ДЕТСКАЯ БИБЛИОТЕКА Том 100
Ирина ПИВОВАРОВА Старичок в клетчатых брюках (повесть)
Часть I Тефтеля
Глава 1
Хорошо быть писателем!
— Ах, — скажу я вам, — хорошо быть писателем! Пишешь себе, пишешь!.. Сидишь в удобном кресле, на столе баночка с авторучками. Надоест одной авторучкой писать — берёшь другую. Надоест первую главу сочинять — сочиняешь третью. А не хочешь сочинять — сиди себе, гляди в окно!
Вот писатель сидит за письменным столом и глядит в окно.
В окне он видит сплошную пелену снега, и ничего больше.
Учтите, дорогие читатели, это первый снег. Деревья ещё покрыты листьями, стоят почти зелёные, а уж крыши и дорожки совсем побелели…
И хотя писатель сидит в тёплой комнате, в тёплых шерстяных носках, ему грустно. Кончилось лето и теперь не скоро начнётся.
Но писатели народ хитрый! Нету лета — пустяки, лето будет!
Возьмёт писатель ручку и напишет: «Было тёплое летнее утро…»
И сразу настанет лето!
И утро!
И зелёные акации раскинут во все стороны цветущие руки, и будут в них биться и трепетать маленькие круглые блики солнца!
А по асфальтовой дорожке, по тёплой, серой, усыпанной сквозной тенью дорожке между двумя пятиэтажными домами, пойдёт, гулко постукивая каблуками, молодая девушка… Синие джинсы марки «Леви-Страусс», ситцевая кофточка в голубой горошек, полотняная сумка с портретом кубинского бородача через плечо.
Девушка кивнёт видному общественнику двора Дмитрию Ферапонтовичу Волкову, поливающему из лейки клумбу с прозрачными нарциссами, улыбнётся лифтёрше тёте Кате, обогнёт стайку воркующих голубей… Но тут неожиданно дорогу ей преградит чья-то расставленная прямо на тротуаре мебель, и она увидит сидящего под торшером в кресле серьёзного белобрысого мальчишку с авоськой на коленях и услышит орущего из авоськи дурным голосом толстого белого кота.
Девушка усмехнётся, а может быть, даже и засмеётся при виде такой странной картины. Мальчишка же страшно сконфузится, вскочит, одной рукой прижмёт к груди кота в авоське, другой — схватит огромную клетчатую сумку, распухшую от тарелок, кастрюль, сковородок и прочей кухонной утвари, и, карябая дном сумки о землю, поволочёт её к подъезду.
— Осторожнее, Павлик! — вскрикнет невысокая светлоглазая женщина, мама мальчика (назовём её Марина Сергеевна). — Смотри не разбей! Там польский сервиз!
— Кто такие? — строго спросит Дмитрий Ферапонтович у лифтёрши тёти Кати.
— А жильцы новые! — обрадуется тётя Катя. — С Агафоновыми переменялись! Сразу видать — культурные, пианино привезли!
— Так-так, — строго скажет Дмитрий Ферапонтович и поправит на голове соломенную шляпу. — Как фамилия-то?
— А не знаю я! — беспечно откликнется тётя Катя. — Не сообщили! Может, Петровы, а может, Ивановы!
— Так-так, — строго покачает головой Дмитрий Ферапонтович. — А между прочим, знать надо! — И примется рыхлить тяпкой тёплую чёрную землю между нарциссами.
…А сверху будет сиять и смеяться солнце.
И по голубому-голубому небу будут бежать толстенькие, пухлые облака.
И с этого радостного летнего утра начнётся длинный, полный хлопот, июньский день, а вместе с ним и наша книжка.
Глава 2
Имя нашего героя
Для ясности сразу скажем вам, милые наши читатели, что лифтёрша тётя Катя не угадала фамилию новых жильцов. Она оказалась не Ивановы и вовсе даже не Петровы, а Помидоровы.
Итак, мы решили вот что — Павлик Помидоров и будет нашим героем!
Павлик Помидоров… Звучит неплохо, а? Или фамилия Помидоров кажется вам немного смешной? Ну и пусть, что ж поделаешь, фамилии-то люди не выбирают! У одного, скажем, фамилия Виноградов, а у другого — Пупков, не в этом дело, человек был бы хороший, правда? А там Пупков, Виноградов — какая разница! Впрочем, действительно иногда странные фамилии случаются на свете! Попугаев-Говорливый, например. Или Башмак-Перевертуев… Но это в данном случае к делу отношения не имеет.
Итак, знакомьтесь — Павлик Помидоров.
Мальчик как мальчик. Ничего особенного. Не слишком красивый, но и не урод. Даже вполне, на наш взгляд, симпатичный.
Не худой, но и нельзя сказать, чтобы толстый.
Щёки, правда, довольно круглые, румяные.
Глаза серые, в крапинку.
Ресницы прямые, рыжеватые, немного похожие, как у маленьких телят бывают.
Брови светлые.
Росту невысокого.
Вот вроде бы и всё. Ничего необычного нет. Краснеет, правда, часто, и взгляд несколько задумчивый, но это опять-таки ни о чём не говорит. Да и вообще, сами знаете, разве можно по внешности судить о человеке? Давайте посмотрим, как наш Павлик поведёт себя, вот и узнаем, что он за человек.
Глава 3
«Какой чудный мальчик!»
С отвращением втаскивал Павлик на четвёртый этаж кота и стопудовую сумку.
Кот извивался в авоське, как щука в неводе, и выл, как гиена в зоопарке. Сумка тарахтела и скрежетала, как танк.
Из-за спины Павлика доносились сопенье, пыхтенье и запах табака и пыльных ватников: двое грузчиков с лицами разбойников тащили на верёвках старое дедушкино пианино.
— Ах, прошу вас, не царапайте крышку! — волновалась Марина Сергеевна. — Как вы не понимаете — это «Шредер», красное дерево!
Грузчики не понимали. Пианино стонало, всхлипывало и тихо жаловалось где-то в своей тёмной серёдке.
В подъезде пахло тушёной капустой. На светло-зелёной стене Павлик прочёл нацарапанные кем-то слова «Привет от старых штиблет».
— Господи, до чего же я переезды ненавижу! — яростно бормотала Марина Сергеевна, волоча позади Павлика швейную машинку «Зингер». — Прямо не машинка, а слон какой-то! И лифт, конечно, не работает!
Наверху гулко хлопнула дверь, кто-то запрыгал по лестнице, и перед потным от натуги семейством Помидоровых вырос высокий парнишка в яркой полосатой майке.
Парнишка остановился, скользнул по Павлику насмешливым взглядом, подскочил к Марине Сергеевне:
— Разрешите! — И не успела растерявшаяся Марина Сергеевна, что называется, и рта раскрыть, как паренёк легко, будто пёрышко, схватил машинку, в три скачка внёс на лестничный пролёт, улыбнулся, перелетел ещё десять ступеней и скрылся на следующем этаже.
— Боже, какие бывают дети! — прошептала, блестя от восторга глазами, Марина Сергеевна. — Павлик, ты видел что-нибудь подобное?
— А что такого? — сказал Павлик. — Ничего особенного! Подумаешь!
Но Марина Сергеевна не могла успокоиться. И даже на следующий день, и ещё на следующий, и ещё два дня спустя, развешивая в новой квартире занавески, расставляя столы, стулья и жаря в кухне котлеты, она вспоминала мальчика в подъезде и ставила его Павлику в пример.
— Какой мальчик! — говорила она. — Какой чудный ребёнок! С первого взгляда видно — умный, подтянутый, целеустремлённый! Наверняка спортом занимается!.. Вот бы тебе, сынок, с кем подружиться! Вот с кого пример брать!
Глава 4
Можно начинать новую жизнь
Трудно переезжать на новую квартиру. Трудно перетаскивать тяжёлые вещи. Но ещё труднее расставлять их на новых местах. Ни вещи ещё не знают своих мест, ни места своих вещей. Возишь-возишь взад-вперёд какой-нибудь книжный шкаф или кресло-кровать… Примеряешь то тут, то там…
Одну тумбочку мать и сын Помидоровы раз десять таскали туда-сюда, нигде она не могла приткнуться. Наконец облюбовала себе место у окна, а за ней и другие вещи вдруг выстроились по квартире в чётком порядке.
Через два дня можно было жить, и жить спокойно. Шкафы, кровати и стулья были расставлены, на крючках в ванной развешены полотенца, на окнах — занавески, на стенах — географическая карта, два эстампа, изображающие цветы в вазах, и репродукция картины «Морской бой» художника Айвазовского.
По новой квартире плавало солнце.
В комнате Павлика оно отражалось в полированной коричневой крышке нового письменного стола, трогало тёплыми руками яркий голубой глобус и мягко прикасалось к небольшому, сшитому из ситца и туго набитому чем-то мешочку, лежавшему на ослепительно белом подоконнике.
Павлик крутанул рукой глобус (он весело завертелся на чёрной ножке!), подышал на блестящую крышку стола (она засверкала ещё ослепительнее), прошёлся в носках по натёртому полу и вздохнул от избытка чувств.
Теперь у него была своя собственная комната, свой собственный письменный стол, книжная полка, красная деревянная табуретка и даже своё собственное, выходящее во двор, окно.
«Ура!» — мысленно воскликнул Павлик и выглянул во двор.
Под окном он увидел скверик, в скверике — деревянную крашеную песочницу, голубую детскую горку с поломанными ступенями, турник, клумбу и пять зелёных лавочек.
Эта картина Павлику понравилась.
«Что ж! — сказал себе Павлик. — Квартира у нас отличная, двор тоже. Можно начинать новую жизнь!»
Глава 5
Павлик решает вести дневник
Да, так сказал себе Павлик. Так именно и подумал: «Можно начинать новую жизнь!»
Это часто бывает с людьми, когда они переезжают на новую квартиру или уезжают в другой город. Им кажется в таких случаях, что жизнь начнётся совсем новая, не такая, какая раньше была.
А вы не замечали, с чего люди часто начинают новую жизнь, или как им кажется — новую?
Они заводят дневник. Хотят записывать все события, все интересные случаи, которые произойдут с ними в этой новой, совсем не похожей на прежнюю, жизни.
Вот и наш герой Павлик Помидоров решил сделать то же самое.
Глава 6
Начало дневника
Итак, Павлик ещё разок с удовольствием оглядел свою комнату, взял тридцать копеек, вышел на улицу и решительно направился к книжному киоску.
— Скажите, пожалуйста, — вежливо обратился он к продавщице, — у вас продаются толстые тетрадки?
— А тебе зачем? — спросила продавщица и, как показалось Павлику, хитро и пристально на него посмотрела.
«Догадалась!» — подумал Павлик, страшно сконфузился и забормотал:
— Мне… да мне так, наблюдения за погодой записывать!
— Наблюдения за погодой? — добродушно улыбнулась продавщица. — Молодец, мальчик, хорошее дело придумал. На, держи! И вот тебе ещё стерженёк, пиши на здоровье.
Павлик взял толстую тетрадку в красном клеёнчатом переплёте и синий стерженёк и пошёл, радостно подпрыгивая, домой.
Дома он первым делом закрыл дверь на задвижку, потом сел за стол, раскрыл тетрадь и аккуратно вывел на первой разлинованной в клеточку странице большими печатными буквами слово: «Дневник».
Откинул голову, полюбовался. И, высунув от усердия язык, написал под большими буквами маленькие: «Совиршенно секретно».
Подумал. Исправил ошибку, поставил восклицательный знак и скобки… Вышло:
ДНЕВНИК
(совершенно секретно!)
Павлик остался доволен, перевернул страничку и стал писать маленькими неровными буквами.
7 июня.
Ура! Мы переехали! Хорошо свою комнату иметь! Я теперь запрусь и придумаю! Да! А то раньше только начнёшь думать, а мама пол подметать велит. Я такое придумаю — Люська ахнет! Я ей докажу! А то она говорит, счастливая, мол, Нинка Петрова: у неё троюродный брат утопающего спас. Ну и что? И я бы спас! Я бы не побоялся, честное слово! И Люська Косицына, говорит, счастливая. У неё брат капитан футбольной команды. Ну, футбол, я считаю, это пустяки. Я хочу что-нибудь опасное совершить, с риском для жизни. Посмотрим, что она тогда скажет! А то говорит: Вите Кукушкину из книжки «Семеро на границе» всего десять было, а он в горах вооружённого бандита поймал и на заставу привёл, а тебе уже одиннадцать. Я тоже что-нибудь замечательное совершу! Мне бы только придумать! Я давно о настоящем опасном деле мечтаю! И вообще надоело, что меня Помидором зовут! Никакой я не Помидор!
А этот мальчик в подъезде мне очень понравился. Вот бы с ним подружиться, он бы не стал Помидором дразниться, это уж точно. Я хотел спросить, как его зовут, но постеснялся. Он даже не обратил на меня внимания. И неудивительно. Он на целую голову выше меня, плечи у него широкие, и он худой и ловкий. А я толстый и нескладный. У меня такой вид, что я сам себе противен. По-моему, я на осьминога похож. Да! Нос картошкой, глазки малюсенькие, брови какие-то белые, а щёки красные. Понятно, почему меня в том дворе Помидором дразнили.
А вообще, это очень обидно, когда дразнят. Я из-за этого в том дворе ни с кем не дружил, а так хочется иметь настоящего друга.
Я, правда, дружу с моей двоюродной сестрой Люськой, но она меня не понимает. Она говорит…
Глава 7
Появление Люськи
Тут, дорогие читатели, как раз на этом месте, Павлик неожиданно прервал дневник, который с таким увлечением начал писать.
«В чём дело? — спросите вы. — Отчего он с испугом захлопнул тетрадь, как ужаленный вскочил со стула, огляделся по сторонам, бросился к шкафу и, встав на колени, запихнул под него тетрадь?»
Мы ответим вам: «В двери громко зазвонил звонок».
— Кто там? — еле переводя дыхание от быстрых действий, спросил Павлик.
— Открывай, это я! — услышал он нетерпеливый голос двоюродной сестры Люськи. — Чего ты там возишься-то? Звоню-звоню, прямо надоело!
— Сейчас, — сказал Павлик, отодвинул щеколду, и в прихожую, как буря, как ураган, ворвалась Люська.
— Здо€рово! — с порога закричала она. — Ничего-о квартирочка! Симпатичная! Сколько метров-то? А балкон есть? А антресоли? Поря-я-ядочек! Коридор что надо! Даже больше, чем у нас! А кухня где? А комнаты? Чего стоишь! Давай показывай! На новую квартиру переехал и развоображался!
— Перестань, — сказал Павлик. — Что ты раскричалась? Квартира как квартира, ничего особенного. Идём, я свою комнату покажу.
Они вошли в комнату Павлика, и Люська просто остолбенела от восторга.
— Ух ты! У тебя теперь свой стол письменный! А картинку эту кто рисовал? Вот эту, с цветочками? Ми… тюш… кин… Гляди-ка, Митюшкин! Здорово рисует, мне бы так! А тётя Марина где? На работе?
— На работе, — сказал Павлик.
— А чего мы делать будем?.. Да, совсем забыла, я же тебе подарок на новоселье принесла!
Люська раскрыла грязноватый кулак и протянула Павлику покарябанную и потёртую металлическую пуговицу.
— Старинная! Даже вроде золотая! Гляди, как блестит! Я её на улице нашла, в луже валялась. Как раз для твоей коллекции!
— Спасибо, Люсь, — вежливо поблагодарил Павлик. — Но только она вовсе не старинная. Для коллекции не подойдёт.
— Неужели не подойдёт? Жалко! — огорчилась Люська. — Ну ничего, я тогда её тёте Марине подарю, пусть пришьёт куда-нибудь… Так. Квартиру мы новую осмотрели… Что теперь делать будем? Может, в пуговицы поиграем?
— Давай! — обрадовался Павлик.
В пуговицы он всегда играл с удовольствием.
Дело в том, что у Павлика был целый мешочек настоящих старинных пуговиц. Да-да, тот самый, что лежал теперь на подоконнике!
Старинные пуговицы достались Павлику от дедушки, дедушке от прадедушки, который собирал их, когда был ещё гимназистом.
Пуговицы были тяжёлые, круглые, с двуглавыми орлами и с коронами… Павлик их обожал. Ему никогда не надоедало любоваться ими, пересыпать, пересчитывать, раскладывать кучками, рассматривать в увеличительное стекло и даже пробовать на зуб.
Пуговицы были гордостью Павлика. Каждый день он тёр их тряпочкой и чистил мелом, чтобы блестели. Ему нравилось представлять, будто нашёл он их на необитаемом острове, в сырой, мрачной пещере, где вниз головой висят летучие мыши, где с потолка и стен с тихим стуком капает вода, где темно и страшно, где длинные сталактиты протягивают колючие белые руки, а посередине, в углублении, таится ржавый от времени ящик, доверху наполненный драгоценными пуговицами, награбленными пиратами.
Глава 8
«Привет, петухи!»
Итак, Павлик взял с подоконника заветный мешочек и высыпал пуговицы на стол. Они засияли матовым блеском.
В комнату вошёл кот Тимофей, поглядел зелёными глазами на склонившихся над письменным столом ребят, лениво направился к ним, разлёгся на ситцевом мешочке и принялся наблюдать, как Люська и Павлик азартно раскладывали старинные пуговицы кучками.
— Пусть эта твоя будет, а эта моя! — говорила Люська. — Слушай, Павлик, а ты чего больше всего на свете любишь? Я знаешь чего? Торт со взбитыми сливками! А ты?
— А я сливочные помадки с цукатами, — сказал Павлик, но тут же понял, что этого говорить не следовало.
— Ну во-о-т, так и зна-а-ла! — презрительно протянула Люська. — Он сливочные помадки, видите ли, любит! Какой же ты брат после этого? Вот у Вальки Сергеевой брат, это я понимаю! — больше всего на «мёртвой петле» любит кататься! Сорок раз подряд прокатиться может!
— Я тоже могу, — помрачнел Павлик.
— Ой, держите меня, может! А кого после первого тошнить стало?
— Я не виноват, что меня тошнить стало. Я ведь не струсил! Ты что, мне не веришь?
— Ладно уж, чего там… — Люська потянулась и почесала худую загорелую ключицу. — А здорово всё же в пуговицы играть! Слушай, Павлик, если бы это не пуговицы, а золотые монеты были, ты бы что купил? Я бы, лично, велосипед и тыщу зелёных стеклянных шариков!
— А я бы лошадь, — сказал Павлик, стараясь хоть на этот раз не ударить лицом в грязь.
— Здорово! И я бы лошадь! — обрадовалась Люська и задела клетчатым рукавом пуговицы, и они звонко посыпались на пол. — Я бы на лошади, как Елена Петушкова скакала — гоп, гоп, гоп! Знаешь, какая я храбрая!
— Не хвались, я тоже храбрый…
— Да какой ты храбрый! Только на диване валяться умеешь! Вот у Тоськи Тарелкиной брат — это я понимаю! — храбрый! На него в тёмном переулке два хулигана напали, он одному — раз! Другому — раз! Всех раскидал!
— И я бы раскидал, — сказал Павлик. — Не побоялся бы я твоих хулиганов.
— Ой, держите меня, храбрец нашёлся!
Павлик открыл рот, чтобы возразить Люське, но в эту секунду с улицы донёсся резкий, истошный вопль:
— Андре-е-й! Выходи-и-и!
— Кто это? — как от тока, подскочила Люська и бросилась на балкон.
Внизу, на тротуаре, ярко освещённом солнечным светом, стояли двое одинаковых рыжих мальчишек с круглыми и розовыми, как морские раковины, ушами, в линялых ковбойках и потёртых джинсах и, задрав головы, вопили что есть мочи:
— Андррррре-е-е-й!!!
— Я вам покажу Андрея! — перевесилась через балкон Люська, и, если бы Павлик не схватил её за подол ситцевого платья, она рухнула бы прямо на близнецов. — Болваны какие! Людям поиграть не дают спокойно.
Близнецы перестали вопить, с невыразимым презрением поглядели на Люську и плюнули в разные стороны.
И тут из подъезда выскочил уже известный Павлику парнишка в полосатой майке и красной велосипедной шапочке.
— Привет, Петухи!
— Привет, Андрей! — басом сказали близнецы. — Что это за сыроежка там на балконе, не знаешь?
— Понятия не имею. Пошли, что ли?
— Пошли.
— Сами вы сыроежки! — закричала Люська. — Павлик, а куда это они? Смотри-смотри, к турнику подошли! Гляди, этот Андрей подтягиваться начал! Здо-о-рово!
— Раз, два, три… — принялись хором считать близнецы.
— Четыре, пять, шесть, — громко подхватила Люська. — А что это за девчонка подбежала? Сестра, что ли? Вот счастливая. Это брат так брат!.. Семь, восемь, девять, десять!.. Гигант! Слушай, а мы чего дома сидим? Они гуляют, а мы что, рыжие, что ли? Пошли во двор!
— Неудобно. Мы ведь не знакомы ни с кем.
— Подумаешь, не знакомы! А мы пуговицы возьмём! Они, как наши пуговицы увидят, сами знакомиться прибегут, вот увидишь!
Глава 9
Знакомство
Через несколько минут брат и сестра сидели в новом дворе на зелёной лавочке и раскладывали перед собой пуговицы.
— Не подойдут они, — волновался Павлик. — Зря мы, как дураки, пуговицы вынесли!
— Спорим! — сказала Люська и принялась вертеть перед собой пуговицу, громко приговаривая: — Ах, какие красивые пуговки! Ну прямо с ума сойти!..
При этом она краем глаза поглядывала на турник.
И было на что поглядеть! Андрей, как циркач, крутил на турнике «солнце». Братья-близнецы Петуховы следили за ним жёлтыми немигающими глазами, а тощая, длинная, как жердь, Светка даже тоненько повизгивала, прижав от волнения к щекам руки.
В общем порыве восторга никто не заметил ни Павлика, ни Люськи, ни пуговиц, от которых можно «с ума сойти».
— Ах, так?! — рассердилась Люська. — Ну, погодите! Сейчас я вам покажу! — И заорала, нисколько не стесняясь, в полный голос, как орут на рынке тётки в толстых ватниках: — ПУГОВИЦЫ!!! ПУГОВИЦЫ!!! САМЫЕ ЛУЧШИЕ НА СВЕТЕ ПУГОВИЦЫ!!!
— Перестань! Как тебе не стыдно! — горячо зашептал Павлик, но дело было сделано. Близнецы, Андрей и Светка, обгоняя друг друга, помчались к зелёной лавочке.
— Видал? — Люська толкнула локтем Павлика. — Гляди, чего сейчас будет!
— Ой, какие пуговки! — запищала Светка. — Какие хорошенькие! Где вы такие взяли? В магазине купили? Да?
В магазине?
— Тоже скажет — «в магазине»! — презрительно фыркнула Люська. — Разве такие купишь? Это же старинные, царские, понимать надо! Они вот ему от прадедушки достались!
— Здорово! — загалдели близнецы. — Значит, у него прадедушка царь был? Царь у тебя прадедушка был? А ну сознавайся!
— Нет, — скромно сказал Павлик. — Мой прадедушка аптекарь был. А пуговицы просто так собирал. Хобби, понимаете?
— Даёт твой прадедушка! — сказал Андрей.
— Отличные пуговицы! — с уважением сказали братья. — А чего это на них утки какие-то нарисованы?
— Сами вы утки! Это орлы! Вот эти пуговицы на военных мундирах носили, а эти — на гражданских. Правда, Павлик? У моего брата, между прочим, лучшая коллекция на свете! Вот какой у меня брат. Понятно? Он теперь в вашем дворе будет жить.
— А ты?
— А я — нет.
— А как вас звать?
— Люська и Павлик.
— Павлик, а ты подтягиваться умеешь?
— Он всё умеет!
Павлик толкнул локтем Люську, но было поздно.
Ребята вскочили.
— Пошли на турник!
— Зачем?! — испугалась Люська.
— Как зачем? Подтягиваться!
Близнецы с Андреем схватили Павлика за руки и потащили к турнику.
Волей-неволей Павлику пришлось подпрыгнуть и ухватиться за холодную перекладину. Честно говоря, он никогда в жизни не подтягивался на турнике.
— Ра-а-з, — стали считать братья. — Два-а-а…
Люська вытаращенными от удивления глазами глядел на Павлика.
Огромным усилием воли Павлик подтянулся во второй раз… и вдруг силы оставили Павлика, тело налилось железной тяжестью, ослабевшие, непривычные к турнику пальцы сами собой разжались, и Павлик рухнул на землю, прямо в лужу под турником.
— Три! — пронзительно крикнула Светка, и все захохотали.
Весь перемазанный, грязный, Павлик сидел на земле и пошевелиться не мог от стыда.
Красная как рак Люська бросилась к нему.
— Вставай скорее! — с ненавистью зашептала она. — Говорила тебе, не ходи на турник! Тоже мне, мастер спорта нашёлся!
И Люська дёрнула Павлика за руку и принялась счищать с него налипший песок.
Близнецы и Светка помирали со смеху.
— Это тебе не в пуговки играть! — презрительно прищурился Андрей. — Трёх раз не подтянулся! Эх ты, Тефтеля!
— Тефтеля! Тефтеля! — задразнилась за Павликиной спиной Светка. — Пашка — Тефтеля!
— Тефтеля! Пашка — Тефтеля! — дружно подхватили братья.
Павлик, тяжело дыша, стоял перед Андреем. Андрей глядел на него и насмешливо улыбался.
— Ну, что же ты?! — волновалась Люська. — Дай ему как следует! Чего ты ждёшь?
Но у Павлика никогда бы не поднялась рука стукнуть улыбающегося человека! Он стоял и смотрел на Андрея, а Андрей спокойно смотрел на него.
— Жирная Тефтеля! Тощая Спица, Тефтелина сестрица! — завопила Светка.
И близнецы в один голос подхватили:
— Жирная Тефтеля! Тощая Спица, Тефтелина сестрица!
— Ах, вот вы как?!! — рассвирепела Люська. — Да сами вы… сами вы… знаете кто? Пошли отсюда, Павлик! Знать я их больше не хочу!
И Люська схватила Павлика за рукав и возмущённо потащила к дому.
— Светка-табуретка! Петухи-че-пу-хи! Андрей-балдей съел жареных детей! — выкрикивала она на ходу и грозила всем маленьким, крепко сжатым кулаком.
— Ха-ха-ха! — смеялись Светка и близнецы.
— Фу! — высунулся в окно Светкин дядя Дмитрий Ферапонтович. — До чего же некрасиво! Девочка, а какие глупости болтаешь! Плохо тебя родители воспитывали!
…Возле подъезда Люську с Павликом нагнал один из близнецов.
— Эй, вы свои пуговицы дурацкие забыли, — сказал он и сунул в руки Павлику ситцевый мешочек.
Дверь за Павликом и Люськой громко захлопнулась.
Глава 10
Павлик плачет
— Нахалы! — возмущалась Люська, взбираясь по лестнице. — Да если бы я знала, кто они такие, я бы не с пуговицами, а с револьвером вышла! Гады! Бессовестные! А ты тоже хорош! Не брат, а сплошное недоразумение! Его дразнят, а он молчит! Надо было самому дразниться, понял?
— Не надо, — тихо сказал Павлик.
— Почему? — удивилась Люська.
— Не хочу, — сказал Павлик, взглянул на Люську, и Люська прочла в его серых в зелёную крапинку глазах с рыжеватыми ресницами что-то такое, отчего только вздохнула и тихонько сказала:
— Дураки они, правда, Павлик?
…Павлик не помнил, как дошёл до квартиры. Не помнил, как открыл ключом дверь. В его ушах гремело ужасное слово «тефтеля», глаза видели насмешливые лица ребят.
Молча стянул с себя Павлик куртку, молча отшвырнул ногой попавшегося на пути Тимофея, которого раньше не то что ногой, а и пальцем не трогал, вошёл в ванную, закрыл на щеколду дверь, открыл кран с водой, сел на стиральную машину и заплакал.
— Павлик! — затрясла дверную ручку Люська. — Ты чего закрылся? Открой сейчас же!
Но в это время в прихожей зазвонил телефон и голосом Люськиной мамы Лидии Сергеевны приказал Люське немедленно идти домой.
— Ты что, забыла, что мы в поликлинику идём? Сколько можно тебя ждать?!
— Пока, Павлик! — сокрушённо сказала Люська зелёной двери ванной комнаты. — Зря ты так! Мы ещё им отомстим, вот увидишь!
Глава 11
Разговор с Тимофеем
Павлик плакал. Горячая вода лилась из крана с громким шумом. Тимофей удивлённо и сочувственно глядел в щёлку двери круглыми глазами.
«Что с тобой? — будто хотел спросить Тимофей. — Чего ты ревёшь? Или подрался? Или обидел кто? Ты только скажи, я тому глаза выцарапаю!»
Слава богу, никто, кроме Тимофея, не видел, как ревёт Павлик! Что ж, можно и поплакать, если никто не видит. Ведь обида в самом деле велика! Поглядели бы мы, что с вами было бы, если бы вас Тефтелей прозвали! Да ещё на глазах собственной сестры! И главное, за что? Буквально ни за что!
Впрочем, с прозвищами всегда так. Их редко дают заслуженно. Прилепится какая-нибудь нелепая кличка к человеку, и так он и ходит, бедный, мучается неизвестно за что.
Тут на память нам приходит история про одну нашу знакомую. Эта знакомая рассказала как-то, что в детстве у неё тоже было прозвище.
Вышла она, будучи семилетней девочкой, во двор погулять, а в руках держала хлеб с повидлом, мама ей на дорожку дала. Увидали её дети с этим хлебом и недолго думая прозвали Повидлом. С тех пор, стоило ей выйти во двор, как все кричали в один голос: «Повидло! Повидло!»
Наша знакомая очень переживала и даже перестала гулять во дворе. Потом, правда, ничего. Выросла, поступила в институт, потом на работу, и Повидлом её давно уже звать перестали.
Однако мы отвлеклись.
К чести Павлика надо сказать, что плакал он недолго. Взял себя в руки, вытер глаза, выключил воду и сказал изо всех сил бодрым голосом:
— Люсь, я сейчас выйду. Я тут душ принял.
Павлик приоткрыл дверь. В ванную бесшумно вошёл Тимофей.
Люськи нигде не было. Значит, она ушла.
— Извини, Тимка, что я толкнул тебя, — сказал Павлик, беря кота на руки и утыкаясь лицом в его тёплую пушистую грудку. — Я не нарочно. Не везёт мне в жизни, понимаешь? Я думал, на новой квартире новая жизнь начнётся, а меня Тефтелей прозвали! Вот тебе и новая жизнь!
«Мур-р-р, не огорчайся, в жизни всякое бывает. — Тимофей потёрся головой о Павликин подбородок. — Пойдём лучше молочка выпьем, оно успокаивает.
А насчёт турника не беспокойся. Турник — это пустяки. Ты, если захочешь, в два счёта научишься!»
Они пошли на кухню, попили там молока. Потом Павлик подошёл к окну и с треском захлопнул его.
— Ладно, они ещё увидят, какой я Тефтеля, правда, Тимк?
Тимофей вспрыгнул на подоконник, выгнул спину, выглянул во двор и грозно замяукал.
Глава 12
Снова дневник
На следующий день Павлик во двор не вышел, а мрачно слонялся по квартире.
В пуговицы он тоже не играл. Как только доставал, сразу вспоминал происшедшее, и на душе становилось тошнее тошного.
— Тефтеля, выходи! — кричали в окно братья Петуховы.
Павлик захлопывал форточку и задёргивал занавески. Ненавистное слово жгло душу. Нет, с таким прозвищем жить на свете нельзя, хоть застрелись!
Павлик покрутил головой, чтобы от него избавиться, достал дневник и стал писать.
8 июня.
Случилось непоправимое! Я вышел с Люськой погулять в новый двор, а они все на меня набросились и стали унижать. Что я им сделал? Я их не дразнил. Я вообще никого не дразнил в жизни, так почему ко мне вечно все цепляются? На этот раз мне дали такое ужасное прозвище, что даже повторить его не могу! В тысячу раз хуже, чем Помидор. Помидор — это хоть ясно почему, фамилия такая. Но почему Тефтеля? Разве я на тефтелю похож? Ничуточки!! А всё этот Андрей! И с чего я решил, что он хороший? Нет, такой «друг» мне не нужен. Я ни за что на свете не захочу теперь с ним дружить! Я вообще во дворе этом мерзком гулять больше не буду! Я совершу одну вещь! Я такое сделаю! Я сошью из простыни парашют и у них на глазах прыгну с крыши, пусть узнают, какой я Тефтеля! А с завтрашнего дня я по два часа буду ходить по набережной, выслеживать, вдруг кто тонет. И я его спасу! И мне дадут медаль «За спасение утопающих», и я её надену и выйду во двор. Посмотрим, что они тогда скажут! А ещё я буду подтягиваться на антресолях, и мускулы у меня станут круглые, как гири. Я подойду тогда к Андрею и так ему руку сожму, что он запищит о пощаде и попросит прощения. Но я его не прощу. Ни за что не прощу!
Глава 13
Ещё три записи в дневнике
11 июня.
Я уже несколько дней не гуляю. Мама спрашивает, почему я стал бледный. Говорю, нездоровится. Как я могу гулять, когда они всё время во дворе! Сегодня я наблюдал за ними в бинокль. Андрей гулял с собакой, немецкой овчаркой по имени Брут. Он вынес во двор коробку с заграничными значками и раздал близнецам и Светке. Они все напялили по три значка и через каждые пять минут бегали глядеться в зеркало. Люська бы лопнула от зависти. Ещё он давал всем жвачки. Теперь они все ходят и жуют. Они его обожают.
Пробовал сшить парашют, но у меня ничего не вышло.
12 июня.
Люська уехала к бабушке в деревню, и не с кем даже поболтать по телефону. Скука! Сижу дома, хожу только в магазин.
Сегодня они разровняли кучу песку и стали прыгать, а Андрей их учил, как разбегаться и правильно подгибать колени. Сам он, конечно, прыгал дальше всех. Хоть он и гад, а замечательно прыгает! Наверно, он будущий мастер спорта по прыжкам. Эх, много бы я дал, чтобы научиться так прыгать, но я неспособный, никогда не научусь.
Может, я зря на него злюсь? Понятно, что я кажусь ему тефтелей. Честно говоря, по сравнению с ним я и есть тефтеля. И собака у него замечательная! У неё целых две медали! А у меня всего-навсего обыкновенный кот, да и тот без медалей. И вообще, его все уважают. Когда они прыгали, Светку стали звать домой, а она сказала: «Дядя Дима, я не могу, нас Андрей тренирует». Тогда её дядя сел на лавочку и стал смотреть, а потом подошёл к Андрею, пожал ему руку и сказал: «Благодарю от общественности двора! Ты, молодой человек, хорошее дело делаешь, наших детей к спорту приобщаешь».
А вот я пока так ничего хорошего и не сделал. Вчера был на набережной и понял, что в такой грязной реке никто и купаться-то не станет, не то что тонуть. Эх, вот бы загорелся какой-нибудь дом! Я залез бы в горящее окно и спас из огня маленького ребёнка. Нет, лучше, пожалуй, с хулиганами в переулке встретиться, как Тоськи Тарелкиной брат.
13 июня.
Сегодня случилось вот что. Я пошёл в булочную и на обратном пути наткнулся на этих рыжих близнецов со Светкой. Они, как только увидали меня, сразу закричали:
«Тефтеля! Тефтеля!»
У меня внутри всё перевернулось, но я виду не подал, даже не взглянул на них. Тогда они подбежали совсем близко и закричали:
«Жирная Тефтеля, где твоя сестрица, тощая Спица?!»
Этого я уже не мог выдержать. Пусть уж меня дразнят, но Люську они безнаказанно дразнить не будут! Я выхватил из сумки батон и бросился на них. Но они оказались юркие, как ящерицы. Они хихикали и ловко увёртывались, не переставая на весь двор трещать свою отвратительную дразнилку. Я совершенно запыхался и выбился из сил, гоняясь за ними. Вдруг я услышал голос:
«Дети, прекратите дразнить мальчика! Как не стыдно!»
Я поднял голову. На балконе второго этажа стояла девушка. Лицо у неё было сердитое и очень красивое. Мне сразу стало легче оттого, что не все на свете вредные, а есть и благородные люди. Ведь девушка эта меня совсем не знает, а заступилась.
Ну когда же, когда я докажу всем, что я не Тефтеля?!! Я бы не побоялся никакой опасности, я бы на любой риск пошёл, только бы дело было какое-нибудь стоящее! Настоящее дело! Но где оно? Где? Ведь медлить больше нельзя ни минуты, ни секунды! Ведь скоро приедет Люська. Как же в глаза ей погляжу?
…В двери раздался звонок. Павлик быстро спрятал дневник и бросился открывать. Пришла с работы мама.
— Здравствуй, сынок, — сказала Марина Сергеевна, передавая Павлику сумку с яблоками и пакетами молока. — Чем занимаешься? Гулял сегодня?
— Гулял, — нехотя ответил Павлик.
— А почему вид у тебя зелёный? Такое впечатление, что ты целую неделю дома сидишь… Сейчас поужинаешь и пойдёшь гулять, понял? И Тимофея захвати, ему тоже не вредно прогуляться.
И вот после ужина Павлик взял на руки Тимофея и с опаской вышел во двор.
Слава богу, гулять можно было спокойно. Дети разошлись по домам. Был вечер.
Часть II «Жигули» в тёмной аллее
Глава 1
Странный разговор
Да, во дворе был вечер. Плавно покачивались зелёные мохнатые ветки кустов смородины. На клумбах оглушительно пахли цветы. Первые чистые звёзды подмигивали сверху. Было удивительно тепло.
Павлик посидел на лавочке, поглядел, как в доме одно за другим зажигались окна. Потом разжал объятия и выпустил Тимофея.
Очутившись на воле, Тимофей немедленно исчез, стал шнырять где-то в кустах, очарованный вечерним теплом и одурманенный ласковыми будоражащими запахами близкой ночи. Его нельзя было терять из виду: этот пройдоха так и норовил улизнуть. Ищи его потом, свищи!
— Тимка! Тимка! — позвал Павлик, но хитрый кот не отозвался. — Тимка! Тимка! Да где же ты?!
Павлик направился в темноватую глубь асфальтовой дорожки, в конце которой стояла зелёная машина марки «Жигули».
— Куда ты делся, хитрый чёрт? Под машину, что ли, залез?
Павлик обогнул машину, присел на корточки, нагнулся, всматриваясь в тёмную пустоту, и вдруг услышал рядом тихие голоса.
«В машине есть кто-то? — с удивлением подумал Павлик. — Странно… Свет выключен. Фары тоже… Что за интерес сидеть в темноте?»
Стёкла в «Жигулях» были опущены. Павлик невольно приблизился, голоса стали отчётливее.
— Нет, Старичок, никуда я завтра не поеду, — сказал один. — Устал. Работы много.
— Пожалеешь, Борода. Наши все едут, и шеф тоже, — пробубнил другой.
— Нет-нет, я уже решил. Лучше высплюсь хорошенько. А шефу — мой привет!
«Что это они друг друга называют «Старик», «Борода», а голоса совсем молодые?» — удивился Павлик и, заинтересованный, стал слушать дальше, хотя и понимал, что это не совсем, по правде говоря, прилично.
— Как знаешь, Борода! Тебе виднее, — снова пробубнил низкий голос.
В машине помолчали.
— Слушай, ну так где же она? — вдруг сказал первый голос. — Сколько можно ждать? Мы уже полчаса сидим!
— Не беспокойся, выйдет. Она в это время всегда с собакой гуляет. Сейчас убедишься, что я не зря за ней целую неделю охочусь. По-моему, это как раз то, что нам нужно.
— Охотишься целую неделю и до сих пор никакого результата? Не понимаю, что тебе мешает, Старик?
— Не выходит, Борода… Схватить не могу…
«Кого схватить? Зачем?..» — подумал Павлик, и у него почему-то неприятно засосало под ложечкой.
— Старик, ты же профессионал! В первый раз, что ли?
— Сам удивляюсь! Наверно, выдержка подводит! Понимаешь, солнце слишком яркое! Мешает!
— Ну знаешь, это смешно! Такой тёртый калач, и не можешь с выдержкой совладать! В тени лови, если солнце мешает.
— Пробовал, Старикан. Кругом люди — не подступишься! Ну ничего, она от меня не уйдёт, не волнуйся.
Глава 2
Девушка в джинсах
Павлик слушал этот разговор ни жив ни мёртв. Нехорошее подозрение холодной змейкой вползало в его грудь. Кто они? О ком говорят? Что за странные, зловещие намёки?
— Внимание, сейчас выйдет, — тихо сказали в машине, и в ту же секунду хлопнула дверь подъезда и женские каблуки гулко процокали по каменным ступеням крыльца.
— Она! Двигай!
Затарахтел мотор, машина медленно двинулась с места. Свет фар заскользил по асфальту, осветил рыжую таксу и спину высокой девушки в джинсах и поролоновой курточке. Девушка резко обернулась и зажмурилась от света. Машина поравнялась с ней, дверца распахнулась…
— Простите, девушка, далеко тут Сиреневый тупик? — раздался голос Старика.
— Налево, за углом, — сказала девушка, беспомощно щурясь.
Такса зарычала.
— Фу, Финдлей! — прикрикнула девушка.
В свете фар Павлик увидел тёмные чёткие брови, большие глаза, пряди длинных, заправленных за уши волос… Какое знакомое лицо! Так это же та самая девушка! Ну конечно! Как Павлик сразу её не узнал?
— Отличная у вас собака, — сказали в машине. — Хозяйку в обиду не даст! Спасибо, девушка. До свидания.
Дверца хлопнула. Машина уехала.
Глава 3
«Вечно вы что-нибудь придумаете!»
Машина давно уехала. А в ушах Павлика продолжали звучать странные зловещие слова: «Давно за ней охочусь», «В тени лови»…
Девушка с таксой гуляла рядом, как видно, ни о чём не догадываясь.
Что этим двоим от неё нужно? Зачем они за ней охотятся? Надо предупредить её немедленно! Скорее, скорее предупредить, пока не ушла!
Волнуясь, Павлик бросился к девушке.
— Извините, пожалуйста, мне нужно… Понимаете… я хочу вас… вам сказать одну вещь…
— Что? — подняла брови девушка.
Даже в темноте Павлик увидел, как она удивилась.
— Понимаете, я сейчас слышал… Вот эти, в машине, которые уехали… Ну, понимаете, это они притворялись, про тупик спрашивали, а на самом деле… на самом деле…
Такса снова заворчала.
— Перестань, Финдлей! — сказала девушка. — Что «на самом деле»?
— Они охотятся за вами! — выпалил Павлик. — Они хотят вас похитить!
Я сам слышал! Честное слово!
Тёмные брови девушки вспорхнули ещё выше.
— Что?!! Мальчик, ты в своём уме?.. Ах, извини, пожалуйста! Я не то хотела сказать! Просто уже поздно, и тебе, по-моему, давно пора спать! Иди-ка лучше домой.
— Я не хочу, — растерялся Павлик. — Я с котом гуляю.
— Ах, вот как? Ну, тогда знаешь, ты лучше всю эту ерунду выкинь из головы! Вечно вы, мальчишки, бог знает что придумаете!
Глава 4
«Что же делать?»
И Павлик пошёл домой.
Про Тимофея он совсем забыл. Кот сам попался ему по дороге, сидел, поджидая возле подъезда. Павлик взял тёплого кота на руки и стал подниматься по лестнице.
— Слушай, Тимка, — сказал он. — Может, мне и правда показалось, как ты думаешь?
«Мур-р», — сказал Тимофей и лапами обхватил Павлика за шею.
— Нет, не показалось! Я своими ушами слышал. Он так и сказал: «Я, говорит, хочу её украсть! Я за ней давно охочусь!» Вот честное слово, Тимка! Ты мне веришь?
Тимка молчал, только глядел зелёными глазами, и было непонятно, верит он или не верит.
— Что же делать, Тимка? Может, маме сказать? Да она ведь тоже не поверит. А то ещё всполошится, вызовет милицию. Ну, приедет милиция, а где машина? Машины и след простыл. Как теперь докажешь? Вот дурак, хоть бы номер запомнил!.. Эх, Люськи нет, посоветоваться не с кем!
Глава 5
Разговор с Люськой
Но едва Павлик переступил порог квартиры, зазвонил телефон.
— Павлик, привет, это я! — весело завопила телефонная трубка. — Я уже вернулась! Ну, как, эти дураки всё дразнятся?
— Люська, как хорошо, что ты приехала! Тут такое дело… Понимаешь, мне поговорить с тобой надо.
— Вот и говори! Ну?..
Павлик оглянулся, нет ли поблизости мамы, и понизил голос:
— Знаешь, Люська, тут одна странная история случилась…
— Какая?! Ой, ну скорее, скорее рассказывай!
— Представляешь, я гулял сейчас, а там в машине одни сидели. Они меня не видели, а сами разговаривали…
— Как интересно! — снова перебила Люська. — А о чём, а?
— Если ты меня всё время перебивать будешь, я не стану рассказывать!
— Ой, Павлик, не буду! Честное слово! Ну, скажи скорей, о чём они говорили?
— Они говорили, что украсть её хотят, — сказал Павлик зловещим шёпотом, от которого у Люськи мурашки побежали по спине.
— Кого украсть?! Машину?!!
— Да нет. Не машину. Машину бы ещё ничего… Они девушку хотели украсть.
— Де-е-вушку?!! Ой, Павлик, какую девушку, а? Я ничего не понимаю!
— Да-да! Одну девушку из нашего двора. Высокую такую. В джинсах. Они её схватить хотели и в машине увезти, только собаки испугались, она с собакой гуляла.
— Честное слово? Павлик, честное пионерское? Ты не врёшь?
— Клянусь! Они меня тоже могли в машину запихнуть, если бы увидали. Запросто в лес бы увезли! Но я всё равно не испугался! Я всё до конца дослушал. Они говорили, что давно бы её уже похитили, если бы выдержки хватило.
— С ума сойти! — ужаснулась Люська. — А ты маме говорил?
— Да она не поверит. Та девушка тоже не поверила. Говорит — ты не в своём уме. А я в своём. Я каждое слово слышал. Они на каком-то жаргоне говорили, но я всё расшифровал. Как ты думаешь, Люська, кто они такие?
— Он ещё спрашивает! Конечно, преступники! А ты номер машины запомнил?
— Нет, не догадался.
— Ой, как же их теперь милиция разыщет?!
И тут что-то тихо кольнуло в сердце Павлика, и он даже побледнел слегка…
— Я сам их разыщу, — сказал Павлик. — Я их выслежу и эту девушку спасу. Я так решил. Я эту девушку знаю. Она заступилась за меня. Она хорошая.
— Да ты в своём уме?! Ты разве с ними справишься? Надо Владимиру Павлычу, участковому, сказать, он с моей мамой дружит!
— Справлюсь, — сказал Павлик. — Вот увидишь. Я о таком опасном деле давно мечтал!
— Ну тогда и я буду! — загорелась вдруг Люська. — Я тоже хочу преступников ловить! Давай вместе, а?
— Нет, вместе нельзя, — твёрдо сказал Павлик. — Дело очень опасное…
— Павлик, хватит по телефону болтать, — сказала мама, входя в комнату. — Пора спать ложиться!
— Пока, Люська, — тихо сказал Павлик. — Только смотри не говори никому. Это наша с тобой тайна.
— Ладно, — прошептала Люська. — А здорово ты придумал! Вот Нинка Петрова завидовать будет, если ты их поймаешь!
Павлик положил трубку и достал дневник. Вот что он там написал:
«Мне повезло! Ура, какое счастье! Витя Кукушкин одного преступника поймал, а я сразу двоих поймаю! Все поймут, наконец, кто я такой!»
— Павлик, почему у тебя горит свет? — донеслось из соседней комнаты. — Немедленно потуши и спи!
«Сейчас войдёт!» — испугался Павлик и быстро сунул дневник под подушку.
Потом нажал на кнопку настольной лампы, вздохнул и повернулся на бок.
Глава 6
Сон Павлика Помидорова
Всю ночь беспокойно ворочался на постели Павлик.
В туманных, неясных обрывках дрёмы грезились ему какие-то гнусные мошенники в меховых лисьих шубах и блестящих чёрных цилиндрах. У одного в руках была сабля, у другого из-за пазухи выглядывал пистолет.
Кривляясь и злобно ухмыляясь, они крались друг за другом по бесконечным полутёмным залам с натёртыми до блеска полами. В залах висели ковры и картины, на полках стояли вазы и самовары, и Павлик понял, что это музей.
Лифтерша тётя Катя дремала в углу на табуретке. Мошенники скрутили ей руки, сунули в рот огромную ириску.
«Караул!» — хотела закричать тётя Катя и превратилась в Павлика.
«Караул!» — хочет крикнуть Павлик, но ириска залепила ему рот, склеила зубы. А мошенники, мерзко захохотав, подскочили к тёмной стене, на которой висела закрытая занавеской картина.
«Вот она! Я давно за ней охочусь!» — заорал один и сдёрнул занавеску.
На картине улыбалась старинная дама с розой в руках, в кружевном жабо и в поролоновой курточке. На шее у дамы блестело ожерелье из пуговиц.
«Тебе показалось, — качала она головой. — Вечно вы, мальчишки, бог знает что придумаете!»
Но мошенники не дали ей договорить. Они сдёрнули картину со стены и потащили её по Краснобаррикадному переулку.
Павлик хотел броситься за ними, но откуда-то выскочил Финдлей и стал громко лаять.
А мошенники удалялись. Один из них повернулся, скорчил рожу и сделал Павлику нос.
«Иди-ка ты лучше спать! — крикнул другой. — Эх ты, Тефтеля!»
«Тефтеля! Тефтеля!» — захихикала дама в прореху пальто.
«Да! Да! Да!» — лаял Финдлей.
Глава 7
Человек в кустах
Только под утро заснул Павлик крепким сном.
Проснулся он, как ни странно, лёгким и весёлым.
«Что-то мне снилось, — вспомнил он. — Какая-то чепуха: машины, преступники…»
Мама уже ушла на работу. На столе лежала записка: «Не могла тебя добудиться. Ешь винегрет, пей какао». Павлик раздёрнул занавески, распахнул окно.
Был уже почти день. Яркое солнце заливало сквер перед домом. На деревьях трещали воробьи, в песочнице рылись дети.
Братья Петуховы вместе со Светкой прыгали в классики. Рядом на лавочке сидела светловолосая девушка. Наклонив голову, она что-то чертила прутиком на земле. Вот она подняла лицо и задумалась…
О-о-о-о!
Павлик разом всё вспомнил! Вечер. Зелёные «Жигули».
Зловещий разговор. Девушка с таксой.
В сильном возбуждении схватил Павлик с полки серванта маленький, театральный, украшенный перламутром бинокль и стал бешено крутить окуляры.
Окуляры заскользили по земле, по деревьям. В них попали веснушчатое лицо Тольки Петухова, нарисованные на земле мелом классики, Светкино голубое платье… Но всё это сейчас ни при чём. Павлику нужна девушка! Только она!
Так. Вот её лицо. Видно отлично, каждую чёрточку.
Кто же она такая?
Собственно говоря, девушка как девушка. Красивая, но, в общем, ничего особенного. Вот только взгляд очень серьёзный, у девушек редко такой бывает.
А что она там чертит на земле? Какие-то линии, треугольники… Посмотрит в книгу на коленях и чертит. Снова посмотрит и снова чертит… Вот формулы начертила, какие-то буквы, знаки. Жаль, видно плохо. От большого куста слева падает на землю густая тень…
«Постой-ка, постой! — вдруг сказал сам себе Павлик, и сердце его гулко заколотилось. — А что это там, в кустах, за тёмно-коричневое пятно? Да-да, в самой серёдке?»
У Павлика перехватило дыхание, высохло в горле. В кустах кто-то прятался!
Павлик чуть не выронил бинокль, но тут же принялся изо всех сил крутить окуляры, наводя их на кусты.
Да! Так и есть! В кустах прятался человек!!!
Скрючившись, согнувшись в три погибели, он стоял на одном колене и держал в руках какой-то чёрный предмет.
Вот он поднял предмет к глазам… Фотоаппарат! Он целился в девушку из фотоаппарата! А девушка сидела рядом, водила глазами по строчкам, чертила прутиком по земле и ничего, ровным счётом ничего не замечала!
Павлик опустил бинокль и вытер вспотевший лоб.
Сомнений не оставалось.
Девушке грозила опасность.
Глава 8
Шустрые гусеницы
Недолго думая Павлик схватил первое, что попалось ему под руки (а под руки попался сачок для бабочек), и бросился во двор.
Низко пригибаясь и осторожно перебегая от дерева к дереву, он стал приближаться к кустам, в которых прятался неизвестный. Судя по всему, это был один из тех, вчерашних. Павлик отчётливо видел его спину в коричневом клетчатом пиджаке.
Сделав ещё шага два, Павлик тихонько присел за кустом.
«Если он меня заметит, притворюсь маленьким и глупым, навру чего-нибудь», — решил он.
Сквозь ветки Павлику было хорошо видно задумчивое лицо девушки. Она сидела вполоборота и, положив ногу на ногу, что-то писала в тетрадке.
Неизвестный, опустив фотоаппарат, пристально на неё смотрел. Потом нагнулся, щёлкнул. Осторожно отодвинул ветку, щёлкнул ещё раз. Потом выкрутил из фотоаппарата какую-то длинную трубу, снова прицелился и щёлкнул.
Павлик сидел на корточках затаив дыхание. Букашка ползла по его шее, было очень щекотно, но он терпел. Вдруг ветка под его ногой хрустнула! Неизвестный резко повернулся, и глаза его встретились с глазами Павлика. В них зажёгся злобный огонь.
— Что ты тут делаешь? — спросил он грубым сдавленным голосом.
— Я, дяденька, гусениц ловлю, — запинаясь, ответил Павлик. И принялся для виду хлопать сачком по земле.
Неизвестный усмехнулся.
— Шустрые, видно, у тебя гусеницы, — сказал он. — Знаешь что, приятель, пойди-ка поищи их в другом месте! Ты мне мешаешь, понял?
— А что вы, дяденька, делаете? — спросил Павлик с самым дурацким видом (уж он постарался!). — Вы воробьёв фотографируете, да?
Неизвестный фыркнул. Подумал, наверное, что Павлик кретин какой-нибудь.
— Угадал! Ну, иди-иди, тебе же сказали!
Вид у него был зловещий. Чёрные лохматые волосы торчали во все стороны. На голове еле держалась щеголеватая замшевая кепчонка. Он пристально глядел Павлику в глаза, как будто хотел просверлить его насквозь. Честно говоря, Павлику стало не по себе. Он хотел уже уйти, как вдруг Лохматый скомандовал:
— А ну-ка, стой! — поднял фотоаппарат и сфотографировал Павлика.
После этого, как тигр, выпрыгнул из зелёной гущи и исчез в доме № 12.
Глава 9
«Жди на трубе!»
Лихорадка била Павлика.
Подождав минуты две, с тяжело колотящимся сердцем Павлик направился следом.
Лифт дома № 12 гудел. На табло светилась кнопка десятого этажа.
«На десятый поехал», — понял Павлик.
И, плохо соображая, что делает, пешком бросился на десятый. На десятом было четыре двери.
Отдуваясь, смотрел Павлик по очереди на все четыре. Одна обита чёрной клеёнкой, другая — с какими-то кнопками посередине, третья — с фамилиями жильцов, четвёртая… Возле четвёртой лежал смятый половик. Похоже было, что кто-то только что вытер ноги и вошёл.
Павлик подкрался на цыпочках. За дверью явственно бормотало радио. Павлик глянул в замочную скважину. Полный мрак. Нет, Лохматый вошёл не сюда…
И как только подумал это Павлик, дверь распахнулась, будто угадав его мысли и насмехаясь над ним, и Павлик нос к носу столкнулся с Лохматым!
От неожиданности оба отпрянули.
На сей раз на Лохматом был не клетчатый пиджак, а длинный ярко-жёлтый домашний халат. За спиной его царила кромешная тьма, только где-то в глубине квартиры слабым светом мерцал маленький красный огонёк.
— Слушай, да, никак, это опять ты? — подозрительно вглядываясь в Павлика, прогудел Лохматый. — Всё гусениц ловишь?..
И вдруг схватил Павлика за плечо:
— Скажи-ка, брат, честно, что ты ко мне привязался? Чего тебе надо, а ну говори! А впрочем, зачем здесь стоять? Входи!
«Конец!» — подумал Павлик и пошатнулся.
Да, мы не знаем, не знаем мы, чем кончилась бы для Павлика эта неприятная история, если бы… Видно, родился он на свет в счастливой сорочке, ибо в самую критическую минуту, в ту минуту, когда Павлик, закрыв глаза, уже прощался с жизнью, в тёмной прихожей Лохматого, рядом с его ухом, где-то справа и чуть выше от него, резко и пронзительно зазвонил телефон.
Лохматый выпустил Павликино плечо и схватил трубку.
— Алло! — закричал он. — Это ты, Борода? Да, завтра жди меня на Трубе! Ровно в шестнадцать!
Это Павлик успел услышать, изо всех сил улепётывая вниз по лестнице.
Глава 10
Второе появление Люськи
Ах, как хорошо было на улице! Какое ласковое, весёлое светило солнце!
Какие нежные зелёные листья трепетали на деревьях! Какие белые облака бежали по небу!
Как звонко, истошно, как беспечно и отрадно для уха чирикали на ветках воробьи!
Какой душистый прохладный ветерок остужал разгорячённое от пережитого волнения Павликино лицо!
Хорошо было оказаться снова в скверике, среди толстых малышей, уютных старушек, порхающих белых бабочек и нежного запаха растений!
Вон на лавочку присела тётя Катя.
А она, оказывается, симпатичная! Какой у неё смешной острый нос! И она, наверное, не вредная. Сидит себе, жмурится на солнышке.
А вон какой малыш славный! Толстый, важный. Как здорово он набирает полный совок песку и как отважно сыплет его на голову приятелю!
А вот и прутик, которым чертила девушка. А где она сама? Ушла.
Что же всё-таки она чертила?
«Сейчас успокоюсь и посмотрю», — сказал себе Павлик.
Ещё целую минуту он просидел на лавочке с закрытыми глазами, наслаждаясь после зловещего мрака подъезда светом и теплом и чувствуя, как перестают дрожать у него руки. Потом, окончательно успокоившись и убедившись, что ничего не может угрожать ему в этом залитом солнцем сквере, пересел на девушкино место и стал внимательно всматриваться в знаки, оставленные на земле.
Что же это такое? Что значат эти линии и треугольники?
Похоже на чертёж. Что она чертила? Может, какой-нибудь план?
А вдруг сейчас подбегут близнецы со Светкой и будут дразниться? Ну и пусть дразнятся, наплевать! Им нипочём не догадаться, чем занят сейчас Павлик, о чём думает? Да пусть даже сам Андрей подойдёт и будет глядеть с насмешливой, презрительной улыбкой. Пусть улыбается! Посмотрим, что он скажет потом! Как потом будет улыбаться!
Павлик поднял голову. Над двором понеслись странные пронзительные звуки, как будто кто-то огромным гвоздём царапал по железу.
На балконе четвёртого этажа стояла неизвестно откуда взявшаяся Люська и залихватски размахивала смычком над маленькой жёлтой скрипкой.
— Привет, Павлик! — замахала смычком Люська. — Подожди меня, я сейчас выйду!
Через минуту, тяжело отдуваясь и обмахиваясь скрипкой, она сидела рядом с Павликом.
— Куда ты делся? Я тебя всё утро жду! Мы вместе с мамой приехали! И скрипку с собой привезли, мама заставила. Нахальство, даже летом отдохнуть не дадут! Не представляешь, как мне эти гаммы надоели! Хоть бы они провалились!..
Люська сунула скрипку под мышку и в упор поглядела на Павлика:
— Ну, как у тебя дела? Ты ещё не выследил их?
— Пока не могу сказать, — попытался уклониться Павлик.
— Как это «не могу»?! А ну, говори сейчас же, а то я прямо тут на скрипке играть буду!
Люська придвинулась к Павлику и подставила ухо. Глаза её, как две лампочки, загорелись жёлтым огнём любопытства.
— Ну?! — нетерпеливо сказала Люська.
— Я у него дома был, — прошептал Павлик. — У самого главного! Он меня чуть не убил. Мы с ним целый час боролись!
Люська открыла рот и вытаращила глаза.
— Врёшь!
— Честное пионерское! Меня только счастливый случай спас! Ему другой позвонил, и он меня выпустил. Они условились на какой-то трубе встретиться…
— На какой ещё трубе?!!
Но Павлик не успел ответить.
— Эй, Тефтеля со Спицей, чего сидите, прохлаждаетесь? — услышал он. — У нас субботник, а они тут балалайками машут!
Перед Павликом и Люськой стояли Андрей — руки в карманы — и братья Петуховы с лопатами через плечо. Андрей усмехался. Носы братьев, покрытые тяжёлыми веснушками и лёгким загаром, высовывались из-под низко надвинутых газетных треуголок.
— Идёмте ямы копать! — сказал Андрей. — Физический труд полезен для здоровья.
— Вот ещё! — скорчила гримасу Люська. — Делать нам нечего! Сами дразнитесь, сами и копайте!
— Лю-ю-ся-а-а… — донеслось из окна Павликиной квартиры. — Немедленно домой!
— Пристала! — раздражённо сказала Люська. — Сейчас скандал устроит из-за скрипки! Ну ладно, я пошла, потом мне всё расскажешь, ладно, Павлик?
Глава 11
Следующая запись в дневнике
Пока Люська пиликала на скрипке, Павлик закрыл дверь на щеколду и сразу же принялся писать в дневнике.
«Да, я не ошибся! Это то самое, о чём я мечтал! Я эту девушку спасу от преступников. Один скрывается в доме двенадцать, квартира тридцать четыре. Он, наверно, эту квартиру специально снял, чтобы за девушкой следить. У него окна чем-то плотным и тяжёлым занавешены, чтобы соседи не подглядывали!
Обязательно пойду за ним на трубу! Но как это сделать? Если он меня в третий раз увидит, мне несдобровать! Надо быть очень хитрым и осторожным, иначе всё сорвётся!»
Глава 12
«Вот это работа!»
Павлик кончил писать и поднял голову.
«Всё-таки нехорошо, что я на субботник не пошёл! — подумал он. — Ну, Люська, понятно, она на скрипке занимается, а я? Надо пойти покопать немного… Пусть дразнятся, постараюсь не обращать внимания».
Он надел куртку и вышел во двор.
Андрей чертил мелом на земле большие круги.
— А, Тефтеля, пришёл? Вот тебе лопата, держи!
Стараясь не смотреть Андрею в глаза, Павлик взял протянутую лопату.
Деловитой походкой, с длинными тощими саженцами в руках подошёл Дмитрий Ферапонтович Волков в жёлтой соломенной шляпе.
— Работайте, ребята, работайте, — озабоченно сказал он. — Смотрите, чтобы всё в срок было. Тебя, Андрей, назначаю ответственным.
Андрей кивнул. Дмитрий Ферапонтович удалился, обмахивая лицо жёлтой шляпой.
— Вы, Петухи, копайте здесь, — сказал Андрей. — А ты, Светка, здесь. Тефтеля пусть копает с тобой. А я буду вот тут копать. Эх, жаль только, завтра у меня тренировки на корте! Как бы руки не загрубели!
— Да ты не копай, Андрей! — вскричали Петухи. — Брось! Мы сами всё вскопаем!
— Конечно! — воскликнула Светка. — Не копай, Андрюш, а то ещё соревнование не выиграешь!
И все стали копать, а Андрей ходил и следил, как копают.
— Петухи, крепче лопату держите! Светка, ты чего по сторонам вертишься?
— Ну, дети, как дела? — послышалось издали.
Андрей оглянулся и увидел быстро приближающегося Дмитрия Ферапонтовича.
— Тефтеля, как ты лопату держишь?! Прямо смотреть смешно! — воскликнул Андрей, взял у вспотевшего Павлика лопату, скинул с себя майку и стал копать сам.
Загорелая спина Андрея мерно сгибалась и разгибалась. Рыжая рассыпчатая кучка земли быстро росла рядом.
Все прекратили работу.
Невозможно было не залюбоваться мускулистой Андреевой спиной и сильными руками, крепко сжимавшими лопату.
Раз! Раз! Раз! — сгибался и разгибался Андрей.
— Вот это работа! — восхищённо покачал головой Дмитрий Ферапонтович. — Учитесь, дети, как работать надо! Хвалю, Андрей! От общественности двора хвалю!.. Ну, продолжайте в том же духе, я пошёл, — и зашагал в другой угол двора, где трудились взрослые.
— На€, — сказал Андрей, разгибаясь и отдавая лопату Павлику. — Продолжай в том же духе!
Он надел майку, поправил на ней заграничный значок, пригладил волосы…
— Светка, ты почему не работаешь? Хватит прохлаждаться. Петухи, давайте за дело! — весело покрикивал Андрей.
— Ну какой ты способный, Андрюш! Всё-то ты умеешь лучше всех! — вздохнула Светка и взялась за лопату.
Через час всё было вскопано.
— Молодцы! — похвалил Дмитрий Ферапонтович. — Только не расходитесь, погодите одну минуту!
Вынул фотоаппарат «Смена», велел Андрею встать посередине, по бокам поставил братьев Петуховых, Светке велел встать на одно колено, позади Тольки Петухова поставил Павлика, скомандовал:
— Улыбнитесь! — и всех сфотографировал.
Глава 13
«О чём ты думаешь?»
И вот вечер. Сёстры Марина и Лидия Сергеевны хлопочут у стола, ставят на него торт, яблоки и чашки, а Люська сидит рядом с Павликом на диване и ноет:
— Ма-а-м, ну можно, я не буду менуэт играть? Надое-е-ло мне!
— Обязательно сыграешь! — строго говорит Лидия Сергеевна.
— Давайте лучше чай пить, торт засохнет!
— Не засохнет. Если не хочешь менуэт, сыграй мазурку. Ах, Мариночка, это такая чудная мазурка! Христофор Матвеич, Люсенькин преподаватель, сказал, что в ней сквозит тоска композитора по далёкой родине.
— «Сквозит, сквозит»! — пробурчала Люська и принялась с таким остервенением водить смычком по скрипке, что всем поневоле стало жаль бедного композитора.
Но Павлик скрипку не слушал. Взгляд его был туманен. Он глядел на торт, а видел скрючившегося в кустах человека. В ушах его звучали не пассажи мазурки, а зловещий вечерний разговор.
— О чём ты думаешь? — толкнула его в бок Марина Сергеевна. — Павлик, проснись!
Нет, Павлик не спал. Он думал о завтрашнем дне. Завтра, да, завтра он должен узнать, что это за люди, что они задумали? Завтра он — кровь из носу — должен побывать вместе с ними на какой-то непонятной, таинственной трубе…
Глава 14
Павлик рассказывает о своих планах Люське
И наконец Люська кончила пиликать на скрипке, все попили чаю и сёстры ушли на кухню обсудить свои личные дела. Павлик с Люськой остались одни.
— Ну, — сказала Люська, в упор глядя на Павлика, — рассказывай, что это за труба такая!
— Да нечего мне рассказывать! Я и сам ещё ничего не знаю!
— Не ври! — закричала Люська. — Ты просто скрываешь от меня, я же вижу!
— Да честное слово! Вот пойду за ним и узнаю.
— Да как же ты пойдёшь? Этот Лохматый тебя уже как свои пять пальцев знает!
— А я всё придумал! — воскликнул Павлик, ибо в эту самую минуту, именно в эту самую минуту, гениальная догадка стукнула ему в голову. — Я переоденусь!
— А лицо?
— Маску надену, — сказал Павлик.
— А где ты её возьмёшь, маску?
— Сейчас увидишь.
Глава 15
Маска старичка
С треском распахнул Павлик двери кладовки, так что штукатурка посыпалась со стен, и принялся вышвыривать с полок в коридор чемоданы и корзины, в которых хранился разный ненужный хлам — старые пиджаки, стоптанные ботинки и сломанные игрушки.
Воспользовавшись тем, что увлечённые беседой мамы закрылись в кухне, он вывалил содержимое чемоданов на пол, и скоро в коридоре образовалась большая куча, из которой высовывались рукава, подошвы, велосипедные спицы и плюшевые медведи всех мастей и оттенков.
На глазах у изумлённой Люськи Павлик погрузился в кучу и извлёк из неё розовый нос, к которому были прикреплены жёсткие желтоватые усы из мочалки и оправа от очков с густыми нависающими бровями, тоже жёлтыми и тоже из мочалки.
Вместо волос у маски была шёлковая, розового цвета шапочка, очень похожая на лысину, с пучками волос по краям.
Встряхнув маску так, что у неё наполовину отклеилась бровь, Павлик бросился в ванную, и через секунду из ванной в коридор выскочил маленький старичок в очках, с большим розовым носом и розовой лысиной.
Старичок подбежал к кладовке, выхватил из кучи барахла полосатый пиджак с толстыми ватными плечами и мятые клетчатые брюки и быстро их надел.
После этого старичок удовлетворённо погляделся в зеркало в прихожей и крикнул тонким Павликиным голосом:
— Пусть теперь он попробует меня узнать! Пусть только попробует!
— Здорово! — только и прошептала Люська.
Часть III Старичок в клетчатых брюках
Глава 1
«Эй, папаша!»
16 июня 197… года по тихому и безлюдному переулку двигался худенький старикашка в старомодном пиджаке в полосочку. Пиджак был старикашке великоват. Ватные плечи разъезжались, рукава болтались — вид был странный.
Мышиного цвета клетчатые брюки были закатаны снизу, очевидно, чтобы не мешать при ходьбе.
Старичок шёл в кедах. Вёл он себя тоже странно. Oн то горбился и продвигался вперёд маленькими неровными шажками, то делал огромные прыжки и прятался в подворотнях, осторожно высовывая оттуда круглую розовую голову, а затем выскакивал из подворотни и, почти пригнувшись к земле, перебегал от липы к липе.
Со стороны могло показаться, что этот старичок не совсем нормальный. Но никого не было в переулке в этот час, кроме одного человека в чёрном кожаном пиджаке, который шёл далеко впереди. И никто не смотрел на старичка, разве что рыжая дворняжка, которая следовала за ним по пятам.
Сначала, когда старичок, резво разбежавшись, сделал огромный скачок через лужу, дворняжка удивилась и принялась громко лаять. Тогда старичок мигом укрылся в подворотне, и долго махал на дворняжку руками, и чесал у неё за ухом, пока дворняжка не успокоилась.
Звали этого старичка, как вы уже догадались, Павлик Помидоров. Он шёл по пятам за Лохматым.
А Лохматый об этом и не подозревал.
Засунув руки в карманы и легкомысленно насвистывая, шёл он, не торопясь, по переулку.
Один раз наклонился, погладил кошку.
Один раз подкинул камешек на дороге.
Ну конечно, это был преступник неопытный. Сами посудите, преступное ли дело гладить кошек, насвистывать и подбрасывать ногой камешки? Впрочем, мы забываем. Ведь он наверняка притворяется. Хочет казаться обыкновенным парнем.
Вдруг он остановился и извлёк из кармана пачку сигарет. Сунул сигарету в рот, похлопал себя по карманам — спичек не оказалось. Он обернулся, посмотрел, не найдётся ли у кого-нибудь прикурить, но никого не увидел, кроме щуплого старикашки, шествующего в некотором отдалении.
Лохматый стал ждать, когда старикашка подойдёт поближе, но тот встал как вкопанный.
— Эй, папаша! — крикнул Лохматый. — Прикурить не найдётся?
«Папаша» не ответил.
— Странный старикан, — вполголоса произнёс Лохматый, и тут вдруг старичок повернулся вокруг своей оси на сто восемьдесят градусов и весьма резво для своих лет побежал вниз по переулку.
«Ненормальный какой-то!» — удивился Лохматый.
Глава 2
Музыкальная подворотня
Павлик домчался до газетного киоска и, тяжело дыша, огляделся.
Лохматого в переулке не было.
«Дурак я, чего побежал? Ведь он за мной не гнался! — подумал Павлик. — Ну остановился, ну повернулся, хотел спросить что-нибудь… И чего я решил, что он меня узнал? Ищи его теперь!»
И он бросился назад.
— Вот это дедушка! — Киоскёрша перевесилась через прилавок и долго глядела Павлику вслед. — Даёт класс! Небось бывший чемпион!
Павлик промчался вверх по переулку, завернул за угол и с облегчением вздохнул: впереди шагала знакомая фигура.
Лохматый перешёл на другую сторону улицы, остановился у двухэтажного голубого облупленного дома и оглянулся.
Павлик быстро присел на корточки, сделал вид, что у него развязался шнурок. А Лохматый наклонился к пыльному подвальному окну и свистнул.
Никто не откликнулся.
Тогда Лохматый осторожно концом ботинка постучал три раза в окно. И тут же с треском отворилась форточка, и негромкий мужской голос что-то спросил.
— Это я, — сказал Лохматый. — Открой! — И, обогнув дом, скрылся в проходной арке.
Павлик последовал за ним.
Посередине арки красовалась огромная лужа. Лужу окаймляли зелёные баки с помойкой. На баках царственно восседали кошки. Увидев Павлика, одна из них коротко взмяукнула. Бац! — Павлик поскользнулся на апельсиновой корке и, падая, ударил рукой по сиденью огромного дивана, перетянутого материей в мелкий серый цветочек, с зияющей дырой в самой середине.
Диван оживился и загудел всеми своими пружинами, как орган в консерватории.
«Мяу!» — душераздирающе откликнулась зловредна кошка.
«Мяу-у-у!» — подхватила другая.
«Мяу-у-у! Мяу-у-у!» — завыли все остальные.
Павлик встал, отряхивая с себя прилипший газетный лист и потирая ушибленную ногу.
У-у-у… — выли диванные струны.
«Мяу-у-у…» — орали кошки.
Безмолвная подворотня ожила. Она как будто только и ждала Павлика, чтобы устроить ему этот концерт. Как будто долго сдерживалась и теперь, наконец, в полную мощь проявляла свои музыкальные способности.
Павлик заткнул уши. Он давно бы уже выскочил во двор, но что ему делать со своей ушибленной ногой и с этой лужей, которая простиралась между ним и Лохматым?
Под постепенно угасающий кошаче-диванный концерт Павлик долго и зло глядел на лужу, из-за которой срывалось великое дело.
Но тут в подворотню вбежал рыжий мальчишка, и всё стало на свои места.
— Дедушка, вы через лужу перепрыгнуть не можете? — сказал мальчишка. — А вы на неё доску положите…
И через секунду, с честью одолев проклятую лужу, Павлик ступил во двор.
Глава 3
Двор
Вот что представилось Павликиным глазам.
Маленькое тощее деревце красовалось в левом углу хорошо заасфальтированного двора. Рядом с деревцем висела вывеска: «Контора ЖЭК № 12». Под вывеской стояла облупленная скамейка, рядом — детская коляска.
Куча голубей с гулким гульканьем кружилась по асфальту, подбирая заботливо рассыпанные чьей-то рукой зёрна. Справа в подъезд вела открытая коричневая дверь, из неё тянуло прохладой и подгоревшими котлетами.
К этой двери Павлик и направился после недолгого размышления. Он справедливо рассудил, что то окно, в которое стучал ботинком Лохматый, вряд ли могло принадлежать конторе ЖЭКа.
Глава 4
Павлик спускается в подвал
Итак, с волнением ступил Павлик на первую ступеньку лестницы, уводящей в глубокий полутёмный подвал.
Три кошки прыгнули одна за другой из-под его ног в разные стороны.
Ступенька. Ещё ступенька. Ещё… и ещё… Лестница казалась бесконечной. Чем глубже уходила она, тем сильнее тянуло снизу плесенью и кошками.
Тусклая электрическая лампочка еле освещала щербатые ступени, на стенах выступали мокрые пятна. Никаких звуков, кроме стуков собственного сердца, чуткое Павликино ухо не улавливало.
Один раз ему, правда, показалось, что кто-то зашевелился в самом низу, и он совершил гигантский прыжок вверх, сразу через десять ступенек, но тревога оказалась напрасной, и, поборов страх, Павлик принялся спускаться снова.
Отдадим ему должное — Павлик вёл себя как герой. Спуск его по незнакомой тёмной лестнице, где опасность подстерегала на каждом шагу, мог сравниться только с восхождением отважного альпиниста на сияющую вершину, когда с каждым шагом всё круче становится тропинка, всё чаще скатываются из-под ног камни, всё разрежённее становится воздух, и дышать всё труднее, и сердце колотится всё чаще, и кружится голова, и подгибаются колени, и только гордое сознание собственной отваги ведёт тебя вперёд.
И вдруг Павлик вздрогнул и остановился. На сей раз ему не показалось. Он отчётливо услышал какой-то тихий отдалённый звук.
Павлик стоял, вцепившись в деревянные перила, и напряжённо вглядывался в подвальную темноту. Сомнений не было. Он слышал плач.
Глава 5
Девочка на лестнице
Плач был тихий, тоненький. Где-то в глубине подвала плакал ребёнок.
Павлик окаменел, он стал само внимание, сам слух. Он сверлил глазами темноту. Пальцы, сжимающие перила, побелели.
Плач не унимался, стал даже громче. Кто-то горько всхлипывал в самом низу.
Но нет, погодите, внизу ли? Не ошибся ли Павлик? Да, совершенно определённо, плач доносился не снизу, из подвала, а, наоборот, сверху, с лестницы.
Кто же там плачет?
Павлик торопливо поднялся по лестнице и вот что увидел.
На деревянной лестничной ступеньке на втором этаже сидела и плакала какая-то девчонка. На вид девчонке можно было дать года четыре. Одета она была в полосатую коричневую пижаму, на ногах — огромные взрослые шлёпанцы. Щека у девчонки была перевязана толстой косынкой, из-под косынки выбивалась вата.
Одной рукой девчонка размазывала по лицу слёзы, другой прижимала к себе тощего рыжеватого котёнка. Котёнок глядел мутными глазами и тоненько пищал.
— Ты чего здесь сидишь? — спросил Павлик, с удивлением оглядывая зарёванную девчонку, ободранного котёнка и мусорное ведро, возле которого валялись картофельные очистки.
Девочка перестала реветь, уставилась на Павлика круглыми, как пуговицы, глазами, а потом заревела снова:
— Я дверь закры-ы-ла…
— А ты постучи, тебе откроют!
— Не откро-о-ют… Мама на работу ушла, а папа тоже на рабо-о-те.
— Что же они тебя одну бросили?
— Они не бро-о-осили. Мама дома была, а ей по телефону позвонили, что у неё аравия на работе. Вот она и ушла-а-а…
— Какая ещё аравия? Авария, что ли?
— Да-а-а.
— Ну хорошо, а как ты на лестнице-то очутилась?
— Тут котёночек мяукал, я на него посмотреть вышла, а дверь наша закры-ы-лась.
— А почему у тебя щека перевязана?
— Потому что у меня сви-и-ин-ка, — сказала девчонка и заревела ещё сильнее.
— Тише! — испугался Павлик, сообразив, что она разгонит своим рёвом тех, в подвале. — Хватит реветь! Давай лучше соседям позвоним!
Павлик позвонил к соседям, но за дверью царила полная тишина.
— Бабушка Валя не слышит, она глуха-а-я, — сказала девчонка.
— А на первом этаже?
— А там все на работе, а дядя Игорь в институ-у-т ушёл… Дедушка, возьми меня с собой, мне тут стра-а-шно!
Этого ещё не хватало!
— Что ты! — затряс головой Павлик. — Куда я тебя возьму? Я занят, мне идти надо.
— У-у-у! — заревела девчонка. — Я с тобой пойду-y-y… Ты хоро-о-ший…
— Да куда ты со мной пойдёшь? — испугался Павлик. — Я опасным делом занят! Разбойников ловлю, понимаешь? — И прошептал свистящим шёпотом, кивнув на подвал: — Тут у вас внизу разбойники живут!
Этого говорить не стоило. Павлик понял, что совершил ошибку. Девчонка подняла такой рёв, что стёкла задребезжали в раме, а котёнок стал вырываться из её рук.
— Тише! Тише! — замахал руками Павлик. — Я пошутил!
Но девчонка уже вцепилась в его рукав мёртвой хваткой…
— А-а-а! — громко ревела она. — Я бою-у-сь!
— Тссс! — Павлик зажал девчонке рот и горячо зашептал в самое ухо: — Ну что ты ревёшь? Как не стыдно! Ты уже большая! Ну ладно, ладно, я отведу тебя к себе домой, так уж и быть! Но только ты подожди меня немного, всего часик! Я скоро вернусь, поняла?
— Не хочу-у-у! Не уходи-и-и! Я разбойников бою-у-сь!
Эх! Павлик с досады крякнул, как утка.
Делать было нечего. Придётся тащить девчонку домой. Не оставлять же её, в самом деле, одну на грязной лестнице, да ещё со свинкой, да ещё в соседстве с подозрительным подвалом!
И надо же такому случиться: в самую решительную минуту, когда вот-вот и стало бы ясно, что за люди, с какой целью собрались там, внизу!
«Ну ничего, ещё не всё потеряно, — сказал себе Павлик. — Слетаю, как ветер, домой, и обратно!»
— Ладно уж, пошли, — сказал он девчонке. — Только ты мой свитер надень. Кто же это в пижамах по улицам разгуливает?
Девчонка сразу перестала реветь, напялила на себя задом наперёд Павликин свитер, протянула Павлику мокрую ладонь, и оба стали спускаться по лестнице.
Глава 6
Записка на двери
Ох, это было чистое наказание! При каждом шаге огромные шлёпанцы сваливались у девчонки с ног, и, чтобы одолеть пять ступеней, понадобилось, как показалось Павлику, не меньше часа!
Это было невыносимо! При таких темпах приключение с девчонкой грозило кончиться лишь к вечеру, и тогда прощай Павликины мечты, Павликины планы!
Павлик решительно сел на ступеньку, сдёрнул с себя носки, натянул их девчонке на голые ноги и взвалил её на спину.
— Поехали! — обрадовалась девчонка, но тут же громко захныкала: — Дедушка, а котёнок? Я без него не хочу-у-у!
Тьфу, чёрт! Котят ещё не хватало!
Но пришлось брать и котёнка. Павлик сунул его за пазуху, под майку, и галопом помчался по ступеням, но вдруг остановился на полном скаку и хлопнул себя по лбу. А родители? Девчонкины мама и папа? Что с ними будет, когда они придут с работы и не обнаружат своей дочери?
Хорошо, что у Павлика в кармане нашёлся клочок бумаги и огрызок карандаша. Павлик быстро нацарапал:
«Уважаемые родители! Ваша дочь унесена по адресу Краснобаррикадный переулок, дом пятнадцать, квартира шестьдесят восемь».
Потом запахнул пиджак, надетый прямо на майку, подхватил девчонку и помчался по переулку.
Котёнок пищал и щекотал под майкой голый Павликин живот. Девчонка подпрыгивала на Павликиной спине, как наездница в цирке, и громко смеялась.
— Ура-а-а! Дедушка, а я знаю, кто ты! — цепко обнимая Павлика за шею, кричала она ему в самое ухо. — Ты Дед Мороз, вот кто! Но-о-о! — воскликнула она, пришпоривая Павлика шерстяными пятками. — Но-о-о! Но-о-о!
А котёнок лизал и царапал Павлику живот.
Глава 7
Павлик возвращается в подвал
Совершенно взмокший, приволок Павлик девчонку к себе на четвёртый этаж. Там он разобрал постель и приказал девчонке ложиться.
— Вот тебе апельсины, сушки, вот хлеб с маслом и колбаса, — сказал он. — А вот градусник. Не забудь смерить температуру! Да, вот тебе ещё Тимофей, не скучай, развлекайся тут, а я скоро приду…
В дверях подъезда он столкнулся с Андреем, который вёл за руль новенький красный велосипед. Как назло, сбегая по лестнице, Павлик сдёрнул с себя маску — уж очень в ней было жарко!
Увидев Павлика, Андрей застыл на месте.
— Привет, — растерянно сказал он.
— Привет, — буркнул Павлик и промчался мимо.
Дверь грохнула.
— Того, — усмехнулся Андрей. — Тефтеля-то с приветом! — и покрутил пальцем возле лба.
Глава 8
Склад инвентаря
На сей раз Павлик быстро добрался до нужного дома и без промедления спустился в знакомый уже подвал.
С бьющимся сердцем шагнул он с последней ступеньки на землю.
Вокруг был, как говорится, кромешный мрак. Держась рукой за влажную шершавую стену, Павлик сделал несколько шагов куда-то влево, и тут из слегка поредевшей темноты выступили перед ним две двери.
Одна из них была чуть приоткрыта. Из-под неё выбивался сероватый свет. Другая, обитая драной клеёнкой, из-под которой торчали клочки грязной серой ваты, была закрыта наглухо.
На первой двери что-то было написано мелом.
— «Склад инвентаря», — по слогам прочёл Павлик… Значит, другая дверь — та самая…
Вдруг Павлик вздрогнул. За дверью, обитой клеёнкой, той самой дверью, послышались какие-то звуки. Чей-то голос звучал глухо и неразборчиво.
«Сейчас откроют и выйдут!» — с ужасом подумал Павлик и юркнул в соседнюю дверь.
Павлик оказался в маленькой полутёмной комнатке.
Половину комнатки занимал диван, родной брат того, музыкального.
На столе стояла ржавая электрическая плитка. На ней — чайник, рядом — чашка.
Больше никакой мебели и посуды в комнатке не было. Зато в глубокой нише, задёрнутой линялой ситцевой занавеской, в беспорядке были свалены мётлы, веники и железные вёдра.
Отдельно, на гвоздиках висели серые половые тряпки. Теперь Павлик совершенно отчётливо различил за стеной мужские голоса и так и прильнул к стене ухом!..
Глава 9 «Старик, ты просто гений!»
— Слушай, Старик, давай её в тёмный угол оттащим, — услышал Павлик. — Не могу её видеть! Как погляжу — настроение портится!
— Да выбросить её надо, — ответил голос Лохматого. — Завернём во что-нибудь, вынесем ночью во двор и сожжём, чтобы никто не видел!
— Тяжеловато старушку по лестнице тащить. Надорвёмся. Давай её за шкаф засунем, и дело с концом.
За стеной поволокли что-то по полу.
— Между прочим, она когда-то ничего была, — сказал тот, кого называли Бородой. — С заданием справлялась.
— Да брось ты! Давно её списать надо было. Пользы как от козла молока!
Павлик слушал этот разговор ни жив ни мёртв. Его трясло. Ноги у него подкашивались. Лоб покрылся липким потом.
«Ну и впутался я в историю! — с тоской думал Павлик. — Кого это они там прячут у себя?»
— Кстати, Старик, как у тебя дела с той девушкой? — вдруг услышал он.
— Пока так себе.
— Что значит «так себе»? Те-бе удалось с ней познакомиться?
— Нет, Борода.
— Старик, ты позоришь нашу фирму! Ну хоть как зовут её, узнал?
— Не удалось пока. Но всё же, Бородёнка, я тебе сейчас кое-что покажу. Вот, гляди…
Минуты две за стеной молчали, потом Борода воскликнул восхищённо:
— Старик, да ты просто гений! Какое качество! Блеск! Шеф просто взбесится от восторга! Он эту девушку обязательно на полосу пустит!
— Ты думаешь? Ну спасибо, Бородёнка. Да, кстати, а как у тебя дела с Байкалом?
— Тоже, знаешь, ценный материальчик с БАМа привёз! Там свои люди нашлись, Старичок. Всё, как положено, мне показали, рассказали… Вот, погляди, я уж постарался, как можно точнее объекты зарисовал. Как, ничего?
— Первый сорт. Поздравляю, Борода!
Глава 10
Тётя Фарида
Прижавшись ухом к стене так, что оно побелело и одеревенело, боясь проронить хоть слово, Павлик слушал весь этот разговор.
«Уж не шпионы ли они? — тревожно думал Павлик. — Похоже, что шпионы. Да-да, вполне возможно.
По кинофильмам Павлик знал, что «шефом» часто называли главу иностранной разведки, что выражение «ценный материал» могло означать, что собрано большое количество ценных шпионских сведений, ну, а уж слово «фирма», само собой, значило только одно — шпионская организация.
Оставалось пока неясным странное выражение «пустит на полосу», которое ни в одной книжке и ни в одном кинофильме про шпионов Павлику не встречалось.
Павлик решил на досуге пораздумать об этом выражении и, может быть, при случае, расспросить о нём кого-нибудь из взрослых, а пока он продолжал слушать. Но за стеной вдруг смолкли.
— Слышишь? — сказал Борода.
— Слышу! Тётя Фарида с задания возвращается.
И тут же Павлик услышал на лестнице шаркающие шаги.
«Да тут у них целое логово!» — подумал он.
Шаги приближались.
Тётя Фарида, возвращаясь с задания, громко вздыхала и что-то бормотала.
Судя по голосу, она была уже немолода.
«Наверное, самая опытная», — решил Павлик.
Преступники, примолкнув, ожидали её появления.
Павлик тоже ждал.
Наконец шаги тёти Фариды зашаркали по площадке.
— Нинди карангэ, лампочка даленде[1]… — ворчливо сказала тётя Фарида на незнакомом Павлику языке. — Тётя Фарида темнота голову сломай…
— Тётя Фарида, это ты? — крикнули за стенкой.
— Я… я… — недовольно сказала тётя Фарида, и Павлик почувствовал, как она взялась за ручку той самой двери, за которой сидел он, Павлик Помидоров!
Дверь стала тяжело отворяться.
Как мышь, юркнул Павлик за ситцевую занавеску и спрятался там среди веников и мётел.
— Что наделал тётя Фарида! Склад инвентарь забыл закрыть! Начальник ЖЭК ругаться будет! — рассердилась на себя тётя Фарида.
Она вошла в комнату, где за ситцевой занавеской тяжело билось сердце Павлика Помидорова, и включила электрическую лампочку.
— Ты чего ворчишь, тётя Фарида? — крикнули из-за стены.
— Боюсь, чужой человек метлу воровать. Тётя Фарида дверь не закрыл… — И видно, чтобы наверстать упущенное, она вынула из кармана ключ и несколько раз со скрипом повернула им в двери.
После этого тётя Фарида сняла с себя оранжевые резиновые сапоги и села на диван.
— Устал тётя Фарида, — сказала она, потягиваясь. — Устал. Двор подметал. Начальник ЖЭК хвалить будет. Премию даст тётя Фарида, — и улеглась на диване.
— Сейчас начнётся, — сказали за стеной.
Глава 11
«Тётя Фарида! Работать не даёшь!»
Тётя Фарида заснула сразу.
То, что она спит, Павлику стало понятно с первой минуты. Странные, ни с чем не сравнимые звуки полились из горла тёти Фариды.
— Бур-р-р… — говорила во сне тётя Фарида, — хур-р-р-р, мур-р, бур-р-р…
За стеной что-то продолжали говорить, но из-за сонных откровений тёти Фариды нельзя было разобрать ни слова. Драгоценные сведения о деятельности многочисленной преступной организации не долетали более до Павликиных ушей.
Вдруг в стену чем-то грохнули, похоже, кулаком.
— Эй! Тётя Фарида, спи потише! Работать не даёшь!
— А! — сказала тётя Фарида.
И снова завела своё. Так прошло полчаса. Потом соседняя дверь громко хлопнула. За стеной стало совсем тихо.
«Ушли», — подумал Павлик.
Глава 12
Павлик в западне
Только теперь Павлик пошевелился. Руки и ноги у него затекли, спина ныла. Он осторожно выполз из-под мётел и отогнул край занавески.
Он увидел на диване тётю Фариду в сером пиджаке, белой косынке и вязаных носках.
«Хоть она и дворник, а заодно с ними», — сказал себе Павлик и на цыпочках пошёл к двери.
О ужас! Дверь была заперта, и ключа в ней не было.
На миг Павлик… На миг Павлик… О, господи боже, да что мы такое хотели сказать? Что там должен был сделать Павлик? Мы так растерялись вместе с ним, что нужное слово выскочило у нас из головы. Может быть, мы хотели сказать: на миг Павлик побледнел как смерть, потерял сознание, рухнул на пол перед железной дверью «Склада инвентаря». Но нет, пожалуй, это было бы слишком. Павлик, конечно, не потерял сознание и не рухнул на пол, хотя, честно говоря, чуть не рухнул, так задрожали у него колени.
Но…
«Спокойно. Безвыходных положений не бывает, — сказал себе Павлик. — Закрыта дверь — вылезу в окно!»
И, повернувшись вокруг своей оси, бесстрашно двинулся мимо тёти Фариды к окну.
…На окне красовалась толстая ржавая решётка.
Глава 13
Павлик лезет в форточку
И вот тут присутствие духа всё-таки покинуло Павлика Помидорова.
Добрую минуту Павлик бессмысленно взирал на решётку.
Это была западня.
Тюрьма.
Ловушка.
Получалось, что, расставляя сети для врагов, Павлик попал в них сам.
Но надо было действовать решительно. Надо было срочно что-то придумать.
«Может, разбудить тётю Фариду?» — пришла в голову Павлику бредовая мысль, но он тут же отклонил её.
«Попробую вылезти в форточку», — решил Павлик.
Он поставил к подоконнику табурет и залез на подоконник.
Сунул в форточку голову. Стал всовывать плечи…
Ах, Павлик совсем забыл, что на нём дедушкин пиджак с ватными плечами! Если бы он так не волновался, он вспомнил бы об этом вовремя, снял бы пиджак и, может быть, кое-как, чудом, протиснулся в узкую форточку! Но повторяем, Павлик о пиджаке забыл.
И вышло вот что. Ватные плечи пиджака упёрлись в форточку, и, как ни подскакивал Павлик, пытаясь просунуться в неё чуть далее плечей, ничего не выходило.
Получалась жуткая вещь. Павлик как бы раздвоился. Одна его часть — голова и шея — торчали на улице, другая — туловище, ноги и всё остальное — оставалось в подвале.
Короче говоря, он в форточке застрял.
И как всегда, когда человеку начинает не везти, на него как из ведра, посыпались несчастья.
Над болтавшейся в форточке головой Павлика собрались тучи (не в переносном, а в прямом смысле), в небе громыхнуло, и на землю стали падать крупные капли дождя.
Из подъезда выскочила пожилая полная женщина, схватила детскую коляску и торопливо втянула её в подъезд.
Глава 14
Мучения Павлика Помидорова
Итак, первые капли дождя ударились о розовую Павликину лысину.
Бум, бум, бум… Как будто маленькие твёрдые камушки, стукались они об неё. Павлик замотал головой, чтобы увернуться от их неприятных ударов, но ничего не получалось.
Павлик вспомнил, что читал в одной книжке про старинную китайскую пытку. Человеку лили каплями на голову воду. От этого в голове у человека могла образоваться дырка.
Бум, бум, бум… — долбили капли по шёлковой лысине. Уверяем вас, это было очень неприятно. К тому же бедный Павлик даже не мог потрогать голову рукой, где, казалось ему, возникло уже не меньше двенадцати дырок.
Но всем известна пословица: «Когда тебе плохо, думай о хорошем».
«Хорошо ещё, что не град», — подумал Павлик и перестал сопротивляться. Голова его поникла в форточке, он закрыл глаза.
«Будь что будет», — решил он.
И было вот что.
Редкие крупные капли вдруг превратились в сплошную стену воды, и через минуту розовая лысина Павлика приобрела тёмно-бурый оттенок, за шиворот потекли холодные ручьи, а левая бровь почти совсем отклеилась, съехала вниз и наполовину закрыла Павликин глаз.
Но самое ужасное произошло с носом. Нос стал тяжёлый, как камень. В него натекла вода, и Павлик должен был теперь широко разевать рот, чтобы не задохнуться. Но каждый раз, как он разевал рот, в него тут же текла вода с усов.
Так он и дышал в форточке, как рыба, выкинутая на песок. И надо сказать, проклинал всех на свете подозрительных типов, самого себя за то, что ввязался в дело, а заодно и тётю Фариду, которая спала безмятежны сном, не подозревая о Павликиных мучениях.
Глава 15
Сон тёти Фариды
А тёте Фариде снилось, как начальник ЖЭКа в мягких татарских сапожках сидит у неё в гостях в родной деревне под Казанью и кушает бешбармак.
— Хороший у тебя бешбармак! — хвалит начальник ЖЭКа. — Жирный бешбармак! Да только ты, товарищ Абдуллаева, плохо за складом инвентаря смотришь, запирать его забываешь! Так у тебя, товарищ Абдуллаева, всё государственное имущество растащут. Это плохо, товарищ Абдуллаева! И за это я лишаю тебя премии за третий квартал!
И тут грохнул по столу кулаком начальник ЖЭКа, и подскочило на столе блюдо с бешбармаком, и подскочила на своём клеёнчатом диване тётя Фарида, и протёрла она глаза, но вместо того, чтобы проснуться, увидала сон ещё страшнее.
Гремел за окном гром, сверкала молния, а из форточки высовывались чьи-то ноги и поочерёдно подпрыгивали на подоконнике.
— Уж лучше пусть мне начальник ЖЭК снится! — сказала сама себе тётя Фарида, и снова послышался её храп.
Глава 16
«Дорогой Иван Иваныч!»
Пытка водой продолжалась, к счастью, недолго.
Дождь как неожиданно начался, так неожиданно и кончился, тучи разбежались, выглянуло солнце и, как будто сжалившись над Павликом, ласково погладило его по голове тёплыми руками.
Слипшиеся клочки волос, окружавшие Павликину лысину, задымились на солнце. Густые белые брови — тоже.
Левая бровь теперь целиком возлежала на Павликином глазу. С усов продолжала течь вода. Мокрая шея неприятно мёрзла. Ватные плечи дедушкиного пиджака налились свинцом. Спина болела.
Павлик изнемогал.
«Если так будет продолжаться ещё полчаса, я умру», — решил Павлик и принялся чихать.
— Апчхи! — громогласно, на весь двор, чихал Павлик. — Апчхи! Апчхи!
Солнце скрылось, и во двор, подобно туману, стали медленно опускаться тихие прозрачные серые сумерки.
Вслед за ними, почти перед носом Павлика, из подъезда снова выплыла голубая детская коляска. Её везла уже знакомая Павлику женщина в круглых очках.
— Апчхи! — не сдержался и снова чихнул Павлик.
Женщина вздрогнула и завертела по сторонам головой.
— Товарищи, кто тут чихает? — вопросила она пустое пространство двора и заглянула под скамейку.
— Апчхи! — услышала она в ответ.
— Боже мой! Кто это? — Женщина наклонилась к подвальному окну и протёрла очки. — Ах! Иван Иваныч! Что вы тут делаете?
— Я?! — с натугой сказал Павлик. — Да вот, дышу свежим воздухом…
— Но как вы оказались в подвале?! Странно! Ах да, я понимаю. Ваша Земфира, наверное, опять сбежала? Она, наверное, заползла в подвал и вы её тут искали?
— Угу, — сказал Павлик, стараясь говорить сиплым шёпотом и безуспешно пытаясь понять, кем могла быть эта самая Земфира и зачем ей понадобилось ползать по подвалам?
— А что у вас с голосом? Вы говорите как-то странно. Вы, наверное, простыли в подвале?
За Павликиной спиной послышалось пение диванных пружин.
— Говорите, пожалуйста, тише! — испугался Павлик. — А то она проснётся…
— Кто проснётся? Земфира? А она что, нашлась?
— Да, — с отчаянием просипел Павлик. — Но сейчас дело не в этом. Я, понимаете ли, застрял… Помогите мне, пожалуйста, отсюда вылезти. А то там, в дверях, замок сломался.
— Ну конечно, конечно! — заволновалась женщина. — Сейчас я позову водопроводчика! Одну минуточку!
Через минуту она вернулась с водопроводчиком и двумя подслеповатыми старушками.
— Коля, вы поможете нам вытащить Ивана Иваныча? — сказала женщина. — Вытащить можно, Клара Макаровна, — сказал Коля-водопроводчик.
— Вытащить — это очень даже просто. За шею взял да и вытащил.
Услыхав эти слова, Павлик застонал.
— Ему плохо! — воскликнула Клара Макаровна. — Иван Иванычу плохо! Валидол! У кого есть валидол?
— Ну, я пошёл, — сказал Коля-водопроводчик. — Меня жильцы ждут. Я человек ответственный.
Две руки протянулись к Павликиному лицу. На каждой ладони лежала белая таблетка валидола. Павлику ничего не оставалось, как раскрыть рот и принять сразу обе таблетки.
Но не успел он ощутить во рту приятную свежесть валидола, как с ужасом почувствовал, что железная рука тёти Фариды схватила его за ногу!
Глава 17
«Я тебе покажу!»
— Я тебе покажу! — услыхал Павлик из глубины подвала. — Хулиган! Метла воровать! — и ощутил такой рывок за ногу, что обе таблетки застряли у него в горле.
Дикий приступ кашля охватил Павлика.
— Иван Иваныч, бедный! — засуетилась Клара Макаровна. — Он простудился в подвале! Ему плохо!
— Я тебе покажу, как склад инвентарь воровать! — вопила сзади тётя Фарида.
— Иван Иваныч, мужайтесь, мы сейчас вас вытащим! — волновалась Клара Макаровна. — Вера Степановна, давайте ещё раз попробуем!
Клара Макаровна и Вера Степановна вцепились в ватные плечи Павликиного пиджака и принялись что есть силы тянуть его вместе с Павликом наружу.
Никогда ещё Павлик не бывал в таком переплёте. В таком, можно сказать, двойственном положении.
Борьба между самоотверженной Кларой Макаровной и её помощницей Верой Степановной, с одной стороны, и тётей Фаридой, с другой, не приводила ни к каким результатам. «Ничья» продолжалась уже ровно пятнадцать минут.
На шестнадцатой минуте Клара Макаровна первая вышла из строя. Она вдруг покраснела и схватилась за сердце.
— Мне плохо, — сказала Клара Макаровна.
Вера Степановна подхватила её под руки и повела к лавочке.
Глава 18
«Где наша дочь?»
А что же происходило в шестьдесят восьмой квартире дома номер пятнадцать по Краснобаррикадному переулку, пока Павлик мучился в форточке у тёти Фариды?
А происходило там вот что.
Ничего не подозревающая Марина Сергеевна, придя с работы, спокойно сняла в передней туфли на каблуках, надела домашние тапки, привычно сожалея, что они, как всегда, обваляны густой Тимофе-евой шерстью, спокойно выложила в холодильник принесённые из магазина колбасу и сливки и направилась в комнату, чтобы узнать, что поделывает её сын, — не валяется ли на диване и не играет ли в пуговицы, вместо того чтобы полить на окнах цветы и вытрясти дорожки.
Она дошла до порога, на всякий случай заранее подготовив все, положенные в этом случае, упрёки, но у порога внезапно остановилась и удивлённо округлила глаза.
Странная картина представилась Марине Сергеевне! По всему полу были раскиданы апельсины и сушки, а на тахте, укрывшись с головой, спал Павлик!
Марина Сергеевна хотела немедленно рассердиться. Новое дело! Что это Павлику вздумалось швырять по полу апельсины?!
«Вот заработал бы на них сначала! Потом постоял бы в очереди! — гневно подумала Марина Сергеевна. — Знал бы тогда, как апельсинами кидаться!»
Но потом она вдруг удивилась и испугалась… Может, сын заболел? Может, у него высокая температура и он в бреду вытащил из холодильника апельсины и раскидал их по комнате?
Да, у него температура, определённо температура! Иначе почему он вдруг лёг спать, не дожидаясь ночи?
Обеспокоенная Марина Сергеевна на цыпочках подкралась к спящему Павлику, наклонилась над ним… и чуть не упала от неожиданности! Под одеялом спал вовсе не Павлик, а какая-то неизвестно откуда взявшаяся маленькая девочка!
Она спала раскрыв рот и слегка посапывая носом. Щёки у неё были круглые и румяные. Одна почему-то толще другой. На шее болталась вязаная белая косынка с толстым комом ваты.
Одной рукой девчонка обнимала тоже неизвестно откуда взявшегося свернувшегося в клубочек тощего, драного котёнка, другой — развалившегося на одеяле Тимофея.
Марина Сергеевна застыла с открытым ртом, не в силах прийти в себя от изумления.
«Что это значит? — проносилось у неё в голове. — Может, это я брежу?»
Она проглотила слюну, потрогала рукой совершенно холодный лоб, но тут в дверь громко зазвонили.
«Наверно, Павлик! — решила Марина Сергеевна. — Сейчас что-нибудь прояснится!» — и побежала в переднюю.
— Откройте! Сейчас же откройте! — услышала она ещё издали чьи-то чужие голоса. В дверь громко забарабанили.
— Кто там? — испуганно спросила Марина Сергеевна.
— Немедленно откройте! — вместо ответа услышала она, и в квартиру ворвались растрёпанная женщина в жёлтой шляпке и мужчина в сером плаще.
— Где наша дочь?! — с порога закричала женщина.
Глава 19
«Хочу к дедушке!»
— Какая дочь? — растерялась Марина Сергеевна. — Ах да, простите, там спит какая-то девочка!
Мужчина и женщина бросились в комнату.
— Анюточка! Доченька! — вскрикнула женщина и выхватила из постели сонного ребёнка.
Девочка проснулась и от испуга подняла рёв.
— Анюточка! Солнышко моё! Как я переволновалась! — рыдала женщина.
Мужчина стоял рядом, переводя растерянный взгляд с плачущей дочери на рыдающую жену, и тоже, как видно, сильно волновался.
— Простите, пожалуйста, — робко сказала Марина Сергеевна — но вы… Вы не можете мне сказать, как ваша дочь сюда попала?
— Это мы вас должны спросить! — закричала женщина. — Зачем вы её унесли? Зачем?
— Я никого не уносила, — растерялась Марина Сергеевна. — Должно быть, это какое-то недоразумение! Пять минут назад я пришла с работы, а эта девочка, ваша дочь, спит в моей постели!
— Но как же всё-таки наш ребёнок сюда попал? — удивился мужчина. — Анюточка, деточка, скажи, как ты сюда попала?
— Де-е-душка принёс, — капризно хныча и растирая кулаками сонные глаза, протянула девочка. — Хочу к де-е-душке! Где де-е-душка?
— Какой ещё дедушка? — в один голос воскликнули мужчина, женщина и Марина Сергеевна. — Деточка, какой такой дедушка?
— Дед Моро-о-з… Хочу к нему на ру-у-чки! — Губы у девочки скривились, и она снова громко захныкала.
Потрясённые родители и не менее потрясённая Марина Сергеевна широко раскрытыми глазами уставились друг на друга. Что за Дед Мороз? Какой ещё Дед Мороз?!
— Деточка, а ты не ошибаешься? — ласково спросил мужчина. — Какой он из себя, этот Дед Мороз? У него что, валенки, борода?..
— Не-е-т бороды… Он хоро-о-ший…
У него волосики из ниток…
Ах, мы не станем описывать конца этой сцены! Скажем только, что ни через десять минут, ни через полчаса ровным счётом ничего не прояснилось и все её участники, все действующие лица, остались, как говорится, в том же неведении, в каком пребывали в начале её.
Дело, короче, кончилось тем, что родители вместе с девочкой покинули дом Помидоровых, и Марина Сергеевна, наконец, осталась одна.
Глава 20
«Что происходит?»
«Что происходит? — думала Марина Сергеевна. — Что за чертовщина творится в моей квартире? Откуда взялась эта девчонка? Кто подсунул её в мою постель? Ничего не понимаю! Можно с ума сойти! И где, в конце концов, мой собственный сын? То целыми днями дома сидит — гулять не выгонишь, а то пропал — и нету! Куда он делся? Просто не знаю, что и думать!»
Дзы-ы-ынь!.. — зазвонил телефон.
— Алё! — схватила трубку Марина Сергеевна.
— Тётя Марина, здрасте, это Люся! А Павлик дома?
— Нету его! Не представляю, куда он делся, ведь поздно уже…
— Тётя Марина, вы не волнуйтесь. Он преступников ло… Ой! — запнулась Люська.
— Что? — закричала Марина Сергеевна. — Повтори, я не расслышала!
Дзынь-дзынь!.. — звякнул дверной звонок.
Марина Сергеевна бросила трубку и побежала к двери. Новый сюрприз ждал её на пороге.
— Боже мой, Павлик, зачем ты нацепил на себя эта хлам?! — в ужасе закричала Марина Сергеевна. — Что с тобой? Что за разводы на лице? Ты что, красился?!! Нет, я не выдержу, я просто с ума сойду сегодня! Что за безумный день! То какие-то Деды Морозы среди лета подкидывают мне чужих детей! То мой собственный сын выряжается как пугало огородное и пропадает неизвестно где! Отвечай, где ты был? Зачем ты надел дедушкин пиджак? Ну? Что же ты молчишь?
Но разве мог рассказать Павлик, где он был?
Разве мог рассказать, что, выслеживая шпионов, застрял он в форточке у тёти Фариды?
Что два санитара «скорой помощи» с большим трудом вытащили его оттуда?
Что Клара Макаровна, кинувшись его обнимать и увидев вблизи его лицо, упала в обморок и её пришлось везти в больницу в карете «скорой помощи»?
И что во всей этой кутерьме ему еле-еле удалось улизнуть?
Нет, не мог рассказать всего этого Павлик. Согласитесь, никак не мог. Поэтому он только тяжело вздохнул и принялся стаскивать с себя влажный пиджак.
— Я был у Славы Ферапонтова, — сказал Павлик. — Мы играли в домино.
И он свалился на диван и тут же заснул мёртвым сном…
Часть IV «Я их засёк!»
Глава 1
«Я их засёк!»
На следующий день Павлик проснулся с насморком и жуткой болью в спине.
«Почему у меня так болит спина?» — подумал он, потом вспомнил форточку, дождь и всё понял.
Зазвонил телефон. Павлик с трудом поднял руку и снял трубку.
— Ты почему не подходишь? — заорала трубка. — Я уже десятый раз звоню!
Павлик взглянул на часы. Было двенадцать.
— Я спал, — сказал Павлик.
— Он спит! — возмутилась трубка. — Интересно, a кто преступников будет ловить?
— Не кричи, — сказал Павлик. — Мне теперь торопиться некуда.
— Почему?
— А потому, что я вчера их засёк!
— Как это засёк? Прямо насмерть?!
— Да нет же. Я их ставку раскрыл. Явочную квартиру. Ты меня слышишь, Люсь? Их там оказалось трое: Лохматый, Борода, а ещё одна женщина по имени тётя Фарида. Правда, про неё я не уверен. Кажется, она просто дворник. Но они… они точно преступники! Возможно даже, что они… — тут Павлик понизил голос и огляделся по сторонам, — что они шпионы!
— Неужели?! — обрадовалась Люська. — Вот здорово!!! Как же ты это узнал?
— Потом расскажу, сейчас некогда. Мне ещё надо всё про девушку выяснить. Кто такая, чем занимается, поняла? Только никому ни слова. Это наша с тобой тайна, слышишь?
— Честное пионерское, никому не скажу! Можешь не сомневаться!
Глава 2
Доска с фотографиями
Остаток дня не был отмечен никакими событиями, кроме одного. Павлик пошёл в магазин и прямо против подъезда увидел на зелёной, свежевыкрашенной доске объявлений несколько поблёскивающих на солнце фотографий. На них были сфотографированы люди с тачками, лопатами и саженцами. Наверху большими красными буквами было написало: «НАШ СУББОТНИК».
Под всеми этими фотографиями была ещё одна. На ней сфотографирована группа смеющихся ребят. В центре Андрей с лопатой, по бокам бравые братья Петуховы, перед ними — Светка. Сзади же, из-за Тольки Петухова, наполовину высовывалось кислое-кислое, как показалось Павлику, его собственное лицо. Да, все улыбались, один Павлик не улыбался.
Под фотографией было написано:
«Дети нашего двора выкопали пять больших ям для деревьев и высадили в клумбу двадцать пять штук цветочной рассады. Особенно отличился Андрей Караваев. Молодцы, ребята!»
Павлик вздохнул. Ну ничего. Скоро здесь появится и другая фотография. Да не такая маленькая, а раз в пять больше. Уж на ней-то Павлик будет не где-то сбоку и не кислый, как лимон. Он будет сфотографирован крупным планом, весёлый, смеющийся. И написано будет под этой фотографией вот что: «Мальчик из нашего двора Павлик Помидоров собственноручно выследил и обезвредил целую шайку опасных преступников! Молодец, Павлик!!!»
Глава 3
Запись восьмая
18 июня.
Всё идёт хорошо! Я был на «трубе». Оказывается, это вовсе не труба, а Трубный переулок. У них там преступное логово. Жалко, что мне эта девчонка со свинкой все планы спутала. Но ничего, они всё равно уже почти в моих руках! Маме пришлось наврать про девчонку, это очень неприятно, но я потом ей всё объясню, сейчас я иначе не мог.
Сегодня займусь девушкой, узнаю, кто она такая. По-моему, она учёная. Эти мошенники хотят выпытать у неё ценные секретные сведения.
Но это им не удастся! Она живёт напротив меня, только ниже, на втором этаже. Я хотел в бинокль разглядеть, что она делает, но дерево заслоняет. Сегодня вечером возьму бинокль и полезу на сарай. Его крыша вровень с её окном.
Скорей бы настал вечер!
Глава 4
Павлик лезет на крышу
И вечер не заставил себя ждать.
Он был удивительно хорош, этот июньский вечер!
Он вошёл во двор, помахивая распустившимися ветками чёрной смородины, тёплый, как парное молоко, украшенный первыми, ещё не очень заметными звёздочками.
Он вошёл во двор дома № 15 по Краснобаррикадному переулку и уселся на лавочку рядом с лифтёршей тётей Катей.
— Добрый вечер, тётя Катя! — вежливо сказал вечер. — Как жизнь? Как дела?
— А? — не расслышала старушка.
— Как дела, спрашиваю? — повысил голос июньский вечер.
— Хорошо, милок! — обрадовалась тётя Катя. — Вовка-внук в командировку поехал. Прислал бандероль. Кухонных полотенцев две штуки и шоколадный набор «Лето».
— Хороший человек Вовка-внук! — сказал июньский вечер, взмахнул рукой, и запах цветущих кустов смородины поплыл по двору дома № 15.
— Хороший человек Вовка-внук! — как эхо, откликнулась тётя Катя. — Не пьёт. В техникуме учится.
Но этого июньский вечер уже не слышал. С удивлением взирал он на Павлика Помидорова, который с театральным биноклем на шее, воровато оглядываясь, выходил из подъезда. А Павлик, не обнаружив во дворе никого, кроме глуховатой тёти Кати, направился к двухэтажному каменному строению неизвестного назначения, которое находилось как раз между двумя пятиэтажными домами, обогнул его и смело полез наверх по старенькой лестнице, приставленной к кирпичной стене.
Минута, другая — и Павлик был на крыше.
Глава 5
Таинственное слово
Отсюда открывался прекрасный вид прямо в нужное Павлику окно. Шторы были распахнуты, на столе горела настольная лампа с красным абажуром.
Павлик стал на колени и поднял к глазам бинокль.
Низко склонилась над столом русая девушкина макушка. Прямые волосы свешивались по бокам строгого, сосредоточенного лица и почти доставали до сетки бесчисленных линий, начерченных на белом листе бумаги.
Крупные, красивые, чётко нарисованные буквы так и запрыгали перед окулярами театрального бинокля.
Наверху на листе было написано всего два слова, одно короткое, другое очень длинное.
— «Проект…» — прочёл Павлик по буквам первое.
Ого! Проект!
Павлик в сильнейшем волнении заёрзал на коленках.
— Проект! План, значит? Она чертит план! Постой-ка, а план чего? Какой план?
Он снова поднял к глазам бинокль и стал читать дальше.
— «Проект ЦНИИ…» Чего? Что там написано такое? «ЦНИИ… Строй… ремонт…»
Но тут он запутался и стал читать снова:
— «Цниистройматремонтпром…»
Слово не кончалось. Оно было бесконечное. Непонятное и таинственное, оно тянулось через весь верх белого листа, и, как ни пытался прочесть его Павлик, ничего не получалось. Он запутывался.
— Ф-фу! — Павлик провёл рукой по вспотевшему лбу. — Что же оно значит и как оно, в конце концов, звучит?
Глава 6
«Зачем ты мучаешь кошку?!!»
А внизу, на земле, тем временем происходило вот что.
Чёрная дворняжка спугнула с забора толстого белого кота и, как борзая за зайцем, понеслась за ним через весь двор.
Тимофей (а это был он), обезумев от страха, нёсся перед носом дворняжки.
Вон он подбежал к сараю, у которого на лавочке мирно беседовали тётя Катя и Дмитрий Ферапонтович Волков, со всего маху прыгнул на товарища Волкова, перескочил с него на ствол рябины и стал карабкаться наверх.
— Ах! — громко воскликнул Светкин дядя, но его вскрик был перекрыт оглушительным лаем собаки.
Дворняжка осатанело кидалась на ствол, лаяла и даже кусала с досады рябиновую кору.
— Товарищи, чья это собака?! — вскочил Светкин дядя. — Почему без намордника?! Уберите её! Она бешеная!
Пока он произносил эти слова, Тимофей добрался до верхней ветки рябины и, увидав рядом, на крыше, хозяина, издал жуткий, холодящий душу вопль.
— Что здесь происходит?! — не на шутку рассердился Дмитрий Ферапонтович. — Куда смотрит общественность? Кошмар какой-то! Развели, понимаете ли, беспризорную живность!..
Но тут дворняжка взревела вовсе уж не собачьим голосом и, видно потеряв терпение, вскочила на ствол всеми четырьмя ногами.
Тимофей большими глазами поглядел вниз, потом с мольбой взглянул на Павлика и, ища спасения, прыгнул с рябины прямо хозяину на грудь!
От неожиданности Павлик ахнул и выронил бинокль.
Следуя законам тяготения, бинокль стал падать вниз.
— Это возмути… — произнёс Дмитрий Ферапонтович, но тут бинокль, отражая в окулярах нежно-зелёные узорчатые листья рябины, упал ему на голову.
Дмитрий Ферапонтович закрыл глаза и бухнулся на лавку.
— Караул! — не разобравшись, на весь двор завопила лифтёрша тётя Катя.
Услыхав тёти Катин крик, Лена (так звали девушку) вскочила из-за письменного стола и бросилась к окну. Она перевесилась через подоконник и стала глядеть вниз, но тут рядом с ней, совсем близко, раздался жалобный кошачий вой.
Прямо перед собой Лена увидела на крыше сарая мальчишескую фигуру, сжимающую в руках белую кошку.
— Что ты делаешь?! Сейчас же отпусти животное! — заволновалась Лена. — Бессовестный мальчишка! Зачем ты мучаешь кошку?!
— Я не мучаю, — сказал тонким голосом мальчишка. — Это он меня мучает, царапается, как чёрт!
Павлик попытался отодрать от себя дрожащего крупной дрожью кота, но Тимофей не выпустил хозяина из своих цепких объятий и только взвыл и вовсе уж дурным голосом.
— Гадкий, гадкий мальчишка! Если ты не прекратишь издеваться над кошкой, я позову соседей!
И в эту минуту под окнами раздался пронзительный крик тёти Кати:
— Граждане добрые! Митрию Ферапонтычу голову проломили!
Глава 7
Волнение под деревом
Во дворе дома № 15 под большим раскидистым деревом колыхалась толпа. Посреди толпы, на зелёной скамейке, в коричневой вязаной жилетке с оленями лежал Дмитрий Ферапонтович Волков. Племянница Светка прикладывала к его лбу платок, смоченный «Тройным» одеколоном, Лена обмахивала его соломенной шляпой, лифтёрша тётя Катя трясла над ним чёрным биноклем.
— Люди добрые! — оглашала воздух тётя Катя. — Глядите, чего на нашего Митрия Ферапонтыча сверху кинули.
— Кто? Кто кинул? — волновалась толпа.
— Вон он, разбойник! — грозила кулаком тётя Катя. — На крыше сидит! Был бы тут Вовка-внук, он бы ему показал, как на крыши влезать да над людьми измываться!
На балконы спешно выбегали люди.
— А зачем он туда залез?
— В окна подглядывал, охальник!
— Снять его оттуда! Стащить! Хулиганьё! Вот молодёжь пошла! Куда школа смотрит?
Пять человек во главе с Андреем бросились на крышу сарая, и вскоре, к великому ужасу стоявшей на балконе Марины Сергеевны, бледный Павлик Помидоров вместе с горячо обнимавшим его котом был спущен на землю.
Глава 8
Запись девятая
19 июня.
Всё ужасно!!! Зря я старался, хотел эту девушку от преступников спасти! Пусть похищают! Вчера больше всех кричала, даже ущипнула меня. Как будто я этого её соседа нарочно убить хотел! А он, между прочим, своей головой мой бинокль сломал, а сам только шишкой отделался! А потом она всем стала рассказывать, что я кошек мучаю, что я вообще какой-то изверг! Они все на меня накинулись, а я даже объяснить ничего не мог. Прямо ужас какой-то! И эти все сбежались, смотрели на меня, как на ненормального. Светка так прямо чуть не с кулаками на меня лезла, а Андрей всё пальцем у лба крутил. Ладно, им же хуже! Пускай сами преступников ловят! А то здорово у них получается — мошенники у них на свободе под носом разгуливают, а честного человека обругали и опозорили. А потом ещё и мама на меня накинулась, разве ей что-нибудь объяснишь? Никто меня не понимает! Никто! Вот возьму и уеду из дома! На Север поеду, гидроэлектростанцию строить!
В пустой квартире резко прозвучал телефонный звонок. Мрачный, как туча, Павлик нехотя поднялся со стула и взял трубку.
— Павлик, это я! Ну, что там? Рассказывай скорее!
— Нечего мне рассказывать.
— Как нечего? Говори про девушку! Ты выяснил, кто она?
— Выяснил.
— Ну?
— Вредина и злюка, вот кто.
— Да ты что, заболел, что ли?
— Заболеешь тут. Слышала бы, как они все меня ругали, когда я на сарай залез!
— Да ты наплюй на них, Павлик! Не огорчайся! Хочешь, я тебе на скрипке по телефону поиграю?.. А может, хочешь с Ураном поговорить? Уран, Уран, иди сюда!
В трубке раздалось нежное собачье повизгивание, но тут же голос Лидии Сергеевны строго произнёс:
— Павлик, прошу тебя, не отвлекай Люсю. Она ещё не кончила заниматься музыкой.
Трубка загудела. Павлик бросил её на рычаг и с досадой огляделся. Хотелось громко возмущаться, плакать от обиды и бить кулаком по столу.
Павлик со злостью пнул стул и отправился на кухню. Там он швырнул на пол крышку со сковородки и стал руками есть холодную картошку. Картошка была покрыта белой плёнкой застывшего жира.
— Тьфу! — плюнул Павлик, отпил прямо из кастрюли глоток компота и с тоской поглядел в окно.
«Да, я Тефтеля, — думал Павлик. — И останусь Тефтелей на всю жизнь. Ничего я не смогу сделать замечательного, вообразил чёрт знает что! А на самом деле, что ни сделаю, всё получается глупо и смешно. Надо родиться таким, как Андрей. У таких людей всё получается, их все любят, они всем нужны. А я не Андрей. Я просто толстый, нелепый мальчишка и ни на что хорошее не способен. Да, не повезло Люське, что у неё такой брат».
Ах, дорогие читатели, может быть, вам трудно понять мучения Павлика? Вполне возможно, вы не такие обидчивые, не такие ранимые. Ведь все люди разные. Одного нисколько не смущает, что у него, скажем, нос длинноват, для другого — это тяжкое испытание на всю жизнь. Один, скажем, всегда весел и сам и других заражает весельем. Другой — частенько хандрит и на окружающих тоску наводит. Один ловок, силён, как Андрей. Другой немножко похож на нашего Павлика, малость неуклюж, чудаковат и сам страдает от этого.
Ну так что ж? Главное ведь не в этом, правда, читатели? Не в том, какой у тебя нос и крепкие ли у тебя мускулы. Не в том, обидчивый ты или не обидчивый. Не в том, всегда ли ты весел или хандришь потихоньку. Главное в другом, совсем в другом… В чём? Не будем давать ответ на этот вопрос. Вы, читатели, если не глупы, и сами его дадите.
Глава 9
Груша на голове
По небу плыли пухлые серые облака.
Под облаками пятиэтажный дом глядел на мир начищенными окнами. В окнах стояли кактусы и сидели кошки.
— У-у, — погрозил им всем Павлик.
И тут его кулак застыл в воздухе.
Внизу по дорожке шла девушка в джинсах.
В руках у девушки качался коричневый кожаный рулон, в каких носят свёрнутые в трубку чертежи.
За девушкой шёл Лохматый. Шёл и пронзительным взглядом буравил девушке спину.
Вот он вытянул руку и что-то сказал.
Девушка не обернулась.
Тогда Лохматый в два прыжка догнал девушку и пошёл рядом.
Павлик так и подался вперёд. Все обиды сразу улетучились у него из головы. Он не отрывал глаз от идущих внизу людей.
— Постойте, девушка! — Лохматый схватил девушку за рукав.
Трясущимися руками принялся Павлик открывать окно.
Лена выдернула руку.
— Послушайте, что вам нужно? Зачем вы за мной идёте?!
— Извините меня, но мне нужно с вами поговорить. Всего две минуты! Я прошу вас, остановитесь!
— Я тороплюсь, — сказала Лена и хотела пойти дальше, но Лохматый загородил ей дорогу.
— В таком случае, я вас никуда не пущу! — нагло заявил он.
— Я закричу, — сказала Лена.
Павлик заметался по квартире. Что делать? Как помочь этой девушке, которая вчера так громко срамила его при всех! Сейчас Лохматый попытается завязать с ней знакомство! Сейчас он, возможно, станет выпытывать у неё какие-нибудь важные, секретные сведения! Надо действовать немедленно! Надо что-то решительно предпринять!
Павлик кинулся к холодильнику, выхватил оттуда кастрюлю с компотом и потащил к окну…
— Лена, неужели вы не можете меня выслушать?
— Откуда вы знаете, как меня зовут?
— Я всё про вас знаю. Дайте сюда ваш рулон!
«Рулон захотел? Больно ты хитрый! Вот тебе рулон! Получай!» — И Павлик перевернул кверху дном белую эмалированную кастрюлю и выплеснул её содержимое прямо на голову Лохматого.
Последнее, что видел Павлик, когда втаскивал кастрюлю обратно, была мокрая макушка Лохматого с тёмно-коричневой грушей посредине и плечи пиджака, обильно усыпанные изюмом и черносливом.
Последнее, что он слышал, был пронзительный девушкин вопль:
— Я тебя видела! Видела! Гадкий мальчишка! Опять хулиганишь? Опять за своё? Ну, погоди! Ну, смотри у меня!
Через минуту в дверь со страшной силой забарабанили.
— Открывай! Немедленно открывай! — послышался женский голос.
Дрожа от возбуждения, Павлик нажал на язычок замка, но — странно! — замок почему-то заело!
Бывают иногда такие неожиданные, необъяснимые моменты в жизни, и именно в какие-то очень ответственные минуты.
Человек, к примеру, спешит на самолёт, торопится, волнуется, опаздывает, и вдруг… застревает в лифте! Или спешит на встречу, от которой зависит вся его жизнь, а автобус всё не идёт и не идёт, а потом приходит переполненный до отказа, и залезть в него невозможно, и он уходит, уходит… и человек смотрит ему вслед, с отчаянием качая головой и проклиная всё на свете.
Вот такое случилось и с Павликом.
Он открыл бы дверь! Он сказал бы! Не побоялся бы Лохматого, честное слово! Не побоялся!
Но…
— Я не могу открыть, — сипло сказал за дверью Павлик, с отчаянием борясь с дверным замком.
— Ах, не можешь?! Ну ладно! Попадись только мне в руки! Да я тебя!.. Да я просто не знаю, что с тобой сделаю!!!
— Леночка, не сердитесь так, — услышал Павлик весёлый голос Лохматого. — Да это же пустяки: компотом облили! Даже приятно. Гораздо приятнее, чем супом, например. Эй, ты, слышишь? Спасибо, что не щами меня облил!
И Лена вдруг засмеялась.
— Ой, а у вас груша на голове! — тоненько сказала она. — И тут, на носу, изюм…
— Неужели изюм? — обрадовался Лохматый.
И они захохотали там, за дверью, как сумасшедшие.
— Ой, не могу! У вас на воротнике чернослив!
— Спасибо, что не пельмени!
Раскачиваясь от смеха, они вышли из подъезда. Рыжий девушкин рулон был в руках Лохматого.
— Придётся идти ко мне, — громко сказала Лена. — Вы же не можете в таком виде по улицам ходить. Надо вас почистить и высушить.
— Конечно! — в восторге воскликнул Лохматый. — Конечно, Леночка! Вы совершенно правы!
И, помирая со смеху, они вошли в подъезд напротив.
Часть V «Павлик, выходи!»
Глава 1
Верёвка из простыни
— Что я наделал! — бил себя кулаками по голове Павлик. — Что я наделал! Дурак! Идиот! Своими руками всё устроил. Ведь ему только и надо было к ней домой проникнуть!
Лихорадочно набрал он Люськин номер и заорал в трубку:
— Алё, Люська, это я! Ты меня слышишь? Люська, они пошли к ней! К ней пошли, ты слышишь! Лохматый и она! Они пошли к ней! Домой!
— Ну да! — ужаснулась Люська. — Неужели прямо к ней? Так что же ты сидишь?
— А что мне делать? У меня замок сломался, я из дома выйти не могу! — в отчаянии воскликнул Павлик.
— Подумаешь, сломался! А ты по верёвке спустись на улицу. Я один раз так удрала, когда меня дома заперли. Ты давай там времени не теряй, спускайся, а мы с Ураном сейчас приедем. Ты без нас его не лови, слышишь?
— Слышу, — сказал Павлик. И заметался по квартире в поисках верёвки.
Нечего и говорить, что верёвки в доме не оказалось. В ящике кухонного шкафа были какие-то тоненькие коричневые обрывки, больше похожие на нитки. И всё, и больше ничего. Да, ещё под диваном валялись старые прыгалки, забытые Люськой…
Павлик в ярости швырнул прыгалки в угол.
Он был весь красный. Он тяжело дышал. Глаза выпучились как у рака. Такого напряжённого момента в жизни не было ещё у Павлика Помидорова.
«Сейчас приедет Люська, — думал Павлик, — а я ещё дома! Что же делать! Думай, голова, думай, думай, думай! Придумай, пожалуйста, что-нибудь! Ну пожалуйста! Ну поскорее!»
И голова Павликина придумала.
Она вспомнила, как поступали в кино бегущие из тюрьмы преступники. Они рвали на полосы простыню и связывали верёвку из этих полос.
И Павлик поступил так же. Решительно разрезал он ножницами лучшую мамину простыню в горошек, связал полосы друг с другом, прикрепил один конец самодельной верёвки к балкону, другой — перекинул во двор…
Ах, чёрт, коротка верёвка! До земли остаётся не меньше трёх метров!
Павлик снова заметался по квартире, но быстро взял себя в руки. Выражение отчаяния сменилось на его лице выражением суровой решимости. Плевать! Коротка так коротка! И так сойдёт! Главное, спуститься вниз, а там уж можно и спрыгнуть. Ничего. Не стеклянный. Не разобьюсь.
Волнуясь, Павлик крепко-накрепко привязал верёвку к балкону, перешагнул балконную решётку и уцепился обеими руками за верёвку.
Опустил одну ногу…
Верёвка подозрительно затрещала. Стало немного жутко, захотелось закрыть глаза, голова закружилась…
«Спокойно!» — приказал себе Павлик, опустил вторую ногу и всей тяжестью повис на верёвке.
Ох, как затрещала верёвка! Выдержит ли она Павлика? Не знаем, право слово, не знаем!
Лазил ли Павлик по верёвке раньше, скажем, в третьем классе или, к примеру, в детском саду?
Нет, не лазил никогда. Ни в четвёртом, ни в третьем классе, ни в детском саду.
Волнуется ли Павлик? Дело рискованное: верёвка-то ненастоящая и не с первого этажа приходится спускаться!
Нет, не волнуется!
Беда только — верёвка почему-то вертится вокруг своей оси, как будто кто нарочно её закрутил.
Павлик ожидал чего угодно, только не этого! Почему она вертится? И когда остановится? Но верёвка вертелась и вертелась…
Голова у Павлика закружилась. Он зажмурился, стараясь не видеть, как всё поплыло перед глазами, и с закрытыми глазами стал по очереди отдирать руки от верёвки, потихоньку сползая вниз.
Но тут новая беда! Не успел Павлик спуститься на полметра, как верёвка принялась бешено раскачиваться! То ли ветер подул, то ли ещё что, но теперь Павлик крутился и раскачивался на верёвке, как циркач в цирке, с той только разницей, что в цирке взволнованная публика рукоплещет храброму циркачу, а здесь две кошки и чёрная дворняжка с удивлением взирали на болтающегося под балконом мальчишку.
— Ты что, парень, белены объелся? — крикнул рабочий в спецовке с железным болтом в кармане. — А ну, слезай! Слезай, кому говорят!
Хорошо говорить — слезай! Лезть было страшно трудно.
Пальцы мёртвой хваткой вцеплялись в верёвку, плечи онемели, руки дрожали, приходилось огромным усилием воли отдирать их от верёвки, чтобы сползать вниз.
«Что же ты медлишь! — ругал себя Павлик. — Ведь он может убить её! Скорее слезай! Скорее! Скорей!»
И вот Павлик уже на расстоянии трёх с половиной метров от земли.
Тр-р-рк! Верёвка с треском лопнула, и с высоты трёх метров Павлик упал в клумбу, прямо в только что посаженные Светкой анютины глазки.
— Караул! — завизжала в окне вездесущая тётя Катя. — Зелёные насаждения ломают!
И в это время вышел из подъезда Андрей. На поводке он вёл своего огромного чёрно-серого Брута.
Глава 2
«Андрей, идём со мной!»
Павлик вскочил, не отряхиваясь.
Какое везение! Брут! Немецкая овчарка! Лохматый сразу её испугается! Брут на него набросится, искусает, собьёт с ног! Да с такой собакой даже самый сильный мужчина не справится!
И без колебаний Павлик бросился к Андрею.
— Андрей! Андрей! — горячо заговорил Павлик. — Идём со мной! Пожалуйста, идём! У тебя Брут! Он очень нужен! Очень, понимаешь?!
— Куда это?
Андрей жевал резинку и, иронически улыбаясь, оглядывал с головы до ног перемазанного землёй, взлохмаченного, с лихорадочно блестящими глазами Павлика.
— Что с тобой, Тефтеля? Уж больно ты сегодня чистенький!
— Да послушай меня! В том подъезде преступление готовится! Я потом всё объясню, а сейчас некогда, бежим скорее! Брута он испугается, непременно испугается!
— Какое ещё преступление?! Спятил ты, что ли?
— Клянусь! Дело очень серьёзное! Жизни одного человека грозит опасность!
Андрей недоверчиво усмехнулся.
— Хватит врать, Тефтеля!
— Вот честное слово! Честное пионерское! Вот честное, честное…
Вид у Павлика был такой взволнованный, что усмешка сползла с лица Андрея. Он даже побледнел немного.
— Так, может… может, в милицию сообщить?
— Не успеет милиция!
— Не успеет?.. Так что же делать?
— Я же сказал: бежать туда надо. Ты, я и Брут. Втроём мы справимся.
— Но я… я не могу, — совсем побледнел Андрей. — Никак не могу. У меня соревнование ровно в три пятнадцать, а сейчас без пятнадцати!
Эх!!! Павлик отчаянно махнул рукой, оглядел пустой двор и бросился к невысокому плотному молодому человеку, который направлялся к пятому подъезду с большой картонной папкой под мышкой, в каких обыкновенно художники носят свои рисунки.
— Дяденька, прошу вас, пойдёмте со мной! В том подъезде преступление готовится! Там один тип похитить хочет… украсть…
— Украсть?!
Молодой человек, придерживая папку, бросился за Павликом.
Павлик оглянулся на бегу. Во дворе Андрея не было.
Глава 3
Вопли за дверью
Возле подъезда стояла чёрная блестящая машина иностранной марки.
В машине — руки на руле — сидел громадный рыжий детина в чёрных очках.
— Это их машина! — зашептал Павлик. — Это сообщник. Он ждёт его, понимаете?
Рыжий с каменным лицом, не шевелясь, сидел за рулём. Громко тарахтел заведённый мотор…
Павлик, а вслед за ним молодой человек с папкой проскочили перед носом машины, вбежали в подъезд, в мгновение ока взлетели на второй этаж и, еле переводя дух, остановились перед коричневой дверью.
За дверью стоял невообразимый шум.
Слышались душераздирающие вопли. Молодой человек грохнул ботинком в дверь. Она распахнулась…
Глава 4
Люська спешит на помощь
А в это самое время Люся Синицына вместе со своим Ураном мчалась через всю Москву на помощь брату.
Она мчалась на мотоцикле.
Не на своём, конечно.
Она мчалась на мотоцикле участкового милиционера Владимира Павловича Милюкова, с которым её и её маму Лидию Сергеевну связывала давняя дружба. Мы не будем рассказывать сейчас об истории этой дружбы, нам некогда. Но если вы очень захотите узнать, как Люся Синицына и её мама познакомились и подружились с милиционером Милюковым, советуем вам прочесть книжку «Рассказы Люси Синицыной, ученицы третьего класса».
Итак, Люся Синицына и милиционер Милюков спешили на помощь к Павлику Помидорову.
Люся сидела в коляске. Она обнимала за шею своего рыжего с чёрным пятном Урана.
— Ты не волнуйся, Уранчик, — говорила она. — Мы как туда вбежим, ты сразу на него кидайся! Он такой длинный, в кожаном пиджаке. Ты его сразу узнаешь. Ты на него кидайся и кусай побольней, понял? И смотри, чтобы он не удрал!.. Владимир Павлыч, ну скоро мы приедем?
— Скоро, — хмуря белые брови, сказал милиционер Милюков.
— А пистолет вы взяли?
— Взял, — был короткий ответ.
Милицейский мотоцикл на всех парах нёсся к Краснобаррикадному…
Глава 5
«Он меня убил!»
Итак, дверь распахнулась.
Представшая глазам вбежавших комната была… пуста. То есть она не была пуста. В ней стоял большой письменный стол, заваленный чертежами и бумагами, заставленный керамическими баночками с ручками, линейками и карандашами; голубой платяной шкаф, из-под неплотно прикрытой дверцы которого ярко-зелёной змейкой выползал шёлковый женский шарф; тройное зеркало с полочкой, на полочке разноцветные флакончики, тюбики, серебряное кольцо, узкий браслет и фотография американского певца Дина Рида.
В зеркале отражались книжные полки и прикнопленные к ним лакированные синие, зелёные, красные обложки иностранных журналов, с которых таинственные красавицы, томно прикрыв глаза, глядели на Павлика. Под красавицами стоял на тумбочке большой, как видно, новый магнитофон, рядом — старый дагестанский кувшин с длинным узким горлом и благоухающими на всю комнату жёлтыми нарциссами.
Как видите, комната была отнюдь не пуста, но в ней не было ни души. Ветер разгуливал по паркету, колыхались на окнах занавески.
— Боже мой! — донёсся из кухни тихий-тихий стон. — Он меня убил!
Молодой человек, дико озираясь, схватил с тумбочки первое, что попалось под руку (а под руку попался кувшин с нарциссами), и бросился в кухню.
Павлик за ним…
И вот что они увидели.
В углу кухни светился слабым зелёным светом экран телевизора. На экране растрёпанная женщина прижимала к груди окровавленный платок… А за жёлтым кухонным столиком с чашкой чая в руках совершенно спокойно сидел Лохматый! Он был в майке. Его широченные разбойничьи плечи прикрывал ажурный вязаный женский платок.
Рядом молодая девушка гладила утюгом мужскую рубашку, и густой белый пар обнимал её лицо.
Глава 6
Сцена в кухне
Молодой человек, сжимая одной рукой папку, а другой кувшин, остановился в дверях кухни с выражением крайнего изумления на лице.
— Это ты? — тихо сказал он и принялся делать ртом такие движения, которые делает рыба, выброшенная на берег.
Лохматый поперхнулся чаем и вскочил.
Девушка открыла рот и опустила утюг на рубашку. Рыжее пятно расползлось под утюгом.
В квартире запахло палёным.
— Старик, что ты здесь делаешь? — растерянно произнёс молодой человек, наконец перестав открывать и закрывать рот.
— Чай пью, как видишь, — мучительно кашляя, ответил Лохматый. — Лучше скажи, как ты сюда попал, Борода?
— Старик, мне сказали, что тут… готовится какое-то преступление! Что ты… хочешь… что-то там… украсть.
— Кто вам мог такое сказать?! — возмущённо воскликнула девушка.
— Вот этот мальчик! — Молодой человек повернулся, и все трое увидели за его спиной Павлика Помидоров.
«Надо спасаться, бежать, пока не поздно!» — в страхе подумал Павлик, но в эту трудную минуту ноги отказались его слушаться, они никак не могли оторваться от пола…
— Да это же тот самый хулиган! — закричала Лена. — Держите его, Гена! Надо отвести его в милицию!
Павлик ещё раз попробовал оторвать ноги от пола, тщетно. Ноги казались железными, пол — магнитным.
Лохматый неумолимо надвигался. Его холодные серые глаза, казалось, пронзали Павлика насквозь.
— Ага, попался!!
Жёсткая рука легла на Павликино плечо. Пальцы сдавили его, как клещи.
— Милиция нам ни к чему, — сквозь зубы процедил Лохматый, наклоняясь над Павликом. — Сейчас мы сами с ним поговорим! Ну, как здоровье гусениц?..
— Старик, но ты в таком виде! — вмешался Борода. — Оделся бы сначала!
— Одеться? Да этот чёртов малый мне рубашку компотом облил! — крикнул Лохматый и со страшной силой тряхнул Павлика за плечо.
Глава 7
Милиционер Милюков
И в эту самую секунду оглушительный лай загремел в квартире № 37, и рыжий пёс с чёрным пятном на боку бросился на Лохматого и цапнул его за руку.
Лохматый взвыл и отпустил Павликино плечо.
— Ваши документы! — раздался строгий зычный голос, и перед обомлевшими преступниками вырос милиционер с белыми бровями и толстым носом. — Ваши документы, — строго повторил милиционер и навёл на злодеев дуло пистолета.
Совершенно растерявшиеся преступники принялись шарить по карманам. Стараясь казаться спокойным, Лохматый протянул участковому паспорт. Рука его слегка дрожала: паспорт несомненно был фальшивый.
Участковый Владимир Павлович раскрыл паспорт и нахмурил брови.
— Та-ак… Рюмкин Геннадий Васильевич… Где работаете, гражданин Рюмкин?
— Я?.. Извините, товарищ милиционер, но что всё это значит? Почему я должен?..
— Где работаете, гражданин Рюмкин?! — возвысил голос милиционер Милюков.
— Ну, если вам так хочется знать, — в журнале.
— В каком таком журнале?
— В журнале «Молодость».
Милиционер поднял брови и сурово оглядел Лохматого.
— Та-ак… В журнале, значит?.. Ладно, сейчас разберёмся… Ваши документы! — повернулся он к Бороде.
— У меня нет с собой документов. Дома остались. Но Геннадий Васильевич может подтвердить, что мы с ним в одном журнале работаем. Мы, видите ли, коллеги, товарищ милиционер.
И тут из-за спины участкового выступила доселе скрывавшаяся там Люська.
— Не верьте им, Владимир Павлыч! — закричала Люська. — Никакие они не калеки! Они оба шпионы! Вот этот вот хотел эту девушку украсть, а вот этот ему помочь пришёл!
— Час от часу не легче! — воскликнула Лена. — Послушайте только, что болтает эта девчонка! Гена, вы слышите? Оказывается, вы меня украсть хотели!
И тут произошло нечто странное. Нечто такое, что не лезло ни в какие ворота.
— Ну, вообще-то, Лена, я вас действительно с удовольствием бы украл! — вдруг, глупо улыбаясь во весь рот, заявил Лохматый.
— Вот видите! — обрадовалась Люська. — Он сам признался! Сам!
— Помолчи, Люся, — строго сказал участковый. — Без тебя разберёмся!
И тут заговорил Павлик Помидоров.
— Она не напутала, — горячо и взволнованно сказал он. — Эти люди в самом деле преступники. Я их давно выследил, я всё про них знаю. Вот у этого кличка «Старик», вот у этого «Борода», а ещё у них есть помощница, по кличке «тётя Фарида»…
Глава 8
Фото Рюмкина
Но Павлик не успел договорить. Гром потряс квартиру № 37. Преступники захохотали.
Они хохотали, взявшись за бока, раскачиваясь, плача от смеха.
— Ох-хо-хо-хо! — хохотал Старик.
— Ух-ху-ху-ху! — хохотал Борода.
— Ой, не могу, умру! — надрывался Лохматый.
— Держи меня, сейчас лопну! — вторил его приятель. — Так вот, значит, где собака зарыта? Вот, значит, за кого нас эти дети приняли?!! Ух-ху-ху-ху… За преступников! Мама родная, да какие же мы преступники? Я художник Юрий Соколов, а мой друг Ге-на…
— Всего-навсего фотограф! — воскликнул Лохматый.
— Ну, это он, пожалуй, скромничает! — возразил, вытирая слёзы, Борода. — Я вам покажу сейчас, какой это «всего-навсего фотограф». Замечательные вещи делает. Глядите-ка сюда… Вот, прошу внимания! — и вынул из папки журнал «Молодость» в ярко-зелёной обложке и раскрыл его.
— Боже мой! — тихо охнула Лена. — Да это, кажется, я!
Посредине журнала красовалась фотография. Она была большая, во всю журнальную страницу.
На лавочке вся в солнечных пятнах сидела Лена. Маленькие зубчатые тени от листьев скользили по её волосам.
Лицо её было серьёзно и сосредоточенно. В руках — тонкая веточка. Склонившись, Лена чертила веточкой по земле иксы, игреки, квадраты и треугольники. Внизу, под фотографией, было написано: «Скоро экзамены. Фото нашего собственного корреспондента Геннадия Рюмкина».
Глава 9
Конец сцены в кухне
Пять минут в полном молчании, сердито насупив белые брови, милиционер Милюков разглядывал фотографию. Пять минут, целых пять минут никто из присутствующих не проронил ни слова. Борода глядел на Лохматого, Лохматый и Лена глядели друг на друга, Люська глядела на Павлика, а Павлик глядел в пол.
Не то чтобы глядел, а прямо-таки впился в пол, согнулся в три погибели, низко-низко наклонил голову, как будто хотел лбом упереться в крашенные лаком половицы. На шестой минуте…
— Гм, — сказал участковый и, обернувшись, так строго поглядел на Люську, что брови его совсем сошлись у переносицы. — Гм, — сказал он снова. — Неувязочка вышла, товарищи! Вот эта особа… товарищ Люся… кое-что напутала. Да. У неё, знаете, вечно фантазии в голове…
И вдруг милиционер застенчиво улыбнулся.
— А я-то думаю, что это мне так ваша фамилия знакома, товарищ Рюмкин! Да ведь я за вашими достижениями давно слежу! Я, если можно так выразиться, ваш поклонник в области фотографии, вот как.
— Неужели?! — обрадовался Лохматый. — Так будем знакомы! Меня зовут Гена. — И Лохматый протянул милиционеру широкую, как лопата, ладонь.
— Милюков. Владимир Павлыч, — зарделся участковый. — Очень рад лично познакомиться! Я, понимаете, тоже фотографией увлекаюсь. Только у меня, конечно, не такие достижения, как у вас. Куда мне! Вы мастер исключительный! Да. Так что большая просьба выступить у нас в отделении о современных достижениях в этом искусстве.
— Договорились, товарищ милиционер!
— А сейчас мне идти надо. Извините, дорогие товарищи. Пошли, Людмила! — козырнул участковый.
— А где же Павлик? — сказала Люська. И тут вдруг все вспомнили про Павлика Помидорова и стали искать его глазами.
Но Павлика нигде не было. Он ушёл.
— Гена, пожалуйста, догоните этого мальчика! — сказала Лена. — Он, оказывается, спасти меня хотел! А я кричала на него. Я думала, он хулиган.
Глава 10
Что было после
А Павлик шёл по улице. Шёл, от усталости и огорчения еле волочил ноги, хромал и спотыкался на каждом шагу.
Ушибленная при падении рука сильно болела, раньше Павлик как-то не заметил этого. Ох, как болит! Трудно идти. И на душе тяжело, как будто к ней гирю подвесили.
— Какой позор! — тихо шептал Павлик. — Теперь надо мной всю жизнь смеяться будут! Теперь мне проходу не дадут! И поделом! Тефтеля проклятая! Глупец! Куда тебе людей спасать, за большие дела браться? Ты и маленького-то не умеешь, троечник несчастный! Тебя и в звеньевые-то ни разу в жизни не выбрали! А всё почему? Потому что ты… ты… помидор ты расквашенный, вот кто ты!
Так шёл и шептал Павлик и вдруг услышал позади себя:
— Павлик, подожди! Куда ты? Мы весь двор обыскали, не знали, где тебя найти! — И к Павлику подбежали запыхавшиеся Люська и братья Петуховы.
— Ты куда идёшь? Пошли домой! Мы с тобой пойдём, — сказала Люська. — Правда, Петухи?
— Ага! — сказали братья. — Ну, ты даёшь! Нам твоя сестра всё сказала!.. Как же ты не побоялся по верёвке… с четвёртого этажа?! И этих… самых… голыми руками ловить! Ну и отчаянный ты, Пашка! Прямо Фантомас!
— А вы как думали? — гордо сказала Люська. — Мой брат такой! Ничего не боится! Правда, Павлик?
Глава 11
«Павлик, выходи!»
Было утро. Хоровод весёлых пылинок кружил в воздухе. Павлик лежал на кровати, укрытый тёплым одеялом.
Можете себе представить, проснулся он с раздутой, как шар, щекой.
— Свинка! — ахнула Марина Сергеевна и не велела вставать с постели.
Ну и хорошо, что свинка! Хорошо, что можно отдохнуть, поваляться в постели, собраться с мыслями.
Павлик закрыл глаза и потянулся. Ой, что было вчера вечером! Громы и молнии метала Марина Сергеевна на своего непутёвого сына!
— Все дети как дети! — кричала она. — Варя Петрова в живом уголке за кроликами ухаживает. Витя Сундуков настольным теннисом увлекается! Толя Галушкин гербарии собирает! Твоя двоюродная сестра в музыкальной школе по классу скрипки учится!
И только у тебя одного какой-то сплошной бред в голове! Какие-то утопленники, шпионы, чужие дети — чёрт знает что!
Так бушевала она до самой ночи, но зато сегодня с утра, растратив весь запас раздражения, была тихая, кроткая и ласковая.
— Сыночек, — с тревогой всматривалась она в Павлика. — Бедненький мой! Наверное, тебя та девочка заразила. Люсенька, ты не подходи близко к Павлику, как бы тоже не заразилась!
— Подумаешь! — сказала Люська. — С удовольствием поболею! Очень уж надоело на скрипке гаммы пиликать!
— Па-а-влик! — донеслись в окно громкие голоса братьев Петуховых. — Выходи гуля-а-а-ть!
— Не выйдет он, — высунулась в форточку Люська. — Заболел Павлик, поняли?
Через минуту в прихожей зазвенел звонок, и Марина Сергеевна увидела на пороге рыжих братьев.
— Дети, к Павлику нельзя, у него свинка, очень заразная болезнь! — взволнованно сообщила Марина Сергеевна.
— А мы свинкой болели, — в один голос заявили братья, входя в комнату. — Вот, держи, Павлик. Передать тебе просили, — и протянули Павлику какой-то продолговатый, завёрнутый в газету свёрток.
— Что это? — загорелась Люська, в одну секунду развернула газету, швырнула её на пол и ахнула: — Ой, Павлик, гляди!!!
В руках Люська держала огромную глянцевую фотографию. На ней в кустах с сачком для ловли бабочек стоял Павлик. Вид у него был взъерошенный. Он глядел прямо в кадр, и каждая мелочь, каждая ресничка, каждая малюсенькая родинка на его лице были видны так отчётливо, что лицо казалось живым.
Вот-вот этот мальчишка с прозрачными, светлыми в крапинку, глазами что-то скажет или просто заморгает, прищурится на солнце, взмахнёт сачком и побежит по высокой траве, в которой каждый стебелёк видно, каждый, даже самый маленький цветок!
А вокруг на деревьях трепетали живые солнечные листья. И слева, будто на секунду, застыла на травинке светлая бабочка — вот-вот вспорхнёт и улетит!
На обратной стороне фотографии было написано: «Славному человеку, мужественному Павлику Помидорову от всего сердца! Г. Рюмкин».
И ещё приписано:
«Милый Павлик, большое тебе спасибо, что ты хотел меня спасти! Поправляйся и приходи ко мне в гости. Буду очень рада! Лена Скворцова».
Глава 12
Десятая запись в дневнике Павлика, которой и кончается наша книжка
30 июня.
Я долго болел. Братья Петуховы меня навещали. Мы почти каждый день играли с ними в пуговицы. Я подарил им по одной, а они принесли мне настоящего жука-носорога в спичечной коробке. Они хорошие! Борька показывал мне фокусы, а Толька читал вслух книжку, когда у меня была высокая температура.
А теперь я выздоровел и подружился ещё с одним замечательным человеком. Как я мог принять его за преступника?! Он добрый и весёлый. Зовут его Геннадий Васильевич Рюмкин, но он просит называть его Гена. Гена обещал научить меня фотографировать, как он сам, а фотографирует он лучше всех на свете! Ура! Я буду фотографировать маму, Тимофея, Люську с Ураном, Тольку с Борькой, и собак, и воробьев. И красивые деревья, и облака, и цветы, а когда вырасту, стану, как Гена, собственным корреспондентом журнала «Молодость» и стану ездить во всякие командировки, фотографировать новые города, стройки и извержения вулканов, и в журнале «Молодость» будут во всю страницу напечатаны мои фотографии и под ними будет написано:
Фото нашего собственного корреспондента Павла Помидорова.
Да, кстати, Гена мне объяснил, что выражение «пустить на полосу» — значит напечатать фотографию во весь журнальный лист.
Мы с Люськой и Геной были в гостях у Лены Скворцовой. Оказывается, она учится в Строительном институте. Она нас угощала очень вкусными пирогами с капустой.
Забыл написать ещё вот что. Когда я в первый раз после болезни вышел во двор, они все там были. Толька с Борькой и Светка сразу бросились ко мне и меня окружили, один Андрей не подошёл. Он стоял в стороне и хмуро глядел, как мы стали играть в лапту, а потом повернулся и ушёл домой. На следующий день он уехал в спортивный лагерь.
Между прочим, Светка по-прежнему зовёт меня Тефтелей, но я решил: мне не жалко, пусть зовёт, если ей так нравится!
Ариадна БОРИСОВА ЗАПИСКИ ДЛЯ МОИХ ПОТОМКОВ (повесть)
Валентинка проводит летние каникулы в деревне у бабушки вместе с компаний друзей и собакой Мальвой. За лето столько всего случается! Экспедиция в таинственный Синий лес, встреча с таёжным великаном Сырбырхырчиком, откапывание и закапывание несметных сокровищ, освоение методов дедукции, знакомство с динозавром, который обитает в речке…
Эти невероятно весёлые и в какой-то мере драматические приключения достойны того, чтобы главная героиня «Записок…» поделилась ими со своими потомками.
Синий лес
Папа жужжал электробритвой в ванной и громко пел:
— Снова зеленеют всходы на полях, наступило лето…
«На мою мозоль», — прошептала я. Хотя, по правде, я очень люблю лето, а через несколько дней поеду к бабушке на каникулы. Там меня давно ждут мои деревенские друзья Васька, Сардáна, Павлик и лайка Мальва. И ещё дядя Сеня. Он живёт в городе, как и мы, но отпуск у него в этом году длинный, он будет гостить у бабушки почти всё лето, а мама с папой — недолго, но станут приезжать по выходным. Дядя Сеня — мой друг, потому что он хоть и взрослый, но всё-всё понимает. Бабушка называет его мальчишкой, хотя он довольно старый, ему, кажется, двадцать или тридцать лет.
В прошлом году у Мальвы родились сразу восемь щенят. Они были хорошенькие, толстые, пузатые, с влажными бархатными носами и сизыми глазками. Я на них наглядеться не могла. А потом малыши подросли, и их отдали «в хорошие руки». Так говорят, когда хотят сказать «хорошим людям». Будто у злых людей могут быть хорошие руки или, наоборот, злые руки у добрых. Как я ни просила, мне не позволили оставить ни одного щенка. Мальва, снова оставшись одна, нервничала и выла по ночам. Её можно понять: если бы, например, звери отбирали у людей их детей и отдавали в чьи-нибудь, даже хорошие, лапы, люди бы тоже, наверное, выли всю ночь напролёт.
Когда мы приехали в деревню, Мальва встретила меня радостным лаем. У неё появились новые детки. Я не видела более красивых собачат: почти у всех белые носочки, а подошвы лап такие же розовые, как зевающие рты, полные крошечных острых зубов. Щенки доверчиво тыкались в мою ладонь и осторожно покусывали за пальцы. Во что бы то ни стало оставлю себе одного!
Но на следующий день случилось ужасное: утром, пока я спала, всех щенят отдали какому-то охотнику. Мама сказала, что в этот раз родились одни девочки и кроме охотника никто не захотел их взять.
Я закричала:
— Тогда и меня отдайте, я ведь тоже девочка!
Мама сильно покраснела, потому что у нас в гостях сидела её подруга тётя Лида. Мама больно взяла меня за плечо и без слов повернула к двери. Но мне хотелось отомстить за Мальву, и я снова крикнула:
— Отдайте меня в хорошие руки!
В отчаянии я стукнула кулаком о стенку посудного шкафа, и бабушкин старинный фарфоровый сервиз жалобно зазвенел. Тётя Лида осуждающе покачала головой.
— Валентина! — воскликнула мама. Полным именем она называет меня, когда сильно злится.
Иногда мамина подруга вроде хорошая, а порой — хуже некуда. Я внимательно глянула на неё: какая она сегодня? Тётя Лида сделала постное лицо, а мама зачем-то переставила несколько чашек в шкафу. Тогда я спокойно, совсем по-взрослому сказала:
— То, как вы поступили с Мальвой, — кощунство.
Папа вчера объяснил, что означает это шипящее слово. Это когда люди подло относятся к чему-то доброму и святому. Мальва, конечно, не святая, но уж точно добрая.
Прежде чем закрыть за собой дверь, я добавила:
— А ты, мама, кощунья.
По дороге к Ваське я жалела о сказанном. Пожалуй, это тоже кощунство — обзываться при чужом человеке. У меня, наверное, начался переходный возраст.
Васька сидел на крыльце хмурый. Оказывается, и у него тоже случилась неприятность. Недавно он поймал очень красивую лягушку с крапчатым красным пузиком и прозрачными ластами. Павлик сказал, что она, вполне вероятно, какая-нибудь заколдованная царевна. Лягушка жила в коробке из-под обуви под кроватью. Васька кормил её комарами и менял ей влажную травку, а потом лягушка как-то выбралась из коробки, вылезла в прихожую и нечаянно прыгнула на ногу Васькиной маме. Лягушку тут же безжалостно выкинули во двор. И где теперь её искать? А ведь Васька привязался к ней, и она к нему тоже. Взрослые думают, что раз они большие, значит умные. Но умные люди никогда не визжат при виде лягушки так, будто на них бросился крокодил.
Я ненавижу, когда животным делают больно, а тем более когда их убивают. Я видела по телевизору, как один дядька убил из ружья птицу фламинго, чтобы сделать из неё чучело. Она была красивая и живая, с коленками назад и розовыми, как мякоть арбуза, перьями. Я вспомнила об этом, и в груди стало больно, словно кто-то выстрелил мне в сердце.
Говорят, в последнее время я изменилась в худшую сторону. Не знаю, где она находится, слева или справа, но по крайней мере не там, где плохо относятся к животным. Я подумала: хорошо бы насовсем уйти от взрослых в Синий лес. Я о нём ещё не рассказывала ни папе, ни маме, ни даже дяде Сене.
Бабушкину деревню окружают горы. Ближний лес на них обыкновенный, зелёный, а дальний — синий-синий. Нам с друзьями ещё ни разу не удавалось до него дойти, но мы знаем, какой он красивый. В том лесу стоят прекрасные вечно голубые ели, растёт голубика и летают голуби. Голубые мотыльки пьют там росу из васильков, а синие в белую полоску бурундуки грызут сыроежки-синявки. В это трудно поверить, но ведь зрение нас не обманывает: лес на дальних горах действительно синий! И вот мы договорились тайно уйти ото всех и начать новую жизнь в прекрасном лесу.
Я вернулась домой и положила в пакет полбуханки хлеба, банку сгущённого молока и вяленую рыбину. На первое время хватит, а когда будет совсем нечего есть, мы станем собирать ягоды, грибы и коренья. А зимой сварим чьи-нибудь ботинки — раньше ведь именно так спасались от голода. На случай голода я прихватила папин кожаный ремень, а на случай дождя — мамин зонтик.
Бабушка подоила корову Мотю и принесла мне в комнату кружку парного молока.
— Куда это ты собралась? — удивилась она.
Я весело ответила:
— На синие горы рвать синие помидоры!
Бабушка закудахтала, как курочка, — засмеялась. Подумала, что я пошутила. Кого мне жаль оставлять, так это бабушку. Она замечательная, знает множество историй и сказок. Когда у меня болит горло, она натирает мою спину топлёным медвежьим салом и приговаривает: «Медведко неробкий, забери хворобку!» А если я увижу плохой сон, бабушка поворачивает меня лицом к окну и шепчет: «Сон — в ночь, ночь — прочь!» Всё это, конечно, суеверия, но бабушку я всё равно очень люблю!
Мне не хотелось её расстраивать, поэтому, когда она вышла, я написала записку: «Бабуля! Приходи к нам в гости в Синий лес!»
Мальву мы взяли с собой. Через некоторое время все мы посинеем в чудесном лесу, а у Мальвы, может быть, родится целая куча щенков с блестящей синей шёрсткой.
По пути к лесу мы болтали о всяком-разном. Васька сказал:
— Каникулы — благодать Божья!
И все с ним согласились. Здóрово, что теперь у нас будут сплошные каникулы! Только мне почему-то стало немножко грустно. Значит, я уже не буду на утреннике певчей попрыгуньей-стрекозой из басни Крылова. Не увижу, как рыбки гуппи волнуются глазастыми хвостами в круглом аквариуме — за рыбками в городской квартире остался ухаживать папа. Не услышу бабушкиных сказок и дяди-Сениных стихов. И мне больше никогда не придется петь соло в хоре на школьных концертах…
Петь я очень люблю и ещё подумаю, кем стать, когда вырасту, — матросом или певицей. Павлик считает, что одно другому не мешает. Говорит, что я вполне могу стать поющим матросом, ведь кому-то на корабле надо запевать: «Йо-хо-хо, и бутылка рому» (так пели матросы в каком-то старинном кино).
Кругом было светло и лучисто от солнца. Мы шагали по сухой тропке, присыпанной старой золотистой хвоей. Вкусно пахло клейкими берёзовыми листьями и началом лета. Я не успела дома позавтракать и предложила остановиться.
— Почему говорят «завтрак»? — спросил Васька. — Мы же едим не завтра, а сегодня. Лучше бы назвали «утренник».
Но слово «утренник» означает совсем другое! Мне снова вспомнилась школа, и в носу почему-то защипало.
Вскоре мы нашли полянку с тугой ворсистой травкой, похожую на новый бильярдный стол в деревенском Доме культуры. Не успели расположиться, как Мальва утащила Павликову колбасу. Собака вела себя ужасно! Должно быть, совсем потеряла голову от тоски по щенятам.
Поели «что Бог послал», как говорит моя бабушка. Бог послал нам пирожки, настряпанные Сарданиной мамой, варёные яйца и молоко в пластиковой бутылке. Васькин сыр, мою рыбу, хлеб и сгущёнку мы оставили на потом.
Надо было посмотреть, далеко ли ещё Синий лес, поэтому Васька полез на самую высокую сосну. Он у нас лучший верхолаз по деревьям.
Недавно я начала вести дневник для моих потомков. Я написала там, что умею залезать на столбы и, если станет нужно, запросто заберусь на любую высокую скалу. Если честно, я, конечно, приврала. Но когда спросила дядю Сеню, можно ли немного преувеличить в записях свою храбрость, он сказал — можно, это святая ложь во имя воспитания будущих поколений на личном примере.
Васька с верхушки закричал, что видит Синий лес, он далеко, но не очень. Мы обрадовались и запрыгали под сосной. А Васька вдруг замолчал. Он сидел на толстом суку под самым небом, и сначала нам были видны только его ноги в кедах. Потом, нагнувшись, он тоскливо прокричал, что не может спуститься обратно. Мы понимали, как трудно его спасти. Вытащить человека из воды или из горящего дома легко, надо только проявить геройство и мужество. Того и другого у нас хватает. А попробуйте снять Ваську без пожарной лестницы с такого высокого дерева! Мы усиленно принялись думать, а он мешал сосредоточиться и без конца кричал:
— Ну что? Ну что?!
Павлик самый умный из нас, учится на одни пятёрки и за свои девять с половиной лет прочитал целую гору книжек. Вся надежда была на него. Он начал вычерчивать план Васькиного спасения прутиком на тропинке. Павлик думал очень старательно, становился на четвереньки, бегал и даже весь взмок. Вскоре выяснилось: по его плану выходит, что спасение невозможно.
Павлик сказал:
— Придётся тебе, Васька, остаться жить на сосне. Ты будешь первым человеком в мире, который начал жить на необитаемом дереве, и оно с твоей помощью стало обитаемым. Когда ты на нём постареешь, твоё имя наверняка войдет в Книгу рекордов Гиннесса.
А Сардана сказала совсем как в мультике про Винни-Пуха:
— Ой, кажется, дождь собирается…
Я хотела раскрыть мамин зонтик, но не увидела в небе ни облачка. Оказывается, это Васька заплакал. Ему нечем было утереть слёзы, и они капали вниз.
Для поднятия Васькиного духа Павлик бодро заорал:
— Эй, на мачте! Как по курсу — земля далеко?
Но «на мачте» было не до игры.
— Снимите! Меня! Отсюда!!! — рыдал Васька.
Примерно через полчаса мы снова проголодались от сильного волнения, криков и беготни.
Было решено доесть остальное. Павлик прорубил в банке со сгущёнкой две дырки перочинным ножиком.
— А я?! — закричал Васька. — Мне, что ли, ничего не достанется?
Тогда Павлик, вздохнув, сказал, что так и быть, мы обойдёмся сыром и рыбой, и попробовал закинуть банку рекордсмену житья на дереве. Бросали долго, пока ветки не покрылись сладким молоком. Я, наконец, швырнула удачнее всех — банка угодила Ваське по лбу. Он чуть не свалился, зато сгущёнка пролилась на его колени. Было очень интересно наблюдать за тем, как Васька, будто настоящий акробат, держась за верхние ветки, слизывает сгущёнку с коленей. Сардана сказала, что если нам когда-нибудь в жизни удастся снять его с дерева, то можно будет предложить этот номер цирку.
Пакеты и сумки нам были уже не нужны, поэтому ремень я нацепила на себя, а других продуктов у нас не осталось. Я подняла с земли зонтик, и меня вдруг осенила гениальная идея… Если Васька сумеет поймать зонтик, то сможет воспользоваться им как парашютом!
Мы сначала сами немного потренировались, прыгая с пенька, потом принялись забрасывать зонтик Ваське. С двадцатого захода он поймал и раскрыл «парашют», но спрыгнуть забоялся. Лишь когда Павлик в нетерпении завопил: «Ну, прыгай же, трус несчастный!», Васька зажмурил глаза и рухнул вниз… Мы, конечно, разбежались подальше, чтобы он не упал нам на головы.
Жаль всё-таки, что люди не летают! Иногда я летаю во сне и вижу сверху всю нашу Землю. Она такая маленькая, круглая, как глобус, зелёная, голубая, жёлтая — разноцветная. От счастья у меня становится щекотно в животе и холодеют ладони…
Но Васька почему-то совсем не выглядел счастливым, хотя только что шумно и красиво пролетел сквозь ветви на наших глазах. Из него не получится настоящего парашютиста: свалившись на мягкий мох, он умудрился зашибить ногу. Зонтик испортил — спицы загнулись вверх и материал порвался. К тому же Васька забыл, в какой стороне видел Синий лес.
Мы отправились наугад. Шли молча и время от времени останавливались, поджидая хромающего Ваську. Нам было грустно. Сардану заели комары, она потихоньку ныла. Мне ни капельки не хотелось петь, хотя обычно петь я люблю в любое время года, суток и часов.
У каждого человека в голове бывают разные мысли — хорошие и вредные. Если начать думать вредную мысль, за ней потянется целая куча таких же. «Во всём виноват Васька, — думала я. Никак не могла удержаться от этой вредной мысли. — Он, оказывается, трус. А ещё у него зубы клавишами». Я шла, а в голове крутились вредные мысли. Наверное, они передались по ветру Павлику, потому что он сердито сказал Ваське:
— Лучше бы ты дома сидел, лопух.
Тот ничего не ответил.
Мы устроили привал под большой берёзой. Есть было нечего. Павлик хотел разжечь костер и сварить ремень, но обнаружилось, что ни спичек, ни котелка никто не захватил. Мы приуныли: никому не хотелось умирать голодной смертью в самом расцвете лет.
Вдруг Сардана встрепенулась и шепнула:
— Тихо!
Мы прислушались. Совсем рядом с нами раздались страшные звуки: «Ср-бр-хр! Ср-бр-хр!»
Павлик выпучил глаза и пролепетал:
— Это Сырбырхырчик, таёжный великан… Он съедает всех животных на своём пути…
— И людей тоже? — испугалась Сардана.
— Их — в первую очередь, — подтвердил Павлик, дрожа.
У меня тоже мелко затряслись руки, и я повернулась к Ваське — это с его стороны раздавались жуткие звуки.
Васька спал как ни в чём ни бывало! Я хотела его растормошить и внезапно поняла, что это, оказывается, он храпит и выводит носом «ср-бр-хр»!
Не успели мы перевести дух и засмеяться, как в соседнем перелеске кто-то громко задышал и начал ломать кусты. Мальва громко залаяла. Васька тут же проснулся, мы с Сарданой завизжали и бросились кто куда, а Павлик с быстротой молнии влез на берёзу. Я упала в высокий багульник, зажала ладонями уши и крепко-накрепко зажмурила глаза. Мне нравится разглядывать великанов на картинках в красивой большой книге про мифических греков, но по-настоящему, перед собой… Ну уж нетушки!
Я долго ждала, а потом мне стало интересно, чем всё кончилось. Я привстала и увидела, что Васька гладит по крутому боку пёструю корову. Сардана высунулась из-за коряги.
— Заблудилась, бедняга, — сказал Васька заботливо. — Надо бы подоить, вон какое вымя тугое.
Павлик сразу сделал вид, что он залез на берёзу просто так, ради развлечения. И торжественно закричал:
— Мы не бросим несчастную! Мы приведём заблудшее животное к отчему дому!
Павлика никто не слушал. Васька принялся доить корову, а мы с Сарданой подставляли ладони под живые струи и пили парное молоко, которое пахло травой и солнцем, и тепло дымилось в наших руках.
Мальва весело побежала вперёд, то есть назад по тропе. Мы двигались нарочно медленно, подстраиваясь под Васькину хромую ногу.
Наверное, была уже ночь, но в начале лета ночи у нас в Якутии белые — «молочные», как говорит моя бабушка. Я видела, как Павлик не без опаски трогает коровью холку. Его родители ездят на работу в город, им некогда держать коров. А в Васькиной усадьбе полно всякой живности: коровы, поросята, гуси, куры…
Сардана чему-то улыбалась, рассеянно отмахиваясь от комаров берёзовой веткой. Мне было хорошо, не беспокоили никакие вредные мысли. Только ужасно хотелось петь. И я запела, сначала потихоньку, а потом всё громче и громче, и меня слушали молчаливая тайга, ребята, Мальва и корова. Я пела без слов, но они всё понимали. Песня была о том, что Васька не трус, а если у него зубы немножко клавишами, так это же хорошо, зато не беззубый. Я пела, что мне попадёт от мамы за зонтик. Я пела о великане Сырбырхырчике, о Мальвиных дочках, отданных охотнику, и о нерождённых щенятах с блестящей синей шёрсткой. Я пела, что мы не умрём никогда-никогда, вырастем по-настоящему храбрыми и снова отправимся в далёкий Синий лес.
Операция «МИК»
В дальнем конце нашего двора стоит старая беседка. Ей, наверное, сто лет. Она снизу доверху увита смешными растениями, похожими на колючие огурчики. Есть их, к сожалению, нельзя. Я давно уже знаю, что они горькие и пустые внутри.
Позади беседки проходит канава, которая весной наполняется водой, а летом высыхает, но с каждым годом становится всё шире и подступает ко двору. Бабушка велела засыпать канаву, но папа с дядей Сеней всё время забывают. Иногда они собираются в беседке с соседскими дяденьками и шумно разговаривают о политике и других неинтересных делах. А что ещё делать в беседке, как не беседовать? Поэтому мы тоже порой сидим в ней и болтаем, как сейчас.
— Вот если бы найти клад, — мечтает Павлик, — мы бы тогда сдали его государству и за это попросили бы государство купить нам большой корабль, на котором можно путешествовать. Мы бы уплыли в такие места, где кладов — пруд пруди, только успевай откапывать. Особенно их много в горах, у моря и в жарких пустынях. В старину по пустыням шли караваны верблюдов, купцы везли сундуки с драгоценностями, а когда на караваны собирались напасть разбойники, купцы зарывали богатство в песок. Золотые монеты, серебряные кубки, жемчуг и бриллианты так до сих пор и томятся, закопанные, так и ждут, чтобы кто-нибудь их откопал.
— Я слышал, есть пустыня из сáхара, — сказал Васька.
Павлик засмеялся:
— Ты, наверное, Сахáру имеешь в виду. Она просто так называется. Это очень старинная пустыня. По её барханам, может быть, до сих пор ползают огнедышащие драконы-вараны.
— А барханы кто такие?
— Покатые песчаные горы. Как штормовые волны в море, только застывшие. В них-то купцы и зарывали свои сундуки…
— Как ты думаешь, а у нас на Севере ещё остались клады? — поинтересовалась Сардана.
Павлик ответил, что да, наверняка. Возможно, клад где-то рядом. Очевидно… Скорее всего, именно здесь… И Павлик забегал кругами, размахивая руками и крича:
— Точно! Несомненно! Бесспорно! Конечно, клад здесь! Под этой беседкой, она же старинная!
Потом резко остановился напротив меня:
— Говори быстро, твой прадедушка был купцом?
— Не знаю, — растерялась я.
— Как! — воскликнул Павлик гневно. — Ты не знаешь, кем был твой прадед?!
Я разозлилась:
— Ты, что ли, о своём много знаешь?
Павлик сразу успокоился и сказал, что его отец прав: человечество плохо знает свою историю. С задумчивым видом он осмотрел беседку и пробормотал:
— Когда-то она была красивая, вон сверху узоры резные сохранились. Твои предки, Валентинка, были богатыми людьми, если могли сидеть тут, чаи гонять…
Васька принес три лопаты, и мы принялись подкапывать землю под беседкой. Павлик радовался, что ему первому пришла в голову счастливая идея провести операцию «МИК» — «Мы ищем клад». В деревне ещё никто не пробовал искать купеческие клады.
Мы трудились до обеда, но нашли только пару ржавых банок, резиновую галошу и набрали полную кружку дождевых червей. Павлик показывал, как надо правильно копать, хватал и отбрасывал Васькину лопату, ругал его за бестолковость и всячески руководил операцией.
Наскоро перекусив дома, мы снова стали рыть землю и к вечеру выкопали довольно большую яму, ужасно устали и потихоньку начали сомневаться в существовании клада.
— Павлик, — вздохнула Сардана, держась, как старушка, за спину. — Мне почему-то кажется, Валентинкины предки не были купцами…
Павлик смотрел на нас с упреком и сожалением:
— Эх вы, искатели сокровищ!
Он привязал к палке кусочек магнита и объявил, что изобрёл металлоискатель.
— С ним можно найти в земле даже автомобиль. А если потом я усовершенствую изобретение и пущу в производство, то даже могу получить всемирную премию за свою гениальность!
Скоро металлоискатель начал к чему-то притягиваться. Мы с надеждой столпились вокруг ямы. Павликина лопата таинственно звякнула. Земля была твёрдая, как обгрызенная мышами прошлогодняя халва, которую я как-то обнаружила у бабушки в кладовке, но понемногу стала показываться загадочная синяя крышка.
— Клад, клад, — дрожа и вовсю работая лопатой, шептал Павлик. — У меня тонкий нюх на клады… Смотрите, это горшок, он набит золотом…
Глаза у него горели, ноздри раздувались, а рот просто не закрывался от счастья. Я испугалась, не заразился ли он от клада золотой лихорадкой.
Действительно, это был горшок. Он смутно напомнил мне те далёкие дни, когда у меня под кроватью стоял почти такой же. Павлик с трудом открыл проржавевшую крышку и…
Я так и знала. Если там чем-то и пахло, то совсем не золотом.
Мы ужасно расстроились, а о Павлике и говорить нечего. У него даже глаза стали мокрые.
— Ты… плачешь? — удивился Васька.
— Сам ты плакса, — огрызнулся Павлик, — это не слёзы, а мечты. Они грустят оттого, что мы ничего не нашли, вот и плачут.
Васька пожалел Павликовы мечты и сказал для утешения:
— А я знаю, где земля закругляется. Это близко, за озером.
Павлик сразу оживился, и мечты перестали капать.
— Ну и пусть нет клада, — встрепенулся он, — зато земля круглая, а мы живём на Севере!
— Ну и что?
— А то, что если набраться терпения и копать ещё недельку, мы вполне можем выйти в Африку насквозь! Надо только вычислить на глобусе угол и копать немножко криво.
Павлик сбегал домой, принес глобус и принялся высчитывать угол, а мы с новой силой взялись за работу.
— Землю скрепляют специальные пояса — меридианы, чтобы она не развалилась, — разглагольствовал Павлик.
— Совсем не потому, — возразила Сардана, — не чтобы не развалилась, а потому что Земля вертится.
Я очень хочу попасть в Африку. Там на пальмах растут волосатые орехи кокосы, а бананов столько, что можно есть даром весь год без передышки. Я бы подружилась с африканскими детьми. Жаль, конечно, что не знаю их языка, но можно разговаривать на пальцах. Мы бы поняли друг друга. Надо попросить у бабушки денег на мороженое. Мы пролезем в дырку быстро, мороженое не успеет растаять. Я угощу ребят мороженым, они его, наверное, никогда не видели.
Не забыть бы сачок для крохотных птичек-колибри, которые пьют золотой нектар из прекрасных южных цветов. Вдруг повезёт изловить хоть одну птичку. Я бы рассмотрела её близко-близко и отпустила. А если ещё больше повезёт, я, может, поймаю и как-нибудь приручу маленького дракончика-варана. Он станет домашним, а когда вырастет большим, то запугает тех, кого я не люблю.
В Африке, конечно, много хорошего. Но я всё-таки рада, что мне удалось родиться у себя на родине. Я люблю разговаривать не только пальцами, но и языком. А если б я родилась в Африке, мне пришлось бы трудновато, ведь я ни слова не знаю по-африкански.
Земля делалась всё твёрже и твёрже. Лопаты звенели и капризничали, отказываясь копать.
— Вечная мерзлота, — пояснил Павлик.
— Нужно развести костёр, и земля сразу оттает, — сказала Сардана. — Так весной делали рабочие, когда закладывали трубы, я видела.
Мы натаскали сухих веток и начали разогревать землю костром. Под беседкой стало дымно, глаза слезились, в горле противно першило.
— А ну-ка домой, домой! — послышался издалека голос Сарданиной мамы. Поспешно закидав не успевшие обгореть сучья землёй, мы разошлись по домам.
Я никак не могла уснуть, потому что в моём мозгу засела одна неприятная мысль: легко упасть в Африку, раз она внизу. А как мы вернёмся обратно? Всем известно: снизу вверх не упадёшь…
Вдруг среди ночи кто-то заорал диким голосом: «Пожар, пожар!» Я моментально проснулась. Сразу стало плохо от зловещего предчувствия, что горит беседка. А предчувствия редко меня обманывают. Беседка не просто горела. Она полыхала, как прекрасный факел! В другое время я, возможно, тотчас помчалась бы полюбоваться этой редкой красотой. Но теперь было не до любованья. Я с головой завернулась в одеяло, потея от стыда, страха и жалости. Бедная старая купеческая беседка…
Утром со мной никто не хотел разговаривать. Даже бабушка отворачивалась или смотрела сквозь меня, будто я превратилась в привидение. Я поняла, что они знают, кто вечером крутился возле беседки.
После завтрака папа взял меня за руку и повёл по дороге неизвестно куда. Видно, решил увести далеко в лес и навсегда заблудить, как Мальчика-с-пальчика, пока я не натворила ещё более страшных дел. Жаль, я не догадалась захватить камешки, чтобы бросать их по дороге и потом найти по ним обратный путь. Поэтому я сначала старалась посильнее шаркать сандалиями прямо по успевшей нагреться пыли — пусть останутся хотя бы следы. А когда папа отпустил мою руку и пошёл впереди, я стала вытягивать нитки из подола своей юбки. Ткань была сыпучая и легко отдавала нитки. С надеждой на спасение я потихоньку разбрасывала их по дороге.
Выяснилось, что мы подошли к дому Павлика. Оказывается, взрослые решили устроить тут родительское собрание. Перед дверью папа обернулся и увидел, что от моего подола остались одни лохмотья. Он схватился за голову и застонал. На стон выскочила мама Павлика с чашкой чая. Папа забыл поздороваться, схватил из её рук чашку и залпом выпил чай.
Выставив нас посередине комнаты, родители уселись вокруг. Перебивая друг друга, они говорили какие-то непонятные слова. «Вáрвары, пиромáны», — вот всё, что я запомнила. Эти обзывательные слова я вообще услышала впервые в жизни. После папа сказал мне, что варварами называют невежественных, жестоких людей, а пироманы — люди, которым нравится поджигать вещи и дома.
Объяснять родителям про Африку и операцию «МИК» — всё равно, что пытаться растолковать таблицу умножения коту Мурзику. Пришлось соврать, что мы пекли в беседке картошку. Тогда они повеселели, и Васькин папа, вытерев ладонью пот со лба, сказал:
— Ну наконец-то! А то, понимаешь, Африка-мафрика, операция какая-то…
Родители вынесли решение, что мы должны вскопать картофельное поле — это будет для нас «воспитание трудом».
Люди в селе давным-давно посадили картошку. У нас она уже взошла зеленью, а на поле у речки, где был огород папы Павлика, царили лопухи и бурьян. Нам дали бутерброды, молоко в бутылках, всучили лопаты, брезентовые рукавицы и велели до вечера подготовить землю для картофельной посадки.
Да уж, вскапывать поле — совсем не то, что искать клад. Сорняки были словно жестяные, и вчерашние водяные мозоли на наших ладонях мигом ободрались.
— Всё из-за тебя, — ворчал на Павлика Васька, дуя на пальцы, — не мог придумать Африку в каком-нибудь другом месте…
Павлик усердно воспитывался и молчал.
Минут через двадцать мы решили передохнуть. Васька влез на изгородь, Сардана и я сели на бревно, а Павлик развалился на траве, о чём-то размышляя. Было невыносимо скучно.
Вдруг Павлик вскочил и закричал:
— Ура-а!
Сардана вздрогнула, я уронила бутерброд, а Васька свалился с изгороди и порвал штаны. Не обращая на нас внимания, Павлик слетел с места и куда-то убежал. Недоумевая, мы переглянулись. Что бы это значило?
Долго ждать не пришлось: Павлик вскоре примчался обратно с рулоном ватмана и двумя большими пакетами. Их содержимое он высыпал в ведро. Оно наполнилось самыми разными богатствами: тут были рогатка, водяной пистолет, сломанный мобильный телефон, кулёк с орехами, игрушки из киндер-сюрпризов, поплавки, пачка фломастеров и ещё много-много всего. А Павлик бодро схватил лопату и начал закапывать свои «сокровища» в землю, как Буратино свои денежки!
Боже мой, подумала я, не иначе Павлика ударило солнцем, так бывает в жару.
— Ты случайно не съел какой-нибудь некачественный продукт? — участливо спросила Сардана.
— Интересно, что вырастет из пистолета? — засмеялся Васька. — Автомат?
Павлик в ответ весело махнул лопатой:
— Знайте: полезно не только откапывать, но и закапывать сокровища!
Он очень быстро закопал все вещички, кроме фломастеров, в разных местах поля. Потом разложил ватман на земле и принялся что-то писать на нём разноцветными буквами. Мы обступили Павлика вокруг.
«Объявление!!! — вот что он написал. — Любителям острых ощущений, путешественникам и всем, кто мечтает разбогатеть! Только сегодня и только для вас! Если вы настоящие искатели кладов и приключений, вы можете попытать счастья на картофельном поле у речки! Там спрятано много необходимых и ценных для жизни вещей! Приходите со своими лопатами! Торопитесь, время ограниченно!!! С уважением, Павлик Семёнов!»
Васька сам вызвался сбегать с объявлением к магазину. Через полчаса на поле «воспитывалось» уже штук двадцать мальчишек и девчонок. Огород они вскопали так, что нашим родителям и не снилось. Все ушли ужасно довольные. А больше всех были довольны мы и Павлик.
Поскольку работа завершилась, а до вечера осталось много свободного времени, мы отправились глянуть на останки сгоревшей беседки. Там кругом было черно от сажи. Беседка сгорела, сгорели горькие колючие огурчики. Обугленные доски закрыли проход к нашей африканской дырке. Рядом с канавой возвышалась горка привезённой земли и лежали жёлтые брёвна. Видимо, наши папы решили отстроить бабушкину беседку заново.
Мы нарисовали друг другу усы сажей, поиграли в купцов и разбойников и как-то незаметно совсем перепачкались. Терять стало нечего, и тогда уж мы намазались как следует. Стали как африканские дети! Мы плясали и прыгали почти до потери пульса. Из Васьки получился самый симпатичный африканец: он здорово умеет стоять на голове и дрыгать ногами.
Было жарко, солнце тоже разошлось. Мы побежали на речку отмываться и долго плескались на песчаной отмели. Потом загорали, а Васька выстругал перочинным ножом кораблики с бумажными парусами на палочках.
Течение уносит кораблики далеко-далеко. Если загадать желание, пустить кораблик и он не утонет, то желание обязательно сбудется. Мы загадали одно и то же: когда-нибудь попасть в Африку.
— Жаль, что они до неё не доплывут, — вздохнула Сардана.
— Зато у нас есть бутылка из-под молока! — закричал Павлик. — Можно затолкать в неё послание и отправить по водяной почте!
У меня самый красивый почерк, поэтому писать послание поручили мне, а придумали его вместе. Я написала африканским ребятам о нашей студёной зиме и сугробах, о том, как весело кататься на санках с горки и какие длинные сосульки растут у нас весной под крышами. И ещё о том, что совершенно неважно, есть ли в Африке клады, ведь самое главное — что мы хотим подружиться. Было бы просто замечательно найти какой-нибудь отдельный от взрослых остров, где жили бы только дети, росли бамбуки и ананасы, а зимой падал снег…
Мы отправили почтовую бутылку по течению и помахали письму на прощание. Оно быстро поплыло, торопясь в Африку.
Родительская комиссия была приятно удивлена результатами нашего «воспитания».
— Вот это дело! Не то что впустую о всяких Африках-мафриках мечтать, — сказал Васькин папа.
Мой папа спросил:
— Надеюсь, все постарались?
— В основном Павлик, — уклончиво ответила я.
— Молодец! — похвалила Павлика бабушка.
А мама Сарданы воскликнула:
— Прекрасно, когда человек умеет что-то делать своими руками!
— И своей головой, — скромно добавил Павлик.
Огородный барабан
Бабушка посадила в огороде целую грядку репы. Вот и зелень уже появилась, а репы всё не видать. Я каждый день бегаю и жду, когда же на маленьких кусточках появится репа.
— Бабушка, — спрашиваю я, — может, ты перепутала и посадила какие-нибудь другие семена?
— Репа хорошо взялась, — возражает она, — будет сладкая как мёд.
Пришли Сардана и её братишка Вовка. Он смешно картавит: вместо «р» выговаривает «г». Поэтому я его дразню:
— Вовка Сидогов пгишёл, гепу вкусную нашёл!
Вовка не обижается и только кричит мне в отместку:
— Здгавствуй, моя гадость!
Я тоже не сержусь на него. Мы вместе бежим смотреть, как растёт репка.
— Что-то на кустиках её нет, — говорю я.
— Она не на кустиках растёт, а в земле! — хохочет Сардана.
— Дугочка! Это когешки, а не вегшки! — добавляет Вовка.
— Тогда она, наверное, уже появилась! — обрадовалась я. — Давайте посмотрим!
Мы выдернули один кустик — репы нету, только жалкий крошечный хвостик. Дёрнули второй — то же самое. Дёрнули третий — нет, и всё! Ни под одним кустиком репки не оказалось.
— Она ещё не выросла, — сказала Сардана.
Мы испугались и все кустики аккуратно воткнули обратно. А чтобы не расстраиваться из-за неудачи с репой, поплескались в теплице тёплой водой и нечаянно за разговором съели все маленькие огурчики.
За обедом бабушка грозно посмотрела на меня:
— Интересно, что за хулиганы в огороде похозяйничали?
Огурцы оборвали, репу выдрали… Пришлось новую посадить.
Я пробормотала:
— Давеча какие-то мальчишки возле нашего двора лазили…
— Ох, и всыплю я этим мальчишкам, если поймаю! — воскликнул дядя Сеня. — Значит, так: ты, Валентинка, назначаешься главным сторожем огородного королевства и за всё, что в нём пропадёт, будешь нести ответ.
Когда я сообщила об огородной охране ребятам, Павлик отнесся к делу очень серьезно:
— На каждом уважающем себя огороде должно стоять специальное чучело для отпугивания воришек и птиц.
Поэтому мы прибили крест-накрест две палки — длинную и покороче, замотали разными тряпками для толстоты и одели в старый бабушкин халат.
— Пусть воры думают, что бабушка сама огород караулит, — сказал Павлик.
На голову пугала мы надели банку из-под краски и подвязали бабушкиной шёлковой шалью с кистями. Бабушка всё равно её почти не носит, а жаль. Мама привезла шаль из Египта, такой красивой нет ни у кого в деревне.
Чучело мы поставили посреди огорода. Оно весело махало на ветру рукавами, а мы стояли поодаль и любовались. Тут по улице прошёл Васькин сосед дедушка Миша. Увидел за забором пугало, издалека принял его за бабушку и поздоровался. Мы так и покатились со смеху.
Павлик сказал:
— А давайте кого-нибудь напугаем?
— Кого?
— Ну, например, сторожа дядю Гошу на большом деревенском огороде. Там, говорят, арбузы посадили для опытов.
— Да, я сама видела, когда с мамой туда ходила, — подтвердила Сардана. — Они круглые и размером уже почти с кулак. Вкусные, наверное…
Мы облизнулись.
— Огород расположен у озера — так? — задумался Павлик.
— Так.
— А напротив огорода, на том берегу, стоит дерево. Кажется, берёза…
— Ну стоит.
— Пусть Васька вечером залезет на берёзу и спрячется в ветвях. Внизу прислоним чучело…
— Зачем?
— Васька окликнет сторожа и станет вместо чучела с ним разговаривать. Дядя Гоша близорукий, ничего не заметит. А пока Васька будет его отвлекать, мы заберёмся в огород и…
— Ясно!
— Много брать не будем, по одному арбузу.
— О чём мне со сторожем говорить-то? — забеспокоился Васька.
— О чём-нибудь. О погоде там, о политике всякой, о чём угодно. Главное, чтобы повежливее. Если что, вставь где надо «извините, простите, спасибо, пожалуйста». И смотри, не называй «дядей». Сторожа Георгием Витальевичем зовут. Не забудь, что пугало — бабушка…
Чучело мы приставили к дереву так, чтоб заметно было с другого берега. Васька устроился сверху, положив для удобства дощечку на сук, и закрылся ветками.
Мы ползком подобрались к огороду в том месте, где забор был пониже, и прильнули к щелям. Дядя Гоша прохаживался по дорожкам между теплицами. Они были огромные, прозрачные, целые дома из стекла. У нас на огороде огурцы только-только начинают вызревать, а тут вон какие большие, да как много! Их здесь высаживают весной и согревают теплицы газовыми печками. Вечером у озера всё далеко слышно — звук от воды отскакивает. Васька на другом берегу закричал противным голосом:
— Георгий Витальевич, добрый день! То есть, простите, пожалуйста, вечер! Как, извините, жизнь?
Дядя Гоша подошел к краю озера, где стоит насос. Это для нас сигнал. Мы через забор — шмыг — и к теплицам!
— Да так, ничего себе жизнь, — послышался глуховатый голос сторожа. — Нормально.
— А погода-то, глядите, какая сегодня, Георгий Витальевич! — заливался Васька. — Благодать, а не погода!
— А-а-а?
— Благодать, говорю! И всё такое! Цветы цветут, арбу… деревья растут! Зелено кругом! Лето!
— Да-а-а.
— И политика всякая, извините, делается, — надрывался Васька.
— Ага-а-а.
Мы уже в теплице и, забыв уговор брать по одному, набиваем полные пазухи тёплыми круглыми арбузиками.
Васька, кажется, исчерпал разговорные темы. Сторож заоглядывался, собрался обратно в огород, а мы ещё не успели вылезти из теплицы.
— Георгий Витальевич! — отчаянно завопил Васька. — Скажите, пожалуйста, вы в Дом культуры завтра пойдёте?
— Чего я там потерял?
— Ну, на дискотеку, извините, например.
— На дискотеку? — усмехнулся сторож. — Старый я уже для дискотек-то.
Ох!.. Мы выползли из теплицы. И вдруг… Что это?! Прямо перед нами возник чёрный человек! Чёрный, длинный, страшный, в шляпе и солнечных очках! Мы прямо обмерли. А чёрный человек смотрит на нас из-за кустов и машет руками — прыгнуть готовится! Он показался нам страшнее сторожа. Почти не таясь, мы во все лопатки помчались к забору. Не к тому месту, где залезали, но и здесь забор, к счастью, был невысок. Мигом перемахнув через него, мы понеслись к кустам. Я бухнулась в шиповник, но со страху даже не ощутила колючек.
Издали доносился тоскливый Васькин крик:
— Георгий Витальевич, завтра, говорят, в клуб кино привезут! Про «Титаник»! Как этот корабль, извините, утонул!
Хорошо, сторож нас вроде бы не заметил.
— Что это за жуткий дядька в очках? — схватила меня за руку Сардана. Пальцы у неё были холодные, а губы синие, будто после купания.
— Наверное, огородный барабашка, — предположила я.
— Какой там барабашка, целый барабан, — содрогнулся Павлик. — Ещё немножко, и он бы нас вместе с арбузами слопал.
Мы подсчитали добычу. Девятнадцать штук! Пожадничали…
— Мы же только один-один раз, — словно кого-то уговаривая, сказала Сардана. — И никогда больше не будем. Я в этот огород ни за какие арбузы не полезу. Пусть они хоть до потолка вырастут, хоть до неба.
— И я тоже.
— И я…
— А я тем более, — выдохнул только что прибежавший Васька. — Чего только я не болтал — ужас!
Мы рассказали ему об огородном барабане, и он порадовался, что отсиделся на безопасном расстоянии.
Вернувшись в наш огород, мальчишки установили чучело на прежнем месте, а мы с Сарданой нарезали арбузы на дольки. Внутри они оказались не красные, а еле розовые, почти белые и совсем несладкие. Но мы всё равно их съели. Корки, будь здоров, схрумкал поросёнок Борис Иваныч.
А ночью у меня ужасно разболелся живот. Выходить во двор было страшно, но другого пути не было. У нас в деревне туалет во дворе, в специальном маленьком деревянном домике. Помаявшись, я всё же решилась и вышла.
Надо мной расстилалось небо — жуткое, огромное и таинственное, как озеро. Кругом чудились шорохи и всхлипы, а ветер в кустах палисадника шумел, будто кто-то там лазил. Проходить надо было возле пугала. Я прекрасно знала, что бояться нечего, но всё равно трусила. От страха даже понять не могла, то ли сама иду навстречу чучелу, то ли оно на меня надвигается. Поэтому быстренько придумала заклинание:
— Ах ты, волчья сыть, травяной мешок, ты уйди от меня, барабашечка, не боюсь я тебя, таракашечка…
Вернувшись, я плотно закрыла окна шторами и потихоньку, чтобы не разбудить взрослых, придвинула к двери тумбочку с книгами. А под утро мне приснился кошмар. Огородный барабан гнался за мной по пятам, а из грядок выглядывали, ухмыляясь, круглые головки арбузов. Снилось, что ноги у меня стали ватными, а голос куда-то пропал. Вдруг прогремел гром и…
— Валентина! Зачем ты сюда тумбочку поставила? — сердито закричала мама.
Я открыла глаза и увидела утро, маму и опрокинутую тумбочку у двери. И кошмар кончился.
У ребят ночью тоже болели животы, и родители отправили их лечиться к моей бабушке. Она всех лечит, как настоящий врач, а может, и лучше.
Мы расселись за столом на веранде. Бабушка заварила травки, дала нам горькую водичку, и тут в дверь кто-то постучался. Как только я увидела входящего, в животе у меня сразу снова всё завертелось и заурчало. Понятное дело, почему — это был сторож дядя Гоша!
Он сначала поздоровался, а потом говорит бабушке:
— Вроде бы давно вас знаю и мужа вашего хорошо знал… И не стыдно? А ещё пожилая женщина!
Мы разом уткнулись носами в стол.
— Я что-то не понимаю, Георгий Витальевич. В чём дело? Почему мне должно быть стыдно?
— Разве не вы мололи мне вчера чепуху о дискотеках и цветочках?
— Я?! — удивилась бабушка. — Да вы, Георгий Витальевич, с ума съехали!
— Я с ума съехал?! — закричал сторож. — А это что?! Только у вас есть такой платок! Узнаёте? — и положил перед бабушкой на стол египетскую шаль с кистями!
Бабушка тоже закричала:
— Да, это моя шаль! Я её два дня назад потеряла!
— Я вас вчера на другом берегу видел! — вопил сторож. — И разговаривал с вами! А в это время из теплицы кто-то опытные арбузы спёр!
На крики прибежал дядя Сеня.
— Погодите-ка, Георгий Витальевич, сейчас разберёмся, — спокойно сказал он и обратился к бабушке: — Так! Дети где?
А мы в тот момент уже сидели под столом, изо всех сил вцепившись друг в друга, и никакая великанская сила нас не могла бы оттуда вытащить. Сквозь бахрому скатерти мне, тем не менее, было хорошо видно всё, что происходило на веранде.
— Я этот платок возле дерева нашёл, где вы стояли, — продолжал сторож, — а когда за ним нагнулся и об дерево опёрся, на меня сверху дощечка упала! И прямо на голову! Во! Больно ведь! Видите, шишка какая?
Он снял кепку, нагнул голову и повертел ею. Шишка сияла в волосах, как светлячок в траве. Я загляделась и не заметила, как подошёл дядя Сеня, поднял и переставил стол… Не знаю, что почувствовали другие ребята, а мне показалось, что я стала ужасно маленькая и вообще сижу голышом. Сдержаться было невозможно, и мы дружно заревели.
— Мы… не хотели… много брать, — всхлипывал Павлик.
— Чучело — это бабушка была, а не ты… Ой, наоборот, бабушка — это чучело было, а не ты… — плакала я.
— Арбузы были незрелые, и от них живот боли-ит… — рыдала Сардана.
— А дощечку я не для вашей головы положил, а для своего другого места! — голосил Васька.
— Ну-ка, ну-ка, любопытно, — оживился дядя Сеня, — расскажите-ка, молодые люди, как всё случилось.
Нас посадили на скамейку, дали попить воды и, когда мы немножко успокоились, велели признаваться во всём.
— Вот так история, — сторож почесал в затылке.
— Мы больше не будем…
— Чес-слово…
— Никогда…
— Всю оставшуюся жизнь!..
Сторожу пообещали заплатить за арбузы и разобраться с нами. И тут дядя Гоша вдруг расхохотался:
— Ой, не могу! «Лето, — говорит, — благодать, простите, пожалуйста!»
И дядя Сеня с бабушкой тоже с облегчением рассмеялись.
Нам, конечно, попало ещё как. Сообщили всем родителям. Отец Васьки предложил нас выпороть. Но дядя Сеня сказал, что мы и так уже наказаны собственными животами.
А вечером снова пришел сторож и принес здоровенный арбуз.
— Вот, — сказал он, протягивая арбуз бабушке, — на рынке купил. Наши-то недоспелые. Я тут утром накричал на вас, так что извиняйте…
Его пригласили поужинать с нами. Я хотела убежать, но было велено остаться. Взрослые разговаривали о чём-то, а потом я улучила момент, осмелилась и спросила:
— Дядя Гоша, а у вас на огороде… барабан водится?
— Какой такой барабан? — удивился сторож.
— Страшный, чёрный, в чёрных очках…
Сторож опять захохотал:
— Ну вы меня сегодня совсем уморите! Барабан! Это ж чучело было! Такое же, как у вас, только в моём старом чёрном костюме!
Несколько дней подряд нас донимал дразнилками Сарданин братишка Вовка. Высовывался то из-за поленницы дров, то из куста, кричал: «Огогодный багабан!» и убегал, нахально хохоча.
А репка у бабушки всё-таки выросла. Бабушка разрешила нам самим её выкопать. Репа была крепкая, жёлтая и точно — сладкая как мёд. Мы ели репу с чёрным хлебом и запивали холодным молоком. Это было ужасно вкусно.
Спелые арбузы, конечно, тоже сладкие и уж в сто раз вкуснее маленьких. Но мы поклялись на них вообще не смотреть. Сколько бы нам ни предлагали, мы всё равно не станем их есть. Ни за что, никогда, всю оставшуюся жизнь!
Воспитательные цели
На улице ужасный зной. Я хожу как варёная. Мой друг Васька говорит, что и у погоды иногда бывает высокая температура. Мы посмотрели на термометр — целых тридцать восемь градусов! Наверное, и правда погода заболела, раз у неё такой жар. На небо просто невозможно смотреть: кажется, что солнце расплавилось и расплылось по нему, как масло на сковороде. Даже в загоне у хрюшек, где почти не бывает сухо, земля покрылась трещинами. Поросята тоже томятся от жары и лежат под навесом, стараясь поглубже зарыться в пыль. Иногда их пускают пастись на луг позади дома. Тогда мы с Васькой работаем пастухами, бегаем с поросятами или катаемся на них верхом.
Васька дал им имена по дням недели: Понедельник, Вторник, Среда и так далее, всего их семь штук. Мы всех знаем «в лицо». У нас неплохо получается и дрессировка. Поросята, например, научились проходить сквозь обруч, если им показываешь еду. А ещё, когда мы устаем играть и бегать, Васька включает маленький магнитофон от машины, и они слушают музыку. Честное слово, слушают и даже подпевают, то есть подхрюкивают. Особенно им нравится одна красивая хоровая песня, которая называется «Лакримоза».
Эту песню придумал композитор Моцарт. Я тоже не могу слушать её спокойно. Музыка такая чудесная — от неё у меня в груди что-то кричит, плачет и волнуется. Хочется сделать какое-нибудь прекрасное дело: ограбить банк и раздать все деньги бедным старушкам или взять на воспитание сто человек сирот. И становится стыдно, что я живу как-то не так, и все мы живём неправильно, а можно бы совсем по-другому…
В этот день мы погуляли с поросятами, поплескались в огороде под шлангом, и Васькина мама позвала нас на обед. Суп был горячий, просто ужас! Есть совсем не хотелось. Тем более сверху в супе плавал жареный лук, а я его терпеть не могу. Чтобы не обидеть Васькину маму, я отхлебнула несколько ложек супа и поковыряла вилкой в салате. Ладони у меня сразу стали мокрые, а голова вспотела. Я, кажется, заразилась жаром от погоды.
Васька прикрикнул на меня:
— Валентинка! Питайся! От питания организм становится толще и сильнее, поняла?
Я ещё немного попиталась. Абсолютно без удовольствия, только из вежливости и для силы организма, и нас, наконец, отпустили.
Спасаясь от погодной болезни, мы забрались в большой сарай в глубине двора. Васькин папа называет его по-старинному «амбар», потому что он построен не из досок, а из толстых брёвен. Амбар и сам древний, а брёвна от старости серебристые и все в дырках от выпавших сучков. Там темно, прохладно и сказочно, как в избушке Бабы-яги или в краеведческом музее. Пахнет засохшими кожами, сухими травами и мышами. По стенам висят веники, это Васькина мама заготавливает лекарство «от спины» и «от горла». Под самым потолком прикреплены огромные лосиные рога.
В углах сарая-амбара в беспорядке свалены лопаты, тяпки, колёса, мётлы. На полках стоят банки, пустые и с вареньем. На топчане расстелена медвежья шкура с залысинами. Рядом стоит сундук, оклеенный изнутри красивыми открытками. В нём хранятся кипы старых журналов.
Мы с Васькой удобно устроились на шкуре лысого медведя и от нечего делать поиграли в слова. Это такая игра, когда один человек задумывает слово, говорит его первую и последнюю букву, а второй человек это слово отгадывает. И вот Васька загадал слово на букву «с» с окончанием на «к».
— Наверное, сырок?
— Нет, — ухмыльнулся Васька.
— Сыщик?
— Не-а!
— Ну, супчик…
— Да нет же, нет!
— Что тогда?
Васька хитро прищурился и выпалил:
— Сапок — вот что!
— Глупый ты, Васька! Проверочное слово «сапоги». Значит, последняя буква — «г». Я бы тебе по русскому языку двойку поставила!
Васька насупился. Чтобы он не сердился, я предложила посмотреть картинки в журналах. Разглядывать картинки — моё любимое занятие. Нам встретилась очень интересная картинка с бегущими людьми, на которых заваливались дома, а кругом летели камни и горел пожар. Картинка называлась «Последний день Помпеи», её нарисовал художник Брюллов. Васька немного поразмышлял, как там такое могло произойти, а я предположила, что, должно быть, всё взорвали террористы.
Вдруг из журнала выпала потрёпанная тетрадка. Это оказался школьный дневник. На обложке было написано: «Дневник ученика 3-го класса Соловьёва Васи». Васька сначала сильно удивился: он и есть Соловьёв Вася. А потом сообразил, что дневник — отцовский, ведь у них с отцом одинаковые имена и фамилии.
Мы полистали дневник… Вот это да! Он так и пестрел двойками! Мало того, там были замечания: «Баловался на уроках», «Не записывает домашние задания» и даже «Сорвал занятия»! В конце дневника на табельном листе было размашисто выведено: «По русскому языку оставлен на осень».
Васька ужасно расстроился. Он никак не мог этому дневнику поверить и всё листал его и перелистывал.
— Так вот почему мама говорит, что я весь в отца, — огорчённо произнес он, — но я-то хоть на осень не остаюсь!
Я сказала:
— Подумаешь, всё равно твой папа школу закончил и даже стал почётным шофёром. Мозги же не сразу умнеют, а постепенно. И ты когда-нибудь тоже обязательно поумнеешь.
Ваське расхотелось смотреть журналы. Во дворе его папа колол дрова и складывал их в поленницу для просушки. Он взмахивал над чуркой топором — бац! — и получались аккуратные золотистые полешки. Кожа у Васькиного папы лоснилась, будто намазанная маслом, а на руках, как мячи, перекатывались тугие мышцы.
Васька сел на бревно поодаль и осторожно спросил:
— Пап, а ты в школе хорошо учился?
— Эх-ма! (бац!) — сказал Васькин отец. — Конечно, хорошо и даже отлично! Пятёрки, как чурки, колол!
— А двойки у тебя были?
— Да ты что, брат? Какие двойки? (бац!) У меня их сроду не было!
Васька ещё что-то хотел спросить, но передумал.
Васькин папа сложил поленницу, велел нам подмести щепки и никуда со двора не уходить. Вышла Васькина мама, и они куда-то уехали на уазике.
Мы подмели щепки в кучу. Было невыносимо жарко, пришлось опять постоять под шлангом на огороде. Бедные поросята под навесом совсем сопрели. Мы их пожалели и решили устроить душ. Стали выводить по одному поросёнку из загона и купать из шланга, а они радовались и хрюкали, довольные. Потом мы выпустили их во двор, ведь теперь они были чистые и не могли ничего запачкать.
Свинка по имени Суббота ткнула меня пятачком, чтобы я почесала её за ухом. Пока я разговаривала с ней, Васька оседлал Четверга и закричал: «Ура!» Я, конечно, тут же уселась на Субботу. Мы с Васькой схватили по прутику и бросились в бой! Суббота норовила удрать, но я крепко сжала ногами её толстые бока. Я дралась прутом как саблей! Васька ловко увернулся, глупая Суббота с маху врезалась в дрова, и мы едва успели отскочить — поленница зашаталась и рухнула! А вместе с нею свалилась жердь с верёвкой, на которой сушились три прищеплённые подушки.
Мы стали спасать заваленные дровами подушки. Эту игру Васька назвал «Последний день Помпеи». Одна несчастная подушка сильно пострадала, когда с жалобным стоном выбиралась из-под развалин. Она порвалась, и перья выскочили у неё из живота.
— Испустила пух, — скорбно сказал Васька. — Ни пуха тебе, ни пера, подушка. Ты жила честно и умерла как настоящий боец.
Мы обошли по двору круг почёта: впереди шёл Васька и разбрасывал подушкины перья, чтобы ей земля была пухом, за ним следовала я, а за мной — все семь поросят. И, как назло, именно в этот трагический момент вернулись Васькины родители.
Ох, какой поднялся шум, даже не хочется вспоминать. Я сразу убежала домой и весь вечер вела себя так хорошо, что удивила маму и бабушку, а мамин брат дядя Сеня запел с подозрением в голосе: «Что день грядущий нам готовит?»
…Грядущий день всегда что-нибудь да готовит. И редко когда приятное. Васька с утра вызвал меня на улицу. Он сказал, что решил навсегда покинуть родной дом, потому что его родители — жестокие люди. Особенно папа.
Мы пошли на речку «печь блинчики». Это делается так: бросаешь плоский камешек, чтобы он летел спинкой, а не боком, и считаешь, сколько раз камешек подпрыгнет над водой. Между «блинчиками» Васька рассказал, что вчера, пока родители кричали, он быстренько загнал поросят в загон и заново сложил поленницу. А вечером папа сказал, что обещанный велосипед он теперь за такое поведение Ваське не купит из воспитательных целей. И мама его поддержала.
Терять Ваське больше было нечего, поэтому утром он подложил папе найденный в сарае-амбаре дневник. Пусть вспомнит своё собственное поведение! А сам Васька решил уйти из дома и стать бродячим музыкантом.
Васька сделал дудочку из тростника и играет на ней очень здорово. Когда я пою, дудочка ловко подпевает мне. Так что, я думаю, бродячий музыкант из Васьки выйдет замечательный. Может, если мне за что-нибудь сильно влетит дома и тоже придется разочароваться в домашней жизни, я примкну к его одинокой труппе. Мы вместе будем бродить по всяким сёлам и городам, я стану петь, Васька — играть. Денег соберём кучу и отправимся дальше — за границу, пойдём уже по другим странам. Это прекрасная возможность как следует попутешествовать.
Тут к нам подошёл дядя Сеня и разбил все мои мечты. Мы ему рассказали о Васькиной неприятности. Дядя Сеня — свой человек и всегда нас понимает. Он сказал, что Васька не сможет далеко уйти, его всё равно поймают по особым приметам: уши нечистые, волосы торчком, в правом кармане дудочка, а в левом — дырка.
— Не сумеешь ты, Васька, один жить. Что есть будешь, где спать?
Васька подумал и сказал:
— А я не на всю жизнь уйду. На три дня. В воспитательных целях.
Но воспитание Васькиного папы не получилось, потому что на берег выбежал с ремнём он сам, схватил Ваську за ухо и заорал:
— Какой позор! Мой сын! Остался! На осень!!!
Всё произошло очень быстро, и дядя Сеня не успел вмешаться. Отец схватил Ваську за шкирку, нагнул и ну стегать ремнём по одному месту! У меня реакция оказалась лучше, я подскочила ближе, рискуя тоже получить сгоряча, и закричала:
— Там было написано «Дневник Соловьёва Васи», но это не его дневник, это дневник Соловьёва Васи!
Я всё перепутала от волнения. Но Васькин папа перестал махать ремнём и уставился на меня, будто в первый раз увидел.
— Она хотела сказать, что это не Васькин, а твой дневник, Василий, — пришёл на помощь дядя Сеня. — Дети его в амбаре нашли. Ты бы на год посмотрел…
Глаза у Васькиного папы сразу стали ошалелые и какие-то смущённые.
— Тьфу ты, брат… Это… Как его… — забормотал он. — Вот незадача, ну, было, брат, такое… Я потом подтянулся… Меня-то за это мой отец знаете как отлупил!..
Вид у него был такой жалкий и несчастный, что Васька не выдержал, дёрнул его за руку и сказал:
— Ладно, пап, пошли.
Они повернулись и пошли, совершенно одинаково загребая ногами, два Соловьёвых Василия, большой и маленький.
Вечером дядя Сеня, придя из магазина, весело подмигнул мне:
— Воспитательная цель достигнута! Ваське велосипед купили.
Я побежала поздравить друга, надеясь заодно покататься на новом велосипеде, но Васьки не было дома. Я нашла его с отцом и поросятами на лугу. Они все вместе слушали музыку.
Васька увидел меня и закричал:
— А мне велик купили! И скоро гитару купят! Я буду музыкантом — так папа сказал! Только не бродячим, а домашним. И, может, в телевизор попаду, если победю на конкурсе! Или побежду! А ещё мы хрюшкам новые имена дали, их теперь зовут по нотам: До, Ре, Ми, Фа, Соль, Ля, Си!
Свинка Ля (бывшая Суббота), как обычно, ткнула меня пятачком, требуя почесать за ухом. Мы послушали «Лакримозу». В этот раз от музыки мне стало как-то хорошо и нисколько не грустно.
Потом Васькин папа рассказал нам о Помпее, как в этом городе извёргся вулкан, а никаких террористов в то старинное время, оказывается, не было. И ещё рассказал о композиторах Моцарте и Сальери. Про них написал Пушкин. Мне стало очень жаль Моцарта, но и Сальери немножко тоже, раз он такой неталантливый и завистливый. Васькин папа интересно рассказывал, будто из книжки.
А Васька мне шепнул:
— Ты была права!
— В чём?
— Что мозги умнеют не сразу, а постепенно… Видала, какой у меня папка умный? Он только в начальных классах отставал, а потом подтянулся и получал одни пятёрки — как чурки колол!
И Васька посмотрел на отца с гордостью и любовью.
На память с динозавром
Мы решили завтра с утра отправиться на рыбалку за окунями. Я уже собралась и с нетерпением жду завтрашнего дня.
— С кем идёшь? — спросила бабушка.
— С дождевыми червяками! И с Васькой, — ответила я. — Ты, бабушка, пораньше меня разбуди. Если я не захочу вставать, вылей мне на голову ковшик холодной воды. Нам много нарыбачить надо. Говорят, от рыбы умнеют, потому что в ней фосфор.
— Если бы кита я съел, я бы сразу поумнел, — пошутил папа, хотя я знала, что кит вовсе не рыба, а зверь животного рода.
Я поставила будильник на шесть часов, но встала ещё раньше, когда запели первые петухи. На улице было туманно и влажно от недавнего дождя. За мной увязалась собака Мальва. Мы с ней иногда разговариваем, только она в основном помалкивает. Знает, хитренькая, что тот, кто молчит, всегда кажется умнее.
Я дошла до Васькиного дома, постучала в окно, и Васька высунулся.
— Чего так рано? Я не выспался ещё.
Под глазом у него красовался синяк.
— Это что, Васька?
— Слепая, что ли… Не видишь — синяк.
— Откуда?
— От верблюда.
Мне невыгодно на Ваську сердиться. Чего доброго, на рыбалку не возьмёт. И скоро мы пошли, то есть поплыли по туману, пробивая его головами.
Васька сказал:
— Стукни по носу, у меня руки заняты, а там комар.
Я стукнула Ваську по носу ведёрком для рыбы.
Он завопил:
— Ты что, очумела?! — бросил банку с червями, удочки и пакет с завтраком и съездил мне по шее.
Сам попросил, а сам дерётся!
— Зато я комара убила, — сказала я. И мы пошли дальше.
Дошли до речки. Над ней красиво висели клочья разорванного тумана.
У меня ещё не клевало, когда Васька показал первого окунька и крикнул:
— Масть пошла!
К завтраку оказалось, что у Васьки в ведёрке уже прилично рыбы, а у меня на дне болтается одинокий крошечный ёршик. Я его обратно в воду выбросила — пусть подрастёт. Мы поели бутерброды с колбасой. А после еды Васька подобрел и рассказал мне про синяк.
— Взрослым никогда нельзя правду говорить. Они за неё всё равно наказывают. Я не знал, что мама сливки для гостей приготовила, и почти все выпил. Мог бы на кота свалить, но признался. А папа меня за правду посадил в сарай под замóк на целый час. Я там проголодался, смотрю — варенье земляничное в кастрюльке, мама только вчера сварила. Хотел поесть, да угодил в мышеловку и разлил всю банку. Мне за это ещё хуже влетело. Папа сказал, что на охоту не возьмёт, хотя обещал…
— А синяк откуда?
— Это я о кастрюльку стукнулся.
— Когда падал?
— Не, когда папка ею в меня запустил.
— А мама что?
— Ну… кричала: «Кто из тебя вырастет?!»
— Васька, а ты, когда вырастешь, кем хочешь с тать?
— Швейцаром в гостинице. Делать ничего не надо, знай дверь открывай. И костюм дают красивый.
— Ещё деньги на чай дают.
— Зачем мне их чай? Я лучше мороженое куплю…
Мы снова принялись удить. И опять у меня не клюёт, а Васька таскает окуня за окунем. Ужасно обидно! Я и на червяка плевала, все слюни истратила, и поговорки твердила: «Ловись рыбка большая и маленькая» — а она не ловится!
— Ты слишком далеко забрасываешь, — сказал Васька. — А надо не близко и не далеко — посерёдке.
— Подальше зато щуки водятся, — возразила я и из вредности закинула удочку на всю длину лески. И вдруг мой поплавок потонул, а леска натянулась, как струна.
— Тяни осторожней, — азартно начал командовать Васька, — подводи, подводи, сорвётся! Это щука, тут, говорят, столетние водятся, огромные, как крокодилы!
Мы вместе потихоньку тянули удочку, подводя щуку ближе к берегу. Ещё чуть-чуть… Сейчас вынырнет…
И она вынырнула! Мы, как увидели её голову, бросились наутёк. К речке шли полчаса, а обратно долетели за пять минут. По дороге к нам примкнул Павлик. Он как раз шёл к Сардане. Павлик бежал рядом, заглядывал нам в лица и с любопытством кричал:
— А чего, а? Чего скачете, а?
Когда грудь от бега у меня чуть не разорвалась, я остановилась. А Павлик всё приставал:
— Ну, скажите, чего вы?
— Чего-чего, — наконец смог выговорить Васька. — В речке динозавр, вот чего!
— Динозавр? — не поверил Павлик. — Ну, ты врать!..
— На удочку попался, — выдохнула я.
— Пойдём посмотрим? — обрадовался Павлик.
— Сам иди! У него морда — как шкаф. Сожрёт и не почешется!
Тут я ахнула:
— Мальву забыли! — и припустила обратно, а мальчишки за мной. По пути нам встретился дядя Сеня. Он, оказывается, за нами на рыбалку пошёл. Мы ему крикнули на ходу про динозавра, и он тоже побежал.
Мальва как ни в чём не бывало сидела на берегу и стерегла наши вещи. Голова динозавра всё так же выглядывала из воды. Дядя Сеня к ней присмотрелся и давай хохотать! Мы с Васькой расстроились: вот ведь у страха глаза велики! Никакой это оказался не динозавр, а большая коряга с наростом, который мы приняли за голову. Мы эту корягу вытащили.
— Динозавр за нос укусил? — подмигнул дядя Сеня Ваське.
— Комар, — насупился тот.
— А синяк?
— С кастрюлей прилетел…
— Чего ты, дядя Сеня, к Ваське привязался, — вступилась я. — И так настроение плохое.
— Ваша коряга, ребята, и впрямь на динозавра походит, — примирительно сказал дядя Сеня. — Чуть-чуть подправить, и будет вылитый ящер! Вы пока тут посидите, а я домой сгоняю за фотоаппаратом. Отличные снимки получатся!
Хвост «динозавра» спускался в речку. Он был гладкий, без веток и коры. Павлик по нему проехался:
— Глядите, как по перилам!
Мы обмазали хвост глиной, чтобы лучше катилось, и как с горки — бух в воду! Это было здóрово! Когда вернулся дядя Сеня, а за ним примчалась Сардана, они нас не узнали: рядом с доисторическим зверем мы прыгали, как грязные доисторические люди. Сардана, конечно, тут же скинула платье, бултыхнулась с хвоста и тоже стала чумазая и счастливая. А дядя Сеня посадил нас на корягу, сделал снимки и рассказал про Дáрвина: как тот придумал, что человек произошёл от обезьяны.
Мы построили вокруг коряги глиняную страну, которую назвали Страной динозавров, вылепили динозаврят и вырыли для них пещерки. А ещё сделали лабиринт и пустили гулять по нему Минозáвра — такое имя дал ему дядя Сеня. Минозавр присматривал за малышами, чтобы они не шалили. Дядя Сеня помогал нам строить и рассказывал о птеродáктилях, диплодóках и других ящерах.
— А почему они вымерли?
— Точно неизвестно. Предполагают, что тогда на земле было постоянное лето, но вдруг наступила зима. Динозавры не смогли приспособиться к холодам.
Дядя Сеня еще немного посидел с нами, взял с нас обещание не заплывать далеко и ушёл.
— Я знаю, как было на самом деле, — вдруг сказал Павлик. — Динозавры не вымерли. Когда листья опали, они начали выкапывать ногами из-под снега ветки и корни. Шеи у них сделались короче, чтобы не мёрзнуть, а туловища покрылись шерстью и стали меньше. Потом появился добрый волшебник Гудвин… то есть Дарвин. Он увидел, как динозавры стараются выжить, пожалел и заколдовал их. Ходячих ящеров превратил в обезьян, летучих — в птиц, плавучих — в рыб, а уж обезьяны сами додумались и стали людьми.
— Выходит, мы все — бывшие ящеры? — растерялся Васька.
— Да, мы их потомки и должны помнить об этом — так завещал великий Дарвин, — заключил Павлик.
— Зато мы сфотографировались на память с динозавром! — порадовалась я.
— Ой, не знаю, хорошо ли я получилась, — заволновалась Сардана. — Я ведь такая нефотогигиеническая!
— Скоро наступит осень, и дожди смоют нашу Страну, — сказала я.
— У нас дома есть клей для дерева, — оживился Васька. — Клеит как бешеный. После него такая крепость, что пушкой не пробьёшь. Если мы Страну клеем смажем, она не развалится и целую вечность будет стоять как новенькая.
Он очень быстро принес тюбик, и мы выдавили бешеный клей на динозавровое государство. На солнце оно мгновенно отвердело. Наши пальцы тоже слиплись, а колени покрылись каменной коркой грязи.
Дома опять попало. Взрослые пробовали содрать клей вместе и поодиночке, но он прирос, будто шкура.
Перед сном я сказала маме:
— А знаешь, ты когда-то была динозавром.
Мне хотелось поделиться нашим открытием, а она обиделась. Я испугалась и сказала:
— Нет, мама, я пошутила, ты была обезьяной!
Она молча ушла. Я немножко расстроилась, но меня утешило, что сегодняшняя фотография будет самой интересной из тех, которые я, как волшебник Дарвин, завещаю своим потомкам.
Дедукция
В нашей деревне у некоторых людей есть прозвища, совсем как клички у собак. Это очень удобно, ведь по ним можно много узнать о человеке. Конечно, взрослые стараются при детях никого по прозвищам не называть, но разве от нас что-нибудь скроешь? Например, одного дяденьку зовут Оратором — не потому, что он умеет красиво говорить, а просто голос у него ужасно громкий, будто он всё время орёт. Сельского почтальона кличут Циркулем из-за его длинных ног. Он очень высокий, и когда я с ним разговариваю, то вижу только его ноги и голову. Поэтому мне кажется, что ноги у него растут прямо из подбородка. А продавца дядю Дениса почему-то называют Недовесом, хотя он довольно толстый.
Так получилось, что мы нечаянно прилепили прозвище дедушке Мише, который живёт около Васьки. Это было тогда, когда мы сделали новые рогатки. Мы шли и стреляли друг в друга мягкими бумажными пульками. Нам было весело, и мы не увидели, что в доме у тёти Лиды открыто окно, а на подоконнике стоит ваза с цветами. Я бы никогда не обратила на неё внимания, хотя, как кричала потом тётя Лида, это была особенная, очень красивая старинная ваза из Китая.
Все нормальные люди знают с пелёнок, что нельзя оставлять на виду дорогие вещи, ведь их может сдуть внезапная буря, или пронесётся смерч и вообще утащит предмет в неизвестном направлении.
Мы шли в пяти метрах от окна тёти Лиды, когда Павлик как раз в меня стрельнул, а я пригнулась. Чистая случайность, что пуля попала в вазу. Наверное, это судьба. Мы ничего и не думали разбивать, пулька просто столкнула вазу на пол, и уже там она раскололась на куски.
Павлик сказал, что у пульки было огромное поле для полёта, а она выбрала именно этот путь. Такой случай по теории вероятности выпадает раз в жизни, и все должны радоваться редкому стечению обстоятельств. Но я всегда подозревала, что взрослые только притворяются образованными людьми, а сами и понятия не имеют о теории вероятности. Всё приписали нашим хулиганским проискам, долго ругались и велели сесть и обдумать своё вáрварское поведение. А тётя Лида успокоилась лишь тогда, когда родители сложились и купили ей другую вазу из Китая за принесённый нами ущерб. Мы ведь тоже понесли ущерб: у нас отобрали новые рогатки, но никто и не думал покупать нам что-нибудь взамен!
Васька ушёл домой, а мы с Павликом и Сарданой сидели на скамейке у палисадника и говорили о том, какие всё-таки взрослые нечестные: они на всех углах твердят о праве человека на свободу, а на самом деле не дают нам никакой свободы. Если бы они её дали, мы бы совершили немало замечательных поступков, чтобы нами можно было гордиться. Например, за один день вспахали бы на тракторе сельское поле или взяли бы на воспитание чёрно-бурых лисиц со зверофермы.
Но только мы размечтались, как прибежал запыхавшийся и взволнованный Васька. Он закричал, что у него украли велосипед. Мы тут же помчались к нему во двор. Там Павлик сел на корточки, поднял палец и торжественно сказал:
— Сейчас нам предоставляется уникальный случай продемонстрировать свои способности, которые, возможно, попадут в газеты.
И он рассказал нам о методе «дедукции», который изобрёл гениальный английский сыщик Шéрлок Холмс.
— Вот ты, Васька, ел за обедом голубичное варенье и яичницу? — спросил Павлик.
— Ел, — растерялся Васька. — А откуда ты узнал?
— Дедукция! — гордо ответил Павлик. — У тебя на футболке засохший желток, а губы синие от голубики.
Мы долго ползали на том месте, где стоял велосипед, нашли Васькину плевалку из сломанной ручки, собачью кость, отпечатки шин от уазика и множество следов человеческой обуви.
Павлик сбегал домой, принёс отцовские очки с толстыми стёклами, и мы по очереди стали рассматривать через них таинственные следы. Они были от двух пар обуви, примерно тридцать третьего и тридцать пятого размера, и ещё какие-то. Сначала мы решили, что воров было четверо. Но потом Васька нечаянно наступил на один след, и рисунок от подошвы его кеда в точности совпал со следом одного из воров. Тогда мы сличили остальные следы со своей обувью, и оказалось, что их оставили мы с Павликом и Сарданой.
Мы, конечно, немного огорчились, но Павлик сказал, что дедукция бывает разная — предметная и мысленная. Если на месте преступления ничего подозрительного не найдено, то можно попробовать мысленно поставить себя на место воров. Когда мы поймём, как они думают и как действуют, тогда сможем устроить им ловушку.
— Раз вор украл велосипед, а не что-нибудь другое, — начал рассуждать Павлик, — значит, это особый велосипедный вор. И скоро в деревне начнется повальная воровская велосипедная лихорадка. Так как калитка у Васьки не заперта, похитителям ничего не стоило увести велик отсюда. Но в других дворах есть большие заборы, злые собаки, и ворам будет слишком трудно пополнять свою велосипедную коллекцию. Поэтому по мысленной дедукции выходит, что можно приготовить для вора приманку. Мы оставим велосипед на улице, будто его забыл рассеянный человек. Вор обязательно клюнет на лёгкую добычу и немедленно начнёт тащить велосипед. И тогда появимся мы — ловкие и смелые, с риском для жизни схватим преступника и сдадим в полицию. Ну а потом, конечно, медали, разные грамоты, да к тому же, возможно, окажется, что этого вора давно разыскивают. Он, очень даже может быть, какой-нибудь преступник международного масштаба. Тогда уж нас всю жизнь будут носить на руках!
Сардана предложила для приманки попросить на время велик у дедушки Миши. Он сегодня что-то делает в поле, поэтому до вечера всё равно никуда не поедет. Но если ему всё объяснить, то он обязательно пожелает принять участие в поимке вора, чтобы разделить нашу славу. А мы уж точно этого не хотели. Поэтому было решено взять у дедушки велосипед без спроса, а вечером аккуратно поставить на место.
Велик нам удалось увести незаметно. Мы оставили приманку возле нашего палисадника — там высокие густые кусты, в которых можно легко спрятаться. Сардана притащила верёвку и большой мешок, а я принесла бабушкину чугунную сковородку с длинной деревянной ручкой. План был такой: как только вор подойдёт к приманке, Васька накинет на него мешок, а Павлик оглушит сковородкой. После этого можно будет спокойно связать его и позвонить в полицию.
Мы залезли в кусты и приготовились ждать. Сначала все молчали, боясь спугнуть вора, но потом мальчишкам это надоело, и они начали спорить на разные географические темы.
— В Лондоне, где живёт Шерлок Холмс, всегда туман. Прямо как у нас зимой, — сказал Павлик. — Там вечные сырые сумерки.
— А ты говорил, что он живёт в Англии, — возразил Васька.
— Правильно, ведь Лондон находится в Англии, — усмехнулся Павлик. — В твоём возрасте пора бы об этом знать.
Они ещё немного поспорили о чём-то шёпотом, и вдруг мне показалось, что кто-то зашевелился за палисадником рядом с велосипедом. Мы бесшумно раздвинули ветки. Какой-то человек уже собирался нагло украсть велик, и нам хорошо была видна его худая спина в жёлтой рубашке и старые ботинки. Вор клюнул! Моё сердце застучало, как дятел в лесу. А дальше всё было как в ускоренном кино. Преступник только поднял ногу, чтобы сесть на велик, как Васька лихо перемахнул через штакетник и накинул мешок ему на голову! Мы тут же оказались рядом, и Павлик живо стукнул вора сковородкой по голове, но, видимо, недостаточно сильно, потому что похититель не оглушился, а тонко заверещал в мешке:
— Караул! Грабят! Убивают!!!
Его наглость переходила все границы! Мы накинулись на ворюгу все вместе, повалили на землю и, хотя он отбивался, как сто чертей, хорошенько связали. Потом Васька побежал сообщать родителям, что мы собственными руками поймали преступника. Но когда пришли взрослые, вор снова заверещал: «Караул!» Папа его почему-то развязал, несмотря на наши протесты, и сорвал с головы мешок.
Я как увидела вора, то сразу чуть не сошла с ума. Мне захотелось, чтобы в ту же секунду началось землетрясение или взорвался какой-нибудь вулкан, потому что это был никакой не вор, а самый настоящий дедушка Миша! Всё ведь случилось очень быстро, и нам некогда было воришку разглядывать.
Взрослые смотрели на нас с таким изумлением, будто мы какие-нибудь пришельцы из космоса, а у дедушки Миши вдруг прорезался громкий голос. Ощупывая шишку на голове, он стал кричать, что мы самые отъявленные маленькие негодяи на всей земле. Мало нам было украсть его велосипед, так ещё и его самого собирались пристукнуть до смерти. В общем, все взрослые орали наперебой. На их вопли потихоньку начали подходить любопытные. И когда собравшиеся потребовали наших объяснений, то Павлик вышел вперёд и смело сказал:
— Видите ли, во всём виноваты не мы, а дедукция…
Тут уж дедушка Миша совсем разъярился:
— Ах ты разбойник! Ещё и обзывается!
— Как я обзываюсь? — удивился Павлик.
— Дедукцией!!! — заревел дедушка Миша, и если бы его не удержал дядя Сеня, то он бы, наверное, напрочь открутил Павлику уши.
Самым грустным оказалось то, что велик у Васьки никто не воровал. Просто Васькин отец увидел брошенный велосипед и отогнал его в гараж. Это ещё раз говорит о том, что вещи надо ставить на место, а не бросать на виду у всех.
Потом мы всё-таки помирились с дедушкой Мишей, и Павлик рассказал ему про метод дедукции.
Иногда мы приходим к дедушке Мише в гости. Он угощает нас чаем с печеньем и конфетами. А все в деревне его теперь зовут не иначе как Дедукцией. Прозвище прилепилось прочно, и дедушка на него уже откликается.
Ничейная бабушка
По утрам я люблю смотреть на потолок. Там есть очень интересные трещинки, совсем как картинки. Например, вон в том углу они похожи на маленькую птичку, которая распевает во всё горло свою утреннюю песню. Клюв у неё открытый, а крылья топорщатся в разные стороны. Вот только пения не слышно: оно видимое, но не слышимое. Я срисовала птичку в альбом. У меня хорошо получилось, но на потолке она всё равно красивее. А ещё там есть крокодил. У него зубастая пасть из мелких трещин. Он смотрит на меня внимательным и хитрым глазом из облупившейся штукатурки.
Но самое главное — это портрет старушки. Даже непонятно, как такое вышло, будто кто-то карандашом нарисовал. Я глядела на старушку так и сяк: кого-то она мне напоминала. И вдруг вспомнила: ну конечно же! Точь-в-точь ничейная бабушка!
Эта бабушка живёт в домике на самом краю деревни. Это домик-гномик среди других гордых и нарядных домов. Раньше, когда я была младше и глупее, я думала, что он ещё не вырос. Но на самом деле он просто очень старенький, даже окна вросли в землю. Ничейная бабушка тоже маленькая и старенькая. У неё горбатая спина и смешная косичка на затылке, заколотая гребёнкой. А глаза светлые, как выцветшее небо в октябре. Я не знаю, какое у неё имя, и никто из ребят не знает, а все зовут её просто ничейной бабушкой. К ней никто даже летом не приезжает, а тем более зимой. И писем она никогда не получает, а Интернета в её домике тоже, скорее всего, нет.
Мне тоже порой хочется жить одной всю жизнь. Или хотя бы три часа. Но я, наверное, не выдержу. Человек не должен быть один. Он должен кого-то любить, с кем-то ссориться и драться. Без этого вся жизнь будет как несолёный суп или потолок без трещин.
Письма и газеты получают почти все жители деревни. Иногда мы помогаем работать почтальону дяде Циркулю. Мы отгоняем собак и толкаем его велосипед. Почтальон никогда не доезжает до последнего, самого маленького домика в деревне. И мне становится грустно. А когда мы поворачиваем назад, я оглядываюсь и вижу, как в низеньком окошке колышется занавеска.
Но ничейная бабушка не всегда сидит дома. У неё есть работа: она продаёт разную мелочь возле магазина. Я люблю ходить в магазин. Рядом с ним образовался целый рынок, где прямо из вёдер продаются солёные огурчики, тугие помидоры только что с грядки, зелёный лук, молодая картошка и ещё много всего. Есть и такие прилавки, возле которых толпятся женщины и взрослые девочки: здесь всякие украшения, колготки и духи.
Ничейная бабушка устраивается немного особняком. Её товар разложен на газетке. К ней почти никто не подходит, так как купить у неё нечего. Она торгует смешными деревянными птичками-свистульками, какими-то старинными оловянными солдатиками, тонкими книжками, тряпичными сумками и прочей ерундой. Над всем этим хламом стоит самая большая вещь — статуэтка Хозяйки Медной горы из сказок Бажóва. Краска с неё местами слезла, и лицо в мелких трещинках, как в морщинках. Ничейная бабушка сидит на перевёрнутом ящике много часов подряд и глядит на дорогу, будто и не продаёт ничего, а просто ждёт кого-то. В деревне ее называют малахóльной, то есть странной, а кое-кто из взрослых за её спиной даже крутит пальцем у виска. Я всегда смотрю на ничейную бабушку издалека, а когда утром вижу её портрет на потолке, здороваюсь с ней.
Но прихожу я в магазин вовсе не из-за неё. Во-первых, мама посылает меня за хлебом. Во-вторых, в магазине есть одна вещь, которую я ужасно хотела бы иметь. Это корабль. Он называется «бригантина» и стоит между пыльными резиновыми сапогами и расписным чайником. Размером корабль с мою руку от пальцев до локтя, но совсем как настоящий, со всеми парусами, лесенками и флажками.
Я очень хочу купить бригантину и запустить её в нашем озере. Корабль, должно быть, тоже мечтает об этом. Я представляю себе, как ветер надует радостные паруса и как весело будут развеваться флажки. По палубе заснуют малютки-матросы в настоящих тельняшках, а один влезет на лесенку и станет смотреть в подзорную трубу на далёкий берег. Весёлый кок будет громко петь на кáмбузе красивую песню, в которой часто повторяется вкусное слово «карáмба», от которого становится прохладно горлу… Лёгкий, как ветер, юнга заиграет на губной гармошке, а потом на палубу выйдет старый седой капитан, широко, по-матросски переставляя ноги. Он сядет на скрученные канаты и закурит свою крошечную трубку. Взгляд у него будет задумчивый и печальный, и он раскроет на ладони медальон, похожий на блестящую капельку, а в медальоне будет лежать чей-то шелковистый локон. Капитан посмотрит на локон, закроет крышечку, вздохнёт и снова подвесит медальон к себе под тельняшку, поближе к сердцу. Я знаю, что там в каждом матросском кубрике в сундучках лежит в заветных узелках одно и то же — горсточка родной земли…
Я всегда мечтаю о бригантине. И ещё думаю, что, может быть, стала бы для этих матросов морским богом. Я бы делала на воде рябь, чтобы кораблю было веселее качаться на волнах, и плыла бы с ним туда, где вода золотая и горячая от солнца. И я бы не допускала сильного шторма, разве что чуть-чуть, чтобы только посмотреть, как они начнут суетиться. И это будет такое счастье, что в груди у меня запоёт маленькая серебряная скрипка… Но сквозь воображаемые волны и ветер в глаза мне лезет нахальный расписной чайник. Наверное, я стояла слишком долго, потому что ко мне подходит продавец дядя Денис и спрашивает:
— Чего тебе, Валентинка?
Бригантина стоит две тысячи рублей. Это, может, не очень много по-взрослому, а по-детски — большие деньги. Я бегу домой и достаю копилку, в которую обычно кладу сдачу от хлеба. Копилка — большая глиняная кошка, разукрашенная, как дурацкий чайник. И кому пришло в голову превращать в копилки животных? Мне кажется, тот, кто это придумал, не любил зверей. Вот и появились разные копилочные кошки и свинки. Впрочем, мне нисколько не жаль мою глупую кошку, ведь в её толстом животе много денег, которые можно поменять на бригантину. Я никогда в жизни не пойму: почему за такое чудо требуют какие-то бумажки? Разве они лучше или красивее? Продавать можно сапоги, чайник, огурцы или лук. Но торговать кораблём, рвущимся к морю, — настоящее преступление.
Без сожаления кинула я на пол тяжёлую сытую кошку, и черепки разлетелись по комнате вместе с монетками. Я собрала деньги и несколько раз пересчитала, чтобы уж наверняка не ошибиться. Получилось всего двести рублей. Но где взять остальные?
Тут ко мне пришла Сардана. Я ей всё рассказала, и она предложила попробовать самим заработать деньги. Сделать это очень трудно. Взрослые всегда устраивают так, чтобы дети делали всё бесплатно. Детский труд выгоден, а чтобы мы не возмущались, его называют «воспитательными целями». И мы решили ходить по домам с концертом. Я буду за деньги петь, а Сардана танцевать индийский танец. Я надела мамино вечернее синее платье в блёстках, закрутила его на поясе в валик, чтобы стало покороче, и перехватила бабушкиной египетской шалью с кистями. Сардана накрасила красным фломастером ногти на руках и ногах и навертела на голове тюрбан из полотенца. Мы взяли дяди-Сенину кепку и пошли на заработки.
В первом доме наш концерт смотрели с интересом и даже похлопали, угостили горячими блинчиками с вареньем, но дали всего пятнадцать рублей. Во втором повторилось то же самое: был предложен вкусный суп с потрошками, от которого шёл такой чудесный аромат, что мы не смогли отказаться. А денег нам в кепку положили ещё меньше. В третьем доме все ужасно хлопали, были в восторге, накормили холодным мясом и помидорами, но дали лишь три бумажные десятки. В следующем — пирог с рыбой и булочки, которые просто таяли во рту. В пятом я, когда открывала рот, не могла удержаться от зевоты, Сарданин же танец напоминал черепашьи бега. При виде еды нам стало дурно. До шестого дома мы не дошли…
Прослышав о наших выступлениях, прискакали Павлик и Васька. Пыхтя и отдуваясь, мы рассказали мальчишкам, из-за чего пошли на нечаянное обжорство, а они облизывались и обижались, что мы не взяли их с собой.
— Концерт — это, конечно, хороший обед, но маленькая сумма, — сказал Павлик и вот что придумал…
Дом Павлика стоит рядом с Домом культуры. А сегодня как раз суббота, и будет дискотека. Но пока на улице совсем ещё безлюдно, а на дороге лужа. Павлик притащил несколько прочных досок, мы смастерили мостик и в начале мостика поставили ведёрко с плакатом на палке: «Ваш вклад в морской флот». Люди поняли правильно и принялись бросать в ведёрко монетки, только пришлось объяснять, что флот не совсем настоящий. Как бы испытательный, проверочный. Когда денег, на наш взгляд, собралось достаточно, мы побежали считать выручку. Она оказалась большая, почти три тысячи. У нас в руках никогда не было такого богатства! Мы решили подкопить и купить два кораблика. Это, конечно, не флотилия, но вдруг кто-нибудь из родителей согласится дать ещё денег. Вот будет игра!
Магазин уже закрылся, и мы, помечтав об акулах, штормах и прочих приятных вещах, разошлись по домам.
Хотя в воскресенье магазин не работает, я всё же побежала туда утром посмотреть на кораблик через окно. Перед магазином уже стояли уличные торговцы. Пришла и ничейная бабушка. Она, как всегда, постелила на земле газетку и разложила свою мелочь во главе со статуэткой. Я стояла у прилавка с украшениями и делала вид, что разглядываю их, а на самом деле украдкой наблюдала за ничейной бабушкой. Несмотря на жару, на ней была тёплая вязаная кофта, а смешную косичку прикрывал белый платок. Руки она положила на колени. Они были тёмные, с голубоватыми жилами, как у всех старых людей, но маленькие и тонкие, похожие на двух усталых спящих зверьков. Ничейная бабушка не замечала, что я слежу за ней. Она смотрела прямо перед собой, пристально и странно, будто видела что-то такое, чего не видит никто.
Почему она так смотрит? Может быть, тот, кого она когда-то любила, был капитаном дальнего плавания, очень давно уплыл на красивом корабле в путешествие, да так и не вернулся? Произошло кораблекрушение, и он, настоящий моряк, спасая детей и женщин, сам стал добычей зубастых акул? А может быть, он выплыл и попал на необитаемый остров, живёт, как Робинзóн Крузо, и не знает, как оттуда выбраться? Капитан выходит по вечерам из своей бамбуковой хижины и смотрит на океан, будто видит в нём то, чего нет на самом деле. И, очнувшись, вынимает из-под тельняшки медальон, похожий на блестящую капельку, открывает его и осторожно трогает шелковистый локон. А потом вздыхает, закрывает медальон и снова бережно вешает на грудь поближе к сердцу…
А старушка всё смотрит на дорогу в окно и ждёт почтальона дядю Циркуля: вдруг придет письмо от капитана из далёкой заграничной страны. Он же не знает, что его невеста уже стала старая и сгорбленная, и просто ничейная бабушка, что её называют малахольной и при виде её крутят пальцем у виска!..
«Пусть он лучше не приезжает. Никогда!» — я подумала об этом и чуть не заплакала. И что-то со мной такое случилось, что-то горячее разлилось в груди, и я подбежала к ничейной бабушке, ткнула пальцем в Хозяйку Медной горы и закричала:
— Какая прелесть! Это настоящее произведение искусства! Это же конец девятнадцатого века! — Так всегда кричит один папин друг, который собирает старинные вещи.
Ничейная бабушка вздрогнула и распахнула глаза, словно только что проснулась. Ранние покупатели с интересом посмотрели на нас.
— Умоляю вас, продайте мне эту прелесть, это произведение, этот конец девятнадцатого века, — в отчаянии забормотала я и, схватив её руку, вложила все скрученные бумажные деньги и пакетик монеток.
Ничейная бабушка внимательно посмотрела на меня. Глаза у неё были светлые, выцветшие и грустные, совсем без солнца, как небо в октябре. Она смотрела на меня долго, будто видела во мне что-то такое, чего не видит никто. И вдруг погладила меня по голове своей маленькой усталой рукой. Потом молча собрала весь свой мелочный товар вместе с Хозяйкой в две тряпичные сумки и подала мне. И я поняла, что мне нельзя отказываться, а надо взять всё это по молчаливому уговору, о котором знали только мы вдвоём.
Люди отвернулись от нас и занялись своими делами. Ничего интересного не произошло: просто странная девочка купила хлам у ненормальной старушки. А я взяла сумки, повернулась и, не оглядываясь, пошла домой.
— Откуда ты взяла этот мусор? — удивилась мама, когда я высыпала на пол товар ничейной бабушки.
Я промолчала. Мне не хотелось врать, а сказать правду я почему-то не могла. В тот день я не пошла гулять. Мы долго сидели с мамой вечером на веранде и пели грустные песни, а небо плакало редкими каплями дождя.
Я больше не пойду с почтальоном дядей Циркулем помогать разносить почту. Мне разонравилось это делать. Я объясню ребятам, на что потратила наши деньги. Думаю, они меня поймут. А на корабли мы ещё заработаем — какие наши годы!
Ночью в мое окно светила круглая луна. Я села на подоконник и увидела, что весь палисадник покрыт лунными блёстками, как мамино вечернее синее платье. Завтра я проснусь и поздороваюсь с ничейной бабушкой. Весёлый крокодил подмигнёт мне штукатурным глазком, а потолочная птичка запоёт свою утреннюю песню. И я знаю, как это звучит: она не чирикает и не заливается соловьём, а радуется и плачет тонко и нежно, как маленькая серебряная скрипка.
Трудно быть героями
Я люблю деревню: тут гораздо больше лета, солнца и травы, чем в городе. Есть речка и озеро, в которых можно купаться. И тут самые лучшие в мире друзья. Да что говорить, в деревне всё в сто раз лучше!
Мне только совсем не нравится, когда вдруг прикатывают наша городская соседка Анастасия Павловна и её племянница Натуся. Они приезжают не к бабушке, а к маме. Анастасия Павловна привозит Натусю поправляться на свежем деревенском воздухе и парном молоке. А сама говорит, что лишь здесь ей удаётся прилично отдохнуть, хотя она вообще нигде не работает. Анастасия Павловна жирная, как гусеница, а Натуся, наоборот, очень тощая. Глаза у неё серенькие, как у мышки, а нос длинный и унылый. Бабушка, когда в первый раз её увидела, сказала:
— Какая ты худенькая, деточка! Мы тебя подкормим, на пирогах да на сливках быстренько станешь пышечкой, а то вон один только нос и остался.
Будто у людей должен быть не один нос, а два!
Мне всё время ставят в пример эту хилую Натусю. Она совсем не вылезает со двора и целыми днями загорает в шезлонге у беседки. Я показала ей свою коллекцию разноцветных речных камешков и даже «куриного бога» — плоский камень с дырочкой посередине, которую за тысячи лет проделали волны. Может быть, когда-то мой куриный бог принадлежал Синдбáду-мореходу и видел долину рубинов и громадную птицу Рух, которая питается слонами и носорогами. Но Натусе это почему-то было совсем неинтересно.
Я честно старалась с ней подружиться, но она ябеда. Когда я всего лишь чуть-чуть её стукнула, она тут же наябедничала, и дядя Сеня сказал: «В одну телегу впрячь не можно коня и трепетную лань».
Мне от Натуси не стало дома никакого житья. Гости отравили мне всю радость от каникул. Папе они тоже не нравились, я это сразу заметила. Однажды мне удалось подслушать, как он сказал маме про Анастасию Павловну:
— Почему она ни разу не помогла тебе посуду помыть? Ты что, её домработница?
— Анастасия Павловна — моя гостья, — голос у мамы был жёстким, как картон.
— Или хлеба бы разок на свои деньги купила, — не унимался папа.
Совершенно правильно: за хлебом хожу только я одна, Анастасия Павловна и Натуся могли бы помочь, ведь они ничего не делают.
— Я надеюсь, ты не начнёшь упрекать меня и в том, что купил маме телевизор? — резко спросила мама, и папа замолчал.
Конечно, тащить телевизор гораздо тяжелее, чем хлеб. Но всё-таки мне не совсем ясно, какое отношение имеет бабушкин телевизор к Анастасии Павловне. В обед я спросила об этом дядю Сеню. Он всегда меня понимает, только называет любопытной Варварой, которой на базаре чуть нос не оторвали.
— Видишь ли, — сказал дядя Сеня, — как бы тебе это объяснить… Все мы — ты, мама, папа и я — родные бабушкины люди. А Анастасия Павловна как бы чужая, сбоку припёка. Тут твой папа, безусловно, прав. С другой стороны, настоящие северяне в старину могли жить друг у друга продолжительное время, а к гостю, даже не очень приятному, относились лучше, чем к родне. Так было раньше, и здесь права твоя мама. Но хорошо это или плохо, у цивилизованных людей теперь немножко другие понятия и приличия. Анастасия Павловна — человек богатый, у её мужа свой магазин. Могла бы хоть чуточку помочь, не в санаторий же приехала. Так что я больше поддерживаю твоего папу.
Я всё равно ничего не поняла про телевизор, но не успела расспросить дядю Сеню до конца, потому что бабушка позвала его надёргать укропа для обеда.
При гостях мне приходится вести себя за столом ужасно культурно. Из-за этого всё становится невкусным, даже спагетти, а тем более морковный салат, который я и так не люблю. Мама говорит, что в моркови много витаминов, и я всегда удивляюсь, почему витаминам вздумалось вырасти в таких противных вещах. А спагетти мне нравится есть, когда вдуваешь в себя по одной эти длинные белые верёвочки, так гораздо интереснее. А с вилки, культурно наматывая, есть неинтересно. К тому же они соскальзывают. Я закрыла глаза, чтобы не видеть морковку, представила, что это неизвестная науке инопланетная еда, и поэтому очень быстро всё съела, а не стала, как обычно, спорить и отказываться.
Натуся тоже съела свою порцию, даже попросила добавки, и Анастасия Павловна радостно защебетала:
— Вот молодец, Натусенька, вот умница! Не отстаёт от Валентинки!
Папа тихо пробормотал в сторону, но я услышала:
— Аппетит приходит во время чужой еды.
Мама как-то странно на него поглядела, и её брови сошлись в тонкую суровую ниточку. И вдруг папа округлил глаза и громко закричал: «О-о-о!» Все всполошились. Дядя Сеня предложил вызвать скорую помощь, а я тоже очень испугалась: мне показалось, что папу ужалила змея, которую я тайно принесла в банке из леса.
— Ничего страшного, — отдышавшись, успокоил всех папа, — это был просто сердечный мини-приступ.
— Впредь попрошу не пугать детей своими приступами, — проворчала Анастасия Павловна.
Когда все пообедали и вышли из-за стола, папа вполголоса сказал маме:
— Если тебе снова вздумается наступать мне на ногу, то, пожалуйста, не каблуком.
Я теперь всё время вынуждена есть морковку — мне нужны витамины. От них человек делается сильнее. Мне необходимо быть сильной, иначе я не смогу пройти геройские испытания, которые придумал Павлик, и не стану героем. В школе нас этому не учат, хотя в жизни быть отважными и неустрашимыми важнее всего. Даже если ты отличник, то вряд ли тебе помогут математика или английский язык, когда ты попадёшь в кораблекрушение и палуба даст течь. И по-английски, и по-русски люди тонут совершенно одинаково, это уже доказано в фильмах о пиратах.
Началось всё с пещеры, которую мы вырыли в обрыве у озера. На неё ушло почти три дня. Зато теперь она довольно большая. По крайней мере, вмещает четырёх человек: Ваську, Павлика, Сардану и меня, если сесть в ней тесно и на корточках. После того как мы вырыли пещеру, Павлик дал нам раскурить трубку мира. Её до сих пор курят все индейцы. Трубку он на время взял у своего дедушки и набил заваркой. Мы курили и кашляли, а Павлик над нами всячески насмехался, ну прямо покатывался. Но когда пришла его очередь, он кашлял ещё дольше и смешнее нас, а потом сказал, что, в сущности, трубку мира курят лишь раз в году. И ещё он сказал, что первобытные люди раньше жили в пещерах. Это время называли «каменный век», потому что охотники добывали диких зверей, бросая в них камнями. Люди, конечно, были героями все до одного. Зимой они ходили без сапог и пальто. Но потом наступила цивилизация, и древние люди разнежились.
— А что такое цивилизация? — спросил Васька.
— Это когда человек видит животных только по телевизору и в зоопарке, а не в лесу, — ответил Павлик.
— У цивилизованных людей теперь немножко другие понятия и приличия, — вспомнила я.
Сардана и Васька посмотрели на меня с уважением, а Павлик нахмурился:
— Приличия — полная чепуха, их придумали взрослые. Надо одеваться прилично, есть прилично, учиться прилично — умереть можно от скуки!
— Моя мама говорит, что надо ещё прилично зарабатывать, — добавила Сардана.
И вот мы решили избавиться от приличий, чтобы из нас получились всамделишные герои, как в каменном веке. Павлик разработал план, как это сделать, придумал клятву и испытания. Клятву он говорил сам, а мы повторяли хором: «Я, будущий герой Земли и космоса, обещаю, что с этой минуты и во веки веков не буду трусить и жаловаться. Клянусь хранить нашу тайну как зеницу ока. Клянусь до конца своих дней делать всё возможное и невозможное как на Земле, так и в космосе, чтобы стать героем. В случае нарушения клятвы пусть я буду считаться никудышным человеком, пусть меня загрызут кровожадные гиены и пусть директор школы плюнет мне в глаза. Клянусь! Клянусь! Клянусь!»
Если честно сказать, я сильно сомневалась, что директор школы будет плеваться, как какой-нибудь верблюд. И где мы возьмём гиен для кровожадного загрызания, даже если кто-то из нас будет считаться никудышным человеком? Но клятва есть клятва. И все мы торжественно поклялись.
Мы решили, что можно завербовать к нам ещё кого-нибудь. Но только тех, кто умеет делать что-нибудь необыкновенное. Я, например, красиво пою, Павлик ужасно умный, Сардана умеет соединять локти за спиной, а Васька здорово шевелит ушами. Сардана сразу заявила, что приведёт братишку Вовку. Ему пока семь лет, но он скоро вырастет, она специально поливает его из лейки по утрам. Павлик не захотел его взять. Всё-таки для героя Сарданин братишка недостаточно взрослый.
Сардана надулась и сказала:
— Ты, Павлик, не такой уж умный. Собственных мыслей у тебя нет, только вычитанные из разных книжек.
— Свои мысли живут в животе и достать их трудно, — снисходительно ответил Павлик. — А чужие залезают в голову через глаза, когда читаешь. Чужие умные мысли помогают тянуть из живота свои, поэтому чем больше читаешь, тем становишься умнее.
На это Сардане возразить было нечего.
Древние люди призывали друг друга звуками бизоньего рога. К сожалению, в селе почему-то никто не держит бизóнов, поэтому мы нашли кусок стальной изогнутой трубы. Изнутри она была ужасно грязная, но Павлик несколько раз запустил в неё свою кошку Соньку, и труба стала как новенькая.
Трубу привязали к дереву, потому что в руках держать было тяжеловато, и время от времени Павлик красиво дудел в неё, призывая нас. Пол нашей пещеры мы застелили досками, стены обили кусками фанеры и хотели покрасить, но краски не было. Тогда мы побелили стены зубной пастой. В пещере стало очень красиво.
Когда мы станем героями, нас снимут в кино, и мы войдём в историю. Как храбрые водолазы, будем ловить в скользкой воде огромных полосатых щук голыми руками. Будем без страха скакать на конях по любым прéриям и пустыням и обязательно научимся метко стрелять, но будем делать это только ради удовольствия и забавы. Жаль, что нам не придётся стать охотниками, ведь тогда надо убивать зверей, а мы против этого. Мы оставим всех в живых и будем просто лучшими в мире стрелочниками… то есть стрелкáми.
Мы провели первое испытание по координации. Павлик разъяснил нам, что это такое. Васька прикатил из дома большую деревянную бочку. Мы должны были, лёжа в бочке, скатиться в ней под горку. Когда меня в бочке столкнули, я даже не почувствовала страха — всё произошло так быстро, что я просто не успела испугаться. Бочка бухала моим болтающимся телом, и я кричала гулко и переливчато: «А-а-а-а!», подпрыгивая на камнях. Все мы стойко перенесли испытание, хотя набили синяки и шишки. Павлик поздравил нас с первой победой на пути к героизму.
Дома мне пришлось надеть спортивный костюм, чтобы синяков не было видно, а ночью я не могла спать, потому что всё тело ныло и дрожало. Оно только теперь испугалось по-настоящему. Наверное, в наших телах переломалось много мелких костей, но это ерунда, ведь на героях всё должно заживать само собой.
На следующий день мы проходили вторую проверку: подносили палец к свече, выдерживая испытание огнём. У меня на пальце вскочил пузырёк. Было так больно, что я бы лучше ещё раз прокатилась в бочке с горы. Но я старалась делать гордый и беспечный вид, и мне это удалось даже лучше, чем Павлику. А Сардана очень хитрая: она как будто нечаянно дунула на свечу, и та погасла.
Вечером моё терпение лопнуло, и я сказала бабушке, что обожглась кипятком из чайника. Бабушка помазала палец какой-то мазью. Под утро он почти перестал болеть. Оказалось, что дома так сделали все ребята.
Геройские люди чаще всего становятся разведчиками. Их нередко отравляют, поэтому мы должны были приучить свой организм к яду. Я принесла свою змейку, но она оказалась неядовитой. Васька сказал, что это обыкновенный уж.
Тогда Сардана предложила есть мухоморы. Мы искали их в лесу, пока не стемнело, но не нашли, а собрали несколько неизвестных грибов. Павлик лизнул один и сказал, что есть их не стоит — может быть, они съедобные. Испытание ядом мы отложили до августа, когда мухоморы уже точно вырастут. Затем мы испытывались соседским быком Рогачом, которого дразнили по очереди. А потом прыгали в сапогах в озеро. После этого Павлик объявил, что мы уже без пяти минут герои.
Оставался последний экзамен. Павлик назвал его «газовой атакой». Он сказал, что разведчиков пытают, поместив в душные камеры, где можно умереть от газа. Газ — это очень вонючее вещество. Настоящего газа у нас не было, и мы решили отсидеть два часа в курятнике, а для пущей правдивости и вони намазаться куриным помётом. От газовой атаки нам стало так плохо, что хуже некуда. Глупые куры ходили вокруг и спрашивали: «Ко-ко? Ко-ко?» Мы засекли время и сидели в курятнике целых двадцать минут, пока Сардану не стошнило. Павлик заявил, что, пожалуй, хватит. Мы уже с облегчением вздохнули и хотели выйти, как вдруг услышали, что меня ищут. Я так перепугалась, что готова была сидеть в газовой камере хоть неделю.
Нас, конечно, нашли. Причём нашла Анастасия Павловна. И это испытание было почище остальных. Она уставилась на меня, словно я бородатая или трёхногая, и заверещала:
— Какой кошмар!
Можно подумать, она никогда не видела куриного помёта.
А Натуся пропищала, зажав пальцами свой длинный нос:
— Фи, какая гадость, фи-и!
У мамы было такое лицо, будто она сейчас заплачет, а папа прутиком погнал нас в огород и долго поливал водой из шланга, пока мы не перестали пахнуть «газом». Кто-то позвал остальных родителей. Нас поставили столбами и принялись допрашивать, зачем мы это сделали. Но сколько они ни старались, мы только пожимали плечами и молчали, как настоящие разведчики.
Анастасия Павловна вся надулась и зашипела:
— Какие дикие, возмутительные, безобразные дети! Их обязательно надо наказать ремнём!
Натуся подло хихикнула, и уж этого-то я не смогла стерпеть. Я закричала, что Анастасия Павловна нам чужая, сбоку припёка, а Натуся ябеда и что физические расправы над детьми и есть настоящая дикость и безобразие. Так мне говорил дядя Сеня. Жаль, что его не было. Он ещё утром ушёл на рыбалку.
Нас всё-таки слегка вздули. Было совсем не больно. Но ведь обидно! Мы орали хором так оглушительно, что почти все деревенские жители, кроме младенцев и больных, приходили спрашивать, не случился ли пожар или, может быть, кто-то купил пароход. Но мы не выдали клятву — это главное!
Когда все разошлись, папа заявил, что я лишаюсь всяких благ и сладостей на неделю, буду сидеть дома, помогать бабушке по хозяйству и всячески искупать вину. А вечером я услышала, как Анастасия Павловна и Натуся собирают вещи. Значит, завтра они уедут обратно в город. Это было единственное приятное известие за весь ужасный день!
Я сидела одна в комнате. Мне было скверно и тоскливо и хотелось умереть от какой-нибудь скоропостижной неизвестной болезни.
Я подумала, что надо написать завещание о том, чтобы Анастасию Павловну и Натусю не пускали на мои похороны ни за что, как бы они ни рвались. Я представила, как лежу в гробу, вся такая строгая и прекрасная, мама с папой рыдают без остановки и говорят: «Ах, зачем ты так рано нас покинула?!» Судя по некоторым фильмам, когда кто-то умирает, полагается всё время повторять именно эти слова. И ещё я представила, как дядя Сеня вытирает глаза носовым платком и скорбно шепчет: «Зачем я сравнивал её с конём, когда она-то и была самой настоящей трепетной ланью?»
Мне захотелось плакать, и я стала упорно смотреть на гвоздик в стене. Когда очень сильно хочется плакать, надо найти глазами какой-нибудь предмет и глядеть на него до тех пор, пока слёзы не перестанут выскакивать. Это испытанный способ дрессировки слёз. В этот момент мне был срочно нужен дядя Сеня, ведь только он меня понимает и выслушивает. Наверное, я умею вызывать людей на расстоянии, потому что дядя Сеня как раз вернулся с рыбалки и заглянул в мою комнату. Он положил мне под подушку пачку жевательной резинки и сел в кресло напротив.
— Ну, опальная принцесса, рассказывай, что произошло.
Я почему-то сразу разревелась, а дядя Сеня стал гладить меня по голове и успокаивать, как маленькую. Мне было тепло и уютно, но сердце разрывалось на части от горя, и я вдруг всё ему рассказала: про план Павлика, про то, как мы учились быть героями, как нас наказали и как я хотела умереть. Я рассказала ему всё-всё — кроме одного испытания. У меня были причины не говорить об этом.
Дядя Сеня слушал очень внимательно. Почему-то лицо у него постепенно становилось белым как мел. Он пообещал мне, что не выдаст клятву (ведь иначе директор школы плюнет в меня), но попросил разрешения завербоваться в нашу компанию.
— По правде говоря, — признался дядя Сеня, — мне тоже хотелось бы стать героем и попасть в историю.
Когда наказанию придёт конец, я обязательно поведу его в нашу пещеру. Я знаю, что ребята будут рады. Дядя Сеня свой в доску и умеет придумывать такие удивительные волшебные сказки, что просто закачаешься.
Я спросила, не сердится ли он на меня.
— Ни капельки, — ответил дядя Сеня.
— Даже за то, что я утащила из дома всю зубную пасту?
— Только чуть-чуть, — сказал он, подумав.
— А за что ты обозвал меня конём?
— Разве? — удивился он.
— Конечно, я не такая трепетная, как Натуся…
Он расхохотался:
— Жаль, что я не видел тебя сегодня вечером, а то обозвал бы ещё чушкой и курицей…
Дядя Сеня ушёл. Я была рада, что он не сердится. Но интересно, как бы он повёл себя, узнав об участи своих кирзовых сапог? Мне пришлось взять их для испытания в озере. Нужны были очень большие и тяжёлые сапоги, а у дяди Сени самый большой размер обуви в нашем доме. Все ребята принесли сапоги из дома. Для верности мы добавили в них ещё и камней и, надев на ноги, тонули с ними в озере, а потом выныривали. Самое ужасное, что дяди-Сенины сапоги вместе с остальными так и остались стоять на дне озера. А ведь они куда дороже зубной пасты.
Смешное-грустное-страшное
Однажды дедушка Миша, которого в деревне с некоторых пор зовут Дедукцией, взял нас с собой по грибы. Мы вышли из дома, когда солнце только начало осторожно скользить вдоль дальнего озёрного берега, пробуя воду на прохладность. Было непривычно тихо, трактора и птицы ещё не проснулись. Утро уже оторвалось от ночи, но не успело прикрепиться ко дню.
Этим летом грибов много. На полянках в сосновом бору пасутся жёлтые стада маслят, под кустами играют в прятки розовые волнушки, а под листвой в земле, если повезёт, можно отыскать скользкие махровые грузди. Они крепкие и белые на изломе, как сахар-рафинад. Мы очень скоро наполнили свои корзинки.
Дедушка Миша велел нам натаскать сучьев и запалил дымный костерок. Сардана насадила на длинные веточки шляпки сыроежек и поджарила на огне. Сыроежки получились копчёные и вкусные, как настоящие шашлыки.
Мы расстелили на полянке газету, достали домашнюю еду — кто что взял. Дедушка Миша открыл термос с чаем и разложил на газете десяток варёных картошек, пару пупырчатых огурцов, три помидорины и пучок зелёного лука. Павлик принес пачку печенья «Юбилейное» с шоколадом, у Сарданы были бутерброды с сыром, у меня — с колбасой, а у Васьки — три жареных карася. Начался пир горой! Васька шутливо зарычал, оскалился и накинулся на еду, как голодный зверь.
— Ты прямо саблезубый тигр, — засмеялась я.
— С чего это «соплезубый»? — насторожился Васька.
— Во лопух! — расхохотался Павлик. — У доисторических тигров зубы походили на сабли, даже рот не закрывался, поэтому их и называли сабле-зубые, понял? А соплей у них вовсе не было. Сопли текут у тех, кто простужается, а тигры были закалённые и не болели никогда. Им некогда было болеть, они воевали с доисторическими людьми!
Дедушка Миша потянул Павлика за рукав:
— Эй, воин первобытный, давай-ка ешь, а то не достанется!
— А тут и есть-то нечего, — Павлик с пренебрежением оглядел наш стол. — Сыр я не люблю, колбасу не хочу, в карасях много костей, а в чае — пенки от молока, фу!
Дедушка Миша передразнил Павлика:
— Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! Что же ты, парень, трескать-то любишь?
— Я, например, пельмени люблю, — сказал Павлик. — И чтобы они были домашние, а не магазинские.
— Губа не дура, — прищурившись, покачал головой дедушка Миша.
Васька откусил огромный кусок бутерброда и пропыхтел с полным ртом:
— Дедуфка Мифа, раффкавы фто-нибудь.
— Что рассказать-то?
— Смешное, — попросила я. — Или пусть, наоборот, грустное.
— Нет, страшное, страшное! — закричала Сардана.
У дедушки Миши лицо вдоль и поперёк в морщинках, а кожа на подбородке щетинистая, как спина у нашего поросёнка Бориса Иваныча. Когда дедушка смеётся, морщинки собираются в пучок и получается симпатичный букетик из колючек с глазками-незабудками. Он задумчиво потёр свой колючий подбородок.
— Погодите чуток. Сейчас вспомню что-нибудь смешное-грустное-страшное — от всего понемножку.
И мы приготовились слушать.
— После войны, ребята, я ненамного вас старше был. А баклуши не бил, летом возил на колхозной лошади воду, зимой на ферме навоз убирал. Семья у нас была не очень большая, детей трое всего — я да сестрёнка с братишкой. Но отец на войне погиб, а мамка болела часто, поэтому, случалось, голодали мы сильно. Я себе тогда, конечно, казался взрослым. А как же: почти что самолично, можно сказать, семью тащил. Утром в школу, днём на работу, ночью за уроки. Ни поиграть с пацанами, ни поспать путём. Одни мечты. Да и те не ахти какие — натрескаться хоть раз досыта, от пуза, да платок красивый мамке купить.
И вот получил я как-то премию к празднику. Не зерном дали, как обычно, а деньгами. Решил поехать в город, купить чего-нибудь эдакого. Долго ходил по базару, присматривался. Купил мамке платок цветастый. Мыла купил, бутылку масла подсолнечного. Денег осталось совсем чуть.
Вдруг вижу: стоит дядька, чёрный и лохматый весь, как лешак, и продаёт странные такие штуки — красно-коричневые, круглые, твёрдые. Не яблоки, не картошка, не понять что. И никто не покупает. То ли не доверяют, то ли шибко дорого.
Я подошёл и спрашиваю: «Что за товар?» Он отвечает: «Гранаты». — «Какие-такие гранаты? Взрываются, что ли?» Дядька смеётся: «Попробуй, увидишь, как взрываются». И разломил одну. Я посмотрел: внутри эти гранаты все в тонких перегородках и прозрачных красных зёрнышках, прилипших друг к другу. Отцепил одно зёрнышко, в рот положил и прищёлкнул языком — так и взорвалось во рту сладким соком. Вкусно!
Короче, сторговался я с продавцом и купил у него на последние деньги два граната — подарок для братишки с сестрёнкой. Ехал домой и думал, как малышей порадую, как расскажу, что мне эти чудные плоды лесной дядька продал.
Вернулся поздно, наказал матери гранаты детишкам не давать — сам подарю. И уснул.
Проснулся утром, слышу шепот. Сидят Коська с Галинкой за столом и трескают оставленную с вечера холодную картошку в мундирах. Прямо со шкуркой едят, чтобы больше казалось. И тихонько разговаривают: «Коська, — говорит сестрёнка, — смотри, чё это вон такое, мамка не велела трогать?» — «Она говолила, как называются, да я позабыл (у Коськи как раз зубы выпали, и он некоторые буквы еле выговаривал). У них военное имя какое-то. Мины, влоде». — «Может, бонбы? Зачем тогда на стол положили?» — «Какие, — говорит Коська, — бонбы. Тут длугое». А Галинка: «На оружие не похоже. Мячики будто. На них, гляди, и дулов-то нету». Коська смеётся: «Сама ты дула! Ой, вспомнил: мамка говолила: «Не тлогайте, это гланаты».
Я пока их слушал, чуть живот не надорвал от смеха. И тут Коська говорит: «Нас папка тозе от гланаты на войне погиб». Галинка губы надула, сейчас заревёт. Коська на меня покосился и шепчет: «Давай мы эти гланаты подальсе блосим, а то вдлуг Миска подолвётся!»
Не успел я вскочить, как малыши схватили гранаты и умчались. Я с ходу в штаны запрыгнул, на улицу вылетел, да поздно: упредили, швырнули со всего размаху гранаты об забор. Сами упали на землю ничком и не шевелятся, взрыва ждут…
Дедушка Миша помолчал. Потом сказал как-то глухо:
— Гранаты, конечно, лопнули. Взорвались. Они же спелые были, аж кожица надтреснутая. Потекли по забору красные зёрнышки. Как кровь потекли…
Дедушка достал из кармана пачку папирос с нарисованной картой, взял веточку и, поворошив ею в костре, прикурил.
— Вот так-то, — сказал, — от всего понемножку.
Костёр потрескивал деревом. Он был живой и похожий на хоровод весёлых оранжевых белок. Голубой дымок от папиросы смешивался с большим дымом костра и растворялся высоко в воздухе. Тонко звенели комары.
Васька сидел у костра, уставившись в огонь, а глаза у него были странные, будто он в костре какие-то картинки увидел. Павлик вдруг засуетился, зачем-то пробежал вокруг костра, остановился возле дедушки Миши и запрыгал на одной ноге.
— Чего ты, чудик? — улыбнулся дедушка Миша, и его лицо опять собралось в симпатичный букетик.
— Да так, — потупился Павлик. — Я, дедушка, пошутил насчёт еды. Ну, что мне многое не нравится. У меня почему-то с утра резко аппетита не было. И вдруг сейчас он появился. А так я всё люблю — и сыр, и пенки, прямо до ужаса. Я, можно сказать, ни дня без них прожить не могу!
И он выпил всё без остатка, съел до последней корочки и даже крошки собрал и в рот закинул. А потом мы попрощались с дедушкой и отправились домой. Молча шли по дороге и догадывались о мыслях друг друга.
Я даже слов таких слышать не хочу — «война», «бомбы», «террор» и «оружие». Вот мы вырастем и сделаем так, чтобы наши потомки вообще не знали ни о каких военных гранатах! Только о съедобных.
Как мы были актёрами
Мы сидели на скамеечке у Сарданы во дворе и умирали от скуки.
— Давайте хоть в бадминтон поиграем, — зевнув, предложил Васька.
Никому не хотелось.
— Под землёй есть полезные ископаемые, алмазы и другие самоцветы, мы могли бы их поиска… — начал было Павлик, но Сардана просто закрыла ему рот рукой. Мы были по горло сыты всякими кладами.
— Моё дело — предложить… — пожал плечами Павлик и встал вниз головой, прислонив ноги к стене сарая.
— Ты что делаешь? — спросила Сардана.
— Мысли коплю, чтобы придумать, чем заняться.
Пока Павлик копил мысли, мы ели вкусный домашний хлеб, который испекла мама Сарданы. Сверху он был присыпан сахаром. Сахар сверкал на солнце, как белый бисер.
Павлик, стоя на голове, спросил:
— У тебя, Валентинка, что ли, нога болит?
— Нет, я просто так бинты накрутила, из-за Мальвы, — объяснила я. — Она лапу ушибла и хромает. Поэтому я Мальве лапу перевязала и себе тоже из солидарности.
— Театр! — засмеялся Васька.
Павлик хлопнулся на землю и заорал:
— Повтори!
— Ну… театр… — удивился Васька.
— Вот чем мы займёмся!
И мы решили поставить настоящий спектакль.
— Есть всякие пьесы, — важничал Павлик. — Например, про то, как один принц спрашивал у всех, быть ему или не быть. Или как Дездемóну душили.
— Кто душил? — раскрыл рот Васька.
— Кто-кто… Отéлло.
— А зачем Отелла Дездемону душила?
— Отелло — он, а не она. Чёрный такой. Вот у дедушки Миши есть собака Мавр, а у Отелло была такая национальность.
— Собака?!
— Мавр, дурак!
— Кто дурак — Отелло?
— Ты дурак, отстань! Не мешай над пьесой думать! — Павлик откусил от горбушки и уставился на сахарные блёстки.
Васька пробормотал:
— Ну и что, я тоже пьесу сочинить могу…
Сардана сказала:
— Я понимаю: театр — это где актёры. А почему тогда некоторых врачей зовут психтеатрами?
Павлик фыркнул, и сахар с хлеба так и разлетелся во все стороны.
— Ой, не могу! Такая здоровущая, а не может психиатра от театра отличить!
Тут уж и Сардана обиделась. Но потом они помирились, и мы пришли к выводу, что лучше всего написать пьесу сообща. Сначала каждый дома сочинит свой вариант, потом самые лучшие куски выберем и соединим.
Оказалось, быть писателем очень трудно. Я выдумывала пьесу весь вечер. Мама даже заволновалась, что я сижу спокойно, и всё спрашивала:
— Что случилось?
— Мы, мамочка, решили стать актёрами, — успокоила я, — а пока пьесу пишем. У нас будет настоящий театр, где сцена, кулисы и прочее.
Маме с бабушкой наша затея понравилась.
В ту ночь я никак не могла уснуть. На меня то и дело накатывали умные мысли. Я вскакивала, бежала к столу и прибавляла их к пьесе тут и там.
Утром все по очереди прочитали свои произведения. Павлик написал о древнем оружии и космических воинах, Васька — о задушениях и гладиаторах, Сардана — историю о принцессе, а я — о злых и добрых волшебниках. Все пьесы получились хорошие. Мы быстро сложили все в кучку, и вышло замечательно, даже в двух действиях.
Сюжет был такой:
«Жила-была одна прекрасная принцесса, которая влюбилась в воина из космоса. Он тоже полюбил её до гроба. Но тут злой волшебник по имени Драндулет тоже влюбляется в принцессу и посылает воину в подарок отравленную колбасу. В это дело вмешивается добрый волшебник Орбит и отнимает ядовитый продукт. Но воин уже успел отъесть порядочный кусок колбасы. И тут он думает, что Орбит враг, и стреляет в него из булавы. Булава, как объяснил Павлик, это древнее орудие, палка с колючим шариком на конце. Только здесь булава волшебная, стреляющая.
Потом происходят гладиаторские бои. Воин, конечно, всех побеждает. Принцесса, обнаружив поверженного Орбита, начинает страшно кричать. В это время яд проникает в организм воина, и он тоже падает. Драндулет торжествует и начинает склонять принцессу к измене космическому содружеству. Внезапно Орбит волшебным образом оживает, оживляет воина, и они побеждают Драндулета».
Павлик объяснил нам, что это трагедия.
— Чур, я — принцесса! — заявила Сардана. — А то не буду играть.
Мне досталась роль добряка Орбита, Павлику — Драндулета, а роль воина — Ваське. Мелкие роли гладиаторов поручили Сарданиному братишке Вовке.
Начались репетиции. Видимо, мы кричали очень громко, потому что люди подходили и спрашивали:
— Кого бьют-то?
Павлик вежливо отвечал:
— Пока ещё никого. Но скоро будут, приходите посмотреть.
По селу разнеслись слухи, что мы собираемся устроить показательные бои по карате.
— Мы забыли самое главное — рекламу, — волновался Павлик. — Чтобы зрители на спектакль валом валили, мы должны сначала вывесить на заборе театральную афишу.
Он принёс краски, кисти, лист ватмана и принялся по нему ползать. Мы встали вокруг. Всегда интересно наблюдать за работой художника.
— Кто это — обезьяна? — спросил Васька, указывая на что-то коричневое с ножками и в короне, которое улыбалось с афиши кривым красным ртом.
— Сам ты обезьяна! — обозлился Павлик. — Что, принцесс никогда не видел?
— Это принцесса? — удивилась Сардана. — А почему у неё рот куда-то вбок уехал?
— По кочану, — огрызнулся художник. — Потому что она собирается поцеловать воина.
— Вот ещё! Буду я с ним целоваться!
— Так это ж для рекламы! Как взрослые увидят, сразу прибегут! Их хлебом не корми, дай только глянуть, как кто-то целуется!
Сбоку на афише Павлик вывел:
«Трагедия «Космическая сага, или Коварная любовь»! Приходите все, кто хочет посмотреть на стрельбу из булавы! Ещё будет гладиаторский бой! Все приходите со своими стульями! Плата за вход — любой шоколад, мороженое или конфеты!» Мы были заняты театром все дни напролёт.
Родители, довольные, что мы ничего не ломаем и не поджигаем, хвалили и поощряли нас. Дядя Сеня притащил картонный ящик из-под телевизора. Мы разрезали ящик, разрисовали, и получились декорации.
Сцена у нас была в недавно отстроенной беседке, потому что она открытая и с полом. Стол мы подвинули к переднему краю и занавесили покрывалом. Получилась будка, откуда Павлик, пока не играл свою роль, подсказывал нам слова. Павлик сказал, что раньше в каждом уважающем себя театре были такие будки. Они назывались «суфлёрские», в них сидели специальные работники — суфлёры, которые подсказывали актёрам слова ролей.
Стол был довольно большой, поэтому действие проходило по бокам, чтобы зрители могли нас видеть. Это оказалось не очень удобно: приходилось всё время перебегать с места на место. Но суфлёрская будка была нужна — мы почему-то без конца путались в тексте. Наверху на крыше беседки мы установили деревянную кадушку, наполненную луговыми цветами. В финале пьесы Вовка должен был забраться на крышу и опрокинуть цветы на сцену.
Прошла генеральная репетиция. Всё уже было готово, и начал подходить народ. Вовка раздал билеты, собрал плату за вход и дал три звонка, постучав ложкой по стеклянной банке. Зрители захлопали.
Вдруг бабушка вскочила и ахнула:
— Моя скатерть!
— Бабушка, это не скатерть, это занавес! — закричала я за сценой.
Началось представление. На сцену вышла принцесса в атласном мамином халате и с кружевной кухонной шторкой на голове. Туфли на высоких каблуках были тоже мамины. Они хлябали и стучали, поэтому принцесса немножко оступалась и заваливалась набок. И вот когда она в очередной раз споткнулась, каблуки придавили халат, принцесса шлёпнулась, а одна туфля взлетела и упала в зал на голову кого-то из зрителей. Сарданина мама схватила туфлю и выбежала на сцену, чтобы отдать её дочери. Она хотела тут же спрыгнуть обратно, но люди почему-то захлопали, и ей ничего не оставалось делать, как поклониться.
Незапланированный эпизод грозил разрушить главное действие. Павлик в панике завопил: «Занавес!», но скатерть где-то застряла и не хотела задвигáться. Тогда появился Васька, проводил Сарданину маму со сцены, тоже поклонился и сказал:
— Прошу не волноваться! По техническим причинам считайте, что этого отрывка в пьесе не было.
Сардана подвязала халат повыше и, скосив глаза на суфлёрскую будку, начала свой монолог.
— Ах, космический воин — такой герой! — уверяла она публику. — У него есть настоящий конь…
— И булава, — подсказал Павлик из будки.
— И голова, — недослышав, прилежно повторила Сардана.
Павлик злобно зашипел:
— Дура! Учить надо было лучше!
— Дура, учить надо было лучше, — растерянно пробормотала Сардана и замолчала.
По залу прокатились смешки.
Павлик тонким голосом пропищал за принцессу, которая от расстройства начала колупать краску на декорациях:
— А вот и он, мой герой!
На сцену верхом на палке выехал Васька с булавой на боку, с рыжими усами и в моих серебристых лосинах (они больше всего походили на космическую одежду).
— Чапаев! — восхитился дедушка Миша, сидящий в первом ряду. — Эй, Чапаев, где твой Петька?
— Я не Чапаев, я доблестный космический воин! — гордо произнёс Васька и низко поклонился.
Я ему уже говорила, чтобы он не слишком двигался: лосины были тесные, мы их еле-еле натянули, и они могли порваться в любую минуту. И вот, когда Васька кланялся, раздался треск, и лосины, конечно, сзади лопнули. Принцесса не сдержалась и громко захохотала, а доблестный воин стал красный, как помидор, и боком побежал со сцены, бросив под стол коня и булаву. Принцесса схватилась за живот и упала от хохота на пол. Из суфлёрской будки выскочил Павлик и потащил принцессу за декорации. Зрители, топая ногами, били в ладоши и смеялись до слёз. С минуту Павлик метался и всех ругал сквозь непрекращающийся хохот, а Васька лихорадочно искал в куче одежды собственные, не космические, штаны. Когда все успокоилось, вышел Павлик в образе Драндулета и скорчил такую страшную рожу, что заплакал какой-то маленький зритель. Принцесса больше не сбивалась, а переодетый в земные штаны воин высоко прыгал по сцене на своём коне и один раз даже перекувыркнулся. Первое действие закончилось тем, что Драндулет, зловеще ухмыляясь и втёршись к воину в доверие, пообещал угостить его волшебной колбасой.
В антракте зрители попросили меня что-нибудь спеть. Остальные актёры принялись весело уплетать плату за вход. Я глотала слюнки и пела «Один раз в год сады цветут», «Зачем вы, девушки, красивых любите» и другие бабушкины песни, утешаясь тем, что слушали меня внимательно и хлопали громко.
Началось второе действие. Драндулет принес воину в подарок кусок отравленной колбасы. Васька облизнулся: «Ах, какая вкусная колбаса! Как пахнет!», сделал довольное лицо и закрутил носом, приготовившись есть. Тут на сцену выбежала собака Мальва, моментально схватила колбасу и умчалась. Это произошло так быстро, что Васька даже не успел переменить выражение лица. С тупым и счастливым видом он ткнул вилкой в пустую тарелку и клацнул зубами. Павлик не растерялся, мигом снял свой ботинок, выскочил из-за сцены и положил Ваське на тарелку. Космический воин снова воскликнул: «Ах, какая вкусная колбаса!» и нацепил ботинок на вилку.
— Что же ты? Жуй, говорю! — зашипел Павлик.
Васька побледнел и промямлил:
— Не могу… Колбаса какая-то некачественная попалась.
— Идиот! Понарошку ешь! — горячился Павлик, но было поздно: Васька зажмурился и засунул в рот полботинка!
Зал дружно ахнул. Тут выбежал добрый Орбит (то есть я) и вырвал изо рта у Васьки «колбасу», крича: «Ботинок отравленный!» Васька плюнул в угол и оглушительно выстрелил волшебной булавой (это Сардана за сценой проткнула иголкой воздушный шарик). Снова всё пошло хорошо. Космический воин поволок меня за ноги через всю сцену, швырнул в угол, и начались гладиаторские бои. Выбежал гладиатор Вовка, увешанный доспехами из консервных банок. Они с воином стали драться, воин победил, Вовка уполз за декорации и снова выбежал. И так пять раз. После каждой победы воин бил себя кулаком в грудь, вскидывал ногу и вопил: «Кия!»
И вдруг на сцену ворвался какой-то чужой мальчик, закричал: «А меня слабó?!» — и ка-а-ак двинет Ваське по шее! Мы с принцессой кинулись воину на помощь. Началась куча-мала, а Павлик бегал вокруг нас, хватался за голову, орал: «Воин, дурак, ты же отравленный!» и пинал нас ногами.
Когда нам удалось-таки выкинуть мальчишку со сцены, оказалось, что моя борода отклеилась, а у Васьки снова порвались штаны. Мы были красные, потные и тяжело дышали. Принцесса поправила причёску, Васька сделал больной вид, я быстренько отползла в свой угол.
Тут принцесса обнаружила почти неживого Орбита и завизжала так пронзительно, что половина зрителей со страху чуть не попадала со стульев. И опять всё пошло как надо. Воин падает. Драндулет предлагает принцессе изменить космическому содружеству. Тут я оживаю, колдую над воином, он тоже оживает, и мы начинаем побеждать Драндулета, пытаясь задушить его, как Отелло Дездемону.
Глупый Вовка подумал, что это уже все, конец, забрался на крышу и опрокинул кадушку. Но он её не удержал, кадушка рухнула на край сцены и, подпрыгнув, с грохотом и треском покатилась дальше. Всё кругом тряслось, кричало и валилось. Задушенный Драндулет завизжал почище принцессы, отбросил нас и с воплем: «Землетрясение!» кинулся прочь со сцены. Мы побежали за ним и еле поймали его уже у калитки.
Когда Васька притащил смущённого, упирающегося Павлика, зрители уже успокоились и, стоя, хлопали как бешеные! Оказывается, пьеса всем дико понравилась, несмотря на все технические неисправности. Народ бросал на сцену высыпавшиеся из кадушки цветы и кричал: «Бис!», «Браво!», а громче всех орал драчливый мальчишка. Мы были счастливы и кланялись до тех пор, пока у нас чуть головы не отвалились. И Васька сказал, что в театре вовсе не реклама главная, а аплодисменты!
Про сказки и не сказки
Ура! Я остаюсь! До конца каникул ещё целый месяц. Взрослые провели здесь отпуск, потом приезжали по очереди и вместе в выходные дни, а теперь совсем заработались и решили не приезжать. Мы с бабушкой наконец-то заживём одни, без всякого присмотра!
Мама сказала отцу:
— Достань из подпола сухое вино, соседи придут.
Интересно, что это за вино такое? Порошок, который разводят водой? Но вино оказалось обыкновенное, мокрое. Я украдкой лизнула бутылку — никакого вкуса. Наверное, винный порошок разводят в магазине, а уже потом продают.
Пришел Васька. Он очень обрадовался, когда узнал, что мама с папой решили оставить меня до школы в деревне. Мы играли во дворе в мяч, а взрослые сидели на веранде и пили на прощание разведённое вино. Их ботинки и туфли стояли на чисто вымытом крыльце и словно тоже прощались друг с другом.
Мы играли-играли, а потом увидели, что Мальва утащила в конуру тёти-Лидину туфлю. Мы ничего не сказали взрослым, потому что тётя Лида всегда следит за нами, словно шпион. Мама заметила в окно, что мы поощрительно смотрели на Мальвино хулиганство. И хотя собака ещё не успела сильно разжевать туфлю, а только обслюнявила, но мама всё-таки нашла время закатить мне торопливый скандал, а бабушка наказала нас поливкой огурцов.
Взрослые уехали, а мы пошли в теплицу. Я гладила шероховатые огуречные листья, а сверху дрожали и прямо на меня осыпались с полиэтиленовой плёнки тёплые капли. Огурцы любят воду, они пьют её целыми вёдрами. Мы носили из бочки ведёрко за ведёрком, пока она почти не опустела. Мне нравится кричать в бочку на разные голоса и слушать влажное и сонное эхо, которое поднимается из зелёного дна. Эхо живёт глубоко в бочке. Если свеситься туда и заглянуть, можно его увидеть. Оно похоже на меня, с такими же косичками и круглым лицом.
Мы сорвали по огурцу. Васька хрустел огурцом и мечтал:
— Вот накоплю много денег и куплю себе жеребёнка. У него будут карие глаза и кудрявый хвостик.
Я подхватила:
— Потом твой жеребёнок вырастет большой, и окажется, что это на самом деле кобылица женского рода. Она родит ещё жеребёнка, и ты подаришь его мне.
— Ещё чего! — ухмыльнулся Васька.
Я крикнула:
— Жадина! — и мы немножко подрались.
Прибежала бабушка, разняла нас и повела на веранду. На столе в блюде лежали румяные пирожки. Мы забыли о ссоре, набросились на пирожки и принялись их уплетать, а под столом сидела Мальва и щекотала наши ноги пушистым хвостом. Мы наелись так, что дышали, как караси на воздухе. Но всё равно ещё съели на троих банку варёного сгущённого молока. Потом мы с Васькой помыли посуду, а бабушка вязала и рассказывала нам сказки:
— Вот жил, значит, был волк-волчище, серый хвостище. И были у него бабушка и внучка Красная Шапочка…
— Бабушка, ты всё перепутала, — сказала я, — и мы же не маленькие, чтобы нам такую детскую сказку рассказывать!
Она не стала спорить и начала другую:
— Жили-были старик со старухой у самого синего моря. У старухи не было ни стиральной машины, ни порошка…
— Ты, бабушка, нарочно, — рассердилась я, — лучше сразу скажи, что не хочешь рассказывать!
Бабушка засмеялась и сказала:
— Ну ладно. Расскажу вам про одну девочку. Вот жила, значит, девочка. Была она ничем не знаменитая, Африку не открывала, героем быть не собиралась. А героем ей пришлось-таки однажды стать. Орденов она за это не получила, и в газете про неё не прописали, однако многие её поступок до сих пор помнят.
Раз отправились дети — эта девочка и ещё двое детишек помладше — по грибы и не вернулись вечером домой. Искали их, искали, несколько дней по лесам рыскали, но не нашли. Потеряли всякую надежду увидеть живыми. И вдруг детки явились — голодные как волки, но целые и невредимые. То-то было радости, то-то счастья!
А вышло вот какое дело. Ребятишки потеряли дорогу и заблудились. В тот день девочка отдала младшим половину еды, какую они захватили из дому. Вторую половину положила в корзину, а сама ничего не ела. Переночевали кое-как в лесу. На второй день она опять поделила остатки съестного на две части. Одну отдала малышам, вторую спрятала для следующего дня.
Шли они, шли, ягоды да кору жевали. Вышли к реке и увидели на берегу луг с сарáнками. Чисто пожар какой — так и красно от цветов. Только им не до красоты было. Девочка знала, что луковицы у саранок съедобные. Вот они сначала выкопали и поели немного, потом набрали луковиц полные корзинки. Налили в бутылки воды и дальше тронулись. Ещё два дня проблудили в лесу да и вышли вдруг на соседнюю деревню. Оттуда их домой привезли.
Всё это младшие ребятишки рассказали. Девочка же, как вышла из машины, передала малышей родителям из рук в руки, а сама в обморок упала. Врач, что её осматривал, после сказал: «Вот геройская девчонка! Одним святым духом держалась, как ещё дошла».
Бабушка вздохнула:
— Иной человек, конечно, махом что-то совершит, из воды или огня спасёт — и слава ему. А на медленное, не видное геройство не всякий способен. Не любой…
— Бабушка, — спросила я, — а как девочку звали? И этих детей?
— Лидой. Как и сейчас зовут. А ребят — Викой и Васяткой.
Васька прошептал:
— Как моего отца и Валентинкину маму… А эта девочка… была тётя Лида, да?
— Она самая. Выросли ваши мама с папой, сами семьями обзавелись. А тёте Лиде не повезло, одна осталась. Может, поэтому стала немного сердитая. Одинокий-то человек всегда сердитым делается. Ещё и некоторые детишки начали пакостями донимать… Но это уже совсем другая история, — сказала бабушка.
Мне стало так стыдно, что в переносице заболело от слёз. Я отпросилась погулять. Мы, не сговариваясь, повернули в сторону дома тёти Лиды. Её, к счастью, не было дома. Мы перелезли через забор и очутились во дворе. Васька сложил чурки в поленницу, нашёл в сарае молоток, гвозди и прибил всё, что где-то отвалилось или сломалось. Я подмела двор, покормила кур и полила огород.
Вечером тётя Лида заглянула к бабушке и говорит:
— Чудеса! Кто-то славно поработал у меня во дворе.
— Кто бы это мог быть? — всплеснула руками бабушка. — Неужто домовушки завелись? — а сама хитренько на меня посмотрела. И тётя Лида тоже.
Тут я вдруг обнаружила, что и от добрых дел человек краснеет. И опустила голову, чтобы бабушка с тётей Лидой этого не заметили.
Бабушка и узелки
Моя бабушка толстенькая. Про толстых людей говорят, что они тучные. И правильно: когда толстяки сердятся, они похожи на хмурые грозовые тучи. Но бабушка совсем не тучная — она облачная. Вся розовая, с пушистыми белыми волосами, похожая на весёлое утреннее облачко.
Мне нравится, когда она будит меня на рассвете и обнимает пухлыми подушечными руками, вкусно пахнущими шанежками. Стряпнёй пахнет весь воздух в старом доме. Я ужасно люблю бабушку и её дом — он такой уютный, со всякими сараюшками, хлевом, баней и новой нарядной беседкой на краю картофельного поля. В хлеву живут корова Мотя и поросёнок Борис Иваныч, в курятнике — куры, в конуре — лайка Мальва. У всех своё жильё.
Я помогаю бабушке доить Мотю, вместе с ней кормлю Бориса Иваныча и кур. А когда у бабушки есть свободное время, она играет со мной в разные игры. До тех пор, пока не испортит всю игру. Вот я кидаю клубок ниток и кричу: «Ложка!» Бабушка бросает мне обратно и кричит: «Кошка!» Это игра в рифмы.
— Холодильник!
— Морозильник!
— Король!
— Валет!
— Бабушка, — говорю я, — король к валету не подходит.
— Ещё как подходит, — спорит бабушка, — за дамой подходит!
Такая она у меня спорщица, выдумщица и веселушка. Когда бабушка смеётся, на её щеках появляются солнечные зайчики, а смех у неё мягкий, как лёгкие завитушки и колечки облаков. И ещё бабушкин смех немножко похож на кудахтанье. Бабушка и сама-то похожа на жизнерадостную белую курочку.
Она часто забывает о делах, которые должна выполнить за день, поэтому завязывает узелки на носовом платке, чтобы не забыть. Вот и теперь она завязала три узелка. Во-первых, надо поставить в кладовой мышеловку; во-вторых, распустить на нитки старый свитер; в-третьих, начать из этих ниток вязать носки дяде Сене, у него самые большие в семье ноги. Говорят, его мама, бабушкина сестра, умерла рано, и мамой для дяди Сени стала бабушка… Я всё время ужасно боюсь, как бы кто из моих родных нечаянно не умер, я этого не переживу.
Мы с бабушкой вытирали в комнате пыль, и я подумала о том, что пыль — это уснувший ветер. Осенью он усыпляет в воздушных ладонях увядшие цветы и листья, и они превращаются в тени с цветочным запахом. А вот времена года никогда не умирают, им повезло больше, чем людям. Зима, весна, лето и осень возвращаются на землю снова. Листья снова отрастают…
Вечером бабушке вздумалось сварить борщ с мясом. Захотелось борща, и всё тут. Взрослые, конечно, стали бы сильно возмущаться, ведь наедаться на ночь вредно. Но они уехали, и мы с бабушкой могли делать всё что вздумается. Борщ так борщ! Он получился вкусный-превкусный, со всякими пахучими травками, которые одна бабушка знает, со свёклой, помидорами и сметаной. Карлику Носу такой борщ и не снился! Я съела целую тарелку, и бабушка тоже. Потом она завязала узелок, чтобы не забыть поставить кастрюлю с борщом в холодильник. Ночи этим летом жаркие, борщ может прокиснуть. Я попросила у бабушки чистый носовой платок. Мне, пока не забыла, тоже было необходимо завязать узелок. В него поместилось всё, что я хотела взять с собой в город: друзья, Мальва, все остальные звери, старенький дом, девочка Лида — много всего. Я положу платок в коробку с моими сокровищами. А если будет скучно или плохо, развяжу узелок, порадуюсь и завяжу снова.
Мы посмотрели фильм по телевизору. Посидели на веранде, глядя на усыпанное звёздами небо. Кругом стояла тишина, только далеко в лесу, как в настенных часах, мерила чьё-то время поздняя кукушка. Я испугалась, что бабушка захочет загадать, сколько ей осталось жить, а кукушка отсчитает мало, поэтому решила её отвлечь и спросила как бы для проверки:
— Про узелок не забыла?
— Не-а, — зевнула бабушка. — Спать охота. А борщ ещё горячий. В холодильник нельзя, а оставишь — испортится. С мясом ведь, так скорее киснет.
Мы ещё немного посидели. Бабушка сказала:
— Запамятовала, где вы в городе живёте. Если приеду, поди, заблужусь. Ваш дом напротив гастронома или как?
— Вот забываша, — засмеялась я. — Это гастроном напротив нашего дома!
Прошло полчаса. Бабушка потрогала бок кастрюли:
— Что за напасть такая! Не студится никак!
Я уже совсем клевала носом, и она уговорила меня лечь:
— А я малость посижу и тоже лягу.
Я еле добрела до кровати и тут же, будто в прорубь, провалилась в сон.
Утром луч солнца ворвался в мои глаза, и сон разбился вдребезги. Я даже не успела бы завязать узелок, чтобы его запомнить. Это бабушка открыла в моей комнате шторы и зачем-то заглянула под кровать.
— Ну что, бабушка, не забыла поставить вчера борщ в холодильник?
— Как же, не забыла.
— А что ищешь?
— Да вот тапочки куда-то запропастились.
В поисках тапочек мы осмотрели каждый угол. Их не было нигде — ни дома, ни на веранде. Пришлось бабушке обуться в дяди-Сенины старые шлёпанцы, в которые могли влезть не две, а четыре её ноги. Она в этих шлёпанцах была смешная, как Маленький Мук.
— Умывайся скорее! Позавтракаем и к Моте пойдем, Бориса Иваныча покормим, курам зерна кинем.
Бабушка открыла холодильник… и вдруг закричала так, что я подпрыгнула на полметра!
— Тапочки!!!
Ну да, конечно! В холодильнике как ни в чём не бывало аккуратно лежали бабушкины холодные тапочки! А закрытая кастрюля стояла на прежнем месте, и борщ в ней, конечно, прокис.
Бабушка села прямо на пол, закудахтала, как курочка, и всё не могла остановиться. А я быстренько побежала в комнату, развязала узелок на платке, подождала и снова завязала. Я собрала все мягкие лучистые колечки и завитушки, прокатившиеся по старому дому, — чудесный кудахчущий бабушкин смех, который я люблю больше всего на свете!
Ариадна БОРИСОВА ЗАПИСКИ ДЛЯ МОИХ ПОТОМКОВ — 2 (повесть)
Продолжение полюбившихся читателям записок девочки Валентинки охватывают события её жизни в городе с сентября до следующего лета. Валентинка ходит в школу, пытается прогуливать математику и испытывает ревность к новорождённой сестрёнке. А также заводит новых друзей, ищет ключи от счастья и попробует стать ходячей добродетелью.
Нечестные слова
К нам в гости пришёл папин друг дядя Саша. Взрослые сидели за столом и разговаривали, заедая свои слова пирожными. Я забеспокоилась: надо было придумать и сказать что-нибудь умное, иначе дядя Саша посчитает меня глупой. Ужасно трудно искать подходящие мысли и одновременно жевать с закрытым ртом, не роняя крошек. Когда нужно следить за собой, от еды не получаешь никакого удовольствия. Яблоко кажется намного вкуснее, если откусываешь от него большие куски, так что брызжет сладкий пахучий сок и раздаётся звук, похожий на скрип снега. Но взрослые этого не понимают. Поэтому приходится аккуратно отгрызать крошечные кусочки, долго жевать и глотать не торопясь, чтобы не испортить желудок. При этом становится совершенно безразлично, яблоко это или бумага.
Недавно дядя Саша ездил в Англию. В общем-то, научиться разговаривать по-английски легко. Я ещё в пять лет умела отвечать, как меня зовут: «Майонез из Валя». Правда, тогда мне было непонятно, при чём тут майонез, а теперь я знаю все английские буквы и могу составить несложные предложения.
Дядя Саша сказал, что англичане вовсе не такие сухие, как о них говорят. Я, не подумав, спросила:
— Вы имеете в виду, что они немного мокрые?
Папа почему-то прикрылся газетой, но я всё равно заметила, как у него мелко-мелко затряслись плечи. У взрослых всегда так: сто́ит что-нибудь спросить, как они отправляют тебя спать или, в лучшем случае, начинают смеяться. Поводы для смеха у взрослых и детей разные.
Уж от их-то вопросов мне никогда не бывает смешно. Нет ничего веселого, если у тебя спрашивают: «Куда девалось земляничное варенье, оставленное для Нового года?», а ты знаешь, что никакого варенья больше нет. Потом приходится выслушивать разные неприятные слова. Как будто варенью не всё равно, когда его съедят.
И вообще, сегодня печальный день. Завтра я иду в школу. Лето кончилось…
У меня красивое новое платье-форма, но если по правде, я не люблю платья. Лучше всего носить футболку и шорты, в которых большие карманы — в них так много всего вмещается, а мама говорит, что я выгляжу как мальчишка. Она затянула мои волосы белым бантом, и уголки моих глаз поехали вверх. Я стала похожа на китайского болванчика, который стои́т на бабушкином комоде.
У нас в классе появился новичок по имени Олег Степанов. Он рыжий, с веснушками, как у жирафки, и с пушистой головой. Когда мама ходит в парикмахерскую, ей делают такую же пушистую голову. Рыжего новичка посадили за мою парту, больше свободных мест не было. До этого я сидела одна. Римма Анатольевна говорит, что мне ничего не сто́ит свести с ума любого послушного ребёнка. Я начертила на парте границу, отделяя свою территорию от новичка, а он обозвал меня дурой. Конечно, такое стерпеть было невозможно. Я схватила пенал и стукнула его по лбу. Все мои карандаши и ручки весело разлетелись по классу. Новичок взял учебник и тоже ударил меня по голове, так что в глазах запрыгали солнечные зайчики. Это было красиво, но больно.
Римма Анатольевна выставила нас обоих из класса. В коридоре мы не стали драться. Неинтересно, когда никто не видит. В книгах пишут: «Она испепелила его взглядом». Я попробовала «испепелить» новичка, а он сказал, что я похожа на быка. Мне сделалось смешно, и мы расхохотались. Оказывается, новичок раньше жил в деревне. У них в семье была корова, были свиньи и куры, совсем как у моей бабушки. Я сразу перестала сердиться и первой подала ему руку:
— Меня зовут Валентинка.
Мы долго жали друг другу руки, пока он всё-таки не победил. Сегодня я съем все кислые витамины из пластиковой баночки и завтра сумею победить новичка.
На следующий день мы писали сочинение по картине. Там двое детей сидели на перевёрнутой лодке на берегу реки и смотрели вдаль. Рядом бегала симпатичная собачка. Римма Анатольевна сказала, что сочинение нужно писать от имени одного из героев картины. Только, по-моему, эти дети еще ничего геройского не совершили. Может, они собирались спасти утопающего? Но на картине его не было видно.
Летом мы купались и ныряли в озере. Там на дне растёт мягкая скользкая трава и живут хрупкие ракушки. Однажды я решила прыгнуть с мостика в глубину и, чтобы не утонуть, надела спасательный круг. Я прыгнула вниз головой, поздно сообразив, что мои ноги окажутся наверху, и застряла в этом надувном круге, как пробка. Меня вытащили ребята.
От воды было ужасно больно, она защемила нос и виски. После этого я несколько дней не подходила к озеру. Но мальчишки убедили меня, что я никогда не стану матросом, если не справлюсь с трусостью. Я сразу бросилась в воду и от ужаса поплыла. Так я научилась плавать и скоро плавала не хуже остальных. Если корабль затонет, я, наверное, смогу продержаться в море целый день, надо только потренироваться в борьбе с акулами.
Обо всём этом я думала, глядя на картину. Ленка Сивцева уже старательно писала, высунув кончик языка. Новичок тоже писал, даже вспотел под носом. Все сочиняли что-то своё. А я вспоминала, как мы летом играли в прятки и я присела под мостиком в озере. Моё сердце стучало громко, как будильник, когда по мостику прямо над моей головой кто-то дробно застучал сандалиями. Но меня так и не нашли. Я сидела под мостиком, пока почти совсем не оглохла. В ушах плотно сидели водяные тампоны. Потом мы немного поиграли в больницу: Павлик был доктором, а я пришла к нему лечиться от глухоты.
Вообще-то ничего не слышать было не очень интересно. Я скакала то на одной, то на другой ноге, трясла головой и приговаривала: «Ушки-птички, набрали водички, отдайте обратно, мне неприятно». Тишина горячо лопнула, и в уши ворвался громкий-прегромкий шум, я даже испугалась немножко. Оказалось, это обыкновенный всегдашний шум, который человек обычно не замечает: шелест листьев, свист ветра и дыхание друзей. Я очень обрадовалась, и ребята тоже. Было только жаль, что я не научусь разговаривать пальцами, ведь теперь необходимость в этом отпала. Позже Васька принёс цветные стёклышки, мы ловили в них солнце и смотрели, как оно меняется у нас на глазах, становясь то зелёным, то голубым, как на другой планете… Глядя на картину, я представила, что это мои деревенские друзья сидят на перевёрнутой лодке возле хмурого осеннего озера, а рядом бегает бабушкина собака Мальва. И все они скучают о лете и обо мне…
В городе у меня нет верных друзей, которые, не задумываясь, отдали бы за меня свою жизнь. Да и я ни за что не захотела бы умереть, например, за Ленку Сивцеву. И тем более никогда не взяла бы её в разведчики. Она несправедливая и врушка, и может выдать тайну любого клада, сто́ит сунуть ей кулак под нос.
Прозвенел звонок, а я так и не написала ни строчки. И, конечно, Римма Анатольевна поставила мне двойку.
Когда на следующем уроке учительница начала зачитывать вслух одно из сочинений, рыжий новичок стал совсем красный и опустил голову к парте. Я поняла, что это его сочинение. А все кругом угорали от смеха.
«Я вилял хвостиком, — читала Римма Анатольевна, — смотрел на детей умными, преданными глазами, и лай у меня был звонкий и заливчатый».
Уши у новичка стали похожи на лепестки роз. Я не сразу сообразила, что писал он от имени собачки.
«Я умею ждать… Жду и тревожусь, а хозяина всё нет. Вдруг дети закричали: «Папа, папа!», и на песок ступил красивый человек.
Это был мой хозяин. Я прыгнул и лизнул его в суровое обветренное лицо. Пели птицы, пахли травы. Я всё-таки дождался. Я был здо́рово навеселе́!»
Римма Анатольевна принялась объяснять слово «навеселе». Оказывается, это значит быть пьяным. Все смеялись, как безумные.
Можно прочитать смешно всё что угодно. Папа научил меня такой игре: надо придумать какой-нибудь вопрос, а потом читать любые газетные заголовки как ответ. Получается очень смешно. А когда Римма Анатольевна читала сочинение новичка, мне ни капельки смешно не было.
Взрослые слова — как игра в испорченный телефон. С одной стороны слышится одно, а с другой — получается другое. У папиного друга, который собирает старинные вещи, есть шарма́нка. Это такой музыкальный ящик. Я где-то слышала выражение «сыграть в ящик» и спросила папиного друга, когда он собирается это сделать. Мне очень хотелось послушать шарманкину музыку. Он сначала удивился, а потом долго смеялся. Мне объяснили, что «сыграть в ящик» — это значит умереть. Тогда я тоже обиделась на эти нечестные взрослые слова.
Мне стало жаль новичка. Я вдруг поняла, что он мне нравится, и сильно захотелось чем-нибудь досадить Римме Анатольевне. Если в бутылку из-под шампанского бросать рублёвые монетки, под конец накопится две тысячи рублей, это я узнала от знакомых студентов. Я уже бросила в бутылку три таких монетки. Как только у меня будут большие деньги, я куплю на базаре удава. Мама говорит, что там можно купить практически всё. Я выдрессирую это благородное животное, чтобы оно, как Каа из книги о Маугли, загипнотизировало Римму Анатольевну.
Началась перемена, и новичок куда-то убежал. Я нашла его под лестницей. Он плакал, упёршись лбом в перевёрнутую вверх головой швабру. Я тронула новичка за плечо. Он повернулся ко мне и злым шёпотом сказал, чтобы я не лезла к нему. Мы опять чуть не подрались, но потом помирились.
Я больше не хочу звать Олега новичком. Я поняла, что буду с ним дружить и, возможно, когда-нибудь отдам за него свою жизнь.
Математика как природа
Выпал первый снег. Он хрустит под ногами так, словно кто-то ест огурец, и пахнет на улице вкусно и свежо, как огурцами. Только жаль, что первый снег недолго задерживается. Его затаптывают, и снег превращается в грязь. Так бывает с первым снегом и со вторым, пока не выпадет третий и не заставит солнце и людей поверить в то, что пришла зима. Первый снег — настоящий герой, он знает, что погибнет, но всё равно идёт. Зато когда наступит весна, он станет самым первым весёлым ручейком и разбудит землю.
Я думала об этом, глядя в окно на уроке математики. Математика — самый противный предмет в школе. Раньше я не знала, что уроки называются предметами, будто какие-то вещи. Соседка Оля однажды спросила меня, какой предмет в школе мне нравится больше всего. И я ответила, что нравится череп в классе анатомии у старшеклассников. Взрослые надо мной посмеялись. Вот если бы меня сейчас спросили, какой предмет в школе мне не нравится, я бы ответила: «Математика».
Наша учительница заболела, поэтому временно уроки математики у нас ведёт Юрий Михайлович, хотя вообще-то он никакой не учитель, а директор школы. У Юрия Михайловича голова лысая, только по бокам немножко волосатая. Наверное, когда он был маленьким, его из-за этого сильно дразнили. Зато ему не надо покупать разных дорогих шампуней и зонтика — вытер голову тряпочкой и пошёл.
Когда Юрий Михайлович вызывает меня к доске и выслушивает мои ответы, вид у него такой, будто он только что съел что-то невкусное. Я же не виновата, что у меня нет способностей к математике. Чем учить таблицу умножения, я бы лучше выучила наизусть пятьдесят штук стихов. А вот Олегу математика нравится, и он говорит, что, наоборот, лучше выучил бы пятьдесят раз таблицу умножения, чем одно стихотворение.
Бабушка прислала мне из деревни маленький подарок. На пакетике было написано: «Дорогая внученька! Купила тебе калькулятор для математики, чтобы ты училась хорошо и радовала меня, папу и маму». На калькуляторе решать примеры и задачи, конечно, интереснее и легче. Но папа спрятал бабушкин подарок и сказал, что я должна учиться думать собственной головой, а не надеяться на электронику.
А я и так много думаю. И как раз когда я сидела на уроке математики, смотрела в окно и думала обо всём на свете, Юрий Михайлович вызвал меня к доске.
— Вот тебе задача, Валентина: решил один человек сшить себе костюмы. На пять одинаковых костюмов пошло пятнадцать метров ткани шириной метр с половиной. Сколько таких костюмов можно сшить из двадцати четырёх метров?
Мне было совсем неинтересно думать о человеке, который все деньги истратил на какие-то костюмы, хотя мог купить массу других полезных вещей. И зачем ему столько одежды? Но надо было что-то отвечать, и я на всякий случай предположила:
— Наверное, двадцать?
— Допустим, — вздохнул Юрий Михайлович. — Тогда объясни нам, пожалуйста, каким образом из двадцати четырёх метров ткани может получиться двадцать костюмов.
— Ну, так вышло, — сказала я, — раз ему много надо. Люди ведь жадные от природы.
Брови у Юрия Михайловича поползли вверх по лбу, как две толстые лохматые гусеницы. И он велел мне нести дневник.
— Вот незадача с задачей, — произнёс он. — Печально, что природа так нелепо распоряжается порой своими дарами. Я ставлю двойку. Ведь тебе, очевидно, много не надо…
И он поставил мне жирную двойку. В принципе, это было не так уж страшно. Подумаешь, двойка. Они у меня по математике уже были. Олег поможет, и я исправлю.
Я шла из школы и размышляла о Юрии Михайловиче. Надо же, сам лысый, а брови лохматые. Лучше бы они у него на затылке выросли, где волос нет. Природа иногда действительно совсем неправильно распределяет свои дары. Или, к примеру, гусеницы. Они же вредители. Хотя, правда, из них потом получаются красивые бабочки… Я думала весь вечер и пришла к выводу, что большей частью природа права.
— Всё на земле устроено как надо, — подтвердил Олег утром по дороге в школу. — Вот, например, иней на окнах. Казалось бы, зачем? А потому что красиво!
Когда начался урок математики, я спохватилась, что из-за дум о природе не выполнила домашнего задания. В тетради тоже появилась двойка. К тому же завтра по математике контрольная… Я совсем приуныла. Папа обещал в воскресенье повести меня в цирк, а теперь, видно, не поведёт. Я ужасно люблю цирк: там клоуны, фокусники и жонглёры, и красивые девушки в блестящих трико́. Билет в цирк я не поменяла бы даже на пятёрку за контрольную.
Вечером мы с Олегом долго размышляли, как мне быть. Я решила прогулять контрольную, но с уважительной причиной, и подговорила Олега, чтобы он из своего дома позвонил по телефону в школу с утра и сказал грубым взрослым голосом, будто я больна.
Олег несколько раз потренировался:
— Юрий Михайлович, извините, Габышева Валентина сегодня не сможет прийти на уроки. Потому что она больная, у неё температура.
Если Юрий Михайлович спросит, чем я больна, Олег скажет, что у меня, кажется, началась сердечная недостаточность. У моей бабушки сердечная недостаточность, я знаю, что это серьёзная болезнь. Олег всё выучил наизусть и пошёл домой.
На следующий день я, как всегда, собралась в школу, но отправилась в парк. Было холодно, дул ветер. Я очень скоро замёрзла и долго качалась на качелях, чтобы согреться. Но когда качаешься одна, приходится стоять на качелях посередине, они двигаются еле-еле, и это совсем неинтересно. Потом я ещё немного побродила по безлюдному парку и пошла на базар. На базаре людей — куча! Я постояла возле игрушек, совершенно окоченела и решила покататься на автобусе. Поездила туда-сюда, и мне это в конце концов тоже надоело. Оказывается, плохо, когда время девать некуда. А в школе скоро большая перемена, и в буфете будут продавать свежие булочки с молоком… Наверное, природа права насчёт пользы математики, но мне-то от этого не легче!
Я остановилась возле витрины какого-то магазина. Там были разложены разные вкусные вещи. Я невольно проглотила слюнки. Мне вдруг стало до слёз обидно, что все ходят такие хлопотливые и равнодушные и никому на целом свете нет до меня никакого дела. Хотелось есть, живот урчал, словно котёнок. И я решила продать свой новый ранец, а учебники пока положить в пакет для сменной обуви. Маме я скажу, что ранец украли. Ведь воры крадут самые разные вещи, и ранец не исключение. А в школу буду носить свой прошлогодний. Правда, в нём дырка и все ручки вываливаются, но можно чем-нибудь заткнуть. А так он вполне приличный. Я вырвала листок из тетрадки, написала большими буквами «Продаётся ранец» и поехала на базар.
Почему-то ко мне долго никто не подходил. Я устала от ожидания и прислушалась, как торгуют другие. Тётенька напротив весело кричала:
— Покупайте шапки! Совсем недорого! Всего полторы прошу! Скоро сезон, дешевле не купите!
Рядом кто-то нахваливал:
— Пирожки! Вкусные, капустные!
Я опять проглотила слюнки. Прикинула, сколько может стоить ранец, и тоже принялась зазывать покупателей:
— Покупайте ранец! Всего полторы прошу! Сейчас сезон, дешевле не купите!
Возле меня остановилась тётенька в берете и сказала:
— Что же ты, девочка, так дорого ранец ценишь? Ему пятьсот рублей красная цена.
Я испугалась и стала кричать:
— Всего пятьсот прошу!
Мне было до ужаса холодно, но ещё ужаснее хотелось, чтобы ранец поскорее купили. Я совсем уже охрипла и стала потихоньку превращаться в сосульку, и тут ко мне снова подошла тётенька в берете. Она, видимо, обошла базар и уже шла домой.
— Так ты ещё не продала свой ранец?
— Нет…
— А зачем ты его продаёшь? Почему ты не в школе? Или у тебя занятия после обеда? — любопытничала тётенька. Из её сумки выглядывала толстая колбаса. Мне почудился мясной чесночный за́пах. От голода у меня закружилась голова, и я решила разжалобить тётеньку. Может, она даст немного денег. Я опустила глаза и сказала:
— У нас очень бедная семья. Папа сильно болеет. У него сердечная недостаточность. И мама тоже болеет. У нас совсем нет денег. А им нужны лекарства. Мне некогда учиться, я вынуждена заниматься торговлей.
Тётенька жалостливо посмотрела на меня.
— Пойдём со мной, — пригласила она, — я тут недалеко живу, — и повела меня к себе домой.
Когда мы сидели с доброй тётенькой в тёплой кухне, она угощала меня сырниками и коржиками, а мне почему-то кусок не шёл в горло, хотя до этого я была очень голодна. Она велела мне рассказать всё подробнее. Я так завралась, что чуть не расплакалась от страха. Тётенька, наверное, подумала, что я жалею своих родителей, погладила меня по голове и спросила, где я живу. Вот тут-то фантазия меня и подвела: я выдала ей свой настоящий адрес. Она проводила меня до своего двора и дала с собой коржиков.
Как раз закончились уроки, и я пошла домой. На душе у меня было тяжело, даже ранец казался непривычно тяжёлым. А может, его тянули вниз завиральские коржики… Во дворе я отдала их мальчишкам.
— Ну, как в школе? — с тревогой спросила мама, заметив мое несчастное лицо. — На уроках не шалила?
— Нет, не шалила, — ответила я. Уж это-то была чистая правда.
Пришёл Олег. Он был в панике. Оказалось, он сделал всё так, как я велела, но Юрий Михайлович спросил, кто звонит. А когда Олег ответил, что звонит Валентинкин папа, он попросил его (то есть папу) зайти в школу. Катастрофа! Мы опять сели думать. Олег сказал, что мне лучше завтра пойти на уроки и, раз терять нечего, снова соврать, будто я выздоровела, но нечаянно заразила папу. Ведь все болезни в основном заразные. Поэтому папа не сможет прийти в школу. А потом мы ещё что-нибудь придумаем.
Так я и сделала. Юрий Михайлович вроде бы поверил и сказал:
— Ладно, подождём, пока поправится.
Всё-таки двойку по контрольной он мне почему-то поставил. Это было странно, но я, конечно, возмущаться не стала. Скоро папа будет проверять дневник. Как я покажу ему эти жирные двойки? Сколько ни прибавляй, четвёрки из них все равно не получится…
Мы шли с Олежкой, и он давал мне всякие советы:
— Скажи, что на тебя напали грабители и отобрали дневник… Нет, не поверят. Или поспорь с папой, сможет ли он расписаться с закрытыми глазами… Нет, опять не подойдёт. Или давай я пока дам тебе свой дневник?
Но мне так надоело врать!
— Дурак, он же может посмотреть на обложку! — крикнула я. А Олег обиделся и ушёл. Ну и пусть…
Дома меня ждали неприятности. Мама затеяла стирку и увидела моё испорченное платье. Я нечаянно залила его папиной разноцветной тушью для чертежей, когда думала о природе и рисовала бабочек. Папа раскричался так сильно, что мама всё-таки за меня заступилась и сказала:
— Сергей, сдерживайся. Ты в последнее время стал какой-то нервный.
Папа снова закричал:
— Это я-то нервный?! Другой бы на моём месте её давно выпорол!
Весь вечер он время от времени твердил:
— Вот нервного нашли! Никакой я не нервный…
Его настроение улучшилось только после ужина. Когда мама мыла посуду, папа подошёл к ней, поцеловал в шею и тихо сказал:
— Моя девочка…
Мама шлёпнула его по руке кухонным полотенцем и засмеялась. Ну прямо как маленькие!
Тут я быстренько достала дневник и спросила:
— Пап, а ты точно не нервный?
— С психикой у меня всё в порядке, — подтвердил папа.
— Тогда распишись, — сказала я и подала ему дневник.
Папа расписался, не дрогнув лицом, потом медленно повернулся ко мне и сказал спокойным размеренным голосом:
— Нет, я не нервный… — и вдруг как закричит: — Никаких цирков! Никаких «гулять»! К компьютеру близко не подходить! И к телевизору! Математика, математика и ещё раз математика! И всё!!!
Наступила суббота. Мне не нужно было идти в школу. Какое счастье! Но папа, видимо, решил взяться за математику основательно и стал сам выдумывать разные задачи:
— Вот, дочка, представь, была бы у нас большая семья. И покупали бы мы каждый день много хлеба.
Целых семь буханок. А каждая буханка сейчас сто́ит двадцать пять рублей. Так сколько бы нам пришлось платить за семь штук?
Я пошла в комнату решать задачу, а тут как раз явился дядя Саша и папу от меня отвлёк. Мама стала собирать на стол, обнаружила, что дома нет хлеба, и отправила меня в магазин.
Я подошла к тётеньке в кассе и сказала:
— Посчитайте мне, пожалуйста, за семь буханок хлеба.
Она нажала на кнопочки кассового аппарата и говорит:
— Сто семьдесят пять рублей. А зачем тебе так много хлеба? Ты и не донесёшь.
Я обрадовалась:
— Ой, спасибо! Мне так много не надо, мне только одну буханку! Кассирша пожала плечами, выбила чек, я взяла хлеб и весело побежала домой.
Папа играл с дядей Сашей в шахматы. Он увидел меня, хлопнул себя по лбу и вспомнил про задачу:
— Как наши математические успехи продвигаются?
— Сто семьдесят пять рублей! — выпалила я.
Папа был доволен. Он сказал, что, как только я исправлю двойки, мы пойдём в цирк. Но тут кто-то позвонил в дверь, и меня ударило недоброе предчувствие. Перед глазами поднялся туман… И в этом тумане возникло лицо той доброй тётеньки с базара. Я, наверное, потеряла сознание, потому что сразу же помчалась в свою комнату и за лезла под кровать. Под кроватью было немножко пыльно. Пыль пахла перцем и щекоталась в носу.
Мне хотелось громко закричать и заплакать, но я сдерживалась изо всех сил.
Взрослые о чём-то говорили в передней, мне не было слышно. Потом входная дверь хлопнула, и в мою комнату вошёл папа. Он молча вытащил меня за руку из-под кровати и поставил перед собой.
— А ещё говоришь, что ты не нервный! — попыталась напомнить я.
Но папа будто оглох и продолжал молчать, пристально глядя на меня. Я поняла, что врать бесполезно и, плача, рассказала папе всё от начала до конца. Кроме Олежкиного звонка директору и того, что папу вызывают в школу. Язык не повернулся. Папа выслушал меня и молча вышел, закрыв дверь. Мне стало немного легче. Но ненадолго, ведь оказалось, что никто со мной не разговаривает. Они объявили мне бойкот. Я проплакала почти весь вечер. На следующий день повторилось то же самое, и вечером я опять плакала.
Утром в понедельник я плакала по дороге в школу. Я стояла за деревом возле школы и ревела в три ручья. У меня даже голова заболела.
— Ты что тут делаешь? — послышался чей-то голос. Это был Юрий Михайлович.
— Пла́чу…
— О чём же ты, красна де́вица, плачешь? — засмеялся он.
— О математике…
Юрий Михайлович взял меня за руку и повёл в директорскую. По пути он заглянул в класс и вежливо сказал Римме Анатольевне (она, оказывается, уже вышла на работу):
— Извините, я задержу на один урок вашу ученицу. Сейчас ведь литература? Тогда ничего страшного.
Он посадил меня на стул напротив и участливо спросил:
— Как здоровье отца? Если не ошибаюсь, у вас наследственное заболевание сердца?
Я снова заревела, и он дал мне попить воды. Мои зубы стучали о стакан. В воду капали слёзы.
— Я вас обманула, — прорыдала я. — Папа у меня здоровый как бык.
— Ну-ну, успокойся. Ты же совсем не глупая девочка. Читала «Денискины рассказы»? Помнишь: «Тайное становится явным»?
— А если я боюсь!
— Чего ты боишься?
— Ва-а-а-ас… И математику…
— Что же это — мы такие страшные?
— Да-а-а… Вы мне всегда двойки ставите…
Юрий Михайлович вздохнул, повернулся к окну и тихо сказал:
— Снег идёт. Вот уже второй снегопад. Скоро зима… Мама моя её не любит, а я неплохо к зиме отношусь, без особых претензий.
Вот только в школу с утра идти неохота. Холодновато, да и вообще… Я говорю маме: «Можно, я сегодня прогуляю? Скажу, что заболел. А то у меня там есть одна ученица, сил нет учить её, прямо беда». А мама мне: «Как не стыдно, это же неправда, ты совершенно здоров! Иди и учи!» Как в анекдоте получается…
Пока он говорил, у меня пропало всякое желание плакать. Даже слёзы высохли на щеках. Мне стало жалко Юрия Михайловича. Директорам, конечно, совсем врать нельзя. Когда я вырасту, ни за что не соглашусь стать директором.
— Юрий Михайлович, а хотите, я больше не буду вас бояться?
— Очень хорошо, — обрадовался он. — Только тебе, Валентина, для этого надо будет математику учить. А я теперь всё знаю и не буду твоего папу в школу вызывать. Ты сама ему всю правду скажешь. Ну как, по рукам?
— По рукам!
И мы весело ударили ладонь об ладонь.
Моя сестрёнка Анжелика
Я понимаю, почему взрослые заводят себе ребёнка. Потому что им скучно, и никто не задаёт вопросов, и никто не просит купить игрушку или мороженое. Было бы странно, если бы мама вдруг начала просить папу купить ей игрушку. Все стали бы, наверное, смотреть на неё как на ненормальную. Вот почему ребёнок необходим. А ещё его можно нарядно одеть, завязать большие банты и взять с собой в гости. Все спрашивают тогда:
— Чьё это милое дитя?
А мама, очень довольная, отвечает:
— Это моя девочка.
И если я веду себя хорошо, мамины подружки восторгаются:
— Вылитая мама, такая же симпатюлька!
Или:
— Ах, это папины глазки!
Но так было раньше, а теперь мне, наверное, придётся умереть, потому что у мамы с папой появился ещё ребёнок и я им стала уже не нужна. Когда покупают какую-нибудь вещь, её берегут, вытирают тряпочкой и думают: «Как хорошо, что она у меня есть!» Но потом вещь портится, и её безжалостно выбрасывают в мусор, а взамен покупают новую. Так случится и со мной.
Я принесла много горя своим родителям. Вот и вчера папу вызывали в школу за то, что я написала толстым фломастером на куртке Сашки Иванова из третьего «б»: «Нет коня — сядь на меня». Но папа-то здесь при чём? Просто Сашка каждый день дёргал меня за косички. Я не выдержала, взяла ножницы и отрезала обе косички, а потом спряталась в раздевалке, нашла Сашкину куртку и написала на ней про коня. Тут меня увидела Ленка Сивцева и наябедничала учительнице. Но ничего, сегодня я успела бросить в Ленкин портфель игрушечную мышку. Ленка боится грызунов, а эта мышь абсолютно как настоящая, её мне подарил Олег. Теперь Сашкина мама требует, чтобы её сыну купили новую куртку, потому что фломастер не отстирывается. А кто купит мне новые косички?..
Мама лежит в больнице. Папа ходит весь радостный и каждому сообщает, даже если его не спрашивают:
— Девочка! Четыре кило!
Ну и что? Я хоть и худая, вешу без двух килограммов тридцать, а никто и не думает этим хвастаться. Если бы они хоть мальчика завели, а то снова решили взять девочку, ну прямо никакой фантазии!
Вчера Анастасия Павловна, наша соседка снизу, спросила меня: «Ну что, пелёнки стирать будешь?» Ещё чего! Пусть памперсы покупают. А может, они собираются подержать меня дома для стирки и завёртки пелёнок на их нового ребёнка, чтобы сэкономить на памперсах? А потом, когда он сам научится в них заворачиваться, сдадут меня в детский дом?
Присматривать за мной иногда приходит соседка справа Оля, потому что папе некогда. Нужны деньги, он вечерами работает на своей другой работе, которая называется «халту́ра», а дядя Сеня как раз в командировке.
Оля уже взрослая, ей целых восемнадцать лет, но она ещё не женилась. Приходит и говорит: «Валентинка, ты пока поиграй, а я сейчас приду». Будто я маленькая! Отсутствует она довольно долго.
Я вытаскиваю из её сумки блокнот и читаю, что она написала на этот раз. Я знаю, что нельзя читать чужие записи, но ведь блокнот из сумки всегда сам выглядывает. Он называется «дневник», а правильнее было бы назвать «ночник». Новая запись:
«Снова ночь. Я не сплю. Как я люблю тебя, Костя!» Я видела этого Костю. Он совсем некрасивый, у него под носом рыжие усы. Наверное, они скоро поженятся. Было бы здорово, если б у них родился ребёнок с усами. Я никогда не видела по-настоящему усатых детей.
Ленка говорит, что видела женщину с бородой, но, наверное, врёт. Она вообще большая врушка, а когда надо, не умеет соврать. Например, когда мы были помладше, я ей однажды сказала:
— Попроси у Анастасии Павловны конфет, она сегодня несла в прозрачном пакете целых три коробки. Только не говори, что я прошу, а будто твоей маме надо немного для гостей. Тогда она даст.
А дура Ленка пошла и ляпнула:
— Анастасия Павловна, Валентинка сказала, что моя мама просит у вас для гостей немного конфет.
И опять мне попало.
Вечером мы с папой ходили к маме в больницу. Нас почему-то не пустили. Мы разговаривали через окно. Мама была вся светленькая, в белом халате и с белым лицом. Глаза у неё были усталые. Я подумала, что сильно люблю свою маму несмотря ни на что и, может быть, всё ей прощу.
— Я буду писать тебе из детского дома каждый день! — закричала я, и мой голос немножко задрожал.
Папа странно на меня посмотрел, дёрнул за руку и сказал:
— Не говори глупостей.
Тут принесли маленьких, и мама показала мне сестрёнку. Через окно было трудно её разглядеть, поэтому папа посадил меня к себе на плечо. Я увидела, что сестрёнка хорошенькая и глазки у неё закрываются, как у куклы. Наверное, родители правы: ради такого замечательного ребёнка можно без сожаления избавиться от неудавшегося первого. Я даже немного перестала обижаться, потому что мне стало как-то гордо за свою сестрёнку, ведь она такая красивая, как настоящий мотылёк в коконе.
Когда мы с папой шли домой, он вдруг спросил:
— А с чего ты взяла, что мы хотим сдать тебя в детдом?
Я ему объяснила и добавила, что уже не сержусь и надеюсь, что они каждый выходной будут привозить мне коробки с шоколадом и мороженым, мне это вполне подходит. Папа сначала засмеялся, а потом сказал, что так я им влечу в копеечку.
Мы пришли домой и включили телевизор. Как раз шёл футбол, но папа не стал его смотреть. Лицо у него было серьёзное и немного грустное.
— Ты ведь знаешь, что у меня есть старший брат дядя Костя? — спросил он. — В детстве мы были очень привязаны друг к другу. Он всегда выручал меня и заступался, даже если я был виноват. Однажды я взял бабушкину икону Николая Чудотво́рца, отнёс её в хлев к хрюшкам и спрятал под корыто. Зачем — уже и не вспомню. Я был тогда маленький и глупый. Свинки каким-то образом икону вытащили, разорвали, оклад разломали. Бабушка показала улики деду. Дед, хоть сам в Бога не верил, бабушкину веру уважал. Призвали нас с Костей к ответу: «Кто?!» А надо сказать, что рука у деда была тяжёлая и ремень широкий. Доставалось нам нечасто, но основательно.
Вот стою я и трясусь от страха. Тут Костя шагнул вперед и сказал: «Это я сделал. Ведь Николай Чудотворец — святой, а бабушка нам говорила, что святые кого угодно от грязи очистят. Уж больно мне хотелось на чистых свиней поглядеть». Дед захохотал. Бабушка долго обижалась, потом простила, и никому не попало. Костя икону почистил, заклеил, новую рамку смастерил. Сказал мне: «Эх ты, гусь лапчатый. Пришлось врать из-за тебя». Ему было стыдно. А я вдруг понял, что если думать только о себе, другим от этого плохо».
Папа вздохнул:
— Мой старший брат… Я, дочка, очень скучаю по нему. Он живёт очень далеко, в другой стране. Теперь мы только по электронке переписываемся. Это ужасно, но ничего нельзя поделать. У взрослых тоже не всё получается так, как хотелось бы.
Мы разговаривали с папой долго-долго, и я нечаянно рассказала ему про дневник соседки Оли и про то, как мы с Олежкой насыпали камешков в почтовый ящик Анастасии Павловне. Почему-то хотелось, чтобы папа меня отругал, а он опять вздохнул, погладил меня по голове и сказал:
— Бедное моё дитя.
Перед сном папа ещё немного рассказал мне о дяде Косте и своём детстве. Когда он пожелал мне спокойной ночи, я всё-таки спросила: действительно ли они с мамой не сдадут меня в детский дом, где ни у кого нет родителей? Папа уверил, что не сдадут. Ведь я такая же любимая дочка, как и маленькая, ничуть не меньше.
— А как бы ты хотела её назвать?
— Анжéлика, — сказала я. — Если назвать ее Леной или Катей, то ведь эти имена меняются на Ленку и Катьку, а это обидно. А Анжелику, как не крути, обидно не назовёшь.
Папа подумал-подумал и согласился. Потом он пошёл спать, а я тихонько включила лампу, развела краски и стала рисовать на обоях больших муми-троллей. Когда моя сестрёнка увидит рисунки, она обрадуется. Я думаю, и родители будут довольны, ведь стены стали такие красивые.
Я, кажется, смогу полюбить маленькую Анжелику. Мы никогда не разъедемся по разным странам, потому что кто же тогда будет защищать её в чужой стране от плохих людей, наводнений и пожаров? Я постараюсь быть ей хорошей старшей сестрой. А когда буду совсем старой, может быть, завещаю Анжелике носовой платок с узелком, в который завязаны мои воспоминания, и кота Мурзика. Ведь это самое лучшее, что у меня есть.
Подарок для Деда Мороза
Мы с Олегом решили приготовить к новогодней ёлке такой костюм, чтобы все ахнули. А приз мы потом поделим. Мы придумали сделать костюм робота. Выпросили в магазине большой картонный ящик и коробку поменьше и выкрасили их серебристой краской. Олег нарисовал на ящике разные цветные кнопочки, просверлил в коробке-голове отверстия для глаз и приладил к ней антенну от сломанного приёмника. Теперь надо было придумать руки. Олег сообразил, что можно выдрать пружины из старого дивана, который стоит в лоджии, и приделать к ним папины боксёрские перчатки. Мы долго выкорчёвывали пружины и всё-таки вытащили. Я, конечно, знала, что нам попадёт за диван, но зато мы получили первый приз — огромного, размером почти с меня, Микки-Мауса. Жаль, что его не разделить на двоих. Олег великодушно оставил игрушку мне.
Папа Олега купил ему петарды. Мой папа тоже принёс петарды, но мне их не дали. Боятся, что я подорву весь дом. А Олежкина мама добрая, она разрешила нам взорвать одну петарду. Это было здо́рово до ужаса! Искры от петард пёстрые, весёлые, как водяные брызги на солнце. А ещё его мама дала нам медовые жевательные резинки. Мы надували из них пузыри, у кого больше получится. Они лопались и залепляли нам лицо. У Олега надулся такой большой пузырь — настоящий воздушный шарик! Он был прозрачный, дрожащий, а лопнув, накрыл не только лицо, но и волосы Олега. Мы побежали в ванную и принялись отдирать жвачку от волос. Бесполезно — она ещё больше запуталась.
Я взяла ножницы и предложила:
— Давай, Олег, я некоторые кусочки жвачки на волосах отстригу, пока мама не заметила. (Это было как игра в парикмахерскую.) Как вас подстричь — под канадку или по-другому?
— Валяйте под канадку. Только уши не отстригите, они мне ещё пригодятся.
— Ой, канадка почему-то не получилась! Я вас, оказывается, под ёжика буду стричь.
— Валяйте под ёжика.
И я всё стригла и стригла, волос на полу становилось всё больше, а на Олежкиной голове всё меньше.
— Ой, ёжик тоже не получился. Мне вас придется под ноль подстричь.
Олег немножко приуныл, хотя и так был уже почти лысый, только сзади торчали несколько одиноких клочков. Он вздохнул и сказал:
— Что ж делать, раз такая жизнь.
Я отрезала оставшиеся клочки, и когда увидела, что Олег взаправду сидит с совсем голой головой, мне стало страшно. Я заволновалась и спросила:
— Вас опрыскать одеколоном?
Но Олег уже не хотел играть в парикмахерскую. Он посмотрел в зеркало, и лицо у него вытянулось, как у лошадки. Тут внезапно зашла его мама и вся остолбенела. А у меня от страха мозги словно набились ватой и перестали соображать.
Мама закричала, всё перепутав:
— Ой, сылая логова! (Вместо «лысая голова».)
Меня вдруг нечаянно разобрал какой-то нервно-паралитический смех. Я так засмеялась, будто кто-то защекотал по рёбрам, и никак не могла остановиться. Олег тоже сначала хихикнул, а потом прямо закатился. Мама Олега сильно покраснела. Лицо у неё стало сердитое, щёки надулись, и вдруг она схватилась за бока, прыснула и как давай хохотать! Когда мы успокоились, мама вытерла слёзы и сказала, что, конечно, смешного мало, но нет и ничего страшного. Волосы отрастут до лета. И даже подарила мне на прощание одну петарду. Я, конечно, её спрятала.
Весь вечер петарда не давала мне покоя — так хотелось её взорвать. Я знала, что будет шум, а после этого, чего доброго, ещё скажут, что я стащила папину петарду. Поэтому я достала из шкафа большую фарфоровую супницу и налила туда доверху воды, чтобы шум остался в воде. Закрывшись в комнате, зажгла петарду и быстро бросила её в супницу. Раздалось «бумк!» — и супница разлетелась на куски! На «бумк» прибежала мама и запричитала над осколками. Папа тут же схватил меня за руку, крича, что ему надоели мои дикие выходки, и поволок по квартире, не зная, куда девать. Потом он притащил меня обратно в мою комнату. Они с мамой вышли и заперли дверь на ключ.
Это было ужасно обидно. Тем более что завтра наступит Новый год, а я ещё не успела хорошо рассмотреть ящик с игрушками и ёлку, которая стоит в прихожей. Я сидела в комнате, как в тюрьме, и даже нарочно потушила свет. Но родители не обращали никакого внимания на заточённого в темницу ребёнка. Я скучала, скучала, а потом случайно уснула.
Утром взрослые занимались своими делами, им было не до меня. Мама что-то готовила, папа быстро установил ёлку и велел мне повесить игрушки. Потом пришёл Олег. Родители дружно ойкнули, когда увидели его лысую прическу. У меня было плохое настроение, играть ни во что не хотелось. Олег походил, посмотрел мои книжки и спросил, чего я такая унылая. Я призналась, что мама с папой меня не любят.
— Кто сказал «мяу»? — вдруг весело спросил папа (он, оказывается, стоял в дверях и всё слышал). — А ну-ка, одевайтесь живо, мы с вами сейчас отправимся в лес к партизанам!
Олег оживился. Я нехотя стала одеваться, но вдруг увидела в руках у папы петарды! Моё плохое настроение как рукой сняло! Мы выбежали на улицу и принялись выслеживать фашистов и высматривать их штаб, чтобы подорвать. Это была папина игра — он играл в неё, когда был маленький.
Олег закричал:
— Вон их штаб, в домике у песочницы!
Мы зигзагами подбежали к штабу и, заложив «взрывчатку», упали на землю. Штаб понарошку взорвался, и фашисты тут же сдались. Фашистами были несколько палок. И мы благородно отпустили их на все четыре стороны под обещание никогда больше не затевать войну. Кроме того, мы подорвали все вражеские объекты: секретный аэродром (песочницу), поезд (заборчик) и рейхста́г (подъезд) — самый главный фашистский дом. Нам осталось только взорвать мост, чтобы враги больше не проникли к нам, и тогда наступит наша полная победа. Мы побежали к мостику, который проходил через трубы отопления, заложили последнюю, самую мощную партию взрывчатки и зажгли. Мостик еле-еле вместил нас троих под собой. Мы засуетились и едва успели спрятаться, а тут ка-а-ак шандарахнет! Это был самый шумный и самый красивый взрыв! Но, перекрывая петардный грохот, наверху на мостике кто-то заорал, словно сирена. И кто-то тяжёлый с треском свалился на мостик, чудом не сломав его. Папа сразу весь сжался и залез в глубину. Было видно, что ему хочется стать маленьким, как котёнок.
Но ведь при его почти двухметровом росте это невозможно…
Кто-то наверху набрал побольше воздуха и оглушительно гаркнул: «А-а-а-а!» Потом помолчал и на всякий случай снова вопросительно крикнул: «А-а-а?» Затем послышалось:
— Да что это такое?! Меня же взорвать хотели! Покушение на меня сделали!
Голос до боли знакомый, а вскоре появилось тело, в котором он возмущался. Это, оказывается, была Анастасия Павловна. Она увидела нас с Олегом и завопила:
— О, эти дети! Террористы, маньяки! Я всё расскажу вашим родителям!
Щёки у неё тряслись, как студень, а рот был совершенно круглый, и в нём среди обыкновенных зубов блестел золотой. (Когда я вырасту большая, я непременно вставлю себе такой же.)
И тут она злобно зашипела:
— Что это вы прячете за спиной? Орудия убийства?
Я испугалась и сказала:
— У нас там собака сидит.
А папа вдруг завозился и как чихнет:
— Ап-п-чхи!
Олег поспешно закричал:
— Бедный пёс! Он простудился! — и громко запел: «Вижу тень наискосок, рыжий берег в полосках ила! Я готов целовать песок, по которому ты ходила!»
А папа опять чихнул, ещё громче прежнего. Ему, наверно, петардный дым в нос попал. И тут Анастасия Павловна могучей рукой отшвырнула Олега в сторону и, конечно, сразу папу увидела. Он сидел под мостиком, согнувшись в три погибели, и смотрел на Анастасию Павловну выпученными глазами.
Она прямо-таки чуть не задохнулась от злости и каким-то сорванным голосом просипела:
— Ну, знаете ли… От вас я такого не ожидала… Яблоко от яблони… — отвернулась и покатилась к дому, как гигантский пузырь, вот-вот готовый лопнуть.
Папа закричал ей в спину: «Извините!» — почему-то очень тонким голосом, но она, видимо, не услышала. Папа выкарабкался из-под мостика, и мы пошли домой.
Мама уже приготовилась к Новому году и ждала нас. На ней было голубое шёлковое платье. Когда мама двигалась, ткань переливалась и дрожала, как живая. Мама была ужасно красивая. Я рассказала маме, что мы наголову разбили всех фашистов и что папа был самый смелый герой. Папа как раз расшнуровывал свои ботинки. Мама ласково посмотрела на него сверху вниз, взъерошила ему волосы и тихо засмеялась:
— Мой герой…
Папа почему-то немножко смутился и тоже посмотрел на неё. И мне показалось, что для них сейчас нет ни прихожей, ни меня и ничего вокруг и что они одни, как в пустыне. Только в этой пустыне цветут сады и поют птицы. Им от этого было хорошо, и мне тоже. Но тут проснулась и заплакала Анжелика. Они очнулись, мама ушла в комнату, а папа наконец-то расшнуровал свои ботинки. Потом он рассказал маме, как мы взорвали мостик под Анастасией Павловной. Мама расстроилась, и они пошли извиняться перед соседкой.
Я включила телевизор, забралась в кресло и взяла на руки кота Мурзика. По телевизору шёл какой-то фильм, где без конца обнимались и целовались какие-то взрослые люди. Я закрыла Мурзику глаза — фильм был не для детей. Тут вернулись родители. Папа переключил телевизор на другую программу, но там тоже ничего интересного не было. Мне захотелось поговорить, и я спросила:
— А где живёт Дед Мороз?
Папа рассеянно ответил:
— На Северном полюсе.
Я, конечно, не верю в нашего школьного Деда Мороза. Смешно верить, что физрук Борис Семёнович, нацепив красный нос с очками и бородой, вдруг превратился в него. Настоящий Дед Мороз не может одновременно прийти во все школы города. Он, наверное, встречает Новый год у себя дома. В жизни вообще многое делается понарошку. Теперь я знаю, что в кино всё не взаправду: никто никого не убивает и никто на самом деле никого не любит. Это просто игра в жизнь. Ещё я знаю, что у фокусников в цилиндрах есть двойное дно, куда они складывают своих кроликов и голубей.
Мама с папой принесли мне новогодние подарки: коробку засахаренных вишен, которые я люблю, мороженое и фигурку маленького серебряного старичка с ёлочкой в красном бархатном башмаке. И ещё большой пакет со сладостями. Потом они стали собирать на стол в большой комнате, а я смотрела в окно на золотые под светом фонаря сугробы — и вдруг увидела Деда Мороза! Правда-правда! По самому краю дороги, спотыкаясь и качаясь от усталости, шёл сгорбленный человек в пальто с белыми узорами. Я смотрела на него, пока он не исчез за углом, и думала: интересно, догадался ли кто-нибудь хоть раз приготовить подарок самому Деду Морозу? Может, он его ждёт! Может, он снова и снова надеется получить подарок, а мечты всё не сбываются!
Я прилепила к пакету со сладостями конверт: «Кому» — «Деду Морозу», «Куда» — «На Северный полюс». Сверху на конверте я приписала: «С Новым годом, дорогой Дед Мороз!», накинула пальто и бросилась на улицу. Я оставила подарок на синем почтовом ящике, который висит у крыльца магазина «Продукты» напротив нашего дома. Работники почты, приезжающие сюда по утрам забирать поздравительные открытки, должны отправить подарок по адресу.
Мама с папой даже не заметили, что я выходила из дома. Когда я, вернувшись, незаметно проскользнула в дверь, мама как раз стояла у противоположного окна и говорила папе:
— Самохин опять напился. И это перед Новым годом! Гляди, вся одежда в снегу!
Мы сели за стол, и мама взяла на руки Анжелику. Хотя было поздно, сестрёнка не спала. Мы ели разные вкусности и звонко стукнулись бокалами в двенадцать часов, когда по телевизору ударили куранты. Папа с мамой пили шампанское, а я лимонад. Я тихонько оглядывалась, но ничего необычного не заметила, а ведь мы уже стали жить в Новом году.
Мы танцевали с папой под весёлую музыку. А потом началось танго, и папа пригласил маму. Мне пришлось присматривать за Анжеликой. Она драла мои волосы своими сильными ручками, но я терпела, потому что люблю смотреть, как мама с папой танцуют.
Утром проснулись поздно. На кресле сидел Микки-Маус и улыбался мне до ушей. Я прямо в пижаме побежала к окну и увидела, что на синем ящике нет подарка. Значит, его уже отправили на Северный полюс. Прилетит туда самолёт, и Дед Мороз получит письма, в которых дети продолжают просить у него то-сё, пятое-десятое. И вдруг почтальон скажет:
— А это — подарок вам! Передаю лично, из рук в руки.
Дед Мороз воскликнет, ушам своим не веря:
— Неужели кто-то наконец-то сообразил, как давно я мечтаю о новогоднем подарке!
И пусть мечты в Новом году сбываются у всех! И подарки тоже пусть все получают, в том числе и сам Дед Мороз!
Ключи от счастья
Мы с Олегом и маленьким соседским сыном Лёшкой сидели на кушетке и рассматривали мамину книгу «Восточные блюда и напитки». Глядя на замечательные картинки, так и хочется всё это попробовать, даже если пять минут назад ты наелся до отвала. Мы медленно перелистывали страницы, облизываясь, наперегонки тыкали пальцами в фотографии и кричали: «Это — моё!», «А это — моё!» Игра, конечно, была малышковая, для Лёшки, чтобы ему не было скучно. Правда, мы тоже увлеклись. Но я всё-таки заметила, что Олег оставляет для меня и Лёшки самые вкусные картинки.
Мне ужасно жалко Лёшку: у него нет папы. Раньше я такого и представить не могла: кто же, как не папа, научит ходить на лыжах, возьмёт на утренний клёв и расскажет на ночь весёлые охотничьи истории? Лёшка живёт один со своей мамой тётей Ксенией. Она работает в библиотеке, а по вечерам ходит мыть спортзал. Иногда она оставляет Лёшку у нас. И когда я смотрю на него, мне кажется, что я в чём-то перед ним виновата. У него большие печальные глаза, а шея тонкая и с желобком сзади. Он всегда таскает с собой смешного игрушечного клоуна. Я однажды спросила, как клоуна зовут, а Лёшка серьёзно на меня посмотрел и ответил: «Папа». И мне захотелось плакать.
Тётя Ксения очень красивая. У неё длинные волосы, золотистые, как ветки у сентябрьской берёзы, а глаза похожи на Лёшкины. «Может, ты и не замечаешь, а кое-кто за Ксенией волочи́тся», — сказала однажды моей маме соседка Анастасия Павловна. Как это — «волочится»? Я ни разу не видела, чтобы за Лёшкиной мамой что-то волочилось. Но потом сообразила, что соседка сказала так о Лёшке, ведь под вечер малыш устаёт и не идёт, а волочится, когда тётя Ксения возвращается с ним из детского сада. Даже Анастасия Павловна иногда бывает доброй.
Мы всей семьёй взяли шефство над Лёшкой, и в этом нам помогает дядя Сеня. Вот и сейчас открылась дверь, и он вошёл в комнату, большой и весёлый, словно Дед Мороз, вкусно пахнущий стужей. Подмигнул нам и, увидев книгу, с которой мы играли в «твоё — моё», сказал: «Восток — дело тонкое!» Потом внимательно посмотрел на Лёшку:
— Как дела, малыш?
Лёшка ответил:
— Холосо, — и тоже посмотрел на дядю Сеню своими печальными глазами.
— Вы, джинны и аладдины! Вы, мальчики и наоборот! Вы разве не знаете, что я в глубокой юности жил на Востоке, носил чалму и учился там разным чудесам у великого мага экстраврунсо́рики и биооборзе́тики Рахáт-Луку́ма?! — вдруг громко закричал дядя Сеня.
Мы, конечно, знали, что это просто шутка, но Лёшка уставился на дядю Сеню с восхищением. И правда, сплошное удовольствие смотреть на его штучки!
— Я умею вызывать цуна́ми, гром, молнии, снег и ветер! — продолжал дядя Сеня. — Хотите, вызову вьюгу?
— Хотим-хотим! — закричали мы. Нам было известно, что на улице пуржит с утра, но всё равно интересно.
Дядя Сеня сделал таинственное лицо, потушил в комнате свет и забормотал колдовские слова злой волшебницы Гинге́мы из сказки об Изумрудном городе:
— Сусáка, масáка, лэ́ма, рэ́ма, гэ́ма! Буридо́, фуридо́, сэ́ма, пэ́ма, фэ́ма, — и вдруг резким движением распахнул приспущенные шторы.
На улице в сиреневых сумерках кружилась лёгкая вьюга. Прямо за окном танцевал хоровод сверкающих снежинок. Ветви деревьев были похожи на хрустальные струи застывшего дождя. Было так красиво, что дыхание застывало в горле. Я раньше никогда не видела подобного чуда и подумала: «А может быть, дядя Сеня и вправду немного волшебник?»
Он взял с полки новогоднюю свечку, поднёс к ней зажигалку, и оранжевый язычок огня радостно запрыгал у него в руках.
— Я научился у Рахат-Лукума вызывать не только природные катаклизмы, но и тени зверей из тайги и джунглей, — сказал дядя Сеня. — Сусака, масака!
И прямо на стене мы увидели забавного зайчонка! Уши его шевелились, а нос смешно подёргивался. Зайчонок оглянулся, взмахнул хвостиком и — раз! — нырнул в темноту. А вместо него появился волк с открытой пастью, но совсем без зубов.
— Буридо, фуридо!
Дядя Сеня сложил вместе руки, свесил ладони, и волк исчез. Вместо него на стене возникла важная птица с хохолком на макушке и длинной шеей. Несколько движений пальцами — и птица превратилась в жирафа!
Лёшка от удивления не мог закрыть рот и, когда зажгли свет, выдохнул:
— Ещё!
Дядя Сеня немного подумал, взял Лёшкиного клоуна, и игрушка ожила. Она поздоровалась с нами и показала несколько цирковых номеров. Потом дядя Сеня объявил антра́кт и вытер пот со лба.
Лёшка протянул к клоуну руки:
— Хочу папу!
Дядя Сеня почему-то сильно смутился:
— Не такой уж я волшебник…
— Лёшка так называет клоуна, — объяснила я.
— Вот как?
Дядя Сеня выглядел каким-то растерянным. Тут за Лёшкой пришла его мама. Олег тоже пошёл домой.
Когда взрослые пили чай на кухне, я на цыпочках прошла в туалет и нечаянно подслушала разговор. Дядя Сеня сказал:
— Я сделал предложение.
— Не рано ли? — тихо спросила мама.
Какое ещё предложение? Он, что, помогает кому-то учить уроки по русскому языку?
Перед сном дядя Сеня зашёл ко мне. На языке у меня вертелся вопрос об уроках, но я прикусила язык вместе с вопросом и попросила рассказать сказку. Я знала, что недавно дядя Сеня написал новую историю. Иногда он посылает свои сказки в детские журналы.
— Хорошо, — согласился он. — Слушай. Жил один человек. Он был весёлый, его все любили, но не принимали всерьёз и за глаза называли неудачником. Пока и мы его так условно назовём. Неудачнику всё время казалось, что вот-вот наступит чудо и ему крупно повезёт — но не везло. Он пытался строить города, писать стихи — ничего не получалось. Однажды неудачник увидел чудесный сон. Снилось ему, что он очутился в коридоре, ведущем в огромный зал с множеством свечей. Вдруг мимо него прошелестели шаги нескольких человек и что-то, тихо звякнув, упало ему на ногу. Неудачник нагнулся и поднял обыкновенный дверной ключ…
Высокая женщина в длинном плаще, затканном звёздами, села на красивый трон и кивнула головой. Тотчас к ней подбежали крошечные мальчики и девочки, тоже в звёздных плащах и такие тоненькие, что казались прозрачными.
— Что вы мне сегодня расскажете, дети снов? — спросила высокая женщина.
— О, великая Фея ночи! — зазвенел серебряный голосок. — Сегодня я работаю в этом доме и придумываю сны для одного поэта. Он целый день ловил за хвост строку для стихотворения. Так и заснул, бедняга. Эта строка придёт к нему во сне. Вот она: «А ключ от счастья есть в твоей руке».
Остальные тоже стали по очереди рассказывать свои планы, но неудачник больше ничего не слышал. Маленький ключ от счастья поблёскивал на его ладони — надо было только найти дверь. И вдруг она возникла перед ним! Неудачник вставил ключ в замочную скважину, и дверь тихо отворилась. Он очутился в комнате, где носился ветер, летали обрывки облаков и бумаги. Мелькали розы, мимозы, морозы… За столом сидел человек. Он спал, уронив на стол усталую голову. Перед ним лежал лист бумаги с неоконченным стихотворением. Неудачник поймал несколько пролетавших мимо строк. Это были будущие стихи. Они ему понравились. «Вот здо́рово! — обрадовался неудач ник. — Теперь я смогу приходить сюда каждую ночь, брать эти стихи и отдавать в газету. Ведь их ещё никто не написал. Может быть, они так и не приснятся поэту. А я смогу стать знаменитым». Но он тут же устыдился этих мыслей.
Вдруг перед ним возникла ещё одна дверь. Её он тоже открыл и увидел, что вся она завалена рулонами планов и чертежей. Здесь спал архитектор. Ночной ветер, влетевший в распахнутую форточку, поднял в воздух пока не созданный проект города будущего — прекрасного, как мечта. «Вот если бы я мог сейчас забрать эту мечту с собой», — снова подумал неудачник. Но опять пересилил себя. Перед ним открывались всё новые и новые двери. И везде он видел сны, сотканные из желаний и мыслей. Не всегда мечты были светлыми и красивыми. Были здесь и обыкновенные мечты обыкновенных людей о новой квартире и даче, а были и вовсе ничтожные мышки-мыслишки.
Но вот и последняя дверь. Комната была полна тихих вздохов, детского лепета и печального смеха. На кровати спал маленький мальчик. Он беспокойно шевельнулся во сне и прошептал: «Папа». Неудачник вдруг подумал, что никто не называл его так. В глубине комнаты стояла ещё одна кровать. Там спала молодая женщина и кротко улыбалась чему-то хорошему во сне. Неудачник залюбовался её милым лицом.
Он сидел в этой комнате, пока не рассвело. Неудачнику не хотелось уходить. Ему было хорошо и спокойно. Но следовало вернуть ключ. Должно быть, дети снов сбились с ног в его поисках. Он в последний раз с сожалением взглянул на женщину и мальчика и пошёл обратно. Когда неудачник вернулся в огромный зал, его встретила Фея ночи. «Я всё видела, — сказала она, — и знаю, что вы, хоть и неудачник, но человек, в общем-то, неплохой. Сегодня у нас экзамен. Дети снов придумывают сны, способные перевернуть человеку жизнь. Дитя вашего последнего сна получит за этот сон пятёрку. Оно очень хотело, чтобы вы нашли своё счастье. Ведь главное счастье — быть кому-то нужным. А слава призрачна, тем более если она вам не принадлежит».
«Но ведь и они — женщина и мальчик — не мои», — грустно сказал неудачник. «У мальчика нет папы», — возразила Фея и исчезла. Неудачник проснулся. Наступало утро, первые лучи солнца уже скользили по розовым рассветным крышам домов. Он надел свой самый красивый костюм и отправился в соседний подъезд. Когда дверь комнаты скрипнула, мальчик сел на кровати. Он посмотрел на неудачника, засмеялся и сказал: «Я знал, что ты придёшь. Я видел тебя во сне». Так неудачник навсегда остался в этой комнате. И никто больше не называл его неудачником, потому что он нашёл своё счастье. У него появилось новое имя. Оно ему очень нравилось.
— Какое? — спросила я.
— Папа, — сказал дядя Сеня, помедлив. Потом подоткнул моё одеяло: — Спи.
— Дядя Сеня, а ты кто — удачник?
— Да, я тоже нашёл своё счастье.
— А кому ты помогаешь с предложениями по русскому языку? — всё-таки не удержалась я.
Он сначала немножко удивился, а потом хлопнул себя по лбу и засмеялся.
— Подслушивать нехорошо, любопытная Варварушка! Предложения бывают разные. Можно, например, предложить тебе, Олегу и Лёшке съездить в выходной покататься на санках в парке.
Когда он ушёл, меня вдруг осенило. Какая я глупая! Дядя Сеня просто сделал предложение тёте Ксении, чтобы она вышла за него замуж!
Я хочу стать ходячей добродетелью
Мама спросила, кого я хочу пригласить к себе на день рождения. Я сказала, что Олега и Валерку Коростылёва. Мама сразу заохала:
— Ох, Валентинка! Всё-то ты с мальчишками! Нет чтобы пригласить хороших, культурных девочек! Ох, когда же ты повзрослеешь!
— Вот сегодня и повзрослею, — ответила я. — Ты, мама, что ли забыла: мне ведь уже полных десять лет. А девчонок я не люблю, потому что у них одни разговоры про кукол и про платья, и подарки они дарят неинтересные. К тому же, мамочка, я же не говорю тебе «ох-ох!», когда ты приглашаешь к себе на праздники разных гостей. Они мне, может, тоже не очень нравятся. Тут в кои-то веки случились именины и день рождения одновременно, а я вдруг не имею полного права пригласить лучших друзей. Валерка, между прочим, очень даже культурный. Он, например, в кармане носит чистый носовой платок, а нос вытирает рукавом, чтобы платок не запачкать. Олежка тоже культурный и на мостовую никогда не плюётся, только в урну. А если урны нет, то он лучше в кого-нибудь плюнет, чем засорять плевками улицы родного города.
Маме нечем было возразить. Она ещё немножко поохала и сказала:
— Только, пожалуйста, обещай мне ничего сегодня не творить.
Я вдруг вспомнила, что вчера вырвала из маминого журнала картинки с модными манекенщицами и приклеила им фотографии своего лица. На наших семейных снимках вместо меня появились дырки, но зато на картинках я получилась здо́рово. Одно платье было даже от свадьбы. Мне такие картинки нужны для очень важного дела: я ведь пишу дневник для будущих поколений. Должны же потомки иметь обо мне какое-то представление! Когда мама сказала: «Обещай мне ничего сегодня не творить», я сдуру чуть не призналась про фотографии, но потом вспомнила: это было вчера, а не сегодня!
Со мной часто происходят такие вещи, от которых взрослые злятся. Сначала я не замышляю ничего плохого, а оно вдруг — раз! — и получается. Ну разве я виновата? Но я пообещала маме, что всё будет прекрасно, пусть она не беспокоится. И мама разрешила мне пригласить, кого захочу. Я обрадовалась, побежала на улицу и пригласила, кого увидела: участкового дядю Гришу, незнакомую тётеньку в машине с шофёром и, конечно, Олега с Валеркой Коростылёвым.
В доме у нас вкусно запахло киселём и тортом. Я помогла намазать торт кремом. Мама посы́пала верх толчёными грецкими орехами и написала на нём сладким кофейным маслом, выдавливая его из бумажного конвертика:
«С днём рождения!». Скорлупки от орехов мы вдавили в торт по краям и поставили на них десять тонких разноцветных свечек. Торт получился просто загляденье!
В дверь постучали. Вошла та незнакомая тётенька, которую я пригласила вместе с шофёром — он оказался её мужем. Они познакомились с мамой, и тётенька, протянув перевязанную ленточкой красивую коробку, поздравила меня: «Расти большой и послушной! С днём ангела!» Тут вмешался папа и с усмешкой заявил, что я просто «ходячая доброде́тель», но мама на него шикнула, и он замолчал. Я спросила:
— Что такое добродетель? Раз есть ходячая, то лежачая тоже есть?
Они хором рассмеялись, но не зло, а по-доброму. Тётенька объяснила, что добродетель — это такая штука, которая делает человека хорошим, добрым и честным, и неважно — в каком положении: лежачем, ходячем, плывучем и так далее. Потом гости немного поговорили обо мне и святой Валентине, в память о которой я в день рождения получила своё имя. И мама (по-моему, первый раз в жизни) меня похвалила. Сказала, что я, в сущности, добрый ребёнок. В дверь снова постучали. Зашёл участковый дядя Гриша. Он тоже принёс коробку с лентой. Я хотела предложить гостям сразу же съесть весь торт без остатка, но они извинились, потому что, оказывается, торопятся, погладили меня по голове и ушли.
Я потащила коробки в комнату. Это были два торта! Один «Птичье молоко», я его раньше пробовала, он ужасно вкусный! А второй весь в голубых и розовых цветочках и узорах. Я не выдержала и съела самый маленький цветок — он был воздушный, масляный и с ягодкой внутри.
Пришёл дядя Сеня и прогудел с порога:
— Без приглашения на день рождения, простите за вТОРТжение!
Дядя Сеня смешной, ему каждый раз нужно приглашение, хотя он прекрасно знает, что я его всегда больше всех жду. И тоже протянул мне коробку с тортом! У меня праздник ещё не начался, а я уже была с ног до головы завалена тортами.
Когда явились остальные гости — Валерка и Олег, оказалось, что мама успела всё расставить на столе, а на нашем самодельном торте уже горели десять свечей. Все встали вокруг стола и спели мне «Пусть бегут неуклюже…» Я потушила свечи, и мы принялись пробовать торты. Все они были такими вкусными, что можно было спокойно умереть от восторга.
Потом взрослые ушли в кухню пить чай, и мы остались одни. Сначала мы придумали игру «в культурных». Потом вспомнили нашу старую — «в кандидатов-депутатов», ведь скоро опять выборы. А Валерка изобрёл ещё интереснее — «в культурных депутатов». Мы кланялись друг перед другом и говорили разные обещания для народа. Олежка нацепил на вилку кусок торта, будто это микрофон, и важно заявил:
— Имею честь произнести речь, чтобы людям жилось хорошо. Обещаю всем бесплатно раздать разные ценные вклады. Особенно мне, Валентинке и Валерке. Пожалуйста, на здоровье, извините за помарки в докладе.
Мы ужасно развеселились, а Олежка низко нам поклонился и при этом смахнул на пол чашку с киселём. Он испугался, хотя чашка совсем не разбилась, а только немножко треснула, и кинулся из комнаты за тряпкой. Я не очень люблю кисель, он похож на сладкие сопли и безумно скользкий. Торопясь, Олег поскользнулся, растянулся и смешно забарахтался на полу. Валерка хотел ему помочь и тоже упал. Я чуть не лопнула от смеха!
И вдруг подумала о катке. А что, если…
В голове у меня забили торжественные барабанчики, и я закричала мальчишкам: «Кисельный каток! Ура!!!» — и вылила на пол весь кисель!
Мы включили громкую музыку и катались вовсю, а каток на линолеуме был как всамделишный! Вот это игра так игра! Особенно здо́рово получалось у меня. Я выделывала восьмёрки в тапочках не хуже, чем на настоящих коньках! Мальчишки то и дело падали и всё в комнате пороняли, но, к счастью, из-за музыки ничего не было слышно. Всё вокруг стало сладким и липким. У нас даже волосы слиплись, и я смастерила Валерке причёску индейского племени ироке́зов!
Мы катались долго, я уже хотела сбегать за шваброй, чтобы всё быстренько убрать, но тут открылась дверь и появился папа. Он нёс в руках что-то большое и поэтому не увидел катка. Папа грохнулся, еле-еле успев в последнюю секунду поставить это большое на стол, и стал громко кричать. Из кухни прибежали мама и дядя Сеня, кинулись папу поднимать и, конечно, тоже упали, ведь взрослые быстро отвыкают от коньков… Началась такая куча-мала́, что если бы я не оцепенела от страха, то уж веселья-то мне точно хватило бы на целый год вперёд!
Я смотрела на эту кутерьму, как в игре «замри-отомри», но потом поняла: то большое, что нёс папа, оказалось аквариумом! Я ведь давно уже просила папу купить мне рыбок… Вода и рыбки выплеснулись на пол, и, отмерев, я побежала в кухню, налила в банку воды и бросилась спасать рыбок, которые весело прыгали в киселе вместе с остальными куча-мали́стами. А когда взрослые кое-как встали и, ругаясь, пошли отмываться, я взяла швабру и мы с Олегом подтёрли полы. Мама по очереди отмывала меня и мальчишек и чистила их одежду. Папа хотел поскандалить, поскольку он пострадал больше всех: у него, кажется, немножко сломалась рука, но потом не стал. Дядя Сеня его уговорил, и у папы скоро всё прошло.
Гости разошлись. Мы с мамой ещё раз помыли полы и убрали посуду. Потом сели на кухне и молча попили чай с успокоительными травками.
Я сказала:
— Мамочка, чес-слово, я не виновата… Как-то случайно получилось…
— Если бы ты знала, как я устаю от твоих случайностей, — вздохнула мама.
Глаза у неё были такие печальные и усталые, что я заплакала.
— А что тебе подарили? — спросила мама добрым голосом.
Я сразу вспомнила: меня же ещё ждут подарки! — и бросилась в комнату.
Дядя Сеня, кроме торта, подарил мне новый мобильный телефон, Валерка — толстую книгу про Гулливе́ра с красивыми картинками, а Олег — коробку конфет и настоящую морскую раковину! Мы с мамой по очереди прижимали раковину к ушам и слушали ветер, который в ней живёт…
Когда мама пошла спать, я встала с постели и на цыпочках подошла к окну. Вокруг расстилался ночной город. Мигали и гасли огни. Было темно, и я до боли в глазах вглядывалась в густую синеву воздуха: не пролетает ли где-нибудь рядом мой ангел? Ему обязательно нужно хорошо повлиять на меня, чтобы мама не уставала от моих случайностей. Если сильно-сильно постараться, то можно стать как ходячая добродетель. Ангел тогда будет добродетель летучая. Я, возможно, пойду в какой-нибудь кружок вышивания.
И даже не один раз. Я так постояла и спохватилась, что ангел ничего не ел. Впрочем, едят ли ангелы? Я не стала долго раздумывать, пробралась в кухню и отрезала по кусочку от каждого торта (мы ни один до конца не съели). Захочет ангел поесть — залетит в форточку.
Стыдно признаться, но день рождения мне понравился. Каток был весёлый, подарки классные. Особенно понравилась раковина. Я внимательно её рассмотрела. Она была закручена красивой спиралькой, а внутри немножко оранжевая, перламу́тровая и переливчатая, как бензин в луже. Наверное, в ней раньше жила отше́льница-улитка или устрица и собирала в морской тишине свой жемчуг. Я прижала раковину к уху и закрыла глаза. Сразу показалось, что я брожу по ветру и морю, а в море среди прозрачных волн носятся стаи селёдок, солёных и стройных, как сабли…
Я положила раковину на подоконник рядом с кусочками тортов, чтобы ангел тоже поздоровался с морским ветром. А ещё написала открытку: «Дорогой ангел! Поздравляю тебя со всеми праздниками! Желаю здоровья, счастья в культурной и личной жизни и чтобы я когда-нибудь с твоей помощью стала добродетелью — пусть тебе за меня не будет стыдно! Навсегда твоя Валентинка».
Система ценностей
В конце марта закапало с крыш. На карнизах повисли длинные прозрачные сосульки — настоящий музей сосулек! Мы с Олегом сбивали самые длинные и пробовали драться на них, как на шпагах, но они очень быстро разбивались. Зато если посмотреть сквозь сосульку на солнце, оно разбрызгивается вокруг и делается белым-белым, с золотой точкой посередине. И кажется, что ты находишься в ледяных черто́гах Снежной Королевы, где бродит Кай с замороженным сердцем и слышится зовущий его голосок маленькой Герды… Это ужасно красиво и грустно, и невозможно оторвать глаз. Я бы за одну сосульку отдала все деньги мира.
Когда я рассказала об этом дяде Сене, он произнёс задумчивым голосом:
— Да… У детей совсем другая система ценностей.
А после обеда у меня страшно разболелся зуб. Он ныл не переставая и словно укорял меня за то, что я хрустела на нём студёной сосулькой. Дядя Сеня предложил отвести меня в больницу, но я отказалась идти к врачу. Спасибочки! Пусть дядя Сеня сам туда сколько хочет ходит.
Маленький Лёшка вместо «ж» говорит «з». Мы с Олегом его поддразниваем и просим сказать: «Жирная жаба жевала жука». У него это получается смешно: «Зырная заба зевала зука». Так вот, когда я подумаю о кабинете зубного врача и вспомню страшные блестящие инструменты, мне хочется сказать «зуз-з-зассие инструменты». От этого зуб ещё больше начинает ныть.
— Слушай, — радостно зашептал Олег, — я придумал! Давай сами попробуем твой зуб выдернуть!
— Придумывай себе! Даже если ты меня за зуб к двери привяжешь, я всё равно не дёрнусь!
— Да не к двери! У моего соседа дяди Феди есть собака, злющая такая. Породистая. Кажется, овчарка. Медалистка. Я твой зуб крепко-накрепко привяжу толстой леской к чему-нибудь во дворе и попрошу дядю Федю спустить на тебя собаку. Тогда ты уж точно дёрнешься, и зуб сразу вырвется!
— А собака?
— Её дядя Федя сразу же отзовёт.
Олег побежал уговаривать соседа, а я начала делать зарядку, чтобы отвлечься от зуба. И вот мы вышли во двор. Я увидела огромную овчарку, рыжую и высокую, почти с телёнка! Её поводок был натянут, как струна, а на другом конце поводка болтался толстый весёлый дяденька.
Олег зацепил и несколько раз обмотал зуб леской, завязал три узелка и закрепил на одной из штакетин детской площадки. Все приготовились, дядя Федя крикнул: «Фас!», и собака, рыча, устремилась… за Олегом! Он мчался так, что пятки сверкали! Когда она уже почти схватила Олега за ногу, он взлетел на крышу детского домика в песочнице. Овчарка гулко залаяла, толстый хозяин принялся её зазывать и уговаривать, а Олег трясся от страха и тряс весь домик. Собака высоко подпрыгнула, снова пытаясь ухватить Олега за ногу, и ей это почти удалось. Тогда я не выдержала и тоже рванулась к домику. Я пристально посмотрела на собаку и подала руку, как обычно всегда здороваюсь с Мальвой. Овчарка забыла про Олега, дружелюбно тявкнула и подняла лапу. Я пожала огромную собачью лапу и погладила овчарку по рыжей блестящей шкуре, а она стояла и спокойно виляла хвостом.
Подошёл дядя Федя и удивлённо захлопал глазами:
— Как тебе это удаётся?
Я хотела ответить ему, что собаки меня никогда не боятся, и вдруг заметила, что мне стало как-то неудобно во рту. Дядя Федя громко захохотал, и даже Олег на домике сконфуженно захихикал. Оказывается, во рту у меня всё ещё торчала леска, а на её конце висела штакетина! И как только я вспомнила о зубе, он заболел с новой силой.
— Ну тебя, Олег, с твоими экспериментами, — рассердилась я, и мы пошли домой.
Сил терпеть уже не было. Я ныла на пару с зубом и носилась взад-вперёд по комнате. Заглянула мама:
— Завтра же к врачу! Без разговоров!
Мама дала мне выпить лекарство, которое красиво шипит в стакане. Зуб ненадолго перестал болеть. Олег сказал, что для поддержки духа тоже пойдёт со мной в больницу.
— А школа? — спросила мама.
— Школа не волк, в лес не убежит, — заявил Олег.
Мы шли в больницу, и он советовал мне сложить в кармане кукиш, когда зуб будут выдирать:
— Это всегда действует. Сто пудов.
Олег зашёл со мной в кабинет. Я посмотрела на блестящие инструменты и разные штучки, разложенные на столике возле кресла, и у меня «з-зутко заз-зудилось от уз-заса в з-зывоте». Доктор в белом халате велел мне сесть в кресло и спросил Олега:
— А ты зачем зашёл?
Олег тоже не сводил глаз со столика и был весь бледный.
— Я с ней, — кивнул он. — Чтобы не страшно, — и тихонько показал мне кукиш. Я вспомнила и сунула руку в карман.
Врач приказал мне открыть рот, постучал по зубу крохотным молотком и спросил:
— Дёргать будем?
Я промолчала. Мне было уже всё равно. Врач набрал в шприц лекарство.
— В каком классе учишься? — вдруг спросил он некоторое время спустя.
— В третьем.
— Ай, молодец!
— На одни пятёрки?
— По-всякому…
— Ты у мамы одна?
— Нет, есть ещё папа и Мурзик. Ой, чуть не забыла — и сестрёнка Анжелика.
Врач засмеялся и велел мне снова открыть рот. Он сообщил, что у него тоже есть дочка. Только она первоклассница. И тут во рту у меня сделалось громкое «кра-р-рак!», и голова дёрнулась. Вдруг сзади послышался крик. Это Олег орал.
— Вот и всё, — весело сказал доктор, — делов-то куча! — и повернулся к Олегу: — А вы, молодой человек, чего так вопили?
— Страшно было, — признался Олег.
Врач снова засмеялся и выписал две справки — мне и Олегу. На моей — что я была на приёме у стомато́лога, а на Олежкиной — по уважительной причине. И ещё он подарил мне на память завёрнутый в бумажку зуб.
Дома я взахлёб рассказывала о больнице и добром докторе, как он нам обоим дал справки. Дядя Сеня сказал, что учителя сегодня, наверное, счастливы — хоть немного от нас отдохнули, и спросил о зубе:
— Теперь не болит?
— Может, болит. Только не у меня, а в бумажке.
Я достала зуб из кармана и положила в свою коробку с сокровищами. Дядя Сеня прямо весь исхохотался, вытер глаза платком и заявил, что был абсолютно прав, говоря о различных системах ценностей у детей и взрослых. Я хотела спросить, что это такое, но он опередил меня и сказал:
— Поймёшь, когда вырастешь.
После обеда мы с Олегом отправились гулять. Я похвалилась дыркой во рту перед ребятами на площадке. Валерка Коростылёв сказал:
— Подумаешь, зуб! Я вот захочу — и тоже вырву. А у меня вот есть корешок в банке, похожий на спящего человечка. Я его на даче летом выкопал.
Все закричали: «Покажи!», забыли обо мне и принялись уговаривать Валерку на что-нибудь поменяться. Баночка была маленькая, и корешок в ней маленький, но впрямь как человечек со склонённой головой и скрещёнными ножками! Олежка сбегал домой, принёс бинокль, и мы долго рассматривали спящее существо.
Валерка весь светился от счастья и тараторил:
— Может быть, это вовсе не корешок от растения, а замаскированный инопланетянин. Представитель неизвестной миру разумной цивилизации. И я, конечно, не дурак менять мировую ценность на всякое барахло. Вы мне хоть настоящий танк предлагайте или самолёт…
А меня вдруг осенило! Я помчалась домой, достала из коробки с сокровищами завёрнутый в бумажку зуб и прибежала обратно. У меня в животе снова «зузуз-з-зало», только не от страха, а от радости. Потому что я знала: от такого-то обмена, который я предложу, Валерка ни за что не откажется. Я медленно прохаживалась возле столпившихся у банки ребят и равнодушно посвистывала. Наконец, они заметили моё странное поведение. Я начала как бы от нечего делать подбрасывать на ладони бумажку с зубом.
— Покажи, что это у тебя, — заинтересовался Валерка.
— Да так, ничего… Зуб людоеда. Мне его врач подарил, — сказала я и увидела, как у Олега вытянулось лицо.
— Врёшь, — задохнулся от зависти Валерка.
— А чего мне врать. Вон Олег подтвердит. Он со мной ходил. Людоед этим зубом, знаешь, сколько людей слопал? Врач хотел зуб в музей отдать, но я выпросила.
Валерка повернулся к Олегу:
— Она не врёт?
Олег кивнул головой. Понять можно было по-разному, но Валерка понял именно так, как нужно. Как я и ожидала, он стал уговаривать меня обменять людоедский зуб на корешок. Я сначала отказывалась для вида, потом будто бы заколебалась. Валерка заметил это и сказал, что добавит к корешку диск с классными играми. Я неохотно согласилась и показала зуб издали, добавив, что отдам его вечером. Надо было закрепить Валеркин интерес. К тому же мне самой было немного жаль расставаться с зубом.
Рядом с нашим домом строится новый дом. Строители как раз ушли, и мы забрались туда играть. Здесь было здо́рово! В некоторых местах даже не было настоящего пола, лежали одни доски. Мы играли-играли, прыгали-прыгали и нашли такую комнату, где вместо пола ничего не было. Ничего — как после вырванного зуба. Внизу виднелось только перекрытие четвёртого, предпоследнего этажа. Мы стояли на пороге, а казалось, что высоко-высоко. Кто-то предложил перекинуть к окну три длинные доски, лежащие в коридоре, пройти по ним, как по мостику, и поглядеть сверху на город.
Смотреть на город из оконного проёма совсем не то, что с балкона. Это в сто раз опаснее, поэтому во столько же раз интереснее. Город лежал как на ладони. Мне почему-то ужасно захотелось прыгнуть с высоты. Казалось, не упаду, а полечу, как птица! Я думала об этом, думала и неожиданно обнаружила, что осталась в проёме совсем одна. Остальные уже вернулись по доскам к порогу и звали меня. Только я собралась ступить на доски, как они покачнулись, соскользнули и рухнули вниз! Мальчишки сначала оцепенели на пороге, потом Олег закричал:
— Держись! Не смотри вниз!
Но мои глаза притягивала земля. Я не смогла удержаться и увидела маленького дядю Сеню с крошечным Лёшкой. Дядя Сеня замахал руками, оставил Лёшку и побежал в дом, а малыш стоял, запрокинув голову, и кричал мне:
— Дерзись!
В это время Валерка тоже крикнул:
«Поберегись!» — и перекинул в проём доску.
— Ни за что не пойду! — твёрдо сказала я.
Тогда Валерка ступил на доску, проверяя её прочность, и храбро шагнул ко мне… Он шёл, раскачиваясь и балансируя руками. Ребята замерли, и стало так тихо, что мы услышали, как в глубине дома дядя Сеня торопливо бежит по лестнице. Валерка дошёл до меня, обхватил меня сзади и шепнул:
— Не бойся! Это легко!
И мы тронулись в путь. Мне показалось, что прошла целая вечность. Но всё на свете когда-нибудь проходит, и я упала на пороге в дяди-Сенины руки. Он ощупал меня, будто не веря, что я живая, а потом прислонился к стене и вытер рукавом пот со лба.
Мы спустились по лестнице и вышли из дома. Ноги меня не слушались, путались и дрожали. Когда за нами захлопнулась дверь подъезда нового дома, дядя Сеня вдруг повернулся и заорал так, что мальчишки чуть не свалились один на другого, как игрушечные солдатики. Я никогда не слышала такого крика от дяди Сени.
— Если я! Ещё раз! Кого-нибудь! Здесь! Увижу! — орал он. — То ноги! Выдерну!!!
И он часто задышал и сел на скамейку. Мы стояли ужасно виноватые, а рядом с дядей Сеней сидел Лёшка и тоже строго на нас поглядывал. Дядя Сеня достал сигарету, закурил и посмотрел на нас уже не так сердито.
— А ты смелый мальчик, — сказал он Валерке. — Как ты на такое решился?
— Просто, — потупился Валерка. — Она же девочка.
А потом помолчал и добавил:
— И у неё остался мой зуб людоеда.
Серебряные эльфы
Я люблю, когда мы с мамой сидим вечером на диване в моей комнате. На столе горит жёлтый ночник. На стенах качаются наши длинные тени, похожие на красивых доверчивых жирафов. Мы поём русские народные песни. В груди у меня становится торжественно и тесно, будто открывается клетка, из которой выпускают волнистых попугайчиков.
Из-за острова на стрежень, На простор речной волны Выплывают расписные Стеньки Разина челны…Когда я услышала эту песню впервые, я целый день ходила как больная, так жалко мне было бедную персидскую княжну. Ложась спать, я тихонько пела и плакала, но потом придумала, что в неё влюбился водяной царь. Он превратил её обыкновенные человечьи ноги в прекрасный рыбий хвост, и княжна стала русалкой. Мне сразу сделалось легче. Я уже спокойно допела песню до конца, зная, как всё на самом деле произошло. С тех пор я всегда думаю об этом, когда пою. Папа говорит, что в силу своей впечатлительности я вхожу в образ всякого, о ком получаю информацию. Но это совсем не так. Я же не воображала себя Робинзо́ном Кру́зо, читая о нём книгу, а тем более людоедкой из племени Пятницы.
Я знаю, что Волга впадает в Каспийское море. Наверное, княжна-русалка тоже впала в море или даже в океан. Иногда мне нравится мечтать, что русалка — это я. У меня длинные, как водоросли, волосы и ресницы, они волочатся по стеклянному полу водяного дворца, а хвост красивый, как у гуппи, но гораздо больше и сильнее. Им я отбиваюсь от врагов. Я катаюсь на чудесных морских коньках, а потом кормлю их подводным овсом.
Дверь в кухню была открыта, и я услышала, как разговаривают мама и Анастасия Павловна. Соседка приглашала нас на праздник Пасхи, маму с папой и меня, потому что я красиво пою. От радости я даже простила её за подзатыльники, которые она закатила мне и Олежке, когда мы хотели подработать мойщиками машин и тренировались из велосипедного насоса на её окнах. Мы же думали, что её нет дома.
Анастасия Павловна ушла, и папа сказал:
— Великое терпение у этой женщины, но я бы не хотел брать ребёнка для ублажения её гостей.
Мама возразила:
— Ты несправедлив. В последнее время в дневнике дочки нет замечаний.
Стоя за дверью, я разволновалась, потому что недавно вырвала из дневника лист с замечанием.
Мне прочли лекцию о поведении в гостях, хотя я знаю наизусть, куда класть салфетку и локти, как пользоваться столовыми приборами и когда говорить «пожалуйста», «спасибо». Мама достала из шкафа моё праздничное платье с длинными рукавами в резиночку… Я давно со страхом ждала этого момента. Месяц назад, когда мы с Олегом играли в звездочётов, я срезала с платья все красивые золотые звёздочки. Конечно, мама подняла жуткий крик, будто её режут ржавым ножом. Я до сих пор удивляюсь, почему не прибежал сосед, участковый дядя Гриша. Правильно говорит папа, что полиция порой пренебрегает своими обязанностями.
Мама еле успокоилась. Она ведь не знала, как нам пригодились звёзды. Они предсказали всем судьбу, и маме тоже. По звёздам вышло, что мама проживёт триста лет. Мы с Олегом всем нагадали счастливое будущее. Мама твёрдо сказала, что оставит меня дома. Но потом наша соседка Оля уговорила её взять меня на праздник. Когда родители куда-нибудь уходят, Оля с гораздо бо́льшим удовольствием остаётся с моей сестрёнкой, чем со мной. Наверное, она испугалась составить мне компанию, ведь «Валентинку опасно оставлять без присмотра, а оставаться с нею — опаснее вдвойне» — так уверяют взрослые. А потом они с мамой нашили на платье вместо звёздочек дурацкие розовые бантики.
На ночь я хорошенько помолилась, чтобы Бог наставил меня на путь истинный. Я просила у него правильной дороги на завтрашний день. А взамен на всякий случай пообещала, что скоплю денег, которые мне иногда дают на мороженое, и куплю ему свечек. Ведь «никому ничего не даётся даром» — так утверждает папа.
Утром все целовали меня и твердили: «Христос воскресе!» Я отвечала: «Воистину» — и тоже всех целовала, даже противно пахнущую духами соседку Олю. Я не находила себе места от ожидания праздничного вечера и, разволновавшись, съела невкусные варёные яйца, целых три штуки. Правда, они были очень красивые: красное, жёлтое и зелёное, будто их снесли необыкновенного цвета куры.
Мы живём на пятом этаже, а Анастасия Павловна на первом. И вот мама с папой взяли меня за руки, и мы спустились в гости. В прихожей было много народу. Гости выстраивались в очередь к мужу Анастасии Павловны Григорию Ильичу, который говорил: «Христос воскресе!» и целовал всех как заведённый. В комнате уже был накрыт длинный нарядный стол. Стояли бутылки с цветными этикетками, белели пышные головки куличей, блестела какая-то перламутровая рыбина со снятой вместе со скальпом кожей. Из большого блюда торчали прыщавые петушиные ноги в бумажных манжетах. Чудесно пахло огурцами, апельсинами и фиолетовыми цветами, которые грозовым облачком возвышались в высокой вазе над столом. И вдруг… Мои глаза себе не поверили! На узкой тарелке я увидела лежащих рядком, плотно прижатых друг к другу маленьких серебряных рыбок. Их называют тугунки́. Когда мы были на реке Лене, я видела стайки тугунков в прозрачной воде. Они лежали на тарелке, как крошечные серебряные эльфы из свиты княжны-русалки, прекрасные и беззащитные, и смотрели на меня круглыми живыми глазками! Я поняла, что рыбки ещё находятся в зимней спячке, а вовсе не мертвы и скоро совсем проснутся. Даже перестала прислушиваться к разговору старших, потому что всё время думала о рыбках, уснувших и не успевших уплыть от рыбаков в море.
Мама тихонько наступила мне на ногу и шепнула на ухо:
— Прекрати поедать стол глазами!
Я сразу вернулась с моря на землю и заволновалась, что скоро прожорливые гости уничтожат рыбок. За стол меня посадили удачно — прямо напротив тугунков. Пока гости с плохо скрываемой жадностью раздирали на части перламутровую рыбину и хрустели петушиными костями, я поблагодарила Бога за то, что он дал мне платье с длинными рукавами в резиночку, и принялась одну за другой прятать рыбок в рукава. Делать это было нелегко, потому что мама время от времени спохватывалась и следила за мной.
У меня, наверное, был очень сосредоточенный вид, потому что она с подозрением спросила, всё ли нормально. Я вспомнила, что мною руководит Бог и, когда соседка справа недовольно заметила, что я роняю рыбок ей на платье, от волнения ответила:
— Спасибо.
Я ничего не ела, поскольку спасение эльфов забирало всё моё время, и вдруг услышала, как Анастасия Павловна сообщила, что дитя с голосом Роберти́но Лорéтти (интересно, кто это такой?) исполнит сейчас песню для гостей. Все захлопали и закричали:
— Просим! Просим!
Я оглянулась в поисках удивительного ребёнка и увидела, что все смотрят на меня. Чьи-то могучие руки подхватили меня под мышки и поставили на стул. Терпеть не могу, когда приходится стоять, как памятник! Любопытные взгляды пронзали меня насквозь. Я больше всего на свете боялась, что сквозь оборки рукавов видны мои серебряные эльфы. Крепко прижав руки к бокам, я дрожащим голосом запела пасхальную песню. Этой песне меня научила бабушка. Я вспомнила бабушкину клумбу во дворе, где растут самые красивые в мире анютины глазки, и вдруг забыла, где нахожусь. Я пела и думала о распятом Христе. Мне тоже хотелось принять мучения за всё человечество. Стало так жалко бабушку, Христа и себя, что я даже немного заплакала от жалости.
Песня заканчивалась. Я сложила руки, как в молитве, и тут, конечно, случилось то, чего я так боялась. Из рукавов выпорхнули мои серебряные эльфы! Я резко замолчала и, наверное, сразу ослепла от ужаса, потому что ничего больше не могла видеть, кроме несчастных маминых глаз. Папа сделал вид, что высмотрел что-то интересное в окне, и судорожно к нему повернулся.
Анастасия Павловна пребольно ущипнула меня за щеку и сказала сладким голосом:
— Ишь, Василиса Премудрая, крылышками размахалась!
Глаза у неё были злые-презлые. Я поняла, что уже ничего не поправить. А когда я это понимаю, мне становится всё равно. И вдруг я увидела, как один из гостей взял со стола выпавшего эльфа и нахально отправил его себе в рот! Этого уж я не могла стерпеть. В голове у меня будто лопнул пузырь, и в ушах зазвенело. Я начала громко кричать, что взрослые всегда врут, будто жалеют животных и рыб, а на самом деле готовы в любую минуту предательски сожрать их. Пожирание живых существ — почти людоедство… И пока гости сидели и слушали, открыв рты, я проворно успела собрать выпавших тугунков. Тут папа громко сказал: «Хватит!» — и дёрнул меня за руку.
Потом я и не сообразила, как очутилась дома в своей комнате. Я знала, что мне ещё попадёт, но была рада принять мучения за рыбье человечество. Я спасла почти всех эльфов. Они лежали на моей подушке, как капли серебряного дождя, а их грустные глазки смотрели на меня с благодарностью. Я мечтала, как бесстрашно плыву в бурном грохочущем море, а они путаются в моих волосах и ресницах… Мысли незаметно перешли в сон. Сквозь лучи зелёного подводного солнца улыбались мудрые дельфины и коралловые рифы кланялись мне.
Утром, когда я проснулась, на подушке осталось большое жирное пятно. Оно ещё пахло тугунками, со́лоно и остро, как море. Потом пришла мама, поцеловала меня и шепнула на ушко:
— Доброе утро!
У меня стало хорошее настроение. Я рассказала маме, как по-правдашнему плавала во сне, а свита маленьких серебряных эльфов сопровождала меня повсюду, и Стенька Разин тоскливыми глазами смотрел в седые волны из расписного челна. Мама ничего не сказала и ушла. Я думаю, она всё поняла, ведь мною руководил Христос.
Рыбок не было даже под кроватью. Олежка потом сказал, что моя мама их просто выбросила или их съел кот Мурзик. Но я никогда этому не поверю. Я знаю, что серебряные эльфы не могли долго со мной оставаться. Они потихоньку уплыли через канализацию и резвятся теперь в солнечных волнах. Папа всегда говорит, что вся наша канализация выливается в Мировой океан.
Волшебное зеркало
В мае — и вдруг снег! Иногда такое бывает. Снег был мокрый, липкий и быстро таял. Мы играли на улице в снежки и разбили переднее стекло на машине Григория Ильича, мужа Анастасии Павловны. Это получилось нечаянно. Просто Валерка Коростылёв заявил, что от снежков оно запросто может разбиться, а Олег — что вряд ли. Я тоже полагала, что рыхлые снежки не нарушат цельность стекла. Поэтому мы поспорили с Валеркой на десять щелчков по лбу, что стекло не разобьётся, а он стоял на своём. Мы все прицелились в стекло, кинули, и оно треснуло. Правда, после Валерка признался, что в его снежок, кажется, камешек затесался…
Как всегда, кто-то из взрослых гулял поблизости. Я вообще удивляюсь, почему взрослые так радуются, когда у нас случаются неприятности. Не успели мы убежать, тотчас прискакало человек десять. И все с большим энтузиазмом принялись кричать, что мы испортили в окру́ге имущества на большую сумму и пора прекратить этот разбой среди бела дня. Появился Григорий Ильич и тоже заорал про деньги. Он безжалостно схватил меня и Олега за руки и потащил к моим родителям. Валерка понуро побрёл за нами.
К счастью, родителей не оказалось дома, они ушли на полчаса прогуляться с Анжеликой. Григорий Ильич отпустил наши руки и строго-настрого наказал Валерке сторожить его машину от нас. Он почему-то решил, что именно Валерка ни в чём не виноват. Скоро должна была начаться интересная передача про пришельцев из космоса. Нам хотелось её посмотреть, но нельзя же без всякой подготовки встречаться с родителями. Пусть сначала всё узнают, покричат без нас и успокоятся. Тогда мы и вернёмся домой. Поэтому, обидевшись на Валерку, мы отправились на пустырь, а он пошёл сторожить машину.
На пустыре стоит заброшенный старый дом, мы иногда в нём играем. Летом там очень здо́рово. В гнездах на чердаке живут птичьи детки. Наверное, с чердачного окна удобно наблюдать за летающими объектами. На крыше полно разного хлама: сломанные стулья, куски шифера, ржавые трубы и даже букет выцветших искусственных цветов. Эти цветы неживые, в них нет нежности и запаха. Когда люди умирают, им дарят венки из неживых цветов…
Олег следил за небом, а я бродила по чердаку и перебирала разные вещи. По ним можно узнать, что за люди жили в доме когда-то.
В углу стояли непонятные механизмы. Может, это детали летающих тарелок? Странно: почему инопланетяне летают на какой-то посуде? Они что — не могут изобрести звездолёты поинтереснее? Скорее всего, здесь и находится склад пришельцев!
А хлам набросали нарочно, чтобы никто не догадался. На пустыре ведь мало кто ходит, так где же НЛО остановиться, как не здесь? Я в этом уверилась, когда нашла кресло, похожее на пилотское. А за спинкой колченого стула стоял какой-то длинный и плоский квадратный предмет, покрытый серебря ной краской — явно инопланетный! Лишь я наклонилась, чтобы его взять, как вдруг по чердаку пронёсся испуганный шёпот Олега:
— Валентинка, ты где?
Мне стало жутко, и я пропищала, как мышка:
— Здесь, здесь…
В голове замелькали вопросы: «Что-то с ним случилось? Или со мной? Пищат ли пришельцы? Или они говорят, как нормальные люди?»
Я в ужасе закрыла глаза, услышав шаги и крик Олега:
— Кто это?!
Холод пробежал по спине, а сердце прыгнуло в голову и застучало в ней громко-громко! Олег неожиданно рассмеялся, я не выдержала и бросилась к нему. Пусть хоть какие опыты ставят над нами пришельцы, это не даёт им права сводить нас с ума! Олег стоял и, нервно хихикая, показывал мне на колченогий стул. Вернее, на то, что за ним стояло. Плоский предмет, с обратной стороны принятый мной за инопланетную штучку, был обыкновенным зеркалом! Поэтому меня и не было видно, ведь в нём отражался лишь хлам чердака. Я вытерла зеркало рукавом куртки. Немудрено, что Олег спутал с космическим отражением собственное. Зеркало оказалось не простым. Всё покрытое изнутри тонкими, как паутинки, трещинками, оно вдруг показалось мне живым и сказочным. Может, даже говорящим. Отражение в нём возникало не сразу, а как бы издали, из загадочной мерцающей глубины, будто давным-давно жило в нём. Мы, как зачарованные, смотрели в волшебное зеркало. Олег сказал, что оно несомненно инопланетное. Только пришельцы оставили его здесь очень давно.
Потихоньку начало темнеть. Стало довольно холодно. Мы взяли с собой зеркало, спустились с чердака и поплелись навстречу скандалу. Валерка до сих пор сидел в машине. Он, видимо уснул, поэтому нам была видна только его согнутая спина. Мы вспомнили о Валеркином предательстве. Он ведь так и не признался, что кинул в стекло камешком вместо снежка.
Олег громко закричал:
— Эй, вставай! Мы машину грабить пришли, а ты дрыхнешь! Выходи, подлый трус!
Тут раздалось какое-то злобное рычание, спина разогнулась и… Мы дали такого стрекача, что, наверное, побили все рекорды знаменитых спортсменов-бегунщиков! Оказывается, в машине сидел вовсе не Валерка, а Григорий Ильич! Вдогонку нам понёсся совершенно неприличный вопль, словно человека по меньшей мере схватили людоеды и уже жарят на костре.
Олег мчался впереди, как птица, выставив перед собой зеркало, а я за ним. Пусть бы лучше мы убегали от инопланетян, чем от собственных родителей, которых призвал своими воплями Григорий Ильич. Мы почему-то бежали к пустырю, хотя до старого дома довольно далеко, а на чистом месте нам негде было спрятаться. Когда преследователи уже показались из-за последнего дома, Олег в отчаянии плюхнулся в небольшую ямку и потянул за собой меня. Мы прикрыли головы зеркалом, зажмурили глаза и приготовились к худшему. Родители остановились совсем близко от нас.
— Что такое? — сказал папа. — Где эти обормоты? Я же только что отчётливо их видел. Спрятаться тут негде…
— Ваши дети способны на всё! — снова заверещал Григорий Ильич. — Я не удивлюсь, если у них есть шапка-невидимка и они по ночам грабят банки!
Взрослые еще немного потоптались на месте и ушли. Наши куртки и джинсы испачкались, пока мы лежали в грязной ямке, руки замёрзли, но мы не обращали внимания на такие мелочи. Зеркало — оно действительно волшебное!
Олег попросил меня ещё немного полежать за зеркалом, а сам отбежал подальше и крикнул:
— Алло! Тебя нет — один пустырь!
Волшебное зеркало надёжно спрятало нас за отражением пустыря.
Домой идти не хотелось. Нас там не ждали радость и счастливое детство. Мы медленно шли к старому дому. Очевидно, это наш последний приют. Одно из двух: или нас заберут к себе инопланетяне, или мы здесь состаримся и умрём, подарив друг другу на прощание неживые цветы. Мы поднялись по скрипучей лестнице на чердак и, чтобы поменьше мёрзнуть, сели вдвоем в тесное кресло пилота. Олег поставил на колченогий стул волшебное зеркало.
Стало тихо, сумрачно и немножко страшно. Из зеркальной глубины выплыли два лица — тонкие и большеглазые, как иконы. Трудно было поверить, что это наши лица: они словно удлинились и окрасились сумерками в бледно-сиреневый цвет. Кожа казалась прохладной, матовой и по-инопланетному светилась изнутри. Рядом с моим мерцало лицо неземного мальчика, очень похожего на Олега. Но глаза его были огромными, а волосы ещё более золотистыми, чем обычно. Он смотрел на меня, а я на него. Наши взгляды перекрестились и запутались в зеркальной паутине трещин. За отражениями лиц смутно виднелось вечернее небо в еле заметных крапинах звёзд.
Вдруг послышалась красивая неземная музыка. Я улыбнулась инопланетному мальчику и взяла его за руку. Мы тихо закружились по лунной чердачной дорожке, взметая серебристую звёздную пыль. Сиреневые неживые цветы кукольно качали в такт музыке грустными головками… Мы танцевали целую вечность. До тех пор, пока сквозь миллионы космических лет не донёсся Валеркин крик:
— Вон они! Я их в зеркало вижу!
Меня подхватили тёплые папины руки:
— Доча, просыпайся! Господи, да они же совсем замёрзли!
Всхлипнув, исчезла чудесная музыка, пропал инопланетный мальчик. Я вдруг поняла, что сильно устала, проголодалась и хочу домой. Папа понёс меня вниз по чердачной лестнице, а сзади шли Валерка и Олег. Дёргая за мой рукав, Валерка шептал:
— Эх вы, дураки! Зря боялись — я же сознался! А я-то видел НЛО-шную передачу, а вы-то нет! А моя мама купила стаканы из небьющегося стекла — шесть штук! Спорим, что они разобьются?!
Вендетта
В большой комнате играет музыка, слышны голоса взрослых и чей-то смех, похожий на лошадиное ржание. У родителей гости. Я сижу в детской перед зеркалом и думаю: «Почему я такая некрасивая?» У моей мамы глаза тёмные и блестящие, как смородинки на солнце, у папы и сестрёнки Анжелики — светло-карие. А у меня какого-то непонятного цвета: серо-зелёно-жёлтые. Папа говорит, что они собрали весь кошачий спектр.
Вдобавок весной у меня на носу появляются веснушки. Я уже пробовала стирать их ластиком и универсальным пятновыводителем, но ничего не получается. Ленка Сивцева посоветовала мне в упор смотреть на веснушчатых людей и приговаривать про себя: «Веснушки-веснушки, с носа слезайте, на другой полезайте, у меня вас мало, а на нём навалом». Она утверждает, что это самое действенное средство против веснушек. Олег разрешил сколько угодно пробовать на нём любые заклинания, хоть вслух. Ему терять нечего, он ещё конопатее меня. Но всё бесполезно, и Олег говорит, что от судьбы не уйдёшь.
А ещё у меня слишком пухлые губы. Мне всё время приходится поджимать рот. Очень трудно следить за этим, ведь только забудешь, как губы тут же выскакивают. Я не понимаю, зачем женщинам так необходимо красить губы. Некоторые накрасятся так ярко, что становятся похожими на вампиров.
Оказывается, все девочки в нашем классе в кого-нибудь влюблены. Ленка тоже любит одного старшеклассника. Он совсем большой, учится аж в шестом классе. Однажды мы с ней говорили о любви, и она спросила:
— Ты веришь в любовь с первого взгляда?
Я ответила «да», хотя никогда раньше об этом не думала.
Ленка вздохнула и сказала:
— Если любовь с первого взгляда, то со второго — ты уже неравнодушна, с третьего — жить не можешь, а с четвёртого — боготворишь.
Она видела своего шестиклассника восемнадцать раз и говорит, что это последняя стадия взглядов и она уже умирает от любви. Мне почему-то тоже захотелось влюбиться. Не до смерти, конечно, а хотя бы до второго взгляда. На моём веку встречалось много мальчиков, на которых я глядела сотни раз, но никаких стадий не испытывала. Больше всех мне нравится Олежка, но он мой друг, а кто же влюбляется в друзей?
Я долго приглядывалась и выбирала, но так никого и не смогла выбрать. Тогда я решила влюбиться в первого, кого встречу у входа в школу. Им оказался Виссарио́н Васильевич, наш учитель рисования. Я сначала засомневалась, но потом бросила на дорогу денежку и загадала: если выпадет орёл — любовь, если решка — равнодушие. Выпал орёл. Честно говоря, мне совсем не хотелось любить Виссариона Васильевича. Но я ведь сдуру соврала Ленке, что у меня есть одна душераздирающая тайна, связанная с роковой любовью, от которой у людей мороз по коже до пупырышек. И обещала когда-нибудь рассказать об этом.
Если хочешь, чтобы на тебя обратил внимание мужчина, надо навесить на себя как можно больше украшений. Мужчинам нравятся украшения, поэтому они тоже сразу влюбляются. Я взяла мамины янтарные бусы и клипсы и надела их на урок рисования.
Олег увидел меня и закричал:
— Здравствуй, ёлка, Новый год!
Мне захотелось бросить бусы ему в лицо, но прозвенел звонок. К сожалению, Виссарион Васильевич не заметил моей красоты, хотя я весь урок просидела в бусах и со втянутыми губами. К тому же я где-то потеряла одну клипсу и дома очень неудачно соврала маме, что её, очевидно, проглотила Анжелика. Мама устроила страшную панику и потащила сестрёнку в больницу.
А вечером меня допрашивали, и пришлось сознаться, что в пропаже виновата я. Папа ругался. Мама плакала и твердила, что у неё, глядя на меня, опускаются руки. Я поклялась себе, что никогда в жизни не буду брать маминых вещей даже под расстрелом. И вот теперь мне некогда учить уроки, потому что я весь вечер рисую фломастерами на запястье красивый разноцветный браслет. От учительского стола до моей парты довольно большое расстояние, и Виссарион Васильевич вполне может принять этот браслет за настоящий.
Любопытная Ленка каждый день встречает меня и спрашивает про душераздирающую тайну. Мне приходится делать загадочное лицо, а потом я все уроки ломаю голову, какой страшный рок может тяготеть надо мной. Ленка уже знает о моей любви к Виссариону Васильевичу, но ей это известие не показалось душераздирающим. Она по секрету рассказала мне о том, что Наташка Олейник тоже была влюблена в Виссариона Васильевича, но потом он поставил ей по рисованию тройку. Наташку постигло жестокое разочарование, и теперь она любит физрука, потому что по физкультуре у неё одни пятёрки.
Я не знаю, выходить ли мне замуж за Виссариона Васильевича, когда он меня полюбит. Через какое-то время мне будет восемнадцать, и я ума не приложу, как тогда избавиться от Виссариона Васильевича, если он по закону сделает мне предложение пожениться. Мне, наверное, придётся принять гордую неприступную позу, как в книгах, и сказать, что замуж выходят за простых людей, а он — идеал.
А если он вздумает меня поцеловать? Я слышала от девчонок, что если поцелуешься при страстной любви, потом неизбежно нужно жениться. Но взрослые такие странные! Они постоянно противоречат друг другу. Я спросила отца, обязательно ли после поцелуя женятся, а он хмыкнул и ответил:
— Такая большая, а задаёшь глупые вопросы.
А когда я спросила об этом же у мамы, она посмотрела на меня с ужасом и сердито сказала:
— Такая маленькая, а говоришь глупости!
Я видела по телевизору фильм о Ромéо и Джульéтте, героях произведения английского поэта Шекспи́ра, они умерли из-за любви. Как я им завидую! Их муки уже кончились, а мои только начинаются.
Ленка так донимала меня расспросами, что мне пришлось придумать о вендéтте между моей семьёй и семьёй Виссариона Васильевича. Вендетта — это кровная вражда, когда мужчины обеих семей убивают друг друга до крови из-за разных пустяков. Я наврала Ленке, что когда-то очень давно дедушка Виссариона Васильевича обозвал дураком папиного дедушку. Этого тогда не прощали, поэтому мой дедушка убил на дуэли его дедушку, а дальше мужчины наших родов начали убиваться на дуэлях как бешеные, пока никого не осталось в живых, кроме моего отца и Виссариона Васильевича. И теперь папа непременно должен его убить, чтобы не запятнать честь своего рода и не нарушить суровые законы вендетты. Он уже зарядил на всякий случай пистолет и наточил все ножи, но мы с Виссарионом Васильевичем вдруг страстно полюбили друг друга, и всё усложнилось. А любовь у нас такая роковая, что мы вздыхаем, встречаясь при луне по вечерам, и обмениваемся страстными взглядами такое количество раз, что его даже не существует в природе.
Тайна была действительно душераздирающая, и Ленка чуть не заплакала от зависти. Но потом с подозрением спросила:
— А почему он почти не смотрит на тебя на уроке?
Я поглядела на неё с жалостью.
— Конспира́ция, — сказала я и почувствовала, как горько стало во рту от привкуса вранья.
Ленка твёрдо поклялась хранить мою тайну до гроба, но на следующей переменке выдала ее Наташке Олейник. А та побежала и по секрету рассказала тайну Светке Ким. Светка оказалось очень наглая и разболтала всё своей матери. И теперь я так несчастна! Меня с родителями вызвали в школу. Я ничего не могла ответить на вопросы взрослых и только рыдала не переставая. Мне больше всего хотелось немедленно уснуть летаргическим сном и проснуться через много-много лет, когда весь этот кошмар кончится.
Мама тоже плакала, а папа был красный, растрёпанный, бормотал извинения и смотрел на меня такими страшными глазами, что мои кости заморозились от ужаса. Поэтому признание застряло в горле, не давало вздохнуть и никак не хотело выйти наружу. Я испугалась, что оно будет душить меня всю жизнь, и рассказала правду. Непонятнее всего было поведение Виссариона Васильевича. Я думала, что он больше всех будет возмущаться и кричать. А он почему-то переспросил меня: «Так выпал орёл?» — и громко захохотал. А потом сказал, что я не так уж виновата, раз вендетта закончилась миром.
Виновата во всем не я, а Ленка с её дурацкими разговорами о любви. Если я не умру от горя и если всё пройдёт, я обязательно отомщу Ленке: поколочу её и расскажу всем людям на свете, что дома её называют «нюнечкой» и «сладкусей». После такого позора её старшеклассник не подойдёт к ней и на пушечный выстрел!
Девочки в классе со мной теперь не разговаривают и, когда я выхожу, начинают хихикать и шептаться. На уроках рисования мне жарко от стыда, поэтому необходимо иметь с собой деньги постоянно — я не сгораю только благодаря мороженому, купленному после уроков. Олег меня очень жалеет и отдаёт мне все свои деньги на мороженое, это единственный плюс во всей кошмарной истории.
В любовь я больше не верю, даже с первого взгляда. Она приносит одни страдания, недаром Ромео и Джульетта не выдержали. И пусть я некрасивая, пусть у меня кошачьи глаза, зато меня никто не полюбит, и я больше никого не полюблю и никогда не выйду замуж. Не хватало ещё умирать от любви! Неприятностей в жизни и так много.
Саранка
Однажды я рассказала Олегу, что видела во сне кита. Я каталась на его круглой блестящей спине и брызгалась в фонтанчике, а кит был добрый, с лукавыми глазами и смеялся мне широким ртом. Олег заявил, что не верит в такую чушь: как в моём сне мог уместиться такой большой кит, раз я ещё маленькая? Я рассердилась и обозвала его дураком. А он сказал, что я брехунья.
Я ужасно обиделась и закричала:
— Ах, так! Значит я — брехунья?! Проси прощения, иначе ты мне не друг!
Он захохотал:
— За что просить прощения? За то, что ты — врушка?
Я стукнула его, и мы окончательно поссорились. Не прощу никогда! Мне стало так плохо, что поднялась температура и в глазах запрыгали какие-то красные точки. Дома я ничего не могла есть, даже смотреть на еду было противно. Мама уложила меня в постель и вызвала врача. Оказалось, я заболела ветря́нкой. Это такая болезнь, которая, видимо, передаётся по ветру. Мне дали лекарство, и я спала как убитая несколько часов подряд. Вечером снова было плохо и жарко от температуры. Я встала попить воды и удивилась, что ноги меня еле держат. Когда наш сосед Самохин напивается пьяный, он тоже не может держаться на ногах. Но вместо того чтобы вызвать врача, жена бьёт Самохина веником.
Мама принесла мне записку от Олега. Он просил прощения. Я передала в ответ, чтобы он больше не приходил. Перед смертью я, так и быть, прощу его и разрешу сколько угодно приходить на мою могилу.
Потом на всём моём теле высыпали маленькие водянистые пузырьки. Мама смазала их зелёнкой, и я стала похожа на зелёного жителя какой-то другой планеты. Мне стало немного лучше, и появился аппетит. Только я удивительно много сплю. Вечером пришёл Олег. Я на цыпочках подошла к двери подслушать их с мамой разговор. Он почему-то шмыгал носом, и голос у него был виноватый и срывающийся:
— Валентинка… ещё не умерла?
Мама засмеялась и сказала:
— Она спит. Не сто́ит её тревожить. А тебе нельзя сюда приходить, можешь заразиться.
Олег облегчённо вздохнул:
— О-ох… А я-то думал, что опоздал на похороны. Я не заражусь, потому что ветрянкой уже болел. У меня теперь этот, как его… муните́т.
— Хочешь сказать — иммуните́т? — опять засмеялась мама.
Я хотела крикнуть, что не сплю, но опять вспомнила, как он меня обидел.
Из-за болезни летние каникулы у меня начались на неделю раньше, чем у остальных. Дядя Сеня говорит, что многие школьники, наверное, мне завидуют и мечтают о заразном ветре. Но лучше бы я ходила в школу. Там сейчас последний звонок, поэтому все добрые: и старшеклассники, и учителя. А дома мне сейчас ничего не разрешают делать, даже долго смотреть телевизор и играть на компьютере. Я по два раза перечитала свои книжки, изрисовала акварельными красками целый альбом и больше не знаю, чем заняться. Поэтому я очень обрадовалась, когда снова пришёл Олег.
— Привет, болельщица! Ты пятнистая, как ягуар! — крикнул он с порога.
Он принёс большое красное яблоко и настоящий старинный сонник. Мы поискали в нем слово «кит» и не нашли. А рыба, оказывается, снится к болезни. Хотя кит — не совсем рыба. Я не поверила, что мой добрый лукавый кит оказался какой-то ветрянкой. Наверное, это ошибка. Олег утверждает, что сны иногда врут.
В такое тоже трудно поверить: сны ведь не брехуны, они не люди.
Я знаю, как можно придумать себе любой сон. Надо просто закрыть глаза, сосредоточиться и представить что-нибудь приятное. И оно тебе обязательно приснится. Например, я думаю о мороженом, а потом вижу его во сне. От сонного мороженого не заболеешь ангиной, поэтому я могу есть его сколько захочу. А когда просыпаюсь, во рту ещё несколько мгновений держатся холод и вкус ванили.
Я рассказала об этом Олегу и спросила:
— А что ты чаще всего видишь во сне?
Он почему-то покраснел, задвигал под столом ногой и тихо ответил:
— Тебя.
Так бывает. Когда я кого-нибудь обижу, мне не хочется признаваться в своей вине. А потом этот человек начинает мне сниться. И тогда во сне я делаю для него разные хорошие вещи: спасаю из пожара или реки, дарю ему целую кучу воздушных шаров, цветов и бумажных змеев.
Олег ужасно везучий. Сразу после школы он на целую неделю поедет с мамой в Москву. Я ещё никогда никуда не ездила, ни в какие страны или города. Но если честно, мне больше всего хочется в деревню к бабушке. Я бы нашу деревню не променяла даже на Париж. Олег обязательно привезёт мне из Москвы что-нибудь интересное. И ещё он пообещал больше никогда не обижать меня и не называть брехуньей.
Когда после болезни я вышла на улицу, всё показалось мне необыкновенным. Воздух был тёплый и смешанный с солнцем. Вкусно пахло летом. Звуки были звонкие, а не скрипучие, как зимой.
Днём к маме пришла подруга с незнакомым мальчиком чуть старше меня. Он сразу мне понравился. Без всяких церемоний протянул руку, сказал, что его зовут Кириллом, и улыбнулся. Улыбка была широкая и лукавая, как у кита из моего сна. Мы сразу подружились. Наши мамы пили чай на кухне. Когда я зашла за какао и печеньем для своего гостя, они как раз обсуждали интересную тему про какого-то крокодила, который убежал от жены. Моя комната рядом с кухней. Если приставить к стене железную кружку и прижать к ней ухо, всё становится слышно. Я терпеть не могу Ленку Сивцеву, но благодарна ей за то, что она научила меня так подслушивать. Интересно, известен ли этот способ разведчикам? Мне очень хотелось подслушать про крокодила. Как это он сбежал от жены — в другой водоём, что ли? Или это было не в зоопарке, а в дикой природе? И почему он вообще сбежал? У него что, была слишком злая крокодилица? Но при малознакомом мальчике подслушивать было неудобно. Впрочем, вскоре я об этом забыла.
Кирилл взял кружку, повертел её в руке и сказал, что он, между прочим, поэт. Его стихи печатались однажды в школьной стенгазете. Он может на ходу придумать стихотворение про что угодно, ну вот хотя бы про эту кружку. И он тут же прочёл стихи собственного производства в соавторстве с Пушкиным и с Есениным:
Ты жива ещё, моя пичужка? Вот и я, привет тебе с полей. Съешь-ка зёрен. Где же кружка? Сердцу будет веселей.Потом мы танцевали и играли в догонялки, даже чуть стол не перевернули. Мне было очень весело, волосы растрепались, лицо раскраснелось. И вдруг в самый разгар веселья Кирилл резко остановился, как-то странно по смотрел на меня и сказал:
— Ты красивая.
Комната ещё скакала вокруг меня; как в хороводе, кружились потолок, люстра, книжные полки, стол… А в голове будто включился магнитофон, в котором повторялась одна и та же запись со словами: «Ты красивая…» Так мне никто никогда не говорил. Показалось, что повсюду и внутри меня заиграли весёлые солнечные зайчики. Но играть и бегать почему-то расхотелось. Я принесла ещё какао. Мы заедали его рассыпчатым печеньем. Мама дала нам варёной сгущёнки. Мы намазывали сгущёнку на печенье, а в окно на нас смотрело солнце, яркое-яркое, будто тоже сгущённое.
Это был по-настоящему гостевой день. Вечером явился Олег. Он только что приехал из Москвы и привёз мне подарки. Олег положил их передо мной на стол: прозрачную ручку с плавающей золотой рыбкой, сердитого резинового гномика с копной рыжих волос и какой-то засохший цветок.
Я думала, что, съездив в Москву, Олег начнёт задаваться. Но он сказал, что там ему было скучно одному радоваться Красной площади и метро. Он рассказал мне о Птичьем рынке, и как он чуть было не уговорил маму купить ему обезьянку, и о том, какая она была потешная и как просилась на руки. Олег всё говорил, говорил и не мог остановиться. Я от этого немного устала, а когда он замолчал, чтобы передохнуть, быстро рассказала о Кирилле. Что он поэт, к тому же умный, весёлый и придёт к нам в гости снова. Олег почему-то сразу стал неразговорчивый, только заявил, что не доверяет поэтам. Они все, сказал он, как правило, брехуны. Я хотела обидеться, но не смогла. У меня не получалось ни на кого обижаться в такой хороший день.
Мы немного помолчали, и я спросила для примирения:
— А что тебе больше всего понравилось в Москве?
Олег задвигал под столом ногой и сказал:
— Сара́нки.
— Разве саранки растут в Москве? — засомневалась я.
— Именно, что нет, — оживился Олег. — Они же у нас растут.
— Тогда при чём тут Москва?
Олег взял со стола засохший цветок. Лепестки у цветка были коричневато-красные и печально гнулись на вялом стебле.
— Вот эту саранку я купил на цветочном рынке в Москве. Там миллион цветов! У меня глаза заблудились, на что смотреть. Мама шла с тётей Томой, и они называли разные цветочные названия. Я раньше не знал, что у цветов столько названий, и все они почему-то похожи на лекарственные.
И вдруг я увидел саранки. Их продавал один дяденька с хвостом сзади, как у девчонок. Я подхожу и спрашиваю: «Почём саранки?» А он говорит: «Какие ещё саранки? Если ты об этих цветах, так это лилии». А я говорю: «Это не лилии, это наши саранки, их ещё сарда́нами называют по-якутски. Они у нас в тайге растут». А он как засмеётся: «Ты, мальчик, какой-то дикий. Наверно, сам из тайги. Я могу поспорить, что это лилии, я сам их выращиваю». И закричал нарочно громко: «Лилии, лилии, покупайте лилии!»
Тут меня мама начала звать, а я у неё выпросил деньги и купил одну саранку. Мне сразу стало неинтересно смотреть на другие цветы. Мы дошли до конца базара и повернули обратно. И вдруг я слышу, этот дядька с хвостом кричит: «Саранки, саранки! Только что из тайги привезли! Покупайте якутские саранки-сарданы!»
Мне от этого рассказа стало смешно и одновременно грустно. Я вложила лилию-саранку в газетный листок и втиснула между двумя книжками. Так она лучше засушится и дольше сохранится. Олег было ушёл домой, но через несколько минут вернулся. Он запыхался — наверное, бежал через две ступеньки. А когда отдышался, выпалил:
— Забыл сказать! Ты на саранку похожа! У тебя такие же веснушки! — И убежал снова.
Перед сном я достала волшебное зеркало, которое мы нашли в заброшенном доме на пустыре. Как в серебристой воде, в глубине зеркала появилось отражение моего лица. Оно было какое-то незнакомое. Я внимательно в него всмотрелась и вдруг увидела блестящие, странного цвета глаза. Необыкновенные — серовато-жёлто-зелёные. В их глубине на серый скалистый берег катили зелёные волны и вдаль уходили долгие жёлтые пески… Новая Валентинка качнула в волшебном зеркале головой и улыбнулась. Она была… красивая. Как саранка.
Сегодня был длинный день. Смешной, весёлый, грустный. Я познакомилась с мальчиком Кириллом. Его я раньше не знала, а как будто была знакома сто лет. А такого Олега, как сегодня, я прежде не знала. Я сидела на кровати, и мне хотелось петь. Если б не ночь, я бы запела долго и протяжно, как, наверное, поют погонщики верблюдов. Просто так, без причины. В душе у меня было щекотно и странно. В ней, как яичница на сковородке, плавилось цветочное, яркое, сгущённое солнце.
Дети радуги
За городом, наверное, уже всё цветёт. Берёзки распустили свои клейкие листья, а ёлки и сосны стояли такие нарядные, будто их только что облили свежей зелёной краской. Мы так соскучились по лесу, что решили одни, без взрослых, выбраться за город на дачу к Олегу и встретиться с июнем. Часа за три вполне можно успеть туда и обратно.
В автобусе было много людей. Мы с Олегом стояли, не держась за поручни, зажатые толпой. Когда автобус останавливался, людей захватывал нечаянный прилив и отлив. Тогда все толкались и кричали друг на друга. Крик был как мячик, он летел от одного к другому — недобрый мячик в какой-то злой игре. Вдруг что-то зашумело, откашлялось, и по автобусу пронеслись совсем другие звуки, лёгкие, как бабочки, — звуки музыки. Сквозь них послышался мужской голос. Он говорил смешно и немножко не по-русски:
— Дарагой гаспада! Мушшин и жэншшин! Пасматри в акно: такой прэкрасный дэн, такой добрый солнцэ, такой хароший лэта наступил! А вы — ругаться! Нэ нада! Вы будэтэ всэ шшасливый, эта я вам гаварю, ваш шафор!
Все замолчали, как выключенные. Злой мячик выпрыгнул в окошко, и стало тихо: слушали музыку.
Потом одна бабушка сказала:
— Я третий день на дачу езжу. Этот шофёр, наверное, всё на магнитофон записал. Каждый день одно и то же говорит.
Все сразу заулыбались. Кто-то кому-то отдавил ногу и попросил прощения, а ему весело ответили:
— Ничего страшного, у вас и вес-то бараний.
Никто больше ни на кого не обижался и не ругался, хотя на остановках качало по-прежнему.
Оказывается, за городом расцвели белые цветы, немного похожие на подснежники. Когда человек идёт по белому полю, кажется, что он плывёт по облакам. Над цветами порхали стрекозы с клетчатыми зелёными глазами и стеклянными крыльями и голубые мотыльки. Я поздравила их с днём рождения. Бедные мотыльки живут всего один день, поэтому у них вся жизнь — сплошной праздник. Если повезёт, я, может быть, увижу махао́на. Это такая ужасно красивая бабочка, у неё на задних крыльях нарисованы глаза. Я спою ей песенку: «Бабочка-бабочка, сядь посиди, я тебя не трону, только погляжу…»
Когда Олег ступил на крыльцо дачного дома, оно всхлипнуло от радости. Мы распахнули ставни, и в комнату хлынул солнцепад. Сразу стало уютно и тепло. Родители Олега собирались в воскресенье покрасить на даче полы. Они действительно уже нуждались в покраске и хотя, конечно, ничего не говорили вслух, но всем своим истёршимся видом кричали: «Покрасьте нас, покрасьте!» Я давно подозревала, что вещи — живые. Например, стены. Ведь не зря говорят: «И стены имеют уши». Когда мы спим, у них открываются глаза и рты, и они всю ночь напролёт болтают о подслушанном за день. А сломанные игрушки приходят к детям и щекочут их во сне…
Раньше мне было лень убираться дома. Но однажды бабушка объяснила:
— Чашкам и тарелкам тоже неприятно быть грязными, совсем как людям.
Олег сказал:
— Давай порадуем сразу всех: дом и родителей.
И мы решили сами покрасить полы. Для полов почему-то полагается коричневый цвет. Им, наверное, хотелось бы походить на летний разноцветный луг, а тут — бери что дадут и не скрипи. Обидно! Мы подмели полы, нашли в подполе кисти и несколько банок краски: зелёную, жёлтую, голубую, коричневую и белую. Свежая краска была блестящая и яркая. Солнце вспыхивало на ней переливами, как на маминой праздничной блузке. Мы начали красить с двух сторон: Олег — от двери, я — от окна, а краски поставили на середину. Было немного неудобно всё время бегать и обмакивать кисть, зато пол становился ужасно красивым и благодарно улыбался навстречу каждому взмаху кисти.
Мы очень старались. Я рисовала зелёное поле, усыпанное белыми цветами, а Олег — сугробы и снежинки. В углу у нас даже хватило места для осени. Олег хорошо рисует, и жёлтые листья получились совсем как настоящие, будто упали с деревьев прямо на пол. Когда мы сошлись на середине и посмотрели на свою работу, то увидели, что даже на стенах от радости заиграли солнечные веснушки-блики. О половицах и говорить было нечего — они прямо слепили глаза блеском, а по ним водили хоровод времена года. Это было так здо́рово, что я чуть не заплакала от красоты.
Налюбовавшись, мы обнаружили, что стали пленниками этого хоровода. Путь к двери нам преградила зима. К тому же незакрашенный островок, где мы стояли, смотрел на нас с укором. Олегу пришлось нарисовать в центре солнце. Мы храбро взяли банки и двинулись по скользким сугробам к выходу. Мы шли очень осторожно, боясь оступиться. Уже подходили к двери, когда я всё-таки поскользнулась, нечаянно подставила ножку Олегу, и мы грохнулись, выплеснув на себя остатки краски из банок. Хорошо, что её было немного, и зима почти не повредилась. Олег ловко закрасил упавшие капли. На полу завихрилась маленькая белая вьюга. Зато мы сами стали разноцветные. У Олега даже волосы позеленели, будто на голове кое-где пробилась травка. Я в жизни не видела более красивого мальчика. Но, конечно, мы понимали, что родителям вряд ли понравится такая одёжная живопись. На наше счастье неожиданно пошёл дождь, и мы побежали отмываться.
Это был даже не дождь, а целый ливень! С нас катились ручьи. Мы скакали и кричали, но ничего не было слышно в водопадном шуме, который устроила не очень большая на вид тучка. Я так люблю бегать под дождём! И Олег тоже.
Ливень кончился быстро, словно его и не было. Сердитая тучка умчалась. Ещё разок прогремел вдали гром, и пошёл тихий редкий дождь — земля с небом помирились. Но, к сожалению, краска с нас так и не смылась. Я немножко испугалась, что мне всю жизнь придется надевать платья до пят. Я же не могу ходить с разноцветными коленками. И потом, на таких коленках никто не женится. Хотя я решила никогда не выходить замуж, но вдруг передумаю. Олег сказал, что если желающих не будет, то, возможно, он сам на мне женится. Он где-то слышал, что цветные женщины вкусно готовят. Я уже умею готовить яичницу и бутерброды, а один раз даже сама поджарила макароны. Правда, они почему-то получились чёрные, как семечки. Мама сказала, что их предварительно отваривают и сливают воду. Если с продуктами так надо возиться, я совсем не хочу быть цветной.
Мы бродили по тёплым лужам прямо в обуви, ведь она всё равно испорчена, а лужи для того и нужны, чтобы по ним бродить. Мы бегали и брызгались, и вдруг с самой высоты неба вниз пролилась дрожащая сквозная радужная дорожка — мы оказались внутри этой дорожки, в самом центре её семицветного сияния! Вы думаете, такого не бывает? Но я, честное слово, не вру!
Всё вокруг окрасилось в разные цвета, будто земля поскользнулась и пролила на себя баночки с прозрачной акварелью. Мы плясали в самой середине радуги. Это было такое счастье, что моё сердце чуть не разорвалось от радости на сто тысяч кусочков! В брызгах смеха и воды передо мной мелькало лицо Олега — растерянное и восторженное, и каждое движение окрашивало его в новый цвет. Мы ловили губами пёстрые тёплые капли. Они были вкусные, как роса, и пахли цветочным лугом… Потом радуга стала медленно растворяться в воздухе. Дождь пошёл ещё реже, и остались только лужи, в которых расплывались наши разноцветные отражения. Мы были похожи на детей радуги.
На автобусной остановке было много народу. Люди смотрели на нас как-то странно. Тут подъехал автобус со знакомым весёлым шофёром, и кто-то закричал: «Да они сейчас нас всех перепачкают!»
Один дяденька спросил:
— Вы почему, маляры, рабочую одежду не сменили?
Тогда шофёр вылез из кабины и сказал:
— Щто за щум, а драка нэту? Нэ нада абижат дэтэй! Это их радуга покрасил! — И подмигнул нам: — Поэхали в кабына мой автобус?
В кабине не было лишних сидений, но зато она была просторная. Мы сразу подружились с весёлым шофёром. Он сказал, что его зовут дядя Вано́ — Ваня, а я спросила:
— Откуда вы знаете про радугу?
Дядя Вано засмеялся:
— Дэти всэгда рысуют радуга. Почему радугэ один раз нэ нарысоват дэтэй?
Потом шофёр начал насвистывать «Сулико́». Я люблю эту грузинскую песню, она очень красивая и грустная. Я стала немножко подпевать, дядя Вано крикнул: «Поэхали!» — и мы запели громко и в два голоса. А когда допели, люди в автобусе захлопали в ладоши. Весёлый шофёр подарил нам на память свою бейсболку с большим козырьком. Мы будем носить её по очереди.
Оттирая радугу с моей кожи растительным маслом, мама плакала и повторяла:
— Ну что мне с тобой делать? Что делать?!
Я и не знала, что эта краска смывается маслом. И потом, нам неоткуда было его взять. А дождь был не масляный — водяной. Зато мы покрасили полы. Думаю, родители Олега будут в восторге от радужных половиц. Потом мама вымыла меня до противного скрипа, велела быстрее ужинать и отправляться спать без всяких телевизоров. Смешная! Как будто я беру телевизор в постель. И ещё она сказала, что в деревню я летом не поеду, потому что бабушка скоро сама переедет к нам. Она уже старенькая, и ей трудно справляться одной с таким большим хозяйством. Это была очень печальная новость. Я машинально съела на кухне булочку и выпила стакан молока…
Неужели я никогда больше не увижу старый бабушкин дом? Никогда-никогда?! Слёзы у меня так и брызнули, будто только и ждали этого момента. Я достала из коробки с сокровищами мой носовой платок с узелком на память, в котором хранились мои самые-самые дорогие воспоминания. Я его развязала, и на подушке вместе со слезами перемешались и деревенские друзья, и звери, и дяди-Сенины сказки, и бабушкин лёгкий кудахчущий смех — смешные и грустные отрывки моей жизни.
Я не заметила, как в комнату вошла мама. Она присела на кровать и ласково обняла меня, а я никак не могла успокоиться и всё плакала, плакала, плакала… Мама осторожно спросила меня: «Что это за грязная тряпочка?» Я сначала немного обиделась, а потом рассказала о том, что́ было завязано в узелке для памяти и для рассказов моим потомкам.
Мы просидели, обнявшись, до глубокой ночи. Мама сказала, что мы обязательно съездим с ней и бабушкой на будущий год в деревню к тёте Лиде и в наш старый дом, который собирается купить Васькин папа, так что и Мальва у них останется. А может, меня по детской путевке отправят на отдых в Венгрию. При условии, конечно, что я обещаю себя хорошо вести. Мне пришлось притвориться очень обрадованной, чтобы не огорчать маму. Я обещала поехать в Венгрию и вообще быть послушной и воспитанной… В этой воспитанной жизни, наверное, не бывает радуг. Я стану скучной, буду всё время читать умные взрослые книжки, в которых ни слова не говорится о пиратах и кладах.
Я с сожалением завязала узелок.
— Смотри, какой он тяжелёнький и тёплый, — сказала я.
И мама согласилась:
— Конечно, дочка, ведь это кусочек твоего детства.
Мама поцеловала меня и ушла. Мне жаль её расстраивать, но я совсем не хочу в Венгрию. Разве только сто́ит съездить ради убеждения, что лучше Якутии нет ни одного места в мире? Но я и без того это знаю. Пусть мой город Якутск не такой красивый и большой, как другие города на свете, зато он самый родной и знакомый. Ну прямо не знаю, как сказать.
Я положила руку под подушку и зажала в ней кусочек детства, где поместился и сегодняшний радужный день. Я закрыла глаза, и тут же сверкающие крылья унесли меня далеко-далеко.
…И вот я лечу, лечу по небу, по длинной белой дороге в облаках. Внизу, в самом начале дороги, стоит маленькая девочка, ужасно похожая на меня, и машет носовым платком. На горизонте виднеется что-то огромное, не совсем понятное, но солнечное и радостное. В животе щекотно от высоты и страха, аж захватывает дух. А я лечу и лечу по длинной белой дороге в облаках. Мне даже не надо заглядывать в сонник: я и так знаю, что дорога прекрасна и что она обязательно сбудется. Всё хорошее сбывается, если очень крепко в это верить. Я — верю.
Примечания
1
Такая темнота, да ещё и лампочка перегорела (татарск.).
(обратно)
Комментарии к книге «Детская библиотека. Том 100», Ирина Михайловна Пивоварова
Всего 0 комментариев