«Свет на вулкане»

Свет на вулкане (fb2) - Свет на вулкане 2171K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Владимир Львович Файнберг

ВЛАДИМИР ФАЙНБЕРГ СВЕТ НА ВУЛКАНЕ ПОВЕСТЬ

ОТ АВТОРА

Эта книга о приключениях студентки первого курса Маи на далеком дальневосточном острове.

Но не только об этом.

Известно, что у ребят сначала вырастают временные молочные зубы, а потом их сменяют постоянные.

Эта книга еще и о том, как у некоторых в юности вырастают прекрасные, хоть и «молочные», крылья романтики. Часто таких людей считают наивными. А я их люблю.

Очень важно, чтобы эти крылья не исчезли, чтобы на смену романтике пришло взрослое мужество жить и бороться за то, во что веришь. Чтобы выросли настоящие крылья.

МОЕЙ МАТЕРИ — Б. А. ИОФФЕ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Владивосток был измучен дождем. Пятые сутки захлебывались водосточные трубы — не успевали выбрасывать на потемневшие улицы злую, белую от пены воду.

Придерживая плечом отогнутую тюлевую занавеску, Мая стояла у запотелого окна, смотрела на раскинутый по сопкам город.

Дождь все так же напористо лупил по крышам и мостовым, поднимая серую пыль водяных брызг. Редкие прохожие, утонувшие в отсыревших плащах, появлялись на тротуарах, как тени, и тотчас поспешно исчезали.

В соседней комнате громко пробили часы. Мая вздрогнула, вынырнула плечом из-под занавески. Парадная тишина чужой квартиры снова окружила ее.

«Зачем им такие куранты?» — подумала девушка и еще раз прошлась по комнатам.

Квартира была новая. И вся мебель тоже новая, лакированная: полированный стол на высоких тоненьких ножках, шкафы на коротких ножках, телевизор тоже стоял в углу на своих собственных треугольных ножках.

И только часы в квартире были старые, длинные, настенные, с пузатыми, очень похожими на усы, стрелками. Мая постучала по стеклянной дверце, за которой уныло мотался маятник. Пошел всего лишь четвертый час дня, Ирина, наверно, придет не скоро. Да и Андрей возвращается обычно к семи.

До отплытия парохода оставалось целых два дня. Чемодан был уложен неделю назад. Только часть новеньких учебников еще красовалась на столе. Она снова потрогала их, переложила в стопочку: «Технология рыбных продуктов», «Эстетика», «Органическая химия», «Высшая математика», «Французский язык»…

Опять потянуло к окну, рябому от сбегающих капель ледяного дождя. Трудно поверить — всего лишь пять дней назад, в прошлое воскресенье, Владивосток был по-южному залит солнцем…

В субботу Мая прочла свою фамилию в списке принятых на первый курс Дальневосточного рыбвтуза, и на следующий день они с Ириной с утра ринулись на городской пляж.

Андрей остался дома. Он любил в воскресенье поспать часиков до одиннадцати. И вообще ему хотелось насладиться недавно полученной квартирой.

Он еще спал, когда Мая с Ириной вышли на Ленинскую и по солнечной стороне пошли в тот ее конец, где сверкал нестерпимо синий океанский залив с передвигающимися парусами утренних яхт.

Для Маи это утро было обещанием счастья, и ее ничуть не огорчало, что все нагонявшие их парни оглядывались лишь на рослую, черноволосую Ирину. Ирина была самой доброй и самой веселой подругой на свете, и рыбвтуз — самым интересным учебным заведением в мире, и улица Ленина — самой красивой во Владивостоке, а об утреннем солнце, заливе, яхтах и говорить нечего!

Мая плыла в прохладной воде залива и считала в уме: «Мне сейчас девятнадцать лет… Ведь можно дожить до двадцать первого века и даже дальше!»

«Майка, где ты?!» — завопила Ирина, уплывшая уже далеко за линию больших ограничительных буйков, похожих на красные гермошлемы выходящих из воды подводных богатырей. Это за ней уже гнались на спасательной лодке два мрачных дядьки.

«Я здесь!» — ответила Мая и круто повернула к берегу.

С десяти лет, с тех пор как умерла мама, у нее болело сердце и она часто лежала в больницах, иногда по два-три месяца в году, пока наконец ей не догадались вырезать гланды. Потом ее долго спасали от начинающегося ревмокардита. Из-за всего этого Мае пришлось без конца менять детские дома и школы. Она все время попадала в среду новых ребят, не успевая как следует освоиться, обрести настоящих друзей… Нет, она не могла плавать, как Ирина.

И Мая растянулась на пляже во всю длину расстеленного мохнатого полотенца и с наслаждением глубоко вдохнула и выдохнула десять раз подряд, как учил ее доктор.

«Доживу до двадцать первого века и даже дальше, — продолжала мечтать Мая, закинув руки за голову, — узнаю, есть все-таки жизнь на Марсе или нет и можно ли научиться разговаривать с дельфинами, и еще, наверно, откроется, кто убил Кеннеди…»

Ирина выбежала из воды, бросилась на гальку рядом; издеваясь, стала рассказывать о неуклюжих горе-спасателях, которые вдвоем не смогли догнать ее на лодке.

И тотчас начали подходить Иринины знакомые. То это были два тощих, коротко остриженных парня в черных очках, со «Спидолой» («Физики из Универа», — объяснила Ирина), то пожилой джентльмен в шортах и соломенной шляпе.

«Ну как, разрешили?» — спросил он.

«Да. Почти контрабандой. На днях уплываю, — ответила Ирина, — надоело экспериментировать в аквариумах!»

Джентльмен с сомнением покачал головой.

«Ни пуха ни пера!» — Он поклонился и пошел дальше по берегу.

Ирина задумалась, помрачнела, подняла с полотенца свои большие мужские часы с металлическим браслетом.

«Майк, я пойду. У меня еще много дел. Проголодаешься — гони сейчас же домой и сама пообедай».

И она ушла.

Больше никто не подходил. Мальчишки вытаскивали из прибрежных вод морские звезды, взрослые чинно купались и загорали, и спасателям на своей лодке некого было больше загонять обратно за линию буйков. Без Ирины все стало обыкновенно. И Мае уже неинтересно было мечтать о том, что предстоит ей узнать и совершить во второй половине двадцатого и начале двадцать первого века.

Она лежала и, хмурясь, думала о своем сегодняшнем дне, о том, что учиться на очном отделении целых пять лет и жить на одну стипендию будет трудно, даже невозможно, потому что надо еще помогать десятилетнему братишке Леньке, который остался жить у бабки, да и самой бабке обязательно надо помогать.

С тех пор как Мая и Ленька осиротели, Ленька постоянно жил под Артемом у бабушки, а Мая все скиталась по больницам и детским домам. Хоть за Леньку была спокойна. Теперь бабка стала совсем старая — наверно, лет около семидесяти, — и Леньку прокормить ей было, конечно, нелегко…

С Ириной Мая познакомилась совсем недавно — в начале вступительных экзаменов. Устроиться в общежитии не удалось. И вот когда Мая уснула поздно вечером на двух стульях в коридоре института, ее разбудила высокая черноволосая девушка…

И сейчас у Маи потеплело на сердце. Она вспомнила, как шла тогда по Владивостоку обратно домой. Погода начала быстро портиться, а она все думала о черноволосой незнакомке со смеющимися глазами, которая привела ее в свой дом, как родную сестренку.

Тогда, придя с пляжа, она, не чувствуя никакого стеснения, умылась пресной водой из-под крана и с аппетитом пообедала.

А на следующий день Ирина позвонила домой из лаборатории и сказала, что через десять дней студентки первых курсов рыбвтуза, в том числе и все поступившие, могут, кто хочет, поехать на путину сайры до первого октября — начала занятий.

И Мая тотчас побежала под дождем в институт и записалась одной из первых на тот самый южно-курильский остров, куда давно уже готовилась ехать Ирина, правда, совсем по другому поводу — в научную командировку.

И вот теперь до отплытия парохода оставалось еще целых два дня. Без Ирины квартира была все-таки чужой. Маятник усатых часов все так же уныло мотался в своей стеклянной клетке. А дождь все лупил и лупил по крышам и мостовым.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Дождь не прекращался и когда громадный старый пароход «Кулу» шел Японским морем, и когда на третьи сутки пути вплыл через пролив Лаперуза в Охотское.

Низкие тучи почти касались хмурых бугров океана… Ледяные поручни трапов, скользкие, мокрые палубы — от одного взгляда на всю эту мокрядь становилось гриппозно и сиротливо.

Но и первый день и второй Мая, как притянутая, почти беспрерывно простояла у самого борта на нижней палубе. Ей не хотелось укрываться в сумрачной глубине судна — в твиндеке, где было и тепло и сухо, где в два ряда, оставляя между собой лишь узкий проход, тянулись двухэтажные полки, как в жестком железнодорожном вагоне. В твиндеке № 5 было не меньше шестидесяти коек, и, наверно, столько же было в твиндеке № 4 и твиндеке № 3. Все они были набиты студентками.

В твиндеке № 1 находились матросы. В твиндеке № 2 — солдаты.

На второй день матросы с гитарами и аккордеонами просочились группами и по одному в твиндеки № 3, № 4 и № 5, и начались бесконечные ухаживания, песни и даже танцы в проходе. К Мае, слава богу, никто не приставал.

Она смотреть не могла на эти подмигивания матросов, невольное кокетство студенток, на то, как какой-нибудь матрос, аккуратно отвернув угол постели, бесцеремонно садился в ногах спящей девушки, преувеличенно громко вздыхал и обращался к окружающим:

— Як вы разумиете, чи замужем она, чи нет?

И все почему-то смеялись, особенно когда спящая испуганно открывала глаза.

Солдаты в твиндеки студенток не проникали, явно отдавая себе отчет, что их скромная форма не идет ни в какое сравнение с матросской, но с той минуты, как Мая поднялась на палубу, она поняла, что уж здесь ей покоя не будет.

— Девушка, дорога длинная, давайте познакомимся?

— Девушка, чего вы все стоите здесь на ветру, идемте в гости в наш твиндек.

— Девушка, а хотите, угадаю, как вас зовут? Клава? Нет?.. Ну тогда Настя?

— Слушайте, — не оборачиваясь, отвечала Мая, — неужели вам самим не стыдно задавать такие глупые вопросы?

И невидимые приставалы сконфуженно отходили. Только один голос зло огрызнулся:

— Кому ты нужна, пигалица такая!

«Наверно, никому, — чуть не ответила Мая, упорно глядя на холодный и пасмурный мир, в котором неуклонно скользил корабль. — Будь я даже красивая, как Ирина, я не могла бы кокетничать с ними и смеяться их глупым шуткам, как смеется сейчас она там, в твиндеке».

И ей снова вспомнился суровый вечер отплытия. Как шумел освещаемый внезапными огнями порта все тот же дождь. Как они, студентки, собрались к десяти часам вечера на причале в огромном темном пакгаузе с раскрытыми воротами. В ворота знобко дуло ночью, дождем и морем.

Духовой оркестр, присланный на проводы крайкомом комсомола, тут же, в темноте пакгауза, без конца играл мелодии популярных песен:

До свиданья, мама, Не горюй, не грусти, Пожелай мне Доброго пути…

А судно все еще не подходило, все грузилось где-то в порту. Родители, пришедшие провожать дочерей, начали волноваться, бегать к начальнику порта.

Устав поглядывать в раскрытые ворота пакгауза, многие девушки уже начали доставать из чемоданчиков и авосек еду, приготовленную в дальнюю дорогу, и с аппетитом принялись уминать бутерброды. Оркестр постепенно смолк.

Лишь к началу первого ночи в воротах неожиданно показался и стал медленно наплывать, заслоняя портовые огни, черный силуэт высокого пароходного носа.

Это и был долгожданный «Кулу». Толпа девушек зашевелилась, многие вскинули на спины тяжелые рюкзаки, стали прощаться с родными.

Но судно еще полчаса нудно пришвартовывали к причалу, спускали неуклюжий двухмаршевый трап.

Представитель крайкома, с досадой обнаружив, что оркестр незаметно разошелся по домам, объявил посадку.

«Куда вы, девочки? На Курилы? — кричали снизу швартовщики в блестящих, промасленных робах торопливо взбегающим по трапу девушкам. — На Курилах пеленок нету!..»

А ледяной дождь сек прямо по глазам. И фонарь на причале со скрипом раскачивал отсыревшую ночь.

Где-то на рейде начала припадочно вскрикивать сирена.

«Там только медведи да нерпы!» — продолжали пугать промокшие швартовщики. И все же их грубые голоса были единственным теплом в этой тревожной ночи, начинающей неизвестную жизнь.

Потом на причал быстро въехали крытые грузовики, один за другим оттуда стали выскакивать и взбегать по трапу вооруженные матросы. Следом с песней подошла колонна солдат.

И лишь после погрузки солдат из здания морвокзала быстро привели прочих пассажиров… Их было немного. Геологи с теодолитом, толстая тетка с узлами и ящиками, какой-то бородатый парень, семья с плачущими детьми.

Но и потом «Кулу» почему-то все стоял у пустого причала. И Мая с Ириной, получив вслед за другими девушками у хмурой пароходной кастелянши причитающиеся постельные принадлежности, постелились на своих полках в твиндеке № 5 и, не дождавшись момента отплытия, уснули.

…Мая зябко натянула тесный капюшон синей синтетической куртки до самых бровей.

— Девушка, извините, можно поговорить о жизни?

Мая обернулась.

Худенький, невысокий солдат, примерно ее ровесник, стоял рядом, облокотясь о борт.

— Я давно уже стою здесь и наблюдаю за вами. Вы тоже любите романтику моря?

— Да, — ответила Мая, — а что?

— Дождь, туман… Все в твиндеки забились. А мне погода нравится. Правда, если б не туман, там, справа, мы, наверно, увидели бы Японию, остров Хоккайдо. Но, в конце концов, все это и так интересно, ведь правда?

— Правда. А вы куда едете?

— Не знаю, — ответил солдат. — Куда привезут.

— Тяжело служить в армии?

— Я же сказал вам, что все это, в конце концов, интересно. Новые люди. Новые места… — Он помолчал. — В армии понимаешь, что такое дружба, без слов.

— Это здорово! — сказала Мая.

— Мы в свободное время английский язык изучаем, — почему-то сообщил солдат. — И знаете, кто в нашей роте кружок ведет?

— Кто?

— Я! — с удовольствием признался солдат. — А всё почему? Потому, что когда учился в средней школе, к нам приехал новенький, который раньше учил немецкий, а тут — английский. Учительница и говорит: «Кто возьмет над ним шефство?» — «Я», — говорю я. «Вы же сами, Ильченко, с двойки на тройку перебиваетесь!» — «Ну и что? — говорю. — Берусь — значит, выучу». И правда, занимаясь с ним, я стал серьезно разбирать правила и отлично выучил язык сам. Это я к тому говорю, что в жизни все можно сделать, если к этому есть интерес.

Солдат сам оказался любопытным человеком, и Мая прослушала его до ужина.

Она узнала, что зовут его Лева Ильченко. Что он хочет быть вычислителем на счетных машинах. Что он собирает и хранит все билеты от театров, которые посещал, и все железнодорожные, авиа и пароходные билеты, чтобы по ним всегда можно было вспомнить, где был.

Потом Мая спустилась ужинать в пароходную столовку самообслуживания, а солдатик, топая сапогами по железной палубе, побежал в свой твиндек (солдаты питались отдельно).

Съев рисовую кашу со свининой и выпив чаю, Мая поднялась из душной столовой на палубу. На мачтах и в иллюминаторах уже затеплелись огни.

— А я тоже уже перехватил, — тотчас шагнул к ней Ильченко. — Пойдемте на корму? Там наши.

И Мая пошла на корму, откуда слышались звуки музыки.

Здесь, в темноте, рядом с закрепленными новыми самосвалами, тесно окружив баяниста, в мокрых, расстегнутых бушлатах стояли солдаты. Чуть в стороне Мая увидела и многих знакомых по твиндеку девушек. Здесь же с тремя матросами была и Ирина. Все они пели.

Завидев Маю, Ирина, не прерывая пения, повелительно притянула ее к себе, обняла за плечи.

Солдат было много. От их бушлатов пахло дождем. От Ирининой руки было тепло.

Нежной, ласковой самой Письмецо свое шлю… Мама, милая мама, Как тебя я люблю!.. —

пели эти взрослые, сгрудившиеся вокруг музыки люди. И Мае, хоть у нее давно уже не было мамы, вдруг легче стало оттого, что она в толпе, одна из многих, кого везет пароход в неизвестную жизнь. В этом была своя, какая-то тайная прелесть…

Мама, милая мама, Как тебя я люблю!..

Палуба равномерно подрагивала под ногами. Пароход шел в полной темноте. Мая чуть запрокинула лицо, подставив его влажному ветру.

Дождь кончился.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Что-то переменилось.

Мая раскрыла глаза. И тотчас зажмурилась. Их больно заломило от света, ударившего из иллюминатора.

Она снова открыла глаза. Отсветы освещенной солнцем воды радужно играли на низком белом потолке твиндека.

Судно стояло.

Повсюду с верхних полок недвижно свисали девичьи руки, простыни, одеяла. Нарастающее чувство непонятного восторга сбросило Маю с постели. Она глянула на верхнюю полку.

Ирина спала.

Торопливо одевшись, Мая без куртки, в одном свитерке, быстро двинулась к выходу.

Высокий матрос сидел у дверей на крайней койке спиной к Мае и, кажется, целовался с какой-то девушкой в сатиновых шароварах.

Мая испуганно замерла, потом пролетела мимо, заметив красное курносое лицо студентки с круглыми глазами и чуть заметными усиками.

Скорей вверх по гулкому ржавому железному трапу! Поворот. Дальше вверх по отвесной железной пароходной лесенке!

Палуба. Пустая. Еще мокрая от вчерашнего дождя.

Зеленоватое чистое небо.

И громадная синяя туча, треугольником встающая над сине-зеленым уступчатым островом, изрезанным узкими туманными заливами.

Да это вулкан! Это — Курилы!

В утренней морской тишине слышен лишь пронзительный крик белых чаек, патрулирующих между вулканом и стоящим на рейде пароходом, да рокот удаляющегося за синий мысок катера.

— Боцман, боцман, что ж не выбираете якорь? Снимаемся. Снимаемся. Давайте скорей выбирать!

Мая огляделась и увидела, что голос принадлежал моряку, высунувшемуся с рупором сверху, из окна высокой пароходной надстройки.

На носу, повизгивая, начала работать лебедка, загрохотала якорная цепь.

Споткнувшись о высокий порог входа, Мая кинулась обратно вниз, в твиндеки, застучала туфлями по ступенькам трапа. Вниз, вниз… Поворот. Снова вниз по головоломно крутой пароходной лестнице. Твиндек № 1. Твиндек № 3. Вот и твиндек № 5. Рванула на себя тяжелую дверь, влетела в сонную тишину:

— Девочки, вставайте скорей! Вулкан! Курилы!

Матрос неловко вскочил на ноги. Метнулось круглоглазое лицо усатой студентки.

Над полками взлохмаченные, сонные головы.

— Что? Где?

— Сколько времени? Что случилось?

— Зачем вставать? Рано еще. Семь часов.

— Ой, матрос! Ой, девчата, прячьтесь скорей! У нас матрос! Вон он, с Танькой Путиловой!

— Где?! Где?! — Тут же вскочили и те, кто еще спал на полках.

Оттолкнув Маю, матрос ринулся к выходу, круглоглазая Путилова с головой нырнула под одеяло.

В твиндеке раздался хохот.

— Глядите. Правда вулкан! — закричала вдруг какая-то девушка с двумя куцыми косичками и спрыгнула с койки к иллюминатору.

Минут через пятнадцать все, кроме Путиловой, уже были на палубе и, теснясь вдоль всего левого борта, разглядывали остров с вулканом.

Но «Кулу» уже быстро набирал ход.

— Девочки! Красотища!..

— Смотрите, облако какое розовое над самым вулканом!

— Это от рассвета! Солнце встает!

— Мая, что ж ты не смотришь?! Иди скорей! Это же потрясающе!

— Да, — бросила Мая Ирине и почувствовала, что среди этих воплей ей почему-то уже неинтересно любоваться вулканом и островом.

На палубу высыпали солдаты и матросы.

Пробираясь сквозь толпу гомонящих пассажиров, Мая краем глаза заметила вчерашнего собеседника — Ильченко. Тот высматривал кого-то среди студенток. Болтать сейчас не хотелось, и Мая быстро свернула в дверь надстройки, откуда поднимался незнакомый трап с деревянными ступеньками и ярко начищенными медными поручнями.

Трап вывел Маю на самый верх, на узкую площадку, откуда хорошо была видна носовая палуба со всем народом и зеленый простор моря впереди и вокруг.

Мая замерла на месте.

Лишь заметив справа от себя за стеклянной дверью широкое помещение с огромным деревянным штурвалом, за которым стоял невысокий, курчавый парень, похожий на белокурого Пушкина, Мая поняла, что находится рядом с рулевой рубкой. «Рулевая рубка. Посторонним вход запрещен», — прочла она табличку, и запретный мир потянул ее к себе как магнит.

За стеклом двери, в сумрачной чистоте помещения, парадно поблескивали медные части приборов…

Внезапно снаружи, в противоположном конце рубки, сверкнув, раскрылась такая же застекленная дверь. С биноклем на шее появился человек в морской фуражке.

— Курс сто шестьдесят пять, — сказал он, склоняясь над картой, расстеленной на столике.

— Курс сто шестьдесят пять, — повторил рулевой, немного повернув колесо штурвала.

— Придется включать локатор. Минут через полста войдем в молоко. — Человек хотел было взяться за бинокль и тут заметил приникшую к стеклу Маю.

— Это еще что?! — Раскрыв дверь, он стоял перед ней на пороге рубки. — Кто дал право подниматься на мостик?

— Это и есть капитанский мостик?! — с детским восторгом спросила Мая.

— Ну и что? Написано же «Вход запрещен» русским языком. Каждый раз кто-нибудь залезает! Давайте-ка спускайтесь вниз!

— Послушайте, товарищ капитан, вы человек или кто? Я тихо постою. Пять минут. И пожалуйста, уйду…

— Я штурман, девушка! И есть инструкция, чтоб посторонних на мостике не было. Понятно? Чешите отсюда!

— Теперь понятно. Я думала, вы капитан, а вы только штурман. — И, холодея от собственной дерзости, Мая стала спускаться по трапу.

— Вот черт! Слова сказать нельзя! Тебя же и облают… — услышала вслед Мая и улыбнулась.

Она все же побывала на капитанском мостике. И первая увидела вулкан. И остров. День начинался интересно.

И когда через полчаса она поднялась после завтрака на палубу и увидела, что «Кулу» из мира солнца и полной ясности входит в мир моросящего тумана, Мая нисколько не огорчилась. Правда, ей не хотелось спускаться в твиндек за курткой, но она тут же придумала выход. Она вспомнила, что на корме стоят самосвалы. «А что, если кабины не заперты? Там можно прекрасно устроиться».

По опустевшей палубе Мая прошла на корму, пробралась к одному из грузовиков, влезла на подножку, нажала на ручку дверцы.

Дверца неожиданно легко поддалась, и Мая увидела, что в кабине восседает громадный бородатый парень с книгой.

— Испугались, да? — сочувственно сказал парень, захлопывая книгу. — Скворечник занят, кто бы мог подумать…

— Я никогда ничего не боюсь, — отрезала Мая, чувствуя, что сваливается с высокой подножки.

— Ну, если так, садитесь, гостем будете!

— Спасибо. — Чтоб не упасть, Мая бросила себя на свободное место сиденья. Дверца захлопнулась.

Положение стало совсем глупым. Бородатый парень с насмешливым любопытством взирал на нее. Стекла кабины были в мельчайших каплях воды. За стеклами стояло молоко тумана.

Бросила взгляд на книжку в могучих руках бородача. «Уолден, или Жизнь в лесу». Не читала.

«Кулу» дал низкий, протяжный гудок…

— Разве снова стоянка? — удивилась Мая, радуясь поводу нарушить молчание.

Парень посмотрел на нее, терпеливо объяснил:

— Туманные сигналы все время будем давать, чтоб не столкнуться.

И действительно, пароход проголосил опять, низко и протяжно. Было что-то печальное в этих равномерно повторяющихся гудках.

— Туманные сигналы… — повторила Мая. — Красиво.

— Очень, — подтвердил бородач. — Великий или Тихий — тоже шикарно звучит.

— Да, — кивнула Мая.

— Ничего. Завезут на островишко — узнаете, чем пахнет настоящая жизнь.

— А вы уже там были?

— Приходилось. О чем только думали папа и мама, когда отпускали в наши края?..

«Кулу» прогудел снова.

— От тумана все стекла в каплях, — сказала Мая, — штурман даже радиолокатор включил. Там, на капитанском мостике.

— Туман скоро сядет, — буркнул бородач, задумавшись о чем-то своем. — А вы хотя бы знаете историю посудины, на которой плывете?

— Хочу узнать!

— Голландской постройки. 1916 года. Грузовое судно. После революции возил жратву, спирт, стройматериалы на Север, Камчатку, Сахалин. В тридцать восьмом был переделан из грузового в пассажирский. Передан «Дальстрою». В твиндеках возили людей с материка.

— В этих самых? — поразилась Мая.

— Тут все это самое, — зло сказал парень.

— Вы тоже по вольному? Интересно, куда?

— Сайру ловлю.

— А мне показалось — лесник.

— Почему? — удивился парень и тут же сообразил: — Борода, что ли?

— И книжка такая — про жизнь в лесу.

Парень покровительственно улыбнулся.

— В дровяном колледже не учился. А книгу на острове дам прочитать. Как зовут?

— Мая.

— Георгий. — Он положил правую руку на спинку сиденья и дружелюбно обнял девушку за плечи.

Мая сбросила его руку.

— Я думала, вы человек, а вы…

— Ну, кто? — Он с интересом пригнулся к ней.

— Салага! — неумело выговорила Мая.

Бородач улыбнулся настолько добродушно, что Мая едва сохранила строгое выражение лица.

— Послушайте, Георгий, неужели там, за Краем Света, действительно больше ничего нет?

— Зачем? Есть кое-что: океан, другое полушарие — Америка, Дальний Запад, ковбои… Читали Джека Лондона?..

— Майка! Ты тут?! — Распахнув снаружи дверцу кабины, Ирина потянула Маю за рукав свитера. — Вылезай сейчас же! Киты!

Стоя на высокой подножке самосвала, Мая увидела, что туман почти исчез и справа по борту далеко в открытом море вспыхивают на солнце два небольших фонтана…

— Неужели киты? — поразилась Мая, ухватив Ирину за шею, чтоб не свалиться.

— Киты! Ура-а!.. — гремела палуба, снова забитая пассажирами.

Тон задавали девушки. Их оживленные, юные лица виднелись везде — у правого борта, на трюмах, в проходах…

Дул сильный, свежий ветер.

— Внимание! Пассажирам, следующим до Края Света, приготовиться к выгрузке. Команде занять места согласно швартовому расписанию, — произнес усиленный динамиками голос пассажирского помощника капитана.

— Ура-а! — снова загремела палуба.

— Ну, пока, — торопливо кивнула Мая бородачу, спрыгивая с подножки.

Он улыбнулся из темноты кабины:

— Ну, пока…

— Майка, в чем дело? Ты с ума сошла? Укрываешься с каким-то типом в машине, — поразилась Ирина, пока они спускались в твиндек за вещами.

— Да это рыбак. Интересный человек.

— Все у тебя интересные!

Отделившись от остальных пассажиров, девушки со своим багажом взволнованной толпой снова собрались на нижней палубе.

Ветер свежел. Нагонял справа крутую волну с высокими, распадающимися на лету белыми гребнями пены.

— Молодка, молодка, пособи подтащить!

Мая обернулась.

Эти слова предназначались не ей, а другой девушке, в синем берете. Но та или не услышала, или не захотела услышать низкую тетку в зимнем бобриковом салопе, которая, надрываясь, волокла по палубе сразу огромный узел и фанерный ящик с дырочками.

— Давайте я, тетенька! — Мая подбежала к ней и ухватилась за узел.

— Волочи, волочи! К стеночке, к стеночке… — задыхалась тетка.

Дотянув узел до борта, где рядом с Ириной стоял и ее чемодан с учебниками, Мая, разгибаясь, улыбнулась тетке.

— Неужто добровольно к нам? — переводила дыхание тетка. — Ох, деточки, деточки… И цунами вы не боитесь. И витаминов там совсем нету…

— Витаминов нету?! — испуганно сунулась студентка в модной синтетической шляпке «грибом» и сатиновых шароварах. — Слышите, девушки?!

Мая узнала в ней круглоглазую Путилову.

— А ты думала? Вон туфли с каблуком понадевали, а Край Света, он покажет себя…

— А вы, тетка, прекратите агитацию! — неожиданно прикрикнула Ирина, которая действительно была в изящных туфлях с узким, высоким каблуком.

— Девушка, можно вас на минутку? — поманил издалека какой-то маленький матросик.

— Меня? — с готовностью спросила Мая.

— Нет, — протестующе замахал руками матросик. — Ее, ее… Ага, вот вас. На минутку.

— Что вам? — шагнула к нему Ирина.

— Девушка, дайте ваш адрес, — просительно сказал матросик, раскрывая записную книжку.

— Но зачем вам? — удивилась Ирина.

— Переписываться будем, — важно объяснил матросик.

Ирина засмеялась.

— Пожалуйста. Край Света. До востребования.

— А кому писать? — почтительно спросил матросик.

— Ирине Сергеевой.

— Девушка, а ваш адресок?

Мая уже не хотела даже оборачиваться, но оказалось, что это именно к ней подступал красавец старшина с раскрытой записной книжкой, где было уже полно только что записанных адресов.

— Вы хотите мне что-нибудь сказать? — удивилась Мая. — Скажите так. Зачем адрес?

Матрос смешался.

— Ну, переписку затеем.

— Эй, старшина, а мой адресок не нужен? — Невдалеке, засунув руки в карманы бушлата, стоял Лева Ильченко.

Старшина смерил его взглядом, хмыкнул, но равнодушно отошел.

— А я искал вас… Сходить собираетесь? — протянул руку Ильченко. — Вот вы уже и приехали.

— Где? — поразилась Мая.

Оказывается, с другого, левого, борта надвигалась новая туча вулкана.

— А нас на Север куда-то везут, — грустно сообщил Ильченко, — предполагаю, что на Камчатку.

— Да-да, — невнимательно согласилась Мая, прислушиваясь к стрекочущей языком тетке, которую окружили притихшие девушки.

— …И цунами. И чего-чего только не бывает, — рассказывала тетка. — Прошлый год еще был случай. Бык напиться воды вздумал, забрел в ручей, где он в океан впадает, попил. А выйти не может. Мычит, будто режут. Тут, говорят, шофер ехал. Удивился: чего скотина мучается, из воды не выходит? Стал помогать, веревку быку на шею привязал и к грузовику. Сел в грузовик да как дернул грузовиком быка на берег! Дернул да и выдернул. Глядь, а у быка на задних ляжках восьминог громадный присосался…

«Кулу» подходил к острову.

Плоская вершина вулкана, отсеченная длинным облаком от подножия, казалось, безмятежно парила в солнечной дымке над океаном. Уже было ясно различимо, как снизу скатываются на отвесный скалистый берег зеленые валы, расшибаются в пыль и на миг откатываются назад, оставляя льющиеся со скал пенистые водопады.

Уже никто не кричал «ура». И даже тетка в салопе примолкла. Оробело глядели все на приближающийся берег. Там не было видно ни крыш, ни пристани, ни даже столба какого-нибудь — никаких следов человека. Бесконечной стеной тянулись угрюмые скалы с гротами — прибежищем страшных осьминогов. Стал слышен реактивный гул ударяющего о скалы прибоя.

Мая поискала взглядом бородатого Георгия, но его нигде не было видно.

Пароход заворачивал за мыс.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

«Ямайка! Ямайка!!!» — поразил слух донесшийся навстречу полузабытый голос Робертино Лоретти.

За мысом неожиданно открылся узкий вход в широкую, защищенную от ветра и волн бухту.

Стая чаек огромным клубком снегопада перелетала над солнечной гладью воды, где стояли на якоре или тихо скользили десятки разнообразных судов и шлюпок. Издалека приближался причал, с одной стороны которого густо приткнулись сейнера. Оттуда и раздавался итальянский голосок: «Ямайка! Ямайка!!!»

Пароход прогудел. Низко и торжественно.

Мая снова окинула взглядом готовых к выходу пассажиров. Георгия среди них почему-то не было.

— Куда же ты? — удивилась Ирина, заметив, что Мая пробирается сквозь толпу.

— Сейчас! — крикнула Мая, оглядывая на ходу пассажиров. На палубе бородача явно не было. В самосвалах тоже. Спрыгнуть за борт он не мог. Вниз, вниз… Поворот. В твиндеках тоже как будто нет… «Странный он человек. И внешне и вообще». Хотя какое ей, собственно, дело до этого взрослого парня? Здесь, наверно, все такие. И вообще, что он о ней подумает, если она его сейчас найдет? Но куда же он мог все-таки деваться? Вверх, вверх… Поворот. А ведь я вспомнила, где я его видела. Ночью во Владивостоке, в порту, их посадили после всех. Дождь еще шел. «Первый и второй класс». Может быть, здесь?

Мая открыла дверь надстройки, вошла в длинный, слабо освещенный коридор. Справа и слева находились классные каюты. Двери их были закрыты. Мая быстро шла вперед и вперед, дергая наудачу ручки дверей. Но все каюты были заперты и, как видно, пусты.

Вдруг где-то впереди ей послышались звуки музыки.

Мая пошла еще быстрей, свернула чуть правее, с разгона спустилась по ковровой лесенке в раскрытую дверь большого, уютного помещения и остановилась.

Это был салон. С низкими столиками для журналов, газет и шахмат. С большим белым концертным роялем.

За роялем, спиной к Мае, сидел Георгий.

Вещь, которую он играл, была очень знакома. Просто ее часто передавали по радио. И Мая даже вспомнила, что это Чайковский. То ли из «Времен года», то ли из «Детского альбома». Грустная, чистая музыка… Ее бы исполнять аккуратной девочке из музыкальной школы, а не этому бородачу в грубом ватнике, с мятой морской фуражкой.

Мая тихо шагнула к роялю.

— Ну, в чем дело?! — Не доиграв пьески, Георгий резко повернулся, захлопнул крышку рояля, лающим голосом крикнул: — Что вам здесь нужно?!

— Я так просто… Георгий, извините, вы книжку мне обещали… Как вас найти?

«Что я говорю? — думала она в это время. — Ведь он чуть не плачет, кажется. Ему стыдно, что я поймала его здесь, у рояля. У человека какое-то горе. А я глупости говорю. Ой, Майка, Майка…»

Георгий улыбнулся. Встал, поднял с ковра вещмешок.

— Чего ж вы стоите? — Он закинул мешок за плечи. — Идем. Приехали.

…«Кулу» уже стоял у пирса. Трап был спущен. Высадка шла полным ходом.

С другой стороны пирса на густо стоящих сейнерах и сейнерочках борта трещали от прихлынувших рыбаков. Еще бы! С парохода на причал одна за другой спускались пассажирки, каких этот остров не видел от сотворения мира.

Девушки, девушки, девушки… В брюках, в шароварах, в кедах, в сапогах, в сапожках, в модных туфельках, в куртках с капюшонами, в пальто, в ватниках, в нейлоновых плащах, с рюкзаками, чемоданами, сумками «Аэрофлота»…

— А-ах! — дружно ахали сейнера при виде очередной красавицы.

— О-ох! — охнули они при виде четырех подружек, спускающихся гуськом.

Одна из них, девушка с двумя короткими косичками, сделала приветственный знак ручкой, как знаменитая киноактриса, и едва не свалилась с трапа. Раздался хохот.

Но тут же смолк. В почтительной, почти благоговейной тишине прошла вниз по трапу Ирина…

— Шик модерн! — несмело выкрикнул один из рыбаков.

На него цыкнули.

Но не только рыбаки дивились приезжим. На берегу, в самом начале пирса, собралась толпа, состоящая из одних только женщин.

Здесь была и толстенная пожилая бабища в мокром брезентовом переднике, и тощая, сильно накрашенная гражданка, настырно пробивающаяся вперед, и странная личность в прозрачной кофточке и мужской шляпе, и полная, смутно улыбающаяся женщина в белой куртке повара.

Словно великое чудо созерцали они, глядя, как, дробно стуча каблучками по ступеням трапа, сбегают на пирс быстроногие девушки.

— Георгий! — завопили вдруг на сейнерах, заглушая патефонную музыку. — Здорово, Жора! Невест привез — познакомь! А «Дракон» на добычу ушел — оформляйся к нам!

Георгий улыбался, привычно перебирая сапогами узкие ступеньки трапа. За спиной у него был вещмешок, в руках тяжелый Маин чемодан.

Мая спускалась сзади, не зная, чему скорей изумляться — необыкновенному ли острову, или разбойным физиономиям галдящих рыбаков, или увеличивающейся толпе женщин…

А чайки кричали над пароходом. И музыка уже празднично играла:

Когда от Гаваны своей Отплыл я вдаль, Лишь ты разгадать сумела Мою печаль…

Из-за вулкана снова выглянуло солнце и разноцветно озарило всю бухту.

Спрыгнув с последней ступеньки трапа на причал, Мая почувствовала знакомое состояние тайного восторга. Оно всегда азартно толкало ее немедленно совершить какой-нибудь необыкновенный поступок.

И, не зная еще, что она сейчас сделает, Мая вдруг, неожиданно для самой себя, закружилась под музыку в танце, приблизилась к молчаливой толпе работниц.

Она смотрела в изумленные лица и счастливо улыбалась, потому что это ведь были такие же люди, как она, — ее сестры, тетки, подруги, пусть еще незнакомые.

— А что, танцплощадка у вас есть? — спросила Мая у самой молодой женщины, не переставая танцевать.

Ответ потонул в оглушительном хохоте женщин и рыбаков. Хохотали даже на «Кулу». Один Лева Ильченко, стоящий у самого борта в пилотке, мучительно вслушивался в гогот: он не расслышал, что именно спросила Мая.

И вдруг хохот смолк.

Сквозь расступившуюся толпу женщин въехал на мотоцикле с коляской на пирс и остановился непосредственно перед всей группой приехавших человек лет шестидесяти. На нем была кепка, плащ. Брюки заправлены в сапоги.

— Чего вы ржете?! — с возмущением крикнул он и, недовольно поморщившись, махнул в сторону сейнеров.

Музыка тотчас оборвалась.

— Студентки они, не понимают еще, куда приехали и зачем, — твердо произнес он и оглядел толпу притихших девушек. — Моя фамилия Ковынев… Товарищи студентки, скажу вам откровенно: меня уговорили пойти на риск и взять вас в качестве рабочей силы, вместо того чтоб вербовать по всей России сезонниц. Придется не надеяться на распрекрасную жизнь, танцы и прочее… Здесь у нас еще трудные условия, товарищи. Это вам не материк. Здесь остров. Сухой закон. Путина.

Звонкий крик огненно-рыжего петуха, невесть откуда явившегося на пирс, на секунду прервал Ковынева.

— Придется приналечь, товарищи студентки! За три-четыре месяца путины мы должны добыть рыбу и дать Родине миллионы банок консервов. Вы приехали сюда добровольно — спасибо, что откликнулись. Но кто думает бездельничать, кто приехал сюда лишь провести каникулы и тому подобное, — пусть пеняет сам на себя! Будете хорошо работать — будете хорошо зарабатывать. Больше здесь делать нечего. Правильно я говорю? — неожиданно обратился он к тощей, накрашенной гражданке. — Вот ты, сколько ты зарабатываешь в месяц?

— Новыми четыреста выходит, — недовольно ответила она.

— Слыхали? — крикнул он студенткам. — Четыреста!

Он глянул на притихшую Маю:

— А ты вот какую стипендию получаешь?

— Буду двадцать пять.

— То-то же! — торжествующе хохотнул он, садясь в седло мотоцикла. — А теперь вас отвезут к общежитию.

— Что, это у вас так принято — со всеми на «ты» разговаривать? — запоздало удивилась Мая.

Женщины с возмущением уставились на нее.

…«Кулу» отходил. Матросы и солдаты тесно стояли на корме, с сочувствием глядя на оставшихся девушек.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Удушливый, жирный запах сопровождал грузовики со студентками на всем пути. Дорога от причала к общежитию шла вдоль захламленного берега бухты. Девушек везли мимо приземистых деревянных складов, возле которых валялись разбитые бочки и ящики, мимо лежащих на боку поломанных лодок.

Вот грузовики проехали мост через ручей и свернули налево, к подножию зеленой сопки. Возле серого амбара машины остановились. Это был склад. Здесь каждому надлежало получить под расписку матрац, простыни, подушку и одеяло.

Общежитие, оказывается, находилось где-то наверху сопки, в бараках. Туда вела крутая, грязная от прошедших дождей дорога. Подняться по ней грузовики не могли. Пожитки студенток были свалены в огромную кучу у дверей склада, машины уехали обратно.

— Давайте в очередь разбирайтесь! — высунулась из прорезанного в двери окошечка комендантша.

Стали в длиннейшую очередь. Мая оказалась где-то посередине. Ирина постояла рядом, потом пошла искать свой роскошный чемодан, перетянутый широким ремнем с металлическими бляшками, с привязанным к нему круглым футляром с чертежами.

Очередь почти не двигалась.

Откинув на плечи капюшон курточки, Мая молча стояла и думала, что тот солдат на пароходе прав — в конце концов, все это должно быть интересно. Что даже если она будет зарабатывать вполовину меньше, чем та тощая женщина, то все равно будут гигантские деньги: в месяц двести рублей. А приехали они на целых три месяца. Это означает уже совсем сумасшедшие деньги — шестьсот рублей. Ну, проесть придется сколько? В день самое большее рубль пятьдесят. Сорок пять рублей в месяц. За все время рублей сто пятьдесят. На питании экономить нельзя… Все равно останется четыреста пятьдесят. Сто пятьдесят она пошлет бабке с Ленькой. Остальные триста надо будет распределить на три года, добавлять к стипендии… Просто необходимо кончить институт не за пять лет, а за три года. Все учебники первого курса с собой. Повезло — здесь много девочек-второкурсниц. Помогут. Ирина поможет. Надо только заниматься. С первого же дня. Составить план…

Издалека было видно, как неуклюжие фигурки студенток, шатаясь под тяжестью матрацев и подушек, порознь поднимаются по грязной отвесной дороге. Вот одна из фигурок со свернутым матрацем на голове и подушкой под мышкой заскользила назад и свалилась. Матрац покатился, разворачиваясь. Оттуда выпали простыни.

— Девочки, разве вы не видите, что делается?! — возмутилась Мая.

— Видим! Завезли нас неизвестно куда!

— Бросили тут, и все! Знала бы, ни за что не поехала! Ужас какой-то!..

— Надо что-то делать! — перебила Мая нарастающий гомон. — Мы стоим, а они там падают.

— Сейчас и ты изваляешься! — выкрикнула девушка в берете.

— А зачем? Давайте знаете что сделаем? Сделаем по три команды. Одна носит матрацы, другая — одеяла и простыни, третья — подушки. Правильно я говорю?

— Правильно! — обрадовались девушки. — Тебя как зовут? Мая?.. Маечка, давай распределяй скорей, кому куда.

За несколько минут команды были созданы. Ирина попала в матрацную, Мая — в одеяльно-простынную. Потом решили создать команду и для переноски чемоданов.

Ждали, пока трем-четырем девушкам выдадут постельные принадлежности. Потом делили их вещи и гуськом, помогая друг другу, поднимались на сопку. Следом шла другая группа.

…На плоской вершине сопки вокруг шести бараков еще валялись щепки, битое стекло, обрезки досок. Сами бараки были новенькими, чистыми. Из многих окон выглядывали женские любопытствующие физиономии. Смотрели на снующих студенток. Криво улыбались.

Мая уже не считала, сколько раз поднималась вверх с проклятыми одеялами и простынями. Спускаясь налегке, скользила по густой, намешанной сотнями ног, грязи. Ни разу не упала. Но туфли превратились в два тяжелых утюга…

Наконец увидела, что комендантша навешивает длинную железную скобу на дверь склада. Все кончено. Даже рюкзаки и чемоданы были уже наверху. Зря спускалась.

Захотелось сесть, откинуться. Но отдыхать было негде. В поисках скамейки или хотя бы доски Мая обошла длинное здание склада и на глухой торцовой его стороне увидела объявление, написанное огромными, полустертыми буквами:

ВНИМАНИЕ! В РАЙОНЕ ТИХОГО ОКЕАНА ИНОГДА ПРОИСХОДЯТ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЯ, ВЫЗЫВАЮЩИЕ ГИГАНТСКИЕ ВОЛНЫ — ЦУНАМИ, ОБЛАДАЮЩИЕ РАЗРУШИТЕЛЬНОЙ СИЛОЙ. НА ОСТРОВЕ РАБОТАЕТ СЛУЖБА, ПРЕДУПРЕЖДАЮЩАЯ О НАЧАЛЕ ЭТОГО СТИХИЙНОГО ЯВЛЕНИЯ ПРИРОДЫ. ПОМНИТЕ, ЧТО ЦУНАМИ ВСЕГДА ПРЕДШЕСТВУЮТ ПОДЗЕМНЫЕ ТОЛЧКИ! В СЛУЧАЕ ОПАСНОСТИ НЕМЕДЛЕННО УХОДИТЕ НА ВОЗВЫШЕННЫЕ УЧАСТКИ ОСТРОВА. ПОМНИТЕ — ЦУНАМИ РЕДКОЕ, НО ГРОЗНОЕ СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ!

Жить на планете снова стало необыкновенно интересно! Мая пожалела, что прочесть объявление вслух было некому. Через несколько минут она уже была наверху, возле своего барака.

— Где ж тебя, Майка, носит?! Всех давно разместили! — вскочив с чемодана, накинулась Ирина.

— Ты только послушай, какое объявление я прочитала!

— Бери свой чемодан. После расскажешь. Мне еще тащиться командировку отмечать!

Наскоро счистив щепочками грязь с туфель, они поднялись с чемоданами по ступенькам крыльца и вошли в темный коридор барака.

— Еще двое! Значит, это ваши постели остались? — ужаснулась низенькая женщина с бренчащей связкой ключей. — Милые вы мои, куда же это я вас поселю? Шагайте за мной!

Они пошли мимо дверей барачных комнат, где на каждой сверху была приколочена круглая жестяная крышка от консервной банки с выведенным черной краской номером.

— Придется поселить с двумя девушками из вербованных, — сказала женщина, отворяя дверь в комнату № 11.

— Стучаться надо! — встретила их сварливым возгласом та самая тощая, накрашенная гражданка, которая зарабатывала в месяц баснословные четыреста рублей.

Испуганно бросив ложку, белобрысый мальчик лет двенадцати кинулся к ней, прижался.

— И так покоя нет — подселять никого не позволю!

— Васильевна, у тебя же тут две свободные койки! А девчат мне в подсобку, что ли, селить?

Действительно, в комнате стояло четыре кровати. Две из них были застелены. Две пусты, даже без матрацев.

— А это не мое дело. — Васильевна оттолкнула мальчика. — Кровати забирайте, а с комсомолками жить не станем. Рыбы и так мало! Явились тут за длинным рублем, дочки маменькины…

Женщина с ключами перевела взгляд с побагровевшего лица Васильевны на лица девушек и только сказала:

— Берите койки, девчата. Пойдем в дежурку.

Пока перетаскивали железные кровати, добрая женщина вынесла из угловой комнатки веники, ведра, табуретки и сломанные тумбочки.

— Ну вот, вселяйтесь сюда. Комната махонькая, зато все по четыре, а вы, подружки, вдвоем будете. Чайник, сковородка — все в кухне у плиты.

— Большое вам спасибо, — сказала Ирина, устало опустившись на сетку кровати. — Вы не скажете, где тут штаб экспедиции? Мне надо командировку отметить.

— Штаб-то? Так он против причала на сопочке. С крыльца видно. Идем, укажу.

В дверь постучали. Девушка с двумя растрепанными косичками влетела в комнату:

— Девушки, вы с юридического?

— С рыбвтуза, — ответила Ирина. — А что?

— Все равно, — лихорадочно ответила девушка. — Мы с филфака, ваши соседки из третьей комнаты. Меня зовут Тамара. Консервной открывалки у вас нет?

Мая вынула из кармана куртки перочинный ножик.

— Пожалуйста!

— Сейчас вернем! — Девушка выскочила.

— Смотри, вулкан прямо над нами. — Мая раскрыла одно из окон.

— А в другое окошко вон вся бухта видна. Не хуже других жить будете. В тесноте только.

— Ну, мне придется идти, Маечка. — Ирина отвязала от своего чемодана футляр с чертежами. — Пока похозяйничаешь?

— Конечно! У меня еще никогда не было своей комнаты.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Из широченного окна радиостанции штаба сайровой экспедиции видна была вся бухта — с сейнерами, большим белым рефрижератором, или, как здесь его называли, «жирафом», стоящим на якоре посреди бухты, пирсом и консервным заводом у пирса.

— Петр Степаныч, «Дракон» на связи, — протянул Ковыневу микрофон рыжий радист, сидящий у аппарата.

— «Дракон», «Дракон», «Дракон»… Я — Ковынев. Как всегда, доложите обстановочку. Как слышите? Прием.

Загорелся красный сигнал на аппарате, стоящем в углу, оттуда послышался голос:

— Я — «Дракон», я — «Дракон». Слышу вас хорошо, Петр Степаныч. Обстановочка неважная. Записал эхолотом разреженные косячки в квадратах.

Ковынев шевельнул бровью, и радист, вскочив, раскатал перед ним разбитую на квадраты карту-схему. Ковынев записывал на карте данные, сообщаемые «Драконом»:

— 11 л, 14 д, 12 к… В соседних квадратах рыбки совсем нет. Как поняли? Прием.

— «Дракон», «Дракон», «Дракон»… Понял вас хорошо. Продолжайте поиск. Выходите на связь в 23.00 в капитанский час. Вызываю «Космонавта»! Внимание! Я — Штаб. Вызываю «Космонавта»!

Радист повел стрелкой по шкале волн, и вдруг в радиостанцию ворвался громкий, грубый голос:

— Штаб! Штаб! Штаб! Я — «Индигирка», прошу меня вызвать!

Его перебил хрипловатый голос:

— Я — «Космонавт». Слушаю. Прием.

Ковынев и радист недоуменно переглянулись.

— «Космонавт», повремени немного, — как-то по-домашнему сказал Ковынев в микрофон. — «Индигирка», слушаю вас, «Индигирка»!

— Штаб! Штаб! Я — капитан «Индигирки» Арсеньев. Это безобразие! Требую собрания капитанов сейнеров!

— Василий Иванович, ты не ори на весь океан, не ори на весь океан, говори по сути. Прием.

— По сути, Петр Степаныч. Я слышал ваш разговор с «Драконом». Он напал на крупный косяк, загрузился до клотика. Как поняли? Прием.

— Понял вас хорошо.

— Они сами идут с уловом, а данные скрывают. Я рядом, в квадрате 14 д, перед рассветом взял за один подъем полста центнеров. «Дракон» темнит. Как поняли? Прием.

— Понял вас хорошо. Благодарю. Выходите на связь в 23.00. Насчет поведения «Дракона» обсудим. «Космонавт», слушаю вас, «Космонавт»! Прием.

— Петр Степанович, вас тут давно ждут, — обратился радист к Ковыневу.

Тот обернулся и увидел Ирину.

Положив на стул футляр с чертежами, она с любопытством осматривала радиостанцию.

— Здравствуйте, товарищ Ковынев! Я к вам из НИИ, из Владивостока. Сергеева.

— Понял вас, понял, — перебил Ковынев. — Я радиограмму получил. В курсе. Дело, конечно, срочное, но женщина молодая, садись, можешь обождать минуточку…

— Я — «Космонавт», — донеслось из аппарата. — Я — «Космонавт». Как слышите? Прием.

— Слышу вас хорошо. Прием.

— Ну, обстановочка обычная. В моем квадрате ветерок. Ветерок 6–7 баллов. Рыбку эхолот пишет. Как будем брать, не знаю. Нахожусь в квадрате 31 д, 31 д. Как поняли? Прием.

— 31 д, «Космонавт». Понял вас хорошо. Прогноз для вашего района неблагоприятный, неблагоприятный. Уходите на вест в район 14 д. Разговор с «Индигиркой» слышали? Прием.

— Разговор слышал. Иду на вест в район 14 д. Выйду на связь в 23.00.

Радист щелкнул выключателем, и в комнате наконец наступила тишина.

Ковынев закурил папироску, устало обернулся к Ирине:

— Давно была на западе?

— Где?

— Ну где, в Москве, конечно.

— Еще в апреле. Эксперимент разрешили.

— Знаю, как разрешили. Взяли начальство на арапа. Я не про это, — отмахнулся от дыма Ковынев, — интересно, монорельсовую дорогу сделали уже? Где прошла?

Ирина пожала плечами.

— А еще в Москву ездила! Я там в районе Третьей Мещанской жил, когда в Реввоенсовете работал… Со студентками прибыла?

— Я тоже еще студентка. Я на заочном. Четвертый курс Дальрыбвтуза.

— Знаю. Нам смена куется. Замужем?

— А в чем дело?

— Мужиков тут полные пароходы. А вот поселить мне тебя негде. Будь ты мужик — другое дело.

— Я пока в общежитии устроилась. Давайте мне судно. Скоро генераторы привезут.

— Ишь какая, сразу судно ей подавай! Чего это у тебя там в трубочке — переворот в науке и технике?

— Показать? — оживилась Ирина, берясь за чертежи.

— Наслышан в общих чертах, — махнул рукой Ковынев. — Откровенно говоря, на моем веку много вас таких приезжало, а рыбка все потом достается, потом и кровью, красавица… А судно придется дать. — Он начал смотреть по реестру. — Дадим кораблик, дадим пароходик… Москва прикажет — всё дадим. Вот имеется «Космонавт» — средний рыболовный траулер, а проще — СРТ. Годится?

— Надо посмотреть, — осторожно сказала Ирина. — Во-первых, нужно, чтоб была большая вместительность трюмов…

— Трюмов? — изумился Ковынев. — Лучший сейнер приказали от путины оторвать. Ладно! Смотри. Твори. Выдумывай. Пробуй. Только, товарищ Сергеева, одна просьба к тебе: тебе, конечно, интересно в аспирантуру попасть; твоим руководителям — докторов наук получить. А у меня интерес — дать заводу сырье, план выполнять. У меня путина! Так что ты не очень морочь мне голову, тут и без тебя… Командировку отметит секретарь, в комнате напротив.

— Я рассчитываю только на себя.

— Ну и слава богу! «Космонавт» придет завтра. К часу явишься прямо на борт. А я их предупрежу.

— Петр Степаныч, вас «Дракон» добивается, — сказал радист, снимая наушники.

— До свидания, — сказала Ирина.

— Привет… Понял вас, «Дракон», понял! Рветесь на первое место! Премию хотите! — Уже выйдя в коридор, она слышала сердитый голос Ковынева: — А должна быть рыбацкая морская этика или не должна? Кулацкая у вас психология…

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Мая была бы потрясена, если б узнала, что Ирина считает себя глубоко несчастным человеком.

Ирина с горечью подумала об этом, когда, сходя с крыльца штаба экспедиции, увидела пустынную дорогу назад, дрожащие первые огни в бухте.

Она тихо шла по острову, отделенному сотнями километров воды от Владивостока. Сколько же почти космических пространств отделяло остров от Москвы, от улицы Огарева, где вот сейчас начиналось голубиное утро. И в пятиэтажном доме просыпались ее отец и мама, готовили завтрак. И в открытое окно не по радио, а непосредственно с Красной площади — через Манеж и улицу Белинского — каждые четверть часа долетали удары курантов.

Ирина с магической ясностью представила заботливое мамино лицо: «А как там сейчас моя доченька?»

Захотелось курить. Несколько пачек «Лайки», взятых с собой для таких вот минут, лежали в общежитии, в чемодане.

И есть захотелось чертовски.

Навстречу по деревянному щелястому тротуару топали, как на параде, двое солдат с карабинами.

— Не скажете, где тут у вас можно поужинать?

Солдаты остановились, оглядели ее с ног до головы.

— Пройдете двести метров, слева будет столовая, — сказал один.

— Спасибо.

— Стойте! Что за труба? — подозрительно спросил другой, указывая на длинный футляр с чертежами.

— До генерала дослужитесь, — усмехнулась Ирина. — Засекаю атомные подводные лодки. Ясно?

Солдаты молчали.

Ирина повернулась и пошла дальше, с интересом прислушиваясь, застучат за ней сапоги пограничников или нет. Было тихо.

Вскоре на одном из приземистых домов она разглядела надпись: «Столовая». В окнах было черно. Ирина перешла дорогу, потрогала ржавый замок на дверях…

Ни у нее, ни у Майки ничего съедобного в чемоданах уже не оставалось, и если Мая не проявила инициативы, то не придется есть до завтрашнего утра. Наверно, так и будет, потому что Майка все-таки раздражающе наивна и бесхозяйственна при всех своих прочих отличных качествах. Хорошо хоть, разберет чемоданы и можно будет прийти и нормально лечь, а не заниматься раскладыванием вещей.

Быстро темнело.

Ирина невольно ускорила шаг. Она думала о том, как повезло с Майкой. Хорошо в незнакомом месте быть с человеком, который тебя знает, знает твой дом, каков он ни есть, и ждет, волнуясь, когда же ты наконец вернешься. И ты тоже заботишься об этом человеке. Это и есть дружба, которая сильнее всего. Хотя Майка еще маленькая. Не все понимает. О Майке надо заботиться, оберегать ее. И это чудесно. От этого забываешь о себе.

Деревянный мостик через ручей как бы светился в сумерках. У перил виднелась чья-то невысокая фигура, вздыхал огонек папироски.

— Не скажете, далеко еще до общежития? — на всякий случай спросила Ирина у огонька и испугалась, потому что только сейчас увидела, что это — мальчик.

— Иди прямо, увидишь — конь белый пасется, вертай налево, а после вверх на сопку…

— Где я тебя видела? — спросила Ирина и тут же вспомнила.

— Я тебя тоже. Днем к мамке моей приходили кровати отбирать.

— Правильно. Что ж ты тут куришь?

— Остываю, — странно ответил мальчик, перегибая через перила нечесаную белокурую голову.

— Тебя как зовут?

— Васькой. А тебя?

— Ириной… Вася, кстати, послушай, у тебя найдется еще одна папироска?

Мальчик нехотя вынул из кармана расстегнутой телогрейки мятую пачку, протянул:

— Только с отдачей.

— Хорошо, — согласилась Ирина, ухватив пальцами папироску-гвоздик. — Спички давай!

Васька чиркнул спичкой о коробок, поднес огонь, чуть не опалив Ирине подбородок. Закурили.

— А вот скажи, — проговорил Васька, снова перегибая голову через перила, — если окурок вниз кинуть — куда поплывет?

— По течению ручья, в бухту, в океан.

— А ну кинь! — сказал Васька. — Я тебе другой дам.

Ирина послушно бросила папироску через перила в воду. Окурок развернулся и светящейся лодочкой неожиданно поплыл вверх по течению.

— Ни хрена не знаешь! — со злорадством сказал Васька. — Вся вода обратно повернулась, с океана прилив идет!

— Ну конечно! Я просто забыла.

— Ладно врать! Скажи уж: не знала. Я тоже не знал. У нас в Глинке такого нет.

— Где это?

— Отсюда не увидишь! В Брянской области. Ну ладно… Ты иди. А я еще постою.

И она послушно пошла дальше, чувствуя, что за спиной остался мужчина, чуть ли не земляк, отчего пустынная дорога на ночном острове показалась не такой уж долгой. На повороте дороги к сопке пасся белый конь.

…Войдя в комнату, Ирина увидела, что Майка уже спит, а на столе лежат два бутерброда с плавленым сыром.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Кто-то протопал по коридору, нахально водя палкой по дверям, как по забору:

— Студентки! Вставайте к семи на завод! Аванс получать! Вставайте!..

Барак разом проснулся и загудел. Аванс — это было очень кстати: проездные кончились еще в пароходской столовой. В шесть тридцать утреннее безмолвие острова вспугнула скатывающаяся с сопки толпа студенток.

Зловещие, похожие на воронов, черно-синие птицы с хищными клювами боком взлетали с крутых травянистых полянок. Трава казалась непривычно желтоватой и редкой. Мая пригнулась, выдернула у обочины тугую травинку. Это была настоящая удочка, только маленькая, для лилипутиков-рыболовов. Жалко, Ирина еще спит, ей бы показать карликовый бамбук!

Внизу сиренево посверкивала рассветная бухта. Сейнера втягивались в ее горловину черной цепочкой, возвращались с океана к пирсу.

Неповторимая свежесть и новизна утра, казалось, требовали ответа. И тотчас кто-то запел.

Это была одна из тысяч самодельных студенческих песен. Мая не очень любила ее. И вообще ей всегда было стыдно петь на людях всякие высокие слова, она чувствовала, что почему-то краснеет. И сейчас она невольно оглянулась. Но все шли одной толпой по дороге к заводу и с воодушевлением подхватывали:

Мы с тобою народ не гордый, Нам бы только принять участье И на Зюйде И на Норде В борьбе за счастье!

Мая вдруг с особой силой вспомнила, что она тоже уже студентка и вместе со всеми шагает по необыкновенному острову в Тихом океане, где под ногами растет бамбук… И неважно, что уже тошнотворно запахло рыбой, заводом. В конце концов, все это интересно! Кто это сказал? Ильченко это сказал. Вчера еще на пароходе. Молодец Ильченко!

Они ввалились в проходную завода, галдящей толпой заполнили узкий заводской двор.

…За час произошло множество событий. Им выдали аванс, отпустили позавтракать в столовую, потом разделили на две группы: одна пошла в цех резки рыбы, другая — в цех укладки.

Мая попала в цех укладки, и ей сразу понравилось, что еще на дворе у входа была квадратная лужа с остро пахнущей белой водой, в которой плавала деревянная решетка-настил. Каждый, кто входил в цех, неминуемо ступал на эту решетку и таким образом дезинфицировал подошвы хлористой известью.

Дальше тянулся длинный ряд умывальников в коридоре и раздевалка, где выдавали халаты и косынки. Мая вымыла руки, получила застиранный, но чистый белый халат, надела косынку перед мутноватым зеркалом и вошла в цех.

Во всю длину влажного цеха с шумом двигались конвейеры. Пахло рыбой и мокрой солью. Множество одинаковых работниц — все в белых халатах и косынках — набивали пустые консервные банки кусочками сайры, плывущими на лентах конвейера из цеха резки.

Мае понравилось, что и она встала здесь в халате и косынке, что и у нее есть свой столик с весами и что работа оказалась очень простой.

Полная, доброжелательная женщина — наверно, начальник цеха — рассказала все, что надо делать:

— Сайра — одна из самых драгоценных рыб мирового океана, так как содержит много калорий и обладает нежным вкусом. Пользуется большим спросом на внутреннем и мировом рынках. Японцы ловят ее давно. А мы — только несколько лет. В чем состоит обязанность работницы? Надо набить консервную баночку кусками сайры так, чтобы она стала равна по весу запаянной контрольной баночке на весах. Пятнадцать готовых баночек надо поставить на четырехугольный оцинкованный поднос с бортиками — лоток и отнести в конец конвейера на стол ОТК, откуда баночки пойдут в печь на бланшировку. Работа сдельная. За смену нужно сдать ОТК минимальную норму — тридцать три лотка, по пятнадцать баночек в каждом… Когда конвейер бесперебойно подает сырье, — сказала начальник цеха, — многие опытные работницы дают в два или два с половиной раза больше нормы и зарабатывают до шестисот рублей в месяц.

Сегодня конвейер подавал рыбу бесперебойно. Кусочки сырья плыли мимо Маи, купаясь в солевом растворе. Конвейер подрагивал, самые маленькие кусочки автоматически соскальзывали вниз, в желоб, по которому раствор соли уносил куда-то и их.

Время от времени из-под потолка к столику каждой работницы по узеньким проволочным коридорчикам сами собой с грохотом прибегали сверкающие желтоватой жестью пустые консервные баночки.

Вот и сейчас автоматная очередь протрещала возле уха — отряд новеньких жестянок подкатился к Мае.

Мая вздрогнула, взяла баночку, поставила перед собой. Гребанула с конвейера на оцинкованный столик груду холодных кусочков сайры, положила первый кусочек в банку и невольно подняла взгляд на пожилую работницу, стоящую напротив, лицом к ней.

Руки работницы с непостижимой автоматичностью брали с движущегося конвейера кусочки сайры, ставили каждый кусочек на попа в баночку. Почти мгновенно заполнена жестянка. Работница опустила ее на весы, потом на лоток. Там уже стояло четырнадцать банок. Поставив пятнадцатую, работница подняла лоток двумя руками и понесла его на стол ОТК.

Мая стала набивать кусочками сайры свою баночку. Поставила на весы. Контрольная баночка перетянула. Мая попыталась втиснуть в свою баночку добавочный кусочек сайры. Но ничего не вышло. Некуда. Как же быть? Мая вывалила содержимое на стол и принялась набивать баночку другими кусками сайры. Набила. Взвесила. Все в порядке! Баночки уравновесили друг друга. Мая бросила довольный взгляд на соседку.

Но та уже уставила готовыми баночками новый лоток — 15 баночек!

Мая посмотрела налево. Там, у такого же конвейера, закусив губу, работала усатая Путилова.

Встряхнув затекшими кистями рук, Мая снова принялась за работу. Только через час на ее лотке появилось 15 набитых сайрой баночек. Мая подняла лоток и торжественно понесла его к столу ОТК.

Там, перед молоденькой контролершей, стояли штабелем и другие лотки. Рабочий в замасленном комбинезоне переносил их на железный контейнер, чтоб вкатить его в печь, на бланшировку. Контролерша бросила взгляд на Маин лоток, на Маю, улыбнулась, сверкнув золотыми зубами.

— Так норму не выполните, новенькая! Розочкой нужно укладывать, а это — брак! — и перевернула все баночки, одну за другой, вываливая их содержимое на такой же лоток.

И пока Мая возвращалась со своей горой рыбы к рабочему месту, ее обогнала заплаканная Путилова, которая тоже тащила на лотке вывернутую сайру.

Мая поставила лоток на рабочий стол, взяла пустую баночку.

Она ставила в центр баночки особенно толстый кусок, потом, придерживая его, укладывала вокруг остальные. Получалось подобие «розочки».

Получалось плохо. И она злилась на себя, на свои маленькие, неловкие руки. И еще на то, что во второй половине двадцатого века рыбу укладывают руками. Консервных баночек миллионы. В них миллиарды кусочков рыбы. Сколько же нужно движений руки человеческой, чтобы набить всеми кусочками все баночки? Глупый труд. Чисто механический. И в конце концов, жалко тратить свои девятнадцать лет, даже месяц из них, даже день на такой глупый труд. Теперь ясно, почему платят столько денег. Кто согласится плыть буквально на край света, чтоб восемь часов подряд видеть перед собой кусочки колючей рыбы и баночки и заниматься, по сути дела, простым перемещением в пространстве этих несчастных кусочков — с конвейера в баночку…

Мая работала и, хмурясь, думала о китах, плавающих вокруг в океане, о симпатичном бородатом рыбаке, который помог снести с трапа чемодан и сразу куда-то пропал.

И вот она снова стояла у стола ОТК. На этот раз наметанный глаз приемщицы уловил, что Мая добавляла в консервы для полного веса те маленькие кусочки, что скатывались с конвейера в желоб с раствором.

— Так вы ничего не заработаете, новенькая! Нестандартные кусочки класть в банки не полагается. Это брак, — сверкнув золотом коронок, она аккуратно вывернула содержимое семи баночек обратно на лоток, — остальные ничего, можно будет принять!

Никто ей ничего не ответил, не забрал лоток.

— Куда ж вы, новенькая?

Но Мая неторопливо уходила в противоположную от своего рабочего места сторону. Она шла мимо пышущих жаром бланшировочных печей — камер, откуда выкатывали контейнеры с десятком лотков, уставленными еще открытыми дымящимися баночками, мимо полуавтоматов, наливающих в банки прованское масло, мимо девушек, опускающих в каждую баночку по шарику черного перца и кусочку лаврового листа, мимо машины, припаивающей крышки.

Все это она видела краем глаза, потому что шла за желобом, в котором поток соленой воды куда-то уносил маленькие, «нестандартные» кусочки сайры. Болела спина, саднило исколотые рыбьими плавниками руки. Мая с трудом пошевелила распухшими пальцами.

Желоб сделал крутой поворот вправо и вышел через раскрытые ворота цеха на заводской участок пирса. Здесь он превратился в толстую трубу, и железные распорки, вбитые в морское дно, вынесли ее к центру бухты, где, вскрикивая, пикировали сотни жирующих чаек.

Мая вошла обратно в цех, свернула влево за рабочим, который с натугой подталкивал контейнер на колесах, где навалом лежали уже запаянные баночки.

Она очутилась в большом помещении. Здесь стояли такие же контейнеры с готовыми баночками. Работницы, одетые в темные халаты, обтирали с них масло и грязь тряпками. Движения рук были быстры, скупы, автоматичны.

— Это что, каждую баночку нужно руками обтирать? — удивилась Мая и тут же заметила, что почти все работницы пожилые, среди них нет ни одной студентки.

— А ты, белый халат, ручки боишься замарать? — не переставая обтирать баночки, прокаркала тощая женщина.

Мая узнала в ней соседку по бараку — Васильевну. Рядом стоял ее белобрысый мальчик, тоже обтирал банки. Тупо глядел на Маю. Кто-то негромко сказал:

— Васильевна, шухер!

Васильевна бросила пронзительный взгляд куда-то в глубину цеха, сильно толкнула мальчика локтем. Тот мгновенно исчез за пирамидами картонных ящиков, в которых, очевидно, была готовая продукция.

Мая обернулась и увидела направляющихся к ней начальницу цеха и Ковынева, в кепке, но с белоснежным халатом, накинутым на плечи.

— Вы почему не на рабочем месте? — с изумлением спросила начальник цеха.

Ковынев молчал. Строго разглядывал Маю.

— Вот… Все руки исколола, — Мая протянула ладони, — а ни одной банки ОТК не приняло… И вообще тут у вас какая-то каторга. В двадцатом веке банки вон как обтирают…

— Немедленно становитесь к рабочему месту, — перебила ее начальник цеха, — нечего тут разглагольствовать. Работать надо! Если еще раз увижу в цехе без дела, узнаю фамилию, уволю, отправим на материк с такой характеристикой — из института прогонят!

— Да я ее уже запомнил, — вмешался Ковынев. — Она больше про танцы интересуется.

Обтирщицы банок засмеялись.

Маиным глазам стало солоно. Слеза горячо выкатилась из уголка глаза, медленно поползла по щеке.

— Вот еще, — разочарованно протянул Ковынев. — Плачем они мне много не наработают. Так я и знал. И руки у них еще нежные, ни к чему не годные… Евгения Петровна, а показывали каждой, как производить укладку?

— Объясняла в общих чертах.

— В общих?! — вспылил Ковынев. — Ведь вы же старший мастер завода!

…Ковынев мыл руки тщательно, как профессор перед операцией. Сходство дополняла согнанная сюда, к умывальнику, толпа студенток в белых халатах.

Мая стала поодаль.

Ковынев обратился именно к ней:

— Где твое место?

Она пошла вперед. Все двинулись вслед.

Ковынев встал к Манному столу, взял одной рукой баночку, другой передвинул с конвейера горку кусочков и артистически, в один момент, заполнил жестянку «розочкой».

— Видела, как делается? Начинайте сбоку, и сразу надо прижимать, — объяснил он, ставя баночку на весы. — Мне, девчата, рыбное дело с азов пришлось изучать, я вузов не кончал.

Ковыневская и контрольная баночки точно уравновесили друг друга.

Раздались аплодисменты.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Это были первые в его жизни аплодисменты. Морщась, чтобы скрыть улыбку, Ковынев снова неторопливо прошел из укладочного в ликвидный цех. Работницы в темных халатах все так же сноровисто протирали готовые консервные баночки.

Эти старые, закаленные уже не одной путиной кадры были куда надежнее навязанных ему крайкомом студенток. Кадры работали как машины. И на резке. И на укладке. И на обтирке. Не успеешь моргнуть — баночка вынута из контейнера, обтерта, поставлена в большой картонный ящик.

Особенно стараются двое. Вон та, приземистая, в поломанных очках, и эта, длинная как жердь. Не первый год знакомые лица, а фамилии не запомнил. Надо бы их на Доску почета, что ли…

Хотя зачем им Доска почета? Премию им надо. Вот что.

Ковынев прошел дальше, вслед за рабочим, катившим на тележке набитые обтертыми баночками тяжелые ящики. В углу ликвидного цеха эти баночки снова вынимались, проходили через этикировочный автомат и уже с этикеткой снова успокаивались в картонных ящиках, ждали погрузки, чтоб наконец отправиться на материк.

«Не дело, конечно, — думал Ковынев, выходя на пирс, — чего-то недокумекано. Глупо, обтерев, совать консервы в ящик, снова их вынимать, наклеивать этикетки, снова пихать в ящик. Да и девчонка права: обтирать руками каждую баночку — каторга».

Но он тотчас обозлился на студенточку, вспомнив, сколько денег отваливает каждой обтирщице за эту безмозглую работу. Он шагал по бетону пирса, следил за обнаглевшими чайками, кружащимися над сбросовой трубой, и думал о том, что квалифицированный рабочий на материке должен вкалывать три-четыре месяца, чтоб заработать столько. И труд обтирщиц стоил этих денег, так же как труд укладчиц и резальщиц. Потому что они давали план. Работали, когда нужно, по две смены — когда сейнера навалом привозили сырье и он, Ковынев, захлебывался, не мог обработать столько сырья, а рыба тухла и приходилось отдавать приказ подходящим судам вываливать ее обратно в океан, — правда, уже не живую, а дохлую… И старые кадры никогда не выходили из строя, как выходят машины. Ковынев с раздражением вспомнил о новых рыборезных станках. Почти все они уже стояли без дела, поломанные, разлаженные, потому что эти умники на материке рассчитали их на некую среднюю, стандартную рыбу, а такой в природе не бывает.

Вот и сейчас от сейнеров по пирсовому конвейеру мимо Ковынева к заводу катились деревянные плоские ящики с переложенной льдом рыбой.

Сайра была мелковата, худая. Ковынев поморщился — почти тридцать процентов пойдет в нестандарт, обратно в море, чайкам в клюв.

Разгружались два судна — «Космонавт» и «Дракон». Нет, одно. Рыба шла только с «Дракона», хищно нахватавшего вчера этой мелкой сайры до клотика. А им, кулачкам, неважно, что мелкая, едва достигает минимальной нормы. Лишь бы центнеры. Лишь бы денежки…

А «Космонавт» уже пустой. Ватерлиния высоко. Красавец. Гедеэровской постройки. Рыба сейчас и так плохо идет, а тут своими руками приходится отнимать от путины, отдавать для нелепых экспериментов этим умникам на материке. Они за путину не отвечают. У них об этом голова не болит. Им бы докторскую защитить. И сами на остров теперь не приехали. Девку прислали. Ну да, если не выйдет — опыт проводила девка. Значит, плохо проводила. На другой год снова кого-нибудь пришлют. А пока денежки получают. Какими-то импульсами ловить сайру! Она и на свет не всегда идет. Сперва найди ее…

— Сколько ночью взяли? — спросил Ковынев вахтенного, читающего газету у сходней «Космонавта».

— Как будто около ста, — ответил парень и снова уткнулся бородой в развернутый лист.

Ковынев подозрительно пригляделся, прочел: «Литературная газета», хотел спросить, что там такого особенно интересного пишут, но промолчал, закурил. Он уже вторую путину косился на этого странного рыбака. На лове он работал как зверь, и любой капитан сейнера в любой час дня и ночи мог взять его себе в команду. Поговаривали, что малый этот не простой, с высшим образованием. Но в деле документов о том никаких не было. От всех общественных поручений он ловко ускользал, увертывался. Ковынев, разговаривая с ним, всегда чувствовал в глазах парня скрытую насмешку, может, даже издевку. И это, как ни странно, притягивало.

Ковынев вспомнил, что парня зовут Георгий Городецкий. Да, в самом начале этой путины он ввалился в штаб с телеграммой из Ленинграда: «Вылетай. Умирает мать. Соседи». Ковынев тотчас выписал аванс, отпустил.

— Ну что? Похоронил мать? — спросил Ковынев.

— Похоронил, — деловито ответил Георгий, не отрываясь от газеты.

Видно, очень интересные статейки печатают в «Литературной газете»… Ковынев хмыкнул и двинулся дальше, к «Дракону» — распекать кулачка-капитана.

Начальство отошло, Георгий стал свободно читать газету. Это была не статья. Это были стихи. Отрывок из поэмы. То с виртуозными рифмами, то вовсе без них. В общем, сплошной модерн. Автор публично клялся в любви к революции и народу.

Георгий читал, посмеиваясь в бороду. Автора он знал еще по школе. И после, в студенческие годы… Георгий смял газету в ком, кинул, поддал носком сапога. Но бумажный мяч отлетел недалеко, упал шагах в десяти, ветер катнул его под остановившийся конвейер, где корчились выпавшие из ящиков рыбешки.

«Значит, «Дракон» тоже разгрузился уже. Говорят, ребята с него черт те сколько зашибают. А я из-за поездки на похороны сколько могу в эту путину недобрать! Рублей семьсот могу недобрать — три месяца жизни в Клайпеде, Стасис, его прекрасная библиотека, дача на зимнем Рижском взморье, шахматы, побережье без курортников…»

Ему захотелось подняться на сейнер, где теперь отсыпалась по каютам вся команда, и тоже уснуть, чтоб скорей прошел день и настал вечер, когда снова надо будет идти в океан. Вкалывать. Чтоб зарабатывать на свободную зимнюю жизнь, будь она проклята! Может быть, он один во всем Союзе был так свободен. В последнее время по ночам даже страшно становится от этой проклятой, честно, вот этими лапами заработанной свободы…

Но сейчас он вахтенный у трапа. И кроме того, зря, что ли, ночью выбирал из ловушки попавших вместе с сайрой кальмаров и прятал их во льду, чтоб не протухли? Конечно, зря. На черта ему это пароходное знакомство с грустной девочкой? Женщин здесь на острове — я тебе дам, как говорит тралмейстер. Вот и все. Не нужно никаких красивых слов. «Книжку я ей обещал. А что она поймет в сочинении Генри Девида Торо «Жизнь в лесу»? Дурочка какая-то, думала, что я лесник… Впрочем, чистая девочка. Маечка. Глаза черные… Ей еще жизнь покажет — я тебе дам!»

Георгий зевнул, отогнул толстый рукав бушлата, глянул на часы. До конца вахты оставалось полтора часа. На заводе минут через полста смена кончится.

С берега ступила на пирс какая-то высокая, черноволосая женщина в красной куртке.

«Я ж видел ее на судне. Какая-нибудь корреспондентка, фифочка с материка. Явилась на высоких каблуках…»

— Вы отсюда, с «Космонавта»? — спросила Ирина.

— Да, что надо?

— Разрешите, я пройду к капитану.

— Нет, посторонним запрещен вход.

— Я Сергеева. Приехала из Владивостока проводить эксперимент на вашем сейнере. Разве вам не сообщили? С завтрашнего дня.

— Какой еще эксперимент?

— Узнаете позже. Вот командировка. Пропустите-ка меня к капитану.

— Капитан отдыхает.

— Спит, что ли?

— Капитан всегда на вахте. Про капитана, девочка, не говорят — он спит. Говорят — он отдыхает.

— Слушайте, мальчик, потрудитесь сказать своему капитану, что пришла Сергеева. Он должен был получить предписание Ковынева. Мне с вами болтать некогда.

— Ясно, — сказал Георгий. — А почему Ковынев выбрал именно наше судно?

Ирина промолчала, и Георгий, поднявшись по сходням, скрылся в надстройке.

Туфли были в грязи, один каблук уже ободран.

«Черт меня надоумил, пижонку проклятую, погубить английские туфли!»

Ирина поискала глазами, чем бы обтереть грязь. Увидела под конвейером какую-то скомканную газету. Достала ее. Начала очищать туфли.

— Капитан вас ждет.

Ирина отбросила газету. Осторожно пошла вверх по щелястым сходням.

Бородач почтительно посторонился, спросил:

— Эксперименты — надолго?

— Сначала придется переоборудовать судно, — ответила Ирина. — Сюда?

— Сюда. И направо. Там написано.

До конца вахты еще час десять минут. Георгий снова спустился на пирс.

«Надо бы узнать, что к чему. Еще каких-то экспериментов не хватало. — Он сплюнул в зеленоватую воду между сейнером и пирсом. — Кстати, эта фифа — знакомая Маечки. Не то переведусь, пока не поздно, обратно на тот же «Дракон».

Примерно через полчаса он увидел — с завода к столовке повалила толпа работниц.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Ветер ровно дул в лицо, относил тяжелый запах в бухту. Ветер играл полою распахнутой курточки, щекотал прядь над бровью. Руки казались не своими. И ноги, оказывается, устали тоже.

И все-таки в этой толпе Мая была, наверное, самым счастливым человеком.

Когда из попадающихся навстречу полузнакомых пароходных лиц (шла заступать вторая смена) кто-то крикнул: «Ну как там? Выполнили норму?», Мая, смутно улыбаясь, ответила: «Я еле полнормы сделала. Начинайте укладывать сбоку и сразу прижимайте! Требуйте, чтоб вам каждой показали!»

Идти одной из многих после немудреной, но трудной работы! Как и тогда на пароходе, среди поющих солдат, Маю приподнимала тайная прелесть жизни. Пахло йодом. Океаном. Над кратером вулкана стоял дымок.

— Майка, черт, постой!

Догоняла Ирина. Догоняла, выделяясь среди всех красной курткой, ростом, красотой. Нельзя было ее не любить.

— Иринка! — Мая ухватила ее за локоть.

— Ну как?

— Здорово! Хоть норму не выполнила. А у тебя?

— Упираются. Не хотят никаких экспериментов. Завтра ухожу с ними на ловлю.

— Завидно! А я завтра во вторую смену!

— Ты в столовку?

— А тебя, конечно, накормили?

— Я отказалась. Бежим скорей вместе!

Но в столовой было уже полно. Очередь длинным хвостом спускалась с крыльца.

Подруги нерешительно остановились. Торчать в очереди не хотелось.

— На материке еще настоимся, — решила Ирина. — Майка, айда обследовать местный магазин! Накупим еды, дома сварим.

— Айда! — азартно поддержала Мая. — Я ведь аванс получила, бешеные деньги — тридцать рублей.

— Это полезно, — заметила Ирина. — Мне дали только половину командировочных, остальные техник должен привезти.

И они двинулись к магазину. Он находился наискосок — в бараке на другой стороне улицы.

В магазине оказалось два отделения.

Сначала, не сговариваясь, направились вправо. Здесь продавались сервизы, магнитофоны всех марок, «Спидолы», часы, электробритвы, японские плащи и обувь, всевозможные пудры и кремы, книги и журналы.

Ирина с Маей померили дорогие японские плащи, удивились, что среди парфюмерии нет ни духов, ни одеколона, прошли налево.

Здесь свободно можно было купить: хлеб, масло, сахар, соль, спички, папиросы и сигареты ленинградской фабрики имени Урицкого, сгущенное молоко, жирную копченую колбасу, консервы всех видов, болгарский клубничный конфитюр и, конечно, сайру.

Девушки купили прямоугольную буханку серого хлеба, двести граммов масла, банку болгарского конфитюра и банку сайры.

Подавая сайру, продавщица с нарисованными ресницами сказала:

— Чего деньги переводите? Сайру у нас не покупают.

— Да ну? — поразилась Мая. — А у нас во Владивостоке за ней очереди!

— Сайры на заводе и так полно. Мне-то что? Покупайте на здоровье, — сказала вдогонку продавщица.

Они вышли на крыльцо магазина и увидели, что за это время здесь успела расположиться та самая тетка в салопе, что ехала с ними на «Кулу». Тетка сидела на ступеньках, разложив перед собой на перевернутом картонном ящике из-под сайры груду чесночных головок и помидоров.

— А говорили — витаминов нет! — сказала Мая. — Вы что, можете продать помидоры?

— А, студентки! — с сочувствием улыбнулась тетка. — Много наработали? Помидоры, так и быть, для вас — рубль. Небось авансу еще не получили?

— Получили! — похвасталась Мая. — Я, правда, только полнормы сделала.

— Ну ладно, тогда давай возьмем килограмм, — решилась Ирина. — У вас весы есть?

— На что весы! — дружелюбно улыбнулась тетка. — Выбирайте.

Пока девушки выбирали семь помидорчиков покраснее, за их спинами молниеносно выросла громадная очередь рыбаков.

— По-моему, здесь не больше килограмма, — сказала Мая и протянула рубль.

— Что ты, красавица, здесь не материк! Рубль штука! — грустно покачала головой тетка.

— Может, не будем брать? — опешила Ирина, доставая из кармана куртки последние деньги.

— Что, девушки, денег нет? — вмешался один из рыбаков, парень в вязаной водолазной шапочке, потряхивая густой пачкой красных десяток. — Угостим студенток?

— Спасибо. Не нуждаемся, — сердито отрезала Мая.

— Постой, постой… А за эти туфельки сколько отвалила? — спросила тетка, поспешно нагибаясь к Ирининым ногам. — Я тебе полсотни дам или же помидор полста привезу, как пожелаешь… Дай-ка померяю.

— Зачем вам эти туфли? — удивилась Мая, глядя на толстую, в три обхвата, нечесаную тетку в салопе.

Но та уже насильно сняла с Ирины одну туфлю и жадно мерила, впихивая в нее свою неожиданно маленькую ступню.

— А я, девочки, каждый год на бархатный сезон в Ялту летаю, у меня там в ресторане «Южный» хороший знакомый скрипачом работает. Вы бы меня и не узнали…

— Эй ты, Бобыриха, сволочь, — дернул ее за плечо рыбак в вязаной шапочке, — отдай студентке обувку, пока мы все твои помидоры не разнесли! Вот тебе два рубля. Берите, девушки, по помидору!

Один из помидоров он вручил лично Мае. Другой подержал, пока Ирина надевала туфлю.

…Они прошли уже мостик по дороге к общежитию. Мая в одной руке несла хлеб, в другой, как цветок, красовался помидор.

Жизнь на острове уже начала казаться привычной и даже чем-то уютной, но вулкан, который все время грозно высился перед глазами, как-то не давал забыться и успокоиться.

— Как ты думаешь, можно туда забраться? — спросила Мая.

— Не уверена, — ответила Ирина. — Я еще во Владивостоке читала — высота тысяча метров с чем-то… Да и зачем? Холодно там и дико.

В этот момент послышался дребезг нагоняющей автомашины. Девушки резко отпрянули, но машина со скрежетом остановилась рядом. Это был самосвал.

Из кабины высунулась шофер — разбитная девушка в красном беретике, посаженном на вершину пышнейших белых волос.

— Эй, красотка, где помидор взяла?

Мая в замешательстве взглянула на нее.

— Купила возле столовой.

— Там уже все расхватали, я специально гоняла. Вот черт! Ни одного помидора за лето не видела, — сокрушенно сказала шофер. — Вообще в жизни мне не везет!

— Ну, возьмите! — Мая не очень охотно протянула ей помидор.

— Всегда говорила — есть добрые люди, — сказала шофер, впиваясь в помидор зубами. — Жаль, соли нет. Помидоры — моя стихия! Вам куда? В общежитие? Могу подвезти.

— Туда же машины не поднимаются!

— Кто это вам сказал? А ну влезайте. Туда еду.

И вот они уже втроем сидели в кабине тряского самосвала.

— Ирен! — Какой-то великан рыбак стал посреди дороги, растопырив руки.

Шофер затормозила машину, высунулась из кабины:

— Чего тебе, крошка?

— Мы на лов завтра уходим.

— Ну и что?

— Я к тебе приходил — не застал. Сегодня приду.

— Хватит! — отрезала Ирен. — Ну вас всех к лешему!

— Сдурела ты, что ли? Я спирту достал.

— Хватит! Вот при посторонних говорю — хватит! Ясно тебе?

— Ладно-ладно, — сказал рыбак. — Постучу — выйдешь! А то шум будет.

— Идиёт! — сказала шофер и повела самосвал дальше.

— Вас Ирен зовут? — удивилась Мая.

— Это я так мужикам говорю. Имя красивое. А зовут меня, девушки, Дуся. Вы не думайте, я тоже студенткой была — училась в пищевом техникуме у нас в Фергане. У меня и муж был. Военный. Летчик-испытатель. Разбился в прошлом году. Его мне даже не показали. Только гроб и шапка на гробе. Все. — Дуся небрежно смахнула слезу. — Осталась у нас дочка, девочка. Пятнадцатого февраля этого года оставила я ее одну, в магазин пошла, а у нас во дворе арык проходит, она и соскользнула туда по глине мокрой, захлебнулась Диночка… Ну вот, девушки, потеряла я за один год и Костю и Диночку. Чувствую, совсем с ума трогаюсь, а тут объявление на заборе: нужны, мол, одинокие работницы на какой-то остров. Завербовалась — вот шоферю черт те где.

Мая посматривала на вулкан, на океанский простор, покрытый барашками, на Дусю-Ирен. А Дуся-Ирен продолжала рассказывать:

— Вам тут сразу расскажут, что я гуляю. Гулять не гуляю, а с мужиками встречалась, пила, хоть и сухой закон. Спирту не достану — одеколон «Ландыш», а утром башка трещит. Говорят, от духов и одеколону слепнут понемногу. Вы не знаете, правда это или нет?.. А Костя меня любил. Почти год назад, в июле это было: «Подарю, говорит, к первому августа, на день рождения, машинку. Швейную. Электрическую». И — разбился.

Самосвал свернул к сопке. Замер. Взревел. И разом поднялся по крутизне на поляну, где стояли бараки.

Здесь свободные от работы студентки, засучив рукава, убирали с территории строительный мусор.

— Спасибо, Дуся, — сказала Мая, на секунду обняв ее за плечи. — Еще, наверно, увидимся.

— А я в этом бараке и живу, — ответила Дуся.

Студентки тотчас начали бросать мусор в кузов ее самосвала.

Лишь один человек сидел на ступеньках крыльца, праздно наблюдая за работающими. В руках у него была толстая проволока, на которую были нанизаны какие-то студенистые чудища.

— Здравствуйте, а я к вам в гости, Маечка, — сказал Георгий, вставая.

Из-под бороды его, в вырезе свитера, виднелась белоснежная рубаха и черный галстук.

Мая сама не ожидала, что так обрадуется попутчику, и растерянно спросила:

— Что это у вас? Какая гадость!

— Кальмары, — ответил Георгий, подняв проволоку с прозрачными тварями повыше. — Если сварить, а после поджарить…

— Ага! Значит, нам все же повезло с обедом! — воскликнула Мая. — Да вы познакомьтесь. Ирина. Моя самая лучшая подруга.

— Знакомы, — спокойно сказала Ирина и пошла вперед, едва не споткнувшись на крыльце об огромного краба.

— Да! Вот еще краб. Его тоже придется варить. Как у вас тут с кастрюлями и сковородками?

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В кухне, к счастью, стояли две пустые кастрюли. И плита еще топилась. А вот сковородок — ни одной.

Оставив Георгия варить краба и разделывать кальмаров, Мая пошла добывать сковородку. Хотела сразу постучать в дверь соседней комнаты, но прочла прикнопленную записку: «Не будить, спим после смены».

Другая дверь была приоткрыта. В комнате лицом к Мае, блаженно улыбаясь, стоял солдат-пограничник, а сзади три девицы хлопали его по ладони.

— Сковородка у вас? — несмело спросила Мая.

Одна из девиц разгневанно выбежала к порогу и захлопнула дверь.

— Дура! — сказала Мая и пошла по коридору дальше.

На одной из дверей висел большой лист бумаги с надписью крупными буквами:

ЧАЙНИКА НЕТ!

СКОВОРОДКИ НЕТ!

КАСТРЮЛИ НЕТ!

ПРОСИМ НЕ БЕСПОКОИТЬ!

Какой-то остряк приписал снизу:

ЛЮБВИ ТОЖЕ НЕТ.

Мая остановилась. Ощущение одиночества, страха перед жизнью неожиданно пронзило ее полузабытой болью. Она с облегчением подумала, что на кухне ждет сковородку Георгий, а в комнате накрывает стол Ирина. Оба они были большие, настоящие, красивые… Да, ведь этот бородатый Георгий, в своих коротких сапогах с подвернутыми голенищами, брезентовых брюках, свитере, галстуке и трогательной белой рубахе, был мужествен и по-своему прекрасен.

Мая прислонилась к стене. Захотелось оттянуть возвращение на кухню, успеть что-то понять.

Запах жареного удушливой струйкой шел из двери наискосок. Комната № 11.

Мая оторвалась от стены. Решительно постучала.

— У вас освобождается сковородка?

В этой комнате она уже была! За столом с вилками в руках трудились Васильевна и белобрысый мальчик. Тот самый, который обтирал банки в ликвидном цеху.

Сейчас перед ними дымилась на столе огромная сковородка с жареной рыбой. Рядом на табуретке стояла электроплитка.

— Некуда мне жарево перекладывать, — сказала Васильевна, пытаясь незаметно задвинуть табуретку с плиткой под стол. — Поесть спокойно не дадут. На работу спешу…

— А в тарелку? — кивнула Мая на стол, где в углу под газетой угадывалась посуда.

— Это не мое, — покосилась Васильевна. — Ей хахаль из рыбкоопа принес. Она сама по себе живет, а мы с Васькой сами по себе.

— Даже ни одной тарелки нет?

— А к чему деньги тратить? За все годы привыкла без ничего обходиться. Путина кончится — на материк в лесхоз наймусь. К чему тарелки возить? Бить только?

Мальчик, оробевший сначала, теперь равнодушно ел, не глядя на гостью. Начала клевать рыбу и Васильевна, но вдруг сдернула газету с чужих тарелок, вывернула на нее содержимое сковородки.

— Постой, Васька, не терплю, когда над душой стоят. На! Трудно вам, таким, без сковородок будет. Лучше б не приезжали…

— Спасибо. Васильевна, а ведь вы сегодня уже были на работе! И мальчик тоже.

— Зачем шалаве этой сковородку отдаешь? — недовольно сказал Васька.

— Лопай! Не твоя печаль, — отрезала Васильевна. — А ты взяла? Иди!

Чугунная сковородка была еще горячая.

«Сколько денег зарабатывает, — подумала Мая, — а едят хуже свиней, сына заставляет работать… А ему, наверно, и двенадцати еще нет. Да это же законом запрещено!»

На кухне Георгий уже вытаскивал вилкой из кастрюли дымящихся кальмаров, ловко шинковал их на столе, как капусту. Нож у него был огромный, страшный.

Мая с ревностью отметила присутствие двух замерших от восхищения девиц. Одна из них была Путилова, со своими усиками и кругленькими рыбьими глазками, другая — белокурая, хорошенькая, незнакомая.

— А! Достала-таки сковородку, — с хрипотцой сказал Георгий, увлеченный своим занятием. — Давай ее на огонь! Нам обещали даже подсолнечного масла. Верно, девочки?

Обе, оттолкнув Маю от входа, кинулись к себе в комнату за маслом.

Георгий подмигнул Мае.

И ей стало весело оттого, что он обратился к ней на «ты», сказал объединяющее только их слово — «нам».

Она опустила сковородку на плиту, подкинула дров в печную дверцу. Оттуда ударило жаром.

— В тебе пропадает повар, — сказала Мая, выпрямляясь и прикладывая тыльные стороны ладоней к пылающим щекам.

Она сказала это нарочито небрежным голосом, чтоб не было так заметно, что и она перешла на «ты».

— Не повар, а шеф-повар, — подтвердил Георгий и серьезно добавил: — За последние три года пришлось научиться всему, что должен уметь мужчина.

— А именно?

— Вот, пожалуйста! — перебила разговор белокурая девушка с бутылкой рафинированного масла в руках.

Путилова стояла рядом, глядя на Георгия во все глаза.

— Бери, Маечка, лей побольше; пока дают. — Георгий передал бутылку Мае, а сам стал посыпать солью нарубленных кальмаров.

Мая полила сковородку маслом, вернула бутылку белокурой студентке:

— Спасибо.

— Может, вам тарелки нужны? — спросила Путилова у Георгия.

— Маечка, нужны нам тарелки?

— Да! Тарелок-то у нас еще нет.

— Вот видишь. В какой мы комнате? — осведомился Георгий.

— Во второй.

— Давайте тащите свои тарелки во вторую комнату, — повелительно сказал Георгий.

И девицы послушно пошли за тарелками.

— Очень уж хочется им с тобой познакомиться, — сказала Мая, отводя от глаза упрямо налезающий завиток.

Георгий засмеялся, вывалил кальмаров на сковородку.

— Чему же пришлось учиться? — вернулась Мая к прерванному разговору.

Она присела на поленницу дров. В кухне было тепло и уютно. Кальмары трещали, жарясь в кипящем масле. Георгий равномерно помешивал их огромным ножом.

— Всему, — ответил он задумчиво. — Сплавлять лес по рекам…

— Еще?

— Ездить на оленьей упряжке, на собаках, ходить на сейнерах к Аляске за окунем.

— К Аляске за окунем! — поразилась Мая. — А еще?

— Многому. Бить котиков на Командорах, варить отвар из хвои, чтоб не прихватило цингой, рубить избы…

— Ездить на собаках? Бить котиков на Командорах? А я думала, что все это давно уже кончилось.

— Я тоже так думал. — Георгий повернул к ней покрасневшее от жара, серьезное лицо. — Но здесь это еще, слава богу, осталось.

— Как у Джека Лондона?

— Ну, не так романтично… Хотя — как взглянуть. Если б не это, особенно сайровая путина, я бы, наверно, имел бледный видик… Ну ладно, кальмары вроде готовы, краб сварен, а спирт — вот он!

Георгий вытянул из бокового кармана куртки плоскую, чуть помятую алюминиевую флягу.

— Здесь же не пьют, сухой закон, — удивилась Мая.

— Все законы существуют, чтоб их нарушать, особенно сухой, — усмехнулся Георгий.

Он сунул флягу Мае, ухватил сковородку чьими-то тряпками.

— Ну, где твоя вторая комната? Не забудь вернуться за крабом.

И вот они уже сидели у столика в комнате. Мая — спиной к двери. Георгий — напротив, у окна. А Ирина, в шерстяной кофте и черных брюках, лежала на своей кровати поверх одеяла, положив ногу на ногу, курила «Лайку».

Тарелки уже стояли на столе. И стаканы граненые. И хлеб Георгий нарезал. И масло сливочное Мая разделила на три порции. И единственный помидор тоже разрезан на три порции. И фляга разбойно царила посреди стола. И кальмары дымились на сковородке.

Ожидая, пока Мая разделает на кухне краба, Ирина дымила сигаретой и следила за тем, как Георгий пренебрежительно разглядывает стоящие на подоконнике книги.

— «Миграция промысловых рыб», «История КПСС», «Органическая химия», «Основы изобретательства», «Эйнштейн и теория единого поля», «Высшая математика»… Это кто же из вас такой энциклопедист? Ого, «Фейербах»!

— Все понемногу, — отозвалась Ирина.

— «Письма Ленина родным», Рей Бредбери, Кампанелла, «Город Солнца». Ага, вот и Чернышевский — «Что делать?», читал в переходном возрасте.

— Слушайте, вы потрудитесь ставить книги на место.

— Ну хорошо, — улыбнулся Георгий, аккуратно расставляя книги по местам. — А все-таки почему такой странный набор?

— Мая хочет окончить рыбвтуз за три года, навезла с собой учебников, книг по программе. Она вообще исключительный человек. Романов не читает. Усвоили?

— Это интересно, — покровительственно сказал Георгий. — Умная девушка Мая, исключительная девушка Мая. Ну, а вы, очевидно, читаете только труды по высшей математике?

— Я передам Мае ваши комплименты.

— А вот она сама! Маечка! Мы с твоей подругой считаем тебя исключительным человеком. Серьезно.

— Идите к черту! Давайте есть. Вот краб. Все остынет… Георгий, мне много не лить, вот так, чуточку, и разбавить водой… Ага. Вот так. Можно попробовать кальмара? Ира, садись же, выкинь свою сигарету! Макароны это пережаренные — вот что такое твой кальмар! Путилова и ее подружки в гости зовут, у них навага.

— Прямо пир Нептуна! — усмехнулся Георгий. — Ну, как у нас говорят, за сухой закон!

Ирина села на кровати. Они выпили. Мая покашляла, помахала себе в рот, закусила кальмаром.

— Ты сам похож на Нептуна. Правда, Иринка?

— Значит, Мая учится в рыбвтузе, я тоже там, только на заочном, на четвертом курсе, и работаю в научно-исследовательском институте. А вот вы, Георгий, кто вы такой?

— Анкетку? Вы же знаете: я с «Космонавта» рыбак, которому вы приехали мешать зашибить длинный рубль.

— Не верь ему, Иринка! Он на оленях ездил, окуня ловил под самой Аляской, бил котиков на Командорских островах!

— Господи боже ты мой! — сказал Георгий, с хрустом отламывая клешню краба. — Для вас все это экзотика, а здесь — нормальное дело. Сейчас сайровая путина, зимой захочу — полечу на Рижское взморье или в Москву. Сниму номер в «Украине», погуляю немного. Захочу — наоборот, зазимую в тайге с охотниками, достану собаку, ружьишко у меня есть, транзистор тоже. Мы — люди немудреные.

— Бросьте трепаться! — Ирина нахмурилась. — Поза. Никогда не поверю, чтоб вы не учились.

— Что? Еще заметно? Учился, учился. Даже в вузе. Всего четыре года назад. Зачеты. Семестры. Деканат. Я просто сошел с конвейера.

— Что ты говоришь? С какого это конвейера? — удивилась Мая.

— Скучного. На котором и вы все двигаетесь. Ясли. Детский сад. Школа. Вуз. Дворец бракосочетаний. И так далее, до гроба.

— На каком же этапе вы с него сошли? На первом?

— Ир, он же серьезно. Как ты можешь шутить?

Георгий улыбнулся, положил Мае на тарелку очищенную крабью клешню; как ребенку, пододвинул кусок хлеба.

— Никогда не относись, Маечка, ко всему слишком серьезно.

— Почему?

— Например. Вспомни — над всеми нами висит атомная бомба… Кстати, книжку я принес. — Он вытащил из-под свитера «Жизнь в лесу». — Это не про лесников, даю слово. И не ерунда, хоть и не про Эйнштейна.

— Спасибо, — сказала Мая. — А знаете, что я вам сейчас скажу? Здесь, в бараке, есть одна тетка, она работает по две смены и еще своего сына заставляет банки протирать. Совсем в раба превратила.

— Раба зовут Васька, я с ним знакома и должна ему папиросу, — сказала Ирина.

— Но детям же запрещено работать на заводах!

— Не подумай только сказать так начальству, — усмехнулся Георгий, наливая спирт себе и Ирине. — Ковынев дает план, этим с утра до ночи занят. Чихать он хотел на твою женщину с сыном! А потом, зачем портить ей бизнес? Опять же длинный рубль зашибает. И ей хорошо, и государству полезно.

— Этого не может быть! Не может быть нашему государству польза от детского труда! Обязательно пойду к Ковыневу.

— Смешно, — сказал Георгий, чокнулся с пустым Маиным стаканом и выпил. — Вот вы, милые, добрые девушки, вы знаете, конечно, что такое хорей?

— Конечно, — ответила Ирина, — стихотворный размер.

— Вот-вот. Вы во всем идете от книг. Хорей — это еще и шест. Погонять оленью упряжку. В жизни всё грубее. В жизни приходится иметь волосатую лапу. А вы приехали сюда, на Край Света, с экспериментиками разными, размахиваете молочными крылышками. Знаете, зубки у младенцев молочные? Выпадут. Так и эти красивые крылышки…

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Майка, двенадцатый час. Тебе завтра на завод.

— Я же во вторую… Еще немного. Не сердись.

Мая сидела за столиком, придвинутым к подоконнику, где стояли вымытые после пиршества тарелки. Она пыталась читать «Органическую химию». Хотя лампочка вместе с длиннющим шнуром была подвешена на вбитый в раму окна гвоздь и прикрыта обложкой «Огонька», Ирина не спала.

Но выхода не было. Или заниматься каждый вечер с девяти до часу, или все пойдет прахом.

«Химия» была раскрыта всего на шестой странице. Мая уткнула подбородок в кулак. Рядом лежала «Жизнь в лесу» Г.-Д. Торо.

Мая снова и снова думала о том, что произошло после пира.

Она пошла проводить Георгия до спуска с горы. Было еще светло. И он сказал, что недалеко есть водопад. В нем живут маленькие форели. Она пошла с ним в заросли и дальше без тропы, куда-то косо вверх на другую сопку. По дороге он накинул ей на плечи куртку, и кусты стали цеплять его за свитер. После короткого подъема среди веток, корней и каменных глыб открылся срывающийся с отвесной стены вулкана водопад и озерцо под ним, кипящее от брызг. Она спросила:

«А где же форели?»

Он серьезно сказал:

«Сейчас будут».

И протянул руки к ней, обнял. Она зажмурилась.

Но он, оказывается, просто полез во внутренний карман своей куртки, достал там несколько фанерок с намотанными на них лесками разной толщины и крючками и сказал, что нет в жизни лучшей забавы, чем рыбная ловля. А потом выстругивал своим страшным ножом длинный прут для удочки и вдруг задал неожиданный вопрос: что она думает насчет того, что сейчас все больше мужчин свободное время отдают рыбалке? И есть даже многотысячные общества «Рыболовов-спортсменов».

Ничего она об этом не думала.

Он же сказал, что, по его скромному мнению, и рыбалка, и болельщики на футболе и хоккее — это все для того, чтобы не думать ни о чем серьезном, а чтоб время убивать. И вдруг так серьезно посмотрел на нее. А потом дал прут с привязанной леской и крючком. Наживил крючок какой-то букашкой. И пока Мая пыталась ловить, а форель все время косо поддергивала леску, подсечь рыбу не удавалось, он стоял сзади и спрашивал: где и с кем она живет во Владивостоке, сколько лет бабушке и сколько Леньке. Чуть ли не допрос вел. Но отвечать было интересно и жутко, потому что непонятно, зачем это.

Шумел водопад. И брызги летели.

Потом он взял у нее удочку, попробовал подсечь сам. Он сказал, что для такой форели у него слишком велик крючок, и засмеялся чему-то своему, И тут же подсек рыбку в красных крапинках. Но она сорвалась в воздухе и снова упала в кипящее озеро под водопадом. И он с досады чертыхнулся.

И вдруг она поцеловала его в шею. Потому что ниже Георгия на голову. И вообще сама не ожидала. Он больно взял ее за плечи, серьезно посмотрел в глаза.

«Маечка, — сказал он хрипло, — только сейчас я понял, как одинок. Зверски был одинок».

И, неловко привстав на цыпочки, она погладила его по голове.

Потом они в сумерках продирались обратно вниз, он рассказал, что ездил в Ленинград хоронить свою мать — бывшую балерину, рассказал о своем детстве, о том, что больше у него никого нет.

«Послушай, я люблю тебя», — сказала она на прощание.

И сейчас, вспомнив эти свои слова, все, что произошло, Мая глубоко и счастливо вздохнула.

— Майка, ну тебя к черту! Давай спать, — снова сказала Ирина, поворачиваясь на кровати.

— Сейчас.

— Ты же все равно не занимаешься.

— Да, — призналась Мая, раскрывая вместо учебника «Жизнь в лесу». — Я думаю.

— О чем?

— О Георгии.

— Нечего тебе о нем думать, Маечка. Очень неприятный тип, циник какой-то. И эта его модная борода… У них у всех, у кого начинает не хватать волос на голове, отращивают их на подбородке.

— Зачем так зло, Ирина? Он только что похоронил мать, он совсем один. Ты этого не поймешь. Он ходил в музыкальную школу, был маменькин сынок. Потом поступил почему-то на филфак, а потом бросил все это. Вот как ты собираешься бросить Андрея.

— Дурочка ты еще, — сказала Ирина, закидывая руки за голову. — Что с чем сравниваешь? Андрюша хороший парень, просто скучный. Он и красив вроде. Правда? И не курит. Пьет только по праздникам. И в редакции работает. Его ценят. Квартиру дали… А представляешь, Майка, вечером прибежишь после лекций — и будто кислорода нет. Зачем бежала? Стоят мертвые всякие стулья, «хельга» полированная, телевизор — Андрюша футбол смотрит. Он у меня клерк какой-то, чиновник.

— Что ж ты до сих пор с ним?

— Потому и выпросила сюда командировку. Удрать смогла, а разводиться противно. Вернусь — придется, а пока давай-ка, дорогая моя, спать.

Мая разделась, выключила свет. Легла.

— А Георгий, поверь мне, совсем другой. Он мужественный, прекрасный человек.

— Ты еще маленькая, Майка. Спи. И не будь так доверчива. Понятно? По-моему, сволочь он, этот Георгий. Давай спать.

И она смолкла.

А Мая все лежала на спине, смотрела в окно, думала: почему такой хороший человек, как Ирина, возненавидела такого хорошего человека, как Георгий. Надо, чтоб они обязательно подружились. И еще она думала, что кончился только второй день на острове, а сколько всего уже было: завод, кальмары, Георгий…

Она устало закрыла глаза. Но что-то мешало уснуть. Она всмотрелась.

Сверху прямо в окно светил огонек. Наверно, звезда. Планета.

Мая хотела повернуться на бок, но вспомнила, что днем в этом окне виден лишь вулкан. И значит, это не может быть звезда. Но ведь вулкан необитаем. Она снова открыла глаза.

Огонек светил.

— Ир, а Ир, ты спишь?

Тишина.

— Ира! Ты спишь?

— Засыпаю, — сонно отозвалась Ирина.

— Ир, ты на минуточку не спи! Открой глаза. Открыла?

— Открыла.

— Видишь огонек?

— Вижу. Огонек.

— Как ты думаешь, откуда он светит?

— Не знаю, откуда светит.

— Там же вулкан. Это не звезда. А вулкан неприступен.

— Это звезда, Майка. Спи.

— Да я говорю тебе — не звезда. Смотри, погас. Зажегся. Не звезда. Здесь ведь вулкан заслоняет все небо, Ирка!

— Это когда стоишь — заслоняет. А ты легла и увидела небо над вулканом. Это звезда. Спи. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Огонек светил, не давая спать. Иногда он мигал. И Мая думала: «Вдруг это сигнал какой-нибудь Галактики?! Ау, человечество! А мы спим… Не видим… Не отвечаем…»

Она еще глядела на этот слишком яркий для обыкновенной звезды огонек, когда до ее слуха откуда-то из глубины коридора донесся приглушенный разговор.

— Ирен, открой, — сипло сказал мужской голос.

— Иди ты к черту! Не мешай спать, — ответил женский.

— Нет, открой! Я к тебе в гости пришел! — тупо повторил мужской голос.

— Уберешься ты или нет? Мальчишки бы постыдился.

— Дверь выломаю! — продолжал настаивать мужчина, и действительно стало слышно, как он начал ломиться в дверь.

— Ира! Ирочка! — приподнялась на локтях Мая.

— Да спи ты, Майка! Это звезда, — сонно отозвалась Ирина.

— Ах ты проклятая! — громко вступил в коридорные пререкания третий голос, явно принадлежащий Васильевне. — Из-за твоих гостей покоя ни днем ни ночью не вижу!..

— Я ему приказывала не приходить! — ответил ей женский голос.

Мая решительно села на постель, начала натягивать свитер.

— Майка, ты с ума сошла! — окончательно проснулась Ирина. — Не вмешивайся, слышишь?

— Это ж к Дусе! А там еще мальчик, Васька! Нам теперь все равно не уснуть. Вставай!

— Тут таких Дусь много, — сердито сказала Ирина, включая свет и накидывая халат, — дружинницами стать еще не хватает… Он же может ножом пырнуть! Слышишь?

Но Мая решительно сбросила крючок, распахнула дверь в коридор.

— Дуся! — крикнула она в глубину коридора. — Путилова, девочки!..

Великан в резиновых сапогах, ломившийся в дверь комнаты № 11, вздрогнул.

Слева к нему направлялась невысокая девушка с чем-то блестящим в руке. За ней виднелась еще одна фигура. Повсюду начали приоткрываться двери, высовываться взлохмаченные головы.

Великан сорвался с места и, топая сапогами, пробежал к выходу мимо замершей от ужаса Маи. В руке у нее была консервная открывалка.

Дверь комнаты № 11 отворилась. И на пороге возникла Дуся-Ирен в спортивной майке, на которой еще можно было разобрать надпись: «НАУКА».

— Ох, девушки! Простите за шум. Я ж ему, подлому, говорила…

— Что произошло? — тревожно подошла красивая белокурая девушка, косясь на консервный нож в Маиной руке.

— А то, что житья от нее нету! Что ни ночь — какая-нибудь история! — послышался из глубины комнаты сварливый голос Васильевны. — Две смены отработала, спать хочу!..

— А что? Здесь заставляют две смены подряд работать? — удивилась Мая.

— Что ты! — объяснила Дуся. — Это она от жадности себя изводит, в цеху-то сдельно.

— А кто вы такие меня обсуждать?! — выскочила в коридор Васильевна. — Я в войну всех потеряла! У меня-то на черный день будет припасено, а вот ты ко мне под окошко побираться придешь!..

— Мамка! — позвал из комнаты мальчик. — Иди домой!

— Всех потеряла, а Васька откуда? — нашлась Дуся.

— Ах ты змея! — крикнула Васильевна и хищно вцепилась в Дусину пышную шевелюру.

Коридор взвизгнул.

— Дуся, — решительно приказала Мая, — забирайте ваши вещи! И постель тоже.

От неожиданности Васильевна выпустила противницу.

— А куда? — испуганно спросила Дуся.

— К нам. В нашу комнату.

— У нас же и так тесно, — заметила Ирина.

— Ничего. Стол вынесем. Кровать станет, — ответила Мая. — Дуся, ты хочешь жить с нами?

Дуся вдруг зарыдала.

— Избавили, — с облегчением сказала Васильевна. — На свою голову берете…

Через полчаса Дусина кровать уже стояла у окна вдоль подоконника.

Белокурая подруга Путиловой помогла Дусе забрать чемодан из комнаты № 11.

— А я ведь завтра должна переселиться на сейнер, — вспомнила Ирина. — Так что, Маечка, действительно ничего страшного.

Дуся постелилась, всхлипывая. Было уже полтретьего ночи. Легли. Погасили свет.

Мая взглянула в окно.

Бессонный огонек продолжал светить.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Утренний остров был изъеден туманом.

Все тот же огненно-рыжий петух вдумчиво кукарекал с барачного крыльца.

Сын Васильевны, Васька, стоял рядом, крошил ломоть хлеба на ступеньки, на землю.

Петух вовсе не испугался вышедших из дверей девушек. И когда Мая осторожно прикоснулась к нему, дал погладить себя по алому гребню и переливчатой шее.

— Твой петух? — спросила Мая.

— Всехний, — ответил Васька. — Какой-то дурак привез с материка петуха да курицу. Куру поймали да пошамали умные люди, а Петька — он жилы одни. А может, жалеют, потому кричит как в России.

Теперь петух отрывисто клевал чуть ли не из Васькиных рук.

— Так это ты на заводе работаешь? — хмуро спросила Ирина.

Она не выспалась. Недовольно стояла с чемоданом и чертежами на крыльце.

— Вась, а ты в школу ходишь? — спросила Мая, присев на корточки перед мальчиком.

Он прыгнул с крыльца.

— Тебе какое дело!.. Ходил два класса.

Дверь барака с треском раскрылась, и подругам, а также всему туманному миру предстала Дуся-Ирен в своем красном беретике на пышной башне волос, в лихо расстегнутом ватнике, брюках, заправленных в сапоги.

— Петушком интересуетесь? А ты, Васька, петушка не подманивай! А то они с матерью живо сообразят — перышков не останется!

— Идем, Дуся, — с раздражением сказала Ирина, взглянув на часы, — у меня осталось пятнадцать минут.

Пройдя полянку, они втроем начали спускаться в туман.

— Дуська, гадюка колымская! — раздался вслед приглушенный расстоянием и туманом голос Васьки.

— Вот зараза! — рассмеялась Дуся. — Это его мать научила.

— Конечно, мать, — сказала Ирина. — Он уже и курит вовсю. Майк, вы бы его тут конфитюром, что ли, угостили. Несчастный мальчишка.

— При чем конфитюр? — взорвалась Мая. — Вот, Ирочка, это, наверно, и есть буржуазная жалость, либерализм какой-то… Тут человек погибает! Он ведь один. Совсем без других ребят. Мать его в кого превратила? Как он выражается!.. А ты? Тут надо решать, а не откупаться конфитюром. Дуся, а ты чего молчишь? Правильно я сказала? Правильно я сказала!

Дуся ласково взяла Маю под руку.

— Ирина, вот ты скажи мне: чего она такая ко всем горячая?

Мая сердито освободилась, промолчала.

Она сама уже не раз тоскливо задумывалась о том, что для людей высшая радость — незаметно помочь, хоть в чем-нибудь помочь человеку. Любому. В книгах и кинофильмах это считалось очень хорошей чертой, положительным свойством характера. Но странное дело: всегда или почти всегда искреннее и доброе движение ее души потом обязательно наказывалось или насмешкой, или непониманием, или просто жестоким равнодушием к ней самой. Она вспомнила, как познакомилась в больнице с молодой женщиной — Ингой, которая перенесла операцию на сердце. Как ночами не спала, подносила Инге то судно, то лекарства, читала ей вслух… Казалось, они подружились навсегда. Выходя из больницы, Инга заплакала и сказала, что считает Маю, у которой никого нет, своей сестричкой и будет ее навещать. И навестила ее. Один раз. И потом один раз передала килограмм яблок. Всё. Больше она Ингу никогда не видела.

Потом, со стороны, Мая узнала, что у нее все в порядке. И семья. И работа. И здоровье.

Нет, кроме Ирины и Георгия, не было у Маи ни одного близкого человека. И еще появилась Дуся — простая, чем-то несуразная, пережившая большую трагедию женщина. У нее ведь тоже совсем никого нет.

Мая подхватила Дусю и Ирину под руки, но идти так оказалось неудобно — слишком узок был деревянный тротуар…

«Космонавт», рокоча двигателями, покачивался у пирса среди молчаливых и неподвижных сейнеров. На мачтах «Космонавта» горели бледные в рассветных лучах огни.

У сходней стоял Георгий и какой-то худой человек в морской фуражке и грязном плаще.

— Вы что, будете исполнять или нет? Понял?! — говорил худой и странно оседал на доски причала.

Георгий вздергивал его за ворот плаща, повторяя:

— Уйди, голуба, уйди… Выспись.

— Я вам покажу «выспись», я — портовый надзор! Понял? Я вас оштрафовать могу. Понял?

— Проваливай-ка отсюда! — сказал Георгий, отталкивая и тут же подхватывая пьянчугу, который так и норовил свалиться в воду между пирсом и судном.

— Давайте скорей! Палыч горячку порет! — крикнул Георгий Ирине, снова отпихивая от себя пьяного.

— Баб на борт не брать, — лепетал пьяный, снова цепляясь за Георгия, — штраф сто рублей! Понял?

— Ах ты обормот, где-то тройного одеколону набрался! — Дуся-Ирен разом отодрала пьяного от Георгия и изо всех сил шлепнула его по заду.

Георгий засмеялся, шагнул навстречу Мае и Ирине:

— Здравствуй, Мая. Что ж ты не в цеху?

— Я сегодня во вторую. Скользящий график.

— Ясно. Пришла подругу проводить?

— И тебя тоже.

— Спасибо. — Он оглянулся на Дусю, которая со смехом тащила пьяного к стоящему конвейеру. — А эту вы где подцепили?

— Ты зачем так говоришь? Разве ты ее знаешь?

— Держись от нее подальше, — сказал Георгий, не понижая голоса.

Мая быстро взглянула на Дусю, но не поняла, слышала она замечание Георгия или нет.

«Космонавт» издал короткий, нетерпеливый гудок.

— Напрасно ты так, — тихо сказала Мая. — Она мне теперь как сестра.

— Давайте скорей! — бросил Георгий Ирине и взял Маину ладонь. — Двуногих, Маечка, ничему не научишь. Как-нибудь расскажу тебе про одного идеалиста, Иисуса Христа… Не вмешивайся, не лезь со своей добротой. Подумай насчет молочных крылышек. Ну, не грусти! Через сутки придем обратно.

— Счастливого пути, — тихо сказала Мая.

Ирина стояла уже на палубе сейнера. Георгий взбежал на судно. Двое рыбаков рывком втянули сходни.

Ирина махнула рукой.

— Никогда не желай счастливого пути! — крикнул Георгий. — Плохая примета!

«Космонавт» отходил, медленно разворачиваясь носом туда, где, еще скрытая туманом, таилась горловина, выводящая из бухты в океан.

— Ну, ты куда двинешь? — сказала Дуся, хлопая Маю по плечу. — А то мне к штабу, в гараж надо.

Судна уже не было видно в тумане.

Работник портнадзора, мерзко икая, лежал боком на широкой ленте транспортера и пытался нашарить рукой свалившуюся фуражку.

Мае вдруг стало промозгло.

До начала второй смены оставалось еще пять часов. Больше всего хотелось напиться горячего чая, закутаться с головой в одеяло и спать, спать без снов и не думать о страшных словах Георгия, о Дусе и мальчике Ваське, о том, почему это так устроено в мире, что пожелать счастливого пути любимым людям — плохая примета…

— Нам по пути, — сказала Мая, застегивая куртку на самую верхнюю пуговицу, у горла. — Пошли, Дусенька, вместе.

Барак штаба экспедиции, тесно окруженный высокими радиомачтами, был виден издалека.

Мая шла к штабу, надеясь, что Ковынева там сейчас не окажется, потому что все, накопившееся у нее на душе, было мало понятно ей самой. Действительно, почему она вечно вмешивается в чужие дела? Работает Васька? Ну и пусть работает. В конце концов, приносит он пользу? Приносит! А закон, чтоб дети не работали? «На то законы и существуют, чтоб их нарушать». Это Георгий сказал… Выбрасывают нестандартные кусочки в море? Значит, нельзя их консервировать. Значит, надо выбрасывать, иначе загниют.

Она вспомнила весенний день, когда пять лет назад ее приняли в комсомол.

Она вышла из райкома, вынула из портфеля билет, раскрыла его и, оберегая от падающей с карнизов капели, внимательно прочла все, что там было написано, — с первой до последней странички. Она преисполнилась великой гордости — «Всесоюзный Ленинский Коммунистический Союз Молодежи»!

Потом она ехала в автобусе, разглядывая всех пассажиров, угадывая, с кем из них она с сегодняшнего дня состоит в одном коммунистическом союзе. Ей хотелось немедленно взяться за любое, пусть самое скучное, только обязательно необходимое для победы коммунизма дело. Но, кроме участия в выпуске классной стенгазеты, ничего в ее жизни не изменилось.

Значит, Георгий прав? И не надо ни во что вмешиваться — потом над тобой только посмеются? Она почему-то вспомнила старинные часы с усами-стрелками в новой квартире, где вправду стояли какие-то мертвые лакированные вещи, накупленные благополучным Андреем. Ей стало жаль Ирину.

— Ну, я двинула, — сказала Дуся. — К ужину селедки достану — сайры соленой. Любишь селедку?..

Дорога вела к гаражу, а к штабу поднималась тропинка.

— До вечера, Дусь, — сказала Мая и добавила: — Ты не огорчайся. У нас еще вся жизнь впереди.

— Ты что это? — удивилась Дуся и вдруг завопила: — Эй ты, фотограф! Сфотографируй меня!..

Высокий прохожий с раскрытым фотоаппаратом на груди недоуменно оглянулся.

— Щелкни, щелкни, я заплачу! — сказала Дуся, подбочениваясь одной рукой, а другой оправляя башню волос и беретик.

— Что ж, — усмехнулся фотограф, — колоритно. Пусть уж тогда и подружка рядом станет.

Дуся подошла к Мае и обняла за плечо.

Фотограф щелкнул аппаратом. Потом прокрутил кадр и снял их еще раз.

— На пустое щелкал? — подозрительно осведомилась Дуся. — Меня не обманешь!

— Почему же? — благодушно удивился фотограф. — Завтра же подарю отпечаток. Приходите на завод. Спросите фотокорреспондента.

— Хоть память будет, — сказала Дуся Мае. — Про то, как мы с тобой на Краю Света встретились… Ну, двинула, а то завгар у нас строгий.

И Мая одна пошла по крутой дорожке наверх, к подножию радиомачт, где толпилось десятка два человек, одетых в короткие сапоги, куртки, ватники, кепки или морские фуражки. Почти все они курили.

У самого крыльца штаба стоял знакомый мотоцикл с коляской.

— Вы не скажете, где товарищ Ковынев? — тихо спросила Мая курильщиков.

— Ковынев занят. Сейчас начнет совещание. Вам зачем? — с интересом спросил самый молодой единственный из всех одетый в щеголеватую морскую форму.

Мая ничего не ответила и с облегчением повернула обратно.

— Эй-эй! Ко мне приходила? Верните ее! Я ее знаю!..

Мая обернулась.

Высунувшись из окна, Ковынев яростно подзывал ее рукой.

— Студентка, ты ко мне? Давай заходи-заходи.

Курильщики с любопытством уставились на Маю.

Дверей в сумрачном коридоре штаба было много, как в общежитии, табличка же висела только на одной: «Радиостанция». В какой именно комнате находится Ковынев, с непривычки сообразить было трудно. Ясно только одно — справа.

Она потянула одну из дверей и увидела старенького морячка с наушниками на голове. Старик тонким голосом кричал в микрофон:

— Разведчик «Помор»! Разведчик «Помор»! Давай, пожалуйста, активизируй поиск. Завод остается без рыбы! Понял меня? Прием.

— Вы не скажете, где сидит Ковынев?

Но старичок, ничего не соображая, погрозил кулаком.

Мая выскочила в коридор и чуть не ткнулась в живот Ковыневу, с недоумением вышедшему из соседней комнаты.

— Где тебя черти носят? У меня через десять минут совещание. Давай проходи-ка! Тебя как зовут? Мая? Это что же, в честь праздника? Ну, знакомься поскорей: мои помощники.

В узкой комнатенке возле железной кровати, покрытой одеялом, стоял столик с едой. За столиком на табуретах сидели два человека: один — пожилой, полный, в старомодных очках-пенсне, другой — помоложе, но с какой-то кудрявой лысиной, курил.

Ковынев подвинул Мае стул, плюхнулся на кровать.

— Ну, по какому вопросу? Что хотела сообщить?

На столе возвышался наполовину опорожненный графинчик, вокруг которого стояли граненые рюмки, поллитровая банка с красной икрой. На отдельных тарелках лежали остатки копченой колбасы, лимона, салат из свежих помидоров.

По всему было видно, что здесь только что прекрасно позавтракали.

— Кушала уже? Угощайся чем бог послал, — пододвинул икру Ковынев. — Только поскорее. Чаю могу налить.

Мая снова обвела взглядом комнату. Человек в пенсне смотрел ей прямо в глаза.

— Спасибо, — хрипло сказала Мая и добавила: — Не надо.

— Спасибом сыт не будешь. Кушай… Рассказывай, у тебя глаз молодой, свежий. В Америке, говорят, на заводах таких, со свежим глазом, специально держат… А то она, Нестор Амвросиевич, утверждает, что у нас тут каторга.

— Это интересно, — протянул человек в пенсне. — А откуда вы, девушка, знаете, что есть каторга? Вам, может быть, не дай бог, приходилось когда-нибудь сидеть в тюрьмах?

— Не приходилось, — ответила Мая, искренне жалея, что ей не пришлось пострадать. — Товарищи, а почем вы помидоры покупали?

— Не знаю, — ответил Ковынев, — подкинули с базы. А ты ешь, ешь!

— Красная икра, лимон. Витамины! А это водка?

— Ты чего это? — насторожился Ковынев. — Средь рыбы жить — икорки не поесть?!

— А это у вас водка? — Мая открыла графин, понюхала. — А как же сухой закон, товарищ Ковынев?

Человек с кудрявой лысиной засмеялся:

— Народный контроль в действии.

— Вот вы у нас на заводе хвастались своим рабочим происхождением, — заговорила Мая, проклиная себя за то, что вчера сама выпила разбавленного спирта с Ириной и Георгием и злясь от этого еще больше. — А почему в магазине одни консервы, никаких лимонов и помидоров, а вам доставляют с какой-то базы?! Почему вы водку пьете, если сухой закон? Почему у вас в ликвидном цеху ребенок работает и все смотрят сквозь пальцы? Ленин позволил бы себе такое?

— Какой ребенок? — перебил ее Ковынев.

— Не позволил бы Ленин, — продолжала Мая, чувствуя, как смешна и неприятна она этим людям со своей правдой. — А как же дышать, если говорят одно, а делают другое? Как же мы коммунистическое общество построим?

— Вы поосторожней! — презрительно перебил ее человек в пенсне. — Нечего разводить демагогию. Не трожьте высоких материй.

— Зеленая еще девочка, книг начиталась, жизни не знает, — примирительно сказал человек с кудрявой лысиной и улыбнулся Мае.

— А я говорю — нечего тут на товарища Ковынева прокурорским тоном поклепы возводить! Товарищ Ковынев стране план дает, кормит народ рыбой. И вообще он через такое прошел, что и водку имеет право держать! Ясно вам? Если вы приехали сюда работать, так уважайте… Здесь вам не материк, болтать попусту нечего — аудитории не соберете. И нечего обобщать, от имени всех говорить.

— Да ладно, — махнул на него Ковынев. — Какой ребенок-то, чей? Мне за это голову оторвут, если правда.

— Нет, товарищ, — горячо сказала Мая и встала со стула, — я хоть зеленая, в тюрьмах, к сожалению, не сидела. Но жизнь знаю! И нечего все время ссылаться, что тут остров. Везде все, что делается, делается ради людей. Правильно я говорю? Правильно я говорю!

— Ох, красно говоришь, Мая, — грустно сказал Ковынев, поднимаясь с койки. — Только жалко мне вас. Трудно вам будет в жизни.

— Еще как! — сказал вдогонку человек в пенсне. — Наплачется. Да жизнь, она не таких обламывала.

Тот, третий, промолчал.

— Все собрались? — спросил Ковынев, выходя вслед за Маей на крыльцо.

— Палыча, капитана «Космонавта», нет, — ответил один из собравшихся перед штабом капитанов.

— «Космонавт», товарищи, с сегодняшнего дня — экспериментальное судно и в настоящее время находится в рейсе… Эй, студентка, постой! — крикнул он вслед Мае. — А ты, собственно, зачем приходила?

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

В отличие от Майки, Ирина не находила никакого удовольствия в том, чтоб торчать часами на палубе и глядеть на совершенно пустое море.

В отведенной ей каюте первого штурмана было тепло и уютно, из чуть приоткрытого иллюминатора лился скупой свет.

Ирина поставила чемодан рядом с собой на койку, вынула кофточку, брюки, домашние туфли. С удовольствием переоделась. Потом извлекла умывальные принадлежности, положила на стол вместе с маминым, московским еще, махровым полотенцем и блаженно завалилась на койку в любимой позе — закинула ногу на ногу.

Умыться. Потом выспаться, чтобы к ночному лову быть свежей. До сих пор она только однажды, год назад, была на лове сайры — на малом рыболовном траулере МРТ. Но, собственно говоря, лова тогда не получилось — сайры почти не было всю неделю. Сейчас предстоял ответственнейший, азартный эксперимент. Три года работы многих людей. Командировали ее, потому что давно просилась, потому что заслужила, черт возьми, — просиживала над расчетами все вечера, чтоб только не тащиться домой… И просто потому, что ее любили. За что? За красоту? Наверно. А больше — за кажущуюся бесшабашность, легкость…

В дверь постучали.

— Войдите, — сказала Ирина, сев на койку и кинув полотенце через плечо.

Дверь приоткрылась. На пороге возник коренастый паренек в синем берете и белой куртке с «молнией». В руке его была гитара.

— Извиняюсь, — сказал он, неожиданно садясь на койку в ногах Ирины. — Вы меня, случайно, не помните?

— Нет, — ответила Ирина и на всякий случай отодвинулась подальше.

— Как же так?! Вместе помидоры покупали. Вы еще с подружкой были, маленькая такая…

— Действительно, покупала. Но вас не помню.

— А я сзади в очереди стоял.

— Ну и что?

— Меня Вадимом зовут, — сказал паренек, ударил вдруг по струнам и пропел:

Девушка живет. И пусть в весенний вечер Ей приснится полуночник тот, Кто в морях плывет, еще не встречен Девушкой, которая живет…

Это я сам сочинил, — добавил паренек и быстро спросил: — А вы, случайно, не замужем?

— А в чем дело? — улыбнулась Ирина.

— Жизнь моя сложилась так, — возвышенно начал парень, придвигаясь еще ближе, — что я до сих пор не встретил еще своего идеала…

— Такова уж наша судьба, Вадим, — сказала Ирина и услышала стук в дверь. — Войдите!

В каюту сначала заглянул, а потом вошел человек в морской парадной форме. Это был штурман — хозяин каюты.

— Прошу извинить. Капитан просит обедать. А ты, Лебедев, что здесь надоедаешь? Боцман тебя по всему судну ищет.

— Ну, я еще как-нибудь забегу, — уныло пообещал Вадим, покидая каюту.

— Сейчас умоюсь и приду, — сказала Ирина штурману.

— Ну как вы? Огляделись? — Моряку явно не хотелось покидать Ирину. Он присел на табурет.

— Спасибо, — ответила Ирина.

— Моя фамилия Галимов, — отрекомендовался штурман. — Можно звать просто Пашей.

— Очень приятно, — уже несколько настороженно ответила Ирина.

— Я видел вас на острове.

— И что же?

— Запеленговал, — многозначительно подчеркнул штурман.

— Очень лестно. — Ирина с досадой швырнула полотенце на подушку. — А зачем?

— Вы, случайно, не замужем? — в упор спросил штурман.

— А вы до сих пор не нашли идеала?

— Как вы узнали?!

Ирина усмехнулась:

— У меня к вам, Паша, личная просьба…

— Какая? — с готовностью придвинулся штурман.

— Понимаете, на сейнере большая команда, все мужчины… Пожалуйста, сообщите им, что я замужем. У меня очень хороший муж, журналист… А теперь вы идите, я наконец умоюсь и через десять минут буду в кают-компании.

…По обе стороны длинного стола на привинченных к полу табуретах сидела вся свободная от вахты команда. Рыбаки с воодушевлением взирали на пар, выбивающийся из-под крышки огромной суповницы.

Ирину ждало почетное, гостевое место рядом с капитаном Палычем — очень худым и морщинистым дядькой, тоже надевшим для торжественности синий китель. Наискосок от него, хмуро подперев кулаком бороду, сидел Майкин Георгий.

Оказывается, на борту сейнера была и женщина — пожилая повариха в белом фартуке внесла и поставила на подносе лично перед капитаном тарелку с каким-то особым варевом, на первый взгляд, похожим на вермишелевый суп.

— Ты, Марь Иванна, сперва угощай гостью, — сказал капитан.

— А может, она холодец есть будет? — спросил с отеческой заботой штурман Паша.

— А чего ж не будет? — подхватила повариха. — Он же вполне съедобный, только хрена нема.

— Марь Иванна, не хвались, — сурово заметил капитан, — гостей предупреждать надо, а то будет как с тем из кинохроники. Ел, ел, а потом узнал, что из кита, так и заскорбел.

Стол грохнул от хохота. Видимо, корреспонденту из кинохроники никто не сочувствовал.

— Из кита? — как ни в чем не бывало сказала Ирина. — Можно попробовать.

Вот уже съеден и студень с кусками китового мяса, и суп, и макароны по-флотски. И Марь Иванна поставила перед всеми здоровенные кружки с компотом. Рыбаки выжидательно поглядывали на Ирину, с хрустом разгрызая могучими челюстями компотные косточки.

— А почему вас кинохроника снимала? — спросила Ирина, чувствуя, что праздничное настроение, вызванное ее присутствием на обеде, сменяется настороженностью.

— Передовые методы лова. На свет, — ответил капитан. — Для всего Советского Союза снимали.

— А вы сами довольны этими методами?

— Когда гоним план, платят — я тебе дам! — сказал налитый силой, чем-то похожий на постаревшего босяка тралмейстер.

— Я не про это. Работать трудно?

— Рыбацкое дело всегда одинаково, — уклончиво ответил капитан.

— Всю дорогу такое, во все времена и народы, — поддержал его тралмейстер.

И даже Марь Иванна, разливающая желающим по пятой кружке компота, назидательно вставила:

— Без труда не вынешь рыбку из пруда!

Ирина грустно усмехнулась: отпор был полный, все эти симпатичные люди стремились сохранить статус-кво.

Но вот с дальнего конца стола раздался густой, негромкий голос:

— А что, облегчение какое хотите нам сделать? — Это спрашивал пожилой человек с бородой. Он сразу напомнил Ирине дореволюционного крестьянина.

Она увидела вокруг внимательные, настороженные лица.

— Вы знаете, — начала Ирина, — у нас в научно-исследовательском институте за последние годы разработана одна идея. И меня прислали к вам проверить…

Но тут ее грубо перебил голос Георгия:

— Сегодня мы для идеи будем ловить или для плана?

В глазах капитана и всех остальных рыбаков Ирина прочла тот же вопрос.

— Сегодня для плана, — сказала она, — и для идеи.

— Тогда все ясно, — хлопнув рукой о стол, сказал тралмейстер. — А то брешут, будто переоборудоваться станем и вообще не разбери-бери, цыганское посольство! А тут рыба пошла!

…Поспать до вечера Ирине так и не удалось.

После обеда капитан, до которого, видимо, уже дошли слухи, что Иринин муж — журналист, завел ее в свою каюту и молча выложил на стол толстый вахтенный журнал.

Это был дневник.

Часа три просидела Ирина в капитанской каюте, просматривая записи за несколько лет.

Записи попадались самые разные.

…Когда выбираешь на сельдяном лове сеть из океана, приходится сеть встряхивать, трясти, чтобы часть улова, запутавшегося в ячейках, освободить. И при этом у части рыбы отлетают голова, жабры. Такая (в общем, отличная селедка) называется техническая рвань. Ее матросы тут же выбрасывают за борт. Так за борт улетает до 20 % улова. А по всем судам что выходит? Выходит — сотни и тысячи центнеров! Вся беда в том, что за тех. рвань деньги не платят, лишают премиальных — одним словом, делают все, чтоб мы сознательно шли на преступление — выбрасывается за борт отличнейшая сельдь…

Ирина вспомнила о нестандартных кусочках сайры, о которых рассказала ей Майка, и прочла дальше:

…Когда видишь, что ты не один в дураках, примиряешься со своей участью.

«Самая трудная работа с теми, кто ищет себе легкую работу, — сказал на собрании первый штурман Паша Галимов. — Я думаю, среди нашей команды таких нет».

«Команда наша что орлы, только надо, чтоб фортуна к нам повернулась, повезло бы!» — сказал тралмейстер Островский.

Штурман покосился на тралмейстера и с упреком сказал:

«Значит, на бога надеешься, на удачу?

А еще коммунист!»

«На бога я не надеюсь, а на удачу — да!»

Записей в таком роде было много. Капитан выходил на мостик, снова возвращался в каюту, заглядывал Ирине через плечо.

Одна из последних записей гласила:

…В команде появился новый рыбак Георгий Городецкий — башковитый, нелюдимый парень. Раньше ходил на «Драконе», сейчас вернулся из Ленинграда с похорон матери. Он вызывает на откровенность. Почему-то рассказал ему о своем прошлом, даже этот дневник показал. Команда, кроме тралмейстера, относится к нему хорошо, с любопытством.

Когда она дочитала последнюю страницу, Палыч снял морскую фуражку, взволнованно пригладил седые вихры, сел сбоку у стола и приготовился слушать.

Ирина смутилась.

— Я ведь не журналист. Не знаю, что вам сказать. — Она поняла, что капитан втайне мечтает опубликовать свой дневник. — Тут много интересного, например, про «техническую рвань». Эту проблему, по-моему, в принципе можно решить, как решаем сейчас проблемы сайры.

Она взялась было за свои чертежи, но капитан перебил ее, как Ковынев в первый день на острове.

— Вы знаете, я дневник до вас только Георгию Городецкому давал, есть у нас тут такой грамотный моряк. Так он не советует мне его продолжать, говорит — бесполезно… Вы мне адрес своего мужа оставьте, может, все-таки польза какая от моей писанины будет. — Капитан спрятал дневник в стол, поглядел в иллюминатор, встал и добавил: — А как вы думаете, есть мне смысл писать?

— Не знаю. Наверно, есть, — сказала Ирина. — Только тут важно — ради чего писать. А что Георгий вам говорил?

— В том-то и дело, — непонятно сказал капитан, надевая фуражку. — Вы бы пошли поспали перед ночью. Только запритесь на ключ, а то не дадут покоя. Пойдемте, провожу.

Ирина взяла чертежи, вышла с капитаном в коридор и почувствовала, как пол ушел из-под ног и снова вернулся. Она схватилась за поручень, ведущий вдоль стены коридора, и двинулась вперед.

— Шторма сегодня не будет, — успокоил ее капитан.

Справа шли узкие двери кают. За одной из них смутно слышалась музыка.

— Стойте, давайте-ка расскажите нам о делах. — Капитан постучал в дверь.

— Ну, кто там? — раздался голос Георгия.

Двухместная каюта была полна табачного дыма.

На койке с сигаретой в зубах лежал Георгий. Рядом на табурете стоял небольшой магнитофон. Музыка была классическая, старинная — играл орган.

Разглядев за капитаном высокую фигуру Ирины, Георгий выключил музыку, поднялся с койки:

— Ну что, Палыч, уяснили идею?

— Ты бы иллюминатор хоть приоткрыл, — сказал капитан, — никакой видимости. А вы, инженер, входите, входите! Я человек уже тугой на соображение, может, вы нам с Георгием и поясните, что к чему.

— Пожалуйста, — сказала Ирина, садясь и оглядывая прокуренную каюту.

Над койкой Георгия в чехле висело ружье и фотография собаки-лайки. Рядом с подушкой лежала большая перламутровая раковина, полная окурков. На столе высилась стопка книг.

Над другой койкой висела гитара и портрет киноактрисы Ларионовой в молодости.

Георгий молча раскрыл иллюминатор, швырнул за борт мусор из раковины, убрал с табурета магнитофон. Ирина расстелила на столе чертежи. Сдвигая в сторону книги, с недоумением прочла на корешке одной: «Индийская философия»…

Оба они, не перебивая, слушали ее больше часа.

За иллюминатором стало совсем темно. Георгий встал, включил свет.

Когда же Ирина сообщила, что на днях должны прибыть специальные приборы для установки на «Космонавте», Георгий нахмурился, а капитан взглянул на часы и сказал:

— Ну что ж, теория теорией, а ужинать надо. Поужинаем — и на мостик. Видно, придется вам нынче не поспать.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Ночной мир океана был полон скрытой жизни.

Под двумя длинными люстрами, выставленными с правого и левого борта, виднелась лишь бегущая назад фосфорически-зеленая вода с взлизами белоснежной пены.

Но скопления глубоководных водорослей, собранных течением в узкие бурые ленты, да всегда неожиданные мощные всплески в стороне заставляли угадывать и ночной поход ската, и глубинную битву осьминогов с китом — всю тайную жизнь потревоженной светом океанской толщи.

В рубке «Космонавта» было полутемно. Лишь слабый отблеск лампочки, освещающей картушку компаса, падал на спокойное лицо Георгия, стоящего у электрического штурвала, на капитана, время от времени приникающего к резиновому раструбу локатора. Кроме них, в темном углу у своего прибора угадывался очкастый гидроакустик с наушниками на голове — ждал, когда сайра скажет ему: «Я под килем!»

— Курс сто семьдесят один, — негромко сказал капитан.

— Курс сто семьдесят один, — повторил Георгий, нажимая кнопку электрического штурвала.

Пощелкивал эхолот.

Тесная ходовая рубка была до предела насыщена современной техникой. Ирина стояла в темноте у окна и хмурилась: все эти приборы не решали главной проблемы, зато создавали иллюзию полной вооруженности.

Судно изменило курс, и в свет люстр вдруг попали две морские уточки-глупыша. Они с трудом замахали крыльями и, глиссируя по воде, едва улепетнули вбок, в темноту.

— Налопались рыбы, — сказал капитан, снова приникая к локатору. — Товарищ Сергеева, в шести милях по курсу сто шестьдесят девять скопился весь наш сайровый флот. Хотелось бы и нам…

Ирина подошла к локатору, прижала лоб к тугой резине раструба. По круглому, черному, как космос, экрану кружил зеленый лучик развертки, высвечивая скопление зеленовато-желтых зернышек. Это и были десятки промысловых судов, видимо напавших на место скопления сайры.

— Курс сто шестьдесят девять, — сказала Ирина.

— Уже взят, — насмешливо отозвался Георгий.

Грохот дизелей усилился. Капитан включил рубильник, и по обе стороны борта празднично загорелись все длинные люстры с ослепительно синими лампами. Сейчас «Космонавт» стал похож на летящую сказочную галеру с высоко вскинутыми над водой светящимися веслами.

— Пишем сайру! — сказал Паша, который неслышно появился из штурманской и теперь держал в руках ползущую с катушки эхолота широченную розовую ленту с лохматыми коричневыми полосами.

— Гидра! — неожиданно гаркнул Георгий. — Слетай в кубрик, буди этого сукиного сына, всегда вахту просыпает!

Очкарик послушно скинул наушники и бросился вниз по трапу.

В это время капитан отодвинул вбок стекло, взял рупор, высунулся наружу и крикнул столпившимся на носовой палубе рыбакам:

— Прожекторист, на мачту!

В тот же миг темная фигурка человека вскарабкалась вверх по фок-мачте на небольшую площадку, откуда сразу вспыхнул толстый столб света и стал стегать по ночной воде впереди по курсу «Космонавта».

— Ого! Эхолот пишет!.. — послышался голос вошедшего тралмейстера. Он подмигнул Ирине, хлопнул ее по плечу и добавил: — Сейчас возьмем рыбки от и до. Это я вам говорю!

— Средний вперед! — сказал капитан.

Двигатель сбавил обороты, и теперь стали слышны удары волн по корпусу судна.

Сквозь стекло рубки впереди возникло видение разноэтажного ночного города с мерцающими светом домами.

— Так держать! — сказал капитан.

— Так держать, — буркнул Георгий и громко спросил: — Ты что, в детском саду или на судне?

Вопрос его относился к Вадиму, тому самому морячку, который «до сих пор не нашел своего идеала». Сейчас он действительно был спящим ребенком, которого насильно оторвали от сладкого сна. Не заметив Ирины, он встал вместо Георгия на толстый коврик у штурвала, зевнул, извлек из наружного кармана курточки сигарету, закурил ее и поежился от холода.

Георгий подошел к локатору.

— Ну, гидра, послушайте, что там у вас? — спросил капитан.

Вернувшийся с Вадимом акустик включил свой прибор и только начал надевать наушники, как оттуда на всю рубку запищало по-воробьиному.

— Это сайра! Сайра! — взволнованно крикнул акустик.

Но его тут же перебил крик с мачты.

— Сайра! — кричал в рупор прожекторист.

Тралмейстер загремел вниз по трапу.

— Малый ход, машина! — сказал в переговорную трубу капитан. — Даю аврал!

По всем помещениям судна раздался тревожный перезвон аврального сигнала.

И в эту же секунду нечеловеческий вопль рулевого пронзил рубку. Огни судов впереди резко шатнулись вправо.

Ирину швырнуло на шкафчик с компасом, ударило о локатор, Георгий крепко ухватил ее за плечи.

— Задний ход! — рявкнул капитан в машинное отделение.

Георгий отпустил Ирину, кинулся к рулевому, оттолкнув его от штурвала.

Судно дернулось. По нему прошла судорога.

Рулевой ладонью утирал пот со щеки, в другой руке дрожала дымящаяся сигарета.

— Ты что?! — крикнул капитан, вглядываясь через закрытое окно рубки в темноту ночи.

— Чуть не столкнулись… — выдавил из себя Вадим, не попадая в рот сигаретой.

— Где? С кем?! — снова крикнул капитан, не оглядываясь на Вадима.

— Огонь… Прямо по курсу…

— Ты что, остолоп?! На милю вперед никого нет! — крикнул Георгий.

— А вот он! Снова огонь!.. — завопил рулевой, выбросив вперед руку.

Действительно, впереди в темном стекле рубки совсем близко мерцал красный огонек.

Георгий с размаху ударил рулевого по руке.

Огонек пропал.

— Салага тихоокеанская, это ж отражение твоей сигареты!

Капитан со свистом перевел дыхание.

— Возвращайся на курс сто семьдесят, — тихо сказал он Георгию и передал в машинное отделение: — Малый вперед!

— Сайра! Сайра! — снова донеслось с мачты…

Ирина раскрыла дверь рубки и вышла на правое крыло мостика. Ухватившись за мокрый от брызг поручень, она увидела, что в скулу сейнера бьют размашистые, высокие волны. Оттуда, из насквозь просвеченных люстрами зеленоватых волн, выскакивали узкие, сверкающие ножи. Это была сайра.

Серебряное, мерцающее облако рыбы клубилось вокруг сияющего лампами «Космонавта».

На палубе, кренясь, но привычно удерживая равновесие, суетились рыбаки.

— Гасить левый борт! — перекрывая гул Волн, крикнул с палубы тралмейстер.

Одна за другой погасли все люстры левого борта.

Теперь бесформенное облако рыбы перешло под играющий огнями правый борт «Космонавта». Оно то приближалось к глазам Ирины, когда судно кренилось на правый борт, то отдалялось.

— Отдать сеть-ловушку! — скомандовал тралмейстер.

Загрохотала лебедка. И длиннейший вьетнамский бамбуковый шест с пришитым к нему внешним краем красной капроновой сети стал опускаться за борт, закачался на волнах и начал отплывать. Сеть тянулась за ним, увлекаемая грузами вглубь, — будто круги красной крови расплывались над серебряным облаком сайры.

— Мостик, вырубай правый!..

Вот и люстры правого борта угасли одна за другой.

И сейчас же над затопленной сетью вспыхнул красный, как в фотолаборатории, свет.

Сайра обезумела. Совершая двойные сальто, узкие рыбы сотнями стали выпрыгивать из воды, маниакально стремясь к источнику красного света…

Капитан и Георгий, натягивая штормовки, загрохотали сапогами вниз по трапу.

Завыла лебедка, подтягивая на канатах бамбуковый шест обратно к борту, чтобы сеть-ловушка закрылась.

Сверху Ирине было видно, как волна бьет рыбакам в глаза едкой солью, потоками стекает по зеленым широкополым зюйдвесткам. Теперь началось самое тяжелое — «подсушивание» сети. Растянувшись вдоль всего правого борта, рыбаки равномерно подбирали мокрую и тяжелую от многопудового улова сеть так, чтобы она провисла у самого борта гигантским мешком.

Это была медленная собачья работа. На миг среди рыбацких зюйдвесток мелькнула всклокоченная борода Георгия, фуражка капитана… Обдаваемые злой волной, в свете красной лампы все эти люди казались истерзанными кровавыми дьяволами.

«Вот оно, — со злостью думала Ирина, — то, с чем они, мужики, примирились…»

Ей вовсе не хотелось броситься им на помощь, как наверняка сделала бы Майка. Ей хотелось курить.

В рубке не было никого, кроме притихшего Вадима.

— Дай закурить, — попросила Ирина.

— Да нет больше. Та была последняя…

В радиорубке ее встретил доносящийся из аппарата знакомый, грузный голос:

— Ну, давайте, «Космонавт». Слушаю вас, Палыч, как всегда, доложите обстановочку. Прием.

Капитан, утирая мокрое от брызг лицо, ответил:

— Обстановочка нормальная, нормальная. Как обычно, берем рыбку, берем рыбку. Делаем первый подъем. Сейчас делаем первый подъем…

Радист дал Ирине папиросу, и она снова прошла на правое крыло мостика, представляя себе, как Ковынев сидит сейчас у себя в штабе с микрофоном у рта.

С гулом налетела косая волна, накрыв палубу и всех, кто на ней находился. Но тралмейстер не прекратил работы, потому что двое дюжих рыбаков крепко держали его за ноги. Огромным сачком на длиннейшей рукоятке он, с помощью лебедки, вычерпывал из сети улов, переливая рыбу в деревянный лоток, откуда она скользила в трюм, в ящики со льдом.

Снова ударила волна.

Ирина отвернулась. Вошла в рубку. За окном качались огни других сейнеров. Сейчас там шла такая же адская работа.

— Слушай, Дима, ну и сколько за ночь можно провести таких подъемов?

— От силы восемь — десять. Всякий раз распугиваем. После снова приходится накапливать светом. А то переходить, искать в другом квадрате. А что?

— Ничего, — сказала Ирина. — А можно курить в рубке?

— У нас курят, — ответил Вадим и насупился.

Минут через двадцать сюда, тяжело дыша, поднялся Георгий. На ладони его появилась кровавая ссадина.

— Подите залейте йодом, — сказал капитан, проходя к локатору.

— Ничего. Заживет, как на собаке. — Георгий кивнул Ирине: — Ну, теперь видели, как рыбка достается?

— Глупо достается, — сказала Ирина, косясь на его рану. — Это все равно как плавать сейчас на плотах через океан. Пора отказываться от сетей. Средневековый, безнадежно устаревший способ… А руку вы все-таки йодом залейте.

— Брать рыбу без сети? — устало сказал капитан. — Этого навряд ли наука достигнет. Я не доживу.

— Разве что на удочку, — ухмыльнулся Георгий, обматывая руку носовым платком. — Как кумжу.

— На днях должен прибыть наш электрик с генераторами. Переоборудуемся. И будем ловить сайру без всякой сети, — ответила Ирина. — А кумжу можно и на удочку.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

И они отправились ловить кумжу.

«Космонавт» пришел к острову на рассвете, когда на пирсе еще млели огни и сопки едва проступали в синеве ночи.

Из живых существ только знакомый петух колоссально надрывал горло где-то за пакгаузом да белая лошадь сонно щипала траву у подножия вулкана.

Сначала путь их шел мимо завода, где сейчас шумели конвейеры — у одного из них, наверно, трудилась Майка, — потом миновали склад и снова вышли на берег бухты.

Был отлив. На мокром сиреневом песке четко отпечатывались следы сапог Георгия и кедов Ирины. Через полчаса он тронул ее за плечо и повел в обход большого скалистого мыса наезженной грузовиками дорогой, которая круто поднималась на перевал между двух сопок.

На самой вершине перевала Ирина замерла.

В лицо ударил теплый ветер. Внизу нежилась изумрудная бухта, защищенная с трех сторон высокими скалами. Зеркало воды чуть посверкивало утренними солнечными зайчиками.

Она по-мальчишески кинулась вниз, к берегу, навстречу тихой водичке. Ведь сейчас, черт побери, стояло лето — июль месяц! И остров лежал где-то на широте Сухуми.

Да нет, это было лучше и свежее всех Кавказов и Крымов, вместе взятых! Бухта, во всей своей первозданной чистоте, казалось, радовалась первооткрывателям, ластилась к их ногам.

Узкий галечный пляж, полумесяцем лежащий между водой и нависшими скалами, был рассечен пополам узким ручьем.

Ирина черпнула прозрачной, костоломной воды, плеснула в лицо, чтобы прогнать сон, и обернулась на Георгия.

Тот стоял поодаль, в упор глядя на нее.

— Ну так где же?

— Выбирайте. Налево от ручья дно глубже, клюет чаще. Правда, будем цепляться — камни, а здесь, правее, дно чистое, песок, зато клюет реже.

— Ясно — налево! — Ирина упруго перепрыгнула ручей.

Здесь полоска гравия между скалами и водой была совсем узкая. Многотонные глыбы угрожающе висели над головой.

Бурые отражения скал в спокойной воде сливались с зелеными призраками подводных камней, обросших лентами морской капусты.

Георгий вынул из кармана две длинные дощечки с намотанными закидушками. Одну протянул Ирине. Потом нагнулся над плоским камнем, развернул захваченный с собой сверток с несколькими сайрами и нарезал наживку ножом, как режут хозяйки селедку, — узкими ровными кусками.

— Я вам закину, — сказал он, наживляя крючок ее закидушки.

Ирина усмехнулась, раскрутила груз и ловко послала его вперед. Следом полетела вся леска. Недаром отец с детства таскал ее по всем рыболовным базам Подмосковья.

Груз ушел в воду. По поверхности пошли круги. Рядом булькнул груз закидушки Георгия.

Круги от двух упавших грузов сомкнулись, нашли друг на друга.

Ирина профилем почувствовала, что в этот момент он снова взглянул на нее в упор.

Она поймала себя на том, что хочет нравиться, и эта мысль обдала ее жаром. Дернулась леска в руке.

Подсекла. И обо всем забыла… Не часто доводилось отцу выводить из глубины такую тяжесть. Чем ближе к берегу, тем тяжелее. Лишь бы не задело о камни.

Она рывками выбирала леску, пока в прибрежной тине не показалось нечто зеленое. Ирина с усилием выдернула на гальку трепещущую плавниками добычу и лишь сейчас заметила, что Георгий тоже успел уже выудить морского окуня, только алого цвета.

Георгий вынул из кармана ватника моток толстой белой проволоки, загнул ее на конце, насадил обоих красавцев и опустил плескаться в воду небольшого грога.

Потом они поймали еще по окуню. На этот раз Иринина добыча была ярко-желтого цвета… Это оказывалось слишком легким делом.

— Где же кумжа? — спросила она.

— Вернемся правее, там песчаное дно.

Кукан с окунями пока оставили в гроте.

Устроившись по обе стороны ручейка, они снова метнули свои закидушки.

Вдалеке, за сопками, откуда они пришли, послышался нарастающий звук моторов.

Ирина обернулась. На перевале показался один грузовик, за ним другой.

— Гравий берут, — объяснил Георгий, — вон там, под скалой.

У подножия скалы, там, где кончалась дорога, видна была большая выемка. Изумрудная бухта была, оказывается, не такой уж первозданной.

Рыба что-то не клевала.

Ирина начала выбирать лесу.

«Новый способ обольщать — водить девушек на рыбную ловлю. С Майкой форель ловил… На черта я с ним поперлась?.. Жарко. Размаривает. Сейчас бы спала в прохладной каюте…»

За спиной скрежетали лопаты, грохотал ссыпаемый в кузова самосвалов гравий. Ирина понемногу вытягивала леску — конца ей не было…

«Ах, Майка, Маечка, хоть бы ей, доверчивой, такой ранимой, повезло с настоящим мужчиной, с любовью, за меня, за всех, кому худо…»

Крючок с грузом были почти у самого берега, как вдруг леску рвануло из рук. Ирина успела крепко прихватить ее, чтобы оказать сопротивление невидимому существу.

Тянуло почему-то не в глубину, а вдоль берега…

Она вспомнила отвратительный рассказ тетки о быке и осьминоге.

Внезапно водяная гладь как бы лопнула, и оттуда взлетела, трепеща и сверкая на солнце, рыбина — вся слиток серебра в бархатно-черных пятнах.

— Кумжа! — закричала Ирина.

Она кинулась к добыче, упавшей на песок возле устья ручья, бережно взяла за узкую голову, чтоб вынуть крючок.

Но рыбина стальной пружиной вывернулась из рук, сошла с крючка и… устремилась вверх по ручью!

Ирина бросилась за кумжей, но та, наполовину скрытая водой, извиваясь, перепрыгивая через гальку, уходила по ручью все выше, обгоняя быстроногую девушку.

Георгий с разбегу упал на мокрый, трепещущий слиток, накрыв его руками и бородой.

— На! Твоя добыча! — Не вставая, он перевернулся на спину и протянул вверх мокрую рыбину в мокрых руках.

— Бежим! Скорее ее на проволоку! — лихорадочно сказала Ирина, боясь упустить сверкающую драгоценность.

Но Георгий все лежал. И под головой его звенел ручей.

— Вставай! — приказала Ирина. — Ледяная вода.

Но он еще секунду лежал, глядя снизу вверх. Потом поднялся и, не стряхивая воды с волос, пошел с Ириной к гроту и подсадил кумжу на кукан к четырем окуням.

Самосвалы, полные гравия, урча поднимались по дороге.

Они снова оставались одни в бухте.

В таинственной воде грота, как разноцветные флаги, плескались на кукане тяжелые рыбины.

— Я устала, — сказала Ирина.

— Там, за скалами, японский баркас.

— Откуда?

— Выбросило штормом. Пошли! — Георгий уверенно взял ее за локоть.

— А рыба?

— Возьмем на обратном пути.

Ирина подумала, что идти не следует.

— Пошли! — повторил Георгий.

Огромные, изъеденные прибоем обломки скал лежали на их пути многоэтажными грудами. Карабкаться было нелегко. Вдали виднелся широкий залив, открытый океанскому ветру. Там ходила большая волна.

— Ну и жизнь! — глубоко вдохнув насыщенный солеными брызгами воздух, сказала Ирина.

— Я давно это понял! — Георгий протянул ей руку, чтобы помочь взобраться на очередную глыбу. — К черту службы, учебы, карьеры и прочее! В жизни есть только простые радости: работать грузчиком или на лове. Большая работа. Честная работа. А сильные руки всегда нужны. Я научился зашибать больше двух тысяч за путину. А потом, сам хозяин. Ты зимовала в тайге? Это прекрасно! Бить белку… Читать книги… А хочу — прилетаю в любой город Союза! Консерватория, орган… Человек должен быть свободен. Но на материке скучно.

— Предпочитаешь остров?

— Хемингуэй тоже покинул Америку. Жил на острове Куба.

— Равнодушен к обществу?

— Как и общество ко мне. — Он спрыгнул вслед за ней с последней скалы.

Полузанесенный песком и галькой деревянный баркас лежал вверх килем на берегу пустынного залива.

Его пузатые бока были прогреты солнцем. Упершись подошвами в гальку, Ирина устало откинулась спиной на борт баркаса и широко раскинула руки. В синем, огромном, как океан, небе парили чайки.

По ту сторону киля в такой же позе отдыхал и ее спутник.

«Мужик. Настоящий мужик, — думала Ирина, — только со своим закидоном. И в глазах — тоска…»

Рокотали набегающие волны. Хрипло вскрикнула чайка.

— Слушай, — раздался голос из-за киля, — Мая, конечно, тебе все рассказала…

— Ну? — на всякий случай отозвалась Ирина.

«Неужели? — подумала она. Сердце сжалось за подругу, и она снова увидела, как Георгий хищно накрыл кумжу руками и бородой. — Лучше бы не вспоминал о Мае».

— Слушай, это серьезно, — продолжал Георгий, — я озверел от одиночества. Но не в этом дело. Я наговорил ей бог знает что. А ведь мне нужна ты. Такая история… Я без тебя сдохну.

Ирина затаила дыхание.

— Давай без условностей. Ты сильная. Поймешь. Ты слушаешь?

— Да.

— Так вот. Отсюда на зиму все уезжают. Кроме погранохраны. Построим дом. Книги можно выписывать. Будешь скучать — куплю телевизор. Япония рядом. Штаты напротив…

— Напротив? А где же сейчас Владик?

— На западе. За твоей спиной.

— Значит, мы сейчас посередине? Между СССР и США?

— Именно. (Ирина почувствовала, как его рука протянулась через киль и легла на ее волосы.) Мы — неприсоединившиеся страны.

Она закрыла глаза. Перед ней встало грустное лицо Маи.

— Слушай, тебе не кажется, здесь по ночам на самой вершине вулкана горит свет?

— На вулкане?

— Мае кажется, что там свет. Как звезда.

— Я по ночам обычно в океане, на лове, — раздраженно ответил Георгий. — Да и хватит о ней говорить. Ей пора под ноги глядеть, а не звезды считать!

Он рывком поднялся и, обогнув баркас, встал перед Ириной:

— Мне нужна ты. Я без тебя сдохну.

— А как же теперь Мая? — Ирина нехотя поднялась с блаженно-теплого борта баркаса.

Георгий схватил ее за руки:

— Что? Мая? Какая Мая? У меня с ней ничего не было! Ты! Только ты! Навсегда!

— Ну хорошо. — Ирина попыталась отстранить его руки. — А как же мама?

— Какая мама?

— Твоя. Ты бросил общество. Шикарная фраза! С оттенком дезертирства. Ну ладно, личное дело. А мама? Ты догадываешься, отчего умерла мать?

Георгий отшатнулся:

— Что знаешь ты про мою мать?

— Знаю. На судне сказали. Теперь я понимаю… Вот она умерла от одиночества. Ты гордо уехал. А она одна в Ленинграде, больная. Соседи телеграмму давали. Я знаю… Убил мать. Мог убить Майку.

Ирина хотела еще сказать, что презирает себя за то, что пошла с ним, но промолчала, вспомнив, что предстоит еще трудный путь назад.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Можно наконец содрать с себя влажную куртку, перекинуть через руку и шагать по жаркому солнышку, радуясь простым вещам: тому, что сегодня не нужно будет долго стоять в очереди (открылась новая столовая), и тому, что входишь в прекрасный ритм жизни — уже несколько дней занималась допоздна, много успела.

— Ну, выполнила? — нагнала красивая белокурая студентка — соседка по бараку.

— Ага! — оживленно ответила Мая. — А ты?

— Тоже. А вот она даже перевыполнила! — Белокурая кивнула на шагающую рядом подружку в туго повязанном черном платочке.

К удивлению Маи, это была Путилова.

— И мы перевыполнили! — крикнули две незнакомые девушки в брюках.

— Ну и чего орете?! — вмешался какой-то встречный рыбак в высоких резиновых ботфортах. — И надо выполнять, а не в портках ходить!

— Мы норму перевыполнили! — назло ему крикнули девушки в брюках.

И вдруг Мая, а с ней десятки девичьих голосов подхватили эту фразу и, наперекор пошлости, грубости, скандируя, понесли ее по всей дороге от завода к новой столовой:

— Мы норму пе-ре-вы-пол-ни-ли! Мы нор-му пе-ре-вы-пол-ни-ли!

И в новую столовку вошли с этой фразой.

Еще бы! Ныли кисти рук, разъеденные солевым раствором, ныли усталые от семичасового стояния ноги. Первая победа досталась тяжело — тем дороже она была. Пусть смеется, кто не понимает.

Вдалеке, за окном столовой, у пирса покачивались желтые мачты «Космонавта». На палубе шел какой-то ремонт — вспыхивали звезды электросварки.

Каждая из них была похожа на ночной огонек на вулкане.

«Приплыли… Значит, Георгий где-то рядом», — празднично подумала Мая. Вся усталость ее прошла, и компот, который взяла на третье, показался необычайно вкусным.

За соседним столом гомонили девушки из компании Путиловой и белокурой студентки. Собирались куда-то идти за навагой. Было еще рано, и заниматься совсем не хотелось.

— Девушки, возьмете меня? — спросила Мая, пытаясь разгрызть компотную косточку.

— Пошли! — повернулась к ней белокурая. — С камней напротив трубы ее до ужаса!

— Послушай, а как тебя зовут? — Мая встала и подсела к ним за стол. — Рядом живем, вместе работаем, а даже не знакомы.

— Да я Людмилка. А ты Мая, мы ведь все тебя запомнили.

— Почему меня?

— Да с первого дня, — не сдержала улыбку Людмилка, — ты еще про танцы спросила.

— Ну и зря ее оборжали, — неожиданно вмешалась Путилова. — Здесь возле погранзаставы клуб. Там танцы два раза в неделю. И под радиолу. И джаз — солдаты играют.

«Все-таки неплохая девушка эта усатая Путилова», — благодарно подумала Мая и с удовольствием отправилась с ними ловить на ужин навагу.

Это было недалеко. Тут же в бухте, ближе к скалистому мысу, против трубы, низвергающей в воду нестандартные куски сайры.

Сейчас, во время отлива, обнажалась гряда больших, скользких камней, на которых балансировали любители наваги. Почти все это были студентки, в закатанных до колен брюках, — торопились загореть хотя бы на случайном солнышке.

Рыбачки только успевали опускать в воду толстые капроновые лески с крючками и тотчас вытягивали вялых, желтовато-серых, почти не сопротивляющихся рыб. Две девушки с трудом волокли к общежитию доверху наполненный уловом деревянный ящик.

Рыбу здесь было легче наловить, чем донести.

У Людмилки и Путиловой, оказывается, имелся только один шнур-закидушка с гайкой вместо грузила и большим ржавым крючком.

— Ничего! — сказала Людмилка, вскарабкиваясь на первый камень. — Чур, ловить по очереди. Каждая по пятнадцать минут. Вчера мы с Танькой пятьдесят семь штук поймали за час! Сама считала.

Мая с Путиловой переместились на пустой бочке, ожидая своей очереди.

— Эту навагу сейчас не едят, — сказала вдруг Путилова. — Мне один знакомый пограничник объяснил: они ее зимой ловят. Зимой она вкусная, огурцом пахнет. А летом совсем не едят.

— Странно, — сказала Мая. — А как же твой моряк?

Путилова насупилась и стала чужой девицей с неприятными черными усиками.

«Собственно говоря, какое мне дело до личной жизни Тани Путиловой? Есть сколько угодно людей, которые могут целоваться с кем попало. Даже в твиндеках дальневосточных пароходов. Если сама так не можешь, ничего не значит. Может быть, это не они сумасшедшие, а ты…»

К ногам одна за другой шмякнулись две крупные наваги. Путилова даже не шевельнулась. Мая подобрала их и спрятала в Людмилкину хозяйственную сумку.

Людмилка кинула еще одну, а потом снова сразу две рыбины.

— Ого! — сказала Мая, подбирая рыбу. — Сколько она уже ловит?

Путилова глянула на часики:

— Твоя очередь через три минуты.

С дороги несколько раз требовательно просигналила какая-то машина.

Из окна кабины торчал красный Дусин беретик. Шофер призывно махала рукой.

— Сейчас приду, — сказала Мая Путиловой. — Держи сумку…

…Мая стояла у подножки самосвала, а Дуся, раскрыв дверцу и перегнувшись, шептала ей страшные глупости:

— Знаешь, что я тебе скажу? Я тебе вот что скажу: твоя-то Ирина скрутилась уже с этим типом, который с «Космонавта», борода такой. Да ты его знаешь! Я утром за гравием ездку делала — видела их. Двое, ушли туда вон, за мыс, вроде бы по рыбу.

— Да что ты говоришь, Дуся? — перебила Мая. — Мало ли тут бородатых людей!

— Он! Он! — оживилась Дуся. — И она в красной куртке, Ирина твоя. У меня глаз — ватерпас. Вот. А ты говоришь… Она хоть и инженер, а такая же, как все, небось еще на сейнере снюхались. Тьфу!..

— Что ты такое говоришь? Перестань сейчас же! Сейчас же!

— Да правда это! Жоркой его зовут, Георгием. Прежде на «Драконе» ходил.

— Дуся, уезжай! Уезжай сейчас же! Этого не может быть!..

— Да что ты, Маечка, — осеклась Дуся, — я правду говорю, я просто…

— Ну вот просто, просто и езжай себе! — крикнула Мая, отходя в сторону.

Дверца захлопнулась. Самосвал медленно поехал вперед.

«Чепуха, — подумала Мая, и у нее заболела голова. — Мало ли бород и красных курток… Вообще-то бород здесь много, а курток…»

Она стояла на камне. Навага цеплялась за крючок, словно в очереди стояла. Даже противно было ловить. Мая швыряла рыб Людмилке и Путиловой.

Потом снова подбирала улов, а ловили они.

Потом снова пришла очередь. Влезла на камень. Рыба нисколько не сопротивлялась. Не боролась за свою жизнь.

Это было противоестественно.

Время от времени Мая поглядывала туда, за скалистый мыс, где будто бы находились те двое…

Рыба все ловилась. Навага на кусочки наваги. Сама на себя.

Голова болела. Мая механически снимала вялых тварей, не глядя бросала в сторону бочки, на берег…

Борода и красная куртка возникли на дороге как-то внезапно. Странно, что Мая прозевала момент, когда они появились из-за мыса.

Вот они оба возвращаются, нисколько не таясь. Идут к пирсу. Ирина впереди. Георгий сзади с куканом, на котором дохлые, разноцветные рыбины.

«Да. Вот и всё, Маечка… Даже если у них ничего там не было. Борода и красная куртка… Это предательство… Это они. Лишь бы не заметили здесь, на камнях…»

Мая нагнула голову. Очередная навага уже ходила на конце закидушки, слабо потягивала леску из пальцев.

«Лишь бы Людмилка с Путиловой не окликнули… Не окликнули. Те двое проходят мимо, к пирсу, где «Космонавт». Вот он о чем-то ее спросил. Ответила. Размахнулся, бросил в воду кукан с мертвой рыбой. Ну да, конечно, рыба для них — лишь повод. Зачем им рыба? Вот и всё, Маечка…»

— Мая!

— Что?

— Мы сосчитали. Сто четырнадцать штук. Может, хватит?

— Мне все равно. — Мая вытянула шнур, осторожно сняла с крючка засекшуюся навагу и пустила обратно в воду.

Рыба дернулась. И медленно перевернулась белым брюхом вверх…

Они поднимались втроем по сумеречной дороге. Людмилка и Мая с трудом тащили набитую уловом сумку. Путилова шла следом, несла на круглом, похожем на хула-хуп, проволочном кукане непоместившуюся рыбу.

Людмилка с Путиловой переговаривались о том, что на днях должна быть получка, что наваги много, надо жарить сразу на двух сковородках и кому-то придется еще спускаться в магазин за растительным маслом. Путилова хотела еще успеть на танцы…

Солнце уходило за косую стену вулкана.

В общежитии, к счастью, Ирины не было. И Дуси тоже. Мая взяла у девушки две пустые бутылки и отправилась за маслом.

Солнце зашло. И в громадной тени, которую вулкан бросал на бухту, еще ярче сверкали сварочные огни «Космонавта». Мая спускалась им навстречу по крутой, темной дороге, даже не глядя под ноги.

«Зачем жить на свете? — спокойно думала она. — Зачем я тащусь с этими липкими бутылками? Зачем этот вулкан, эта бухта? И что я здесь делаю?..»

Все стало автоматическим, как в старом немом кинофильме. Если бы споткнулась и полетела вниз, наверно, не почувствовала бы никакой боли.

Добрела до магазина. Налили масла. Уплатила деньги. Получила сдачу. Двинулась с маслом в обратный путь.

Народу на улице — почти никого. Вторая смена еще в цехах. Первая наверху, в общежитии, ужинают, отдыхают, кто на танцы ушел.

«Работают. Ужинают. Танцуют. Вот и все. Потом целуются. Вот и все. В жизни надо иметь волосатую лапу… Кто это сказал? Георгий это сказал. Нечего, Маечка, размахивать молочными крылышками… Правильно. Все правильно».

Под ярко освещенным окном столовой сидел в седле своего мотоцикла с коляской Ковынев. Рывками заводил машину, сердито выговаривая кому-то в темноте:

— У меня тут яслей и детских садов не имеется! И нечего даже обижаться — в среду первым же пароходом уедешь. Ты закон нарушила, своего же малого заставила работать…

— Да я на тебя не обижаюсь, начальник. Я на жизнь обижаюсь, — негромко отозвался из темноты голос Васильевны. — Мне Ваську-то с кем оставить? Не с кем. Родню у меня еще немец поубивал. Партизаны были. Вот и вожу повсюду… А что на обтирку ходил, так это змея какая-то заработку моему позавидовала. А так ты б никогда не узнал!

— Мне об этом думать некогда, — сказал Ковынев, заводя мотоцикл. — Первым же пароходом вернешься на материк.

— Поеду, поеду, начальник… Спасибо тебе на добром слове.

Мотоцикл рванул с места и прогрохотал мимо Маи, стоящей в темноте напротив столовой.

Васильевна сошла с темного крыльца, попала в полосу света, и Мая увидела, как она судорожно погрозила кулаком вслед мотоциклу и запела дурным голосом:

Наш начальничек, начальник, Изобрел сухой закон. Что ж, не станем пить мы водку, Будем пить одеколон!

Потом смолкла и двинулась в сторону магазина.

Наверху Людмилка и Путилова давно уже, наверно, кончили чистить навагу и ждали масла. Мая, ссутулясь, перешла деревянный мостик и подумала о том, что если сейчас кинуться в воду и ее утащит какой-нибудь спрут, никто не пожалеет о ее смерти.

«Разве что Дуся», — подумала Мая.

Она ускорила шаг. Там, на сопке, ее все-таки ждали книги, Дуся, Людмилка, Путилова. А тут в любую минуту могла нагнать Васильевна.

Сердце колотилось где-то в ушах, когда она вбежала в освещенный, шумный коридор барака, рванула дверь в свою комнату, едва не уронив бутылки с маслом.

— Ой! — вздрогнула Дуся. — Жутко боюсь, когда не постучавши входят!

Слава богу, Дуся была дома.

Она сидела за столом, старательно намазывая на длинный бутерброд с маслом остатки клубничного конфитюра.

— Добрый вечер! — сказала Мая. — Я на минутку. Наверно, за мной заходили? Я сейчас на кухню пойду…

— Садись лучше со мной чай гонять! С конфитюром. Конфитюр — моя стихия, — улыбнулась Дуся. — Чего вы с навагой этой связались? Тут еще Ирка твоя прибегала, вон записка лежит…

Маечка, из Владика прибыли все мои приборы, и я окончательно перебираюсь на «Космонавт», забрала шмотки: К понедельнику должны переоборудоваться. Заходи на судно. А то мне теперь некогда. Не знаю, куда делся шарф. Маечка, с Георгием тебе встречаться не надо. Увидимся — поговорим.

Целую. Иринка.

Мая положила записку на край стола. Села.

На стене появилась фотография: Мая и Дуся стоят обнявшись на фоне бухты, пирса и сейнеров. Хорошая фотография. Молодец фотограф, сдержал слово.

— Ты позабыла, а я на завод за фотом зашла. Я дотошная. Брось ты с этой навагой, давай чай гонять, пока не остыл!

Дверь приоткрылась, всунулась белокурая Людмилкина голова.

— Мы же масла ждем! А ты, оказывается, уже пришла!

— Вот масло, — тихо сказала Мая.

— Чудна́я ты все-таки, Майка, — сказала Людмилка, забирая бутылки. — Мы ведь ждем, а ты сидишь. Танька даже на танцы не пошла.

Она постояла на пороге, ожидая ответа.

— Пускай танцует, — сказала Дуся. — Мы и вдвоем нажарим. Чего-то после конфитюру на рыбу потянуло.

— Ну приходи. — Людмилка пожала плечами и вышла.

Мая поднялась с табуретки, подошла к окну. Большая белая лошадь бродила в темноте, негромко пощипывая траву.

— Все мужчины — подлецы! — убежденно сказала Дуся, допивая чай. — Я тебе, Мая, одно скажу: никому в жизни верить нельзя. Вот у меня тоже была одна подруга…

— Помолчи, Дусенька, — перебила ее Мая и посмотрела наверх.

Свет на вулкане лучисто сверкал.

Она провела рукой по закурчавившимся, перепутавшимся за день волосам.

— Дусенька, ты, если хочешь жарить навагу, иди, а то ведь мне заниматься пора…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

К утру понедельника «Космонавт» был переоборудован.

Пожилой бритоголовый техник, прибывший с приборами из Владивостока, собирался тотчас после монтажа уехать обратно, но оказался в плену пароходного расписания: возвращаясь с рейсом с Камчатки, «Кулу» должен был подойти к острову только в среду.

И техник, к немалому удовольствию Ирины, решил остаться на «Космонавте» — мало ли как поведут себя во время эксперимента генераторы. До сих пор он ходил ночевать в штаб экспедиции, где в обществе таких же пяти командировочных душ спал на раскладушке в комнате для приезжих; теперь надо было поместить его на сейнере, и поместить по-человечески — все-таки пожилой, сугубо сухопутный дядька.

— Владимир Константинович, не обидитесь, если буду просить капитана, чтоб устроил на диване в своей каюте? Сейнер небольшой, команды много. Знаете, я вытеснила штурмана, и он теперь с механиком в его каюте.

— Конечно, конечно, не беспокойтесь, — поспешил согласиться техник, галантно подавая Ирине руку, чтобы помочь подняться по трапу к мостику, рядом с которым помещалась каюта Палыча.

Но она уже взбежала наверх и сама, смеясь, протягивала руку тучному Владимиру Константиновичу.

За эти несколько дней Ирина стала уже совсем своим человеком на сейнере. «Космонавт» стал родным домом, населенным чудесными людьми. Правда, Георгий замкнулся и еле кивал, когда они встречались в кают-компании. Зато капитан Палыч, и одессит тралмейстер Островский, и штурман Паша, и Вадим с Марь Ивановной, и очкарик-гидроакустик — все они, несмотря на явное нежелание проводить эксперимент, относились к ней лично так же, как однокурсники в вузе и сотрудники в институте. Обаяние красоты, молодости и задора повсюду магнитом притягивало к ней самых разных людей. Чертовски приятно было самой знать об этом и даже слегка кокетничать.

Наступило наконец позднее лето, стоял уже конец июля, но лето было настоящее — из всех иллюминаторов било отраженное водой морское солнце.

Когда они вошли в каюту, капитан сидел у столика и что-то записывал в дневник.

— Извините, Палыч, — сказала с порога Ирина, — мы на секунду. Надо Владимира Константиновича поместить.

— Добро-добро, — рассеянно отозвался капитан. — Я бы вас к себе, да здесь расположится Ковынев.

— Ковынев? — неприятно поразилась Ирина.

— Он. — Капитан закрыл дневник и только теперь взглянул на Ирину. — Только что передал по радиотелефону, обязательно идет с нами на эксперимент.

— Что ж, — Ирина перевела дыхание, — собственно говоря, так и должно было быть. Я лично нисколько не волнуюсь. А вы?

— А я не знаю, — сказал Палыч и сразу сделался чужим. — Знаю одно: на заводе дела плохи, рыба кончается, суда в пролове, сайра куда-то пропала. Погода, что ли, переменится. И Ковынев, несмотря на это, собирается с нами в рейс… А вас, товарищ, было б вовсе некуда поместить, да, к несчастью, один наш моряк вчера на другой сейнер перешел.

— Почему же к несчастью? — спросила Ирина, сразу догадавшись, кто этот моряк.

— А вы знаете, что это ушел Городецкий? Ушел на «Дракон». — Капитан бросил дневник в ящик стола. — Я говорил вам, что это один из наших лучших… Завод без рыбы, а мы неделю без дела. Люди не зарабатывают. Как бы еще кто не сбежал.

Ирина пожала плечами.

— Ну, добро. — Капитан встал, надел фуражку. — А вы размещайтесь в каюте, где жил Городецкий… Ирина, у вас все готово? Как прибудет Ковынев, сразу отход. Ко мне вопросы есть?

— Все готово, — ответила Ирина и вспомнила, что кормовой электрод еще не подсоединен к кабелю. — Вопрос только один. Говорите, погода меняется? А что, если этой ночью вообще не найдем сайры?

— А это уже Ковыневу решать, — ответил капитан. — Мы как таксисты: куда скажут, туда и едем. Мы люди маленькие.

— Но это ж, Палыч, не от меня зависит, найдем в океане сайру или нет.

Но капитан, добрейший Палыч, уже весь являл собой отвратительную маску так называемого маленького человека, и говорить с ним дальше было бесполезно.

Ирина проводила Владимира Константиновича в каюту, потом поднялась на палубу и пошла на корму, чтобы успеть до прихода Ковынева подсоединить электрод.

Пожилой рыбак с бородой дореволюционного крестьянина чинил деревянной иглой развешанную вдоль всего борта сеть.

— Ну как, дочка? Сегодня попытаем?

— Попытаем, Алексеич, — невесело улыбнулась Ирина и вдруг увидела вдалеке на пирсе Маю.

— Майка! — обрадовалась Ирина и поспешила к сходням, удивляясь, что подруга неподвижно стоит на месте. — Майка! Где ж тебя носит все время?! Иди сюда сейчас же!

Майка! Вот кто ей был нужен. Ее родное лицо, почему-то такое напряженное, кажущееся сегодня особенно печальным.

— Майка! Здравствуй, черт! Ты что так похудела? На тебе можно белье стирать — одни ребра, наверно, торчат. Как ты питаешься? Что нового? Чего молчишь?

Но Мая отступила на шаг и медленно начала говорить:

— Я здесь уже три часа. Я пришла сюда, чтоб увидеть тебя. Одну. И вот я вижу тебя. За эти дни я стала другой.

— Что это ты мелешь, Майка?

— Нет прежней Майки! И не смей говорить ему, что я приходила!

— Маечка!

— Не перебивай! Слушай. Мне важно, понимаешь, очень важно узнать только одно: вы действительно полюбили друг друга?

— Маечка, родная, я тебе сейчас все объясню.

— Не надо. Мне важно только одно: да или нет. Отвечай: да или нет?

— Нет. Конечно, нет, Маечка. Я его не люблю.

Лицо Маи исказилось от боли.

— Значит, вы просто так. Любви, значит, не существует… А зачем ты тогда живешь на свете?! Отвечай!

— Маечка, что ты городишь? Пошли сейчас же ко мне, в каюту. Я тебе все, все расскажу. Ну ты и чудачка! Идем, идем сейчас же!

— Нет, — Мая вырвалась из ее рук, — туда к вам я не пойду! Вы и так надо мной достаточно посмеялись. Смейтесь еще!

— Маечка, родная, но должна же я тебе объяснить!

— Нет, — Мая покачала головой, — ты уже все объяснила. Все.

Краем глаза Ирина увидела, что с берега с плащом через руку приближается Ковынев. Времени оставалось совсем мало.

— Майка, Георгий не тот человек. Не наш с тобой. Понимаешь? Да, я ходила с ним ловить кумжу. Захотела пойти и пошла. И запомни: у меня с ним ничего не было. Можешь верить, можешь не верить… Здравствуйте, товарищ Ковынев.

— Здорово, здорово… — Ковынев кивнул Ирине и прошагал дальше, к «Космонавту», потом остановился, обернулся, узнал Маю, громко спросил: — А, свежий глаз, какие еще недостатки?

Мая вспыхнула, хотела что-то крикнуть, но глаза ее налились слезами, и она шепотом спросила:

— Что вы меня все травите? Что я вам сделала?..

У Ирины сжалось сердце.

— Маечка…

— Нет больше Маечки, — снова сказала она, повернулась и побрела по пустынному пирсу к берегу.

— Ну что, инженер? Время не ждет! Пошли подводить итоги, — окликнул Ковынев.

— Иду. — Ирина пошла к «Космонавту» и со сходней еще раз оглянулась на одинокую фигурку в синей курточке с откинутым на спину капюшоном.

— А все же что-то в ней есть, — задумчиво сказал Ковынев, тоже оглянувшись вслед уходящей Мае. — Ничего. Обломается — человеком будет.

«Ой, не надо, чтоб обламывалась. Дай бог, чтоб все были такие», — чуть было не сказала ему Ирина, но вовремя промолчала. Сейчас особенно опасно было портить отношения с начальством.

— Разрешите показать, как переоборудован сейнер?

— Не… — отозвался Ковынев, брезгливо переступая змеящийся по палубе кабель. — Все эти твои электроды да штучки-дрючки — еще не рыба. Вот будет рыба — тогда поглядим. У меня завод останавливается. Нет рыбы. Рыбы нет. Понимаешь такое дело?

— Понимаю.

— Ничего ты не понимаешь. — Ковынев увидел капитана, торопливо вышедшего навстречу в парадной форме, и улыбнулся: — Здорово! Чем угощаешь, Палыч?

— С прибытием! Обычный обед. Достали с «жирафа» ящик чешского пива. Есть креветки.

— А говоришь, обычный! — Ковынев бодро шагнул к двери, ведущей в надстройку, и вдруг остановился, увидев сохнущую на борту сеть. — Это что такое?

— Сеть-матушка, — ответил вместо — Палыча Алексеич.

— Зачем она вам?

— Записана за судном, товарищ Ковынев, — вмешался капитан.

— Немедленно вынести на берег! Обещали ловить без сети, так вот, чтоб никакой сети на борту не было!

Через полчаса после того, как рыбаки под руководством ухмыляющегося тралмейстера торжественно вынесли на пирс сеть-ловушку, «Космонавт» вышел из бухты в океан с Ковыневым на борту.

Вадим в своем неизменном синем беретике сидел на свернутой бухте каната и, глядя, как Ирина с отверткой и клещами трудится над длинным металлическим стержнем, щипал гитару:

Девушка живет. И вечеру быть синим, Вздрагивать огням колючим вдоль реки, Звездам напролет не намигаться с ними, Где-то в море светят маяки…

Поднимался добрый ветерок, развевал длинные черные Иринины волосы. И тельняшки, развешанные на корме для просушки, развевались как флаги.

«Романтика», — подумала Ирина, и ей стало хорошо и спокойно. Она вспомнила беспомощное выражение лица Палыча, когда рыбаки выносили сеть на берег, засмеялась. Движением головы откинула разметавшиеся волосы назад, чтоб не мешали работать. Ветер что-то разыгрывался не на шутку…

— Может, чего помочь, дочка? — спросил, садясь рядом с ней на палубу, Алексеич.

— Спасибо. Уже кончаю, — улыбнулась ему Ирина.

«До чего симпатичный бородач этот Алексеич! Может быть, самый необразованный из всех, он единственный, кто с самого начала отнесся с интересом ко всей затее. Может быть, потому, что руки у него похожи на старую, изъеденную морем сеть, все в шрамах и морщинах…»

— А вы откуда на Дальнем Востоке, Алексеич?

— Смоленск слыхала?

— Слыхала.

— Ну оттуда и есть… У нас на Смоленщине грибы сейчас поспевают.

— Да ну тебя, Алексеич! — вмешался Вадим. — Грибам еще рано. Сейчас июль еще — малина идет. У нас под Плёсом — малины! Завались — не хочу!

— Что, любишь малину? — Ирина устало выпрямилась с отверткой в руке. Работа была закончена.

— А как же! Я этой малины четыре года уже не видал. Я б ее две корзинки, наверно, сразу съел!

— По мне, брусника вкуснее, — сказал Алексеич, вставая и облокачиваясь на борт рядом с Ириной. — Брусника моченая хороша!

— Против малины брусника твоя — ерунда на постном масле! — убежденно сказал Вадим.

Сейнер шел, уваливаясь на свежей волне. Ветер крепчал. Уже несло в лицо соленой морской пылью. Становилось знобко.

На миг среди пены и брызг между гребнями волн выперло боком нечто бурое и неуклюжее, вроде крокодила.

Ирина схватила Алексеича за рукав ватника.

— Что это?! Видели?

— Да, коряга… Дерево. Здесь с Америки течение идет, чего-чего не выносит… — равнодушно ответил Алексеич и с укором добавил, глядя на воду: — А ты, Вадим, настоящей брусники не ел, раз бруснику не уважаешь.

Ирина оставила их на палубе и направилась к мостику — надо было узнать, куда ведут сейнер, будет ли ночью сайра.

Взглянула на часы — уже шестой. По всему судну болтались рыбаки. Обычно в это время все свободные от вахты спали, берегли силы до ночи, до первого аврала — подъема сети. Сейчас в кают-компании несколько групп забивали «козла», тралмейстер и гидроакустик расставляли шахматы. Все они с любопытством поглядывали вслед Ирине.

На мостике, кроме рулевого и штурмана Паши, никого не было.

— Все там! — кивнул Паша в сторону радиорубки и сочувственно добавил: — Если не найдут облака, луна будет. Сегодня полнолуние.

«Вот черт! В полнолуние сайра вообще не ловится. Свет луны «разбивает» стаю по поверхности океана, собрать косяк светом люстр будет почти невозможно». Ирина с досадой открыла дверь радиорубки.

Ковынев, тяжелый и злой, сидел на диванчике, заполнив собой чуть ли не всю рубку, распечатывал очередную пачку «Беломора».

— А я тебе говорю, он прав, — врубал слова Ковынев, убеждая в чем-то Палыча, стоящего рядом с креслом, в котором сидел радист, принимающий на слух морзянку и тут же отпечатывающий сообщение на портативной пишущей машинке. — У нас на путине закон материальной заинтересованности проявляется в чистом виде: больше наловишь — больше получишь. А сейнер простоял две недели…

Кончив печатать, радист вытащил листок радиограммы из машинки, молча положил на стол перед Ковыневым.

Ковынев вынул папиросу из пачки и, машинально шаря в карманах пиджака, кивнул Ирине:

— Слыхала, инженер? Люди бегут с «Космонавта».

— Ничего. Прибегут обратно.

— Городецкий обратно не вернется, — с укором сказал Палыч.

— Дался вам Городецкий! — разозлилась Ирина. — Да он за лишний рубль, при всей своей образованности, мать родную продаст. О чем вы жалеете?

Не найдя спичек в карманах, Ковынев машинально стал шарить по столу, наткнулся рукой на бланк радиограммы, сказал:

— Эх, молодая ты еще голова! Я человек старый. Одинокий. Скоро умру. Я тебе вот что скажу…

Он поднес радиограмму к глазам, и ни Ирина, ни капитан, ни радист так никогда и не узнали, что хотел сказать начальник экспедиции, потому что Ковынев встал, пересел на стул рядом с радистом, взял в одну руку микрофон, другой сделал несколько переключений по рации и, не вынимая изо рта незажженной папиросы, хмуро начал говорить:

— Всем судам сайровой экспедиции! Всем судам сайровой экспедиции! Говорит «Космонавт». Говорит «Космонавт». Я — Ковынев. Прошу настроиться на мою волну флагмана. Первой вызываю «Индигирку». «Индигирка», как слышите? Прием.

— Я — «Индигирка», — послышалось в радиорубке. — Только что отошли от пирса. На остров надвигается шквал. Слышу вас хорошо. Как поняли? Прием.

Ирина и капитан, перегнувшись через плечо Ковынева, читали лежащий перед ним текст радиограммы:

«Прогноз. Штормовое предупреждение Остатки тайфуна «Лола» с берегов Хоккайдо движутся северо-северо-восток. Сила ветра восемь баллов».

— «Индигирка», укрывайтесь за Итуруп, в район пролива Фриза. Завод остается без сырья, придется штормовать… «Омега»! Вызываю «Омегу»!

Радист чиркнул зажигалкой, дал прикурить Ковыневу и начал настраивать рацию. Вдруг в рубку ворвался искаженный помехами и акцентом японский голос:

— Тайфун, тайфун надвигается! Что, Ковынев, делать будешь? Партсобрание собирай — тайфун отменяй!

— Вот дьяволы, — весело сказал Ковынев, жадно затягиваясь папироской, — всё знают! Ну, инженер, молись богу, чтоб рыбку нашли! Скажи спасибо, хоть луны не будет!.. «Дракон»! Вызываю «Дракон»!

Ирина вышла из радиорубки, с трудом поднялась по уходящим из-под ног ступенькам на мостик и нажала на ручку двери, выводящей на правое крыло.

Дверь вырвало из рук. Стена ночного океанского ливня качнулась навстречу. Чего-чего, а луны сегодня действительно не было.

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

Ночной ливень с грохотом раскатывался по крыше завода. Но этот грохот страшно перекрывался усиливающимся ревом. Невидимое чудовище терзалось за стенами цеха, и Мая подсознательно ждала с минуты на минуту, что завод, уютно освещенный изнутри лампами дневного света, окажется смытым в яростную пучину океана.

Конвейеры еще работали, и кусочки сайры еще плыли по ним из цеха резки — третья смена только начинала. Сегодня Мая впервые вышла работать ночью. Руки уже, будто сами по себе, сгребали с конвейера сырье, подхватывали очередную баночку, набивали ее «розочкой», ставили на контрольные весы, переставляли на лоток, брали новую баночку… Недаром — вчера была первая получка — ей выдали целых 85 рублей.

Круглые часы на стене цеха показывали, что пошел лишь одиннадцатый час, и Мая с сожалением подумала, что в это время она только по-настоящему включается в занятия и спать почти не хочется до двух или трех ночи, а вот после ночной смены она наверняка будет совсем разбита.

Сегодня на очереди «Органика», «Технология рыбных продуктов», «История КПСС». Нет, она, Мая, не поддалась тоске. Наоборот, ни один вечер не пропал даром — далеко продвинулась вперед. Вот только надо попросить, чтоб не назначали в ночную, потому что ночью заниматься хорошо: все спят, никто не отвлекает. А кого просить — Ковынева?

В белом халате и белой шапочке, из-под которой сверкали черные глаза, она стояла у своего столика, набивала баночку за баночкой и думала, снова и снова, возвращаясь в мыслях к тем людям, о которых думать не хотела, — к Ковыневу, Ирине и Георгию.

Впрочем, в мыслях своих она только Ковынева называла Ковыневым, а Ирину называла — «она», Георгия — «он», потому что имена эти — Ирина и Георгий — были ей еще слишком дороги…

«Ленина тоже предавали друзья, — думала Мая, — но он от этого ведь не стал хуже думать о жизни и обо всех остальных людях».

Рука ее, протянувшаяся в этот момент к ленте конвейера, не нашарила привычного холодка нарезанной сайры, и только сейчас до слуха снова дошел осатанелый рев терзающего себя и землю чудовища, грохот ливня. И сквозь все это — голоса в гулком цехе:

— Эй, резка, подавайте рыбу, заснули там?!

— Останавливай конвейеры! Рыба кончилась!

— Как — кончилась?! А делать чего?

— Ой, девушки, буря-то какая!..

— Кошмар и ужас! А я без зонтика!..

Кто-то выключил ток, и конвейеры медленно остановились. От этого рев за черными окнами усилился. Цех еще больше стал похож на дом, который вот-вот смоет в бездну, и Маю неудержимо потянуло в толпу, к девушкам, которые уже сбились в самом теплом месте — у бланшировочных печей — и растерянно слушали грохот разгулявшейся стихии.

Здравствуй, молодость моря, Здравствуй, вечная свежесть волны, За чертой горизонта вскоре Засинеют края страны, —

запел кто-то неотличимый в белой толпе халатов и шапочек.

Мы с тобою народ не гордый, Нам бы только принять участье… —

подхватило еще два-три голоса, но песенка, жалко потрепыхавшись, смолкла перед мощным голосом бушующей природы.

— Девушки, рыбы нет и не будет, но домой не расходиться — шторм! — предупредил чей-то голос.

— Сами слышим!

— Даешь рыбу!..

— А что здесь делать всю ночь?

— Где же сайра? Почему раньше не предупредили?!

А из ликвидного цеха, перекрывая шум, доносились уже частушки вербованных.

Мая знала, что Васильевны на заводе уже нет. В среду должен прийти «Кулу» и увезти ее вместе с Васькой на материк. Но от этих частушек на душе стало совсем тревожно.

И тут за мокрой чернотой окна возник раскачивающийся, приближающийся свет фонаря.

Всех обдало сквозняком, потому что двери раскрылись и вместе с пушечным ударом волны в цех влетела мокрая Дуся-Ирен с фонарем в руке:

— Девчата, спасайтесь! Цунами!..

Оцепенение длилось секунду. Потом громадная толпа работниц лавиной сорвалась к выходу:

— Цунами!

— Цунами идет!..

— Дуся! — кричала Мая. — Дусенька, погоди, где ты?!

Но поток бегущих завертелся, смял ее, и она тотчас потеряла из виду красный беретик, который некоторое время, как поплавок, еще колыхался над поверхностью белых шапочек. Пробираясь к выходу, Мая вспомнила объявление о цунами и о том, что там говорилось о подземных толчках, а ведь подземных толчков не было.

— А ведь подземных толчков не было! — крикнула Мая, пытаясь задержаться в дверях. — Девочки, может, это ошибка? Остановитесь!..

Но ее вышибло в грязь, в ливень и вой ночи.

Невидимое чудовище где-то справа, совсем рядом, вставало на дыбы, и рушилось вдребезги, и снова вставало на дыбы, казалось, над самой твоей головой. И деться от него было некуда, потому что дорога вела вдоль берега.

Белые призраки бежали во тьме, одолевая стену ливня.

— Это ошибка! — не уставала твердить Мая, съеживаясь от ужаса при каждом ударе обрушивающихся волн. Она бежала вместе со всеми к повороту наверх, в общежитие, на сопку.

— Дура, подохнешь! — крикнула в ухо какая-то фигура. — На Северных Курилах было — все посмывало!

— Ой, девочки, не хочу умирать! Не хочу!.. — надрывался впереди чей-то юный голос.

— Ивановна! В общежитие не бежи! Бежим выше, на другую сопку!

— Не успеем!..

— Галка! Галка! Галка!.. — кричали сзади.

Чавкала грязь. Вот уже скоро должен быть мостик. Вот он! Над поверхностью переполненного водами ручья еле различаются перильца. Нащупав сразу заледеневшими от воды ногами настил, Мая двинулась вперед, но справа кто-то пихнул ее в бок, и она чуть не сорвалась. Носок левой ноги попал в щель между досками.

— Держись, Мая! — Чья-то рука неловко ухватила за капюшон куртки, сдернув его с головы, помогла выволочиться на другую сторону.

— Кто ты? Это не цунами! Подземных толчков не было! — судорожно сказала Мая и почувствовала острую боль в лодыжке.

— Танька! Где ж ты? Говорят, на другую сопку! Скорей!..

«Значит, Танька Путилова», — подумала Мая. На ногу было больно ступать.

Вся толпа как-то сразу пробежала мимо, благо поворот наверх был уже где-то рядом.

Мая отстала. Она уже не торопилась. Ковыляя по размытому подъему, вспомнила, что где-то читала, что во время цунами опасность грозит только берегу, суда в открытом океане могут волны даже не почувствовать. Ей захотелось умереть…

«А те двое пусть спасутся на своем «Космонавте». Они даже не узнают, как погибла Майка».

Оскользнулась. Попала ладонью в травянистый склон, ухватилась за что-то твердое. Сапожок… На «молнии». С кисточкой.

Отбросила его. Выпрямилась. Постояла… Наверху во всех окнах общежития горел свет…

Минут через пять стояла уже на крыльце своего барака.

Затоптанный коридор был пуст. Двери почти всех комнат раскрыты, ни одной души видно не было.

«Прибежавшие подняли тех, кто был здесь, и все бросились выше, на соседнюю сопку», — догадалась Мая.

Она мокрым рукавом сбросила капли со лба, ресниц, губ и подбородка и направилась было в свою комнату, но какой-то резкий щелчок заставил ее остановиться против одной из раскрытых настежь дверей.

Здесь, в комнате, где она раньше никогда не была, где стояло четыре покрытых вышитыми скатерками тумбочки и четыре кровати, быстро и деловито орудовала Дуся-Ирен.

Вот она вынула пачку денег из чьей-то сумочки, аккуратно защелкнула ее и швырнула обратно на постель. Вот открыла тумбочку, вынула оттуда какую-то книжку; потрясла ее, швырнула обратно, откинула матрац, выхватила кошелек, взяла оттуда бумажные деньги, роняя мелочь. Схватила зеленую кожаную шляпку, лежащую на столе, кинулась перейти в другую комнату…

И встретилась глазами с Маей.

— Так вот, Дусенька, в чем твоя стихия, — тихо сказала Мая.

Упала и прокатилась по полу зеленая шляпка. Но в другой руке у Дуси-Ирен осталась пачка бумажных денег.

— Ненавижу тебя, — сделав угрожающий шаг вперед, прошипела Дуся, — таких добреньких быть не может!.. И не будет никогда! Сумасшедшая ты…

И, швырнув награбленное на постель, выбежала вон.

«Надо скорей переодеться, лечь», — думала Мая, включив свет в своей комнате.

И не могла сдвинуться с места. Было уже все равно…

На стене глянцевито поблескивала фотография: вот она и вот Дуся, обнявшая ее за плечи. Мая подошла сорвать фотографию со стены, но раздумала.

На подоконнике лежали книги. Несколько капель с халата дробно упали на «Жизнь в лесу» Г.-Д. Торо.

Содрала липнущий к одежде халат.

«Это его книга. Что ж, интересная книга. Жаль, не дочитала, времени нет. Только что ж, ты надеешься, что можно уйти от самого себя в лес или сюда на остров?»

Она откинула шпингалет и распахнула окно.

Долетел отдаленный рев океана.

С крыши лило.

Ей стало холодно.

«Скорее переодеться, лечь в постель», — снова подумала Мая, ища привычную яркую звезду над вулканом.

Но ее не было.

Впервые не было звезды, звездочки, огонька — верного друга, собеседника во время ночных занятий.

«Да что же это? Чем я виновата? Что я им всем сделала? — Она едва не разрыдалась, но вдруг одно соображение, действительно сумасшедшего порядка, пришло ей в голову: — А вдруг если это не звезда? Если там живет человек и ему в такую ночь плохо? И никто об этом не знает».

Пальцы ее уже застегивали куртку.

«Я-то верю, что там живет человек! Я должна ему помочь! Он ведь там, на вулкане, совсем один!»

Выключив свет, она быстро прошла пустым коридором к выходу, соображая, как в ночной темноте скорее пробиться к водопаду и озерцу с форелями, откуда начинался склон самого вулкана.

Спускаясь с крыльца, она снова почувствовала острую боль в лодыжке левой ноги, но это ее не остановило. Наоборот, закусив губу, она упрямо двигалась к зарослям, которые должны были быть где-то рядом, правее, что ли…

Правее показалось что-то темное.

«Кусты?»

Шагнула и, еще шагая, шестым чувством успела понять, что ступает в пустоту.

Повалилась в какой-то страшный ров, полный воды.

Через секунду сообразила, что это — яма, оставшаяся на поляне после строительства бараков. И находится яма совсем в другой стороне, чем кусты, за умывальниками.

Хватило сил выбраться, притащиться к крыльцу.

Упала. На коленях поднялась по ступеням. Отворила дверь барака. Поднялась, опираясь на косяк. И, придерживаясь руками за стены и распахнутые двери, добрела до своей комнаты, хотела включить свет…

Но сил уже не было.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

А «Космонавт» в это время, благодаря помощи локатора, укрывался в проливе Фриза, разделяющем острова Уруп и Итуруп.

Здесь было тише.

Ирина стояла в ходовой рубке и с невольной улыбкой вспоминала, как полчаса назад, когда сейнер швыряло, как щепку, и она пробиралась в кают-компанию, чтоб выпить кружку горячего чаю, дверь одной из кают резко откинулась и оттуда на четвереньках, в полосатой пижаме, выполз бритоголовый техник Владимир Константинович.

Увидев Ирину, он побагровел:

— Остановите пароход! У меня был инфаркт!..

Она втащила тучного дядьку на койку, нашла в кармане его пиджака валидол, дала таблетку, положила на голову мокрое полотенце. Какое счастье, что пролив был уже рядом и оба острова начинали заслонять судно от шторма!

Сейчас все снова становилось нормальным. Снова у электроштурвала, насупясь, стоял Вадим в неизменной курточке с «молнией». Только на этот раз он уже не курил. И снова очкастый акустик в наушниках колдовал в углу со своим прибором, и хмурый Ковынев посматривал на ползущую с эхолота розовую ленту. Штурман Паша в белой рубахе и при галстуке, налегая на стол, вычерчивал сложный курс «Космонавта».

Пролив был пройден. Шторм остался бушевать за Итурупом. Стал слышен рокот двигателей.

В рубке стояла напряженная, рабочая тишина. Ирина прижалась лбом к ледяному стеклу, и, несмотря на то что еще было не ясно, найдут ли сегодня сайру и как поведут себя генераторы, необыкновенно чистое чувство обретенного дома, родной семьи наполняло ее, как неслышимая, ликующая музыка. И раньше было хорошо на «Космонавте», но чувству этой полной свободы мешало молчаливое присутствие Георгия, с его нарочитой отделенностью от других людей.

Однажды Андрей, лениво листая на диване томик Александра Блока, прочел ей несколько строк:

Ты и сам иногда не поймешь, Отчего так бывает порой, Что собою ты к людям придешь, А уйдешь от людей не собой…

Вот именно. С Андреем она была совсем «не собой». И с Георгием тоже. Георгий — затравленный, хищный зверь. Волк. Одинокий волк. И с ним все время приходилось быть настороже.

«А от этих, таких разных, людей не устаешь. Даже от Ковынева. И от Майки не устаешь… Хотя устаешь! От нее исходит вечное беспокойство. И всегда почему-то боишься, что окажешься не на уровне ее беспокойства. Вот-вот, не на уровне. Вот почему, Майка, тебя не любят многие девочки. Ты всегда помнишь, что каждый человек обязательно умрет, и поэтому так дорог каждый миг жизни и так непростительна каждая несправедливость…»

Ирина подумала, что Мая, наверно, только недавно кончила заниматься и сейчас спит в постели на твердой, уютной суше.

«Упрямая ты, Майка. Ну ладно, спи. Мы еще объяснимся с тобой насчет этого человека. Чтоб из-за этого чужака терять нашу дружбу?!»

— Да уйдите с дороги! — Ковынев оттолкнул ее в сторону, сдвинул вбок стекло рубки, просунул наружу рупор и подал зажигающий надеждой приказ: — Прожекторист, на мачту!

Эхолот писал сайру! И акустик, ликуя, протягивал к Ирине наушники — там щебетала стая!

— Гидра! — обняла его за шею Ирина и только сейчас увидела, что застенчивый акустик моложе ее, совсем еще юноша. — Спасибо от души!

— Это меня целуй! — заметил Ковынев, жадно перебирая покрывающуюся косыми штрихами ленту эхолота. — Под килем косячок центнеров на двести… Здесь, у пролива, смешиваются воды Охотского моря и океана, затишье… Соображаешь?

— Соображаю. Чего ж вы не включаете? Включайте скорей!

— Не торопись. Не замуж. Пусть рыба накопится! — строго сказал Ковынев.

Капитан включил все люстры, скомандовал: «Малый вперед!»

Когда Ирина, завязав под подбородком тесемки широкополой зюйдвестки, вышла под дождь на правое крыло мостика, она увидела, что громадная стая сайры уже густо клубится вокруг сияющего огнями «Космонавта».

Теперь надо было без помощи сети переместить всю эту рыбу из океана в трюмы сейнера.

Наступил решающий момент, первый итог трехлетних расчетов, неудач, опытов в аквариумах института…

Прозвучал перезвон аврального сигнала.

— Полундра! — завопил с мокрой палубы тралмейстер. — Мостик, гасить левый!

И погасли люстры на левом борту. Погас прожектор.

Рыба вся перешла под рабочий правый борт. Уже можно было опускать электроды. Все зависело теперь только от нее, от Ирины. Палыч и Ковынев тоже вышли на мостик. Она спиной ощущала их присутствие.

— Ну, Сергеева… — Ковынев положил тяжелую руку ей на плечо.

И в этот миг узкий сноп ярчайшего света резанул по глазам, потом мощно прошел по тысячам выпрыгивающих рыб и медленно ушел по воде куда-то в темноту. Погас. И снова нагло ударил по стае у борта «Космонавта», снова повел в темноту…

— Ах, сукины дети! Прожектором рыбу перетягивают! — завопил Ковынев, хватаясь за поручни. — Хотел бы я знать, кто этим занимается! Снова «Дракон» или японцы?

— Какие еще японцы? Наши, — угрюмо сказал Палыч, подавая Ковыневу бинокль. — «Дракон» или «Нептун», больше некому.

По его команде на мачте включили прожектор и, пометавшись лучом в темноте, он нащупал подкравшееся судно, которое теперь зажгло боковые люстры с обоих бортов.

— «Нептун»! — сказал Ковынев, опуская бинокль. — Отдали рыбу. Ну, добро. Не робей, Сергеева. До утра еще далеко, найдем сайры. А эта им поперек горла станет. Видно, не поняли, кто проводил сегодня с «Космонавта» капитанский час.

А внизу, с палубы, собравшиеся у борта рыбаки орали в сторону «Нептуна»:

— Пираты!

— Тунеядцы тихоокеанские!

— Другой раз из ружей все люстры перецокаем!..

— Закон жизни, конкуренция, — неожиданно изрек Вадим, когда все вернулись в рубку и «Космонавт» средним ходом двинулся вперед.

— А ты бы помолчал! — жестко сказал Палыч.

— У них будет рыба, а у нас нет! — упрямо повторил штурвальный. — Верно говорю: закон жизни.

— Сопляк ты! — рявкнул Ковынев. — Стоишь у штурвала — стой и не рассуждай, а гляди в оба!

— А чего вы обзываете? — обиделся Вадим.

— Я бы тебе дал по заднице сейчас же, не будь здесь женщины, — доверительно сообщил Ковынев.

Палыч расстроенно заметил:

— Набрался тут от Городецкого разных законов жизни, умней всех сделался…

Вадим смолк.

Ирина взглянула на часы. Три сорок пять. Ночь перевалила на вторую половину.

— Попискивает… — робко подошел акустик.

Она схватила наушники, больно прижала к уху. Из косной, доисторической толщи воды, как из космоса, донеслись редкие одиночные сигналы: чирик-чир-чирик…

Минут через десять «Космонавт» снова нащупал стаю сайры и стоял над ней, сияя в ночи огнями всех люстр.

И снова по всем каютам, рубкам и коридорам раздался авральный перезвон.

— Эй, мостик! Гасить левый борт! — снова вопил с палубы тралмейстер.

— Палыч, миленький, выключайте левый! — торопливо сказала Ирина и побежала вниз по трапу на палубу.

Она чуть не сбила с ног Владимира Константиновича, который, отдуваясь, поднимался на мостик.

— Вы куда?

— Да из машинного. Проверял генераторы.

— Вам что, легче?

— Легче, легче… Вы бегите. Я за пультом постою.

— Большое спасибо! Я тогда побежала.

Она выскочила на палубу, как раз когда гасла последняя, носовая люстра левого борта.

Правый борт еще сверкал, и под ним море кипело и всплескивало от сотен выпрыгивающих сайр.

— Сколько будущих консервов! — встретил ее на баке тралмейстер.

— От и до! — подхватила Ирина и покосилась наверх, на мостик. Там на крыле высилась грузная фигура Ковынева.

С помощью тралмейстера она высунула с носа сейнера длинный деревянный шест — «выстрел», с конца которого свисал в воду стержень-электрод, подсоединенный к кабелю. Потом пробежала на корму. Там с таким же шестом наготове стоял спокойный Алексеич.

— Не боись, дочка, может, и получится…

Ирина похлопала его по плечу:

— Получится.

Погрузив кормовой электрод, она снова прошла вдоль всего правого борта к носу, сложила ладони рупором, крикнула на мостик:

— Владимир Константинович, вы у щита? Ток на электроды!

Ковынев обернулся, передал в рубку:

— Ток на электроды!

«Черт возьми! — подумала Ирина. — С палубы на мостик нет связи, орать приходится… Двадцатый век…»

— Сергеева, ток дан! — донесся сверху голос Ковынева.

— Лебедка, начинайте! — крикнула Ирина тралмейстеру.

Тот схватился за рукоятки, и умный механизм начал медленно поднимать с палубы толстую резиновую трубку с высовывающимся из ее отверстия латунным цветком с лепестками — положительным электродом.

Труба перегнулась через борт, и конец ее начал спускаться в тучу клубящейся сайры.

— Медленней! — Ирина тоже перегнулась через борт. — Не распугайте!..

«Хорошо, что Владимир Константиныч там, — лихорадочно думала Ирина. — Пожалуй, сайры полно, пора гасить правый…»

— Гасить правый борт! — крикнула она мостику и увидела, что весь правый борт облеплен любопытствующей командой. — Тралмейстер, направьте всех людей на прием сайры!

— Так-таки всех? — переспросил тралмейстер, останавливая лебедку.

— Всех! — крикнула Ирина и, увидев, что последние люстры гаснут, отдала решающую команду: — Насос включайте!

Красная лампа рубиновой звездой зажглась над отверстием опущенной в воду трубы, над цветком-электродом. С грохотом заработал установленный на палубе насос. Другой конец резиновой трубы зиял пустым, черным отверстием над деревянным лотком, уходящим в трюм.

Оттуда, из брюха корабля, из глубины трюма, смотрела вся команда…

Грохотал насос. Рыбы на лотке не было.

Ирина затылком чувствовала ковыневский взгляд с мостика.

— Ну, что там? Ирина, что? — Голос сверху в рупор. Это не выдержал Палыч.

«Эх, Палыч, Палыч, ведь нужны секунды, чтоб первой рыбе пройти по всей длине трубы. Нервные вы, товарищи рыбачки… Ну вот, наконец… Вот она, миленькая! Пружинистая. Серебристая. Запрыгала вниз по лотку. Одна… Сразу три. Четвертая, пятая…»

Толстый, трепещущий поток сайры, притянутый электродами к самому отверстию насоса, лился в трюм. А за другой, левый борт водопадом хлестала отработанная вода. Лился и лился перекачиваемый из океана поток рыбы.

— Чего рты разинули? — раздался рядом зычный ковыневский голос. — Сайры не видели? Ящики, ящики подставляйте!..

«Хозяйственник, практик несчастный! Как будто все так и должно было быть. Не поздравил даже!»

Ирина заглянула в головокружительную пустоту трюма. Там в бешеном темпе сновали люди, подставляли ящики под живой поток рыбы, наскоро присыпали слоем битого льда, устанавливали их в штабеля…

— Тара скоро кончится! — с тревогой крикнул тралмейстер.

— Тара?! — Ковынев оглядел палубу. — А ну давай сюда всех свободных! Молотки! Гвозди! Доски, фанеру, какая есть!.. А ты что стоишь? У меня завод без рыбы!..

Не только Ирину, акустика, штурмана и даже спустившегося с мостика Владимира Константиновича подключил Ковынев к рыбакам, сколачивающим на палубе гигантский, похожий на боксерский ринг, ящик.

С гвоздями во рту и молотком в руке Ковынев ухитрялся наращивать борта сооружения и говорить Ирине то, о чем так давно мечтали создатели насосно-импульсной установки:

— Мы эти штуки поставим прямо на плавзаводы. Никакого сейнерного флота не нужно. Соображаешь? Будем выходить в океан. Искать рыбу и тут же перекачивать свеженькую, живую прямо в цех — на конвейер! Большие плавзаводы могут следовать за рыбой как угодно далеко. Береговых заводов тоже не надо!

— Соображаю, соображаю, Петр Степаныч.

— Трюм полон! Ящиков нет! Льда — тоже! — вылез на палубу тралмейстер, вытаскивая из-за шиворота трепещущую сайру.

— А ты не подгоняй! Мы тебе не плотники! — рассердился Ковынев, оглядывая недоконченное сооружение.

Ирина кинулась к насосу и развернула шланг от трюма к ящику на палубе.

— Добро! — Ковынев устало сдвинул кепку на затылок. — Узнает инспекция — съедят заживо… Но ничего, утра сейчас холодные. Не испортится.

Кто-то потянул Ирину за рукав. Обернулась. Это был капитан.

— Хлещет и хлещет, — грустно сказал Палыч, глядя на водопад сайры. — Ну, рыбаки, которые молодые, учиться пойдут, мускулом теперь не возьмешь. А я что? Я ведь в этой технике не разбираюсь…

— Да-а, — протянул Ковынев, — шарашка на путине кончается. Здесь уже пятидневный улов. Скажи, тралмейстер?

— Точно. И сундук-то переполняется. Брать больше некуда.

Ирина подбежала к борту.

Громадная стая полукольцом стояла у правого борта, стягиваясь к храповику насоса…

— Жалко, говорю, оставлять. — Лицо Ковынева, подошедшего к ней, было просительным, почти нежным. — Слушай, инженер, гидра-очкарик сейчас такую вещь придумал… Может твой ток придержать стаю на малом ходу судна?

— Как?! — изумилась Ирина. — Вы что, хотите ее до острова довести?

— Зачем до острова? До ближайшего судна! Мы же все равно сейчас не на месте стоим. Дрейфуем по ветру, по течению… А так — какая разница? Врубим все люстры и малым, самым малым ходом пойдем себе помаленьку, и стая с нами. А?

…Все было бы совсем хорошо, если бы ближайшим судном не оказался «Дракон». Он вел поиск рыбы всего в трех милях отсюда, и на борту его находился Георгий. Но радист уже связался с «Драконом», и в рубке слышался голос:

— Я — «Дракон», я — «Дракон». Отвечаю: сделали два подъема, взяли всего центнеров полста, полста. Прием.

— Я — «Космонавт», — говорил в микрофон Ковынев — «Дракон», «Дракон», слушай меня внимательно. Включи все свои люстры, все люстры и давай полным ходом ко мне, полным ходом ко мне. Готовься принять под свой свет приличный косячок, приличный косячок. Как поняли? Прием.

— Ничего не понятно. Ничего не понятно. Просим повторить, «Космонавт», просим повторить. Прием.

— «Дракон», «Дракон», если не врешь, как всегда, и не загрузился уже мелкой рыбой, включай все люстры, все люстры и шпарь ко мне полным ходом. Примешь стаю, примешь стаю…

Ирина вышла из рубки…

Ящик был уже заполнен доверху, а поток сайры все лился и лился. На досках палубы повсюду плясала рыба.

— Пора выключать, — сказал Палыч. — Уже зря губим.

— Отключай, если рука поднимется, — произнес подошедший Ковынев.

Ирина взялась за рубильник и увидела, что Ковынев отвернулся в сторону.

Шум насоса смолк. Иссяк поток сайры. Палыч включил люстры обоих бортов.

— Тралмейстер, выберите, пожалуйста, шланг! — крикнула в рупор Ирина и почувствовала себя разбитой, особенно болели глаза.

— Малый, самый малый вперед! — скомандовал Палыч в машинное отделение.

«Космонавт» медленно двинулся навстречу приближающимся огням «Дракона».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

В дверь стучали.

Мая с трудом открыла глаза. В комнате синела предрассветная мгла.

Видно, стучали давно. А может быть, показалось. Сейчас стучали. Все сильней…

Оказывается, она все еще лежала навзничь поверх одеяла. Хотела двинуться, боль в лодыжке ознобом ударила по телу. Разом все вспомнила. Застонала…

Дверь приоткрылась.

Огромная темная фигура возникла в комнате, зашарила рукой по белеющей стене.

Мая замерла.

Рука нащупала выключатель. Зажегся свет.

Мая приподнялась на локтях.

Перед ней стоял совершенно незнакомый, страшный человек.

До глаз заросший черной бородой. С карабином за плечами. С сумкой на боку.

Вскрикнуть не было сил.

Человек протянул к ней руку. Рука была покрыта густыми волосами.

«В жизни надо иметь волосатую лапу… Кто это говорил?»

Дотронулся до ее головы. Мая вжалась в кровать.

— Да не бойтесь, девочка, не бойтесь, пожалуйста. Что с вами стряслось?

«Кто вы?» — хотела спросить Мая, но только шевельнула губами.

— Никак не мог успеть раньше… Попробуйте в потемках с такой горки спуститься!

— С горки?

— Ну да, с вулкана.

Он снял карабин, поставил в угол, хотел что-то сказать, но испугался, потому что Мая заплакала.

Она плакала легкими слезами, как плачут, когда горе внезапно сменяется необъятным счастьем. Но незнакомец ничего этого не понимал и растерянно бубнил:

— Да что вы, девочка!.. Где у вас вода? Я вам попить принесу. Хотя постойте, зачем же я ее тащил? — Он сорвал с плеча сумку и начал расстегивать пряжку ремешка. — Я вам сейчас валерьянки с ландышем накапаю. Говорят, чудесная штука, а? Что это вы, девочка?

Мая хрипло переспросила:

— С вулкана?

— Элементарно. С вулкана, — поспешил подтвердить незнакомец. — Там обретаюсь. Может, будете смеяться, но мне давно уже было чертовски интересно, кто это внизу, в крайнем бараке, так поздно гасит свет… Смешно? Даже, как Сент-Экзюпери, целую теорию построил…

— Помолчите, — сказала Мая. — Вы кто? Вулканолог?

— Естественно. Там есть площадка. Нас на вертолете забросили. Сборный скворечник и все такое… Учебники? Ваши учебники? Студентка? Здорово! Да, так я говорю — целую теорию построил. Вижу внизу чей-то огонь. Звезда. Какой-то человек не спит ночами. Почему? О чем думает? Смотрел в бинокль. Ничего не видно. Звезда, и все. Смешно, правда?

— Смешно, — улыбнулась Мая сквозь последние, невысохшие слезы.

— О чем же вы, девочка, думаете, если не секрет? — спросил он, взяв, чтобы скрыть волнение, «Жизнь в лесу».

— Так… Ни о чем особенном. — Она вспомнила, что лежит в истерзанной куртке, приподнялась, спустила ноги с кровати, коснулась пола и снова не смогла сдержать стона.

— Нога? — Незнакомец бросил взгляд на распухшую лодыжку и присвистнул. — Ушиб? Разрешите?

Он опустился на колени, и Мая заметила белые искры седины в его давно не стриженных волосах.

— По-моему, растяжение связок, — сказал незнакомец, бережно ощупав лодыжку. — Ерунда. Давайте наложим компресс. Прибинтуем — через день танцевать будете. Кстати, послушайте, что за шухер был здесь ночью?..

И пока он вынимал из сумки бинт, йод, вату и потом мастерски бинтовал ногу, Мая рассказала о ночной панике и массовом бегстве на сопки.

— Ну и ну! — поразился незнакомец, вставая с коленей. — Цунами, конечно, не было. Это не так часто, как вам кажется. А надвигалось бы — вас предупредили. Был шторм, отголосок одного тайфунчика. Обычная передряга для Курил. А ночью по нашим сопкам бегать — дело гиблое. По себе знаю. Можно шею свернуть.

Он взглянул на лампочку. Огонь ее уже поблек в свете утра. Незнакомец улыбнулся, шагнул к двери и нерешительно выключил свет.

— Ну хорошо. А вы, вы же говорите, не поддались панике?

— Нет, — покачала головой Мая.

— Куда же вы лезли?

«Догадается или нет?» — подумала Мая и спросила:

— А почему сегодня у вас свет не зажегся?

— Да я понял, что с вами неладное, звезда не горит, погасил свет и начал спускаться… Хотя погодите! Вы-то откуда знаете? Минуточку! — Вулканолог провел рукой по виску.

— Мая! Ты здесь?! С тебя шесть рублей!

Дверь распахнулась. Людмилка, Танька и еще целая толпа незнакомых девчат ввалилась в комнату с каким-то большим и очень тяжелым предметом, завернутым в толстую оберточную бумагу.

Водрузив его на стол, девчата возбужденно загалдели, с интересом поглядывая на незнакомца:

— Ой, Майка! Ну и кретинки мы! Целую ночь продрожали на сопке!

— Ужас! Исцарапались жутко!

— Я чуть в пропасть не свалилась! — похвасталась Людмилка.

— Гони шесть рублей. Твоя доля. Дусе подарок купили!

— Дусе?! — Мая от изумления встала на ноги.

— Ну да! У нее же сегодня день рождения! Что ж, ты забыла? Странная ты, Майка… Сама подбила нас. Вон ее уже поймали и ведут! Слышишь?

Действительно, из коридора надвигался хохот девушек и хриплый, умоляющий голос Дуси-Ирен:

— Да пустите меня! Пустите, мучители!..

Через секунду десяток рук впихнул упирающуюся, взлохмаченную Дусю в комнату.

Она встретилась глазами с Маей, увидела незнакомого человека, карабин…

— Вот, Дусенька! Смотри, тебе от нас всех.

Людмилка сорвала бумагу, сняла футляр, и перед Дусей предстала новенькая электрическая швейная машинка.

— Венгерская! — произнесла Путилова.

— Да убейте, лучше убейте меня!.. — злобно завопила Дуся. — Не было мужа-летчика! Дочка была. Мужа не было!.. Ну, ты, бородач, чего смотришь? Бери ружье, расстреляй меня! Гаси свет, конец, и полундра!.. Мая, разве ты не сказала? Мая, скажи им! Что ж ты так смотришь, Мая?!

— Девчата! Девчата! — Кто-то бежал по коридору, проводя палкой по дверям. — Немедленно всем на завод! Рыба пришла! Рыба!..

Праздничный воздух того дня, когда они все шли со смены и скандировали «Мы нор-му пе-ре-вы-пол-ни-ли!», разом наполнил общежитие. Трудная, механическая, неблагодарная работа, которую Мая так ненавидела в первые дни, сегодня спасительным магнитом потянула к себе всех, уставших от бестолочи этой нелепой ночи.

Через несколько минут барак был пуст, если не считать Дуси, оставшейся наедине со своей швейной машинкой.

Армия работниц, гомоня, скатывалась вниз, к заводу.

Опираясь на руку вулканолога, Мая тоже спускалась вниз. Очень скоро они отстали. Остановились.

Внизу сверкала-переливалась бухта. У пирса стояло несколько сейнеров.

— Пароход какой-то подходит, — сказал вулканолог.

Мая приставила ладонь к глазам и узнала «Кулу». Где-то, почему-то очень высоко в сопках, знакомый петушок прокричал: «Ку-ка-ре-ку!»

— Я там была. Даже знакома со штурманом, — сказала Мая и засмеялась.

— Чему вы смеетесь? — спросил вулканолог, щурясь от солнца.

— А все-таки жизнь прекрасна! — невпопад ответила Мая.

И она пошла дальше, боясь, что то ли от вопроса вулканолога, то ли от чего-нибудь еще это состояние счастья опять пропадет…

Когда они подходили к заводу, с «Космонавта», «Дракона» и еще с какого-то сейнера по конвейерам шел поток ящиков, полных сайры. Переложенная мелким льдом, она прохладно сверкала на утреннем океанском солнышке.

Невдалеке от сходней «Космонавта» в толпе, окружившей Ковынева, алым пятном выделялась Иринина куртка.

Мая оглянулась на вулканолога и вдруг поняла, что сейчас больше всего на свете ей хочется доказать Ирине, Ковыневу — всем-всем, всему миру, — что неправда, звезда на вулкане есть, и что человек человеку звезда, и она, Майка, не сумасшедшая, а такая, как все, одна из многих, просто она всегда верила в лучшее, в самое хорошее. Вот и все.

— Ирина! — крикнула Мая и просияла, увидев удивленное Иринино лицо. И поняла, что простила, простила ей этого Георгия, что бы между ними там ни было. — Подождите меня! — бросила Мая вулканологу и, преодолевая боль, двинулась к толпе.

— Здравствуй, — сказала Ирина. — Что с тобой?

…А солнце светило. Конвейер скрипел и двигался. Гудел подходящий с океана «Кулу».

Как человек с другой планеты, стоял вдалеке от всех, в начале пирса, вулканолог с карабином за плечом.

Он смотрел, как едет по конвейеру рыба свежего, сегодняшнего улова.

ОГЛАВЛЕНИЕ

Глава первая … 3

Глава вторая … 7

Глава третья … 11

Глава четвертая … 20

Глава пятая … 24

Глава шестая … 28

Глава седьмая … 32

Глава восьмая … 34

Глава девятая … 40

Глава десятая … 45

Глава одиннадцатая … 51

Глава двенадцатая … 57

Глава тринадцатая … 63

Глава четырнадцатая … 72

Глава пятнадцатая … 79

Глава шестнадцатая … 84

Глава семнадцатая … 90

Глава восемнадцатая … 98

Глава девятнадцатая … 106

Глава двадцатая … 112

Глава двадцать первая … 121

К ЧИТАТЕЛЯМ

Издательство просит отзывы об этой книге присылать по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43.

Дом детской книги

Для старшего возраста

Файнберг Владимир Львович

СВЕТ НА ВУЛКАНЕ

Повесть

Ответственный редактор Е. М. Подкопаева.

Художественный редактор А. В. Пацина.

Технический редактор И. Я. Колодная.

Корректоры К. П. Тягельская и 3. С. Ульянова

Сдано в набор 19/Х 1971 г. Подписано к печати 11/I 1972 г. Формат 84X108 1/32. Печ. л. 4. Усл. печ. л. 6,72. (Уч.-изд. л. 6,81). Тираж 75 000 экз.

ТП 1972 № 340. Цена 33 коп. на бум. № 2. Ордена Трудового Красного Знамени издательство «Детская литература» Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Центр, М. Черкасский пер., 1.

Ордена Трудового Красного Знамени фабрика «Детская книга» № 1 Росглавполиграфпрома Комитета по печати при Совете Министров РСФСР. Москва, Сущевский вал, 49. Заказ 3054.

ИЗДАТЕЛЬСТВО «ДЕТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА»

В 1972 году для детей старшего возраста выходят книги:

Алексин А. ПРО НАШУ СЕМЬЮ.

Психологические повести и рассказы о подростках.

Демыкина Г. ДВЕ ВЕСНЫ.

Повести о современной молодежи, решающие острые нравственные проблемы.

Достян Ричи. ТРЕВОГА.

В книгу входят две повести: «Два человека» и «Тревога», — посвященные моральным проблемам.

Искандер Ф. ПЕРВОЕ ДЕЛО.

Рассказы о детстве военных лет. Действие происходит в Абхазии.

Коршунов М. БУЛЬВАР ПОД ЛИВНЕМ.

Роман о юных музыкантах.

Марысаев Е. БЕЛАЯ ДОРОГА.

Повесть о строителях ГЭС в Якутии в зоне вечной мерзлоты.

Паустовский К. ЗОЛОТАЯ РОЗА.

В книгу, выпускаемую к 80-летию писателя, входят повести: «Кара-Бугаз», «Северная повесть», «Повесть о лесах», «Золотая роза».

Романова Н. ЛИВЕНЬ.

Лирическая повесть о молодом ученом.

Шатько Е. КРАСНЫЙ ЛЕС.

Рассказы о современных подростках и молодежи, об увлеченности любимым делом, о романтике труда.

Эти книги по мере выхода их в свет можно приобрести в магазинах Книготорга и потребительской кооперации.

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Оглавление

ОТ АВТОРА

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg