«Штурман с «Альбатроса»»

Штурман с «Альбатроса» (fb2) - Штурман с «Альбатроса» 998K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Петрович Орлов

Олег Орлов Штурман с «Альбатроса»

РАЗНЫЕ РЕБЯТА

Как-то в октябре месяце я жил в небольшой деревушке на берегу Черного моря.

Было такое время, когда отдыхающие уже разъехались по своим шумным городам. Берег был пустынен, море холодное. Но по утрам я все-таки ходил купаться и нырял в ледяную воду. Потом одевался и шел по берегу.

Вдалеке проплывали большие корабли. На причалах сидели редкие рыбаки. Летали молчаливые чайки.

Однажды я сел на большой камень и задумался. Я думал: вот шумит это вечное море и плывут по нему корабли. И пока будет море — будут и корабли. А на кораблях — смелые люди, моряки…

Подошли двое мальчишек. Один был подпоясан матросским ремнем, на другом — морская форменка со взрослого плеча.

— «Узбекистан» идет, — сказал один.

— Нет, — сказал другой, — это «Белоруссия».

Поспорим?

Мальчишки ушли, а я продолжал думать.

«Вот, — думал я, — мальчишки эти, конечно, мечтают стать моряками. Мальчишки всегда мечтают стать моряками. Даже девчонки, бывает, мечтают о море».

И я стал вспоминать…

Дело в том, что работаю я в пионерском журнале, в «Костре». У «Костра» — миллионы читателей. Многие пишут в журнал, некоторые просто приходят в редакцию в гости. Мальчишек я знаю лучше, чем девчонок, потому что больше имею дело с мальчишками. Почему? Сейчас объясню. В «Костре» есть две особенные странички.

Это странички для тех ребят, которые мечтают о море, кораблях и далеких плаваниях. Странички называются «Морская газета». Отыскать их в Журнале совсем не трудно: маленький кораблик плывет по волнам вверху страницы. Эту «Морскую газету» я и редактирую.

В «Морской газете» можно прочитать об удивительных морских животных, о разных подводных приключениях, о быстроходных парусниках, о славных кораблях революции.

Бывает, что «Морская газета» печатает стихи, рассказы и заметки, которые сочиняют сами ребята. И просто интересные письма. Писем «Морская газета» получает очень много. Потому что у ее читателей великое множество вопросов…

— Почему корабли не переворачиваются?

— Какое море самое глубокое, а какое самое соленое?

— Существует ли Морской змей?

А больше всего вопросов бывает о том, как сделаться моряком — капитаном, штурманом, матросом…

На все эти письма нужно ответить.

Так и знакомишься с разными ребятами. Конечно, ребята попадаются всякие. Бывают и такие, что к своему будущему подходят кое-как, как будто не жизнь им предстоит жить и профессию по душе найти, а, скажем, в кино сходить.

Не думаю, что из таких вырастут надежные и умелые люди.

Но есть и такие ребята, что если уж решили, если уж выбрали, если о чем-то мечтали с детских лет, то и делали все, чтобы эту мечту осуществить. И мечта сбывалась.

Недаром же сказал когда-то один великий человек: «Когда ты ставишь себе настоящие цели — обстоятельства сами идут к тебе на помощь…»

Вот о ребятах, которые ставили себе настоящие цели и которые умели мечтать, я и вспоминал, сидя на берегу моря, в маленькой деревушке, и слушая, как шумят волны…

Это были все очень разные ребята.

РАСПИСКА

Почти каждый год «Морская газета» устраивает игры. Эти игры — вроде КВН. Победителя ждет подарок. А самых-самых лучших журнал награждает путевкой в «Артек».

Был один мальчик. Звали его Володя. Пожалуй, он лучше всех ребят знал морское дело. И про подводные лодки все знал. И про знаменитые парусники. И как флажками моряки переговариваются…

В нашей игре «Океан» он стал победителем. Его наградили путевкой в «Артек».

А порядок был таков, что редакция сначала посылала в школу телеграмму: «Так, мол, и так. Ваш ученик, а наш читатель — победитель. Пришлите характеристику. А мы тотчас вышлем путевку в Артек».

Такую телеграмму мы послали в город Николаев, в школу-интернат, где учился Володя.

Да, я забыл сказать, что был он пятиклассником. Телеграмму послали, а в ответ от директора получаем вот что: «Школа-интернат против того, чтобы Володя награждался путевкой в пионерлагерь «Артек»…

Вот тебе и на! В чем дело? Никогда такого не бывало. А время-то идет!

Заказали мы срочный телефонный разговор с интернатом. К телефону подошел директор.

— Слушаю! — говорит. — Ах, это снова вы меня беспокоите?

— Да, — говорю, — мы.

— Так вот, — говорит он, — педагогический коллектив против — и всё тут.

— Почему? — кричу я в трубку. — В чем дело-то?

— Дело, — отвечает, — в том, что нельзя, и все.

На этом и кончился разговор. Директор повесил трубку.

На следующий день с командировкой в кармане вылетел я в город Николаев.

Прихожу в интернат.

— Здравствуйте…

— Здравствуйте…

— Вы директор по фамилии такой-то? Я — из «Костра». Хочу узнать все-таки, в чем же дело? Почему вы против того, чтобы ваш ученик Володя поехал в «Артек»?

— А он, — говорит мне директор, — плохой. Он — вор…

— Что же он украл? — спрашиваю я. — Может быть, пианино?

— Не острите, пожалуйста. Он рубль у детей взял, у своих же товарищей. У одноклассников, можно сказать. И важна тут не сумма, а факт! И что же? Если мы его теперь рекомендуем в «Артек», значит, поощрим за воровство, да? Нет уж, как хотите, но лучшим он никак быть не может, а уж тем более победителем. Хотя должен признать, что учится он на пятерки и четверки.

— Конечно, — говорю я, — что мальчик рубль украл — это очень плохо. Просто никуда не годится. Но все равно мальчик этот в нашей игре — победитель, и мне бы хотелось его увидеть.

— Пожалуйста, — говорит директор, — мы его в клетке не держим. Сейчас вам его позовут.

Так я познакомился с Володей.

Был он маленького роста, тщедушный, большеголовый. Острижен коротко, уши торчат, глаза печальные: ему уже сказали, что «Артека» ему не видать…

День был воскресный. Спросил я у директора разрешения взять Володю погулять по городу. Пошли мы. Володя мне все о себе рассказал.

Отца и матери у него не было, была одна тетка. Тетка и определила его в интернат, чтобы не мешался под ногами: у тетки-то своя семья…

И про рубль Володя рассказал. Действительно, однажды взял он чужой рубль. В прошлом году это было, в четвертом еще классе… Попросить было не у кого, а хотел сходить с ребятами в кино…

Володя заплакал…

Ничего не сказал я ему, идя с ним рядом. Словами не научишь ни добру, ни честности.

Володя, когда подошло время нам прощаться, сказал:

— Конечно, я знаю, что в «Артек» я не поеду, но честное слово вам даю, товарищ корреспондент, что никогда больше в жизни ни копейки не украду! Честное пионерское!

Я ему поверил. Да и хороший он был, на мой взгляд, мальчишка, несмотря на этот проклятый рубль…

И мне показалось, что не совсем так, как надо, поступил тот директор во всей этой истории с рублем.

Короче говоря, под великую ответственность журнала упросил я директора отправить Володю в «Артек». Долго он не соглашался. И тогда оставил я ему расписку: «В случае, если Володя когда-нибудь что-нибудь украдет, то журнал и я лично в этом будем виноваты». И число поставил. И подписался.

Так Володя поехал в «Артек» и так началась у нас с ним большая дружба.

Учился он действительно на пятерки.

В шестом классе его выбрали председателем совета отряда.

Директор тот на следующий год ушел и пришел другой. Это была добрая и понятливая женщина. Я ей писал насчет Володи, а она — мне. И о Володе заботилась особо.

Володя же рос, окончил шестой, окончил седьмой.

И получил я от него очередное письмо. Он писал:

«Привет Вам от города Николаева!

У меня все идет хорошо. Решил я стать военным моряком, потому что, как Вы знаете, давно мечтаю командовать крейсером или хотя бы миноносцем…

Так что очень Вас попрошу: узнайте, пожалуйста, все про Ленинградское нахимовское училище. Когда и кого туда принимают и какие экзамены?

Это мне очень-очень нужно!

Если Вам интересно, то посылаю свое фото. На морскую форму не обращайте внимания, я взял ее у друга — сфотографироваться…

Учусь по-прежнему на пятерки.

Никому не признавался, что пишу стихи. Одно стихотворение Вам посылаю…

Володя».

Стихотворение нам в редакции понравилось, и мы его напечатали в «Морской газете». И рисунок к нему, который Володя нарисовал.

Там, где туман над морем Все ночи до утра, Где штормовать в дозоры Уходят крейсера, Там, где восходит солнце, Как праздничный салют, Над сине-белым морем Привет нам чайки шлют. Там трудная дорога Встречает корабли, И вечная тревога, И горизонт вдали…

Что касается нахимовского, то в тот же день я позвонил в училище и узнал все, что просил узнать Володя. Что в нахимовское принимают здоровых юношей, закончивших восемь классов. Что учиться нужно на «хорошо» и «отлично» и изучать в школе непременно английский язык. Что нужно заключение медицинской комиссии при райвоенкомате и заявление о желании учиться в нахимовском и стать офицером.

Обо всем этом я написал Володе.

Только случилось тут вот что. В нахимовское Володю не приняли: в школе-интернате-то он учил немецкий, а в нахимовском, как вы уже знаете, — английский…

Я, как мог, утешал Володю и посоветовал ему послать документы в мореходное училище. «В конце концов, разве плохо быть капитаном мирного корабля?» — написал я Володе.

Он так и сделал. Послал документы в мореходку.

Потом я какое-то время ничего о Володе не мог знать, потому что уехал в длительную командировку на Дальний Восток.

А у Володи к тому времени — форменная беда: он упорно занимался и испортил зрение. Утомились глаза: ночами читал учебники.

Прощай, мореходка! Прощайте, мечты о море!.

Я всего этого не знал, хотя забеспокоился, не получая от Володи весточки целых полгода.

И вдруг почтальон приносит конверт. На конверте обратный адрес: «Город Николаев, Судостроительный техникум».

Вот тогда-то я по-настоящему оценил его упрямый характер. Не пал он духом, хотя судьба, можно сказать, дважды пыталась ему подставить ножку.

Судостроение — это совсем к кораблям близко.

Снова наладилась наша переписка. И Володя полюбил свое будущее дело — строить корабли.

Почти каждое его письмо тех лет начиналось словами: «Простите, что задержался с ответом, — некогда…» Или: «Извините, что долго не писал: нет времени, занимаюсь по ночам…»

И вот однажды — было это, точнее, в прошлом году — в редакцию входит высокий и красивый молодой человек и говорит: «Здравствуйте! Я — Володя…»

Знаете, зачем он приехал?

Ну конечно, прежде всего — повидаться. И потом Володя был очень горд полученным дипломом кораблестроителя и хотел, чтобы все в редакции порадовались вместе с ним.

А еще мы узнали, что Володя ведет сейчас в Николаеве большую комсомольскую работу по борьбе с хулиганством и состоит общественным инспектором уголовного розыска.

Вот как обернулось дело с моей распиской.

ПОДЗОРНАЯ ТРУБА

С этой подзорной трубой у меня было хлопот…

Но сначала о Мише.

Мне кажется, что это был самый начитанный, самый знающий мальчишка из тех, что я встречал в своей жизни.

К двенадцати годам он, вероятно, уже проглотил все пятьдесят томов Большой Советской Энциклопедии и десять книг «Жизни животных» Брэма.

На морских конкурсах и морских викторинах не было для него трудных вопросов.

Может ли утонуть акула? Куда приплывет бутылка с письмом, если ее бросить возле полуострова Флорида? Плачут ли рыбы? Какого цвета бывают моря? Где белые медведицы выводят медвежат? Какой капитан впервые в истории совершил кругосветное плавание?..

На все эти нелегкие вопросы он мог ответить не задумываясь.

Рисовал Миша очень хорошо, и его рисунок на морскую тему занял третье место на Всемирной выставке детского рисунка в Дели.

Мечтой Мишиной жизни было выучиться на биолога, чтобы потом изучать морских животных. И если очень повезет, то найти легендарного Морского змея, гигантского кальмара или, еще лучше, исчезнувшую всего два века назад морскую корову…

Миша участвовал во всех наших морских играх и затеях, и было решено наградить его ценным подарком — подзорной трубой.

Список победителей мы напечатали в журнале, но когда пришла пора закупать подарки, подзорные трубы по неизвестным причинам из продажи исчезли. Ни в одном магазине Ленинграда мы их найти не могли…

Делать нечего, пришлось мне написать Мише записку:

«Дорогой Миша!

Прошу тебя, зайди в редакцию в удобное для тебя время. Пожалуйста, приходи, так как дело очень важное…»

Дня через три Миша пришел, и я смущенно стал объяснять ему, что с его подарком, к сожалению, произошла задержка… «Подзорные трубы, понимаешь, Миша, как нарочно, исчезли из магазинов… Может быть, если ты захочешь, мы тебя наградим любым из наших подарков, какие есть в редакции? Хочешь, железной дорогой, хочешь, моделью летающего самолетика, хочешь, фотоаппаратом…»

Миша вздохнул.

Оказалось, что он всю жизнь мечтал именно о подзорной трубе. Он уже обещал показать ее в школе и во дворе и даже хотел взять ее летом в пионерский лагерь…

И я понял, что подзорную трубу для Миши ничем заменить нельзя.

Тогда я сказал:

— Миша! Ты можешь подождать еще хоть немного?

— Могу, — сказал Миша.

Ждать Мише пришлось очень долго.

Уже все мои друзья и знакомые знали, что мне до зарезу нужна подзорная труба. И когда я их долго не видел, а потом встречал, они не говорили мне «Здравствуй!» или «Как поживаешь?», они разводили руками и сообщали, что нет, подзорная труба им не попадалась.

Когда я приезжал в другой город, я первым делом бежал в магазин, где продают разные оптические приборы, и спрашивал про трубу.

— Нет, нет… И не бывает… — говорили продавцы. — Покупайте бинокль…

А зачем мне бинокль?

Однажды мне даже она приснилась, эта труба. Длинная-предлинная, медная, старинная, многоколенная, раздвижная…

А Миша-то ведь ждал.

Я даже у старых капитанов спрашивал: «Не завалялась ли подзорная труба?»

И вот однажды знакомый мне человек прилетел из далекой заграницы, пришел в редакцию и положил на стол подзорную трубу. Раздвижную. С выпуклыми линзами на концах. В черном блестящем футляре.

В тот же день Мише ушла посылка. А в посылке, как вы догадываетесь, — труба.

Только от Миши — никакого ответа.

«Обиделся, — думаю, — Миша».

Да и в самом деле — разве это дело: так долго дожидаться подарка? А с другой стороны, я-то виноват, что ли, что эти самые трубы перестали продавать. Хотя все равно, кто же еще виноват, как не я?

И вся радость от подзорной трубы для Миши как-то у меня померкла.

Раз прихожу на работу в редакцию, вижу: на столе письмо. От Миши.

«Здравствуйте!

Простите, что не смог сразу ответить, когда получил подзорную трубу. Дело в том, что я срочно должен был уезжать на практику, на Белое море. Я ведь теперь студент-биолог и учусь на втором курсе. Мое увлечение морем осталось, и я поступил в Ленинградский университет. Изучаю морских животных.

А подзорная труба мне очень пригодилась, потому что получил я ее в самое нужное время и взял с собой на Белое море, на биологическую станцию… И надеюсь, что пригодится еще мне она не раз…

Ваш бывший юнкор, а ныне студент-биолог

Миша».

Я думаю, что пройдет какое-то время, и прочитаю я какую-нибудь научную статью или книгу, под которой будет стоять знакомое мне имя.

ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»

Пожалуй, самый ценный экспонат моего домашнего морского музея — это кусочек полусгнившего шпангоута старинного фрегата «Паллада».

А как он попал ко мне, я вам расскажу…

Мальчишку звали Толя. Жил он в городе Советская Гавань. Мальчишка был любопытный и засыпал меня письмами с разными вопросами. В первом же своем письме он спросил: «Что значат три полоски на гюйсе, матросском воротнике? Правда ли, что это память о трех самых знаменитых победах нашего флота?»

Вообще об этих трех полосках на гюйсе ребята почему-то все время спрашивают. Откуда они это взяли — не знаю. Ведь если перечислять только самые знаменитые наши победы на море, то насчитаешь их не три и не трижды три, а много больше. Гангут, Гренгам, Чесма, Синоп, Корфу, Наварин, Калиакрия, Силистрия… И все это великие победы.

Вот и приходится отвечать ребятам, что это, мол, неверно — про полоски на гюйсе. Да и сам матросский воротник называть гюйсом — неправильно. Гюйс — это флаг на носу корабля, и поднимается он, только когда корабли стоят на якоре.

Впрочем, легенд много в морской истории.

Об этом я Толе и написал. Такие легенды есть ведь не только у нас. Английские моряки, например, носят черный короткий галстук и объясняют так: это в память о погибшем одноглазом адмирале Нельсоне — траур.

А Толя в следующем письме снова спрашивает: «Правда ли, что адмирал Нельсон всю жизнь страдал морской болезнью?»

Отвечаю ему: «Правда».

А решил Толя стать водолазом…

О водолазах он меня много расспрашивал в письмах. Где на водолаза учатся? На какую глубину могут водолазы опускаться? Какой скафандр лучше — мягкий или жесткий?

Я ему обо всем этом в письмах писал и даже послал две книжки — про историю водолазного дела и про глубоководные аппараты.

Мечтал Толя достать акваланг. Но где его возьмешь, акваланг, в далеком поселке? Да и заряжать нужно акваланг сжатым воздухом. И научиться им пользоваться обязательно надо. Детям к тому же с аквалангом плавать нельзя. Даже взрослым подводным пловцам под воду в одиночку опускаться нельзя, только вдвоем, втроем.

Ну ладно. Как-то в одном из писем я спросил Толю, что есть интересного в тех местах, где он живет?

Толя пишет: «Есть интересное. Совсем неподалеку от нас, на дне залива лежит старинный фрегат «Паллада»…»

Тут я себя просто хлопнул рукой по лбу! Как же раньше не сообразил! Живет Толя в Советской Гавани. А до революции называлась она совсем иначе — Императорская. И в ней — случилось это в 1856 году— был затоплен фрегат «Паллада».

Если вы мало что знаете об этом фрегате, то слушайте…

Это был самый красивый и самый быстроходный фрегат в мире. В свежий ветер он легко делал двенадцать узлов и мог догнать любой корабль.

Когда «Паллада» заходила в иностранные порты, заграничные корабельщики тщательно, со всех сторон зарисовывали фрегат, чтобы сделать такой же. Но второй «Паллады» так нигде построить и не могли.

Вот какой это был корабль!

Крымская война застала «Палладу» в Приморье. Фрегат был один, а в Японское море вошла английская эскадра многопушечных кораблей.

На «Палладе» собрался совет. Решили: найти глубокий залив и затопить корабль. Команда покинула фрегат. Последние из уходивших открыли в трюмах забортные краны — кингстоны. Фрегат накренился, повалился набок и скрылся под водой.

И вот я узнаю, что совсем неподалеку от того места, где живет Толя, в темных, холодных глубинах залива лежит этот славный парусник русского флота! Крабы хоронятся по его каютам, широкие листья водорослей свисают с бортов, быстрые рыбы проплывают над его палубой…

«Дорогой Толя! То, что ты сообщил, — очень и очень интересно. Постарайся узнать: в каком именно месте лежит под водою фрегат. Не виден ли он с поверхности моря?

Жду от тебя писем».

«…Что касается фрегата «Паллада», то место его «захоронения» всего в получасе хода по морю от нашего поселка. В тридцатых годах, как вспоминают старые моряки, мачты «Паллады» торчали совсем недалеко от поверхности воды. Потом их взорвали, потому что несколько матросов, купаясь, покалечились… Это все, что я смог пока узнать.

С уважением Толя».

Конечно, я Толе про фрегат «Палладу» все рассказал и добавил, что очень было бы здорово, если фрегат по-настоящему обследовать. А уж как было бы для науки важно, если весь фрегат со дна моря поднять, — и говорить нечего! На худой конец, даже кусочек фрегата добыть — и то великая ценность!

«Хорошо, — написал мне Толя. — Я попробую. Может быть, якорем-кошкой зацепим и достанем. Нужна, конечно, лодка. Но у моего дяди есть знакомые рыбаки».

А я, надо вам сказать, этой мыслью прямо загорелся. Очень мне захотелось раздобыть хотя бы обломочек легендарного корабля.

С кем из знакомых ни встречусь — про «Палладу» рассказываю.

— Представляете, — говорю, — если этот фрегат поднять, то музей из него можно устроить! Не вижу ничего невозможного в этом!

Тем более, что в мире такие корабли-музеи уже имеются. Их тоже со дна моря поднимали.

Был у шведов король. Он велел построить большой военный корабль. Корабль построили. Король как раз собирался воевать с соседним королевством. «Много ли пушек на моем новом корабле?»— спросил король министров. «Пятьдесят, ваше величество», — отвечают. «Мало, — говорит король, — велите поставить сто пушек! Пусть никто не сможет одолеть мой новый корабль. И уж тогда я начну войну».

Делать нечего. Короли не любят, чтобы им перечили. На корабль поставили сто пушек.

Но только он отошел от пристани, дунул ветер, и корабль сильно накренился. Тяжелые пушки покатились все к одному борту. Корабль лег парусами на воду. Люди от ужаса закричали, но помочь уже было ничем нельзя: вода хлынула в трюмы, и корабль мигом затонул.

Случилось это больше чем триста лет назад. И вот совсем недавно корабль подняли, отвели в док и отремонтировали. Теперь каждый может прийти, и осмотреть его со всех сторон, и увидеть, какими были корабли в давние-давние времена.

«Вот так бы, — думал я, — поднять и фрегат «Палладу».

«Вы, наверное, будете ругать меня, — написал через некоторое время мне Толя. — Но ничего поделать я не смог. Глубина теперь над фрегатом — метров сорок, не меньше. Якорем-кошкой не достать. И донырнуть нельзя. Мы с мальчишками пробовали, но дальше вода темная. Страшно».

Так и отказался я от мысли раздобыть кусочек «Паллады».

Прошло несколько лет.

Как-то вернулся я поздно домой. А мне говорят: «Дожидался тебя один молодой военный моряк, да не дождался… Спешил на поезд. Просил передать вот это…» И подают мне небольшой пакет. Я пакет развернул, внутри — ящичек аккуратный. В ящичке дно сукном покрыто, а на нем темный кусочек дерева величиной с ладонь, да клубок пакли, да бронзовые гвозди.

Что же это такое? Смотрю, и письмо имеется.

«Вы должны меня помнить. Я — Толя из Совгавани. Тот самый, кого вы просили достать кусочек «Паллады».

Стал я военным моряком и получил специальность — водолаз. Второй год работаю под водой и думаю, что интереснее ничего нет на свете.

А недавно послали меня в те места, где я родился и вырос. Нужно было обследовать залив. Осмотрел я и старинный фрегат. Лежит он на ровном киле с креном на правый борт. Корпус фрегата хотя и изъеден морским червем-шашелем, но еще крепок. Думаю, что фрегат можно было бы и поднять. Но для этого нужно послать большую экспедицию. Я же смог сделать только то, что когда-то пообещал вам, когда еще был мальчишкой. В ящичке — кусок шпангоута, конопатка и бронзовые крепления-заклепки.

Жаль, что не смог дождаться и увидеться с вами. Крепко жму руку

Анатолий».

КАК ПРИГЛАШАЛИ ЛЕНИНА НА ЕЛКУ

— Алло! «Морская газета»?

— Да. «Морская газета» слушает.

— Здравствуйте… Меня зовут Вадим. Я хочу узнать, как стать юнкором?

— Гм… Напиши что-нибудь интересное о моряках или о кораблях. Хорошо напишешь — напечатаем. Вот ты и юнкор.

— А скажите, пожалуйста, на машинке нужно отпечатать?

— Не обязательно. Можно и от руки, лишь бы разборчиво…

Принес Вадим в редакцию небольшой очерк. О капитане тральщика. Капитана он сам нашел, и тот рассказал Вадиму одну историю: как в войну тральщик спас от мины пассажирский пароход.

Очерк мы напечатали.

Потом Вадим разыскал моряка-радиста, которого в 1943 году в тыл к фашистам забрасывали. Тоже очень интересно.

Так он и стал нашим юнкором.

Мальчишка был очень серьезный, с виду — хмурый, не очень-то разговорчивый.

Как-то я спросил его:

— А кем ты, Вадим, хочешь стать?

— Военным, — говорит, — моряком… Может, на ракетных катерах буду служить, может, — на подводных лодках…

Однажды Вадим приходит в редакцию и говорит:

— Я разыскал старого моряка, который, когда еще был мальчишкой, видел Ленина. Для «Морской газеты» это интересно?

— Интересно, — говорю. — Запиши все точно, что расскажет тебе этот моряк.

Вот что Вадим записал.

«Было это в конце 1918 года, в Москве. Мне шел четырнадцатый год. Жил я тогда с отцом в Сокольниках.

В лесную школу, которая была совсем неподалеку от нашего дома, часто приезжал Владимир Ильич Ленин.

Дело в том, что Надежда Константиновна Крупская была в то время нездорова и отдыхала в этой самой лесной школе.

Это ведь сейчас на месте старых Сокольников современные кварталы. А в те годы Сокольники были окраиной, и шумели возле нас старые сосны, и большой парк-лес был там, где нынче станция метро. И даже улица, на которой стояла лесная школа, называлась — Лучевой просек.

Сюда, к невысокому красивому дому № 21, в большом черном легковом автомобиле и приезжал Владимир Ильич.

Решили мы, мальчишки, пригласить Ленина на елку.

В тот вечер Владимир Ильич приехал очень усталый, да еще долго разговаривал с каким-то крестьянином о деревенских, наверное, делах, так что встревать в разговор было неудобно. Потом Владимир Ильич обратил внимание на нас и спросил, не его ли мы ждем. Он каждому из нас, как взрослому, пожал руку и полюбопытствовал: чего мы хотим?

Когда Ленин узнал, что мы приглашаем его на елку, он подумал и сказал, что попытается выполнить нашу просьбу.

Но Владимир Ильич не смог прийти на нашу елку…»

Прочитал я все это и задумался. Конечно, все, что касается Владимира Ильича Ленина, очень интересно и важно, и даже самая малость из его жизни, из его биографии. Но в этом рассказе чего-то не хватало. Чего же? Я еще раз его перечитал.

— Ну конечно же! — говорю Вадиму. — Вот в чем дело: здесь не хватает самого главного! Если бы узнать, почему Владимир Ильич не смог прийти на елку. Понимаешь? Ребята его пригласили. Он обещал. Ленин был человек обязательный и всегда выполнял обещания. А тут — не пришел. Значит, не мог. Почему? Это и нужно узнать. Все тогда встанет на свои места. А без этого — нет смысла печатать. Давай пока рассказ отложим.

Вадим ушел, а позднее мне позвонил, что с адмиралом он снова встретился и что больше ничего нового адмирал к тому, что рассказал раньше, не добавил.

Что делать, нет так нет. Вадим уже новые материалы приносит. То про водолаза, то про старинный якорь, что в Неве нашли, то про дрессированных дельфинов…

Как вы должны помнить, Вадим хотел стать военным моряком. Так и получилось. После школы он поступил в военно-морское училище. В редакцию теперь от Вадима приходили только поздравительные открытки к праздникам.

Но как-то осенью и сам он зашел — навестить. Он вырос, возмужал, на рукаве его форменки блестели три золотые лычки-галочки, а это означало, что учится Володя на третьем курсе. Был он все так же очень серьезен и не очень разговорчив. В руках его были бумаги, свернутые трубочкой.

— Это что? — спрашиваю у него. — Очерк?

— Как вам сказать… — отвечает Вадим. — Только помните ли вы тот рассказ, про Ленина? Как его ребята на елку приглашали?

— Конечно, — говорю, — помню: Ленин не смог приехать…

— Ага. И вы еще сказали: «Самое интересное — узнать, почему не смог?» Так вот. В свой летний отпуск я решил поработать. Весь отпуск потратил, но кое-что узнал.

И дает мне бумаги. Я начал читать.

«День 31 декабря 1918 года у Владимира Ильича начался рано, потому что дел было много. Для всей страны это было трудное и суровое время. Республика Советов сражалась в кольце фронтов. Не было хлеба — голодали люди, не было угля — стояли паровозы. С юга шел Деникин, с севера — англичане-интервенты, с востока — Колчак, на Украине — немцы…

Может быть, это был самый трудный год в истории молодого Советского государства. А Ленин должен был думать обо всем…

В то утро на столе его ждали письма и телеграммы.

Их было много, и нужно было решать: что сделать в первую очередь?

Письма и телеграммы были разные. Железнодорожники города Воронежа жаловались, что у них зарплата почему-то меньше, чем у железнодорожников Москвы. Просили разобраться.

В Суздальском уезде у кого-то незаконно реквизировали хлеб.

Реввоенсовет Республики телеграфировал о нехватке медикаментов на Южном фронте.

А спичечной фабрике «Сфинкс» требовались деньги «на содержание и действие…».

На всех бумагах Владимир Ильич писал: «Отвечено 31.XII», или: «В архив», или: «На повестку дня в Совет Народных Комиссаров».

А что касается спичечной фабрики «Сфинкс», то Ленин подписал постановление: ассигновать два миллиона восемьсот восемьдесят шесть тысяч рублей… И не подумайте, что это не было важным — обыкновенные спички! И в спичках была тоже нужда! Порой одну спичку на четыре части расщепляли и зажигали четыре раза. Спичка стоила дорого. Солдаты в окопах, те даже без спичек обходились — огнивом пользовались, как в старину, а в деревнях вспомнили о лучине. Вот какое время было.

Потом Ленину принесли из библиотеки книжку, которую он давно хотел прочесть. И хоть книжка была не толстая и Ленин умел читать быстро — сразу по нескольку слов и даже строчек, — ему понадобилось время. Да еще на страницах книги он делал отметки.

Закончив читать, он написал секретарю записку с просьбой перепечатать помеченные им места, а книгу вернуть.

Потом Ленин принимал людей с разными просьбами и неотложными делами. И все это ему нужно было решить быстро, сегодня же, тотчас.

Потом Ленин попросил секретаря, чтобы его не беспокоили, и сел писать статью для газеты «Правда».

Совсем близко к полуночи Ленин почувствовал, как сильно он устал за этот день. А ведь он еще не совсем оправился от раны: несколько месяцев назад на заводе Михельсона в него стреляли враги…

Часы в кабинете пробили одиннадцать ударов. Еще немного — и наступит Новый год.

Ленин встал из-за стола и подошел к окну. Это был его короткий отдых.

За окном мигала огоньками предновогодняя Москва. Какой она будет через пять лет? Через десять? Через двадцать?

Ленин умел отдыхать быстро, и уже через несколько минут он снова сидел за письменным столом и работал.

В этот день 1918 года было очень уж много неотложных дел. Вот почему он так и не смог выбрать время и приехать на елку».

— Отлично! — сказал я Вадиму. — Вот теперь-то мы все и напечатаем.

Вадим стал морским офицером. А мне он недавно написал: «Мечтал я служить на флоте — и служу. Но теперь мои горизонты, если так можно сказать, расширились, и хотелось бы мне со временем сделаться морским историком. Помните мои первые поиски и архивные изыскания? С тех пор мне и полюбилось это дело — рыться в старинных документах, в книгах, беседовать со знающими людьми. Хочу со временем сам писать книги о флоте. И чем больше узнаю о нашей славной морской истории, тем больше думаю: и тысячи книг о ней написать — все будет мало… Разве нет?»

ШТУРМАН С «АЛЬБАТРОСА»

Я все о мальчишках да о мальчишках… А что же, для девчонок и моря нет?

Ох, если бы вы знали, сколько приходит в «Морскую газету» писем от этих самых девчонок…

Все они хотят стать непременно капитанами! Как женщина-капитан Анна Ивановна Щетинина!

Вопрос этот, надо сказать, сложный. И отвечать приходится этим девчонкам по-разному.

Ну прежде всего, что не обязательно быть только капитанами, есть же на море и другие интересные профессии — порой даже и самые необычные. Плавают, к примеру, на научно-исследовательских судах и женщины-биологи, и женщины-физики, и женщины-математики. Многие ходили и в кругосветные плавания!

А радисты? А буфетчицы? А повара?

Когда читаю такие письма, вспоминаю три истории про девочек, которые стали моряками. Расскажу их и вам. Но про штурмана пока подождите…

ВАХТЕННЫЙ МАТРОС

В Ленинграде меня познакомили с Тамарой Ивановной Кирилловой.

Это была уже пожилая женщина, и была она несколько лет как на пенсии. Жизнь прожила очень интересную. Пятьдесят лет назад решила стать моряком. Девятнадцати лет ушла в свой первый рейс уборщицей — была такая должность в тридцатые годы на судне. Через два года она уже была матросом первого класса.

В 1933 году Тамара работала на теплоходе «Смольный». На подходе к ночному городу Гамбургу на «Смольный» затребовали лоцмана.

Старый разговорчивый немец в потертой кожаной кепочке ловко поднялся на мостик и огляделся. У штурвала стояла Тамара.

— Где вахтенный матрос? — спросил лоцман капитана.

Тот кивнул на девушку.

— Мой бог, — сказал лоцман. — Я провожу корабли к Гамбургу уже тридцать лет. Я не имел претензий от капитанов и фирм. Русские решили пошутить со старым лоцманом? Фрау на руле. Да мы столкнемся с первым же встречным лихтером, или сядем на банку Птичьей отмели, или произойдет еще что-нибудь скверное… Я добропорядочный немец. Я дорожу своей репутацией…

И еще много чего он говорил.

А Тамара Кириллова стояла у штурвала и ждала лоцманских указаний.

— Я не поведу ваш теплоход, пока мне не дадут настоящего рулевого, — сказал лоцман.

— Другого рулевого не будет, — спокойно ответил капитан, раскуривая короткую трубку и предлагая кисет с отличным турецким табаком лоцману. — И потом, этот рулевой достаточно опытен, чтобы идти Кильским каналом.

Лоцман понюхал табак, покачал головой и достал свою трубочку.

Понял, что другого рулевого не будет. Говорил он теперь просто для поддержания своего высокого морского достоинства.

— Что должна знать женщина? — объяснял он капитану. (Теплоход меж тем медленно входил в устье Эльбы.) — Женщина должна знать три вещи — киндер, кюхе унд кирхен. По-русски это значит — дети, кухня и церковь. Так говорил наш великий Бисмарк! Фрау на руле… Это совершенно невозможно… Полрумба влево, рулевой!

…В Гамбурге, сходя с теплохода, лоцман поправил свою потертую кепочку, которую он, исходя из похвальной немецкой аккуратности и бережливости, носил на море тридцать лет, и попросил перевести рулевому Тамаре, что он весьма сожалеет обо всем, им сказанном, и что фрау — настоящий моряк! И он поднял вверх большой палец и сказал: «Гут!»

БУМЕРАНГ

Все вы, наверное, слыхали о немагнитной шхуне «Заря»? Шхуна эта единственная в мире, потому что построена она так, что железа в ней очень мало. Все, что можно, сделано из бронзы, меди, латуни и пластмассы. Это чтобы железо не мешало работе точнейших магнитных приборов, которыми ученые исследуют магнитное поле Земли. А как железо действует на такие приборы, вы должны помнить по роману Жюля Верна «Пятнадцатилетний капитан». Перечитайте-ка те страницы, где негодяй Негоро подсунул под компас топор, и припомните, что из этого вышло.

Так вот. Когда шхуна «Заря» стояла в австралийском порту Фримантл, на борт ее поднялись несколько пожилых женщин.

— Мы бы хотели видеть русскую женщину Наташу, которая плавает на вашем парусном корабле. О ней так много пишут в наших газетах.

— Это можно, — сказал капитан. — На полуюте, позовите Русанову!

Не подумайте, что Наташа Русанова числилась ну, скажем, помощником капитана. Или штурманом. Или рулевым. Нет. Наташа — инженер-радиофизик. Об этом тоже писали австралийские газеты. И еще газеты писали, что русская девушка получает такую же зарплату, что и мужчины. И это для австралийцев было тоже удивительно, потому что в Австралии женщины получают половинную плату по сравнению с мужчинами.

— Меня зовут тетушка Бидди, — представилась Наташе одна из пожилых дам. — Мы из Лиги австралийских женщин. И мы очень рады вас видеть — бесстрашную и красивую русскую девушку. Мы хотели бы сделать для вас приятное. Это в обычаях нашей страны. Назовите то, что вы очень желаете, чтобы вам подарили, и мы сделаем все возможное, чтобы вы получили это.

И пожилые седые дамы закивали головами: «Да, мы сделаем все возможное».

Далеко за волноломом шумел прибой, и ветер раскачивал неведомые Наташе розовые деревья на австралийском берегу. Дамы, которых было странно видеть на палубе шхуны, вежливо ждали ответа. И тогда Наташа улыбнулась и сказала:

— Я всегда мечтала о настоящем бумеранге. Бумеранге, который возвращается.

И тетушка Бидди отошла к своим дамам, и они долго советовались. Очень долго советовались, и, наконец, тетушка Бидди сказала Наташе:

— Хорошо. Пусть это будет бумеранг.

Шхуна ушла дальше, в Индийский океан, и Наташа забыла о тетушке Бидди и о бумеранге. Она и не знала, как нелегко в Австралии достать настоящий бумеранг. Ведь то, что обычно дарят туристам, — это фабричная поделка…

Наташа и не знала, что в это самое время старый добрый знакомый тетушки Бидди, художник Френк, пробирается на северо-запад Австралии, разыскивая племя варрамунга, обитающее в Красных Холмах…

И если шхуна уходила все дальше от Австралии, то художник Френк забирался все глубже и глубже в дебри лесов в поисках племени, которое еще умеет делать настоящие бумеранги.

Потом «Заря» вернулась в Ленинград. Прошло много месяцев, и однажды Наташа получила посылку и письмо. В посылке был бумеранг, сделанный кремневым ножом из крепкого дерева. А в письме тетушка Бидди написала: «Мы очень рады, что смогли исполнить ваше желание. Быть может, вам будет интересно узнать. В Австралии известен бумеранг для убийства людей — это «килие», бумеранг, который не возвращается. Таких у нас в Австралии давно уже не делают. Мы посылаем вам настоящий бумеранг, бумеранг, который возвращается. Пусть он вам напоминает об Австралии…»

И много позднее Наташа узнала, что ее подарок — большая редкость и что точно такие бумеранги были подарены в разные годы двум уважаемым и высоким гостям — президенту Америки Теодору Рузвельту и английскому писателю Сомерсету Моэму.

ШТУРМАН

Несколько лет тому назад «Морская газета» затеяла игру — «Кругосветное плавание». Путешествие было заочное. Выбирай корабль — фрегат или корвет, бригантину или современный пароход, дай этому кораблю название, какое нравится, — и плыви по морям-океанам. Еще нужно было выполнять задания, решать морские задачи, вести вахтенный журнал и изучать морское дело — самые его основы, — без знания которых далеко не уплывешь.

И вот среди писем, помню, получаю я такое послание:

«В нашем экипаже — одни девочки. Нас четыре человека. Мальчишки в нашем классе говорят, что женщина на корабле — к несчастью. Но мы ведь пионеры и не обращаем внимания на предрассудки. Мы начинаем кругосветное плавание.

Штурман шхуны «Альбатрос» Вера Денисенко г. Челябинск».

Я написал в ответ, что они молодцы, что буду ждать от них рапорты с пути следования шхуны.

Летний поход участникам игры предлагался не заочный, а настоящий. У кого море рядом — по морю, где озеро — по озеру, а если река — по реке.

Если у отряда не было лодки, можно было идти и просто по берегу. Проделать поход нужно было вот почему: моряки-гидрографы дали ребятам важное задание — осмотреть находящиеся поблизости от них знаки навигационных опасностей — так по-научному моряки называют маячные и створные огни.

Многие ребята с этим отлично справились, а один отряд даже смог предотвратить на реке Вилюй кораблекрушение, потому что вовремя сообщил о неисправном бакене, который ограждал опасную мель.

У экипажа шхуны «Альбатрос» ни моря, ни реки, ни озера не было, а имелся небольшой ручеек. Его-то «Альбатрос» и отправился исследовать.

«Командующему «Кругосветным плаванием» от штурмана шхуны «Альбатрос»

РАПОРТ

Докладываю, что шхуна «Альбатрос» проводила летний гидрографический поход по ручью Безымянному. На берегу мы заметили шалаш, где сидели две маленькие девочки и мальчик. Они играли со спичками. Мы им сказали, что они могут сгореть. Мальчик заплакал. Тут пришли их родители и нас прогнали. Мы отправились дальше. Прошли с полкилометра, увидели дым в том месте, где шалаш. Бросились назад. Шалаш горел. Мы вытащили девочек и мальчика. На девочках обгорели платья, а от шалаша остался пепел. Когда прибежали родители, они увидели своих детей спасенными. Они поняли, в чем дело, кинулись к нам. Но мы повернулись и пошли дальше по ручью.

Навигационных опасностей в походе мы не обнаружили.

Штурман «Альбатроса» Вера Денисенко».

Вот какой занятный рапорт.

Но если подумать, то за тем, что было написано в этом рапорте, виделась еще смелость, находчивость и умение прийти на помощь слабому. А ведь это самое главное!

За спасение детей экипаж был отмечен Почетной грамотой.

«Альбатрос» вполне успешно обошел вокруг света, и фамилии девочек экипажа «Морская газета» напечатала в списках победителей. «Альбатрос» наградили настоящими корабельными часами с двухнедельным заводом и точностью хода необыкновенной.

Игра закончилась, и «Альбатрос» исчез с горизонта. Оно и понятно: девочки подросли, через год они окончили восьмой класс. У них прибавилось забот, и пора было подумать о взрослой жизни и о профессии.

Прошел год, и из далекого города Находка пришло еще одно письмо:

«Дорогая «Морская газета»!

Докладываю, что наш экипаж ушел в настоящую, самостоятельную жизнь.

Я, как видите, уехала на Дальний Восток, где учусь и буду радисткой.

Другие девочки решили стать учителями и разъехались по области.

Я же как выбрала профессию с детства, так и буду верна морю. Учусь я в училище на радиста. Многого еще недостает в моем приеме «морзянки» на слух, да и в передаче — тоже. Ведь радист — тот же музыкант, передача должна быть как музыка. Я люблю свою профессию очень! Обычно говорят: «Все стучит, гудит, и потом не спишь ночами». А я вот наоборот: засыпаю крепко после этих тире и точек.

Через год я собираюсь сдать на первый класс и тогда уйду на корабле в море техником-радистом. С дружеским приветом бывший штурман «Альбатроса»

Вера Денисенко».

Вот какие три истории я вспоминаю, когда читаю письма девочек в «Морскую газету».

Раз уж начали рассказывать про девчонок, то вот вам еще одна история.

КАТЯ

Девочку звали Катя. Жила она в городе Азнакаево. Хоть от моря и далеко, но заметки Катя присылала очень интересные и почти морские. У Кати, я бы сказал, дар настоящего журналиста. Она порой находила интересное в самом неинтересном и обыденном. И писала дельно, коротко, без лишних красот. Скажем, вот так.

УДИВИТЕЛЬНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

БОЙ КОРАБЛЯ С ГУСЕМ

Наши мальчишки сделали катер величиной с утенка. А мальчишки с соседней улицы тоже сделали катер. Наши уверяли, что их катер — лучше. Решили состязаться. Завели резиномоторы и пустили кораблики. Моторы работали превосходно. И вдруг все заметили, что наш катер идет прямо на гуся с молодыми гусятами! Гусь не испугался и поплыл прямо на катер. Завязалась битва. Гусь бил катер крылом и шипел, но катер шел вперед и только покачивался от ударов. В конце концов гусь в ярости перевернул катер…

Когда я в письме полюбопытствовал, какую профессию Катя себе думает выбрать, она ответила: «Хочу работать в газете, где пишут про моряков».

После восьмого класса письма и заметки от Кати перестали приходить. Напомнила она о себе через два года телефонным звонком в редакцию.

— Не забыли вы меня? Я — Катя…

— Ах, Катя, — говорю я. — Ну здравствуй, Катя. Откуда же ты звонишь?

— Из Ленинграда, из автомата. Понимаете? Я приехала сдавать экзамены в университет, на журналистику. Остановилась у тетки. Вспомнила про «Морскую газету», решила позвонить.

— Это хорошо, — говорю я, — что вспомнила. А как с экзаменами? Сдала?

— Нет, — говорит Катя. — То есть экзамены-то сдала, но не добрала один балл и не прошла по конкурсу. Ну ничего, приеду через год.

— Ага, — говорю, — не унывай. Год пролетит быстро.

— Пролетит, — говорит Катя. — Только у меня к вам просьба. Но не знаю, как сказать…

— Как хочешь, так и говори.

Помолчала телефонная трубка. Потом слышу:

— Можно, я лучше к вам приеду и расскажу? — Ну что ж, приезжай.

А дело-то было вот в чем. Тетка, у которой остановилась Катя, проживала за городом, и ездить нужно было Кате к ней на электричке. В вагоне Катя познакомилась с курсантом морского училища. Они, должно быть, друг другу понравились и условились встретиться в Летнем саду у памятника Крылову. Катя собралась ехать, как вдруг оказалось, что все поезда из-за ремонта дороги отменили на три часа. Катя опоздала. У памятника Крылову никого не было.

И самым печальным было то, что Катя и Никита — так звали курсанта — разыскать друг друга не могли. Он не знал, где живет Катина тетка, а Катя не знала, в каком училище он учится.

Не подумайте, что Катя была легкомысленная, нет.

Когда она приехала в редакцию, я увидел семнадцатилетнюю девушку, славную, стеснительную, очень доверчивую и бесхитростную. Катя просто покорила меня.

Но вот разыскать этого самого Никиту — а вы догадываетесь, что именно об этом она меня и хотела просить, — оказалось не так-то легко. Больше никого в городе Катя не знала, и помочь ей было некому. И пора уже было Кате уезжать домой.

Сначала ее просьба вообще показалась мне совершенно невыполнимой. Представьте себе, что я прихожу в какое-нибудь училище военных моряков и рассказываю начальнику, уважаемому и почтенному адмиралу, эту самую историю. Про Катю с Никитой… Какими глазами посмотрит на меня адмирал? Да и в каком училище искать Никиту? Разных морских училищ в Ленинграде не меньше десяти…

Спрашиваю у Кати:

— Когда вы с Никитой о том о сем говорили, он не рассказывал, кем будет? Морским инженером или офицером, который кораблями командует?

— Офицером…

— А сколько у него лычек-галочек на рукаве, не заметила?

— Две…

«Ага, — думаю, — училище военно-морское, и учится Никита на втором курсе. Это уже кое-что. Даже хорошо, потому что в военно-морском у меня знакомый преподаватель, Павел Петрович».

— Ладно, — говорю я Кате, — попытаюсь тебе помочь. Хотя обещать точно ничего не могу. Когда ты уезжаешь?

— Через три дня.

— Послезавтра ровно в полдень позвони мне. Отправился я в училище, разыскал своего знакомого и все как есть ему рассказал.

— Ну что ж, — сказал он. — Давай посмотрим, сколько Никит учится на втором курсе…

Оказалось — семь…

Павел Петрович мне предложил вот что. «Буду, — говорит, — вызывать их по одному как бы по делам. А между прочим, спрошу и про Катю. А ты сиди в уголке, смотри и слушай».

Начал Павел Петрович вызывать курсантов. Одного, другого, третьего. Про учебу их расспрашивает, про успеваемость. А потом, как бы невзначай возьмет и спросит: «С девушкой по имени Катя не знакомились?»— «Нет», — говорит один. И другой — нет. И третий.

Вызвал Павел Петрович четвертого. И вот когда он про Катю спросил, я заметил, что этот самый четвертый Никита как бы смутился. Но тоже сказал «нет». Не знаю, что уж он подумал. И на меня, постороннего человека в штатском, посмотрел подозрительно, решил, наверное, что я — из милиции. Короче, он сказал «нет», и Павел Петрович его тоже отпустил. А я чувствую, что это — тот Никита.

Говорю Павлу Петровичу:

— Это, наверное, тот, которого ищет Катя, и есть. Только не признался. Если можно, вызовите его еще раз. Я сам его спрошу.

Вошел курсант. Я и говорю:

— Уважаемый Никита. Вот какое дело. Катя, с который вы должны были встретиться в Летнем саду, приехать в тот день не смогла: поезда не ходили. Опоздала. Вас уже не было. Вы, возможно, решили, что она совсем не придет, а она не могла. И найти вас — тоже. Попросила меня помочь. Я из детского журнала… Вот.

Но Никита ни в какую!

— Я, — говорит, — никакой Кати не знаю.

— Никита! — говорю я. — Мне, конечно, все равно. Но по-моему, Катя — очень хорошая девушка, и вы ей нравитесь. Это все, что я вам могу сказать. Через три дня она уезжает, и вы больше никогда с ней не увидитесь. И если вы — тот Никита, которого она ищет, вот вам мой телефон. Думайте до завтра. Без четверти двенадцать я жду вашего звонка. А в полдень мне будет звонить Катя.

Я ушел. Ушел, надо вам сказать, с горьким чувством и с обидой за Катю. «Не стоишь ты, — думаю, — уважаемый Никита, этой славной девушки…»

Однако что же вы думаете? На следующий день ровно без четверти двенадцать — звонок.

— Здравствуйте! Я — тот самый Никита. Мы с вами вчера говорили. И если Катя меня ищет, передайте ей, что завтра я буду ждать ее в то же самое время в Летнем саду, возле памятника Крылову. И если снова поезда не будут ходить, то буду ждать ее каждое воскресенье, если только получу увольнительную. Передайте Кате, буду ждать ее всю жизнь.

Вздохнул я с облегчением и ответил, что передам.

И только повесил трубку, снова — звонок. Но это уже Катя жалобным голосом спрашивает:

— Ну что? Нашли?

— Нашел, — говорю. — Будет Никита тебя ждать в Летнем саду.

И все ей передал.

Распрощались мы с Катей по телефону, и больше она не звонила.

Ничего я не знал, как там у них с Никитой получилось: встретились — не встретились… Четыре года о Кате ни слуху ни духу. А совсем недавно — позвонила.

— Это вы? — спрашивает. — А это я, Катя. Помните?

— Как не помнить.

— Я просто хочу порадовать вас. Вчера мы с Никитой поженились. Он теперь младший лейтенант, и мы с ним уезжаем на Тихий океан. До свиданья! И спасибо вам большое!

— Да чего уж там, — говорю. — Не за что. Всякое в жизни случается. До свиданья, Катя. Желаю тебе счастья!

Вот, собственно, и все. Но вы, наверное, спросите: «А как же Катины мечты — стать журналистом?»

Недавно я получил от Кати весточку. Пишет она, что все хорошо и что работает она специальным корреспондентом в газете военных моряков. Пишет про корабли, учебные походы, про морских пограничников, про наш военный флот.

Вот какая Катя.

ИГРА В КОРАБЛИКИ

Есть у меня дома одна старинная морская игра — в кораблики.

Игра не простая.

Представьте себе большую карту. На карте — земли и острова. Море разлиновано на голубые клеточки. По этим клеточкам ходят-плавают кораблики — маленькие бриги, фрегаты, брандеры, галеры…

Кораблики на карте — как фигурки на шахматной доске. Только двигать их можно вертушкой. Крутанул вертушку пальцем — стрелка покажет направление и силу ветра. Ветер попутный — и корабль двинется далеко по карте; ветер противный — едва плывет; покажет стрелка штиль: если корабль парусный — стоит он на месте с повисшими парусами, а если галера — пойдет на веслах. А если буря, то разбит о скалы…

Могут кораблики и из пушек палить — если стрелка вертушки уткнется в деление «выстрел».

Я про эту игру вычитал давно в одной толстой книге. И про то, как кораблики сделать, и карту, и земли. Там же были и все мудреные правила. Корабли-то ведь все разные — по-разному плавают, по-разному стреляют.

Если галера в штиль может плыть, так у нее пушки слабоваты — на три клеточки достают… А фрегат хоть в штиль и не сдвинется, зато пушки у него дальнобойные…

Эскадры сойдутся — начнется сражение. Кораблики палят друг в друга, отступают, а если несколько пробоин получат — тонут. Форты тоже можно кораблями и обстреливать и захватывать. А у фортов — своя артиллерия, береговая, и они с кораблями ведут бой…

Очень интересная игра. Я в нее и со взрослыми играю, и с детьми.

Вот про детей-то я и расскажу.

Мальчишек звали Сашами. Я с ними познакомился в одной ленинградской школе. Меня туда позвали рассказать про журнал «Костер» и про «Морскую газету».

Рассказал я ребятам, на вопросы ответил. Потом все разошлись, а эти двое остались — один худой и длинный, другой — толстый, низенький… Оба на меня смотрят.

Я их спрашиваю:

— Что-нибудь не понятно?

Они говорят:

— Ага… Почему это парусники против ветра ходят?

Я им объяснил.

— А как вас зовут? — говорю.

— Меня — Саша…

— И меня — Саша…

— Вы что же моряками хотите стать?

— Нет, — говорит один Саша, — я — космонавтом.

— А я — цирковым артистом, только фокусником…

Так вот мы и познакомились.

Учились оба Саши в четвертом классе. Стали они юнкорами «Морской газеты».

Один Саша, например, разыскал моряка, героя гражданской войны, другой Саша взял интервью у командира подводной лодки. Потом первый Саша написал про защитников полуострова Ханко. А второй Саша нашел матроса, который в революцию Ленина охранял. Все это мы в «Морской газете» напечатали.

Я очень с Сашами подружился.

Пришли они как-то ко мне домой в гости. О том о сем мы поговорили, чаем я их угостил, а потом предложил поиграть в кораблики.

Правила я им объяснил. Расставили мы кораблики на карте и начали игру. Три часа подряд играли. И хоть оба Саши против меня одного играли — проиграли. Разгромил я их на море, и два главных форта захватил, и над ними свои флаги поднял.

Однако в следующее воскресенье оба Саши снова пришли — играть.

Как-то Саша-тонкий у меня спрашивает:

— Играем мы, играем, даже планы сражений заранее разрабатываем, а все выиграть не можем.

— Да, — подтверждает Саша-толстый, — в шахматы мы с Сашкой хорошо играем, лучше всех в классе, а в кораблики — проигрываем.

— Это, — говорю я, — потому, что вы историю морских сражений плохо знаете — раз, тактику боя парусных кораблей совсем не знаете — два. Ну и вообще-то ведь ты, Саша, космонавтом хочешь быть и море тебе вроде ни к чему, а ты, Саша, цирковым артистом решил стать, фокусником. А фокуснику вопросы морской стратегии зачем, спрашивается?

— Нет, — говорит один Саша, — я передумал, я теперь летчиком хочу быть.

— А я, — говорит другой Саша, — тоже передумал! Я физиком-атомщиком, наверное, буду… Но в морской бой мы вас все равно одолеем.

Перешли Саши в пятый класс, потом в шестой, потом в седьмой. Подросли. Саша-тонкий стал покрепче и поплотнее, а Саша-толстый наоборот — вытянулся и похудел.

Очень они мне нравились. Во-первых, дружили крепко и никогда не ссорились. Во-вторых, учились хорошо. А в-третьих, были просто неплохие, верные слову, веселые ребята.

Вот только в игре в кораблики никак победить меня не могли.

А играли мы иногда целое воскресенье напролет. Как ненормальные. Карту расстелим на полу и сражаемся.

На синей карте — кораблики с белыми парусами, с линиями пушечных портов, как настоящие. Земли, хоть и из пенопласта раскрашенного, но — залюбуешься! Домики на берегу — с булавочную головку! Крепости — с ноготь, мостики разные, укрепления… Только дыму порохового и пушечного грому не хватает. Вместо них над морем наши голоса раздаются: «Хожу бригом на норд-вест!», «Стреляю тремя галерами по форту…», «Мимо, мимо, попадание…».

И всем сражениям Саши вели подробную летопись. Писали по очереди. Она и сейчас у меня хранится.

«…В час пополудни флот вышел в море, получив в паруса южный попутный ветер, и, счастливо миновав пролив Харибды и Сциллы, подошел к неприятельскому форту и осадил его…»

«…Застигнутые страшной бурей, налетевшей с севера, два сорокапушечных фрегата — «Зевс» и «Агамемнон», — которые спешили на помощь эскадре, были брошены на камни и погибли со всею командой… Случилось это печальное событие возле необитаемого острова Зуб Кашалота…»

Но побеждал я уже с большим трудом.

Играть же нам приходилось все реже и реже: у ребят становилось все меньше времени. С трудом выкраивали мы время для баталий. И надо признаться, стали оба Саши в морских делах знатоками. Один Саша, правда, больше в морской истории преуспел. Знал все до тонкостей, про любую битву на море. Спросишь у него: «Как при Синопе у турок корабли стояли?» Он возьмет лист бумаги и по памяти схему нарисует: где турецкие корабли, а где эскадра адмирала Нахимова…

А другой Саша полюбил делать модели. Построил чайный клиппер, а в нем тысяча деталей: иллюминаторы, трапы, ванты, руслени, мачты, якоря, шлюпочки… В досках палубы даже гвоздики как бы видны…

Всю весну и лето я моих ребят не видел. Сперва они сдавали экзамены за десятый класс, а потом, должно быть, в институт.

Вдруг вечером звонок в прихожей. Открываю: стоят двое в морской курсантской форме. Я пригляделся: Саши!

Оказывается, оба решили после школы подать документы в военно-морское училище.

СТАРЫЕ ПАПКИ АРХИВА

В редакции на длинной полке хранятся у меня обыкновенные картонные папки. Это архив «Морской газеты»: письма юнкоров, фотографии, дневники.

Мне говорят: «И чего ты хранишь все эти старые бумаги? Тем более, что эти ребята давно выросли и в журнал больше не пишут».

Но я храню. И письма, и фотографии, и дневники.

А в этой папке хранится еще и вахтенный журнал…

Но лучше начать по порядку…

Как-то из города Комсомольска-на-Амуре пришло письмецо:

«Дорогая «Морская газета»! Хочу стать твоим юнкором. Сообщаю, что я занимаюсь в КЮМе — Клубе юных моряков. Наш клуб образовался всего год назад. Руководит им Геннадий Георгиевич Путятин, демобилизованный моряк-подводник. Даже на суше сумел он увлечь нас романтикой моря. Помогают ему Коля Носков — он недавно закончил службу на флоте — и Гена Лобанов — чемпион края по гребле.

Мы занимаемся физкультурой, плаванием, стрельбой. Я веду дневник. Вот последняя запись в моем дневнике: «Сегодня все инструкторы уехали на соревнования, но ребята не захотели прерывать занятия. Пришлось мне проводить их. Занимались успешно, но шесть двоек я все же поставил — за флажный семафор».

С уважением

Витя Анисимов».

О многом писал Витя.

Спасли рыбаки дельфинов, которых штормом выбросило на отмель, — Витя написал. Поймали большущего осьминога — написал. Подружились члены КЮМа между собой, научились ходить под парусом — написал.

Потом ребята сами построили настоящие морские шлюпки и начали готовиться к дальнему походу.

Поход был трудный — по Амуру и по морю, но ребята продолжали его благополучно. А все, что в походе случилось, ребята записали в вахтенный журнал.

ВАХТЕННЫЙ ЖУРНАЛ

13 июля. Все кюмовцы собрались в 8 утра возле заводоуправления. Ребята начали выносить продукты. Нас провожают родители, представители комсомола и завода. Командиры шлюпок отдали рапорты начальнику похода Путятину.

Шлюпки отошли. Впереди — долгий и трудный путь…

Вечер того же дня. Летает над водой много мотыля. Все ребята обратили внимание на красоту сопок на закате. Отошли далеко, и старшины шлюпок справляются с картой.

14 июля. Идем вниз по Амуру. Места красивые. Много дубняка, черемухи и цветов — желтых и красных саранок.

Два раза устраивали гонки на дистанцию в десять кабельтовых. Выиграла шлюпка № 1. Приз — 1 кг конфет.

Показалось село Шелехово, названное в честь Г. И. Шелехова, основателя Форта Росс (это близко от современного американского города Сан-Франциско).

Вскоре недалеко от громадных гор увидели строящиеся города Лунный и Ягодный, на правом берегу, на высоком месте. Это новостройки с прекрасными дворцами и высотными зданиями — среди дремучей тайги.

Амур дальше очень стеснен горами и глубок. Жители нам сказали, что в шторм Черный мыс, к которому мы подходим, бывает страшен. Но Черный мыс мы миновали благополучно, хотя волны доходили до трех метров.

15 июля. Причалили в Циммермановке. Нас толпой провожали мальчишки, а мы шли строем в военно-морской форме. Циммермановка — старинное поселение. Там на берегу Амура стоит памятник погибшим партизанам гражданской войны.

16 июля. Возле Быстринска Амур стал очень широк. Везде на воде сильные водовороты. Ветер задул крепко. Мы срубили мачты и пошли на веслах. Надели спасательные пояса. Но перекат прошли нормально. Увидели село Калиновку. Живет здесь народ ульчи. Ульчи встретили нас очень хорошо. Мы помылись в деревенской бане, а вечером в местном клубе поставили небольшой концерт для жителей. Потом ульчи угощали нас копченой рыбой.

17 июля. На ночлег остановились в зимовье охотников. Людей — никого. Оставленные продукты словно ждут путника. Таков здесь обычай. На нарах расстелены шкуры медведей.

Мы ничего не тронули. Только переночевали.

18 июля. Курс на Мариинск. Решили идти новым руслом Амура. Путь длиннее, но не зайти в историческое место, где в 1853–1854 годах прошли русские исследователи Амура — Невельской и Бошняк, — непростительно.

Штурман Саша Гусев был начеку: вместо Мариинска протоками можно выйти через Казинское озеро в Татарский пролив.

В Мариинск пришли поздно, пройдя семьдесят семь километров.

19 июля. Пришли в село Булаву. Булавы, вернее, две: Старая Булава и Новая. Старая Булава — это широко и беспорядочно разбросанные бревенчатые домики. В Новой — кипит работа, выстроены уже первые двухэтажные дома.

Мы поставили палатки. Дождь забарабанил по темному брезенту.

Лишь две палатки ярко светились: это Толя Сподобаев и Саша Чернышев выпускали очередную сатирическую газету «Нептун».

20 июля. Решили идти до 24.00, чтобы научиться определять створные знаки, береговую обстановку и сигналы встречных судов ночью.

21 июля. Кругом дикая тайга. Видели, как медведица купала двух медвежат. Медвежата баловались.

Близко мы не подошли, боялись. Медведи хорошо плавают, а у нас, кроме стартового пистолета и перочинных ножей, никакого оружия.

Амур здесь — как море.

24 июля. Прошли порт Маго с десятками кораблей. Только сухогрузов насчитали четырнадцать. Каждый день штормит, волны достигают четырех метров. Вода через борт попадает в шлюпку. Приходится откачивать.

Остановились у мыса Убиенный. Старожилы рассказали, что здесь когда-то скрывались ссыльные царской каторги. Чуть дальше мы обнаружили стоянку древних людей — пещеры, гроты, наскальные рисунки.

Травы здесь выше роста человека!

25 июля. Прибыли в город-порт Николаевск-на-Амуре. Нас встречали представители горкома комсомола. Устроили нас хорошо. Осматривали город. Николаевск построил капитан русского флота Невельской.

Вблизи города — остатки старинной крепости Чныррах, гарнизон которой восстал против царизма в 1906 году. В крепости мы провели «Зарницу». Команда шлюпки № 1 подошла раньше и закрепилась на бастионах. А шлюпка № 2 пришла к крепости под парусами, и команда бросилась на штурм. К крепости вела винтообразная дорога, но разведка доложила, что на ней засада. Решили атаковать в лоб. Карабкались по скалам, обрывались, обдирались, но шли вперед. Высоту захватили, но потом еще долго выбивали противника из старых, пахнущих сыростью казематов. Потом долго отмывали грязь и залечивали «раны».

28 июля. Вышли в Охотское море.

Стоит теплая погода, дует небольшой ветерок. Но Охотское море обманчиво. Внезапно налетел шквал, на шлюпке № 2 сломалась мачта, а шлюпка № 1 села на рифы и получила пробоину с левого борта. Но ребята не растерялись. Быстро убрали паруса, заделали пробоину. Работать пришлось по пояс в воде. Все обошлось благополучно потому, что мы все делали вместе, поддерживая друг друга.

30 июля. После трехдневного тяжелого перехода морем под парусами, пройдя мыс Табах, Озерпах, Пуир, Меньшикова, острова Байдукова и Чкалова, флотилия наша вошла в залив Счастья.

Вахтенным рулевым стоял Игорь Петров, он первый сообщил и занес в вахтенный журнал о подходе к Петровской косе.

Когда вошли в залив Счастья в Охотском море, тут и началось самое интересное. Вода вместо амурской, коричневой, стала сине-зеленой, соленой и прозрачной. Неподалеку от шлюпок показывались мордочки нерп, которые с любопытством нас рассматривали. Видели мы и стаи дельфинов-белобочек. Над головами носились крикливые чайки, а в синей дали, оставляя пенящийся след, гонялись за рыбешками белухи. В воздухе стоял запах водорослей, хвои, цветов. Дышалось широко. Еще издали, на высоком месте Петровской косы мы увидели памятник Невельскому.

Мы проделали такой далекий путь, и вот дошли до того места, где стоял когда-то первый русский пост… Это ведь историческое место. 128 лет назад здесь подошел к берегу корабль Невельского «Байкал». Мы высадили десант, и ребята внимательно осмотрели таинственный берег, словно искали следы знаменитого первопроходца. И вот на небольшом возвышении, где трава цепко защищает от ветров легкий грунт, кюмовцы увидели обелиск. На нем — слова: «Здесь 9 июня 1850 года капитаном Г. И. Невельским основано первое зимовье Амурской экспедиции, названное Петровским».

Это был финиш нашего трудного путешествия. Здесь мы дали салют из ракетницы в честь завершения нашего плавания.

Поход наш закончен. Мы прошли 800 километров. Грузим шлюпки на самоходку и на ней завтра уйдем в Комсомольск.

Много мы узнали нового! И свой край лучше узнали и природу. Видели пещеры доисторических людей, срисовывали наскальные рисунки, вели дневники, собирали материалы для школьного музея…

Много у нас осталось добрых воспоминаний: о первой палатке, о кострах, о ловле рыбы, штормах, песнях, рассказах. И о встречах с хорошими, интересными людьми».

На этом кончается вахтенный журнал, но это не конец рассказа про Витю Анисимова. Потому что вот какую весточку я получил от него совсем недавно:

«Горячий привет из города Находка!

Поздравьте меня, я стал курсантом мореходной школы.

В этом году вместе с одноклассниками я окончил десятилетку. Некоторые ребята поступили в институт, некоторые срезались на экзаменах. Многие поступали туда, куда и не собирались. Где меньше конкурс… А ведь у каждого была своя мечта. Кто хотел стать летчиком, кто врачом.

Я свою мечту решил проверить. Мечтал о море. Но прежде чем поступить в высшее училище, решил поработать рядовым матросом. Подал документы в Находкинскую мореходную школу. Средний балл у меня был «четыре», и я прошел по конкурсу аттестатов.

Учусь на отделении мотористов. Интересно изучать двигатели, турбины, разные механизмы! Пришлось засесть и за английский — международный язык моряков.

Недавно мы побывали на судоремонтной практике. На лесовозе. Это судно водоизмещением в четыре тысячи тонн и длиной в 127 метров. Чистили мы котлы, топливные танки, насосы и компрессоры. Работа грязная, но все ребята трудились с увлечением.

Скоро учеба закончится, и мы уйдем в дальнее плавание.

Узнаю свою профессию, а потом поступлю в Дальневосточное высшее морское училище имени Невельского.

С курсантским приветом

Виктор Анисимов».

ПОЭТ

Когда я прочитал его первое стихотворение, я понял, что имею дело с настоящим поэтом. Поэту, правда, было десять лет… Звали его Коля.

Стихи были о кораблях, осьминогах, зюйдвестках, перевернутых старых лодках, скучающих на берегу, жестоких штормах и подводных сокровищах…

А жил Коля от моря далеко, в степном поселке, и корабли видел только на картинке. И все Колины стихи, как я понимал, были его светлыми детскими грезами о чем-то недосягаемом, прекрасном, грозном, таинственном.

Его мечтой о море…

И надо сказать, стихи были хорошие.

Не так уж много ребят в Колином возрасте пишут хорошие стихи. Чаще — плохие. И если в стихах есть какие-нибудь чувства и мысли, так рифма отсутствует. Если с рифмой все в порядке, мыслей и чувств недостает.

Коля же был, прямо скажем, юным дарованием.

…Уплыл давно корабль, Его уже не видно. Синеет моря даль, А мне до слез обидно… С волною — не догнать, Рукой не дотянуться, Ни парус не поднять, Ни чайкой обернуться…

Вот как он писал в свои десять лет. Искренне и складно. И была еще в Колиных стихах какая-то недетская грусть и, я бы сказал, человеческая беспомощность. А какая — не понять…

Кое-что из его стихов мы напечатали в «Морской газете», так что в конце года было решено отметить Колины стихи подарком и напечатать его фотографию.

Я написал Коле: «Пришли, пожалуйста, свой фотопортрет».

«Не могу», — отвечает Коля.

«Как не можешь? Нам нужна твоя фотография. Любая. Мы ее в журнале напечатаем…»

Коля в ответ: «Как я вам вышлю свое фото, если я очень некрасивый! Я очень толстый…»

Вот тебе и раз! Ну и что же, что толстый? Человек-то ведь ценен не только тем, что он стройный и красивый, высокий или хорошо сложен… Кое-какие и другие качества ценим мы еще в людях.

Пушкин, к примеру, был совсем маленького роста. Поэт Байрон был хром. А дедушка Крылов такой был толстый, что ему делали кресло по заказу… Но зато какие это были поэты!

Так я Коле и написал. Через некоторое время Коля прислал свою фотографию. Но такую, что я ахнул… С фотографии на меня смотрел, простите за выражение, настоящий поросенок. Щеки толщины невероятной, посреди них утопал нос-пятачок, крохотные глазки терялись на круглой физиономии, как бусинки на блюде. Н-да…

Написав письмо Колиным родителям, я узнал, что Коля (ему шел одиннадцатый год) весил — ни много ни мало — сто восемьдесят килограммов! То есть это был попросту больной ребенок… Ребенок, которого нужно было срочно лечить…

Все думают, что детский журнал — это просто журнал, который печатает рассказы, повести, стихи да сказки. Нет, у детского журнала подчас бывают и совсем другие, не журнальные дела.

Где-то обидели ребенка — и журнал срочно посылает человека, чтобы разобраться. Где-то у маленького читателя жизнь не так складывается, а помочь некому — журналу и тут есть дело и забота…

Так было и в случае с Колей: редакция решила помочь юному поэту.

Лечить Колю можно было только в Ленинграде, в медицинском институте, у знаменитого профессора. А Коля жил за тысячи километров от Ленинграда. Значит, первое — нужно было мальчика привезти. А потом лечить. Родители на это дали свое согласие. И как не дать, если даже кормить Колю было нелегко: он съедал за раз чугунок щей, горшок каши и буханку хлеба с салом. А через час спрашивал: «Нет ли чего поесть?» А кроме Коли, у родителей было еще шестеро детей. Правда, остальные были обычные, здоровые дети.

О лечении у профессора редакция тоже договорилась. И я пошел на вокзал встречать Колю.

Поезд остановился у перрона, из вагонов повысыпали пассажиры, и самым последним боком вылез Коля…

Может быть, вам будет смешно читать эти строки, но Коля не смог втиснуться в такси — «Волгу», как я ни помогал ему в этом. Нам пришлось искать машину с широкой задней дверцей.

Так, полулежа, и прибыл Коля в институт на лечение. Но несмотря на все это, он мне показался мальчиком добродушным и веселым. По дороге он даже рассказывал мне разные забавные истории про толстяков. Например, про то, что где-то в Америке живет человек. Весит человек четверть тонны. Ездит на работу на специально сделанном для него мотоцикле…

Другая проблема была — Колю одеть. Костюм-то на него в магазине не купишь. Даже больничной пижамы в институте подходящего размера не нашлось… Пришлось срочно шить на заказ. На нее ушло десять метров материи… Прямо одежда для Гаргантюа… То же было с обувью.

А когда Колю начали лечить, понадобилась для него особая диета, фрукты, виноград посреди зимы. И редакция этот виноград для Коли покупала.

А еще нужно было договориться со школой, чтобы к Коле ходили учителя и он мог бы учиться и не очень запускал учебу. Лечение было рассчитано на долгий срок.

У меня сохранилось несколько фотографий Коли — по мере того, как он худел. Вот фотография, где Коля весит сто пятьдесят килограммов. Вот — уже сто тридцать. Сто…

Через два года Коля весил восемьдесят пять. Это, конечно, еще было многовато, но все-таки… Тем более, что сам Коля был высокого роста и шел ему, как вы сами можете подсчитать, тринадцатый год.

А как же стихи, спросите вы. Стихи Коля продолжал сочинять. И стихи были по-прежнему хорошие и очень всех радовали. Вот какое он написал стихотворение про маяк.

МАЯК

От шумных городов вдали Лежит мой островок. Проходят мимо корабли На запад и восток. Но я об этом не тужу И не кляну судьбу. Я пользу людям приношу И этим дорожу. Туман пусть будет или ночь, Но в самый трудный час Готов я кораблям помочь, Открыв свой желтый глаз…

На четырнадцатом году жизни решено было устроить Колю в школу-интернат. Он был совсем здоров, но профессор считал, что еще год-другой Коля должен побыть под наблюдением врача.

Интернат был на берегу Финского залива, и Коля впервые в жизни увидел настоящее море и настоящие корабли. Когда я приезжал к нему в гости, мы уходили вдвоем побродить около воды и поговорить о том о сем…

Я понимал, что в Коле что-то меняется. Что он вырос. Превратился из мальчика в юношу.

Все еще в нем было неопределенно. Он не знал, чем займется в жизни, хотя самое время было подумать об этом. Мне он сказал, что к родителям возвращаться пока не будет. Предполагает после интерната устроиться куда-нибудь на работу. Куда — еще не знает… «Там будет видно…» Город Коле нравился, но смутно его тянуло куда-нибудь на простор. То ли в тайгу, которой он никогда не видал, то ли в море, которое любил.

Однажды я должен был надолго уехать в командировку. А когда вернулся и навестил Колю, преподаватели интерната пожаловались мне, что у Коли, по их мнению, портится характер. Что появилось в нем какое-то непонятное упрямство. Что он не терпит ничьих советов. Грубит. Стал лениться делать уроки. Курит. С кем-то даже пробовал выпивать… Дрался, избил одноклассника. Словом, в последнее время парня как будто подменили… «Не знаем, как дотянуть его до окончания восьмого класса. Поговорите с ним, если можете. И зря вы печатали его стихи. Зазнался, наверное, мальчишка…»

А стихи-то, к сожалению, как раз в то время Коля бросил писать совершенно.

Помню, я довольно жестко поговорил с ним. Коля взвился. Нагрубить он мне не нагрубил, но дал понять, что он уже человек самостоятельный и нравоучения ему ни к чему…

— Ну что ж, — сказал я. — Ты, конечно, парень почти взрослый. И скоро тебе идти в настоящую жизнь. Можешь ты и драться с кем хочешь, и стихи можешь не писать совсем. Твое дело. Самостоятельность так самостоятельность. И мне не так страшно, что из тебя не получится хорошего поэта. Жаль, если не получится человека… Но об одном прошу тебя: брось курить и даже приближаться к вину. Подумай-ка: врачи сделали все, чтобы поставить тебя на ноги. Будь хоть им благодарен за это. Прощай. Была в тебе искра таланта…

Так мы с Колей и расстались. Я ведь тоже человек с характером. Если ко мне повернуться не той стороной, могу и я от такого человека отвернуться… Когда делаешь человеку добро, а он возьмет да на все это и начихает…

Через два года, однако, получаю от Коли письмо:

«Простите меня за последний разговор!

Какая-то дурь на меня нашла тогда. А подрался я из-за девчонки. И был я во всем кругом не прав.

После интерната пытался поступить в мореходку. Не вышло. Уехал в Приморский край. Здесь окончил курсы мотористов и теперь хожу в море на рыбачьем сейнере. Ух ты! До чего же широк и интересен мир! Стихи снова пишу. И печатаюсь — в районной газете. Вот Вам одно из моих новых стихотворений на добрую память.

Я ржавый и железный, по гаваням хожу, Машины, лес и уголь по свету развожу. Я ржавый и железный, я старый пароход, Тружусь на океанах уже который год… Был где-то вечер синий в теплеющем краю, И вез я апельсины, и пахло, как в раю! Потом менялись грузы, но много, много лет Я помнил вкус и запах и золотистый цвет…

Ваш старый знакомый — Коля».

И я, надо вам сказать, был очень рад и стихам и Колиному письму.

ВИТЯ НОВИЦКИЙ

Это будет рассказ о мальчишке, который тоже мечтал о море и кораблях. Он хотел стать морским пограничником. Но не стал…

Жил этот мальчишка в городе Новороссийске. Звали его Витя. Но спустя двадцать лет после войны ни имя его, ни фамилия еще никому не были известны.

Новороссийск — город небольшой, чистый, нагретый солнцем, промытый ветрами.

Белые дома подковой окружают небольшую Цемесскую бухту. Бухта приветлива и надежна на вид, но на самом деле — коварна. Много-много лет назад в бухту вошли корабли русской эскадры и стали на якорь. Дело было летом, и было тепло. Приветливо зеленели близкие горы, и ничто не предвещало беды. Ветер, который вдруг обрушился с гор, был страшен. У кораблей ломались мачты и лопались якорные канаты. Часть эскадры выбросило на берег, а посреди бухты, вмиг покрывшись льдом, затонул со всей командой военный тендер «Струя».

Так Новороссийск стал известен. Но это была печальная известность, рожденная страшным ветром — «борой».

В другой раз Новороссийск напомнил о себе в 1918 году, когда флот, не желая сдаться врагу, был потоплен по приказу Ленина.

Шла гражданская война, и Красная Армия вела тяжелые бои с белыми и интервентами. В Новороссийск вот-вот могли вступить немецкие полки. Из Москвы пришла секретная телеграмма: «Корабли в плен не сдавать. Флот потопить».

Корабли вышли из порта. От них отделились шлюпки с матросами. Последние из уходивших открыли кингстоны… Корабли, выполнив приказ Ленина, предпочли гибель позорной сдаче.

Тогда Новороссийск был на устах у всей России.

В третий раз суждено было Новороссийску прогреметь — в Великую Отечественную войну.

Каждый знает про Малую землю и героический десант, когда неожиданно для фашистов наши моряки захватили на берегу, под самым городом, клочок земли и обороняли его восемь месяцев.

Был среди десантников матрос Владимир Кайда — человек богатырской силы. Когда кончались патроны и гранаты, бил он фашистов кулаком… С него скульптор сделал бронзового матроса, что навечно встал над Цемесской бухтой.

Он совершил много подвигов, и про него книжки написаны и песни поют. А сам Кайда жив, хотя и пробит-покалечен.

Бывал я у него в гостях, слушал рассказы этого скромного человека.

Кайда — часть славы Новороссийска.

Можно было бы много рассказать об этом городе и его людях.

Когда я приезжаю сюда, то обязательно иду на берег бухты.

На той стороне дымит цементный завод. Он похож на броненосец, который сел на мель и теперь никак не может сойти с нее.

Над бухтой летают чайки. Они на миг припадают к воде и снова взлетают, подхватив клювом рыбешку.

Устало подходят к причалам черные сухогрузы, светло-серые танкеры, белые теплоходы.

Однажды я увидел большой красивый корабль, а на его борту прочитал название — «Витя Новицкий».

«В честь кого назвали корабль? — подумал я. — Если бы в честь взрослого человека, то было бы — «Виктор». Раз Витя, значит, мальчик».

Корабль встречали ребята, новороссийские пионеры.

«Наверное, Витя жил в этом городе и совершил подвиг», — предположил я.

И вот что я узнал.

ЛЕГЕНДЫ РАССКАЗЫВАЛИ…

Когда Советская Армия освободила Новороссийск — а было это в 1943 году, в сентябре месяце, — вошедший в город вместе с войсками военный корреспондент услыхал историю о том, как героически оборонялась старинная башня посреди одной из площадей, когда в город рвались фашисты.

В те дни улицы еще были заминированы. Корреспондент одной рукой делал записи в блокноте, а другой придерживал наготове автомат: враг-то был неподалеку. Всего корреспондент узнать не мог. Его интересовал героический факт, тем более что, как он узнал, советским бойцам в обороне башни помогали дети.

Корреспондент наскоро написал очерк и отправил его в газету.

Сам же ушел с армией дальше — бить врага. Написал он следующее:

«…Комсомольцы Гришин и Цыбенко выбрали эту башню для своей огневой точки. С нее хорошо простреливались улицы, куда рвались фашисты.

Дверь в башню оказалась закрытой. Гришин постучал. Брякнул засов, и на пороге показался четырнадцатилетний подросток и его шестнадцатилетняя сестра.

Они помогли моряку втащить по узенькой лестнице наверх пулемет и установить его в окне.

— Ну, а теперь за дело, набивайте патроны! По улице передвигались фашисты.

Пулеметчик дал очередь. Несколько гитлеровцев упало, остальные побежали. Но враг обнаружил пулеметную точку. Подошли танки и начали обстреливать башню. Разорвавшимся снарядом убило второго номера, краснофлотца Цыбенко.

— Я буду помогать стрелять, — сказал юный герой.

Без умолку работал пулемет…

Вскоре из-за угла вынырнул трехосный грузовик, на бортах которого ясно виднелись черные кресты. Из него начали выскакивать фашисты.

— Русс, русс, сдавайсь, окружен!

Взрыв потряс башню. Все окуталось черным дымом… А когда все рассеялось, Гришин увидел: рядом с пулеметом, держа в руках набитую ленту, лежал окровавленный юный герой.

Заплакала сестренка. Плотней сжал губы пулеметчик.

— За моего незнакомого друга! — прошептал Гришин, и в наступавших сумерках снова засверкали выстрелы…

В последующих боях погиб и комсомолец Гришин… Погибла и девушка».

(Из краевой газеты «Большевик».)

В очерке, как видите, нет фамилии и нет имени мальчика. И многое, как мы узнаем дальше, описано не совсем точно.

Строчки эти были, как говорится, написаны по горячим следам. По отрывочным рассказам, канувших потом невесть куда очевидцев.

Рассказывали по-разному: одни — что в башне от врагов отбивались совсем не брат с сестрой, а двое мальчишек, и что они последней гранатой взорвали себя, чтобы не попасть в плен; другие — что был только один мальчик лет двенадцати. Что он задержал фашистов на несколько часов, а когда кончились у него патроны, кинулся из окна третьего этажа башни — на штыки.

Но в очерке было главное — упоминание о подвиге. И о мальчике.

Нужно было искать…

Первое: где это было? На какой улице? Близ каких домов? Ведь старинных башен в довоенное время в разных концах города значилось несколько. Если найти место, можно попытаться отыскать людей, которые жили в домах поблизости, очевидцев.

Второе: когда? День и час подвига.

И третье, самое главное: кто?

В военных сводках тех дней об обороне Новороссийска говорилось очень скупо.

Фашисты уже прошли Волчьи ворота — ущелье между гор, где теперь мчатся пассажирские поезда к новороссийскому вокзалу, — и стремительно, с трех сторон, охватывали город. Шли танки, самоходки, катились грузовики с пехотой, мчались мотоциклисты.

Наши отходили с боями. Город горел. Командиры и комиссары собирали редевших защитников. Солдаты рядом с матросами рыли поперек улиц окопы. На брустверах — гранаты и фляги с драгоценной водой. Фронт обороны города сужался, оттягиваясь к предгорьям, где уже начиналась осень, где падал на землю перезрелый кизил и дозревали в обилии дикие груши. Никто не рвал и не собирал их теперь…

В тылу — в городах, деревнях, поселках — к вечеру люди, молча сгрудившись у репродукторов, слушали голос Левитана:

«…В течение 7 сентября… в районе Новороссийска наши части вели упорные бои против численно превосходящих сил противника. Ценой больших потерь врагу удалось вклиниться в боевые порядки наших войск…»

Фашисты считали, что город ими захвачен. В Берлине, столице гитлеровской Германии, отзвучали фанфары в честь очередной победы. Транспортный самолет вез ящик железных наградных крестов особо отличившимся при взятии Новороссийска…

Для фашистов город — порт и важный железнодорожный узел, это была дорога к Кавказу со стороны моря и побережья, дорога к бакинской нефти…

Однако Новороссийск еще не был взят.

И если ты, мой юный читатель, побываешь в Новороссийске, то обязательно тебе покажут железный остов товарного вагона, который сейчас поставлен на пьедестал, как памятник. Потому что это и есть памятник. Здесь, на окраине города, были остановлены фашисты. Дальше они не прошли.

Вагон пробит пулями и осколками. Железо пробило железо. Сталь поддавалась стали. И только люди сражались так, что врагу казалось — они были бессмертны.

ПЕРВЫЕ СВИДЕТЕЛИ

«…Оборона в тот день была по улице Клары Цеткин. 7 сентября фашисты вошли в наш район. По улице Свободы укрепились моряки. Сильно оборонялись у здания школы № 21.

14 сентября фашисты дошли только до Рыбзавода. Моряки сражались за каждую улицу.

Надолго их остановили пулеметы, стрелявшие из башни на Октябрьской площади…»

(Из воспоминаний жительницы Новороссийска О. А. Молчановой.)

Итак, башня. Старинная башня на Октябрьской площади.

После войны от башни остались полусожженные стены. В шестидесятых годах башни уже не было — снесли. Название площади осталось прежнее.

Если смотреть с того места, где стояла башня, то хорошо видна улица Рубина и Радецкий переулок.

В домах по улице Рубина и по переулку ребята начали разыскивать тех, кто вернулся, кто мог помнить события сентября 1942 года. И кто мог назвать имя героя.

Как-то на встрече ребят с моряками-ветеранами один матрос, чью форменку звенящей броней покрывали медали, припомнил, что на улице Рубина сражался его дружок, тоже моряк. Разыскали. Тот сам ничего сообщить не мог, но дал ребятам адрес своего командира, что жил после войны в Одессе. Ответ его пришел быстро:

«Дорогие ребята!

Товарищи следопыты г. Новороссийска!

Всей душой рад помочь вам в ваших благородных поисках героев. Но больше того, что помню, я ничем не могу вам помочь…

Да, на улице Рубина помещался штаб 14-го батальона морской пехоты. Командир этого батальона Красников Дмитрий Васильевич, комиссар — Пономарев.

Я был у них в штабе числа 6–7 сентября 1942 года. Там мы вели разговор о создании пулеметной точки на этой башне (на Октябрьской площади).

Я, Красников, Пономарев ходили в эту башню, и там была создана пулеметная точка.

Потом, из политдонесения, я узнал, что эта точка сослужила большую пользу и ее защитники проявили героизм. Кто они, эти герои, я уже забыл за давностью лет, а политдонесение сдал в политотдел Новороссийского оборонительного района, который тогда помещался на девятом километре по дороге в Кабардинку.

Корнилов Я. Л.

1 октября 1966 года».

К сожалению, политдонесение ребятам разыскать не удалось.

«…В башне-то погиб мальчик… У нас это все знали. Он с матерью и еще с другими детьми в башне и жил. Мать я знала. Ее звали Марией. Где сейчас и жива ли? Этого я не знаю… Из других людей, кто в войну здесь был, сейчас никого не знаю… Но вроде в башне еще люди жили, и семейные… Кто? Не помню… Давно ведь…»

(Запись на магнитофонной ленте разговора с пожилой женщиной на улице Рубина.)

Женщина назвала имя матери мальчика — Мария. Мать звали Марией, семья жила до войны в этой самой башне.

Может быть, сохранились городские архивы? Домовые книги?

Правда, город сильно горел, дома большей частью были разрушены.

Но нужно было попытаться.

Из справки городского архива ребята узнали, что в доме № 34а на Октябрьской площади проживали Новицкий Михаил Иванович, его жена Новицкая Мария Петровна, их дети — Виктор, Светлана, Вячеслав. Новицкая М. П. выбыла в город Кизляр Дагестанской АССР, относительно других членов семьи Новицких сведений не было.

Кроме Новицких, в доме № 34а жили Вишневские. Но о них сообщить ничего не могли, кроме того, что Вишневский М. С. выбыл в город Норильск.

К тому времени, когда была получена эта небольшая справка, при новороссийском Дворце пионеров начал работать штаб РВС. Что такое РВС? Помните, у Гайдара рассказ «Р.В.С.»? Оттуда и заимствовали следопыты название своего штаба. Только расшифровывались три таинственные буквы иначе — «Разведчики Военной Славы». У Гайдара ребята взяли и звезду с тремя лучами. Гайдар ставил ее в конце своих рукописей, следопыты такой же звездой помечали все новые документы о героическом событии на Октябрьской площади, все письма, все бумаги.

В поисках ребятам уже помогали и горком комсомола и работники городской газеты.

Конечно, справка из городского архива давала скудные сведения, но кое-какие ниточки она протянула: во-первых, в Кизляр, во-вторых, в Норильск.

Правда, адреса были неточные, но в Кизляр ребята послали несколько официальных запросов, а в Красноярском крае у новороссийских пионеров были друзья-комсомольцы в школе поселка Талнах. А Талнах — не так уж далеко от Норильска…

МАЛЬЧИКА ЗВАЛИ ВИТЯ…

«Здравствуйте, пионеры города Новороссийска!

По вашей просьбе сообщаю вам, что могу, о сыночке моем, Вите…

Хотя писать мне обо всем этом очень тяжело…..Витя был рослым мальчиком, волос был беленький, глаза голубые. День рождения отмечали 9 сентября. Витя учился в 1-й школе. С четвертого класса был в пионерах. Плавать он умел хорошо. Ходили с ребятами на косу, где был морской погранотряд. Выходной день он всегда проводил там…

Витя любил петь, читать. Особенно — военные книги и про путешествия.

Никогда с губ его не сходила песня про Чапаева. И сейчас у меня звенит в ушах один куплет… Помню:

Ночки темные, чужие, А мне снятся Жигули. Вы не спите, часовые, Как бы нас не обошли…

…В сорок втором весной Витя ушел из дому на фронт. Был под Керчью у моряков на катере… Только месяца через три он вернулся домой. Был ранен. Ему оторвало осколком большой палец на левой ноге.

Когда осенью немец брал город, мы жили на площади Октября. В нашем доме были установлены пулеметные точки, в каждом окне и в дверях.

Когда начались уличные бои, я с детьми переползла в Ермацкий переулок. Были в подвале.

Но Витя вернулся в свою квартиру…

До свиданья, ребята. Будьте крепки и здоровы.

С приветом Новицкая Мария П.

Жду от вас письма…»

Так мать написала о сыне.

Когда, знакомясь с архивом штаба РВС, я прочитал письмо впервые, я понял, что это был за мальчик и что это вообще были за мальчишки — пионеры сороковых годов. Еще не увидев его фотографий, я словно увидел его — каким он был. Потому что ни в чьей памяти не может так жить сын, как в памяти матери.

Позднее, когда я говорил с Марией Петровной, — узнал я еще многое о Вите.

Витя ведь был сирота, детдомовский мальчишка. Иван Михайлович был ему отчим, усыновил, когда Вите шел второй год, в 1929-м, А Мария Петровна, сколько могла, заменила ему мать.

А мальчишка был отчаянный. Началась война в Испании — наладился бежать туда, помогать республиканцам. Был справедливым. Не терпел, чтобы обижали слабого.

Рассказала Мария Петровна, как в десанте погиб муж, Иван Михайлович, как ее угнали фашисты вместе с оставшимися двумя меньшими, Светой и Славой, в концлагерь.

Показывала мне Мария Петровна и письма следопытов. Письма — поздравления с праздниками. Письма — рассказы о том, что нового узнали они о подвиге Вити. Письма-приглашения: приехать в их город. Она и ездила к ним позднее, когда на площади, на месте гибели Вити, открывали памятный обелиск.

«Здравствуйте, Мария Петровна!

Недавно была статья в нашей газете. Ее Вам выслали — там рассказ о Вите.

Желаем Вам здоровья».

*

«Здравствуйте, Мария Петровна!

Художник Касабов нарисовал Витю таким, каким он себе его представляет в момент боя.

Эта картина сейчас в нашем городском краеведческом музее.

Желаем Вам всего хорошего».

*

«Дорогая Мария Петровна!

Мы часто выезжаем в пионерлагеря, рассказываем о юных героях.

К нам приезжают ребята из разных городов, и всем мы рассказываем о Вите.

Фотография Ваша у нас цела. Мы с ней ходим по домам и ищем тех, кто снят на фото.

Желаем Вам здоровья.

Следопыты дворца».

Во всяком поиске есть свои находки и неудачи, свои тупики, когда кажется, что ничего найти уже нельзя, что нет никаких концов и ничего уже больше узнать невозможно. И есть свои взлеты.

Долго не могли ребята разыскать фотографию Вити.

«Четырнадцатилетний белокурый подросток» (помните очерк военного корреспондента?), «рослый, волос беленький, глаза голубые» — по воспоминаниям Марии Петровны.

И вот однажды, после того как о Вите написала городская газета, к ребятам пришла женщина. Назвалась она Кравцовой Рогнедой Борисовной. Сказала, что училась с Витей Новицким в одном классе, в той самой школе № 1.

Бережно развернула она старую, пожелтевшую бумагу, а в бумаге — драгоценность: фотоснимок.

Весь 4-й «А», где учился Витя.

И сам он — в верхнем ряду, справа — третий. На обороте фотографии — дата:

1939, 16 сентября.

Вите шел одиннадцатый год. Его только что приняли в пионеры.

До начала войны — немногим больше полутора лет, до дня гибели — только три года…

…Вот он какой был. Открытое лицо, глаза расставлены широко.

Секунду назад, наверное, смеялся, но сейчас — полная серьезность: момент ответственный.

По всему видно — отличный был парень.

Рассказать что-нибудь новое о Вите Рогнеда Борисовна не могла, но назвала фамилию человека, который мог бы пролить хоть немного света на тот именно день, когда шел бой. Фамилия была — Свидерский… Где он сейчас — не знает…

Нужно было найти Свидерского. Ведь именно картины того, как происходил бой, пока никто точно нарисовать не мог.

В очерке корреспондента (помните?) было много неточностей. К примеру, называлась сестра. Хотя у Вити вообще сестра и была — Света, — но младше его, а никак не шестнадцати лет. И в башне ее не было. Света была с Марией Петровной в подвале дома по Ермацкому переулку.

Матросов-комсомольцев называлось двое и приводились фамилии. Но по другим данным их было четверо, а по третьим — шестеро. Позднее выяснилось, что матросы были с эсминца «Бдительный». Эсминец погиб в июле 1942 года, уцелевшие моряки экипажа ушли в морскую пехоту. В списках «Бдительного» ни Гришина, ни Цыбенко не значилось.

Сейчас перед ребятами стояла задача: точно восстановить всю картину боя на Октябрьской площади.

Как раз в те дни пришло письмо от друзей-комсомольцев из поселка Талнах:

«Дорогие ребята!

Выполнили Ваше поручение и съездили в Норильск к другу Вити Новицкого — Михаилу Станиславовичу Вишневскому. Вот что он рассказал нам (в сорок втором ему было тринадцать лет):

«Тот день (8 сентября) начался сильным обстрелом. Все жители ушли в подвал. Фашисты атаковали Октябрьскую площадь. Из башни им отвечали густым пулеметным огнем. Михаил Станиславович с матерью в это время тоже был в подвале.

Когда стрельба стихла и они вышли, то увидели, что горит их дом.

Михаил Станиславович пошел в башню. Он пробыл там часа два, вместе с Витей помогая красноармейцам забивать патроны в пулеметные ленты. Потом его позвала мать. Он пообещал прийти вечером, но вскоре начался бой, и мать не отпустила сына. Они просидели в подвале всю ночь и, как шел бой, не знали. А утром все стихло, но Вити уже не было в живых…

Комсомольцы 10-го «А» класса школы № 20 поселка Талнах Красноярского края».

Так, значит, не сестра с братом, а двое мальчишек? Двое их было перед боем. Легенда, говорившая о двух мальчишках, была точнее…

Только почему Михаил Станиславович вспомнил о красноармейцах? Ведь район Октябрьской площади обороняли моряки? Да, но после гибели эсминца моряки стали морскими пехотинцами.

Моряки в гимнастерках. Только перед атакой, только в бою снимали они пилотки и каски и надевали родные бескозырки. Вот почему Михаил Станиславович помнит красноармейцев.

Жаль только, что о самом бое он ничего рассказать не мог: «…как шел бой, не знали…»

…А между тем человек, которого искали ребята — некто Свидерский, и, как мы увидим, главный свидетель боя, — жил в самом Новороссийске, здесь же и работал, ходил по знакомым с детства улицам, заново теперь отстроенным. Был он другом детства Вити. Часто приходил на Октябрьскую площадь и стоял в задумчивости. И сам он давно уже разыскивал (и многих разыскал) свидетелей героической обороны города. А в тот день он видел почти весь долгий, шестнадцатичасовой бой на площади и гибель Вити. И ничем уже не сумел ему помочь, потому что башня была окружена фашистами со всех сторон.

Можно сказать, что ребята нашли его, а он нашел ребят.

Позднее Валентин Евгеньевич Свидерский провел со следопытами рейд-поиск, чтобы отыскать место, где похоронили Витю. Он же нашел и тех, кто после боя это сделал.

БОЙ

«…7 сентября фашисты после двухдневных боев захватили школу № 21. О подвиге ее защитников еще не известно ничего… Фашисты продвигались дальше… На их пути была башня на Октябрьской площади…

…В трехэтажном здании башни на первом этаже и была установлена пулеметная точка. Эта башня могла выдержать любую осаду… У нее были стены полуметровой толщины. В северном окне был пулемет— «максим». Сектор обстрела — улица Рубина, переулок Декабристов, улица Горького и северо-восточная часть Октябрьской площади. Боезапас у них был — 10 ящиков патронов и ящик ручных гранат. Еда — пять буханок хлеба, ведро подсолнечного масла, полбочки пресной воды. Гарнизон — два пулеметчика и четырнадцатилетний подросток Витя Новицкий, живший на третьем этаже башни. Слева в окопах — шесть человек морских пехотинцев с погибшего эсминца «Бдительный».

Бой начался на рассвете 8 сентября. Под огнем легких пушек и минометов защитники башни отбивались от фашистов. Час шел за часом. К 14.00 оба пулеметчика были убиты. Полегли в неглубоком окопе и матросы с эсминца. Пыль и гарь клубились над площадью. За пулеметом остался один Витя. Он же бросал и гранаты…

В 15.00, то есть к трем часам дня, по улице Горького подошли фашистские танки и начали бить прямой наводкой по башне, но стены, сложенные из керченского камня, выдерживали удары тяжелых снарядов…

К четырем часам дня, Витя, окруженный со всех сторон, продолжал борьбу. На какое-то время огонь стих, враги подняли головы и пошли в полный рост со стороны улицы Декабристов… Вероятно, в это время Витя был ранен. Возможно, заело ленту в пулемете. Но вот пулемет снова ожил, и фашисты залегли…

Еще два часа Витя сдерживал роту гитлеровцев. К пяти часам вечера к башне смогли подобраться егеря, обученные сражаться в горах… Двое егерей медленно поднимались по глухой стене башни… Через несколько минут один из них ступил на карниз и двинулся к окну… Заметить этих двух егерей Витя не мог…

…Утром 11 сентября фашисты согнали жителей близлежащих домов, чтобы похоронить убитых русских солдат и матросов. Мальчика хоронить они запретили… Витю похоронили ночью, тайком…

Из тех, кто был согнан на площадь 11 сентября, известны и живы по сей день двое — Эмануйлиди Г. Ф. и Варанна А. П.».

(Из воспоминаний В. Е. Свидерского.)

«…Горела наша школа на Октябрьской площади. А Виктор все еще не пускал врагов в город. Потом он погиб. Как это было, вы уже знаете…

Когда я оказался на улице, меня задержали немецкие санитары и велели следовать за ними. Мы стали собирать трупы фашистов. Было их много… Потом подошли к башне. Метрах в десяти от нее лежал Витя, раскинув руки…

На втором этаже башни валялся пулемет, кругом было полно расстрелянных гильз».

(Из воспоминаний Г. Ф. Эмануйлиди.)

«…Я хоронила Витю. Хоронили и другие женщины. Вдоль всей дороги шла траншея. В ней сражались моряки, которые защищали Октябрьскую площадь. И там же они погибли. Туда и захоронили тело Вити Новицкого.

Место приблизительно ближе к улице Горького… Возле дороги стояли два больших дерева…»

(Из воспоминаний Варанны А. П.)

В связи с 25-летием разгрома немецко-фашистских войск в Новороссийске, в целях увековечивания памяти советских людей, проявивших героизм и мужество в годы Великой Отечественной войны, исполком городского Совета депутатов трудящихся принял решение изменить название некоторых улиц.

Бывший переулок Педагогический назван именем Вити Новицкого.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

…Виктор Новицкий, ученик 6-го класса средней школы № 1 г. Новороссийска, Краснодарского края

ЗАНЕСЕН В КНИГУ ПОЧЕТА ВСЕСОЮЗНОЙ ПИОНЕРСКОЙ ОРГАНИЗАЦИИ имени В. И. ЛЕНИНА

за героизм, проявленный в годы Великой Отечественной войны (посмертно).

Из Дворца пионеров я уходил вечером, унося в себе все, что узнал.

Я спускался по широкой лестнице, а навстречу мне поднимались мальчишки и девчонки — кто с нотной папкой, кто с футляром для скрипки, а кто — просто так.

Во дворце начинались занятия.

От дворца до моря — рукой подать, пройти переулком к набережной — вот и море. Вот и якорь знаменитый, старинный. Дальше — длинный причал морского вокзала.

На причале уже зажглись ранние огни. С бухты задувал ветерок. Привалясь бортами к бетону, отдыхали корабли. Только теплохода «Витя Новицкий» между ними я не отыскал. Он ушел в рейс.

Оглавление

РАЗНЫЕ РЕБЯТА

РАСПИСКА

ПОДЗОРНАЯ ТРУБА

ФРЕГАТ «ПАЛЛАДА»

КАК ПРИГЛАШАЛИ ЛЕНИНА НА ЕЛКУ

ШТУРМАН С «АЛЬБАТРОСА»

  ВАХТЕННЫЙ МАТРОС

  БУМЕРАНГ

  ШТУРМАН

КАТЯ

ИГРА В КОРАБЛИКИ

СТАРЫЕ ПАПКИ АРХИВА

ПОЭТ

ВИТЯ НОВИЦКИЙ

  ЛЕГЕНДЫ РАССКАЗЫВАЛИ…

  ПЕРВЫЕ СВИДЕТЕЛИ

  МАЛЬЧИКА ЗВАЛИ ВИТЯ…

  БОЙ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg