«Генерал медицинской службы»

Генерал медицинской службы (fb2) - Генерал медицинской службы 810K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Иван Дмитриевич Куренков

Иван Куренков Генерал медицинской службы

Иван Дмитриевич Куренков — новосибирский врач и журналист. Участник Великой Отечественной войны. Прошел путь от Сталинграда до Берлина. За боевые заслуги и безупречную службу в Советской Армии награжден орденами и медалями.

В новой книге И. Д. Куренкова рассказывается о советских военных врачах, сумевших сорвать все попытки германских фашистов развязать бактериологическую войну. События, изложенные в книге, происходили в действительности. Герои — люди не выдуманные. Автор лишь изменил их имена.

И. Д. Куренков не новичок в литературе. Его книги — «Черная смерть», «Проверить на себе», «Особо опасная», — посвященные подвижникам русской и советской медицины, были тепло встречены самым широким кругом читателей.

Жене и другу Зинаиде Александровне

В тиши лаборатории

Ранним октябрьским утром 1942 года темно-коричневая «эмка» остановилась у массивных ворот научно-исследовательского института, раскинувшего свои корпуса на опушке подмосковного леса. Из машины вышел известный ученый, профессор Станислав Васильевич Вершинин. На темно-зеленых петлицах его военного кителя ясно выделялись два ромба. Редкие прохожие почтительно посматривали на подтянутого профессора, на его аккуратную, уже начинающую седеть бородку.

Миновав калитку институтского сада, Станислав Васильевич направился к пропускнику. Светло-лимонные и розоватые тона осеннего сада не задержали его внимания. Скользнув по веткам спокойным взглядом, Вершинин сразу поднялся по ступенькам крыльца.

Дежурный — молодой врач-бактериолог, — дремавший за столом пропускника, увидел Вершинина и застыл по стойке «смирно».

— Товарищ дивврач, во время дежурства никаких происшествий не было!

— Ну, прямо строевик! — добродушно заметил профессор и протянул дежурному руку. Тот смущенно пожал ее.

— Ого, батенька! После такого пожатия я и пробирку не смогу держать! Припечатал, ничего не скажешь!

И оба рассмеялись.

В отсеке, приспособленном для переодевания, стоял хорошо известный Вершинину запах дезинфицирующих растворов и чисто выстиранного, свежепростерилизованного белья.

— Вы уже здесь, доктор! — удивился Вершинин, увидев военврача Игоря Александровича Лаврова, переодетого в противочумный костюм. — А я-то полагал, что окажусь первой ласточкой… Ну, здравствуйте, дорогой!

Голос Лаврова сквозь марлевую маску прозвучал глухо:

— Здравствуйте, Станислав Васильевич!

Держался Лавров так, будто его ничуть не стеснял жаркий, сковывающий все движения костюм, и Вершинину это понравилось.

— Опережаете вы меня, Игорь Александрович. Старею, видно, — не без грусти пошутил он, снимая обмундирование.

Постучавшись, в отсек вошел крепкий старик-санитар, вытянулся по солдатской привычке.

— Как дела, Кузьмич?

— Все в порядке, Станислав Васильевич! Как будете одеваться?

— В полный, Кузьмич!

Старик понимающе кивнул и достал из вделанного в стену шкафа комбинезон, марлевую маску, очки-консервы, резиновые сапоги, перчатки, капюшон — весь комплект противочумного костюма первого типа, ибо работать военврачам предстояло в боксах с зараженными чумой обезьянами.

Вершинин, по выражению Кузьмича, «начал закупориваться». Свою одежду он повесил в специальный шкаф. Надев комбинезон, натянул поверх него халат. Лавров помог завязать тесемки… Чуть помедлив, Вершинин подошел к зеркалу и, натягивая маску, состоящую из толстого слоя ваты, обернутой марлей, внимательно проследил: нет ли где щели?.. Наконец, нацепил очки-консервы…

Придирчивый Кузьмич остался доволен — военврачи были надежно защищены толстым слоем одежды. Никакая чума не пристанет, отметил он про себя. Порядок!

Голоса Вершинина и Лаврова доносились из-под защитных масок приглушенно. Разведя руки в стороны, военврачи прошлись по отсеку, и только тогда Лавров нажал кнопку в стене. Массивная дверь бесшумно открылась и так же бесшумно захлопнулась, как только они переступили порог.

В лаборатории царила тишина. Лишь изредка нарушали ее пощелкивания электрических терморегуляторов. Вспыхивали, мгновенно угасая, огоньки сигнальных ламп…

Вершинин и Лавров прошлись вдоль столов, заставленных рядами пробирок, колб, подставок с химическими реактивами, и, миновав еще одну дверь, остановились у боксов. Щелкнул выключатель, мягкий свет залил комнату.

Суетливые макаки, заключенные в объемистых стеклянных банках, с любопытством поглядывали на вошедших. Они не могли не волновать военврачей, ибо именно этим макакам еще до искусственного заражения возбудителями чумы была привита живая противочумная вакцина.

Станислав Васильевич помахал рукой:

— Ну, друзья, вижу, хорошо себя чувствуете! Молодцы!

Обезьяны поглядывали на кормушки.

— Проголодались? Вот идет ваш кормилец!..

Дежурный санитар внес кастрюлю и начал кормить подопечных.

Тем временем профессор и его помощник подошли к следующему отсеку, где находились две контрольные обезьяны: этим перед заражением противочумную вакцину не привили, и теперь они застыли, закрыв глаза и подтянув под живот лапы.

— Ну, что ж, эта серия живой противочумной вакцины весьма эффективна! Весьма!

Вершинин с довольным видом потер руки.

У Лаврова заблестели глаза под очками-консервами:

— Профессор, ведь теперь мы можем делать прививки всему личному составу армии против любой разновидности чумы! — И добавил: — Если, конечно, понадобится…

Вершинин покачал головой.

— Не совсем так, коллега. К сожалению, живая противочумная вакцина, изготовленная из некоторых эталонов штамма[1] чумного микроба ЕВ, не каждый раз дает должный эпидемиологический эффект. Я наблюдал это, будучи на вспышках чумы в странах Центральной и Юго-Восточной Азии… Так что, мой друг, следует работать и работать, не покладая рук!

— Да, понимаю, — отозвался Лавров.

Вершинин в раздумье глядел на подопытных обезьян. Он хорошо знал, что делается в мире. Хотя в Советском Союзе давно нет чумы (вопрос о ее полном уничтожении был поставлен сразу после Великой Октябрьской социалистической революции), однако в азиатских странах все еще бушуют чумные и холерные эпидемии, даже оспа еще жива.

Особо опасные инфекции бушуют рядом с нашими восточными границами. Но и не только там… Как стало известно, некоторые фашистские ученые и пропагандисты вынашивают бредовую идею бактериологической войны… Ввергнуть человечество в такую, катастрофу! Не предчувствие ли близкого конца толкает фашистов на преступление?..

— Ну, ладно, — встрепенулся, взглянув на часы, Вершинин. — Лаборанты и препараторы уже в секционной. Пойдемте, Игорь Александрович.

Переступив порог вскрывочной, профессор окинул зорким взглядом каменные секционные столы, бутыли с раствором сулемы и хлорамина, задержался взглядом на холодно поблескивающем инструменте. Препараторы внесли погибших обезьян. Привычным движением Вершинин вскрыл первую, извлек внутренности. Вставший рядом Лавров провел предметным стеклом по разрезу печени, по разрезу селезенки и легких и сразу зафиксировал волнистые мазки в ацетоне.

Санитары тем временем внесли чашки Петри с агаром и большую стеклянную банку, внутри которой суетились пестрые морские свинки. Сделав посевы на питательную среду и заразив морских свинок, Вершинин аккуратно обмыл перчатки в растворе сулемы.

— Все, — сказал он Лаврову.

Вернувшись в санпропускник, врачи молча переоделись, прошли в душевую, и, встретив их, Кузьмич не мог удержаться от шутки:

— Вот теперь вы как ангелы! Ни одной бактерии на вас не осталось.

— Как ангелы? — Вершинин рассмеялся.

Значит, хорошо поработал, — отметил про себя Кузьмич. — Наш профессор после удачной работы всегда вот таким становится…

В институтском саду стояла тишина. Только ветерок, пробегая меж ветвей, чуть шелестел листьями.

— Игорь Александрович, — улыбнулся Вершинин, — а чего это вы явились сегодня в институт ни свет ни заря?

— А почему вы пришли так рано?

Они рассмеялись, достали папиросы. Закурили, каждый думая о своем…

То, что в Советском Союзе хорошо налажена противоэпидемическая служба, создана широкая сеть научно-исследовательских противочумных институтов и пунктов-лабораторий, налажено в больших масштабах производство вакцин и сывороток для защиты населения и армии, профессор Вершинин знал лучше, чем какой-либо другой ученый нашей страны; ведь он не только руководил научно-исследовательским институтом, где разрабатывались методы противобактериологической защиты, но и был одним из главных консультантов Красной Армии по медицинским вопросам. Его волновала сейчас новая проблема — внедрение в практику микробиологии ускоренных методов обнаружения болезнетворных микробов.

На миг он представил себе бактериологическую атаку… Эпидразведчики обнаружили на местности капли подозрительной жидкости, порошкообразные вещества или установили массовое появление насекомых в необычную для них пору… Задача ясна: обнаружить возбудителя инфекции! Обнаружить прежде, чем появятся первые признаки эпидемии!

Над этим и работал Вершинин…

Поздно вечером, когда Станислав Васильевич собрался ехать домой, Лавров проводил его до машины.

— Да, вот что, друг мой, — сказал профессор, открывая дверцу, — давайте-ка и вы идите отдыхать. Я ведь знаю, — подмигнул он, — проводите меня, а сами в лабораторию за микроскоп. Кузьмич жалуется, что вы до утра сидите в лаборатории. Ну куда это годится? Нельзя так, Игорь Александрович. Нельзя!

— Все-таки пожаловался Кузьмич, — покачал головой Лавров. — А ведь клялся хранить тайну!

— Предал, — улыбнулся Станислав Васильевич, усаживаясь на мягкое сиденье рядом с шофером.

— Предал, — развел руками Лавров.

— Ну, всего хорошего! — кивнул Вершинин и хлопнул дверцей.

В стенах старейшей военной академии

Через несколько минут «эмка» остановилась у подъезда огромного здания.

Поднимаясь на второй этаж, Вершинин с нежностью подумал о своей жене Елене Николаевне, которая наверняка не спит, ждет его. А ведь ей, детскому доктору, нелегко приходится — весь день занимает работа в клинике…

И действительно, в ответ на звонок дверь тотчас распахнулась.

— Полуночник мой!

Елена Николаевна с любовью поглядела на мужа:

— Устал?..

После ужина Станислав Васильевич прошел в кабинет. Удобно устроившись в кожаном кресле, закурил папиросу и взглянул на маленький бюст профессора Заболотного, стоявший на письменном столе.

Услужливая память, словно и не прошло с тех пор семнадцати лет, вновь вернула его в 1925 год, когда двадцатитрехлетний токарь Вершинин после окончания рабфака покидал Томск. Тогда он не знал, конечно, что прощается с городом навсегда.

Мать перед отъездом сына не спала всю ночь, чувствовало ее сердце долгую разлуку, и, чтобы унять беспокойство, укладывала она в чемодан вещи сына, набивала корзину кульками со снедью, чтобы сын не проголодался в дороге.

И вот настала минута, которую Станислав Вершинин ждал втайне с огромным нетерпением!.. Но почему же ему грустно? Стиснув плечи отца и поцеловав мать, поспешил в вагон: боялся разволноваться.

Отец, старый слесарь железнодорожного депо, бодрился, но мать не могла скрыть слезы, то и дело вытирала платком глаза.

Поезд тронулся. Станислав с грустью смотрел на перрон, на котором оставались родители. Вот уже и лица невозможно различить…

Прощайте, родные! Прощай, Томск!

Шум в вагоне вывел Вершинина из задумчивости. Соседи по купе, уже успевшие познакомиться, наперебой угощали друг друга дорожными припасами.

Все-таки, как это случилось, — подумал Вершинин, — что вот он, парень из рабочей семьи, парень из старинного сибирского города, не остался учиться в техническом вузе Томска, а поехал в Ленинград поступать в Военно-медицинскую академию? Наверное, все же была в этом доля случая. Счастливого, конечно… Библиотекарь рабфака дала как-то ему книжку о чуме. И родилось в парне увлечение «драматической медициной»… Книга та и впрямь была интересной. В ней рассказывалось о том, как ленинградский профессор Даниил Кириллович Заболотный — один из лучших микробиологов и эпидемиологов мира, боровшийся с эпидемиями чумы в Индии, Китае, Монголии, Аравии, Месопотамии, на окраинах России, после Великой Октябрьской социалистической революции стал во главе широчайшей сети научно-исследовательских противочумных институтов и станций-лабораторий, расположенных и в Забайкалье, и в Приволжье, и в Заволжье, и на Кавказе, и в Средней Азии.

Ярко и просто рассказано было в книге об охваченных эпидемиями средневековых городах. Как наяву видел читатель полчища крыс, вереницы телег, перевозящих трупы, обезумевших от страха людей… Видения эти преследовали Вершинина и днем и ночью. Он просыпался и долго не мог заснуть. Не может быть, — сверлила мозг упрямая мысль, — чтобы в XX веке человек не смог обрести власть над чумой, ведь средневековье давно миновало, медицина заметно шагнула вперед!

Когда Станислав прочел вторую и третью книжки о подвижниках русской медицины, героически боровшихся с эпидемиями чумы, его поразила стойкость и широта этих неведомых никому героев. Черная смерть косила энтузиастов, но, умирая, они знали, что на смену им придут другие и продолжат борьбу с инфекциями.

Вот такими людьми, преданными гуманным идеям, — думал Станислав Вершинин, — и должны стать мы — комсомольцы двадцатых годов. Мы должны бороться с инфекциями до полного их уничтожения!

Если Вершинин увлекался, его увлечения не знали границ. Мечты об опасной борьбе с инфекциями стали смыслом жизни. Так он и пришел к решению стать врачом-чумологом!

Выбор Вершинина — попасть именно в Ленинградскую военно-медицинскую академию — был не случаен. Еще учась на рабфаке, узнал он, что два года назад начальником кафедры микробиологии и эпидемиологии назначен профессор Заболотный, тот самый, кто ставил себя под чумные удары для того, чтобы найти пути спасения сотен тысяч людей в странах Центральной и Юго-Восточной Азии…

Соседи по купе задвигались, засуетились, поезд приближался к Ленинграду.

Вершинин достал корзину и чемодан и с нетерпением поглядывал в окно, ожидая встречи с городом Ленина.

Город поистине произвел на него ошеломляющее впечатление. С трепетом ходил Вершинин по Невскому проспекту, невольно вытягивая руки по швам при виде моряков с широкими нашивками на рукавах кителей. Душа ликовала: он, Вершинин, будет жить и учиться в Ленинграде!

А когда он узнал, что зачислен слушателем в Военно-медицинскую академию, счастью его вообще не было предела. Так и шел по проспекту, не скрывая улыбки…

Невский кипел. Шли отдохнувшие за лето студенты, торопились курсанты в форме защитного цвета, перепоясанные портупеями, громко смеялись девушки. Встречались и более солидные молодые люди в выцветших студенческих фуражках, в тужурках с голубыми университетскими петлицами… Донашивают старую форму. Видимо, старшекурсники, — догадался Станислав.

Войдя в главное здание академии, Станислав снял фуражку и оглянулся. В фойе было много народу. В основном, это были молодые люди — бывшие красноармейцы, вернувшиеся с фронтов гражданской войны, слесари, токари, только что окончившие рабфаки, военфельдшеры… И на всех была военная форма с темно-зелеными медицинскими петлицами.

С интересом рассматривал Станислав развешенные на стенах портреты профессоров Военно-медицинской академии… Вот Пирогов — великий хирург… Вот Сеченов — основоположник физиологии, автор гениального трактата «Рефлексы головного мозга»… Вот Боткин — создатель величайшей терапевтической школы… Вот Бородин — профессор химии и выдающийся композитор…

Швейцар в старомодной ливрее заметил интерес Станислава, спросил: — Откуда родом?

— Из Томска.

— Сибиряк, значит… С рабфака, поди?

— С рабфака…

— Раньше-то к нам баре все шли учиться, — задумчиво заметил швейцар. — Ведь после кровавого воскресенья Николай II приказал закрыть нашу академию и назначить с осени новый набор — «без кухаркиных сынов»… А сейчас вот свой рабочий парень идет… Это хорошо!

Шум в фойе усилился. Станислав одернул китель и оглянулся. Среди новичков появилось несколько старшекурсников. Холеные лица, пенсне… Они, не скрывая иронии, поглядывали на новичков, и Станислав невольно подумал — это, наверное, еще из тех, старых… Осколки старого мира… Вон как поглядывают… Да бог с ними! Не пропадем!

Он повернулся, посмотрел на новичков в военной форме, таких же, как он, парней, набранных в Одессе, в Перми, в Томске, в самых разных городах России, и с облегчением улыбнулся…

Великий гуманист

На первом курсе Станислав с увлечением занимался анатомией, биологией, химией… Время шло — день за днем, месяц за месяцем… Наконец и второй курс! Теперь лекции студентам должен был читать сам профессор Даниил Кириллович Заболотный!

Высокий, сутулящийся, седобородый профессор Заболотный на удивление легко взошел на кафедру и поклонился аудитории.

Студенты обратились в слух.

Заболотный, действительно, умел говорить. Он ярко рисовал волнующие и страшные картины прошлого… Средневековье… Чумные моры… Люди в страхе бежали из городов… И только врачи продолжали борьбу с непонятной болезнью… Пожалуй, первым серьезным шагом в этом отношении явилось открытие того, что чума переносится крысами…

Пузатые парусники и первые закопченные пароходишки буквально кишели крысами. Врачи встречали суда в море и не пускали их в порт, пока на борту не уничтожались все крысы. Но всех их ведь не уничтожишь. Ночами серыми тенями скользили они с бортов, и только когда стали применять на швартовых металлические диски, крысы вроде были остановлены.

Но это на море… А вот, например, в Монголии, в бесконечной степи, каких-нибудь загородок не сделаешь…

— Позвольте, профессор, — поднялся с места Вершинин. — Ведь это вы впервые доказали, что в Монголии, в Маньчжурии, в Забайкалье чуму переносят не крысы, а дикие, зараженные блохами, грызуны — сурки-тарбаганы?

— О! — воскликнул Заболотный. — Так вы, оказывается, сами все знаете! Вот рабфаки, а! — Он рассмеялся и вслед за ним рассмеялась аудитория.

Станислав стоял навытяжку, покрасневший, смущенный.

— Садитесь! — сказал профессор и уже серьезно добавил:

— О том, кто, что и когда открыл, мы будем говорить позже. А сейчас извольте выслушать — чем мы располагаем в борьбе со страшным бедствием — чумой…

В курилке студенты окружили Станислава — как это он осмелился прервать профессора?

— А черт знает как! — смущенно отвечал Вершинин. — Я ведь читал, что Заболотный — главный чумолог страны и что это именно он первый открыл чуму в природе… Ну, вот и не вытерпел!

А затем начались практические занятия по микробиологии.

Ассистент Заболотного, Аркадий Аркадьевич, то и дело поправляя очки, не без гордости сообщил, что первая в Советском Союзе самостоятельная кафедра микробиологии и эпидемиологии создана именно в Военно-медицинской академии. Именно эпидемиологический профиль научных и практических интересов профессора Заболотного и определил лицо кафедры.

— Наша работа касается преимущественно вопросов местного иммунитета и эпидемиологии чумы. И начнем имы с азбуки микробиологии. С того, как обращаться с микроскопом, как окрашивать микробы.

Когда в лабораторию вошел Заболотный, уже прозвенел звонок.

— Ну, как, рабфаки, трудна азбука микробиологии? Хоть трошки поняли?

— Поняли, — послышались голоса.

— Добре, — улыбнулся профессор. — Отдохните немного.

Слушатели дружно заспешили в курилку. Станислав задержался.

— Разрешите, товарищ профессор, к вам обратиться.

— Да, слушаю вас, коллега.

— Я давно интересуюсь микробиологией и эпидемиологией. Позвольте мне работать в свободное время на вашей кафедре.

Некоторое время Заболотный и Вершинин молча смотрели друг на друга.

— Скажите-ка, хлопчик, вы случайно не прочли книжку о чуме, где некий доктор превознес меня до небес?

— Да, прочел, еще будучи рабфаковцем.

— Что ж, похож я на Гулливера, каким изобразили меня в том книге?..

Пощипывая бородку, профессор задумчиво прошелся по лаборатории. Остановился перед Станиславом, с интересом взглянул на него.

— Ладно, зайдите ко мне в кабинет, потолкуем на эту тему.

Станислав вспыхнул от радости:

— Спасибо, профессор. Когда можно зайти?

— В любое время…

Станислав, почти все свободное время проводивший в лаборатории, не замечал, как летели дни.

Лаборантки украдкой наблюдали за ним, посмеивались, как неумело брал он большими руками маленькие пробирки. Но стоило ему разбить посуду, первыми успокаивали: «Ничего, бывает».

Постепенно лаборантки привыкли к Станиславу и перестали над ним посмеиваться. Высокий, настойчивый парень нравился им.

Прочитав солидное количество специальных работ, освоив методику, Станислав вновь обратился к Заболотному:

— Меня занимает снижение вирулентности[2] стрептококка, профессор.

— Что ж, тема актуальная. Приступайте к работе, — разрешил Заболотный.

Станислав с жаром приступил к занятиям. Он раз за разом проводил микробов через питательные среды, но стрептококки почему-то не хотели терять ядовитых свойств. Морские свинки и белые мыши гибли, как и в начале опытов.

— Почему? — недоумевал Станислав.

Заболотный рассмеялся:

— Это вы, дорогой, у бактерии спросите! Почему это она не признает вас как укротителя. — И, уходя, добавил серьезным голосом: — Ищите! Учитесь до всего доходить самостоятельно!

Станислав растерянно оглянулся на Аркадия Аркадьевича. Тот, поправив очки, улыбнулся:

— Не огорчайтесь. Таков уж наш профессор. Он многих вывел в люди, привил им вкус к самостоятельности. Да, кстати, Даниила Кирилловича только что избрали действительным членом Академии наук СССР! Сегодня вечером в актовом зале будем чествовать его как академика!

Станислав радостно улыбнулся.

Вечером, вдоль огромного зала, залитого электрическим светом, вытянулся ровный строй. Лица слушателей по команде: «Смирно! Равнение налево!» обратились к распахнутым дверям.

Не шевелясь, почти не дыша, смотрел Станислав на появившуюся в зале группу профессоров Военно-медицинской академии.

В напряженной тишине отчетливо раздавались шаги ученых, среди которых был и виновник торжества Даниил Кириллович Заболотный. Рядом с ним шли академик Иван Петрович Павлов и, чуть приотстав, известные профессора Воячек, Федоров, Орбели, Тонков, Павловский.

Дождавшись, когда президиум расселся за столом, начальник академии, седоволосый профессор Воячек, предоставил слово Павлову, семидесятисемилетнему ученому, лауреату Нобелевской премии, признанному вождю физиологов мира. Бодро взойдя на кафедру, Павлов расправил пальцами седую бороду и благосклонно взглянул на Заболотного.

— Я очень рад, коллеги, первым приветствовать великого гуманиста, академика Заболотного! Путь этого ученого необычен. Он родился и вырос в бедной крестьянской семье на Украине, сумел блестяще окончить два университета и в тридцать два года стать профессором. Его путь к вершинам науки был тернист, труден. Всю свою сознательную жизнь провел академик в экспедициях, ликвидировав не одну эпидемию чумы в Индии, Китае, Монголии, Аравии, Месопотамии, на окраинах России. И не случайно наше правительство, поставив вопрос о полной ликвидации чумы в нашей стране, назначило руководителем темы именно Заболотного. Да здравствует главный микробиолог, эпидемиолог и чумолог, академик Заболотный! Ура!

— Ура-а-а! — многоголосо, радостно подхватили слушатели.

— Ура-а-а! — не слыша своего голоса, кричал заодно со всеми Станислав Вершинин, не сводя глаз с Заболотного.

Время шло, месяц за месяцем, год за годом. Вот уже и пятый курс. Государственные экзамены.

По окончании Военно-медицинской академии Станислава Вершинина оставили при кафедре микробиологии и эпидемиологии. Именно здесь молодой военный врач обнаружил свое дарование, свои исключительные способности экспериментатора. Уже через три года он выступил с оригинальной работой «О снижении вирулентности чумного микроба», принесшей ему ученую степень доктора медицинских наук. Как бы радовался академик Заболотный успехам молодого доктора, если бы дожил до этих дней!.. Но, к сожалению, он умер в 1929 году в Киеве, уже будучи президентом Академии наук УССР.

Они светятся!

Как всегда, после утренней «пятиминутки», профессор Вершинин и Игорь Лавров направились в «чистую» половину лаборатории, где над столом колдовал уже пожилой препаратор Веткин — раскладывал препараты, наслаивал на них диагностическую иммунную сыворотку, готовил люминесцентный микроскоп.

Вершинин сел на табурет и принял из рук Лаврова один из препаратов.

— Погасите свет. Начнем!

Комната погрузилась во тьму. Лавров и Веткин затаили дыхание.

— Вижу! — торжествующе воскликнул профессор. — Свечение микробов зеленоватое. Некоторые из них походят на точки. Взгляните, друзья!

Игорь первым приник к микроскопу, жадно всматриваясь.

— Светятся! Они светятся! — восхищенно проговорил он, уступая место препаратору. И Веткин тоже подтвердил:

— Вижу! Светятся!

Вершинин вновь склонился над микроскопом.

— Понимаете, друзья, в чем суть? Даже на третий день после заражения подопытных обезьян в препарате из селезенки продолжают светиться точки. Понимаете, отдельные точки! Это значит, что можно определить даже одну микробную клетку чумы среди тысяч других окружающих ее микробов. Поразительно! Пригласите-ка аспирантов!

Лавров включил свет.

Аспиранты собрались быстро и дружно. Все они были молоды, все носили соответствующее военной академии звание адъюнктов. Глядя на них, Вершинин ощущал гордость, становился таким же пылким, как и его ученики.

Профессор поднялся из-за стола:

— Сейчас я вам расскажу, коллеги, о некоторых новостях, касающихся комплекса наших оборонных мероприятий. Разговор пойдет о сущности скоростного люминесцентно-серологического метода, позволяющего быстро распознать болезнетворные микроорганизмы.

Сущность метода состоит в выявлении антигенов — разных микробных клеток — с помощью специфических иммунных сывороток, окрашенных флюоресцирующим красителем. Для этого нужно взять микробную взвесь. В данном случае мы с доктором Лавровым взяли чумную культуру от погибших обезьян, нанесли ее тонким слоем на предметные стекла, зафиксировали в соответствующем растворе, чтобы бактерии приклеились к стеклу и при этом не утратили своей структуры. Затем обработали, то есть нанесли на стекло, поверх уже зафиксированного препарата, противочумную иммунную люминесцентную сыворотку. Таким образом антигены соединились с люминесцирующим антителом, в данном случае с противочумной иммунной сывороткой и приобрели способность светиться — люминесцировать в ультрафиолетовых лучах.

Сейчас, коллеги, мы с вами рассмотрим такой препарат в люминесцентном микроскопе. Учтите, что при положительных результатах на темном фоне препарата должны просматриваться искомые микроорганизмы, светящиеся по периферии. Кстати, этот метод может быть применен для выявления большинства болезнетворных микробов, а не только возбудителя чумы. Понятно, классические, известные вам, методы обнаружения микробов, то есть выделение чистой культуры микроба, наиболее надежны, но они слишком трудоемки и требуют большой затраты сил и времени — несколько суток после отбора проб. А наша задача — суметь в первые же часы после бактериологической атаки получить данные о зараженности объекта и немедленно, повторяю — немедленно, осуществить научно обоснованные противоэпидемические мероприятия.

Вершинин поднялся:

— Выключите свет!

Щелкнул выключатель, все невольно подались вперед. Вершинин, услышав характерное шарканье по полу, предостерег:

— Не все сразу, товарищи! По одному.

Слушатели необычной лекции сгрудились вокруг стола, нетерпеливо ожидая своей очереди.

Раздался чей-то голос:

— Какое зеленое свечение!..

— Поясняю, — отозвался Станислав Васильевич. — На темном фоне препарата просматриваются светящиеся микробы чумы. Цвет свечения зависит от цвета люминесценции красителя. В данном случае мы использовали для метки сыворотки изотиоцианат флюоресцеина — потому микроорганизмы и дают зеленое свечение. Ясно, коллеги?

Последующие дни Вершинин почти не выходил из института. Спешно готовились диагностические люминесцентные сыворотки, новые препараты. В препаратах этих наблюдались уже не отдельные светящиеся точки, а сплошное свечение, поскольку чумные микробы после трех-четырех дней все активнее поражали легкие, селезенку и другие органы погибших животных.

— Все закономерно, — подытожил Вершинин результаты наблюдений. — Но ведь на фронте будет не так, придется брать мокроту и кровь у живых людей… Вот давайте, Игорь Александрович, и проведем такой эксперимент на обезьянах: слюны у них вполне достаточно.

Результаты, как и предполагал профессор, были положительные: препараты, приготовленные из мокроты зараженных обезьян, светились.

Через некоторое время Вершинин решил поставить опыт в обстановке, близкой к фронтовой. Для этой цели препаратором Веткиным была приготовлена экспериментальная стерильная комната. Именно здесь Вершинин и его неизменный ассистент Лавров намеревались распылять пульверизатором жидкую чумную культуру, а затем тампонами, смоченными в физиологическом растворе, сделать смывы и нанести их на стеклянные пластинки.

— Представьте, — фантазировал Станислав Васильевич, — будто мы обследуем объект внешней среды, зараженной противником. Но… время! Слишком мало отпущено времени. И почему в сутках только двадцать четыре часа? — Он с наигранным сожалением пожал плечами и, не выдержав, рассмеялся. — Кстати, Игорь Александрович, я распорядился поставить в кабинете две раскладушки. Не возражаете?

Да разве мог Лавров возражать! Он готов был круглые сутки находиться рядом с учителем!

— Впрочем, — добавил Вершинин, — вам, холостяку, не все ли равно, а? А вот меня супруга потерзает…

Казалось, все складывалось как нельзя лучше. Вершинин работал настойчиво и энергично. Но однажды в кабинете резко зазвонил телефон.

— Здравствуйте, профессор! — Вершинин сразу узнал голос начальника Главного военно-медицинского управления Красной Армии Смирнова: — Как скоро сможете подъехать ко мне?

В голосе Смирнова явно улавливались тревожные нотки…

— Ну… где-то около часа…

— Жду!

В трубке щелкнуло. Вершинин, пощипывая бородку, задумался: «Что означает это сухое «жду»? Раньше бы Смирнов сказал: «Жду вас, Станислав Васильевич…»

Уже сидя в «эмке», профессор не переставал гадать: «Что приключилось? Не связан ли этот вызов с институтом…»

Занятый мыслями, Вершинин рассеянно глядел на длинные полосы зеленых насаждений.

— Не на фронт ли, товарищ профессор? — поинтересовался водитель, переключая скорость.

— Возможно, Вася!..

— Вы так часто вылетаете на фронт на консультации, хоть бы меня разок взяли!

— Обязательно возьму!

— Возьмете… Когда война кончится!

Станислав Васильевич, закурив, поглядел на спидометр: стрелка прыгала около восьмидесяти.

Разговор с начальником Главного военно-медицинского управления Смирновым был недолгим. Вершинин вернулся озабоченный и тотчас ёызвал Лаврова.

Игорь застал профессора сосредоточенно рассматривающим огромную карту, занимающую едва ли не всю стену кабинета.

— Вот в этом месте, Игорь Александрович, — Вершинин провел указкой извилистую полосу на карте, — на левом берегу Дона установлена массовая заболеваемость, принявшая характер эпидемической вспышки. Здесь, как вы знаете, Донской фронт. Мне приказано вылететь туда немедленно. — Положив указку на письменный стол, он взглянул на Лаврова. — Как вы на сей счет?..

— Я всегда готов, профессор!

— Жаль, что наш скоростной метод обнаружения болезнетворных микробов еще не отработан окончательно, и нет пока диагностических люминесцентных сывороток. Иначе мы воспользовались бы им… Но ничего, мы еще как-нибудь апробируем этот метод. Кстати, почему бы вам, Игорь Александрович, не пообедать у нас перед отъездом? Жена будет рада. Она ведь у меня мастерица готовить обеды и угощать гостей. Я по телефону вызвал ее из клиники, она дома и ждет нас.

— С удовольствием, — согласился Игорь.

— Ну вот и чудесно!

Елена Николаевна встретила мужа и Лаврова несколько встревоженно.

— Летите на фронт?

— На Донской, дорогая, — ответил Станислав Васильевич, снимая фуражку. — Не волнуйся, не в первый раз…

Детей у Вершининых не было. Их первенец — Володя — двенадцати лет утонул в пруду в Подмосковье. И теперь они — и Станислав Васильевич и Елена Николаевна — относились к Игорю как к родному сыну.

Глаза хозяйки стали печальными:

— Донской фронт… Это рядом со Сталинградом… Там сейчас самое пекло…

Станислав Васильевич успокаивающе улыбнулся:

— Все будет в порядке!

На фронт

Вслушиваясь в рокот моторов, Вершинин думал об обстановке на Донском фронте. Он знал, что по указанию Ставки Верховного Главнокомандующего под совместным руководством маршалов Жукова и Василевского стягивались сюда резервы с тем, чтобы полностью окружить фашистские войска в междуречье Волги и Дона.

Под покровом темноты, в обстановке полной секретности, наращивалась мощь заново переформированных фронтов — Юго-Западного, Сталинградского и Донского. Войска скрытно готовились к наступлению…

Думая об этом, Вершинин пытался представить характер предстоящей работы. В шифровке говорилось, что вспышка болезни очень напоминала грипп… Возможно… Но не нацистские ли бактериологи это зашевелились?.. Зондируют почву, стремясь узнать — насколько мы готовы к защите?.. Что ж, если так, мы покажем свою готовность!

Вершинин повернулся к Лаврову. Но Игорь смотрел в окно, и Станислав Васильевич вновь вернулся к своим беспокойным мыслям.

Даже на заре истории, не имея представления о болезнях, люди задумывались о «бросании заразы на своих врагов». Мало — задумывались! Были случаи, когда нападающие с помощью примитивных катапульт перебрасывали через стены обороняющихся крепостей трупы врагов… Да вон и в «Моисеевых книгах» сказано: «И наведу на вас мстительный меч… И пошлю на вас моровое поветрие, и преданы будете в руки врага… И накажу живущих на земле Египетской так, как я наказал Иерусалим — мечом, голодом и заразным мором…»

А вот в XVIII столетии был зафиксирован самый настоящий прецедент бактериологической атаки. Известно о нем стало благодаря трудам французского бактериолога Шарля Николя. В переписке, которую вели в 1763 году английский генерал, губернатор Новой Шотландии Амхерст и подчиненный ему комендант крепости Форт-Питт, полковник Бухэ, Николь обнаружил доказательства умышленного заражения американских индейцев оспой. Бухэ доставил индейцам одеяла и палатки, которыми до этого пользовались в госпитале больные оспой. Вскоре после этого в индейских племенах штата Огайо вспыхнула жестокая эпидемия… Так что фашисты далеко не оригинальны в своих жестоких планах, — заключил Вершинин…

Штаб Донского фронта находился на левом берегу реки, в шестидесяти километрах от сражающегося Сталинграда. Отзвуки битвы докатывались и сюда — время от времени от взрывов вздрагивали стены и потолок обширного блиндажа.

Константин Константинович Рокоссовский стоял у карты, когда дежурный офицер доложил ему о прибытии представителя Главного военно-медицинского управления профессора Вершинина. Рокоссовский отложил красный карандаш, выпрямился, привычным движением одернул полевую гимнастерку.

— Просите!

Вошел Вершинин. Приложил пальцы к козырьку, четко представился.

— Здравствуйте, Станислав Васильевич! — приветливо улыбнулся Рокоссовский, протягивая руку.

Он здоровался с Вершининым просто, без официальности, так как уже не раз встречался с ним.

— Присаживайтесь!

Сняв фуражку, Вершинин присел и устремил на Рокоссовского внимательный взгляд.

Командующий начал без предисловий:

— На левом берегу Дона, в частях появилось странное заболевание, о чем я уже доложил Ставке. Нечто похожее на вспышку эпидемии. Наши эскулапы уверяют, что похоже на грипп. — Он протянул Вершинину открытый портсигар и сам закурил. — Однако есть одно «но»… Мне доложили, что в местах дислокации летных частей обнаружили такое количество мышей, что они буквально сгрызают всю резиновую изоляцию…

При этих словах Вершинин ощутил спиной легкий щекочущий холодок. Ничем не выдавая волнения, сказал:

— Что касается первичного диагноза — это обоснованно, товарищ командующий. Ведь многие вспышки коварных и тяжелых инфекций поначалу похожи на грипп. Что касается мышей-полевок, вряд ли стоит удивляться: на территории, занятой войной, хлеб не убран, и для грызунов имеется прекрасная кормовая база. Не так ли? Иное дело, если среди них — эпизоотия[3]. Тогда… Впрочем, разберемся на месте, Константин Константинович, чего гадать?..

Рокоссовский с надеждой посмотрел на ученого.

После беседы на командном пункте Рокоссовский и Вершинин вышли из блиндажа. Прямо перед ними раскинулся низкорослый кустарник. Непрерывно ухали пушки, где-то рядом поднимались черные облака дыма, земля вздрагивала.

Около медицинского пункта, размещенного в землянке на склоне оврага, Рокоссовский и Вершинин встретили Лаврова. Профессор представил командующему своего помощника.

После дружеского фронтового обеда в компании со штабными командирами Константин Константинович дал Вершинину и его помощнику самолет, чтобы доставить их в район эпидемии.

Вспышка

Армейский эпидемиолог, военврач первого ранга Григорий Петрович Силаев, близко знавший профессора Вершинина, встретил врачей на полевом аэродроме и сразу сообщил, что вспышка началась внезапно и охватила несколько летных частей.

— Симптомы болезни: озноб, головная боль, температура 38–39 градусов, бред… Есть несколько случаев пневмонии[4]. Кстати, сегодня один из больных заявил, что у него появилась боль в подмышечной области, где начинает контурироваться увеличенный лимфатический узел! Словом, первичный диагноз не подтвердился. Тут, очевидно, что-то существеннее. Тем более, нашествие мышей…

Холодок снова пронизал профессора, но голос его звучал спокойно:

— Да, возможно. А скажите, Григорий Петрович, вы делали бактериоскопию на биполяр?[5]

— Сделали несколько мазков из мокроты больных, просмотрели в микроскоп. Ничего похожего на чумную палочку нет.

— Реакцию с тулярином ставили?

Силаев замялся.

— Честно, Станислав Васильевич, как только сегодня я увидел, что у одного заболевшего начал контурироваться увеличенный лимфатический узел, хотел поставить аллергическую реакцию с тулярином, но не успел.

— Ну что ж, — вздохнул Вершинин. — Темна вода во облацех! Посмотрим больных.

Над аэродромом появились немецкие самолеты. Они летели не очень высоко, наверняка видели скопление людей, но почему-то не бомбили и не обстреливали.

Силаев усмехнулся:

— Людей видят, а самолеты наши закамуфлированы… На соседний, ложный аэродром ушли.

Спустя несколько минут раздался грохот. Дым и пыль заволокли все вокруг.

Пока шли от аэродрома до полевого инфекционного госпиталя, размещенного в деревне, Станислав Васильевич внимательно рассматривал павших мышей, валявшихся буквально повсюду.

Силаев на ходу рассказал, что мыши не боятся людей: проникают в палатки, забираются в карманы шинелей, полевые сумки, вещевые мешки. Набиваются десятками в обувь, снятую людьми во время отдыха, свободно бегают по спящим…

— Я заметил, профессор, что заболевание среди личного состава чаще всего встречается там, где не убран хлеб. Там мышей — тьма! Там же, где территория очищена, заболеваний нет.

— Существенная деталь, — заметил Вершинин, одобрительно взглянув на Силаева. — Это, так сказать, эпидемиологическое доказательство единства места заражения.

Беседуя, они подошли к деревне, где в домах, покинутых хозяевами, размещались больные, доставленные из частей. Лавров, вслушиваясь в разговор врачей, старался не пропустить ни слова.

Закрыв рот и нос марлевыми повязками, профессор Вершинин, Лавров и сопровождавшие их военные врачи вошли в большое полукаменное здание школы. Повсюду слышались стоны и бред больных. За школой шипели гидропульты. Дезинфекторы орошали территорию раствором хлорной извести. Медсестры, в марлевых повязках до глаз, вписывали в заглавные листы истории болезни температуру; тут же лаборантки брали у больных на анализ мокроту и кровь. Не было и признака той лихорадочной суеты, которая обычно наблюдается в начале эпидемии.

«Грипп? Гм… Но я не слышу ни кашля, ни чихания, — подумал Вершинин. — Только постанывают… Странный грипп!»

Переходя от больного к больному, он пытливо всматривался в бледные осунувшиеся лица. «По-моему, предварительный диагноз ошибочен…»

У койки, последней в ряду, профессор задержался.

— Как величать вас?

— Петренко, Василь Семенович…

— Летчик?

— Так точно, товарищ профессор Вершинин.

— Откуда вы меня знаете?

Что-то наподобие улыбки мелькнуло на горячечном лице лейтенанта.

— Рассказывали, что вы летите к нам…

С трудом приподнявшись с подушки, лейтенант торопливо и с придыханием проговорил:

— Сбил я фашиста, вышел из огня, дотянул до своих… Снова бы в воздух, да вот…

— Медики не пустили? — хитро подмигнул Вершинин.

— Медики…

— Ай-ай-ай! — покачал головой профессор, осторожно ощупывая Петренко. — Весьма неприятный народец, мешают совершать подвиги… Так!.. Ну-ка, поглядим в паху. Не больно?

Летчик покачал головой:

— Не больно… Вот голова побаливает, дышать трудно…

— Понимаю… — Приставив к его груди стетоскоп, Вершинин уловил характерные хрипы в легких. Пневмония! — Отдыхайте пока, все будет хорошо!

Сопровождавший профессора армейский эпидемиолог указал на другого больного:

— Это тот, о ком я вам докладывал.

Станислав Васильевич наклонился над больным и осторожно коснулся его плеча. Тот с трудом открыл усталые серые глаза.

— Лежите спокойно! — Вершинин прощупал подмышечную область. «Да, здесь явно контурируется лимфатический узел. Будущий бубон», — отметил он про себя.

— Давно болит под мышкой?

Больной с трудом разомкнул запекшиеся губы.

— Неделю, наверно… Не помню. Выбросил из палатки мышку дохлую, а отмыть руки не успел — вызвали по тревоге. Может, это от той дохлятины началось?..

— От мышки, от мышки, дорогой! — Вершинин поглядел на своих спутников и в их глазах уловил тревожный вопрос. Но что он сейчас мог ответить? Профессор взглянул на температурный лист: 38… 37,5… Снова 38. Подумалось: относительно легкое течение болезни…

За время обхода было обнаружено несколько случаев ангины с сероватым налетом, пневмонии, у некоторых больных были увеличены лимфатические узлы в паху или в подмышечной области, встречалась и кишечная форма заболевания.

Теперь сомнений не было: туляремия! Вся клиническая симптоматика подтверждает это.

Какая мозаика! Различные формы заболевания — легочная, бубонная, ангиозно-бубонная, кишечная. Но летальных исходов пока не было, а ведь на чумных эпидемиях клиническая картина усилена в сотни раз: лица у заболевших пылают, язык словно начищен мелом, больные бредят, их речь заплетается. Туляремия в общих чертах напоминает чуму с той лишь разницей, что протекает значительно легче. Недаром туляремию называют двоюродной сестрой чумы. Нацистские бактериологи полагают, несомненно, что туляремия вполне пригодна для диверсий, поскольку она терроризирует своим сходством с чумой и, что важнее всего, обладает значительно меньшей, нежели чума, степенью обратного действия. Бактерии туляремии могут обеспечить колоссальный военный эффект, будучи при этом средством относительно безопасным для стороны нападающей, ибо заболевание не относится к инфекциям контагиозным.

Обычно кого настигает болезнь? Тех, кто употреблял зараженную грызунами воду либо пищу. Это — кишечная форма. Болезнь косит тех, к кому прикоснулись больные мыши. Это — бубонная форма. Наконец, вдыхая пыль от подстилочной соломы, насыщенной микробами туляремии, люди заболевают легочной формой.

«Что же остается предположить? — Эта мысль беспокоила Вершинина. — Неужели фашисты воспользовались нашествием мышей и искусственно вызвали эпидемию? Нет, не может того быть! Пока не может. Сейчас враг из последних сил рвется к Волге, на карту поставлено многое, быть может, исход всей войны. Вот если бы гитлеровские войска отступали, тогда другое дело: искусственно вызвав эпидемию, они, возможно, попытались бы задержать наших бойцов в эпидемическом котле. В теперешней ситуации туляремия вполне может перекинуться к немцам, если им удастся потеснить части Донского фронта и вступить на территорию эпидемического очага. Эту опасность противник, несомненно, учитывает. Нет, не от фашистских докторов зависела вспышка туляремии!» — решил он и облегченно вздохнул.

Когда врачи вышли наконец на свежий воздух, Вершинин обратился к окружавшим его:

— Видите, товарищи, какая мозаика? Самые разные клинические формы заболевания — легочная, бубонная, ангиозно-бубонная, кишечная! Думаю, что это дает основание предположить туляремию. Эпизоотия среди мышей-полевок крайне велика. Чума проявила бы себя страшнее. Следует к тому же учесть то, что до войны в этих местах постоянно проводились широкие дератизационные[6] мероприятия. Очаг, наверное, тлел, однако вспышек туляремии не было… Есть вопросы?

Вопросов не было.

— Тогда, — продолжал профессор, — приступим к раннему диагностическому методу исследования. Наше оружие — шприц. Очаг эпизоотии известен. Мы будем вводить всем, кто находится в районе эпизоотии, эмульсию убитых палочек туляремии, иначе говоря, сделаем туляриновую пробу. Спустя сутки на месте укола должно появиться покраснение и припухлость. Такая реакция — верный признак миновавшей или продолжающейся болезни. Если реакция окажется положительной, то ни о какой чуме в данном случае говорить не придется. Не так ли, товарищи? — профессор взглянул на Лаврова, потом на других врачей. — Ведь если честно признаться, еще не все окончательно освободились от мысли, что, может быть, это чума…

— Аллергическая реакция с тулярином подскажет — да или нет, — вставил Лавров.

Вершинин одобрительно посмотрел на ученика:

— Вы правы, Игорь Александрович.

Через сутки, читая реакцию на руке обследуемого, профессор подтвердил:

— Так и есть! Видите — краснота, отек…

— А вот здесь — инфильтрат! — отозвался армейский эпидемиолог, осматривая руку стрелка-радиста…

Пока Лавров исследовал мышей, пытаясь выделить с коллегами чистую культуру микроба туляремии, Вершинин занялся локализацией эпидемической вспышки. Так внутри Донского фронта возник другой, малый фронт, под командованием профессора Вершинина.

Коллеги

Черный «мерседес» остановился у респектабельного особняка на окраине Познани. Человек в коричневой форме вышел из «мерседеса», поднялся на крыльцо и бросил дежурному эсэсовцу:

— Скажите фрау, что обед, возможно, несколько задержится. Я жду гостя.

— Слушаюсь, господин рейхсарцтефюрер[7]!

Пройдя в кабинет, рейхсарцтефюрер Блюменталь опустился в глубокое кожаное кресло, машинально взглянул на портрет Гитлера, на эмблему огромного орла, державшего в лапах свастику, и закурил.

Ситуация на Восточном фронте складывалась очень тревожная. Поражение под Москвой заставило Гитлера пойти на крайние меры. Не случайно он отдал приказ рейхсмаршалу Герингу — начать секретную подготовку к бактериологической войне… И вот рейхсарцтефюрер Блюменталь — заместитель Геринга по вопросам бактериологической войны… И приятно, и…. страшновато! Впрочем, мозг ученого хорошо натренирован, недаром профессора Блюменталя считают выдающимся специалистом в области медицинской микробиологии.

Здесь, близ Познани, уже началось переоборудование помещений бывшего польского научно-исследовательского бактериологического института. Здесь же сооружался испытательный полигон. Поскольку опыты предполагалось ставить на людях, спешно возводилось здание экспериментальной клиники. На полигоне будут рваться снаряды: мины, бомбы, гранаты, начиненные болезнетворными микробами, а в экспериментальной клинике будут изучаться миксты — раненые и зараженные…

Рейхсарцтефюрер направлял всю научно-исследовательскую работу института на изучение возбудителей самой страшной, самой эффективной для военных целей чумной инфекции и на культивирование бактерии туляремии. Вот почему его глубоко заинтересовали агентурные данные с советского Донского фронта: «Что-то, должно быть, любопытное там происходит! Надо будет уточнить, что за вспышка»…

Все, чего достигла научная мысль в сфере медицинской микробиологии, было отдано в полное распоряжение вновь испеченного рейхсарцтефюрера, и Блюменталь вместе с семьей перекочевал в Познань, оставив свою засекреченную лабораторию в Берлине в надежных руках помощников.

Правоверный нацист, профессор Блюменталь, в отличие от многих своих единомышленников, отлично разбирался во всем том новом, чего достигла современная медицина. Еще до нападения на Советский Союз ему было известно, что там хорошо действует противоэпидемическая служба. Это, главным образом, и тревожило Блюменталя… Нет, он не ввяжется в бактериологическую войну, пока не будет твердо уверен в превосходстве над русской противобактериологической защитой… Именно поэтому Блюменталь неотлучно находился на работе, приезжая домой лишь для краткого отдыха.

Сегодня установившийся порядок пришлось нарушить: ожидался из Берлина старый его коллега профессор Гейман.

Белокурая горничная сообщила:

— Профессор Гейман!

— Просите господина профессора!

Переступив порог кабинета, Гейман выкинул перед собой руку и гаркнул:

— Хайль Гитлер!

В клетке испуганно заметалась канарейка.

— Хайль! — Блюменталь улыбнулся. — Можно подумать, здесь взорвалась новая бомба[8]. Какой голос у вас, коллега! Садитесь.

Чуть выпуклые водянистые глаза на красно-кирпичном лице Геймана сузились:

— Говорите, мой голос напоминает взрыв новой бомбы? Ваши слова, господин рейхсарцтефюрер, производят впечатление. Уж не появилась ли она и впрямь, эта бомба?

Блюменталь сдвинул брови:

— К сожалению, нет… Изготовить ее не просто… Физики до сих пор возятся с изотопами урана…

Оба помолчали.

Еще будучи студентом Берлинского университета, Блюменталь подружился с Гейманом — сыном фабриканта, которому миллионы его отца прекрасно заменяли отсутствие титулов. Именно деньги отца позволили ему попасть в круг студентов, выходцев из прусского юнкерства, к которым принадлежал и Блюменталь. Помимо медицины молодые студенты увлекались философией Шопенгауэра и Ницше, мрачные идеи которых вполне отвечали их реакционным представлениям о народе, революции, демократии…

Молчание Геймана и Блюменталя прервала фрау Блюменталь, сорокалетняя полнеющая блондинка. Гейман учтиво поднялся с кресла.

— Здравствуйте, профессор, — фрау Блюменталь протянула Гейману унизанную перстнями руку. Потом повернулась к мужу:

— Обед готов!

— Прошу, коллега, — поднялся с кресла Блюменталь.

Обедали втроем в уютной столовой. Фрау Блюменталь отослала человека, прислуживающего за столом, и принялась хозяйничать сама. Возможно, муж и гость коснутся в разговоре темы, о которой вовсе незачем знать слугам.

Тоненько звякнули хрустальные рюмки, задвигались тарелки с закусками…

После обеда хозяйка внесла кофейник. Отпивая мелкими глотками горячий кофе, Гейман поинтересовался:

— Как работает у вас мой бывший ученик доктор Штаркер?

— Выше всякой похвалы: предан фюреру и науке!

— Да, этот молодой ученый подает большие надежды, — согласился гость, вытирая салфеткой мясистые губы.

Блюменталь поднялся из-за стола.

— Я приглашаю вас, коллега, посмотреть наш институт.

…Пока знакомый нам «мерседес» с зашторенными стеклами доставляет ученых мужей в бактериологический институт, что расположен недалеко от Познани, мы познакомимся с молодым доктором Гансом Штаркером, о котором так лестно отзывались хозяин и гость.

Ганс Штаркер входит в игру

Еще три месяца назад Ганс Штаркер не мог и предполагать, что все так сложится.

С самого начала войны молодой ученый лелеял мечту помочь силам, бесстрашно вступившим в единоборство с фашизмом. Немногочисленные берлинские друзья Штаркера время от времени подавали голос из подполья, куда пришлось уйти всем немецким коммунистам и антифашистам.

Ганс был на особом счету у подпольщиков, возлагавших на талантливого ученого большие надежды. Работая в лаборатории профессора Геймана, он находился вне всяких подозрений и мог передавать в подполье все, что касалось чудовищных замыслов бактериологической войны.

Именно друзья подсказали Штаркеру: хорошо бы проникнуть в бактериологический институт в Познани, в самое логово рейхсарцтефюрера Блюменталя, и теперь молодой ученый строил варианты этой опасной и трудной операции.

Ганс родился в Советском Союзе. Его отец — Альфред Штаркер, инженер, работал на одном из заводов Урала. То, что отец был не только инженером, но и тайным агентом старой немецкой разведки, Ганс и не подозревал. Отец восторженно встретил приход к власти фашистов и дал понять, что будет работать и на третий рейх. Нацисты приняли во внимание желание Штаркера-старшего, и соответствующие органы поручили ему собрать сведения о военных объектах на Урале. Было и еще одно очень деликатное задание: не препятствовать подрастающему сынку Гансу близко общаться с русскими мальчишками, чтобы в будущем из него получился полноценный разведчик, умеющий говорить по-русски без малейшего акцента. Так что Ганс беспрепятственно играл с мальчишками в бабки, ловил в речке пескарей, ходил по грибы и ягоды.

Немец по рождению, он говорил по-русски едва ли не с четырехлетнего возраста так, что трудно было придраться. Семи лет пошел учиться в русскую школу (опять же с ведома фашистской разведки). От родителей Ганс унаследовал чисто немецкую аккуратность. В школе отличался прилежанием. Немецким языком владел столь же успешно, как русским. Порой мать Ганса, фрау Марта, возмущалась тем, что отец позволяет сыну близко общаться с русскими мальчишками, но отец не уставал повторять о пользе подобных знаний…

— Мы с тобой не очень богатые люди, — говорил он. — И мы не сумеем дать сыну высшее образование в Германии. Но тут, в Советском Союзе, он бесплатно окончит любой технический вуз. Станет инженером и будет получать на том же заводе, где я работаю, большое жалование. Накопим с ним денег и уедем на родину…

Фрау Марта успокоилась. Она всегда мечтала о богатстве.

Прививая вкус сыну ко всему русскому, отец, не обладавший большим воображением, не догадывался, что любознательный мальчик, общаясь с пионерами, впитывал в себя совершенно другое мировоззрение.

В 1934 году органы государственной безопасности отметили в своем досье, что инженер Альфред Штаркер проявляет слишком большой интерес к объектам, которые не входят в сферу его инженерной деятельности. Директор завода деликатно сказал Альфреду Штаркеру, что он очень благодарен ему за работу на заводе, но… на его место приехал свой — советский инженер. Надо же растить и своих специалистов!

Штаркер побледнел: рушились его планы. Надо было уезжать в Германию.

И вот в 1934 году семья Штаркера вернулась на землю отцов. Этой родины Ганс не знал. Он не мог принять нацизма, но, уступая настояниям отца, вступил в «Гитлерюгенд». Чтобы не казаться среди воинствующих юнцов белой вороной, Ганс маршировал под дробь барабанов, но все чаще ловил себя на мысли: во имя чего?..

Блестяще окончив медицинский факультет Берлинского университета, он, как сын благонадежного отца, выдворенного большевиками из Советского Союза, очутился в епархии профессора Геймана и вскоре стал его любимым учеником. Пытливый и энергичный молодой врач нравился Гейману.

«Чего это я понадобился шефу, ни свет ни заря?» — размышлял Ганс, направляясь в то утро в лабораторию.

Поднявшись на второй этаж, позвонил. Дежурный бактериолог остановил на нем покрасневшие от бессонницы глаза:

— Что стряслось, Ганс?

Штаркер пожал плечами.

— Пока еще не стряслось. Доброе утро, Франц. Шеф получил шифровку из Познани и поднял меня телефонным звонком с постели. А я….

Он не успел договорить, в дверях пропускника возникла тушеобразная фигура шефа.

— Не удивляйтесь столь раннему вызову, мой друг! — сказал Гансу профессор Гейман. — Сегодня мы начнем не с обычного осмотра пробирок и морских свинок… Прошу ко мне!

В кабинете он вручил Штаркеру расшифрованную радиограмму с таким торжественным видом, словно делал это по поручению самого господа бога. Содержание радиограммы было кратким: «Направляйте Ганса Штаркера Познань».

Толстое лицо Геймана просияло.

— Сам рейхсарцтефюрер Блюменталь приглашает вас работать к себе в институт.

— В качестве кого? — непроизвольно вырвалось у Ганса.

— Кого? — рассмеялся Гейман. — Ну, хотя бы в качестве научного сотрудника института. — И, взяв ученика под руку, подвел его к креслу. — Это для вас большая честь, мой друг. Я горд, больше того — завидую вам!..

Уже стоял день, жаркий и душный, когда Ганс Штаркер покинул лабораторию. Он был в смятении: что же это? Ужель сбывается, наконец, то, о чем он столько мечтал?.. Улицы, которыми он шел, уже не блестели чистотой, как обычно; редкие прохожие, попадавшиеся ему навстречу, торопливо пробегали, поглядывая на чистое небо: опасались налета союзной авиации, которая все чаще и чаще тревожила столицу гитлеровского рейха.

Штаркер миновал станцию подземки у Александерплац. Неподалеку зеленел небольшой сквер, пустовавший в этот час. Ганс не раз сиживал здесь. Он вошел в узенькую аллею, прислушиваясь к хрусту гравия под ногами, и выбрал скамью в самом конце.

Итак, настала пора действовать! Прежде всего необходимо немедленно связаться с друзьями. Его последняя информация о чудовищных экспериментах в профессорской лаборатории оказалась самой ценной из всего, что он сообщал антифашистскому подполью. По тайной рации зашифрованная тревожная весть пересекла линию фронта и попала к русским товарищам.

Оглянувшись, Ганс зашел в телефонную будку, позвонил по условленному номеру и вызвал на связь своего человека. Он стал особенно осторожным после того, как по городу прокатилась новая волна арестов. Но сейчас… Сейчас было крайне необходимо связаться с подпольем и сообщить, что завтра он уже будет у Блюменталя, на его страшной фабрике микробов…

На аллее появился человек в темных очках — связной. Ганс поднялся навстречу.

— Еду работать в Познань!

Человек понимающе кивнул и скрылся.

Фабрика микробов

Итак — Познань…

Уже третий месяц Ганс Штаркер находится здесь, в институте рейхсарцтефюрера Блюменталя. А сегодня — новость: прилетел из Берлина Гейман. К чему бы это? Уж не собирается ли рейхсарцтефюрер приспособить к своей адской кухне и этого борова? Конечно, ему самое место на испытательном полигоне и в экспериментальной клинике, там, где живые превращаются в мертвых, исчезая бесследно! В таких делах Гейман незаменим…

Фабрика микробов профессора Блюменталя начиналась на огромном пустыре за городом. Она представляла собой несколько невзрачных с виду зданий, выложенных из серого камня, и площадок, где продолжалось строительство новых корпусов. Весь этот комплекс окружала высокая изгородь из колючей проволоки в несколько рядов, за ней высился тесовый забор, в котором нельзя было отыскать ни единой щели: постороннему глазу тут делать нечего… По углам пустыря, ощетинившись пулеметными стволами, маячили сторожевые вышки.

Рейхсарцтефюрер Блюменталь привык брать быка за рога. На этот раз «быком» оказался профессор Гейман. Как только они въехали на территорию института, Блюменталь в сопровождении дежурного повел его за собой. В старом двухэтажном здании им подали специальную одежду, маски, резиновые сапоги. Проходя по лабораторным отсекам, Гейман не без зависти отметил, с каким почтением поднимались из-за столов многочисленные сотрудники при виде всесильного рейхсарцтефюрера. С завистливым чувством он обозревал новейшее оборудование, которое демонстрировал Блюменталь. Нигде подолгу не задерживались. Особенное внимание профессора Геймана привлекали внушительные шкафы-термостаты. Они, казалось, весело подмигивали сигнальными лампочками: это, мол, не в твоем берлинском курятнике! В термостатах выращивались микробы. Получение биологических средств в больших количествах обычно не составляет особого труда, особенно в случае с чумными бактериями, но здесь — и Гейман это понимал — все было подчинено не просто быстроте, а сверхбыстроте.

Блюменталь давал пояснения:

— Для поточной культивации микробов, которая обеспечила бы необходимую в них потребность, у нас имеется все. И не за горами дни, дорогой коллега, когда мы получим культуру чумных возбудителей в огромнейших количествах.

Гейман, удивленный открывшимся ему великолепием, только кивал.

Спустились в подвал.

— Здесь у нас вивариум, — тоном заправского гида продолжал рейхсарцтефюрер. — Несколько тысяч крыс нашпигованы чумоносящими блохами. Но… — он озабоченно окинул взглядом помещение вивариума, загроможденного клетками, в которых кишели крысы, — я начинаю сомневаться, дорогой Гейман: достаточно ли эффективен такой способ заражения? Хотел бы знать ваше мнение. Ведь нападение с чумными крысами осуществить в крупных масштабах невозможно, к тому же такой способ грозит неконтролируемой эпидемией, а это крайне нежелательно… По-моему, передача чумы воздушным путем вернее. Притом, будет вызвана не бубонная, а легочная форма чумы — очень страшная форма заболевания. Да и масштабы!..

Гейман, до этого внимательно слушавший, энергично заговорил:

— Вполне согласен с вами, господин рейхсарцтефюрер. Главное преимущество легочной формы — исключительно высокая контагиозность. Но и в этом случае передача инфекции усложнена…

— Вот именно! — Блюменталь был доволен собеседником. — Легочную форму чумы можно с успехом распространить в нужных масштабах аэрозольным[9] способом.

Он хотел что-то добавить, но Гейман опередил:

— Учтите, господин рейхсарцтефюрер, что солнечный свет, особенно ультрафиолетовые лучи, быстро обезвреживает бактерии, находящиеся в аэрозольном состоянии…

— Это учтено, — кивнул Блюменталь. — Ночь!.. Именно ночь должна стать нашим союзником. Если бы можно было раздвинуть рамки времени!.. Мы провели бы серию исследований, чтобы добиться повышенной устойчивости чумных бактерий к ультрафиолетовым лучам. Но меня и так все время подгоняет рейхсмаршал Геринг…

Автоматический бесшумный подъемник доставил их на второй этаж. Они очутились в довольно вместительной комнате, облицованной плитами мягких тонов. В углу за столом, низко склонившись над микроскопом, сидел Ганс Штаркер. Он быстро поднялся, отодвинул круглый вращающийся табурет и поклонился бывшему учителю.

Гейман улыбнулся.

— Здесь, — сказал Блюменталь, — святая святых! — Тут мы выводим культуру чумного микроба штамма РС. И знаете, с чьей помощью? — хитро взглянул он на гостя.

— С его? — кивнул Гейман в сторону Ганса.

— Да, да! С вашим учеником!

— Нет, каков, а? — восхищенно воскликнул Гейман, явно желая подчеркнуть свою доброжелательность к молодому ученому.

— Мы с доктором Штаркером продолжаем опыты, которые я начал еще в Берлине: изменяем, вернее, повышаем вирулентность чумного микроба. И вашими молитвами, кстати! — Он многозначительно взглянул на Геймана. — Помните, в свое время вы настойчиво предлагали искусственно получать чумные бактерии сильнейшей вирулентности. Вот этим-то мы и занимаемся сейчас.

Гейман был явно польщен. А рейхсарцтефюрер воодушевился, любовно оглядывая опытный стол:

— Мы уже получаем такие агрессивные виды бактерий, каких нет в природе. Они идеальны для целей бактериологической войны.

Чувствуя на себе взгляд Геймана, Блюменталь продолжал почти в экстазе:

— Нужно создать такие условия, при которых каждый стакан выпитой воды, каждый кубический метр вдыхаемого воздуха непременно заражал бы человека! В конечном счете это зависит от количества заражающего вещества. Приходится считаться с такими обстоятельствами, как чрезмерное рассеивание бактерий во внешней среде и необходимость их массового производства. Мы стремимся получить бактерии наибольшей вирулентности, чтобы даже наименьшее их количество давало ожидаемый военный эффект.

Гейман слушал с напряженным вниманием. Еще бы — ведь его идеей воспользовался сам рейхсарцтефюрер. А Ганс Штаркер наблюдал за происходящим. Он видел, как Блюменталь подошел к небольшому сейфу, подобрал шифр и бережно вынул металлический цилиндр. Не спеша отвинтив крышку цилиндра, достал ампулу, наполненную мутноватой жидкостью.

— Знаете, что здесь такое, коллега? Микробы штамма РС, вирулентность которых в десятки миллионов раз выше вирулентности для морских свинок и белых мышей. В десятки миллионов раз!

Уловив изумленный взгляд Геймана, Блюменталь с удовольствием добавил:

— Хотите знать, как это удалось?.. Наши поиски начались давно, еще в Берлине. Мы с моим молодым коллегой, — он многозначительно взглянул на Ганса, — провели многократное пассирование микроба штамма РС через организм азиатской пищухи, в результате чего чумной микроб приобрел прекрасные свойства. Кстати, по данным разведки, в Советском Союзе еще до войны было налажено производство живых противочумных вакцин, причем в огромном масштабе. Но против нашего питомца у них вакцины нет!

Рейхсарцтефюрер с наслаждением щелкнул пальцами. Потом вложил ампулу в цилиндр и, аккуратно завинтив крышку, спрятал свое богатство в сейф.

— Года три назад я вывез этот штамм из Юго-Восточной Азии, где изучал вспышку чумы.

— РС… Почему штамм так назван?

— С этих букв начиналось имя моего пациента, болевшего бубонной формой чумы. У него-то я и выделил эти микробы.

Гейман развел руками:

— Я ошеломлен! Поистине ошеломлен, господин рейхсарцтефюрер!

Решающий час

Профессора наконец покинули святую святых и направились в санпропускник, где предстояли дезинфекция, мытье и переодевание. Ганс Штаркер склонился над микроскопом, но уже ничего не видел, находясь под глубоким впечатлением беседы двух ученых.

Между тем, в рабочем кабинете рейхсарцтефюрера завязался важный узел дальнейших событий.

Институтский кабинет Блюменталя отличался от домашнего строгой обстановкой. Ничего лишнего, никакой пышности в убранстве: рабочий стол под белоснежной простыней, к нему примыкает еще один — длинный и узкий, за которым рейхсарцтефюрер обычно проводит совещания с сотрудниками. Вдоль стен — застекленные шкафы, наполненные книгами. В дальнем углу — сейф мудреной конструкции.

— Вы должны нам помочь, коллега, — Блюменталь вытащил из ящика коробку с сигарами. — Именно вы!

Холеное лицо Блюменталя помрачнело:

— Рёйхсмаршал Геринг не дает мне покоя. И вы должны помочь мне, профессор. Короче, приглашаю вас к себе в институт…

И хотя Гейман предполагал, что такой разговор рано или поздно возникнет, приглашение шефа явилось для него приятной неожиданностью. Он поднялся и прижал короткопалые руки к своей широченной груди:

— Господин рейхсарцтефюрер… Такая честь… Я могу только благодарить вас!

— Нет, коллега, это я благодарен вам, если, конечно, ваши слова выражают согласие….

Хитрец, он знал слабую струнку своего единомышленника и безошибочно играл на его честолюбии.

— С сегодняшнего дня вы мой заместитель по научно-исследовательским работам. Мне необходим не только хороший специалист, но и советник, человек, которому я мог бы довериться целиком. И я избрал вас! Мы давно и хорошо знаем друг друга.

Искренний и доверительный тон шефа глубоко тронул толстокожего Геймана. Он снова привстал с табурета и щелкнул каблуками.

— Мы готовимся применить в этой грубой войне бактериологическое оружие, — осторожно подбирая слова, продолжил Блюменталь. — А ведь, говоря по правде, плохо представляем себе, готовы ли к этому русские? Разумеется, — поспешно добавил он, — я имею в виду их противобактериологическую защиту. Противник, несомненно, силен, но…

Блюменталь поднялся с табурета и, подойдя к стене, откинул штору. Глазам Геймана открылась карта Советского Союза. Взяв указку, рейхсарцтефюрер провел ею по карте.

— Вот здесь, где расположены войска Донского фронта, вспыхнула эпидемия. По данным нашей агентуры — грипп. Но меня интересует другое: по данным той же разведки — там, на полях, масса неубранного хлеба. Следовательно, мышей-полевок становится с каждым днем все больше, они дают огромный приплод! — Блюменталь пронзил взглядом своего новоиспеченного советника. — Понимаете, что это значит? Скорее всего, там не грипп, а туляремия. Да, да! Но тогда это нам на руку: мы же, помимо чумы, планируем для предстоящих атак с воздуха и туляремию, весьма сходную с чумой. Эффект паники она дает не меньший, ибо надолго выводит из строя человека. — Он помолчал, постукивая по карте указкой. — Заманчиво и то обстоятельство, что культуру туляремии можно в холодное время года распылять с воздуха… Это же колоссально! — Блюменталъ даже прищелкнул пальцами и вдруг переменил разговор:

— Скажите, кто из вашей берлинской лаборатории мог бы выполнить весьма серьезное задание на благо рейха? Тут требуется врач-бактериолог, хорошо знакомый с клиникой и эпидемиологией инфекционных заболеваний.

— Какого порядка задание, господин рейхсарцтефюрер? — не понимая, к чему клонит шеф, спросил Гейман.

Блюменталь положил указку на место и сел.

— Этот человек должен быть заброшен за линию фронта! Нам нужен осведомитель, чтобы получать точные данные, минуя обычную агентуру. Разумеется, этот человек должен безукоризненно владеть русским языком. Подберете кандидатуру? — в упор спросил он.

Гейман задумался.

— Это нелегкая задача, — наконец сказал он. — Конечно, все мои люди строго проверены и преданы фюреру, но…

— Что «но»? — повысил голос Блюменталь, и лицо его залилось краской. — Вы понимаете, о чем речь?

— Конечно, господин рейхсарцтефюрер! И думаю о таком человеке. Такая ответственность, такой риск…

Блюменталь терял терпение.

— Короче! Кто это?..

— Ганс Штаркер.

— Гм… Штаркер… Это неплохо, но ведь он нужен здесь. Это единственный человек, которому я доверяю работу с чумной культурой штамма РС. Нет, нет, он нужен мне, как воздух!

Наступило долгое молчание. Как ни напрягал свою память профессор Гейман, ни одно подходящее имя не приходило ему на ум.

— Что ж, — со вздохом проговорил Блюменталь. — Видно, Штаркер… Неужели так бедна талантами берлинская лаборатория? — ехидно спросил он своего нового заместителя. Тот обидчиво поджал губы. — Ну, извините, это, конечно, в шутку!

Все это время Ганс Штаркер оставался в лаборатории. Он продолжал механически манипулировать микроскопом. «РС… РС… — стучало в мозгу. — Какие страшные позывные! Надо что-то предпринимать. Сейчас же, немедленно! Но что именно? Там, за многие тысячи километров, должны узнать правду об этой чудовищной, адской фабрике микробов! И чем скорее, тем лучше. В моих руках — ключ от фабрики смерти, и я должен открыть замок! Но как? Как это сделать?..»

Ганс машинально повернул голову в сторону сейфа, и мозг пронзила мысль: «Ведь там припрятана не одна такая ампула!»

Решение пришло быстро: достать из сейфа ампулу и передать ее связному. Друзья-антифашисты переправят ее через линию фронта в Советский Союз, там расшифруют содержимое и создадут обезвреживающие средства против чумного штамма РС.

Достать из сейфа ампулу ничего не стоило. Ганс имел ключи от сейфа и знал сочетание цифр в шифре замка.

«Да, но ведь в сейфе всего шесть ампул, — мелькнула мысль. — Блюменталь аккуратный человек и помнит все мелочи… Остается одно: вложить в цилиндр ампулу с другим штаммом чумной бактерии, менее вирулентным, но под тем же номером. По виду их не отличить, по счету же число ампул сойдется… Допустим, шеф случайно возьмет для эксперимента подложную ампулу… Чем объяснит он снижение вирулентности при хранении? Будет продолжать работу над устойчивостью штамма?.. Если будет — время начнет работать против него… Ну, а если нет?..»

И все-таки Штаркер решился.

Для подделки ему понадобилось не более тридцати минут. Оглянувшись на входную дверь, чувствуя, как бьется сердце, он подошел к сейфу, нащупал в кармане ключ…

«Все! Наконец, все!»

Едва он успел закрыть сейф, как в лаборатории раздался звонок. Ганс снял трубку.

— Слушаю.

— Зайдите, пожалуйста, ко мне в кабинет, — сказал Блюменталь мягким голосом. — Жду вас.

Всего десять минут понадобилось Гансу, чтобы пройти процедуру и очутиться в рабочем кабинете шефа. Он внутренне подобрался, обдумывая причину неожиданного вызова… Неужели при работе с сейфом сработала тайная сигнализация? Но ведь он доверяет мне работу с чумным штаммом РС! Нет, тут что-то другое… Шеф неподдельно любезен.

— Присаживайтесь, доктор, — указал Блюменталь на стул. — Вы знаете, мы только что с профессором Гейманом обсуждали вашу кандидатуру и пришли к общему мнению, что именно вы сможете справиться с весьма серьезным заданием. Ваши знания в области микробиологии, эпидемиологии и клиники инфекционных заболеваний, безукоризненное владение русским языком — вот причины, благодаря которым мы остановили выбор на вас. Нам необходим врач-осведомитель для передачи квалифицированной информации с той стороны фронта. Нам надо знать, какие действия предпринимают русские военные врачи для ликвидации эпидемии туляремии на Донском фронте. Если вам удастся успешно выполнить задание, вы будете щедро награждены рейхсмаршалом Герингом по моему ходатайству.

— Я сделаю все, чтобы оправдать оказанное мне доверие! — обрадованно проговорил Ганс.

— Похвально. Итак, задание будет состоять вот в чем…

Ганс Штаркер внимательно слушал рейхсарцтефюрера, стараясь не пропустить ни слова. И их беседа затянулась до поздней ночи.

— Завтра я свяжусь с начальником соответствующего отдела абвера[10], а сейчас идите отдыхать. Спокойной ночи!

Через несколько дней Блюменталь вновь вызвал к себе Ганса Штаркера.

— Так вот, — начал он, — абверовцы подготовили для вас великолепную легенду — комар носа не подточит! Документы получите на имя военврача третьего ранга Сергея Ивановича Туманова, который после окончания военного факультета Центрального института усовершенствования врачей командируется на Донской фронт в качестве врача-бактериолога.

Говоря это, Блюменталь пристально смотрел в лицо Ганса, с удовлетворением отмечая про себя решимость молодого ученого.

— Все ли вам ясно, доктор? — с теплотой в голосе спросил он, закончив инструктаж.

— Да, господин рейхсарцтефюрер!

— Агенты абвера перебросят вас через линию фронта, все оговорено.

…Два дня ушло на подготовку. Наконец сборы окончились и Ганс в форме советского военного врача, с одной «шпалой» на темно-зеленых медицинских петлицах, предстал перед абверовцем. Тот придирчиво оглядел его и остался доволен.

— Как только прибудете на Донской фронт, немедленно спрячьте свою рацию, не держите ее в чемодане, — наставлял агент Штаркера. — Шифровальные и дешифровальные блокноты храните в герметическом футляре, будьте осторожны. Документы, известные вам, во внутреннем кармане кителя. Помните, какие?

— Удостоверение личности, врачебный диплом, командировочное предписание, — перечислил Ганс, как на экзамене.

Уловив паузу, абверовец нахмурился: — О комсомольском билете забыли!

Военврач третьего ранга Сергей Туманов

Самолет шел на высоте четыре тысячи метров. Ганс Штаркер приподнял шторку и увидел в иллюминаторе вспышки зениток.

«Пересекаем линию фронта», — отметил он и, закрыв глаза, попытался представить себе встречу с Россией… Он знал от агентов абвера, что фамилия завербованного немецкой разведкой человека, который встретит его у Ахтубы, — Соскин Николай Николаевич. Возраст — тридцать восемь лет. Особые приметы — высокий, шатен, слегка косит левый глаз. Соскин работает шофером грузовой машины в отделении военторга и устроит все, как положено, — заверили Ганса агенты абвера.

…Самолет несколько замедлил ход. На переборке вспыхнула лампочка. Сопровождающий Ганса абверовец внимательно наблюдал за сигналом. Когда лампочка дважды мигнула и погасла, он открыл крышку люка. Вместе с ревом моторов в самолет ворвалась струя свежего воздуха. Ганс потрогал лямки парашюта и шагнул в зияющий проем. Через несколько секунд он повис под шелковым куполом… Еще будучи студентом он прыгал с парашютом и знал, как с ним обращаться. И как только ноги коснулись земли, тут же ухватился за стропы.

Недалеко раздался свист с перерывами. Условный знак… Ганс ответил более протяжным свистом.

— Не ушиблись? — услышал он тихий голос подбежавшего человека. — Я — Соскин… С прибытием! Первым делом спрячем парашют в яму. — И показал в сторону кустарника. — Готова яма-то!

Ганс неприязненно всматривался в едва различимый силуэт подбежавшего человека. Невольно сунул руку в карман и сжал пистолет.

Когда парашют был спрятан, Соскин тихо сказал:

— Теперь — к машине, тут близко!

Подойдя к полуторке, они оглянулись, но вокруг было пусто и тихо.

Соскин ловко и бесшумно вел машину по шоссе. На востоке уже заалело небо, когда он сказал:

— Сейчас мы приедем в Ахтубу. Оттуда вы переправитесь через Волгу и с попутными машинами доберетесь на Донской фронт.

И это тоже было известно Гансу от агентов абвера. Только он, как мы узнаем потом, прибудет на Донской фронт не тем путем, каким указали ему абверовцы, а совершенно другим…

На окраине Ахтубы Ганс Штаркер расстался с Соскиным. Поглядев вслед удаляющейся полуторке, он зашагал вдоль тесового забора. Несколько раз прошелся туда и обратно, украдкой поглядывая по сторонам и пытаясь определить, не следят ли за ним?

Убедившись в безопасности, Штаркер направился к двухэтажному деревянному дому и, показав стоявшему у крыльца часовому удостоверение, скрылся за дверью.

Через час Ганс уже беседовал с уполномоченным советской контрразведки.

Вершинин летит в Москву

Внутри Донского фронта развернулась работа по ликвидации туляремии.

Это был как бы «малый фронт», на котором самоотверженно действовала грозная армия под началом Станислава Васильевича Вершинина. В состав армии входили врачи, зоологи, химики, интенданты, даже строители. Левый берег Дона стал своеобразным плацдармом. Здесь проводились газовые атаки на полевых мышей. В землянках и блиндажах, в окопах и траншеях первой линии против мышей применялись ядовитые приманки. Ремонтировались, очищались и хлорировались колодцы, а на продскладах и пунктах питания устанавливались герметически закрывающиеся ящики и лари, обитые жестью. Специальные команды тщательно очищали территорию, сжигали ненужный хлам и мусор. Сжигали также подстилочную солому и неубранный хлеб. Тучи дыма медленно поднимались к небу. Трудно было определить, день стоит или уже сумерки спустились на землю… Не зря в гитлеровских штабах заволновались: какую акцию затевают русские под прикрытием непроницаемой дымовой завесы?

Профессора Вершинина срочно вызвали в Москву. Это явилось для него неожиданностью. В чем дело? Самый разгар упорных боев на «малом фронте»!.. Разве мог он покинуть сейчас свою небольшую и с такой тщательностью подготовленную армию? Но вызов не подлежал обсуждению.

Возложив руководство на безотказного, неутомимого Игоря Лаврова, Станислав Васильевич в тот же день вылетел в Центр.

К удивлению Вершинина, самолет приземлился не в Шереметьеве, как обычно, а на незнакомом ему небольшом летном поле, где-то на дальних подступах к столице. Встретивший его человек, с легкой сединой на висках, был в штатском, что еще более удивило профессора. Вершинин в нерешительности остановился, поставив у ног чемоданчик.

Только в кабинете у генерала, грудь которого была украшена почетным знаком чекиста, вызов разъяснился.

— Понимаю ваше недоумение, профессор, — сказал генерал. — Но… еще чуточку терпения! — И улыбнулся словно старому знакомому. — Не хотите ли чайку?

— Не до чайку! — хмуро бросил Вершинин, сердито шевеля бровями. — Меня вызывало мое Управление… Откуда вам известно мое имя?

— Такая уж наша служба, — с той же располагающей улыбкой ответил генерал. — Теперь посмотрите, Станислав Васильевич, внимательно. — Достав из ящика стола простую канцелярскую папку, генерал протянул Вершинину фотографию. — Вам знакома эта личность?

Все еще хмурясь и сердясь, что его заставляют разгадывать какие-то шарады, Вершинин повертел фотографию.

— Не знаю. Судя по регалиям, какая-то важная фашистская шишка…

Генерал утвердительно кивнул.

— И все же постарайтесь припомнить. Он действительно шишка, причем колючая. В некотором роде ваш коллега…

— Коллега? — Вершинин озадаченно поглядел на генерала. — В каком смысле? — Он снова повертел в руках фотографию. И вдруг — словно внезапное озарение! Вглядываясь в фотографию, Вершинин вспомнил: Женева… Недвижная светлая гладь озера, и воздух будто вливается в легкие приятным бальзамом… Да, да! Когда же это было?.. Но он почти не похож на карточке: не был таким худощавым. — Блюменталь? — спросил Вершинин, кладя фотографию на стол.

Генерал утвердительно наклонил голову и с какой-то даже веселостью ответил:

— Жив, жив еще курилка на нашу голову!

— Не понимаю, простите… — Вершинин потеребил бородку. — Мы с ним познакомились на симпозиуме по микробиологии. Блюменталь произвел на меня хорошее впечатление, он талантлив, в нем чувствовалась энергия мысли, пытливость исследователя. Но… какая связь?

Вместо ответа генерал опустил руку на рычажок селектора и попросил:

— Пригласите Туманова!

Когда через минуту в кабинет вошел военврач третьего ранга, генерал медленно поднялся из-за стола:

— Позвольте представить: Ганс Штаркер, ассистент профессора Блюменталя.

Вершинин с недоумением рассматривал вошедшего: приглашали какого-то Туманова, а явился Штаркер… Чертовщина какая-то!

Станислав Васильевич ощутил даже некоторую неловкость: этот красивый молодой военврач рассматривал его с какой-то жадностью.

Генерал указал Штаркеру на кресло и, подойдя к сейфу, достал маленький цилиндр.

— Эта штучка, несомненно, заинтересует вас…

Вершинин осторожно повертел в руках цилиндр, отвинтил крышку, извлек ампулу и посмотрел на свет. Ампула была заполнена мутноватой жидкостью.

— Что здесь?

— Вот уж это — по вашей части, Станислав Васильевич. Для того вас и вызвали, — сказал генерал и попросил Штаркера:

— Поясните!

— Господин профессор… Это чумной микроб штамма РС, выращенный в лаборатории Блюменталя…

За окнами, плотно прикрытыми шторами, лежала беспокойная ночь, когда Ганс Штаркер закончил свою историю.

— Вы русский? — спросил Вершинин.

Штаркер чуть заметно улыбнулся. В кабинете теперь они были одни, генерала куда-то вызвали.

— Немец. Но родился в России…

— Значит, Блюменталь вместе с вами неоднократно проводил пассирование микроба штамма РС? — задумчиво проговорил Вершинин. — И вирулентность повысилась в десятки миллионов раз для морских свинок и белых мышей? Колоссально!

— У Блюменталя появился сейчас другой помощник — профессор Гейман. Опасный человек!

— Гейман? О таком не слышал… Но полагаю, что Блюменталь не станет держать при себе дураков…

Штаркер улыбнулся:

— Гейман — крупный специалист…

В кабинет вошел генерал:

— Вас ждет машина, профессор… А мы ждем результатов экспертизы…

Вершинин кивнул.

— А с вами, — обратился генерал к Штаркеру, — мы продолжим беседу…

Первая радиограмма

Прежде всего Вершинин дал своим сотрудникам новое и весьма секретное задание — установить вирулентность штамма РС, доставленного бывшим сотрудником Блюменталя. Не забыл Вершинин и отправить на место эпизоотической вспышки противотуляремийную вакцину Эльберта-Гайского — надежное средство, давшее при испытаниях в Сибири и Казахстане поразительные результаты: никто из подвергнутых вакцинации ни разу не заболел…

В это же время Ганс Штаркер, тщательно проинструктированный в Управлении контрразведки, получил задание проинформировать своего далекого шефа об этой чудо-вакцине. Нужно было как можно быстрее вызвать замешательство среди фашистских бактериологов. Ведь Блюменталь и его присные ни на минуту не сомневались в близком и окончательном торжестве своей страшной идеи… Получив же от осведомителя весть о готовности советских медицинских сил отразить бактериологическую атаку, рейхсарцтефюрер, несомненно, постарается убедить Геринга в преждевременности такой атаки…

Последние указания генерала контрразведки Вершинин и Штаркер получили в день отлета.

— Игра началась, — напутствовал их генерал. — Помните, Ганса Штаркера среди нас нет. Есть военврач третьего ранга Сергей Иванович Туманов. Это имя дали ему в гитлеровском абвере, оно и останется за ним до конца игры… О том, что военврач Туманов будет передавать время от времени кодированные радиограммы через линию фронта, будут знать лишь профессор Вершинин и солдат-санитар, специальный человек из нашего ведомства. Причем обставлять передачи в эфир следует таким образом, чтобы никто из наших людей не подозревал о них… Не исключена возможность, что агенты абвера могут тайно проконтролировать действия своего осведомителя. Надо действовать так, чтобы у них не возникло подозрения, что мы диктуем ему передачи. Порядок информации ясен? Отлично! Желаю успеха!

Как требовали правила игры, Штаркер ни на шаг не отходил от Вершинина, чувствуя себя на седьмом небе: ведь совершенно неожиданно осуществилась его давняя мечта! Он встретился, он работает с одним из самых выдающихся деятелей советской науки! Да и сам Станислав Васильевич все более проникался симпатией к молодому антифашисту. «Вот в чьих руках будущее подлинно народной Германии!» — думалось ему не раз.

Игорь Лавров буквально валился с ног от усталости, но терпеливо ожидал возвращения Вершинина. И очень обрадовался, увидев его. Появление нового врача-бактериолога было тоже как нельзя кстати, и Лавров обменялся сердечным рукопожатием с Сергеем Тумановым.

— Товарищ Лавров — мой помощник. Вы будете работать вместе. Ну, а теперь — отдыхать!

Вскоре Донской фронт получил долгожданную вакцину Эльберта-Гайского. Больше всего это удивило Штаркера. Подумать только — живая противотуляремийная вакцина! Советский Союз владеет могучим средством борьбы с туляремией… Горькая пилюля для господина рейхсарцтефюрера! Ведь в будущей бактериологической войне особо важное место уделяется именно туляремии…

Штаркер помог Вершинину и Игорю распаковать ящики с драгоценным грузом. Профессор, насвистывая веселый мотив, осторожно вытаскивал флакон за флаконом, рассматривая содержимое на свет.

В ту же ночь радисты третьего отдела абвера, обслуживающие рейхсарцтефюрера Блюменталя, приняли позывные:

— «Я — 15–18… Я — 15–18. Туляремию на Донском фронте ликвидирует профессор Вершинин. В Советском Союзе впервые во всем мире создана живая противотуляремийная вакцина, применяется на вспышке эпидемии с поразительным эффектом. 25 октября. 1942 г.».

Это сообщение застало Блюменталя в секционной, где он производил вскрытие подопытных животных.

Бестеневая лампа излучала мягкий голубоватый свет. На руках Блюменталя резиновые перчатки… Скальпель в гибких пальцах делал точные разрезы. По другую сторону секционного стола стоял профессор Гейман и, не отрываясь, глядел, как его шеф ювелирно рассекал селезенку морской свинки. Селезенка испещрена бугорками, так называемыми гранулемами…

Гейман еще ниже склонился над столом, разглядывая линию разреза. Ему так же, как и шефу, было ясно, что селезенка свинки битком набита чумными бактериями штамма РС. Искусственно повышенная вирулентность этого штамма уже известна, предстояло уточнить, насколько она усилилась при очередном пассировании.

Приглушенно затрещал звонок, и сразу на щите у входной двери вспыхнула красная лампочка. Блюменталь выпрямился, нащупал под столом кнопку.

— Радиограмма… — раздался голос дежурного.

Приказав бактериологу, назначенному вместо Штаркера, продолжать работу, рейхсарцтефюрер сделал знак Гейману. Они вошли в смежную комнату-пропускник, провели соответствующую дезинфекцию, переоделись и сразу же отправились в «чистую» половину института. Дежурный шифровальщик протянул Блюменталю текст расшифрованной радиограммы.

Прочитав, рейхсарцтефюрер побледнел:

— Сюрприз! У русских появилась живая противотуляремийная вакцина. И она успешно применяется на вспышке туляремии!

— Ужасно! — хрипло проговорил Гейман, пытаясь удержать предательскую дрожь в ногах.

Блюменталь неотрывно смотрел в одну точку. То, чего он так опасался, свершилось! Русским удалось создать живую противотуляремийную вакцину! Теперь у них колоссальные потенциальные возможности, и это перед самой схваткой!..

Рейхсарцтефюрер перевел взгляд на растерявшегося Геймана.

— Спокойней! Когда атака захлебывается, лучше всего отойти на исходные позиции и подготовиться к новому броску. Рейхсмаршал Геринг меня поймет и отсрочит время бактериологического наступления.

— Я понимаю, господин рейхсарцтефюрер… Но ведь время работает на них!

— Вы считаете, что на нас оно не работает? — И неожиданно воскликнул: — Не вешать носа, Гейман!

Гейман оторопело поглядел на шефа. Что он имеет в виду? Эта бодрость: наиграна или всерьез? Странный все-таки человек этот Блюменталь…

Но рейхсарцтефюрер говорил всерьез:

— Самое главное сейчас для нас: дать жизнь новому методу распыления в воздухе таких бактериальных суспензий, при которых микробы сохранили бы достигнутую нами повышенную вирулентность. Мы обязаны сокрушить противобактериологический заслон русских, и мы это сделаем!..

Через несколько дней в институте Блюменталя началась разработка нового метода. И, когда строительство полигона и специальной клиники закончилось, Блюменталь приказал Гейману:

— Немедленно приступайте к экспериментам. Рейхсфюрер СС Гиммлер обещал нам партию пленных…

— Да, рейхсфюрер — человек дела… — протянул Гейман. — Но вы представляете, какой это может получить резонанс?

Блюменталь потер руки:

— Запомните, Гейман. Общественное мнение — это пустой звук!

Ликвидация вспышки

Начались заморозки. В пропахшем гарью воздухе заметались снежинки. Но это оказалось на руку Вершинину и его помощникам. Можно было, наконец, строить «ледовые валики», не позволяющие проникать в блиндажи и окопы мышам-полевкам, ищущим тепла…

— Наша вакцина, — не переставал восхищаться Лавров, — бьет в цель, как «катюша»! Ни одного заболевшего после прививки.

Ганс Штаркер, улыбаясь, полностью разделял восторг своего нового друга.

Кольцо окружения Шестой армии фон Паулюса вот-вот должно было сомкнуться. Подходила к концу и командировка группы Вершинина.

Штаркер блестяще играл роль, разработанную для него советской контрразведкой, и регулярно посылал в эфир информацию. Всеми силами он стремился предотвратить бактериологическую войну, ужасную войну, которая могла унести с собой миллионы жизней. И был особенно счастлив, когда первое конкретное дело было закончено — эпидемия туляремии на Донском фронте ликвидирована!

Генерал Рокоссовский сердечно поблагодарил Вершинина за ликвидацию вспышки.

Пообедав в блиндаже командующего, генерал и военврач вышли на воздух.

Оба высокие, в меховых бекешах, они медленно шагали по скрипящему снегу.

— Знаете, профессор, — воодушевленно говорил Рокоссовский, глядя на поля недавних сражений, — командующий Шестой армией генерал-фельдмаршал фон Паулюс, кстати, только что получивший от Гитлера это высокое звание, теперь уже не о том думает, чтобы заставить нас уйти за Волгу, а о том, как бы самому выбраться из котла. Генерал-фельдмаршал Манштейн не смог-таки выручить Паулюса из окружения, и фюрер продолжает засорять эфир радиограммами: держаться до последнего солдата!

Сказав это, Рокоссовский глянул на затихшие огневые позиции, покрытые снегом.

— Какая редкостная тишина… Так всегда бывает перед решающим штурмом…

Лагерь смерти

В середине августа 1943 года войска Юго-Западного и Южного фронтов продолжали успешно развивать наступление, стремясь изгнать фашистские полчища из Донбасса и южных областей левобережной Украины.

Гейман был весьма удивлен, когда однажды, анализируя очередную сводку с фронтов, шеф сказал:

— А не провести ли нам разведку боем? Так сказать, под шумок? — Блюменталь загадочно улыбнулся.

— Ку… Ку… Лихорадка Ку… Инфекция малоизвестная, открыта лишь в 1935 году в Австралии. Если распылить с воздуха жидкую рецептуру этого риккетсиоза[11], можно получить хорошенькую вспышку эпидемии. Тогда поглядим, как быстро сумеют русские поставить верный диагноз… Мне кажется, лихорадка Ку застанет их врасплох.

Некоторое время рейхсарцтефюрер разглядывал настенную карту, затем подозвал своего заместителя и ткнул пальцем в точку, обведенную красным полукругом.

— Это населенный пункт Лиман. Здесь расположен один из наших концентрационных лагерей. Для начала пустим распылитель сюда. По-моему, ради этого стоит потрудиться, не так ли?

— Несомненно, шеф!

— Отлично! Ну, а кому поручить столь щекотливую операцию?

Гейман ответил:

— Если позволите, этим займусь я…

Так была решена судьба советских военнопленных в далеком Лиманском лагере.

Хитроумный замысел Блюменталя состоял в том, чтобы заинтересовать новой вспышкой эпидемии самого Вершинина. Такую директиву сегодня же получит Штаркер. Он молодец: так быстро вошел в доверие и акклиматизировался, ни на шаг не отстает от советского ученого! И если Штаркеру удастся упросить Вершинина взять его на фронт, то ценнейшая информация будет поступать из первых рук.

Обычно эсэсовцы-охранники поднимали весь лагерь чуть свет. Но в этот день никого не выводили из бараков, в лагере стояла непривычная тишина. Заключенные слонялись по бараку.

— Смотрите, смотрите! — внезапно выкрикнул один, выглянув в решетчатое окошечко. — Самолет над лагерем, какой-то струей поливает, вроде туман напускает.

— Наверное, газ! — предположил кто-то.

Барак загудел. Все кинулись к выходу, сбили дверь, вырвались наружу.

Эсэсовцы за проволокой, одетые в резиновые комбинезоны с кислородными баллончиками за спиной, походили на водолазов.

К удивлению заключенных, их не пытались загнать обратно.

Между тем, туман, окутывая бараки и выскочивших людей, сгущался все сильнее. Люди метались, стремясь вырваться из полосы тумана, но натыкались на стены из колючей проволоки.

Наконец, самолет улетел, туман постепенно начал рассеиваться.

— Внимание! — раздался звонкий голос.

На перевернутый мусорный ящик вскочил высокий юноша.

— Не поддавайтесь на провокацию! Фашисты что-то затеяли, вон они залегли у пулеметов. Они нас перестреляют, если мы поддадимся на провокацию!

Толпа вновь загудела. Юношу на ящике сменил другой, в стареньких очках, едва держащихся на носу.

— Мне кажется, мельчайшие капельки жидкости в распыленном состоянии могут быть ядом!

Сильный голос перекрыл шум толпы:

— Тише! Красная Армия уже близко, нас вылечат в госпиталях. Главное сейчас — выдержка!

Застучал пулемет, говорящий рухнул наземь.

Заключенных начали загонять в бараки…

На другой день профессор Гейман пригласил на инструктаж всех врачей:

— Мы считаем, что примененная нами инфекция вполне годится для бактериологической атаки. Искомый возбудитель, назовем его X, длительное время сохраняется во внешней среде, а человеческий организм к нему очень восприимчив. Вот почему у нас и возникла мысль применить нечто вроде аэрозолей. Ведь они способны поражать людей на самых обширных территориях. Так что мы пришли, видимо, к одному из самых выгодных способов заражения противника… Кроме того, возбудитель указанной инфекции появляется в крови лишь после своего инкубационного периода. Значит, для изучения инфекции нужно брать кровь у больных только через неделю. Мой помощник — доктор Больц — развернет к этому времени лабораторию. Имеются ли у вас вопросы, господа?

— Успеем ли мы довести учение до конца, господин профессор? Русские ведь не за горами!

Гейман успокаивающе поднял руку.

— Командующий заверил, что мы вполне успеем провести учение. Учтите, что мы проводим «разведку боем». Нам надо знать, как быстро русские поставят диагноз эпидемической вспышки. Для этого здесь будет находиться наш человек — осведомитель. Мы должны, господа, знать, каковы силы и возможности советской противоэпидемической службы… Ведь для этого, собственно, и проводится эксперимент. Если русские начнут бактериологическую войну, мы дадим им отпор тем же бактериологическим оружием!

Гейман знал, что не следовало опасаться применения бактериологического оружия со стороны Советского Союза — его об этом информировал рейхсарцтефюрер Блюменталь, — но умолчал об этом…

Казалось, узникам ничего не оставалось, кроме смерти, уготованной им фашистами. Но на шестой день после заражения, едва взошло неяркое сентябрьское солнце, заключенные были разбужены близкой канонадой. Над лагерем замелькали огненные полоски, все задрожало и загудело в бешеном вихре.

— «Катюши» бьют! — встрепенулись узники. — Наши! — Слышите? Наши!

Снова на фронт

В научно-исследовательском институте Вершинина расшифровали содержимое ампулы. Культура чумного микроба штамма РС в результате многократного пассирования в лаборатории Блюменталя действительно в десятки миллионов раз повысила свою вирулентность для морских свинок и белых мышей. Вершинин тотчас доложил о результатах анализа генералу контрразведки. Тот поблагодарил Вершинина и спросил:

— Ищете противоядие?

— Готовим вакцину, сыворотка уже есть… Одним словом, обезвредить РС сможем!

Таким необычно веселым и разговорчивым Лавров своего учителя давно не видел. Но для радости у Вершинина действительно были причины: беспримерный подвиг под Сталинградом проложил путь новым победам советского оружия, сорвалась и ставка фашистских бактериологов на превосходство своих достижений в науке… И, наконец, еще одно событие, радостное для всего коллектива института, — Вершинину присвоили звание генерал-лейтенанта медицинской службы, Игорю Лаврову — майора, а Ганс Штаркер надел на плечи погоны капитана.

Среди приглашенных к Вершинину были доктора, профессора, лаборанты — все, кто принимал участие в недавней весьма ответственной операции.

Вершинин, в новой генеральской форме, с тремя орденами Ленина на груди, поднялся и торжественно провозгласил:

— За победу!

Разошлись по домам далеко за полночь.

В институте завершились работы над скоростными методами обнаружения болезнетворных микробов на объектах внешней среды. И вдруг начали поступать тревожные вести.

Однажды генерал Вершинин достал карту и отыскал на ней населенный пункт Лиман. В этом пункте, после того, как оттуда выбили фашистов, был обнаружен очаг какой-то инфекции. Летальных исходов пока не зарегистрировано, но заболевание протекает тяжело.

Вершинин вызвал Лаврова.

— Игорь Александрович, придется снова в путь собираться.

— Куда теперь, товарищ генерал?

— На Южный фронт, — и показал Лаврову шифровку с фронта. — Полагаю, это очередной сюрприз господина Блюменталя. Вылетаем сегодня. Попросите ко мне капитана Туманова, а сами позаботьтесь приготовить укладки с люминесцентным микроскопом и иммунными диагностическими сыворотками всех известных нам возбудителей инфекций. На сей раз применим на фронте скоростной метод обнаружения микробов.

Когда Игорь вышел, Станислав Васильевич задумался: «Штаркер, Штаркер… Конечно, шеф ждет от него весточки. Знает, подлец, что я непременно буду на вспышке вместе с Гансом Штаркером. Что ж, и сейчас сумеем подготовить информацию, охладим твой азартный пыл, господин Блюменталь».

Вечером самолет с Вершининым, Лавровым и Штаркером приземлился недалеко от лиманского лагеря. У трапа ученых встретили военные врачи.

— Ба! — удивился Станислав Васильевич. — Евгения Степановна!

— Начальник эпидотдела, подполковник медицинской службы Суркова, — начала было пожилая женщина в синем армейском берете, но Вершинин шагнул к ней.

— Ну, зачем, зачем так? Вы, как всегда, на переднем крае! Здравствуйте, Евгения Степановна!

— Здравия желаю, товарищ генерал.

— Ах, будьте, же наконец женщиной, а не начальницей, — рассмеялся Вершинин, обнимая ее.

С Евгенией Степановной Сурковой — начальником эпидотдела Военно-медицинского управления фронта — Вершинин вместе учился на Томском рабфаке. Не раз ему приходилось встречаться с ней и на врачебных конференциях, и в войсковых частях. Он очень уважал эту энергичную женщину — доктора медицинских наук, высококвалифицированного микробиолога и эпидемиолога — и сейчас был искренне обрадован встречей.

Представив Лаврова и Туманова, Вершинин спросил:

— Так что у вас тут такое?

— Варварство, товарищ генерал! Фашисты проводили перед отступлением какие-то опыты на людях. Вспышка с крайне запутанной и тяжелой клинической картиной. У большинства пневмония… На всякий случай я приказала надеть всем защитную одежду, как при особо опасных инфекциях.

Вершинин одобрительно кивнул:

— Правильно сделали!

В пропускном пункте всем выдали специальную одежду и обувь.

На территории лагеря Игорь взглянул на бараки и взволнованно сказал шагавшему рядом Туманову:

— Знаешь, Сережа, мне вспомнились средневековые гравюры: вымершие города, медики в белых саванах и в масках… Мы похожи на них, правда?

— Да, — кивнул Туманов.

— Мы, товарищ генерал, — объясняла Суркова, — успели до вашего прибытия сделать первые лабораторные исследования. При бактериоскопии чумных микробов не обнаружено. Аллергическая реакция с тулярином отрицательная.

— Какова смертность?

— Умерли двое, причем очень ослабленные голодными отеками. Полагаю, если бы фашисты заразили этой непонятной инфекцией вполне здоровых, то смертности в данном случае не было бы вообще. Мне кажется, что это не чума и не туляремия, а что-то другое… Здоровые взяты на обсервацию[12] и размещены вон в том бараке. — Суркова показала на отдельный барак. — А вот тут, в этом бараке, что около забора, мы развернули госпитальное отделение.

Станислав Васильевич посмотрел в сторону обсервационного пункта, потом сказал:

— Сначала к больным.

Вошли в барак с очень низким потолком. Сквозь узкие зарешеченные окна едва пробивался свет. Но, благодаря медсестрам, барак уже напоминал больничную палату. На нарах, застеленных белыми простынями, лежали больные в чистом белье. Все были до крайности изнурены. Отовсюду доносились кашель, стон, бред.

Пока Вершинин оглядывал бледные осунувшиеся лица, его спутники склонились над больным, лежащим у самого входа. В глазах Сурковой мелькнула жалость, в глазах Игоря и Ганса — профессиональное любопытство. Станислав Васильевич приветливо кивнул больному:

— Как вас зовут, дорогой?

— Фомин…

— Как себя чувствуете?

— Плохо… Голова страшно болит, кашель замучил, все нутро горит.

— Если не трудно, расскажите, что тут произошло?

Фомин со стоном откашлялся.

— Сначала над лагерем появился самолет и начал что-то распылять. Мы думали — это газ, испугались и выскочили на улицу. Потом туман, как вот над рекой утром бывает, пополз по земле и в щели бараков. Через несколько дней у всех начала болеть голова, появился кашель.

Больной откинулся на подушку, закрыл глаза.

— Порошок бы от головной боли, доктор…

— Все будет, дорогой! Как только закончим анализы, установим диагноз, сразу же начнем вас лечить. Надо же знать, от чего лечить? Все будет хорошо.

Где источник инфекции?

— Клинически это заболевание не похоже ни на чуму, ни на туляремию, ни на сибирскую язву… — заключил профессор после обхода.

Лавров и Туманов быстро подготовили рабочее место для бактериологического анализа в отдельном отсеке барака. Игорь достал из портативной укладки диагностические люминесцентные сыворотки в ампулах, люминесцентный микроскоп и другое лабораторное оборудование, разложил все на длинном столе.

Бактериологи армейского санитарно-эпидемиологического отряда принесли пробы из крови и мокрот больных.

Пока Лавров готовил из проб препараты, Ганс внимательно следил за ним, думая: «Вот и еще одну пилюлю подкинул нам Блюменталь»…

Когда в бараке закрыли окна и выключили свет, в импровизированной лаборатории стало совсем темно.

Вершинин взглянул на светящийся циферблат часов: было без пятнадцати минут девять.

— Начнем, товарищи…

Вставляя под люминесцентный микроскоп подготовленный препарат, профессор ощутил тяжелые толчки сердца: еще бы, ведь новый метод применялся на фронте впервые! Склонившись над микроскопом, Станислав Васильевич едва дышал.

На темном фоне препарата, сделанного из смыва, не было свечения. Лавров подал другой, сделанный из мокроты, затем третий, приготовленный из крови больных.

Но соединения искомого антигена — микроба, который прежде всего искали с заведомо известной диагностической иммунной сывороткой — антителом, не было. А раз нет соединения — нет свечения!

Станислав Васильевич поднял голову.

— Это не чума, товарищи.

Все с облегчением вздохнули.

— Ну, пойдем дальше…

Не оказалось и туляремии. Под микроскоп вставлялся препарат за препаратом. Перебрали уже несколько иммунных диагностических сывороток, но, увы!..

Все напряжены до предела. Время неумолимо летит. Прошло полчаса, сорок минут, сорок пять… Тишину лаборатории нарушали лишь голоса проходивших под окнами людей да постукивание движка передвижной электростанции, установленной в укрытии.

— Стоп! — раздался голос Вершинина. — Появились светящиеся микроорганизмы!

— Вот они, искомые антигены — риккетсии Бернета! Они соединились с известной нам диагностической иммунной люминесцентной сывороткой — антителом и засветились в ультрафиолетовых лучах. Риккетсии Бернета — возбудители лихорадки Ку! Вот, взгляните! — Вершинин радостно потер руки.

Игорь метнулся к столу:

— Лихорадка Ку! Вот это закатили фашисты! Взгляни-ка, Сергей.

Сергей Туманов, как зачарованный, смотрел на светящиеся точки: «Вот она — сила подлинной науки!..»

Станислав Васильевич взглянул на часы.

— Итак, от начала исследования прошло два часа десять минут. Запишите-ка это, Игорь Александрович, в протокол!

В лаборатории зажгли свет.

— Вот что, дорогие друзья, — обратился Станислав Васильевич к бактериологам. — Не ожидая окончательного бактериологического подтверждения — выделения чистой культуры микроба, займемся-ка ликвидацией вспышки.

По лагерю вмиг разнеслась радостная весть: найден возбудитель.

Уединившись в одном из отсеков, Вершинин продиктовал Штаркеру текст радиограммы.

«Я — 15–18… Я — 15–18. В известный вам лагерь вместе со мной прибыл генерал-лейтенант медицинской службы Вершинин. Через два часа десять минут поставлен диагноз эпидемической вспышки — лихорадка Ку. Русские разработали скоростной метод обнаружения болезнетворной микрофлоры на объектах внешней среды. Теперь предотвращение в начальной стадии эпидемических вспышек любого происхождения для них не проблема. 15 сентября. 1943 г.».

— Передайте, доктор! Это заставит их опять оттянуть решение с бактериологической атакой!

Несмотря на полночь, в огромной палатке, освещенной карбидными лампами, было оживленно. Военные врачи, сестры и санитары с нетерпением ждали Вершинина. Слышались восклицания:

— Вот это здорово!

— Невероятно!

— За два часа десять минут поставлен диагноз вспышки. Поразительно!

В белом халате, в сопровождении начальника госпиталя и Евгении Степановны Сурковой, Вершинин вошел в палатку. Его встретили стоя, бурными аплодисментами.

Станислав Васильевич поклонился.

— Садитесь, товарищи! — сказал он, прошел и сел за стол, накрытый белоснежной простыней. — Сейчас я вам расскажу, что это за заболевание… Лихорадка Ку — острое лихорадочное заболевание, оно характерно своеобразным поражением легких, проходит без кожных высыпаний, свойственных большинству болезней риккетсиозной группы. Лихорадка Ку открыта и описана совсем недавно — в 1935 году в Австралии. Нацисты рассчитывали на нашу неосведомленность и… просчитались. Эту вспышку мы быстро потушим, коллеги. Мы располагаем всеми средствами, чтобы локализовать и ликвидировать очаг. Должен сказать, что эпидемиология лихорадки Ку еще недостаточно изучена… Но, — усмехнулся он, — спасибо фашистским докторам и за то, что они предоставили нам возможность изучить эту инфекцию.

«Даже в такой момент он не теряет чувства юмора, — подумала Суркова. — Впрочем, он и на рабфаке отличался веселым нравом».

— Так вот, — продолжал Вершинин, — заражение происходит воздушным путем, с вдыхаемой человеком зараженной риккетсиями пылью. В естественных условиях риккетсии Бернета попадают в пыль с выделениями рогатого скота. Кстати, в Австралии лихорадка Ку встречается в природных очагах среди сумчатых и грызунов и переносится при помощи различных клещей. В данном же случае фашисты создали аэрозоль-туман, начиненный риккетсиями Бернета. Вы спросите, с какой целью? Конечно же, с целью изучения возбудителя. Очевидно, они хотели позондировать почву насчет нашей готовности. Ведь эти изверги готовят кое-что и пострашнее, и надо быть готовыми ко всему, товарищи!..

Планы фашистов рушатся

Никогда еще рейхсарцтефюрер Блюменталь не находился в столь сложном положении. Черт побери этого Штаркера: что ни радиограмма, то новый сюрприз! Вот вам, пожалуйста: в России применяют скоростные и экспрессные методы обнаружения болезнетворной микрофлоры на объектах внешней среды!

Блюменталь отлично понимал, что это значит. Своевременно и точно проведенная русскими индикация бактериологического оружия позволит им быстро установить природу примененных бактериальных средств, определить видовую принадлежность возбудителя, что, в свою очередь, поможет быстро определить характер и специфическую направленность противоэпидемических и лечебно-эвакуационных мероприятий.

— Нет, — нервничал Блюменталь. — Я не пойду сейчас на бактериологические атаки, как того требует Геринг. Ему лишь бы дать побыстрее бактериологическое оружие, а готовы ли мы сокрушить врага?

Гейман поднял на шефа свои выпуклые водянистые глаза:

— Ужасно!.. У них есть такие пилюли, что…

— Что вы имеете в виду?

— Да их мощь. Их силу, способную свести на нет все наши приготовления.

— Нет, нет, дорогой Гейман, им не остановить нас! Да, они могут оттянуть начало наших атак, но удар мы все-таки нанесем!

Вошел дежурный врач.

— Звонили с аэродрома: прибыли рейхсмаршал Геринг и генерал СС Келлер.

«Ну вот еще, — нахмурился Блюменталь. — Опять будет требовать: скорей, скорей!.. Впрочем, они правы. Обстановка этого требует! К счастью, Геринг принимает мои доводы и каждый раз идет на уступки».

— Поезжайте на полигон, Гейман, а я встречу гостей.

Против ожидания, рейхсмаршал любезно обошелся с профессором Блюменталем. Представил генерала СС Келлера. Тот не очень почтительно взглянул на знаменитого бактериолога и довольно холодно поздоровался. Но Блюменталя это не задело. «Подумаешь, генерал СС! Я, рейхсарцтефюрер, не тебе чета — человек государственного масштаба!»

— Ну, чем вы нас собираетесь удивить? — спросил Блюменталя Геринг.

— Время, господин рейхсмаршал. Только время мне требуется…

Геринг нахмурился:

— А вы учитываете сложившуюся ситуацию на Восточном фронте?

— Именно поэтому и прошу дать мне столько времени, сколько потребуется для окончательной подготовки к массированным бактериологическим атакам. Я располагаю сведениями из первых рук, что русские…

— Можно подумать, что вы не бактериолог, а разведчик, — язвительно вставил Келлер.

Блюменталь догадывался, почему генерал СС был не очень почтителен… «В высших сферах, окружающих фюрера, где подвизается и этот тип, недовольны моей медлительностью… Ну и пусть… Мне виднее, когда можно начать бактериологические атаки», — зло подумал он.

Все трое молча прошли в кабинет.

— Ну что ж, покажите нам свое хозяйство, — попросил рейхсмаршал.

Переодевшись, как полагается, они вошли в огромное двухэтажное здание.

— Мы работаем здесь с возбудителями чумы, — доложил Блюменталь. — Выводим такие агрессивные виды бактерий, какие не встречаются в природе. Они идеальны для целей бактериологической войны.

Рейхсмаршал и генерал СС молча переглянулись.

В следующем отделе профессор продолжал объяснять:

— Здесь ведутся опыты по заражению крыс чумоносящими блохами. Преимущества нашей методики в том, что исследования проводятся и на животных, и на людях…

Гости снова переглянулись.

Блюменталь сообщил также, что в научно-исследовательских лабораториях действует четыре тысячи инкубаторов, где размножаются блохи — переносчики чумы. Для них создана естественная среда — живые крысы. В вивариумах сосредоточено несколько тысяч крыс… Геринга передернуло от этих слов. Блюменталь заметил реакцию и пояснил:

— Крысы надежно изолированы. Вас, господин рейхсмаршал, разумеется, интересует производственная мощность моего института? Она колоссальна. Мы в состоянии выращивать огромное количество чумных бактерий.

Геринг удовлетворенно кивнул.

В следующей секции Блюменталь показал мощную аппаратуру, пояснив, что здесь налажено производство питательных сред для массового размножения бактерий.

— А вот здесь на самолетах установлены специальные приборы для распыления бактерий в воздухе, — пояснил Блюменталь, вводя высокопоставленных посетителей в огромный ангар, примыкающий к зданию бактериологических лабораторий. — С таких самолетов мы начнем скоро распылять сухие и жидкие рецептуры — бактериальные, вирусные, риккетсиозные. Пустим в ход микробные аэрозоли, добьемся заражения огромных территорий.

— Следовательно, у вас все готово? — нетерпеливо спросил Геринг.

— Нет, господин рейхсмаршал, пока еще не все. Но скоро мы сможем начать бактериологические атаки, конечно, при условии, если будем обеспечены в достаточном количестве самолетами.

— Я дам вам самолеты! В неограниченном количестве!

Блюменталь просиял и, решив, что надо ковать железо, пока горячо, предложил посетить полигон.

После столь напряженной экскурсии по фабрике смерти Геринг изрядно устал и, представив, что он еще может увидеть, поморщился:

— Вернемся в Берлин, генерал…

— Господин рейхсмаршал, если вы разрешите, я задержусь. Хочется увидеть полигон и опыты.

— Пожалуйста, генерал.

Проводив Геринга до самолета, Блюменталь и Келлер направились на полигон.

Келлер любил острые ощущения. Он не раз присутствовал на массовых расстрелах военнопленных. А тут, как говорится, сам бог послал ему возможность пощекотать нервы.

Полигон и экспериментальная клиника

Профессор Гейман оправдал надежды шефа и навел на полигоне порядок.

Несмотря на холодный ветер, он вышел к воротам полигона как был, в белом халате и колпаке, натянутом до бровей. Выкинув вперед короткую толстую руку, громко приветствовал шефа и генерала СС Келлера.

Колючая проволока в шесть рядов огораживала полигон и делила его на три части, усиленно охраняемые эсэсовцами. В первом отсеке к металлическим столбам были привязаны изможденные люди. Они никак не реагировали на появление врачей и генерала. Туго стянутые веревками, жертвы «науки» стонали, слабо шевеля запекшимися губами. За столбами громоздились ряды бочек с хлорной известью и другими дезинфицирующими средствами.

— В этом отсеке, господа, — пояснил Гейман, — мы производим взрывы мин, бомб, гранат, начиненных болезнетворными микробами. Проще сказать, заражаем подопытных. Затем помещаем их в экспериментальную клинику и изучаем действие того или иного вида бактериологического оружия. Сегодня по плану работ мы произведем заражение подопытных сибирской язвой.

— Почему сибирской язвой? — удивился Келлер.

— Это одна из инфекций, которые нами будут применены в бактериологических атаках. Все клинические формы сибирской язвы протекают молниеносно. Высокая заболеваемость, тяжелое течение болезни, колоссальная смертность дают полный комплекс желательных результатов.

Ответ удовлетворил генерала СС.

— Может, желаете взглянуть на первую стадию эксперимента? — Гейман взглянул на шефа. — Тогда, пожалуйста, в укрытие. Я прикажу открыть минометный огонь по целям.

— Нет уж, давайте сначала посмотрим хозяйство, — сказал шеф.

— Слушаюсь! Прошу, — учтиво указал Гейман на ворота, ведущие в соседний отсек.

Вдоль изгороди выстроилась команда обслуживания. То были здоровенные эсэсовцы, обутые в специальные сапоги, одетые в крепкие глухие комбинезоны, предварительно обработанные веществами, отпугивающими насекомых.

— Хорошо работают, — похвалил Гейман помощников смерти.

Бравые эсэсовцы, фанатично преданные фюреру, полагали, что они несут высокую миссию, помогая «науке» создавать новый вид оружия для сокрушения противника. В то же время они были реалистами: работа на полигоне — не русский фронт.

На втором участке тоже имелись столбы, к которым привязывали обреченных на гибель.

— Сюда, — пояснил Гейман, — мы сбрасываем с самолетов контейнеры с зараженными блохами. Вы, очевидно, заметили, господин генерал, что в первом отсеке стоят целые батареи бочек с дезинфицирующими веществами, а здесь, во втором отделении, поскольку мы имеем дело с зараженными насекомыми, расставлены бочки с инсектицидами, то есть веществами, уничтожающими насекомых. После экспериментов мы наводим на полигоне порядок, — уничтожаем всю микрофлору и насекомых. Профилактика прежде всего.

Прошли в третий отсек: и здесь стояли столбы с привязанными к ним людьми.

— Откуда вы их берете? — поинтересовался Келлер, пристально рассматривая прикрученного к крайнему столбу изможденного мужчину лет тридцати со спутанными волосами и бледным лицом, искаженным болью и ненавистью.

— Это — русские военнопленные. Рейхсфюрер СС Гиммлер дал распоряжение поставлять нам подопытных прямо из лагерей.

— Хорошо, — кивнул Келлер и, подойдя ближе, впился ледяным взглядом в глаза человека, надеясь увидеть в них испуг или мольбу о пощаде. Но пленный не доставил генералу СС этого удовольствия. Его черные глаза горели такой ненавистью, что Келлер невольно отступил.

Профессор Гейман спокойно продолжал:

— Здесь мы распыляем аэрозоли с болезнетворными микробами.

О том, что жертвы подвергались и другим экспериментам, профессор умолчал. Впрочем, это само собой разумелось.

— Что ж, откроем огонь по целям?

Блюменталь взглянул на генерала СС. Тот поморщился: он вдруг утратил охоту наслаждаться кровавым зрелищем.

— Увы, я тороплюсь, господин рейхсарцтефюрер, — искоса взглянул он на Блюменталя. — Прошу извинить.

Блюменталь и Гейман понимающе переглянулись.

Когда генерал Келлер уехал, Блюменталь обратился к Гейману:

— Продолжим работу.

Они спустились в укрытие, и Гейман нажал на одну из кнопок. Через несколько секунд стены убежища затряслись от разрыва мин. Но огонь так же быстро прекратился, как и начался.

Врачи и солдаты-эсэсовцы, обслуживающие полигон, бросились к людям, привязанным к столбам, и стали заносить окровавленные жертвы в санитарные машины.

Экспериментальная клиника с боксами для различных инфекций напоминала скорее конюшню со стойлами, чем клинику: полы — цементные, со стоками, окна заделаны решетками. Правда, койки в боксах были с матрацами и простынями. Надо же создать минимальные условия для микстов — раненых и одновременно зараженных, — чтобы сохранить их жизнь на то время, которое требуется для изучения инфекции.

Сегодня профессора интересовало, как протекает у подопытных кожная форма сибирской язвы, возбудители которой попали в их организм вместе с осколками.

Блюменталь и Гейман сразу обратили внимание на раненого с забинтованной грудью. Только что доставленный с полигона, он был очень бледен, а когда с него начали сдирать бинты, побледнел еще больше. Пульс на его восковидной руке едва прощупывался.

— Прикажете в операционную, господин профессор? — спросил Геймана молодой хирург. — Подопытному необходима срочная операция.

— В крематорий! — бросил Гейман. И строгим голосом добавил: — Вы, очевидно, забыли, коллега, что эта партия подопытных должна показать, как быстро развивается симптоматика сибирской язвы. В частности, сибиреязвенный карбункул. А вы, кажется, намерены возиться с подопытными, лечить их, отвлекаться от основной работы? Займитесь легкоранеными! А этого в крематорий, сейчас же!

Блюменталь одобрительно кивнул:

«Профессор Гейман прав. В конце концов, здесь не благотворительная больница, а экспериментальная клиника…» Подумав так, он не мог не вспомнить слова рейхсфюрера СС Гиммлера, произнесенные им как-то на собрании высокопоставленных нацистов: «…Лишь один принцип должен, безусловно, существовать для нас: честными, порядочными, верными мы обязаны быть по отношению к представителям нашей собственной расы и ни к кому другому. Живут ли другие народы в довольстве, или они подыхают с голоду, интересует меня лишь постольку, поскольку они нужны нам как рабы для нашей культуры; в ином смысле это меня не интересует».

В данном случае, — подумал Блюменталь, — мы точно придерживаемся этой формулы. Смотрим, как развиваются симптомы сибирской язвы, а затем пускаем зараженных в расход…

…Вернувшись в Берлин, Геринг встретился с Гитлером.

— Мой фюрер, скоро мы обрушим на врага всю мощь бактериологического оружия! — начал доклад рейхсмаршал, но осекся, заметив сдвинувшиеся брови Гитлера.

— Когда именно? Когда? — нетерпеливо крикнул Гитлер.

Уклоняясь от точного ответа, Геринг начал подробный рассказ обо всем, что увидел в институте.

Гитлер отчужденно смотрел на рейхсмаршала, не находя в его докладе того, чего он так ждал, — определенности. Для восстановления сильно пошатнувшегося положения на Восточном фронте фюреру срочно требовалось оружие массового поражения. Но физики затягивали изготовление атомной бомбы, а бактериологи тянули с новыми возбудителями…

— Удары! Массированные удары сверхмощными бомбами при взаимодействии с бактериологическим оружием — вот что мне сейчас нужно!

— Мой фюрер, я понимаю…

— Так действуйте! Торопите ученых, рейхсмаршал. Ведь я наделил вас всеми полномочиями. Действуйте.

— Слушаюсь, мой фюрер!

Пока происходил этот разговор, по другую сторону фронта советские военные врачи, обнаружив причину вспышки лихорадки Ку, перевели всех больных из наспех сколоченных бараков в утепленные госпитальные палатки. Территория бывшего концентрационного лагеря была очищена от мусора, бараки снесены.

Никто из зараженных уже не терял сознания. Снижалась, приближаясь к норме, температура. С каждым днем ослабевали головные боли. Кое-кто начал выходить на воздух.

Стояли темные осенние ночи. Вокруг было тихо, только время от времени, далеко за Лиманом, слышались орудийные гулы. Линия фронта уходила на юг.

План операции «Б»

Блюменталь и Гейман курили в просторном помещении конторы Полесского лесничества.

Стоял март 1944 года. Нависшие на ветвях деревьев комья снега таяли. Следы, оттиснутые сапогами солдат, темнели и наливались водой.

Обстановка на этом участке фронта была крайне тяжелой, и профессорам было не до ранних запахов весны.

Суховатое лицо Блюменталя было озабочено. Еще бы!..

Они прибыли в Белоруссию по приказанию рейхсмаршала Геринга. Пора применить бактериологическое оружие, хотя бы локально. Пусть не чума и не туляремия, но и сыпной тиф может создать эпидемический котел, задержав наступление русских на какое-то время!

Настоящие же чумные атаки с воздуха, по замыслу рейхсарцтефюрера, можно будет начать после этой проверки!

Блюменталь наклонился над картой и некоторое время молча изучал квадрат, расположенный близ переднего края немецкой обороны, — огромное болото.

— Так вот, коллега, — сказал он наконец, подняв голову. — Меньше всего нужно надеяться на то, что наши войска в этом месте удержат свои позиции. Так сказал мне командующий армией генерал-полковник барон фон Штрипке. Следовательно, именно здесь мы применим бактериологические средства и вызовем в рядах противника эпидемию сыпного тифа. Причем, сыпной тиф напустим на людей не через естественные пути передачи — через вшей, а со специальных самолетов. Будем распылять сухую или жидкую рецептуру — риккетсиозную. Ваши экспериментальные данные, профессор, — взглянул он на Геймана, — показали, что можно применить воздушным путем и возбудителей риккетсиозных заболеваний. Вот и применим риккетсии Провачека — возбудителя сыпного тифа.

— Сразу в войсках противника? — с недоумением спросил Гейман.

— Нет, зачем же. Это не даст эффекта. Насколько мне известно, в советских войсках нет вшивости. Для этой цели будет создан мощный концентрационный лагерь, в который в короткий срок сгонят тысяч тридцать местного населения — стариков, нетрудоспособных женщин, детей. Лагерь будет на болоте. Распылим с самолетов возбудителей сыпного тифа, а недели через две созревшая эпидемия перекинется на наступающие соединения 1-го Белорусского фронта. Русские войска неизбежно войдут в контакт с заключенными. Вы представляете, что получится? У согнанных в холодное болото людей, не имеющих мыла, чистого белья, горячей воды, вшивость разовьется в таком количестве, что захлестнет всех вступивших с ними в контакт. В середине марта войска нашей армии отойдут из района Озаричи на запад, на заранее подготовленные рубежи, а солдаты и офицеры наступающих частей Рокоссовского качнут падать, как листья осенью!

— Ясно, — кивнул Гейман. — Но я бы внес поправку к вашему плану, господин рейхсарцтефюрер.

— Какую же? — Блюменталь вскинул на Геймана глаза. — Слушаю.

— Из чисто тактических соображений хорошо бы создать не один лагерь, а, скажем, три. Первый вот здесь, на болоте, у поселка Дерть, — Гейман указал кончиком карандаша точку на карте. — Второй — в двух километрах северо-западнее местечка Озаричи. Третий на болоте, в двух километрах западнее деревни Подосинники. Тогда образуется более мощный эпидемический котел!

— Существенно! — одобрительно посмотрел на своего заместителя Блюменталь и добавил: — Надо как можно быстрее согласовать план предстоящей операции в главном штабе вермахта.

— Разумеется, — кивнул Гейман. — Эта оригинальная операция, назовем ее операция «Б» — в вашу честь, — несомненно, будет одобрена вермахтом.

— Благодарю, — поклонился Блюменталь. Он предпочел умолчать о том, что мысль о проведении акции принадлежала не ему, Блюменталю, а самому рейхсфюреру СС Гиммлеру. Но… к чему об этом распространяться?..

— Да, вот что, — Блюменталь потер пальцами висок. — Надо будет дать Гансу Штаркеру шифровку, пусть попросит Вершинина, чтобы и на этот раз он взял его на эпидемию. То, что генерал Вершинин будет тут, я не сомневаюсь. Представляю, какой информацией порадует нас доктор Штаркер на этот раз. Прямо сегодня, коллега, мы отправимся в Берлин на доклад. Самолет нас ждет.

Однако перед отлетом Гейман вдруг утратил приподнятое настроение.

«Что его тревожит?» — подумал Блюменталь, наблюдая за толстяком.

Словно угадав его мысли, Гейман сказал:

— Я опасаюсь, не сядем ли мы и с этой операцией в лужу? Кто знает, может быть, русские так же быстро ликвидируют эпидемический котел, как ликвидировали вспышку лихорадки Ку в прошлом году?!

— Во-первых, упаси бог напоминать об этом Герингу. Во-вторых, если генералу Вершинину молниеносно удалось поставить диагноз лихорадки Ку, то здесь им придется повозиться! Погасить эпидемию сыпного тифа, возникшую в концентрационном лагере, где сосредоточено тридцать тысяч человек, не так-то легко. Тут все будет наверняка! Мы поможем фюреру, а главное — проведем генеральную репетицию перед большой бактериологической войной.

— Дай-то бог! — облегченно вздохнул профессор Гейман.

Когда рейхсмаршал Геринг выслушал план операции «Б», уточненный на местности, он встал из-за массивного, под стать хозяину, стола и тяжело шагнул к карте, висевшей на стене кабинета.

Операция «Б» казалась рейхсмаршалу убедительной. Она действительно могла остановить советские войска на срок, необходимый для перегруппировки немецких войск в районе Полесья.

Рейхсарцтефюрер и профессор Гейман вышли из кабинета Геринга в хорошем настроении. План операции «Б» был утвержден.

Утром они вылетели в Полесье.

На фронте было затишье. С полевого аэродрома ехали по вязкой дороге. Смешанный с грязью мокрый снег налипал на протекторы.

Поглядывая по сторонам, Блюменталь и Гейман молча курили. После встречи с Герингом зловещая тишина на позициях действовала на них угнетающе.

Командующий армией, генерал-полковник барон фон Штрипке, подтянутый и энергичный человек лет пятидесяти, крепко пожал руки профессорам и пригласил их в уютный блиндаж. Здесь были собраны командиры армейского и танкового корпусов, командиры дивизий и полков, начальники штабов.

Представив их рейхсарцтефюреру, командующий дал краткую информацию об обстановке.

Привычным движением руки Блюменталь взял указку и подошел к карте:

— Мы отберем среди населения Гомельской, Могилевской и Полесской областей тысяч тридцать женщин, стариков, детей и разместим их в специальные лагеря. В районе местечка Озаричи, населенных пунктов Дерть и Подосинники. — Он провел указкой по названным местам. — Когда в лагерях произойдет заражение, наши войска отойдут на заранее подготовленные рубежи. А русские солдаты… — Блюменталь надменно улыбнулся, — они… как это сказать… мягкотелы: встреча — объятия, поцелуи… Это будет контакт с тифозными больными. Эпидемия перекинется на войска Рокоссовского, и наступление русских будет остановлено. Что касается нашего личного состава, который будет обеспечивать операцию «Б», все солдаты и офицеры будут обеспечены эффективными средствами против сыпного тифа. Будут вопросы, господа?

Вопросов не последовало, хотя, кажется, не все встретили с восхищением план операции «Б»… Это было заметно по недовольно нахмуренным лицам командиров некоторых дивизий и полков. Впрочем, это не смутило рейхсарцтефюрера. Командующий армией и командиры корпусов выразили явное одобрение, а мнение остальных ничего не значило… Следовало начинать выполнение плана.

Операция „Б"

Репродуктор на уличном столбе зашипел, потом послышался голос диктора:

— Граждане города Жлобина, германское командование направляет вас в глубокий тыл, потому как красноармейцы будут вас обстрелять из артиллерии и минометов. Мы желаем спасать вас от угрозы и эвакуируем всех. Можно взять с собой вещи. По пути вы будете иметь горячий пища. Слушайте немецки солдат, не скрывайтесь…

На улицах Жлобина появились солдаты — рослые, упитанные, совсем не похожие на тех фронтовиков в серо-зеленых шинелях, заросших и невзрачных, каких привыкли видеть жители. Эти были одеты в черное обмундирование. На высоких фуражках эмблема — череп и кости.

По городу пронесся тревожный слух: «Эсэсовские войска… Головорезы!». Испуганные люди прятались по домам, думая отсидеться до прихода Советской Армии, но эсэсовцы с помощью полиции начали повальный обход всех домов, пинками выгоняя на улицы детей, стариков, женщин.

Мальчики и девочки прижимались к матерям, друг к другу, затравленно озираясь на рассвирепевших фашистов.

Согнав огромную толпу на площадь, гитлеровцы подвергли людей сортировке. Молодежь — в сторону. Их должны были отправить на работы в Германию. Остальных оставили на площади.

Все ожидали, что после отбора молодежи, как это бывало раньше, старых да малых распустят по домам, но…

На станции уже стоял состав из полуразбитых товарных вагонов. Вот в него и загрузили несчастных. Отовсюду слышались крики, ругань, плач. Где-то на окраине, неподалеку от станции, занялось зарево пожара, робко окрашивая сумрачное мартовское небо.

Паровоз засвистел, толкнул вагоны и начал мерно отсчитывать стыки рельсов.

Лица окаменели, на глазах матерей застыли слезы. Старики ворчали и ругались от беспомощности и унижения.

— Они везут нас убивать! — сказал кто-то.

Утихший было рев детей вновь наполнил вагоны.

На второй день эшелон остановился на полуразрушенной станции.

К вагонам подошел худощавый офицер в фуражке с высоченной изогнутой тульей. Солдаты и полицаи вытянулись.

— Разгружать! — хриплым голосом приказал офицер.

На дверях загремели засовы.

— Выходи!..

Люди боязливо слезали из вагонов на землю, косясь на конвоиров, держащих на поводках рычащих овчарок.

Какая-то женщина, прижимая к груди ребенка, побежала прочь. Но не успела она добежать до платформы, как раздался треск автоматной очереди…

Согнав людей к полуразрушенному станционному зданию, охранники проявили «заботу» об узниках — отобрали вещи и продукты.

Через полчаса колонна растянулась длинной лентой, направляясь к далекой кромке леса. Шли трудно, увязая в липкой, холодной грязи, ощущая холод и сырость сквозь чулки и рваную обувь.

Еще не скрылась из глаз станция, как послышались выстрелы. Стреляли в отстающих.

Шли долго. Торопясь до наступления темноты пригнать колонну к намеченному пункту, фашисты зло подгоняли людей. Мальчик лет шести устал, остановился. Фашист застрелил его…

Старухи заголосили:

— Ироды!

Таким же образом сгоняли стариков, женщин, детей и из других городов и сел Белоруссии, вели их в намеченные концентрационные лагеря.

Около местечка Озаричи — болото. Местами виднелся на нем снег, но между кочек уже вытаяли заводи. Над изгородью возвышались сторожевые вышки, похожие на грибы. Подступы к лагерю были заминированы. Правда, кое-кому удавалось преодолеть заграждения, но далеко не всем…

С подъехавших к воротам машин швыряли в голодную толпу эрзац-хлеб. Те, кому удавалось схватить каменистый кусок, опускали его в лужу… Да и такого «хлеба» было мало…

Коченея от сырости и холода, бродили по лагерю дети, разыскивая своих матерей.

А потом ко всем бедствиям прибавилось еще одно — оттепель сменилась заморозками.

Как ни крепились старухи, но и они не выдержали, разрыдались, услышав, как мальчик лет четырех сказал матери:

— Мамочка, когда вернемся домой, я сделаю в своей хате целых три печки, чтобы было совсем тепло…

Лицо мальчика оставалось мечтательно-задумчивым.

Голод, холод и болезни косили людей без разбора. Узники раскапывали мох, ища коренья чахлых сосенок, пили болотную воду. А с кромки бора, оттуда, где расположились начальство лагеря и охрана, доносился умопомрачающий запах варящегося мяса…

Время от времени новые несчастные — из Подосинников, Дерти — прибывали в лагерь.

— Там еще хуже, — жаловались прибывшие. — Здесь хоть палками не бьют, а там — не так взглянул, лупят, раздевают догола.

Весна брала свое: снег почернел. Кое-где появилась на кочках прошлогодняя желтая трава. С надеждой люди смотрели в небо — вдруг выйдет солнце! Но солнце пряталось за низкими тучами.

И вот однажды над лагерями появились немецкие самолеты и распылили сухие и жидкие рецептуры с риккетсиями — возбудителями сыпного тифа. Посев пал на подготовленную почву. Через две недели в лагерях начались массовые заболевания.

Между тем советские войска, прорвав вражескую оборону, с боями освободили город Калинковичи. Войсковая разведка генерала Батова, скрытно продвигаясь по территории, еще занятой противником, услышала детский плач. Остановившись, прислушались, потом двинулись дальше и в прорезях утреннего тумана, стоявшего над болотом, внезапно различили сторожевые вышки. Люди за колючей проволокой кишели, как в муравейнике.

Разведданные были доложены командующему 1-м Белорусским фронтом Рокоссовскому. Его приказ был краток: стремительным ударом взять лагерь смерти. Но фашисты и не думали сопротивляться. Отошли без боя.

То, что пришлось вскоре увидеть нашим солдатам и офицерам, не походило ни на что виденное… Из распахнутых лагерных ворот навстречу им бежали и ползли изможденные, полунагие старики и дети. Все, кто еще мог двигаться, спешили навстречу освободителям. Голосили, плакали… На землистых лицах — жуткая радость!

— Наши!

Освобожденные и освободители сбились в одну толпу. Отовсюду слышалось:

— Хлеба!

С подъехавшего к лагерным воротам «виллиса» сошли генерал-лейтенант медицинской службы Вершинин, майор Лавров и капитан Туманов. Они прибыли сюда по экстренному донесению с фронта.

Мимо них, по грязной, оттаявшей земле, шли больные старики с тонкими, как у детей, шеями, женщины, с глубоко ввалившимися, лихорадочно поблескивающими глазами, дети, со сморщенными, как у стариков, лицами. Увидев невдалеке явно сумасшедшую женщину с мертвым ребенком на руках, врачи невольно остановились. Женщина пыталась качать ребенка, улыбалась, напевала что-то и ни за что не желала расставаться со своим несчастным младенцем…

Закаленные нервы генерала медицинской службы не выдержали. Он вздрогнул. Его спутники растерянно глядели на несчастную мать, на мертвого ребенка.

У самой кромки болота лежали полуживые, изможденные люди. Лавров нагнулся и распахнул лохмотья — на ребристых боковых участках груди, на сгибательных поверхностях предплечий у одного, другого, третьего больного — сыпь, характерная для сыпного тифа. В лохмотьях шевелились вши.

— Сыпной тиф! — сказал Вершинин, наклонившись над больным. — Точно, сыпняк!

Узнав от заключенных, что самолеты с черными крестами на крыльях распыляли туман над лагерем, Вершинин сразу понял, в чем дело.

«Применили аэрозоли, — подумал он с ненавистью, — произвели массированное заражение заключенных возбудителями сыпного тифа…»

Он великолепно знал, что заразить людей сыпняком можно и таким способом — через дыхательные пути. Советские ученые узнали об этом благодаря несчастному случаю. Узнали после того, как профессор Кронтовская во время работы по изготовлению сыпнотифозной вакцины, представляющей взвесь убитых риккетсий Провачека, полученных из ткани легкого белых мышей, обнаружила у себя в лаборатории ЧП: три научных работника заразились сыпняком во время постановки эксперимента. У всех появилась своеобразная пневмония, затем внезапный озноб, головная боль, угнетение психики, нарастание температуры до 39 градусов и выше, увеличение селезенки и петехиальная сыпь на боковых участках груди. Вершинин сам видел этих больных и был убежден, что заразились они именно через верхние дыхательные пути, так как вшей в лаборатории не было.

«Да, — продолжал размышлять Станислав Васильевич, задумчиво рассматривая больных… — Но откуда фашистские бактериологи узнали о втором пути передачи сыпнотифозной инфекции?.. Вероятно, сами сделали это открытие и поспешили воспользоваться им для создания эпидемического котла… Вот на что вы растрачиваете свой талант, господин Блюменталь!..»

Словно очнувшись, Вершинин взглянул на военных врачей, обступивших его, и остановил взгляд на солдатах, выстроенных за воротами лагеря.

— Вот что, товарищи! Весь личный состав, контактировавший с заключенными, немедленно вывести во второй эшелон. Всех без исключения подвергнуть полной санитарной обработке со стрижкой волос, мытьем и переодеванием!

— Ясно, товарищ генерал!

Вершинин был уверен, что командующий фронтом согласится с предложением немедленно развернуть полевые подвижные госпитали, санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты и банно-прачечные отряды… Не сомневался Вершинин и в том, что Военный Совет фронта согласится взять на полное медицинское, продовольственное и вещевое снабжение всех освобожденных из лагеря смерти…

Проводив Вершинина, улетавшего в штаб фронта, Лавров и Штаркер приказали поварам варить пока только бульоны. Изголодавшихся людей следовало постепенно приучать к пище.

Ганс Штаркер, пораженный всем увиденным, не мог удержаться от грустных размышлений. «Сами слова, такие, как «врач», «микробиолог», «эпидемиолог», — думал он, — фашисты сумели превратить в синонимы таких слов, как «палач», «убийца»… Фашистская система превратила лаборатории ученых в камеры пыток, взяла на вооружение самые низменные, самые нечеловеческие методы…»

Вернувшись в лагерь, Вершинин вызвал Штаркера, и в закрытой машине они отъехали в глубину соснового бора.

— Передайте, доктор, своему «шефу» в Германии новую шифровку!

Под диктовку Вершинина, Штаркер начал:

«Я — 15–18… Я — 15–18… Ваш замысел сорван. Эпидемический котел в районе Озаричи провален… Военный Совет фронта, по совету генерала Вершинина, принял срочные меры. В районах заражения развернуто двадцать пять военных госпиталей. Санитарно-эпидемиологические отряды, обмывочно-дезинфекционные роты и банно-прачечные отряды оперативно приступили к действиям. Организовано питание и санитарная обработка заключенных концентрационных лагерей силами и средствами фронта. Приняты все меры по недопущению распространения заболеваемости сыпным тифом как в войсках, так и среди гражданского населения. И еще одна новость. В 1941 году в Советском Союзе создана вакцина против сыпного тифа. Прививки против сыпного тифа проводятся в экстренном порядке не только в войсках фронта, но и среди гражданского населения. Эпидемия в войска не перекинулась.

15 апреля. 1944 г.».

Прочитав радиограмму Штаркера, Блюменталь сказал упавшим голосом:

— Я ожидал чего-то подобного, но не в таких масштабах! У них появилась вакцина и против сыпного тифа!

Рейхсарцтефюрер опустил голову. А когда поднял ее, то увидел, как у его заместителя лицо из кирпично-красного превратилось в бледно-серое, двойной подбородок неестественно задергался. Блюменталь брезгливо поморщился:

— Что ж, удачи и неудачи всегда рассеяны неравномерно. Будем работать!

Последняя шифровка

Как-то после ужина Штаркер подошел к Вершинину.

— Генерал, не пора ли нам дать последнюю шифровку господину рейхсарцтефюреру Блюменталю. Пусть не строит иллюзий насчет своего козыря — сверхвирулентного микроба чумы штамма РС. Пусть знает, что я передал ампулу с его питомцем вам и что против этого штамма микроба обеззараживающие сыворотка и вакцина уже изготовлены!

— Ну, а потом что? — изучающе спросил Вершинин. — Ведь на этом ваша миссия закончится…

— Потом?.. — Ганс задумался. — Потом я пойду работать. Наш замечательный писатель-антифашист Вилли Бредель, один из основателей комитета «Свободная Германия», примет меня в свой комитет.

— Что ж, это неплохо… — одобрил Вершинин. — Если не ошибаюсь, именно Бредель впервые заговорил об ужасе фашистских концлагерей…

— А вы читали его роман «Встреча на Эбро»?

— Не мог не читать! Ведь я сам сражался в Испании! — Вершинин зябко поежился. — Идемте, доктор. Похолодало…

Уже у палатки Штаркер спросил:

— Значит, я могу передать свой последний «привет» шефу?

Вершинин улыбнулся:

— Что ж, огорчите рейхсарцтефюрера… Он, наверное, все это время смеялся надо мной. Ловко, дескать, его осведомитель водит Вершинина за нос!

— Сейчас мы его разочаруем!

И в эфир опять понеслось: «Я — 15–18… Я — 15–18…»

Передав радиограмму, Ганс вышел на улицу и долго стоял на холодном ветру, погрузившись в свои раздумья.

Поздно, профессор!

Ошеломленные радиограммой, Блюменталь и Гейман не сразу пришли в себя.

— Да, — наконец выдавил Блюменталь. — Я никак не ожидал этого!

— Ужасно! — подтвердил Гейман.

Плохие новости не приходят поодиночке… Армия фюрера оставила Брест… Советские войска, форсировав Буг, вышли на Хелм и Люблин…

«Оставаться здесь больше нельзя, — решил Блюменталь. — Надо перебираться в Германию…»

Ему не хотелось беспокоить Геринга, но без ведома рейхсмаршала он ничего не мог предпринять.

— Я прошу, господин рейхсмаршал, — обратился Блюменталь к Герингу, прилетев в Берлин, — помочь мне в оборудовании нового мощного бактериологического института на территории Германии. В спокойной обстановке мне легче будет закончить работу.

Нервная судорога пробежала по лицу Геринга.

— Это саботаж!

— Нет, господин рейхсмаршал! — возразил Блюменталь. — В Польше свирепствуют партизаны. Даже у нас, в Познани, были попытки вооруженного проникновения в запретные зоны.

— Но ведь эвакуация вашего института приведет к задержке в работе!

— Другого выхода у нас нет!

Геринг долго молчал. Потом поднял глаза:

— Вы знаете, что представляет собой Висленский оборонительный вал?

Блюменталь неопределенно пожал плечами.

— Это крепкий орешек, профессор! Его с ходу не возьмешь!

Уверенность рейхсмаршала не очень тронула Блюменталя, но он понял — с эвакуацией института придется подождать…

Летом 1944 года советские войска с кровопролитными боями вышли на Вислу. Вышли и… остановились. Только тогда Блюменталь вдруг воспрянул духом — Висленский вал русским не перейти! Значит, время еще есть!

В последние месяцы в его лабораториях было оживленно, как никогда. «Пусть русские готовят свою защиту от штамма РС, — думал Блюменталь. — Мы тоже не сидели сложа руки! Наш штамм набрал новые силы, и мы еще покажем эту силу нашим врагам!»

На землю лег снег, а советские войска все еще стояли перед Висленским валом. «Выдохлись, — говорили Блюменталю знакомые генералы. — Так что работайте спокойно…» Однако Геринг, предчувствуя неизбежное наступление советских войск, продолжал торопить Блюменталя. И он не ошибся…

В январе 1945 года советские войска двинулись в широкое наступление на участке от Карпат до Балтийского моря. Блюменталю пришлось-таки ретироваться в Германию, но он не отказался от мысли предоставить нацистам бактериологическое оружие. Наоборот, продолжал увеличивать чумные запасы… Но весна принесла крах всем надеждам…

Геринг, попавший в немилость к Гитлеру, был смещен, а его пост занял генерал-фельдмаршал фон Грейм. Новый главнокомандующий сразу не сошелся с Блюменталем.

— Оставьте, профессор! — закричал он при встрече. — Нет у меня для вас самолетов! Подумайте, нанесен страшнейший удар по нашей группировке, оборонявшей подступы к Берлину, а вы требуете самолеты для проведения каких-то экспериментов! До того ли?..

— Господин генерал-фельдмаршал! — вспыхнул Блюменталь. — Мне нужны самолеты для нанесения массированных бактериологических ударов с воздуха!

— Поздно, профессор, поздно…

Гейман встретил шефа в институте:

— Что-нибудь случилось?

— Да, — раздраженно ответил Блюменталь. — Гитлер приказал расстрелять Геринга за вероломство… Все это борьба за власть!.. И, подумать только, она идет в то время, когда Жуков, Рокоссовский и Конев расчленяют наши войска под самым Берлином!.. И все же мне кажется, — сверкнул глазами Блюменталь, — положение еще можно исправить! Надо только начать немедленные бактериологические атаки!

— Но, — осмелился возразить Гейман. — Ввиду высокой контагиозности и обратного действия легочной формы чумы ее опасно выпускать вблизи нашей столицы.

— Я не собираюсь ударять по войскам, расположенным под Берлином! Я хочу применить чумные штаммы против особо важных целей в тылу противника. Возникшая там паника отвлечет врага от столицы рейха. Уверен, Гитлер меня поймет и выделит нам самолеты из резерва!

В тот же день Блюменталь прибыл в Ставку Гитлера. Охрана долго и придирчиво рассматривала его документы, наконец впустила. Но тут же Блюменталь наткнулся на своего старого знакомого — штандартенфюрера фон Ромке, человека, входившего в личную охрану фюрера.

— Кстати, очень кстати, профессор, — озабоченно сказал фон Ромке. — Я специально собирался вас предупредить — держитесь подальше от нашей Ставки!

— Но я иду к фюреру! — заявил Блюменталь. — Новый главнокомандующий военно-воздушными силами не дает мне самолетов! Говорит — поздно!

— К сожалению, главнокомандующий прав. Вы опоздали, профессор!

— Но я не мог начать бактериологические атаки раньше!

— Боюсь, профессор, фюрер этого не поймет… Мой вам совет, — фон Ромке понизил голос, — бегите! Бегите на Запад!

Блюменталь побледнел и вытер платком лоб. Только сейчас до него дошло, что с фашизмом, наконец, покончено!

Вместо эпилога

Отгремела Великая Отечественная война. Страна залечивала раны. Отстраивались разрушенные города. Возводились заводы и фабрики. Аудитории университетов вновь заполнялись молодежью… А спустя несколько лет начались занятия и на военном факультете Центрального института усовершенствования врачей.

Когда на кафедру поднялся академик, генерал-полковник медицинской службы Станислав Васильевич Вершинин, слушатели устроили бурную овацию. Среди приветствующих находился и полковник медицинской службы Игорь Лавров. Он сидел во втором ряду, рядом с командированным из Германской Демократической Республики подполковником Гансом Штаркером…

Когда шум стих, Вершинин растроганно начал:

— Спасибо, товарищи! Мне очень приятно начать занятия, и очень приятно увидеть среди присутствующих друзей, с которыми я столько времени провел на фронте… — Вершинин остановил взгляд на Лаврове и Штаркере и издали широко улыбнулся им.

— Сегодня я прочту вам лекцию о далеком прошлом. О тех днях, когда эпидемии чумы, подобно урагану, проносились над городами Азии, Африки и Европы…

И опять генерал медицинской службы Вершинин рисовал перед слушателями яркие картины драматической медицины. Но было в его словах что-то новое… Что?.. Игорь Лавров задумался и вдруг улыбнулся… Ну, конечно, Вершинин очень походил сейчас на великого гуманиста Даниила Кирилловича Заболотного!

И, улыбнувшись своим мыслям, Лавров вновь прислушался к тому, что говорил с кафедры его учитель…

Примечания

1

Штамм — культуры микробов или вирусов, выделенные из определенного источника. Бактерии или вирусы одного и того же вида могут иметь существенные штаммовые различия.

(обратно)

2

Вирулентность — степень болезнетворности микробов или вирусов.

(обратно)

3

Эпизоотия — массовое заразное заболевание животных.

(обратно)

4

Воспаление легких.

(обратно)

5

Чумная палочка.

(обратно)

6

Дератизация — уничтожение грызунов.

(обратно)

7

Шеф врачей в фашистской Германии.

(обратно)

8

Имеется в виду атомная бомба, над которой работали фашистские физики. К счастью для человечества, они не успели довести до конца свою страшную работу.

(обратно)

9

Аэрозоли — мельчайшие капельки жидкости, тонко распыленные в газе (туман), или мелкие твердые частицы в газе (дым).

(обратно)

10

Абвер — гитлеровская военная разведка.

(обратно)

11

Риккетсии — возбудители инфекционных заболеваний. Они занимают промежуточное место между бактериями и вирусами.

(обратно)

12

Наблюдение.

(обратно)

Оглавление

В тиши лаборатории

В стенах старейшей военной академии

Великий гуманист

Они светятся!

На фронт

Вспышка

Коллеги

Ганс Штаркер входит в игру

Фабрика микробов

Решающий час

Военврач третьего ранга Сергей Туманов

Вершинин летит в Москву

Первая радиограмма

Ликвидация вспышки

Лагерь смерти

Снова на фронт

Где источник инфекции?

Планы фашистов рушатся

Полигон и экспериментальная клиника

План операции «Б»

Операция „Б"

Последняя шифровка

Поздно, профессор!

Вместо эпилога Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg