«Снеговичка»

Натаниэль Готорн СНЕГОВИЧКА

Детское чудо

Как-то раз на исходе морозного зимнего дня, после затяжного бурана, когда солнце изливало на землю холодный, ослепительно-яркий свет, двое детей отпросились у матери выбежать из дому поиграть в свежевыпавшем снегу. Старшую из двоих, малютку-девочку, родители и знакомые прозвали Фиалкой, за мягкий и скромный нрав и за то, что все почитали ее очень красивой. Братика же ее именовали и величали Пионом, — ведь румянец его круглой, широкой мордашки наводил на мысль о солнце и огромных алых цветах. Отец этой пары, некто мистер Линдси, торговец скобяным товаром, — во всех отношениях превосходный, но весьма прозаичный человек, следует отметить, к любому вопросу неукоснительно подходил с точки зрения так называемого здравого смысла. Сердцем он обладал почти столь же чутким, как и прочие, зато головой такой же непробиваемой и твердой, и потому, надо думать, такой же пустой, как чугунные котелки, выставленные на продажу в его лавке. А вот в характере матушки, напротив, таился отзвук поэзии, и отблеск неземной красоты, — цветок нежный и свежий, сохранившийся со времен ее подвластной воображению юности и до сих пор цветущий среди пропыленных реальностей брака и материнства.

Так вот, говорю я: Фиалка и Пион попросили у матушки позволения выбежать на улицу поиграть в свежевыпавшем снегу, ведь хотя снег этот, медленно падая с пасмурного неба, казался таким унылым и безотрадным, сейчас весело искрился в лучах солнца. Дети жили в городе и порезвиться могли разве что в крохотном садике перед домом. От улицы его отделял побеленный забор; груша и две-три сливы дарили тень, а под окнами гостиной росло несколько розовых кустов. Теперь, разумеется, и деревья, и кусты были голы, а веточки их припорошил легкий снежок, — ни дать ни взять зимняя листва; а висящие тут и там сосульки легко сошли бы за плоды.

— Да, Фиалка, да, мой крошка-Пиончик, — ступайте, поиграйте в свежевыпавшем снегу, — отвечала добрая матушка.

Как и следовало ожидать, достойная леди одела своих ненаглядных малышей в шерстяные жакетики и пальтишки на вате, на шею каждому повязала по шарфу, на каждую пару маленьких ножек натянула полосатые гетры, на ручонки — варежки домашней вязки, а в придачу еще и подарила каждому по поцелую, — как талисман против Мороза Красного Носа. И вот детишки выбежали за дверь, — и, прыг-скок! — приземлились в самую середину огромного сугроба, откуда Фиалка вынырнула вся белая, точно птичка-пуночка, а уж когда из снега выкарабкался малыш-Пиончик, круглая физиономия его разрумянилась, точно маков цвет. Ну и повеселились же они! Глядя на детишек, резвящихся в зимнем саду, можно было подумать, что грозный и лютый буран послан был с одной-единственной целью: подарить Фиалке с Пионом новую забаву; и что сами они сотворены, подобно дроздам-рябинникам, чтобы радоваться буре да белому покрывалу, устлавшему землю.

Наконец, когда дети вдосталь осыпали друг дружку снегом с головы до ног, а Фиалка всласть посмеялась над потешным видом братца, в голову девочке пришла новая мысль.

— Да ты, Пион, был бы вылитый снеговичок, кабы не румяные щечки! молвила Фиалка. — А я знаешь, что придумала? Давай и впрямь вылепим из снега человечка, — маленькую девочку, чтобы она стала нам сестричкой и бегала и играла с нами всю зиму. Ну, не чудесно ли?

— Ох, да! — воскликнул Пион так внятно, как только мог, — ведь он был еще мал. — И впрямь чудесно! Пусть и мамочка тоже полюбуется!

— Да-да, — отвечала Фиалка. — И мама полюбуется на новую малютку! Но только пусть не приводит ее в натопленную гостиную; сам понимаешь, нашей маленькой сестричке-снеговичке тепло не понравится!

И с этими словами дети ревностно взялись за свой великий труд: принялись лепить снегурочку, способную играть и резвиться; а матушка их, что сидела у окна и слышала обрывки разговора, не могла не улыбнуться непоколебимой убежденности детей. Да они, похоже, и впрямь верили, что вылепить из снега живую девочку — это пара пустяков! И, по правде говоря, если кому и дано свершать чудеса, так разве тем, кто берется за дело с такой вот доверчивой простотой, с какой ныне приступили к работе Фиалка с Пионом, — даже не сознавая, что речь идет о чуде. Так подумала про себя матушка; подумала и о том, что первозданной белизны снег, только что выпавший с небес, послужил бы отличным материалом для творения новых созданий, не будь он таким холодным. Еще на мгновение она задержала взгляд на детях, любуясь крохотными фигурками: девочка, высокая для своего возраста, радовала грациозной живостью и таким нежным цветом лица, что казалась скорее отрадной Мыслью, нежели существом из плоти и крови, — в то время как Пиончик, раздавшийся скорее в ширину, чем в высоту, перекатывался на коротких, крепеньких ножках, столь же настоящий и вещественный, как слоненок, хотя в размерах ему и уступал. А затем мать вновь взялась за шитье, — за какое в точности, я и позабыл: не то отделывала шелковый чепчик для Фиалки, не то штопала чулки для коротконожки-Пиончика. Однако же снова и снова, и еще раз, и еще оглядывалась она на окно, — поглядеть, как продвигается у детишек работа над снеговичкой.

И в самом деле, что за несказанно отрадную картину являли собою эти неунывающие малыши за работой! Более того, впору было изумиться, с каким пониманием и сноровкой подошли они к делу! Фиалка взяла на себя роль главного распорядителя и объясняла Пиону, что делать; она же своими тонкими пальчиками лепила детали более мелкие. По чести говоря, казалось, будто не столько дети творят фигурку из снега, сколько сама она рождается под их руками, пока малыши играют и щебечут о снеговичке. Матушку их это изрядно удивило; и чем дольше наблюдала она, тем больше дивилась.

— Что за талантливые у меня дети! — думала она про себя, улыбаясь с материнской гордостью, — улыбаясь и собственному тщеславию. — Ну, чьи еще дети сумели бы вылепить из снега фигурку девочки, да такую похожую, — и с первой попытки? — Ну да ладно, надо бы дошить костюмчик для Пиона; ведь завтра в гости заглянет дедушка, и хотелось бы показать ему малыша во всей красе!

Матушка взялась за иголку с ниткой и вскорости с головой ушла в шитье, — вот так же увлеченно дети трудились над снегурочкой. Однако же, пока иголка сновала взад-вперед, прокладывая шов, мать скрашивала и облегчала себе работу, прислушиваясь к веселым голосам Фиалки и Пиона. А те болтали без умолку; языки их не знали устали, так же, как ноги и руки. По большей части разобрать слова не удавалось, — складывалось лишь трогательное впечатление, что дети души друг в дружке не чают, и веселятся всласть, и работа над снегурочкой идет полным ходом. Но то и дело, когда Фиалка и Пион возвышали голоса, фразы звучали так отчетливо, словно малыши разговаривали тут же, в гостиной, рядом с матушкой. И каким же отрадным эхом отдавались слова эти в ее сердце, пусть даже ничего особенно мудреного и замечательного в себе не заключали!

Но, как вы наверняка знаете и без меня, матери слушают сердцем, а не слухом; потому часто наслаждалась она переливами небесной музыки там, где чужой ничего подобного и не расслышал бы.

— Пиончик, Пион! — кричала Фиалка брату, убежавшему в другую часть сада. — Принеси мне немного свежего снега, Пион, слышишь! — из самого дальнего уголка, где мы его не вытоптали! Этот снег пойдет на грудку для нашей сестрички-снеговички! Сам понимаешь, то должна быть сама чистота, прямо с небес!

— Вот, Фиалка, держи! — отвечал Пион с грубоватой, но такой милой сердечностью, пробираясь через местами утоптанные сугробы. — Вот тебе снега для ее грудки. Ох, Фиалка, какая она получается рас-кра-са-ви-ца!

— Да, — согласилась Фиалка задумчиво и тихо. — Наша сестричка-снеговичка и впрямь просто прелесть. Я и не думала, Пиончик, что мы сумеем вылепить такую милую девочку!

А мать, прислушиваясь к разговору, подумала, как славно и уместно было бы, если бы феи, или, еще лучше, ангелочки прилетели из Рая и, незримые, поиграли бы с ее ненаглядными детками и помогли им со снегурочкой, придав ей черты небесного дитяти! Фиалка и Пион и не подозревали бы о присутствии бессмертных помощников; просто видели бы, как в их руках снеговичка становится все прекраснее, и решили бы, что сделали все сами.

— Если когда-либо смертные дети и заслуживали таких друзей, так это мои сынок и дочка! — сказала себе матушка — и вновь улыбнулась собственному материнскому тщеславию.

Тем не менее, эта мысль завладела ее воображением, и то и дело мать поглядывала в окно, почти веря, что вот-вот увидит златокудрых ангелочков Рая, резвящихся рядом с ее родной златокудрой Фиалкой и румяным Пиончиком.

Какое-то время голоса детишек звучали деловито и серьезно, хотя и невнятно: Фиалка и Пион трудились согласно и дружно, не покладая рук. Фиалка по-прежнему руководила и направляла, а Пион скорее исполнял роль подручного, таская ей снег из разных концов сада. И однако же маленький сорванец со всей очевидностью тоже отлично смыслил в своем деле!

— Пион, Пиончик! — закричала Фиалка, ибо братец ее снова удрал в дальнюю часть сада. — Принеси-ка мне вон те невесомые снежные хлопья, что лежат на нижних ветвях груши! Влезь на сугроб — и дотянешься! Из них выйдут замечательные локончики для нашей сестрички!

— Вот, Фиалка, держи! — отвечал мальчуган. — Осторожнее, смотри, не сомни. Здорово! Ух, как здорово! Какая милая!

— Ну, разве она не хорошенькая? — отозвалась Фиалка, очень довольная собою. — А теперь нам нужно несколько блестящих льдинок, — чтобы глазки ее засияли ярко-ярко. Она ведь еще не готова. Мама поймет, какая она у нас красавица; а папа скажет: «Цыц! — чепуха! — уходите с холода!»

— А не позвать ли нам маму? — предложил Пион, и тут же закричал что было мочи:

— Мама! Мамочка!! Мама!!! Выгляни в окошко, посмотри, какая славная у нас выходит девочка!

На краткий миг мать отложила шитье и выглянула в окно. Но так уж вышло, что солнце, — а ведь это был один из самых коротких дней в году, уже опустилось к самому горизонту, так что косые закатные лучи ударили ей в глаза. Так что, сами понимаете, ослепленная этим сиянием, матушка не могла со всей отчетливостью разглядеть, что там такое в саду. И однако же, сквозь этот яркий, искристый блеск солнца и свежевыпавшего снега, она заметила внизу маленькую белую фигурку, — ну, просто как живую! Увидела она также и Фиалку с Пионом, — по чести говоря, на них мать смотрела куда больше, чем на снеговичку. Двое детишек по-прежнему увлеченно работали: Пион подносил еще снегу, а Фиалка накладывала его на фигурку так же мастерски, как скульптор в нужных местах добавляет к статуе глины. Различая фигурку снежного дитяти, хоть и смутно, мать подумала про себя, что такого замечательного снеговика вовеки не бывало; да и мастеров столь милых на свет не рождалось.

— Они все делают лучше других детей, — молвила она не без самодовольства. — Так стоит ли дивиться, что и снеговики у них получаются не чета другим!

С этими словами мать снова уселась за шитье и поспешно принялась наверстывать упущенное; ведь близились сумерки, а наряд для Пиончика еще не был закончен, а дедушка должен был приехать поездом с утра спозаранку. Проворные пальцы ее мелькали все быстрее и быстрее. И детишки в саду тоже трудились вовсю; а мать все прислушивалась, не долетит ли до нее словечко-другое. Ее изрядно забавляло то, как детские фантазии вплетаются в работу, подчиняя себе мастеров. Похоже, дети и впрямь верили, что снеговичка станет резвиться и играть вместе с ними.

— Что за славная подружка будет у нас всю зиму! — молвила Фиалка. Хоть бы только папа не испугался, что она нас застудит! Ты ведь полюбишь ее всем сердцем, верно, Пиончик?

— Еще бы! — откликнулся Пион. — Я обниму ее крепко-крепко, и усажу рядышком, и поделюсь с ней теплым молоком!

— Ох, нет, Пиончик! — отвечала Фиалка с мудрой серьезностью. — Так нельзя, нет! Нашей маленькой сестричке-снеговичке молоко на пользу не пойдет! Снежный народец ест только сосульки. Нет-нет, Пион; никакого теплого питья ей давать нельзя!

Минуту-другую царило молчание; Пион, чьи коротенькие ножки не знали усталости, снова отправился с паломничеством в дальнюю часть сада. Но вдруг Фиалка громко и радостно воскликнула:

— Смотри, Пиончик! Иди сюда быстрее! На ее щечке заиграл отблеск вон того розового облака! — и румянец не сходит! Ну, разве не красиво?

— Ох, как кра-си-во! — ответствовал Пион, выговаривая все три слога как можно правильнее. — Фиалка, ты только глянь на ее волосы! Они же точно золото!

— Ну, конечно! — ответствовала Фиалка невозмутимо, точно подтверждая нечто само собою разумеющееся. — Этот блик, видишь ли, роняют золотистые облака, — вон те, в вышине. Наша снеговичка почти готова. Вот только губки ее должны быть карминно-алыми, — ярче даже, чем щеки! Пион, а, может быть, они заалеют, если мы оба их поцелуем!

И в следующий миг мать услышала два звонких поцелуя, — точно дети ее чмокнули снеговичку в ледяные губки. Но поскольку губы, по всему судя, так и не обрели должную яркость, Фиалка предложила попросить снежное дитя поцеловать Пиона в румяную щечку.

— Ну же, сестричка-снеговичка, поцелуй меня! — воскликнул Пион.

— Ага! Поцеловала! — воскликнула Фиалка. — Вот теперь губки ее алеют, да как ярко! И смотри, она слегка зарделась!

— Ох, какой холодный поцелуй! — охнул Пион.

В это самое мгновение по саду пронесся свежий западный ветер, — так, что задребезжали окна гостиной. И повеяло от него таким зимним холодом, что мать уже собиралась постучать наперстком в оконную раму и позвать детей в дом. Но тут оба они в один голос окликнули мать. Изумления в этом восклицании не прозвучало, хотя дети явно были возбуждены и взволнованы; скорее, они от души обрадовались некоему событию, которого ожидали и на которое с самого начала рассчитывали.

— Мама! Мамочка! Мы доделали нашу сестричку-снеговичку, и она резвится в саду вместе с нами!

— Ну и богатое же воображение у моих детишек! — подумала про себя мать, прокладывая последние стежки на костюмчике Пиона. — Странно: благодаря детям я и сама становлюсь ребенком им под стать! Ну как тут не поверить, что снеговичка и в самом деле ожила!

— Милая мамочка, — звала тем временем Фиалка. — Пожалуйста, ну, пожалуйста, выгляни в окошко и погляди на нашу милую подругу!

Не в силах устоять перед такими уговорами, матушка, нимало не медля, выглянула в окно. Солнце уже село, однако роскошное сияние его унаследовали пурпурные и золотые облака: из них-то и складывается великолепие зимних закатов. Однако ни на окне, ни на снегу не играли больше слепящие отблески и блики, так что достойная леди смогла оглядеть сад от края до края и рассмотреть всех и вся в нем. И что же, как вы думаете, она увидела? Разумеется, Фиалку и Пиона, своих ненаглядных детишек. Да, но кто был с ними рядом? Хотите верьте, хотите нет, но в саду вместе с двумя детьми резвилась маленькая девочка, — розовощекая, златокудрая, с ног до головы одетая в белое. Хотя этого ребенка мать видела впервые, незнакомка, похоже, была на короткой ноге с Фиалкой и Пионом, а те — с нею, словно все трое дружили всю свою недолгую жизнь. Мать решила про себя, что это наверняка дочка кого-то из соседей: завидев в саду Фиалку с Пионом, малютка перебежала через улицу поиграть с ними. Так что добросердечная леди пошла к двери, намереваясь пригласить маленькую беглянку в свою уютную гостиную; ведь теперь, когда солнце зашло, снаружи становилось все холоднее.

Однако, отворив входную дверь, она на миг помедлила на пороге, не зная, стоит ли звать девочку внутрь и должно ли вообще с ней заговаривать. И в самом деле, миссис Линдси уже готова была усомниться, ребенок ли это из плоти и крови или только легкая поземка, снежные завихрения, гонимые по саду туда-сюда обжигающе-холодным западным ветром. И в самом деле, в обличии маленькой незнакомки ощущалось нечто необычное. Перебирая в памяти всех соседских детей, мать так и не смогла вспомнить этого снежно-белого, с нежным розовым румянцем личика и золотых локонов, подрагивающих над лбом и у щек. Что до ослепительно-белого, развевающегося на ветру платьица, — ни одна здравомыслящая женщина не надела бы такого на дочурку, отсылая ее поиграть на улицу в разгар зимы. При одном лишь взгляде на эти крохотные ножки, обутые лишь в атласные белые туфельки, нашу добрую, заботливую мать пробирала дрожь. И тем не менее, даже одетая столь легко, девочка, похоже, совсем не зябла, но танцевала на снегу так грациозно, что носочки ее туфелек почти не оставляли следов. Фиалка с трудом за ней поспевала, а коротконожка Пион то и дело отставал.

Один раз, разыгравшись, незнакомка встала между Фиалкой и Пионом и, взяв обоих за руки, весело запрыгала вперед, а те — заодно с нею. Однако Пион тут же выдернул кулачок и принялся тереть ладошку, словно пальцы его закоченели от холода. Высвободилась и Фиалка, правда, не столь резко, и серьезно заметила, что за руки лучше бы не держаться. Одетая в белое девочка не сказала на это ни слова, но снова закружилась в танце — так же весело, как и прежде. Если Фиалка с Пионом не хотят с нею резвиться, ну так что ж, она отлично поиграет со свежим и студеным западным ветром, что кружил ее по саду и обращался с нею настолько запросто, словно они были давними друзьями. А мать все стояла на пороге, дивясь, как это маленькая девочка может так походить на летучую поземку? Или это легкая поземка уподобилась маленькой девочке?

В конце концов миссис Линдси подозвала к себе Фиалку и шепотом спросила:

— Фиалка, радость моя, как зовут эту девочку? Она живет где-то рядом?

— Но, милая мамочка, — отвечала Фиалка, смеясь при мысли о том, что матушка не понимает такой простой вещи, — это же наша сестричка-снеговичка; мы только что сами ее вылепили!

— Верно, милая мамочка! — воскликнул Пион, подбегая к матери и простодушно заглядывая ей в лицо. — Это наша маленькая снежная девочка! Ну, разве она не милочка?

В это самое мгновение в воздухе пронеслась стайка дроздов-рябинников. Что вполне естественно, от Фиалки с Пионом птички держались подальше. Зато, — как ни странно! — они сразу же слетелись к одетой в белое девочке, запорхали вокруг ее головы и опустились ей на плечи, словно почитая давней знакомой. Девочка же, в свою очередь, явно обрадовалась пташкам, внучатам старухи Зимы, не меньше, чем они — ей, и приветственно протянула к ним руки. И все птички до одной попытались рассесться на ее ладошках и десяти крохотных пальчиках, расталкивая друг дружку и трепеща крылышками. Одна пичужка уютно угнездилась у девочки на груди, другая поднесла клювик к самым губам. И все они ликовали и веселились, чувствуя себя в своей стихии, — как если бы играли с вьюгой.

Фиалка с Пионом, смеясь, любовались на прелестное зрелище; ведь они радовались тому, как их новая подружка по играм забавляется с крохотными крылатыми гостями, ничуть не меньше, чем если бы сами принимали участие в веселье.

— Фиалка, — проговорила матушка, глубоко озадаченная. — Скажи мне правду, и без шуток, пожалуйста. Кто эта девочка?

— Милая моя мамочка, — отвечала Фиалка, серьезно глядя в лицо матери и со всей очевидностью удивляясь, что той требуются еще какие-то объяснения. — Я сказала тебе чистую правду. Это наша маленькая снеговичка; мы с Пионом вылепили ее своими руками. Вот и Пиончик все тебе подтвердит.

— Да, мамочка! — торжественно заявил Пион с выражением глубочайшей серьезности на кармазинно-румяном личике. — Это наша снежная девочка. Ну, разве не милая? Вот только, мамочка, ладошка у нее, ох, до того холодная!

Мать не знала, что и подумать и как тут поступить. Но тут распахнулась калитка, и появился отец Фиалки с Пионом, закутанный в пальто из толстого синего морского сукна, в меховой шапке, надвинутой на самые уши и в самых что ни на есть плотных перчатках. Мистер Линдси, мужчина средних лет, с лицом, раскрасневшимся от ветра и мороза, выглядел усталым, и однако же счастливым, — весь день он трудился, не покладая рук, и теперь рад был вернуться к мирному домашнему очагу. При виде жены и детей взгляд его прояснился; впрочем, достойный джентльмен не сдержал удивленного восклицания, обнаружив всю семью под открытым небом в такой холодный день, а тем паче после заката. Вскорости он заприметил и маленькую белую незнакомку, что порхала по саду туда-сюда, точно танцующая поземка, а над головой ее реяла стайка дроздов.

— И чья же это крошка? — осведомился этот во всех отношениях здравомыслящий джентльмен. — Мать ее, верно, не в себе: отпускать девочку из дому в такой мороз, как сегодня, в одном лишь кисейном белом платьице да атласных туфельках!

— Дорогой муж, — ответствовала миссис Линдси. — Я про малютку знаю не больше тебя. Не иначе, как она — дочка кого-то из соседей. Наши Фиалка с Пионом, — добавила она, смеясь сама над собою, — это же надо, повторять историю настолько абсурдную! — твердят, что это — снеговичка, над которой они трудились в саду почитай что весь вечер.

С этими словами мать перевела взгляд туда, где дети лепили фигурку из снега. И каково же было изумление миссис Линдси при виде того, что от их великих трудов и следа не осталось! — никаких тебе снеговиков! — никакой тебе кучи снега! — совсем ничего, если не считать отпечатков маленьких ножек вокруг пустого места.

— Как странно! — молвила мать.

— Чего же тут странного, милая матушка? — удивилась Фиалка. — Милый папа, неужто ты не понимаешь, как все вышло? Это наша снеговичка; мы с Пиончиком сами ее вылепили, чтобы было с кем поиграть. Правда, Пион?

— Да, папа, — отвечал румяный Пион. — Это наша маленькая сестричка-снеговичка. Ну, разве не рас-кра-са-ви-ца? Но до чего же холодные у нее губки!

— Фи, дети, что за чушь! — воскликнул их добросердечный и во всех отношениях достойный отец, который, как мы уже намекнули, ко всему подходил исключительно с позиций здравого смысла. — Ну, мыслимо ли: чтобы снеговики да оживали! Сюда, жена; маленькая незнакомка и минуты на холоде не останется! Мы отведем ее в гостиную; ты дашь ей поужинать теплым хлебом и молоком и позаботишься, чтобы девочка чувствовала себя как дома. А я тем временем опрошу соседей; или, если понадобится, пошлю городского глашатая, чтобы объявил на всех улицах о потерявшемся ребенке.

С этими словами этот честнейший и в высшей степени добросердечный джентльмен шагнул было по направлению к одетой в белое девочке, — с намерениями самыми что ни на есть благими. Но Фиалка и Пион схватили отца за руки каждый со своей стороны и принялись горячо умолять его не уводить малютку в дом.

— Папочка, — восклицала Фиалка, преграждая ему путь, — я говорю тебе правду, чистую правду! Это наша маленькая снеговичка; вдали от студеного западного ветра она не выживет! Ей нельзя в натопленную гостиную!

— Да, папа! — кричал Пиончик, в сердцах топая ножкой. — Это наша снеговичка, и все тут! Жаркое пламя ей не понравится!

— Чушь, дети, чушь, сущая чушь! — отозвался отец, отчасти досадуя, отчасти смеясь над тем, что сам счел вздорным упрямством. — Сию же минуту марш в дом! Уже поздно: хватит игр! А я должен немедленно позаботиться о малютке, или бедняжка простудится насмерть!

— Муж! — милый муж! — молвила жена, понижая голос, ибо, приглядевшись повнимательнее к снеговичке, пришла в еще большее замешательство. — Есть во всем этом нечто весьма странное. Ты сочтешь меня глупышкой… но… но… что, если некий незримый ангел пленился простотой и искренней верой, с какими дети наши взялись за свое начинание? Что, если он потратил час своего бессмертия на то, чтобы поиграть с милыми малышами? — и вот случилось то, что мы называем чудом. Нет, нет! Не смейся надо мною! Я уж и сама поняла, что несу чушь!

— Милая моя женушка, — ответствовал муж, от души смеясь, — да ты у меня такой же ребенок, как Фиалка с Пионом!

В определенном смысле, так оно и было; ибо на протяжении всей жизни миссис Линдси сберегала в сердце детскую простоту и веру, чистую и незамутненную, как хрусталь; и, на все глядя сквозь эту прозрачную среду, порою прозревала истины столь глубокие, что прочие люди смеялись над ними, почитая чепухой и нелепостью.

Но добрейший мистер Линдси уже вошел в сад, вырвавшись от двух детей, что по-прежнему пронзительно кричали ему вслед, умоляя оставить снеговичку в покое: пусть себе играет в свое удовольствие на холодном западном ветру. При его приближении дрозды разлетелись в разные стороны. Одетая в белое малютка тоже метнулась назад, покачивая головкой, — дескать, не тронь меня! — и, словно проказы ради, завлекая его за собою в самые глубокие заносы. Один раз сей достойный джентльмен споткнулся и упал лицом в сугроб; так что, вновь поднявшись на ноги, весь облепленный снегом, что так и лип к плотному морскому сукну, видом своим он смахивал на белого, стылого снеговика изрядных размеров. Кое-кто из соседей, глянув его в окно, подивился: и что такое нашло на беднягу мистера Линдси, чтобы бегать по саду за поземкой, гонимой туда-сюда западным ветром! Наконец, затратив немало трудов, он загнал-таки маленькую незнакомку в угол, отрезав ей путь к отступлению. Все это время жена его наблюдала за происходящим и потрясенно подмечала, как ярко сверкает и искрится снеговичка в сгущающихся сумерках, разливая вокруг мерцающий свет, а теперь, загнанная в угол, просто-таки сияет точно звезда! Таким морозным блеском блестит сосулька в лунном свете. И подумала жена: странно это, что достойный мистер Линдси ничего примечательного в снеговичке не усматривает.

— Иди-ка сюда, маленькая причудница! — воскликнул сей превосходный джентльмен, хватая девочку за руку. — Вот я тебя и поймал; хочешь не хочешь, а быть тебе в тепле и уюте! Мы наденем на твои замерзшие ножки отличные теплые шерстяные чулки и закутаем тебя в славную плотную шаль. Боюсь, твой бедный побелевший носишко совсем обморожен. Но это дело поправимое. А ну, марш-ка в дом!

И с самой что ни на есть благожелательной улыбкой на проницательном, хотя и пурпурном от мороза лице, джентльмен сей, действующий из самых лучших побуждений, взял снеговичку за руку и повел ее к дому. Понуро и неохотно побрела она за мистером Линдси; блеск и свет, озарявшие ее фигурку, погасли. Если еще минуту назад она походила на яркий, морозный, звездный вечер, у зимнего горизонта подсвеченный кармазинно-красным, то теперь казалась унылой и безрадостной, точно оттепель. Едва добрейший мистер Линдси с девочкой поднялись на крыльцо, Фиалка и Пион заглянули в лицо отца, — в глазах детей стояли слезы, что замерзали, не успев сбежать по щекам, — и вновь принялись умолять его не вводить снеговичку в дом.

— Не вводить в дом! — воскликнул добросердечный джентльмен. — Да ты, никак, в уме повредилась, моя маленькая Фиалка! — ты совсем не в себе, мой крошка-Пион! Бедняжка и без того так озябла, что ее ручонка едва не заледенила мою, невзирая на плотные перчатки. Или вы хотите, чтобы она до смерти замерзла?

А пока мистер Линдси поднимался вверх по ступеням, жена его вновь пригляделась к маленькой, одетой в белое незнакомке, — долгим, внимательным, почти благоговейным взглядом. Она сама не знала, чудится ей это или нет, но поневоле думала, что различает легкий след пальчиков Фиалки на детской шейке. Впечатление было такое, словно Фиалка, лепя снеговичку, ласково похлопала ее ручонкой, а отпечаток стереть не озаботилась.

— Право же, муженек, — молвила мать, возвращаясь к мысли о том, что ангелы с таким же удовольствием поиграли бы с Фиалкой и Пионом, как и она сама, — право же, она поразительно похожа на снегурочку! Я и впрямь верю, что она сделана из снега!

В это самое мгновение вновь налетел порыв западного ветра, и вновь снеговичка заискрилась точно звездочка.

— Из снега! — повторил добрейший мистер Линдси, заставляя упирающуюся гостью переступить порог гостеприимного дома, — Стоит ли удивляться, что она похожа на снегурочку! Она же замерзла до полусмерти, бедная малютка! Но жаркое пламя все поправит!

И, не тратя лишних слов и опять-таки с самыми лучшими намерениями этот в высшей степени благожелательный и здравомыслящий джентльмен увел одетую в белое девочку, — что делалась все грустнее, и грустнее, и грустнее, — с морозного воздуха в уютную гостиную. Гейденбергская печка, доверху наполненная жарко пылающим антрацитом, струила яркое зарево сквозь слюдяное окошко железной дверцы. На печке радостно побулькивала кастрюля с водой; над ней поднимался пар. По комнате разливался душный, жаркий запах. Термометр, висящий на противоположной от плиты стене, показывал восемьдесят градусов по Фаренгейту. Гостиная, завешанная алыми шторами и застланная алым ковром, на вид казалась столь же жарко натопленной, как и по ощущению. Разница между здешней атмосферой и холодными, зимними сумерками на улице была такова, как если бы в одно мгновение перенестись из Новой Земли в самую знойную часть Индии, или с Северного полюса — прямо в духовку. Словом, самое «подходящее» было место для маленькой, одетой в белое незнакомки!

Наш здравомыслящий джентльмен подвел снеговичку к коврику прямо перед шипящей, дымящейся печкой.

— Ну вот, теперь ей будет уютно! — воскликнул добрейший мистер Линдси, потирая руки и оглядываясь по сторонам с самой что ни на есть благодушной улыбкой. — Чувствуй себя как дома, дитя мое!

Горестно, ох, как горестно и удрученно смотрелась маленькая, одетая в белое незнакомка, стоя на коврике: жаркое дыхание печки опаляло ее точно смертоносное поветрие. Только раз скорбно глянула она в сторону окна, и сквозь алые шторы мельком различила заснеженные крыши, и звезды, искрящиеся ледяным блеском, и пронзительную красоту морозной ночи. Ледяной ветер бил в окна, так, что дребезжали рамы, точно призывая девочку наружу. А снеговичка понуро стояла на коврике перед раскаленной печкой!

Но здравомыслящий джентльмен в упор не замечал, будто что-то неладно.

— Ну же, жена, — молвил он, — найди-ка ей поскорее плотные чулки и шерстяную шаль или одеяло; и пусть Дора согреет ей ужин, — как только молоко вскипит. А вы, Фиалка с Пионом, развлеките свою маленькую гостью. Сами видите, оказавшись в незнакомом доме, она пригорюнилась. Что до меня, обойду-ка я соседей и выясню, где она живет.

Тем временем мать отправилась за шалью и носками, ибо ее собственный взгляд на вещи, при всей его тонкости и чуткости, как всегда, уступил упрямому материализму отца. Не прислушиваясь к протестам детей, продолжавших твердить, что их маленькой сестричке-снеговичке тепло не по нраву, достойный мистер Линдси отбыл, тщательно прикрыв за собою дверь гостиной. Подняв воротник пальто, чтобы не зябли уши, он вышел из дома, но от самой калитки обернулся на горестные вопли Фиалки с Пионом и на постукивание пальчика в наперстке в окно гостиной.

— Муж! Муж! — взывала миссис Линдси, и даже сквозь стекло видно было, что в лице ее отражается неподдельный ужас. — Родителей ребенка можно уже не искать!

— Мы же тебе говорили, папа! — закричали Фиалка с Пионом, едва мистер Линдси вернулся в гостиную. — А ты все равно привел ее в дом, и теперь наша бедная… милая… рас-кра-са-ви-ца сестричка-снеговичка растаяла!

Их собственные милые личики заливали слезы, так что отец Фиалки с Пионом, обнаружив, что в повседневном мире порою случаются очень странные вещи, не на шутку встревожился, как бы собственные его дети тоже не растаяли! До крайности озадаченный, он потребовал объяснений у жены. Но та смогла лишь ответить, что, прибежав в гостиную на крики Фиалки с Пионом, не обнаружила ни следа одетой в белое девочки, если не считать кучки снега на коврике, да и та, пока она смотрела и дивилась, вовсе растаяла.

— Видишь: вот и все, что осталось! — добавила миссис Линдси, указывая на лужицу у печки.

— Да, папа, — всхлипнула Фиалка, с упреком глядя на отца сквозь слезы, — вот и все, что осталось от нашей милой маленькой сестрички-снеговички!

— Гадкий папа! — закричал Пион, топая ножкой и, — говорю с дрожью! грозя здравомыслящему джентльмену кулачком. — Мы же тебе говорили! Зачем ты привел ее в дом?

А Гейденбергская печка свирепо посверкивала на достойнейшего мистера Линдси сквозь слюдяное окошко в дверце, точно красноглазый демон, радуясь причиненному злу!

Заметьте, это был один из тех редких случаев, что однако же порою случаются, когда здравый смысл нас подводит. Примечательная история снеговички, — пусть людям проницательным, к числу которых принадлежит и достойный мистер Линдси, она показалась бы детской чепухой, — тем не менее, заключает в себе немало моральных уроков, что пошли бы им только на пользу. Так, например, один из выводов может сводиться к следующему: людям, в особенности же людям добросердечным, должно хорошенько подумать над тем, что они делают, и, прежде чем начать действовать из филантропических побуждений, доподлинно убедиться, что они постигли суть и условия данного явления. То, что почитается благом для одного, может оказаться абсолютным злом для другого; вот так же, как тепло гостиной было в самый раз для детишек из плоти и крови, вроде Фиалки с Пионом, — хотя и для них-то не слишком-то полезно, — но для злосчастной снеговички обернулось не много ни мало как гибелью.

Однако ж мудрецов такого склада, как добрейший мистер Линдси, ничему научить невозможно. Они и так все знают, — да уж, еще бы! — все, что было, и все, что есть, и все, что, в силу какой-либо грядущей вероятности, может случиться. И ежели какое-нибудь явление Природы или Провидения выходит за пределы их привычных представлений, они того не распознают, — даже если все случится под самым их носом.

— Жена, — объявил мистер Линдси, помолчав минуту. — Погляди, сколько снега нанесли дети на ботиночках. Ишь, какая лужа у печки! Будь добра, скажи Доре; пусть принесет тряпку и все вытрет!