«Глава Джулиана»

Глава Джулиана (fb2) - Глава Джулиана (пер. Анна Красникова) 346K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Р. Дж. Паласио

Р. Дж. Паласио Глава Джулиана

Будьте добрыми, ведь все, кого вы встречаете, участвуют в тяжелом сражении.

Ян Макларен

До

Возможно, звезды, и солнце, и этот огромный дом созданы мной, но я не уверен в этом.

Хорхе Луис Борхес. «Дом Астерия»[1]

Обыкновенный

Ну ладно, ладно.

Да знаю я, знаю.

Я плохо вел себя с Августом Пулманом!

Ну и что с того? Народ, это вообще-то не конец света! Давайте без истерик, а? У нас тут большой такой мир, и в нем не то чтобы все друг с другом возятся. Так уж устроено. Поэтому, может, вы наконец успокоитесь? Хорош зацикливаться на одном и том же, пора заняться своими делами.

Да сколько можно!

Я не понимаю. Нет, правда не понимаю. Только что я был самым крутым пятиклассником. И вдруг раз — и теперь я… ну, не знаю. Да не суть. Но какая жесть! Весь этот год — сплошная жесть! Начать с того, что я хотел бы, чтобы Ави Пулман никогда не появлялся бы в школе Бичера! Чтоб он прятал свою мерзкую физиономию, ну как в «Призраке оперы». Надень маску, Ави, будь любезен! Чтоб глаза мои тебя не видели! Насколько все было бы проще, если бы ты просто исчез.

По крайней мере, проще для меня. Я, кстати, и не говорю, что он живет себе припеваючи. Ему наверняка нелегко каждый день видеть себя в зеркале или ходить по улице. Но это не моя проблема. А моя проблема в том, что с тех пор, как он заявился в мою школу, все изменилось. Изменились мои одноклассники. Изменился я. И это полный отстой.

Я бы хотел, чтобы все было так, как в четвертом классе. Нам тогда было очень, очень, очень клево. Мы тогда играли во дворе в салки, и не хочу хвастаться, но все всегда гонялись за мной, понимаете? Это я так, к слову говорю. Я просто хочу сказать, что, когда мы делали совместные задания по истории или географии, все хотели быть со мной в паре. И все всегда смеялись, когда я шутил.

За обедом я всегда сидел со своими друганами, и компания у нас была что надо. Мы были абсолютно что надо. Генри. Майлз. Амос. Джек. Компашка что надо! Просто отличная. У нас были свои секретные шутки. Свой тайный язык жестов.

Я не знаю, почему все изменилось. Не знаю, почему все превратились в таких идиотов.

Хотя на самом деле знаю: из-за Ави Пулмана. Как только он объявился, все перестало быть как раньше. До этого все было совершенно обыкновенным. А теперь всё наперекосяк. И всё из-за него.

И из-за мистера Попкинса. Если подумать, вообще-то во всем виноват мистер Попкинс.

Звонок

Помню, как из звонка мистера Попкинса мама раздула целую историю. В тот вечер за ужином она только и говорила о том, какая это честь. Директор средней школы позвонил нам домой, чтобы спросить, могу ли я быть «школьным крестным» какому-то новенькому в школе. Вот это да! Событие века! Маму послушать, так я «Оскар» выиграл, не меньше. Теперь-то стало ясно, говорила она, что в школе действительно умеют распознавать особо одаренных детей, и это, на ее взгляд, потрясающе. Мама не была лично знакома с мистером Попкинсом, я ведь раньше ходил в младшую школу, а он управлял средней, но она всё восхищалась, как любезно он с ней беседовал по телефону.

Мама — большой человек в моей школе. Она в совете попечителей — я не очень-то понимаю, что это, но, очевидно, что-то мегаважное. И она всегда вызывается добровольцем. Например, она состояла в родительском комитете все годы, что я учился в младших классах. Всегда. Она очень много делает для школы.

И вот в тот день, когда я должен был поработать «школьным крестным», мама подвезла меня до ворот. Она бы и до кабинета директора меня проводила, но я ее остановил: «Мам, это же средняя школа!» Намек она поняла и уехала еще до того, как я вошел внутрь.

В холле уже ждали Шарлотта Коуди и Джек Тот. Мы с Джеком пожали руки — нашим секретным способом, — а потом мы все поздоровались с вахтером и пошли в кабинет мистера Попкинса. В школе так странно, когда там никого нет!

— Чувак, мы бы сейчас могли себе спокойно на скейте кататься, и никто не заметил бы! — сказал я Джеку. Я разбежался и заскользил по гладкому полу в коридоре: вахтер же нас больше не видел.

— Ха, точно! — усмехнулся Джек, но я заметил, что чем ближе мы подходили к кабинету мистера Попкинса, тем больше он сжимался. Похоже было, что его вот-вот вырвет.

За несколько ступенек до конца лестницы он замер.

— Не хочу! — выпалил он.

Я остановился рядом. Шарлотта уже добралась до верхней площадки.

— Ну же! — торопила она.

— Ты тут не главная! — сказал я.

Она покачала головой и закатила глаза. Я рассмеялся и ткнул Джека локтем. Нам нравилось подтрунивать над Шарлоттой Коуди. Она всегда была такой правильной!

Джек закрыл лицо руками.

— Ну мы и влипли.

— Да что такое-то? — не понимал я.

— Ты хоть знаешь, кто этот новенький?

Я помотал головой.

— Ну ты-то ведь знаешь, правда? — Джек посмотрел на Шарлотту.

Шарлотта спустилась к нам.

— Думаю, да. — И она скривилась так, будто лимон проглотила.

Джек покачал головой, а потом три раза влепил себе по лбу.

— Какой же я дурак! Зачем я согласился! — процедил он сквозь зубы.

— Погоди, а кто это? — Я толкнул Джека в плечо, и он наконец поднял на меня глаза.

— Его зовут Август, — ответил он. — Ну, знаешь, парень с лицом?

Я понятия не имел, о ком это он.

— Ты серьезно? — удивился Джек. — Раньше никогда его не встречал? Он же живет в нашем районе. Иногда появляется на детской площадке. Ты не мог его не видеть. Все его видели!

— Он живет не в нашем районе, — поправила Шарлотта.

— Да нет же, в нашем! — рассердился Джек.

— Джулиан живет не в нашем районе. — Шарлотта теперь тоже злилась.

— При чем тут вообще район? — спросил я.

— Да неважно! — перебил Джек. — Какая разница. Поверь мне, чувак, ты никогда не видел ничего подобного.

— Пожалуйста, не говори гадостей, Джек, — сказала Шарлотта. — Это невежливо.

— Это не гадости! — выкрикнул Джек. — Это просто правда.

— А как именно он выглядит? — спросил я.

Джек молчал. Просто стоял и качал головой. Я поглядел на Шарлотту, она хмурилась.

— Увидишь, — ответила она. — Давайте уже пойдем, хорошо? — Она повернулась, поднялась по лестнице и направилась по коридору в кабинет мистера Попкинса.

— Давайте уже пойдем, хорошо? — сказал я Джеку, точь-в-точь как Шарлотта. Я был уверен, что это его рассмешит, но тот даже не улыбнулся. — Джек, чувак, ну ты чего!

Я притворился, что с размаху даю ему пощечину. Вот это его немного развеселило, и он сделал вид, что бьет меня кулаком — как в замедленной съемке. И мы начали «игру в селезенку» — это когда каждый пытается ударить другого между ребер.

— Мальчики, поторапливайтесь! — скомандовала Шарлотта с верхней ступеньки. Она вернулась за нами.

— Мальчики, поторапливайтесь! — прошептал я Джеку, и он наконец усмехнулся.

Но как только мы завернули за угол коридора и приблизились к кабинету мистера Попкинса, все стали очень серьезными.

Когда мы вошли внутрь, миссис Диас сказала нам подождать в кабинете медсестры Молли, комнатке рядом с кабинетом мистера Попкинса. Мы там сидели молча и совсем ничего друг другу не говорили. Мне очень хотелось надуть шарик из резиновых перчаток, которые лежали в коробке рядом со столиком для анализов, но я не поддался искушению, хоть и знал, что это всех рассмешит.

Мистер Попкинс

Вошел мистер Попкинс. Высокий, худощавый, с растрепанными седыми волосами. Он улыбался.

— Привет, ребята, я мистер Попкинс. Ты, должно быть, Шарлотта. — Он пожал Шарлотте руку. — А ты?.. — Он посмотрел на меня.

— Джулиан.

— Джулиан, — повторил он с улыбкой. Пожал руку и мне. — А ты Джек Тот! — Он пожал руку Джеку.

Он уселся на стул у стола медсестры Молли.

— Прежде всего, я просто хочу сказать вам большое спасибо, что вы сегодня сюда пришли. На улице жара, и наверняка у вас были другие планы. Как, кстати, прошло ваше лето? Хорошо отдохнули?

Мы все закивали, переглядываясь.

— А ваше лето как прошло? — спросил я.

— О, так мило с твоей стороны, Джулиан! — сказал он. — Лето выдалось отличным, спасибо. Хотя я уже жду не дождусь осени. Ненавижу жару. — Он потянул за край своей рубашки. — И вообще уже очень готов к зиме.

Мы качали головами, как болванчики. Не знаю, зачем взрослые вообще начинают болтать с детьми. Нам от этого только не по себе. То есть я-то вполне умею вести разговоры со взрослыми — наверное, потому что много путешествую и много с кем общаюсь, — но большинство детей действительно этого не любят. Так уж устроено. Например, если я вижу маму или папу кого-нибудь из моих друзей и мы не в школе, я пытаюсь не встречаться с ними глазами, чтобы мне не пришлось с ними говорить. Эти разговоры всегда такие странные. А еще очень странно, когда ты не в школе и вдруг натыкаешься на учителя. Однажды я увидел учительницу, которая была у нас в третьем классе, в ресторане с ухажером, и мне стало так противно, фу-у-у! Не хочу видеть, как учительница тусуется с парнями, это же можно понять?

Короче, вот сидим мы: я, Шарлотта и Джек — и киваем как болванчики, а мистер Попкинс все разглагольствует о лете. Но наконец — наконец! — переходит к делу.

— Итак, друзья, с вашей стороны и правда очень любезно отказаться от своих планов и прийти сюда. Через несколько минут у себя в кабинете я познакомлю вас с одним мальчиком, и я просто хотел немного рассказать о нем заранее. То есть я уже объяснил кое-что вашим мамам, они же поговорили с вами?

Шарлотта и Джек кивнули, а я покачал головой.

— Моя мама только сказала, что у него было много операций.

— Ну, да, — ответил мистер Попкинс. — Но она сказала и про его лицо?

Должен признаться, тут-то я и начал думать: «Какого черта я тут делаю?»

— Не знаю… — Я пытался вспомнить, что мне говорила мама. Я плохо ее слушал. Кажется, большую часть времени она повторяла, какая это огромная честь — быть избранным для такой роли, и не очень-то упирала на то, что с парнем что-то не так.

— Она сказала, что вы сказали, что у него много шрамов и всего такого. Как будто он обгорел в пожаре.

— Я сказал не совсем это. — Мистер Попкинс поднял брови. — Я сказал твоей маме, что у этого мальчика есть серьезные черепно-лицевые особенности…

— О, точно, да-да! — перебил я. Теперь-то я вспомнил. — Она произносила эти слова. И добавила, что это что-то вроде заячьей губы.

Мистер Попкинс вздохнул.

— Ну… — Он поднял плечи и наклонил голову направо, а потом налево. — Это чуть больше заячьей губы. — Встал и потрепал меня по плечу. — Жаль, что я не сумел как следует объяснить всё твоей маме. Как бы то ни было, я не хочу, чтобы вам было неловко. На самом деле я с вами и говорю сейчас именно потому, что не хочу, чтобы вам было неловко. Я просто хотел предупредить вас, что этот мальчик выглядит совсем не так, как остальные дети. И это не секрет. Он знает, что он выглядит не как все. Он таким родился. Он это понимает. Он отличный парень. Очень умный. Очень хороший. Раньше он никогда не ходил в обычную школу, а учился дома, понимаете, из-за всех его операций. И поэтому я просто хочу, чтобы вы помогли ему осмотреться, познакомились с ним, стали его «школьными крестными». Вы совершенно спокойно можете задавать ему вопросы, если хотите. Говорите с ним как с любым другим вашим сверстником. Он и правда просто обычный ребенок с лицом, которое… ну, не совсем обычное. — Он посмотрел на нас и глубоко вдохнул. — О господи, кажется, я вас только еще больше напугал, да?

Мы помотали головами. А мистер Попкинс потер лоб.

— Знаете, — сказал он, — одна из вещей, которые узнаешь, когда стареешь, это что время от времени ты оказываешься в новой ситуации и понятия не имеешь, что делать. И нет никакого кодекса, в котором бы говорилось, как действовать в любой данной ситуации в жизни, понимаете? Поэтому я всем всегда даю такой совет: если сбиваться с пути, то лучше на сторону добра. Вот в чем секрет. Если вы не знаете, что делать, просто будьте добрыми. И так не ошибетесь. Вот поэтому я и попросил помощи у вас троих. Я слышал от ваших учителей, что вы и вправду очень добрые дети.

Мы не знали, что на это и ответить, поэтому просто стояли и улыбались как дурачки.

— Просто обращайтесь с ним так, как обращались бы с любым ребенком, — сказал он. — Это все, что я пытаюсь вам втолковать. Ладно, ребята?

Мы и сейчас кивнули все разом. Три болванчика.

— Вы крутые, — сказал он. — Так что расслабьтесь, подождите тут немного, а через несколько минут придет миссис Диас и приведет вас ко мне в кабинет. — Он открыл дверь. — И, ребята, правда, спасибо еще раз. У тех, кто делает добро, хорошая карма. Ну, мицва, понимаете?

Тут он улыбнулся, подмигнул нам и вышел из комнаты.

Мы все выдохнули одновременно. Поглядели друг на друга круглыми глазами.

— Так, — сказал Джек. — Я понятия не имею, что, черт возьми, значит эта карма и что, черт возьми, значит эта мицва.

Это всех нас немного рассмешило, хотя смеялись мы как-то нервно.

Первый взгляд

Не буду во всех подробностях описывать, что еще случилось в тот день. Я только хочу отметить, что в первый раз в своей жизни Джек не преувеличил. И даже наоборот. Есть слово, которое означает противоположность «преувеличил»? «Антипреувеличил»? «Мегапреуменьшил»? Не знаю, как лучше. Но Джек совершенно не преувеличивал, когда говорил о лице того парня.

После первого взгляда на Августа я захотел закрыть глаза, закричать и убежать. Тыдыщ! Я знаю, звучит мерзко, и мне жаль, что это так. Но это правда. И любой, кто станет утверждать, что это не было его первой реакцией при виде Ави Пулмана, соврет. Серьезно.

Была бы моя воля, я совершенно точно выскочил бы из комнаты, когда его увидел, но я знал, что в этом случае мне влетит. Поэтому я просто продолжал смотреть на мистера Попкинса и старался слушать, что он говорил, но слышал только «бла-бла-бла-бла». У меня горели уши, а в голове стучало: «Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!»

«Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!»

Думаю, я произнес про себя это слово тысячу раз. Не знаю почему.

В какой-то момент мистер Попкинс познакомил нас с Ави. А-а-а! Кажется, я и в самом деле пожал ему руку. Три раза «а-а-а»! Мне хотелось слинять оттуда как можно скорее и вымыть руку. Но прежде чем я понял, что произошло, мы уже шли вместе к двери и потом по коридору и поднимались по лестнице.

«Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт! Черт!»

Когда мы подходили к нашему классу, я поймал взгляд Джека. Распахнул глаза как можно шире и беззвучно произнес: «Не может быть!»

Джек так же беззвучно ответил: «Я же говорил!»

Ужас

Помню, когда мне было лет пять, как-то вечером я смотрел «Губку Боба» по телевизору, и тут показали рекламу, которой я до смерти перепугался. Это произошло за несколько дней до Хэллоуина. Тогда вообще показывали много страшной рекламы, а эта рекламировала новый триллер для подростков, о котором я раньше и не слышал. Когда я смотрел ролик, на экране крупным планом выскочило лицо зомби. Ну, и это привело меня в абсолютный ужас. То есть в такой, когда ты и вправду выскакиваешь из комнаты, кричишь и размахиваешь руками. У-У-УЖА-А-АС!

После этого я так боялся снова увидеть лицо зомби, что перестал вообще смотреть телевизор — до тех пор, пока Хэллоуин не остался далеко позади и триллер больше не показывали в кинотеатрах. Серьезно, я совсем бросил смотреть телевизор — вот как я испугался!

Потом, через некоторое время, я пошел в гости к какому-то мальчику, которого я даже не помню, как зовут. Этот мальчик с ума сходил по Гарри Поттеру, вот мы и стали смотреть один из фильмов про Поттера (до того я не смотрел ни одного). Ну, когда я впервые увидел лицо Волан-де-Морта, случилось ровно то же, что и с хэллоуинской рекламой. Я начал истерически вопить, совсем как младенец. Я орал, а мама того мальчика никак не могла меня успокоить и позвонила моей, чтобы та приехала и меня забрала. Моя мама не на шутку разозлилась, что та мама разрешила нам смотреть кино про Поттера, и в конце концов они стали ругаться и — чего уж там тянуть с развязкой — я больше ни разу не был у того мальчика в гостях. Но в любом случае, между хэллоуинским зомби и воландемортовским безносым лицом мне было совсем худо.

Потом мне опять не повезло. Папа как-то повел меня в кино — мне было все еще лет пять. Может, уже шесть. Кино вроде не предвещало ничего плохого: с рейтингом «6+», все абсолютно под контролем, никаких ужасов. Но один из трейлеров, которые показывали в самом начале, был про «Страшную фею», фильм о демонах-феях. Я знаю, феечки — это курам на смех, и, когда вспоминаю тот раз, не могу поверить, что так перепугался всей этой ерунды, но меня вынесло и на этом трейлере. Папе пришлось меня вывести из зала, потому что — опять! — я все ревел и ревел и не мог остановиться. И мне к тому же было так стыдно! Сами подумайте, я боялся фей! А дальше что? Буду паниковать от мысли о летающих пони? Дрожать от вида пластмассовых пупсов? Шарахаться от снежинок? Это ненормально! Но это был я, это меня выводили из кинотеатра, а я трясся и кричал от страха и утыкался лицом в папино пальто. Уверен, что среди зрителей были и трехлетки, которые смотрели на меня как на самого большого лузера на свете!

В страхе вот что важно. Ты не можешь его контролировать. Если ты испугался, то испугался, и этого никак не отменить. И если ты испугался, все выглядит страшнее, чем обычно, — даже совсем не страшные вещи. Все, что пугает тебя, как будто слипается в один ком и становится таким одним большим кошмаром. Ты будто покрыт одеялом страха, сотканного из битого стекла, собачьей мочи, склизкого гноя и кровавых чирьев зомби.

У меня начались жуткие сны. Каждую ночь я просыпался от собственных криков. Докатился до того, что боялся засыпать, потому что не хотел видеть очередной кошмар, и стал спать в кровати родителей. Хотел бы я сказать, что спал с ними всего пару раз, но нет, это длилось недель шесть подряд. Я не позволял им выключать свет. Каждый раз перед сном со мной случалась паническая атака. У меня потели ладони, сердце колотилось, я плакал и кричал и только потом засыпал.

Родители отвели меня к врачу «по чувствам», который, как я понял только потом, был детским психологом. Доктор Пател мне немножко помогла. Она сказала, что у меня «ночные страхи», и мы о них поговорили. Но я думаю, что по-настоящему преодолеть ночные кошмары мне помогли фильмы о природе канала «Дискавери», которые мама однажды принесла домой. Слава документальным фильмам про животных! Каждый вечер мы засовывали один из них в дивиди-плеер, и я засыпал под голос какого-то англичанина, вещающего о сурикатах, или коалах, или медузах.

В конце концов я избавился от кошмаров. Вернулась обычная жизнь. Но время от времени случалось то, что мама назвала бы «небольшими рецидивами». Например, теперь я люблю «Звездные войны», но в самый первый раз, когда я увидел «Звездные войны. Эпизод II» — мне было восемь, и я праздновал чей-то день рождения на пижамной вечеринке, — мне пришлось написать маме эсэмэску, чтобы она приехала и забрала меня, потому что я никак не мог заснуть: как только я закрывал глаза, тут же видел лицо Дарта Сидиуса. После этого мне пришлось недели три медитировать по вечерам на фильмы о природе, и только потом рецидив закончился (и еще примерно год я не ночевал у друзей). Потом, когда мне было девять, я впервые посмотрел «Властелин колец. Две башни», и со мной случилось ровно то же, хотя на этот раз мне потребовалась всего лишь неделя, чтобы выкинуть Голлума из головы. Зато, когда мне исполнилось десять, все эти кошмары испарились. Исчез даже страх увидеть кошмар. Например, раньше, если бы я был дома у Генри и он бы сказал: «Давай посмотрим ужасы», — я в первую очередь подумал бы: «О нет, ночью я могу увидеть кошмар!» Теперь моей первой реакцией было бы: «Класс! Где попкорн?» Наконец-то я приходил в нормальное состояние и снова мог смотреть любые фильмы. Даже про зомби-апокалипсис — ничто меня не выбивало из колеи. Жуткие сны остались в прошлом.

По крайней мере, я в это верил.

Но после того как я встретил Ави Пулмана, той же ночью кошмары вернулись. Я не мог в это поверить. Не просто неприятные сны, а полноценные кошмары, от которых сердце колотится и ты просыпаешься с криками; кошмары, которые я видел, когда был маленьким. Только теперь-то я уже не был маленьким.

Я был в пятом классе! Мне было одиннадцать лет! И я не рассчитывал, что это еще когда-нибудь со мной случится!

Но вот я — снова — сижу перед экраном с фильмами о природе, которые помогают мне заснуть.

Фотография класса

Я и раньше пытался объяснить маме, как выглядит Ави, но до нее дошло, только когда нам пришли по почте школьные фотографии. До того времени она по-настоящему его не видела. В день Фестиваля благодарения она уезжала в командировку и не приходила в школу. В день Египетского музея Ави был мумией и замотал свое лицо бинтами. Концертов в школе пока никаких не проводили. Так что впервые мама увидела Ави и наконец начала понимать, почему ко мне вернулись кошмары, после того как открыла большой конверт и достала из него фотографию нашего класса.

На самом деле это было даже забавно. Я могу точно сказать, когда она его заметила, потому что я за ней наблюдал. Сначала она радостно надрезала конверт специальным ножиком. Потом вынула мой портрет. И прижала руку к груди.

— О-о-о, Джулиан, какой ты тут красивый! — сказала она. — Как хорошо, что ты надел галстук, который тебе прислала бабушка.

Я сидел за столом на кухне, ел мороженое, улыбался и кивал.

Потом она вынула из конверта фотографию класса. В младшей школе делают снимок каждого класса со своим учителем, но в средней школе фотографируют скопом всю параллель. Так что на фотографии были шестьдесят пятиклассников, запечатленных перед входом в школу. По пятнадцать в ряду. Четыре ряда. Я был в заднем, между Амосом и Генри.

Мама смотрела на фотографию с улыбкой на лице.

— А, вот ты где! — сказала она, когда меня нашла.

Довольная, она продолжала рассматривать фотографию.

— О боже, как вымахал Майлз! А это Генри? Кажется, у него уже усы начинают расти! А кто…

И тут она замолчала. Улыбка на лице застыла на секунду или две, а потом лицо медленно превратилось в маску ужаса.

Она опустила фотографию и теперь пялилась в пустоту. Потом она снова посмотрела на фотографию.

А потом на меня. Она не улыбалась.

— Это мальчик, о котором ты рассказывал? — спросила она. Голос у нее теперь был совершенно другой, не такой, как несколько мгновений назад.

— Я же тебе говорил, — ответил я.

Она опять поглядела на снимок.

— Это не просто волчья пасть.

— Никто никогда и не говорил, что это волчья пасть. Мистер Попкинс такого не говорил.

— Нет, говорил. Когда звонил мне по телефону.

— Нет, мам. Он сказал «проблемы с лицом», и ты просто сама решила, что он имел в виду волчью пасть. А на самом деле он никогда и не говорил «волчья пасть».

— Могу поклясться, что он сказал, что у мальчика волчья пасть, — ответила она. — Но это намного хуже. — Она действительно была потрясена. И не могла отвести глаз от фотографии. — А чем именно он болен? Он отстает в развитии? Выглядит так, что вполне может отставать.

— Не думаю, — пожал я плечами.

— Он нормально разговаривает?

— Ну, мямлит немного, — ответил я. — Иногда его трудно понять.

Мама положила фотографию на стол и села. Забарабанила пальцами по столу.

— Никак не пойму, кто его мама… В школе в этом году столько новых родителей; ума не приложу, кто это может быть. Блондинка?

— Нет, у нее темные волосы, — сказал я. — Мы иногда встречаем ее перед школой.

— Она выглядит… как ее сын?

— О нет, совсем нет. — Я сел рядом с мамой и взял фотографию, сощурившись, чтобы не видеть слишком четко. Ави стоял в первом ряду слева. — Я же тебе говорил. Говорил, а ты мне не верила.

— Дело не в том, что я тебе не верила, — защищалась она. — Я просто, как бы это сказать… удивлена. Я не осознавала, что все так плохо. О, думаю, я поняла, кто его мама. Очень красивая, внешность немного экзотичная, темные волнистые волосы?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Мама как мама.

— Думаю, это она, да, — кивала мама сама себе. — Я видела ее на встрече родителей. И муж у нее красивый.

— Понятия не имею. — Я помотал головой.

— Бедняги! — Она прижала руки к груди.

— Теперь-то ты понимаешь, почему у меня снова кошмары? — спросил я.

Она погладила меня по голове.

— Что, ты до сих пор видишь кошмары?

— Да. Не каждую ночь, как в первый месяц школы, но да, вижу! — я бросил фотографию на стол. — Зачем он вообще пришел в нашу школу? — И добавил громко: — И, кстати, даже не думай ставить эту фотографию в мой школьный альбом. Сожги ее или еще что-нибудь сделай.

— Джулиан, — сказала она.

И тут, ни с того ни с сего, я расплакался.

— Дорогой мой! — Мама опешила. Она меня обняла.

— Ничего не могу с этим поделать, — признался я сквозь слезы. — Почему, почему я должен видеть его каждый день?!

А ночью мне приснился тот самый кошмар, который я видел с начала учебного года. Я иду по главному коридору, все дети у шкафчиков пялятся на меня и перешептываются, когда я прохожу мимо. Я поднимаюсь по лестнице, захожу в туалет и смотрю в зеркало. Но в своем отражении я вижу не себя. Я вижу Ави. И тут я кричу.

«Фотошоп»

Следующим утром я подслушал разговор мамы и папы. Они собирались на работу, а я одевался в школу.

— Им нужно было лучше подготовить детей, — говорила мама папе. — Школа должна была прислать всем письмо или что-то вроде этого, не знаю.

— Да брось, — ответил папа. — Письмо о чем? Что они написали бы? В ваш класс придет некрасивый ребенок? Глупости.

— Он не просто некрасивый.

— Давай не будем делать из мухи слона, Мелисса.

— Ты его не видел, Жюль. Там правда тяжелый случай. Надо было предупредить всех родителей. Надо было предупредить меня! Особенно учитывая, что у Джулиана проблемы с тревожностью.

— Проблемы с тревожностью?! — завопил я из своей комнаты. Потом влетел в их спальню. — Думаешь, у меня проблемы с тревожностью?

— Нет, Джулиан, — сказал папа. — Никто этого не говорит.

— Да вот мама только что говорила! — Я показал на маму. — Я сам слышал! Вы что, ребята, думаете, я псих ненормальный?

— Нет! — ответили они хором.

— И только потому, что мне снятся кошмары?

— Нет! — прокричали они.

— Я не виноват, что он ходит в мою школу! — продолжал я. — Я не виноват, что его лицо приводит меня в ужас!

— Конечно нет, дорогой, — сказала мама. — Никто этого и не говорит. Я просто считаю, что школа должна была меня предупредить, особенно учитывая историю с твоими кошмарами. Тогда я хотя бы лучше понимала, что с тобой происходит. Знала бы, что вызвало твои страхи.

Я сел на краешек их кровати. Папа держал в руках фотографию класса, он, очевидно, только что ее рассматривал.

— Надеюсь, ты собираешься ее сжечь, — сказал я. И я не шутил.

— Нет, дорогой. — Мама присела рядом. — Нам ничего не придется сжигать. Посмотри, что я сделала.

Она взяла другую фотографию с тумбочки и протянула мне. Сначала я подумал, что это просто еще один экземпляр снимка класса, потому что он был точно такого же размера, как и тот, что держал в руках папа, и все на нем было в точности такое же. Я отвернулся с отвращением, но тут мама показала мне на первый ряд — на место, где раньше был Ави! Только теперь его на фотографии не было.

Я глазам своим не верил! От него не осталось и следа!

Я посмотрел на маму, она сияла.

— Волшебство «Фотошопа»! — Мама радостно захлопала в ладоши. — Ты можешь смотреть на этот снимок, и твоя память о пятом классе будет ничем не омрачена!

— Круто! Как это у тебя получилось?

— Так я же давно научилась работать с «Фотошопом»! Помнишь, как в прошлом году на наших гавайских фотографиях я сделала небо голубым?

— И ни за что не догадаешься, что дождь лил целыми днями, — качал головой папа.

— Можешь смеяться сколько угодно, — сказала мама. — Но теперь, когда я гляжу на эти фотографии, мне не приходится вспоминать о плохой погоде, которая почти испортила нам отпуск. Теперь я помню, что это была прекрасная поездка, и все! И я хочу, чтобы ты именно так вспоминал свой пятый класс в школе Бичера. Хорошо, Джулиан? Нам нужны хорошие воспоминания. Не безобразные.

— Спасибо, мам! — Я крепко ее обнял.

Я, конечно, не признался, но, хоть она и поменяла на фотографиях цвет неба на голубой, все, что я помню о нашей поездке на Гавайи, — как было холодно и мокро. Несмотря на волшебство «Фотошопа».

Подлость

Послушайте, я не подличал. То есть я сам по себе совсем не подлый! Естественно, иногда я шучу, но никаких гнусностей. Просто подтруниваю. Время от времени всем нужна небольшая встряска! Ну ладно, может, иногда мои шутки не самые благородные, но так я шучу только за спиной у того, над кем смеюсь. Я никогда ничего не говорю в лицо человеку, если это на самом деле его может обидеть. Я никакой такой травли не устраиваю! Я не злодей, чуваки!

Внимание, народ! Хорош быть такими чувствительными!

Кто-то оценил фокус с «Фотошопом», а кто-то нет. Генри и Майлз считали, что это мы классно придумали, и попросили, чтобы моя мама прислала новую фотографию по мейлу их мамам. Амос думал, что мы поступили «странно». Шарлотта нас решительно не одобряла. Не знаю, что думал Джек, потому что к тому времени он перешел на темную сторону. Теперь он совсем бросил нас, своих друганов, и тусовался только с Ави. А это меня напрягало, ведь так я не мог тусоваться с Джеком. Я же не собирался подцепить чуму от этого урода, нет, спасибо. «Чума» — так называлась игра, которую я придумал. Правила очень простые: если ты дотрагиваешься до Ави и не смываешь заразу сразу, то умираешь. Все в параллели в нее играли. Кроме Джека.

И Джун.

И вот что удивительно. Я знаю Джун с третьего класса, и я никогда не обращал на нее особого внимания, но в этом году Генри влюбился в Саванну, и они типа встречались. Под «встречались» я не имею в виду всякие старшешкольные дела, это было бы просто тошнотно. «Встречаться» в средней школе значит болтать на переменах у шкафчиков, а иногда после уроков ходить вместе съесть мороженое на Эймсфорт-авеню. Ну так вот, первыми стали встречаться Генри и Саванна, за ними — Майлз и Ксимена. И я такой: «Э, а как же я?» А потом как-то Амос сказал: «Приглашу-ка я Джун на свидание», — а я: «Ни за что, это я ее зову на свидание!» И вот так мне начала нравиться Джун.

И вот же невезенье: Джун, как и Джек, была в команде Ави. Получается, я совсем не мог с ней общаться. Я даже не мог спросить у нее: «Как дела?» — потому что урод мог решить, что я обращаюсь к нему. Поэтому я сказал Генри, чтобы Саванна пригласила Джун к себе домой на хэллоуинскую вечеринку. Я прикинул, что могу с ней там поговорить и, может, даже позвать на свидание. Хотя это не сработало, потому что она в результате ушла с вечеринки рано. И с тех пор стала проводить все свое время с уродом.

Ну ладно, ладно. Знаю, нехорошо называть его уродом, но, как я уже говорил, пора уже перестать быть такими чувствительными! Эй, вы все, это же только шутка! Не принимайте меня настолько всерьез! Я не подлый, у меня просто есть чувство юмора.

И это все, что я делал — всего лишь смешно шутил, — когда Джек Тот меня ударил. Я всего лишь шутил! Придуривался.

Я совсем не ожидал того, что случилось.

Я помню все так: мы стоим и дурачимся, и вдруг ни с того ни с сего он бьет меня в рот! Бах!

И я: «Оу-у-у! Ты что, совсем спятил?! Ты что, меня ударил? Правда ударил?»

Следующее, что помню: я в кабинете медсестры Молли и держу на ладони свой зуб, рядом мистер Попкинс, и я слышу, как он говорит маме по телефону, что сейчас меня повезут в больницу. Мама что-то кричит ему в ответ. Потом мисс Рубин, учительница по естествознанию, ведет меня к машине скорой помощи, и вот мы уже внутри и едем в больницу. С ума сойти!

Когда мы были в скорой, мисс Рубин спросила меня, знаю ли я, почему Джек меня ударил. Я ей: «Да он совсем с катушек съехал!» Ну и я не очень мог говорить: губы у меня раздуло, весь рот был в крови.

Мисс Рубин сидела со мной в больнице, пока не появилась мама. Мама была в истерике, причем немаленькой, как вы, наверное, можете себе представить. Каждый раз, когда ее взгляд падал на мое лицо, она заходилась в рыданиях. Меня это, надо признать, немного смущало.

Потом приехал и папа. И сразу закричал на мисс Рубин:

— Кто это сделал?!

— Джек Тот, — спокойно ответила учительница. — Сейчас он у мистера Попкинса.

— Джек Тот? — взвизгнула мама. Она была в шоке. — Мы знаем Тотов! Как это могло случиться?

— Мы тщательно расследуем все обстоятельства, — сказала мисс Рубин. — Сейчас самое важное, что с Джулианом все хорошо…

— Хорошо?! — заголосила мама. — Посмотрите на его лицо! Вы считаете, это хорошо? Я так не считаю. Это возмутительно! Что у вас за школа? Я думала, дети не бьют друг друга в лицо в таких учебных заведениях, как школа Бичера. Я думала, мы платим сорок тысяч долларов в год не для того, чтобы наших детей обижали!

— Миссис Албанс, — начала мисс Рубин, — я понимаю, вы расстроены…

— Полагаю, этого мальчика исключат, верно? — сказал папа.

— Папа! — вмешался я.

— Мы обязательно решим этот вопрос надлежащим образом, обещаю, — мисс Рубин старалась говорить спокойно. — А теперь, если вы не против, я оставлю вас одних. Скоро вернется доктор и все вам объяснит, но он уже заверил нас, что ничего не сломано. Джулиан в порядке. Ему выбили один резец нижней челюсти, но тот все равно должен был выпасть. Доктор выдаст обезболивающие, и вам надо продолжать прикладывать лед. Давайте поговорим об остальном утром.

Только тогда я заметил, что блузка и юбка у бедной мисс Рубин полностью испачканы моей кровью. Ничего себе, сколько крови вытекает изо рта!

Тем вечером, когда у меня уже не так все болело и я наконец мог разговаривать, мама и папа принялись выспрашивать у меня все подробности произошедшего, начиная с того, о чем мы с Джеком говорили перед тем, как он меня ударил.

— Джек фасстфоился, потому что должен был делать пфоект с мальчиком-уфодом, — ответил я. — А я сказал, что он может быть в пафе со мной, если хочет. И тут он меня удафил!

Мама покачала головой. Для нее это стало последней каплей. Она очень рассердилась — такой злой я ее еще никогда не видел (и, поверьте, раньше я видел очень злую маму).

— Жюль, вот что происходит… — Она скрестила руки на груди. — Вот что происходит, когда детей заставляют сталкиваться с проблемами, к которым они пока не готовы! Они еще слишком маленькие, чтобы их терзали подобными вещами! Этот Попкинс — идиот!

И она еще наговорила море всего другого, но мне это повторять уже слишком неподобающе (если вы понимаете, что я имею в виду).

— Но пап, я не хочу, чтобы Джека исключали из школы! — сказал я позже. Папа прикладывал к моему рту очередную порцию льда, потому что действие обезболивающего из больницы уже заканчивалось.

— Это не нам решать, — ответил он. — Но на твоем месте я бы выбросил Джека из головы. Что бы ни случилось, он получит по заслугам.

Признаться, мне стало жалко Джека. Ну то есть, конечно, он повел себя как настоящий придурок, когда меня ударил, и я был не прочь, чтоб его наказали, — при этом я правда не хотел, чтобы его выкидывали из школы.

Но я уже видел, что мама встала на тропу войны (как сказал бы папа). Она иногда входит в такое состояние: так сильно разъяряется, что ее совсем ничем не остановить. Например, несколько лет назад в паре кварталов от школы Бичера машина сбила ребенка, и она заставила тысячи людей подписать петицию, чтобы на том месте установили светофор. Супермама выполняет супермиссию! А в прошлом месяце в нашем любимом ресторане поменяли меню и убрали из него мое любимое блюдо. И снова супермама все исправила: поговорила с новым хозяином, и он разрешил мне заказывать то блюдо — сделал исключение только для меня! Но мама становится такой и в других, менее благородных случаях, например, когда официант ошибается с заказом. И тогда на тропе войны оказывается не-такая-уж-супермама, потому что, ну, знаете, немного неловко, когда твоя мама отчитывает взрослого официанта так, будто ему пять лет. Хочется под стол спрятаться. А еще, как говорит папа, официантов ни в коем случае нельзя злить! Еще бы, твоя еда в их руках!

Поэтому, когда я осознал, что мама объявляет войну мистеру Попкинсу, Ави Пулману и всей школе Бичера, я не до конца понимал, как к этому относиться. Это будет война супермамы или не-такой-уж-супермамы? Чем она закончится? Тем, что Ави Пулман уйдет в другую школу? (Ура!) Или тем, что мистер Попкинс плюнет в мой обед в столовке? (Фу-у-у!)

Вечеринка

Щеку и рот у меня так раздуло, что я стал выглядеть нормально только недели через две. Из-за этого мы не поехали в Париж на зимние каникулы. Мама не хотела, чтобы наши родственники видели меня таким некрасивым, будто я поучаствовал в боях без правил. Она и фотографировать меня не собиралась, хоть и были праздники, потому что не хотела помнить меня с опухшим лицом. Для нашей рождественской открытки мы использовали один из снимков прошлогодней фотосессии.

Кошмаров у меня больше не было, по крайней мере частых и сильных, но сам факт, что они снова появились, маму очень расстраивал. Из-за этого у нее был постоянный стресс. А накануне рождественской вечеринки она узнала от одной из других мам, что Ави не сдавал вступительные экзамены так, как их сдавали все остальные. Каждый, кто хочет поступить в школу Бичера, должен пройти собеседование и выдержать экзамены в школе, но для Ави сделали исключение. Он не приходил в школу на собеседование, а экзамены сдавал у себя дома. Мама считала, что это по-настоящему несправедливо!

На нашей рождественской вечеринке я слышал, как она говорила другим мамам:

— Этого мальчика приняли незаконно, он не должен был к нам поступить! Школа Бичера просто не предназначена для этого, в ней ничего не организовано для подобных ситуаций. Мы не инклюзивная школа! У нас нет психологов, которые необходимы, чтобы справляться с воздействием стрессовых факторов на других детей. Бедному Джулиану целый месяц снились кошмары!

Эй, мам! Ненавижу, когда ты рассказываешь о моих кошмарах.

— И Генри было не по себе, — поддакнула мама Генри, а остальные закивали.

— Они даже не подготовили нас заранее! — продолжала мама. — Вот что меня задевает больше всего. Если не собираетесь обеспечить детей дополнительной психологической поддержкой, по крайней мере предупредите родителей!

— Именно так! — вставила мама Генри, и все остальные снова закивали.

— Очевидно, Джеку Тоту не помешал бы курс психотерапии. — Мама закатила глаза.

— Я так удивилась, что его не исключили, — сказала мама Генри.

— О, они должны были его выгнать! — ответила мама. — Но мы попросили школу не делать этого. Мы знаем Тотов много лет, мальчики ходили вместе в детский сад. Они хорошие люди. Мы в самом деле не виним Джека. Думаю, он просто сломался под тяжестью груза, который на него взвалили, ему ведь буквально пришлось быть нянькой этого ребенка. Вот что случается, когда дети оказываются в подобных ситуациях. Я, честно, не понимаю, о чем думал мистер Попкинс!

— Извините, но я не могу не вмешаться, — сказала еще одна мама (кажется, мама Шарлотты, у нее были такие же светлые-светлые волосы и большие синие глаза). — Неправда, что с этим мальчиком что-то не так, Мелисса. Он отличный парень, и просто так случилось, что выглядит он по-другому, но…

— О, я знаю! — Мама приложила руку к сердцу. — Бриджит, никто не говорит, что он плохой, поверь. Уверена, что он отличный парень. И говорят, что его родители очень милые. Дело не в этом. Для меня в конечном счете все упирается в то, что Попкинс не следовал протоколу. Он вопиюще нарушил правила приема в школу, не вызвав мальчика на собеседование и экзамены, через которые прошел каждый из наших детей. Он нарушил правила. А правила есть правила. Вот и все. — Мама печально глядела на Бриджит. — О боже, Бриджит, я вижу, ты меня осуждаешь!

— Нет, Мелисса, что ты. — Мама Шарлотты покачала головой. — В целом это очень тяжелая ситуация. Факт в том, что твоего сына ударили в лицо. И у тебя есть полное право злиться и требовать ответа.

— Спасибо. — Мама скрестила руки на груди. — Я просто считаю, что школа не справилась с этой историей, вот и все. И виню во всем Попкинса. Вина на нем целиком и полностью.

— Абсолютно, — согласилась мама Генри.

— Ему надо уйти, — вторила ей мама Майлза.

Я посмотрел на маму в окружении других поддакивающих мам и подумал: «Ну ладно, может, эта битва окажется битвой настоящей супермамы». Может, это сражение приведет к тому, что Ави уйдет в другую школу и все снова станет как обычно, как всегда было в школе Бичера. Вот бы получилось!

Но сомнения меня все равно не покидали: «А может, на тропу войны сейчас выходит не-такая-уж-супермама». То есть некоторые ее слова звучали немного… Не знаю. Наверное, немного жестоко. Это как когда она набрасывается на официанта. В результате сочувствуешь не ей, а официанту. Дело в том, что миссию «Анти-Попкинс» она начала из-за меня. Если бы ко мне не вернулись кошмары и если бы Джек меня не ударил, ничего бы этого не было. Ее бы так не возмущали Ави и Попкинс, и она тратила бы свое время и силы на хорошие вещи, например, собирала бы деньги для школы у благотворителей или помогала бы в приюте для бездомных. Мама делает добро все время!

Поэтому я и сам не знаю. С одной стороны, я рад, что она пытается мне помочь. А с другой — я бы очень хотел, чтобы она остановилась.

Команда Джулиана

Когда мы вернулись в школу с зимних каникул, больше всего меня бесило, что Джек снова дружил с Ави. После Хэллоуина они поссорились, и мы с Джеком опять были друганами. Но после каникул они стали не разлей вода.

Два жалких неудачника!

Я всем объяснил, что надо бойкотировать по-настоящему Джека, ради его же блага. Ему надо было выбрать, раз и навсегда, где он хочет быть: в команде Ави или команде Джулиана и всего остального мира. И мы стали полностью игнорировать Джека: не говорить с ним, не отвечать на его вопросы. Как будто его не существовало.

Будет у нас знать!

Вот тогда я и начал оставлять записки. Однажды на скамейке во дворе школы кто-то оставил записки на липких листочках, и это натолкнуло меня на идею. Я взял такой листок и написал почерком психопата-убийцы: «Тебя больше никто не любит!»

И, пока никто не видел, засунул через щель в шкафчик Джека. Когда он обнаружил записку, я стоял неподалеку и наблюдал за ним уголком глаза. Он обернулся к Генри, который рядом копался в своем шкафчике.

— Это Джулиан написал? — спросил Джек.

Но Генри — один из моих друганов, вы же помните? Он просто проигнорировал Джека, сделал вид, что ни звука не услышал. Джек смял листок, засунул в шкафчик и хлопнул дверью.

Когда Джек ушел, я подошел к Генри.

— У-ха-ха! — И сложил пальцы в «козу». Генри расхохотался.

В следующие дни я оставил еще несколько записок в шкафчике Джека. А потом стал подбрасывать их и Ави.

Они не были — повторяю, не были — бог весть чем. По большей части глупости. Не думал я, что кто-то может принять их всерьез. Они в самом деле были смешные.

Ну, для тех, у кого есть чувство юмора. По крайней мере, некоторые из них.

«От тебя несет, вонючка!»

«Урод!»

«Убирайся из нашей школы, орк!»

Никто не знал, что я пишу эти записки, только Генри и Майлз. А они поклялись держать всё в тайне.

В кабинете директора Дженсена

Не знаю, как мистер Попкинс узнал о записках. Не думаю, что Джек или Ави сглупили настолько, чтобы донести на меня, ведь и они оставляли записки в моем шкафчике. Каким же тупым надо быть, чтобы настучать на кого-то, кто делает то же, что и ты сам?

Но вот что произошло. За несколько дней до поездки на турбазу, которую я ждал с таким нетерпением, маме позвонил директор Дженсен, начальник всех школ Бичера. Он сказал, что хочет кое-что обсудить с ней и папой, и назначил встречу.

Мама предположила, что, вероятно, речь пойдет о мистере Попкинсе, и, наверное, его увольняют. И у нее сразу улучшилось настроение.

Они пришли в школу к десяти утра и ждали директора Дженсена в его кабинете, как вдруг увидели, что в кабинет вхожу и я. Мисс Рубин вызвала меня из класса посреди урока и отвела сюда: я понятия не имел, что происходит. Я никогда раньше не был в кабинете директора Дженсена и, когда увидел маму и папу, был так же растерян, как они.

— Что происходит?! — спросила мама у мисс Рубин. Но прежде чем та успела ответить, в кабинет вошли мистер Попкинс и директор Дженсен.

Все обменялись рукопожатиями и улыбались во весь рот, здороваясь друг с другом. Мисс Рубин сказала, что ей надо возвращаться в класс, но что потом она позвонит маме и папе, чтобы все согласовать. Мама удивилась. Она явно стала подозревать, что, может, их вызвали в школу не из-за увольнения мистера Попкинса.

Директор Дженсен предложил нам сесть на диван напротив стола. Мистер Попкинс сел на стул рядом с нами, а директор Дженсен — за свой стол.

— Мелисса и Жюль, большое спасибо, что пришли, — сказал директор Дженсен родителям. Было странно, что он называл их по имени. Я знал, что они хорошо знакомы по совету попечителей, но звучало все равно непривычно. — Я знаю, что вы очень заняты. И уверен, что сейчас недоумеваете, почему я вас пригласил.

— Ну да… — Мамин голос дрогнул. Папа покашлял в кулак.

— Мы пригласили вас сюда потому, — продолжал директор Дженсен, — что, к сожалению, в нашем распоряжении оказались серьезные улики, и нам бы хотелось найти наилучший способ разрешить связанный с ними вопрос. Джулиан, ты догадываешься, о чем я сейчас говорю? — Он посмотрел на меня.

Я сделал круглые глаза.

— Я?! Нет.

Директор Дженсен одновременно улыбнулся и вздохнул. Снял очки.

— Понимаешь, — сказал он, глядя на меня, — в школе Бичера очень строго с травлей. Мы не терпим никаких ее форм и проявлений. Мы убеждены, что каждый наш ученик заслуживает права учиться в атмосфере заботы и уважения…

— Простите, но, может, мне кто-нибудь объяснит, что тут происходит? — нетерпеливо перебила мама, глядя на директора Дженсена. — Хэл, мы, разумеется, знаем устав школы Бичера, мы были среди тех, кто его писал! Давай перейдем к сути. Что происходит?

Улики

Директор Дженсен посмотрел на мистера Попкинса.

— Может, ты объяснишь, Ларри?

Мистер Попкинс протянул маме и папе конверт. Мама открыла его и достала последние три записки, которые я оставил в шкафчике Ави. Я сразу это понял, потому что они были розовые, а не желтые, как предыдущие.

И я подумал: «Ага! Так это Ави настучал мистеру Попкинсу о записках! Ну и гад!!!»

Мама быстро прочла, подняла брови и передала листочки папе. Он прочел и перевел взгляд на меня.

— Это ты написал, Джулиан? — И он показал мне записки.

Я сглотнул. И тупо на него уставился. Он протягивал мне листки, а я просто пялился на них, и всё.

— Ну… э-э-э… — наконец выдавил я, — кажется, да. Но, папа, они тоже писали записки!

— Кто писал записки? — спросил папа.

— Джек и Ави, — ответил я. — Они тоже подбрасывали мне записки! Это был не только я!

— Но это же ты начал, правда? — сказал мистер Попкинс.

— Прошу прощения, — сердито вмешалась мама. — Не будем забывать, что это Джек Тот ударил Джулиана и выбил ему зуб, а не наоборот! Очевидно, здесь имеет место остаточный гнев…

— Сколько таких записок ты написал, Джулиан? — перебил ее папа, постучав по запискам, которые я держал в руке.

— Не знаю… — сказал я. Было трудно выжимать из себя слова. — Наверное, шесть или вроде того. Но остальные не были такими… ну, знаешь, плохими. Эти самые плохие из всех, что я написал. Другие не такие… — Голос у меня сорвался, когда я стал перечитывать, что написал на этих трех листках.

«Эй, Дарт Омерзительный. Ты такой безобразный, тебе надо носить маску каждый день!»

И: «Ненавижу тебя, урод!»

И последняя: «Готов поспорить, даже твоя мать хотела бы, чтоб ты никогда не родился. Ты должен оказать всем любезность — и умереть».

Конечно, когда я их читал сейчас, они казались мне хуже, чем когда я их писал. Но тогда я очень злился — суперзлился. Я только что получил одну из их записок и…

— Погодите! — Я полез в карман. И нашел последнюю записку Ави и Джека, ее подкинули мне в шкафчик вчера. Она теперь была вся смята, но я протянул ее мистеру Попкинсу, чтобы он прочитал. — Поглядите! И они надо мной издевались!

Мистер Попкинс взял записку, быстро ее прочитал и передал моим родителям. Мама прочитала и уставилась в пол. Папа прочитал и озадаченно покачал головой.

Он отдал записку мне, и я перечитал ее.

«Джулиан, ты такой красавчик! Джун ты не нравишься, но я хочу от тебя детей! Понюхай мои подмышечки! С любовью, Бьюла».

— Кто такая эта Бьюла? — спросил папа.

— Не важно, — ответил я. — Сам не знаю. — Я отдал записку мистеру Попкинсу, а тот — директору Дженсену. Когда директор Дженсен ее читал, я заметил, как он пытался спрятать улыбку.

— Джулиан, — сказал мистер Попкинс, — три записки, которые написал ты, по содержанию ни в какое сравнение не идут с этой.

— Не думаю, что кто-либо, кроме Джулиана, может оценить содержание записки, — сказала мама. — Не важно, считаете ли вы, что одна записка хуже другой или нет, — важно, что она значит для человека, который ее читает. Дело в том, что Джулиан был влюблен в Джун весь год, и наверняка этот текст ранит его чувства…

— Мам! — закричал я и закрыл лицо руками. — Перестань!

— Я говорю только, что эта записка может ранить чувства ребенка, понимаете ли вы это, или нет? — повторила мама мистеру Попкинсу.

— Вы серьезно? — Мистер Попкинс покачал головой. Таким сердитым я никогда еще его не видел. — Вы правда сейчас говорите мне, что вас не ужасают записки, которые написал ваш сын? Потому что меня — еще как ужасают!

— Я не защищаю его записки! — кипятилась мама. — Я просто напоминаю вам, что не он один принимал в этом участие. Вы должны понимать, что Джулиана, естественно, спровоцировали.

— Послушайте, — директор Дженсен вытянул перед собой руку, как регулировщик движения, — никто и не сомневается, что у записок есть предыстория.

— Их записки ранили мои чувства! — Мой голос звучал так, будто я вот-вот расплачусь, но я был и не против.

— Не сомневаюсь, что их записки ранили твои чувства, Джулиан, — ответил директор Дженсен. — И ты тоже пытался ранить их чувства. В этом-то и проблема: каждый пытается задеть другого, и потом все выходит из-под контроля.

— Именно так! — сказала мама, точнее, выкрикнула.

— Но факт в том, — продолжал директор Дженсен, подняв палец, — что есть предел, Джулиан. Есть черта. Ты в своих записках ее преступил. Они абсолютно неприемлемы. Если бы Ави прочел их, как, думаешь, он бы себя чувствовал?

Он так буравил меня глазами, что я хотел исчезнуть под диваном.

— То есть он их не читал? — спросил я.

— Нет. Слава богу, вчера о них сообщили мистеру Попкинсу, и он открыл шкафчик и перехватил записки до того, как Ави их увидел.

Я кивнул и опустил голову. Признаться, я был рад, что Ави их не прочел. Думаю, я знал, что имел в виду директор Дженсен, когда говорил про «преступить черту». Но потом я подумал: «Так если это не Ави меня заложил, то кто же?»

Мы все тихо посидели минуту или две. Было ужасно неловко.

Вердикт

— Ну хорошо. — Папа потер ладонью лицо. — Разумеется, теперь мы осознаем серьезность ситуации и… сделаем с этим что-нибудь.

Я еще ни разу не видел, чтоб папе было так неудобно. Прости, пап!

— У нас есть рекомендации, — ответил директор Дженсен. — Разумеется, мы хотим помочь всем, кто оказался вовлечен…

— Спасибо за понимание. — Мама взяла сумочку и встала с дивана.

— Но есть и последствия! — сказал мистер Попкинс, глядя на маму.

— Прошу прощения?

— Как я говорил в самом начале, — вмешался директор Дженсен, — мы придерживаемся очень строгой политики в том, что касается травли.

— Ну да, мы заметили, какая она строгая, когда вы не исключили Джека Тота за то, что он ударил Джулиана, — парировала мама. Вот так, мистер Попкинс!

— Вы что, серьезно? Это совершенно другая история! — отмахнулся мистер Попкинс.

— О, неужели? — ответила мама. — Бить, да к тому же в лицо — по-вашему, не травля?

— Ну хватит, хватит. — Папа поднял руку, не давая мистеру Попкинсу ответить. — Перейдем уже к делу. Какие именно рекомендации, Хэл?

Директор Дженсен посмотрел на него.

— Джулиана исключают на две недели, — сказал он.

— Что?! — вскричала мама, глядя на папу. Но папа глядел на Дженсена.

— Кроме того, — продолжал директор Дженсен, — мы рекомендуем психотерапию. Медсестра Молли даст вам имена нескольких психологов, с которыми, на наш взгляд, Джулиану следует поработать…

— Это возмутительно! — гневно перебила мама.

— Погодите, — опешил я. — То есть мне нельзя ходить в школу?

— Две недели, — ответил мистер Попкинс. — С настоящего момента.

— А поездка на турбазу? — спросил я.

— Ты туда не едешь, — сказал он холодно.

— Нет!!! — Вот сейчас я и правда чуть не плакал. — Я так хотел в эту поездку!

— Мне жаль, Джулиан, — вздохнул директор Дженсен.

— Какой абсурд! — Казалось, мама сейчас набросится на директора Дженсена. — Вам не кажется, что вы преувеличиваете? Тот мальчик даже не читал записок!

— Дело не в этом! — ответил мистер Попкинс.

— Я скажу вам, что думаю, — сказала мама. — Весь этот ужас случился потому, что вы зачислили в школу мальчика, который вообще-то в нее не поступил. Чтобы принять его, вы нарушили правила. И только у меня хватило смелости произнести все это вслух, а теперь вы мстите за это моему ребенку!

— Мелисса, — директор Дженсен еще надеялся ее успокоить.

— Наши дети не доросли до того, чтобы сталкиваться с подобными вещами… деформации лица, уродство, — продолжала мама. — Вы должны понимать это! Джулиану из-за этого мальчика снятся кошмары. Вы знали это? У Джулиана проблемы с тревожностью.

— Мама! — Я стиснул зубы.

— Необходимо было спросить мнения у совета попечителей и вместе решить, подходит школа Бичера для такого ребенка или нет. Вот и все, что я думаю! Наша школа просто для этого не предназначена. Для этого есть другие школы, но не наша!

— Если хотите, можете в это верить, — ответил мистер Попкинс, не глядя на нее.

Мама закатила глаза и пробормотала:

— Настоящая охота на ведьм! — Она так разъярилась, что от нее, казалось, шел пар.

Я понятия не имел, о чем это она. Ведьмы? Что еще за ведьмы?

— Хорошо, Хэл, ты сказал, что у тебя есть рекомендации, — обернулся папа к директору Дженсену. Еще немного, и папа взорвется. — Это все? Исключение на две недели и работа с психотерапевтом?

— Еще мы хотели бы, чтобы Джулиан написал Августу Пулману письмо с извинениями, — сказал мистер Попкинс.

— С извинениями за что? — спросила мама. — Джулиан сочинил несколько глупых записок. Он наверняка не единственный ребенок на свете, кто сочинял глупые записки.

— Это не просто глупые записки! — ответил мистер Попкинс. — Это модель поведения. — Он начал загибать пальцы. — Джулиан корчил рожи за спиной у Ави. Придумал «игру», в которой если кто-то дотронется до Ави, то ему нужно срочно вымыть руки…

Ну и ну, мистер Попкинс знал даже о «чуме»! И откуда только учителя всё узнают?

— Это и социальная изоляция, — продолжал мистер Попкинс, — и создание враждебной атмосферы.

— И вы уверены, что все это устроил Джулиан? — спросил папа. — Социальная изоляция? Враждебная атмосфера? Вы утверждаете, что Джулиан — единственный ребенок, который вел себя нехорошо? Или вы исключите каждого, кто показывал этому мальчику язык?

Отлично, папа! Еще одно очко в пользу Албансов!

— Неужели вас не беспокоит то, что Джулиан ни капли не раскаивается?

— Ну, с меня довольно, — тихо сказал папа, подняв указательный палец к лицу мистера Попкинса.

А директор Дженсен сказал:

— Пожалуйста, успокойтесь. Разумеется, все это трудно.

— После всего, что мы сделали для этой школы! — Мама качала головой. — После всех денег и времени, что мы сюда вложили, вы вдруг решили, что с нами можно не считаться. Даже совсем немного.

Папа кивнул. Он все еще недобро смотрел на мистера Попкинса, но потом перевел взгляд на директора Дженсена.

— Мелисса права. Я думаю, мы не заслужили такого обращения, Хэл. Ты мог бы предупредить нас по-дружески. А вместо этого ты вызываешь нас, как провинившихся детей… — Он встал. — Мы заслужили лучшего.

— Мне жаль, что вы восприняли всё именно так. — Директор Дженсен тоже поднялся со стула.

— Совет попечителей услышит об этом, — сказала мама.

— Не сомневаюсь, — директор Дженсен скрестил руки на груди.

Из взрослых сидеть остался только мистер Попкинс.

— Смысл временного исключения не в наказании, — тихо произнес он. — Мы пытаемся помочь Джулиану. Он не может полностью осознать последствия своих действий, если вы продолжите его оправдывать. Мы хотим, чтобы он испытал сочувствие…

— Вы знаете, с меня хватит! — Мама выставила ладонь перед лицом мистера Попкинса. — Мне не нужны советы, как воспитывать детей. Тем более от того, у кого своих детей нет. Вы не представляете, каково это — видеть собственного ребенка в панической атаке каждый раз, как он закрывает глаза, чтобы заснуть, ясно вам? Вы не представляете! — Ее голос дрогнул. Казалось, она вот-вот заплачет. Мама посмотрела на директора Дженсена. — Эта история глубоко травмировала Джулиана, Хэл. Может, говорить так и не политически корректно, но это правда, и я просто пытаюсь делать то, что, по моему мнению, лучше всего для моего сына! Вот и все. Понимаешь?

— Да, Мелисса, — мягко ответил директор Дженсен.

Мама кивнула. Подбородок у нее дрожал.

— Мы закончили? Можем идти?

— Конечно, — сказал он.

— Идем, Джулиан, — позвала она и вышла из кабинета.

Я встал. Признаюсь, я не совсем понимал, что происходит.

— Что, и это все? — спросил я. — А мои вещи? Все мои вещи в шкафчике.

— Мисс Рубин соберет их и привезет тебе на этой неделе, — ответил директор Дженсен. Он посмотрел на папу. — Мне действительно очень жаль, что дошло до такого, Жюль. — Он протянул руку для рукопожатия.

Папа опустил взгляд на руку, но не пожал ее. Потом посмотрел в глаза директору Дженсену.

— Я хочу от тебя только одной вещи, Хэл, — сказал он тихо. — Хочу, чтобы это — все это — осталось между нами. Ясно? Я не хочу, чтобы это вышло за пределы твоего кабинета. Не хочу, чтобы Джулиан превратился в злодея из социальной рекламы против травли. Понятно, Хэл? Не хочу, чтоб вы делали из него отрицательный пример. Я не готов стоять и смотреть, как школа втаптывает репутацию моей семьи в грязь.

Да, кстати, если я вдруг не упоминал об этом раньше: мой папа — адвокат.

Директор Дженсен и мистер Попкинс обменялись взглядами.

— Мы ни из кого не собираемся делать примеры, — ответил директор Дженсен. — Временное исключение — действительно приемлемый ответ на неприемлемое поведение.

— Да что ты говоришь! — усмехнулся папа, глядя на часы. — Это чудовищная гиперреакция.

Директор Дженсен посмотрел на папу, а потом на меня.

— Джулиан. — Он глядел мне прямо в глаза. — Можно задать тебе прямой вопрос?

Я посмотрел на папу, тот кивнул. Я пожал плечами.

— Ты хоть немного раскаиваешься в том, что сделал?

Я подумал секунду. Все взрослые глядели на меня, будто ждали, что я произнесу какие-то волшебные слова, которые все исправят.

— Да, — ответил я. — Мне правда жаль, что я написал последние три записки.

Директор Дженсен кивнул.

— А еще за что-нибудь тебе стыдно? — спросил он.

Я снова посмотрел на папу. Я не идиот. Я знал, что от меня хотят. Но я не собирался этого говорить. Просто опустил голову.

— Тогда у меня есть к тебе просьба, — сказал директор Дженсен. — Подумай о том, чтобы написать Ави письмо с извинениями, хорошо?

Я снова пожал плечами:

— А сколько слов надо написать?

Не знаю, зачем я вообще это спросил, но еще не успел закрыть рот, как понял, что, наверное, я это зря. Директор Дженсен посмотрел на папу, а тот молча отвел взгляд.

— Джулиан, — сказал папа. — Иди к маме. Подождите меня в холле у выхода. Я скоро вас догоню.

Как только я вышел, папа стал что-то шептать директору Дженсену и мистеру Попкинсу. Это был грубый злой шепот.

В холле сидела мама.

Я поглядел на часы: 10:20. Прямо сейчас мисс Рубин раздает результаты вчерашней контрольной по естествознанию. Я рассматривал холл, и у меня в голове вдруг вспыхнуло воспоминание — тот день перед началом школы, когда я, Джек Тот и Шарлотта встретились здесь, перед тем как познакомиться с Ави и стать ему «школьными крестными». Джек в тот день жутко нервничал, а я и понятия не имел, кто такой Ави.

Сколько всего произошло с тех пор.

Не в школе

Когда и папа спустился в холл, он ничего нам не сказал. Мы просто вышли, ни с кем не попрощавшись — даже с вахтером у дверей. Было очень странно уходить из школы, когда все еще были внутри. Я гадал, что подумают Майлз и Генри, когда я не вернусь в класс. И злился, что пропущу физкультуру.

Мои родители молчали всю дорогу домой. Мы живем в Верхнем Вест-Сайде, это примерно полчаса на машине от школы Бичера, но казалось, мы ехали целую вечность.

— Не могу поверить, что меня выгнали, — вздохнул я, как только мы заехали в гараж в нашем доме.

— Ты не виноват, дорогой, — ответила мама. — Это они сводят счеты со мной и папой.

— Мелисса! — закричал папа, и мама даже подскочила от удивления. — Ну конечно, он виноват! Все, что произошло, его вина! Джулиан, ты вообще о чем думал, когда писал свои записки?

— Его спровоцировали! — заступилась за меня мама.

Папа остановился на лини «стоп» внутри гаража. Парковщик ждал, когда мы выйдем, чтоб поставить машину на место[2], но мы всё не выходили.

Папа обернулся ко мне.

— Я не говорю, что школа все сделала правильно. Две недели исключения — это нелепо. Но, Джулиан, надо было вести себя умнее.

— Знаю! — сказал я. — Я ошибся, папа!

— Мы все ошибаемся, — сказала мама.

Папа повернулся обратно. Теперь он смотрел на маму.

— Дженсен прав, Мелисса. Если ты и дальше будешь оправдывать его действия…

— Я не оправдываю его, Жюль.

Папа немного помолчал.

— Я сказал Дженсену, что со следующего года мы забираем Джулиана из этой школы.

Мама открыла рот и так и замерла без единого звука. А до меня папины слова дошли только через несколько мгновений.

— Ты что сделал?

— Жюль, — медленно произнесла мама.

— Я сказал Дженсену, что этот год мы закончим в школе Бичера, — спокойно повторил папа. — Но в следующем году Джулиан пойдет в другую школу.

— Ушам своим не верю! — завопил я. — Папа, я люблю свою школу! У меня там друзья! Мам!

— Я больше туда тебя не отправлю, Джулиан, — твердо ответил папа. — И больше не потрачу на нее ни цента, ни за что. Есть миллион других хороших частных школ в Нью-Йорке.

— Мам!

Она терла щеки ладонями.

— Тебе не кажется, что сначала нам надо было это обсудить? — сказала она папе.

— А что, ты не согласна? — парировал он.

— Согласна, — вздохнула она.

— Мам! — закричал я.

Она повернулась ко мне:

— Дорогой, думаю, папа прав.

— Не могу поверить! — И я заколотил кулаками по сиденью.

— У них теперь на нас зуб, — продолжала мама, — потому что мы жаловались на ситуацию с этим мальчиком…

— Это ты виновата! — процедил я. — Я не просил тебя выживать Ави из школы. Я не хотел, чтобы Попкинса увольняли. Это все ты!

— Мне очень жаль, милый, — сказала она печально.

— Джулиан! — сказал папа. — Мама пыталась защитить тебя. И в том, что ты писал те записки, нет ее вины, правда ведь?

— Нет, но если бы она не развела всю эту истерику… — начал я.

— Джулиан, ты хоть себя слышишь? — прорычал папа. — Теперь ты винишь маму. А раньше сваливал все на тех мальчиков, что писали записки тебе. Я уже думаю, может, то, что нам наговорили в школе, правда! Тебе вообще хоть немного стыдно за то, что ты натворил?

— Конечно, стыдно! — ответила мама.

— Мелисса, дай ему ответить самому! — Папа повысил голос.

— Нет, не стыдно! Понятно вам? — заорал я. — Я не раскаиваюсь! Знаю, все думают, что я должен твердить: «О, мне так жаль, что я плохо обращался с Ави, мне так жаль, что я говорил ему гадости и грубил ему». Но мне не жаль. Подавайте на меня в суд.

Прежде чем папа успел ответить, в окошко машины постучал парковщик. В гараж въехал другой автомобиль, и нам надо было выходить.

Весна

Я никому не рассказал о временном исключении. Когда через несколько дней Генри прислал мне эсэмэску с вопросом, почему я не хожу в школу, я соврал, что у меня фарингит. Мы так всем говорили.

Оказалось, между прочим, что исключение на две недели — не так уж и плохо. Большую часть времени я сидел дома, смотрел повторы «Губки Боба» и играл в «Рыцарей старой республики». Но при этом мне надо было делать все домашние задания, поэтому не то чтобы я расслаблялся двадцать четыре часа в сутки. Мисс Рубин как-то днем зашла к нам и принесла все, что нашла у меня в шкафчике: учебники, блокнот с отрывными листами, — а еще все задания, которые я должен был выполнить. И их было много!

С гуманитарными науками и английским я неплохо справлялся сам, но вот математика мне давалась с трудом, и мама наняла мне репетитора.

Хоть я и отдыхал, но все равно очень хотел вернуться в школу. Или по крайней мере думал, что хотел. Накануне возвращения я снова увидел один из моих кошмаров. Только на этот раз не я выглядел как Ави — а все вокруг!

Мне надо было прислушаться ко сну — я предчувствовал, что случится потом! Как только я вошел в школу, сразу понял: что-то не так. Что-то изменилось. Первое, что я заметил, — никто особо не рад меня видеть. То есть со мной здоровались и спрашивали, как у меня дела, но никто не говорил: «Чувак, тебя так не хватало!»

Я думал, хотя бы Майлз и Генри скучали по мне, но нет. Более того, в обед они даже не сели за наш обычный столик. Они сели с Амосом. И мне пришлось брать свой поднос и втискиваться за столик Амоса, а это было довольно унизительно. Потом я услышал, как они договаривались встретиться на площадке после школы и побросать мяч в корзину, но меня никто не позвал!

А самое странное — все очень мило вели себя с Ави. Невообразимо мило. Будто я вошел в портал и угодил в другое измерение, альтернативную вселенную, в которой мы с Ави поменялись местами. Он внезапно стал всеобщим любимчиком, а я — изгоем.

После последней перемены я остановил Генри, чтобы перекинуться парой слов.

— Эй, чувак, а что это все вдруг стали носиться с уродом? — спросил я.

— А, хм, — промычал Генри, нервно оглядываясь по сторонам. — Ну, типа, знаешь, его больше не зовут уродом.

И потом он рассказал мне все, что произошло на турбазе. Если в общих чертах, то Ави и Джека прижали семиклассники из другой школы. Генри, Майлз и Амос ввязались в заваруху — в настоящую драку, с кулаками, — спасли их, и потом все пятеро убежали через кукурузное поле. Звучало по-настоящему круто, и, пока Генри все это рассказывал, я снова разозлился на мистера Попкинса. Из-за него я все пропустил!

— Ну ничего себе! Жалко, что меня не было! Я бы с землей смешал этих придурков!

— Погоди, каких придурков?

— Семиклассников!

— Правда? — Генри, казалось, немного озадачен, хотя вообще-то он всегда подтормаживает. — Потому что… ну, не знаю, Джулиан. Я думал наоборот, если бы ты там был, мы бы, может, вообще их не спасли. Ты бы, наверное, был бы за семиклассников!

Я посмотрел на него как на полного придурка.

— Нет, не был бы.

— Что, правда? — Он глядел с недоверием.

— Не был!

— Ну ладно, — пожал он плечами.

— Эй, Генри, идем? — позвал Амос с другого конца коридора.

— Ну, типа, мне пора, — сказал Генри.

— Подожди.

— Мне пора.

— Хочешь, завтра потусим вместе после школы?

— Не знаю. — Он попятился. — Ты напиши мне сегодня, и посмотрим.

Я смотрел, как он уходит прочь, и вдруг меня всего скрутило. Он что, правда думает, что я такой ужасный и болел бы скорее за неизвестных семиклассников, которые избивают Ави? И что, так думают все вокруг? Что я настоящее чудовище?

Послушайте, я никогда не скрывал, что мне не нравится Ави Пулман, но я бы никогда не хотел, чтобы его избили. Вы что, совсем, что ли?! Я не псих какой-то. Меня и правда ужасно бесило, что люди так обо мне думают.

Позже я написал Генри: «Между прочим, я тоже заступился бы за Ави и Джека и защитил их от тех отморозков!»

Но Генри мне так и не ответил.

Мистер Попкинс

Последние дни в школе были ужасными. Специально меня никто вроде не обижал, но я чувствовал, что Амос и Генри с Майлзом меня игнорируют. Я больше не был всеобщим любимчиком. Никто не смеялся над моими шутками. Никто не хотел со мной тусоваться. Казалось, исчезни я из школы — никто и не станет по мне скучать. А между тем довольный Ави расхаживал по коридорам школы, и все старшеклассники жали ему руки и похлопывали по плечу.

Ну и пусть.

Как-то утром на перемене мистер Попкинс вызвал меня к себе в кабинет.

— Как дела, Джулиан? — спросил он меня.

— Нормально.

— Ты написал письмо с извинениями, о котором мы тебя просили?

— Папа говорит, что раз я ухожу из школы, то не обязан ничего писать, — ответил я.

— Понятно, — кивнул он. — Я-то надеялся, что ты сам захочешь его написать.

— А с чего бы? — огрызнулся я. — Всё равно все думают, что хуже меня нет на белом свете. Зачем вообще напрягаться и писать это письмо?

— Джулиан…

— Послушайте, я знаю, все думают, что я «бесчувственный» и «не испытываю никаких угрызений совести»! — Я два раза согнул указательные и средние пальцы, изображая кавычки.

— Джулиан, — завел мистер Попкинс, — никто не…

Вдруг я почувствовал, что вот-вот заплачу, и поэтому перебил его.

— Я опаздываю на урок и не хочу, чтоб мне потом и за это досталось. Можно, пожалуйста, я пойду?

Мистер Попкинс погрустнел. Кивнул. А я вышел из его кабинета, не оборачиваясь.

Через несколько дней мы получили официальное уведомление, в котором сообщалось, что в шестой класс меня не берут.

Я не думал, что это так уж важно, потому что папа сам им сказал, что мы в любом случае не останемся в школе Бичера. Но мы пока не получили ответов от других школ, в которые подали заявки, и в случае, если меня не взяли бы ни в одну из них, мы планировали вернуться в старую школу. Но теперь и это было невозможно.

Мама и папа разъярились не на шутку. Пришли в бешенство. В частности потому, что они уже давно внесли взнос за шестой класс. И школа не собиралась возвращать деньги. В этом проблема с частными школами: тебя могут выкинуть без всяких на то причин.

К счастью, через несколько дней выяснилось, что меня взяли в частную школу, куда я больше всего хотел, недалеко от нашего дома. Правда, мне нужно будет носить форму, ну да и ладно. Лучше уж так, чем ходить каждый день в Бичера!

Надо ли говорить, что на выпускной в конце года я не пошел.

После

— …Это только слезы, такие слезы бывают у людей, — сказала Багира. — Да, теперь я вижу, что ты взрослый человек, а не человеческий детеныш. Отныне джунгли действительно закрыты для тебя. Пусть они льются, Маугли; это только слезы![3]

Редъярд Киплинг. Книга джунглей О, ветер, ветер дует. Сквозь могилы ветер дует. Скоро придет свобода; И тогда мы выйдем из тени[4]. Леонард Коэн. «Партизан»

Летние каникулы

В июне мы с родителями отправились в Париж. Сначала мы собирались вернуться вместе в Нью-Йорк в июле, потому что я должен был поехать в рок-н-ролльный лагерь с Генри и Майлзом. Но после всего, что случилось, я больше туда не хотел. Родители разрешили мне остаться у бабушки до конца лета.

Обычно я ненавижу гостить у бабушки, но в этот раз было сносно. Я знал, что, когда родители уедут домой, я буду целые дни резаться на приставке в Halo, и бабушке будет наплевать. Я мог делать вообще все что захочу.

Моя бабушка не была типичной бабушкой. Она не пекла печенья. Не вязала свитеров. Она была, как говорил папа, «с характером». Хотя ей было уже за восемьдесят, она одевалась как заправская модница. Перья и блестки. Тонны косметики и духов. Высокие каблуки. Она никогда не просыпалась раньше двух дня, а потом еще часа два одевалась. А после могла отправиться со мной по магазинам, или в музей, или в шикарный ресторан. Она вообще не разбиралась в детском, если вы понимаете, о чем я. Например, она часто водила меня в кино, но никогда — на детские сеансы, и в результате я посмотрел миллион совсем взрослых фильмов. Если мама как-то пронюхает о некоторых фильмах, которые мы посмотрели вместе с бабушкой, она наверняка страшно разъярится. А еще бабушка была француженкой и всегда говорила, что мои родители «слишком американцы».

Бабушка никогда со мной не сюсюкала. Даже когда я был маленьким, она не использовала специальные детские словечки и не говорила со мной так, как обычно взрослые говорят с глупыми малышами. Она описывала все вокруг нормальными словами. Например, когда я заявлял: «Хочу пи-пи», — она отвечала: «Тебе надо в туалет? Иди».

И еще она иногда сквернословила. О, какие она выдавала ругательства! И если я не знал, что они значат, мне надо было только спросить, и она объясняла — во всех подробностях. Некоторые слова, которым она меня научила, я даже не могу произнести вслух!

В любом случае, я был рад уехать из Нью-Йорка на целое лето. Я надеялся выкинуть всех моих бывших одноклассников из головы. Ави. Джека. Джун. Генри. Майлза. Всех. Если я больше никого из них не увижу, то стану самым счастливым ребенком в Париже. Серьезно.

Мистер Браун

Единственное, что меня немного огорчало, — я так и не попрощался ни с кем из учителей. А некоторые ведь мне по-настоящему нравились. Мистер Браун, учитель английского, наверное, был моим самым любимым учителем за все школьные годы. И он явно хорошо ко мне относился. Мне нравилось писать, и он меня очень хвалил. А я ему так и не сказал, что я не вернусь в школу Бичера.

Еще в начале года мистер Браун сообщил всем нам, что летом надо будет придумать и прислать ему одну максиму. И вот, как-то утром, когда бабушка еще спала, я задумался, не отправить ли ему максиму из Парижа. Я пошел в туристический магазин в нашем квартале и купил открытку с горгульей, одной из тех, что сидят на Нотр-Даме. Когда я ее только увидел, она мне сразу напомнила об Ави. А потом я подумал: «Тьфу! Почему я еще о нем вспоминаю? Почему вижу его лицо, куда ни сунусь? Когда же все это закончится, когда я начну все сначала?»

И тут меня осенило: это же и есть моя максима! Я немедленно ее записал.

«Иногда хорошо начать все сначала».

Так. Отлично. Мне очень нравится. Я нашел адрес мистера Брауна на его страничке на сайте школы Бичера и отправил открытку в тот же день.

Но потом, уже после того как я ее отправил, я осознал, что мистер Браун не поймет, что именно она значила. Не поймет по-настоящему. Он не знает всей предыстории, почему я так рад уйти из старой школы и начать новую жизнь. И я решил написать ему мейл и рассказать все, что случилось в прошлом году. Ну то есть действительно всё. Папа запретил мне когда-либо и с кем-либо говорить о моих шутках над Ави — по юридическим причинам. Но я хотел, чтобы мистер Браун знал достаточно, чтобы понять мою максиму. Еще я хотел, чтобы он знал, что я считаю его отличным учителем. Мама объясняла всем, что мы не вернемся в школу Бичера, потому что недовольны уровнем образования и учителями. А я из-за этого переживал, потому что не хотел, чтобы мистер Браун, например, думал, что мне у него было плохо.

Ну, как бы то ни было, я решил послать ему мейл.

Кому: tbrowne@beecherschool.edu

От кого: julianalbans@ezmail.com

Тема: Моя максима

Привет, мистер Браун! Я только что отправил Вам свою максиму по почте: «Иногда хорошо начать сначала». Она на открытке с горгульей. Я написал эту максиму, потому что в сентябре я пойду в другую школу. Так получилось, что школу Бичера я возненавидел. Мне не нравятся ученики. Но мне НРАВЯТСЯ учителя. Ваши уроки были потрясающими. Поэтому не принимайте мое невозвращение в школу на свой счет.

Не думаю, что Вы знаете всю историю целиком, но, по большому счету, причина, по которой я не возвращаюсь в Бичера… ну, не называя никого по имени, скажу, что с одним из одноклассников я по-настоящему не ладил. На самом деле их было двое. (Вы, возможно, угадаете, кто они, потому что один из них ударил меня и выбил мне зуб.) В общем, я ни питал к ним особой любви. Мы начали писать друг другу обидные записки. Повторю: писать друг другу. Не я один в этом участвовал! Но только я расхлебываю последствия! Только я! Это так несправедливо! По правде говоря, мистер Попкинс взъелся на меня, потому что мама пыталась сделать так, чтобы его уволили. Ну, как бы то ни было, короче говоря: меня исключили за эти записки на две недели! (Хотя никто этого не знает. Это секрет, пожалуйста, никому не говорите.) Директор Дженсен сказал, что не потерпит никаких форм и проявлений травли. Но я-то никого не травил! Мои родители так разозлились на школу! И решили меня из нее забрать. Ну, вот, это, собственно, и вся история.

Но Ваши уроки мне и правда очень нравились. Вы замечательный учитель. Я хочу, чтоб Вы это знали.

Я подумал, что правильно сделал, что не назвал имен. Но он-то догадается, о ком я. Я, по правде, и не ждал, что он мне ответит, но на следующий день, когда я проверил электронную почту, то увидел мейл от мистера Брауна. Я так обрадовался!

Кому: julianalbans@ezmail.com

От кого: tbrowne@beecherschool.edu

Тема: re: Моя максима

Привет, Джулиан. Большое спасибо за твое письмо! Я уже жду открытку с горгульей. Мне жаль, что ты больше не будешь учиться в школе Бичера. Я всегда считал тебя прекрасным учеником и одаренным писателем.

Кстати, мне очень нравится твоя максима. Я согласен: иногда хорошо начать все сначала. Это дает нам возможность подумать над прошлым, взвесить то, что мы сделали, а потом, в будущем, использовать знания, полученные из предыдущего опыта. Если не задумываться над прошлым, не получится на нем учиться.

Что касается одноклассников, которых ты невзлюбил, мне кажется, я знаю, о ком ты. Мне жаль, что этот год не был для тебя счастливым, но я надеюсь, ты подумаешь, почему случилось то, что случилось. То, что с нами происходит, даже плохое, часто может послужить нам уроком и хотя бы немного познакомить нас с самими собой. Ты когда-нибудь задумывался, почему тебе было так трудно с теми двумя одноклассниками? Возможно, тебе не нравилось, что они дружили? Тебе не давала покоя внешность Ави? Ты как-то упоминал, что тебе снятся кошмары. Может, ты немного боялся Ави, Джулиан? Иногда страх заставляет даже самых хороших детей говорить и делать вещи, которые они обычно не говорят и не делают. Может, в будущем ты сможешь получше изучить эти свои чувства?

В любом случае, я надеюсь, что в новой школе тебе больше повезет, Джулиан. Ты хороший парень. Прирожденный лидер. Просто не забывай использовать свои лидерские качества для добрых дел, ладно? И помни: всегда выбирай добро!

Не знаю почему, но я был очень, очень, очень рад получить письмо от мистера Брауна! Я знал, что он всё поймет! Я так устал, что все твердили, что я какой-то ребенок-демон, понимаете? И было очевидно, что мистер Браун так не считал. Я перечел его письмо раз десять. Я улыбался от уха до уха.

— Ну? — спросила бабушка. Она только что проснулась и завтракала: из кафе ей принесли круассан и кафэ-о-ле[5]. — Я все лето не видела тебя таким счастливым. Что это ты читаешь, мон шэр?[6]

— Я получил мейл от одного учителя, — ответил я. — Мистера Брауна.

— Из старой школы? Мне казалось, все учителя там плохие. Вы их вроде ни в грош не ставили! — У бабушки был сильный французский акцент, и иногда ее было сложно понять.

— Что?

— Не ставили ни в грош! — повторила она. — Ну да не важно. Я думала, что все учителя там были тупыми. — Она очень смешно произнесла «тупыми»: тю-пи-ми.

— Не все. Не мистер Браун, — ответил я.

— А что он написал, что тебя так обрадовало?

— Да ничего особенного, — сказал я. — Просто… Я думал, все меня ненавидят, а теперь знаю, что мистер Браун — нет.

Бабушка посмотрела на меня.

— С чего бы им тебя ненавидеть, Джулиан? — спросила она. — Ты такой хороший мальчик.

— Ну не знаю, — ответил я.

— Прочитай мне письмо, — сказала она.

— Нет, бабушка… — начал было я.

— Читай, — скомандовала она и ткнула пальцем в экран.

Тогда я прочитал ей вслух письмо мистера Брауна. Теперь бабушка чуть лучше поняла, что произошло в школе Бичера, но я не думаю, что до этого она знала всю историю. То есть, думаю, мама и папа рассказали ей версию, которую выдавали и всем остальным, может, только с подробностями. Бабушка, например, знала, что существовали два одноклассника, которые омрачили мне жизнь, но не знала, кто это был. Она знала, что меня ударили в лицо, но не знала почему. Если бабушка и могла сделать из этого какие-то выводы, так это что меня травили и из-за этого я уходил из школы.

Поэтому кое-что в письме мистера Брауна она совсем не поняла.

— Что значит… — Она щурилась, пытаясь читать с экрана моего компьютера. — «Внешность Ави»? Ке-с-кё-сэ?[7]

— У одного из мальчиков, с которыми я не ладил, Ави, была, знаешь, такая ужасная… деформация лица, — ответил я. — По-настоящему жуткая. Он похож на горгулью!

— Джулиан! Не очень-то хорошо так говорить.

— Прости.

— И что этот мальчик, он не был симпатик?[8] — спросила она простодушно. — Плохо с тобой обращался? Издевался над тобой?

Я задумался:

— Нет, не издевался.

— Так почему он тебе не нравился?

Я пожал плечами:

— Не знаю. Просто действовал мне на нервы.

— Как это ты не знаешь? — недоумевала она. — Твои родители сказали, что ты уходишь из школы из-за того, что тебя травят, так? Тебя ударили в лицо? Или нет?

— Ну да, меня ударили, но не уродливый мальчик. Его друг.

— А! То есть над тобой издевался его друг!

— Не совсем. Бабушка, я даже не могу сказать, что меня вообще травили. То есть все было по-другому. Мы просто не ладили, вот и все. Мы друг друга ненавидели. Трудно объяснить; чтобы понять, надо было быть там. Вот, давай я тебе покажу, как он выглядит. Тогда, может, ты лучше поймешь. То есть я не хочу говорить никаких гадостей, но было действительно тяжело смотреть на него каждый день. Из-за него мне снились кошмары.

Я залогинился в «Фейсбуке», нашел фотографию нашего класса и увеличил ее так, чтобы бабушка могла близко рассмотреть лицо Ави. Я думала, она отреагирует, как мама, когда впервые увидела этот снимок Ави, но нет. Она просто кивнула сама себе. А потом закрыла ноутбук.

— Довольно-таки жутко, а? — спросил я.

Она посмотрела на меня.

— Джулиан, — произнесла она. — Думаю, твой учитель прав. Ты боялся этого мальчика.

— Что? Конечно, нет! Я не боюсь Ави! То есть мне он не нравился — и правда, я его ненавидел, — но не потому, что боялся.

— Иногда мы ненавидим то, чего боимся, — сказала она.

Я состроил рожу, будто она несет несусветную чушь.

Она взяла меня за руку.

— Я знаю, что такое бояться, Джулиан. В детстве и я боялась одного маленького мальчика.

— Дай-ка угадать, — протянулся я скучающим тоном. — И наверняка он выглядел как Ави.

Бабушка покачала головой.

— Нет, с лицом у него было все в порядке.

— Так почему ты тогда его боялась? — спросил я. Я старался, чтобы мой голос звучал как можно равнодушнее, но бабушка не обращала внимания на мой тон.

Она просто откинулась на стуле, слегка наклонив голову, и, глядя в ее глаза, я видел, что она уже перенеслась мыслями куда-то далеко-далеко.

История бабушки

— В детстве меня все обожали, Джулиан, — начала бабушка. — У меня было много друзей. Красивая одежда. Как видишь, мне всегда нравилась красивая одежда, — она провела руками по бокам, чтобы я полюбовался ее платьем. Улыбнулась. — Я была легкомысленной, — продолжала она. — Испорченной. Когда во Францию пришли немцы, я даже не обратила на это внимания. Я знала, что некоторые еврейские семьи из нашего городка уезжали прочь, но мои-то родители были такими космополитами. Интеллектуалами. Атеистами. Мы не ходили в синагогу.

Тут она остановилась и попросила меня принести ей бокал, и я принес. Она налила себе вина и, как всегда, предложила немного и мне. И я, как всегда, сказал: «Но, мерси»[9]. Я уже говорил, что, если мама узнает, что иногда делает бабушка, нам всем несдобровать!

— В моей школе учился мальчик, которого звали… ну, все звали его Турто — это «краб» по-французски. Он был… как это вы говорите… увечный? Так вы говорите?

— Не думаю, что так сейчас говорят, бабушка, — ответил я. — Это не совсем политкорректно, если ты понимаешь, о чем я.

Она отмахнулась от меня.

— Американцы вечно придумывают всё новые и новые запреты на слова! Ну так вот, ноги Краба-Турто были изувечены полиомиелитом. Он ходил, опираясь на две палки. И спина у него была вся перекрученная. Голову он держал как-то набок. И передвигался тоже боком — думаю, поэтому его и звали Краб. Я знаю, это звучит жестоко. В те времена дети были злее, чем сейчас.

Я подумал, что звал Ави уродом за его спиной. Но по крайней мере я не говорил ему это в лицо!

Бабушка продолжала свой рассказ. Признаться, сначала мне не очень хотелось слушать очередную ее длинную историю, но потом я постепенно втянулся.

— Турто был маленьким, тощим. Никто из нас никогда с ним не говорил, потому что рядом с ним нам было неловко. Он был совсем другим! Я никогда на него не глядела! Я его боялась. Боялась смотреть на него, говорить с ним. Боялась, что он случайно до меня дотронется. Проще было притворяться, что его не существует.

Она сделала большой глоток вина.

— Однажды в школу вбежал человек. Я его знала. Все его знали. Это был Маки, партизан. Ты же знаешь, что такое партизаны? Он сражался против немцев. Маки влетел в школу и сказал учителям, что немцы собираются увести всех еврейских детей. Что? Что это было? Я не могла ушам своим поверить! Учителя в школе прошлись по классам и собрали всех еврейских детей. Нам сказали идти за Маки в лес. Нас там должны были спрятать. Быстрей, быстрей, быстрей! Всего нас было человек десять. Быстрей, быстрей, быстрей! Бегите! Спасайтесь!

Бабушка посмотрела на меня, чтобы убедиться, что я слушаю, — а я, конечно, слушал.

— Тем утром шел снег, было очень холодно. И в голове у меня вертелась только одна мысль: «В лесу я испорчу туфли!» На мне были новые красные туфельки, которые папа мне привез из большого города. Понимаешь? А, как я уже говорила, я была легкомысленной девчонкой — наверное, даже глупой! И я беспокоилась только о туфлях. Я ни разу не подумала: «А где же мама с папой? Если немцы собирались прийти за еврейскими детьми, то родителей они уже забрали?» О, нет. Я переживала только за свои красивые туфельки. И вместо того, чтобы последовать за Маки в лес, я улизнула и залезла на школьную колокольню. Наверху была маленькая комнатка, забитая ящиками и книжками, там я спряталась. Помню, как сижу там и думаю, что вот вечером, когда немцы уже уйдут, я вернусь домой и расскажу всё маме с папой. Вот какой я была дурехой, Джулиан!

Я кивнул. Как же так случилось, что раньше я не слышал этой истории?!

— А потом пришли немцы. В колокольне было узкое оконце, и я прекрасно все видела. Я смотрела, как они бегут в лес за детьми. Их быстро нашли. И все вернулись обратно: немцы, дети, партизан Маки.

Бабушка помолчала и несколько раз моргнула, а потом набрала в грудь побольше воздуха.

— Они застрелили Маки перед детьми, Джулиан, — тихо сказала она. — Он медленно опустился на снег. Дети плакали. Они плакали и когда их уводили прочь, построив в колонну. Одна из учительниц, мадмуазель Птижан, отправилась с ними — хотя она не была еврейкой! Она сказала, что не бросит своих детей! Никто никогда больше не видел ее, бедняжку. И вот тогда-то, Джулиан, я очнулась от своей глупости. Я больше не думала о красных туфельках. Я думала о друзьях, которых забрали. Я думала о родителях. Я ждала, когда наступит ночь и я смогу прокрасться к ним домой!

Но не все немцы ушли. Некоторые остались, вместе с французской полицией. Они обыскивали школу. И тут я поняла, что ищут меня! Да, меня и одного или двух других еврейских детей, которые не пошли в лес. Я вспомнила, что среди детей, которых уводили прочь, не было моей подружки Ракели. И Якоба, за которого все девочки хотели выйти замуж — такой он был красавчик. Где они были? Должно быть, прятались, как и я!

Потом я услышала скрип, Джулиан. На лестнице, шаги на лестнице, всё ближе и ближе. Я так перепугалась! Я вся сжалась и затаилась за ящиком, спрятала голову под каким-то одеялом.

Бабушка накрыла голову руками, показывая, как пряталась.

— И потом я разобрала, как кто-то шепчет мое имя. Это был не голос взрослого. А голос ребенка.

«Сара?» — прошептали снова.

Я выглянула из-под одеяла.

«Турто!» — отозвалась я в изумлении. Я так удивилась! Думаю, за все годы, что мы учились вместе, мы не обменялись друг с другом ни одним словом. И все же вот он, зовет меня по имени.

«Тут тебя найдут, — сказал он. — Следуй за мной».

И я пошла за ним, трясясь от ужаса. Мы пробрались к задней стене церкви, где была крипта, — я никогда там раньше не была, Джулиан! И мы ползли по крипте, чтобы немцы не увидели нас через окна. Они всё еще нас искали. Я слышала, как они нашли Ракель. Она кричала во дворе, когда ее уводили. Бедная Ракель!

Турто привел меня в подземелье под криптой. Мы спустились, наверное, на тысячу ступенек. Как ты можешь себе представить, для Турто это было не просто, с его ужасной хромотой и двумя палками, но он перескакивал через две ступеньки сразу, оглядываясь, чтобы проверить, успеваю ли я за ним.

Наконец мы дошли до какого-то коридора. Такого узкого, что, чтобы протиснуться по нему, нам приходилось передвигаться боком. И потом очутились в канализации, Джулиан! Я это, конечно, сразу поняла по запаху. Мы брели по колено в сточных водах. Можешь представить, какой там стоял запах. Вот уж досталось моим красным туфелькам!

Мы шли всю ночь. Было так холодно, Джулиан! А Турто бы таким добрым. Он отдал мне свое пальто. Это был на тот день самый благородный поступок, который кто-либо совершил для меня. Он тоже замерзал, но отдал мне свое пальто. А мне было так стыдно из-за того, как я раньше себя с ним вела. О, Джулиан, мне было очень стыдно!

Она закрыла рот ладонью и сглотнула. Потом допила вино и налила себе еще бокал.

— Канализация вела в Даннвилье, маленький городок километрах в пятнадцати от Обервиля. Мама и папа всегда избегали его из-за запаха: парижская канализация вытекала тут в огороды, сады и поля. Мы даже яблоки из Даннвилье не ели! А Турто тут жил. Он привел меня к себе домой, мы помылись водой из колодца, а потом он отвел меня в сарай на заднем дворе. Обернул меня в лошадиную попону и сказал ждать. И отправился за своими родителями.

«Нет! — молила я. — Пожалуйста, не говори им!» Я была так напугана. И боялась, что они позовут немцев, когда меня увидят. Знаешь, я же раньше ни разу их не видела!

Но Турто ушел и через несколько минут вернулся с родителями. Они глядели на меня. Наверное, та еще картина: я была вся мокрая, дрожала. Мать, Вивьен, обняла меня, чтобы успокоить. О, Джулиан, эти объятия были самыми теплыми объятьями в моей жизни! Я рыдала на груди этой женщины, потому что уже знала, знала, что больше никогда не буду плакать на груди своей собственной мамы. Я просто чувствовала это своим сердцем. И оказалась права. Они забрали маму в тот же день, когда и всех остальных евреев нашего городка. Папа-то был на работе, его предупредили, что идут немцы, и ему удалось бежать. Его тайно переправили в Швейцарию. Но маму депортировали в тот же день. В Аушвиц. Я больше никогда ее не видела. Любимая моя мамочка!

Тут она глубоко вздохнула и покачала головой.

Турто

Бабушка помолчала несколько секунд. Она смотрела перед собой так, будто вся эта история снова разворачивалась перед ее глазами. Теперь я понимаю, почему она раньше никогда об этом не рассказывала: ей было слишком тяжело.

— Семья Турто прятала меня в сарае два года, — медленно начала она. — Хотя они очень рисковали. Нас в буквальном смысле окружали немцы, и у французской полиции в Даннвилье были большие штабы. Но каждый день я благодарила создателя за сарай, который теперь стал моим домом, еду, которую Турто удавалось мне добывать, — даже когда ее вообще было трудно найти. Люди в то время голодали, Джулиан. Но меня все равно кормили. Эту доброту я никогда не забуду. Быть добрым — это всегда храбрость, а в те дни такая доброта могла стоить тебе жизни.

Тут глаза у бабушки стали влажными. Она взяла меня за руку.

— Последний раз я видела Турто за два месяца до освобождения Франции. Он принес мне немного супа. Это был даже не суп. Вода, а в ней немного хлеба и лука. Мы оба так исхудали. Я была в лохмотьях. Ах, мои красивые одежки! Но несмотря ни на что, нам с Турто удавалось смеяться. Мы смеялись и над тем, что происходило в нашей школе. Я-то, конечно, больше не могла там появляться, но Турто ведь ходил туда каждый день. А по вечерам рассказывал мне всё, чему научился, чтобы я не поглупела. Он рассказывал и о моих старых подружках, о том, как они поживают. Они все, конечно, по-прежнему его игнорировали. А он никогда никому не выдал, что я еще жива. Никому нельзя было об этом знать. Никому нельзя было доверять!.. Турто был превосходным рассказчиком и часто меня смешил. Еще он прекрасно умел имитировать голос и мимику разных людей, и у него были смешные прозвища для всех моих друзей. Представь только, Турто смеялся над ними!

«Я и подумать не могла, что ты над нами потешаешься! — сказала я как-то. — Все эти годы ты, наверное, смеялся и надо мной тоже!»

«Смеяться над тобой? — ответил он. — Никогда! Я был в тебя влюблен и никогда над тобой не смеялся. А кроме того, я потешался только над теми, кто надо мной издевался. А ты никогда надо мной не издевалась. Ты просто меня игнорировала».

«Я звала тебя Турто».

«И что с того? Все меня так звали. И мне правда все равно. Мне нравятся крабы!»

«О, Турто, мне так стыдно!» — ответила я и, помню, закрыла лицо обеими руками.

И сейчас бабушка закрыла лицо обеими руками. Я видел старые пальцы, выступающие вены, но представил красивые руки юной девушки, которой было стыдно много лет назад.

— Турто взял мои руки своими, — продолжала она, медленно убирая руки от своего лица. — И держал их несколько мгновений. Мне тогда было четырнадцать лет, и я еще ни разу не целовалась, но в тот день он поцеловал меня, Джулиан.

Бабушка закрыла глаза. И глубоко вздохнула.

— После того как он поцеловал меня, я сказала ему: «Я не хочу больше звать тебя Турто. Как твое имя?»

Бабушка открыла глаза и посмотрела на меня.

— Угадай, что он ответил? — спросила она.

Я поднял брови, как бы говоря: «Мне-то откуда знать?»

А она снова закрыла глаза и улыбнулась.

— Он сказал: «Моя имя Жюлиан».

Джулиан

— Ого! — закричал я. — Так вот почему ты папу назвала Жюлианом?

Все его звали Жюль, но настоящее-то имя его было Жюлиан.

— Да, — кивнула она.

— А меня назвали в честь папы! — вопил я. — То есть и меня назвали в честь этого парня! Круто!

Она улыбнулась и провела рукой по моим волосам. Но ничего не сказала.

Потом я вспомнил, как она говорила: «Последний раз я видела Турто…»

— Так что же с ним случилось? — спросил я. — С Жюлианом.

И тут же по ее щекам потекли слезы.

— Его забрали немцы, — сказала она. — В тот самый день. Они решили еще раз прочесать город. Германия уже проигрывала войну, и они прекрасно это понимали.

— Но… Он же даже не был евреем!

— Его забрали, потому что он был увечным, — выдавила она сквозь рыдания. — Я помню, помню, что это плохое слово, но другого по-английски я не знаю. Он был инвалид. Это французское слово. Они забрали его, потому что он не был совершенным. — Она практически выплюнула это слово. — В тот день они увели всех несовершенных. Устроили чистку. Забрали цыган. Сына сапожника, который был… умственно отсталым. И Жюлиана. Моего турто. Посадили его в телегу с остальными. И отвезли его на поезд в Дранси. А оттуда — в Аушвиц, как мою мамочку. Позже мы услышали от кого-то, кто спасся из Аушвица, что его сразу отправили в газовую камеру. И вот так, внезапно, его не стало. Моего спасителя. Моего любимого Жюлиана.

Она прервалась, чтобы вытереть глаза платком, а потом допила остаток вина.

— Его родители, месье и мадам Бомье, конечно, были убиты горем, — продолжала она. — Мы получили официальное известие, что он погиб, только после освобождения Франции. Но мы знали, мы знали. — Она промокнула глаза. — Я жила с ними еще один год после войны. Они обращались со мной как со своей дочерью. Именно они помогли мне найти папу, хотя на это и потребовалось немало времени и сил. Тогда везде был такой хаос. Когда папа наконец смог вернуться в Париж, я переехала к нему. Но я всегда навещала Бомье, даже когда те совсем состарились. Я никогда не забывала об их доброте ко мне.

Она вздохнула и замолчала. После нескольких минут тишины я сказал:

— Бабушка, это самая печальная история, которую я когда-либо слышал! Я даже не знал, что ты побывала в войне. То есть папа никогда об этом не рассказывал.

Она пожала плечами.

— Очень возможно, я никогда и не рассказывала твоему отцу этой истории, — сказала она. — Знаешь, я не люблю говорить о грустных вещах. Во многом я осталась все той же легкомысленной девчонкой. Но когда я услышала от тебя о маленьком мальчике со странным лицом, я не могла не вспомнить о Турто и о том, как я сначала боялась его и как плохо мы с ним обращались из-за его увечья. Те дети так подло над ним издевались, Джулиан. У меня сердце разрывается, когда я об этом думаю.

И как только она сказала это, что-то внутри меня по-настоящему сломалось. Я посмотрел на пол и вдруг расплакался. А когда я говорю, что расплакался, то не имею в виду пару слезинок, скатившихся по щекам, — я имею в виду полномасштабный рев с соплями и всхлипываниями.

— Джулиан….

Я потряс головой и закрыл лицо руками.

— Как ужасно, бабушка! — шептал я. — Я так чудовищно вел себя с Ави! Мне так жаль, бабушка!

— Джулиан, — нежно повторила бабушка. — Посмотри на меня.

— Нет!

— Посмотри на меня, мон шэр. — Она обхватила мое лицо ладонями и заставила меня посмотреть на нее. Мне было так стыдно, что я и правда не мог посмотреть ей в глаза. И вдруг у меня в голове, как крик, зазвучало то самое слово, которое много раз произнес мистер Попкинс, то, к чему все пытались меня принудить.

Да, вот оно. Так вот что это такое!

РАСКАЯНИЕ. Меня трясло от раскаяния. Я рыдал от раскаяния.

— Джулиан, — сказала бабушка. — Мы все делаем ошибки, мон шэр.

— Нет, ты не понимаешь! — ответил я. — Это была не просто какая-то одна ошибка. Я и есть те дети, которые ужасно вели себя с Турто… Я его травил, бабушка. Я!

Она кивнула.

— Я называл его уродом. Смеялся у него за спиной. Подбрасывал злые записки! — вопил я. — Мама всегда оправдывала всё, что я делал… но тут нет никаких оправданий. Я все это делал! И не знаю почему. Совсем не знаю!

Я рыдал так сильно, что уже вообще не мог говорить.

Бабушка гладила меня по голове и обнимала.

— Джулиан, ты еще такой юный. Ты понял, что поступил плохо. Но это не значит, что ты не способен на хорошие поступки. Это значит только, что в прошлом ты сделал неправильный выбор. Вот что значит, когда я говорю, что ты сделал ошибку. То же было со мной. Я сделала ошибку с Турто.

Но что хорошо в жизни, — продолжала она, — это что иногда мы можем исправлять свои ошибки. На них мы учимся. Становимся лучше. Я больше никогда не сделала той ошибки, которую совершила с Турто, ни с кем во всей моей жизни. А у меня была очень, очень длинная жизнь. И ты тоже будешь учиться на своих ошибках. Ты должен пообещать себе, что никогда ни с кем не будешь вести себя так, как с тем мальчиком. Одна ошибка не определяет тебя, Джулиан. Понимаешь? Ты просто должен поступить лучше в следующий раз.

Я кивнул. Но плакал еще очень-очень долго.

Сон

Той ночью мне приснился Ави. Я не помню деталей, но, думаю, за нами гнались нацисты. Ави поймали, а у меня был ключ, чтобы его выпустить. И, кажется, я его спас. А может, я это придумал, когда проснулся. Иногда трудно разобраться во всех этих снах. Я о том, что, например, нацисты в моем сне выглядели как имперские офицеры Дарта Вейдера, поэтому вряд ли стоит придавать снам слишком большое значение.

Но по-настоящему важно то, что это не был кошмар. И мы с Ави были на одной стороне.

Я проснулся очень рано и не мог заснуть обратно. Я все думал об Ави и Турто-Жюлиане — мальчике-герое, в честь которого меня назвали. Как странно: я всегда думал об Ави как о своем враге, но, когда бабушка рассказала мне свою историю… не знаю, она как будто меня изменила. Я продолжал думать о том, как огорчился бы Жюлиан, если бы узнал, что кто-то, кто носит его имя, вел себя так подло.

Я продолжал думать о том, какой грустной была бабушка, когда рассказала эту историю. И как она до сих пор помнит все подробности, ведь все случилось лет семьдесят назад. Семьдесят лет! Будет ли Ави помнить меня через семьдесят лет? И все гадости, которые я ему говорил?

Я не хочу, чтобы меня помнили за подлости. Я хочу, чтобы меня помнили так, как бабушка помнила Турто!

Мистер Попкинс, теперь я понял! Р.А.С.К.А.Я.Н.И.Е.

Я поднялся, как только рассвело, и написал записку.

Дорогой Ави,

я хочу извиниться за все, что я сделал в прошлом году. Я много об этом думал. Ты такого не заслужил. Я бы хотел все исправить. Я стану лучше. Надеюсь, когда тебе будет восемьдесят, ты не будешь помнить меня подлецом. Желаю тебе всего доброго.

Джулиан

P.S. Если это ты рассказал мистеру Попкинсу о записках, не волнуйся. Я тебя не виню.

Когда проснулась бабушка, я прочитал ей записку. Она сжала мое плечо:

— Я горжусь тобой, Джулиан.

— Думаешь, он меня простит?

Она задумалась.

— Это его дело, — ответила она. — В конце концов, мон шэр, важно, что ты прощаешь себя. И учишься на своих ошибках. Как я с Турто.

— Думаешь, Турто простил бы меня? — спросил я. — Если бы узнал, что человек, названный в его честь, вел себя так ужасно?

Она поцеловала мне руку.

— Турто простил бы тебя, — ответила она. И я видел, что она действительно так думала.

Домой

Я понял, что у меня нет адреса Ави, и поэтому написал еще один мейл мистеру Брауну и спросил, может ли он переслать мою записку Ави. Мистер Браун ответил сразу же. Сказал, что очень рад помочь. А еще — что очень мной гордится.

Мне от этого стало так хорошо! Хорошо по-настоящему. И оказалось, что чувствовать себя хорошо — это очень хорошо. Трудновато объяснить, но, кажется, я устал чувствовать себя плохим человеком. Как я уже говорил миллион раз, я просто обыкновенный ребенок. Типичный, нормальный, обыкновенный ребенок. Который совершил ошибку.

Но пытается ее исправить.

Мои родители приехали неделю спустя. Мама все обнимала меня и целовала и никак не могла остановиться. Я еще ни разу не уезжал из дома так надолго.

Мне не терпелось рассказать им о письме от мистера Брауна и о записке, которую я написал Ави. Но они первыми выдали свои новости.

— Мы подаем в суд на школу! — радостно воскликнула мама.

— Что? — закричал я.

— Папа судится с ними за разрыв контракта! — пояснила она. Она прямо щебетала от восторга.

Я посмотрел на бабушку, но та молчала. Мы все сидели за столом и ужинали.

— У них не было никакого права расторгать договор до того, как нас приняли в другую школу, — спокойно объяснял папа, он же юрист. — Хэл пообещал мне — когда мы были у него в кабинете, — что они подождут и не будут пока отзывать предложение о зачислении. И что они вернут взнос за шестой класс. У нас было устное соглашение.

— Но я же все равно в другую школу собирался!

— Это не важно. Даже если бы вернули деньги, тут дело в принципе.

— Каком таком принципе? — сказала бабушка. Она поднялась из-за стола. — Это чепуха, Жюль. Это просто тупо. Тю-по.

— Мама! — Папа очень удивился. И моя мама тоже.

— Ты должен покончить с этими глупостями! — отрезала бабушка.

— Ты не знаешь всех подробностей, мама.

— Я знаю все подробности! — Бабушка сердито трясла кулаком в воздухе. Похоже, она была в бешенстве. — Мальчик был неправ, Жюль! Твой мальчик был неправ. Он это знает. Ты это знаешь. Он причинил зло тому другому мальчику и теперь раскаялся, и тебе надо это принять.

Мама с папой посмотрели друг на друга.

— При всем уважении, Сара, — сказала мама. — Думаю, мы сами знаем, что лучше для…

— Нет! Ничего вы не знаете! — завопила бабушка. — Вы не знаете! Вы слишком заняты своими судами и другими глупостями!

— Мама… — начал папа.

— Она права, — перебил я. — Во всем моя вина. Во всем, что произошло с Ави. Это была моя вина. Я ужасно с ним обращался без всякой на то причины. И я сам виноват, что Джек меня ударил. Я тогда назвал Ави уродом.

— Что? — не поверила мама.

— Я писал те чудовищные записки, — выпалил я. — Я делал подлости. Это была моя вина! Я устраивал травлю, мам! И во всем только моя вина!

Мама и папа потеряли дар речи.

— Вместо того чтоб сидеть тут как два идиота, — бабушка всегда называла вещи своими именами, — лучше похвалите Джулиана. Только подумайте, какой он молодец! Он берет на себя ответственность! Признает свои ошибки. А на такие вещи требуется много смелости.

— Да, конечно, — сказал папа, потирая подбородок. — Но… Ты просто не понимаешь всех юридических тонкостей. Школа взяла наш взнос за шестой класс и отказывается вернуть, что…

— Бла-бла-бла! — отмахнулась от него бабушка.

— Я извинился перед Ави, — сказал я. — Я написал ему письмо с извинениями и отправил по почте! Я попросил у него прощения за то, как вел себя.

— Ты… что?! — Папа начинал свирепеть.

— И я рассказал всю правду мистеру Брауну, — добавил я. — Я написал мистеру Брауну большой мейл и рассказал всю историю.

— Джулиан… — Папа сердито хмурился. — Почему ты это сделал?! Я сказал тебе, чтобы ты не писал ничего, что признает…

— Жюль! — громко сказала бабушка и помахала рукой перед папиным лицом. — Тю а эн сэрво́ ком эн сандви́ч о фрома́ж!

Я не выдержал и расхохотался. Папа нахмурился еще больше.

— Что это значит? — Мама не знала французского.

— Бабушка просто сказала папе, что у него мозг как у бутерброда с сыром.

— Мама! — Казалось, папа начнет сейчас длинную лекцию.

Но тут моя мама положила свою руку на папину.

— Жюль, — тихо произнесла она. — Думаю, Сара права.

Никто не ожидал

Иногда люди нас удивляют. Я и предположить не мог, что моя мама когда-либо по доброй воле сойдет с тропы войны. И поэтому остолбенел, как только услышал, что она сказала. И папа, очевидно, тоже. Он уставился на маму, будто ушам своим не верил. Бабушка была единственной, кто не выглядел потрясенным.

Наконец папа открыл рот.

— Ты что, серьезно?

Мама медленно кивнула.

— Жюль, мы должны с этим покончить. Должны двигаться вперед. Твоя мама права.

Папа поднял брови. Я видел, что он злится, но старается себя сдерживать.

— Но именно ты начала эту войну, Мелисса!

— Я знаю! — Она сняла очки. Ее глаза светились, сияли по-настоящему. — Знаю, знаю. И тогда я была уверена, что так и надо. Я и сейчас думаю, что Попкинс ошибся и организовал все неправильно, но… Пора оставить все это позади, Жюль. Мы должны просто… отпустить прошлое и двигаться вперед. — Она пожала плечами. Посмотрела на меня. — Джулиан совершил большой поступок, он написал этому мальчику. — Она снова глядела на папу. — Жюль, мы должны быть на его стороне.

— Да я, конечно, на его стороне, Мелисса, — ответил папа. — Но это такой крутой поворот. Ну, то есть… — Он покачал головой.

Мама вздохнула. Она явно не знала, что еще сказать.

— Послушай, — сказала бабушка. — Что бы Мелисса ни делала раньше, она делала это ради того, чтобы Джулиан был счастлив. Сэ ту. Вот и всё. А он сейчас счастлив. Просто посмотри ему в глаза. Впервые за долгое время ваш сын выглядит совершенно счастливым.

— Да, все так, — всхлипнула мама, вытирая слезу.

И тут мне стало так жалко маму. Видно было, что и ей стыдно за то, что она наделала.

— Пап, — попросил я, — пожалуйста, не подавай в суд на школу Бичера. Я этого не хочу. Хорошо, пап? Пожалуйста?

Папа откинулся на стуле и издал тихий свист, как будто медленно-медленно задул свечу. Потом пощелкал языком по нёбу. Сидел так с минуту, которая длилась очень долго. А мы молча смотрели на него.

Наконец он снова выпрямился и поглядел на нас. Пожал плечами.

— Ладно, сдаюсь. — Он поднял руки вверх. — Я заберу иск. И мы просто подарим им наши деньги. Ты уверена, что хочешь этого, Мелисса?

Мама кивнула.

— Уверена.

Бабушка вздохнула.

— Победа. Наконец-то, — пробормотала она в бокал с вином.

Начать сначала

Мы вернулись домой через неделю, но перед этим бабушка отвезла нас в городок, в котором она выросла. Меня ошеломляло, что она никогда раньше не рассказывала папе всей истории Турто. Он знал только, что семья Бомье из Даннвилье очень помогла ей во время войны, — вот и все, никаких деталей.

Папа тоже недоумевал.

— Мама, почему же ты никогда ничего не говорила мне об этом? — спросил он, когда мы ехали в машине.

— О, ну ты же меня знаешь, Жюль. Не люблю жить прошлым. Жизнь впереди нас. Если оборачиваться назад слишком часто, не успеешь увидеть, куда идешь!

Городок очень изменился со времен бабушкиного детства. Слишком много бомбежек пришлось ему пережить. Большинство старых домов были разрушены войной, и на их месте построили новые. Не было и бабушкиной школы. Там и правда не особо было на что смотреть. Сплошные кофейни и обувные магазины.

Но потом мы отправились в Даннвилье, туда, где жил Жюлиан: и в этом городке все было как прежде. Бабушка отвела нас в сарай, в котором провела два года. Попросила фермера, жившего теперь в доме Бомье, позволить нам войти и посмотреть. Нашла свои инициалы, выцарапанные в уголке одного из лошадиных стойл, там, где она пряталась под кучей сена, когда нацисты были поблизости. Бабушка стояла посреди сарая, оглядывалась по сторонам, одну руку прижав к щеке. И казалась очень крошечной.

— Ты как, бабушка? — спросил я.

— Я? А! Хорошо, — улыбнулась она. Наклонила голову: — Тут я жила. Помню, как стояла тут и думала, что запах лошадиного навоза навсегда останется у меня в ноздрях. Но я жила. И выжила. И поэтому родился Жюль. И ты. По сравнению с этим запах лошадиного навоза — сущая ерунда. К тому же благодаря духам и времени всё проще вынести… А теперь есть еще одно место, куда я хочу вас отвезти…

Мы ехали минут десять и оказались на крошечном кладбище на окраине городка. Бабушка подвела нас к могиле.

На надгробии была маленькая белая керамическая табличка в форме сердца. Он гласила:

ICI REPOSENT

Vivienne Beaumier

née le 27 de avril 1905

décédée le 21 de novembre 1985

Jean-Paul Beaumier

né le 15 de mai 1901

décédé le 5 de juillet 1985

Mère et père de

Julian Auguste Beaumier

né le 10 de octobre 1930

tombé en juin 1944

Puisse-t-il toujours marcher le front haut dans le jardin de Dieu

Я глядел на бабушку, а она стояла, глядя на табличку. Поцеловала пальцы и потом дотронулась до нее. Она вся дрожала. По ее щекам текли слезы.

— Они любили меня как свою родную дочь.

Она начала рыдать. Я взял ее руку и поцеловал.

А мама взяла за руку папу.

— Что тут написано? — спросила она.

Папа прокашлялся.

— Здесь покоится Вивьен Бомье… И Жан-Поль Бомье. Мать и отец Жюлиана Огюста Бомье, родившегося 10 октября 1930 года и погибшего в июне 1944-го. Да ходит он по саду Божьему всегда с высоко поднятой головой.

Нью-Йорк

Мы вернулись в Нью-Йорк за неделю до начала школьных занятий. Я соскучился по дому и был рад снова оказаться в своей комнате, среди своих привычных вещей. Но при этом я чувствовал себя, не знаю, немного другим. Мне сложно это объяснить. Я чувствовал, будто и правда начинаю все сначала.

— Через минуту приду к тебе и помогу распаковаться! — сказала мама, как только мы переступили порог дома, и убежала в туалет.

— Да я сам, спасибо, — ответил я.

Папа в гостиной уже прослушивал сообщения на нашем автоответчике. Я начал разбирать чемодан. А потом услышал знакомый голос.

Я вернулся в гостиную. Папа увидел меня и поставил сообщение на паузу. А потом запустил его заново.

Это был Ави Пулман.

«Привет, Джулиан, — говорил он. — Ну, в общем… э-э-э… Я просто хотел сказать тебе, что я получил твое письмо. И, э-э-э… да, спасибо, что его написал. Не надо мне перезванивать. Я просто хотел сказать тебе „привет“. У нас все в порядке. Да, и, кстати, это не я сказал Попкинсу о записках, просто чтоб ты знал. И не Джек, и не Джун. Я правда не знаю, кто это обнаружил, ну и ладно, не так уж это и важно. Ну, хорошо. Вот. Надеюсь, тебе понравится в новой школе. Удачи. Пока!»

Щелк.

Папа смотрел, как я отреагирую.

— Ух ты, — сказал я. — Этого я не ожидал.

— Будешь ему перезванивать? — спросил папа.

Я покачал головой.

— Не-а. Я же такой трус.

Папа подошел ко мне и положил руку мне на плечо.

— Джулиан, ты доказал, что ты совсем не трус. Я горжусь тобой. Очень горжусь. — Он обнял меня. — Ты ходишь всегда с высоко поднятой головой.

Я улыбнулся.

— Я стараюсь, пап.

Я стараюсь.

Сноски

1

Перевод В. Кулагиной-Ярцевой.

(обратно)

2

На острове Манхэттен, где живет Джулиан, много машин и не очень много места, поэтому в гаражах автомобили стоят очень плотно. Владелец сдает машину на въезде, а когда хочет ее забрать, заранее сообщает об этом парковщику, чтобы тот успел переставить все автомобили и подогнать к выезду нужный.

(обратно)

3

Перевод Евгении Чистяковой-Вэр.

(обратно)

4

Автор перевода неизвестен.

(обратно)

5

Café au lait — кофе с молоком. Здесь и дальше все слова и выражения, которые переводятся в сносках, — французские.

(обратно)

6

Mon cher — мой дорогой.

(обратно)

7

Qu’est-ce que c’est? — Что это?

(обратно)

8

Sympathique — симпатичный.

(обратно)

9

Non, merci. — Нет, спасибо.

(обратно)

Оглавление

До

  Обыкновенный

  Звонок

  Мистер Попкинс

  Первый взгляд

  Ужас

  Фотография класса

  «Фотошоп»

  Подлость

  Вечеринка

  Команда Джулиана

  В кабинете директора Дженсена

  Улики

  Вердикт

  Не в школе

  Весна

  Мистер Попкинс

После

  Летние каникулы

  Мистер Браун

  История бабушки

  Турто

  Джулиан

  Сон

  Домой

  Никто не ожидал

  Начать сначала

  Нью-Йорк Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg