оставался для них русским; они знали его грехи, и не доверяли. Предавший однажды не остановится перед новым предательством.

К Журавлеву он попал в ноябре, слыл молчуном, ребят сторонился, душу никому не открывал. Да и что ее открывать, когда там грязи, что дерьма в нужнике…

* * *

Последним в его команде был тридцатипятилетний Ян Криновский, не то поляк, не то украинец, ничем не выделяющийся от остальных: среднего роста и обычного телосложения мужик, носивший щеточку пшеничных усов на вздернутой верхней губе, с мягкой ямочкой на подбородке что, вопреки расхожему мнению, вовсе не относило его к людям с мягким характером. Маленькие уши плотно прилегали к шишкообразному бритому черепу.

В напряженке последних дней, когда и спать не приходилось, не то, чтобы выкроить время для бритья, обычное глянцевое сияние его черепа исчезло под колючей мелкой порослью пробивающихся волос.

Родом Криновский с Западной Украины, родины Степана Бандеры, где последователи национальной самостийности, по окончании войны, шастали с автоматами по лесам до начала шестидесятых.

Его отец был из тех лесных братьев, что люто ненавидел советскую власть и принесших ее на Украину москалей. В коллективизацию Криновских раскулачили, отобрали лавку и мельницу, а самих с клеймом врагов народа сослали в Сибирь. В сорок первом отец Яна, которому в ту пору исполнилось семнадцать, желая «искупить вину кровью», напросился в действующую армию, в штрафную роту. По дороге умудрился бежать, и тайком, через линию фронта, пробирался на оккупированную немцами Украину…

С отступающими гитлеровцами он не ушел, долгих пять лет жил по схронам в прикарпатских лесах, пока во время облавы не угодил в сети чекистов. Его не расстреляли, дали десять лет лагерей, откуда он вернулся в шестьдесят третьем году.

А через два года на свет появился Ян, и ненависть, переполнявшая отца, постепенно передавалась и ему. Яблоко от яблони недалеко падает.

Пришла перестройка, а с ней и гласность; время, когда говорить можно было все, не опасаясь карающих органов. Подняли голову убеленные сединами и новоявленные украинские националисты, вышла из подполья Уна-Унсо, и Ян стал ее активным членом.

Через три года после развала Союза, когда россияне затеяли войну с Чечней, отряженный организацией и благословленный отцом, он поехал воевать. Но не за чеченскую независимость, на которую, по большому счету, ему было глубоко наплевать, не за доллары, что щедро платили вожди сепаратистов — он ехал бить русских, уничтожать физически, перейдя от пустопорожней митинговой болтовни к действию.

И воевал, как считал Журавлев, весьма и весьма неплохо…

* * *

— Кончайте трепот, — сурово одернул он подчиненных, и те повиновались, выстроились — без всякой команды — в некое подобие шеренги.

— Оружие, боеприпасы проверили?

— Нормально, старшой, — отозвался за всех Задорин. — Мы как те пионеры: всегда готовы!

Журавлев прошел к столу, сгреб в кучу эмалированные кружки, снял с пояса фляжку в брезентовом чехле и разлил спирт.

— Чистый, — предупредил он, когда наемники разобрали кружки, — Давайте за удачу! Она нам ой как пригодится.

И первым выпил вонючую, перехватившую горло, жидкость.

* * *

Вереницей, они спускались по крутому каменистому склону, стараясь не оступиться и не загреметь.

Туман уплотнился, всякая видимость пропала, и ориентироваться в мутном холодном мареве приходилось разве что по колышущейся спине идущего впереди.

Там, куда они шли, ночь громыхала громовыми раскатами, слышалась далекая беспорядочная стрельба. По мере их приближения звуки боя становились громче и отчетливее.

Их вел Магомет, в душе недовольный решением Масхадова остаться в каменном мешке и однозначно — вопрос времени — умереть. А ведь уйти реально. Федералы внизу, в густом тумане, выставили посты, больше охраняя себя, чем перекрывая им лазейки. Спать сегодня им не придется. Арабы устроили ночь длинных ножей, вырезали потерявший бдительность и задремавший армейский секрет. А правее, оттягивая внимание на себя, вступил в бой взвод Добермана…

Никакой тропы под ногами нет, но вел он уверенно, зная, что в пятидесяти шагах их поджидает крутой обрыв, по карнизу которого можно перебраться на западный, относительно пологий склон, а оттуда, урочищем, выйти к подножью.

В темноте хоть глаз выколи, ноги то и дело задевают за торчащие корни. Иногда приходится, теряя равновесие, хвататься за шершавые стволы деревьев, чтобы не скатиться кубарем, шумом выдав себя с головой.

С обрыва просматривается лагерь федералов. Подсвечивают ночной туман неживым светом сигнальные ракеты, точками озаряются вспышки выстрелов.

Возле кучки сидевших у обрыва боевиков Магомет остановился и отозвал Журавлева.

— Спускайтесь… — приглушенно велел Семен товарищам. — Я догоню.

Те пошли дальше по склону.

— Мины мы сняли еще днем. У орешника будете минут через двадцать. Если не провозитесь, к четырем утра выйдете на дорогу. Двигайтесь на юго-запад, до Ингушетии недалеко. А мы расшевелим этих… Бывай! — прощаясь, хлопнул Магомет его по плечу.

Журавлев поправил сползающий автомат и зашагал вслед за ушедшей группой.

Едва туман поглотил шорох удаляющихся шагов, Магомет подозвал бойцов, достал из-за спины гранатомет «муха» и возложил на плечо. Еле слышно лязгнули взводимые затворы автоматов…

Внизу сверкнул огненный всполох, и эхо принесло отзвук отдаленного разрыва. И ночь вновь ожила яростным автоматным лаем, красные нити трассирующих пуль пронизывали воздух и таяли, искрами разлетаясь к целям.

* * *

Первогодок срочной службы Стас Метелкин, беззлобно костеря ночь и командира взвода, возился гаечным ключом в трансмиссии не вовремя сломавшегося бронетранспортера. И поломка, вроде, мелочная, да попробуй, устрани на ощупь, когда ни ключом, ни пальцами не подлезть к топливным шлангам, и переноску не включишь: неохота стать подарком снайперу.

Загнанные в леса на вершине Калхилоя, уже обреченные «чехи» ночью как сдурели. Открыли шквальный огонь, лупанули чем-то тяжелым, накрыв палатку, где, скрючившись на земле, отсыпался их поредевший второй взвод.

Им повезло, и граната никого не убила. Осколки ушли вверх, превратив в дрань и лохмотья брезентовый купол, и только один зазубренный кусок горячего металла, словно заблудившись, ударил в живот старшины Мартынова.

Рана оказалась серьезной, кровь из вспоротой брюшины хлестала ручьями, и фельдшер беспомощно разводил руками — без срочного хирургического вмешательства раненый до утра не доживет. Мартынов потерял сознание, а до ближайшего медсанбата, к соседям — пограничникам, час хорошей скоростью гнать.

Не жилец был Мартынов; с первого взгляда Стас, смерть видавший, это понял, но взводный криком и матами загнал в БТР трясущегося фельдшера и велел на всех парах лететь к настоящим врачам.

До медиков они добрались без приключений, вот только бестолку. Сердчишко у старшины не выдержало, когда до медсанбата оставались какие-то минуты.

Фельдшер предчувствовал на обратном пути неприятность. Сгрузив в санчасти стынущий труп, хлобыстнул полстакана чистого спирта и заявил, что обратно до утра не тронется, и ночевать будет у погранцов. И скажи слово против: ему до дембеля меньше месяца…

А Стасу, во что бы то ни стало, следовало вернуться в роту; утром башенными пулеметами поддерживать атаку. Завтра, от силы послезавтра проклятую гору они возьмут. Силенки у нохчей на исходе.

… Он заменил пробитый дюрит, царапая до крови руки, затянул на патрубке стальной проволокой. До расположения добраться хватит, а завтра, на свету да со свежими силами, он довершит ремонт в два счета.

Захлопнув крышку трансмиссии, он обтер руки ветошью, сунул в рот оставленный про запас окурок и с удовольствием закурил. Спрыгнул с брони, собираясь помочиться на колесо машины, и… ойкнул, вздрогнул от неожиданности.

На обочине, около бэтээра, маячили темные силуэты.

«Влип!» — обмер Стас, и холодная струйка пота, щекотя, скатилась между острыми лопатками.

Автомат и гранату, что таскал он с собой на всякий пожарный случай, оставил на сиденье. А с ними было бы гораздо увереннее! Сдаваться нохчам нельзя ни под каким соусом. Замполит достаточно накрутил трофейных видеокассет со сценами изуверских пыток пленных и изощренных убийств. Лучше уж сразу рвануть чеку, чем покорно, по-бараньи ждать, пока какой-нибудь отмороженный чабан не вспорет глотку заточенным кинжалом.

— Не бойся! — вполголоса, на чистом русском произнесла рослая фигура и шагнула навстречу. — Мы свои, разведка. Ходили к чичикам в поиск, да заплутали, твою мать… До части подкинешь? Да не бойся нас, говорю. Я капитан Анисимов; хочешь, удостоверение покажу.

— Не надо, товарищ капитан, — смутился Стас и выбросил под ноги дымящийся окурок. — Конечно… садитесь. Тут езды-то…

Договорить Стас не успел. В голове туго рванул обжигающий протуберанец, оплавил мозг болью… Он непроизвольно посунулся вперед, издал неживое булькающее кряхтение и медленно обернулся.

Ноги солдата подогнулись. Так и не успев увидеть своего убийцы, он повалился на гравий, судорожно дернулся и затих.

Козырев склонился над убитым, обтер нож о рукав бушлата и с ухмылкой взглянул на Журавлева.

Семен кошкой вскарабкался на броню. Казбек с Яном, подхватив обмякшее тело, оттащили в зеленые кусты терновника.

Задорин спрыгнул в люк водителя, нащупал ногой педаль газа и выжал стартер. Двигатель затарахтел с пол-оборота…

Рыкнув, бронетранспортер выбросил в инжекторы вонючий дым, дернулся с места и, набирая скорость, скрылся за поворотом.

2

Москва. 28 апреля 9 ч. 05 мин.

Субботнее утро для полковника Сажина началось с телефонного звонка, раннего и настырного. Телефон упрямо издавал трели, но Сажин, проснувшись, трубку не снимал. Из Департамента его вряд ли бы стали беспокоить. Итак неделю вертелся, как белка в колесе, и хвостов на выходные не оставил. А если названивают Тамаркины женихи, пусть остынут: дочь вместе с мамочкой уже неделю поправляют в санатории на берегу Черного моря надломленное за зиму здоровье, расцеловав его на прощанье в обе щеки и велев сильно не скучать.

Сильно скучать пока не приходилось. С утра до позднего вечера трудился полковник Сажин в Департаменте по борьбе с терроризмом Федеральной Службы Безопасности, возвращался домой при первых звездах, а, вернувшись, первым делом, не разуваясь, проходил в зал и включал телевизор — тогда стены оживали, и казалось, кроме него в квартире есть еще живая душа.

Вечером в пятницу напомнила о себе супруга. Из восторженного телефонного монолога Сажин понял, что лечение шло своим чередом, хотя процедурам, фитотерапии и массажам обе его любимые женщины предпочитают солнечные ванны на пляже, у них все нормально, так что беспокоиться ему не о чем.

Поговорив, он с расстройства выпил большую рюмку водки, дождался по телевизору последних новостей и спать лег глубокой ночью в твердой уверенности отоспаться досыта…

Телефон ни в какую не умолкал, пробуждая в Сажине зверя. Вскипая праведным гневом человека, поднятого в законный выходной ни свет, ни заря, он протянул руку к трельяжу, где соловьем заливался аппарат, сорвал трубку и раздражительно гаркнул: «Да!», намереваясь послать любого, посмевшего заикнуться: «А Тамару можно?» к чертовой матери.

— Спишь, Евгений Александрович?

Сонливость как ветром сдуло. Сажин оторвал растрепанную голову от смятой подушки, растирая все еще слипающиеся глаза.

Ошибки не было. Густой бас в трубке принадлежал никому иному, как начальнику Департамента генерал-майору Наумову.

С какой стати он потребовался начальству в такую рань, в выходной, и потому напрямую, минуя секретаршу Верочку?

— Уже нет, — зевая, ответил он и сел, почесывая грудь. — Я вас слушаю, Николай Васильевич.

— Жду тебя ровно в десять.

И все; ни слова, ни полслова больше. Трубка запикала, оборвав разговор.

Пересилив себя, Сажин встал и отправился в ванную; крякая, принял холодный душ. Причесав мокрые волосы и насухо вытеревшись огромным махровым полотенцем, вышел уже совершенно другим человеком. Завизжала электробритва, съедая со щек белесую щетину.

Евгению Александровичу Сажину было сорок пять лет, и восемнадцать из них, окончив факультет журналистики МГУ, проработал в известной спецслужбе, тогда еще носящей аббревиатуру КГБ. Последние три года в должности старшего оперуполномоченного оператино-розыскного подразделения. Возраст не сильно сказался на Сажине. Он до сих пор сохранял молодцеватую подтянутую фигуру, был плотен и физически силен. Вот только подводила рано поседевшая, но все еще густая шевелюра…

Чайник закипел в считанные минуты. Обжигаясь, он хлебал чай крошечными глотками, жуя наскоро сооруженный бутерброд. После оделся в темный, купленный за бешеные деньги на ярмарке в Сокольниках, костюм, поправил перед зеркалом выглядывающие из рукавов манжеты рубашки, повязал галстук.

Облачившись в кожаную куртку, запер дверь и спустился во двор.

Четверть часа спустя, поглядывая на электронные часы, вмонтированные в зеркало заднего вида, Сажин лавировал на старенькой «двадцать четвертой» Волге в ревущем автомобильном потоке.

Подъехав к Департаменту, загнал машину на охраняемую стоянку, и направился к зданию.

Дежурный офицер на КПП, хотя и знал его в лицо, заставил пройти весь ритуал проверки. Личная пластиковая карточка усилием руки нырнула в щель заморского аппарата. Компьютер на секунду задумался и выдал на монитор, развернутый к дежурному, фотографическое изображение полковника. Вертушка щелкнула, соблаговоляя пропустить.

Сажин поднялся по гулкой мраморной лестнице на второй этаж, вошел в приемную генерала и, не обнаружив за столом секретаря, постучал в приоткрытую дверь кабинета.

— Входи, — услышал бас Наумова, поправил и без того идеально сидящий галстук и, кашлянув в кулак, шагнул в кабинет.

Кабинет генерала Наумова не был стеснен в размерах. Стены, по старинке, обшиты лакированными деревянными панелями; высоченный, под три метра, потолок с тяжелой хрустальной люстрой; длинный стол буквой «Т», во главе которого восседал начальник Департамента. За спиной генерала, с убранной под стекло фотографии, на Сажина смотрел новоизбранный Президент.

Наумов перебивал бумаги, ворохом лежащие на столе рядом с бронзовой статуэткой Железного Феликса.

Генерал был маленького роста. Тучный, но необычно подвижный, с венчиком пепельных волос на теряющей растительность макушке, он сниискал у подчиненных прозвище «Мультик».

Сажин прошел, неслышно ступая по ковровой дорожке, и сел, силясь найти причину столь срочного вызова.

— Бери, читай.

Наумов протянул стопку подшитых степпером листов.

«Оперативна сводка».

Он бегло пробежался по строчкам. Ничего особо интригующего. Ни на первом, ни на втором, ни на третьем листах. Так, рядовые, ставшие обыденными происшествия: в Иркутске опера нашли тайник с автоматическим оружием, в небольшом северном городишке, которого не на каждой карте сыщешь, покушались на жизнь главы администрации…

На четвертом Сажин запнулся за сообщение из Северо-Кавказского регионального управления.

В ночь с 28 на 29 апреля, то есть с пятницы на субботу, в Моздоке, при невыясненных до конца обстоятельствах, произошло возгорание в офицерском общежитии летного состава N-ского авиаполка. В тушении занято несколько пожарных расчетов, но, несмотря на ранее прибытие к месту происшествия, человеческих жертв избежать не удалось. Погибло семнадцать человек и еще тридцать два с термическими ожогами и травмами различной степени тяжести госпитализированы в гарнизонный госпиталь.

— Ничего себе, возгорание, — невольно пробормотал Сажин, отрываясь от сводки.

Генерал неотрывно смотрел на него, видимо, заинтересованный тем же происшествием.

— Что думаешь по этому поводу?

— Вообще-то, — Сажин пожал плечами, — пожарами занимается УГПС или милиция. Какое наше к тому отношение?.. Или смежники пытаются свалить с больной головы на здоровую?

Наумов достал из стола пачку «парламента», закурил, разогнав ладонью дым и отвернулся к окну.

Повисла неловкая пауза.

— Я созвонился с осетинскими товарищами, — заговорил генерал, первым оборвав ее. — Не все так ладно выходит… Очаг возгорания пока устанавливается, но доподлинно известно, что самое пекло творилось на первом и втором этажах. К приезду пожарных входная дверь в здание горела, но, по каким-то причинам ни один из жильцов не покинул общежитие через нее. Здание пяти этажей. Жильцы верхних пытались спускаться по связанным простыням, но… Редко, кто благополучно достигал земли, когда из нижних окон хлещет пламя. Отчаявшиеся выбрасывались, а внизу — голый асфальт.

— Вы что-то упомянули о входной двери, — задумчиво сказал Сажин. — Если я правильно уловил вашу мысль, ее кто-то заблокировал?

— Есть все основания полагать, — неопределенно ответил Наумов, стряхивая пепел в массивную пепельницу.

— Если имел место умышленный поджог, тогда почему не передать расследование прокуратуре. Их ведь подследственность!

Наумов тяжело поднялся, прошелся к окну, глядя на оживленный проспект:

— Подследственность?.. Забываешь, полковник, в какое время жить приходится. Забываешь и географическое расположение Моздока, его близость к Чечне… Кто пострадал от пожара?.. Летчики! Те, кому вторую войну подряд кровной местью угрожают бандиты.

«Верно, — мысленно согласился с ним Сажин. — Кровниками объявляли, клялись за каждую сброшенную бомбу вырезать родственников до седьмого колена. Грозили. Но дальше слов дело не пошло. Собака брешет, ветер носит».

— … ребята, что сгорели в Моздоке, воевали в особом штурмовом полку. Полгода воевали! Это им приходилось выдавливать наемников из Грозного, это они равняли их со скалами в горах. Было за что мстить?

— Я понял вас, — Сажин встал. — Когда прикажете вылетать?

— Сегодня. Тянуть не будем, не в наших интересах. Как прояснишь обстановку, немедленно связывайся со мной. Звони в любое время суток. Удачи.

Генерал подошел к Сажину и подал руку. Ладонь была сухая и горячая. Пожав, Евгений Александрович круто развернулся и покинул кабинет.

* * *

Вопрос, что брать с собой в командировку, перед Сажиным не стоял. Слишком часто приходилось выезжать в регионы помогать местным отделам в раскрытии сложных преступлений. Он собрал во вместимый пластиковый чемодан мыльно-пузырные и бритвенные принадлежности, утрамбовал стопку сменного белья, свел крышки и щелкнул блестящими замками.

В 13.0 °Cажин стоял у стойки регистрации в аэропорту «Внуково-2» и протягивал служебное удостоверение и билет улыбающейся девушке в синей униформе. До вылета оставалось меньше часа…

* * *

От Москвы до Минеральных Вод три часа лета, которые Сажин, едва аэробус Ил-86 набрал высоту, добросовестно проспал.

Из аэропорта рейсовым автобусом ехал он на железнодорожный вокзал, удивляясь установившейся почти летней жаре в сравнении со столичной апрельской прохладой. Солнце накалило крышу, в автобусе стало душно, и он снял куртку, перебросив через локоть.

Отвернувшись к окну, он рассматривал чуть видные в голубоватой скрадывающей дымке снежные пики горных хребтов, диковинные, зелеными свечами тянувшиеся к безоблачному южному небу пирамидальные тополя; ровные посадки фруктовых деревьев, окутанных белым туманом цветения.

…Вокзал кипел. С приходом тепла открылся курортный сезон, и в город хлынул поток отдыхающих. На перроне суета, крики, грузчики с тележками, заставленными багажом.

Сажин занял очередь в пригородную кассу, крохотную, в три человека, тогда как у соседней, направлением на Пятигорск, волновалась толпа, и летали над ней давно позабытые возгласы: «Я занимала!», «Ничего не знаю, вас тут не стояло…». Очередь шумела и изгибалась змеей.

Он успевал. Едва отошел от кассового окошка с билетом, как к перрону с предупреждающим ревом подкатила электричка. Сажин вольно устроился в полупустом вагоне и, помня об автобусной духоте, опустил верхнее стекло. Теплый ветерок затеребил его волосы.

Стронув вагоны, локомотив поспешил выбраться из города. И скоро, рассматривая приближающиеся предгорья, Сажин увидел не совсем обычную для него, мирного человека, картину. Первое напоминание о войне, к чьей территории он приближался.

В железнодорожном тупике, подальше от людских глаз, ржавел под открытым небом фирменный поезд «Джохар Грозный — Москва», испещренный пулевыми пробоинами и растерзанный огнем. Спальные вагоны, лишенные стекол, имели жалкий вид; рваное железо вздулось горбом…

Благое настроение покинуло полковника. Он холодно смотрел на проплывающие мимо уродливые вагоны, и в этом поезде, в желтой хвалебной надписи: «Джохар Грозный» ему открывалась вся трагедия чеченского народа. Вот к чему приводит слепой, без тормозов, сепаратизм и политическая беспомощность. Расстрелянное прошлое, угробленное настоящее, неведомое и тревожное будущее…

3

Моздок. 29 апреля 18 ч. 45 мин.

В Моздок он прибыл вечером, когда красный солнечный диск скатился с багряного неба, касаясь предгорий.

Он вышел из пустого вагона, миновал здание вокзала, около которого прохаживались патрульные с автоматами. Милиционеры смотрели него с подозрением, и рука Сажина шевельнулась к карману пиджака, за удостоверением. Но, потеряв к приезжему интерес, шаркая подкованными берцами, они свернули на тополевую аллею.

Оказавшись на привокзальной площади, Сажин увидел стоящий возле тротуара «москвич».

Полудремавший в ожидании клиента частник энергично завозился на сидении.

— Двадцатка, — запросил он, не спрашивая, куда надо Сажину. — Здесь цена одна. В любой конец города.

Цена полковника устраивала. Сев на переднее сиденье, перебросил ремень безопасности.

— В местный отдел ФСБ.

Густые, тронутые благородной сединой брови пожилого осетина удивленно дрогнули. Ничего, однако, вслух не сказав, он с треском включил скорость и вырулил на пустынную дорогу.

Дорога бежала по кварталам частных застроек, мимо фасадов добротных кирпичных домов, высоких железных оград и веранд, увитых плющом или плетьми винограда. Проигнорировав на перекрестке красный свет, машина свернула к многоэтажкам.

Обгоняя, обдал пылью бронетранспортер с гнездившимися на броне, словно грачи на ветке, солдатами.

— Много у вас военных? — поинтересовался Сажин у притормаживающего водителя.

На автобусной остановке, которую проезжал «москвич», шумели двое подвыпивших в камуфляжной форме.

— Да… полно… — ответил осетин. — Кругом солдаты да омоновцы.

— Наверное, неприятности от них? Докучают? — пытался разговорить его Сажин, но частник к беседам расположения не имел, молча покрутил головой, и сказал уже позже:

— Пускай… Зато в городе порядок, преступности почти нет.

— Ну да… Прямо островок благоденствия в кипящем океане страстей.

— Заработать, опять же, дают, — продолжал свою мысль пожилой осетин. — Производства у нас никакого. До войны не жили, а выживали. Ни дотаций, ни помощи от Центра, ни зарплат, ни пенсий…

— А теперь что?

— Что ни день, новый эшелон приходит. Менты командировочные, солдатики, офицеры. От денег у нас стараются избавиться. В Чечне что на них возьмешь? Да и цены! Говорят, в Черноречье, под Грозным, литр спирта больше тысячи стоит.

Поколесив по улицам, машина затормозила у трехэтажного здания, и водитель поднял глаза на Сажина:

— Приехали.

Полковник рассчитался и вышел на тротуар. Над входной дверью, под стеклом, висела табличка: «Отдел Федеральной Службы Безопасности по г. Моздок».

Скрежетнув покрышками, «москвич» шустро сорвался с места и умчался.

Подхватив чемодан, Сажин открыл тяжелую — на стальной пружине — дверь и попал в прохладный вестибюль. Проходя мимо развалившегося в кресле автоматчика, на ходу предъявил документы.

* * *

Да, провинция — не Москва, и захудалый горотдел далеко не походил на презентабельный столичный Департамент. Вместо мраморных — щербатые, точно изгрызенные ступени с торчащими проволоками арматуры. Ковровых, привычных глазу, дорожек лестница не видывала, пыль лежала на ней бархатным слоем.

Поднявшись этажом выше, Сажин неожиданно для себя столкнулся с проблемой: ни одна из выходящих в коридор дверей не имела табличек или номеров. Вот и разберись, кто, где сидит.

Методом научного тыка он вычислил кабинет начальства. В приемной, у окна, за компьютером восседала дама бальзаковского возраста и резво щелкала клавиатурой.

Из-за двери, что была от нее по правую руку, слышался спор, громкие голоса перекрывал чей-то бас, кто-то зашелся в кашле.

Сажин сунулся было в кабинет, но дама проворно для своего возраста выпорхнула из-за стола и монументально перегородила путь.

— Вы куда?!

В ее голосе звучало столь неприкрытое возмущение, что Сажин стал заводиться. Его всегда пробирала бесцеремонность, порой переходящее в хамство, низового звена; что ни вахтер, то директорский гонор. И эта секретарь закрыла собой дверь, так, будто цыплят от коршуна защищала.

— Совещание! Вы по какому вопросу?

Отвечать Сажин счел для себя унизительным, а дама, видя, что посетитель не оставит попыток прорваться, заговорила уже уступчивее:

— Вы подождите, пока оно закончится.

Раскрыв перед ее нервно раздувающимися ноздрями красную книжицу, полковник рванул дверь.

Табачный дым сизыми клоками расстилался в воздухе, туманом скрывал лица сидевших за столом. Накурено так, что впору вешать топор; Сажин готов был поклясться, что на пол тому не свалиться.

Во главе стола, на законном для руководителя месте, сидел мужчина в вязаном свитере. Он с раздражением спросил посетителя:

— Вы кто?

— Полковник Сажин. Из Москвы. Откомандирован из Департамента по борьбе с терроризмом… Будем совместно разбираться в известном вам деле.

За столом произошло движение. Вокруг Сажина образовалось свободное пространство, руки с дымящимися сигаретами потянулись к гипсовой переполненной пепельнице. Невысокий парень в кожаном жилете поверх белой майки щелкнул шпингалетами и распахнул окно.

— Моя фамилия Дзоев. Начальник этого вот… городского отдела. — С едва заметным акцентом назвался мужчина в свитере. И поправился: — Майор Дзоев. А ведь совсем из головы вылетело: звонили, предупреждали о вашем приезде…э…

— Евгений Александрович, — подсказал Сажин.

— Да… Я и машину выделил, вас встретить. Но весь день беготня, нервотрепка. Телефон разрывается… То журналисты понаедут… То из Министерства Обороны. После обеда из ГосДумы названивали. И каждому отчитайся, доложи о принятых мерах!..

— Перейдем к делу, — предложил Сажин, усаживаясь на свободный стул, и достал из чемодана блокнот и ручку.

Была у него старая привычка помечать заинтересовавшие детали, выстраивать одному ему понятные схемы. Так было удобнее мыслить. Как мозаику, из массы разрозненных, хаотичных, ничего не говорящих на первых взгляд деталей, он умудрялся составить единую картину.

— Разрешите мне, — поднялся оперативник в кожаном жилете, и, получив молчаливое согласие Дзоева, повернулся к Евгению Сажину. — Сигнал о пожаре поступил диспетчеру на пульт пожарной части сегодня ночью в 1.40. Пожарники сработали оперативно, на место происшествия прибыли в 1.51 минуту. В два часа с нами связался начальник караула, сообщил, что огнем охвачено все общежитие, пожар очень сложный и ему присвоена пятая категория. Мы были на месте в 2.16. На момент прибытия все пять этажей полыхали, сильный огонь был на первом и втором этажах. Здание старой постройки, кроме парадного входа имело пожарный выход. Непонятно почему, но оба они оказались заблокированными, и людям ничего не оставалось, как уходить наверх и оттуда эвакуироваться всеми возможными средствами.

— То есть?

— Городок у нас маленький, пожарная часть одна, а в ней единственная машина с подъемником. Пока людей снимали с одного крыла, в противоположном пробовали спускаться по веревкам… знаете, вязали из простыней, крепили к кроватям. А из нижних окон огонь жарил так, что люди срывались и падали, «веревки» вспыхивали прямо в руках. Некоторых пожар загнал в ловушку. Люди обезумели, выпрыгивали из окон.

— Как вышло, что входная дверь оказалась запертой? Черный ход я еще могу понять, сто лет им не пользовались…

— Эксперты изъяли замок, но уже сейчас делают категорический вывод: замок заперт не был. Его не запирали ни внутри, ни снаружи!

— Выходит, — тормознул его Сажин, — замок открыт, а дверь заперта? Я правильно вас понял?

— Абсолютно, — отчеканил оперативник. — Имеется свидетельская база.

— Интересно-о… — протянул полковник, делая в блокноте пометку. — Подробнее, пожалуйста.

Оперативник кивнул:

— Я разговаривал в госпитале с жильцом триста двадцать шестой комнаты. С его слов, когда на третьем этаже потянуло дымом, он растолкал спящих соседей, и они стали спускаться по лестнице. Внизу уже горело, но он добрался до первого этажа, ткнулся в дверь. Она была заперта… Мужик он не хилый, килограмм девяносто весит. Попытался ее выбить, но тщетно. Такое, говорит, ощущение, будто кто-то с той стороны подпер.

— И еще, — взял слово сидевший слева от Сажина сотрудник. — Пожарные закончили только к обеду, говорить о результатах осмотра отказываются, но неофициально склоняются к тому, что эпицентр пожара был на нижних этажах. Мало того, беря в расчет ветхость здания, погоду, силу ветра, они считают: возможно присутствие какой-нибудь легковоспламеняющейся жидкости, бензина, на пример. Иначе огонь просто не смог бы в такой короткий срок перекинуться сразу на все помещения. Повторюсь, это версия пожарных. Перед тем, как совершить поджог, некто облил бензином стены и пол, и как раз внизу, тем самым, отрезая жильцам путь к выходу.

— Значит, вы придерживаетесь версии поджога? — констатировал Сажин, уткнувшись в блокнот. — А что, охрана была в общежитии, или там проходной двор?

Вопрос, заданный Сажиным, очевидно, задел майора Дзоева за живое. Плохо скрывая раздражение, он закрутил в руках карандаш, в сердцах бросил ее на стол.

— Простите меня, товарищ полковник, за бестактность, но жить здесь, в этом городе, приходится нам, и к вопросам безопасности здесь относятся гораздо серьезнее, чем в России. Это в столицах «Вихри» проводят формально, вам циферки да галочки нужны для отчетности. А у нас каждая промашка чревата реальными последствиями, и последствия эти, как правило, измеряются в человеческих жизнях!

— Зря вы так, майор, — стальным тоном осек обидчивого Дзоева Сажин. — Я сюда приехал не учить вас жизни, не доносы в Москву строчить и не препоны ставить! А насчет ваших обид, мы не барышни кисейные, чтобы в реверансах друг перед другом раскланиваться. И вы правы. Наш просчет — это чья-то жизнь, и я хочу, чтобы нашими усилиями свести просчеты эти к минимуму, и потому сейчас надеюсь от вас услышать: охранялось общежитие или нет?

Дзоев хмыкнул, но в карих глазах уже не было обиды. В них светился неподдельный интерес.

— Общежитие когда-то принадлежало профтехучилищу, с началом первой войны отошло к военным. Вместе с двумя бабушками-пенсионерками, ровесницами Октября. Но летчики — люди с головой, угрозы боевиков помнят, а потому на каждые сутки выделяли заступающей на дежурство старушке помощника. Заступал офицер, у них даже график по комнатам был составлен. И кроме всего прочего — при оружии. Жильцов он знал, и посторонних бы, однозначно, не пропустил. Уточнял, к кому гости, через кого-либо вызывал… Сажин усомнился:

— Но ведь он мог отвлечься? Отлучиться в душ, в жару, или, скажем, в туалет.

— Мог. Но входная дверь без внимания не оставалась. Чужие к ним не совались. Бабуля, если надо, поднимет такой переполох, — полобщаги сбежится.

— Однако… Ну, а если ваш божий одуванчик пустила постояльцев? Ради прибавки к пенсии. Или взяла на хранение чьи-то вещи, впоследствии оказавшиеся…

Оперативник пожал плечами, давая понять, что на сей счет информации у него нет.

— Спросить уже не у кого, — добавил он виновато. — Бабуля вечером ушла дремать в каморку. Чем занимался военный, пока неизвестно… Пожарные из завалов на первом этаже извлекли два сильно обгоревших трупа. Идентифицировать пока трудно, но, судя по всему, это как раз вахтерша и дежуривший с ней летчик.

«Чертовщина какая-то. Полтергейст в отдельно взятой общаге. Посторонние категорически отрицаются. На входе вооруженная охрана. Не сами же жильцы расплескали в коридорах бензин и спалили здание?», — рассуждал Сажин, выискивая хоть какую-нибудь зацепку.

— С потерпевшими общались?

— Беседовали, — поправил майор Дзоев и сделал знак оперативнику сесть. — Уцелевшие жильцы госпитализированы. У каждого что-то есть: ожоги, переломы, психологический шок. Врачи категорически отказали провести опрос. Довольствуемся тем, что удалось почерпнуть на месте происшествия.

— Да-а, не густо!

Сажин закрыл блокнот и убрал в кейс.

— Я бы хотел съездить на место, если не возражаете. Время еще светлое. Машину дадите?

Майор поднялся, оправил собравшийся на поясе складками свитер.

— Без проблем. Алексей побудет вашим гидом.

Молодой оперативник в жилетке шумно снялся со стула и, протискиваясь между сидящими, полез к выходу.

— И еще… Не знаю, как у вас с гостиницами, а время позднее. Не посодействуете?

— Хорошо, — согласился начальник горотдела. — Алеша, как освободитесь, доставь нашего гостя в гостиницу «Моздок». Не Метрополь, конечно, но за комфорт ручаюсь.

* * *

— А что ты об этом думаешь, лейтенант? — спросил Сажин сопровождающего, когда тот, обвив руками руль, вел служебный «жигуленок» по вечерним улицам города.

— Трудно сказать, — не сразу ответил Алексей.

Он был не старше двадцати четырех лет, высок и болезненно бледен лицом. Широкие скулы и косинка в глазах выдавали в его генах присутствие калмыцкой крови.

— Я работаю без году неделя, и… с таким сталкиваюсь впервые. Но мне кажется, не очень похоже на нелепую случайность. Не вяжутся подпертые двери и очаговое расположение. И это даже если не брать в расчет бензин… Вопрос в другом, кто все провернул?

— Да, — задумчиво отозвался Сажин. — Это сегодня вопрос дня.

— … какую душу надо иметь, чтобы на такое решиться? — вздохнул оперативник.

«Поработаешь с мое, перестанешь удивляться. Увидишь, какие порой экземпляры рода человеческого попадаются. С виду обычный гомо сапиемс, руки-ноги, где положено, и голова на месте. А язык не повернется человеком назвать. Человек — это прежде всего душа. А у некоторых она грязнее мусорного бака».

4

Моздок. 28 апреля 20 ч. 00 мин.

Кирпичный выгоревший склеп к их приезду еще дымился. От груды головешек струился к небу прозрачный дымок. Нестерпимо воняло жженой резиной и горелым мясом. Спазм железной рукой сдавил горло Сажина, и колючий рвотный ком медленно пополз по пищеводу.

Стараясь дышать реже, обходя тлеющие головни, он вошел в зияющий дверной проем. Из щелей между черными от копоти кирпичами торчали гнутые гвозди. Все, что осталось от сгоревшего дотла деревянного косяка.

Ступив через порог, поглядел с опаской вверх: не упало бы чего на голову.

Но падать уже было нечему: над головой рассыпало первые звезды темнеющее небо. Все пять этажей сожрало ненасытное пламя, покоробленная обгоревшая жесть, сорванная с крыши пожарными ломами, валялась возле стен.

Межкомнатные перегородки — а Сажин это понял сразу, даже не будучи профессионалом — и перекрытия, как на грех, были из высохшего от старости бруса. Сажин невольно поежился, представив на мгновение, как набирающее силы пламя с гулом охватывает коридоры, люди испуганными тенями, с криками, отступают от него; трещит, вспыхивает порохом, дерево, загоняя их наверх, в огненную западню, из которой многим не суждено будет вырваться.

Под ногой хрустнула и рассыпалась в прах прогоревшая насквозь консервная банка. В углу, возле вывернутых из стен батарей отопления, валялся разбитый кинескоп, облепленный подтеками расплавленной пластмассы.

В комнате, с которой он поравнялся, угли захрустели под чьими-то шагами. Заглянув внутрь, Сажин увидел мужчину в черном матерчатом жилете с крупно выведенными буквами на спине: «ФСБ» и чемоданом эксперта в руке.

Показав удостоверение, Сажин поинтересовался:

— Вы специалист. Отчего, по вашему мнению, так быстро разросся пожар?

— Ветхость строения, в первую очередь. Хотя, это не главное. Пожарные уложились в норматив, приехали в расчетное время… Коридоры, уверен, обработали чем-то горючим. Это два! И… было что-то еще… Взрыв.

— Боеприпасы? — насторожился полковник.

… Близость к театру военных действий вносила коррективы в расследование. Где война, там часто бесконтрольность, и что хуже — по отношению к оружию. Не секрет, и армейцы, и милиция, да и посредники вывозили из Чечни в Россию оружие и боеприпасы. Все, что имело ценность на черном рынке и могло пополнить скудный армейский паек. И рвутся в Питере гранаты, похищенные в частях под Грозным, расстреливают авторитетов из автоматов, привезенных с юга России…

Сажин помнил как осенью, по наводке агента, задержали майора спецназа, Героя России, вернувшегося из командировки на войну. У майора нашли гранату, поехали обыскивать квартиру. Он помнил его глаза, когда из-под дивана извлекли спортивную сумку, столь тяжелую, что одному на весу не удержать, а из нее — зеленые корпуса гранат, запалы, пачки автоматных патронов, пистолет ТТ со сбитым номером. Майор хотел продать арсенал — нужны были деньги на дорогостоящую операцию дочери, и обратился — к счастью, и к собственной головной боли — к их информатору.

Свершиться сделке не дали. Смертоносную сумку увезли саперы, а героя-майора оперативники, на допрос…

«Но что могли унести с аэродрома летчики? Ракету «воздух-земля» или вакуумную бомбу?..»

— Вряд ли, — возразил эксперт. — Стены не имеют характерных повреждений. Мне кажется, использовали емкости с горючим. Огонь охватывает нижние коридоры, от высокой температуры воспламеняются и детонируют заполненные под крышку канистры. Что происходит? Взрыв, выплеск горящей жидкости. Сила огня утраивается.

— Вы что-то нашли, или…

— В том и дело, что пока ничего, — расстроено повел плечами эксперт и пошагал к выходу.

В дверях остановился:

— А что, если канистра не металлическая? Из полимера, полиэтилена или другого горючего материала? Да она сгорела бы без следа! Здесь же была адова жара…

* * *

«Так что де произошло на самом деле? — размышлял Сажин весь обратный путь. — Прав генерал Наумов, зацепившийся за оперативную сводку, и страшный пожар, сгубивший десятки жизней, дело рук чеченских террористов?»

Полевые командиры сдержали слово и отомстили ребятам с жестокостью, на какую были способны? Не секрет, летчики сидели у них в печенках. Штурмовик в небе, это не бронетранспортер на горной дороге. В засаде не укараулишь, и не всадишь в бронированный корпус кумулятивный заряд. Или следствие пошло на поводу лакомой и, казалось бы, многое объясняющей версии? Ведь проще обвинить во всех смертных грехах строптивых чеченов, тогда как реальность может оказаться, куда прозаичнее.

Могло ведь быть иначе… Летчики — молодые, полные сил мужики, на месяцы оторванные от семей, от жен и подруг. Деньги позволяют, гульнули в кабаке, поцапались из-за девиц с местными кавалерами, а те на почве ревности или спьяну устроили разборку.

Чем не версия?..

Чем больше Сажин думал обо всем этом, тем сильнее мрачнел. Дело свалилось непростое, а с чего начинать? Завтра он съездит в госпиталь, поговорит с уцелевшими. Повезет, если выудит что-нибудь стоящее. Наукой доказано, что от каждого преступления, как бы тщательно оно не готовилось, остаются следы. Должны отыскаться и свидетели… Опросить жильцов ближайших к общежитию домов; побывать в городской милиции. Если поджог — дело рук кавказцев, а каждый приехавший из Чечни ставится на особый контроль, появляется какая-то ниточка.

Работы много, работы по горло. Нельзя только опускать руки. Надо искать…

5

Моздок. 28 апреля 23 ч. 17 мин.

— Нутром чую, чеченов рук дело, — разливал по стопкам душистый коньяк майор ФСБ Дамир Каримович Дзоев.

Он сдержал слово и поселил московского гостя в один из лучших номеров гостиницы «Моздок».

Номер не «люкс», но с удобствами: цветной телевизор и видеоплеер на тумбе, цветастый палас на полу и ковер во всю стену рядом с кроватью. Холодильник в углу; совмещенные, но все же не коридорного типа, ванна и туалет; два кресла, сдвинутых посреди комнаты к журнальному столику.

В настоящий момент столик перевоплотился в трапезный. На фарфоровом подносе, обсыпанные золотистыми колечками поджаренного лука, лежали горячие — только что с мангала — крупные куски свинины, истекали ароматным желтым соком, вызывая невольную слюну у Сажина. На стеклянной селедочнице, напластанный кружками, разложен лимон. Молодая зелень — Дзоев поклялся, что снял первый урожай с огорода — горкой высилась в тарелке. Во главе кавказского стола красовалась покрытая благородной пылью винного погреба бутылка коньяка с бесчисленными звездочками на потрепанной этикетке.

— Я так же считаю, — согласился с ним Сажин. — Но эмоции и предположения к делу не пришьешь. Где факты? Что мы имеем?..

— На сегодняшний день мы, то есть Россия в широком смысле слова, схлопотали от бандитов ощутимый удар ниже пояса. Нежданный, сволочной удар. И моя в том вина, как руководителя местных спецслужб, что проглядел, не пресек, допустил…Парни настоящими асами были. Обидно, в бою сумели устоять, а здесь… Он горько махнул рукой и поднял наполненную до краев стопку.

— Помянем, Евгений Саныч, ребят. Страшную смерть приняли, не приведи Господи…

Они выпили, не чокаясь, как и положено. Морщась, закусили лимонными дольками. Проголодавшийся Сажин набросился на мясо.

Шашлык был отличный, отдавал дымком и немного кислил, обильно политый при жарке уксусом. Нежная свинина сама таяла во рту, не то, что ее жалкое подобие, продаваемое приезжими детьми гор на столичных рынках: резина резиной, и волокна зубами не раздерешь.

— Правда, есть маленький прогресс, — вытирая салфеткой жирные губы, сказал Дзоев.

Сажин оторвался от куска мяса.

— Мои архаровцы кое-что в госпитале раскопали. Есть две новости: плохая и хорошая.

— Начинай с плохой.

— Еще один военный скончался. Обширные ожоги, поражено больше сорока процентов кожи. Как говорят доктора — несовместимые с жизнью.

— Н-да… Сажин потянулся к бутылке и наполнил стопки.

— А хорошая?

— Нашли интересного свидетель. Точнее, не то, чтобы свидетель… но, знаешь, очень интересные вещи рассказывает… Жил с двумя соседями на третьем этаже, комната триста десять. День провел в общаге, механики профилактику самолету делали. Сосед его по имени Игорь сильно простудился, но парень деревенский, лекарств не признавал. Голова болела, прослонялся до вечера, как неприкаянный, спать рано лег. Но… провалялся часов до одиннадцати, так и не заснув. Приятели уже по койкам: кто с книжкой под светильником, кто третий сон досматривает, а он — ни в какую. Как думаешь, по какой причине, если забыть про головную боль?

Сажин пожал плечами, поднял стопку.

— Так вот, — выпив, продолжал Дзоев. — Внизу, то бишь на втором этаже, по тому же стояку и, соответственно, в комнате двести десять, шла гулянка. Громкие голоса, мат, музыка. Бутылки по полу катаются…Терпел Игорь, терпел, да к полуночи терпение кончилось и подался он на разборки. Минут через пять злой возвращается. «Гошка, — говорит — это жилец снизу — пользуется, что в комнате один остался — мужики безвылазно в Ханкале торчат — и приволок гостей». Разбор полетов чуть не дракой закончился. Пьяный Гошка орал, что имеет право напиться, потому, что вернулся в тот день с боевых и с пробоинами в фюзеляже.

— А что за гости?

— Вопрос к месту, — поджал губы Дзоев. — Гуляли с авиатором Гошкой двое. Оба военные. Пехотинцы, как их Игорь окрестил. Приметы рисовал только одного: мордоворот, форма на нем едва сходилась. Он и влез между ссорящимися, разнимал…

— Дальше, — уловил намечающуюся паузу Сажин.

— Спать улеглись. Шум внизу стих. А часом позже, когда поднялся переполох — полная комната дыма.

— Ясно…Где сейчас твой Игорь? Организуешь встречу?

Дзоев сделал трагическое лицо, плеснул по стопкам коньяк.

— Третий… — напомнил он, вставая.

Закусив, Сажин еще раз спросил собеседника:

— Где он сейчас?

— В морге! — мрачно сказал Дзоев. — Погиб в огне. Так вот… Помолчав, Сажин положил на колено блокнот, перевернул страницу:

— Назови мне фамилию этого свидетеля. И палату, где он лежит.

Записав, бросил блокнот на кровать и отошел к окну.

Улица внизу, освещенная фонарями, была пустынна, лишь по дороге нет-нет, и проносились редкие машины.

Он открыл форточку. Штора, подхваченная хлынувшим воздушным потоком, заволновалась, затрепетала.

— Хорошо тут у вас, — вздохнул он. — У нас такая теплынь не раньше конца мая.

— Тепло, — согласился Дзоев и достал сигареты. — У тебя курить можно?

— Кури…

— А как там, в златоглавой? — сменил тему майор. — Я, признаться, в Москве и был всего раз, и то проездом.

— Как обычно: толкотня на улицах, пробки на дорогах, смок. В этом отношении у вас рай.

— Рай… С этим раем третий год без отпуска. Домой разве что переночевать прихожу. Живем на пороховой бочке.

— Не вы одни. В Москве, когда на Гурьевской дом взорвали, Департамент чуть не на казарменное положение перешло. Дочь забывала, как отец у нее выглядит. На фото взглянет, освежит память.…А, вообще, мне иногда кажется, что задайся чечены целью, запросто еще несколько высоток могли снести. Хотя, своего они добились, панику посеяли.

— Хуже нет паники и… недоверия, — вздохнул Дзоев.

— …звонками замучили: там прошли лица кавказской национальности, в ту квартиру мешки внесли, в том подвале подозрительные личности копошатся. Проверьте!.. Приятель — начальник окружного отдела милиции, за голову брался: телефоны раскалились, звонков прорва и на все приходится реагировать. И еще шутники находятся, которым ажиотаж на руку. Экзамен или контрольную лень сдавать, начинают «минировать"… Один долбанный двоечник сообщил, что в корпусе МГУ заложено взрывное устройство. А в каком именно, не сказал, трубку бросил. Ты думаешь, в МГУ всего один корпус, или они как на подбор — одноэтажные бараки? Сутки — понимаешь, сутки! — кинолог с собакой по учебным аудиториям и общежитиям ходил, участковые с ног валились, народ опрашивая. Все впустую! Ничего не нашли! А если бы в то время, когда райотдел пахал на туфту, кто всамделишную бомбу подложил?

— Кому беда, а кому…

— Истерики по телефону закатывали! Дамочка требует на дом саперов, обезвредить кем-то оброненную у двери кожаную перчатку. Мужику лень на улицу мусор вынести, оставил на площадке и к телефону, сигнализирует, что обнаружил в подъезде подозрительный пакет. Проверить бы надо…Приедет наряд, в мусоре покопаются. Глядишь, и отнесут на помойку.

Дзоев сочувственно произнес:

— Да, милиция была в запарке…

— А что запарка? — возразил полковник. — Да ты хоть через каждый метр постового выстави, но если ему наплевать, закладку можешь под его носом сделать. Не заметит!

— Быть не может, — не поверил Дзоев.

— Хочешь случай из практики?.. Шеф вызывает меня на ковер и дает наказ: надо бдительность братьев наших меньших проверить, реакцию их, так сказать. Дал час времени, чтобы отделом смастерили муляж поправдоподобнее, а я отнес на ложную закладку.

Дзоев, удобно расположившись в кресле, слушал его с улыбкой, полагая, что рассказ будет не только интересным, но и смешным.

— … нашли коробку из-под обуви, сунули в нее сломанный будильник, старые батарейки, обмотали для пущей достоверности проводами. Толовые шашки сымитировали. Взял я коробку и пошел на автовокзал. Там, как и положено, усиленные патрули, при автоматах. Я кручусь рядом, мозолю глаза. Ноль эмоций, зато азиатов и кавказцев потрошат, карманы наизнанку выворачивают, уводят куда-то. Через час метаться мне надоело, положил коробочку на видное место, как раз у входа, и боком в сторону. Стою, наблюдаю… Куда девались бдительные граждане, что при виде пустого бумажного пакета в милиции телефоны обрывали? Где бдительные постовые? Усиленно протирают глаза о толпу, жертв выискивают — людей с не европейскими чертами лица. Подождал я минут десять. Вижу, результат нулевой. Пойду — решил — «02» позвоню. Нашел с трудом целый таксофон, не представляясь, сообщил: дескать, автовокзал заминирован.

— И?.. — улыбнулся Дзоев.

— Возвращаюсь назад: нет коробки! Что за дела? Может, нашли, наконец? Нет! Постовые прогуливаются, как ни в чем не бывало. А коробки-то нет!.. Заворачиваю за угол. Мать честная! Пацаны ей вместо мяча в футбол играют. Это той, что, по легенде, нашпигована взрывчаткой!

Дзоев расхохотался. Смеялся он долго, до слез. А Сажин молчал, терпеливо дожидаясь, когда он успокоится.

— Ну-у… Ну, уморил, Евгений Саныч, — постанывал Дзоев от смеха, вытирая ладонью слезящиеся глаза. — Анекдот…

— Так это еще не все! — торжественно сказал Сажин, вызывая новый приступ смеха. — Ты, дорогой товарищ, не забывай о менталитете русского человека. Отбираю у пацанов коробку. Не то по весу, легкая стала. Снимаю крышку — пусто! Ни будильника, ни батареек, ни проводов! Все уперли! Всю адскую машинку! По запчастям!

Подробности повергли Дзоева в состояние истерического хохота, и слезы безудержно покатились по его смуглым щекам.

… Попивая превосходный коньяк, они просидели еще долго.

За окном давно стояла ночь, в форточку ощутимо несло холодом. Посмотрев на часы, майор засобирался. Время позднее, а утром вести совещание. Пожав, уже на пороге, руку Сажину, Дзоев ушел.

Прибравшись на журнальном столике, Сажин разобрал постель и, дымя сигаретой у окна, думал о перипетиях служивой жизни. Как часто бросает она из крайности в крайность. Еще утром, потягиваясь на кровати, он имел свои виды на выходной, но один телефонный звонок смог круто изменить их и забросить из московской квартиры в чужой далекий город, за тысячи километров…

С этими мыслями он укрылся одеялом и, коснувшись головой подушки, утомленный трудным днем, тут же перенесся в здоровый глубокий сон.

6

Моздок. 30 апреля 9 ч. 30 мин.

Наступившее утро кроме разочарований ничего нового не принесло. Приведя себя в порядок и отзавтракав в гостиничной столовой, полковник Сажин отправился в госпиталь. Пешком, потому как не хотел лишний раз отрывать Дзоева от дел и клянчить машину, а заодно прогуляться и подышать воздухом.

Госпиталь находился не так и далеко от гостиницы.

На контрольно-пропускном пункте Сажину пришлось пускать в ход удостоверение: на входе глыбой маячил здоровенный омоновец, и посторонних на территорию не пропускал.

Три оттесненные золотом магические буквы на красной книжице произвели на него должное впечатление. Омоновец отступил с прохода, показав на здание в глубине двора.

— Вам туда. В приемном покое медсестра даст все справки…

Сажин благодарно кивнул вежливому милиционеру, пересек госпитальный дворик и вошел в прохладное, насквозь пропахшее лекарствами, помещение.

За стойкой с телефоном, под списками больных, сидела молоденькая сестра в накрахмаленном белом халате с вышитыми инициалами на груди, совершенно напрасно скрывая роскошные каштановые волосы под высоким, отороченном кружевами, колпаком, и листала дамский роман.

Сажин поздоровался, отрывая от чтения на самом захватывающем месте.

Медсестра со вздохом убрала потрепанную книгу и взглянула на него с укоризной в больших васильковых глазах. Сажин сразу прочитал в них немой, разве что не озвученный вопрос: «Ну, чего вам»?

— Мне нужно найти лейтенанта Волкова. Должен лежать в ожоговом отделении, палата номер четыре. Как туда пройти?

— Волков…Волков…

Выдвинув верхний ящик письменного стола, девушка извлекла общую тетрадь и зашуршала страницами.

И захлопнула, потемнев лицом.

— Вы кто ему будете?

— По службе. — Не стал вдаваться в подробности Сажин.

— Дело в том… — она замялась, ломая тонкие наманикюренные пальцы. — Умер он.

— Как умер?! — переспросил Сажин машинально.

Медсестра что-то объясняла, а он ее не слышал, словно отгородился от внешнего мира глухой стеной.

Выйдя во двор, он побрел к выходу, на ходу осмысливая полученную информацию: вчера вечером, в двадцать два часа, больному Волкову стало хуже, его перевели и реанимацию, где бились за его жизнь до конца…

«Мы с Дамиром в это самое время коньяк хлестали. Ржали, как перестоявшиеся жеребцы, — с отвращением думал он о проведенном вечере. — А мальчишка-лейтенант корчился от боли и умирал…»

«…Сердце остановилось в 4.15. Мы сделали все, что могли», — стоял в ушах виноватый голос медсестры.

— Нашли? — оторвал Сажина от невеселых дум омоновец.

Сажин смотрел на него с искренним недоумением, и накачанный парень, на котором по швам трещал камуфляж, переспросил снова:

— Нашли, кого искали? Что-то вы скоро…

— Да, — рассеяно ответил полковник, — нашел.

И сошел по ступенькам на улицу.

Ему определенно не везло, с самого начала. Казалось, нащупывался долгожданный кончик нитки, в который надо только покрепче вцепиться и потянуть. Но ниточка обрывалась в самый неподходящий момент…

Он шел в отдел ФСБ, в душе надеясь на профессионализм здешних сотрудников. Лейтенанта вчера успели опросить, и если сделали это подробно, со знанием дела, сухой протокол может дать многое.

Поймав на дороге частника, без лишних разговоров сунул водителю двадцатку.

Машина летела птицей, слева мелькнула и осталась позади обгоревшая коробка общежития. Покосившись на пепелище, частник выругался:

— Видал, что творят, сволочи? И никакой управы на них нет.

Он глянул на пассажира. Сажин молчал.

— Совсем оборзели черножопые! Хозяевами чувствуют… Их оттуда, — он махнул рукой на предгорья, за которыми таилась Чечня, — вывозят, гуманитаркой потчуют… Это за то, что они наших мальчишек стреляют?! Некоторым предлагают ехать в Россию. Пустых земель много, паши только, работай. Только на хрена это им, коль привыкли к подачкам?.. Ребят, вот, пожгли…

Сажин продолжал отмалчиваться, мрачно созерцая улицу. Словоохотливый водитель развивал дальше свою мысль:

— Сталина ругают. Хают, а мужик башку имел! Только ошибку допустил, нам кашу оставил расхлебывать. Надо было в сорок четвертом чеченов не в Казахстан ссылать, а сразу… под пулеметы! Не хотите жить по-людски, пеняйте на себя… Сейчас зачищают, зачищают, миндальничаются с ними, спины под пулю подставляют, а он сумел за пару недель так Чечню зачистить, до сих пор помнят. Не-е-ет, — он покрутил головой, посмотрев на молчаливого спутника, — не так надо с ними. Собрать от мала до велика, чтобы в горах ни души не осталось, согнать в теплушки для скота да вывезти за Северный полярный круг! Во льдах много не навоюют. Отстроить им город со всей инфраструктурой, а по периметру — вышки с пулеметами и колючая проволока. Живите, как можете. Хотите, друг друга режьте. Хотите, делите власть, или живите мирно. Но — в городе. А кто за периметр, — и он азартно, увлекшись, ударил ладонью по баранке, — так из автоматов. Быку нужен хороший кнут и стойло…

«Как он, сейчас полстраны рассуждают, — отвернувшись к боковому стеклу, думал Сажин. — И все потому, что в верхах не знают, что дальше с Чечней делать. Поколение выросло, иной жизни, кроме как воевать, не знающее. Пустить на самотек? Тогда пройдет лет восемь, и мы получим второй Афганистан, только не где-то, а у себя под боком. А это страшно. Страшно по-настоящему».

Машина затормозила. Сажин откинул ремень безопасности и выбрался на тротуар.

* * *

— Мне нужны материалы вчерашнего допроса Волкова, — заявил он, переступив порог кабинета Дзоева.

Подсев к столу, потянулся к графину с водой, наполнил стакан и залпом осушил.

— Умер пацан. Видишь, какая петрушка…

Ему принесли тонкую папку, в которой хранились материалы по возбужденному уголовному делу. Покопавшись в бумагах, он отыскал протокол допроса и, увидев в графе фамилию Волкова, углубился в чтение.

С трудом разбирая неровный почерк следователя, он просмотрел страницу, перевернул ее и разочарованно перечитал снова.

Ничего нового.

«…Игорь Степанов вернулся… и рассказал, что на почве неприязненных отношений между ним и жильцом комнаты номер двести десять Георгием (фамилию его назвать затрудняюсь), возникла ссора. Будучи в пьяном виде Георгий обругал Степанова нецензурной бранью, схватил за куртку и пытался вытолкать из комнаты, где кроме него находились еще двое незнакомых Игорю офицеров. Оба в камуфляжной форме. Принадлежности к роду войск он не запомнил, так как не обратил внимание. Но впоследствии, упоминая в разговоре, называл пехотинцами. Во время его потасовки с Георгием один из гостей — среднего роста, плотного телосложения, волосы темные, кудрявые, одетый в вышеуказанное обмундирование, с кобурой на правом боку — разнял их, после чего Степанов, пообещав продолжить разговор на трезвую голову, вернулся в нашу комнату…»

Вот и всё. Приметы скудные. Игорь назвал гостей «пехотинцами». Что он имел в виду? Действительно мотострелков, или летчик так мог окрестить представителя любого вида наземных родов войск: тех же связистов, химиков, ракетчиков?

Кого искать? Почему, наконец, он решил, что двое подгулявших в общежитии военных причастны к поджогу? Могли встретиться просто знакомые, посидеть… Мало в Моздоке фронтовиков? Общий язык, да за общим же столом, да под бутылочку всегда найдется. Потому дежурный, что не хуже сторожевого пса отсеивает на входе чужих, беспрепятственно впустил их в общагу. Выходит, знал?

Вопросы… Масса вопросов, ответов на которые пока нет. Голова начинает раскалываться…

И чего он привязался к «пехотинцам»? Может потому, что о других посторонних в тот день в общежитии ему неизвестно? И потом, они стали последними, кто бодрствовал допоздна, по крайней мере, за час до трагедии.

А может, он тянет пустышку? Пожарные подняли несколько донельзя обгоревших тел, которые до сих пор не опознали. Среди них и пивший до беспамятства в последний свой день вертолетчик Георгий, среди них могли оказаться и оба его ночных гостя… Сажин поерзал на стуле, устало закрыл ладонью глаза.

Резко, отрывисто зазвенел зуммер телефона. Выждав паузу, майор Дзоев снял трубку:

— Да, я. Слушаю… Что?!

Лицо Дзоева вытянулось. Сунув в зубы сигарету, прикурил и бросил на стол блестящую никелированную зажигалку.

Выдержав недоуменный взгляд Сажина, он глубоко затянулся и пустил к потолку струю дыма.

— Поворотец… — с торжеством в голосе, наконец, произнес он. — Звонили из морга. У одного из трупов, поднятых с первого этажа, два пулевых ранения!

* * *

Обезображенный огнем труп лежал на цинковом столе, накрытый несвежей, в бурых расплывшихся пятнах, простыней.

Сажин стоял поодаль, дожидаясь судмедэксперта, производившего вскрытие, прогуливаясь взглядом по отделанным белой керамической плиткой стенам.

Как и во всех моргах, стоял тошнотворный, не выветриваемый запах разложения. Возле окна, куда Сажин старался не смотреть, возился с трупом медик; вытащил из вскрытой грудной клетки легкое и, как мясник кусок вырезки, бросил на чашу весов.

Сажину за годы работы приходилось бывать в подобных заведениях, но каждый раз от вида смерти ему становилось не по себе. Казалось бы, давно должен был ко всему привыкнуть, а вот к этому не мог.

В коридоре зашаркали приближающиеся шаги. Повернувшись, Сажин поздоровался с пожилым врачом, облаченным в непривычно синие халат и шапочку; чье лицо, исключая глаза, скрывала марлевая повязка.

Резиновой перчаткой поправил тот металлическую дужку очков и прошел к столу.

Откинув простыню, судебный медик отодвинулся, давая полковнику возможность получше рассмотреть изуродованного мертвеца.

Вид не из приятных. Сажина и раньше тяготила эта процедура, но служба есть служба, и он шагнул ближе, рассматривая обугленные останки.

Труп основательно обгорел, лежал скрюченный, в так называемой позе боксера. Вместо лица — взбугренная черными пузырями короста. Определить пол под силу только специалисту; Сажин ни за что не разобрал бы, кто лежит перед ним: мужчина или женщина.

— На трупе был жетон, — прокуренным голосом сообщил судмедэксперт. — Повезло, что парень прикрепил его к цепочке, а не на капроновую нить. Пришлось бы повозиться с опознанием.

— Где медальон?

— Забрали представители части. Но с бумагами сверились, при жизни покойный носил фамилию Игнатов и был в звании капитана ВВС.

Сажин внимательно осматривал мертвое тело, но пулевых ран не нашел.

— Нам звонили. Якобы в него дважды стреляли…

— Стреляли, — подтвердил медик и ткнул резиновым пальцем в грубо зашитую грудь убитого. — Слепое ранение в грудину. Пуля пробила край левого легкого и засела в позвоночнике. Раневой канал обнаружился при вскрытии… Сами видите, какие изменения… Второй выстрел произведен в голову. Пуля прошла навылет, размозжив затылочную область…

— Секундочку, — перебил Сажин. — Труп находится у вас вторые сутки. Сразу с ранениями невозможно было определиться?

— Разваленный затылок мне ни о чем не говорит. Травма могла произойти в результате падения тяжелого предмета. Например, балки… Я не имею права делать скоротечных выводов.

— Время смерти можете точно установить?

Судебный медик ответил с плохо скрываемой обидой, словно своим вопросом полковник подвергал сомнению его компетенцию:

— Уже установлено. Смерть наступила приблизительно между часом и часом двадцати ночи двадцать девятого числа. Погрешность невелика.

— Пулю извлекли?

— Странные вопросы вы задаете. Есть желание, можете получить.

Медик достал из кармана халата полиэтиленовый пакетик, в котором лежала деформированная округлая пуля.

«Стреляли из пистолета Макарова, — определил Сажин. — Вот только странно. В закрытом помещении пистолет издает оглушительный грохот. Но никто из опрошенных не упомянул про выстрелы… Убийца воспользовался глушителем?..»

— Возьмите, — он вернул обратно пакет. — Придет следователь и изымет по всей форме.

Он спешно зашагал к дверям, мечтая быстрее выбраться на свежий воздух.

7

Моздок. 29 апреля 15 ч. 00 мин.

Опрос жильцов примыкающих к общежитию домов, как Сажин и предполагал, ничего стоящего не дал. Того и следовало ожидать. Времена нынче смутные, с наступлением темноты люди опасались выходить на улицу. Никто ничего не видел и не слышал. Проснулись от воя мчавшихся пожарных машин, когда зарево, совсем как днем, освещало окрестности.

«Отрицательный результат — тоже результат», — внушал себе Сажин, расположившись с блокнотом в гостиничном номере. Паниковать рано, хотя время безвозвратно уходит, а с ним и шансы на быстрое раскрытие преступления.

Не выходила из головы ночная гулянка в двести десятой. Мужики пили заполночь, и пожар случился немногим позже. Очаг воспламенения — специалисты дали подтверждение — находился одновременно на втором и первом этажах…

Отбросить на минуту чеченский след и предположить, что подожгли пехотинцы? Разгоряченный ссорой со Степановым, Гошка переключается на собутыльников. Причина? Да обычная в пьянке: не так сказал, не так посмотрел или обделил, разливая спиртное. Фронтовики народ возбудимый; чуть что, не остановишь. Крыша едет у каждого второго, только у одних слегка, у других — до одури. Пока трезвый, пока никто не задевает, держит себя в рамках. Но стоит хлебнуть водки, и окаянная сбрасывает внутренние ограничители, затаенная агрессия вырывается наружу…

Так что, ссора летчика с «пехотой» могла иметь место, и не важно по какому поводу. Мог и Георгий нелестно отозваться о боевых качествах царицы полей. Могли и те напомнить, как летчики по ошибке утюжили своих.

Итак, вспыхивает ссора. «Пехотные» офицеры люди с гонором, затаив злость, решили выместить по-своему, и… не расчитали последствий?

Только никак не вяжется застреленный офицер. Зачем им убивать дежурного?.. Опять же, канистры… Если действовали в горячке, где-то надо было раздобыть бензин, а времени до пожара совсем в обрез. Или дежурный не давал внести канистры, тем подписав свой приговор? Бред сивой кобылы! Потому как получается, что убийцы действовали не спонтанно, а с холодным расчетом, и стреляли в него, скрывая следы, устраняя ненужного свидетеля. Первая пуля в грудь, контрольный выстрел в голову. Что, и глушитель с собой носили, вместе с личным оружием?

Если его догадки подтвердятся — в чем он сильно сомневался — дело можно передать в военную прокуратуру.

Но интуиция подсказывала: дело много сложнее и запутаннее, и придется съесть не один пуд соли, прежде чем развязажется узелок.

А пока час за часом, минута за минутой предстоит отследить последний день жильца комнаты Љ 210; выяснить, когда и где он сошелся с таинственными «пехотинцами», и что на самом деле произошло той ночью.

* * *

И снова госпиталь. Ожоговое отделение. Тесная палата на три койки, из которых занята пока одна. Та, что ближе к распахнутому окну.

На кровати лежит забинтованный, непонятного возраста человек, которому можно дать и тридцать, и все пятьдесят лет.

Обоженное лицо его багрово; на щеки, лоб и нос налеплены влажные марлевые тампоны. Растительности на голове не осталось: ни ресниц, ни бровей, ни волос. Одна фиолетовая прозрачная кожа. Своим видом и множеством бинтов человек чем-то напоминает уэлсовского невидимку.

— Нет… ничего… худого о… ребятах… — говорил он медленно, цедил из себя по слову, отдыхая после каждого, — … сказать не… могу.

— Кто жил в этой комнате? — спросил Сажин, сидя в накинутом на плечи халате в изголовье. На коленях его лежал раскрытый, исчерканный пометками, блокнот.

— Че…четверо… Лейтенант Соловьев… Григорий и еще трое… вертолетчиков… Только остальных… кроме него… дней пять не…видно… В Веденском ущелье с «чехами» запарка…

— Соловьев… А что он за человек?

— Гошка?

Обоженный летчик глубоко вздохнул и зашелся тяжелым надрывным кашлем. Сажин знал по истории болезни: кроме множественных поверхностных ожогов, у него пострадали дыхательные пути.

Время посещения строго ограничено. Лечащий врач выделил полковнику всего десять минут, и шесть из них прошли почти впустую. Еще немного, и — хочешь, не хочешь — палату придется покинуть. Над врачами он не властен.

Дверь от толчка отворилась, и в палату, возмущаясь, ворвался врач:

— Я же вас предупреждал! Все, на выход! Больному нужен абсолютный покой.

Сажин спорить не стал.

— Поправляйтесь, — поднялся он.

— Эй, вы… — окликнул его слабый голос. — В трав… в травматологии лежит Витька Измайлов. Он с Гошкой якшался. Переговори… с ним…

* * *

Лейтенанта Измайлова он действительно нашел в травматологии. Судя по справкам, у него был сложный перелом бедренной кости.

— В окно сиганул, — улыбаясь, признался худощавый мальчишка с исцарапанным лицом, отложив на прикроватную тумбочку книгу в пестрой обложке. — Так приперло, думал: «Все, амба». С третьего этажа катапультировался. Да вот, не удачно.

Левая нога Измайлова, в гипсовом лубке, покоилась в подвешенном состоянии на растяжках, гирях и каких-то хитрых приспособлениях.

— Вы зря думаете, что Гошка спьяну пожар устроил. Вы его не знаете! Какой мужик был…

Серые глаза лейтенанта увлажнились. Скрывая от постороннего секундную слабость, он отвернулся к окну.

— Так расскажи мне.

— В январе мы работали в Аргунском ущелье, помогали десантуре, оседлавшей перевал на границе с Грузией. Помните еще, когда грузины верещали, якобы их аул Шатили обстреляли? А мы на деле уничтожили чеченскую ретрансляционную вышку, они с ее помощью связь между собой держали, дальность аховая. Над Шатоем звено обстреляли, мой «крокодил» зацепило основательно. До Ханкалы, чувствую, не дотяну. Надо идти на вынужденную, пока не свалился. А куда садиться, когда территория контролируется боевиками?

Делать нечего, нашел ровную площадку, сел. Вылез из машины, смотрю: «хана». Тросы перебиты, из пробоины масло льется…Стрельба поднялась. Нохчи засекли, где я сел, подбираются вплотную. А у меня один пистолет. Много им настреляешь? Гошка молодец, не ушел. Жахнул нурсами так, что гора задрожала, потом пулеметами «чехов» причесал. Те орут; кто на него огонь перевел.

— Спас?

— Отогнал, а кого навек положил. А потом — поверишь, трюк? — умудрился на одно колесо сесть! Два в воздухе висят, винты крутятся… Кабина рассчитана на одного человека, не уместиться. Вяжусь ремнями к стойке шасси, он поднимается, и таким макаром до равнины меня выносит, а садил машину так, что я даже не ушибся… Его командование за подвиг к ордену «Мужества» представило.

— В пятницу он чем занимался?

— Летал на боевые. На юге, в районе аула Гухой, войска обложили крупную банду. Банда не на голых склонах засела, позиции заранее оборудованы. Орудия в лоб не берут. Обработали с воздуха. Потом вернулись на базу, оттуда в расположение. Я спать лег, а вечером ходил в гости к знакомой. Где Гошка болтался, понятия не имею… Его матери удар будет…Одна осталась, на пенсии, где-то под Москвой в развалюхе живет. «Боевые», что нам платили, до копейки ей пересылал. А в последнее время к бутылке частенько прикладывался. Нервы…

— Пил в одиночку или в компании?

— Он с людьми быстро сходился. Вопрос: «С кем?», для него не стоял.

* * *

— Я его крики часов в пять вечера слышал, — рассказывал Сажину в палате напротив штурман со сломанными, при падении, руками. — Где-то в половине пятого их с аэродрома человек пять вернулось. Четверых не видно, не слышно, своими делами занялись, а Соловьева приспичило в душ. Сунулся крутить вентиль с горячей водой, а воды-то нет. Моздок, в этом плане, городишко захудалый, горячая вода, как получка, раз в месяц. Последний раз душевая недели две назад работала. Ну, Соловьев не стерпел, отловил в коридоре коменданта и взял за грудки. Дословно не помню, но кричал он громко, да и в выражениях не церемонился: мать — перемать…

— Постарайтесь припомнить. — Попросил полковник. — Здесь всякая мелочь роль играет.

— Вроде… «куда, гад, шкеришь деньги, которые часть за наше проживание платит?" Проводка искрит, двери перекошены, ремонт не производится. Какая на ощупь горячая вода, вспоминаем только у Сашки в бане. А Соловьеву надоело кровные на ветер выбрасывать, когда элементарные условия проживания обязаны создать.

— Что же комендант?

— Слинял. Мужичок он трусоватый по природе. Что-то проблеял насчет ремонта и быстренько ноги сделал. Соловьев еще повозмущался, а потом и он ушел.

— Вы говорите, что воды давно нет. Но грязью не зарастаете и вшей не разводите…Кстати, что это за Сашка, у которого вы вспоминаете о горячей воде?

— Сашка — хозяин сауны, здесь неподалеку. Дороговата, конечно. Но, в любое время, как постоянным клиентам, отдельная помывочная, парилка и бассейн.

— И все к нему ходите? — на всякий случай уточнил Сажин.

— Послушайте! — вскипел штурман, лишний раз доказывая состоятельность убеждений полковника насчет расшатанных нервов фронтовиков. — Я — не сантехник! Я боевой летчик. За свою работу, которую, смею заверить, делаю на совесть, получаю деньги. Прибавьте к зарплате «боевые», а это 950 рублей в день. Умножьте цифру на тридцать. Могу я себе позволить хоть дорого, но со вкусом отдохнуть?

— Можете, — успокоил его Сажин. — У меня последний вопрос. Если вы зарабатываете такие деньги, то почему Соловьев спокойно не ушел в сауну, а устроил склоку из-за простого душа? В чем причина?

— Причина? — сощурился штурман. — Причина в том, что я холост, имею квартиру, обстановку и машину. Спасибо родителям, помогли. А Гошка еще зеленый, все мечтал скопить матери на отдельную квартиру. Скопил…

* * *

К вечеру, опросив большинство раненых летчиков, уставший, но довольный Сажин вернулся в гостиницу. Заперевшись в номере, на чистом листе бумаги набросал он незамысловатую схему трагичного для лейтенанта Соловьева и девятнадцати его сослуживцев дня.

Пункт первый. С 9.00–15.00 Григорий с четырьмя товарищами выполнял боевую задачу в небе Чечни.

Диспетчер зафиксировал — штурмовой вертолет Ми-24, пилотируемый Соловьевым, в 15.25 благополучно совершил посадку на военном аэродроме Моздока. Механики, осматривавшие машину, насчитали на фюзеляже шесть пробоин. На расспросы Гошка отмахивался, но ребята из его звена поведали о плотном зенитном огне боевиков… Пункт второй. 16.00. Служебный Пазик доставил летчиков в общежитие.

Пункт третий. 16.50–17.00. Соловьев повздорил в коридоре с комендантом по причине отсутствия в душевой горячей воды. Не терпелось смыть соленый, въевшийся в поры, пот, кативший градом после удачного виража, когда лейтенант выводил машину из-под обстрела.

Соловьев трезв как стеклышко. В его комнате пусто. Не с кем обмолвиться словом, быть может, излить душу…

Далее — провал, пустота. И новое, вечернее уже появление лейтенанта — подвыпившего, в компании с двумя неизвестными офицерами. Новый вектор на бумаге.

Пункт четвертый. 23.45. Игорь Степанов, не выдержав шума, спускается в двести десятую и делает Соловьеву замечание. Дело может закончиться дракой. Пьяного Соловьева оттаскивает плотного телосложения «пехотинец» в камуфляже, с кобурой на портупее.

Пункт пятый. 1.00 — 1.20. Время гибели офицера на вахте. Извлеченная из него пуля имеет девятый калибр, тот же, что и пистолет Макарова, бывший в кобуре у «пехотинца».

Пункт шестой. 1.40. Первый сигнал о пожаре поступает в дежурную часть СВПЧ.

… Сажин поставил жирный вопросительный знак в пустом квадрате, вписал в него: «сауна» и обвел кружком.

Кажется, теперь он попал в точку.

8

Моздок. 29 апреля 18 ч. 09 мин.

Сидя в полупустом зале столовой, Сажин, не торопясь, ковырялся в тарелке с картофельным пюре, разминая на мелкие кусочки мягкий ромштекс. Блюдо на вкус не ахти, но он ел впервые за сегодняшний день, и в еде не был привередой.

Открыв дверь, в столовую заглянул Дамир Дзоев. Увидев жующего коллегу, пересек зал и подсел к столу.

— Приятного аппетита.

Отвечать с набитым ртом Сажин счел неприличным и в ответ кивнул.

— Завидный, Евгений Саныч, у тебя аппетит. Но, боюсь, придется его попортить.

С этими словами Дзоев достал из барсетки зеленую тонкую книжицу и подложил ближе к Сажину.

Полковник погрузил острые зубья вилки в недоеденное пюре, скосил глаза на надпись: «удостоверение личности офицера».

— И что?

— Вы бы не поленились, Евгений Александрович, полистали для интереса.

Сажин развернул первую страницу, мельком глянул на черно-белую фотографию и титульный лист, гласивший, что удостоверение принадлежит Никонову Сергею Александровичу, 16 апреля 1969 года рождения, который — согласно последующим записям — в звании капитана проходит службу в должности командира мотострелковой роты батальона особого назначения.

— Забавно, — он еще раз рассмотрел глянцевое фото. — Насколько я понимаю, фотографируются еще лейтенантами, сразу после выпуска. Кстати, и отметка об окончании Омского общевойскового командного училища стоит…

— Физиономия тебе ничего не напоминает?

Круглое лицо капитана, отчего-то заснятого не в строгом форменном кителе, а в камуфляже, ни о чем Сажину не говорило. Единственное, что он почерпнул — офицер был, что называется, в теле.

— И печати о выдаче дубликата не проставлено. Может, я чего не понимаю в армейских талмудах?

— Да нет, — улыбнулся Дзоев. — суть ты углядел. А теперь слушай. Ксиву эту утречком сдала в милицию старушка-пенсионерка. Говорит, что по-рассеяности ее утерял постоялец. Двое их снимало комнату, и оба жильца позавчера неожиданно съехали… Бабуля начинает наводить уборку, за диваном находит документы, жалеет «касатика» — влетит же от начальства по первое число — и несет в райотдел.

— Так… — Сажин вгляделся в фотографию. — Вы проверили его по учетам?

— Проверили! — голос Дзоева напрягся. — Крепче держись за стул, москвич. Капитан Никонов Сергей Александрович в августе прошлого года погиб в боях за Ботлихский район Дагестана. Похоронен на родине, в Ростове. Посмертно награжден орденом. Ошибки быть не может.

— Дела!..

Сажин вновь завертел удостоверение, с предельной внимательностью приглядываясь к фотографии, и круглой печати, захватившей ее край.

— Мои эксперты дали заключение, — пальцы майора забарабанили по столу. — Фотография наклеена взамен настоящей. Текст печати не совпадает с тем, что на фото. Липа это! Чистой вода липа.

9

Моздок. 29 апреля 20 ч. 10 мин.

Частный дом, под номером сто десять, по улице Советской прятался за цветущими в палисаднике кустами черемухи. Во дворе, загнанная хозяйкой в конуру, бессильно рычала овчарка, скребла сильными лапами, порываясь вырваться на волю.

Дзоев и Сажин, слыша собачье ворчание, торопливо миновали двор и поднялись по досчатому крыльцу на веранду.

В комнате, выходящей окнами на белый от цветения сад, работали криминалисты. На кухне миловидная женщина в ярко красном костюме наносила валиком дактилоскопическую краску на растопыренные пальцы хозяйки, и аккуратно откатывала их на бланке.

— Нашли что-нибудь? — спросил майор криминалиста, обрабатывающего кисточкой сияющую лакировкой дверь плательного шкафа.

Порошок ровным слоем ложился на лак, отчетливо обрисовывая отпечаток.

— Пока ничего. Встречаются только хозяйские пальчики. Старуха недавно уборку делала, стерла все, что могло после гостей остаться.

— Что, вообще, ни единого?.. — не поверил Дзоев и прошел в комнату, осматривая нехитрую обстановку: круглый стол у окна, покрытый бархатной скатертью, старенький трельяж с шелушащейся амальгамой, собранный диван у стены ближе к двери…

— Ищем, — неуверенно ответил криминалист и направился к зеркалу, уже серому от графитового порошка.

Сажин в комнату не входил. Помочь экспертам он не мог, а мешать под ногами не хотел. Пройдя на кухню, где хозяйка мылила руки, смывая краску, спросил ее:

— Вас как величают?

Старушка обернулась, и он представился:

— Федеральная служба безопасности. Полковник Сажин.

… Вера Сергеевна Плетницкая была поражена ажиотажем, порожденным исчезновением ее постояльцев, но еще больше тем обстоятельством, что в доме работают не обычные милиционеры, а столь могущественная, вызывающая потаенный трепет организация. И была уже не рада, что польстилась на прибавку к мизерной пенсии и пустила военных на постой.

— Пенсия у меня триста рубликов, — испуганно затараторила она. — А давеча на базаре подходят солдатики и просят сдать комнату.

— Так солдаты или офицеры? — уточнил Сажин.

— А я, сынок, в них не разбираюсь. Одеты в пятнистую одежку…

— Когда это произошло?

Сажин задавал вопросы мягко, чтобы окончательно не запугать старушку. Тогда от нее путного не добьешься.

Она задумчиво посмотрела на потолок, перебирая узловатыми пальцами край выцветшего передника:

— Кажись, во вторник… Ага… в понедельник базар не работает.

— Значит… двадцать пятого числа?

— Ой, милок, — тягостно вздохнула она. — Числа-то мне не к чему. Разве что когда пенсию ждешь…

— Хорошо. При каких обстоятельствах вы познакомились? Только, пожалуйста, подробнее.

Волнение не оставляло пенсионерку, и, нервничая, она с надеждой посмотрела на полковника:

— Но ведь мне за это ничего не будет? Штраф или налог какой не сдерете? Мне и платить нечем…

— Нет, Вера Сергеевна. Никто копейки с вас не возьмет. Вспоминайте. Вторник, двадцать пятое…

* * *

Она возвращалась с рынка, купив по оптовой цене дешевые сигареты, которые потом перепродавала на вокзале уезжающим в Чечню солдатам. Навар копеечный, но на хлеб хватало.

Руку оттягивала набитая «примой» сумка. Она спешила на остановку: транспорт ходил плохо, и, если опоздать на автобус, что, по расписанию, подойдет минут через пять, следующего ждать придется долго. Платить за маршрутное такси денег не напасешься, а телепаться с тяжестью по городу тяжело, да и возраст не тот.

Она проходила мимо сквера, когда со скамейки поднялись двое военных, и один — улыбчивый такой, полный — вежливо поздоровавшись, спросил: не знает ли она, сдает кто жилье в наем?

У нее застучало сердце. На улице многие пускали в дом квартирантов. Проблем с ними никаких, зато лишняя копейка. Пенсия, как песок утекала сквозь пальцы: на продукты, за свет, на лекарства. А комната, пустующая после смерти мужа, могла принести хоть какой-нибудь доход.

Она предложила им свою комнату, назвала такую цену, что сама испугалась — плюнут на дороговизну и найдут другую. Опять же сказывалась отдаленность от центра, где магазины и рестораны, в которых теперь, кроме денежных военных, мало кто гуляет.

Но страхи ее были напрасными. Они сразу согласились на ее условия и, наняв машину, с комфортом доставили домой.

Так пустой и унылый, как могильный склеп, ее дом ожил, да и ей было проще с живыми людьми. Вот только постояльцы оказались замкнутыми, перемолвиться словом она с ними стеснялась. Но и пенять не на что; за комнату они рассчитались сразу на неделю вперед, от уборки отказались, как и от домашних харчей.

Она не обижалась. У военных деньги водятся, а по ресторанам, чай, вкуснее кормят. Зато водку не пьют, не скандалят, срамных женщин не водят.

Хорошие квартиранты…

* * *

— … о чем они говорили? Может, в вашим присутствии называли себя по именам?

— Что вы? — Вера Сергеевна округлила глаза. — При мне они сразу смолкали. Аж неудобно было, будто я им мешала… Столкнешься, бывало, во дворе. Поздороваются — и сразу к себе. А днем, почитай, их и не было. Оно и понятно, люди служивые.

— Когда они съехали?

Она задумалась, посмотрела на прилепленный скотчем к стене календарь, с которого строго взирал Президент, обещая возродить Чеченскую республику…

— Кажется, в субботу. Да… Как в обед ушли, так я их не видела.

— А вещи?

— Так в том то и дело, что пустые они. Мне говорили, что все в части…

— Значит, хватились их только сегодня?

— Любопытно стало, — призналась старушка. — Думала, может, сперли чего? Зашла, вроде все на месте. Начала уборку делать, диван сдвинула, а за ним документ. Завалился ненароком…

— И после них ничего-ничего не осталось?

— Ничего. Мусорное ведро только вынесла.

— Выбросили? — быстро спросил Сажин.

— Да нет, в сенях стоит. Хотела еще отругать их, ежели вернутся. Стакан разбили. А они… что… набедокурили?

— Вера Сергеевна, — пропуская вопрос мимо, произнес Сажин. — Когда вы вошли в комнату, ничего странного не заметили? Запаха постороннего?

— Запах? — хозяйка собрала грядой морщины на лбу, потерла пальцами дряблый подбородок. — Вы знаете… вроде как бензином… немного.

— Описать их сможете?

* * *

Описание плотного, одетого в тесный камуфляж «пехотинца», сделанное погибшим Игорем Степановым один в один совпадало со словесным портретом, нарисованным Верой Сергеевной.

Второй был высокого роста, худощав, с глубоко посаженными серыми глазами. И волос — как пояснила квартирная хозяйка — «темненький и кучерявый, как у дитя…»

Мусорное ведро вынесли во двор и опрокинули на разостланную на земле газету. Криминалист в резиновых перчатках извлек наполовину разбитый граненый стакан и немедленно стал наносить на стекло мазки.

— Есть! — радостно заметил он, поднимая его на просвет к заходящему солнцу. — Лена, неси пленку.

Женщина в красном достала из чемоданчика прозрачный пакет.

— Интересный фрагмент, — удовлетворенно улыбался криминалист, разглядывая перенесенный на кусок пленки оттиск. — По-видимому, большой палец. И, товарищ майор, — он чиркнул ногтем по изображению, — обратите внимание. Характерный след от шрама. Можно попробовать идентифицировать.

— В Центральную лабораторию! — распорядился Сажин. — Только надо бы их там расшевелить. Результаты должны быть готовы в кратчайший срок.

10

Моздок. 30 апреля 11 ч. 20 мин.

Сауна, о которой рассказывал Сажину штурман, располагалась во внешне невзрачном здании. Стены от сырости и времени осыпались штукатуркой, выходящие на улицу рамы темнели пыльными стеклами, на которых — в свою очередь — болтались обрывки старых и совсем еще новых объявлений:

«Сауна «В гостях у Александра"». «Пиво и любая рыба в ассортименте». «Парикмахерская. Дешево» и т. д.

Внутри помещение выглядело более цивилизованно, и воздух, по банному, был тепел и влажен.

Сажин прогулялся по коридору — эхо отдавало в такт шагам — заглянул в открытую дверь, но никого, кроме швабры, ведер и прочего хозинвентаря не увидел.

— Кого-то потеряли?

Сажин обернулся на голос. В коридоре стоял парень в спортивном костюме и сверлил его подозрительным взглядом. Челюсти его беспрерывно работали, гоняя жвачку.

— Мне нужен Александр.

Не меняя тона, спортсмен лениво ответил:

— Ну, я Александр.

— Я по поводу…

Владелец банных апартаментов не был настроен на разговор, и бесцеремонно оборвал:

— Номера на сегодня заняты. Спецзаказ.

— Неужели? — усмехнулся Сажин. — Летчики парятся?

— Хоть бы и так.

Взаимная антипатия появилась между ними с первых минут знакомства, но повышенный тон никогда не располагал к доверительным беседам, и полковнику ничего не оставалось, как проверенным способом сбить с банщика напускную спесь.

Красная книжечка произвела должный эффект.

— Так и будем беседовать в коридоре?

Банщик дернул кадыком и пригласил:

— Пойдемте в кабинет.

Очутившись в крошечной комнатке, в привычной обстановке, он почувствовал себя раскованнее и улыбнулся через силу:

— Так чем я заинтересовал наши доблестные органы?

Глаза его неприятно бегали, ускользали от встречи. Сажину не нравились подобного склада люди, было в них нечто скользкое.

Полковник нагнулся к столу и хозяйски перевернул назад листы настольного календаря.

— Попрошу вспомнить в подробностях этот день. Кто вас посещал, в какое время, сколько человек… Учет ведь у вас ведется?

— Да какой учет! — дернулся Александр. — Прогораю, на фиг, с этой войной. Отдыхающих на Кавказ калачом не заманишь, воруют через одного. А местным сауна не по карману. Раньше на меня люди работали, платил хорошо. Потом напряги начались, пришлось распустить. Взамен мать поставил. Все же не левым платить. А нынче совсем… Кручусь сам: и за директора, и за завхоза, и за банщика…

— Ну-ну, — недоверчиво покачал головой Сажин. — Жизнь впроголодь прямо-таки написана на твоем лице… Не будем отвлекаться, к делу.

— А чё тут вспоминать? Гражданские у меня редко бывают.

— Что произошло 28 апреля?

Банщик изобразил активную мозговую деятельность, наморщив низкий лоб:

— Да шут его знает…

— Мы же договаривались, на чистоту… Не хочешь? Зря. Может мне не терять с тобой время, не вести здесь душеспасительных бесед, а вызвать официально, повесткой? Предупредив об уголовной ответственности как за дачу ложных показаний, так и за отказ сотрудничать со следствием?

— Подождите, — пробормотал Александр. — Дайте минутку… В тот день… у меня только вояки мылись.

— Около шести вечера к тебе пришел летчик…

— А… — облегченно откинулся на спинку стула банщик. — Вот вы о чем? Сразу бы так и спросили… Ну, получился небольшой конфликт, так мы его сразу замяли. Видите ли, заведение у меня небольшое, всего две помывочных. В одной я ремонт затеял. В работающей уже отдыхали ребята, когда завалился летун и начал качать права. Требовал, чтобы они закруглялись. Он — де, постоянный клиент. Только мне на этих постоянщиков…

— Поскандалил, значит. А трезвый он был, или пьян?

— Ко мне под градусом не ходят. После баньки — пиво — пожалуйста! В парной жар за сотню градусов, сердчишко может клинануть.

— А ребят, что мылись, было двое?

— Ну да, — насторожился Александр.

— И этот среди них?

Сажин выложил перед ним удостоверение капитана Никонова.

Банщик мельком глянул на фотографию.

— Да вроде, — сказал он неуверенно. — Может и он… А вообще, похож…

— А с ним — высокий, худой, глаза глубоко посажены, волос волнистый?

Банщик облизнул сухие губы.

— Если все знаете, чего спрашиваете?

* * *

В отделе Сажин появился к вечернему совещанию, и Дзоев, остановив докладчика и обращаясь к полковнику официально на «вы», сообщил о звонке из Управления.

Звонил генерал Наумов, велев срочно разыскать Сажина и связаться с ним.

— Телефон в приемной. Чтобы мы вам не мешали.

Накручивая диск, Сажин подумал о нагоняе, который его ожидает. В беготне за тенью он напрочь забыл пожелание генерала знать о каждом шаге и каждой новой подробности в ходе расследования… А начальство ждать не любит.

Мембрана сухо щелкнула и донесла близкий, словно генерал Наумов находился не за тысячу километров, а в соседнем кабинете, бас:

— Да. Слушаю.

— Здравия желаю, товарищ генерал. Сажин беспокоит.

— Ты где пропал?

— Как вам сказать… На месте сидеть не приходится.

Наумов с ходу перешел к делу:

— Что у тебя получается?

— Дерьмовая ситуация… прошу прощения, товарищ генерал. Похоже, вы оказались правы. Здешние оперативники разрабатывают несколько версий, но приоритетная… — Сажин выдержал паузу, — теракт! Слишком много в деле обстоятельств, которые случайными назвать нельзя.

— Кто они, Евгений Александрович? — дрогнувшим голосом спросил Наумов. — Что о них известно? Количество, направление, следующая цель…

— Пока не знаю. Все, чем мы располагаем: словесными портретами, утерянными документами одного из поджигателей, пистолетной пулей — над ней корпят баллистики — и отпечатком пальца… Отпечаток мы сканировали и электронной почтой переправили в Центральную идентификационную лабораторию. Есть скромный шанс, что владелец «пальчика» имел трения с законом и данные его есть в картотеке. Нам бы только узнать его личность!.. От этого и танцевать дальше… Николай Васильевич, помогите. Поднимите свои связи. Пусть требование не забрасывают в дальний ящик и не ссылаются на загрузку. Иначе месяц ждать будем. Дело очень серьезное, и не терпит отлагательства.

— Хорошо. — Помолчав, ответил Наумов. — Результаты получите к утру. А ты просвети меня о наработках. Завтра на ковер к Первому…

* * *

Утром, когда зазвенел телефон, Сажин высвободил руку из-под одеяла и снял трубку.

— Алло…

— Спишь еще, Евгений Саныч?! — раздался бодрый, довольный голос Дзоева.

— Сколько время?

Щурясь со сна, Сажин посмотрел на циферблат наручных часов.

— Ого, уже восемь!

— Эдак все новости проспишь. Молодец твой генерал. Погонял кого надо в Москве; только что факс пришел…

— Минуту, — Сажин встряхнулся, окончательно просыпаясь. — Ну, не тяни.

— Капитан Никонов на поверку оказался Козыревым Михаилом Ивановичем, тысяча девятьсот семидесятого года рождения, уроженцем Новосибирска. Ранее судим за вымогательство. Среди уголовников имеет кличку «Ряха». До лета прошлого года проживал в Новосибирске.

— Почему проживал? — насторожился Сажин.

— Да потому, что с июня того же года числится в Федеральном розыске за убийство.

— Еще не легче… Блин, все только усложняется. Ладно, еду.

11

Новосибирск. 1 мая 12 ч. 08 мин.

Коснувшись взлетно-посадочной полосы, лайнер сделал короткую пробежку, сбросил скорость, и, гася турбины, вырулил к терминалу аэропорта.

Гоняя во рту мятный леденец, полковник Сажин приподнял светофильтр иллюминатора и прочитал сверкающую надпись на фронтоне: НОВОСИБИРСК — ТОЛМАЧЕВО.

— … температура воздуха за бортом плюс двенадцать градусов, — звучал из динамика грудной голос стюардессы. — Командир корабля и экипаж прощаются с вами и желают самого наилучшего.

Спустившись по крутым ступеням трапа на полосу, минуя зал встречающих, Сажин вышел на площадь к стоянке такси.

Водитель машины, безмятежно слушавший музыку, узнав конечную точку маршрута, заломил полтинник. Спорить полковнику не хотелось, как не хотелось и давиться в общественном транспорте.

«Предъявлю потом Наумову счет», — усмехнулся он, захлопывая дверь.

Ему было не до любования красотами сибирской столицы. Сказывался и перелет, и груз навалившихся дел. А сколько еще здесь их придется провернуть…

…Дамир обижался за скорый отъезд: не в традициях гостеприимных осетин отпускать друзей без щедрого прощального стола. Сажин от застолья отказался, не до того…

Напоследок он созвонился с Москвой и попросил шефа связаться с новосибирскими ребятами. Те к, приезду Сажина, должны подготовить встречу с начальником Областного ГУВД.

Ему предстояло собрать всю информацию на Никонова-Козырева, узнать его лучше, чем родная мать: его пристрастия, привычки и наклонности. Опросить знакомых, если есть — друзей, с тем, чтобы составить более полный психологический портрет, а значит — в дальнейшем — просчитывать его возможные действия.

* * *

Таксист припарковал машину за квартал от ГУВД.

— Ближе нельзя. Гаишники штраф сдерут. Извини, шеф, дальше придется пешочком.

… На входе, за пластиковой стойкой, старательно сдерживал сводившую скулы зевоту скучающий автоматчик.

Сажину пришлось объяснять ему цель визита. Охранник куда-то, где все время было занято, звонил, а, пробившись, справился: стоит ли пропускать фээсбэшника или пусть ждет в холле.

Получив начальственное добро, козырнул:

— Проходите. Вам на второй этаж.

Приемная начальника ГУВД выглядела, как офис преуспевающей фирмы. Стены обшиты дорогостоящими панелями, потолочное покрытие… Смазливая секретарша лет двадцати мечтательно смотрела в окно, где покачивалась, распустившая клейкие листья, тополевая ветка.

Увидев Сажина, она выпорхнула из-за стола с таким видом, будто знала его всю жизнь.

— Минуточку… И, постучав, зашла к генералу.

— Входите, — появившись вновь, тихо сказала она. — Сергей Иванович вас ожидает.

Генерал Хмуров гостеприимно встретил его на пороге и проводил к столу. В кабинете снова появилась секретарша, с подносом, на котором дымились две фарфоровые чашки, миниатюрный кофейник и вазочка с печеньем. Поставив поднос, удалилась, соблазнительно покачивая бедрами.

— С чем пожаловали? — отхлебнув кофе, спросил генерал.

— Моя фамилия Сажин…

— Не надо официоза. Вас зовут…

— Евгений Александрович.

— Вот и ладно. Вкратце обозначьте интересующие вас вопросы.

Полковник глотнул густой горьковатый напиток.

— В нашей разработке по уголовному делу проходит житель Новосибирска Козырев Михаил Иванович. Дата рождения: 12 октября 1970 года. Он же с июня прошлого года числится за вами в Федеральном розыске. Хотелось бы знать, за что, поднять его связи. Возможно, с вашей помощью, подберу что-нибудь важное для дела.

— Нет проблем. — Генерал нажал кнопку селектора. — Юрий Викторович, зайди ко мне.

Прошло несколько минут, прежде чем в кабинет, с осторожным стуком, вошел низкорослый мужчина.

— Проверьте по базе данных, — Хмуров передал ему вырванный из ежедневника листок, на который успел накидать данные Козырева. — Материалы занесешь ко мне.

* * *

Беседа не клеилась. Хмуров, в начале разговора обмолвившись, что ожидает скорого перевода в Москву, интересовался перипетиями столичной политики и связанными с ней громкими скандалами. Сажин относился к политике, как к грязной луже: хочешь остаться чистым, обходи за версту.

Когда тема оказалась исчерпана, а кофе выпито, к обоюдному облегчению появился озадаченный генералом Юрий Викторович с пухлой папкой и хлопнул ее на стол перед гостем.

— Здесь есть все! Но если вам перечитывать каждую справку, потеряете день. Могу обсказать в подробностях.

— Князев — старший опер РУБОПа, — пояснил Хмуров. — Лично занимался делом Козырева и знает массу интересного…

* * *

… В мае 1999 года в центре Новосибирска, на Красном проспекте, у казино «Золотая лихорадка» двумя киллерами был расстрелян Зейнабов Шервани Магомедович, более известный в криминальных кругах по кличке Султан.

Будучи заметной фигурой и признанным среди уголовников авторитетом, Зейнабов контролировал Центральный рынок и городскую барахолку, имея с них немалый доход. Кроме того, он являлся владельцем крупного автосалона и казино, на ступенях которого и упокоился, подставившись под пули.

Личная охрана по какой-то причине замешкалась, когда хозяин покидал игорное заведение, и не среагировала, когда к Зейнабову подбежали убийцы и разрядили пистолеты в упор. Действовали они нагло, без масок. Отстрелявшись, прыгнули в стоявший на обочине «Форд» синего цвета без номерных знаков и скрылись.

Объявленный по «горячим следам» план «перехвата» положительного результата не принес.

Неделю работа с агентурой не давала реальных результатов. Разве что по городу расползались слухи: Султана убили конкуренты, и в скором времени намечается крупная разборка меж бандитскими кланами.

Оперативники сумели вскоре задержать одного из стрелков. Им оказался нигде не работающий Максимов Олег Петрович, 1974 года рождения, активный член ленинской преступной группировки.

Максимова опознают свидетели. Он выдает тайник с оружием, но клянется, что работал в одиночку. Однако, баллистики доказывают: извлеченные из головы убитого пули выпущены из другого пистолета.

Спустя время, на пульт оператору «02» поступает анонимный звонок, и с чердака «стоквартирного» дома по ул. Свердлова, неподалеку от места преступления, изымается пистолет «ТТ», чей калибр идентичен калибру извлеченных пуль. На рукоятке и ствольной раме сохранились четкие отпечатки пальцев.

По ним и вышли на Михаила Козырева. Оперативная группа немедленно выехала на задержание, но Козырева дома не оказалось, а мать его пояснила: сын несколько дней как пропал.

На квартире оставили засаду, но Козырев так и не появился, и ее спустя месяц пришлось снять в виду полной не перспективности.

Беглеца выставили в Федеральный розыск, и до сегодняшнего дня безрезультатно.

Что касается задержанного Максимова, ему не резон выдавать подельника. Убийство и так сопряжено с отягчающими обстоятельствами. Вину берет на себя. Неделю назад был осужден областным судом и приговорен к восьми годам лишения свободы с отбыванием наказания в колонии строгого режима.

В настоящий момент находится в следственном изоляторе, ожидая этапа…

* * *

— Могу я на вечер забрать дело, под честное слово? — попросил Сажин милицейского генерала. — И, если не откажете, есть еще просьба. Есть смысл встретиться в СИЗО с Максимовым. Я в вашем городе человек новый, расположения не знаю… Хмуров размышлял недолго.

— Берите… под честное слово, — он дотянулся до пульта селектора. — Надежда Сергеевна, соедините меня с начальником следственного изолятора.

Динамик ответил долгими гудками, потом на противоположном конце провода подняли трубку.

— Синицын? — уточнил генерал, точно кто-то другой мог находиться в кабинете начальника режимного объекта и отвечать по телефону. — Узнал?.. Минут через сорок к тебе подъедет человек. Полковник ФСБ. Да… не перебивай. Предоставишь ему для допроса осужденного Максимова. Выдели сносные условия для работы. Уяснил? Действуй…

— А вам, Евгений Александрович, на сегодня дам дежурную машину. Не пешком же ходить, не зная города. Завтра с утра меня не будет, дело оставите в приемной секретарю. Приятно было познакомиться.

Откланявшись, полковник прихватил с собой папку и, покинув кабинет, посмотрел на часы. Шестнадцать ноль — ноль. День у него еще впереди…

12

Новосибирск. 1 мая 14 ч. 45 мин.

Уазик затормозил на досмотровой площадке, и позади прокатились на роликах окутанные колючей проволокой ворота.

Пройдя в административное здание, Сажин объяснил дежурному причину своего визита.

Созвонившись с начальством, дежурный получил инструкции и отправил с полковником сопровождающего — рыжего сержанта в наглухо застегнутом кителе и насаженой на волосатые уши фуражке, лениво поигрывавшего резиновой дубинкой.

Длинным коридором, вдоль которого тянулись двери камер, они прошли до зарешеченного тамбура и ждали, пока контролер, громыхая ключом на кольце-связке, отпирал замок.

Они поднялись выше; встревоженное эхо металось между решетчатых межэтажных перекрытий и билось о стальные прутья на окнах, вырываясь на волю — подальше от мрачных стен, ограждений и охранных вышек с маячившими автоматчиками.

* * *

Комната допросов выглядела как обычная камера. Стены с колючим набрызгом; свет просачивался сквозь решетку крохотного — под самым потолком — окна, и белым квадратом лежал на досчатом полу.

У окна пошарпанный письменный стол с непременными тюремными атрибутами: настольной лампой, стеклянным графином, наполовину заполненном водой и кнопкой тревожной сигнализации под столешницей.

Ближе к дверям стоял вмурованный в пол табурет. Далее, встроенная в стену железная клетка для особо нервного и не внушающего доверия контингента.

Солнце опускалось к горизонту, дневной свет скудел.

Сажин включил лампу, и, выжидая, пока выводной доставит осужденного Максимова, углубился в чтение уголовного дела.

Он рассматривал фотографии, запечатлевшие распростертое, плавающее в луже натекающей крови, мертвое тело; листал протоколы допросов, заинтересовавшись лишь одним, где молодая женщина, случайно ставшая свидетелем убийства, подробно описывала приметы киллеров… Не испугалась суда и следствия, возможных угроз, хотя даже мужики, фигурировавшие в деле, трусливо поджимали хвост и уходили в тень, боясь давать показания.

… С железным лязгом отворилась громоздкая дверь. На пороге возник бритоголовый мрачный мужчина с отрешенным взглядом человека, чье будущее печально предопределено. Ближайшие годы придется провести в отрыве от цивилизованного мира, под конвоем и захлебывающимся лаем рвущихся с привязи овчарок, смирившись с неписаными законами, которые ломают и не ему чета.

Покатые плечи его безвольно обвисли, а серый, выцветший свитер только усиливает чувство обреченности. Спортивные брюки пузырятся на коленях. На ногах вывалили матерчатые языки кроссовки, хлябающие при ходьбе: носить шнурки в СИЗО не положено.

Выводной впустил осужденного в клетку, запер замок и предупредил Сажина:

— Я буду в коридоре. Когда закончите, нажмите кнопку.

Входная дверь затворилась.

Максимов понуро стоял, уставившись в пол, словно крашенные половицы могли ответить: кому он еще понадобился, ведь суд позади, и допросы тоже…

— Осужденный Максимов Олег Петрович, десятого августа тысяча девятьсот семьдесят четвертого года рождения. Статья сто пятая, часть вторая, пункт «е». Приговорен к восьми годам лишения свободы. Начало срока 23 апреля 2000, окончание 22 апреля 2008 года.

— Можете сесть. — Холодно разрешил Сажин. — Меня вы не знаете. Я не следователь и не адвокат, так что не питайте на этот счет никаких иллюзий. Я — полковник ФСБ, и разговор с вами, Олег Петрович, пойдет не о вашем деле и ваших местных разборках, что меня меньше всего касается. Разговор поведем о вашем приятеле Михаиле Козыреве. Вы готовы отвечать на вопросы?

Максимов, ссутулившись, по-прежнему не отрывал глаз от пола. Он не шевелился, и, казалось, даже не дышал.

— Олег! Я приехал за две тысячи километров и потратил уйму времени не за тем, чтобы созерцать твое унылое обличье и играть в молчанку. Обманывать не буду. Помогая следствию, ты вряд ли облегчишь свое положение. Суд уже прошел. Но я могу послать соответствующие документы в администрацию колонии, где будешь наказание отбывать. Возможно, это как-то скрасит твое время пребывания, а может и освободиться по УДО.

— Ага! — озлобленно отозвался из клетки Максимов. — То я впервой у хозяина… УДО мне светит, как шахтеру солнце в штольне… Я уже не раз говорил: никакого Козырева знать не знаю. Убийство совершил сам, осужден. С вами мне не о чем разговаривать. Прошу отправить меня в камеру.

Сажин с неподдельным интересом смотрел на нервничавшего Максимова.

— Вот ты какой, осужденный Максимов! Сам эталон воровской чести и гордости. И друзей не сдаешь! Похвально. Только, юноша, ты забываешься. Я не милицейский следователь, перед которым можно пальцы гнуть: буду говорить, не буду. Я старший опер ФСБ! И, если интересуюсь твоим дружком, значит не из праздного любопытства… Сажин поднялся и, заложив руки за спину, прошелся по комнате.

— То, что вы застрелили Зейнабова, мне наплевать. Смотря ведь с какой колокольни смотреть. А то, может, и пользу обществу принесли — убрали паразита, за которым долгий шлейф тянется. В чем-то облегчили мою жизнь и жизнь ваших новосибирских пинкертонов. Но сдается мне, что Козырев причастен к более серьезным преступлениям… Не слышал о пожаре в Моздоке?

— У нас в хате теликов нет! — ответил Максимов с вызовом.

— Тогда… в двух словах. Моздок — осетинский городишко, граничащий с Чечней. Где Чечня и что там творится, надеюсь, рассказывать не надо?

— Наслышан…

— В городе произошел пожар. Сгорело общежитие летчиков. Погибли люди. Те, что внушали настоящий ужас боевикам, и при одном подлете которых хваленые борцы за веру марали штаны и тараканами забивались в любые щели. Факт поджога установлен. Факт номер два — к теракту причастен Козырев… Мне край как нужен твой подельник.

— Он мне не подельник… — Максимов отвечал устало, опустив лицо. — Сколько можно?

— Дурак! — Сажин взорвался, встав посреди комнаты. — Ты кого выгораживаешь? Подонка и убийцу?!

— Я… тоже убийца, — кусал тонкие губы Максимов.

— Ты? Да! Ты — убийца! Но ты замочил такого же волка, как и сам… У Зейнабова была охрана, и шансы ваши, кто кого: пятьдесят на пятьдесят… А Козырев с себе подобными заживо сжег спящих. Сколько вдов осталось? Сколько детей никогда не увидят отцов? Сколько матерей проклинают убийц и молят Бога ниспослать на них кару небесную!

— Но при чем здесь…

— Козырев?.. Он стал наемником, за доллары убивает наших солдат в Чечне. А сейчас хозяева — Хаттабы, Басаевы, арабы пришлые — отправили его в Россию взрывать дома, сеять смерть и разрушения. Пожар в Моздоке — невинное начало. Сколько крови еще прольется, если их не остановить?

Максимов ошарашено пробормотал:

— Не мог Мишка… Он же чурок ненавидит, за людей не считает… Да когда меня послали Султана валить, он сам в помощники напросился… Сообразив, что сболтнул лишнего, он осекся и умолк.

— Не молчи, не молчи, Олег! — подлетел к клетке Сажин.

Максимов невольно поднялся, уводя взгляд.

— Думаешь, молчанка твоя что-то изменит? Козырев опознан, на «Вальтере» остались его отпечатки. И четыре пули в Зейнабова всажены из его пистолета. Он год в Федеральном розыске.

— Мишка сам вызвался на мокруху… — глотая слова, проговорил Максимов. — Перед… делом обкурился травой и завелся. «Чего мы с тобой от черных в своем городе будем прятаться? Пусть они боятся…». Пошли без масок. Потом стрельба… Баба некстати попалась. Ряха и ее завалил бы, да патрон перекосило.

— Дальше, — потребовал Сажин, усаживаясь на край стола.

— Ушли удачно. Вечером Ряха, то есть Мишка, ко мне притащился. Выпили ваксы, телик врубили. Там новости по НТН–12 идут. Дождались криминальной хроники, и сидим, как молотком отоваренные. Показывают фотороботы, будто с нас кто специально портреты писал. Ряха стакан водки хватил, шары кровью налились. «Пора сваливать, покуда менты за жабры не взяли». Я ему: «Куда валить, если наши карточки в кармане у каждого мусора? Отлежаться, а как шумиха уляжется, рвануть…»

— И он согласился?

— Тогда не был бы в бегах, а сидел в соседней хате… Он еще толковал, что знает место, где мусорские ищейки вовек не достанут. Теперь я понимаю, что это за место. Во-о дебил!..

— А утром тебя задержали?

— Точно, — скривился Максимов. — Вломились опера и повязали… Другие, вроде, к Ряхе ходили. Везет же…

— Не нужно, Олег, ему завидовать. Он себя сгубил… Ваши дела с Зейнабовым — детский лепет в сравнении с его теперешними делами.

— Лепет?.. — простонал Максимов. — Когда вы еще его возьмете, бабушка надвое сказала? А мне жить всего ничего осталось. Маляву в хату передали. На зоне уже ждут султановские кореша. Встретят с оркестром…

13

Новосибирск. 1 мая 19 ч. 15 мин.

Частный дом по улице Болотной, на окраине Новосибирска, он самостоятельно не нашел бы.

Старшина — водитель Уаза выписывал пируэты по подворотням и закоулкам, объезжая бесчисленные, залитые талыми водами, рытвины.

Давно стемнело. Острые лучи фар рассекали сумерки, снопами утыкаясь в досчатые заборы, бревенчатые стены домов. Звонким лаем захлебывались на привязи собаки. Улица сменяла улицу, машина, на ходу влетая в ямы, поднимала снопы брызг, и водитель расдасованно чертыхался — не каждый домовладелец удосуживался прибить на ворота табличку с номером.

Отдаленный район старшина знал плохо. Завидев редких прохожих, подъезжал к ним, справляясь, верно ли едет. И, в зависимости от ответа, громко возмущался: «Понастроили, не разберешь…», либо уверенно рулил дальше… До очередного прохожего.

* * *

Лариса Петровна Козырева проживала в гнилой хибаре с провисшей от времени крышей.

Сажин отворил калитку — несмазанные петли издали скрип — и прислушался к тишине двора. Тишина могла быть обманчива: загремит цепь, а из темноты, откуда и не ждешь, вынырнет волкодав.

Но собак хозяева не держали. Он прошел к задернутому шторами, светившемуся окну и постучал.

На штору легла тень. Расшитую цветами половину отодвинули в сторону, и в просвете возникло встревоженное лицо женщины в меховой душегрейке.

Показав корочки, Сажин выразительно махнул рукой на темнеющие в шаге от него сени. Женщина отошла от окна, хлопнула входная дверь.

В кухне было тепло. Топилась печь, лежащий рядом кот пялил на позднего гостя желтые глаза.

Козырева стояла, тяжело обвесив руки, рано состарившаяся, с остатками былой красоты на уставшем лице.

— Присесть разрешите? — улыбнулся Сажин, надеясь развеять ее настороженность.

Хозяйка всплеснула руками, метнулась в комнату и вынесла стул.

— Я хотел бы с вами, Лариса Петровна, поговорить о сыне.

Глаза ее испуганно распахнулись:

— О Мише? Его поймали?.. С ним что-то случилось? Скажите правду.

— Нет, — солгал полковник, потому что не мог сказать иного под прицелом полных страданий материнских глаз.

Козырева ему не поверила. По крайней мере, так ему показалось…

— Мне кажется, Лариса Петровна, ваш сын попал в скверную историю, и было бы лучше для него самого, чтобы задержали как можно быстрее.

— Он год здесь не показывался, — поджала она сухие губы, обозначив горькие складки в опущенных уголках. — Ох… сил моих нет…

— Вы с тех пор что-нибудь слышали о нем? Может, Михаил писал?

— Не писал…

Козырева держалась по-прежнему настороженно, видя в полковнике, прежде всего угрозу для сына.

— Да вы не думайте, он у меня хороший. — В потухших глазах зажегся живой огонек. Лицо ее смягчилось. — Вот, посмотрите.

Взяв Сажина за руку, она потянула его в комнату.

— Симпатичный, правда?

Сажин рассматривал черно-белую фотографию в рамке под стеклом, висевшую над телевизором, и с нее улыбался пышущий здоровьем мальчишка лет двенадцати, зачесанный на пробор, в школьном костюмчике, каких давно уже не носят, и аккуратно повязанном пионерском галстуке.

— Это Миша в шестом классе. Он тогда лучшим учеником был в классе. Учился — поверите? — лучше девочек. По дому помогал. Я… знаете, одна его воспитывала. Муж бросил, когда Мише исполнилось четыре годика. Днем на работе, а он и уроки — заставлять, как других, не надо — сделает, и в огороде поможет, и в магазин сбегает. Слова дурного о нем не слышала.

Сажин сочувственно покачал головой, мысленно сравнивая круглощекого юнца на фотографии с мнимым капитаном на поддельном удостоверении. Годы прошли, и пухлые юношеские щеки опали, и взгляд изменился. Разве что глаза? Глаза и… нос, все, что осталось от прежнего, любимого матерью, Михаила Козырева.

— … в десятом связался с дурной компанией. Дискотеки, девочки… Стал грубить, домой возвращался поздно, с запахом вина. В карманах табачные крошки находила. В милицию за драки забирали. Думала, армия его исправит, ан нет… Избили компанией мальчонку, тот в больницу попал. А вину свалили на Мишу. На следствии он выгораживал друзей, все взял на себя.

— Его осудили?

— Дали два года колонии. Оттуда нормальными людьми не возвращаются. Вернулся, как подменили. Злой, кричать на меня стал, курил открыто.

— Друзья у него были?

— Друзья? — переспросила Козырева. — Скорее дружки… Наведывались.

— Вторую судимость Михаил за что получил?

Она тяжело, точно под гнетом груза, вздохнула:

— В девяносто четвертом Миша с ребятами попытался поставить на место торгаша.

— В смысле?

— Тот с машины сахаром торговал, ломил дикие цены. Народ наш, сами знаете — возмущаются, но берут… Он видит такое, на следующий день вновь цену взвинчивает… Вот… ребята отвели его в закуток и поколотили. Я считаю правильно. Грех пенсионеров, у которых копейка на счету, обирать.

— Понятно…

— Торгаш на то и торгаш, чтобы деньги иметь. Заплатил, кому надо, взял справку о побоях и повернул дело так, будто с него вымогали крупную сумму. Свидетелей подкупил… Миша снова попал в тюрьму.

Глаза ее затянуло поволокой. Козырева всхлипнула и отвернулась.

— Родственники у вас есть? — чувствуя себя неловко, спросил Сажин. — Не в Новосибирске, а по стране?

Она помотала головой.

— Нет у нас никого. Я без Мишеньки как перст осталась.

— Ясно, — сказал полковник и взялся за дверную ручку.

— Что с Мишей стряслось? — крикнула Козырева вдогонку.

Сажин, словно забыл узнать что-то важное, встал на пороге:

— Лариса Петровна, а когда он порезал большой палец на правой руке?

— Палец? — не поняла она сразу. Потом улыбнулась: — В первом классе решил мне сюрприз преподнести. Знал, что после двух работ мать возвращается поздно, голодная, и стал картошку жарить. Правда, до жарки дело не дошло. Я за день до этого ножи в мастерской наточила. Нож сорвался с кожуры и вонзился в палец. Миша в больнице два дня лежал, операцию под наркозом делали. Порез оказался глубоким, пришлось зашивать…

— До свидания, — он вышел в сени, плотнее закрыв дверь.

Больше ему здесь делать было нечего.

14

Москва. 2 мая 18 ч. 05 мин.

Наконец-то он дома, в уютной трехкомнатной квартире, окнами выходящей на тихий зеленый дворик.

Приняв душ и смыв дорожную усталость, Сажин выпил чашку крепкого кофе и вышел на лоджию, с удовольствием затягиваясь щекотавшим легкие сигаретным дымом.

Он приехал из аэропорта полчаса назад и успел пообщаться по телефону с встревоженной его долгим отсутствием женой. В эти суматошные дни она несколько раз пыталась дозвониться домой, но всякий раз довольствовалась прерывистыми гудками.

— Сажин, ты не завел пассию на стороне? — допытывалась она вроде бы в шутку, а вроде и всерьез.

Он пустился в пространные объяснения, что замуж она вышла не за водопроводчика, который отрубил положенные восемь часов, и дальше трава не расти. Он — офицер ФСБ, и специфика его службы такова, что иногда приходится по горло увязать в работе и мотаться по командировкам.

— Знаю я вашу специфику, — уже миролюбиво ворчала Ольга. — Не первый год замужем… Как там у вас заведено: жене натрепался, что в засаде, а сам по бабам?

Сажин клятвенно заверил, что чист перед ней, как ангел, и просил не беспокоиться, если снова не застанет дома. Делом он занимается архисерьезным и, с легкой подачи генерала Наумова, может вновь оказаться в далеких краях.

… Готовить Сажин не любил. Забросив в кипящую кастрюлю смерзшиеся комочки пельменей, налил в рюмку водки и, когда ужин был готов, отнес на журнальный столик в зал, к телевизору.

Давненько он не усаживался перед ним, а ведь только у экрана расслаблялся по-настоящему и отдыхал душой. Кому нужна рыбалка, кто бредит охотой и ждет, не дождется открытия сезона; кто-то предпочитает алкоголь, а ему нужно мягкое кресло да телевизор напротив.

Он пощелкал пультом, переключая каналы, и остановил выбор на ОРТ, где шла нравившаяся ему программа «Совершенно секретно».

На экране в хронологическом порядке мелькали кадры разрушенных взрывами высоток, от Буйнакска до Волгодонска. Ведущий сводил факты и чьи-то личные мнения к общему знаменателю: диверсии — дело рук чеченских экстремистов, ссылался на захваченные во время боев документы, в которых давался полный расклад — какие суммы в иностранной валюте и на какие нужды выделяли влиятельные полевые командиры. Они же, по совместительству, премьеры и вице-премьеры правительства Масхадова.

Скольких акций удалось избежать буквально в самый последний момент… Прятавшие лица за размытым бесформенным пятном несостоявшиеся террористы — ныне арестованные — неохотно выкладывали перед камерой подноготную… Сажин залпом допил водку, закусил.

То, о чем повествовали журналисты — сенсация своего рода обывателям — для него обычная рутина. С некоторыми «моджахедами» приходилось лично встречаться и допрашивать.

Сидит трясущееся от ожидания неизбежного возмездия существо, затравленно прячет глаза, мнет пальцы, и голос дрожит, как надорванная струна. И не верится, что этот убитый страхом человек недавно бахвалился на видеокамеру устроить россиянам джихад, если руководство страны не одумается и не выведет войска из бандитского анклава.

… — Кто несет ответственность за гибель мирных граждан вследствие террористических актов? — на улице опрашивал журналист прохожих.

Респондент, с мутным от похмелья взглядом, сипло высказывался:

— Да наши это рвут! Ага… кэгабэшники… Им война была нужна. Нате, теперь, получите…

Вертлявая студентка, хихикая и отворачиваясь от объектива, ответила, что на такие сложные темы не задумывалась. Оно и понятно: весна, мальчики, любовь…

— Не знаю я… Она прыснула, сморщив веснушчатый нос, и перебежала дорогу.

… — Конечно, спецслужбы! — возмутилась в микрофон богато одетая женщина пенсионного возраста. — За что мы только им платим?.. Никому доверять нельзя! Хорошо, наш дом охраняют. А в соседних жильцы отряды самообороны создают. Все наш мэр — расповадил нерусей. Среди них сплошные бандиты. Никто работать не хочет, зато всяк на иномарках.

… — Шагу нэ прайти! — эмоционально жаловалось за рыночным прилавком лицо кавказской национальности, сдвинув на орлиный нос бейсболку. — Всюду: дакумэнты, дакумэнты… Праписка есть, все равно забирают. «Имеем право, — гаварят, — для праверки личности». Что ее дэсять раз праверять, я в Маскве чэтвертый год живу, и паспорт на руках… Устроили ахоту на вэдьм!»

* * *

— А ведь он прав, — рассудил вслух Сажин и выключил телевизор.

Те, кто засылает в Россию козыревых, правы в своих расчетах. У нас издревле во всех бедах ищут происки врагов, и не важно, кто им будет: масоны, евреи, цыгане или чеченцы.

К кому, как не к темпераментным южанам после всполошивших страну взрывов, с подозрением относится население? Прав он или не прав, значения не имеет. Руки за голову, ноги на ширину плеч. Слово против — дубинка по хребту и кутузка за неповиновение или за мелкое хулиганство.

Но кто заподозрит славян? Стоит вспомнить его злоключения на автовокзале…

15

Москва. 3 мая 9 ч. 30 мин.

Утром он прибыл на доклад к начальнику Главного Управления.

Наумов ждал его, и, усадив рядом, внимательно слушал.

— … неизвестные нам полевые командиры решаются на проведение ряда диверсионных акций на территории России. Основная цель: поднять волну негодования общественности на дальнейшее проведение контртеррористической операции, либо вынудить Федеральные власти смягчить занятую позицию и вступить с ними в переговоры. Выигрыш в любом случае: даже во время временной передышки они в состоянии передислоцироваться и собрать в кулак разрозненные банды. Хотя, не исключена и месть.

— Месть за поражение?

— Возможно. Или же ответная реакция на гибель или пленение значимой для мятежников фигуры. Численность группы нам неизвестна. С уверенностью могу говорить о двух фигурантах. Оба европейцы. Личность одного удалось установить. Это уголовник Михаил Козырев, житель Новосибирска, тридцати лет, кличка «Ряха».

— Как он оказался у боевиков? — спросил генерал.

— Сбежал в Чечню, скрываясь от ареста и длительного тюремного срока. По всей видимости, прошел курс обучения в диверсионной школе. Пока мы не знаем, был ли конкретный приказ на уничтожения летного общежития, или диверсанты действовали произвольно, выбирали цель уже на месте.

— Что получается по Моздоку?

— Они прибыли в город 26 апреля, по подложным документам, за два дня до проведения акции. Есть предположение, что путь их пролег через Ингушетию…

— Почему? — удивленно приподнял брови Наумов.

— Двадцать четвертого числа недалеко от административной границей Чечни с Ингушетией милицией в лесопосадках обнаружен сгоревший бронетранспортер. Мы связались с военными. Машина принадлежит 138 мотострелковой бригаде, дислоцированной в Чечне, и числилась пропавшей с 22 апреля. Водитель не найден до сих пор.

— Понятно… — протянул генерал.

— Поселяться в гостиницу и светить документами они не рискуют. Находят старушку, еле сводящую концы с концами, предлагают крупную сумму денег и снимают комнату на частной квартире… Я считаю, в Моздоке сообщников у них не было. А значит, ни взрывчатки, ни транспорта. Ведь куда безопаснее подорвать у здания грузовик.

— Но как они проникли в общежитие?

— Расчет! Прикинули заселенность, почти стопроцентные проблемы с горячей водой. В таких условиях хоть кто-то из жильцов должен посещать ближайшую баню. Хозяину ее хорошо платят, и снимают на целый день.

Наумов потер переносицу.

— И банщику не показался странным заказ?

— Не показался, товарищ генерал. Деньги решают многое. В тот же день, вернувшийся с боевого задания лейтенант Соловьев, посещает эту сауну: как выясняется, в душевой не оказалось горячей воды. Единственная функционирующая помывочная занята. Соловьев — человек по характеру вспыльчивый — устраивает скандал. На шум — со слов хозяина заведения — из помывочной является Козырев и разряжает ситуацию, приглашая в свою компанию.

— Дальше ясно. Водка.

— Так точно. После бани, изрядно захмелевшие, все трое идут продолжать знакомство в общежитие. Выпивку спонсируют новые приятели Соловьева, он предоставляет комнату, проводит через вахту. Дежурный ничего не имел против, ведь шли такие же офицеры как и он, а не гражданские. К тому же знал натуру Соловьева, и пропустил от греха подальше.

— Бдительность наша, — с горечью произнес генерал Наумов. — Говорим, предупреждаем, требуем, и — как мимо ушей.

— Разрешите продолжать?

— Продолжай, Евгений Александрович.

Генерал достал из шкафчика бутылку минеральной воды и, откупорив, разлил шипучку по тонкостенным стаканам.

— Бери, чего смотришь?

Смочив горло, Сажин повел дальше свой рассказ.

— Засиделись допоздна. Соловьев к полуночи напился, попытался устроить драку с соседом этажом выше. Свидетель пояснил: разнимал их — судя по приметам — именно Козырев. Перебравший водки лейтенант скоро заснул. Козырев с подельником, назовем его Х, спускаются вниз и хладнокровно расстреливают дежурного.

— Какой для этого смысл? К тому же, выстрелы…

— Выстрелов никто из жильцов не слышит.

— Глушитель?

Сажин кивнул и отпил минералку.

— Этим они облегчают пронос бензина и устраняют нежелательного свидетеля… Сегодня ночью из Моздока факсом пришло заключение баллистической экспертизы. Выстрелы произведены из пистолета Макарова, утраченного четыре года назад. Ранее он принадлежал майору милиции Вахромееву, старшему оперуполномоченному УВД Челябинской области, летом девяносто шестого года командированного в Чеченскую республику. В ходе боев за Грозный, 8 августа Вахромеев пропал без вести в районе здания МВД, и позже, его труп во время перемирия был обменян на убитых боевиков.

— Дела… — покачал тяжелой головой Наумов. — Порой жизнь такое закрутит, что не каждому писателю по силам. Как считаешь, полковник, история достойна пера?

— Не думал, — сухо ответил Сажин. — Диверсанты проплескивают коридоры бензином, в холлах оставляют пластмассовые канистры и уходят, предварительно заблокировав снаружи входную дверь. Начинается пожар…

— У меня вызывает сомнение, — скептически сказал генерал, — что подонков было двое. Времени у них в обрез. Убит офицер. Бежать куда-то за канистрами, когда — дело случая — любой из жильцов может наткнуться на тело и поднять переполох?.. Думается, на улице их ждали. И не один, а несколько человек разом прошлись по коридорам.

— Возможно. Но фактических подтверждений этому нет.

— Значит, сделали, сволочи, свое дело…

Наумов переместился из-за стола к окну, глядя на засиженный голубями жестяной козырек.

— Сделали и ушли… — он нахмурился и посмотрел на Сажина, словно ожидая ответа на мучивший вопрос: — Как считаешь, где они всплывут? В Чечне?

— Не думаю.

— На чем основаны предположения?

— Пока исключительно на интуиции.

— Маловато, — в голосе генерала послышался упрек. — Так где же?..

— Зацепка одна — Козырев. Я дал указание ориентировать на его розыск регионы… Наумов вернулся к столу, и кожаное кресло скрипнуло под его весом.

— Ладно, Евгений Александрович. Иди… Будем думать.

16

Волгоград. 7 мая 10 ч. 05 мин.

Начинающийся день для администратора гостиницы «Волгоград» Елены Степановны Крыловой казался серым и неуютным, хотя весеннее небо радовало прозрачной голубизной, и солнце купалось в ослепительном ореоле.

Не было настроения.

В уборной она придирчиво посмотрелась в зеркало, поправила ладонью пышную прическу, зеленый костюм, так удачно скрадывающий полноту, и вздохнула.

Что делать, от природы не убежишь, и сорок три— не те девятнадцать, когда витающей в облаках от счастья беззаботной девчонкой, не имеющей за спиной родителей ни малейшего представления о взрослой жизни, она выскочила замуж.

Семейная жизнь была вовсе не такой, как она себе представляла. Клявшийся помогать в домашних делах муженек часто прикладывался к бутылке. Набравшись, любил пустить в ход кулаки, доказывая, кто в доме хозяин. Не останавливала даже ее беременность. Родив дочь, она собралась с решимостью и подала на развод.

От первого брака на душе горчил неприятный осадок. Она жила, тянулась на подрастающую дочку, мужиков старалась не замечать, хотя ухарей вокруг крутилось немало.

Время лечит раны, и пять лет спустя она повторно вышла замуж.

И все бы ничего: заработали квартиру, подняли детей, есть дача и машина. Муж не пил, хорошо зарабатывал, но…

Седина в бороду, бес в ребро. Старший научный сотрудник закрытого НИИ, за годы совместной жизни не давший и повода для ревности, на старости ухлестнул за лаборанткой.

Лаборантка на семь лет моложе Елены Степановны, и фигурка у нее — если быть объективной — довольно таки ничего, и наглости втрое больше.

Тридцатого декабря супруг, потупив глаза, стоял с чемоданом в прихожей, невнятно мычал о разбуженных чувствах и ответственности перед неродившимся еще ребенком… И ушел… Ушел, совершенно раздавив ее…

Повзрослевшая дочь преподнесла новый сюрприз, обрадовав беременностью. Отец — нормальный парень, не бросил, чего опасалась Елена Степановна, и не отправил делать аборт. А поскольку скоро свадьба, предстоят немалые расходы.

Сбережения у нее есть, но не столь весомые, чтобы бесследно для себя выложить на подвенечное платье, банкетный зал и гостей.

Проблема на нее сыпались и сыпались.

Не далее как вчера, когда она коротала вечер за «Санта — Барбарой» /дочь жила у будущего мужа, а семнадцатилетний Женя шлялся с друзьями на улице/, ее до смерти напугал телефонный звонок.

Нахальный баритон уточнил: туда ли попал; попросил Евгения, а когда она ответила, что сына нет дома, на блатном жаргоне разъяснил — если сынок ее не вернет деньги, пусть рассчитывается квартирой или добровольно лезет в петлю.

Не дослушав до конца, она швырнула трубку и в растерянности заходила по квартире. Ни о каком сериале речи уже не шло. Ее колотило, и до ночи она просидела на кухне, глотая кофе и дожидаясь Женю.

Сын пришел поздно, бросил ключи от машины на полку и, увидев расстроенную мать, спросил:

— Меня никто не спрашивал?

Она рассказала о звонке и потребовала объяснений.

— Тачку я разбил, — нехотя сознался он. — Ладно бы у простого мужика, а то зацепил делового. Помял всего крыло, а он такие бабки заломил за ремонт…

— В милицию ходил?

— Какая, мать, милиция, когда кругом виноват?

Она схватилась за сердце: сумма равнялась ее полугодовому доходу…

* * *

Елена Степановна прошла на рабочее место, опустилась за стойку, машинально перевернула лист календаря, отметив, что сегодня седьмое мая, и привычно бросила взгляд на просторный — в коврах на мраморе, с кадками вечнозеленых экзотических растений — холл, где пока тихо и немноголюдно.

Мысли о деньгах не выходили из головы. Она открыла регистрационный журнал… И что за время, когда приходится юлой крутиться, чтобы попросту выжить.

Деньги, деньги… С ума можно сойти.

А где их взять, эти деньги? Кошельки на пороге не валяются… Это в старые добрые времена народ валом валил побывать в легендарном городе — Герое. Гостиничные номера никогда не пустовали, и, если работать с умом, за смену запросто можно было скалымить червонец — другой.

Молодому поколению история неинтересна. Достопримечательности по фонарям. Центр мировоззрения, что ли, сместился у людей?

И только ко дню Победы, к празднику, оставшемуся для многих святым, в пустующей гостинице, где большинство комнат давно превратились в офисы коммерческих фирм, появлялись постояльцы. Да клиент не тот, чтобы задабривать администратора — старики, увешанные медалями, без гроша в кармане.

* * *

Громыхнула дверь. Она поневоле отвлеклась от невеселых дум и подняла голову. К ее окну приближались трое молодых мужчин, как на подбор крепких, статных, модно одетых.

В кожаной куртке, с трехдневной щетиной на приятном лице, ей улыбнулся:

— Доброе утро.

Она холодно поздоровалась.

— Хотели бы остановиться в ваших апартаментах.

— К сожалению, это невозможно. Свободные места есть, но они забронированы.

— Не может быть! — мягко изумился мужчина. — Неужели совсем?.. А как же быть?

— Ничем не могу помочь, — ответила строго Елена Степановна. — В городе наша гостиница не единственная… Должны понимать. На носу 55–я годовщина Победы, со всей страны съезжаются ветераны. С расселением трудности.

— Мы понимаем, — вмешался стоявший справа от него, с мягким украинским акцентом. — Сил нет по городу мотаться. Войдите в положение. Может, один на всех, в порядке исключения?

Крылова отрезала:

— Я же сказала: бронь!

На стойку лег паспорт.

Администратор вспыхнула от раздражения. Что за люди?! Сказала — нет, значит нет!

Тот, в кожаной куртке, что подал паспорт, слегка подтолкнул его пальцами. Коричневая книжечка свалилась ей на стол, и из страниц выпала зеленая купюра.

«Пятьдесят долларов», — Крылова залилась краской. Она подняла взгляд на настырного клиента. Мужчина смотрел в упор. И ждал…

«Да чего… в самом деле? Ну ее, бронь… Деды не привередливые, рассую как-нибудь… Это ж сколько на наши деньги приходится?..»

Изменившимся от волнения голосом, она выдавила из себя:

— Есть у меня номер. Как раз на троих. Но удобства не ахти.

И накрыла банкноту журналом.

— Какая разница! — воскликнул украинец. — Абы крыша над головой. Верно, хлопцы?

Она быстренько переписала данные с паспортов в журнал, подала в окошечко ключ и слепила на лице дежурную улыбку.

— По лестнице на второй этаж. Там горничная проводит.

Когда троица пропала из виду, Крылова подумала:

«Странные какие…Загорели; видать издалека приехали. А вещей-то — сумка спортивная…»

Но, спохватившись, огляделась вокруг, воровато выудила из-под журнала купюру и спрятала в карман.

* * *

Заперевшись в номере, Журавлев снял куртку и бросил на кровать. Комната тесновата, максимум шестнадцати квадратов, в которые умудрились втиснуть три кровати, тумбочки с казенными светильниками, платяной шкаф и письменный стол. Вот и все удобства.

— Не Президент — Отель, — констатировал он, и в обуви завалился на постель.

Олесь выглянул в окно.

— Вон Мамаев курган…Жрать хочется. Да и горилки бы не мешало, — он щелкнул пальцем по кадыку, — с устатку. Сходим?

— Успеется, — лениво отозвался Журавлев. — Ноги гудят. Простыл… Олесь вздохнул:

— Жрать охота…

…За последние два дня Журавлев словом не обмолвился с Мишкой Козыревым, да и тот держался обиняком, с обиженным лицом, хотя виноват, подлец, и знает, что виноват…

* * *

… Продуманный до тонкостей план мог сорваться из-за мелочи, такой нелепицы, которую, иначе как казусом, не назовешь. А ведь все шло гладко, без сучка и задоринки.

По приезду в Моздок Журавлев разбил группу и приказал расселиться в разных частях города. Место встречи — придорожное кафе вблизи вокзала, в восемь утра.

Замысел удался. Сработала и затея с сауной, и летчик, после распитой в компании Мишки и Олеся бутылки, почувствовал себя перед новыми знакомыми по гроб должным и потащил их в общагу.

Те сделали свое дело.

В ночной темени он с Задориным и Желобовым перенес к зданию тяжеленные канистры с бензином, спрятал в кустах и ждал сигнала.

Дальше, как по нотам…

…На крыльцо последним выскочил Ян. От него резко отдавало бензином. Он поджег вонючую мокрую дорожку, и пламя весело побежало к лестнице, перебираясь, словно живое, со ступени на ступень. Дымилась форма на трупе летчика.

Журавлев лично внес последний штрих — вложил меж дверных ручек деревянный брусок. Изнутри теперь не вырваться, а к приезду пожарных дверь будет так пылать, что засов сгорит без следа…

Второй этап операции был не легче первого. Надо было без шума уйти из города.

Наутро, за исключением Мишки, чей камуфляж запахом выдавал с головой, они выбрались на толчок и купили гражданскую одежду. На обратном пути заехали на городскую свалку, наскоро, чтобы не быть замеченными, переоделись и старую форму сожгли. В костер полетели и отслужившие свое поддельные документы.

Моздок покидали двумя группами. С Семеном — Олесь и Мишка, а сутками позже, совершенно в другом направлении, уехали остальные.

Уже в пути, спохватившись, Журавлев затребовал с Мишки удостоверение, хотел уничтожить своими руками. Тут и вскрылась пропажа.

Козырев замялся и промямлил, что «ксиву посеял», а где и когда, не помнит.

Семена захлестнула ненависть: «Сволочь, все равно, что визитную карточку оставил», и, не сдерживаясь, смазал кулаком по его рыхлой физиономии.

Мишка клацнул зубами, не устоял и грохнулся на вздрагивающий пол вагона.

— Дерьмо! — негодовал Журавлев, намереваясь еще раз проверить на прочность мишкину шкуру. — Ты же нас всех…

Приходько отвернулся к окну, за которым мельтешили столбы и убегали в никуда бескрайние поля, и к происходящему был равнодушен. Он сам за себя, и плевать на распухающую скулу Козырева.

Мишка валялся на полу и боялся подняться. Характер старшего он знал, и новый удар мог вновь повергнуть в горизонтальное положение.

— Чего ты? — заныл он, — Чего?.. Ну, потерял… И что?..

— Заткнись! — рявкнул Журавлев, подсел к столу, открутил крышку с пластиковой бутылки с газировкой и жадно приник к горлышку.

— А что заткнись?.. Найдет кто, так в ментовку не потащит. Выбросит или будет ждать объявления о вознаграждении.

Мишкино нытье Журавлев не слушал, постепенно успокаиваясь и размышляя, что предпринять.

Конечно, времена изменились, и люди не несут найденное в стол находок. В этом Мишка прав. Но что, если удача изменит, и документы каким-то непостижимым образом попадут в милицию, или, не дай Бог, в ФСБ?..

Мишка становится той нитью, потянув которую, могут раскрутить группу. Чтобы спасти от возможного провала других, надо убрать одного…

С того дня Козырев перестал для него существовать. Он еще ходил по земле, ел, пил и спал, но уже был приговорен, и дни его сочтены.

Но прежде Журавлев собирался его использовать на полную катушку. Он сыграет отведенную роль. Сыграет и исчезнет. Навсегда.

* * *

— Собирайтесь, — сказал он, поднимаясь с кровати.

Полчаса отдыха пролетели как одна минута. Зашумели панцирные сетки. Мишка сел, разминая красное помятое лицо.

Зашумела в раковине вода.

Всполоснувшись, Журавлев вытер лицо и шею, оделся.

— И куда? — зевая, спросил Олесь.

Он ответил грубо:

— На кудыкину гору.

* * *

Зачем им сдался автосалон «Мустанг», Михаил Козырев не знал, да и знать не мог, непосвященный в планы Семена. Но неизвестность не тяготила. Он знал ровно столько, сколько должен был знать. А чем меньше знаешь, тем дольше живешь.

Водитель иномарки, которую они наняли возле гостиницы, гнал машину по заторенному транспортом проспекту; предвидя пробку, нырял во дворы, и, покрутившись по улочкам, снова выныривал на проспекте.

У современного кирпичного строения, огороженного декоративными литыми столбиками с провисшими между ними цепями, он высадил пассажиров и умчался.

Стоянка возле салона заставлена дорогими машинами.

«Не на продажу, потому как с номерами», Не на продажу, потому как с номерами», — догадался Козырев.

— Останься здесь, — велел ему Семен. — Только не мозоль охране глаза и не привлекай внимание.

«Да пошел ты!» — сплюнул Мишка, пересек дорогу и, очутившись в скверике, упал на свободную скамейку.

Отсюда хорошо просматривался офис «Мустанга», запертая железная дверь и Семен, который без конца жмет на звонок. С торца здания зашевелилась, следя за его движениями, камера наружного наблюдения.

Дверь не спешили открыть. Мишка тихо злорадствовал.

17

Еще с минуту за бронированной дверью стояла тишина, потом щелкнул вмурованный в кирпичную стену динамик:

— Что вам нужно?

Журавлев подмигнул Олесю, стоявшему ступенью ниже и засмеялся:

— Хотим шестисотый мерс купить. У вас всегда так клиентов встречают?

Динамик молчал. Скрытый дверью охранник переваривал услышанное.

— К сожалению, ничем не можем помочь, — заговорил, наконец, он. — Салон временно не работает. Приносим свои извинения, если причинили неудобства.

Журавлев нажал кнопку переговорного устройства:

— Мне нужен Умар Дадаев.

За дверью новое замешательство.

— Так вы к Умару Турпаловичу? По какому вопросу?

— Я к Умару Турпаловичу, — съязвил Журавлев. — Юноша, открывай, не тяни резину.

В компетенцию «юноши» не входило принятие сложных решений, и пауза затягивалась.

Клацнул электрический замок, и железная дверь открылась.

Перед Журавлевым стоял накачанный детина в белой рубашке, туго обтянувшей рельефную мускулатуру. На белом фоне контрастно выделялась кобура, из которой торчала рукоять пистолета.

Охранник выжидательно смотрел на него из-под солнцезащитных очков.

«Для чего они в помещении? — подумалось Журавлеву. — Чтобы круче казаться, или свет ламп глаз режет?»

— Так по какому вы вопросу?

Не удосужив его ответом, Журавлев прошел в коридор.

— Веди к хозяину. Мы от его родственников.

Сохраняя лицо, охранник оценивающе оглядел его, примеривая, имеется ли у наглеца оружие. Но, не заметив ничего подозрительного, повернулся широкой спиной и вразвалочку пошел по коридору.

В приемной, где негромко наигрывал музыкальный центр, смазливая секретарша подравнивала пилочкой ногти. На кожаном диване, развалился, листая журнал, второй охранник.

— Кто это, Вадим? — поднялась девица, выставив на всеобщее обозрение стройные длинные ноги и вызывающе короткую юбку.

— Говорит, к шефу, — ответил секьюрити и вошел в кабинет.

Что он объяснял хозяину, Журавлев не слышал, но когда дверь распахнулась, в ней появился смуглый мужчина лет сорока в черном костюме.

— Откуда вы? — с недоверием спросил он Семена.

— С исторической родины. Аслан передает горячий привет… Надо пообщаться наедине.

Дадаев выглядел равнодушным.

— Я не знаю никакого Аслана. У меня нет родственника с таким именем… Вадим, кажется, ребята ошиблись адресом. Надо проводить.

Он отступил в кабинет, и в приемную ступил квадратный охранник.

— На твоем месте, Умар, я бы не принимал необдуманных решений…

Речь Журавлева текла медленно и надменно. Он не шестерка, которую можно вытолкать взашей.

— Не дело, Умар, забывать родню… С этими словами он сунул руку в куртку.

Телохранитель вырвал из кобуры пистолет и взвел затвор, целясь в Журавлева.

— Мальчик… — улыбнулся Семен. — Тебя родители не учили вежливому обращению с гостями? Или преподать урок хороших манер?

— Да я… — выдохнул побагровевший мордоворот.

Журавлев достал из кармана листок и, обойдя его, отдал Дадаеву.

— Прочти. И поменяй «быков». Толку-то с них…

Дадаев смолчал и развернул лист. На лбу крупными каплями проступил пот. Достав носовой платок, он порывистыми движениями промокнул испарину.

— Проходите, — надломленно пригласил он.

— Лишних убери, — распорядился Семен, имея в виду охрану и опешившую от изумления секретаршу. — Только ты и я.

Бизнесмен с поспешной услужливостью согласился:

— Да… да… Идите. Обеденный перерыв.

Сидевший на диване амбал поднялся:

— Босс. Скажите слово, и я вышвырну их на улицу.

— Идите…

— Умар Турпалович… Дадаев повысил голос:

— Идите, я сказал! Что непонятно?!

Телохранители враскачку покинули помещение.

Секретарь, точно требование шефа ее не касалось, оставалась за столом.

— Лена!

Она приподнялась. Карие, искусно подведенные тушью глаза потемнели. Губы прыгали от обиды.

— Я вам кофе принесу.

— Во-он! — взорвался Дадаев.

Вздрогнув, как от удара хлыстом, она выбежала в коридор.

Чеченец безвольно осел в кресло, вытряхнул из пачки сигарету. Руки его заметно дрожали.

Бесшумно работал кондиционер, на столе колыхалась записка, испещренная арабской вязью.

— Что вам нужно? — глубоко затянувшись, спросил он.

— Помощь…

— Я и так помогал. Делал все, что было в моих силах… Даже больше. Сколько денег отдал на борьбу… Журавлев молчал, с презрением глядя на перетрусившего коммерсанта.

— … ребят раненых в санатории, на лечение за границу отправлял. Сколько денег дал. Поймите, у меня бизнес, положение…

— Никто твой бизнес не рушит. Торгуешь тачками, торгуй на здоровье. И бабки твои не нужны… пока. Или ты решил откупиться?.. А почему ты здесь, в России, когда твои единоверцы дерутся за независимость, а не на родине с автоматом? Почему за тебя должен умирать я или чечены, у которых нет ни твоего бизнеса, ни положения?..

Дадаев смял о пепельницу окурок и прикурил новую сигарету.

— Что от меня требуется?

— Да не трясись ты!

— Не трясись… Это вам, в горах, кажется: деньги отстегнул, вроде как откупился. Живешь, как на иголках. ФСБ давно контролирует диаспору. Те же менты… Журавлев оборвал его:

— Ладно, хватит плакаться. Мне нужно три килограмма тротила и детонаторы. Остальное тебя не касается.

Удивленный просьбой, чеченец изломил бровь. В глазах его мелькнула тень.

— За-зачем?..

Журавлев подошел к столу, выдернул из подставки перьевую ручку и, вырвав из календаря лист, написал название гостиницы и номер комнаты.

— Вечером, самое позднее в восемь часов, я тебя жду. И не вздумай со мной в игрушки играть. Я не угрожаю, но имей в виду — неверный шаг, и можешь готовиться к встрече с Аллахом. Надеюсь, ты мне веришь?

— Верю, — с трудом выдавил застрявшие в глотке слова Дадаев.

— Тогда до вечера.

* * *

Через час, когда Мишка Козырев, сдыхая от скуки, уже валялся на койке, разглядывая обнаженных девиц на страницах «Плейбоя», Журавлев и Приходько прогуливались по мемориальному комплексу «Мамаев Курган».

Приближался праздника. Рабочие чистили и подкрашивали обелиски и барельефы. На площадке перед поющим фонтаном старательно учились маршировать юнармейцы. По комплексу ходили экскурсионные группы, в большинстве из самих ветеранов.

Пораженный величием памятником Родины — Матери, Олесь, задрав голову, рассматривал занесенный гигантский меч и пытался прикинуть, на какую высоту возвышается скульптура.

— Высотища… — произнес он уважительно. — Это ж как ее устанавливали?

Журавлев не забивал голову столь глобальными вопросами; делая вид, что интересуется барельефом, косил глазами по сторонам, примеряясь, где лучше пристроить адскую машинку.

В пантеон к вечному огню? Опасно. У входа, кроме почетного караула, наверняка будет дежурить милиция, и человек с ношей в руке сразу привлечет ее внимание. К тому же, набьется столько народу, что выбраться наружу станет делом непростым. Далеко уйти после подрыва не получится, а значит, возрастает риск засветиться спецслужбам.

Гораздо безопаснее оставить заряд на открытой площадке. Последствия, конечно, будут не такими масштабными, как хотелось бы, но ведь дело не в количестве жертв и разрушениях! Важно на всю страну продемонстрировать бессилие власти; что новый Президент, каким бы жестким и деятельным не казался, ситуацию не контролирует. И если теракт свершается в святом для России месте, в святой для России день, о каком победоносном завершении Второй русско-чеченской войны может идти речь?

Его внимание привлекла гранитная лестница — подъем к Монументу. Площадки между лестничными маршами, где у стелл-барельефов, в тени, стоят скамейки. Обычные скамейки, на которых, отдыхая после преодоления множества крутых ступеней, рассядутся старики, вечно ищущие, где примостить свою задницу. А мимо них, по лестнице, будет течь живой людской поток.

— Сядем, покурим, — сказал он Олесю и направился к скамейкам.

«Неплохо придумано. Поставить заряд у ножки, сразу за урной. В толчее незаметно, а при подрыве ошметки колотого бетона только добавят убойной силы».

— Слышь, Семен. А может плюнуть на всё?

Вопрос застал Журавлева врасплох, и он поначалу не нашелся, что ответить, пытаясь сообразить: провоцирует его украинец или действительно надломился, сдал?

— Пока не увязли с ушами… А?.. Деньжата есть, документы верные.

— Не увязли, говоришь?! — Журавлев вплотную придвинулся к нему и положил руку на плечо. — Поздновато ты, Олесь, спохватился. Раньше надо было маковку чесать, прежде чем в Чечню на заработки собрался.

— «Чехи» тебя на понт взяли! Ничего у них против нас нет. Слова к делу не пришьешь. Чего переть на рожон? Делим баксы и разбегаемся.

Журавлев отшвырнул окурок в урну и встал.

— Пошли, Олесь. Потерявши голову, о волосах не пекутся. Нам привыкать к грязной работе? Сделаем и эту, сорвем банк, и уже тогда, с настоящими деньгами, можно и врассыпную.

По пути в гостиницу, они прошлись по магазинам и сделали малопонятные Олесю покупки. Он не брал в толк, зачем Журавлеву понадобился кожаный саквояж для фотопринадлежностей, и искренне жалел выброшенные на ветер деньги за импортную камеру «Никон». В хозяйственном Семен купил коробки с гвоздями и кусачки, а в соседнем, коммерческом — простенькие часы «Электроника».

Посматривая на приятеля, Олесь отметил его нездоровое возбуждение. Таким Журавлев становился, готовясь к опасной операции, и редко они заканчивались добром.

* * *

Остаток дня Умар Дадаев, выпроводив пораньше секретаршу и, по совместительству, любовницу Леночку вместе с телохранителями, коротал в одиночестве.

Появление масхадовских эмиссаров, да к тому же наемников, выбило его из привычного ритма.

И когда его оставят в покое? Когда дадут возможность жить по-человечески, а не ходить с оглядкой и не вздрагивать при каждом звонке в квартиру…

Задолго до первой войны, еще до перестройки, он уехал из Чечено-Ингушетии и поселился в этом городе. Сам, без чьей-либо помощи, выбился из грязи в люди. Именно из грязи, потому что первоначальный капитал, ставший фундаментом его нынешнего состояния, заработал ремонтом дорог; тяжелым трудом, а не торговлей тюльпанами на местном рынке.

… Счастливые советские времена, жизнь без боязни за завтрашний день. Чечня расцветала, и Грозный, некогда прекрасный, утопающий в зелени город, ширился новостройками. Где тогда был Джохар Дудаев? Думал об исламском государстве, или сносил ковровыми бомбардировками афганские кишлаки?.. А Аслан, гордость тейпа, нес непыльную службу за границей. Кому был нужен этот призрачный суверенитет?

Как давно это было…

Умар делал деньги, занялся коммерцией. Законной, и сомнительные аферы обходил стороной. Пока он зарабатывал миллион, его соплеменники на фальшивых авизо поднимали сотни миллионов.

О нем, как и тысячах других, осевших в России, коммерсантах, в Чечне вспомнили в конце девяносто четвертого.

Сопротивление — в душе — он поддерживал, ибо считал: всякий народ имеет право на самоопределение, и борьба за независимость всегда священна. И он с легким сердцем отдавал заработанные доллары посланцам Дудаева. На его деньги закупалось оружие, на них лечили вывезенных из зоны боевых действий раненых боевиков.

Когда Россия вывела войска, он гордился одержанной победой, сознавая, что в ней есть и частичка его вклада.

Но мир спокойствия не принес. Откуда-то появились ваххабиты со средневековым укладом жизни. Людей воровали сотнями, кого продавали, а кого — под нож. Слово «чеченец» стало синонимом слова «бандит». Бывшие полевые командиры возводили хоромы, тогда как рядовые нохчи, перенесшие тяготы войны и послевоенной жизни, прозябали в нищете.

Когда войска новь вошли в Чечню, он против уже ничего не имел. Шамиль зарвался, как бешеный пес, пытаясь оттяпать кусок Дагестана, и у русских после Ботлиха и Новолакского иного пути не существовало, кроме как идти до конца, до южных чеченский гор.

И эта война подходила к концу. Умара не трогали, и он стал подумывать, что о нем забыли.

Напрасно надеялся, и два визитера, навестившие сегодня офис, поставили его перед выбором.

С одной стороны, он поклялся на Коране главе диаспоры, что никогда не помогал и не окажет помощь террористам, тем более, что сам живет в Волгограде, и этот город стал ему родным.

…И ребенку понятно, для чего наемникам взрывчатка.

Но с другой, сдать их органам? Стукачество горцу не к лицу. Да и парни не промах; не возьмут всех сразу — глазом не моргнут, расправятся с его семьей. Если он, по дурости, ввязался в грязную игру, в чем вина жены и дочерей?..

Дадаев курил сигарету за сигаретой, ломал окурки в переполненной пепельнице… В голове все смешалось, и он не мог найти единственное правильное решение.

Плеснув в хрустальный стакан бренди, махнул залпом… Снял телефонную трубку. Набрал номер.

18

Волгоград. 7 мая 19 ч. 40 мин.

На столе, сдвинув к краю початую бутылку водки, нарезанные в разовые пластмассовые тарелки колбасу, сало и хлеб, в табачном дыму шла вялая игра в карты.

— На-ка дамочку! — швырнул козырь Мишка, торжествуя, что Семену крыть нечем и, хочешь, не хочешь, а карту придется принять.

Журавлев играл отвлеченно, не вдумываясь в игру.

«Что делать, если Дадаев явится с пустыми руками? Не достал, и баста. До времени «Ч» остается меньше двух дней. Придется из кожи лезть, чтобы добыть взрывчатку в чужом городе, без связей. А если он пойдет на глупость, зашлет на «стрелку» здешних братков»?

Стычки Семен не боялся, но и не в его планах устраивать войну с местным криминалитетом за сутки до акции, вместо того, чтобы готовиться к ней.

Продать его торгаш не посмеет. Попадись они операм, кроме всего прочего всплывет прошлое самого Дадаева, и по головке за то не погладят.

На часах без четверти восемь. Он швырнул колоду на стол.

— Хватит.

Разлив по стаканчикам водку, чокнулся с приятелями и захрустел маринованным венгерским огурчиком.

— Хорошо… — привалился к стене Мишка. — Девку бы сюда.

— Обойдешься, — сказал Журавлев. — Миша… ты бы шел, подышал с часик свежим воздухом.

— Вот еще!

Мишкин взгляд замер на окне, за которым почти стемнело.

— Давай. И без лишнего трепота.

Козырев дернулся.

— Из доверия вышел?!

Не получив ответа, натянул куртку и вышел, от души хлопнув дверью.

«Сволочь! — обозлясь, подумал он о Журавлеве. — Строит из себя командира. Бросить все и мотануть отсюда… Как тогда запоете?»

В конце коридора копошился ключом в замочной скважине старик в парадной офицерской форме с золотыми погонами полковника. Замок не поддавался, ветеран досадливо кряхтел, и лицо его раскраснелось.

— Молодой человек, — увидев приближающегося Козырева, взмолился он. — Помогите. Заело…

Мишка хотел послать его и пройти мимо. Но где-то в глубине души шевельнулась жалость к старому человеку и, почти вырвав из его рук злополучный ключ, он подступился к двери.

— Сегодня только заехал. — Оправдывался отставной полковник. — Открывала мне горничная, а я не могу. Сноровка нужна, замок какой-то хитрый.

— Он не хитрый, — пробурчал в ответ Мишка, тщетно пытаясь провернуть ключ. — Он сломанный. Я что-нибудь придумаю, а вам завтра надо вызывать слесаря.

Замок был старый, английский, и именно эта модель, недоступная сейчас родному ключу, открывалась простым проверенным способом.

— У вас монета есть? — спросил он ветерана.

— Монета? — Тот пошарил по карманам. — Кажется… Вот, держите.

Просовывая монету глубже в щель скважины, Мишка случайно обратил внимание на мужчину, шедшего по коридору к их номеру.

«Торгаш», — он сразу узнал идущего, хотя и видел всего раз, и то недолго, в дверях офиса, когда Дадаев провожал до порога Семена.

В руке коммерсант нес кейс… …Замок щелкнул, и дверь поддалась вперед.

— Вот и все, — Мишка вернул деду рублевую монету. — Не забудьте про слесаря.

— Спасибо вам. Может, зайдете? Чайку?

— Как нибудь в другой раз.

Козырев направился к лифту, боковым зрением отследив, что Дадаев вошел в их комнату.

«Что Журавлев задумал? — терзала его мысль. — Дважды я мог состыковаться с чеченом, и дважды он делал все, чтобы этого избежать. Зачем?..»

В душе нарастала непонятная тревога. События разворачивались явно не в его пользу.

* * *

— А, Умар… Проходи.

— Некогда! — с порога отказался Дадаев. — Я принес то… что вы просили.

Масляные, хмельные глаза Журавлева уткнулись в кейс.

— Хорошо. Дай сюда.

Забрав дипломат, открыл никелированные замки и, откинув крышку, вытащил продолговатый желтый брусок.

— Вроде нормально, — он зачем-то мизинцем проверил гнездо под детонатор.

Перегрузив тротиловые шашки на кровать, рядом бросил свернутые в жгут электродетонаторы.

— Сколько с меня? — возвращая кейс, спросил Дадаева.

— Пустяк. Ничего… И в то же время много: оставьте меня в покое. Я устал бояться. Что будет с семьей, если со мной что-нибудь случится?

— Да… — покачав стриженой головой, произнес Семен. — Ты не похож на тех чеченов, с которыми я воевал… А может ты и не чечен, или попросту обабился, привык к тихой жизни?

Умар вспыхнул и стиснул кулаки.

Журавлев пьяно хохотнул:

— Не любишь критику?.. Выпей со мной. Ну!

Сталь в его голосе заставила терзающегося Дадаева взяться стакан. Глотнув пойло, обтер мокрые губы ладонью.

— Живи! — Великодушно разрешил Журавлев. — Больше тебя не побеспокоят. Послезавтра нас и след простынет. Забудешь, как ночной кошмар. А теперь ступай. Иди, иди…

Никто в жизни не смел так унизить Умара, по существу выставив за дверь. Но взбрыкнуть он и не думал. Он хотел одного: скорее убраться из гостиницы и никогда более не видеть этих людей.

* * *

Бомбу собирал Олесь.

Разложив на прибранном столе бруски тротила, скотч, рубленые гвозди, битое стекло и детонаторы, он морально настраивался на работу. Так же, наверное, внутренне настраивается хирург перед сложной операцией.

Природа наделила его чувствительными пальцами; малейшая неточность в движениях способна привести к непоправимому. Но пока ошибок удалось избежать.

Он собирал примитивный, и в тоже время обладающей большой убойной силой заряд. А сколько таких прошло через его руки…

Олесь закладывал фугасы на дорогах, и на них подрывались российские грузовики и бронемашины. Изощрялся на минах-ловушках, мог нашпиговать обычную видеокассету взрывчатой смесью, и та срабатывала при включении в магнитофон, убивая всех находившихся рядом.

Он накопил колоссальный опыт, и знал, что с его навыками без работы не останешься и в мирное время: со времен Каина и Авеля человек убивает человека, словом или делом, пусть не сам, и порой чужими руками. Он запросто собрал бы устройство любой сложности, но Журавлев от него требовал лишь простоты и эффекта, способного унести как можно больше жизней…

Олесь сложил стопкой тротиловые шашки, крепко обмотал скотчем. Держалось мертво. На скотч ложились новые липкие слои, уже со смертоносной начинкой. Подобно контрабандистам из «Бриллиантовой руки», прятавшим под бинтами сокровища, под витками скотча он оставлял мелкие обрубки гвоздей.

К концу работы бруски обрели вид бесформенного кома, лишь сбоку оставались открытыми запальные гнезда.

Осторожно установив детонаторы, он уложил весомый сверток на дно фотобаула.

«Варит-таки башка у Семена. Кто станет досматривать в праздничный день фотографа в толпе?..»

… Отвлекаться нельзя. Даже создавая примитив, работать приходится с уважением, без посторонних отвлекающих мыслей, на «вы». Взрывчатка панибратского отношения не терпит.

Он обильно засыпал сверток битым стеклом. Это еще один из его сюрпризов.

Накрыв мелкую сыпь осколков темной плотной тканью, сверху разложил коробки от фотопленок, кассеты, сменные светофильтры в прозрачной пластиковой коробочке.

Оставался заключительный штрих — соединить проводки с механизмом часов и выставить таймер. Но это завтра. Надежность надежностью, а раз в год и незаряженное ружье стреляет.

19

Москва. 9 мая 11 ч. 08 мин.

Сажин любил День Победы — немногий из настоящих праздников, оставленных в наследство советской эпохой, который продолжала, несмотря ни на что, отмечать страна. Как ни загружен был делами, улучал время, чтобы прийти на Красную площадь и посмотреть торжественный марш.

Миновало то время, когда по брусчатке мимо Мавзолея, лязгая гусеницами, катили танки; тяжелые тягачи везли ракеты, и чеканили шаг ровные, как шоколадные дольки, коробки солдат. Армия демонстрировала мощь. Но не кому-то, бряцая оружием, а — в первую очередь — ветеранам войны: «Мы приняли вашу эстафету».

Финансовые неурядицы коснулись и парадов, и давно не слышно здесь танкового гула и завывания моторов тягачей. Масштабы празднества уменьшились до прохода колонн фронтовиков и духового оркестра…

Нынешняя дата была круглой, и Сажин не изменил себе. Солнечным днем стоял он в праздничной толпе, наблюдая за шеренгами фронтовиков, проходившими мимо турникета заграждения. Увешанные наградами старики в специально пошитой униформе умудрялись сохранить строй, и молодели, ощущая себя хоть на день в центре внимания всей России.

У Сажина подозрительно защипало в глазах; душа преисполнялась гордостью за шагающих в строю ветеранов. Им при жизни — каждому! — нужно памятник ставить.

Именно им выпало зимой сорок первого отстаивать Москву, а потом долгих четыре года, через лишения и смерть, гнать фашистов до самого их фашистского логова.

Именно они поднимали из руин страну; поднимали, когда самим не верилось, что на месте груд битого кирпича вновь появятся города, когда западные знатоки хором утверждали: порушенное не восстановить и за пятьдесят лет.

Они пахали, на долгие годы забыв о собственном благополучии, веря в то, что не им, так их детям и внукам придется жить в лучшие времена.

Их руками восстала Россия из пепла, стала той, какая есть…

Потом на их долю свалились сельхозмаразмы Никиты и сладкий — оглядываясь назад — застой времен Брежнева. Они сдюжили перестройку. Скрипели, но держались, испытывая на себе шоковую терапию Гайдара.

Сегодня они на самом дне, но не сдались и, маршируя по главной площади страны, словно еще раз напоминали о своем существовании.

… Запищал висевший на ремне пейджер. Сажин невольно отвлекся от нахлынувших мыслей. На экране высветилась короткая строчка:

«Вас срочно вызывает Первый».

Вздохнув, он полез из толпы, расталкивая, слыша за спиной недовольные шепотки и извиняясь.

* * *

— Сбываются наши самые худшие прогнозы, — сказал генерал Наумов.

Налив из графина воды, крупными глотками осушил стакан.

Сажин счел лучшим промолчать.

— Сорок минут назад, — продолжал, утолив жажду, начальник Департамента, — в Волгограде, на Мамаевом кургане произошел сильный взрыв. Известно, что взрывное устройство сработало во время торжественной церемонии. Имеются человеческие жертвы. Вам надлежит немедленно выехать на место, оценить обстановку и начать работу в связке с местными чекистами. Будем решать вопрос о направлении усиленной оперативной группы.

И напомнил:

— И сразу — не как в прошлый раз — выходите со мной на связь. Звоните в любое время суток. Отдых на неопределенное время отменяется…

* * *

Наумов связался с Управлением ФСБ по Волгоградской области, и Сажин был приятно удивлен, увидев в толпе встречающих высоко поднятую картонку с надписью: «тов. Сажин Е. А.», которую держал над головой спортивного склада парень в джинсовом костюме.

Подойдя к нему, Сажин представился.

— Шеф послал за вами, — изучив удостоверение, улыбнулся парень. — В областной администрации заседает чрезвычайный штаб, доставлю с ветерком.

Они вышли к припаркованной у обочины служебной «Волге». Водитель пролез за баранку, распахнул перед Сажиным дверцу.

— Сначала на место происшествия, — попросил полковник.

На совещание, где, как обычно, толкут в ступе воду и ищут виноватых, он всегда успеет. Необходимо самому оценить масштабы случившегося и сложить собственное мнение, а не полагаться на чье-то… Машина неслась по утопающим в зелени улицам. Сажин молча курил.

— Ничего святого у людей не осталось, — заговорил водитель, тормознув на светофоре.

— Что?.. — не понял Сажин, поворачивая голову.

— Святого, говорю, ничего нет. Надо же было… В такой день… фронтовиков…

— Вы были там?

Водитель нажал на сигнал, подгоняя не успевавших на зеленый свет прохожих:

— Не на самом Кургане, где рвануло… Мы с шефом подъехали минут через десять. Народ разбегается, в толчее давка. Сам не видел, но говорят, — он понизил голос, — многих побило. Кого затоптали, кого взрывной волной.

Впереди, над пышными кронами тополей, возвышалась скульптура Родины-Матери.

— Нас, пацанов, как воспитывали… — крутил руль водитель. — Хулиганишь? Хулигань. Но на Монументе ни-ни. Не дай тебе что-нибудь сломать или напакостить. Фантика от конфет бросить не смели… Нет, это не наши сделали… Годовщина, готовились загодя. Губернатор говорил, на областные нужды средств не хватало. Все, что могли, отдавали на ремонт. Оно же не вечное… Там подшамань, там привари там подкрась… Живут же… выродки. Будто в другом государстве росли.

* * *

Желтая эластичная лента преграждала дорогу; перед ней, в бронежилетах, с автоматами наперевес, стояли милиционеры. На тротуаре толпились, шушукали зеваки. Дальше проезда не было.

Сажин вылез из машины и направился к массивной лестнице, ведущей на Мамаев Курган.

Сержант с короткоствольным автоматом шагнул ему навстречу и предупреждающе поднял руку.

— Гражданин… — только и успел произнести он.

Сажин предъявил удостоверение, и когда сержант отошел, спросил:

— Это там произошло?

На верхнем лестничном марше виднелись уменьшенные расстояние фигуры. Работала оперативно-следственная группа.

— Так точно! — молодцевато отчеканил сержант и поправил фуражку с угнездившимся на высокой тулье двуглавым орлом.

Сажин пролез под огораживающей лентой и стал подниматься наверх.

Чем выше он поднимался, тем чаще попадались следы недавней паники и давки. На гранитных ступенях валялись вырванные с мясом пуговицы, порванные пакеты… Полковника поразило другое — рассыпанные и раздавленные каблуками красные гвоздики. Жуткий погост погибшим сегодня…

На марше у самой вершины, возле обрушенных барельефов, от которых мало что осталось, видимо, был эпицентр взрыва. Бесформенные обломки бетона, некогда бывшие скамьей, разбитые в щепы рейки… Воронка в граните с неровными паленными краями… Под ногами подсыхало в лучах солнца бурое месиво с темными сгустками.

Услышав хруст под туфлей, Сажин отступил и увидел сломанные очки с растрескавшимся, уцелевшим в оправе стеклышком. Впаянный в запекающуюся кровь, желтел оторванный кругляш медали…

Ему сделалось не по себе. Полковник судорожно полез в карман за сигаретой и закурил. Глубоко, до боли в легких, затягиваясь дымом.

Волной накрывшая его ненависть к подонкам, устроившим на священном для каждого русского человека мемориале бессмысленную по жестокости бойню, не отпускала…

Он миновал возившихся у поврежденного барельефа криминалистов, пинцетами извлекающих из пробоин фрагменты взрывного устройства.

Закладку делали профессионалы, и заряд уложится самое малое в пару килограмм тротилового эквивалента. Ударная волна смела изображение на барельефе, а о количестве осколков свидетельствует тополек на дальнем краю площадки, лишившийся ветвей и зеленой кроны. Подгоняемые слабым ветром, листья перекатывались по гранитным плитам.

Переполненный негодованием, Сажин спустился к автомобилю и бросил слушавшему радиоприемник водителю:

— Едем!

* * *

Охранник в коридоре, у кабинета губернатора, перечитывал удостоверение посетителя, так и эдак присматривался к печатям, недоверчиво сверял фотографию с оригиналом, словно не верил, что стоявший перед ним мужик ничем не выделяющейся внешности является старшим оперуполномоченным Главного Управления ФСБ звании полковника.

— У них заседание, — сообщил, возвращая документы.

Сажин хмуро ответил:

— Значит, я вовремя.

Охранник снял телефонную трубку и, выждав мгновение, доложил о дожидавшемся аудиенции в приемной приезжем полковнике.

— Проходите, вас ждут.

Войдя в приемную, Сажин поймал встревоженный взгляд секретаря и услышал доносившийся из-за неплотно прикрытой двери возмущенный голос:

— … а я не понимаю, почему бездействовала наши правоохранительные органы! Не могу понять, и все!.. У вас, генерал, насколько я информирован, введен усиленный режим службы?

— Верно…

— Так чего же вы усиляете, скажите на милость?

Вопрос повис в воздухе. В кабинете сдержанно кашлянули.

— Молчите?! Тогда я вам скажу, почему! Вместо того, чтобы делать дело, вы занимаетесь очковтирательством! Не отслеживаете оперативную обстановку в городе, ловите пьяниц и семейных дебоширов. Вся ваша деятельность — административные правонарушения. И, если поверить предоставленной вами статистике, две трети волгоградцев имеют проблемы с законом.

— Но… — подал голос оппонент.

— Что но? Или хотите сказать, что работаете с полной отдачей? Тогда ответьте на единственный вопрос: почему допущен теракт? Кто за это ответит?

— Личный состав валится от усталости. С начала года работаем без выходных. Техника и та не выдерживает нагрузки.

— Но вы знали, кому важна — в свете событий на Кавказе — дестабилизация обстановки. Вы работали с кавказскими диаспорами, или отделывались галочкой в отчетности?

— Мы…

— Выходит, любой желающий, несмотря на посты на въездах в город и постоянные досмотры сотрудниками ГИБДД, может провезти взрывчатку или же свободно приобрести ее? Так получается?.. Сможете вы — главный милиционер области, выйти со мной к народу, к моим избирателям, и честно признаться: «Милиция оказалась бессильной перед террористами. Мы не можем вас защитить».

Сажину надоело слушать обличительные речи, и он без стука вошел, прервав говорившего.

За столом, занимающим добрую часть зала, заседали угрюмые чиновники. Держа ответ, перед губернатором навытяжку стоял генерал-майор милиции.

Губернатор — тучный, раскрасневшийся, со сверкающими от праведного гнева глазами, недовольно посмотрел на полковника.

— Вы… Ах, да… — спохватившись, он обратился к чиновникам. — Хочу вам представить… Москва, не веря, что мы сможем управиться собственными силами, оказала помощь…

— Полковник Сажин, из Департамента по борьбе с терроризмом.

Сидевший по правую руку от губернатора приземистый светловолосый мужчина с чеканным лицом кадрового военного, шумно отодвинул стул:

— Полковник Васнецов, начальник областного управления. Рад вашему скорому прибытию.

Губернатор показал на пустующие стулья с дальнего края стола.

— Присаживайтесь.

Сажин кивком поблагодарил за любезность, но на отведенное место сел не сразу.

— Я стал невольным свидетелем устроенного вами разноса… Генерал-майор у окна затеребил прозрачную авторучку.

— … Не время искать козла отпущения. С нас в первую голову спросят, не кто виновен в случившемся. Что случилось, то случилось!.. А о мерах, принятых к розыску и поимке террористов. Генерал прав. Нельзя постоянно держать людей в напряжении. Бдительность от этого только притупляется. Пользы от напряженки мало, и результативность скатывается на нет… Я хотел бы получить вразумительный ответ: могли злоумышленники ночью совершить закладку взрывчатки?

— Исключено, — не задумываясь, ответил генерал-майор. — Объект нами взят под особый контроль, круглосуточно несли службу стационарные посты. Посторонние, то есть лица, не имеющие выданного администрацией спецпропуска, на территорию не допускались. Утром комплекс был тщательно осмотрен кинологами со служебными собаками. Мне доложили: никаких посторонних или подозрительных предметов не обнаружено.

— Плохо искали! — вставил слово губернатор. — Спустя рукава, как тот участковый в Москве, что проворонил в жилом доме гексоген.

— Разрешите сесть?

Губернатор промокнул платком влажный от пота лоб.

— Ладно. Что скажет представитель МинЧС?

Поднялся подполковник с большими лобными залысинами, оправил китель.

— Как мы знаем, взрыв произошел ровно в 11.00, при открытии торжественного митинга. На мемориальном комплексе наблюдалось скопление людей, около двух тысяч. На настоящий момент известно о двадцати четырех погибших. Причем пятеро погибли не от последствий взрыва, а в образовавшейся давке. В том числе сотрудник милиции из оцепления, при попытке сдержать толпу. В больницы доставлено порядка сорока человек. Точнее цифру назвать невозможно — постоянно меняется в сторону возрастания. Характер ранений: от поражения осколками до легких контузий и переломов.

— Адскую машинку начинили мелкими фрагментами гвоздей и, что хуже, битым стеклом, — заметил начальник УВД. — Этим сказывается большое количество пострадавших… В зал заглянула взволнованная секретарь:

— Сергей Львович, включите телевизор. Про нас по новостям показывают.

Губернатор с мрачным видом потянулся к откупоренной бутылке минеральной воды. Распалившаяся с утра жара доканывала его. Тесный воротник рубашки пропитался потом. Напольный вентилятор, казалось, работал вхолостую, а кондиционер бездействовал, или же гнал с улицы нагретый воздух взамен охлажденного.

Заработал телевизор. Диктор центрального телеканала вещала:

— … число жертв совершенного в разгар празднования дня Победы на Мамаевом Кургане в Волгограде террористического акта составило, по меньшей мере, тридцать человек…

Губернатор выразительно посмотрел на подполковника из МЧС, тот покраснел и опустил глаза.

— …в городские больницы продолжают поступать пострадавшие. Многие находятся в критическом состоянии… Девятилетнего Сашу привел на праздник прадед — участник войны. При взрыве мальчик получил осколочные ранения спины и плеч, и пока не знает, где его дедушка и жив ли он… По сообщениям наших источников именно среди ветеранов наибольшее число погибших. Организмы, ослабленные болезнями и преклонным возрастом, не в состоянии бороться за жизнь на операционном столе, и зачастую медики вынуждены развести руками. Бывает, когда медицина бессильна.

Чертыхнувшись, губернатор заходил по залу.

— … за последние две недели это уже второй серьезный инцидент, приведший к большим человеческим жертвам. Так двадцать восьмого апреля в Северной Осетии, при невыясненных до сих пор обстоятельствах, сгорело общежитие военных летчиков. Имелись многочисленные жертвы. И вот новое ЧП. Наша программа обратилась за комментариями к начальнику Центра общественных связей МВД…

— Прославились на всю страну, — пропыхтел губернатор, устраивая рыхлое тело в кожаном кресле. — Ваши планы, Александр Васильевич.

Настал черед отвечать полковнику Васнецову.

— Первое слово за взрывотехниками. Необходимо определить тип взрывного устройства, его мощность, степень подготовки изготовителя. Будем работать совместно с органами внутренних дел, опросим пострадавших и свидетелей, ориентируем подсобный аппарат и агентурную сеть. О большем говорить преждевременно.

— … подразделения продолжают работать в усиленном режиме, — неслось из телевизора. — Вплоть до особого распоряжения. Кроме того, с завтрашнего дня начинается новый этап операции «Вихрь-Антитеррор"…

— И операция «Гость» в нашем городе, — добавил от себя генерал-майор. — Сергей Львович, разрешите убыть в Управление. Через пятнадцать минут у меня экстренное заседание штаба.

Губернатор оглядел присутствующих и поставил точку в заседании.

— Все свободны. Завтра без опозданий. И, я надеюсь, у наших силовиков появятся конкретные результаты.

В приемной Сажин пробился к начальнику УФСБ.

— Мне с вами?

Васнецов вздохнул:

— Отдохните с дороги. Николаев доставит вас в ведомственную гостиницу. В 20.00 совещание. Жду…

20

Волгоград. 10 мая 00 ч. 15 мин.

Ночью Журавлев плохо спал, ворочался с боку на бок. Временами сон одолевал его, но не приносил желаемого облегчения. Против воли, сознание возвращало его снова и снова на Мамаев Курган, доставляя душевное смятение. Подобное он однажды испытывал, впервые стреляя в российских мальчишек в мешковатой солдатской форме…

… Сон привиделся ему яркий и удивительно четкий, без расплывчатостей. И он стонал, вновь поднимаясь с кожаным баулом и фотокамерой на шее по круто уходящим вверх ступеням нескончаемой лестницы…

* * *

…Он шел среди празднично улыбающихся людей; слух улавливал звуки военного марша, что наигрывал где-то духовой оркестр.

Поднимались, переводя дух на широких гранитный пролетах степенные ветераны, и в воздухе слышался тонкий несмолкаемый перезвон, перезвон сотен, а может и тысяч медалей и орденов.

Он шел рядом с ними, с великим напряжением, через силу. В чемоданчике через плечо уложено достаточно взрывчатки, чтобы разорвать в клочья не только его самого, но и очистить от всего живого в радиусе десятка шагов. Таймер электронных часов безжалостно отсчитывал мгновения, и ему хотелось избавиться от груза, а не нести к намеченной точке.

Милиции вокруг много, но кто обратит внимание на фотографа в толпе, которых сегодня на Мемориале много, как никогда?

Он прошел милицейское оцепление, и его не остановили. И никакая сила теперь его не остановит… Солнце пекло, изнутри давило нарастающее напряжение. Он вспотел…

Протиснувшись через толпу к барельефам, увидел на скамье отдыхающих, оживленно беседующих ветеранов. Вокруг давка, но в мозг почему-то врезались женщина с букетом гвоздик, кучка курсантов речного училища, военный в парадном, с аксельбантом, кителе… А мимо текла и текла людская река…

Он приблизился к старикам, и когда сутулый, с орденом «Славы» на лацкане пиджака, дед обратил на него внимание, торопливо, сглатывая сухость во рту, пробормотал:

— Я из газеты. Можно вас сфотографировать? Смотритесь органично. Как раз на первую полосу… Они согласились, и приосанились, глядя в объектив.

Вращая рифленое кольцо объектива, он наводил резкость. А в черепной коробке пульсировало: «Шесть минут. У тебя ровно шесть минут».

— Не может быть!.. — разочарованно охнул он, смотря на счетчик кадров. — Вот нелепость! Пленка кончилась… Старики как-то сразу потускнели, молодецки расправленные плечи опустились.

— Алексей, минуточку! — обернувшись, крикнул он в проходящую толпу и помахал рукой, будто на самом деле увидел знакомого. — Если не затруднит, присмотрите за аппаратурой, — попросил орденоносца. — Я мигом!.. Одолжу пленку и щелкну вас. Добро?

Ветеран с зачесанными на лишенную растительности макушку остатками пепельных волос, забрал у него чемоданчик.

— Конечно, молодой человек. За сохранность не беспокойтесь.

Избавившись от сумки, он вклинился в толпу, полез против течения, работая изо всех сил локтями и пробиваясь вниз. На ходу машинально глянул на часы. Без трех минут одиннадцать; времени в запасе почти не осталось.

За истекающие минуты он успел миновать милицейскую цепочку и перебежать дорогу, направляясь к жилому массиву… … Позади гулко ухнуло. Воздух сотрясся… Как не ожидал взрыва, он все же дернулся в сторону и оглянулся.

Над Курганом вздымался султан черного дыма. Слышались иступленные крики и выли сигнализации припаркованных машин.

Он прибавил шаг, торопясь уйти как можно дальше, и перевел дыхание, когда до гостиницы остались несколько кварталов.

По проспекту, распугивая прохожих, пронеслись машины скорой помощи…

* * *

… Спазм перехватил ему горло. Перед глазами всплыло лицо старика, которому он отдал баул. Выцветшие, с кровяными прожилками, глаза его смотрели с немым упреком.

Преследуемый этим видением, он завозился на кровати и сел, дико озираясь по сторонам.

Включив светильник, взял со стола, хранящего следы вечернего застолья, наполненный до четверти стакан водки и выпил, морщась от отвращения.

И повалился на подушку, желая лишь одного — скорого рассвета…

* * *

Мишка Козырев, по прозвищу «Ряха», безмятежно дрых, не мучаясь угрызениями совести. Дыхание его было ровным и глубоким, грудь мерно вздымалась, и булькающий храп отлетал от его приоткрытого, пустившего нить слюны, рта.

Спалось ему легко, и виной ли тому природная Мишкина толстокожесть, или спиртное, которым он накачался перед сном.

Мишка сыграл отведенную Журавлевым роль в кровавом спектакле, сам не ведая, как близко подступил к опасной черте, за которой — пропасть. Бездна, именуемая небытием.

… В разгар дня, когда Волгоград был в шоке от утреннего взрыва, смерть забрала еще одну жизнь, что на фоне общей трагедии осталось почти незамеченным.

* * *

Вернувшись, Журавлев растормошил дремлющего Мишку и приказал немедленно убрать Умара Дадаева.

Мишка отказался. Одно дело крушить из засад проходящие армейские колонны, и то с кем-то в связке, и совсем другое — стрелять в многолюдном месте. А случись промашка, как уже бывало?.. Что тогда? В каждом деле нужна сноровка.

С Семеном много не поспоришь, тем более, что выдвинутые им аргументы в пользу Мишкиного участия были весомы.

— Нас с Олесем он знает. Тебя в глаза не видел. Значит, имеешь преимущество — подпустит близко…

Согласившись с доводами, Козырев приладил кобуру-оперативку, засунул в нее пистолет с навернутым коротким глушителем. Надев куртку, крутанулся у зеркала.

Вроде бы, незаметно…

Так он отправился на второе в своей жизни заказное убийство. Наобум, не приглядев ни путей отхода, ни места, откуда откроет огонь.

Почему-то ему передалась уверенность Семена в том, что Дадаев непременно находится в офисе…

Расположившись на лавочке в сквере, напротив «Мустанга», он не сводил глаз с входа в автосалон.

Внимание привлек громоздкий джип у фасада здания.

«Хозяин на месте», — удовлетворенно подумал Мишка.

Оставалось ждать…

* * *

Он успел выкурить пятую сигарету, провожая сальным взглядом проходивших мимо красоток, когда бронированная дверь автосалона отворилась.

Надев солнцезащитные очки, он шел навстречу, и сердце толчками колотилось о грудную клетку.

Коммерсант вышел из здания. Без телохранителей. Допустив самую непозволительную ошибку. Пружинящим шагом направился к джипу, и джип радостно моргнул фарами, приветливо пискнул сигнализацией.

Козырев перебежал дорогу. Ладонь уже обнимала рукоять пистолета, но доставать его рано — сорвется дело.

Дадаев усаживался на кожаном сидении; в салоне наигрывала восточная мелодия, и тихо работал двигатель.

«А мозги у Журавлева на месте…»

Чеченец не обращал внимания на приближающегося незнакомца, подпуская на недопустимо близкое расстояние, промахнуться с которого невозможно.

… Бесшумно чавкнул затвор, выбрасывая дымящуюся гильзу. Простреленная голова коммерсанта дернулась, и в обращенных к убийце глазах застыл животный ужас. Струйка крови потекла к переносице из вспухшей раны на покатом лбу.

Мишка повторно нажал собачку, всаживая контрольную пулю в размозженную голову.

Дадаев глухо стукнулся лицом о рулевое колесо — Мишка, оглядываясь, отступал к дороге — и взревел истошно клаксон.

В дверях возник телохранитель, выдергивая пистолет…

* * *

Дальнейшее развитие событий напоминало сцену из гангстерского боевика.

Мишкин «макаров» выплюнул разом две пули. Обе с искрами ударили в кирпичную стену «Мустанга», обдав телохранителя красной выбитой пылью.

Тот прыжком через голову очутился на асфальте и перекатился, стреляя в ответ.

Стрелять, однако, доводилось ему нечасто…

Целый и невредимый Козырев переметнулся через проезжую часть, не обращая внимания на скрежет тормозов и отчаянные гудки, вломился в колючий кустарник и исчез в арке девятиэтажного дома.

За спиной безобидно хлопнуло, но выстрелы мешкавшего охранника теперь не страшнее игрушечных пистонов.

Отыскав в ухоженном дворе брешь в металлических гаражах и трансформаторной будке, он протиснулся между ажурными прутьями ограды на игровую площадку детского садика…

Минут через десять на соседней улочке появился красный от бега мужчина. Сбавив ход, он подошел к стоявшим у тротуара «Жигулям», где хозяин дремал, откинув для удобства кресло, и без спроса уселся сзади.

Частник с недовольным видом поднялся, собираясь послать наглеца в известном направлении, но… сменил гнев на милость. Еще бы! Прыткий клиент протягивал пятидесятидолларовую банкноту.

Не задавая вопросов, он запустил мотор и выжал газ до предела. С визгом, оставляя на асфальте пробуксовочный след, жигуленок сорвался с места и закрутился по микрорайону.

… Накатавшись вдоволь, Козырев так и не решил: убрать водителя или оставить в живых? Хороший свидетель — мертвый свидетель.

Но заставить его ехать на окраину значило вызвать ненужные подозрения. Да и не хлюпик он, и монтировка, наверняка, под рукой. Кончать в пределах городской черты, не зная города, столь же безрассудно, как брать кассу в центре Москвы. Да и к чему? Семен никогда не узнает подробностей его ухода; наплести ему с три короба. А завтра они будут далеко от Волгограда. Беги потом, стучи — Мишка искоса посмотрел на сосредоточенное лицо водителя и ухмыльнулся — ищи ветра в поле.

Соблюдая некое подобие конспирации, он отпустил частника задолго до гостиницы, дождался, пока машина свернет на повороте, и зашагал к автобусной остановке.

21

Волгоград. 10 мая 7 ч. 00 мин.

Облокотившись на перила балкона, Сажин дышал утренней прохладой. Меж пальцев дымилась сигарета; изредка вниз срывался пепел и разлетался в воздухе серой пыльцой. Скребла метлой по асфальту дворничиха.

Время еще мало, и торопиться некуда. Машина заедет за ним минут через сорок.

Затушив окурок, он подался в душ и влез под упругие прохладные струи…

* * *

Вечернее совещание у полковника Васнецова ясности не принесло. Личность террориста неустановлена, да и установить ее по горячим следам крайне сложно. Отследи в тысячелицей толпе нужного человека… Пока нет даже словесного портрета. Абсолютно никаких зацепок, а значит — снова работать вслепую, наугад, надеясь на его величество Случай.

Перед собравшимися Сажин высказал предположение, что теракт могла совершить та же диверсионная группа, что и действовала в Северной Осетии. Но сложно представить, что, прибыв в чужой город, за короткий промежуток времени, она сумела — без помощи извне — совершить акцию. Есть резон поискать местных помощников, и обязательно пообщаться с главами кавказских диаспор. Кто лучше их знает земляков, кто к кому приезжал и откуда, и чем занимался в городе?

С ним согласились. С кавказцами следовало поработать скрупулезнее.

— И отслеживать оперативную информацию, — добавил Сажин. — Меня интересуют все без исключения, со вчерашнего дня, пропавшие без вести, несчастные случаи, самоубийства и убийства, включая бытовые.

Васнецов не отказал.

— Сводка поступает к нам каждое утро. С этим проблем нет. Что касается диаспор, на завтра у меня намечены встречи… А вам, товарищ Сажин, из Москвы откомандировывали помощника. Самое позднее — завтра, он должен быть у нас.

…Стало быть, решился Наумов. Дело принимает слишком серьезные обороты, чтобы позволить роскошь копаться в нем одному. Вопрос в другом, кого направило начальство?..

* * *

Васнецова он не застал. Его секретарь — миниатюрная девчушка в легком платье, уточнила у Сажина, кто он и по какому вопросу к Александру Васильевичу? Человек гражданский, вольнонаемный, она уходила с работы ровно в шесть, а потому полковника вчера не видела.

— Александр Васильевич убыл в Областной Совет. Депутатывызвали на внепленарное заседание.

На ее столе лежала подшивка оперативной сводки за минувшие сутки, и, с разрешения девушки, Сажин ее забрал.

Собственно, при беглом просмотре, ничего особенного — не беря в расчет террористический акт — не произошло. Рядовые хулиганства, квартирные кражи и грабежи, неповиновения сотрудникам милиции.

Самоубийства Сажин, прочитав, отмел. К их делу не имели никакого отношения. Юная леди, наркоманка со стажем, пыталась покончить с собой, вскрыв вены; обездоленный старик выбросился с балкона, предпочтя смерть полуголодному существованию.

«"Все не то, — думал он, листая подшивку. На последнем листе впился глазами в фабулу. — Хм… убийство…»

Пробежался по сухим официальным строчкам.

«… в 14.30 у дома 30 по улице Лермонтова неустановленный преступник произвел два выстрела из пистолета в гражданина Дадаева Умара Турпаловича, 1958 года рождения, проживающего…Потерпевший находился в салоне принадлежащего ему автомобиля «Гранд-Черокки», государственный номер…Ранения в голову… От полученных травм Дадаев скончался на месте. После этого неизвестный устроил перестрелку с гр. Архиповым Сергеем Геннадьевичем, 1971 года рождения, охранником автосалона «Мустанг», владельцем которого являлся погибший Дадаев, и скрылся. На месте происшествия изъято семь гильз от пистолетов «ПМ"».

Первый заместитель Воронцова майор Коротков, к которому Сажин сразу же пошел со сводкой, выслушал его, но энтузиазма не проявил.

Поблескивая круглыми стеклами очков, он смотрел куда-то вбок, на книжный шкаф, забитый юридической литературой.

— Вы находите что-то общее между взрывом на Мемориале и убийством предпринимателя?..

— Но проверить мы можем? Не подтвердится, значит, не подтвердится.

— У меня нет людей заниматься мелочевкой. Поймите правильно, без дела никто не сидит. Здесь чисто милицейское расследование, и если в ходе его появится даже самая незначительная связь, мы об этом узнаем первыми.

— С вашего дозволения проверкой займусь я, — с сарказмом заявил Сажин.

— Воля ваша. Приказывать не имею права. — Коротков снял очки и потер пальцами переносицу. — Машина под вами, препонов чинить не будем, а, чтобы смежники охотнее шли на контакт, переговорю с кем нужно.

Выходя от него, Сажин услышал, как майор накручивает диск телефона.

* * *

В районом управлении внутренних дел, на чьей территории находилась улица Лермонтова, было многолюдно. Отстояв короткую очередь к стеклянной витрине с прорезанным окошечком, и крупными буквами над ним: ДЕЖУРНАЯ ЧАСТЬ, Сажин уточнил, где находится начальник криминальной милиции и, получив ответ, поднялся на второй этаж.

Выяснилось, что тот час как выехал; и полковнику пришлось разыскивать теперь уже начальника уголовного розыска…

— Темняк, — открыл ему карты худощавый блондин, которого Сажин, достаточно набегавшись по коридорам, дожидался на скамье у кабинета. — Да вы проходите…

— Стрелял профессионал? — спрашивал полковник, расположившись на потертом стуле сбоку стола, за которым восседал начальник УР.

— Я бы не сказал. Хотя стрелок отменный. Обе пули попали в убиенного. Да в перестрелке охранника сумел зацепить. Но, сдается мне, не наши, местные, убивали Дадаева. Скорее всего, наняли гастролеров. И время их поджимало.

— Почему?

— Неподготовленность. На такие дела пешком не ходят. Когда охрана открыла пальбу, обычный киллер сиганул бы в машину и скрылся. И вряд ли бы стал зайцем метаться под пулями, лишний раз рисковать на дороге, где любая машина могла задеть…

— Допустим. Но тогда получается, что, отправив человека совершить убийство в людном месте, заказчики его попросту подставили? Малейшая несостыковка — тот же секьюрити точнее стрелял, или, как вы говорите, на магистрали машиной сбило, и привет?

— Темное дело, — усмехнулся блондин. — Прошу извинить, но мне пора.

Он открыл сейф, забрал с полки портупею с кобурой, вытянул из рукоятки пистолета и со щелчком загнал назад магазин, проверив патроны.

— Материалы вы, конечно же, не дадите? — на всякий случай спросил Сажин.

— Это не в моей компетенции. Поговорите с начальством. Все, чем могу помочь — проводить к Иванову. Он с охранником работает. Может, что интересное для себя услышите.

Оперуполномоченный уголовного розыска капитан Иванов располагался в кабинете по соседству.

В тесной комнатенке с зарешеченными окнами было накурено. За письменным столом, под стендом с изъятыми у бандитов образцами оружия, скуластый парень в рубашке-безрукавке, с кислым выражением лица записывал показания сидевшего напротив бывшего телохранителя Дадаева.

Телохранитель всем своим видом демонстрировал полное безразличие к расследованию. Он сидел, забросив ногу на ногу, с пренебрежением глядя на чиркающего ручкой оперативника.

— Олег, это товарищ из ФСБ, — представил Сажина начальник УР. — Поприсутствует на вашей беседе. Окажи посильную помощь…

Полковник занял стул у окна; охранник, заинтригованный повышенным вниманием к своей персоне, поменял позу, и с тревогой глянул на Сажина.

— Итак, Вадим, что произошло дальше? — оторвался от протокола Иванов.

— А чего… Я достал ствол, хотел его снять.

— Не вышло?

— А вон, полюбуйся…

Охранник, морщась, стащил правый рукав пиджака, демонстрируя туго перевязанную бинтом руку.

— Хорошо, что только поцарапал кожу…

— Ну-ну… — посочувствовал Иванов. — Ты, конечно же, попробовал его задержать?..

— Пробовал… Только куда там? Он, как шальной, чуть не под колеса бросился. Как его тачкой не сшибло, ума не приложу… Я пока на ту сторону перескочил — пусто. Никого… Людей спрашиваю: «Пробегал такой?», да народ пошел: моя хата с краю, ничего не знаю.

— Приметы запомнил?

— До примет мне было, — иронично хмыкнул Вадим. — Когда в тебя стреляют, самое время запоминать, во что одет и какой цвет глаз.

— Напряги память… Он худой?

— Как же, худой… Отъетый такой. Крепкий, подтянутый. Бегает хорошо для своей комплекции.

— А ты говоришь, не помню.

Иванов улыбнулся и, склонившись над бумагой, стал быстро писать.

— А одет он в спортивный костюм? — воспользовавшись паузой, уточнил Сажин.

— Какой костюм? Чего вы меня путаете? — взвился охранник. — В джинсе он был! В темных очках!

— Не волнуйся ты так, — оторвался от писанины Иванов. — Нервишки, брат, у тебя шалят…

— А чё нервишки! Вчера день в ментовке провел. Сегодня по новой. Одни и теже вопросы! Сколько можно? Может, вы меня подозреваете? Тогда так прямо и скажите. И нечего волокиту разводить!

Сажин протянул ему увеличенную фотографию Козырева.

— Он стрелял?

Взяв фото, Вадим какое-то время внимательно изучал ее, потом положил на стол:

— Со стопроцентной уверенностью сказать не могу. Что-то есть… И вообще, у киллера очки половину лица скрывали, и случилось все быстро. Некогда запоминать было…

— Ладно, — Сажин забрал фотокарточку. — Ты давно работаешь на Дадаева?

— Месяцев семь.

— В последнее время не замечал необычного?

— Вроде нет, — он снова вольготно расселся и, не спрашивая разрешения, закурил.

Оперативник с неудовольствием посмотрел на него исподлобья, но ничего не сказал.

— Так вроде? Или точно ничего?

— Я в умаровские дела не влезаю. Но, по-моему, он ничего плохого не ждал.

— Могли с ним посчитаться конкуренты?

Вадим откинул голову и пустил к потолку колечко дыма.

— Не думаю. Мы под солидной крышей, и тронуть нас никто не посмеет. И потом, не только Умар держит в городе автосалон. Ниши давно заняты, друг дружке стараются не мешать. Наехать могли только заезжие отморозки, но мы, то есть охрана, про то ни слухом, ни духом, да и Умар не больно суетился.

— Странно… — недоверчиво проговорил Сажин. — Живет человек, делает бизнес, никому не переходит дорогу, и вдруг — ни с того, ни с чего — его убивают. Странно… Охранник задумался, стряхнул пепел в декоративную пепельницу.

— Не знаю, имеет ли это какое отношение…

— Рассказывай, — насторожился Иванов.

— На днях к Умару наведывались двое. Не крутые, скажу точно.

— О чем они говорили?

— Вроде… от родственников привет передавали. От какого-то Аслана. Умара аж перекосило. Поначалу: «Не знаю никого. Выведи их, Вадим». Потом ему записку сунули.

— И что в записке?

— А я откуда знаю. Один из этих… захотел с Умаром с глазу на глаз побазарить. Хозяин нас и выгнал.

— Кого это — нас?

— Напарника моего Валерку и Ленку.

— Что за Ленка? — переспросил Иванов, облокотившись на руку.

— Секретарша Умара. Говорили, спит она с ним.

— Она сейчас на работе?

— Какая теперь работа! — покачал головой Вадим. — Новое место пора искать… Сегодня никто не вышел; дома она.

— Адрес знаете? — задал вопрос Сажин.

— А на фига мне? — удивился охранник. — Хотя, дайте мне телефон. Звякну в фирму.

Десятью минутами позже Сажин вышел на улицу. Отданная в его распоряжение «Волга» стояла на дороге у бетонного блока, преграждающего въезд машин на площадку перед РУВД.

Водитель копался в бардачке.

— Сергей, знаешь, где это находится? — Сажин показал ему клочок бумаги с адресом.

— Конечно! — он плюхнулся на мягкое сиденье и завел машину. — Едем?

* * *

Елена Радько проживала неподалеку от набережной, в старой, хрущевских времен постройки, пятиэтажке.

Ее однокомнатная квартира находилась на третьем этаже.

Сажину долго не открывали, хотя, нажимая и нажимая на звонок, он явственно слышал внутри движение.

Наконец клацнул замок, обшитая декоративной рейкой металлическая дверь, приотворилась. В узком проеме стояла запахнутая в простенький халат девушка с распущенными до плеч спутанными волосами и распухшим от слез лицом.

— Вам кого? — спросила она.

— Я по поводу убийства гражданина Дадаева.

— А-а… — протянула она бесцветно и посторонилась. — Проходите.

В коридоре вспыхнул светильник. Сажин разулся, осматриваясь.

Девушка жила со вкусом, и в средствах не нужды не имела. Виниловые — под деревянную плашечку — обои стоили немалых денег, как и прихожая, состоявшая из раздвижных шкафов-купе из натурального ореха с зеркальными дверями и антресолей.

С угрожающим рыком из комнаты вышел ротвейлер.

— Дик, пошел на место, — приказала Радько собаке, и та, нехотя, и не сводя с Сажина настороженных глаз, убралась на кухню…

— Идемте в зал.

Расположившись на угловом диване, Сажин посмотрел на девушку.

— Зареванная, да? — Коснулась она пальцами мешков под глазами. — Обождите меня минуту.

Она ушла в ванную. До Сажина донесся плеск воды…

«Весьма неплохой у девочки спонсор был», — подумал Сажин, оценивая обстановку.

Напротив дивана, на тумбе, стоял телевизор «Сони» с одноименным видеомагнитофоном. В мебельную стенку, заставленную хрустальными наборами, втиснут музыкальный центр. На стеклянном журнальном столике, рядом с телепрограммой, лежали пульты дистанционного управления. В углу комнаты, в деревянной кадке, росло тропиковое растение, распластав над головой Сажина широкие мясистые листья. Хрустальная массивная люстра с каскадом искрящихся граненных шариков висела под потолком.

Выйдя из ванной, она словно преобразилась. Вьющиеся длинные волосы собраны в пучок, на пухлые чувственные губы легла помада, а глаза искусно подведены тушью…

— Что вы хотели от меня услышать? — сев в кресло, спросила она.

Рассматривая акварели, висевшие на оклеенных импортной шелкографией стенах, Сажин невольно задал вопрос:

— Любите искусство?..

— А вам нравится? — ответила Лена вопросом на вопрос.

— Я, признаться, в этом мало что понимаю, но мне нравится. Особенно вот то полотно, с осенним лесом. У вас друзья художники, или купили по случаю?

— Вообще-то я сама художник, — грустно улыбнулась она. — Оканчивала художественное училище, даже персональную выставку делала. Только этим ремеслом и на хлеб не заработать… Выпить хотите?

Сажин отказался.

— А я выпью. Если не возражаете, вам принесу кофе.

Против чашечки кофе Сажин не возражал.

Радько ушла на кухню, загремела холодильником. Вернулась с подносом в руках. Сажин взял горячую фарфоровую чашку и пригубил кофе.

Лена плесканула водки в высокий, полный колотого льда бокал и бросила в него дольку лимона.

— Расскажите мне о визите двух мужчин в офис седьмого мая.

Прежде чем ответить, она сделала большой глоток горячительного напитка.

— Приходили… двое… — ответила со вздохом.

— Вы их раньше когда-нибудь видали?

— Нет, — сказала Лена Радько, не задумываясь. — Тогда — в первый и, наверное, последний раз. Это ведь они Умара застрелили, правда?

— Пока не знаю — честно признался Сажин. — А почему вы так решили?

Она ответила не сразу. В глазах заблестели слезы.

— Я чувствую… Понимаете, я никогда таким жалким Умара не видела. Никогда. Он изменился в лице, когда они отдали ему какую-то записку.

— Что за записка? — быстро спросил полковник.

— Не знаю… Она страдальчески свела тонкие брови и залпом ополовинила бокал.

— Если можно, давайте подробнее.

— Какие тут еще нужны подробности?! Вошли два хама, вели себя по-хозяйски… Старший, когда Умар сказал, что они пришли не по адресу, полез за запиской. Вадим тогда подумал, что у него ствол, достал свой… Когда Умар прочитал, стал вести себя так…

— Он велел вам всем уйти, — дополнил картину Сажин. — Верно?

Она согласилась:

— Так и было. Я тогда замешкалась — хотела кофе подать; не слепая ведь, вижу, что разговор предстоит серьезный. Так он накричал и выставил за дверь.

— Стало быть, о чем они говорили, вы не знаете?

— Конечно нет. Вечером Умар позвонил, извинялся за грубость. Сказал, что девятого дает всем выходной. А потом….

Лицо ее исказила гримаса, и слезы потекли, размазывая тушь.

Сажин не лез с соболезнованиями, и молчал, допивая стынущий кофе.

Успокоилась она довольно быстро, отставила пустой бокал, в котором гремели нерастаявшие комки льда.

— Скажите, Лена, случись встретить их вновь, вы смогли бы опознать?

Она пожала плечиками:

— Наверное…

— Хорошо, — сказал он и дал ей фото Козырева. — Этот человек был среди них?

Радько ответила уверенно:

— Нет. Вы правы, тех двоих я неплохо запомнила. Ошибки быть не может.

— Ладненько… — протянул Сажин, остановив взгляд на висевшем у двери женском портрете. Судя по сходству, скорее всего, автопортрет хозяйки.

Пришедшая в голову мысль зажгла его:

— Лена, — произнес он, волнуясь. — Нам очень важно выйти на преступников; потребуется ваша помощь. Вы художник, вы видите и запоминаете то, что нам, простым смертным не под силу. Прошу вас, нарисуйте их.

— Не смогу… Забыла, когда последний раз бралась за мелок.

— А вы попробуйте! Я же не требую от вас каких-то мелких деталей. Все, что надо — портретное сходство. Большего я и не прошу.

— Не знаю, что из этого получится. — С сомнением сказала она.

Открыв нижний отсек шкафа, достала альбом для рисования и набор карандашей.

…То задумываясь и отводя взор на окно, то снова быстрыми движениями набрасывая на белый лист отрывистые штрихи, Лена изобразила недавних посетителей, и, критически осмотрев работу, улыбнулась:

— Я думала, выйдет хуже.

Сажин взял бумагу, всматриваясь в незнакомые лица. Она не ошибалась. Ни один из изображенных под описания Козырева не подходил…

* * *

К обеду, вернувшись в гостиницу, в коридоре Сажин нос к носу столкнулся с майором Беляевым, оперативником из 3-го отдела Департамента ФСБ. Так вот кого Наумов направил ему в помощь…

— Здорово, Сажин! — весело воскликнул длинный, как жердь, Беляев. — Как дела?

— Могли быть и лучше, — Сажин стиснул протянутую руку.

Хватка у Беляева еще та. С виду и не подумаешь, сколько сил кроется в этом узкоплечем, долговязом человеке.

Беляев слыл одним из лучших оперов отдела. Его внедряли в преступные группировки, где следовало на двадцать раз просчитывать каждое движение во избежание провала; неделями о нем не было не видно, не слышно, но всякий раз он доводил начатое до конца, заставив поверить — от Беляева еще никто не уходил. Занимаясь расследованием, он забывал обо всем, кроме дела. Мог не ночевать дома, жить впроголодь, шариться по злачным местам, наплевав на опасность. И, оттого, к своим тридцати двум, имел орден, два ножевых и одно огнестрельное ранение, и полную седины голову.

— Пойдем в номер. Не в коридоре же о делах говорить, — предложил ему Сажин.

* * *

— А ты неплохо устроился, — заметил Беляев, усевшись на кровать. — А я двухместный взял. Знаешь, я не один сюда приехал. С часа на час Юрка Кожемякин прилетит. У него дома какие-то проблемы, билеты взял на рейс временем позже… Ты только не думай, что генерал выслал целую бригаду, потому как ты увяз. На него сверху жесткий прессинг, деваться некуда. И потом, это только на пользу… Хватит поэзии, вводи в курс дела.

… Рассказав обо всем в подробностях, Сажин показал ему сделанные Еленой рисунки.

— Чутье мне подсказывает, что Козырев имеет прямое отношение к этой парочке. И Радько, и Архипов утверждают, что визитеры упоминали о привете, якобы переданном Дадаеву родственником по имени Аслан. Иными словами, мы можем предположить, что ребята приехали…

— Из Чечни?..

— И вопрос: с каким приветом? Что им нужно было от Дадаева? Деньги?

— Вряд ли…

— Вот и я так думаю… Они чем-то капитально его загрузили; свидетели поясняют, что Дадаев изменился в лице, до того был напуган. А через два дня, через несколько часов после взрыва на Мамаевом Кургане, его ликвидируют.

— Ты хочешь сказать, что ребята, представившись посланцами каких-то авторитетных Дадаеву людей, запросили взрывчатку? А после устранили, когда возникла опасность, что через него смогут раскрыть их группу?

— Верно!

— Смело, — повел головой Беляев. — И что ты намерен делать?

— Я? — улыбнулся полковник. — Обедать, и к четырнадцати часам отправиться к губернатору на заседание штаба. А вот ты, коли приехал мне помогать, сейчас возьмешь фото Козырева и эти картинки, и объедешь все городские гостиницы. Все, без исключения. Если безрезультатно, завтра размножим, и будем прочесывать город по квадратам. Полностью… Подключим каждого милицейского опера, каждого пэпээсника, каждого участкового. Важнее задачи сейчас нет.

22

Волгоград. 10 мая 17 ч. 35 мин.

В конце дня, изрядно намотавшись, но без результатов, майор Беляев решил проверить последнюю на сегодня гостиницу.

Совесть его была чиста. За четыре часа он успел объездить все официальные городские гостиницы, включая ведомственные, и на этой решил остановиться.

Не задерживаясь в громадном холле, он напрямую направился к директору.

Нельзя сказать, что директриса спокойно отнеслась к визиту представителя спецслужб. Виду, однако, не подала, долго рассматривала разложенные веером портреты, после чего отрицательно покачала головой:

— Ничего определенного сказать не могу. Надо с дежурным администратором поговорить. Она непосредственно работает с клиентурой…

Администратор, отодвинув регистрационный журнал, разложила по столу картинки, мельком глянула и спросила Беляева:

— А что они натворили?

— Особо опасные преступники! — на полном серьезе сказал он.

— А с виду не подумаешь. Симпатичные ребята…

— Так проживают у вас или нет?

— Уже нет.

— То есть, они у вас жили?!

— У них же на лбу не написано, что они преступники, — возразила сказала она.

— В каком номере?

Администратор раскрыла журнал, перелистнула страницы.

— Плохо работаете… Съехали они сегодня…

— И куда, неизвестно?

— Мы такими вопросами не интересуемся, — проговорила она с показным возмущением. — Видите, — показала пальцем на строку в журнале, — выехали в 13.00. Как я помню, двое. И проплатили на четыре дня вперед за своего друга. Он остался. Сказали — улаживать коммерческие дела.

— Где они жили?

— В триста восьмом…

Взяв дубликат ключа, Беляев взбежал по лестнице на третий этаж и пошел по коридору, отсчитывая нумерацию комнат.

Триста двенадцать… Триста десять… Триста восемь!

Он унял сердцебиение, потрогал висевший на дверной ручке пластиковый планшет с надписью: «Не беспокоить».

Просунув ключ в замочную скважину, бесшумно провернул, достал пистолет и шагнул в комнату…

…Выйдя в коридор, Беляев быстро вернулся в холл и обратился к дежурной по этажу:

— Можно от вас позвонить?

Девушка улыбнулась ослепительной рекламной улыбкой и великодушно разрешила:

— Звоните.

Он набрал номер, и, после коротких гудков, услышал:

— Дежурный по Управлению капитан Шмурга.

— Майор Беляев. Немедленно разыщите командированного из Москвы полковника Сажина, и высылайте группу в гостиницу… Он напряг память, вспоминая название.

— «Волгоград», — подсказала девушка.

— «Волгоград», — Он театрально поклонился, приложив руку к груди, и подмигнул ей.

Дежурная рассмеялась.

— И не забудьте судебного медика, — напомнил Беляев. — У меня труп.

* * *

Следственная группа заканчивала с осмотром. В коридоре маялись санитары морга, дожидаясь, пока судебный медик с экспертом опишут положение убитого.

Покойник распластался за столом, уронив окровавленную голову на руки, так, словно спал. На полированной столешнице подсыхала бурая лужа с ошметками вышибленного мозга. Такие же отвратительные серые кусочки густо залепили обои на стене… Сажин сидел на подоконнике, наблюдая за действиями специалистов.

— …В правом кармане брюк обнаружены монеты достоинством в пять рублей, — монотонно бубнил криминалист, извлекая рукой в резиновой перчатке мелочь, истертые бумажные обрывки.

Ослепительно била по глазам фотовспышка.

Следователь в присутствии понятых опечатывал в полиэтиленовом пакете пистолет с глушителем.

Личность покойного Сажин признал сразу, можно было и не сверяться с фотографией. В гостиничном номере нашел свою смерть Михаил Козырев — провинциальный киллер-неудачник, позже переквалифицировавшийся в наемники. Стоило пройти весь этот путь, скрываться от справедливого возмездия, чтобы в конце концов получить пулю от своих же подельников. В том, что Козырев был именно убит, а не свел счеты с жизнью, Сажин не сомневался.

И упакованный в полиэтилен пистолет наверняка засвечен. Скорее всего, именно из него были застрелены летчик в Моздоке, и автоторговец здесь, в Волгограде.

— Можете забирать! — сказал санитарам заглянувший из коридора Беляев.

Боком, протискивая в узкий дверной проем носилки, санитары прошли в номер. Расстелив на полу шелестящую пленку, с трудом перенесли на нее окоченевшее тело.

— Гавнист был мужичок при жизни, — хмуро пробормотал пожилой санитар и взялся за ручки носилок. — Ну, чего заснул?! — прикрикнул на молодого и менее опытного. — Жмуриков, что ль, ни разу не видел? Потащили.

Годных к исследованию отпечатков пальцев криминалисты не обнаружили.

— Пусто, — сворачивая химикаты, посетовал эксперт. — Никаких… Даже убитого. Наверное, перед уходом поработали тряпкой.

— Пусто, — вздохнул полковник. — Выходит, Слава, опять мы в хвосте?

Беляев невозмутимо ответил:

— Ничего, нагоним.

— Хотел бы я знать только: где и когда?..

* * *

Неделя кропотливой работы понемногу приносила свои плоды. К семнадцатому мая стало известно, что смерть Козырева наступила от выстрела в правый висок, но перед этим диверсанта отключили ударом тяжелого предмета по голове, в уже бесчувственную руку вложили пистолет, и его же пальцем нажали на спусковой крючок. Извлеченная пуля имела те же характерные повреждения, что и пули, отправившие на тот свет чеченского коммерсанта и боевого летчика. Единственные обнаруженные в гостиничном номере отпечатки — снятые с затворной рамы ПМ — принадлежали убитому. Круг замкнулся…

В регистрационной книге гостиницы жильцами триста восьмого номера значились: Русаков Сергей Сергеевич, шестьдесят восьмого года, Чертков Сергей Станиславович, шестьдесят шестого и Васильев Геннадий Борисович, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения. Все трое постоянно проживающие в Ростове.

В ГУВД Ростовской области ушла срочная телетайпограмма с запросом: проживают ли по указанным адресам данные граждане, и где они находились во временной промежуток с восьмого мая по настоящий момент?

Кроме того, во все регионы страны разошлись подробные описания подозреваемых. На местах требовалось в кратчайшие сроки провести проверку подозреваемых по картотекам и учетам, а также ориентировать работников аэропортов, железнодорожных и авто— вокзалов на их возможное появление…

* * *

Поздно вечером, когда Сажин укладывался спать, задребезжал телефон.

— Слушаю, — снял он трубку.

— Не спишь, полковник? — усмехнулся на том конце провода Наумов.

— Уже нет… — со вздохом ответил Сажин.

— Как обстоят дела?

Он не стал юлить:

— Пока никак.

— Вы что, топчетесь на месте?!

— Работаем, как можем, товарищ генерал.

Наумов взорвался:

— Плохо работаете! Протираете в кабинетах задницы, когда террористы рыщут по стране! Или вы уже и втроем не справляетесь с поставленной задачей?.. Может, стоит поискать вам замену?

Сажин не отвечал. Не было смысла спорить с начальником Главка, тем более, когда тот прав. Чего они добились за эти дни?..

Установили мощность бомбы, оценили мастерство подрывника, собравшего ее. Замысел начинить адскую машинку битым стеклом был поистине зловещим. Еще в годы войны школьники блокадного Ленинграда создали из обычных трехлинеек гранатометы, отстреливающие бутылки с толом. Чудо-оружие, повергавшее в шок гитлеровских хирургов. Стекло поражало не хуже металла, однако, под рентгеном обнаружить его было крайне сложно, а извлечь из раны и того сложнее. Стекло имело свойство крошить в тисках пинцета. Раны подолгу не заживали, принося мыслимые и немыслимые страдания…

Опросили почти три сотни свидетелей, получив более — менее подробное описание диверсантов. А те ускользнули, и, несмотря на принятые меры предосторожности, могут всплыть в любом уголке России. Всплыть, нанести подлый удар исподтишка и вновь залечь на дно…

— Чего молчишь? — поменяв интонацию, спросил Наумов.

— Сказать нечего. Все правильно, пока мы бессильны. Но могу сказать точно, мы нащупали к ним дорожку. Не станут мешать, лезть с советами и подгонять — даю слово офицера — я их возьму.

— Ишь ты… Был у нас такой. Чуть что, козырял словом офицера. Помнишь?.. Как оказалось, напрасно козырял. Раскрытий по громким делам — ноль, зато слово опустил до уровня половой тряпки.

— Я все сказал!

— На чем зиждется твой оптимизм, Евгений Александрович?

Вместо ответа Сажин задал вопрос в лоб:

— Вас сильно жмут?..

Генерал только крякнул в трубку.

— Ничего, терпимо. Хотя губернатор ваш…

— Его тоже можно понять. Осенью выборы, а куда ему с таким багажом? В городе на каждом углу кричат: Лобов не контролирует ситуацию, Лобов лоялен к чеченцам, а они нас убивают. Есть и такие, что призывают чуть ли не к погромам.

— Хм… Ладно, положусь на твой опыт. Но имей в виду, Сажин, времени у нас в обрез. Неделя сроку, максимум две, но чтобы этих подонков ты мне приволок. Живых или мертвых!..

* * *

Разбудил его громкий, требовательный стук в дверь. Переламывая сонливость, Сажин босиком направился к двери.

Дверь распахнулась, и с ног его едва не сбил ворвавшийся Юрий Кожемякин. Несмотря на утреннюю рань — на часах, Сажин сквозь слипающиеся глаза рассмотрел, было четверть седьмого, — он был чисто выбрит и благоухал туалетной водой.

— Какого черта? — проворчал Сажин, пропуская его в комнату. — Ты знаешь, который час?

— Новости! — возбужденно потряс зажатой в кулаке бумажкой Кожемякин.

Подполковник Кожемякин слыл лучшим спортсменом 3-го отдела. В отличие от сослуживцев, посещающих спортзал исключительно в дни занятий, и то раз в неделю, он около семи лет серьезно увлекался бодибилдингом. Утро начинал в пять часов, после разминки до седьмого пота жал железо, и в обеденный перерыв, если позволяло время, не бился, как другие, с компьютером, а уходил упражняться в тренажерный зал. При относительно невысоком росте, он был широк в плечах; и выглядел почти квадратным. Бицепсы, на зависть коллегам, до отказа заливали тесные рукава рубашки. Могучая бычья шея переходила в лысеющую — «от безмерного употребления стероидов», — шептались завистники, — голову.

Обычно веселый в общении с друзьями, он совершенно менялся, когда дело касалось его криминальных оппонентов. Задержания, что проводил Кожемякин, редко обходились без переломов и вывихов. И последний отказник ломался на допросах; идти в отказ и дальше — взирая на атлетическую фигуру — решался далеко не каждый…

— Садись, — Сажин подался в ванную, предвидя, что выспаться сегодня не придется.

Холодная вода из-под крана освежила его. Вытирая казенным вафельным полотенцем мокрое лицо, он сел на кровать.

— Я вчера в дежурной части договорился: только придет какая информация на наши запросы, чтобы будили в любое время дня и ночи. Позвонили мне только что. Итак, из Ростова сообщают, что местонахождение Васильева установить не удалось. Бомжует, объявлен как без вести пропавший в розыск. Характеризуется отрицательно: хронический алкоголик, ни семьи, ни работы. Многочисленные приводы…

— Дальше, — застегивал пуговицы рубашки Сажин.

— Гражданин Чертков С. С. действительно проживает по Промышленному переулку, а последний разыскиваемый, Русаков, являющийся наркоманом, скончался в сентябре прошлого года… Как тебе это нравится?

— Нормально, — ответил Сажин. — А ты ожидал чего-то другого? Чтобы они под своими именами работали?.. Что по кассам?

— Ничего определенного. Кассиры по приметам никого не признали. Милиция сейчас отрабатывает пассажиров с обозначенными фамилиями, но, мне кажется, бесперспективное занятие.

— Естественно. Представь себя на их месте. Поезда и самолеты отпадают; велик риск попасться при проверке. Остаются междугородные автобусы. В кассах документов не спрашивают; в другом городе легче затеряться, а затем и выбраться оттуда. Из Волгограда они ушли. Знали, что у нас есть зацепка — Козырев, заставили сделать грязную работу, убрать Дадаева, а потом устранили его. Нате, господа чекисты. С чего начали, к тому и вернулись.

— Надо ехать в Ростов, — подытожил Кожемякин и скомкал шпаргалку. — Проверить канал, по которому они получили подложные документы.

Сажин встал и посмотрел на него.

— Вот этим ты, Юра, и займись. И чем скорее, тем лучше.

Оглавление

Никулин Игорь Владимирович День Независимости Часть 1

  ПРОЛОГ

Часть первая

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  22 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg