«Воспоминания фельдшера, Михаила Новикова, о Финской войне»

Татьяна Данина Воспоминания фельдшера, Михаила Новикова, о Финской войне

Предисловие

Эта небольшая по объему книга уникальна по своему содержанию. Здесь записаны реальные воспоминания солдата о Финской войне. Этот солдат – мой дедушка, Новиков Михаил Антонович. Он прожил 90 лет и умер в г. Мичуринске, где и похоронен.

Дедушка был очень стойким человеком, светлой личностью, храбрым солдатом и любящим отцом, мужем и дедом. Ему выпала непростая жизнь. Но он прошел ее мужественно и честно. Спас жизни многих раненых в военное время и больных в мирное.

Дедушка был замечательным рассказчиком. Количество навыдуманных историй о войне, которые он нам поведал, поистине безгранично. Но записанными оказались лишь эти, которые вы и найдете в этой книге.

Моя мама, Новикова Людмила Михайловна, в конце жизни ее отца, побудила его зафиксировать на аудиокассете хоть часть воспоминаний. Благодаря ее настойчивости, вы сможете прочесть эти рассказы фронтовика.

Желаем вам приятного прочтения!

Михаил Новиков. Два слова о себе

Я коренной, из глубоких истоков сибиряк, русский, 1913 года рождения. Воевал на финской, с первого до последнего дня участвовал в Великой Отечественной войне в составе 1-3-6-17 Воздушных армий. Недоученный был вначале фельдшер, даже не имеющий среднего образования. Ушёл в отставку в воинском звании майора медицинской службы, к 50-летию Победы присвоено звание подполковника. Выслуга военных лет – 31 год. И, кроме этого, потом 20 лет работал по специальности вольнонаёмным в санитарной части Тамбовского высшего военного авиационного училища лётчиков имени Марины Расковой.

* * *

В ноябре 1939 года Ленинград, как и всегда, жил мирной, спокойной, соразмеренной жизнью. Ничто не предвещало как в классах училища, так и в самом Ленинграде, что через несколько дней будет война с соседней Финляндией. Если в эти дни в Ленинграде по вечерам затемняли город, то нам, курсантам, на построениях говорили, что якобы в городе проходит плановое военное учение ПВО. Было известно как из печати, так и из других источников информации, что в верхах идут переговоры с финским правительством по поводу пересмотра границы на Карельском перешейке в интересах безопасности Ленинграда – от близости его границ от Финляндии – на льготных началах для Финляндии.

Наш курс одногодичников в триста с лишним человек был набран из санинструкторов-сверхсрочников разных частей. Некоторые ребята уже успели поучаствовать в боях с японцами на приамурском озере Хасан, и были курсанты уже седые. Готовили нас спешно на фельдшеров, занимались по 12 часов в сутки.

27 ноября в 15–00 прямо после лекции по хирургии всему курсу приказали прибыть в аудиторию № 1 (клуб училища). С приходом туда мы скоро заметили на сцене торжественное убранство, и тут же появились в президиуме полковой комиссар Козлов и начальник училища генерал-майор Краснов. Началось скороспешное собрание в виде митинга. Комиссар сказал, что в прошлую ночь белофинны в ряде погранзастав из артпушек обстреляли наши пограничные части, на наших границах сложилось чрезвычайное положение. По согласованию с командующим Ленинградским военным округом генерал-лейтенантом Мерецковым командование училища решило вас направить в виде добровольцев в действующую армию на разные направления действующих частей в качестве санинструкторов на практику. С окончанием войны вы будете отозваны для завершения вашего учения.

В тот же вечер наш 2-й взвод в количестве 42 человек выехал поездом в г. Медвежьегорск в приподнятом духонастроении, с нашумевшими в те времена песнями. Например, этой: "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор, нам разум дал стальные руки-крылья и вместо сердца пламенный мотор. Всё выше, и выше, и выше…".

Мы, кадровые младшие командиры, в те времена были распропагандированы и воспитаны на мифических Ворошиловских "победах", испанских событиях, боях в Приамурье с японскими самураями на озере Хасан и с ними же в районе монгольской реки Халхин-Гол. Недавний поход на запад – в Прибалтику – тоже внушал оптимизм. И тогда мы думали, что в этой войне победа нам достанется легко и молниеносно, что финское население встретит доброжелательно, по-братски.

Продовольственная и вещевая службы училища нас щедро всем в дорогу обеспечили и даже, как смертникам, выдали в запас чистое нательное бельё. А вот служба боепитания оружия нам не выдала, сказали, с прибытием в свои части всё получите. Через два дня мы оказались на вражеской финской земле, догоняли ушедшую вперёд дивизию пешком и на попутных машинах. Тогда же среди бела дня наша группа попала под автоматный и оружейный обстрел противника. Не имея при себе никакого оружия, мы прятались в кюветах. Слава богу, на наше счастье, вскоре появилась на дороге какая-то идущая на фронт полковая пушка. Она-то и спасла нас от наседающего противника.

По прибытии в санотдел 155-й стрелковой дивизии нам сказали, что батальоны находятся частично в действии. И мы уже увидели первых раненых и убитых красноармейцев.

Моя пулемётная рота, в которую я был зачислен, в ту ночь находилась в резерве, с противником она ещё не встречалась, хотя и успела до этого повоевать на западе.

Рано на рассвете 30 ноября или 1 декабря, точно не помню, мою роту по сигналу подняли. Я, как новичок, ничего не знал, и никто мне ничего не объяснил о происходящем. Но я видел, что всё делается как-то неуверенно, бестолково, не по-военному, совсем не так, как нас учили политруки и отцы-командиры. При выходе части на главную дорогу из-за поворота в нашу сторону вдруг поднялась оружейная стрельба, образовалась паника. Но вскоре разобрались, что по недоразумению свои стреляли в своих. Всё обошлось хорошо. В это время уже стояли крепкие морозы, а люди были одеты по-осеннему. Подразделения шли по дороге повзводно, колоннами, как позволяла дорога, как вроде бы не на передовую, а на мирное стрельбище.

В этих же порядках шла и моя пульрота во главе с командиром и политруком, имея на вооружении в то время 12 пулемётов “максимов”. Я, как доктор, шёл свободно, наблюдая за состоянием здоровья красноармейцев, чтобы вовремя заметить, предупредить обморожение. По флангам в густом сосновом лесу следовали дозоры, на которые командиры рассчитывали в обеспечении надёжности и безопасности (но позже выяснилось, что это был самообман). У бойцов было хорошее приподнятое настроение от проведённой политинформации политруком В.Т. Кузнецовым. Он умел грамотно, обстоятельно, доходчиво проводить политбеседы, был истинным отцом роты, и ему красноармейцы во всём верили, что война будет короткой, молниеносной и с малой кровью. В то время нам именно так говорили. Так же и я полагал, что финны в своих интересах пойдут с нами на мир. Мы были убеждены в незыблемости своей идеологии, верили, что в Финляндии рабочий класс подаст нам руку братства. Но скоро мы убедились в несостоятельности этих надежд…

Видно, командование части и впрямь рассчитывало начатую войну закончить в короткое время и не позаботилось иметь в своём тылу походные полевые бани, а у личного состава части уже образовалась массовая завшивленность.

На одном из поворотов дороги мы увидели жуткую картину, которая всех нас привела в гробовое молчание. Впереди нас лежало на снегу, как помню, человек тридцать-сорок красноармейцев. Впереди убитых лежал на спине командир взвода или роты в белом полушубке, перепоясанном ремнями крест-накрест и с пустой кобурой. Среди убитых лежал на дороге один финн и рядом – его убитая лошадь в упряжке. Вот такая представилась нам в первый же день войны страшная картина.

Убитые успели уже крепко застыть. На месте трагедии нет никаких признаков сражения, кругом тишина, как на курорте. И так не хотелось происшедшему верить. Но это была горькая правда и начало неверия в скорую победу и малую кровь.

Об этой трагедии в нашем полку я ни одного слова ни от кого из старших командиров не слышал, как будто увиденного и не было вовсе. Наверное, командование части сообщило родным погибших, что ваши сыны пали смертью храбрых в жестоких боях с белофиннами. На самом деле они и не видели ни одного финна и даже некоторые солдаты не успели снять с плеча знаменитую трёхлинейку, так и лежали на снегу, не сняв винтовку с плеча. Как это могло случиться? Финны, видимо, умышленно пропустили наш фланговый дозор, а затем весь открытый взвод расстреляли из пулемётов из заранее пристрелянных боевых точек.

* * *

Я ранее упоминал о политруке Василии Трофимовиче Кузнецове. Сейчас хочу коротко несколько слов о нём сказать. Он, житель города Тихвина Ленинградской области, также был призван в стрелковый полк из запаса. По образованию педагог, работал директором одной из средних школ у себя на родине, член КПСС. Это был необыкновенно эрудированный, всесторонне грамотный человек. Независимо от обстановки, времени суток всегда находил время побеседовать на злободневную тему с красноармейцами. Все солдаты любили его и во всём ему верили. Во время боевых действий он не отсиживался в укромном местечке, а находился вместе с бойцами в траншеях, в боевых порядках. Впоследствии он был повышен в воинском звании и удостоен ордена Красного Знамени, в то время исключительно почётной награды, равной, пожалуй, званию Героя.

Наша 155-я стрелковая дивизия в своём северном направлении имела, как видно, второстепенное значение. Цель перед ней, скорее всего, была отвлечь какую-то часть войск противника на себя с направления главного удара, где наши части дрались масштабно. Полку была поставлена задача: с боями дойти до города Иоэнсу, где соединиться с соседним полком. Но мы прошли не более сорока километров по финской территории, как на пути преградой стало озеро Карпинярви. В этой малопроходимой местности и дальше подступали сплошные озёра и болота. Затянись кампания до весенне-летней распутицы – нам бы пришлось там куковать до морковного заговенья: войсковые части были непригодны к военным действиям в пересечённой лесистой местности. Из-за своей неповоротливости наши тылы были не защищены, и в них свободно и безнаказанно финны нападали на обозы и хозяйственные, интендантские службы. Противник мог в любое время нас окружить и посадить на голодный паёк так, как это и было им сделано с 45-й стрелковой дивизией на Ухтинском направлении. Всю войну эта дивизия пробыла в окружении. Пора уже сказать, что к этой войне я и мои товарищи относились неоднозначно, кто высказывал, а кто таил мысли по-разному. Мы думали, что она справедливая и ведётся всецело в интересах защиты нашего государства, в частности, безопасности Ленинграда от агрессивного соседа. Нас, рядовых, простых людей, глубоко убедили, что не мы первые нарушили неприкосновенность границ, а белофинны, отчего и началась нежелаемая война. Всё, что тогда с Кремля диктовалось, воспринималось и исполнялось безоговорочно, и никто не имел права не только высказывать свои мысли, но и инако думать.

Выше упоминалось, что начатая война с финнами была рассчитана на короткое время, что мы сумеем эту войну закончить в зимний период одним Ленинградским военным округом. Наши интенданты дивизии так же мыслили и не спешили вовремя переодеть личный состав в тёплое обмундирование. А тут не замедлили северные морозы в 40–45 градусов и ниже. Началось у красноармейцев массовое обморожение конечностей. Согреться было негде, костры разводить было запрещено, хотя иногда бойцы ослушивались и делали в блиндажах печурки. Ежедневно нарастало поступление красноармейцев с глубокими обморожениями ног и рук. Не помогали в этой беде и ворошиловские 100 грамм.

Всё стрелковое оружие – от пистолета до пулемёта – от жестоких морозов перестало стрелять. Был такой случай. Мимо одной из огневых точек нашей роты следовала финская разведка в наш тыл, а пулемёт не хочет стрелять, швокает затвор. Но эту оплошность скоро исправили путём снятия с движущих механизмов ружейного масла и замены его керосином. Кроме жестоких морозов, тактическую манёвренность части затруднял и сдерживал передвижение глубокий рыхлый снег. Мы не могли по такому снегу с пулемётами и миномётами скоро маневрировать. Привезённые позже в часть лыжи нас не спасли, т. к. красноармейцы из запаса не умели на них ходить. Бывало, встанет красноармеец на лыжи при полной своей нагрузке боеприпасами, пройдёт 5-10 метров по рыхлому снегу и неуклюже валится, как сноп. В густом сосновом лесу на квартальных просеках в тылу нашего полка мы нередко теряли бойцов и командиров от снайперов-"кукушек" противника. Круглосуточно они дежурили на просеках, хорошо маскируясь на деревьях. Они стреляли редко, но методично. В лесу трудно разобраться, откуда произведён выстрел, пока то да сё, а снайпер затаился или смылся в гуще леса.

Наша часть была вооружена на уровне Гражданской войны 1918–1920 годов. Если не считать ручного пулемёта Дегтярёва, ротных полковых миномётов, пушки-сорокапятки, то и винтовки СВТ были редкостью. Автоматические ППШ только-только появились на вооружении, и носили их старшие по званию командиры – больше для форса, чем по делу. У противника на вооружении были трёхлинейки царского периода с двуглавым орлом, мощные миномёты, которые их здорово в лесистой местности выручали, и автоматы иностранных марок. В артиллерии мы имели большое превосходство.

На попытку забросать нас снарядами, наша полковая и дивизионная артиллерия отвечала мгновенно, их глушила. Но и краткий миномётный огонь со стороны противника при налётах причинял нам много бед и потерь среди личного состава. Они методично из нескольких миномётов густо накрывали ту или иную площадь и обезоруживали нашу боеспособность, да и много страха задавали. Все виды гранат, как противника, так и у нас, при попытке их применить в ближнем бою не давали большого эффекта в глубоком рыхлом снегу: под своей тяжестью граната проваливалась в снег, её взрыв был глух, и осколки погружались в снег.

В 1-м пульвзводе командовал лейтенант Н. Пелипенко. Человек незаурядных способностей, из Рязанского технического училища. С ним в бою было не страшно, а на отдыхе никогда не было скучно, он столь много знал былин и анекдотов, что их хватило бы на весь полк. Теперь я его сравниваю по уму, характеру и боевитости с Василием Тёркиным. Но ему не суждено было закончить ту войну живым. В одной из разведок боем его смертельно ранил финский снайпер. Командование роты и все красноармейцы горько переживали смерть всеми любимого лейтенанта Пелипенко. Не повезло и вновь назначенному командиру этого взвода лейтенанту Бирюзову, только что прибывшему из военного училища в боевую часть. По приказанию командира роты нам велено было (троим) лейтенанта сопроводить на передовую, но на пути следования Бирюзов был тяжело ранен, не повоевав и дня.

Как я говорил, наш полк прошёл с боями по финской земле до озера Карпинярви, это примерно 40–50 километров. Вся местность на пути следования была пустынной, вдоль дорог редко стояли какие-то брошенные домишки, а хозяйские вещи оказывались хитро заминированными, отчего некоторые бойцы по незнанию подрывались. Местные жители, побросав дома, уехали в глубь страны. Вот так братский пролетариат нас "дружелюбно" встречал.

Озеро Карпинярви в длину 30–40 км, в поперечнике от 500 метров до пяти километров. Финны, готовясь к войне, как видно, заранее соорудили на западном берегу озера надёжную оборонительную линию и хорошо её замаскировали, в чём мы скоро в боях убедились. Наши неоднократные попытки взломать и прорвать оборону противника заканчивались полной неудачей. При нашем выходе на открытый лёд во время атаки противник тут же поднимал шквальный огонь из дзотов, и наступление захлёбывалось.

Лесистая местность не позволяла пустить в обход наши немногочисленные танки, а при попытке одного из них всё же прорваться боевая машина была подбита бронебойным снарядом из находившейся на той стороне в укрытии пушки. Так до конца войны наша часть стояла у этого озера. Финны нас побаивались и не решались переходить в контрнаступление. Конечно, если бы сверху поступил жёсткий приказ – взять немедленно укрепление, то, несмотря ни на какие потери в живой силе и технике, мы бы обороняющийся пункт взяли. Но, видно, важнее было удерживать силы противника на этом второстепенном, нерешающем направлении.

В малоизученном густом лесу, на пересечённой местности, в длинной полярной ночной темноте наши разведчики в походах неуверенно ориентировались в тылу врага, при обнаружении противника разбредались. А боец, оказавшийся в одиночестве, не имел права подать голос, чтобы не обнаружить себя. Вот так однажды потерялся в тылу врага разведчик из нашей части, рядовой Крючков. Он ночью случайно набрёл на заброшенную в лесу избушку, где и коротал до рассвета, чтобы сориентироваться и к вечеру, по темноте, выбираться к своим. И на третьи сутки он сумел добраться в полном боевом порядке. А особый отдел его заподозрил в измене Родине, и, как дезертиру-изменнику, ему устроили показательный ревтрибунал. При полном построении личного состава полка буквой "П" разведчика-коммуниста расстреляли.

Ему было дано последнее слово для формальности, но его уже никто из членов и заседателей суда не слушал, приговор тут же был исполнен. Я тогда и всю жизнь считал, что это было жестоко и несправедливо со стороны работников НКВД. Вот они и были подлинные враги Советской власти, прикрывались партийными билетами и расстреливали истинных патриотов Родины, в том числе расстреляли и командующего 14-й армией генерала Штерна. Сейчас такие "трибунальцы" спокойно доживают свой век и получают солидную пенсию участников войны наравне с теми честными коммунистами, кто действительно был патриотом и героически сражался за Советскую Родину.

(Хочу признаться в одном: Крючков – фамилия вымышленная. По прошествии множества лет и событий я не вспомню уже настоящую фамилию того расстрелянного разведчика, но что сам такой факт имел место – это правда).

Дисциплина в нашей роте была уставная, красноармейцы шли в бой с полным сознанием своего долга. И, несмотря на то, что у многих призванных из запаса резервистов дома остались дети, жёны, родители, словом, семьи, сражались они беззаветно, храбро, не щадя себя. А ведь таким людям умирать в бою особенно нелегко… Мне приходилось после вчерашнего боя ходить по выпавшему снегу, прощупывать ноги павших солдат в поисках живых, а трупы никто не убирал. Так и оставались лежать под снежными простынями… Но после заключения мира на финской земле мы похоронили в одной братской могиле 120 человек. А затем по воинской традиции дали троекратный ружейный салют и прошли строевым шагом мимо захоронения, отдавая дань памяти нашим братьям по оружию, которым не суждено было вернуться домой, к своим семьям, на Родину.

С тех пор прошло полвека, из памяти многое выветрилось. К тому же скоротечную финскую вскоре затемнила толстым пластом долгая Великая Отечественная война. Но вспоминаю, как то ли в нашей, то ли в соседней части в период "ледовой кампании" случился драматический эпизод, и о нём следует хотя бы кратко рассказать. Может, при опубликовании этих записок объявится "виновник" того достоверного поединка, мужественный солдат, который в течение получаса один дрался с большой группой окруживших его противников.

Было это так. Финны поставили своей целью захватить и пленить штаб полка. Глубокой пасмурной ночью они проникли к нам в тыл, оставив временно в стороне свои лыжи. Бесшумно сняли у штаба небдительных часовых и окружили блиндаж полка. Личный шофёр командира полка рядовой Кайда (Кайда – фамилия настоящая) по какой-то случайности в это время бодрствовал и мгновенно среагировал на сложившуюся ситуацию. Он незаметно выскочил из блиндажа в темноту, а на блиндаже стоял спаренный пулемёт, из которого он и повёл огонь по финнам. Кончились патроны. Он перебрался ползком на трактор "Комсомолец", у которого была на кабине броневая защита и стоял заряженный дисковый пулемёт с запасом нескольких дисков. Трактор находился на малых оборотах и позволял поворачиваться вокруг своей оси и вести огонь вокруг блиндажа.

Как потом выяснилось, рядовой Кайда воевал один против 60 финнов! Свидетельством этому было 60 пар брошенных противником лыж и более 20 убитых нападавших. С прибытием комендантской роты группировка финнов была рассеяна. Рядовой Кайда был удостоен звания Героя Советского Союза. После этого я его изредка встречал и всегда удивлялся его мужеству. Вместе с тем он оставался простым, скромным пареньком, по-прежнему продолжал служить шофёром командира полка и нигде никогда не хвастался своим подвигом. Такие люди были на той войне.

Ещё у нас в роте был то ли рядовой, то ли ефрейтор – редактор боевого листка. Кажется, вчерашний студент, еврей по национальности. Фамилию, к сожалению, запамятовал. Может быть, он ещё живой? Всегда находился среди красноармейцев на передовой, был незаменимым пропагандистом и агитатором в роте. Ежедневно в снег и стужу выпускал, разносил, прочитывал во взводах нужную бойцам рукописную газету. За войну выпустил 132 номера, был награждён медалью "За боевые заслуги".

Нам было по сводкам и из газет известно, что на Карельском перешейке в районе Выпури (Выборга) идут тяжёлые кровопролитные бои по разгрому линии Маннергейма. Но мы не знали, когда закончится война и наступит мир. В это время в частях появлялись пропагандисты и агитаторы, якобы настоящие финны в своей военной национальной форме. Они вели с красноармейцами беседы о том, что уже в городе Терриокки организовалось новое демократическое финское правительство, что народ Финляндии желает у себя сделать социализм… Мы этому не могли не верить и намерены были продолжать начатую войну до победного конца. Хотя опять же из газет и радио узнавали, что где-то на территории Швеции создаётся и готовится выступить против нас 150-тысячная армия. Это здорово пугало, и упрочивалась у бойцов вера в самодельных агитаторов, говоривших о расположении к нам простого финского народа.

Но из родного города Бийска я получил известие о том, что там формируют из добровольцев батальон на финский фронт, старший брат Иван сообщал с Урала, что его тоже призвали в армию – и не на переподготовку. Маленькая начатая война стала разрастаться в большую и длинную войну. Всегда так бывает? А на войне, как на войне, чего только не происходит, от драматического до весёлого. И больше запоминается как раз смешное, наверное, потому, что человек не может постоянно жить с трагическим, ему лучше и легче улыбаться.

Белофинны в составе двух отделений полуокружили пулемётный расчёт, которым командовал сержант Яковлев, с намерением захватить бойцов живыми. Схватка была смертельная. У сержанта Яковлева дрогнули нервы, и он, панически боясь неминуемой гибели, бросился убегать от своего расчёта. Второй номер, долго не задумываясь, схватил винтовку и крикнул ему вдогонку: "Стой! Убью!". Сержант остепенился, пришёл в себя и вернулся к пулемёту. От шквального пулемётного и ружейного огня финны не выдержали стойкой обороны наших бойцов, покинули поле боя, оставив с десяток трупов. В разгар схватки ещё подоспел вседотошный командир полка полковник В.Т. Кузнецов с подмогой и вселил уверенность в полный успех боя. Мы потеряли двоих своих людей.

Рядового, второго номера, кажется, Степанова, за личный героизм и мужество представили к ордену Красного Знамени, а сержанта Яковлева за умелое руководство боем – к медали "За боевую доблесть". Но в верхах, далеко от передовой, распорядились по-своему: как это, младшему командиру – только медаль, а рядовому – орден? Переиграли, и орден незаслуженно получил Яковлев, а Степанов – медаль…

Тот, кто не был никогда на войне, не сможет определить силу страха перед смертью. Человек со слабыми нервами теряет самообладание и не может владеть собой. Таким приходится особенно плохо. В роте был у нас один из командиров взводов младший лейтенант Крылов. Красивый, рослый, крепкого телосложения юноша, в котором, казалось бы, есть все качества командира. И вот в одном из тяжёлых боёв он прямо на передовой помешался рассудком, не выдержал сплошной лавины огня, смертей бойцов и рухнул на землю в припадке эпилепсии. А тяжесть боя невозможно ни в книге описать, ни в кино показать, это разве что в документальном фильме получится отобразить, как на самом деле всё происходит. В любом бою исключительное значение имеют роль и авторитет командира.

Тогда, на финской, в боевых подразделениях по пальцам можно было пересчитать командиров и начальников, которые бы имели высшее военное образование. Там, где я служил в 1935-39-х годах, в полку было всего два врача, которые имели институтское медицинское образование. Если командир части оказывался человеком умным и порядочным, пусть не имел ещё достаточного командно-жизненного опыта, он высоко ценил и всегда прислушивался к разумным советам врачей. И у такого командира медик был правой рукой. Ну а если командовал частью неуч и самодур, от такого добра не жди, для него никто не будет в уважении и почёте. Пример из жизни. Доктор Андрей Иванович Годуменко освободил от несения службы больного офицера Блохина. Узнав об этом, взъярённый командир части (как это, с ним не посоветовались!) передал через посыльного свой приказ доктору Годуменко: заступить на дежурство по части вместо заболевшего Блохина… Кстати, Годуменко благополучно прошёл обе войны, потом окончил Военно-медицинскую академию имени Кирова. А в жизни всего нахлебался, даже попадал под сталинский пресс репрессий. Доктора Годуменко бойцы боготворили, а командира части терпеть не могли.

Прислали к нам в пульроту командиром взвода младшего лейтенанта Анатолия Шереметьева. По образованию и опыту работы – археолог, кандидат наук, коренной ленинградец. На такую ничтожную должность "Ваньки-взводного" его направили после ускоренной шестимесячной подготовки, прежде взяв прямо с кафедры института, где он преподавал. Это был добросовестный безупречный командир, которого все любили. Роста невысокого, худощавый, слегка флегматичный, неторопливый в движениях и в быту, мне казалось, он вполне мог бы сыграть роль профессора Паганеля вместо Николая Черкасова в фильме “Дети капитана Гранта”. Вот только за опрятностью форменной одежды не следил и за это частенько от старших по службе получал замечания. Чтобы не простыть, он вместо офицерского кашне на шее носил вафельное полотенце. На переднем крае поражал всех нас тем, что не берёг себя, ходил в рост, как на Невском проспекте. Жил вместе с бойцами, ел из солдатского котелка, вызывая симпатию бойцов. Любили его за вдумчивость, содержательность, широкий кругозор. А уж если он садился на любимого своего конька – археологию, историю, то мы просто заслушивались его рассказами. Чем больше я присматривался к нему, тем больше убеждался: он глубже всех нас мыслил и больше других малообразованных командиров знал, что начатая недобрая захватническая война исходила не от финнов, а всецело от страшного людоеда Сталина. Простым людям, в частности и мне, трудно было разобраться и понять сущности политики. А умные люди видели дальше, знали, анализировали, понимали, что происходит, но не могли сказать лишние слова никому: те, кто рядом, тут же донесут, сдадут, и кончишь свой век на Колыме, а в тылу – строевой заслон НКВД.

Я почему об этом говорю? Поскольку хотелось узнать дальнейшие судьбы боевых друзей, после войны направлял запросы в Центральный государственный архив Министерства обороны. Но получил ответы, из которых вытекало, что интересующие меня воинские части (786-й стрелковый полк, 155-я стрелковая дивизия) в архивах не числятся… Трудно мне уверовать в то, что умница взводный наш Шереметьев, если остался живой на финской, уцелел потом во время Великой Отечественной войны. Таких, как он, недаром штабные генералы держали на должностях, связанных с ежечасным смертельным риском, "умников" известно, как везде любят. Но очень хочу надеяться, что кто-то из ближних или дальних родственников младшего лейтенанта Шереметьева, моего доброго товарища – курсанта Василия Стетюхи, 1911 года рождения, с которым мы не раз ходили вместе в разведку, выполняя и боевые, и медицинские обязанности, спасая своих товарищей, командира роты капитана Смирнова – образцового командира, у которого и дисциплина, и питание бойцов и боепитание всегда были на высоте, прочитав это скромное повествование, отыщутся, отзовутся. Хотя бы что-то расскажут о моих боевых друзьях. Я их не забываю, несмотря ни на годы, ни на расстояния, ни на теперь уж границы между братскими народами, вместе проливавшими кровь и возвратившимися потом к мирному труду в России, Украине, Белоруссии, Казахстане…

****

12 марта 1940 года рано утром наш старший политрук В.Т. Кузнецов прибыл из штаба полка с радостным известием: наступил мир! Было приказано из всех видов и калибров стрелять в сторону противника до 12–00 московского времени. Что и было с радостью сделано под сопровождение "наркомовских" 100 грамм каждому.

Ещё через пару недель всех нас, курсантов-"добровольцев", сполна хлебнувших лиха советско-финской войны, отозвали в Ленинградское военно-медицинское училище доучиваться. Пропитанные дымом и порохом фронтовой одежды, но счастливые оттого, что живы и здоровы, мы вновь оказались рядом – я и Василий Стетюха. Природа одарила моего друга замечательным голосом (это, кстати, знал и очень любил начальник нашего училища генерал Краснов), и Вася всю дорогу пел русские народные песни, пели мы частушки, всё перепели…

А глубокой ночью, когда весь наш солдатский вагон устало храпел, мы в тамбуре долго курили и шептались с моим верным другом о самом кровоточащем, самом больном – нужна ли была любимой Родине такая война?

Скажу за себя. Пожалуй, нужна. Она раскрыла тогда глаза нашей партии и правительству на то, что Красная Армия совершенно не подготовлена к большой войне, и это мы реально, конкретно, убедительно увидели на снежных просторах Финляндии. Я никакой не стратег, но лично убедился, что мы воевать не умеем. А если совершаем какие-то оглушительные победы, то они даются неоправданно большой кровью, а не малой, как нас уверяли.

* * *

Всё это было за полтора года до Великой Отечественной войны. Было на войне советско-финской. Той, всю нелепость и трагедию которой в образе всего лишь одного погибшего бойца-красноармейца, всего лишь в пятнадцати поэтических строках потрясающе показал великий поэт-фронтовик Александр Трифонович Твардовский.

Лежало как-то неумело

По-детски маленькое тело.

Шинель ко льду мороз прижал,

Далёко шапка отлетела.

Казалось, мальчик не лежал,

А всё ещё бегом бежал,

Да лёд за полу придержал…

Среди большой войны жестокой,

С чего – ума не приложу —

Мне жалко той судьбы далёкой,

Как будто мёртвый, одинокий,

Как будто это я лежу,

Примерзший, маленький, убитый

На той войне незнаменитой,

Забытый, маленький, лежу.

Оглавление