«Море и берег»

Море и берег (fb2) - Море и берег [calibre 1.47.0] 756K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Николай Ефремович Басистый

Басистый, Николай Ефремович

Море и берег

Издание: Басистый Н. Е. Море и берег. — М.: Воениздат, 1970.

Книга на сайте:

Басистый Н. Е. Море и берег. — М.: Воениздат, 1970. — 216 с. («Военные мемуары»). / Литературная запись А. М. Крысова. // Тираж 100 000 экз.

Аннотация издательства: В годы Великой Отечественной войны адмирал Н. Е. Басистый командовал крейсером, отрядом легких сил, а затем эскадрой Черноморского флота. Под его руководством осуществлялись многие морские операции, в том числе десантные. В своих мемуарах автор пишет о людях флота и их боевых делах, о том, как совершенствовалось искусство командиров. Особенно подробно в книге освещены Керченско-Феодосийская десантная операция и операция под Озерейкой — Станичкой.

Содержание

Глава I. «Червона Украина» [3]

Желания сбываются [3]

Объект № 2 [8]

Ответственная должность [13]

Мины падают с кормы [22]

Глава II. Одесса дает отпор [31]

Швартовка под огнем [31]

Восемьсот снарядов [39]

Мятежный эсминец [44]

Непобежденные [54]

С гордо поднятым флагом [60]

Глава III. Десант [67]

Такого еще не бывало [67]

Решение зреет [73]

Неожиданные поправки [78]

Декабрьской ночью [84]

Вход свободен [89]

Палуба — передний край [95]

Идут эшелоны [102]

Одним курсом [109]

Глава IV. Севастополь зовет [121]

На прорыв блокады [121]

По самолетам главным калибром [131]

Последняя встреча с «Грузией» [137]

Под охраной бомбардировщиков [147]

Глава V. Набеги [154]

На торпедированном крейсере [154]

Страницы из прошлого [167]

Не давать покоя врагу! [177]

Глава VI. Ветер победы [185]

Озерейка — Станичка [185]

Тяжелая ночь [191]

По второму варианту [198]

Эскадра входит в родную гавань [205]

Глава первая.

«Червона Украина»

Желания сбываются

Поезд шел из Москвы на юг. Духота в вагоне, а окон не откроешь — пыль. Стояло жаркое лето 1938 года. Разморенные пассажиры на каждой остановке бежали к буфетам, водопроводным кранам. В основном это была довольно беззаботная публика, ехавшая на отдых к морю.

В ее глазах я, может быть, выглядел несколько странно. Не вступал в разговоры, не бегал к буфетам, подолгу стоял у окна в коридоре, молча лежал на полке. Я тоже ехал к морю, но не ожидала меня там санаторная нега. Немножко тревожило предстоящее и не давало покоя недавно пережитое.

Прошло чуть больше года, как мы отправились от причалов Севастополя на пароходе, в трюмах которого находились закупленные республиканской Испанией самолеты и оружие, а на палубе — закамуфлированные пулеметы. Мы — небольшая группа военных, одетых в штатское. Лишь немногие знали, что пароход идет в Испанию. Ее берегов он должен был достичь скрытно.

Длинный получился бы рассказ о том, как мы пересекали разные моря — Черное, Мраморное, Эгейское, Средиземное, как, миновав Босфор, перекрашивали борта и меняли конфигурацию надстроек транспорта, как выбирали курсы в стороне от больших морских дорог, как над нами кружились франкистские самолеты и мы [4] старались ничем не выдать себя, как, наконец, все облегченно вздохнули, оказавшись под защитой кораблей испанского республиканского флота.

На этом флоте под именем Хуана Монтеро я целый год был советником командира полуфлотилии миноносцев, начальника морского штаба и командующего флотом. Походы, бои, радость побед и горечь поражений, тревожные мысли об испанском, германском и итальянском фашизме, поднимавшем в то время голову.

Возвращались из Испании через Францию. В Ленинграде трогательная встреча с семьей и друзьями, затем поездка в Москву, где в Наркомате Военно-Морского Флота решалась моя дальнейшая судьба. И вот, назначенный начальником оперативного отдела штаба Черноморского флота, я еду в Севастополь.

Что меня ждет там? Как пойдут дела, какие люди окажутся рядом?

За Бахчисараем поезд стал петлять в выемках, изгибаться на высоких насыпях, нырять в тоннели. На очередном повороте блеснуло зеркало бухты. Пассажиры бросились к окнам, послышались восторженные восклицания. В те годы, как и сейчас, наш родной Севастополь восхищал каждого, кто видел его в первый раз. Мне-то здесь все было знакомо. Но я тоже с волнением смотрел на просторную бухту, на маячивший вдалеке корабль, на крутые горы с белыми домиками по их склонам. Какое-то внутреннее чутье подсказывало, что на этот раз я надолго прибыл в Севастополь.

Прямо с вокзала, оставив в камере хранения немудреный багаж, направился в штаб флота, который находился в старинном здании бывшего штаба Севастопольской крепости. Дом стоял на высоком холме рядом со знаменитым собором — усыпальницей русских адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова и Истомина. Оперативный отдел располагался в одной не очень просторной комнате с несколькими столами. Из окна были видны часть Северной бухты, Константиновский равелин и за ним синяя даль моря.

Когда я представился командующему Черноморским флотом Ивану Степановичу Юмашеву, он сразу же ввел меня в курс дела, познакомил с обстановкой.

— В штабе, конечно, имеются документы, составленные на случай войны, — сказал командующий. — Однако [5] не все они соответствуют нынешнему времени. У флота прибавляется сил, вступают в строй новые корабли, растут возможности авиации, береговых частей. Им должны быть поставлены четкие задачи в оперативных планах. Многое предстоит сделать, чтобы флот в нужный момент смог быстро принять полную боевую готовность.

Прощаясь, командующий выразил уверенность, что испанский опыт поможет мне в новой работе.

Не просто было втянуться в необычайно сложное дело разработки оперативных планов и документов. Не хватало умения мыслить широкими масштабами. Правда, мне немного уже приходилось сталкиваться со штабной работой — очень недолго я возглавлял отдел боевой подготовки в штабе Тихоокеанского флота. Но то был флот молодой, численно небольшой, и особых сложностей в организации его боевой подготовки не встречалось. Теперь же приходилось иметь дело со значительно выросшим Черноморским флотом — планировать использование его сил в случае войны.

Офицеры оперативного отдела, а их было всего несколько человек, упорно трудились над «планом войны», вернее, над «планом первых операций». Ложились на бумагу карты и кальки, детальные разработки оборонительных минных заграждений с подробным расписанием действий участвовавших в их постановке кораблей. Рождались, обосновывались расчетами и выражались графически замыслы ряда набеговых операций. На картах нарезались сектора воздушной и морской разведки, места боевых позиций подводных лодок.

В директивной установке, из которой мы исходили, флоту предписывалось в случае нападения врага дать отпор согласованными ударами подводных и надводных кораблей, авиации, береговой обороны. Соединения нашего флота уже формировались из кораблей различных классов — для удобства взаимодействия при выполнении оперативных и тактических задач. Таким наиболее значительным соединением на Черноморском флоте была эскадра, состоявшая из крейсеров и эсминцев разных типов. Она-то часто и владела нашим вниманием.

Немало потрудились мы и над системой готовности, начинавшей вводиться на флоте. Готовности были названы по номерам. Номер три — обычная, повседневная, номер два — более высокая, с известным напряжением [6] для людей и техники, номер один — для угрожаемой обстановки, когда техника и оружие могут действовать немедленно, а люди находятся на боевых постах.

Впоследствии военным морякам было просто говорить об этих гоговностях. Их отработали, к ним привыкли. Но в первое время мы немало помучились, определяя их во всех деталях.

Этим, разумеется, занимались не только на Черноморском флоте — такая работа шла на всех флотах. И, как показали дальнейшие события, она сыграла большую роль.

Хорошие отношения наладились в тихой комнате оперативного отдела — деловые, доброжелательные. Все офицеры-операторы на равных несли нелегкую ношу своей службы. Виктор Алексеевич Ерещенко, ныне контрадмирал, с присущей ему аккуратностью трудился главным образом над документами общего оперативного характера. Серьезный, немногословный Лисютин больше занимался тем, что было связано с боевыми действиями подводных лодок. В штаб он пришел с должности командира подводной лодки, и я вполне доверял его солидному служебному опыту. Отличными качествами штабного офицера обладал и капитан 3 ранга Тишкин. Бывало, часами сидит за своим столом, обдумывая какой-то сложный вопрос, а потом, склонившись над бумагой, начинает быстро исписывать лист за листом. Мы занимались в общем-то весьма прозаическими творениями, но Тишкин умел и сухие выкладки облечь в живую форму. И это шло от его характера — мягкого, лирического.

Наше дело требовало контактов с другими офицерами штаба, флагманскими специалистами. Однажды на несколько дней переселился к нам в комнату начальник гидрографического отдела флота Александр Викторович Солодунов. С его участием мы создавали лоцию военного времени — руководство мореплавателям на случай боевой обстановки, когда погаснут маяки и огни, а пути перекроют минные заграждения.

Говорили, что Александр Викторович суховат, трудно ладит с сослуживцами. Мне он таким не показался. Правда, резковат в суждениях, но это свойство прямой натуры — свойство, особенно ценное у военных людей.

Все мы в то время, конечно, пристально следили за [7] событиями в мире. А они говорили о приближении грозы. После Испании я ничуть не сомневался, что рано или поздно грянет великий бой. Здесь, в оперативном отделе, мы этот бой уже вели на бумаге, на картах. У нас имелись общие оперативные установки. Основываясь на конкретных данных и расчетах, мы старались представить будущее в возможно более реальном свете, Но ведь само слово «представить» стоит где-то рядом со словами «вообразить», «сфантазировать». И порой становилось не по себе от сознания того, насколько ответственна такая фантазия, какие беды могут произойти, если ее полет будет неверен.

Мы «посылали» в сражения эскадру, подводные и другие силы флота. Черноморский флот пополнялся новыми кораблями. То одну, то другую вступившую в строй боевую единицу приходилось учитывать в оперативных планах. Корабли стояли в Северной и Южной бухтах, проходили мимо Константиновского равелина, видимые из окна кабинета. И взгляд невольно тянулся к ним.

В молодые годы, еще в царском флоте, я получил боевое крещение на корабле. Потом служба бросала меня в разные места, но всегда хотелось плавать, жить корабельной жизнью. После долгих раздумий я твердо решил проситься на корабль.

В конце лета 1939 года мы с Тишкиным поехали в Москву. И на целый месяц задержались в ней по служебным делам, касавшимся опять-таки оперативных планов. Там и застало нас известие о нападении гитлеровской Германии на Польшу, о вступлении в войну Англии и Франции. Занималось пламя большого пожара. И мне подумалось, что ждать больше нельзя.

Об окончании дел в Москве потребовалось доложить Народному комиссару Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецову. Во время доклада я выдерживал официальный тон, стараясь ничем не напомнить Николаю Герасимовичу о прежнем знакомстве, о совместной службе в Испании. Ведь тот пароход, на котором я с трудом добрался до испанских берегов, встречал в Картахене советский военно-морской атташе Кузнецов, или дон Николас, как его звали испанцы.

Итак, мы ведем служебный разговор. Но вот он окончен, пора уходить. И тут я набрался смелости. [8]

— Товарищ народный комиссар, разрешите обратиться по личному вопросу.

И, получив разрешение, несколько волнуясь, говорю о своем желании переменить береговую службу на корабельную, доказываю, что у меня, как немало поплававшего моряка, есть моральное право просить об этом.

Кузнецов пристально посмотрел на меня своими характерными «монгольскими» глазами и спросил:

— А вы командовали раньше каким-нибудь кораблем?

Я сказал, что приходилось однажды дублировать командира эсминца. Выше этого не поднимался.

— Что ж, — сказал Николай Герасимович, — сейчас в ремонте крейсер «Червона Украина». Вот его и примете.

Принимать корабль. Сразу принимать крейсер — тот, которым не так давно Кузнецов командовал сам. Признаться, мысли мои смешались. А Николай Герасимович как ни в чем не бывало спокойно продолжал:

— «Червона Украина» — корабль хороший. С традициями. А время ремонта благоприятно для учебы. К концу его как раз и освоитесь.

Он говорил об этом, как о деле уже решенном, не вызывающем возражений. Я горячо поблагодарил наркома, сказал, что постараюсь оправдать доверие.

Опять дорога в Севастополь, и опять беспокойные мысли. В жизни намечался крутой поворот.

В первой половине октября 1939 года был объявлен приказ о моем назначении на должность командира крейсера «Червона Украина», входившего в эскадру кораблей Черноморского флота.

Объект № 2

Нетрудно понять состояние человека, на которого вдруг лег груз командирской ответственности. Сдавая дела в оперативном отделе, я уже думал о крейсере. В каком он состоянии, скоро ли войдет в строй, сумею ли найти правильную линию поведения в отношениях с экипажем, насчитывающим сотни людей, у многих из которых мне предстоит учиться.

Крейсер стоял у заводского причала в Южной бухте. А его команда жила в казарме на Северной стороне. [9]

Туда и доставил меня катер в один из солнечных осенних дней.

Казарма одноэтажная, несколько мрачноватая. Но дорожка у ее дверей чисто подметена. Дежурный, увидев незнакомого капитана 2 ранга, подходит и представляется:

— Старший лейтенант Спахов.

Называю ему свою фамилию и сообщаю, что назначен командиром «Червовой Украины». Проверив документы, старший лейтенант вытягивается, берет руку под козырек и рапортует по всей форме.

Выясняется, что прежний командир уже отбыл к новому месту службы, а за него оставлен капитан-лейтенант Сергиевский, возглавлявший на крейсере боевую часть связи. Он с утра ушел на корабль вместе с личным составом.

Идем по пустой казарме. Койки аккуратно заправлены, всюду чувствуется порядок. Спахов немногословен, держится настороженно. Наверное, думает: «Каков-то новый командир? Хорошо будет с ним служить или плохо?» По себе знаю, что это вопросы не праздные. У командира большая власть. И многое зависит от того, как он будет пользоваться ею, какой проявит характер. Плохо служить с командиром, который мелочно придирчив, высокомерен или излишне крут. С другим настроением служится, когда от командира исходит хотя подчас и суровая, но ровная, справедливая требовательность, внимание к людям.

Отвечая на мои вопросы, Спахов рассказал, что экипаж живет трудновато: днем ремонтные работы, а вечером занятия. Часто приходится ходить в гарнизонные наряды — их больше всего падает на неплавающие корабли.

Зашли в небольшую комнатку. Стол, кровать, умывальник. Оказалось, береговая каюта командира. Что ж, будем обживать!

Под вечер к причалу, расположенному неподалеку от казармы, подошли переполненные барказы. Это вернулись работавшие на крейсере моряки. Одежда, руки и лица — в грязных масляных пятнах, припорошены ржавой пылью.

Ко мне в каюту зашли представиться капитан-лейтенант Сергиевский, военинженер 2 ранга Трифонов, возглавлявший [10] на крейсере электромеханическую боевую часть. Завязался разговор. Оказалось, что офицеров тревожит ход ремонта. Он идет уже около года. Вначале предполагалось ремонтировать крейсер капитально, потом объем работ сократили в четыре раза по стоимости и в два раза по срокам. Но вот сроки-то как раз и не выдерживаются. У завода не хватает мастеров.

На следующий день с утра отправляюсь на крейсер. Он стоит к причалу кормой. Сходня широкая — заводская. По ней снуют рабочие. На палубе — развал, тянутся электрокабели. Со всех сторон несется невообразимый грохот. Краснофлотцы, облепив надстройки, бьют по железу молотками, скребут скребками и металлическими щетками, счищая слои краски и ржавчины. Грохот и во внутренних помещениях корабля. Там тем же способом удаляется ржавчина, годами накапливавшаяся под обшивкой корпуса крейсера. Не оседая, в воздухе висит едкая пыль.

Вместе с Александром Фомичом Трифоновым обходим машинные и котельные отделения. Многие механизмы здесь разобраны, около них возятся рабочие и корабельные специалисты. Рабочих маловато.

— Видите ли, — поясняет один из них, — завод сейчас основные силы бросает на ремонт линкора «Парижская коммуна». Это у нас объект № 1. А ваш крейсер — объект № 2.

Вот оно что. Несколько часов ходим по кораблю. Это вовсе не легкая прогулка. Вниз и вверх по трапам, наклонным и отвесным. Им нет конца. Вот когда получаешь истинное представление о громадности крейсера. Он производит внушительное впечатление и на рейде. Но тогда большая часть его корпуса находится в воде. А ведь ниже ватерлинии тоже много различных помещений.

Мне хочется схватить общую картину происходящего на корабле. Но чувствую, что больше всего внимания обращаю на краснофлотцев, занимающихся очисткой корпуса, или, говоря иначе, окирковкой. Нерадостная, нудная и очень медленная работа. Это ведь сколько надо недель, чтобы люди прошлись молотками и щетками по всему корпусу крейсера! Из-за окирковки, которая целиком возложена на экипаж корабля, могут задержаться монтажные и другие работы. И заводские специалисты тогда скажут: «Мы свое сделали бы, да вот вы не успели [11] «. Нет, с такой кустарщиной далеко не уедешь. А где выход?

Вечером обмениваемся мнениями с военкомом корабля батальонным комиссаром Валерианой Андреевичем Мартыновым. Решаем собрать на совет командиров боевых частей.

Один за другим входят они в каюту, рассаживаются, кто на чем. В основном это корабельные старожилы. Понимаю, что надо щадить их самолюбие, и потому о своих впечатлениях говорю возможно мягче. Но, видимо, зря дипломатничаю.

— Эта окирковка всем нам стоит поперек горла, — первым подает голос капитан-лейтенант Сергиевский. — Но что делать? Сколько помню, моряки всегда выходили на нее с молотком и щеткой.

— Ручной молоток и ручная щетка — это одно, а механический молоток и механическая щетка — совсем другое.

Все оборачиваются к офицеру, который высказался так загадочно. Он невысок, черняв, с темными задумчивыми глазами. Мне он уже знаком. Это командир дивизиона живучести военинженер 2 ранга Айзин. Оказывается, его уже давно занимает проблема окирковки.

— Есть одна возможность ускорить процесс, — говорит Айзин. — Надо механизировать труд краснофлотцев. Кое-какие соображения у меня имеются, но не все еще додумано до конца.

Арон Бентионович Айзин слыл на корабле неутомимым рационализатором. Инженер с творческой жилкой. Недаром впоследствии, пройдя многие ступени флотской службы, он возглавил технический отдел флота. На совете офицеров мы поручили ему руководство корабельными рационализаторами. Пусть все они думают над тем, как ускорить и облегчить ремонтные работы.

Запомнилось выступление Мартынова. Он предложил обратиться за помощью к коммунистам и комсомольцам. Это и было сделано на проведенных вскоре партийном и комсомольском собраниях.

В те дни офицерам крейсера пришлось провести немало бесед с краснофлотцами и старшинами. Подходишь к группе работающих в каком-нибудь корабельном помещении, спрашиваешь:

— Тяжело, товарищи? [12]

— На тяжесть не жалуемся. А вот медленно дело идет. Плавать — не то что пылиться у заводской стенки.

После такого вступления разговор переходил на конкретные темы — где чего не хватает, какие участки отстают. Нередко тут же находили и выход из положения.

Вскоре темп работ стал выше, и что самое главное — пошел поток самых разных рационализаторских предложений. В береговой казарме пришлось выделить помещение — кабинет рационализатора. Здесь вечерами, а иногда и днем собирались подопечные Айзина, горячо спорили, делали расчеты и чертежи. Из краснофлотцев здесь чаще всего можно было видеть таких смышленых ребят, как Спитченко, Шишков, Казак.

Из того, что сделали корабельные умельцы, мне более всего запомнились два творения. Первое — электрощетка. Переносная, компактная, из жесткой стальной щетины, она оказалась весьма удобной для сдирания ржавчины с корпуса крейсера. Второе — механический молоток, наподобие пневматического шахтерского отбойного молотка. После опробования первых образцов наши мастера вместе с заводскими специалистами размножили их. Проблема злополучной окирковки была решена.

Возложенные на экипаж работы пошли быстрее. А заводские специалисты действовали в прежнем невысоком темпе. В машинном отделении лежали без движения части разобранных агрегатов, насосов, со дня на день откладывался монтаж оборудования котлов. Докладывая об этом, Александр Фомич Трифонов хмурился:

— Выбиваемся из графика.

Я попросил его изложить на бумаге претензии к заводу, и мы пошли к директору Н. М. Сургучеву.

— Понимаю вас, товарищи, — сказал Сургучев. — Но и вы нас поймите. Мастера брошены на «Парижанку». А вы у нее, так сказать, в кильватере.

Опять тот же разговор о первоочередности ремонта линкора «Парижская коммуна». Большому кораблю, конечно, большое плавание. Но ведь и крейсер — единица немалая. Не в интересах флота долго держать его у заводского причала.

Я знал, что флотские дела всегда близко к сердцу принимал первый секретарь Севастопольского горкома партии Борис Алексеевич Борисов, сам в недавнем прошлом [13] военный моряк. А что, если пойти к нему? И вот я в горкоме партии.

Узнав о цели моего визита, Борис Алексеевич развел было руками, но я перешел в наступление:

— Если завтра война, может быть, крейсер окажется нужнее линкора. Вам, как моряку, это должно быть понятно.

Борисов выслушал мою горячую речь, улыбнулся:

— Для каждого командира лучший корабль тот, которым он командует. Но кое в чем вы правы. Поговорю с директором.

Через несколько дней мы почувствовали, что свое обещание секретарь горкома сдержал. На корабле прибавилось число рабочих, завод нашел запасные части, в которых раньше отказывал.

— Перехватываете инициативу? — сказал мне встретившийся на причале командир линкора капитан 1 ранга Ф. И. Кравченко.

— Уравниваем шансы, — ответил я. — Объект № 2 тоже хочет плавать.

Ответственная должность

Когда корабль в ремонте, командир может часто бывать дома. Нет походов, нет оперативных дежурств. Но я редко брал «увольнения на берег».

Намаешься за день на корабле в бегах и хлопотах, а вечером надо еще поговорить то с тем, то с другим — знакомство с экипажем крейсера далеко не завершилось. Да сумей еще выкроить время для самостоятельной командирской подготовки.

Теоретических знаний, умения разбираться в разных служебных тонкостях у меня, пожалуй, хватало. За плечами были Военно-морская академия, оконченная в 1931 году, два года учебы в Академии Генерального штаба, опыт длительной флотской службы. Но у меня были самые общие представления о крейсерах, их возможностях и тактико-технических данных. А «Червона Украина» имела свои, только ей присущие, особенности. И можно ли было командовать ею, не познав этих особенностей, не изучив ее во всех деталях?

На своем веку я видел немало командиров. Одни выходили из штурманов, другие из артиллеристов, третьи [14] из минеров. Нередко считалось, что бывшим штурманам командирский мостик подходит более всего. Не ошибется в расчете курса, не потеряет места в море, знает все фарватеры, бухты, мысы, маяки на своем театре, или, говоря иначе, в своем районе плавания.

Это, разумеется, очень важно. Без отличных штурманских знаний и навыков нет командира. Но нельзя сводить искусство командования кораблем только к искусству кораблевождения. Все тут гораздо сложнее.

По команде с мостика работают корабельные машины то на малом, то на среднем, то на самом полном ходу. И ты должен ясно представлять, сколько времени и на каком режиме они могут действовать. От командира исходит приказание на открытие артиллерийского огня. Но если ты не знаешь артиллерии, разве сможешь правильно, расчетливо, на полную мощь использовать ее ударную силу? Это же относится к минному оружию, связи, ко всей другой технике.

А представим себе, что в бою или в обычном плавании корабль получил повреждения. Где-то пробоина в борту и какие-то помещения заливает вода, где-то бушует огонь, подбираясь к жизненно важным центрам. И первая команда, и последнее решение опять-таки за командиром. Какое нужно точное знание всего корабельного устройства, чтобы ни в чем не ошибиться!

«Пока идет ремонт, у вас будет возможность досконально изучить корабль», — вспомнились слова Наркома Военно-Морского Флота Н. Г. Кузнецова. И я старался не упускать такой возможности.

Многие дни начинались с того, что я надевал комбинезон и спускался по трапам вниз, чтобы продолжить исследование обширного хозяйства электромеханической боевой части. В связи с ремонтом значительная часть механизмов находилась в разобранном виде, и можно было осмотреть их не только с внешней стороны, но и внутри.

Учиться без учителей трудно. Моим основным консультантом был Александр Фомич Трифонов. Но не станешь же постоянно таскать за собой по трюмам человека и без того весьма занятого. «У нас очень хорошие старшины команд», — осторожно подсказал он однажды. И я стал задавать вопросы старшинам. Например, отличнейшим специалистом по корабельным котлам был немало [15] уже послуживший на флоте старшина Рожков. Он с удовольствием и даже с какой-то гордостью (сам командир спрашивает!) давал объяснения. В изучении устройства главных турбин и турбодинамо мне старательно помогал старшина Петров. Не раз приходилось пользоваться и толковыми объяснениями знатока трюмных систем старшины Чижева, хозяина палубных механизмов и устройств главного боцмана старшины Суханова.

Встречаются на флоте офицеры, которые вообще считают предосудительным обращаться за какими-либо разъяснениями к подчиненным. Дескать, подрыв авторитета. Как будто можно завоевать авторитет, скрывая свое незнание. Наоборот, люди больше уважают того, кто без всякого чванства идет к ним за советом, за помощью.

Именно в те дни я хорошо узнал корабельных ветеранов, составлявших костяк экипажа. Через многие испытания мы прошли потом вместе, и никогда они ни в чем не подводили ни свой корабль, ни своего командира.

Уроки давались нелегко. Рабочего комбинезона в лучшем случае хватало дня на три — от лазания по трюмам, котельным и машинным отделениям он так покрывался грязью и маслом, что хоть выбрасывай. Зато я уже свободно ориентировался на «Червоной Украине», мог здраво судить, на что способен этот корабль, какие у него достоинства и недостатки, узнал его тактико-технические характеристики и биографию.

Накануне первой мировой войны царская Россия приступила к осуществлению большой кораблестроительной программы. На стапелях возводились остовы линкоров типа «Севастополь», которые были тогда самыми совершенными в мире. Вступали в строй самые быстроходные в мире эсминцы типа «Новик». Тогда же, в 1913 году, началась постройка нескольких крейсеров типа «Светлана» — кораблей, вполне отвечавших требованиям своего времени.

В связи с начавшейся войной достроить крейсера не удалось. Их судьба решалась уже при Советской власти, когда наша молодая Советская республика, разгромив белогвардейцев и интервентов, приступила к восстановлению пришедшего в упадок флота. Часть крейсеров этой серии сдали на слом, а три решили достраивать: среди них были и два черноморских корабля, получивших [16] впоследствии названия «Червона Украина» и «Красный Кавказ».

То были годы страшной хозяйственной разрухи. Не хватало ни сил, ни материалов для восстановления флота. Но над ним взял шефство наш героический комсомол, нужные для его строительства средства по призыву партии собирал весь народ.

Нелегко и не скоро шла достройка «Червоной Украины». Лишь в 1927 году она вступила в строй кораблей Черноморского флота. При длине свыше 150 метров и пятнадцатиметровой ширине крейсер имел почти 7 000 тонн водоизмещения. Подводная часть его корпуса, ниже ватерлинии, уходила в глубину на 5,5 метра. Машины мощностью 50 тысяч лошадиных сил позволяли развивать скорость около 30 узлов. Ударную силу крейсера составляли 15 орудий калибром 130 миллиметров и несколько торпедных трехтрубных аппаратов. Имелось довольно мощное зенитное вооружение.

Немало лет «Червона Украина» оставалась одной из самых сильных боевых единиц на Черном море. Неоднократно она выполняла роль флагманского корабля флота. Много раз ее экипаж добивался образцовых показателей в боевой и политической подготовке. Чувствовалось, что матросы, старшины и офицеры гордятся своим крейсером и с нетерпением ждут, когда их трехтрубный красавец оторвется от заводского причала и выйдет на морской простор.

Занимаясь ремонтом, мы готовились к будущим плаваниям. С личным составом проводились занятия и тренировки. Командиры боевых частей и другие офицеры нередко ходили в походы на кораблях эскадры, участвовали в стрельбах и тактических учениях. Я много внимания уделял теоретическим вопросам кораблевождения, тренировался в штурманских расчетах. Нужна была и командирская походная практика. С ней дело решилось так.

В то время в составе Черноморского флота находился брат «Червоной Украины» — однотипный с нею крейсер «Красный Крым», бывшая «Светлана». Достроенная на Балтике, она была переименована в «Профинтерн». В январе 1930 года крейсер «Профинтерн» вместе с линкором «Парижская коммуна» совершил знаменитый переход вокруг Европы, выдержав страшный ураган в Бискайском [17] заливе. И вот теперь этот корабль, еще раз переименованный, плавал на Черном море.

«Красным Крымом» командовал капитан 3 ранга Александр Илларионович Зубков. Не раз приходилось слышать хорошие отзывы о нем как о командире и человеке. «Не попроситься ли к нему в ученики?» — подумалось мне. Обратился за разрешением к командующему эскадрой контр-адмиралу Л. А. Владимирскому. Он одобрительно отнесся к такому намерению. Поэтому, когда «Красный Крым» уходил в очередной поход, я находился на его мостике рядом с Зубковым.

— Может быть, сразу к машинному телеграфу? — щедро предложил Александр Илларионович перед съемкой с бочек.

— Сначала хочу понаблюдать, — ответил я.

И в самом деле, было важно посмотреть, как опытный командир держится на мостике, какие подает команды, какие принимает решения.

Швартовы крейсера протянулись на бочки с носа и кормы. Первыми отдали кормовые, быстро убрали их на палубу. «Надо давать задний ход, и за кормой должно быть чисто», — отметил я про себя. Убраны носовые швартовы, дан малый ход назад. Потом машины стали работать враздрай — одна вперед, другая назад. Крейсер почти на месте развернулся и направился к боновым воротам.

Все эти моменты я замечал и, ставя себя на место командира, мысленно оценивал. Понравилось, что люди действовали четко, без суеты, отлично знали свои обязанности.

На траверзе Южной бухты я посмотрел в бинокль, туда, где у заводского причала стояла «Червона Украина». Было хорошо видно, как работавшие на ее палубе краснофлотцы провожали взглядами выходивший из базы крейсер. Ничего, теперь им уже недолго тосковать по морю!

Зубков прошелся от правого крыла мостика к левому, внимательно посмотрел вперед. Боновые ворота нешироки, и необходимо точно попасть на их середину. На волнах, разбегавшихся в обе стороны от форштевня корабля, закачались массивные бревенчатые связки — секции боновых заграждений. Впереди открылся бескрайний синий простор. [18]

Давненько не выходил я в море. И сейчас, подставив лицо ветру, дышал полной грудью. Что там ни говорите, а моряка всегда волнует минута, когда он покидает берег и встречается с родной могучей стихией.

Как и полагается при выходе из базы, на крейсере сыграли учебную боевую тревогу. Под пронзительную трель колоколов громкого боя люди разбегались по боевым постам, сбрасывали чехлы с орудий. На мостик поступали доклады о готовности корабельных подразделений. Снова я отметил большую слаженность и быстроту в действиях экипажа. Нам на своем корабле над этим еще придется работать и работать.

За Херсонесским маяком «Красный Крым» повернул влево. Он держал курс на Феодосию. Поход был тренировочным, и в пути игрались разные тревоги — аварийная, химическая. Проводили учение артиллеристы. Зубков, выполняя роль гостеприимного хозяина, объяснял, на какой стадии находится у них обучение экипажа, почему именно эти тренировки запланированы, какая ими преследуется цель. Все это для меня представляло немалый интерес.

Через несколько часов хорошего хода крейсер бросил якорь в Феодосийском заливе. Стоянка здесь была недолгой. После обеда и короткого отдыха звонки аврала опять позвали моряков на походную вахту.

— Ну а теперь, Николай Ефремович, я уступаю вам свое место, — сказал Зубков. — Действуйте!

Снимаемся с якоря. Залив просторный, маневр не стеснен. Когда с бака доложили, что якорь чист, поставил ручки машинного телеграфа на «Малый вперед» и скомандовал «Право руля». Описав пологую циркуляцию, крейсер стал выходить из залива.

Александр Илларионович стоит рядом. В случае чего он готов немедленно вмешаться, предотвратить ошибку.

Но пока все идет как полагается. Когда залив остался позади, штурман доложил время поворота. Я командую вахтенному командиру новый курс, и крейсер послушно реагирует. Теперь можно увеличить ход. Щелкаю блестящими никелированными рукоятками машинного телеграфа. Легкое дрожание мостика свидетельствует об увеличении оборотов винтов.

Большой корабль повинуется движению рук и командам [19] — он в моей власти. Приятное чувство, но с непривычки волнуюсь: велика ответственность.

— Исполним вводную? — предлагает Александр Илларионович. И, не дожидаясь моего ответа, говорит: — Задача: занять позицию для артиллерийского обстрела берегового объекта в районе мыса Сарыч.

Вызываем на мостик штурмана и старшего артиллериста крейсера. Рассчитываем по карте маневр, точку начала стрельбы, скорость и время лежания на боевом курсе. Стрельбу, разумеется лишь условную, без выпуска снарядов, разыграли по всем правилам. Отход от мыса осуществили на артиллерийском зигзаге.

Выполнили эту задачу — Зубков ставит новую: отражение налета авиации условного противника. И так почти до самого Севастополя не прекращаются различные вводные.

Перед входом в базу все свое внимание сосредоточиваю на предстоящей швартовке. Фарватер строгий, берег рядом, ошибаться нельзя. На Приморском бульваре полно людей — вечер, севастопольцы отдыхают. Сколько глаз смотрит сейчас на крейсер, любуясь им. Это еще больше обязывает.

Обычно командиры в знакомой базе пользуются какими-нибудь береговыми ориентирами для безошибочного маневрирования. Заранее определяется, где стопорить ход, где начинать гасить инерцию при подходе к месту стоянки корабля.

У Зубкова такими ориентирами были труба госпиталя на Павловском мысу и отдельно стоящий дом на Северной стороне.

Слежу за этими знаками, глазами измеряю расстояние до бочек и даю «Стоп» машинам. Теперь крейсер движется вперед лишь по инерции. Движется довольно быстро, но до носовой бочки еще далеко, поэтому задний ход пока не отрабатываю. Зубков, однако, подсказывает — пора. Даю «Малый назад». Бегут секунды, и ясно, что бочку проскочили.

Раньше мне приходилось швартоваться на эсминце. Он в таких ситуациях послушнее. Крейсер — махина. Тут нужны другие расчеты.

Красивой и скорой постановки на бочку не получилось. Приходится сдавать назад, а затем немножко подрабатывать машинами вперед. Но вот шлюпка с гребцами, [20] висящая на шлюпбалках, летит вниз, быстро идет к бочке. Крепится носовой швартов, за ним — кормовой. Крейсер на месте.

— Для первого раза неплохо, — говорит, явно преувеличивая мои успехи, Александр Илларионович.

Я вытираю пот со лба — жарко. Потом мы сидим с Зубковым в каюте. Александр Илларионович деликатно констатирует, что в общем на мостике я не терялся. Но энергичности маловато, чувствуется нехватка навыка. «А ведь сегодня все происходило, можно сказать, в идеальных условиях — отличнейшая погода. А если ветер, волна или туман?» — с тревогой думаю я.

— Для следующей тренировки закажем шторм, — как бы угадывая мои мысли, улыбаясь, говорит Зубков.

Уходя, горячо благодарю его за уроки. Он серьезнеет:

— Это вы напрасно. Командир должен помогать командиру.

Хорошо сказал Александр Илларионович. В его словах глубокий смысл и большая заинтересованность в нашем общем деле. Ведь в командирском братстве, взаимопомощи крепнет наша боевая сила.

На «Красном Крыме» я ходил и в другие походы. Вскоре полученная на нем практика мне очень пригодилась.

В апреле 1941 года наша «Червона Украина» впервые после постановки в ремонт отошла от заводского причала. К тому времени на ней уже были проведены так называемые швартовые испытания — проверка работы механизмов на месте, в базе. А теперь начались ходовые испытания.

Я еще не был допущен к самостоятельному управлению крейсером. И в первый поход на мостик вместе со мной поднялся «обеспечивающий командир». Его роль исполнял мой наставник Александр Илларионович Зубков. У действующих механизмов рядом с краснофлотцами и старшинами встали заводские мастера.

Программа испытаний длинная. Вначале ходим осторожно, внимательно следя за поведением отремонтированных агрегатов и установок. Наконец решаем дать максимальные нагрузки механизмам. На пустынном морском полигоне вдали от берега я с некоторым душевным трепетом перевожу ручки машинного телеграфа с малого на средний ход, потом на полный. Проходит десять, [21] пятнадцать минут. Командир электромеханической боевой части Трифонов докладывает по телефону из поста энергетики и живучести, что все нормально. Командую: «Самый полный ход!»

За гулом вентиляторов, гонящих воздух в котельные отделения, почти ничего не слышно. В действии все двенадцать котлов. Четыре огромных крейсерских винта на предельных оборотах буравят воду. За кормой до уровня палубы вздыбился клокочущий пенистый бурун. Гудит ветер в надстройках.

Хорошо бы посмотреть сейчас на крейсер со стороны! Должно быть, впечатляющее зрелище.

Трифонов докладывает, что корабельная энергетика выдерживает предельные нагрузки. Надо отдать должное заводским инженерам и рабочим, а также мастерам из нашего экипажа. Потрудились они на совесть.

Радостные возвращаемся в базу. Ходовые испытания окончены.

Наступил Первомай 1941 года. Для нас это особенно торжественный день. Вместо заводского флага на кормовом флагштоке поднимаем бело-синий Военно-морской флаг. Крейсер «Червона Украина» вернулся в состав черноморской эскадры.

После праздников — учебные будни.

— Учтите, что план боевой подготовки для вас тот же, что и для других кораблей, — сказал мне командир бригады крейсеров капитан 1 ранга С. Г. Горшков. — А они уже плавают давно. Придется догонять.

Жестковатое требование. Но мы не зря учились во время ремонта. Да и люди на подъеме — начали плавать. Должны догнать.

На партийном собрании коммунисты решили провести по всем боевым частям беседы, разъяснить людям положение, выпустить стенную газету, написать лозунги. И вот один за другим побежали дни, заполненные занятиями, тренировками, учениями.

Поначалу проводилось особенно много учений, на которых проверялись действия моряков по различным тревогам. Практикуясь на «Красном Крыме», я убедился, как это важно для успешных плаваний. Вместе с тем артиллеристы готовились к стрельбам, минеры — к минным постановкам и торпедным атакам. Тренировки в базе перемежались с походными днями. [22]

Уже в начале июня мы держали серьезный экзамен: выполняли артиллерийскую стрельбу главным калибром по морской цели. За нашими действиями наблюдали комбриг и специалисты штаба. Они дали кораблю высокую оценку и допустили его к флотскому учению.

На время флотского учения, начавшегося 14 июня, к нам опять пришел Александр Илларионович Зубков. «Красный Крым» в те дни в море выйти не мог, и его командиру поручили еще раз понаблюдать за моими действиями, поделиться опытом, а в нужных случаях и помочь. Ведь задачи на крейсер ложились довольно сложные.

Крейсер — корабль многоцелевого назначения. Большая скорость и маневренность сочетаются в нем с мощным огнем. Он не страшится штормов, может надолго покидать базу. Эти качества позволяют ему решать самые разнообразные боевые задачи.

Пятеро суток «Червона Украина» то вместе с эскадрой, то вдалеке от нее бороздила Черное море при ярком свете солнца и темными южными ночами. Грохотали залпы ее главного калибра, стреляли зенитные пушки.

Порядком уставшие, невыспавшиеся, 19 июня мы вернулись в Севастополь.

— Поздравляю, командир, — сказал мне на прощание Зубков. — Теперь вы вполне готовы к самостоятельным плаваниям.

Мины падают с кормы

Наступило 21 июня. Суббота. День большой приборки. По корабельным коридорам и палубам не пройти. Все моется, всюду наводятся чистота и блеск.

Вымыв крейсер, как говорится, от клотика до киля, краснофлотцы и старшины занялись своими делами. Работала корабельная баня. На бельевых леерах, протянутых над палубой, колыхались на легком ветерке выстиранные добела парусиновые рубахи и штаны.

В моей каюте собрались командиры боевых частей. Подсчитываем, сколько и каких запасов принял крейсер. За те два дня, которые прошли после учения, у борта корабля побывали баржи с топливом, водой, боеприпасами, продовольствием. Мы пополнили все запасы, порядком [23] израсходованные в учебных боях, и были готовы к новым походам.

Таков уж флотский порядок: вернулся из плавания — приготовься снова выйти в море. Только тогда можешь думать об отдыхе. И не было ничего удивительного в том, что этот порядок строго выдерживался. Но кое-что в те дни все-таки было не совсем обычным. Уж очень быстро удовлетворялись все наши заявки на пополнение запасов. И не только наши. От одного корабля баржи спешили к другому. А раньше, бывало, ждешь их, ждешь... Не помнилось также, чтобы когда-нибудь по окончании столь больших учений оставалась оперативная готовность номер два. А такая готовность, безусловно повышенная по сравнению с повседневной, была объявлена всему флоту.

Сейчас, желая показать свою прозорливость, можно было бы говорить, что в те дни чувствовал себя тревожно, ждал чего-то серьезного. Но, признаться, никакой особой тревоги не испытывал.

О войне, конечно, думалось. К нам в Севастополь приезжали лекторы из Москвы. Один из них недвусмысленно дал понять, что нельзя полностью верить в договор о ненападении, заключенный с гитлеровской Германией. Мы знали, что должны повышать бдительность и держать порох сухим.

Все это так. Однако я погрешил бы против истины, если бы сказал, что в субботу 21 июня видел приближение непосредственной опасности. Человек, видно, уж так устроен: готовится к чему-то, знает о его неизбежности, но не хочет до конца верить, успокаивает себя мыслью: «Не сегодня, не завтра». И пришлось потом лишь пожалеть, что многие тогда успокаивали себя подобным образом.

Обстановка на Севастопольском рейде, несмотря на повышенную оперативную готовность, не располагала к особой тревоге. Ко второй половине дня здесь собралась вся эскадра. Прибранные и умытые, по всей ширине бухты неподвижно стояли красавцы-корабли. На их бортах, на иллюминаторах играли солнечные блики, отраженные от воды. Часть личного состава было разрешено уволить на берег. Краснофлотцы и старшины, одетые по летней форме — во все белое, садились на катера, буксиры и барказы. Уходили в город и офицеры — кто [24] домой, к семьям, кто в Дом флота, на устроенный там вечер отдыха.

Позднее других, но еще засветло сошел на берег и я, получив на это разрешение командира бригады крейсеров. На корабле остались мой заместитель по политической части батальонный комиссар Мартынов и исполнявший обязанности старшего помощника командира капитан-лейтенант Сергиевский.

Хорошо вернуться домой после долгого отсутствия. У моряка есть это «преимущество» перед другими людьми — частые расставания и радостные встречи. Тамара Иосифовна, моя жена, захлопотала с ужином, а дочь Лена, почерневшая от загара, как и все севастопольские девчонки и мальчишки, расспрашивала об учениях, которые тут, в главной базе, ни для кого не были тайной. Жена и дочь хотели вытащить меня погулять по городу, спуститься с нашей Красноармейской улицы на Приморский бульвар, а мне, соскучившемуся по домашнему уюту да и порядком уставшему, вовсе не хотелось никуда двигаться. И потому после ужина мы все трое сидели на балконе, тихо разговаривали, наслаждаясь красотой теплого южного вечера.

Ночью я проснулся от пушечной пальбы и тревожных гудков. Прислушался и мигом вскочил с кровати, поняв, что в Севастополе дается сигнал большого сбора. По такому сигналу флот немедленно принимает готовность к боевым действиям. Снова учения? Тороплюсь одеться и почему-то уже точно знаю — нет, тревога не учебная, для учебной не тот час.

— Война, Тамара! — говорю жене.

Выскочил из дому и побежал с холма вниз, к берегу бухты. Бежал по непривычно темным улицам — повсюду в Севастополе было погашено уличное освещение. Спереди и сзади слышался топот ног — многие моряки по тревоге спешили на свои корабли.

Катер ждал у Графской пристани. На нем было уже несколько офицеров с «Червоной Украины». Приказал старшине немедленно идти к крейсеру, не дожидаясь остальных наших товарищей, тоже ночевавших на берегу.

— За ними сходите еще раз, — коротко бросил я.

Казалось, катер никогда так медленно не ходил. Наконец он стопорит ход у трапа, и я взбегаю на палубу крейсера. Сергиевский взволнованно докладывает: [25]

— По большому сбору на корабле объявлена готовность номер один. К зенитным орудиям поданы боеприпасы. Есть распоряжение Военного совета флота: если над базой появятся чужие самолеты — открывать огонь.

С мостика говорю по телефону с командирами боевых частей. Все люди готовы к действию.

Было уже более трех часов ночи, когда лучи прожекторов пронзили небо, крестиком засветился в них самолет. Ударили зенитки. Совсем недалеко, в районе Артиллерийской бухты, раздался мощный взрыв. «Крупными бомбят», — подумалось мне. Позднее мы узнали, что взорвалась сброшенная с самолета на парашюте морская мина. Вместо бухты она попала на берег и сработала как авиабомба.

...Один из самолетов летит над рейдом. Крейсер вздрагивает от выстрелов — наши зенитные пушки бьют боевыми снарядами. Потом стрельба смолкает, гаснут лучи прожекторов. На рейде и в Севастополе устанавливается тишина.

Судя по всему, внезапный воздушный налет не имел успеха. Корабли на месте, корабли целы. Мы еще не знаем, кто враг. Но он показал свое лицо — лицо подлого убийцы, нападающего коварно в темную ночь.

Вызываю на мостик то одного, то другого офицера.

— Как прошла стрельба? — спрашиваю командира зенитного дивизиона старшего лейтенанта Воловика.

— Хорошо, без пропусков, — отвечает тот. — Замечаний по работе личного состава нет.

— Проведите разбор. Не исключено повторение воздушного налета. Предупредите зенитчиков о бдительности, о высокой боевой готовности.

Командир БЧ-5 военинженер 2 ранга Трифонов доложил, что все его подчиненные правильно действовали по тревоге, котлы и машины в полном порядке. Обсуждаем с ним все, что касается живучести корабля. Теперь опасности не условные, а реальные, надо к ним быть готовыми.

Утром обстановка окончательно прояснилась. Из штаба флота был получен семафор: «Фашистская Германия напала на нашу страну». Напала. Не провокация, не какое-то недоразумение, а война. Договариваемся с Мартыновым, что он сам и политруки подразделений [26] пройдут по боевым постам и сообщат людям эту тяжелую весть.

Сразу же отдаю распоряжение о приведении крейсера в полную боевую готовность. Убираем все лишнее имущество, ненужное в боевых условиях, очищаем каюты и кубрики от легковоспламеняющихся материалов, закрашиваем только вчера надраенные медные поручни трапов — их блеск теперь ни к чему.

Когда над Севастополем встало яркое солнце, я доложил командиру бригады крейсеров, что корабль к выполнению боевых заданий готов.

Первое боевое задание мы получили через несколько часов. Нам было приказано принять на борт мины и ночью вместе с другими кораблями выставить их в районе Севастополя.

Из штаба флота прислали кальку — схему минного заграждения. Всматриваюсь в нее — знакомая работа. Кажется, давно ли эта калька лежала на моем столе в оперативном отделе штаба флота.

Минеры крейсера во главе со своим командиром старшим лейтенантом Александром Давидюком отправились на береговой склад. Им предстояло принять мины, произвести предварительную подготовку к постановке, а затем на барже доставить их к борту крейсера.

Когда к кораблю подошла тяжело нагруженная баржа, на палубе закипела трудная и небезопасная работа. Краснофлотцы с величайшей осторожностью подхватывали висящие на грузовой стреле стальные шары, разворачивали их так, чтобы колеса тележки-якоря точно вставали на палубные рельсовые пути. Затем мины откатывали, выстраивали одну за другой и закрепляли. Всего на палубу было принято 90 мин — несколько меньше полной нормы.

Вскоре на «Червону Украину» прибыл командир крейсера «Красный Кавказ» Алексей Матвеевич Гущин. Вместе с ним мы направились к командиру бригады крейсеров капитану 1 ранга С. Г. Горшкову. Поскольку минная постановка была совместной, предстояло предварительно разыграть ее на морской карте.

Выход из базы, следование в точку, от которой начнется минная постановка, курсы и скорости, на каких она будет производиться, время, сигналы — все это согласовывалось самым тщательным образом. Да иначе и [27] нельзя. Ведь даже при обычном совместном плавании в ясную погоду необходимы точные согласования по времени, курсам и скоростям для обеспечения нужных тактических построений и безопасного маневрирования. А мы готовились к выполнению боевой задачи ночью, причем такой задачи, которая требовала особенно точного выдерживания курсов и скоростей. От этого зависела боевая эффективность создаваемого нами заграждения.

Под покровом темноты выходим из бухты. «Червона Украина» впереди, за нею «Красный Кавказ».

Фарватер знакомый. Рулевой точно держит курс. Кругом спокойно. А все же чувствую нервное напряжение. Первый боевой поход! Невольно думается о сообщении, которое застало нас еще в базе: при входе в Карантинную бухту подорвался на мине и быстро затонул портовый буксир. А ведь в этом районе тральщики тщательно «пахали» море. Может быть, остались невытраленными и другие мины, сброшенные немцами с самолетов? Какая опасность для крейсера, который сейчас, можно сказать, набит взрывчаткой!

Прислонившись к ограждению мостика, рядом стоит капитан 1 ранга С. Г. Горшков. С момента выхода из базы он не проронил ни слова. Флагман ни во что не вмешивается, значит, все идет нормально. Правда, известна большая выдержка нашего комбрига: в походах он не опекает командиров кораблей, даже видя мелкие ошибки, не спешит делать замечания, бережет командирские нервы.

Берег отдалился и пропал во мгле. Через некоторое время штурман сообщил, что подходим к назначенному району. Командир минно-торпедной боевой части Александр Давидюк доложил с кормы — все готово к минной постановке. Узким, невидимым со стороны, лучом сигнального фонаря-ратьера даем условный сигнал на «Красный Кавказ». Корабли легли на параллельные курсы в строго рассчитанной друг от друга дистанции. Получив разрешение комбрига, подаю команду:

— Начать минную постановку!

Нам не видно, что делается на корме, и слова команд не доносятся оттуда из-за шума турбовентиляторов. Но все происходящее там нетрудно представить. Давидюк засекает время по секундомеру и командует:

— Правая! [28]

Краснофлотцы, подхватив первую из мин, стоявших на правом борту, мягко, но сильно толкают ее по рельсам к кормовому срезу. Черный шар с глухим всплеском исчезает в кипящей кильватерной струе. Когда стрелка секундомера отсчитывает положенное число делений, Давидюк выкрикивает:

— Левая!

И теперь уже падает за корму мина с рельсовых путей левого борта.

Через равные промежутки времени следуют команды, и мина за миной исчезают в глубине.

Корабль идет строго по прямой линии с неизменяющейся скоростью. И воображение рисует ровный пунктирчик мин, оставленных за кормой крейсера. Второй такой же пунктир, параллельный нашему, чертит идущий неподалеку «Красный Кавказ». А мористее, как нам известно, тем же курсом следует эсминец «Безупречный». Он ставит минные защитники. Если противник попытается уничтожить минное заграждение тралами, защитники помешают ему это сделать. Находящиеся на них устройства застревают в тралах, взрываются и выводят их из строя.

Наконец с палубы сброшена последняя мина. Задание выполнено. Командир бригады дает кораблям сигнал возвращаться в базу.

В базе ждала новость. К нам на крейсер старшим помощником был назначен капитан 2 ранга В. А. Пархоменко. Моложавый, подтянутый, он сразу произвел на меня хорошее впечатление.

До войны Пархоменко учился в Военно-морской академии. Его, как опытного офицера, много плававшего и даже командовавшего кораблем, срочно послали на флот. И вот он на «Червоной Украине».

Я обрадовался: теперь у меня будет опытный, знающий старпом — мой первый заместитель, офицер, на котором держится организация корабельной службы со всеми ее строгостями и сложностями.

Сразу же ввожу нового старпома в курс дела:

— Стоянка в базе короткая — ночью опять на минную постановку. Запальные команды, чуть передохнув, уже ушли на склад готовить очередную партию мин к погрузке на корабль. Скоро баржа с ними подойдет к борту. [29]

Баржа подошла после обеда. И все стало повторяться в той же последовательности, что и накануне. Приняли мины, подготовились к походу. В море вышли, как и сутки назад, вместе с «Красным Кавказом». Постановка мин прошла без каких-либо помех.

Солнце светило уже вовсю, когда возвращались в базу. Точно держим курс по оси входного фарватера. От бонового заграждения навстречу нам движется буксир. Он медленно тянет за собой неуклюжий, тяжелый, двадцатипятитонный плавучий кран. Буксир, уступая дорогу крейсерам, отвернул влево. Расходимся с ним правыми бортами.

Лишь на какое-то мгновение мой взгляд остановился на этом портовом труженике — внимание было поглощено управлением корабля на узком фарватере. И как раз в этот момент возле крана взметнулся высокий рваный столб воды. По ушам ударил звук мощного взрыва. Слышу властный голос комбрига:

— Командир, застопорить ход!

Бросившись к ручкам машинного телеграфа, отрабатываю средний назад. Следующий в кильватере «Красный Кавказ» тоже останавливается.

Плавучий кран затонул. Буксир с заклиненным рулем остался на плаву. Что делать? Не лучше ли идти вперед, чем торчать в опасном месте. Запросили оперативного дежурного штаба флота. Получив «добро», на малом ходу втянулись в бухту.

Вторая жертва на фарватере. Ясно, что снова сработала вражеская мина. И опять вопрос: почему же наши тральщики ничего здесь не обнаружили? Выходит, применялись мины, принцип действия которых нам не был известен.

Вскоре еще одна трагедия разыгралась на наших глазах. Выходящий из базы эсминец «Быстрый» подорвался в непосредственной близости от боновых ворот. Он выбросился на мель у Константиновского мыса и долго горел, испуская клубы черного дыма: взрыв вызвал на нем воспламенение мазута в котельном отделении.

Наши флотские специалисты-минеры старались разгадать тайну. Водолазы обследовали морское дно. Наконец им удалось обнаружить одну из мин, сброшенных с фашистских самолетов. С величайшей предосторожностью ее подняли на поверхность. Несмотря на смертельный [30] риск, специалисты сумели разобрать мину и изучить ее устройство.

Это оказалась донная неконтактная магнитная мина. Она взрывалась под воздействием магнитного поля, образуемого корпусом проходящего над ней корабля. Мина имела так называемый механизм кратности. Тральщики и другие корабли могли ходить над нею несколько раз без всяких последствий. Взрывалась же она в самый неожиданный момент.

Борьба с минной опасностью — подвиг наших флотских минеров. Однако истины ради надо признать, что вначале мы недооценивали мины, хотя еще со времен первой мировой и гражданской войн хорошо знали, каким грозным оружием они являются.

Можно восхищаться мужеством и предприимчивостью специалистов флота, которые быстро нашли средства борьбы со всеми новыми образцами мин, примененных противником, разработали способы защиты кораблей от их действия. Огромную помощь флоту в этом деле оказали советские ученые. Гитлеровцам не удалось закупорить минами выходы из наших баз. Мы ни одного дня не сидели взаперти, ходили выполнять боевые задания, в частности ставили и минные заграждения.

Однако факт остается фактом: в минном оружии враг поначалу превзошел нас и преподнес горькие сюрпризы. Одним из них была гибель лидера «Москва», участвовавшего в огневом налете наших кораблей на главную черноморскую базу неприятеля — румынский порт Констанцу.

...Шла первая неделя войны. Мы горели желанием как можно быстрее нанести врагу сокрушительный удар. И вместе с тем переживали боль первых утрат, задумывались над теми уроками, которые извлекали из первых столкновений с коварным и сильным противником. [31]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава вторая.

Одесса дает отпор

Швартовка под огнем

Меня вызвал в свою каюту командир бригады крейсеров капитан 1 ранга С. Г. Горшков, по-прежнему державший флаг на «Червоной Украине».

— Пойдете в Одессу. На подготовку два дня, — сказал он.

Это было 26 августа. Шел третий месяц войны. Пламя ее бушевало на огромной территории нашей страны. С болью и тревогой слушали мы сводки Совинформбюро. Необъяснимым представлялось отступление Красной Армии. Ведь мы знали ее силу, знали, что каждый боец готов сражаться до последнего дыхания. Что-то оставалось для нас непонятным. Но сильно верилось, что неудачи временные, и хотелось побольше сделать для разгрома врага. Поэтому известие о походе в Одессу не могло не обрадовать.

Под Одессой шли тяжелые бои. Противник полностью блокировал ее с суши и беспрерывно атаковал позиции защитников города. Чтобы оказать огневую поддержку стойко оборонявшейся Приморской армии, Военный совет Черноморского флота решил послать туда большую группу кораблей, в их числе и «Червону Украину».

В то время мы стояли в Новороссийске. Вся бригада крейсеров перешла сюда из Севастополя еще в начале [32] июля в соответствии с планом частичного рассредоточения кораблей эскадры из-за постоянной угрозы воздушного нападения.

В Новороссийске воздушные налеты были редкими, задания ограничивались непродолжительным конвоированием транспортов. Поэтому почти каждый день мы проводили частные и общекорабельные учения. Артиллеристы продолжали разыгрывать учебные стрельбы, причем больше всего внимания уделялось стрельбам по береговым и воздушным целям. Это делалось с учетом опыта первых боев. Тот же опыт заставил нас учиться вести огонь сокращенными расчетами, при выходе из строя командных пунктов.

Много тренировались аварийные партии в борьбе за живучесть корабля: мы имитировали пожары, пробоины в бортах, заводили на них пластыри — специального изготовления большие парусиновые заплаты. Мой старший помощник Пархоменко неутомимо трудился над совершенствованием организации службы экипажа. Были откорректированы боевые расписания, пересмотрены наставления и инструкции в интересах более высокой боевой готовности корабля.

Сразу же после разговора с комбригом я пригласил к себе военкома, старпома, всех командиров боевых частей. Объявил им о походе в Одессу. Коротко обсудили, что надо сделать за оставшиеся двое суток.

Готовились тщательно. Штурман подбирал комплект морских карт, изучал полученные за последнее время документы по кораблевождению, колдовал над предварительной прокладкой курса, который должен быть наиболее безопасным. Артиллеристы во главе с капитан-лейтенантом Федюшко проверяли исправность орудийных установок, пополняли боеприпасами артиллерийские погреба. Проверкой техники и пополнением запасов топлива занимались инженер-механик Трифонов и подчиненные ему специалисты. Хватало дел у военкома Мартынова и политруков подразделений.

Напоследок провели общекорабельное учение. Оно показало, что все звенья крейсера действуют слаженно.

Когда учение кончилось, я спустился с мостика, чтобы обойти корабль. Смотрю — у одного из орудий на станке заряжания продолжается горячая работа. Старшина подает команды, краснофлотцы подносят тяжелые [33] болванки учебных снарядов, заряжают пушку. Условный выстрел — и все повторяется сначала.

Увидев меня, командир орудия старшина Деревенец доложил:

— Тренируемся на выносливость. Чтобы легче было в бою.

Короткий разговор с краснофлотцами. У них одно желание — бить врага.

Крейсер к походу готов. Докладываю об этом командиру бригады. Вечером 28 августа «Червона Украина» оставила Цемесскую бухту, на берегах которой расположен Новороссийск.

Пока светло, над нами барражируют истребители. С ними как-то спокойнее. Чувствуешь, что прикрыт с воздуха. Опасности грозят со всех сторон, и по крайней мере одной из них меньше.

С наступлением темноты истребители уходят. Теперь нас укрывает ночь. Нигде ни огонька, хотя крымский берег не так уж далеко с правого борта. Давно ли, плавая здесь, мы любовались гирляндами огней на побережье, по которым узнавали Ялту, Алушту, Гурзуф. Война все изменила. Она погасила и маяки. Только звезды, крупные южные звезды, светят, как и прежде. А раз есть звезды, мы обойдемся и без маяков. У нашего штурмана капитан-лейтенанта Перельмана большая практика в мореходной астрономии.

В полночь сменилась вахта. Моряки, уступившие товарищам свои места на боевых постах, имеют возможность поспать. Лишь у нас со штурманом нет никакой смены. Бодрствует на мостике и командир бригады С. Г. Горшков. Он, видимо, еще не вполне доверяет моему не очень солидному командирскому опыту.

Рассвет застает нас в районе Тендровской косы — узкой и низкой песчаной полоски суши на подходах к Днепровскому лиману. С аэродрома, расположенного на косе, поднимаются истребители, чтобы сопровождать крейсер до Одессы.

Постепенно справа вырисовывается берег. В бинокль видны утопающие в зелени селения. Пока не замечается никаких признаков войны. Они не сразу обнаруживаются и при подходе к порту.

Проходим около Воронцовского маяка, и город предстает перед нами с его улицами, домами, зеленью скверов. [34]

— Вот и Одесса, — говорит Сергей Георгиевич Горшков.

Сказано это с теплотой и любовью. Всем нам дорога красавица Одесса. За нее мы будем биться крепко.

Швартоваться приказано к 24-му причалу в районе Холодильника. Задача не из простых. Надо войти в гавань, с отдачей якоря развернуться на 180 градусов и поставить крейсер к бетонной стенке левым бортом. Разворот нужен для того, чтобы в случае необходимости быстрее выйти отсюда. Ведь город фронтовой.

Для разворота места маловато. В открытом море как-то не чувствуются размеры крейсера, а здесь, в тесной гавани, сразу отчетливо ощущаешь, какая это махина. Берег с той и другой стороны виднеется в опасной близости.

Медленно провожу корабль около причала в глубь гавани и начинаю осуществлять сложный маневр. Для меня он сложен еще и потому, что никогда до этого не швартовался к стенке. В Севастополе мы всегда становились на бочку. А здесь все происходит иначе и условия очень стесненные.

Переходя от одного крыла мостика к другому, смотрю, куда перемещается нос крейсера, куда заносит корму, прикидываю расстояния. И в этот момент противник стал обстреливать порт.

Снаряды падают то ближе, то дальше, взрываются в воде и на берегу. Судя по всплескам и взрывам, калибр крупный, не менее 150 миллиметров, но огонь ведется неприцельный, по площадям. Видимо, противник обнаружил приход крейсера и на всякий случай прощупывает снарядами возможные места его стоянки.

Следить за всплесками и взрывами некогда. Мне кажется, что корма «Червоной Украины» вот-вот может задеть за причал, поэтому немножко подрабатываю машинами вперед. Потом обнаруживается, что необходимо давать задний ход. Чувствую недовольство собой и еще раз подаю не совсем правильную команду.

Стоящий на мостике Сергей Георгиевич Горшков молча наблюдает за происходящим. Хорошо, что он не вмешивается в мои действия, дает возможность самому выпутываться из трудных положений. Иначе я стал бы еще больше нервничать и ошибаться.

Наконец крейсер закончил разворот и под острым [35] углом начал приближаться к причалу. С бака полетел на берег бросательный конец, а вслед за ним — стальной швартов с петлей, которая надевается на выступающую из бетона чугунную тумбу-пал. Вскоре такой же швартов протянулся на бетонную стенку с кормы. Я облегченно вздохнул и оглянулся вокруг. С удивлением обнаружил, что снаряды нигде не падают. Не заметил, когда прекратилась стрельба.

Командир бригады сходит на причал. Затем и я направляюсь в штаб Одесской военно-морской базы. Капитана 1 ранга С. Г. Горшкова должен принять командир базы контр-адмирал Г. В. Жуков, а мне надлежит явиться к начальнику штаба капитану 2 ранга К. И. Деревянко.

Встреча с Деревянко, хотя мы были прежде знакомы, получилась сугубо официальной. Капитан 2 ранга и раньше не отличался общительным характером, а теперь стал еще более суровым. Впрочем, оперативная обстановка, с которой он меня тотчас же познакомил, подойдя к карте, не располагала к отвлеченным разговорам.

Противник, имевший пятикратное численное превосходство (18 дивизий), с 20 августа начал новый штурм города. Повсюду на рубежах обороны не прекращались бои. Особенно опасным был восточный прибрежный участок фронта. Здесь враг сильно нажимал, чтобы прорваться ближе к порту и держать под прицельным огнем фарватеры, причалы и корабли. Морская пехота и части Приморской армии с трудом сдерживали натиск.

Слушая Деревянко, я разглядывал на карте линию обороны. Упираясь в морской берег с запада и востока от Одессы, она полукольцом опоясывала город всего в каких-нибудь восьми — пятнадцати километрах от него. Угрожающая близость.

— Вот тут, — Деревянко показал карандашом на восточный сектор обороны, — вам и придется в основном работать. Сюда направляйте свой корректировочный пост, но заявки на огонь могут поступать и от корпостов базы. Остальные указания получите от командира отряда действующих под Одессой кораблей контр-адмирала Вдовиченко. Сейчас он держит флаг на лидере «Ташкент».

Что ж, все ясно. Выйдя из штаба, спешу на крейсер. [36] На палубе «Червоной Украины», уже готовый к высадке, стоял личный состав корректировочного поста. Это группа моряков из восьми человек во главе со старшим лейтенантом Рабиновичем. Петр Семенович Рабинович командовал у нас дивизионом главного калибра, отлично знал правила стрельб, по положению он первый заместитель старшего артиллериста крейсера. Кому, как не ему, корректировать огонь. На широком ремне старшего лейтенанта в черной кобуре висит наган. У матросов — винтовки и гранаты. Два радиста распределили между собой довольно увесистый груз — приемник, передатчик и питание походной армейской ультракоротковолновой радиостанции.

Последние напутствия, и Рабинович повел свой маленький отряд по сходне на берег, а затем и к выходу из порта. Мы долго смотрим им вслед. Кто знает, все ли они вернутся.

Нам больше нечего делать у стенки. Снимаемся со швартовов, покидаем гавань и в ожидании заявок на огонь занимаем позицию на внешнем рейде, ближе к восточному сектору обороны города. Здесь уже находятся лидер «Ташкент» — красивый быстроходный корабль, имеющий на вооружении башенные артиллерийские установки, эсминцы «Смышленый», «Фрунзе» и «Шаумян».

«Фрунзе» маневрирует между нами и берегом, его пушки дружно грохочут, посылая снаряды в невидимую цель. Около эсминца вырастают всплески — ответный огонь ведет вражеская батарея. Корабль закрывается дымзавесой, выходит из-под обстрела, и снова сверкает пламя на кончиках стволов его орудий — бой продолжается. Вскоре начинают стрельбу лидер и другие эсминцы. Стволы их орудий направлены в сторону берега.

Но вот приходит и наш черед. Радист докладывает, что установлена связь с корректировочным постом базы и от него есть заявка на обстрел скопления пехоты противника в районе деревни Ильинка.

— Начнем! — говорю я капитан-лейтенанту Федюшко.

Судя по карте, от места, где мы стоим, до Ильинки 70 кабельтовых — около тринадцати километров. Для наших пушек это далеко не предел. Федюшко, заняв место управляющего огнем в боевой рубке, подает команды [37] на пристрелку. Раздается трехорудийный залп — пристрелка ведется одной батареей.

Затем следует довольно большая пауза. Проходят минуты, пока снаряды летят к цели, пока корпост засекает место их падения и передает на корабль поправки. Затем снова залп. Наконец корпост радирует по таблице условных сигналов:

— Снаряды ложатся точно, просим усилить огонь!

Теперь пошло. Крейсер содрогается от восьмиорудийных залпов главного калибра, следующих один за другим с короткими интервалами. У пушек жарко. Сильные, хорошо натренированные руки краснофлотцев загоняют в стволы тяжелые снаряды, лязгают, закрываясь, замки. Точно молния, сверкает вспышка выстрела, раздается грохот, и все повторяется сначала.

Мы не видим, куда падают снаряды. Но нетрудно представить, что творится там, где бушует пламя разрывов.

Через пятнадцать минут по сигналу корпоста прекращаем огонь. Задача выполнена. И в это время неподалеку от крейсера встают высокие столбы воды. Бьет вражеская береговая батарея. Но поздно. «Червона Украина», дав ход, быстро покидает зону обстрела.

Почин сделан. Федюшко выходит из боевой рубки на мостик. Капитан-лейтенант несколько возбужден. Радостным голосом он докладывает, что замечаний по работе личного состава и материальной части нет. Поздравляю его с боевым крещением и приказываю держать орудия в готовности к новой стрельбе.

Ждать приходится недолго. Следующая заявка на огонь поступает от нашего корабельного корпоста, который расположился среди боевых порядков 1-го морского полка, сформированного из личного состава Одесской базы. Этот полк под командованием ветерана гражданской войны Я. И. Осипова уже успел прославиться железной стойкостью в боях за город.

Чтобы поддержать огнем морских пехотинцев, подходим ближе к берегу. Пристрелку провели на ходу, причем Федюшко теперь значительно быстрее справился с нею. И опять в высоком темпе заговорили восемь наших орудий — расположение главного калибра на крейсере таково, что самый мощный бортовой залп производится из восьми стволов. [38]

Курс крейсера лежит параллельно берегу в зоне действия вражеских батарей. Едва мы начали стрельбу, как одна из них открыла огонь. В бинокль хорошо вижу вспышки залпов ее четырех орудий. Снаряды падают все ближе и ближе. Менять курс, уходить? Но тогда мы не выполним своей задачи.

Выручил «Червону Украину» маневрирующий неподалеку эсминец «Смышленый». Без всяких просьб с нашей стороны он вступил в бой с фашистской батареей. Орудия у «Смышленого» такого же калибра, как и наши, только более современные. Лучше у него и приборы управления огнем. Стрелял эсминец метко, и скоро батарея оставила нас в покое.

Прекрасный пример боевого взаимодействия! Рядом — надежные товарищи, и в этом наша сила. Командир эсминца капитан 3 ранга В. Т. Тихомиров-Шегула действовал смело и решительно. Он отлично сориентировался, проявил разумную инициативу. Не откажешь ему и в выдержке. Когда «Смышленый» завязал бой с батареей, со стороны моря на довольно большой высоте показались три вражеских бомбардировщика. Тихомиров-Шегула не свернул с курса, не прекратил боя. Наши зенитчики незамедлительно открыли огонь из стомиллиметровых орудий. Командир зенитного дивизиона крейсера И. И. Воловик и его подчиненные не ударили лицом в грязь перед своими товарищами из главного калибра. Около самолетов возникли белые облачка — следы разрывов снарядов. Это, видимо, подействовало на фашистских летчиков. Сброшенные ими бомбы упали в стороне от крейсера.

Находясь на мостике, слышу, как Федюшко подает команды в боевой рубке. Рядом с ним стоит комиссар крейсера Валериан Андреевич Мартынов. Он по телефону и переговорным трубам сообщает политрукам подразделений о ходе боя, чтобы те в свою очередь могли немедленно информировать о происходящем личный состав. Ведь каждый краснофлотец, на каком бы посту он ни находился, является участником боя и хочет знать, как действует его корабль.

Вскоре Рабинович передал нам благодарность морских пехотинцев за точную стрельбу. «Смышленому», как стало известно несколько позднее, за подавление вражеской батареи объявил благодарность командующий Приморской армией. [39]

Восемьсот снарядов

Утро 1 сентября «Червона Украина» встретила на Одесском рейде. Ровно трое суток мы уже находимся здесь в огне большого сражения. Дневные и ночные стрельбы, уклонение от снарядов береговых батарей, постановка дымовых завес, отражение вражеских атак с воздуха — все это как бы слилось в один тяжелый бой, напряженность которого все время нарастает.

Брагу очень важно парализовать работу порта. Ведь сюда прибывают транспорты с войсками, оружием, боеприпасами — помощь героическим защитникам Одессы.

Сегодня «Червона Украина» и другие корабли получили приказ обеспечить разгрузку транспорта со снарядами, заставив замолчать неприятельские батареи.

Для нашего экипажа такая задача уже не нова. Вчера мы отлично провели огневой налет на занятую противником деревню Дофиновку. Выполняя эту задачу, крейсер оказался под огнем фашистской береговой батареи. Мы прикрылись дымовой завесой и вышли из зоны обстрела. Но вскоре повернули обратно и неожиданно для вражеских артиллеристов выскочили из дымового облака довольно близко от берега. С короткой дистанции ударили всеми орудиями правого борта. Даже с мостика корабля было видно, как в районе цели поднялось облако дыма и пыли. Батарея ответила лишь несколькими разрозненными выстрелами.

Как только орудия «Червоной Украины» замолчали, наблюдавший за нашей стрельбой контр-адмирал Вдовиченко на катере приблизился к крейсеру и выразительно поднял вверх большой палец правой руки.

Однако вызванное удачей хорошее настроение скоро омрачилось. На наших глазах подвергся атаке неприятельских бомбардировщиков лидер «Ташкент». Стомиллиметровые зенитные пушки «Червоной Украины» — по тому времени довольно сильное средство противовоздушной обороны — открыли огонь. Но сорвать атаку противника нам не удалось.

Вражеские бомбы разорвались рядом с лидером, около него поднялись огромные столбы воды. «Ташкент» сбавил ход. Мысль мелькнула самая тревожная. Запросили семафором командира: «Не нужна ли помощь?» [40]

Получили ответ: «В борту пробоина, рули не работают, управляюсь машинами». От помощи командир отказался.

Лидер самостоятельно дошел до Одессы, а потом вынужден был направиться в Севастополь для ремонта.

Для нас этот случай послужил серьезным предостережением. Угроза с воздуха — дело не шуточное. Я приказал командиру зенитного дивизиона разобрать с подчиненными неудачную стрельбу, еще раз проверить систему наблюдения за воздухом.

Между прочим, чтобы лучше следить за воздушной обстановкой, некоторые из наблюдателей, находясь на открытых площадках крейсера, ложились на спину, надевали темные очки и непрерывно просматривали все пространство в своем секторе. Именно эти лежачие наблюдатели первыми заметили пикирующие бомбардировщики. И тут наши зенитчики уже не оплошали, хотя раньше никогда не встречались с такими самолетами.

Пикирующие бомбардировщики пытались неожиданно атаковать нас со стороны солнца, но встретили плотный заградительный огонь всех зенитных орудий крейсера. Поспешно сброшенные бомбы не причинили нам никакого вреда.

В боевой обстановке люди «Червоной Украины» действовали в высшей степени похвально. Говорить об этом очень приятно. Незаметных героев было много, всех не назовешь.

Я уже упоминал фамилию старшины Деревеица — того самого, который во время подготовки к походу в Одессу усиленно тренировал расчет своего орудия. Во время боевых стрельб расчет легко выдерживал высокий темп огня, не допускал ни пропусков, ни каких-либо других ошибок. Расчетом носового орудия главного калибра командовал старшина Бурлаки. У нас это было единственное орудие, которое могло вести огонь с правого и левого бортов, поэтому на его долю выпало наибольшее количество выстрелов. С повышенной нагрузкой расчет справлялся отлично.

Политработник БЧ-2 младший политрук Воронин, человек инициативный и энергичный, не преминул привлечь внимание всех артиллеристов к опыту лучших расчетов. Так же поступал и его коллега политрук Тараканов из БЧ-5. Весь экипаж равнялся на отличившихся в бою. [41]

Самые добрые слова хочется сказать в адрес инженер-механика Трифонова и его подчиненных. Машины крейсера постоянно находились в действии. Обстановка складывалась так, что нельзя было заранее сказать, какой ход потребуется в следующую секунду. Электромеханическая боевая часть обеспечивала любое маневрирование под снарядами и бомбами.

Всему кораблю известен самоотверженный поступок старшины 1-й статьи Кащеева. Засорился испаритель. Чтобы его очистить, полагалось ждать, пока он остынет. А ждать было рискованно. И Кащеев, подавая пример подчиненным, первым начал работать при высокой температуре. За рекордно короткий срок испаритель был очищен.

За эти дни мы кое-что критически пересмотрели. Получая задания на обстрел береговых целей, командиры кораблей стали согласовывать между собой район маневрирования, чтобы избежать скопления на огневых позициях нескольких кораблей, как это нередко случалось раньше, и не мешать друг другу. Более расчетливо начали ставить дымовые завесы, стараясь не только обеспечить свою безопасность, но и не лишить себя возможности продолжать огонь. Не допускалось теперь и неэкономное расходование снарядов.

Словом, удачнее стали варианты маневрирования, разнообразнее тактические приемы, огневые налеты получались все более точными и скоротечными.

Опыт подсказал также, что корректировать огонь кораблей удобнее всего базовой корректировочной группе. Когда каждый корабль посылал на берег свой корректировочный пост, возникало обилие радиопереговоров, к тому же моряки не сразу осваивались на передовой и приноравливались к местности. В этом отношении у базовой корректировочной группы были преимущества: она занимала заранее приготовленные позиции, хорошо знала обстановку, могла координировать действия кораблей, поскольку держала связь не с одним крейсером или эсминцем. Вот почему сегодня с берега вернулись наши корректировщики во главе с Рабиновичем. Их, запыленных и усталых, плотным кольцом окружили товарищи. Объятия, вопросы.

Рабинович, поднявшись на мостик, доложил о прибытии и коротко рассказал о выполнении задания. Морские [42] пехотинцы из полка Осипова встретили наших корректировщиков радушно, помогли им выбрать и оборудовать наблюдательный пункт. Вначале работали без помех, но вскоре противник нащупал расположение поста. Наверное, запеленговал радиостанцию. Начался артиллерийский и минометный обстрел. Одного человека ранило. Пришлось разместить радиостанцию отдельно от корпоста, держа с ней связь по телефону, причем после каждой стрельбы она меняла позицию. Эта уловка оправдалась.

— От морской пехоты «Червовой Украине» большая благодарность, — сказал Петр Семенович. — А корректировать огонь крейсера — одно удовольствие. Здорово стреляли! Особенно вчера...

...Выгрузка снарядов с транспорта в порту была назначена на 10 часов утра. К этому времени мы заняли огневую позицию.

Первым приблизился к берегу двухтрубный эсминец «Сообразительный» — корабль новой постройки, весьма маневренный, вооруженный стотридцатками. Командовал им капитан-лейтенант С. С. Ворков. Держа приличный ход, эсминец начал стрельбу. С берега несколько минут не было ответного огня. Но вот корабль накрыл залп шестиорудийной 150-миллиметровой батареи. «Сообразительный» начал маневрировать, поставил дымовую завесу и на новом курсе продолжал вести огонь. Снова около него возникли всплески. Но била уже другая батарея, расположенная восточнее первой.

Мы выжидали. Неизвестно, какие еще батареи обнаружат себя. У противника их несколько, и все они весьма живучи на своих позициях. За прошедшие дни мы истратили на них немало снарядов, отмечали даже точные попадания, подавляли их огонь, но совсем уничтожить зарытые в землю орудия не удавалось.

«Сообразительный», продолжая неравный бой, все бил и бил по первой цели. А по второй ударил эсминец «Беспощадный». Его командир капитан-лейтенант Г. П. Негода правильно оценил обстановку и вовремя пришел на помощь товарищу. Воркову стало легче, так как вторая батарея перенесла огонь на «Беспощадного».

Новых целей не появлялось, и мы начали действовать. Я решил поддержать «Беспощадного», поскольку батарея, с которой он вел бой, находилась ближе к «Червоной [43] Украине». Стреляли с дистанции 62 кабельтовых. Через 18 минут батарея замолчала. Тем временем справился со своей задачей и «Сообразительный»: первая батарея тоже прекратила огонь.

Зная, что в порту разгружаются снаряды, мы не уходили с занятых позиций, готовые в любую минуту продолжить артиллерийскую дуэль. Тем временем поступила заявка от сухопутного командования. Смотрим по карте — цель далеко. Значит, необходимо приблизиться к берегу. А вдруг оживет вражеская артиллерия?

— У нас на одном борту две батареи, — подсказывает капитан-лейтенант Федюшко. — Одной ударим по пехоте гитлеровцев, другой — по их артиллерии. Есть и второй управляющий огнем — Рабинович.

Неплохо рассудил Владимир Александрович. Принимаем его предложение.

Едва крейсер начал стрельбу по заявке сухопутного командования — ею управлял Рабинович, получивший в свое распоряжение одну батарею 130-миллиметровых орудий, — залпы с берега возобновились. Но у нас была наготове вторая батарея, расположенная с того же борта.

Одновременная стрельба по двум целям! Такого у нас еще не бывало. Но война всему научит.

Я следил с мостика за падением вражеских снарядов. Некоторые из них взрывались в опасной близости. Не мешало бы уйти в боевую рубку — там, за броней, командирское место. Но многое ли увидишь сквозь узкие прорези?

Удачно маневрируя, крейсер избегал попаданий неприятельских снарядов. В это время в небе появились семь «юнкерсов». Залпы главного калибра прекратились, их сменил гром зенитных пушек. Я старался не пропустить момента выхода бомбардировщиков в атаку (вот, кстати, еще одно доказательство необходимости пребывания на мостике, хотя его брезентовое ограждение и слишком ненадежное укрытие от осколков). Делая крутые повороты, изменяя скорость, корабль удачно уходил от прицельного бомбометания. Сбросив в море свой смертоносный груз, «юнкерсы» ретировались.

Около двух часов дня одна из подавленных батарей противника внезапно снова начала обстрел гавани. Вражеские артиллеристы, видимо, справились с повреждениями и решили, как говорится, еще раз попытать счастья. [44] Но мы не дремали. Немедленно стали бить по батарее вместе с «Сообразительным». Получился мощный дуэт — стреляли 12 орудий. Через десять минут над позицией батареи взметнулось пламя и выросло облако дыма. Судя по всему, там взорвались боеприпасы.

До самого вечера, пока не кончилась разгрузка транспорта, корабли охраняли порт, ведя борьбу с батареями. А когда солнце уже стало клониться к горизонту, «Червовой Украине» было приказано следовать в гавань. Там она получила новое задание — вывезти из Одессы в Севастополь раненых.

Густые сумерки закрыли порт, когда крейсер покинул его. Из района Пересыпи слышался орудийный гром. Это стрелял какой-то наш корабль у приморского фланга линии обороны.

Четверо суток мы делали то же самое. Сегодня к вечеру Федюшко доложил, что за время боев наш главный калибр израсходовал 832 снаряда. Солидная порция горячего металла на голову врага!

Чем дальше мы удалялись от Одессы, тем виднее становились огни пожаров, полыхающих и в центре и на окраинах.

Глядя на горящий город, я вспомнил события, происходившие здесь более двух десятилетий назад.

В тот далекий-далекий год вот этим же курсом уходил я на корабле из Одессы в Севастополь, став в ней очевидцем и участником событий, которые по праву могут быть названы боевыми, героическими. Только тогда я стоял не на мостике великана-крейсера, а на узкой палубе совсем небольшого отчаянно дымившего угольным дымом эсминца...

Мятежный эсминец

Медные буквы на борту эсминца составляли броское слово «Жаркий». Однако вид у этого корабля был совсем неказистый. Два орудия: одно калибром 75 и второе 47 миллиметров, два однотрубных торпедных аппарата — вот и все его вооружение. Водоизмещение 350 тонн. Две паровые машины мощностью 5500 лошадиных сил могли обеспечить скорость хода до 25 узлов. Экипаж — 4 офицера, 68 матросов и унтер-офицеров.

Эскадренным миноносцем он стал называться в [45] 1907 году, а до этого два года, со дня вступления в строй, числился в составе Черноморского флота миноносцем.

Эсминец оправдывал свое название тем, что служба на нем была действительно жаркой. Особенно это чувствовалось летом при погрузке угля. Угольные ямы корабля вмещали 75 тонн, и все это немалое количество топлива матросы таскали в мешках на своих плечах под палящими лучами солнца, обливаясь потом и размазывая по коже слой угольной пыли. Несладко приходилось и в походах. Даже небольшая волна сильно раскачивала верткий, неглубоко сидящий эсминец, и в его наглухо задраенных внутренних помещениях становилось нечем дышать.

Судьба свела меня с этим кораблем в 1915 году. А получилось все так.

Рос я в деревне Юрьевке на Херсонщине в бедной крестьянской семье, которая, имея небольшой земельный надел, едва сводила концы с концами. С малых лет помогал в поле отцу. Удалось окончить сельскую церковноприходскую школу. Пытался поступить в сельскохозяйственное училище, но из этого ничего не вышло. Даже в училище, не дававшее высшего образования, детям простых крестьян путь был закрыт. Однако тяга к учению взяла верх. Как раз в это время мне стало известно, что севастопольская школа юнг производит набор ребят моего возраста и готовит их для службы на боевых кораблях. О юнгах и кораблях я имел самое смутное представление, но все же решил попытать счастья. Думалось: начну самостоятельную жизнь, подучусь грамоте, повидаю разные страны.

В школе юнг дело обошлось без проволочек. Тут не посмотрели на мое незнатное происхождение, быстро определили, надели морскую форму. В то время царская Россия строила большой флот, и людей требовалось много. Так в свои шестнадцать лет я стал моряком.

Шел 1914 год, началась первая мировая война. Поэтому нас учили быстрее обычного. После школы юнг меня направили в минную школу на учебный корабль «Рион». Здесь тоже прошел ускоренную подготовку, и в 1915 году оказался уже на «Жарком» в должности минно-машинного унтер-офицера 2-й статьи. Под мою ответственность попал один из двух торпедных аппаратов эсминца. [46]

Корабль конвоировал транспорты, нес дозоры, выполнял разведывательные задания. Нагрузка на всех членов экипажа ложилась большая. Команду эсминца составляли в основном бывалые моряки, служившие на флоте по семь-восемь лет. Я, как мог, тянулся за ними. И тут выручала привычка к тяжелой работе, полученная с детства. В походах я нес вахту у торпедного аппарата и мог без конца смотреть на бескрайнюю ширь моря, на игру волн.

Из всех боевых заданий особенно запомнилась мне минная постановка у входа в пролив Босфор.

С самого начала войны русские корабли неоднократно осуществляли там минные постановки. И это было серьезным препятствием для действий турецкого флота. В конце 1916 года решено было скрытно выставить новое заграждение в непосредственной близости от неприятельского берега. Задачу выполняли эсминец «Дерзкий» — новый первоклассный корабль типа «Новик», эсминцы «Жаркий» и однотипный с ним «Живой».

Темной осенней ночью подошли мы к Босфору. «Дерзкий», имея на борту 72 мины, застопорил ход на почтительном расстоянии от берега. Дальше идти он не мог, так как рисковал подорваться на выставленном ранее нашем минном заграждении. Форсировать его предстояло «Жаркому» и «Живому», у которых была меньше осадка. Оба корабля приблизились к «Дерзкому», приняли на свои палубы по 12 мин и двинулись вперед. Опасный это был путь. В любой момент эсминцы могли наскочить на мину, которая по каким-либо причинам не встала на заданное углубление. Но ничего — пронесло.

В полной тишине, стараясь ничем не стукнуть, мы сталкивали мины за корму всего лишь в пяти кабельтовых от турецкого берега, на котором были и прожекторы, и береговые батареи. Потом вернулись обратно. Этот путь корабль проделал еще два раза. Таким образом, мы шесть раз пересекли минное поле.

За выполнение этого рискованного задания многие моряки «Жаркого» получили георгиевские кресты и медали. Досталась медаль и мне. Команда «Жаркого» была на хорошем счету у начальства, считалась вполне благонадежной, готовой умереть «за веру, царя и отечество». Действительно, на корабле не замечалось какого-либо недовольства матросов, не слышалось «крамольных» разговоров. [47] Однако, как выяснилось позже, свое истинное настроение моряки тщательно скрывали.

И вот наступил февраль 1917 года. «Жаркий» нес дозор у берегов Румынии. В последний день месяца он неожиданно покинул свое место, вошел в устье Дуная и встал на якорь в пустынном районе Килийского гирла. Экипажу было приказано построиться на верхней палубе. «Что бы это значило?» — думали мы.

На палубе появился командир — старший лейтенант Веселаго, надменный, придирчивый офицер, которого команда очень не любила. В полной тишине срывающимся голосом он объявил, что получено сообщение об отречении царя от престола.

Ошеломленные таким известием матросы молча расходились по кубрикам. И только здесь дали волю своим чувствам. Впервые громко произносилось слово «свобода», кто-то кричал, что теперь конец войне, отпускались ехидные реплики в адрес напуганного командира. Заражаясь общим настроением, я тоже думал о наступлении перемен, от которых намного улучшится жизнь.

Через несколько дней «Жаркий» направился в Одессу, а затем в Севастополь. Из Одесской гавани мы видели, как по Приморскому бульвару двигалось множество людей с красными флагами.

Команду будоражило, но пока толком никто не знал, в каком направлении действовать. Когда эсминец пришел в Севастополь, стало известно, что на кораблях создаются судовые комитеты, подчиняющиеся Севастопольскому Совету рабочих, солдатских и матросских депутатов. Избрали и мы на «Жарком» такой комитет. Возглавил его унтер-офицер 1-й статьи Мамай — корабельный баталер, грамотный, уважаемый всеми моряк. Но с первого же дня работы комитета у него начались острые конфликты с командиром эсминца. Веселаго и слышать не хотел о каком бы то ни было ограничении его власти. Севастопольский Совет, в который мы обратились за помощью, не оказал нам должной поддержки — в нем было засилье меньшевиков и эсеров.

На одном из заседаний судового комитета Мамай предложил послать в Петроград и Кронштадт делегацию команды эсминца — пусть разберутся в событиях, узнают, что к чему. Предложение приняли.

Группу матросов, отправлявшихся в дальнюю поездку, [48] возглавил кочегарный старшина Починков — спокойный, уравновешенный и рассудительный моряк.

Недели через две делегация вернулась. Мы слушали ее отчет на общем собрании команды. Починков рассказал, что на многих кораблях Балтики у руководства судовыми комитетами стоят большевики. И они действуют как реальная, твердая власть, без согласия которой командир не может принять ни одного решения. Наши делегаты видели бурные апрельские демонстрации питерского пролетариата, проходившие под лозунгами «Вся власть Советам!», «Долой войну!».

— Мы убедились, — сказал Починков, — что лишь у большевиков во главе с Лениным слова не расходятся с делом, что лишь они действительно борются за интересы народа, хотят покончить с войной, дать землю крестьянам. И все мы, члены делегации «Жаркого», пойдем теперь только с большевиками, чего и вам желаем...

Временное правительство, проводя антинародную политику, носилось с лозунгом «Война до победного конца», а народные массы, возглавляемые большевиками, требовали выхода России из войны, установления долгожданного мира. За это боролись и моряки «Жаркого».

Когда командир эсминца распорядился установить вместо кормового торпедного аппарата, как раз того, которым я заведовал, артиллерийское орудие, судовой комитет, поддержанный всей командой, заявил, что матросы воевать не собираются и никакого перевооружения не допустят.

Через несколько дней «Жаркому» было приказано выйти в море якобы для выполнения важного задания. Но по всей вероятности, эсминец хотели изолировать, чтобы лишить поддержки со стороны других кораблей.

После шумного собрания мы вынесли решение — не выполнять этого приказа и вообще не выходить в море под командованием Веселаго. Никакие уговоры представителей эсеро-меньшевистского Севастопольского Совета на нас не действовали. Мы твердо стояли на своем.

18 мая команду всполошило известие о том, что Мамая и еще трех членов судового комитета списывают с корабля. Весь экипаж построился на верхней палубе и потребовал к себе командира. Он выйти отказался. Тогда раздались возмущенные голоса:

— Вытащить его из каюты! Долой! [49]

Почуяв недоброе, Веселаго решил выйти к команде. Его появление было встречено криками «Вон с корабля!». Постояв минуту-другую в растерянности, он двинулся к сходне.

Изгнание командира — дело не шуточное. Как и следовало ожидать, конфликт, возникший на «Жарком», стал предметом обсуждения. Его разбирали на экстренно созванном делегатском собрании представителей кораблей и частей гарнизона, а затем в военно-следственной комиссии. Ее решение было доложено вновь созванному делегатскому собранию, которое приняло лишь один пункт постановления комиссии — о наказании командира эсминца. В резолюции собрания, хранящейся по сей день в Центральном архиве Военно-Морского Флота, было записано: «Членов судового комитета эскадренного миноносца «Жаркий» дисциплинарному взысканию не подвергать и порицаний комитету, как и команде, не выносить».

Но командующий флотом вице-адмирал Колчак решил иначе. Он обратился к Керенскому с просьбой отдать приказ о передаче дела прокурорскому надзору для выяснения виновных и привлечения их к суду. Играющий в демократию, хитрый политикан Керенский не взял на себя наказание «бунтовщиков». Он предоставил это право самому командующему флотом. А тот, не желая разоблачить себя как врага революционных солдат и матросов, не воспользовался им.

Однако, когда содержание телеграмм, которыми Колчак обменялся с Керенским, стало известно на кораблях, на флоте прошла волна собраний и митингов. На них моряки выражали свое сочувствие команде нашего эсминца, требовали ограничения власти офицеров, выступали против политики эсеро-меньшевистского Севастопольского Совета. Немалая заслуга в этом принадлежала прибывшей в Севастополь делегации моряков Балтики. Пятеро матросов-балтийцев побывали на многих кораблях и в частях. Они рассказывали о событиях в Петрограде, разъясняли требования большевистской партии.

Мне особенно запомнился митинг в минной дивизии на западном берегу Южной бухты, где в то время базировались эскадренные миноносцы. Понятными словами, так не похожими на трескотню эсеров и меньшевиков, [50] один из балтийских делегатов объяснял необходимость дружных, сплоченных действий в защиту народных прав и свобод, за дальнейшее развитие революции.

Еще более бурным был митинг, состоявшийся 5 июня в Черноморском флотском экипаже. На нем присутствовало более десяти тысяч человек. В предложенной резолюции содержалось требование разоружить офицеров и отстранить Колчака от командования флотом. Резолюцию приняли под громкие одобрительные крики матросов.

На следующий день в здании цирка открылось делегатское собрание рабочих, солдат и матросов Севастополя. Решающее слово здесь уже не принадлежало меньшевикам и эсерам.

После горячего обсуждения подавляющее большинство присутствующих проголосовало за такую резолюцию: «Командующего Черноморским флотом адмирала Колчака и начальника штаба капитана 1 ранга Смирнова, как возбудивших своими действиями матросские массы, устранить от занимаемой должности, вопрос об их аресте передать на экстренное рассмотрение судовых и полковых комитетов».

Однако осуществить это решение черноморцы не сумели. 7 июня Временное правительство отозвало Колчака в Петроград и тем спасло его от ареста. Новым командующим флотом был назначен контр-адмирал Лукин. На флот приехала правительственная комиссия для расследования инцидентов. Эти перемены несколько успокоили матросов и солдат.

На «Жарком» жизнь тоже вошла в свою колею. Корабль отстаивался в базе, командир на нем почти не появлялся. Всем на эсминце распоряжался судовой комитет, что экипажу очень нравилось. Ведь еще совсем недавно о такой свободе и не мечталось. А что эта свобода относительная и непрочная, понимали далеко не все.

Основные события в то время развертывались в Петрограде. До нас по-прежнему доходили только их отзвуки.

Но вот в конце октября председатель судового комитета Мамай, прибыв с берега, срочно собрал всю команду и радостно сообщил:

— Товарищи, в Петрограде произошла революция! [51]

Большевики взяли власть. Создано новое правительство — Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным.

Дружное «ура» прокатилось по кораблю. Мы были очень взволнованы. Еще бы — совершилось событие величайшей важности.

Вскоре поступило распоряжение готовить эсминец к походу. Нам было приказано выйти в Одессу на помощь рабочим.

На внешнем рейде Одессы мы увидели броненосец «Синоп», а в порту у причалов — крейсер «Память Меркурия», вспомогательный крейсер «Алмаз» и эсминец «Зоркий». Бросилось в глаза, что на кормовом флагштоке крейсера «Память Меркурия» развевался желто-голубой флаг Украинской центральной рады.

Как только наш эсминец ошвартовался, Мамай и Починков сошли на берег. Через несколько часов они вернулись и рассказали, что были в штабе Красной гвардии, установили связь с судовыми комитетами «Алмаза» и других кораблей, узнали о положении в городе. А оно было весьма сложным. Большую активность проявляли представители националистической Украинской центральной рады, объединявшей контрреволюционные буржуазные и мелкобуржуазные партии и группы. Они не собирались признавать Советскую власть. Действовал в городе и так называемый Румчерод — Исполнительный комитет Советов солдатских, матросских, рабочих и крестьянских депутатов румынского фронта, Черноморского флота и Одесского военного округа, созданный в мае 1917 года. Его эсеро-меньшевистское руководство проводило контрреволюционную политику и весть о революции в Петрограде встретило враждебно.

— Одесские большевики готовятся взять власть в свои руки, — сказал нам Мамай. — Они ведут агитационную работу на заводах и фабриках, разоблачая националистов и соглашателей, укрепляют отряды Красной гвардии. Нам поручено охранять арсенал и ждать боевого приказа.

В числе 25 человек, выделенных в караул на охрану арсенала, оказался и я. Мы строем прошли по улицам в западную часть города, заняли караульное помещение и расставили посты...

В то время в Одессе происходило много митингов и собраний. Шла подготовка назначенного на декабрь [52] II съезда Советов Румчерода. Возглавлял эту работу приехавший из Петрограда вместе с группой питерских большевиков член Президиума ВЦИК В. Володарский. Задача состояла в том, чтобы вырвать Румчерод из-под влияния меньшевиков и эсеров. Володарский и другие питерцы выступали на митингах и собраниях среди рабочих, солдат и матросов, рассказывали об Октябрьской революции, разъясняли суть первых декретов Советской власти — о мире и земле, помогали народу разобраться в происходящих событиях, призывали сделать Румчерод органом борьбы за власть Советов на юге страны.

Работа в массах сделала свое дело. На съезд Румчерода было избрано 396 большевиков и находящихся с ними в блоке левых эсеров. А это составило большинство делегатов.

Съезд выполнил свою задачу. Румчерод стал большевистским. На повестку дня встал вопрос об установлении Советской власти в Одессе и прилегающих к ней районах. При этом вовсе не исключались вооруженные столкновения с силами контрреволюции.

Утром 14 января 1918 года к нам в караульное помещение прибежал посыльный и сообщил, что минувшей ночью отряды красногвардейцев и матросов захватила вокзал, телеграф, штаб военного округа и другие административные центры города.

Одесский Военно-революционный комитет объявил о переходе власти в руки Совета рабочих, солдатских, матросских и крестьянских депутатов. Нам было приказано усилить боевую готовность.

Вечером мы получили распоряжение Румчерода — с наступлением темноты незаметно уйти от арсенала, так как оружие и боеприпасы были уже вывезены оттуда для раздачи красногвардейцам и матросам, а гайдамаки требовали освободить занятые объекты, угрожая в противном случае начать боевые действия.

Как только стемнело, мы по безлюдным улицам проскочили в порт. На эсминце провели тревожную ночь. В городе слышались выстрелы. На рассвете стало известно, что гайдамаки от угроз перешли к делу и уже заняли вокзал. Тотчас наш судовой комитет стал формировать отряд в распоряжение Военно-революционного комитета. Кроме тех, кто нес караул у арсенала, в отряд вошли еще десятка три матросов. [53]

Сначала мы направились на Торговую улицу к штабу Красной гвардии. Во дворе штаба было полно людей. Прямо с грузовиков раздавались винтовки и патроны. Солдаты, матросы и красногвардейцы строились, получали боевой приказ и быстро уходили.

Мы вместе с одним из красногвардейских отрядов получили задачу — пробиваться к вокзалу по Пушкинской улице. Так как она простреливалась из пулеметов, пришлось двигаться вперед перебежками, укрываясь в подъездах.

Чем ближе мы подходили к вокзалу, тем сильное становился огонь. Пули высекали искры из мостовой, чиркали о стены домов и, отлетая, издавали короткий звук, словно кто-то ударял по туго натянутой струне.

Навстречу нам гайдамаки пустили броневик. Он шел, поливая улицу свинцом. И тут из соседнего подъезда выскочил матрос. Короткий взмах — и граната полетела под колеса. Взрывом броневик тряхнуло, он остановился. Через минуту матросы и красногвардейцы вытаскивали из него ошалевших гайдамаков.

Так прошел весь день. Но вот мы наконец у привокзальной площади. По другим улицам к ней тоже подходили матросы и красногвардейцы.

Ночью небольшая группа моряков, в которую входил и я, поднялась на чердак высокого здания. Мы проломили крышу и установили там пулемет. Как только рассвело, ударили из «максима» по гайдамакам, спрятавшимся в соседнем дворе. Они заметались в поисках нового укрытия. Тем временем к дому подошел броневик. Он пытался поразить нас пулеметным огнем, но из этого ничего не вышло. Пара брошенных с крыши гранат заставила его замолчать.

Скоро по вокзалу и другим зданиям, где засели контрреволюционные войска, открыли огонь броненосцы «Синоп» и «Ростислав» («Ростислав» несколько позже «Жаркого» тоже прибыл в Одессу). Мы видели мощные взрывы десятидюймовых снарядов, от которых врагам приходилось не сладко. Эти залпы провозгласили в Одессе победу Советской власти. В тот день, 16 января, контрреволюция сложила оружие.

Радостные возвратились мы на корабль. Но пробыл там я недолго. Меня назначили в группу матросов, выделенных [54] для охраны банка. Отправляя нас на берег, Мамай сказал:

— Идете охранять народное добро.

Эти слова заставили меня еще раз задуматься над всей серьезностью свершившегося.

Через неделю в охраняемый нами банк явилась гражданская администрация, назначенная Советом. Невысокий человек в кожанке, предъявив мандат, сказал с широкой улыбкой:

— Спасибо, матросы. Теперь мы тут сами управимся.

Еще через день наш эсминец отдал швартовы и направился в Севастополь. Стоя на палубе около своего торпедного аппарата, я провожал глазами красавицу Одессу, которую мы отстояли для народа, для себя.

Непобежденные

Все это вспомнилось мне на мостике «Червоной Украины», когда она уходила из осажденной Одессы вечером 1 сентября 1941 года. Моя боевая молодость связана с этим городом. На его улицах более двадцати лет назад мы боролись за новую жизнь. Одесситы, верные своим революционным традициям, стойко держались в осаде. И наш крейсер четверо суток помогал им.

На переходе в Севастополь командир бригады крейсеров Сергей Георгиевич Горшков потребовал журнал боевых действий и сделал в нем такую запись:

«Несмотря на малое время прохождения боевой подготовки до войны, крейсер действовал грамотно и задачу выполнил хорошо. За время четырехдневной операции крейсер подвергался атакам авиации, находился несколько раз под огнем береговой 150-мм батареи. В этих случаях личный состав действовал уверенно, самолеты вовремя обнаруживались и отражались, а при обстреле с берега... личный состав держал себя спокойно».

До Севастополя мы дошли без каких-либо происшествий, встали на бочки в Северной бухте. Раненых быстро переправили на берег. Командир бригады разрешил мне на часок сойти с корабля.

От Графской пристани знакомым путем я зашагал к своему дому. Знал, что там никого нет — семьи командиров были эвакуированы из главной базы флота, — и все же спешил: казалось, будто увижу жену и дочь. [55]

Открыл дверь, обошел пустую квартиру, постоял на балконе. Сердце сжала тоска. Далекой показалась недавняя мирная жизнь. А что впереди? Когда-то теперь увижу своих?

«Червона Украина» недолго задержалась в базе. Приняв снаряды, топливо и воду, мы снова ушли в поход. Вместе с другими кораблями крейсер сопровождал в Одессу транспорты с войсками.

В ночь на 22 сентября в районе Григорьевки был удачно высажен десант. Его удар, слившийся со встречным наступлением защитников Одессы, значительно улучшил положение в восточном секторе обороны города. Эту первую черноморскую десантную операцию периода Великой Отечественной войны, в которой «Червона Украина», к сожалению, не участвовала, можно считать примером хорошо задуманных, подготовленных и осуществленных действий.

Удача под Григорьевкой настраивала на оптимистический лад. Верилось, что Одесса выстоит. Но взгляд на карту вызывал иные думы.

К концу сентября положение советских войск во всей полосе действий Южного фронта резко ухудшилось. Враг продвигался к Харькову и дальше — к Ростову. Нависла непосредственная угроза прорыва фашистских дивизий в Крым. Одесса оставалась в глубоком тылу противника.

Вскоре стало ясно, что гарнизон Одессы решено эвакуировать. В начале октября я получил приказ снимать наши части с Тендровской косы, где находились аэродром для истребителей, артиллерийские батареи, сухопутные войска, прикрывавшие корабли и транспорты, ходившие из Севастополя в Одессу и обратно.

Мы совершили к Тендровской косе три похода и каждый из них по строго рассчитанному графику.

Из Севастополя выходили под вечер, чтобы до наступления темноты достигнуть мыса Тарханкут. На этом участке нас прикрывали истребители. Дальнейший переход до Тендры, посадку бойцов на корабль и обратный путь совершали в темное время. Рассвет встречали у Тарханкута и дальше шли опять под прикрытием с воздуха.

Во время первого похода «Червона Украина» подверглась атаке вражеского торпедоносца. Надо сказать, что именно торпедоносцы и бомбардировщики противника представляли в то время главную опасность. [56]

...Истребители проводили нас до Тарханкута. Взошла луна. Увеличив ход до 26 узлов и оставляя за кормой хорошо видимый пенный след, крейсер в одиночестве продолжал путь. На море — полный штиль. В тот момент, когда, казалось, ничто не предвещало опасности, с кормового боевого поста по телефону поступил тревожный доклад: низко летящий самолет атакует крейсер. Не успел я отреагировать, как последовал второй доклад: самолет сбросил торпеду, и она прошла за кормой в десяти — пятнадцати метрах.

Не удивительно, что вражескому торпедоносцу удалось внезапно атаковать крейсер. В то время отсутствовали радиотехнические и совершенные оптические средства наблюдения, но существовала хорошо освоенная нами тактика артиллерийского боя или торпедной атаки в лунную ночь. Она предусматривала занятие кораблем такой позиции, чтобы противник оказался между ним и луной. Тогда неприятеля можно отлично видеть на лунной дорожке, а ему трудно обнаружить корабль, находящийся в темной части горизонта.

Это учел экипаж вражеского самолета, имевшего большой простор для маневрирования. Наши наблюдатели не смогли его увидеть. Услышать гул моторов из-за шума корабельных вентиляторов тоже было невозможно. На мостике он вообще все забивал, и это надо считать конструктивным недостатком крейсеров старой постройки.

Хорошо, что противник промахнулся, а то бы нам было худо. Правда, как потом выяснилось, промахнуться ему помогли наши зенитчики. Когда вражеский самолет был обнаружен, по нему сразу же ударил установленный на корме крейсера крупнокалиберный пулемет ДПЩ. Владимир Александрович Федюшко видел, как пулеметчик, навалившись плечами на упоры ДШК, беспрерывной очередью бил по летящему у самой воды торпедоносцу. След трассирующих пуль упирался прямо в самолет.

По всей вероятности, своевременно открытый прицельный огонь заставил фашистского летчика поторопиться, и поэтому торпеда не попала в цель. Так закончилась первая атака неприятельского торпедоносца по нашему крейсеру.

До Тендры дошли благополучно. Бросили якорь на почтительном расстоянии от берега, так как глубины там [57] небольшие. Быстро спустили барказ, и тот, урча мотором, скрылся в темноте. Скоро он вернулся, за ним шли катера. За несколько рейсов барказ и катера перевезли с берега на борт «Червоной Украины» батальон морских пехотинцев, который она благополучно доставила в Севастополь.

Два других похода к Тендровской косе прошли относительно спокойно.

В те дни в Севастополь приходило много кораблей и транспортов из Одессы, откуда начиная с 1 октября понемногу вывозились материальные ценности, оборудование предприятий, тыловые подразделения.

Для участия в заключительном этапе эвакуации из Севастополя в Одессу вечером 13 октября вышла группа кораблей во главе с командующим эскадрой контр-адмиралом Л. А. Владимирским. Он держал свой флаг на «Червоной Украине». За ней следовали крейсер «Красный Кавказ», эсминцы «Бодрый», «Смышленый», «Незаможник», «Шаумян» и «Дзержинский». Все старые знакомые, с которыми вместе пройдено немало огненных миль.

Рано утром 14 октября показалась Одесса. Во многих местах виднелись дымы пожарищ.

Встали на рейде. Контр-адмирал Владимирский с офицерами штаба ушел на катере в порт, а нам приказал маневрировать на рейде, по вызову корпостов открывать огонь, но особой активности не проявлять.

Сейчас фронт представлял собой тонкую ниточку, разорвать которую было совсем нетрудно. Поэтому соблюдались все меры скрытности, чтобы враг ни в коем случае не догадался о происходящем и не помешал эвакуации.

Прошли сутки. В полдень 15 октября на «Червону Украину» стали прибывать офицеры штаба Одесского оборонительного района. Они с корабля продолжали руководить свертыванием обороны.

С наступлением темноты должен был начаться общий отход батальонов, полков и дивизий с переднего края. Им было предписано скрытно оставить боевые позиции, быстро достигнуть порта, погрузиться на корабли и транспорты и до рассвета покинуть Одессу.

Сгустились сумерки. Внешне ничего не изменилось. Только огни пожаров стали ярче. [58]

«Червона Украина» стояла в полной готовности к выходу в море и к открытию огня. В случае необходимости она должна была прикрыть отход наших частей с фронта всей мощью своей артиллерии.

Я стоял на мостике и ждал боевого приказа. Однако его не последовало. А вот «Красный Кавказ», «Бодрый» и «Незаможник», находившиеся несколько восточнее, стали озаряться вспышками залпов. Они начали бить по боевым позициям противника, чтобы тот не заметил отхода наших войск. Артиллерийская канонада доносилась и со стороны города. Это стреляли до последней возможности береговые батареи.

Мне доложили, что на крейсер вместе с Владимирским прибыли командующий Одесским оборонительным районом контр-адмирал Г. В. Жуков, члены Военного совета района дивизионные комиссары И. И. Азаров и Ф. Н. Воронин. Военный совет района продолжал действовать. Между бортом крейсера и причалами сновали катера с приказами и донесениями.

Причалы скрывала темнота. Но вот около них поднялись языки пламени. В бинокль можно было разглядеть — горели склады. Зарево пожара освещало некоторые транспорты и двигавшиеся колонны людей. Тревожно стало на душе.

Жуков, Азаров, Воронин и Владимирский, поднявшись на мостик, тоже обеспокоенно смотрели туда, где полыхал огонь. Не налетит ли вражеская авиация?

Но пока все было тихо. Погрузка шла нормально, в порт прибывали последние части. К трем часам ночи многие транспорты, приняв людей и технику, были готовы к отплытию. Полностью затемненные, строго держась фарватера, они прошли совсем близко от нас и взяли курс на Севастополь.

Со стороны города слышался гул особой силы. Это специальные команды подрывников взрывали электростанцию, заводы, военные объекты.

Мы ждали последние арьергардные подразделения, которым было приказано стоять насмерть, если гитлеровцы заметят отход и попытаются атаковать.

Наконец к борту крейсера приблизились тральщики, и на палубу «Червоной Украины» стали подниматься бойцы, тяжело нагруженные винтовками, пулеметами, коробками с патронами. [59]

Наши краснофлотцы понимали, кого доставили тральщики, и старались помочь пехотинцам подняться по трапу, получше разместить их, напоить водой.

Всего было принято более тысячи человек. С тральщика на крейсер перешел и капитан 1 ранга А. А. Сарбарин — представитель флота в штабе Приморской армии. Он доложил Владимирскому:

— В порту осталась лишь небольшая группа людей — заканчивают минирование. Им уйти есть на чем.

Командующий эскадрой приказал сниматься с якоря. На часах было 5.30.

Крейсер все быстрее и быстрее шел туда, где скрылся последний транспорт. Стоявшие на палубе бойцы неотрывно смотрели на остающуюся за кормой Одессу, на зарево ее пожаров. Да и сколько пар глаз с транспортов и кораблей было устремлено сейчас туда же!

Оглянулся и я на этот давно знакомый мне город. Уходим, но мы еще вернемся и посчитаемся с врагом за все.

Быстро догнали растянувшийся на много миль караван, состоящий из больших и малых судов. Командующий эскадрой приказал крейсерам держаться мористее — прикрывать транспорты от возможных атак противника со стороны моря. Эсминцы заняли место между крейсерами и караваном.

Рассветало. Мы шли, подстраиваясь под медленное движение транспортов. Во все глаза смотрели за водой и небом наблюдатели, артиллеристы дежурили у орудий. Наивысшую готовность к открытию огня держали зенитчики. В воздухе не было наших самолетов, а вражеские могли появиться в любую минуту.

Часа три неприятель не давал о себе знать. Но после полудня в небе в стороне берега показались многочисленные черные точки. Они быстро увеличивались. Наблюдатели доложили — «юнкерсы». Вон когда спохватились гитлеровцы! Сейчас, конечно, будет жарко, но уже близка зона действия нашей авиации.

Все корабли встретили самолеты противника дружным и довольно точным огнем. «Червона Украина» и «Красный Кавказ» переместились ближе к голове колонны, чтобы залпами своих мощных зениток защитить транспорты.

Первую волну отбили. Но за ней следовала вторая — не менее пяти десятков бомбардировщиков. Фашистские [60] летчики целились в транспорты. Загорелось судно, шедшее последним. Это «Большевик». К счастью, на нем не было войск. А караван продолжал идти вперед. И скоро последовал доклад: «Наши истребители. Живем!»

В небе закружилась карусель. Задымив, упал первый фашист. За ним еще и еще. Как только истребители вошли в зону корабельного огня, зенитчики прекратили стрельбу.

Несколько часов продолжались атаки бомбардировщиков. Наши истребители сбили семнадцать самолетов противника, да еще три нашли себе могилу от зенитного опт кораблей. Чувствительные потери! Врагу оставалось лишь пребывать в бессильной ярости. Он прозевал наш уход и дорого заплатил за один потопленный транспорт, не имевший груза.

В эти тяжелые для Одессы дни наши армия и флот показали, что они сильны не только беспредельным героизмом бойцов и командиров, но и согласованностью действий, высокой организацией, мобильностью. Сказались также оперативная мудрость и дальновидность командования.

На подходе к Севастополю «Червоной Украине» было приказано оторваться от конвоя и быстро следовать в базу. Скоро крейсер встал на свое место в Северной бухте. К борту подошел катер. Прежде чем сойти с корабля, Жуков, Азаров и Воронин тепло попрощались с нами, поблагодарили. Мы восприняли эту благодарность как признательность всех защитников Одессы всем черноморцам из большого конвоя.

С гордо поднятым флагом

Прибывшие из Одессы корабли и транспорты заполнили бухты Севастополя. Полки и дивизии выгружались, а затем двигались к вокзалу. Там их ждали эшелоны.

Дело в том, что как раз в эти дни враг начал наступать на Крым с севера, прорвал перекопские укрепления и атаковал ишуньский оборонительный рубеж. Наши войска, не имевшие достаточного количества людей и артиллерии, с трудом сдерживали этот натиск. И защитники Одессы перебрасывались туда. Без отдыха, без передышки им предстояло снова вступить в бой.

На оборону Крыма переключались и корабли. Мы ходили в кавказские порты, конвоируя транспорты, которые [61] вывозили из Севастополя промышленное оборудование и гражданское население, а обратным рейсом доставляли в город войска и оружие. Пришлось снова побывать и на Тендровской косе — оттуда снимались последние воинские части.

После одного из таких походов на крейсер прибыл контр-адмирал Владимирский. Он выслушал мой доклад о выполнении задания и состоянии корабля. Потом Лев Анатольевич спросил:

— Как здоровье, настроение?

А сам смотрит пристально и несколько загадочно.

— На здоровье не жалуюсь, а настроение злое, — отвечаю ему и стараюсь понять, к чему этот разговор.

— Коли так, одевайтесь. Вызывает командующий флотом.

Быстро собираюсь и на катере пересекаю бухту. Вот и флагманский командный пункт флота. Он был оборудован в глубокой штольне. Однако в нее идти не пришлось. Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский принял меня в небольшом «наружном» кабинете, который составлял часть дома, построенного неподалеку от входа в штольню. Командующий выглядел весьма моложаво. Лишь под глазами обозначились темные полукружия — следы бессонных ночей и напряженной работы. Не желая терять время на не относящиеся к делу разговоры, Филипп Сергеевич без всяких предисловий сказал:

— По нашему ходатайству нарком назначил вас командиром отряда легких сил флота. Имеете ли в связи с этим вопросы?

Вопросы? Признаться, не сразу дошел до меня смысл этих слов. Отряд легких сил, или, как мы его коротко называли, ОЛС, — большое соединение. В него входили и крейсера и эсминцы. И одним-то кораблем командовать не просто, а теперь их будет несколько. Хватит ли опыта, знаний? С чего начинать новое дело? И жаль расставаться с «Червоной Украиной». Все эти мысли быстро пронеслись в моей голове. Но я ничего не сказал командующему — вопрос был уже решен, приказ подписан, — а лишь поблагодарил вице-адмирала за доверие и заявил о готовности приложить все силы, чтобы оправдать его.

Командующий выслушал меня, а затем заговорил об отряде легких сил. Речь шла о знакомых мне кораблях и командирах. Несколько непривычно было думать о них [62] как о подчиненных. К этой мысли, наверное, и приучал меня Филипп Сергеевич, отмечая не только их достоинства, но и слабые стороны.

— В общем, наследство получаете неплохое, — сказал он в заключение. — Но помните — вам надлежит быть на голову выше любого командира корабля во всех отношениях. И мыслить придется иными масштабами, чем на крейсере. Желаю успеха.

Выйдя от командующего, я направился к члену Военного совета флота дивизионному комиссару Н. М. Кулакову, кабинет которого находился в том же доме. Николай Михайлович поздравил меня с назначением и тоже дал короткое напутствие. Он посоветовал опираться на политотдел, политработников и партийные организации кораблей.

Возвратившись на «Червону Украину», я прошел в свою каюту и предался размышлениям. Совсем недавно с опаской вступал я в командование крейсером, сколько сил положил, чтобы освоиться на «Червоной Украине», узнать экипаж. С этим кораблем, с этим экипажем встретил войну, прошел через первые боевые испытания. И вот теперь, когда все наладилось, когда появилась уверенность в себе и в экипаже, надо уходить. Придется опять учиться, привыкать к новому положению, находить контакты с другими людьми, быть готовым к принятию гораздо более ответственных решений. Но идет война. И с каждого большой сирое. Поэтому я решил отмести сомнения и выполнять порученное дело.

Открыв ящик стола, стал перебирать скопившиеся здесь за многие месяцы бумаги и письма. Надо освободить каюту для ее нового командира. Им должен был стать малознакомый мне в то время капитан 2 ранга Н. А. Заруба. Его приезд задерживался. Поэтому дела я сдавал старпому В. А. Пархоменко.

Наступило 7 ноября — двадцать четвертая годовщина Великой Октябрьской социалистической революции. Раньше в такой день корабли выстраивались для парада, украшались флагами расцвечивания. Сейчас крейсера и эсминцы стояли в Севастопольской бухте, ощетинившись поднятыми к небу стволами зениток. Тоже вроде бы парад — парад немедленной готовности к бою.

В последний раз я обходил корабль. В кубриках прощался с матросами, благодарил их за службу. А офицеры тем временем собрались в кают-компании. Застолье было [63] по-военному скромным, но все же у нас нашлось чем отметить праздник. После поздравительной речи я сказал боевым друзьям, что мне было приятно служить вместе с ними, ходить в походы, выполнять боевые задачи, что дней, проведенных на «Червоной Украине», никогда не забуду. Были в моей речи и некоторые пожелания, и среди них самое главное — с честью нести флаг крейсера через все испытания.

За обедом старался сохранять веселое настроение, но, честно говоря, с трудом скрывал грусть, оглядывая уютную кают-компанию и знакомые лица. Право же, тут оставалось что-то очень дорогое, связанное с первыми командирскими шагами и боевым крещением.

К трапу подали катер. Когда он отходил от борта, я по морскому ритуалу поднял руку к козырьку фуражки, отдавая честь кораблю. Не думалось мне тогда, что больше уже никогда не увижу своей «Червоной Украины».

Путь мой лежал в Поти, Батуми, где в основном сосредоточились теперь корабли отряда легких сил. И уже там, с головой окунувшись в дела отряда, я узнал о гибели «Червоной Украины».

Надо ли говорить, какая это была тяжелая весть. Мне хотелось во всех подробностях узнать о последних часах жизни крейсера. Рассказывали об этом десятки людей. И вот какая картина предстала предо мной.

Начиная с 30 октября, то есть с первого дня Севастопольской обороны, крейсер вместе с другими кораблями и береговыми батареями поддерживал огнем наши части, отражавшие натиск противника. Стрельбы велись обычно с отведенной крейсеру позиции в Южной бухте напротив бывшей Торговой пристани в полукабельтове от берега. Вновь, как под Одессой, гремели орудия, посылая снаряды туда, где враг штурмовал созданную на дальних подступах к городу оборонительную линию.

Захватить Севастополь с ходу неприятелю не удалось. Корабельная артиллерия сыграла в этом большую роль. Поэтому, готовясь к наступлению крупными силами, немецко-фашистское командование решило ударить по кораблям. Участились воздушные налеты и артиллерийский обстрел бухты.

Наступление гитлеровцы начали 11 ноября. Артиллеристы «Червоной Украины» получали все новые и новые заявки на огонь. Они обстреливали резервы и боевые порядки [64] противника на разных направлениях от Дуванкоя до Балаклавы. За один только этот день крейсер израсходовал около 700 снарядов главного калибра. Он заставил замолчать три немецкие батареи, разбил восемнадцать автомашин и бронетранспортеров, уничтожил четыре тяжелых, танка и три роты фашистов.

Утром 12 ноября крейсер вел огонь по скоплениям гитлеровцев в районе Качи, Мекензиевых гор и Бельбекской долины. Во время этих стрельб над бухтой неоднократно появлялись вражеские самолеты-разведчики. Они обычно предвещали бомбовый удар.

В предыдущие дни зенитчики «Червоной Украины» вместе с артиллерией ПВО главной базы успешно отражали воздушные налеты. Думалось, что и на этот раз все обойдется. Но события развернулись иначе.

В полдень, когда крейсер вел перестрелку с батареей противника, над Севастополем показались шедшие группами с разных сторон неприятельские бомбардировщики. Одни из них ударили по зенитным батареям базы, другие нацелились на корабли.

Группа из двенадцати самолетов атаковала «Червону Украину». Зенитчики крейсера были начеку и встретили врага дружным огнем. Особенно точно били спаренные 100-мм орудия, расчетами которых командовали старшина 1-й статьи Лещев, старшины 2-й статьи Хруль и Харченко. Прицельного бомбометания у фашистских летчиков не получилось.

Но вскоре с другого направления на крейсер налетела еще более многочисленная группа «юнкерсов». Они бомбили с пикирования. И хотя зенитный огонь по-прежнему был сильным, двум самолетам удалось попасть в цель. Бомбы весом в сто и двести пятьдесят килограммов разорвались в носовой части корабля, образовав большие пробоины в правом и левом бортах. Во внутренние помещения хлынула вода, возникли пожары.

В борьбе с водой немалый героизм проявили матросы и старшины электромеханической боевой части под руководством инженер-механика Александра Фомича Трифонова. Были пущены в действие все водоотливные средства, герметизировались отсеки. Но повреждения оказались слишком серьезными. От взрыва деформировались переборки и палубы, листы металла расходились по швам. К тому же борта крейсера изрешетили осколки крупных [65] бомб, более десятка которых разорвалось вблизи корабля. И он все более оседал и кренился под тяжестью воды, заливавшей трюмы.

Борьбе с водой мешал огонь. Для него нашлось немало пищи. Горел мазут во втором котельном отделении. А рядом — носовой артиллерийский погреб. Рискуя жизнью, бросились тушить этот очаг пожара матросы, возглавляемые командиром котельной группы воентехником 2 ранга Бендерским. Они быстро сбили огонь. Не менее опасный пожар, грозивший кормовым артпогребам, ликвидировали матросы под руководством командира отделения трюмных старшины 2-й статьи Ананьева.

На крейсере оказалось много дерева: им были обшиты офицерские каюты, салон, кают-компания и другие помещения. Отделка, создававшая красоту и уют, теперь обернулась против корабля. Дерево полыхало, и аварийные партии метались из одного помещения в другое, пытаясь погасить пламя.

Экипаж делал все, чтобы спасти крейсер. Четкие распоряжения отдавал с мостика командир капитан 2 ранга Н. А. Заруба. Артиллеристы оставались на своих боевых постах и встречали огнем попытки самолетов противника добить корабль. Воздушные налеты продолжались вплоть до наступления темноты, но больше ни одна бомба не достигла цели. Даже в котельных отделениях — то в одном, то в другом, по мере затопления, — поддерживался пар, чем до последней возможности обеспечивалась работа водоотливных и противопожарных средств. В котельных отделениях с большим хладнокровием и мужеством действовал корабельный ветеран мичман Рожков.

К вечеру крейсер принял четыре тысячи тонн воды — половину своего водоизмещения. Море наступало, и в неравной героической борьбе с ним людям приходилось сдавать одну позицию за другой.

К трем часам ночи «Червона Украина» еще оставалась на плаву. Только в четыре часа 13 ноября, когда крен на левый борт достиг критических сорока градусов, капитан 2 ранга Заруба распорядился покинуть корабль. Надо полагать, что нелегко ему было отдавать такой приказ. Только стал командиром — и такая трагедия...

Едва последний барказ, на котором находился и сошедший с корабля после всех Н. А. Заруба, отошел от борта, как крейсер перевернулся и ушел под воду. [66]

Вечером перед заходом солнца, когда экипаж мужественно боролся за жизнь корабля, командиру доложили о времени спуска флага. Заруба, секунду поколебавшись, приказал:

— Флаг не спускать!

Так был нарушен повседневный морской ритуал. Но я понимаю командира. Корабль погибал. И погиб он с гордо поднятым над его кормой флагом.

Вот как окончилась жизнь дорогой мне «Червоной Украины». Из ее экипажа был убит 21 человек и 120 ранено. Остальные продолжали сражаться с гитлеровцами.

Очень скоро оперативная группа артиллерийского отдела тыла флота под руководством инженер-капитана А. А. Алексеева приступила к съемке орудий с затонувшего корабля. Это была тяжелая и опасная работа, проводившаяся под артиллерийским обстрелом и бомбежками. Водолазам помогали моряки крейсера.

И в декабре пушки крейсера, из которых были составлены четыре береговые батареи, вновь открыли огонь по врагу. Обслуживали орудия комендоры «Червоной Украины», ее офицеры командовали батареями, установленными у хутора Дергачи, у Максимовой дачи, на станции Мекензиевы Горы и на Английском кладбище. Перед стрельбами комендоры писали на банкетах орудий «Отомстим за «Червону Украину»!» и метко поражали гитлеровцев.

Воюя на суше, моряки крейсера с честью выполняли свой воинский долг. Вместе с севастопольцами они участвовали в подвиге, совершенном советскими воинами у стен города-героя.

Севастополь не забыл ветерана-крейсера. Там, на знаменитой Графской пристани, в память о «Червоной Украине» установлена мемориальная доска. [67]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава третья.

Десант

Такого еще не бывало

В середине декабря 1941 года на мое имя пришла шифровка. В ней содержался приказ — немедленно вместе с офицерами штаба следовать в Новороссийск и явиться к начальнику штаба флота контр-адмиралу И. Д. Елисееву. Тут же распоряжаюсь приготовить к походу один из эсминцев. Короткие сборы, и вот уже эсминец, покинув Туапсинскую гавань, идет вдоль Кавказского побережья на север.

Стою на мостике и, естественно, думаю о причине спешного вызова. Уже месяц, как я командую отрядом легких сил. Корабли отряда базируются на Батуми, Поти, Туапсе. И весь месяц я курсировал между этими базами. Побывал на каждом корабле, проверил подготовку экипажей, организацию службы, познакомился с командирами и военкомами. Общее впечатление вполне благоприятное. Экипажи все, как говорится, обстрелянные, с немалыми боевыми заслугами. Почти все Черное море исходили лидер «Харьков», эсминцы «Сообразительный», «Смышленый», «Способный», воюя под Одессой и Севастополем, конвоируя суда. В ОЛСе два крейсера — «Молотов» и «Ворошилов». Первый из них в строю и наряду с эсминцами редко задерживается в базе. Второй стоит у стенки в Поти. Еще 2 ноября его атаковали у причала Новороссийска три «юнкерса». Прямым попаданием двух бомб в кормовую [68] часть крейсеру нанесены значительные повреждения. И сейчас он в ремонте.

Словом, я готов подробно доложить о состоянии кораблей, если это потребуется начальнику штаба флота.

Был уже довольно поздний час, когда мы прибыли в затемненный Новороссийск. Сразу же после швартовки отправился в штаб базы, где в эти дни обосновался контрадмирал Елисеев с группой оперативных работников штаба флота.

Иван Дмитриевич тотчас же принял меня. После нескольких малозначительных вопросов он сразу перешел к делу.

— Решено проводить крупную десантную операцию, — сказал контр-адмирал. — И вы назначаетесь командиром высадки десанта.

Выдержав небольшую паузу, видимо, для того, чтобы до меня лучше дошел смысл этих слов, он продолжал:

— Ваш пункт высадки, называемый пунктом «А», — Феодосия. Сюда необходимо доставить морем и высадить непосредственно в порт целую армию. Более двадцати тысяч человек со всей боевой техникой! Другие десантные силы тоже армейского состава пойдут на Керченский полуостров. Задачу их высадки будет решать Азовская военная флотилия.

Слова Ивана Дмитриевича как-то ошеломили меня. Уже седьмой месяц шла Великая Отечественная война. Мы пережили тяжелейшую пору отступления. В ноябре пришла радостная весть об ударе наших войск под Тихвином. Потом был освобожден Ростов. Только что в газетах опубликовали сообщение о контрнаступлении советских войск под Москвой. Теперь и флоту предстояло вместе с армией провести наступательную операцию большого масштаба здесь, на юге. Судя по всему, это начало освобождения Крыма. Есть отчего взволноваться.

— Сколько времени на подготовку? — спросил я.

— Неделя.

— Маловато!

— Да, не разбежишься. Но растягивать сроки не позволяет обстановка. К тому же зима — погоду надо учитывать.

Иван Дмитриевич встал, в задумчивости прошелся по кабинету и уже несколько другим голосом сказал:

— Времени в обрез. А дела много. Ваше решение на [69] высадку десанта будет заслушивать Военный совет. Готовьтесь. Всем, кому надо, я дам указание оказывать вам всемерное содействие.

— Есть!

Выйдя из штаба, я опять окунулся в густую темень декабрьской ночи. Спешу в порт на свой корабль, почти не замечая ничего вокруг. Все мысли поглощены только что услышанным.

Десятки вопросов роятся в голове. Сколько надо кораблей и транспортов, как рассчитать их движение, как организовать погрузку и выгрузку войск? Удастся ли сохранить в тайне всю подготовку, не преподнесет ли враг какого-нибудь сюрприза? Возможным ли окажется захват порта и прорыв в него кораблей?

Вся операция представляется еще смутно, расплывчато, но уже ясно, сколь она грандиозна и сложна. Ясно также, что весть о ней моряки встретят восторженно. Ведь речь идет об активных наступательных действиях флота и армии, об освобождении советской земли.

С такими мыслями я вернулся на корабль. Офицеры немногочисленного штаба ОЛСа во главе с его начальником капитаном 2 ранга Евгением Николаевичем Жуковым поджидали меня. Коротко рассказал им о сообщении контр-адмирала Елисеева и в заключение сказал:

— С этого часа вы представляете собой штаб высадки десанта.

У офицеров загорелись глаза. На меня посыпались вопросы, в которых уже сквозила деловая озабоченность. Евгений Николаевич Жуков, флагманский артиллерист Семен Петрович Хулга, флагманский штурман Борис Федорович Петров уточняли состав десанта, сроки подготовки операции. Тут же высказывались и предварительные предложения по ее организации, маскировке, составу кораблей.

— Давайте пока не будем гадать, — остановил я невольно возникший обмен мнениями. — Надо собрать немало данных, изучить их, осмыслить, проштудировать всю документацию, которая уже есть в оперативном отделе штаба флота, связаться со штабом армии. Тогда и найдем обоснованное правильное решение. Поэтому не будем терять времени...

Час был весьма поздний, и спать почти не пришлось, так как еще до рассвета все мы отправились в штаб базы. [70]

Там для флагманских специалистов отвели кабинет, в котором можно было работать, имея под руками всю необходимую документацию. Приступил к изучению плана операции и директив вышестоящего командования и я.

Наш десант готовился по указанию Ставки Верховного Главнокомандования. Целью его было освобождение Керченского полуострова, снятие блокады Севастополя и изгнание немцев из Крыма. Решение задачи возлагалось на Закавказский фронт, Черноморский флот и Азовскую флотилию. Замысел операции состоял в том, чтобы отрезать керченскую группировку врага от севастопольской, разгромить ее и наступать на Крым.

Для высадки в Феодосию предназначались войска 44-й армии под командованием генерал-майора А. Н. Первушина. Им надлежало овладеть портом и быстро развивать наступление в северном направлении, чтобы перерезать полуостров в его наиболее узкой части, захватив ак-монайские позиции. Еще раньше в районе Керчи и других пунктах Азовская флотилия должна будет высадить части 51-й армии, которой командовал генерал-лейтенант В. Н. Львов. Таким образом, группировка противника окажется запертой на полуострове, расчлененной и уничтоженной.

Выполняя этот замысел, мы будем действовать согласно директиве командующего флотом. Внимательно изучаю этот документ, на котором сохранились поправки, сделанные рукой Ф. С. Октябрьского.

Как известно, силы десанта делятся на передовой отряд (иначе он называется первым броском), главные силы и тыловые части. Директивой командующего предписывалось высадить передовой отряд десанта с боевых кораблей непосредственно на причалы порта Феодосия, захватить порт, город и прилегающие к нему высоты, чтобы обеспечить последующую высадку главных сил. Действия десанта следовало поддержать огнем корабельной артиллерии.

Весьма существенным было указание о том, чтобы первыми высадить на причалы Феодосии, еще до подхода больших кораблей, штурмовые отряды из моряков. Они, составляя часть первого броска, должны будут стремительным и внезапным ударом захватить причальный фронт, подготовить беспрепятственный проход в порт остальных кораблей, их швартовку и высадку всего передового отряда. [71]

Логика предписаний командующего мне ясна. Высадка десанта с боевых кораблей, одновременно осуществляющих артиллерийскую поддержку, позволит сократить число судов в составе десантного отряда, обеспечить быстроту и решительность действий.

Для выполнения этого плана под мое командование поступали следующие силы: отряд корабельной поддержки (командир капитан 1 ранга В. А. Андреев, военком бригадный комиссар В. И. Семин) — крейсера «Красный Кавказ» и «Красный Крым», эсминцы «Незаможник», «Железняков» и «Шаумян»; отряд высадочных средств (командир капитан-лейтенант А. П. Иванов, военком старший политрук В. И. Еремеев) — два тральщика, двенадцать сторожевых катеров, буксиры, самоходные барказы; первый отряд десантных транспортов, состоящий из восьми судов (командир капитан 2 ранга Н. А. Заруба, военком старший политрук Б. Л. Коренев); отряд охранения первого отряда транспортов — эсминец и три базовых тральщика (командир капитан 3 ранга Г. П. Негода, военком батальонный комиссар Г. И. Фомин); второй отряд транспортов, состоящий из шести судов (командир капитан 2 ранга А. М. Филиппов, военком батальонный комиссар И. М. Вайсман); отряд охранения второго отряда транспортов — два эсминца, базовый тральщик и шесть сторожевых катеров (командир капитан 2 ранга М. Ф. Романов, военком батальонный комиссар Б. В. Сучков).

Наш Черноморский флот полностью господствовал на своем театре, поэтому появление морских сил противника на путях следования десантных отрядов и в районе высадки представлялось маловероятным. Несмотря на это, был выделен специальный отряд прикрытия десанта — крейсер «Молотов», лидер «Ташкент», эсминец «Смышленый» (командир отряда капитан 1 ранга Ю. К. Зиновьев, военком батальонный комиссар И. С. Прагер). Этот отряд подчинялся командующему флотом.

В передовой отряд десанта была выделена 79-я морская стрелковая бригада под командованием полковника А. С. Потапова. Главные силы десанта составляли 345-я и 236-я стрелковые дивизии 44-й армии.

Итак, задачи ясны, силы известны. Силы большие — свыше трех десятков боевых кораблей и 14 транспортов, а также разные мелкие плавединицы. Теперь нашему штабу надо разработать их действия во всех деталях, согласовать [72] их по времени и месту, провести вместе с командованием армии, руководством баз и капитанами судов множество подготовительных мероприятий, определить каждому десантнику, каждому орудию, пулемету, миномету, ящику с патронами место на корабле или транспорте.

Более всего меня тревожила организация высадки передового отряда десанта непосредственно в порт. Это узловой момент всей операции. Как достичь здесь наибольшей внезапности и быстроты? Как преодолеть возможное противодействие врага?

Попытался припомнить какие-нибудь схожие десантные операции. Однако ничего подобного не приходило на память. Просмотрел некоторые труды военных теоретиков, обратился к опыту учений флотов и армий, проводимых в мирное время. Но, увы, никаких поучительных примеров не обнаружил.

Правда, в свое время нашумела так называемая Зеебрюггская операция, относящаяся к 1918 году. Англичанам удалось тогда ворваться в базу Зеебрюгге, высадить с одного корабля на причал диверсионную партию, которая затопила в канале брандеры, воспрепятствовавшие проходу немецких подводных лодок. Но разве это шло в какое-нибудь сравнение с тем, что намечалось у нас. Не те цели, не те масштабы и сложности.

Десантная операция, предусматривающая высадку крупного соединения непосредственно в порт, занятый противником, — такого в мировой практике ведения войн еще не бывало. Нам предстоит обогатить эту практику новым опытом. Честь немалая, но и ответственность огромная.

Снова и снова собираю офицеров штаба на совет, выслушиваю мнения командиров различных подразделений десанта. Многое проясняется. В то же время не дает покоя мысль о том, что для успеха операции необходимы прежде всего сведения о противодесантной обороне Феодосии.

Обычно вход в порт перекрывается боносетевым заграждением. Как оно расположено, какова ширина боновых ворот и возможно ли быстро открыть их? Есть ли проход между молом и крайней бочкой бонового заграждения, который обычно предусматривается для пропуска катеров, рыбачьих судов и других мелких плаведениц, чтобы реже открывать боновые ворота? Насколько велика [73] минная опасность на подходах к порту и в самой гавани? Следовало также внести полную ясность в навигационно-гидрографическую обстановку. Далеко не второстепенным делом был и прогноз погоды.

С этими и другими вопросами я пошел к контр-адмиралу Елисееву. Внимательно выслушав меня, Иван Дмитриевич сказал:

— Соображения правильные. Сейчас дам приказание разведотделу. А что касается минной и навигационной обстановки, тут вам поможет Александр Викторович Солодунов.

Решение зреет

Разведка штаба флота разными силами нацелилась на Феодосию. В просторный Феодосийский залив ушли две подводные лодки: «М-51» под командованием капитан-лейтенанта В. М. Прокофьева и «Щ-201» под командованием капитана 3 ранга А. И. Стрижака. Соблюдая скрытность, они маневрировали то у одного, то у другого участка побережья, изучали обстановку, периодически на короткое время выдвигая перископы над поверхностью воды.

Подходы к Феодосии с юга прикрывают два мыса: Киик-Атлама и мыс Ильи. На первом «М-51» обнаружила прожекторную установку. На втором оказался вражеский наблюдательный пост. Сведения важные, поскольку фарватер пролегает вблизи этих мысов. Наша «малютка» пробралась и ко входу в гавань. Ей удалось установить, что вход закрыт боносетевым заграждением.

В разведывательном плавании на борту «Щ-201» находился капитан 1 ранга Бурмистров — мой старый знакомый, с которым приходилось встречаться еще в Испании. Он был старшим морским начальником в Феодосии до захвата ее фашистами. Его наблюдения имели особую ценность. Он тоже убедился в наличии боносетевого заграждения и установил, что боновые ворота противник держит закрытыми.

О том, какова обстановка в самом городе, нам донесла разведгруппа, высаженная ночью со сторожевого катера. Судя по этому донесению, в городе враг чувствовал себя спокойно. В порту кораблей не было. Не заметили разведчики и зенитных батарей.

Последнее обстоятельство облегчало действия воздушных разведчиков. Они обнаружили артиллерийские батареи [74] на мысе Ильи, а также на прилегающих к Феодосии высотах Лысая и Безымянная.

Мы внимательно рассматривали фотоснимки порта, сделанные с самолетов. На снимках была четко видна линия бонового заграждения, идущая от оконечности Широкого мола до бочки. Сама бочка находилась метрах в десяти от Защитного мола. Значит, все-таки есть незакрытый десятиметровый проход, которым могут воспользоваться наши катера. Это подтвердил и Бурмистров. Что ж, такую возможность мы обязательно учтем. С боновыми воротами пока не ясно. Их, вероятно, придется подрывать, чтобы в гавань смогли пройти и крупные корабли.

Поскольку операция будет происходить ночью, удар бомбардировочной авиации по этим кораблям маловероятен. Наибольшей опасностью остается артиллерия вместе с минометами. Огневым средствам противника мы сможем противопоставить 35 орудий калибром от 100 до 180 миллиметров, не считая значительного количества более мелких орудий и автоматов. Вроде бы немало.

Однако враг будет иметь серьезное преимущество в ночном бою. Он осветит акваторию порта ракетами и поведет управляемый огонь по хорошо видимым и лишенным свободного маневрирования целям — нашим эсминцам и крейсерам. А у них цели будут скрыты за городскими строениями и складками местности. Тут и корабельные прожекторы не помогут. В такой обстановке самое лучшее — засекать по вспышкам огневые точки неприятеля и давать возможность командирам орудий и автоматов самостоятельно уничтожать их. На это и должен быть сделан крен в подготовке артиллеристов. Очевидно также, что прорвавшимся в гавань кораблям необходимо будет возможно быстрее высадить десант и, не мешкая, покинуть гавань.

В разведывательных данных оставался очень серьезный пробел — отсутствовали сведения о минной обстановке в районе Феодосии. Мы знали границы своих оборонительных минных заграждений, выставленных здесь в начале войны. Но на подходах к порту еще в сентябре противник сбрасывал мины с самолетов. Куда именно, где границы опасной зоны? Невозможно обойтись без ответа на этот вопрос. О заблаговременном тралении на виду у гитлеровцев не могло быть и речи.

Как и было условлено с контр-адмиралом Елисеевым, [75] я обратился за разъяснениями к начальнику гидрографического отдела флота капитану 1 ранга Александру Викторовичу Солодунову. Вообще-то, заниматься минной обстановкой не входило в функции гидроотдела. Но я знал, что лучше Солодунова нам в данном вопросе никто не поможет.

С Александром Викторовичем мы были хорошо знакомы — работали вместе в предвоенные годы в штабе флота. Он оставался таким же деятельным и энергичным, боевые испытания еще больше закалили его упорный характер.

Поначалу Солодунов ничего утешительного сказать нам не мог. Никакими данными о постановке неприятельских мин на внешнем рейде Феодосии гидроотдел не располагал.

Что и говорить, Солодунов оказался в большом затруднении. Я предложил ему просмотреть относящиеся к сентябрю записи в журналах боевых действий, опросить маячников, служивших на Феодосийском маяке, сигнальщиков с постов службы наблюдения и связи, офицеров с кораблей, которые в то время стояли в базе.

— Конечно, делать это надо осторожно, — предостерег я Александра Викторовича, — чтобы не разглашать секрета задуманной операции.

Солодунов согласился с моими соображениями. И уже на следующий день сообщил, что первые предпринятые им усилия дали обнадеживающие результаты, но нужны еще дополнительные проверки. Да, он таков, Александр Викторович, не любит ничего приблизительного.

Точно в назначенный срок Солодунов положил передо мной карту, на которой были аккуратно обведены границы миноопасного района в Феодосийском заливе.

Чтобы установить места падения мин, сброшенных самолетами противника, пришлось опросить пятьдесят человек и просмотреть немало бумаг, сопоставляя и анализируя различные сведения.

— Большое спасибо, Александр Викторович, — пожал я руку старому товарищу. — И помощникам вашим спасибо.

Забегая вперед, скажу, что во время десантной операции мы имели возможность убедиться в точности сведений, собранных Солодуновым. Сколько кораблей и транспортов побывало в порту, и ни один из них не подорвался [76] на минах. Лишь позднее транспорт «Жан Жорес», уклонившись от курса, зашел в тот район, который на карте был обозначен запретным для плавания. И тут же сработала немецкая магнитная мина.

Разработкой навигационно-гидрографической обстановки в нашем штабе занимался флагманский штурман капитан-лейтенант Петров. Дело это тоже было не из легких.

В порт, занятый врагом, пойдут десятки кораблей и транспортов. А ночи в декабре темные, море часто разражается штормами, парит, закрывается туманом. И плюс к тому миноопасные районы.

Необходимо было кораблям и судам обеспечить надежные ориентиры для определения своего места и выбора курсов.

И опять на помощь пришел Солодунов.

— Никак не можем мы без вас обойтись, Александр Викторович, — обратился я к нему при встрече. — Собираемся идти в Феодосию, а ни маяков, ни огней нет. Рассчитывать на то, что их немцы зажгут, видимо, не стоит.

— Если уж мы узнали, где лежат мины на дне моря, — весело сказал Солодунов, — то огни зажечь сумеем.

Вскоре Солодунов и Петров представили свой план навигационно-гидрографического обеспечения высадки десанта. Обсудив его и скорректировав, мы остановились на таком варианте.

Ночью, накануне начала операции, подводная лодка «Щ-201» выставит в Феодосийском заливе вне видимости с берега два светящихся буя. Огонь одного из них — белый, другого — красный, проблесковый. С началом операции эта же подводная лодка, став на якорь вблизи мыса Ильи, будет нести ориентирный огонь в секторе, направленном в сторону движения кораблей. Зажжет огонь и подводная лодка «М-51», которая на отрезке в 18 миль будет двигаться навстречу кораблям.

Предусматривалось также, что вместе со штурмовыми группами с катеров-охотников высадятся специальные гидрографические партии. Они выставят огни на Феодосийском маяке, на Широком молу и причалах. Этим же партиям вменялось в обязанность обследовать глубины у причалов, к которым будут швартоваться корабли.

Для определения места кораблей и транспортов на переходе морем станут работать два радиомаяка. [77]

Всю навигационную обстановку мы решили подробно изложить в специальных наставлениях, которыми могли бы руководствоваться командиры отрядов и кораблей.

Приходилось очень серьезно думать о сохранении тайны. Маскировка начала операции представлялась несложной. На переходе морем, пока светло, будем держать такой курс, будто идем в Севастополь, а с наступлением темноты повернем на Феодосию. Высадка намечалась во второй половине ночи с таким расчетом, чтобы закончить ее до рассвета.

Подготовительные мероприятия скрыть будет сложнее. Может обратить на себя внимание необычное сосредоточение войск в портах, приспособление транспортов к перевозке дивизий и многое другое. Тут выход один — дезориентировка.

Никому, даже командирам отрядов, кораблей и капитанам транспортов, до начала похода не объявлялся пункт высадки десанта. Всему личному составу объяснялось, что складывается тяжелое положение под Севастополем и на помощь ему готовятся войска. Довод был весьма убедительным, потому что у стен героического города и в самом деле шли тяжелые бои.

Партийно-политической работой среди участников операции руководил член Военного совета флота дивизионный комиссар Илья Ильич Азаров. Его видели и в штабе, и на кораблях, и у моряков Черноморского пароходства, и в тыловых подразделениях. Он вникал во все детали подготовки операции и заботился о том, чтобы каждый участник десанта хорошо понимал свой долг.

Политуправление Черноморского флота, возглавляемое дивизионным комиссаром П. Т. Бондаренко, разработало специальную директиву, в которой излагались цели и задачи партийно-политического обеспечения операции, а также практические мероприятия. Руководствуясь директивой, военком высадки Н. М. Форбитник и другие политработники особое внимание обращали на расстановку людей, заботились о том, чтобы на каждом участке были коммунисты и комсомольцы. Для действия в первом броске подбирались наиболее опытные бойцы, на сторожевых катерах и барказах создавались партийные и комсомольские группы, выделялись агитаторы, которые рассказывали о героизме защитников Одессы и Севастополя, о мужестве черноморцев-десантников у Григорьевки. [78]

Нам было важно, чтобы между моряками и пехотинцами царило полное взаимопонимание, а их совместные действия были организованными и дружными. Наши военкомы установили связь с политотделами сухопутных частей. Десантникам разъяснялось, как надо вести себя на кораблях при посадке, переходе морем и высадке. Моряки готовились принять личный состав десантных подразделений и оказать ему должное внимание.

К тому времени я уже неоднократно встречался с командующим 44-й армией генерал-майором Л. Н. Первушиным. На основе решения, определяющего действия войск при захвате Феодосии, штаб армии и штабы дивизий вместе со штабом высадки разработали схему распределения частей по кораблям и транспортам, расписали порядок посадки и высадки, размещения боевой техники, в том числе и небольшого количества танков. Должен сказать, что контакты с командованием армии наладились у нас быстро, все вопросы решались оперативно.

Выделенные для нас транспорты находились еще у стенок судоремонтных заводов и мастерских: грузовые трюмы переоборудовались для размещения войск и техники. Хорошо, если бы у нас имелись специальные десантные суда. Но флот стал располагать ими гораздо позднее. Приходилось довольствоваться тем, что было.

Пока шла эта работа, командиры отрядов, кораблей и капитаны судов на совместных занятиях отрабатывали взаимодействие в предстоящем плавании, вопросы связи, правила уклонения от атак подводных лодок, торпедных катеров и самолетов противника. Удалось провести и несколько тренировок нашего штаба со штабами десантных частей, во время которых отрабатывалась организация посадки десанта на корабли и транспорты с точным расписанием маршрутов следования на причалы, порядок движения по сходням, размещение в трюмах и последующая высадка. Особое внимание обращалось на быстроту высадки. Она ведь наверняка будет проходить под огнем врага.

Время летело быстро. Приближался срок доклада моего решения Военному совету флота.

Неожиданные поправки

Начало десантной операции было назначено на 21 декабря. За несколько дней до этого срока в Новороссийск [79] из Севастополя прибыл вице-адмирал Ф. С. Октябрьский. Командующий флотом возглавлял морскую часть операции и всему, чем занимался штаб высадки десанта, уделял большое внимание.

Мое решение на высадку слушалось в довольно поздний час 19 декабря на запасном командном пункте флота. Кроме Октябрьского здесь были Елисеев и Азаров, присутствовали также командиры и комиссары отрядов кораблей и транспортов.

Разложив перед собой необходимые документы, в том числе и проект боевого приказа, я, несколько волнуясь, начал излагать суть решения. Приходилось часто обращаться к карте крупного масштаба, на которой решение изображалось графически.

Докладывал обо всем подробно: как силы десанта распределяются по кораблям и транспортам, в каком порядке и какими курсами пойдут к Феодосии все наши отряды, когда начнется и в течение какого времени будет вестись огонь по берегу, как намечено осуществить прорыв в порт...

Примерно на середине доклада в комнату неслышно вошел шифровальщик штаба флота и положил перед Октябрьским бланк шифрограммы. Дав мне знак помолчать, командующий пробежал глазами ее текст, нахмурился, прочитал еще раз...

Шифровальщик вышел — мне было разрешено продолжать доклад. Но уже почувствовалась какая-то иная атмосфера. Октябрьский, ранее не подававший никаких реплик, стал перебивать меня вопросами, несколько вопросов задал он и командиру отряда корабельной поддержки капитану 1 ранга Андрееву, а ответы выслушивал, как мне показалось, несколько рассеянно. Было ощущение, будто командующий хочет побыстрее все свернуть и заняться чем-то другим.

Вскоре он действительно прервал наши пояснения и сказал:

— На этом сегодня закончим. Операция пока откладывается. О новых сроках сообщим. Подготовку продолжать. У вас теперь есть возможность многое продумать не в такой спешке.

С запасного командного пункта мы возвращались молча. Все были несколько обескуражены. К тому же сказывалась усталость от предыдущих бессонных суток. [80]

Утром 20 декабря мы с удивлением узнали, что у причалов Новороссийска нет тех кораблей, которые назначались в десант. Нет «Красного Кавказа», «Красного Крыма», «Харькова», «Бодрого» и «Незаможника». Все они под флагом командующего флотом ушли в Севастополь. С кораблями отправилась туда 79-я морская стрелковая бригада. А в Туапсе грузилась на транспорты 345-я стрелковая дивизия.

Теперь нетрудно было догадаться о содержании шифрограммы, полученной вице-адмиралом Октябрьским в тот час, когда я докладывал решение на высадку десанта.

Еще 17 декабря немцы начали новый штурм Севастополя. Фашистское командование рассчитывало за четыре дня сломить сопротивление защитников города и, не жалея своих солдат, бросало в наступление дивизии и бригады. Севастопольцы стояли насмерть. Но силы были неравными. Ценой больших потерь противник местами потеснил наши части. Вражеские танки появились в районе Братского кладбища — в непосредственной близости от города с Северной стороны.

О тяжелом положении Севастополя было доложено в Ставку Верховного Главнокомандования. И оттуда последовало распоряжение послать из кавказских баз в Севастополь корабли с войсками.

Корабли прорвались в гавань днем 21 декабря, несмотря на артиллерийский обстрел и удары с воздуха. 79-я бригада сразу же вступила в бой. Стремительной атакой она отбросила гитлеровцев с Северной стороны. Корабли огнем своих орудий всюду поддерживали защитников города. И непосредственная угроза от него была отведена.

Вот какое непредвиденное обстоятельство вмешалось в наши планы.

Надолго ли отложена десантная операция? Какая найдется замена морской бригаде и стрелковой дивизии? Все ли корабли вернутся в наше распоряжение? Эти и другие вопросы не давали покоя.

Однако мы недолго оставались в неведении. Контрадмирал Елисеев, которого командующий флотом оставил вместо себя для руководства подготовкой операции, назвал нам новые сроки.

Теперь было решено проводить операцию по этапам. [81]

Высадка частей 51-й армии на северное и восточное побережья Керченского полуострова кораблями Азовской военной флотилии и Керченской военно-морской базы назначалась на 26 декабря. В этот же день должен был высадиться и вспомогательный десант на южной стороне полуострова в так называемом пункте «Б» (район горы Опук). А в пункте «А» — Феодосии — десант было приказано высадить 29 декабря.

Вместо отправленных в Севастополь частей выделялись войска из той же 44-й армии. Морскую бригаду заменяли 251-м и 633-м полками 9-й горнострелковой дивизии, а 345-ю стрелковую дивизию — 63-й горнострелковой дивизией.

Замена, прямо скажем, неравноценная. У морской бригады есть опыт действий в подобных условиях. Ее личный состав имеет десантную подготовку, хорошо чувствует себя на море, умеет воевать на побережье. Горнострелковые полки к этому, конечно, приспособлены меньше. Приучать же бойцов к кораблям и ко всем особенностям действий в морском десанте у нас просто не было времени.

Сильно смущало и такое обстоятельство. В полках и в дивизии, с которыми нам теперь предстояло иметь дело, было до полутора тысяч лошадей и большое количество всякого вьючного снаряжения для перевозки по горным тропам легких пушек, минометов, пулеметов и боеприпасов. В горах это хорошо, а каково в десанте? Как разместить так много лошадей на транспортах? Насколько этот живой груз усложнит посадку войск на суда и особенно высадку там, в Феодосии, под огнем неприятеля!

Нет, мне определенно не нравился десант с лошадьми. Не нравился он и контр-адмиралу Елисееву. Но ничего уже сделать было нельзя. Никакими другими частями армия в том районе не располагала.

Не выделили нам и ни одной танковой бригады. Мы не имели специальных десантных судов-танковозов. Но некоторые транспорты могли взять средние танки и выгрузить их стрелами на причалы Феодосийского порта. Танковая бригада намного усилила бы атакующую мощь десантных полков и дивизий.

Мы опять работали дни и ночи. Приходилось повторять все те подготовительные мероприятия, которые проводились раньше с войсками, так неожиданно переброшенными [82] в Севастополь, заново составлять документацию, дооборудовать транспорты, учитывая, в частности, необходимость перевозки лошадей.

Поскольку у нас не стало морской бригады, увеличилась роль штурмового отряда. Вначале в нем было триста моряков из экипажей кораблей эскадры и Новороссийской военно-морской базы — ребята бывалые, храбрые, крепкие. Все они шли в десант добровольно. В дальнейшем, уже перед самым выходом в море, к ним присоединились еще 300 моряков, из тех, которые должны были высадиться в Коктебеле (тот десант отменили). Возглавили штурмовой отряд командир старший лейтенант А. Ф. Айдинов и военком политрук Д. Ф. Пономарев.

Моряки-десантники пойдут в Феодосию на сторожевых катерах отряда высадочных средств. Командир отряда капитан-лейтенант Иванов и военком политрук Еремеев планом операции крепко связаны с Айдиновым и Пономаревым. Им вместе первыми предстоит прорываться в порт, штурмовать мол, захватывать причалы. Если возьмут в свои руки эти ключи от гавани, откроют ее, дадут возможность пройти крупным кораблям — победа, не откроют — наше дело будет плохо.

Об этом я и вел с ними разговор на специальном инструктаже. Разговор оставил благоприятное впечатление. Иванов — участник десанта под Григорьевкой, офицер толковый и не робкого десятка — суть задачи схватил быстро, проникся ее важностью. Айдинов тоже был настроен решительно.

Пришел час, когда на мой стол опять легли все документы и карты, выражающие словесно и графически решение командира высадки десанта. Это решение, откорректированное с учетом происшедших изменений, предусматривало следующее.

Передовой отряд десанта должен выйти из Новороссийска во второй половине дня 28 декабря. Моряки-десантники пойдут на сторожевых катерах, стрелковый и горнострелковый полки — на двух крейсерах, трех эсминцах, двух базовых тральщиках и транспорте «Кубань». Скрытый переход к Феодосии намечен в ночь на 29 декабря.

Крейсера и эсминцы откроют огонь по порту. Тем временем катера подтянутся к входу в гавань и после прекращения артподготовки начнут прорыв. По сигналу [83] о захвате причалов эсминцы подойдут к ним, крейсер «Красный Кавказ» и транспорт «Кубань» ошвартуются у Широкого мола. «Красный Крым» останется на рейде и высадит десантников с помощью катеров, тральщиков и барказов. Затем корабли будут маневрировать в заливе, поддерживая огнем действия десанта.

Первый эшелон главных сил десанта — 236-я стрелковая дивизия прибудет к Феодосии на транспортах и высадится в ночь на 30 декабря. Еще через сутки транспорты доставят из Туапсе второй эшелон — 63-ю горнострелковую дивизию.

Свой флаг я буду держать на «Красном Кавказе».

Решение, разумеется, снова докладывалось Военному совету флота и было утверждено. Командиры всех подразделений десанта получили боевые приказы.

В эти дни я еще раз убедился, насколько слаженно работает штаб под руководством капитана 2 ранга Жукова. Хорошо, когда у тебя умный, расторопный начштаба! Было бы, наверное, неплохо, чтобы в самый ответственный момент операции он находился рядом. Но я готовил ему другую миссию. Когда мы все уйдем с кораблями к Феодосии, Жуков останется здесь, в Новороссийске, чтобы проследить за погрузкой и отправкой главных сил десанта. Самому ему это не очень нравится.

— Хотелось бы идти к Феодосии на крейсере с передовым отрядом, — сказал Евгений Николаевич, когда мы обсуждали с ним этот вопрос.

— Желание понятное, — посочувствовал я. — Но мы отвечаем за высадку всех сил десанта, а не только передового отряда.

Мы договорились с Евгением Николаевичем, что он, проследив за посадкой первого эшелона главных сил десанта, будет сопровождать транспорты на одном из кораблей охранения, в Феодосии организует высадку войск и боевой техники как первого, так и второго эшелона, поддерживая при этом постоянную связь с армейским командованием.

— На переходе морем — полное радиомолчание, — предупредил я. — Но если вас обнаружит разведка противника — доносите.

— Есть, будет исполнено!

Всего лишь считанные часы отделяли нас от грозовой ночи. [84]

Декабрьской ночью

Утро 28 декабря выдалось ясное, безоблачное. Чувствовался легкий морозец. Погода благоприятствовала нам. Хорошо, что не дул довольно частый для Новороссийска в это время года безжалостный норд-ост.

Вместе с Форбитником я направился в штаб к Елисееву и Азарову за последними указаниями.

Ночью на корабли и транспорты грузилась боевая техника десантных частей, боеприпасы, лошади. Все было готово и к посадке войск, которую намечалось начать ближе к вечеру.

— Все идет по плану, — доложил я начальнику штаба и члену Военного совета флота.

— Хорошо бы и дальше так, — сказал Елисеев. — А вот у наших соседей план кое в чем срывается.

Соседи — это Азовская военная флотилия и Керченская военно-морская база. Подчиненные им корабли, приняв на борт войска 51-й армии, 25 декабря вышли к местам высадки десанта. К ночи заштормило. Отряды, состоявшие в основном из мелких судов, начали терять скорость, и строй их распался. Рвало буксирные тросы, на которых суда вели несамоходные плавсредства. Те уносило ветром, заливало волной. Высадка десанта началась с опозданием и не во всех намеченных пунктах. Достичь внезапности при этом не удалось.

Но все же передовые отряды десанта героическими усилиями захватили плацдармы, удержали их, дали возможность высадиться основным силам армии. И теперь в довольно трудных условиях там развертывалось наступление в глубь Керченского полуострова.

Узнали мы, что неудача постигла и отряд, который должен был высадить десант в пункте «Б» — на южном побережье Керченского полуострова, в районе горы Опук. Здесь подвела не только погода, но и организационные неполадки. Выход отряда (он формировался в Анапе, командовал им контр-адмирал Н. О. Абрамов) задержался на целые сутки, дважды он возвращался обратно из-за шторма и некоторых несогласований. В конце концов ему пришлось назначить новое место высадки — в Керченском проливе у Камыш-Буруна. А ведь этот вспомогательный десант предназначался для облегчения наших действий по захвату Феодосии. [85]

Контр-адмирал Елисеев сообщил нам также, что командующему армией генерал-майору Первушину не разрешено идти к Феодосии с передовым отрядом десанта, хотя это и было предусмотрено первоначальным планом. Пойдет его заместитель командир 9-го стрелкового корпуса генерал-майор Дашичев. Он будет находиться на крейсере «Красный Крым». Значит, рядом со мной на «Красном Кавказе» не окажется ни одного ответственного сухопутного начальника. Вряд ли это правильно с точки зрения взаимодействия. Мы с армейцами решаем одну задачу, и руководить силами предпочтительнее из одного места. Но добиваться каких-либо изменений было уже поздно.

Прошу разрешения начать посадку на корабли частей передового отряда и в назначенное время выйти из базы.

— Добро. Желаем успеха. — Елисеев и Азаров пожали нам руки, произнесли последние напутствия. Произнесли спокойно, хотя, конечно, волновались за нас, за исход операции.

Из штаба сразу направились на причалы. Здесь нас ждали Андреев и Семин — командир и комиссар очень важного, ударного отряда кораблей. Интересуюсь, все ли у них в порядке, все ли готово к приему войск и выходу в море.

— Готовность полная, — сказал Владимир Александрович Андреев. — Ждем приказа.

— В экипажах настроение боевое, — добавил Семин. — Люди пока еще не знают, куда идем, но все понимают, что не на прогулку. Рвутся в бой.

Отдаю распоряжение начать посадку. И скоро на причал потянулись колонны десантников.

Мой взгляд прикован к морякам штурмового отряда. Они идут неторопливой походкой, в бушлатах, черных шинелях. За спиной автомат или винтовка, вещмешок. У пояса наган и гранаты. Моряки привычно поднимаются по сходням на палубы катеров, исчезают в люках, а потом появляются наверху уже без вещмешков и автоматов, сходят на причал. Курят, смотрят на пехотинцев, которые бесконечной цепочкой тянутся к бортам крейсеров и эсминцев.

Спокойные, уверенные в себе ребята — эти моряки. И я смотрю на них с надеждой. Очень важно, чтобы они не дрогнули, не замешкались, первыми вступая в бой. И тогда остальное у нас пойдет хорошо. [86]

Тут же у катеров стоят капитан-лейтенант Иванов и старший лейтенант Айдинов. Подхожу к ним, спрашиваю, как дела.

— Не беспокойтесь, товарищ капитан 1 ранга, — говорит Айдинов. — Нам все ясно, и все будет в лучшем виде.

— Ну что же, встретимся в Феодосии. — Мы обмениваемся крепкими рукопожатиями.

У крейсеров и эсминцев продолжается безостановочное движение бойцов стрелкового и горнострелкового полков. На кораблях каждое подразделение встречает специально проинструктированный краснофлотец или старшина и ведет десантников в предназначенное для них помещение. Там он объясняет им самое необходимое из корабельных порядков.

На палубах кораблей крепятся по-штормовому армейские орудия, минометы, автомашины, повозки, ящики с боеприпасами.

Наконец со всех кораблей докладывают, что посадка окончена. Принято более пяти тысяч бойцов и десятки тонн различных грузов. Можно отдавать швартовы.

Вместе с Андреевым поднимаюсь на ходовой мостик флагманского корабля — крейсера «Красный Кавказ». И сразу ощущаю перемену погоды. По бухте уже гуляет холодный ветер, поднимается волна. Значит, поход будет все-таки штормовым. Большим кораблям ничего, а каково катерам? Но, как говорится, жребий брошен...

Первыми отдают швартовы эсминцы, за ними вытягиваются из бухты крейсера, тральщики, катера-охотники. За молами кильватерной колонной идем по фарватеру через свое минное поле. На фарватере перед нашим выходом проводилось контрольное траление. И занимавшиеся этим катерные тральщики сейчас возвращаются в базу. На одном из них поднят флажный сигнал: «Счастливого плавания!»

Вроде бы обычная морская вежливость. Но напутствие встречного маленького кораблика очень тронуло всех нас, находящихся на мостике крейсера. Оно воспринималось как хорошее предзнаменование.

Уже много лет спустя в случайном разговоре я узнал, что на этом тральщике находился мой давний знакомый флагманский минер Новороссийской военно-морской базы [87] капитан-лейтенант А. И. Малов и сигнал был поднят по его приказанию.

Миновав фарватер, строимся в заранее обусловленный походный ордер. Он состоит из трех параллельных кильватерных колонн: крейсера и эсминцы в середине, а справа и слева возглавляемые тральщиками идут катера-охотники.

Быстро темнеет. Усиливается ветер. Но волна пока небольшая. Корабли хорошо держат строй.

С началом похода было разрешено объявить всему экипажу и десантникам, что мы держим курс не в Севастополь, а в Феодосию. И теперь в кубриках немало разговоров о высадке десанта прямо в занятый врагом порт.

На мостик поднимается военком крейсера полковой комиссар Г. И. Щербак. Он рассказывает командиру «Красного Кавказа» капитану 2 ранга А. М. Гущину, что солдаты и матросы рвутся в бой, хотят скорее принять участие в освобождении Крыма.

А в море между тем разыгрывался шторм. Все сильнее завывал ветер, все круче поднимались волны. Как там катера? Они нагружены до предела и, наверное, зарываются в волны по самые рубки.

— Владимир Александрович, прикажите сбавить ход до четырнадцати узлов, — говорю Андрееву.

Узким притемненным лучом сигнального фонаря кораблям дается сигнал об изменении хода. Теперь им станет полегче.

Часы показывают полночь. В это время из Новороссийска должен выйти первый отряд транспортов с охранением. Тихоходным судам понадобятся почти целые сутки, чтобы добраться до Феодосии. Не помешал бы им шторм прийти вовремя.

Где-то впереди нас идет транспорт «Кубань». Ему пришлось начать свой поход с десантниками в охранении двух сторожевых катеров на пять часов раньше нашего. Мы должны встретиться в точке развертывания у мыса Ильи. Времени пока хватает — оно рассчитано с запасом.

Тревожные мысли не дают мне покоя. Особенно волнует одно обстоятельство — не раскрыл бы противник наши намерения. Правда, за последние дни вражеская воздушная разведка не появлялась над Новороссийском, не замечалось [88] около него и фашистских подводных лодок, о плане операции и сроках ее проведения до самого выхода в море знали лишь очень немногие офицеры. Но ведь уже высажен десант со стороны Керченского пролива. Гитлеровское командование в связи с этим может усилить противодесантную оборону всего побережья, в том числе и Феодосии.

Чтобы немножко отвлечься, спускаюсь с мостика на качающуюся палубу. У одной из надстроек различаю знакомую фигуру главного боцмана крейсера мичмана Суханова. Он проверяет прочтность тросов, которыми закреплены грузы.

— Здравствуйте, Тихон Никанорович!

Суханов оборачивается. Вижу — рад встрече. Значит, не забыл нашей совместной службы на «Червоной Украине».

— Как идут дела на новом месте?

— Пожаловаться не могу, — отвечает мичман. — Крейсер что надо и все время в боях. Не соскучишься.

— Сегодня будет тяжелая швартовка. Возможно, под снарядами...

— Боцманская команда не подкачает, товарищ капитан 1 ранга.

Сказал он это уверенно и просто, как о самом обыденном. Никакой рисовки. Да, такие моряки, как Суханов, не подведут.

А корабли все идут и идут в ночи, переваливаясь с волны на волну. Небо затянуто облаками — не видно ни одной звезды. Это нам в общем-то на руку — нет опасности быть обнаруженными с воздуха. Правда, труднее будет ориентироваться на подходах к Феодосии. Но тут нам помогут те огни, которые зажгут подводные лодки.

Около трех часов ночи впереди по курсу замигал едва различимый огонек. Это работал выставленный подводниками светящийся буй. Значит, мы уже на траверзе мыса Киик-Атлама. Через несколько минут показался еще один огонь — красный. С благодарностью подумалось о гидрографах во главе с Солодуновым. Разработанная ими система навигационного обеспечения нашего похода действовала отлично.

По отряду дан сигнал — перестроиться из походного порядка в боевой ордер. Крейсера и эсминцы выходят на боевой курс, а катера, сбавляя ход, отстают, а затем [89] поворачивают ближе к берегу. Там, почти у самого входа в гавань, они будут ждать сигнала на прорыв.

Над Феодосией изредка взлетают ракеты. Тревога? Но тут же я успокаиваюсь, вспомнив Одессу. Там немцы тоже часто пускали в небо ракеты просто так, на всякий случай. В порту как будто все спокойно.

Было 3 часа 48 минут, когда ночную темень над Феодосийским рейдом озарила ослепительная вспышка и прокатился гром первого орудийного залпа. Тут же залпы многих орудий слились в один мощный гул.

Вход свободен

Главный калибр крейсеров и эсминцев пятнадцать минут вел шквальный огонь по причалам, железнодорожной станции, по прилегающим к гавани береговым сооружениям. Сверкали молниями яркие вспышки на концах орудийных стволов, грохотали залпы, им вторили далекие глухие взрывы снарядов.

Как известно, Керченско-Феодосийская операция неоднократно была предметом обсуждения среди офицеров флота и военных историков. И не раз возникал при этом такой вопрос: нельзя ли было высаживать десант без артиллерийской подготовки? Дескать, огнем своих орудий мы устроили побудку ничего не подозревавшему противнику, предупредили его о своем приходе к Феодосии и тем усложнили выполнение боевой задачи.

Вопрос не простой, как может показаться на первый взгляд. На него не дашь однозначного ответа.

В директиве командующего флотом, которой мы руководствовались при подготовке операции, недвусмысленно говорилось, что для обеспечения успеха необходимы решительное подавление сопротивления неприятеля артиллерийским огнем всех кораблей и стремительный захват причального фронта Феодосийского порта специальными штурмовыми партиями. Нам полагалось в точности следовать указаниям директивы, да и, признаться, этот пункт не вызывал никаких сомнений. Обработка артогнем плацдарма высадки десанта не только не противоречила тактическим взглядам того времени, но и полностью согласовывалась с ними.

Поэтому в моем решении на высадку десанта предусматривался обстрел порта двумя крейсерами и тремя [90] эсминцами. Решение утверждалось Военным советом флота, и вопрос об артподготовке там даже не дебатировался.

Когда наш отряд подошел к Феодосии, меня тоже не терзали сомнения насчет того, надо или не надо проводить артиллерийскую подготовку. Да и было бы, наверное, пагубно предаваться сомнениям, раз дело уже началось. Более того, когда корабельные пушки заговорили своим могучим голосом, разорвав ночную тишину над Феодосийским рейдом, это воодушевляюще подействовало на всех десантников. Зато во вражеском гарнизоне Феодосии внезапная артиллерийская канонада вызвала переполох. С наших кораблей было видно, как гитлеровцы, выскакивая из домов, метались по улицам и переулкам в поисках какого-нибудь укрытия.

Наконец, самое главное. Под прикрытием огня крейсеров и эсминцев наши сторожевые катера с бойцами штурмового отряда незамеченными подошли к входу в гавань и без потерь прорвались в порт: противник огня по ним не вел — все его внимание было сосредоточено на крейсерах и эсминцах. А ведь нам было очень важно, чтобы катера проскочили в порт беспрепятственно.

Так что, по моему мнению, многое говорит в пользу артподготовки. Но видимо, не следует совершенно исключать и другое решение — высадку десанта без артподготовки. Вполне возможно, что и без нее мы достигли бы своих целей.

Но вернемся к событиям той ночи. Держась неосвещаемой прибрежной полосы, катера с приглушенными моторами подошли к входу в гавань как раз в тот момент, когда корабли заканчивали огневой налет. Здесь моряки могли лично убедиться, что между защитным молом и бочкой бонового заграждения действительно существовал проход.

С последним залпом артподготовки, в 4 часа 03 минуты, я отдал по радио приказ капитан-лейтенанту Иванову: «Катерам следовать в порт».

Первым ворвался туда, как и было заранее обусловлено, катер «СКА-0131» под командованием старшего лейтенанта А. Д. Кокарева. Ему надлежало высадить штурмовую группу из 28 человек на Защитный мол. Бойцы с ходу начали прыгать на мол с палубы катера. В короткой схватке они перебили прислугу двух фашистских [91] противотанковых орудий и, продвигаясь дальше, захватили весь мол.

Катер «МО-013», на котором находился капитан-лейтенант Иванов, шел вторым. На полном ходу он пролетел мимо причалов, поливая их пулеметным огнем и стреляя из 45-миллиметровой пушки. Идущие следом катера высаживали на причалы штурмовые группы. Всюду завязывались схватки с гитлеровцами, спешившими занять противодесантную оборону.

Многое говорило за то, что враг не ожидал нашего появления под Феодосией. У входа в базу отсутствовали дозоры, причалы охранялись весьма слабо. Однако, опомнившись, немцы стали бросать в порт все новые подразделения и вводить в действие все большее количество огневых средств. Так что с каждой минутой сдерживать натиск неприятеля становилось труднее. Но моряки славного штурмового отряда и сторожевых катеров дрались геройски.

Подвигов в эти минуты было совершено немало. Смертью храбрых пал военком отряда высадочных средств старший политрук Ваинтос Иванович Еремеев. В свое время он служил на крейсере «Красный Кавказ», возглавлял там комсомольскую организацию, а потом перешел в политотдел эскадры старшим инструктором по комсомолу. Его знали и любили на кораблях как душевного и смелого политработника.

В отряде высадочных средств Еремеев быстро нашел общий язык и с командирами и с краснофлотцами. После того как катера ворвались в Феодосийский порт и бой закипел на причалах, старший политрук, переходя с катера на катер, ободрял моряков, показывал им пример бесстрашия. Когда гитлеровцы открыли огонь по катерам из каменного здания на территории порта, Еремеев собрал группу краснофлотцев и повел их в атаку. Моряки выбили фашистов из дома, но сам военком отряда геройски погиб.

Смело и решительно действовали также капитан-лейтенант Иванов, старший лейтенант Айдинов, политрук Пономарев. Задача им выпала нелегкая, но в трудной обстановке никто из них не растерялся. Они сделали все, чтобы выполнить боевой приказ.

Высадив на причалы штурмовые группы и поддержав их огнем катеров, Иванов начал по-хозяйски осматриваться [92] и распоряжаться в порту. Он определил, куда могут подойти эсминцы, затем направил катер к боновым воротам. Они, как это ни странно, оказались открытыми (еще одно доказательство, что враг не ждал десанта). Тем временем высаженные вместе со штурмовым отрядом гидрографические партии обследовали подходы к причалам, выставили, где надо, ориентировочные огни. Теперь порт мог принять крупные корабли. И капитан-лейтенант приказал дать сигнал флагману: «Вход свободен».

Мы ждали этого сигнала на мостике «Красного Кавказа» всего лишь восемь минут. Но какими они показались долгими!

Теперь приказ на прорыв получили эсминцы. В порт действительно пришлось прорываться под сильным артиллерийским огнем: били вражеские батареи с мыса Ильи, с горы Лысой и еще из каких-то других мест.

Над эсминцами, начавшими движение к боновым воротам, вспыхивали осветительные снаряды. Головным шел «Шаумян», за ним — «Незаможник» и «Железняков». Замыкал строй тральщик «Щит».

«Красный Кавказ» и «Красный Крым» открыли огонь по немецким батареям, стараясь помочь эсминцам, чьи пушки тоже били по неприятельским огневым точкам. Грохот канонады все нарастал.

Командир «Шаумяна» капитан-лейтенант С. И. Федоров направил корабль к одному из причалов, смело и расчетливо ошвартовался, матросы быстро подали сходни. Десантники побежали на бетонную стенку. По неподвижному кораблю пристрелялась фашистская батарея. Снарядом сбило грот-мачту. Палуба окрасилась кровью моряков. Немало выдержки потребовалось командиру, чтобы не поддаться естественному желанию отдать швартовы и вывести корабль из-под обстрела. Надо было ждать, пока все десантники сойдут на берег.

В сложном положении оказался и «Незаможник». Уже в гавани по нему пристрелялась батарея противника. Стараясь избежать попаданий снарядов, командир эсминца капитан-лейтенант П. А. Бобровников стал маневрировать на больших ходах. А условия были стесненные. И корабль врезался носом в причал. Вряд ли кто-нибудь осмелится винить за это командира. В той обстановке происходило много непредвиденного.

Но, как говорится, нет худа без добра. Эта слишком [93] «плотная» швартовка позволила эсминцу сразу же начать высадку десантников и довольно быстро закончить ее. «Незаможник» затем благополучно вышел из гавани, и его пришлось отправить в Новороссийск для ремонта.

Прорвался к причалу «Железняков», а вслед за ним и тральщик «Щит», который тоже попал в сложный переплет.

«Щит» не сразу нашел свободное место у причалов — они уже были заняты эсминцами. Наконец при свете ракеты командир тральщика капитан-лейтенант В. М. Гернгросс облюбовал удобный для швартовки участок бетонной стенки. В это время снаряд ударил в ходовой мостик, разбил все приборы и устройства, с помощью которых управляется корабль. Многие моряки упали, сраженные осколками. Сам Гернгросс был контужен.

Вскоре, однако, он пришел в себя и попытался подчинить себе неуправляемый корабль. Для этого пришлось спуститься на палубу и голосом отдавать команды об изменении хода в машинное отделение. Затем моряки ввели в действие ручное управление рулем, потушили пожар, занявшийся на полубаке. Тральщик смог ошвартоваться и начать высадку десанта, причем его 100-миллиметровая носовая пушка непрерывно стреляла по огневым точкам врага. Аварийная партия в это время заделывала пробоины в бортах тральщика. Тут очень расторопно действовали старшина 2-й статьи Хвалеев и краснофлотец Кондратьев. В те минуты в наиболее опасных местах видели комиссара корабля старшего политрука Савощенко. Военфельдшер Применко на палубе, прямо под пулями и осколками, оказывал помощь раненым.

Высадив десантников, тральщик направился к борту крейсера «Красный Крым», который бросил якорь на рейде. Сюда же, выполнив первую часть задачи, пошли и катера капитан-лейтенанта Иванова. На этих кораблях и на барказах крейсер начал переправлять на берег бойцов десанта.

События развивались настолько стремительно, что весьма трудно было держать их под контролем. На «Красном Кавказе» я курсировал между мостиком и радиорубкой, едва успевая принимать донесения и отдавать распоряжения.

С мостика в свете ракет, прожекторов и вспышек орудийных выстрелов была хорошо видна панорама боя. Противник [94] все больше сосредоточивал огонь по бухте и причалам. Били пушки, минометы, пулеметы. Корабли отвечали. Расчеты наших орудий получили приказ — стрелять самостоятельно прямой наводкой по огневым точкам врага. В такой обстановке это было наиболее правильное решение. Командиры орудий хорошо ориентировались в ночном бою, засекали цели по вспышкам выстрелов и посылали туда снаряды. Отдельных выстрелов уже нельзя было различить. Стоял сплошной гул.

Под эту грозную музыку «Красный Кавказ», на борту которого находились чуть ли не две тысячи десантников, начал швартоваться к Широкому молу. Вариант швартовки мы детально обсудили с Андреевым и командиром крейсера Гущиным еще в Новороссийске. Решили подойти к внешней стенке мола левым бортом и, что называется, с ходу завести швартовы.

Первый заход к молу оказался неудачным. Маневру помешал усилившийся к тому времени до шести баллов юго-западный ветер. При таком ветре к молу надо было подходить более решительно, на хорошей скорости. А Гущин явно поосторожничал.

Ну что же, еще есть время исправить ошибку, хотя каждая минута промедления обходится очень дорого. Вражеские снаряды и мины падают рядом, осколки стегают по борту и надстройкам, появляются убитые и раненые.

Дав задний ход, Гущин повторяет маневр. Теперь крейсер несколько быстрее приближается к молу. Вот уже спущен барказ с матросами швартовной команды. Им подан стальной швартов. С трудом выгребая, барказ двигается к молу. Но далековато, далековато от него корабль. Ветер большой силы начинает опять относить нос крейсера. Швартов завести не удается.

Еще после первого неудачного подхода Гущин просил разрешения у капитана 1 ранга Андреева швартоваться по другому варианту: ввести крейсер во внутренний бассейн порта, там отдать носовой якорь, а потом, работая машинами и шпилем, подтягивать к молу уже не левый, а правый борт крейсера. У Андреева этот вариант не вызвал одобрения: слишком сложен, требует много времени. Но после того как сорвалась и вторая попытка подойти к молу левым бортом, Владимир Александрович сдался. [95]

— Швартуйтесь по своему варианту, только быстрее! — сказал он Гущину.

Крейсер опять стал отрабатывать задний ход, чтобы начать новый маневр.

Я захожу в штурманскую рубку и пишу первое донесение командующему флотом в Севастополь и начальнику штаба флота в Новороссийск: «Десант катеров-охотников, двух тральщиков высажен; эскадренные миноносцы, крейсера продолжают высадку».

Палуба — передний край

«Комфлоту, наштафлота. На 07.00 эсминцы закончили высадку, маневрируют в Феодосийском заливе. Зубков — около тысячи, Гущин — 100. Подтягиваем корму «Кавказа». Противник усиленно обстреливает корабли». Таково было мое очередное донесение.

Эсминцы выбросили на причалы тысячу десантников, да еще около тысячи было доставлено в порт на катерах и барказах с крейсера «Красный Крым». Судя по докладам его командира Александра Илларионовича Зубкова, дело там шло в общем нормально, хотя снаряды рвались и у бортов крейсера и на нем самом.

Две тысячи десантников присоединились к бойцам штурмового отряда и атаковали неприятеля уже на городских улицах. Как важно теперь было наращивать наши силы на берегу! А «Красный Кавказ» все еще продолжал швартовку.

Все-таки не оправдал себя тот вариант, на котором настоял командир крейсера. Поначалу задуманный им маневр выполнялся неплохо. Корабль вошел в проход между волноломом и торцовой частью Широкого мола. Перекрывая гул стрельбы, загрохотала якорная цепь. Тяжелый якорь, прочно вцепившись в грунт, удержал нос корабля около мола. С полубака, где спокойно распоряжался, несмотря на пули и осколки, главный боцман Суханов, удалось подать на стенку и закрепить там носовой швартов. А корма крейсера была далеко от мола. Чтобы подтянуть ее, требовалось забросить на стенку длинный и толстый стальной трос. Он был очень тяжелый, и пришлось заносить его конец на барказе. Наконец швартов закрепили на молу, пустили в действие кормовой шпиль. Но мощности шпиля не хватало. Его моторы надрывно [96] гудели, работая с предельной нагрузкой, а корма не двигалась. Противодействовал все тот же ветер.

Противник понял, что неспроста мы стараемся ошвартовать к молу такой крупный корабль, и сосредоточил по крейсеру огонь орудий, минометов, пулеметов.

У нас над головой раздался оглушительный треск. Мина разорвалась на сигнальном мостике. Там что-то вспыхнуло факелом. Сигнальщики стали тушить пожар. Значит, кто-то из них остался в строю. А среди убитых там, как потом выяснилось, были и флагманский связист штаба высадки капитан-лейтенант Васюков, и связист крейсера лейтенант Денисов. Потушив пожар и отправив раненых в лазарет, сигнальщики продолжали нести свою вахту.

Неслыханное дело — минометы против крейсера! Только я успел об этом подумать, как раздался новый взрыв. Стоявший рядом со мной бригадный врач Ф. Ф. Андреев как-то неестественно молча присел.

— Что с вами? — спрашиваю его. — Ранены?

Федор Федорович Андреев был начальником медико-санитарного управления Военно-Морского Флота. К нам на Черное море он прибыл по делам, связанным с организацией медицинского обеспечения боевых действий. В Новороссийске ему стало известно о готовящемся десанте. Считая, что ему самому необходимо посмотреть на боевые действия, которые обеспечиваются медициной, бригврач добился разрешения участвовать в нашем походе. Федор Федорович упорно стоял на мостике во время перехода морем и с него же наблюдал за всем происходящим, когда началась высадка. Всего лишь несколько минут назад я просил его уйти в боевую рубку — там безопаснее.

— Что вы, такое сражение, а я буду прятаться! — ответил мне Андреев.

И вот осколки мины. В крейсерском лазарете бригадному врачу ампутировали раздробленную ногу. Говорят, что при этом он сам давал советы корабельным хирургам.

На мостике были ранены также комиссар крейсера Григорий Иванович Щербак и командир артиллерийской боевой части старший лейтенант В. А. Коровкин. У Щербака рана оказалась тяжелой — его унесли в лазарет. Коровкин, хотя и с трудом, добрался туда сам. Он потерял много крови — осколки мины попали в руку и ногу, — [97] но в лазарете старший лейтенант ни за что не захотел остаться. С помощью двух санитаров он выбрался на мостик и, сидя на разножке, снова стал управлять огнем.

Здорово нам досаждали мины. И все же не от них пришла основная беда.

Сильнейший удар сотряс крейсер. Тяжелый артиллерийский снаряд попал в треногу фок-мачты внизу под мостиком. Там взметнулось пламя. К очагу занявшегося пожара бросились от спаренной 100-миллиметровой установки зенитчики. Они повели решительную борьбу с огнем, действуя пеноструйными огнетушителями. Пламя начало убывать и скоро совсем погасло.

Стало ясно — нас нащупала крупнокалиберная вражеская батарея. Она теперь не отстанет. Правда, орудия крейсера уже нацелены на нее. Но мы на виду, а батарея в укрытии. Неравная получается схватка.

Снаряды все чаще и чаще стали падать вблизи «Красного Кавказа». Один из них ударил в борт в том месте, где проходит броневой пояс. Броня выдержала. Второй врезался в борт несколько выше. Образовавшуюся пробоину быстро заделали моряки аварийной партии. Но вот командир крейсера получил тревожный доклад:

— Пожар во второй башне!

Артиллерийская башня крейсера — сложное сооружение. Наверху, над палубой, возвышается лишь ее боевое отделение — бронированная коробка с торчащими из нее стволами орудий. А под ней, глубоко в низ корабля, уходит шахта с элеваторами для подъема боеприпасов. Шахта соединяет боевое отделение со снарядным и зарядным погребами. Там столько взрывчатки, что хватит разнести на куски не один такой корабль, как наш.

К счастью, взрыва не произошло. Как потом выяснилось, все висело на волоске. И тут надо поклониться тем, кто, но страшась смерти, отвел от корабля беду.

...Вражеский снаряд, пробив броню, разорвался в боевом отделении. Все, кто там находился, были или убиты, или контужены.

Первым очнулся краснофлотец Василий Покутный. Едкий дым застилал ему глаза — горела краска, дымились электрические провода. В следующее мгновение комендор увидел и самое страшное — пламя на торцовой части длинного цилиндрического порохового заряда, заключенного в шелковую оболочку. Заряд, или, как его [98] еще называют, «картуз», высовывался из трубы элеватора. А ниже в этой трубе были такие же «картузы», подготовленные для подачи к орудию. Пламя могло перекинуться на них. И тогда беда — оно пошло бы все дальше вниз — к погребам...

С трудом поднявшись, контуженный комендор вытащил «картуз» из элеватора и тут же упал вместе с ним, лишившись последних сил. Он пытался погасить огонь, навалившись на заряд грудью и хватая пластины пороха голыми руками, но потерял сознание.

А в это время через узкий лаз со стороны фок-мачты в боевое отделение башни проникли электрик Павел Пилипко и комендор-зенитчик Петр Пушкарев. Задыхаясь в дыму, Пушкарев первым делом открыл задраенную изнутри тяжелую броневую дверь и выкинул горящий заряд на палубу корабля. Другие моряки сразу же переправили его за борт. Затем Пушкарев и Пилипко стали тушить пожар в боевом отделении башни. Комендор — выносливый, сильный моряк — хватал обожженными руками горящие электропровода, хлопал рукавами по пылающей краске. Голова у него кружилась от ядовитых газов, но он продолжал гасить пламя.

Можно понять, что пережили в те минуты люди, находившиеся глубоко внизу, в погребах. Они слышали глухой взрыв, к ним просочился дым. Стало ясно, что в боевом отделении возник пожар. И старшина погреба Иван Крипак спокойно скомандовал:

— Приготовиться к затоплению!

Ни он, ни его подчиненные не думали о собственном спасении. Они уже вставили ключи в приводы клапанов затопления, чтобы залить погреб и в нем себя забортной водой. Ждали только команды, не сомневаясь, что она будет.

Тем временем наверху, в боевом отделении башни, огонь стал ослабевать. Окончательно он был ликвидирован подоспевшим сюда аварийным отделением. Только тогда Пушкарев почти без сознания в горящем бушлате вывалился из люка башни на руки товарищей.

Этот момент запечатлел фронтовой фотокорреспондент Шейнин, который вместе с нами ходил в феодосийский десант.

Совсем недавно мне удалось узнать о судьбе комендора Василия Покутного. Обожженный, с искалеченными [99] руками, по возвращении крейсера в Новороссийск он был отправлен в госпиталь. Все считали, что ему не выжить. А он выжил.

Покутному пришлось немало месяцев проваляться на госпитальных койках. В конце концов искусные врачи поставили его на ноги. Он уволился со службы инвалидом первой группы и еще несколько лет продолжал лечение. Когда почувствовал себя лучше, стал работать на Днепропетровском пластмассовом заводе в отделе технического контроля. Там Василий Матвеевич трудится и по сей день.

...»Красный Кавказ» под огнем продолжал свою необычную швартовку. На мол удалось завести второй трос. Корма медленно подтягивалась к бетонной стенке. На юте, не обращая внимания на пули и осколки, работали старпом крейсера капитан-лейтенант К. И. Агарков, краснофлотцы боцманской команды, артиллеристы. Они делали все возможное, но ветер жал, и корма двигалась очень медленно.

До войны мы говорили о швартовке как об элементарном вопросе из морской практики. Но вот как это оборачивается в бою, когда кругом падают снаряды, а корабль не имеет места для безопасного маневрирования, когда надо рассчитывать с точностью до метра и в известной степени идти на риск.

И еще я подумал о собственной промашке. При подготовке операции следовало предусмотреть в составе кораблей передового отряда хотя бы один мощный буксир. Как бы он сейчас пригодился, чтобы подтолкнуть корму крейсера.

Мы решили начать высадку десантников, не дожидаясь окончания швартовки. Я вызвал по радио командира «Красного Крыма», поинтересовался, как идет перевозка бойцов.

— Задержек нет, — ответил Зубков. — Команды катеров действуют отлично.

— Направьте несколько катеров к борту «Красного Кавказа», — приказал я и пояснил, в чем дело.

Вскоре катера подошли. На «Красном Кавказе» вывалили левый трап, и по нему начали спускаться бойцы пулеметной роты. Катера быстро перебросили пулеметчиков на мол, и там они, приняв боевой порядок, длинными очередями стали бить по огневым точкам врага. [100]

Это и были первые 100 десантников, высаженные с «Красного Кавказа», о которых я упоминал в моем донесении на 7 часов утра.

Команды катеров и барказов действовали смело и расчетливо. Среди моряков этих команд было много героев.

Барказом «Красного Крыма» командовал старшина 1-й статьи Иван Дибров. В темноте и при штормовом ветре смело водил он свое суденышко от борта крейсера к причалу и под огнем высаживал десантников, помогая им выгружать на берег боеприпасы. Близким разрывом снаряда у барказа сбило руль. Дибров, действуя вместо руля обломком доски, продолжал свои рейсы. Когда в один из сторожевых катеров, тоже перевозивших десантников, попал снаряд, к нему очень быстро подоспел барказ Диброва и подобрал всех, кто плавал в воде.

«Красному Крыму» были приданы барказы нескольких кораблей. Команду барказа линкора «Севастополь» в составе моториста Бережного, пулеметчика Тимченко и крючкового Трофимова возглавлял коммунист старшина Шелудченко.

В первом рейсе, когда командиры барказов еще не освоили дорогу в порт, эти небольшие суденышки на какое-то время в темноте потеряли ориентировку и несколько задержались перед бонами. Первым нашелся Шелудченко. Он увидел на причале огонь, зажженный нашими гидрографами, взял на него курс и повел за собой другие барказы. При этом старшина, стоя во весь рост под пулями, громко кричал: «Товарищи, покажем фашистским гадам, что собой представляют моряки-черноморцы!»

В следующем рейсе вражеские пулеметные очереди хлестнули по барказу. Ранило Тимченко и Трофимова. Рана Трофимова оказалась смертельной. Уже теряя сознание, он сказал Шелудченко: «Старшина, береги себя. Наш барказ не должен выйти из строя». Вот оно, истинное мужество! Не о себе думал умирающий моряк, а о выполнении задачи, о товарищах.

Барказы продолжали сновать между «Красным Крымом» и берегом. И у нас на «Красном Кавказе» дело пошло веселее. Корма крейсера была уже близко от бетонной стенки. Вот кто-то из краснофлотцев, разбежавшись, прыгнул на нее с палубы. Крепится еще один швартов, подается сходня. Сейчас побегут по ней десантники. Но в этот миг моряк, принявший сходню, падает сраженный [101] пулей. Потом я узнал его фамилию — это был краснофлотец Михаил Федоткин. У борта произошла заминка.

Быстро спускаюсь с мостика на палубу. Там свищут пули, рикошетят от корабельного металла осколки мин и снарядов. Палуба похожа на передний край, откуда надо ринуться в атаку. И ринуться немедленно — дорога каждая минута. И потому я кричу: «Смелее, ребята!»

Кто-то из моряков первым выскочил на сходню. Пригибаясь, побежали десантники. Упал один, другой боец. Но поток десантников уже беспрерывен. Высадка, похожая на бросок в атаку, пошла полным ходом под гром пушек крейсера.

Одновременно началась выгрузка орудий, боеприпасов, автомашин. Вернувшись на мостик, я поторопил Гущина:

— Уже светает. Скоро мы окажемся совсем на виду у вражеских артиллеристов. И не исключено появление самолетов противника. Надо быстрее получить свободу маневра.

Прошло минут двадцать. Десантники все на берегу. Из боевой техники кое-что еще не выгружено, но выгружать уже некуда — на молу около корабля нет свободного места. Однако оставаться здесь дольше весьма рискованно. Пора отходить.

Стало совсем светло. Если выбирать якорь, потеряем немало минут. Поэтому якорную цепь решили отклепать. Конец ее, громыхая в клюзе, исчез за бортом. Отданы швартовы. После двухчасовой стоянки крейсер удаляется от мола.

Как дела на «Красном Крыме?» Он все еще стоит на якоре в трех кабельтовых от порта. Его орудия бьют по каким-то целям на берегу. У борта еще видны катера и барказы. Сколько осталось на нем десантников?

— Отправляем последние подразделения, — отвечает на мой запрос Зубков.

Через несколько минут «Красный Крым» снимается с якоря. Теперь все корабли могут переключиться на выполнение второй части своей задачи — на огневую поддержку наступающих десантников. Вместе с ними на берег высажены корректировочные посты. Скоро они сориентируются и укажут цели.

Тем временем пишу новое донесение: «Комфлоту, наштафлота. 08.00. Весь десант высажен... Крейсера маневрируют [102] в Феодосийском заливе в ожидании заявок на стрельбы. События на суше развиваются нормально».

Отправив донесение, беру бинокль и осматриваю район порта. Там уже не видно взрывов снарядов. Бой переместился дальше, на окраины города. В окуляры попадает вершина маяка в голове Защитного мола. Там весело полощется на ветру красный флаг — флаг нашей победы. Его водрузили моряки штурмовой группы. Феодосия наша!

Идут эшелоны

Огромное напряжение, испытанное минувшей ночью, с наступлением дня постепенно спадало. Корабли, маневрируя на рейде, установили связь с корректировочными постами и по их заявкам обстреливали узлы сопротивления противника, дороги, по которым он мог подбросить свои резервы. И хотя продолжали грохотать орудия, хотя на крейсерах и эсминцах шла нелегкая борьба с полученными в ночном бою повреждениями и обстановка оставалась тревожной, экипажи могли немного передохнуть, перевести дух. Первая, самая трудная, часть задачи была выполнена.

На «Красном Кавказе» разбиты машинные телеграфы и переговорные трубы. Прямой связи мостика с машинами нет. И пока она восстанавливается, Гущин передает команды по цепочке краснофлотцев, протянувшейся по трапам и палубам до поста энергетики и живучести.

Между стрельбами к борту «Красного Кавказа» подходят сторожевые катера. Они забирают еще не выгруженные полевые пушки и ящики с боеприпасами, чтобы доставить их в порт.

Катера не могут взять все грузы, оставшиеся на крейсере. Тут еще есть автомашины, пушки покрупнее калибром, несколько тонн боеприпасов. Для их переброски на берег придется привлечь какой-нибудь транспорт из тех, которые придут сегодня ночью.

Что бы я ни делал в то утро, мысль об этих транспортах не покидала меня. На море светло. Погода летная. Если противник обнаружит их и бросит авиацию, туго придется медленно движущемуся, стесненному в маневрировании отряду.

Никаких донесений от командира отряда и от идущего вместе с ним нашего начальника штаба Жукова пока нет. [103]

Следовательно, все идет нормально. Ведь мы договорились пользоваться радиосвязью только в крайнем случае.

С наступлением рассвета можно было ожидать налета авиации противника. Все зенитные средства мы держали в полной готовности. Но прошел час, второй, а самолеты не показывались. Что-то, видимо, у немцев не ладилось. Потом появились одиночные самолеты-разведчики, вслед за ними пошли разрозненные группы из трех — пяти бомбардировщиков. Атаковали они главным образом крейсера. Наших зенитчиков это не застало врасплох. Они ставили перед бомбардировщиками завесы огня, и те сбрасывали свой смертоносный груз без точного прицела.

В полдень составляю очередное донесение командующему и начальнику штаба флота. В нем сообщаю о гибели одного сторожевого катера, коротко перечисляю уточненные к тому времени повреждения, полученные кораблями, и потери в личном составе.

Наибольшее число повреждений и потерь выпало на долю «Красного Кавказа». Но, несмотря на тяжелейшую ночь, его экипаж держится отлично, настроение у людей бодрое, боевое. И так на всех кораблях.

Не могу не сказать о том, что в поддержании такого настроения большую роль сыграли политработники. Они постоянно информировали личный состав о ходе боя, сообщали о фактах героизма, показывали личный пример мужества и отваги.

Есть у нас, конечно, потери и повреждения. Но нельзя сказать, что победа достигнута большой кровью, хотя, возможно, каких-то жертв могло и не быть.

Выйдя из боевой рубки на мостик крейсера, обращаю внимание на снаряды, падающие около наших кораблей. Бьют вражеские орудия с горы Лысой, возвышающейся на окраине Феодосии. Город очищен от противника, а эту сильно укрепленную гору все еще не удается взять. Понятно, что сил на берегу недостаточно для решения всех задач. Тем более важно обеспечить своевременный подход первого отряда транспортов. Гора Лысая беспокоит меня как раз потому, что может помешать высадке первого эшелона десанта.

Погода ухудшалась. Юго-западный ветер менял направление, становился северо-восточным. Повалил мокрый снег. Корабли, укрытые пургой от атак с воздуха, встали на якоря. [104]

С одной стороны, такая погода усложняла плавание находящегося в пути отряда транспортов да и выгрузка десанта в порту затруднится. С другой стороны, появилась надежная естественная маскировка. Последнее, пожалуй, наиболее существенно.

Взвесив изменившиеся обстоятельства, решил послать Жукову радиограмму, в которой приказывал отряду транспортов форсировать переход, увеличивая скорость и спрямляя курсы.

Теперь уменьшилась опасность и со стороны вражеских орудий на горе Лысой. Но, как вскоре выяснилось, армейские товарищи вовсе не собирались оставлять ее в руках противника до подхода первого эшелона десанта. С наступлением темноты батальон под командованием капитана Мартынова провел хорошо подготовленную атаку на эту гору. Важный опорный пункт неприятеля был взят.

Жуков ответил на мою радиограмму: «Ваше приказание форсировать переход исполнил, подхожу пункту назначения». «Подхожу». Значит, отряд уже где-то близко.

Быстро темнело. Наступала вторая ночь, после того как мы покинули Новороссийск. Всего только вторая ночь, а кажется, что мы давно не выходим из боя. Длинны они, военные ночи...

С нетерпением жду донесения о прибытии транспортов. В этот час начал движение из Туапсе и второй эшелон десанта с 63-й горнострелковой дивизией. Оба эшелона в пути. И пока они не достигнут цели, пока весь десант не будет на берегу, у нас нет права говорить о полном успехе.

Наконец еще одна радиограмма от Жукова: «Первый отряд транспортов полном составе начал высадку».

Евгений Николаевич теперь постоянно держит со мной связь. Из его сообщений явствует, что высадка доставленной в порт 236-й стрелковой дивизии идет нормально. Лишь транспорт «Ташкент» из-за ветра не смог подойти к отведенному ему причалу и вынужден был ошвартоваться у Защитного мола. Прямо на мол и стали сходить войска, выгружаться техника.

Выгрузке мешал не только ветер, но и обледенение палуб, трапов и причалов. Однако дело шло хорошо, люди работали самоотверженно. [105]

Во второй половине ночи закончили выгрузку войск и техники транспорты «Шахтер», «Зырянин» и «Красный Профинтерн». Они приняли раненых и еще до рассвета покинули гавань. Остальные суда, как докладывал Жуков, должны закончить выгрузку к полудню. Никаких помех высадке противник не чинил. Разве он не мог догадаться, что мы будем наращивать силы? Немцы не вели воздушной разведки в треугольнике Феодосия — Новороссийск — Туапсе, иначе движение первого эшелона десанта было бы ими обнаружено. Растерянность? Вряд ли. Нехватка сил? Это вполне возможно. Ведь гитлеровцам приходилось отражать десант еще и со стороны Керчи. Нашим частям, высадившимся здесь, под Феодосией, необходимо как можно быстрее наступать в направлении Ак-Моная, пользуясь благоприятной обстановкой.

Когда забрезжил рассвет, «Красный Кавказ», «Красный Крым» и «Шаумян» снялись с якорей и заняли позиции для артиллерийской стрельбы по требованию наступающих частей десанта.

Мне очень хотелось самому побывать в Феодосии, ознакомиться с обстановкой на суше. На тральщике, который подошел к борту крейсера, мы вместе с бригадным комиссаром Форбитником отправились в порт.

Высадились на разбитом снарядами причале. Пахло гарью пожарищ. В порту было немало моряков и солдат. Они охраняли штабеля ящиков с боеприпасами, выгруженных с транспортов. На прилегающих к порту улицах принимали боевой порядок последние батальоны только что высадившейся дивизии.

Капитана 2 ранга Жукова мы нашли в одном из домиков неподалеку от порта. Здесь же был и представитель инженерно-строительного отдела флота полковник Усков. Вокруг них организовалось нечто вроде базы высадки, которая принимала приходящие в порт суда, руководила их разгрузкой, обеспечивая необходимыми разгрузочными средствами. Она же устанавливала порядок отправки транспортов в обратный путь с эвакуируемыми на Кавказское побережье ранеными. Кстати сказать, при подготовке операции мы не предусмотрели наличия такой береговой базы высадки. А практика показала, что она необходима.

Жуков доложил, что вся Феодосия, ее окраины и прилегающие к ней высоты заняты нашими войсками. [106]

Как только в город с «Красного Крыма» прибыл генерал-майор Дашичев, я информировал его о высадке первого эшелона десанта и выразил уверенность, что и второй эшелон прибудет вовремя и разгрузится в следующую ночь. Договорились с ним, что он будет поддерживать со мною связь через капитана 2 ранга Жукова, остающегося в порту для приема второго отряда транспортов.

Когда мы возвратились на крейсер, северный ветер принес резкое похолодание. Море стало парить. На палубах и надстройках кораблей, на пушках и пулеметах нарастала корка льда. И экипажам пришлось выйти на борьбу с обледенением.

Дальше, видимо, будет еще хуже. Вызываю радиста и вручаю ему радиограмму в адрес командира отряда кораблей охранения второго отряда транспортов: «Ускорьте переход».

К борту крейсера подходит тральщик. На нем прибыл из Новороссийска командующий 44-й армией генерал-майор А. Н. Первушин.

Он внимательно выслушал мой доклад о высадке десантных сил, расспросил, какими я располагаю сведениями о положении под Феодосией.

В это время Первушину подали радиограмму. Он прочитал ее, улыбнулся:

— Один командир полка быстро продвигается в направлении Старого Крыма. Вот горячая голова!

— Такого командира надо поддержать, — говорю я. — Он понимает, что делает...

— Я еще не полностью вник в обстановку, — сказал Первушин. — Сейчас отправлюсь на КП и во всем разберусь.

Чувствовалось, что он всей душой стремится туда, где ведет бой его армия. Я попросил генерал-майора, чтобы меня регулярно информировали о ходе наступления десанта. Генерал обещал, что такая информация будет. И тут же отбыл на тральщике в город.

День клонился к вечеру. Пришло время отпустить в Новороссийск крейсер «Красный Крым» и эсминец «Шаумян». У них кончались запасы. «Красный Кавказ» пожелал им счастливого плавания и остался в заливе до прихода второго эшелона.

Эсминец «Железняков», у которого помимо боевых [107] повреждений обнаружилась большая соленость воды в котлах, ушел в Новороссийск еще раньше, вслед за «Незаможником».

Артиллерийскую поддержку теперь станут осуществлять эсминцы, пришедшие с первым эшелоном десанта, а также те, которые придут со вторым эшелоном. Об этом я просил в очередном донесении командующему и начальнику штаба флота.

Морозный ветер и метель все усиливались. Нетрудно было представить, как тяжело приходится тихоходным, до предела нагруженным транспортам. Волна, крен, обледенение. Но верилось, что команды судов все выдержат.

И они действительно выдержали. Около полуночи отряд транспортов появился в Феодосийском заливе. К тому времени снегопад прекратился, взошла луна. Но море парило, покрывшись густым непроницаемым покрывалом. Над ним возвышались лишь мачты кораблей и судов. На мачты приходилось высылать наблюдателей, иначе корабли и суда шли бы вслепую.

Как только транспорты начали разгружаться в порту, я послал об этом донесение командующему и начальнику штаба флота. Прибывшему в охранении второго эшелона эсминцу «Сообразительный» приказал подойти к борту крейсера. В темноте эсминец ловко ошвартовался лагом у кормовой части «Красного Кавказа». Прощаюсь с Гущиным и вместе с офицерами штаба перехожу на «Сообразительный». Теперь он будет флагманским кораблем командира высадки, а крейсеру пора следовать в Новороссийск для устранения повреждений и пополнения запасов.

Из порта докладывают, что разгрузка транспортов идет медленно. Холодно, скользко. Особенно много возни с лошадьми. По сходням они не идут. Их надо заводить в деревянные клетки, привязывать, поднимать стрелами.

Задержка тревожит. До рассвета транспорты не выгрузятся, а утром возможны налеты авиации. Ведь снегопада уже нет.

Утром — это было утро 31 декабря — враг действительно бросил на порт несколько групп бомбардировщиков. Личный состав 63-й горнострелковой дивизии к тому часу был уже на берегу. С транспортов продолжали выгружать боевую технику, боеприпасы и лошадей. Воздушный налет не приостановил этой работы. Небольшие [108] зенитные пушки транспортов не без успеха отражали атаки самолетов. Команды судов проявляли под бомбежкой большое мужество.

Налет был сильным, но мы потеряли всего лишь один транспорт «Красногвардеец», потопленный у причала прямым попаданием бомбы. Возник было пожар на транспорте «Димитров», но команда быстро ликвидировала его. Так же быстро оказалось устраненным повреждение и на транспорте «Калинин».

В это утро, когда заканчивалась высадка второго эшелона десанта, радист «Сообразительного» старшина 2-й статьи Тимофеев принес мне на мостик очередную радиограмму. Глаза у старшины сияли.

— Из Ставки! — произнес он радостным голосом.

С волнением читал я приветствие Верховного Главнокомандующего по поводу освобождения города и крепости Керчь и города Феодосии от немецко-фашистских захватчиков.

Радиограмма пошла по рукам находившихся на мостике офицеров. Широкие улыбки, радостные восклицания. Затем эту радиограмму по трансляции объявили всему личному составу эсминца, передали на другие корабли.

А вскоре затаив дыхание мы слушали льющийся из репродукторов торжественный голос Левитана, читавшего сообщение Советского информбюро:

«В последний час.

Наши войска заняли Керчь и Феодосию.

29 и 30 декабря группа войск Кавказского фронта, во взаимодействии с военно-морскими силами Черноморского флота, высадила десант на Крымском полуострове и после упорных боев заняла город и крепость Керчь и город Феодосия.

При занятии Керчи и Феодосии особенно отличились войска генерала Первушина, генерала Львова и группа военно-морских сил во главе с капитаном 1 ранга Басистым.

Противник на обоих участках отходит, преследуемый нашими частями. Захвачены трофеи, которые подсчитываются».

Надо ли говорить, с каким восторгом мы приняли это сообщение родной Москвы! Моряки кричали «ура». Кто-то сказал: [109]

— Какой подарок к Новому году!

И тут только я вспомнил, что сегодня последний день 1941 года. Ни вчера, ни тем более позавчера думать об этом было некогда. Что ж, встретим Новый год как полагается.

Между тем из порта один за другим начали вытягиваться транспорты, закончившие разгрузку. В сумерках на «Сообразительный» возвратились с берега капитан 2 ранга Жуков и капитан 2 ранга Романов, который возглавлял отряд кораблей охранения второго эшелона десанта.

Выгрузка закончена. Можно вздохнуть с облегчением. Можно докладывать командующему и начальнику штаба флота, что боевые корабли и транспорты свою задачу, определенную планом Керченско-Феодосийской операции, выполнили полностью.

Мы сидим в командирской каюте и подводим предварительные итоги наших действий, а вестовые уже накрывают стол для праздничного ужина. Когда командир эсминца капитан-лейтенант Верков и военком корабля старший политрук Квашнин закончили обход кубриков, поздравляя личный состав с наступающим Новым годом, мы все разместились за столом. По праву старшинства мне надо было произнести тост.

— Давайте выпьем за краснофлотцев, красноармейцев, за матросов с наших транспортов, — сказал я, — за тех, без кого не было бы сегодняшнего успеха. За победу, товарищи!

До полуночи оставалось минут пять. Но тут в каюту вошел командир артиллерийской боевой части эсминца лейтенант Кириченко. Он доложил, что береговой корпост требует огня.

На «Сообразительном» раздалась боевая тревога. И вот уже гремит первый залп. Новый год мы встречали огнем по врагу.

Одним курсом

Дальнейшее положение штаба высадки определилось в соответствии с новой оперативной обстановкой. После высадки десантов у Керчи и Феодосии Закавказский фронт был переименован в Кавказский, и Черноморский флот поступил в его оперативное подчинение. Командующий фронтом своей директивой обязал флот поддерживать действия [110] 44-й армии огнем корабельной артиллерии, а также продолжать наращивать силы феодосийской группировки войск и доставлять ей необходимое снабжение.

Так что мы остались в Феодосии. Вражеская авиация к тому времени активизировалась. Это мы почувствовали еще 31 декабря, когда разгружался второй эшелон десанта. Теперь ее налеты стали все чаще. 1 января эсминцы маневрировали в заливе под гул висящих над ними неприятельских самолетов.

Но если маневренным и вооруженным неплохой зенитной артиллерией боевым кораблям приходилось туго, то каково же было грузным неповоротливым транспортам с их небольшими зенитными пушчонками. К тому же воздушные налеты порой заставали их в порту у причалов. Тогда опасность еще более возрастала.

В этот день под фашистскими бомбами в порту погиб транспорт «Ташкент». Он прибыл сюда еще с первым эшелоном десанта и разгружался у Защитного мола. При отходе от мола на винт судна намотались обрывки сетей бонового заграждения. Из-за этого «Ташкент» не смог своевременно уйти в Новороссийск. И вот он стал добычей гитлеровских летчиков.

3 января фашисты потопили транспорт «Зырянин», вторично пришедший в Феодосию с войсками и боевой техникой. На следующий день погибли еще два судна.

Я послал начальнику штаба флота шифровку с просьбой усилить противовоздушную оборону порта и установить такой порядок движения транспортов, чтобы они находились в Феодосии только в темное время суток.

Из Новороссийска на крейсере «Красный Кавказ» к нам был направлен отдельный зенитный артдивизион. Крейсер, конечно, не успел залечить своих ран. По-прежнему у него зияли пробоины в бортах, заделанные наспех подручными средствами. Ему было рискованно выходить в это плавание. Но штаб флота не располагал другими кораблями. И «Красный Кавказ» пошел в свой очередной трудный поход.

В пути случились непредвиденные задержки. И разгрузка крейсера в Феодосии затянулась до восхода солнца. Над портом появилась шестерка «юнкерсов». Четыре бомбы упали совсем близко. В бортах — три пробоины ниже ватерлинии. Аварийные партии бросились заделывать их. [111]

Крейсер ушел от нас, получив новые весьма серьезные повреждения. Весь путь до Туапсе команда боролась за непотопляемость корабля. Работали все водоотливные средства. И мужество, выдержка экипажа взяли верх над грозящей бедой. Крейсер, сильно осевший от принятой воды, все же дошел своим ходом до Туапсе.

С прибытием зенитного дивизиона Феодосийский порт хоть в какой-то степени был защищен от ударов с воздуха. К тому же мы теперь стали придерживаться иного порядка разгрузки транспортов. Их приход в порт рассчитывался на темное время суток. Если за ночь не успевали переправить на берег весь груз, с наступлением рассвета судну приходилось покидать гавань и удаляться от берега миль на пятнадцать, а вечером возвращаться для продолжения выгрузки. Теперь транспорты гораздо реже попадали под бомбежку.

С самого начала войны мы крепкой нитью были связаны с ними. Командуя «Червовой Украиной», я не раз конвоировал транспорты и в Одессу и в другие места. Нападая на конвои, фашистские летчики в первую очередь стремились поразить какое-нибудь из конвоируемых судов. Это и понятно. На них были батальоны и полки, ценный груз. К тому же транспорты являлись удобной целью — крупной и малоподвижной, не имеющей возможности дать сильный отпор. Мы прикрывали их, как могли. И горе было нам, если погибало какое-либо судно. Не уберечь его значило не уберечь друга, несущего на своих плечах тяжелую и такую нужную ношу.

В операции под Феодосией участвовали полтора десятка транспортов различного вида и водоизмещения.

Первым транспортом, зашедшим в Феодосийский порт вместе с боевыми кораблями в памятную ночь на 29 декабря, был теплоход «Кубань». Он швартовался к Широкому молу после «Красного Кавказа», в том же самом месте под непрерывным прицельным артиллерийским и минометным огнем. Выгрузку транспорт закончил на два часа раньше намеченного срока. При маневрировании у выхода из порта артиллерийский снаряд попал в грузовую стрелу правого борта. На ходовом мостике крупным осколком был убит капитан Георгий Иванович Вислобоков. Командование принял старпом С. М. Шапошников. Удачно уклоняясь от атак вражеских бомбардировщиков, 30 декабря «Кубань» благополучно прибыла [112] в Новороссийск. За период с 28 декабря 1941 года по 11 января 1942 года она сделала в Феодосию четыре рейса.

Пароходы «Фабрициус», «Курск» и «Красногвардеец» пришли в Феодосию со вторым эшелоном десанта. Они подверглись в порту наиболее сильным ударам с воздуха. Вот что вспоминает капитан парохода «Фабрициус» М. И. Григор: «Наша группа во втором эшелоне десанта состояла из трех транспортов: «Фабрициус», «Красногвардеец» и «Курск». Каждый капитан получил от командования свою диспозицию у причалов порта Феодосия.

Дул жестокий норд-ост, временами с пургой. В глубокой темноте вышли в море, эскортируемые эсминцем и тремя сторожевыми катерами. Почти одновременно вторая группа более быстроходных судов — теплоход «Калинин» и пароход «Димитров» — пошла из Туапсе южным путем. Мы должны были соединиться с ними около полуночи 30 декабря.

В море ветер стал еще сильнее, началось обледенение. «Фабрициус» управлялся с большим трудом. Появилась угроза, что судно может снести к опасным зонам Керченского полуострова. Нас уваливало под ветер, а машины не справлялись с дрейфом.

Пурга и испарения подолгу скрывали из поля зрения весь караван и корабли охранения. Почти невозможно было вести счисление пути. Изредка вдалеке показывался ближайший сторожевой катер. Он почти совершенно обледенел. Экипаж его упорно боролся со стихией, непрерывно скалывая ледяную кору с палубы и орудия.

У всех было одно стремление — не опоздать в Феодосию, своевременно подвезти подкрепление первому десантному отряду.

К полуночи ветер начал немного стихать, зыбь стала легче. Около часу ночи пароход уже мог развивать скорость до пяти узлов. Вскоре в темноте обозначились силуэты судов второй группы, идущих с юга. Показался и Феодосийский порт — там были видны вспышки орудийных залпов и слышна канонада.

Мы полным ходом форсировали узкий проход и направились в середину порта. В темноте я неожиданно обнаружил, что наш причал занят «Красногвардейцем». Значит, диспозиция нарушена. Но тут к борту подошел [113] катер командира отряда транспортов капитана 2 ранга Филиппова. От него получил приказание швартоваться с внешней стороны Широкого мола.

Для этого потребовалось выйти из порта. Несмотря на отжимный ветер, ошвартовались к молу быстро. Экипаж, включая и штурманов, заранее был расписан по рабочим местам. Каждый понимал, что промедление в действиях грозит гибелью. Работать было тяжело. Палуба и такелаж обледенели. Но все делалось быстро. По широким сходням на берег устремились десантники, держа автоматы наготове.

Для отражения налетов фашистской авиации в первую очередь выгрузили зенитные пушки и счетверенные пулеметы. К трем часам ночи на борту кроме экипажа оставался только рабочий батальон, приданный нам для выгрузки техники и боеприпасов.

Через час на борт прибыли командир и комиссар отряда десантников. Они поздравили экипаж с выполнением задания и сообщили, что получено приветствие Верховного Главнокомандующего участникам боев за Керчь и Феодосию. Эта весть моментально облетела все судно. Еще быстрее закипела работа.

Подходил рассвет. Грузов оставалось немного. Но появилась опасность воздушных налетов. Над портом прошел неприятельский разведчик, а вскоре показались группы бомбардировщиков. Прорываясь в окна между облаками, иногда на высоте 300–400 метров, они сбрасывали на территорию порта фугасные и осколочные бомбы.

Зенитная артиллерия с причалов и судов открыла огонь. Творилось что-то неописуемое. Не успевала рассеяться мгла от бомбовых взрывов, как новые десятки бомб со свистом падали в воду и на берег. На палубу летели осколки, камни, куски грязи.

Экипаж, ведя бой, продолжал выгрузку. Работа прерывалась лишь в момент сбрасывания бомб. Тогда раздавалась команда «Ложись!», и люди ложились у лебедок и люков, чтобы после грохота взрывов вновь занять свой рабочий пост.

У правого кормового орудия пал смертью храбрых комендор краснофлотец Белогорцев. Я вспомнил его слова: «Товарищ капитан, я смерти не боюсь, хочу только, если мне суждено погибнуть, чтобы смерть пришла в тот момент, когда я буду на боевом посту». [114]

У трюма № 4 упал тяжелораненый кочегар Трубов. Несколько ранений получил машинист Можейко. Их отнесли в красный уголок судна, где был развернут лазарет. С берега тоже несли раненых красноармейцев и краснофлотцев.

Разгрузка близилась к концу. Сильный прижимный ветер давил судно к причалу. Буксиров в порту не было. Предчувствовал, каким трудным будет отход от причала.

Так и случилось. Порывы ветра не давали возможности отжать корму от причала, а это было необходимо, так как по корме снимался одновременно теплоход «Калинин». Наконец удалось развернуть пароход в малом пространстве между Широким молом и зоной магнитных мин. «Фабрициус» вышел из гавани.

На переходе от маяка до мыса Ильи вражеские бомбардировщики пикировали на пароход, сбросили несколько десятков бомб, от которых удалось уклониться маневрированием.

В море судовой врач доложил мне, что имеются тяжелораненые, которые нуждаются в немедленном хирургическом вмешательстве. На «Фабрициусе» хирурга не было. Требовалось передать раненых на «Калинин». Положение судна в море было «смерти подобно», однако для спасения жизни людей пришлось рисковать.

Сбавив ход, вызвал к себе катер-охотник, чтобы на нем переправить раненых на «Калинин». Зыбь мешала катеру держаться у борта. Тем не менее раненых начали передавать. Вдруг порывом ветра катер развернуло как раз в тот момент, когда наш радист Кузенков, держа раненого на вытянутых руках, наклонился, чтобы передать бойца на катер. Теряя равновесие, он все же как-то удержался у борта. И когда раненого приняли из его рук, радист упал в воду между бортами судна и катера. К счастью, Кузенкова тут же вытащили из ледяной купели.

Когда стемнело, «Фабрициус» был уже далеко от Феодосии. Задание выполнено. 2 января утром наш пароход входил в Туапсе. Началась подготовка к новому трудному рейсу».

Вот строки из судового отчета о десантном рейсе парохода «Димитров»:

«Пароход «Димитров» под командованием капитана Л. С. Борисенко снялся 29 декабря 1941 года из порта Туапсе и взял курс на Феодосию. [115]

Вечером был созван весь личный состав судна, которому были разъяснены задачи предстоящей операции.

В этом ответственном рейсе комсомольская организация парохода пополнилась четырьмя новыми комсомольцами, принятыми в пути следования. Молодого стахановца машиниста Вирминтинова комсомольцы приняли в свои ряды прямо на боевой вахте.

Тяжелая штормовая погода с пургой осложнила подход к порту. Но все же судно прибыло к месту назначения своевременно. Условия швартовки судна были исключительно тяжелые: ветер, отсутствие буксирных катеров. На берегу некому было принять швартовы. Матросы Корчицкий и Нестеров сползли за борт по спущенному с носа концу и, раскачавшись, прыгнули на берег.

В 4 часа закончили высадку бойцов. Экипаж приступил к выгрузке материальной части. Несмотря на всю сложность обстановки, эта работа была выполнена к 9 часам. На порт во время нашей стоянки под выгрузкой немецкие самолеты сбросили более 50 бомб. От прямого попадания бомбы на судне возник пожар, который был быстро локализован. При ликвидации пожара особенно отличились члены экипажа Степанов, Полуянов, Стыц. Последний был ранен в ногу, но не покинул своего поста. Отважно вели себя комсомольцы Пахом и Васько, коммунист Фокин и другие товарищи. Но особенно следует отметить поведение старшего механика Уточкина.

Когда судно выходило в море из Феодосии, фашистский бомбардировщик сбросил вблизи него по правому борту четыре бомбы. От сотрясения погасли форсунки котельной установки. Уточкин, будучи тяжело ранен, ползком добрался в машинное отделение и лично руководил исправлением повреждения. Как только машина заработала, силы у механика иссякли и он упал без сознания.

Медицинская сестра Ася Нога во время бомбежки подобрала на берегу 35 раненых бойцов, оказала им первую помощь и перенесла на судно. Всех раненых доставили в базу и сдали в госпиталь. Ася Нога была награждена орденом Красной Звезды.

1 января 1942 года пароход «Димитров» вернулся в Туапсе, успешно выполнив поставленную перед ним задачу».

Эти замечательные документы не нуждаются в комментариях. [116] К ним хотелось бы добавить лишь одно. Пароходы, привлекавшиеся во время войны для воинских перевозок, ходили одними курсами с боевыми кораблями не только в буквальном, навигационном смысле. Они держали тот же курс героизма и славы, которым отмечена боевая деятельность всего нашего флота.

* * *

Все дальше уходят от нас военные годы. Но они не забываются. Мы часто вспоминаем сражения Великой Отечественной войны, стараемся разобраться в причинах наших успехов и неудач.

Операцию, проведенную под Керчью и Феодосией, мы, конечно, пытались анализировать и оценивать сразу же после ее осуществления. Но вряд ли тогда можно было дать ей полную и всестороннюю оценку. Она пришла позднее, когда появилась возможность изучить множество данных, сопоставить различные мнения, сравнить это событие с другими ему подобными, когда улеглось первоначальное, не всегда объективное впечатление о сделанном. И вот по прошествии многих лет хотелось бы снова вернуться к этой самой крупной в годы Великой Отечественной войны десантной операции. Ее нельзя рассматривать изолированно от других наступательных операций советских войск, проведенных в конце 1941 года (под Тихвином, Ростовом и под Москвой).

Удар в Крыму существенно отразился на положении южного крыла советско-германского фронта. Было задержано продвижение немецко-фашистских войск на одном из важнейших направлений — на Кубань и Кавказ, оказана помощь осажденному Севастополю, созданы предпосылки для освобождения всего Крыма.

Ставка Верховного Главнокомандования своевременно и четко определила цели этой операции. Ее участники проявили высокое боевое мастерство, мужество и самоотверженность. В труднейших зимних условиях, при беспрерывных штормах они одержали победу, сломив отчаянное сопротивление врага.

Однако эта победа могла быть более значительной по своим результатам, если бы мы сумели использовать свой успех должным образом.

По замыслу операции предполагалось одновременно, внезапно и стремительно высадить морские десанты [117] ночью на трех операционных направлениях — феодосийском, керченском и со стороны Азовского моря. Ключевой момент замысла — десанты, высаженные в Феодосии и в районе Арабатской стрелки, движутся навстречу друг другу, быстро пересекают Ак-Монайский перешеек и запирают группировку врага на Керченском полуострове, которая затем уничтожается ударами с разных направлений. Это была, безусловно, отапчная идея. Но осуществить ее полностью не удалось.

Срок начала операции, как известно, был передвинут, и она проводилась фактически в два этапа: 26 декабря высаживались десанты на северном и восточном берегах Керченского полуострова, и лишь 29 декабря последовала высадка в Феодосии. Высадка десанта в районе Арабатской стрелки вообще не состоялась, и, таким образом, не было наступления с севера на ак-монайские позиции. Те наши войска, которые благополучно достигли пунктов высадки, подолгу задерживались на месте и очень медленно продвигались в глубь полуострова. Противник же тем временем оправлялся от шока, приводил свои силы в порядок и принимал меры, чтобы избежать поражения. Он был вытеснен с Керченского полуострова, но не уничтожен.

Помнятся горькие дни середины января 1942 года. Улизнувшие от разгрома немецко-фашистские войска подтянули подкрепления и начали теснить наши армии. Советским частям пришлось отходить на рубеж ак-монайских позиций, которые лежат, как известно, несколько восточнее Феодосии. И этот город, с таким трудом отвоеванный у врага, мы снова покидали. Гитлеровцы заняли Феодосию 17 января. Штаб высадки оставался в ней до последнего часа. Мы старались вывезти на транспортах раненых и наиболее ценные грузы.

Успех высадки был исключительный, но развить его, к сожалению, не удалось.

Сказались и нехватка танков, и включение в десант горнострелковой дивизии, мало приспособленной к действиям на открытой местности. В Феодосию мы доставили всего 34 легких танка и танкетки, ударная сила которых была весьма невелика. А для того чтобы десант мог быстро продвигаться вперед, ломая сопротивление неприятеля, требовалась по крайней мере танковая бригада, укомплектованная средними танками. [118]

Не было обеспечено единство в управлении всеми силами, в частности, строгая координация в действиях отрядов на переходе морем и во время высадки десанта. В результате десант наступал не так стремительно и согласованно, как того требовала обстановка.

Мы не ошиблись, решив высаживать десант в ночное время. Это позволило достичь внезапности удара и дало нам определенные преимущества. Оправдало себя использование боевых кораблей для перевозки и высадки первого броска десанта. Я уже отмечал огромную роль специального штурмового отряда из моряков, находившегося в составе частей первого броска, высаживавшихся в Феодосии. Наш опыт подтвердил, что на флоте надо иметь части морской пехоты, хорошо подготовленные для захвата портов и плацдармов высадки десанта, укомплектованные выносливыми и отважными людьми, которые хорошо переносят морские переходы и умеют решительно действовать на берегу.

Во время войны на каждом флоте появились бригады и батальоны морской пехоты. Они прославили себя во многих боях, в том числе и при высадке десантов. Морская пехота и теперь является составной частью нашего флота.

Свой штурмовой отряд мы высаживали в Феодосию с катеров. Другие части десанта и боевая техника доставлялись не только на боевых кораблях, но и на многочисленных судах, мало приспособленных для выполнения такой задачи. Их недостаточная мореходность и маневренность отрицательно сказывались на темпах операции. В нашем распоряжении не было специальных десантных судов, предназначенных для переброски морем войск и боевой техники, быстрой высадки их на берег и подавления противодесантной обороны противника. В этом отношении опыт войны, как известно, тоже учтен. В составе наших флотов сейчас имеются десантные корабли, способные перебрасывать на большие расстояния части десанта со всеми видами вооружения, включая танки и бронетранспортеры.

При подготовке операции мы упустили такой важный вопрос, как организация базы высадки. Трудно сказать, почему он не возник в то время, когда планировались боевые действия. Может быть, предполагалось, что все грузы, доставляемые транспортами, будут быстро разбираться [119] теми воинскими частями, для которых они предназначались. Наверное, надеялись и на то, что эти же части выделят людей, чтобы помогать командам транспортов переправлять грузы из трюмов на причалы.

Но на деле нередко получалось так, что команды судов выполняли эту работу своими силами. Находившийся в Феодосии начальник штаба высадки Жуков не имел в своем распоряжении людей и автотранспорта, чтобы ускорять разгрузку судов и переправлять грузы по назначению. Да и не дело начальника штаба заниматься перевалкой грузов. Сложенные в штабеля ящики с боеприпасами и продовольствием скапливались на причалах. А ведь порт подвергался бомбовым ударам с воздуха.

Следовало с первым же эшелоном десанта послать в порт группу людей под командой ответственного начальника и дать в их распоряжение необходимые технические средства, чтобы они разумно хозяйничали в базе, встречали транспорты, разгружали их, заботились об отправке раненых с покидающими порт судами.

Последнее, о чем я хочу сказать, анализируя операцию, касается воздушного прикрытия. Само собой разумеется, что по важности это далеко не последний вопрос. Наша авиация не могла сопровождать десантные отряды до места высадки и прикрывать их во время боя на берегу — не хватало радиуса действий. Планом операции предусматривалась высадка воздушного десанта на аэродром Владиславовка, расположенный на Ак-Монайском перешейке, и последующее перебазирование сюда истребительного авиаполка. Но это намерение не было осуществлено. Бомбардировщики противника, по существу, беспрепятственно летали над портом, атаковали корабли, транспорты и скопления десантных войск. Основные потери мы понесли как раз от ударов с воздуха. В операции такого крупного масштаба на весь период ее проведения должно быть обеспечено полное господство в воздухе, надежное прикрытие истребителями всех пунктов высадки.

То, что мы были близки к полному разгрому немецко-фашистских войск на Крымском полуострове, признают даже враги. Командующий 11-й немецкой армией Манштейн в своих воспоминаниях так оценивал обстановку в Крыму после высадки наших десантов у Керчи и Феодосии: [120]

«Это была смертельная опасность для армии в момент, когда все ее силы, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели бой за Севастополь... Если бы противник использовал выгоду создавшегося положения и быстро стал бы преследовать 46 пд от Керчи, а также ударил решительно вслед отходящим от Феодосии румынам, то создалась бы обстановка, безнадежная не только для этого вновь возникшего участка восточного фронта 11 армии. Решалась бы судьба всей 11 армии».

Словом, как это ни огорчительно, мы не воспользовались плодами своего собственного успеха.

Я говорю об этом вовсе не для того, чтобы умалить значение Керченско-Феодосийской операции. Мне просто хочется рассказать о том, чего нам не хватало, чего мы не умели делать в первый период войны и чему учились. Война — дело не простое. И не сразу мы приобрели опыт борьбы с коварным и сильным врагом. [121]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава четвертая.

Севастополь зовет

На прорыв блокады

Наступил май 1942 года. В Батуми после дождей жарко припекало солнце, и теплые испарения наполняли воздух. Вовсю цвели сады.

Внешне война здесь чувствовалась мало. Но нас, моряков отряда легких сил, она постоянно держала в напряжении. Корабли, если у них не было больших повреждений, очень редко задерживались в базе. Пополнив запасы топлива, пресной воды, снарядов и продовольствия, они уходили на север, к берегам Крыма, где продолжались тяжелые бои.

19 мая на мое имя пришла радиограмма от командующего флотом. В ней содержался боевой приказ — доставить на кораблях в Севастополь 9-ю бригаду морской пехоты.

Севастополь... Месяц назад, во второй половине апреля, я пришел туда на лидере «Харьков», чтобы решить некоторые вопросы с командованием флота. К тому же мне самому хотелось побывать в осажденном городе, которому мы помогали перевозками, поддерживали артиллерийским огнем.

На улицах Севастополя для проезда машин оставался лишь узкий коридор — справа и слева поднимались завалы от обрушившихся зданий. Но улицы не были пустынными. Люди спешили по своим делам. Бойко бежали дребезжащие вагончики старого севастопольского [122] трамвая. То и дело появлялись стайки школьников с сумками в руках. Славные севастопольские ребятишки, маленькие воины! Они дежурили на крышах домов, готовые бесстрашно броситься к зажигательной бомбе и обезвредить ее, ухаживали за ранеными в госпиталях.

Многие предприятия города были расположены под землей, в штольнях. Севастопольцы снабжали защитников Черноморской твердыни вооружением, боеприпасами, обмундированием.

Вначале я, разумеется, поехал на передний край, в 7-ю бригаду морской пехоты. Командовал ею полковник Евгений Иванович Жидилов, знакомый мне еще по довоенной работе в штабе флота. Бригада занимала позиции на Федюхиных высотах за Сапун-горой, слева от Ялтинского шоссе. Это совсем недалеко от города.

Федюхины высоты прорезаны глубокими балками. В одной из них и расположился КП командира бригады. Встретились мы с Жидиловым как старые товарищи.

Евгений Иванович рассказал мне о декабрьских боях, когда немцы начали второй, «решительный» штурм Севастополя. Ожесточенное сражение гремело по всей линии обороны днем и ночью. 17 декабря враг обрушил на позиции бригады лавину артиллерийского и минометного огня. А потом гитлеровские батальоны и полки пошли в атаку волна за волной. Как только отбивали одну волну, за ней вырастала другая. Дело доходило и до рукопашных схваток.

Бригада понесла немалые потери, но держала рубеж. И только 19 декабря левофланговый полк несколько отошел. Здесь немцы предприняли «психическую» атаку. Они шли на окопы моряков во весь рост, горланя пьяными голосами. Остановить их пулеметным и винтовочным огнем не удалось. Чтобы поправить положение, командиру пришлось бросить последний бригадный резерв. Самого Жидилова в тот день ранило.

Меня интересовало, насколько эффективен был огонь кораблей, поддерживавших бригаду.

— Превосходно стреляли. Если бы не корабли, нам пришлось бы очень трудно, — ответил Жидилов.

В последних числах декабря положение главной базы флота стало устойчивым. Гитлеровцы прекратили наступление на город и все свои силы бросили под Феодосию и Керчь. [123]

— Сейчас у нас затишье, — сказал в конце нашей беседы Евгений Иванович. — Так, мелкие стычки. Но, думается, все испытания еще впереди. На Крымском полуострове что-то у нас не ладится...

Да, в те апрельские дни уже угадывалось тяжелое положение Крымского фронта, и севастопольцы это чувствовали.

В мае обстановка действительно изменилась. Противник, используя сухопутное сообщение, подтянул в Крым свежие армейские формирования. Сосредоточив на крымских аэродромах бомбардировочную и торпедоносную авиацию, он срывал наши морские перевозки, от которых всецело зависело снабжение советских войск на Керченском полуострове.

Накопив достаточно сил, немцы перешли в наступление на наш Крымский фронт. Он не выдержал удара и стал отходить. 14 мая завязались бои на окраинах Керчи. А на следующий день началась эвакуация наших войск на Тамань. К 20 мая неприятель полностью занял Керченский полуостров. И с этого же дня он начал перегруппировывать свои части, готовя очередное наступление на Севастополь.

Огромные силы стягивал враг против нашей главной базы. Численность его войск доходила здесь до 200 000 человек. Гитлеровцы располагали 450 танками, 600 самолетами, 670 орудиями разных калибров, в том числе и сверхмощными осадными пушками и мортирами. Севастопольский же оборонительный район имел всего 106 625 бойцов, 600 орудий и минометов, 38 танков и 53 самолета.

Севастополь звал на помощь. Всю весну бессменно ходили в конвоях крейсер «Красный Крым», эсминцы «Бойкий», «Бдительный», «Незаможник», «Дзержинский», «Шаумян» и другие корабли. Героическому городу непрерывно доставлялись войска и боеприпасы, боевая техника, снаряжение и продовольствие. Но чем дальше, тем труднее становилось снабжать осажденный гарнизон.

На морской коммуникации, связывавшей Севастополь с кавказскими портами, положение все более осложнялось. Для блокады с моря подступов к городу противник бросил более сотни бомбардировщиков и несколько десятков торпедоносцев. На Ялту и на Форос (близ Балаклавы) базировались немецкие и итальянские торпедные [124] катера. У берегов Крыма действовала неприятельская флотилия малых подводных лодок. На севастопольских фарватерах гитлеровцы ставили магнитно-акустические милы. В районе Качи появились немецкие дальнобойные береговые батареи, которые обслуживала радиолокационная станция.

Путь в Севастополь стал очень опасным. На этом пути в весенние месяцы погибло несколько наших транспортов. Теперь туда можно было посылать только наиболее быстроходные суда. Но их насчитывались единицы. И основная тяжесть снабжения героического гарнизона ложилась на боевые корабли — крейсера, эсминцы и подводные лодки.

Вот в какой обстановке мы получили приказ доставить в Севастополь бригаду морской пехоты. Предстоял не просто поход, а прорыв нескольких линий блокады как на пути к главной базе, так и при возвращении из нее.

Стали готовить отряд из трех кораблей во главе с крейсером «Ворошилов». Крейсер только что возвратился из-под Керчи, где он вел огонь по скоплениям гитлеровских войск, прикрывая отход наших частей. Два других корабля — эсминцы «Сообразительный» и «Свободный» — тоже недавно из боя.

«Сообразительный» теперь гвардейский корабль. Гвардейское звание он получил месяц назад, в апреле 1942 года, вместе с крейсерами «Красный Кавказ» и «Красный Крым». Так были отмечены славные дела экипажей в ряде боевых операций, в частности при высадке десанта в Феодосию, В это же время эсминец «Беспощадный» был награжден орденом Красного Знамени.

Флагманский штурман отряда легких сил Борис Федорович Петров с получением задания засел за расчеты. Нам предписали прийти в Севастополь к полуночи, разгрузиться за час-полтора и не позднее трех часов ночи выйти обратно. Все наиболее опасные места мы должны были форсировать в темное время суток — на этом строился замысел прорыва. Надо было точно рассчитать курсы и скорость движения отряда, предусмотрев резерв времени на всякий непредвиденный случай.

Знакомлю с заданием командиров и комиссаров кораблей.

Вначале пригласил к себе командира крейсера «Ворошилов» капитана 1 ранга Ф. С. Маркова и военкома батальонного комиссара М. П. Колеватова. Они возглавляют [125] флагманский корабль, а его роль в походе очень ответственная. К тому же именно крейсер берет основные грузы — всю артиллерию бригады, автомашины, боеприпасы. На нем должны разместиться не менее 2500 бойцов.

Необходимо изготовить побольше сходней, лотков для выгрузки ящиков с боеприпасами, связаться со штабом бригады и уточнить количество всего принимаемого на борт, составить план размещения людей и техники, провести тренировки на согласованность и быстроту действий как экипажа, так и личного состава бригады. Не менее важно, чтобы все моряки прониклись чувством ответственности за выполнение задания. Об этом должен позаботиться комиссар корабля, привлекая к себе в помощь коммунистов и комсомольский актив.

— Все будет сделано, — говорит Филипп Савельевич Марков. — Меня беспокоит только изготовление сходней и лотков. С лесом здесь небогато.

— Кого другого, а вас учить не надо, — отвечаю я. — Не из таких положений находили выход.

— Находили, это верно, — подтверждает он, улыбнувшись.

С Филиппом Савельевичем я знаком уже много лет. Вместе с ним мы окончили Севастопольскую школу юнг в далеком 1915 году. И последующий флотский путь у нас тоже весьма схож. Марков, как и я, служил на кораблях Черноморского флота всю империалистическую войну, участвовал в бурных революционных событиях. После потопления флота в Новороссийске мы с ним воевали против белых в составе Волжско-Каспийской военной флотилии, на вооруженной барже под названием «Форт Сережа». Там Маркова избрали председателем судового комитета, а меня — так называемым товарищем председателя. Пройдя горнило гражданской войны, Филипп Савельевич остался на флоте. Он был одним из тех, кому пришлось создавать наш советский флот. В 1931 году Марков окончил Военно-морскую академию и занимал с тех пор разные командные посты. Великая Отечественная война застала его в должности командира недавно построенного крейсера «Ворошилов». Этот новый корабль, вооруженный мощной артиллерией 180-миллиметрового калибра, и водил он в боевые походы.

Надо ли говорить, с каким уважением я относился к этому человеку, как ценил его знания и опыт. И конечно, [126] у меня не было никаких сомнений в том, что к походу в Севастополь крейсер будет подготовлен самым лучшим образом.

Существо задачи и характер проведения подготовительных мероприятий разъяснил также командирам эсминцев капитан-лейтенантам С. С. Воркову и П. И. Шевченко и военкомам этих кораблей. Каждому эсминцу предстояло принять на борт 300 бойцов морской пехоты и 30 тонн груза (в основном боеприпасы).

На кораблях закипела работа. Марков, разумеется, раздобыл лес, и корабельные мастера изготовляли лотки для выгрузки ящиков с боеприпасами, тяжелые сходни, но которым можно было не только идти бойцам, но и скатывать орудия, автомашины, походные кухни. Личный состав кораблей был расписан по местам погрузки и выгрузки. Для приема раненых дополнительно развертывались медицинские и операционные пункты.

В один из дней мы с Марковым проверили, насколько быстро экипаж крейсера управляется с высадкой бойцов, выгрузкой орудий, автомашин и боеприпасов. Тем самым установили примерное время, необходимое для стоянки в Севастополе. Оно не выходило за пределы отпущенных нам полутора часов.

Свое решение на переброску бригады со штурманскими и иными расчетами я донес командующему флотом. Оно было одобрено.

В ночь на 26 мая крейсер и эсминцы приняли полагавшийся им груз. С наступлением темноты 26 мая началась посадка на корабли личного состава морской бригады. В час ночи 27 мая мы оставили Батуми.

Ночь выдалась погожая, безоблачная. Мы шли курсом 270 градусов — строго на запад. Курс лежал вдоль турецкого побережья. Мы держались от него на почтительном расстоянии. Ход был вполне приличный — 22 узла.

Путь к Севастополю мог бы оказаться короче, если бы корабли шли на северо-запад. Но не всякий наиболее короткий путь наверняка приводит к цели. Нам важно было как можно меньше часов находиться в зоне действия авиации врага и его торпедных катеров, важно также появиться у Севастополя с того направления, с которого нас меньше всего мог ожидать противник. Удлиняя путь, мы отдаляли опасности, стремились выиграть для себя лишний шанс. [127]

Весь день нас никто не тревожил. Ровно гудели машины крейсера. За его кормой тянулась идеально прямая лента кильватерной струи. Эту ленту резал и резал своим острым форштевнем шедший сзади эсминец. Слева на горизонте в сизой дымке показались вершины далеких турецких гор. Можно было подумать, что у нас легкое мирное плавание. Но расчехленные стволы зениток смотрели вверх, и расчеты при них были в полной готовности. Наблюдатели все время обшаривали биноклями воздух и воду в своих секторах.

Наконец флаг-штурман Петров, который вместе со штурманом крейсера скрупулезно вел счисление пути, доложил на мостик:

— Время поворота на новый курс.

На меридиане Севастополя корабли круто повернули на север, держа направление на мыс Сарыч, и увеличили ход до 30 узлов. Сигнальщики и зенитчики получили распоряжение усилить наблюдение. Почти сразу же вслед за этим поступил доклад: «Справа по носу — неизвестный самолет».

Вскоре сигнальщики по силуэту определили — немецкий разведчик. Можно было не сомневаться, что он обнаружил нас. Теперь жди воздушной атаки. Спокойное плавание кончилось.

Через несколько минут на горизонте появилась группа бомбардировщиков. Они кружились на одном месте, атакуя, видимо, какую-то цель. Чем ближе мы подходили к тому месту, тем явственнее вырисовывались мачты и трубы транспорта, а затем и его корпус. Очертания судна мне показались знакомыми. И точно, я опознал его — это теплоход «Грузия».

Кто из нас, черноморцев, не знал до войны «Грузию» — красивый белоснежный пассажирский лайнер. Но в данном случае я говорю о другом знакомстве — боевом. Во время командования «Червоной Украиной» мне приходилось охранять «Грузию» в конвоях, которые ходили в Одессу. Теплоход уже не имел прежнего блеска — его покрасили шаровой краской. Хорошо помнится, как в день, когда завершалась эвакуация Одессы, в «Грузию» попала авиационная бомба. Возник пожар. Команда теплохода мужественно боролась с огнем. На помощь ей пришли моряки из экипажа эсминца «Незаможник». Пожар потушили, повреждения исправили. И теплоход вместе с [128] другими транспортами вышел из Одессы, увозя ее сланных защитников к крымским берегам.

И вот опять мы встретились с «Грузией» на пути к Крыму. Теплоход шел в Севастополь с грузом боеприпасов. Это один из тех быстроходных транспортов, которым еще под силу было прорываться в осажденный город. Мы видели, как тяжело приходится «Грузии». Бомбардировщики стаей вились над ней. Уклоняясь от бомб, теплоход менял курсы. Нельзя не отдать должного мастерству и мужеству капитана судна В. А. Габунии. Маневрировал он искусно. Зенитки теплохода и конвоирующих его кораблей били по самолетам. Однако трудно сказать, чем бы все это кончилось, если бы не появился наш отряд.

— Сейчас бомбардировщики переключатся на нас, — говорю Маркову. — Приготовьтесь.

Эсминцы тоже предупреждены о возможной воздушной атаке. И действительно, кружившая над «Грузией» стая распалась. Большая ее часть направилась в нашу сторону. Самолеты стали заходить для бомбометания по крейсеру с носовых углов. Зенитные установки всех трех кораблей открыли огонь. Впереди по курсу бомбардировщиков возникли белые облачка от разрывов снарядов. Вражеские летчики вынуждены были отвернуть. От некоторых самолетов отделились черные точки. Однако бомбы разорвались далеко от борта крейсера.

По-прежнему держим полный ход. Вот мы уже догнали «Грузию», шедшую параллельным курсом, и начали удаляться от нее. Судно, естественно, не могло развить такой скорости. Но мы довольны, что облегчили его участь.

После нескольких безрезультатных атак самолеты улетели в сторону Крыма. Видимо, израсходовали запас бомб. Но не прошло и получаса, как в небе появились новые группы «юнкерсов». Эти атаковали гораздо упорнее. Идя двумя эшелонами — один выше, другой ниже, — они прорывались сквозь зенитный огонь и выходили на боевой курс. Командир крейсера, стоя у машинного телеграфа, внимательно следил за самолетами. И как только от них отрывались бомбы, он подавал команду на руль. Крейсер кренился, уходя в сторону от опасного места. На большом ходу даже у такого крупного корабля повороты весьма резки.

Оглядываюсь на эсминцы. Они тоже расчетливо уклоняются [129] от бомб. Им, правда, делать это легче вследствие более высокой маневренности.

Сумерки вынудили бомбардировщиков уйти. Но появилась более серьезная опасность — торпедоносцы.

В двух группах торпедоносцев, которые, летя низко над водой, шли в атаку на крейсер и эсминцы, сигнальщики насчитали семь самолетов. Одновременно с открытием огня корабли повернули, приводя самолеты за корму. Это проверенный тактический прием: при встрече с торпедоносцами не подставлять под торпеды борт, маневрировать так, чтобы вероятность их попадания в корабль оказалась наименьшей.

Самолеты все ближе. Ревя моторами, они проносятся над головой. Два пузырчатых следа от сброшенных торпед тянутся к кораблю. Взгляд прикован к ним. Тяжелые секунды. Наконец вырывается вздох облегчения — торпеды проносятся мимо.

В то же время сигнальщики докладывают: самолеты разворачиваются для новой атаки. И все повторяется сначала.

Пожалуй, впервые мы встретили таких настойчивых вражеских летчиков. Не отступают, лезут на огонь. Но командиры наших кораблей, все моряки противопоставили им более высокую выдержку и мастерство, сведя на нет упорные и неплохо организованные атаки торпедоносцев.

В течение двух часов мы отбивали налеты фашистской авиации и несколько нарушили график своего движения. Увеличиваем ход, чтобы наверстать упущенное. Считаю необходимым поблагодарить командиров кораблей и экипажи за успешное отражение воздушных атак. По отряду передается сигнал: «Флагман выражает свое удовлетворение вашими действиями».

Под покровом ночи корабли приблизились к Севастополю. На фарватере, ведущем ко входу в базу, все внимание сосредоточиваем на точности курса — ведь справа и слева мины.

Крейсер уже подходил к боновым воротам, когда один из сигнальщиков заметил в темноте вражеский самолет. Торпедоносец! Он был обнаружен уже в тот момент, когда сбрасывал торпеду.

Весьма коварная атака. Не случайно фашистский летчик выбрал для нее именно это место. Здесь крейсер не [130] имел возможности свободно маневрировать. Противник рассчитывал, конечно, и на то, что у походной вахты, которая занята проводкой корабля по фарватеру, бдительность будет несколько ослаблена. К счастью, враг промахнулся. Торпеда, пройдя за кормой крейсера, взорвалась у берега в районе херсонесского монастыря.

Было 23 часа 30 минут, когда «Ворошилов» вошел в Северную бухту и ошвартовался у отведенного ему причала. Эсминцы повернули в Южную бухту.

Мне надлежало явиться к командующему флотом. Когда я отходил на катере от борта крейсера, по сходням, перекинутым с корабля на причал, непрерывной цепочкой шли бойцы морской пехоты. Поднятое корабельной стрелой, плыло в воздухе артиллерийское орудие...

Вице-адмирал Ф. С. Октябрьский внимательно выслушал мой доклад и на прощание сказал:

— Учтите, что это не последний ваш поход сюда. Анализируйте тактику противника, думайте над тем, что ей противопоставить. А теперь поторопитесь на причал. Задерживаться с выходом нельзя.

Когда я возвратился на крейсер, из кубриков еще продолжали выходить бойцы морской пехоты. Из внутренних помещений выносили на палубу ящики со снарядами и патронами. Ящиков было более трех с половиной тысяч. По лоткам их спускали на стенку. На юте с помощью кормовой стрелы и на шкафуте самолетно-барказным краном поднимали и переносили на причал автомашины, повозки, пушки. Все это делалось в абсолютной темноте, без шума. Доносились только отдельные приглушенные фразы.

— Осторожно, не бросать. На стенке — быстрее принимать! — Это относилось к тем, кто был занят разгрузкой боеприпасов.

— Выбирай! Стоп! Трави! — командовал боцман у крана.

Поднимаюсь на мостик, оглядываюсь вокруг. Нигде ни огонька. Только там, где проходит линия обороны, взлетают ракеты. В бухте и на берегу изредка падают снаряды. Над головой гудит мотор невидимого самолета.

Неприятель знает о приходе наших кораблей. Но ему неизвестно, где мы разгружаемся. Снаряды он посылает наугад. Они не приносят нам вреда, лишь действуют на нервы. [131]

Между тем разгрузка крейсера подходит к концу. По освободившимся сходням на палубу уже несут раненых. Мы принимаем еще и группу севастопольцев — женщин, детей, стариков. Краснофлотцы встречают их, отводят в кубрики, из которых только что вынесли ящики со снарядами и патронами. С эскадренных миноносцев доносят, что выгрузка и прием раненых уже закончены. Разрешаю им сниматься со швартовов и выходить из бухты.

Смотрю на часы. Мы хорошо управляемся. Крейсер будет готов к обратному походу, пожалуй, даже раньше намеченного срока.

Действительно, еще не было трех часов ночи, а Марков уже доложил, что крейсер готов к обратному походу.

— Раненых и эвакуируемых жителей Севастополя приняли более четырехсот человек. Всех разместили в кубриках, — сообщил он.

— Передайте экипажу благодарность, — говорю ему. — Отлично работали!

Через несколько минут крейсер медленно отходит от причала. Так же медленно, словно ощупью, он движется к боновым воротам. Справа проплывают неясные очертания Константиновского равелина.

Мы опять на опасном севастопольском фарватере.

По самолетам главным калибром

Над морем занимался рассвет. За кормой на горизонте проступали вершины Крымских гор. Идем курсом зюйд, чтобы побыстрее удалиться из зоны наиболее активных действий авиации противника. На 43-й параллели повернем на ост. Возвращаемся мы не в Батуми, а в Туапсе, поэтому далеко спускаться к югу не намерены.

На сей раз скорость у нас, к сожалению, невысокая. Ограниченный запас топлива у эсминцев заставляет держать так называемый экономический ход. Топливо приходится беречь в предвидении воздушных атак. Неизвестно, сколько лишних миль потребуется прочертить кораблям при встрече с самолетами, причем тогда уж об ограничении скорости нечего будет и думать.

Утро выдалось свежее, ясное. В другое время порадовался бы его красоте, полюбовался восходом солнца. Но сейчас рассвет связан с тревогой. Пока было темно, нас никто не трогал. Теперь, как говорится, смотри в оба. [132]

— Слева по корме самолет, высота триста метров! — громко доложил сигнальщик.

Некоторое время самолет шел на почтительном расстоянии, не приближаясь к кораблям на дальность огня зенитной артиллерии. Надо полагать, что это разведчик. Немного погодя, к нему присоединились еще два самолета. По типу — торпедоносцы. Но и эти летели далеко, не выказывая агрессивных намерений. Впечатление было такое, что они приучают нас к своему присутствию, усыпляют бдительность.

Даю эсминцам сигнал на перестроение в противовоздушный ордер. Они занимают места на острых курсовых углах правого и левого борта крейсера в 15 кабельтовых от него. На всех кораблях боевая готовность № 1.

— Что-то фашисты долго высматривают сегодня, — озабоченно произносит Филипп Савельевич Марков. — Не иначе — готовят какую-то каверзу.

Он вызывает на мостик старшего артиллериста Коновалова и командира дивизиона главного калибра Пахомова.

— Не исключено, что придется вводить в действие все калибры, — говорит он. — При стрельбе главным калибром учитывайте маневрирование эсминцев, а то недолго и по своим попасть.

Еще недавно мы не допускали и мысли о том, что можно использовать главный калибр для отражения воздушных атак. Представлялось нецелесообразным стрелять из крупных и не столь скорострельных морских орудий по самолетам — цели малоразмерной и быстродвижущейся. Все равно как из пушки по воробьям. Но война заставила нас многое пересмотреть. Эффективность такой стрельбы была уже признана. Взрывы тяжелых снарядов на пути летящего над самой водой самолета обычно производили ошеломляющее действие даже на самых опытных фашистских летчиков. И мы тоже рассчитывали на главный калибр, готовясь к отражению воздушных атак.

Самолеты скрылись в направлении Крыма. Возможно, полетели докладывать. Не прошло и получаса, как по корме слева на расстоянии примерно 130 кабельтовых показались восемь «Хейнкелей-111». Именно эти машины использовал противник в торпедоносном варианте. Они летели низко в «кильватерном» строю, обгоняя корабли на параллельном курсе. [133]

С той, левой, стороны в полутора милях от крейсера шел эсминец «Свободный». Когда самолеты приблизились к нему кабельтовов на 80, эсминец открыл огонь главным калибром.

Крейсер тоже дал залп. Но это был залп пристрелочный. Артиллеристы проверяли, можно ли быстро определять отклонение от цели и вводить поправки.

В точке падения залпа появились державшиеся короткий миг небольшие всплески. По ним трудно было решить, какова величина отклонения.

Дело в том, что орудия заряжались осколочно-фугасными снарядами мгновенного действия. Они взрывались, едва коснувшись воды. Именно это и требовалось для поражения низко летящих самолетов, а вот корректировка огня затруднялась. Посоветовавшись тут же, на мостике, мы решили вводить в каждый башенный залп один снаряд замедленного действия. Всплеск от него будет высокий, и управляющий огнем сможет оценить падение всего залпа относительно торпедоносца. Дальнейшее показало, что это решение было правильным.

Мы ожидали, что самолеты, летевшие один за другим по нашему левому борту, повернут «все вдруг» и устремятся в атаку. С их стороны это был бы самый короткий путь к достижению цели. Но торпедоносцы шли дальше, обгоняя отряд. Подумалось, что они осторожничают из-за нашего огня. Но скоро все выяснилось.

Обогнав корабли, торпедоносцы повернули вправо, пересекая наш курс. Потом они развернулись, разделились на две группы — по четыре самолета в каждой, рассредоточились и понеслись навстречу отряду. В тот же момент сигнальщики доложили, что на кормовых курсовых углах крейсера на высоте 3500 метров появились бомбардировщики.

Теперь все определилось. По отряду наносился хорошо согласованный комбинированный удар: на «нижнем этаже» с двух бортов нас охватывали торпедоносцы, а сверху будут бить бомбардировщики.

Эсминцы взяли под прицел торпедоносцы и били по тем бомбардировщикам, которые их атаковали. Крейсер должен был распределить огонь на два борта и в зенит. Марков приказал артиллеристам:

— Главному калибру — левая группа торпедоносцев. Все зенитные орудия левого борта отражают атаку бомбардировщиков. [134] Зенитной артиллерии правого борта — правая группа торпедоносцев.

Огонь распределен по всем трем направлениям и в то же время сконцентрирован на самом опасном из них — на левой, ближней группе торпедоносцев. Ликвидировав эту опасность, главный калибр сможет перенести огонь и на правый борт. Из зенитных орудий левого борта главную силу представляют 100-миллиметровые пушки. Но там есть еще установки 45– и 37-миллиметрового калибра.

Самолеты все ближе. И наступает момент, когда исчезают все звуки, кроме невероятного грома орудийной пальбы. Вступили в действие огневые средства всех трех кораблей. Спрессованный тугой воздух ударяет в уши. Марков отдает какие-то команды в телефонную трубку, но я вижу только его шевелящиеся губы, а самих слов не слышу.

Все-таки главный калибр — это сила. Несколько залпов крейсера и эсминца «Свободного» расстроили группу торпедоносцев, атаковавшую слева. Один «хейнкель» как бы наткнулся на что-то невидимое и рухнул вниз, подняв огромный столб воды. И хотя три других самолета продолжали полет, опасность с этой стороны уменьшилась.

Марков мгновенно оценил изменившуюся ситуацию. Последовала команда «Право на борт!». Крейсер на крутой циркуляции покатился вправо. Этот маневр сразу поставил его в более выгодное положение. Одни торпедоносцы остались за кормой под огнем кормовых башен, а по другим (по правой группе) ударили носовые башни. К тому же корабль увел из-под удара свои борта, вытянувшись вдоль предполагаемого пути сброшенных с самолетов торпед.

«Сообразительный», державший, если так можно выразиться, оборону отряда на правом фланге, тоже вел огонь всеми орудиями. С крейсера было видно, как он, развив полный ход, резко поворачивал то в одну, то в другую сторону, уклоняясь от торпедоносцев и бомбардировщиков. Вот около него встали большие столбы поды. Бомбы! Но, кажется, все мимо. Так и есть, эсминец продолжает бой.

Торпедоносцы, прорываясь к крейсеру, выделили один самолет для атаки «Сообразительного». Вплотную приблизившись к эсминцу, он взмыл прямо над его мачтами. Обычно это делается после того, как торпеды сброшены. [135]

Эсминец совершает еще один крутой поворот. Будет взрыв или нет? Взрыва не последовало. По-гвардейски воюет «Сообразительный».

Обойдя эсминец, пара торпедоносцев атаковала крейсер. Несмотря на огонь, летчики прямехонько чертили боевой курс. Торпеды, отделившись от самолетов, плюхнулись в воду. В тот же момент Марков энергично перевел ручки машинного телеграфа на «Самый полный». Корпус «Ворошилова» задрожал от предельного напряжения машин, корабль стал крениться на крутом повороте. Торпеды прошли в нескольких метрах за кормой.

Невозможно рассказать обо всех эпизодах этой чрезвычайно напряженной схватки, когда время измерялось секундами и когда один пропущенный миг мог стать роковым. В скоротечной обстановке боя все зависело не только от решений командиров. Судьба кораблей была также в руках тех, кто нес вахту на боевых постах, вел наблюдение, стоял у машин, заряжал и наводил пушки. Ни командир, ни управляющий огнем не могли уследить за всеми самолетами. И командирам орудий было разрешено самостоятельно выбирать цели. Зенитчики крейсера не дали возможности бомбардировщикам нанести точный удар. Сброшенные с высоты серии бомб не причинили нам никакого вреда.

Постепенно гром пушек стал смолкать. Израсходовав торпеды, «хейнкели» снова собрались в одну группу и ушли. Но теперь в этой группе было не восемь, а только шесть самолетов. Ничего не добившись, улетели и бомбардировщики.

Взглянув на часы, я с удивлением отметил, что бой продолжался всего 12 минут.

Сохранив развернутый строй, мы продолжали плавание. Сигнальщики крейсера получили приказание поднять на фалах сигнал, касающийся всего отряда: «Флагман благодарит...»

Кое-кто, может быть, скажет: отбили одну атаку самолетов — «Флагман выражает удовлетворение», отбили вторую — то же самое. Однако я не считаю это простой формальностью. Люди проявляют героизм, делают почти что невозможное, и старший начальник должен отметить их самоотверженность, мужественное поведение.

Я много раз убеждался в том, что похвала оказывает сильное воздействие на человека, добросовестно выполняющего [136] свой долг, вызывает в нем прилив новых сил. Потому-то так важно произнести ее вовремя. Потом отвага моряков будет отмечена орденами и медалями, а пока у меня есть право и возможность сказать им доброе слово. И я делаю это, не скупясь.

Мы обмениваемся с флагманским штурманом Петровым впечатлениями о бое. Что тут было поучительного?

Вчера на пути в Севастополь нас тоже атаковали бомбардировщики и торпедоносцы. Но их удары не совпадали по времени. Сегодня противник действовал иначе. Сначала — тщательная разведка. Она установила построение нашего отряда и скорость его движения. Потом — точно рассчитанный одновременный удар с малой и большой высоты, заставивший корабли рассредоточить свой огонь. При этом торпедоносцы выходили в атаку так, что перекрывали своими шестнадцатью торпедами значительную площадь, в центре которой находилась главная цель — крейсер. Удар получился массированным и скоротечным, от которого, казалось, никакого спасения нет.

Что же нам позволило отразить его? Конечно, правильное построение отряда, хорошая организация огня, расчетливое маневрирование кораблей, мастерство и выдержка экипажей.

Оправдало себя использование главного калибра для стрельбы по самолетам. Это вынудило торпедоносцы сбрасывать торпеды на большой дистанции. Введя в башенный залп один снаряд замедленного действия, мы тем самым облегчили управление огнем и повысили его точность. Отличную подготовку показали командиры орудий. Ни один из атаковавших корабли бомбардировщиков не избежал огневого противодействия.

Характер маневрирования кораблей при уклонении от самолетов, торпед и бомб подтверждает правильную тактическую подготовку командиров. Правда, в построении отряда имелось одно слабое место. Когда крейсер, совершая маневр на уклонение, поворачивал на обратный курс, он в этот момент оставался неприкрытым с носовых курсовых углов. Если бы в ордере был третий эсминец, при обычном движении отряда он следовал бы в кильватер крейсеру, а при таком вот повороте прикрывал бы его носовые курсовые углы. Ну и, конечно, не мешало, чтобы в походе нас сопровождала истребительная авиация. [137]

Я прошу флаг-штурмана коротко записать эти первоначальные выводы.

Мы удаляемся все дальше от крымских берегов. Достигнув 43-й параллели, отряд повернул в сторону Туапсе. Какое-то время самолеты нас вовсе не тревожили. Однако в обеденный час наблюдатели доложили о появлении «юнкерса». Он пытался приблизиться и выйти на боевой курс, но зенитчики были начеку. Покружившись некоторое время, бомбардировщик скрылся. Потом отряд еще несколько раз пытались атаковать одиночные самолеты. Но, как и раньше, у них ничего не получилось.

Из Туапсе навстречу кораблям вышли катера, чтобы обеспечить противолодочную оборону отряда. Под их охраной крейсер и эсминцы вошли в базу. Это было в 17 часов 30 минут 28 мая.

На причале нас встречал командир Туапсинской военно-морской базы контр-адмирал И. Д. Кулешов. Как только подали сходню, он поднялся на палубу крейсера и поздравил всех с благополучным завершением похода. Он также выразил готовность предоставить кораблям все необходимое для пополнения запасов. И это было как нельзя кстати. Ведь у нас действовал старый флотский закон: вернулся из похода — будь готов к новому плаванию.

Вскоре стало известно, что командующий флотом высоко оценил действия отряда. Наш опыт был учтен в указаниях командующего, которые получили корабли, осуществлявшие перевозки в Севастополь. Они должны были приходить туда не позже часа ночи и выходить обратно до трех часов. Одиночные переходы боевых кораблей исключались. Предусматривалось и прикрытие с воздуха в пределах зоны действия истребительной авиации с кавказских аэродромов.

Последняя встреча с «Грузией»

В первых числах июня противник усилил артиллерийские и авиационные удары по оборонительным позициям Севастополя и по самому городу. Каждый день десятки тысяч снарядов и тысячи авиабомб обрушивались на боевые порядки наших войск, на бухты и причалы. 7 июня гитлеровские войска начали атаки на всех участках севастопольской обороны. Фашистское командование объявило о новом, третьем штурме черноморской крепости. [138]

В частях Приморской армии намного возрос расход боеприпасов, требовались свежие подкрепления. Походы кораблей в Севастополь стали еще более необходимыми.

3 июня туда прорвались крейсер «Красный Крым», эсминцы «Свободный» и «Сообразительный», отразив на подходах к Крыму несколько атак торпедоносцев и бомбардировщиков. Корабли доставили в осажденный город около двух тысяч бойцов, 180 тонн боеприпасов, орудия, минометы, противотанковые ружья, продовольствие, медикаменты. Вслед за ними, взяв предельное количество грузов, ушли в Севастополь лидеры «Ташкент» и «Харьков», эсминец «Бдительный». В пути они подверглись двенадцати комбинированным атакам торпедоносцев и бомбардировщиков, но все же сумели в целости доставить ценный груз по назначению и благополучно вернулись в свои базы.

Мне было приказано возглавить очередной поход, в котором примут участие крейсер «Молотов» и только что вернувшийся из опасного рейса эсминец «Бдительный». Нам предстояло перебросить из Новороссийска в Севастополь 138-ю отдельную стрелковую бригаду со всем ее вооружением и снаряжением. «Примите возможно большее количество боеприпасов», — подчеркнул в своем приказе командующий флотом.

Крейсер заканчивал ремонт в Поти. Мы с начальником штаба Жуковым и флаг-штурманом Петровым немедленно отправились туда.

Командовал крейсером капитан 1 ранга Михаил Федорович Романов. Встретив нас, он доложил, что ремонтных работ осталась лишь самая малость и через день-два корабль будет готов к походу.

— Сейчас в БЧ-5 идет проверка механизмов, — сказал Романов. — Качеством ремонта инженер-механик очень доволен.

Учитывая, что корабль имел некоторый перерыв в плаваниях, подготовку к походу решили провести по полной программе. Пока Жуков разрабатывал план переброски бригады, мы с командиром обошли крейсер, проверили состояние его боевых частей. Затем я попросил Михаила Федоровича пригласить в кают-компанию всех командиров и политработников корабля.

Когда офицеры собрались, я сообщил им о предстоящем [139] плавании, сказал о жестоких боях под Севастополем и о нашем долге помогать его героическим защитникам.

Не теряя времени, надо было готовить крепкие сходни и лотки для выгрузки боеприпасов, провести учения артиллеристов с отработкой стрельбы по самолетам всеми калибрами, проверить организацию системы наблюдения, готовность электромеханической боевой части в любой момент обеспечить маневрирование на самом полном ходу. Но прежде чем приступить ко всему этому, следовало разъяснить задачу краснофлотцам и старшинам. Тогда в успехе можно было не сомневаться.

Экипаж крейсера, как и следовало ожидать, боевую задачу воспринял с подъемом. Все необходимое делалось быстро, добросовестно. Одновременно готовился к походу и эсминец «Бдительный» под командованием капитана 3 ранга А. Н. Горшенина.

11 июня оба корабля, перейдя из Поти в Новороссийск, начали погрузку боевой техники и снаряжения стрелковой бригады, боеприпасов и продовольствия. Помещения и палубы крейсера и эсминца заполнились грузами до предела. Затем мы стали принимать пехотинцев.

В четыре часа ночи 12 июня вышли в море. «Молотов» следовал в кильватер «Бдительному», который был выдвинут вперед как охраняющий корабль. Приходилось сожалеть, что эсминец у нас всего один и со многих направлений оборона крейсера весьма уязвима. Тем бдительнее должна быть на «Молотове» походная вахта.

На мостике чувствовалась хорошая организация службы. Нет нервозности и суеты, команды подаются негромко и отчетливо, соблюдается уставная форма докладов. Каждый занят своим делом и не мешает другому.

Все это очень важно. Недаром на флоте говорят, что корабельный порядок начинается с мостика. Если здесь спокойно, если отсюда идут ясные и четкие приказания, это чувствуется во всех уголках корабля, и люди собранно, бдительно несут свою вахту.

Тон службе мостика задает командир. Мне нравятся спокойствие и выдержка Михаила Федоровича Романова. Крейсером он командует недавно — до этого имел дело с эсминцами. И приятно отметить, что он быстро освоился на новом месте.

Предшественником Романова был Юрий Константинович Зиновьев, который возглавил теперь экипаж линкора [140] «Севастополь». Зиновьев воевал матросом в первую империалистическую на Балтике, брал Зимний дворец, командовал кораблями в годы гражданской войны. Завидный опыт флотской службы, немалые революционные заслуги. Будучи горячим поборником флотских традиций, он в этом духе воспитывал и своих подчиненных. Уходя с крейсера, Юрий Константинович оставил хорошо налаженную службу. Так что Романову досталось неплохое наследство, и он умело им распоряжался. Была у Михаила Федоровича и творческая жилка, он быстро увлекался новыми идеями. А это качество нельзя не ценить в командире корабля.

На мостик поднимается военком крейсера полковой комиссар Калабаев. Он здесь показывается редко — все там, во внутренних помещениях, на боевых постах.

— Как чувствуют себя пехотинцы? — спрашиваю его.

— Довольны, что не качает. Задают много вопросов о корабле, о море, о положении под Севастополем.

— Пусть они поспят хотя бы несколько часов. Распорядитесь.

Когда занялся чудесный черноморский рассвет, мы уже шли вдоль турецкого берега. К вечеру на меридиане Синопа повернули к Севастополю. Вскоре на горизонте показались вражеские бомбардировщики, кружившиеся над какой-то целью.

Подходим ближе, видим, что самолеты напали на транспорт. Серия бомб взрывается у его борта, поднимая высокие столбы воды. Кажется, что транспорту уже ничем нельзя помочь. Но столбы воды опадают, силуэт судна, которое в этот момент совершает поворот, вырисовывается яснее. И мы вновь узнаем «Грузию».

Экипаж теплохода и на этот раз геройски отбивается от воздушного нападения. Мы снова спешим выручить его.

Бомбардировщики, оставив в покое теплоход, устраивают карусель над нашими кораблями. Крейсер и эсминец уже давно ощетинились поднятыми вверх стволами зенитных орудий. Резко, словно у самого уха, гремят выстрелы «соток», методично и гулко бьют очередями 37-миллиметровые автоматы. Вражеским летчикам изменяет выдержка. Точного бомбометания не получилось.

Отбиваясь от самолетов, мы обгоняем «Грузию» и второй раз за эти полмесяца уводим от нее опасность. Мысленно желаем ей благополучного плавания до самого Севастополя, [141] где так нужны грузы, находящиеся в ее трюмах.

Бомбардировщики улетели, израсходовав запас бомб. Но мы знаем, что самое трудное впереди. Хотя уже около восьми часов вечера, еще совсем светло. Июнь, заката солнца не скоро дождешься. И противник, конечно, не даст нам продолжать путь без всяких помех.

Предупреждаю об этом командира крейсера. Командиру эсминца даю приказание занять место слева от «Молотова» на расстоянии 15 кабельтовых. Крейсер будет прикрыт с этой, светлой стороны горизонта. Правда, вражеские бомбардировщики имеют обыкновение атаковать с темной части горизонта, где раньше сгущаются сумерки. И неплохо бы туда выдвинуть эсминец. Но там он будет хуже виден. Начнется атака, крейсер пустит в дело все калибры, и где гарантия, что какой-нибудь снаряд не попадет в свой корабль. Из двух зол приходится выбирать меньшее.

В половине девятого вечера шесть пикирующих бомбардировщиков устремились на корабли. Их опять встретили массированным огнем. Я смотрю — где же торпедоносцы? По идее должна быть комбинированная атака. Но пока удар наносится только бомбовый.

Крейсер маневрирует под гром зенитных орудий, уклоняясь от прямых попаданий. Как только от самолета отделяются бомбы, Романов подает команду на руль. А то вместе с командой резко переводит в новое положение сверкающие никелем ручки машинного телеграфа, увеличивая или сбавляя ход. И каждый раз принятое им решение выглядит наиболее правильным. Глядя в эти минуты на капитана 1 ранга, я еще раз подумал, что корабль попал в хорошие руки.

Отхлынула первая волна бомбардировщиков. И сразу же еще по паре «юнкерсов» устремились на крейсер и эсминец.

— Четыре торпедоносца справа, — слышится доклад сигнальщика.

Вижу, как разворачиваются на правый борт башни главного калибра. Сверкает пламя, крейсер вздрагивает от мощного залпа. По торпедоносцам бьют и все зенитные орудия правого борта. Самолеты низко летят над морем и все увеличиваются в размерах. Вдруг один из них, клюнув носом, заскользил вниз и нырнул, подняв огромный [142] столб воды. Еще два торпедоносца, задымив, сворачивают с курса. Но эти, как и четвертый «хейнкель», успели сбросить торпеды. Крейсер, описывая крутую циркуляцию, приводит их за корму.

А что же бомбардировщики? У них тоже неудача. Зенитный огонь заставил их сбросить бомбы с большой высоты и без достаточного прицела. Промахнулись...

Но не проходит и десяти минут, как появляется новая группа «юнкерсов». Бомбят с горизонтального полета. Снова огонь и маневрирование.

Потом, уже около девяти часов вечера, — новая совместная атака двух бомбардировщиков и двух торпедоносцев. Она, пожалуй, самая опасная, потому что самолеты стали плохо видны в сумерках. «Хейнкели», несмотря на близкие разрывы снарядов, вышли на боевой курс и сбросили торпеды. Крейсер с трудом увернулся от них. И «юнкерсы» бомбили точнее. Несколько бомб взорвались так близко, что крейсер встряхнуло, осколки защелкали по борту. К счастью, обошлось без жертв и повреждений.

Это была последняя в тот вечер попытка врага преградить нам путь в Севастополь. Оставшиеся несколько десятков миль преодолевали полным ходом под покровом темноты.

«Молотов» ошвартовался в Северной бухте у так называемой Киленплощадки, а эсминец — в Южной бухте.

Полночь, а город и порт под обстрелом. По сравнению с прошлым разом снаряды падают гораздо чаще. Надо торопиться с высадкой пехотинцев, выгрузкой техники и боеприпасов.

У сходней стоит старший помощник командира крейсера капитан 3 ранга С. В. Домнин. Еще в Новороссийске во время погрузочных работ я отметил его распорядительность и энергию. И вот теперь идет четко организованная старпомом высадка стрелковой бригады. Все заранее расписано, отлажено, и, хотя на палубе много людей, никто не мешает друг другу. Если где-то возникает заминка, Домнпн тут как тут и быстро восстанавливает порядок.

А заминка может случиться самая неожиданная. Вот создался затор на сходне, по которой движутся пехотинцы. Один боец, уже сошедший было с корабля, настойчиво протискивается обратно на палубу, задерживая встречный поток. «Назад!» — пытается остановить его старпом, но тот продолжает упрямо лезть наверх. [143]

— Что случилось? — спрашиваем бойца, когда тот добрался наконец до палубы.

— Забыл котелок...

Но где тут искать эту, может быть, и важную для солдата пропажу. Бойцу приходится возвращаться без котелка.

— Винтовку не теряй! — кричит ему кто-то вслед.

Меня зовут к телефону. Звонит командующий флотом.

— Как идет выгрузка? — спрашивает он.

Отвечаю, что дело идет быстро, задержек нет.

— Торопитесь. Вам надо выйти не позже двух часов.

Беспокойство командующего понять нетрудно. За последнее время сильно возросла опасность для кораблей, находящихся в севастопольских бухтах. Всего два дня назад здесь погиб эсминец «Свободный» — тот самый, который участвовал в походе вместе с крейсером «Ворошилов».

...»Свободный», два тральщика и три сторожевых корабля, конвоируя быстроходный транспорт «Абхазия», прорвались в Севастополь 10 июня. Командование Севастопольского оборонительного района решило оставить эсминец в базе для артиллерийской поддержки наших частей, ведущих непрерывные бои с противником.

Утром корабль подключился к телефонной связи и по заявкам корректировочных постов стал выполнять одну стрельбу за другой. Его орудия метко били по скоплениям неприятеля в районе Мекензиевых гор и в Бельбекской долине. До полудня эсминец выпустил 400 фугасно-осколочных снарядов.

Чувствительные удары «Свободного», видимо, немало разозлили гитлеровцев. Над базой появились бомбардировщики. Корабельные зенитчики успешно отразили несколько атак. Но в час дня на эсминец напали 15 «юнкерсов». Они пикировали одновременно с носа и кормы. Девять бомб попали в цель.

Корабль горел. Через пробоины в его внутренние помещения хлынула вода. От огня начали взрываться снаряды в погребах и на зенитных батареях. Ни к водоотливным средствам, ни к средствам борьбы с огнем невозможно было подступиться. Видя, что ничего сделать уже нельзя, командир эсминца капитан 3 ранга П. И. Шевченко приказал экипажу покинуть корабль. [144]

Моряки «Свободного» сражались геройски. Отражая удар «юнкерсов», до последней возможности вели огонь зенитчики 45-миллиметровой батареи. Командовал ею знакомый мне еще по «Червоной Украине» комсомолец лейтенант Цейтлин, исполнительный, дисциплинированный офицер. Он погиб от осколка бомбы на боевом посту, подавая очередную команду.

Отважно вел себя комендор краснофлотец Павлов. Он заменил убитого командира орудия, а когда пали, сраженные осколками, все товарищи по расчету, Павлов один продолжал стрелять по вражеским самолетам до тех пор, пока не погиб сам.

Десятки моряков, получив ранение, не покидали своих боевых постов. И командир корабля, тоже раненный при последнем налете бомбардировщиков, продолжал руководить борьбой экипажа за жизнь эсминца. Но спасти его уже не было никакой возможности.

На «Свободном» погибло 56 человек. Это были наши товарищи по отряду легких сил флота. И потому утрата переживалась особенно остро. Из списков отряда с тяжелым чувством пришлось вычеркнуть важную боевую единицу — недавно построенный эсминец.

Гибель «Свободного» еще раз напоминала нам, что корабли, неподвижно стоящие у причалов, весьма уязвимы при воздушных налетах. Особенно здесь, в Севастополе, где аэродромы противника близко, а наша противовоздушная оборона очень слаба, и совершенно нет авиационного прикрытия.

Время приближалось к двум часам ночи. С крейсера сошли все наши пассажиры-пехотинцы, переправлены на причал орудия и минометы, и совсем немногое осталось выгрузить из находившихся на борту нескольких сот тонн боеприпасов. К причалу стали подходить машины и катера, подвозя эвакуируемых жителей Севастополя и раненых. В этот момент ожили, задвигались внушительные башни главного калибра. «Молотов» получил заявку на артиллерийский огонь.

Цель очень далеко — в районе Бахчисарая. Но это не предел для мощных 180-миллиметровых орудий крейсера. Сверкает ослепительная вспышка, и раскатисто грохочет первый залп.

Стреляем около получаса. После Бахчисарая бьем по станции Сирень и каким-то целям восточнее Севастополя. [145] Позднее из штаба флота сообщили, что все стрельбы оказались результативными, в частности, снарядами крейсера на станции Бахчисарай был уничтожен вражеский эшелон с боеприпасами.

Но вот наше время выходит. Все раненые и эвакуируемые — около двух тысяч человек — приняты. Пора отдавать швартовы.

Вслед за «Бдительным», который несколько раньше вышел из бухты, крейсер вытягивается на фарватер. За мысом Херсонес мы поворачиваем влево на хорошо знакомую всем командирам кораблей херсонесскую мерную милю. Отсюда в соответствии с ранее полученными указаниями штаба Севастопольского оборонительного района «Молотов» ведет огонь по вражеским позициям в районе Тороповой дачи, Сухой балки, Алсу и высот восточнее Камары. Эсминец бьет по Варнаутке и высотам за Балаклавой. Здесь, на мерной миле, у штурманов есть возможность определять место корабля с особой точностью. А это важно для точности стрельбы, которая ведется по карте и планшету, без корректировки.

За пределами бухты мы чувствуем себя свободнее — есть простор для маневрирования. А когда вели огонь от причала, я, честно говоря, не на шутку беспокоился. Противнику ничего не стоило в ответ усилить обстрел бухты. Случайный снаряд мог упасть на причал, где было немало людей, высились штабеля ящиков с боеприпасами. Последствия нетрудно себе представить. Теперь этой опасности нет, и на душе легче.

Однако и здесь долго оставаться нельзя. До рассвета надо как можно дальше оторваться от крымских берегов. Поэтому, закончив стрельбы, «Молотов» сворачивает с мерной мили и, взяв курс на юг, увеличивает ход до 28 узлов. «Бдительный» повторяет его маневр.

Около шести утра невдалеке уже кружил немецкий разведчик. Но удивительное дело — ни бомбардировщики, ни торпедоносцы так и не появились, хотя мы каждую минуту готовились их встретить. Ни одной воздушной атаки до самого Туапсе — явление необычайное. И число-то по старым поверьям было несчастливое — тринадцатое. А у нас такое везение. Но не всем везло в этот день...

Когда на рассвете 13 июня «Молотов» и «Бдительный» полным ходом удалялись от крымских берегов, «Грузия» приближалась к Минному причалу Севастополя. Теплоходу, [146] еще раз прорвавшемуся в осажденный город, оставалось пройти несколько десятков метров, чтобы ошвартоваться и начать выгрузку боеприпасов. И тут налетели фашистские самолеты.

Взрыв бомбы произошел в кормовом трюме, где находилось около трехсот тонн снарядов разных калибров. Какая-то часть их сдетонировала. Судно быстро пошло ко дну. Уцелевшие при взрыве члены команды успели сойти на берег.

Так окончилась жизнь этого красавца-теплохода, мужественного труженика войны.

* * *

Через несколько лет после войны я случайно встретил в Новороссийске капитана погибшей «Грузии» В. А. Габунию. Мы разговорились, вспомнили наши встречи на огненных фарватерах Одессы и Севастополя.

Габуния рассказал мне, что после изгнания фашистов из Севастополя черноморцы приступили к очистке фарватеров. «Грузию» с ее опасной начинкой нельзя было оставлять на месте гибели. Судно приподняли на понтонах и с большими предосторожностями перевели в Казачью бухту, подальше от людных мест, и здесь притопили на глубине двадцати метров.

Шли годы. Севастополь рос, городская черта приблизилась к Казачьей. И вторично встал вопрос о «Грузии».

Водолазы обследовали судно. После их доклада командование приняло решение: носовую часть «Грузии», где были расположены три битком набитых снарядами трюма, отделить от кормовой части, поднять на понтонах, вывести в море и утопить в глубоком месте. А искореженную взрывом и почти совсем оторванную кормовую часть освободить от оставшихся снарядов и порезать на металл.

Водолазные специалисты под руководством старшего лейтенанта Козлова каждый день извлекали из кормовой части судна по 150–200 начиненных взрывчаткой стальных цилиндров. Их укладывали на баржу, переправляли в глубоководный район и там топили.

Водолазы трудились более двух месяцев. Они подняли на поверхность около девяти тысяч снарядов. А тем временем шла подготовка к подъему носовой части теплохода длиной 76 метров. Этой работой руководил известный [147] на Черноморском флоте водолазный специалист капитан 2 ранга Никольский.

Когда из кормового трюма в специальной корзинке был поднят наверх последний снаряд, водолазы, вооружившись аппаратурой для подводной резки металла, начали отделять корму от остальной части судна.

В один из осенних дней 1960 года все работы были окончены. В понтоны, заведенные под борта лежавшего на морском дне теплохода, подали воздух. И скоро корпус «Грузии» показался над поверхностью воды. Ржавое, покрытое ракушками, с изуродованными надстройками и с отрезанной кормой судно все еще сохраняло свои былые очертания. Взятое на буксир, оно медленно двинулось к выходу из бухты.

Так через восемнадцать лет после своей гибели «Грузия» совершила еще один рейс. Теперь уже действительно последний. В море далеко от берега раздалась команда: «Приступить к затоплению». Державшийся на понтонах корпус теплохода дрогнул и стал опускаться вниз. Скоро волны сомкнулись над ним.

А по Черному морю и другим морям сейчас ходит новая «Грузия» — еще более красивый белоснежный теплоход, построенный в послевоенные годы. Когда мне случается видеть его, я вспоминаю ту, старую «Грузию», которая увенчала себя воинской славой.

Под охраной бомбардировщиков

В Туапсе, куда мы благополучно вернулись вечером 13 июня, «Молотов» получил приказ командующего флотом идти в Новороссийск, брать войска, грузить боеприпасы и снова прорываться в Севастополь.

Согласно приказанию сопровождать крейсер должны были эсминцы «Бдительный» и «Безупречный». Но у «Бдительного» обнаружилась неполадка в машине — сказались напряженные плавания. Его пришлось оставить в Туапсе, а «Молотов» и «Безупречный» без промедления стали готовиться к переходу в Новороссийск. Мы даже не пополнили запасы топлива — решили сделать это во время посадки войск.

Утром следующего дня корабли были уже в Цемесской бухте. В полдень начали грузиться и принимать пехотинцев — некоторые части 138-й стрелковой бригады, [148] мы не всю ее смогли перевезти предыдущим рейсом, — и несколько маршевых рот. Одновременно заполняли мазутом вместительные корабельные цистерны, создавая максимальный запас топлива. Для крейсера это составляет 1400 тонн, для эсминца — 505 тонн.

Из Новороссийска вышли в половине третьего ночи. Это было уже 15 июня. На крейсере находилось более 3000 бойцов и около 600 тонн груза, на эсминце — 680 человек и 55 тонн боеприпасов. Корабли сильно перегружены. Кубрики буквально забиты людьми и ящиками с боеприпасами. Случись пробоина от бомбы или снаряда — аварийная партия не доберется до борта. Грузы располагались в основном выше ватерлинии. Вследствие этого у кораблей снижалась так называемая метацентрическая высота, являющаяся показателем остойчивости. На крутых поворотах при уклонении от воздушных атак получался резкий крен — зенитчики не могли стрелять. Снижение остойчивости опасно и в случае шторма. Но что поделаешь, приходится рисковать. Севастополю тяжело.

До полудня следуем ровным 26-узловым ходом без каких бы то ни было происшествий. Затем над нами появляются два бомбардировщика. Однако ни крейсер, ни эсминец не играют боевой тревоги. Более того, я вижу, как улыбаются, глядя вверх, зенитчики «Молотова», радость и на лицах офицеров, стоящих на мостике. Бомбардировщики наши — «ДБ-3».

Это первый случай, когда большие самолеты, предназначенные вовсе для других целей, используются в качестве корабельного воздушного прикрытия. По правилам полагается, чтобы их самих в полетах сопровождали истребители. Но истребители, базирующиеся на кавказских аэродромах, не могут летать на такие расстояния. И вот их функции выполняют бомбардировщики.

«ДБ-3» сопровождают нас в течение нескольких часов. За это время отряд преодолевает отрезок пути вдоль турецкого берега и выходит на прямой курс к Севастополю не с южной, как это делалось раньше, а с юго-западной, стороны. Это мы сделали, чтобы попытаться обмануть неприятеля. Теперь каждая миля приближает нас к наиболее опасному району, а гул авиационных моторов — родной, успокаивающий гул — стихает.

Правда, в интересах противовоздушной обороны мы имеем возможность пользоваться опытной радиолокационной [149] станцией «Редут-К», установленной на «Молотове» еще перед войной. Эта станция предназначена для обнаружения самолетов.

Я мало что знал о радиолокации до службы в отряде легких сил. Командуя «Червовой Украиной», слышал, что проходит испытания какая-то аппаратура, с помощью которой можно будет «видеть» самолеты и корабли неприятеля и ночью, и в туман, и сквозь облака, и даже определять дистанцию. Это казалось фантастическим. Ну а когда стал командиром ОЛСа, познакомился с «Редутом». Его, конечно, не сравнить с современными радиолокационными станциями. Громоздкая, составленная из металлических прутьев антенна вращалась на мачте. Аппаратура, смонтированная в одном из корабельных помещений, тоже занимала непомерно много места. На светящемся экране со шкалой пульсировала электронная линия. Если в поле зрения станции попадала цель, на линии появлялся всплеск. Работе станции мешали многочисленные помехи, и порой даже хорошо подготовленный оператор с трудом разбирался в показаниях экрана.

Но несмотря на известное несовершенство, «Редут-К» принес немалую пользу флоту. Крейсер «Молотов» не раз заблаговременно оповещал корабли в Севастополе и других базах о приближении самолетов противника. Мы не зря гордились этой технической новинкой. Уже тогда было ясно, что со временем она получит широкое распространение.

На пути к Севастополю, после того как улетели к своим аэродромам сопровождавшие нас бомбардировщики, операторы «Молотова» включили «Редут-К». И около 17 часов станция зафиксировала справа на расстоянии 65 километров наличие воздушных целей, которые, к счастью, пролетели стороной. Очень приятно было сознавать, что у крейсера такое отличное «зрение» — видит на десятки километров. Вот бы каждому кораблю такие «глаза». Но тогда это было лишь мечтой.

Когда мы стали подходить к Севастополю, то обнаружили, что не горит дальний огонь Инкерманского створа. Следовательно, ориентировка на входном фарватере будет весьма затруднительной. Ночь. В темноте, хотя берег и близко, никакого пеленга не возьмешь. За городом, где раньше горел створный огонь, взлетают осветительные ракеты разных цветов. [150]

Пришлось стопорить ход, чтобы осмотреться. Иначе можно попасть на минное поле. Кое-как сориентировавшись, медленно двигаемся к боновым воротам.

Враг обстреливает Северную бухту. Снаряды падают неподалеку от крейсера. Надо бы маневрировать поэнергичнее, быстрее швартоваться и освобождаться от груза. Но, как на грех, швартовка тоже задерживается. И винить Романова в этом трудно. Дует шестибалльный ветер, отжимая «Молотов» от причала. В базе буксиров уже нет — последний накануне потоплен немцами. К тому же причал разбит снарядами и бомбами — надо подходить осторожно. Но наконец швартовы закреплены, поданы сходни и лотки.

С разгрузкой управляемся быстрее, чем в прошлый раз. Еще полчаса уходит на то, чтобы принять раненых и увозимых на Большую землю севастопольцев. Приказываю Романову отдать швартовы.

Прежде чем оторваться от крымского берега, выходим на мерную милю и стреляем главным калибром по скоплениям войск противника в районе Камышлы и Алсу.

Принято радио — нас опять будут прикрывать бомбардировщики. Вскоре прилетели два «ДБ-3». Кажется, те же самые. Знали бы пилоты, как мы им благодарны.

Вдали на небе показалась темная точка. Сигнальщик докладывает: «Мессершмитт-110». Интересно, как поведет себя фашистский истребитель? Но выяснить его намерения так и не удается. Он кружится на почтительном расстоянии от нас, а затем скрывается. То ли не разобрался, какие бомбардировщики летают над кораблями, то ли, узнав их, решил не рисковать. А может, пошел за подмогой?

Однако опасения наши оказались напрасными. Мы дошли до южной точки своего курса и повернули на восток, так и не увидев больше вражеских самолетов.

Удивительный поход: за два дня ни одного выстрела по самолетам противника. Вчерашняя удача объяснима, поскольку мы появились под Севастополем с другого направления. А сегодня? Неужели немцы так уверены в успешном штурме Севастополя, что перестали считаться с нашими походами? Едва ли. Скорее всего, у них вышел какой-то просчет.

Через некоторое время командир «Безупречного» капитан 3 ранга П. М. Буряк сообщил, что эсминцу не хватит [151] мазута до Новороссийска. Приказываю ему идти под одним котлом, держа остальные в готовности. Ход уменьшаем до 14 узлов.

На такой скорости мы очень уязвимы для атак подводных лодок. Приказываю Романову занять место впереди эсминца и маневрировать на противолодочном зигзаге. «Молотов» и «Безупречный» поменялись ролями. То эсминец охранял крейсер, а теперь крейсер охраняет эсминца. Правда, можно было бы передать «Безупречному» часть топлива с «Молотова». Но для этого надо стопорить ход. Где гарантия, что мы не окажемся отличной неподвижной мишенью для вражеской подводной лодки.

Расчет на то, что мы будем в Новороссийске к вечеру, теперь несостоятелен. Лишь в час ночи отряд добрался до базы. Когда ошвартовались, на эсминце оставалось всего лишь четыре тонны мазута.

Это был мой последний поход в Севастополь вместе с отрядом во главе с крейсером. Ни «Молотов», ни «Ворошилов» больше уже не получали таких заданий. И вовсе не потому, что отпала нужда в подобных рейсах. Если бы все корабли флота были брошены на перевозку войск и грузов для героического города, то и тогда, наверное, не удалось бы полностью удовлетворить потребности его обороны. Но сквозь блокаду теперь могли прорываться лишь наиболее быстроходные корабли с хорошим зенитным вооружением, а таких кораблей в строю оставалось все меньше. К тому же ближайшие события показали, что даже и для них опасность сильно возросла.

Через сутки после нашего возвращения из Севастополя туда направился лидер «Харьков». На его борту была воинская часть и немалое количество боеприпасов. Когда лидер шел на запад вдоль Анатолийского побережья, наблюдатели доложили командиру капитану 2 ранга П. А. Мельникову о появлении двенадцати неприятельских бомбардировщиков. Над кораблем закружилась воздушная карусель. Лидер сумел уклониться от прямых попаданий бомб, но некоторые из них взорвались близко от борта. «Харьков» потерял ход, его корпус в нескольких местах дал течь.

Вода заливала трюмы. Экипаж и находившиеся на корабле пехотинцы откачивали ее насосами, вычерпывали ведрами. Тем временем на помощь к «Харькову» спешил лидер «Ташкент», вышедший из Батуми. [152]

Ценой больших усилий моряки аварийного корабля остановили поступление воды, сумели ввести в строй один котел и одну машину. Но о прорыве в Севастополь уже, конечно, не могло быть и речи. В сопровождении «Ташкента» «Харьков» возвратился в базу и был поставлен в ремонт.

Итак, еще один корабль пришлось снять с севастопольской коммуникации.

20 июня ночью в Южную бухту Севастополя прорвались эсминцы «Безупречный» и «Бдительный». Высадку войск и выгрузку боеприпасов они производили под огнем: к этой ночи противник занял Северную сторону и стрелял из полевых орудий по рейду и причалам.

В последующие сутки оба эсминца, а также лидер «Ташкент» совершили еще несколько рейсов. От командиров кораблей мы узнавали крайне тревожные новости. В Северную и Южную бухты Севастополя прорыв был уже невозможен. Корабли разгружались и принимали раненых в Камышевой бухте, которая находилась за городской чертой. Но и здесь падали немецкие снаряды.

Из очередного похода не вернулся «Безупречный». Вечером 26 июня южнее мыса Айтодор его атаковали более двух десятков бомбардировщиков. Несколько бомб угодило в корабль. Он переломился и затонул. Из экипажа спаслись немногие. Погибли хорошо знакомые мне командир эсминца капитан 3 ранга П. М. Буряк и военком батальонный комиссар В. К. Усачев.

О гибели «Безупречного» доложил в Новороссийск командир лидера «Ташкент» капитан 3 ранга В. Н. Ерошенко. Лидер, следуя в Севастополь с войсками и боеприпасами, проходил вблизи того места, где разыгралась трагедия. На воде еще держались моряки скрывшегося в морской пучине эсминца. Фашистские самолеты, снизившись, поливали беззащитных людей огнем из пулеметов.

На «Ташкенте» приготовились спасать боевых товарищей, но тут две группы бомбардировщиков с разных сторон набросились на лидер. Скрепя сердце Ерошенко отдал команду «Полный вперед». Иначе поступить он не мог, не имел права рисковать своим кораблем, на борту которого кроме экипажа находилось около тысячи пехотинцев.

Кстати сказать, и сам «Ташкент» едва избежал гибели в этом рейсе. На подходах к городу его атаковали торпедные [153] катера, при разгрузке в Камышевой бухте близко падали снаряды. На обратном пути лидер три часа отбивался от десятков фашистских самолетов и получил серьезные повреждения. Экипаж, сделав почти что невозможное, спас корабль от затопления. Навстречу лидеру вышли два эсминца, катер и спасательное судно. Вечером 27 июня на буксире одного из эсминцев «Ташкент» был приведен в Новороссийск. Но через несколько дней он затонул от прямого попадания авиационной бомбы.

Рейсом «Ташкента» закончились походы кораблей в Севастополь. Практически уже не осталось шансов на успех прорыва блокады. И нам выпал в те дни нелегкий удел — издалека следить за последними героическими усилиями севастопольцев, не имея больше возможности ничем им помочь.

О несравненном мужестве, несгибаемой стойкости защитников города написано немало. Их подвиг не забудется в веках. Более восьми месяцев гитлеровцы топтались у стен Черноморской твердыни. Сколько солдат, орудий, танков бросали они сюда. А город стоял, путая расчеты неприятеля, мешая ему начать более активные действия на других участках фронта.

В течение всех восьми месяцев героической обороны корабли флота помогали Севастополю. Если взять только крупные — линкор, крейсера, лидеры и эсминцы, то на их счету 207 рейсов в осажденный город. Ими перевезено свыше 90 тысяч бойцов, 21 тысяча тонн воинских грузов. По заявкам защитников города корабли провели более 500 артиллерийских стрельб, выпустив по врагу без малого 15 тысяч снарядов крупного калибра.

Корабли ходили в Севастополь до самой последней возможности. Поврежденный «Ташкент» вернулся оттуда 27 июня. А 30 июня Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение — оставить город. [154]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава пятая.

Набеги

На торпедированном крейсере

Черное море и во время войны остается Черным морем. В июле, в самый разгар лета, оно будто плавится под солнцем близ берега и густо синеет вдали, у горизонта. Темно-зеленые живописные массивы холмов и гор Кавказа подступают к воде. Ласковая, теплая, искрящаяся волна легонько плещется на идеально обкатанной гальке пляжей. Но на пляжах запустение — нигде не видно беззаботных загорелых купальщиков. Зато нередко глаз цепляется за перекрещенные колья противодесантных проволочных заграждений.

В июле 1942 года мы оставили Севастополь. Теперь весь Крым был в руках врага. Наши войска потерпели неудачу под Харьковом, Воронежем и в Донбассе. Противник вышел к Дону, взял Ростов...

На Черноморском флоте создалось тоже тяжелое положение. Поредели и эскадра и отряд легких сил. Уцелевшие корабли держались на пределе эксплуатационных возможностей. Далеко не на всех крейсерах, лидерах и эсминцах были ликвидированы боевые повреждения. А обитали мы в портах, мало приспособленных для базирования флота. Затруднены были все виды обеспечения, не хватало технических средств, хранилищ для топлива и боеприпасов.

Уменьшение числа кораблей повлекло за собой некоторые организационные перестройки. Штаб флота запросил [155] нас: целесообразно ли в сложившейся обстановке оставлять два самостоятельных соединения — эскадру и отряд легких сил? Что касается меня, то я сразу ответил: нецелесообразно. Фактически уже трудно было различить, где эскадра, а где ОЛС, потому что корабли того и другого соединения в боевых походах давно уже действовали вместе, попадая под командование то одного, то другого начальника.

Вскоре последовал приказ — отряд легких сил расформировать и передать входившие в него корабли эскадре. Одновременно в ее составе была создана бригада крейсеров. Меня назначили командовать этой бригадой. Штабом ее стал штаб расформированного отряда.

В бригаде четыре крейсера: «Ворошилов», «Молотов», «Красный Кавказ» и «Красный Крым». Первые два в полном порядке, «Кавказ» и «Крым» — ремонтируются. Корабли знакомые, их экипажи имеют богатый боевой опыт. Но что мы будем делать в нынешней обстановке? Неужели придется отказаться от активных боевых действий?

По корабельному составу на Черноморском театре мы все еще гораздо сильнее неприятеля. Но у него преимущество в авиации. С захватом Крыма гитлеровцы подтянули ближе к нашим базам также и торпедные катера. Нет сомнения, что самолеты и катера будут охотиться за нашими крупными кораблями.

Несмотря на это, нам было предписано использовать любую возможность для того, чтобы наносить удары по врагу, прерывать его морские сообщения, не давать ему покоя ни в море, ни в базах.

Меня вызвал к себе командующий эскадрой вице-адмирал Л. А. Владимирский.

— Получена боевая задача, — сказал он. — В ночь на третье августа надо обстрелять город и порт Феодосия и причалы Двуякорной бухты.

На Керченском полуострове противник стал сосредоточивать войска, которые по всем признакам нацеливались на Тамань. В Феодосии и находящейся неподалеку от нее Двуякорной бухте, по данным разведки, скопилось немало неприятельских судов и торпедных катеров. Нам приказали уничтожить их артиллерийским огнем. Выполнение этой задачи было возложено на крейсер «Молотов» и лидер «Харьков». Речь шла, таким образом, о набеговых [156] действиях двух крупных кораблей. Возглавить отряд поручили мне.

Я держу свой флаг на крейсере «Молотов», стоящем в Поти. Как и полагается, изучаем с офицерами штаба план действий. Нам предписано совершить скрытный ночной переход из Поти в Туапсе и вечером 2 августа выйти на выполнение задания. Рекомендовалось вначале следовать курсом на запад, а потом с наступлением темноты повернуть к Феодосии. Курсы и хода надлежало рассчитать так, чтобы осуществить огневой налет примерно в полночь и успеть до рассвета вернуться в зону действия своей истребительной авиации.

Для успешной стрельбы с моря по берегу без корректировочных постов очень важны уверенная ориентировка и точное определение места корабля. Иначе меткость огня будет сомнительной. В плане операции указывалось, что в назначенном квадрате нас будет ждать посланная туда подводная лодка. В условленное время она покажет белый огонь, который и поможет нам сориентироваться. Правда, для подводной лодки нет запасных вариантов действий. А ведь может случиться так, что в назначенной точке ей нельзя будет показаться на поверхность воды. И мы не увидим ориентировочного огня...

Понятно, что я имею право поставить этот вопрос перед командующим эскадрой. Но времени на это нет. Приходится надеяться, что все сложится согласно предписаниям штаба. Мы рады использовать любую возможность нанести урон противнику.

Приглашаю к себе командиров кораблей. «Молотовым» по-прежнему командует капитан 1 ранга М. Ф. Романов. А на «Харькове» командир новый, хотя и хорошо мне знакомый. Это капитан 2 ранга П. И. Шевченко. Он командовал эсминцем «Свободный», который погиб 10 июня в Севастополе. Шевченко — офицер боевой, ему не занимать ни опыта, ни храбрости. Мы быстро согласовываем все детали похода.

В ночь на 2 августа делаем переход из Поти в Туапсе, пополняем запасы топлива и под вечер (было 17 часов 12 минут) выбираем якоря и уходим в набеговую операцию. До наступления сумерек нас будут прикрывать наши самолеты. В воздухе появляются один истребитель ЛаГГ-3 и два МБР-2 (МБР — морской ближний разведчик, тихоходный, слабо вооруженный гидросамолет). [157]

Как и было намечено по плану, держим курс на запад, в открытое море. Не прошло и часа после начала плавания, как сигнальщики заметили на большой высоте вражеский самолет. Он, едва видимый, прошел над кораблями раз, другой. Ясно, что разведчик. Истребителю гнаться за ним не имело смысла — велико расстояние.

Не сомневаясь в том, что наше появление в море обнаружено, приказываю командирам кораблей изменить курс. Теперь крейсер и лидер, дезориентируя неприятельского разведчика, держат направление на Новороссийск. Разведчик исчезает на некоторое время, затем появляется вновь.

— Не нравится мне это, — говорю стоящему рядом на мостике командиру крейсера Михаилу Федоровичу Романову. — Прицепился немец и не отстает.

— Теперь на внезапность рассчитывать трудно, — отвечает Романов. — Надо полагать, что во все базы противника пошло предупреждение...

— А уж в ближайшие базы тем более, — вставляет свое слово флагманский штурман бригады Петров.

Эти предположения не лишены основания. Но, может быть, нам все-таки удастся усыпить бдительность врага ложным движением на Новороссийск?

Между тем начинает смеркаться. Когда темнота закрыла небо и горизонт, мы снова меняем курс, резко повернув в сторону Феодосии. Одновременно прибавляем ход — надо наверстывать время, потерянное на ложный маневр.

Впереди по курсу крейсера стал смутно вырисовываться берег. Угадываются очертания мыса Меганом, несколько яснее просматривается характерная горбатость мыса Киик-Атлама и гора Кара-Даг со своей остроконечной вершиной. Флаг-штурман Петров и штурман крейсера, «привязываясь» к береговым ориентирам, уточняют место корабля.

В 0 часов 37 минут с крейсера стал виден белый постоянный огонь. Именно такой огонь и должна нести находящаяся здесь наша подводная лодка. Штурманы берут пеленг, прокладывают линии на карте, пишут цифры. И на их лицах появляется недоумение. На карте получаются две точки. Одна из них показывает место корабля, определенное по огню, вторая — по береговым ориентирам. [158] Расстояние между точками более трех миль. Такого быть не должно.

— Что же вы за штурмана? — бросаю я упрек двум офицерам, склонившимся над картой.

Они снова берут пеленги, повторяют расчеты... Результат все тот же. Значит, белый огонь находится не там, где ему положено быть. Но не могли же командир и штурман лодки так здорово ошибиться, чтобы стоять в трех милях от указанной им точки?

Закрадывается сомнение: может быть, подводной лодки тут вовсе и нет, а огонь с какой-то целью выставлен противником или принадлежит его дозорному катеру? Если так, мы вынуждены пользоваться лишь той ориентировочной обсервацией, которая получена взятием пеленгов на мысы Меганом, Киик-Атлама и гору Кара-Даг. В этом случае уже трудно гарантировать нужную меткость стрельбы.

Однако медлить нельзя — каждая минута задержки здесь, у вражеского берега, может нам дорого обойтись. Поэтому отдаю командирам кораблей приказание ложиться на боевой курс и открывать огонь.

С мостика крейсера одна за другой идут команды на боевые посты. Поворачиваются невидимые в темноте могучие башни корабля, нацеливаясь стволами тяжелых орудий в сторону порта. Но в тот момент, когда должен грянуть залп, раздается голос сигнальщика:

— Катер слева по носу!

— Право на борт! — мгновенно реагирует Романов.

Резким поворотом крейсер приводит катер за корму. Проходит одна-две минуты. Катера нет, он будто растворился в темноте. Крейсер снова ложится на боевой курс, но после неожиданного маневрирования исходные данные для стрельбы артиллеристам приходится пересчитывать.

Лидер тем временем открывает огонь. Его дружные залпы гремят над морем. Он обстреливает Двуякорную бухту. Там темно, не видно даже разрывов снарядов.

Но вот берег озаряется вспышками. Они сверкают в районе двух мысов: Ильи и Киик-Атлама. Сверкают так же, как в памятную декабрьскую ночь, когда мы высаживали десант в Феодосию. Бьют береговые батареи. Их огонь довольно точен — всплески от снарядов вырастают совсем близко от борта крейсера. Вражеские артиллеристы стреляют, наверное, с помощью радиолокации. [159]

Крейсер, выдерживая боевой куре, подходит ко вновь рассчитанной точке первого залпа. Но опять, как и несколько минут назад, сигнальщик докладывает: «Слева на курсовом угле 20 градусов — торпедный катер». Снова крейсер круто поворачивает вправо, и его кормовые автоматы бьют по катеру. Тут же раздаются залпы главного калибра «Харькова». По берегу он стрельбу закончил, значит, ведет огонь на самооборону. И точно — командир лидера доносит, что атакован торпедным катером. Вскоре мы видим этот катер пылающим — артиллеристы «Харькова» били метко.

Наше положение очень серьезно. Никакой внезапности нет и в помине. Нас атакуют катера, обстреливают береговые батареи. Несомненно, появятся и самолеты-торпедоносцы. Дальнейший риск уже ничем не оправдан. Командую Романову:

— Отменить стрельбу, полным ходом идти на зюйд!

Крейсер, а вслед за ним и лидер удаляются прочь от берега.

Противник преследует корабли. Пока мы выходим из Феодосийского залива, крейсер атакуют три торпедных катера. Атаку удается сорвать плотным и метким огнем, в результате которого один катер был подбит. Потом пожаловали и торпедоносцы.

Появление первого самолета сигнальщики определили по гулу моторов. Торпедоносец летел низко над водой, затем сделал горку и с воем пронесся над кораблем. Ясно, что сбросил торпеду. Но крейсер несколькими мгновениями раньше начал поворот, чтобы увести свой борт из-под удара.

Минут через пять атака повторилась. Она была гораздо опаснее первой: на корабль шли два торпедоносца с разных сторон. От которого уклоняться? Романов правильно решил — от того, который справа. Он ближе и атакует с траверза, то есть под прямым углом к борту крейсера, обеспечивая себе наибольшую вероятность поражения цели. Руль положен «лево на борт», корабль кренится на повороте, все зенитные орудия и крупнокалиберные пулеметы бьют по самолетам. Тот, который летит справа, сбрасывает две торпеды и отворачивает, чтобы скрыться в темноте, но падает в воду. Сбит. В тот же момент я чувствую, как весь крейсер вздрагивает от сильного удара сзади под кормой. [160]

Торпеда? Но из-за орудийной пальбы взрыва не слышно. Ход корабль вроде бы не сбавляет — он продолжает быстро катиться влево на крутой циркуляции. Однако пора заканчивать поворот.

— Право руля! — командует Романов.

— Есть, право руля! — репетует рулевой.

Сейчас крейсер выровняется, пойдет прямым курсом. Но ничего подобного. Он не выходит из левого поворота, описывая полный круг.

— Рулевой! Право на борт!

В голосе командира понятное нетерпение. Тут дорога каждая секунда, а рулевой что-то мешкает.

— Руль положен право на борт! — следует доклад.

Тем не менее крейсер движется по кругу. Он не слушается руля. И это под носом у врага...

Вахтенный офицер бросается к телефону, звонит в румпельное отделение, где расположена рулевая машина. Ответа нет. В следующую минуту поступает доклад от командира электромеханической боевой части: «Взрывом торпеды оторвана кормовая часть корабля вместе с рулем и румпельным отделением». Значит, все-таки торпеда. Велики ли повреждения?

Вызванный на мостик командир БЧ-5 подробно докладывает, до какого шпангоута корма оторвана и до какого дошли разрушения. Это более чем на двадцать метров. Гребные винты на месте, но один из них, видимо, поврежден, так как есть вибрация гребного вала. Машины в порядке. На левом борту в результате взрыва отогнулись и действуют, как руль, металлические листы корабельного корпуса. Потому-то крейсер и не выходит из поворота. Аварийные партии борются с водой.

Неутешительно. Корабль, потерявший в бою управление, обычно становится добычей противника. Но мы еще посмотрим...

— Надеюсь, положение вам ясно, — говорю инженер-механику. — Машины во что бы то ни стало должны работать. Доступ воды внутрь корабля надо прекратить.

— Есть! — отвечает он и бегом устремляется вниз.

Командир крейсера опытным порядком пытается установить возможность управления кораблем с помощью машин. Меняя режим оборотов винтов, выискивает то соотношение в работе правой и левой машин, которое позволит удерживать крейсер на прямом курсе. Наконец [161] правильное решение найдено: левая — самый полный вперед, правая — малый или самый малый назад. Прекратив циркуляцию, «Молотов» медленно удаляется к югу.

Тем временем в кормовых помещениях крейсера делается все возможное, чтобы сохранить жизнь кораблю, обеспечить его боеспособность. Пущены в ход эжекторы для осушения затопленной парусной мастерской. Быстро поставлены подпоры на кормовую водонепроницаемую переборку, конопатятся разошедшиеся швы на листах металла. При этом очень энергично и умело действуют старшина 2-й статьи Шумилов, краснофлотцы Дмитриев и Калиничев. Дружными усилиями специалистов электромеханической боевой части поступление воды внутрь корабля было совсем прекращено. От этого делается несколько легче.

Мы отходим на юг, и луна сверкает прямо по носу крейсера. За кормой — темная часть горизонта. И оттуда надо ждать атак торпедоносцев. Поэтому лидеру «Харьков» приказываю держаться в кильватер, прикрывать наиболее опасное направление.

В половине второго ночи — очередная атака торпедоносцев. Их два, и замечены оба всего в трех кабельтовых. На открытие огня остаются секунды. Зенитчики и в эти секунды успевают ввести в действие все калибры. Один торпедоносец падает в воду. Две торпеды, сброшенные другим самолетом, проходят впереди крейсера, в нескольких метрах от его форштевня.

Логика подсказывает, что мы должны как можно быстрее удаляться отсюда. В два часа ночи отдаю радисту второе донесение командующему флотом (первое я отправил сразу же после попадания торпеды, сообщил характер повреждения, местонахождение кораблей, курс и скорость). В радиограмме докладываю обстановку и прошу к рассвету выслать для прикрытия истребительную авиацию.

До трех часов ночи отражаем еще несколько атак торпедоносцев. Появляются также бомбардировщики и торпедные катера. Три вражеские атаки метким и хорошо организованным огнем срывает лидер «Харьков». Потом наступает затишье.

— Может быть, у немцев и ночью бывает перерыв на обед, — пытаюсь я хоть чем-нибудь развеять мрачное настроение капитана 1 ранга Романова. [162]

— Ушли за торпедами, скоро продолжат.

Нет, Михаилу Федоровичу не до шуток.

— Как у зенитчиков с запасом снарядов? Палили они сегодня много.

— Снарядов-то хватит...

— Значит, дойдем.

Командующий флотом сообщил, что воздушное прикрытие будет.

Светает. Приказываю лидеру выйти в голову крейсера для обеспечения противолодочной обороны. В это время с кормы на бреющем полете появляется вражеский самолет. Но теперь не то что ночью — видно далеко, и наш огонь более точен. Фашистскому летчику огневая завеса не понравилась, и он ушел, отказавшись от атаки.

В пять часов утра прилетели наши истребители ЛаГГ-3, МиГ-5, И-153. Самолеты разных типов редко действуют вместе, но тут нужда заставила — собрали на аэродромах все, что можно послать. Несколько позднее в охранение «Молотова» и «Харькова» вступили торпедные катера и воздушные тихоходы — гидросамолеты МБР-2. Теперь живем!

Торпедоносцы противника все же намерены попытать счастья еще раз (это происходит уже на траверзе Новороссийска). Они атакуют группой из четырех самолетов. Ближе всего к заходившему слева торпедоносцу оказался один из наших «эмбеэров». Смотрю, он решительно повернул навстречу врагу. Подумалось — пошел на таран. Вдруг перед носом торпедоносца засверкали какие-то вспышки, и он отвернул, так и не сбросив торпед. Не сразу мы догадались, что летчик стрелял в гитлеровца осветительными ракетами. Тот, видимо, подумал, что против него применяется какое-то новое оружие...

У остальных торпедоносцев тоже ничего не получилось. Увидев, что мы идем в охранении, неприятельские летчики сбросили торпеды на большой дистанции, чтобы успеть скрыться. Только две из них прошли более или менее близко — в ста метрах по корме. След других торпед вообще не был обнаружен.

После этого противник оставил нас в покое. Всего за поход мы отразили более двадцати атак самолетов и торпедных катеров. Артиллеристам крейсера и лидера пришлось много поработать. На самооборону корабли израсходовали около трех с половиной тысяч снарядов разных [163] калибров, уничтожили два самолета и один торпедный катер врага. Еще два самолета и катер были повреждены.

И вот мы дома. Оба корабля бросают якорь на рейде Поти.

* * *

Еще не успев сойти с мостика, я вижу, как из порта к «Молотову» идет катер командующего эскадрой. Спешу к трапу, чтобы встретить Владимирского.

— Заставили вы нас поволноваться, — говорит Лев Анатольевич, поднявшись на палубу. — Показывайте, с чем пришли.

Вице-адмирал не один. С ним прибыл флагманский инженер-механик эскадры А. А. Шапкин, заместитель начальника технического отдела флота И. Я. Стеценко и другие специалисты. Они направляются по палубе в кормовую часть корабля, смотрят на искореженные листы металла, спускаются во внутренние кормовые помещения. Потом в моей каюте происходит короткий совет.

— Дело ясное, — заключает обмен мнениями командующий эскадрой. — Готовьте крейсер на постановку в ремонт.

Стеценко и Шапкину дается указание детально изучить степень повреждений, определить объем работ, подготовить предложения по восстановлению кормы и договориться обо всем с судоремонтным заводом.

Ремонт крейсера «Молотов» — интересная и необычная страница в жизни черноморской эскадры.

Как уже говорилось, в кавказских портах условия базирования кораблей были трудными. И организация ремонта крейсеров, эсминцев и других боевых единиц флота, получивших повреждения или выработавших свои моторесурсы, представляла задачу неимоверно сложную. Личному составу эскадры приходилось многое делать своими руками.

Под руководством флагманского инженер-механика А. А. Шапкина в Поти была создана судоремонтная мастерская эскадры, укомплектованная превосходными специалистами. Каждый крупный корабль имел аварийные и ремонтные партии, обученные не только борьбе за живучесть, но и подавляющему большинству ремонтных работ, включая газосварку и резку металла под водой. [164]

Мастерская получала немалую помощь от технического отдела флота, и в частности от И. Я. Стеценко. Через технический отдел мы держали связь с находившимся в Поти судоремонтным заводом. Он располагал высококвалифицированными инженерами и рабочими, эвакуированными из Одессы и Крыма. Даже при нехватке средств и материалов эти специалисты умудрялись решать сложнейшие технические задачи.

Инженеры и рабочие завода при помощи корабельных специалистов приступили к работе, которая должна была завершиться полным восстановлением всех боевых качеств крейсера «Молотов».

У корабля потеряна корма. Надстраивать ее обычным порядком — дело длительное, да, по существу, и невозможное. Для этого надо было бы отвести крейсер на тот судостроительный завод, который дал ему путевку в жизнь. А завод этот взорван при отступлении наших войск. Следовало искать другой выход. И специалисты его нашли.

Они приняли оригинальное и доступное для практического выполнения решение: отрезать кормовую часть у недостроенного до войны крейсера «Фрунзе» и приварить ее «Молотову». Обмеры и расчеты показали, что все может получиться отлично.

В том месте, где у крейсера «Молотов» оборвалась корма, торчали деформированные металлические конструкции. Потребовалось обрезать их, чтобы подготовить ровный «фронт» для приварки чужой кормы. Специалисты делали эту работу на плаву еще до постановки корабля в док. Она заняла 18 суток, причем половина из них ушла на подводную резку металла.

Размеры и водоизмещение плавучего дока в Поти не позволяли «поднять» крейсер данного типа. Но ведь не обязательно было вводить корабль в док целиком — достаточно и того, чтобы на нужный уровень приподнялась его корма.

Вначале в док поставили кормой крейсер «Фрунзе» и согласно тщательно произведенным расчетам начали отрезать автогеном ту часть, которая предназначалась «Молотову».

«Фрунзе» вышел из дока укороченным. Оставшуюся на месте корму установили на передвижное устройство [165] и соответствующим образом подготовили к стыковке с корпусом другого крейсера.

Затем в док на то место, где стоял «Фрунзе», с помощью доковых шпилей осторожно ввели крейсер «Молотов». При этом нос его остался за пределами дока с осадкой более семи метров, а полностью осушенной кормовой частью он подошел впритык к корме, отделенной от «Фрунзе». Док вместе с крейсером представлял собой своеобразное сооружение, державшееся на воде с большим дифферентом.

Наступил самый ответственный этап работы — стыковка довольно крупной секции одного корабля с корпусом другого. Рабочие с помощью простейших приспособлений произвели подгонку подвижной секции к корпусу «Молотова» и начали сварочные работы.

Столь сложный ремонт продолжался не один и не два месяца. Корпусные, доковые работы, испытания отсеков, монтаж рулевой машины, замена винтов и другие дела были закончены лишь в апреле 1943 года. Затем — контрольные измерения и регулировка размагничивающего устройства, выход на сдаточные испытания. Результаты их оказались вполне удовлетворительными.

Так благодаря самоотверженному труду инженеров, конструкторов, техников, рабочих судоремонтного завода и корабельных специалистов крейсер «Молотов» опять вошел в строй кораблей эскадры Черноморского флота и смог продолжать свои боевые походы.

Окончательная достройка крейсера «Фрунзе» производилась уже после войны. И этот корабль тоже немало лет был в составе Черноморского флота.

* * *

Со штабом бригады мы проанализировали набег на Феодосию. Против замысла его ничего не возразишь. В то время когда флот, можно сказать, был прижат к кавказским базам, когда на приморских участках фронта шли тяжелые оборонительные бои, нашлась возможность провести активную операцию. В случае ее удачи противник должен был понести немалые потери, к тому же мы показали бы, что флот сохранил свою боеспособность и не намерен давать врагу покоя.

К сожалению, при подготовке к рейду были допущены некоторые просчеты. [166]

Мы знали, что в Феодосии и Ялте неприятель сосредоточил торпедные катера, а на крымских аэродромах у гитлеровцев полно бомбардировочной и торпедоносной авиации. Значит, внезапность действий должна была обеспечиваться особенно тщательно. Но этого не случилось. 31 июля, то есть за два дня до нашего похода, к Феодосии посылались тральщики и торпедные катера. Первые артиллерией, а вторые торпедами и реактивными снарядами атаковали сам порт и Двуякорную бухту. Кроме того, удар по Феодосии наносила и наша авиация.

Гитлеровцы, естественно, насторожились. И когда крейсер с лидером, покинув Туапсе, появились в море, противнику не стоило большого труда догадаться о наших намерениях. Маневр ложного движения в Новороссийск, который мы предприняли после появления немецкого разведчика, не ввел врага в заблуждение.

После того как мы убедились, что неприятель следит за кораблями, надо было, наверное, набег на Феодосию отменить и действительно идти в Новороссийск, постоять там сутки или двое, усыпить бдительность врага, а потом осуществить задуманное.

Несмотря на неблагоприятные обстоятельства, у нас все же оставались некоторые шансы на выполнение задания и благополучное возвращение. Следовало лишь максимально сократить время пребывания кораблей у неприятельского берега, руководствуясь данными определения их места по береговым ориентирам. Впоследствии выяснилось, что подводную лодку, которая должна была показать огонь в точно обусловленном месте, дозор противника обнаружил и загнал под воду. Какого-то запасного варианта на такой случай план наших действий не предусматривал.

Принимая во внимание все эти осложнения, надо считать удачей то, что мы, хотя и поврежденные, вернулись в свою базу. Правда, тут уже речь должна идти о высоком боевом мастерстве экипажей крейсера и лидера, о выдержке, храбрости и самоотверженности моряков. Именно они свели на нет все старания неприятеля пустить наши корабли на морское дно.

Вывод напрашивался только один: надо воевать умнее. Чем труднее, тем больше требуется расчетливости, хитрости, умения распознавать намерения врага. [167]

В конце августа немецко-фашистские войска, прорвавшись на Северный Кавказ, взяли Армавир и Майкоп и стали наступать на Туапсе и Новороссийск. На том и другом направлении вместе с бойцами Северо-Кавказского фронта сражались черноморцы. Под Туапсе гитлеровцев остановили, а угрозу Новороссийску отвести не удалось.

Наши корабли поддерживали огнем сухопутные части, сражавшиеся под Новороссийском, осуществляли воинские перевозки, эвакуировали жителей города и промышленное оборудование. В обороне Новороссийска принимали участие крейсер «Красный Крым», лидер «Харьков», эсминцы «Незаможник», «Сообразительный», «Железняков», сторожевик «Шторм».

Как ни ожесточенны были бои, в ночь на 10 сентября Новороссийск пришлось оставить. Линия фронта прошла по его южной окраине.

В это же время враг настойчиво рвался к Волге. На подступах к великой русской реке гремела грандиозная битва.

В сообщениях о сражении под Сталинградом изредка появлялись сведения о действиях моряков Волжской военной флотилии. Кое-кого из них я знал. Например, бригадой речных кораблей там командовал контр-адмирал Т. А. Новиков. В недавнем прошлом мы служили с ним на Черном море. Более того, именно у него мне пришлось принимать дела при вступлении в командование отрядом легких сил флота в октябре 1941 года.

Новороссийск и Волга. В далеком 1918 году — году, пожалуй, еще более тяжелом — в Новороссийске решалась судьба Черноморского флота. И тогда же на Волге создавалась флотилия, которой суждено было покрыть себя неувядаемой славой.

Страницы из прошлого

Черноморский флот еще в декабре 1917 года перешел на сторону Советской власти. Но положение его было тяжелым. За время войны запасы флота сильно истощились. Не хватало угля, нефти, продовольствия, боеприпасов. Не хватало и людей, потому что с кораблей ушли многие моряки: пришлось формировать отряды для сухопутных фронтов. Весной 1918 года войска кайзеровской [168] Германии вторглись в Крым, захватили Симферополь и предъявили нам ультиматум о сдаче находившегося в Севастополе Черноморского флота.

Матросы на кораблях митинговали. Большевики агитировали за то, чтобы увести флот в Новороссийск. Меньшевики и эсеры выступали за оставление флота в Севастополе. Команды ряда крупных кораблей поддержали эту предательскую позицию. Зато на миноносцах и эсминцах матросы были настроены по-боевому — ультиматум ни в коем случае не принимать. Так решила и команда «Жаркого», на котором я служил.

Под вечер 29 апреля двенадцать миноносцев и эсминцев вышли из Севастопольской бухты. Через день после нашего прибытия в Новороссийск сюда пришли линкоры «Воля» и «Свободная Россия», а также еще несколько эсминцев. Но и здесь обстановка была сложная.

Немцы и белогвардейцы подошли к Новороссийску совсем близко. Уйти кораблям было некуда — все остальные базы находились в руках неприятеля. Тогда моряки получили приказ В. И. Ленина — ввиду безвыходности положения уничтожить флот, чтобы не сдавать его врагу.

18 июня черноморцы со слезами на глазах покидали свои корабли. На мачте каждого из них был поднят сигнал: «Погибаю, но не сдаюсь». А потом эсминец «Керчь», выйдя на рейд, стал расстреливать безмолвные корабли торпедами...

Моряки пошли воевать на сухопутье. Я попал в отряд, который направлялся в Нижний Новгород. Недалеко от него, в среднем течении Волги, действовала белая флотилия, в которой было несколько канонерок, плавучие батареи и десятка три различных судов. Они перерезали Волгу — важнейшую транспортную артерию. Надо было защищать волжский путь, дать врагу отпор.

В Нижнем Новгороде после высадки из эшелона нас привели в Канавино, на территорию Нижегородской ярмарки. У наклеенного на заборе листа толпились люди. Подошли и мы. В глаза бросилось слово, напечатанное крупными буквами: «Объявление». А далее уже более мелким шрифтом было набрано:

«Бывшие моряки Российского Военного флота всех специальностей призыва с 1910 по 1917 г. приглашаются [169] для записи в целях поступления на службу во вновь формируемый военный морской отряд.

Заявления будут приниматься ежедневно от 10-ти час. утра до 3-х час. дня с 25-го сего июня 1918 г. в Коллегии Управления Всероссийского военно-морского порта (Канавино, Сорокинское Подворье). От желающих поступить в отряд требуется признание платформы Советской власти, безукоризненная честность как по отношению к начальству, так и к своим товарищам. Не имеющих этих качеств просим не беспокоиться. Комиссар Волжской Военной флотилии Н. Маркин».

Знавшие Маркина балтийцы рассказывали нам, что это человек необыкновенный. Восемнадцатилетним юношей он вступил на путь революционной борьбы, сидел в царской тюрьме. После победы Октябрьского восстания в Петрограде стал членом Всесоюзного Центрального Исполнительного Комитета, работал в Комиссариате иностранных дел.

— Грамотный, несмотря на то что из матросов, ну а по храбрости и прямоте — моряк настоящий, — говорили балтийцы.

В то время Красная Армия и Флот формировались на добровольных началах. Поэтому нам и предлагалось дать свое согласие о зачислении во флотилию.

В штабе дело оформилось быстро. Нас спросили, кто мы и откуда, готовы ли служить Советской власти, какую имеем флотскую специальность. Мы написали заявление с обязательством служить на флотилии. А затем беседовавший с нами моряк сказал:

— Скоро начнем формировать экипажи судов и тогда определим ваше положение. Ждите вызова.

Создание флотилии было нелегким делом. Боевых кораблей на Волге не имелось. Приходилось отбирать из коммерческого флота пароходы, буксиры, баржи, катера, пригодные к плаванию, дооборудовать их и вооружать, укомплектовывать экипажи, снабжать их боеприпасами и продовольствием.

Нижегородский комитет партии, Совет рабочих и крестьянских депутатов мобилизовали речников, рабочих Сормовского завода. С их помощью в затонах отбирались нужные суда, приводились для ремонта к заводу «Теплоход». Рабочие сутками не выходили из цехов, стараясь побыстрее превратить пароходы и буксиры в боевые корабли. [170] Петроград и Москва слали специалистов, орудия, механизмы, различные материалы.

Меня зачислили на баржу-форт «Сережа» сигнальщиком. Торпедисты здесь были не нужны, а сигнальное дело я изучал еще в школе юнг. Баржа стояла у причала завода «Теплоход» — длинная, широкая, с будкой-мостиком в кормовой части. Недавно построенная, она была рассчитана на подъем 125 тысяч пудов сухого груза. Специалисты во главе с Маркиным, занимавшиеся формированием флотилии, решили сделать из нее плавучую крепость, передвигающуюся по реке с помощью буксира.

В начале августа из Петрограда прибыл эшелон с орудиями и снарядами. На «Сереже» началась установка четырех 100-миллиметровых дальнобойных пушек, шестнадцати 75-миллиметровых и еще двух пушек меньшего калибра. Двадцать два ствола! Такой огневой силе могли позавидовать и боевые корабли.

Баржа имела и своеобразную броню. Это были тюки спрессованного хлопка, ровной линией прилаженные вдоль бортов на верхней палубе. Тюки обнаружили на одном из складов Нижнего Новгорода, и кто-то высказал оригинальную мысль насчет использования их в качестве бортовой «брони». Как показало дальнейшее, такая «броня» отлично защищала экипаж не только от пуль и осколков, но даже от снарядов небольшого калибра.

Командиром у нас был старый большевик А. В. Сабуров, человек очень твердый и хорошо разбиравшийся в морских делах. Команда выбрала судовой комитет. В него попал и я — мне доверили пост заместителя председателя.

К середине августа закончилось вооружение нашей баржи, а также пароходов «Ваня», «Добрый», «Ташкент». В полной готовности были катера «Олень» и «Пересвет», вооруженные каждый двумя небольшими пушками и пулеметами. Мы получили приказ о выходе на фронт.

На митинг, посвященный проводам флотилии, собрались рабочие завода «Теплоход», прибыли представители Нижегородского губкома партии, военного комиссариата. Они желали нам боевых успехов в борьбе за Советскую власть. От имени моряков выступил Маркин. К тому [171] времени мы все уже хорошо знали его, у нас на «Сереже» он бывал несколько раз. Комиссар флотилии поблагодарил рабочих за то, что они так быстро отремонтировали и вооружили пароходы.

Затем, обращаясь уже к морякам, он сказал:

— Мы идем воевать с врагами Советской республики, и, если погибнем в боях, нас не забудет Советская власть!

В ответ раздались громкие крики «ура».

Снялись со швартовов. «Сережу» взял на буксир в недавнем прошлом пароход, а ныне боевой корабль «Ваня». Двигались медленно — маловато было у «Вани» силенок, чтобы тянуть наш «дредноут». Однако нам повезло — в Звениговском затоне мы обнаружили вполне исправный буксирный двухтрубный пароход «Мария» с почти полным штатом команды. Маркин приказал взять пароход для флотилии. «Мария» гораздо легче потянула «Сережу» по извилистому речному фарватеру.

В пути мы произвели отстрел орудий, то есть опробовали их действие. Надо было убедиться в надежности крепления орудий, в прочности корпуса баржи. Залпы «соток» звучали очень громко, гулко отдаваясь в металлической коробке «Сережи». Весь наш плавучий форт сильно содрогался при этом, палуба кое-где выгибалась. Но в общем корпус баржи испытание выдержал.

Двигаясь вниз по течению Волги, флотилия 21 августа прибыла к городу Свияжск. Здесь и был фронт. Фланги двух наших сухопутных армий упирались в реку с обоих ее берегов. И флотилия не только прикрыла эти фланги, но и стала связующим звеном между армиями.

Уже на второй день по прибытии в Свияжск произошла схватка с кораблями противника. Их обнаружил катер «Олень», вышедший в разведку вниз по реке. Он первый и завязал бой. Его поддержали корабли «Ольга», «Лев» и орудия нашей баржи. Мы дали понять неприятелю, что ему теперь не придется безраздельно хозяйничать на Волге.

Получая задание на обстрел той или иной цели, мы следовали на буксире вниз по течению до исходной точки. Здесь наш водитель пароход «Мария» поворачивал на обратный курс и, не отдавая буксира, ложился в дрейф. Баржа тоже разворачивалась и двигалась по течению кормой вперед. С помощью руля мы направляли ее к берегу [172] и закрепляли тросами за ближайшее дерево. Получалась стационарная позиция, с которой можно было вести огонь, пользуясь заранее рассчитанными данными. Если стреляли по невидимым целям, договаривались о корректировке огня с армейскими артиллеристами.

Обычно после наших первых залпов белые отвечали огнем береговых батарей и кораблей. Когда не удавалось подавить их и снаряды падали в опасной близости от баржи, быстро отдавали швартовы и сигналили буксиру, чтобы тот давал ход. Так как и «Сережа» и «Мария» были уже повернуты на обратный курс, это позволяло нам быстро сменить позицию или уйти за пределы дальности огня противника. Такой тактики на флоте обычно придерживаются при набеговых действиях, когда корабли внезапно появляются у берегов неприятеля, совершают огневой налет и немедленно отходят...

Нередко, спустившись вниз по течению, мы высаживали на берег разведывательную группу. Пользуясь отсутствием сплошного фронта, разведчики могли уходить довольно далеко в сторону Казани, следя за передвижением кораблей белых и засекая вражеские огневые позиции. По моей просьбе меня каждый раз включали в такую группу.

Форт «Сережа» вследствие своей ограниченной маневренности в первые дни боевых действий не рисковал спускаться слишком далеко вниз по Волге. А другие суда флотилии смело совершали глубокие рейды, тревожа корабли белых.

Очередной рейд наши суда совершили 26 августа. Они встретили корабли противника, навязали им бой, а затем начали отходить, как бы признавая превосходство белых. Это был заранее рассчитанный маневр. Корабли белогвардейской флотилии ринулись в погоню. За одним из поворотов реки они попали под огонь нашей баржи, которая по плану «операции» должна была здесь встретить врага. Сюрприз пришелся ему не по вкусу. Радостно было видеть, как преследователи на всех парах удирали обратно.

Короткие боевые стычки, проходившие с переменным успехом, не меняли общего положения на фронте. Действовать как-то иначе мы пока не могли — белогвардейская флотилия была сильнее нашей. Но вот 27 августа в район Свияжского моста подошли балтийские [173] миноносцы. Мы с завистью смотрели, как эти легкие и стройные корабли разворачивались и становились на якоря. Их было три: «Прочный», «Прыткий», «Ретивый» (еще один миноносец — «Поражающий» остался в Нижнем Новгороде на ремонте). Солидное пополнение!

Мы знали, что миноносцы шли к нам с Балтики по Маршшской водной системе. Этот переход оказался довольно трудным. Сооружения Маршшской водной системы не предназначались для проводки крупных судов. И корабли шли облегченными — без орудий и снарядов, с малым запасом топлива. За их движением следил лично Владимир Ильич Ленин. Когда в Рыбинске получилась задержка (здесь миноносцы должны были принять отправленные по железной дороге орудия и боеприпасы), В. И. Ленин послал комиссару и командиру отряда миноносцев телеграмму с категорическим требованием ускорить дело и немедленно следовать в Нижний Новгород. Это говорило о том, что действиям нашей флотилии придавалось большое значение.

Теперь состав флотилии выглядел внушительно. Балтийские корабли, плавучий форт, 5 канонерок, 4 боевых катера, вспомогательные суда. В общей сложности они имели 40 орудий и 75 пулеметов. Было еще 4 гидросамолета для разведки, корректировки огня и бомбовых ударов по противнику.

В те дни наши сухопутные армии (2-я и 5-я) Восточного фронта под руководством главкома И. И. Вацетиса начали наступление на Казань. И флотилия получила приказ взаимодействовать с ними.

28 августа наши корабля, подняв якоря, совершили рейд под Казань, обстреляли позиции противника у Верхнего Услона. Это было утром. А вечером форт «Сережа» с большой дистанции уже вел огонь по одной из казанских пристаней.

В последующие дни огневые налеты продолжались. 31 августа корабли облетела тяжелая весть: 30 августа в Москве было совершено злодейское покушение на В. И. Ленина. У нас на «Сереже», как и на других кораблях, моряки собрались на митинг. Матросы клялись отомстить за кровь вождя революции и выдвинули лозунг «Даешь Казань!».

В тот же день мы получили приказ командующего флотилией Ф. Ф. Расколышкова — привести баржу-форт [174] в боевую готовность и принять участие в предстоящих боевых действиях.

Ранним утром 1 сентября отдали швартовы и стали спускаться вниз по течению Волги. Впереди шли миноносцы. Они первыми открыли огонь по вражеской батарее, стоявшей возле Верхнего Услона. Часов в семь утра из-за мыса появились корабли неприятеля. Орудия баржи «Сережа» немедленно вступили в дело. Накануне мы получили 400 снарядов 100-миллиметрового калибра и потому могли позволить себе частую залповую стрельбу. Противник отступил.

Особенно памятен день 5 сентября. С восходом солнца армейские части начали наступление на вражеские позиции. Флотилия выдвинулась вперед, чтобы содействовать наступлению артиллерийским огнем. Подпустив нас километра на четыре, белогвардейские батареи правого и левого берега открыли ответную стрельбу. С флагманского корабля я принял сигнал: «Форту «Сережа» огонь по батареям!»

Белые хорошо пристрелялись. Около нашей баржи вздымались фонтаны воды и грязи, свистели осколки, Но прямых попаданий, к счастью, не было. Неподалеку загорелся вооруженный пароход «Дельфин». Накренился, получив повреждения, пароход «Ташкент». Прикрывая их, мы еще больше усилили огонь. К «Ташкенту» подошли «Олень» и «Прыткий», отбуксировали его за пределы досягаемости снарядов.

Тем временем сухопутные части начали атаку. «Сереже» было приказано открыть заградительный огонь по Волге, чтобы воспрепятствовать подходу кораблей белых. Сюда сунулся было один неприятельский пароход, но, попав под снаряды, быстро отошел. На «Сережу» совершил налет вражеский аэроплан. Одна бомба упала около борта, не причинив нам вреда. Аэроплан мы обстреляли из пулеметов.

Наверное, никогда Волга не слышала такого грохота, какой раздавался в тот день над ее плесом. С берега мы получили донесение о том, что продвижение сухопутных частей идет успешно, взята деревня Воробьевка, вот-вот падет Верхний Услон.

Верхний Услон наши части захватили на другой день — 6 сентября и начали наступление на высоты, господствующие над Казанью. Теперь суда флотилии были [175] в восьми верстах от Казани. Корабли выделили моряков для высадки на берег в помощь пехоте.

В адрес флотилии пришла телеграмма от Председателя ВЦИК Я. М. Свердлова. В ней говорилось: «Дорогие товарищи, приветствуем успехи вашего оружия, отмечаем вашу доблесть, беззаветное стремление дать победу социалистическому отечеству, радуемся возможности принести выздоравливающему вождю Ленину вести о ваших подвигах... Уверен, что наши красные знамена в ближайшие дни будут веять над Казанью».

9 сентября отряд кораблей флотилии подошел к казанским пристаням. Артиллерийским огнем удалось отогнать прислугу неприятельских орудий и высадить десант. Захватив пулеметы и сняв замки с орудий, моряки вернулись на свои суда. Отличилась команда вооруженного винтового буксира «Олень». Кстати сказать, этот буксир, имевший хорошую маневренность, уже не первый раз действовал весьма дерзко. Он ходил в разведку, из-под самого носа врага уводил баржи с продовольствием или боеприпасами. Вскоре ему дали имя «Борец за свободу», а впоследствии он первым из кораблей Рабоче-Крестьянского Красного Флота был награжден Почетным революционным Красным знаменем ВЦИК.

Ночью 10 сентября корабли флотилии вышли к Казани, чтобы высадить более крупный десант и помочь переправиться через реку частям 5-й армии. К утру город с трех сторон был окружен нашими войсками. И начался последний штурм. Форт «Сережа» вместе с другими кораблями поддерживал наступление огнем. К полудню сопротивление белых было сломлено.

Первая настоящая победа! Всем нам она принесла большую радость.

После взятия Казани наши корабли, в том числе и форт «Сережа», сразу же начали преследование отходившей белогвардейской флотилии. Но, к сожалению, догнать противника не удалось. Пользуясь преимуществом хода, он ускользнул вверх по Каме.

Наша флотилия остановилась в нескольких километрах от устья этой реки на рейде села Богородское. Отсюда форт «Сережа» обстрелял колонну отступающих неприятельских войск с артиллерией и обозами. Враг в панике бежал, бросая пушки и повозки. Для довершения его разгрома были посланы пароходы. Они вернулись [176] с трофеями — двумя орудиями, немалым количеством снарядов и повозок с лошадьми.

Через некоторое время командование решило разделить силы флотилии. Миноносцы и несколько пароходов остались на Каме, а другая часть кораблей направилась вниз по Волге под Симбирск, где тоже шли упорные бои с белогвардейцами. Форту «Сережа» довелось провести немало артиллерийских стрельб под этим городом.

Здесь настигла нас весть о гибели комиссара флотилии Николая Григорьевича Маркина. В сообщении, которое пересказал нам военком «Сережи», говорилось, что 1 октября в жестоком бою под Пьяным Бором на Каме погиб вооруженный пароход «Ваня-коммунист». Находившийся на нем Николай Григорьевич Маркин до последней минуты стрелял по врагам из пулемета и принял героическую смерть на боевом посту.

Тяжелая это была утрата. Маркин служил нам всем примером мужества и отваги, беззаветной преданности делу революции.

Из-под Симбирска наши корабли в первых числах октября направились к Самаре. Но сюда мы пришли уже в тот день, когда сопротивление оборонявших город чат стой противника было сломлено.

С освобождением Самары весь волжский водный путь оказался в наших руках. И баржу-форт «Сережа» направили в Астрахань. Здесь 100-миллиметровые орудия с баржи были сняты и установлены на сухогрузное морское судно «Коломна», вскоре переименованное в крейсер «Красное знамя». Меня зачислили в состав его экипажа в должности сигнальщика и дальномерщика.

1919 год принес новые испытания. Героическая оборона Астрахани под руководством С. М. Кирова, участие моряков в подавлении контрреволюционного восстания в Астрахани, бои с кораблями белогвардейцев и интервентов в северной части Каспийского моря.

...В апреле крейсер «Красное знамя» и другие корабли, появившись внезапно у форта Александровский на восточном берегу Каспия, высадили десант, который захватил форт, а в нем мощную радиостанцию.

Противник, не зная о нашем десанте, продолжал слать радиограммы. Их расшифровывали специалисты флотилии. В одной из переданных штабом белых радиограмм говорилось, что из Петровска в Гурьев направляется [177] пароход «Лейла» со специальной делегацией от Деникина к Колчаку. «Встретить!» — приказал С. М. Киров, находившийся на флагманском корабле.

На перехват «Лейлы» вышел эсминец «Карл Либкнехт», а крейсер «Красное знамя» обеспечивал эту операцию, приготовившись вступить в бой с вражескими кораблями, если они появятся в этом районе. Все получилось как нельзя лучше.

В котельном отделении плененной «Лейлы» наши моряки обнаружили труп белогвардейского генерала Гришина-Алмазова. Увидев корабли под красными флагами, он пытался сжечь документы. Но не успел и... застрелился.

А документы, находившиеся при нем, были особой важности. Они раскрывали планы дальнейших действий Колчака и Деникина. Надо ли говорить, какую ценность представили эти бумаги для нашего командования.

Много раз крейсер «Красное знамя» выходил на обстрел береговых позиций неприятеля, вместе с другими кораблями срывал его попытки прорваться в устье Волги. Потом поступил приказ — следовать к Царицыну. Здесь части Красной Армии с трудом сдерживали натиск деникинских войск.

Опять Волга. Заявок на артиллерийские стрельбы от армейского командования поступало множество — враг повсюду рвался вперед. Чувствовалось — очень тяжело нашим частям. И хотя они сражались геройски, город пришлось оставить.

Наши войска уходили отсюда организованно. Мы тоже в сохранности увели из-под Царицына все корабли и суда, с тревогой думая о том, что волжский путь снова перерезан белыми, что положение на фронтах стало, пожалуй, еще хуже, чем прежде. Но верили — вернемся, очистим Волгу от врага.

Прошло всего лишь несколько месяцев, и началось победоносное наступление Красной Армии. Оно завершилось разгромом войск Деникина. И по Волге снова пошли пароходы, на мачтах которых развевались красные флаги революции.

Не давать покоя врагу!

Давно замечено, что в годину тяжелых испытаний люди чаще обычного обращаются к историческим судьбам [178] своей Родины, своего народа. И это вполне понятно. Нередко события минувшего проливают яркий свет на происходящее и являются мудрыми советчиками. Вот и я за время войны не раз вспоминал свою боевую молодость.

В моей каюте на крейсере «Ворошилов» (в сентябрьские и октябрьские дни 1942 года он базировался по-прежнему в Батуми) висела карта. На ней флажками обозначалась линия фронта.

Ленинград в блокаде. Далее линия фронта шла на юг до озера Ильмень, петляла в районе Великих Лук и Ржева, круто забирала на восток севернее Орла, через Воронеж тянулась к Сталинграду, отсюда по степям Прикаспия шла к Моздоку и Орджоникидзе, упиралась в Кавказский хребет и поворачивала на запад к Новороссийску.

Далеко забрался враг. Угроза, нависшая над страной, действительно велика. Но мысленно я вижу другую карту. Это карта Советской республики в годы иностранной интервенции и гражданской войны. Небольшое пространство на ней закрашено красным цветом, и со всех сторон обведено черной линией. Фронт на севере вблизи Петрозаводска и Котласа. Фронт на востоке у Перми, Ижевска, Самары. Фронт на юге у Царицына, Воронежа, Орла. Фронт на западе у Пскова и Нарвы. «Советская республика в кольце врагов» — такая была на карте надпись.

Положение тогда представлялось отчаянным. Однако народ не складывал оружия, собирал силы, боролся. И он победил, хотя было голодно и холодно, хотя не хватало винтовок, пушек, снарядов и патронов.

Теперь нам тоже очень тяжело, но мы снова обязательно победим.

Нарушать морские сообщения противника, тревожить его в пунктах базирования артиллерийскими и бомбовыми ударами — эта задача оставалась главной для флота и во второй половине 1942 года. Она подтверждалась директивами Военного совета Закавказского фронта и Народного комиссара Военно-Морского Флота, полученными в конце сентября. Для этого объединялись усилия подводных лодок, авиации и надводных кораблей.

Понятно, что наиболее тяжело при выполнении этой задачи приходилось надводным кораблям. Воздушная и минная опасность, торпедные катера и береговые батареи неприятеля — все было против них. И тем не менее [179] крейсера, лидеры, эсминцы, сторожевики регулярно ходили в боевые походы, нанося удары по врагу то здесь, то там.

В начале октября, будучи в Батуми, я видел, как швартовались к причалу два эсминца — «Бойкий» и «Сообразительный». Они только что вернулись от берегов Крыма, совершив очередной набег на Ялту. С «Бойкого» в весьма приподнятом настроении сошел командующий эскадрой вице-адмирал Л. А. Владимирский. Достаточно было взглянуть на него, чтобы догадаться об успехе похода.

...Эсминцы начали движение из Поти в ночь на 2 октября. Вначале они направились к турецкому берегу на меридиан Синопа, затем повернули на север. В этот момент над ними появился воздушный разведчик. Чтобы дезориентировать его, оба корабля легли на курс в Анапу, которая в то время частенько подвергалась нашим ударам с моря и с воздуха (предыдущей ночью ее обстрелял сторожевой корабль «Шторм»). Поэтому противник мог поверить ложному маневру.

Разведчик сопровождал эсминцы без малого шесть часов. Избавиться от него удалось лишь с наступлением темноты. Только тогда «Бойкий» и «Сообразительный» повернули к действительной цели своего движения — Ялте.

Погода портилась. Усиливался ветер, дувший со стороны Кавказских гор, поднималась крупная волна. Это благоприятствовало скрытности подхода, но могло затруднить артиллерийскую стрельбу, так как орудийные установки эсминцев не имели стабилизирующих устройств. Но артиллеристы обоих кораблей были мастерами своего дела: им приходилось вести огонь и в более тяжелых условиях. Поэтому командиры эсминцев склонны были считать непогоду своей союзницей, а не помехой.

Возле Ялты штурманы постарались произвести возможно более точные навигационные определения по хорошо знакомым и неплохо видимым береговым ориентирам. И в 23 часа 20 минут корабли с дистанции 110 кабельтовых открыли огонь по причалам и складам порта.

Во время стрельбы мастерство артиллеристов проявилось в полной мере. Залпы с того и другого эсминца следовали через каждые 10 секунд, хотя ревун (звуковую [180] команду на производство залпа) приходилось давать лишь после того, как раскачивавшийся на волне корабль приходил на ровный киль.

Противник, однако, не дремал. Две батареи (одна с мыса Никитин, другая с мыса Айтодор) открыли огонь по кораблям. И тут командир шедшего концевым «Бойкого» капитан 3 ранга Г. Ф. Годлевский принял интересное решение. Он приказал вместе с дымовыми шашками сбрасывать за корму прикрепленные к поплавкам так называемые патроны Гольмса, начиненные карбидом. И вот в клубах дыма, оставшихся позади эсминца, засверкали яркие вспышки — они получались от соприкосновения карбида с морской водой. Видимо приняв эти вспышки за выстрелы корабельных орудий, вражеские артиллеристы сюда и направили свой огонь. Эсминцы тем временем продолжали обстреливать порт.

По Ялте было выпущено 406 снарядов 130-миллиметрового калибра. На это кораблям потребовалось всего 20 минут. Полностью выполнив свою задачу, «Бойкий» и «Сообразительный» в 23 часа 40 минут 2 октября легли на обратный курс. На берегу наблюдались два крупных очага пожара. На пути к Батуми, большая часть которого преодолевалась в темное время суток, неприятель не преследовал эсминцы.

Можно упомянуть еще об одном удачном огневом налете, которому подвергся Феодосийский порт. Этот налет осуществили ночью 14 октября эсминец «Незаможник» и сторожевой корабль «Шквал». Они выпустили 151 снаряд, вызвав в порту несколько мощных взрывов и три крупных пожара.

В октябре многим кораблям эскадры, в том числе крейсерам «Красный Крым» и «Красный Кавказ», лидеру «Харьков», пришлось немало потрудиться для обороны Туапсе, куда перебрасывались из Поти войска, орудия, минометы, боеприпасы, продовольствие.

В ноябре мы получили указание Народного комиссара Военно-Морского Флота о подготовке надводных кораблей для набеговых действий на удаленных морских коммуникациях противника у западного побережья Черного моря.

Штаб эскадры разработал план набеговых действий, целью которых было помешать осуществлению снабжения немецко-фашистских войск на фронте и создать в [181] представлении неприятеля угрозу высадки десантов. Для этих набегов готовились крейсер «Ворошилов», лидер «Харьков», эсминцы «Сообразительный», «Бойкий» и «Беспощадный». Предполагалось, что они будут выполнять боевые задания двумя самостоятельными группами.

В это время радио принесло радостную весть о начале мощного наступления наших войск под Сталинградом.

29 ноября 1942 года на крейсер «Ворошилов», стоявший в Батуми, прибыли командующий эскадрой вице-адмирал Л. А. Владимирский и начальник штаба эскадры капитан 1 ранга В. А. Андреев.

Крейсер, а также ошвартованные у причала лидер «Харьков» и эсминец «Сообразительный» находились в полном порядке и могли в любое время выйти в море. Владимирский приказал готовить корабли к походу.

29 ноября «Ворошилов», «Харьков» и «Сообразительный», выйдя из Батуми, направились вдоль берегов Турции в западную часть Черного моря. По плану действий крейсеру предстояло обстрелять румынский порт Сулина, эсминцу огнем своей артиллерии разрушить радиостанцию на острове Фидониси (Змеиный) и подавить артиллерийскую батарею на побережье, лидеру сначала действовать в паре с эсминцем, а затем произвести поиск судов противника на прибрежных коммуникациях и по возможности обстрелять порт Бургас. Командующий эскадрой вице-адмирал Л. А. Владимирский держал свой флаг на «Ворошилове».

«Сообразительному» для плавания на столь дальнее расстояние и маневрирование у вражеских берегов не хватило бы обычных запасов топлива. Поэтому в предвидении таких походов минный погреб эсминца был переоборудован под дополнительную мазутную цистерну.

На довольно длительном переходе морем разведка неприятеля корабли не обнаружила. Это счастливое обстоятельство можно было, в частности, объяснить тем, что силы немецкой авиации на Черноморском театре резко сократились, поскольку возросла потребность в самолетах на других участках фронта, где гитлеровцы отражали удары советских войск. К тому же и ненастная погода ограничивала возможности воздушной разведки.

Рано утром 1 декабря весь отряд появился у острова Фидониси. Загремели залпы. Снаряды накрыли радиостанцию, [182] разрушили причал. После этого крейсер и эсминец направились к Сулине, а лидер пошел вдоль побережья, осуществляя поиск судов противника.

Около восьми часов утра «Сообразительный», шедший справа от крейсера, подсек параваном мину. Командир эсминца тотчас же известил об этом флагмана условным сигналом. «Ворошилов» на какое-то время застопорил ход, а затем продолжил движение вперед. Однако через две минуты в 10–12 метрах от его правого борта раздался сильный взрыв. Затем такой же взрыв последовал у левого борта.

Теперь уж ничего другого не оставалось, как побыстрее выходить из опасного района. Крейсер, меняя курс, повернул влево. Эсминец, работая машинами враздрай, развернулся на месте и обратным курсом вышел с заминированного участка.

Тем временем на мостик «Ворошилова» поступили доклады о последствиях взрывов. В некоторых местах на корпусе корабля разошлись швы, и в трюмы стала поступать вода. Вышли из строя электротелеграфы, телефонная связь, приборы управления артиллерийским огнем, артиллерийская оптика. Оказались поврежденными топки котлов, нефтяные насосы в котельных отделениях, водяные и масляные магистрали. Ход корабля резко упал.

Экипаж начал быстро вводить в действие поврежденные механизмы. И уже через 18 минут после взрыва крейсер мог развить 30-узловой ход. Аварийные партии остановили поступление забортной воды в трюмы.

Считая, что дальнейшее пребывание в этом районе грозит опасными последствиями, вице-адмирал Владимирский приказал командирам кораблей возвращаться к своим берегам. К полудню 2 декабря отряд прибыл в Батуми, а уже оттуда «Ворошилов», нуждавшийся в ремонте, перешел в Поти.

Итак, еще раз дала о себе знать минная опасность. Вернее сказать, еще раз проявилась наша недооценка минной опасности.

Мы уже имели печальный опыт потери лидера «Москва». Во время набега на Констанцу в июне 1941 года он подорвался на минах в этом же мелководном районе Черного моря.

Крейсер «Ворошилов» и эсминец «Сообразительный», оказавшись на минном поле, по существу, повторили [183] ошибку кораблей, действовавших здесь в первый месяц войны.

Параваном эсминца была подсечена мина. Это сигнал о серьезной опасности. Следовало немедленно выходить из района минного заграждения, причем выходить задним ходом, ни в коем случае не уклоняясь в сторону от линии первоначального движения. Таково требование инструкции.

А крейсер и эсминец этого требования не выполнили. «Сообразительный», затеявший разворот на обратный курс, конечно, подвергался большой опасности подрыва на мине. Безусловно, подвергался ей и «Ворошилов», продолжавший движение вперед. Надежда на параваны в данном случае не была основательной — известно, что на малом ходу они не подсекают мины и некоторые из них, застревая в резаках, подтягиваются к борту и взрываются. В таком случае параван из средства борьбы с минами становится пособником последних. И вот результат — мины, взорвавшиеся в правом и левом параванах, нанесли крейсеру немалые повреждения.

Однако было бы неправильно видеть в этом походе только отрицательные стороны. Весьма положительной оценки заслуживает скрытный переход через все Черное море от его восточных до западных берегов и использование эсминца на предельном радиусе действия. Была еще раз продемонстрирована возможность привлечения надводных кораблей для нанесения чувствительных ударов по удаленным коммуникациям противника и его береговым объектам. И флот в дальнейшем использовал это.

В первой половине и в конце декабря надводные корабли еще дважды осуществляли набеговые действия в западной части Черного моря. В первом случае туда ходили четыре тральщика и эсминец «Сообразительный». Во втором такую же группу тральщиков сопровождали эсминцы «Сообразительный» и «Беспощадный». В районе Жебрияны они обстреляли вражеский конвой, повредили одно судно и уничтожили два сторожевых катера.

Вместе с тем продолжались набеги на другие, более близкие базы.

Ночью 20 декабря был осуществлен хорошо подготовленный одновременный удар наших кораблей по Ялте и Феодосии. К Ялте направились лидер «Харьков» и эсминец [184] «Бойкий». Не обнаруженные разведкой неприятеля на переходе морем, они в половине второго ночи вышли в точку стрельбы и открыли огонь с дистанции 112 кабельтовых. Оба корабля выпустили более трехсот снарядов, взрывы которых устроили неприятную побудку гитлеровцам в Ялте и вызвали немалые разрушения в Ялтинском порту.

В это же время эсминец «Незаможник» и сторожевой корабль «Шквал» заняли огневую позицию у Феодосии. Их стрельбу корректировал самолет. Снаряды вызвали в порту большой пожар и сильный взрыв.

Береговые батареи противника противодействовали кораблям. Но те закрылись дымовой завесой. Не удалась и атака вражеских торпедных катеров.

Обстановка на Черноморье понемногу менялась. Вскоре и здесь повеял радостный ветерок — предвестник близких наступательных операций... [185]

Содержание

«Военная Литература»

Мемуары

Глава шестая.

Ветер победы

Озерейка — Станичка

В один из декабрьских дней 1942 года по вызову командующего флотом я ехал из Поти в Геленджик. Вызов был срочным.

В пути думалось о событиях на фронте. Они радовали. Окруженные под Сталинградом две немецкие армии были плотно блокированы. Отбиты попытки фашистских войск прорваться к окруженной группировке. Успешно развивалось наше наступление в среднем течении Дона. В газетах все чаще можно было видеть лозунг «Вперед, на запад!».

По прибытии в Геленджик сразу же направился к небольшому зданию, где разместилось командование флота. И вот разговор с вице-адмиралом Ф. С. Октябрьским.

— Готовится десантная операция, — без предисловий сказал Филипп Сергеевич. — Она связана с предстоящим наступлением войск Закавказского фронта, имеющим целью освобождение Новороссийска и Таманского полуострова. Вы назначаетесь командиром высадки.

Из дальнейших слов командующего явствовало, что основные силы десанта будут высаживаться в районе селения Южная Озерейка, примерно в 30 километрах от Новороссийска. Намечен также вспомогательный десант в районе Станички, на западном берегу Цемесской бухты. В разных местах по побережью будут выброшены демонстративные десанты. [186]

— Дело вам знакомое, — продолжал вице-адмирал. — Вызывайте сюда свой штаб, изучайте обстановку и документы, готовьте решение. Вопросы есть?

У меня был один вопрос — о времени проведения операции. Но командующий ответил, что время пока пв определено. Немного подумав, он добавил:

— Во всяком случае, в вашем распоряжении не меньше месяца.

Месяц — срок немалый. Но и дело-то большое. Следовало также учитывать быстро меняющуюся обстановку: вдруг потребуется проводить операцию раньше? Поэтому я приказал офицерам штаба бригады крейсеров (теперь это был штаб высадки десанта) возможно быстрее выехать в Геленджик.

Главный документ, которым мы руководствовались, — директива Военного совета флота. В ней был определен состав десанта: 255-я морская стрелковая бригада, 83-я морская отдельная стрелковая бригада, 323-й отдельный батальон морской пехоты, танковый и пулеметный батальоны. Для обеспечения высадки десанта и его действий на берегу формировался отряд из кораблей эскадры (крейсера «Красный Крым» и «Красный Кавказ», лидер «Харьков», эсминцы «Беспощадный» и «Сообразительный») под командованием вице-адмирала Л. А. Владимирского. За 30 минут до начала высадки эти корабли нанесут артиллерийский удар по оборонительным сооружениям и батареям противника в районе Озерейки. По тем же целям ударит авиация флота.

Командиру высадки подчиняются: отряд корабельной поддержки в составе канонерских лодок «Красная Грузия», «Красный Аджаристан» и «Красная Абхазия» (они же высаживают десант), эсминцев «Незаможник» и «Железняков», четырех сторожевых катеров — командир отряда капитан 1 ранга Г. А. Бутаков; отряд десантных транспортов — тральщики «Райкомвод», «Земляк», «Тракторист» — под командованием капитан-лейтенанта Шишканова; отряд охранения — два базовых тральщика, шесть сторожевых катеров — под командованием капитана 3 ранга Янчурина; отряд высадочных средств — тральщики, несамоходные болиндеры, буксиры, сторожевые катера, сейнеры — командир капитан 3 ранга В. П. Иванов.

Долго сижу над директивой. Замысел командования [187] мне хорошо понятен. Силы для десанта выделены достаточные. Причем выделены не сухопутные части, а морская пехота — мобильная, имеющая десантную подготовку. И танки есть. На первый взгляд, неплохо выбрано место высадки. В районе Южной Озерейки глубины позволяют кораблям подходить близко к берегу, характер береговой черты удобен для действия десантников.

Но сейчас зима. Часты штормы. А в шторм у Озерейки большой накат. Не помешает ли? Непогода вообще может нам здорово повредить. В трудном положении окажутся малые суда, имеющиеся в составе десантных средств. А болпндеры? Это вместительные баржи с малой осадкой. Они хорошо приспособлены для перевозки боевой техники, танков. Но болиндеры придется вести на буксире. И если разразится шторм, нетрудно представить, какой мучительной будет буксировка.

Закончив изучение документов, мы всем штабом собираемся на совет. Первым прошу высказаться начальника штаба Е. Н. Жукова. Евгений Николаевич, как будто подслушав мои мысли, говорит, что задумана операция хорошо, и состав десанта соответствует его целям, и берег у Южной Озерейки удобен, однако он удобен в хорошую погоду...

Далее Жуков рассказывает, что он беседовал с командирами тральщиков и старшинами болиндеров, которые сейчас заняты перевозкой частей Черноморской группы войск из Туапсе в Джугбу и Геленджик. Болиндеры в свежую погоду рыскают, плохо держатся на курсе, буксиры рвутся. Если у берега прибой, приставать очень тяжело, потому что болиндеры мотает, разворачивает лагом, и выгрузка техники через носовые сходни становится затруднительной.

— Что вы скажете о противодесантной обороне в Озерейке? — обращаюсь к флагманскому артиллеристу капитан-лейтенанту Хулге. — Сможет подавить ее корабельная артиллерия?

— У меня пока данные неполные, — отвечает Семен Петрович. — Батареи, минные и проволочные заграждения — все это там есть. Местность позволяет хорошо укрыть огневые точки. Очень важно точно знать их расположение. От этого и будет зависеть эффективность корабельного огня. Если же вести его по площадям, результаты получатся невысокие. [188]

Высказывается флагманский штурман капитан-лейтенант Б. Ф. Петров. Навигационную обстановку в районе Озерейки он рисует в общем как благоприятную. Главное опасение у него тоже вызывает непогода: у открытого побережья Озерейки штормы разыгрываются вовсю.

Затем я прошу офицеров штаба дать характеристику района Станички. Что же выясняется? Штурман подчеркивает, что глубины тут вполне подходящие, канонерские лодки и тральщики могут, подойдя вплотную к берегу, выбросить носовые сходни для высадки десантников. Таким же образом болиндеры выгрузят танки. Штормовая погода здесь не так сказывается — место закрытое. Кроме того, в Станичке имеется пристань, которую можно использовать для швартовки кораблей. Артиллеристу особенно нравится то, что наши береговые батареи, расположенные на восточном берегу Цемесской бухты, смогут поддержать своим огнем действия десанта.

«Зачем же нацеливать главные силы десанта на Южную Озерейку, — думаю я, — и ставить в зависимость от погоды успех высадки. Суджукская коса в районе Станички по всем характеристикам гораздо лучше подходит для нашего предприятия».

Эти соображения я доложил вице-адмиралу Октябрьскому на предварительном докладе по десантной операции.

— Хорошо, — сказал вице-адмирал. — Делайте расчеты и для этого варианта. Доложите их вместе с решением на высадку в Южную Озерейку.

Началась кропотливая работа — изучение разведывательных данных, навигационной обстановки, состояния и возможностей выделенных в десант сил, распределение людей и техники по кораблям и высадочным средствам, определение мест и последовательности посадки и высадки десанта, движения морем.

Решение на высадку десанта, поначалу весьма схематичное, постепенно обретало конкретность. После ряда уточнений общий замысел операции свелся к следующему. 47-я армия из Черноморской группы войск Закавказского фронта, прорвав оборону противника, обходит Новороссийск с северо-востока. Морской десант наносит удар с юго-запада, продвигается навстречу армии. В итоге мыслится отрезать новороссийскую группировку врага, уничтожить ее и овладеть городом. [189]

Важно действовать внезапно и стремительно. Планируем высаживать десант в Южную Озерейку ночью двумя эшелонами. В первом — штурмовой отряд, идущий на сторожевых катерах, танковый батальон, размещенный на болиндерах, и 255-я морская стрелковая бригада, которую доставят к берегу канонерские лодки. Второй эшелон — 83-я отдельная морская стрелковая бригада, 323-й отдельный батальон морской пехоты и пулеметный батальон. Идет десант на тральщиках. Командный пункт командира высадки — эсминец «Незаможник».

В решении мы указываем, что за 30 минут до начала высадки корабли эскадры и авиация флота должны подавить оборонительные сооружения противника в районе Озерейки.

Организацию высадки предусматриваем такую. При подходе первого эшелона к берегу сторожевые катера выдвигаются вперед. По сигналу «Добро» они форсируют ход и высаживают штурмовой отряд, который стремительным броском занимает на берегу плацдарм и удерживает его до подхода болиндеров с танками и канонерских лодок с частью сил 255-й морской стрелковой бригады. Особенно важно, чтобы вслед за штурмовым отрядом на берег вышли танки. Это позволит атакующим быстрее и с меньшими потерями преодолеть противодесантную оборону неприятеля.

В деталях продумана «операция» с болиндерами. Ведущие их за собой на переходе морем тральщики с приближением к мелководью отдают буксиры. Далее болиндеры толкают вперед ошвартованные у их бортов сейнеры или другие суда с малой осадкой, толкают до тех пор, пока эти своеобразные баржи не уткнутся носом в берег. Тогда опустится широкая и крепкая носовая сходня, сделанная наподобие аппарели, и танки своим ходом будут покидать судно, разворачиваясь в атакующий порядок.

Освобожденные от танков болиндеры останутся на месте и начнут выполнять роль причалов, к которым будут подходить канонерские лодки и тральщики для выгрузки техники и боеприпасов.

Тут все логично и даже остроумно. И... все уязвимо в случае непогоды. Поэтому, оформив решение на высадку десанта в Южную Озерейку, офицеры штаба стали разрабатывать вариант десантирования на Суджукскую косу у селения Станичка. Для второго варианта порядок действий [190] оставался тем же, менялись лишь курсы и расчеты времени.

Снова иду на прием к вице-адмиралу Октябрьскому. Докладываю «озерейское» решение. Оно возражений не вызвало. Вариант высадки десанта на Суджукскую косу командующий флотом приказал сделать запасным.

Решение есть. Теперь надо подготовиться к тому, чтобы провести его в жизнь. По нашей просьбе разведотдел штаба флота уточнил расположение вражеских огневых средств в районе высадки. Туда посылались группы разведчиков. Наблюдение за берегом дважды вела в перископ подводная лодка «А-2». Самолеты произвели аэрофотосъемку побережья от Новороссийска до Анапы. Противник, судя по разведывательным данным, не выказывал признаков беспокойства.

Штаб высадки составил план тренировок кораблей, плавучих средств и личного состава частей, выделенных в десант. К сожалению, не все удалось сделать.

Хорошо действовали на тренировках экипажи сторожевых катеров. Моряки здесь были опытные, обстрелянные, им не раз приходилось брать на борт и высаживать в тыл врага разведывательные и диверсионные группы. Командиры катеров показали хорошее взаимопонимание, когда маневрировали в совместном плавании, и особенно в тот ответственный момент, когда быстроходные маленькие корабли строем фронта летели к береговой черте, стопорили ход и выбрасывали сходни, по которым тотчас же устремлялись вперед десантники. Понаблюдав за учениями, я убедился, что катера свою задачу выполнят. Жаль только, что маловато их — всего шесть...

На некоторых катерах впервые в морской практике были смонтированы установки типа «катюши» для стрельбы по берегу реактивными неуправляемыми снарядами. Этим занималась группа специалистов во главе с флагманским артиллеристом Новороссийской военно-морской базы (как воинское формирование она продолжала существовать и располагалась в Геленджике) капитан-лейтенантом Г. В. Терновским.

Сложнее дело обстояло с канонерскими лодками, тральщиками и болиндерами. Они все еще продолжали перевозить части и соединения Черноморской группы войск. Иной раз удавалось «поймать» какой-нибудь болиндер, [191] зашедший ненадолго в Геленджик. Тотчас же пригоняли к нему танки и начинали учение.

Не мешало бы, конечно, загруженный танками болиндер вывести в море, посмотреть, как он держится на буксире и переносит волну, как подходит к берегу со своим столь ценным для десанта грузом. Однако на такую роскошь у нас не было времени.

В Туапсе нам удалось провести учение — посадить на тральщики и высадить с них 83-ю отдельную бригаду морской пехоты со всей ее боевой техникой. При высадке бойцы устремлялись на берег по носовым сходням тральщиков, а боевая техника выгружалась через болиндеры, используемые в качестве причалов.

После учения мы с командиром бригады подполковником Д. В. Красниковым и начальником политотдела полковником Ф. В. Монастырским пошли в казармы к морским пехотинцам.

Дмитрия Васильевича Красникова я знал еще по довоенной службе в штабе Черноморского флота. Он был флагманским инспектором физической подготовки. Сам отличный спортсмен, чемпион флота по тяжелой атлетике, Дмитрий Васильевич выявлял на кораблях и в частях богатырей, прививал морякам любовь к спорту. Когда началась война, Красников возглавил отряд морской пехоты, состоявший из флотских спортсменов. Эта своеобразная «сборная флота» отличилась в боях под Севастополем, прошла через многие боевые испытания. Затем отряд, называвшийся уже батальоном, влился в 83-ю бригаду, воевал под Керчью, отстаивал Новороссийск и Туапсе. От комбата Красников вырос до комбрига. И хотя он был не так уж молод, по-прежнему оставался стройным, подтянутым, сильным. Многие бойцы бригады в этом походили на него. «Да, отличные ребята пойдут в десант», — подумалось мне, и стало как-то спокойнее.

Тяжелая ночь

В хлопотах, заботах и тревогах быстро промелькнул январь, а 2 февраля штаб флота сообщил: «Высадка десанта назначена в ночь на 4 февраля». Оставались считанные часы на последние приготовления.

В овальную бухту Геленджика входили канонерские лодки, тральщики, болиндеры, буксиры и сторожевые катера. [192] Здесь же бросили якоря эсминцы «Незаможник» и «Железняков». Другая группа кораблей сосредоточилась в Туапсе.

Командиры отрядов, подчиненные командиру высадки, собрались в штабе. Настроение у всех приподнятое: сегодня радио принесло весть о завершении разгрома огромной группировки гитлеровских войск под Сталинградом. И мое сообщение о том, что пришел наш черед ударить по врагу, воспринимается с большой радостью.

После короткого совещания у меня остался сотрудник политуправления флота капитан 3 ранга Б. Л. Коренев, назначенный заместителем командира высадки по политической части. (С октября 1942 года на флоте, как и во всех Вооруженных Силах, введено полное единоначалие.) Коренев сказал, что на всех кораблях политработники проведут беседы и митинги в связи с полученным приказом, организуют выступления бывалых бойцов, участников десантных операций. Корабельным политработникам помогают находящиеся в Геленджике представители Главного политуправления и политуправления Черноморского флота. Личному составу раздаются листовки и памятки, изданные специально к началу операции.

— Моряки настроены по-боевому. Все с нетерпением ждут приказа о выходе в море, — закончил свое сообщение Коренев.

Решаем, что сам он во время операции будет находиться на «Красном Аджаристане» — флагманском корабле дивизиона канонерских лодок. У них задача очень важная — доставить к берегу и высадить 255-ю морскую стрелковую бригаду, которая является основной боевой силой в первом эшелоне десанта.

Через некоторое время иду к командующему флотом, чтобы доложить о готовности кораблей к приему десанта и выходу в море.

Выслушав мой доклад, вице-адмирал Октябрьский одобрительно отозвался обо всей проделанной нами работе и подтвердил, что план операции вступает в силу без всяких изменений.

Я поспешил к причалам, куда в наступающих сумерках подтягивались автомашины, танки, пушки, чтобы занять заранее определенные для них места на кораблях и судах.

Вскоре темнота совсем укрыла берег. И тогда, не зажигая [193] в целях маскировки ни единого огня, моряки и морские пехотинцы начали свою нелегкую работу. Рычали моторы танков, осторожно взбиравшихся по носовым сходням болиндеров. На канонерских лодках скрипели тросы корабельных стрел, поднимавших пушки и ящики с боеприпасами.

Приняв полагающийся им груз, корабли и суда отошли от причалов и, рассредоточившись, направились в назначенные им укромные места в районе бухты.

В Туапсе погрузка боевой техники несколько задержалась. Об ее окончании мне доложили лишь днем 3 февраля. В донесении говорилось также, что началась посадка на корабли и личного состава десантных частей. Ведь по плану операции второму эшелону следовало выйти в море на несколько часов раньше первого, чтобы вовремя прибыть к месту высадки. В 15 часов 40 минут из Туапсе сообщили, что транспорты и корабли охранения начали движение в сторону Озерейки.

А у нас в Геленджике в это время к причалам подошли лишь первые подразделения морских пехотинцев.

Следя за посадкой бойцов на катера, канонерские лодки и болиндеры, я невольно, как и перед десантом в Феодосию, обращал внимание на моряков штурмового отряда, спокойно идущих к сторожевым катерам. Это добровольцы с кораблей и из подразделений Новороссийской военно-морской базы. Несмотря на зимнюю пору, многие из них в бушлатах и бескозырках. Бравые ребята!

Отряд сторожевых катеров возглавляет капитан 3 ранга В. П. Иванов — тот самый Иванов, который открывал нам «ворота» Феодосии в памятную декабрьскую ночь 1941 года. Подхожу к нему, здороваюсь, спрашиваю о самочувствии. Не думалось тогда, что вижу его в последний раз...

К семи часам вечера посадку закончили. Корабли и суда стали выбирать якоря и сниматься со швартовов.

«Незаможник», на котором я держу свой флаг, первым выходит из бухты. В кильватер ему следуют «Железняков», три базовых тральщика, ведущие на буксирах приплюснутые коробки болиндеров, за ними три канонерские лодки. Со стороны моря колонну охраняют пять сторожевых катеров.

Огибаем обрывистый мыс Толстый. И сразу ветер бросает в лицо соленую водяную пыль. Облака низко висят [194] над морем, по которому катятся белые пенистые барашки. Корабль начинает покачивать. Ничего удивительного — для здешнего февраля обычная погода.

«Незаможник» держит малый ход, подстраиваясь под скорость всего маломаневренного отряда. Но через полчаса сигнальщики докладывают, что идущих в кильватер судов не видно. Куда они подевались?

Приказываю командиру эсминца П. А. Бобровникову повернуть на обратный курс. Идем этим курсом чуть ли не до самого мыса Толстый и только тогда обнаруживаем отставшую колонну. Она потеряла строй. Выясняется, что у двух тральщиков, ведущих за собой болиндеры, лопнули буксиры. Не так-то просто завести новые в темноте и при ветре.

Наконец причина задержки устранена, колонна продолжила путь. Но скоро не выдержал буксир на третьем тральщике. Опять стоим, ждем, волнуемся, потому что теряем время. Только возобновили движение — на том же, третьем, тральщике еще раз порвался буксир...

Вот они — «сюрпризы» непогоды. Однако задерживаться больше нельзя. Даю по отряду сигнал — не останавливаться. Тральщику приказываю, после того как заведет новый буксир, двигаться самостоятельно.

Идем очень медленно. Становится ясно, что мы никак не успеем подойти к Южной Озерейке в назначенное время, то есть к часу ночи. А ведь корабли эскадры, находящиеся теперь в пути, будут действовать точно по плану. Получится большой разрыв между артиллерийской обработкой участка высадки и самой высадкой.

После некоторых раздумий решил дать радиограмму командующему флотом и командующему эскадрой с просьбой задержать начало артподготовки на полтора часа.

Ветер не стихает, и волна не уменьшается. Тральщики с трудом буксируют болиндеры. Из-за них отряд не может форсировать ход.

Когда до Южной Озерейки осталось несколько миль, дал по отряду сигнал — перестроиться в ордер № 2, то есть принять тот обусловленный планом высадки порядок, в котором корабли и суда должны подходить к берегу. В темноте впереди по курсу уже угадываются неясные очертания береговых высот. А время приближается к половине третьего — к тому сроку, на который мы просили [195] перенести начало артиллерийской подготовки. Учтена ли эта просьба, нам пока неизвестно. И кораблей эскадры что-то нигде не видно.

2 часа 30 минут. Тишина. Не дошла радиограмма или не принята во внимание? Но тут темноту ночи прорезают яркие вспышки залпов. Эскадра здесь!

Гром перекатывается над морем и кажется совсем близким. Берег ярко освещается как раз там, куда намечено высадить десант, — это один из эсминцев удачно пристрелялся осветительными снарядами. Неподалеку от уреза воды горят какие-то постройки.

Огонь очень сильный. Да это и не удивительно — стреляют два крейсера, лидер и два эсминца. (Впоследствии мы узнали, что за полчаса они выпустили без малого две тысячи снарядов.) Но огонь ведется по площадям, а местность у Озерейки холмистая. Оборонительные сооружения противника могут остаться нетронутыми. Весьма озадачивает то, что берег молчит. Ни единого ответного выстрела. Трудно поверить, что у неприятеля здесь нет батарей.

С началом артподготовки сторожевым катерам даю сигнал идти к берегу. За катерами двинулись болиндеры, ведомые уже не тральщиками, а малыми портовыми буксирами.

Отстрелявшись, корабли эскадры повернули на юг и растворились в темноте. Горящие в Озерейке дома по-прежнему освещают берег. С мостика «Незаможника» хорошо видно, как сторожевые катера строем фронта приближаются к пенистой черте прибоя. И в этот момент с берега на воду лег яркий луч прожектора, взметнулись вверх ракеты. Затем заговорили вражеские орудия и минометы, послышалась дробь пулеметных очередей.

Вот когда ожили огневые точки противника! Значит, корабельный огонь вреда им не причинил и молчали они до поры до времени с умыслом. Хочется сказать капитану 3 ранга Иванову и морякам штурмового отряда: «Быстрее, ребята!»

Катера у берега. Прямо в пену прибоя прыгают матросы. Они бегут, стреляя на ходу из автоматов. Многие падают и остаются лежать на песке. С катеров бьют пушки и реактивные установки. Загорелся командирский катер, а затем взорвался. [196]

— Ближе к берегу! — командую я Бобровникову. — Открыть огонь по прожектору и батареям!

После первых выстрелов эсминца луч прожектора погас. Но вот к берегу стали подходить болиндеры, и он вспыхнул снова. Как потом выяснилось, прожектор был хорошо укрыт в нише на склоне возвышенности и по мере надобности выдвигался оттуда. В укрытиях находились и фашистские орудия.

Болиндеры — цель более крупная, чем катера. Да и маневренность не та. Поэтому им приходится еще хуже. Относительно повезло только одному из них. Несмотря на огонь, он удачно подошел к берегу, и танки, на которых были уже заведены моторы, стреляя из пушек, устремились вперед. Успели высадиться и морские пехотинцы. Правда, вслед за этим болиндер загорелся от попадания снаряда. Второй болиндер, пораженный снарядом еще на подходе к урезу воды, пристал к берегу не носом, а лагом, поэтому танки с него выйти не могли. На третьем пламя заполыхало тоже до подхода к берегу.

Но еще не все потеряно. Высадившиеся бойцы и танки держат маленький участок суши. Скорее бы подходили канонерские лодки с морской бригадой. Быстрый «Незаможник» мчится к дивизиону канлодок. Я кричу с, мостика в мегафон и показываю знаками — спешите к берегу.

«Незаможник» и «Железняков» пытаются отвлечь гитлеровцев. Они маневрируют, ведя огонь, что называется, под самым носом у батарей врага, в каких-нибудь 5–7 кабельтовых от берега. Но противник нас будто не замечает. Он не поддается на уловку и стреляет по канонерским лодкам. Пушек двух эсминцев маловато, чтобы подавить огневые средства неприятеля. Вот когда понадобились бы корабли эскадры с их мощной артиллерией. Но они теперь где-то далеко на пути к Батуми.

Канлодки одну за другой предпринимают попытки подойти к берегу, но, попав под снаряды, отворачивают, чтобы выйти из полосы огня. И можно понять их командиров: каждый корабль до предела заполнен десантниками, а броневой защиты никакой нет, риск слишком велик. Однако мне ничего не остается, как снова посылать их вперед.

Вот решительно двинулась к берегу канонерская лодка «Красная Абхазия». Всплески от падений снарядов [197] встают у ее бортов. Взрыв на мостике и около грот-мачты. Убит командир корабля капитан 3 ранга Шик. На палубе рвется еще один снаряд. Падают убитые и раненые. Помощник командира старший лейтенант Пивень с трудом выводит корабль из-под обстрела.

Затем эта канлодка и «Красный Аджаристан», отойдя к горе Абрау, с большим трудом высаживают несколько сот бойцов на узкую полоску земли под обрывом. Но скоро и сюда посыпались мины и снаряды. «Красной Абхазии» нанесены новые повреждения.

Уже более двух часов маневрируют корабли под огнем гитлеровцев. На берег с катеров, болиндеров и канлодок высажено всего около полутора тысяч человек. Потеряно несколько катеров и судов. Немало жертв среди десантников. А близится рассвет, который даст врагу новые преимущества. Налетит фашистская авиация — против нее мы, по существу, беззащитны... Что делать?

Нелегкие то были для меня минуты на мостике «Незаможника», минуты, требовавшие твердого решения.

Решений могло быть два. Первое — не отступать, продолжать попытки высадить десант, во что бы то ни стало прорваться через огонь. Мне на таком решении остановиться было легче, потому что оно соответствовало приказу. Но ведь очевидно, что успеха не добиться, только погубим людей. А если нас здесь застанет рассвет, есть опасность потерять весь десантный отряд. И тогда уже ничего не поправишь.

Второе решение — немедленно отходить, сохраняя корабли и морскую пехоту. Тем самым десантный отряд избежит разгрома и сможет нанести неприятелю удар в каком-то ином месте.

На долгие размышления времени нет. Даю приказ кораблям первого эшелона отходить в Геленджик, а второму эшелону, который уже более часа штормует в нескольких милях от Озерейки, возвращаться в Туапсе. Радиограммой сообщаю об этом решении Военному совету флота.

Канонерские лодки, тральщики и уцелевшие сторожевые катера стали отходить от берега. «Незаможник» пропустил их вперед, а затем занял свое место в охранении колонны.

Чуть забрезжил рассвет, над нами появились «юнкерсы». Пятерка их атаковала эсминец. Маневрируем, отбиваемся [198] огнем зенитных орудий. Один самолет сбили. К счастью, налет был уже недалеко от базы, и скоро пришла помощь.

Утром 4 февраля бросаем якорь в Геленджике. Позади осталась тяжелая ночь, которая не забудется до конца жизни.

По второму варианту

Штормит все сильнее. Даже в бухте эсминец покачивает. На мостике «Незаможника» гуляет сырой и холодный ветер. Но я не спешу спускаться вниз, в каюту. Жду, что меня вызовут на берег, в штаб, или кто-нибудь из командования придет на эсминец.

Интересно, как обстоят дела на Суджукской косе? Если отряд, демонстрировавший наступление на этом вспомогательном направлении, зацепился за землю, в самый раз бросить туда силы наших морских бригад. Хочется верить, что все-таки вступит в действие второй вариант нашего плана.

Проходит час, два. Вызова в штаб нет, и ни один из катеров, которые изредка проносятся по бухте, не пристает к борту «Незаможника».

К вечеру пришло сообщение, что вспомогательный десант удачно высадился в Станичке и держится там. Пошлют ли туда наш отряд, пока неизвестно.

Лишь утром 5 февраля мне был передан приказ командующего флотом готовиться к высадке на Суджукскую косу. Будто огромная тяжесть свалилась с плеч.

Подготовка к высадке на Суджукскую косу не заняла у нас много времени. Схема действий была заранее разработана, оставалось лишь уточнить кое-какие детали. Требовалось также по-иному разместить на десантных средствах 255-ю бригаду, поскольку одна из трех канонерских лодок — «Красная Абхазия» — получила повреждения и нуждалась в ремонте. Снятые с нее части бригады погрузили на баржи.

В вечерних сумерках 5 февраля канонерские лодки «Красный Аджаристан» и «Красная Грузия», взяв баржи на буксир, вышли из Геленджика. Мой командный пункт был на первом из этих кораблей.

Медленно проплывает справа знакомый мыс Толстый. За ним, как и следовало ожидать, сильнее чувствуются [199] порывы ветра и волнение моря. Впечатление такое, что широкая и малоповоротливая канлодка выгребает из последних сил.

Да и что с них взять, с этих канлодок-»старушек». Еще во время первой мировой войны Россия построила на Черном море суда, специально предназначенные для высадки десантов на неприятельское побережье. Это были так называемые «эльпидифоры». Наличие их позволило тогда русскому Черноморскому флоту высадить ряд десантов в помощь войскам, действовавшим против турецкой армии.

И вот некоторые из «эльпидифоров» дожили до этой войны и служат флоту в качестве канонерских лодок. Поскольку мы не располагаем никакими другими десантными кораблями, «старушки» нас выручают. Особенно сегодня. Ведь нам предстоит высадить десант в относительно мелководном районе, где именно канлодки с их небольшой осадкой могут близко подойти к берегу.

В 23 часа 30 минут, несмотря на темную ночь, обе канлодки вышли точно к рыбачьей пристани в районе Станички. На берегу слышен шум боя — стреляют орудия, строчат пулеметы, рвутся гранаты. Вражеская батарея небольшого калибра бьет в нашу сторону, однако точность огня невысокая.

Пристань лишь отдаленно напоминает сооружение, пригодное для причаливания судов. Это небольшая покореженная металлическая ферма. Поэтому канлодки подходят к берегу справа и слева от нее, выбрасывают носовые сходни. Концы их не достают до суши, и десантникам приходится шагать в холодную февральскую воду. Моряки из экипажей канлодок, стоя по пояс в воде, принимают ящики с боеприпасами, помогают морским пехотинцам побыстрее выбраться с кораблей.

Орудия и другие тяжелые грузы переправляются на сушу таким способом: корабельные стрелы поднимают их, вываливают за борт, а моряки на берегу оттяжками направляют висящий в воздухе груз на сухое место.

Бойцы бригады, группируясь по подразделениям, принимают боевой порядок и уходят в темень, туда, где гремит бой. Судя по всему, высаженному здесь двое суток назад десантному отряду приходится туго.

По тем немногим сведениям, которыми я располагал, обстановка здесь представлялась такой. В ту ночь, когда [200] мы безуспешно пытались высадить десант в Озерейке, сторожевые катера под командованием капитан-лейтенанта Н. И. Сипягина взяли на борт 250 бойцов отряда морской пехоты во главе с опытным и храбрым командиром майором Ц. Л. Куниковым и направились к Станичке. Когда они подходили к берегу, артиллерия Новороссийского оборонительного района открыла массированный огонь по заранее разведанным и пристрелянным целям. В тот же час по Станичке нанесла удар флотская авиация.

Затем наши артиллеристы перенесли огонь в глубину обороны противника, а к урезу воды подошли катера с десантом. Ожили уцелевшие при артиллерийской обработке участка высадки огневые точки врага. Навстречу катерам полетели сотни снарядов и мин, в воздухе скрестились десятки пулеметных трасс. Но майор Куников, первым прыгнув с головного катера в воду, увлек за собой десантников. Ведя огонь на бегу, они достигли траншей, в рукопашной схватке одолели гитлеровцев, потеснили их от уреза воды.

Вместе с десантниками высадился артиллерист, назначенный корректировать огонь. По его командам с противоположной стороны бухты стали бить дальнобойные береговые орудия, поддерживая десант.

Пока небольшой отряд закреплялся на плацдарме, катера подбросили еще три группы морских пехотинцев. К утру 4 февраля здесь было уже 870 человек.

Но что такое 870 человек против хорошо организованной обороны неприятеля? К тому же, опомнившись от первого удара, гитлеровцы днем начали мощные контратаки, чтобы расчленить боевые порядки десантников и уничтожить их. Каждый из наших бойцов сражался за десятерых.

К утру 5 февраля противник подбросил сюда еще две дивизии. На плацдарме, казалось, не осталось ни одного метра земли, куда бы не упал снаряд или мина. И все же куниковцы держались, хотя уже стала ощущаться нехватка боеприпасов, продовольствия и воды. И вот тогда-то, правильно оценив обстановку, командование флота решило направить в Станичку основные силы десанта, предназначавшиеся ранее для высадки в Южной Озерейке. Вспомогательное направление в задуманной десантной операции становилось главным. Согласно этому решению наши канлодки пошли в Цемесскую бухту. [201]

За день 5 февраля куниковцы отбили семнадцать вражеских атак. Надо ли говорить, как они ждали подкрепления. И вот оно пришло — целая бригада, более трех тысяч отлично подготовленных бойцов, пушки, минометы, боеприпасы. Теперь, надо полагать, дело пойдет.

Для высадки бригады нам потребовалось два часа. Очень мешал огонь противника. То одна, то другая канлодка накрывались снарядами, и тогда приходилось отходить от берега, пережидать артиллерийский налет и снова искать возможность продолжать высадку.

Когда последние бойцы бригады покидали канонерские лодки, к их бортам подошли три базовых тральщика, на которых было еще полторы тысячи десантников. Тральщики из-за мелководья не могли высаживать их непосредственно на берег, и поэтому канлодки пришлось использовать в качестве пристаней. Канлодки играли здесь роль, которая под Озерейкой отводилась болиндерам.

Выполнив задачу, возвращаемся в Геленджик. На душе становится легче, теплится надежда, что завоеванный плацдарм наши части сумеют удержать и расширить. А это ведь окраина Новороссийска.

После короткого отдыха экипажи канонерских лодок начали готовиться к новому рейсу в Цемесскую бухту. На этот раз вместе с нами туда направятся четыре тральщика. Приказано доставить на плацдарм 165-ю стрелковую бригаду и подразделения авиадесантного полка.

Дожидаемся вечера, и снова в поход. Штормит по-прежнему, но знакомый путь кажется не таким трудным.

На подходе к Станичке получаем сообщение, что тральщик «Земля», следовавший впереди отряда, благополучно высадил находившихся на его борту морских пехотинцев. Мы уверенно поворачиваем к тому же месту, где разгружались вчера. И неожиданно около кораблей встают всплески от разрывов снарядов и мин. С берега хлестнули пулеметные и автоматные очереди. Появились убитые и раненые.

Корабли отрабатывают задний ход, стараясь быстрее покинуть зону обстрела. Переждав немного, пытаемся снова подойти к берегу. То же самое: бьют орудия и минометы, на канлодках и тральщиках новые потери в личном составе. Приходится опять отходить.

Очевидно, противник понял, что район Станички становится местом главного удара десанта, перегруппировал [202] свои войска, подтянул резервные части и решил прежде всего лишить нас возможности наращивать силы на плацдарме.

Мы все же предприняли еще одну попытку пробиться к рыбачьей пристани. И еще раз вынуждены были отойти.

Скрепя сердце доношу радиограммой командующему флотом о вражеском противодействии. Ответ приходит быстро: «Если высадка невозможна, возвращайтесь в Геленджик». Командующий, видимо, уже знал об изменении обстановки.

В ночь на 8 февраля по требованию вице-адмирала Ф. С. Октябрьского артиллеристы Новороссийской базы вновь произвели огневую обработку побережья в районе Станички. И мы получили приказание повторить попытку высадить туда 165-ю бригаду.

Повторная высадка происходила уже иначе. Чтобы зря не рисковать, по приходе в Цемесскую бухту мы встали у мыса Пенай и здесь начали пересаживать бойцов бригады и перегружать боеприпасы на катера и мотоботы. Эти маленькие суда, проявляя подлинный героизм, всю ночь сновали между канлодками и берегом. У Станички они попадали в лучи вражеских прожекторов и под артиллерийский огонь, однако, умело маневрируя, все же достигали цели. К утру вся бригада была переправлена на плацдарм.

Теперь десант, состоявший из отряда Куникова и двух бригад, мог предпринять более решительные наступательные действия. В течение 8 февраля от противника были полностью очищены Суджукская коса, несколько кварталов на южной окраине Новороссийска, захвачены высоты у кладбища западнее Станички.

В ночь на 9 февраля на тральщиках «Земляк», «Щит», «Защитник» и семи сторожевых катерах к Станичке пошла 83-я отдельная морская бригада под командованием подполковника Д. В. Красникова. Этот отряд кораблей возглавил начальник штаба высадки капитан 2 ранга Е. Н. Жуков. Он уже с 3 февраля находился на тральщиках, являясь, так сказать, моей правой рукой, и было бы неразумно заменять его в столь ответственный момент.

Отряд Жукова повторил то, что мы делали накануне, — направился к мысу Пенай и высаживал морских пехотинцев на берег с помощью катеров, мотоботов, сейнеров. 83-я бригада была доставлена по назначению. [203]

Утром 9 февраля на плацдарме в районе Станички с получением столь солидного подкрепления (83-я бригада насчитывала более четырех тысяч бойцов) началось общее наступление всех частей десанта. И через несколько дней плацдарм, вначале представлявший собой лишь крохотный клочок земли на берегу Цемесской бухты, расширился до 7 километров по фронту и 4 километров в глубину.

С переброской сюда частей 83-й бригады штаб высадки свою задачу выполнил. Начавшаяся с неудачи крупная десантная операция получила оригинальное и обнадеживающее продолжение.

* * *

Несмотря на определенный боевой успех под Станичкой, не проходила горечь озерейской неудачи.

Десантная операция — это весьма сложный вид боевых действий. В первую очередь здесь должно быть особенно четким взаимодействие сил и средств. К вражескому берегу идут разные отряды. Один производит артиллерийскую подготовку, другой захватывает плацдарм, третий и четвертый высаживают эшелоны основных сил десанта, пятый демонстрирует высадку на каком-то ином направлении. И очень важно, чтобы все они действовали с предельной согласованностью, атаковали противника в высоком темпе и, добившись на первых порах небольшого успеха, старались развить его. Необходимо также быстро наращивать силы в решающем месте.

У нас же получилось так, что десантные средства, поступившие в распоряжение штаба высадки, весьма затрудняли организацию взаимодействия и управления, не отвечали требованию мобильности, обладали диаметрально противоположными тактико-техническими характеристиками — быстроходные эсминцы и маломаневренные «эльпидифоры», тральщики и несамоходные громоздкие болиндеры, к которым десантный отряд попал в слишком большую зависимость. На них и десантники, и танки, им и причалами служить... Для такой важнейшей роли они в тех условиях явно не годились. Специальных же десантных средств у нас не было.

Положение усугубилось, конечно, и тем, что неприятель, судя по всему, разгадал наш замысел и приготовился к встрече десанта. Надо полагать, что мы его насторожили [204] сами. Тайна подготовки операции соблюдалась не столь строго. Нерасчетливо действовали разведчики. Во время подготовки операции они предприняли двадцать две попытки высадиться на занимаемый противником берег. Значительных результатов разведка не принесла, а по ее усиленному вниманию к побережью враг мог судить о нашем замысле.

Нельзя не сказать и о том, что самые серьезные последствия для всего хода событий имело неудачное наступление частей Черноморской группы войск, которые должны были прорвать оборону немцев на суше и обойти Новороссийск с северо-востока. Ведь в расчете на это и строили мы свой план. Но сухопутные войска оборону неприятеля не пробили, и гитлеровцы получили возможность сосредоточить против десанта все свои усилия.

Высаженные под Озерейкой без малого полторы тысячи десантников мужественно сражались с превосходящими силами противника. Они атаковали позиции фашистов, уничтожили немало солдат и офицеров, огневых средств. Так прошли сутки, наступили вторые. У десантников кончались боеприпасы. Но сколько ни пытался враг смять и уничтожить этот, в сущности, небольшой отряд, ничего не получалось. Порой дело доходило до рукопашной.

Потом десантники получили приказ пробиваться к Мысхако. Прорыв стоил немалых потерь, но все-таки часть отряда пришла в Станичку, вторая группа добралась до берега в районе горы Абрау, откуда была снята нашими кораблями.

Десантники на двое суток сковали у Озерейки почти целую неприятельскую дивизию, облегчая тем самым положение куниковского отряда на плацдарме у Станички.

Когда вспомогательное направление высадки десанта превратилось в основное, главное, плацдарм у Станички вопреки возраставшему противодействию противника стал непрерывно расширяться, происходило стремительное наращивание сил.

К 15 февраля общее количество высаженных в Станичке войск достигло 17 тысяч человек с танками и артиллерией. В дальнейшем плацдарм удалось расширить до 45 квадратных километров и сосредоточить здесь целую армию численностью до 40 тысяч человек с большим [205] количеством оружия, боеприпасов, продовольствия и снаряжения.

На этом плацдарме, вошедшем в историю Великой Отечественной войны под названием Малой земли, в течение восьми месяцев не утихали бои. Проявляя исключительный героизм, советские воины оттянули сюда значительные вражеские силы. А потом, осенью 1943 года, когда начались боевые действия по освобождению Новороссийска, с плацдарма наносился мощный удар по флангу гитлеровских войск. И это немало способствовало успеху общего наступления.

Так что есть основания высоко оценить значение операции, начатой под Озерейкой и продолженной в Станичке. Но и уроки ее забывать нельзя.

Эскадра входит в родную гавань

Конец октября 1944 года. Крейсер «Ворошилов» стоит на рейде Цемесской бухты. По старой флотской привычке я встаю рано и выхожу на крыло мостика. Солнце поднимается из-за гор, и под его лучами сверкает гладь бухты. От воды веет утренней прохладой и тем удивительным соленым запахом, который присущ только морю и который хочется вдыхать бесконечно.

Смотрю; на склоны гор, покрытые зеленью, на город... Остовы домов с зияющими глазницами окон, закопченные стены, торчащие среди развалин. И сознание сразу возвращается к действительности. Война продолжается, и начинается ее новый день.

Уже полтора года я командую эскадрой Черноморского флота. Это назначение состоялось через два месяца после знаменитых событий у Озерейки и Станички. Эскадра — хозяйство большое. Один лишь утренний доклад начальника штаба об оперативной обстановке, состоянии кораблей и полученных приказаниях занимает чуть ли не час. А потом — либо поездка в Поти, где ремонтируются крейсера и эсминцы, либо занятия с командирами кораблей, либо разбор боевых действий.

Но сегодня в обычный распорядок вносится изменение. Оперативный дежурный докладывает, что к нам из Геленджика направился командующий флотом.

Встречаю вице-адмирала Октябрьского у трапа. Филипп Сергеевич, судя по его лицу, чем-то взволнован. [206]

Проходим в каюту. Там командующий, оставив официальный тон, говорит:

— Радуйся, Николай Ефремович. Эскадра возвращается в Севастополь.

— Наконец-то! — невольно вырывается у меня.

Потом, как перед большой и весьма важной боевой операцией, мне вручается разработанный штабом флота план перехода кораблей. Его надо изучить и начать подготовку к плаванию.

Филипп Сергеевич напоминает, что необходимо произвести замеры магнитных поясов кораблей, чтобы повысить надежность их защиты от донных неконтактных мин, дать командирам и штурманам возможность ознакомиться со всеми деталями навигационной обстановки в районе перехода и особенно на фарватерах Севастополя, проверить, насколько хорошо вахтенные офицеры знают наставление, регламентирующее переход эскадры морем, лично удостовериться, что каждый корабль все приготовления к походу провел образцово.

По плану эскадра начинает поход двумя отрядами: один формируется в Поти, другой в Новороссийске. В море они встречаются и в Севастополь входят вместе. Подготовку к плаванию первого отряда во главе с линкором «Севастополь» командующий флотом берет на себя. За второй отряд отвечаю я.

Надо собирать офицеров штаба и, не теряя времени, браться за дело. Но прежде чем отдать распоряжение об этом, я обдумываю сообщение командующего флотом и его рекомендации, размышляю о том, насколько значительно сегодняшнее известие...

Вот здесь, под многострадальным Новороссийском, флотские десантные отряды в темные февральские ночи 1943 года сделали первый шаг вперед, отвоевав небольшой кусочек захваченной врагом земли.

Так обозначился на черноморских берегах тот перелом в боевых действиях, который наступил в 1943 году на всем советско-германском фронте.

После победы наших войск под Сталинградом прогремела знаменитая Курская битва, не оставившая гитлеровцам никаких надежд на возврат утерянной инициативы. Наши части успешно наступали на Украине и в Донбассе. Было ясно, что назревают большие события на Кубани и Таманском полуострове. [207]

В ночь на 10 сентября мощный грохот потряс Новороссийск и его окрестности. Над Цемесской бухтой встало багровое зарево. Началась операция, имевшая целью освобождение этого города.

По Новороссийску наносился комбинированный удар сухопутных войск и флота. Причем флот высаживал десант непосредственно в бухту, где немцы пристреляли каждый метр водного пространства из дотов и дзотов, понастроенных на причалах и прибрежных высотах. Но, несмотря на это, торпедные катера ворвались в бухту и ударами торпед расчистили путь десантным отрядам, которые двигались из Геленджика на сторожевых катерах, ботах, сейнерах, буксирах.

Пять суток на улицах города шли тяжелые бои. 16 сентября 1943 года вся страна узнала об освобождении Новороссийска. Среди тех, кто отличился при штурме города, были и мои старые знакомые — командиры и бойцы 255-й и 83-й морских бригад.

Неприятельские войска удирали на Тамань, чтобы побыстрее уйти в Крым. И опять флот, помогая армии, высаживал десанты на побережье, стремясь нанести захватчикам возможно более чувствительное поражение. К 9 октября весь Таманский полуостров был очищен от врага.

Не прошло и месяца, как войска Северо-Кавказского фронта совместно с Черноморским флотом начали десантную операцию, известную под названием Керченско-Эльтигенской. Она проходила в условиях осенней непогоды и складывалась весьма трудно. И все же к декабрю десант прочно закрепился на плацдарме в районе Керчи. Сюда через Керченский пролив непрерывно перебрасывались наши части, вскоре составившие отдельную Приморскую армию.

В то же время наступавшие на юге Украины советские войска вышли на Перекопский перешеек. Крымская группировка противника оказалась отрезанной от материка. С моря ее блокировали корабли флота.

И вот наступил 1944 год. 10 апреля войсками 3-го Украинского фронта была освобождена Одесса, город, который так дорог морякам, а двумя днями раньше, 8 апреля, началось сражение за Крым.

Части 4-го Украинского фронта прорвали гитлеровские рубежи на Перекопе и устремились к югу. Отдельная Приморская армия овладела Керчью, смяла оборону [208] врага на ак-монайских позициях, освободила Феодосию и, по горным дорогам устремилась к Ялте, а через нее — к Балаклаве.

Ровно через десять дней после начала наступления войска фронта и Приморской армии соединились под стенами Севастополя.

Эскадра в этих событиях участия не принимала, так как было указание Ставки Верховного Главнокомандования не рисковать крупными кораблями. С сухопутными войсками взаимодействовали катера, морская авиация, подводные лодки.

7 мая войска 4-го Украинского фронта начали штурм севастопольских укреплений — на подступах к городу немцы построили три укрепленных рубежа, которые считали неприступными. Одновременно торпедные катера, подводные лодки и авиация флота усилили удары по вражеским кораблям и судам, лишая фашистов возможности пользоваться морем для воинских перевозок.

Части и подразделения 51-й Приморской и 2-й гвардейской армий взломали оборону неприятеля на подступах к городу, взяли, казалось бы, неприступную Сапун-гору, погнали гитлеровцев на Херсонес и там их добивали. Всего лишь три дня потребовалось нашим войскам для полного разгрома захватчиков под Севастополем.

Многие закаленные бойцы не могли сдержать слез, когда ворвались на Малахов курган. В те дни черноморцы без конца повторяли: «Севастополь наш!» Так было и на эскадре.

Уже в мае на кораблях начались разговоры о скором возвращении эскадры в главную базу. Однако тогда это было нереально. Севастополь еще не мог принять эскадру.

Советские войска все дальше уходили на запад, битвы гремели уже за пределами нашей Родины. Черноморские катерные силы начали швартоваться к причалам румынских и болгарских портов, а вверх по Дунаю поднималась с боями флотилия, названная именем этой реки. Но севастопольские фарватеры все еще оставались закрытыми для эскадры.

Там, не зная отдыха, трудились тральщики. Они охотились за минами, перепахивали море на всех подходах к порту и во всех бухтах.

Но не только мины мешали Севастополю принять эскадру. А причалы? А пресная вода? А топливные склады [209] с выведенными к бухтам магистралями? Все разрушено, и все требовалось восстанавливать. Так что следовало запастись терпением.

Теперь ожидание кончилось. Возвращаемся! Хочется много раз повторять это слово. Возвращаемся в наш родной Севастополь.

Тяжело было отступать, оставлять города, терять базы. Однако из тех боев, которые мы вели отступая, вырастала победа. И каждое сражение приближало ее.

...Офицеры штаба эскадры, узнав о моем разговоре с командующим флотом, бурно выразили свою радость. Весь штаб с энтузиазмом приступил к работе. Мы внимательно изучили план перехода кораблей, определили, какие необходимо подготовить документы. Флагманские специалисты — каждый по своей части — инструктировали корабельных офицеров, проверяли на крейсерах и эсминцах состояние техники. Штурманы подбирали нужные комплекты карт, колдовали над предварительной прокладкой курса. Все делалось быстро. И всюду, куда ни зайдешь, улыбающиеся лица, как в преддверии большого праздника.

Наступило 4 ноября. Командиры кораблей доложили — к походу готовы. На верхних палубах состоялись короткие митинги. Подняты якоря. Первым дает ход крейсер «Ворошилов», занимая место в голове формирующейся кильватерной колонны. За ним двигаются крейсер «Молотов», эсминцы «Бойкий», «Бодрый» и «Сообразительный». Время — 15 часов 25 минут. До свидания, Новороссийск!

Рассвет застает нас на траверзе Ялты. Чудесный рассвет. Спокойное море ярко сверкает под солнцем. Берег утопает в зелени, хорошо видны белые здания санаториев. Издалека Ялта кажется такой же, как до войны, — величественной и нарядной. Но это лишь издалека. Мы знаем, что уцелевших домов там не так уж много. Это просто щедрая крымская природа скрывает следы разрушений.

Слева по борту вырастают знакомые силуэты кораблей. Линкор «Севастополь», крейсер «Красный Крым», эсминцы «Незаможник», «Железняков», «Летучий», «Ловкий», «Легкий». Дополняют строгую и вместе с тем живописную картину шесть больших охотников.

Встреча, или, по-морскому, рандеву, двух отрядов состоялась в точно назначенный час. На линкоре, идущем [210] под флагом командующего флотом, взвился сигнал: «Эскадре построиться в походный ордер».

Ход 16 узлов. На несколько миль растянулся строй кораблей. Севастополь все ближе. Проплыли справа крутые обрывы Херсонеса. Поворот. И вот мы на знакомом фарватере, которым приходилось ходить и в ясные дни, и ночами темными, и под бомбами, и под артиллерийским обстрелом.

Сейчас в воздухе тоже гудят моторы самолетов. Но это даже и не прикрытие, а парадное воздушное сопровождение.

Поднимаю бинокль к глазам и смотрю на берег, на севастопольские высоты. Ловлю в окуляры колонну Памятника затопленным кораблям. Цел! А когда крейсер подходит ближе, вижу на Приморском бульваре много людей. Они стоят на изрытой воронками набережной и приветственно машут руками. Моряки, пехотинцы, женщины и дети. Севастополь встречает нас!

И тут грохнули орудия кораблей. Двадцать одним залпом из ста могучих стволов возвестила эскадра о своем возвращении в Севастополь в 14 часов 5 ноября 1944 года.

Линкор и крейсера проследовали в Северную бухту, эсминцы — в Южную.

Корабли как будто все те же и в то же время не те. Они прошли сквозь многие боевые испытания, на их стальных корпусах немало рубцов от ран, полученных в боях. На «Красном Крыме» и «Сообразительном» гвардейские флаги. На нескольких кораблях, в том числе и на линкоре «Севастополь», флаги краснознаменные. Некоторых кораблей мы недосчитываемся — они покоятся в водах Черного моря. Так что эскадра предстала теперь в несколько ином качестве.

А город? Сплошные развалины. Сколько ни гляди, не увидишь ни одного целого здания. Беспощадно бушевал здесь вихрь войны.

На следующий день моряки эскадры получили возможность сойти на берег. Я с душевным трепетом ступил на священную севастопольскую землю.

Глазам предстали улицы, заваленные грудами камня и кирпича. Расчищены лишь неширокие дорожки. Ноги сами понесли меня в гору, туда, где когда-то была тихая Красноармейская улица и где стоял дом, в котором меня застала тревога ночью 22 июня 1941 года. [211]

Вот он этот дом — полуразбитый, обгоревший. Но квартира, в которой мы жили до войны с женой и дочерью, сохранилась. Вошел. Голые стены, выбитые стекла, осыпавшаяся штукатурка на полу. Постоял у окна, посмотрел на море. Оно синело, как и прежде. Да, одно лишь море оставалось неизменным.

Потом я спустился с холма к Приморскому бульвару. То тут, то там на улицах люди разбирали завалы, латали стены домов, хоть в какой-то степени пригодных для жилья. Кое-где вывешивались кумачовые флаги: ведь завтра 7 ноября.

На одном из транспарантов слова: «Восстановим славный Севастополь!» По всей стране уже был брошен клич с призывом помочь городу русской морской славы подняться из руин.

Все мы верили, знали, что из развалин встанет город, еще более красивый, чем прежде.

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg