«Маленький Бобеш»

Маленький Бобеш (fb2) - Маленький Бобеш (пер. Нина Сергеевна Николаева,С. Кульманова) 2505K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Йозеф Плева

Йозеф Плева Маленький Бобеш

Глава 1 ЗНАКОМСТВО

Бобеш был маленький, такой маленький, что с трудом доставал до дверной ручки. Ходил он в коротких штанишках. Все домашние любили его, а больше всех мать.

Был ясный весенний день. Небо было чистое, солнце пригревало с самого утра. Бобеш вышел из дому поиграть на солнышке и задумался. Куда пойти — в сад или же спуститься к ручью? У ручья ведь тоже хорошо. Там можно на рыбок посмотреть. И потом, вода все-таки прекрасная вещь. Да, надо пойти к ручью. Он бегом спустился вниз, к садику. Смотрит — у ручья уже кто-то есть. Бобеш нахмурился — он хотел тут быть один. На бережку играла девочка. Такой девочки он здесь еще ни разу не видел. Да как разряжена! Словно на праздник.

Бобеш решил пока что напугать ее. Девочка сидела на корточках, спиной к нему. Медленно, потихоньку ступая, Бобеш все ближе подходил к девочке. Вот он уже остановился позади, а она и не подозревала этого. Бобеш увидел у нее великолепную куклу, а возле, на траве, всевозможную игрушечную посуду. Девочка черпала горшочком воду и приговаривала:

— Вот сварим кофейку, моя букашечка, попьешь, а потом и баиньки, будешь спать. Ну-ка, не кричи! А если будешь кричать, мама задерет тебе юбчонку и нашлепает. Лучше перестань и будь паинькой!..

«Как чудно́ эта девчонка разговаривает, смех, да и только!» — подумал Бобеш.

Он схватил камешек и бросил в ручей прямо перед девочкой. Раздался всплеск, и ее обдало брызгами. Она вскрикнула, от испуга чуть не уронила в воду куклу и вскочила. Только теперь она увидела Бобеша.

— Что ты наделал, безобразный мальчишка!

— Сама ты безобразная!

— Вот и нет!

— Вот и да!

— Нет!

— Да!

— С таким сопливым мальчишкой я и спорить не хочу!

Девочка вздернула носик и отвернулась.

— И нечего тебе тут делать, это наш ручей!

— Вовсе и не ваш, он ничей!

— Вот и нет!

— Да!

— И нет!

— Ты дрянной, глупый мальчишка!

— А ты — противная девчонка, брысь отсюда!

Бобеш поддал ногой горшочек, он покатился прямо в ручей, и течение подхватило его. Девочка подобрала платье, бросилась в воду за горшочком, но тут же выскочила на берег и захныкала:

— Ой, холодная вода!.. Теперь утонет мой горшочек, и все из-за тебя, уродина!..

Бобешу даже смешно стало, какая неженка эта девчонка. Наверное, воды боится. Он влез в воду, мигом выловил горшочек и подал его девочке. Она насупилась.

— Ты чья? — спросил Бобеш.

— Не к чему тебе знать!

— Хм… ну и ладно! Мне-то что!..

Они помолчали. Большим пальцем ноги Бобеш чертил на песке квадратик; девочка, отвернувшись, вертела в руке горшочек. Вдруг горшочек выскользнул и опять покатился вниз к ручью. Бобеш живо подставил ногу, и горшочек остановился почти у самой воды. Это рассмешило девочку. Глядя на нее, Бобеш тоже засмеялся.

— А ты чей? — неожиданно спросила девочка.

— Не к чему тебе знать!

— Меня зовут Боженка.

— А хоть бы и Неженка… Мне-то что! — ухмыльнулся Бобеш.

Боженка повернулась к нему спиной. Обиделась, что Бобеш не захотел с ней дружить. Она собрала посуду, сложила ее в коробочку и взяла куклу, намереваясь уйти. Бобеш молча следил за ней. Однако ему стало досадно, что она уходит, и он быстро проговорил:

— Почему ты уходишь? Меня зовут Бобеш…

Но Боженка даже не оглянулась, ничего не сказала, продолжая собираться. Бобеш повторил:

— Боженка, меня зовут Бобеш…

— А хоть бы и Бобик… Мне-то что! — отрезала Боженка, круто повернулась, и тут кукла выпала у нее из рук на траву.

Бобеш проворно поднял куклу.

— Очень уж хороша у тебя кукла! — сказал он.

Но Боженка отняла у него куклу.

— Чего ты злишься, Боженка?

— Потому что ты задира!

— А если я больше не буду, ты станешь со мной играть?

Боженка приостановилась, медленно повернулась к Бобешу и оглядела его. Теперь он показался ей не таким противным. Встрепанный, правда, как воробей, волосы нечесаны и одет не так уж хорошо, но когда засмеется, так совсем даже милый. А какой маленький! Наверное, и в школу еще не ходит.

— Ты в школу ходишь?

— Пока нет, но скоро пойду. А почему ты спрашиваешь? Ты что, уже ходишь?

— Нет, но я с Вашичком иногда играю, он уже учится в школе… И потом, он больше…

— Ну, так и иди к своему Вашичку!

— Зачем это я к нему пойду? Нарочно вот не пойду!

— А со мной будешь играть?

— Ну, если хочешь, так буду.

Бобеш принялся разглядывать Боженкину посуду. Тут были тарелки, миски, горшочки — все маленькие-премаленькие и очень красивые. На горшочках были нарисованы незабудки, на мисках — розочки, а на тарелках — бабочки. Но лучше всего была кукла.

«В жизни такой не видел! — подумал Бобеш. — Она даже глаза закрывает, когда Боженка ее кладет».

— Боженка, дай мне подержать куклу, а? Я только посмотрю, как она глаза закрывает.

Боженка просто и не знает, как ей быть: она не совсем верит Бобешу. Но он так умильно смотрит на нее, что Боженка наконец решается и протягивает ему куклу.

Бобеш положил куклу, потом поставил, опять положил и снова поставил.

«Вот чудеса-то!» — подумал он.

— Ну, а теперь больше не закрывай! — приказал он кукле и положил ее.

Но кукла опять закрыла глаза.

— Говорят тебе, не закрывай! — прикрикну.! Бобеш. — Смотри-ка, Боженка, она не хочет меня слушаться. Скажи ты ей — может, она тебя послушается.

Боженка засмеялась:

— Вот дурачок, разве она понимает? Так и должно быть: положишь ее — она закроет глаза, а как поставишь — опять откроет. Так уж она сделана, понял?

— Хм… Значит, она не думает, когда закрывает глаза, да?

— Как это — не думает?

— Я, знаешь, считал, что она умная, понимает, что надо закрывать глаза, когда ложишься.

На этом Бобеш прекратил свои мудрствования и стал играть с Боженкой в «папы-мамы». Он был папой, Боженка — мамой, а кукла — их дочкой.

— Как мы ее назовем? — деловито спросил Бобеш.

— Да хоть Бобушкой.

— Бобушкой?

— Ну да, меня мама так называет.

— Сроду не слыхал такого имени. Но раз тебя так называют, пускай будет Бобушка… Как там насчет завтрака, мать, мне пора на работу, — сказал Бобеш и для виду стал собираться.

Сначала он поискал под кроватью сапоги, потом трубку. Трубка куда-то задевалась, поэтому Бобеш попросил Бобушку помочь. Та живо отыскала трубку. Папа Бобеш поблагодарил дочку, погладил ее по головке и сказал, что она молодец. А кукла в это время лежала с закрытыми глазами и не могла даже взглянуть на своего папу.

— Ну вот, папенька, и кофе готов, — сказала Боженка.

— Зачем ты говоришь «папенька», зови меня просто папой.

— Так у нас дома говорят. И я и мама называем отца папенькой.

— А маму как зовешь?

— Маменькой.

— Хм… Меня бы мать засмеяла, если бы я ее так называл.

— Ай-яй, Бобушка плачет! Понянчи ее!

Бобеш взял куклу на руки и стал ее укачивать, как малого ребенка, хотя только что Бобушка смогла сама отыскать трубку. Но Бобеша это вовсе не смущало. Ведь и трубки, и сапог, и кровати на самом деле не было.

— Нельзя, детынька, кричать, а то мама рассердится. Слышишь, нельзя! Будешь умницей, тогда тебе конфетку дадут. Будь послушной девочкой — не зли маму.

Бобеш сам был доволен, как это у него здорово получается, и потому не преминул повторить свои увещания по крайней мере раз десять. Однако это не подействовало. Ему казалось, что Бобушка знай кричит и ничем ее не уймешь.

— Ну-ка, замолчи, баловница!.. Не перестанешь? Вот я тебе сейчас надаю! — Бобеш задрал кукле юбку и отшлепал ее.

Пускай в другой раз не кричит, не расстраивает отца — у него и так много забот.

Тут Бобеш обнаружил, что ножки у куклы прикреплены к туловищу желтой, блестящей крученой проволокой.

«Ага, — подумал Бобеш, — это так сделано, чтобы она могла ходить». Бобеш крутнул ножку вперед, назад, и вдруг ему удалось вывернуть ее до отказа назад. Это было совсем забавно. Значит, кукла может ходить и задом наперед. Сам он, например, не может. Какая эта проволока тягучая и как она чудно скрипит, когда ее крутишь! Бобеш вывернул назад другую ножку у куклы и рассмеялся.

— Гляди, гляди, Боженка, сейчас Бобушка будет задом наперед ходить!

— Ну зачем, Бобеш, ведь ей больно, не надо так! Это же наша дочка!

— Как это ей больно, если она не думает? И потом, она ведь невзаправдашная дочка?

— А сам давеча говорил, что она плачет.

— Это я просто так говорю, мы же играем.

— Ну, я знаю, что играем. Все равно не надо, а то еще с ней что-нибудь случится.

— Тогда я их выправлю.

Бобеш попробовал повернуть ножки, но они что-то не поддавались. Странное дело, назад они легко поворачивались, а вперед — никак. «Это она назло упрямится», — подумал Бобеш. Взяв обе ножки, он с силой крутнул их, но не смог довернуть до конца, пятки у куклы очутились вместе, а пальчики смотрели в разные стороны. Тогда Бобешу стала помогать и Боженка. И вдруг внутри у куклы что-то хрустнуло, в руке у Боженки осталась левая куклина ножка, а у Бобеша — правая. Бобушка замертво упала на траву и закрыла глаза.

— Всё, — проговорили в один голос Бобеш и Боженка и посмотрели друг на друга.

Солнце светило им прямо в лицо. В носу у них защекотало, оба враз чихнули и при этом так стукнулись лбами, что у них даже слезы брызнули. Ну, а раз уж появились слезы, то за плачем дело не стало. Понурые стояли папа с мамой, держа каждый по ножке, и оплакивали свою дочку Бобушку, терли кулаками глаза. Бобеш знал, что он во всем виноват: не надо было крутить кукле ножки.

Внезапно он вспомнил про дедушку.

— Не плачь, Боженка, — сказал Бобеш и звучно потянул носом. — Не плачь, дедушка непременно починит нашу Бобушку, он все умеет.

— Какой дедушка? — спросила Боженка, подняв заплаканные глаза.

— Ну, наш…

Боженка удовлетворилась таким ответом и перестала плакать.

Бобеш между тем уговаривал Бобушку:

— Не охай, Бобушка, не охай! Знаю, что больно, милая. Вот пойдем к доктору, он тебе ножки приделает и вылечит.

Напоили Бобушку кофе, успокоили ее и двинулись в путь к доктору — к дедушке. Бобеш нес куклины ножки, а Боженка — туловище и картонную коробку с посудой.

Миновав темные сени, они подошли к двери. Бобеш не мог дотянуться до дверной ручки и постучал. Дедушка отворил и, увидев детей, сказал:

— Ба-а, сколько лет, сколько зим!

— Дедушка, дедушка, почини нам Бобушку!

— Чего, чего? — засмеялся дедушка и взглянул на Боженку. — Это чей ребятенок?

— Это, дедушка, Боженка.

— Чья она?

— Ну, ихняя.

— Чья — ихняя?

— Ну, этих… как их, ее папы с мамой.

— От тебя, малый, толку не добьешься… Ты чья, девочка? — обратился дедушка к Боженке.

— Старосты Либры.

— Старосты Либры дочка, значит? Скажи пожалуйста, вон оно что!

— Дедушка, у нас кукла Бобушка захворала. Знаешь, это наша дочка, она хворает, а ты, дедушка, доктор.

— Ах, шут те возьми совсем! Оно, конечно, хорошо, что я в доктора попал, только не знаю, Бобеш, как я все это вместе соберу… Кто же ей ножки-то вывернул? Небось ты, Бобеш? — строго спросил дедушка и сдвинул очки на кончик носа.

— Понимаешь, дедушка, она… она была нашей дочкой, и мы ее учили ходить… Ведь правда, Боженка, мы учили?

— Вот так учили — даже ноги ей поломали!

Боженке хотелось сказать, что это сделал Бобеш, но она как-то посовестилась.

— Послушай, девочка, Бобеш не крутил кукле ножки?

— Крутил, — тихо сказала Боженка.

Бобеш покраснел, как рак.

— Понимаешь, дедушка, я вовсе не хотел, они сами закрутились.

— Ох, Бобеш, Бобеш! — погрозил пальцем дедушка. — Ну-ка, посмотрим больную. — Он разложил все части куклы на лавке возле печки, достал из кармана большой носовой платок, намереваясь протереть очки.

Бобеш завел Боженку под стол, где у него в коробке хранились оловянный солдатик, ручка от фарфоровой кружки, — это была его коровка, — маленький стеклянный шар и блестящая пуговица. С гордостью показывал он Боженке свои богатства. Но та ничуть не изумлялась, словно ничего особенного в них не было. Она вылезла из-под стола и засмотрелась на часы, которые висели на стене и громко тикали. Над циферблатом была нарисована девица с большим черным бантом на шее. Бобеш отложил коробку и тотчас принялся объяснять:

— Знаешь, эта барышня особенная. Погляди на нее хорошенько. Замечаешь, как она на тебя смотрит?

— И правда…

— Ну, а теперь отойди к двери… Вот так! Ну, смотри!

— Опять глядит.

Когда они отошли к окну, девица по-прежнему смотрела на них.

Бобеш досадовал, что Боженка не заинтересовалась его игрушками.

— У тебя дома есть еще игрушки?

— Есть, и много.

— А какие?

— У меня есть игрушечная кухня, спальня, еще две куклы, потом домик, маленький такой, есть кролик, собачка, кукленок…

Бобеш слушал ее, разинув рот.

— Кто тебе их дал?

— Кое-какие — папа с мамой, какие — дедушка с крестным… даже и не помню.

— А кошка у вас есть?

— Кошек у нас три, есть и две собаки — Гектор и Рекс.

— И корова есть?

— Коров у нас так много, что я и не сосчитаю.

— У нас только одна, — упавшим голосом сказал Бобеш. — А кролики у вас есть?

— Кроликов нет.

Бобеш обрадовался: ага, все-таки у них нашлось кое-что, чего нет в усадьбе старосты. Он повел Боженку к хлеву, где находился большой крольчатник, сделанный из ящиков. Кролики Боженке понравились.

— Ты только погляди, какие у них усищи и уши!

Бобеш подбросил кроликам травы, заготовленной для них в плетушке. Боженку насмешило, как они ели. И мордочки и усы у них забавно подергивались. Вдруг один из кроликов скакнул и с такой силой ударил задними ногами, что Боженка даже испугалась.

— Это, Боженка, самец. Дедушка говорил, что самцы эдак лягаются.

— Дети, где вы? Подите-ка сюда! — позвал их дедушка.

Бобеш и Боженка вбежали в комнату, видят — у куклы обе ножки на месте. Дедушка и вправду оказался хорошим доктором.

— Ну, девонька, вот тебе твоя Розарка, только в другой раз не давай ее Бобешу — он у нас известный бедокур!

— Дедушка, это вовсе не Розарка, а Бобушка! — сказал Бобеш.

— Ну, ну, все вы тут бобята собрались, — засмеялся дедушка.

Боженка и Бобеш обрадовались, что Бобушка уже здорова. Бобеш запрыгал по комнате, показывал Боженке, как скачет и бодается их коза, как потягивается кошка Мися. Потом бегал на четвереньках и гавкал по-собачьи, стращал Боженку, чтобы она бегала от него. Но Боженка не захотела. Тогда Бобеш потерял всякий интерес к своему занятию.

Боженка нянчила куклу и приговаривала:

— Теперь не болят у тебя ножки? Нет? Вот наша Бобушка и поправилась!

Бобеш между тем увидел на печке кошку.

— Погоди, Боженка, мы покажем Бобушке Мисю… Мись, Мись, иди сюда! Кис-кис-кис!

Рассчитывая, что Бобеш собирается ей что-то дать, Мися подбежала к нему. Бобеш взял кошку на руки и стал показывать кукле.

— Нравится она тебе? Это наша Мися. Она ловит мышей, любит молоко пить… Верно, Мись, ты любишь молоко? Мама говорит, что она привередница — суп не ест.

Однако Мися не испытывала никакой радости от нежностей Бобеша. Она всячески вырывалась у него из рук.

— Удрать от меня хочешь? Не выйдет, голубушка, даже и не думай! Мы сейчас будем с тобой играть!

Мися и слушать не хотела, выпустила свои острые коготки и вонзила их прямо в Бобеша. Тот мгновенно отпустил кошку и потрогал оцарапанные места.

— У-у, негодная кошка! Погоди, ты у меня за это получишь! — Бобеш побежал и схватил Мисю. — Что с ней сделать? — спросил он у Боженки.

— Да отпусти ее, раз она царапается!

— Ну нет, пускай сначала отучится царапаться, тогда — другое дело! Будешь царапаться, а? Будешь? (Кошка смирилась.) Ага, значит, не будешь больше царапаться!

Мися улеглась на руках у Бобеша и замурлыкала. В это время дедушка встал и сказал:

— Вот и они!

Это вернулись бабушка и мать Бобеша — пригнали с пастбища корову Пеструху. Мать работала в поле, а бабушка пасла корову.

— А! Мама пришла! — Бобеш отпустил Мисю и побежал встречать мать. — Боженка, — позвал он, — идем со мной, посмотришь нашу Пеструху!

— Ох ты, милушка наша! — приговаривала бабушка вслед Пеструхе, переступавшей порог хлева.

— Правда, хороша корова?

Но Боженка смотрела с таким видом, словно в Пеструхе ничего хорошего не было. Бобеш даже обиделся.

— Это чья же перепелка? — с улыбкой спросила мать, глядя на Боженку.

— Это, мама, Боженка Либрова.

— Либрова? А кто ее сюда привел?.. Твоя мама знает, что ты у нас?

— Нет.

— Она, мам, играла у ручья. Я ее к нам привел, чтобы дедушка куклу починил. — И Бобеш рассказал, что у них стряслось с куклой. Потом он потянул мать за юбку и заныл: — Мама, поесть бы! Кабы ты знала, как есть хочется, сил нет!

— Погоди, Бобеш, напою Пеструху, тогда и тебе дам поесть. (Тут как раз Пеструха замычала в хлеву.) Вон, слышишь, зовет, не задерживай меня.

— Мама, а ты кого больше любишь — меня или Пеструху?

— И что это тебе вздумалось? Известно, тебя.

— Пеструху все-таки прежде меня кормишь. А я, значит, жди!

— Ишь, мудрец какой! Чего только не выдумает! Видишь, ведь у меня руки грязные. Пеструхе я и так могу корму задать — все равно в хлеву опять вымажусь. Ты же у меня разумный малый, можешь подождать, пока я с Пеструхой управлюсь. Или нет?

— Коли так, я подожду, мама.

Возвратившись из хлева, мать дала Бобешу и Боженке по кружке молока. Бобеш пил из своей кружки. На ней был нарисован крохотный синий цветок, и Бобеш называл кружку цветастой.

Подавая Боженке молоко, мать сказала:

— Еще не знаю, захочет ли Боженка нашего угощения… Дома у вас, поди, кофе пьют?

— А как же!

— Что — как же? — спросил Бобеш.

— Ну, значит, кофе пьем.

— Знаю, что кофе, а почему ты тогда говоришь «как же»?

— Так приличные дети отвечают, Бобеш. Они небось не говорят «ага».

Когда молоко было выпито, Боженка заявила, что ей пора домой. Бобеш спросил у матери, можно ли ему немножко проводить Боженку. Она позволила.

Бобеша разбирало любопытство, каково там, дома у Боженки. Особенно не терпелось ему поглядеть игрушки, которых, по словам Боженки, у нее было много.

Шли они по площади, мимо пруда. Там как раз купали лошадей.

— Ба, да ведь это наш кучер Франта! — воскликнула Боженка. — Франта! Франта!

Бобеш и Боженка побежали поближе к пруду. Лошади брели в воде по самое брюхо. На одной, спиной к детям, сидел верхом Франта. Штаны у него были подвернуты выше колен. За шумом падающей воды Франта не расслышал окликов Боженки.

Бобеш залюбовался лошадьми и не мог оторваться. Лошади — ведь это такая красота! Ах, до чего же они ему нравились! Ну не знаю, что бы дал, только бы посидеть верхом, вот как Франта! Бобеш тут же надумал попросить отца, чтобы тот купил лошадей. Бедняга и не предполагал, что это, пожалуй, подороже их хибарки стоит, Бобеш вспомнил песенку, которую, бывало, так хорошо пела мать, когда баюкала его:

Отчего за лесом барабаны бьют? Яноушевы парни на войну идут. Дай боже им счастья дожить, воротиться! В глубокую реку с коней не свалиться![1]

Бобешу живо представилось, будто он, точно сказочный рыцарь, едет верхом, рядом с ним — оловянный солдатик. И вот скачут они через высокие горы, дремучие леса, далеко-далеко, в заколдованное царство…

Когда кучер Франта повернул коней и подвел их вброд к плотине, он заметил Боженку и Бобеша.

— Покатай нас, Франта!

Франта и в самом деле посадил их к себе на коня. Бобеш чуть не плакал от радости: он ни разу в жизни не ездил верхом на коне. И ведь только сейчас об этом мечтал!

— На Гнедую могу вас посадить, — сказал Франта, — Гнедая — смирная, а вот Серко — тот бедовый, так и норовит лягнуть.

Но что за дело Бобешу до Серко, раз уж он сидит на лошади! Теперь он желал только одного: чтобы его видели отец, мать, бабушка и дедушка. То-то удивились бы! Да и Мися, и Пеструха, и кролики — все бы просто диву дались.

— Ну как, Фердинанд, не страшно? — спросил Франта.

— Нет, не страшно, очень даже хорошо! — ответил Бобеш. Ему, однако, непонятно было, почему Франта назвал его Фердинандом.

Игравшие на плотине ребятишки прекратили игру и смотрели на ездоков.

«Ага, завидуете, братцы!» — подумал Бобеш.

Вдруг он увидел крестного.

— Крестный! Крестный! — громко закричал Бобеш.

Франта даже вздрогнул от неожиданности.

Крестный обернулся, смотрит во все глаза: куда же мог деться Бобеш? Голос его слышал, а самого его нигде не видно. А Бобеш смеялся, что крестный ищет его совсем не там.

— Тут я, крестный! На коне!

— Мать честная, курица лесная! — воскликнул крестный. — Откуда ты взялся, постреленок?

Когда они поравнялись с крестным, тот обратился к Франте:

— Смотри, Франта, как бы беды не вышло!

— Не бойтесь, дяденька, Гнедая — добрячка. На ней хоть дрова коли, хоть пляши — она и не шелохнется. А вот Серко — тот да, на него я бы не посадил.

— Ну-ну, и то забава для нашего плута!

Крестный похлопал Гнедую по крупу, потом полез в карман и выудил блестящую белую монетку в пять крейцаров.

— На, Бобеш, получай на гостинцы, раз уж ты такой лихой кирасир!

— Спасибо, крестный! — поспешно проговорил Бобеш, не помня себя от счастья.

Вот так бы ехать и ехать, на край света… Но все, даже самое хорошее, имеет свой конец. И потому, когда подъехали к усадьбе, Бобешу пришлось слезть с коня.

Глава 2 МЕСЯЦ

Боженка привела Бобеша на кухню. Он заробел и остался стоять у двери. За столом сидели какие-то люди; никого из них Бобеш не знал. Боженкина мать, хлопотавшая у плиты, обернулась и сказала:

— Бобушка, где ты пропадала, а? Ну-ка, беги в комнату, поужинаешь, да и баиньки пора. — Тут она заметила Бобеша и спросила: — А это чей парнишка?

— Это, мамочка, Бобеш Яноуш, я у них была.

— Яноуш? Из той хибарки под кленом? Ах, дочка, дочка, и где тебя только носит! Сколько раз я тебе, Бобушка, говорила, чтобы ты не смела соваться к чужим детям! Того и гляди, подцепишь какую-нибудь пакость!

Бобеш толком не понимал, о чем речь. Он подумал: «Ну и чудная же мать у Боженки! Только придешь домой, она уже ругается. А на меня даже и не посмотрела как следует. И все вроде как сердится».

— Маменька, мы с Бобешем пойдем в комнату. Я покажу свои игрушки — ему хочется посмотреть… Верно, Бобеш?

— Нет, Бобушка, не надо. Не годится пускать в комнаты чужих мальчишек.

— Ну, маменька, почему нельзя? Ведь я же у них была, мы там играли. У него мама такая добрая, молоком меня угощала.

— Какой ужас! — воскликнула Боженкина мать. — Подумать только, она там пьет молоко, ест хлеб, словно дома есть нечего! Смотри, Бобушка, чтоб этого больше не было! — Потом она обратилась к девушке, чистившей у стола картошку: — Франтишка, в другой раз лучше приглядывайте за девочкой, чтобы она не ходила где не надо. Поневоле будет по всяким хлевам лазить, коли вы не следите за ней!.. А ты, Бобушка, иди в комнату и не раздражай меня!.. Франтишка, отрежьте парнишке кусок хлеба… Или нет, погодите… Принесите ему из кладовки пирога!

— Маменька, я не пойду спать, мне не хочется. И есть я не хочу — я не голодная.

— Не зли меня, а то всыплю! Сейчас же иди в комнату! Ну, живо! Погоди, вот придет отец, я ему пожалуюсь!

Бобеш стоял у дверей, точно остолбенелый, и не помнил, как это в руке у него очутился круглый пирог с повидлом. Из соседней комнаты доносился голос Боженкиной матери:

— И нечего тебе, Бобушка, дружить с такими мерзкими мальчишками и водить их сюда! Еще пропадет у тебя какая-нибудь игрушка — украдут… Эти мальчишки — они ведь сущие жулики, только и высматривают, где бы чего стянуть.

Бобеш, наверное, простоял бы так неизвестно сколько, но Франтишка распахнула перед ним дверь и сказала:

— Беги домой, мальчик. Скоро вечер, как бы ваши не хватились тебя.

— Ну и люди! — сказал Бобеш, очутившись за дверью. — Нет, моя мама куда добрее и лучше!.. А какая кухня-то у них высокая, и плита большущая! А горшков-то небось гораздо больше, чем у нас, да все такие громадные…

Все это Бобеш успел заметить.

И зачем только они дали ему пирог, если сами все сердились на него? Он и пирогу-то был не рад, хотя очень любил пироги с повидлом. Тут он решил отнести пирог домой и отдать матери. И, конечно, все-все ей рассказать, перед тем как спать ляжет.

Размышляя таким образом, Бобеш незаметно очутился на плотине.

Солнце уже садилось, и его прощальные лучи отражались на глади пруда. Теплый ветерок рябил воду, легкие волны сверкали тысячей зеркальцев. Бобеш засмотрелся на пруд и, к своему немалому удивлению, увидел крупных рыб. Это были карпы. Они сновали у самой поверхности воды, подскакивали над водой и шумно плескались. Много здесь было и маленьких рыбок, но те не плескались, а проплывали мимо целыми стаями.

Бобеш вспомнил про пирог. Он отломил кусочек и раскрошил его в воду. Крошки пирога качались на волнах, и их относило от берега. Ни одна рыбка не подплывала за ними. «Э-э, рыбки-то балованные! — заключил Бобеш. — Видно, им пирог не нравится. А ведь он из белой муки, да еще с повидлом. Мама сказала бы таким привередливым рыбкам: „Вон оно что — пирогом брезгуете? Ну, погодите, придет время, захотите и картошки поесть, да нисколечко не будет!“»

Бобеш поразмыслил, чего бы еще захотелось голодным рыбкам, и надумал: «Даже и кожуры картофельной не получите! Дождетесь вы у меня, негодяйки!»

Точно так мать не раз бранила не только Бобеша, но и кур, если они не хотели клевать зерно, и корову Пеструху, когда она была разборчивой и не съедала корма, который ей задавали в колоду.

Вот так штука! Большущая рыба вынырнула из воды, потом вместе с ней скрылась и крошка пирога.

«Ага, значит, вкусно?» — заметил про себя Бобеш и начал быстро крошить пирог и бросать в воду крошки. Маленькие рыбки тоже мигом примчались и вместе с большими стали хватать крошки. Когда Бобеш громко засмеялся, они было перестали есть и уплыли, но потом снова вернулись.

Бобеш смекнул, что рыбы пугливы, боятся шума, и уже старался быть потише. Рыбы подплывали прямо к плотине, где сидел Бобеш. Он испытывал сильное желание поймать хотя бы одну рыбку, но не отважился, потому что плотина была довольно высоко над водой. Да и если рыба вдруг укусит? А в пруду, наверное, глубоко. Будь здесь столько же воды, сколько в деревянном корыте, в котором его дома купают, тогда бы еще ничего — не страшно и влезть.

Пирог был весь общипан по краям, в руке у Бобеша осталась только середка, намазанная повидлом. «Повидло рыбы, пожалуй, не едят, придется, видно, самому съесть», — решил Бобеш, обрадовавшись такому предположению. Повидло он сам охотно ел.

Однажды, когда мать стряпала пироги, Бобеш улучил момент и, как только мать отвернулась, окунул палец в горшок с повидлом — и в рот. А потом смотрел на мать с невинным видом, будто и не пробовал. Под конец мать дала ему облизать горшок из-под повидла. Вот вкуснота-то была! Бобеш все жалел, что горшок нельзя вывернуть наизнанку — как чулок, например, — ну, тогда дочиста вылизал бы! А так — что сделаешь? Горшок узкий, голову в него не всунешь. Впрочем, он все-таки умудрился всунуть туда голову, а вот обратно — уж никак. Спасибо, мать с дедушкой помогли; при этом, правда, ободрали ему ухо и намяли нос.

Старательно слизав все повидло, Бобеш скормил рыбкам и остаток пирога. Тем временем стало смеркаться. Бобеш взглянул на небо: где же солнце? Но его не видно было — закатилось. Дедушка говорил, что солнце отправляется спать далеко-далеко, за море, а море — это большой-пребольшой пруд. Желая показать, какой огромный тот пруд, Бобеш раскинул руки и покачнулся, едва не упав в воду.

Решив пойти домой, Бобеш встал. Надо было поторапливаться, и так поздно. Мать наверняка будет ругать. Вдруг он остановился как вкопанный.

Прямо перед ним, на другом берегу пруда, не там, где закатилось солнце, а в противоположной стороне, из-за крыши дома показался громадный сверкающий шар.

— Батюшки мои! — всплеснул руками Бобеш. Этому он научился от бабушки, она так выражала удивление. — Никак, это месяц? Ну да, он! И где же? На крыше! Надо скорей бежать домой. Пускай все — и мать, и отец, и дедушка с бабушкой — придут посмотрят, как месяц сидит на крыше. Вот удивятся-то!

Он прошел несколько шагов по направлению к дому, на котором расположился месяц — красивый, яркий, как лампа. Но месяц вдруг стал прятаться от него за крышу, сползал все ниже и ниже, пока совсем не скрылся. Что ж это? Неужели он нарочно спрятался?

— Месяц, а месяц, выгляни, не прячься от меня! — крикнул Бобеш. — Я сам видел, как ты сидел на крыше! Ну-ка, вылезай, долго ты будешь прятаться? — пригрозил он и топнул ногой.

Месяц, однако, не показывался.

Бобешу стало очень тоскливо. Рыбки поели пирога и поплыли спать, солнце закатилось далеко за море и тоже уснуло, месяц слез с крыши — наверное, и он отправился спать. И только сам он не знает, как попасть домой: заблудился — ведь еще никогда не уходил так далеко от дома.

Наступили сумерки, по деревне стлались черные тени. Кругом было тихо, только кто-то сзывал домой гусей да где-то на деревне играла гармоника. Бобеш постоял и прислушался. И вдруг чуть не вскрикнул. Из-за той же самой крыши опять выглянул месяц, но не весь, а только ломтик, такими ломтиками мать нарезала хлеб.

— Ага! — обрадовался Бобеш. — Значит, он прежде нарочно прятался, а теперь хочет проверить, здесь ли я. Ну, ничего, я тебя, плутишку, хорошо вижу! Теперь я пойду домой. — Тут Бобеш спохватился: — А как же я пойду, когда не знаю дороги? Кабы тут сейчас был папа, ты бы, милый мой, узнал, как прятаться за крышу! Папа, конечно, залез бы на крышу, достал тебя и надавал бы подзатыльников.

Месяц и внимания не обратил на его слова, поднимался выше и выше и, к превеликому удивлению Бобеша, опять уселся на самом гребне крыши.

В это время на колокольне ударил колокол. Звонили к вечерне.

Бобешу стало страшно. Он вспомнил, как бабушка рассказывала, будто после вечерни ходят кикиморы и забирают непослушных детей. Мать, правда, тогда же сказала бабушке, что все это глупости и нечего пугать Бобеша, повторять небылицы, в которые бабушка сама не верит, и что вообще никаких кикимор и водяных нет.

«А что, если они все-таки есть?» — в страхе подумал Бобеш.

Скорее бежать к колокольне, там неподалеку на бревнах сидят люди, у них можно спросить дорогу. Бобеш помчался бегом со всех ног — он хотел успеть добежать туда, пока не перестали звонить. Вдруг он услышал позади шаги. «Ой, это, наверное, кикимора за мной гонится!» — мелькнуло у него в голове.

Чем быстрее он бежал, тем ближе слышались шаги. У маленького Бобеша пошли мурашки по спине и по голове. Ни за что на свете не оглянулся бы он назад — так ему было жутко. О ужас, вот уже кто-то схватил его за курточку, потом за плечи, поднял вверх! Бобеш изо всех сил крикнул:

— Мама!

— Окаянный мальчишка, и где тебя только носит? А? Ведь мы все так и думали, что ты пропал!

Узнав по голосу отца и увидев, что это действительно он, Бобеш обхватил его за шею так крепко, что тот едва не задохнулся. Ох, и рад же был Бобеш! Ох, и рад! Теперь ему ничего не страшно было.

— Папа, а кикиморы на самом деле есть?

— Откуда же им быть? Опять, наверное, тебе бабушка наговорила? Не верь ты этому и ничего не бойся!

— И водяных нет?

— Конечно, нет.

— Правда?

— Известно, нет. А ты, видно, испугался? В другой раз не бегай, а то изволь ищи тебя! Где ты пропадал?

— Я, папа, у старосты был.

— Что же ты у старосты делал, скажи на милость?

— Боженку провожал, она от нас шла.

— Знаю, знаю, мне мать говорила. Да ведь это еще засветло было, тебе давно уж пора дома быть.

— Я хотел идти домой, а меня месяц разозлил.

— Кто-кто?

— Месяц.

— Это как же так?

— Он, папа, влез вон на ту крышу. Я его позвал, хотел подойти к нему, а он взял да спрятался от меня за крышей. Знаешь, он чуть-чуть спустился вниз, потом, немного погодя… Э-э, гляди, гляди, вон он — не за домом, а за деревом! Боится, верно, что ты его найдешь.

Отец засмеялся.

— Правда, правда, папа, месяц был за домом! Влез на крышу, а потом уселся прямо на конек — на самом что ни на есть верху крыши был.

Отец смеялся еще больше.

— Ишь ты, мудрец маленький!

Отец растолковал Бобешу, что это только так кажется, а на самом деле месяц высоко на небе и по крышам никогда не лазит. Когда солнце садится за горку, тоже ведь кажется, что стоит только подняться туда — и сможешь схватить его, а в действительности до него не достанешь.

Дома все обрадовались, что Бобеш цел и невредим, но и поворчали немножко, в особенности мать. Когда же она раздевала Бобеша и укладывала спать, он все-все ей рассказал: как он был в усадьбе, как ему дали пирога, а он искрошил его рыбкам — это маме не очень понравилось. Рассказал и про то, как поссорился с месяцем, потом испугался кикиморы и уже думал, будто она поймала его, а это был папа. Мать все слушала и потом отошла от кровати, но Бобеш позвал ее и сказал:

— Ты, мама, и добрее и лучше Боженкиной матери, она мне совсем не понравилась.

Мать поцеловала за это Бобеша в щеку и в носик, походивший на вишню.

Глава 3 ЧАСЫ

Был воскресный день. Все уже отобедали. Отец подремывал на лавке возле печки. Мать читала за столом, но и ее одолела дремота. Бабушка сидела на скамеечке у постели и крепко спала. Бобеш играл под столом. Там у него были оловянный солдатик, ручки от разбитых фарфоровых кружек, коленкоровые лоскутки и большая желтая блестящая пуговица.

Когда все уснули, в комнате наступила тишина, только тикали часы. Но что это? Вдруг и часы замолкли. Перестали тикать, остановились.

Бобеш посмотрел на часы: желтый кружочек на проволоке, который всегда качался, теперь не двигался. Бобеш вылез из-под стола и поглядел, где отец. Хотел предупредить его о том, что часы не идут. В таких случаях отец обычно брался за цепочки и подтягивал гири вверх до самых дырочек. Часы опять шли, кружочек на проволоке качался, и слышалось: тик-так…

Но у отца были закрыты глаза, трубка во рту не дымила, он так смешно кивал головой — вниз, потом вверх и опять вниз. Отец спал.

А что, если разок попробовать самому проделать это вместо отца? Бобеш взглянул на часы. На большом деревянном циферблате, над цифрами, была нарисована барышня, а по углам — розочки. На шее у барышни был большой черный бант. Прежде, пока мать не объяснила ему, Бобеш думал, что это черная кошка. Так странно этот бант выглядел на картинке.

Бобеш засмотрелся на барышню и подошел поближе к часам. Она не сводила с него глаз, прямо как живая. Бобеш отошел в сторону, но она продолжала следить за ним. Он высунул язык. Барышня и не моргнула.

«Ну и дура!» — подумал Бобеш, а вслух сказал:

— Ты противная, и нечего тебе глазеть!

Почему все-таки, когда гири в самом низу, часы останавливаются? Бобеш задумался. Он знал, что внутри часов много всяких колесиков и эти колесики полегоньку вертятся. Это Бобешу было уже известно: ему дедушка как-то раз показывал, когда снимал часы и чистил их. «Но кто же эти колесики поворачивает?» Вдруг ему пришло в голову: «А что, если их черти крутят?»

Ведь бабушка однажды рассказывала ему сказку про то, как у одного кузнеца черт забрался в кузнечный мех. Бобеш тогда же спросил у нее, может ли черт залезть хотя бы в часы. Бабушка на это сказала, что черти — они куда угодно заберутся.

«И в человека тоже, бабушка?»

«Знамо дело, милый, и в человека могут влезть».

«И куда же они, бабушка, забираются — в рот?»

«Что ты, дурачок! В душу влезают».

«А что такое душа, бабушка?»

«Внутри она у тебя».

«Неужели? А где же?»

«Ее не увидишь».

«Как же они влезают, если ее не увидишь?»

«Не приставай больше, Бобеш, ты еще глупый».

«А что, если они, например, в меня влезут?»

«Пока не полезут к тебе, помолчи!»

«А к тебе, бабушка, черти уже влезли?»

«Замолчишь ты наконец, егоза!»

Так и пришлось Бобешу угомониться. Потом, вскоре после этого разговора с бабушкой, у Бобеша разболелся живот. Он принялся кричать:

«Ой-ой-ой, в животе кто-то кусается! Ой, у меня там черти!»

«Что с тобой такое?» — спросила мать.

«Меня, мама, черт в живот кусает».

«Боже мой! Наверное, мальчонка проглотил что-нибудь!» — воскликнула мать и бросилась к отцу.

Тот побледнел и стал расспрашивать Бобеша. А Бобеш кричал, что ничего он не глотал, а только бабушка ему говорила, будто у людей внутри душа и черти любят в душу лезть. Вот они уже, наверное, у него внутри, потому что в животе страшно колет…

Мать с отцом никак не понимали Бобеша. Когда бабушка объяснила им толком, как было дело, они успокоили Бобеша:

«Никакие это не черти, просто у тебя живот болит. Ничего, скоро пройдет…»

Случилось это давным-давно, Бобеш тогда был еще совсем маленьким, и теперь он вспомнил то происшествие, глядя на часы.

Под часами была невысокая посудная полка, на ней — и внизу и наверху — стояли горшки и еще плетенка с мукой. Бобеш рассудил, что если к полке приставить скамеечку и встать на нее, то можно будет достать и до гирь. Тогда он потянет за гири, как это делает отец, в часах заторкает, и они пойдут.

Бобеш подставил скамеечку, встал на нее, протянул руку, но достал до железных гирь только кончиками пальцев. Отодвинув в сторону плетенку с мукой, он оперся рукой о полку, и тут ему удалось поймать одну гирю.

«Надо посильнее дернуть, как папа», — подумал Бобеш. Потянул, но цепочка даже и не шевельнулась. Тогда он отнял другую руку от полки, ухватился за гирю обеими руками и дернул. Опять ни с места. Цепочка не двинулась, только в часах чуть щелкнуло.

«Это, видно, черти нарочно держат колесики. Ну, постойте, я вас перетяну!» Бобеш изо всех сил потянул за гири, упершись ногами в скамеечку. Но неизвестно каким образом скамеечка вдруг опрокинулась. Бобеш очень испугался; в этот миг он повис на гирях, а то, что случилось дальше, произвело большой переполох.

Часы упали на полку, Бобеш шлепнулся навзничь прямо на пол. Падая, часы задели за край плетенки, плетенку подбросило, и мука рассыпалась во все стороны — на часы, на полку, на горшки, на Бобеша и на пол.

Ох, и суматоха была! Мать вскочила, с отца сразу весь сон слетел, бабушка закричала. Отец бросился к полке, трубка выпала у него изо рта, он впопыхах не заметил и наступил на нее — трубка так и хрустнула.

— Ах ты, господи! — воскликнул отец.

— Батюшки-светы, что тут творится? — закричала бабушка, всплескивая руками.

— Отчаянный мальчишка! — вторила им мать.

Все в остолбенении смотрели на разгром, учиненный Бобешем. С ним самим ничего не сделалось, он только насмерть перепугался.

Первым опомнился отец и начал выговаривать матери, почему она не смотрит за Бобешем. Ведь его и убить могло, если бы часы упали ему на голову. Мать возразила, что он и сам мог бы присмотреть, он возле полки сидел. Бабушка все охала: она, мол, с перепугу дрожит, как осиновый лист. Помяните-де ее слово, Бобеш когда-нибудь непременно убьется, потому что никто не следит за ним.

— Ох, как я испугалась! Эдак и захворать недолго, — продолжала сетовать бабушка.

Отец оглядел раздавленную трубку и сокрушенно сказал:

— Совсем загубил — такую прекрасную трубку…

— И что это тебе вздумалось часы заводить? Непутевый ты парень! Полюбуйся, каких ты бед натворил! — обратилась к Бобешу мать.

Бобеш сразу струхнул. Он видел, как хмурится отец: это уж знай — побьет. И, пока все собирали черепки и сметали муку, Бобеш улизнул из комнаты.

Очутившись на улице, он надумал пойти к крестному. Дедушка ушел к нему в гости сразу после обеда. Если рассказать дедушке, какая беда случилась дома, он придет и починит часы, а заодно, может быть, и отцовскую трубку. Ведь он мастер на все руки, даже Боженкину куклу сумел починить.

«Только ведь до крестного-то больно далеко», — вспомнил Бобеш. Надо было идти через площадь до пруда, потом вдоль пруда по шоссе к дому лесничего, и уж где-то там жил крестный. Пуститься в такой дальний путь Бобеш не отважился. Тогда он направился в сад, зашел подальше и расположился на траве между грядками. Здесь, под развесистой грушей, было тенисто. Бобеш намеревался подстеречь, когда пойдет мимо дедушка, выбежать ему навстречу и все рассказать. Тогда дедушка заступится за него — вот и не попадет…

За садом журчал, шумел ручеек; это журчание и приятный холодок вскоре убаюкали Бобеша.

Дома все были поглощены уборкой и не сразу заметили исчезновение Бобеша. Потом отец взялся за часы. Положив их на стол, он начал рассматривать механизм и прикидывать, откуда могла выпасть шестеренка.

— Окаянный мальчишка! Теперь вот изволь неси к часовщику, опять расход… — Оглядев комнату, он спросил: — А где Бобеш?

— Да, наверное, убежал на улицу, чтобы не попало. Он ведь хитрый… А всыпать бы стоило, — сказала бабушка, отворила дверь в сени и позвала: — Бобеш, Бобеш!

Так как Бобеш не отозвался, мать распахнула окно и стала смотреть, не у ручья ли Бобеш. Однако там его тоже не оказалось, и, сколько она его ни звала, он не откликнулся.

Теперь вроде и злость на Бобеша сразу прошла. Все забеспокоились, что он со страху мог убежать бог знает куда.

Отец дошел до клена, где Бобеш частенько играл, потом завернул к ручью, обогнул вокруг дома — нигде нет.

Бабушка и в саду побывала: зашла туда, поглядела по сторонам, но Бобеш лежал между грядками овощей, и его не видно было. Позвала-позвала, а дальше не пошла, вернулась домой и сказала отцу, что в саду Бобеша нет.

Тут уж они и впрямь испугались. Простили Бобешу все его озорство. Мать объявила, что пойдет искать Бобеша по деревне, заодно заглянет и на пруд, а то еще утонет мальчишка. Впрочем, с пруда даже к ним в дом доносились крики купавшихся детей.

Отец отправился на поиски на загуменники, а бабушка потихоньку побрела на площадь, предполагая, что Бобеш скорее всего где-нибудь там играет с ребятишками в песке. Закрыла дверь, заложила накладкой и пошла.

Тем временем вернулся дедушка. Он удивился, увидев запертую дверь. «Никак, все ушли? Куда же? За обедом вроде и речи об этом не было», — подумал дедушка и пошел в комнату.

В комнате — ни души. На столе — часы, возле них — шестеренка. Дедушка только головой покачал. Потом решил, что, наверное, все ушли в сад посидеть. Направился туда, дошел до самой груши, видит — между грядками лежит Бобеш; свернулся калачиком, голова на локте — и спит себе. Дедушка бережно поднял спящего Бобеша на руки и отнес в комнату.

— Ну, брат, и спишь! — смеялся дедушка, укладывая Бобеша на постель. — Такому сну позавидуешь… Тебя, пожалуй, к пушкой не разбудишь.

Дедушка недоумевал, как это часы очутились на столе.

— Странное дело, — сказал он. — Разве что, когда отец заводил их, костыль выпал, они и сорвались.

Он подошел к стенному шкафчику, достал оттуда деревянный ящик с инструментами и принялся чинить часы.

Вскоре вернулись и остальные. Прежде всех мать. Дедушка обратил внимание, что она вытирает глаза.

— Бобеш пропал, — сказала мать, чуть не плача.

— А что получу в награду за находку? — лукаво спросил дедушка и кивнул на постель.

— Где он был? — Мать наклонилась над Бобешем, и лицо у нее сразу просияло.

— Спал в саду, как сурок, и даже, когда я переносил его, не проснулся.

Потом возвратился отец, а следом за ним и бабушка. Когда дедушке рассказали, что сотворил с часами Бобеш, он засмеялся и заметил:

— Да, вижу, Бобеш лучше и придумать не мог, как пойти в сад и лечь спать. И порки избежал, и вас убедил, что это еще полбеды, если напроказил. Куда хуже было бы, если бы он пропал.

Когда Бобеш проснулся, ужин был на столе. Часы только что пробили семь. Бобеш поглядел на часы и вспомнил, как он сорвал их со стены. И тут же решил, что все это ему приснилось.

Глава 4 ПЕСТРУХА

Как-то утром, проснувшись, Бобеш позвал мать:

— Мама, ку-ку, ку-ку!

Но мать почему-то не откликалась и не подходила к постели. Тогда Бобеш высунул голову из-под перины, которой он укрывался, и обвел глазами комнату. Ни мамы, ни бабушки, ни дедушки не было. Одна Мися сидела у печки возле порожнего блюдца и облизывалась.

— Ишь, Мися давным-давно позавтракала, — сказал Бобеш, — а я еще и не ел. Куда же они все ушли?

Ну, отец, известно где — в лесу. Он уходит очень рано, когда Бобеш еще спит. Дедушкин голос за окном слышен — он кур бранит. Они, видно, опять в сад забрались и разрыли грядки. «Надо бы помочь дедушке прогнать кур», — подумал Бобеш и хотел встать. Снова посмотрел на Мисю и, видя, как она сладко нежится после завтрака, закричал:

— Ма-ам, ма-ам, я есть хочу!

Опять никто не отозвался.

Бобешу стало обидно. Как это они могли все уйти, оставить его одного-одинешенька и голодного? Значит, плохо о нем заботятся, значит, вовсе и не любят его. Кошку вон небось прежде него постарались покормить. У Бобеша защипало в носу, на глаза навернулись слезы, а в горле что-то очень мешало. Он заплакал. Крупные, как горошины, слезы катились по щекам.

Солнце давно светило в окошко, и его лучи заиграли в слезинке, капнувшей Бобешу на руку. Заметив это, Бобеш шевельнул рукой, в полосу света попало несколько слезинок, и Бобеш залюбовался, как они красиво блестят. Ему вспомнилась сказка про принцессу, которая, плача, роняла из глаз жемчуг и драгоценные камни. Бобеш вообразил, что он тоже, к примеру, принц, плачет прекрасными жемчужинами. Ему захотелось выплакать еще несколько слезинок, однако, к его удивлению, они почему-то больше не капали. Защекотало в носу, и вдруг на руку, а потом на колено упала капля, но она не блестела на солнце, как жемчуг, совсем нет. Бобеш живо смахнул ее и поскорее утер нос.

Начали бить часы. Бобеш поспешил заметить, какая из гирь идет вниз. Опускалась большая гиря. Как только прекратился бой часов, остановилась и гиря. Бобеш стал смотреть на барышню, нарисованную на циферблате, и ему показалось, что большой черный бант превратился в чертика, и вот уже оба — и барышня и чертик — строят рожи Бобешу.

— Нет, не буду на нее смотреть, не буду! — сказал Бобеш, отворачиваясь. — Очень мне нужно, чтобы всякая дрянь дразнилась!

Тут отворилась дверь, и вошли мать с бабушкой.

— Ах ты, господи! — охала мать. — Вот горе-то! Уж ты, пожалуйста, бабушка, сходи скорее за старой Павлихой — пускай она у нас корову посмотрит.

Бабушка вздыхала. Пришел дедушка, мрачный, словно сердился на кого-то, и сказал:

— Прямо и не знаю, что теперь будет.

«Что же такое случилось? — подумал Бобеш. — Такие все хмурые, вздыхают».

Как только бабушка ушла, дедушка тут же заметил:

— Экая досада! Ведь уж старый человек, а никакого соображения нет. Надо же! Пасти корову на молодом клевере, да еще на мокром! Корову даже распирает. Ты еще вдобавок напоила ее водой!

Бобеш догадался, что с Пеструхой неладно. Наверное, провинилась. Раз такое дело, и все сердитые — пожалуй, надо и самому нахмуриться.

Бобеш насупился, точно собирался заплакать. Мать наконец обратила на него внимание и спросила:

— А ты чего?

— Да вы все вон какие сердитые…

— Милый сыночек, Пеструха у нас заболела, — сказала мать смягчившись.

— Пеструха! — крикнул Бобеш и вскочил с постели. — Что с ней такое?

— Напаслась без меры, ей теперь и худо — хворает.

Вот уж этого Бобеш никак не понимал — хворает оттого, что хорошо поела! Не хворать надо, а радоваться. Бобеш отлично помнил, что, когда Пеструха хорошо паслась, мать была довольна и говорила: «Нынче Пеструха была смирная, паслась как на привязи». И вдруг, оказывается, от этого ей плохо! Мать дала Бобешу кружку молока и краюшку хлеба:

— На, Бобеш, позавтракай, мне надо в хлев к Пеструхе.

— Мама, я тоже пойду с тобой.

— Нет, Бобеш, не ходи. Поешь прежде.

— А я, мама, тоже могу захворать, если хорошенько поем?

Не слушая Бобеша, мать заторопилась в хлев. Бобеш поразмыслил о случившемся, отпил полкружки молока и съел полкраюшки хлеба. Недопитое молоко вылил в блюдце Мисе, а хлеб спрятал в карман, решив искрошить его курам. Потом пошел следом за матерью в хлев — поглядеть, как чувствует себя Пеструха.

Пеструха лежала на соломе и тяжело дышала. Ее огромное, раздутое брюхо поднималось и опускалось. Все, кто был в хлеву — мать, дедушка и двое чужих людей, — ходили вокруг Пеструхи, громко и быстро переговаривались. Заметив Бобеша, мать сказала ему:

— Видишь, захворала наша Пеструха. Лежит вон… Уж и не знаю, выживет ли… А ты, Бобеш, не стой тут, беги домой либо в садике поиграй.

У матери навернулись слезы. Глаза у нее были красивые, карие. Бобеш уже пригляделся к ним. Если они смотрели строго, то мать могла и не говорить ничего: Бобеш и без того понимал, что, значит, он опять провинился, чем-то не угодил ей. Такого строгого взгляда Бобеш обычно не выдерживал. Ему начинало казаться, что глаза ее жгут, как угольки. Зато, когда мать радовалась, она обычно напевала и тоже могла не говорить, что радуется: Бобеш узнавал это по глазам. Тогда он готов был без конца смотреть на нее. Глаза у матери становились точно бархатные и такие ласковые, прямо словно гладили. Но теперь они были грустные-грустные; глядя на них, просто плакать хотелось.

Бобеш спустился к ручью. Сел на бережку, на мягкой траве, и спустил ноги в воду. Задумавшись, смотрел он, как солнечные зайчики играют на волнах.

Однако вскоре он вынул ноги из воды и поджал под себя. Ноги озябли, потому что вода в ручье была очень холодная. Чуть подальше ручей сворачивал в сторону, и в излучине он был очень широкий, но мелкий. В этом месте купались воробьи. Они трепыхали крыльями, окунали головки в воду, потом терлись мокрыми головами о перышки под крыльями, хлопали крыльями по воде, далеко разбрасывая брызги. И гомонили при этом так, словно, кроме них, в целом свете никого не было.

«Ишь, как безобразничают! — подумал Бобеш. — Ишь, как веселятся, а у нас Пеструха хворает!»

— Кыш-ш-ш! — крикнул он.

Воробьи вспорхнули, уселись на садовой изгороди и там отряхивались, топорщились и чирикали на Бобеша.

Бобеш поглядел, поглядел, потом отвернулся, решив, что не стоит и смотреть на них. Кабы знали они, что мама невеселая, что Пеструха хворает… Да где им, воробьям! Дедушка не зря говорит про них: «Экая шушера голодная! Так и норовят зерно у кур своровать — это они умеют! Им бы только наесться да кричать!» Сейчас они и вовсе безобразничали, когда им как раз молчать бы надо. Он еще всегда жалел воробьев, когда их дедушка спугивал. Крошки им бросал, чтобы они могли досыта поесть. А им вон и горюшка мало, словно с Пеструхой ничего не случилось. Шушера, как говорит дедушка, да и только.

С воробьями у Бобеша было все кончено. Пускай теперь на него кричат сколько угодно — он на них и не взглянет. Хоть на голове будут ходить, все равно не посмотрит.

Однако воробьев весьма мало трогало такое пренебрежение к ним со стороны Бобеша. Они опять слетелись к излучине ручья и принялись купаться.

А Бобеш засмотрелся на гусей. Гуси щипали траву и, теребя ее, дергали головой, потому, что трава тут была мелкая. Все же Бобеш забеспокоился, как бы они не объелись и не расхворались потом. Он поднялся, решив согнать гусей. Но не тут-то было! Гуси вытянули шеи до самой земли, зашипели и дружно ринулись на Бобеша. Тот еле успел перейти вброд ручей и спастись на другом берегу.

И гуси разочаровали Бобеша. Он им добра желал, и за это — его же щипать! Видали, какие злюки! Пожалуй, похуже воробьев. «С нынешнего дня и на вас не стану глядеть! Объедайтесь, хоть лопните! Мне все равно…»

Бобеш вспомнил про Боженку. Что-то она поделывает? Жалко, что мать у нее такая странная: на улицу Боженку не пускает, сердится, что Боженка с ним ходила. Ну, да он к ним тоже не пойдет. Нет уж, пускай знают, что и ему не велят к ним ходить. Ни за что не пойдет. Лучше уж у пруда побыть, посмотреть на рыбок, чем ходить к таким недобрым людям. Тогда они смотрели с таким видом, словно он у них по крайней мере горшка четыре разбил.

Бобеш медленно побрел к пруду. Там он сел на большой плоский камень, вынул из кармана недоеденный хлеб и стал крошить его рыбкам. Но, удивительное дело, думал он не о рыбках, а о Боженке: что бы она сказала, как бы посмотрела, если бы рассказать ей про Пеструху?

За прудом, ближе к усадьбе, была громадная куча засохшего и отверделого ила, когда-то вычищенного из пруда. Теперь там играли дети — трое мальчишек, ростом примерно с Бобеша.

Бобеш решил подойти к ним и спросить, не видели ли они здесь случайно Боженку. Будь она на улице, тогда можно и не заходить в усадьбу; это было бы совсем хорошо. Когда он подошел ближе к мальчикам, все трое недружелюбно посмотрели на него.

— Ты чей? — спросил один из них.

Бобеш не успел слова сказать, как другой мальчик запустил в него комком глины и засмеялся. А третий показал Бобешу язык.

Бобеш был просто ошарашен. Ведь он ровным счетом ничего не сделал этим ребятам, за что же они так на него? Ну нет, у таких нечего и спрашивать, лучше от них подальше.

— Как тебя зовут, мальчик? — спросил старший.

— Не твое дело! — огрызнулся Бобеш и тоже показал ему язык.

— Лупи его, ребята!

Бобеш, понятно, не стал дожидаться, слетел с горки и пустился наутек, но не домой, а к усадьбе. Мальчишки погнались за ним. Когда самый старший уже настигал Бобеша, он вдруг повернулся, вытянул вперед руки; мальчишка налетел с разбегу и упал. Бобеш опять припустился без оглядки; ребята, в том числе и пострадавший, — за ним. Так они добежали до Боженкина дома. Бобеш хотел открыть дверь, но не достал до дверной ручки. Мальчишки были совсем близко… Тот, которого свалил Бобеш, крикнул:

— Гляди, ребята, он к нам идет! Ну постой, я вот скажу отцу, он тебя отлупит!

Запыхавшийся Бобеш стоял на ступеньках, прижимаясь спиной к дверям. Один из мальчишек подступил к нему, но Бобеш отпихнул его; тот не смог удержаться и упал с крыльца.

— Хватай его за ногу! — крикнул другой.

— Кидай в него камнем! — советовал третий.

Один из них и впрямь поднял камень и метнул в Бобеша. Бобеш быстро пригнулся, камень гулко ухнул в дверь. Дверь сразу отворилась, и Бобеш, потеряв опору, упал навзничь в сени и стукнулся головой об плиточный пол. От испуга он даже не смог крикнуть.

Над Бобешем стоял высокий рыжеусый мужчина. Это был Либра, Боженкин отец, владелец усадьбы. Бобеш, разумеется, не знал его, потому что видел впервые. Либра поднял Бобеша и прикрикнул на мальчишек:

— Это что такое, ребята?.. Ну-ка, Еник, поди сюда! Скажи, что вы тут такое вытворяете? Кто ударил в дверь?

Бобеш окончательно перепугался и заплакал.

— А ты чего? Почему ревешь? — обратился Боженкин отец к Бобешу.

— Они за мной гнались, а-а-а я им ничего такого не сделал, а-а-а они в меня камнем бросили!

— Еник, за что вы его бьете, а?

— Он меня толкнул, я даже упал, — ответил Еник.

Двое других ребят, которые были вместе с Еником, убежали, как только Либра показался в дверях.

— А зачем ты задирал их? Если бы ты не толкался, и они бы тебя не тронули.

— Я только оборониться хотел. Они первые ни с того ни с сего собрались меня бить. Я думал спросить их, дома ли Боженка.

— Тебя как зовут, мальчик? — спросил староста.

— Бобеш. Я тут был один раз с Боженкой, а сейчас пришел сказать ей, что у нас Пеструха болеет, мама плачет… Пеструха, наверное, не выживет.

— Что с ней такое?

— Объелась — брюхо у нее раздулось. Теперь Пеструха лежит и не шевелится.

— Тебя сюда отец послал?

— Его и дома нет, он в лесу.

— Так, значит, мать послала?

— Нет, я сам пошел, я с Боженкой дружу. Я провожал ее сюда один раз, когда она у нас была.

— Ну, тогда заходи, мальчик… И ты, Еник, марш домой! Стыдились бы, ребята, так себя вести!

В кухне Бобеш опять увидел сердитую хозяйку.

— Что этому мальчику нужно? Почему он такой зареванный? — спросила она.

— Немножко подрались с нашим Еником. Вот говорит, что корова у них захворала. Разносит ее. Пойду погляжу — по крайней мере, новый инструмент на ней испытаю… А ты, мальчик, не плачь. Посмотрим вашу Пеструху — может быть, удастся вылечить ее.

Бобешу не терпелось спросить, где Боженка, но он побаивался ее матери — уж очень она хмурилась. Потом, сообразив, что высокий мужчина, наверное, Боженкин отец, Бобеш расхрабрился и решил спросить у него, только не знал, как к нему обратиться. Пожалуй, лучше всего назвать его дяденькой.

— Дяденька, скажите, пожалуйста, Боженка дома?

— Боженка дома? — переспросил тот у сердитой хозяйки.

— Боженка? Милый мальчик, к Боженке нельзя. Она больна, ей нужно лежать, — сказала она Бобешу.

Тут уж Бобешу стало совсем грустно. Мало того, что Пеструха хворает, а теперь еще и Боженка.

— Дяденька, Боженка съела лишнего, да?

— Почему ты так думаешь?

— Ну как же, наша Пеструха тоже объелась, а теперь захворала.

Либра засмеялся.

— Ты прямо мудрец, — сказал он, потрепав Бобеша по плечу. — Только больше не реви, а то какой же из тебя герой!

Потом он вышел из кухни.

Бобеш стоял у порога и утирал слезы. Никто не обращал на него внимания. К Боженке его не хотели пускать, она хворает. Огорченный Бобеш повернулся к дверям, но открыть не смог.

— Я хочу домой… — протянул он, плача.

— Откройте парнишке дверь, — сказала Боженкина мать девушке, стоявшей у плиты. — А то изволь слушай, как он тут ревет! — добавила она вслед Бобешу.

Глава 5 КАРУСЕЛЬ ЗА ОКНОМ

Выйдя из усадьбы, Бобеш решил вернуться домой, рассказать матери, что с ним произошло. Возле пруда, на прежнем месте, играли двое мальчишек, которые давеча гнались за ним. Если бы можно было сделаться невидимкой, как тот волшебник из сказки про замок на курьих ножках, тогда, конечно, он отколотил бы этих мальчишек и преспокойно пошел домой, никто и не увидел бы его. А так лучше той дорогой не ходить.

Бобешу вдруг страшно захотелось побывать на другой стороне пруда. Он там был однажды вместе с матерью. В тот раз они ходили очень далеко, до лавки. Надо бы и теперь сходить туда, поглядеть… Домой он еще успеет вернуться; когда светло, дорогу найти нетрудно. Бобеш припомнил, что напротив лавки был большой дом с большим садом. На фасаде дома, высоко над окнами, виднелось что-то совершенно диковинное.

Как объясняла ему мать, это были оленьи рога, а в доме том жил лесничий. Да, там уж он наглядится! Там есть что посмотреть, особенно на окне в лавке.

Бобеш заложил руки в карманы и зашагал по шоссе. Вдруг он нащупал в кармане что-то твердое и круглое. Что это могло быть? Монетка в пять крейцаров, которую он получил от крестного, когда катался верхом на коне.

Бобеш был невероятно счастлив от такой находки. Теперь можно зайти в лавку и что-нибудь купить. Да-да, можно купить, скажем, шоколадку, рогалик или же конфет. Рогалик, пожалуй, лучше всего. Рогалики он очень любил.

Или купить краски и потом нарисовать оленя? Пеструху тоже можно нарисовать, если она, бедняга, не околеет. Он и Мисю нарисует, и дедушку. Однажды Бобеш нарисовал цветным карандашом дедушку, но дедушка нашел, что не похоже: голова, говорит, больше живота, а руки-де на рисунке вышли как грабли.

«Как же так? — рассудил про себя Бобеш. — Дедушка думает, что это не он, а на самом деле это он и есть». Но все же обидно было, что дедушка не признавал себя на картинке. Зато кошка Мися — другое дело. Ах, как она радовалась, когда Бобеш однажды нарисовал ее! Бобеш понимал, почему она трется о бумагу — только потому, что говорить не умеет, не может сказать: «Бобеш, Бобеш, ты даже не знаешь, как я довольна! Ты так похоже нарисовал меня!»

Бобеш надумал купить конфет и краски или хотя бы один цветной карандаш — красный, например. Потом он спросит, можно ли еще купить рогалик. Скажет так же, как и мама тогда говорила: «Пан Марек, нет ли у вас вчерашних рогаликов?» Марек ей на это ответил: «Как же, есть. Сколько желаете?» Бобеш заранее ликовал, что будет разговаривать с лавочником совсем как взрослый. Вчерашние рогалики, конечно, вкуснее всего — они так смачно хрустят. Картофельные оладьи тоже здорово хрустят, если их подольше подержать в духовке. И отец любит их похрупать.

Бобеш все сжимал в руке монетку, она даже нагрелась. Потом он положил монетку на ладонь и залюбовался: она блестела на солнце, прямо как серебряная.

«Если бы у меня была куча таких монеток, я бы отдал их папе с мамой. Мама поехала бы в город, купила всяких красок — и золотую и серебряную. Ведь если я задумаю рисовать сокровища короля Лягушиный Зуб, надо, чтобы они походили на настоящие. А еще мама купила бы сосиску. Потому что вкуснее сосисок ничего на свете нет. Сосиски — это просто объедение! Жалко, что они не растут на деревьях. Например, на большом клене у амбарчика, и не сосчитать, сколько бы их поместилось!»

Как-то раз мать привезла из города сосисок и рогаликов. Бобешу дали полсосиски, и Мися прямо словно сбесилась. Мяукала, ластилась к Бобешу, и на задние лапы становилась, и прыгала. Ну и выпрашивала! Но Бобеш как будто ослеп и оглох: не видел Мисю и не слышал. Просила она, просила, никак не отставала. Тогда Бобеш сжалился над Мисей и отщипнул ей кусочек сосиски величиной с зернышко риса. Протянул его Мисе левой рукой, а правую руку поднял повыше, чтобы Мися не подумала, будто он собирается отдать ей свою долю.

Мися, словно лютый зверь, хапнула кусочек сосиски, но, видно, слишком широко разинула свою голодную пасть, даже укусила Бобеша за пальцы. Вот больно-то было! Бобеш от испуга выпустил сосиску из правой руки, кошка подхватила ее — и шмыг в окно! Только ее и видели. Бобеш поднял отчаянный крик. Мама, дедушка, бабушка так и решили, что пришел ему конец, что Бобеш доживает последние минуты и вот-вот помрет… Однако догонять кошку было поздно. Мися на дворе полакомилась сосиской за Бобеша. Хорошо еще, что у Бобеша такая добрая мать — отдала ему свою долю, лишь бы он не плакал. Зато, когда Мися потом заявилась домой, мать и всыпала ей, чтобы она в другой раз не вздумала отнимать у Бобеша сосиски, да еще кусаться.

Вспоминая все это, Бобеш приближался к лавке. Оставалось пройти еще несколько шагов, и вдруг он оторопел от удивления.

Перед ним был домик, такой же небольшой, как и их хибарка, но в два окна. Домик, в котором жил Бобеш, глядел на свет всего одним окошком. Отец, правда, собирался сделать и второе, а так, говорил он, все равно, что человек с одним глазом.

Одно окно здесь было выкрашено в красный цвет, а другое — в синий. За красным окном виднелись чучела птиц. Ворону, сову и воробья Бобеш сразу узнал, остальных птиц он не мог определить, что, однако, нисколько не мешало ему любоваться на них.

Было там и чучело белки. Белка сидела на задних лапках, на дощечке, подняв вверх свой красивый хвост. В передних, лапках она держала скрипочку, как будто играла на ней. Бобеш глядел и не мог оторваться. «Как приду домой, попрошу дедушку, чтобы он поймал ворону либо галку и тоже набил чучело», — решил он. Бобеш однажды видел совиное чучело. Дедушка получил его у чучельного мастера и принес из города для лесничего.

Когда Бобеш вдосталь насмотрелся, то перешел к другому окну, а тут увидел и вовсе диво-дивное. Здесь была маленькая карусель, вырезанная из дерева, и до того красивая, что Бобешу она показалась лучше настоящей. На ней висели лошадки, олени, лодочки, на лошадках сидели куклы — кавалеры и барышни, — все великолепно расписанные красками, в особенности одна куколка на олене. Бобешу почудилось, что куколка ему улыбается. Она понравилась ему гораздо больше Боженкиной куклы. На карусельной крыше виднелся флажок. Около карусели были два вырезанных из дерева человечка с пилой, настоящей малюсенькой пилой, и та пила как будто врезалась в середину бревна.

— Жалко, что карусель не кружится, — тогда бы она была совсем как настоящая. Вот бы мне таких кукол! — вздохнул Бобеш.

Но, кроме карусели и человечков, пиливших бревно, там была еще одна очень занятная вещь. На круглой деревяшечке, по самому ее краю, кружком стояли куклы — тоже вырезанные из дерева и раскрашенные. Они стояли парами, друг против друга — кавалер и барышня — и держались за руки, как это делают взрослые на танцах.

Бобеш почти прижался носом к оконному стеклу, чтобы хорошенько разглядеть все эти диковинные вещи. В этот момент он заметил, что в комнате из-за стола поднялся усатый мужчина и подошел к окну. Бобеш испугался и хотел убежать, но усач улыбнулся ему и крикнул:

— Что, Франтик, нравится?

— Я не Франтик, я Бобеш! — все так же, через окно, отозвался Бобеш, уже нисколько не боясь усача.

Усатый мужчина покрутил какую-то ручку, вделанную в деревянный ящичек позади карусели. И только перестал крутить, как, словно по волшебству, за окном все ожило. Карусель кружилась, качели качались, два паренька пилили, танцоры на круглой деревяшечке танцевали.

Бобеш так и раскрыл рот. Смотрел во все глаза. И совсем не замечал, что у него из носа капнула уже третья капля…

А потом послышалась и музыка. На окошке была еще маленькая шкатулочка. Усач опять крутнул несколько раз ручку, и шкатулка заиграла. Бобеш прыгал, хлопал в ладоши и смеялся. Глядя, как радуется Бобеш, усач тоже радовался, а потом позвал его к себе в комнату.

Вначале Бобеш немного струхнул. Он был настолько ошеломлен всем этим зрелищем, что ему вдруг пришло в голову: уж не волшебник ли усатый дядя и не заколдован ли, чего доброго, его дом? Что, если все эти фигурки на самом деле заколдованные люди? Вдруг он возьмет да и обратит Бобеша в такую вот деревянную разрисованную куклу? Не успел Бобеш хорошенько сообразить, как усач вышел к нему и взял его за руку. У Бобеша похолодела спина, но уж очень ему любопытно было рассмотреть все вблизи. В комнате старый Гершл — так звали усатого — показал Бобешу много всяких кукол. Некоторые были еще не раскрашены. Показал и деревянных солдатиков с ружьями. К превеликому удовольствию Бобеша, усатый давал ему каждую вещицу в руки, и Бобеш мог все толком разглядеть. Гершл выспрашивал у Бобеша, чей он, как его зовут — словом, все-все хотел выведать.

«Если он обо всем на свете спрашивает, — подумал Бобеш, — почему бы и мне его не спросить?» И тут он стал допытываться про каждую мелочь. Гершл едва поспевал отвечать. Называл его Бобеш дяденькой, как и всякого, кого он не знал по имени.

— Дяденька, а вы взаправдашный человек? Не колдуете? Я сперва думал: уж не заколдованные ли вами люди все эти куклы? И еще я хотел вам сказать, что у нас Пеструха хворает. Может, вы бы пришли полечили ее, раз вы все на свете умеете?

Гершл сгреб пятерней взъерошенные усы и рассмеялся. Смеялся, смеялся… Бобешу даже жутковато стало. Он еще не видел, чтобы кто-нибудь эдак смеялся: у Гершла виден был даже маленький язычок в горле. Бобеш так и решил, что бедняга либо задохнется от смеха, либо у него усы отвалятся. Пробыл он у Гершла довольно долго. Наконец тот ему сказал, что пора домой: как бы мать не стала разыскивать — он, видно, ее баловень.

В низких, маленьких сенцах было темно, поэтому Гершл взял Бобеша за руку, проводил его до самого двора и на прощание сунул ему что-то в карман. Выйдя на дорогу, Бобеш посмотрел, что ж это за вещь, и опешил. Это был маленький, красиво разрисованный кукленок. Бобеш прошел уже несколько шагов от домика Гершла, когда вспомнил, что за всякую вещь, которую получаешь, полагается благодарить. Тогда он вернулся, прижался носом к стеклу и громко крикнул:

— Большое вам, дяденька, спасибо! И тут же пустился бежать.

Ну, а потом можно было и остановиться, хорошенько рассмотреть кукленка. Он был в нарядных желтых штанишках, в черных, совсем как настоящих, башмаках, в синем пиджачке. Глаза у него были голубые, волосы русые, губы, конечно, красные. Бобеш назвал его Мальчиком с пальчик, потому что кукленок напоминал ему Мальчика с пальчик из сказки. Интересно, что скажет оловянный солдатик? Бедняжка, он по сравнению с кукленком все равно что нищий. Бобеш призадумался, какую из Боженкиных кукол выбрать Мальчику с пальчик в невесты. Ведь у нее все куклы такие большие. «Нет, — подумал Бобеш, — лучше уж попросить дедушку — пусть он сделает для Мальчика с пальчик маленькую куколку». На это, понятно, дедушке потребуются краски. Сейчас он их и купит. Кстати, вот и лавка, а напротив нее дом лесничего. Высоко на фасаде красовались огромные оленьи рога.

Бобеш полюбовался рогами, но недолго. От монетки горела рука, и ему хотелось поскорее заполучить краски.

За окном лавки была выставлена всякая всячина. Колбасы на веревочках, расписные кружки, какие-то диковинные инструменты, блюдо с рисом и рядом каравай хлеба, белые булочки, рогалики, много разных пакетов с надписями. Но красок нет и нет, хоть все глаза прогляди. Бобеш почувствовал что-то вроде голода. И чем дольше смотрел он на рогалики и колбасы, тем больше убеждался, что хочет есть — ну просто терпения не было!

Бобеш поднялся на крылечко и потянулся к дверной ручке. Порадовался, что может достать ее. Ручка была ниже, чем у них дома или у Боженки. Бобеш открыл дверь и немножко испугался, потому что над его головой зазвонил звонок. Бобешу вдруг отчего-то стало жарко; он уже не знал, как и что сказать, когда придет лавочник. Пока в лавке никого не было. Через минуту появился и сам хозяин.

— А, покупатель пожаловал! — сказал лавочник. — Что желаешь, Франтик?

— Я Бобеш, — поправил лавочника Бобеш, досадуя, что каждый встречный почему-то называет его Франтиком.

— Так ты, значит, Бобеш? Положим, по мне, ты скорее Заморыш. Ишь, какой невзрачный! Ну, так чего бы ты хотел?

— Мне… мне бы хотелось рогалик. У меня вот пять крейцаров… Хорошо бы и колбасы тоже.

— Гм, за пять крейцаров ты хочешь и колбасы и рогалик… Кому ты это, Бобеш, покупаешь?

Бобеш был озадачен. Зачем лавочник спрашивает, кому он покупает? Разве нельзя купить колбасы и рогалик для себя? Впрочем, он сам всегда считал, что сосиски и колбасу едят только взрослые, а детям приходится дожидаться, пока от больших перепадет кусочек. Рогалики — другое дело; рогалики и для детей тоже — на этот счет он не сомневался.

— Я один раз ехал на коне и встретил крестного. Он мне дал пять крейцаров за то, что я не боялся ехать верхом. На том коне ехал кучер старосты Франта, он нас подсадил к себе и держал. Мы от пруда, знаете, как далеко — до самой усадьбы ехали!

— Скажи, какой рыцарь, на коне ездишь! А мама знает про деньги и про то, что ты покупаешь колбасу и рогалик?

— Нет, не знает. Так ведь я и сам не знал, что пойду покупать. А про монетку она знает. Я утром мало поел — боялся захворать, как наша Пеструха. Она у нас, знаете, хворает оттого, что много съела. Я пошел утром к Боженке, хотел ей рассказать про Пеструху, а Боженка, оказывается, тоже болеет.

— Боженка, говоришь, болеет? — спросил лавочник и засмеялся.

И что тут смешного, если Боженка хворает? Горевать надо, а не смеяться.

— Ну ладно, Бобеш, я тебе дам и колбасы и рогалик. Только смотри, как бы потом твоя мать не стала выговаривать мне, что я, мол, не должен был ничего продавать тебе. Может, ты эту монету у матери взял? Я, знаешь ли, видел таких ловкачей, которые дома таскают деньги. Эдаким вот червякам, как ты, еще рановато покупать колбасу и рогалики.

— Тогда дайте мне один рогалик, а колбасы не надо. Я знаю, что колбасу едят только большие. А монетка правда моя. Вот спросите хоть у крестного или у мамы.

— Ладно, я верю, — сказал лавочник и подал Бобешу рогалик и кружок колбасы. Потом спросил, найдет ли Бобеш дорогу домой.

— Найти-то я найду, да только у пруда мальчишки… Они меня побьют, потому я пока не могу домой идти.

— Ты, я думаю, тоже хорош гусь… Говоришь, Боженка хворает?

— Ага.

— Ты нынче был у них?

— Ага… — Вдруг Бобеш вспомнил, что приличные дети не говорят «ага», и поправился: — Я спутался… А как же.

— Не ври, Бобеш, это неправда.

— Да правда же! Говорю вам, правда.

— Если бы Боженка хворала, то не ходила бы по улице. Я сам недавно видел, как она шла с их прислугой к лесничему.

— Но мне же ее мама сказала, что она больная.

— Ну ладно, — засмеялся лавочник.

Бобеш расплатился, вежливо поблагодарил и за колбасу и за рогалик, зная, что надо за все хорошенько благодарить. У дверей он попрощался. Лавочник отворил ему и сказал:

— Ты прямо заправский мужчина, шут подери! От земли его не видно, такая фитюлька, а уже колбасу и рогалики покупает!

Не отходя от лавки, Бобеш обкусал оба кончика у рогалика и сгрыз их. Потом осторожно откусил маленький кусочек колбасы — такую вкусную вещь полагается есть понемножку.

Бобеш направился вдоль сада, окружавшего дом лесничего. Он проглотил кусочек и замер, разинув рот. Смотрел и глазам своим не верил. В саду, под ветвистыми деревьями, между кустами роз, на мягкой зеленой траве играли двое детей — мальчик и девочка.

Мальчик был в зеленых штанишках, зеленой куртке с бархатным воротничком, в зеленой шляпе с длинным блестящим пером. В руке он держал ружье, совсем как настоящее.

Девочка возила хорошенькую коляску, в которой лежала кукла. Нарядная девочка улыбалась мальчику, и оба они увлеклись игрой. На траве, на разостланной скатерти, стояла посуда и игрушечная кухня.

Бобеш никогда еще не видел таких нарядных детей. У него, правда, был красивый праздничный костюмчик, но все же не такой нарядный, как у этих детей. Бобеш посмотрел на себя: штаны на нем были довольно старенькие, но чистые. Мать всегда следила, чтобы маленький Бобеш был опрятно одет — ведь она так любила его. Зато Бобеш любил сидеть где придется. Ну, а если уж посидел на мокрой траве, да потом на пыльной дороге, понятно, что вид после этого был не очень приглядный. Сегодня он и курточки не надел — и так тепло. Шапочки на нем тоже вот нет, и голова не причесана. Матери не до него было: ведь Пеструха хворает.

Мальчик в красивом охотничьем костюмчике обернулся и крикнул Бобешу:

— Уходи отсюда! Застрелю!

Он прицелился в Бобеша, но тот вовсе не испугался, понимая, что такой маленький мальчик не может взаправду стрелять. Да и ружье у него не настоящее, а игрушечное. Мальчик разозлился, что Бобеш не боится, высунул ему язык. Бобеш, разумеется, тоже в долгу не остался. Его только удивило, что этот мальчик хотя и нарядно одет, а такой нехороший — пожалуй, похуже любого оборванного мальчишки.

— Ты противный-распротивный! — крикнул Бобеш.

— Убирайся из нашего сада, гадкий мальчишка! — выкрикнул нарядный мальчик.

В этот момент девочка оглянулась на Бобеша, и он узнал Боженку.

— Боженка, Боженка! — воскликнул обрадованный Бобеш. — Не играй с таким противным мальчишкой! Идем, будем вместе играть!

Но Боженка скривилась, отвернулась от Бобеша, вздернула носик, подняла брови и сказала высоким, тягучим голоском:

— Было бы с кем дружить! С таким побирушкой, с такой ревой-коровой! Мне мама не велела с тобой дружить. Сказала, что ты в хлеву живешь и чтобы я тебя никогда больше к нам не водила.

Если бы кто-нибудь треснул Бобеша по затылку, если бы его отколотили, пускай даже четверо мальчишек, если бы он целый день не ел или потерял бы своего кукленка, и то ему не было бы так горько, как сейчас от Боженкиных слов.

Когда она замолчала, разряженный мальчик стал смеяться и кричать:

— Как же, станет Боженка дружить с тобой, с таким грязным, дурным мальчишкой! — И он опять показал Бобешу язык.

Бобеш не стал платить ему тем же. Он смотрел на Боженку и молчал. Горло у него сжалось, на глазах выступили крупные слезы. Он медленно повернулся и пошел. Не оглянулся и после того, как нарядный мальчик бросил ему вдогонку ком земли, продолжая кричать и всячески обзывать Бобеша. У него капнула одна, другая, потом третья слеза, и вот уже слезы побежали ручьем.

Да, этого он от Боженки не ожидал. Теперь уж он пойдет, все расскажет маме, пожалуется на Боженку.

Но Бобеш довольно скоро заплутался среди незнакомых домов. Свернул с шоссе на дорожку и очутился в чужом дворе. Тут на него бросился огромный черный пес. Бобеш перепугался, стал кричать, но кругом не было ни души. Думая, что собака лает от голода, он отломил кусочек рогалика и бросил ей. Та разлаялась еще больше, вообразив, что Бобеш бросил в нее камнем. Но, как только разобралась, что это вовсе не камень, а рогалик, съела его и перестала лаять. Потом подбежала к Бобешу, обнюхала его, задрала морду, пробуя дотянуться до его рук. Боясь, как бы она не отняла остатки рогалика и колбасы, Бобеш поднял вверх руки. В этот момент вышла женщина и прикрикнула на собаку. Та виновато отошла. Узнав, что ему нужно, женщина вывела его со двора, показала, куда идти. Бобеш послушался ее совета, но, выйдя на шоссе, вместо того чтобы повернуть направо, взял влево и вскоре увидел, что он уже за деревней, а их домика нет как нет. Бобеш заплакал; ему было очень тоскливо. А день выдался такой хороший! Высоко под облаками пел жаворонок. В лесу, в нескольких шагах от Бобеша, куковала кукушка, в хлебах кричала перепелка. Множество красивых бабочек перелетало с цветка на цветок. Всё радовалось, веселилось. Одному Бобешу было грустно, ах, как грустно!

«Вот ведь она какая, Боженкина мать, — сказала, что Боженка больная. Я-то ее жалею, а она вовсе и не больна, играет с таким противным мальчишкой. Он ни с того ни с сего по-всячески обзывает меня, и Боженка, при этом мальчишке, говорит, что я побирушка и в хлеву живу. Если бы Боженка пошла со мной, я дал бы ей кусочек колбасы и рогалика, показал кукленка, вместе бы поиграли…» — так сокрушался Бобеш.

Он сел у опушки леса на мху, доел колбасу и рогалик. Его стало клонить ко сну, глаза так и слипались. «Нет, — рассудил он, — здесь спать нельзя. Бабушка с мамой говорили, что в лесу водятся змеи, а если змея ужалит, то человек может и умереть».

Поэтому Бобеш решил поскорее попасть домой. Он опять вернулся в деревню и забрел в ту сторону, где еще никогда не бывал. И хоть бы один человек попался, у кого бы можно было спросить дорогу! Вся деревня словно вымерла, потому что все работали в поле.

Бобеш уже собирался задать реву, как вдруг увидел свой дом. Да-да, свой собственный домик. Хотя он и обрадовался, однако показаться домой побоялся: знал, что проходил довольно долго и что мать рассердится. Бобеш спустился к ручью и сел на берегу, надеясь дождаться, когда выйдет кто-нибудь из домашних. Вскоре действительно вышла мать. Но что это? Мать плачет! В самом деле плачет. Бобеш испугался. Значит, Пеструха околела. Наверное, мать по ней плачет. Мать несла шайку — видимо, собралась за водой — и утирала передником глаза. Бобеш вскочил, побежал матери навстречу и крикнул:

— Мама, Пеструха все хворает?

Мать сразу остановилась и вроде даже испугалась:

— Пропащая твоя душа! Ты меня прямо перепугал! Мы с ног сбились, его искавши, а он тут у ручья сидит! Где ты был? Господи, боже мой, ведь мы так и думали, что ты утонул! — Мать поставила шайку на землю и продолжала: — Почему домой не идешь? Где ты бегаешь, негодник! Хворостиной бы тебя за это надо, озорник ты этакий! Сколько мы тебя разыскивали!

Потом она набрала воды и быстро пошла к дому.

То-то было удивление, когда Бобеш, целый и невредимый, вернулся домой! При виде Бобеша дедушка перестал попыхивать трубкой, бабушка перестала перебирать горох, кошка Мися, которая в этот момент лезла за печку, остановилась и удивленно посмотрела на Бобеша. Ну, то есть, все были поражены. Одна только барышня, нарисованная на часах, ничуть не удивлялась и, как показалось Бобешу, даже не обрадовалась ему.

Бобеш сразу отвернулся и заметил:

— Ты всегда мне была противна, я и смотреть на тебя не хочу!

Ну, а потом Бобеш выложил, где он был и что с ним произошло.

Мать вдруг ни с того ни с сего схватила Бобеша, подняла вверх и расцеловала.

Знаете, почему она не могла сердиться на Бобеша? Ведь Бобеш совершенно случайно спас Пеструху. Когда он был у старосты и сказал ему, что у них хворает Пеструха, тот взял специальный такой инструмент, пришел и полечил им Пеструху. Она опять стала здоровой.

— Как же ты надумал пойти к старосте? — спросила его мать. — Тебя кто-нибудь послал?

— Никто, мама, я сам. Я пошел к Боженке, хотел ей рассказать про Пеструху.

— Тебя просто сам бог туда привел, Бобеш! — сказала мать.

— Да нет же, мама, я сам пошел.

— Ах, Бобеш, опять ты глупости говоришь!

— Ты думаешь, мама, я глупый? А я тебе, скажу, что Боженка куда глупее, и все у них там глупые.

— Что ты, сынок, опять выдумываешь?

— Ну как же! Сперва мне там в усадьбе сказали, что Боженка болеет. Оказалось, это неправда. Боженка играла в саду возле дома лесничего — знаешь, там, где большие оленьи рога. Мальчишка из того дома показал мне язык, обзывал меня по-всякому, и Боженка тоже. Сказали, что я побирушка и в хлеву живу. И еще Боженка сказала, чтобы я не лез к ним, мать не велела ей дружить со мной. Мама, разве наш дом похож на хлев?

Мать ничего не ответила Бобешу. Она смотрела в окно и как будто хмурилась.

— Ты сердишься, мама?

— Нет, не сержусь.

— Так почему же ты хмуришься?

— Знаешь, Бобеш, ты еще мал, не твоего ума это дело. А в усадьбу больше не ходи, не к чему тебе с Боженкой водиться. Они богатые. И не надо, Бобеш, горевать, что Боженка дружит с тем мальчиком — это ее двоюродный брат. А если нас попрекают тем, что мы бедные, так мы в этом неповинны.

— А что значит, мама, богатые?

— Богатый тот, у кого большое поле, много коров, лошадей, большой дом и полно денег.

— И кур и гусей тоже много?

— Тоже, Бобеш. А вот у кого маленькое поле, маленький домик и мало денег либо вовсе их нет, тот бедный. Понял?

— Мы, значит, бедные, да?

— Да, Бобеш, бедные.

— Но ведь у нас есть дедушка, бабушка, крестный.

— Это не в счет, Бобеш. У них тоже есть и бабушка, и дедушка, и крестный.

— Знаешь, мама, тот мальчик из дома лесничего так красиво одет и Боженка тоже… А сколько у нее всяких игрушек, ты бы видела!

— Что ж, Бобеш, у кого есть деньги, тот может купить и нарядное платье и хорошие игрушки. Кабы у нас было вдоволь денег, так я бы тебе тоже купила нарядный костюмчик и всяких игрушек.

— Жалко, мама, верно? А может, мы найдем клад, как те люди нашли в заколдованной горе? Помнишь, однажды бабушка рассказывала?

— Милый сыночек, в наше время кладов уже не находят. Теперь деньги трудом приходится добывать, работать надо.

— Мама, а богатым нельзя дружить с бедными?

— Отчего же, можно, но богатые воображают, что раз у них больше денег, значит, они лучше нас. Потому и дружат с богатыми.

— Так это и должно быть?

— Да, вот так, сынок. Только с твоим умишком этого еще не понять, и не забивай ты себе этим голову.

— Не буду, мама. А все равно ты лучше Боженкиной матери.

Мать погладила Бобеша, а он сунул руку в карман и сказал:

— Погляди, какого кукленка мне дали! Правда красивый?

— Верно, хороший. А теперь, Бобеш, мне надо в хлев проведать Пеструху.

— Я тоже с тобой пойду.

И Бобеш пошел с матерью в хлев. Пеструха лежала на боку и печально глядела на маленького Бобеша. Бобеш стал гладить ее по спине и утешать:

— Ничего, Пеструха, не горюй! У меня тоже однажды болел живот, а потом все прошло. Это у тебя от клевера, так ты уж больше не ешь его. — Потом он спросил у матери: — А папа знает, что наша Пеструха хворала?

— Где же ему знать, когда он с утра в лесу.

— Мама, как он придет, ты ему ничего не говори. Я сам все расскажу, ладно?

— Ну что ж, расскажи.

Глава 6 ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА КРЫШЕ

После обеда Бобеш играл с кукленком, которого ему дал Гершл, но то и дело поглядывал в окошко и думал: «На дворе так хорошо светит солнышко, там играть веселее». Он вспомнил, что давно не был на крыше. Жилая часть их дома находилась под коньком крыши. Позади был хлев, а над хлевом крыша снижалась почти до земли. К гребню она поднималась полого и крутой была лишь у самого конька.

Улучив момент, когда никто на него не смотрел, Бобеш потихоньку выскользнул из комнаты, прихватив все свои игрушки, — и на крышу. Он, правда, знал, что на крышу лазить не полагается — и крыша от этого портится, и для самого опасно: ненароком упасть можно. Да ведь на крыше так хорошо! «И потом, если дома об этом не узнают, — думал Бобеш, — то и ругаться не будут».

Возле дома раскинул свою зеленую крону могучий клен. В его прохладную тень попадала и часть крыши. В том месте, куда падала тень, крыша была холодной, а на припеке толь обжигал ноги. Бобеш любил побегать по нагретой крыше, а потом прохладиться в тенистой стороне, когда ногам становилось нестерпимо горячо. Он перенес на крышу все свои игрушки, натаскал туда камешков и выложил их в ряд на теневой границе. Жаркая сторона крыши — это заколдованное царство, где злой волшебник Живомор морит всех зноем. Сам Бобеш — добрый волшебник Живодар, он всех освобождает. Бобеш слышал такую сказку про этих волшебников и задумал поиграть в нее. Он перенес на теплую сторону солдатика, кукленка, ушки от кружек — и вот все его верные друзья очутились в плену у Живомора. Надо освободить их из неволи!

Под кленом лежала длинная сухая ветка. Он взял ветку, сел на нее верхом. Теперь это уже был волшебный конь Шемик. Поскакал он на Шемике с огненным мечом в руке, — а мечом служила палка, — и перелетел через высокую стену — стеной был ряд камешков; храбро сражался с войском чародея Живомора, пока не освободил принцессу. Принцессой, правда, был кукленок, а не кукла, но что за важность, если он на минутку побудет принцессой? Захватив принцессу, Бобеш опять ускакал в свое царство. Здесь он просватал ее за оловянного солдатика, и теперь надо было справлять свадьбу. Только вот как назвать принцессу? Ладно, пускай будет Боженкой. Немного погодя Бобеш передумал. Зачем называть принцессу Боженкой, когда та сегодня так скверно обошлась с ним? Нет, Боженкой называть не годится.

Пусть лучше принцесса будет Пеструхой. «Пеструха, — рассудил Бобеш, — вообще лучше Боженки». Во время свадьбы принцессу и принца снова унес злой волшебник. Злого волшебника, конечно, пришлось изображать самому Бобешу. Едва они попали в заколдованное царство, где их мучила немилосердная жара, как примчался Бобеш на своем верном Шемике и освободил их.

И так, верхом на ветке, Бобеш весело носился взад и вперед по крыше.

Дедушка в это время был в сенях и не знал, что Бобеш на крыше. Прислушался: где же это так громыхает? Сначала ему показалось, что на чердаке, где-то над хлевом. Потом он предположил, что в хлеву. «Наверное, коза сорвалась с привязи, — подумал он. — Та тоже иной раз эдак бухает». Но когда он отворил козий хлевушок, то увидел, что коза лежит и преспокойно жует. Тогда дедушка позвал мать и бабушку — пусть послушают, что за шум такой. Напуганные куры стали уже разбегаться из сеней.

— Это на чердаке, — сказала бабушка.

— Где-то над хлевом, — добавила мать.

— Постойте-ка, я гляну на крышу. Может, там чьи-нибудь козлята, — решил дедушка.

Каково же было его удивление, когда он увидел, что это маленький Бобеш скачет во всю прыть по крыше на своем Шемике, мотает головой, волосы ему ветром раздувает.

— Ах ты разбойник! — воскликнул дедушка. — Это ты нас напугал?

— Дедушка, дедушка, — отозвался с крыши Бобеш, — я уже четыре раза освобождал принцессу с принцем из плена! И тебя и бабушку с мамой тоже — все вы были в заколдованном царстве. Теперь я вас всех вызволил!

— Молчи уж, лиса! — смеясь, крикнул дедушка. — Я вот вызволю тебя с крыши! Шут гороховый! Всех кур нам всполошил и Пеструху напугал. Ну-ка, живо слезай!

— Ну, дедушка, тут же хорошо!

— Нет, Бобеш, слезай… Мать, поди-ка сюда. Возьми прут да погони Бобеша с крыши — он не слушается!

Пришла мать и принялась бранить Бобеша:

— Бобеш, ты почему не слушаешься дедушку, раз он тебе велит слезть с крыши? Ведь ты всю крышу продырявишь своей этой палкой. Сейчас же слезь!

— Мама, я больше не буду ездить на Шемике — крыша и не прохудится. Только позволь мне еще немножко поиграть тут!

— Нет-нет, Бобеш, слезай живее, а то я сама погоню тебя оттуда хворостиной, если добром не послушаешься! — Она в самом деле подобрала еловую ветку возле чурбака для колки дров.

А Бобеш даже рад был, что мать собирается лезть за ним на крышу. Видя, что он и не думает слушаться, мать рассердилась и полезла на крышу:

— Ну погоди, озорник, ты у меня дождешься!

Вообразив, что мать играет с ним, Бобеш стал взбираться выше и выше. Крыша становилась круче, и ему пришлось лезть на четвереньках. Так он и лез, пока, наконец, не ухватился руками за гребень. Мать поднималась следом за ним. Вдруг она глянула вверх и, увидев Бобеша на самом гребне, обмерла от испуга и не могла дальше двинуться. Дедушка тоже напугался, видя, как высоко забрался Бобеш. Тут еще вышла бабушка, и теперь все они не сводили глаз с проказника Бобеша. Всем им было страшно, потому что недолго и беде случиться. Вдруг да не удержится, соскользнет вниз и весь обдерется… А если невзначай перевесится на другую сторону крыши — и подавно может убиться. А егоза Бобеш в довершение всего выкинул такую штуку: взял да и уселся верхом на гребне, как на коне! От радости, что ему удался такой номер, разбуянившийся Бобеш кричал:

— Я еду верхом на хате! Но, хата, но!

— Господи, убьется мальчонка! Меня прямо в дрожь бросает! — охала мать.

Дедушка попробовал добраться до Бобеша, но тоже не смог влезть на самый верх.

— А ну слазь, Бобеш, живо! — уже не на шутку сердилась мать.

— Ты, мама, сними меня!

— Сумел сам забраться, сам и слезай! Ах, Бобеш, какой ты неслух, как ты меня изводишь!

— Дедушка, ох, отсюда и далеко видно! И усадьбу, и пруд видно, и часовенку! А красиво-то как!

— Спускайся, Бобеш, не мучай меня! — Мать теперь чуть ли не упрашивала Бобеша.

Видя, что матери и впрямь не до шуток, Бобеш решил слезть, но предусмотрительно начал вести переговоры:

— А ты, мам, не будешь меня бить, когда я слезу?

— Если сейчас слезешь, то не буду.

— Ничуть?

— Если сразу слезешь, говорю, ничуть не буду.

— А ты мне что-нибудь дашь?

— Молока дам.

— Чего бы нибудь повкуснее, мама!

— Хлеба с маслом.

— Правда?

— Ну конечно, только, ради бога, детка, слезь скорее, меня просто страх берет!

— Уже слезаю!

Крепко держась обеими руками за гребень, Бобеш стал перебираться через него. Неизвестно, как это вышло, но только очутился он именно на той стороне крыши, которая была круче и выше от земли.

Стоявшие внизу так и ахнули.

— Убьется мальчишка! Батюшки, расшибется! — заметалась мать.

Бобеш искоса глянул вниз. Увидев, что перелез не на ту сторону, он перепугался, судорожно уцепился за гребень и закричал:

— Мама, мама, я не могу слезть! Помоги мне, я не слезу… Ай, упаду, убьюсь!

Дедушка опомнился первым и побежал к соседу за лестницей. Сосед сам понес ее, когда дедушка впопыхах рассказал, зачем понадобилась лестница.

Мать ахала, бабушка даже ушла в комнату. Она, мол, и смотреть на это не может. Давно знает, что Бобеш добром не кончит. Не теперь, так в другой раз все равно убьется. Мать беззаботная, не глядит за ребенком, вот он и изувечится.

— Боже ты, боже, вот беда-то! — сокрушалась она.

Пока не вернулся дедушка с соседом и с лестницей, Бобеш все время кричал, точно зарезанный.

На крик сбежались люди, и все только диву давались, как это мальчик очутился на крыше.

Один паренек влез на крышу и хотел снять Бобеша. Но снизу ему стали кричать, чтобы он слезал — еще сорвутся оба. Тот ответил, что не боится и снимет мальчика. Но, прежде чем он добрался до верха, сосед успел с другой стороны подхватить в охапку кричавшего Бобеша и спуститься с ним по лестнице. Мать схватила Бобеша, прижала к себе, а потом пребольно отшлепала его. Через минуту она опять целовала сына. Он понять не мог, что это сегодня с матерью творится: то бьет, то не нарадуется на него.

Дома Бобеш еще немножко поплакал. Обещанного хлеба с маслом он не получил. Мать сказала, что за такое озорство надо наказывать и, к немалому прискорбию Бобеша, еще пригрозила рассказать все вечером отцу. Уж он, мол, покажет Бобешу, что значит не слушаться матери! Все это Бобешу отнюдь не улыбалось; он сидел за столом с убитым видом и в страхе ждал прихода отца. Потом стал подумывать, как бы увернуться от наказания. Ага, вот что он сделает: притворится спящим. Бобеш положил руки на стол, а голову бочком на них и прикинулся, будто спит крепким сном. Мать ничего этого не заметила — хлопотала у плиты, торопясь скорее управиться с ужином.

Но вот отворилась дверь, и вошел отец. Бобеш чуть приоткрыл глаза и стал за ним следить. Отец поздоровался с матерью за руку; рука у него была большая и вся в смоле, а у матери — чистая, белая и гораздо меньше. Отец был выше матери, и Бобеш сообразил, что, верно, у него и силы больше, и уж если от него попадет, так это будет куда больнее. Поэтому Бобеш крепко зажмурил глаза: пускай отец убедится, что он спит. Ну, а пока выспится, у отца, пожалуй, и злость пройдет. Можно и по-настоящему уснуть, если мать уложит в постель; а уж когда утром проснется, отца не будет дома — вот и дело с концом.

Отец скинул пиджак, сказал, что совсем умаялся, еле ноги таскает, что на дворе жарко и ему все время хотелось пить, а потом даже голова разболелась.

Бобеш снова приоткрыл глаза — хотел посмотреть, что будет делать отец. Тот повесил пиджак, отошел от вешалки, сел на стул и, поглаживая усы, смотрел на мать.

Отец Бобеша носил длинные усы. Бобеш решил отпустить себе такие же усы, когда вырастет. Потом он перевел глаза с отца на мать и подумал, почему у матери и вообще у матерей нет усов. Мысль эта развеселила его. Бобешу очень хотелось засмеяться, он всячески сдерживался, пересиливая себя. И вдруг громко прыснул, из носу у него выскочил огромный пузырь. Отец оглянулся: кто это так? Бобеш закрыл глаза, даже головой не шевельнул, прикинулся спящим: пусть отец подумает, будто это он спросонок.

— Разве Бобеш уже спит? — спросил отец.

— Бобеш? Лучше мне о нем и не поминай, о нашем Бобеше! — строго сказала мать.

У Бобеша сердце екнуло. Ну, теперь будет дело, теперь мать все-все выскажет. Он затаил дыхание.

— Что, мать, или Бобеш чем досадил?

— А, не стоит о нем и говорить — это такой негодник! Кабы ты знал, как он меня сегодня извел!

— Да, больно уж непоседливый и шустрый, — добавил дедушка.

— Ох, и переполошил он нас! — вздохнула бабушка.

— Что же он такого натворил? — обратился отец к матери.

Тогда мать рассказала ему, что тут происходило после обеда. Бобеш не удержался и одним глазком взглянул на отца: хотел проверить, сердится тот или нет. Отец хмурился, и чем дальше, тем больше.

— Вот окаянный мальчишка! — с досадой сказал отец. — Ну погоди, только проснись у меня! Я тебе покажу, каково не слушаться мать, озорник! Вот это новость! Что ж из него дальше выйдет? Сущий разбойник!

Бобеш подумал: просыпаться или не надо? Лучше все-таки повременить.

А отец все больше расходился:

— Погоди, голубчик, погоди, я тебя отучу озоровать! Глядишь, эдак он у нас совсем от рук отобьется.

— То-то и жалко, что он такой непослушный, а ведь малый неглупый, — сказал дедушка. — Мне утром понравилось, как он, хоть и случайно, старосту к нам послал. Кому бы это пришло в голову?

— А что тут староста делал? — удивленно спросил отец.

— Батюшки, да ведь ты, милок, еще ничего не знаешь! Толкуем тут про Бобеша, а самой главной-то новости тебе и не сказали! — воскликнул дедушка. — Да ты знаешь, что мы чуть было без коровы не остались?

— Не может быть! — ужаснулся отец. — Да как же это?

— А вот как: наша-то старая, — дедушка кивнул на бабушку, — пасла утром корову на мокром клевере, пригнала потом домой и ничего не сказала. А мы, как на грех, еще напоили Пеструху. Несчастье и случилось. Худо корове, да и только. Позвали это мы старую Павлиху и Зборжила, да все напрасно. Судили-рядили — ничего корове не помогло. Ну, думаем, конец! За ветеринаром в город идти и не помышляли. А тут вдруг заявился староста с троакаром. Я прямо поразился, откуда он это узнал, кто ему мог сказать. А еще больше удивился, когда староста рассказал, что у них был наш парнишка, Бобеш, он-то и сказал, что Пеструху раздуло. У старосты случайно дома новый троакар оказался, ему хотелось испробовать его. Вот и говорит: не согласимся ли мы, чтобы он на нашей скотине инструмент испытал? Авось поможет. И верно, помогло.

— Кто же к нему малого послал? — с любопытством спросил отец.

— Никто не посылал, мы за ним и не глядели. Он сам собрался да пошел в усадьбу.

— Неужели? Ишь ты какой, смотри-ка! Вот это дело! Хвалю за это Бобеша, — сказал отец.

Бобеш украдкой глянул на него и заметил, что отец совсем перестал хмуриться, глаза у него от радости блестят и он даже улыбается.

— Прямо не верится, что Бобеш сам умудрился, — добавил отец.

— Это просто счастливый случай, — объяснила мать. — Он шел к их Боженке, хотел рассказать ей про Пеструху.

— Ладно. Как бы там ни было, Бобеш действительно молодец парень. Жалко, что он спит, а то я бы сам его расспросил.

— А я уже не сплю, папа! — крикнул Бобеш.

— Вы только подумайте, он, оказывается, и не спит! Слушает, что тут о нем говорят! — смеясь, воскликнул отец.

— Я, папа, все ждал, когда ты перестанешь сердиться. Прежде я, знаешь, не хотел просыпаться.

— Ага, а на кого я сердился? Ну-ка, поди сюда, я с тобой разделаюсь!

Но теперь Бобеш не боялся отца — знал, что раз он улыбается, значит, доволен.

Отец взял Бобеша под мышки и подбросил вверх. Бобеш даже стукнулся головой о низкий потолок, но он и не пикнул, понимая, что ведь отец это не нарочно, а от радости.

Потом они пошли в хлев поглядеть на Пеструху. Отец похлопал ее по спине, поговорил с ней. А когда они вернулись в комнату, Бобеш должен был рассказать все с самого начала.

Отец слушал с удовольствием, только помрачнел, когда Бобеш передал ему, как скверно обошлась с ним Боженка. Потом они долго играли с отцом. Бобешу и спать не хотелось. Грустно начался день в их доме, зато весело кончился. Все были довольны, а больше всех Бобеш.

Глава 7 О ВОДЕ, СНЕГЕ И РАДУГЕ

Как-то, спустя долгое время после того случая с Пеструхой, шел дождь. Бобеш не мог играть ни у ручья, ни в саду. Все, кроме отца, были дома: Пеструху и козу нельзя было пасти. Стоя у окна, Бобеш смотрел на струи дождя и размышлял, откуда они берутся. Он спросил у матери; та ему ответила, что из тучи.

— А кто туда налил воды?

— Никто, сама собралась в тучу.

— А тучи откуда взялись?

— Из пара и тумана.

— А пар и туман откуда?

— Из воды.

— Как это — из воды? Из нашего ручья?

— Ну конечно, из нашего ручья, из пруда. Видишь ли, Бобеш, когда стояло тепло… Помнишь, мы с тобой ходили на луг, как тепло было?

— Помню, мама.

— Так вот, от тепла вода испарилась.

— А я и не видел.

— Этого и не увидишь.

— Как же ты узнала, что она испарилась?

— Поле высохло. Вот, к примеру, если прольешь воду на пол и не вытрешь, там останется лужица, верно? А разве она всегда там будет?

— Если бабушка не наступит, то да.

— Нет, Бобеш, значит, ты просто не замечал. Лужицы потом не будет.

— Ты вытрешь, да?

— Нет, не вытру, она испарится.

— Мама, можно я попробую лужицу сделать, а?

— Посмей только!

— Ну, а как же я узнаю, что вода испаряется?

— Не приставай ко мне, Бобеш, с тобой никак не сговоришься. Вот перестанет дождь, пойди и посмотри. Камни будут мокрые, все будет мокрое, а потом только выглянет солнце — все опять высохнет. Воды и следа не будет, она превратится в пар. Пар поднимется высоко на небо, и там образуется облачко. А ветер понесет это облачко далеко-далеко но свету.

— А человек мог бы сесть на облако?

— Нет, Бобеш. Ты видел, какое бывает облачко от дыма? На него ведь тоже не сядешь.

— И куда же, мама, такое облачко может полететь?

— Далеко — за леса, за горы, в дальние страны.

— А где дальние страны?

— Хватит, Бобеш, не спрашивай больше, ступай лучше поиграй. У меня дел много, некогда мне с тобой заниматься.

Бобеш стал наблюдать за дождевыми каплями, как они едут по краю крыши, стекаются в тонкую струйку, а струйка шнурком падает вниз и на середине рассыпается на множество капель.

«Все-таки странно, откуда в тучах столько воды?» — думал он.

Бобеш припомнил, как однажды из тучи падал снег. Они тогда ходили вместе с дедушкой к крестному. На дедушке была шуба, а на Бобеше — рейтузы, две куртки и сверху еще шерстяной платок, чтобы его не прохватил холод. Вся деревня лежала под снегом, снег искрился, как сахар, которым мать посыпает пироги.

«Дедушка, а почему сахар с неба не падает?» — спросил Бобеш.

«Уж ты бы полизал, а?» — смеялся дедушка.

«Ну да, и ты бы тоже, дедушка?»

«Э, куда мне! Сласти, брат, не для меня!»

«А почему?»

«Я уже старый».

«А когда был молодой, любил сласти?»

«Отвяжись, дотошный!» — ответил ему дедушка.

Тогда шел снежок. Бобеш посмотрел на дедушкину шубу, крытую черным верхом; на ней отчетливо виднелась каждая снежинка.

«Дедушка, дедушка, звездочки падают! Погляди на свой рукав, там у тебя такие хорошенькие звездочки!»

Дедушка засмеялся и сказал, что ему эти снежные звездочки не в новинку и ничего в них нет удивительного. Но Бобеш видел их впервые, ему они были в диковину, и он стал допытываться у дедушки, кто эти звездочки делает. Ведь не может быть, чтобы они сами собой получались. Откуда же они берутся? Дедушка объяснил, что снежинки — это просто-напросто замерзшая вода.

«А помнишь, дедушка, в сенях вода в горшке замерзла?»

«Ну и что же?»

«В той замерзшей воде ни одной звездочки не было, а горшок от этого треснул».

Дедушка стал в тупик, не зная, что ответить. Сказал, что подумает и после объяснит. А Бобеш решил про себя, что скорее всего это настоящие звезды. Вечером они светили на небе и потом погасли. Раз уж они не могут светить, то падают вниз, на землю. Додумался Бобеш до этого вот как. Когда он, бывало, сидел зимой у плиты, то видел, как с решетки в поддувало падали искры наподобие маленьких звездочек. Пока они падали — светили, а немного погодя гасли, и в поддувале оставался теплый белый пепел. Так же и звезды, которые ночью светят на небе: падают, падают, а когда погаснут, из них получаются белые снежинки. Бобеш поделился своим открытием, с дедушкой. Тот удивился: сказал, что сам он никогда бы до этого не додумался, но посмеялся над Бобешем. Так, мол, не бывает: звезды на небе светят вечно и на землю никогда не падают.

Решив напомнить об этом дедушке, Бобеш оглянулся, посмотрел, что он поделывает. Дедушка сидел у печки на скамейке, перед ним на стуле лежали ровные сосновые поленца. Длинным острым ножом он щепал лучину. Мать растапливала лучиной плиту, вечером светила в погребе и в хлеву. Но светить лучиной можно было только ей, потому что она осторожная, следила, чтобы от лучины что-нибудь не загорелось. Отец никогда не одобрял этого, говорил, что лучше бы фонарем посветить, а так и пожару недолго случиться…

Бобеш тут же забыл о своем намерении расспросить дедушку про снежные звездочки, загляделся, как ловко он отщепляет ножом лучину от поленца.

— Дедушка, а у тебя хорошо получается, ты это здорово умеешь.

— Да ну?

— Я бы так не сумел.

— Надо полагать.

— Можно, я буду подавать тебе поленца?

— Помочь мне хочешь? Тогда складывай лучину ровнее в поленницу, потом мы положим ее сушить в духовку. Я тебе покажу, как надо складывать.

Дедушка сделал из лучинок квадрат наподобие рамки, концы лучины заходили друг на друга.

— Вот так и будешь класть одну на другую, понял?

— Эдак я, дедушка, сделаю. Это вовсе и нетрудно.

Бобеш принялся укладывать лучину, как его научил дедушка, и вскоре увлекся своим занятием.

— Смотри-ка, дедушка, — воскликнул он, — получается печная труба!

— Вот-вот, а ты будешь трубочистом, — смеялся дедушка.

— Нет, дедушка, лучше это будет не труба, а знаешь что? Башня. И знаешь какая? Башня в замке. Покажи мне, дедушка, как строить замок, а?

— Этого я, милок, не смогу.

— Сможешь — ты ведь больше меня и старее.

— Замки, Бобеш, из лучин не бывают, они из камня и кирпича.

— Ну и что же, а мы понарошку будем думать, что это камни и кирпичи.

— Нет, знаешь, я понарошку думать не могу. Я вот по правде думаю, какой ты у нас дотошный парень.

— А почему?

— Потому.

— Ну почему — потому?

— Да потому, что кабы бабушка не бабушка, так была бы она дедушкой.

— Э-э, что ты сказал?

— Нет, ничего. Ты только и знаешь, что обо всем спрашиваешь и хочешь невозможного.

— Ну ладно, дедушка, я, коли так, буду сам строить замок!

— Вот видишь, сам умеешь, так и строй, а я буду лучину щепать. Только не донимай меня, ладно?

— Нет, не буду, и ты, дедушка, тоже не донимай меня.

— Ах ты прохвост!

— Что такое «прохвост»?

— Так ты опять пристаешь ко мне?

— Я не пристаю, дедушка, но ты говоришь «прохвост». Я ведь не знаю, что это такое.

— Хватит, Бобеш, не надоедай, а то погоню отсюда. Играй молчком.

— А ты мне когда-нибудь скажешь? Когда я побольше буду.

— Ладно, скажу, только молчи.

— Молчу, молчу, дедушка!

Бобеш отстроил башню, крепостные стены, возвел целый замок из лучины. Башня получилась очень высокой, по грудь Бобешу, когда он померился с ней. Теперь надо было поселить в замок рыцарей и принцессу. Оловянный солдатик будет рыцарем и кукленок тоже, а вот принцессы нет.

Бобеш задумался, где бы раздобыть ее. Взять в принцессы чурочку или поленце ему не хотелось.

Он окинул глазами комнату и увидел под печкой Мисю. Ура, Мися будет принцессой! Бобеш залез под печку и вытащил оттуда спящую Мисю. Мися, конечно, совсем не радовалась тому, что ее разбудили и тащат из теплой норки.

— Пойдем, Мися, пойдем! Ты теперь принцесса Маргаритка, тебе надо в замок! Принцы уже там. Не упирайся, идем, а то шкуру спущу! Так-то ты слушаешься своего престарелого отца? — воскликнул разгневанный Бобеш, совсем как старый король из сказки про непослушную принцессу Маргаритку, которая не хотела выходить замуж за безобразного принца. — Ну вот что: если ты меня не послушаешься, я прикажу запереть тебя в башню. Там будешь горе горевать.

Довольный своей выдумкой, Бобеш крикнул дедушке:

— Знаешь, дедушка, непослушная принцесса Маргаритка в наказание будет горе горевать!

— Не мучь кошку, Бобеш, пусти ее!

— Нет, дедушка, она должна горе горевать, потому что не слушалась своего престарелого отца!

Бобеш хотел посадить Мисю на высокую башню, но Мися уперлась в нее лапами с такой силой, что башня закачалась и рухнула. Шум падающей лучины испугал ее, она прыгнула прямо на голову Бобешу, оттуда на печку и с печки поглядывала на разоренную башню и на Бобеша. Бобеш потирал голову: Мися таки успела царапнуть ее своими острыми коготками.

— Мама, меня кошка оцарапала! — захныкал он.

— И поделом тебе! Не трогай!

— Ну погоди ты у меня, кошатина! — разозлился на Мисю Бобеш. — Я тебе задам!

Он схватил пригоршню лучинок и запустил ими в кошку. Но ни одна лучинка не попала в Мисю — они рассыпались на лету и угодили прямо на голову дедушке.

— Ах ты, негодный! Опять ты мне покою не даешь? — закричал дедушка.

— Дедушка, я же не в тебя бросал, а в кошку метил.

— Вот я тебя! — сказал дедушка, схватил Бобеша, перегнул через колено и побил лучиной. Больше, конечно, для виду, чем всерьез.

— А знаешь, дедушка, мне и не больно было!

— Твое счастье. Если натворишь еще что-нибудь, тогда, брат, не скажешь, что не больно.

Бобеш превратил разрушенный замок в поезд, разложил лучину по всему полу, сам встал впереди, пятился на лучинки — и они отодвигались. Это и был поезд, а сам Бобеш изображал паровоз и пыхтел:

— Пфф-пфф! Пфф-пфф! — А когда паровоз останавливался, то шипел: — Пш-ш, пш-ш, пш-ш!..

— Постой, Бобеш, — заметил дедушка. — А знаешь, как паровоз делает?

— Как, дедушка?

— Когда едет, кричит: «Сахар-кофе, сахар-кофе», — все быстрее и быстрее, а как замедляет ход, то потихоньку выговаривает: «Сахар-кофе, сахар-кофе». Когда подъезжает к станции, дает людям знать о том, что уже близко, и кричит: «Приехали, приехали!»

Это привело Бобеша в восторг, и вскоре в комнате только и слышалось:

— Сахар-кофе, сахар-кофе! Приехали, приехали!

Потом Бобеш превращался в кондуктора и кричал:

— Входите! Выходите! Готов!

И снова начиналось:

— Сахар-кофе, сахар-кофе! Приехали, приехали, приехали!

— Дедушка опять надоумил его на свою голову, — сказала мать. — Теперь наверняка оглохнем.

— И то сказать, дедушка иной раз глупее Бобеша, — вставила бабушка.

— Это правда, дедушка? — оживился Бобеш.

— Играй себе и не слушай бабушку — она нас с тобой не понимает.

Когда Бобешу наскучил поезд, он превратил лучинки в солдат, и в комнате разыгралась жаркая битва. Часть лучинок Бобеш разложил в два ряда, один против другого, и начал метать в них остальные лучинки. Это были пушечные ядра, они так и косили войска.

— Дедушка, гляди, сколько я солдат побил!

— Ну, видишь, какой ты герой!

— А кто такой герой, дедушка?

— Это, знаешь… ну, как бы тебе половчее объяснить? Положим, повздорил ты с мальчишкой лесничего. Он тебе дал затрещину, ты ему — сдачи, и тут на подмогу тому мальчишке прибежали ребята. Но ты не удрал, а стал с ними драться. Даже если они тебя и осилили и отлупцевали как следует, ты все равно герой, Бобеш, потому что не струсил, предпочел лучше битым быть, только не бежать.

— Таким героем я уже был, дедушка, только недолго. Потом я убежал от ребят в усадьбу. Это в тот раз, дедушка, когда я к старосте ходил, помнишь?.. Дедушка, а ты на войне тоже был героем?

— Опять ты, Бобеш, глупые вопросы задаешь?

— Не глупые, дедушка. Ты ведь был на войне. Сам же мне рассказывал, как тебя в живот ранило.

— В таких делах ты, милок, еще не смыслишь, потому и не спрашивай. Ничего хорошего в этом нет.

— Почему?

— Война, милок, — это погибель. Детям лучше бы о ней и не знать.

— Зачем же ты, дедушка, пошел на войну?

— Должен был идти. Государь император приказал. Если бы я не послушался, меня бы наказали, как вот тебя мать наказывает, когда ты не слушаешься.

— Кто это — «государь император»?

— Он правит нашей страной.

— Он что, волшебник?

— Не волшебник, но власть имеет большую.

— А где он живет?

— В большом городе, в Вене.

— А-а, знаю, там наши дядья живут, верно?

— Верно, дядя Франта и дядя Ян.

— Ну, а из-за чего все-таки была та война?

— Трудно будет объяснить тебе, милок, мало ты понимаешь. Наш государь император поссорился с другим государем. Ну, а потом они стали воевать. Вот и была война.

— Значит, государь император тоже воевал?

— Сам — нет, он войско послал, и другой тоже послал войско. Войска пошли друг на друга, как в сказке про волшебного коня, знаешь?

— Знаю, знаю, дедушка. Так то в сказке, а я тебя не про сказку спрашиваю.

— Отвяжись-ка ты лучше от меня, Бобеш, все равно не поймешь.

— Скажи мне еще, дедушка: сколько ты чужих солдат убил?

— Не знаю, сколько убил. Наверное, ни одного.

— А ты стрелял?

— Известно, стрелял, солдату положено стрелять.

— А тебе очень больно было, когда в тебя стреляли?

— Эх, милый, знаешь, как больно!

— А в государя императора не стреляли?

— Нет, его там и близко не было.

— Если бы он там был, дедушка, и в него бы выстрелили, наверное, он стонал бы, правда?

— Понятно.

— Он, пожалуй, и войны бы не захотел.

— Да, уж конечно не захотел бы… Ну ладно, Бобеш, хватит об этом толковать.

Бобеш помолчал, пытаясь постичь своим детским разумом все слышанное. Но вскоре опять начал спрашивать.

— Как же ты, дедушка, выздоровел?

— В госпитале, Бобеш, лечился.

— В госпитале? Что это такое?

— Больница такая, где больных и раненых лечили.

— Дедушка, а если бы тебя убило, у меня бы и дедушки не было, да?

— Тогда бы у тебя, милок, и матери не было, и некого было бы расспрашивать обо всем на свете.

— Как это?

— Да ведь мама-то родилась, когда я с войны пришел. На войну я совсем молодым уходил.

— И мама была такая же маленькая, как я?

— Ну конечно. Ты что же, глупенький, воображаешь, будто люди сразу большими становятся?

— А когда мама была маленькая, она тебе тоже надоедала?

— Перестаньте вы, ради бога! Сошлись два мудреца! — цыкнула на них мать, сидевшая у окна за шитьем.

— Дедушка, мы и правда мудрецы?

— Давай-ка, парень, помолчим, все равно мы эдак никогда не кончим. Вот подрастешь, будешь разумнее, тогда я тебе побольше расскажу, если не помру до тех пор.

— А когда ты умрешь, дедушка?

— Кто ж его знает…

— А умирать обязательно надо?

— А как же, каждому человеку умирать придется.

— И маме тоже?

— Ох, милый, тоже!

— Ну, я не хочу, чтобы мама умерла.

— Мало ли что, никому этого не миновать.

— Это правда, мама?

— Конечно, когда-нибудь все умрем.

— Нет, мама, ты уж, пожалуйста, не умирай! Ну скажи: ведь ты не умрешь?

— Если не станешь мне надоедать да расстраивать меня, то не умру. А будешь озоровать, изводить меня, так я предпочту умереть, лишь бы знать покой.

Бобеш недоумевающе посмотрел на мать. Потом сорвался с места, подбежал и положил голову ей на колени:

— Не умирай, мама! Ведь правда ты не умрешь? Я буду послушным!

Мать погладила Бобеша по голове, поцеловала его и подумала: «А все-таки наш Бобеш не такой уж плохой, как кажется».

Когда Бобеш взглянул на мать, солнечный луч ударил ему в глаза, и он громко чихнул. Потом еще раза два чихнул и подбежал к окошку.

— Ба, смотри-ка, мама, и дождь идет, и солнце светит!

Бобеш залюбовался, как сверкают на солнце дождевые капли, и вдруг замер от изумления:

— Мама, мама, краска! На небе краска — до чего же красивая!

— Да это, Бобеш, радуга.

— Радуга? Кто ее сделал?

— Солнышко и дождевые капли.

— Как так?

— А вот как: солнышко просвечивает сквозь капли, лучи в каплях превращаются в краски, вот и получается радуга.

— Ну и красивая! До чего же она, мама, красивая! Обязательно нарисую радугу, когда у меня будут краски. Гляди, гляди, мама, один конец у нее за кленом! Я пойду туда посмотрю, можно? Она прямо у самой земли, я ее ухвачу.

— Не ходи, Бобеш, там сыро. Намокнешь, а радугу все равно не сможешь достать. Она в воздухе — это ведь только свет такой разноцветный.

— Ну я схожу, мама. Пусти, а?

— Помнишь, что ты мне обещал, Бобеш?

— А что?

— Будешь, мол, слушаться, лишь бы я не умирала.

— Так я и послушаюсь, мама, ты только скажи: «Бобеш, беги посмотри на радугу!» Вот увидишь, послушаюсь, — ты и не умрешь!

Мать рассмеялась и сказала:

— Ладно, беги уж, неслух!

Глава 8 СТЕКЛЯННЫЙ ШАР

На дворе заметно похолодало. Тучи поредели, и между ними проглянуло ясное небо. «Какое синее небо! — подумал Бобеш. — Узнать бы, отчего оно синее?» Поразмыслив, с чем бы его сравнить, Бобеш сказал:

— Небо синее, как папины глаза.

Он зашлепал по грязи, с интересом наблюдая, как грязная жижица проступает у него между пальцами, а на земле остаются отпечатки ног.

Бобеш пошел проверить, за кленом ли радуга. Пропасть она не пропала, но краски были уже не такими яркими, как прежде. Конец радуги почему-то был не на земле, за кленом, а терялся где-то далеко за лесом. Бобеш полюбовался на радугу. Он никогда не видел этого прекрасного зрелища и в простоте душевной думал, что радуга впервые показалась на небе. «И откуда она взялась, такая разноцветная?» — удивлялся Бобеш.

Стоило ему побыть на свежем воздухе, как его опять потянуло побродить. Ведь на улице так хорошо, гораздо лучше, чем дома, особенно когда ясно и никакого дождя нет. На земле образовались маленькие ручейки. Бобешу захотелось остановить их. Он направил ручеек к грязевой дорожке, и получился пруд. Бобеш очень обрадовался новому занятию. Теперь можно сделать Верхний пруд и всякие другие пруды. Но воду не так-то легко было запрудить. Когда ее набралось побольше, она прорвала Бобешеву плотину и помчалась дальше, к ручейку.

Бобешу довольно скоро надоело это, ему не терпелось взглянуть на большой пруд, а еще больше захотелось пойти к дому с исполинскими оленьими рогами, повидать того нарядного мальчишку. Чтобы мать ненароком не заметила его из окна — тогда, уж конечно, велит вернуться, — Бобеш старался держаться поближе к забору. Очутившись у соседского дома, где мать уже не могла увидеть его, он припустился бегом к пруду. На этот раз вода в пруду показалась Бобешу совсем желтой и было ее гораздо больше, чем всегда. Стоя на плотине, он заметил плескавшихся рыб.

— Что это они? Почему так прыгают? Надо будет дедушку спросить.

Низко над водой летали ласточки. Позавидовав их быстрому полету, Бобеш размечтался, как хорошо было бы самому сделаться ласточкой, полететь в усадьбу, посмотреть в окно, что поделывает Боженка. К дому с оленьими рогами тоже можно бы слетать. А там уж известно, что он сделает. Клюнет в голову того противного мальчишку, собьет с него зеленую шляпу с длинным пером. Тот, конечно, нюни распустит, такого задаст реву, ох, батюшки! Или, например, если обратиться в рыбу, можно бы куснуть за ногу того самого мальчишку, когда он станет купаться. Рыбы, наверное, кусаются. Ведь дедушка говорил, что в море водятся рыбы, которые могут и человека проглотить.

Размышления Бобеша прервал детский крик. Он осмотрелся по сторонам — никого нет. А все же где-то поблизости играли дети. «Ага, — подумал Бобеш, — они, наверное, под плотиной». Так и оказалось. Под плотиной собрались мальчишки и девчонки, постарше и помладше Бобеша. Они делали пруды, кричали, переругивались. Бобеш заколебался: подойти к ним или нет? Он опасался, как бы ребята не напали на него и не отколотили. Но те уже успели заметить его и окликнули:

— Ты чей? Идем к нам играть!

Бобеш подошел. Тут были трое мальчишек, страшно оборваных, чумазых и растрепанных, и две девочки — те тоже выглядели не лучше.

«Почему мать не зашьет им одёжу?» — подумал Бобеш и спросил старшего, самого обтрепанного мальчишку:

— Что делает твоя мама?

— Не твоя забота, дурында!

— Я вовсе и не дурында, меня зовут Бобешем.

— А чего ты такие дурацкие вопросы задаешь?

— Вот и не дурацкие!

Бобешу не понравилось, что мальчишка оборвал его и вдобавок скорчил рожу. Но он рассудил, что тот старше и благоразумнее с ним не связываться, а то еще вздует. А все же любопытно, отчего все эти ребята такие нечесаные, грязные и оборванные?

«Наверное, у них матери нет», — заключил Бобеш.

Он знал, что есть дети, которые растут без матери, некому их умыть и причесать. Ему вспомнилась грустная песенка про сиротку; ее однажды пела мать, он тогда даже расплакался.

«Дай-ка я еще одного спрошу, вон того поменьше — он хоть побоится меня», — не сдавался Бобеш.

— Эй, ты! — окликнул он мальчишку. — Где ваша мама?

— Где надо, — невозмутимо ответил тот, не глядя на Бобеша и продолжая шлепать по грязи; брызги летели ему прямо в лицо и на голову.

«Что за противные мальчишки! Попробую узнать у девчонок…» И Бобеш обратился к девочке, которую все называли Манчей. Большеротая, с большими, навыкате глазами, девчонка глянула на Бобеша, ничего не ответила, но скорчила такую рожу, что стала походить на мартышку.

«В жизни не видел таких негодных детей!» — подумал Бобеш, но смолчал, решив, что они тут все свои и в случае чего живо отколотят.

Он принялся носить глину, дерн, камни. Ребята затеяли строить высокую плотину. Они хотели запрудить пруд и насажать туда маленьких рыбок, а после, когда рыбки станут побольше, выловить их.

— А как вы будете их ловить? — поинтересовался Бобеш.

— Тащить за усы из воды.

— За усы? Так ведь у рыбов нет усов!

Все рассмеялись.

— И откуда ты только взялся, такой олух? — сказал ему старший мальчишка.

Бобеш приуныл от их насмешек. Он вовсе над ними не смеялся.

Вскоре пришла еще одна девочка, повыше Бобеша, с ребенком на руках. Ребенок был в грязной, рваной рубашонке и сосал тряпицу, завязанную узелком. Бобеш знал, что это самодельная соска — хлебный мякиш завязывают в тряпочку и дают ребенку сосать.

— Вы дождетесь, идолята! — сказала девчонка. — Вам еще за это влетит, почему дома не сидите! Где у вас гуси? Тебе, Тонда, велено было дрова складывать. А ты, Гонза, иди картошку чистить. Мать вас ищет. Я вот ей скажу, что вы тут играете, она вам шеи-то накостыляет!

— Попробуй только, пожалуйся, обезьяна! — огрызнулся старший. — Я те тогда все космы выдеру — и не возрадуешься!

Ребенок на руках у девчонки раскричался; она затрясла его; соска выпала у него изо рта прямо в грязь. Девчонка подняла соску, вытерла о грязный передник и стала совать ее в рот младенцу. Но тот отворачивался от соски, выплевывал ее и орал пуще прежнего.

— Вот возьму и утоплю тебя, горластый! — И девчонка шлепнула малыша.

«Хорошо, что я уродился не у них дома! Рос бы с эдакими детьми — уж мне бы доставалось!» — подумал Бобеш, пожалев маленького.

Ребенок вскоре утихомирился. Девчонка посадила его на мокрую траву, а сама убежала к остальным строить плотину.

Он начал подбирать с земли камешки и совать их в рот. Опасаясь, как бы с маленьким не случилось беды, Бобеш подошел и отнял у него камешки. Ребенок опять раскричался. Тут подлетела девчонка, треснула Бобеша по затылку. У него прямо в глазах потемнело.

— Не трожь его, паршивец! Что он тебе сделал?

Бобеш заплакал и сказал сквозь слезы:

— За что ты меня бьешь? Ведь ребеночек камешки ел, а я хотел у него отобрать.

— А тебе какое дело? — упрямо сказала девчонка. — За собой лучше гляди, а нашего ребенка не трожь!

Видя, что Бобеш плачет, все ребятишки запели:

Не плачь, не плачь, Куплю калач! Не вой, не вой, Куплю другой!

Они скакали вокруг Бобеша. Один мальчишка залепил ему комком грязи по носу. Бобеш заплакал еще горше — он просто не знал, куда деваться. Вдруг он вскрикнул. Один из озорников набрал в шапку воды и вылил ему за шиворот, приговаривая:

— Я тебя крещу, я тебя крещу!

И сам при этом дико гоготал. Потом все разом стихло. Бобеш не успел опомниться, как очутился один, а ребята разбежались.

— Паршивцы, дармоеды! Ишь, разбаловались! Вот я вас! — прогремел чей-то голос.

У Бобеша от страха затряслись поджилки. Огромный, бородатый оборванный мужик гнался за детьми по плотине, размахивая ремнем.

Бобеш вскочил и тоже понесся во всю прыть. Он так и решил, что бородач вынырнул из-под земли и, должно быть, это вовсе не человек. Нагнав ребят, мужик принялся стегать их ремнем, одного повалил на землю; большой девчонке тоже досталось. Потом он поднял малыша, которого уронила девчонка. Вообразив, что теперь мужик погонится за ним и примется бить его, Бобеш припустился вниз с плотины. Оглянувшись, он увидел, как остальные ребятишки тоже бегут под плотину. Бобеш улепетывал со всех ног, но, на его беду, земля после дождя была скользкой. Он поскользнулся и шлепнулся прямо в грязь, растянувшись во всю длину. Вид у него был — страшно сказать: руки все в грязи, грязь набилась в нос, рот, залепила глаза. Вдруг он почувствовал, что кто-то схватил его и поднял вверх; он даже крикнуть не успел от ужаса. Это и был тот самый мужик.

— Эй, картопля, ты что в грязи валяешься? На кого ты стал похож, тебя родная мать не узнает! Пойдем к нам, хоть обсохнешь немножко!

— Я вас боюсь! — с отчаянием крикнул Бобеш.

— Не бойся, глупый! Чего меня бояться? Я не кусаюсь.

Мужчина утер Бобешу лицо и понес его в низенький домишко под плотиной.

Внутри там было сумрачно, маленькие окошки с выбитыми кое-где стеклами были заклеены промасленной бумагой, пола вовсе не было, вместо него — утоптанная, как на току, земля. В воздухе стоял дым и смрад, кругом было не убрано.

Бобеш прижался к мужчине, словно боясь, как бы тот не спустил его на земляной пол к ребятам, которые после изрядной порки ревели вовсю. Мужчина посадил Бобеша на лавку и цыкнул на детей:

— Ну-ка, займитесь делом, не то еще подбавлю, растрепы! — И он наградил кое-кого из ребят подзатыльниками.

Только теперь Бобеш с ужасом заметил, что у бородатого всего одна рука; пустой левый рукав был заправлен в карман пиджака.

«Вот бы не хотел такого отца!» — подумал Бобеш, продолжая всхлипывать.

— Манча, возьми тряпку, — сказал мужчина, — да малость оботри мальчонку, а куртку посуши на печке.

Манча вытерла Бобешу лицо грязной тряпкой, сняла с него курточку. Потом мужчина и его жена начали расспрашивать Бобеша, как его зовут, где он живет, что делают отец и мать — словом, хотели разузнать у него множество вещей. Бобеш не поспевал отвечать.

— Я твоего дедушку хорошо знаю, — сказал мужчина. — Добрый он человек.

— Наш дедушка хороший, — живо подхватил Бобеш. Теперь однорукий мужчина уже не казался ему неприятным и страшным.

— У вас дома еще дети есть или один ты?

— Один я.

— Ну, тогда вам хорошо, да и тебе тоже. Ты, наверное, не изводишь отца с матерью, как наши идолята, или тоже изводишь?.. А ты, видать, плут, только, пожалуй, набалованный немножко, верно?

Сидя на лавке у печки, Бобеш наблюдал, как двое мальчишек перебирали за столом горох. Когда никто за ними не следил, они проворно набивали горохом рот и ели. Как только мать заметила это, надавала им затрещин.

Бородатого мужчину прозвали в деревне Безручкой. Несмотря на свое увечье, Безручка ловко вязал березовые веники. Делал он и щетки; ему помогал старший сын, которого Бобеш видел впервые, — у плотины его не было. Тот все ухмылялся, глядя на Бобеша, и при этом страшно выпучивал глаза.

Маленький ребенок, который у пруда брал в рот голыши, сидел на земляном полу и играл в чурочки. Двое мальчишек и девочка собирались пасти гусей. Еще недавно эти трое ревели оттого, что им влетело, а теперь опять озоровали. Лица у всех были в грязных полосах, потому что они размазывали слезы грязными кулаками.

— Мама, есть хочется!

— Еще ничего не наработали, а уж опять есть? — прикрикнула на них мать.

— Не осталось ли чего-нибудь? — не унимались те.

— Там вон немного супу, только все не выхлебайте!

— Мама, они всё съедят! — закричали мальчишки, перебиравшие горох.

— Небось не съедят!

— Ну, выберут всю картошку, оставят одну воду.

— Не твоя забота, делом занимайся! О еде-то вы больше всего стараетесь, а как работать — так нет!

Мать достала из духовки суп, налила в миску и дала ребятишкам, которых посылали пасти гусей. Они с жадностью набросились на еду, вылавливали картошку, ссорились из-за нее; один даже ударил другого ложкой по лбу.

— Вот отниму у вас, и ничего не получите больше, пойдете вечером без ужина дрыхнуть! — ругалась мать, видя, что они дерутся за едой.

— Он, маманя, выбирает одну картошку, скотина!

— Ладно, помалкивай, у тебя тоже губа не дура! Смотрите, как бы вам обоим не попало!

Мальчишки и девочка ушли пасти гусей. Бобешу стало скучно, и он запросился домой.

— Погоди, пока куртка просохнет.

— Наши будут искать меня, — сказал Бобеш.

— А ты найдешь дорогу? — спросил Безручка.

— Думаю, найду.

— Пожалуй, вряд ли найдешь. Лучше повремени минутку.

Кончив перебирать горох, мальчишки стали играть на полу в чурочки и ушки. Чурки были повозками, а отбитые от кружек ручки — коровками; коровки тянули возы. Бобеш расхрабрился и подошел к ребятам поиграть. Он рассказал им, что дома у него есть солдатик, разрисованный кукленок, картинки, две пуговицы; есть и такие же ушки от кружек, а одно даже фарфоровое.

Ребята только посмеивались, слушая про Бобешевы сокровища. Бобешу показалось, что им это и неинтересно. Тогда он спросил, какие у них есть игрушки и вообще во что они играют.

Мальчик, которого звали Тондой, сходил в сени и принес оттуда какую-то вещицу, завернутую в тряпочку.

— Постой, — шепнул он. — Это надо незаметно, чтобы батька не увидел.

Они сели спиной к Безручке, который кстати не обращал на них никакого внимания. В тряпочке оказалась диковинная штука с зубчатыми желтыми металлическими колесиками. Это был механизм от старого будильника.

— Какой чудесный! — изумился Бобеш. — Где это ты достал?

— Купил.

— Купил? Разве такие прекрасные вещи продают?

— Не верь ему, — сказал Франта. — Что купил, это верно, только знаешь как: купил, нашел, насилу ушел, если бы догнали, еще бы дали.

— Как так? — удивился Бобеш этому странному ответу.

— Ну ты и балда, видать! Неужто не знаешь?

Узнав, что Тонда просто-напросто украл эту вещь, Бобеш еще больше поразился.

— Погоди, у меня ты еще не то увидишь, глаза вылупишь!

— Как — вылуплю?

Франта не ответил, только засмеялся. А Тонда сказал:

— Такого дуралея, как ты, Бобеш, я сроду не видел.

Франта и вправду принес просто роскошную вещь. Это был стеклянный шар величиной с гусиное яйцо. Внутри шара были великолепные цветы всевозможных тонов, на цветах блестели капельки вроде росинок, и все было как живое.

— Кто это тебе купил? — спросил изумленный Бобеш.

— Это так же куплено, как те колесики от будильника.

— Значит, тоже краденое? — оторопело прошептал Бобеш, не веря, что можно украсть такую дивную вещь.

Мать не раз говорила ему, что воровать нельзя, что хорошие дети никогда не воруют. «Значит, они нехорошие дети», — подумал Бобеш. Он заколебался, сказать ли им о том, что воровать нельзя, или лучше промолчать. А может быть, Безручка никогда не говорил им этого и они просто не знают?

— Ребята, а ваш отец знает, что вы шар украли? — прошептал Бобеш.

— Здорово живешь! Где же ему знать? И вообще, что ты все какие дурацкие вопросы задаешь? Думаешь, он бы нам позволил?

— А зачем же вы берете? Ведь знаете, что нельзя!

— Вот чудила! Мы и без тебя знаем, что нельзя, да если нас не поймали, почему же не взять? Батька вон в лесу дрова крадет — это ведь тоже не полагается. Главное, чтобы не поймали.

«Насчет этого надо дома спросить», — подумал Бобеш.

— И вообще, — сказал Франта, — какое твое дело? Не ты брал, чего же ты беспокоишься? В том месте, где мы взяли шар, таких еще много.

— Где? — полюбопытствовал Бобеш.

— Знаю я! Тебе только скажи, а ты потом где-нибудь и ляпнешь. Про эти дела кому попало не рассказывают.

— Я никому не скажу, правда.

— Не верю я тебе.

— Ах, — вздохнул Бобеш, — мне бы такой шар! Чего бы только я за него не дал! И разрисованного кукленка, и солдатика… ну все-все! Это же такая чудесная вещь, я ничего лучше не видел. Слушай, Франта, отдай мне шар, а я тебе за него дам солдатика. Знаешь, он совсем как живой! — Про то, что у солдатика нет одной руки, Бобеш умолчал.

— А ну его, твоего солдатика, на что он мне сдался! Батька еще увидит да бросит в печку. Небось шар-то он не бросит.

Франта и Тонда завернули свои сокровища и понесли их прятать. Они боялись, как бы Безручка не увидел; тогда и вещей этих могли лишиться, и порки не миновали бы.

Бобеш не переставал думать о чудесном шаре. Хоть бы узнать, где они есть… Попросил бы отца — уж он бы непременно купил один. Конечно, такой шар очень дорого стоит: ведь это же настоящее чудо.

— Я пойду домой, — решил вдруг Бобеш.

— Что ж, беги, коли так, да опять не кувырнись, шпингалет, — сказал Безручка. — Дойдешь ли сам до дому-то? Ну-ка, Франта и Тонда, сходите с Бобешем, проводите его немножко, Они возле большого клена живут. Знаете, где?

— Знаем! — в один голос ответили мальчишки.

Они были рады-радехоньки вырваться из дому. Тут и играть было тесно, того и гляди, какое-нибудь дело дадут, в придачу и подзатыльник, а в этом нет ничего приятного.

Безручка был известен в деревне как человек грубоватый, хотя и не злой; детей, в особенности своих, он никогда не баловал.

Франта и Тонда так заторопились, что чуть не вытолкали Бобеша за дверь. Вспомнив, что он не простился, Бобеш вернулся, приотворил дверь и, просунув голову в щелку, крикнул:

— До свиданья!

— Счастливо! — отозвались Безручка и его жена.

На дворе один из мальчишек заметил:

— И что у тебя за барские замашки! Да разве ребята прощаются? Просто смех один! Держал бы ты при себе свое «до свиданья». Сдалось оно нашему батьке! И вообще ты какой-то чудной — не можешь даже до дому один дойти!

Бобеш вздохнул и промолчал. Ну и мальчишки! Сами они, видать, никогда не здороваются и не прощаются. Отца, наверное, совсем не любят. Что ни скажут, все с насмешкой.

Не нравились они Бобешу, и все же он немножко завидовал им. Рядом с этими ребятами Бобеш чувствовал себя сущим младенцем, точно он и рта не умел раскрыть. Ухватки у них были прямо как у взрослых парней. Рассказывая что-нибудь, они кривили губы, поднимали брови. Или Франта, например: заложит одну руку в карман, а другой размахивает в воздухе, как это делают большие, и поминутно подтягивает штаны. Тонда очень ловко плевался сквозь зубы: плевок цыкал и отлетал далеко. Говоря между собой, оба частенько вставляли: «чудила», «голова садовая», «черта лысого»; знали всякие ругательства. В общем, Бобеш пришел к выводу, что Франта и Тонда умеют то, чего примерным детям уметь не полагается. Однако, когда ребята не смотрели на него, он попробовал плюнуть подальше, но заплевал себе весь подбородок и штаны.

Франта и Тонда уже год ходили в школу, хотя были немногим старше Бобеша.

— Ребята, — сказал Бобеш, когда они шли по плотине, — ну прошу вас, скажите, где есть такие шары?

— Никак не можем… Верно, Тонда? Это тайна.

— Тайна — это что?

— Ну, когда никому нельзя говорить.

— Я тебе, Франта, дам за это красивую пуговицу, — улещивал его Бобеш.

— Не нуждаюсь. Пуговица — это ерунда… Верно, Тонда?

— Конечно.

— Так я дам вам пуговицу и фарфоровое ушко.

— Иди ты со своим ушком и с пуговицей! Ты воображаешь, что тайну прямо так и можно говорить? Ты знаешь, что мы побожились?

— Это как?

— Ну и болван ты! Подумать только, не знает даже, что значит божиться!

— Правда не знаю.

— Ну слушай. Положим, я скажу тебе какую-нибудь тайну. Ну хотя бы такую, что вот у Боровины, под старым дубом, зарыт клад. Клад тот преогромный, никто о нем не должен знать. Иначе, если кто узнает, пойдет, выроет клад и унесет, а ты только облизнешься.

— А зачем облизываться?

— Помалкивай лучше, коли бог убил! И эдакому поди открывай тайны!.. Видал, Тонда?

— Ни бельмеса не понимает. Куда такому рассказывать — он все растрезвонит!

Бобешу было очень обидно, что ребята считают его самым что ни на есть глупым. И только потому, что он не знает каких-то особенных слов и не понимает их диковинной речи. Он молчал, усиленно обдумывая, как бы выведать у мальчишек, где они украли стеклянный шар.

— А я вам, ребята, не верю, — лукаво начал он издалека.

— Чему не веришь? — спросил Франта.

— Почему это не веришь? — вставил Тонда.

— Не верю, что вы этот шар украли и что у нас в деревне есть такие шары. Вы, наверное, у отца взяли. Потому и прятали от него — боялись, как бы он вам не сказал: «Ну-ка, положите шар на место, не раскидывайте тут всякое добро!»

— Ба-ба, как наш Бобеш хитрить начал! — смеялись мальчишки. — Хочешь, забожимся, что мы его и вправду украли?

— Забожитесь.

— Ей-богу! — в один голос сказали те.

— Ну, положим, украли. А где? Вот и не знаете!

— Ишь ты, не знаем! Сам потом проболтаешься, да? Нет, брат, не такие мы дураки!

Понимая, что эдак ничего от них не выведаешь, Бобеш замолчал; ребята тоже молчали. Тонда по временам плевал сквозь зубы. Однако молчание Бобеша подзадоривало мальчишек.

— Так как же, Бобеш, теперь веришь, что мы шар утащили?

— И верю и не верю. Я же не знаю, где вы его взяли, — как я могу верить?

— Ты как считаешь, Франта? — подмигнул Тонда.

— Ну что ж, пожалуй, можно сказать, если он не проговорится, — пожал плечами Франта.

— Забожись! — предложил Тонда Бобешу.

— А зачем?

— Побожись, что ты никому не скажешь. Мы тебе покажем, где.

— Ей… ей-богу! — робко, с запинкой выговорил Бобеш; у него и язык не поворачивался.

— Э-э, надо так: «Ей-богу, никому не скажу!»

Когда Бобеш повторил эти слова, Тонда добавил:

— Ну, а если ты все-таки выдашь нас, то уж тебе не поздоровится. Мы сперва изобьем тебя, а потом утопим!.. Верно, Франта?

— Конечно.

У Бобеша мороз по спине пробежал. Мальчишки нагнали на него такого страху, какого он в жизни не испытывал.

— Слушай, а ты нам дашь ушко и пуговицу, а?

— Дам.

Ребята повернули назад на плотину, спустились вниз на ту сторону, где Бобеш еще ни разу не бывал. Они дошли до небольшого свежевыбеленного домика с чистыми окнами. Перед домом был решетчатый забор, окрашенный зеленой краской, за забором палисадник, а в палисаднике множество цветов. Возле окон на стенах были нарисованы цветы. Домик Бобешу очень понравился.

В нем жил стеклодув Иранек. Неподалеку, в лесу, находился стекольный завод. Там плавили в печах стекло из кварца, которого в округе было вдоволь. Там же изготовляли из стекла бутылки, стаканы, безделушки и разноцветные литые шары — пресс-папье.

На передней стороне дома было два окна, а на боковой — одно маленькое, с частой решеткой, но незастекленное.

— Видишь, — сказал Тонда Бобешу, — тогда они вон на том маленьком окошке были. Это окно в кладовке, туда редко кто заходит.

Боковое окошко было довольно высоко от земли, и мальчишки не могли разглядеть, есть на нем что-нибудь или нет.

— А как же вы взяли шар, коли окно так высоко?

— Я уперся руками в стенку, согнулся, Франта взобрался ко мне на спину, а потом я приподнялся, и тут уж Франта легко достал шар.

— А еще там оставались? — шепотом спросил Бобеш.

— Шары-то?.. Сколько их там еще было, Франта?

— Штуки четыре.

— Правда? — изумился Бобеш.

— Тс-с! Не кричи! Надо сперва поглядеть, не дома ли хозяева. Если дома, так трудновато будет.

— А в тот раз дома были?

— Нет, в поле, а Иранек на заводе.

Тонда обошел дом, чтобы проверить, отперто ли.

— Везет! — крикнул он вернувшись. — На дверях замок — значит, можем поглядеть, там ли шары.

— Эх, черт, пожалуй, мы могли бы еще хоть один взять.

— Нет, знаешь, номер не пройдет… — Тонда кивнул на Бобеша. — Проговорится где-нибудь, тогда от батьки дома такая вздрючка будет, ой-ой-ой! Шкуру с нас спустит!

— Знаешь, — обратился Франта к Бобешу, — наш батька так может отлупцевать, что потом целую неделю сесть боишься. Так тебя ремнем отполосует — живого места не оставит. Я однажды спер у лавочника два рогалика. Тот меня поймал, нажаловался отцу… Так, ты знаешь, я по полу катался. Кабы мать не вступилась, он бы меня насмерть забил.

— А зачем ты воровал? — спросил Бобеш.

— Голодный был.

— Голодный?

— Ну да. Ты, видать, не голодал. А мы, брат, частенько так. Верно, Франта? Батька иной раз продаст веники, деньги пропьет, нам и жрать нечего. И потом, нас ведь много, все равно как апостолов.

— Кого?

— Ну, апостолов. Их не то двенадцать, не то четырнадцать было.

— И вас двенадцать?

— Ага. А вас сколько?

— Я, мама, папа, дедушка и бабушка.

— Дурачок, я спрашиваю, сколько вас, детей. Дедушка ведь не ребенок.

— Только я один.

— Э-э, тогда ты по-барски живешь!

— Нет, мы бедные.

— А мы беднее… Верно, Тонда?

— Ну да. Мы, пожалуй, во всей деревне самые бедные. Куда тебе равняться с нами, когда ты один-единственный!

— А тоже еще говорит, что бедные! Дом у вас есть?

— Есть.

— А корова?

— Есть. Пеструха.

— Что же ты, чудила, рассказываешь, будто вы бедные, если у вас и дом и корова есть! У нас, брат, вовсе ничего нет. Домишко и тот не наш, мирской. А вы совсем даже не бедные. Мы вот — да. Батька говорит: мы, как церковные мыши, бедные.

Бобеш удивлялся, как это можно хвастаться тем, что бедный. Ведь Боженка, например, именно поэтому не стала с ним дружить.

— А куры у вас есть? — спросил Бобеш.

— Куры? Это есть, и гуси есть.

— Ну, хватит зря толковать! Еще придет кто-нибудь, и ничего у нас не выгорит. Раз никого нет дома, попробуем туда поглядеть. А ты, Бобеш, молчок, могила!

— Ей-богу, не выдам! — с готовностью сказал Бобеш.

— То-то! А теперь следи, как бы кто не пришел, пока мы будем смотреть. В случае чего, хлопни в ладоши — мы тогда сразу убежим.

— Ладно!

Понимая, что ребята затевают недоброе, Бобеш все же не мог совладать с собой. Он испытывал чувство гордости, что его приняли в компанию как приятеля, от него не скрывали никаких тайн. Правда, при воспоминании о матери у него холодела спина, но Бобеш успокаивал себя тем, что он, собственно, ничего дурного не делает, а только сторожит.

Тонда пригнулся к стене, уперся в нее руками. Франта влез ему на спину. Тонда понемножку стал выпрямляться. Франта ухватился рукой за решетку и заглянул в окошко.

— Тут! — прошептал он.

— Тащи! — шепотом сказал Тонда.

— Сколько?

— Хотя бы всем по одному!

— Так много нельзя.

— Почему?

— Их тут пять.

— Тогда бери два, да поскорее, а то я не удержу, ты тяжелый.

Франта просунул руку в просвет решетки, вытянул шар, бросил вниз на траву, потом еще раз просунул руку и бросил второй шар. Спрыгнув с плеч Тонды, он подобрал один шар, Тонда — другой, и оба шепнули Бобешу:

— Бежим скорей, живо!

Минуя дома, мальчишки помчались за деревню и остановились в лесочке. Тут они присели и стали разглядывать шары.

— Я думал, ты три возьмешь!

— Зачем?

— Один для Бобеша.

— Да ведь у нас и так три. У тебя же один дома есть.

— Ты что же, думаешь, я ему тот отдам?

— Ну, так я тоже свой не дам!

— Ладно! — расхрабрился Бобеш. — Если вы мне не дадите шар, я про вас расскажу.

— Попробуй только — тогда всыплем!

— Ну, а вам еще больше всыплют!

Ребята видели, что от Бобеша так легко не отделаешься.

— А что ты нам дашь?

— Пуговицу и ушко.

— Этого мало. Давай в придачу кукленка.

— Ну ладно. Только я сам выберу, какой мне понравится.

А выбрать было очень трудно. Оба шара были великолепные. В одном были две розы — красная и желтая, и на красной розе сидела нарядная бабочка. Внутри другого шара были две маленькие фигурки — кавалер и барышня. Они держались за руки, а над ними два голубка касались клювами, как будто целовались.

— Я возьму вот этот, с бабочкой, — сказал Бобеш.

— Идет. Но только сегодня же принесешь своего кукленка.

— Принесу.

— Обязательно, смотри! Забожись!

— Ей-богу!

— Смотри, а то и правда всыплем!

На большаке, который пролегал через лесок, послышались шаги.

Мальчишки глянули туда и обомлели.

— Бежим! — шепнули они.

Бобеш не успел сообразить, в чем дело, а те уже улепетывали со всех ног в лес. Он припустился следом за ними. Когда ребята наконец остановились, Бобеш спросил, зачем надо было бежать.

— Чудила, ты знаешь, кто шел? Сам стеклодув Иранек!

— Да ну?

— Ага.

Бобеш вздрогнул. Только теперь до него дошло, какую нехорошую проделку они совершили.

— Ну, мы идем домой, а ты, Бобеш, смотри поскорее приноси кукленка!

Бобеш постоял, постоял, поглядел вслед мальчишкам, убегавшим по направлению к большаку. Потом залюбовался красивым шаром и забыл обо всем на свете.

Однако надо было тоже отправляться домой, иначе поругают. Дорогу он знал, здесь он уже был в тот раз, когда шел от лавочника.

По пути Бобеш раздумывал, стоит ли похвалиться дома новой игрушкой. Пожалуй, не стоит, а то еще начнут расспрашивать, где взял. Тогда придется все рассказать, а это, конечно, не понравится отцу с матерью. Вдруг он забеспокоился, куда бы спрятать шар. Карман был маленький, а когда Бобеш все же ухитрился засунуть туда тяжелый шар, ему стало казаться, что вот-вот спустятся штаны. В руке тоже нельзя нести — увидят. Он заметил присохшую на куртке и штанах грязь. Дома, понятно, поругают и за это.

Несколько раз вытаскивал он шар, хоть и надпарывал при этом карман. Насмотревшись, опять упрятывал его, пока наконец не дал себе слова не смотреть больше на него до самого дома.

Очутившись под большим кленом, Бобеш решил не брать с собой шар, спрятать его под корнями и играть в него только здесь. Так он и сделал.

Дома, конечно, Бобешу досталось. Мать пробрала его за то, что он не послушался, опять пропадал неизвестно где.

— Рассказать бы про тебя отцу — он небось не похвалит!

Бобеш залез под стол, перебрал свои игрушки. И пожалел, что пообещал Франте и Тонде кукленка. Таким негодным ребятам просто обидно отдавать.

«А что, — подумал Бобеш, — не дам-ка я им ничего! Пускай будут довольны и тем, что я не выдал их».

Глава 9 НЕСЧАСТЬЕ

На другой день Бобеш играл под большим кленом. Он не выпускал из рук свою новую игрушку. Шар казался ему просто чудом. Обыкновенные люди, думал он, никогда такого не сделают. Разве люди сумеют так красиво вделать это в стекло?

Потом Бобеш вообразил, что шар — это хрустальная гора, а внутри той горы, на красной розе, живет заколдованная бабочка. Сам он должен освободить эту бабочку. Бобеш рассмеялся. Как же ее освободишь? Ведь тогда пришлось бы разбить стеклянный шар.

— Милая бабочка, останешься ты заколдованной на веки вечные!

Интересно, что бы сказал дедушка, увидя шар? Очень хотелось расспросить его, как делаются такие вещи на стекольном заводе.

Дедушка, конечно, знает. Он однажды складывал на заводе печь, в которой плавят стекло. Он еще рассказывал, что стекло там течет прямо как вода. А если одна капля попадет хотя бы на руку, то сразу прожжет ямку, потому что стекло очень горячее.

То-то и удивительно, как стеклодув сумел вставить две розы и бабочку в такое горячее стекло. Вот бы познакомиться с ним! Ну, а вдруг стеклодув обнаружил пропажу?

«Ведь он, конечно, будет искать шары, — думал Бобеш. — Если бы, например, у меня кто-нибудь утащил кукленка, уж я бы его искал, я бы по нему горевал, наверное, и плакал бы! Так и стеклодув. Он, верно, любит эти шары. Столько потрудился над ними, пока их сделал. Как знать… может, он сейчас по ним плачет? Но ведь не я их брал. — Тут Бобеш устыдился, что хочет обмануть самого себя, будто он не виноват, это все Франта и Тонда. — А ребята вовсе и не беспокоились. Один шар они уже давно взяли и не говорили насчет того, чтобы Иранек искал его или плакал по нему. Может, шары Иранеку совсем не нужны?»

Но тотчас же Бобешу пришла другая мысль: что, если Иранек собирался продать шары? Он, пожалуй, получил бы за них много денег. Может быть, он хотел на эти деньги купить козу, а то и корову? «А теперь вот шар у меня. И все равно, какая от него радость, когда им даже нельзя похвалиться?» Это больше всего огорчало Бобеша. Уж очень красивая вещь — дома все просто поразились бы. А не взять ли все-таки домой и сказать, будто бы это ему дали? Нет, не годится. Мать все равно догадается, что он сказал неправду. Ага, вот как он сделает! Ведь не он украл шар. Ему ребята дали. Так и не надо говорить, что те украли, сказать только, что получил это от них, а где ребята взяли, он, мол, не знает. Тогда можно будет и похвалиться им и поиграть в него дома.

После обеда Бобеш перенес все свои игрушки домой к стеклянный шар тоже. Из домашних никто и внимания не обратил, во что он играет.

Бобеш вспомнил про Боженку. Кабы она увидела, что у него есть, уж наверное стала бы просить. Пожалуй, отдала бы за шар все свои игрушки, даже кукол. Вот тут он и сказал бы ей, чтобы она не водилась с тем разряженным мальчишкой. Она, наверное, и послушалась бы. Обязательно надо похвалиться Боженке.

Однако Бобеш почему-то опять решил, что Иранек уже хватился пропажи. Ему могли даже сказать, кто именно украл шары. Могли и видеть, как ребята тащили их. Бобеш прямо похолодел. Вдруг и вправду их кто-нибудь видел? Он вообразил, что Иранек уже у Безручки; там ему сказали, у кого третий шар. Мать, конечно, не поверит: не такой, мол, у нее Бобеш… Ага, он уже знает, как быть! Надо вернуть ребятам шар или пойти к Иранеку и отдать ему: сказать, будто нашел. Ох, нет, так тоже нельзя! Еще начнут расспрашивать, откуда, мол, узнал, чей это шар. Бобеш совсем загоревал. И почему такая красивая вещь доставляет столько забот? И такие нехорошие мысли в голову приходят! Бобеш вертел в руках тяжелый шар, осматривал его со всех сторон, не подозревая, что мать следит за ним.

— Господи, что это у тебя, сынок?

Бобеш с перепугу выронил шар; тот загремел по полу — дедушка и бабушка даже вздрогнули.

— Где это ты взял? — стали все спрашивать Бобеша.

— Я… я… мне дали…

— Кто?

— Мальчишки из мирской хаты.

— Безручкины?

— Ага.

— А как ты к ним попал?

— Я играл с ними.

— Хорошую нашел компанию, нечего сказать! — заметил дедушка. — Они тебя научат!

— Ах, Бобеш, Бобеш! — укоризненно сказала мать. — Почему же ты нам ничего не говорил?

Бобеш не отважился посмотреть матери в глаза.

— Что же ты им за это дал? Ведь не задаром ты получил?

— Я… я им отдам кукленка.

— Кукленка?

— Ага.

Бобешу пришлось рассказать матери, как он очутился у Безручки. Однако насчет кражи он ни словом не обмолвился. Мать ничего потом не говорила, но Бобешу все равно было не по себе. Он понимал, что вышло как-то нехорошо.

Мать кое-что подозревала, потому что Бобеш никогда еще так не краснел, не запинался и не выглядел таким растерянным, как теперь. Она не стала допытываться, решила порасспросить самого Безручку.

А Бобеш чувствовал себя просто-таки несчастным. Почему, например, когда он принес кукленка, никаких таких мыслей в голову не приходило и все только радовались? А этому шару, хоть он и гораздо красивее всяких кукол, никто не радуется. Мать ему не верит. Дедушка с бабушкой поглядели, поглядели на шар, полюбовались, какой он красивый, но Бобешу потом сказали:

— Смотри, парень, не краденый ли… У этих ребят ничего не надо брать. У нас в деревне любой знает, что они ничем не брезгают.

Придется вернуть ребятам шар. По крайней мере, хоть покойно будет. Рассудив так, Бобеш приободрился, но, когда про шар перестали вспоминать, опять передумал. Все же лучше не возвращать его; отдать ребятам кукленка, фарфоровое ушко и пуговицу. И Бобеш совсем повеселел. Ведь красивый шар остается при нем, он похвалится им отцу и Боженке, а может быть, даже и тому мальчишке из дома лесничего. «Пускай позлится, что у меня есть такая чудесная вещь. Боженка, конечно, захочет со мной дружить, еще и шар попросит. Но нет уж, никому его не отдам, это же самая прекрасная вещь на свете».

— Мама, — спросил Бобеш, — скоро папа придет?

— Нет, не скоро. Вон солнышко еще высоко.

— Мне так хочется показать ему шар! Ведь он правда хороший?

— Хорош-то он, хорош, да только не знаю, Бобеш, твой ли он… Может, мальчишки украли его где-нибудь. И если папа узнает, так это его вовсе не обрадует.

— Нет, мама, им дали, — соврал Бобеш.

— Кто дал?

— Стеклодув.

— Правда?

— Правда. — Бобеш при этом не глядел матери в глаза, а осматривал свои ладони, словно проверял, чистые ли они.

— Ну, если так, — сказала мать, — можешь похвалиться им папе.

Бобеш молчал. Тогда она продолжала:

— А сам Безручка знает, что шар у тебя?

— Знает, — ответил Бобеш, также не глядя на мать.

— И что же он сказал?

— Чтобы… чтобы я не потерял его, — пролепетал Бобеш.

— Ты не врешь, Бобеш?

— Нет, не вру.

— То-то же! Смотри, сынок, врать не приучайся, нехорошо это, и помни, что за каждую ложь человека постигает кара.

— Что такое кара? — спросил Бобеш, едва дыша.

— Какая-нибудь неприятность случится… ну, скажем, упадешь или разобьешь что-нибудь, либо еще что в этом роде.

— Мама, так, значит, когда я вчера упал в грязь, это тоже кара была?

— А как же! Это тебе за то, что ушел без спросу. Кабы остался дома, так и не упал бы.

После такого разговора Бобеш собрался признаться, что соврал. Только у него не хватало духу сказать, что шар краденый и что он сам даже помогал воровать.

Ведь мать так любит его, а он, выходит, вон какой нехороший. Нет, сейчас никак нельзя говорить — она тогда разлюбит его. На этом Бобеш и успокоился. Мать уже ни о чем больше не спрашивала, а продолжала заниматься шитьем.

Играть Бобешу наскучило, и он решил отправиться к Безручкиным ребятам, отнести им кукленка.

На прощание Бобеш погладил кукленка, попросил не обижаться на то, что его променяли на шар. Потом пообещал взять обратно в случае, если Безручкины мальчишки не будут с ним играть или захотят сломать его. Под окном валялось много коленкоровых обрезков. Бобеш спросил у матери одни лоскуток, завернул в него кукленка, ушко и пуговицу. Только было встал, собираясь отпроситься, как распахнулась дверь и в комнату вбежал запыхавшийся сосед. Бобеш его знал: он работал вместе с отцом в лесу.

— Не пугайтесь, не пугайтесь, — проговорил сосед, задыхаясь, — с вашим беда случилась!

— Господи! — воскликнули чуть не в один голос мать, бабушка и дедушка.

Бобеш раскрыл рот. Соседа он не понял.

— Деревом придавило — видать, ноги повредило и голову ему зашибло. Ох, я прямо упарился — так бежал, так бежал!

— Царь ты мой небесный! — вскрикнула мать и расплакалась.

Бобеш догадался, что произошло что-то страшное, и тоже стал плакать. Он видел, как у дедушки трясутся руки, а у бабушки — подбородок. Хотел было спросить, отчего это. Потом сам сообразил: верно, оттого, что с отцом беда случилась, и заплакал еще громче.

— Бегите у кого-нибудь подводу возьмите, — сказал сосед, — надо отвезти его в город к доктору.

Мать собралась идти в лес к отцу, дедушка — в усадьбу к старосте, попросить его съездить за доктором.

Перед уходом мать поцеловала Бобеша и сказала:

— Милый сыночек, несчастье-то какое с отцом! Не дай бог, умрет! Господи, только бы жив был! Как мы без него-то будем! — И она выбежала из комнаты вслед за соседом.

Бобеш взял шар, кукленка, фарфоровое ушко и стеклянную пуговицу и тоже убежал из дому.

Бабушке было не до него; она все плакала, закрыв лицо передником, и приговаривала:

— Боже, боже, вот горе-то, вот горе-то!

Бобеш без оглядки помчался к пруду. Он бежал со всех ног, стремглав скатился с плотины и припустился прямо к домику Безручки. Постучался в дверь, а когда ему открыли, то влетел туда и сразу кинулся к Безручке. Тот отбирал березовые прутья.

— Дядечка, — проговорил Бобеш, еле переводя дух, — вот шар вашим ребятам… мне… мне его не надо. Вот им в придачу еще кукленок, пуговица, ушко… Только уж, пожалуйста, дядечка, не злитесь на Франту и Тонду, не бейте их! Я им помогал, мы вместе украли это… Знаете, дядечка, у нас папу в лесу придавило, и мама туда, в лес, побежала. Я знаю, это мне за то, что я взял вот этот шар. Дядечка, милый, я боюсь, что папа наш умрет…

— Сам дьявол не разберет, что ты, парень, мелешь. Что у вас такое стряслось? Тонды и Франты дома нет. А если они бед наделали, так я уж у них дознаюсь!.. С отцом-то у вас что? Где, говоришь, зашибло?

— В лесу, папа там дрова рубит.

— Дерево, что ли, на него упало?

— Наверное, дерево… Я не знаю, нам дядя Забршу сказал.

— Кто?

— Дядя Забршу, он с папой работает.

— Так что он говорил-то?

— Чтобы мы скорее за доктором шли — отца придавило.

— Ну, и кто-нибудь из ваших пошел?

— Наверное, дедушка пошел.

Бобеш не знал, что дедушка ушел в усадьбу к старосте за подводой.

— Дедушка? А почему мать не пошла?

— Она же к папе в лес ушла.

— Это отцу не велика подмога. Ей бы надо за доктором идти, а не дедушке. Дедушка быстро ходить не может, а у нее ноги молодые.

— Я не знаю, почему она не пошла, — сказал Бобеш.

— Ну ладно, беги домой, я к вам приду.

— Дядечка, а вы не сердитесь на меня? Знаете, вот этот шар…

— Отвяжись ты от меня со своим шаром! — сказал Безручка таким злым голосом, что Бобеш осекся и попятился к двери.

Но Безручка опередил его, выбежал на плотину, подвернул штаны, потом окунул ноги в воду и стал их мыть. А когда вымыл, подвязал штанины тесемками.

Бобеш думал, что Безручка вернется домой, но тот пустился бегом вдоль плотины к большаку, потом по большаку — за деревню. Бобеш недоумевал, зачем вдруг Безручка так быстро побежал из деревни. Потом вспомнил о своем горе, заплакал и плакал всю дорогу до самого дома.

Дедушка уже вернулся, сидел и рассказывал бабушке, что староста отказался ехать за доктором. Ему, дескать, надо возить бревна из лесу, он, мол, на этом много денег потеряет, кто ему заплатит… Только зря-де лошадей гонять, еще и уморить можно. Отослал к другим, у кого кони есть. Дедушка заходил к одному хозяину, но тот угнал куда-то лошадей. К кому еще пойти, дедушка просто не знал: почти все крестьяне были в поле.

— Черствый он человек, староста, — сказал дедушка. — Придется пешком в город идти. Попытаюсь, загляну к соседу — может, он дома; попрошу его, пока не поздно.

— Дедушка, а я думал, что ты уже ходил за доктором.

— Где ты, милый, был?

— У Безручки, вернул ему шар. Он сказал, что зайдет к нам.

— А скоро?

— Я не знаю, он куда-то за деревню побежал.

— Хорошо, кабы и впрямь зашел. Я бы дал ему на четвертинку водки — он охотно слетал бы в город. Мужик он здоровый, крепкий, мигом доставил бы сюда доктора. И как это я сразу не догадался, шут подери! — сокрушался дедушка.

— Попробуй попроси его, — сказала бабушка.

Дедушка встал и ушел.

— А ты, Бобеш, теперь никуда не ходи, — сказала бабушка.

— Нет, бабушка, не пойду. Как по-твоему, не умрет наш папа?

— Не бойся, Бобеш, не умрет. Только ты уж не расстраивай его.

— Нет, бабушка, я больше не буду. Знаешь, я вернул тот шар — он краденый был.

— Вот видишь, видишь! И с этакими детьми ты вздумал дружить!

Бобеш вдруг побледнел.

— Бабушка, — закричал он, — теперь я знаю, куда Безручка побежал! Наверное, ребят бить!

— Каких ребят, о чем ты толкуешь?

— Тонду и Франту.

— За что?

— Я же их выдал, что они шар-то украли.

— Какой шар?

— Ну тот, стеклянный, красивый. Ведь три таких украли.

— Господи, и что вы только вытворяете! — сказала бабушка, но толком не поняла Бобеша. Решила, что он просто выдумывает, и не стала его ни о чем спрашивать.

А Бобеш вконец расстроился. Очень ему было жалко Тонду и Франту.

«Потому Безручка и побежал, потому он ничего и не говорил — боялся, как бы я не стал просить, чтобы он не бил ребят. Ну, теперь он их изобьет, ох, как изобьет! — вздыхал Бобеш. — Уж если они потом меня встретят, так отколотят! Я же все про них рассказал… Ну да, они и утопить могут, они же тогда грозились».

— Бабушка, они меня не утопят?

— Что ты опять болтаешь?

— Тонда и Франта утопят меня, я же выдал их.

— Как — выдал?

— Сказал, что они шар украли.

— Оставь ты меня в покое, не приставай! Не станешь водиться с такими разбойниками, вот и не будут тебе грозить. А то все равно когда-нибудь изобьют тебя. Не связывайся с ними, Бобеш, послушай меня.

— Не буду, бабушка.

Тем временем вернулся дедушка и сказал, что жена Безручки не знает, куда тот ушел. Слышала только, как Бобеш что-то про доктора говорил. Может, Безручка и пошел за ним. Он ведь неразговорчивый, сроду так — ничего не сказав, сорвется и бежит неизвестно куда.

— Вот бы хорошо, если бы он и вправду догадался! — добавил дедушка и обратился к Бобешу: —Что же все-таки тебе Безручка говорил и как ты ему рассказал?

— Я ему говорю, что ты пошел за доктором, а он мне сказал, что надо было маме идти — у нее ноги молодые, а ты быстро ходить не можешь. Потом он помыл ноги, завязал штаны тесемками и побежал по большаку. Знаешь, в ту сторону, где лавка.

— Ну, он, конечно, в город пошел, — сказал дедушка — Тогда я ему золотой дам, если он такое доброе дело сделает.

Никогда еще Бобешу не было так страшно и никогда он столько не плакал, как теперь, когда отца принесли на носилках.

Голова у отца была завязана платком, сам он был очень бледный, молчал, только смотрел печально-печально.

Все плакали: и мать, и дедушка, и бабушка.

Потом отца уложили в постель. Когда его стали переносить, он застонал. Бобеш забрался под стол и там плакал. Утирая кулаками слезы, он вдруг заметил своего безрукого солдатика, лежавшего рядом с коробкой, в которой были сложены игрушки. Бобеш поднял солдатика, погладил его и сказал:

— Видишь, солдатик, у тебя нет руки и у Безручки нет руки, а у папы вон ноги расшиблены и голова. Ох, солдатик, вдруг папа у нас умрет? Горе-то какое, солдатик!

Но это был всего-навсего неживой оловянный солдатик, и, к великому сожалению Бобеша, он ничего не мог сказать.

— Теперь ты один остался, знаешь? — продолжал Бобеш. — И кукленок, и ушко, которое у нас было коровкой, и пуговица — все это уже у Тонды и Франты.

Неожиданно в комнату вошел незнакомый мужчина в очках.

«Бабушка тоже надевает очки, когда читает, только у бабушки они не такие красивые и не золотые, как у него», — заметил про себя Бобеш.

Следом за чужим зашел и Безручка.

— Батюшки! Господин доктор! — всполошилась мать.

«Ага, так это, значит, доктор!» — Бобеш оглядел его с ног до головы. Доктор был высокий, в темном пиджаке и с длинной бородой.

Он подошел к постели, осмотрел отца. Отец при этом все стонал. Мать принесла таз с водой и полотенце. Доктор достал из сумки всякие свертки, бутылочки, всевозможные блестящие инструменты и начал лечить отца. Сделав перевязку, он сказал:

— Это мало поможет — вам придется положить его в больницу. Вовремя я сюда подоспел. Хорошо, что нам посчастливилось поездом из города ехать.

— Потому я так и шпарил, господин доктор, — сказал Безручка: — старался, чтобы вы на поезд попали.

Дедушка с матерью поблагодарили Безручку. Тот кивнул на Бобеша и сказал:

— Кабы не пришел ваш ребятенок, я бы и не знал ничего. Это он меня послал за доктором. Шустрый он у вас мальчонка, не то что мои лоботрясы.

Бобеш покраснел до ушей, потому что все, в том числе и доктор, посмотрели на него. Доктор подошел к Бобешу, погладил по голове и спросил:

— Как тебя зовут, студент?

— Я не студент, я Бобеш, — чуть слышно ответил Бобеш и приветливо взглянул на доктора. — Господин доктор, вы нам вылечите папу? Вы знаете… я взял… красивый шар и теперь боюсь, как бы папа из-за этого не умер…

— Не бойся, не бойся, не умрет..

— Бог его знает, что ему дался этот шар, — сказала бабушка.

— Да это наши ребята где-то стащили стеклянный шар — пресс-папье. Бобеш вместе с ними был, теперь вот его и проняло. Видно, он из другого теста, не то что мои парни. Тех ничем не проймешь, даже поркой.

— Я ему давеча говорила, что за всякую ложь наказание будет. Бобеш соврал, теперь вот и боится, — сказала мать.

Дедушка дал Безручке золотой. Безручка был необычайно доволен и всячески благодарил.

Отца увезли в больницу в тот же вечер. Отвозил его староста: доктор сам ходил к нему просить насчет подводы. Бобеш, понятно, расплакался, прощаясь с отцом. Дома сразу стало очень уныло. Все были грустные — и мама, и бабушка, и дедушка. Бобеш тоже был грустный.

Глава 10 ВПЕРВЫЕ В ПОЕЗДЕ

Отец уже две недели лежал в больнице и написал домой, что он очень соскучился, просил навестить его.

Тогда мать решила съездить в город вместе с Бобешем. Бобеш был на седьмом небе от радости. Как же, ведь он поедет по железной дороге! До сих пор он мог только играть в поезда. Видел он их довольно часто, потому что железная дорога пролегала мимо их деревни, а в четверти часа ходьбы от деревни была станция, где останавливался пассажирский поезд.

Бобеш любил слушать, как пыхтит паровоз и голосисто выводит: «Сахар-кофе, сахар-кофе, приехали, приехали!» Но ему еще ни разу не приходилось бывать внутри черных и зеленых вагонов с блестящими окнами, из которых выглядывали проезжие и на прощание махали белыми платочками.

Бобеш пообещал матери быть примерным, не донимать ее и не срамить. Ему то и дело напоминали, что если он набедокурит или рассердит кого, то его оставят дома. На самом деле у матери вовсе не было таких намерений. И, хотя случалось, что Бобеш выводил ее из терпения раза четыре за день, она все-таки взяла его с собой.

Бобеша нарядили в праздничный костюмчик. Дедушка пошел провожать их на станцию. Едва они вошли в вагон, Бобеш мигом очутился у окна, чтобы оттуда поглядеть на дедушку. Когда поезд тронулся, он попросил у матери носовой платок и стал махать им дедушке, а дедушка махал ему рукой и что-то кричал. Бобеш не расслышал, высунулся из окна и протянул руку с платком как можно дальше, потому что поезд в этот момент поворачивал и дедушка скрылся из виду. Но Бобеш все равно продолжал махать — ему это понравилось. Когда проезжали лесом, ветка кустарника, росшего на откосе возле железнодорожного полотна, зацепила платок и вырвала его из рук Бобеша.

— Мама! — упавшим голосом сказал он.

— Что ты, Бобеш?

— У меня платок зацепился за веточку… Ты бы не могла сказать кондуктору, чтобы он остановил? Я знаю, где платок остался, я бы за ним сбегал.

— Ох, сынок, сынок! Вот видишь, только сели в поезд, и уже начинается! Такой хороший платочек — и пропал! И зачем только я тебе давала! Уйди от меня, негодник, следовало бы всыпать тебе за это! Ишь что выдумал, дурачок, — остановить поезд! Теперь простись с платком. Поезд из-за него не будут останавливать!

Бобеш чинно сел у окна, досадуя, что первая же его поездка не обошлась без неприятностей.

Но вскоре платок был забыт, и мать перестала сердиться. Бобеш был доволен, что в поезде так покойно ехать — не трясет, как на повозке или на тачке, и грохота такого нет. Только иногда колеса выделывали под вагоном: «рит-рат, рит-рат».

— Мама, почему колеса постукивают?

— Оттого, что проезжают по стыкам рельсов. Это где соединяется рельс, знаешь?

— Ага, там такая щелочка, да?

— Ну, видишь, замечал ведь…

Поезд то несся меж полей, то мчался лесом. Бобеш удивлялся, почему деревья, кусты, телеграфные столбы и дома при дороге убегают назад. Поле тоже поворачивало назад. Словом, все вокруг поезда было в движении.

— Мама, мы едем?

— Ну конечно, едем.

— А мне, мама, показалось, что мы стоим на месте, а кругом нас все бежит. Ты не видишь?

— Известно, вижу, и всякий, кто едет в поезде, видит. Да ведь это только кажется, потому что поезд быстро едет. А когда он остановится, то и вокруг все будет стоять на месте.

В это время поезд проезжал высоким еловым лесом.

— Гляди, гляди, мама, деревья в лесу танцуют!

— Не болтай ерунды, Бобеш!

— Да ты только взгляни — они и правда кружатся.

Бобеш чуть не каждую секунду окликал мать, чтобы показать ей то одно, то другое. То ему казалось, что гора, мимо которой они едут, кренится и вот-вот упадет на поезд или что поезд наклоняется и сейчас опрокинется. То какая-то неведомая сила тащила его от окна, и он хватался за кожаный ремень, то вдруг его прижимало к окну, и он чуть не выдавливал головой стекло. Бобеш увидел несколько косуль и стал кричать, что это олени. И, наконец, сделал открытие, что если высунуться подальше, то на повороте можно увидеть и паровоз и последний вагон.

Мать поминутно одергивала его, просила не выглядывать из окна, а то вылетит или в глаз попадет что-нибудь. Бобеш слушался, а потом знай себе опять высовывался.

Вдруг он отпрянул от окна, страшно побледнел, сел напротив матери и закричал так, что мать перепугалась, а все пассажиры стали оглядываться.

— Мама, держись крепче, держись за лавку, мы сейчас столкнемся! Ей-ей, столкнемся, нам навстречу едет поезд!

— Не болтай глупостей!

— Вот увидишь, мама, как трахнет!

Бобеш судорожно уцепился за лавку, стиснул зубы, зажмурился и стал ждать толчка.

За окном вагона раздалось страшное шипение, грохот: мимо проезжал товарный состав.

Бобеш открыл глаза и сам себе не верил.

— Мама, как это наш поезд уступил другому дорогу?

— Да не уступил, дурачок.

— Так почему мы не столкнулись?

— Рядом есть еще одна колея.

Бобеш подбежал к окну, высунулся, наклонил голову и в самом деле увидел вторую колею.

— Мама, а почему же дедушка однажды рассказывал, что поезда столкнулись, если этого не может быть?

— Ну, значит, случайно ехали по одной колее навстречу друг другу.

Потом мать замолчала, а Бобеш снова стал смотреть в окно. Он до смерти напугался, когда рядом опять прошумел поезд. Только было он выглянул, как вдруг навстречу вымахнул паровоз. Бобеш отдернул голову от окна и крикнул:

— Ну, мама, мое счастье! Мне тот поезд мог голову оторвать! Я еле успел отскочить. Но до чего же я испугался! Ах, батюшки, как я испугался!

— И поделом тебе, — сказала мать. — Не слушаешься — постоянно выглядываешь из окна!

— Ну нет, теперь уж не буду. Вот удивится дедушка, когда я стану ему рассказывать!

Наконец поезд подъехал к огромному вокзалу, и мать с Бобешем вышли на перрон.

— Мама, что случилось? Почему здесь так много народу?

— Ничего не случилось, это вокзал. Здесь возле каждого поезда столько народу: одни приезжают, другие уезжают.

Когда они очутились на широкой улице, Бобеш воскликнул:

— Мама, какие громадные хаты!

— То, Бобеш, не хаты, а дома. В городе их домами называют.

— И как их красиво выровняли в ряд, верно?

— Это, Бобеш, улица. А то еще обычно такие широкие улицы называют проспектами. Вот смотри, здесь написано: «Вокзальный проспект».

— Ба, гляди, мама, какое большущее окошко! И чего только тут нет! Всякая всячина!

— Это, Бобеш, витрина. Здесь магазин.

— Пойдем туда, посмотрим, мама! Там есть чудесные вещи. А напротив вон — куклы, красивые… Гляди-ка, они раздетые!

— То не куклы, а статуи. Знаешь что, Бобеш, мы не можем везде и всюду останавливаться. Прежде надо сходить в больницу, а уж потом, если у нас останется время, посмотрим город.

Они подошли к большому дому. Бобеш поразился множеству окон.

— Вот, Бобеш, и больница, — сказала мать. — Сюда мы и зайдем, здесь лежит наш папа.

Бобешу было жарко — солнышко в этот день припекало. Но, когда они вошли в длинный больничный коридор, пахнуло холодком, и Бобеш уловил какой-то особенный запах.

— Мама, у них тут странно пахнет. Чем это, а?

— Лекарствами. В больницах, в аптеках, где лекарства продают, и у докторов всегда так пахнет.

— Посмотри, мам, тут в длинных белых куртках ходят.

— Это врачи, Бобеш.

— А вон те женщины — кто?

— Их называют сестрами. Они ухаживают за больными, дают им лекарства, еду — в общем, все, что больному потребуется.

Мать справилась у сестер, где лежит отец.

— На втором этаже, в двадцать седьмой палате, — ответила одна из них.

— Мама, что она тебе сказала?

— Говорит, что нам надо подняться наверх, а там мы с тобой найдем комнату, где на двери будет написана цифра «двадцать семь».

Войдя в палату, Бобеш увидел два ряда коек; почти на каждой кто-нибудь лежал или сидел.

Койки были железные и низкие. Бобеш заметил, что больные укрыты не перинами, а одеялами.

Отец очень обрадовался гостям. Он поцеловал мать, потом расцеловал в обе щеки Бобеша. А Бобеш тут же сказал отцу, что усы у него жесткие и колются.

Теперь отец глядел повеселее, смеялся. Голова у него все еще была забинтована, ногами он пока не мог шевелить — они были в гипсе и в лубках.

Бобеш сел на краешек койки; отец гладил его по голове и расспрашивал, как он доехал, что поделывает дома. Бобеш поспешил объяснить отцу, почему поезда не могут столкнуться. Потом рассказал, как встречный поезд чуть не оторвал ему голову, он еле успел отскочить от окна. Отец рассмеялся, заметив, что так не бывает. Но Бобеш уверял, что бывает; ссылался на мать и вообще поражался, как это можно смеяться над такими страшными вещами. Неужели отцу все равно, цела у сына голова или нет?

— Папа, а зачем вот эта дощечка над постелью?

— На ней написано, как меня зовут, сколько мне лет, когда я сюда попал и какая у меня болезнь.

— И для чего это, папа?

— Это для доктора и для сестер, чтобы они сразу могли увидеть, кто чем болен, сколько больному лет, давно ли он здесь, чтобы не приходилось каждый раз обо всем больных спрашивать.

Бобеш охотно остался бы с отцом в больнице — ему там понравилось.

— Ты когда приедешь домой, папа?

— Да, видимо, не раньше чем недели через три, а то и через месяц.

Они посидели еще немножко, поговорили. Отец ел пирожки, которые привезла мать; два дал своему соседу. У того была прострелена нога. С ним это несчастье случилось, когда он чистил ружье — забыл вынуть патрон.

Пока они с отцом пробыли в больнице, уже успели подружиться. Этот сосед сказал, что Бобеш, наверное, смышленый малый, по глазам-де видать.

Отец совсем повеселел, как будто и не хворал. Хотя сам рассказывал, что мучился и несколько ночей совсем не спал. Перед уходом мать расплакалась, у отца тоже навернулись слезы. Глядя на них, заплакал и Бобеш.

Дорогой мать сказала ему, что отца вылечат и это большая радость для них. Но на лечение потребуется много денег, и, наверное, придется продать Пеструху. Бобеш немножко пригорюнился. Но потом, когда мать купила ему краски и тетрадь из белой бумаги для рисования, это его утешило, и он перестал горевать. Бабушке мать купила головной платок, а дедушке — красивую новую трубку. На трубке была резная оленья голова с такими же рогами, как на доме лесничего.

Когда они проходили по площади, Бобеш увидел, какие там продают диковинные яблоки. Яблоки были разложены на прилавке под огромным зонтом. Они были крупные, совсем без черешков, желтые, прямо даже огненно-рыжие, а кожура у них была вся в бугорках. Бобеш сказал матери, что эдаких яблок он еще никогда не видел.

— Это не яблоки, это апельсины.

— Апельсины? Где же они растут?

— Далеко, милый сынок, в чужеземных странах.

— В каких странах?

— Неразумный ты еще, не объяснишь тебе. Если бы ты, например, задумал поехать в те страны, то тебе, сынок, пришлось бы ехать много-много дней.

К радости Бобеша, мать купила ему несколько апельсинов. Они оказались дивного вкуса, и Бобеш заявил, что лучше апельсинов нет ничего на свете. Потом мать завела его в дешевый ресторан. Тут тоже были удивительные для Бобеша вещи. Люди, например, только садились за стол, и им сразу приносили еду.

— Мама, — сказал Бобеш, — как тут скоро варят, верно? Вон тот дяденька только что пришел, а ему уже подают готовый обед.

— У них все заранее сготовлено, Бобеш.

— На стольких людей сразу? У них, должно быть, большущая плита, правда? А кастрюль сколько надо!

Бобешу пришелся по вкусу суп с мясной лапшой. Мать объяснила ему, что это суп с рубцами и что это не лапша, а мясо. А под конец она купила ему целую сосиску.

Бобеш полюбопытствовал, почему бы всем не жить в городе: здесь так хорошо и такая вкусная еда.

— Милый сынок, вкусная еда-то дорого стоит, у нас эдаких денег нет, понял? Всякий день так не поешь. Тут в городе многие не видят и того, что мы в деревне едим.

Бобеш на это ничего не сказал. А про себя решил, что все равно в городе все красиво одеты, едят вкусные вещи и живется им хорошо.

Глава 11 ЗЕЛЕНЫЕ КУЗНЕЧИКИ

Мать с Бобешем снова были дома. Дедушка просто диву давался, слушая рассказы Бобеша.

Бобеш все радовался, что скоро отец поправится и сможет ходить, как прежде. Жалко только было, что придется продавать Пеструху. Пеструху Бобеш любил.

— Мама, значит, мы будем такие же бедные, как Безручка? У них тоже нет коровы.

— Нет, Бобеш, настолько мы все же не обеднеем. Вот папа выздоровеет, начнет работать, подкопим денег — может, со временем и корову купим.

— Мама, продай лучше козу — она, тварь, бодается.

— За козу нам столько не дадут, как за Пеструху.

Бобеш помолчал, потом заключил:

— А у старосты все могли бы лежать в больнице сколько захотят. И нашли бы чем заплатить. У них и коров и лошадей много.

— Мудрец ты, Бобеш, — сказала мать, — да только проку от твоих премудростей нет. Вот что, сынок: мне в поле надо, хлеб убирать, он у нас и так, верно, перезрел — всё никак не управимся. Папа нам теперь не помощник. Ты, смотри, тут не озоруй, слушайся бабушку и не ходи никуда!

— Мама, позволь мне, пожалуйста, у пруда поиграть.

— Нет, Бобеш, на пруд не ходи — еще утонешь.

— Нет, мама, я у самой воды не буду. Я знаешь где буду? На том песке, который из пруда выгребли, знаешь?

— Ну ладно, побудь там немножко, а потом бабушка за тобой придет.

Как только мать ушла, Бобеш отправился на пруд. На плотине он увидел Франту и Тонду. Они гнали гусей на луг.

Бобеш приостановился. Он не видался с ребятами с тех самых пор, как они вместе воровали шары. Бобеш опасался, как бы они теперь не отколотили его за то, что он их выдал. Бобеш хотел повернуться и бежать домой. Но Тонда и Франта заметили его и окликнули:

— Бобеш, погоди! Идем с нами пасти гусей!

— Да… вы — еще побьете меня! — ответил Бобеш.

— Зачем нам тебя бить?

— И правда не побьете?

— Нет!

Тогда Бобеш пошел на плотину и подождал, пока Франта с Тондой подгонят гусей. Он уже не боялся их, порадовался, что ребята так скоро забыли о порке, которую им, наверное, задали за кражу шаров. Каково же было его удивление, когда Франта и Тонда, подойдя ближе, высунули языки и оба скорчили самые что ни на есть страшные рожи.

— Вы чего дразнитесь?

— А того, что не можем отколотить тебя! Там вон в садике наш батька — может увидеть. Ну да ничего, мы тебе, сопляку, еще всыплем перцу за то, что ты про нас отцу сказал! Дрянь паршивая!

— Ведь я же вам отдал кукленка!

— «Кукленка»! Держал бы его лучше при себе, дурак! Думаешь, нам отец дал этого кукленка? Мы его и не видели — отец взял да и спрятал, а нас избил. И шары тоже отобрал, отдал их стеклодуву.

У Бобеша сразу отлегло от сердца, когда он это услышал. «Ага, значит, шары теперь у стеклодува дома. Значит, никакой беды больше не случится, — думал он. — Какую бы такую вещь дать мальчишкам, чтобы они не злились и не побили меня?»

— Ребята, — сказал Бобеш так дружелюбно, как будто на него вообще никто и не думал злиться, — а знаете, что у меня есть? Вы, пожалуй, такого сроду не едали.

— Что? — в один голос спросили те.

— Пообещайтесь, что не побьете меня и вообще ничего такого не сделаете!

— Давай говори! Там посмотрим, что это за штука, стоит ли она того.

Бобеш стал рассказывать им, как он был с матерью в городе, что он там видел, как был у отца, как в поезде ехал. Рассказал и о том, как в первый раз увидел апельсины и принял их за яблоки. Он приберег апельсиновую кожуру — она такая приятная и так хорошо пахнет. Кожура совсем засохла, но запах еще сохранился, и мальчишкам он страшно понравился. Апельсинов они никогда не видели.

Теперь Бобеш окончательно задобрил Франту и Тонду, и они предложили пасти вместе гусей на мирском лугу возле железной дороги. Бобеш вначале отказался, сославшись на то, что ему не велено никуда ходить.

— Если будешь с нами, так небось не потеряешься, — сказали ребята. Посмеялись, что ему не позволяют ходить куда вздумается.

— Ну ладно, — согласился Бобеш.

Он охотно поддался уговорам, сразу забыл материны и бабушкины наставления и вместе с мальчишками погнал гусей на луг у железной дороги.

Солнце пекло, и рельсы на полотне были горячие. Ребята ступали по рельсам босыми ногами, состязались, кто дальше пройдет и не соскочит.

С ближнего поля их окликнули; велели сойти с насыпи, а то скоро пройдет поезд.

Тогда мальчишки перешли с полотна на луг и стали играть. Тем временем гуси уже насытились и отдыхали, так что ребятам теперь было раздолье. Они скакали, кувыркались.

— Эге, у меня есть конь! — закричал Тонда, показывая крупного зеленого кузнечика, — их на лугу было полным-полно.

— Ну-ка! И вправду хорош конек!

Бобеш побаивался кузнечиков, глядя на их большие челюсти… Он предпочитал бабочек.

Тонда и Франта принялись ловить зеленых кузнечиков, а Бобеш гонялся за бабочками. Но он быстро запыхался и, устав, присел. Ни одна бабочка не хотела подождать, пока он ее схватит. Зато Франта и Тонда наловили множество «коней». Всех их Франта упрятал под шапку.

— Погляди, какие рысаки! — похвалился Бобешу Тонда, приподняв шапку.

Кузнечики пустились наутек в разные стороны, но Франта подоспел на помощь Тонде, и кузнечики снова очутились в темнице.

— На что они вам?

— А мы их запряжем. Они и повезут.

— Во что запряжете? — спросил Бобеш.

— Увидишь. У нас есть две спичечные коробки — это будут телеги, кузнечики их повезут.

— Чем же запрягать будете?

— Из ниток сделаем вожжи.

— А нитки есть?

— Из штанов надергаем. Вон, видишь, по краям внизу штаны обтрепались, оттуда легко нитки выдергивать.

Бобешу это очень понравилось, он охотно подрезал бы себе внизу штанины, как у ребят, чтобы можно было выдергивать из них нитки.

Франта и Тонда очень искусно соединили нитками кузнечиков попарно и привязали их к спичечной коробке. Кузнечики и хотели бы попрыгать, но не могли, потому что вожжи были короткие. Волей-неволей они ползли по земле и потихоньку тащили за собой спичечную коробку. Ребята запрягли кузнечиков и в другую коробку, потом стали играть. Представляя, что они возят сено, мальчишки положили несколько травинок в коробочки.

— Но-о, но-о! — покрикивал Тонда.

— Эй, ты, Серко, вытягивай-ка ноги, лодырь! А не то я тебя кнутом вытяну!

Кнутом служил длинный стебелек травы. Потом Франта и Тонда подпрягли и остальных кузнечиков, так что в каждую коробочку была запряжена шестерка коней.

Бобеша так занимала игра — никогда бы, кажется, не надоела! Он восхищался Франтой и Тондой — ведь они ненамного старше его самого, а все-то они умеют!

Мальчишки увлеклись игрой и не заметили, что гуси взобрались на насыпь и расположились там. Старая гусыня уселась прямо на рельсы, подвернула голову под крыло и заснула. Шум приближающегося поезда отвлек ребят от игры; они спохватились, где же гуси, и ахнули.

— Царь ты мой небесный! — в страхе вскрикнул Тонда, увидев, что гуси на путях, а поезд совсем близко.

— Пропади ты пропадом! — выругался Франта.

— Гуси на рельсах! — кричал Бобеш.

Все трое ринулись к насыпи, но было поздно — мимо с грохотом катил пассажирский поезд. Гусята, всполошенные шумом, успели убежать, а старая гусыня не успела.

Когда проехал поезд, ребята взбежали на пути — и каков же был их ужас! Старая гусыня была раскроена пополам, точно ее перерезало огромным ножом; одна половинка лежала по одну сторону рельса, вторая — по другую.

Ребята стояли над бедной гусыней как громом пораженные, бледные, не могли и слова выговорить, горло у них сжималось. Первым пришел в себя Тонда:

— Ох, опять и порка будет, только держись!

— Батюшки, как теперь быть? Я и домой не пойду — батька нас убьет!

— Бедная гусыня! — сокрушался Бобеш. — Вот, наверное, больно ей было!

— Твоя была, Тонда, забота за гусыней смотреть! — плаксиво сказал Франта. — Я на себя гусят брал, а гусята все целы.

— Ты на меня, пожалуйста, не сваливай! Кабы гусята не убежали, их бы тоже переехало!

Братья присели на корточки подле гусыни и заревели. Бобеш тоже заплакал за компанию, жалеючи и гусыню и мальчишек. Гусята между тем сгрудились возле них и удивленно смотрели на старую гусыню, недоумевая, что же такое стало с их матушкой, почему она не бежит к ним, не зовет их, как обычно. Гусята вытягивали шейки и гоготали. Погоревав, ребята наконец решились гнать гусей домой. Но как быть с гусыней? Уговорились, что одну половинку понесет Бобеш, другую — Франта, а Тонда погонит гусят.

Шли они понурые, прямо как с похорон.

На лугу Бобеш увидел запряженных в спичечные коробки кузнечиков.

— Как быть с конями? Оставим здесь? Давайте их отпустим! — предложил сердобольный Бобеш.

Но Тонда был зол на кузнечиков и сказал, что надо их раздавить.

— Они же не виноваты, — вступился за кузнечиков Бобеш.

— Нет, виноваты. Кабы мы с ними не играли, успели бы согнать гусей с полотна.

— Верно! — поддакнул Франта, настроившись расправиться с кузнечиками.

— Ну, отпустите их! — упрашивал Бобеш.

— Нет, убьем! — стояли на своем Тонда и Франта.

— Тогда я не понесу гусыню и не пойду с вами!

— Ладно уж, бери, коли тебе так хочется! Можешь и коробочки взять.

Бобеш и рад бы их взять, да во что? Шапки у него с собой не было.

— Карманы у тебя есть?

— Есть.

— Положи в каждый карман по коробочке и кузнечиков тоже, ничего с ними не станется, — посоветовал Тонда и помог ему рассовать все это по карманам.

Потом они нехотя побрели в деревню. Чем ближе они подходили к дому, тем громче и жалобнее плакали Тонда с Франтой. Дети, игравшие в песке у пруда, повскакали и пошли следом за ними. Взрослые останавливались, спрашивали, что стряслось.

— Вот так обрадуют отца! — говорили они, узнав о происшедшем.

Из дома Безручки выбежали дети и, увидя окровавленные останки старой гусыни, в ужасе принялись кричать. На крик выскочил и сам Безручка. Он остановился, глазам своим не веря.

— Ах вы, мерзавцы! Что же вы опять натворили?!

Тонда с воплями помчался на плотину. Франта положил половину гусыни на землю и бросился за ним. Но Безручка мигом догнал их. Видя, как нещадно расправляются с его приятелями, Бобеш тоже стал кричать.

Хотя у Безручки была одна рука, он ухитрялся самым немилосердным образом хлестать ремнем мальчишек.

— Ба-а-тя, не бей, пожалуйста! Отпусти! — наперебой вопили мальчишки.

Бобеш положил останки гусыни и подлетел к Безручке.

— Дядечка, милый, не бейте их! Они не виноваты, это машина переехала гусыню! — упрашивал он.

— Убирайся ты от меня! — крикнул на него рассвирепевший Безручка.

Бобеш увидел, что Безручка страшно зол: глаза у него выпучены, лицо все красное, прямо сизое.

Прибежал сосед и начал увещевать Безручку, чтобы тот не бил детей, они еще малы, не смыслят, и не надо было доверять гусей таким малышам.

— Помалкивайте уж, за своими приглядывайте! — напустился на него Безручка. — Хорош бы я был, если бы их путем не воспитывал, чтобы из них потом негодяи, дармоеды вышли! Я их научу гусей беречь!

Мальчишки уже просто визжали от боли. Бобешу стало жутко. Весь дрожа, он бегом пустился домой.

«Нет, не хотел бы иметь такого злого отца! Мой папа добрый. И надо же было именно сегодня не послушаться матери — убежать за деревню, опять баловством заниматься!» — укорял себя Бобеш.

Дома бабушка спросила его, отчего он заплаканный: наверное, опять где-нибудь носило, и мальчишки, поди, отколотили.

Бобеш выложил бабушке все, что произошло. Бабушка поужасалась и сказала:

— Видишь, видишь! Так и до беды недалеко, так могло и вас поездом задавить! Ах, господи, мученье с тобой, парень, никак за тобой не уследишь! Я его по всей деревне разыскиваю, так о нем беспокоюсь, а он вон что вытворяет! Кабы не жалела тебя, всыпала бы хорошенько, озорник ты этакий! Ну вот ужо скажу матери — дождешься, безобразник!

Бобеш побрел в свой закоулок позади стола, сел и молча вытирал слезы, сокрушаясь, что такой уж он, должно быть, плохой, а ведь ему самому хотелось быть хорошим. Вдруг он вспомнил про кузнечиков и сразу перестал плакать. Вытащил их из карманов и пустил на пол; они были еще живые. Через минуту Бобеш играл с ними, забыв все горести.

Бабушка тем временем куда-то вышла. Бобеш был один. Потом он задумал показать бабушке кузнечиков и, видя, что ее нет, оставил кузнечиков под столом, а сам пошел искать ее. Двери он не закрыл и в комнате и в сенях. Только он ушел, из сеней набежали куры.

Бабушка была на дворе.

— Бабушка, иди скорее, посмотри! Ты такого еще в жизни не видела!

— Что там опять? Наверное, баловство какое-нибудь, а?

— Вовсе нет, бабушка. Вот увидишь — кони тянут возы.

Когда же они зашли в комнату, бабушка и в самом деле увидела нечто такое, чего отродясь не видывала. В комнате — куры, клювы у кур раскрыты, из клювов висят нитки, а на нитках — спичечные коробки, и куры вот-вот задохнутся…

Когда куры набежали из сеней в комнату, они набросились на кузнечиков, но проглотить их не смогли, потому что кузнечики были опутаны нитками и привязаны к коробкам.

— Господи, что творится! Вот чадушко-то — на тебе, что опять удумал!

— Бабушка, куры моих кузнечиков сожрали! — закричал Бобеш и расплакался.

— Сожрали, а теперь вот подохнут. Что же это творится, батюшки! Что творится! — запричитала бабушка и бросилась ловить кур, чтобы вытащить у них из клювов кузнечиков.

Куры всполошились, взлетели на подоконник, опрокинули горшки с цветами; те разбились.

Одна курица взлетела на полку под часами, смахнула тарелку и кружку, из которой Бобеш пил молоко. Все, конечно, разбилось.

Такой был переполох, такой шум… Бабушка совсем уж отчаялась. Бобеш кричал, не зная, что и делать. Под конец бабушке удалось спасти одну курицу, но другую она не могла поймать — та выбежала на улицу прямо с коробкой.

— Ну, та, конечно, пропала, задушится! Ох, Бобеш, Бобеш, чистое наказание с тобой! — вздыхала бабушка.

Печально кончился этот день для Бобеша. Когда вечером вернулись с поля мать и дедушка, бабушка все им высказала. И Бобеш впервые был изрядно выпорот, потому что курицу, которая никак не могла проглотить кузнечиков, нашли за дровами околевшей.

Глава 12 ПРИЕЗД ОТЦА

Наконец-то настал день возвращения отца из больницы. Сначала он прислал письмо, сообщил, когда приедет, и просил встретить его на станции. Бобеш тоже увязался встречать — мать не могла лишить его такого удовольствия.

И вот Бобеш семенил рядом с матерью в праздничном костюмчике — в коротких штанишках и бархатной куртке с белым воротником.

Прежде Бобеш считал, что из всех деревенских ребят он — самый нарядный. Но потом, увидев мальчишку лесничего, он обнаружил, что тот гораздо наряднее его, хотя тогда был будний день. Бобеш надевал этот свой костюмчик только по праздникам или же когда дома ждали гостей. Теперь Бобеша приодели в честь приезда отца.

— Ах, мама, как я рад, что папа приедет! А ты ничего ему не станешь говорить про меня? Ты, мама, насчет курицы не рассказывай, разве что потом когда… Ладно?

— Ага, страшно?

— Нет, мама, только это не дело, если папа сойдет с поезда и сразу же начнет расстраиваться — ему ведь вредно. Вот когда он будет поздоровее, тогда уж можно сказать.

— Хитрец ты, Бобеш! Ну-ну, не скажу ничего. Но знаешь, сынок, ты постарайся исправиться, папе не досаждай — он так намучился.

— Нет, мама, больше не буду.

На станции было людно. Мать разговорилась со знакомыми, а Бобеш тем временем осматривал станцию. Посредине платформы стоял столб, выкрашенный в красный цвет, на столбе была дощечка. Бобеш спросил у матери, что написано на дощечке. Она прочитала:

СТАНЦИЯ РАДОБИЛИЦЕ

БЕРЕГИСЬ ПОЕЗДА!

— Едет, едет! — закричал Бобеш, завидев вдалеке дым от паровоза. Глядя на приближавшийся поезд, он вспомнил дедушку. Паровоз и впрямь выговаривал: «Сахар-кофе, сахар-кофе, приехали, приехали!»

«Этот паровоз и в самом деле страшный, — подумал Бобеш. — Если такими колесами перережет…» Потом он стал гадать, из какого вагона выйдет отец, и спросил у матери:

— Как по-твоему, мама, из какого? Из последнего? А я думаю — из первого.

Но отец вышел из среднего. Непонятно почему, мать заплакала, когда отец поздоровался с ней за руку и поцеловал ее.

— Ох, папа, ну до чего же мы рады, что ты вернулся! Правда, мама?

Бобеш заметил, что лицом отец стал вроде потолще, только бледнее, а вот ходить так быстро, как прежде, все еще не мог.

Отец опирался на палку и с трудом сгибал правую ногу.

Соседи, односельчане, попадавшиеся навстречу, останавливали их, расспрашивали отца, как здоровье, про город, про больницу. Бобешу казалось, что они так никогда не дойдут до дому. Ему не терпелось скорее очутиться дома и узнать, что же такое отец привез ему из города. Бобеш не удержался и спросил:

— Папа, а что у тебя в той коробке?

— Здесь-то? Белье да полуботинки, больше ничего.

— Правда ничего? А вон в том свертке у мамы?

— Там — пиджак и кое-что для мамы, дедушки и бабушки.

— А для меня ничего нет?

— Для тебя-то? Да как сказать… Я припас кое-что для одного послушного мальчика. Вот не знаю, послушный ты или нет… Как, мать, Бобеш слушался без меня?

— Слушался, слушался!.. Ведь правда, мама? — поспешил ответить за нее Бобеш.

— Постой, Бобеш, папа ведь не тебя, а меня спрашивал. Что ж, папа, больно-то хвалить Бобеша не могу, но иногда он послушный был..

— Тогда, значит, и для Бобеша кое-что найдется, — улыбаясь, ответил отец.

И Бобеш весело запрыгал.

Ну, а дома пошли расспросы! Отец не поспевал отвечать Бобешу. И тут он узнал необыкновенную новость.

Оказывается, врачи посоветовали отцу не заниматься тяжелой работой в лесу, подыскать себе что-нибудь полегче. Да разве в деревне есть легкая работа? Вот отец и стал приискивать ее в городе, когда уже смог ходить. Нашел он работу в одном пригородном имении. Теперь оставалось дождаться, пока отец совсем окрепнет, продать домик, корову Пеструху, козу, поле. После этого они переедут в город, и там после каникул Бобеш начнет учиться в школе.

На радостях Бобеш готов был немедля бежать к ребятам Безручки, похвалиться, что он переедет в город. А там столько удивительных, чудесных вещей! В городе, по крайней мере, есть на что посмотреть.

Но мать, например, вовсе не радовалась переезду. Она боялась, что в городе им труднее придется, заработка такого, как в деревне, не будет. Кроме того, там вообще все дороже. Правда, и в деревне им не прожить одним только полем; а за тяжелую работу отец уже не мог браться.

А знаете, что было предназначено для Бобеша в том свертке, который несла со станции мать? Сосиска, два апельсина, шоколадка, новые штанишки и шапочка. Бобеш от восторга не хотел и спать ложиться. Когда он все же уснул, ему приснилось, будто он в городе, ходит по улицам и на улицах груды апельсинов. Бобеш брал сколько хотел, карманы у него были полны; он складывал апельсины в шапочку. Дома он разделил все апельсины, дал и Безручкиным мальчишкам и Боженке. Ах, какой это был прекрасный сон!

Глава 13 МАГАРЫЧ

Бабушка пасла Пеструху каждый день, если не было ненастья. Бобеш охотно ходил вместе с бабушкой на пастбище, но иногда ему не хотелось рано вставать. В это утро он, против обыкновения, поднялся сразу, как только мать разбудила его.

— Бобеш, Бобеш, вставай! Ты хотел идти с бабушкой — она уже выгоняет Пеструху!

Бобеш вскочил, выпил кружку молока, съел ломоть хлеба; мать помогла ему одеться. Бабушка была готова, дожидалась Бобеша.

Знаете, почему Бобеш непременно хотел пойти с бабушкой на пастбище? Ведь Пеструху пасли в последний раз. Потом из соседней деревни должен был прийти за ней покупатель.

Пасли Пеструху возле леса, на взгорье.

Бобеш с грустью смотрел на корову, которая бодро щипала похрустывавшую траву.

— Бабушка, Пеструха и не знает, что мы ее продадим, да?

— Конечно, детка, не знает. Это же бессловесная тварь.

— Как — бессловесная?

— Ну, так животных называют оттого, что они не могут говорить и разума у них нет.

— Значит, Пеструха ничего не понимает?

— Нет.

— А я думал, понимает. Ведь она знает, когда маме надо молока, и дает каждый день… Пеструха! — крикнул Бобеш. — Мы тебя продаем нынче, скучать по нас не будешь?

Услышав свое имя, Пеструха поглядела на Бобеша, надеясь что-нибудь получить от него.

— Смотри, бабушка, она понимает, что я с ней говорю, глядит на меня.

— Ну, только всего и понимает, что мы ее Пеструхой зовем. Знает «стой» да «тпрусь», а больше ничего.

— Так, значит, бабушка, разум у нее все же есть, но маленький, верно?

— Разум только у людей бывает. Животные от людей все чему-нибудь научатся, а сами ни до чего не додумаются, — сказала бабушка.

Бобеш огляделся кругом, увидел в долине белый туман, спросил бабушку, отчего бывают туманы, куда ведут все дороги, чьи это поля и чей лес и сколько в лесу деревьев. Но бабушка на все только отвечала, что не знает. И Бобеша взяла досада: как это, такая старая бабушка — и так мало знает.

— Бабушка, можно я в лес схожу?

— Далеко не ходи, детка, еще заблудишься, а я не смогу тебя разыскивать. Иди на самую опушку, поиграй, да не теряй меня из виду, не то заплутаешься.

На краю леса была высокая-высокая трава. Бобеш совсем затерялся в ней, только голова виднелась оттуда. Бегать здесь было одно удовольствие. Бобеш резвился, кричал бабушке, будто бы он — олень, велел ей следить, где он появится. Потом пригнулся, перебежал в траве на другое место, высунул голову и закричал:

— Видишь меня? Видишь?

Однако вскоре бабушка перестала обращать на него внимание. Бобешу надоело бегать, и он лег. Вдруг он заметил пролетавшую неподалеку птичку. Птичка села на ветку сосны, над его головой.

«Хорошо бы и мне так полетать! Я бы слетал домой и обратно сюда, сел на Пеструху или бабушке на голову. Бабушка не учует — я приподнимусь на крыльях. А еще залечу к старосте в усадьбу, прямо в открытое окно. Если Боженка будет спать, я клюну ее в нос. Потом мальчишку лесничего ущипну за ухо. Уж он, поди, кричать будет!» Бобеш громко засмеялся; птичка, сидевшая на ветке, испугалась и улетела. Он встал, решив рассказать бабушке про свою выдумку.

Пройдя несколько шагов, Бобеш обнаружил в траве маленькое гнездышко, а в нем — крохотные зеленоватые яйца.

«Вот это да! В жизни не видел таких малюсеньких яиц!» Бобеш присел, взял в руку яйцо; оно было теплое. Над головой у него вскрикнула птичка. «Ага, — подумал Бобеш, — это птичкино яйцо!» Положил его назад в гнездо и побежал к бабушке.

— Бабушка, бабушка, там в траве, знаешь, вот такусенькие яйца!

— Пусть там и лежат, Бобеш, это птичьи яйца. Если возьмешь, птичка горевать будет.

— Я видел эту птичку, бабушка.

— Ну вот, ты уж не ходи туда! А то отвадишь!

— Это как?

— Птичка тебя заметила и думает: «Мальчишка узнал, где мои яйца, теперь возьмет их. Зачем же мне высиживать птенчиков — он их у меня потом отнимет». Улетит птичка прочь и больше не вернется.

Бобеш повернулся лицом к лесу и крикнул:

— Птичка, не подумай, что я хотел взять твои яйца! Высиживай их! Да, смотри, хорошенько высиживай, не отваживайся от гнезда!

Бабушка посмеялась над Бобешем, какой он глупенький, сказала, что птичка не понимает людской речи.

Бобеш снова вернулся на опушку, взяв подальше в сторону от гнезда, но все-таки не утерпел — пошел взглянуть, там ли птичка. Потихоньку прокрался по траве, стараясь идти как можно осторожнее. Вдруг под ногой у него хрустнула ветка, он замер на месте, потом подобрался поближе, вытянул шею и стал смотреть.

Птичка сидела в гнезде и, нахохлившись, смотрела на Бобеша своими хорошенькими маленькими глазками.

«Ишь, какие у птичек хорошенькие глазки, совсем как у Боженкиных кукол!» — подумал он и с той же осторожностью пошел назад. «Интересно, а если бы подложить эти яйца под курицу — выведет она птенчиков или нет? То-то удивилась бы курица, если бы у нее вывелись такие маленькие цыплята!»

Бобеш увидел гриб. Дедушка частенько приносил из лесу грибы. Потом резал их на тонкие ломтики и сушил. То, что жареные грибы вкуснее вкусного, Бобеш хорошо знал. Он сорвал гриб и понес его бабушке.

— Ты, детка, удачливый — белый гриб нашел, — сказала бабушка. — Если еще такие попадутся, собирай, а других не надо. Тут и подосиновики растут, они с красными шляпками, но ты их, пожалуй, не распознаешь…

— Что ты, бабушка, распознаю! Я пойду поищу, ладно?

— Беги, только далеко в лес не заходи и все время поглядывай, видно ли меня, а то заблудишься… Постой, Бобеш, вернись-ка. На, возьми передник. Если найдешь еще, складывай сюда.

Бабушка связала концы фартука, и получилось подобие сумки. Теперь уже Бобеша не занимали ни бабочки, ни птицы — он искал грибы. Свернув в подлесок, он все оглядывался, видно ли бабушку. Бобеш был просто счастлив, когда набрел на множество грибов с красными, точно кровь, шляпками. «Ага, это подосиновики! Ну и обрадуется бабушка!» Он собрал их, потом нашел еще много грибов с гнедыми шляпками, но с красными попадалось больше. Самодельная котомка становилась все тяжелее.

«Странное дело! — рассуждал Бобеш. — Когда, бывало, дедушка придет с грибами, говорит: умаялся, пока насбирал, и лесом-то сколько прошел — народ, мол, все повыбрал. Здесь, верно, дедушка никогда не был. А может быть, он плохо видит. Тоже, поди, обрадуется такому множеству грибов».

Бобеш еле тащил свою ношу. Проверил, видно ли бабушку, — видно. Вот и хорошо! Теперь надо к ней возвращаться. Оставалось пройти еще порядочно, а Бобеш вконец умучился. Ему пришлось два раза останавливаться для передышки. Завидев его, бабушка воскликнула:

— Царь ты мой небесный! Бобеш, чего это ты тащишь?

— Грибы, бабушка. Сегодня уж нажарим! Эх, и много набрал!

— Грибы? Не может быть! — не верила бабушка.

— То-то удивишься! — сказал Бобеш. — Уф, бабушка, я так вспотел, прямо взмок, пока дотащил их!

Бабушка и вправду удивилась, когда Бобеш развязал фартук. Так удивилась, даже руками всплеснула:

— Ах ты горемычный, чего ж это ты насбирал? Ведь тут одни мухоморы да поганки! Сейчас же выбрось! Тьфу, весь фартук мне запакостил! Ну и ну! И я тоже не сообразила. Можно было заранее догадаться, чего ты принесешь.

— Разве это не подосиновики?

— Где там! Высыпай скорей!

— Нет, бабушка, это, наверное, все-таки подосиновики — ведь у них красные шляпки!

Бабушка взяла передник и вытряхнула все грибы. Бобеш готов был заплакать. На тебе, надрывался, тащил — и все зря. Он сел на траву и стал смотреть на кучку злополучных грибов…

После обеда Бобеш пошел играть в сад. Перед домом ему попался незнакомый человек, который вертел в руках палку и осматривался по сторонам, словно кого-то разыскивал.

— Послушай, малыш, папа дома?

— Дома, — сказал Бобеш, с любопытством оглядывая пришельца.

— У вас есть корова?

— Есть… Ага, вы за нашей Пеструхой пришли, да?

— Вот посмотреть хочу. Ты мне ее продашь?

— Папа вам продаст, а я бы не продал.

— Это почему же, пузырь?

— Я не пузырь, я Бобеш.

— Стало быть, Бобеш… Так почему бы ты не продал Пеструху?

— Потому что я нашу Пеструху люблю. Она добрая, молоко дает, мы с бабушкой ее пасем.

— Ну что ж, паренек, ты мне Пеструху не продашь — придется, видно, пойти с отцом потолковать.

Заходя в низкие двери, мужчина с палкой пригнулся. Бобеш вошел следом за ним. Завидев чужого, мать встрепенулась:

— К нам гости! Милости просим, пан Венцл! Пожалуйста, проходите.

Венцл поздоровался со всеми за руку. Мать взяла стул, обтерла его передником и подала гостю:

— Садитесь, пан Венцл, сделайте милость!

Венцл сел. Бобеш расположился напротив него и, разинув рот, внимательно оглядывал гостя.

— Бобеш, что это за привычка? — сказала мать и отвела его за руку. — Сядь смирно где-нибудь в сторонке. Что о тебе подумает пан Венцл!

Бобеш покраснел, потупил глаза и сел рядом с дедушкой у печки.

Отец, мать, дедушка и бабушка поговорили с Венцлом о погоде, о полевых работах. Потом завели речь о Пеструхе, и тут все поднялись и пошли в хлев. Бобеш, конечно, как хвостик, увязался за ними, чтобы ничего не пропустить.

Пеструха лежала в хлеву и мирно жевала жвачку. Отец похлопал ее и сказал:

— Ну, Пеструха, подымайся! Вставай, вставай, милая!.. Вот так!

Пеструха встала.

«Ишь, — подумал Бобеш, — все-то она понимает. А бабушка говорит, что Пеструха глупая. Нет уж, наша Пеструха очень умная».

Венцл обстоятельно осматривал ее со всех сторон, словно впервые в жизни видел корову.

Отец все только говорил, до чего это хорошая корова: весь свет обойди — такой не сыщешь; ей и цены нет. Мать принесла большой подойник и показала Венцлу, как много молока надаивает каждый раз. Едва мать замолчала, бабушка добавила, что Пеструха пасется всегда как на привязи, и вообще она неразборчивая, даже осоку жрет. Такая корова — клад.

— Бабушка, — вмешался Бобеш, — а ведь ты сама говорила на пастбище, что наша Пеструха привередливая тварь и что ее убить мало!

— Бобеш, поди отсюда, поди! — сказала мать и неласково посмотрела на него.

Бобешу это вовсе не было приятно. Отчего мать сердится? Ведь он только повторил то, что говорила бабушка.

— Мама, я тут останусь, я хочу на Пеструху еще поглядеть, пока ее не увел пан Венцл…

Тот погладил Бобеша по голове и сказал:

— Ну, побудь, побудь здесь. Оставьте его, мама, он мне еще давеча говорил, что любит свою Пеструху. Правда, Бобеш?

— Очень люблю, пан Венцл! — с жаром сказал Бобеш, и мать не стала настаивать.

— Наверное, Пеструха когда-нибудь досадила бабушке. А тебе, Бобеш, видно, не досаждала?

— Нет, пан Венцл, наша Пеструха очень хорошая. Дедушка говорил, что лучшей коровы во всей деревне не найдешь. Ведь верно, дедушка, ты это говорил Безручке? И еще когда здесь был староста Либра, он сказал про Пеструху: скотинка хоть куда. Правда, дедушка, он тебе так сказал?

— Правда, правда, — с улыбкой подтвердил дедушка. Мать взглянула на Бобеша, на этот раз по-хорошему, как она вообще умела смотреть, когда бывала довольна.

Потом Венцл спросил отца, сколько же он хочет за Пеструху. Вместо ответа отец спросил Венцла, какая будет его цена. Так они переговаривались, пока, наконец, Венцл не назвал какую-то сумму. Бобеш подумал, что это, верно, немалые деньги. Однако отец возразил Венцлу, что эдакую корову, как Пеструха, он не может так дешево продать и не продаст. Уж до того она смирная, даже мальчонка, вроде Бобеша, сумеет один пасти — она не обидит.

— И правда, пан Венцл, — вставил Бобеш. — Я уже несколько раз пробовал один держать ее за веревочку. Да ведь, бабушка?

Бабушка подтвердила, что все это чистая правда.

Венцл опять стал рядиться с отцом и с матерью. Бобешу показалось, что Венцл вовсе и не хочет покупать Пеструху и собирается уйти. Отец с матерью держались так, словно вдруг раздумали продавать Пеструху и даже радовались, что Венцл ее не купит. Неожиданно Венцл спросил:

— Так что ж, сосед, ударим по рукам?

Бобеша взяло любопытство, как это они будут ударять по рукам. Отец подставил руку, Венцл хлопнул по ней, и больше они не торговались. Пеструха была продана.

— Ну вот, пан Венцл, раз уж мы так дешево уступили вам корову, нашему парнишке с вас причитается выкуп, — заметила мать.

Венцл улыбнулся и, обратившись к Бобешу, сказал:

— За то, что ты исправно пас Пеструху, на, получай на гостинцы! — И он вложил Бобешу в руку большую твердую монету. Это были пять крон серебром.

Такой крупной, красивой, блестящей монеты у Бобеша еще никогда не было, он прямо рот разинул. «Э-э, пан Венцл подобрее крестного! Тот никогда бы мне столько не дал», — подумал Бобеш.

— А что надо сказать, Бобеш? — спросила мать.

— Спасибо, пан Венцл.

— Ну то-то! Или ты забыл, что благодарить полагается?

— Да ведь он и сам бы поблагодарил, — сказал Венцл.

— Покажи, Бобеш, денежку. Дай-ка я спрячу. Мы на нее костюмчик тебе справим. Купим получше — это тебе будет памятка о нашей Пеструхе. Ты ведь ее любил.

Потом все вернулись в комнату. Мать снова предложила Венцлу посидеть, сказала, что будет варить кофе, а дедушка тем временем принесет кое-чего — надо магарыч распить. Дедушка тут же ушел; мать принялась варить кофе. Отец с Венцлом беседовали, сидя за столом. Венцл расспрашивал отца про то, как с ним случилось несчастье в лесу.

Отец начал рассказывать. Валили они высокую ель. Сначала подрубили, а потом он и еще два лесоруба стали тянуть за веревку, но ель ни с места. Тогда отец предложил подсечь ее немножко топором и пошел за ним. Топор был поодаль укрыт под ельником от солнца, чтобы не ссохлось топорище и не слетал обух. Только отец повернулся и отошел, те двое взяли да еще раз потянули за веревку. Ель подалась и качнулась. Отец услыхал треск, оглянулся, видит — макушка дерева клонится прямо на него. Он отскочил, но его настигло ветвями и придавило к земле; он сразу потерял сознание и сообразить не успел, как все произошло.

Венцл посочувствовал отцу, все удивлялся и приговаривал:

— Да неужели? Ах, пес возьми! Ну вы подумайте!

Бобеш тоже слушал отца, но голова его была занята мыслью о том, что же такое дедушка принесет из трактира.

Тем временем мать подала на стол кофе, хлеб и масло.

— Кушайте, пан Венцл, уж не побрезгуйте нашей бурдой. Мы ведь так не сготовим, как пани Венцлова, — сказала она.

Венцл чуть только пригубил и сразу возразил матери, что кофе очень вкусный, а вот его старуха (так он называл Венцлову) — та варит просто помои. Цикорию чересчур много добавляет, одно надувательство, а не кофе.

— Вот уж нет! Вот уж неправда! — смеясь, говорила мать и продолжала угощать Венцла. — Отрежьте себе, пожалуйста, пан Венцл, хлеба, намажьте маслом — это ведь от нашей Пеструхи масло. По крайней мере, узнаете, что за масло — настоящий миндаль! Такому маслу и господа в городе позавидовали бы.

Бобеш обратил внимание, что мать налила кофе в новые кружки, купленные в городе.

Когда выпили по кружке кофе и поели хлеба, пришел дедушка, принес несколько больших и маленьких бутылок. Дедушка вытащил пробку из большой бутылки. Оттуда так стрельнуло, что Бобеш вздрогнул.

— Мама, что в бутылке эдак бахает?

— Пиво.

— И его пьют?

— Ну конечно, пьют, раз это пиво.

— Ты мне тоже дашь попить, ладно?

— Нет, Бобеш, это не для детей, это только взрослым можно пить.

— А почему детям нельзя?

— Потому что детям вредно, они от этого захворать могут.

— Да ведь ты сама говорила, что будете пить за здоровье.

— Это только так говорится, Бобеш. Взрослому не повредит, если немножко выпить.

— А ты мне дай чуточку!

— Ни-ни, Бобеш, тебе и чуточку нельзя — вредно.

«Жалко, что я не взрослый! — сказал себе Бобеш. — Мне все только и говорят: того не смей делать, этого не смей слушать, этого тебе нельзя пить, того тебе нельзя есть, это ты не поймешь. Все можно будет, когда станешь большим. Вот когда будешь большим, тогда можно. Ах, — вздохнул он, — я, наверное, так и не дождусь, когда буду большим!»

Мать принесла большие стеклянные посудины наподобие стаканов, но с одной ручкой сбоку. Она протерла их чистой тряпочкой, потом ополоснула холодной водой.

Когда пиво стали разливать из бутылок в кружки, Бобеш заметил, что само пиво желтое, а сверху получается белая, как сметана, пена..

— Мама, можно мне хоть вон того белого попробовать?

— Ну, погоди, я тебе дам глотнуть. По крайней мере, сам увидишь, что ничего хорошего нет.

Бобеш принес свою маленькую кружку, мать отлила ему немножко пива. Он отпил и приостановился:

— Ой, мама, вот невкусное-то, горькое! Дай мне кусочек сахару, а?

— Нет, Бобеш, сахар с пивом не идет. Это не кофе.

— Тогда я не хочу. Брр, какое нехорошее!

— Вот видишь, я же говорила тебе, что ничего хорошего нет.

— А зачем же вы пьете за здоровье, если оно ничуть не вкусное?

— Ну, этого тебе не понять, Бобеш. Большим оно кажется вкусным, ну а мне тоже не нравится.

— Мама, а вон в той маленькой бутылке что?

— То тебе и вовсе нельзя пить — то водка.

— И ее тоже за здоровье пьете?

— Тоже, Бобеш, но только совсем немножко, чтобы не опьянеть.

— Но ведь ты, мама, говорила, что водка для здоровья вредная. Как вы можете пить ее за здоровье?

— Говорю же тебе, Бобеш, все можно пить, только понемножечку.

— И водки мне не дашь, мам?

— Нет, Бобеш, детям ее вообще нельзя пить.

— Нисколечко?

— Нисколечко.

Бобеш смотрел, как они пили пиво, сдували пену, чокались кружками. Потом отец дал Венцлу длинную сигару, и они закурили. И дедушка тоже. Только мать с бабушкой не курили.

— Мам, а почему тебе папа не дал сигары?

— Не болтай, Бобеш, глупостей при гостях!

Когда все пиво было выпито, отец налил водки в маленькие рюмки. Все подняли рюмки, опять чокнулись ими, как и пивными кружками, и сказали:

— Ваше здоровье!

— Ба-ба, кто же это к нам идет? — воскликнул дедушка, завидев кого-то в окно.

Отец с матерью бросились к окну, остальные — за ними. Видя полные рюмки на столе, Бобеш испытывал огромное искушение попробовать то, что ему запрещали. Действовать, понятно, надо скорее, пока все смотрят в окошко. Бобеш быстро схватил материну рюмку и залпом опорожнил ее. Едва он успел проглотить, как почувствовал, что глаза у него вылезают на лоб и он вот-вот задохнется. Бобеш зажал ладонью рот, чтобы не закашляться. В носу у него щипало, язык словно огнем жгло, глаза налились слезами. Он даже весь передернулся. «Ох, и как они могут это пить! — подумал Бобеш. — Недаром мама говорила, что это отрава, вред один».

— Крестный к нам идет, — сказала мать.

Бобеш сорвался со скамейки и побежал к дверям встречать крестного. Ни на отца, ни на мать он не взглянул, боясь, как бы они не догадались по его виду, что он пил водку.

Крестный был уже в сенях.

— Ну-ка, ну-ка, поди сюда, молодой человек, поди сюда! Шут подери, какой ты красный! Да ты здоров ли, а?

— Здоров, крестный. Я пиво пил, только оно невкусное.

— Ах ты мошенник, уже и пиво пьешь, скажи на милость!

Когда крестный подсел к столу, каждый дал ему отпить из своей рюмки. Крестный понемножечку отпил отовсюду. Бобеш пристально следил за его лицом. Будет ли он морщиться и появятся ли у него слезы? Но крестный смотрел так спокойно, словно пил простую воду. Только когда выпил, глубоко вздохнул и сказал:

— Ну, доложу я вам, и крепкая! То есть такая лютая, аж язык дерет!

Бобеш почувствовал, что у него вдруг закружилась голова, лицо стало гореть и самому сделалось очень жарко. Он поднял глаза вверх, на крестного, и ему показалось, что у крестного две головы. И отец, и дедушка, и вообще всё, что он видел, как-то двоилось. А когда он посмотрел на Мисю, у нее оказалось четыре глаза.

— Ма-а-ма, — запинаясь, сказал Бобеш, — почему все кружится?

Он заметил, что и язык у него одеревенел, не ворочается, и такой тяжелый, словно из олова.

— Да что же с тобой, сынок, происходит? — воскликнула мать. — Господи, ты прямо весь раскраснелся!

— Ни-и-чего, ма-ама, ни-и-чего, у меня голова кружится!

— Что ты, сынок? Он, наверное, выпил из чьей-нибудь рюмки! — обратилась мать к остальным.

Бобеш растопырил руки, намереваясь пойти к матери, но пошатнулся и ухватился за лавку.

Мать, отец, дедушка, бабушка, крестный и Венцл изумленно смотрели на него.

— Вот, полюбуйтесь на этого безобразника! — сказал отец.

— Ну и осрамил ты нас, парень! — добавил дедушка.

— И поделом вам, коли оставляете мальчишку без призору! — по обыкновению, ворчала на всех бабушка.

Мать взяла Бобеша на руки; он захныкал, что хочет спать, что комната кружится и все летает.

— Вот так пройдоха! — сказал крестный. — Оглянуться не успели, он уже стаканчик водки хватил! Бедовый парень, кто бы мог подумать!

Мать уложила Бобеша в постель, и он мигом заснул как убитый. Проспал все на свете, не видел даже, как Венцл уводил Пеструху и как о ней плакала мать.

Когда он проснулся, у него нещадно болела голова. Мать приложила ему холодный компресс. Бобеш заметил, что вид у нее огорченный и остальные тоже невеселые. Сначала было подумал, что это из-за него. Но вскоре и сам расплакался, узнав, что Пеструхи уже нет: ее увел Венцл.

Когда мать меняла ему компресс, Бобеш сказал:

— Я, мама, просто удивляюсь, как только люди могут пить эту водку! У меня от нее прямо и руки и ноги болят.

Бобеш и вправду был совсем разбитый, ему даже и есть не хотелось.

Глава 14 БОЖЕНКА ТОНЕТ

Спустя неделю продали козу. Купил ее Безручка. Отец уступил козу очень дешево, потому что Безручка пообещал помочь по хозяйству в такой работе, которая отцу была не под силу.

Мать немножко побранила отца за то, что он слишком дешево продал козу: все равно у Безручки она долго не пробудет — он живо пропьет.

— Как — пропьет, мама? — недоумевал Бобеш.

— А так. Станет пить в трактире водку в долг, а когда нечем будет заплатить долги, трактирщик возьмет у него козу.

— Мам, а разве Безручке никогда не бывает плохо от водки?

— Конечно, бывает плохо, да ведь он, как только поправится, опять пьет.

— А я, мама, эту водку и видеть не хочу. Брр, до чего же скверная! Мама, а когда мы переедем в город?

— Ох, милый, скоро, скоро…

— А как мы поедем?

— Папа, наверное, с возчиком вместе на подводе, а мы все поездом.

— Мама, я бы тоже хотел поехать с папой на возу.

— Об этом тебе надо с отцом поговорить. Попроси его получше, скажи, что будешь послушным. Ехать долго придется, так что ты уж, милый Бобеш, отца не серди.

— Что ты, мама! Я буду смирный, как ягненок.

— Знаю, какой ты ягненок! — погрозила ему пальцем мать. — А теперь ступай играть, у нас дел много.

— Мама, отпусти меня, пожалуйста, к Безручке, а?

— Чего ты там не видал, скажи на милость?

— Я бы хотел попрощаться с Франтой и Тондой.

— Пока ведь еще не едем, успеешь увидеться не один раз.

— А вдруг не увижусь?

— Да, уж наверное, они не станут плакать. Ну ладно, беги, все равно покоя не дашь. Только ненадолго, скорее возвращайся, понял?

— Понял, мама! — выпалил Бобеш, а сам уже мчался бегом вниз, к садику, и дальше, на пруд к плотине.

Все Безручкины ребята были там и играли вместе с другими детьми в фасоль.

Когда Бобеш подошел к ним, никто не обратил на него внимания. Но стоило ему объявить о своем переезде в город, как дети прекратили игру. Все завидовали Бобешу. Теперь он вызывал интерес, казался особенным — ведь он будет жить в городе. Дети охотно поделились с ним фасолью и приняли к себе играть.

— Гляди, гляди, ребята! — закричала девочка, которую звали Пепой. — Вон идет Боженка с Вашичком!

Боженка катила красивую коляску с куклой, рядом с ней шел Вашичек в зеленом охотничьем костюме, с ружьем на плече.

Дети смотрели на них во все глаза, восхищались Боженкиными игрушками, но молча, про себя. Великолепие игрушек, нарядное платье — не то чтобы дорогое, но отличающееся от их одежды — вызывало в ребятах чувство зависти и вместе с тем неприязни.

— Ну и красивая же кукла! А коляска-то! — вздохнула Пепа.

— Кабы мне такую коляску, я бы очумела от радости, — сказала другая девочка.

— Мальчишка и ружье-то держать не умеет. Не такому сопляку ружье иметь… — пробурчал Тонда.

Бобеш испытывал сильное желание подойти к Боженке, сказать ей новость. Хотелось похвастаться, доказать ей, что он не кто-нибудь — ведь не всякий может переехать из деревни в город. Она еще, пожалуй, и позавидует. Но Бобеш вспомнил материн наказ не водиться с Боженкой.

Поравнявшись с детьми, Вашичек для пущей важности вздернул голову и вышагивал точно заводной. Боженка выступала как пава, сделав вид, что никого не замечает. Бросив взгляд на Бобеша, Вашичек сдернул с плеча ружье, прицелился и крикнул:

— Вот я тебя застрелю! Как щелкнет, так и бухнешься!

Но Бобеш знал от дедушки, что игрушечное ружье даже цыпленку не причинит вреда. Давняя злость на Вашичка подзадорила его. Он выпятил грудь, расставил ноги и проговорил:

— На, стреляй, стреляй! Не боюсь твоего пугача, дурак!

— Ты не обзывайся, а то изобью! — хорохорился Вашичек.

— Ну-ка, ну-ка! — В Бобеше тоже заговорила воинственность.

— Вашичек, не обращай внимания на этих мальчишек! — сказала Боженка, однако не утерпела и взглянула на Бобеша.

Хотя мать велела ей сторониться мальчишек из бедных семей и всячески настраивала ее против Бобеша, он чем-то нравился Боженке. Он вот и Вашичка не побоялся, а у того ружье, да и сам он гораздо больше Бобеша.

Боженка обернулась к Бобешу, подала ему горшочек и сказала:

— На, Бобеш, зачерпни мне воды. Мы будем варить кофе кукле… Да, Вашичек?

— Ага, — отозвался тот.

— Бобеш, ты будешь у нас служить, хочешь? — сказала Боженка и улыбнулась.

Бобеш не успел ответить, как его опередил Тонда:

— Боженка, я тоже буду у вас служить, ладно? — И Тонда взял у нее горшочек.

— А я хочу, чтобы Бобеш… — насупившись, возразила Боженка.

Бобеш смотрел в землю, потом мрачно сказал:

— Не буду я вам служить, не хочу я больше с тобой водиться! Ты меня обзывала, и вон тот мальчишка… — Бобеш кивнул на Вашичка. — Моя мама тоже не велит мне с тобой разговаривать.

— Ну что ж, не хочешь — не очень надо! — ответила Боженка и вздернула носик вверх. — Верно, Вашичек?

— А ну его, сопливого дурака!.. Мы в тебе вовсе и не нуждаемся!

Бобешу было обидно, что Безручкины ребята сразу переметнулись к Боженке и Вашичку.

— Вот уйду домой и не стану играть! — сказал он.

А самого взяла такая досада! Уж мог бы набрать воды Боженке, раз она захотела вместе играть…

— Иди, пожалуйста, никто тебя не держит… Верно, ребята? — сказала Боженка.

Понурив голову, Бобеш нехотя побрел вдоль плотины. Значит, Безручкины ребята теперь будут весело играть с Боженкой, а с ним она вон как скверно обходится…

Бобеш шел медленно, надеясь, что хоть Безручкины мальчишки вернут его. Но никто его не окликал. Все занялись игрой и забыли про Бобеша. Ему стало очень горько. Небось, когда Боженка была у них дома, он охотно показал ей все-все, а она вон что делает! Франте и Тонде небось и кукленка отдал, а они теперь и не смотрят… Ну да ладно, скоро его тут не будет, пускай делают что хотят.

Бобеш расположился неподалеку от них, на плотине, подвернул штаны, опустил ноги в воду и стал ими болтать. А сам украдкой поглядывал, во что они там играют. Ага, в «папы-мамы». Безручкины ребята — дети. Ишь ты, этот воображала Вашичек-папа лупит Тонду за то, что он как будто бы пролил кофе. Нет, на таких противных и смотреть не стоит.

«Ага, уже разонравилось!» — заметил про себя Бобеш, заслышав крик.

Тонде то и дело влетало от папы, и он взбунтовался:

— Я так не играю! Ты меня только и знай наказываешь, это не игра!

— Нет, ты должен играть! — топал ногой Вашичек.

— А я не буду!

— Оставь его, Вашичек, пускай уходит!

— Нет, не уйдет! — кричал Вашичек.

— А я говорю, пускай уходит! — топала ногой Боженка.

— Я папа, я приказываю! — сказал Вашичек.

— А я вовсе не хочу тебя слушаться, ты не взаправдашный папа!

— Не дури!

— Ты сам дурак!

— Ты еще дурее!

— А ты мартышка! — Боженка ударила Вашичка игрушечным половником — шляпа с зеленым перышком слетела у него с головы.

Вот за это Бобеш похвалил Боженку, хотя сам злился на нее и охотно треснул бы ее по затылку. Он торжествовал, что Боженка узнала, какой глупый этот Вашичек. Так ему и надо.

Вашичек поднял с земли запачканную шляпу и заплакал от злости.

— Ах ты обезьянка! Вот тебе! — Он что есть силы толкнул Боженку.

Боженка, стоявшая на краю плотины, пошатнулась и упала в пруд с шумным всплеском. Она вскрикнула, вода сомкнулась над ней, и только шапочка осталась на поверхности, а от нее по всему пруду пошли большие круги.

Дети так и остолбенели. Но уже через минуту все бросились врассыпную, как вспугнутые воробьи.

Бобеш был ошеломлен, его трясло, но он все-таки не убежал, понимая, что Боженке надо помочь. А как помочь, когда он тут один? Боженка показалась над водой, взмахнула руками; увидев Бобеша, вскрикнула: «Бобеш!» — и опять скрылась.

«Что, если побежать к Безручке? Ведь кругом ни одного взрослого не видно», — мелькнуло в голове у Бобеша.

В один миг он добежал до хибарки под плотиной и крикнул в раскрытое окно:

— Дядя Безручка, Боженка тонет! Скорее помогите ей!

Безручка подскочил к окну:

— Что ты городишь?

— Тонет! Боженка тонет!

Безручка вылетел стремглав, взбежал на плотину и бросился в воду на том месте, где плавала Боженкина шапочка. Вода доходила ему чуть не до шеи. Нырнув, он тут же показался из воды вместе с Боженкой. Она, бедная, совсем не шевелилась, платье у нее прилипло к телу.

Безручка положил ее на плотину, встряхнул, но она, казалось, не подавала никаких признаков жизни. Безручка подхватил ее и помчался к усадьбе старосты.

Бобеш был точно во сне. Он чувствовал, что случилось что-то очень страшное, и никак не мог опомниться — все это произошло так быстро…

На плотине остались Боженкины игрушки, рядом с коляской лежало ружье Вашичка.

Бобеш собрал в коляску куклу, горшочки и все остальное и пустился в путь следом за Безручкой к усадьбе.

Еще совсем недавно он злился на Боженку — так она была ему противна, — а теперь вот опасался за нее. Вдруг она уже мертвая? Ведь когда Безручка тряхнул ее, Боженка и голоса не подала и глаз не открыла.

Бобеш подкатил коляску к усадьбе, сел на ступеньки и заплакал. Конечно, Боженка уже умерла, а он-то не хотел с ней играть…

Немного погодя отворилась дверь, и на пороге появились Безручка вместе со старостой.

— Вот он, шпингалет! — воскликнул Безручка. — Ты, никак, ревешь? Что с тобой случилось?

— Ничего… Да ведь Боженка-то, наверное, утопленная, да?

— Нет-нет, Бобеш, Боженка жива, только она больна теперь. Ты нам расскажи, как это вышло? — спросил староста.

Бобеш вытер кулаком слезы и стал рассказывать. Услышав, что и его ребята убежали вместе с остальными, Безручка начал ругаться:

— Мерзавцы! Не могли сами за мной сбегать! Ну дождутся они у меня, паршивцы, вот ужо приду домой…

— За это не стоит наказывать, — заметил Либра. — Дети ведь, не понимают. А ты молодчина, — обратился он к Бобешу. — Хорошо сделал, что предупредил, иначе утонула бы наша Боженка.

При этих словах Бобеш почувствовал огромную радость, у него защекотало в горле. Он был счастлив, как в тот раз, когда ехал на коне, даже, пожалуй, больше. И так ему было хорошо, так приятно, просто и сказать нельзя!

— На вот, Бобеш… — Либра протянул ему серебряную монету, точно такую, какую подарил Венцл, когда покупал Пеструху. — Ну, бери, бери! — настаивал Либра, видя, что Бобеш мнется. — Отдашь маме — пускай она тебе что-нибудь купит, а я потом еще кое-что дам.

— Я… я не знаю, пан Либра, можно ли мне у вас брать… — сказал Бобеш, научившийся употреблять слово «пан», с тех пор как у них побывал Венцл.

— Это почему же?

— Мама не велела ничего брать у вас и ходить к вам не велела.

— А почему?

— Боженка мне сказала, что ее мама говорит, будто мы побирушки, живем в хлеву, и не разрешила ходить к вам.

— Ну, не обращай внимания, возьми это от меня. А я потом еще спрошу у Боженки, так ли дело было. Я-то на тебя не сержусь, ты хороший мальчик.

Бобеш взял деньги и весело побежал домой.

Глава 15 БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК

Когда Бобеш рассказал дома, как он помог спасти Боженку, радости и удивлению не было конца. Даже если бы он вдруг сделался владельцем золотого замка на курьих ножках, и то бы, наверное, все так не изумлялись, как теперь.

Только мать, непонятно почему, заключила, будто ничего не надо было брать у старосты. Отобрала у Бобеша серебряную монету и сказала, что вернет ее Либре. Бобеш огорчился — ведь за эти деньги можно было купить прекрасные вещи.

Вечером из усадьбы пришла Франтишка, принесла большую кринку молока, масло и яйца.

— Хозяйка передает вам поклон и вот посылает кое-что, — сказала девушка. — Уж очень она рада, что так благополучно обошлось с Боженкой. Завтра велела Бобешу прийти к нам в усадьбу.

Потом Франтишка стала рассказывать, какой был переполох у них, как попало всем — и виновным и правым.

— Боженка ведь баловень, и неизвестно, кого из нее растят, — добавила она.

Мать Бобеша ответила Франтишке, что молоко и все остальное им действительно кстати, но даром она это не возьмет, в благодеяниях старосты она не нуждается.

— Я тоже мать и люблю своего Бобеша не меньше, чем Либрова свою Боженку. И это чистая случайность, что наш мальчонка оказался там в тот момент. И потом, за такие вещи не платят. Сами же сначала запрещали Бобешу играть с Боженкой и ходить в усадьбу, а теперь пожалуйста? Бобеш не грязнуля, не злой и ничуть не хуже Боженки. Он ребенок, а все дети должны быть равны, — сказала мать.

Бобеш обратил внимание, как она при этом покраснела.

Мать вернула Франтишке пятикроновую монету, которую Бобеш получил от старосты, и, кроме того, заплатила за молоко, яйца и масло.

— Прямо и не знаю, как на это посмотрит хозяйка, — сказала Франтишка. — И мальчика к нам не пустите?

— Нет, незачем ему туда идти. Прежде не велели к ним показываться, хотя он ничего плохого не сделал. Все, наверное, потому, что он из бедной семьи? Нет-нет, никуда он не пойдет, останется дома.

— Ну что ж, коли так, передам, — сказала девушка и ушла.

— Мама, можно мне завтра сходить к Боженке, а? Ведь староста говорил, что он на меня не сердится…

— Нет, Бобеш, никуда ты не пойдешь. Хватит уж об этом, не изводи меня!

Заметив, как строго мать посмотрела на него, Бобеш больше не стал просить и пошел спать. Нырнул под перинку, свернулся калачиком, но вдруг вспомнил, что ни с кем не попрощался. Тогда он выглянул из-под перинки и крикнул:

— Спокойной ночи! Я и забыл!

— Спокойной ночи! — ответили ему все, кто был в комнате, а мать при этом улыбнулась…

Бобеш вытерпел два дня, а на третий все-таки собрался проведать Боженку. Не сиделось ему, да и только. Дома он места себе не находил, игрушки не радовали. Он решил хотя бы только заглянуть в усадьбу.

Проходя мимо сада Либры, Бобеш посмотрел туда и увидел Боженку.

— Боженка! — крикнул он, просунув нос между жердинами забора.

Боженка оглянулась и, заметив Бобеша, помчалась к нему.

— Ты выздоровела? Уже не хвораешь?

Боженка кивнула головой. Видно, обрадовалась ему, раз улыбается.

— Меня теперь не пускают на улицу. Но ты можешь к нам ходить.

— Нет, мне все равно к вам нельзя. Я должен маму слушаться.

— Тогда знаешь что? Обойди с другой стороны — там в заборе выломана жердочка, ты и пролезешь.

— А ваши дома?

— Дома, но они сюда не придут. Папа после обеда лег, а мама собирается идти к лесничему.

— Боженка, а ты еще дружишь с Вашичком? — спросил Бобеш, стараясь не смотреть на нее.

— Он с тех пор у нас еще не был. Ему тогда здорово влетело дома, мне папа говорил.

— Так ему и надо! — заметил Бобеш.

— Конечно! Ведь я чуть не утонула!

— Боженка, а как это — когда тонешь?

— Брр, до чего же гадко! — Боженка даже содрогнулась.

— Ну, а все-таки, каково тебе было?

— Я… я очень испугалась, мне было так страшно, и я водой захлебывалась…

— Кабы ты знала, как я испугался, когда ты упала! — сказал Бобеш.

— Мне вода и в рот попала — ох, какая мерзкая!

— И в нос и в уши тоже?

— Ну конечно, прямо даже в голове зашумело. А потом я уже ничего не помнила, пока меня дома не оживили.

— Вот, наверное, тебе чудно показалось: упала в пруд, а очнулась дома. Правда?

— Ну конечно.

— А ты не думала, что ты заколдована?

— Нет.

— Боженка, тебе можно к нам ходить?

— Наверное, можно, теперь мама не станет ругаться. Она сказала, что вы люди хорошие, только, говорит, твоя мама уж очень гордая.

— Что это значит?

— Я не знаю.

— Я у мамы спрошу. А ты почему не спросила?

— Да мама тогда очень сердитая была.

— Почему?

— Потому что Франтишка принесла от вас деньги.

— Из-за этого сердилась?

— Ну да.

— А знаешь, Боженка, нам теперь недолго тут жить осталось, мы скоро в город переедем.

— Когда?

— Да скоро.

— И сюда больше не приедете?

— Мама говорит, что никогда.

— Ты рад?

— Еще как рад! Знаешь, сколько там всяких чудесных вещей!

— У нас там дядя живет, — сказала Боженка.

— В городе?

— Ага. Он учитель в реальном.

— Как, как ты сказала?

— Ну, реальное.

— А что это?

— Школа такая.

— И прямо так она называется?

— Ну да, — ответила Боженка и помолчала. — Хочешь, поиграем? Я принесу игрушки.

— Хочу.

— Я сбегаю за ними домой.

— Только скорее приходи, одному мне в вашем саду боязно.

Боженка принесла две куклы, игрушечную плиту, деревянную лошадку на колесиках и посуду.

Лошадка необыкновенно понравилась Бобешу. Вот жалко, что отдал кукленка, а то бы попросил Боженку сменять его на лошадку. И на что ей лошадка? Кукленок ей больше подходит. Он мог быть папой кому-нибудь из кукол, а лошадка? И потом, девочки ведь на лошадях не ездят.

— Дорого за эту лошадку отдали, да, Боженка?

— А я не знаю, мне ее подарили.

— Верно ведь красивая?

— Тебе нравится?

— Очень!

— Ну так возьми ее себе!

— Правда?

— Ну конечно, правда! Бери, бери!

— Ты, значит, взаправду мне ее отдаешь?

— Ну правда же!

Бобеш и радовался и не верил тому, что Боженка говорит это всерьез.

— И ты мне за так ее отдашь?

— Да.

— Кабы у меня был кукленок, я бы отдал его тебе, Боженка.

— Неужели?

— Ага.

— А где же он?

— У Безручкиных ребят.

— Они нехорошие, верно?

— Ну, кое-когда только. Мама говорит, что они не виноваты, их плохо воспитывают.

— А они воруют, — сказала Боженка.

— Я знаю, — заметил Бобеш, покраснев, и ему захотелось перевести разговор. — Ну, спасибо тебе, Боженка. А тебя не побьют за то, что ты мне дала лошадку?

— Нет. Мне и папа велел подарить тебе какую-нибудь игрушку, раз уж, говорит, ты такой хороший мальчик.

— Так и сказал?

— Да.

— Я, Боженка, тебя не забуду в городе.

— Я тебя, Бобеш, тоже.

Потом они принялись играть, пока за Боженкой не пришла Франтишка. Она сказала, что вернулась мать вместе с тетей и Вашичек пришел с ними. Когда Бобеш услышал про Вашичка, его словно кольнуло в сердце.

— Ты и правда с Вашичком больше не дружишь? — спросил он.

— Нет же, не дружу. Тетя привела его просить прощения за то, что он столкнул меня в пруд.

— Я думаю! После всего еще дружить с ним, с такой дрянью, верно?

— Конечно, я ему скажу, что он дрянь.

— Неужели, Боженка, по правде скажешь?

— Правда, правда, скажу, если хочешь.

— Ага, скажи! И еще знаешь что ему скажи: противный-распротивный!

— Ладно, скажу!

Бобешу стало легко и весело. Как хорошо, что Боженка перестала дружить с тем мальчишкой! А еще больше радовала подаренная лошадка на колесиках. Такая игрушка, уж конечно, недешево стоит, и не так-то легко ее сделать. Пожалуй, усатый Гершл, который подарил кукленка, такой лошадки не смастерил бы. Где там! Вот удивится дедушка, да и все остальные! Только вот мать, наверное, поругает: она же не велела ничего брать у старосты. Хотя ведь это Боженка подарила.

Дома все любовались лошадкой, ахали; мать ничего не стала говорить, узнав, что это подарок от Боженки. Но зато и Бобеш был немало удивлен, когда мать показала ему кукленка, а дедушка дал тот самый стеклянный шар с бабочкой на цветке.

— Где это ты взял, дедушка, и кто, мама, тебе дал кукленка? — обратился Бобеш к ним обоим.

Мать объяснила Бобешу, что все это принес после обеда Безручка. Пришел он и говорит: «Хочу вот порадовать вашего ребятенка Бобеша. Все равно мои сорванцы поломают». И вернул кукленка. А стеклянный шар Безручка хотел купить у стеклодува, но тот ему отдал задаром.

— Безручка такой был довольный, — сказала мать: — он получил в усадьбе постоянную работу.

— Что это, мама, — постоянная работа?

— Он будет работать в усадьбе каждый день, и там же кормить его будут. Кроме того, еще и деньги получит. Главное дело, они теперь уже не будут так бедствовать. Хотя староста даром никому ничего не дает.

— Ну, а как же он с одной рукой сможет работать?

— Летом будет поле сторожить, огород и лес, а зимой по хозяйству помогать — картошку перебирать, веники делать, в амбаре лопатой хлеб перегонять.

— Ах, мама, ты даже и не знаешь, до чего я рад! Ведь красивый шар и кукленок опять мои!

— А я вот, Бобеш, совсем не радуюсь.

— Почему, мама?

— Теперь мы не в своем доме.

— Как это?

— Домик мы продали, он уже не наш.

— Значит, мы скоро уедем, да?

— Да послезавтра, наверное.

— Послезавтра, мама?

— Да.

— Это значит — вчера?

— Нет, не вчера. Еще два раза переночуем.

— Мама, я прямо не дождусь, когда мы будем в городе!

— Не очень-то рвись туда, Бобеш. Неизвестно еще, каково нам придется, что нас там ждет. При всей нашей бедности нам здесь неплохо жилось — все-таки свой домик был. Кабы не случилась беда с отцом, были бы у нас и жилье, и корова, и хлеба хватало бы, а теперь… — Мать осеклась, закрыла лицо передником и расплакалась.

— Ну, не плачь, мама, авось и в городе нам хорошо будет!

Мать утерла слезы и погладила Бобеша по голове.

Тут пришел отец, сказал, что все устроилось, остается только уложить мебель и собрать вещи. А помочь придут крестный и Безручка.

— Крестный, значит, придет? Вот хорошо! Папа, знаешь, сколько у меня теперь добра? Смотри-ка! — Бобеш показал все подарки.

— Что ж, я рад, сынок, коли ты у нас такой богатый! — засмеялся отец.

— Папа, а знаешь, дедушка больше радовался шару, чем ты. Может, он тебе не нравится?

— Да нет, нравится. Красивый шар.

Зато когда пришел крестный, тот диву давался — уж он это умел.

— Ах ты, шут подери! Бобеш, Бобеш, в жизни я не видал такого красивого шара! Ну и хорош, прямо чудо из чудес!

Потом в доме началась настоящая кутерьма, и Бобеша услали на улицу, чтобы он не мешал.

— А знаешь, крестный, куда я пойду?

— Куда? Уж не в Америку ли?

— Вот и не угадал! На крышу.

— Только посмей у меня! — пригрозила мать.

— Ну, мама, позволь, пожалуйста! Я так высоко, как в тот раз, не полезу.

— Пусти ты его, — сказал крестный и добавил: — Если он полезет на гребень, так мы его преспокойно там оставим, а сами уедем в город.

— Твоя правда, крестный, — сказал дедушка. — Бобеш останется на крыше воробьев пугать.

— Вот увидите, я так высоко не полезу.

— А я тебе говорю — полезешь, — спорил крестный.

— А я говорю — нет, крестный!

— А я говорю — да!

— Вот и нет!

— Иди ты к свиньям собачьим, только отвяжись! — смеясь, сказал крестный.

Бобеш играл на крыше до вечера. Солнце было уже по другую сторону крыши, когда Бобеш спустился вниз и зашел в дом. Посмотрел он кругом и ахнул: мебели не осталось, всё вынесли, в комнате было голо, пусто и уныло.

— На чем же мы теперь будем спать — постелей-то нет? — спросил Бобеш.

— На полу.

Настлали на пол соломы, поверх соломы мать постелила мешковину, а на нее положили перины. Так вот и спали последнюю ночь перед отъездом отец, мать, дедушка, бабушка, Бобеш и Мися — все на полу, на ржаной соломе, и спалось им неплохо.

Глава 16 ПРОЩАНИЕ

Бобеш проснулся, протер глаза, смотрел, смотрел… «Где я?» — подумал он, за ночь успев позабыть о том, что комната опустела. Ему даже боязно стало: куда это он попал?

Мать сготовила завтрак, поели, и вот уже скоро ехать. Отец все ходил по дому, заглядывал во все углы, проверяя, не забыли ли чего-нибудь.

Все имущество было сложено на двух больших телегах. Мать нарядила Бобеша в праздничный костюмчик, отец усадил его рядом с собой на телегу — Бобеш таки упросил отца. Все остальные должны были выехать поездом после обеда, когда передадут домик новым хозяевам.

— Э-э, папа, мы ведь чуть не забыли!

— Что, сынок?

— А Мисю-то! Погляди-ка, вон она на окне сидит. Мись, Мись, скорей иди сюда, поедешь с нами!

— Мися тут останется, Бобеш, она с нами не поедет.

— Почему? Ты ее тоже продал?

— Нет, не продал. Да ведь кошек не перевозят, в особенности таких старых. Даже если мы возьмем ее с собой, она все равно убежит от нас, не привыкнет к новому жилью.

— Но она же нас любит!

— Это правда, Бобеш, но наш домик она любит больше нас и отсюда не уйдет.

— Папа, я все-таки слезу за ней. Можно ее уговорить.

— Да не уговоришь, зря только слезешь. Послушайся ты, наконец!

— Ну я хоть поглажу ее!

— Знаешь что, мать, возьми-ка ты, пожалуйста, кошку, подай этому неслуху, иначе мы вовсе не уедем.

Мать подала Мисю. Бобеш погладил ее, прижал к лицу, и, едва успел с ней попрощаться, кучер тронул коней. Окружающие — и свои и чужие — пожелали отцу и Бобешу счастливого пути.

Бобеш махал матери рукой, а она кричала ему вдогонку, чтобы он слушался отца, крепче держался и не упал с воза. Крестный и Безручка шагали рядом с возами, переговариваясь с отцом. Когда проезжали мимо домика усатого Гершла, резчика по дереву, Гершл вышел попрощаться и сунул Бобешу в руку кукленка, который был еще лучше того, первого.

В саду возле дома лесничего Бобеш заметил Боженку, а рядом с ней стоял Вашичек в своем зеленом костюме. Завидев Бобеша, Боженка подбежала к забору.

— Боженка, а мы уезжаем! — крикнул Бобеш и засмеялся, хотя ему досадно было, что Боженка опять вместе с этим расфуфыренным Вашичком.

Боженка засмущалась, увидев рядом с Бобешем его отца, и сунула палец в рот. Сказать она ничего не сказала.

— Это и есть Либрова Боженка? — спросил отец.

— Ага, папа.

— Ну, так попрощайся с ней!

Бобеш встал и крикнул что было сил:

— Прощай, Боженка!

— Прощай! — Боженка замахала ему рукой.

— Прощай! — продолжал кричать Бобеш и тоже махал рукой.

Вашичек вначале опешил, потом скорчил рожу и показал Бобешу язык. В эту минуту Боженка оглянулась, толкнула Вашичка, и тот плюхнулся на траву. Поднявшись, он с ревом поплелся домой. Видя, как попало Вашичку, Бобеш посмеялся. Подводы были уже далеко, а он все кричал «прощай» и махал рукой. Боженка стояла у забора до тех пор, пока они не скрылись за поворотом и Бобеш пропал из виду.

Глава 17 В НОВОМ ДОМЕ

Бобеш проснулся у матери на коленях и глазам своим не поверил. Когда же она успела приехать? Он забыл о том, что поезд едет быстрее лошадей.

Мать была чем-то огорчена. Она сидела на бревнах, сложенных позади дома. Здесь были огороды, а прямо за ними начинались поля и луга. Бобешу и в голову не приходило, что это город, и он спросил мать, где они очутились.

— Где же нам, Бобеш, быть? В городе, конечно, разве не видишь?

— В городе? — переспросил Бобеш, как бы не веря. — Ну хорошо, а где же дома рядами? Помнишь, ты еще говорила мне, что это улицы.

— Так это на другой стороне, там и улицы, а мы с тобой на задворье.

— Смотри-ка, мама, вон большой ручей течет, видишь?

— Это не ручей, Бобеш, а речка.

— И куда эта речка течет?

— В море, Бобеш.

— А оно большущее, верно?

— Конечно, большое.

— Мама, ты видела море?

— Где же я увижу — это очень далеко, сыночек. Вот дедушка — тот видел, когда был на войне.

— Надо будет его спросить. Мама, а где дедушка с папой?

— Они на дворе, помогают жильцам, которые тут до нас жили: вещи выносят, мебель. Мы приехали, а они, видишь, еще не успели выехать.

— Я, мама, пойду туда посмотрю, можно?

— Нет, Бобеш, мешать будешь, оставайся тут.

— Тогда, мам, пойдем на речку, а?

— Ладно, только не баловаться, Бобеш.

— Нет, мама, не буду. Я уж постараюсь в городе получше быть, чем там, дома, — сказал Бобеш, желая чем-нибудь порадовать мать — она была какая-то невеселая.

К речке вела мощеная дорожка, по обе ее стороны тянулись луга. Заметив бабочек, порхавших по цветам, Бобеш воскликнул:

— Гляди, мама, и здесь такие же бабочки, как у нас в деревне!

— Дурачок, бабочки везде есть, — засмеялась мать.

— А люди тут, наверное, другие, мама?

— И люди такие же, как в деревне. Только господ и бедняков здесь побольше, чем в деревне.

— Ну да. А я вот, мама, думаю: есть ли тут такая же Боженка, как там?

— Вот уж нет! Боженка все-таки одна — другой точно такой нет.

Бобеш молча шагал рядом с матерью. Он вспомнил Боженку, Безручкиных ребят и все, что было знакомо в деревне, и ему стало не по себе, точно он очутился один-одинешенек в каких-то неведомых местах. Желая увериться в том, что он не один, Бобеш ухватил мать за руку.

На берегу речушки они сели под низкой ольхой. Хотя летний день уже клонился к вечеру, было жарко, даже душно. Бобеш принялся расспрашивать мать про множество вещей. Но обычная терпеливость довольно скоро изменила ей, и она велела оставить ее в покое. Бобеш послушался, прижался к ней и, сидя, уснул…

Мать удивилась, что Бобеш засыпает второй раз за день.

«Умаялся, бедняга, за дорогу. И то сказать, я взрослый человек, а меня тоже от этой езды всю разломило», — подумала она.

Немного погодя уснула и мать. Начинало вечереть, налетели тучи комаров. Они не давали покоя спящим. Один комар уселся прямо на нос Бобешу, другие — на губы, щеки; кусались они немилосердно. Отгоняя их впросонках, Бобеш хлопнул себя по носу и проснулся. Протер глаза и подумал: «И зачем только на свете водится такая дрянь, как комары, верно, мама?» Глянул на мать — глаза у нее закрыты, рот полуоткрыт. «Уснула мама. Надо быть потише, не разбудить бы ее…»

Бобеш смотрел на спящую мать, слушал, как у нее хрипит в горле. «У отца, пожалуй, это громче получается, — решил он. — Спросить бы, умею ли я сам так делать горлом во сне?..» Бобеш засмеялся, вспомнив, как дедушка, бывало, говорил про отца, когда тот храпел во сне: «Словно ржавой пилой коряги пилит…»

Бобеш стал отгонять от матери комаров и мух. В это время на другой стороне реки послышался шум. Оглянувшись, он увидел нечто совершенно небывалое. К самому краю берега подкатила телега, запряженная парой лошадей. Что-то похожее на корабль, только очень низкое и широкое, подплыло по реке прямо к тому месту, где стояли лошади, и они вместе с телегой въехали на этот корабль. Бобеш разинул рот при виде такого дива. Он не знал, что это паром.

Паром медленно поплыл к тому берегу, где стоял Бобеш. Кроме двух взрослых, там было еще трое мальчишек. Они прыгали вокруг телеги, а один мальчишка уселся на край парома и болтал ногами в воде.

Когда пристали к берегу, лошади вымахнули на сушу, и телега покатила в город. У реки остался один из мужчин вместе с детьми. Они, видимо, собирались ехать обратно.

Бобеш был от них довольно близко, и они заметили его, в первую очередь мальчишки. Один из ребят, в кепке, крикнул:

— Эй, малыш, иди — покатаем! Ты чей?

Случись это в деревне, Бобеш, конечно, не заставил бы себя ждать, а здесь он робел.

— Ну что, не слышишь? — окликнули его два других мальчика.

Мужчина тоже обернулся и закивал головой. Тогда Бобеш расхрабрился и пошел к ним. Вместе со всеми он ступил на паром. Мужчина уперся длинным багром в берег, и паром тронулся.

«Ах, до чего же хорошо! — думал Бобеш. — Сроду так не ездил. Да где там! В деревне ничего похожего и быть не могло. Вот бы теперь ребята поглядели — и Боженка, и Безручкины мальчишки, и противный Вашичек!»

Бобеш оглянулся назад, на берег, где спала мать. Если бы он не стыдился незнакомых людей, то непременно окликнул бы ее: пусть бы она поглядела на такое чудо — как он плывет на корабле, словно капитан Грант.

— Ты чей же будешь? — прервал размышления Бобеша паромщик.

— Как тебя зовут? — добавил один из мальчишек.

— Я… я Бобеш. Мы нынче приехали, а мама вон там на берегу спит.

— А, — сказал мужчина, — знаю, знаю. Так это вы из деревни приехали?

— Ага, дяденька, — с готовностью поддакнул Бобеш, обрадовавшись, что паромщик уже знает их.

— Оно и видно, что ты из деревни, — сказал старший мальчик. — Там всех «дяденьками» называют.

Ребята дружно рассмеялись.

«Вот глупые мальчишки! — подумал Бобеш. — Разве я могу сказать „пан“, коли не знаю, как его зовут… Когда, например, у нас был Венцл, то все наши называли его „пан Венцл“. Никто бы не стал говорить „дяденька Венцл“. Куда бы это годилось?»

— Значит, соседями будем, — сказал мужчина.

Паром слегка ударился о берег. От неожиданного толчка Бобеш качнулся и едва не упал в воду. Мальчишки, разумеется, опять засмеялись. Все сошли на берег, а Бобеша перенес паромщик. Бобеш боялся, как бы паром не подался назад.

— Ты в школу ходишь? — спросили Бобеша ребята.

— Пока нет, но мама говорила, что скоро начну ходить.

— В нынешнем году? — спросил старший мальчик.

— Я не знаю. Мама сказала, через две недели…

— Ну ты, видать и умник! — засмеялся мальчик. — Через две недели — это и есть в нынешнем году.

Ребята рассказали, что самый старший мальчик учится в третьем классе, средний перешел во второй, а третий мальчик — самый младший — начнет ходить в школу после каникул, как и Бобеш.

— Это ваш папа? — шепотом спросил Бобеш у старшего мальчика, показывая на мужчину с багром.

— Нет, это Брихта, паромщик. Он живет в нашем доме. А отец у нас работает на вокзале. Брихта говорил, что вы тоже будете жить у нас в доме.

— Разве у вас такой большой дом, что мы все там поместимся?

— Э, голубчик, кабы это был наш собственный дом, тогда бы не житье — а малина! А то ведь мы здесь квартиранты, так же как вы, и Брихта, и семья Адамеца. Адамец — это портной. Наш хозяин — Новотный, весь дом его собственный. Сам он — сапожник, у него большая мастерская, два подмастерья и три ученика. Смотри только не вздумай где-нибудь проговориться, что наш домохозяин — сапожник. Если он узнает, тебе не поздоровится. Он считается владельцем мастерской, у него и на доме вывеска: «Обувная мастерская».

Бобеш не все понял из слов мальчика. Но переспросить не решался, а то опять подымет на смех, скажет — глупый. Только позавидовал, что тот рассуждает, как взрослый…

Когда мать проснулась, то сразу хватилась Бобеша. Ах, как она испугалась, не найдя его! Где теперь искать? Она заметалась по берегу. В ужасе подумала, уж не утонул ли он. Посмотрела и на другой берег, но не заметила Бобеша, потому что он вместе с мальчишками сидел за раскидистой ивой.

— И как это я могла уснуть! — корила она себя. — Куда же, прости господи, девался мальчонка! — Страх охватил ее, и она закричала в тревоге: — Бобеш, Бобеш!

Бобеш отлично слышал голос матери, еще и порадовался, что она наконец проснулась. Вот интересно! Как удивится мать, когда вдруг увидит, что он на другом берегу! Она, уж конечно, скажет: «И как только мальчишка ухитрился попасть туда?»

Бобеш решил пока что не показываться ей на глаза — пускай мать немножко поищет его.

— По-моему, тебя, мальчик, зовут, — сказал Бобешу Брихта.

— Я немножко погодя выгляну — пускай мама сначала поищет меня.

— Так не делай, — сказал Брихта, — а то мама забеспокоится, не случилось ли с тобой что-нибудь; подумает, что ты заблудился.

Бобеша точно ужалило, ему это и в голову не приходило. Он сорвался с места, подбежал к берегу, видит — мать уже повернула назад, к городу, торопится, чуть ли не бежит.

— Мама, мама! — крикнул он во всю мочь, но мать даже не оглянулась, словно и не слышала его. Значит, теперь она уйдет, а он останется среди чужих людей. Бобеш с плачем крикнул еще раз: — Мама!

Мальчишки с Брихтой стали над ним смеяться.

— Придется тебе остаться с нами, а мы не поедем домой, пока не стемнеет, — сказал Брихта.

Бобеш расплакался.

— Э-э, не стыдно! Такой большой — и ревет! — смеялся старший мальчик.

— Ну, перестань хныкать, сейчас мы позовем твою маму! — сказал Брихта. Он вложил два пальца в рот и протяжно свистнул.

Мать обернулась. Брихта замахал ей рукой. Но она и сама заметила Бобеша и не заставила себя звать.

Подбежав к берегу, мать поздоровалась с Брихтой и, переведя дух, крикнула:

— Если бы вы знали, как я испугалась! Думала, мальчик пропал!..

— Охотно вам верю, милая. Видно, он у вас единственный! — со смехом отозвался с другого берега Брихта. — Ну, поехали! — обратился он к Бобешу, взял его на руки и пере нес на паром.

Паром уже отчалил, когда ребята с разбегу стали прыгать на него. Двое мальчишек допрыгнули, а младший, добежав до края берега, вдруг остановился и чуть не слетел в воду. Те смеялись над ним, вместе с ними смеялся и Бобеш, хотя у него еще не высохли слезы. Младшему мальчику пришлось остаться, и он с завистью смотрел вслед парому.

На берегу мать подхватила Бобеша и отшлепала его.

Потом они пошли назад в город. Уже совсем смеркалось. По дороге Бобеш рассказал, как он в первый раз ехал на пароме, как познакомился с Брихтой и ребятами. Молча выслушав Бобеша, мать заметила:

— Не стоишь ты того, негодный мальчишка, чтобы из-за тебя так пугаться! Хорошее начало, нечего сказать, а еще обещание давал!..

— Ну, мама, незачем тебе было пугаться. Ведь со мной ничего не случилось. Вот когда ты уходила от речки, так тут уж я испугался — думал, ты меня там оставишь… Значит, мы с тобой квиты, раз мы сегодня оба испугались.

— Помалкивай! Умник какой нашелся! — с сердитым видом сказала мать, но про себя посмеялась.

На тех же бревнах, где прежде сидели Бобеш с матерью, теперь отдыхали отец, дедушка, бабушка и двое чужих. Мать поздоровалась со всеми, а за ней и Бобеш.

— Где же вы так долго были? — спросил отец.

Бобеш поспешил сам все выложить, чтобы мать не начала сразу жаловаться. Едва он кончил свой рассказ, соседи заметили, что хоть он и маленький, а говорит толково.

Когда зашло солнце, все встали и пошли домой. Так Бобеш впервые вступил в свое новое жилище.

Глава 18 РАЗБИТОЕ СТЕКЛО

Комната показалась Бобешу совсем чужой, хотя и обстановка и вещи были размещены по-старому, как в деревне…

Стены были сырые, единственное окно — узкое и высокое — выходило на улицу. Таких высоких окон Бобеш не видел даже в усадьбе у Боженки. Но свет в окно почти не проникал, потому что на другой стороне улицы стоял высокий, двухэтажный дом, а улица была не из широких.

Зато в деревне у них не было кухни, а здесь кухня была — правда, маленькая, меньше некуда. И уж если в комнату попадало мало света, так в кухне было совсем темно даже днем. Крохотное зарешеченное оконце выходило во двор, а в трех шагах от него высилась стена соседнего двора. Словом, квартира вовсе не казалась веселой, но отец и мать Бобеша радовались, что нашли хоть такую.

— Мама, — сказал Бобеш, оглядывая кухню, — теперь и у нас, как у Боженки в усадьбе, кухня есть.

— Кухня-то есть, это верно, — улыбаясь, ответила мать, — да лучше бы иметь столько коров, как у них в хлеву. Нам бы и одной коровы довольно, а так-то вот будем горе мыкать. Когда есть корова, считай, что сыт, в этом меня никто не разуверит… — Мать глубоко вздохнула и, помолчав, добавила: — Ничего бы я, кажется, так не желала, только бы хоть когда-нибудь за коровой походить! Теперь-то и оценишь по-настоящему, что значит, голубчики мои, иметь корову…

Бобеш не понял всего, что говорила мать; догадывался лишь, что она горюет о Пеструхе.

— Как же, мама, вернуть Пеструху, когда у нас и хлева нет? Теперь уж нам Пеструху нельзя держать, — со вздохом заметил он.

— Милый сыночек, хлев-то нетрудно заиметь, а вот коровой не скоро обзаведешься, да и вряд ли вообще она у нас будет.

— Знаешь что, мама?

— Чего ты опять, Бобеш?

— А вдруг бы Пеструхе у Венцла не понравилось, ее стали бы пасти, она взяла бы да и ускакала к нам…

— Будет уж, лиса! — с напускным неудовольствием сказала мать.

— Вся беда в том, сынок, что Пеструха нас не нашла бы и расспросить бы не сумела, где мы живем! — смеясь, добавил отец.

— Мы тут зря проводим время в разговорах, а дело стоит, — сказала мать и пошла разбирать вещи.

— И то правда, — отозвался отец. — Если это барахлишко так оставить, еще невзначай разобьешь что-нибудь. Надо хоть картины повесить и часы.

— Дедушка тебе поможет, а я пока посуду уставлю на полку.

— Папа, я тоже буду тебе помогать! — вызвался Бобеш.

— Лучше не надо, Бобеш, тебе спать пора.

— Мне не хочется спать, я днем выспался. Верно, мама?

— Ну сядь где-нибудь в сторонке и не мешайся.

Но Бобеш не сдавался: предлагал гвоздик подержать или молоток подать. Когда дедушка замолвил за него словечко, ему позволили помогать.

Отец принес застекленные картины, обвернутые простынями. Он распаковал их и поставил к стене. В деревне, когда эти картины висели дома, Бобеш их не замечал, но теперь заинтересовался ими. На одной был нарисован высокий мужчина в длинном черном пиджаке; позади него, в отдалении, толпились люди; некоторые были вооружены длинными копьями, или, как говорила бабушка, пиками. Все они смотрели на гору, где был разложен огромный костер. Посреди костра возвышался черный столб. За всем этим виднелись высокие башни, городские дома.

— Мама, что на этой картине? — спросил Бобеш.

— Это сожжение магистра Яна Гуса.

— Тот, который впереди всех, и есть Ян Гус? А за что его сожгли? Что он такого сделал?

— За то, что он правду в глаза говорил.

— И за это сожгли? А ведь ты сама всегда учила меня говорить правду.

— Сейчас, Бобеш, мне некогда объяснять. Когда-нибудь все узнаешь.

— А что он еще делал?

— Я же тебе сказала, Бобеш, когда-нибудь потом все объясню, сейчас не приставай.

— Да я же, мама, не спрашиваю, что он там натворил, а что делал. Знаешь, вот когда мы жили в деревне, так дядю Каласа, который был столяром, дедушка тоже называл мастером. Правда, дедушка?

— Ян Гус был не мастером, а магистром.

— А кто такой магистр?

— О господи, вот мученье-то! Не время сейчас с тобой заниматься. Потом все узнаешь. Ступай вон сядь у печки и сиди смирно.

— Я буду, мама, смирным, только ты мне скажи, как его сожгли. Живого? Да?

— Живого, Бобеш. Ну и хватит уж спрашивать, потом в школе все узнаешь. Как начнешь ходить в школу, учитель тебе расскажет, он это сумеет лучше меня.

— Разве он умнее тебя, мама?

— Он дольше меня учился в школе, поэтому и знает больше, чем я.

— А почему ты, мама, не училась дольше?

— Бобеш, ты что обещал? Что будешь смирным и перестанешь спрашивать!

«Просто наказание с этими взрослыми!» — посетовал Бобеш и больше уже не допытывался, стал размышлять о магистре Яне Гусе: как же, должно быть, ему было больно, когда его заживо сжигали! Да, об этом надо еще расспросить, когда мать будет посвободнее…

— Бобеш! — неожиданно окликнул его отец, прервав глубокие размышления Бобеша, усердно ковырявшего в носу. — Ты вызвался помогать. Вон там у печки лежит метр, подай-ка мне!

Бобеш вздрогнул, точно его кольнули иглой, вскочил и бросился за метром, обрадовавшись, что наконец и у него есть дело.

Дедушка, стоя у стены напротив, проверял, так ли вешает отец картину. Он щурил глаза, в особенности правый, и давал советы отцу:

— Погоди-ка, Йозеф, чуть-чуть левее… Нет, это многовато… Ага, вот так. Ну, теперь опять перекосил, подай-ка левее! Вот-вот! А знаешь, Йозеф, мы, пожалуй, низковато ее прилаживаем. Тут ведь уставится вторая кровать. Вдруг нашей бабке ночью что-нибудь несусветное привидится — начнет во сне руками размахивать, ахнет по картине, да мне на голову и сбросит. Так-то вот… — с лукавой усмешкой сказал дедушка и подмигнул.

— Но, но! — вскинулась бабушка. — Не болтал бы уж, какой пророк выискался! Я пока еще, слава богу, ничего не расколотила, а ты как брился, уже два зеркала разбил!

— Ба, дедушка, это правда? Ты зеркало разбил? — оживился Бобеш.

— Ну, было, Бобеш, такое дело, разбил, а она уж и рада насолить дедушке! Сама-то бабушка сколько горшков перебила — про то небось не скажет.

— Ишь, нашел чем — горшками попрекать! — пробурчала бабушка.

— Будет уж вам, — вмешалась мать. — Стоит ли об этом спорить?

— Да кто же виноват, если бабушка не понимает шуток? — сказал дедушка.

Стоя на коленях перед печкой, мать чистила золой медную ступку и дуршлаг, чтобы они поярче блестели.

Отец взял у Бобеша метр.

— Ну вот, чем не помощник отцу? Хороший ты у меня, сынок, лучше некуда! Что правда, то правда…

— А когда спит, еще лучше, — добавил дедушка.

Отец засмеялся и сказал:

— И это верно.

Прежде чем вымерить промежутки между картинами, отец взял в рот приготовленные гвозди, чтобы обе руки были свободны.

Заметив это, Бобеш сказал ему:

— Папа, дай я подержу гвоздики, а то ты станешь говорить и проглотишь их.

— Не бойся, Бобеш, не проглочу, — ответил отец, не выпуская гвоздей изо рта.

— Смотри-ка, мама, у папы гвозди во рту, а он разговаривает!

Мать и не оглянулась, только сказала про себя:

— А что же…

«Ага, значит, папе сейчас понадобится другая картина», — подумал Бобеш, увидев, что отец метром делает на стене метку.

Бабушка вытерла пыль со второй картины и отставила ее к постели, а сама ушла вытрясти тряпку. Дедушка в это время выколачивал трубку возле печки, где была и мать. А отец, стоя на стуле, еще раз вымерил расстояние до метки. Никто из них не видел, как Бобеш взял картину, положил ее на пол возле стула и тотчас побежал за веревочкой, чтобы у отца все было под рукой.

Отец об этом и знать не знал. Не поворачиваясь, он спрыгнул со стула на пол и угодил прямо на картину. Стекло с треском разлетелось на мелкие кусочки.

— Господи Иисусе! — испуганно вскрикнул он.

— Батюшки, что там стряслось? — метнулась от печки мать.

Прибежала бабушка, и все в остолбенении смотрели на груду осколков.

Стекло на картине, изображавшей Жижку на боевой повозке, было разбито вдребезги.

— Кого это угораздило положить сюда картину? — гневно спросил отец.

Бабушка сказала, что ей это и в голову не приходило. Дедушка заявил, что он и не дотрагивался. И тут все посмотрели на Бобеша. В полной растерянности стоял он у стола с веревочкой в руке.

— Наверное, парнишка сюда положил, — сказал дедушка.

— Бобеш, кто тебе это поручал? — строго спросил отец.

— Да я… я хотел помочь, — сокрушенно проговорил бедняга Бобеш.

— Хороша помощь, безобразник! А ну, поди сюда!

Бобеш не трогался с места, понимая, что дело плохо, раз уж отец сердится.

— Так ты не пойдешь? — Отец схватил Бобеша, намереваясь всыпать ему.

— Послушай-ка, Йозеф, — вмешался дедушка, — ведь мальчонка не так виноват, как вон старуха наша, — он кивнул на бабушку. — Она возле картины была, могла бы уследить за парнишкой.

— Как же я услежу, коли я отлучалась? Я за дверью тряпку выбивала, в ней пылищи полно было.

Хотя и дедушка вступился за Бобеша, и мать попрекнула отца, что сам виноват — не надо было звать Бобеша помогать, ничего не подействовало: Бобешу досталось. А так как отец был очень рассержен, то и досталось ему изрядно.

Бобеш сел в уголок и тихонько плакал. Немного погодя он подошел к матери и попросился спать.

— Нет, сынок, пока нельзя, потерпи чуть-чуть…

— А почему, мама? Ты же сама давеча посылала меня спать.

Мать не ответила и с укором сказала отцу:

— Все-таки не надо бы ребенка наказывать на ночь глядя. Я вот теперь и уложить его не могу — во сне пугаться будет.

— Ну, не так уж ему и попало, чтобы из-за этого не заснул. Уложи, а то еще чего натворит, егоза, неслух! Скорее вот я не засну — до того разозлился! Такое стекло поставить кучу денег надо. Наработали, нечего сказать, хорош почин!

— Да не горюй, Йозеф, — сказал дедушка. — Завтра схожу в город, отдам застеклить. Оно всегда так при переезде — чего-нибудь да повредишь. Эта беда невелика, бывает и хуже.

Дедушка порадовал Бобеша: вот уже второй раз за вечер вступился за него. Бобеш заключил, что дедушка умнее и добрее всех.

— Пойдем, Йозеф, соберем кровать Бобешу, пускай ложится, — сказал дедушка.

И они с отцом начали устанавливать маленькую кровать, на которой спал Бобеш. Она никак не умещалась вместе с двумя большими кроватями. Надумали было перенести ее в кухню, но мать запротестовала:

— Нет, это не годится. Бобешу одному нельзя спать в кухне.

— Давайте поставим туда нашу кровать, вот и вся недолга, — предложил дедушка. Он спал на одной кровати с бабушкой.

— Ну вот, новое дело! — сказала бабушка. — Опять разбирай да переноси!

Так все же и пришлось сделать. Уставили в кухне бабушкину и дедушкину кровать, потом унесли оттуда в комнату лампу. Лампа была у них всего одна. Бабушка сразу улеглась, а дедушка сказал, что не уснет, если не попьет воды; весь день пить хочется, нутро словно огнем палит. Отец живо смекнул, чего хочется дедушке.

— Не пей, дедушка, воду, — сказал он. — У меня с дороги еще осталось немножко желудочного снадобья, выпей-ка лучше его.

— Не надо, милок, — отнекивался дедушка. — Я сейчас воды попью, а утром ты мне поднесешь.

— Да чего там, я тоже, пожалуй, глотну. У меня у самого нынче все горло пересохло от жары и с дороги и от этой возни. Да и ты нынче порядком натрудился.

Отец встал одной ногой на стул, другой — на спинку бабушкиной кровати и потянулся к полке. На полке стояли пузырьки со всякими лекарствами, баночки с мазями, бутылка с той самой желудочной водкой.

— Не давай ему, Йозеф, — сказала бабушка. — На ночь ему ничего такого нельзя. Пускай лучше воды напьется.

— Ты знай спи! — буркнул дедушка.

Пытаясь достать до полки, отец встал обеими ногами на спинку кровати. Кровать затрещала… Никто и опомниться не успел, как отец полетел на перины, а потом вместе с перинами и с бабушкой очутился на полу — кровать с грохотом развалилась.

Бабушка с перепугу начала кричать, отец, поднявшись, потирал ушибленное колено.

Дедушка бросился на помощь бабушке. Поднял ее, спросил, не убилась ли она.

— Убиться-то вроде не убилась, а уж напугалась я, родимые, насмерть! Ведь я так и думала — весь дом рушится.

— А на самом деле это кровать вместе с тобой упала, — смеялся дедушка, оглядывая кровать. — Благо, у тебя бутылки в руках не было, — обратился он к отцу, — а то бы все вылил на перины, да и порезаться мог. Кто же устанавливал кровать?

— Мы вдвоем с бабушкой, — сказала мать.

— А кто шпеньки подгонял?

— Я, — со вздохом отозвалась бабушка.

— Тогда я не удивляюсь, что она развалилась. На, смотри, несуразный ты человек! — строго обратился он к бабушке. — Кабы ты шпенек к спинке как следует пригнала, ничего бы не было. Сама, значит, и виновата. Хорошо еще, что я не ложился!

Когда все это случилось, Бобеш в первый момент испугался. Но, видя, что и дедушка и отец с матерью смеются, рассмеялся и сам.

— Бог знает, что у нас нынче творится, — заметил дедушка. — Прямо одно за другим, и ничего путного.

Заново установили кровать, но уже как полагалось. Бутылку с полочки достала мать. Дедушка с отцом выпили, угостили и бабушку на всякий случай. Одна только мать не стала пить.

«Небось, когда упала кровать и все испугались, это ничего, — подумал Бобеш, — а как разбилось стекло, хоть никому и больно не было, меня вон отлупили».

Бобеш задремывал, когда к нему подошла мать, погладила его и ласково улыбнулась. Бобеш успел только сказать про себя, что мать все же добрее всех, даже добрее дедушки, и тотчас крепко уснул.

Глава 19 ПУГЛИВЫЕ ЛОШАДИ

Наутро Бобеш еще в постели попросил у матери кружку молока: очень ему есть захотелось.

— Молока я тебе дам, но не забывай, что Пеструхи у нас теперь нет и молоко покупать приходится. Смотри, как мало, да и молоко уж не то, что, бывало, у Пеструхи. Дала отцу позавтракать, только вот всего и осталось.

— А где папа?

— Папа? Он на конном дворе.

— У нас на дворе? Так я, мама, пойду посмотрю.

— Глупенький ты, сынок! Конный двор в имении, а это большая такая усадьба, еще больше, чем у старосты Либры.

— И что же, у них там и коров и лошадей больше, чем у Либры?

— Известно, больше.

— А что папа там делает?

— Возчиком работает. Молоко на станцию возит.

— О-о, значит, у нас молока вдоволь будет?

— Нет, милый, молоко нам покупать придется, как и всем. Даром вообще ничего не дают.

— Вот странно, правда? Папа возит молоко, а сам даже не может взять сколько хочет.

— Для того он и возит, чтобы заработать денег нам на молоко, понял?

— А для себя уж ни капельки нельзя взять?

— Я же тебе сказала, что нет.

— Ну, а если бы он попил немножко, пока никто не видит? Ведь, наверное, не узнали бы. Или домой нам принес хотя бы кружечку?

— Болтун ты, Бобеш! Разве так можно делать?

«Почему же нельзя, — продолжал недоумевать Бобеш, — если папа столько молока возит?» Немного погодя он опять спросил:

— А можно мне сходить к папе?

— И не выдумывай, Бобеш! Это далеко, за городом, один ты все равно не найдешь. И потом вот что, сынок, запомни раз и навсегда: ты у меня не смей шататься по городу — это тебе не в деревне, тут живо заплутаешься, да и задавить могут. Поэтому без спросу, Бобеш, из дому ни на шаг! Так и знай! И с кем попало тут не дружи. В городе знаешь какие мальчишки есть? Гораздо хуже деревенских. Да что там, еще похлеще Безручкиных ребят! А ты помнишь, какого сраму с ними натерпелся? Так что здесь уж, пожалуйста, ничего такого не устраивай, чтобы нам с отцом не пришлось краснеть за тебя.

— Мама, а ведь Безручкины ребята вовсе не такие плохие были.

— Вот видишь, теперь уж и они неплохие! Эдак тебе бог знает кто хорошим покажется, а там, чего доброго, и сам таким же станешь.

— Мама, ну а как же я буду в школу ходить? Вместе с тобой?

— Первый раз, конечно, и я пойду, а потом будешь один ходить.

— И ты не побоишься, что меня задавят или что я заплутаюсь?

— Когда привыкнешь, узнаешь дорогу, так и не заблудишься. Если будешь по тротуару ходить, то не задавят. По тротуару не ездят. А теперь, Бобеш, на вот, выпей кофе и не донимай меня — у меня еще куча дел.

— Давай я тебе помогу, мама!

— Ну нет, Бобеш, ты так напомогаешь, как вон вчера отцу с той картиной. Теперь за стекло платить придется.

— Разве я, мама, знал, что папа стекло разобьет?

— Это верно, Бобеш, но ведь отец тоже не знал. Он не видел, что картина позади на полу лежит, у него на затылке глаз нет.

— А правда, мама, как бы хорошо, если бы у людей и на затылке глаза были?

— Помолчи-ка лучше! Некогда мне с тобой разговаривать, время идет.

Бобеш вернулся из кухни в комнату. Мать уже навела там порядок — убрала постели, подмела пол. «Так все же поуютнее — говорила она, — а то еще придет кто-нибудь».

Бобеш оглядел комнату, посмотрел на злополучную картину. Ему очень хотелось знать, что нарисовано на остальных картинах, но он не решился обратиться к матери, чтобы не напоминать про разбитое стекло. Бобеш пододвинул к окну стул, взобрался на него, подпер голову обеими руками и стал смотреть на улицу.

«Батюшки, какой большой дом! — думал он, глядя на двухэтажный дом напротив. — Ах, кабы поглядеть на улицу из самого верхнего окошка — вот, наверное, вышина-то! И почему папа не поселил нас в том высоком доме?» Бобешу живо представилось, как Франта или Боженка идут по улице, а он окликает их сверху. Они удивляются, головой вертят, никак не поймут, кто же это их зовет, откуда. И вдруг видят — Бобеш! Вообразив, как они будут глазеть вверх, а Франта вдруг споткнется о камень и растянется на мостовой, Бобеш даже рассмеялся вслух.

«Жалко, что Безручкины мальчишки не здесь! С кем теперь играть? Кругом все чужие, и мама из дому не выпустит! Ох-ох-ох — вздохнул Бобеш. — А я еще так хотел в город!» Потом его внимание привлекли лошади, с грохотом промчавшие по улице коляску. «А сколько тут людей ходит! Встретятся — и не поглядят друг на друга, не поздороваются, спешат себе дальше». Вдруг он увидел мальчишек, с которыми был накануне на речке. «Ишь, им небось можно бегать по улице, а они ненамного старше меня. Видно, только моя мама такая», — роптал Бобеш. Сидеть спокойно на одном месте для него было самым тягостным. «Хоть бы во двор пойти! Там уж со мной ничего не случится, да и не заблудишься».

Бобеш не вытерпел и попросился у матери отпустить его во двор.

— И что ты там будешь делать?

— Смотреть.

— На дворе и смотреть-то нечего.

— Да я поиграю. Или знаешь что? Сяду за калиткой, там, где мы вчера на речку смотрели.

— А потом пойдешь на речку, упадешь и утонешь, — сказала мать.

— Зачем ты, мама, так говоришь?

— Да уж я тебя, слава богу, знаю, ты чего только не натворишь! Так и быть, Бобеш, во двор я тебя пущу, но уж оттуда ни на шаг. Идем, я тебя переодену.

— Зачем?

— В городе, когда выходят на улицу, стараются поприличнее одеться, — сказала мать. Ей хотелось немножко похвастаться перед соседями, какой у нее Бобеш.

— Мама, а я вчера видел одного мальчишку — на нем одёжа была грязная и рваная.

— Значит, у него мама неаккуратная или сам он неопрятный — не берег одёжу. Вряд ли тебе будет приятно, если мальчишки станут дразнить тебя чумазой деревенщиной.

Бобеш был не прочь принарядиться, но особой радости это не сулило, потому что в праздничном костюме не сядешь где захочется и такой свободы нет.

— И папа, значит, тоже нарядился?

— Вот дурачок! На работу никто не наряжается.

Мать взяла его за руку и через темную прихожую вывела во двор.

Двор был довольно большой, от улицы его отделяли огромные деревянные ворота, забранные под каменную арку с крышей. Прежде здесь помещались хозяйственные постройки. Два дома соединялись вместе, окна у них выходили и на улицу и во двор. В воротах была калитка, через нее обычно и ходили, а ворота открывали только для подвод. На другой стороне двора были еще одни такие же ворота с калиткой; они вели в огороды и в садик. От огородов начиналась дорога в поле и к речке.

У входной двери было каменное крылечко с тремя ступеньками. Бобеш чинно сел на нижнюю ступеньку и пообещал матери, что не сойдет с места; пусть она даже не беспокоится — на улицу он ни под каким видом не пойдет. Мать вернулась домой, а Бобеш стал наблюдать за курами: во дворе их было полно.

«У кого же это столько кур? Наверное, у хозяина, у того самого, которого нельзя называть сапожником. Вот, поди, яиц от них много!» — рассуждал Бобеш. Его поразило, какие, однако же, есть странные куры. Шейки у некоторых кур были совершенно голые. Бобеш задумался, зачем с них ощипали перья. Ведь зимой у них мерзнут шеи. Больше всего ему понравились хохлатые курочки.

Вдоволь насмотревшись на кур, Бобеш решил пойти к задним воротам, проверить, не открыта ли случайно калитка. Тогда можно посидеть на бревнах, как вчера. Мать, пожалуй, не поругает, это же совсем рядом.

Из противоположного дома вышла маленькая девочка. Увидев Бобеша, она оторопела и уставилась на него. Бобеш обратил внимание, что волосы у девочки светлые, как у Боженкиных кукол, а глаза голубые. Он собрался спросить, как ее зовут. Может быть, хоть с ней удастся подружиться. Но, едва Бобеш направился к девочке, она повернулась и убежала.

«Вот смешная девчонка! Бежит, словно я ее обижу», — подумал Бобеш и пошел к воротам. Не успел он пройти нескольких шагов, калитка распахнулась, и во двор вбежали знакомые мальчишки. Они живо узнали Бобеша.

— Э-э, гляди-ка, ребята, Бобеш!.. Что ты тут делаешь, кнопка? — спросил старший мальчик и надавил ему пальцем нос. У Бобеша даже слезы выступили. — Идем с нами на вокзал!

— Не могу, мама не пустит.

— Господи, вот младенец-то! Без матери шагу не может ступить.

— Так я пойду у мамы спрошусь, — сказал Бобеш. У него и в самом деле было благое намерение послушаться мать и быть умником.

— Ты ведь не материн хвост, зачем ей знать, куда ты идешь? Мы мигом вернемся. И потом, раз уж ты с нами, не заблудишься, дурачок. Лойзика послали на вокзал передать кое-что отцу. А там как раз поезд придет — заодно и на машину поглядим. Ты, наверное, и паровоза-то вблизи не видал. Пошли!

Вокзал очень интересовал Бобеша, поэтому он не заставил себя долго упрашивать и пошел, не спросясь матери.

На улице, ведущей к вокзалу, было людно. Одни торопились, другие шли не спеша. По булыжной мостовой громыхали подводы. Когда мальчишки стали переходить дорогу, Бобеш, боясь, как бы его не задавили, вцепился в курточку старшего мальчика. Тот начал смеяться:

— Сразу видно, Бобеш, что ты без матери не привык ходить. Гонзик вон твой ровесник, а тебя вокруг пальца обведет.

Бобеш пожалел, что отправился с мальчишками в город. Говорят они как-то не по-людски, все будто насмехаются над ним…

Наконец они пришли на вокзал. Народу здесь было — пропасть! И все ждали поезда. Мальчишки пробрались сквозь толпу, перешли по платформе на другую сторону станции, к большому зданию. Здесь старший мальчик, которого звали Йозефом, сказал Бобешу:

— Подожди нас тут, мы с Лойзиком сходим на склад, к его отцу. Лойзик передаст ему все, что надо, и мы сейчас же вернемся. А ты стой тут, под ноги людям не суйся, а то прихватят тебя с багажом! — Йозеф засмеялся, а за ним и остальные ребята.

Только они убежали, к Бобешу подошел нарядно одетый господин. Он поставил два чемодана — один большой, другой маленький, — потрепал Бобеша по плечу и сказал:

— Послушай, мальчуган, побудь-ка возле чемоданов, пока я схожу в кассу за билетом, а?

— Ладно, — ответил Бобеш, радуясь, что и у него есть дело на вокзале.

Мужчина вскоре вернулся и дал Бобешу монетку в двадцать геллеров.

— Вот тебе на конфеты!

Затем подхватил чемоданы и заторопился к поезду, который уже подъезжал к платформе. Ушел он так поспешно, что Бобеш не успел поблагодарить его, да и не сразу сообразил это. Вспомнив, что в таких случаях всегда полагается благодарить, Бобеш помчался вслед за мужчиной и закричал:

— Дяденька!

— Что такое? — обернулся тот. — Уж не потерял ли я что-нибудь, так торопился…

— Большое-пребольшое спасибо! — выпалил Бобеш.

— Фу ты дьявол, как он меня испугал, этот мальчишка! Я уж думал, потерял что-нибудь! — Мужчина повернулся и вскочил на подножку вагона.

В этот миг кто-то схватил Бобеша за плечо. Он оглянулся а увидел перед собой человека в синей форме, в высокой круглой фуражке. Спереди на фуражке у него был серебряный кружок и два крылышка, на воротнике тоже были кружочки, но с одним крылышком.

— Куда ты, мальчик? — прикрикнул он на Бобеша.

— Я… я… никуда.

— Так что же ты тут, негодный, околачиваешься? Под вагон хочешь попасть? А ну, марш отсюда! Чтоб я тебя здесь больше не видел!

Бобеш вконец перепугался. Эдак на него еще никто не кричал.

«Должно быть, нехороший человек… И ведь как нарядно одет, а злится похуже Безручки», — подумал Бобеш и бегом вернулся на прежнее место. Мальчишки все не появлялись. «Подожду немножко», — решил Бобеш и опять стал смотреть. На перроне суетились люди, входили в вагоны. Паровоз дымил. В паровозной будке было двое мужчин; один из них подбрасывал лопатой уголь в огромную топку.

Бобеш размечтался, что, когда будет большим, и он поедет на паровозе, все-все там рассмотрит и даже потрогает. Жалко, что его прогнал от поезда тот злой человек, а то можно было бы посмотреть на паровоз вблизи.

Мужчины в синей форме стали садиться в поезд. Но они не заходили в вагоны, а стояли на подножках. Прежде чем вскочить на подножку, они посвистели в свистки, а один из них, тот, который был в самом конце поезда, продудел в красивую блестящую трубу. И тотчас из паровозной трубы вымахнуло огромное облако дыма. Паровоз запыхтел и, постукивая колесами, тронулся. А Бобеш приговаривал про себя в лад этому стуку:

«Сахар-кофе, сахар-кофе! Поехали, поехали…»

Бобешу страшно хотелось побежать за паровозом. Проводив глазами уходящий поезд, он заметил возле темного здания, где скрылись мальчишки, нескольких человек в диковинной полосатой одежде. «Наверное, она сшита из такой же материи, как у мамы на перине», — подумал Бобеш. Люди эти что-то выгружали из вагонов и носили в большое здание.

Затем туда подъехала подвода, запряженная парой темно-гнедых лошадей. Присмотревшись, Бобеш вдруг помчался к повозке.

— Папа! Папа!

Действительно, там был отец Бобеша; он привез на вокзал молоко.

— Ба, сынок, как ты сюда попал?

— А я тут с Йозефом, Лойзиком и Гонзиком. Знаешь, это ребята из нашего дома. Лойзик пошел к отцу, и они с ним, а я вон там их ждал. Погляди-ка, мне один дяденька дал монетку за то, что я его чемоданы покараулил.

— Э-э, да ты уже деньги зарабатываешь! Я и то нынче столько не сумел заработать! Бобеш, а мама знает, что ты здесь?

Отец сразу угадал, что Бобеш ушел без спросу.

— Ну-ка, живо отправляйся домой! Мама, наверное, тебя разыскивает, беспокоится, где ты запропал.

— Папа, — чуть не плача, сказал Бобеш, — я отсюда не найду дорогу.

— А где же те ребята, с которыми ты сюда пришел?

— Ушли. Я, папа, пойду погляжу — может, они вернулись.

— Нет, Бобеш, не ходи, лучше уж подожди минутку — я потом прихвачу тебя с собой, поеду мимо дома. Отойди вон туда, здесь не стой.

Через некоторое время молоко было сгружено с подводы, на нее уставили пустые бидоны. Потом отец посадил Бобеша и сам сел рядом. Повозка загромыхала по неровной мостовой, пустые бидоны подбрасывало, и от их дребезжанья гудело в ушах.

— Папа, — кричал Бобеш отцу в самое ухо, чтобы тот мог расслышать его в этом адском грохоте, — ты не боишься лошадей?

— А чего их бояться, они безобидные.

— А знаешь, крестный говорил, что лошадь и лягнуть и укусить может.

— Лошадь зря никогда не обидит, если ее люди не доведут.

— Папа, а ты когда-нибудь покатаешь меня на лошади?

— Покатаю, а пока сиди смирно и крепче держись — я их подгоню, чтобы они поживей пошли. Мне еще три раза обернуться надо, успеть доставить молоко к дневному поезду. Если пропустишь поезд, молоко останется на станции и прокиснет.

Отец щелкнул кнутом, и лошади перешли на рысь.

— Папа, а ты кнутом стрелять умеешь, прямо как из ружья. Ну-ка, щелкни еще!

Отец хлестнул еще раз и сказал:

— И довольно, Бобеш. Полицейские не любят этого, да и лошади понести могут.

— А где полицейский, папа?

— Вот погоди, увидим.

— А что делает полицейский?

— Следит за порядком на улице.

— А улиц здесь много, папа?

— Да порядочно.

— А есть какой-нибудь город еще больше этого?

— Конечно, есть. Хотя бы Брно — большой город, или, скажем, Прага — та еще больше Брно. Ну, а Вена — так та будет как Прага и Брно вместе. Когда-нибудь и туда съездим, у нас там два дяди.

— Я знаю, папа, там дядя Франта и дядя Ян, они тебе братья, да? Безручкины мальчишки тоже были братья. Папа, а у меня когда-нибудь будут братья?

— Может, и будут.

— Ну хорошо, папа, а мои братья кому потом будут дяди?

— Вот что, Бобеш, мне сейчас не до того. Я должен смотреть, как бы не задавить кого-нибудь, а ты все время спрашиваешь. Все равно ведь ничего не понимаешь. После растолкую. В школе много узнаешь. Я уж рад, что ты наконец в школу пойдешь. Будешь учиться и перестанешь думать о всякой чепухе.

Бобеш замолчал — его опять заинтересовала езда. Улица круто спускалась с горки под уклон, и отец должен был притормаживать. Бобеш заметил, что он вертит рукоятку с желтой медной шишечкой на конце. Когда отец отпустил рукоятку, Бобеш погладил эту шишечку — уж очень она ему понравилась.

— Папа, можно затормозить?

— Не трогай, Бобеш, нельзя.

— А я понарошку, папа, я же не взаправду буду тормозить. Я только думаю, что торможу, понимаешь? Ты мне скажи: «Бобеш, затормози!» — и я буду так делать, как будто торможу.

— Отвяжись, выдумщик!

— Папа, что это гудит?

— Машина едет где-то за углом. Ты, Бобеш, сиди, а я спрыгну, придержу лошадей под уздцы — они пугливые. Смотри крепче держись!

Едва отец спрыгнул, как из-за угла с громом вылетел автомобиль, лошади рванулись, взвились на дыбы и поскакали на тротуар. А там женщина катила колясочку. Она вскрикнула, хотела повернуть колясочку в сторону, но коляска опрокинулась, запеленатый ребенок выпал на край тротуара под ноги лошадям; еще немного — и они задавили бы ребенка. Отец Бобеша бросился и поднял ребенка. Женщина от испуга упала в обморок.

Лошади понеслись по улице, бидоны страшно дребезжали на разогнавшейся повозке. На передке, где раньше сидели Бобеш с отцом, теперь был один Бобеш. Он кричал и судорожно держался за края сиденья; его трясло и подбрасывало. Бобеш так и ждал, что вот-вот сорвется и попадет под колеса. Бидоны, гремя, падали с повозки на мостовую, лошади пугались еще больше и неслись все быстрее и быстрее. Отец Бобеша положил ребенка в коляску и пустился вдогонку за подводой.

— Держись, Бобеш! Крепче держись! — кричал он и бежал во весь дух, но догнать подводу не мог.

В самом конце улицы встречный извозчик стал поперек дороги, и, когда ошалевшие лошади поравнялись с ним, он схватил правой рукой за вожжи, а левой за конец дышла, дернул несколько раз вожжами и осадил лошадей.

Бобеш все еще цепко держался за сиденье. Видя, что подвода стоит на месте, он оправился от испуга и разжал руки. Извозчик похлопывал лошадей по холке и приговаривал:

— Ну, ну, рыжик, что ты, родимый, чего?..

Все происшедшее уже казалось Бобешу забавным.

— Ух, и шибко бежали! Правда, дяденька? — сказал он.

— Да уж куда шибче! А ведь тебе, сынок, лихо бы пришлось, ты это знаешь?

Вскоре возле повозки столпились прохожие и начали ахать, каким это чудом уцелел Бобеш. Все перебивали друг друга, каждому хотелось пообстоятельнее рассказать о происшествии. Прибежал запыхавшийся, взмокший отец.

— Окаянные лошади, чистая беда с ними, прости господи!

— Деревенские небось, — заметил извозчик. — Да и молодые, а с эдакими хлебнешь лиха, в особенности если такая чертовина вымахнет навстречу.

— Провались она в тартарары, эта машина! — не унимался отец и со вздохом продолжал: — Ну и беда, ну и беда! Ладно еще, так обошлось, а то, верите ли, я уж думал, что мальчонка под колесами…

Из толпы отцу поддакивали, всё говорили, как счастливо отделался Бобеш, бранили машину за то, что слишком быстро ехала и напугала лошадей. Отцу помогли собрать бидоны и уставить их на подводу. Вдруг неизвестно откуда появился мужчина в темно-коричневой форме и в шляпе с петушиными перьями на затылке. Можно было подумать, что у него там приделан целый петушиный хвост. Оказалось, что это полицейский.

Он со строгим видом спросил, отчего лошади понесли. Отец все это объяснил, да и окружающие рассказали полицейскому, как было дело, подтвердили, что отец вовсе не виноват, просто машина очень уж быстро ехала.

— А вы заметили номер машины? — спросил у отца полицейский.

Отец ответил, что ему было не до того и потом, он даже не знал, какой такой номер надо замечать, он в городе совсем недавно, приехал из деревни, а там автомашин и не видывали. Однако кто-то из толпы успел запомнить номер и назвал его полицейскому. Тот записал себе в маленькую книжечку, туда же записал, как зовут отца, чьи это лошади, и еще много всякой всячины выспрашивал. Тем временем Бобеш все разглядывал усы у полицейского: они были большущие, а кончики у них закручивались кверху.

Потом полицейский стал говорить отцу, что надо было придерживать лошадей, раз он видел встречную машину, а мальчика вообще не полагалось сажать на подводу. Тут за отца вступились собравшиеся, рассказали про женщину с колясочкой, как отец в последнюю минуту успел поднять ребенка и тем самым спас его.

На другом конце улицы, где все это случилось, народ еще не разошелся. Полицейский отправился туда, следом за ним пошли и все остальные.

Он хотел было повести с собой и отца, но тот попросил полицейского отпустить его, объяснив, что ему надо молоко возить, он и без того задержался. Тогда полицейский разрешил ехать, сказал только, что в случае надобности отца вызовут.

— Вот напасть-то, а! Не было печали… — вздыхал и сокрушался отец всю дорогу.

Это удручало Бобеша. Ему не терпелось расспросить отца про всякие непонятные вещи. Но он сам видел, какая неприятность случилась. Конечно, оттого отец такой мрачный и расстроенный.

— Папа, — отважился обратиться к нему Бобеш, — вот неслись лошади-то! Ох, и страшно было! Знаешь, как крепко пришлось держаться? Я прямо думал — слечу. Они боятся машины, верно?

— Ты, Бобеш, лучше помалкивай, не приставай ко мне. Все это больше из-за тебя вышло. Кабы ты сидел дома, ничего бы и не случилось. Теперь уж, знай, начнется морока. Стыд, и срам! Еще, глядишь, с работы выгонят. И чего только нашему брату не доведется вытерпеть! — продолжал, он.

Бобеш слушал. У него сдавило горло, он и глотнуть не мог. Так ему стало тяжело, в груди даже защемило. Было обидно и горько, что его поругали. Ведь он-то думал — отец порадуется за него, и вдруг вон что получилось. И так все нехорошо, так грустно, лучше бы никогда этого и не было.

Глава 20 СТРАШНЫЙ ВЕЧЕР

Не прошло и месяца, как Бобеш совершенно освоился с новым домом.

Познакомился он и с домохозяином, владельцем обувной мастерской, у которого были удивительно большие усищи. Бобеш всегда невольно заглядывался на них, боялся только, как бы хозяин вдруг не спросил, почему он так смотрит. Впрочем, тогда можно бы узнать у него, как это он сумел отрастить такие длинные усы. Хозяйские усы походили на кошачьи — такие же прямые и топорщатся в разные стороны. Если же посмотреть на хозяина сзади, они так смешно торчат из-под ушей, словно он приклеил себе две кисточки.

Как-то раз Бобеш столкнулся с ним в коридоре. На хозяине был темно-зеленый фартук, закрывавший большой круглый живот. Животу его Бобеш тоже немало удивлялся. У отца, например, такого не было.

— Ты у нас настоящая кнопка, — сказал хозяин и взял Бобеша за подбородок. — Глазенки у тебя — словно черная смородина. Ты, видимо, смышленый мальчуган. Так ведь, кнопка?

Бобеш наблюдал, как он шевелит усами, когда говорит, а под нижней губой у него заметил маленькую бородку.

Вдруг из двери выбежал мальчик, подлетел к хозяину и подал ему ботинок вместе с бумажкой.

— Простите, господин мастер, — сказал мальчик. — Подмастерье Бразда велел мне отнести вот этот ботинок Одварковым для барышни.

— Покажи-ка, Пепик, — сказал хозяин и достал из кармана фартука очки.

Очки эти были особенные, совсем не такие, как у бабушки. У тех были длинные, загнутые проволочки; бабушка заправляла их за уши, чтобы очки не спадали. Хозяин нацепил очки на нос, никаких проволочек у них не было. Но, к изумлению Бобеша, очки держались на носу даже в тот момент, когда хозяин наклонил голову и стал осматривать ботинок.

Бобешу очень хотелось спросить, почему они не падают, как это они держатся? Внимательно осмотрев ботинок, хозяин написал что-то на листочке, отдал Пепику и сказал:

— Ну, иди, да исполни все как следует. Слышишь? Скажи, что господин мастер велел кланяться и вот, мол, посылает ботинок для барышни. Да прежде поздоровайся повежливее, не вздумай вваливаться без стука, как пентюх, — за тобой это водится. И запомни: живо вернись, не шляйся и не ротозейничай, а то смотри у меня! — Он погрозил Пепику пальцем.

А Пепик после каждого его слова скороговоркой вставлял:

— Слушаюсь, господин мастер… Хорошо, господин мастер, — а сам даже ни разу не взглянул на хозяина.

Бобеш отлично видел, как Пепик косил в его сторону глазами, корчил рожи, а уходя, показал язык. Бобеш в ту же минуту поспешил скрыться за дверью. Он уже знал, что Пепик — ученик в хозяйской мастерской, мальчишка очень драчливый, поэтому надо держаться от него подальше.

В обувной мастерской Бобеш тоже побывал. Когда он зашел туда впервые, его поразил запах кожи, клея и сапожного вара. В мастерской, на низких вдавленных трехногих стульчиках, работали два подмастерья — Бразда и Суханек. Бразда был усатый, но у него усики были совсем маленькие, еще меньше, чем у отца Бобеша. Суханек был безусый, хотя казался гораздо старше хозяина и Бразды. Бобеш не понимал, как это может быть, чтобы, у такого старого человека все еще не выросли усы.

Кроме подмастерьев, в мастерской были три ученика — Пепик, Ярда и Дольфик. Хозяин иногда работал за столом вместе с остальными, а иногда просто прохаживался взад-вперед и курил предлинную трубку.

Бобеш больше всего боялся мастера, когда тот сердился. Однажды ему пришлось видеть, как мастер, обозлившись на Пепика, раскричался и принялся колотить его. Пепик увертывался от ударов, просил прощения, говорил, что больше не будет… В чем он провинился, Бобеш так и не узнал, но Пепика ему было жалко. Однако вскоре после того случая Пепик ущипнул его за ухо и обозвал разиней. Тогда Бобеш подумал, что, пожалуй, не зря Пепика колотили.

Бобеш успел побывать и на квартире портного Адамца. Работал Адамец без подмастерьев, с одним учеником — Франтиком. Франтик был щуплый мальчик и совсем не озорной, не то, что хозяйские ученики, с которыми он, впрочем, не дружил. К портному Бобеш ходил вместе с матерью, когда ему купили материю на костюмчик и Адамец должен был снять с Бобеша мерку. Обмеряя Бобеша, он записывал в маленькую тетрадку цифры, грыз карандаш и говорил:

— Ну-ка, молодой человек, вытяни чуть-чуть руку… Вот так… Молодец!

Бобеш между тем посматривал на Франтика. Тот сидел сгорбившись у окна и украдкой следил за мастером. За окном Бобеш увидел цветочные горшки с необыкновенными растениями. С виду они походили на картошку, но картошка эта была вся утыкана щетиной. Мать объяснила ему, что это кактусы. По стенам у Адамца висели картинки, на них были нарисованы мужчины в новых, нарядных костюмах.

С того дня Бобеш не мог дождаться обновки, ни о чем другом и не говорил.

И вот однажды к ним домой пожаловал сам Адамец с готовым костюмом.

Костюм был очень красивый, из темно-синей материи — короткие до колен штанишки с напуском и блуза с напуском. Матросский воротник был обшит белой тесьмой, на груди концы его сходились в большой черный бант. На левом рукаве красовался якорь, вышитый золотыми нитками.

Одевая Бобеша, Адамец говорил, что Бобеш теперь прямо как лорд, что костюм ему очень идет и никто бы так не сшил. Уж он-то знает, что детям к лицу, потому что смолоду шил в Вене на детей важных господ точь-в-точь такие костюмчики, как у Бобеша.

Когда Адамец ушел, Бобеш ни за что не хотел снять обновку: ему не терпелось пойти скорее во двор похвалиться. Но мать не разрешила никуда ходить, сказала, что на дворе он вымажется, а ребятам еще успеет показаться, когда пойдет в школу.

— Когда это будет, мама?

— Завтра.

— Завтра — это, значит, после того, как мы переночуем?

— Ну да. — Мать глубоко вздохнула и немного погодя серьезным тоном сказала: — С завтрашнего дня, милый Бобеш, для тебя начнется новая жизнь.

— Мама, что такое новая жизнь?

— Вот будешь ходить в школу, появятся у тебя обязанности, должен будешь учиться и не сможешь столько играть, как до сих пор…

— А обязанность что такое? — перебил ее Бобеш.

— Прежде ты делал то, что тебе нравилось. Теперь это не удастся. Начнешь учиться, так хочешь не хочешь, а в школу иди, дома уж не останешься — нельзя. И, кроме воскресений, придется тебе туда ходить каждое утро. Вот это и будет твоя обязанность. А потом, милый сынок, обязанности пойдут одна за другой всю жизнь.

— Мама, так, может быть, лучше и не ходить в школу, а?

— Нет, Бобеш, раз тебе исполнилось шесть лет, пора начинать учиться. Иначе нельзя. Все дети должны учиться — такой закон.

— А что такое закон?

— Закон — это то, что велят делать. Вот, например, если ребенку уже шесть лет, так, по закону, он должен ходить в школу.

— И почему же это называют законом?

— Законы, Бобеш, есть разные, не только насчет школы. Скажем, наш папа не может взять себе из имения корову, хотя их там и много. Если бы он это сделал, его бы посадили в тюрьму за воровство. Закон запрещает воровать.

— А кто придумывает законы?

— Сами же люди и придумывают, для того чтобы плохие не притесняли хороших людей. Иначе бы, сыночек, хорошим людям житья не было от плохих. Вот поэтому закон и охраняет их.

— Мама, значит, надо, чтобы плохим людям и жилось плохо?

— Да, конечно, они не заслуживают хорошей-то жизни.

— А ты, мама, все говоришь, что нам плохо живется, и чем дальше, тем хуже. Почему же? Ведь ты, мама, хорошая, и папа тоже, да и дедушка с бабушкой хорошие.

— Все, Бобеш, оттого, что мы бедняки.

— Ну, а почему тогда мы бедняки, если мы хорошие? Разве нет такого закона, чтобы беднякам хорошо жилось, если они ничего плохого не делают?

— Милый сыночек, ты еще не понимаешь, как свет устроен. Для бедняков один закон — работать, а за свою работу получать лишь столько, чтобы прокормиться.

— А если, мама, они не могут прокормиться?

— Вот им и живется плохо.

— Жалко, мама, что мы бедняки, правда?

— Не одни мы, Бобеш, бедняки. Таких, как мы, много, гораздо больше, чем богатых. — Мать вздохнула и помолчав, добавила: — Удивляюсь, что-то отец сегодня долго не приходит… — Потом она обратилась к Бобешу: — Давай, Бобеш, снимем костюм, а то изомнешь.

— Мама, ну позволь, пожалуйста, я еще немного в новом побуду! Я хочу папу дождаться — пусть он посмотрит, как мне идет, ладно? И, знаешь, мама, когда он зайдет в прихожую, я спрячусь в комнату за сундук. Только ты молчи, не говори, где я, и про костюм ничего не говори. А потом знаешь что я сделаю? Как папа начнет ужинать, я сразу выбегу и покажусь ему. Ну и обрадуется он!

— Вряд ли ты папу этим очень обрадуешь. Твой костюм, Бобеш, денег стоит, а папа теперь совсем мало зарабатывает. Так что и хвалиться, пожалуй, не надо бы. Я думаю вот что, Бобеш: когда папа придет, ты ему покажи свою обновку, а потом подойди, поцелуй руку и скажи: «Папа, большое тебе спасибо за костюм».

— И в щеку можно папу поцеловать?

— Ну что же… Папа у нас заслужил это. Ты с ним уж поласковее будь. Кабы папа не работал, нам бы и вовсе не прожить, и никаких обнов у тебя бы не было… Ага, вон он идет, шаги слышно…

Бобеш побежал прятаться, но напрасно: это пришли дедушка с бабушкой, а не отец. Они ходили в лес за грибами. Бабушка принесла вязанку хворосту, а дедушка — узелок с грибами.

Дедушка стал рассказывать, как он собирал валежник и все боялся лесника. Можно бы и больше дров наготовить, сказал он, да днем это дело рисковое. Лучше встать пораньше, чуть свет, заодно принести и то, что успел насбирать. Бобеш послушал дедушку и вспомнил разговор с матерью. Ведь есть закон, что чужого брать нельзя. А дедушка собирается таскать дрова из лесу.

«Значит, дедушку посадили бы в тюрьму, если бы лесник поймал его», — подумал Бобеш и решил спросить у матери: воровство это или нет, если брать дрова в лесу? Он побежал на кухню; тут дедушка с бабушкой увидели его обновку и ахнули. Всплеснув руками, бабушка воскликнула:

— А, батюшки!

Дедушка вынул трубку изо рта и сказал:

— Ей-ей, не узнаю, то ли это наш Бобеш, то ли нет? Скорее всего, не наш Бобеш, это какой-то важный барин. Ну-ка, поди сюда поближе!

Бобеш посмотрел на мать и шепотом спросил:

— Мама, а им тоже поцеловать руку, если у меня новый костюм?

— Можно, можно, Бобеш, поди!

После этого дедушка с бабушкой и вовсе поразились, каким он стал хорошим и благовоспитанным мальчиком.

— Ба, да ведь он у нас с завтрашнего дня школьник! — сказал дедушка и при этом хитро подмигнул бабушке.

Бабушка тоже подморгнула дедушке. Тогда он пошел в комнату и принес оттуда какую-то вещь, завернутую в бумагу.

— Ну, Бобеш, раз уж ты нас так встречаешь и раз уж ты вообще такой хороший и ласковый мальчик, на, получай от бабушки с дедушкой!

Бобеш развернул бумагу. В ней оказался круглый пенал для ручек и карандашей, красиво расписанный разноцветными красками.

Мать полюбовалась на пенал и сказала:

— И зачем ты, отец, тратишься?

Потом она шепнула что-то Бобешу на ухо.

— Дедушка, нагнись ко мне! — сказал Бобеш. Дедушка наклонился. Бобеш расцеловал его, а за ним и бабушку. Потом стал рассказывать им, как он ждет не дождется отца, как сначала спрячется, когда тот придет, а после выбежит к нему…

— И что такое, почему его до сих пор нет? — сказал дедушка.

— Я вот тоже удивляюсь, где он так долго, — добавила бабушка.

А мать с тревогой заметила:

— Не вышло бы опять какой беды из-за тех лошадей! Он ведь говорил — дикие они уж очень.

— А управляющий там строгий — недавно пригрозил отцу, что если еще повторится такая история, как в тот раз, когда лошади понесли, то живо, мол, уволит, — сказал на это дедушка.

Бабушка пошла складывать в дровяник хворост. Бобеш хотел увязаться за ней, но мать напомнила ему, что он в новом костюме, и не пустила.

— Тогда я сниму его, коли папа так долго не приходит.

Бобеш переоделся. Вернулась бабушка и сказала, что на дворе дождь накрапывает и вроде бы гроза собирается — слышно, где-то гром гремит.

— А его все нет и нет! — тревожилась мать.

Между тем совершенно стемнело, в черных окнах вспыхивала молния. Слышались и удары грома.

Бабушка задернула оконные занавески и зажгла лампу. Мать принялась готовить ужин. Бобеш все оглядывал свою обновку.

— Посмотри, дедушка, это кайма, да? А вот это что, дедушка?

— Якорь.

— А что такое якорь?

— Якори на кораблях бывают.

— И зачем они на кораблях?

— Когда корабль стоит в море, для того чтобы его не относило ветром или волнами, матросы спускают в море на толстых цепях тяжелый железный якорь. Якорь воткнется в самое дно, и корабль уже не уплывет.

— И с виду якорь такой?

— В точности.

— А у матросов, дедушка, тоже такие костюмы?

— Таких, Бобеш, нет, а вот нашивки, как у тебя на рукавах, у адмирала бывают.

— У адмирала?

— Да, Бобеш. Так что ты у нас теперь вроде как адмирал.

К ним подошла бабушка, пощупала материю, посмотрела ее против света и похвалила. Сказала, что Адамец искусный мастер, шьет прямо как заправский городской портной.

Дедушка наказывал Бобешу беречь костюм, не садиться в нем где попало, не пачкать, чтобы его надолго хватило.

Сверкнула молния, осветила комнату ослепительным сине-фиолетовым светом, и вслед за тем раздался резкий удар грома.

Бобеш вскочил, уцепился за юбку матери и закричал:

— Мама, мама, мне страшно!

— С нами крестная сила! — проговорила бабушка.

— Вот это уже у нас, — заметил дедушка.

— Никак у меня из головы не выходит, что же такое случилось, почему отца все нет?

— Мама, по-моему, папа боится.

— Нет, Бобеш, он, наверное, где-нибудь укрылся.

Тут снова загрохотал и с оглушительным треском прокатился гром. Бобеш опять испуганно прижался к матери:

— Мама, я заткну уши.

— Ну что ж…

— Я боюсь, как бы к нам сюда не залетело.

— Что?

— Да молния-то.

— Не бойся, Бобеш, не залетит. — Мать погладила его по голове.

Гроза расходилась все больше, молнии полыхали не переставая, раскаты грома следовали один за другим. Бобеш, чуть не плача, шептал матери на ухо:

— Мама, мама, я теперь буду слушаться и больше не буду тебе надоедать! Мама, как мне боязно! Нам и правда ничего не будет?

Мать прижала его голову к груди, и Бобеш почувствовал, как тепло стало голове, услышал, как стучит у матери сердце.

— Уложила бы ты его спать, — сказал дедушка. — Пусть он хорошенько укроется перинкой, чтобы не видеть молний, а то он пугается…

— Лучше уж переждать. Если уложишь, он сразу уснет и во сне будет пугаться. А так он скорее привыкнет и бояться перестанет.

В комнату опять ворвался ослепительный фиолетовый свет, и тотчас же раздался устрашающий треск.

— Помилуй бог, ударило! — вскрикнула бабушка.

— Куда ударило, мама? Ой, как я боюсь!

— Да не бойся же, Бобеш! — успокаивала его мать.

Вдруг распахнулась дверь, и вошел отец. Но в каком виде! Совершенно промокший, без кепки, вода с него лила ручьем, волосы все слиплись. В дверях он покачнулся и едва не упал.

— Батюшки! Что это с тобой? — воскликнула мать.

— Со мной — ничего, — сказал отец каким-то странным голосом.

Бобеш, смотревший на него во все глаза, очень удивился, почему отец говорит чужим голосом. И как он странно выглядит! Лицо его чем-то не понравилось Бобешу. Обычно у отца глаза веселые, приятные. А теперь они какие-то мутные, никого он не замечал, хмурился и строго глядел перед собой.

— Йозеф, — позвал его дедушка, — иди сюда, сядь! — И взял отца за руку.

Отец отдернул руку, покачнулся и крикнул:

— Не приставай!

— Господи, он, видно, пьяный! — прошептала мать.

— Что с тобой такое? Нехорошо тебе? — продолжал дедушка.

Но отец замахал руками и стал кричать:

— Я… я еще им это попомню!.. Я… — Он подступил к столу и несколько раз ударил по нему кулаком, продолжая выкрикивать: — Я этого так не оставлю! Это несправедливость…

Дедушка ухватил его за руки и стал уговаривать:

— Опомнись, Йозеф, опомнись! Что случилось-то, расскажи. Давай сядем!

Бобеш и про грозу забыл, он все смотрел на отца и никак не мог понять, что с ним сделалось.

— Мама, мама, — зашептал он, — я папу боюсь! Он сердится?

— Молчи, Бобеш, побудь пока тут, а я папе постелю. Ему, видишь, нехорошо.

Она подошла к отцу и мягко сказала:

— Ступай ляг, поспи! — И, понизив голос, добавила: — Уж хоть бы ребенка постыдился…

— Что-о? — Отец сурово взглянул на Бобеша и угрожающе крикнул: — Ты у меня смотри, свиненок! — Он замахнулся на Бобеша. — Все ты виноват! Из-за тебя это. Пошел отсюда!

Отец так страшно выкатил глаза, что Бобеш окончательно перепугался и расплакался.

— Мама, мама, я боюсь, мне страшно!

— Йозеф, да образумься! Ступай разденься и ляг, — увещевал его дедушка.

— Прошу тебя, уймись, ведь ребенок тут, — упрашивала мать и зашептала про себя: —Боже, боже, да что ж это опять стряслось?..

— А ну, пусти! — крикнул отец на дедушку, с силой рванулся от него, даже толкнул мать. Потом снова стукнул кулаком по столу. Стол задрожал, кружки на нем подпрыгнули. — Смотри у меня! — продолжал угрожать Бобешу отец.

Бобеш убежал за сундук, прижался к стене и плакал, плакал…

— А ну, живо сюда, Бобеш, слышишь? — позвал отец.

— Я боюсь, боюсь! Ой, мама!

— Господи, и чем только все это кончится! — причитала бабушка.

— А-а, так ты не пойдешь? Не послушаешься?

Мать с плачем уговаривала отца:

— Поди же ляг! Ну прошу тебя, не пугай ребенка!

Видя, что мать плачет, Бобеш и вовсе расплакался так, что у него даже в горле жгло. Все представлялось ему таким ужасающим, точно он вдруг очутился в неведомом, грозном, заколдованном мире. А гром все продолжал греметь, сверкали молнии. И тут же стоял отец, совсем не похожий на себя — страшный, злой, мокрый и такой нехороший.

— Посмотрим, как это он не послушается, как это он не пойдет! — Отец двинулся было к сундуку, но зацепился за половик и упал.

Дедушка с бабушкой вскрикнули и бросились поднимать его. Мать стояла у стены, загораживая Бобеша, и плакала.

— Что же это случилось, а? И что только с ним стало? Ведь прежде никогда этого не было, никогда он так не делал! — приговаривала мать. Потом и она стала помогать дедушке с бабушкой.

— Постели-ка мне, — сказал вдруг отец мирным голосом.

Мать кинулась стелить постель. Отец сел рядом с дедушкой на черный чемодан и привалился спиной к стене. Бобеш в страхе приоткрыл глаза. Отец сидел, свесив голову на плечо, точно она у него не держалась.

— Я вам этого не спущу… Такая несправедливость… При чем тут я… Несправедливо это… — бормотал отец все тише, пока не умолк. Он, видимо, уснул, потому что сполз всем телом на чемодан, дедушка еле успел подхватить его.

— И бог его знает, что за притча, — сказал дедушка. — Ведь он сроду не пил, никогда пьяным не был. С чего бы это вдруг?..

Вскоре отец спал на постели, бормотал во сне, размахивал руками. Мать, дедушка и бабушка молча сидели за столом. Мать утирала передником слезы, а Бобеш всхлипывал так, что у него грудь едва не разрывалась. Мать все прижимала его к себе.

Гроза начала утихать.

Когда мать укладывала Бобеша спать, он шепотом спросил:

— Мама, что с папой?

— Заболел он.

— А я слышал, как ты говорила, что папа пьяный.

Мать ничего на это не сказала, только поцеловала Бобеша. Он почувствовал, как ему на нос капнула слеза. С носа она скатилась на верхнюю губу. Бобеш слизнул ее и удивился, что слеза соленая. Он вспомнил, как ждал отца и радовался, что покажет ему новый костюм, похвастается пеналом, который подарили дедушка с бабушкой, поговорит с ним, а между тем… И Бобешу опять захотелось плакать, но он побоялся разбудить отца. И плакал потихоньку в подушку, пока не уснул.

Глава 21 ВПЕРВЫЕ В ШКОЛУ

Проснувшись утром, Бобеш, еще лежа в постели, увидел отца, сидевшего рядом с дедушкой в кухне. Дедушка щепал на лучину сосновые поленья. Голова у отца была завязана платком. Полуоткрыв глаза, Бобеш стал наблюдать за ним. Мать в это время готовила завтрак. Бабушка сидела на стуле у окна и что-то чинила. Все молчали, и вид у них был невеселый. Немного погодя дедушка сказал:

— Ну, ничего, Йозеф, не горюй! Какую-нибудь работенку найдешь. Оно, конечно, несправедливо. В тот раз, когда лошади понесли, не ты был виноват. И вчера ты не по своей вине опоздал к утреннему поезду. За это управляющий в ответе. Его дело — следить, приготовлено ли молоко. Тем более что и подвода была наготове, и ты сам.

— Управляющий похуже самого помещика, — заметил отец. — Вечно ему что-нибудь не по нраву, то и знай придирается. Ну, зато уж я ему вчера выложил все, что думал! Теперь вот жалею — надо бы побольше высказать…

После мать объяснила Бобешу, что и как случилось. Отца уволили с работы. В имение прислали протокол и повестку о штрафе — все из-за той истории с лошадьми. Кроме того, утром отец опоздал подвезти молоко к поезду — от этого получился большой убыток. Отец успел бы вовремя управиться, но сначала молоко не приготовили к отправке, а когда он выехал, на дороге скопилось много подвод, потому что у одного возчика рассыпалась поклажа с повозки: он вез кирпичи. Все подводы стояли, пока кирпич не был собран. Отец потом поругался с управляющим, а тот уволил его. Так вот отец остался без дела и заработка. С горя и с досады он выпил вечером лишнего, чего прежде с ним никогда не бывало…

Когда мать проходила мимо постели, Бобеш высунул из-под перины руку и дернул ее за юбку.

— Мама, — шепнул он, — папа все еще злой? Он все сердится?

— Нет, не сердится. Ты, Бобеш, вставай. Пойди на кухню и поздоровайся со всеми.

— Мама, мне все-таки страшновато.

— Не бойся. Потом и обновку отцу покажешь.

Бобеш приподнялся и сел на постели. Долго протирал глаза, вычищал из уголков глаз малюсенькие крошечки и разминал их пальцами. Глядя на них, подумал, откуда только в глазах такое берется. Потом слез с кровати и в одной рубашонке пошел на кухню. Остановившись на пороге, он тихим голоском сказал:

— С добрым утром!

Первым его заметил дедушка:

— А-а, Бобеш! С добрым утром, милок!

Бобеш осмелел и подбежал к дедушке. Отец взглянул на Бобеша, но не по-вчерашнему.

— Поди ко мне, сынок! — мягко сказал он.

Бобеш вопросительно посмотрел на дедушку, как бы спрашивая совета.

— Пойди, пойди к папе, — ободрил его дедушка. Бобеш нерешительно пошел, но, увидев, что отец улыбается, бросился к нему.

— Ну, как спалось? Значит, ты сегодня идешь в школу?

— И ты, папа, пойдешь со мной? — все еще робея, спросил Бобеш.

— Нет, Бобеш, не пойду. Мне нездоровится, голова болит. Мама тебя проводит.

— И сильно у тебя, папа, голова болит?

— Да изрядно.

— Ты на работу не пойдешь?

— Нет, Бобеш, — со вздохом ответил отец, и на лбу у него сбежались морщины…

После завтрака мать раздела Бобеша и стала купать в деревянном корыте. А для Бобеша ничего приятнее не было — уж очень ему нравилось сидеть в теплой воде. Все окружающее представлялось ему необычным, праздничным. Все было словно умытое, даже и воздух был какой-то другой.

Бобешу казалось, будто теперь все заняты только им, дома только о нем и говорят. А день так похож на воскресный, и сам он скоро отправится куда-то далеко-далеко.

Когда Бобеш искупался, мать нарядила его в новый костюм. К своему великому удовольствию, Бобеш наконец показался в нем отцу, и тому понравилось.

Бобеш, правда, при этом подумал, что отец не очень обрадовался. Он почти не улыбался — вот что было досадно. А позже, когда мать зашнуровывала Бобешу ботинки, от него не ускользнуло, как отец заметил:

— Если бы наперед знать, что случится… Может быть, Бобеш проходил бы и в прежнем своем костюмчике, который по праздникам носил.

— Ну, не стоит об этом говорить, отец, уж как-нибудь обойдемся, — возразила мать. — Тут, в городе, иначе нельзя. В деревне, наверное, и в том бы проходил, а здесь приятели сразу по-другому на ребенка смотрят, если он прилично одет.

Бобеш показал отцу и пенал. И тут же вспомнил одну вещь. Ведь он собирался поцеловать отцу руку за новый-то костюм! Подойдя к матери, Бобеш шепотом спросил ее, не сделать ли это сейчас.

— Поди, Бобеш, поди, — улыбаясь, ответила она.

Бобеш пошел к отцу. Тот стоял у окна, заложив руки за спину, и задумчиво смотрел на улицу.

Бобеш поглядел отцу на руки, увидел, какие они потрескавшиеся; ноготь на одном пальце был чудной, искривленный, а пальцы все в морщинах. Бобеш наклонился и легонько поцеловал отцову раскрытую ладонь. Отец вздрогнул и сразу обернулся.

— Ты что, сынок? — удивленно спросил он.

— Папа, дай мне руку!

— А зачем? — засмеялся отец и протянул правую руку с изуродованным ногтем.

Бобеш поцеловал руку и взглянул на отца. Полагалось бы еще сказать: «Большое спасибо, папа, за костюм». Однако Бобеш просто не мог этого выговорить. Он густо покраснел и хотел убежать, но отец взял его на руки. Бобеш посмотрел ему в глаза и заметил, что они все еще мутные, только подобрее и синее, чем вчера.

Потом приоделась и мать. Бобеш давно не видел ее такой нарядной. Верно, она и отцу понравилась, потому что, когда они уходили из дому, отец поцеловал ее и сказал:

— А знаешь, девчушка, ты сегодня особенно красивая.

Бобеша больше всего рассмешило, что отец назвал ее девчушкой.

Дедушка и бабушка попрощались с Бобешем, пожелали ему счастливого пути. Бобеш поцеловал и их и отца.

Они вышли с матерью на улицу и направились в противоположную от вокзала сторону. Бобеш важно вышагивал в своем новом наряде и следил за встречными детьми и взрослыми, смотрят они на него или нет. Но почему-то на Бобеша почти никто не обращал внимания, к его немалой досаде и удивлению. Ведь должны же были люди заметить, что на нем новый костюм! Когда они с матерью дошли до большой площади, Бобеш и сам перестал смотреть на прохожих.

Он припомнил, что однажды уже был тут, когда приезжал из деревни проведать отца в больнице. Теперь площадь показалась ему какой-то другой. Он увидел парусиновые навесы, под ними на прилавках были разложены разные фрукты, овощи, конфеты. При виде конфет у Бобеша слюнки потекли. Но он ни слова не сказал матери о том, что ему хочется конфет. Посреди площади возвышалась огромная колонна, а на самом верху колонны виднелась статуя, кое-где покрытая позолотой, блестевшей на солнце.

— Мама, что вон там наверху, на столбе? Это из золота?

— Нет, Бобеш, это только позолочено.

— А как позолочено?

— Сама статуя из камня, а камень покрыт сверху позолотой, такой, как вот на шоколадках. Только здесь позолота из чистого золота.

— А кто же мог так высоко залезть, чтобы золотить? Неужели так высоко достать могли?

— У них подмостки были или стремянка.

— Ага, такая, как в тот раз, когда меня с крыши снимали, да?

— Вот-вот!

— Ба-а, мама, ты знаешь, что мы забыли?

Мать даже вздрогнула:

— Что забыли?

— Пенал.

— Я уж думала не знаю что, прямо испугалась. Нынче, Бобеш, пенал не понадобится. Тебя учитель только запишет, и мы пойдем домой.

— И учить сегодня ничего не будем?

— Нет, Бобеш, я думаю, вы еще не скоро начнете учиться.

— Почему?

— Вам сперва надо немножко освоиться со школой. Некоторые дети, например, боятся школы.

— А почему, мама?

— И к учителю не сразу привыкают, и к школе. Чего доброго, и ты будешь бояться.

— Вот уж нет, мама!

— Ну, посмотрим, герой, — сказала мать.

— Гляди-ка, мама, вон идет Миладка, она напротив нас живет. И мальчик тоже из нашего дома — это Гонзик!

Поравнявшись с ними, мать Бобеша поздоровалась с двумя женщинами. Бобеш улыбнулся Гонзику и Миладке, но Миладка насупилась и не вынула палец изо рта.

— Веду вот и своего постреленка, — сказала Гонзикова мать. — С этой школой теперь новые заботы. От дома далековато — того и гляди, с ребенком чего случится, а провожать его каждый день я тоже не смогу.

Мать Миладки на это сказала, что она намеревается каждый день водить девочку сама; пусть Гонзик и Бобеш с ней вместе ходят.

— Ах, как я рада, госпожа чиновница! Ах, как я вам благодарна, госпожа чиновница! — заахала мать Гонзика.

«Батюшки, какое диковинное имя — „чиновница“!» — подумал Бобеш.

Мать Бобеша разговорилась с обеими женщинами, а Бобеш оглядывал Гонзика и Миладку. Гонзик тоже уставился на Бобеша, но Миладка держалась так, точно ни Бобеша, ни Гонзика тут не было. Она все глядела куда-то вверх, будто рассматривала крыши высоких домов на площади.

«До чего странная девочка», — подумал Бобеш. Ему было немножко досадно, что она не обращает никакого внимания на его новый костюм. Гонзик — другое дело, тот заметил, хотя сам он был не в новом.

— Хороший у тебя костюмчик, — сказал Гонзик. — Это у Адамеца сшили, да?

— Откуда ты знаешь? — спросил Бобеш.

— А я был у мастера, он мне сам сказал.

— Тебе нравится?

— А то как же!

— Видишь, нашивки на рукаве? Такие у адмиралов бывают, дедушка говорил. А это вот якорь.

— Что?

— Якорь. Морской, знаешь? Дедушка рассказывал, что якоря бывают на кораблях в море.

— У тебя и дед есть?

— Дедушка, — поправил Гонзика Бобеш. Ему не понравилось, что Гонзик назвал так дедушку.

Разговаривая с Гонзиком, Бобеш украдкой поглядывал на Миладку. Может быть, она хоть теперь заметит его обновку? Но Миладка по-прежнему не обращала внимания на Бобеша, все так же смотрела вверх на крыши.

— Вот и школа, — сказала мать Бобеша.

Бобеш увидел высокий, двухэтажный дом, и у него заколотилось сердце. Он и сам не знал, почему. Только чувствовал необычную робость.

Внутрь здания вели большие, широкие двери, выкрашенные в зеленый цвет. Из коридора повеяло холодком и странным запахом. Здесь собралось уже много детей и взрослых. Все переговаривались, говор разносился по коридору, но звучал совсем иначе, чем на улице. По стенам коридора висело много картин.

Бобеш прижался к матери, все вдруг показалось ему страшно чужим, непривычным. Он вспомнил слова матери о том, как некоторые дети боятся, когда первый раз попадают в школу. Вероятно, от всей этой сутолоки, обилия людей, гула голосов Бобешу и стало немножко боязно.

Потом они с матерью вошли в комнату, где стоял стол, а за столом сидели двое мужчин. Один был совсем молодой, другой — старый, с усами и с бородой. Молодого называли господином учителем, а усатого — господином директором.

Когда мать с Бобешем подошли к столу, молодой спросил у нее, как зовут отца Бобеша и как самого Бобеша. И тут, к немалому удивлению Бобеша, мать сказала, что его зовут Йозефом.

Директор погладил Бобеша по голове и заметил, обращаясь к матери:

— Видимо, бедовый мальчик.

— Ну, Йозеф, завтра ты придешь в школу сам, — сказал молодой учитель. — Мама останется дома.

На обратном пути Бобеш спросил у матери:

— Почему же ты, мама, сказала, что меня зовут Йозефом? Я же Бобеш.

— Бобешем мы тебя дома зовем, а в школе и везде в других местах тебя будут звать Йозефом.

— Да ведь так дедушка папу называет!

— Папа тоже Йозеф.

— А вы не запутаетесь?

— Не бойся, не запутаемся. Дома мы будем тебя по-прежнему Бобешем называть.

— А папу, когда он был маленький, тоже Бобешем звали?

— Спроси его, я не знаю.

— Как так не знаешь — вы же всегда вместе были?

— Вместе мы не всегда были, глупенький. Когда папа был маленький, я его совсем не знала.

— Это как же, мама? Ведь я сколько помню, вы оба всегда с нами были, вместе.

— Дурачок ты, сынок! — засмеялась мать.

— А с каких пор ты с папой?

— Когда я за папу пошла, с того времени уже семь лет прошло.

— Как — пошла за папу?

— Идем, Бобеш, не могу я сейчас с тобой об этом разговаривать, как-нибудь в другой раз.

— Знаешь что, мама?

— Что, Бобеш?

— Я в школе попрошу учителя, чтобы он меня тоже Бобешем называл.

— Ну что же, попроси.

— А как по-твоему: он согласится?

— Этого я не знаю.

— Значит, я тоже Йозеф Яноуш, как и папа?

— Да.

«Йозеф Яноуш», — несколько раз повторил про себя Бобеш, словно боясь позабыть.

Глава 22 СТИХОТВОРЕНИЕ ПРО КОЗУ

Итак, маленький Бобеш начал ходить в школу. Мать проводила его еще раз, а потом Бобеш ходил без нее. С Миладкой ему не захотелось ходить. Она все так же засматривалась на крыши, и, кроме того, Бобеш стеснялся ее матери. Гонзик предпочитал ходить с Пепиком[2], хотя они учились в разных классах. Бобеш его не любил, зная, что Пепик смеется чуть ли не над каждым его словом, как будто он ничего толком и сказать не умел. Потому Бобеш ходил в школу один и по друзьям не особенно тужил.

Учитель Бобешу понравился; это и был тот молодой, без усов, который сидел тогда за столом. Вначале Бобеш удивлялся, что учитель все не может запомнить его имя и называет Пепиком.

Однажды, когда все ученики стояли за партами, учитель делал перекличку и назвал Бобеша Йозефом Яноушем. Только он это прочитал, Бобеш густо покраснел. В другой раз учитель никак не мог вспомнить имя Бобеша и спросил его:

— Как же тебя называют дома? Ну, мама, например, как тебя зовет?

Тут у Бобеша и вырвалось:

— Бобеш.

— Как? — переспросил учитель.

Бобеш, красный до ушей, повторил:

— Дома меня зовут Бобешем.

Едва он это сказал, учитель чуть улыбнулся, а стоило только учителю улыбнуться — все дети громко рассмеялись.

— Ну-ну, дети, не смеяться! — стал унимать их учитель. — Бобеш — прекрасное имя, и с сегодняшнего дня мы все тоже будем называть его Бобешем. Хорошо, Бобеш?

— Хорошо, — чуть слышно, сдавленным голосом сказал Бобеш.

— Ну вот, а теперь, ребятки, тише, — сказал учитель, так как в задних рядах не утихал смех.

Потом он начал рассказывать, как бабка тянула репку и никак не могла ее выдернуть. Пришлось ей позвать дедушку, стал и он ей помогать. Потом внучка и кошка помогали дедушке. Учитель хотел было сказать, как они позвали на подмогу собачку, но замолчал и посмотрел на задние парты.

— Послушай, Мирек, почему ты все время смеешься?

Мирек покраснел.

— И Славик тоже смеется. Славик, объясни, над чем вы с Миреком смеетесь?

Мальчики молчали. Тогда подняла руку Миладка.

— Скажи, Миладка, над чем смеются мальчики?

— Пожалуйста, господин учитель. Они говорят, что будут звать Бобеша Бобиком, и когда станут с ним играть, то скажут ему: «Бобик, Бобик, куси, куси!»

— Вот что, Мирек и Славик: не забывайте, что вы в школе. Если я говорю, что нужно слушать, то вы должны слушать. Иначе вы ничего не будете знать и не сумеете потом рассказать, чему вас сегодня учили. А кроме того, нехорошо, мальчики, что вы смеетесь над Бобешем.

Славик и Мирек смутились, но Бобеш покраснел, пожалуй, еще больше, чем они.

Хотя ему и не понравилось, что Миладка выдала ребят, вместе с тем было приятно, что та самая Миладка, которая прежде никогда его не замечала, вдруг заступилась за него.

Миладка теперь еще больше заинтересовала Бобеша. У нее были красивые светлые волосы, синие глаза и пухлые щеки. Каждая щека — как половинка румяного яблока…

Бобеш подосадовал, что мать не позволила ему носить матросский костюм. Сказала, что эдак Бобеш его быстро истреплет, а костюм пока единственный. Как знать, скоро ли еще удастся справить новый. Теперь, когда отец остался без работы, придется бедствовать. Вот почему Бобеш ходил в школу в своем прежнем костюме, который надевал в деревне по воскресным дням. Но тот, конечно, был не так хорошо сшит, и материя на нем была не такая красивая, как на новом. Бобеш немножко стеснялся ходить в нем. Ему казалось, что он выделяется среди остальных детей. «Куда лучше ходить в школу в матросском костюме, — думал он. — А так вряд ли Миладка захочет дружить со мной — она всегда вон какая нарядная».

Однако вскоре все эти мысли вылетели у Бобеша из головы, он впился глазами в учителя, и ему уже казалось, что, кроме их двоих, в классе вообще никого нет.

Бобеш охотно ходил в школу — там бывало весело. Однажды он вдоволь насмеялся. Это было в первые дни, когда дети еще не свыклись со школой. Франтишек Чалку, сидевший на второй от двери парте, ни с того ни с сего вдруг встал и пошел прямо к учителю. Учитель даже не успел спросить, что он хочет, как тот вытащил у него из жилетного кармашка посеребренный карандаш и сказал:

«У тебя очень квасивый кавандаш, мне нвавится. А часики у тебя есть? Покажи! У нас у папы тоже есть часики».

Учитель посмеялся. Ну и все, конечно, смеялись. Потом он им объяснил, что нужно говорить с учителем на «вы».

Бобеш очень любил рисовать. Он просто дождаться не мог, когда они будут рисовать на уроке. Рассказывая дома матери, как учитель рисовал на доске, Бобеш обычно говорил:

«Знаешь, мама, ну просто и сказать тебе не могу, как наш учитель рисует! Ты бы только посмотрела!»

Спустя месяц после того, как Бобеш начал ходить в школу, он уже выучил наизусть коротенькое стихотворение. Сначала он прочитал его матери, потом отцу, потом дедушке и бабушке — каждому в отдельности — и удовлетворился только тогда, когда все сказали, что он хорошо выучил и что стихотворение прекрасное. Бобеш заранее ликовал, представляя, как его в школе вызовет учитель и, главное, как он поразит мальчишек. А Миладка, может быть, даже матери расскажет, что Бобеша вызывали и что он хорошо знал стихотворение. Бобешу было известно, что Миладка все рассказывает матери про школу.

Итак, в тот день Бобеш шел в школу совершенно счастливый. Начиналось это стихотворение так:

Шла коза вслед за обозом И козу боднула в бок. — Что бодаешься, заноза? — Я нечаянно, дружок!

Доходя до того места, где говорится, что одна коза боднула другую, Бобеш показывал, как бодается коза. Дома все при этом смеялись, а больше всех дедушка.

— Ну и шельмец, ну и шельмец этот Бобеш! Вы только поглядите на него! Только поглядите! — приговаривал дедушка.

Школа находилась довольно далеко от дома, и в плохую погоду мать обычно давала Бобешу с собой хлеба. Бобеш приходил с уроков только после полудня и тогда уже обедал. В тот день, на который им было задано рассказывать наизусть стихотворение, с самого утра шел дождь. Хлеба дома не оказалось, и мать еще утром испекла к кофе картофельные оладьи. Бобеш их очень любил, особенно если их хорошенько помаслить или намазать повидлом. На этот раз мать тоже дала Бобешу несколько оладий. Добрая половина оладий была намазана повидлом.

Бобеш сидел на первой парте рядом с Вашиком Поуром, а у того была нехорошая привычка таскать потихоньку у Бобеша из парты хлеб либо еще что съедобное. Вашик был из более бедной семьи, чем Бобеш, ему постоянно хотелось есть, а хлеба он приносил с собой мало.

Рассчитывая на то, что его вызовут к доске читать стихотворение, Бобеш припрятал сверток с оладьями под курточку, а курточку плотно запахнул. В кармане оладышки не помещались.

Сначала читал стихотворение Мирек, но у него это очень плохо получалось — он все время запинался. Наконец учитель прервал его и сказал, чтобы Мирек выучил дома, а уж когда будет знать, тогда пусть и поднимает руку.

Учитель посмотрел, кто еще вызовется отвечать, заметил, что Бобеш тянет руку, поддерживая ее левой рукой — видно, ему уж очень хочется отвечать. Он и вызвал Бобеша.

Бобеш вышел к доске, придерживая рукой оладышки, отвесил поклон учителю и всем ученикам в классе, перевел дух, смущенный тем, что все взгляды устремлены на него. Затем начал:

Шла коза вслед за обозом И козу боднула в бок…

Изображая, как одна коза боднула другую, Бобеш забыл придержать оладьи — они выскользнули из-под курточки и упали на пол. Бумага развернулась, и оладьи рассыпались по полу, прямо как в булочной на прилавке. Бобеш ничего не заметил, он с увлечением продолжал читать стишок и при этом был весь в движении.

Учитель тоже не сразу обратил внимание. Когда по классу прокатился взрыв смеха, Бобеш смешался. Учитель посмотрел на него. Бобеш обернулся к учителю, видит, он тоже смеется, и окончательно смутился. Потупил глаза — и что же он увидел? Все оладьи лежали прямо перед ним на полу, одна даже прилипла к полу, потому что упала повидлом вниз. Дети вскакивали с мест, сбегались к доске, и учителю пришлось водворять порядок.

С минуту Бобеш был в страшной растерянности, а потом заплакал. Учитель помог ему собрать картофельные оладьи, сложил их в парту и стал утешать Бобеша. Сказал, что не стоит из-за этого огорчаться, но в другой раз нужно оставлять завтрак в парте. Радости как не бывало. Бобеш отлично выучил стихотворение, сам видел, что весь класс заслушался, и Миладка тоже смотрела на него и улыбалась, когда Бобеш изображал, как бодается коза. И вдруг оладьи, те самые оладьи, которые Бобеш так любил, испортили все дело!

Глава 23 БРАТЕЦ

Вернувшись из школы, Бобеш увидел, что мать лежит в постели, а рядом с ней малюсенький ребеночек. Еще в кухне Бобеша поразило то, что бабушка как-то чудно улыбалась, а дедушка приложил палец к губам и поднял брови. Дедушка умел поднимать брови чуть ли не до середины лба. Бобеш остановился, недоумевающе посмотрел на постель, где лежала мать. Потом перевел глаза на отца, сидевшего на стуле возле постели, затем на дедушку и бабушку. Они следом за Бобешем пришли из кухни.

— Ну вот, милый Бобеш, теперь у тебя есть братец, — сказал отец.

— Кто?

— Братец.

— Вот это братец? — показал Бобеш на ребеночка. — А где вы его взяли?

— Он у нас родился.

— Родился? Как это — родился?

— У мамы.

— И мама теперь спит?

— Уснула. Она, Бобеш, хворает.

— Она хворает? — испугался Бобеш. — А почему?

— Когда родится ребеночек, всегда хворают.

— Вот странно…

— Что же тут странного, Бобеш?

— А все-таки, папа, как же он родился?

— Сорока его принесла, — сказала бабушка.

— Не верь ей, Бобеш, — вмешался дедушка, — братец у мамы родился. Вот мама поправится, она сама тебе расскажет.

— А мама поправится?

— Конечно.

— И, когда я родился, она тоже хворала?

— Тоже, Бобеш.

— И что же у нее болит?

— Да все.

— А братец спит?

— Ведь видишь, что спит.

— Можно мне на него вблизи посмотреть?

— Посмотри, только не шуми, не то разбудишь.

— Ой, какой он некрасивый!

— Ты тоже таким был.

— Неужели правда?

— Правда, правда, Бобеш.

— И такой же красный?

— Ну да.

— Такой же сморщенный?

— Конечно.

— Неужели и у меня такая голая голова была?

— А как же!

— Какой смешной братец!

— Тише, Бобеш! — смеясь, сказал отец.

— И как его зовут?

— Пока еще никак.

— А как ты его назовешь?

— Это надо с мамой посоветоваться.

— А он скоро проснется?

— Лучше не желай, — улыбаясь, сказал дедушка. — Как начнет кричать, он тебе и вовсе не понравится.

— Он что, сильно кричит?

— Еще как!

— Ну, ты теперь рад, что у тебя есть братец? — спросила бабушка.

— Рад. Теперь хоть есть во что играть.

— Что ты, Бобеш?! Да разве братец — игрушка?

— Нет, но ведь он маленький.

— Ты, наверное, хотел сказать, есть с кем поиграть, да только это еще не скоро будет.

— Пойдем-ка, Бобеш, на кухню, — сказал отец. — Не будем их беспокоить. Пускай мама поспит, она так скорее окрепнет. А сейчас должна прийти бабушка.

— Бабушка? — переспросил Бобеш.

— Ну да, бабушка. Она ухаживает за мамой и за братцем.

— Да ведь вот же бабушка, тут.

— Не наша бабушка, другая — Вашикова.

— Вашикова?

— Да. И, когда она придет, ты смотри, Бобеш, никаких таких глупостей не выспрашивай.

— Почему?

— Нехорошо это.

Бобеша разбирало любопытство. Он просто сгорал от нетерпения расспросить обо всем, чего не понимал. Опасался только, как бы мать чего-нибудь не сказала. А она уж непременно скажет: ты, мол, еще мало смыслишь; когда вырастешь побольше, тогда все узнаешь. А ведь он и так большой, он же в школу ходит!

Придя на кухню, Бобеш достал из сумки букварь и стал читать. Он умел читать не только то, что проходили в школе. По чтению учитель обычно приводил его в пример. Читать Бобеш очень любил. Но самым увлекательным для него занятием было складывать разные буквы. Они вдруг словно оживали, когда из них получалось слово, которое что-то означало. Дедушка вырезал Бобешу крупные буквы из газетных объявлений, заголовков и наклеил их на картон, чтобы они не порвались. И этой азбукой Бобеш мог забавляться хоть полдня. Вот и теперь он сел в закоулочек за бабушкиным сундуком — это был его уголок — и там играл. Первое слово, которое он сложил из газетных букв, было такое:

БРАТЕЦ

— Дедушка, дедушка, вот у меня и братец!

— Ну-ка, покажи! — смеясь, сказал дедушка. — Ей-ей, братец, прямо как живой!

— Знаешь что, дедушка? Я нарисую братца.

— Что же, валяй!

Бобеш нарисовал братца.

— Что это? — спросила бабушка, глядя на рисунок.

— Да братец же!

— Страшилище какое, ему бы только ворон пугать!

— Дедушка, слышишь, бабушка говорит, что это страшилище, — пожаловался Бобеш.

— Сама-то она и эдак не сумела бы нарисовать, — отозвался дедушка.

Бобеш так и загорелся:

— Бабушка, бабушка, нарисуй мне что-нибудь!

— Я не умею.

— Дедушка, бабушка не умеет рисовать.

— Вот видишь, я же говорил, что не сумеет, а еще смеется над другими.

Бобеш опять принялся складывать буквы, потом раскрыл букварь с конца и стал читать.

— Как странно, дедушка, — сказал он вдруг, отрываясь от книги: — когда я смотрю в букварь, то сначала это только печатная бумага, куча букв, а если прочтешь, то получается загадка. Удивительно, верно? Послушай, я тебе прочитаю:

Дед на крыше дым пускает, А огня не высекает.

— Что это, дедушка?

— Гм… вряд ли я угадаю… — Дедушка подпер рукой голову и принял глубокомысленный вид.

— Ну, отгадал?

— Нет.

— Сказать тебе?

— Сдаюсь, Бобеш. Скажи.

Бобеш только этого и ждал, он больше всего радовался, когда сам мог что-нибудь объяснить. Дедушка, конечно, давно догадался, но не хотел лишать Бобеша удовольствия.

— Так знаешь, дедушка, что это?

— Говорю же, не знаю.

— Печная труба!

— Труба? Это как же?

— Ну, дед — это труба, а из трубы дым идет, понимаешь? И дед курит — тоже дым пускает, так ведь?

— Покажи мне, Бобеш, где написана эта загадка, я тоже прочитаю.

— Вот она, дедушка.

Дедушка прочел загадку. Под ней была написана в скобках отгадка, но Бобеш прикрывал это место пальцем, чтобы дедушка не мог прочитать.

— Убери-ка, Бобеш, свой палец, я не разберу, что там за слово написано.

— А я знаю: там «высекает» написано.

— Постой-ка… — И дедушка отодвинул Бобешев палец. — Э-э, теперь вижу, какой ты хитрый! Эдак и я бы отгадал — тут же написано.

— Ага. Дедушка, а что значит «огня не высекает»?

— Когда я, Бобеш, был с тебя, так у нас дома спичек не было.

— И чем же вы огонь зажигали?

— Вот об этом я и хочу тебе рассказать. Тогда огонь высекали.

— А как?

— Брали такой камушек, кремень называется, и огниво — это либо специальная стальная полоска, либо обломок напильника. Этим огнивом ударяли по кремню и высекали из кремня огонь, вот так. — Дедушка показал рукой.

— Как, как, дедушка?

— Вот так!

Дедушка взял возле печки уголек, ударил по нему перочинным ножом и отколол кусочек.

— Если бить по кремню, то из него высекаются искры — от них и зажигали. Иной раз приходилось очень подолгу высекать искру, пока огонь добудешь. Для этого еще нужно было иметь трут — пережженную такую тряпицу. Когда на нее попадает искра, трут начинает тлеть; тогда раздуваешь огонь, пока не вспыхнет пламя. И для трубки приходилось высекать огонь, но в таких случаях брали другой трут — из гриба. Гриб этот, трутник, растет на деревьях. Помнишь, я в деревне как-то приносил из лесу?

— Ага. Он вроде половинки от тарелки, правда?

— Верно, Бобеш. Гриб этот надо было хорошенько высушить. А когда он совсем высохнет и станет твердым, тогда его молотком разомнут — он сделается мягкий, как шелковый. Попадет на него искра — он сразу затлеет. Приложишь к трубке — и табак загорается.

— А это тоже долго делалось?

— Прежде все долго делалось. Это теперь человек может за один час бог знает в какую даль поездом доехать, а тогда только пешком ходили. Я вот однажды шел так в Вену…

Вдруг из комнаты донесся странный плач.

— Ага, братец о себе весть подает! — засмеялся дедушка.

Бобеш сорвался с места и побежал в комнату. Мать полулежала на постели, бабушка поправляла ей перины, чтобы поудобнее было. Мать показалась Бобешу совсем не похожей на себя: лицо у нее было бледное, глаза стали больше, темнее и блестели ярче, чем всегда.

Бобеш оторопел. Ему вспомнилось, что вот так же выглядел отец, когда его придавило деревом. Испугавшись за мать, он бросился к ней и хотел забраться на постель. Но отец успел подхватить его на руки. И тут Бобеш увидел нечто такое, чего никогда не видел, но смутно, очень смутно помнил. Пожалуй, даже не столько помнил — скорее всего, ему показалось, что он и сам когда-то так делал. Маленький братец лежал у матери на коленях и сосал ее грудь. У Бобеша мелькнула мысль: «Кто же этому научил братца?»

Наконец и мать обратила внимание на Бобеша, когда отец поднес его к постели.

— То-то удивляешься, да?

— Знаешь, мама, на кого ты сейчас похожа? — спросил вдруг Бобеш, и у него даже глаза заблестели. — Помнишь, у крестного над постелью висела большая картина?

— Какая картина?

— Ну та, на которой нарисована мама с маленьким ребеночком, и ребеночек вот так же сос… — Бобеш хотел сказать «сосал», но решил, что так говорят только о телятах и козлятах. Поэтому он запнулся и замахал рукой: — Ну, вот так же делал… Помнишь, над той мамой стоит папа, он опирается на большой такой топор. Там еще и коровки нарисованы. Крестный мне говорил, что эта картина называется «Святое семейство».

Мать покраснела и сказала:

— Выдумщик ты! И что только тебе в голову не придет!

— Ишь, как он все примечает! — сказал дедушка.

Отец молча улыбался.

— А ты знаешь, Бобеш, что к нам в воскресенье крестный поездом приедет? — спросил дедушка.

— Правда? — так и вырвалось у Бобеша.

— В самом деле, приедет.

— Как я рад! — закричал Бобеш.

Отец напомнил ему, чтобы он не кричал, не пугал братца. Братец, однако, совершенно не обращал ни на кого внимания.

Бобеш размышлял уже о том, сколько всего он порасскажет крестному.

В комнату вошла пожилая женщина в темном платье, в шляпе, с черной сумкой в руках.

— А вот и бабушка пришла! — сказал отец и спустил Бобеша на пол.

— Ну, пойдем, Бобеш, на кухню, братец будет купаться. — И дедушка увел его.

Бобеш испытывал огромное желание поделиться с кем-нибудь новостью, похвастаться, что у него есть братец. Он вспомнил про Миладку и Гонзика — им можно бы сказать. Он попросил у дедушки позволения пойти во двор поиграть, и дедушка его не удерживал.

По дороге во двор Бобеш заметил, что дверь в хозяйскую мастерскую приоткрыта. Он заколебался, не зайти ли туда, рассказать мастеру про братца, но оробел и, кроме того, услышал голос хозяйки. А ее Бобеш побаивался. Она была очень толстая и при разговоре громко кричала, словно бранилась.

— К Яноушам, я вижу, повитуха пришла. Наверное, младенца купать, — говорила хозяйка.

«Ага, значит, они уже знают, — подумал Бобеш. — Так я тогда к ним не пойду».

— Прямо безголовый народ! Сам без работы… и за квартиру, поди, нечем будет платить — и так за два месяца нам задолжали.

Бобеш догадывался, что хозяйка говорила про них. Он притих у дверей и продолжал слушать.

— Одним словом, не везет нам, — продолжала хозяйка. — Вечно нам нищие квартиранты достаются. Уж такая голь, а ты обратил внимание: своего сопляка-то в школу вырядила, прямо словно чиновница какая!

Бобеш вздрогнул. Сопляк — это, значит, хозяйка про него говорит. Называет его сопляком — каково!

— Да-да, молодые, безрассудные люди, — заметил хозяин.

Хозяйка не унималась:

— Теперь опять реву будет на весь дом…

Кто-то из подмастерьев усердно застучал молотком, и Бобеш уже не расслышал ни слова. Он выбежал во двор. Там никого не было. Он пошел на задворки, сел на бревна и стал смотреть на речку, где перевозчик Брихта перегонял паром.

Бобеш задумался над тем, что ему пришлось услышать, и пригорюнился. Он в простоте душевной надеялся, что весь дом будет радоваться появлению его братца.

«Где же Миладка?» — размышлял Бобеш. Она-то, наверное, порадовалась бы вместе с ним. Сам не зная зачем, он медленно побрел к речке.

Был погожий осенний день. Хлеб на полях был убран, со жнивья задувал холодный ветер, хотя и пригревало солнышко.

За рекой, где поднимался косогор, что-то мелькало в небе. Но не птица. Бобеш заслонил рукой глаза от солнца, чтобы не расчихаться.

«Что же это может быть? Ничего похожего сроду не видел. Надо спросить Брихту, Он, наверное, знает», — решил Бобеш.

Паромщик в самом деле знал и объяснил, что это бумажный змей.

— Неужели, Бобеш, ты никогда не видел бумажного змея? — спросил Брихта.

— Нет.

— Попроси дедушку, он тебе сделает.

— И вы думаете, что дедушка сумеет?

— Как не суметь?

— Тогда я попрошу его.

Бобеш вспомнил про крестного и заранее порадовался, как покажет ему змея, которого сделает дедушка. Он, конечно, не удержался и поделился с Брихтой:

— А к нам в воскресенье крестный приезжает!

— Да ну?! — удивился Брихта.

— У нас, пан Брихта, теперь братец есть, потому и крестный приезжает.

— Какой такой братец?

— Ну наш, новый. Сегодня у нас родился.

— Вот так штука! — воскликнул Брихта. — Значит, у вас сегодня сорока побывала? Потому и крестный приезжает?

Бобеш был необычайно доволен тем, что Брихта охотно слушает его. Пока тот набивал трубку и раскуривал ее, Бобеш выложил все, что только мог, про своего маленького братца.

А Брихта слушал и приговаривал:

— Гм, гм… Вот так штука!

Тем самым он окончательно расположил к себе Бобеша. Потом он несколько раз прокатил Бобеша на пароме туда и обратно, переправляя рабочих с фабрики за рекой.

Когда солнце село, Брихта отослал Бобеша домой.

Бобеш возвращался совершенно счастливый. Нашелся-таки человек, который и порадовался и поудивлялся появлению братца.

Маленького братца окрестили Франтишеком. Славный то был день для Бобеша. Приехал крестный из Радобилице — так называлась деревня, где раньше жила семья Бобеша. Бобеш ходил на вокзал встречать крестного. День был воскресный, и на Бобеша надели его прекрасный новый костюм. Бобеш никогда не думал, что ожидание поезда может оказаться таким долгим. Когда поезд все же прибыл и крестный вышел из вагона, то Бобеш, конечно, поцеловал его. Ну, а потом удивлению не было конца.

— А, батюшки, ну и даль, вот это даль! — начал крестный. — Поезд едет так, словно его все черти мчат, и все равно, пока сюда доедешь, пройдет уйма времени. — Потом крестный обратился к Бобешу — Мать честная, да ты, никак, в новом костюме?! Ну, поздравляю с обновкой, носи — не изнашивай! Теперь ты у нас заправский школьник. А вырос-то как! Ну что, папа, он все такой же бедовый? Все по крышам лазит?

— Уж, известное дело, нет-нет, да и выкинет какой-нибудь номер, чем-нибудь да допечет!

— Ай-яй-яй! — подмигивая, сокрушался крестный. Потом он все поражался, как изменился город за то время, пока он тут не был.

— Смотри пожалуйста! Вот этого прежде не было… Как все меняется, как меняется! Я бы вас нипочем не разыскал.

После обеда, во время которого пили пиво в честь приезда крестного, все вышли посидеть за домом на бревнах и разговорились.

— Ну, расскажи мне, Бобеш, как тебе школа пришлась. Понравилась?

— Понравилась, крестный. В школе очень хорошо и совсем даже не трудно. А иной раз там просто потеха!

— Ах ты, постреленок, уже знаешь, что такое потеха?

— Да вот хотя бы Франтишек Чалку — он все называл учителя на «ты». И картавит, слова как следует не выговорит. Вместо «рыба» говорит «выба».

— Так до сих пор и «тыкает» учителя? — поинтересовался крестный.

— Нет, перестал. А Зденек Бауэр — тот все хотел, чтобы с ним на парте мама сидела. А когда мать ушла, он ужасно ревел. Теперь не плачет.

Бобеш похвастался крестному своим умением писать и рисовать.

— А как у тебя с работой, Йозеф? — обратился крестный к отцу.

— И не спрашивай — хуже быть не может.

— Или в имении больше не работаешь?

— Нет.

Отец рассказал крестному, почему он остался без работы.

— Все-таки не надо вам было переезжать, — сказал на это крестный. — Я так думаю, в деревне, худо-бедно, вы бы прокормились. В городе — другое дело, надо сызмалу привыкать тут жить. Наш брат, деревенский, не сумеет приноровиться.

— И то правда, — согласилась мать. — Но теперь уж не поправишь. Назад не вернешься…

— Значит, у тебя никакой работы и на примете нет? — спросил крестный.

— Пока еще нет, но, возможно, что-нибудь подыщу. Беда в том, — вздохнул отец, — что никакого я ремесла не знаю. Кабы знал какое ремесло, не тужил бы. Тогда хоть отбавляй работы. А так только поденщиком приходится быть, постоянного дела не найдешь. Тяжелая работа мне не под силу, нога все еще донимает, а легкой-то работы нипочем не достать.

Крестный рассказал, что староста Либра весной собирается обстраивать усадьбу — ставить новый хлев, амбары.

Бобеш спросил крестного, что делает Боженка.

— В школу ходит, как и ты. Из нее такая кисейная барышня вышла!

— Это какая — кисейная?

— Избалованная, значит.

— А с Вашичком она дружит?

— Конечно, дружит.

Бобеш помолчал и немного погодя спросил:

— Неужели правда, крестный, она все дружит с ним?

— Да я сам видел, как они вдвоем играли.

— А мне говорила, что в жизни не будет с ним дружить.

— Она давным-давно позабыла, милый Бобеш, что тебе говорила.

— Ты, крестный, как только приедешь домой, так уж, пожалуйста, спроси ее, правда ли она позабыла.

— Конечно, спрошу.

— А потом мне напишешь?

— Напишу, Бобеш.

— Знаешь, крестный, я тебе тоже напишу!

— Ах ты, постреленок!

После разговор зашел о вещах, не интересных для Бобеша. Он взял игрушки, привезенные ему крестным, и играл в кухне до самого вечера.

Глава 24 ПТИЧКА

Бобеш сидел на первой парте вместе с Вашичком Поуром. Позади были девочки — Аделька Шимонова с Мартичкой Фиаловой, а за ними опять два мальчика. Так и чередовались в классе — парта мальчиков, парта девочек. Только в третьем ряду на двух соседних партах сидели девочки, так как их было больше. Бобеша посадили впереди, потому что он считался самым маленьким.

В классе на стенах висели разные картины. На одной из них была нарисована кошка с котятами. Эту картину Бобеш любил больше всех других. Увидев ее впервые, он сразу подумал: «Вылитая Мися!» Кошка и впрямь походила на Мисю и была совсем как живая. «Вот бы научиться так рисовать!» — мечтал Бобеш.

Любил он и картину, изображавшую, как Красная Шапочка повстречалась в лесу с волком. Картина с лисицей была тоже занятная. Бобеш однажды попробовал ее срисовать, и, проходя мимо его парты, учитель мигом угадал, кого рисует Бобеш. Бобеш был очень доволен и рассказывал об этом дома всем по очереди.

В самом конце класса, за партами, висела еще одна картина. Там была нарисована девочка, пасущая гусей на пригорке. Неподалеку виднелись люди, копавшие картошку. Листья на деревьях были желтыми, в облаках — большая стая птиц. Картина эта изображала осень. Бобеш смотрел на девочку-гусятницу и вспоминал Манчу Безручкину…

Учитель очень красиво писал на классной доске. А у Бобеша, сколько он ни старался, никогда так не получалось. Каждую букву, которую они умели читать и писать, учитель выводил отдельно на больших листах бумаги и вывешивал на стене. На доске, на самом верху, тоже были написаны буквы, и их не разрешалось стирать.

Бобеш принес в школу — разумеется, без ведома матери — одну из игрушек, привезенных крестным. Это была птичка. Она кивала головкой, хвостик у нее при этом тоже двигался, потому что и голова и хвост были соединены ниткой с деревянным грузиком под дощечкой, на которой стояла птичка. Бобеш хоть и обещал матери не таскать в школу игрушек, не смог удержаться. Он воображал, как все мальчишки и девчонки сбегутся к нему, будут разглядывать птичку и поражаться. И сам он сразу станет для всех интересным. До сих пор он ничем не выделялся, потому что, в общем, был довольно смирный, разве только иногда в переменку бегал вместе с другими по коридору. Но так, чтобы затевать возню или драку, как некоторые, — этого с ним не случалось. Зато вот теперь, когда у него есть такая птичка, с ним, наверное, многие захотят дружить. А больше всего Бобешу хотелось похвастаться птичкой перед Миладкой.

Придя в школу, Бобеш решил дождаться большой перемены и уж тогда вынуть птичку, а до тех пор не показывать ее никому. Но на уроке мысли Бобеша то и дело возвращались к игрушке, временами он даже не слышал, что говорит учитель. Потом Бобеш не утерпел и заглянул к себе в сумку. Учитель тут же сделал ему замечание:

— Бобеш, мне кажется, ты сегодня совсем не слушаешь.

Бобеш вспыхнул, взглянул на учителя и тотчас потупил глаза, потому что учитель смотрел на него довольно строго. Тогда Бобеш настроился слушать.

Был урок арифметики, решали задачки на устный счет. Учитель вызвал и Бобеша.

— Видимо, Бобеш, тебя что-то отвлекает. Что у тебя там в парте, не хлеб ли?

Если бы учитель только знал, что никакой это не хлеб, а птичка, которая кивает головкой! Неизвестно, что бы он тогда сказал. Но учитель уже давал Бобешу задачку;

— Итак, Бобеш, положим, мама дала тебе четыре булки, и одну бы ты съел. Сколько у тебя останется?

Так как голова Бобеша была занята совсем другим, то он недолго думая ответил:

— Я останусь голодным.

Все прыснули со смеху, учитель тоже засмеялся, а потом сказал:

— С Бобешем сегодня не сговоришься. Я замечаю — он больше занят тем, что у него в парте. Покажи-ка, Бобеш, что у тебя там?

Если бы вдруг ударил гром, и то, наверное, Бобеш так не испугался бы. Он молчал.

— Ну, покажи, Бобеш. Ты все время в парту заглядываешь!

— Я… я… просто так, — лепетал Бобеш.

— Ты правду говоришь? — спросил учитель и при этом так посмотрел на Бобеша, что тот покраснел еще больше.

— Можно, я скажу? — вызвался вдруг Вашик Поур и, не дожидаясь разрешения, продолжал: — Я заглядывал к нему в сумку, а у него оттуда торчат желтые и красные перья.

Все притихли, стали привставать с мест, вытягивали шеи.

— Дай-ка, Бобеш, мне свою сумку! — сказал учитель.

У Бобеша чуть коленки не подкосились. Не глядя на учителя, он протянул ему свою сумку. К изумлению всего класса, учитель извлек оттуда пеструю деревянную птичку. Хвост у нее был из настоящих перьев — желтого, красного и синего. На миг в классе стало тихо, но потом чуть ли не все разом закричали:

— Покажите, что это!

Учитель повертел в руках птичку — груз на ниточке закачался, птичка закивала головой и замахала хвостиком.

И тут начался допрос: где это он взял птичку? Бобеш сказал правду.

— А зачем ты принес ее в школу?

Бобеш и на этот раз сказал правду, ответив, что хотел показать птичку ребятам.

Учитель ему заметил, что, хотя птичка действительно очень красивая, игрушки в школу приносить нельзя, а поэтому он вернет ее Бобешу только после урока. И поставил птичку к себе на стол. Гирька свесилась вниз, качнулась — птичка шевельнула головой и пестрым хвостиком.

Бобеш не смел посмотреть в глаза учителю. Все остальные ученики смотрели уже не на учителя, а на птичку. Учитель вскоре убедился, что ни один из детей не может правильно сосчитать. И всё из-за птички. К счастью, зазвонил звонок. Учитель отдал игрушку Бобешу, напомнив ему, чтобы он больше не приносил в школу таких вещей. Бобеш пообещал этого не делать.

Едва учитель вышел из класса, все дети сгрудились вокруг Бобеша. Но он вообще не захотел показывать птичку, хотя ему и сулили за это и хлеб, и пирог, и рогалики. Бобеш отказывался, есть ему не хотелось; у него с собой был пирог, еще с того дня остался, когда у них гостил крестный.

Все удовольствие было испорчено. Бобеша не оставляло чувство стыда, что учитель заметил его невнимательность.

Видя, что Бобеш упрямится и не желает показывать птичку, Гонзик Крупичка сказал:

— Ну его, ребята! Не показывает — и не больно надо. Подумаешь, какое дело! Я еще и не таких птичек видел!

Но на Бобеша и это не подействовало: он так и не стал показывать птичку. Особенно после того, как ребята начали над ним смеяться и задирать его.

— Какие противные эти мальчишки! — услышал Бобеш за спиной голос Сильвии, которую все называли Силушкой.

Эта девочка нравилась Бобешу не меньше Миладки. И не потому, что у нее были красные щеки и большие карие глаза. А вот почему. Однажды она вдруг взяла и поделилась с Бобешем своим завтраком. А у Силушки бывали вкусные вещи Как-то раз она подошла к Бобешу и предложила:

«Хочешь хворосту?»

Бобеш вытаращил на нее глаза. Разве хворост едят? Но не успел он опомниться, как Силушка положила перед ним на парту какое-то скрученное печенье.

«На вот, попробуй хворосту», — сказала она и убежала.

«Так вот какой хворост!» — подумал Бобеш.

Теперь, когда Силушка вступилась за него, Бобеш вытащил из сумки птичку и протянул ее Миладке, стоявшей рядом. Миладка с криком побежала к последней парте, Силушка бросилась за ней, все остальные девочки обступили их. Мальчишкам это и вовсе не понравилось, и они начали дразнить Бобеша:

— Э-э, Бобеш, с девчонками связался! Вот смех-то, ребята!

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы в этот момент не вошел учитель. Птичка так и осталась у девочек. После уроков Бобеш шел домой из школы вместе с Миладкой и Силушкой. Они уговорились после обеда вместе играть. Бобеш пообещал захватить с собой еще одну новую игрушку, тоже подаренную крестным. Это были куры, которые могли клевать. Шейки у них, как и у птички, были соединены ниткой с таким же грузиком.

Глава 25 СКАЗКА ПРО ПАУКА И МУШКУ

После обеда Миладка и Силушка пришли во двор. Бобешу стоило больших трудов упросить мать, чтобы она пустила его туда с игрушками. Согласилась она только после того, как Бобеш заверил ее, что во дворе никого нет, кроме двух девочек, которые учатся вместе с ним.

Сначала они втроем отправились играть на задворки, где были сложены бревна. Немножко там поиграли, потом Силушка предложила перейти на лужок, поближе к речке. Она принесла с собой куклу и колясочку; у Миладки была маленькая кухня с игрушечной посудой. Играли они в «папы-мамы». Бобеш был папой, Миладка — мамой, а Силушка — и теткой и бабушкой, смотря по надобности. Птичка была то попутаем, то канарейкой и, наконец, петушком, а игрушечные куры были его курочками. Силушкина кукла сначала была девочкой, их дочкой, но, когда Бобеш рассказал девочкам про своего брата Франтишека, то кукла превратилась в маленького Франтишека.

Силушка баюкала его и ругала за то, что он никак не хочет уснуть. И тут Миладка посоветовала рассказать Франтишеку сказку. Может быть, он тогда перестанет кричать и будет смирным. На том и порешили. Силушка знала много сказок от отца и вспомнила сказку про паука и мушку. Эту сказку она рассказала со слов отца маленькому Франтишеку.

СКАЗКА ПРО ПАУКА И МУШКУ

«Случилась однажды большая-пребольшая, страшная гроза. Выл ветер, чернели тучи, молнии так и сверкали, грохотал гром, а дождь лил не переставая. И вот в эту страшную грозу сорвало с крыши дранку. Ветер унес дранку и задул в щель на чердак. И дождь полился туда. А в углу чердака, возле самой щели, жил паук.

Когда ветер подул на чердак, то сбил паучьи сети и унес клочок паутины на балку.

— Ах ты, горе-горькое! — плакался паук. — Целую жизнь я трудился над этой сетью, сколько сил на нее положил, и вот разбойник ветер разорил все, что я построил! И как же мне теперь быть, что же мне делать?

Собирает паук клочья паутины да упрашивает:

— Помогите мне, братцы, будьте добренькие!

А на балке сидела бабочка, спряталась она туда от грозы. Вот она и говорит пауку:

— Смотри, паучок, вон там твоя паутинка, да только она вся спуталась — уж и не знаю, расправишь ли ты ее.

Паутинка и вправду была так спутана, что паук, глядя на нее, совсем отчаялся и загоревал.

На той же балке, где сидела бабочка, жила старая муха с девятью детками, молодыми мушками. Заприметил их паук, сразу позабыл про свою паутину — так ему захотелось полакомиться маленькими мушками. Говорит он себе: „Мушки-то совсем молоденькие, а такие обычно глупы бывают“. Потому обратился он к ним с такими словами:

— Ах, как же мне, горемычному паучку, теперь быть? Сеть моя порвана, спутана… Помогите, мушки, убогому паучку, разорил меня злой ветер-разбойник!

А старая муха сказала своим детям:

— И не вздумайте помогать ему! Это старый паук-крестовик, я его давно знаю. Он заманит вас в свою сеть, опутает паутиной и выпьет из вас кровь.

Но паук упрашивал, слезы проливал. Балки и те бы не выдержали, сжалились. Потому и неудивительно, что нашлась одна маленькая мушка, пожалела паука; потихоньку от матери подлетела к нему и сказала:

— Послушай, паучок, давай я помогу, мне тебя жалко. А ты не обидишь меня? Мама тебя знает, говорит, что ты крестовик, а крестовики злые.

— Да разве я тебя обижу! Что ты, мушка, выдумала? Я вправду паук-крестовик, но такую маленькую хорошенькую мушку, как ты, и крестовик не тронет.

Как только паук назвал молоденькую, неопытную мушку хорошенькой, так сразу понравился ей. Маленькая мушка схватила волоконце паутины и принялась распутывать его. Паук пока не трогал мушку, а все только похваливал. Говорил, что на всем чердаке нашлась одна-единственная добрая мушка, а добрых мушек он не обижает. Зато всех злых мух он поест. Они ему житья не дают своим вечным жужжанием, спать мешают, потому, дескать, он и зол на мух. Но мушке, которая ему помогает, он ничего плохого не сделает.

Мушка радовалась, слыша такие речи, и все смелее забиралась в паутину, расправляла ниточки, заделывала дыры, думая про себя: „Все-таки мама неправа. На чердаке есть и хорошие пауки“.

Только она это подумала, как вдруг паук набросил ей на спину и на крылышки паутинку; мушка попробовала было взлететь — и не смогла.

— Что ты делаешь, паучок? — удивленно спросила мушка.

— Да это я так, в шутку.

— Тебе — шутки, а я вот не могу крылышками шевельнуть. Сними с меня паутину, паучок!

Но паук накинул на нее еще одну ниточку и опутал мушке голову.

— Зачем же ты так делаешь, паучок? — в страхе спросила мушка. Посмотрела на паука и еще больше испугалась. Злые паучьи глаза так и горели.

— А я с тобой, мушка, играю, — сказал паук. И тут же опутал маленькие мушиные ножки еще одной паутинкой. Потом подобрался к мушке и, смеясь, сказал: — Вот что, милая моя, я очень проголодался — придется мне тебя съесть. Иначе я умру с голоду, а это, милая моя, было бы большой потерей. Пауков мало, а вас, мушек, — много. Если одна мушка и погибнет, никто даже не заметит.

Стала тут мушка упрашивать паука. Плакала, звала мать, умоляла паука отпустить ее на волю, не убивать — ведь она еще такая молоденькая и жизни-то еще не видела. Ах, как горевала маленькая мушка!

Но паук и слышать ничего не хотел, только посмеялся над мушкой и сказал ей:

— Милая моя, мне приходится каждую мушку вот так заманивать, иначе я бы ни одной в свою сеть не залучил. А без мушек мне верная смерть.

— Слезно прошу тебя, паучок, позволь мне тогда перед смертью с маменькой и сестричками попрощаться, повидать их в последний раз.

— Так уж и быть, позволю, раз ты помогала мне чинить сеть. Зови сюда свою мать и сестер!

Прилетели мушкина мать и сестры — маленькие мушки; печально смотрели они на бедную мушку и жалели ее. Все мушкины сестрички горько плакали. А муха-мать говорила им:

— Видите, детки, до чего доводит непослушание! Поверила она злому пауку-крестовику, заманил он ее в сеть своими сладкими речами, а теперь вот она поплатится жизнью.

А паук со смехом заметил:

— Видите, мушки, паука не перехитришь!

— Ну, положим, — начала мушкина мать, — долго ты пожил, а ума не нажил. Не больно ты умен.

— Что ты там бормочешь, старая дура? Это почему же ты решила, что я не умен?

— Почему думаю? Гм, гм… Кабы ты был умнее, не стал бы есть маленькую, слабенькую мушку, а охотился бы за крупными, толстыми мухами — те гораздо вкуснее. Все толстые мухи от сахару тучнеют, оттого они и сами сладкие, милый мой. А наша невзрачная мушка едва ли тебе по вкусу придется — она ведь не сладкая.

— Хе-хе-хе! — рассмеялся паук. — Глупая муха, уж не думаешь ли ты, что крупные мухи сами ко мне в сеть летят? Что же, выходит, старых мух легче ловить, чем молодых? Нет уж, голубушка, ты, я вижу, ловкая, хочешь обмануть меня, чтобы я твою мушку отпустил, а потом надо мной посмеяться. Нет, не такой я глупый! Для меня милее тощая мушка в тенетах, чем тысяча крупных, откормленных мух где-то в кухне.

— Ах, какой ты несмышленый да бестолковый! — продолжала муха-мать. — Послушай-ка ты меня, старую: внизу, в кухне, прямо с потолка идет такая длинная висячая желтая дорожка, вымощенная чистым сахаром. И на той дорожке полным-полно толстых, крупных мух. Все они собирают там сахар, а некоторые до того объелись, что и лететь не могут.

Когда старая муха расписывала пауку тучных мух, у него прямо слюнки потекли. А так как он и в самом деле был очень голодный, ему захотелось поесть досыта. Поэтому он спросил муху:

— А ты бы проводила меня на кухню?

— Проводила бы, только отпусти на волю мою маленькую мушку.

— Э-э, нет, ты меня совсем дураком считаешь! Знаю я вас! Я отпущу мушку — вы все и улетите, потом меня же высмеете. Нет уж, не выйдет!

— Так вот что я тебе скажу, старый обжора, — разозлилась муха: — привяжи мушку паутиной и веди, раз уж ты так боишься расстаться с ней. Ну, а если окажется, что я тебе неправду сказала, так ты ее съешь безо всякого.

Так и сделали. Паук привязал мушку паутинкой, опутал ей крылышки, чтобы она не могла улететь, и потянул за собой; а старая муха ползла впереди, показывала дорогу на кухню. Пролезли они в щелку под дверь, по стене взобрались на потолок, и тут действительно начиналась висячая желтая дорожка, мощенная сахаром, а на ней было полно тучных мух. Они так жужжали, что можно было оглохнуть.

— Слышишь, как они от радости жужжат?

— Слышу, — ответил паук, — твоя правда. — А сам глаз не может отвести от мух.

„Как же так? Как это может быть? Видят меня, паука, и не улетают?“ — подумал он.

— Не бойся, — сказала старая муха, угадав его мысли. — Ни одной мухе и в голову не придет улетать. Они просто ослеплены множеством сахару — ведь он по дорожке так и течет, как сладкий медовый сок. Идем, спрячься позади нас, чтобы они тебя не видели, а когда будешь возле самой дорожки, прикрепишь паутинку к потолку и спустишься по ней — хотя бы вон на ту толстую муху. Знаешь, это ведь кухонные мухи, они над нами любят насмехаться — очень уж они гордые и спесивые. Так что мне совсем не жалко будет, если ты одну из них и придушишь.

Паук, видя такое обилие крупных мух, совсем обезумел от радости. Прицепил паутинку к потолку и спустился прямо на середину дорожки, на одну муху, которая показалась ему самой крупной. Но что это? Только ступил он своими восемью лапками на желтую дорожку, как лапки все и прилипли, паук даже шевельнуться не мог. Посмотрел он на старую муху и сказал:

— Что же ты, подлая муха, не предупредила меня? Ведь дорожка-то липкая! Теперь я и двинуться не могу.

Засмеялась муха:

— Так-то, старый паук! Смеялся над нашей мушиной глупостью, а теперь на вот: самого умного на всем чердаке паука одурачила глупейшая муха! А коли ты прежде славился умом, так, конечно, и теперь исхитришься и сам выберешься. Я нарочно тебя сюда завела, чтобы избавиться от тебя, иначе ты своими льстивыми речами всех моих мушек сманишь, всю мою семью загубишь… А теперь, — обратилась муха к детям, — смотрите и хорошенько запомните своего лютого врага, никогда больше не верьте таким паукам, как бы они ни притворялись, какие бы ласковые речи ни заводили. Этот теперь уж не сможет повредить вам. Но таких, как он, много по всем углам, потому остерегайтесь! И вот этой желтой дорожки берегитесь — это мухоловка. Стоит только на нее опуститься, погибнете, как все те мухи, которые польстились на сладкий сок.

Все маленькие мушки пообещали матери остерегаться пауков и порадовались, что мама так перехитрила паука. А больше всех радовалась маленькая мушка, которая помогала пауку расправлять паутину».

— Хорошая сказка, — сказали Бобеш и Миладка. — Смотрите, смотрите, вон за речкой мальчишки змея пускают!

— Да какой большой-то! — удивлялся Бобеш.

— Я такого тоже еще не видала, — сказала Силушка. — Пошли туда, посмотрим!

— Пошли! — согласился Бобеш. — А куда мы денем игрушки? Не с собой же брать. Давайте домой отнесем!

— Мне до дому далеко, — сказала Силушка.

— Оставь их у нас, — предложила Миладка.

— Ладно!

Так они и сделали.

Глава 26 БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Через минуту Бобеш, Миладка и Силушка бежали к реке. Туда, где виднелся паром Брихты. Бобеш, конечно, дома не сказал, что он будет за речкой. Пробурчал только, что пойдет играть на реку. Про себя же он подумал: «Ведь я маме почти и не соврал. Не все ли равно, где играть — на этом берегу или на том? Везде ведь река».

— Куда направляетесь, молодежь? — ласково обратился к ним Брихта.

— На тот берег. Там запускают змея.

— Знаю, знаю. Я вчера целый вечер мастерил с ребятами его.

— А кто там? Какие ребята? — спросил Бобеш.

— Лойзик Пршикрил, наш Йозеф, Гонзик и еще кто-то с нашей улицы, да Манча Падаликова… А ты знаешь, — обратился вдруг Брихта к Бобешу, — какая в такую погоду у змея сила? Он тебя может унести.

— Ну да, меня-то не унесет!

— Только не вздумай попробовать.

— Пан Брихта! — позвала Миладка.

— Что, маленькая?

— Вы не могли бы плыть чуть помедленнее?

— А зачем?

— А чтоб подольше.

— Ишь ты, барышне нравится ехать на пароме! Могу, конечно, и помедленнее. Я довезу вас до самой плотины и обратно. Но только за щедрое вознаграждение.

— У нас нет денег, пан Брихта.

— Тогда придется вам сейчас слезать, — засмеялся перевозчик.

Он любил катать детей и покатал их на славу. Благо, у него было свободное время, паром никому не требовался.

— Как мы хорошо поплавали! — радовалась Силушка.

— Я бы так плыла целый день! — мечтала Миладка.

— Я бы тоже все время ездил туда и обратно, — поддержал ее Бобеш.

— Нет, это занятие скоро бы вам наскучило, — заметил Брихта. — Сейчас еще можно ездить. А как начнутся дожди, задует северный ветер, повалит снег — прямо беда! Собачье ремесло — ездить взад и вперед.

Брихта осторожно пристал к берегу и заспешил обратно. На другом берегу паром уже ждала какая-то женщина с мальчиком.

Бобеш, Миладка и Силушка сразу кинулись к ребятам, возившимся с большим бумажным змеем.

— Гляди-ка, да это Бобеш с девчонками! — воскликнул Гонзик и помчался навстречу.

Запыхавшись, он спешил рассказать приятелю:

— Знаешь, какая силища у змея! Он меня даже приподнял.

— Иди ты!

— Честное слово, оторвало от земли! — клялся Гонзик.

— Иди ты!

Змея держал Лойзик, самый старший и самый сильный из мальчиков. Даже он должен был напрячь все силы, чтобы удержать его, потому что змей был чуть ли не двухметровый. Остальные сидели около Лойзика и разговаривали. Когда к ним подошел Бобеш с девочками, образовалось два кружка. К Миладке с Силушкой подсела Манча, ходившая уже в пятый класс, а Бобеш вместе с Гонзиком оказался в мужской компании. Он сидел тихо, стесняясь старших ребят.

Мальчики о чем-то говорили. Паренек, которого все называли Рудой, продолжал свой рассказ:

— В тех местах была страшная глубина.

— А он что, не знал?

— В том-то и дело, что не знал.

— А кто его увидел?

— На его счастье, невдалеке оказался пан Йокл, охотник. Никого бы он в такой глуши не дозвался. Озеро-то было среди леса. Пан Йокл услышал плеск воды и сразу побежал. Видит, над водой торчат одни руки. Сбросил ружье, патронташ, прыг в воду и поплыл к нему. Братишка мой еще разок вынырнул и снова скрылся в воде. Пан Йокл на том самом месте нырнул и нащупал его руку. Ухватил братишку, но тот, как только почувствовал, что его держат, схватил пана Йокла за ногу и чуть не утопил. Пан Йокл собрался с силой и как даст братишке кулаком в живот! Перебил ему дыхание, и тот разжал руку. Пан Йокл говорил потом, что у людей тонущих бывает огромная сила. Спасать всегда надо осторожно, а то утянут за собой под воду. Потом он схватил братишку за волосы — тот был уже без сознания — и дотащил до берега. Сделал там искусственное дыхание, и брат мой ожил.

— А как делается искусственное дыхание? — спросил один из мальчиков.

— Ложись на траву, ты будешь утопленник. — И Руда снял с себя пиджак, свернул его и положил мальчику под спину.

— Зачем ты кладешь под спину пиджак?

— А чтобы выше была грудная клетка. Теперь смотрите: я беру его за руки, прижимаю к груди, а потом поднимаю вверх, закидываю за голову. Теперь грудная клетка поднимается, в нее проникает воздух, воздух входит в легкие, человек начинает дышать. А как начал дышать — значит, уж все, жив.

— А откуда ты знаешь?

— Мы проходили в школе. Будешь в пятом классе — тоже узнаешь.

Бобеш хотя ничего не понял в демонстрации искусственного дыхания, однако слушал как зачарованный. Потом он выждал удобного случая и спросил у Гонзика, кто это тонул.

— Да его двоюродный брат. Охотник Йокл спас его.

Бобеш вспомнил тут о Вашичке из дома лесничего, о Боженке и задумался.

Из задумчивости его вывел подошедший мальчик:

— Ребята, посмотрите-ка, у меня скворец.

Действительно, в руках у него был скворец, только дохлый.

И сразу же все столпились около мертвой птички и заспорили о том, почему она погибла. Одни говорили, что ее загнал перепелятник, другие считали, что она умерла своей смертью. Ведь, судя по перышкам, это был уже старый скворец.

— Я его отнесу домой, кошке, — решил один мальчик.

Но ему возразил Руда:

— Вот ты возьмешь его, отдашь кошке и приучишь ее есть птиц. Птичье мясо, конечно, ей понравится, и кошка, вместо того чтобы ловить мышей, будет гоняться за птицами. Нет, давайте лучше мы его закопаем.

— Правильно. Давайте устроим ему похороны, — предложила Манча.

— Давайте, давайте!

Прежде всего надо было выкопать могилу. Лопаты, конечно, у ребят с собой не было, поэтому пришлось ковырять землю ножом. Когда все было готово, дети выстлали могилку цветами и листьями. Она была такая большая и глубокая, что в ней вполне уместилась бы и курица. Потом из ольховых веток сделали носилки, их тоже устлали листьями и лепестками златоцвета и положили на них дохлого скворца. Манча сплела из маргариток веночек и надела ему на головку. Когда таким образом подготовили скворца к погребению, Лойзик сказал, что он хочет произнести надгробную речь.

— Только кто подержит змея? — спросил он.

Вызвался Йозеф.

— Ну, давай, Пепик, — сказал Лойзик, — держи. Только намотай побольше веревку на руку, а то он у тебя вырвется.

Пепик держал змея, а Лойзик произносил свою надгробную речь:

— Уважаемое собрание! Умер наш дорогой друг скворец. Целое лето он веселил нас своими прекрасными песнями. Пел, пел, пока, бедняга, не допелся. Не полетит он больше со своими товарищами далеко за море, в далекие страны, не будет больше в теплых краях отдыхать в тени пальмовых деревьев. Он останется здесь, в своей родной земле. Здесь сложил он свои косточки, здесь покоятся его перышки. И мы можем только пожелать, чтобы земля наша была ему пухом, чтобы ему в ней хорошо спалось и чтобы весной расцвели на его могиле первые подснежники. А когда друзья его вернутся из далеких стран, чтобы спели они ему свои первые весенние песенки… Я благодарю собравшихся, всех, кто почтил нашу милую птичку своим присутствием и пришел проводить ее в последний путь.

Все захлопали в ладоши, и один мальчик сказал, что Лойзик так же хорошо говорит речи, как пан Коудела, брандмейстер. Тот однажды произнес над гробом пожарника, погибшего при исполнении своих обязанностей, такую трогательную речь, что расплакалась вся публика, даже священник.

А Бобеш заметил, что Манча вытирала слезы после речи Лойзика.

Затем началось шествие с носилками, на которых лежал дохлый скворец. При этом Манча, Миладка и Силушка шли так чинно, как на настоящих похоронах. Мальчики столпились около могилки и изображали капеллу музыкантов.

Одни прикладывали к губам листья ольхи и дули, другие просто голосом подражали разным музыкальным инструментам. А высоко над ними парил огромный змей, Йозеф едва стоял на ногах, так как змей тащил его за собой. Мальчики положили скворца в могилку, девочки засыпали его листьями, и потом каждый бросил на него горстку глины. Так, как это делали и взрослые на похоронах.

Но Бобеш все-таки никак не мог забыть о змее. Ему страшно хотелось, он просто мечтал подержать его хотя бы одну минуту, испытать, действительно ли он обладает такой огромной силой, как говорил Брихта. Когда все еще толпились около могилки скворца, Бобеш подошел к Йозефу и шепнул ему:

— Пепик, дай мне на минутку.

— Ты что, с ума сошел? Ты же его не удержишь.

— Да я намотаю веревку на руку.

— Он с тобой и улетит.

— Что ты, не улетит!

— А я говорю — улетит.

— Я тебе за это дам поиграть птичку. Она кивает головой и махает хвостом, — уговаривал Бобеш.

— Нет, все равно не дам.

— И покажу тебе курочек, которые сами клюют.

— Ладно, раз уж так просишь, бери, но только веревку обвяжи вокруг туловища. Иначе ан вырвется — не удержишь.

Пепик перекинул Бобешу веревку под мышки, сделал на груди узел, и Бобеш почувствовал, как змей его действительно почти отрывает от земли. Он держал веревку обеими руками и чувствовал себя при этом несказанно счастливым. Он сам себе почти не верил, что держит такого огромного змея.

— Как он дергает!

— Знаешь, какая у него силища!

— Еще бы!

— Он меня сначала даже приподнял.

— Честное слово?

— Честное слово!

— Гляди, гляди, он меня снова немножко поднимает!

— Ты упрись крепче ногами в землю.

— Эй, смотрите-ка, смотрите, ребята, заяц! Заяц!

Большой заяц бежал вверх по косогору. Все участники погребения скворца вскочили и погнались за зайцем.

Ребята бросали в зайца камнями и улюлюкали. Убежал и Пепик, и Бобеш остался один с бумажным змеем. Он хотел подняться на холмик, чтобы получше увидеть зайца. Но тут же потерял равновесие, потому что змей тянул его вниз, к реке. Бобеш изо всех сил старался удержаться на косогоре, хотел было даже отпустить змея, но ничего не вышло, потому что он был привязан к нему. Бобеш громко кричал.

Первым, кто услышал Бобеша, был Брихта. Он понял, что с Бобешем дело плохо, и быстро поплыл на своем пароме вниз по течению к плотине, куда тянул Бобеша змей. Бобеш уже почти летел над землей. На берегу он пытался схватиться за кусты, но только зацепился за них ногами и выпустил из рук веревку. Его сильно рвануло. Натянутая веревка ослабла, и второй толчок увлек Бобеша в реку. Благодаря тому, что Бобеш был привязан высоко под мышками, он не окунулся с головой. От холодной воды у него сразу же захватило дыхание, а потом он стал кричать как помешанный. Дети сначала бежали за Бобешем, но, увидев его в воде, от испуга разбежались в разные стороны. И только Йозеф Брихта стал звать отца на помощь. Но паромщик был уже около Бобеша. Он нагнулся, схватил мальчика сзади за куртку и втащил его на паром.

— Черт возьми, проклятый змей! Какая силища!

Когда Бобеш увидел, что он уже в безопасности, рядом с Брихтой, то перестал кричать и вытер слезы.

— Малыш, малыш, как же он тебя потащил-то, а? — пробовал шутить Брихта, отвязывая Бобеша.

Но змей уже спокойно лежал на противоположном берегу.

Брихта снял с Бобеша одежду и закутал его в свой большой пиджак. Был уже октябрь, дул сильный холодный ветер. Дети, увидев Бобеша на пароме, стали возвращаться, а заметив, что он сидит в пиджаке Брихты, совсем повеселели и стали даже трунить над Бобешем.

— Совсем не смешно, — сказал Брихта. — Могло все это плохо кончиться.

Пристав к берегу, он сразу же отослал Бобеша домой. Паромщик всю дорогу ругал ребят за то, что они дали держать большого змея такому малышу, как Бобеш, да еще и привязали мальчика к змею.

— Как я испугалась! — призналась Миладка Бобешу.

— Пра-пра-вда? — заикался Бобеш, у которого зуб на зуб не попадал.

— Я тоже. Я думала, что ты утонешь! — призналась и Силушка.

— А я-я боюсь идти домой…

— Не бойся, Бобеш, мы за тебя заступимся, — утешали Бобеша девочки.

Глава 27 БОЛЕЗНЬ

— Твое счастье, Бобеш, — сказала мать, — что отца нет дома.

Миладка, и Силушка, и Пепик Брихта засвидетельствовали матери, что Бобеш упал в воду нечаянно. О змее не обмолвились ни единым словом. Мать сразу же положила Бобеша в постель и, как советовал Брихта (дети передали его слова), заварила ему липовый дай. Было уже совсем темно. Бабушка зажгла большую керосиновую лампу. Дети ушли. Бобеш выпил горячий чай и сразу уснул.

— Сколько мучений с этим парнем! — сказала мать. — Теперь он будет пропадать на улице, а ты только и жди беды. Пока не было маленького, я еще могла за ним присмотреть, а теперь что делать? Дома запирать я его не могу, а как только оставишь без присмотра, так что-нибудь и случится. Лишь бы уж не заболел! Вода теперь холодная как лед, и сегодня еще такой страшный ветер!

Бобешу снился удивительный сон. Ложась спать, он смотрел на лампу, стоящую на столе. Его поразило, какое от нее светлое колечко на потолке. Вокруг лампы летала ночная бабочка и натыкалась на стекло. Бабочка летала совсем низко и, когда кружилась над стеклом, почти касалась язычка пламени.

«Как только она не обожжется? — подумал Бобеш. — Зачем она здесь летает? Наверное, хочет погасить свет. Брр, как холодно! Ух, вода была ледяная, а змей… как же он меня тащил! Но смотри, смотри, бабочка, ты же обожжешься, улетай отсюда!»

Бабочка взлетела вдруг над самой лампой, горячий воздух опалил ей крылья, и она упала на стол.

«Вот видишь, — вздохнул Бобеш, — ведь я же тебе говорил. Ты меня не послушалась, а теперь вот упала».

Бобеш забыл, о чем он думал, потому что лампа вдруг начала увеличиваться, а пламя ее — расти. Оно становилось все светлее и светлее. Вот оно горело уже, как солнце, но было почему-то желтое, противно желтое. Ужас! Пламя начало приближаться, вот оно все ближе, ближе, совсем рядом… Бобеш ударил по нему рукой, и вдруг выскочила сотня маленьких язычков, еще желтее, чем пламя. Язычки превращались в огненные шары, были совсем круглые, поднимались над его головой и плавали там. Бобеш вдруг почувствовал, что его поднимает вверх какая-то волшебная сила. Ему стало страшно.

— Нет, нет! Я не хочу подниматься! — закричал он. — Не хочу!

И ему показалось, что он наконец медленно спускается, что круглые желтые огоньки удаляются. Потом огоньки снова вдруг начали превращаться в круги, в совсем маленькие кружочки. И вдруг над одним маленьким кругом поднялся большой. Этот большой растянулся до необъятных размеров. Бобеша сначала это забавляло, круги напоминали ему кольца дыма, которые пускал отец, когда курил трубку. Из трубки всегда поднимались такие занятные прозрачные колечки. Но эти были желтые и светлые, как пламя. Бобеш чувствовал, что он все падает, падает, и боялся, как бы не разбиться. Глянул было вниз, да так и остолбенел от ужаса. Под ним медленно полз чудовищно длинный и толстый змей. А на голове у него сидела бабочка, которая только что летала вокруг лампы.

— Нет, нет, я не хочу вниз, я буду снова подниматься!

Бобеш перевернулся на спину и стал смотреть вверх, где только что были желтые круги. Теперь он видел только один кружок, и он был совсем маленький, как перстенек, который носила Силушка на пальце. Бобеш вспомнил о Силушке и вдруг услышал жужжание: бззз-бзз! Что это, муха? Да, это была красивая мушка с голубыми крылышками, золотой головкой, красными глазками и с тельцем в светлую полосочку.

— Бзз-бзз, Бобеш, бзз-бз, ты боишься?

— Боюсь, мушка.

— Я не мушка, а Силушка.

— А куда ты летишь, Силушка?

— Да вот паук за мной гонится, поэтому я и побежала к тебе, мой маленький ушастенький зайчик.

— Я совсем не зайчик.

— Как же так — не зайчик?

Бобеш схватился за голову и действительно нащупал заячьи уши, длинные бархатные уши.

— Силушка, а ты видела этого змея?

— Какого змея?

— Там, внизу.

— Внизу ничего нет.

— Есть.

— А я тебе говорю — нет!

— Есть, — твердил Бобеш.

Он глянул вниз. Но внизу не было никакого змея, там была уже река, широкая река, на реке плот, а на плоту Брихта с детьми. Они махали ему, кричали, смеялись, звали, но Бобеш не понимал.

— Что они кричат? — спросил Бобеш у мушки.

— Не знаю, зайчик.

Вдруг над плотом поднялся бумажный змей. У него были огромные глаза, и они были не нарисованные. У него был огромный рот, но и рот тоже был не нарисованным. И глаза и рот были настоящими. Змей таращил глаза и открывал рот.

— Зайчик, зайчик!

— Что ты, мушка?

— Он меня съест, ах, он меня съест!

— Не бойся, мушка, — улыбнулся Бобеш, — он не настоящий!

Но Бобеш перестал смеяться, когда змей превратился в страшного паука, у которого вместо глаз были большие лампы с желтым, противно желтым светом. Паук открывал гигантский рот, и в нем светился ряд зубов, черных и блестящих зубов, как огромная пила. Изо рта вырывались желтые огненные кольца. Паук был все ближе и ближе… Бобеш закрыл глаза — он не мог перенести такого сильного света.

— Ах, если бы я был ветерком, — шептал Бобеш, — я влетел бы ему прямо в рот, и ничего бы со мной не случилось! Мушка, мушка! — звал он в отчаянии, но никто не отзывался.

А когда он открыл глаза, вокруг была тьма, кромешная тьма. Он протянул руку и наткнулся на что-то холодное. Нет, это не земля. Это вода — да, холодная вода, всюду одна вода. Над головой тоже вода. Ах, ведь он же в воде! Он чувствует, как вода бьет ему в глаза, лезет в рот, гудит в ушах. Бобеш в отчаянии закричал:

— Мама, мама, мама! — Он кричал изо всех сил — Мама, я тону!

И вдруг с облегчением почувствовал, как какая-то сила поднимает его; он уже над водой, уже снова может дышать, открывает глаза… но снова видит желтые глаза этого противного паука, который приближается к нему.

Что ему делать? Он должен или ослепнуть, или умереть, потому что когда он закрывает глаза, то опускается в воду и тонет; а когда открывает глаза, гибнет от света.

— Уходи! Уходи! — кричит Бобеш. — Иди от меня!

— Бобеш, что с тобой, что ты кричишь?

— Это ты, мушка?

— Бобеш, маленький!

Бобеш сел на постель и видит: на столе светит лампа, у постели сидит мама, в руках у нее белый платок.

— Бобеш, мальчик мой, ведь у тебя жар! Подожди-ка, я снова сделаю тебе компресс.

Бобеш дотронулся до головы и нащупал мокрый платок, который мама положила ему на голову, когда он кричал во сне.

— Мама, мне холодно, мне очень холодно!

— Какая у тебя голова горячая, Бобеш! У тебя жар, я снова сделаю тебе компресс.

— Унеси, пожалуйста, лампу отсюда. Я боюсь!

Мать заслонила свет бумагой и поставила лампу так, чтобы Бобеш не видел.

— И грудь у тебя как в огне, — сказала сочувственно мать. — Как бы ты не разболелся… Прислонись ко мне, мама сделает тебе холодный компресс.

— Не хочу, холодно!

— Не будет, Бобеш, холодно. Потерпи одну минутку, а потом тебе снова будет хорошо.

Мать положила на постель большое мокрое полотенце, взяла Бобеша на руки, задрала рубашонку и положила его спинкой на холодное мокрое полотенце.

— Ой, ой, ой! — вырвалось у Бобеша. — Холодно, очень холодно! — И он расплакался.

— Не плачь, маленький, это пройдет, пройдет…

Через минутку он действительно почувствовал, как ему стало чуть-чуть полегче. Теперь компресс не казался больше противным. Веки у Бобеша были такие тяжелые, что не хватало сил держать их открытыми, и он сразу же их закрывал. Но он не спал. Он слышал, как мать говорит с отцом, бабушкой и дедушкой.

— Мне кажется, что нужно все-таки позвать врача, — говорил отцу дедушка.

— Может, еще так пройдет, — отвечал отец.

— Не знаю, не знаю… Он кричал в бреду… Наверняка простыл — вода теперь такая холодная.

— Хорошо, подождем до утра. Если и утром будет жар, ничего не поделаешь, придется звать.

— Хуже будет, если не достанем на врача денег, — вздыхала мать.

— Беда, прямо беда…

— Не нужно было покупать Бобешу новый костюм, ты же знала, что я без работы, — сказал отец, как будто бы немного сердясь.

— Я так и думала, что ты будешь меня упрекать, — сказала мать. — Ну что хорошего, если бы у него был один костюм и на праздники и на будни?

— Боже мой, во всем городе мальчишку никто и не заметит! — ответил отец.

«Вот оно что! — подумал Бобеш. — Отец теперь сердится, что у меня новый костюм. А когда я его надевал, он хвалил, говорил: „Какой хороший, как тебе идет!“ Я-то думал, что он на самом деле рад».

Но здесь вмешался дедушка:

— Бросьте эти разговоры, как-нибудь обойдемся. Так долго, конечно, мы не протянем… Я, пожалуй, — обратился он к отцу, — поищу себе какой-нибудь заработок.

— Как же ты будешь работать, когда тебе трудно и с места подняться?

— Ну, знаешь, парень, когда заедает нищета, силы находятся.

— Начнешь работать, разболеешься, и у нас здесь будет целый лазарет, — возражала мать.

— После воскресенья я пойду за реку, на картонажную фабрику, — сказал отец. — Мне пообещали там дать с ноября работу. Платить, конечно, будут мало, ну да хоть что-нибудь.

— Скорей бы уж весна! Я себе работу как-нибудь достану, — сказал дедушка. — Здесь, в городе, каменщики всегда требуются.

— Не думала я, не гадала увидеть детей своих в нищете! — причитала бабушка.

— Ну ладно, ладно. Не так уж все страшно, — сказала мать. — Ведь осталось еще немного денег от дома.

— Что такое сто золотых? Ничто. Надо их беречь на черный день.

Бобеш сначала слушал разговор, а потом уснул и не узнал, как решили поступить отец с матерью.

А они договорились, что на деньги, оставшиеся у них от продажи деревенского дома, мать купит швейную машинку и будет шить белье на продажу. Отец снова пойдет на фабрику, а дедушка весной попробует найти какую-нибудь работенку полегче. Бабушка будет присматривать за маленьким Франтишеком, чтобы мать могла заработать. Когда все на этом порешили, легли спать. Только мать осталась сидеть у постели Бобеша, у которого был сильный жар. Каждые полчаса она меняла ему холодные компрессы. Уснула совсем ненадолго, да и то только под утро, когда ей показалось, что и Бобеш спокойно спит.

Но Бобешу было все хуже и хуже.

Позвали доктора. Доктор оказался совсем не таким, каким представлял себе Бобеш. Он хорошо помнил деревенского доктора, приходившего к отцу. Этот же был совсем молодым, безусым. И мальчику сначала даже не хотелось верить, что это тоже доктор.

Высокая температура все еще держалась, и Бобеша мучили кошмары. Он не мог без боли глотать, даже слюну проглотить не мог. Когда он глотал, и в ушах у него отдавало И в голове шумело. Что-то кололо в груди, особенно когда он кашлял.

Однажды ночью с Бобешем было очень плохо. Мать говорила, что он распалился, как плита. Кричал во сне, метался… Она обкладывала его мокрыми компрессами. Бобеш плакал, но потом, казалось, заснул — во всяком случае, затих. Мать тогда пошла успокоить маленького Франтишека, проснувшегося от плача Бобеша и теперь кричавшего, будто его резали.

— Ну, ну, ну, что такое? Кто трогает нашего мальчика? Кто трогает нашу детку? Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Уйдите все от нас, плохие люди! Вот вам! Ну, ну, ну! — Так мать разговаривала с маленьким Франтишеком.

Она качала его на руках, мурлыкала ему какую-то песенку, похлопывала по одеялу, в которое он был завернут, но тот все не унимался, и мать начала уже беспокоиться:

— Боже, что за мученье с тобой, маленький! Что с тобой случилось? Наверное, и у тебя что-нибудь болит — не станешь же ты зря плакать.

Франтишек так кричал, что разбудил и отца. И отец спрашивал мать:

— Что ты делаешь там с ребенком? Он кричит как зарезанный. Случилось что-нибудь? Так вообще не уснешь.

— Не знаю, что с ним. Мучает меня один больше другого.

Наконец Франтишек затих у матери на груди и тихонько закрыл глазки, потом открыл их снова, но только наполовину. Потом перестал сосать. Глазки закрыл совсем и только ротиком еще почмокивал, уже совсем во сне.

— Слава богу, один мучитель уснул, — сказала мать.

Глаза у нее слипались, а веки были словно из свинца, сами собой закрывались. Мать немножко прилегла к Франтишеку и задремала.

Вскоре в дремоте она услышала какой-то шорох; открыла глаза и в мигающем свете маленькой лампочки увидела, как по комнате двигается что-то белое. Она сначала села на постель, потом вскочила и подбежала к печке. Там был Бобеш, который размотал с себя полотенце и в лихорадочном полусне, вероятно преследуемый каким-нибудь страшным сном, ходил по комнате.

Когда мать его поймала, он задрожал всем телом и заплакал.

— Молчи, молчи, Бобеш, разбудишь Франтишека!

— Пусти меня, пусти меня! Мама, мама, где ты? Мама, мама, мама, он меня держит! Ой, мама, он меня держит!

— Бобеш, Бобеш, мама рядом с тобой! Ведь это я тебя держу. Разве ты не узнаешь маму?

— Мамочка, пить, пить! Я хочу пить.

— Сейчас я тебе принесу, сейчас. Только иди ложись в постель. Мамочка сделает тебе компресс — ты опять горячий, как огонь.

— Нет, не хочу компресса, мама. Я хочу пить.

— Ты должен немножко потерпеть, а то не выздоровеешь. Только не кричи, разбудишь Франтишека, отца, дедушку и бабушку. Они будут сердиться на тебя. Иди сюда, мама даст тебе пить.

Мать положила в стакан два куска сахара, выжала соку из лимона и налила холодной воды. Бобеш жадно пил, но лицо у него при этом болезненно кривилось, потому что глотать было очень больно. Потом мать снова обернула его холодным мокрым полотенцем. Бобеш уже не кричал, лежал почти без движения и только смотрел на мать широко раскрытыми глазами, которые, казалось, даже потемнели. Мать гладила его по головке, но Бобеш даже не улыбался. Скоро глаза он закрыл. Рот у него оставался полуоткрытым, и мать заметила, как потрескались от жара его губы. Горячее, прерывистое дыхание высоко поднимало его грудь, и в горлышке хрипело.

Все в доме спали, только мать сидела на краю постели Бобеша. И, хотя ей тоже очень хотелось уснуть — третью ночь она уже маялась без сна, — она превозмогала себя. Иногда Бобеш чего-то пугался во сне, выкрикивал какие-то слова, разбрасывал руки. Иногда вдруг стремительно садился на постели и потом снова без движения лежал на спине.

Однажды он открыл свои большие карие глаза и пристально посмотрел на мать. Протянул горячую руку и положил ее на руки матери. Мать гладила его по руке и смотрела при этом ему в глаза…

Вдруг она заметила, что у Бобеша двигаются губы, будто бы он что-то говорит. Но она ничего не слышала. Она наклонилась к его губам, и Бобеш прошептал так тихо, словно прожужжала маленькая муха:

— Мама, а я не умру?

— Не бойся, детка, не бойся ничего. Что же мама стала бы делать без тебя?

— Мама, — позвал еще раз Бобеш, — отец сердится, что ты купила мне новый костюм, ведь у нас мало денег.

— Да не сердится, Бобеш, что ты! Он рад, что у тебя новый костюм.

Мать отвернулась от Бобеша и вытерла глаза. И Бобеш не знал, о чем она думает. А мать думала: «Какой умный ребенок! Кто бы подумал, что он все замечает, ничего не скроешь от него. Только бы он поправился…»

Когда мать снова взглянула на Бобеша, глаза у него были закрыты, и он тяжело дышал.

«Что же с ним делать? — подумала мать. — Наверное, нужно опять сбегать за врачом. Я так боюсь… Умные дети чаще всего и умирают. Говорят ведь, что от большого ума они не растут».

В это время снова заплакал маленький Франтишек, и мать подбежала к нему. Пробило три часа. Кругом была тишина. Отец, дедушка и бабушка тихо и ровно дышали, только мать не спала. У нее было очень тяжело на сердце. Бобеш еще несколько раз просыпался и звал мать. Под утро она подошла к нему и поразилась, как хрипит у него в горле. Мать взяла Бобеша за руку, но рука была бессильна, даже немножко холодна. Мать так испугалась, что сердце у нее сжалось.

Она схватила Бобеша за голову, и ей показалось, что и голова словно бы на шейке не держалась. И тело Бобеша все было покрыто холодным потом.

— Бобеш! Слышишь, Бобеш! Боже мой, что же мне с тобой делать?

И мать кинулась к постели отца. Разбудила его почти с плачем:

— Пойди посмотри на ребенка, что-то я боюсь… Он совсем без сил, без сознания, как будто бы и жизни в нем нет.

Отец встал, взял Бобеша за руку и тоже удивился, какая она безжизненная и холодная.

Глаза у Бобеша были закрыты и, казалось, запали.

— Побегу за доктором, — сказал отец, — мне тоже не нравится. Посмотри-ка, ведь он вроде уже и не дышит…

Мать тихонько заплакала. Отцу было очень больно. Теперь, когда он увидел бедного, больного Бобеша, ему стало горько и совестно, что он сердился, когда купили мальчику новый костюм.

«Лишь бы только поправился!» — думал отец, отправляясь за доктором. В эту минуту он отдал бы Бобешу все на свете и выполнил бы, наверное, любое его желание.

Проснулся дедушка, встала и бабушка. Убрали комнату и стали ждать доктора. Прошло больше часа… Но вот наконец он и пришел. Рассветало, пели петухи, и ранний свет пробивался в окна. Трудно представить себе радость матери, когда доктор сказал ей:

— Ну, теперь вы уже за этого мальчика не беспокойтесь — он свою борьбу с болезнью выиграл.

Глава 28 ТОВАРИЩИ

С той ночи Бобеш стал выздоравливать. Температура спала, и Бобеш теперь сидел на постели, когда мать хорошенько обкладывала его подушками. Сидел и смотрел, что происходит в комнате. Однако он все еще чувствовал какую-то вялость и слабость, жаловался матери, что в руках у него нет совсем силы. Ему казалось даже, что он теперь не удержит и чашки.

— Мама, а когда я пойду в школу?

— Подождешь еще немного.

— А учитель не будет на меня сердиться?

— Не будет. Он знает, что ты болен.

— А откуда он знает? — удивился Бобеш.

— Я была в школе.

— Ты ходила в школу? А что тебе сказал учитель?

— Он желал тебе поскорее поправиться. Говорил, что любит тебя, что ты — умный мальчик.

— Правда, так и сказал?

— Правда, Бобеш.

— А что еще он тебе сказал, мама?

— Спрашивал, что с тобой. Почему ты заболел. Я ему призналась, что все это из-за твоего непослушания, рассказала, как ты ходил без моего разрешения на речку и чуть было не утонул.

— Мама, зачем ты это сделала?

— А почему же? Пусть знает, какой ты непослушный… Подожди, Бобеш, мне кажется, к нам кто-то идет. Я слышу в кухне голоса.

Мать вышла в кухню, где были дедушка с бабушкой, и ввела в комнату Миладку, Силушку и Гонзика. Бобеш очень удивился.

— Это, Бобеш, к тебе, — сказала мать. — Проходите, дети, проходите, посмотрите-ка на нашего больного.

Миладка подошла к самой постели, подала Бобешу руку, а потом протянула бумажный пакет. Силушка — тоже. Бобеш увидел конфеты, яблоки и апельсины. Он очень обрадовался и сразу же решил показать все подарки матери. Мать стала сокрушаться, зачем дети истратили на Бобеша столько денег. Бобеш был очень рад и детям и подаркам. Гонзик, наоборот, держался как-то робко и грустил. Он стоял все время позади девочек. Вероятно, он чувствовал себя неловко, так как ничего не принес Бобешу. Вообще-то он даже и не мог ничего принести, потому что девочки случайно встретили его по дороге и прихватили с собой. Вдруг он стал быстро ощупывать свои карманы, подошел к самой постели, наклонился к Бобешу и шепнул: «Возьми, Бобеш, хочешь?» Бобеш взял то, что подал ему Гонзик. Это был осколок стекла, окрашенного в розовый цвет. Бобеш давно видел это стеклышко у Гонзика и завидовал ему. Ведь смотреть сквозь него было так интересно! Как будто бы видишь совсем другой мир, гораздо более красивый, чем на самом деле. Бобеш ласково посмотрел на Гонзика и прошептал в ответ:

— Я тебе тоже, Гонзик, дам кое-что. Хочешь пестренький… знаешь, такой в полосочку стеклянный шарик? Я его дам тебе, когда поправлюсь, ладно? Он у меня спрятан на кухне.

— Что у вас там за тайны? — спросила мать.

Бобеш показал ей осколок розового стеклышка. Мать хотела было отнять его у Бобеша, опасаясь, как бы он не обрезался. Но, увидев просящие глаза Бобеша и печальные Гонзика, она разрешила оставить розовое стеклышко в постели. Бобеш все спрашивал, что нового в школе. Оказывается, были большие новости. В классе всех пересадили, и ребята, предпочитавшие сидеть на задних партах, не знали, что им делать, когда учитель посадил их впереди. Но место Бобеша на первой парте все же осталось незанятым. Оно ждет Бобеша. Потом гости наперебой рассказывали ему интересную сказку, которую теперь читает вслух учитель, и Бобеш очень жалел, что он болеет. Но больше всего Бобеш расспрашивал детей о том, как учитель отнесся к его приключению с бумажным змеем. Учитель, оказывается, смеялся, говорил, что бумажный змей унес с собой Бобеша, как какую-нибудь принцессу из сказки. Здесь Бобеш тоже рассмеялся и покраснел до ушей. Вероятно, оттого, что о нем говорили при всем классе. Бобеш представил себе, как весь класс будет на него смотреть, когда он придет в школу. И вдруг почувствовал себя гораздо лучше, даже попросил у матери одежду. Ему показалось, что он вполне может немножко поиграть с детьми на полу. Но мать только рассмеялась:

— Что ты, Бобеш, нельзя! Ты снова можешь разболеться.

Но она все-таки взяла его из постели и поставила на пол.

Бобеш сделал шаг, закачался и, если бы мать не поддержала его, наверное упал бы. Он так ослаб, что не мог даже ходить. Бобеш был поражен — ведь в постели под одеялом он уже чувствовал себя совсем здоровым.

— Мама, а я смогу ходить, как раньше? — грустно спросил он.

— Конечно, сможешь. Но несколько дней тебе еще придется полежать. Надо есть побольше, чтобы окрепнуть. Горлышко у тебя все еще болит?

— Нет, не очень, мама. — И Бобеш подозвал ее кивком головы.

— Чего тебе?

— Мама, очисть мне, пожалуйста, апельсин. Можно?

Мать очистила Бобешу апельсин. Кожу она разрезала так, что из нее получилась хорошенькая звездочка. Апельсин выглядел теперь, как какой-нибудь сочный цветок. Бобеш брал дольки апельсина одну за другой и ел. Ел он медленно, ему было приятно, что апельсин так холодит горло и что его так легко глотать, Бобеш ел и нахваливал апельсин, а Гонзик, для которого это было таким же редким лакомством, едва успевал проглатывать слюни.

Бобеш заметил взгляд Гонзика, все понял, взял одну дольку и сказал:

— Возьми, Гонзик, попробуй. Апельсин на самом деле очень вкусный.

Гонзик немножко покраснел. Ему было стыдно брать апельсин у больного приятеля. Но, когда его стали понукать и девочки, он взял предложенный кусочек и стал есть его с таким трепетом, что мать даже засмеялась. Матери понравилось, что Бобеш сам предложил Гонзику то, что ему и самому пришлось по вкусу. Она радовалась, что у Бобеша доброе сердце.

Когда дети ушли, Бобеш сказал матери:

— Хорошо, что девочки пришли ко мне и принесли гостинцы, а?

— Ну конечно.

— А пирожное, наверное, дорого стоит?

— Они не покупали, — сказала мать.

— А где же взяли?

— Испекли дома.

— Их матери умеют печь пирожное?

— Я бы тоже сумела, Бобеш.

— Правда, мама?

— Да, но для этого нужно много масла, сахару и хорошей муки, а это все дорого. И для нас все эти сладости, милый Бобеш, — излишняя роскошь.

— Но ведь это так вкусно!

— Я знаю, — смеялась мама. — Много есть хороших вещей на свете, которых мы даже и не пробовали.

— А почему?

— Потому что у нас нет на это денег.

— А ты знаешь, мама, над чем я так смеялся?

— Над чем, Бобеш?

— Помнишь, ты дала девочкам кофе, а они всё упирались, не хотели пить? Гонзик — тот сразу выпил. Миладка мне шептала: «Бобеш, я не выношу пенок». Силушка тоже говорила, что не любит. Я им велел все отдать Гонзику. Сказал, что Гонзик, наоборот, пенки любит. Они, мама, какие-то странные… Ведь я пенки тоже очень люблю.

— Конечно, Бобеш. Это же самое лучшее, самое вкусное в молоке. Это же, собственно, сливки. Миладка и Силушка — избалованные дети, они никогда не знали, что такое голод. Ведь когда я была, Бобеш, такая, как ты, мы по утрам вообще никогда не пили кофе. У нас был только молочный или овощной суп, а иногда просто тюря.

— Что такое тюря?

— А это хлебная окрошка на квасу.

— А мы когда-нибудь ее ели?

— Да, когда были в деревне. Помнишь суп, который ты называл черным?

— Ага, кислый?

— Ну да.

— Мама, а ты никогда не испечешь нам пирожное?

— Будут деньги — испеку.

— Миладка и Силушка, наверное, хорошо живут, да?

— Не думаешь ли ты, что можно есть одни пирожные? Нет, они быстро надоедают.

— Нет, мне, пожалуй, никогда бы не надоели.

— Надоели бы и тебе.

— Ты знаешь, мама, что бы я все время, все время ел?

— Что же это такое?

— Пойди-ка сюда, я тебе шепну.

— Ну что бы это могло быть?

Мать наклонилась к Бобешу, и тот ей прошептал на ухо:

— Сосиски.

— О, несчастные сосиски! — засмеялась мать и погладила Бобеша.

— Да, мама, — заморгал глазами Бобеш.

— Да ладно, я тебе сосиски куплю, ты только об этом никому ничего не говори.

Мать ушла потом на кухню — ее позвал дедушка. А Бобеш так и не узнал, почему он должен молчать о сосисках.

Глава 29 ШВЕЙНАЯ МАШИНКА

Для Бобеша было большим событием, когда мать купила швейную машинку. Бобеш уже снова бегал по комнате и, хотя он немного ослаб, все же чувствовал себя вполне здоровым. Иногда ему казалось, что до сих пор еще немного дрожат колени. Как-то днем Бобеш проснулся после короткого сна и хотел попросить у матери стакан воды. Стал искать ее глазами по комнате и вдруг увидел у окна швейную машинку. Он протер глаза, чтобы лучше видеть: не кажется ли ему? Нет, там явно стояла машинка, и он сразу же вспомнил, что такую же точно видел у пана Адамца — портного. Мать вышла из кухни.

— Мама, — спросил Бобеш, — это наша машинка?

— Да, Бобеш, здесь теперь все: и наша изба и наша корова. Все, что у нас осталось от продажи, — вздохнула мать.

— Я тебя не понимаю, мама.

— Ну, я хочу сказать, что за машинку мы отдали последние деньги, которые у нас еще оставались от продажи нашего дома и коровы. Теперь у нас, кроме швейной машинки, ничего больше нет. И надеяться мы можем только на заработок, на свои руки. Я буду шить, Бобеш.

— А ты умеешь?

— Умею.

— А когда ты начнешь шить? Мне хочется поглядеть.

— Скоро. Только ты смотри, Бобеш, не подходи к машинке. Как бы палец тебе не прищемило…

— Но ведь смотреть-то можно?

— Смотреть, конечно, можно, только руками не трогай.

— И немножко нельзя потрогать?

— Нет, Бобеш. И оставь меня в покое, мне некогда. Не серди маму.

Когда мать отошла, Бобеш подошел к машинке и стал ее молча, внимательно разглядывать. Посмотрел на блестящее колесико наверху, потом на колесо внизу. Особенно его поразили позолоченные железные буквы. По складам он прочел: «ЗИНГЕР». Он так обрадовался, прочтя надпись, что побежал в кухню и закричал:

— Мама, мама!

Но мать строго на него посмотрела, приложила палец к губам, а дедушка даже молча пригрозил. Мать укачивала Франтишека. Бобеш притих, на цыпочках подошел к матери и шепотом спросил:

— Мама, а ты знаешь, что на этой машинке написано «Зингер»?

— Знаю, Бобеш. Я только прошу тебя, не подходи к ней, побудь здесь.

Бобеш послушался, остался и все посматривал на братишку.

— Мама, — зашептал он через минутку снова, — посмотри-ка, у Франтишека двигается на головке кожа, вот здесь, видишь? — И пальцем он коснулся темечка на голове у Франтишека.

— Отойди, Бобеш, а то он проснется.

— Нет, ты посмотри, мама, ведь на этом месте у него совсем мягкая головка. А у меня твердая. Ну-ка, мама, я пощупаю: у тебя тоже мягкая?

— Ты глупый, — засмеялась мать. — Это бывает только у маленьких детей.

— У меня тоже была мягкая?

— Тоже.

— А у дедушки с бабушкой тоже?

— Ну конечно, тоже.

— А почему так бывает, мама?

— Бобеш, перестань болтать! Видишь, Франтишек снова проснулся.

Бобеш еще долго ощупывал свою голову, чтобы убедиться, нет ли там где-нибудь мягкого местечка. Но, сколько он ни щупал, голова везде была одинаково твердой.

«Вот удивительное дело!» — думал Бобеш.

— Мама, а когда головка у Франтика затвердеет?

— Когда ему сравняется годик, когда начнет в ум входить.

— Как это — входить в ум? Наверное, наоборот, ум будет входить туда, в головку?

— Ты глупый, Бобеш.

— Вот ты говоришь мне — «глупый», а учитель в школе, наоборот, сказал, что я умный мальчик. Ты сама мне рассказывала.

— Наверное, учитель ошибся, — засмеялась мать.

— Нет, не ошибся. Учитель не ошибается, он все знает. Вы, наверное, вместе с отцом того не знаете, что учитель. Даже вместе с дедушкой и бабушкой. Ну, бабушка — та вообще ничего не знает. Однажды учитель рассказывал нам о майском жуке… Нет, дело было не так. Пепик Гаек принес в класс такого толстого-претолстого червя и такого вот длинного, — показывал Бобеш. — Ну, и держал он его в спичечной коробке. Когда пришел учитель, Пепик показал червя ему. Учитель сказал, что это личинка майского жука. А потом рассказывал нам о жуке. О том, как он сначала кладет яйца в землю, как из яиц получается личинка, знаешь? А потом из-личинки через много-много времени получается майский жук. Этот жук снова кладет яйца, из яиц снова получается личинка, а из личинки — снова майский жук. И так все время. И вот, когда учитель нам обо всем этом, мама, говорил, я вспомнил о тебе: как ты мне однажды рассказывала, что дети, когда вырастают, рожают снова детей, а те дети — снова детей. Так вот дедушка — это отец отца, а его отец был дедушкой отца понимаешь, мама?

— Да, ты хорошо все понял.

— И я когда вырасту, у меня будет сын. Я буду его отцом, а у того сына тоже будет сын, и я буду его дедушкой. Правильно, мама?

— Совершенно верно.

— И так будет всегда, а?

— Конечно, всегда.

— Вот я тогда так и сказал учителю: «По-моему, у майских жуков все как у людей. Мы умрем, останутся наши дети. У наших детей тоже будут дети. Они умрут, и эти их дети снова родят детей. И потом тоже умрут, и так будет всегда-всегда». А учитель засмеялся и сказал, что я умный мальчик.

— Если бы я была на месте учителя, я сказала бы, что, ты егоза.

— Нет, я не егоза.

— Ну, тогда стрекоза.

— Вот смотри, мама. Когда я тебя о чем-нибудь спрашиваю, ты всегда мне говоришь, что расскажешь потом, завтра или даже когда я вырасту побольше. А когда я спрашиваю о чем-нибудь учителя, тот мне сразу всегда отвечает. Я вот однажды спросил его, почему идет дождь, и он нам все рассказал. Например, как вода превращается в пар. Вот ты варишь картошку. Пар тогда идет, да? И этот пар поднимается высоко-высоко, к самому потолку. А если мы откроем окно, он выйдет через него и будет подниматься все выше и выше. Так и из рек и из пруда он поднимается. Высоко, как только можно. А там собираются капельки… Вот смотри, когда нам холодно, мы ведь жмемся друг к другу, надеваем пальто или собираемся в кучки. Руки прячем в карманы. Учитель и говорит: «Мы вот как эти маленькие капельки пара, когда бывает холодно. Они тоже прижимаются друг к другу — и из них получается большая капля. А та уж потом не может наверху удержаться — и падает вниз». И учитель подошел к окну, подышал на стекло, и на стекле показался пар. Потом образовались капельки, они слились в капельки побольше, а эти большие уже не смогли удержаться на стекле и потекли вниз. Ну, а когда собираются капли в тучи, тогда и идет дождь. Ты ведь так не смогла бы объяснить, как учитель, правда?

— Ну конечно. Ты сам скоро будешь умнее меня.

— Я учителя все-таки спрошу, почему у маленьких детей на голове мягкое местечко.

— Спроси, спроси, пусть он тебе расскажет.

— А потом я тебе расскажу. И ты тоже будешь знать, ладно?

— Хорошо. А теперь Франтишек уснул, и я пойду шить. А ты мне не мешай, побудь лучше здесь.

— Нет, я лучше буду смотреть.

— Только мне не мешай.

— Хорошо. Не буду.

Бобеш стал смотреть, как мать вдела нитку в иголку, как стала крутить рукой верхнее колесико машинки и как сразу вдруг задвигалось большое колесо внизу. Она быстро-быстро вертела ногами решетчатую железную доску, и машинка стучала все быстрее и быстрее. А иголка бегала вверх и вниз с такой скоростью, что Бобеш не мог за ней даже уследить. Он видел только, что иголка прокалывает материю, которая медленно убегает назад. Бобеш решил тоже как-нибудь попробовать повертеть ногами эту решетку. Конечно, когда матери не будет. А сейчас он молча смотрел на мать, на машинку и, когда вдосталь нагляделся, сказал:

— А ты знаешь, что я хочу есть?

— Это хороший признак, — сказала мать. — Раз ты сам попросил есть, значит, ты уже здоров.

Мать поднялась от машинки и поспешила на кухню. Бобеш — за ней. Она открыла шкаф и спросила бабушку:

— Что, разве хлеб мы уже доели?

— Утром Йозеф взял последний кусок, когда пошел на фабрику.

— Ну вот… А мне теперь нечего дать парню.

— Ты сходи к Шимкам, в булочную, — сказала бабушка.

— Нет, я туда больше не пойду. Когда я была там в последний раз, он мне напомнил о долге. Может быть, он видел, как нам привезли машинку, и, наверное, думает, что у нас есть деньги.

— Ну, тогда попробуй сходи к Покорным, — посоветовал дедушка. (Пан Покорный был владельцем магазина, где мать всегда покупала продукты.)

— Я и у него два месяца уже беру в долг. На днях он заставил меня простоять полчаса у прилавка: все отпускал другим. Только потом наконец поинтересовался, что мне нужно. И все бурчал. Надо было бы к первому числу принести ему хоть какие-нибудь деньги…

Дедушка подморгнул матери и вышел в сени. Мать через минутку взяла ведро, будто собралась за водой, и вышла вслед за дедушкой. В сенях дедушка вынул из засаленного бумажника пять крейцаров и сказал матери:

— На, только не говори старой (так он называл бабушку). Я оставил их себе на табак. Но ты купи лучше хлеба. Теперь парню нужно как следует есть, чтоб окрепнуть.

Мать поблагодарила, сказала дедушке, что она надеется теперь заработать на машинке и обязательно постарается поскорее вернуть ему долг.

— Ничего, не беспокойся, — ответил ей дедушка. — Я должен поправить Прхалам пекарню и переложить у Рачеков печь. Как-нибудь я уж себе табак обеспечу.

Бабушка что-то почувствовала, открыла дверь и спросила:

— Что вы здесь шушукаетесь?

— Я говорю, — сказал дедушка, — что Йозеф сегодня ночью сильно кашлял. Наверное, ему надо все-таки пойти к доктору. При Бобеше я не хотел об этом говорить.

— Да, я тоже слышала, как ночью он кашлял, — сказала бабушка с сочувствием.

— Надо-то, надо, — ответила мать, — но к докторам лучше и не соваться, когда нет денег. А мне пора. Присмотрите за Бобешем — как бы он чего не испортил в машинке.

— Не бойся, — сказал дедушка.

В это самое время Бобеш выбежал из кухни и бросился к матери:

— Куда ты идешь?

— Побудь дома, Бобеш. Я сейчас приду, принесу тебе хлеба.

Бобеш заглянул на двор. Увидев там Миладку, Бобеш стал проситься у деда:

— Дедушка, пусти меня погулять, я хочу поиграть с Миладкой.

— Беги, беги. Только к приходу матери возвращайся домой.

— Конечно, приду. Я так хочу есть!

Дедушка объяснил бабушке:

— Лучше, если парень побудет на улице. Дома ведь не углядишь, как он подойдет к машинке да, пожалуй, правда что-нибудь сломает.

Глава 30 ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ

— Эй, Бобеш! — закричала удивленная Миладка. — Разве ты уже здоров?

— Ничего, вроде поправился.

— А скоро пойдешь в школу?

— Скоро. Мама сказала, что сразу после воскресенья.

— Учитель уже спрашивал, когда ты придешь.

— Правда, спрашивал?

— Честное слово.

— А что вы сейчас проходите?

— Учимся считать до десяти. Это совсем не трудно. Только Вашек и Сикора считают на пальцах. Ну, ты сам знаешь, какие они дураки.

— Ну, до десяти считать я давно умею, — сказал Бобеш. — А Силушка тоже умеет?

— Та может уже до двадцати.

— А что вы еще проходите?

— Нам задавали рассказывать, откуда берется ветер и тучи. А потом мы еще учили сказку о разных животных и разбойниках.

— Хорошая?

— Замечательная!

— Расскажи мне.

Миладка села на каменные ступеньки, положила рядом с собой маленькую лопатку и грабельки, которыми только что делала грядки под цветы. Конечно, грядки были не настоящие, а из песка, и цветочками служили опавшие листья сирени, росшей в глубине двора.

— Это твое? — спросил Бобеш и показал на лопатку и грабли.

— Да. Дома у меня еще больше игрушек… Ну, слушай сказку. Жила-была собака, хорошая собака. Только эту собаку все время били, и она решила бежать из дома. С собакой пошел также петушок, а с петушком — уточка, а с уточкой еще…

— Милада-а-а-а! — раздался вдруг голос. Из парадного вышла девушка и позвала Миладку домой: — Миладка, иди сейчас же завтракать. Кофе остыл, иди немедленно!

— Это наша служанка Фанка, — сказала Миладка и поднялась.

Бобеш почувствовал вдруг страшный голод. Хотел было сразу побежать домой, но вспомнил, что мать только еще пошла за хлебом.

— Бобеш, — сказала Миладка, — пойдем к нам. Ты подождешь меня, пока я позавтракаю. А потом мы опять будем играть, и я доскажу тебе сказку.

Бобеш заметил, что Фанка как-то странно на них поглядела.

— Миладка, а мама не рассердится, что ты водишь с собой в дом чужих детей?

— Да это же не чужой, Фанка. Это наш Бобеш. Мы учимся с ним в одном классе, и живет он напротив нас, через двор.

— Ну, посмотрим, — пожала плечами Фанка и, ничего не сказав, еще раз строго взглянула на Бобеша.

Миладка взяла Бобеша за руку и повела. Ему почему-то идти не хотелось. Но разве не интересно посмотреть, какие у Миладки дома игрушки и вообще как она живет?

Они вошли в темный вестибюль, потом поднялись по лестнице на второй этаж. Бобеш почувствовал необычный, запах, от которого ему стало не по себе, хотя он и не понимал, почему. Когда они поднялись на площадку второго этажа, служанка Фанка нажала пальцем на маленькую кнопочку в стеке, похожую на пуговицу. И тотчас же зазвенел звонок. Почти такой же звонок, какой раздается, когда открывается дверь в магазин. Только Бобешу показалось, что этот звонок звонил здесь резче и громче. На двери Бобеш заметил жестяную коробку, на которой он сумел разобрать надпись: «ПИСЬМА». Двери открылись, и вышла пани. Бобеш сразу узнал Миладину мать.

— Добрый день, — сказал Бобеш. Он знал, что должен поздороваться.

— Добрый день, — сказала пани, но не улыбнулась. — Гм… это тот мальчик, что живет напротив?

— Да, мама, это Бобеш, он болел. Мамочка, если ты позволишь, я покажу ему свои игрушки.

— Проходи, — пригласила пани.

Но Бобеш сразу застеснялся. Он думал: «Миладкина мать почему-то строго на меня смотрит. Но все-таки она немного получше, чем та, Либрова, мать Боженки. Миладке хоть не попало за то, что она привела меня».

Бобеш ахнул, попав на кухню, где все было такое чистое и белое, как из сахара. Там, на хуторе, хоть и богато жили, но все-таки такой кухни не было. Белый шкаф, белый стол, печь и плита — все здесь блистало чистотой. А на стене, высоко, у самого потолка, были нарисованы кролики, сидящие на задних лапках. Бобеш их сразу заметил. Кроме кроликов, были еще нарисованы ветки черешен и девочки, державшие в руках корзины ягод. Бобеш не знал, куда ему смотреть.

Миладка села за стол, и служанка Фанка поставила перед ней маленькую чашечку на маленьком блюдце и тарелочку с рогаликами.

— Мамочка! — захныкала Миладка. — Кофе холодный!

— А ты не должна была задерживаться во дворе, надо было сразу пойти домой.

— И в нем пенки.

— Почему вы, Фаня, не процеживаете кофе для ребенка? — стала бранить пани служанку.

— Но ведь, милостивая пани, я же его процедила, и это, наверное, только пленка, потому что кофе немного остыл, пока Миладка шла домой.

— Миладка, сними пенку и пей без разговоров! — распорядилась пани.

— А ты, мамочка, не намажешь мне рогалик маслом?

— У нас нет свежего масла, душенька, поешь один раз без масла.

— Нет, мамочка, я без масла не буду.

— Не серди меня, детка, — нахмурилась мать.

— Мамочка, дай мне вместо этих рогаликов лучше пряник.

— Смотри, Миладка, ты от меня получишь! Во время завтрака пряники не едят. И вообще их подают к чаю, а не к кофе.

Бобеш был совершенно ошеломлен. Ведь он всегда просил у матери только хлеб. Один хлеб, даже без кофе. И с удовольствием его ел. Здесь Миладке дают рогалики, кофе, а она еще отказывается. Бобеш стоял и глотал слюнки. К столу подошла Фанка и сказала Миладке:

— Миладка, ешь, а то мальчик возьмет все съест и тебе ничего не оставит.

— Нет, Бобеш тоже не стал бы есть… Ведь правда, Бобеш? Ты не стал бы есть рогалики без масла и пить кофе с пенкой?

У Бобеша заблестели глаза, и, прежде чем он успел сообразить, с его губ сорвалось:

— Нет, я стал бы.

Он сказал это громче, чем хотел.

— Правда, Бобеш, ты хочешь есть? Ты еще не завтракал?

— Нет, — тихо сказал Бобеш. Ему вдруг стало стыдно, что здесь, перед чужими людьми, он так громко говорил.

— Ты, мальчик, еще не завтракал? — спросила также и пани. И она приказала служанке: — Фаня, дайте этому мальчику немного кофе. — Затем она обратилась к Бобешу: — Пойди сядь рядом с Миладкой — у нее, наверное, скорее появится аппетит.

Бобеш не заставил себя приглашать еще раз и сел за красивый белый стол. Перед ним тоже поставили маленькую чашечку с маленьким блюдцем. Бобеш взял чашку кофе, снял ее с блюдца, поставил на скатерть, а блюдце отставил в сторону. Фанка заметила и сказала:

— Поставь, мальчик, чашку на блюдце, а то ты нам испортишь скатерть.

Тогда Бобеш снова поставил чашку на маленькую тарелочку, которую называли здесь блюдцем.

— Возьми себе рогалик, Бобеш, — сказала Миладка.

Бобеш вопросительно посмотрел на пани, и, когда та кивнула ему и улыбнулась, он набрался храбрости и принялся есть рогалик с таким аппетитом, что Миладка глаз от него не могла оторвать. Она тоже стала есть рогалик, но откусывала совсем понемногу. Бобеш все время думал, какая эта Миладка привередница! Ведь кофе и рогалики такие вкусные, а он, Бобеш, не пробовал рогалика с того самого дня, как родился Франтик и приезжал крестный. Мать никогда не покупала Бобешу к кофе рогаликов, и Бобеш о них вообще думать забыл. Колбасу, сосиски, рогалики и сладости Бобеш привык считать праздничной едой. И поэтому он не переставал удивляться на Миладку, что та требовала к рогаликам еще и масла. Когда Бобеш съел два рогалика с кофе, Фанка все убрала со стола. Бобеш встал и пошел поиграть с Миладкой в комнату. Пани была очень довольна, что Миладка выпила всю чашку кофе и съела целый рогалик. Поэтому она охотно позволила Миладке поиграть с Бобешем в комнате.

Комната удивила Бобеша даже больше, чем кухня. Такой комнаты он еще никогда в жизни не видел и не думал увидеть. В ней была такая красивая мебель, какой не было даже у Либры. Да что там на хуторе! Эту мебель он вообще ни с чем не мог сравнить. На натертом красной краской полу лежал большой ковер со множеством вытканных пестрых цветов. Бобеш не мог на него наглядеться, не верил, что где-нибудь могут быть более прекрасные цветы, чем здесь, на ковре.

— Как красиво! — показал он на ковер.

— Тебе нравится наш ковер? — спросила Миладка.

— Очень нравится. Я только удивляюсь, как вы можете по нему ходить ногами! Почему вы не повесите его на стену?

— А ковер у нас, Бобеш, для того, чтобы не пачкать пол.

— Я понимаю. Но ведь пол не такой красивый, как ковер.

— Конечно, не такой красивый, но, когда на нем ковер, ведь он красивее, правда?

— Правда-то правда, но я бы все-таки ковер не топтал.

Миладка разбежалась по ковру и перекувырнулась. Конечно, нарочно, чтобы показать Бобешу, как удобно на таком ковре кувыркаться.

— Иди сюда, Бобеш, играть.

Бобеш сначала стеснялся, но, когда увидел, что ни пани, ни Фанки в комнате нет, стал кувыркаться на ковре вместе с Миладкой. Они подражали собакам, ходили на четвереньках, лаяли друг на друга, кувыркались через голову. И Бобеш даже решил сделать стойку, встать на голову.

Бобеш есть уже не хотел и не вспомнил о матери ни разу. Он был совершенно счастлив и выделывал что только мог. Впрочем, особенно он резвился потому, что на него смотрела Миладка.

— Погляди-ка, Миладка, погляди, я стою на голове!

— Подожди, я тоже попробую, — сказала Миладка.

Бобеш объяснил Миладке, что ей нужно делать, чтобы у нее тоже получилась стойка. Миладка решила, что все поняла и вполне овладела этим искусством, как вдруг перевернулась на бок и ногами задела этажерку. Этажерка закачалась, закачалась и стоявшая на ней ваза с цветами. И, прежде чем Бобеш успел опомниться, ваза упала на ковер. Миладка вскочила, держась за ногу.

— Ох, я стукнулась!

— Ты видишь? — тихо сказал Бобеш. — Разбилась.

— Что разбилось?

— Ну, посмотри, с этими цветами.

— Боже мой, ваза!

Миладка забыла, что у нее болит нога, вскочила и стала разглядывать, что случилось с фарфоровой вазой. Это, собственно, была скорее не ваза, а статуэтка: какая-то девушка, стоявшая, глубоко задумавшись, у высокого пня. Пень был полый, в нем была налита вода, и в воде стояли цветы. Рядом с пнем был еще красивый мохнатый пес. Но все это уже только было. Сейчас никакой собаки не было и в помине. У девушки была отбита голова, не хватало также и руки, которой она должна была упираться в бок.

— Бобеш, мы должны все поскорее убрать, а то мне здорово попадет. Боже мой, что мне будет!

— А склеить никак нельзя?

— Наверное, нет. И ковер мокрый.

— Ковер высохнет, а эту вазу мы все-таки склеим.

Миладка собрала осколки и, насколько это было возможно, поставила вазу на этажерку так, как она стояла раньше. Цветы Миладка тоже поставила на место, и действительно, на первый взгляд казалось, что все в порядке. Потом Бобеш с Миладкой осторожно приставили отбитую головку к статуэтке, но отбитую ручку и песика водворить на место все-таки не удалось.

— Сейчас мы куда-нибудь спрячем осколки, — сказала Миладка.

Бобеш сначала загрустил, что случилась такая неприятность. Но, когда Миладка принесла игрушки, он забыл обо всем. У девочки были кукла, игрушечная кухонька, посуда и платья для куклы. Дети стали снова играть и совсем забыли о вазе.

— Вот, Бобеш, теперь ты будешь папой и пойдешь на службу.

— Куда я пойду, Миладка?

— Ну, на службу в какое-нибудь учреждение. Как наш папа ходит.

— А что такое учреждение?

— Ну, учреждение — это учреждение. Туда ходит наш папа.

— А что он там делает?

— Служит.

— А как служит?

— Ну, служит, как все чиновники служат.

Бобеш и этого ответа не понял, но решил, что больше спрашивать не стоит, лучше узнать потом у мамы. Однако едва он пришел из «учреждения», как ему дали новую роль. Теперь он должен был стать Фанкой. Прислугой. А Миладка была «милостивой пани». Она сразу же объявила, что сегодня будет «большая стирка», и игра началась. Фанка стирала, а милостивая пани ее бранила. Упрекала, что рубашки недостаточно белые, что стирает Фанка слишком медленно, потом вообще заявила, что на такую работу она не может больше смотреть. Бобешу это не понравилось, и он сказал:

— Тогда ты стирай сама, раз тебе так все не нравится.

— Ну, Бобеш, ведь мы только играем. Нужно же мне ругаться, если я играю в нашу маму. Мама всегда ругает Фанку, когда она стирает. Так полагается, раз уж у нас «большая стирка».

— А что это такое — «большая стирка»?

— Ну, я не знаю… Думаю, что это когда его много.

— Чего много? Белья?

— Да.

— А я думал, что когда стирают рубашки, то это и есть большая стирка, а когда носовые платки, то — маленькая.

— Теперь, Бобеш, пойдем вешать, чтобы белье успело просохнуть.

Миладка принесла шнурок. Шелковый шнурок, отпоротый от старого материнского платья. Бобешу показался шнурок серебряным — так он блестел. Один конец шнурка Миладка привязала к ножке столика, на котором стоял аквариум… и только тогда Бобеш заметил аквариум! От удивления он лишился дара речи. Это было выше всех его ожиданий! Живые рыбы в комнате! Рядом с аквариумом стояла большая кадка с пальмой, но даже пальма не удивила Бобеша так, как рыбки. И какие рыбки! Золотые, настоящие золотые рыбки! О золотых рыбках Бобеш только в сказке читал. А теперь он их видит! А одна там была черная, с длинными усами.

— Я в жизни не видел таких рыбок!

— Это золотые рыбки, — сказала Миладка.

И она говорила об этом так спокойно, словно о печке, стоявшей в углу комнаты!

— Почему ты раньше мне не сказала, что у вас есть золотые рыбки?

— А что здесь особенного? Они у нас всегда были.

— Если бы у нас были рыбки, я бы рассказывал об этом всем. Ведь они живые!

Бобешу непременно хотелось хоть одну рыбку потрогать. Он вообще от них не мог глаз отвести, а Миладка все время тормошила его: ей хотелось продолжить игру.

— Подожди еще минутку, Миладка, я хочу их как следует рассмотреть.

— Да ты лучше к нам еще когда-нибудь придешь, — пообещала Миладка. — Пойдем играть!

— Знаешь что? Об этих рыбках можно придумать настоящую сказку.

— О чем?

— О золотых рыбках.

Миладка все-таки хотела играть и стала привязывать другой конец шнурка к этажерке, где стояла разбитая ваза.

— Иди, Бобеш, брось-ка рыбок, давай вешать белье. Ты ведь все еще Фанка.

— Иду, иду, милостивая пани, — сказал Бобеш.

— Вас только за смертью, Фанка, посылать! — входила в роль Миладка. — Вас ждешь не дождешься! Когда вы приметесь за работу? — Миладка это говорила тем же самым тоном, что и мать. — Вы, Фанка, какая-то сонная, и все это потому, что вы шляетесь бог знает как долго вечером по улице. Имейте в виду, это не может не сказываться на работе. И вы еще хотите, чтобы вам прибавили жалованье! Вы совсем сошли с ума, Фанка!

— Я не сошел с ума, — ответил Бобеш, вешая платье куклы.

— Вы еще будете мне возражать! Я говорю вам в последний раз! — Миладка уперла руки в бока. — Я говорю вам в последний раз, Фанка! Еще раз вы мне ответите — и полетите отсюда! Какое нахальство!

— А что такое нахальство? — спокойно спросил Бобеш, словно угрозы «милостивой пани» его совершенно не касались.

— Нахальство? Я тоже не знаю, что такое нахальство. Это мама иногда так Фанке говорит. Фанка потом ревет и просит у мамы прощения.

— А я, Миладка, тоже должен реветь? — спрашивал Бобеш.

— Если сумеешь, реви.

— Пожалуй, я сумею. — И Бобеш начал хныкать.

— Ну, хватит уж, — сказала Миладка, которой хныканье Бобеша не очень понравилось.

— Милушка, пойди сюда, — позвала из другой комнаты настоящая пани.

— Иду, иду! — отозвалась Миладка и обратилась к Бобешу: — А вы, Фанка, снимите белье, приготовьте обед, но сначала сбегайте к мяснику за мясом.

— Слушаюсь, милостивая пани, — отвечал Бобеш. — А я могу здесь остаться один?

— Можешь, Бобеш, я сейчас вернусь…

Он сразу вспомнил о рыбках и пошел к аквариуму.

«Это, кажется, из стекла», — подумал он и ощупал стены аквариума. Внизу стеклянного ящика он заметил круглое отверстие и тут же над ним еще одно, точно такое, какое бывает в стене над раковиной. «Как это мама называла? — вспоминал Бобеш. — Ага, кран. Когда его повернешь, течет вода». Бобешу хотелось посмотреть, что же все-таки будет, если повернуть кран. И он повернул его. Вода пошла сначала медленно, но потом все быстрее и быстрее. Вырвалась сильная струя и брызнула прямо в лицо Бобешу. Мальчик страшно испугался. Вода залила ему глаза, и он ничего больше не видел. Обеими руками он закрыл лицо, а тем временем вода все лилась и лилась из аквариума. И прямо на ковер. В комнату заглянула Фанка; ей показалось, что милостивая пани кого-то позвала. Увидев, что происходит, Фанка закричала, и сломя голову ринулась к аквариуму. Не заметив, что между аквариумом и этажеркой натянут шнурок, она споткнулась об него. Этажерка, на которой стояла разбитая ваза с цветами, со страшным шумом грохнулась, а подставка с аквариумом закачалась так, что уж казалось — вот-вот тоже свалится. Фанка, упав, еще сильнее закричала, и это Бобеша так испугало, что он даже сел. Он вообще никак не мог прийти в себя и даже не заметил, как подошли Миладка с матерью. Пани развела руками и сказала, что сейчас упадет в обморок. Она села на кресло, но тут же вскочила, потому что на кресле Миладка разложила свои формочки для печенья, терку и игрушечные вилочки.

— Боже мой, на что это я села, мой спаситель? Что же это такое происходит? — кричала пани.

Фанка встала и заломила руки:

— Боже, я трясусь как в лихорадке, милостивая пани! Как бы со мной чего не приключилось от такого испуга…

— Как это все произошло? Боже мой, цветы на полу, ваза разбита, а вода… Ради бога, Фанка, остановите же воду!

Фанка повернула кран, и вода перестала течь.

— Как это случилось? — строго спрашивала пани.

— Это все он, — показала Фанка на остолбеневшего Бобеша и дала ему подзатыльник.

— Что ты наделал, несчастный? — накинулась пани на Бобеша.

Мальчик расплакался.

— Ну, расскажи, как было, — сказала пани уже спокойнее. Но Бобеш все плакал и плакал, и среди его рыданий можно было только разобрать:

— Я не хотел, я не знал…

Фанка подняла этажерку, собрала осколки разбитой вазы, потом осколки чашки, которая отлетела к роялю и поцарапала лакированное дерево. Потом Фанка стала рассказывать, как она увидела поток воды из аквариума, как кинулась ее остановить, как вдруг споткнулась об шнурок и упала. И вслед за ней свалилась этажерка.

— А кто натянул шнурок? — вела следствие пани.

— Я, — сокрушенно призналась Миладка.

— А зачем?

— Мы здесь играли, мы сушили белье.

Пани взяла Миладку за руку и несколько раз так шлепнула ее, что девочка расплакалась.

— Уберите здесь, Фанка! — распорядилась злобно пани. — Вы тоже хороши! Вы должны были лучше смотреть. Разве этот шнурок не был виден? С вами вообще невозможно жить. Кажется, придется нам скоро расстаться. Такой убыток!

— Но, милостивая пани, я действительно здесь ни при чем. Ведь этот шнурок я вообще не видела.

— Фанка, не будьте дерзкой!

— Все этот парень, — показывала Фанка на Бобеша, — от него все несчастье!

— Я говорю вам, Фанка, замолчите! Это — дети, а вы взрослый человек. И у вас должен быть ум. — И пани, взяв Миладку за руку, пошла с ней на кухню.

Бобеш пошел за ними.

— Беги, мальчик, домой. Тебя, наверное, уже ищут, — строго сказала пани Бобешу.

Бобеш тотчас же выскочил за дверь и только здесь почувствовал облегчение.

Глава 31 СОСИСКИ

Отцу Бобеша пришлось слечь, и пролежал он почти две недели. У него была высокая температура и сильный кашель. Работу на фабрике, куда его временно приняли, он, конечно, потерял. И всю семью теперь кормила, по существу, одна мать. Дедушка, хотя и переложил несколько печей и даже целую пекарню, денег все же почти не заработал. Так, только «на табак», как сказала однажды бабушка. Мать сидела за швейной машинкой до глубокой ночи, но ей все казалось, что она слишком мало успевает. Ведь днем она вообще почти не могла присесть к машинке из-за маленького Франтишека.

Пришла зима. Был конец ноября. И снегу всюду навалило на полметра. Бобеш сейчас охотнее бывал в школе, чем дома. Дома мать с ним обращалась не так, как раньше. Она перестала отвечать на его бесконечные вопросы, часто его прерывала, требовала, чтобы он оставил ее в покое, не мешал шить. Бобеш любил раньше смотреть на швейную машинку, а теперь она ему опротивела. Опротивела потому, что мать все время сидела около нее и его не замечала. Бобеш удивлялся, как долго она может просидеть за работой. И иногда даже поет. Он очень любил слушать мать, когда она пела. Она знала много песен.

Иногда Бобеш должен был качать маленького Франтика. А этого он тоже не любил. Раньше, когда дедушка только принес откуда-то старую плетеную люльку, Бобеш готов был качать братишку день-деньской. Он согласился бы, чтоб Франтишек все время спал, лишь бы только можно было его качать. Но сейчас и это ему надоело. Поэтому Бобеш так неохотно возвращался из школы домой.

В школе было весело. Он играл там с ребятами. Миладка и Силушка все еще были его подружками. Часто девочки давали ему булки, когда сами не могли съесть, а иногда даже и яблоки. Теперь Бобеш дома редко наедался досыта, иногда у них вообще не бывало даже хлеба. Вечером ели только картошку с молоком или пустой суп с чесноком. Мать называла такой суп рассолом, а дедушка — «крейцарским прудом».

Бобеш спросил дедушку, почему он так называет суп, и дедушка объяснил ему, что в горах, где-то у Свратки, есть пруд, под названием «Крейцар», а в нем такая чистая вода, что видно до самого дна. Так вот и суп у них такой же «чистый», не «замутненный» ни картофелем, ни мясом. Однажды Бобеш стал роптать, что давно не ел ни мяса, ни масла, ни даже хлеба вдоволь. И дедушка тогда рассказал ему, что у него в детстве часто не бывало даже и корки хлеба: люди тогда вообще ели только картошку да капусту, а сейчас слишком уж разбаловались.

— Сосиски и колбасу я попробовал впервые, — вспоминал дедушка, — когда попал на военную службу.

— Тебе бы, Бобеш, родиться в такой семье, как у Миладки или Силушки, — сказала мать. — Тогда бы ты всегда мог хорошо поесть…

— Нет, у них жить мне не хочется. Знаешь, лучше бы ты родилась в такой семье, где всегда все есть, а потом бы уж я родился у тебя.

Мать погладила Бобеша по голове и шепнула ему на ушко:

— Молчи. Сегодня мама отнесет работу, получит деньги и что-нибудь купит Бобешу. Угадай, что она ему купит?

— Сосиски! — закричал Бобеш.

— Не кричи, Бобеш, — попросила мама.

Бобеш покраснел: он понял, что мама, наверное, не хочет чтобы другие знали об обещанных ему сосисках.

— Мама, а ты получишь много денег?

— Нет, немного. Работы с этим шитьем по горло, а толку чуть.

— Посмотри-ка, мама, ты работаешь целый день и еще вечером, а получаешь мало денег, А Миладкин отец, говорят, работает только полдня и после обеда одну минутку, а у них много денег. Миладкина мать ведь вообще ничего не делает. Все делает за нее Фанка. И они хорошо живут. Как же это так?

— Миладин отец — чиновник, у него большое жалованье.

— А почему у него большое жалованье?

— Потому что он образованный.

— А что такое «образованный»?

— Это когда человек окончит низшую школу, в которую ходишь ты, Бобеш, а потом окончит другую школу, где надо хорошо учиться еще несколько лет. Ну, а потом он уже может стать чиновником или учителем, как, например, отец Силушки.

— Я тоже буду ходить в ту школу, — сказал Бобеш.

— Там, Бобеш, учение очень трудное, нужно много-много заниматься.

— Ну, я ведь люблю учиться, я тоже буду много-много заниматься.

— За это нужно к тому же и платить. А денег у нас нет.

— Значит, бедные в той школе учиться не могут?

— Могут, но без денег это трудно.

— А наш домохозяин тоже учился?

— Тот, пожалуй, не учился — ведь он же сапожник.

— Вот видишь, а они тоже хорошо живут.

— Да, правда, у них есть деньги, есть дом.

— Ну, а почему же нет у нас?

— Ты помнишь, у нас тоже была своя изба. Но мы должны были ее продать, потому что нам понадобились деньги. Ты еще не понимаешь, как трудна жизнь. Бедность есть бедность, — вздохнула мать.

— А зачем вообще нужна эта бедность?

— Пока будут бедные люди, будет и бедность.

— Ты знаешь, мама, что я думаю?

— Что-нибудь очень мудреное, — засмеялась мать.

— А что, если б нам найти клад?

— Теперь клады не попадаются.

— Нет? Ну, а почему же об этом в сказках рассказывают?

— Вот я и говорю — все это только сказки.

— А почему же все-таки люди рассказывают, если это неправда?

— Надо же людям утешение.

— А меня, мама, это больше не утешает, раз нельзя найти клад.

— Ну, а сосиски тебя утешат, не правда ли?

— Конечно, мамочка!

— Значит, сосиски — это пока что твоя сказка, Бобеш.

— Ага, ты думаешь, я их хочу потому, что их у меня нет?

— Так оно и есть, мой маленький. Так же люди мечтают и о кладе.

— Выходит, это все сказки для бедных, да?

— Да вроде бы…

— А я, мама, как вырасту, пойду все-таки искать клад.

— Ну хорошо, Бобеш, а теперь пойди покачай Франтика. Он уже просыпается.

— Мама, — успел еще шепнуть Бобеш, идя к люльке, — а ты сосиски обязательно принесешь?

— Принесу, — ответила мать.

Бобеш качал люльку и мечтал о кладе. Придет время, он вырастет, будет такой, как отец, отправится в далекие страны, туда, где мало людей и много-много золота, и будет искать клад. Он слышал однажды от учителя, что есть на свете такие страны, где находят слитки золота величиной с булыжник. Вот в такую страну он, Бобеш, и отправится. И, может быть, скажет Гонзику, чтобы тот тоже пошел. И, когда у него будет много денег, он обязательно раздаст бедным, кому сейчас, как говорит дедушка, может быть, даже хуже, чем им, живется. Бобешу вдруг стало хорошо-хорошо! Он был очень рад, что раздал деньги бедным и все стали богатыми.

— Дедушка, — спросил он вдруг, — говорят, есть на свете страны, где можно найти золото.

— Есть, Бобеш, но это очень далеко.

— Дедушка, а это не сказка? На самом деле есть такие страны?

— Правда, Бобеш, есть.

— Хорошо, дедушка, тогда я туда поеду и привезу золото.

— Ну, порадовал ты меня, Бобеш! Значит, когда-нибудь еще заживем!

— Ты знаешь, дедушка, обязательно заживем! Я тебе куплю трубку.

— Это дело!

— А знаешь, что я куплю бабушке?

— Нет, не знаю.

— Новые очки, а то у нее выпадают стекла.

— Вот она будет рада!

— А еще я тебе, дедушка, куплю шубу.

— Вот молодец, а то мне на самом деле холодновато.

— Эй, эй, дедушка! — воскликнул Бобеш. — Франтишек уже не спит, смеется.

— Да это он тоже радуется, что ты пойдешь искать клад.

— Дедушка, мне кажется, ты надо мной смеешься. Ну вот увидишь, когда я вырасту, я, честное слово, пойду искать золото!

— Да я тебе верю, — ответил дедушка.

Мать тем временем вернулась, вынула из люльки Франтишека, поцеловала его и сказала: «Ты мое золото».

— Как он хорошо выспался, моя радость! Как он хорошо выглядит! Ну видишь, вот Бобеш. Вот он, вот Бобеш! Такой непоседа! Не любит он качать Франтика. Я тебе, я тебе, Бобеш! Я тебе задам! — грозила мать Бобешу пальчиком Франтишека.

Бобеш засмеялся и спросил:

— Мама, а когда Франтишек начнет говорить?

— Пожалуй, не раньше чем через год.

— Так не скоро? И я тоже так долго не говорил?

— Тоже.

— Ну ладно, я пойду немножко погулять.

— Бобеш, не ходи. Я должна отнести работу, а ты здесь с бабушкой и с дедушкой присмотришь за мальчиком… Не капризничай, Бобеш, ты же знаешь, что я тебе обещала. Но, если ты не будешь слушаться, ничего не получишь.

— Я буду, мама, — сказал Бобеш, но ему все-таки очень хотелось пойти на улицу.

На улице лежал снег, и за рекой на холме, как раз там, где запускали осенью бумажного змея, были теперь каток и горка. Там каталась на санках Миладка. Бобеш подумал-подумал и решил, что сосиски все-таки лучше, чем кататься с Миладкой на санках.

Целый час с нетерпением он ждал мать. И когда бабушка заговорилась с маленьким Франтиком, то не утерпел и побежал на улицу ей навстречу. Зимой парадные двери были закрыты, и в подъезде было совсем темно. Бобеш шел ощупью, вытянув вперед руки. Он боялся на что-нибудь наткнуться. Вдруг двери распахнулись, и из сапожной мастерской выскочил стремглав Пепик с тазом, полным грязной воды. Он впотьмах налетел на Бобеша и обдал его всего помоями. Пепик закричал, закричал и Бобеш, но было уже поздно. От крика вода не высохла.

— Ах ты, противный мальчишка! — замахнулся Пепик на Бобеша. — Лезет прямо под ноги!

— Что здесь такое происходит? — спросила хозяйка, появившаяся в дверях. Она уперла руки в бока и остановилась на пороге.

Увидев перед дверью большую лужу, хозяйка закатила Пепику оплеуху… собственно, хотела закатить, но едва размахнулась, как Пепик нагнулся, подставил таз, и хозяйка разбила себе об него руку.

— Ах ты прок… хулиган… из-за тебя я всю руку разбила!

Вышел хозяин, схватил Пепика за шиворот и закричал:

— Я тебя научу вежливости!

Бобеш смотрел как очумелый, сколько Пепик получил подзатыльников.

— Проходи, мальчик, — сказал хозяин. — Что ты нам несешь?

— Ничего, я шел не к вам, — ответил Бобеш.

— Ну, проходи, проходи. Ты должен обсохнуть. Ведь с тебя течет, как с водяного.

Он взял Бобеша за руку и закрыл за ним дверь.

— Как же я ушиблась, как же я ушиблась! — стонала хозяйка и держалась за руку.

Бобеш смотрел на стол, за которым сидели два ученика и еще один подмастерье, и заметил, как один паренек подмигнул другому и засмеялся. А тот, у которого на коленях были ботинки, посмотрел в сторону хозяйки и, увидев, как она поглаживает себе руку, криво усмехнулся. Потом обернулся и подмигнул другому. Тот усмехнулся тоже. Пепик сидел в углу, резал какую-то кожу, иногда вытирал себе глаза, сморкался, смотрел на Бобеша, морщил нос, грозил ему кулаком и даже показывал язык. Бобеш испугался.

— Я пойду, — сказал он.

— Куда же ты пойдешь? — спросила хозяйка.

— Встречать маму.

— А где твоя мама?

— Пошла относить работу.

— Шитье?

— Да. Отнесет шитье и купит мне сосиски! — похвастался Бобеш.

— Сосиски?

— Да.

— Хорошо живете, если мать сосиски покупает, — сказала хозяйка и снова погладила себя по руке.

Бобеш хотел было добавить, что мать принесет ему еще и хлеба, но хозяйка ушла в комнату. Вернувшись, она сказала Бобешу:

— Ну, беги, мальчик, встречай свою мать и скажи ей, чтобы она зашла к нам.

У Бобеша куртка и штаны были еще мокрые, но он об этом даже не думал. Думал только о матери. И, как только вышел на улицу, сразу ее встретил.

— У тебя мокрая куртка! Что ты снова натворил? — нахмурилась мать.

— Меня облил Пепик, но он нечаянно. Он меня не видел, и я его тоже. Знаешь, как ему попало за это от хозяев!

— Ну, пойдем домой. Ты такой мокрый, опять еще заболеешь…

— Мама, хозяйка велела тебе передать, чтоб ты к ней зашла.

— Она сейчас тебе наказала?

— Да, сейчас.

— И она спрашивала, где я?

— Да. Я сказал, что ты пошла относить работу.

О своем разговоре с хозяйкой относительно сосисок он почему-то умолчал, только шепотом спросил у нее:

— А ты принесла мне сосиски?

— Опять они будут требовать денег, — сказала как будто про себя мать и на вопрос Бобеша вообще не ответила.

Мать отнесла сумку сначала в кухню, а потом положила ее в комнате на стол. Бобешу не велела ни к чему притрагиваться, пока сама не вернется.

— Отец еще не пришел? — спросил Бобеш дедушку.

Дедушка стал жаловаться матери:

— Йозеф совсем спятил. Сразу после болезни — и уже полдня в лесу. Там еще поймает его лесник ненароком…

— Да, — махнула рукой мать и пошла к двери. В дверях сказала дедушке: — Мне через Бобеша хозяева передали, чтобы я к ним зашла. Опять, наверное, чувствуют, что у меня есть немного денег, будут требовать за квартиру.

— А откуда они знают, что у тебя есть деньги? — спросил дедушка.

— Ну, это они выудили у Бобеша.

Бобеш хотел спросить мать, что они у него выудили, но мать была уже в дверях.

— Тебя опять выспрашивали хозяева, Бобеш? — спросил дедушка.

— Ты должен был сказать, что не знаешь, куда пошла мать, — укоряла бабушка.

— Бабушка, мама же сказала, куда пошла.

— Ты глупый.

— А почему, бабушка?

— Потому.

— Дедушка, почему я должен был сказать, что не знаю, где мама?

— Потому что они будут требовать у матери деньги.

— А почему, дедушка?

— Потому что мы должны им за квартиру.

Это Бобеш уже понимал. Слова «долг», «должны» слышал он частенько. И однажды, когда он спросил об этом маму, она объяснила ему все подробно. Теперь Бобеш понял, почему он не должен был говорить, где мать. Он был еще очень мал, но уже знал, что лучше бывает, когда у матери есть деньги, чем когда их нет. Когда есть деньги — есть хлеб, молоко, сахар. И все веселые. А когда нет денег — нет ни хлеба, ни всего остального. И все грустные.

— Но, дедушка, ведь у хозяев много денег. Ты же сам говорил, что они богатые. Значит, деньги им не нужны. У них и детей даже нет. Зачем же им тогда деньги?

— Деньги-то у них, конечно, есть, но наших долгов они нам не простят. Они могли бы, конечно, и подольше подождать. Мы ведь только о том их и просили. Нам сейчас так трудно платить.

Мать вернулась от хозяев очень расстроенная:

— У этих людей нет сердца, я должна была им отдать почти все деньги. Оба напустились на меня, упрекали, что мы, мол, едим каждый день сосиски, а платить за квартиру не хотим. В общем, отказали нам от квартиры.

— Отказали? — ужаснулся дедушка.

— Да, — сказала мать и вытерла слезы.

— Я схожу к хозяину сам, — сказал дедушка. — С ним все-таки можно договориться. Ну куда же мы теперь денемся среди зимы? Он все-таки должен войти в наше положение, ведь у нас двое маленьких детей.

— Увидишь сам, понимают они что-нибудь или нет, — сказала мать. — У кого нет своих детей, тот и других не понимает. Радостные новости ждут Йозефа, нечего сказать! О боже, боже!

Видя и слыша все это, Бобеш не отважился больше спрашивать о сосисках. Он понимал, что произошло что-то очень неприятное, что мать совсем расстроена, и сам тоже готов был заплакать. И тем не менее, сосиски из его головы не выходили. Дедушка все-таки пошел к хозяину в надежде как-нибудь договориться, попросить еще немного подождать с отказом от квартиры. Но все было тщетно. Вернувшись, он говорил то же самое, что и мать. У хозяев, оказывается, был на примете другой квартирант, который пообещал платить им больше и аккуратнее. Дедушка не скупился на бранные слова, называл хозяйку не иначе, как змеей подколодной. А бабушка сказала под конец:

— Да будь она проклята! Накажи ее бог, ведьму такую!

Мать дала Бобешу сосиски, но он ел их без всякого аппетита. Произошло это, конечно, потому, что никто ему не улыбался и все были грустны. Бобеш все время думал о том, зачем нужна на свете такая вещь, как деньги, если из-за них люди так мучаются, сердятся и страдают! И когда он вырастет, думал он, то обязательно-обязательно пойдет искать золотой клад, чтобы все стали богатыми и веселыми.

Глава 32 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЯРМАРКА

Бобеш сидел в школе как на иголках. На уроке чистописания писали букву «к» и слово «камень». Писать Бобеш любил, но сегодня никак не мог дождаться конца уроков. Что-то очень долго не звонят, казалось ему. А почему Бобеш сегодня так спешил уйти из школы?

На площади открылась ярмарка. И, боже мой, чего там только не было! Гонзик несколько раз уже толкал Бобеша в спину, но он не хотел оборачиваться, пока не закончит строчки.

— Бобеш, пойдем вместе, ладно?

— Ладно, — ответил Бобеш, повернулся и подморгнул Гонзику.

— Бобеш, Бобеш! — сделал ему замечание учитель.

Он подошел к его парте посмотреть, как Бобеш пишет.

— Мне кажется, Бобеш, первые две строчки у тебя получились лучше. Остальные вышли хуже. Смотри, дальше уже не так красиво написано, как должно быть. Надо бы наоборот. Чем дальше, тем лучше. А ты пишешь — чем дальше, тем все хуже. Как же так? Что такое вы затеваете с Гонзиком? — И, повернувшись к Гонзику, учитель добавил: — Гонзик, не трогай Бобеша, оставь его в покое.

Бобеш теперь старался писать как можно лучше. Он даже наклонил немного набок голову. И, когда вел перо вниз, чтобы написать заглавное «К», высовывал кончик языка. А когда вел перо вверх, то язык у него передвигался вправо и поднимались брови. Бобеш тщательно вывел пять раз букву «К», и зазвонил звонок. Бобеш поднял руку.

— Что ты хочешь, Бобеш? — спросил учитель.

— Мне осталось написать еще несколько строк.

— Покажи, сколько у тебя всего… Ничего, хватит, — сказал учитель, посмотрев в тетрадь. — Ну, вот видишь, когда ты захочешь, у тебя получается, не правда ли? Вот теперь хорошо.

После такой похвалы к Бобешу опять вернулось хорошее настроение. А теперь пора на ярмарку! Бобешу очень хотелось есть. Но желание посмотреть ярмарку было так сильно, что он забыл даже о голоде.

На площади было полно разных лавочек. Бобеш с Гонзиком быстро прошли мимо прилавков, где предлагали ткани, обувь, готовую одежду, посуду, открытки, бумагу и всякие другие вещи, и остановились около сладостей. Сколько здесь было пряничных рождественских дедов, чертей и конфет! Потом они остановились у лавочки, где продавец все время кричал: «Горячие сосиски, купите горячие сосиски!» От кастрюли, в которой сосиски варились, так заманчиво пахло, что Бобеш несколько раз втянул в себя этот аромат. Он хотел таким образом утолить свой голод. Крики продавцов раздавались со всех сторон. Из кондитерской лавчонки все время слышалось: «Лад, лад, шоколад!»

Бобеш смеялся. Из лавки, где продавалась всякая мелочь, доносилась песенка:

Бумажник этот из черной кожи Стать богатым тебе поможет. Кожа снаружи, кожа внутри, Если хочешь — сам посмотри.

У одной из лавчонок Гонзик купил большое сладкое «полено», которое едва вошло ему в рот. Бобеш смотрел на товарища жадными глазами.

— Разве ты покупать не будешь? — спросил Гонзик.

— Нет.

— А почему?

— Нет денег.

— Ты бы спросил дома.

— У нас и дома нет.

— Правда? А мать говорила, что у вас много денег, что у вас бывают на ужин и сосиски и колбаса. Это ей сказала домохозяйка.

— Вранье, — горько сказал Бобеш, и ему сразу захотелось уйти отсюда. — Я пойду домой.

— Почему?

— Потому что хочу есть.

— Бобеш! — подморгнул вдруг Гонзик.

— Что?

— Пойдем-ка вон к тому фонтану. Я тебе кое-что скажу.

Они стали проталкиваться сквозь толпу. Со всех сторон зазывно кричали продавцы. Казалось, что каждый хочет перекричать соседа. В этот шум врывались разговор, смех и шутки покупателей, и все сливалось в страшный гул. Гул так действовал на Бобеша, что ему казалось, будто он совсем не в родном городе и не на знакомой площади, а где-то совершенно в другом месте, в чужом городе и даже совсем в другом мире. Люди, казалось Бобешу, говорили здесь иначе, быстрее, больше размахивали руками, толкались, а некоторые так смеялись, словно их кто-то беспрестанно щекотал. И вообще почти все люди здесь смеялись или улыбались. Все были празднично одеты, и Бобеш решил, что у всех много денег. «У кого денег нет, тот сидит дома, как мои отец с матерью».

У фонтана народу было поменьше. Гонзик остановился и сказал:

— Будешь молчать, как могила, тогда я тебе кое-что скажу.

— Буду, Гонзик.

— Как могила?

— А почему как могила?

— Глупый! Ну, чтобы никто не узнал. Дай мне руку.

Они подали друг другу руки. Потом Гонзик вынул изо рта сахарное полено, ставшее немного поменьше, но все же достаточно большое.

— Хочешь немножко пососать? — спросил Гонзик Бобеша.

— Хочу.

— На, немножко попробуй. И послушай, что я тебе скажу. Мы сейчас пойдем вон к тем кондитерским лавкам, там есть одна совсем маленькая, и торгует там бабка. Знаешь, в других местах бывает по два и по три продавца, а там только она одна. Вот мы к ней и пойдем… — И Гонзик понизил голос, перешел почти на шепот. — Ты встанешь рядом со мной, а я буду выбирать сладости. Знаешь, я буду долго-долго выбирать. Бабка будет смотреть все время на меня и как только совсем засмотрится, ты что-нибудь возьмешь с краешка и положишь в карман.

— Я должен что-нибудь просто взять?

— Ну и что тут такого?

— Да ведь это же воровство!

— Какое там воровство! Ерунда! А бабка — она ведь даже и не знает, сколько у нее чего есть. И если у нее несколько конфеток и пропадет, подумаешь, какая беда!

— Нет, Гонзик, этого делать нельзя.

— Я так и знал, что ты сундук! Отдай сейчас же мое полено! — И он сжал рот Бобеша так, что конфета сразу же вылетела на снег.

Гонзик ее поднял, вытер рукавом и положил себе в рот. Теперь они стояли молча. Гонзик бил каблуком по обледеневшим ступенькам фонтана. Бобеш на минуту отчетливо вспомнил, как он воровал с сыновьями Безручки стеклянные шары. Сколько потом он об этом жалел! От этой проделки он не получил тогда никакой радости. И ведь сразу после этого с отцом приключилось такое несчастье! Нет, воровать он больше не будет, хотя искушение было и велико. Конфеты ведь не стеклянные шары! Прятать их не надо. И совсем это не такая уж дорогая или редкая вещь, как были те шары.

«И все-таки это воровство», — думал он.

Гонзик хмурился, еще и еще раз он обозвал Бобеша олухом, сказал, что не стоило бы с ним вообще связываться и идти на ярмарку. Вот если бы он пошел с Польдиком Трнкой, тот наверняка сделал бы все, не раздумывая. Еще прошлый раз, во время крестного хода, они набили таким образом себе полные карманы. Тогда была жизнь! Бобеш молчал. Ему казалось, что и у него уже полны карманы конфет. Он представлял себе, будто откусывает то от одной, то от другой конфеты. Слюнки у него так и текли. Потом он вспомнил, как лежал больной и как принесла ему гостинцы Миладка. Какие были вкусные конфеты! Какие орешки были в печенье! Мать называла их миндалем. Он за них девочек еще никак не отблагодарил.

Если б у него и взаправду были теперь полны карманы, он угостил бы Миладку с Силушкой. Бобеш знает, как они любят сладости. Миладка, наверное, снова позвала бы его к себе домой посмотреть на золотых рыбок. Но он не пошел бы…

Гонзик вывел Бобеша из задумчивости:

— Беги домой, беги, — и толкнул Бобеша.

Но только Бобеш сделал шаг, как Гонзик схватил его за рукав и тихонько сказал:

— Постой, Бобеш. Знаешь что? Мы сделаем все наоборот. Я дам деньги тебе, ты будешь покупать, а я что-нибудь стащу. Ты знаешь, я буду осторожен и возьму только тогда, когда бабка не станет смотреть.

— А если бабка все-таки заметит?

— Ничего не заметит. Но ты должен долго-долго выбирать. Бери штуку за штукой, чтобы она все время смотрела на тебя. А теперь на, пососи еще немножко полено… Вкусно, а?

Бобеш взял «полено» в руки, но в рот положил не сразу. Он еще не решил, пойти ему с Гонзиком или нет.

— Ну, как же, Бобеш, пойдем, а? Вот тебе два крейцара, пойди что-нибудь купи. Только ты должен спрашивать: «Сколько это стоит? Сколько вон то? Почем эта конфета, почем та?» И так все время. В общем, перебирай все подряд. А потом то, что я стащу, мы разделим пополам.

— Но ведь это же будет все краденое.

— Почему? Не совсем краденое, — сказал Гонзик.

— Как же так не совсем, если ты стащишь?

— Но ведь мы у той бабки что-нибудь и купим. Правда? А это только как добавок. Вроде как бы тоже купленное, только бабка об этом ничего не знает. Ты понимаешь? Я раньше, как и ты, боялся. Но знаешь Польду из пятого класса? Он мне вот так же все объяснил и я уже больше не боюсь. И вообще не принимаю близко к сердцу.

— Ну, все-таки, знаешь… — противился Бобеш.

— Что — все-таки?

— Я не знаю…

— Ну, если не знаешь, так бери деньги, и пошли. Пойдем прямо сейчас, а то около бабки соберется народ.

Бобеш взял деньги, но еще ничего не решил. А Гонзик тянул его за рукав. Бобеш раздумывал, но, представив себе веселое, улыбающееся лицо Миладки и угостив ее в своем воображении конфетами и печеньем, он даже не заметил, как положил обсосанное Гонзиком «полено» себе в рот и пошел за ним.

— Полено ты можешь, Бобеш, дососать, — разрешил Гонзик. Он был доволен, что уговорил Бобеша.

Подойдя к длинному прилавку, на котором были разложены сладости, Бобеш почувствовал какую-то странную дрожь в теле, и сердечко у него вдруг как-то слишком сильно заколотилось.

— Ну что, мальчики? Чем вас угостить? — сладко пропела бабка.

— Ско-сколько стоит вот эта? — заикаясь, спросил Бобеш.

— Эта? Эта три крейцара. А сколько у тебя денег?

— Два крейцара.

— Тогда вот смотри, мальчик. Вот все это по два… А вот это по одному. А здесь вот целых две штучки можно взять за один крейнар. Возьми что хочешь, выбери.

Бобеш трясущимися руками брался за конфеты и пряники, будто он их крал, а не покупал. Стрельнул глазами на Гонзика и увидел, как тот клал что-то себе в карман. Бобеш не отваживался больше смотреть бабке в глаза, сердце у него застучало, и он дрожал как в лихорадке.

— Нет-нет, мальчик, это за четыре крейцара. Вот эти все по два, — сказала бабка, но не так уже сладко. Ее сердило, что Бобеш никак не может ничего выбрать и что вообще он как будто бы боится.

Рядом с Бобешем оказались вдруг две девочки и тоже начали себе выбирать. Бабка показывала теперь девочкам, какие сладости сколько стоят, а обернувшись к Бобешу, лишь спросила:

— Ну что, ты уже выбрал?

— Выбрал, — вздохнул Бобеш.

— Покажи… Хорошо, это как раз за два крейцара.

Бобеш отдал бабке два крейцара. Они были теплые и мокрые — так сильно он их сжимал в ладони. Гонзик пошел вслед за Бобешем. Когда пришли на старое место к фонтану, Гонзик сказал:

— Ты все-таки олух! Зачем ты истратил сразу два крейцара? Ты должен был что-нибудь выбрать за один, а на второй купить потом.

— Я боялся, как бы она тебя не увидела, — сказал Бобеш.

— Ты все боишься! — Гонзик вытащил из кармана пять конфет. Две из них дал Бобешу и прибавил еще одну из только что купленных.

Бобеш вытер пот со лба. Он был страшно рад, что так хорошо все кончилось.

— Знаешь что? — начал опять Гонзик, у которого прибавилось смелости. — Пойдем-ка туда еще раз, у меня остался еще один крейцар.

— Ну нет, Гонзик, я больше не хочу.

— Тогда отдавай обратно.

— Не отдам. Ты сказал, что дашь мне половину. И половины не дал и еще хочешь отнять остальное!

— Если пойдешь, я все тебе отдам и даже еще добавлю, — соблазнял Гонзик.

Бобеш насупился, но все же пошел.

— Что, мальчик, тебе дать? — спросила на этот раз бабка Гонзика.

— Мне ничего. Это он покупает, — показал Гонзик на Бобеша. — А я только так, с ним.

Бобеш опять как-то растерянно приценялся. Никак вроде не мог решить, что ему взять. И когда он наконец выбрал тычинку, наполовину завернутую в серебряную бумагу, и протянул бабке крейцар, то, к своему ужасу, заметил, что она смотрит не на него, а на Гонзика, который протягивал руку за пряником. Гонзик хотел было быстренько сунуть пряник в карман, как вдруг целая связка других пряников, висевших на косо натянутой веревке, стала сползать. Послышался шум. И, прежде чем Гонзик успел опомниться, бабка поймала его за руку. Пряник упал в снег.

— Ах вы, негодники! Один покупает, а другой крадет! — И оплеуха за оплеухой посыпались на голову Гонзика.

Гонзик изо всех сил пытался вырваться и убежать, а Бобеш стоял как окаменелый. Потом он стал быстро пробираться сквозь толпу и помчался, насколько хватало сил. Он пробежал через площадь и оказался на улице, по которой всегда ходил в школу. Ни разу он не остановился и ни разу не подумал о Гонзике. Он дрожал всем телом и все время оглядывался. Ему казалось, что кто-то гонится за ним. Он слышал, как бабка все еще кричала: «Украли, украли!» Потом ему почудилось, что она позвала жандарма. От страха он весь дрожал и думал: «Гонзик наверняка скажет, где я живу». И видел уже в своем воображении, как жандарм входит к ним в дом. Но хуже всего ему было тогда, когда он думал об учителе. Пожалуй, он не так боялся даже отца с матерью, как учителя. Куда теперь идти? Ведь он не посмеет никому посмотреть в глаза. Нет, домой он не пойдет. Будет сидеть где-нибудь около дома, пока не дождется Гонзика и не узнает, чем все кончилось. «Но, — размышлял далее Бобеш, — если Гонзика схватил жандарм, то его посадят. Воров, говорил дедушка, сажают в тюрьму». Тюрьма! Боже мой, что они наделали! В тюрьме темным-темно. И вот он должен будет сидеть в потемках. На улицу пойти не может, двери заперты на ключ. На окне — решетка. Бобеш пугался все больше и больше. Он уже жалел Гонзика и сердился на себя, почему не отговорил приятеля, зачем послушался его.

— Бобеш, Бобеш, что ты здесь делаешь? — послышались голоса.

Если бы вдруг на его глазах произошло землетрясение, он, наверное, так не испугался бы. Бобеш оглянулся и увидел Миладку с Силушкой.

— Ты был уже на ярмарке, Бобеш? — спросила Миладка.

— Был. — Бобеш принудил себя засмеяться, так как обе девочки улыбались.

— А что ты нам купил? — пошутила Силушка.

Бобеш полез в карман и вытащил три конфетки, которые дал ему Гонзик.

— Вы смотрите-ка, у Бобеша конфеты!

Бобеш протянул их девочкам.

— Оставь их себе, Бобеш, у нас больше, чем у тебя.

И Силушка показала ему полную сумку, Миладка — тоже. Потом девочки все-таки взяли конфеты у Бобеша, но и Бобеш должен был взять у них. Когда мальчик избавился от ворованных конфет, у него немного отлегло от сердца.

— Ты только идешь из школы, Бобеш?

— Да.

— Мы уже проголодались. Правда, Силушка?

— Я тоже, — поддержал Бобеш.

— Пойдем тогда с нами.

— Я — я… Нет, я здесь… — бормотал Бобеш.

— Тебе еще не хочется возвращаться, да? Ну пойдем с нами немножко.

Бобеш пошел. На дворе он расстался с Миладкой, а когда она скрылась в подъезде, выбежал обратно на улицу. Домой ему не хотелось. И, хотя он сказал девочкам, что проголодался, на самом деле он не чувствовал и голода. Как в лихорадке дожидался он Гонзика. Но Гонзик все не шел. Тогда он медленно побрел к площади, ничего не видя перед собой, не замечая ни празднично одетых людей, ни разукрашенных витрин. Но выйти на площадь он все-таки не рискнул. Спрятался было в оконную нишу углового дома, как вдруг увидел Гонзика. Тот медленно шел по улице, вытирая рукавом глаза, и, казалось, плакал.

— Гонзик! — закричал Бобеш.

Гонзик вздрогнул и, увидев Бобеша, остановился.

— Это ты? А я думал — тебя тоже схватили.

— Нет, я убежал.

— Знаешь, как у меня трещит голова! Мне здорово влетело. И конфеты бабка все отобрала, — жаловался Гонзик.

— Она тебя сама отпустила?

— Ну, сначала она меня избила, потом стала спрашивать прохожих, не знает ли кто-нибудь меня. Знакомых никого не оказалось. Тогда она дала мне еще два подзатыльника и велела уходить с глаз долой, сказала, что срамиться со мной больше не будет.

— И никто тебя не видел?

— Видел.

— Кто же?

— Из нашего класса Юранек.

— Юранек?! Этот ябеда?

— Да.

— Ой-ой-ой! Плохи наши дела! — ужаснулся Бобеш. — А где он тебя видел?

— Когда я шел от бабки. Он слышал, как бабка вслед мне кричала и ругалась.

— Гонзик, я теперь боюсь идти в школу.

— Я тоже.

— Видишь, не надо было воровать!

— Это все потому, что я пошел с тобой! — упрекнул вдруг Гонзик.

— Но ведь я-то не хотел.

Гонзик на это ничего не сказал и только спросил:

— А у тебя еще что-нибудь осталось?

— Осталось, только не все.

— Ты уже съел?

— Я не ел, я дал конфеты девочкам — Миладке и Силушке. А они дали мне взамен.

Гонзик протянул руку, и Бобеш отдал ему конфеты, полученные от девочек.

Дома даже обед Бобеша не радовал. Он только попробовал и отложил ложку. Его мучила мысль о школе: он боялся, что Юранек наябедничает учителю. Учитель решит все выяснить. Гонзик ему расскажет, как было дело, а учитель будет сердиться. Наверняка пошлет потом за отцом. Ведь вызывал же он родителей тогда, когда Франтик Цулек отнял у Евочки кусок хлеба, а у Фркалы нож.

— Ох-ох-ох! — сокрушался Бобеш.

Глава 33 САМЫЙ ГРУСТНЫЙ ДЕНЬ БОБЕША

На другой день Бобеш пришел в школу первым. Ему долго пришлось ждать на морозе, пока школьный сторож не открыл двери. Бобеш еще вчера решил прийти в школу первым и попросить Юранека ничего не рассказывать о Гонзике. В классе было тепло. Бобеш положил тетрадки в парту и направился к печке. Нетерпеливо смотрел он на двери: не идет ли Юранек? Его на этот раз совсем не интересовали рассказы детей о ярмарке. Они хвалились друг перед другом игрушками и сластями, но Бобеша сегодня ни в коей мере это не занимало.

— Знаешь, Бобеш, — сказал Мркусек, — я покажу тебе черта. Он высовывает язык, если его потянуть за хвост.

— Покажи, — сказал совершенно безучастно Бобеш.

— Мне купила мама.

— Угу.

— Знаешь, у него настоящие волосы.

— Угу.

— И глаза у него стеклянные.

— Угу.

— А в руке метла.

— Угу.

И, поскольку Бобеш не выказал ни малейшего удивления, Мркусек пошел рассказывать о своем черте Филипеку. А Бобеш кинулся к двери, потому что показался Нацинек Юранек.

— Нацинек! — сказал Бобеш, хотя раньше он всегда называл его, как и учитель, по фамилии.

— Что, Бобеш?

— Ты был вчера на ярмарке? — спросил Бобеш, не зная, с чего начать.

— Был, Бобеш, и послушай, что я тебе скажу. Вот ты удивишься! — У Юранека вытянулось и без того длинное лицо.

— Ну что? — уныло спросил Бобеш, хотя наперед уже знал, что расскажет ему Юранек.

— Представь себе, Гонзик ворует!

— Что ты! — удивился Бобеш, а сердце у него замерло, не скажет ли ему вдруг Юранек: «Почему ты удивляешься? Ведь ты же был вместе с ним».

— Да, он воровал конфеты.

— И много?

— Этого я не знаю. Но та бабка, у которой он украл, за ним бежала и кричала: «Хулиган! Вор!» Она кричала: «Такой маленький — и уже крадет!»

А Бобешу все казалось, что лицо у Юранека вытягивается, как резиновое.

— И ты об этом расскажешь? — выпалил вдруг Бобеш. Он больше не мог выдержать.

— Конечно, расскажу. Вот учитель будет сердиться!

— Ты, Нацинек, — попросил Бобеш самым нежным голоском, — не говори об этом. Учитель и верно рассердится и... — Он не знал, что сказать дальше.

— Нет, Бобеш, я скажу. Учитель, конечно, будет сердиться, ну и пусть сердится! Гонзик на меня тоже жаловался учителю.

— Когда?

— Когда я не дал ему букварь. Он тогда еще не успел купить.

— Нацинек, не говори о нем учителю! Я дам тебе вот этого кукленка. — И Бобеш вынул кукленка, которого получил еще в деревне на память от старого Гершла. Бобеш очень любил своего кукленка, но он отдал бы теперь все на свете, лишь бы только Юранек молчал.

— А почему я не должен говорить учителю? — спрашивал Юранек.

— Потому что, если учитель рассердится, он не станет рассказывать нам сказку.

— Да? Ну ладно. Я тогда промолчу. — И он взял у Бобеша кукленка.

Бобеш вздохнул. Ему был противен Юранек не только потому, что он собирался жаловаться. Он вообще его не любил. Юранек выговаривал слова так, как будто бы читал их по написанному. Он говорил совершенно неестественным, книжным языком даже с ребятами. Этого не делал никто в классе, только один Юранек.

Юранек не стал доносить учителю на Гонзика, но успел рассказать эту «великую тайну» всем мальчикам и девочкам. И, прежде чем учитель раскрыл дверь, в классе уже гудело, как в улье: «Гонзик воровал! Гонзик вор! Гонзик воровал!»

Целой груды кукол Бобешу теперь не хватило бы, чтобы зажать рот всем ребятам. Все наперебой кричали: «Гонзик ворует!»

Юранек, как и договорились, учителю не наябедничал, но это сделала теперь Аничка Вондрова. Когда учитель вошел в класс, Аничка сразу заявила:

— Гонзик воровал!

— Что такое, Аничка? — спросил учитель.

— Юранек нам рассказал, что Гонзик воровал на ярмарке конфеты.

— Гонзик, Гонзик, поди сюда! Где ты?

Гонзика в школе не было.

— Юранек, расскажи, как было дело.

— Пожалуйста, господин учитель. Он, Гонзик… он, он, он… — заикался Юранек и смотрел на Бобеша, в глазах которого было отчаяние.

— Ну, Юранек! — строго сказал учитель.

— Он на самом деле крал.

— Что он крал?

— Конфеты.

— А где?

— Там, где фонтан.

— На площади? — спросил учитель.

— Да, на ярмарке! — кричали уже все дети.

Молчал только побледневший Бобеш.

— А у кого он взял конфеты? — продолжал расспрашивать учитель.

— Он взял у торговки! — снова уже кричал весь класс — Она за ним бежала и ругалась. Она кричала…

— Она его била!.. Она срамила его! — перекрикивал один другого.

— Хватит, дети, — остановил учитель. — Пусть об этом расскажет теперь сам Юранек, раз он видел… Ну, расскажи по порядку, как было дело.

— Пожалуйста. Я шел по площади. Там была ярмарка, собралось много людей. Были там лавки и лавочницы. Продавалось много вкусных вещей, я хотел купить…

— Подожди, Юранек, это мы все знаем. Ты скажи нам, где ты видел Гонзика. Где он брал конфеты?

— Я хотел себе купить их в одной лавочке, в той, где фонтан… Там, у этого фонтана, было много людей, и там, чуть дальше, была лавочка, где продавала конфеты та самая бабка. Как он бежал! Как она кричала!

Юранек рассказывал все так подробно и сбивчиво, что ребята в классе не выдержали. Они снова стали его перебивать, кричали, хотели рассказывать сами, хотя сами ничего не видели и узнали только от Юранека. Чтобы слушать Юранека, всегда требовалось терпение. Он всегда начинал издалека. Любил говорить о вещах, которые к делу совершенно не относились. Учитель всегда задавал ему наводящие вопросы. И так, после долгих споров, удалось наконец выяснить, что Юранек не видел, как Гонзик крал, а видел только, как он убегал, и слышал, как ругалась бабка.

— Когда Гонзик придет в школу, он должен будет сам нам рассказать, что натворил. Это нехорошо, — сказал учитель. — Нехорошо, что Гонзик, такой умный, способный мальчик, так плохо себя ведет. Никогда не берите то, что вам не принадлежит, если даже какая-нибудь вещь вам очень понравится.

— Я никогда бы не взял, — сказал кто-то с передних парт.

— Я бы тоже, — раздалось сзади.

Учитель повернулся к Бобешу и спросил его:

— Ведь ты тоже любишь конфеты, а?

— Да-а-а-а, — протянул Бобеш.

— Но ты бы никогда не взял?

— Нет.

«Наверное, учитель уже что-нибудь знает», — думал Бобеш. Его очень напугал вопрос учителя. Но учитель спросил Бобеша только потому, что в эту минуту он случайно стоял именно у его парты.

— Кто живет рядом с Гонзиком? — спросил учитель.

— Бобеш, — отвечал весь класс.

— Бобеш?

— Да, я. — Бобеш затаил дыхание.

— Послушай, Бобеш, После обеда ты передай Гонзику, чтоб он зашел в школу, скажи, что ему ничего не будет. Он должен будет нам только рассказать, как это случилось.

— Ла-а-а-дно.

— Я надеюсь, что он все-таки не болен.

— Нет, нет! — закричали все хором. — Он просто боится.

Потом учитель еще долго рассказывал о том, как легко бывает подбить детей на какой-нибудь неблаговидный поступок, как некрасиво лгать, красть, ругаться, драться и вообще делать то, что хорошие дети, хорошие ученики никогда не делают. А затем последовал рассказ о мальчике, который сначала совершал всякие некрасивые поступки, был наказан, а потом исправился. Из этого рассказа Бобеш не запомнил ни слова. Он все время думал только о Гонзике. Целый день он просидел как на иголках, не мог дождаться, когда наконец прозвенит звонок и он сможет побежать к Гонзику. К тому же Бобеш все время мечтал упросить Гонзика не говорить о нем, раз уж о нем никто не знает. Бобеш про себя решил отдать Гонзику и птичку и курочек, которых получил от крестного, лишь бы Гонзик молчал. Мать об этом тоже не должна знать. Бобеш готов был сделать что угодно, только бы не слышать, как ребята кричат: «Бобеш воровал, Бобеш воришка, Бобеш воровал!»

Едва Бобеш пришел из школы, не успел даже положить тетрадки, как бежал уже вверх по лестнице к Гонзику. Он постучал, открыл дверь, поздоровался и спросил:

— Простите, Гонзик дома?

— Гонзик? Нет, он еще не приходил из школы.

Бобеша как будто бы толкнули в бок. Значит, Гонзик дома сказал, что пошел в школу, а сам где-то гуляет. Он хотел было распрощаться, как Якубец внезапно его спросил:

— А что, разве вы не вместе шли из школы?

— Нет.

— Послушай, Бобеш, может, Гонзика, оставили после уроков?

— Нет.

— Тогда, наверное, куда-нибудь улетел с ребятами и домой не придет, пока совсем не остынет обед, как вчера. Вчера он так набегался, что даже не ел. Вот противный мальчишка! — сердился отец.

Бобеш постарался побыстрее исчезнуть. Ему было слишком не по себе. «Я сам должен был догадаться, — думал Бобеш, — что он отцу ничего рассказывать не станет. Хорошо, что я сообразил не сказать хотя бы то, что Гонзика не было в школе». Но Бобешу недолго пришлось радоваться своей догадливости. Через несколько минут портного Якубца встретила Фанка и передала ему все, что слышала дома от Миладки. Гонзика дома изрядно побили, и во время порки он сказал отцу:

— А Бобеш воровал тоже.

— Бобеш тоже? — строго спросил Якубец.

— Тоже.

— Хорош гусь! Ничего себе, подобралась компания! Поэтому-то он и не знал, где ты. Плохо же вы договорились! Значит, ни ты, ни он не были в школе? И зачем тебе это нужно? Разве ты дома не наедаешься? Разве я тебе не даю денег? Ты дома наешься, возьмешь деньги, да еще занимаешься такими делами. Какой позор! Нечего сказать, порадовал отца! Так и знай, я буду на тебя очень долго сердиться.

На другой день вместе с Гонзиком в школу пошел и его отец. Он рассказал учителю все, что узнал от сына, упомянув также о Бобеше.

— Вот оно что! — удивился учитель. — А Бобеш ведь в школе был и ничего не сказал.

Учитель вызвал в свой кабинет, где он разговаривал с отцом Гонзика, Бобеша. Бобеш плакал и умолял никому ничего не говорить. Учителю пришлось порядком побиться, прежде чем он узнал подлинную правду. Гонзик действительно сам подтвердил, что Бобеш на воровство не соглашался и даже уговаривал его не красть, но под конец сам поддался уговорам. Мальчики пообещали учителю больше никогда ничего не брать. Учитель пожал руку Якубцу и проводил его по лестнице вниз. А мальчики медленно поплелись с поникшими головами в класс.

— Эй, воры, воры! — раздались голоса.

— А что, Бобеш тоже? — спрашивали те, кто ничего не подозревал.

— Нет, нет, Бобеш не вор, — отозвалась сзади Миладка.

Однако Бобеш не посмел даже взглянуть на девочек. Он сидел за партой, положив голову на руки, и плакал. Это был самый грустный день Бобеша в школе и, наверное, даже во всей его жизни. Учитель о воровстве больше ни разу не упоминал и даже пригрозил тем, кто дразнил Гонзика. Из школы Гонзик с Бобешем шли одни. Миладка к ним не присоединилась, как это бывало раньше. Она пошла с Миреком Прокупком, который жил чуть подальше Бобеша. И это Бобешу тоже было очень неприятно.

Глава 34 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА

Приближался сочельник. Начались рождественские каникулы. Бобеш сидел у печки и смотрел, как дедушка щепал лучину на растопку. Бабушка ногой качала люльку. В руках у нее было белье, которое она чинила. Мать сидела за швейной машинкой в комнате.

— Дедушка!

— Что тебе, Бобеш?

— Завтра сочельник. Ты знаешь?

— Да, завтра сочельник.

— В прошлом году, помнишь, у нас была елка?

— В прошлом году мы еще кое-как сводили концы с концами. В этом году у нас елки не будет.

— Не будет?

— Нет, Бобеш, нет денег.

— И даже на самую маленькую елку нет?

— Нет, Бобеш, и не мечтай. Как только пойдут дела получше, я срежу тебе в лесу такую елку, что до самого потолка достанет.

— Вот здорово будет, дедушка!

— Будет-то, будет, только ты об этом, Бобеш, пока не думай.

— А куда пошел отец?

— На фабрику, проситься обратно на работу.

— Туда, за реку?

— Да.

— Там, за лесом?

— Да.

— Где кирпичный завод?

— Да, там.

— Отец придет, я его спрошу, взяли его обратно или нет. Если приняли, то он мне все-таки купит елку, наверняка купит. Знаешь, дедушка, пусть елочка будет такая же маленькая, как, например, я. Или даже еще меньше — пусть хотя бы, как моя нога. Или даже еще меньше. Такая маленькая-маленькая, елочка, как рука.

— Бобеш, хватит уж, — серьезно сказал дедушка.

Бобеш замолчал и пошел в комнату к матери:

— Мама, у нас и правда не будет елочки?

— Бобеш, не приставай ко мне с елкой, — сказала мать. — Я испеку сдобный пирог, калач с повидлом. Это будет лучше, чем твоя елка. А когда придет отец, ты о елке лучше и не заикайся. Ему будет неприятно, что он не может ее тебе купить. Будем жить получше — обязательно устроим тебе елку. А теперь не приставай ко мне, беги играть.

— Мама, дедушка сказал, что, когда у нас пойдут лучше дела, он купит мне елку до самого потолка.

— Ну конечно, Бобеш.

Бобеш пошел обратно в кухню.

— Ну, что тебе сказала мама?

— Не будет у нас, дедушка, елки.

— Ведь это же одно баловство.

— Дедушка, хочешь, я буду тебе подавать поленья?

— Ну, подавай, подавай.

— А можно попробовать их резать?

— Нет, нельзя.

— Знаешь, вот этим ножичком, который мне подарил крестный.

— А, у тебя еще цел перочинный нож? Я думал, ты давно его потерял.

— Он только немножко затупился.

— Еще бы ему не затупиться! — засмеялся дедушка. Но потом добавил: — Таким ножом можно щепать лучину еще даже лучше, чем каким-нибудь другим.

Выглянуло солнышко. Бобешу вдруг стало дома скучно, и он пошел к матери проситься погулять.

— Куда ты пойдешь? На речку, кататься?

— Нет, мамочка, я только загляну на горку. Там сейчас катаются на санках. Миладка обещала меня покатать.

— Ты будешь ходить по льду и упадешь в воду.

— Нет, не буду.

— Или опять где-нибудь пропадешь. А у меня нет времени тебя искать. У меня других забот хватает.

— Нет, честное слово! Я все время буду на горке. Увидишь сама, что никуда больше не пойду. Выгляни и увидишь — я здесь.

— Ну, пусти его, — сказала бабушка матери. — Хоть минутку покой будет.

— Беги, ладно. Но, как только я тебя позову, сразу же вернешься. Договорились?

— Договорились. Только ты не зови меня слишком рано.

— Иди уж, иди, — ответила бабушка.

— Дай, бабушка, ему пальто и шарф, — сказала мать.

— Нет, шарфа мне не нужно, ребята надо мной смеются. Говорят, я похож на бабку.

— Пусть смеются, от смеха холодно не будет, а без шарфа замерзнешь.

— Ну, всего хорошего! — И Бобеш хлопнул дверью.

— Вот озорник, даже полка затряслась, — не утерпела бабушка.

— Что вы на него все нападаете? — отозвался дед.

— А ты вечный заступник!

На реке было оживленно. С горы съезжали ребята на санках, пролетали через всю замерзшую реку и оказывались далеко на лугу. На реке, чуть пониже, катались на коньках. Снег замерз и скрипел под ногами. Ветер сметал свежий снег в маленькие островерхие сугробы. Бобеш прошел напрямик через несколько таких мягких сугробов. Не то чтобы их трудно было обойти — нет, была и другая дорога, протоптанная и широкая, но такие сугробы, казалось, были созданы специально для того, чтоб их растаптывать. «В конце концов, — думал Бобеш, — ни на что другое такие сугробы и не годятся».

Вдруг на санках мимо него пронеслась Миладка.

— Эй, Бобеш, Бобеш! — закричала она.

Девочка сидела вместе со служанкой Фанкой, которая управляла санками.

Бобеш остановился и ждал, когда Миладка появится снова.

— С дороги, с дороги!

— Берегись!

Бобеш отскочил в сторону, потому что на него наезжали санки, но оказался прямо перед другими.

— С дороги, с дороги! — кричали на него.

Бобеш растерялся и не знал, куда ему деваться. В последнюю минуту мальчик, управлявший санками, повернул их немного в сторону, но все-таки задел ногой за Бобеша, и тот упал. Мальчик тоже вылетел из санок, санки покатились боком и перевернулись вместе с остальными тремя седоками.

— Надо бы ему задать трепку! — сердился мальчик, вылетевший из санок.

Бобеш барахтался в снегу. Снег у него был и за шиворотом, и в ушах, и во рту. Подошли остальные трое ребят и тоже стали ругать Бобеша. Только те, кто без приключений съезжал вниз, весело смеялись и покрикивали. Тем временем вернулась и Миладка.

— Ты похож сейчас, Бобеш, — сказала Фанка, — на снежную бабу. Подожди, я тебя немножко отряхну.

Все вместе стали подниматься на гору.

— Какие у тебя, Миладка, санки?

— Салазки.

— Салазки? Почему они так называются?

— Это особые санки — у них перёд загнутый, как рога.

— Ну, вижу. Тебе мама их купила?

— Да, в подарок к рождеству.

— Такие загнутые рога бывают у барана, правда?

— Не знаю. Я барана никогда не видела.

— А я видел в усадьбе, когда мы жили еще в деревне.

— Да?

— Вы еще не вываливались?

— Что ты думаешь, мы так плохо ездим? Видишь, Фаня, он спрашивает, не перевертывались ли мы ещё.

— Что ты, мы не падаем!

— Бобеш, ты садись между мной и Фанкой, чтоб не упасть. Знаешь, как будет свистеть ветер! Ужас! Ты такого вообще еще не видывал. Скорый поезд в сравнении с нашими салазками — черепаха.

— Правда?

— Правда ведь, Фанка?

— Конечно.

— Ну, садись и держись, Бобеш, крепко.

Санки двинулись.

— Уже едут, да?

— Да, я даже говорить не могу.

— С дороги, с дороги! — кричала Миладка.

И Бобеш тоже кричал, хотя дорогу им никто не преграждал. Вмиг они были уже внизу.

— Вот это съехали!

— Здорово!

— Ты заметил, что мы всех обогнали?

— Заметил.

— Ну, а завтра я буду кататься и утром и вечером с Силушкой. Она сегодня не может. Они пошли покупать украшения на елку. У нас будет, Бобеш, чудная елка!

— А у нас не будет никакой.

— А почему? — удивилась Миладка.

— Потому что нет денег.

— Даже на маленькую елочку нет?

— Нет.

— А у нас уже елка дома… Правда, Фанка? Такая большая, больше, чем папа. Знаешь что, Бобеш? В праздник, когда будут колядовать, приходи к нам.

— Миладка, а помнишь, что мама сказала? Никаких мальчиков не звать.

— Ну, Бобеша, я думаю, можно.

— Я не знаю, но боюсь — мама будет сердиться. Помнишь, что вы наделали в последний раз?

— Да это ты наделала, Фанка.

— А кто натянул шнурок?

— А ты должна была смотреть.

— Ты дерзкая девчонка! — сердилась на Миладку Фанка.

— Я к вам не пойду, — сказал Бобеш.

— Нет, Бобеш, приходи обязательно. У нас будет много конфет. Нам пришлет еще дядя из Праги целую большую коробку.

Бобеш прикидывал в своем умишке: «Если бы Миладка мне взаправду дала немного сластей и игрушек, я тоже мог бы устроить себе елку. Хотя бы самую маленькую».

— А откуда у вас елка? — спросил Бобеш Миладку.

— Нам принес ее старый Прокеш, он колет у нас дрова. А он ее, говорит, срезал на Планаве — знаешь, вон в том лесу.

«Ага, — подумал Бобеш, — это тот самый лес у дороги, по которой ходил отец на фабрику. И сегодня вечером он по ней будет возвращаться домой. Я уже знаю, что мне делать: я пойду его встречать, скажу, что Миладка даст мне конфет и игрушек, и попрошу срезать мне маленькую елочку».

— Милада! — шепнул Бобеш, чтобы Фанка его не слышала. — Ты на самом деле дашь мне что-нибудь с елки, если я к вам приду?

— Ну конечно, Бобеш, если придешь колядовать Ты можешь спеть маме ту коляду, которую мы учили в школе. Помнишь, вот эту:

Приходите, парни, к нам, Я спою сегодня вам…

Потом они съехали с горы еще несколько раз, но Бобеш думал уже только о том, чтобы пойти встречать отца. «Я пойду к Планаве, — подумал он — и выберу там какую-нибудь маленькую елочку».

— Мне уже пора, Милада.

— Куда?

— Я пойду встречать отца.

— А колядовать придешь?

— Приду.

— Точно?

— Точно.

— Ну, до свиданья.

— До свиданья.

И Бобеш пошел прямо наперерез к той дороге, которая шла вдоль реки и вела к лесу. Хотя он и делал маленькие шажки, все же скоро оказался так далеко, что голоса ребят были едва слышны. Кругом стояла глубокая тишина. Ветер утих. Небо понемногу затягивалось темными тучами, и уже снова пошел снег.

«Ах, если бы этот снег был из сахара! — мечтал Бобеш. — Вот было бы хорошо! Мама набрала бы зимой побольше сахарного снега, и летом нам не пришлось бы покупать сахар. И я мог бы побольше класть его в кофе. А когда мне мама дает только по два кусочка, что в них толку? Кофе все равно остается горьким. Или, если б я был чародеем, — мечтал далее Бобеш, — я сделал бы на этом лугу огромный-огромный сад. На середину поставил бы большое-большое дерево. До самого неба. Например, елку или сосну. Это все равно. Но елку, я думаю, лучше, потому что у нее такие красивые блестящие иголочки. Дедушка мне один раз показывал.

А на елочку, если б я был волшебником, я повесил бы конфеты, шоколад, апельсины, игрушки и вообще все, что любят дети. Потом я позвал бы сюда со всего мира ребят, у которых нет дома елки. А какие там были бы свечки! Вот это да! На такую елку нужны были бы свечки с мою руку. Да, не меньше. Может быть, даже еще толще. И как здорово было бы, если б все эти свечки горели! Все кругом сверкало бы, с ветвей спускались бы золотые цепи из настоящего золота. Ведь сделать цепочки из настоящего золота, я думаю, для такого волшебника ничего не стоит. По этому саду бегали бы зайцы и олени и летали птицы. Канарейки там пели бы. И дети тоже пели бы. И получали бы они все, что только ни пожелали бы. А я пожелал бы салазки, как у Миладки, потом ботинки получше, а то в этих уже холодно, потом шапку, только с козырьком, как у одного мальчика из третьего класса. Очень хорошая шапка. И шоколадку, конечно, тоже было бы неплохо. Ну, постой, а для мамы тоже ведь нужно что-нибудь получше. Что бы такое ей?

Недавно она говорила, что у нее нет даже порядочного платка на голову. Стыдно выйти на люди. Значит, для мамы платок. И еще что-нибудь, а то одного платка мало. Ага, я уже знаю, что. Однажды, когда я не захотел есть пустой суп, который дедушка назвал „крейцарским прудом“, и сухую картошку, мама сказала, что она не может сделать, как в сказке: „Столик, накройся!“ Так вот, для мамы я пожелал бы, пожалуй, тот стол, который сам накрывается. Для такого волшебника это ведь тоже, наверное, пустяки.

Отцу? Для него попросил бы пальто, а то он все жалуется на холод. И машинку делать деньги. Недавно он говорил, что, если бы мы сами могли делать деньги, тогда бы нам их хватало. Ведь это было как раз в тот день, когда он сердился, что мама купила мне новый костюм, Так, значит, решено: для отца машинку, делающую деньги. А дедушке? Тому — хорошую трубку. На свою старую он все время сердится. Как нарочно, она воняет и фыркает. Да, от этой трубочки запах! Недавно, когда он щепал лучину, трубка упала, и мне на пальто вылилась из нее черная водичка. А потом целый день от меня пахло табачищем. И ребята в школе нюхали и все удивлялись, что это от меня так пахнет.

Бабушке волшебник пусть даст новые ноги. Она все время говорит, что ей нужны другие ноги. Но в крайнем случае пусть волшебник поправит ей старые. Вот она удивилась бы!

Крестному я дал бы новую избу. Когда он был у нас в последний раз, он все время говорил, что его халупа — как старая развалина. Говорил: „Я бы с удовольствием ее сжег и пошел бы куда глаза глядят“. Ну, крестный, может, на самом-то деле так и не думал. Он ведь шельма, как говорит дедушка. И для нас тоже ведь нужен новый дом. Вот здорово было бы, если бы мы не снимали комнату! Я, господин волшебник, решительно хочу дом, пусть даже самый маленький, но только чтобы мы жили там одни… А, вот я уже и в лесу!»

Бобеш сам не заметил, как и впрямь оказался в лесу. Падал густой снег, темнело, желто-красное солнце уже спряталось за хребтами гор.

«А как у меня пар идет изо рта! Как у дедушки дым из трубки, — думал Бобеш. — Пока еще видно, надо бы присмотреть какую-нибудь елочку». И он стал разглядывать деревца, наполовину засыпанные снегом.

— Слава богу, — сказал он вслух, — ведь у меня с собой перочинный нож! Я могу срезать себе елочку сам. Вероятно, это разрешается. Я думаю, можно. Ведь здесь растут елочки сами по себе. Они, наверное, ничьи. Вот будет Франтишек смотреть на елочку!

«Ай-яй-яй! Я совсем забыл попросить у волшебника что-нибудь для Франтишека. Для него я попросил бы зубки, чтобы он мог сам кусать и мама не должна была жевать для него хлеб и все остальное. Бедняга, он ведь все ест после мамы. Нет, я так есть не стал бы. Фу! Когда я был маленьким, меня, говорят, тоже так же кормили. Неужели мне нравилось? Ну конечно, я тогда был еще глупым… Смотрите-ка, какая хорошая елочка!»

Бобеш опустился в снег на колени. Потом вытащил ножик, отряхнул елочку от снега и начал резать.

Ничего не получалось. Ножик вырывался из рук. Пальцы у Бобеша так окоченели, что он должен был каждую минуту на них дышать. И все-таки ему было отчего-то очень тепло. Вдруг он почувствовал нестерпимый голод. Такой голод, что даже голова закружилась. Он перестал резать и схватился за живот.

«Вот бы поесть!» Минутку он еще резал, а потом попытался подрезанную елочку сломать. С трудом удалось ее надломить. Но она осталась все-таки висеть на каких-то тесемках. Бобеш пришел от этого в отчаяние. Он задыхался, чувствовал нестерпимый голод, напрягал все свои еще слабые силы. И наконец елочка была все-таки в его руках.

— Ну вот, уже готово! — обрадовался он. И так же быстро, как и голод, на него напал сон.

Бобеш боролся с ним, почти насильно открывал глаза, но сон настигал его и завладевал им все больше и больше.

А отец все не идет и не идет! Если бы пришел отец, он сразу взял бы Бобеша на руки или посадил бы на спину. А может быть, и «на коня» посадил бы! Бобеш очень любил, особенно когда был поменьше, кататься «на коне», то есть у отца на плечах. Он так хорошо научился кататься, что даже не держал отца за шею и все равно с плеч никогда не падал… И так Бобеш с елочкой, маленькой елочкой в руках, уснул от усталости. Уснул, словно провалился. А зимой уснуть на снегу очень опасно. Но этого Бобеш, конечно, не знал. Совсем не догадывался, что уснуть зимой на снегу — верная смерть. Если бы он знал, наверное, больше бы старался прогнать сон. Может быть, отправился бы обратно домой, где мать и без того уже от страха за него вся тряслась. Ведь настал уже вечер, а мальчика нигде не было.

Бобеш тем временем видел во сне волшебника, который исполнял все его желания. И как раз в тот момент, когда волшебник построил для всей семьи прекрасный дом с садиком, с зелеными клумбами, Бобеша вдруг стал кто-то трясти, какая-то неведомая сила, и он услышал голос:

— Вставай, малый, вставай, что ты здесь делаешь? Ты чей?

Бобеш никак не мог оторваться от своего прекрасного сна, но понимал, что спрашивают его.

— Наверное, малыш уснул. Где только у людей голова? Пустить такого ребенка в лес! Ну, опомнись, парень, на-ка вот, глотни из бутылки.

И Бобеш почувствовал на своих губах холодное горлышко бутылки. Он еще толком не понимал, дает ему эту бутылку волшебник или просто человек, но уже пил. Однако едва он сделал первый глоток, как сразу же проснулся и закашлялся, потому что в бутылке была водка.

— Ну хватит, парень, проснулся.

В сиянии луны, которая уже взошла, Бобеш увидел чье-то лицо. В первый момент он решил, что это Безручка, потому что именно его напомнила ему водка. Но это был не Безручка, а незнакомый рабочий, возвращавшийся с фабрики.

— Ты чей же? Ведь ты, наверное, весь промерз? Твое счастье, парень, что я тебя нашел, а то бы ты во сне замерз.

— Я вас боюсь! — И Бобеш расплакался.

Бобеша вдруг охватил ужас, потому что весь лес при свете луны совершенно изменился.

Сзади послышались шаги и голос:

— Добрый вечер!

— Добрый вечер, — ответил бородатый человек. — Я вот здесь нашел мальчугана. Спал на снегу.

— Э, папа!

— Бобеш!

Это и в самом деле был отец, который только сейчас возвращался с фабрики.

— Так это ваш мальчик? — удивился рабочий.

— Боже мой, откуда ты взялся? Что тебе взбрело в голову? Кто тебя послал?

Бобеш рассказал отцу все как было, но зубы у него стучали так, что отец едва разбирал слова. К тому же Бобеш все никак не мог очнуться от тяжелого сна.

— Бобеш, не спи, расскажи мне что-нибудь.

— Я хочу есть! Я бы сейчас все поел, сколько бы ни дали.

— Подожди, у меня вроде остался кусок хлеба.

— На, возьми-ка вот, у меня здесь булка, — сказал рабочий и подал Бобешу булку.

Бобеш взял булку и с жадностью на нее набросился. Булка ему нравилась сейчас больше всяких сластей. И, когда он ел, ему казалось, что сон у него проходит, глаза не так слипаются.

— Папа!

— Что, Бобеш?

— Ты взял мою елочку?

— Какую елочку?

— Ну, ту, что я срезал.

— Да-да, у мальчика была в руках елочка, — сказал рабочий.

— Оставим ее там, Бобеш, я тебе завтра принесу другую.

— Правда, папа?

— Ну конечно, Бобеш! Я только очень боюсь, как бы ты не заболел — ты совсем застыл.

— Счастье еще, что он лежал на самой дороге, — сказал рабочий.

— Папа, если у нас будет елка, мне не захочется и болеть.

Отец погладил Бобеша.

— Она может быть вот такая маленькая. — Он показал на свою руку. — А вы не будете на меня сердиться?

— Да нет, не будем.

— Я очень рад, папа, что у нас будет елочка. Пусть даже без подарков, ладно?

Бобеш был страшно рад, что отец его не ругает. Он весь съежился у него в руках. И, хотя мальчуган был довольно тяжелым, отец шел быстро, спешил что было силы, все время приговаривая:

— Мать наверняка помирает со страху, не зная, куда пропал Бобеш.

По дороге, пока шли домой, отец рассказывал бородатому рабочему, что он ходил на фабрику узнать, не возьмут ли его обратно на работу. Ему пообещали взять, но только временно, до весны. Весной снова уволят. Потом отец пояснил, что задержался до позднего вечера потому, что искал квартиру. Старые домовладельцы им отказали, и они должны переезжать. Квартиру он нашел около кирпичного завода, в бараке, где жили рабочие и бедняки. После Нового года и переедут.

— Мы опять будем переезжать, да, папа?

— Да.

— Скоро?

— После Нового года.

— Опять будет кутерьма, да?

— Конечно… Ну вот, мы уже и пришли.

— Спокойной ночи! — сказал рабочий.

— Спокойной ночи. Не знаю, как вас и благодарить!

— Не за что, только бы парень не болел.

— Да, бедность и болезнь — самые большие несчастья, — сказал отец и вошел в дом.

Как же испугалась и обрадовалась мать, когда отец рассказал ей о происшествии с Бобешем! Укладывая Бобеша спать, мать его поцеловала, как давно уже не целовала. Она все время спрашивала его, не холодно ли ему, хорошо ли ему, и наказывала позвать ее, если вдруг ночью ему станет плохо.

— Ты знаешь, солнышко мое, если ты вдруг заболеешь, у нас будет такое грустное рождество!

И Бобешу показалось, что мама, отворачиваясь от него, вытирает слезы,

Глава 35 БАБУШКИНЫ ОЧКИ

В тот год, когда семья Бобеша переселилась в дом у кирпичного завода, деревья расцвели в апреле.

— Весна, слава богу, поспешила, — сказала мать. — Я все боялась, что в этом холодильнике мы все-таки замерзнем.

«Холодильник», конечно, был не настоящий. Так мать называла комнату, в которой они теперь жили, потому что она была необыкновенно холодная. К тому же у них к весне кончились запасы угля.

— Ты знаешь, мама, на что стала похожа наша комната?

Мать ничего не ответила, и Бобеш продолжал:

— Мне кажется, у нас теперь стало как у Безручки. У них были такие же холодные, мокрые стены и тоже только одна комната. Правда, пола у них не было. Но, по-моему, лучше уж совсем без пола, чем с таким, как у нас, а?

— Ты прав, малыш.

Мать сидела у швейной машинки и шила. Бобеш качал маленького Франтишека. Комната действительно была сырая и холодная. Домик — одноэтажный. В нем было всего две комнаты, разделенных коридором. В другой половине дома жил рабочий-каменщик Веймола. У него была дочь Марушка, которая училась в школе вместе с Бобешем. Дедушка говорил про Веймолу, что у него золотые руки. Дедушка зря таких похвал не раздавал. Он знал толк в деле, сам тоже был хорошим каменщиком. Правда, хваля Веймолу, дедушка всегда оговаривался. Беда, говорил, только в том, что Веймола любит выпить. А когда сосед бывал пьяным, он становился грубым и скандалил. Вот недавно он поругался с Гомолкой, своим десятником, и тот прогнал его с работы. И все-таки дедушка от Веймолы никогда не отворачивался. А бабушка сказала Бобешу, что дедушку с Веймолой водой не разольешь. Бабушка не хотела допустить этой дружбы и всегда осуждала деда.

— Как сойдутся два каменщика, ничего хорошего не жди. Наш Гонзик (так бабушка называла дедушку) научится все-таки у него пить. Долго ли до беды! Недавно я заметила, что дед тоже где-то выпил. От него попахивало водочкой. Ах, ах! — вздыхала бабушка. — Всё эта водка, все несчастья от нее. Правильно ведь написал господин старший учитель Конерза, что водка — исчадие ада.

Бобеша очень заинтересовали бабушкины рассуждения о водке, и он захотел узнать подробнее, что еще этот господин учитель Конерза написал о водке. Бабушка в ответ запела песенку:

Эта водка в аду родилась И от дьявола злого сбежала…

— А почему водку все так любят пить? — спросил Бобеш.

— Трудно сказать. Некоторые говорят, что пьют со зла. Другие — чтобы забыть о тяжелой жизни. Третьи — вроде с радости. Четвертые — чтоб немножко развеселиться.

— И когда продадут корову, тоже пьют, да? — спросил Бобеш.

Он сразу вдруг вспомнил, как у них пили водку, когда продали Пеструху.

— Я помню, — продолжал он, — я выпил тогда совсем немножко, а мне было плохо.

— Вот ты, Бобеш, и помни об этом. И, когда вырастешь, никогда водку не пей!

— Не буду, — пообещал Бобеш.

Разговор оборвался — слишком сильно застучала швейная машинка. А если бы Бобеш попробовал ее перекричать, то разбудил бы маленького Франтишека. Только тогда, когда машинка опять на минутку стихла, Бобеш очнулся от своей задумчивости и спросил мать:

— А мне нельзя посмотреть, как строят дорогу? Сходить к отцу?

— Это далеко, Бобеш. Ты ведь знаешь, отец уходит на целый день. Рано утром уйдет, а придет только поздно вечером.

— Так я пошел бы в воскресенье.

— В воскресенье там нечего смотреть, Бобеш.

— Ну, мы тогда сходим с дедушкой в среду. Ведь в среду у нас нет уроков.

— Вряд ли дедушка согласится: у него старые ноги.

— Эх, если бы знать дорогу, я пошел бы сам!

— Нет, одному нельзя, можно заблудиться. Туда идти лесом.

— Я лесом не боюсь, мама.

— Когда сидишь дома, конечно, не страшно.

Бобеш опять замолчал. Он засмотрелся на стену, на которой, как слезы, блестели капли воды. Он видел, как в течение одной — двух минут каждая такая слезинка потихонечку догоняла другую и сливалась с ней. Слезинка становилась побольше и бежала порезвее по стене, захватывая с собой и другие, попадавшиеся на ее пути. Потом она стекала на пол. Бобеша это забавляло. Он подошел к стене и стал помогать капелькам пальцем. Он принуждал их бежать быстрее, потом ставил им преграду, и они, извиваясь, бежали дальше. Но откуда же все-таки эта вода здесь берется?

— Мама, почему здесь такие мокрые стены?

— Потому что они сложены из плохого камня. Плохой камень всегда потеет.

— Но ведь снаружи все камни сухие.

— Когда-нибудь я это тебе объясню. Или ты узнаешь в школе. А сейчас ты мне не мешай, пожалуйста.

И Бобеш продолжал рассуждать про себя: «Одна капля и одна капля — это две капли. Две капли и одна капля — три капли. Три капли и одна капля — четыре капли. Четыре капли и одна капля — пять капель».

— Мама, а ты знаешь, что на этой стене по крайней мере миллион капель?

— Ну конечно, около того.

— А ты умеешь считать до миллиона?

— Отстань ты от меня, Бобеш!

— А я умею, мама. Послушай. Один миллион и один миллион — два миллиона. Два миллиона и еще, скажем, три миллиона — это уже пять миллионов.

Но мать умению Бобеша не удивилась, и тогда он перестал считать. И вообще перестал смотреть на капли. Они больше его не забавляли. Он думал, чем бы ему заняться, и вдруг увидел на столе бабушкины очки. Бобеш взял очки и стал их разглядывать. Мать эта неожиданная тишина насторожила, она оглянулась.

— Бобеш, положи сейчас же очки на место — разобьешь! Посмотри, спит ли еще Франтишек?

— Спит, мамочка.

Но Бобеш очки все-таки не положил, а надел их себе на нос. Он смотрел, смотрел, но ничего не видел. Потом он их с носа снял и посмотрел через одно стеклышко на свой палец. Палец под стеклышком стал вдруг гораздо больше, чем остальные.

«Вот это здорово! — подумал он. — Значит, очки увеличивают все вещи. Значит, бабушка, когда в них смотрит, видит все гораздо крупнее. Посмотрит бабушка на меня, а я уже взрослый. Посмотрит на кошку, а она как тигр. Посмотрит на маму, в общем на все… — Вдруг Бобеш засмеялся. — Когда бабушка смотрит в очках на еду, то картофелины ей кажутся крупнее и булки тоже. Отчего же все это?» Бобеш хотел спросить у матери, но не решился. Испугался, что ему попадет за то, что он не сразу положил очки. Тогда он засунул очки поглубже в карман и сказал:

— Мама, раз Франтишек спит, я пойду немного погуляю.

— А он на самом деле спит? И куда это ты собрался?

— Да так, совсем рядом, за домом.

— Только не ходи, Бобеш, к реке.

— Да я не пойду.

— И на шоссе не ходи, а то тебя задавят.

— Нет, мамочка.

Бобеш про себя смеялся:

«Если бы мама знала, сколько раз я уже перебегал с ребятами шоссе, перед самым носом автомобиля! И никто меня не задавил!» Но сейчас Бобеш спешил на улицу по другой причине. Он хотел посмотреть на разные вещи через бабушкины очки.

Бобеша удивило, что на улице было гораздо теплее, чем у них дома, в комнате. Стоял май, над расцветшими деревьями летали ласточки. Бобеш засунул руки в карманы и, придерживая очки, пошел вниз к реке, на луг.

«Только бы там никого не было!» — беспокоился Бобеш. Здешние мальчишки, с которыми он успел познакомиться, были во сто раз хуже, чем дети Безручки. Они не только смеялись над ним, но и били его. И все, что им нравилось, сразу отнимали. Конечно, если бы теперь они узнали, что у него в кармане очки, то наверняка отняли бы их. Разве он сумел бы им объяснить, что это очки бабушкины?

Пройдя огороды и увидев речку, Бобеш остановился и оглянулся.

Вроде никого. Нет, кто-то все-таки есть. Между низкими ольховыми деревьями что-то мелькнуло! А! Ясно, кто там. Это Марушка.

Что ж, это ничего. Будет с кем поговорить. Можно и вместе смотреть через очки. Бобеш побежал к воде.

— Эй, Бобеш! — услышал он тонкий Марушкин голосок. У девочки были светлые волосы и глаза голубые, как незабудки.

— Марушка, поди-ка сюда. Что я тебе покажу!

— Что? — спросила она с любопытством. Бобеш вытащил очки.

— Очки?

Бобеш сел тут же на траву, сорвал цветок, поднес к нему стеклышко очков и сказал Марушке: — Посмотри-ка.

Марушка посмотрела:

— Как здорово! Ведь он стал больше, правда?

— Подожди, мы поймаем жучка — вон ползет такой маленький, золотенький.

Бобеш схватил жука. Марушка, которая очень боялась жуков, удивлялась на Бобеша, как он не боится. Ведь жук может укусить! Бобеш положил жучка на ладошку, опрокинул его вверх лапками, отдал Марушке очки, и девочка принялась внимательно его рассматривать. Он показался ей еще страшнее.

— Посмотри, Бобеш, какие у него усы! А лапки!

— Вот это да!

— Ты видишь?

— Представь себе, Марушка, а что, если бы эти очки увеличили нашего жука до размеров коровы?

— Нет, я не хочу на такого и смотреть!

— А я посмотрел бы. Подожди, я сейчас поймаю бабочку.

Бобеш огляделся и сразу же увидел бабочку. Их много летало над лугом, и одна из них села неподалеку, на одуванчик. Такая беленькая бабочка. Бобеш стал осторожно подкрадываться к ней. И, когда ему показалось, что можно уже схватить ее, бабочка вдруг вспорхнула над головой Бобеша и села на другой цветок.

— Я все-таки тебя поймаю! — сказал Бобеш. — Пойди-ка, Марушка, помоги мне ее поймать.

Но скоро Бобеш решил, что бабочка просто издевается над ним. Чем ближе он был к ней, тем скорее она улетала. Так водила она Бобеша и Марушку по лугу, пока не привела к самой реке. Бабочка явно замыслила злое, так как села теперь на низкую ольху, выступавшую над водой. Бобеш потянулся было за бабочкой и чуть-чуть не упал в речку. А бабочка поднялась снова и полетела на другой берег реки. Бобешу и Марушке ничего не оставалось, как только поглядеть ей вслед.

— Вот обманщица! Правда, Марушка?

— Правда!

— Разве мы бы ей что сделали?

— Нет, конечно.

— Мы же только хотели посмотреть, будут ли у нее еще больше крылья через бабушкины очки. Ведь таких очков эта бабочка никогда и не видывала. Вот глупая!

— И никогда и не увидит.

— Ясно, что не увидит. Так ей и надо!

— А все-таки жалко.

— Но ведь сразу же видно, что у нее ума нет совсем.

— Конечно, совсем нет.

— Подумаешь, мы сейчас поймаем другую! Сколько бабочек на свете!

— Давай поймаем.

— Знаешь что, Марушка, давай сядем на берег и побултыхаем ногами в воде.

— А мы не упадем в речку?

— Зачем нам падать?

— А вдруг нас туда кто-нибудь стащит?

— Кто нас может стащить?

— Ну, хоть водяной.

— Глупая! Никаких водяных нет. Если на то пошло, скорей уж нас может увлечь водоворот.

— А что такое водоворот?

— Ты не знаешь, что такое водоворот? Господи боже мой, так это же когда крутится вода!

— Вода крутится?

— Да, у такой воды страшная сила.

— А здесь нет такой?

— Здесь нет. Мы бы увидели.

— А как она выглядит?

— Как выглядит? Совершенно обычная вода. Только крутится.

— Как, то есть, крутится?

— Вот так и крутится. Кругом крутится и крутится. Очень быстро. Знаешь что? Мы пойдем сейчас вдоль берега, и, когда увидим водоворот, я тебе его покажу. Там, знаешь, где тополи? Нет, пожалуй, чуть подальше, за ними… В общем, где находится паром Брихты, перевозчика, там есть даже несколько водоворотов. И под мостом я тоже видел. Попасть в такой водоворот, милая Марушка, — конец! Дедушка говорит: «Жизни нашей аминь».

— Послушай, Бобеш, эти водовороты получаются сами по себе или их кто-нибудь в воде делает?

— Я однажды спрашивал, и мама сказала, что сами по себе.

— Я не верю.

— Знаешь, Марушка, что мне пришло в голову?

— Что?

— Я думаю, мама про водовороты как следует и не знает. Ну кто может знать, что делается в воде?

— Конечно, никто знать не может.

— Возможно, в воде все-таки что-нибудь сидит. Что-нибудь невидимое.

— Как это — невидимое?

— Да так вот. Там в воде что-нибудь есть, а ты этого не знаешь и не видишь.

— Как же это может быть, что не видишь?

— Ты все-таки глупая, Марушка!

— Я не глупая! — обиделась Марушка.

— Ну хорошо, ты не глупая. Только ты ничего не знаешь.

— А ты мне объясни тогда.

— Ты видела когда-нибудь ветер?

— Ветер? Ну, ветер все видели.

— Как же видели? Самого-то ветра никто не видел. Видно только, как гнутся деревья. А как сам ветер выглядит, никто не знает. Так и с водоворотом. Делает их тоже кто-нибудь невидимый.

— Бобеш, я теперь боюсь лезть в воду.

— Лезь, глупая! Ведь…

— Я не глупая.

— Ты не сердись, когда я тебе говорю «глупая». На самом-то деле я так не думаю. Мне мама тоже часто говорит: «Отстань, глупый». Она всегда так приговаривает, когда я ее донимаю. Ну, а мне вовсе не обидно.

— А я думала, что ты считаешь меня на самом деле глупой.

— Вовсе нет, Марушка.

— Нет?

— Честное слово, нет.

— Надо мной ребята всегда смеются. Я думала, и ты, как все.

— Вот глупая… то есть нет. Ну, вот опять я так сказал, а я совсем так не думал. Ведь нельзя же говорить: «вот умная».

— Так я же, Бобеш, не сержусь. Только я тоже буду тебя называть глупым.

— Давай, давай называй, я буду рад!

— Вот глупый! Ха-ха-ха!

— Ну, видишь, я тоже не сержусь… Осторожней, Марушка, здесь канава.

— Ой, я ее не перепрыгну!

— Ничего, ничего, перепрыгнешь! Я тебе подам руку.

— Ты меня туда столкнешь.

— Не столкну.

— Правда не столкнешь?

— Нет. Давай, давай прыгай!

— Сейчас.

— Ну, вот видишь!

— Бобеш! — Марушка отвернулась к реке.

— Что, Марушка?

— Ты действительно не такой хулиган, как остальные.

— Иди ты, глупая!

— Нет, правда, Бобеш. Знаешь, когда я дружила с Гонзиком Томешом, который сидит на последней парте с Вашеком — знаешь, с таким длинным?..

— Знаю, знаю.

— Так вот, я с ним дружила, а он меня однажды ни за что ни про что избил. И он всегда надо мной смеялся.

— А за что же он над тобой смеялся?

— Он говорил мне: глупая девчонка. И еще дразнился, что у меня отец пьяница.

— Так и говорил?

— Ну, и еще хуже.

— Знаешь что, Марушка? Завтра на переменке я его как вдарю пеналом!

— Нет, Бобеш, не связывайся с ним, он сам тебя изобьет. Он дружит с Вограздовыми. Знаешь? Они учатся уже в третьем классе. Он им потом наябедничает, и они тебя отколотят.

— Все равно, если он посмеет над тобой еще раз посмеяться, ты мне скажи. Тогда посмотрим! И вообще не дружи с ним больше, с таким…

— Не буду, Бобеш. Хочешь, я буду с тобой?

— Если хочешь, давай. Ты же знаешь, я над тобой смеяться не буду.

На этот раз Бобеш отвернулся к реке. Он говорил, будто обращался к ольхе.

— Уж лучше, Бобеш, правда я подружусь с тобой. А ты не боишься?

— А чего бояться-то?

— Ну как же, я ведь девочка. Над тобой ребята будут смеяться. Сам знаешь, какие они…

— А что здесь плохого? Когда мы жили в деревне, я дружил с Боженкой. Там была такая глупая девчонка. Так вот ходила и так вот смотрела! — И Бобеш стал показывать Марушке, как Боженка ходила.

Марушка покатывалась со смеху.

— А потом она подружилась с одним мальчишкой, таким же глупым, как сама. Он смотрел вот так и вот так ходил! — передразнивал Бобеш. — Знаешь, какие они оба были глупые!

— Они и сейчас дружат?

— Я не знаю. Это было давно, я тогда еще и в школу не ходил, А здесь, в городе, я немножко дружил с Силушкой.

— А, это та, у которой бант в волосах, такая нарядная?

— Она самая.

— И она с тобой дружила?

— А почему бы ей со мной не дружить?

— Ты же из барака.

— А она не смеялась.

— И ты опять с ней подружишься, да?

— Нет, Марушка, я буду теперь только с тобой. А раньше я еще дружил с Миладкой.

— Она сидит рядом с Силушкой, да?

— Да, но с ней тоже я больше не буду. Недавно, говорят, ей мать запретила со мной играть. И назвала меня оборванцем.

— И тебе обидно, да?

— Нет, не обидно. Такая злющая барыня!

— Бобеш!

— Что?

— Бобеш, а ты не будешь смеяться, что наш отец пьяница?

— Что же тут смешного? Ты за это не отвечаешь. Мне мама так объяснила.

— Я отца очень боюсь, когда он пьяный.

— Почему?

— Он меня бьет и маму тоже.

— Маму? — Бобеш ужаснулся.

— Ага.

— А почему?

— Да так просто. Придет, ругается и бьет ее.

— Я расскажу дедушке. Наш дедушка с вашим отцом — приятели, и он ему запретит бить тебя и твою маму. И еще он ему скажет, чтобы не пил больше водку. Пойдем, Марушка, немножко посидим. Мы уже далеко ушли, а мне пора домой.

— Наш отец вашего дедушку хвалит. И мама тоже говорила, что ваш дедушка — хороший. Мы рады, что он заходит иногда к нам. Слава богу, у отца есть хоть один порядочный и умный знакомый.

— Это говорила твоя мама?

— Да, Бобеш.

— Ну, я это тоже передам дедушке. Он будет рад и наверняка уговорит вашего отца получше относиться к тебе и к твоей маме.

— Ты по правде ему скажешь?

— Скажу!

— Я буду очень рада, Бобеш.

— На самом деле, Марушка?

— На самом деле, Бобеш.

— И будешь со мной ходить, Марушка?

— Буду, Бобеш.

— Я все-все скажу, и увидишь, как его дедушка уговорит.

— И мы будем всегда-всегда вместе ходить и дружить. Ладно, Бобеш?

— Конечно, будем. И если кто-нибудь из мальчишек тебя тронет, ты мне только скажи, я…

— Посмотри, посмотри-ка, что это летит? Ведь это же стрекоза. Посмотри, какая голубая. Видишь?

Над ольхой поднялась водяная стрекоза. Бобеш встал и побежал за ней. Думал — может, где поблизости сядет. Ему так захотелось посмотреть на нее через бабушкины очки!

— Вон уже села, Бобеш.

— Вижу.

Бобеш осторожно приблизился, быстро протянул руку, и стрекоза оказалась у него в плену.

— Она умнее бабочки, понимаешь, Марушка?

— Да, но она противнее.

— Почему?! Мне она нравится даже больше, чем бабочка. Посмотри-ка, какой у нее голубой цвет. А видишь, как у нее поднимается спинка?.. Ну, подожди же, не крутись так, мы хотим тебя как следует рассмотреть… Марушка, у меня в кармане очки. Знаешь, там, с другой стороны. Вынь-ка их… Так. А теперь посмотри. Поди-ка посмотри, как здорово! Обрати внимание, какие у нее на крылышках прожилки. А видишь эти кружочки на спине?

— Через очки она еще противнее.

— Нет, она просто красавица. Но ты права: было бы все-таки страшно, если б эти очки увеличивали в миллион раз!

— Я бы тогда не стала смотреть.

— Да ничего. Смотреть можно.

— Отпусти стрекозу-то.

— Лети, лети, стрекозочка! Сегодня так тепло! Может, нам искупаться, а?

— Нет, вода еще холодная.

— Я знаю одно место, где мелко-мелко и кругом песок. Пойдем туда, это совсем недалеко.

— Нет, я купаться не буду.

— Ладно, не купайся. Я подверну штаны и только похожу по воде.

Бобеш сложил очки, сунул их в карман и пошел с Марушкой к мели. Там он повыше подвернул себе штаны и вошел в речку. Вода ему была только по щиколотку.

— А ты знаешь, не очень холодно. Здорово как!

— Я боюсь замочить юбку.

— А ты ее подними. Почему вы, девочки, носите юбки? Глупость какая! Ты бы тоже стала носить штаны, правда?

— Не знаю, я как-то об этом не думала.

— Я бы юбку не надел ни за что на свете. Когда я был совсем маленький, говорят, мне тоже надевали юбку. Но я об этом даже и не помню. А теперь юбку носит наш Франтишек. Как смешно!

— А почему мальчики ходят в брюках?

— Вот глупая! А как же нас отличить от девчонок?

— Верно.

— Я не хотел бы быть девчонкой. Они всего боятся, всегда плачут.

— Но ведь мальчишки тоже боятся и тоже плачут.

— Но не все. Признайся, ты ведь стала бы лучше мальчишкой, правда?

— Не знаю… Пожалуй, стала бы.

— Вот видишь! Тогда не бойся, попробуй, какая хорошая вода. Видишь, здесь песок, я достану рукой до самого дна. Подожди, я зайду поглубже.

— Бобеш, не ходи дальше, ты утонешь.

— А знаешь, Марушка, однажды я на самом деле чуть не утонул.

— Правда?

— Однажды, когда меня привязали к бумажному змею.

— А, это я знаю. Тогда в классе говорили.

Марушка подняла юбчонку выше колен и вошла в воду:

— Ой, какая холодная!

— Это так только кажется. Вообще-то она не холодная. Посмотри-ка, у меня вода уже по самые штаны, а я не боюсь. Иди-ка сюда поглубже.

— Не пойду, Бобеш, я намочу юбку.

Бобеш вернулся на отмель и стал разрывать песок.

— Посмотри, Марушка, что я нашел!

Это была ракушка.

— Она похожа на миску, правда? Как блестит здорово! Дай мне ее, Бобеш.

— Возьми. Посмотри-ка, а этот вот камень — как мыло. — Бобеш показал на голыш. — Ты погляди на него через очки — увидишь, какие на нем полоски и какой он гладенький. Потрогай его.

— Верно, как мыло.

— Я сейчас его как следует рассмотрю и отдам тебе насовсем.

— Мне, Бобеш?

— Да это же ерунда, я таких могу набрать сколько хочешь. На, бери.

— Это будет у меня мыло! — смеялась Марушка. — Когда я буду купать свою куклу, я ее намылю этим мылом, а потом окачу водой.

Бобеш шел против течения и поднялся на большой камень, выступавший из воды.

— Посмотри-ка, Марушка, я стою на скале. Видишь, какой гладенький камень. А если бы на такой утес налетела лодка или корабль, то разбились бы, понимаешь? Отец читал в одной книжке, как корабль налетел на скалу, скрытую под водой, и пошел ко дну. Несколько человек даже утонуло.

— Бобеш, я вылезу из воды. Мне холодно.

Бобеш все еще стоял на камне, поглаживая его ногой, а в руках держал очки. Потом он надел очки на нос и закричал Марушке:

— Марушка, посмотри, идут они мне?

Марушка повернулась к нему, да так и осталась стоять с открытым ртом. Как раз в этот момент Бобеш съехал с камня в воду. На счастье, река там была неглубокой. Через минутку Бобеш уже стоял в воде, тер себе глаза и кашлял. Потом выбрался на берег.

— Как я испугалась, Бобеш!

— Я тоже.

Бобеш снял куртку. Потом снял и штаны, остался в одной коротенькой рубашонке и весь дрожал от холода. Вода была еще холодной, майское солнышко не успело ее прогреть.

— Ай-яй-яй! — закричал вдруг Бобеш. — Очки, очки! Ведь в воде остались очки…

Бобеш только сейчас сообразил, что бабушкины очки были у него на носу. Он бросился снова в воду — как был, в одной рубашонке — и стал шарить рукой по дну. Но до дна он не доставал. И, когда он вылез, весь мокрый, из реки, в глазах его стояли слезы. Если бы на берегу не было Марушки, Бобеш наверняка расплакался бы в голос.

— Тебя побьют, да? — грустно спросила Марушка.

— Бу-бу-дут! — Здесь уже Бобеш не сдержался и зарыдал.

— Ну что ж теперь делать? — утешала его Марушка. — Меня сколько раз уже били, иногда совсем ни за что. Один раз отец меня бил, и я, конечно, плакала. А потом он стал бить меня еще, чтобы я перестала плакать. В другой раз я уже не плакала, так он меня бил до тех пор, пока я не заплачу.

И все-таки Марушке было так жаль Бобеша, что она заплакала вместе с ним.

— А ты чего плачешь? — спросил Бобеш, который сначала Марушку даже не слушал.

Но Марушка не ответила и продолжала плакать.

— Ты чего плачешь? У меня же утонули очки, не у тебя.

Марушка утирала глаза подолом юбки. Бобеш тогда сообразил, что, наверное, Марушка плачет потому, что ей его, Бобеша, жалко. И он за это в душе был ей очень благодарен, чувствовал, что любит ее. И даже давал себе слово никогда больше ни с какой другой девочкой не дружить. Только и только с ней, с Марушкой.

Когда у Бобеша немножко просохла одежда, он оделся и сказал:

— Пойдем, Марушка, домой. Ты пойдешь со мной к нам?

— Можно?

— А почему ж нельзя?

— Отец не велел мне к вам ходить. Он говорил, что у вас мало места и вы не любите, когда к вам кто-нибудь приходит.

— Места у нас, Марушка, хватит, и мама знает, что ты со мной дружишь, что мы вместе ходим в школу. Она тебе ничего не скажет.

— Бобеш…

— Что, Марушка?

— Когда будут спрашивать, куда ты дел очки, я скажу, что ты сделал это нечаянно, что очки сами упали в воду. Ладно?

— Не говори лучше, Марушка, ничего. Сегодня они, может быть, даже и не хватятся.

— Хорошо, я ничего не скажу.

— Только чтоб точно, Марушка.

— Ну ты же знаешь, что точно. Скажешь, что не брал, да?

— Нет, я врать не буду. Но сегодня бабушке очки, наверное, не понадобятся. Я вспомнил, что сегодня суббота. Отец придет домой с получкой. Значит, купит мне что-нибудь в городе: рогалик, а то и сосиски. А скажи я ему про очки, он ничего мне не даст. Сегодня я, Марушка, буду молчать, а завтра все сам бабушке скажу. Только ты сегодня ничего, смотри, не скажи, не проговорись как-нибудь.

— Не бойся, Бобеш, ни гу-гу!

Глава 36 СУББОТНИЙ ВЕЧЕР

В субботу вечером мать купала Бобеша и Франтишека. Франтишек отважно пытался встать на свои слабые ножки. Он хватался за края корыта, поднимался, а потом шлепал ручонками по воде. И чем больше было брызг, тем больше он радовался.

Бобеш тоже с удовольствием намылил себе голову, сделал много-много пены. Но маленький Франтишек сунул горсть пены себе в рот и заплакал. Потом намыленными ручонками стал тереть глаза, в них попало мыло, и он заплакал еще пуще.

— Что ты с ним делаешь, Бобеш? — спросила мать, возвращаясь от плиты.

— Я ничего. Он сам орет.

— Посмотри, у него полны глаза мыла и во рту мыло!

— А зачем он сует мыло в глаза и в рот?

— Ты, видно, такой же глупый, как и он. Разве он понимает, что можно, а что нельзя?

— И я не понимал, когда был маленький?

— Ты тоже порядком досаждал.

Бобеш теперь немного сердился на Франтишека. Уже не в первый раз ему доставалось из-за маленького брата. И Бобеш от этого страдал. Когда он, Бобеш, был один, то все заботились только о нем. Мать все время с ним разговаривала, а теперь — он не мог этого не заметить — мать даже не отвечала иной раз на его вопросы, сердито просила оставить ее в покое, не делать глупостей. Сегодня это было особенно обидно, потому что Бобеш даже и не видел, как Франтишек взял пену в рот. «Да-да, — думал Бобеш, — мама теперь на меня сердится, а при чем тут я?»

Потом он посмотрел на Марушку, все еще сидевшую на скамеечке под окном и игравшую с деревянным солдатиком, которого дал ей Бобеш. У солдатика давно облезла краска, и был он совсем ободранным. Но Бобешу он нравился по-прежнему, потому что это был подарок крестного. Марушка заботливо завертывала солдатика в тряпочки, как куклу.

Сполоснув мыло с головы, Бобеш тихонько сидел в корыте и хмурился. Мать мыла Франтишека. Она споласкивала ему глазки, ушки и носик. Франтишек отбивался, кричал, а мать его уговаривала. Говорила, что мыться нужно, что грязного мальчика возьмут цыгане. А если он будет чистым, то останется у мамочки. Но Франтишек не обращал никакого внимания на ее уговоры и кричал во все горло. Потом мать вытерла его с головы до ног сухим полотенцем, так что вся кожа у него покраснела. Положила в люльку, и Франтишек утихомирился.

Бобеш остался в корыте один. Он смотрел на мыльную пену, прибивавшуюся к краям корыта и медленно исчезавшую. В одном таком мыльном пузыре Бобеш увидел мать и окно, целую маленькую картинку. Правда, и пузырь был не больше ореха. Но на его поверхности отражалось все: окно, мать, угол кровати и кусок стола. «Удивительно, — подумал Бобеш, — какое все крохотное!» И в эту самую минуту он вспомнил о бабушкиных очках. То есть он подумал о том, насколько бабушкины очки увеличивали предметы и насколько в маленьком пузырике они все малы.

Бобеш оглянулся и увидел, что в углу у печки на черном чемодане сидит бабушка. На коленях у нее — жестяная миска. Бабушка все время что-то мешает в миске. «Наверное, завтра мама будет печь оладьи, — подумал Бобеш. — Ах, оладьи, до чего ж они вкусны!» Бобеш громко вздохнул. Вздох Бобеша услышала мать:

— Что ты вздыхаешь, что хмуришься? Тебе слова нельзя сказать. Нет, ты нехороший мальчик, Бобеш!

Положив в люльку Франтишека, она подошла к Бобешу. Бобеш поднялся, мать его вымыла и так же точно, как Франтишека, вытерла сухим полотенцем. У него теперь тоже покраснела вся кожа. Даже жгло немного.

— Что же дед так долго не идет? — спрашивала бабушка самое себя.

— Отцу тоже пора бы вернуться, — отвечала мать.

После мытья Бобеш стоял в чистой рубашке на лавке у печки и грел спину.

— Я не удивляюсь, — продолжала бабушка. — Не удивляюсь, что отца еще нет. Такая длинная дорога. Хоть бы платили за эту ходьбу… Сколько одних ботинок износит!

— Что верно, то верно. И всегда он находит такую работу, которая совсем ему не подходит.

— А ты не слышала? Говорят, как только доведут дорогу до определенного места — кажется, до Верхней Льготы, — так всех рабочих и уволят.

— А что потом?

— Лучше об этом и не думать. Что бог даст, — ответила бабушка. Немного помолчав, она добавила: — Скажи спасибо, что хоть такая работа пока есть. Каждый крейцар годится, ведь у нас долги.

— Отец! — закричал радостно Бобеш.

Вошел отец. Ботинки у него были все в пыли, рубашка расстегнута, пиджак переброшен через руку. Рукавом рубашки отец вытирал пот.

— Жарища — прямо как в июле! — сказал он сразу, едва поздоровавшись.

Мать подала ему воду, и, когда отец умылся, все стали ужинать. Бобеш — тоже.

— Марушка, садись с нами, — пригласила мать и налила ей полную тарелку зеленого супа. — Садись, бери себе картошки.

Марушка без слов села. Она уже проголодалась. После ужина мать прикрепила к двум маленьким окнам полотняные занавески и зажгла свет. Отец спросил у Бобеша, что нового в школе. Потом стал расспрашивать Марушку, все ли уроки готовит Бобеш, слушается ли учителя. Марушка заявила, что Бобеш — самый лучший ученик в школе и что учитель его очень любит.

— Это хорошо, хорошо, — повторял отец.

Марушка поднялась из-за стола и сказала, что ей пора домой. Бобеш был даже рад уходу Марушки. Он все время боялся, как бы речь не зашла о бабушкиных очках и как бы Марушка не проговорилась.

— А что делает отец, Марушка? Я давно уже его не видел.

— Отец перекладывает пекарню у пана Стокласа на Долгой улице.

— А мать?

— Мать убирает в реальном училище — подметает там и моет.

— А ты одна остаешься дома? И не боишься?

— Не боюсь.

— Ну, раз дома у тебя никого нет, посиди у нас еще.

— Нет, я пойду. Может, мама пришла, — застеснялась девочка.

Отец заглянул в сени и убедился, что в соседней комнате еще никого нет: маленькое кругленькое застекленное окошко в двери было темным.

— Нет, мама твоя еще не пришла. Света у вас нет.

В это время с улицы послышались какие-то голоса. Похоже было, что кого-то звали. И кто-то пел.

И на самом деле это пел пьяный Веймола, нетвердой походкой входивший в сени. Отец зажег свет. Веймола зашатался, оперся об стенку и, увидев соседа, пробормотал:

— Добрый вечер, сосед.

— Добрый вечер, пан Веймола.

Веймола сделал шаг к двери своей комнаты и схватился за ручку. Потом ударил кулаком в дверь и громко закричал: — Отвори!

— Вашей жены нет еще дома, — сказал отец и поспешил закрыть свою дверь, чтобы Бобеш не видел пьяного Веймолу.

— Что? Что? Что это за порядок? Как это так — нет еще дома? — кричал Веймола. — А где Манька? (Так он называл Марушку.)

— Марушка у нас, — ответил отец.

— Манька, давай домой! — кричал Веймола. Марушка, услышав грубый голос отца, вся задрожала и расплакалась.

— Ты пойдешь или нет? Или, может, мне прийти за тобой?

— Пан Веймола, не кричите на ребенка, вы его испугаете. И вообще, зачем поднимать шум? Пойдите лучше поспите. Вам, кажется, нехорошо.

— Что? Вы будете меня учить? Пустите девчонку — и баста!

Веймола направился к двери, у которой стоял отец, и зашатался. Но отец успел подхватить его. В этот момент вошла в сени Марушкина мать.

— Ах, какое мученье! — запричитала она еще в дверях. — Получил опять какие-то гроши и снова все пропил.

— Ты где таскаешься? — накинулся на нее Веймола.

— Иди, иди домой, не срамись! — запричитала опять его жена.

Отец Бобеша опасался, что с приходом жены Веймолы начнется скандал, как это часто бывало и раньше. Он вернулся в свою комнату, закрыл дверь и не обращал уже никакого внимания на то, что делалось у соседей. Марушке он сказал:

— Не плачь, Марушка. Когда за тобой зайдет мама, ты пойдешь домой.

— Это же просто ад, а не дом! — сказала бабушка. — Вот бедняжка! Невинный ребенок — как должен мучиться!

Бобешу было очень жалко девочку. Он подошел к ней и сказал на ухо:

— Ничего, Марушка, не бойся. Мы тебя не отдадим. Если твой отец захочет тебя избить, наш отец за тебя заступится.

Но Марушка только плакала и шептала:

— Я боюсь, я боюсь…

— И ведь чем дальше, тем хуже, — сказала мать. — Он (мать имела в виду отца Марушки) теперь как получит какие-нибудь деньги, сразу все пропивает. А нам, конечно, повезло. Надо же было именно с ними попасть в один барак!

— Если он и впредь будет так шуметь, — ответил на это отец, — я пойду и пожалуюсь на него управляющему. (Отец говорил об управляющем кирпичного завода, которому принадлежал и их дом.) Он его выгонит.

— Боже упаси! — возразила мать. — Он еще как-нибудь нам отомстит.

Разговор этот отец с матерью вели шепотом, чтобы не слышала Марушка.

— Кажется, дедушка идет домой. Вроде его тачка громыхает.

Отец вышел на улицу, чтобы помочь дедушке свалить с тачки старые пеньки и сухие елки.

— Ах, боже мой, — вздыхал дедушка, — как же за день намаешься! Посмотри, Йозеф, — обратился он к отцу, — я весь мокрый.

Тут послышался крик из комнаты Веймолы.

— Что такое? — спросил дедушка. — Веймола опять пьян?

— Да. Одно мученье с этим человеком!

— Сколько раз я ему говорил! — расстроился дедушка. — И он обещал мне больше не пить. Ведь он еще не стар, и ребенок у него….

— Вот ребенка-то мне больше всего и жаль, — сказал отец.

— Если так будет продолжаться дальше, то и на работу его никто не возьмет. А он ведь прекрасный мастер.

В то самое время, когда дедушка с отцом входили в сени, из комнаты вышла плачущая Веймолова.

— Что это за жизнь! — жаловалась она. — Лучше сразу утопиться…

— Пойдемте к нам, — пригласил ее дедушка. — Он скоро успокоится и заснет.

— Спасибо, я к вам не пойду. Чего вам зря срамиться с нами?.. Иди домой, Марушка, иди.

— Я боюсь… — плакала Марушка.

— Оставьте ребенка у нас, — уговаривала соседку мать.

— Что там такое? Пойдет эта девка домой или нет? — кричал пьяный Веймола. — Я до тебя доберусь, подожди, ты у меня узнаешь! — доносился его голос.

Дедушка поднялся со стула, куда минуту назад он просто упал от усталости, и вышел в сени. Дверь за собой плотно закрыл. Сначала слышался приглушенный разговор, а потом крик Веймолы. Бобеш испугался, как бы Веймола не побил дедушку. Мать предложила соседке стул; та села, посадила Марушку к себе на колени и стала гладить ее по голове.

— Ничего не бойся, не бойся ничего! Мама не даст тебя в обиду, — уговаривала она дочку.

Потом стала жаловаться, как трудно ей живется, и снова заплакала. Бобешу было очень грустно, ему тоже хотелось плакать. В другое время он давно бы уже спал, но сегодня задержались. Бобеш спал на лавке около печки, к которой приставляли стулья. На составленную таким образом кроватку мать клала соломенный матрас, и Бобешево ложе было готово. Маленькая кроватка Бобеша, в которой он спал раньше, валялась теперь где-то на чердаке, потому что в этой комнатушке она не помещалась. Сегодня же мать не могла постелить Бобешу, потому что стулья были заняты гостями. Все с нетерпением ждали возвращения дедушки.

— Будет гроза, — сказал отец, когда все замолкли.

— Мне тоже кажется, — подтвердила бабушка. — Сегодня целый день была необыкновенная духота.

— Слышите? Гром, — поддержал разговор отец.

Когда заговорили о громе, Бобеш вспомнил, как в прошлом году во время грозы отец пришел домой пьяный… Тогда отец показался ему совсем чужим, а сегодня вот — Веймола. Бобеш все удивлялся, как может человек так меняться. Ведь их сосед Веймола умел иногда так хорошо смеяться и так интересно рассказывать! Бобеш любил его слушать, особенно когда они с дедушкой говорили о своей работе. А однажды Бобеш досыта насмеялся над рассказом Веймолы о том, как он ловил раков. Бобеш хорошо помнил, что, когда отец был пьяный, он хмурился и даже кричал на него. Но Веймола иногда и трезвый хмурился, сердился, кричал и бил Марушку. И вот этого-то Бобеш никак не понимал. Ведь Марушка такая хорошая девочка и их дочка. Бобеш дрожал при одной мысли, что отец или мать когда-нибудь станут его бить или сердито смотреть на него. Нет, это невозможно! Отец и мать любят Бобеша. И вообще, ведь его мать самая хорошая и самая красивая на свете!

Наверное, только через полчаса вернулся дедушка от соседа и доложил, что тот уснул.

— Знаете что, соседка, — начал сразу же дедушка, обращаясь к Марушкиной матери, — вы все-таки не думайте о нем так плохо. Иногда человеку бывает просто невмоготу, особенно если у него нет постоянной работы, да если к тому же его уволили ни за что ни про что. И, наконец, он мастер на все руки. Работу он всегда себе найдет.

Дедушка вынул из кармана свою маленькую трубочку и стал набивать ее.

Бобеш подскочил и дал дедушке спичку.

— Ты еще не спишь?

— Мне не хочется, дедушка.

Марушка с матерью поднялись и направились к двери.

— Спасибо вам, — сказала соседка на пороге.

— Не за что, — ответил дедушка. — Только прошу вас, не трогайте его, дайте ему выспаться, и увидите — утром все будет хорошо. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Бобеш, — сказала тихим голоском Марушка.

— Спокойной ночи, Марушка.

— Спокойной ночи, — сказали все в комнате.

Когда за гостями закрылась дверь, на минуту в комнате воцарилась тишина. Дедушка вынул изо рта трубку и сказал:

— Он здорово нализался (дедушка думал о Веймоле). Тоже мог бы немножко мозгами пораскинуть.

Но тут Бобеш заметил, как мать быстро обернулась к дедушке, подморгнула ему, прижала палец к губам, а голову чуть-чуть склонила в сторону Бобеша. Бобеш все понял. Это мать не хотела, чтобы дедушка при нем говорил. Бобеш немножко обиделся. «Почему это взрослые, — думал он, — не хотят при нас, детях, обо всем говорить? Я ведь маме все рассказываю. А мама — я уже сколько раз замечал — не хочет при мне о чем-то говорить». И тут же Бобеш густо покраснел. Ему стало стыдно перед самим собой. «Да это же вранье! — как будто бы услышал он. — Сегодня ты, Бобеш, тоже никому не сказал, что упустил в речку очки». Мать тем временем постелила Бобешу постель и велела ему ложиться спать. Франтишек давно уже спал. Вскоре после того, как улегся Бобеш, легли и остальные. Но, прежде чем погасить свет, мать подошла и посмотрела, уснул ли Бобеш. Бобеш закрыл глаза, немножко приоткрыл рот и стал дышать, как во сне. А сам не спал. Слышал, как мать сказала:

— Как же он, бедняга, намаялся! Едва лег, уже спит.

А бабушка ей на то ответила:

— Ребенок так за день набегается! А сегодня еще поздно пришлось ложиться. Сколько мы с этими Веймолами проканителились! Да я, признаться, боялась, что будет еще хуже. Есть же на свете люди! Никак не хотят жить по-человечески! — и вздохнула.

— Он неплохой человек, — отозвался дедушка. — Скорее, неразумный. Покойница, его жена, та умела держать его в руках. А эта, новая, не может.

Бобеш совершенно ничего не понял. Но стал еще внимательнее слушать, что говорил дедушка дальше.

— Она, новая-то, хоть и добрая, а не знает, как к нему подойти. А он, как мне кажется, теперь раскаивается, что взял вдову с ребенком.

«Ага, — подумал Бобеш, — этот ребенок, наверное, Марушка. Но что же такое вдова? Может, это так же, как наша мама — портниха?» Потом у Бобеша мелькнула в голове мысль: «У Веймолы вторая жена». При этом он вспомнил, как однажды учитель рассказывал им повесть о мачехе и крестьянине, у которого тоже была вторая жена. Вот эта вторая жена как раз и была мачехой. «Ага, значит, Веймола взял себе мачеху. Поэтому, наверное, он и не любит Марушку».

Однако дедушка продолжал:

— Да он ведь к тому же пожилой человек и…

— Именно поэтому он и должен был бы побольше думать, — перебила дедушку мать. — Что же, разве ребенку теперь отвечать за то, что у взрослых ума не хватает? Ребенок разве виноват, что он родился на свет? Невинных детей мне всегда бывает жаль. Если б он не пил, они могли бы и жить приличнее. По крайней мере, ели хотя бы досыта. А теперь он мучает ее, мучает ребенка, и люди над ними смеются. И смотрите, он ведь совершенно не обращает никакого внимания на нас: приходит когда хочет и поднимает на всю ночь скандал!

— Я ему все это говорил, — сказал дедушка. — И поверьте, он расплакался, как малый ребенок. Мне стало его жалко.

— А мне совсем не жалко, — сказала бабушка, — это он плачет спьяну…

— Молчи ты! — раздраженно перебил ее дедушка. — Если б жизнь его не мучила, так он и не пил бы. Он рассказывал мне, как хорошо жили они с покойной женой. У них был даже свой домик. И, кажется, только после ее смерти он начал пить-то. К тому же, жалеет теперь, что снова женился. Но это, говорит, ошибка, которую уже не исправишь.

Из слов дедушки Бобеш сделал вывод, что Веймола не любит свою жену, и страшно удивился этому. Он всегда был уверен, что каждый папа должен любить маму… Ведь они же всегда вместе, и они же, в конце концов, папа с мамой. Все это было выше его разумения и поразило его больше, чем сказка о живой и мертвой воде. Вдруг комната осветилась. Через полуоткрытые веки Бобеш увидел все, как днем, и сразу отвернулся к печке.

— Все-таки будет гроза, — сказал отец.

— Да нет, смотри, какой ветер. Может, еще и разгонит, — заметил дедушка.

Потом отозвалась мать:

— Сколько вам еще осталось работать?

— Наверное, меньше квартала.

— А потом?

— Трудно сказать. Будут набирать рабочих на постоянную работу, но кого возьмут, зависит от мастера. Я говорил с ним. Он ссылается на советника, железнодорожного инженера, который руководит всем участком. Говорит, тот сам лично будет производить набор. Заявление, конечно, я подам.

— Хорошо бы, взяли! И так ведь еле-еле концы с концами сводим. Я одна своим шитьем много не заработаю. А вдруг случится какая беда, вдруг кто заболеет…

— Молния-то какая! — перебил ее дедушка.

Из этого разговора Бобеш понял, что отец хочет устроиться на железную дорогу. И в своем воображении он уже видел то в таком же синем костюме, как у отца Лойзика, и в форменной фуражке, на околышке которой были крылышки.

…Молнии были все ярче. Бобеш заметил, что при каждой вспышке в кафельных изразцах отражалось все окно. И, даже когда он зажмуривался, все равно чувствовал, как что-то блестит. Все ближе и громче слышались раскаты грома, и все-таки Бобеш уснул.

Глава 37 ПОЖАР

Во сне он видел Марушку. Они ходили вместе по прекрасному, бесконечно широкому лугу, ловили бабочек и вдруг увидели бабочку с огромными крыльями. Кинулись за ней бегом. Но, когда Бобеш уже держал бабочку за одно крыло, а Марушка за другое, одно из крыльев нечаянно оторвалось, и бабочка упала на землю. В это время пошел дождь. Но дождь этот был сухой. Как будто бы падал пепел. Бобеш положил себе на голову крыло бабочки, Марушка сделала то же самое. Так прикрылись они от дождя и пошли домой. Вдруг Марушка испуганно закричала. По лугу бежал ее отец и держал в руке большой нож. Нож был длинный, как палка, и лучи солнца отражались от него, словно молнии.

Бобеш и Марушка свернули и побежали через луг. Но бежать было трудно. Зато Веймола приближался с необыкновенной быстротой. Наконец они добежали до реки и прыгнули в воду. Собственно, они продолжали бежать по реке, потому что вода доставала им только до колен. Но чем больше они стремились к другому берегу, тем дальше он от них отступал. Река становилась все шире и шире. И, обернувшись, они с ужасом убедились, что и берег, с которого они только что прыгнули в воду, также быстро удаляется и исчезает где-то совсем вдали. Кругом была необъятная водная ширь. С берега исчез и Веймола. Тогда Бобеш сказал Марушке: «Наверное, мы в море. Как же отсюда добираться? Давай сядем на крылья». Они положили крылья бабочки на воду и сели на них. Но крылья закружились с невероятной быстротой. Кружились и кружились, вертелись и вертелись… «Беда, беда! Плохо дело, — жаловался Бобеш. — Мы, вероятно, попали в водоворот. Сейчас он нас утащит вниз». — «Посмотри-ка, Бобеш!» — закричала вдруг Марушка, и Бобеш увидел два ряда больших рыб. Они плавали по кругу и создавали водоворот. У рыб были большие-большие глаза. Но потом Бобеш догадался, что это были не глаза, а очки, большие очки. И у этих очков были необыкновенно длинные ушки. Собственно, это были даже не ушки, а длинные усы, которые тянулись за рыбами. И все кругом вертелось и кружилось. Кружилась и голова у Бобеша, а очки так сильно блестели, что у него заболели глаза. Бобеш закрывал глаза, но ничего не помогало. Свет проникал даже через закрытые глаза, и поэтому Бобеш решил уж лучше их открыть. Но только он открыл глаза, как увидел перед собой большой камень, а на камне — начальника железнодорожной станции в шапке с красным околышком. Шапка была высокая, такая высокая, что верха ее даже не было видно. У железнодорожника в одной руке был красный флажок, которым он махал, а в другой — кондукторский свисток. Он засвистел, и рыбы вместе с очками погрузились в воду. Погрузились и крылья бабочки. Бобеш с Марушкой перестали кружиться и вдруг заметили, что крылья перестали быть крыльями, а превратились в две белые лодочки. А начальник станции был уже не начальником, а паромщиком Брихтой. Брихта опустил свой блестящий свисток в воду и засвистел — и сразу же набежали волны. Свистнул второй раз — и волны стали еще больше, лодки закачались. А когда он засвистел в третий раз, лодки закачались на волнах так, что Бобеш с Марушкой стали просить Брихту больше уже не свистеть. Их охватил страх, как бы лодки не перевернулись и они не попадали в воду.

Вдруг Бобеш услышал голоса. Он повернулся и увидел, что над ним стоят мать, отец, бабушка и дедушка. «Бобеш, Бобеш!» — звала мать. Бобеш открыл глаза и понял, что он дома. Комната была озарена красным светом. Он услышал шум дождя, гром, увидел, что все на ногах и почему-то бегают по комнате. Бобеш никак не мог понять, что же все-таки ему приснилось, а что происходит на самом деле. Он совсем проснулся только тогда, когда мать поставила его на пол и когда с улицы раздались звуки сирены, а потом крики:

— Пожар! Пожар!

Началась суматоха.

Бобеш, едва проснувшись от страшного сна, перепугался и расплакался.

— Не бойся, Бобеш, не бойся! — уговаривала его мать.

Молния подожгла неподалеку, на противоположной стороне улицы, дом. Большой непосредственной опасности для их дома пока не было, но все-таки все беспокоились, как бы огонь не перекинулся.

— Нужно бы кое-что вынести, — советовала бабушка.

— Совсем это ни к чему, — отвечал дедушка.

— Когда вынесешь, куда спокойнее, — говорила мать.

— Огонь сюда все равно не дойдет, — не соглашался с ней отец.

Тут сирена прозвучала под самым окном, и Бобеш увидел, как промелькнули блестящие каски пожарников. Когда первый страх прошел, ему захотелось выйти на улицу.

— Не ходи, Бобеш! Как бы там чего с тобой не случилось! Смотри лучше из окна, — не пускала мать.

Отец с дедушкой вышли на улицу, а мать с бабушкой все-таки стали связывать вещи в большие узлы и спускать их в погреб.

— Лучше, пожалуй, спустить в погреб, чем вынести на улицу, — решили они. — На улице могут и обокрасть.

Так, по крайней мере, утверждала бабушка. Мать на это ей не возражала. Говорила, что кто во время такого несчастья решается красть, тот вообще не человек. Но все-таки мать делала все, что велела бабушка.

Бобеш заметил, что Франтишек, даже несмотря на необычный шум, спокойно спит.

— Как же сверкнула молния! — сказала бабушка.

И, прежде чем она договорила, ударил страшный гром.

— Гроза все еще совсем близко. Может еще поджечь, — беспокоилась мать.

— Этот старый дурак тоже выскочил. А потом болеть будет.

Бобеш сразу же понял, что речь идет о дедушке, и ему не понравилось, что бабушка так его называет.

— Йозеф тоже может простыть и заболеть. — Это уже мать думала об отце.

Бобеш не выдержал. Как только мать спустилась с бабушкой в погреб, он надел штаны, схватил пальто и шапку и выскользнул на улицу.

Никогда еще Бобеш не видел столько людей! Никогда еще он не слышал столько крику и не видел такого движения! В свете зарева, освещавшего все кругом, он видел, как по улице не переставая бегали взрослые и дети. Увидев детей, он набрался храбрости и побежал прямо к горящему дому. Высокие языки пламени поднимались к черному небу и прорезали густые тучи дыма. Слышался сильный треск. Бобеш исчез в толпе и пробился вперед, поближе к полыхающему пламени. Дом принадлежал Вашеку, который служил на железной дороге. У Вашека была большая черная борода, и Бобешу он всегда напоминал Безручку. Конечно, только своей бородой, потому что, в отличие от Безручки, Вашек всегда был хорошо одет. Вашек все еще пытался спасти кое-какие вещи; теперь он волок узел с бельем. Борода и волосы у него растрепались, рубашка на груди расстегнулась, пот с него лил ручьями. Он работал молча. Зато его жена все время заламывала руки над головой и громко рыдала: «Боже, какое несчастье, какое несчастье!»

Бобеша больше всего интересовали пожарники. Он просто глаз с них не сводил. Видел, как быстро приставляли они лестницы к соседним домам, как ловко по ним лезли, как рубили топориками крышу, сбрасывали дранку и направляли на огонь шланг, из которого вырывались струи воды. Все еще лил сильный дождь. Но Бобеш его почти не замечал. Подъехала еще одна пожарная машина и остановилась неподалеку от горящего дома. Толпа помешала ей подъехать ближе. Все бегали, что-то кричали, но один пожарник, у которого была самая блестящая каска, кричал громче всех:

— Здесь не хватает воды, поезжайте к реке!

Пожарная машина с грохотом уехала. Бобеш видел, что беготня и шум не прекращаются. Он не переставал удивляться работе пожарников. Восхищался тем, как они бросались в дым и огонь. Бобеш заметил, что один пожарник, стоявший внизу, время от времени трубил в трубу, и тотчас же другой пожарник, державший в руках шланг, менял свое положение, забирался то выше, то ниже и направлял струю воды то влево, то вправо. Но Бобеш никак не понимал, зачем все-таки пожарники поливали водой дома, которые и не думали гореть, и зачем из соседних домов выносили вещи.

— Перекинулся уже, перекинулся! — кричал кто-то рядом с Бобешем.

— Щит уже прогорел! — кричали другие.

И действительно, с крыши соседнего домика, прилепившегося к дому Вашека, высунулся язык пламени. Пожарники сразу же направили на это место поток воды. Пламя на мгновение спряталось, но через некоторое время вырвалось снова, более могучее, с высоким снопом искр. Вместе с ним огромное облако дыма поднялось над домом. Пожарники, остававшиеся еще на крыше, стали быстро спускаться вниз. Дым душил их. Вдруг с крыши слетел какой-то горящий предмет и упал в толпу. Все в ужасе отпрянули. По крикам людей Бобеш вскоре понял, что на чердаке стояло несколько горшков сала и висело несколько кусков шпика. Дом принадлежал пану Прохазке, у которого было свое небольшое хозяйство.

— Как же они не сняли сало! — слышал Бобеш вокруг.

— Теперь все разлилось по крышам, и из-за него может сгореть целое предместье.

— Могут даже люди сгореть, — предположила какая-то женщина.

Когда пламя охватило всю крышу соседнего дома, стало светло как днем.

У Бобеша от волнения стучало сердце. Никогда он не видел ничего подобного. Вдруг кто-то потянул его за пальто. Он рванулся в сторону от испуга, но потом обрадованно закричал:

— Гонзик!

— Вот это огонек, а?

— Ты тоже, значит, проснулся?

— Как же! Я летел сюда как стрела. Вмиг добежал. Наши тоже здесь. Сюда, наверное, скоро соберется все предместье и даже весь город. Посмотри-ка, вон там стоит полицейский!

— Где?

— Ну, не видишь? Вон там.

— А зачем он здесь?

— Наверное, его здесь поставили сторожить. Видишь, люди выносят вещи, а он, должно быть, охраняет. Отец говорил мне, что однажды на рынке горел один торговец, так у него раскрали полмагазина.

— Так это ж нехорошо, Гонзик.

— Ну конечно, нехорошо… А знаешь что, Бобеш? Перестал дождь. Пойдем посмотрим, как работает на реке пожарная машина.

— Теперь, ночью?

— Да ведь это ж недалеко. Все равно людей там хоть пруд пруди.

Бобешу страшно хотелось поглядеть вблизи, как работает машина. Он не заставил себя долго уговаривать. Не прошло и десяти минут, как ребята были на берегу реки. Недалеко от моста стояло три пожарных машины. Горели ацетиленовые лампы. Но они могли бы и не гореть — реку освещало зарево пожара.

— Посмотри-ка, Гонзик, что там делают? Почему одни все время поднимают руки вверх, а другие опускают вниз?

— Да это качают воду. Давай подойдем поближе — получше увидим.

Когда они протолкались через толпу к самому пожарному насосу, Бобеш вдруг схватил Гонзика за руку:

— Гонзик, видишь? Отец!

Отец Бобеша качал воду. Лицо его раскраснелось, пот катил с него градом. Работали все молча.

— Смениться! — приказал пожарник.

Тотчас же к насосу встали другие люди. Большинство из них были здешние. Пожарников у реки почти совсем не было. Увидев, что отец перестал качать, Бобеш подбежал к нему.

— Боже мой, откуда ты здесь взялся? — воскликнул отец.

— А я здесь с Гонзиком.

— Ну, будь осторожен, Бобеш. Как бы здесь с тобой чего не случилось! Не подходи близко к огню.

— Не бойся, папа. Как ты вспотел!

— Милый Бобеш, это ведь нелегкая работа.

— А кто вам велел качать воду?

— Никто. В беде люди всегда должны помогать друг другу.

— А вам заплатят за это?

— Если ты кому-нибудь помогаешь, то это всегда делается задаром. Горел бы наш дом, и нам люди помогали бы задаром.

— И чужие тоже, папа?

— Да, и чужие.

— А почему некоторые просто так стоят, не помогают?

— Вероятно, они не могут.

— А некоторые даже вредят.

— Как это — вредят?

— Отец Гонзика говорил, что однажды во время пожара все разокрали.

— Это только подлецы крадут.

— Ты таким не стал бы помогать, правда?

— Конечно. Они не заслуживают того, чтобы им помогали. Но огонь гасить все равно надо, чтобы он не перекинулся на другие дома.

— А он уже перекинулся на другой дом.

— Что, разве горит уже второй?

— Да, горят два дома, — подтвердил Гонзик.

— Значит, и Прохазка горит, — сказал отец.

Он хотел немедленно вернуться домой. Пора, мол, выносить вещи. Но товарищи уговорили его. Убедили, что опасности нет, что огонь так далеко все-таки не дойдет. А потом вскоре все услышали утешительную новость, что городские пожарники пустили в ход мощную паровую пожарную машину. Теперь дело должно было пойти гораздо быстрее.

— А где стоит паровая машина? — спросил Бобеш.

— На другой стороне, за мостом.

— Можно я туда пойду, папа?

— Не ходи, оставайся здесь. Или погоди… мы пойдем туда вместе. Я и сам хочу на нее поглядеть.

Гонзик пошел вместе с ними.

— А где дедушка? — спрашивал Бобеш по дороге отца.

— Дедушка? Он помогает пану Вашеку выносить вещи.

— Нет, я его там не видел.

Когда подошли к паровой пожарной машине, Бобеш удивился, до чего же похожа она на паровоз. Отец объяснил ему, как она работает.

— И люди на ней не так устают, правда, отец?

— Конечно, здесь не то что вручную.

Подходило все больше людей. Все рассказывали, что пожар затухает, но дом пана Прохазки спасти все же не удалось. Потом перестали работать и пожарные машины. Отец с Бобешем пошли к пожарищу и встретились там с дедушкой. Пожарники всё еще трубили разные сигналы. Бобеш расспросил отца и о сигналах. Пожарище было уже темным. Только кое-где вспыхивали искры и поднимались иногда маленькие язычки огня. Но их быстро заливали водой. Люди так и стояли здесь с ведрами, ушатами и тазами в руках. На месте обоих домов торчали обгоревшие бревна. Почерневшие от дыма трубы казались Бобешу необыкновенно высокими, как будто какой-то злой великан грозил небу черными пальцами.

— Успели что-нибудь вынести? — спросил отец дедушку.

— Да, кое-что успели. Но все, что было на чердаке, сгорело.

— А дом-то хоть был застрахован?

— Был. Только на небольшую сумму.

— Что такое «застрахован», папа?

— Это значит, что пан Вашек относил каждый год понемногу денег в особую кассу. А теперь, когда у него сгорел дом, ему вернут эти деньги обратно, то есть выдадут сумму, на которую он свой дом застраховал.

Бобеш этого не понимал. Он понял только, что Вашек получит деньги, и решил, что тот, должно быть, умный человек.

— Посмотри-ка, папа, вон там совсем красное небо.

— Это утренняя заря.

— Заря?

— Да, так бывает перед восходом солнца.

— Там восходит солнце?

— Да, пройдет еще немного времени, и оно взойдет.

— Так что ж, ночь уже прошла, да?

— Ночь кончается. Теперь ночи короткие, а летом будут еще короче.

В предрассветной мгле Бобеш совершенно отчетливо узнавал окрестности и с ужасом заметил, что яблони, которые еще совсем недавно цвели, теперь почернели и остались без листьев. Голые ветки их поднимались к небу. Люди медленно расходились. Уехали уже и пожарные машины. На месте оставалось только несколько пожарников. На всякий случай.

— Знаешь, папа, кем я буду, когда вырасту?

— Кем же?

— Пожарником.

— Тебе, значит, нравится тушить пожар?

— Нравится.

Свою комнату Бобеш даже не узнал, потому что мать с бабушкой вынесли из нее все, что только можно было вынести. Теперь отец с дедушкой помогали им переносить вещи обратно из погреба в комнату.

— Я-то надеялся, что отдохну, а здесь и без пожара все равно приходится таскать вещи, — полушутя сказал дедушка.

— Я так и думала, — сказала мать, увидев Бобеша. — Без тебя там, конечно, не обошлось. Без тебя, я думаю, и пожара бы не погасили.

— Не ругай, мать, Бобеша, — сказал отец, — ведь это же будущий пожарник.

— Да, пожалуй, поливать он уже давно умеет, — пошутил дедушка.

— Это он умел еще раньше, чем научился ходить.

Бобеш вопросительно посмотрел на дедушку.

— Поливать цветы, Бобеш.

Не успели привести комнату в порядок, как совсем рассвело, взошло солнце.

— Посмотри, мама, солнце утром больше, чем днем.

— Ложись, ложись спать!

— Зачем? Уже утро, мама.

— Ничего, ложись. Мы еще немного поспим. Сегодня воскресенье, и отец должен отдохнуть.

— А где будут спать пан Прохазка и пан Вашек?

— Ну, им сегодня вряд ли до сна.

Бобеш послушался мать и улегся. Минутку поразмыслив о том о сем, он сказал:

— Подумать только, как птицы утром громко поют! Всё поют и поют, как будто бы даже и никакого пожара не было, — и уснул.

Когда Бобеш проснулся, было время обеда. Сначала он никак не мог понять, как же так случилось, что проснулся он на маминой постели, а не около печки. Почему в комнате совершенно светло? Потом увидел, что комната по-праздничному убрана, и только тогда вспомнил, что сегодня воскресенье и что лег он спать под утро, вернувшись с отцом и с дедушкой с пожара. В комнате никого не было, одна мать стояла у плиты. На левой руке она держала маленького Франтишека, а правой что-то помешивала на сковородке. И, хотя сковородки Бобеш с постели не видел, он по запаху понял, что мать жарит лук. Этот запах был ему очень приятен. Он потянулся. Широко зевнул, и изо рта у него вырвался при этом какой-то странный звук. Мать сразу обернулась:

— Ну, хватит спать, вставай!

— А как я попал на постель, мама?

— Не понимаешь? Произошло чудо, — шутила мать. — Тебя можно, Бобеш, во сне украсть, и ты не почувствуешь. Ты не заметил, как я тебя перенесла на постель?

— А где папа?

— Отец пошел на вокзал. Хочет узнать, не возьмут ли его на постоянную работу.

— А дедушка?

— Рядом, у соседей, у Веймолы.

— Я тоже туда пойду, к Марушке.

— Сначала, Бобеш, умойся. А потом немножко поиграешь с Франтишеком.

— А ты знаешь, мама, что я хочу есть?

— Да что ты? Я тебе не верю.

— Честное слово, мама.

— Да нет, это невозможно. Мы всё съели.

— И хлеба нет?

— Ничего, ни крошки.

— Правда ничего? Ты нарочно меня пугаешь.

— Тогда вставай, Бобеш, умывайся. И поищем. Может, что и найдем.

Бобеш знал, что на этот раз мать говорила серьезно. Он сразу же послушался. Умылся и сел за стол. Мать дала ему кусок хлеба и налила в маленькую чашку кофе.

— Мама, я кофе люблю больше всего на свете. Нельзя, чтоб у нас кофе был каждый день, как, например, у Миладки, а?

— Тогда бы тебе, Бобеш, он надоел. А так вот, когда кофе у нас бывает всего раз в неделю, ты пьешь его с удовольствием.

— Да нет, не надоел бы, мама!

— Бобеш, ты не ешь много хлеба, а то не станешь обедать. Скоро уже сядем за стол.

— Что, разве уже день?

— Давно, Бобеш.

— А где бабушка?

— Она пошла было на пожарище, да, наверное, заговорилась по дороге с какой-нибудь другой бабушкой. Долго что-то не возвращается.

Выпив кофе, Бобеш стал играть на полу с маленьким Франтишеком. Франтишек пробовал вставать.

— Посмотри-ка, мама, посмотри, он уже стоит!

— Только осторожнее, Бобеш, как бы он не упал и не разбил себе головку. Маленькие дети не должны ни обо что ударяться головой.

— А почему, мама?

— Потому что они могут стать глупыми.

— На самом деле? А что, если они ударятся ножками или еще чем? Это ничего?

— Это ничего. А головкой нельзя. Ты всегда, Бобеш, следи, как бы Франтишек не ударился головкой.

— Мама, а когда ребенок побольше — например, как я, — ему тоже нельзя стукаться головой?

— Тоже, конечно, хорошего в этом мало. Особенно если сильно удариться.

— А ты, мама, меня никогда не роняла, когда я был маленьким?

— Нет, Бобеш.

— Так, значит, я не буду глупым?

— Ну, этого я не знаю.

— Как, то есть, не знаешь?

— Иногда, Бобеш, бывают глупые дети, хотя их и не роняли.

— На самом деле? — испугался Бобеш.

— Иногда родятся глупыми.

— А это сразу видно?

— Нет, не сразу. Только в школе становится заметно.

— Да-да, я знаю. Например, Густик, Дольфик и Аничка из нашего класса. Они не могут даже до десяти сосчитать.

В это самое мгновение Франтишек выскользнул из рук Бобеша, шлепнулся и заплакал.

— Осторожнее, Бобеш!

— Он, мамочка, просто шлепнулся. Это же ему ничего, правда?

— Почему? Тоже больно.

— Молчи, молчи! Смотри, там вон кошечка, видишь? — уговаривал Бобеш братишку.

Раздался стук в дверь, и вошла соседка. За ней показалась Марушка.

— Добрый день! Нельзя ли у вас попросить немного соли? Вчера мы забыли купить.

— Марушка, иди сюда, — позвал Бобеш.

— А, ты тоже здесь? — набросилась на Марушку ее мать. — Всюду так и ходит за мной!

— А что это у тебя, Марушка, под глазом? — удивился Бобеш. — Посмотри-ка, мама, у Марушки под глазом синяк.

— Что случилось? — спросила мать соседку.

— Да с лавки она упала и ударилась об стол, — ответила мать Марушки, не глядя при этом ни на Бобеша, ни на его мать.

Бобеш обиделся за Марушку, что ее мать говорила об этом так спокойно, как будто ни боли, ни синяков никаких не было. Бобеш хотел, чтобы она Марушку жалела, ждал, что она скажет: «Представьте себе, как я испугалась, когда бедная Марушка полетела!» Или еще что-нибудь в этом роде.

Марушка присела на пол к Бобешу и взглянула при этом вопросительно на мать, как бы спрашивая ее согласия.

— Хорошо, побудь здесь минутку, только не озорничай, — сказала ей мать и продолжала: — Представьте себе, соседка, я только сейчас начинаю варить обед! Всего лишь несколько минут, как мы встали.

— Нашего дедушки у вас нет?

— Вашего дедушки? Нет.

— А он сказал, что пойдет к вам.

— Он, наверное, пошел вместе с бабушкой на пожарище, — вмешался Бобеш.

— Бедные люди! Ну, что вы на это скажете? Какое несчастье! — Это Веймолова выражала свое сочувствие семьям Прохазки и Вашека.

— Конечно, такая беда!

— Эй, где ты? — раздался грубый, сердитый голос снаружи.

— Боже мой! — воскликнула пани Веймолова. — Как бы на плите у меня что-нибудь не пригорело. Меня уже зовет муж. — Она поспешно поблагодарила и ушла.

Марушка осталась с Бобешем.

— Ты видела пожар? — спросил Бобеш.

— Видела, но на улице я не была. Меня не пустили.

— А я был, даже около пожарных машин. Если бы ты знала, что это такое! Наш отец качал воду. Твой отец тоже?

Марушка не ответила, только завертела головой.

— А что он делал?

— Лежал.

— Просто лежал? — не поверил Бобеш. Ему казалось, невероятным, чтоб кто-нибудь мог спокойно лежать, когда так близко на улице пожар. — А что же твоя мать?

— Мама отца будила, а он, он… — и Марушка замолчала.

Это молчание Марушки пробудило в Бобеше любопытство. Он только сейчас вспомнил, что отец Марушки вчера был пьяным.

— Так что же, отец не хотел вставать? — спросил он.

— Встал, рассердился на маму и избил ее, — прошептала Марушка.

— На самом деле?

И Бобеш подумал: «Как же так можно?» Он никак не мог себе представить, чтоб его отец бил мать. Бобеш постеснялся расспросить Марушку подробнее. Он держал Франтишека за рубашку и помогал ему делать маленькие шажки. Про себя же он все время думал о том, что ему сказала Марушка, и, не сдержавшись, все-таки спросил ее:

— А мама плакала?

— Плакала.

В этот момент Бобеш уже ненавидел Веймолу.

— А тебя он не бил?

— Тоже бил, — ответила девочка, вытирая рукавом один глаз. До другого она боялась дотронуться: по-видимому, он очень болел.

— Ты сильно ударилась об стол, да?

Марушка минутку помолчала, а потом заговорщицки наклонилась к Бобешу:

— Этот синяк мне поставил отец.

Тут Бобеш потерял дар речи. Он смотрел на Марушку и чувствовал, как сердце у него сжимается. Ему было бесконечно жалко девочку, а ее отца он сам был готов ударить. «Но почему же Марушкина мать сказала, что она упала сама? Ведь это же вранье! Да еще сказала это при дочери. Выходит, взрослые тоже врут».

— А чем он тебя ударил, Марушка?

— Рукой.

«Он плохой человек, — решил Бобеш. — И как это возможно, чтобы тот же самый человек иногда так хорошо улыбался и так хорошо говорил? Ведь тогда казалось будто бы он бог знает какой хороший. Я об этом должен сказать маме, — соображал про себя Бобеш, — а также и дедушке. Да, вот они, большие, значит, какие плохие! Еще хуже, чем маленькие».

В комнату вошел отец.

— Посмотри, Франтишек, пришел папа! — показывал Бобеш.

Отец был в начищенных ботинках, в черном костюме и в белой рубашке с воротничком. Лицо его было гладко выбрито, и усы слегка закручены. Бобеш уже давно не видел отца так хорошо одетым.

— Как дела? — спросила мать.

— Пришлось немного посидеть, подождать. Короче говоря, им подано уже много заявлений. Говорят, немало людей просится на работу и помоложе меня, да и неженатых.

— Ну ладно, найдется какая-нибудь другая работа.

— Постоянную, конечно, теперь вряд ли найдешь…

— Ничего, не расстраивайся. Будешь здоров — как-нибудь устроимся. А может, и повезет.

Когда отец переоделся, мать подала обед. Тем временем пришли и бабушка с дедушкой. За Марушкой зашла ее мать. И Марушка унесла с собой стеклянный шарик и позолоченную фарфоровую ручку от кружки. Все это подарил ей Бобеш. Он не знал, как получше ее утешить. Ему непременно хотелось ее порадовать. И Марушка на самом деле была утешена и обрадована его подарками.

Глава 38 ПОБЕГ

После обеда отец растянулся на лавке у печки. Под голову он положил подушку и сразу уснул. Бабушка с дедушкой дремали за столом, мать мыла у плиты посуду. Франтишек спал в своей люльке. Бобешу захотелось погулять, но он не знал, пустят ли его. Мать заметила и разгадала его беспокойство. Он все время смотрел на двери и покашливал.

— Куда это ты хочешь отправиться? — спросила она.

— Мне хочется посмотреть на пожарище, мама. А потом я пойду играть на карьер с Гонзиком.

Карьером называли место неподалеку от кирпичного завода; оттуда вывезли всю хорошую, годную для кирпичей глину, а разработки оставили. Там всегда собирались и играли дети из предместья. В играх проводили они там полдня, а не особо усердные ученики ходили туда и вместо школы.

— Хорошо, Бобеш, я пущу тебя, но ты пораньше возвращайся, чтобы нам тебя не искать.

Бобешу захотелось как-нибудь отблагодарить за это мать. Он подошел к ней, потянул за юбку и, когда она обернулась, сказал:

— А знаешь, мама, Веймолова сказала неправду.

— О чем ты говоришь? — спросила мать.

— Она сказала, что Марушка упала с лавки и разбила себе глаз.

— А между тем синяк ей поставил отец, да?

— А откуда ты знаешь, мама? Разве она тебе сказала?

— Нет, Бобеш, я сама догадалась.

— А как, мама?

— Очень просто. Когда она об этом говорила, то не смотрела мне в глаза.

— И так можно узнать?

— Ложь часто можно узнать, Бобеш. И, если бы ты вдруг задумал мне врать, я сразу бы угадала.

— У Марушки плохой отец?

— Да, нехороший.

— Наш отец лучше, правда?

— Конечно, лучше. — И мать погладила Бобеша по головке.

Бобеш посмотрел на отца, у которого в это время были закрыты глаза и рот открыт так, что можно было заглянуть в горло.

— Он храпит, да?

— Ты же слышишь, что храпит.

— Мама, нагнись ко мне, я тебе кое-что пошепчу.

— Что-нибудь особенное?

Мать нагнулась к Бобешу, и Бобеш тихонько сказал ей:

— Ты даже не знаешь, мама, как я рад, что родился у тебя, а не у кого-нибудь еще!

Мать взяла Бобеша на руки и поцеловала его. В это время Бобешу было так хорошо, как давно уже не было. Потом мать быстро поставила его на пол, легонько шлепнула и сказала:

— Ну, беги уж, гуляй! Не мешай мне здесь, а то я никогда с делами не управлюсь.

Бобеш заметил, что мать вытирает пот, но он не заметил, как она смахнула и слезу.

Бобеш направился к пожарищу. «Вот это интересно! — думал он. — Трубы-то какие оказались высокие! Когда дом стоял невредимым, казалось, что труба сидит на одной крыше».

— Бобеш! — Первым он увидел Гонзика, который давно был на пожарище.

— Что вы ищете? — спросил Бобеш, увидев, что все ребята ходят с опущенной вниз головой и что-то ищут на земле.

Дети сновали между обгоревшими балками, которых здесь было немало. Много их было и в маленьком садике, где так грустно поднимались к небу обгоревшие ветви фруктовых деревьев.

— Дружище, — сказал Гонзик, как привык он уже ко всем обращаться, — мы ищем здесь гвозди. Посмотри-ка вот! — И он показал горсть гвоздей, почерневших, даже сизых от огня.

— А зачем?

— Гм… так просто, пригодятся.

— А это можно?

— Почему же нельзя? Сюда приходил Прохазка, видел, что мы ходим, и ничего не сказал.

— Я тогда тоже буду искать гвозди… Какой здесь странный запах, правда?

— Мне нравится.

— Но чем же это пахнет?

— А ты вдохни поглубже.

— Как будто копченым мясом, только чуть-чуть по-другому.

— Ты видишь, что сюда пришли ребята даже с рынка? — спросил Гонзик.

— Посмотри-ка, что я нашел!

— Покажи… А, это с окна. Подожди… как это называется? Отец, кажется, говорил, что шпингалет.

— А его тоже можно взять?

— Конечно, можно. Раз это здесь валяется, значит, не требуется. Ведь когда у них будут новые окна, то все будет новое. Погоди-ка… вон там какой-то парень нашел медную ручку.

— И взял ее себе?

— Взял.

— Гонзик, а это что такое?

— А это как будто бы от лампы.

— Это, наверное, от керосиновой лампы? Горелка с колпачком? Смотри, здесь даже есть зубчатое колесико.

— Ну конечно. Повернешь — и высунется фитиль.

— Не трогай, Гонзик.

— А ты чего, боишься?

Бобеш действительно так рад был своей находке, и боялся, как бы ее не сломать.

— У меня есть кое-что получше! — поддразнил Гонзик.

— Покажи.

Гонзик показал странный предмет. Это была отлитая из бронзы голова оленя, которая некогда украшала чернильницу. На ее рога, по-видимому, клали ручки и карандаши. Сейчас был в сохранности только один рог, от второго осталось меньше половины.

— Вот это вещь! — удивился Бобеш.

— Да, милый мой, это тебе не фунт изюму.

— А ты думаешь, даже это можно взять?

— Ведь рога-то поломаны.

— А разве нельзя починить?

— Это уже не починишь. Короче говоря, это теперь мое.

Бобеш позавидовал Гонзику. Теперь он с еще большим усердием искал свой «клад», но, кроме гвоздей разной величины, ничего не находил. Только разве фарфоровую ручку от печной дверки или от духовки. И это все.

— Ну, дети, идите-ка играть куда-нибудь в другое место. Здесь на вас может что-нибудь свалиться, и у меня будут только лишние неприятности, — раздался ворчливый голос Вашека.

Бобеш даже испугался.

Дети ушли с пожарища. Бобеш с Гонзиком решили пойти играть на карьер. Бобеш очень обрадовался, увидев там Марушку. Марушка была здесь еще с одной девочкой. Они делали из глины пирожки, «пекли» и «варили».

— Мы здесь играем в кухню. Власта — пани, а я — кухарка.

— Мы тоже будем с вами играть, — предложил Бобеш.

— Власта, хочешь, чтобы Бобеш с Гонзиком с нами поиграли?

— А они не будут драться?

— Не будут, они из нашего класса, я их знаю.

— А в нашем классе нет хороших мальчиков. Все дерутся.

— Так ты ведь из «А» — там, конечно, одни хулиганы, — подтвердил Гонзик. — Я с ними не стал бы водиться ни за что на свете. Ты тоже, правда, Бобеш?

— Ну конечно, не стал бы. Разве только с Павликом…

— Да этот Павлик тоже никуда не годится. Какой-то маменькин сынок.

— Бобеш, ты будешь отцом.

— А Гонзик?

— Гонзик пусть будет дядей. И пусть он к нам приходит в гости, а мы будем его угощать.

— Хорошо.

— Ну как, пирожки готовы?

— Пожалуйста, готовы, — ответила Марушка Власте.

— Так вынимайте их из духовки и начинайте готовить обед. К нам сегодня приедет в гости дядюшка из города.

Марушка складывала рядами пирожки на маленькую деревянную дощечку.

Бобеш, хотя и должен был изображать хозяина, делал вместе с Марушкой пирожки из глины. Делал он и рогалики, а потом даже слепил довольно приличную куклу.

— Посмотрите-ка, что Бобеш сделал! — показал Гонзик. Он хотя и должен был прийти в гости, однако пока что делал из глины канаву и проводил воду из одной лужи в другую.

— Гляди, гляди, Бобеш, уже течет!

— Так, дядя, вы можете собираться в гости, — напомнила Власта.

Гонзик встал и прошел несколько шагов, выпрямившись как только мог. Он теперь был похож скорей на деревянную куклу, чем на человека. Но ему казалось, что он подражал походке богачей.

— Добрый день, мое почтение!

— Рады вас видеть, дядюшка! Проходите, пожалуйста.

— Что у вас нового?

— В общем, ничего. Погода такая, я думаю, еще продержится.

— Я вот здесь принес вам кое-что из города.

И Гонзик вытащил из кармана оленью голову с одним рогом.

— Ай-яй-яй! Где это ты, Гонзик, взял? — Марушка и Власта забыли об игре и обе подскочили, чтобы получше разглядеть невиданную вещь.

— Это я вам несу как будто бы подарок из города, но вы мне потом верните, когда мы перестанем играть.

Бобеш не хотел отставать и вытащил свою горелку:

— Посмотри, Марушка, что есть у меня!

— Гм… Это не так интересно, как у Гонзика.

— Таких горелок, как у тебя, полно на каждой, помойке. А эдакое не скоро найдешь! — дразнил Гонзик.

Бобеш засунул свою машинку в карман и очень расстроился. Ему было горько и обидно, что даже Марушка не похвалила его находку. Он показал ей потом и фарфоровую ручку от печной дверки, но и она не произвела на девочку никакого впечатления. Марушка все время смотрела только на оленя и просила Гонзика дать ей подержать его хоть одну минутку.

— Я дам тебе, только не урони.

— И мне потом на минутку, ладно? — просила Власта.

— Посмотри, Власта, у меня есть еще шпингалет.

— А где ты его взял?

— На пожарище. Там столько разных вещей! Правда, Бобеш?

— Правда, — пробурчал Бобеш.

— Так пойдемте туда! — предложила Марушка.

— Уже нельзя. Нас Вашек выгнал.

— Как жаль! Может быть, и мы там что-нибудь нашли бы…

— Да вряд ли. Там побывало уже столько ребят!

— Правда, Бобеш?

— Правда.

— Подождите-ка, мы забыли об игре, — сказала Власта.

— Да, давайте играть дальше, — согласился Гонзик.

— Я больше не хочу, — отказался Бобеш.

— Почему?

— Так просто, не хочется.

— А почему тебе не хочется?

— Просто потому, — насупился Бобеш.

— Ты, Бобеш, такой…

— Оставь его, Марушка. Видишь, он злится, что не нашел голову оленя, как я… Тебе просто завидно, что у меня есть оленья голова, а у тебя нет, да?

— Конечно, стал бы я из-за этого злиться, из-за какой-то дурацкой головы!

— Так почему ж ты не хочешь с нами играть?

— Потому что мне не хочется.

Бобеш повернулся спиной к Гонзику и тихонько сказал Марушке:

— Марушка, пойдем домой. Пойдем поиграем дома.

— Нет, Бобеш, лучше здесь.

— У тебя болит еще глаз?

— Нет, больше не болит.

— А он у тебя немножко припух. Кругом, знаешь, такое все коричневое, а здесь вот, под глазом, желтизна.

— Я знаю, Марушка, что тебе говорит Бобеш, — усмехнулся Гонзик. — Он зовет тебя домой. А ты нарочно не ходи. Ведь не пойдешь, правда?

— Не пойду, мне и здесь хорошо.

Бобеш нахмурился и сказал Марушке:

— Если ты со мной не пойдешь, я пойду один. И с Гонзиком я больше дружить не буду.

— Но ведь он же тебе ничего не сделал! — удивлялась Марушка.

— Конечно, никто тебе ничего не сделал, — поддакнула Власта.

— Да оставьте его, пусть уходит!.. Скажи, Марушка, ты лучше будешь дружить со мной, чем с Бобешем?

Бобеш быстро взглянул на Марушку, ожидая ее ответа.

— Если Бобеш будет ни за что ни про что злиться, я не буду с ним дружить, — сказала Марушка и стала ковырять в своем курносом носике.

— И ты станешь дружить с Гонзиком? — спросил Бобеш.

— Я дружу с Властой, ну и с Гонзиком тоже.

— А сама мне говорила, что будешь всегда только со мной.

— Ай-яй-яй! Бобеш водится с одними девчонками! Вот завтра я расскажу ребятам! Смеху будет!

— Только скажи!

— И скажу!

— Не скажешь! — вскочила Марушка.

Гонзик замолчал.

— Оставь его, Марушка, пусть говорит. Он дурак.

Бобеш решил, что Марушка снова на его стороне.

— Вовсе я не дурак. Ты сам дурак!

— Я?

— Ты!

— Я — нет, а ты дурее всех на свете!

— Ох, и тресну я тебя, Бобеш!

— Попробуй-ка тресни, я тебе дам сдачи.

Бобеш встал против Гонзика. Он был весь красный, только глаза сверкали. Он немножко побаивался Гонзика. Гонзик был куда сильнее. Но при Марушке он не хотел и виду показывать, что боится.

— Ха-ха-ха, Бобеш даст мне сдачи! Малыш, да если ты меня только тронешь, в тот же миг окажешься в луже!

Гонзик встал в позу боксера. Это так разозлило Бобеша, что, ничего уже более не соображая, он толкнул обеими руками Гонзика в грудь. Тот закачался и сел прямо в один из своих прудов. Грязная вода обрызгала Власте все платье, а Марушке лицо. Обе девочки закричали. Тут уж против Бобеша вместо одного противника оказалось целых три. Обе девочки были теперь на стороне Гонзика. Бобеш не стал дожидаться, когда поднимется Гонзик, и побежал домой. Однако Гонзик быстро вскочил и, не обращая внимания на насмешки ребят, видевших, как он упал, побежал за Бобешем. Скоро он догнал его и сильно толкнул в спину. Бобеш упал и растянулся. Хотя он упал и не в лужу, но испачкался еще хуже Гонзика. Глина в этих местах была мокрой и липкой. Бобеш к ней прямо прилип. Однако Гонзик еще не чувствовал себя отомщенным. Он наклонился над Бобешем и стал бить его куда попало. Бобеш, не в силах более терпеть, закричал.

— Что здесь такое, ребята? — раздался над ними голос взрослого человека.

Это был Веймола, вышедший после обеда погулять. Ходили здесь обыкновенно в ближний лесок, который железная дорога разделяла на две неравные части. Гонзик узнал Веймолу, отстал от Бобеша и побежал обратно к девочкам. Бобеш встал и заплакал. Все платье у него было перемазано желтой липкой глиной. Лицо — тоже. Глина у него была и во рту, и в правом ухе, и в волосах.

— Боже, да это же соседский Бобеш! Ну, парень, у тебя и вид! Что же ты дерешься с такими негодяями?

Веймола посмотрел вслед Гонзику и увидел Марушку:

— Глядите-ка, Манька играет с таким хулиганом! Эй, Манька, иди домой! Иди, иди, пойдешь с Бобешем. Я тебе говорю! Теперь ты у меня из дома ни на шаг не отлучишься! Я потом спрошу, как ты меня слушаешься.

Марушка боязливо, медленно, с опушенной головой шла к отцу, рядом с которым стоял Бобеш. Он пытался стереть глину с лица, но только еще больше ее размазал. Отец грубо взял Марушку за руку и несколько раз так ударил ее по спине, что все худенькое тело ее содрогнулось: казалось, вот-вот сломается… Бобеш это видел, но никакой жалости к Марушке больше не испытывал. Он думал: «Она такая же противная, как и этот Гонзик. Называется „подруга“»!

— Возьми Бобеша за руку и беги с ним домой! — приказал Веймола.

— Я пойду один, — сказал Бобеш.

— Глядите, какой самостоятельный! — засмеялся Веймола. — Ну, бегите.

Испугавшись Веймолы, Бобеш пошел рядом с Марушкой. Но, увидев, что тот уже ушел, побежал что было мочи. Марушка бежала за ним.

— Бобеш, погоди! — кричала она. Марушка сразу же поняла, что Бобеш на нее сердится, и ей это было неприятно.

Но Бобеш даже и не оглянулся. Он все бежал и бежал и остановился лишь у самого дома. Только там он понял, как страшно выглядит. В таком виде он отцу с матерью показаться, конечно, не мог. Бобеш стал стирать грязь с куртки и со штанов, но ничего не получалось. Размазать глину было легко, а стереть ее — невозможно. Что он ни делал, глина не стиралась. Тут подбежала Марушка и сказала:

— Бобеш, я сейчас принесу из дому тряпку и щетку — так будет легче.

— Не надо, — пробурчал Бобеш и повернулся к ней спиной.

— Ну, как хочешь. Только имей в виду: тебя дома побьют. Вот увидишь. Ты сейчас как кирпичник.

— А тебе какое до этого дело, морда? Иди отсюда! Даже видеть тебя не хочу! Ты сама как обезьяна!

Марушка отрезала:

— От обезьяны слышу! — и показала Бобешу язык.

— Ты к нам теперь больше никогда не приходи! Запомнила?

— Подумаешь, какое дело! Ну и не приду! Я скажу вашему дедушке, когда он к нам придет, какой ты противный мальчишка.

— Гм… наш дедушка к вам больше ходить не будет, ваш отец пьяница!

На это Марушка ничего не ответила. Она быстро исчезла в доме. Бобеш остался один, и ему вдруг стало очень жаль, что он так обидел Марушку. Ведь вчера еще мать ему говорила, что Марушка за отца не отвечает. И еще вчера он так радовался, какие у него хорошие отец с матерью, и так жалел Марушку. А сегодня вдруг так нехорошо ей сказал. Но теперь уже поздно, ничего не поделаешь. Марушка ушла, и к ней теперь Бобеш не пойдет ни за что на свете. Он сел на каменную ступеньку, и ему захотелось плакать. «Ах, как трудно жить на белом свете! — вздыхал он. — Домой я не пойду. Может, кто-нибудь случайно выйдет. Дома ли отец?» Скоро он убедился, что все были дома. Он узнал голос отца — через открытое окно все было слышно. Дедушка говорил:

— Куда же такая вещь может деваться?

— Это все потому, что не кладут на свое место, — сказал отец.

«Наверное, они что-нибудь ищут», — подумал Бобеш. Затем он услышал голос матери. Мать говорила, что все эти поиски ее когда-нибудь вконец замучают. И так на всю семью всего одна комната, ничего некуда положить, а здесь еще отец всегда что-нибудь ищет. «О господи, да тут и святой рассердится!» — уверяла она, вспомнив, как однажды отец искал запонку к рубашке и страшно негодовал, что не может ее найти. И только тогда, когда прилег отдохнуть и почувствовал, что ему что-то мешает, обнаружил запонку. Оказалось, что она упала за рубашку.

На этот раз Бобешу показалось, что ищет что-то дедушка. Обычно он всегда искал свою табакерку. Но вдруг Бобеш услышал дедушкин голос:

— Послушайте, а не играл ли с очками Бобеш? Он иногда берет их в руки. Я сам однажды видел.

— Да, ты прав, играл. Но, боже мой, ведь не выносил же он их из комнаты! Я велела ему положить на место.

— Ах, — вздыхал на ступеньках Бобеш, — этого еще не хватало!

Бобешем овладела сразу такая тоска и такой страх, что у него задрожали колени. Чем это все кончится? Бобеш напряг слух, чтобы лучше услышать, о чем говорят дома, однако ничего приятного он не услышал.

— Где же этот хулиган? — теперь уже спрашивал отец.

— Да, кажется, пошел на карьер.

— А когда он брал очки?

— Вчера днем, когда пришел из школы.

— Ага, я уже вспоминаю — он гулял потом с соседской девочкой. Пойду спрошу у нее, не брал ли он очки на улицу, — сказал дедушка.

Услышав это, Бобеш вскочил и решил куда-нибудь убежать. Далеко-далеко… И домой больше не возвращаться. Пригнувшись, он прошел под окном, чтобы его не заметили, и забежал за угол в переулок. Потом-побежал к реке. «Ах, боже мой! — сокрушался Бобеш. — Теперь пойдут к Марушке, и она наверняка все расскажет, совершенно наверняка. И не только это. Она еще наябедничает, как я подрался с Гонзиком, наверняка наябедничает! Она на меня теперь злится. И, возможно, еще пожалуется, что я упрекал ее за отца. Потом расскажет, как я грозил, что наш дедушка не будет к ним ходить. И за это на меня все рассердятся. Ах, и зачем я все это говорил? Почему я такой злой?» — каялся и упрекал сам себя Бобеш. Сейчас он понял, что Марушка сердиться на него вовсе не хотела. Хотела даже помочь ему смыть грязь…

Бобеш сел под развесистыми деревьями на берегу реки и заметил свой оттопыренный карман. Там лежала фарфоровая ручка. Но теперь уже его ничто не радовало. Весь свет ему был не мил. Теперь, даже если бы Гонзик дал ему своего оленя, и если бы у этого оленя были целы оба рога, и если бы он был из золота, все равно Бобеш не обрадовался бы. Над головой у него пролетела большая красивая стрекоза. Села на веточке прямо перед его глазами. Но Бобеш отвернулся. Он вздыхал: «Почему я тогда, в сочельник, не замерз? Не пришлось бы мне больше мучиться. Или тогда, когда я болел: почему я не умер? Теперь все бы плакали обо мне, а не сердились». И мысли о том, что ждет его впереди, так расстроили Бобеша, что он разрыдался.

Не меньше, чем Бобеш, была грустна в эту минуту и Марушка. Она села в углу за печкой на скамеечку, взяла в руки букварь, чтобы мать не навязала ей какой-нибудь работы, но не читала. Марушка закрыла себе букварем лицо, и слезы катились у нее по щекам. Она-то думала, что нашла себе хорошего друга и товарища! Надеялась, что маленький Бобеш лучше других. Другие дети никогда с ней долго не дружили. Им это запрещали родители, когда отец, напившись пьяным, устраивал какой-нибудь скандал. А теперь Бобеш, которому она еще вчера жаловалась на отца, сам упрекнул ее в том, что он пьяница. Значит, и он такой же, как и все остальные. Возможно, Гонзик будет получше. Тот, может быть, ничего не сказал бы. А Может быть, тоже сказал бы — ведь он так любит поддразнивать. А как он ругается! «Теперь Бобеша наверняка уже побили, — думала Марушка. — Ну и пусть! Пусть его побили! Такой противный мальчишка — так ему и надо!» Марушка закрыла книжку, вытерла глаза и подбежала к матери:

— Мама, ты не знаешь, какой Бобеш противный!

— Вы поругались? Я всегда тебе говорю: не ходи с мальчишками. Одно слово: мальчишки!

— Если бы ты знала, как он дрался с Гонзиком!

Марушка хотела все рассказать матери о Бобеше, но потом раздумала Постучали в дверь. Вошел дедушка Бобеша. «Глядите-ка, — подумала Марушка, — Бобеш говорил, что дедушка не будет к нам ходить, а он пришел! Конечно, кто же будет слушать глупого Бобеша!» Девочка усмехнулась. Марушкина мама поздоровалась с дедушкой и предложила ему стул. Дедушка сел и обратился к Марушке:

— Пойди-ка сюда, маленькая! Я хочу тебя кое о чем спросить.

«Ага, — подумала Марушка, — он, наверное, хочет узнать, как Бобеш подрался. Все скажу, все!» — решила она.

— Ты вчера была с Бобешем на улице. Не заметила ли ты, он брал с собой очки?

Этого Марушка не ожидала. Она промолчала.

— Ну, говори же, отвечай. Ты что, не умеешь говорить? — сердилась на нее мать.

Когда Бобеш уронил очки в воду, Марушка обещала никому об этом ни слова не говорить. Это, правда, было в то время, когда они еще дружили. А теперь она не знала, говорить или нет.

— Ты не бойся. Скажи только, как было дело, — просил ее дедушка.

«Ага, — подумала Марушка, — Бобеш, наверное, ни в чем не признался, соврал. Это такой противный мальчишка! И ведь притворяется, что он хороший и послушный. Вот возьму и все расскажу!»

— Были у него с собой очки? — спрашивал дедушка.

Марушка кивнула.

— Представьте себе, — обратился дедушка к Марушкиной матери, — а мы искали эти очки целый день! — Потом снова спросил у девочки: — А что Бобеш делал с очками?

— Он смотрел через них на жуков, на цветы и…

— Ну, и что?

— Потом он нацепил их на нос, они упали у него в воду.

— Надеюсь, не в речку?

— Нет, как раз в речку.

— Ну посмотрите-ка! Что ж с ним делать? Ну погоди, Бобеш, придешь домой! Его еще где-то носит…

— Что, разве он не дома? — выпалила Марушка.

— Нет, он пошел на карьер и до сих пор не вернулся, озорник. Ты нигде его не видела?

— Мы были там вместе и вместе шли домой.

— Когда?

— Вот уже минут десять, как пришла девочка, — ответила за Марушку ее мать.

— А куда же наш парень девался? Он шел, говоришь, домой?

— Да. И сидел на ступеньках.

— И опять куда-то улетел! Какое же мученье с детьми! — пожаловался дедушка. — Спасибо. Ну, я пойду домой, скажу своим, чтоб перестали искать. А вернется Бобеш — придется ему лечь без ужина. Сегодня уж ему не отвертеться!

Когда дедушка рассказал дома, что удалось ему узнать у соседей, все на Бобеша очень рассердились, а особенно бабушка. Бабушка жаловалась и причитала, что теперь уже никогда у нее не будет очков, что без очков она ничего не видит, даже нитки в иголку не вденет.

«Но куда же этот парень запропастился? — думал про себя дедушка. — Не залез ли он на чердак? Может быть, боится вернуться домой? Может, услышал разговор об очках?» Дедушка поднялся на чердак, но там никого не было. «Вот я ему задам! — решил он. — Пусть только вернется».

Глава 39 ВОЗВРАЩЕНИЕ С ОЧКАМИ

Бобеш сидел-сидел у реки и озяб. Тогда он поднялся и медленно побрел к мосту, где вчера работала паровая пожарная машина. И сегодня еще на земле виднелись глубокие следы ее колес. «Как это странно! Какие чудные получились на земле квадратики и кружочки!» Потом Бобеш перешел через мост на другую сторону и обнаружил, что лес совсем недалеко. Тот самый лес, в котором на рождество он срезал елочку. «Возможно, эта елочка до сих пор еще там лежит, — подумал он. — Наверное, я ее даже найду. Пойду-ка я туда, посмотрю. Ведь это совсем недалеко». Бобеш позабыл на минутку о своих огорчениях и стал вспоминать о рождестве. Вспомнил, как принес ему отец маленькую елочку, как был у них Гонзик, который подарил ему елочные игрушки и свечки. Бобеш тоже дал ему тогда яблоко да еще хорошую коробочку из-под гуталина, на которой был нарисован мужчина в высоких начищенных сапогах. Потом Бобеш вспомнил, как они переезжали на другую квартиру, как болело у него тогда горло и как вскоре по весне, когда начала строиться железная дорога, отец получил наконец работу. Так незаметно дошел Бобеш до низких зарослей, куда забрел он на рождество и где едва тогда не замерз. Солнышко заходило, ложились длинные тени. Бобеш сошел с дороги в лес и стал искать то место, где в прошлом году он срезал себе елочку. Вдруг он остановился. Неподалеку от него что-то двигалось меж елок. «Это, наверное, человек, — подумал он. — Может быть, это лесник. Дедушка рассказывал про лесника, что он всегда ругается, прогоняет из леса женщин, штрафует, не велит даже по лесу ходить. Теперь он и меня прогонит». Бобеш от страха сразу же присел. Притаившись, он ждал, не пройдет ли лесник мимо. Бобеш был убежден, что это лесник. Но человек все стоял и стоял на одном месте. Тогда Бобеш отважился высунуть голову. Он увидел, что человек копается в земле. Бобеш встал и подумал, не убежать ли ему. Да, постараться убежать из леса, прежде чем тот встанет! Но в этот самый момент человек поднялся с земли, обернулся, и Бобеш увидел, что это вовсе не лесник, а Веймола! Однако Веймола Бобеша не заметил. На мальчика падали лучи заходящего солнца, потому что он стоял к западу от Веймолы. Бобеш снова присел. Ему хотелось знать, что Веймола здесь делает. И что вообще он мог делать? Может, он режет ветки на веники? Бобеш однажды у них уже такой веник видел. Но вот Бобеш увидел, как в руках у Веймолы блеснула какая-то проволока. Потом он поднял с земли мертвого зайца, завернул его в какую-то тряпку — кажется, в фартук. Потом снял с себя пиджак, сверток с зайцем положил на руку и перебросил через руку пиджак. (Теперь казалось, что у него на руке был один пиджак.) Веймола встал, вышел на дорогу и быстро пошел к мосту. «Вот это здорово! — думал Бобеш. — Значит, Веймола нашел зайца». Бобеш очень обрадовался, что это был не лесник. Он пошел поглядеть на то место, где стоял Веймола, и увидел на земле следы крови. «Неужели он зайца поймал? Но ведь зайца руками не поймаешь». Тут Бобеш вспомнил, что у Веймолы была в руках какая-то проволока. «Расспрошу-ка я лучше дедушку. Наверное, он знает».

Бобеш почувствовал голод. Решил вернуться в город, но домой все-таки не ходить. А, он уже знает, что сделает. Он пойдет к Гонзику, хотя Гонзик на него и сердится. Пусть сердится. И Бобеш направился к парому. Он давно уже не видел паромщика Брихты.

— Откуда ты взялся, малыш? — воскликнул Брихта. — Боже, и как ты выглядишь! Ведь ты же весь в глине.

Брихта попытался почистить Бобеша, но ничего не вышло.

— Грязь еще мокрая. Надо подождать, когда подсохнет. Куда ты идешь? — спросил он.

— Так, никуда.

— Как, то есть, никуда? Тогда пойдем со мной, посиди у нас немножко, высуши платье. Пойдем.

И Брихта стал расспрашивать Бобеша о матери, об отце, о дедушке. В общем, обо всех. А Бобеш рассказывал.

В доме паромщика Бобеша угостили кофе и пирогом, и вообще он поел с таким удовольствием, с каким давно уже не ел. Когда совсем стемнело, Брихта сказал:

— Ну, а теперь, парень, иди домой. А то ваши тебя, наверное, ищут. Скоро будет совсем темно.

Бобеш загрустил. Брихта сразу понял, что это неспроста.

— Тебе домой не хочется?

— Не хочется.

— А почему?

Бобеш вместо ответа заплакал.

— Ну, расскажи, что случилось? Ты что-нибудь натворил, да?

Бобеш рассказал Брихте обо всех своих бедах.

— Малыш, малыш, что же ты делаешь? Как же можно было уронить бабушкины очки? И у нее нет других?

— Нет.

Брихта на минутку задумался.

— Послушай, — обратился он к своей жене, — где у нас деревянная коробка, которая осталась после отца?

— Где-то на чердаке.

— Поди-ка поищи. Там, кажется, были его очки. Мне они не годятся — слишком сильные, а его бабушке, наверное, как раз. — И стал утешать Бобеша: — Не плачь, парень, мы пошлем бабушке другие очки. И наверняка эти будут лучше, чем старые. Это очки моего отца, он был у мельника помощником.

— Кем, пан Брихта? — спросил Бобеш и перестал плакать.

— Мельником. Он работал на мельнице. Молол хлеб. Ты был когда-нибудь на мельнице?

— Не был.

— Так, значит, ты еще не знаешь, как мелют хлеб?

— Не знаю.

— Работать на мельнице — это хорошее занятие, — задумчиво сказал Брихта.

Тем временем вернулась его жена и принесла очки. У очков была блестящая оправа, и они выглядели совсем как новые.

— Ну, видишь, какие прекрасные очки! А вот и футляр к ним! — И Брихта взял старый деревянный футляр, открыл его, положил в него очки и закрыл снова. Потом завернул в бумагу и сказал Бобешу: — Теперь не бойся, беги домой. Как только бабушка увидит такие очки, простит тебе все. Да смотри только снова их не утопи, плутишка! Передай привет отцу и всем остальным. А если бы дедушка вдруг вздумал заикнуться о деньгах, так ты ему скажи от меня, что он сам ничего не взял с нас, когда перекладывал печку. И еще передай ему, что печка не дымит, хорошо тянет, и духовка печет на славу.

— Ну, и возьми вот — пусть попробуют, — подала сверток Брихтова. В свертке были пироги.

Бобеш был совершенно счастлив, не знал, как и благодарить. Обыкновенная благодарность казалась ему здесь недостаточной. Но ничего лучше он не мог придумать, как молча несколько раз пожать паромщику Брихте руку. Наконец он вымолвил:

— Я, пан Брихта, очень рад.

— Ну, и я рад, что ты рад. Я тоже очень рад! — засмеялся Брихта.

— И ты передай еще: пусть дедушка поскорей к нам зайдет. Поговорить нам нужно. Скажи ему, что у нас есть хорошее вино из шиповника. Обязательно скажи ему.

Между тем Брихтова все еще чистила Бобешу куртку и штаны. Было уже совсем темно, и на улицах зажглись фонари.

— Найдешь дорогу, молодец? — спросил на дворе Брихта.

— Ты бы проводил его немного, — посоветовала жена.

— Да я найду. Спокойной ночи! — быстро сказал Бобеш. Он был доволен, что не забыл попрощаться.

— Спокойной ночи, карапуз, — ответил Брихта и запер двери.

Бобеш почти бежал. Боже, вот бабушка удивится! И вообще все удивятся. Ему, конечно, и в голову не приходило, как все дома беспокоятся, что его до сих пор нет. Когда он проходил мимо сгоревших домов, его охватил страх. Эти черные высокие трубы как-то странно торчали, поднимаясь к небу, и даже запах пожарища не показался теперь Бобешу приятным. Вокруг было какое-то унылое запустение. Бобеш шел с затаенным дыханием, даже смотреть старался в другую сторону, отворачивался от пожарища. Пироги он нес под мышкой, а очки — в руке.

«Мама хоть и говорит, что нет ни домовых, ни ведьм, но как-то уж очень страшно», — подумал он и, пройдя грустные места, глубоко вздохнул. На пороге дома сердце его вдруг начало стучать снова. Что ж ему сказать, когда он войдет в комнату? Ага, он скажет: «Добрый вечер! Пан Брихта посылает вам всем привет и вот эти пироги.» Однако, открыв дверь, он только поздоровался и замолк. В комнате была одна бабушка. Она качала Франтишека. Увидев Бобеша, она так и развела руками:

— Господи боже мой! Где же ты был?

— У пана Брихты.

— Разве ты не знаешь, когда надо возвращаться домой? Все тебя ищут. И кто б мог подумать, куда ты забрался! Нет, парень, не стоишь ты этих мучений! Мать должна взять тебя в руки, иначе из тебя черт знает что получится.

Бобеш сел на лавочку около печки, положил сверток с пирогами возле себя и вздохнул.

«Так, значит, меня ищут. Значит, будут бить. Этого мне отец не простит».

Со страхом он ждал возвращения отца. Бабушка заговорила опять:

— Экий ты негодник, Бобеш! Что ты сделал с моими очками? Куда ж ты их дел? Утопил ведь, бродяга!

— Кто это тебе…

— Молчи уж! — оборвала Бобеша бабушка. — Будешь еще отказываться?

— Я не отказываюсь.

— Не оправдывайся, Бобеш. Хочется мне дать тебе пару подзатыльников! Такие очки! Они стоят денег. Где я теперь возьму денег на новые? — Бабушка встала и наподдала Бобешу. — Я так зла на тебя, парень, что я бы тебя…

В это время вошли дедушка с матерью.

— Так что я тебе говорил? — обратился дедушка к матери. — Мальчик сидит себе спокойно дома, а мы его ищем чуть ли не в реке.

— Где ты был? — сердито спросила мать.

— У пана Брихты, — плача, ответил Бобеш.

— И ты не знаешь, когда ты должен быть дома?

— Знаю.

— А почему ж ты ревешь?

— Ба-бабушка меня била!

— Ах, я уже виновата! — сказала бабушка. — Я шлепнула его разок. Я так сердита на него за эти очки…

Бобеш хотел было вынуть из кармана очки и отдать их бабушке, но, когда она его ударила, решил: «Вот нарочно теперь бабушке не дам, отдам их лучше дедушке!»

— Я сама хотела тебя сегодня отколотить, — сказала мать. — Но раз уж тебе попало, так…

— А ты еще прибавь! До того избалован, просто сладу нет! — подзадоривала бабушка.

— Перестань уж! — вмешался дедушка. — Если бы ты очки как следует убрала, они не попали бы к нему в руки. Если у ребенка еще ума нет, то хоть бы у тебя был! Слава богу, парень не потерялся.

Бобеш такой поддержке очень обрадовался.

— Дедушка… — зашептал он.

— Что, Бобеш?

— Пан Брихта говорил, что он передает тебе привет и просит зайти, и еще говорил, что духовка хорошо пе-пе-чет, а печка… — Тут Бобеш разрыдался и не мог кончить. — Печка хорошо тянет. А здесь вот… здесь он посылает пироги, чтобы видно было, как хорошо печет духовка.

Дедушка засмеялся, взял сверток с пирогами. В это время вошел отец. Бобеш страшно испугался, поглядев на отца, потому что он был очень сердитый.

— Где ты был? — воскликнул он, увидев Бобеша.

— Он был на ужине у пана Брихты, — ответил за Бобеша дедушка и стал развертывать сверток с пирогами.

Отец быстро подошел к Бобешу, и Бобеш понял, что дело плохо. Он только успел закрыть глаза руками. Отец схватил Бобеша, перегнул его через колено, и, когда уже поднял руку, чтобы шлепнуть сына, тот вдруг заорал благим матом:

— Не бей меня, не бей меня — разобьешь очки!

Отец остановился и спросил:

— Что такое?

— У меня в кармане очки.

— Очки?

— Да. Пан Брихта посылает их бабушке.

Отец отпустил Бобеша. Бобеш вынул футляр с очками и подал их отцу. Все столпились около него, и Бобеш увидел, как все удивлены. И, конечно, очки спасли Бобеша от большой порки.

Глава 40 ПРИМИРЕНИЕ

Утром, идя в школу, Бобеш встретился в сенях с Марушкой, но, даже не взглянув на девочку, выскочил на улицу. Шел он нарочно медленно, чтобы Марушка догнала его. Но Марушка не хотела разговаривать с Бобешем и тоже шла медленно. Бобеш остановился около сгоревших домов. Вашек и Прохазка убрали балки и складывали их теперь в кучу.

«Здесь уже ничего больше не найдешь», — подумал Бобеш. Он запустил руку в карман и нащупал там гвоздики, горелку от керосиновой лампы и фарфоровую ручку. Около пожарища стояло несколько школьников, в основном старшеклассники. «Пожалуй, я пойду, — подумал Бобеш. — Надо прийти за несколько минут до звонка». В это время Бобеша догнала Марушка. Бобеш сделал ей рожицу и сказал:….

— Ябеда-карябеда! Пожаловалась, да? Ты думала, меня изобьют, а меня вот не били!

— Я с тобой не разговариваю, — отвернулась от него Марушка.

— Я с тобой сам не разговариваю! — И Бобеш бросился бежать, чтобы обогнать ее.

Он ведь просто так, не со зла, ей сказал. Пусть знает, какая она есть на самом деле. Да если он только захочет, он сразу найдет себе другую подружку и гораздо лучше.

В школе было много разных разговоров и споров. Ребята, перебивая друг друга, спорили, кто был ночью первым около пожара. С волнением вспоминали, как они проснулись, когда затрубили пожарные. И даже тогда, когда в класс вошел учитель, разговоры не прекратились. Все сразу хотели рассказать ему, что было на пожаре.

— Наш дедушка помогал выносить вещи! — кричал Бобеш.

— Наш отец — пожарник! — перебивал его Вашек.

— Мой отец качал воду! — кричал снова Бобеш.

— Послушайте, послушайте меня! Пан Прохазка — это наш дядя! — пищала сзади Аделька Шимонова.

— Садитесь, дети, — сказал учитель.

Дети разбежались по партам. Учитель начал рассказывать о пожаре, о пожарниках, и Бобеш узнал, что пожарники гасят всякий огонь задаром, что это добровольное общество, что в несчастье каждый должен помогать своему ближнему. Потом Вашек Барт спросил учителя, а кто это такой — ближний? И учитель объяснил, что это каждый знакомый, даже просто каждый человек. Люди должны любить друг друга, даже чужие, говорил он. Учитель так хорошо говорил, что Бобеш сразу вспомнил о Веймоле и подумал, что Веймола, наверное, нехороший человек, если он не любит даже Марушку и если он иногда бьет даже свою жену. Но Бобеш тут же покраснел. Ему вдруг показалось, что кто-то в нем стал спрашивать его самого: «Послушай, Бобеш, а разве ты любишь Марушку? А что ты сказал ей вчера? А сегодня утром? А что у вас вчера произошло с Гонзиком?» Бобеш тут же решил не обижать больше Марушку и помириться с Гонзиком.

Учитель говорил, что только добрые люди способны платить добром за зло, что только добрый человек может простить другого. Он приводил такие примеры. Дети очень часто сердят отца или мать, а родители им все прощают. Накажут, конечно, иногда, но не для того, чтобы сорвать зло, а чтоб ребенок так больше не поступал. И в школе, продолжал он, дети тоже должны любить друг друга, не ругаться между собой, не ссориться. Не должны жаловаться один на другого. Ябедничество — плохая черта. Обычно больше всего жалуется тот, кто сам озорничает. Иногда ребенку кажется, что если он пожалуется на другого, то сам что-то выиграет.

— Но запомните, дети, — предостерегал учитель: — кто радуется тому, что другой наказан, кому нравится, когда другой дрожит от страха, — тот нехороший человек.

— Пожалуйста, пожалуйста, господин учитель!

— Что ты хочешь, Юранек?

— Пожалуйста, разрешите мне сказать.

— Что ты хочешь сказать?

— Пожалуйста, вон там Франтишек…

— Ты что, Юранек, хочешь пожаловаться, да?

— Нет, не хочу. Только Франтишек говорит, что он совсем не испугается, если я на него пожалуюсь.

— Вот и не жалуйся, я ничего не хочу слышать, — нахмурился учитель.

Но, едва Юранек сел, учитель увидел, как Франтишек Ягода показал Юранеку язык, скорчил рожу и вообще стал всячески над ним трунить.

— Франтик, что я вижу? Я здесь рассказываю о хороших детях, о том, как они должны себя вести, а ты делаешь все наоборот!

Франтик сидел теперь, опустив глаза. Зато Юранек победоносно оглядывался по сторонам и вытягивал шею. Потом учитель снова говорил о том, как хорошие люди в нужде помогают друг другу, и даже рассказал содержание одной легенды на эту тему. Где-то далеко, в какой-то чужой стране, вышла из берегов большая река, сорвала мосты, и на одном столбе сорванного моста осталась стоять маленькая избушка. А в этой избушке были люди. Жил в ней сборщик налогов. В этой стране каждый, кто проходил через мост, должен был платить какие-то гроши. И теперь маленький домик на уцелевшем столбе дрожал под ударами волн. Каждую минуту он мог опрокинуться в речку. Никто не отваживался сесть в лодку и поплыть на помощь жителям этого дома, которых уже охватило отчаяние. Один богатый человек давал сто золотых дукатов тому, кто спасет несчастных. Но не нашлось ни одного человека, кто бы и за сто дукатов рискнул броситься в разбушевавшуюся реку. Каждую минуту ждали, что люди вместе со столбом будут погребены в воде. И вдруг одна лодка появилась в реке. В ней был молодой человек. С великими трудностями доплыл он до домика и всех спас. Едва лодка отчалила от столба, как тот рухнул в речку вместе с домом. Когда вышли все на берег, подходит к молодому человеку богач и дает ему сто дукатов за спасение людей.

— Как вы думаете, дети, — спросил учитель: — заслужил этот человек деньги?

— Да! — закричал весь класс.

— Правильно, он их заслужил. Но знайте: он их не взял.

— А почему, почему не взял? — спрашивал кто-то с задней парты.

— Ну, кто мне ответит, почему он не взял?

Руку поднял Юранек.

— Что ты скажешь, Юранек?

— Я думаю, ему показалось мало.

— Сто золотых — это немало.

Руку поднял Бобеш:

— Он сделал это как пожарник.

— Я, право, не знаю, был он пожарником или нет, — засмеялся учитель, — но я понимаю, что хочет сказать Бобеш. Он хотел сказать, что молодой человек совершил свой героический поступок по доброй воле.

— Да, — ответил Бобеш.

— Правильно, Бобеш. Молодой человек отказался взять у богача деньги и сказал, что он не мог не прийти людям на помощь, раз это было нужно. За добрые поступки деньгами не платят.

И, наконец, учитель объяснил, что самой лучшей благодарностью для такого человека является радость, которую доставляют людям такие поступки. Бобешу рассказ очень понравился, особенно потому, что учитель, рассказывая, рисовал на доске. Так появился на доске мост, потом домик на столбе. Потом, когда вода разбушевалась, учитель стер часть моста слева и справа, и на доске остался только столб с домом.

Прозвенел звонок, учитель вышел из класса, и все внимание ребят завоевал Гонзик, вынув из кармана своего оленя. Ему предлагали за оленя самые разные вещи: точилку для карандашей, хлеб с маслом, новый карандаш, ручку, калейдоскоп с надписью «Привет из Праги». Но чем больше Гонзику всего предлагали, тем больше он раздумывал, менять или не менять. Он набивал цену. Бобеш был куда скромнее: он сразу же обменял горелку от керосиновой лампы на кусок хлеба с маслом. Хлеб с маслом был лакомством, которого Бобеш давно не видел. Фарфоровую ручку и гвоздики он оставил себе.

— Хотела бы я знать, куда все это барахло годится? — услышал Бобеш голос Миладки и заметил, как она презрительно шмыгнула носом.

— Ну, ты же знаешь, мальчишки… Они всегда интересуются не тем, чем надо, — ответила рассудительно Силушка.

«Вот глупые девчонки! — думал Бобеш. — Попробовали бы они найти такую вещь! И, в конце концов, что толку в их тряпичных куклах? Я бы их и в руки не взял».

— Где это вы все, мальчики, взяли? — спросила Силушка Бобеша и принялась есть апельсин.

— На пожарище… Ты была, Миладка, на пожарище?

— Не была.

— А ты, Силушка, тоже не была?

— Нет, мы о пожаре узнали только утром.

— А я там был.

— Подумаешь!

— Мы вообще к кирпичному заводу не ходим.

— А почему?

— Потому что «кирпичники» все воры и плохие люди.

— Кто это вам сказал?

— Мама сказала. С тобой нам тоже не велели больше дружить.

— Но ведь не все же воры! — спорил Бобеш.

— Как же! Вот эти вещи вы тоже ведь украли.

— Нет, не украли. Мы их нашли.

— И они ваши?

— Наши.

— Нет, не ваши. Это вещи погорельцев.

— Они им больше не нужны.

— А откуда ты знаешь?

Бобеш не удержался и показал обеим девочкам язык.

— Посмотри, Миладка, какой он противный мальчишка!

— Мы с тобой никогда даже разговаривать больше не будем, понял? — сказала Миладка.

Потом девочки пододвинулись друг к другу, стали перешептываться и смеяться.

— Что вы там шепчетесь?

— А тебе какое дело?

— Я хочу знать.

— А почему это ты хочешь знать?

— Потому что вы говорите про меня.

— Да, вот и про тебя.

— А что?

— Ха-ха-ха, хи-хи-хи! — смеялись девочки.

— Скажите мне.

— Ты дружишь с этой грязной девчонкой. Ее отец пьет. Мы всё знаем. Да, Силушка?

— Кто вам это сказал?

— А тебе какое дело?

— Вот вы ничего и не знаете! Я больше с ней не дружу.

— Нет, дружишь. Гонзик говорил, что ты дружишь.

Бобеш вышел в коридор. «Так вот оно что! — подумал Бобеш. — Гонзик на меня наговаривает. И что им Марушка только сделала? Почему они ее так не любят? Она же совсем не грязная, как они говорят. Конечно, не такая расфуфыренная, как они».

На следующем уроке Бобеш все смотрел по сторонам, кто как одет. Взглянул и на свой костюм. Пришлось признать, что он довольно потрепанный. Но Бобеш знал, что нового у него не будет, да и вообще старую одежду он всегда любил больше новой. В новом костюме надо смотреть, куда можно сесть, куда нельзя. А что касается этих девочек, стоит ли на них обращать внимание? Кончив решать примеры вместе с учителем у доски, все уткнулись в свои тетрадки. Бобеш любил считать. Он почти всегда решал примеры первым. Сегодня тоже. Сделав все, что нужно, он вытащил из кармана фарфоровую ручку и стал ее разглядывать.

— Ты уже кончил, Бобеш? — спросил учитель.

— Да.

— Тогда прибавь к каждому полученному числу еще два или три. Я вижу, ты чем-то играешь.

Бобеш положил свою новую игрушку в карман и принялся снова считать. Вдруг рядом с ним упал бумажный шарик, брошенный откуда-то с задней парты, и покатился по скамейке. Бобеш обернулся назад, но кто кинул шарик, так и не понял. Все сидели, склонившись над своими тетрадями. Бобеш развернул шарик, разгладил смятую бумагу и увидел следующее:

На другой стороне корявым почерком было написано: «Бобеш глупый». Бобеш покраснел. Но не потому, что он был нарисован рядом с Марушкой, а потому, что это его рассердило. Он думал: «Кто бы это мог сделать?» И решил, что Гонзик. «Вот он какой, оказывается, Гонзик! Ну, подожди!» Бобеш оторвал клочок бумаги, в которую был обернут букварь, и написал в ответ:

Потом заботливо скатал бумажку в шарик. Гонзик сидел позади Бобеша, на четвертой парте. Бобеш повернулся и быстро бросил шарик. Но когда он это сделал, то едва от испуга не остолбенел. Шарик упал прямо на голову учителю. Учитель сидел рядом с Гонзиком и что-то вместе с ним пересчитывал. Бобеш не видел учителя из-за заслонявшего его Рудика. Учитель поднял шарик и спросил:

— Кто это сделал?

— Я видел — это Бобеш, — отозвались Юранек и Вашек.

— Бобеш?

Гонзик сделал гримасу. Учитель развернул бумажку, немножко улыбнулся, но улыбка сразу же исчезла с его лица. Он строго взглянул на Бобеша:

— Так вот вы чем занимаетесь, вместо того чтобы считать?

— Гонзик, — плаксиво начал Бобеш, — начал первый!

И он передал записку Гонзика учителю.

— Гонзик, значит, ты рисуешь во время арифметики? А примеры решать не умеешь… Бобеш, почему ты не отдал мне сразу?

— Я не хотел жаловаться.

На это учитель ничего не сказал, сунул обе бумажки в карман и решительно приказал:

— Чтоб это было, мальчики, в последний раз! И, если я еще раз замечу что-либо подобное во время уроков, то оставлю вас после уроков.

Зазвонил звонок. Едва учитель вышел из класса, к Бобешу подбежали все остальные ребята. Они хотели узнать, что же было написано на этих бумажках. Однако Бобеш никому ничего не сказал. Он подошел к Гонзику и сказал ему презрительно:

— Это ты жених, а не я!

Правда, Бобеш хорошенько даже и не знал, что означает слово «жених». Он думал, что это ругательство.

Гонзик вскочил и стукнул Бобеша. Бобеш ответил Гонзику подзатыльником. Поднялся страшный гвалт. Одни кричали Гонзику, чтобы он Бобешу как следует всыпал, другие — Бобешу, чтобы он не боялся. Бобеш ринулся к учительской кафедре, Гонзик — за ним. Класс просто бушевал. Бобеш побежал к двери. Разъяренный Гонзик схватил с доски мокрую губку и бросил в Бобеша. Но в этот момент открылись двери, и вошел директор. Сначала в директора врезался Бобеш. Тот схватил его и сам закачался. Потом прямо в лицо директору попала губка, оставив на белом воротничке рубашки грязный след. Директор испугался, а дети, которые только что дико скакали и кричали, остановились как вкопанные. Директор не должен был даже спрашивать, кто бросил губку: он понял это сразу же.

— Вы видели хулигана! — тяжело вздыхал директор, — А ты что? — загремел он над Бобешем, который на мгновение ткнулся лицом в его большой живот. — На́ вот! — Он влепил Бобешу такой подзатыльник, что у него искры из глаз посыпались.

Потом подбежал к Гонзику. Схватил его и закатил такой же подзатыльник.

— Как их зовут? — спросил он остальных.

— Бобеш и Гонзик! — закричали в классе.

— Расскажите об их проделках господину учителю! — приказал директор, вытер платком лицо и подкрутил усы — Где ваш учитель?

— Он вышел.

Директор посмотрел на учительский стол, переложил пару книжек на другое место и вышел из класса. В дверях он еще раз обернулся и сказал:

— Выйдите все в коридор. Во время перемены нельзя оставаться в классе.

Дети вышли из класса в коридор. Некоторые выбежали даже на улицу. Бобеш зашел в уборную, чтобы там спокойно выплакаться. В это время Гонзик вернулся в класс. Он взял ранец Бобеша, положил его на стол учителя и быстро выбежал. Он думал: «Авось учитель рассердится на Бобеша и оставит его после уроков». После Гонзика в класс вошла Марушка. Она села за свою парту и стала есть хлеб, который нашла на окне в коридоре. Ела она быстро, чтобы никто не увидел. Открылись двери, и вошел Бобеш. Даже не взглянув на Марушку, он подбежал к своей парте. Видит, на лавке нет ранца. Бобеш стал искать его по классу. Увидел Марушку, заметил, как быстро она ест, едва успевая проглатывать, и как-то испуганно смотрит на него. Потом наконец он увидел свой ранец на учительском столе.

— Марушка, ты не знаешь, кто положил мой ранец на стол?

— Не знаю, Бобеш… — поперхнулась Марушка.

Бобеш подбежал к столу, схватил ранец за ремешок, свисавший вниз, потянул, но одновременно с ним соскользнул со стола и флакон с красными чернилами. Флакон разбился, и на полу образовалось большое красное пятно. Бобеш стал белый как мел. «Вот это будет скандал!» — подумал он.

— Бобеш, ты разлил чернила! — воскликнула Марушка.

— А ты меня выдашь, да? — со слезами спросил Бобеш.

Марушка не отвечала.

Тогда Бобеш сказал:

— Ну, выдавай, выдавай! Ясно, что выдашь.

Бобеш оставил осколки на полу, сунул свой ранец в парту и выбежал в коридор. Вслед за Бобешем выбежала и Марушка. Никогда еще Бобешу не было так страшно, как сейчас. Зазвонил звонок, сердечко у Бобеша ёкнуло, и он последним вошел в класс. В классе поднялся сначала крик, а потом все утихло. Когда Бобеш входил, дети уже сидели на своих местах, и, как ему показалось, все уже знали, кто разбил флакон. Вашек шептал Бобешу:

— Посмотри, Бобеш, что случилось.

Бобеш хотел было изобразить на своем лице удивление, но не сумел. Когда вошел учитель, наступила такая тишина, что он сразу же насторожился. Потом понял что детям попало от директора и они решили быть прилежными.

— Видите! Значит, когда захотите, вы умеете сидеть совсем тихо, — сказал учитель и улыбнулся. — Если вы всегда будете так тихо сидеть после звонка, я буду вами очень доволен. — Затем, увидев, что Юранек вертится как ужаленный (а так Юранек делал всегда, когда хотел на кого-нибудь пожаловаться), учитель захотел его предупредить, придал лицу серьезность и сказал: — Наверное, вы притихли потому, что вам напомнил о дисциплине господин директор. Он пожаловался мне, что два озорника дрались, бегали по классу и даже попали в него мокрой губкой. Кто это был?

— Гонзик и Бобеш! — закричал весь класс.

— Опять Гонзик и Бобеш? Что же с ними сегодня случилось?

Оба мальчика должны были встать, подойти к учителю и дать объяснение. Результат был таков, что Бобеша сочли невиновным, а Гонзик должен был остаться после уроков. Бобеш от волнения почти не слушал учителя. Он все время думал о разбитом флаконе, которого до сих пор учитель еще не заметил. Он дрожал от одной мысли, что скоро все выяснится.

— Садитесь, — сказал учитель.

Теперь все дети с напряженным вниманием следили за учителем, который подходил к столу. Уже садясь, он заметил наконец на полу разбитый флакон и лужицу красных чернил. Нагнувшись, он собрал осколки. В классе было гробовое молчание. Все глаза устремились на учителя.

— Кто еще это натворил? — спросил учитель сердито. — Кто посмел подойти к моему столу?.. Итак, кто это сделал?

Все замерли. Бобеш смотрел вниз, под парту, и ждал, что Марушка встанет и укажет на него. Что-то принуждало его встать и рассказать самому. Но страх удерживал его на скамейке, заставлял сидеть тихо. Ведь сегодня он и так уже изрядно отличился.

— Что же, я так и не узнаю, кто был около моего стола?

Руку поднял Юранек:

— У стола был только господин директор, он что-то там искал. Потом всех нас выгнал в коридор. Никого в классе не оставалось. А когда мы сюда вошли, флакон был разбит.

— Да, да! — раздалось еще несколько голосов.

Бобеш готов был обнять Юранека. Учитель больше ничего не выяснял. Но Бобеш до конца успокоиться все же не мог. Каждую минуту он ждал, что Марушка его выдаст. Однако в классе стояла полная тишина, а учитель что-то писал за своим столом. Потом он вышел и скоро вернулся с картинкой, на которой была собака. Собственно, там было нарисовано даже несколько собак. Были там и такие, каких Бобеш еще никогда не видывал. Учитель рассказывал о собаках, но Бобеш почти ничего не запомнил, потому что все время думал только о происшествии с чернилами.

«Марушка все-таки хорошая! — решил Бобеш. — Она не наябедничала? Если б на ее месте были Силушка или Миладка, те давно бы все рассказали». Но радость его скоро прошла. Он подумал: «Марушка ничего не сказала учителю, но наверняка она расскажет все Гонзику, а тот потом всему классу, и будет еще хуже. Лучше бы я признался сам! — Бобеш вздохнул. — Какое мученье!» Тем временем учитель рассказывал такую интересную историю, что она все-таки отвлекла Бобеша от его грустных мыслей.

— Далеко-далеко, — говорил учитель, — есть высокие горы. Такие высокие, что вершины их поднимаются даже над облаками.

«Нет, наверное, это невозможно. Ведь облака так высоко», — подумал Бобеш.

— Дорога через эти горы очень трудна, — продолжал дальше учитель: — наверху в горах часто бушуют метели, дороги заносит снегом, и люди сбиваются с пути. И вот там в горах, наверху, построили люди большую гостиницу, чтобы усталые путники могли в ней отдохнуть. Нередко случалось, что люди, сбившиеся с пути, опускались прямо на снег и замерзали.

«Ага, это, наверное, как я тогда», — вспомнил Бобеш.

— И вот решили люди так воспитать собак, чтобы они спасали несчастных заблудившихся путников. Собака может перенести большой холод и не так легко сбивается с пути, как человек. Она и в темноте хорошо находит дорогу. И вот, когда в горах начиналась метель, собакам привязывали на шею сумки с освежающим питьем и какими-нибудь продуктами и посылали их в горы. Собака уже знала, что она должна делать. Бегала кругом и, найдя человека, радостно лаяла. Человек брал из сумки еду или питье, немного подкреплялся и шел потом за собакой в гостиницу. А когда случалось, что человек лежал уже без сознания или от усталости засыпал, собака лизала его лицо языком до тех пор, пока он не приходил в себя. А если человек все же не просыпался, собака бежала обратно в гостиницу и приводила к бедняге людей.

Все это Бобешу очень понравилось. Он решил обязательно рассказать эту историю дедушке. Потом учитель объяснял, почему дети не должны с собаками целоваться и ласкать их. Но теперь Бобеш снова уже ничего не слушал. О случившемся он думал и на перемене. Как жалел он о том, что не признался! Если бы его хоть не видела Марушка! А то ведь она наверняка не выдержит и скажет. Хоть бы девочкам не говорила… Те очень любят ябедничать. Однако в глубине души он хорошо думал о Марушке. Молодец, не выдала его сразу! Когда кончатся уроки, он предложит ей что-нибудь из своих находок. Может, тогда она и совсем не скажет. Но тут раздался звонок.

— Бобеш, — сказал учитель, — возьми картинку и отнеси ее в мой кабинет. Пойдем.

Бобеш остолбенел. Ведь такие вещи учитель поручал обыкновенно прилежным, хорошим ученикам. Только послушным детям он разрешал что-нибудь относить или приносить. Почему он позвал Бобеша? В кабинете учитель выдвинул большой ящик, где были сложены картинки, и увидел, что ноги Бобеша были обрызганы красными чернилами. Учитель взял у Бобеша картинки, но, прежде чем успел ему что-нибудь сказать, тот закрыл глаза руками и заплакал.

— Что такое? — спросил учитель.

— Простите, пожалуйста, красные чернила сбросил со стола я.

— Ты? А что же ты делал у стола?

Бобеш рассказал теперь все, как было. Он сознался также, что подозревает в истории с ранцем Гонзика, но просил учителя и его простить.

— А почему ты не сказал сразу, в классе?

Бобеш молчал. Как он мог объяснить, что ему не хотелось снова сердить учителя? Наконец он выдавил из себя:

— Я не хотел…

— Подожди здесь, Бобеш, — сказал учитель и пошел в класс, где дети приготовились к выходу.

Он позвал в кабинет Гонзика:

— Зачем ты положил ко мне на стол ранец Бобеша?

— Я его туда не клал.

— Гонзик, не отказывайся. Я не люблю, когда дети лгут.

— Чтобы Бобеша тоже оставили после уроков.

— Значит, Гонзик, ты все нарочно подстроил! — Учитель взял Гонзика за подбородок, поднял его голову и сказал совсем дружелюбно — А я думал, что вы с Бобешем друзья. Оказывается, я ошибся. Мне это очень неприятно.

— Я больше не буду.

— А будешь дружить с Бобешем?

— Буду.

— А ты, Бобеш?

— Я на Гонзика не сержусь.

— Ну, вот и хорошо! — сказал учитель и добавил: — Ну, идите.

Мальчики вбежали в класс. Юранек стал спрашивать Гонзика, что там было. Но Гонзик вместо ответа показал ему длинный нос.

Учитель проводил класс до дверей и распрощался с детьми. Вдруг Бобеш бросился бежать обратно в коридор, догнал учителя и закашлялся, чтобы учитель обратил на него внимание.

— Ты что, забыл что-нибудь?

— Прошу вас… — сказал, заикаясь, Бобеш. Он не знал, что сказать дальше.

— Что ты хочешь.

— А должен Гонзик оставаться после уроков?

— Да, Гонзик должен остаться, — вспомнил учитель. — Ну, как ты думаешь, Бобеш, будет Гонзик теперь хорошим мальчиком?

— Я думаю, будет. Он уже хочет со мной снова дружить. Мы оба будем хорошими.

— Вот и хорошо! Тогда передай ему — пусть после уроков не остается.

Бобеш повернулся и так стремительно, что в дверях чуть снова не врезался в директора, который пробурчал:

— Что за сумасшедший дом! Сколько раз я вам, дети, запрещал так летать!

— Гонзик, Гонзик! — кричал Бобеш. — Ты уже не должен оставаться после уроков! Учитель разрешил идти домой.

Домой Гонзик с Бобешем возвращались, как самые лучшие друзья. На перекрестке они расстались, и Бобеш пошел совсем медленно. Он знал, что за ним идет Марушка. Он рисовал пальцем в песке кружочки и делал вид, будто это занятие его очень увлекает. Но одним глазом Бобеш все же смотрел на Марушку. Когда она была уже совсем близко, он повернулся к ней и удивленно воскликнул:

— А, это ты? Пойдем вместе домой, хочешь?

Но Марушка не ответила и побежала.

— Марушка, Марушка! — кричал Бобеш. (Девочка даже не оглянулась.) — Ну ладно, пусть идет. Ведь я же с ней не обязан дружить.

Бобешу, однако, было обидно, что Марушка так им пренебрегает. «Это, наверное, потому, что утром я ее обругал». Бобеш побежал за Марушкой и догнал ее у самых дверей.

— Марушка, ты знаешь, что учитель простил Гонзика? — спросил он как ни в чем не бывало.

— Правда? — обернулась к нему Марушка.

— Да, я попросил учителя, чтобы он его отпустил.

— Ты?

— Да.

— А ты сегодня испугался?

— Испугался, но учитель уже все знает.

— Что знает?

— Что я уронил чернильницу.

— А кто ему сказал?

— Я сам признался.

— Сам?

— Сам.

— В кабинете?

— Да.

— И тебе не попало?

— Нет. У нас хороший учитель, правда?

— Правда.

— Директор не такой хороший.

— Конечно.

— Марушка, хочешь? — Бобеш подал девочке фарфоровую ручку.

— Это ты мне даешь?

— Хочешь?

Марушка не ответила и взяла ручку.

— Будешь со мной, Марушка, дружить?

Марушка кивнула.

— Пойдем сегодня после школы играть на карьер?

Марушка опять кивнула и стала разглядывать подарок.

— А что тебе в школе Гонзик послал?

— Письмо-то?

— Да.

— Ты знаешь, он нарисовал меня и тебя.

— На самом деле?

— Да, честное слово, и написал…

— Что написал?

— Написал: «Бобеш — Марушка жених и невеста».

— Вот противный, правда?

— Правда. А ты знаешь, Марушка, что такое жених и невеста?

— А ты не знаешь?

— Нет.

— Ну, это когда у двоих людей свадьба.

— А что это такое?

— Когда взрослые любят друг друга, вместе ходят. Сначала это жених и невеста, а потом женятся — и это свадьба.

— А кто тебе сказал?

— Евочка Горничкова. Мы с ней однажды так играли. Она была невестой, Тоник Коларж — женихом, а я подружкой.

— А ты пойдешь со мной играть после уроков?

— Ну конечно.

— Ах, Марушка!

— Что, Бобеш?

— Мы будем вместе дружить, правда? Все время, и когда будем большие — тоже.

— Будем.

— А ты на меня сердилась?

Марушка кивнула.

— Я тоже, но не очень.

Марушка разглядывала фарфоровую ручку.

— Я сегодня знаешь, так испугался, когда разлил эти чернила!

— А как я испугалась!

— Я думал, что ты нажалуешься.

— Гм, гм…

— А почему ты не нажаловалась?

— А тебе бы попало. Тебя оставили бы после уроков.

Бобеш ласково поглядел на Марушку и стал рыться в карманах.

— Марушка, я дам тебе еще карандашик. Знаешь, это необыкновенный карандаш. Он пишет красным…

Глава 41 ЛАСТОЧКА

Мать сидела за швейной машинкой: шила рубашки и фартуки на продажу. Она оглянулась на Бобеша, который качал маленького Франтишека, и спросила:

— Спит уже?

— Спит, — ответил шепотом Бобеш.

— Это хорошо, пусть спит.

В  комнате было тихо. На стене тикали часы. Вдруг в них что-то звякнуло. Мать посмотрела на часы и вздохнула.

— Скоро одиннадцать. — Она говорила как будто про себя. — Пора бы уж начать варить, но что? Вот мученье, когда не знаешь, чем кормить! Лавочники в долг больше не хотят давать, в молочной я тоже задолжала, стыдно уже показаться на улицу.

— Что будет на обед, мама? — спросил Бобеш.

— Как раз об этом, мой милый, я и думаю. Хочу сварить картошку.

— Мама, Франтишека совсем заели мухи.

— А ты отгоняй.

— Я их отгоняю, а они всё лезут. Только я их отгоню, а они опять лезут. Вот мученье с этими мухами!

— На свете вообще одно мученье, — вздохнула мать. Она поднялась от швейной машинки, подошла к люльке и сказала: — Подожди, Бобеш, мы сейчас всех мух отпугнем.

Мать воткнула в углы люльки по длинной лучине, взяла какой-то реденький материал, почти рогожку, и натянула его. Теперь мухи не могли добраться до Франтишека.

— Здорово мы мух провели, правда? А ты не знаешь, мама, почему их так много, этих мух?

— Не знаю, Бобеш.

— А я знаю.

— Тогда не спрашивай.

— Можно тебе сказать, почему?

— Говори.

— Наверное, их так много потому, что они задаром.

— Как так?

— Знаешь, мама, сколько раз я уж замечал: что бесплатно — того много, а что за деньги — мало.

— Что такое ты говоришь?

— Ну посуди сама: куры, гуси или коровы — это все за деньги, и поэтому у нас, например, их нет. Ничего. А мух, жуков или птиц — их везде много. Это потому, что они задаром.

— Ну ты и мудрец!

— А что, если бы и гуси были задаром! Шел бы себе по улице гусь, ты бы его схватила — и прямо на сковородку!

— Замолчи, прошу тебя. Опять я из-за тебя рас… Через неделю каникулы. Ты как, перейдешь в следующий класс?

— Перейду. У меня же всегда были хорошие отметки.

— Где это дедушка запропастился?

— А куда он пошел?

— За грибами.

— А бабушка?

— И бабушка с ним.

— Так они где-нибудь по дороге ругаются.

— Перестань, Бобеш! Так о взрослых не говорят.

— Я знаю… Всегда, когда бабушка остается с дедушкой одна, она дедушке что-нибудь скажет такое…

— Бобеш, о чем ты говоришь?

— Но это же правда.

— Правда-то, правда, но ты не должен так о дедушке с бабушкой говорить.

— Если бы ты знала, как мальчишки говорят даже об отце с матерью! Вот бы ты послушала!

— Ну что ж, бери с них пример. Может, и я когда-нибудь дождусь таких прекрасных слов.

— Что ты, мама, я никогда так не буду!

— Ну, уж я не знаю…

— Честное слово, мама. Если бы ты даже меня отколотила.

— Тебя никогда еще зря не били.

— А учитель нас вообще не бьет.

— Напрасно.

— Нет, не напрасно. Дети его все равно боятся. А директор — тот иногда может отвесить оплеуху.

— Господин директор постарше.

— Старые люди больше сердятся, да?

— Почему ты так думаешь?

— Ну, посмотри на нашу бабушку. Она всегда сердится и любит меня шлепать.

— А ты ее не серди.

— А она пусть не сердится. Ты иногда ничего и не заметишь, а она все свое: не кричи, не скачи, не говори глупостей!

— Старые люди много на своем веку пережили, поэтому они такие измученные. Не любят шума и особенно сердятся, когда молодые плохо себя ведут.

— Пусть тогда живут отдельно.

— Конечно, хорошо жить отдельно. Только бедным людям это невозможно.

— А вот дедушка — он лучше.

— Ты перестанешь или нет?

Однако прошла всего лишь минута, и Бобеш заговорил снова:

— Мама, а когда ты постареешь, будешь такая же, как бабушка?

— Конечно.

— Не надо!

— А отец будет похож на дедушку. И ты, когда постареешь, тоже будешь похож на дедушку.

— Не могу себе этого представить!

— Так не представляй и сиди тихо.

— Мама, а давно ты была невестой?

— О чем это ты опять говоришь? Где ты набрался этих слов? Как начал ты, Бобеш, водиться со взрослыми ребятами, так и несешь в дом всякую чепуху!

— Мама, но какая же это чепуха?

— Чепуха не чепуха, но дети об этом не рассуждают.

— А почему не рассуждают?

— Потому.

— Ведь я тоже буду женихом.

— Ну, до этого еще далеко. Еще успеешь. Откуда ты это, Бобеш, взял?

— Мы так играли.

И Бобеш стал рассказывать матери, как играл он с Гонзиком и Марушкой.

— Твой Гонзик тоже озорник… Бобеш, открой-ка окно, у нас душно.

Бобеш пошел открыть окно.

— Ты знаешь, мама… сегодня на улице совсем тепло.

— Открой тогда еще и двери. Здесь такой тяжелый воздух! Пусть комната получше проветрится, И отойди от окна, а то сквозняк.

— А что это — вредно?

— Да, может заболеть голова.

— Мама, ты чувствуешь?

— Что?

— Как пахнет из окна.

— А чем пахнет-то?

— Мне кажется, мясом. Это, наверное, у Веймолы готовят.

— Ну, вряд ли… У них столько же мяса, сколько и у нас.

Бобеш подошел к матери и шепнул ей на ухо:

— Пан Веймола ловит зайцев, я сам видел.

— Где ты мог видеть?

— А помнишь, когда я потерял очки? Я был тогда на Планаве и видел его там.

— А он тебя тоже видел?

— Нет, не видел.

— Ты смотри, Бобеш, никому об этом не говори.

— А почему?

— Потому что пана Веймолу могут за это посадить.

— Как так — посадить?

— Так, придут жандармы и арестуют его.

— А что, разве нельзя ловить зайцев?

— Нельзя.

— Но ведь они бегают по лесу.

— Пусть бегают, а ловить их нельзя. Можно только тому, кому принадлежит лес.

— А кому принадлежит лес?

— Городу.

— Как это так — городу?

— Ну, у меня нет времени с тобой разговаривать.

— Ага, я уже знаю: старосте можно.

— Можно, но он тоже должен за это платить.

— Кому?

— Бобеш, оставь меня, пожалуйста, в покое!

— А кто же велит арестовать пана Веймолу?

— Замолчи! Об этом вообще не надо говорить, а то кто-нибудь услышит.

— А если бы пан Веймола им сказал, что ему страшно захотелось есть, — все равно его арестовали бы?

— Ничего бы ему не помогло. Посуди сам: если бы все люди, кому хочется есть, брали у булочника хлеб и не платили бы ему, — разве это была бы не кража? За это все равно наказывали бы.

— А если бы я чувствовал сильный-сильный голод и сорвал бы на дороге вишню, меня тоже за это наказали бы?

— Тоже. Смотри, только попробуй рвать вишни!

— Нет, мы еще пока не ходили.

— И не ходите. Тебе бы здорово попало от отца.

— А пан Веймола знает, что нельзя ловить зайцев?

— Конечно, знает.

— А ведь он не боится, правда?

— Должен бы бояться…

— А если найдешь мертвого зайца, его все равно нельзя взять?

— Такого зайца нельзя есть.

— А почему?

— Мясо у него испорченное.

— А почему, мама, люди не хотят есть конину?

— Откуда, Бобеш, ты все это берешь?

— Миладка говорила, что она ни за что на свете не стала бы есть лошадиное мясо, что его едят только цыгане. А я ей говорю: «Вранье! Мы уже сколько раз ели конину, и она ничуть не хуже всякого другого мяса».

— Бобеш, зачем ты все рассказываешь?

— Ну ведь это же правда!

— Пусть правда, все равно не нужно рассказывать. В другой раз ты об этом никому не говори.

— А дедушка говорил, что во время войны конину ели и офицеры.

— Тогда был голод.

— А дедушка еще говорил, что лошадь даже чище, чем поросенок… Ай-яй-яй, посмотри-ка! — воскликнул Бобеш.

— Что такое? — спросила мать.

— Ласточка, ласточка!

Через открытое окно влетела ласточка. Она беспомощно металась по комнате. Поскольку Бобеш стоял у окна, она боялась вылететь обратно. Ласточка летала по комнате и щебетала. Потом наткнулась на картину и упала на сундук. Мать взяла платок и набросила его на ласточку. Ласточка запуталась в платке и не смогла подняться. Тут мать ее и поймала.

— Подожди, мама, не отпускай ее, я хочу на нее посмотреть.

— Ну, смотри поскорее, у меня нет времени. Пора обед варить, а у меня еще так много работы.

— Дай мне ее подержать.

— Нет, Бобеш, ты можешь невзначай что-нибудь ей сломать.

— Какая красивая птичка, правда?

— Правда.

— Подожди, я ее все-таки поглажу… Не бойся, не бойся, маленькая! — приговаривал Бобеш. — Посмотри-ка, какое у нее красненькое пятнышко под горлом. А хвостик — как стрела! И слышно, как у нее бьется сердечко. Подожди, я ее поцелую. Ой, она меня клюнула!

— Так тебе и надо.

— Вот противная! Я ее хотел поцеловать, а она щиплется.

— Ну, хватит, Бобеш, давай я ее выпущу.

Мать подошла с ласточкой к открытому окну и разжала ладонь. Ласточка с веселым щебетом поднялась высоко-высоко и скрылась.

— А почему, мама, она сюда залетела?

— Она гналась, наверное, за мухой.

— Мама, а вот ласточку тоже нельзя ни продать, ни купить?

— Ласточек нельзя ловить.

— А чьи они, если их нельзя ловить?

— Они ничьи. Они просто полезны людям, и люди должны их беречь.

— Как она обрадовалась, когда мы ее отпустили!

Мать тем временем уже возилась у плиты и Бобешу ничего не ответила. Бобеш сидел у окна и следил за полетом ласточек.

— Вот ласточкам, наверное, хорошо живется! Летают куда хотят, еда у них задаром, да еще и люди их любят… Дедушка! Бабушка! — закричал вдруг Бобеш.

Дедушка с бабушкой наконец-то возвратились из леса с грибами.

— Боже, едва ползу! — вздыхала бабушка. — Если б только знать, какая будет жара, если б только ведать, куда по такой жарище этот старый дурак потащит, нипочем не пошла бы!

— Иначе от тебя не отвяжешься, — засмеялся дедушка. — Ты же сама все твердила: пойду да пойду. А вот взял с собой — опять не угодил.

Бобеш подбежал к столу, на который дедушка выкладывал из соломенной кошелки грибы.

— Так, значит, все-таки есть грибы! — обрадовалась мать. Она тоже подошла поглядеть.

— Грибы-то есть, да сколько с ними маяты! — жаловалась бабушка.

— Ради тебя им надо бы родиться всем на одном месте!

— Молчи уж лучше!

— Это, дедушка, боровичок, да?

— Да, это беленький грибочек.

— А этот?

— Моховик.

— Большие грибы мы порежем и посушим, а маленькие очистим и отнесем в лавку. Надо поменять на яйца.

— А разве мы их не съедим? — спросил Бобеш, уныло взглянув на грибы.

— Грибами, Бобеш, не наешься. Это — лакомство.

— Да, они очень вкусные.

— Конечно, вкусные, но яйца тоже вкусные.

— И яйца тоже вкусные.

— Ну вот, за грибы мы и получим яйца.

Дедушка потом велел матери самые маленькие грибы все-таки бросить в суп.

Когда они сварились, мать вынула их, положила на тарелку, полила маслом и подмигнула Бобешу. Он тотчас же подскочил.

— На, Бобеш, съешь, здесь всего две ложки. Только никому не хвались.

Бобеш сел в уголок у плиты и с наслаждением съел грибы.

— Похоже, что наш сосед занимается браконьерством, — сказал вдруг дедушка. — Я заметил его на пасеке. Чего-то он там втихомолку возился…

Мать быстро повернулась к дедушке и приложила палец к губам. Бобеш знал уже, что это значит. Значит, при нем, при Бобеше, об этом не нужно говорить.

— Не бойся, дедушка, я ничего не скажу, — отозвался Бобеш.

— Замолчи!

Бобеш покраснел, отдал матери пустую тарелку, подошел к дедушке и прошептал ему на ухо:

— Дедушка, я потом тебе кое-что скажу, когда останемся одни, ладно?

— Хорошо, хорошо, — кивнул дедушка и улыбнулся.

— Мы дошли почти до места, где строят дорогу. Людей там полным-полно.

— Дедушка, а у нас была сегодня ласточка!

— В комнате? — спросил дедушка.

— Ласточки приносят счастье! — обрадовалась бабушка.

— Гм… — улыбнулся дедушка. — Счастье, что она хоть ничего у нас не разбила.

— Всегда ты… — помрачнела бабушка.

— Мама, — подбежал Бобеш к матери, — теперь Франтишека может немножко покачать и бабушка. А я пойду погуляю.

— А уроки ты все сделал?

— Нам теперь не задают уроков.

— Вот жизнь пошла!

— Учитель нам теперь все время читает. Недавно прочел книжку о жуках.

Бобеш вышел, но тут же вернулся.

— Мама, — зашептал он, — к Веймолам идет жандарм!

— Он плохо кончит, — вздыхала бабушка.

В комнате все затихли. Бабушка подошла к двери и немножко ее приоткрыла. Ей хотелось услышать, что происходит у соседей. Но дедушка велел ей закрыть дверь. Сказал, что нехорошо подслушивать. Однако даже через закрытые двери было слышно, как заплакала соседка.

— Мама, а что там жандарм делает?

— Обыскивает.

— А что он ищет?

— Наверное, кто-нибудь заметил, как пан Веймола ловил зайца, и выдал его полиции. Теперь будет суд.

Все было именно так, как и предполагала мать. Лесник заметил в лесу Веймолу, донес на него, и жандарм пришел его арестовать. Но самого Веймолы не было дома. При обыске жандарм нашел одного зайца, запрятанного в шкафу, другой жарился в духовке. Веймолова ничего не скрывала. Она только просила войти в их положение, рассказала, как они голодали, как сам Веймола был без работы. Вот эти-то ее рассказы, жалобы и слезы и были слышны в комнате соседей даже через закрытые двери.

— Да, нищета, конечно, может довести до крайности. Бедный человек должен быть вдвое сильнее богатого, — сказала мать.

— Легче всего сказать о человеке, что он злой или плохой. Подумали бы лучше, почему? Богатым — им легко обо всем судить.

— А я думал, мама, что звери, которые живут в лесу и вообще бегают по свету, для всех.

— Наверное, только мыши, милый Бобеш, — засмеялся дедушка.

— А знают эти звери, чьи они?

— Прошу тебя, Бобеш, не задавай таких глупых вопросов.

— А почему они разрешают ловить себя людям, которым они не принадлежат? Дедушка, а рыбы тоже чьи-нибудь?

— Конечно. Как же иначе! Заплатишь за них — и они будут твои.

— А бабушка мне говорила, что господь бог сотворил зверей на благо всех людей.

— Пока что кто без денег, тот на них только смотрит, — улыбнулся дедушка.

— Уходит уже, — показала мать в окно на жандарма.

— А жандарм может ловить зайцев?

— Если это не его зайцы, то не может.

— А те зайцы, которых ловил пан Веймола, были жандарма?

— Нет.

— А почему же он пришел за ним?

— Потому что он охраняет имущество. Если бы кто-нибудь обворовал, к примеру, пана Веймолу, жандарм пошел бы тогда к вору.

— Дедушка, а если бы рыбы уплыли из реки куда-нибудь в другое место, узнал бы об этом тот, кто их купил?

— Нет, не узнал бы.

— А когда их ловят, как же он узнает?

— Кто-нибудь видит, как ловят. Так и узнают.

— А по-другому никак?

— По-другому трудно.

— А ему все эти рыбы нужны?

— Не все.

— Ну, а почему же он не дает тем, кому они нужны?

— Дает, но только за деньги.

— Все, дедушка, на свете за деньги?

— Все, Бобеш.

— Только здоровье нельзя купить, — вздохнула бабушка.

— Ну, и его не хватает для того, чтобы прокормиться, — ответил на это дедушка.

Дедушка с бабушкой готовили к сушке белые грибы, а Бобеш рядочками складывал их на деревянные доски. Подравнивал ряды и приговаривал:

— Один ряд пожарников, второй ряд пожарников, третий ряд пожарников…

Наконец все грибы были разложены, мать вытерла стол и принесла вареную картошку.

Бобеш не любил чистить картошку — она жгла пальцы. Когда картошка все же была очищена, Бобеш попросил мать полить ее маслом. Бабушка назвала Бобеша лакомкой, но дедушка моргнул ей и велел помаслить картошку.

— Ничего не поделаешь, — сказал он бабушке, — парень растет, и ему нужно получше есть. Нам уж это ни к чему. Мы растем теперь в землю.

— Что ты сказал, дедушка?

— Сказал, что в старости люди становятся меньше, — ответил дедушка.

— На самом деле?

— На самом деле. Они ведь приближаются к могиле.

Кто-то сильно хлопнул дверями в сенях.

— Наверное, Веймола вернулся домой. Опять будет скандал.

Дедушка был прав. Через минуту раздались пронзительные вопли Веймоловой и Марушки.

— Придется к ним зайти, — сказал дедушка и отложил ложку.

Бабушка советовала не вмешиваться в чужие дела. Но мать согласилась с дедушкой. Она опасалась за соседку и за Марушку. Но вдруг двери открылись, и вошла сама Веймолова, заплаканная, с растрепанными волосами.

— Я убежала, — плакала она. — Он меня убил бы, наверное…

Дедушка вышел в сени, но Веймола загородил ему дорогу. Он был явно пьян и взбешен.

— Домой! — кричал он с порога.

— Потише, сосед, потише! Приди в себя.

— Вы знаете, она меня выдала, и я должен сесть теперь в тюрьму! Я никогда еще не был в тюрьме. Ну хорошо, оставайся здесь!.. И ты тоже беги скорей к матери!

Веймола втолкнул в комнату и Марушку. Марушка упала, да так и осталась сидеть на полу.

— Нет, вы посмотрите только, что он делает!

Бобеш расплакался, маленький Франтишек — тоже.

— Наверное, все-таки придется идти за жандармом, — сказала мать.

Веймолова пыталась помочь Марушке встать, но та плакала и стонала. Среди рыданий можно было разобрать, что у нее болит голова, что отец ее ударил.

— Этого еще недоставало! — возмущалась мать Бобеша. Из соседней комнаты раздавались оглушительные удары и слышалось дребезжание посуды. На счастье, жандарм оказался близко и услышал шум. Он вошел в комнату, где Веймола, охваченный яростью, разбивал топором мебель и посуду. Через минуту все утихло, и жандарм увел Веймолу.

— Вот это у нас квартирка! — вздыхала бабушка.

Глава 42 СОБАЧОНКА БИНГО

Начались каникулы. Бобеш принес из школы хороший табель: пятерки сверху донизу. Принес также несколько исписанных тетрадей и рисунков. Мать, дедушка и бабушка внимательно все рассматривали и удивлялись. Отец бывал дома теперь только по воскресеньям, потому что дорожные работы велись слишком далеко. Ночевал он там в деревянном сарае, который построили для рабочих прямо у дороги. Придя в субботу домой, он тоже был очень обрадован успехами сына. Отец был доволен, что Бобеш так хорошо учится. А дедушка не переставая твердил, что у Бобеша хорошая голова.

— Только не перехвалите! — предупреждала бабушка.

Итак, Бобеш закончил первый класс!

В начале каникул он даже немного скучал по школе, но потом, когда начал купаться, проводить на реке почти по полдня, каникулы ему понравились еще больше, чем школа. Только одно теперь мучило Бобеша все время: ему казалось, что он беспрестанно хочет есть. Он уже и мать своим вечным голодом извел. Бобеш день-деньской бегал, и куска хлеба с картошкой ему теперь никак не хватало. Мать из-за этого чувствовала себя совершенно несчастной.

— Я, право, и не знаю, за что браться, — говаривала она, — если вдруг совсем не будет заработка… Что же делают люди, у которых много детей? Один бог знает.

Мать жаловалась всегда только дедушке, который умел ее утешить. Когда же бывала дома бабушка, мать всегда молчала. Однажды мать при ней пожаловалась на бедность, и бабушка сказала:

— Теперь, выходит дело, мы вроде стали вам в тягость. Ты всегда при мне жалуешься на жизнь: мол, того не хватает, другого не хватает. Кто же думал, что на старости лет мы будем жить хуже нищих? Горек тот хлеб, которым тебя попрекают.

Бабушка расплакалась, мать — тоже.

Мать уверяла бабушку, что у нее и в мыслях ничего подобного не было, что она сама лучше есть не будет, чем станет попрекать другого. Дедушка, который все это слышал, потом ругал бабушку, говорил ей, что она хоть и много лет прожила, а ума все не нажила.

— А почему бы ей и не пожаловаться? — спрашивал дедушка, думая о матери. — Ведь это же правда. И кто же виноват, что так все у нас получается?

А мать дедушка потом все утешал: просил не расстраиваться, говорил, что бабушка уже становится странной, капризной; короче говоря, впадает в детство. Мать немного успокоилась и сказала:

— Слава богу, что живем хотя бы так. А как живут наши соседи? И без того жизнь трудна, а они ее делают еще труднее.

Бобеш вмешался в разговор:

— А что делает теперь в тюрьме пан Веймола?

— Не знаю.

— А он все еще сидит?

— Наверное, сидит.

— Иногда арестованные колют дрова, иногда работают в саду, — пояснил дедушка.

— А домой ему нельзя?

— Домой нельзя.

— И убежать он не может?

— Не получится.

— Ну, а если он работает в саду, можно перелезть через забор и убежать.

— Когда заключенные выходят из тюрьмы, около них всегда находится солдат-сторож. Он наблюдает за их работой и следит, чтобы они не сбежали.

— Так, значит, этот сторож тоже не может никуда отлучиться, как и узники, да?

— Да. Но у него бывают выходные.

— Дедушка, а почему Марушку ребята дразнят, что у нее арестован отец?

— Потому что они глупые.

— Правда, глупые. А ты думаешь, когда пан Веймола вернется из тюрьмы, он не будет больше ловить зайцев?

— Наверное, больше не будет.

— А если он опять будет?

— Тогда его снова арестуют.

— А ты не боишься, дедушка, что тебя тоже арестуют?

— За что же?

— А ты ведь тоже носишь палки из леса. Разве они наши?

— Ну, за это так не наказывают. Палки — это небольшой ущерб. Деревьев в лесу больше, чем зайцев. Если б у нас было побольше денег, я не ходил бы в лес за дровами.

— Хотя бы столько, сколько у отца Миладки, да?

— Да. За деньги нам и привезли бы дров и сложили бы их в сарае. Дров было бы сколько хочешь.

— А мы могли бы купить зайца?

— Когда много денег, все можно купить.

— Если бы у пана Веймолы были деньги, он не стал бы ловить зайцев. Лучше купил бы, правда?

— Ну конечно, купил бы.

— И его не арестовали бы.

— Кабы не крал, так за что ж его арестовывать?

— Ну, значит, если бы у всех были деньги, никто бы не крал, да? Все были бы хорошими.

— Нет, может быть, и не были бы. Богатый человек — это совсем не обязательно хороший человек.

— А мама говорила, что крадут только плохие люди. Так вот, если бы у всех было много денег, значит, все могли бы что хочешь покупать, перестали бы воровать и стали бы хорошими.

— Ты в этом еще не разбираешься.

Бобеш хотел вовлечь в разговор маму, спросить ее, скоро ли вернется из тюрьмы пан Веймола, но вошла Марушка. Она пришла позвать Бобеша гулять и купаться. Бобеш поглядел на мать, и та без слов разрешила.

Она была рада избавиться от Бобеша, потому что у нее было много срочной работы. Но, прежде чем уйти, Бобеш попросил хлеба. Отрезая хлеб, мать заметила, как жадно Марушка смотрит на него. Она предложила и Марушке.

— Возьми, съешь. Что делает твоя мама? — спросила она у Марушки.

— Плетет сеть.

Мать вздохнула про себя. Бедные дети! Разве они виноваты в том, что родились в таких семьях? Эта бедняжка наверное, хлебнет еще горя. Какая она бледная — словно в ней нет ни кровинки.

Дети ушли.

— Гонзик там тоже будет, — сказала на улице Марушка.

— Откуда ты знаешь?

— Он заходил за мной. Но я с ним не пошла, я лучше пойду с тобой.

У реки было оживленно. Купались не только дети — их там было полным-полно, — но и взрослые. Правда, взрослые держались чуть подальше от детей. Берег, заполненный детьми, казалось, сотрясался — так дети на нем прыгали. И вода в этих местах была совершенно мутная, грязная. Несколько дней стояла страшная жара, и вода убывала. Она не доходила до берега уже приблизительно на метр, так что стало видно песчаное дно.

Берег реки был пологим, дети спокойно могли зайти вглубь на пять — шесть шагов, совершенно не рискуя утонуть. Но чем дальше в речку, тем более вязким было дно. Эта грязь как раз и мутила воду. К тому же дети бросались грязью друг в друга и даже сами нарочно обмазывались ею, чтобы походить на негров. Конечно, не обходилось здесь и без крика. И все это Бобешу страшно нравилось. Он уже заметил Гонзика. Как тот выглядел! Он был весь обмазан грязью, с головы до пят.

— Не испачкай меня! — попросила Марушка, когда Гонзик начал отплясывать около нее какой-то индейский танец.

Бобеш быстро разделся, одежонку свою положил подальше от берега, и Марушка, которая не хотела связываться с расшалившимися ребятами, хотя среди них было и три девочки, села сторожить белье Бобеша. Бобеш намазался грязью так же, как и Гонзик, и пришел показаться Марушке. Потом стал бегать с Гонзиком по берегу. Они ползали на четвереньках, прыгали и валялись в примятой траве. А когда им надоедало, бежали сполоснуться в реке. Гонзик учил Бобеша плавать:

— Бобеш, ты сначала держись руками за дно и бей ногами по воде.

Бобеш нашел мелкое место, попытался лечь на воду и удивился, что вода сама поднимает его.

— Знаешь, Гонзик, вода, кажется, сама меня несет…

— Теперь, Бобеш, попробуй то же самое на глубоком месте. Зайди поглубже, поднимись на пальчики и попробуй лечь на воду, бей по воде руками и ногами.

Бобеш послушался его, но получилось хуже. Как только он опустил руки, чтобы снова их поднять, сразу весь погрузился в воду и захлебнулся. Бобеш быстро выскочил на берег.

— Ха-ха-ха! Что, попил грязной водички? — смеялся Гонзик.

— Не расстраивайся, малыш, — сказал Бобешу какой-то мальчик постарше. — Еще не один раз напьешься — в реке воды хватит. Ну как? Забыл уже, что тонул?

Бобеш все же не отваживался повторить опыт.

— Не бойся, Бобеш, ничего! — кричал Гонзик из реки. — Влезай в воду, намажемся грязью!

— Погоди немного! — кричал Бобеш.

— Смотри, Бобеш, я доплыву отсюда вон до той ольхи. Следи за мной!

Гонзик с большим шумом проплыл почти пять метров, потом остановился.

— Далеко, правда, Бобеш?

Бобеш не ответил — его сейчас интересовало уже совсем другое. К месту, где расположились взрослые, подошла какая-то барышня или пани с ярким зонтиком и привела на шнурке маленькую до смешного собачку с розовым бантом на шее. Такую Бобеш еще никогда не видывал. Он вскочил и побежал к Марушке:

— Марушка, посмотри-ка вон на ту собачку! Видишь, с бантом?

— Вижу. Я все время на нее смотрю. Эта пани проходила мимо меня, и знаешь, как кругом запахло духами!

— Вот смешно, правда, Марушка? Привязать собаке бант! Какой же из нее сторож?

— Такие собаки не сторожат. Они только для украшения и развлечения. Я знаю, у директора Шульца есть такая же собачонка, просто сущая мартышка! Пани Шульцева всегда играет с ней на диване. Моя мама сама видела, когда стирала у них белье.

— Честное слово? — не поверил Бобеш. — А я думал, что собаки должны сторожить. Помнишь, нам учитель говорил, чтоб мы ни с собаками, ни с кошками никогда не играли? Что же он, забыл, значит, о собаках, которых держат специально для игр?

— Посмотри, Бобеш, как она свою собачонку все время гладит.

Бобеш стал смотреть и заметил, что дама, пришедшая с собакой, несколько раз погладила ее.

— А почему, Марушка, у нее зонт? Ведь нет дождя.

— А это не от дождя, это от солнца. Чтоб на нее солнце не светило.

Дама положила зонт на землю и в его тени пристроила собачонку. Собачонка свернулась в клубочек и смотрела на всех своими грустными темными глазами.

— Бобеш, залезай в воду! — снова кричал Гонзик.

Бобеш разбежался.

— Попробуй, Бобеш, еще раз поплыть. Увидишь — все получится.

— Нет, я и пробовать не стану.

— Так ты никогда не научишься плавать.

— Я попробую лучше в другой раз, когда вырасту.

— Ты думаешь, лучше получится? Наоборот, ты тогда станешь тяжелее и совсем уже не научишься.

Бобеша страшно огорчало, что он не может научиться тому, что уже умеет Гонзик. А ведь Гонзик в школе всегда был позади Бобеша. Поэтому Бобеш еще раз попробовал поплыть, не касаясь дна. Но результат был тот же самый. Гонзик смеялся.

— Если бы ты надо мной не смеялся, я попробовал бы еще раз, а раз ты смеешься…

— Ну ладно, я не буду смеяться. Честное слово, не буду!

Хотя Бобеша и поташнивало, он все-таки еще раз попытал счастья. Изо всех сил он махал руками, но на воде все же не удержался. Гонзик хотел показать ему какие-то специальные движения, благодаря которым можно удержаться на воде, но Бобеш больше ничего и слушать не хотел. Он отошел подальше и залез на камень, который поднимался теперь гораздо выше над водой, чем по весне, когда он уронил в воду очки. Ребята повзрослее прыгали с камня до самой середины реки, где было совсем глубоко. Они разбегались по берегу и головой вниз ныряли в воду. И вдруг случилось так, что один парень, едва вскочив на камень, поскользнулся и столкнул Бобеша в воду. У Бобеша не было ни секунды, чтобы опомниться. Перепуганный насмерть, он быстро захлопал руками и ногами и продержался таким образом некоторое время на воде. Он даже заметил, что приближается снова к камню, хотя и не достает ногами до дна. Так, собственно, Бобеш и научился плавать. Он был совершенно счастлив, хотя испытание это и было довольно жестоким. Страху он, конечно, натерпелся, но зато ему удалось удержаться на воде! Игра стоила свеч. Когда он немножко оправился от первого испуга, то попробовал поплыть снова и, как ни странно, опять удержался на воде. Бобеш похвалился своим успехом Гонзику.

— Хорошо получается. Теперь не разучишься.

Потом они вылезли на берег. Дрожали оба от холода так, что зуб на зуб не попадал.

— Просто ужас, как вы, мальчики, замерзли! — сказала Марушка. — Ты заметил, Гонзик, собачонку?

— Где?

— Там вон, где взрослые.

— Ага, вон под тем зонтиком, да?

— Да-да!

— Пойдемте, подсядем поближе. Мне хочется на нее поглядеть, — предложил Бобеш.

— А какая радость смотреть на дурацкую собачонку? — спросил Гонзик.

Но Бобеш и Марушка перебрались поближе к группе взрослых.

— Что вы? Разве никогда еще не видели таких уродов? — удивлялся Гонзик.

— Никогда не видел, — отвечал Бобеш.

— Какая она некрасивая! — удивлялась Марушка. Бобеш смотрел, как собачонка поднялась, быстро перебирая своими тоненькими ножками, прошлась раза три вокруг зонта, потом снова легла и снова встала. И при этом так странно-странно заскулила.

— Ах, бедная! Ах, маленькая! — самым нежным голосом разговаривала с собачонкой дама. — Здесь такая твердая земля, да? Нет подстилочки, моя дорогая? Нет нашей подушечки? Подожди, я тебе все сделаю. Сделаю все для моего милого песика.

Дама взяла красный плед, сложила его раз в восемь и положила под зонт. Собачонка тотчас же мелкими шажками подбежала к пледу и вскочила на него.

— Она была, бедняжка, совсем недавно больна. Мы должны ее беречь.

Гонзик поднялся и сделал круг, подражая мелким шажкам собачонки. Потом сел. Бобеш и Марушка рассмеялись. Собачонка, все время следившая глазами за детьми, как будто бы поняла, что над ней смеются, и резко, пронзительно заскулила. Дама быстро повернулась к ней и спросила:

— Болит что-нибудь у моего песика?

Потом обратилась к своим друзьям;

— Она у нас очень чувствительная, тонко все чувствует и тяжело переносит крик распущенных детей. Она так страдает от их крика!.. Вы даже не поверите, госпожа советница, — обратилась она уже персонально к одной даме, — насколько это существо интеллигентно и чувствительно — наш маленький Бинго!.. Ведь правда, Бинго?

— Посмотри-ка, Гонзик, она хотела ее поцеловать!

— Ну, я пойду купаться. Мне это неинтересно, — заметил Гонзик.

Бобеш в воду не полез — он еще не согрелся. Гонзик встал, еще раз пробежал по-собачьи круг и по-собачьи заскулил.

— Представьте себе, госпожа директорша… — обратилась дама с собачкой уже к другой даме, такой толстой, что маленький складной стульчик, на котором она сидела, под ней совершенно исчезал.

И Бобеш долго не мог выяснить, на чем же, собственно, она сидит. Бобеш также никак не мог выяснить, три подбородка у этой дамы или четыре. Когда она говорила, ему казалось, что у нее три, а когда молчала, он совершенно определенно насчитывал четыре.

— Представьте себе… — начала дама с собачкой еще раз, потому что вынуждена была остановиться и снова взглянуть на собачку, которая как-то странно скулила. — Представьте себе, что она вообще ничего не хотела кушать.

Бобешу стало очень смешно, что она говорит о собаке «кушать».

— Мы пошли к доктору, — продолжала дама, — и он прописал Бинго строгую диету… Правда, Бинго? — обратилась она к собачонке.

Собачонка, вероятно, поняла, что к ней обращаются, и тихонько тявкнула.

— Ах, — вздохнула толстая дама, — вы только подумайте, ведь этот маленький зверек, кажется, понимает, что вы ему говорите, госпожа фабрикантша!

— О, — воскликнула с воодушевлением фабрикантша, — это такое благородное, — поверьте мне, госпожа советница, — такое интеллигентное существо!

— Как она противно говорит, а, Марушка?

— Очень противно.

— И мы теперь даем Бинго бисквиты в молоке. Иногда, правда, ему приходятся по вкусу ванильные сухарики. А недавно он скушал даже сосиску. Нет, я не хочу врать: полсосиски. И, знаете, перенес, вполне хорошо перенес!

— Представь себе, Марушка, — сказал Бобеш, — они дают собаке сосиски!

Собачонка опять заскулила.

— Я думаю, Бинго с удовольствием уснул бы, но, знаете ли, не может из-за этого шума. Совершенно невыносимо, какой шум и гвалт поднимает этот сброд! — И фабрикантша зло поглядела на играющих детей. — Здесь стояла раньше такая тишина, госпожа советница! Но с того времени, как мой муж продал эти луга городу, сюда стали ходить дети с кирпичного завода, и мы потеряли всякий покой. А ведь здесь могло бы быть так прекрасно!

— Куда поедете, милостивая пани, отдыхать?

— Вы знаете, мы привыкли ездить на Капри. Мы там уже пятый год…

— Ах, там, должно быть, так красиво! Я слышала от господина профессора, — отозвалась директорша.

— Но ведь это же далеко!

— Да, конечно, далековато.

Бобеш из этого разговора понял, что они ездят за карпами. Но почему же это так далеко?

— Просто ужас, что эти дети вытворяют! Бедняжка Бинго так, наверное, и не уснет.

— Ах, какая у него прекрасная шерсть! — заговорила снова советница.

— Мы ежедневно купаем Бинго. И я покупаю самое лучшее, пенистое мыло. Вода должна быть точно двадцати восьми градусов по Цельсию, не горячее. Потом мы вытираем Бинго фланелькой, а потом очень осторожно и легонько ваткой наносим миндальное масло и расчесываем щеточкой. Шерсть блестит, как золото.

— Действительно, госпожа фабрикантша, как золото!

— А какой он толстенький!

— Ну что вы, госпожа советница, от него и половины не осталось! Если бы вы видели его до болезни!.. Правда, моя бедняжечка? Он дома привык к бархатной подушечке, и на зиму у него есть такое очаровательное пальтецо!

— Наша Боженка — ах, та мне все уши прожужжала! — вздохнула жена директора. — Она мне все время твердит, что хочет именно такую собачку. У нее вот в сентябре будут именины, так обязательно придется ей подарить. Обязательно купим. Такое благородное животное!

Вдруг Бинго залаял так пронзительно, что фабрикантша подскочила.

— Посмотрите на этих хулиганов! Что же это такое?

— Что, что случилось? — заинтересовались все.

— Посмотрите, посмотрите-ка, они в Бинго бросили, грязью! Боже мой, Бинго, на тебе грязь! Вы видите, грязь! Это сделал нарочно какой-нибудь хулиган.

Фабрикантша подбежала к детям:

— Кто это сделал? Кто это сделал, я вас спрашиваю!

Дети сначала остолбенели, а потом на глазах у разъяренной фабрикантши попрыгали в воду, обрызгав при этом и ее. Она вскрикнула. Собачонка, услышав ее крик, побежала к берегу. Остальные господа тоже вскочили и побежали к тому месту, где купались дети. Дети чувствовали, что будет худо, и все быстро бросились в воду. И тут случилась беда. Один мальчик, который бежал к реке и смотрел при этом в сторону, откуда надвигались взрослые, нечаянно задел собачонку, встретившуюся на его пути. Собачонка заскулила и скатилась в воду. Когда фабрикантша это увидела, она упала и громко крикнула: «Бинго!» К ней подскочили два господина, а потом один из них попробовал выловить из реки собачонку. Но в речку он не входил и, казалось, боялся намочить ботинки. Это был совсем молодой человек, но он сидел все время, не снимая своих белых брюк и голубой рубашки. Один из взрослых ребят тем временем успел уже собачонку поймать и подал ее господину. Господин схватил собачонку за розовый бант. От этого она чуть было не задохнулась, перестала скулить и высунула язык. Когда эту картину увидела фабрикантша, она снова упала в траву.

Бобеш, заметив наконец, что все дети исчезли с берега, тоже схватил свое белье и побежал по берегу к мосту. Марушка — за ним. Вдруг его схватил за плечо один из мужчин. Это был толстый советник. Он закричал на Бобеша:

— Кто толкнул собачку?

— Это не я, это не я! — отказывался Бобеш.

— Я спрашиваю тебя, кто ее толкнул?

— Я не знаю.

Фабрикантша, которая теперь вскочила как ни в чем не бывало, взглянула на Бобеша и заявила:

— Это был он.

— На самом деле? — спросил ее советник.

— Да, это был он! Это тот самый хулиган! — пронзительно кричала фабрикантша.

— Так ты будешь еще отказываться, паршивец?

Господин дал Бобешу несколько подзатыльников. Когда Марушка все это увидела, она заступилась за Бобеша: закричала, что это сделал совсем другой мальчик. А Бобеш, возмутившись таким бесцеремонным обращением с ним и обидевшись на подзатыльники, в ярости, не понимая даже, что он делает, укусил господина за руку, которой тот сжимал его плечо. Мужчина закричал и сразу же отпустил Бобеша. Бобеш побежал, забыв о штанах и рубашонке. Господин, схватившись за укушенный палец, стал высасывать и сплевывать кровь. Потом кинулся было за Бобешем, но, поняв, что его все равно не догонишь, остановился и поймал Марушку.

— Чей это мальчик?

Марушка не ответила на вопрос, она твердила свое:

— Он не толкал собачонку.

— А тогда кто же толкнул ее?

— Я не знаю.

— А как фамилия этого мальчика?

— Бобеш Яноуш.

— А где живет?

— На кирпичном заводе.

— А что делает его отец?

— Он работает на дороге.

— На дороге — где?

— Там, где строят новую дорогу.

— Яноуш, Яноуш… — повторял про себя советник. — Ну хорошо, девочка, скажи пану Яноушу, чтобы он зашел ко мне на вокзал. Скажи, что он должен зайти к господину советнику. Он уже сам будет знать, к кому. Так ты передашь?

— Да.

Господин повернулся и ушел. Марушка подобрала штаны к рубашонку Бобеша и побежала домой. Своего друга она догнала только за мостом. Бобеш страшно испугался, что ему попадет теперь от отца.

— Я знаю, что мне делать, — решил Бобеш: —я отцу ничего не скажу. Если б я ему даже поклялся, что все это неправда, что никакой я собаки не толкал, он все равно бы мне не поверил. А вот этому советнику сразу поверит. Это наверняка тот самый советник, о котором говорил отец. У него он просил места на дороге.

Бобеш не ошибался. Это был как раз тот самый советник, который работал на железной дороге и к которому послал отца попросить постоянное место дорожный мастер.

Советник, возвратись к своим, показывал всем по очереди, как укусил его Бобеш:

— Вы только посмотрите, что делают эти дети! Такое хулиганье! По всем по ним петля плачет.

— Кто их воспитывает! — возмущалась фабрикантша.

— Что об этом говорить! Отсталость… Родители оставляют их без присмотра, растут они как лопухи, — заметила на это госпожа советница.

— Я с отцом этого негодяя еще объяснюсь! — сказал советник и снова стал высасывать кровь из укушенного пальца.

А кончилось все, конечно, очень плохо.

Марушка хотя на Бобеша и не наябедничала, но рассказала обо всем дома матери. А ее мать сказала матери Бобеша, а мать — отцу. И, когда отец вернулся с вокзала, Бобешу как следует попало. Отец бил его так, что за него заступалась не только мать, но даже и бабушка, которая вообще редко спасала Бобеша от наказания.

Отец, конечно, поверил советнику, когда тот ему заявил, что Бобеш толкнул собаку. Единственно, кто верил Бобешу, была, кажется, мама. Потом Бобешу удалось убедить и дедушку, но бабушка все стояла на своем, что дети всегда лгут. Бобешу было очень грустно. «Почему только я не умер, когда болел?» — вздыхал он.

Глава 43 ФРАНТИШЕК

К концу каникул Франтишек прихворнул. Мать беспокоилась, что у нее стоит работа, потому что Франтишек беспрестанно кричал и она от него почти не отходила.

— Что с тобой, детка? — спрашивала мать.

Она качала Франтишека на руках, говорила ему ласковые слова, но Франтишек все плакал и плакал.

— Наверное, у него болит животик, — предполагала бабушка.

— Он не ест, не пьет.

— Вот я и говорю, что это животик. А может, и от голода он кричит.

— Что-то мне это дело не нравится, — вмешивался в разговор дедушка. — Нет у него температуры?

— Головка-то у него горячая.

— Сделай ему, пожалуй, холодный компресс.

— Я думаю, что компресс не поможет. Иногда дети совершенно без причин нервничают, капризничают, — не соглашалась бабушка.

— Если у него горячая головка, значит, что-нибудь да болит. Ни с того ни с сего ребенок кричать не будет, это глупость! — сердился дедушка.

Мать все-таки сделала Франтишеку компресс на головку. Но потом ей показалось, что и все тело у него какое-то горячее. Подошел дедушка, потрогал Франтишека и подтвердил:

— Да, ребенок болен. У него высокая температура.

Мать положила Франтишека спать. Ей удалось его укачать. Но и во сне он кричал, разбрасывал ручонки, дышал с открытым ртом, и в горлышке у него что-то хрипело. Бобеш смотрел на спящего Франтишека и удивлялся: что такое хрипит у него в горле? Щеки у Франтишека были необыкновенно красные, а губы, наоборот, побледнели. Обычно они были у Франтишека красные, а теперь стали совсем бледные и потрескались.

«Бедняга Франтишек! — подумал Бобеш. — Я-то знаю, что значит болеть. Как же было мне плохо, когда я болел!»

Ночью мать с маленьким Франтишеком почти совсем не спала. Он все кричал и кричал, а потом охрип. Температура, по-видимому, поднялась еще выше. Мать обложила его всего холодными компрессами, а горло завязала платком. Она думала, что у Франтишека та же самая болезнь, какая была у Бобеша, то есть ангина. Только ей казалось, что Бобеша тогда так не тошнило, что во сне он так не хрипел и, кажется, не было такого жара.

— Может быть, это режутся зубки, — утешала себя мать. — Когда зубочек не может легко вылезти из десны, ребенок тоже болеет.

У маленького Франтишека уже сверкало во рту шесть зубов: два были спереди, внизу, — они прорезались раньше всего, и четыре наверху — тоже спереди. На другой день Франтишеку стало еще хуже. Когда мать давала ему с ложечки сваренное всмятку яйцо, он ударил по ложке несколько раз ручкой и сбросил все матери на подол.

— Нет, нет, — с трудом выдавливал он из себя.

А когда мать, придерживая обе его ручки, стала кормить насильно, он с трудом проглатывал. У матери не было больше сомнения в том, что у Франтишека ангина. Она делала ему компрессы и утешала себя тем, что Франтишеку, как только спадет температура, сразу станет лучше. Но на следующую ночь матери стало ясно, что это и не зубки и не ангина. Маленький Франтишек не мог не только глотать, но и дышать. Он метался, кричал, заламывал руки, стискивал зубы. Шейка у него отекла и стала горячей, как огонь. На четвертый день мать вообще не знала, что делать; она была совершенно убита горем.

— Я не знаю, что и предпринять… Чем дальше, тем хуже.

О том, что Франтишек болеет, отец до сих пор ничего не знал, потому что он бывал дома только по воскресеньям.

— Надо бы сходить за врачом, — сказал дедушка.

— Надо-то надо, а чем мы будем платить? Я все думала, что у него простая ангина. Тогда я и без доктора обошлась бы, И потом, я все думала: Йозеф работает на дороге последнюю неделю. Кто знает, как скоро он снова получит заработок…

— Ты права, — согласилась бабушка. — Доктора стоят много денег.

— Подождем еще до обеда. Но, если ему будет хуже, я сбегаю за доктором. Никак не могу понять, что с ним такое. Зубки, конечно, тут ни при чем. Он весь горит. И посмотрите, как корчится! Бедный малыш — наверное, у него болит животик.

Мать гладила Франтишека по головке и приговаривала:

— Бедный малыш, бедный малыш!

На улице был дождь и сильный ветер. Капли дождя били по стеклу и стекали вниз. Бобеш грустил. Во-первых, приходилось сидеть дома, и, во-вторых, ему было жаль братишку. В середине дня Франтишека стал душить кашель. Он кашлял так, что у него надувались жилы на шейке, он беспрестанно хватался ручонками за горло. А когда мать попыталась напоить его теплым молоком, он оцарапал ее и вообще противился этому так, словно его резали. Мать расплакалась. Франтишек через минутку успокоился, но его голубые, когда-то такие красивые, большие и веселые глазки были полны отчаяния, боли и грусти. Он оглядывался по сторонам, смотрел на Бобеша, открывал ротик, как будто бы хотел что-то сказать и не мог. Когда он пытался выдохнуть, животик у него почему-то быстро стягивался, лобик покрывался потом.

— Послушай, Тоня, — сказал дедушка матери, — я все-таки побегу за доктором. Может, застану его дома.

Дедушка умылся, побрился, переоделся в праздничное платье и пошел за доктором. Когда дедушка ушел, Бобеш подошел к матери и шепотом попросил у нее поесть.

— Видишь, я совсем о тебе забыла, — погладила мать Бобеша. — Там есть немножко молока. И возьми еще кусок хлеба. Сегодня, Бобеш, я варить обед не буду. Бабушка с дедушкой поедят тоже одно молоко с хлебом.

У всех было такое плохое настроение, что бабушка просто отказалась есть, а дедушка сослался на то, что он перекурил. Бобеш, сидя на скамейке, ел в одиночестве. Он был очень голоден, но, когда увидел, что мать плачет, у него тоже пропал аппетит.

— Мама, — шептал он, — а поправится наш Франтишек?

— Наверное, поправится, Бобеш. Ведь ты же поправился, правда?

Бобеш вспоминал, как Франтишек перевирал слова, как вместо «Бобеш» говорил сначала «Бокеш», а потом «Бопеш». Припомнилось ему, как счастлива была мать, когда Франтишек только начал ходить около лавки. Мать тогда его окликнула; он повернулся, оторвался от лавки и сделал по направлению к ней несколько шажков сам, без поддержки. Так и научился он ходить. Вероятно, и мама вспомнила о том же самом, потому что она сказала:

— Не бойся, Бобеш, Франтишек поправится… Правда, моя маленькая детка, ты поправишься? Будешь снова ходить, будут снова бегать эти маленькие ножки… Покажи, где у тебя болит?

Франтишек недавно занозил пальчик на ноге. Пальчик у него нарывал, и нарыв еще не прошел.

— Ну, уже проходит пальчик, я вот подую на него.

Франтишек смотрел широко открытыми глазами на мать, с матери переводил взгляд на Бобеша, молчал и только тяжело дышал. Рот у него был открыт, в нем белели зубки. Язычок тоже был белый, весь покрытый белой пленкой. Мать часто платочком стирала ему пленку с язычка, но, вероятно, это было очень больно, потому что Франтишек пронзительно кричал. Теперь мать снова спросила:

— Мамочка вытрет тебе язычок, хорошо?

Франтишек не ответил. Даже не поднялся. Даже не завертел головкой, только на глазах у него выступили крупные слезы.

— Нет-нет, мама не будет делать больно своему воробышку! — поспешила сказать мать, увидев слезки в глазах маленького Франтишека. — Мама не будет больше его обманывать. Придет доктор и поможет Франтишеку, нашему маленькому мальчику. Дедушка приведет доктора, доктор даст лекарства, и у Франтишека все пройдет.

Казалось, что Франтишек улыбнулся.

— Ну конечно, станет легче нашему маленькому мальчику. Мать отошла от постельки к окну — якобы посмотреть, не идет ли уже дедушка с доктором, но Бобеш хорошо видел, как она закрыла глаза руками и тихонько плакала. Скоро дедушка привел доктора.

— Ну-ка, покажите вашего пациента, — сказал он прямо в дверях.

Доктор сделал три шага, положил на стол чемоданчик и нагнулся над люлькой Франтишека.

— Почему вы не позвали меня раньше? — строго спросил он мать.

— Я думала, что это воспаление миндалин, ангина, что это пройдет само собой, — объясняла мать.

Не обращая внимания на ее слова, доктор говорил:

— Боюсь, что вы позвали меня слишком поздно. Это большая ошибка. Но я еще сделаю попытку.

Он вынул из чемоданчика какие-то вещи, потом подошел к печке с маленькой бутылочкой, отбил у этой бутылочки горлышко и вобрал из нее жидкость в специальную трубочку. Но потом Бобеш уже не видел, что доктор делает с Франтишеком, потому что люльку закрывала спина доктора. Видел только, как он обернулся к матери и сказал:

— Не бойтесь, ему больно не будет. Слезами вы ему не поможете. В другой раз, как заболеет у вас ребенок, сразу же присылайте за мной.

— Она бы за вами, господин доктор, еще вчера послала, да у нас нет в доме ни гроша, — отозвалась бабушка.

— Об этом, милая старушка, речи быть не может. Здесь дело идет о жизни ребенка. На «нет», как говорится, и суда нет.

Когда доктор осматривал Франтишеку горло, мальчик задергался от боли. Доктор еще раз строго взглянул на мать и, немного помолчав, сказал:

— Кажется, дело еще хуже, чем я думал.

Мать заплакала. Он положил ей руку на плечо и сказал:

— Я еще зайду вечером. Старшего сына никуда не пускайте — это дифтерия. И к вам пусть тоже никто не ходит. А где ваш муж?

— Он работает на дороге.

— А ходит домой?

— Не ходит.

— Хорошо, что не ходит. Иначе ему пришлось бы оставаться дома: это заразная болезнь.

Мать проводила доктора за дверь, и Бобеш видел через полураскрытые двери, как мать о чем-то спрашивает доктора и руки у нее сложены так, будто она о чем-то просит. Он видел, что доктор пожал плечами и подал ей руку со словами:

— Вечером приду посмотреть.

Когда доктор ушел, Франтишек еще минутку поплакал, но потом быстро уснул. Во сне ему, наверное, снилось что-то хорошее, потому что он улыбался.

На другой день дедушка сказал:

— Пожалуй, нужно сходить за Йозефом.

— А кто же пойдет за ним? — спросила мать.

— Я… К вечеру авось вернемся.

Бобешу хотелось пойти вместе с дедушкой, но это на самом деле было очень далеко, и он такой дороги не выдержал бы. Бобеш не мог смотреть на плачущую мать. Сам плакать он уже не мог. Ему казалось, что он выплакал все слезы, и все-таки грудь у него как-то странно сжималась и слезы сами бежали. Вдруг Бобеш почувствовал, что у него прерывается дыхание, и тогда он испугался, не разболеется ли он, как Франтишек, не стянет ли и у него тоже животик. Когда Франтишек начинал кашлять (это был уже не кашель, а какой-то с трудом издаваемый стон), у Бобеша мороз пробегал по коже.

Перестал идти дождь, но небо все еще было в тучах. Комната казалась Бобешу совсем другой, и все было какое-то другое. Сегодня как-то слишком громко тикали часы, и бой был какой-то противный. Бобеш охотно остановил бы их. Потом он вспомнил, как фабрикантша рассказывала у реки, что доктор вылечил ее собачонку и что собачонка уже снова жрет. (Бобеш помнил, что она сказала «кушает», но он ни за что на свете не сказал бы так о собаке.) Как же так, собачонку доктор вылечил, а Франтишека не вылечит? И как эта пани беспокоилась о собачонке, как кричала! Мама тоже беспокоится о Франтишеке, конечно, не меньше той пани, но она ведь плачет и жалуется потихоньку. Та пани падала в обморок, а мама не падает. И, несмотря на это, Бобеш был совершенно убежден, что мама Франтишека очень любит. Ему даже казалось, что плачет она теперь больше, чем тогда, когда он, Бобеш, болел.

«Откуда только эти болезни берутся? — думал он. — Ведь перед тем как заболеть, Франтишек был такой веселый, смеялся». Они играли вместе в прятки. Бобеш прятался от него под постель, а когда замечал, что Франтишек приближается, он высовывал голову и рычал на Франтишека. Малыш с громким смехом и криком убегал от постели. Франтишек делал вид, будто бы боится Бобеша, а потом они вместе валялись на полу. Бобеш ложился на спину, а Франтишек перелезал через него. А теперь вдруг эта болезнь, и щечки у Франтишека совсем запали и так тяжело ему дышать. Наверное, в нем что-нибудь есть, что-нибудь душит его. Мама так хочет ему помочь, но ничего не может сделать. И доктор, наверное, тоже не может. Ах, если бы мама перестала плакать! Бобеш положил руки на лавку, голову на руки и уснул. Мать взяла спящего Бобеша и отнесла в постель.

Когда Бобеш проснулся, в комнате была полутьма. Сначала ему показалось, что никого нет. Но когда он приподнялся, то заметил, что мать и бабушка сидят у люльки и тихо плачут. Мать, пожалуй, — даже не плакала, а только вытирала слезы, а бабушка все время вытирала нос. Когда мать подняла голову и увидела Бобеша, она встала, молча подошла к нему и поцеловала в лоб. Бобеш совсем растерялся. Потом она взяла его за руку и подвела к люльке. Бобеш видел, что у Франтишека закрыты глазки, а ротик немножко приоткрыт. Он казался очень бледным и как будто бы чуть потоньше, чем всегда. Лежал он спокойно, без движения.

— Теперь Франтишек хорошо спит, да? — зашептал Бобеш матери в ухо.

— Спит. Спит и никогда уже больше не проснется. Франтишек у нас, Бобеш, умер.

Едва это мать промолвила, Бобеш почувствовал, как в груди у него все сжалось. Его затрясло, и крупные слезы ручьем потекли у него по щекам. А потом он услышал, как мать сквозь слезы, но совершенно другим уже голосом сказала:

— Бедный малыш, — что он только вытерпел! Такой наш маленький воробышек… До последней минутки на маму смотрел. Смотрел и глазками мамочке говорил: ты мне уж, мамочка, не поможешь. Эти его глазки — как они просили! Рот у него, прежде чем глаза навсегда закрылись, двигался. Наверное, мне мой маленький воробышек хотел что-нибудь сказать… Наверное, с нами прощался. Отца уж не увидел. Поводил глазками по комнате, посмотрел минутку на дверь — знал ведь, что оттуда приходит отец, — а потом посмотрел снова на меня, как будто бы спрашивал: где же он? Я сказала ему: «Придет, Франтишек, придет! Придет папа и пожалеет нашего мальчика».

Мать теперь расплакалась в голос, и Бобеш тоже. Он опомнился, когда вошли дедушка с отцом. Бобеш удивился, как необычно серьезно смотрит отец. Его загоревшее лицо было небритым и бледным. Он опустился на одно колено у люльки, положил свою большую руку на лобик малыша, молча на него минутку посмотрел, потом посмотрел на мать и тоже заплакал.

— Значит, мы уже Франтишека и не увидим, — проговорил он со слезами.

Бобеш еще никогда не видел, как плачет отец. Он плакал совсем по-другому — не так, как мать или бабушка. Глаза он платком не вытирал, вытирал их рукой, краем ладони. Потом Бобеш заметил дедушку. Он тоже плакал, и рот его, хотя и был закрыт, двигался, усы — тоже.

На следующий день отец принес маленький белый гроб. Мать постелила в нем, как в люльке. Она обмыла Франтишека, переодела в чистое белье. И, когда надевала ему на ножки белые чулки, на пальчике ноги стал виден незаживший нарыв.

— Смотри, мама, нарыв у Франтишека еще не зажил.

— Теперь ему уже не больно, Бобеш.

— Теперь у него уже ничего не болит, мама?

— Ничего, милый Бобеш. Теперь он отмучился.

Франтишека положили в гроб.

Бобеш хотел погладить его по головке, но сразу же отдернул руку:

— Мама, он холодный.

— Наш маленький воробышек! Бедный малыш…

— И он больше никогда не откроет глаза?

— Никогда.

— И его закопают в землю?

— Да.

— Мама, и он взаправду ничего не чувствует и никогда не проснется?

— Нет, Бобеш, никогда.

— А что с ним станет?

— Постепенно он будет растворяться в земле и через несколько лет растворится совсем.

— Как это, мама, — растворяться?

— Так, уходить в землю.

— А что из него в земле будет?

— Он превратится…

— Во что?

— В землю. — Потом мать взяла Бобеша на руки и сказала ему: — Когда ты вырастешь, Бобеш, большой, будешь такой, как отец, ты сходишь на кладбище, подойдешь к могилке Франтишека — и увидишь там цветы.

— Например, златоцвет, да?

— Например, златоцвет.

— Ну и что?

— Эти цветы берут жизнь из земли, а в той земле, благодаря которой они живут, — в той земле и растворится наш Франтишек.

— Так, значит, мама, эти златоцветы будут из него, да?

— Да, и травка, и незабудки, и златоцветы, и все, что растет.

— Но Франтишек уже об этом не узнает?

— Франтишек — нет, а мы об этом будем знать. И будем о нем вспоминать, пока будем живы. А когда мы умрем, то те, кто останется после нас, будут вспоминать о нас. Мы ведь все умрем.

Мать вздохнула и поставила Бобеша на пол. Бобеш ни о чем больше не спрашивал. Он смотрел на гроб, на бледного, чисто одетого Франтишека, и слезы набегали ему на глаза. Потом он зашел за печку, в уголок, где лежали его игрушки, взял из жестяной коробочки из-под гуталина самый красивый и самый «счастливый» свой шарик и положил его под подушку Франтишеку.

«Пусть этот шарик, — думал Бобеш, — будет там с ним, и если Франтишек на самом деле весь уйдет в землю, то пусть останется здесь хотя бы этот шарик на память». Ни матери, ни кому другому Бобеш ничего о шарике не сказал…

— Бобеш, посмотри еще раз на Франтишека, — сказала мать на следующее утро. — Отец закроет крышку, и больше никогда его не увидим.

Бобеш еще раз взглянул на Франтишека; посмотрели на него и все остальные. Никто уже громко не плакал, все только вытирали слезы.

Мать шептала:

— Воробышек мой маленький, воробышек мой маленький!

Бабушка добавила:

— Как ангелочек!

Бобеш в последний раз погладил холодные щечки Франтишека, мать провела по волосам Франтика и поцеловала. Прежде чем отец заколотил крышку, Бобеш заметил, что на лобике и на закрытых глазах Франтишека остались мамины слезы. Они блестели, как роса.

Глава 44 ЦИРК ГРАНД

Снова начался учебный год. Бобеш ходил уже во второй класс, но сидел опять на первой парте, потому что он был все еще самым маленьким в классе. Бобешу было очень интересно, как же будут учить во втором классе, но, оказалось, что все было по-старому. Все, о чем спрашивали, он знал еще по прошлому году. Он даже пожаловался на это матери. И тогда она ему объяснила, что сначала всегда бывает повторение, потому что часто дети во время каникул многое забывают. Мать, конечно, была права. Некоторые позабыли совершенно все. Например, Аничка Врбова не знала даже, сколько будет, если от одиннадцати отнять два.

Отец Бобеша целых шесть недель летом был без работы. После злосчастной истории с Бинго с дороги его уволили. Потом, правда, ему удалось устроиться на фабрику. И вот уже два месяца, как он работал там истопником. Попал он на фабрику так. Там разорвало котел, убило истопника и двух рабочих, находившихся в котельной. Никто потом за эту работу не хотел приниматься, и тогда подал заявление отец. Мать его отговаривала, говорила, что от страха она вся иссохнет, будет каждую минуту думать об опасности. Но что мог сделать отец, если им совершенно не на что было жить? Мать, правда, шила рубашки на продажу. Но это был такой маленький заработок, что едва хватало на хлеб с солью. У дедушки с бабушкой вообще никакого заработка не было. Кто возьмет на работу таких старых людей, если и молодым теперь недостает работы? Дедушка очень переживал и иногда жаловался, что на старости лет пришлось сесть на шею детям. Но мать бранила его:

— Разве можно тебе, отец, жаловаться? Разве ты не кормил нас в молодости? Хорошо, что хотя бы частично мы можем теперь оплатить наш долг. Кто знает, что будет с нами, когда мы станем такими же старыми?

Бобеш заметил, что мать теперь не смеется так часто, как раньше. А отец, приходя с работы, бывал таким усталым, что даже не мог разговаривать. Бабушка все чаще ворчала, а дедушка, который раньше так любил с Бобешем пошутить, теперь все больше молчал.

Однажды — это было в конце сентября — шел Бобеш с Гонзиком из школы и увидел на большом деревянном щите углового дома огромный плакат:

ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ!

В наш город приезжает всемирно известный

ЦИРК ГРАНД!!!

Узнав из афиши, что Витторио Колледани — самый известный волшебник на свете, Бобеш вспомнил о матери и подумал: «А она говорила, что нет никаких волшебников. Вот приехал же в город настоящий волшебник, да еще какого свет не видывал! Здесь ведь черным по белому написано, что он делает такие чудеса, каких не умели ни волшебники, ни чародеи!»

— Вот это да!

— А ты знаешь, сколько у них одних зверей?

На афише были нарисованы слоны, львы, тигры, змеи и какие-то странные птицы.

— Ты видел, Гонзик, когда-нибудь таких полосатых лошадей, как здесь нарисованы?

— Нет, не видел. Это нарочно так нарисовали, чтобы побольше людей заманить.

— Да это же не лошади, это зебры, — сказал стоявший рядом мальчик из пятого класса.

— Зебры?

— Да, зебры, то есть особенные, неукротимые лошади из Африки.

— Какие же они неукротимые, если на них ездят?

— Ездить на неукротимых, на необъезженных лошадях и составляет особое искусство, какое можно увидеть только а цирке.

— Ты пойдешь, Бобеш? — спрашивал Гонзик.

— Где там! Наши меня не пустят. У нас нет денег.

Бобеш с Гонзиком читали афишу и все больше удивлялись.

Человек, глотающий огонь!

Летающий человек!

В объятиях тропических змей!

Человек, выстреленный из пушки!

Бобеш завидовал тем детям, которые, прочтя афишу, решали:. «Я обязательно пойду в цирк». Один мальчик уверял даже, что он будет ходить на все утренние представления. Детские представления были утром, а вечером пускали только взрослых.

— А ты знаешь, Гонзик, где будет этот цирк?

— Где ж ему быть? Там, где всегда бывает: за вокзалом, у футбольного поля, за большим деревянным забором. Там всегда бывают карусель и качели.

— Гонзик! Пойдем после школы туда, посмотрим?

— Давай. Встретимся на карьере, ладно?

— И я скажу еще Марушке, ладно?

— Скажи!

Придя домой, Бобеш рассказал все, что узнал из афиши, и сразу осведомился, как же все-таки обстоит дело с волшебниками.

— Ты ведь мне, мама, говорила, что ни чудес, ни волшебников не бывает.

— Так это же цирковые волшебники, не настоящие. Всем чудесам, которые они показывают, может научиться любой ловкий и умный человек. Здесь нет ничего сверхъестественного.

— А ты их когда-нибудь видела?

— Видела, когда еще ходила в школу.

— Ну расскажи мне.

— Во время представления принес такой вот волшебник коробку и продемонстрировал всем, что она пустая. Потом он прикрыл коробку шелковой тряпочкой, взял коротенькую позолоченную палочку, помахал ею, пробормотал при этом какие-то слова и вдруг стал вынимать из «пустой» коробки одну вещь за другой. Сначала букет роз, потом маленького кролика, потом кролика побольше, и еще побольше, потом опять букет. Под конец перевернул коробку, и из нее выскочила утка с утятами. Короче говоря, в его коробке оказалось столько всего, что не вошло бы и в пять таких коробок.

— А как же это все в ту коробку попало?

— Он был на сцене один, и никто ему помочь не мог.

— Ну как же все-таки это возможно?

— А! Не понимаешь? Мы тоже не понимали. И тогда учитель нам рассказал, как это делается. Коробка стояла на большом ящике, покрытом материей. И в коробке и в ящике были так ловко сделаны отверстия, что их никто не заметил. Через эти-то отверстия и просовывал в коробку разные вещи человек, спрятанный в ящике. Все было подготовлено, конечно, заранее, а потом во время представления фокусник только пробормотал над коробкой: «Чары, мары, фук!» — и все уже было в ней.

— И люди ему верили?

— Конечно, верили. Ты бы тоже поверил.

— Чары, мары, фук! — повторял Бобеш и смеялся.

— Что не надо, у тебя сразу получается.

— Выходит, этот фокусник просто обманывал людей, да?

— Конечно, обманывал. Только иногда, милый мальчик, обман бывает людям приятен. Особенно когда он их развлекает.

— А тебе, мама, тоже было приятно?

— Чересчур ты уж любопытен, сынок!

— А ты очень удивлялась на фокусника?

— Все удивлялись. Ведь когда случается что-нибудь необыкновенное, всем бывает интересно.

— И даже если это неправда?

— Ты же любишь читать сказки! А ведь там одна неправда. Или вот, например, ты читал книжку «Жучки». А на самом-то деле никогда и нигде в мире таких жуков не было.

— А я всему верил.

— Ну и хорошо.

— Как же хорошо, если я верил, а это неправда?

— Ты читал там, что жучок, когда переставал слушаться, был всегда как-нибудь наказан. И ты, наверное, кое-что из этого понял. Тот писатель, автор книги, мог бы прямо все это написать о детях, но он решил писать лучше о жучках, чтобы это было красивее и интереснее.

— Да, правильно. Когда я об этих жучках думал, я представлял их себе очень красивыми… А когда ты была маленькая, ты верила сказкам?

— Конечно, верила.

— Я тоже. И до сих пор я всегда всему верю. Только как кончу читать, сразу вспоминаю, что это только сказка. И мне всегда жаль, что так не бывает на самом деле. Например, как жаль, что только в сказке нашла Золушка в орешке красивое вышитое платье и башмачки!

Бобеш на минутку задумался и потом продолжал:

— И как это люди могут так выдумывать, я просто не знаю…

— Что, Бобеш? — не поняла мама, потому что она уже перестала его слушать.

— Я говорю, как только сообразили написать, что в орешке нашлось все, что было нужно Золушке? Знаешь, мама, я вспоминал однажды об этой сказке, когда купался с Франтишеком в корыте — знаешь, тогда, когда он плакал… В общем, когда ему попало мыло в рот. Я, помню, смотрел тогда на мыльные пузыри, и сколько в одном маленьком пузырике было разных вещей! Там было и окно, и стол, и картинки, и все-все, что только есть в комнате. Но такое все маленькое-маленькое… Все вошло в один пузырь, как и Золушкино платье в орешек… И теперь я читаю, мама, замечательную книжку. Мне ее дала Силушка.

— Разве ты снова дружишь с Силушкой? Ведь ты говорил, что никогда больше с ней дружить не будешь.

— Ну, ты знаешь, я бы с ней, конечно, не дружил, но она сама ко мне пришла.

— Странно!

— Чего же здесь странного? Мы рисовали в школе, как пускаем бумажного змея и как ласточки летят на юг. А она не сумела нарисовать, поэтому и подошла ко мне.

— А ты нарисовал?

— У меня здорово получилось. Я и ей помог нарисовать. А она дала мне почитать книгу «Робинзон Крузо».

— Это хорошая книжка.

— А ты ее читала?

— Ее читал, наверное, каждый.

— И ты тоже верила тому, что там написано?

— Конечно, верила. А может быть, это и правда.

— Я тоже думаю, что правда. Там ведь нет никаких чудес.

— Ну конечно.

— Вот «Жучки» — тут сразу видно, что все придумано. Жуки не могут ни пить вино, ни есть суп. А вот Робинзон — такое вполне могло быть. Правда ведь, могло быть?

— Наверное, могло.

— Я очень рад, мамочка, что Робинзон мог быть на самом деле.

И, поскольку мать ни о чем больше его не спрашивала, Бобеш говорил все об одном и том же:

— Мне кажется, что нельзя было так все подробно от начала до конца выдумать.

— Наверное, трудно, — сказала мать.

Но сказала она это таким безразличным тоном, что Бобеш сразу почувствовал: пора кончать разговор. Правда, через минуту он начал снова:

— Мама!

— Что ты хочешь? Есть? Да?

— Нет… то есть, и есть хочу тоже, но…

— Ну что, что еще?

— Я думаю, что ничего не получится.:

— Что — не получится?

— Ты меня не пустишь.

— Ты говоришь о цирке?

— А как ты угадала?

— Это написано у тебя на носу.

— Нет, не написано. — Бобеш потрогал нос.

Мать засмеялась. Увидев улыбку матери, Бобеш поспешил воспользоваться ее хорошим настроением:

— Значит, ты пустишь меня, мама?

— Я не знаю. Спроси у отца.

— О, я знаю, отец наверняка скажет, чтоб я не ходил!

— Будь умницей, Бобеш. Ты сам знаешь, у нас не хватает денег даже на хлеб. Отец с таким трудом зарабатывает их. Когда вырастешь, все еще увидишь. Чудес много на свете.

— А что, если я не вырасту? Если умру, как и Франтишек?

— Бобеш, как ты можешь так говорить? — рассердилась мать.

— Отец Гонзика тоже мало зарабатывает, а Гонзик все-таки идет.

— Бобеш, отстань наконец от меня! Ты мне мешаешь. Вот придет вечером отец, ты его и спроси.

— Тебя, Бобеш, разбаловали, — сказала бабушка. — Посмотри на меня. Я уже старая, а ни разу еще не была в цирке. А ведь я тоже живой человек, и мне интересно. Раньше дети не видели и половины того, что сейчас видят.

Бобеш скорчил гримасу. Бабушка заметила:

— Бобеш, Бобеш, нехорошо смеяться над старухой!

— Бобеш, это что еще такое? — строго сказала мать. — Чтоб это было в последний раз!

— А почему бабушка сердится?

— Ты становишься плохим мальчиком, Бобеш.

Бобеш забрался в угол и попытался заплакать, но никто не обращал на него внимания. Потом мать сказала:

— Бобеш, сходи-ка за водой. Возьми вон ту голубую кастрюльку.

Но Бобеш притворился, что ничего не слышит, и продолжал хныкать.

— Бобеш, ты что, не слышишь? Не хочешь помочь маме? Бобеш, Бобеш, как же ты меня расстраиваешь! Бедный Франтишек! — вздохнула мать. — Такой послушный был. А ты, Бобеш, маму совсем не уважаешь и не хочешь ей помочь.

Бобеш схватил кастрюлю и побежал за водой. Он быстро вернулся и подал кастрюлю матери. Ему теперь было очень неприятно, что он ее расстраивал.

— Мама, — начал он тихонько, — я больше не хочу идти в цирк, — и стал тереться головой о ее бок.

Но мать все еще была грустная. И тогда он спросил ее совершенно невинно:

— У тебя не болит, мама, голова?

— Я вспомнила о Франтишеке. Бедняга, ему лучше сейчас, чем нам.

Бобеш отошел от матери в уголок. Теперь ему не нужно было принуждать себя заплакать. Жгучие слезы потекли по его лицу, горло и грудь сжимались… Кто-то постучал в дверь.

— Бобеш, к тебе пришла подружка, — сказала мать обычным, веселым голосом.

Бобеш сам не ожидал, как рад он был теперь увидеть Марушку.

Глава 45 БЕСЕДКА

Бобеш с Марушкой бежали на карьер. Там ждал их Гонзик. Потом они все вместе пошли к вокзалу посмотреть, где расположился цирк. Сразу же за вокзалом большое пространство было обнесено высоким деревянным забором. Здесь всегда бывали карусель, качели, а сейчас раскинул свои палатки цирк. Бобеш, Гонзик и Марушка подошли к большим деревянным воротам, на которых было написано:

ЦИРК ГРАНД

У ворот стоял высокий человек, странно одетый. Бобеш, Гонзик и Марушка протолкались сквозь толпу детей и взрослых и прежде всего увидели много-много нянек с детскими колясками. Все толкались, все хотели получше рассмотреть этого странного человека.

— Посмотри-ка, Бобеш, это негр.

— Врешь!

— Честное слово, настоящий, живой негр.

Бобеш если что и знал о неграх, то только из книги «Робинзон Крузо». Там негры приходили на остров Робинзона.

Дедушка объяснил ему, что негры живут в Африке. Но Африка, сказал дедушка, так далеко, что туда и не доберешься. И Бобеш даже стал тогда сомневаться, есть ли она вообще, эта самая Африка.

На негре были длинные черные брюки с красными и золотыми лампасами из лент и темно-красный пиджак военного покроя с золотыми галунами на груди, на плечах и на воротнике. На голове у него была красная турецкая феска, тоже с золотой кисточкой. К негру подошел другой человек, одетый уже в голубую форму. На шапке у него было написано: «Цирк Гранд».

Они о чем-то потихоньку поговорили с негром. Бобеш слов не слышал.

— Они говорят по-негритянски, да? — шепотом спросил он Гонзика.

— Ну конечно, по-негритянски, раз он негр.

Но через минуту Гонзик и Бобеш остолбенели. Негр обратился к толпе, теснившейся перед воротами, и громко закричал по-чешски:

— Пожалуйста, входите! Пожалуйста, входите! Начинается показ диких зверей! Вход всего лишь двадцать геллеров! Детям и солдатам — десять!

— Гонзик, да это же не негр!

— Ясно. Какой же это негр, раз он говорит по-чешски?

— Наверное, его просто покрасили черной краской.

— Посмотри-ка, посмотри-ка — он снял шапку! Какие у него волосы! Как шерсть и страшно кучерявые.

— Может, все-таки негр?

— Бобеш, пойдем-ка посмотрим получше — обойдем вокруг забора. Здесь есть большие дырки. Интересно, что там внутри…

— Гонзик, а ты слышишь рев?

— Это дикие звери.

— Как же они укрощают таких диких зверей? Наверное, страшно.

— Конечно. Их до конца никогда и не укротишь. К таким зверям никого не пускают в клетку.

— А как их кормят?

— Говорю же тебе, они сидят в клетке.

— Ну, а как попадают-то в клетку?

— Этого я не знаю.

Вместе с Бобешем и Гонзиком пошло несколько ребят и постарше. Они тоже искали в заборе щель или дырку, чтобы увидеть, что делается за оградой.

— Я вижу слона.

— Я тоже! — кричали два мальчика. Поднявшись на цыпочки, они смотрели через щелку.

Наконец и Бобеш нашел дырку. Но она была так низко, что он должен был опуститься на колени.

— Гонзик, и я вижу слона.

— Бобеш, пожалуйста, пусти меня на минутку, я тоже хочу посмотреть.

— Ты видел, какой у него нос?

Потом дошла очередь и до Марушки. Она тоже поглядела.

— Остальные звери, наверное, вон в тех больших вагонах, — сказал мальчик.

Между вагонами сновали люди из цирка, и Гонзик уверял, что он заметил еще двух негров. Большие ребята, вдоволь наглядевшись, отошли от забора и сели на камни, лежавшие невдалеке. Это были гранитные плиты, подвезенные сюда для строительства дороги. Гонзик подбивал Бобеша подсесть к большим ребятам, но Бобеш не хотел, потому что никого из них не знал.

— А я знаю почти всех. Видишь, они со мной разговаривают, как с большим! — хвастался Гонзик. — Вон тот, в кепке, — помнишь, он разговаривал со мной у входа? А ты слышал, как я ему отвечал?

Когда Бобеш кивнул, Гонзик продолжал:

— Так этот парень знаешь кто? Это наш центр. Очень хороший центр.

— Центр?

— Да, центр нападения.

— А! — сказал Бобеш.

Мальчики подошли к старшеклассникам, сели почти рядом с ними, но те не обратили на них никакого внимания.

— А вон тот, видишь, с короткими волосами? Это Вашек Ямбор. Знаешь, какой он сильный? С ним никто не может сравниться.

Бобеш посмотрел на паренька с короткими волосами, и ему показалось, что на толстой шее у него сидит очень маленькая головка, а рот его очень похож на рот негра.

— А вон тот, посмотри-ка, в клетчатом костюме… Я с ним лазил вчера за яблоками в сад к мельнику.

— Честное слово? — не поверил Бобеш.

— Честное слово! Он рвал, а я сторожил, не идет ли кто. — И Гонзик опустил руку в карман.

— Что там у тебя такое?

— Да это футбольный свисток. Я купил его у Лойзика. Он уже старый, но свистит здорово. — Гонзик засвистел.

— Он похож на обломок губной гармошки, — сказал Бобеш.

— Да здесь, собственно, четыре свистка, понимаешь?

Бобеш внимательно осмотрел старый и изрядно помятый свисток.

— Мне можно посвистеть?

— А почему же нет? Пожалуйста.

Бобеш засвистел.

— Покажи-ка! — повернулся к нему парень в кепке. — Дай-ка сюда!

Потом свисток перешел в руки к другому пареньку, с толстыми губами и короткими волосами. Он тоже посвистел. Гонзик победоносно смотрел на Бобеша. Бобеш не мог понять, как это Гонзик дружит с такими большими ребятами. Ведь некоторые из них были уже в средней школе, а некоторые ходили даже в реальное училище. Получив свисток обратно, Гонзик положил его, словно невзначай, в нагрудный карман и подсел поближе к большим ребятам. Ему, вероятно, хотелось, чтоб у всех создалось впечатление, будто и он из этой компании. Бобеш остался сидеть на старом месте рядом с Марушкой. Она нахохлилась, как курочка, потому что чувствовала себя среди этих парней совсем одинокой, и все время просила Бобеша поскорей вернуться домой.

— Подожди еще минутку, Марушка.

— Нет, Бобеш, я пойду.

— Марушка, ну еще одну минутку, ладно?

— Хорошо, Бобеш. Только давай отойдем от этих ребят.

— Почему, Марушка?

— Если ты не пойдешь, я пойду одна. Мне не хочется быть здесь рядом с такими…

— А ты разве их знаешь, Марушка?

— Нет, только одного, в кепке. Он однажды избил Аничку Птачкову из нашего класса.

— Правда? А за что?

— Она видела, как он писал что-то на стене. И она сказала ему, чтобы он этого не делал. Он не послушался. Тогда она пригрозила ему рассказать.

— А она и на самом деле рассказала?

— Нет, не рассказала. Он избил ее и пригрозил, что если об этом хоть кто-нибудь узнает, то изобьет ее еще больше. И Аничка испугалась.

— Ну, а почему же с ними Гонзик дружит, если они такие хулиганы, а?

— Ну, знаешь, Гонзик ненамного лучше их.

— Ну что ты, Марушка, Гонзик не такой!

— Тогда скажи ему, чтобы он шел вместе с нами.

Однако Гонзик заявил, что домой он не пойдет ни за что на свете.

— Видишь, Бобеш, эти ребята ему дороже нас. Теперь ты видишь, какой он?

— Знаешь, Марушка, пойдем-ка поглядим, а что вон за тем забором? Мы там еще не были.

Марушка согласилась, и они пошли. По дороге Бобеш спросил:

— Тебе хочется пойти в цирк, Марушка?

— Ну конечно, Бобеш. Только мама меня не пустит, а отцу я боюсь сказать.

— Я тоже не пойду, у нас нет денег.

Обойдя забор, они увидели пруд. Бобеш в этих местах никогда еще не был. Не раздумывая, они побежали к пруду. За прудом был косогор, поросший лесом. А на берегу пруда — аллея высоких лип, и среди лип — деревянные скамеечки. Бобеш с Марушкой сели на одну из них и стали смотреть на воду.

— Погляди-ка, Марушка, я еще никогда не видел, чтоб на воде росли цветы.

— Это кувшинки.

— Кувшинки? Там, наверное, очень глубоко, раз они уцелели. Иначе их ребята давно бы оборвали.

— Ну конечно. Но эти цветы вообще-то рвать нельзя. Они принадлежат пану Вайнеру, знаешь? Владельцу кирпичного завода. Здесь даже никто не имеет права купаться.

— А как это люди узнают, где можно купаться, а где нет?

— А разве ты не видел таблички?

Бобеш подбежал к табличке, прибитой к липе, и прочел: «Купаться запрещено».

— На самом деле это, наверное, сделали для того, чтобы никто не оборвал у пана Вайнера его кувшинки. Марушка, посмотри-ка — кто-то, кажется, идет по лугу с собакой.

— Бобеш, пойдем отсюда, это пан Вайнер. Луга ведь тоже его.

Мужчина в коротких брюках вел на шнурке большую собаку и шел по направлению к пруду.

— Ведь мы, Марушка, здесь ничего не делаем. Даже не купаемся. Только смотрим. Разве это тоже нельзя?

— Нельзя. Когда мы шли к пруду, там тоже висела табличка: «Вход воспрещен».

— Нет, я не заметил. Ну, пойдем тогда отсюда. А вообще-то жаль: мне здесь понравилось.

Бобеш с Марушкой встали и пошли дальше по дороге к самому лесу.

— Ну, а этот лес тоже его?

— Нет, лес уже городской.

— Так, значит, в лес можно?

— Можно. Я часто хожу туда с матерью за шишками.

— Посмотри-ка, какие здесь чистенькие дорожки, даже песком посыпаны! Я никогда здесь еще не был. Здесь так здорово! Пойдем, Марушка, в лес. Ты не боишься, что мы заблудимся?

— Не боюсь, я здесь знаю все тропинки. Однажды мы были здесь с мамой, и я верно испугалась, потому что начиналась гроза. Мы побежали наверх, к беседке, и спрятались там. Был такой ливень — страшно вспомнить! И какие молнии! Деревья так гнулись, что я все время боялась, как бы не переломились. И так темно было, как ночью.

— А где, Марушка, эта беседка? И что это такое?

— Беседка? Это такой домик на ножках.

— Мне хочется поглядеть. Пойдем туда?

— Туда порядочно идти. Но как там красиво!

Бобеш удивился, что дорога поднималась вверх, словно по спирали. Они все поднимались и поднимались и наконец подошли к низкорослому лесу, где над вершинами молодых сосенок виднелась круглая красная крыша.

— Видишь? — показала Марушка на красную крышу.

— Это, Марушка, как в сказке. Знаешь, как будто бы я Яничек, а ты как будто бы Марженка! И вот мы увидели вдалеке избушку из пряников.

Скоро они оказались под зеленым сводом. Его образовывали наклонившиеся с двух сторон высокие кусты сирени.

— Ну вот, Бобеш, мы и около беседки. Посмотри, как далеко отсюда видно. Почти весь город.

Бобеш побежал изо всех сил, чтобы поскорее увидеть беседку, но через двадцать шагов он остановился и вернулся к Марушке.

— Я забыл тебя спросить: а там никто не живет?

Марушка засмеялась:

— Что ты! Там вообще нельзя жить.

Но в это мгновение они услышали голоса.

— Кто-то там есть, — шепнул Бобеш.

— Это ничего. Там стоят лавочки, и люди ходят туда отдыхать. Туда можно, Бобеш. Беседка эта для всех.

Бобеш и Марушка двинулись дальше. Но Бобеш вдруг опять остановился, схватил Марушку за руку:

— Там кто-то говорит! Похоже, наш отец… Послушай-ка!

— Да, верно. Это твой отец.

Бобеш хотел было побежать к беседке, до которой оставалось всего пять шагов, но в ту самую минуту послышалось еще несколько голосов. Бобеш остановился. Он подумал: «А будет ли отец рад, если меня увидит?»

— Марушка, как ты думаешь, можно нам туда пойти?

— Пойдем, Бобеш, там сидит твой отец и с кем-нибудь разговаривает.

— Нет, что ты, не разговаривает! Наверное, у них здесь какая-нибудь работа. Отец всегда ходит с фабрики прямо домой. Ты знаешь, он всегда спешит поужинать. Давай лучше, Марушка, подлезем под кусты и посмотрим, что они там делают.

Они подлезли под кусты и очутились среди низких елочек, не выше, чем они сами. Через щели дети увидели, что в беседке сидит по крайней мере человек десять и среди них действительно отец Бобеша. Бобеш с Марушкой спрятались за елочки и стали слушать, о чем идет речь. Все говорили, перебивая друг друга, и, казалось, о чем-то спорили. Потом Бобеш услышал совершенно отчетливо: «Ты прав, товарищ Яноуш».

Бобеш очень удивился, что кто-то называет его отца товарищем. Этого слова он еще никогда не слышал. Потом услышал и другие удивительные слова: «организация», «комитет», «собрание». Таких слов он не слышал даже от учителя в школе. Что же это такое? Бобеша просто поразило, что он увидел отца среди незнакомых людей и услышал такие речи, которых от него никогда не слышал. Дома отец даже с матерью так не говорил. И никогда Бобеш не думал, чтоб отец ходил сюда, в беседку… Наверное, поэтому отец так поздно приходил иногда с фабрики, а мать все беспокоилась, куда он запропастился.

— Марушка, — шептал Бобеш, — давай не пойдем в беседку. Отец, наверное, рассердится на меня… И посмотри, уже темнеет. Пойдем домой, пока еще совсем не стало темно.

Дети быстро сбежали с холма. Не прошло и пяти минут, как они уже шли из леса по направлению к вокзалу, где только что зажглись фонари.

Когда Бобеш прибежал домой, там был один дедушка.

— Дедушка, а где мама?

— Там, где нас нет, — засмеялся дедушка.

— Нет, дедушка, скажи правду, куда она пошла?

— Она полощет на реке белье.

— А бабушка?

— И бабушка пошла ей помочь.

— А скоро они придут?

— Зачем это они тебе так скоро понадобились?

Бобеш промолчал. Тогда дедушка спросил сам:

— Ты, наверное, есть хочешь? Подожди немножко, мать скоро придет. Видишь, на улице темно.

— Дедушка, а как ты думаешь, пустит меня мама в цирк?

— А, теперь мне ясно, что засело у тебя в голове: цирк! Нет, Бобеш, не знаю. Просто не знаю, как будет с цирком. Видишь, нам теперь нужен каждый крейцар.

Увидев, что Бобеш заметно погрустнел, дедушка продолжал веселым голосом:

— Ручаюсь тебе, Бобеш: прежде чем у тебя вырастет борода, ты побываешь в цирке не раз! Цирк будет теперь приезжать каждый год.

— Может, и будет, дедушка, да не такой. Это самый большой цирк в мире. Так было написано на афише. И я видел уже живого слона.

— Где же ты его видел?

— А мы подглядывали с ребятами через забор.

— Ну, значит, ты побывал уже в цирке. И бесплатно.

— А ты был когда-нибудь, дедушка, за вокзалом? Знаешь, где пруд? Я ходил сегодня с Марушкой далеко за пруд, в самый лес.

— Бывал я там, бывал! Мы ходили туда с бабушкой за грибами. Помнишь, один раз я привез мешок шишек? Это оттуда.

— А знаешь, дедушка, что там есть беседка?

— Знаю, на горе. Но я туда никогда не поднимался.

— Если б ты знал, дедушка, как это высоко! И дорога все время петляет. Но знаешь, кого я там сегодня видел? Отгадай, кого?

— Ну, это я вряд ли угадаю.

— Нет, дедушка, ни за что на свете не отгадаешь!

— А ты сам мне скажи.

— Нашего отца.

— Не может быть! Что ему там делать? Ты говорил с ним?

— Нет, дедушка, не говорил, потому что там было много чужих людей.

И Бобеш рассказал дедушке, как он подошел к беседке, как узнал отца по голосу, как смотрел на него, прячась среди елочек, как незнакомые люди называли отца «товарищ Яноуш» и говорили какие-то странные слова. Только Бобеш их все позабыл. Выслушав рассказ внука, дедушка задумался и потом сказал:

— Об этом ты, Бобеш, никому не говори, даже бабушке.

— А маме я могу рассказать?

— Ну, мама, наверное, об этом сама знает.

— Правда, дедушка? А что же она мне об этом ничего не говорила?

— А разве ты должен обо всем знать?

— А почему нельзя сказать?

— Да так просто… А что ты еще видел в цирке, Бобеш?

— Негра, дедушка. Но почему-то он говорил по-чешски.

— А почему бы ему и не говорить? Негр — как и всякий другой человек: если он живет в Чехии, то, значит, должен научиться по-чешски.

— А негры тоже ходят в школу?

— Ходят. Где же им еще учиться? Негры ведь такие же люди, как и мы. Только цвет кожи у них другой.

Бобеш хотел еще о чем-то спросить, но вернулись мать с бабушкой.

— Что же вы сидите в темноте? — спросила мать.

— А для того, чтобы говорить, свет не нужен, — ответил дедушка.

— Отец еще не пришел? Где это он опять так долго? — И мать снова обратилась к дедушке: — Прошу тебя, зажги, пожалуйста, свет.

— Милая, хорошая, зажег бы, да в лампе нет ни капли керосина.

— А в бутылке тоже нет?

— Нет.

— Мама, если у тебя есть деньги, я сбегаю за керосином, — предложил Бобеш.

— А ты будешь осторожен, Бобеш? На улице темно.

— Не бойся, мама, я сразу вернусь.

Мать, дедушка и бабушка были очень довольны Бобешем, что он сам предложил свои услуги. Когда Бобеш ушел, дедушка сказал:

— Охота пуще неволи. Вот и темноты даже не испугался. Но не забывайте одного: в город приехал цирк.

— Что ты вдруг заговорил о цирке? — заворчала бабушка.

Мать, однако, сразу поняла и сказала:

— Я думаю, он о цирке уже забыл.

— Не думай, пожалуйста. Он пришел с улицы под самый вечер. Весь день подглядывал с ребятами в щелочку и только об этом и думает. Говорит, видел слона и негра. Что поделаешь! Дети есть дети. Все это прок… нищета. Ждешь все, что будет лучше, а… — Дедушка долго бурчал что-то себе под нос. Ему было очень жаль Бобеша. Он так хотел, чтобы мальчик пошел в цирк, но у него не было даже лишних двадцати геллеров.

— Я знаю, отец, что тебе жаль Бобеша. Но ведь так плохо авось все время не будет? Да и детям нельзя во всем потакать. Есть более насущные нужды.

— Ну конечно, ты права, — вздохнул дедушка.

Когда Бобеш вернулся с керосином, дедушка зажег на минутку свечку. Потом снял с лампы стекло, вытащил и вычистил лампу. Бобеш следил за его работой с большим интересом.

— Как жаль, дедушка, что у нас здесь нет электричества, как в городе! Вот когда я был у Гонзика, Гонзик нажал на стенке какую-то кнопочку, и сразу стало светло.

— К нам сюда в барак невыгодно проводить электричество.

— А почему ты, дедушка, чистишь стекло бумажкой от табака?

— Запомни, Бобеш, что табачная бумага для чистки стекла лучше всего.

— А почему?

— А потому, что я проверил это на собственном опыте.

Когда зажгли лампу, мать стала готовить ужин. Бобеш сидел за столом с дедушкой и спрашивал его потихоньку:

— Как ты думаешь, дедушка, я могу попросить маму, чтобы она пустила меня в цирк?

— Лучше, Бобеш, не проси. Это стоит двадцать геллеров.

— Осмотр зверей стоит только десять, дедушка. Мне хотя бы только посмотреть на них!

— О чем вы там шушукаетесь? — поинтересовалась бабушка.

— Да вот я говорю Бобешу, что мы пойдем с ним завтра в цирк.

— Так это же неправда, дедушка.

— Ты не понимаешь никаких шуток, — смеялся дедушка.

— Лучше бы ты ребенку о цирке не напоминал. У тебя еще меньше ума, чем у Бобеша! — сердилась бабушка.

Бобеш засмеялся, но дедушка ему подморгнул и приложил палец к губам.

— Дедушка, смотри, как при лампе светло!

— Знаешь что, Бобеш? Принеси-ка мне поленья, которые лежат под печкой. Будем с тобой щепать лучину.

Бобеш принес дедушке сухие дрова и смотрел, как ловко он орудует острым ножом. Готовую лучину Бобеш носил к печке и там складывал ровной стопкой. Сделав свое дело, дедушка подморгнул Бобешу, снова приложил палец к губам и шепнул:

— Бобеш, маме и бабушке ни гу-гу, — и вложил в руку внука десять геллеров.

Бобеш был так обрадован, что едва не закричал во весь голос: «Дедушка, спасибо». Но, вспомнив, что об этом никто не должен знать, взял дедушку за руку и поцеловал. Дедушка погладил Бобеша по голове, вытащил свой красный платок, отвернулся и стал громко сморкаться.

На столе появилась миска с вареной картошкой. Бобеш спрятал десять геллеров в свой пенал и стал радостно скакать вокруг стола:

— Картошка, картошка — это божий дар!

Мать с любопытством смотрела то на Бобеша, то на дедушку. Ей все-таки было подозрительно, почему это им обоим вдруг стало так весело.

Глава 46 ГОРИЛЛА

На другой день, сразу после большой перемены, вместе с учителем в класс вошел директор школы и сообщил, что в город приехал цирк, в котором много редких зверей. Дирекция цирка пригласила учеников осмотреть зверей и посетить детские представления на льготных условиях: десять геллеров за одного ученика, и на каждые десять учеников, идущих по билетам, один идет бесплатно. Учеников, проходящих в цирк без билетов, выбирает учитель из числа наиболее прилежных и послушных. Сделав это объявление, директор обратился ко всем детям с просьбой принести по десять геллеров, чтобы пойти всем классом в цирк.

Когда директор ушел, в классе поднялся невероятный гвалт. Из сорока восьми учеников только двадцать девять сказали, что принесут деньги. Остальные были в этом не уверены. И девять учеников совершенно определенно знали, что им по десять геллеров дома не дадут. Хотя у Бобеша и было в пенале десять геллеров, полученных от дедушки, он ничего о них учителю не сказал. Вдруг, думал он, учитель выберет его, как хорошего и прилежного ученика и поведет бесплатно? Он вспомнил, что утром, когда он еще лежал, а бабушка собиралась идти за молоком, дедушка попросил ее купить полпачки табаку.

— А почему не целую пачку? Ты же знаешь, лавочники не любят давать по половинке и всегда обманывают — дают меньшую.

А дедушка на это бабушке отвечал:

— Что же делать, моя дорогая, если у меня на целую пачку не хватает денег!

— Тогда не кури. Зря только деньги переводишь.

— Да я и так редко курю.

Бобеш слышал этот разговор и понял, что дедушка отдал ему свои последние десять геллеров. Теперь у него нет денег даже на табак. И тогда Бобеш решил в цирк не ходить, а купить лучше дедушке целую пачку табаку. Однако уже по дороге в школу Бобеш пожалел о принятом решении. Ребята, побывавшие в цирке, рассказывали такие интересные вещи, что Бобеш подумал: «А если я все-таки пойду в цирк? Ведь дедушка может купить себе табак и попозже. И вдруг приедет крестный, даст, как всегда, на гостинцы какие-нибудь деньги? Тогда можно будет купить дедушке не одну, а целых две пачки табаку». Теперь же, когда с такой неожиданной новостью пришел директор, Бобеш надеялся, что попадет в число тех, кого возьмут бесплатно. Вот и в цирк он пойдет, и сумеет дедушке купить табак! В классе Бобеш не мог ни на чем сосредоточиться. Когда читали, он не знал, на каком они месте. Когда списывали с доски, он пропустил целых две строчки. Он думал только о том, что будет завтра.

Прежде чем отпустить детей домой, учитель еще раз напомнил им о деньгах на цирк и попросил всех, кто может, захватить на несколько геллеров побольше, чтобы все-таки пойти всем классом. Хороших и прилежных учеников, идущих бесплатно, сказал учитель, он выберет сам завтра утром.

Возвращаясь из школы, Бобеш едва устоял перед искушением купить дедушке табак.

Он видел, что пан Водичка все еще сидит в своей табачной лавке, хотел было уж остановиться, взять пачку, но опять раздумал. А что, если учитель все-таки его не выберет? Нет, он лучше подождет до завтрашнего дня, а потом уж купит дедушке табак. Вот тот удивится, когда узнает, что внук и в цирке побывал и табак купил!

Утром учитель выяснил, что восемь учеников не смогли принести в школу ни одного геллера. Среди четверых, идущих бесплатно, выбрал он и Бобеша. Четверо других печально сидели за партами. Среди них была и Марушка. Бобешу стало Марушку очень жаль. И, в то время как учитель записывал у стола учеников, отдававших ему деньги, Бобеш подошел к Марушке и сунул ей десять геллеров.

— Марушка, вот тебе деньги. Подойди к учителю, пусть он тебя тоже запишет. Только не говори, что это я тебе дал. Мне деньги дал дедушка. Но раз меня учитель выбрал, пойди на них ты.

У Марушки сразу же заблестели глаза; она взяла деньги и пошла к столу записаться. Но когда учитель увидел у нее десять геллеров, он спросил:

— Ты ведь, кажется, поднимала руку, что у тебя нет денег?

Марушка молчала.

— Скажи, Марушка, почему ты сразу не отдала деньги?

— Я знаю, она хотела на них купить себе конфет! — крикнул Юранек.

— Молчи, Юранек, я тебя ни о чем не спрашиваю! — с укоризной оборвал его учитель. — Бобеш, ты, кажется, хочешь что-то сказать? Может быть, ты об этом что-нибудь знаешь? Вы ведь с Марушкой из одного дома.

— Я думаю… что она хотела купить себе булку, — сказал, заикаясь, Бобеш и покраснел до ушей.

Вслед за Бобешем покраснела, как мак, и Марушка.

Учитель ни о чем больше не спрашивал. Он взял у Марушки десять геллеров и тут же заявил, что в цирк пойдут и трое остальных. Всех это очень обрадовало. Только Бобешу стало обидно. Может быть, учитель взял бы и четверых? И ему, Бобешу, не пришлось бы тогда лгать, и, главное, он мог бы купить дедушке табак. Всю дорогу до цирка он только об этом и думал. Но, едва они вошли в ворота, все грустные мысли вылетели у Бобеша из головы. Бобеш, а с ним и все дети, впервые попавшие в цирк, оказались словно в сказке… Сначала был осмотр зверей. Дети ходили от клетки к клетке, и господин в мундире и в шапке, на которой золотом было вышито «Цирк Гранд», рассказывал им о зверях, пояснял, где и как они раньше жили, чем питаются.

Когда подошли к клетке, в которой был лев, служитель цирка стукнул палкой по решетке и воскликнул:

— Так встаньте, уважаемый царь зверей, к вам пришли дорогие гости! Покажитесь гостям во всей своей красе!

Лев лениво встал, потянулся, широко открыл пасть и так страшно заревел, что дети задрожали, а некоторые пустились наутек. Учитель стал успокаивать детей. Он уверял их, что лев совсем не сердится, что он только зевнул, и к тому же из клетки выбраться ему никак невозможно, потому что она сделана из крепких железных прутьев. Больше всего детям понравилось у обезьян. Кое-кому было давно известно, что обезьяны любят бананы и конфеты, и они прихватили с собой фрукты и сладости. А теперь радовались, как обезьянки лакомились их подношениями, как друг у друга пытались отнять конфеты и даже дрались между собой. Короче говоря, все это превратилось, как Бобеш потом дома рассказывал, в такую потеху, какой он никогда еще в жизни не видел.

Учитель и служители цирка бесконечно напоминали детям, чтобы они не просовывали руки через решетку. Ведь звери есть звери, и даже веселые обезьянки могут укусить. Но около одной клетки учителю не понадобилось напоминать детям об осторожности: они сами держались на расстоянии, потому что находящаяся там горилла одним своим видом нагоняла страх. Дети были просто ошеломлены, когда подошли к клетке, по которой расхаживала, выпрямившись во весь рост, большая обезьяна — горилла. Как она скалила свои огромные зубы! У гориллы дети даже не стали задерживаться, сразу побежали дальше, к той клетке, где сидела пара добродушных шимпанзе. Однако Гонзик с Польдиком набрались храбрости и остались у клетки с гориллой. Гонзик хотел Польдику доказать, что он ничего не боится. Когда горилла отошла от решетки и села, Гонзик вынул из кармана рогатку. Но, как только он приблизился к клетке и нацелился, горилла подлетела с быстротой молнии и, прежде чем растерявшийся Гонзик опомнился, сорвала с него шапку. Горилла заорала во все горло и стала рвать ее зубами в клочья. Дети испугались. Подбежал учитель и спросил, что произошло. Гонзик, заикаясь, пытался доказать, что он случайно оказался около клетки, что обезьяна сама отняла у него шапку. Учитель смерил Гонзика строгим взглядом и взял у него из рук рогатку, которую тот от испуга не успел даже спрятать: он никак еще не мог прийти в себя. Потом учитель положил рогатку себе в карман и погрозил пальцем Гонзику: «Эх, Гонзик, Гонзик, придется нам потом поговорить с тобой!»

Еще раз пришлось учителю предупредить детей, как опасно подходить близко к клетке и дразнить зверей. Ведь вполне могло случиться, что горилла схватила бы Гонзика не за шапку, а за руку. А кто за это должен был бы отвечать? Учитель. Что же остается делать, если дети не слушаются? Придется всем теперь вернуться в школу и никуда больше не ходить.

Дети затихли. С ужасом смотрели они, как обезьяны скалят зубы и как горилла порвала в клочья шапку Гонзика. Сторож сокрушенно качал головой и приговаривал: «Попадись Гонзик горилле в лапы — она и его разорвала бы, как шапку. Никогда не подходите близко к клетке и не забывайте, что перед вами дикие, жестокие звери».

Вечером учитель привел детей строем к школе и только потом разрешил расходиться по домам. Гонзика и Бобеша он попросил остаться. Бобеш испугался: зачем оставаться ему? Ведь он ничего не наделал. Наверное, учитель разгадал его ложь, понял, что именно он дал Марушке десять геллеров. Бобеш решил ничего не отрицать и рассказать все начистоту.

В коридоре учитель велел Гонзику идти в класс, а Бобеша задержал. Когда Гонзик скрылся за дверью, учитель, ничего не спрашивая у Бобеша, вынул из кармана десять геллеров и сказал:

— Это ты, наверное, дал деньги Марушке Веймоловой?

— Да, господин учитель.

— А почему ты не признался?

Бобеш покраснел, и, прежде чем успел выдавить из себя хоть слово, учитель вошел в класс, а Бобеша оставил в коридоре. Бобеш не знал, что ему делать. В класс он войти не отважился, раз учитель его не позвал. Постояв минутку-другую в растерянности и подождав, он потом медленно побрел из школы. Как учитель узнал о деньгах, Бобеш никак не мог сообразить. Наверное, Марушка успела рассказать, думал он. По дороге он решил осуществить свой план и купил дедушке табак.

Как стрела, влетел он в сени и столкнулся там с дедушкой, который шел за дровами. В сенях было темно… Дедушка зашатался и чуть было не упал, а Бобеш прямо сел на пол.

— Господи, боже мой! — закричал в испуге дел. — Что же это такое делается?

— Дедушка, дедушка, я тебя не видел!

— Ты, парень, летаешь, как дикарь. Чуть было меня не сшиб.

— Дедушка, не сердись. Я ведь правда тебя не видел.

— Здесь темно, надо ходить осторожно. А что, если бы у меня в руках была коса или нож? Или если бы бабушка несла кастрюлю с горячей водой? Долго ли до беды!

— Куда ты идешь, дедушка?

— За дровами.

— Я пойду с тобой. Помогу тебе. Дедушка, знаешь, сколько у меня новостей? Ты устанешь удивляться.

Когда они вышли на двор, где был деревянный сарайчик, дедушка поставил на землю кошелку, и Бобеш помог наложить в нее дрова.

— Ты знаешь, дедушка, что сегодня случилось? Обезьяна, огромная горилла, разорвала у Гонзика Якубца шапку.

— Это для меня, Бобеш, не новость, я все знаю.

— Откуда ты можешь знать? Кто тебе сказал?

— Марушка прибежала из цирка домой, а у них никого не было. Тогда она зашла к нам и все, что было в цирке, рассказала. Мы обо всем уже знаем. Даже о том, что тебя с Гонзиком оставили после уроков.

— Меня после уроков, дедушка, не оставляли. В школе остался один Гонзик.

— А что же ты делал в школе?

— Да учитель просто захотел меня кое о чем спросить.

— Гм… И о чем же вы с учителем вели беседу?

— Дедушка, а я тебе что принес! Но ты нипочем не угадаешь.

— Конечно, откуда же мне знать?

— Я, пожалуй, тебе помогу. Начинается на букву «т».

— На букву «т»? Тогда творог.

— Ну какой там творог!

— Потроха?

— Разве это начинается на букву «т»?

— Ну что же это может быть? Турецкий мед?

— Нет.

— Тогда я сдаюсь.

— Дедушка, закрой глаза и протяни руку.

Дед послушался, и Бобеш вложил ему в руку большую пачку табаку.

— Где ты взял табак?

— Ага, не знаешь! Ты только смотри никому не говори! Я ведь никому не сказал, что ты дал мне десять геллеров.

— Так, значит, ты был в цирке бесплатно, да?

— Да. Но табак я купил не за твои десять геллеров. Эти деньги дал мне учитель.

И Бобеш рассказал, как было дело. Внимательно выслушав его, дедушка сказал:

— Твой учитель очень умный и добрый человек, ты его никогда не серди, Бобеш.

— Дедушка, а Марушка рассказала тебе о лошадях, которые ходили на задних ногах?

— Рассказала.

— А как лев прыгал через горящий обруч?

— Тоже рассказала.

— А о двух комиках, которые давали друг другу подзатыльники и потом оба падали?

— И об этом мы все знаем.

— А о медведях на бочке?

— Все, Бобеш, все!

— Ну и обезьянка эта Марушка! Я так радовался, дедушка, что все тебе расскажу сам…

Глава 47 НА ЛЫЖАХ

Перед рождеством выпало много снегу. За кирпичным заводом была большая пологая горка, где дети катались на санках. Сейчас там появились и лыжники.

Дедушка, вопреки запрету бабушки, сделал Бобешу маленькие санки. Бабушка упрекала деда в том, что он всячески потакает озорству Бобеша. Она была уверена, что внук теперь совсем одичает, все время будет пропадать на улице и совершенно перестанет думать об учении. Никто ее не мог переубедить в том, что санки будут окончательной погибелью Бобеша.

Но дедушка на эти бабушкины причитания только махал рукой. Он даже не возражал ей, лишь заметил:

— Если мальчик будет сидеть дома, как бирюк, он никогда и не вырастет. Детям нужен прежде всего здоровый воздух.

Санки у Бобеша были такие маленькие, такие простенькие, что ребята все время смеялись над ним и советовали лучше кататься прямо на пальто или на горшке…

Эти насмешки очень огорчали Бобеша, но дедушке он о них ничего не рассказывал. Только старался избегать ребят. Когда их слишком много собиралось на горке, он катался один за кирпичным заводом. Жалел он об одном: что не может на своих маленьких санках прокатиться вместе с Марушкой. Однажды, правда, он все же пригласил девочку покататься. Отошли они подальше от ребят и решили ездить по очереди. Но вдруг Бобеш услышал:

— Бобеш! Бобеш!

Оглянулся — и увидел Гонзика на лыжах. Это было и для Бобеша и для Марушки полной неожиданностью. Никто из них еще не катался на лыжах.

— Что глаза пучите, что? — смеялся Гонзик, подъезжая к ним. Он был доволен, что удивил Бобеша с Марушкой.

Они смотрели на него, вытаращив глаза. Теперь, когда Гонзик подъехал, они разглядели, что лыжи у него не покупные, а самодельные. Лыжи были коротковаты и немного загнуты спереди и сзади. Гонзик пояснил, что их сделал ему отец из обручей от старой бочки, которая уже много лет стояла на чердаке. Мать собирала в нее перья. Теперь гусей у них давно нет, и бочка рассохлась. Вот отец и вспомнил об обручах. В детстве он тоже катался на таких самодельных лыжах.

— А как идут, я тебе скажу! Лучше настоящих!

Чтобы доказать, что лыжи действительно хорошо скользят, Гонзик взобрался на высокую горку и, съезжая вниз, пролетел почти до половины реки. Там круто повернулся и стал быстро спускаться ниже, туда, где стояли Бобеш с Марушкой.

Бобеш попросил у Гонзика лыжи. Ему очень хотелось попробовать, как это ездят на лыжах. И еще хотелось доказать Марушке, что он не трус и не отстанет ни в каком деле от Гонзика. «Ведь это, наверное, совсем не трудно, — рассуждал Бобеш, — раз Гонзик ездит на этих досочках так спокойно». А Марушка! Как она восхищалась успехами Гонзика! Она просто визжала от радости, когда увидела, как Гонзик на своих обручах быстро повернулся и спокойно съехал вниз.

— А ты, Бобеш, катался когда-нибудь на лыжах? — спросил Гонзик, гордо опираясь на палку.

— Нет, не пробовал.

— Тогда с горки не спускайся. Попробуй-ка, где поровнее.

Однако Бобеш был убежден, что Гонзик набивает себе цену. Ведь, наверное, на лыжах ничуть не труднее ездить, чем на санках.

Он взобрался вслед за Гонзиком на сугроб. Марушка осталась с санками внизу и смотрела на них. Гонзик привязал Бобешу лыжи ремешками к ботинкам и дал ему палки. Он советовал ему при спуске с горы немного согнуть ноги в коленках и наклониться вперед. Бобеш крикнул Марушке:

— Смотри, Марушка, как далеко я выеду!

Потом, так же как и Гонзик, он оттолкнулся палками, согнул ноги и удивился, насколько быстрее летел он на лыжах, чем на санках. Но вдруг ноги стали убегать куда-то вперед — и, не добравшись даже до середины горы, Бобеш упал на спину, а потом скатился кубарем почти к ногам Марушки. Марушка так расхохоталась, что даже села на санки. Поднявшись, Бобеш увидел, что у него осталась только одна лыжа, а другая отлетела шагов за двадцать. Палки торчали где-то на середине горы, а у Бобеша болела голова. Он сильно ударился. Как все это случилось, он даже не помнил. Снег у него был за воротником, в ушах и в носу, и вообще он был похож на снежную бабу. Конечно, ему было не до смеха, зато Гонзик просто валялся от хохота.

— Бобеш, ведь я говорил тебе, что с горки съезжать трудно, что лыжи — не санки!

Собирая лыжи и поднимаясь на гору за палкой, Бобеш подумал о том, что Марушка уж слишком над ним смеется. Однако держался он героически, весело кричал Гонзику, что ничего не случилось, что упал он нарочно, чтобы просто всех потешить. Этому, конечно, ни Гонзик, ни Марушка не поверили. И тогда Бобеш заявил, что он съедет еще раз, но теперь уже по-настоящему.

Гонзик снова давал Бобешу советы, рекомендовал поставить палку между колен, когда лыжи поедут слишком быстро, и слегка на нее опереться. Таким образом легче затормозить. Бобеш послушался Гонзика. Он согнул ноги, оттолкнулся и стал съезжать с горы. Казалось уже, что он благополучно съедет. Он проехал половину пути, как вдруг ноги его снова стали уезжать вперед. Бобеш судорожно прижал к себе палку, и тут все вышло как раз наоборот. Ноги теперь остались позади, а сам Бобеш полетел головой вперед. Он сильно ударился. Ему показалось, даже, что кто-то его душит — так глубоко зарылся он головой в мягкий снег. Гонзик сначала смеялся, а потом понял, что Бобеш никак не может встать, и побежал к нему на помощь. У Бобеша даже лицо посинело — так ему не хватало воздуха.

— Ты неправильно, Бобеш, затормозил. Видишь, едва не задохнулся в снегу.

Бобеш так испугался, что готов был заплакать. Но, увидев, как весело смеется Марушка, закричал, что сейчас он поедет снова. Гонзик не хотел больше давать ему лыжи, но Марушка очень просила, приговаривая: «Пусть Бобеш съедет еще раз — ведь это так весело». И Гонзик дал. Бобеш бодро стряхнул снег с пальто и с шапки и снова взобрался на гору. Гонзик с Марушкой остались внизу и, посмеиваясь, поджидали, какую штуку выкинет на этот раз Бобеш. А Бобеш уже съезжал с палкой между ног. Он спускался теперь гораздо осторожнее. Проехал уже всю горку, как вдруг в самом низу лыжи почему-то разошлись. Бобеш поспешно оперся на одну из палок — и лыжи моментально повернулись и поехали в ту сторону, где стояли Гонзик с Марушкой. Не успев опомниться, Бобеш с ходу подшиб их, и вот они валялись уже все втроем в одной куче. На этот раз ни Гонзик, ни Марушка не смеялись, потому что сильно стукнулись. Бобеш летел на них ногами вперед. Они упали на него, получив сильные удары — вероятно, палками или лыжами, болтавшимися на ногах у Бобеша, как крылья ветряной мельницы. У Гонзика оказался синяк под глазом. Марушка потирала шишку на лбу. А Бобеш просто стонал — так болел у него затылок. Гонзик осмотрел его голову и обнаружил шишку величиной с грецкий орех. Теперь он жалел, что давал Бобешу лыжи, а Марушка плакала и упрекала Бобеша. Она говорила, что таких неловких людей, как он, вообще нигде на свете нет. Бобеш просил Марушку дома на него не жаловаться, а Марушка отвечала, что теперь уже ничего не скроешь, потому что шишку на лбу каждый увидит. А если ей сказать матери, что она ударилась сама, так мать никогда ее больше на улицу не пустит. Гонзик держался за левый глаз и подговаривал Марушку все о Бобеше дома рассказать. Он хотел в классе рассказать, какой Бобеш лыжник. Единственное, что его сейчас утешало, так это мысль о том, как весь класс будет смеяться над Бобешем.

Бобеш как мог защищался, говорил, что он налетел на них не нарочно и что они сами виноваты: раз уж заметили, что лыжи едут на них, должны были убежать.

— Да, убежать! — возражал Гонзик. — Ведь ты влетел, как бомба. И руки раскинул, как летучая мышь. Прежде чем мы могли опомниться, как уже лежали.

Тут Бобеш, несмотря на головную боль, не мог удержаться от смеха. И Гонзик засмеялся. Марушка вытерла ладонями слезы и улыбнулась тоже:

— Бобеш, ты и верно летел, как летучая мышь.

Вдруг за спиной у них зазвенел звоночек. Из-за поворота показались сани. На санях, кроме кучера, сидело еще двое людей. Убегая с дороги, Бобеш расслышал:

— Что ты здесь, Бобеш, шалишь? Ты совсем как снежная баба.

— Дедушка, — закричал Бобеш, — покатай нас!

— Вы попросите пана лесничего.

Пан Вавра, городской лесничий, велел кучеру остановиться. Сев в санки, Бобеш, Гонзик и Марушка сразу же забыли обо всех синяках и шишках. Им хотелось только подальше прокатиться. Вавра шутя потребовал услуги за услугу. Он обратился к детям с просьбой помочь им нагрузить дрова. Ребята крикнули в один голос:

— Поможем!

Дедушка, Вавра и кучер дружно рассмеялись. Дедушка потом заинтересовался лыжами Гонзика.

— Смотрите, смотрите-ка, вот это мысль! Какие прекрасные лыжи из обручей! Ведь и тебе, Бобеш, такие сгодились бы, а?

— Дедушка, он бы на них разбился.

— Ну, авось жив останется.

— Посмотрите лучше, какой он поставил мне синяк, — показывал Гонзик.

— А мне шишку, — поддакивала Марушка.

И тут же все стали рассказывать дедушке, как Бобеш учился ездить на лыжах. Дедушка и Вавра весело смеялись. Смеялся теперь и Бобеш. И всем было очень хорошо, потому что лошади бежали, обгоняя ветер, сани были удобные и колокольчики звенели.

Глава 48 РОЖДЕСТВО

На рождество дедушка приготовил Бобешу большой сюрприз.

Как только Бобеш проснулся, он сразу же кинулся к окну, на которое он вчера положил мамин чулок в надежде, что Микулаш что-нибудь в него вложит. И действительно, в мамином чулке оказались грецкие и лесные орехи, два яблока и пакетик фиг, потом еще две картофелины и кусок угля.

— Почему, мамочка, Микулаш принес мне картошку с углем?

— Наверное, потому, что ты неслух, — ответила за мать бабушка.

— Да это, наверное, не тебе, — сказал дедушка. — Уголь и картошку Микулаш положил туда для бабушки. Она все время нас стращает, что мы скоро замерзнем, что у нас не хватит картошки, что все мы умрем с голоду…

— Постыдился бы хоть ребенку так говорить! — одернула бабушка дедушку.

Бобеш соскочил с лавки, стоявшей под окном, и побежал к матери, которая подкладывала в печку уголь.

— Мамочка, я знаю, никакого Микулаша нет. Это все ты сама положила, да? Спасибо тебе, мама!

— Поблагодари и дедушку с бабушкой. А вечером, когда придет отец с работы, то и его тоже.

Бобеш подошел к дедушке и к бабушке. Когда он благодарил дедушку, тот шепнул ему на ухо:

— Этот картофель с углем на самом деле бабушкины. Она сама туда положила, да только ты ей не говори. Бабушка ведь думала сделать, как лучше. А теперь пойдем со мной, я тебе кое-что покажу. Ты так хорошо меня поблагодарил и всю неделю, кажется, не проказничал, вот и решил я сделать тебе еще один подарок. Пойдем сходим в сарай.

Бобеш быстро надел штаны и в ботинках на босу ногу выскочил за дедушкой во двор.

В сарае, рядом с чурбаком, на котором всегда кололи дрова, стояли лыжи. Сделаны они были из таких же самых обручей, как и у Гонзика. Только ремешки были из желтой кожи — пожалуй, даже понаряднее, чем у Гонзика.

— Ай да дедушка! Вот спасибо!

Бобеш прыгал и обнимал деда.

— Погоди, погоди, непоседа! Ты меня повалишь. Старый человек рад, когда еще держится на своих ногах. Только знаешь, Бобеш, ты должен ездить осторожно! Нельзя сбивать с ног каждого, кто ни подвернется.

Когда Бобеш принес лыжи в комнату, то им искренне удивились и мать и бабушка. Они и понятия не имели, какой подарок готовил дедушка для Бобеша. Бабушка, конечно, опять же деда не похвалила. Она боялась, что Бобеш станет калекой или даже совсем разобьется.

— Будь моя воля, — говорила бабушка, — я бы эти доски тотчас же бросила в печь!

Мать была настроена более мирно, но все-таки сказала:

— Я не знаю, отец… Не слишком ли рано это Бобешу?

Но дедушка был непоколебим. Он считал, что чем раньше Бобеш научится кататься, тем лучше. Пока он маленький, он и падать будет с маленькой высоты. А потом, когда вырастет, падать вообще не будет. Дедушка увлеченно рассказывал, как недавно он любовался маленькими лыжниками. Он считал, что очень полезно кататься на лыжах и вообще побольше двигаться на чистом воздухе.

— Вот увидите, когда придет отец, он тоже одобрит, — заключил дедушка.

— Но с ботинками все-таки надо распрощаться, — заметила мать.

— Ну, я тебе скажу, — заметил дед, — когда снег сухой, ботинки совсем не намокнут и подметки не продерутся. Ведь кататься-то он будет на дереве, а не на подошве.

Потом Бобеш поинтересовался у дедушки, где тот достал обручи. И дед открыл ему тайну: он попросил их у отца Гонзика. Вернее, купил за полпачки табаку, потому что взять задаром ему казалось неудобным.

— Вот ты купил мне табак, и мне тоже захотелось сделать тебе подарок.

— Дедушка, ты самый хороший дед на свете!

— Ну, хватит, молчи, лисичка! — погрозил пальцем дедушка.

— Дедушка!

— Что?

— Можно, я свои санки отдам Марушке? Ведь мальчику такие санки не годятся.

— Ах, вот оно что? Так-то ты говоришь о санках, которые сделал тебе дед? Ну ладно, отдай их ей.

— Вот увидишь, как Марушка будет рада.

— Отдай, отдай, конечно. Она и так, бедняжка, ничего не получила от Микулаша в подарок.

Бобеш тут же кинулся к Марушке, отдал ей санки и прибавил к ним еще несколько орехов и одно яблочко, которое нашел в мамином чулке.

Глава 49 ПЛОХИЕ НОВОСТИ

Целую неделю стояла прекрасная погода. Небольшой морозец и снегу хоть отбавляй. Бобеш уже мерился силами с Гонзиком и даже с лыжниками постарше. Отваживался он и на далекую дистанцию — ходил на лыжах к самому лесу. Гонзик больше уже не смеялся над ним, и Марушка тоже. И вот сегодня, когда Бобеш догнал девочку у кирпичного завода, где она каталась на его маленьких санках, она сказала ему, что он катается теперь даже лучше, чем Гонзик. Бобеш был очень рад услышать это от нее и несколько раз переспрашивал, так ли это на самом деле. А Марушка снова и снова подтверждала:

— Да, Бобеш, ты, честное слово, катаешься лучше, чем Гонзик! У тебя лучше получаются повороты, и с крутой горы ты едешь совсем ровно, а Гонзик всегда еще притормаживает.

— Знаешь, Марушка, я тебе еще кое-что покажу. Этому меня научили взрослые лыжники. Называется «кристиани».

— Как? Кристинка?

— Кристиани, Марушка, — это такой поворот. Человек должен быстро-быстро ехать и сразу же остановиться как вкопанный. Оставайся здесь, я влезу наверх и тебе покажу.

Бобеш боком поднялся на лыжах на крутой берег реки, быстро там повернулся, нагнулся и, как стрела, помчался прямо на Марушку. Марушка закричала, не зная, куда побыстрее отскочить, но прямо в двух шагах от нее Бобеш развернулся и остался стоять как вкопанный.

— Ай да Бобеш! А я думала, что ты на меня опять наедешь. Ты, честное слово, научился гораздо, гораздо лучше ездить, чем Гонзик!.. А где сейчас Гонзик?

— Я не знаю, сегодня он еще не выходил. Он, наверное, разносит работу. Ведь сегодня суббота. Гонзик любит разносить работу. Ему всегда перепадает немножко денег. Завтра, увидишь, он опять пойдет в цирк.

Темнело. Заходящее солнце оставляло золотые и даже красные зеркальные круги на искрящемся снегу. А там, где солнышко отворачивалось от снега, оставались голубые тени. Бобеш загляделся на эту удивительную игру красок.

— Куда ты смотреть, Бобеш? — спросила Марушка.

— Посмотри, как здорово блестит снег! Посмотри-ка, там вон желтый, здесь красный, а у берега голубой.

— Это тебе, Бобеш, только кажется. Снег всюду белый.

— Я знаю, что белый, Марушка. Это все делает солнышко. Скоро оно зайдет, и снег снова будет везде белым.

И правда, солнышко скоро зашло, и все оттенки снега исчезли. Остались только белые и голубые тени.

Бобеш с Марушкой отправились домой. Бобеш любил субботу. У отца в субботу было и настроение получше, и выглядел он не таким усталым. Случалось, что и сосиски он иногда приносил Бобешу. К тому же еще в субботу всегда купали, а Бобеш готов был сидеть в деревянном корыте хоть целый час.

Бобеш давно выкупался, все поужинали, мать постелила Бобешу постель, а отец все еще не приходил. Дедушка пошел узнать у соседа, не знает ли он, что случилось. Но и Веймолы не было дома. Все молчали. Дедушка немножко полистал календарь, который он еще летом одолжил у паромщика Брихты. Потом бросил читать, снял очки, положил их вместе с календарем в стол и прилег. Бабушка уже спала. Мать уложила спать и Бобеша, но сама осталась сидеть у стола, что-то зашивая. Она терпеливо ждала отца, а он все не шел и не шел. Дедушка хотя и лег, но все-таки тоже не спал. Тихонько он сказал матери:

— Ты не беспокойся. Если бы что-нибудь случилось, Йозеф наверняка передал бы через Веймолу. Видишь, и Веймола еще не пришел. Что-то их там задержало. Может быть, собрание. Ведь Йозеф теперь в комитете.

— Он мог бы передать тогда через Марека, тот ходит мимо нас домой.

— Конечно, мог бы. А что, если и Марек еще не пришел?

— Уже половина десятого. В субботу он никогда еще так поздно не приходил. Веймола — это совсем другое дело, тот иногда заходит в трактир.

— Слышишь? Кто-то открывает дверь в сенях. Наверное, уже идет.

Мать приоткрыла дверь, чтобы в прихожей было посветлее. Но вместо отца в комнату тяжелым шагом вошел Веймола. В дверях он пробормотал: «Здравствуйте!» — и тяжело опустился на стул. Он был явно пьян. Мать это поняла тотчас же, как он заговорил. Она переводила глаза с Бобеша на Веймолу, который, казалось, не мог вымолвить ни слова. Но вот он ударил об стол шапкой и заговорил:

— Да, собачья жизнь, соседка! Меня снова выгнали! Как пса, выгнали. Перед самыми праздниками! — И Веймола плюнул.

Как только Веймола хлопнул шапкой по столу, Бобеш сразу проснулся. Он открыл глаза, но, ослепленный светом, тотчас же их снова закрыл. И мать думала, что он спит. Она попросила Веймолу говорить потише, чтобы не испугать Бобеша.

Бобеш это услышал и решил, что будет теперь притворяться спящим.

— Да, — начал снова Веймола, — я должен вам передать, что ваш старик придет поздно — у них там собрание организации. (Бобеш знал, что «ваш старик» означает «отец», но не знал, что такое «собрание организации».) Нет, представьте себе, теперь, перед праздниками, выгнали с работы полтораста человек, половину фабрики! Вот оно как бывает, соседушка!

— Я хорошо слышу, пан Веймола. Не кричите так, прошу вас.

— Но организация, говорят, выступит против этого. Говорят, нельзя так оставить. Мы не потерпим, чтобы Дакснер делал, что он хочет.

— А что наш?..

— Ваш, соседка, тот… нет, он там еще на денек-другой нужен, а потом и его тоже выгонят… Разве нашего брата за людей считают? Скажите, ну разве это жизнь?.. Нет, не бойтесь, я не буду кричать, ведь я ничего не пью… Это я так… со зла… самую малость. Человек теперь как собака, которую можно прогнать… — И Веймола заплакал.

Дедушка тихонько слез с постели, чтобы не разбудить бабушку, надел брюки и подошел к столу. Он взял Веймолу за руку и сказал ему ласково:

— Пойдем, сосед, я провожу тебя домой. А если позволишь, то немножко еще и потолкуем… Что же ты так… Ну пойдем, сосед, пойдем!

Веймола встал, молча подал матери руку и неровными шагами вышел в сени. Дедушка — за ним.

— Мамочка, пан Веймола пьяный, да? — шепотом спросил Бобеш, когда они ушли.

— Ты не спишь, Бобеш?.. Да, пьяный, да…

— А он не будет бить Марушку?

— Нет, не будет. Он сегодня такой убитый, и мне его жалко. Он ведь за последнее время стал совсем другим человеком, бросил пить.

— А почему его выгнали с работы?

— Выгнали не только его. Кажется, половину всех рабочих.

Мать вздохнула.

— А как же они теперь будут жить?

Мать ничего не успела ответить, потому что вошел отец.

— Где ты так долго был? Я со страху вся дрожу! — кинулась к нему мать.

— А разве сюда не заходил Веймола?

— Только что ушел.

— Как — только что? Ведь он обещал сразу пойти домой.

— Отец, он был пьяный.

— Разве ты еще не спишь?

— Это Веймола его разбудил, — сказала мать и стала подавать отцу ужин.

Отец за ужином рассказывал, какое возмущение вызвало на фабрике сообщение о том, что половина рабочих будет уволена с работы.

Фабрикант Дакснер просто-напросто приказал сообщить, что у него полны склады мебели и производство поэтому приостанавливается.

— Это страшно — теперь, зимой, — сказала мать. — Я очень боялась, что и тебя уволят.

— Истопники пока еще нужны. Но когда перейдут на один котел, тогда не знаю… Дакснер уволит в первую очередь меня. Узнав об увольнениях, мы сразу же созвали собрание комитета и решили завтра отправить делегацию к фабриканту, потребовать отмены. Мы скажем, что готовы в течение трех месяцев получать сниженную заработную плату, процентов на двадцать, лишь бы товарищи не оказались среди зимы на улице и без денег. Ведь почти все люди женатые и с детьми…

— Это вы хорошо решили. И если у Дакснера человеческое сердце, то он на это должен согласиться. От его кучи денег много не убудет, — перебила мать.

— Это ясно. Если он и примет наши условия, все равно ведь пояса-то затягивать будем мы, а не он… Мне крайне интересно, чем все это кончится. Я тоже иду завтра с делегацией как член общезаводского комитета. А если Дакснер не захочет принять наши условия, мы бросим работу и забастуем.

— А что, если Дакснер найдет других? Или если другие все-таки выйдут на работу? — озабоченно спрашивала мать.

— Новых квалифицированных рабочих быстро не найдешь. А мы знаем, что еще до Нового года он должен сдать сложный заказ для Вены — мебель для какого-то дворянина. Работа тонкая, и для нее ему нужны будут хорошие специалисты. Наши рабочие сказали, что штрейкбрехерами не будут. Все хорошо знают, как бы тогда с ними поступили.

Бобеш очень хотел спросить у отца, что такое «штрейкбрехеры», что такое «забастовка» и «увольнение». Слово «дворянин» он тоже не знал. Но решил лучше промолчать, потому что отец был сердит, ходил взад и вперед по комнате. А так отец делал всегда, когда был взволнован, зол или когда его что-нибудь «страшно бесило», как он говорил. Бобеш решил обо всех этих словах спросить лучше завтра у матери или у дедушки..

Глава 50 ЗАБАСТОВКА

В воскресенье после обеда Бобеш остался с матерью вдвоем. Отец ушел на фабрику, а дедушка с бабушкой были у соседей. На улице падал густой снег, и ветер сметал с крыш мягкие снежинки. У Бобеша было плохое настроение, потому что ему хотелось пойти на лыжах, а мать его не пускала.

— Будь умником, Бобеш. Что делать на улице в такую погоду? Кататься сейчас просто невозможно. Снег залепит все глаза. В такую вьюгу и на пять шагов ни зги не видать. Посмотри-ка в окно, там ведь как в мучном ларе.

— Тогда пусти меня хоть, на двор. Я хочу сам посмотреть, что творится на улице.

— Ладно, на двор беги. Убедись сам, а лыжи оставь в сенях. И знаешь, Бобеш, если ты не будешь слушаться, мне придется пожаловаться отцу.

— Не бойся, мамочка, я побуду немножко на дворе, чуть-чуть пройдусь по улице и сразу же вернусь. Расскажу тебе, что там делается.

Но Бобеш не остался на улице и одной минуты.

— Мамочка, знаешь там нечем дышать — такая там метель. Снежище валит, ветер свистит, иголки бьют в глаза, и от ветра просто захлебываешься — никак не выдохнешь. Ты права, мама, сегодня на лыжах кататься нельзя.

— Ну вот видишь! Теперь сам убедился.

— Наверное, сегодня отцу трудно работать, да?

— Да, но отец к такой непогоде уже привык. Когда он служил на железной дороге, ему приходилось в такую погоду работать на улице.

— И он мог дышать? Ведь я никак не мог выдохнуть.

— Значит, ты теперь понимаешь, как достаются отцу деньги. Вот поэтому мы и должны беречь каждый крейцар. Достаются деньги трудно, а получаешь их всегда мало. Сосиски, Бобеш, легко купить, а как трудно на них заработать! Куда труднее, чем съесть.

— И теперь у отца такая же тяжелая работа?

— Сам знаешь, что тяжелая. У парового котла стоять — это нелегкое дело.

— Вчера отец говорил, что будет забастовка. Что такое забастовка?

— Это когда рабочие перестают работать.

— Значит, и сегодня забастовка?

— Нет, сегодня просто воскресенье. Сегодня законный нерабочий день. В воскресенье и в праздники никогда не работают. Но, когда рабочие бастуют, они не работают и в будни. Рабочие отказываются работать потому, что их несправедливо обижают. Например, когда фабрикант платит мало денег. Рабочим тогда не хватает зарплаты даже на еду, а они должны еще платить за квартиру, им нужна одежда, белье. У многих есть дети, но на детей денег уже совсем не остается. Они просят фабриканта немного прибавить им денег, а фабрикант не соглашается. Тогда рабочие говорят: «Нам этих денег все равно не хватает, мы так работать не можем». И не выходят на работу. Вот это и есть забастовка.

— А что тогда делает фабрикант?

— Ну, когда фабрикант видит, что из-за простоя он понесет большой убыток, он прибавляет немного денег. А когда у фабриканта полные склады товаров, рабочие ничего своей забастовкой не добиваются. Иногда им потом приходится наниматься даже за еще меньшую плату, чем была.

— Что же, мама, иногда, значит, и фабриканту не нужны рабочие?

— Ты же слышал, что фабрикант Дакснер уволил половину всех рабочих. Рабочие наготовили ему много мебели. Фабрикант не знает, кому ее продать. Мебель перестали покупать. У Дакснера делают не только мебель, но и двери, рамы — в общем, все, что нужно для строительства домов. Теперь зима, домов не строят. Значит, никому сейчас не нужны ни окна, ни двери. Вот фабрикант и думает: «Зачем я буду платить рабочим? Я ведь не могу сейчас продать мебель. Зачем мне нужны полные склады шкафов, столов, стульев и кроватей, когда их теперь никто не покупает? Я лучше перестану на некоторое время производить мебель. И не начну до тех пор, пока всю ее не распродам. Рабочих прогоню и фабрику закрою».

— Так, значит, это фабрикант бастует, да?

— Нет, Бобеш. Когда фабрикант останавливает работу, это не называется забастовкой. Это называется локаутом.

— Локаут?

— Да.

— Так, значит, мама, теперь, когда фабрикант Дакснер прогнал рабочих, он объявил локаут?

— Да. А рабочие хотят против этого бороться забастовкой.

— Это интересно, мама! Вот фабрикант не хочет, чтобы рабочие работали, а рабочие тоже хотят перестать работать, чтобы фабрикант взял их обратно на работу. Фабрикант опять не хочет, чтобы они работали, а рабочие не хотят работать для того, чтобы получить работу.

— Боже, Бобеш, ты, кажется, что-то напутал! Я даже сама не понимаю, что ты сказал.

— Я тоже, мама.

— Ты лучше уж меня ни о чем не спрашивай.

— Подожди, мама, я хотел только спросить: а что же фабрикант будет есть, если он запрет фабрику и не будет работать?

— О фабриканте ты, Бобеш, не беспокойся. Фабрикант всегда найдет, на что жить. Если его фабрика не будет работать хоть целый год, у него все равно вполне хватит денег.

— А где он их возьмет?

— У него капиталы. Капитал — это много денег и вообще много всякого имущества. У Дакснера, кроме фабрики, есть здесь же, в городе, несколько жилых домов. Кроме того, ему принадлежат поля и лес. В деревне у него — большое хозяйство, и в Брно есть огромнейший дом. Везде люди вносят ему квартплату. Деньги, которые он получает от своих домов и от фабрики, он кладет в сберегательную кассу, потому что они у него лишние. Там денег накапливается все больше и больше. Это и есть капитал.

— А у него сейчас уже много денег?

— Много. Больше миллиона.

— Миллион! Вот это деньги! Ведь он не сможет их истратить до самой смерти, да? А что он делает с такими деньгами?

— Чем больше у него денег, тем больше он может купить дерева, машин. Он может расширить свою фабрику, нанять больше рабочих. Они ему опять же сделают больше мебели, он ее продаст и получит еще больше денег. А благодаря этим деньгам он опять же получит еще больше денег.

— Ну, раз у него столько денег, почему же он не хочет платить рабочим? У них-то нет совсем.

— Милый мальчик, ты этого не поймешь. Дакснер — богатый, а рабочие — бедные. Богатый никогда бедному ничего не дает задаром.

— И Дакснеру ни капельки не жалко, что рабочим зимой нечего будет есть?

— Это Дакснера вообще не волнует. Рабочие теперь ему больше не нужны. Какое ему дело, будут рабочие голодать или нет, будут они зимой мерзнуть? Лишь бы у него все его денежки были целы.

— Значит, он злой человек, мама?

— Каждый, у кого много денег, — каждый таков. Так всегда было, так и есть. Большое богатство — враг всех бедных. У богатых людей всегда одна забота — удержать и умножить свое состояние. Ты вчера слышал, что сказал отец? Дакснер совсем не думает о том, что уволенные рабочие будут жить в нищете, что дети их будут голодать. Он не любит рабочих, не считает их за людей. Он заботится о них лишь постольку, поскольку они ему нужны. Если рабочие не приносят ему пользы, то какое ему дело до того, на что они будут жить? Их голод и страдания его совсем не беспокоят. Он их враг.

— Так, значит, я правильно сказал, что он злой человек?

— Да, это все от богатства.

— Выходит, богатых людей никто не любит, да?

— Богатые люди, иногда еще любят друг друга, а бедные люди, конечно, не могут любить своих врагов.

— А старостиха в Радобилицах тоже нас не любила, потому что мы бедные, да? Помнишь, она даже не хотела, чтобы я играл с Боженкой.

— Видишь, ты теперь сам понял, Бобеш. Иди что-нибудь почитай или поучись. У меня много работы и совсем нет времени здесь с тобой философствовать. Когда будешь взрослым, сам все лучше меня поймешь.

— А что такое филосо… филосо… как это ты сказала?

— Бобеш, прошу тебя, оставь меня в покое.

— А мне можно пойти к Веймолам за дедушкой? Я немного поиграю там с Марушкой.

— Ну, беги, а дедушке скажи, чтобы поскорее шел домой. Я хочу, чтобы он мне помог.

— Хорошо, мама, я скажу.

Вскоре после того, как Бобеш ушел, вернулся отец.

— Как дела? — спросила мать, едва отец открыл дверь. — Я тебя жду не дождусь.

— Как дела? Для начала нас подержали в приемной. Пришлось изрядно подождать хозяина. Ну, а дела такие. Дакснер и слышать не хочет, чтобы уволенных взять обратно. Даже, говорит, задаром не возьму. Подлец! — Отец при этом бросил пальто на стул так стремительно, что стул упал. — «Будем бастовать!» — сказали мы на это. «Хорошенько, господа, подумайте, — советовал он нам. — Забастовку все равно вы не выиграете, только себе хуже сделаете. Уволить рабочих — мое право. На моей стороне закон — ведь я плачу большие налоги государству. Помните, государство и власть всегда будут на моей стороне. А вы своими действиями вредите государству, вы идете против государства. Бастовать вы, конечно, можете, но имейте в виду: я выдержу дольше, чем вы». Представь себе, так нам и сказал, наглец! — Отец опять в волнении заходил по комнате.

— Я так и думала, что все плохо кончится, — вздохнула мать.

От соседей вернулись дедушка с бабушкой. Дедушка, как только увидел отца, сразу с порога спросил:

— Ну, что вы решили?

— Завтра начинаем забастовку. Отступать больше нельзя. Наших условий Дакснер не принял.

— Господи, боже мой, забастовку! Вот беда! — испугалась бабушка.

— Молчи, ты этого не понимаешь! — оборвал ее дедушка и обратился к отцу: — А у вас есть хоть какая-нибудь надежда? Вы думаете выиграть?

— Дакснер угрожает, но мы должны защищаться. У нас другого оружия нет. Наше единственное оружие — забастовка. Товарищи из столярного цеха нам сказали, что Дакснер должен уступить, иначе он не сумеет вовремя сдать заказ для Вены. Конечно, Дакснер рассчитывает на штрейкбрехеров… Но он обманется. Все столяры идут вместе с нами.

— Ну, тогда, я думаю, вы можете и выиграть, — сказал дедушка и пошел к печке выбить пепел из своей окованной трубки.

— Мне это, Йозеф, не нравится, — начала бабушка, — я скажу тебе прямо. Сейчас у тебя какая-никакая, а есть работа. Что ты заботишься о других? Разве кто-нибудь заботился о тебе, когда ты летом шесть недель был без работы? Зачем ты ввязался в это дело? Зачем ты вступил в эту… как это называется… в организацию? Зачем пошел к социалистам? Ну, так…

Бабушку перебил дедушка:

— Что ты все ворчишь? Ты ведь до самой смерти не поймешь, что на свете делается.

Бабушка погрозила деду пальцем:

— Я все хорошо знаю, хорошо понимаю! Пока Йозеф не ходил по собраниям, пока не перешел к этим социалистам, он был совсем другим человеком. Мирным и разумным… А теперь, как стал получать их газеты, читать безбожные книжки, так… Разве могут что-нибудь бедные люди сделать против богатых? Разве в силах они пойти против? Бастовать? Вышлют против вас жандармов, да еще и арестуют… Тем дело и кончится. Не дай бог, доведет Йозеф всю семью до беды… Выгонят его с работы, арестуют, а что дадут ему потом эти социалисты?

Бабушка от гнева вся покраснела и говорила, почти не переводя дыхания. Отец, мать и дедушка хмурились при ее словах — чем дальше, тем больше. Мать даже схватила бабушку за руку, которую та все время поднимала вверх, чтобы придать значительность своим словам.

— Прошу тебя, мама, замолчи, ведь…

Но бабушка не дала матери договорить:

— Хорошо, буду молчать, замолчу совсем, но увидите — слова мои сбудутся, добром это не кончится! Нет! Господа всегда были на свете, и бедные люди всегда были. У господ было право и власть, а бедные должны были подчиняться и работать. Это уж так. На том свет стоит, и по-другому никогда не будет.

Дедушка во время этой бабушкиной речи поднялся с лавки. И теперь он почти кричал:

— Ну, хватит, слышали мы эти речи! Я тебе тоже кое-что скажу. Пока будут на свете такие глупые люди, как ты, Дакснеру и ему подобным всегда будет хорошо. Да, ты права. Бедные люди были испокон веку, но глупые люди тоже были испокон веку. Правда, всегда были также и умные люди. И вот, слава богу, глупых людей на свете убавляется, и будет их все меньше и меньше. Люди учатся думать, люди кое-что уже сумели выдумать. Вот посмотри, что только на наших глазах появилось: автомобили, аэропланы и всякие другие изобретения. Ну, и раз люди способны на такие вещи, почему бы им не могло наконец прийти в голову, что существует на свете великое мошенничество и великая несправедливость, если тысячи людей обязаны работать на одного?

Дедушка нервничал и вертел своей трубкой прямо перед носом бабушки. Бабушка все время отклоняла голову назад, опасаясь, как бы ненароком трубка не задела ее. Отец поддерживал дедушку:

— Правильно, отец, правильно.

Дедушка от быстрой речи и от возбуждения стал задыхаться и поэтому снова сел на лавочку набить себе трубку. И уже с лавки, как будто объясняя, почему он так разошелся, добавил:

— Меня всегда выводит из себя, когда она (то есть бабушка) каркает. Вечно она пророчествует, что все плохо кончится, что на свете все должно остаться по-старому, как и было испокон веков.

Бабушка теперь от всех отвернулась и смотрела на улицу. Видно было, что она обижена. Дедушке она ничего отвечать не стала, только рукой махнула, глядя в его сторону и словно бы говоря: «Мели, Емеля…»

В дверях появился Бобеш. Дедушка увидел его и снова обратился к бабушке:

— Помни, мир идет к лучшему! Теперь уже буду пророчествовать я. — Он показал трубкой на Бобеша: — Вот когда этот маленький мальчик вырастет, он скажет, что прав был я, а не ты. Он будет жить в лучшем мире.

Бобеша эта дедушкина речь очень удивила. Он не знал, о чем дедушка говорит, почему все так серьезно смотрят. И совсем он не понял, почему после слов дедушки наступила такая тишина. Мать не хотела, чтобы горячий спор между дедушкой и бабушкой продолжался дальше, и поэтому поспешила спросить у Бобеша:

— Ты что так рано пришел домой? Захотел есть, или вы с Марушкой уже наигрались?

— Есть я еще не хочу. Но к Веймолам зашел Гонзик и зовет меня кататься на лыжах. Говорит, на улице уже хорошо.

— А уроки ты сделал? — спросил отец.

— Сделал.

— Тогда пойди на минутку, только далеко не ходите и, как станет темнеть, возвращайтесь.

Этого Бобеш только и ждал. Они сразу поехали с Гонзиком к кирпичному заводу. Но Марушку с ними не пустили: ее мать боялась, как бы она не простудилась в такой мороз.

— Сейчас я тебе, Бобеш, кое-что покажу, — сказал Гонзик, когда они выехали.

— А что? — спросил Бобеш.

— Вчера я учился прыгать на лыжах.

— Прыгать?

— Да, вот сейчас увидишь.

На горке Гонзик показал Бобешу мостик:

— Это я сам сделал.

— Вот эту лесенку из снега?

— Да, этот мостик.

Мостик был из утоптанного снега полметра высотой. Гонзик влез на гору и поехал прямо к мостику. Как только он доехал до него, то сразу же оттолкнулся и пролетел по воздуху больше трех метров. Потом опустился на склон горы, съехал до самой реки, там повернулся и остановился.

Бобешу захотелось тоже попробовать, и он сразу же взобрался на гору, чтобы сделать такой же прыжок. Гонзик кричал ему снизу:

— Коленки держи вместе, к мостику подъезжай с согнутыми коленями, а когда въедешь на него, выпрямляйся! Ноги выпрями и как можно больше наклоняйся! Если не наклонишься, то сразу упадешь на спину!

Бобеш сам успел проследить, как все это делает Гонзик, и теперь, делая свой первый прыжок, послушался совета Гонзика. Прыжок действительно ему удался.

— Жаль, — сказал Бобеш, — что с нами не могла пойти Марушка. Вот она бы на нас посмотрела!

— Знаешь, Бобеш, мы этот мостик сейчас сделаем повыше, хотя бы на метр. Вот тогда будут прыжки! Как ты думаешь?

Мальчики натаскали на мостик снегу и сделали его значительно выше. Первым на мостик въехал Гонзик. Пролетел он по воздуху действительно намного дальше — наверное, метров пять — шесть, — но на равнине, куда он опустился, сразу же полетел вверх тормашками. Бобеш, глядя на Гонзика с горы, смеялся. Он был рад, что теперь и у Гонзика что-то не получилось. «Вот сейчас я Гонзику покажу, — думал он, — как надо прыгать!» Бобеш доехал до мостика, выпрямился, наклонился, но… затем сделал еще большее сальто-мортале, чем Гонзик. И при этом — бог знает, как это получилось — он разорвал себе штанину от кармана до самого низа. Теперь снова смеялся Гонзик, а Бобеш готов был заплакать.

— Как же это так? Чем же штанину-то ты разорвал? — удивлялся Гонзик.

— Это палка попала ко мне в карман.

— Видишь, я говорил тебе: «Прыгай без палки».

— Как же мне идти домой? — жаловался Бобеш. — Это мои единственные штаны, я в них и в школу хожу.

— Ничего. Знаешь что? Пойдем к нам, отец тебе их зашьет — никто и не заметит. Твои дома даже и не узнают, что ты разорвал штанину. Подожди здесь внизу, а я залезу наверх и попробую еще раз. Теперь, наверное, получится.

Но и второй прыжок у Гонзика не получился. Он закончился внизу, как и первый, кувырком. Гонзик все думал, почему такая неудача — ведь он прыгал совершенно правильно, — и вдруг догадался:

— Я знаю, Бобеш, почему мы все время падаем! Мы так далеко летим, что попадаем уже на равнину. А при прыжке с мостика обязательно нужно приземлиться на склоне. Поэтому надо этот мостик сделать в другом месте, повыше. Завтра после школы мы сюда придем и сделаем мост на самом верху.

Глава 51 СОЦИАЛИСТ

Когда мальчики ставили лыжи у дверей квартиры Якубнов, на шум выглянул отец Гонзика, портновский мастер Якубец.

— Что это ты, Гонзик, сегодня так рано вернулся? Ба, да здесь и Бобеш! Ну, входите, ребята. А лыжи, Гонзик, ты поставь лучше под лестницу — как бы здесь о них кто не споткнулся… И входите, ребята, входите! Закрывайте скорее дверь, чтобы от нас не ушло все тепло. А что ты, Бобеш, держишься за ногу? Болит?

— Нет, не болит.

— А, я уже вижу! Значит, ты порвал штаны и поэтому вы так рано вернулись? Покажи-ка! Гм… Здорово! У тебя из порток получилось прямо знамя. Ну-ка, снимай. Ты, видно, ничуть не лучше нашего сорванца. На нем одежда так и горит…

Бобеш снял штаны и отдал их портному. Якубец надел очки, осмотрел штаны и проворчал про себя:

— Долго они уже не протянут. Скоро из них вся задница вылезет наружу. Нужно было бы подложить их материальцем покрепче. У твоей матери не осталось от этих брюк какого-нибудь кусочка?

— Нет, пан Якубец. Был лоскут, но мама извела его на заплаты, когда чинила рукав.

— Да-да, — пробурчал портной. Он вспомнил, что месяц назад сам переделывал эти рукава. — Садись, Бобеш, на лавочку. А ты, Гонзик, подай мне коробку с лоскутами.

Гонзик залез под кровать и вытащил большую коричневую коробку. Портной покопался немного в лоскутах, потом выбрал из них кусок под цвет штанов и принялся за работу. Гонзик вытащил из-под кровати еще одну коробку, в которой хранились тряпичные фигурки для кукольного театра. Он показывал их Бобешу, надевая одного за другим на пальцы. Бобешу все они очень нравились.

— Гонзик, захвати когда-нибудь несколько штучек к нам. Мы поиграем с тобой в кукольный театр.

— Что ты, Бобеш! Отец мне задал бы жару. Этих кукол мне не разрешается выносить из дома. Вот когда у отца будет хорошее настроение и не так много работы, он сам нам покажет театр. — И Гонзик тут же спросил отца: — Ты когда опять покажешь нам театр? Ты что-то совсем его забросил. Бобеш тоже хочет прийти посмотреть.

— Мне только и дела заниматься куклами! Видишь, сколько у меня работы, да тут вы еще задерживаете меня со своими разорванными штанами! После рождества приходи, Бобеш, и возьми с собой дедушку. Он у нас давно не был…

— Папа, а на рождество ты сыграешь нам сказку о Гонзе и безумной принцессе, ладно?

— Ладно.

— Вот, Бобеш, ты посмеешься! Знаешь, как отец здорово представляет! Вот посмотри-ка на глупого Гонзу, какой он щеголь. Видишь, какая у него шляпа? По-моему, он очень хорошо получился у отца.

— Послушай, Бобеш, а что делает твой отец? — спросил Якубец. — Я и его давно не видел.

— Утром он был на фабрике, а теперь пришел домой.

— На фабрике? Разве сегодня его дежурство у котла?

— Нет. Отец сегодня ходил не на работу. Он был у фабриканта Дакснера.

— Ага, подожди! Я уже все понял, — оживился вдруг пан Якубец. — Ну, а что сказал отец? До чего там договорились, у этого фабриканта?

— Я не знаю, меня не было дома, когда отец вернулся.

В это время вошла мать Гонзика.

— А, здесь Бобеш! Я вижу, под лестницей стоят двое лыж. А почему ты сидишь, парень, без штанов?

Якубец засмеялся и показал разорванную штанину:

— Посмотри, что сделал он из брюк! Спортсмены!

— Наверное, тебя дома похвалили? — посмеялась Якубцова.

— Где там, дома ничего и не знают! Ребята пришли с горы прямо сюда. Иначе Бобеша награда бы, конечно, не миновала… Ну, какие новости? — обратился теперь Якубец к своей жене. — Договорились рабочие с Дакснером?

— Коваржи мне сказали, что Дакснер никаких условий не принял. Завтра начинается забастовка.

— Вот это правильно! Бастовать! Ты подумай, как все заступились за уволенных! Держатся все вместе. Видишь, что делает организация. Пока рабочие не были вместе, пока не организовались, фабрикант мог с ними делать что хотел, как с рабами. И вот посмотри — они еще выиграют! Господи, если бы они выиграли! Знаешь, какая это была бы поддержка всем нам, маленьким людям!

— Все-таки какое безобразие! Я просто поверить не могу, что больше ста пятидесяти человек останется зимой без работы и без денег! Какое бессердечие!

— Ха-ха, сердце! Тоже скажет, сердце! Его сердце — это мешок денег. Вот где его сердце! Но до них, до злодеев, тоже дойдет черед! Ведь из нас едва…

Якубца прервал звонок.

— Гонзик, пойди открой, — попросил он, а про себя пробурчал: «Кого еще черт несет?»

Когда Гонзик выбежал, Бобеш вдруг заметил, что все стены завешаны картинками из модных журналов. Всюду были нарисованы женщины в прекрасных отглаженных платьях и зимних костюмах. Сам пан Якубец сидел у швейной машинки, над ним очень низко с потолка свисала лампа. Иногда он даже немного ее задевал. Лампа легонько покачивалась, а на противоположной стене двигалась тень от его головы. Бобешу казалось смешным, что тень все время двигается. Создавалось впечатление, будто бы и голова все время на что-то натыкается. Бобеш также заметил, что машинка у Якубца гораздо больше, чем у матери, а утюг, стоявший на длинной и широкой доске возле стены, совсем большой и наверняка тяжеленный. На доске из белого некрашеного дерева был аккуратно разложен раскроенный материал. Он издавал какой-то странный запах, который бывает почти у всех новых материалов. Такая же деревянная доска лежала и на спинке кровати, а под ней (это Бобеш уже знал) спал Гонзик. «Да, — думал Бобеш, — значит, Гонзик не может, как проснется, сразу вскочить с постели. Может разбить себе голову».

Но на этом мысли Бобеша оборвались. Его внимание привлекла высокая, статная, довольно толстая дама, которая шумно вошла в комнату и громко поздоровалась. Отвечая на ее приветствие, Якубец повернул голову от машинки и слегка кивнул. Зато Якубцова тотчас же предложила гостье стул и даже сначала обмахнула его фартуком.

Гонзик подсел к Бобешу на лавку и наклонился к его уху: «Это наша квартирная хозяйка. Отец готов эту бабу спустить с лестницы».

Бобеш поразился, какая у гостьи была особенная, замысловатая прическа: с коком на лбу и высоким пучком наверху. А глаза у нее были маленькие, как булавочки.

Якубец перестал шить, поднялся, подал хозяйке руку, спросил, что хорошего она, ему принесла, и тут же озабоченно посмотрел на сверток, лежавший у нее на коленях.

Хозяйка встала, подошла к доске, своей толстой рукой отодвинула раскроенный материал в сторону и распаковала сверток, В нем был темно-синий шерстяной материал. Якубец хмурился все больше и больше. Казалось, что этот синий материал ему совеем не нравился. Зато у хозяйки глазки теперь уже горели огнем, она похлопывала ладонью по материалу и приговаривала:

— Ну как, господин мастер, вам нравится этот материален? Вот будет костюмчик!.. Густа, вы знаете, что это будет? Мы хотим сделать рождественский подарок нашему Карлику. Надеюсь, господин мастер, вы оцените наше доверие и почтете за честь подготовить этот подарок к рождеству. Теперь вы видите, как мы вас ценим. Но и вы должны сделать все как следует.

Якубец хотел остановить красноречие домохозяйки и начал:

— К рождеству это, пани…

Но хозяйка не обратила ни малейшего внимания на его слова и продолжала:

— Карлушина мерка у вас есть. Брючки вы сделайте ему длинные, пиджачок присобранный, с матросским воротничком. Пуговицы и отделка лежат вот в этом мешочке. Я все уже приготовила, чтобы не затруднять вас. И подкладка здесь. Только смотрите, чтобы к рождеству было все уже хорошенько сделано… Значит, господин мастер, вы завтра же принимайтесь за дело. Не работа, а одно удовольствие шить из такого замечательного материала! Не правда ли? Ведь это у вас не так часто бывает.

Бобеш все больше удивлялся, как эта женщина быстро и громко говорит. Ему все казалось, что у нее не хватит дыхания.

Лицо у Якубца становилось все более и более мрачным. Он несколько раз пытался перебить ее, но ему никак не удавалось сказать больше, чем: «Разрешите, пани, я…»

Его слова тонули в стремительном потоке ее речи. Хозяйка их просто не замечала. Она слишком ясно давала понять, что теперь говорит она. И наконец она замолчала, в предвкушении, как портной будет удивляться ее прекрасному материалу, будет хвалить его… Но Якубец твердил все свое:

— Разрешите, пани, вам сказать, что до праздников…

— Я знаю, — перебила его снова хозяйка. — Да-да, это именно должно быть до праздников, само собою разумеется. Ведь я знаю, что вы для нас постараетесь. Материалу я купила на четверть метра больше, и вы, господин мастер, должны раскроить так, чтобы Карлуше вышла еще шапочка и запасец кое-какой остался на случай переделки. Вы ведь знаете, Карлуша растет, скоро придется отпускать, так что вы сделайте…

— Пани, разрешите, я вам объясню…

— Да, и побольше запаса в швах, — не дала перебить себя хозяйка. — Не так, господин мастер, как в прошлый раз. Вы слишком мало тогда припустили и лоскутов вернули нам маловато…

— До рождества готово не будет, — сказал наконец коротко и ясно Якубец.

Эта фраза хозяйку так ошеломила, что потом Якубец мог уже спокойно продолжать:

— Да, до рождества я вам, пани, ни за какие деньги ничего сделать не могу. Посмотрите вот на эту кучу материала. Это всё карнавальные костюмы, и они должны быть готовы до рождества. Если я эту работу не успею выполнить, мне не на что будет жить.

— Что? — выпалила хозяйка, и несколько секунд она еще хватала ртом воздух, словно у нее прервалось дыхание. — Что? Для нас вы не можете… Ведь до рождества еще целых две недели!

— Именно потому, что осталось только две недели. За две недели я едва успею сделать то, что взял уже раньше. И то я должен буду сидеть по ночам. С удовольствием я вам все, пани, сделаю, только после рождества. До рождества никак не смогу.

Хозяйка встала, уперлась руками в бока и немного подалась вперед:

— Вот это здорово! Вы заставили меня так долго все объяснять, а потом отказали! Вы что же, не могли сказать раньше, что для нас у вас нет времени? Ничего себе подарочек! И это все, чего мы от вас дождались за свою доброту? Если мы ждем по полгода, когда вы заплатите нам за квартиру, это хорошо. А когда мы вас о чем-нибудь попросим, у вас вдруг не оказывается для нас времени. Пан Якубец, подумайте хорошенько!

— Пани, я говорю вам честно. Если я возьму ваш костюмчик, я должен буду все остальное бросить. И, как я уже сказал, я не сумею сдать все эти карнавальные костюмы, не получу никакого жалованья. А я живу только этим. Вы должны меня понять. Мне действительно жаль, что я не могу… До рождества никак.

Хозяйка сделала еще полшага к портному:

— Так вы платите за нашу доброту? Разве где-нибудь вы достанете такую квартиру за такие гроши? Ведь мы сдаем вам ее только по доброте душевной, потому что знаем, какие вы нищие.

У Якубца надулись на лбу и на шее желваки, и лицо покрылось красными пятнами. Он выпрямился, засунул пальцы за ремень брюк и сказал твердо:

— Хватит, хозяйка! Обижать вы нас не имеете права. Мы не какие-нибудь нищие, которые живут одной вашей милостью. Мы честно вам платим и честно кормимся. И за эти самые деньги, которые я вам плачу за квартиру, — за эти самые деньги я такую квартиру достану везде. И что я вам только не перешивал и не перекраивал! И все только для того, чтобы оставаться с вами в хороших отношениях. Я ведь никогда с вас гроша не брал — и скажу прямо, — потому что я знаю, какая вы…

— Что? Вы еще пытаетесь меня упрекать? Говорите, будто бы делаете нам что-то задаром? А если ваша жена приходит к нам, в наш магазин, и я даю ей лишние кости на суп? Или не смотрю на весы, когда переходят какие-нибудь сто граммов? Или отдаю ей потроха, а порой и кусок колбасы? Так это что, по-вашему, ничего не стоит? Стыдитесь! Задаром вы на нас никогда не работали.

Пан Якубец провел пальцем по ремню, и лицо его, снова теперь побледневшее, передернулось.

— Ну хорошо. Как вы мне, так и я вам. Так знайте правду. Потроха, что вы нам дали — это было накануне праздников, — ели мы с женой. Так вот от этих самых потрохов у нас испортился желудок. Целую неделю мы потом болели. К счастью, наш сын был на каникулах у бабушки, а то, возможно, так и остался бы калекой. Сколько одному доктору мне пришлось платить! Так что нам эти ваши потроха обошлись слишком дорого. Ничего я вам никогда не говорил, все терпел, чтобы оставаться с вами в хороших отношениях. Жена меня всегда просила, чтобы я молчал. Вы эти потроха не рискнули продать, потому что они были испорчены. Вот и получили мы подарочек…

Хозяйка на этот раз сделала еще шаг вперед и так стукнула кулаком по доске, что тяжелый утюг подпрыгнул.

— Ну, с меня хватит! Вы еще осмеливаетесь клеветать на наш товар! Кто знает, от чего у вас испортились желудки?

Тогда в разговор вмешалась пани Якубцова:

— Я вам скажу правду. Доктор тогда сам установил, что это отравление потрохами. И я верно просила мужа ничего вам об этом не говорить.

Якубец воскликнул:

— Сущая правда! Знаем мы таких филантропов!

Бобеш с Гонзиком следили за всем этим разговором с таким напряжением, что забыли закрыть рты и почти не дышали.

Хозяйка опять стукнула кулаком по столу и закричала:

— Послушайте, что вы себе позволяете? Это уже переходит всякие границы. Вы сейчас говорите, как какой-нибудь, простите меня, социалист. Ну да, теперь всюду одни забастовки, бунты, лишь бы ничего не делать и побольше жрать! Да, и отнять все у тех, кто свое имущество честно заработал и скопил. Может быть, вы тоже социалист? Я поверю, охотно поверю…

И вдруг Якубец топнул ногой так, что пол задрожал, а хозяйка испуганно отступила к дверям.

— Ну, так знайте, милостивая пани, раз уж вы так боитесь социалистов: я и на самом деле социалист. Да-да, я социалист! И теперь, я думаю, между нами уже навсегда будет ясность. А почему я социалист? Потому что я убедился, что никто на свете не может разбогатеть сам, своим честным трудом. Так же точно и вы не могли разбогатеть. Так. И теперь вы всё знаете.

После этих слов Якубца хозяйка зашаталась и упала на стул так стремительно, что стул даже затрещал. Задрожал шкаф с посудой, зазвенели чашки и стаканы в шкафу. И, едва опустившись на стул, она возвела к небу руки и завопила:

— Господи, боже мой! Мы змею на груди пригрели! В нашем доме социалист!

Пани Якубцова, которая все еще сохраняла спокойствие и трезвость рассудка, подошла к домохозяйке:.

— Он — мой муж, я же его знаю… ну какой он социалист… Он возбужден и говорит…

— Я знаю, что говорю! — начал снова Якубец. — Именно потому, что я хочу жить как человек, а не, как раб, я и должен был стать социалистом.

Это заявление подействовало на хозяйку так, что она просто соскочила со стула, схватила свой синий материал, быстренько завернула его в бумагу, кинулась к двери и оттуда уже стала угрожать:

— Вы об этом еще пожалеете! Мы не потерпим, чтобы в нашем доме жил социалист! Немедленно убирайтесь с квартиры! Чтоб с первого числа духу вашего не было! И теперь на самом деле между нами все выяснено.

Хозяйка вылетела на улицу. Она так хлопнула дверью, что отвалился кусок штукатурки и на полке подскочили горшки.

Разгневанный Якубец побежал было за хозяйкой, но жена преградила ему путь и стала просить его опомниться и успокоиться. Она уговаривала его:

— Ты подумай только, кто такой мясник и колбасник Ранда и кто ты! У него дом на рынке да два на нашей улице. Он и в городском совете заседает. И может накликать беду на всю нашу семью…

Якубец молчал, взволнованно ходил по комнате и несколько раз без причины поддал ногой стул. Потом остановился у стола, взял тяжелый утюг и ударил им изо всей силы по доске — словно удар грома раздался.

— Какое нахальство! Меня, честного человека, будет оскорблять всякая…

— Вацлав! — кинулась к нему жена и взяла его за руку. — Ну выкинь ты это из головы! И перестань, хватит!

Бобеш и Гонзик даже подскочили — так испугались они этого удара утюгом. Когда пани Якубцова увидела их испуганные лица, она сказала мужу.

— Посмотри, ведь здесь дети. Не волнуй хотя бы их, Вацлав.

Якубец глубоко вздохнул.

— Ну, я сказал ей все, надеюсь, как полагается. Совершенно ясно. Баба прокля… Я знаю, конечно, она как смерти боится социалистов, потому что социалисты раз и навсегда положат конец ее воровству.

Потом Якубец снова взял штаны Бобеша и уже спокойно сел к швейной машинке.

В углу Гонзик шептал все еще перепуганному Бобешу:

— Теперь ты видел, как наш отец может разбушеваться? Господи, вот это был цирк, с этой бабой, правда? А вот однажды…

Но Гонзик не договорил, потому что в дверях снова раздался звонок.

— Это она теперь послала хозяина. Пусть только войдет! Вылетит отсюда, как и она. Гонзик, поди открой! — приказал отец.

Бобеш сидел как на иголках. Больше всего он хотел бы оказаться уже дома. На улице совсем стемнело, и он забеспокоился, не хватились ли его. Когда открылись двери, Бобеш затаил дыхание. Но вслед за Гонзиком вошел… дедушка. Якубец быстро поднялся от своей машинки и пошел навстречу дедушке. Увидев Бобеша, дедушка воскликнул:

— И ты здесь, озорник! А мы-то его уже обыскались… Ух, я никак не отдышусь от этих ступенек! Бобеш, Бобеш, разве ты не знаешь, когда тебе надо приходить домой? А? Как это меня еще надоумило зайти сюда! Как это я еще сообразил, что ты скорее всего где-нибудь вместе с Гонзиком!..

Якубец засмеялся и сказал дедушке:

— Бобеш рад бы пойти домой, да, понимаете ли, никак не может. Не может… Посмотрите-ка, дедушка, ведь он сидит у нас без штанов…

— Ей-богу? Что же ты наделал? Что…

— Ну, катались они где-то с нашим парнем по горам, и бог знает, как это получилось, а пришел он с разорванной сверху донизу штаниной… Надо утешаться тем, что хоть ноги целы.

— Это конечно. Беда в том, что дома все перепуганы, куда парень девался. На улице темным-темно, а ребенка все нет.

— Снимите пальто, дедушка, и минуточку посидите у нас, — предложила пани Якубцова.

— Нет, и садиться не буду и пальто снимать не буду. Я должен пойти домой сказать, чтобы его больше не искали. Ведь вы, наверное, еще не скоро закончите, пан Якубец?

— Через полчасика. Вы могли бы все-таки подождать. Так давно у нас не были! Мы уж думали, гадали, не обижены ли вы за что-нибудь на нас.

— Да что вы! Все какая-нибудь работа, забота или неприятности. Теперь…

— Дедушка, а что, отец с матерью на меня сердятся? — спросил Бобеш.

— Боишься? Ну ладно, я уж как-нибудь замолвлю словечко за тебя.

— Да как это мне раньше в голову не пришло? — стукнул себя по лбу пан Якубец. — Гонзик, оденься-ка и сбегай сейчас же к Яноушам. Скажи им, что Бобеш здесь, у нас, и дедушка здесь, чтобы они не беспокоились. Ну, беги скорей! А вы, дедушка, можете спокойно теперь оставаться.

— Гонзик, — схватил его за рукав Бобеш, — ты только о штанах ничего не говори.

— Не бойся. Я скажу, что ты зашел к нам, потому что замерз.

Когда Гонзик ушел, дедушка сел на стул, где только что сидела домохозяйка.

— Теперь Гонзик мог бы от вас уже вернуться, если бы я сразу сообразил послать его. Но человек бывает такой… такой… просто не в себе. Верите ли, дедушка, я сейчас никак не могу собраться с мыслями. Я только что так возмутился… Думал, что меня просто удар хватит.

— А что такое у вас случилось? — с интересом спросил дедушка.

— Да вот пришла сюда наша квартирохозяйка, милостивая пани Рандова, колбасница с рынка. Пришла, чтобы я ее сыну костюмчик сшил к празднику. Ну, а я сказал, что не могу. И, как только я отказал, она видите ли, вознегодовала. А затем возмутился и я. И наконец она меня так допекла, что я ей высказал все, что о ней думаю. А результат таков, что из этой квартиры мы должны еще до первого выселяться.

— Да не может быть! Серьезно? — искренне удивился дедушка.

И Якубец рассказал ему все, как было.

Глава 52 МИТИНГ

В понедельник Бобеш с Гонзиком договорились пойти после школы кататься на лыжах, сделать новый мостик и упражняться в прыжках с трамплина. После обеденного перерыва у них был только один урок. Но темнело зимой рано, в четыре часа, и поэтому мальчики сразу же, как только учитель разрешил идти домой, выбежали на улицу.

Им нужно было пройти через большую площадь. Ребята быстро добежали до нее — Гонзик впереди шагов на двадцать, Бобеш сзади. Вдруг Гонзик остановился и закричал:

— Бобеш, Бобеш, посмотри-ка, что такое на рынке? Там полно людей. Что это происходит?

Площадь была полна. Больше всего людей собралось около каменного фонтана, в середине которого возвышалась скульптура какого-то средневекового рыцаря. На гранитном барьере фонтана стоял человек и говорил речь. Даже сюда доносились обрывки его слов, но понять ничего было невозможно.

— Людвиг, Людвиг! — окликнул Гонзик мальчика постарше, бежавшего по тротуару.

Мальчик остановился, и Гонзик спросил его:

— Ты не знаешь, что такое происходит на рынке?

— Митинг против Дакснера.

— Митинг?

Бобеш слышал это слово впервые.

— Гонзик, пойдем к костелу, поднимемся там на лестницу. Оттуда нам видна будет и вся площадь и фонтан.

Ребята побежали к костелу. Оттуда действительно открывался прекрасный вид на площадь. Ребята слышали, как весь народ, собравшийся на площади, время от времени скандировал: «Пра-виль-но!», или: «По-зор! По-зор!»

Мужчина, который только что ораторствовал у фонтана, теперь закончил свою речь и спрыгнул под громкие аплодисменты собравшихся. На гранитный барьер тотчас же вскочил другой оратор, и, когда он обернулся лицом к костелу, Бобеш воскликнул:

— Да это же отец!

Это и правда был отец Бобеша. Сначала ребята ничего не могли расслышать. Но, когда шум в толпе утихал, слышно было все до единого слова.

— Да, дорогие друзья, по отношению к людям была допущена большая несправедливость. Все рабочие, которых фабрикант Дакснер сегодня выбросил на мостовую, не получат ни одного геллера пособия.

Толпа зашумела, и раздались крики: «Позор!» Отец продолжал:

— Эти люди жили только на то, что они зарабатывали. Кормились, как говорится, своими руками. А знаете, что сказал нам фабрикант Дакснер, когда мы пришли к нему просить о возвращении наших товарищей обратно на работу, хотя бы даже и за более низкое жалованье? Так вот слушайте. Мы обращали внимание фабриканта на то, что среди этих рабочих есть женатые люди и даже многодетные; что он выгоняет их как раз перед рождеством, когда в семьях наиболее ощущается недостаток в деньгах; что детям нужна теплая одежда и всем нужно что-то есть. Так вот, когда мы обратили его внимание на то, какую тяжелую судьбу уготовил он своим решением всем этим людям, вы знаете, что ответил нам на это фабрикант Дакснер? Он сказал, что ему до судьбы этих людей нет никакого дела, что каждый порядочный человек, обзаводящийся семьей, должен уметь экономить про черный день. Так нам, уважаемые товарищи, и ответил фабрикант Дакснер!

По толпе опять прокатилась волна выкриков: «Позор!», «Бесстыдство!», «Позор Дакснеру!»

— Скажите мне, друзья, как может сегодня рабочий сэкономить что-нибудь про черный день? Ведь зарплаты нам не хватает даже на то, чтобы зимой тепло одеть детей…

В толпе опять раздалось несколько голосов.

— Смотри, Бобеш, сколько здесь полицейских! Они идут к фонтану.

Но Бобеш даже не оглянулся на товарища, он напряженно слушал, что еще скажет отец.

— …Когда мы сообщили Дакснеру, что из солидарности с уволенными рабочими все бросаем работу и будем бастовать, он угрожал нам полицией и жандармами. Да!

— Позор Дакснеру! — раздалось опять на площади.

И, когда шум утих, отец Бобеша снова продолжал:

— …Я спрашиваю вас, друзья, спрашиваю вас, товарищи рабочие, разве фабрикант Дакснер заработал свои миллионы сам? За что он покупает в Брно дома и в деревне поместья? За свою работу? За свои мозоли? Нет! За деньги, которые заработали ему мы нашими мозолями. В его миллионах наша сила и кровь, друзья!

— Правильно! — закричало сразу несколько человек около фонтана.

— Друзья и товарищи! Хороша была бы справедливость на свете, если бы в нашем государстве мог такой вот Дакснер обращаться с людьми, как с рабами! Хороша была бы справедливость, если бы наше государство брало под защиту только его, фабриканта, а с нами, с трудящимися людьми, разговаривало через жандармов и полицию! Посылало бы на нас полицию только за то, что мы добиваемся своих прав, прав заработать своим трудом на жизнь. Нас, рабочих, нас, трудящихся, в этом государстве большинство. И это дает нам возможность защищать свои права, друзья. Защищать их против меньшинства, которое нас эксплуатирует.

— Правильно, так оно и есть!

В толпе раздались аплодисменты и шум. Бобеш увидел, как на фонтан вскочили два жандарма, схватили отца и хотели столкнуть его вниз. Отец защищался, из толпы его поддерживали: «Сбрось их в фонтан!», «Позор полицейским!»

Бобеш следил за борьбой на фонтане не отрывая глаз. Гонзик от волнения сосал палец правой руки и топал ногой. Вдруг он начал прыгать и кричать: «Сбросил уже, сбросил туда жандарма!» И тут же загудела толпа: «Молодец, не давайся!»

Но вот на фонтан вскочило уже двое других жандармов и стали сталкивать отца вниз. И вдруг все как-то подались назад, и оба жандарма вместе с отцом упали. В фонтане началась свалка. Один из свалившихся жандармов вскочил на барьер и резко засвистел в свисток. Тотчас же раздался свист на противоположной стороне площади, у ратуши. Ворота ратуши открылись, и на площадь вышел целый отряд жандармов. Бобеш теперь испугался не на шутку.

— Гонзик, я побегу домой, я боюсь… Я боюсь… Отца сейчас будут бить…

— Конечно, будут бить, потому что он сбросил в фонтан жандармов, — сказал Гонзик.

Бобеш и Гонзик быстро сбежали вниз с лестницы. Что было дальше на площади, трудно уже было понять. Жандармы разгоняли рабочих, молотили по ним прикладами ружей. Рабочие кидали в них камнями и снежками. В витринах дребезжали стекла, спускались шторы в магазинах, запирались ворота домов. Разъяренные жандармы преследовали убегающих людей, сбивали с ног и детей, не поспевающих за взрослыми. Гонзик и Бобеш не рискнули бежать через площадь и вернулись домой окольным путем, через вокзал.

Дома все страшно перепугались, когда Бобеш влетел в двери и крикнул, едва переводя дыхание.

— На рынке жандармы бьют отца!

Глава 53 МЯТЕЖНИК

— Господин учитель, господин учитель!.. Отец Бобеша арестован!.. Его увели жандармы!.. Мой отец сам видел! — наперебой кричали дети, когда учитель вошел в класс.

— Тихо, дети! Что это такое? Почему вы кричите, когда я вхожу в класс? Хорош порядок! Когда я вхожу, все должны тихо и спокойно сидеть на своих местах. Вы это знаете.

Дети затихли. Их очень удивило, что учитель не заинтересовался даже такой новостью.

— Пока я не спрашиваю, все должны молчать.

Учитель сел за стол, записал что-то в журнал и начал урок. До и после урока учитель не стал никого расспрашивать о вчерашних событиях.

На большой перемене дети собрались в кучку и снова начали взволнованно говорить о вчерашних событиях на площади. О том, как у некоторых витрин разбили стекла, как бросали в жандармов снежками и даже камнями, как жандармы гнали прикладами рабочих. Юранек, сын торговца, рассказывал, что у них тоже разбили в магазине окно и отец его говорил, что все это наделали социалисты.

Бобеш вышел из класса. Он прошел в самый конец коридора к окну и там стал есть свой хлеб. Он был очень удручен.

Вчера вечером отец домой не пришел. Мать плакала, бабушка плакала. Дедушка утешал их, а у самого тоже и слезы были на глазах, и голос дрожал.

Раздался звонок, и Бобеш поспешил в класс. В классе было еще шумно. Всех перекрикивал Юранек. Его высокий голос раздавался громче всех:

— Наш отец говорил, что мы не должны дружить с Бобешем!

— А я с Бобешем дружить буду! — крикнули сразу несколько мальчиков и девочек. Среди них были Марушка и Гонзик.

Гонзик спросил Юранека:

— А почему мы не должны дружить с Бобешем?

— Мой отец сказал, что отец Бобеша мятежник и подстрекатель, — настаивал на своем Юранек.

— Это твой отец подстрекатель! — закричал Бобеш.

— Нет, не мой, а твой! Он подстрекал людей красть! Я знаю, мне говорил мой отец! — еще громче закричал на Бобеша Юранек.

Бобеш разбежался и обеими руками толкнул Юранека. Юранек отлетел к парте. Однако тут же опомнился и набросился на Бобеша, схватил его за волосы. Гонзик поспешил Бобешу на помощь. Он хотел было оттащить Юранека от Бобеша, но в эту самую минуту в класс вошел учитель:

— Дети, дети, что с вами сегодня происходит? Вы разве не слышали звонка? Я вижу, Бобеш дерется с Юранеком? Вот это похвально!

Бобеш и Юранек стояли теперь молча. Волосы у них были растрепаны, и они не могли отдышаться.

— Оба в кабинет! И немедленно! — сказал учитель.

Юранек хотел что-то сказать, но учитель остановил его:

— Я не хочу ничего слышать! Немедленно выйдите за дверь!

В кабинете учитель поставил Бобеша в один угол, Юранека — в другой.

— Вы останетесь здесь до тех пор, пока я за вами не пришлю. И не смейте двигаться с места!

Юранек стал плакать и кричать. Но учитель ничего не сказав, пошел в класс. Там он стал выяснять, что произошло между Юранеком и Бобешем. Вызвал Франтика Кудрну.

— Скажи мне, Франтик, почему подрались Юранек с Бобешем?

— Юранек насмехался над Бобешем за то, что его отец в тюрьме, и дразнил его.

— Правильно, ребята? — спросил теперь учитель у всего класса.

— Да! — закричали все хором.

— Ну, а что было еще?

— Юранек еще говорил, будто отец Бобеша социалист и мятежник, что он подстрекал вчера людей воровать. А мы, говорит, не должны теперь с Бобешем дружить. Бобеш это услышал и сказал Юранеку, что не его отец, а отец Юранека подстрекатель. Юранек тогда на Бобеша налетел, а Бобеш дал ему затрещину. Вот они и начали драться. А мы хотели с Гонзиком их разнять.

— Правильно, дети? — спросил снова учитель.

— Все правильно.

Учитель на минуточку задумался, посмотрел в окно, потом повернулся к классу и спросил:

— А что вы думаете, дети: должен ли отвечать Бобеш за то, что у него арестовали отца?

— Нет, не должен! — закричали в классе.

— Ясно, не должен. Поэтому мы и не будем над ним смеяться. Юранек советует с Бобешем не дружить. Разве это правильно? Нет. Ведь Бобеш сам ни в чем не провинился.

С парты поднял руку Вашек.

— Что ты хочешь, Вашек?

— Юранек говорил, что отец Бобеша подстрекал людей красть.

Учитель засмеялся:

— А ты этому, Вашек, не верь. Это наверняка неправда. Я знаю отца Бобеша, он порядочный человек и ничего подобного делать не мог. Знаете, ребята, вы должны любить друг друга. И было бы очень нехорошо, если б у вашего соученика арестовали отца, а вы еще бы над ним и смеялись. Я надеюсь, что вы так делать не будете.

— Конечно, не будем! — дружно кричали дети.

— Вот это мне нравится! Ну, а теперь поговорим еще с Юранеком и Бобешем. Вашек, сходи за ними в кабинет.

Юранек и Бобеш вошли в класс опустив головы. У Юранека оказались под глазами грязные круги. Вероятно, у него были не очень чистые руки, и он, вытирая слезы, размазал грязь по лицу. Дети засмеялись. Улыбнулся и учитель, но тотчас же сделал серьезное лицо и спросил:

— Послушай, Юранек, разве Бобеш смеялся над тобой?

— Не смеялся, — ответил Юранек тихо сквозь слезы.

— А почему же ты напал на него? Почему ты его обидел? Почему?

— Мой отец го-го-говорил, что отец Бо-Бо-беша со-социа-лист и что мы теперь не… не должны с Бобешем дружить… — Юранек разразился рыданиями и всю свою речь произнес, заикаясь и плача.

— А ты знаешь, мальчик, что такое социалист?

— Мой отец го-го-говорил, что это плохие люди, что они мятежники и воры.

С парты поднялся Гонзик.

— Что ты хочешь, Гонзик?

— Э… этот Юранек глупый, господин учитель. Мой отец тоже социалист, а он совсем не ворует.

Учитель на это ничего не ответил, велел Гонзику сесть и серьезно сказал Юранеку:

— Твой отец, Юранек, неправ. Социалисты не такие. Человек, который ворует, не является и вообще не может быть социалистом. Запомни это. Что означают слова «социалист» и «социализм», я вам объяснять не буду, потому что вы все равно этого не поймете. Для этого вы еще слишком малы. Этого даже многие взрослые люди как следует не могут понять. Но вы всё это сможете узнать, когда станете постарше. — Учитель сделал паузу и обратился к Юранеку, который все еще рыдал: — Юранек, ты хочешь меня порадовать, да? Тогда не разговаривай больше на эту тему с Бобешем. Не говори о том, чего сам не знаешь. Даже если дома услышишь что-нибудь от отца… Так, а теперь подай Бобешу руку. И вы снова будете дружить, как и раньше.

Юранек подал руку Бобешу. Правда, в глаза ему он все же не глядел. Однако Бобеш своей руки не подал.

— Ну, Бобеш, подай скорее руку Юранеку. Ты разве не хочешь дружить с ним?

Бобеш молчал.

— Почему ты молчишь? Ну? Почему не отвечаешь?

Но Бобеш и на этот раз ничего не сказал и только расплакался.

— Ладно, беги, Бобеш, садись.

Юранек стоял с протянутой рукой даже тогда, когда Бобеш уже сидел за партой. И, только когда учитель велел ему тоже садиться, он ушел с высоко поднятой головой. Он вытягивал свою тонкую шею и держался так, как будто бы его смертельно обидели.

Глава 54 СОЧЕЛЬНИК

В сочельник мать с самого утра была грустной и часто принималась плакать.

— Слезами горю не поможешь, — говорил ей дедушка.

К Бобешу после обеда зашел Гонзик. Мать разрешила им пойти покататься на лыжах. Все были рады, что Бобеш ушел. При нем они не хотели говорить об отце, а мать не могла при нем даже как следует поплакать. Дедушка хорошо знал, как утешить мать. На каждое ее грустное слово он знал, как ответить. Но бабушка заладила, как всегда, свое. Без конца твердила, что она хорошо все знала, наперед всех предупреждала, только на слова ее никто никогда не обращает внимания. А теперь уже поздно. Бабушка хотела во что бы то ни стало доказать свою правоту, но снова только поругалась с дедушкой и ушла к соседям.

Вдруг кто-то постучал в дверь. Вошло трое рабочих. Поздоровавшись, дедушка спросил одного из них:

— Если не ошибаюсь, не вы ли пан Шпачек?

— Конечно, дедушка, я Шпачек. А это вот товарищ Прохазка, а это — товарищ Вондрачек. Ну, а теперь мы вам скажем, зачем мы к вам пришли.

У матери от волнения тряслись руки. Она боялась, что случилось какое-нибудь несчастье с отцом. Может быть, его отвезли даже в суд… Рабочие держались как-то серьезно, торжественно и чуть-чуть растерянно. Странно было только то, что каждый из них держал под мышкой по большому свертку. Пан Шпачек наконец откашлялся и заговорил:

— Наш забастовочный комитет решил всем семьям арестованных помочь на праздники. Мы собрали в организации кое-какие средства, и здесь вот вам… примите, как от своих… Товарища Яноуша мы все очень любим. Это достойный и мужественный человек, таких сейчас мало…

Мать заплакала и не смогла даже хорошенько поблагодарить. Но это сделал за нее дедушка. Он взял сверток от товарища Шпачека и положил на стол. Мать только спросила, есть ли надежда, что отца скоро освободят. Оказалось, что еще неделю назад отпустили пять человек. Вчера отпустили еще двоих. Всего в тюрьме вместе с отцом оставалось теперь только пятеро.

— У нас будет печальное рождество… — заплакала мать.

— Успокойтесь, пани Яноушова! — утешал ее пан Прохазка. — Ведь ваш муж ничего не сделал. Сказал только господам правду в глаза. Теперь, конечно, нельзя говорить правду. Ну, правду и тюрьмой не убьешь…

— Что верно, то верно. Правда, святая правда! — поддакивал дедушка пану Прохазке.

— Мы пойдем, пожалуй. Нам надо зайти еще в две семьи: к Ванькам и к Стегликам. День теперь короткий, скоро будет темно. До свидания! Желаем вам, чтобы товарищ Яноуш вернулся на праздники домой.

Дедушка также пожелал им счастливых праздников, поблагодарил и попросил передать всем товарищам привет.

Рабочие ушли. Никто не говорил ни слова. Потом дедушка нарушил молчание:

— Веришь ли, Тоничка, иногда так человека за сердце возьмет… В такую минуту… Ну, посмотри, разве это не замечательно? В мои молодые годы такого не бывало. По крайней мере, я не помню… Сейчас люди больше друг за друга стоять стали, а это хороший знак… Ведь люди эти такие же бедные, как и мы, а все-таки…

Дедушке изменил голос.

— Знаешь что, отец? — сказала, помолчав, мать. — Мы должны из этого дать что-нибудь пани Веймоловой. Хотя бы немного муки и сахару. У них ведь сейчас вообще ничего нет.

Дедушка закивал головой:

— Да-да, у них сейчас, наверное, еще хуже, чем у нас…

В прихожей послышались шаги, потом кто-то стал обивать снег с ботинок.

— Неужели вернулся Бобеш? — сказал дедушка, поднялся и открыл дверь. — Ах, боже мой! Посмотри-ка, Тоничка, кто пришел!

— Йозеф! — воскликнула мать и повисла у отца на шее.

— Парень, парень… — бормотал дедушка. — Ну, видишь, все-таки тебя отпустили на праздники.

— А где Бобеш? — оглядывая комнату, спросил отец.

— Где ж ему быть? Пошел с Гонзиком на лыжах.

Отец рассказал, что по дороге домой он забежал на минутку к товарищу Коваржу, председателю организации, которого отпустили еще неделю назад. От него он узнал, что фабрикант Дакснер все-таки должен был отступить. После рождества он примет обратно на работу всех уволенных. Конечно, за меньшее жалованье. Но двенадцать человек, сидевших в тюрьме, он категорически увольняет.

— Значит, ты будешь без работы? — сказала мать.

— Не бойся, с голоду не умрем. Главное, что мы боролись не зря. Конечно, это не полная победа, но все-таки выиграли мы. А в каждой битве бывают какие-нибудь потери…

Пришел почтальон.

— Добрый день, пан Яноуш! Вот вы уже и дома! Теперь и пани Яноушова сразу повеселеет. У меня здесь для вас, пани Яноушова, заказное письмо и денежный перевод. Деньги, я думаю, на праздники всегда пригодятся. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, и здесь тоже.

Мать не поверила. Кто бы мог послать ей заказное письмо и денежный перевод? Она расписалась, и почтальон выложил на стол двадцать крон. Пожелал радостных праздников и ушел. На переводе и на письме стоял штамп: «Брно».

— Прошу тебя, Йозеф, — сказала мать, — вскрой письмо, у меня руки трясутся. От кого бы это могло быть?

Отец вскрыл письмо и прочел:

«Брно. 22 декабря 1913 года.

Уважаемая пани Яноушова!

Мой сын, который служит учителем в вашем городе и учит вашего сына, десять дней назад рассказал мне в письме, как мужественно возглавил ваш муж забастовку рабочих на фабрике Дакснера. Мне известно также, что теперь он находится в тюрьме.

Я состою в рабочем комитете одной из брненских текстильных фабрик. Мы собрали среди товарищей немного денег и посылаем их вам как помощь на то время, пока ваш муж сидит в тюрьме.

Если случится так, что фабрикант не примет вашего мужа обратно на работу после возвращения из тюрьмы, то пусть ваш муж тотчас же напишет по адресу, указанному на конверте.

Такие сознательные и мужественные рабочие, как ваш муж, нам нужны и здесь, в Брно, для участия в рабочем движении. Мы сделаем все, чтобы найти ему здесь работу.

С уважением и приветом,

Антонин Шабацкий».

— Ну, разве я не говорил вам, что мы не одиноки? Видите, о нас уже и в Брно товарищи знают! — радостно воскликнул отец, дочитав письмо.

— Нет, в мои молодые годы такого не бывало. Люди не стояли друг за друга, как теперь, — качал головой дедушка. Он был так растроган, что вытирал глаза платком.

Мать сказала:

— Это добрый человек — учитель Шабацкий. Я сразу по его глазам поняла, когда еще отводила Бобеша в школу в первый раз. Такой молодой — и уже такой умный!

— Да-да, — кивал дедушка, — сразу видно, что он из хорошей семьи, из рабочей семьи, и вот остался верным, не зазнался, не пристал к господам…

— Таких людей пока еще мало, но будет их все больше, и больше. Наши дети будут жить в другом мире, — сказал отец.

— Ты прав, парень. И от нас самих, конечно, зависит, чтобы им было лучше.

— Да, конечно, и от нас. Прежде всего от рабочих, от рабочего класса…

Стало уже совсем темно, и дедушка пошел зажечь лампу. Едва он ее зажег, как вернулся Бобеш. То-то было радости! Никакая, даже самая большая и самая богатая, елка не принесла бы Бобешу столько радости. Он долго висел у отца на шее, прижимаясь своей щекой к его лицу, и даже не жаловался, что отцовы усы его щекочут.

Глава 55 К ОТЦУ

В начале весны отец Бобеша действительно получил место истопника на одной из брненских фабрик. Правда, ему долго пришлось искать квартиру. И вот наконец, в одно светлое майское воскресенье, начался переезд к отцу в Брно.

Еще в субботу отправили в Брно мебель, и с мебелью уехал отец. Бобеш распрощался в школе со всеми соучениками и с учителем. Учитель попросил его на минутку задержаться в классе, получить табель. Но, отдавая Бобешу табель, учитель открыл ящик стола и вынул оттуда сверток:

— Вот, Бобеш, возьми от меня на память. Надеюсь, в Брно мы с тобой когда-нибудь еще увидимся. Я часто езжу туда к отцу и к матери.

Дома Бобеш распаковал сверток и был очень обрадован, найдя в нем книгу «Старинные чешские сказания» Алоиза Ирасека с прекрасными иллюстрациями. На титульном листе учитель написал:

«Моему милому ученику Бобешу на память.

Ярослав Шабацкий»

Бобеш посмотрел на надпись и еще больше обрадовался: на книге стояла подпись учителя с таким же самым росчерком в конце фамилии, как и на школьном табеле.

На вокзал их провожали Веймола с женой, Марушка, Гонзик и еще несколько ребят. Бобешу было очень грустно, по все-таки он радовался предстоящей поездке в Брно. Он хотел посмотреть этот большой, до сих пор ему незнакомый город. Он надеялся увидеть там много нового. Ведь отец рассказывал ему, какие там высокие дома, в пять этажей, и трамваи.

И все-таки на вокзале в душу Бобеша проникла какая-то непонятная тоска. Ему стало очень грустно, когда он подумал о том, что навсегда уже расстается с Гонзиком и Марушкой, своими лучшими друзьями. Когда подошел поезд и Бобеш стал прощаться с Гонзиком и Марушкой, ему захотелось плакать. А Гонзик только теперь, при расставании, вытащил из кармана тряпичную куклу и сунул ее Бобешу:

— Не бойся, возьми. Я ее не украл. Отец об этом знает. Он сам посоветовал мне дать тебе эту куклу. Отец еще сказал мне: «Дай Бобешу эту куклу на память — ведь на него „глупый Гонза“ немножко похож».

Это был тот самый «глупый Гонза», который так развеселил Бобеша во время рождества, когда пан Якубец показывал им пьесу о глупом Гонзе и безумной принцессе.

Бобеш был так рад, так его это растрогало, что и тут он едва удержал слезы. Но теперь, когда садились в вагон, плакали уже все: плакала мать, плакала бабушка, да и дедушка, когда он обнимался и целовался с Веймолой. Казалось, что это были уже не чужие люди, а родственники.

В купе мать открыла окно. Поезд тронулся, и они стали с Бобешем махать платками, пока не исчез перрон.

— Да-да! — вздыхал дедушка в поезде. — С сегодняшнего дня у нас опять начинается новая жизнь. Может, она будет все-таки получше…

Примечания

1

Перевод Р. Сефа.

(обратно)

2

Пепик — уменьшительное от имени Йозеф.

(обратно)

Оглавление

Глава 1 ЗНАКОМСТВО

Глава 2 МЕСЯЦ

Глава 3 ЧАСЫ

Глава 4 ПЕСТРУХА

Глава 5 КАРУСЕЛЬ ЗА ОКНОМ

Глава 6 ПРИКЛЮЧЕНИЕ НА КРЫШЕ

Глава 7 О ВОДЕ, СНЕГЕ И РАДУГЕ

Глава 8 СТЕКЛЯННЫЙ ШАР

Глава 9 НЕСЧАСТЬЕ

Глава 10 ВПЕРВЫЕ В ПОЕЗДЕ

Глава 11 ЗЕЛЕНЫЕ КУЗНЕЧИКИ

Глава 12 ПРИЕЗД ОТЦА

Глава 13 МАГАРЫЧ

Глава 14 БОЖЕНКА ТОНЕТ

Глава 15 БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК

Глава 16 ПРОЩАНИЕ

Глава 17 В НОВОМ ДОМЕ

Глава 18 РАЗБИТОЕ СТЕКЛО

Глава 19 ПУГЛИВЫЕ ЛОШАДИ

Глава 20 СТРАШНЫЙ ВЕЧЕР

Глава 21 ВПЕРВЫЕ В ШКОЛУ

Глава 22 СТИХОТВОРЕНИЕ ПРО КОЗУ

Глава 23 БРАТЕЦ

Глава 24 ПТИЧКА

Глава 25 СКАЗКА ПРО ПАУКА И МУШКУ

Глава 26 БУМАЖНЫЙ ЗМЕЙ

Глава 27 БОЛЕЗНЬ

Глава 28 ТОВАРИЩИ

Глава 29 ШВЕЙНАЯ МАШИНКА

Глава 30 ЗОЛОТЫЕ РЫБКИ

Глава 31 СОСИСКИ

Глава 32 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЯРМАРКА

Глава 33 САМЫЙ ГРУСТНЫЙ ДЕНЬ БОБЕША

Глава 34 РОЖДЕСТВЕНСКАЯ ЕЛКА

Глава 35 БАБУШКИНЫ ОЧКИ

Глава 36 СУББОТНИЙ ВЕЧЕР

Глава 37 ПОЖАР

Глава 38 ПОБЕГ

Глава 39 ВОЗВРАЩЕНИЕ С ОЧКАМИ

Глава 40 ПРИМИРЕНИЕ

Глава 41 ЛАСТОЧКА

Глава 42 СОБАЧОНКА БИНГО

Глава 43 ФРАНТИШЕК

Глава 44 ЦИРК ГРАНД

Глава 45 БЕСЕДКА

Глава 46 ГОРИЛЛА

Глава 47 НА ЛЫЖАХ

Глава 48 РОЖДЕСТВО

Глава 49 ПЛОХИЕ НОВОСТИ

Глава 50 ЗАБАСТОВКА

Глава 51 СОЦИАЛИСТ

Глава 52 МИТИНГ

Глава 53 МЯТЕЖНИК

Глава 54 СОЧЕЛЬНИК

Глава 55 К ОТЦУ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg