«Встреча в Кремле»

Сергей Антонов ВСТРЕЧА В КРЕМЛЕ Рассказ

Ленин стоял у окна, заложив руки глубоко в карманы брюк. В кабинете с двумя окнами и высоким сводчатым потолком было холодно и сыро. Последние недели зимы выдались студеными, жестокими.

Владимиру Ильичу виден был Арсенал, изрешеченный осколками снарядов; Троицкая башня с огромным, четко вырисовывающимся на сером небе орлом, отсюда казавшаяся менее высокой, чем со стороны Манежа; кусочек Кремлевской стены и здание казарм. На площади, где осел булыжник, образовав ямы, вдоль Арсенала тянулся к Никольской башне ряд тоненьких фонарей, похожих на былинки, загнутые вверху крючочком.

На дорогах к Троицкой башне и к Арсеналу, на широкой площади с фонарями снег был потоптан и замусорен. Только на крышах и на Кремлевской стене он лежал ровно, нетронутый и чистый.

За Кремлем стыли скованные морозом каменные дома. Вон там, за музеем и библиотекой Румянцева, еле виднеются трубы. Но сколько ни смотри, не заметишь дымка: нечем топить.

Зима обложила Москву кольцом холода. К врагам, навалившимся на обескровленную, истерзанную в гражданской войне страну — голоду, разрухе, — прибавился еще один: холод.

Свирепствует тиф.

Ленин вздохнул. Потом он неожиданно резким движением вынул правую руку из кармана и сел за стол.

Простая, похожая на ученическую ручка, не дописывая и сокращая слова, быстро забегала по листу бумаги, оставляя неразборчивые фразы. Мысли обгоняли друг друга, и он стремительно записывал: проверить, обеспечены ли детские дома дровами. Нет — обеспечить… Увеличить паек сахара и сахарина рабочим металлургической промышленности… Наркомпрос задержал выпуск книг для деревни. С Анатолием Васильевичем поговорить, выругать… С декретом ознакомить товарищей и утвердить… Заграница, которая предлагает свои услуги… Справимся сами или нет?..

Перо на мгновение остановилось.

Тихо открылась обитая белой клеенкой дверь, ведущая в зал заседаний, и в ней показался секретарь.

— Владимир Ильич, — тихо позвал он.

Но Ленин не ответил, поглощенный работой.

— Владимир Ильич!..

Ленин поднял голову, сказал:

— Да, да, — и взял другой листок бумаги — для записки.

— Владимир Ильич, к вам товарищ Коршунов.

— Хорошо, — сказал Ленин.

Секретарь ушел, неслышно прикрыв за собой, дверь, а Владимир Ильич продолжал писать, торопясь закончить записку. Ленин знал, что за время, пока секретарь пройдет зал заседаний, войдет в приемную, скажет посетителю: «Владимир Ильич просит вас», пока посетитель встанет, поправит прическу или что-нибудь в своей одежде, пройдет зал заседаний — за это время, какую-нибудь минуту-полторы, можно прочесть письмо, пробежать глазами заметку в газете, написать, наконец, записку. Можно сделать много, очень много полезного и необходимого. Владимир Ильич писал, но едва в дверях показалась худая, невысокая фигура ученого, старого знакомого, немного смущенного и, видно, застенчивого, Ленин встал из-за стола и направился навстречу посетителю.

— Проходите, Леонид Алексеевич, проходите. — Владимир Ильич указал на одно из мягких кресел. — Садитесь, пожалуйста…

Леонид Алексеевич Коршунов как-то неловко, быстро прошел к креслу и спрятал ноги под стол, перпендикулярно придвинутый к рабочему столу Ленина. Сделал Коршунов это так поспешно, что сам почувствовал неловкость и слегка смутился. Но, взглянув на Ленина, севшего в свое плетеное кресло, успокоился и только тогда повернулся к нему.

— Как здоровье, Леонид Алексеевич? — спросил Ленин. — Не жалуетесь?

— Спасибо, Владимир Ильич. Не жалуюсь…

— Хорошо. Трудное время, Леонид Алексеевич, и нам нужно его перебороть.

Когда Ленин умолк, Коршунов начал:

— Я относительно возможной экспедиции, в Сибирь, Владимир Ильич. Вы, конечно, знаете, что тридцатого июня тысяча девятьсот восьмого года произошло чрезвычайно интересное для ученого мира событие. Явление довольно редкое, необычайное по своим масштабам и, быть может, значению. В сибирской тайге упал метеорит. — Здесь Коршунов взглянул на Ленина и отметил, что Владимир Ильич внимательно смотрит на него.

Коршунову показалось, что Ленин прекрасно знает о метеорите, знает мысли и желания ученого и что своим докладом он только отнимает время у занятого человека. Коршунов запнулся:

— Этот метеорит… Впрочем, вы всё это знаете…

— Зря вы так думаете, Леонид Алексеевич, — заметил Ленин. — Я ничего не знал, кроме того, что где-то упал метеорит. Да, да…

Склонив голову набок, он подался к ученому и тихо произнес, улыбаясь:

— Даже года не помнил.

Коршунов тоже улыбнулся.

— Странное дело! — продолжал Ленин, уже серьезно. — Многие почему-то считают, что председатель Совнаркома, наркомы всё знают! А мы мало, очень мало, позорно мало знаем! И чем больше мы с вами будем встречаться, тем лучше! Продолжайте, Леонид Алексеевич. И не торопитесь.

Коршунов, ободренный и повеселевший, продолжал, излагая заранее продуманные мысли, которые он давно хотел поведать Ленину:

— Если учесть, что самым крупным метеоритом считается метеорит весом в тридцать шесть с половиной тонн, за которым идет так называемый мексиканский в двадцать семь тонн, то наш сибирский метеорит лично мне представляется гигантом по сравнению с известными нам метеоритами. Но вся беда в том, что до сих пор точное местонахождение этого метеорита не определено.

— И вы хотите ехать за метеоритом? — спросил Владимир Ильич, когда Коршунов сделал паузу.

— Да, — ответил тот. — Совершенно верно. Хочу ехать за метеоритом. — И поспешил добавить: — Я понимаю, что сейчас не до них… Я буду просить совсем немного. Обидно, когда за границей создаются общества по изучению нашего русского метеорита, а мы…

— Нет, нет, нет, — быстро произнес Ленин. — Заграница здесь ни к чему. Пусть и не мечтают. Что нужно для вашей экспедиции?

— Я заготовил. — Коршунов из внутреннего кармана пиджака достал вдвое сложенные листки бумаги. — Я старался скромно, Владимир Ильич…

Ленин стал рассматривать список, и чем больше он в него всматривался, тем больше хмурился. Коршунову показалось, что печаль, которую ни разу не замечал он у Ленина, сейчас ясно проступила на его лице. Потом Владимир Ильич положил эти листы на стол, провел по ним левой рукой, разглаживая, и обратил к ученому свое суровое и все еще, как казалось тому, печальное лицо.

Коршунов медленно поднял глаза на Ленина и неуверенно произнес:

— Хотя… можно еще сократить список. Хлеба меньше… Да и с приборами… Теодолит можно один сбросить, кроме того…

Ленин смотрел мимо ученого, в угол кабинета, казалось, не слушал и уже не замечал его присутствия.

— Теодолит сбросить, — повторил он, переводя взгляд сощуренных глаз на Коршунова, резко отодвинул свое плетеное кресло и, как бы в недовольстве и удивлении ударив пальцами по бумаге, вышел из-за стола.

Стараясь не смотреть на Коршунова, он засунул руки в карманы брюк и, бросая взгляды в окно, зашагал по кабинету.

— Там же тайга, — заговорил Владимир Ильич резко и твердо, словно стараясь помочь ученому уяснить положение вещей. — Тысячи верст непролазной и путаной тайги. Бурные реки. Бездорожье. И ни души на сотни верст… Вы понимаете это?

Он остановился.

— Вы все это понимаете, — сказал Владимир Ильич более мягко и, снова посмотрев на список, продолжал: — «Фунт хлеба в день, пять фунтов сахару на всех, табаку…» — читал он, и в голосе его слышались то суровость, то недовольство, то удивление, то вдруг покрывавшая все это печаль.

— Сахар можно сбросить, а табак, извините, необходим: от комаров спасает, — строго заметил ученый.

Точно не слыша, Владимир Ильич продолжал:

— «Меха для футляров под инструменты». Под инструменты! — повторил он.

Коршунов поднялся, и стекла очков его, в которых отразились окна, засверкали. Была в нем решимость человека, идущего на последнее средство.

— Владимир Ильич! — громко и твердо сказал он. — Товарищ Ленин! Нужно ехать! Нужно!

И сел, вернее — повалился в кресло.

— Конечно же! — воскликнул Ленин и подошел к ученому. — Конечно, нужно, необыкновенный человек, Леонид Алексеевич. То, что вы просите, мы дадим. Но этого же мало! Разве с таким оснащением едут в Сибирь?!. Его может хватить для экспедиции в Подмосковье! Это же крохи! Обидно, обидно! — повторил Ленин, и Коршунов понял, почему больно было Владимиру Ильичу. — Обидно, что таким людям, как вы; мы не можем еще дать всего необходимого, всего, чего они заслуживают! Но ничего! Дайте только нам срок!

— А-а… — растерянно произнес Коршунов, глядя на Ленина. Хотел сказать что-то еще, но лишь облегченно вздохнул и провел рукой по лбу, где выступил пот.

Ленин подошел к ученому, участливо спросил:

— Леонид Алексеевич, а если мы дадим только то, что написано здесь, вот в этом архиробком списке? — указал он рукой на бумаги Коршунова. — Поедете?

— Владимир Ильич, я и не мечтаю о большем! Вот схлынет снег, подготовимся и поедем. Больше ничего не надо. Ведь у вас и так все просят, все с вас тянут… А откуда брать?

— Поедете? — переспросил Ленин.

— Да, поеду.

— И больше ничего не попросите?

— Нет, ничего.

— Ничего, Леонид Алексеевич? — допытывался Ленин.

— Да.

Ленин недовольно кашлянул. Потом он взглянул куда-то вниз, под стол, и лукавая улыбка заиграла на его лице.

— А нуте-с, батенька, — сказал он весело, по-дружески улыбаясь, — подойдите к этому окну, Леонид Алексеевич.

— Зачем, Владимир Ильич?

— Я вас прошу, Леонид Алексеевич. Подойдите к этому окну! Сделайте мне, батенька, одолжение. — И Ленин добавил, озорно погрозив пальцем — Знаю я вас!

— Нет, Владимир Ильич. Если вы согласны, я, пожалуй, не буду отнимать у вас время…

— Нет, — добродушно сказал Ленин. — Я еще не согласен. Будьте любезны, подойдите к этому окну, Леонид Алексеевич.

Коршунов неохотно встал и в нерешительности, чего-то ожидая, смотрел на Ленина.

Но Ленин тоже не спускал с него глаз.

— Ну, — сказал он, — выходите.

— Пожалуйста. — Коршунов решился и вышел из-за стола.

Ленин посмотрел на ноги ученого и сказал:

— Ну вот. Так оно и есть. В чем же вы, батенька мой, поедете в тайгу? В этих рваных башмаках, которые расползутся на пятой версте от Москвы?

— Можно и в этих, — сказал Коршунов, — я их веревочкой. Внутрь портянки, а сверху бечева.

— Можно, — повторил Ленин раздумывая. — Ведь у вас, видно, вторых нет?

— Откуда? Были, истрепались. А эти я берегу…

— «Можно и в этих», — снова повторил Ленин. — Простите, Леонид Алексеевич. Простите.

Ленин дотронулся до плеча Коршунова и усадил его. Заглянул в лицо — не обижается ли? — и, окончательно убедившись, что не обижается, успокоился и зашагал по комнате.

— Есть у нас необыкновенные люди, — заговорил он. — Вот Циолковский. Представьте себе провинциальный русский город. Где-то в старом деревянном домике, наверное, на улице, поросшей травой, где бродят гуси и свиньи, живет старый учитель математики. Он получает свой паек — хлеб и селедку — и занимается вопросами полета в межпланетное пространство. Да еще, наверное, в нетопленной квартире сидит! И вы, батенька, по той же дороге: за тысячи верст, в тайгу, в Сибирь, в рваных штиблетах!

«Ну а вы, — подумал Коршунов, — вы, Владимир Ильич? В стране, где не каждый может даже прочесть слово „социализм“, строить социализм!»

И Коршунов вдруг ясно себе представил, что Ленина и его, Коршунова, что-то роднит, объединяет, что Ленин и он, Коршунов, совершают одно дело, и это дело — главное в жизни Циолковского, живущего в Калуге и осваивающего Вселенную, и голодных рабочих, восстанавливающих заводы, и мужиков, поднимающих землю сохой…

Ученый ушел, возбужденный и какой-то легкий. Он пробежал по Кремлю, вышел на Красную площадь, думая о завтрашнем дне, о мечте, которая непременно осуществится.

…Наступит время, когда задымят в стране заводы, даже те, которых пока еще нет, тракторные и автомобильные, замыслы которых только лишь рождаются у человека, работавшего в небольшом холодном кабинете со сводчатыми потолками… Всем будет доступно слово Пушкина и Толстого, потому что темная, полудикая Россия станет страной сплошной грамотности… И, конечно же, научные экспедиции доберутся до Северного полюса, а, может быть, кто-нибудь спустится на дно океана или поднимется за атмосферу. И руководителям этих экспедиций не нужно будет беспокоить организатора нового огромного государства, беспокоить из-за четвертушки хлеба в день и табака… И вырастут новые люди с новыми понятиями о назначении человека… Это все будет.

А пока неубранный снег на улицах, спешащие прохожие, которых подгоняет мороз, медленно плетущаяся лошадь, на которую кричит человек в армяке: «Эй ты, шелудивая!» — частью закрытые, частью торгующие лавчонки с железными вывесками: «Мартьянов», «Оптовая торговля Гурин и сыновья», «И. В. Кошкин. Скобяные товары». Это — пока.

…Проходит небольшой отряд красноармейцев в буденовках, везут на санях гремящие на всю улицу железные трубы: что-то восстанавливают или строят, — в окне учреждения промелькнул портрет Карла Маркса и начало какого-то лозунга: «Да здравствует…» Из подъезда в подъезд пробежала женщина в красной косынке…

Среднего роста крепкий человек ходит по кабинету в Кремле, центре необъятной страны, думает, энергично и быстро что-то записывает ручкой, похожей на ученическую, и новые свершения, подвластные и уже такие близкие, которые преобразуют Россию, видятся ему.