Юлия Кузнецова Первая работа
© Кузнецова Юлия, текст, 2016
© ООО «Издательский дом „КомпасГид“», 2016
Глава 1 Los cursos y el mar
Хорошо помню день, когда Беатрис произнесла эти слова.
Los cursos y el mar. Обычно испанский я слушаю сердцем, как музыку. Беатрис говорит, а я гляжу на нее и плыву, купаюсь в звуках, а потом выныриваю и пытаюсь ухватить смысл.
В тот день я, как обычно, слушала журчащий голос Беатрис, разглядывала ее очередное нарядное платье и кожаные сапоги. А потом она произнесла los cursos y el mar. Когда эти слова отзвучали в моем сердце, я попыталась найти в памяти их значение. Курсы… и море!
Оказалось, так называется программа обучения испанскому, которую разработали в Барселоне. Живешь в международном лагере, полдня учишь испанский, полдня сидишь на пляже. Стоимость – двести пятьдесят евро за три недели, вместе с проживанием. Я так и впилась в эту цифру глазами.
У родителей никогда не было денег, чтобы отправиться в Испанию втроем, а одну меня, конечно, не отпустишь. Но тут – с группой! И цель благая – испанский учить.
Беатрис сказала, что желает нам удачи. При этом она внимательно посмотрела на меня. Я восприняла это как знак.
Может, у меня способности к языку и мне такая поездка будет особенно полезна?
Как же хотелось позвонить родителям! До конца урока оставалась всего пара минут, но Беатрис попросила нас задержаться и посмотреть очередной эпизод учебного сериала Extra про студентов, добавив, что послушать живую испанскую речь полезно всем.
Я заставила себя слушать героев сериала не сердцем, а мозгом. Нужно стараться изо всех сил, чтобы родители поняли, как мне важно поехать в Барселону.
Глава 2 Кофе и окна
Если выйти из нашей станции метро не направо, к моему дому, а налево, то прямо у дороги стоит кофейня. Мы там были с родителями всего один раз – праздновали мой день рождения. И я помнила, что там можно купить свежемолотый кофе. Пока гигантская кофемолка трещала, я все думала о том, что поступаю глупо. Нелепо надеяться на кофе в этой ситуации…
Не знаю, зачем я его купила. Может, потому что Беатрис все время пьет кофе. Она приносит его с собой в термокружке. Мы занимаемся по выходным в кабинете труда, и каждый раз один только запах кофе заставляет меня забыть о том, что я сижу в родной школе, а вокруг – станки и ящики с инструментами. Мне грезится, что я в Испании, на берегу моря, а из кофейни неподалеку доносится запах свежесмолотых зерен…
Один раз Беатрис пол-урока посвятила разным названиям кофейных напитков. Café con leche, café cortado…
Когда она произносит cortado, то высовывает кончик языка между зубов, и слово звучит чуть небрежно и все равно – волшебно…
«Я люблю испанский. Я хочу поехать в Испанию», – подумала я, и у меня засосало под ложечкой от неопределенности. Я застряла в ней, как косточка в абрикосе. Сото el hueso de albaricoque… Это были стихи Федерико Лорки. Беатрис нам читала, как «входит солнце в зарю заката»…
Кофе наполнил запахом мой рюкзак. Я даже забеспокоилась: может, он просыпался? Нет, пухлый бумажный пакет был цел, лежал рядом с кошельком.
После покупки кофе в кошельке остались всего две монетки по десять рублей.
Интересно, как себя чувствуют взрослые? У них ведь полно денег. Что я куплю себе в первую очередь, когда стану взрослой? Платье? Туфли? Новую сумку? Торт для себя одной? Нет, куплю себе черный кожаный блокнот, чтобы записывать туда испанские слова. Это для начала… А потом я вздохнула и вспомнила, что завтра должна буду позавтракать в школе на двадцать рублей. Ну и ладно. Главное – это уговорить папу на Испанию.
Папа спал, когда я вошла в квартиру и на цыпочках прокралась на кухню.
Мой папа работает в службе такси, ночным диспетчером. Я привыкла: он болтает со мной вечером, перед уходом на работу, или утром, пока я завтракаю, а он наливает мне чай. Мама ему выговаривает:
– Коля, иди спать! Ты же мимо льешь. Машка сама справится. Ей скоро замуж пора.
– Вот именно, замуж… Хоть чаю ей налью, пока она туда не вышла.
Я вздыхаю. А если он не отпустит меня в Испанию, потому что побоится за мою безопасность? Надо давить на то, что у нас на группу будут целых два преподавателя, которые станут следить за нами. Это сообщила Беатрис. Поклянусь не кокетничать с мальчиками. Не ходить вечером по барам.
Звонить по скайпу утром и перед сном…
Я шепотом повторяла все эти клятвы, а сама тем временем сыпала кофе в железную кофеварку. Сама я никогда не варила в ней кофе, только наблюдала за тем, как это делает папа.
Штукенция показалась мне простой, поэтому я насыпала кофе, закрутила крышку покрепче и поставила конструкцию на плиту. Включила конфорку и принялась ждать. Когда послышалось угрожающее шипение, до меня дошло: я забыла налить воду!
Вскочив, я схватила кофеварку и попыталась отвинтить крышку, обожглась и с воплем швырнула ее в раковину. Грохоту было…
Я застыла, прислушиваясь. Папа не проснулся. «Если человек хочет спать и ему что-либо мешает, – говорил он, – значит, на самом деле он не хочет спать».
Кофеварку пришлось сунуть под струю ледяной воды.
Потом я отвинтила крышку, с сожалением выкинула намокший кофе, насыпала нового и поставила кофеварку на плиту. Вскоре кофе забулькал, расплескался, зашипел.
Дверь в спальню родителей скрипнула.
– Я все-таки разбудила тебя, – повинилась я, когда папа, зевая, заглянул на кухню.
– А который час? Погоди, а чем пахнет?
– Кофе! – торжествующе сообщила я. – Сама сварила! Тебе! Будешь?
– Воды много налила? – проверил папа.
– До пимпочки внутри, – успокоила я его. – Я же видела, как ты варишь, тысячу раз!
– Ну ладно, – снова зевнул папа и уселся за стол, – ухаживай, коли не шутишь!
Я схватилась за кофеварку, но тут же ойкнула и выпустила ее из рук. Раздался неприятный стук, немного кофе вылилось на плиту.
– Помочь?
– Нет, я сама! – крикнула я.
Папа с удивлением глянул на меня, но я отвернулась к плите, ругая себя за то, что так нервничаю и что надеюсь…
– Пап! – выпалила я, а потом снова взялась за кофеварку. – Хотя ладно… Ничего.
– Да что с тобой, в конце концов? – изумился папа. – Все, сядь, я сам с кофе разберусь. Что происходит?
Я на секунду зажмурилась, а потом открыла глаза и вывалила ему все: про курсы на море, про Беатрис и даже про одноклассников, которые были в Испании по сто раз, а я ни разу.
Папа с мамой слушают меня по-разному. Мама перебивает, вставляет свои замечания, комментирует, задает вопросы про то, что я и так собиралась рассказать, в общем, здорово мешает. Она этим похожа на свою маму, мою бабушку, хотя никогда в этом не признается.
Папа слушает молча, отхлебывает кофе, иногда кивает.
Но сейчас мне кажется, что лучше бы я рассказывала все маме. По крайней мере, было бы понятно, еду я или нет.
– Там безопасно, – тараторила я, – в Европе нулевой уровень преступности!
– Да? Хм-м…
– Но я и не буду ходить одна ночью по улицам и клубам. С незнакомцами не стану разговаривать. Буду рядом с учительницей стоять. В море не буду плавать на глубине!
Я говорила все быстрее, уже не заботясь о том, чтобы скрыть волнение. Перед глазами мелькали красивые загорелые испанцы, я слышала, как шумят под окнами волны, я представляла, как захожу в магазин и прошу по-испански взвесить мне пару персиков…
Наконец я умолкла. Папа допил кофе, встал, подошел к раковине и ополоснул кружку. Потом развернулся ко мне и проговорил:
– Да. Это все интересно звучит.
Мое сердце заколотилось. Поеду?! Одна? За границу?
Буду язык учить!
– Если бы не окна, – вздохнул папа.
До меня не сразу дошел смысл его слов.
– Нам надо…
Папа подошел к окну, поднес ладонь к подоконнику.
– Вот, видишь? Нет, встань. Сама посмотри!
Я поднялась, все еще не понимая, чего он от меня хочет.
Папа взял мою руку, поднес к окну. От окна дуло.
– Надо поменять окна, – сказал папа.
– Ага, – сказала я.
– Здесь, в гостиной, в спальне…
– Ага…
– В спальне точно надо. Я у окна сплю, мне прямо в ухо дует. Простужаюсь поэтому.
– Ну да…
– Маш. – Папа развернул меня к себе, заглянул в глаза. – Извини. Но… в общем, не обижайся.
– Я нет, что ты… – промямлила я. – Как я могу…
Мне стоило больших трудов не разреветься при папе.
Но как только я оказалась в ванной, то отвернула посильнее кран с горячей водой и заплакала. От раковины пошел пар, он потихоньку затуманил зеркало.
Папа постучал в дверь ванной.
– Хватит реветь!
– Я не реву!
– Мадам, я не вам, а той девочке, которая плачет.
«Еще и шутит», – рассердилась я и, резко толкнув дверь, едва не сбила папу с ног.
– Эй, поосторожнее!
– Извини!
– Маш, ты в эту Испанию еще сто раз поедешь. Это, может, и небезопасно. Будут к тебе всякие педро приставать…
– Пап, ну не смешно! – с горечью сказала я и закрылась в своей комнате.
Прошлась туда-обратно, зачем-то открыла шкаф с одеждой. «Поговорю с мамой», – решила я. Спрошу у нее напрямую: «Нам точно нужны эти окна?» Папа шутит. Может, все не так серьезно?
Мама сказала, что окна нам и правда необходимы и что я достаточно взрослая, чтобы это понимать и не устраивать истерики.
– Я и не устраиваю!
– Я только что говорила с папой. Да, я сегодня задержусь, надо съездить на склад. У меня заказ на такую сумму…
– А там не хватит денег на Испанию? – быстро спросила я.
– Нет, только на окна, – строго ответила мама. – Может, еще на новые занавески в твою комнату.
Я улеглась на кровать, бурча, что мне не нужны ни окна, ни новые занавески. Закинула руки за голову.
Делать ничего не хотелось. Уроков на завтра не задали, точнее, задали повторить все подряд. По алгебре и химии обещали самостоятельную, по литературе – спросить характеристику одного из героев пьес Островского. Наш класс разделился: одна половина повторяла весь материал начиная с первого сентября, вторая – не открывала учебники, надеясь на то, что все и так в голове. Я принадлежала ко вторым. Домашнее задание по литературе я почти никогда не делала: просто просматривала текст перед уроком и отвечала на одни пятерки. Мне легко языком болтать, я гуманитарий.
А химию с алгеброй спишу у соседа Ромки. Он вообще мой должник: на тесте по русскому я ему три раза ответы подсказывала. Ромка – ботаник, но по русскому иногда пробуксовывает. Не мог сам определить корень в слове «рукав».
Глава 3 Мамино предложение
Утром я еле вытолкнула себя из сна. Ощупью, с закрытыми глазами, добралась до кухни, уселась на табуретку.
– Так и будешь кашу есть? – поинтересовалась мама. – Между прочим, с изюмом!
– Кашу?! – возмутилась я, не открывая глаз. – Я же просила омлет!
– Да? Прости… Забыла… Может, посмотришь на меня и выслушаешь? Есть одна идея…
Я наконец открыла глаза.
– Мне вчера такое предложили… Для тебя! Ешь кашу и слушай.
Оказалось, вчера к маме заглянула необычная клиентка. Моя мама работает в торговом центре, в отделе вечерних нарядов. Рядом с ее отделом – «M.Видео», где продают технику, и «Перекресток». Наш торговый центр самый обыкновенный, не ГУМ. А мамина клиентка оказалась как раз из тех, кто покупает платья в ГУМе, ЦУМе или даже за границей.
«В Испании, например, – добавила мама, хитро глянув на меня. – Она сказала, что, когда едет в Барселону, обязательно там шопингует». Этой клиентке нужно было зайти в «М.Видео», чтобы купить новый мобильный. Старый у нее разбился, а ей понадобилось срочно позвонить, отменить совещание.
– Вот так у людей бывает, – подмигнула мне мама. – Разбил телефон и сразу купил себе новый. А не ходишь полгода с панелью, перехваченной скотчем, и не ждешь, пока муж на Новый год телефон подарит.
– Ты тоже можешь не ждать, – буркнула я, выплевывая на салфетку косточку от изюма.
– Тебе напомнить, на что мы деньги откладываем?
– Не надо!
Мама продолжила рассказывать об Ирэне – так звали клиентку. Она проходила мимо маминого магазина и увидела темно-вишневое платье.
– А я еще удивлялась, – сказала мама, пытаясь отвинтить крышку от папиной кофеварки, которую он вчера забыл помыть, – зачем хозяйка заказала это платье. Оно из категории люкс. Кто его купит за пятьдесят тысяч-то!
– Ого, – присвистнула я.
– Да. Так вот нашлась покупательница. Не зря старые продавцы говорят, что не бывает ненужных вещей в магазине.
Каждая вещь ждет своего хозяина. У Ирэны фигура крупная.
Говорит, ей трудно праздничное платье подобрать. Она пробовала у швеи заказывать, в ателье… Все не то! А тут – сидит как влитое. «Надо же, – говорит, – я не думала, что в обычном магазине…» Короче, на радостях еще одно заказала. Это я за ним вчера на склад поздно ночью моталась. Радовалась она, радовалась… Разговорились. У нее дочка, шестилетка, в садик не ходит, дома с няней сидит. Ирэна говорит, девчонка-то неглупая. Но вот никак не хочет испанский учить. А им надо. Они каждое лето (представляешь, каждое!) снимают дом под Барселоной. Девочка с няней живут там три месяца.
У Ирэны свой бизнес в Москве, что-то со строительством связано, и она к ним редко, наездами… Но, говорит, хочу, чтобы Данка болтала по-испански в ресторанах и гостях.
– А дочка-то хочет? – фыркнула я, делая вид, что ковыряю кашу.
На самом деле я разволновалась. Почему мама сказала, что у нее есть предложение, связанное со мной?
– Не знаю! – отмахнулась мама, наконец раскрутив кофеварку и рассыпав кофе, который присох изнутри. – Я ей сказала: «Хотите, моя дочь попробует учить вашу?
Ей как раз работа нужна». Они еще и живут неподалеку, на Новослободской. Ты все равно туда в школу ездишь.
Могла бы к ним заходить после…
– Но ты у меня даже не спросила! – перебила я.
– Тебе разве не нужны деньги? – удивилась мама. – Может, и на Испанию насобираешь…
Она оторвала бумажное полотенце, намочила его и ловко собрала с пола просыпанный кофе.
– Я не знаю испанского!
– Да? А говорила, Беатрис считает, что у тебя талант.
– Я не имею права преподавать!
– Тебя не устраивают работать в школе. Это репетиторство.
– Мне пятнадцать!
– В Америке девочки с десяти нянями работают, – отрезала мама. – В общем, не хочешь работать – я тебя не уговариваю. Но имей в виду. Полететь в твою Испанию тебе мешает только одно – лень. Больше ныть и плакать я тебе не позволю.
– А я и не собиралась больше ныть! – гордо сказала я и, отодвинув от себя тарелку с застывшими островками недоеденной каши, поднялась и ушла.
Глава 4 Ромка
Я, конечно, понимаю, что с ботаниками нелегко, но чтобы настолько…
Как только Ильмира Александровна раздала подписанные ею же листочки (у математички мания все контролировать), Ромка, прищурившись, уставился на доску. Я сделала вид, что решаю уравнения. На самом деле я обводила свою фамилию и думала про то, что Ильмира Александровна перешла в нашу школу уже год назад, а мою фамилию до сих пор пишет с ошибкой.
Математичка меня раздражала. Не только попытками держать под контролем все, даже наши мысли. Мне не нравилось, как она преподает. Почему-то после каждой новой темы она обожала устраивать самостоятельные работы.
Меня это злило. Мы – старшеклассники, не надо проверять нас каждую неделю. Дайте нам информацию, и мы усвоим ее в темпе, который нам подходит. А вы проверяйте в конце года! Честное слово, всякий раз, когда на мою парту клали листочек с написанной фамилией, от него так и разило недоверием. Ильмира Александровна не доверяла даже буквам моей фамилии: каждый раз писала ее на свой лад.
Еще я думала про то, что мы с Ромкой оба плохо видим, но у меня линзы, а у него – ни линз, ни очков. Вот он и щурится, чтобы разглядеть уравнения на доске… Может, у его семьи денег нет? Неужели так бывает, чтобы не хватало денег на контактные линзы… А я еще своими родителями недовольна. Возмущаюсь, что они экономят на всем подряд.
Наконец я решила, что дала Ромке достаточно времени, и попробовала заглянуть к нему в листок. Как я удивилась, когда он закрыл листочек рукой! Я оглянулась: может, математичка рядом? Ничего подобного, она стояла у доски, шепотом пересчитывая присутствующих.
Я снова попыталась глянуть в Ромкин лист. И опять он прикрыл решение рукой, да еще и локоть выставил, отгораживаясь от меня.
– С ума сошел? – прошипела я.
– Не списывай у меня, – умоляющим шепотом произнес он, – я по-своему решаю, не как в учебнике! Это новое решение.
– И что? – не поняла я. – Разве я не могу додуматься до нового решения?
– Можешь – решай!
– Вот ты… – Я еле сдержалась. – А сам у меня тест по русскому скатал!
– Там были у всех одинаковые ответы, а тут…
Ромка не договорил. Над нами нависла грозовая туча в бордовой юбке.
– Молошникова! – она произносила «ч» как «ш», так же и писала на листочке. – Отсядь на первую парту!
– Почему, Ильмирсанна? – возмутилась я.
– Не почему, а за что, Молошникова. За болтовню на уроке и неуважение к учителю.
Вот так. Понятно, что самостоялку я запорола.
На химию решила и вовсе не ходить: проторчала целый урок в женском туалете. Там отвратительно пахло, на полу валялись бумажки, но туалет казался мне подходящим местом для такой неудачницы, как я.
«Я умная? – в десятый раз спрашивала я себя, откручивая и закручивая кран над раковиной. – Или глупая? Если я не могу решить самостоялку, значит, глупая. Но если бы я подготовилась, то решила бы… Значит, умная. Но я не подготовилась! Значит, все-таки глупая».
«И ленивая», – добавила я, вспомнив мамины слова.
Мне стало нехорошо. Даже замутило. Захотелось лечь прямо на пол, на скомканные салфетки. Ерунда, казалось бы: не написала самостоятельную работу. Но было такое чувство, будто меня, Маши Молочниковой, не существует.
Есть какая-то балда с темно-русыми волосами, собранными в хвост, в серой кофте, которую завуч старших классов называет «пижамой», и джинсах. Балда, не способная решить несчастное уравнение. Балда, которая прогуливает химию. У нее остается час, чтобы подготовиться к литературе и не чувствовать себя неудачницей, но она не может заставить себя достать из рюкзака томик Островского.
На литературу я все-таки пошла. Правда, с Ромкой садиться не стала. Плюхнулась на вечно пустующую первую парту, куда меня усадила математичка, открыла книгу.
– Крылов! – вызвала Наталья Евгеньевна.
У этой учительницы была самая богатая коллекция водолазок. Моя мама все время расспрашивает, какой свитерок надела сегодня наша литераторша. Ну, у мамы профессиональный интерес.
Ромка поднялся и потащился к доске. «Везет ему сегодня», – усмехнулась я про себя.
– Образ Катерины! – велела Наталья Евгеньевна и поправила колье из искусственного (по мнению моей мамы) жемчуга, которое очень шло к ее новой, темно-синей водолазке.
Ромка начал что-то мямлить. Вначале я не вслушивалась. Сердилась на то, что он бросил меня с математикой.
Но потом поняла: он не готов. Не знает, что говорить!
– Ну? – прищурилась Наталья Евгеньевна и стала похожа на актрису Еву Грин, с той разницей, что Ева предпочитает не водолазки, а глубокое, чуть ли не до пупка, декольте. – А как описывал характер Катерины Добролюбов?
Помнишь? «Нет ничего в нем внешнего…»
Она сделала паузу, чтобы Ромка закончил, но он только стоял с открытым ртом. Вдруг до меня кое-что дошло. Это было почти открытие. Не хуже, чем новый способ решения уравнения.
– «Чужого», – прошептала я неожиданно.
– Чужого! – воскликнул Ромка.
– А дальше? – спросила Наталья Евгеньевна. – Ладно…
Скажи мне, что является символическим образом Катерины?
Ромка не смотрел на меня, а зря. Я изо всех сил махала руками.
– Рома, – прошептала я, забыв о всякой гордости, и снова помахала руками.
Он глянул на меня сердито, но тут же воскликнул:
– Птица!
Кажется, с облегчением выдохнули мы все: и Наталья Евгеньевна, и Ромка, и я, и остальной класс. Все привыкли, что Ромка – ботаник и отличник. Если отличник начинает тормозить у доски, все напрягаются. Рушатся устои и все такое прочее.
Но не это стало моим открытием. Глядя на Ромкин раскрытый рот, я догадалась, что у каждого человека есть свои сильные стороны. И надо их развивать. Вот Ромка. К литературе не готов. Зато открыл новый способ решения уравнения.
Так и я. Пусть я не сильна в школьных предметах. Но я неплохо знаю испанский. У меня отличные оценки по тестам. Все, что мне нужно, – это перестать бояться!
Пока я бежала к метро, телефон «глючил». Отказывался соединять меня с мамой. В метро сеть совсем пропала.
Я промчалась по переходу, едва не споткнувшись о ноги парня, развалившегося в углу со своей собакой. В ушах парня были наушники, и он то ли подергивал головой в такт музыке, то ли ритмично икал.
Я добежала до лестницы, у подножия которой пожилой дяденька играл на аккордеоне «Валенки», широко разводя меха. Взобралась, перепрыгивая через две-три ступеньки.
И наконец дозвонилась маме.
– Мама! Скажи своей клиентке, что я к ним приду! Могу завтра, после уроков. Ведь еще не поздно им сказать?
Глава 5 Волнение
Перед сном мама поменяла мне пододеяльник, простыню и наволочку: постелила новое белье, которое подарила ее сестра Катя еще на прошлое Восьмое марта. Белье было нежного голубого цвета и, казалось, холодило кожу. Вечная мерзлячка, я стала ждать, когда согрею постель своим теплом. Ждала-ждала… Ворочалась. Но мне по-прежнему было холодно. В конце концов я не выдержала и включила свет. Часы показывали половину первого. Я вздохнула, погасила лампу.
– У тебя все в порядке? – донесся голос из спальни родителей.
Вот мама! Ничего не скроешь.
– Угу… Только я замерзла.
– Надень кофту. Она в шкафу. Погоди, сама достану…
А то переворошишь все, я только сегодня порядок навела у тебя на полке.
Послышался топот босых ног. Мама у меня даже в самый лютый мороз босиком по квартире ходит. Она выросла в Новосибирске и говорит, что московская зима ей смешна.
Мама появилась в комнате в халате, на лбу очки, в руках – книга.
– Ты прямо как Золушкина крестная из мультика, – не удержалась я.
– Такая же толстая? Или смешная? – проворчала мама.
Она положила на комод раскрытую книгу переплетом вверх, подошла к шкафу и выудила из него свой старый розовый свитер с дырками на локтях.
– Держи.
Я накинула свитер на плечи, стала завязывать рукава узлом на груди.
– Нет, нужно надеть! Давай помогу.
– Ну ма-ам…
Но мама уже уселась на край кровати и помогла мне натянуть свитер. Я скрестила руки на груди и сердито уставилась на нее.
– Когда ты будешь считать меня взрослой?!
– При чем тут… Ты спишь на ходу, вот я тебе и помогла.
– Неправда! Я уже час не могу заснуть!
– Почему?
– Катино белье ледяное!
Мама провела рукой по одеялу, разглаживая его, дотронулась до подушки.
– Вроде теплое, – удивилась она, а потом добавила: – Ты просто волнуешься перед первым уроком.
– Я не умею с детьми, – прошептала я, укрываясь одеялом с головой.
– А? А с Гусей ты неплохо справляешься!
Гуся – это домашнее прозвище Генки, Катиного сына.
В шесть месяцев он никому не улыбался и только твердил: «Га-га-га».
На семейных праздниках нас с ним обычно отсылают в бабушкину спальню. Там он скачет на кровати под музыку из бабушкиного допотопного музыкального проигрывателя, а я снимаю его прыжки на телефон и делаю потом клип, который мы показываем взрослым. Иногда к нам присоединяется Катя. Она закатывает глаза, указывая на праздничный стол, за которым собрались взрослые, и шепчет: «Достали». Катя смеется над нашим клипом, а потом дает Гусе свой планшет. Мы усаживаемся в уголке: Гуся играет, я проверяю электронную почту. Вряд ли это называется «неплохо справляешься с детьми».
– Ты не волнуйся, – мама отвернула край одеяла, под которым мне стало душно, – ты – специалист. Они тебя вызвали. Готовы заплатить за твои знания. Веди себя достойно.
– Страшно, – сорвалось у меня.
– Всем страшно, – кивнула мама, – потом привыкнешь.
Главное, паспорт не забудь. Там целых два охранника: один на въезде во двор дома, другой – у лифта.
Мама ушла. Я лежала, лежала… Думала про разных учителей. Про Ильмиру Александровну, которая проверяет по сто раз каждый пример, но при этом не способна написать правильно мою фамилию. Про литераторшу, помешанную на водолазках. Про свою любимую англичанку Ольгу Сергеевну, которая обожает изводить двоечников, обращаясь к ним на английском. Про историчку, которая презирает всех, кроме Ули (у нее мама работает в музее) и Ромки.
Я не смогла припомнить ни одного учителя без недостатков. Пожалуй, только обществовед Илья Михайлович был ничего. Хотя «ничего» – это самое подходящее для него слово. Он что-то вещал вполголоса, без эмоций, глядя поверх наших голов, и складывалось впечатление, что он нас не замечает. Он был похож на ту рыбу, что не имеет вкуса рыбы, и маленьким детям подсовывают из нее котлеты, выдавая их за мясные.
Даже у Беатрис были недостатки: несмотря на жалобы и протесты, она ставила нам фильмы на испанском, и мы часто не понимали, о чем говорят главные герои.
«Я стану лучшей учительницей, – решила я, – лучшей на свете. Я все время буду помнить о своих школьных учителях и об их недостатках. И никогда не буду издеваться над ученицей. Я стану такой славной учительницей, что девочка будет бежать мне навстречу и повисать у меня на шее».
Глава 6 Изумрудный город
На следующий день первым уроком была литература.
Новый день – новый свитер. Бордовый. Правила у Натальи Евгеньевны нерушимые. Она без конца поглядывала на себя в зеркало, висящее у двери, и поправляла высокий ворот водолазки. Рассказывала нам о бесприданнице, а думала о том, как замечательно она сама выглядит. В волосах у нее блестели две темно-красные детские заколки – под цвет свитера. Эти заколочки вызывали жалость. Я все глядела на них и обещала себе не становиться учительницей, помешанной на одежде.
Настроение у меня было отличное. Я даже вернулась за парту к Ромке. Он обрадовался и решился на шутку:
– Соскучилась?
– Да, но не по тебе, – отрезала я. – Просто на Грибоедова приятнее смотреть, чем на Карамзина.
Я указала на портреты классиков над доской.
– Ну конечно, – не поверил Ромка.
– Наглость – второе счастье? – поинтересовалась я. – Или сам соскучился?
– Я? Да!
Он прямо разъехался в улыбке. На Ромку это было не похоже… Он из породы стеснительных ботаников. Я прищурилась, подумала полсекунды и догадалась:
– Пять по алгебре?
– Она сказала, что я гений! – возликовал Ромка, но тут же примирительно добавил: – У тебя четыре.
– А могло быть пять, – подколола я его, хотя про себя обрадовалась.
– Она бы все равно не поверила…
– Не поверила бы, что я гений? Ты зазвездился… Короче, ты мне должен балл, приятель. Поэтому давай меняться.
Я сяду к окну.
– Ну Маш… – заныл Ромка, сразу перестав улыбаться. – Я всю жизнь у окна сидел… Меня за Сашкиной спиной незаметно.
– Чего вам, гениям, бояться! Давай, давай… Мне с твоего места еще лучше Грибоедова будет видно.
– Ты как моя двоюродная сестра, – проворчал Ромка, перекладывая пенал и учебники на мое место. – Всегда добиваешься, чего хочешь. Все вы, Маши, одинаковые.
На самом деле я менялась местами не из-за Грибоедова.
С Ромкиного места был виден дом-башня, в котором жила мамина клиентка со своей дочкой.
Дом оказался темно-зеленым, как дворец Гудвина в сказке Волкова. Не хватало изумрудов на башенках и Дина Гиора с длинной бородой. Зато был высокий, тоже зеленый, з абор, а также домик, где сидела охрана, и шлагбаум.
Зря я вынудила Ромку пересесть… Чем больше я смотрена на «Изумрудный город», тем больше меня охватывала паника.
Там было целых два охранника! Мне следовало предъявить паспорт им обоим. «Должно быть, особенные люди живут в таком доме, – мучительно размышляла я. – Зачем им нужна школьница вроде меня? Я не соответствую их уровню!»
Я покосилась на свои кроссовки. Не забыть бы их протереть.
После уроков я купила в автомате шоколадную вафлю и сок.
Сок выпила, а вафлю завернула обратно в бумажку и сунула в карман. Не смогла от волнения проглотить ни кусочка.
Длиннобородый охранник в домике все-таки походил на Дина Гиора, но меня не смешило это сходство. Я глядела на огромные золотые часы на руке охранника. Казалось, они кричали: «Здесь хорошо платят только профессионалам!
Гоните отсюда эту самозванку! Она ненастоящий учитель!»
– Проходите, – улыбнулся мне охранник, переписав чуть ли не все данные из моего паспорта. Верхний ряд зубов был у него золотым, как и часы.
Я направилась к подъезду, вспоминая номер квартиры, который нужно будет назвать второму охраннику, а также имя девочки (Дана!) и ее няни (Роза!), которая меня встретит.
Почему-то вспомнился давнишний урок. Мне было семь лет, и я только пришла к Беатрис учить испанский. Мы занимались до начала декабря (потом она уезжала на родину, праздновать Navidad). Последний урок Беатрис посвятила Рождеству. Она объяснила, как по-испански «елка» и «шарики», а потом предложила сделать маску Papá Noel из папье-маше. Мы принялись за дело, а Беатрис бродила между рядами, комментировала: «Así… así… ¡Muy bien, Maria!»
Я налепляла бумагу на заготовку слой за слоем, и с каждым шлепком маска приобретала форму, в которой проглядывал веселый Papá Noel. Помню, как меня поразило это: слой, еще слой… А потом – раз! И получилась веселая ухмылка.
Так и сейчас – только получалось совсем не весело.
Паника набегала слоями, волнами, каждая из которых заставляла меня волноваться все больше и больше. Я с трудом потянула на себя блестящую ручку двери.
Подъезд у них был – как в музее или в театре. Огромный, со стрельчатыми окнами, с натертым до блеска полом, красно-зеленым ковром и даже с цветами в горшках. Охранник, высокий, худощавый, внимательно оглядел меня. Пока я торопливо рылась в рюкзаке в поисках паспорта, который он попросил предъявить, из кармана куртки вывалилась вафля.
– Вы можете воспользоваться урной вон за той пальмой, – церемонно сказал охранник.
«Какая же я неумеха», – расстроилась я.
– А теперь прошу, – сказал он, когда наконец я показала ему паспорт, – ваш лифт – справа. Вам на пятнадцатый этаж.
В лифте я обнаружила, что забыла протереть кроссовки. Я порылась в карманах, нашла салфетку, склонилась и принялась счищать грязь с мысков.
Внезапно дверь лифта распахнулась. Я задрала голову и увидела блондинку в черной норковой шубе, прижимающую к себе ши-тцу в норковом чехольчике такого же окраса, как шуба хозяйки. Челка собаки была собрана в умильный хвостик. Женщина недоуменно осмотрела меня и спросила:
– Наверх?
– Не знаю, – растерялась я.
Откуда же мне знать, куда она хочет ехать?
– Не волнуйся, мой миленький, все в порядке, – ласково протянула блондинка и вошла в лифт, покачивая бедрами, как манекенщица.
Я выпрямилась, не зная, куда деть грязную салфетку, и тут до меня дошло, о чем спрашивала блондинка. Моим щекам стало горячо-горячо. Теперь эта тетенька считает, что я тупица! Сейчас увидит, к кому я еду, и расскажет потом маме Даны, как глупа их новая учительница. И почему она назвала меня «моим миленьким»?!
– Только один укольчик, – ворковала тем временем блондинка. – В холодное время обязательно нужно принимать витаминчики…
«Так она с собакой говорила, – сообразила я, – а меня даже не замечала!»
Захотелось сбежать. Промчаться мимо охранника, точнее, мимо двух охранников в своих недостаточно-чистых-кроссовках, вылететь, отдышаться, запихать в рот вафлю и проглотить не жуя!
Но если я доеду до пятнадцатого этажа, а потом спущусь обратно вместе с хозяйкой ши-тцу, то последняя решит, что я не тупица, а настоящая сумасшедшая. Сдаст меня охранникам. Сразу двум.
Тогда маму подведу. Она же обещала своей клиентке, что я приду. И деньги… И Барселона.
Лифт мягко затормозил и остановился. Двери разъехались.
– Всего хорошего! – выдавила я, выходя из лифта.
Ши-тцу тихо тявкнула, но хозяйка никак не отреагировала: все гладила любимицу по спине и что-то приговаривала.
Двери лифта закрылись, и мы остались втроем: темно-синяя дверь с золотыми завитками цифр, я и алоэ в горшке под дверью. Горшок был ядовито-оранжевого цвета, а огромное алоэ так растопырило свои узкие длинные листья, что напоминало злобного ежа. Еще один охранник, третий.
– Ха-ха, – сказало мне алоэ, – посмотрите на нее.
Преподавать собралась. Сама еще ничего не знает, а уже лезет.
– Я уже взрослая, – сквозь зубы произнесла я.
– О да, – усмехнулось алоэ, – конечно. Claro que sí.
Глава 7 Роза Васильевна
Дверь в квартиру была приоткрыта. Я постучала, на всякий случай. В прихожей горел свет. Я потопталась на коврике, не решаясь шагнуть на светлый, без единого пятнышка пол. Никакой обуви у них в прихожей не было, а стоял высоченный, до потолка, шкаф с зеркальной дверью, в котором отражалась я – в светло-зеленой куртке, с кое-как повязанным синим шарфом, взлохмаченная. Из прихожей вели три двери. Одна, в ванную комнату, была приоткрыта. Две другие – захлопнуты.
– Добрый день! – поздоровалась я со своим отражение м, потому что больше никого поблизости не было.
– О! – послышался деловитый женский голос из-за закрытой двери. – Дана…
Дальше я не разобрала. Дверь распахнулась, и в прихожую вышла низенькая светловолосая женщина в черных обтягивающих штанах и светло-голубой кофточке. Кофточка морщинилась на животе и на локтях. Женщина была чуть старше моей мамы, но младше бабушки, фигурой напоминала Карлсона, а прической – фрекен Бок. Она что-то пожевала, прищурилась и напряженно-вежливо улыбнулась.
– Ты заблудилась? – ласково спросила она, а в комнату крикнула: – Дана, не выключай, это не учительница!
– Я учительница, – сдавленно проговорила я.
Брови женщины, выщипанные в тонкую ниточку и прокрашенные ярко-коричневым карандашом, поползли наверх; губы, подкрашенные перламутрово-розовой помадой, сложились в грустный смайлик.
– Вы Роза? – с усилием спросила я.
– Роза Васильевна, – поправила она меня, – а вы – Мария… Как вас по батюшке?
– Просто Маша, – твердо сказала я, и от этого сомнение во взгляде Даниной няни усилилось. Сама Дана так и не появлялась.
– Мне тут разуться? – спросила я, стараясь, чтобы мой голос звучал уверенно и по-взрослому.
– Только на пол-то не заступайте, – произнесла Роза Васильевна, – только помыла его, вот что.
– Конечно, – кивнула я.
Но устоять на одной ноге не получилось. Я опустила на полсекунды кроссовку на пол и вздрогнула: остался неожиданно огромный грязный след.
– Извините…
– Ничего, ничего, – нарочито бодро сказала Роза Васильевна, толкая дверь в ванную и извлекая оттуда швабру.
Я отвернулась и заметила на круглом стеклянном столике у стены пятьсот рублей. Неужели они для меня? Я повернула голову и столкнулась взглядом с Розой Васильевной.
– Ну, вы сначала позанимайтесь, – сказала она с подозрением.
Как будто я могу схватить деньги и убежать! За кого она меня принимает? К горлу подкатила тошнота, как в последний Новый год, когда мама заставила меня съесть кусок вареного говяжьего языка, который я ненавижу. Я и не ожидала, что няня девочки окажется такой противной. Бедная Дана!
Наконец я сняла кроссовки. Роза Васильевна забрала у меня куртку, распахнула двери шкафа и уставилась на шубы, которые занимали там все пространство, словно не решаясь их подвинуть. «Да бросьте мою куртку на пол, рядом с ковриком, мне все равно!» – захотелось крикнуть мне. Но она все-таки нашла сбоку крючок, сняла с него сумку из крокодиловой кожи, поставила ее на полку под шубами и повесила мою куртку.
– А вы проходите, проходите, Марья, в ту комнату проходите!
От Розы Васильевны слабо пахло фруктовой жвачкой и сигаретами.
Паркет в комнате блестел, как каток на задворках торгового центра, где работает моя мама. Я поскользнулась и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть. Выдохнула, обвела взглядом огромную комнату: два черных кожаных дивана, между которыми в гигантском горшке росло лимонное дерево, увешанное плодами, и плоский телевизор во всю стену, как экран кинотеатра.
Сразу вспомнился учебный сериал Extra, который нам показывала Беатрис, и его герой, незадачливый американец Сэм, говоривший испанкам: «Я живу в музее». Девушки, хохоча, поправляли его: «Он хочет сказать, что работает в музее». А потом выяснилось, что Сэм и правда живет в доме, похожем на музей, потому что очень богат.
На экране телевизора застыли двое: черноволосый дядька и тетенька в полупрозрачном розовом халатике. Они напряженно смотрели друг на друга. «То ли он ее поцелует, то ли она ему пощечину даст», – подумала я.
На диване перед телевизором сидела девочка лет шести, крепкая, щекастая, вся какая-то насупленная, с туго заплетенными косичками, в короткой клетчатой юбке и фиолетовой кофточке с Минни Маус. Девочка упиралась обеими руками в спинку дивана, словно собираясь спрыгнуть, но при этом не отрывала взгляда от экрана и улыбалась. Ее хмурая улыбка напомнила мне Гусю. Он так всегда гримасничает, когда знает, что его сейчас отругают за шалость.
– Дана Андревна! – строго сказала Роза Васильевна. – К вам педагог пожаловал!
Мне показалось, «педагог» она произнесла с насмешкой.
– Будьте любезны, оторвите ваше королевское величество от дивана и шагом марш в вашу комнату заниматься! – продолжила Роза Васильевна, и Дана, по-прежнему не глядя на меня, заканючила:
– Ну Ро-о-о-зочка, ты обещала, что в этой серии она ему скажет, что у них ребе-е-енок будет…
Я вытаращила глаза. Мама до сих пор выразительно поглядывает на меня, когда в сериалах речь заходит о подобных вещах.
– Всё, егоза, шуруй учиться, – велела Роза Васильевна, погладила Дану по голове и ловко выхватила пульт у нее из рук.
Экран погас.
Дана бросила на меня быстрый взгляд и снова повернулась к няне.
– Ты обещала сере-ежки новые показать! Которые тебе Саша купи-и-ил!
Она ныла, улыбаясь, словно знала, что выглядит глупо.
Так взрослый изображал бы ноющего ребенка.
– Вот научишься по-испанскому говорить, покажу, – твердо сказала Роза Васильевна.
Я не решилась ее поправить.
– А это долго? По-испанскому учиться? – спросила Дана, перестав улыбаться и уставившись на меня исподлобья.
– Учиться говорить на испанском? – улыбнулась я ей. – Кто как учится. Я вот уже восемь лет занимаюсь.
Последнюю фразу я произнесла специально для Розы Васильевны. Но та подошла к лимонному дереву и сняла с него засохший листик, а потом провела пальцем по бортику горшка, проверяя, нет ли пыли.
– Я не об этом, – раздраженно сказала мне Дана, потом покосилась на няню и добавила спокойнее: – Сегодня нам долго заниматься?
– Не очень, – сдалась я, – все-таки первое занятие.
– Час, – сказала Роза Васильевна.
Повисла пауза.
– Меня, кстати, зовут Маша, – начала я.
Но Дана, не дослушав, развернулась и бросилась в соседнюю комнату.
Глава 8 Первый урок
На двери Даниной комнаты висел рисунок – кривоватая корона, раскрашенная желтым фломастером, с ярко-красными бубенчиками из пластилина.
Короны были везде: на обоях, на занавесках, на шкафчиках. Зеркало у туалетного столика было в форме короны, а стул напоминал маленький трон. Нетрудно было догадаться, что здесь живет маленькая принцесса, которая привыкла всеми командовать.
Сама Дана стояла посреди комнаты и, скрестив руки на груди, мрачно глядела на меня. «Что с ней делать?» – запаниковала я.
– Красивая комната…
Дана молчала. За ее спиной тянулся целый ряд фарфоровых кукол, восседающих на комоде. Разодетые в разноцветные клетчатые платья, с пелеринками, в шляпках, в золотых и серебряных туфельках, они таращились на меня с недоумением и раздражением. Раздражение было взаимным: я с детства терпеть не могу кукол.
– Какая большая коллекция… – протянула я.
– Только что заметила? – съязвила Дана.
– У меня близорукость, – призналась я зачем-то.
Дана шагнула назад.
– Это заразно? – спросила она.
– Нет, – фыркнула я. – Близорукие люди плохо видят те предметы, которые находятся….
Я оборвала себя на полуслове. Стоило мне засмеяться, как Дана отбежала к самому окну и насупилась еще больше.
– Разве ты никогда не видела людей в очках? – спросила я ее.
– Ты не в очках! – крикнула она.
– У меня линзы. Но ты видела тех, кто носит очки. Как думаешь, зачем они им?
– Для красоты, – буркнула Дана и добавила: – Я не хочу с тобой заниматься.
Я перестала улыбаться. В груди стукнуло одним сильным ударом. Бах.
– Почему? – тихо спросила я.
– Ты смеешься надо мной.
– Не над тобой, что ты!
– Ты считаешь меня глупой.
– Нет, конечно! – воскликнула я. – Ты очень умная девочка.
– Да? – вскинула голову Дана. – А доказательства?
Я опешила. Мама сказала, ей шесть. Нашему Гусе семь, он уже в первом классе, но он не знает слова «доказательство».
– Ну… – протянула я.
– Вот именно! – удовлетворенно сказала Дана. – Не знаешь, а врешь.
Она взяла свой стул-трон, подтащила его к столику у окна и уселась. Этот столик очень выбивался из интерьера: черный, с нарисованными ягодками и листиками рябины, под хохлому. Он напоминал те столики, за которыми мы рисовали и лепили из пластилина в детском саду. Похоже, его срочно купили для занятий. Рядом со столиком стоял единственный стул. Я подошла к нему, села. Мои колени возвышались над столом. Дана взирала на меня с высоты своего трона.
– Давай только быстрее, – поморщилась она. – Хочу успеть на «Кольцо любви».
– Испанский нельзя выучить быстро, – ответила я, доставая из рюкзака изображения животных с испанскими подписями, которые, как я чувствовала, нам все равно не понадобятся.
– Почему? – быстро спросила Дана. – Потому что ты сама его плохо знаешь?
– Я его отлично знаю! Просто любой язык надо учить постепенно. Постоянно повторяя. Тренируясь говорить, слушать и понимать.
– У-у-у, – с разочарованием протянула Дана. – Скукота.
– Слушай, а тебе зачем язык? – поинтересовалась я.
– Вот этот? – спросила Дана и высунула кончик розового языка.
– Нет, я про испанский. Какая у тебя мотивация? – строго спросила я, надеясь приструнить ее взрослым словом.
– Мо-ти-ва-ци-я, – по слогам повторила Дана.
Похоже, она любит длинные слова. Я представила, как она вечером спросит няню: «А какая у тебя мотивация?» – и ехидно улыбнулась.
– Язык надо учить зачем-то, – продолжила я, – с какой-то целью.
– Мама хочет, чтобы я мороженое в кафе могла сама заказать, – заявила Дана.
– Отлично. Еще? – подбодрила я ее.
– Еще… М-м-м… Все.
– Разве? – удивилась я и решила рассказать Дане, что на испанском можно общаться с друзьями за границей, смотреть фильмы и мультики, книги читать, в конце концов.
Но поскольку Дана была человеком, которому требовались «до-ка-за-тель-ства», я решила продемонстрировать преимущество знания испанского на простом примере:
– Чтобы заказать мороженое себе и маме в кафе, достаточно выучить всего одну фразу: ¡Dos helados, por favor!
– Dos helados, por favor, – пробормотала Дана и, посветлев, вскочила со стула. – Все! Мы выучили испанский!
– Как? – растерялась я. – Подожди… Ты куда?
Но она уже схватила за спинку свой трон и потащила его к туалетному столику, не обращая внимания на мои замечания и картинки, которые моя мама ночью вырезала из старых детских журналов и наклеивала на куски картона.
Глава 9 Салон красоты
Дана уселась перед зеркалом и откинула за спину косички.
Я поднялась со стула, подошла к ней.
– Слушай…
– Пожалуйста, подстригите мне сантиметра два… И покрасьте. М-м-м… В пепельный блонд.
– Что? – опешила я.
– А-а, вы мастер маникюра… – протянула Дана, глядя на меня через зеркало. – Простите… Я вас не узнала…
Уезжала на Бали на месяц. Как все изменилось.
Она говорила низким грудным голосом, растягивая слова и гримасничая.
– Прошу вас, – продолжила Дана и, растопырив пальчики, опустила ладошку на столик.
– Дана, – строго сказала я, – ты должна сейчас встать.
И сесть обратно за стол, чтобы заниматься.
– И что мы будем делать?
– Учить названия животных.
– Скукота…
– Дана, встань, пожалуйста!
– У меня потерялась мо-ти-ва-ци-я. Я уже везде посмотрела – и в сумочке, и в шкафу. Нет ее.
– Хватит кривляться, слышишь меня?
– А вы мне сделаете коррекцию бровей?
Тут я не выдержала и прошипела:
– Ты хоть кого-то слушаешься?!
– Нет. Я и так уже взрослая.
– Посмотрим, – пробормотала я. – Схожу-ка я за твоей няней.
Я выскочила из комнаты. Никакого плана у меня не было.
Но находиться в комнате с ребенком, который надо мной издевался, я больше не могла.
Данина няня оказалась на кухне. Согнувшись, она мыла пол. По радио хриплый мужской голос объявил: «Шансон… У нас сбываются все мечты!»
Роза Васильевна разговаривала с кем-то по телефону, зажав трубку между ухом и плечом. На ее черных брюках посверкивали золотые нити, которыми брюки были прошиты на бедрах. Только я раскрыла рот, как Роза Васильевна сказала в телефон:
– Вертихвостка. Натуральная вертихвостка. Ну откуда я могу знать, сколько ей лет… Четырнадцать. Может, пятнадцать. Главное, я у хозяйки спросила: «Вы сами эту учительницу видели?» А она: «Мне видеозапись на телефоне показывали, как она по-испански стихи читает. Все нормально, Розка, не волнуйся». Представляешь? Отдают мою крошечку не пойми кому. Да еще и деньги платят. Да, кстати, деньги нехилые! Пол моей зарплаты за день! Слыхала? Да, девчонке. Ну ничего, я в Дану Андреевну верю. Барышня от нее через пару недель сбежит. Мама нам каких только профессоров не находила. Особенно по сольфеджии одна свирепая была. Помнишь, я тебе жаловалась? Но Данка молодец. Казак-девка! А? Да зачем мне этот час, пока они занимаются? Я могу и при Данке пол помыть.
Я бесшумно развернулась. Как же захотелось убежать из этой сумасшедшей квартиры! Прямо тошнило от них обеих: и от Даны, и от Розы Васильевны. Я разозлилась на маму, которая нашла мне такую дурацкую работу. Хотя больше всего на свете сейчас я хотела оказаться рядом с родителями. Бежать, бежать отсюда, а перед уходом наговорить гадостей им всем. Чтобы знали: нельзя над людьми издеваться!
Когда я вошла в комнату, Даны в ней не было. Под кроватью что-то брякнуло. Я опустилась на колени, приподняла край розово-золотистого покрывала. Дана лежала под кроватью, положив голову на розовую подушку с кистями, и не мигая смотрела на меня.
Я обессиленно опустилась на пол рядом с ней. Было понятно, что уговаривать ее вылезти бесполезно. Но идти за Розой Васильевной я второй раз не хотела. Это означало признать свое поражение.
Поэтому я опустила край покрывала так, чтобы Дану не было видно, привалилась к стене и молча смотрела на кровать. Дана тоже затихла. Так мы просидели оставшиеся полчаса.
За это время я успела подумать о многом. Прежде всего о том, что я не могу, не имею права говорить этим людям гадости. Потому что няня пожалуется Ирэне, и та решит не покупать у мамы ее платья.
И еще о том, что мне все-таки придется признать поражение.
Нужно будет сказать Розе Васильевне: «У нас не вышло заниматься». А она станет насмешливо смотреть на меня и в мыслях называть «вертихвосткой». Потом возьмет деньги двумя пальцами и положит в кошелек. А может, отнесет в спальню хозяйки. Вряд ли это деньги самой Розы Васильевны.
Я стиснула зубы и поднялась с пола. Ну, мамуля, удружила.
Собрав свои картинки со столика, я не глядя затолкала их в рюкзак. Сказала Дане: «Пока!» – и поплелась к Розе Васильевне.
Но Дана пулей вылетела из-под кровати, опередила меня и бросилась в объятия к няне, которая закружила ее в воздухе.
– Как позанималась, моя крошечка? – ласково спросила Роза Васильевна.
– Выучила! Выучила весь испанский! – с восторгом сказала Дана.
– Подожди, – растерялась я. – Ничего ты не выучила!
– Так скажи что-нибудь по-испанскому, моя птиченька, – перебила меня Роза Васильевна, наклоняясь к девочке.
– ¡Dos helados, por favor! – протараторила Дана.
Я в изумлении уставилась на нее. Вот это память! Просто феноменальная. А Роза Васильевна, выпрямившись, усмехнулась и сказала:
– Вот видите, Маша, не надо думать плохо о моей крошечке. Все она выучит крепко-накрепко, все запомнит. Как вас все-таки по батюшке? Как к вам обращаться?
– Николаевна, – машинально ответила я, пытаясь понять, что происходит.
Разве за урок, на котором учитель сидел на полу и молчал, не увольняют?
– Отличненько, вот вам, Мария Николаевна, денежка, берите прячьте… Только не в задний карман джинсов, – добавила Роза Васильевна, увидев, как я убираю деньги. – Кошелек или борсеточка – есть у вас что-нибудь? Вы в следующий раз в пятницу придете? У нас бассейн, правда.
Давайте часиков в пять, ладно?
Я ошарашенно кивнула. Правда, в пятницу у меня было шесть уроков, а это означало, что мне придется часа три болтаться в школе в ожидании, пока Дана вернется из бассейна. Но все это казалось ерундой в сравнении с другим.
Мне заплатили кучу денег за то, что я ничего не сделала!
– Понравилась тебе новая учительница? – спросила Роза Васильевна Дану.
– Пойдем уже «Кольцо любви» смотреть, – Девочка потянула ее к телевизору.
– Сейчас включу, птиченька, – кивнула Роза Васильевна. – А вы, Мария Николаевна, обувайтесь, только пол не пачкайте, и куртку не забудьте из шкафа достать. Хотя нет, давайте-ка я сама куртку достану, там шубы, то, се… Даночка, возьми пульт, найди «Кольцо» наше с тобой. Я пока твою учительницу выпровожу.
Глава 10 Первые покупки
Муки совести за странное занятие? Да, было немного. Вроде как пенка от молока. Отгоняешь ее ложкой, а она все равно в рот лезет, когда из кружки пьешь.
Но я быстро себя успокоила.
Во-первых, Дана выучила целую фразу на испанском.
Ну и что, что без труда, в том числе и без моего. Во-вторых, Роза Васильевна ни о чем не спрашивала. Ни о том, как мы позанимались, ни о том, что мы делали на уроке. Значит, все так и должно быть.
К тому же Роза Васильевна назвала меня «вертихвосткой». Я сочла деньги компенсацией за обиду.
Возле нашего подъезда стоял старенький зеленый «хендай». Я ойкнула от радости. Катя к нам заехала! Наверное, мама позвала. Она сегодня дома, ждет замерщика окон. Вот и пригласила Катю «на супчик». Катя живет в Зеленограде с бабушкой и Гусей, а работает в Москве. Обедает обычно каким-нибудь хот-догом или гамбургером. Представляю, как она обрадовалась супчику.
Я не очень люблю Гусю, но Катю обожаю. Она смешливая, дурачится с удовольствием. Мама ворчит, что младшая сестра «как была ребенком, так и осталась». Но мне нравится, как легко ко всему относится Катя.
Я сжимаю пятисотку в кармане. Приятно было бы положить деньги в большой белый конверт с котятами, к оторый папа купил мне вчера на почте и на котором написано: «Барселона». Но сегодня мой первый рабочий день!
Надо отпраздновать.
Я открываю рюкзак, достаю ручку, блокнот и пишу Кате короткую записку: «Не уезжай, дождись меня! ММ».
Мы с Катей обожаем подкалывать друг друга:
– Когда ты найдешь Мужчину Своей Мечты?
– А ты?
Катин муж, Егор, ушел, когда Гуся был маленьким, но Катя ни секунды не переживала. Я же говорю, легкий характер.
Записку прикрепляю на лобовое стекло, все мутное и в потеках, и бегу в «Пятерочку».
Легче всего купить подарок Гусе: я выбираю ему резиновый красный мяч с пупырышками, всего за пятьдесят рублей. Катя – сладкоежка, ей беру вафельный торт. Не с арахисом, а с фундуком, хотя он дороже. Кате все равно, а вот мама нам целую лекцию прочтет о вреде арахиса. Самой маме выбрать подарок сложнее всего. Наконец покупаю маленькую коробочку трюфелей для них с папой. Пусть конфет немного, но я уверена, что мама оценит. Сдачу решаю убрать в заветный конверт с котятами.
Как странно было расплачиваться на кассе деньгами, которые заработала сама. Я гордилась и удивлялась: как быстро могут растаять пятьсот рублей!
Я так спешила, что при выходе едва не налетела на банкомат. Взгляд упал на экран, где улыбающаяся тетенька, похожая на стюардессу, сжимала в руке пластиковую карту.
«Когда-нибудь и у меня такая будет», – подумала я.
Возле самого подъезда что-то щелкнуло по плечу.
Я обернулась: на асфальте валялась скомканная бумажка.
Пришлось задрать голову. Еле успела увернуться! Из окна летел новый «снаряд».
– Катька! – возмущенно выпалила я, рывком распахивая дверь подъезда. – А я! Ей! Торт! Ну держись, тетушка!
Глава 11 Деньги
Дверь открыла мама.
– Где она?! – завопила я, заглядывая маме за плечо. – Я ей покажу сладкую жизнь!
– Кто? – не поняла мама и тут же одернула меня: – Перестань прыгать! Как у тебя все прошло?
– Отлично!
Я влетела в квартиру и закричала:
– Катька! Я тебя прощаю! В честь первого дня своей первой работы! Выходи праздновать!
Тишина. Мама взяла тряпку и вытерла следы от моих кроссовок.
– Катька! Я тебе торт купила!
Молчание. Мама покачала головой и спросила:
– Что ты с ней делала? С ученицей?
– Ничего, – честно ответила я и снова закричала: – Катька! Я торт купила в «Пятерочке»! А он почему-то не в бакалее, а в йогуртах лежал!
– Ты врешь!
Катька выскочила из моей комнаты, схватила меня за руки и принялась трясти.
– Я только что там была! – возмутилась она. – Все проверяла! Не ври!
– Как легко тебя поймать на крючок! – хохочу я, выдергивая руки и уворачиваясь от нее. – Ты просто рыбка, Катенька! Вкусная сочная рыбка!
– Не называй меня так! Ненавижу рыбу! – рычит Катя. – Признавайся быстро! Где взяла торт?! В каком отделе?
Мне так смешно, что хочется плюхнуться на пол. Я смеюсь, качаю головой, протягиваю Кате торт, но его перехватывает мама со словами:
– Перестаньте дурить! Замерщик придет с минуты на минуту. На кухню обе марш! Чай стынет.
– Правда, скажи, – шепчет Катя, не в силах отстать от меня. – Торт на месте лежал?
– Сначала ты признайся, что терпеть не можешь свою работу! – шепчу я в ответ.
– Обожаю, – усмехается Катя. – А ты мне, видать, завидуешь, племяшка-фисташка?
– Еще чего! Ну и мучайся.
Катька работает мерчандайзером. Ездит на машине по разным магазинам, проверяет, как продукты лежат на полках, в правильных ли местах развешаны рекламные лозунги, развозит какие-то «подарки от фирмы». На семейных сборищах Катька любит рассказывать, что это самая веселая работа на свете.
– Свобода передвижений – раз! – загибает она пальцы на руке. – Отсутствие дресс-кода – два! Езжу в машине, музыку слушаю. Мужчины на дорогах так и пытаются познакомиться! Мечта, а не работа!
Однажды мы возвращались из Зеленограда после очередного семейного праздника. Родители думали, что я зас нула, и вполголоса обсуждали, что Катя никогда не стала бы мерчандайзером по собственной воле. Когда Егор уходил от них, то предложил устроить Катю на эту работу. Деваться ей было некуда, вот и согласилась.
Даже если так, я все равно немного завидую Кате: она умеет во всем видеть положительные стороны, для нее любое дело – праздник. Кате всегда весело. Не то что моим родителям!
Мы приходим на кухню, толкая друг друга локтями, как две расшалившиеся первоклашки. Катя кладет мне на шею ледяную ладонь, и я взвизгиваю от испуга. В отместку я хватаю ее за нос, и тут же она пищит:
– Осторожно! Смажешь тонак!
– Да перестаньте! – ворчит мама, нарезая торт на кусочки. Фундук вываливается из одного кусочка, мы с Катькой перемигиваемся. Ее рука взлетает быстрее моей. Раз – и нет орешка! Я не свожу глаз со следующего орешка, исподтишка показываю Кате кулак.
– Так что вы делали? – повторяет мама. – С этой девочкой?
Она наливает мне чай, придерживая крышку чайника.
Не выдержав, хватаю кусок торта и запихиваю в рот.
– А сказала – это мой подарок! – плаксиво говорит Катя.
У нее звонит телефон. Она глядит на экран и сбрасывает вызов.
– Мы ничего не делали, – с набитым ртом отвечаю я маме. – Я ей сказала одну фразу по-испански. Она ее запомнила. Потом повторила няне. Все! За это мне дали пятьсот рублей.
– Сколько-сколько? – вытаращила глаза Катя. – Ты серьезно? За одну фразу?
Телефон зазвонил снова, и Катька сбросила вызов не глядя.
– За час занятий! – фыркнула я.
– Вы весь час учили одну фразу?
Так и не отрезав Катьке кусочек, мама отложила нож и уперлась руками в бока.
– Нет, Дана способная, – пожала я плечами, собирая чайной ложкой крошки от торта. – Выучила эту фразу за одну секунду. Мне бы такую память.
– А чем вы занимались оставшееся время? – с интересом спросила Катька.
– Не поверишь! – хихикнула я. – Я сидела на полу!
Просто сидела на полу и все!
Я поднесла ко рту чашку с чаем.
– Анька! – возмущенно сказала Катя. – Твою дочь взяли работать китайским болванчиком. Сидит в углу, кивает, и за это платят!
Меня так насмешило словосочетание «китайский болванчик», что я фыркнула, обрызгав Катю чаем.
– Тоже хочу таких клиентов, – буркнула Катя, протянув руку к торту и отломив кусок. – Клиентов, которые платят за безделье.
– Хотя лучше бы просто выиграть денег в лотерею, – мечтательно добавила она. – Целый чемодан золотых монет, как в детских книжках. Я бы накупила себе нарядов…
– Кстати, мам! – воскликнула я. – Сегодня литераторша пришла в новой водолазке. Ты не поверишь! Свитер – бордовый, и к нему она подобрала такие заколки…
– Подожди, тебе и правда заплатили? – перебила меня мама.
Она так и стояла передо мной. Не притронулась ни к чаю, ни к торту.
– А! – вспомнила я. – Подарки!
Поднялась, выскочила в коридор, вернулась с серебристой коробочкой в руках.
– Это тебе, мам. Трюфели. Ты ведь любишь? Это я купила на зарплату…
Тон у меня был странный, как будто я оправдываюсь или извиняюсь. Не знаю, что заставило меня так говорить.
Может, мамин взгляд.
– То есть ты взяла деньги за то, что час сидела на полу?
– Это был урок, – возразила я.
– Урок чего? – не отступала мама.
– Сама знаешь чего! – рассердилась я.
– Ой, ой, – пробормотала Катя, прихлебывая чай. – Пожалуй, я поеду.
– Подожди! – заявила я и вытащила из пакета яркий мяч в пупырышках. – Вот. Это для Гуси. На первые заработанные мной деньги я купила подарки для семьи. А семье они не нужны.
Последние слова я отчеканила, глядя маме в глаза.
– Ну почему не нужны, – пробормотала Катя. – Спасибо, Машка, мне приятно.
– Ты должна их вернуть, – заявила мама.
– Кого? – испугалась я.
– Деньги.
– У меня их нет больше…
– Я тебе дам. Ты должна отдать этим людям деньги.
Мама села наконец за стол и потерла щеки руками, словно хотела их согреть.
– Почему вернуть?! – закричала я.
– Потому что это не преподавание. Это не работа.
– А что? – спросила Катя.
Мама не отвечала.
– Ты сама нашла мне эту работу, – тихо и отчетливо сказала я.
– Правда? – удивилась Катя. – Анют, у вас плохо с деньгами?
Мама вскинула голову:
– Как ты считаешь сама, эти деньги заработаны?
– Ну зачем ты с ней так, Ань, – упрекнула Катя.
Не знаю, почему я разревелась. Из-за маминого вопроса или Катиной жалости. Мне стало душно. Я выскочила в прихожую и сдернула куртку с крючка так сильно, что с треском оторвала петельку-вешалку. Швырнула куртку на пол. Схватила рюкзак, перевернула его и вывалила на куртку учебники, тетради, папку с рисунками животных для Даны и кошелек. Я не помнила, сколько денег осталось после покупок, но я выхватила все банкноты, что были в кошельке, и шлепнула их на кухонный стол.
– Вот! Отдай своей Ирэне! Пусть…
Я не договорила. Просто убежала в ванную и открыла оба крана над раковиной на полную мощь. Потянулась к душу. Сквозь шум воды послышался мамин голос:
– Воду не трать!
Я притворилась, что не слышу. Но, постояв возле «водопада», закрыла краны. Подумала, что вместе с водой утекают и деньги, которыми за нее платят.
Странно. Раньше я вообще про такое не думала. Сегодня деньги словно подобрались ко мне близко-близко. Стоят напротив и дышат в лицо. Попробуй не замечай их…
– Все равно я права, – сквозь зубы проговорила я. – Катя меня понимает.
Тут до меня снова донеслись мамины слова:
– Бывает, Катя, жалость нужная, а бывает ненужная.
И Катин серьезный голос:
– Перестань, Анют… Она еще ребенок!
Я тихо ахнула. Ребенок?! Я?
«Ну Катька! – проворчала я. – Я думала, ты на моей стороне. А ты, оказывается, считаешь меня маленькой.
Предательница!» Я даже треснула кулаком об дверь. Они там на кухне замолчали на секунду. Я снова включила воду.
Подождала и начала потихоньку уменьшать напор… Струя делалась все тоньше и тоньше. А потом я выключила воду.
Потому что услышала, как мама грохочет посудой.
Глава 12 Катина броня
– Вот именно! – сказала мама, швыряя в раковину то ли сковородку, то ли кастрюлю. – Вот именно потому, что мама всю жизнь твердит, будто ты ребенок, ты такая и выросла.
– Ты считаешь, что я сейчас ребенок?
– Сейчас – нет, – признала мама, – но вспомни, как было тяжко. Когда Егор ушел. И ты поняла, что деньги не появляются в ящике по мановению волшебной палочки. Что их надо зарабатывать самой. Вспомни, как ты плакала у меня на этой кухне… Как хотела бросить это свое мерчандайзерство! Как тебя никуда не брали…
И ты осталась.
– За гроши, – горько сказала Катя.
– Зато их платят, – с нажимом сказала мама.
– А Машка тут при чем?
– Пусть привыкает с детства. Что это трудно. К тому же, Кать… Пятнадцать – это не ребенок. Легких денег не бывает. Она должна это понять.
– Что ей делать, если ученица непослушная?
– Пусть ищет к ней подход. Трудится. Мучается.
– Любишь ты, чтобы люди мучились. Нет чтобы просто их пожалеть. – Катин голос задрожал, как пламя костра, который мы как-то вместе развели на берегу речки на бабушкиной даче.
У меня по спине побежали мурашки. Никогда не слышала, чтобы Катя говорила так грустно. Хотелось вжать ухо в дверь, чтобы разобрать каждое слово.
– Ну давай я тебя пожалею! – насмешливо сказала мама так громко, что я отскочила от двери. В прихожей послышалась какая-то возня. Похоже, мама поднимала мои рюкзак и куртку.
– Только не ной понапрасну, – продолжила мама. – Гуся здоров, слава Богу. Ты работаешь. Даже парень есть.
– Угу, – отозвалась Катя. – И мы с ним слетали на выходные в Сочи.
– Что? – ахнула мама.
Послышался странный звук, будто мама выронила рюкзак.
– Он оплатил все… Билеты. Жилье. А перед этим отвел Гусю в «Шоколадницу». Накормил нас пирожными. Помогал Гусе раскрашивать автобус. Знаешь, сейчас рекламируют мультик… Про медвежонка. Забыла, как зовут. А, Паддингтон. И на рекламном листке нарисован автобус. Двухэтажный, английский. Можно раскрасить. Андрей пообещал Гусе отвести его на этот фильм.
– Катька, так у вас все серьезно?!
– Нет. Он меня бросил. То есть… Не совсем бросил.
Сказал, что искал попутчицу. Для поездки в Сочи. И что все наши встречи…
Катя всхлипнула.
– Катюха… – протянула мама.
– Все наши встречи были подготовкой к поездке. Он меня изучал. Поэтому Гусю позвал. А когда мы с ним съездили, то все. Андрей сказал, что это было написано в его профайле на сайте знакомств. Что он ищет попутчицу. А я думала, это юмор…
Катин голос звучал глухо. Наверное, уткнулась маме в плечо. На маме как раз толстая теплая кофта. Заглушает звук, как ковер на стенке.
– Понимаешь, мы с Машкой часто прикалываемся. «ММ»…
Мужчина мечты. Но для нее это прекрасный принц. А для меня… Мне нужна опора. Чтобы с Гусей помогать. Чтобы дома кто-то ждал. И самое ужасное, что я думала: «Андрей – это ММ». А он меня изучал. Как насекомое. Как червяка.
– Ну что ты несешь, ей-богу! – вырвалось у мамы.
– Я пойду, Анька… Перерыв уже кончился. Оштрафуют еще. Эх… Вот бы выиграть в лотерею! А Машу не мучай, пожалуйста.
– Ремня ей не хватает, этой Маше твоей, – громко сказала мама.
Это она специально для меня. Но я не отвечаю. Я не вслушиваюсь. Я стою, прислонившись к стиральной машине и скрестив руки на груди, так, словно пришла на школьную дискотеку и боюсь пошевелиться. Меня приморозило к месту ужасное открытие: у Кати вовсе не простая и легкая жизнь! Она только делает вид, что ей весело жить без мужа, воспитывать ребенка самой, мотаться целый день по городу и проверять, правильно ли разложены на прилавках булочки с маком. На самом деле это броня! Катя спряталась под ней. А я, дурында, и не понимала. Дразнила ее. Скажи, мол, что терпеть не можешь свою работу. А она и правда – терпеть не может. «Работа за гроши», – сказала Катя.
Я поднесла правую руку к губам и прикусила палец.
Бестолочь, какая я бестолочь…
Я щелкнула замком, выскочила в прихожую. Рюкзака на полу не было, куртка висела на вешалке. Я сдернула ее.
– Куда ты?! – крикнула мама.
– Надо Кате сказать кое-что, – буркнула я.
– Отстань от нее, ей и так плохо, – неожиданно попросила мама.
Но я выбежала из квартиры. Плохо, но станет еще хуже!
От моей дурацкой записки. Надо успеть к машине раньше Катьки! Забрать глупую бумажку и выбросить.
Но я не успела. Катя стояла возле машины и таращилась в листок, вырванный из моей тетрадки. Я протянула руку, попыталась забрать записку, но она крепко сжимала ее.
– Это мое, я писала, прости, – скороговоркой выговорила я, и Катя разжала пальцы. Она глядела прямо перед собой, в пустоту. Тогда я в первый раз в жизни увидела, какой у нее острый подбородок и как она похожа на мою маму.
– Кать… Слушай. Тот торт. Он на месте лежал! – выпалила я.
Катя медленно развернулась ко мне и всмотрелась, будто видела меня впервые. У нее тоже близорукость, как и у меня.
Водит машину в очках.
– Я не знала, что это важно, – добавила я. – Про торт.
– Когда сам начинаешь работать, многое открывается, – заметила Катя.
Дело было вовсе не в работе, а в их разговоре с мамой, но я не стала возражать. Боялась, что Катя опять начнет хохмить. Я вздохнула и развернулась к подъезду, комкая несчастную бумажку… Я не провинилась перед Катей.
Просто чувствовала, как ей плохо. И от этого было плохо мне.
– Эй, тетя Маша! – позвала меня Катя.
Я обернулась.
– Тебе не обязательно возвращать им деньги. Отработай их. Позанимайся так, чтобы было не стыдно.
– И как я сама не догадалась? – пробормотала я. – Ты гений!
– Давно работаю, – пожала плечами Катя и улыбнулась.
Обычной улыбкой. Не «броневой».
Глава 13 Костюм
Замерщик пришел вечером. Совсем молодой, ниже меня ростом, носатый и рыжий, как белка из «Ледникового периода». Достал из чемодана какие-то бумаги, блокнот, рулетку и принялся рассказывать анекдоты.
– А такой знаете? Про зайца и кондуктора?
И не успевали мы с мамой ничего ответить, как он выпаливал и анекдот про кондуктора, и следующий, про Гену и Чебурашку, и еще целую кучу.
Мама сначала недовольно фыркала и поглядывала на меня. Но когда этот парень вспомнил анекдот про бестолкового покупателя и продавца, она расхохоталась.
Вскоре мы смеялись, держась друг за друга, а он, светясь от радости, вытягивал сантиметровую ленту, прикладывал к окну, что-то отмечал в блокноте и щелкал рулеткой. И только когда мама спросила про установку и сроки, я вспомнила, что должна ходить на работу из-за новых окон.
Настроение у меня испортилось, и я ушла, не дослушав анекдот про блондинку и йоркширского терьера. Мама потом сказала, что замерщик от расстройства забыл на подоконнике рулетку.
Я забрала ее к себе и принялась вытягивать ленту и защелкивать обратно. Вот бы измерить мои завтрашние шансы на успех… И шансы на смущение при встрече с охранниками «Изумрудного дворца». А встреча с Розой Васильевной?
Она не видит во мне учительницу…
Я вытянула ленту и зачем-то измерила свою талию. Все как обычно, обхват как у девочки двенадцатилетней. Я же мелкая. Ромка по сравнению со мной великан. Хотя на физре плетется в самом хвосте. Потом я померила длину рук.
В этот момент мама заглянула в комнату.
– Костюм собираешься шить?
– Я… Нет. Но… О! Мама! Ты гений. Я буду выглядеть в костюме как взрослая.
– Ну конечно, – усмехнулась мама, но тут же засела за компьютер.
Она обожает подбирать одежду. В магазине, где она работает, все платья подбирает хозяйка. Но с поставщиками одежды связывается мама, и иногда ей удается самой выбрать платье и убедить хозяйку, что его купят.
В такие дни мама приносит нам с папой коробку пончиков в шоколадной глазури, которые продаются у них на первом этаже. Мечта моей мамы – стать «байером» и самостоятельно подбирать одежду для магазина. Но в этой профессии, по ее словам, много риска. «А это не для семьи с ребенком», – повторяет мама, и всякий раз я принимаюсь спорить с ней, что я не ребенок.
Итак, мама засела за компьютер, где у нее хранятся все телефоны поставщиков, и велела принести с кухни ее мобильный. Она щелкала мышкой и ворчала, что с моим «икс икс эсом», то есть очень маленьким размером, у нее проблем больше, чем с любой самой полной клиенткой; но при этом довольно улыбалась.
К ночи костюм был найден. Папа заехал за ним на какой-то склад на юго-западе. Мы, конечно, не спали, когда он торжественно внес на вешалке мой наряд.
– Он что, белый? – ужаснулась я.
– Глупенькая, это чехол, – засмеялась мама, расстегнула молнию и достала темно-серый в мелкую черную полоску костюм.
– Отлично! – восхитилась она, когда я натянула на себя брюки и пиджак. – Завтра так в школу пойдешь. Наконец-то одеваешься как человек! Только обязательно надень не линзы, а очки! Те, что в черной оправе.
Я же разглядывала себя в зеркало и ждала, когда ко мне придет уверенность. В журналах пишут: «Одежда влияе т на наше настроение и самооценку». Я выглядела как настоящая учительница. Но ничего особенного не ощущала. Только чувствовала, что брюки немножко колючие («Шестьдесят процентов шерсти, Маша! Это тебе не кот начхал!») и спина чешется там, где почесать очень сложно.
– Батюшки, половина второго! – ахнула мама.
Уверенность так и не пришла. Может, она застряла где-то на юго-западе? Не смогла угнаться за папиной машиной и приковыляет завтра?
– Мам, один вопрос…
– Ты уже зеваешь!
– Почему вы отдали меня на испанский?
– Издеваешься?
– Нет, серьезно. Ты продаешь одежду. Папа в службе такси. Почему вы отдали меня на этот факультатив?
– Потому что первое время можно было заниматься бесплатно, – улыбнулась мама. – А если серьезно, уговорила нас бабушка. Так и сказала: «Ты сама образование бросила, сестра твоя бросила, дайте хоть Машеньке билет на дорогу в жизнь». Ты ведь знаешь бабушку. Умеет убеждать. Хотя нам казалось – пустое.
Бабушка правда умеет уговаривать. У меня в детстве часто был насморк, и бабушка убеждала всех, что сопли – признак гениальности. И ей верили!
– Мам, а ты бросила институт из-за меня?
– Договаривались об одном вопросе! – возмутилась мама, бесцеремонно вытряхивая меня из костюма. – Зубы, пижама, кровать! Историю проспишь!
Глава 14 Пережить историю
Историю ненавижу. Мне неприятна даже пластиковая обложка от учебника, которую пришлось искать в столе за пять минут до выхода в школу.
Я перерывала тетради, поглядывала на часы и ругала историчку. Она проверяла обложки! У нас, десятиклассников. За учебник без обложки могла устроить пятиминутку позора. Сумасшедшая женщина. Как и ее предмет.
От недосыпа знобило, и костюм казался колючим, тесным и неудобным. Я решила не завтракать, чтобы не пролить какао на новые брюки. Да и времени не было. Историчка придиралась не только к обложкам, но и к минутному опозданию.
Больше всего меня раздражало в ней то, что она заставляла нас по очереди читать вслух параграф учебника.
По фразе! Как будто мы были второклашками.
Неужели учителя не понимают, что унижают нас таким обращением? Да и сама история как предмет казалась мне отвратительной. Изучать древний мир было еще интересно.
Греческие мифы, римские герои… К тому же требования носить учебник в обложке и читать вслух по фразе не раздражали в пятом классе так, как в десятом.
А сейчас мы проходили нечто ужасное под названием «Всеобщая история». Греков с римлянами на уроках затрагивали, но от нас требовали не только знания фактов или мифов. Нужно было анализировать, делать выводы, проводить параллели, отождествлять и еще что-то умное, о чем известно только историчке.
Французская революция мне вообще неинтересна. Все ее деятели были сумасшедшими, вот что я думаю. А кому охота учить, про что высказывались всякие неадекваты прежних лет?
Иногда мне не удается списать алгебру у Ромки, и мама начинает корить меня за двойку. Спорю с ней, выкрикиваю:
– Я гуманитарий!
– А история? – ехидно интересуется мама, и настроение у меня портится окончательно.
В общем, я вошла в класс, бормоча под нос мантру «пережитьисториюпережитьисторию» и без конца поправляя очки, от которых отвыкла. Вошла и поняла, что все на меня смотрят.
Я ведь всегда в джинсах и серой кофте, а тут в костюме, в очках.
Все таращились на меня, а я не знала, куда деваться от этих взглядов. Шагнула назад и уперлась спиной в доску.
Взгляды пригвоздили меня к ней. Над доской светила лампа, от нее шло тепло. Мне показалось, по спине бежит струйка пота, но это, скорее всего, была ниточка от рубашки, которая неприятно щекотала меня.
Стоя под лампой у доски, я осознала одну простую, но грустную вещь. У меня в классе нет ни одного друга.
Ни одной подружки, к которой можно было бы подойти и со смехом сказать: «Во я вырядилась!» или «Как тебе мой новый прикид?». Никто не махал мне: «Маш, иди сюда! Ты чего костюм напялила?», никто не улыбался. Все наблюдали за мной, как будто я была насекомым или птицей, влетевшей в класс.
– Да это Молочникова! – вдруг сказала Ленка Елфимова, которая сидит на парте прямо перед учительницей и отвечает на все вопросы, даже на те, что учитель не договорил до конца. Уля с ее музейной мамой, Ромка и Ленка Елфимова – троица, чьи имена известны историчке.
Остальных она называет по фамилии.
Я направилась к своей парте и только тут заметила, что Ромка все еще смотрит на меня, странно моргая.
– Здорóво, – раздраженно сказала я, бухнув рюкзак на стол, и он, кивнув, отвернулся.
Нет, Ромка не был мне другом и не мог бы им стать. В нашем классе девчонки дружат только с теми парнями, кого знают со времен детского сада, и кокетничают с теми, кто нравится. Ромка ни под одну из категорий не подходил.
Я выудила ненавистный учебник и тетрадку, всю изрисованную линиями и фигурками, и, ежась в костюме, который уже ненавидела, задумалась: «Почему у меня нет друзей?»
Может, потому, что меня отдали в школу в шесть лет?
Я всегда была самой мелкой. И дело не в росте, а в том, что я не понимала и половины двусмысленных шуток, которыми обменивались мои одноклассницы, как назло, все рослые семилетки. А может, потому, что мама, жалея меня, просила бабушку забирать меня из школы до начала продленки.
Бабушка уводила меня, а одноклассницы, полные различных замыслов, перешептывались, кивая то на одного мальчика, то на другого, и уходили по длинному коридору в столовку.
А может, потому, что я была единственным человеком в классе, кому англичанка ставила пятерки?
Или потому, что я жила в собственном мире? Рисовала зоомагазин в специальном альбоме (в младших классах я еще не рисковала украшать своими рисунками рабочие тетради). Зоомагазин был прямоугольным зданием с витринами и полочками, на которые я сажала собачек, кошек, черепах, подводила к ним всякие хитрые поильники, рисовала корм, каждому свой, всякие особенные поводки и попонки… Я грезила о журнале Petshop, но мама не покупала его, отказываясь переводить деньги на «всякую ерунду».
– Молочникова! – окликнула меня историчка.
Я очнулась и подняла голову, наткнулась на ее взгляд.
Неужели прозвенел звонок, а я и не слышала? Ох, мы, оказывается, уже читаем вслух очередной дурацкий параграф! Я раскрыла учебник и заметалась в поисках нужной фразы. Над изображением неизвестного французского революционера взметнулся Ромкин палец с обкусанным ногтем, под которым до самой костяшки тянулась огромная царапина.
Он ткнул мне в какую-то строчку, и я бодрым голосом затянула:
– «Начало войны Франции с иностранными государствами приходится на…»
– Спасибо, – прошептала я, как только пытка закончилась и очередь перешла к Уле, сидящей за нами. – А кто это тебя поцарапал? Кошка?
– Собака. Щенок. Оскар. Чау-чау. Мне на день рождения подарили. Я вчера воспитывал его, – прошептал Ромка. – Дал кость и попытался отнять. Чтобы он понял, кто в доме хозяин.
Меня это развеселило.
– И он понял?
– Угу.
– Что сам хозяин?
– Типа того, – мрачно хмыкнул Ромка, – но ничего.
Я продолжу его учить. Надо униформу надеть. Или что-то типа этого.
– Во-во, – кивнула я мрачно и покосилась на свой неудобный костюм. – Униформа – это важно.
– Главное – система, – отозвался Ромка. – В любом обучении важна система.
Он взял тетрадку по истории, перевернул, открыл последнюю страницу и нарисовал ошейник. А рядом – миску с косточкой.
Я обернулась на историчку. Она стояла близко, слушала, как читает Арсен с соседнего ряда, но на нас не смотрела. Тогда я взяла ручку и, слегка толкнув Ромку локтем (он мгновенно убрал свой и даже сдвинулся на край парты), приписала под его рисунком: «Кнут и пряник?»
«Система и строгость», – ответил он, а шепотом добавил:
– Я читал про дрессировку на сайте. Строгим надо быть не столько к ученику, то есть к собаке, сколько к себе, потому что…
Я не слушала. Слово «строгость» пробудило во мне другие воспоминания. Поэтому я взяла и пририсовала к ошейнику острые иглы. Строгий ошейник. Зимой, гуляя с папой по парку, мы видели такой на невысокой коренастой собаке, которая бежала рядом с лыжником и иногда срывалась на прохожих, а поводок натягивался, и ошейник впивался иголками ей в шею. Псину это вообще не волновало. Она исходила лаем до хрипоты. Папа сказал тогда:
«Безбашенный стаффорд» – и увел меня поскорее. На секунду я вообразила просторную прихожую в доме Даны и свое отражение в зеркале: в темном костюме, в очках и – со строгим ошейником в руках. «Ну? Где тут наша ученица?»
Смех сдавил мне грудь. Я не сдержалась и фыркнула.
– Молочникова!
У исторички не голос, а гром с небес. Ромка подтянул к себе тетрадку и принялся в ней что-то чертить.
Я опомнилась и поняла, что еще улыбаюсь. Хотя историчка бурит меня взглядом. Наверное, она так же бурила землю, когда ездила на раскопки на археологическую практику в институте.
– Встань, пожалуйста!
Я поднялась, думая о древних вазах, которые распадались на черепки под взглядом нашей исторички.
– Что тебя насмешило? Государственный переворот девятого термидора?
– Помидора? – шепотом переспросил кто-то, кажется, Арсен.
Я с трудом подавила улыбку.
– Молочникова, ты глумишься надо мной? – растерянно проговорила историчка.
Я изобразила взгляд Кота в сапогах из «Шрека».
Сделала большие несчастные глаза, прижала руки к груди и только собиралась пролепетать «извините», как поняла, что не помню отчества исторички! Елизавета…
Елизавета… А дальше как? Мой взгляд упал на Ромкину тетрадку. Он чертил и чертил, и в одной из линий мне почудился хлыст.
Вновь память закинула меня в прихожую моей ученицы. Я даже почувствовала запах духов из ванной, ощутила под ногами скользкий блестящий пол, который натерла Роза Васильевна, и, конечно, увидела себя в зеркале. На этот раз – не с ошейником в руках, а с хлыстом. «Нуте-с, Роза Васильевна, где тут у нас…»
У меня вырвался даже не смешок, а какое-то бульканье.
– Молоч-ч-ч-никова…
Историчка шептала, будто бы говорила на змеином языке. Как Волдеморт из «Гарри Поттера», которого нам задавали читать по-английски на летних каникулах.
– Еще одна подобная выходка, и на следующем уроке с тобой рядом будет сидеть не Кожевников, а Ольга Сергеевна!
Все дурацкие видения вылетели у меня из головы. Ольга Сергеевна, заместитель директора, преподавала у нас английский, и это был единственный учитель в школе, которого я считала сносным. Мысль о том, что ее позовут полюбоваться на мой позор, была неприятной.
– Простите, – пробормотала я, опустив голову.
– С-садись, – тем же угрожающим шепотом-свистом велела мне историчка.
Больше на истории мы с Ромкой не разговаривали.
Правда, до конца дня в моей голове крутилось слово «система», оброненное Ромкой. После уроков я решилась заглянуть к Ольге Сергеевне, в кабинет заместителя директора, и попросить распечатать на принтере пару листочков.
Ольга Сергеевна говорила по телефону, накручивая на карандаш свои длинные светлые волосы, но мне улыбнулась и в ответ на мою просьбу кивнула на один из двух ноутбуков на столе. Видно, историчка еще не успела ей нажаловаться.
Когда я уже уложила листы в папку, Ольга Сергеевна весело сказала кому-то в телефоне:
– Посмотрим, Володь, посмотрим! Цыплят по осени считают.
А потом обратилась ко мне:
– Что это у тебя?
– Э-э, – замялась я, – слова… Испанские.
– А, ну да…Ты же у нас трехъязычная личность. А что, в кабинете испанского нет принтера?
– Это не для школы… Это для меня. Репетиторствую немножко, – выдавила я и тут же, испугавшись, добавила: – Но только по испанскому! Не по английскому.
– Кстати, про английский. – Ольга Сергеевна подняла вверх указательный палец. – Ты помнишь, что приближается олимпиада? Двадцать пятого. Готовишься?
– Какая олимпиада? – испугалась я. – Вы же говорили, Сорокину пошлете?
– Сорокину и тебя, – легко сказала Ольга Сергеевна. – Да не волнуйся, ты умная девочка. Тем более испанский преподаешь.
Я прикусила губу и, пробормотав: «Спасибо», взвалила рюкзак на плечо.
– Эй, трехъязычная личность! – окликнула меня Ольга Сергеевна. – Английский – прежде всего? Am I right?
– Yes, ma’am, – выдавила я.
Мы с ней часто перешучивались, но сегодня я не смогла улыбнуться в ответ. Хотя в рюкзаке появилось всего три новых листочка, он показался мне очень тяжелым…
Готовиться к олимпиаде по английскому означало зубрить все правила и исключения (особенно исключения!) день и ночь. А я могла думать только об одном: как мне справиться с Даной? Сработает ли моя «система»? И произведет ли впечатление на Розу Васильевну (и на Дану!) мой костюм?
Глава 15 Система
В пятницу я переминалась с ноги на ногу в знакомой прихожей, покашливая от резкого запаха духов, которыми Роза Васильевна, похоже, не обрызгала, а облила стены ванной.
Сама Роза Васильевна возвышалась, чуть согнувшись, над Даной и быстро причесывала ее густые каштановые волосы собственной деревянной расческой. О том, что расческа принадлежит няне, я догадалась по отсутствию нескольких зубчиков.
Полные белые руки то умело перехватывали волосы резинкой, то снова, рывками, принимались расчесывать Дану. Девочка иногда прикусывала нижнюю губу, морщась от боли, но терпела.
– Готова к занятию, моя красота! – объявила Роза Васильевна, шагнув назад и любуясь Даниной прической.
– Не хочу заниматься, – надулась Дана, искоса глянув в мою сторону.
Я готова была поклясться: глаза девочки блеснули, как будто она собиралась заплакать! В прошлый раз я бы сказала ей шутя: «Что, со мной так противно заниматься?» Но сегодня я решила, что мой лозунг – «Строгость и система».
Поэтому я сдвинула брови и важно сказала Розе Васильевне:
– Я пойду в комнату. Когда Дана будет готова, отправьте ее ко мне, пожалуйста.
– Руки-то помойте, Мария Николаевна, перед занятием, – сказала мне вслед Роза Васильевна. – Все ж к ребенку пришли, не к собаке.
Я почувствовала, что краснею. «Вот грымза, – подумала я про няню Даны. – Обожает меня унижать». Пришлось идти в ванную, задыхаться от приторного запаха духов.
От горячей воды аромат усилился, и я закашлялась. Роза Васильевна тут же постучала в дверь.
– Вы у нас не заболели случаем, Мария Николаевна?
Нам зараза лишняя не нужна!
– Аллергия на духи, – объяснила я, вытирая руки таким белоснежным полотенцем, что к нему было страшно прикоснуться.
– Поняла! Скажу, чтобы Ирэна вам на Новый год духи не дарила! – весело ответила Роза Васильевна.
– Ну Ро-о-озочка! Я пра-а-а-авда не хочу-у-у!
– Топайте, Дана Андревна, на занятие. Москва слезам не верит.
Я глубоко вдохнула и, отрепетировав перед зеркалом свирепый взгляд, вышла из ванной.
Дана уже восседала за столиком у окна. На стуле, спинку которого венчала корона. Она возвышалась над Даниным затылком, и я снова почувствовала себя фрейлиной при королеве. «Не бывать этому!» – решила я и со стуком поставила свой рюкзак на столик-хохлому.
– Сегодня мы будем проходить pronombres, – сухо сказала я и достала лист, на котором распечатала список испанских местоимений. Слова были коротенькими, простыми.
Дана заучит их легко. Я решила основать на местоимениях систему, о которой толковал Ромка.
– А что это? – тихо спросила Дана, не поднимая на меня глаз.
Она чертила пальчиком невидимые узоры на рыжей рябине хохломского узора.
– Местоимения, – пояснила я, усаживаясь и протягивая Дане лист.
– А что это? – повторила она.
– Я же сказала: местоимения! – раздраженно повторила я. – Хватит задавать дур… то есть неумные вопросы.
Ты же умная девочка. Поехали, почитаем!
– Я не умею по-испански читать! – возмутилась Дана.
– Ерунда, тут учиться нечего, – отмахнулась я. – Смотри, это yo. Обозначает слово «я». Дальше u. «Ты». Теперь usted.
Это означает «вы», уважительно, когда…
Я замялась, сообразив, что Дана может не знать, что такое уважительное обращение, и только раскрыла рот, чтобы ей объяснить, как она вскочила, воскликнула:
– Скукота!
И побежала к кровати.
– Стой! – возмутилась я. – Вернись на место!
Но она нырнула под кровать и дернула за край розового, в золотых коронах покрывала, отгородившись им от меня.
Я хлопнула ладонью по столу. Сегодня я не дам этой вредной девчонке ни одного шанса! Надо научить ее не только уважительному обращение usted, но и нормальному обращению с людьми.
– Вылезай! – приказала я, подойдя к кровати.
– Не-а.
– Немедленно.
– Не хочу. Это все скукота. Хуже сольфеджио.
– Если ты немедленно не вылезешь, то я позову твою няню! – повысила голос я.
– Ты в тот раз так говорила. И никого не позвала, – весело ответила Дана. – У тебя нет мо-ти-ва-ции!
«Был бы на ее месте Гуся, я бы давно вытащила его за ногу, да еще и шлепнула бы пару раз по мягкому месту», – с тоской подумала я.
– Только не думай меня вытаскивать, – предупредила Дана, будто услышав мои мысли. – Я скажу маме, чтобы она тебя выгнала.
– Что-о? – опешила я.
– Мама меня слушается, – заявила уверенно Дана, – поэтому все будет так, как я хочу.
У меня в груди как будто включился и зажужжал вентилятор. Я едва не сорвала с кровати это дурацкое покрывало и не заорала: «Нет! Не будет!»
Но все же я сдержалась. И пулей вылетела из комнаты.
Розу Васильевну я нашла на кухне, она доставала бокалы из посудомоечной машины, подпевая песне, которую исполнял по радио хриплый мужской голос: «Я пришел к тебе из позабытых снов, как приходят в свою гавань корабли».
Я откашлялась.
– Извините… Роза Васильевна, вы не могли бы с нами немного посидеть? Это нужно… чтобы Дана… вела себя…
– Могу, могу, – закивала Роза Васильевна, ставя очередной бокал на стойку, – почему же не могу… Конечно, могу. Сейчас, сейчас…
Она взяла пульт от музыкального центра и нажала на кнопку, оборвав песню хриплого дяденьки, который просил какую-то Натали «утолить его печали», поправила фартук и направилась в Данину комнату.
Данка, конечно, уже сидела за столом. Роза Васильевна расправила покрывало на Даниной кровати и спокойно спросила:
– Что, бедокуришь, егоза?
– Вовсе нет, – надулась Дана.
– Опять под кроватью со своими жильцами пряталась?
Ну смотри, доберусь до них с пылесосом!
– Ну Ро-о-озочка!.. – взмолилась Дана, сложив ладони перед грудью.
– Ладно, ладно. Давай учись науке, егоза. Грызи гранит.
Потом будешь Розу старенькую всему учить.
Роза Васильевна сама ухмыльнулась свой шутке и принялась смахивать пыль с комода мягкой фланелевой тряпкой. Мне это не понравилось, но я не осмелилась сказать взрослому человеку: «Не надо убираться. Посидите!» Мы с Даной принялись за чтение.
Сначала местоимения читала я, потом – она. Единственное число… Множественное… Примеры.
– Я сплю, – читала я по-испански, стараясь произносить каждое слово четко и громко, будто заколачивала гвозди в ту систему, которую пыталась построить.
– Я сплю, – повторяла Дана без выражения и тут же отвлекалась: – Розочка, а ты хочешь спать? А ты пошутила про пылесос?
– Дана, читай! – хором говорили мы с Розой Васильевной, и девочка со вздохом придвигала к себе поближе черно-белый листок с буквами.
– Я сижу, – монотонно продолжала я.
Секунды тянулись так, словно стали часами. Мы прочли все, что я распечатала. Три раза. Дана зевала. Я злилась:
«Как можно зевать при учительнице?!» – и сама подавляла зевок. Нам было скучно, но это неважно. Главное, что Дана все запомнила.
Осторожно оглянувшись на Розу Васильевну, я вытянула руку так, чтобы рукав пиджака поднялся, и глянула на часы. До конца урока оставалось двадцать минут!
Чем их занять?
Дана снова зевнула во весь рот. Весело было только Розе Васильевне. Она открыла Данин шкаф с одеждой и принялась вытаскивать вещи, складывать их стопками на кровати, что-то вешая на вешалки, что-то убирая в пакет и при этом напевая.
Я никогда не видела, чтобы человек с таким удовольствием разбирал шкаф. Она раскраснелась от радости! Даже моя мама, которая любит работать с одеждой, терпеть не может разбирать наши с папой полки в шкафу.
«Заставить бы ее испанским с Даной заниматься, – подумала я, – послушала бы я ее напевы».
– Все, могу идти? – спросила Дана.
– Нет! – рявкнула я и выдернула из рюкзака учебник испанского. – Слушай, как я читаю. Это полезно. Просто послушать испанскую речь. Это очень важная часть занятия.
Последнюю фразу я добавила нарочно для Розы Васильевны. Наверняка она притворяется, что увлечена уборкой. Подслушивает, чтобы потом хозяйке доложить.
Я забыла, что сама позвала Розу Васильевну, мне казалось, она пришла, чтобы шпионить за нами. Чтобы показать мне, что у нее хорошая работа, а у меня – нудная.
Что она сумеет, если захочет, справиться с Даной, а я – нет, несмотря на всю систему и костюм, который никто не заметил.
Дана глубоко вздохнула, протянула руки к нарисованной рябине и положила на них голову. Я открыла учебник и принялась читать вслух.
Текст был очень простой, читала я с выражением, без единой запинки, произнося все слова, как и положено в испанском, четко и громко.
Но думала я про то, как лет пять назад на пляже в Сочи мама протянула мне бутерброд с вареной колбасой. Я вцепилась в него зубами и почувствовала: что-то скрипит на зубах. В пакетик с бутербродом попал песок! Много песка.
Часть я вытряхнула. Но часть прилипла намертво к колбасе.
Пришлось есть, другого бутерброда у нас не было. Я ела и пыталась сосредоточиться на том, какая вкусная колбаса.
Но песок хрустел так, что ни о чем, кроме него, думать было невозможно.
Так и тут. Невозможно легко и с удовольствием читать вслух тому, кто скучает, зевает, ерзает, что-то шепчет и мечтает от тебя сбежать.
Чтение утомило меня настолько, что в конце я еле ворочала языком.
«Я гуманитарий, мне легко болтать», – некстати вспомнились собственные слова. И с чего это я так решила?
Подняв глаза, я обнаружила Розу Васильевну рядом с нами, на корточках. Сначала я обрадовалась: на нее произвело впечатление то, как я читаю, и она подошла поближе, чтобы послушать.
На самом деле она поправляла Данину прическу, а Дана что-то шептала ей, указывая на меня.
– Свободна моя цыпонька? – ласково спросила Роза Васильевна. – А то вы уже пять минут лишних сидите…
Начало седьмого.
– «Кольцо любви»! – радостно выкрикнула Дана и вскочила, не дожидаясь моего ответа.
– Да, почти, – пробормотала я. – Только давайте проверим, как она запомнила местоимения.
– Заче-ем? – протянула Дана, усаживаясь с неохотой.
– Изучение языка – это система, – твердо сказала я. – Итак. Как по-испански «я»?
– Не помню, – пожала плечами Дана, раскачиваясь на стуле.
– Как же так? – поразилась я. – Мы три раза прочли это слово!
– Не знаю…
– А как сказать «ты»?
– Не помню.
– А «вы»? Уважительное тоже не помнишь?!
– Не-а. Я пойду.
Дана умчалась. Я в смятении посмотрела на Розу Васильевну, которая взяла Данин стул, перевернула его, поставила на стол, придавив мой раскрытый учебник испанского, и принялась подкручивать ножки, которые Дана расшатала, раскачиваясь взад-вперед.
– Не понимаю, – пробормотала я. – Она в тот раз целую фразу наизусть рассказала. А тут пара слов… Почему?
У нее такое бывает, когда она что-то учит?
– Не зна-аю, – протянула Роза Васильевна, и я снова ощутила смешанный запах табака и фруктовой жвачки. – Это вы у нас специалист, а не я. Вам такое знать положено.
Ни один человек в жизни не вызывал у меня большего отвращения, чем Роза Васильевна. Я выдернула из-под Даниного стула учебник, едва не порвав страницу.
– Идите уже домой, Марьниколавна, отдыхайте, – добавила Роза Васильевна. – И денежку прихватить не забудьте. Там на столике, у выхода.
Как нелегко было ответить на это:
– Не надо, Роза Васильевна… Спасибо. Мы в тот раз почти не занимались.
– А что же вы делали? – удивилась она.
– Так… Знакомились.
Глава 16 Я устала
Проводить меня никто не вышел. Я быстро обулась, стараясь не смотреть на деньги, которые так и остались на столике.
В этот момент меня мучили желания, которые невозможно было осуществить.
Хотелось уйти не попрощавшись. Но это было бы грубо.
Хотелось найти виноватого в том, что Дана не запомнила ни словечка. Но кого?
Хотелось забыть очередной неудачный урок, но голос Даны так и звенел в ушах: «Не помню! Не знаю!
Не помню!»
Хотелось взять деньги, малое утешение за мучения, но и этого сделать я не могла…
Особенно страшно было думать о том, что ждет впереди. Я надеялась, что Дана запоминает все слова автоматически, словно записывает в голове на пленку и потом воспроизводит. Тогда час мучений был бы оправдан. Сегодня выяснилось, что мучения могут быть бессмысленными…
Рюкзак казался безмерно тяжелым. Как назло, выяснилось, что количество поездок на моем проездном в метро нулевое, пришлось выстаивать очередь в кассу. У окошка я задумалась, мысленно считая, сколько поездок я могу купить на свою зарплату у Даны. Из задумчивости меня вывел сердитый окрик какого-то дядьки за спиной:
– Не спи в оглоблях! Тут люди после работы! Домой хотят.
– Я тоже после работы, – вырвалось у меня.
– Ты?
Он смерил меня взглядом, покачал головой.
– Не доросла ты еще, чтобы работать! Шуруй быстрее, а?
Как нарочно, мы оказались с этим дядькой в одном вагоне, и он еще долго поглядывал на меня, бормоча что-то.
Наверное, возмущался, как я посмела обмануть его насчет работы.
Я прикрыла глаза. В голове возникла сцена из фонвизинского «Недоросля». Нас водили на этот спектакль пару лет назад. Актер, который играл Митрофанушку, был староват, но дурачился он смешно.
«Дверь – прилагательное, – бубнил он, вытаращив глаза на Правдина, – потому что она приложена к своему месту».
«Так и мы с Даной, – подумала я. – Ей твердишь, что „ты“ звучит как u. А она тут же забывает. Может, она недоросль? Не доросла до занятий испанским. Или… это я не доросла до работы?»
Когда я вышла из метро, то у киоска «Союзпечать» увидела дяденьку, бородатого, прилично одетого. Он опустился на колени возле киоска и светил под него фонариком. Долго высвечивал там что-то, будто искал. Потом протянул руку, вытащил монетку, поднес к глазам. Сунул в карман и монетку, и фонарик и направился к следующему киоску. Он собирал мелочь, которая просыпалась у кого-то из кошелька.
«Как хорошо, что у меня есть эта работа, – подумала я. – Надо стараться. Стараться дорасти».
Дома был только папа. У меня не осталось сил даже на то, чтобы поздороваться. Просто кивнула ему.
– Обедала? – спросил папа, забирая у меня рюкзак и вешая мою куртку на крючок.
Я покачала головой.
– Будешь суп? Или потерпишь до ужина?
Я снова покачала головой. Я почти не ела весь день, но аппетита не было. Хотелось свернуться калачиком в кровати и закрыть глаза.
– Устала? – догадался папа. – Бывает. Полежи, отдохни.
Мама пришла поздно. Я очнулась от их шепота в прихожей.
– Спит? – волнуясь, спросила мама.
– Кажется, да.
– Ела? Нет? Пусть встает ужинать!
– Не трогай ее, Ань. Пусть спит. Ей надо выключить батарейки.
– Чего?
– Ну, знаешь, как телефон выключают, чтоб заряд сохранить.
Я перевернулась на другой бок, облизнула сухие губы.
С кухни доносился запах жареной рыбы, но хотелось только пить. Перед тем как снова провалиться в сон, я успела подумать: «А у родителей так каждый день? И у Кати?»
Глава 17 Моя семья
Была бы у человека память, как у компьютера. Можно было бы одним щелчком клавиши стирать из памяти очередное занятие с Даной. Стирать и забывать зевающую ученицу, часы с короной над ее кроватью, время на которых тянулось так медленно, будто его кто-то размазывал по холсту широкой кистью, и Розу Васильевну с розовыми Даниными наушниками…
Няня смахивала пушистым розовым веничком пыль с комода и шепотом подпевала песне из плеера, который прятался в нагрудном кармане цветастого фартука. На нас она почти не обращала внимания. Глядя на ее широкую спину, я гадала: видит ли она, что Дане со мной скучно? Радуется ли она этому или ей все равно?
На одном из мучительных уроков вышел казус.
Повторяя с Даной в очередной раз ненавистные ей (да и мне) местоимения, я сообразила, что мы занимаемся только грамматикой. А как же лексика, то есть новые слова?
Я решила начать с самой простой темы: «Моя семья».
Нашла на одном учительском сайте картинку, где изображение всех членов семьи сопровождалось испанскими названиями, распечатала и положила перед Даной на столик.
Листок закрыл собой злополучную рябиновую кисть, по которой мы с Даной водили пальцами по очереди. Я – когда она пыталась читать местоимения, она – все остальное время.
– Кто это? – спросила Дана, ткнув пальцем в улыбающуюся тетеньку в кокетливом переднике.
– Там написано, – сурово ответила я. – Попробуй прочесть.
– Не буду, – отказалась Дана.
Я покосилась на Розу Васильевну. «Ната-а-али», – подпевала та плееру. Она слушала эту песню по три раза подряд.
– Ладно, – смилостивилась я. – Я тебе скажу по-испански, кто это. Madre.
– Мама? – удивилась Дана. – А почему она в фартуке?
– Не знаю, – растерялась я. – Готовит обед…
– Мама не готовит обед, – покачала головой Дана. – Я не буду это все учить. Это вранье. Вот папа. Почему он с велосипедом? Папа не катается на велосипеде. Он ездит на машине в офис. Он даже за мной машину присылает, когда ему нужно, чтобы я его навестила. И сестер у меня нет. Только братья. У папиной новой жены родились трое мальчиков.
Ошарашенная неожиданным поворотом, я замялась, а потом предложила:
– Давай про твою семью расскажем. Про твоих братьев.
– Не буду я про них рассказывать, – наотрез отказалась Дана. – Раз они с папой живут, они не моя семья.
– У тебя есть мама. Повтори: mi madre…
– Моя мама не ходит в фартуке, – перебила меня Дана. – А няня где? Почему няню не нарисовали?
Что мне следовало ответить ей? Что няня не член семьи?
Роза Васильевна меня сразу же по макушке своей метелкой треснет. Небось только и ждет момента.
– Выучу только няню, – решила Дана. – Как она называется?
У меня по спине будто льдинкой провели. Я не знала, как сказать «няня» по-испански. Да, я учу язык со второго класса. Но это слово мне никогда не попадалось.
Молчать было нельзя. Потеряю авторитет! Почти не разжимая губ, я пробурчала:
– Profesora!
Это была неправда. Так называют учительниц. Но я пообещала себе, что, как только выйду от Даны, сразу полезу в телефон и найду в словаре «няню». В следующий раз скажу, что ошиблась. Или нет, скажу, что можно и profesorа говорить, но правильнее сказать…
– Розочка! – гаркнула Дана.
Я вздрогнула. Роза Васильевна обернулась и вынула наушники.
– Ты по-испански – profesora! – провозгласила Дана.
– Да что ты? – добродушно откликнулась Роза Васильевна, встряхивая зачем-то Данкино платье, развешенное на стуле. – Профессор, что ли?
– Подожди, Дана, – пролепетала я.
Роза Васильевна уперла руки в боки и нахмурила лоб, будто пытаясь что-то вспомнить.
– Когда мы летом в Барселоне жили, помнишь, ты потерялась? Возле бассейна. Я тебя в доме искала, а ты к водичке пошла. Как я испугалась тогда… Там мальчишки были… Хуан и… Как его, второго-то, звали?
– Себастьян, – подсказала Дана.
– Точно, цыпонька. Они за мной побежали… И все чего-то madre, madre. А я, вся в слезах, кричу: «Да какая я мадра… Нянечка я Данкина! Няня!» И они в ответ: «Ниньера, ниньера!» Я думала, они мне «няня» кричали. Разве нет?
Последний вопрос был адресован мне.
– Да, – тяжело вздохнув, сказала я, – это «няня».
– Ты сказала profesora! – возмутилась Дана.
– Так тоже можно сказать, – еле слышно ответила я.
В тот вечер я не могла заниматься своим домашним заданием. Не могла готовиться даже к какому-то особому опросу, которым грозила историчка.
Подсела к папе – он смотрел по телику запись соревнований по бобслею. Он обнял меня, и мы начали смотреть вместе. Я задремала. Мне снилось, что я мчу по склону на санках.
Сзади сидит папа, впереди – Данка. Тесно, не двинешься.
Дана смеется и говорит голосом Розы Васильевны:
– Что ж ты, егоза, преподавать пошла, если сама язык толком не знаешь? Ревешь? А зря. Москва слезам не верит!
Я вздрогнула и проснулась.
– Пап… Слушай. Думаешь, иногда можно не готовиться к истории?
– Можно, – легко ответил папа и завопил бобслеистам: – Давай-давай-давай!
Глава 18 Во всем виноваты якобинцы
Историчка задумчиво покрутила в руках указку и сказала:
– Скажи мне, Молочникова, вот что. В чем основное отличие Французской революции от английской, той, что случилась в тысяча шестьсот восемьдесят восьмом году?
Я стояла заложив руки за спину и думала о том, что у меня все-таки есть друзья. Это мои родители. Они не друзья в полную силу, конечно. У них нет аккаунтов в «Фейсбуке» и «ВКонтакте», и они любят командовать. Но все же оба, понемножку каждый, мои друзья. И глупо было заставлять друга решать, готовиться тебе к истории или нет. Даже если друг – папа.
– Ждешь, пока сама станешь частью истории? – не выдержала Елизавета Ильинична.
– Простите, думаю, – честно сказала я.
Еще «немножко другом» я считала Ольгу Сергеевну. Мне нравилось ее чувство юмора, и она смеялась над моими шутками.
Ольга Сергеевна приносила в класс журналы про жизнь зарубежных звезд на английском языке, которые покупала во время путешествий. Я же была единственным человеком, который понимал то, что там написано о Кристен Стюарт и Линдси Лохан.
Сегодня утром я встретила в коридоре Ольгу Сергеевну.
Она подмигнула и сказала, что накануне имела small alk с Елизаветой Ильиничной и теперь я просто обязана в благодарность поехать на олимпиаду. Я расслабилась и не стала заглядывать в учебник истории перед уроком.
И вот на тебе. В чем может быть это дурацкое отличие двух революций?!
«Садись, Молочникова, на пересдачу в следующий раз», – должна была заявить Елизавета Ильинична. Но она наклонила голову набок, отложила указку, которую вертела в руках, глянула на меня поверх очков и произнесла:
– Ну хорошо… Тогда попробуй обобщить известные тебе факты. Например… Что составляет силу и слабость якобинского движения? Скажу тебе по секрету…
Историчка понизила голос. Напомнило, как в детстве мама брала мой горшок, хватала меня за руку и шептала: «Пойдем-ка в ванную, у нас с тобой будет ма-а-аленький секретик».
– Так вот, – продолжала Елизавета Ильинична, – ответ на этот вопрос дал знаменитый историк Французской революции Ипполит Тэн. Но мы попробуем догадаться сами.
Не знаю, почему она сказала «мы». Она не собиралась мне помогать. Класс тоже. Ромка сидел уткнувшись в учебник. Девчонки на первых партах смотрели на меня с ужасом, боялись, что, если я не «обобщу», вызовут их. Арсен зевал.
Дана тоже зевает на моих уроках. Я перевела взгляд на историчку… И вдруг поняла, что мы с ней похожи! Очки в темной оправе, костюм. Строгий взгляд поверх очков.
Неужели я тоже такая противная и строгая на вид?
– Молочникова. – Историчка поправила очки, съехавшие на нос. – Феномен якобинизма, согласно Тэну, характеризовался прежде всего…
Она глянула в какой-то листок, торчащий из учебника, и прочла:
– «Характеризовался определяющей ролью утопической идеологии по отношению к политике». Это можно было сказать своими словами, Молочникова. Что якобинцам нравилось захватывать власть. Быть диктаторами. Но ты не сказала. Хотя вчера Ольга Сергеевна долго убеждала меня, что ты умная девочка.
«Я тоже говорю Дане, что она умная девочка», – пронеслось у меня в голове.
– Вы должны уметь анализировать! – повысила голос Елизавета Ильинична, обращаясь ко всем. – Вы десятый класс! Вы должны уметь проводить параллели. Включать головы! Твое непонимание темы, Молочникова, – моя личная головная боль.
«Вранье, – подумала я, – как будто ей есть до меня дело. Ушла из школы и забыла. Любят они драматизировать. Головная боль… Спасибо, что не кишечная».
– На следующий опрос я приглашу Ольгу Сергеевну, – решительно сказала историчка, – а пока садись. Два.
– Как – два? – ахнула я. – А пересдать?
– Хватит мне нервы мотать, – отрезала историчка. – Дальше поехали. Носиков! К доске.
Я вернулась на место. «Четыре» в четверти по истории мне уже не светило. Вот тебе и гуманитарий.
Но хуже было другое. Я вызывала на занятия Розу Васильевну точно так же, как Елизавета Ильинична собиралась вызвать Ольгу Сергеевну. Я такая же, как историчка. Вредная и гадкая.
Я расстегнула воротник белой рубашки, чтобы хоть как-то отличаться от учительницы. Ромка покосился на меня, и воротник пришлось застегнуть.
К Дане я пришла с решением, вызревшим внутри меня, как спелый помидор в бабушкиной теплице. Решение трескалось и распирало меня изнутри.
Я не хотела быть похожей на историчку. Но тогда на кого?
Я не такая красивая, как испанка Беатрис. И не такая умная и элегантная, как Ольга Сергеевна. Так на кого же мне быть похожей? Не на Розу Васильевну же, которая надзирала за тем, как я мою руки!
– Так, Марьниколавна, – распорядилась она, протягивая мне полотенце, – мне сегодня-то сидеть с вами некогда.
У нас гости сегодня. Мне и квартиру вычистить надо, а то грязью заросли, и рыбу поставить. Так что справляйтесь сами.
– Даночка! – крикнула она в комнату. – Ты обещаешь себя хорошо вести?
Я не услышала ответа. Мне стало не по себе.
Сегодня я принесла Дане листочек, на котором были напечатаны названия цветов: «синий», «красный», «зеленый».
Пока я пересекала бесконечную гостиную, размышляя, как добиться того, чтобы Дана не сбежала под кровать, в голову пришла идея.
Можно попросить Дану что-то нарисовать. Рядом со словом azul можно изобразить небо. А под надписью verde – травку.
Я остановилась посреди комнаты. Как я раньше не догадалась!
Все дети любят рисовать. Я и сейчас люблю. Только времени нет. То уроки, то во «ВКонтакте» сидишь, то кино смотришь.
Вдруг я вспомнила, как давным-давно, еще когда я только начала учить испанский, Беатрис попросила нас нарисовать семью. И подписать: madre, padre… Она не приносила в класс никаких изображений мам в передниках, она попросила нарисовать того, кто есть. Как я могла забыть об этом! Неужели я стала такой взрослой, что уже и не помню, какой была в детстве?
Я не буду просить Данку нарисовать семью. Для девочки, которая живет без папы, редко видит маму и проводит все время с няней, эта тема непростая. А с цветами все безопасно.
Дана сидела на полу, опершись спиной о ножку рябинового столика, и не сводила взгляда с кровати, словно на ней показывали их любимое с няней «Кольцо любви». Может, она испачкала покрывало шоколадом? Должны же быть где-то горы грязи, о которых толковала Роза Васильевна.
Но покрывало было чистым, а Дана – задумчивой.
– Знаешь, что такое траектория? – спросила она вместо приветствия.
– Buenos días, – произнесла я. – Знаю. Это движение от одной точки к другой. Так и называется: траектория движения.
– А если там едят?
– А… траттория? Итальянский ресторан?
Я скинула пиджак, сняла очки. Линзы я не захватила, но общий контур названий цветов мне было видно. За дверью загудел пылесос.
– Мама сказала, если у нас будет грязно, то она поведет гостей в тратторию, – поделилась Дана и снова посмотрела на кровать.
– Тебе нужны ее гости? – с сомнением спросила я.
– Мне нужна мама, – просто ответила Дана.
– Она вечером придет.
– Уже будет поздно. Роза меня уложит.
Я вздохнула. Достала из рюкзака листочек и пенал с восковыми мелками, которые купила в киоске «Союзпечати» у метро. Дана так и не отрывала глаз от кровати.
– Давай займемся испанским, – предложила я дружелюбно.
Даже постаралась улыбнуться, лишь бы отличаться от Елизаветы Ильиничны. Дана молчала.
– У вас чисто, – утешила ее я, – очень чисто. И Роза порядок наводит. Все будет хорошо.
– Есть одно место, где не чисто, – отрезала Дана.
Она быстро поднялась с пола и уселась за стол.
Я с готовностью сунула ей листок.
– Вот тут написано rojo.
Я вытащила красный мелок.
– Красный, – равнодушно прокомментировала Дана.
– Да. Rojo. Запомнишь?
– Нет.
– Но это же простое слово. Ты же умная де…
Я прикусила язык.
– В общем, рисуй. Что-то красное. Rojo.
– Не хочу.
– Почему?!
– Я не люблю рисовать.
– Да ладно, – фыркнула я, – не придумывай. Все дети любят.
– А я не люблю.
– Хорошо…
Я вздохнула. Трудно быть милой и доброжелательной.
– Тогда я сама нарисую кружок. А ты его раскрась.
Сможешь? Раскрашивай и повторяй. Rojo, rojo, rojo.
Дана принялась за дело, прикусив кончик языка.
– Красный, красный, красный.
– По-испански!
– Я не знаю как.
– Я тебе только что сказала! – воскликнула я. – Ты не могла забыть! У тебя прекрасная память! Дана!
– Я забыла, – упрямо повторила Дана, сдвинув листок и дотронувшись до рябиновой кисти.
– Ты врешь! Ты нагло мне врешь!
Я так разозлилась на Дану, что готова была выгрызть из стола эту несчастную рябину!
– Нет, я правда забыла, – тихо ответила она, не глядя на меня.
Она издевалась. Она по-настоящему издевалась надо мной.
– Да как ты, мелочь, смеешь так себя вести! – закричала я.
Дана вскинула на меня глаза. И улыбнулась.
Я вдруг перестала чувствовать себя собой. Будто кто-то другой попал внутрь меня и закричал:
– Ты пар-р-ршивая девчонка!
Дана поднялась с места.
– Сидеть! – гаркнула я, то есть не я, а тот, кто был вну три меня.
Она села. На пол. И поползла к кровати. Мне безумно захотелось схватить ее за ногу, а лучше дать подзатыльник, чтобы знала, что над взрослыми нельзя издеваться! Что она не смеет оскорблять меня!
Но Дана быстро уползла под кровать. Задернула покрывало – и затихла.
– С тобой хотели по-доброму, – шипела я ей вслед, – предложили порисовать. А ты – врать! А ты – измываться!
– Правда не помню, – отозвалась Дана из-под кровати.
Я сжала зубы и простонала. Потом прижала ноготь к нарисованной рябине и в ярости сколупнула с ягоды кусок краски. Из бледно-оранжевой ягода превратилась в деревянную, а осколок краски так глубоко вошел мне под ноготь, что от боли брызнули слезы.
Я перевела дыхание и к своему ужасу осознала: только что я наорала на человека, который меньше меня, младше почти в три раза! На ученицу, за обучение которой мне платят деньги.
Я была хуже Елизаветы Ильиничны. Внутри меня жило чудовище. Самое настоящее. Оно могло орать, обзываться.
Оно хотело, чтобы я ударила шестилетнюю девочку. Оно махало у меня перед глазами плащом тореадора, muleta – той самой красной тканью, которой поводят перед быком, прежде чем воткнуть ему в бок острую саблю с загнутым концом.
У меня и правда закололо в боку, будто я пробежала пятьдесят кругов на физре. Я прижала к боку ладонь, сползла со стула на пол.
Мерзкие якобинцы! Если бы не они, я бы дожимала сейчас последние минуты своего часа, предвкушая, как схвачу деньги со столика и сбегу из этого ужасного дома.
Пылесос смолк. Послышались шаги Розы Васильевны.
Они удалялись.
Я сидела на полу и слушала тишину. Она гудела, как батареи в октябре, в которых скоро зажурчит вода. Мама утверждала, что они не могут гудеть, но я всегда слышала этот журчащий звук.
Меня мутило так, будто в желудок закачали литр сгущенки. Жить со сгущенковым чудовищем в животе было невыносимо.
– Дана… Дан… Прости, что накричала.
Глава 19 Шпионские игры
Край покрывала приподнялся. Сначала я увидела колено – Дана сидела, подогнув ноги под себя, – и потом ее круглое личико, на котором отражалось изумление.
– Ты передо мной извиняешься? По-настоящему? По-взрослому?
– А как еще бывает? – горько хмыкнула я.
– Не знаю, – сказала Дана, – передо мной взрослые никогда не извинялись.
«Наверное, никто на нее никогда и не кричал», – подумала я и поежилась.
– Ты на меня кричала, – в такт моим мыслям напомнила Дана.
– Прости.
– Ладно, – она скорчила гримаску и царственно кивнула: – Так и быть.
Ее кивок меня снова разозлил.
– А ты правда не помнила слово «красный»? – не удержалась я.
Дана пожала плечами и опустила полог.
– Почему ты не хочешь со мной заниматься? – с тоской спросила я.
– Потому что с тобой иногда скучно, – ответила она, чем-то зашуршав.
– Иногда? – ухватилась я за эту мысль. – А в другие разы?
– В другие разы тебя нет.
Я фыркнула. Представила себе, как встаю на уроке и говорю историчке: «Понимаете, Елизавета Ильинична, мне на уроке иногда скучно. А иногда – нет. Потому что иногда – вас нет». Она, наверное, меня указкой насквозь проткнет.
Дана выглянула из убежища.
– Я смешно сказала? – самодовольно улыбаясь, спросила она.
– Слушай, Данка, – оживилась я, – а если я больше не приду? Обрадуешься?
– А так можно? – быстро спросила она.
Я снова фыркнула. Все представляла себя в роли Данки, а на моем месте – историчку.
– Тебя так от меня тошнит?
– Нет… – протянула она. – Я просто не хочу. Мне скучно. И у меня мало свободного времени. У меня совсем нет свободного времени.
Дана заговорила другим тоном. Интонации напоминали кого-то взрослого.
– Вот, – продолжала она, протягивая мне книжку с Колобком на обложке, – посмотри в мое расписание!
Нет, ты посмотри! Не отворачивайся!
Я и не думала отворачиваться. Наоборот, с интересом следила за Данкой. Она изображала кого-то, как в театре.
– Вот, у меня в пять встреча. В шесть встреча. В семь деловой ужин. Хорошо, что в том же ресторане… А в восемь у меня…
– Тоже встреча, – подсказала я, – с президентом.
– Да, – обрадовалась Дана, – с президентом нашей компании! А завтра мне вылетать в Сочи. Так что мне с тобой играть некогда. Поиграй с Розочкой. Все, целую. Дверь за собой закрой.
Дана опустила полог. Снова повисла тишина. Я неожиданно спросила тонким голосом:
– А в Испанию когда поедем?
– Летом, – строго ответила Дана. – На зимние праздники я договорилась с коллегами по работе. Мы на лыжах едем кататься, в горы. А летом я сниму для вас с Розой дом.
А сейчас я еду с подругами. Они красивые, умные и взрослые.
«Это отсебятина, – подумалось мне. – Я Ирэну никогда не видела, но ни один нормальный взрослый так ребенку не скажет».
– Ну и не надо, – ответила я все тем же тонким голосом. – У меня свои подруги есть, я с ними буду играть.
– Нету! Нет у меня своих подруг! – воскликнула Дана своим собственным голосом.
«Ого! – удивилась я. – Так она понимает, что мы валяем дурака?»
– Как же нету? – спросила я тоже обычным тоном. – Наверняка есть. В садике…
– Я не хожу в садик!
– В парке.
– Мы одни гуляем!
– К тебе что, никого не подпускают? – удивилась я.
– Роза говорит, они там все на детской площадке не-бла-го-на-деж-ные!
– А я? – со смехом спросила я. – Я благонадежная?
– Конечно, – уверенно кивнула Дана.
Она устала сидеть, поэтому улеглась на живот и подперла подбородок кулаком. Ноги ее по-прежнему оставались под кроватью, из-под которой она высовывалась, как сфинкс. Из-за двери пополз запах кофе. Роза Васильевна решила сделать в работе перерыв. Но я не завидовала. То, что происходило здесь, в комнате, похожей на яркую коробку конфет, было так интересно! Почему к Дане никого не пускают? Может, Ирэна – шпионка? Мама, правда, говорила, что она толстенькая, но, может, это образ для прикрытия?
– Они же твой паспорт проверили, – пояснила Дана, – когда ты к нам первый раз еще пришла. Охранники позвонили Розочке и сказали: «Все нормально, паспорт проверен».
– А почему такая секретность? – осторожно спросила я.
– Знаешь, кто мой папа?
– Тайный агент?
– Ха. Он де-пу-тат. Меня могут похитить. Вот мы никуда особо не ходим и гуляем только с охранником. Васей или Сашей. Я Васю больше люблю, он для Тилли самолетик сделал.
– Для кого?
Дана замолчала. Опустила руки и, шлепая ладонями по полу, начала разворачиваться в сторону кровати, как рептилия к болоту.
– Погоди, не уползай! – взмолилась я.
– Ага, конечно, – проворчала Дана, – я тебе покажу Тилли, а ты Розочке пожалуешься.
– Честное слово, не буду жаловаться! По-взрослому обещаю. По-настоящему.
Но Дана уже скрылась за пологом. Я разочарованно вздохнула, и тут…
Увидела хвостик. Тонкий, серый. Протянула руку, потянула за хвостик. И вытащила серого мышонка с блестящими глазами и жесткими усиками, одетого в синие джинсы и красный свитер с буквой R. Он протягивал ко мне лапки, будто хотел напомнить свое имя.
– Эй! – возмущенно воскликнула Дана. – Отдай немедленно! Нечего хватать чужое и-му-ще-ство.
– Ратонсито, – прошептала я.
Глава 20 Семейство Ратон
В детстве у меня был точно такой же мышонок. Мама с папой привезли мне из Испании целое мышиное семейство – как утешение. Мы должны были отправиться на море, но накануне поездки я заболела отитом. Меня оставили с бабушкой.
В то время у нас, по выражению мамы, еще «водились деньги», хотя и немного: родители жили в самой дешевой гостинице где-то на побережье Малаги, а еду привезли с собой из России. Папа до сих пор смеется, рассказывая, как пограничники попросили открыть чемодан и обнаружили там два пакета макарон и палку копченой колбасы.
– Это сейчас, – приговаривает папа, – мы все купить можем.
– Мы и раньше могли, – спорит с ним мама, – но мы экономили. Старались на одежду тратить. Мне платье купили. Тебе ботинки новые, забыл? Из мягкой кожи, коричневые. Ты из них лет семь потом не вылезал. Машке каких-то игрушек необычных привезли.
– Где, кстати, эти ботинки? – говорит папа. – На даче?
Когда пришло время прощаться с игрушками, мама сложила их все в коробку, отвезла на дачу и отнесла на чердак.
Там было пыльно, грязно и пусто: у стены стояли старая папина гитара с парой порванных струн, несколько голубых мусорных мешков, набитых старой одеждой, с дырками, из которых высовывались крючки вешалок, и вот – коробка из-под телевизора, набитая моими игрушками.
На чердак переехала вся мышиная семья: мышонок, его сестра и их родители.
Мама, пухлая сеньора Ратон, терпеть не могла готовить, зато обожала мастерить. Как-то она сконструировала катамаран из бутылочек из-под йогурта «Актимель» для своих детей, Ратонсито и Элены, и чуть не утопила их в бочке, куда моя бабушка набирала воду для полива тепличных огурцов.
В другой раз она сделала им парашют из бумаги. Ратонсито полетел первым и едва не попал в лапы к бабушкиному коту Лэсси, которого я обзывала Лосем. Словом, мама у них была бедовая.
Зато папа, сеньор Ратон, был поваром. Точнее, он им стал после того, как я посмотрела мультфильм «Рататуй».
Папа рыскал по огороду, собирая ароматные травки, правда, все время натыкался на лебеду и кислицу, но он был профи. Поэтому прекрасно готовил завтраки, обеды и ужины из этих двух растений.
Элена была древолазом. Не осталось ни одной яблони в бабушкином саду, где Элена не устроила бы тайник.
А Ратонсито был врачом. Точнее, мечтал вырасти и стать знаменитым хирургом или хотя бы стоматологом. Но пока он успешно залечивал царапины на спинке Элены или ожоги на лапках папы-повара, а когда мне было грустно, ложился рядом на подушку и утешал…
У мышат были паспорта. Настоящие. На груди у каждого висела книжечка из двух страниц, с надписью на обложке: «Pasaporte». Внутри «паспортов» были наклеены фотографии мышат и напечатаны их «данные».
Я училась во втором классе. Мы как раз изучали английские буквы. Из школы меня забирала бабушка. Ждала меня каждый день на крыльце. Как-то раз я вышла к ней, раскрыла паспорт мамы-мышки и сообщила: «Я тут все прочла. Кроме этой буквы». Я показала на «энье», n c черточкой наверху, в слове «Испания». Это слово прочитать не получилось.
– А что тут написано? – спросила я у бабушки.
Бабушка не ответила, а тут же, со школьного крыльца, позвонила маме. Мама тогда только начала работать в магазине, но уже в то время не любила, чтобы ей звонили на работу и отвлекали.
– Я знаю, знаю, Анют, – терпеливо выдерживала бабушка мамино возмущение. – Да, дело терпит. Но у нее способности к языкам. Не загубите.
– Отдай! – закричала Дана и выдернула у меня из рук Ратонсито.
Я очнулась и обнаружила, что я, серьезная трехъязычная личность в строгом костюме, учительница, которая должна уметь организовывать, давать материал и, в конце концов, учить, сижу на полу, рядом с кроватью своей ученицы, а ученица скрылась в шатре с коронами и бормочет гневные слова в мой адрес.
Я поднялась с пола и глянула на часы. Время занятия давно истекло.
– Это мое, мое, никто не смеет трогать без разрешения, – твердила под кроватью Дана.
– Ага, – откликнулась я и вернулась за стол – собирать свои листики.
Данин окрик выдернул меня из чердака, полного теплых и ярких воспоминаний, и сунул в ледяной сугроб.
Но даже в ледяном сугробе меня кое-что грело. Выходило, что родители отдали меня изучать испанский для того, чтобы я могла читать мышиные паспорта!
Как странно, что они сами забыли об этом… Да я и сама забыла, что когда начала заниматься с Беатрис, то говорила с мышами только по-испански. Ведь это был их родной язык.
Пылесос за дверью опять загудел. Денег за занятие с Даной я снова решила не брать. Мне не терпелось вернуться домой. Дождаться маму с работы. Напомнить ей историю о мышках. Сказать, что они с папой – просто чудо.
– Ты уходишь? – спросила Дана.
– Да. А что?
– Ничего, – буркнула она.
Я пожала плечами. Эта девчонка была похожа на огромного морского ежа, которого пытаются запихнуть в полиэтиленовый пакетик для завтрака. Или острый кусочек льда, который сжимаешь в теплых ладонях.
У двери я обернулась. Стало жалко Дану. У нее есть всё.
И роскошная комната, и няня, и охранники, и коллекция фарфоровых кукол. Но никто никогда не отправит ее учить язык для того, чтобы она прочла надписи в мышиных паспортах. Мне повезло, а ей нет.
Жаль, что она не подпускает меня к себе. Сидит и сидит под кроватью.
Дана словно дрейфовала на отколовшейся льдине по бурной весенней речке, а я стояла на берегу и смотрела ей вслед.
Шум пылесоса стих, послышался звонок в дверь, а потом – звонкий лай.
Дана высунула голову из-под кровати.
– Гости пришли, – заметила я, взявшись за ручку двери.
Но Дана расширила глаза от испуга.
– Это Личи! – воскликнула она. – Я же просила маму не звать тетю Иру с Личи!
Тявканье приближалось.
– Личи съест моих мышек! – чуть не заплакала Дана, выбираясь из-под кровати. – Я знаю, он их погрызет, обслюнявит. Он уже сделал ужасное в прошлый раз!
Дана сгребла мышей и прижала к груди. Я заметила, что у мышки-мамы нет хвоста. Видимо, это и было то «ужасное», что сделал лающий на всю квартиру Личи.
– Не съест, – заявила я, развернувшись к Дане. – У меня были такие же мыши. В детстве. Один в один. А у бабушки был кот. Я называла его Лось. Когда я приезжала в гости к бабушке, он всегда охотился за моим семейством Ратон.
Мама просила меня не брать мышек с собой, но я не могла без них и дня. Однако Лосю мы ни разу не попались.
Потому что… у нас был секретный язык. Я могла крикнуть мышкам: «Cuidaos! ¡El gato!» И они прятались.
– А что это значит? – жадно спросила Дана.
– «Осторожно! Кот!» – пояснила я, опускаясь на колени рядом с ней. – Если мы научим твоих мышек, они будут спасены. Хочешь?
– Да, – кивнула Дана.
Так я запрыгнула к ней на льдину, и река понесла нас вперед.
Глава 21 Великая сила названий
Когда я пришла к Дане в следующий раз, дверь была полуоткрыта. Роза Васильевна стояла за ней: распахнув шкаф, она сдергивала с крючков Данины куртки и плащи и укладывала их на стул возле зеркала.
– Вы уж простите благодушно, Марьниколавна, – сосредоточенно выговорила она, – а мне с вами заседать некогда. Нам велено перемерить теплую одежду, а ее для начала собрать надо. У Данушки ее знаете сколько? Море разливанное. Мама наша на шопинг сегодня вечером, в ГУМ. Так что, девоньки, сегодня без меня.
Я готова была ее расцеловать. Мне везло! Не нужно было придумывать предлог, чтобы услать ее из комнаты.
Дана тоже ждала меня за полуоткрытой дверью своей комнаты. Спина прямая, брови сдвинуты так, что кажутся сросшимися.
– Вы с Розой Васильевной как мавры в средневековой Малаге, – пошутила я. – Построили себе крепость Алькасабу и торчите в сторожевых башнях, неприятеля караулите.
На самом деле вид хмурой ученицы меня пугал.
– А где находится эта Альбасаба? – сердито спросила Дана.
– Алькасаба. В Малаге, говорю же… – повторила я, снимая с плеча рюкзак.
– А Малага где?
– В Испании, – удивленно ответила я, не понимая, к чему она клонит.
– Вот-вот! – грозно воскликнула Дана, наступая на меня. – Я про это и говорю. Больше – никакого испанского языка. Никогда!
Я чуть не выронила рюкзак.
– Будем учить мышиный язык, – продолжила Дана. – Договорились?
– Да… – пролепетала я.
– Тогда полезли! – распорядилась девочка и развернулась ко мне спиной.
Как только мы забрались под кровать, Дана предъявила мне все мышиное семейство и продемонстрировала, что помнит, как сказать по-испански, то есть на мышином языке: «Осторожно, кот!» В очередной раз я подивилась особенностям ее памяти. Ведь эту фразу я упомянула всего один раз! Выходило, что она помнила только то, что ей было интересно.
Мы принялись перечислять предметы мышиного интерьера: la mesa – стол, la silla – стул, la guardarropa – шкаф.
– La mesa, – старательно повторила Дана. – А давай няня им скажет: «Садитесь за стол!»
Дана указала на фигурку мышки-мамы, но я не стала поправлять ее. Няня так няня.
– ¡Sentaos!
– А они пусть кричат: «Мы не голодные, не голодные!» – предложила Дана, показывая на мышат.
– ¡No enemos hambre! ¡No enemos hambre! – пропищала я, потом передала Дане мышек. – Теперь ты.
– Нет, не буду.
– Почему?
– Потому что ты играй за мышат, а я за няню. ¡Sentaos!
Няня-мышка выставила на стол кукольную еду, и Дана, указав на брокколи и морковку, предложила:
– Давай теперь их называть?
– Игра Адама, – пробормотала я.
– Почему Адама? – спросила Дана. – Это моя игра!
– А помнишь, в Библии Бог велел Адаму назвать всех животных и птиц? И тогда Адам уселся…
– Там написано, что уселся? – прицепилась Дана. – Мне Розочка читала, не помню, чтобы он сидел.
– Мне так кажется… Нужно, наверное, сидеть, потому что эта игра долгая. Очень важно назвать все правильно.
Понимаешь? Вот слово «акула». Слышишь, какое оно колючее… Как укол. «Акулу» никак нельзя было назвать «сюсюшечкой».
Дана засмеялась.
– Я буду называть все правильно, – пообещала она. – На мышином языке.
Льдина, на которой мы дрейфовали, превратилась в ковер-самолет. Я была Аладдином, который нашел волшебную лампу, и теперь джинн выполнял его желания. Покладистая Дана казалась красивее принцессы Жасмин. Вместо обезьянки Абу у нас был мышонок Тилли.
А роль злодея Джафара досталась Розе Васильевне. Я заметила, как она напряглась, когда Дане взбрело в голову не только проводить меня, но и обнять на прощание.
– Вот ты какая, Дана Андреевна, – с удивлением сказала она. – То даже маме прикоснуться к себе не даешь, то на учительницу с обнимашками бросаешься. Как там пел Коля Басков? «Сердце красавицы склонно к измене!»
– Ой, Розочка, мы так играли весело! – воскликнула Дана, обнимая и Розу. – Так играли!
– Играли? – переспросила Роза Васильевна, и ее нарисованные брови изогнулись еще сильнее. – А заниматься когда?
Я потянулась за деньгами на столике, но, услышав вопрос Розы Васильевны, отдернула руку. Не могла же я при Дане объяснять, что игра и была занятием. К тому же я не была уверена, что смогу все объяснить.
– Заниматься потом! – отмахнулась Дана. – Через двести лет! – И она потянулась ко мне, чтобы обнять еще раз.
– Подожди! – раздраженно одернула ее Роза Васильевна. – Не прыгай, егоза! Марьниколавна, денежку забирайте и до скорого! Дана! Шагом марш мерить зимнюю одежду.
– А обнять Машу?
– Потом! Вот помру, будете обниматься, – буркнула Роза Васильевна.
«Что это? – оторопела я. – Ревность?»
Глава 22 Открытие
Ольга Сергеевна стучала мелом по доске. Почерк неровный, с загогулинами. Народ с напряжением всматривался в «вязь», но понять текст мешал не столько почерк, сколько новые слова: это был фрагмент из «Театра» Моэма. Многие сегодня столкнулись с неприятным открытием: настоящий, живой классический текст сильно отличается от адаптированного.
Я рисовала на полях тетради васильки.
– Ты все слова знаешь? – спросил Ромка вполголоса.
Я пожала плечами, не поднимая головы. Лепестки васильков выходили остроконечными, как зубы дракона.
– И даже не глянешь? – поразился Ромка.
– Неохота думать об уроках, – отозвалась я.
– А о чем охота?
– О работе.
– Ты работаешь?!
Ольга Сергеевна обернулась на нас.
– Олимпиадные задания, – со значением сказала она, но мое внимание было приковано к Ромкиной тетрадке, на последней странице которой он вывел:
«Зачем тебе работать?»
«Коплю на поездку в Испанию».
Ромка нарисовал пару волнистых линий и приписал к ним знак вопроса.
«Нет, не море. Учеба», – ответила я.
Ромка приподнял брови. Нарисовал восклицательный знак и приписал: «Круто».
Потом, глянув на доску, пошевелил гу бами. Переписал в тетрадку предложение с доски и снова раскрыл ее на последней странице.
«Помогла система?»
– Нет! – фыркнула я в голос.
– Маша! – потрясенно сказала Ольга Сергеевна. – Встань, пожалуйста.
Сидевшие впереди обернулись. Всем было любопытно, как Ольга Сергеевна отчитает любимицу. Но я не боялась.
Я теперь сама была преподавателем.
– Если бы фразу написали по-русски, тут бы стояла запятая? – спросила Ольга Сергеевна, указав на доску.
– Да.
– А в английском языке какие правила?
– Правила постановки знаков препинания в английском и русском отличаются, – отчеканила я. – Но в этом конкретном случае тоже должна была бы стоять запятая.
– Почему же ее тут нет? – с одобрением спросила Ольга Сергеевна.
– Авторская пунктуация, – небрежно ответила я.
Она улыбнулась, но коротко. Девчонки говорили, она не любит улыбаться, потому что боится мимических морщин.
– Хорошо, садись, – велела Ольга Сергеевна. – Больше не болтай. Переписывай текст.
Арсен переглянулся с Наташкой и скорчил гримасу. Мол, любимица и есть любимица.
Едва я уселась, Ромка подчеркнул слово «круто» жирной чертой. Я отмахнулась и прошептала:
– Она любит словосочетание «авторская пунктуация».
Я случайно попала. Честно.
Мне показалось, Ромка улыбнулся, но он тут же опустил голову. А я тем временем вытащила из пенала красную ручку и зачеркнула слово «система». «Моя ученица еще не ходит в школу. Твои система и строгость тут не работают».
«Я же не знал, что речь идет о малышах, – обиженно ответил Ромка. – У них свои правила обучения. В интернете посмотри».
– Точно! – прошептала я.
– Ты не смотрела в интернете?! – удивился Ромка.
– Смотрела… Но не подумала, что у малышей свои правила!
– Вот то-ормоз, – протянул Ромка, и я ткнула его локтем в бок.
Он как-то странно булькнул.
– Маша, не отвлекайся…
Голос англичанки звучал умоляюще. Я кивнула, пробормотав «извините», и склонилась над тетрадкой.
Я не собиралась отвлекаться. Отвлекаться на английский, который я знаю лучше русского.
Я принялась рисовать в тетради папу-повара и маму-изобретателя из семейства Ратон. Ромка хотел заглянуть ко мне в рисунок, но я прикрывала его рукой. Ромка все же не был мне другом.
Вечер пролетел так быстро, будто его кто-то выдул в форточку. Забыв о том, что мама просила почистить картошку к ужину, о том, что у меня порвался пенал и надо бы сходить купить новый, и даже о том, что Ромка поставил лайк не только на мой анекдот на испанском, который я вчера запостила во «ВКонтакте», но еще и на три моих фотографии, я застряла на сайте lingvachild.ru.
Открытие меня поразило. Не нужно было изобретать велосипед, вот он, человеческий опыт преподавания языка малышам, – открыт и бесплатен.
Сколько же всего можно делать с малышами, чтобы научить их иностранному языку! Петь, играть, учить стишки, рисовать, создавать поделки, разыгрывать сценки… А я со своими местоимениями, со своей системой.
Но самое большое изумление у меня вызвал урок, с которого создатели сайта рекомендовали начать:
«Движения тела – это первые навыки детей, которые они начинают осваивать активнее всего. Первый год их жизни в основном посвящен тому, чтобы освоить основные способы движения. Параллельно ребенок начинает осваивать речь… Поэтому первыми глаголами в наших уроках будут глаголы движения. Их легче всего объяснить без перевода: нужно только выполнять эти действия».
– Какие же вы там все умные, ребята, – прошептала я.
Конечно, Дане понравится, если мыши будут бегать и прыгать!
Я принялась выписывать в блокнот словосочетания:
«Я бегу», «Ты бежишь» и «Побежали вместе?». Потом, сменив синюю ручку на зеленую, стала переписывать всякие советы, например: «Не учите детей отдельным словам! Учите фразам, ситуациям!» Я писала и ахала. Это было то, что нужно.
За окном стемнело, папа давно ушел, а мамы все не было.
Она прислала эсэмэску: «Поставь картошку на плиту, скоро буду». «Ага», – ответила я, поднимаясь со стула, но тут же вернулась на место, прочитав: «Картинки, которые вы показываете ребенку, должны быть смешными и интересными». Я содрогнулась, вспомнив, как заставила Дану читать местоимения.
Если раньше при мысли о пятнице меня охватывало уныние, то теперь я ерзала на месте от нетерпения. Теперь можно не бояться Розы Васильевны. Я готова доказать, что не зря играю с Даной.
– Сырая нечищеная картошка? – удивилась мама, когда вошла в кухню. – Ее предполагается есть так? Прямо из пакета?
– Открытие! Открытие! – прыгала я вокруг нее. – Великое открытие!
– Поем и послушаю, – устало сказала мама, опуская на табуретку сумку.
Я выхватила у нее сумку и принялась разбирать фрукты. Выхватив два лимона, попыталась жонглировать ими, но не вышло.
– С помидорами даже не пробуй! – пригрозила мне мама.
– Помидоры, помидоры! – запела я, кружась вокруг нее. – Салат из помидоров и пельмени! Вот еда изобретателей и мыслителей!
Мама все ворчала, но после ужина оттаяла. Вышла из кухни и вернулась с розовой ленточкой в руках.
– Помнишь?
– Конечно. Я выиграла в седьмом классе районную олимпиаду по английскому с этой лентой в волосах, – улыбнулась я. – Девяносто баллов из ста!
– Наденешь в субботу?
– Мне и так повезет, – отмахнулась я, но мама все-таки сунула мне «счастливую ленточку» в карман куртки.
– Я тобой горжусь, – сказала мама. – Хотя если бы ты и картошку почистила, то гордилась бы еще больше.
В пятницу урок превзошел мои ожидания. Дана заставляла мышей «прыгать», «бегать», «танцевать», «петь». Она самозабвенно играла, не забывая повторять за мной слова мышиного языка. Я едва успевала их произносить. Они слетали с кончика моего языка и устремлялись в надежное хранилище Данкиной памяти.
Роза Васильевна снова перебирала одежду и на занятии не присутствовала. Прощалась она сквозь зубы, но меня это больше не расстраивало.
Выйдя из квартиры, я вытащила из кармана «счастливую ленточку», завязала на колючем алоэ бантик. И засмеялась – звонко, на весь подъезд.
Потом сбежала вниз по лестнице и возле почтовых ящиков хихикнула вновь: представила, как, украсив колючего охранника, завяжу бантик и двум остальным.
Воздух на улице был морозным, и, хотя безумно хотелось петь, я сдержалась. Побоялась повредить связки: наши учителя все время жалуются на эту болезнь.
Тогда я прошептала глупую детскую считалку: «Якцыдрак, цыдрак-цыдрони», вытащила телефон и позвонила бабушке.
– Я учу! – воскликнула я, когда мы с бабушкой обменялись приветствиями. – Учу ребенка, как настоящая учительница!
– Да ты что! – закричала бабушка и тут же позвала, оторвавшись от трубки: – Катя! Катя! Хоть кто-то в нашей семье исполнил мою мечту!
Дома я подсела к ноутбуку и принялась изучать, как еще можно улучшить урок. Каждый совет, каждую рекомендацию я прикладывала мысленно к нашим занятиям, как мама прикладывает к своим клиенткам платья, выбранные для закупки на складе. К часу ночи я добралась до совета учить с детьми песни. Тут же вспомнилось, как Беатрис ставила нам, второклашкам, песенку про алфавит: ритмичную, в стиле латиноамериканских танцевальных мелодий, и как мы все любили подпевать: «А! Бэ! Це! Че-че-че!»
«Гениально», – подумала я, просматривая список песен, но глаза закрывались уже сами собой. Быстро скачав несколько композиций в телефон, я захлопнула крышку ноута.
Растянулась на кровати, сунула руки под прохладную подушку. Меня ждала ленивая спокойная суббота…
Кто-то все-таки посмел позвонить рано утром! С трудом приподняв голову над подушкой, я нашарила на полу мобильный и, не открывая глаз, пробормотала:
– Да?
– Маш, ты где? – послышался нетерпеливый голос Ольги Сергеевны. – Мы тебя ждем у входа в школу.
– Зачем? – ошарашенно пробормотала я, подскакивая на кровати.
– Мария, не до шуток. Ты подъезжаешь? Олимпиада начнется через полчаса!
Глава 23 Мыши в тетрадке
В холле школы, где проводилась олимпиада, пахло капустой. Не вареной, а той, что мама по воскресеньям рубит на засолку. С кухни слышится «тук-тук!», и по коридору медленно ползет удушающе острый запах. Но кто квасит капусту в школе?
Желудок скрутило: позавтракать перед выходом я не успела.
Я и проснуться не успела. В автобусе слушала песенки, которые скачала накануне для Даны. Спросонья я плохо разбирала слова, только ритм. «Тум-тум, ча-ча-ча!»
Энергичные песни, как и сама Дана.
При виде хмурой Ольги Сергеевны и девочек в холле школы я быстро вытащила наушники и спрятала их в карман. Одну из девочек, высокую, очень худую, с длинным тонким носом, я знала: ее звали Таня Сорокина, и она училась в одиннадцатом классе. Мы виделись на чаепитии у Ольги Сергеевны.
Наша англичанка иногда устраивала у себя дома «файфо-клок»: делала бутерброды с огурцом, пекла кексы, в которых было столько изюма, что он даже вываливался на блюдечко, заваривала чай и приглашала тех, кто особенно отличился. Я запомнила Таню, потому что она, как и я, боялась вставить слово в умный монолог Ольги Сергеевны и налегала на кексы.
Сейчас Таня была бледной, ни на кого не смотрела и только шептала что-то себе под нос. Странная… Почему олимпиада вызывает такое волнение?
Ольга Сергеевна оделась во все серое, словно гувернантка из романа Шарлотты Бронте, который она читала нам вслух во время чаепития. Хмурилась она не из-за моего опоздания, а потому что нас не пускали в школу. Низенькая пухлая техничка в синем халате с выцветшим воротником, полная противоположность изящной Ольги Сергеевны, чья талия была перетянула черным блестящим поясом, сидела за конторкой охранника и ворчала:
– Не знаю вот. Нет на вас пропуска. Вот охранник придет и скажет вот. Пускать вас или нет вот.
– Как «нет пропуска»?! – с трудом сдерживаясь, восклицала Ольга Сергеевна. – Через пять минут начало олимпиады! Пустите!
– А вот не пущу вот! – яростно возмущалась техничка, и ее пухлые щеки шли красными пятнами. – Сначала вот таких вот пускают вот. А потом по школам ЧП вот!
– Володя! – закричала Ольга Сергеевна и кому-то отчаянно замахала.
По коридору, который соединял учебное помещение школы со столовой и спортзалом, брел лысоватый дяденька. Его держала под руку старушка. Смотреть на нее было жутко: на спине возвышался самый настоящий горб. Сразу захотелось распрямить плечи и глубоко вдохнуть.
– Володя! – нетерпеливо повторила Ольга Сергеева и помахала рукой в черной замшевой перчатке.
Дяденька, который внимательно слушал старушку, кивая ей, поднял голову и улыбнулся.
– Оля!
Он негромко извинился перед старушкой, которая, судя по кружевной блузке и черному пиджаку, была учительницей, и, высвободив руку, направился к нам. А пожилая учительница близоруко вглядывалась в нас и что-то ворчала.
Дяденька был тоже одет во все серое. Но если изящное пальто Ольги Сергеевны выглядело дорогим благодаря своему «благородному мышиному оттенку», как говорит моя мама, то цвет костюма у дяденьки, опять же по маминому выражению, «отдавал зеленью», отчего его владелец выглядел беднее и проще нашей англичанки.
– Ну что, привезла своих викингов штурмовать наши земли? – спросил он, приблизившись к турникету.
Две дрожащие одиннадцатиклассницы и я, витающая в облаках, – вряд ли мы напоминали рыжебородых свирепых завоевателей. Но между Ольгой Сергеевной и этим Володей продолжался какой-то давнишний разговор-игра, прислушиваясь к которому я поняла, что он преподает английский в этой школе.
– Не пускают нас, – пожаловалась Ольга Сергеевна.
– Да проходите, кому вы тут нужны, – проворчала техничка, не успел приятель Ольги Сергеевны повернуть голову. – Бахилы только наденьте вот!
Пожилая учительница покачала неодобрительно головой и двинулась дальше. Похоже, этот Володя тут всем нравился. Хотя глаза у него были как у богомола – огромные и навыкате, как будто ненастоящие.
– Прекрасно выглядишь, – негромко сказал он Ольге Сергеевне.
Она коротко улыбнулась ему, а потом велела:
– Веди же скорее нас в класс, Володя! Опоздаем!
– Я с тобой не сяду, – неожиданно прошипела Тане ее подружка. – Спишешь у меня, как в тот раз!
Я даже опешила: вот так пламя ненависти! А Таня лишь кивнула и заправила за ухо выбившуюся прядь волос. Ее руки дрожали. Ольга Сергеевна представила нам своего приятеля как «профессора Коваленко», и мы помчались по коридорам – все дальше и дальше от запаха капусты.
Когда мы пришли, все парты были заняты, кроме первых. Понятно, дураков нет сидеть под носом у учительницы – молодой, но при этом одетой как бабушка, в темную клетчатую юбку, в черную жилетку, расшитую красными нитками. На голове ее красовался пучок, на носу – очки с толстыми стеклами. Ее хотелось назвать Катушка, сама не знаю почему.
Танина подруга углядела свободное место рядом с каким-то парнем на последней парте и, толкнув меня, ринулась туда.
– Сядешь со мной? – предложила я Тане.
Таня с обреченным видом кивнула и осторожно, будто боялась, что под ней рухнет стул, села за первую парту.
Ольга Сергеевна и ее профессор Коваленко оживленно болтали у двери.
– Если твои победят, приглашаю тебя на кофе венской обжарки, – любезничал профессор.
– Начинай варить его, – скупо улыбаясь, отвечала Ольга Сергеевна. – Я сегодня самых сильных привезла.
Таня скривилась.
– Ты чего? – не выдержала я.
– Я мало готовилась, – прошептала она.
– Ха! Я вообще не готова. И не переживаю.
– Ты не переживаешь, потому что в этой олимпиаде в основном то, что в десятом проходят, – возразила Таня. – Мы грамматику вообще не повторяли!
Покосившись на смеющуюся Ольгу Сергеевну, Таня добавила: «Она меня убьет».
Катушка глянула куда-то за наши спины, а потом обратилась к Ольге Сергеевне:
– Извините, не могли бы вы продолжить вашу беседу в другом месте?
И Ольга Сергеевна, и профессор Коваленко прыснули, как подростки, а потом, посерьезнев, кивнули и удалились.
Ольга Сергеевна на прощанье шутливо погрозила нам пальцем, отчего Таня еще больше помрачнела.
– Глупость все эти олимпиады, – тихо сказала я. – Только тешат учительское самолюбие.
Таня удивленно повернулась ко мне.
– Они проверяют, хорошо ли ты знаешь язык, – возразила она.
– Глупости, – повторила я. – Допустим, такое задание: перевести на английский язык звуки животных. Получается, если ты можешь сказать, что «овца блеет», а «собака лает», то владеешь английским?
– Ну да, – кивнула Таня. – Надо владеть языком так, чтобы быть в курсе всех мелочей.
– Все мелочи помнить невозможно.
– Учителя лучше знают, какой материал нам давать! – стояла на своем Таня.
– Не всегда, – тихо сказала я.
Тихо, потому что к нам приближалась Катушка с листочками в руках.
– Откуда тебе знать? – не унималась Таня. Катушка отошла, вручив нам задание. – Ты что, учительница?
– Да! – гордо сказала я. – И у меня неплохо получается преподавать язык.
Таня покосилась на меня с сомнением.
– И кому ты преподаешь?
– Не важно, – уклончиво ответила я. – Одной… особе.
– Давно?
– Ага, – легко соврала я.
Таня приподняла брови, а потом вздохнула:
– А я думала, только после института можно.
– Да это просто, – разошлась я. – Приходишь к человеку домой и болтаешь с ним на иностранном языке.
– Ого, – округлила глаза Таня, уставившись на меня и забыв о задании.
Не знаю, что на меня нашло. Мне хотелось произвести на Таню впечатление. А еще меня так все раздражало: и голод, и запах капусты, который проник и в класс. Больше всего раздражало кокетство Ольги Сергеевны с этим Володей. Ей, понимаешь ли, перед ним захотелось порисоваться, а мы, как рабы на галерах, должны писать ответы на дурацкие задания, остерегаясь удара кнута. Долой страх перед учителями!
– Так что учителем может стать каждый, – продолжила бахвалиться я, – стоит только захотеть!
Таня не сводила с меня глаз, и я наслаждалась ее вниманием.
– Страх перед учителем похож на шнурки на ботинках, – вещала я шепотом. – Завяжи потуже и иди себе спокойно куда хочешь!
– Девочки, – строго сказала Катушка, возвращаясь на свое место перед нами. – Что за разговоры?
Таня вздрогнула и уткнулась в свой листок. Я ответила Катушке спокойным взглядом, но она торопливо достала из кармана жилетки мобильный и принялась что-то на нем набирать.
Тогда и я придвинула к себе листок. Первое задание гласило: «Перевести на английский глаголы „лаять“, „блеять“ и „ржать“». Я картинно возвела глаза к небу. От Тани не ускользнула моя реакция, и она улыбнулась, не глядя на меня. Ее руки, сжимающие листок, перестали дрожать, и она углубилась в работу.
Катушка тем временем увлеченно переписывалась с кем-то по телефону. Она то широко раскрывала глаза, то подавляла улыбку.
Я наблюдала за ней с усмешкой. С кем она переписывается? С молодым человеком? Так пусть он поскорее вытащит ее из кошмарной старушечьей оболочки, пусть сожжет, как лягушачью шкурку, ее клетчатую юбку, сломает очки, купит модные линзы, и пусть Катушка засверкает, как новогодняя гирлянда, которыми уже начали украшать витрины магазинов. Это было очень здорово – не бояться учителей и думать о них снисходительно. «Желаю тебе счастья, детка!» – ухмыльнулась я мысленно и принялась за работу.
Несколько заданий сделала сразу, а некоторые, совсем непонятные, пропустила с чистой совестью. На прошлой олимпиаде я поступила так же.
В конце работы нужно было написать небольшое эссе, но не успела я вывести заглавие, как в моей ручке закончились чернила.
– Таня, – прошептала я. – Тань… У тебя нет запасной ручки?
– Только черная, – ответила она, открывая пенал. – Проверь, пишет ли…
– Да что это такое?! – раздался крик за моей спиной.
Катушка испуганно дернулась и сунула телефон в карман жилетки.
Я обернулась. Оказывается, за нашими спинами сидела та самая пожилая горбатая учительница. Теперь же она встала и, опираясь на парты, медленно двигалась к нам.
Ее лицо было перекошено от ярости. Волосы надо лбом, успевшие наэлектризоваться, стояли дыбом.
– У вас коллективная работа?! – прогремела она над моим ухом.
– В смысле? – не поняла я.
– Почему вы болтаете не переставая?!
– Э-э-э, – протянула я. – У меня ручка кончилась.
– Вот только врать не надо! – закричала учительница. – Глядя мне в глаза, врать не надо!
Дверь отворилась, и в класс с обеспокоенным видом вошел профессор Коваленко. За ним мы увидели Ольгу Сергеевну.
– Полюбуйтесь на своих красавиц! – гремела учительница, указывая на меня. – Болтают, обсуждают работу! За кого вы нас принимаете?!
Она обращалась к Ольге Сергеевне, сверля ее глазами.
– Мои ученицы не нарушают правил, – с достоинством ответила наша англичанка. – Я за них ручаюсь.
– Клавдия Семеновна, простите! – воскликнул профессор Коваленко. – Девочки не знали правил нашей школы…
Все в порядке. Я все всем объясню.
– Кому и что вы объясните?! – гневно спросила учительница.
Они стояли с Ольгой Сергеевной друг напротив друга и сверлили одна другую глазами. Профессор Коваленко стоял между ними, как рефери на боксерском ринге, только, в отличие от рефери, вид у него был несчастный. Катушка и вовсе забилась в угол между подоконником и тумбочкой с книгами. А я… Честно сказать, я наслаждалась зрелищем. Не учителя, а герои шекспировской пьесы «Много шума из ничего».
– Хотите, я с вами останусь наблюдателем? – предложил грустный рефери пожилой учительнице.
– Хочу, – внезапно успокоившись, сказала она.
– Ольга Сергеевна… – мягко произнес профессор Коваленко. Наша англичанка, фыркнув, удалилась.
– Видала? – прошептала я Тане, когда учителя отошли от нас. – Она ревновала!
– Кто? – спросила Таня, но, когда я попыталась объяснить, замахала руками: мол, хватит, а то нам опять достанется.
А я долго не могла успокоиться. Смешное вышло происшествие! Эту горбатую Клавдию Семеновну профессор Коваленко явно никогда не позовет на кофе. Никогда не посмотрит на нее так же лучисто, как на Ольгу Сергеевну. Вот она и злится!
«Учить людей – это как учиться самому исполнять песни, – пришло мне в голову. – Бывает, что слышишь какую – то незнакомую песню на неизвестном языке, и она внушает тебе иногда восторг, а иногда и отвращение. А потом ты прослушиваешь эту песню десятки раз, выучиваешь наизусть, подбираешь на гитаре или на приложении к айфону и исполняешь сам. И тогда понимаешь, что в твоих силах вызвать восторг или отвращение у слушателей. Учителем может быть каждый. Стоит только захотеть».
Я записала эти мысли туда, где должно было быть эссе.
Правда, вышло не так витиевато и красиво, как по-русски, но общую мысль я передала. Может, я даже возьму первое место – за оригинальность.
Наконец олимпиада закончилась. В холле я стащила с ботинок бахилы и швырнула их в мусорное ведро. Ужасно хотелось есть. Перед глазами так и стояла огромная тарелка гречки. Даже запах капусты перестал казаться неприятным. Еще не терпелось вставить в уши наушники и послушать las canciónes infantiles, детские песенки.
Я раскрыла рот, чтобы попрощаться с Ольгой Сергеевной и девочками, которые оживленно обсуждали задания, но Таня перебила меня:
– А ты десятое сделала? Там, где надо было подобрать форму глагола. Не помню, как называется.
– Presen Perfec Continuous! – процедила Ольга Сергеевна и с укоризной добавила: – Тема десятого класса, Танечка!
Как можно?
– Я все правильно написала! – с готовностью заявила вторая одиннадцатиклассница.
Танины бледные щеки порозовели так быстро, словно кто-то провел по ним спонжем с румянами.
– Ну и что, что тема десятого класса, – пожала плечами я. – Вот я в десятом, мы это еще не проходили, так что я тоже…
– Что – тоже? – замерла Ольга Сергеевна.
– Ну… пропустила, – неуверенно пояснила я.
– Как «не проходили»?! – ахнула Ольга Сергеевна. – Я же вам на прошлом уроке объяснила Presen Perfect Continuous! Я знала, что это будет на олимпиаде!
От ее взгляда у меня по спине пополз холодок. Медленный такой, противный… Мое бахвальство куда-то испарилось.
Вспомнилась Дана, с которой я твердила местоимения и которая не могла их запомнить. Неужели мы правда проходили эту тему?
Я раскрыла сумку в поисках тетрадки. Последняя тема?
Сейчас я докажу вам, Ольга Сергеевна, что такой темы не было!
– У тебя с собой записи с урока? – жадно спросила Таня. – Дашь мне глянуть?
Все еще мучимая страхом перед Ольгой Сергеевной, который так и чувствовался в ее резких нервных движениях, она практически выхватила тетрадь у меня из рук.
– Ой! Тут мыши какие-то.
Все трое уставились на мою тетрадь, где прямо посреди страницы расположилось, самодовольно улыбаясь, семейство Ратон.
– Маша, а записи где? – оторопела Ольга Сергеевна.
Я потянула тетрадку на себя. Танина подружка ехидно хихикнула. А мыши улыбались. Они тоже находили происходящее забавным.
– Не помню… – пролепетала я, наконец захлопнув злополучную тетрадку.
Меня охватил не страх, а стыд.
– Мне пора, – отступая, тихо сказала я, – меня мама ждет. С капустой. То есть с гречкой. До свидания!
Думать о том, что я подвела Ольгу Сергеевну, было неприятно.
Вспоминалось отчаяние от первых бесполезных уроков с Даной.
Я воткнула в уши наушники, и детские песенки заглушили муки совести.
«Debajo un botón, on, on», – запел детский голос. Только прослушав песенку в третий раз, я сообразила: речь идет о мышах. Такое не могло не понравиться Дане.
Глава 24 Здоровье школьника
Утром мама поставила передо мной тарелку с омлетом и несмело сказала:
– Есть такой журнал… «Здоровье школьника».
«Начинается», – подумала я и вытащила из уха наушник. Песенку о мышах я слушала уже в двадцатый, если не в двадцать пятый раз. Меня беспокоило одно слово, botón.
Я не знала, что это, и боялась, что Дана спросит. Мой бумажный словарь остался на даче (Беатрис задает нам читать книги на испанском только на каникулах), а интернет буксовал. Единственный способ перевести песню – спросить сегодня у самой Беатрис, что такое botón.
– Ты же говоришь, что в журналах одна реклама и ничего полезного, – заметила я, решив на всякий случай перейти в наступление.
– Я – нет, но Людмила Сергеевна… Ты помнишь Людмилу Сергеевну? – проверила мама.
Я хмыкнула и принялась за завтрак. Странно, что мама назвала свою подружку по имени-отчеству. У них между собой принято растягивать слова и дурацки хихикать, даже когда они созваниваются по телефону.
– Ане-ек, – гудит тетя Люся.
– Люсе-ек!
Люся продает в торговом центре колготки. Хотя по профессии она не продавец, а учительница русского языка и литературы. Приехала издалека и не смогла в Москве устроиться в школу.
– Женщина-а! – тянет Люся громко. – Купить-те ка-алготки пжалста-а-а!
Мама считает, что в Люсе скрыта великая актриса, на что папа возражает, что Люся заигралась. Образ (если это образ) крепко-накрепко соединился с ней, как скорлупа с грецким орехом, и ее просто так, без щипцов, не скинешь.
В общем, папа не любит тетю Люсю, а мне было все равно – до сегодняшнего дня, пока не прозвучало название журнала. Под «школьником» имелась в виду, конечно же, я.
– Люся прочла в этом журнале, что у подростков слабые желудки, – продолжила мама, – потому что они не завтракают и не обедают!
– М-да? – с сомнением произнесла я и бросила многозначительный взгляд на тарелку из-под омлета.
Мама поднялась, взяла тарелку, потом снова поставила ее и села обратно.
– Завтрак – да, но что с обедом?! – воскликнула она.
– Для кого же ты варишь суп? – с притворным ужасом спросила я, кивая на плиту, где булькал бульон, а сама курица высовывала ногу, потому что большей кастрюли у мамы для нее не нашлось.
– Ты сидишь в школе до самого вечера и только потом идешь к Дане! Без обеда!
– Катастрофа, – кивнула я. – Прямо хоть фильм «Послезавтра» снимай.
– Не язви, – обиделась мама, взяла тарелку и отнесла ее к раковине.
Она включила воду и что-то пробубнила.
– Что? – переспросила я. – Мне послышалось, я буду брать с собой в школу что-то? Суп, что ли? Прямо в кастрюле?
Я покосилась на куриную ногу, которая покачивалась и приветственно мне помахивала.
– Прекрати иронизировать! – воскликнула мама, швырнув губку в раковину и развернувшись ко мне. Она хотела что-то сказать, но не решалась. Поэтому делала вид, что сердится, чтобы придать себе смелости.
– Ты будешь брать с собой йогурт в бутылке, – отчеканила мама. – И банан. Прямо с завтрашнего дня.
– Я – чего? Какой йогурт?! У меня рюкзак сто кило весит.
Мам, у метро есть «Перекресток». Зайду и куплю твой йогурт.
– Он будет холодным.
– Ма-ам!
– У тебя времени не будет. Там может не оказаться бананов.
– В «Перекрестке»?!
– Именно!
Мы с мамой можем сцепиться – будь здоров. Папа тогда кричит нам: «Брейк, брейк! Девочки, брейк!» Но у меня было хорошее настроение благодаря песне про мышку, и спорила я только для приличия. Чтобы мама не думала, что может заставить меня делать что угодно.
Выяснилось, что мама давно разрабатывала коварный план по внедрению бутылки с йогуртом и банана в мой рюкзак. Стоило мне сказать с зевком: «Ладно, ладно… Когда-нибудь возьму», мама извлекла из холодильника обоих шпионов – белого и желтого. Желтый был предусмотрительно упакован в целлофановый пакет. Защитная маскировка, не иначе.
Я презрительно фыркнула и протянула маме рюкзак, который валялся под стулом:
– Положишь завтра сама? Ты же не захочешь доверить мне такое важное и опасное дело.
– Папа тебя отвезет сегодня на испанский, – сдержанно сказала мама, принимая мой рюкзак. – Подожди его полчасика. Можешь пока посуду помыть…
Но я не слышала последних маминых слов.
Я думала, что под новую песню можно и танцевать. В танце Данины мышки вспомнят всякие движения, которые мы учили с ней на позапрошлом уроке. Получалось что-то вроде системы. Выходит, Ромка прав. Система нужна, просто раньше я выстраивала ее неправильно.
На следующий день я, конечно, забыла и о йогурте, и о банане, прятавшихся в рюкзаке. Но, как выяснилось, первое правило школьника, который хочет сохранить свое здоровье (хотя бы психическое), гласит: «Если ты забыл о йогурте и банане в сумке, не думай, что они забыли о тебе».
Глава 25 Спанглиш
В понедельник утром Ольга Сергеевна дежурила у турникетов вместе с физруком Игорем Игоревичем. Заведя руки за спину и опершись о стену, она проверяла у первоклашек сменку, следила, чтобы не было толчеи, здоровалась.
Стоило мне пройти через турникет, как она отвернулась и заговорила с Игорем Игоревичем. Не знаю, нарочно у нее вышло или нет. Урок английского ждал меня только в четверг, и я надеялась, до этого произойдет что-нибудь удивительное и помешает ей презирать меня. Вдруг начнется извержение вулкана или, например, на школу нападет снежный человек?
После уроков я устроилась с телефоном на «своем» диванчике. Он находился в дальнем углу раздевалки, и никто сюда не заглядывал, даже вездесущие технички. Все диваны были рыжие, а этот – черный, исцарапанный, с дырками в спинке, в которые так и хотелось заснуть палец и выудить желтый кусочек поролонового мякиша.
Этим я и занималась, пока слушала в сотый раз песенку
«Debajo un botón, on, on». Беатрис разъяснила мне, что значит botón. Всего лишь пуговица! Слушала же я песенку только для того, чтобы выучить ее наизусть самой. Я преподаватель, должна сама знать тексты песен…
Песня была веселой, поэтому одной рукой я выковыривала из черного дивана желтый поролон, а другой выстукивала ритм на мягком подлокотнике и не удивилась, когда меня постучали по плечу. На миг показалось, что у меня выросла третья рука, и она постукивает по мне самой в такт песне.
Debajo un botón, on, on, del señor Martín, in, in…– Маша!
Я вскочила с дивана, один наушник вылетел из уха и увлек за собой провод. Телефон выскользнул из рук на диван и запел тонким детским голоском:
Había un ratón, on, on… ¡Ay que chiquitín, in, in!– Что это? – спросила Ольга Сергеевна.
«Как она меня нашла?» – лихорадочно размышляла я.
Ее кабинет находился в противоположной стороне холла, рядом с директорским.
– Испанская песенка, – промямлила я, – детская.
Я вам говорила, я репетиторствую, преподаю испанский одной…
– Нет, это что? – перебила меня Ольга Сергеевна.
Только тут я заметила, что она машет каким-то листком.
Взмах – и я читаю свою фамилию. Еще взмах – и мне уже видны буквы «олим…».
Ясно. Возмездие решило настичь меня раньше положенного срока.
– Ольга Сергеевна, – смиренно произнесла я, – простите меня. Я прекрасно понимаю, как вам обидно. Вы нам тему Presen Perfec специально дали, чтобы мы подготовились, а мы… То есть я…
– Не Presen Perfect, a Presen Perfec Continuous, – c горечью поправила меня Ольга Сергеевна. – Таня тоже глаголы не написала… Однако у нее восемьдесят семь баллов.
А у тебя – пятьдесят.
– Так мало? – вырвалось у меня. – А эссе?
Ольга Сергеевна как-то странно на меня поглядела.
– Ты издеваешься надо мной? – тихо спросила она.
Я замерла. Она молча протянула мне листок. «Los profesores, – гласило эссе, – are como las canciónes». «Учителя – как песни».
– Но… – смущенно проговорила я. – Это невозможно! Ольга Сергеевна! Я со второго класса испанский учу, а английский вообще с детского сада. Они никогда у меня в голове не смешивались! Ни разу в жизни!
– Одна-единственная личность была в этом классе… – пробормотала Ольга Сергеевна. – У тебя способности к английскому, Маша. А ты променяла его на какой-то испанский… Самый легкий язык в мире!
Последние слова она произнесла с таким отвращением, словно я занималась не вторым языком, а съемками в ночной передаче «Откровенно о самом главном» – в качестве модели.
– ЕГЭ ты мне тоже запорешь? – спросила Ольга Сергеевна и, не дожидаясь ответа, развернулась к двери. Из кармана ее пиджака запел телефон: «Le it be! Le it be!»
– Это невозможно, – прошептала я, вглядываясь в текст.
На самом деле сомнений в том, что именно я накатала эту испано-английскую галиматью, которую называют спанглишем, не осталось: половина работы была написала синей ручкой, половина – черной.
– Да, Володь! – донесся до меня голос Ольги Сергеевны. – Да, я слышала. Поздравляю. Как раз собиралась тебе позвонить. Мои – нет. В этом году – нет. Да, спасибо. Будем готовиться…
Она сунула телефон в карман и, не оборачиваясь, зашагала прочь. А я осталась наедине с ужасной новостью.
Оказывается, языки могут путаться в голове, как нитки двух разных клубков. Как это могло произойти? Почему я этого не помню? Может, я заболела… А вдруг я теперь не смогу преподавать?
Глава 26 Веселая песенка
В прихожей пахло нагретым утюгом. Теплый и вкусный, как хлебная корочка, запах возвращал в детство. Мама сначала укладывала меня спать, а потом начинала гладить. Она боялась, что я могу обжечься, если стану бегать возле гладильной доски.
Еще запах намекал, что Роза Васильевна занята. Но тут она закричала из комнаты:
– Как хорошо, что вы, Марьниколавна, задержались минуточек на пять! Я как раз Даночкины футболки успела выгладить. Теперь смогу вам помочь!
– С чем помочь? – растерялась я.
– На занятии вашем посидеть, – объяснила Роза Васильевна, выходя в прихожую и выдергивая куртку из моих рук. – За Даночкой присмотреть. Чтобы не баловалась моя цыпонька.
Дана хмуро заглянула в прихожую и покачала головой.
Я не верила своим глазам. Она хочет заниматься со мной вдвоем!
– Знаете, Роза Васильевна, мы сегодня не будем отвлекать вас от дел, – пробормотала я.
– Да какие у меня дела? – удивилась Роза Васильевна. – Я ужин приготовила, пропылесосила. С удовольствием вас с Даночкой послушаю, отдохну маленько.
– Кажется, будет лучше без вас, – не глядя ей в глаза, пробубнила я и добавила: – Простите.
Повисла пауза.
– Да? – сказала Роза Васильевна странным голосом.
Будто она хотела сказать не «да», а что-то другое, но сдерживалась. Я мысленно взмолилась: «Отстаньте, отстаньте от нас, пожалуйста!»
Но Роза Васильевна не отступала.
– А раньше просили посидеть, – напомнила она с обидой.
– Да, – выдавила я, – но теперь все в порядке.
– Мы без тебя справимся, Розочка, – подала голос Дана.
Роза Васильевна заморгала. Потом опустила голову, сощурилась и склонилась рядом со мной: углядела комочки грязи, насыпавшиеся с моих ботинок.
– Не нужна Розочка… – протянула она негромко. – Совсем не нужна!
– Нужна! – воскликнула Дана и, раскинув руки, шагнула к Розе Васильевне, но та, разогнувшись, схватилась за поясницу и простонала.
– Розочка, тебе больно? – испуганно спросила Дана, опуская руки.
– Давайте я сама подмету? – предложила я.
Роза Васильевна, мотнув головой, снова наклонилась, ворча под нос:
– Много вы можете сами!
– Я могу, – примиряюще сказала я. – Где у вас швабра?
– Много вы вычистите той шваброй, – последовал ответ, после которого Роза Васильевна, поплевав на ладонь, принялась собирать с пола грязь руками!
Я швырнула рюкзак в угол. То есть я не собиралась швырять его, так само вышло. Он соскользнул у меня с плеча. Роза Васильевна повернула голову и задержала взгляд на упавшем рюкзаке.
– Пошли, Дана, – сказала я и взяла девочку за руку.
– Учебники вам не нужны, что ль? – спросила Роза Васильевна, кивнув на рюкзак.
– Нет, я беру только телефон, – пояснила я и, чтобы Роза Васильевна не решила, что я играю все занятие в телефонные игры, добавила: – Мы будем песню учить.
– Дана не поет у нас, – отозвалась Роза Васильевна.
«Ну конечно, – подумала я. – И учителей ваша Дана выгоняет одного за другим, и не поет. Посмотрим!»
Когда мы закрыли за собой дверь, я прислонилась к стене и съехала по ней на пол. Я так устала… Столкновение с Розой Васильевной отняло последние силы. В животе бурчало от голода.
– Хочешь марципан? – спросила Дана.
Я открыла один глаз. Она стояла рядом со мной на коленках и протягивала на ладони кубик, обернутый в ярко-красную фольгу.
– Спасибо. Ты добрая.
– Хочется играть скорее, – призналась Дана.
– Погоди, – буркнула я, разжевывая приторно-сладкую конфетину и вытаскивая из кармана брюк телефон. – Я тебе принесла одну песенку.
– Я не пою, – сообщила Дана серьезно.
– Твоя няня так считает, – еле сдерживая раздражение, произнесла я.
– Не только…
– А кто еще?
Дана пожала плечами.
– Ладно, неважно, – проговорила я, перебираясь поближе к кровати и запуская под нее руку, чтобы вытащить коробку с мышами. – Нашим мышкам надо выступать сегодня.
– На сцене?
У Даны загорелись глаза. «Ага, – подумала я, – что, съели, Роза Васильевна?»
– Конечно, – кивнула я. – Сценой будет твой столик.
Тащи его сюда.
– Нет, пусть под кроватью пляшут, – пугливо обернувшись на дверь, сказала Дана.
– Тогда поставь столик с другой стороны кровати, – распорядилась я. – Его не будет видно от двери.
– Точно? – усомнилась Дана.
– Claro que sí, – подтвердила я.
Дана не стала спрашивать, что это значит. Поднялась, направилась к столику. Но стоило нам разместить на нем семейство Ратон и даже пригласить в зрители пару фарфоровых кукол с жутким застывшим взглядом, как Дана распорядилась:
– Только никакой музыки.
– Как же плясать без музыки?!
– А вот так!
И Дана заставила мышонка прыгать по столу.
– Это не то, – тихо возразила я.
– Никакой музыки!
– Дана…
Мы обе стояли на коленях перед столиком, и я развернула ее к себе.
– Дана, я понимаю, что ты не хочешь петь. Я это помню.
Я просто включу песню. Веселую. И мыши под нее станут танцевать. А петь не нужно будет.
Дана молчала.
– Я на твоей стороне, – зачем-то сказала я.
Тогда Дана неохотно кивнула. Я нашла на экране телефона нужную папку. Пальцы у меня так и прыгали мимо иконки «Моя музыка». «Пу-ру-рум-пум-пум-пум-пум», – послышалось из динамиков, и детский голос запел:
Debajo un botón, on, on, del señor Martín, in, in, había un ratón, on, on. ¡Ay que chiquitín, in, in!– Ратон! – узнала Дана. – Это же «мышь»!
– Ага, – кивнула я и принялась подпевать, хотя сама всегда очень стесняюсь своего голоса и уверена, что на ухо мне наступила вся медвежья семья, включая двоюродную бабушку.
Дана как была крепким орешком, так им и осталась.
На провокацию не поддалась, губ не разжала. Даже не покачивала головой в такт музыке. Если бы мне не надо было учить ее, я бы восхитилась ее упорством. Но меня оно только расстраивало.
«Может, веселые песенки помогают учить язык каким-то другим образом? – мучительно размышляла я в то время, пока Дана занималась привычными мышиными действиями, бормоча под нос corre, sentaos, mira… – Может, эти песенки должны веселить преподавателя? Давать ему надежду, что все в порядке, все поправимо и на самом деле не грустно, а весело?»
Даже если так, сеньору Мартину, у которого под пуговицей жил ма-а-аленький мышонок, не удалось меня развеселить. Я что-то отвечала Дане, улыбалась и кивала, но все мои мысли были об одном: как заставить ее петь?
Ближе к концу урока Дана вдруг снова выставила мышей на сцену и что-то прогудела. Я затаила дыхание. Не замечая моего волнения, Дана почесала голову, потом подняла с пола платьице мамы-мышки, которое сняла незадолго до этого, потому что мыши «отправлялись купаться», надела его на сеньору Ратон и снова прогудела мелодию. Мое сердце так и подпрыгнуло. Мелодия была та самая!
– Debajo un botón, on, on, – негромко проговорила я, и Дана, оставаясь на месте, сидя вполоборота ко мне, раскрыла рот.
Но тут послышался стук в дверь.
– Марья Николаевна! – требовательно сказала Роза Васильевна, заглянув к нам.
Я вскочила на ноги. Захотелось схватить коробку из-под мышей и швырнуть в эту няньку! Такой момент испортила.
– Роза Васильевна, – задыхаясь от ярости, выговорила я, – у нас еще десять минут. Пожалуйста…
Она захлопнула дверь, прежде чем я об этом попросила.
Я снова опустилась на пол. Но момент был утерян, и я знала об этом. Дана уложила мышей в коробку, а столик принялась с жутким скрипом двигать на место.
– Подними его, паркет поцарапаешь, – устало сказала я, возвращая телефон в карман.
Как же не хотелось видеть Розу Васильевну! Я знала, что никогда не смогу сказать ей что-то резкое. Но меня тошнило при мысли о ней. О том, как она плюнула в ладонь и собрала с пола комочки грязи.
– Hasta pronto! До скорого! – сказала я Дане на прощание.
– «Кольцо любви»! – ответила мне радостно Дана. – Наконец-то!
С мышами она попрощалась как положено. Но я не похвалила ее.
Сегодняшний урок напоминал овсяную кашу, которую папа варил мне утром во время маминых командировок.
Мама никогда не солит кашу, а папа – всегда. Если немножко – съедобно. Но часто он пересаливает. Выходит отвратительно. Так и сегодня. Неприятность с песней затмила мне все радости урока.
Главная же неприятность ждала меня в прихожей. У двери стояла Роза Васильевна. В одной руке одна держала тряпку, в другой – мой пенал! На стеклянном столике были разложены мои тетрадки, учебники, носовые платки, блеск для губ и дезодорант, который я брала в школу. Я обвела все это взглядом и, потрясенная, прошептала:
– Зачем вы рылись в моем рюкзаке?!
Бросилась к столику, схватила дезодорант.
– Это мои личные вещи!
У меня дух захватило от возмущения. Да как она посмела лезть в мой рюкзак? И, главное, зачем? Это месть за то, что мы не пустили ее на занятие? От ярости у меня застучало в затылке, и я резко развернулась к Розе Васильевне, но она и не думала смущаться. Спокойно положила на столик мой пенал, шагнула в ванную. Вынесла мой рюкзак с вывернутой наружу тканевой подкладкой и полупрозрачный зеленый пакетик для мусора, в котором я разглядела бутылку от йогурта и желтое месиво. «Банан», – с ужасом подумала я.
Только сейчас я разглядела, что все предметы на столике были мокрыми. На обложках тетрадок поблескивали разводы воды. Пенал потемнел в торце, где проходила молния. Дезодорант в моей руке надсадно пах бананом. Роза Васильевна молча сунула мне мокрый рюкзак и понесла на кухню пакет с мусором.
– Извините, – прошептала я, сгорая от стыда.
Она не услышала.
– Розочка, «Кольцо любви»! – напомнила Дана из комнаты. – Я так хорошо занималась с Машей! Я старалась!
Чтобы с тобой кино посмотреть!
– Ой, врунья, – отозвалась Роза Васильевна, но телевизор уже заработал, и вскоре из комнаты послышался бас:
– Ты плакала?
– Откуда ты узнал?
– Я вижу по твоим глазам…
Я растерянно оглядела влажные вещи и промокший, но чистый рюкзак. Как все донести до дома?! Может, какой-то способ и был, но я не могла сосредоточиться и сообразить: меня жег стыд за те слова, что я сказала Розе Васильевне. Наверняка она хотела сообщить мне, что йогурт протек в рюкзаке: влажные следы тряпки блестели и на полу. Но я сама не пустила ее в комнату…
Роза Васильевна бесшумно возникла в прихожей с яркокрасным пакетом в руках.
– Роза Васильевна, – умоляюще начала я, но она выставила руку вперед, как бы не желая слушать, и ушла к Дане.
– Твой поцелуй – это самое дорогое, что у меня есть, – продолжал бас.
– Ну, они разведутся, – опытным тоном сказала Дана, – в следующей серии. Да, Розочка?
Я принялась укладывать в пакет мокрые вещи. На душе было тяжело. Все всколыхнулось: и огорчение Ольги Сергеевны, и мои страхи, и стыд, и сожаление, и очередная волна раздражения на маму. Зачем она сунула мне банан и дурацкий йогурт?
Я зябко повела плечами, поскорее натянула куртку и выскочила из квартиры с пакетом под мышкой.
Только на улице я сообразила, что забыла забрать пятьсот рублей, которые Роза Васильевна предусмотрительно положила на дальний край столика, чтобы деньги не намокли.
Духу возвратиться за зарплатой не хватило. Слезы побежали по щекам, и я поплотнее натянула на голову капюшон, чтобы случайные прохожие не задерживали на мне любопытных взглядов.
Глава 27 Язык и любовь
Говорят, неприятности укрепляют характер. Как по мне, так они только портят настроение. И еще как магнитом притягивают друг друга.
– У меня для вас две новости, – начала урок историчка, – хорошая и плохая. Французскую революцию мы п овторять закончили… Но оценки по самостоятельной порадуют не всех.
Она посмотрела на меня. Я кивнула и сделала вид, что записываю что-то в тетрадь. На самом деле я рисовала сердечки. Потому что думала о любви.
Беатрис часто приносит на занятия статьи. В них – истории о разных молодежных увлечениях, вроде брейка или стрит-арта, или какие-то околонаучные наблюдения.
В прошлый раз в статье речь шла о том, как важно учить язык с любовью. Беатрис сказала, что тетенька, которая написала эту статью, – известный испанский лингвист Аннабель Перейра.
Аннабель признавалась, что в подростковом возрасте ненавидела английский, до тех пор пока родители не показали ей старый черно-белый фильм по книге Эмили Бронте «Грозовой перевал». Она помнила, как ей понравился своенравный Хитклиф, который своей цыганской внешностью и бешеным темпераментом напоминал страстного испанца. Ей захотелось разобраться: что же случилось с мисс Кэти? И она попросила родителей включить субтитры и взяла с полки англо-испанский словарь. Потом уже, когда эта тетенька выросла и стала выдающимся лингвистом, она поехала на родину сестер Бронте. И там, стоя у особняка, обнесенного садом, догадалась, почему ей стал нравиться английский, и сочинила эту статью. А в детстве никто даже не усмотрел особой связи между фильмом и уроками, просто дела с английским у нее пошли в гору, вот и все.
Называлась статья La lengua y el amor. Язык и любовь.
– Это, кстати, правда, – кивнула Беатрис, когда мы закончили переводить, и уселась, как обычно, на край первой парты. – Я выучила португальский, болтая в чате с одним классным парнем из Порту. Представляете, я так сильно влюбилась, что оба языка перемешались в моей голове! Звоню своей бабушке, чтобы поздравить ее с юбилеем. А она мне в ответ: «Что ты там лепечешь? Я ничего не понимаю!» Оказывается, я перешла на португальский и не заметила!
Все засмеялись, а я даже подпрыгнула на месте.
Вот оно! Языки могут перемешаться, если ты увлечен одним больше, чем другим. Я, конечно, не влюблена в Дану. Иногда даже хочется бежать от нее подальше. Но я увлечена нашими уроками. Может, в этом причина ужасного спанглиша?
– Молочникова, три с натяжкой, – сухо сказала историчка, положив на мою парту листок.
Я вздрогнула, моя рука дернулась, и сердечко вышло неровным. Я прикрыла его рукой и выдавила:
– Спасибо.
Листок сунула поглубже в тетрадку, чтобы не видеть ярко-красную тройку.
– Что у тебя в четверти выходит? – спросил Ромка.
Я пожала плечами.
– Тебе наплевать? – поразился он.
– На оценку? – я снова занялась сердечками. – Ну да.
Только неприятно, что считают тупой.
– Докажи, что умная.
– Ей? – Я кивнула на историчку. – Зачем?
Если уж доказывать, то Ольге Сергеевне. А то она со мной и не здоровается теперь…
– У меня такое чувство, – продолжила я, увлеченно раскрашивая, – будто я падаю. А мне кричат: «Осторожно!
Ты разобьешься!» Я слышу, но поделать ничего не могу.
– Куда падаешь, в пропасть?
– Нет. Меня словно засасывает гигантский пылесос. Или вот еще… Когда я была маленькой, мама купила коробку пластилина. Там были золотой и серебряный цвета. Но мама сказала, что даст его мне, если я выкину коробку со старым.
Я открыла старую коробку. А в ней кусочки. Всякие шарики, змейки… Чьи-то глаза, которые не пригодились. Крылышки. Бревнышки. Я слышала их писк: «Пожалуйста, не выкидывай нас! Из нас еще можно столько всего слепить!» Но мне так хотелось получить золотой и серебряный пластилин! И я…
– Всё выкинула? – спросил Ромка.
Я посмотрела на него и спросила:
– Ты понимаешь, о чем я? А то несу чушь про пластилин.
– Конечно, понимаю, – кивнула Ромка, глядя на мои сердечки. – Ты чем-то увлечена и об уроках не думаешь.
Я перевернула страницу в тетрадке. Перевела взгляд на дом-башню, высившийся за окном.
Он и впрямь напоминал гигантский пылесос, который через пару часов утащит меня вместе со всеми мыслями.
Глава 28 Уходи
Есть такое выражение: «взгляд побитой собаки». Странное выражение… Собаки могут быть разными: у одной будет испуганный вид, у другой – несчастный. Третья может рассердиться и оскалиться.
В детстве казалось, что побитая собака должна рычать и злиться. А сейчас, когда я пробиралась в Данину комнату мимо Розы Васильевны, застывшей перед книжным шкафом с тряпкой в руке, то чувствовала себя несчастной, как лохматая псина с тоскливым взглядом.
Неужели она меня никогда не простит, эта Роза Васильевна? Так и будет молча кивать при приветствии?
Дана сидела за столиком и что-то рисовала. Судя по резким, отрывистым движениям, у нее ничего не получалось.
Я подошла и положила на пол рюкзак, который теперь брала с собой на занятия.
Перед Даной росла гора скомканных листов. Рисовала она странно – проведет линию, пробормочет: «Не то!»
Скомкает, отшвырнет. И снова возьмется за карандаш.
– У меня для тебя две новости! – объявила она.
– Buenos días, для начала, – мрачно сказала я.
Везло мне сегодня на новости…
– Hola, – кивнула Дана.
Гора бумажных снежков уже не помещалась на столе.
Я подняла комок, развернула. На нем была точка. Прочесть, что ли, лекцию об экологии? Данка наверняка даже не представляет, из чего делают бумагу.
– Мама записала меня на занятия, – продолжила Дана, – в детский клуб. Это первая новость. Вторая – там нет мышиного языка. Тебя не уволят.
– Ты рада? – не удержалась я, усаживаясь на ст ул рядом с ней.
– Да, – буркнула Дана, – а клубу не рада! Там велели нарисовать лошадь. Но у меня не получается.
– Прекрати переводить бумагу, – посоветовала я, наблюдая за тем, как Дана тянется за следующим листом.
Под столом лежала целая пачка бумаги для принтера, и Дана из нее все брала и брала. Мне бы дома досталось за такое расточительство!
– У меня не получается! – возмущенно сказала Дана.
– Возьми ластик и сотри, зачем выкидывать?
– Ни за что, – отчеканила Дана. – Я хочу сразу нарисовать правильно и красиво.
– Так не бывает, – покачала я головой. – Так ни у кого не получается.
– У взрослых получается, – возразила Дана. – У них все получается сразу и правильно.
– Ерунда!
– Попробуй, нарисуй лошадь! – протянула мне карандаш Дана.
Я изобразила толстоногую коняку с собачьей мордой, но Дана воскликнула торжественно и мрачно:
– Вот видишь! У тебя отлично вышло!
– Где же отлично? – удивилась я.
– Ноги на месте, морда тоже, – заявила Дана. – А у меня плохо получается. Значит, я права. Взрослые могут рисовать красиво сразу, без тренировки!
– Кем ты вырастешь, судьей? – проворчала я. – Или прокурором? Данка, честное слово. В любом деле нужна тренировка.
– Чем докажешь?
– Личным примером, – мрачно ответила я.
Потянулась за рюкзаком, вытащила тетрадку по истории. Из нее выскользнул листок, но я не обратила на это внимания – искала в тетрадке то сердечко, которое нарисовала криво.
– Вот! – воскликнула я. – Смотри! Красиво? Еще скажи, ровно…
Но Дана не отрывала глаз от листочка с моей самостоятельной работой. Она дотронулась до него и отдернула руку, словно обожглась.
– Почему все зачеркнуто красным? – прошептала она.
– А, ерунда! – отмахнулась я и взяла листок, но Дана прижала его пальцем к столу.
– А это что? – она указала на тройку.
– Оценка. Три балла. Дай мне листочек, пожалуйста.
– Плохая оценка? – не отставала Дана.
– Угу.
Я смутилась и выдернула листок из рук Даны. Вот глупость вышла! Вечером Дана скажет маме, что ее учительница получает тройки, и меня уволят.
– Так ты получаешь плохие отметки? – с изумлением произнесла Дана.
– Это не мой листок, – отреклась я, но тут же призналась: – Конечно, получаю.
Дана прошептала:
– Ты пишешь с ошибками?
– Я живой человек! – воскликнула я. – И терпеть не могу историю. Это мой нелюбимый предмет.
Дана молча смотрела на меня, прикусив губу.
– Дан, – устало сказала я, – показать тебе сердечко, которое я криво нарисовала, или нет?
– Я буду петь, – вдруг сказала Дана, – ту песню про мышей.
Я ахнула. Неужели правда споет?!
Она поднялась со стула и направилась к кровати, что-то бормоча под нос. Едва дыша, я следила за ней. Дана опустилась на колени и полезла под кровать, а потом обернулась и раздраженно спросила:
– Идешь?
В моей голове закружилась быстро-быстро одна мысль.
Она была похожа на березовый листок, подгоняемый порывом ветра.
– Я останусь за столом, – заявила я, сама ужасаясь тому, что говорю.
Дана высунула голову из-под кровати. Глаза у нее стали огромными, как у Симпсонов.
– Что ты сказала? – переспросила она.
– От сидения под кроватью у меня болит спина, – объяснила я. – Хочешь петь, пой тут.
Я блефовала. Риск был велик.
– Я не буду петь, – заявила Дана, снова прячась под кроватью, – я передумала.
– Ну и не надо! – в отчаянии выпалила я.
Дана помолчала, а потом сказала:
– Ладно, так и быть, спою.
– Вот еще, – возразила я, – нечего себя заставлять.
– Я хочу! – воскликнула Дана и, судя по стуку, ударилась головой о кровать. – Но боюсь ошибиться.
– Тут, кроме нас, никого нет. А я тоже ошибаюсь, – заговорщицким шепотом сказала я. – У меня даже двойки были.
– Ого, – впечатлилась Дана, – здорово!
Она наконец выбралась из своего логова, потирая голову.
В руках у нее была мышка-мама, на которую Дана, с моей помощью, пару уроков назад сшила юбку. Помню, как она удивилась, когда я принесла ей кусочек ткани и безопасную пластиковую иголку, а потом обрадовалась. Вообще-то мы проходили тему «La ropa», то есть «Одежда». Но Дана была уверена, что мы играем в портного, и даже заставила меня пообещать, что я как-нибудь принесу настоящую железную иголку.
К слову сказать, некоторых вещей она даже не видела, а не то что в руках не держала. Например, спички. Дана спросила меня, что это такое, и сразу вспомнился «Принц и нищий» Марка Твена. Принц тоже не знал самых простых вещей.
– А если кто-нибудь войдет? – Дана с опаской оглянулась на дверь.
Я вспомнила мрачное выражение лица Розы Васильевны.
– Не волнуйся, никто не войдет, – пообещала я.
– Точно?
– Конечно.
– Я буду петь, сидя на кровати, – заявила Дана, нервно одергивая юбочку на маме-мышке.
Я пожала плечами, мол, пожалуйста. Сама же еле осмеливалась дышать. Неужели у меня получилось? Дана забралась на кровать, встала на колени, а потом уселась, слегка вывернув ноги, набрала в грудь воздуха и… запела! У нее оказался такой нежный голос! Конечно, она слегка фальшивила, но это не имело значения. Данка пела, несмотря на все страхи, на боязнь ошибиться, несмотря на то, что сказала о ней Роза Васильевна.
– Debajo un botón, on, on, – выводила Дана.
Мышку-маму она прижимала к груди, и я чувствовала, что вот-вот – и заплачу, сама не знаю отчего.
Внезапно дверь отворилась. Вошла незнакомая полная женщина в светло-розовом спортивном костюме из мягкого плюша. «Ирэна! – сообразила я. – Данкина мама».
Я раскрыла рот, чтобы прервать девочку, но Ирэна сделала мне знак рукой, мол, ничего, продолжайте, и уселась на кушетку у двери. Увлеченная своим пением, Дана ничего не заметила.
– Del señor Martín, in, in…
Я старалась не глядеть на маму Даны, но не получалось.
У нее были короткие светлые волосы и очень ухоженное лицо. Вроде и нет макияжа, а вроде накрашена. Еще она улыбалась – самоуверенно, будто ее присутствие на наших занятиях было обычным делом. «Хорошо, что она пришла сейчас, – подумала я, – а не когда мы сидели под кроватью».
– Всё! – воскликнула Дана.
Она сияла от гордости, и я незамедлительно захлопала.
Ирэна присоединилась к моим аплодисментам. Но Дана вздрогнула так, будто услышала гром, а не хлопки. Она обернулась и закричала:
– Ты тут?!
Мышка-мама выпала у нее из рук.
– Да, милая, – ласково сказала Ирэна и распахнула объятия: – Беги обниматься!
Но Дана не шевельнулась.
– Уходи, – сквозь зубы выговорила она. – Ты подсматривала за мной! Уходи! Я тебе не разрешала тут сидеть!
Уходи! Я не хочу, чтобы ты слышала, как я пою!
– Вот именно! – торжествующе сказала Ирэна, ничуть не смутившись от Даниных резких выкриков. – Раз ты не разрешаешь мне сидеть на занятии, я буду приходить тайно.
Дана задышала часто-часто. Мне показалось, я слышу, как яростно колотится ее сердце.
– Тогда я не буду заниматься с Машей! Не буду повторять за ней слова! – выкрикнула она.
– Раз ты не будешь повторять за Машей слова, то, может, ей и не надо к нам ходить? – ласково спросила Ирэна. – А то зачем мы будем ей зря платить деньги?
У меня даже дыхание перехватило. Я понимала, что Ирэна так воспитывает Дану, но слушать это было неприятно.
– Уходи! – твердила Дана.
– Мы пойдем вместе, погуляем, – уговаривала ее Ирэна. – Машенька, вы отпустите ученицу пораньше?
Кстати, рада знакомству!
Она поднялась и двинулась к Дане. Жесты и походка у нее были мягкими, как у пушистой персидской кошки.
Полнота не стесняла ее движений, как это бывает у тучных людей.
Ирэна двигалась свободно, и в этот момент я поняла, в кого у Данки такой властный характер. Ирэна добивалась, чего хотела. Через секунду она стояла возле Даны и, улыбаясь, обнимала ее за плечи. Дана опустила голову и что-то тихо приговаривала, но материнские руки с плеч не сбрасывала.
– Проводим твою учительницу? – предложила ей Ирэна.
Та не ответила, продолжила бормотать. Стараясь не глядеть на них, я собрала вещи в рюкзак и поднялась со стула.
Ирэна оказалась на голову ниже меня. Я чувствовала себя нескладёхой по сравнению с ней. Ее плюшевый костюм наверняка стоил дороже, чем вся моя одежда вместе с обувью и рюкзаком. Она богатая, уверенная в себе, умная женщина, а я – никто… Скованная смущением, я двинулась к выходу так медленно, будто ковер в Даниной комнате был соткан из липкой паутины.
– А это что? – спросила Ирэна, взяв мышку-маму и разглядывая на ней юбку.
– Отдай! – воскликнула Дана, но когда мама уступила ей, то успокоилась и призналась: – Я сама сшила.
– К ее блузке эта юбка не подходит, – покачала головой Ирэна. – Смотри, юбка белая, почти прозрачная, а кофта – из очень плотного материала, да еще и полосатая…
Дана присела на корточки и не глядя сунула мышку-маму под кровать.
Роза Васильевна гремела посудой на кухне. На столике меня ждала купюра в тысячу рублей: оплата сегодняшнего занятия и прошлого. Я взяла деньги, но тут, вспомнив слова Ирэны о том, что мне «платят зря», обернулась и поспешила объяснить:
– Это за прошлый раз… Я забыла взять.
От волнения я заикалась. Неприятно было пояснять, но гораздо хуже было бы, если бы Ирэна подумала, что мне платят больше положенного.
– Знаю, – кивнула Ирэна, достав мобильный и что-то в нем читая. – Деньги Розе ведь я оставляю.
Дана стояла рядом, уставившись в пол. Внезапно я разобрала ее бормотание. «Никогда больше не буду… Никогда больше не буду петь».
– Дана! – с волнением сказала я.
Она отвернулась.
– Попрощайся с учительницей! – велела Ирэна. – По-испански!
– Я не умею по-испански, – буркнула Дана и убежала в комнату.
– Вредничает, – заметила ей вслед Ирэна, – характер показывает. А вы, Маша, большая молодец. Так маме и передайте. Дана никогда не пела, а у вас – запела. Совершенствуйте ее навык! Я хочу, чтобы она пела в Испании в караоке-баре.
Я перевела на нее тяжелый взгляд. Она что, совсем ничего не поняла?! Стоит тут в своем дурацком розовом костюме, читает новостную ленту в телефоне, улыбается, как жестокая Долорес Амбридж, которая собирается выжечь у Гарри Поттера на запястье очередное правило, и не видит, что из-за нее я больше никогда не смогу «совершенствовать Данины навыки»!
– Наверное, школьнице приятно держать в руках такие большие деньги, – рассеянно сказала Ирэна. – Я понимаю, что это оплата двух занятий, но она немаленькая.
Для вашего возраста. Я столько заработать не могла, когда была школьницей.
Она на секунду оторвалась от мобильного и добавила:
– Хотя позже, конечно, развернулась в полную мощь. Ну, всего доброго, Машенька! Как там говорят у вас? Адьос!
Глава 29 Мамин телефон
Мама открыла дверь. Лицо у нее было красное и распаренное, волосы прилипли ко лбу. Рукава домашней рубашки закатаны, фартук – в брызгах.
– У меня стирки вагон, – сообщила мама, – так что сегодня закажем пиццу!
– Дорогое удовольствие, – мрачно отозвалась я, разуваясь и бросая в угол прихожей рюкзак.
– Ирэна мне наконец-то оплатила весь заказ! – отозвалась мама из ванной. – Так что можем себе позволить! Ты с ветчиной будешь?
Было слышно, как она опрокинула в ванну таз с водой.
– Я сегодня видела ее, – медленно сказала я. – Твою Ирэну.
– Правда? – мама высунулась из ванной.
Улыбалась она так, будто я видела не Ирэну, а Деда Мороза.
– Интересная женщина, правда? – продолжила мама, снова исчезая.
Я не ответила. Так и стояла, расстегнув куртку, и думала.
– Я еще Катюшку с Гусей звала, но у Кати настроения нет. У них сокращения штата на работе, переживает, – сообщила мама. – Все твердит, что мечтает в лотерею выиграть. И не шутит!
Она наконец выключила воду и вышла из ванной с тазом, полным перекрученных футболок. С таза капала вода, и мама ступала осторожно, стараясь не поскользнуться.
– Чуднó все-таки, – проговорила мама, – рожаешь ребенка… Покупаешь ему кроватку, коляску. В какой-то момент думаешь, что тебе всю жизнь придется менять ему памперсы и кормить протертыми кашами. А он – бац! – и вырастает. И ты можешь поговорить с ним о сокращении штата… Маш! Что с тобой?
– Ты правда думаешь, что Ирэна интересная? – выдавила я.
– Не без заморочек, конечно, – пожала плечами мама. – Ты мне не поможешь? Расставь в нашей комнате сушилку.
Вот это повесь. А в машине остались только ваши с папой джинсы, их и на батарее можно высу…
Сушилка, которую я пыталась вытащить из-под вешалки в прихожей, раскрылась и больно ударила меня по ноге.
– Мам! – не выдержала я. – Твоя Ирэна испортила мне урок!
– Как это? – удивилась мама.
– Пришла сегодня и давай втихаря подслушивать, как Дана поет. А она этого не любит!
– Кто – Ирэна?
– Данка!
– Не понимаю, – покачала головой мама. – Ирэна была на занятии и услышала, как поет ее дочка? Что в этом плохого?
Я потрясенно посмотрела на маму. Что тут непонятного?
– Я обещала Дане, что никто не придет на занятие, – старясь говорить спокойно, сказала я. – Дана мне поверила! А теперь она думает, что я в сговоре с ее мамашей.
Больше не будет мне доверять! Как я теперь стану ее учить?
– Расставь, пожалуйста, сушилку, – опять попросила мама.
– Ты меня не слушаешь?! – воскликнула я.
– Мне просто тяжело…
– Ну конечно, – буркнула я и поволокла железную раскоряку в спальню родителей. – Тебе просто не хочется слушать неприятные вещи про твою Ирэночку.
Я нарочно тащила сушилку по паркету, не поднимая ее, хотя мама всегда переживает, что я поцарапаю пол.
– Честно говоря, я вообще не понимаю, из-за чего весь сыр-бор, – призналась мама, когда мы добрались до комнаты.
Я так и села на родительскую кровать.
– Куртку сними, – попросила мама. – Мне не нужны на одеяле микробы с улицы.
Я вскочила и рывком дернула молнию.
– Правда не понимаешь? Правда?! – завопила я.
– Конечно. Она платит тебе деньги за занятия с до – черью, – спокойно продолжила мама. – Она имеет право посмотреть, как вы занимаетесь.
Мама вынула из таза мою футболку и встряхнула ее.
Я отвернулась от брызг.
– Даже если она мне калечит занятие? – прошептала я.
– Ты драматизируешь. Ничего страшного, забудет твоя Дана обо всем.
– Ты Дану видела хоть раз?! – снова закричала я. – Ты представляешь, как с ней тяжело? Нет, ты не видела и не представляешь! Зато уже выносишь суждение! Да тебе все равно, лишь бы не обидели твою драгоценную Ирэночку!
Для тебя самое главное – клиенты. Не важно, как они с тобой обращаются, что тебе говорят и как поступают. Они могут ноги об тебя вытирать…
Мама замерла с футболкой в руках.
– А ты на них молиться будешь, – закончила я.
– Это неправда! – воскликнула мама.
– Правда! Ты во всем потакаешь своей Ирэне, лишь бы она заплатила деньги! Это не работа, а рабство!
– Да что ты вообще знаешь о настоящей работе? – вспыхнула мама.
– Отли-и-чно, – протянула я. – Унижать, так по полной? Конечно… Тебе на меня плевать!
– Так, всё! – крикнула мама. – Я не собираюсь продолжать разговор в таком тоне!
Она нервно похлопала себя по карману фартука, вытащила телефон и показала его мне.
– Вот! Я иду заказывать пиццу! У меня было отличное настроение, и я не позволю мне его портить! А ты развешивай белье! И думай о том, почему ты все время говоришь какие-то глупости!
Мама ушла, а я села на пол, раз маме не нужны на кровати уличные микробы. На душе у меня было черным-черно, как в подвале у нас на даче. Как-то весной открыли его, а оттуда – ужасный запах сгнившей картошки и крысиное попискивание. Так и у меня внутри сейчас было. Я ненавидела Ирэну. Я боялась увидеть Дану. Но больше всего я сердилась на маму, которая, вместо того чтобы поддержать собственную дочь, горой стоит за свою мерзкую клиентку.
Я перевела взгляд на тумбочку возле маминой кровати.
Белую, с ободранными уголками и позолоченными ручками. Я вспомнила, как в детстве, когда ссорилась с родителями, мчалась к ним в спальню, рывком открывала тот ящик тумбочки, где хранились документы, и начинала их перерывать. Искала справку, или что там дают в детдоме, о том, что я им неродная.
Я протянула руку к тумбочке, дотронулась до ручки верхнего ящика, с которой позолота почти стерлась. Вытянула ящик, заглянула внутрь. Ну и кавардак…
Какие-то папки, из них торчат конверты, из конвертов – старые открытки с поздравлениями, тут же пустые очечники и бархатные коробочки, резинки, ручки, зарядные устройства, старый поломанный мобильник и сертификат на подарок в магазине косметики, судя по всему, просроченный. А меня еще ругают за беспорядок в столе! Где вообще мои документы? Паспорт там… полис. Вот возьму их и уйду жить одна. Посмотрим тогда, как они Ирэну будут защищать… Если без дочери останутся.
– Маша! – позвала мама.
– Ага, сейчас, – отозвалась я сквозь зубы.
– Маш, помоги мне! Телефон упал в машину!
Я захлопнула ящик и со вздохом поднялась.
– Маш, еле держу!!! – закричала мама.
Последний раз она так вопила в бане на даче, когда нашла там ужа, которого Гуся приволок с речки и спрятал под скамейкой.
Пришлось бежать. Оказалось, мама уронила телефон в стиральную машину, и он застрял между барабаном и стенкой. Мама вцепилась в барабан, не давая ему крутануться и уронить телефон вглубь машины.
– Достань его! – взмолилась мама.
Я сунула руку к телефону, но мои пальцы туда не пролезли. Телефон чуть съехал вниз, мама взвизгнула:
– Осторожнее!
– Я стараюсь!
– Осторожнее старайся!
– Лишь бы он не зазвонил, – проговорила я. – Тогда точно съедет.
– Как же мы его достанем? – с ужасом спросила мама. – Придется стиралку разбирать. Но как? Папа не сможет, кого-то придется вызвать. А как вызвать, если телефон туда упадет?
– У нас есть городской, – успокоила я ее, – и мой.
– У меня там вся клиентская база! – чуть не заплакала мама. – Надо обязательно его достать!
Тут телефон завибрировал, и мы обе завизжали. Я даже вцепилась маме в руку и зажмурилась.
– Эсэмэска, – выдохнула мама. – Прогноз погоды пришел. Как же я испугалась… Эсэмэска эта – как по сердцу ножом.
– Нож, точно! – воскликнула я. – Мамуль, все окей!
Я нас спасу.
Я выскочила в кухню.
– Ничего не получится, Маш! – крикнула мама. – Барабан железный, и нож тоже железный, скользкий. Им невозможно телефон прижать! Выскользнет точно!
– У тебя есть идеи получше? – спросила я, снова появляясь в ванной с хлебным ножом – длинным и широким, с лезвием-пилкой.
– Крошки стряхни, – попросила мама. – Попадут в машину, белье закиснет.
– Тебя правда это сейчас интересует? – удивилась я. – Убери руку, пожалуйста…
– Но Маш!
– Мамуль, убери руку. Мне нужно к нему подобраться.
– Ой, не могу на это смотреть! – выпалила мама, отдергивая руки и закрывая ими лицо. – Мне должна клиентка позвонить, которая собиралась завтра свадебное платье мерить. Если он грохнется и будет лежать-звонить, я с ума сойду!
– Достану, не волнуйся, – бубнила я, прижав телефон ножом не к барабану, а к пластиковой стенке и осторожно придвигая его к себе.
– Нет, я не выдержу, не выдержу…
– Все будет хорошо, – обещала я, а сама двигала, миллиметр за миллиметром, несчастный телефон.
Вот наконец краешек высунулся так, что я смогла вцепиться в него пальцами и вытащить наружу.
– Ура! – закричала мама, выхватив телефон.
Она прижала меня к себе и расцеловала в обе щеки.
– Машка, ты гений! Молодчина! Тебе двойная порция пиццы положена!
– Осторожно, нож, – проворчала я, отстраняясь.
Обида вновь накатила на меня. Мама улыбалась.
– Не дуйся, – попросила она. – Опять, что ли, документы об удочерении искала? Чего зря в тумбочке рыться, лучше бы порядок навела.
Ее насмешки распалили меня окончательно.
– У тебя теперь полная клиентская база в руках, – сухо заметила я. – Звони кому хочешь. Любой из них тебе важнее, чем я.
– Ты же сказала, все будет хорошо, – погрустнела мама.
– Речь шла о телефоне, ноже и стиральной машине, – отчеканила я, выбираясь из ванной.
– Так с чем тебе пиццу? – сказала мама мне вслед.
– Ни с чем! – буркнула я. – Ешьте сами, празднуйте!
Приятного аппетита!
Глава 30 Разные носки
До самого вечера я просидела в комнате. Мама занималась домашними делами и заглянула ко мне всего раз:
– Ужинать будешь?
– Потом, – не отрываясь от ноутбука, буркнула я.
– Капуста на плите.
– Пиццу решила не заказывать? – не удержалась я.
– Да! – с вызовом ответила мама. – Но не из-за тебя, ваше королевское высочество, а из-за папы. Он в автосервисе застрял, когда придет, не знаю.
Мама подождала, не спрошу ли я, что папа делает в автосервисе, но я молчала. Пусть знают, что когда спорят по утрам, в каком сервисе резину менять, в дорогом или дешевом, то у меня в комнате все прекрасно слышно. Но мама, видимо, таких глубоких выводов не сделала, поэтому молча постояла и ушла с мрачным видом.
Когда папа наконец пришел и, поужинав, направился в спальню, я осторожно выглянула из комнаты. Страшно хотелось есть, к тому же я здорово замерзла. Но гордость была сильнее. Мне не хотелось сталкиваться на кухне даже с папой, потому что он спросит, почему у меня сердитый вид. Я на цыпочках прокралась мимо родительской двери. Прислушалась.
– Бр-р! – возмущался папа. – Это не постель! Это иглу!
Мама смеялась. Папина сторона кровати была у окна, из которого сильно дуло, хотя мама старательно закрывала щели детским байковым одеялом, в котором меня привезли из роддома.
– Это ледяная избушка! – не унимался папа. – Ледяной гроб! Я спящий красавец!
– Мне тоже холодно, – отсмеявшись, сказала мама. – Ты полежи, сейчас твое тепло кровати передастся, и согреешься.
– Кровати передастся, – поддразнил ее папа, – а у меня заберется! Криокамера какая-то! Разбудите через двести лет!
– Машке тоже холодно, – посерьезнела мама, – только она в жизни в этом не признается. Упрямая стала, ужас.
– О, я сегодня с таким упрямым столкнулся! – отозвался папа. – Представляешь, заказал мужик машину, а сам не вышел. Мы ему звоним, не подходит. Ждали-ждали…
А к нему Сашка подъехал.
– Это у которого четверо детей?
– Жена пятого ждет, представь себе! Ну не буду же я многодетного отца подставлять… Подобрал ему быстро заказ. Там поблизости. Знаешь, где это, кстати? В Митино, напротив магазина стройтоваров.
– Там Люся снимает, – вспомнила мама.
– Короче, этот… Хмырь… Звонит через час и орет.
Что прождал машину, что ему никто не звонил. Я говорю: «Звонил». А он: «Не звонил». И так полчаса. Весь обеденный перерыв с ним ругался. Голодный был как собака.
– Кстати, капуста вкусная?
– Очень. Хрустит. Мама так тушила. Спасибо.
– А что этот… Пожаловался? – осторожно спросила мама.
– Нет, – вздохнул папа, – я же с ним культурно ругался. Подобрал другого водителя, заехали за ним.
Послышался стук: мама положила книгу на тумбочку.
Полоска света исчезла – родители погасили ночник.
Мне вдруг стало невыносимо горько. Вот и над папой издеваются клиенты. Получается, мы полностью зависим от их желаний. Будто какие-то дрессированные собаки.
Захотела Ирэна испортить своим присутствием мне занятие – пожалуйста. Решила она Данино доверие ко мне подорвать – да на здоровье! Я должна была улыбнуться и сказать: «Любой каприз за ваши деньги!» И полаять еще радостно.
Мне расхотелось есть. Я вернулась в комнату и легла спать прямо в джинсах. Но моя постель тоже была «криокамерой», и вскоре я закоченела так, что зубы стучали.
Через какое-то время дверь тихонько отворилась, вошла мама.
– Не спишь? Какой у тебя холод, – прошептала она. – Давай обогреватель принесу.
– Не надо, – собрав остатки гордости, вяло отказалась я. – Все нормально.
Мама вздохнула. Присела на край кровати, что-то положила мне на живот. Я протянула руку, пощупала. Колючее, большое. Носки шерстяные – или папины, или ее собственные. Я молча натянула их. Ногам сразу стало тепло.
На батарее их мама держала, что ли…
– Пойду за обогревателем, – поднялась мама.
– Мам, – сдалась я, – а на ужин капуста?
– Да, с сосисками. Ты разве не ела? Ты же топала в коридоре.
– Не-а… Принесешь? Пожалуйста.
Вскоре у окна был водружен обогреватель. Он помигивал красным глазом, обещая поскорее нагреть комнату, а я, скрестив ноги по-турецки, зачерпывала ложкой тушеную капусту, в которую мама заботливо покрошила сосиску так мелко, словно мне предстояло ее клевать. Мама включила прикроватную лампу, и ее свет озарил мои носки: темно-коричневый и розовый с темно-зеленой полоской.
– Ты разные принесла, – фыркнула я. – Один папин, другой твой.
Мама стояла у окна, трогая ребристую спину обогревателя и глядя в окно. Она не ответила, думая о чем-то своем. Потом развернулась ко мне и сказала:
– Бабушка не хотела, чтобы я становилась продавцом.
От неожиданности я уронила на кровать кусочек сосиски и втянула голову в плечи, ожидая, что мне влетит сейчас за «жир на простыне», но мама ничего не заметила. Она глядела как бы сквозь меня.
– Она мечтала, чтобы я стала ученым. Открыла новый закон, прославилась бы. Или ходила бы в лабораторию в белом халате и что-то изучала потихоньку. А она отвечала бы на вопросы знакомых: «Знаете, моя старшая – научный сотрудник в институте».
– Но тебе пришлось уйти с третьего курса из-за меня, – вспомнила я. – Нужно было деньги зарабатывать, да?
Мама кивнула.
– Бабушка сильно ругалась?
– Еще бы, – улыбнулась мама.
– Я никогда не слышала.
– Она тактичный человек. Зато ей сейчас легче принять Катину работу. Хотя как раз Катька свою работу не любит.
А я свою – люблю. И ни капельки не жалею, что все вышло, как вышло.
– Это ты к чему? – поинтересовалась я. – К тому, что бабушка рада будет, если я стану учительницей?
– Она будет рада, но я не об этом. А о том, что в жизни так постоянно происходит: один одного хочет, другой другого. В детстве кажется, что твое мнение, твоя точка зрения – это гранит. А понимаешь, что это…
– Пластилин, – усмехнулась я. – Восковой, да?
Плавится, даже если ты еще не лепишь, а всего лишь в руки его взял.
– Нет, – покачала мама. – Такой советский… Крепкий…
Из нашего с папой детства. Который приходилось на батарею класть. Но его можно было согреть в теплых руках.
Ирэна не знала, что «портит тебе занятие». Она хочет общаться с дочкой. Только не знает как.
Я молчала.
– Согрелась? – спросила мама, забирая у меня пустую миску и выключая свет.
– Да… Спасибо за капусту. Вкусная… Хрустит.
Мне пришлось долго «греть в теплых руках» свои мысли об Ирэне. Почти всю ночь. Я пыталась поставить себя на ее место. Пыталась перестать ее ненавидеть. Старалась пожалеть…
К у тру воображаемый кусок пластилина (я представляла себе брусок темно-синего цвета с белыми прожилками, то, что мы в детстве, смешивая два разных оттенка, называли «мрамором») не стал мягким, однако согрелся. Ирэна все же была Даниной мамой. И как бы Дана ни ворчала, ни стеснялась, ни сердилась на Ирэну, в глубине души ей наверняка было приятно…
К концу школьного дня я уверила себя, что готова к любому выпаду со стороны Ирэны. Пусть сидит на каждом занятии и задает какие угодно вопросы. Я перестала ее бояться, хотя приязни по-прежнему не испытывала.
К встрече с самой Даной я тоже подготовилась. Написала на бумажке клятву, что я не приглашала ее маму в комнату. И подписалась: «А если это неправда, пусть меня съедят в лесу медведи». В уголке листа я нарисовала медведя с вытаращенными глазами. Дана посмеется и, может, простит меня.
Я чувствовала себя космонавтом перед полетом в космос – баллончик с кислородом за спиной заправлен, шлем опущен.
Вот только не пригодилась моя космонавтская экипировка. Едва я вышла из школы, мне позвонила Роза Васильевна и сухо сказала, что Дана заболела. Температура, кашель.
Вирус. Надолго. Она позвонит мне, когда можно будет продолжить занятия.
Но до самого Нового года звонков не было…
Глава 31 Подарок
Я все время проводила в интернете. Читала на разных сайтах отзывы ребят, ездивших в Испанию на учебу и делившихся впечатлениями.
Больше всего отрицательных комментариев собрал колледж, который называли «гигантом» и «империей»: у него были филиалы почти в каждом испанском городе, особенно на побережье. А о той школе, куда нас хотела отправить Беатрис, я встречала только положительные отзывы.
Эти новости подогрели мое рвение работать. Я без конца поглядывала на телефон: не пропустила ли я звонок Розы Васильевны? Получалось, что Дана совсем не занимается, а значит, может все позабыть. Да и конвертик с деньгами, спрятанный на бельевой полке, перестал пухнуть. Это отдаляло меня от колледжа…
Наконец Роза Васильевна позвонила мне.
– Марьниколавна-а, – протянула она. – Вы нам свой адресок скинете? Мне на этот номер. М-м-м?
– Э-э, скину, – озадаченно ответила я, постеснявшись спросить, зачем ей мой адрес.
– Ладушки, мы у вас тогда скоро будем, – пообещала Роза Васильевна и повесила трубку.
Я растерянно посмотрела на телефон. Кто – «мы»?
Когда – «скоро»?..
Через час у подъезда остановился джип с тонированными стеклами. Зазвонил мой телефон.
– Марьниколавна-а! Соблаговолите на минутку вниз спуститься? М-м-м?
Ничего не понимая, я набросила куртку и на всякий случай оглядела перед выходом квартиру: все ли в порядке?
Вдруг эксцентричная Роза Васильевна решит подняться к нам домой… Может, мы теперь у нас заниматься будем?!
Дверь джипа распахнулась, и сначала неторопливо выбралась Роза Васильевна в светло-голубой куртке, отороченной пышным мехом, а за ней выскочила Дана – в белой шубке и смешной шапке с заячьими ушами.
– Машка! – воскликнула Дана.
Мне показалось, она хочет меня обнять, но Дана остановилась поодаль и, быстро махнув рукой, сделала веселую гримаску.
– Какая она тебе Машка! – возмутилась Роза Васильевна, но Дана отмахнулась и шагнула ко мне.
– Мы едем с мамой! – воскликнула она. – Едем в Альпы кататься на горных лыжах! Я вообще-то на море хотела.
Но мама сказала, что все наши едут на лыжах. У меня будет своей инструктор, и еще мы там по ресторанам ходить будем и все-все мне купим, даже самое дорогое!
– А занятия? – растерянно проговорила я, переводя взгляд на Розу Васильевну.
– Какие вам занятия на Новый год, Марьниколавна, – добродушно усмехнулась Роза Васильевна, ныряя в машину за каким-то пакетом. – Отдыхайте, сил набирайтесь.
Вам Даночка еще после праздников покажет!
– Что я покажу? – возмутилась Дана.
– Кино покажешь, – со смехом ответила Роза Васильевна.
– Не шути со мной, я этого не люблю! – рассердилась Дана и схватила няню за рукав.
– Тихо, тихо, порвешь. Пусти. Значит, как тебя хватать – никому нельзя, а ты – хватай кого хочешь? – поддразнила Дану Роза Васильевна, но тут же добавила: – Ладно, ладно, Абдул, чего губы надул. На вот, подари Марьниколавне, чего мама велела.
Роза Васильевна подала Дане пакет, на котором мелкими буквами было выведено название дорогущего магазина косметики, и девочка торжественно передала его мне.
– Спасибо, – растерялась я.
Сердце сжалось. Не из-за пакета, конечно. Я здорово соскучилась по Дане. Надо же, по Гусе я особо не скучала, а к вредине Данке привязалась. Мне хотелось расспросить ее, как там мышки, играет ли она с ними, вспоминает ли мышиный язык, но Дана заторопилась, принялась заталкивать Розу Васильевну в машину, приговаривая:
– Пойдем, пойдем, в кино опоздаем.
– С наступающим, Марьниколавна! – весело сказала Роза Васильевна.
Она будто торжествовала, что осталась с Даной одна, а меня, как скучный учебник, отложили до конца праздников.
Но я не злилась и не расстраивалась. Я думала о том, что, если бы я была для Данкиной семьи «рабом» или «дрессированной собакой», которая слушает и выполняет любые команды, они бы не подарили мне этот пакетик. Подарок был символом уважения и благодарности.
– Спасибо, Роза Васильевна, и вас с наступающим! – улыбнулась я и заглянула в пакетик.
Там были духи. Духи!
Роза Васильевна задержалась возле машины, наблюдая за моей реакцией. Меня будто окатило ледяной водой из ведра. Я ведь когда-то заявила, что у меня аллергия на духи. Роза Васильевна обещала, что попросит Ирэну не дарить мне их. Значит, не попросила? Решила уличить меня во вранье…
Машина уже отъехала, а я все стояла и смотрела им вслед. Потом достала радужную коробочку и вынула духи.
Бутылочка была светло-розовой, в форме капли, а крышка напоминала нераскрывшийся бутон. Я отвинтила крышечку, понюхала. Непривычный запах. Резкий, острый.
Мне он не понравился.
Я подавила желание зашвырнуть пакетик куда подальше или сунуть его в урну на детской площадке. Нести домой подарок не хотелось. Он напоминал о насмешливом взгляде Розы Васильевны и унижении.
За мной спиной кто-то просигналил несколько раз: «Пипип-пи-пи-пип!» – «Спар-так чемпи-он!». Я и не думала поворачиваться, но послышался знакомый голос:
– Так-так-так, подру-у-ужка, нашла себе мужчину мечты, и теперь можно забыть о твоей фее-крестной?
– Катька! – ахнула я. – Ты откуда?
Спортивный костюм, круги под глазами, обветрившиеся губы – мало что роднило ее с волшебницей из сказки. Если только копна мелких белоснежных «химических» кудряшек, о которых мама всю жизнь отзывается с неодобрением, а я – с восторгом.
Катя вылезла из своей крошечной зеленой машины, скептически осмотрела ее, пробормотала: «Я гений парковки» – и направилась ко мне.
– А так можно машину ставить? – усомнилась я, прикинув, что темно-вишневая «киа» не выедет со двора, потому что дорогу преграждал Катькин «кузнечик».
– Ты становишься занудной, как твоя мать, – закатила глаза Катя и, порывшись в сумочке, достала табличку с номером своего телефона. На табличке помимо номера был изображен Терминатор и красовалась надпись: «I’ll be back».
– А она, кстати, дома? – поинтересовалась Катя.
– Нет…
– Елки, – расстроилась моя фея-крестная. – Кто же меня выслушает?!
– Я могу, – неуверенно сказала я.
– Кто обласкает, кто пригреет на груди, кто скажет ободряющее слово?! – продолжала причитать моя фея, а потом, прервав себя на полуслове, деловито спросила: – А суп у вас какой сегодня?
– Куриный… Ну, лапша.
– Это дело! – оживилась Катя. – Пошли, похлебаем!
Кстати, твоя мамуля сказала, у тебя перерывчик в твоей супер удачной работе? Может, тебе Гусю на пару недель подкинуть? Поучишь его хорошим манерам… Он по-русски не умеет спасибо говорить, может, по-испански получится. Научишь его, в какой руке держать нож, а в какой – вилку! Как по-испански «нож»?
– Нет уж, спасибо, – покачала я головой, перекладывая пакетик с подарком в другую руку, чтобы найти ключ от двери в подъезд. – А работа у меня не суперудачная.
– А это что? – заинтересовалась Катька, забирая у меня пакетик. – О-о-о! Это же «Флёр»! Настоящий? Не подделка? Ничего себе! Масяня, можно открою?
Не дожидаясь ответа, Катя отвинтила крышечку, поднесла к носу и промычала:
– М-м-м… Ка-а-айф! Кто подарил?!
– Ученица, – буркнула я. – Лифт вызовешь?
– Что-о? – не поверила Катя. – «Флёр»?! О нем писали в «Гламуре»! Им еще эта актриса пользуется… как ее? В общем, «Флёр» сейчас на пике популярности. В каждом магазине есть!
Я покачала головой и нажала на кнопку лифта.
– Я думала, ты только в продуктовых магазинах проверяешь товар, – тихо сказала я.
– Классные штуки я отслеживаю везде, – заявила Катя и поднесла духи к шее. – Можно пшикнуть? – Она нажала на кнопочку.
Дома Катя продолжала расхваливать духи:
– Чудесный запах! Так пахнут весной одуванчики!
Сорвешь стебель, разломишь пополам и нюхаешь…
Помимо воли запах начал мне нравиться. Я вспомнила, как в детском саду мы на прогулках уходили за веранду и там разгребали мокрые прелые листья и срывали первые травинки, вылезшие из-под снега.
– Повезло тебе с начальством, – заключила Катя, снимая куртку и пшикая на нее духами.
– О да! – взорвалась я и выложила Кате про то, как меня ненавидит Данкина няня.
Катя сидела на стуле, расшнуровывала кроссовки, слушала. А потом заявила:
– Помнишь, когда Егор ушел, я устроилась работать на склад?
Я кивнула.
– Я комплектовала вещи для интернет-магазина детских товаров, – продолжила Катя и, помолчав, добавила: – Мы с одной девчонкой работали в каком-то гараже… Туда еще надо было добираться по длинным темным тоннелям.
Идешь, а вокруг вещи, запакованные в полиэтилен. Мебель, детская одежда. И лампочка тусклая на потолке мигает…
Я содрогнулась.
– Начальник как-то пришел пораньше, – прошептала Катя, – и попросил Наташку, так звали мою напарницу, сходить за кофе. Там рядом была заправка, можно было купить кофе в бумажных стаканчиках. Она ушла… А меня он попросил достать ванночку детскую с какой-то полки.
Такую розовую. Там была нарисована «Хеллоу Китти» и написано… «I love you». Я потянулась за ней и почувствовала ледяную ладонь начальника на спине. Под свитером.
Катю передернуло от отвращения.
– Я даже не поняла, в чем дело. Он просто провел ладонью по моей спине и прошептал: «Ты же не хочешь быть уволенной за кражу?» Я так перепугалась… Мне сердце чуть грудь не прожгло. Я дернулась вперед, вбок и побежала. Он не догонял. Но коридор был длинный. И лампочка еле светила. Я задыхалась. При выходе я врезалась в Наташу. Джинсы у меня были залиты кофе, а куртку я забыла на складе. Наташка сначала закричала на меня. А у меня зубы стучат. Еле смогла выговорить: «Он… там… пристает. Не ходи!» И убежала к метро. За курткой так и не вернулась. К счастью, кошелек носила в сумке на поясе…
Катя замолчала. Я боялась вымолвить хоть слово.
– Ну чего? Лапшу погреешь? – с трудом улыбнувшись, спросила Катя. – Только не перегрей. Терпеть не могу разваренные шмяки-шмуки.
Я отвернулась, чтобы она не видела моих слез. Взгляд упал на радужную коробочку, которую Катя торжественно водрузила на подзеркальник.
– Катька… Эти духи. Забери их. Пожалуйста.
– С ума сошла? – растерялась Катя. – Это твой подарок.
– Теперь твой.
– Давай я тебе что-то взамен отдам? – неуверенно предложила Катька.
– Лапшу погрей сама, – заставила я себя улыбнуться. – А Гусю, если хочешь, привози.
Глава 32 Салют и мечты
Выпал первый снег. Потом растаял и снова повалил: пышный, густой, настоящий. Машины во дворе стали похожи на котят с мордочками, забрызганными молоком.
Тридцать первого декабря родители пришли с работы пораньше и сразу начали ругаться.
– Ты не купил никакого салюта! – возмущалась мама. – Даже самых крошечных петардочек!
– Но тебе ведь никогда не нра… – начал папа, но мама перебила его и возмутилась:
– И ананаса тоже нет!
– Ананаса? – опешил папа. – Смеешься? Давай уж сразу купим чугунный мост. Ань! Когда мы в последний раз покупали ананас?!
– А ты вспомни!
– Э-э-э…
– Вот именно! Ты ни-че-го не помнишь! А на ананасы в магазинах сейчас большие скидки!
Мне казалось, что мама сердится на него за что-то другое, а прицепилась к ананасам и салюту, который никогда не ходила смотреть. Но за что? Я не могла разгадать.
Вчера они спорили из-за елки: папа купил настоящую, «чтобы пахло лесом», а мама ругала его за иголки, которые елка, будто бы в знак приветствия, начала разбрасывать уже с порога. Но перед сном, когда они опять смеялись над папиной «криокамерой», то договорились, что папа сам будет подметать опавшую хвою («И съедать», – добавил папа).
Чем же мама недовольна?
– Я куплю ананас! – пообещал папа.
– Сейчас уже не нужно! – возмутилась мама.
«Точно сердится за другое», – подумала я, а папа заглянул ко мне в комнату и прошептал:
– Сходим?
На улице летел снег, но папа – это не мама, и капюшон на меня надеть даже не пытался. Народу не было – только пара собачников и мамаш с детьми. Я долго разглядывала одну девочку в белой заячьей шапке, которая долбила лопаткой замерзшую землю…
Магазин, где продавали салюты, длинный и разноцветный, был похож на коробочку из-под духов, подаренных мне Ирэной. Из магазина выходил парень с пакетом, полным всяких «взрывалок».
– Привет! – воскликнул он, завидев меня, и я узнала Ромку.
Надо же, никогда не видела его в куртке и шапке.
– Здрасьте, – сказал он моему папе и качнул пакетом. – А продавщица вышла. Оставила записку: «Перерыв – пять минут».
Папа протянул Ромке руку. Ромка покраснел и принялся стаскивать перчатку, которая, как назло, будто застряла у него на запястье. Мне стало жалко его. Я представила, как он шел бы со своей мамой и она протянула бы мне руку. Хорошо, что только мужчины обмениваются рукопожатиями!
– Ты историю выучила? – спросил Ромка.
– Исто-о-рию? – протянула я, искоса глянув на папу. – Ну… а что там задали?
– Ты что! Пять параграфов прочесть, проанализировать, пересказать! – воскликнул этот ботаник.
– Пойду-ка я в продуктовый, гляну на эти дурацкие ананасы, – пробормотал папа. – Хотя там наверняка очередь в километр.
Он неправильно истолковал мой взгляд! Я не хотела позориться при нем, не хотела, чтобы он думал, что какой-то парень умнее меня (даже если это правда), а папа решил, что я хотела остаться вдвоем с Ромкой.
Ну папуля! Иногда он излишне тактичен. А Ромка – слишком зануден. Как можно тридцать первого декабря думать об истории?
– Ты с родителями отмечаешь? – спросил Ромка. – Я тоже… Еще с братом. Двоюродным.
Он опять качнул пакетом, как будто двоюродный брат прятался там, среди коробок с салютом.
А я смотрела на солнце за его спиной. Огненно-желтое, оно медленно закатывалось за мебельный магазин, перемигиваясь с сигналом светофора на перекрестке – тоже круглым и желтым, только маленьким.
– Брат любит большие петарды взрывать. А мне помельче нравятся, – поделился Ромка. – Между прочим, среди маленьких самые красивые попадаются.
Необычные.
– Да? – спросила я равнодушно.
– Конечно! – заволновался Ромка. – Ты посмотри, какие я выбрал…
– Ладно, ладно, верю, – отозвалась я.
Он зашуршал пакетом, но я не стала смотреть, чтобы он не задавался. Отвела взгляд от солнца и уставилась на горбушки черного хлеба, которые кто-то разбросал на снегу. Мне они показались малиновыми. Наверное, потому, что я долго смотрела на солнце.
– А тебе больше огромные петарды нравятся? – несчастным голосом спросил Ромка.
– Мне все равно, – сказала я ему. – Представляешь, мне кажется, что хлеб – малиновый!
– Где?
– Да вон, на снегу.
– Он и правда малиновый, – сообщил Ромка. – Наверно, его кто-то из борща выловил и выкинул.
Я нахмурилась, но тут пришел папа, очень довольный, с огромным ананасом под мышкой. Хотя маме не нужен был ананас – лучше бы прямо спросить у нее, на что она сердится. Но папа иногда совсем не понимает «тонкостей женской натуры», как он сам выражается. И, подтверждая это свое качество, он спросил у Ромки:
– Ну что? Подпалим сегодня родной двор? Вы во сколько пойдете?
Ромка заулыбался, сунул руку в пакет и показал папе какую-то «маленькую, но необычную петарду», а папа зацокал и закивал, как восточный торговец коврами, не замечая моего убийственного взгляда. В конце концов они договорились выйти сразу после боя курантов.
– Зачем ты его позвал? – сердито спросила я, когда мы пришли домой.
– Мне показалось, он твой друг, – удивленно сказал папа и крикнул в кухню: – Аня! Мы все купили! И ананас, и салюты!
Теперь на папу сердились целых две женщины, а он этого не понимал. Впрочем, я-то сразу высказала про Ромку все, что думаю. И папа пообещал «взять парнишку на себя».
А вот мама до-олго папу «мариновала». Он и порезал ананас, и разложил его на тарелочке, и даже нам преподнес, а она с ним все равно не стала разговаривать. Я пожалела папу и взяла один кусочек. Экзотический фрукт оказался жуткой кислятиной – наверное, потому и продавался со скидкой. Я собиралась во второй раз рассердиться на папу, но опять его пожалела. Сидит в углу, смотрит телик без звука. Он всегда его тихо включает: после работы ему тяжело слышать громкую речь. Но чтобы совсем без звука, да еще и «Иронию судьбы», которую он не любит… Тарелка с ананасом стояла на пианино, среди фотографий, как будто папа хотел запрятать ее куда подальше.
Я подошла к пианино, чтобы незаметно вернуть на тарелку недоеденный кусочек ананаса, как вдруг заметила у стены одну фотокарточку. Старую, напечатанную еще в советское время, хоть и цветную. Папа и мама. У входа в Большой театр. У мамы в руках…
Тут я догадалась! И как я могла забыть, они же мне эту историю двести раз рассказывали! Я бросилась к папе и закричала:
– Посмотри, у нее же ананас!
– Не кричи, – страдальчески поморщился папа.
Он ткнул в меня пультом и сделал вид, что убавляет громкость.
– Ананас не у нее, а у нас, – грустно улыбнулся папа, прислушиваясь к яростному стуку ножа на кухне.
– На фотографии, папа! У Большого театра! Вы же тогда познакомились!
Папа тут же встал, подбежал к пианино, в волнении схватил фотокарточку.
– Точно, – пробормотал он, вглядываясь в мамино лицо. – Мы же познакомились под Новый год. Ей кто-то ананас подарил, а я прицепился на улице. Говорю, нет ли билетика лишнего? Она: «Нет». Я: «А ананас у вас откуда?»
Она: «Не скажу». Я говорю: «Ну хоть сфотографируйтесь со мной на память. Вы такая красивая. Как ананас».
– Не очень изящно, – заметила я.
– Не скажи, ей последняя фраза о-очень понравилась…
Папа помрачнел.
– Как же теперь? – жалобно спросил он. – Нельзя вот так подойти и сказать: «Анютка, с праздником!» Она же поняла, что я забыл.
– Надо как-то осторожно, – согласилась я, прислушиваясь к происходящему в кухне.
Мама так яростно рубила ножом, будто собиралась нам в салат покрошить не только огурцы и яйца, но и разделочную доску.
– Давай ты будто нечаянно вспомнил? – предложила я. – Иди в коридор и скажи: «Ань… А у нас сегодня вроде какой-то праздник?» Она тебе тогда сама и напомнит.
– Точно, – обрадовался папа. – Беда мне с вашей женской психологией.
Папа вышел в коридор. Снял куртку с вешалки, поискал что-то в карманах. Сделал мне знак: «Мол, уйди в комнату, не мешай». Повесил куртку, откашлялся и… И тут куртка рухнула на пол.
– Анна! – загремел папа. – Я тебя сто раз просил пришить мне петельку на куртку! Тебе все некогда… Вообще уже!
– Пришил бы сам! – отозвалась мама.
– Я и пришил! Она отваливается! – закричал папа, и я, зажмурившись и закрыв руками уши, села в папино кресло.
По экрану бежала реклама, которой даже в беззвучном режиме удавалось издавать какие-то звуки. Молодая мать-красотка в роскошном платье взбивала майонез, а отец и дети сидели, обнявшись, за столом и пели что-то радостное, вроде «ням-ням-ням-нюм-нюм-чав-чав!».
У нас на кухне стоял такой же майонез, но семейному счастью он не способствовал. «Вот клоуны», – с неприязнью подумала я, глядя на «мать» с «отцом», слившихся в поцелуе, в то время как их дети, размахивая деревянными ложками, набросились на майонез. Я разжала уши.
– Сейчас все брошу и побегу пришивать тебе петельку! – гремела мама.
– Тебе некогда! – повторил папа. – Зато у тебя полно времени, чтобы злиться на меня из-за какой-то дурацкой годовщины!
– Что-о?
– Ой-ой, – прошептала я, снова зажимая уши. – Беда с этой мужской психологией…
Мама весь вечер ходила с поджатыми губами. Она у нас маленькая, а когда обижается, делается и вовсе похожей на грустную птичку. Нос горбиком, будто клюв, глаза большие, несчастные. Куранты уже вот-вот начнут бить, а она все сидит, возит по тарелке кусок кальмара, даже за бокал не берется.
– Думаешь, еще долго будет злиться? – прошептал папа.
– До следующего года – точно, – определила я.
Тогда папа придвинул маме тарелку с ананасами. Она вздохнула тяжело, взяла кусочек, надкусила да как вскрикнет:
– Он же тухлый!
– Правда? – опешил папа.
– Да! Ты этим ребенка кормил?!
– Да, – признался папа.
– Нет, – одновременно с ним сказала я. – Вот видишь, что бы папа без тебя делал. Даже ананас не может нормальный выбрать.
– Да, точно, – закивал с надеждой папа, и мама, усмехнувшись, сказала:
– Ладно… Не буду я в следующий год обиду тащить.
Тут часы забомкали двенадцать раз, мы подскочили и стали скорее чокаться. Я загадала желание: «Пусть получится поехать в Барселону!»
А потом мы с папой выбежали на улицу. Ромка с братом были уже во дворе.
– Отходи! – вопил Ромкин брат, а тот все стоял и оглядывался, как будто кого-то ждал.
А потом увидел меня и подбежал.
– С Новым годом! – крикнул ему папа.
– Да, точно, и вас! – сообразил Ромка, а потом приблизился ко мне и покраснел.
Я поняла: дело плохо. Ромка смотрел на меня такими глазами, что видно было – влюбился. А он мне даже как друг не нравится! Я развернулась к папе, чтобы напомнить ему взглядом, что кто-то обещал «взять парнишку на себя».
Но папы и след простыл! Он был уже в центре двора, о чем-то договаривался с Ромкиным братом. Я перевела взгляд на наше окно и увидела в нем маму. Понятно, почему папа рванул… Я вздохнула. Ради такого дела можно было и Ромку потерпеть. Но мне не хотелось давать ему ни малейшей надежды, поэтому я спросила грубовато:
– Ну что, желание загадал?
– А толку, – пожал плечами Ромка. – Моему желанию шампанское и куранты не помогут.
– Почему?
– Я мечтаю на юрфак поступить, – признался он. – В следующем году. А там историю сдавать. Я не смогу.
– Ты же отличник, – удивилась я.
– Для юрфака этого недостаточно…
В этот момент папа и Ромкин брат отбежали, зажав уши, от салюта в разные стороны. Сначала посыпались золотые искры. Потом раздался залп, один, другой, третий. А затем в небо выстрелила целая туча разноцветных звезд!
Они были красивые, как мечты. Вот говорят: надо стараться, верить в себя, не опускать руки, двигаться к цели – и все получится. Если падаешь, вставай и двигай дальше. Но выходило, что Ромка упал уже где-то на старте и подняться не мог. Вера в себя ему не помогла.
И что делать?
«Может, не всем достается все хорошее? – спросил меня внутри какой-то гаденький голосок. – Хорошего на всех и не хватит. А может, Ромка плохо старается… Сам виноват, чего уж там. Пусть сидит без своего юрфака. А ты поедешь в Барселону. Потому что стараешься».
В этот момент из салюта вылетел последний залп, огромный, сверкающий, переливающийся красным победным цветом. Он осветил весь двор, и я видела, как мама зааплодировала.
– Слушай, – неожиданно начала я, – а что, если… я тебе помогу подготовиться… По истории?
– Не хочу тебя обижать, но…
– Не важно, что у меня по истории тройки, – нетерпеливо сказала я. – Ты мне дашь книжки, и я тебя по ним буду проверять. Задавать тебе вопросы. Сверять их с ответами в текстах. Мне кажется, ты сможешь историю сдать.
Просто тебе нужен кто-то рядом…
Тут я сбилась и замолчала, вспомнив, как Ромка покраснел.
– Это бесплатно? – осторожно спросил Ромка.
– А ты хочешь, чтобы я со своими тройками еще и деньги с тебя брала? – развеселилась я, и Ромка облегченно выдохнул.
– Давай, – оживился он. – Попробуем. Хуже все равно не будет. Хуже некуда.
– Посмотрим, – добродушно ухмыльнулась я. – Я учитель со стажем. С системой. Будешь у меня песни петь.
«Марсельезу» там… Ну ладно, ладно, не пугайся ты! Обещал мне, кстати, салюты маленькие показать. Ну так вперед!
Тут уж Ромка по-настоящему обрадовался. Разъехался в улыбке, поправил шапку, похлопал себя по карманам в поисках зажигалки и, пробормотав: «Сейчас, сейчас», побежал к брату.
Честно говоря, Ромкин салют не дотягивал до папиного, но я не стала ему об этом говорить. Хлопала в ладоши и кричала вместе со всеми: «С Новым годом! С новым счастьем!» – а сама все думала о преподавании.
Когда учитель начинает работать с новым учеником, между ними возникает общее пространство. Что-то вроде комнаты. И учитель отвечает за то, как он все в этом пространстве организует.
Теперь я «в одной комнате» и с Даной, и с Ромой. От меня зависит то, как они будут двигаться вперед. И хотя я тепло оделась, чтобы смотреть салют, по спине от волнения побежал холодок.
Когда мы с папой, посмеиваясь, ввалились в дом, под елкой нас ждали подарки. Папе – веник и совок, на который было наклеено изображение ели в огоньках и фонариках и подпись: «Подмети мои иголки». А мне – книга «Педагогическая поэма» и знакомая разноцветная коробочка.
– Зачем ты забрала их у Кати? – потрясенно спросила я, сжав в руках флакон «Флёр».
– У Кати? – переспросила мама. – Я не забирала.
Вчера купила в магазине возле метро. Очередь выстояла трехкилометровую.
Я ахнула и осторожно открыла флакон. Прижала к носу, вдохнула запах. Теперь духи пахли не стеблем одуванчика, а новогодним снегом после салюта…
– Спасибо… – пролепетала я.
И пока папа возмущался, что Дед Мороз перепутал его с домохозяйкой и зачем-то притащил веник, а мама смеялась и развертывала свой подарок, очертаниями подозрительно напоминавший ананас, я подошла к окну и глянула на темно-фиолетовое небо, по которому мчались от звезды к звезде растрепанные облака. Я прижимала к груди духи и думала о том, что получить их – настоящее волшебство. Как будто Вселенная хочет меня за что-то вознаградить. Но за что?
Глава 33 Всё сначала
Зря я возомнила себя Макаренко. Ромка за каникулы ни разу не позвонил. Я тоже не звонила: не стану же я напрашиваться!
Утром в первый школьный день я увидела его издалека.
Он стоял, прислонившись к двери запертого кабинета информатики, и разговаривал с мальчишками.
Ромка был совсем не таким взъерошенным и веселым, как в новогоднюю ночь, когда они с братом и моим папой запускали салюты.
Я давно заметила, что школа меняет человека. Особенно это чувствуется, когда приходишь домой. Закрываешь дверь, стаскиваешь тесную неудобную одежду, падаешь на диван, включаешь телик и… выдыхаешь.
Ромка увидел меня, но не кивнул.
Я разозлилась. Не стала подходить к кабинету, застыла поодаль. Правда, когда пришел информатик, Ромке пришлось посторониться, и он махнул мне рукой. Только я сделала вид, будто читаю что-то с экрана телефона. Мне страшно хотелось отсесть от Ромки, но это означало бы, что я на него сержусь. А мне было все равно.
– Ром, чего с историей? – спросила Уля Завидова, сунув лохматую голову между нами.
Ромка молча пожал плечами. Я заметила, что он покраснел. «Он с ней занимается и не хочет мне признаваться!» – догадалась я.
Что ж, это было справедливо. У Завидовой мама в военном музее на Поклонной горе работает, и Уля любит повторять, что выросла в архиве, среди писем, ружей, одежды. Она и одевается как музейный работник: все серое, и на носу очки.
Историчка Ульку обожает: и за экскурсии, которые нам организует Улина мама, и за то, что Уле даже не нужно учить историю по учебнику. Она и так ее знает.
Я отвернулась от Ромки и принялась смотреть на Данин дом. Раньше зеленая башня пугала, а сегодня не терпелось попасть туда. Хорошо, что мама уговорила меня позвонить Ирэне и поблагодарить за подарок. В ответ Ирэна пригласила меня к ним сразу после праздников. Только эта мысль и поддерживала во время каникул: «Педагогическая поэма» оказалась скучной, а тот, кто должен был позвонить, перебежал к Уле Завидовой.
Однако у Даны в комнате меня ждало новое разочарование.
– Я не буду больше играть в мышей, – заявила холодно Дана, усаживаясь за свой туалетный столик, – только в салон красоты. Мне нужно подровнять кончики!
Дана была совсем не похожа на Ирэну внешне: у той были мягкие черты лица, а Данка, когда сердилась, напоминала троллёнка. Но она копировала материнские движения и интонации до мельчайших подробностей.
– А как же мыши? – растерялась я.
– У нас в отеле есть детская комната? – наморщив лоб, спросила Дана. – Отдай ребенка туда. Детьми должны заниматься аниматоры.
«Тебя отдавали аниматорам, что ли?» – чуть не спросила я. На память вдруг пришел фрагмент из «Педагогической поэмы», где Антон Семенович, здорово разозлившись на воспитанников колонии, идет сам чистить снег. «Дорожки нужно было расчистить, а окаменевший гнев требовал движения».
– Ладно, – проворчала я, опускаясь на колени, заглядывая под кровать и вытаскивая коробку с семейством Ратон.
Я разложила мышек на кровати и принялась заворачивать их в тряпочки, приговаривая по-испански: «Вот так. Надень это. На море может быть холодно. А вот мебель мы не возьмем… Только если этот стул. На нем удобно сидеть и загорать».
– Что ты делаешь? – не выдержала Дана.
– Они уезжают, – спокойно ответила я.
– Куда? – удивилась Дана.
– ¿A dоnde vas? – спросила я мышку-маму и прижала ее к уху: – А?
– ¿А dоnde vas? – нетерпеливо повторила Дана, спрыгивая со стула.
– Va, – поправила я. – Если хочешь спросить: «Куда она едет?» – то надо сказать: «¿A dоnde va?»
– Нет, я хочу у нее самой спросить! – воскликнула Дана, хватая мышку и прижимая ее к груди. – ¿A dоnde vas, mi amor?
Я осторожно забрала у нее мышку и поднесла к самому уху девочки.
– А что такое el mar? – спросила Дана.
– Эх ты! Неужели правда не знаешь?! Это же…
Я взяла театральную паузу.
– Море!
Море пришлось устроить в гостиной. Я взяла из Даниной комнаты кукольное голубое покрывало, расстелила его на диване перед телевизором. Конечно, меня пугало, что Дана вспомнит про «Кольцо любви», но этот страх лишь подстегивал мои мысли, заставлял их крутиться быстрее. И я выдумывала без конца:
– Маленький мышонок побежал к воде первым… Бултых!
Папа закричал: «¡Cuídate!» – мол, осторожно! Но мышонок его не услышал, он заплыл слишком далеко, и его с головой накрыла…
– Волна! – подсказала Дана.
– La ola, – кивнула я и продолжила историю.
Роза Васильевна пылесосила в комнате Ирэны. Я надеялась, что она не заметит нашего перемещения в гостиную. Может, она и не заметила бы, если б Дана не закричала на всю квартиру:
– ¡Cuídate, ratoncito, cuídate!
Гудение пылесоса прекратилось. Роза Васильевна вышла к нам и встала на пороге, уперев руки в боки.
От смущения я уронила мышонка прямо в море, и Дана спросила разочарованно:
– Он что, все равно утоп?
– Что? – спохватилась я. – Нет, нет, он не утонул, он выплыл. Мама-мышка крикнула им…
Я перешла на испанский. Данка что-то поняла, что-то переспросила, а что-то повторила. Но Роза Васильевна хмыкнула и сказала громко:
– Всё играетесь в игрушки! А заниматься нормально когда начнете?
Я застыла. К счастью, Роза Васильевна не стала дожидаться ответа. Махнула рукой и вернулась к пылесосу.
А меня, как того мышонка, накрыла волна. Волна обиды и разочарования. Неужели она не видит, как много слов повторяет и запоминает Дана?
Захотелось дернуть за голубое покрывало, сшибить на пол мышей и убежать. Но моя ученица была ни в чем не виновата. Пришлось продолжать занятие ради нее.
Когда мы закончили, денег на столике в коридоре я не обнаружила. Спросить сама постеснялась, но Роза Васильевна, выйдя меня проводить, пояснила:
– Вы уж извините, Марьниколавна, у нас печенье Даночкино любимое кончилось, а мама поздно придет, так что мы вашу зарплату потратили. В следующий раз отдадим!
– Ничего страшного, – тихо сказала я.
Мне нравилось каждый раз после занятия засовывать пятьсот рублей в конверт в моем шкафу. Это был ритуал, который шаг за шагом приближал меня к поездке.
«Ничего, – подумала я, – в следующий раз я принесу целую тысячу. Прыгну на две клетки вперед».
Такое бывало. Не заплатили за занятие, отдали за два в следующий раз.
Я успокоилась и заглянула в комнату. Дана продолжила играть в поездку на море и не требовала включить ей «Кольцо любви». Память у Даны, как всегда, была на высоте. За все каникулы она не забыла ни слова.
В следующий раз семейство Ратон снова отправилось на прогулку у моря. Опять непослушный мышонок нырял, и Дана говорила с ним только по-испански… Роза Васильевна готовила обед и не вмешивалась. «Это наше с Даной лучшее занятие в жизни», – подумала я. А потом вышла в прихожую и увидела на столике деньги. Зарплату.
Только за одно занятие.
Глава 34 Если бы люди умели говорить
Ромка пересел! К Завидовой. Вот так номер.
Я собиралась поставить сумку на стул рядом с ним и вдруг сообразила: парта ведь не наша! Ромка читал книжку и крутил катышки на рукаве свитера.
– Ты чего пересел? – спросила я.
Мало ли, историчка велела сдвинуться на парту назад, чтобы освободить для чего-нибудь первые столы. Ромка вздрогнул, захлопнул книжку и дернул за катышек так, что выскочила длинная черная нитка.
– Маш, разреши, – послышался голос подошедшей сзади Ульяны. – Ром, ну как тебе тесты?
Она протиснулась на свое место и взяла книжку, которую читал Ромка. Пухлую, красную, а на ней желтые буквы. «Тесты по истории для подготовки в вуз».
– Маш, – начал Ромка, но Уля перебила его:
– У тебя нитка на рукаве! Осторожно! Распустишь весь свитер. Дай-ка я ее закатаю. Погоди, надо вывернуть рукав.
Я отвернулась от них. Села за свою парту. Уши щипало так, словно по ним провели листком крапивы.
– Маш. – Уля постучала мне в спину. – У тебя тоже нитка на спине. Можно я ее заверну?
– Не надо! – резко ответила я, не поворачиваясь.
– Ты обиделась? – спросила Уля. – Ромка вернется. Мы обсудим тесты по истории и…
Уля была нормальной девчонкой. Но сейчас я ее почти ненавидела.
– Ты о чем, Ульяна? – спросила я, разворачиваясь к ним. – Вернее, о ком? О моем соседе, что ли? Не знала, что его зовут Ромка. Крылов и Крылов.
Я развернулась и прикрыла уши руками. Все вышло глупо, несправедливо, так по-дурацки! Разве я мечтала быть с Ромкой? Разве я хотела с ним встречаться или даже дружить? Нет, конечно! Но он мог бы сказать: «Маша, спасибо за идею. Я решил обратиться за помощью в подготовке к Уле.
Она у нас специалист по истории, сама знаешь. Но твоя мысль была гениальна». Разве я обиделась бы?! Почему люди не умеют выражать свои мысли? Эта игра в молчанку только все портит! Теперь все выглядит так, будто Уля отбила у меня Ромку.
Захотелось сбежать от них. Я достала тетрадку, в которой утром решила вести дневник занятий с Даной. Тем для уроков накапливалось много, и удержать всё в голове было сложно. Пришлось записывать, что и когда мы проходили и что собираемся проходить.
Я вывела завтрашнее число и задумалась. Мышей следовало отправить на экскурсию. Я принялась записывать слова и выражения, которые нам могли пригодиться: «автобус», «билеты», «горы», «посмотрите направо… налево», «ступеньки» и прочее. А потом вдруг нарисовала пушку.
И мои мысли снова скатились к Ромке…
Ромка ждал внизу, в гардеробе. На том самом диване, где нашла меня Ольга Сергеевна. Который с недавних пор перестал быть «моим».
Ромка поднялся и зашагал ко мне. Ноги тонкие, а шаги огромные, как у цапли, шагающей по болоту. «Дело не в истории, – неожиданно подумала я. – Он в нее влюбился! В Ульку! Сейчас расскажет, что дело не в истории… Сейчас».
– Маш, – сказал Ромка запинаясь, – мы все еще друзья?
Я отвернулась. Помолчала и ответила:
– Я часто думаю, зачем нам прошлое. Оно исчезает, и все. Ни следа. А сегодня я поняла, что для дружбы прошлое очень важно. Моменты прошлого должны наслаиваться друг на друга. Как лак или краска на картине. И тогда получается шедевр. Или просто изображения. А у нас нет общего прошлого, Ромка. Нечему наслаиваться. И еще: прошлое можно скатать в ядра для пушки. Не военной, а внутренней пушки. И тогда есть чем выстрелить в настоящее и даже в будущее. А у нас с тобой – нечем.
Все это я сказала Ромке в своей голове. А вслух произнесла:
– Ну типа да.
– Я думал, ты обиделась.
– Ты чего, Крылов? Подколов не понимаешь? Сиди с кем хочешь. Релакс.
До урока с Даной еще оставалось время, но я ушла. Небо заволокло тучами, сыпал то ли мокрый снег, то ли дождь.
После эпизода с Ромкой я чувствовала себя жалкой серой молью, которую все пытаются прихлопнуть. Утром я собиралась поговорить с Розой Васильевной и напомнить ей о деньгах за прошлое занятие. Но теперь казалось, что она рассмеется мне в лицо! Скажет: «Мы платим за уроки, а не за игры в мышек!»
«Пусть мама позвонит Ирэне и объяснит ей», – сдалась я.
Набрала мамин номер. Занято. А потом и вовсе – недоступно.
«Схожу к ней на работу, – решила я, глянув на небо. – Может, еще и покормит». В животе бурчало, а все из-за Ромки. Торчит в школе, сыч, ни пройти к автомату с вафлями, ни проехать.
В торговом центре меня ждал неприятный сюрприз.
Мамин отдел был закрыт, свет погашен. Что случилось?
Может, она отошла пообедать или в Сбербанк напротив оплатить счета?
– Машу-ук! – раздался за спиной низкий голос тети Люси, и я тяжело вздохнула.
Ее только не хватало. Сейчас начнется: «А чего мы тут делаем, такие красивые?» – и прочее. Накрашена тетя Люся была так, будто собиралась выступать в цирке. Бирюзовые веки, нарочитые кудри. Прав был папа: учительницу русского и литературы в Люсе съела эта нахрапистая тетка с грубым голосом…
– И чего мы тут делаем, такие красивые? – спросила тетя Люся, спрыгивая с крутящейся табуретки. – Аньки-то нету.
– А где она? – испугалась я.
– Уехала. К Гусе вашему. Заболел он, с температурой под сорок. Бабуля ей твоя позвонила. Катю в Мытищи послали магазин проверять. А бабуля одна боится с ним сидеть…
Под сорок все-таки. А ты тут чего вообще?
Мне не хотелось говорить с тетей Люсей. Отчего-то она мне была противна. Может, не она сама, а запах ее духов, тяжелый, как дух от старых штор. Меня и так подташнивало от голода, а еще этот ужасный запах.
– Есть хочешь? – жизнерадостно спросила тетя Люся и широким жестом показала на конторку, которая пряталась под витриной с колготками. На ней стояла тарелка с бутербродами. Два с колбасой, два с сыром. И еще какие-то зеленые овощи.
Я сглотнула слюну и заставила себя покачать головой.
– А, ты ж теперь как в том журнале питаешься! – вспомнила тетя Люся. – Йогурт и банан! И чего? Хватает до вечера?
– Вообще-то нет, – призналась я, имея в виду, что мы с мамой не следуем больше советам этого журнала.
Но тетя Люся истолковала мои слова по-своему.
– Не хватает? А чего тогда отказываешься? Садись! Ешь давай. Быстро-быстро, ну. Не отпущу, пока не съешь. Тоже мне, вежливая нашлась. Да я в твои годы мела все подряд! Растущий организм. Давай-давай, лопай! И фасольку не забудь!
Она усадила меня на табуретку и практически сунула в рот бутерброд с колбасой. Сама же устроилась напротив, облокотившись на витрину с колготками.
– Как работа твоя? Анек рассказывает, гордится. Мол, преподает дочка. Нормально платят-то?
– Иногда вообще не платят, – буркнула я зачем-то.
– Как это?! – всплеснула руками тетя Люся. – Да если б мне не платили, я бы тут и секунды не просидела!
Миленький мой, такое нельзя спускать. Такое означает, что ты себя не уважаешь.
– Мама говорила, вы учитель, – начала я, исподлобья глядя на нее, – в прошлом. Учитель литературы. Вот скажите: писатели, они что, за деньги писали? Классики вот наши… Бывало же так, что они творчеством бесплатно занимались.
Я думала, она рассмеется: «Это ж творчество!» Или рассердится, что я ворошу ее прошлое. Но она опустила голову, поправила упаковку с белыми детскими колготками, которые какой-то покупатель небрежно бросил на прилавок, а потом лукаво глянула на меня и спросила:
– Толстого знаешь? Льва Николаевича?
Я фыркнула.
– Так вот. Он однажды даме на вокзале то ли сумку, то ли чемодан к поезду поднес. Она его перепутала с носильщиком. Он ведь просто одевался. В общем, дама ему двугривенный дала. А потом пришла на какое-то собрание и видит: выступает, да еще и по-французски, этот ее мужичок. Оказалось, великий русский писатель. Дама после собрания, едва не падая в обморок, подошла извиняться, а он ей: «Ничего, я честно заработал, а вы честно заплатили».
Я слабо улыбнулась.
– Фасоль ешь, – строго сказала тетя Люся. – Я себе еще куплю внизу, в кулинарии. В общем, миленький мой, за честную работу деньги надо всегда брать. Даже писатели так делали. Кстати, еще вспомнила про Дюма. Он же «Трех мушкетеров» для журнала писал. Ему платили за каждую строчку. Вот он и старался побольше строчек сделать. Но покороче. Поэтому у него слуги мушкетеров так и разговаривали: «Да, сэр», «Нет, сэр».
Тут уж я засмеялась.
– Классные истории, теть Люсь. А вы не обидитесь, если спрошу? Вы обратно не мечтаете вернуться? На учительскую работу?
Тетя Люся ответила, но не сразу. Поправила еще одни колготки, черные, с красными ромбами. Поменяла местами ценники на шерстяных носках, свисавших с веревки, натянутой над витриной, будто их вывесили для просушки.
– Учителю нужно много думать, – наконец сказала она. – Все время держать в голове учеников, задачи, цели. Нужно этим дышать. Вдыхаешь материал и выдыхаешь учеников. А у меня мама заболела. Когда я в Москву приехала. И я ни о чем думать больше не могла. Знаешь, как-то сразу стало ясно: скоро наше с ней время кончится. То время, когда мы вместе. Поэтому я ее в Москву перевезла. К докторам. А сама сюда устроилась. Хорошая работа, голову не грузит, сидишь да сидишь себе.
Я замерла, боясь спросить: как мама-то? А если плохо?!
– И мамусик заходит, – усмехнулась тетя Люся, – когда себя чувствует нормально. Поругать меня. Что, мол, уважаемой учительницей у нас в городе была. А тут… Обслуживающий персонал! Ничего-о… Пусть ругает.
Мне даже нравится. Вот еще деньжат накоплю, повезу ее в Германию на осмотр. У меня знакомая есть, может нас в палату недорогую устроить.
Я поднялась со стула. Мне пора было к Дане. Взяла пластиковую тарелку, спросила нерешительно:
– Куда выбросить?
– Давай сюда! – засмеялась тетя Люся и выхватила тарелку. – Тоже мне барыня! Я их мою, между прочим.
– Простите, – промямлила я. – И спасибо… большое.
– Шуруй, шуруй. И про деньги своей работодательнице скажи. Нечего бояться. Был бы Антон Павлович жив, высмеял бы тебя в каком-нибудь фельетоне.
– Машу-у-ук! – протяжно позвала она меня, сложив руки рупором, когда я уже ступила на эскалатор. – В древности писателям вроде Гомера вином и мя-ясом платили! Бара-а-анины у них попроси! Хорошее мясо, дорого-о-о-е!
Глава 35 Я расту
Трудно сказать, чего я боялась. Меня страшило все сразу.
«Ну конечно, милая моя, – скажет Роза Васильевна, уперев руки в боки. – Не придумывайте, Марьниколавна, ерунды-то! Все мы вам оплатили!» А если и согласится с тем, что оплаты не было, то может заявить: «А за что вам такие деньжищи платить, Марьниколавна! Все играетесь с Даночкой, а ничему не учите!»
В общем, ноги у меня разъезжались, слова застревали в горле, и к тому моменту, как Роза Васильевна распахнула передо мной дверь, я готова была проглотить свой язык, но только не спрашивать об оплате занятия. Меня по-прежнему мучила несправедливость происходящего, ведь я честно заработала свои деньги. Но я заставила себя забыть об этом, потому что совсем не представляла, какие слова мне следовало произнести…
– Здрасьте-здрасьте, – приветливо кивнула Роза Васильевна, вытирая руки о полотенце. – Хорошо, что пришли, Марьниколавна. А то Даночка книжку откопала. Название сама по слогам прочла. «Я, – говорит, – расту». Я ей: «Ну конечно, растешь, рыбонька моя». А она: «Не, так книжка называется. „Я расту“». И пристает: почитай да почитай. А мне некогда… Как там на улице? Солнышко? А то мы с Даночкой не выходили еще…
Я ответила что-то невразумительное, плюхнула на пол рюкзак, опустилась на корточки и расстегнула молнию на боковом кармане, чтобы извлечь пенал. Вдруг из кармана вылетела моль. Вылетела и взвилась под потолок.
– Моль! – закричала истошным голосом Роза Васильевна и замахала полотенцем. – Лови ее! Лови, Маша!
Я подпрыгнула и хлопнула в ладоши, но моль ловко увернулась и полетела к платяному шкафу.
– Там шубы! – закричала Роза Васильевна и, бросившись шкафу, захлопнула чуть приоткрытую створку. – Не пущу! Пошла вон отсюда!
Я была уверена, что она обращается ко мне, но речь шла все же о моли.
– Маша, окружай ее! – скомандовала Роза Васильевна, прикрывая собой шкаф и не спуская с моли глаз.
– Как же я могу ее окружать, я одна, – растерялась я.
– Поганка такая, – проворчала Роза Васильевна, – так и норовит к шубам пробраться! А ну пошла отсюда!
Моль, словно оскорбившись, развернулась и двинулась ко мне.
– Лови ее!!!
Я беспомощно хлопнула пару раз в ладоши, но моль, легко коснувшись моей щеки, направилась в комнату.
– Маша-а-а, – простонала Роза Васильевна. – Да что ж вы творите! Что вы за человек, моль убить не можете!
Бегом в комнату!
Она повернулась ко мне спиной и принялась дергать створки шкафа, проверяя, нет ли между ними зазора. Я замерла на месте.
– Ну чего вы? – сердито спросила Роза Васильевна, глянув на меня через зеркало. – Бегом за молью, говорю!
– Вы спросили, что я за человек, – тихо начала я. – Я вот… Хотела сказать… Что я такой человек, которому не платят за его работу.
Вышло грубо. Я не собиралась так отвечать.
– Какую работу? – опешила Роза Васильевна. – Машенька Николаевна, вы что это такое говорите?
– Я прошу прощения, – с трудом выговорила я, то и дело теряя дыхание. – Вы забыли мне отдать деньги…
За… За…
– Розочка! – воскликнула Дана, появляясь в коридоре.
Ее ладошки были сложены лодочкой, словно она играла в «колечко-колечко, выйди на крылечко».
– Подожди, Даночка…
– Хорошо, а моль убивать или можно выпустить?
– Моль? – ахнула Роза Васильевна. – Как тебе удалось?
– Она тихонечко на диван села, и я ее сняла, – сообщила Дана, заглядывая в щелку между ладонями, но тут же снова сжимая их. – Так что, отпустить?
– Да, – сказала я.
– Нет! – воскликнула Роза Васильевна, бросаясь к Дане. – Раздави ее немедленно!
– Жалко, – испугалась Дана.
– Дави!!!
– А вдруг у нее детки есть…
Роза Васильевна разжала Данины ладони и, стоило беззаботной моли покинуть убежище, тут же поймала ее и пришлепнула о стену. Мы с Даной уставились на мутное серое пятнышко.
– Ну вот, – захныкала Дана и прижалась ко мне.
Я погладила ее по голове.
– Вы что?! – потрясенно спросила Роза Васильевна. – Это ж моль. Вредитель. Она или шубы съест, или гречку.
Всю. Без остатка. Может, у вас дома, Марьниколавна, приня-то моль разводить рыбам на корм, но у нас такого не будет!
И она посмотрела на меня так презрительно, будто я собственноручно вырастила дома несчастную моль и притащила к ним.
– Я из школы, между прочим, – тихо ответила я. – А моль, кстати, может быть полезна. Мама говорит, что в шкафу часто одежда ненужная скапливается. А если моль прогрызет в ней дырку, то уже и выбросить не жалко.
– Что-о? – переспросила Роза Васильевна, а потом как фыркнет: – Правда, что ли? Мама правда так говорит?
– Ну да… Мама говорит, что моль прямо выручает ее.
Помогает от старых тряпок избавиться.
– Ой, не могу! – развеселилась Роза Васильевна. – Мама-то шутница. А ведь и правда… Не у этих, конечно, богачей…
Она весело посмотрела на Дану.
– Мы не богачи, – сердито ответила Дана, – а моль убивать плохо.
– А у меня дома и правда много лишнего лежит, – продолжила Роза Васильевна. – Так что спасибо, Марьниколавна, передайте маме за науку. А что там с деньгами за работу?
– Ну, вы мне забыли отдать, – запинаясь, проговорила я. – Пару занятий назад. Помните? Вам они на хозяйство потребовались!
– А! – Роза Васильевна довольно звучно шлепнула себя рукой по лбу. – А чего молчали?! Я и забыть забыла. Дана Андревна! К вам учительница забесплатно ходит, оказывается. Все отдам, Марьниколавна, прямо сегодня. А вы в следующий раз не молчите. У меня память слабая, а тут столько помнить надо по квартире. И где какая кнопка на плите, и чем пол мыть, а чем не мыть, и во сколько Дану Андревну потчевать.
У меня ж голова не резиновая. Так что простите великодушно.
И, развернувшись, она направилась в кухню, что-то напевая. «И все? – ошарашенно подумала я. – И этого я боялась?!»
– Ну пошли! – нетерпеливо дернула меня за руку Дана. – Нас Ратоны твои ждут! И почитай мне потом книжку! Называется «Я расту».
Но я не могла остановиться, смелость прямо лилась у меня из ушей, хотелось проявлять ее еще и еще, и я крикнула:
– Роза Васильевна!
– Аюшки?! – отозвалась она, перекрикивая шум воды.
– Я еще сказать вам хотела! Мы с Даной часто играем!
Но это такой метод обучения! А не только игра!
– А мне какое дело? – весело ответила Роза Васильевна. – Я и внимания на вас не обращала!
Еще одно потрясение. Я была уверена, что няня Даны следит за каждым моим шагом и осуждает меня, а она, оказывается, «даже не обращала внимания».
– Какой еще метод обучения?! – возмутилась Дана, сильно дернув меня за руку. – Я думала, мы играем!
– Играем-играем! – быстро проговорила я, увлекая ее в комнату. – Пошли скорее, отправим мышей на экскурсию!
Домой я вернулась в таком настроении, что если бы заклинило тяжелую дверь подъезда, то я легко забралась бы на наш пятый этаж по водосточной трубе.
Мамы еще не было. Утром, наспех позавтракав, она бросила в раковину грязные тарелки, и со словами: «Помою, когда вернусь», умчалась к Гусе. У него опять была высокая температура. Правда, про нас с папой мама не забыла и оставила записку: «Суп в холодильнике». Наверное, с этим ворохом забот мама совсем упустила из виду, что суп мы с папой доели еще вчера, он – на завтрак, я – на обед.
Я взяла телефон, чтобы позвонить и сообщить ей об этом, но потом положила трубку на стол. Зачем отвлекать маму, ей и так там трудно. Если я могу спросить у своих работодателей, почему мне не дали зарплату, то уж сварить суп для меня – легче легкого!
Я открыла холодильник и посмотрела на нижнюю полку, где мама хранила овощи. Там лежали: кочан капусты, ободранный с одного бока, три тощие морковки, одна свекла и темно-фиолетовое авокадо. Авокадо маме подарила клиентка, которая ездила в Израиль на шопинг, но потом вернулась в Москву и все купила у моей мамы, потому что в мамином магазине платья оказались и лучше, и дешевле. В подарок маме она привезла ветку фиников и вот… авокадо. Сказала, что это очень полезная штука, но мама все никак не решалась пустить фиолетового товарища в ход.
«Интересно, – подумала я, еще раз окинув взглядом овощную компанию, – какой из них всех можно сварить суп?» По поводу свеклы у меня были смутные воспоминания. Кажется, если ее просто порезать кубиками и бросить вариться вместе с капустой и морковкой, борща не выйдет. Со свеклой надо как-то морочиться, то ли варить два часа, то ли отдельно тушить. «Ладно, возьмем морковку и капусту, а для пользы у нас будет авокадо», – решила я.
Я нашла в ящике для приборов овощечистку и взялась за дело, размышляя, что же такое авокадо – овощ или фрукт.
Почищенное, оно больше всего напоминало мыло, и в суп его класть было страшновато. Вдруг вспенится? Ужасно хотелось есть, поэтому пришлось прикончить сырой одну из тощих морковок. Еще ужасно хотелось позвонить маме и спросить, как варить суп, но взрослый человек должен решать все сам.
Я принялась рубить капусту и, конечно, порезалась. Еле успела смыть кровь под струей ледяной воды, чтобы она не попала на доску для овощей. Было не очень больно. Скорее обидно. Почему я не научилась варить суп раньше?
В конце концов я плюнула, налила на сковородку масло и жахнула туда всю порезанную капусту. Она тут же зашкварчала. Пахло вкусно. Хотя, может, так мне казалось от голода. Оставшиеся морковки я почистила и, порезав кружочками, выложила на капусту в форме олимпийских колец. Правда, оказалось, что капусту нужно переворачивать. Она горела там, внизу! Пришлось срочно рыться в ящиках в поисках лопатки, а потом, обжигаясь горячим паром, перемешивать капусту. «Олимпийская красота» разрушилась, ну и ладно. Главное, что содержимое сковородки было похоже на гущу из супа.
Когда папа пришел на кухню, я так и объявила:
– У нас сегодня на обед суп из сковородки!
– Хорошо, что не каша из топора, – отозвался папа. – А если к твоему супу найдется еще и колбаса, то я готов уничтожить его весь до последней ложки.
Нашлись и колбаса, и сыр, и даже хлеб, тоже впопыхах сунутый мамой в холодильник. Но мы решили не съедать все до последней ложки, а оставить маме. Наверняка ее у Гуси никто не покормит.
Так и вышло. Мама вернулась вечером уставшая. Но при этом улыбнулась нам с папой, когда мы выстроились в прихожей: он с тапочками, я с халатом в руках.
– Мононуклеоз, – сообщила мама, – у Гуси. А никакая не ангина. Я догадалась. У Люсиного сына так было когда-то, она мне рассказывала. Я вспомнила сегодня и врачам говорю: может, оно? Оказалось, так и есть. А врачи уже неделю его не теми лекарствами лечат. Но теперь все будет в порядке. Диагноз поставили.
Мама рассеянно порылась в карманах пальто и извлекла оттуда зубную щетку.
– Ты собиралась у Кати ночевать? – удивился папа.
– Нет, это Катя мне то ли подарила, то ли продала. Честно говоря, я не поняла. Я им оставила денег, а Катя сунула мне в руки эту щетку и говорит: «Спасибо, как раз столько она и стоит».
Я уже не стала переспра… Погодите, а чем пахнет? Ужин есть?!
– Есть, – гордо сказала я.
И они с папой пошли на кухню и ели мой суп из сковородки. Папа решил еще подкрепиться перед ночной сменой. А мама все нахваливала меня. Какая я взрослая и все такое. Честно говоря, я понимала, что это она меня так воспитывает. Поощряет. То есть не факт, что так думает на самом деле. Но было приятно. Хоть я и здорово устала, да и палец болел. Однако же я не удержалась и пообещала готовить каждую субботу завтраки.
– Проспишь, – скептически сказал папа.
– Почему это ты так думаешь? – обиделась я.
– А это что? – спросила мама, протягивая мне миску с кубиками авокадо, про которое я совсем забыла. Кубики потемнели и на вид были совсем не привлекательными.
– Ну… Это я так порезала… Для угощения, – пробормотала я.
– Я уже не хочу, спасибо, – быстро сказал папа, поморщившись. – Я нафарширован капустой по самые уши.
– Жалко, перевели продукт, – расстроилась мама.
Пришлось забрать у нее дурацкие скользкие кубики и пообещать положить их все в себя. Чтобы витамины из Израиля зря не пропали. Мама, правда, потребовала, чтобы я съела их у нее на глазах, но меня спасла трель моего мобильного из комнаты.
Номер был незнакомым. Я осторожно нажала на кнопку.
– Алло?
– Маш. Это Крылов.
– Э-э-э…
– Рома Крылов, – чуть заикаясь, сказал он.
– А, – растерялась я и поставила миску с кубиками авокадо прямо на закрытый ноутбук. Потом, опомнившись, переставила ее сначала на край стола, а потом, побоявшись, что она свалится, на стул.
– Мне твой номер Уля дала. Она уехала.
– Куда?
– Подо Ржев. У ее мамы какой-то проект по Великой Отечественной войне. Уля поехала им помогать. И… в общем… извини. Мне… надо.
«Нет, – подумала я с ужасом, – нет, только не это».
– Надо готовиться к истории.
«Нет!!!»
– А больше попросить некого. Только тебя. Ты когда-то предлагала мне. Ты… не поможешь?
Я едва не села на стул. Вовремя вспомнила про авокадо. Схватила миску и только потом села. Миску поставила на колени.
Ромка, Ромка… Что же ты за странный тип? Почему ты так по-дурацки себя ведешь? Значит, стоило Уле уехать, так тебе и глупая никчемная Машка сойдет? Ну нет, моя гордость такого не допустит!
– Маш…
– Подожди, я… обедаю, – пробормотала я и положила в рот кусок авокадо.
Такая гадость оказалась! Караул! Скользкий мыльный кубик!
– Дрянь какая, – прошипела я, выплевывая пенистые «витамины и минералы».
– Да? – расстроенно ответил Ромка. – Ну прости, что предложил.
Глава 36 Ромка
Сама не знаю, как так можно: во сне нащупать телефон под подушкой, отключить будильник, спать дальше, а потом проснуться и совершенно ничего не помнить!
А если потом резко вскочить с кровати, то телефон, конечно, упадет, крышка отлетит и батарейка выскочит.
Я схватила резинку для волос, быстро сделала хвост и выбежала из комнаты, на ходу запихивая батарейку в телефон и лихорадочно вспоминая, купила я молоко или забыла.
– Ма-а-аш, – раздался сонный мамин голос, – да брось, съешь йогурт и беги, куда надо.
– Нет, все в порядке, спи, спи, – успокаивающе сказала я.
– А все ты, – сказала мама папе, – со своими принципами.
Папа ничего не ответил, только промычал что-то. На самом деле мама была права. Если бы папа не сказал мне тогда: «Проспишь», я выпила бы йогурт и помчалась бы по своим делам. Но мне было важно держать слово. Поэтому вчера вечером пришлось после школы зайти в магазин за молоком и яйцами и, вместо того чтобы глазеть на симпатягу Ченнинга Татума, таращиться полночи на то, как улыбчивые, но ужасно некрасивые кулинары сбивают на «Ютьюбе» омлеты. Ну не полночи. Двадцать минут.
Но это вечер пятницы!
Утешало только одно: мама готовит для нас с папой три раза в день всю неделю, а не только завтраки по субботам, как я. И она не очень устает и как-то умудряется в голове держать, какие продукты должны быть в доме и что можно с ними делать.
«Может, и я привыкну», – подумала я и тут же ойкнула: здоровенный кусок скорлупы упал прямо в жижу, которой предстояло стать омлетом.
Когда все было готово, я отложила небольшую порцию себе, а сковородку накрыла тем самым маленьким байковым одеялом, в которое меня кутали во младенчестве.
Все-таки у еды, приготовленной своими руками, совсем другой вкус! Даже если попадаются кро-ошечные кусочки скорлупы.
Уже на лестнице я вспомнила, что не проверила плиту.
Пришлось возвращаться. Конфорки оказались выключены, а я в очередной раз подивилась, как взрослые умудряются держать в голове все эти штуки.
К Ромке я опоздала.
Раньше я была уверена, что нет ничего страшнее охранников, которые сидят в вестибюле Даниного дома. Нет никого, кто так же смущал бы меня взглядом, вопросами, да и просто своим присутствием! Но оказалось, что есть.
Ромкины родители.
– Ага, к Ромашке девушка! – заявил его папа вместо приветствия.
– Я не девушка, – пробормотала я.
– Не юноша ведь! – засмеялся он. – Да заходи, заходи, у нас не так уж и грязно!
– Где грязно? – воскликнула Ромкина мама, выбегая из кухни.
Папа у Ромки был на голову выше моего, шире в плечах, да еще и бородатый. А мама – пухленькая и очень взволнованная.
– Да вот, Ромкина девушка думает, будто у нас такая грязища, что и войти страшно… Вон сколько шерсти от Оскара!
– Но я специально только что пылесосила!
– Недостаточно, значит…
– Я вовсе не думаю, что грязно! – воскликнула я, испугавшись этих двоих.
– Это она тебя утешает, – сообщил Ромкин папа жене, а та сердито ответила:
– Шуточки твои дурацкие!
Через пару недель я поняла, что в целом родители у Ромки нормальные и даже похожи на моих. Мой папа тоже шутник, а мама вечно за все волнуется и пытается всех накормить. Только разница была в том, что моя мама всегда хохотала над папиными шутками, а Ромкина – раздражалась.
Зато кормить она пыталась нас так, словно выхаживала после кори или еще какой-то жуткой болезни. Уставляла весь Ромкин стол тарелками с едой, так что нам приходилось раскладывать распечатки с тестами на полу.
Ромка прямо деревенел от смущения, когда мама стучалась к нам и, деликатно приоткрыв дверь, спрашивала:
– У вас чаек не остыл?
– Ты загляни к ним, наверняка целуются! – вопил из кухни Ромкин папа, и Ромка, сунув мне ноутбук, который держал на коленях, выскакивал и шептал возмущенно:
– Можно я позанимаюсь спокойно?! Можно?! Можно?!
А я сидела на полу и гладила Оскара, Ромкиного щенка.
Смешной был этот Оскар, рыжий чау-чау с белым хвостом.
Глаза у него все время улыбались, рот был приоткрыт, но язык никогда не свешивался. Хоть Ромкина мама и ворчала, Оскар был очень аккуратной собакой. Я гладила его по теплому боку и думала о том, что шутки у Ромкиного папы все-таки грубоватые.
Ромка за родителей не извинялся. Делал вид, что их нет.
Еду не ел, на подколы не откликался.
Систему подготовки к ЕГЭ он придумал сам. К моему приходу он вызубривал несколько параграфов из какого-то нового учебника, который купил по совету исторички, пересказывал их мне, а потом мы вместе решали тесты за прошлые годы.
Ромка сказал, что в его представлении память – это соты.
Великое множество ячеек. Если ячейка заполнена – у него готов ответ. Поэтому ему и нужна была моя помощь: если он не знал, как ответить на вопрос из теста, то я должна была на стареньком, забрызганном пятнами томатного соуса ноутбуке его мамы найти ответ и положить его в Ромкину «ячейку».
Честно говоря, мне его система не нравилась. Когда на первом занятии мы попросили у Ромкиной мамы ноутбук, она сказала удивленно:
– А зачем? Та девочка тебе и так все из головы говорила. Помнишь, ты еще удивлялся?
Ромкины щеки стали краснее томатного соуса. «Та девочка» – это Уля, конечно. Но меня Ромкина система раздражала не этим. Я считала глупым искать ответы на те вопросы, которые людям дали в прошлом году. Понятно, что Ромке попадутся другие! В чем тогда смысл? Нет, нужно было как-то взять всю историю, от древних дней и до наших, и запихнуть в Ромкину голову. Но как? Пересказы – это неплохо, но мы часто обнаруживали: выученное Ромкой недели две назад из его «ячеек» куда-то испарялось…
Я не знала ответа, но продолжала его искать, слушая, как Ромка бубнит свои даты, имена царей и названия мест. Язык нового учебника был для меня очень сложным, но я старалась вникнуть в Ромкины пересказы и не отвлекаться на мысли о том, что Уля справилась бы гораздо лучше меня. Ситуация представлялась мне загадкой, и очень хотелось найти «волшебное средство», чтобы помочь Ромке выучить все-все.
Иногда мой мозг прямо-таки вскипал от обилия информации, за изложением которой я следила по учебнику.
Приходилось отвлекаться на что-то простое и понятное.
– Зачем твоя мама столько готовит? – как-то спросила я, разглядывая тарелки с едой. – Она же видит, что мы все это не едим.
На самом деле я бы взяла пару булочек, если бы не стеснялась Ромки.
– Любит, – коротко ответил он, с напряжением вглядываясь в экран ноутбука, на котором висел очередной тест.
– Поесть? – уточнила я.
– Готовить. Слушай, а мастер Дионисий… где работал? Помню, что в Успенском монастыре, но тут нет такого варианта.
– В Ферапонтовом.
– Точно?
– Угу.
– Проверь.
– Зачем? Я и так помню.
– Нет, ты все-таки проверь.
«Уле наверняка сразу верил», – подумала я и полезла в учебник.
– Ну я же сказала, что в Ферапонтовом, – начала я, но тут же осеклась.
Меня осенило! Я догадалась, как помочь Ромке.
Поднявшись с пола, я размяла затекшие ноги. Подошла к столу, взяла булочку-улитку с изюмом и заварным кремом. Надкусила. Оскар вскочил и принюхался. Я отломила ему кусочек.
– Можно дам?
Ромка не ответил.
Я сунула Оскару кусочек булки. Мысль продолжала крутиться у меня сначала где-то в животе, а потом стала подниматься все выше и выше, будто бы кто-то поддувал ее снизу, и вот я буквально увидела перед глазами все, что хотела сказать.
– Ромка! Я поняла, что нужно! Тебе нужно любить историю!
– Гениально, – процедил Ромка. – А ты тогда физику люби.
– Да нет же, – заторопилась я, – тебе надо найти в ней что-то интересное. То, что ты любишь.
Ромка оторвал взгляд от ноутбука и посмотрел на меня.
– Вот твоя мама, – продолжала я, протянув ему половину булки, – любит готовить. Я раньше думала, что она любит кормить. А оказывается – готовить. И у нее выходит вкусно. Так и с историей. Тебе надо найти в ней что-то любимое.
– А если у меня нет ничего любимого? – с вызовом спросил Ромка. – Если я думаю, что это какая-то матрица, которая должна быть уложена в моей голове, чтобы я поступил на юрфак?
– Не может быть такого, – покачала я головой и отломила Оскару еще кусочек. – История – это все-таки про людей. Неужели тебе не нравится никакой исторический персонаж?
– Допустим, нравится. Александр Невский. И что дальше?
– А то, что тебе надо про него прочесть и его понять.
Тогда он точно запомнится. А иначе не получится. Ведь мы с тобой про мастера Дионисия еще две недели назад читали! Неужели ты не помнишь, у него еще дата рождения такая забавная… Тысяча четыреста сорок четвертый год!
И что? Ты все забыл! А у тебя до экзамена больше года!
Смысл тогда все учить?!
– Не, слушай, – он покачал головой, – это правда глупо.
Когда Ромка говорил тихо, то проглатывал окончания слов, и выходило: «Слуш, эт правд глуп».
– Мы же не можем всю историю вокруг Александра Невского закрутить. Вон сколько всего еще было. Ну выучу я про него одного, и что… Смысла ноль.
Он снова погрузился в свой тест, а я отдала счастливому Оскару остатки булки и села на стул. Хотелось сказать что-то резкое, но я понимала, что Ромка прав. Мой план хромал.
– Ты загляни к ним! – послышался голос Ромкиного папы. – Чего-то притихли! Они точно историю учат?
– Твоему папе так и хочется нас застукать, – неожиданно сказала я. – Давай, может, не будем его разочаровывать?
Ромка посмотрел на меня так, что мне захотелось вскочить со стула и спрятаться от смущения. В Ромкином взгляде сквозило огорчение и даже испуг: «И ты с ними заодно?!»
– Шутка, Ром, ты что, шутка! Ну просто твой папа, он все время…
– Погоди, ты права, – сказал Ромка, поднимаясь со стула.
Тут уже испугалась я. Выпрямилась, чувствуя, как упираюсь спиной в тарелки с бутербродами.
– Что, что… Ты о чем вообще?!
Ромка поднял руки, закинул их за голову, потянулся.
Отошел к окну и сказал:
– Я о том, что надо найти какого-то персонажа. В истории. Интересного. Я подумал, что в каждом периоде они были, на самом деле. Надо найти.
– А… Да? Ну да! Конечно! – обрадовалась я.
– В общем, хорошая идея, Маш, – пробубнил Ромка и снова подсел к своему ноуту.
А мы с Оскаром еще по «улитке» съели. Вкусно, между прочим, оказалось!
Глава 37 Мои ученики
Так уж вышло, что, когда я бежала по субботам к Ромке, я думала о занятиях с Даной. А когда после школы направлялась к дому-башне, то размышляла о том, как лучше запоминать даты исторических событий.
Но больше всего в последнее время я размышляла о влиянии учителя на учеников.
С одной стороны, все просто. Ученик изучает предмет, получает новые знания, а учитель ему помогает. С другой стороны, ученика и учителя связывают гораздо более глубокие отношения. Например, учителя всегда волнует то, удается ли ученику быть успешным. Или еще: если учитель завоюет доверие ученика, то может оказывать на него влияние. Самое настоящее, сильное! Можно прямо менять людей в процессе обучения. Ромка, например, теперь не только выискивал интересных личностей, но и рисовал их портреты. У него так здорово получалось! Причем сам Ромка думал, что рисует какую-то ерунду, а мне очень нравилось. Я его расхваливала, и он говорил:
– Надо же… Я и не думал, что умею рисовать!
С Даной было еще интереснее. Ведь я вытащила ее из-под кровати! Добилась того, что она стала играть со своими мышками даже при Ирэне. И все это случилось потому, что она доверяла мне…
Было так чудно и удивительно ощущать, что в моих руках есть что-то вроде волшебной палочки. Я не знаю, чувствуют ли такое школьные учителя. Ведь у них много учеников, и понять, как облегчить учебу каждому, невозможно.
Но мне нравилось мое открытие о волшебной палочке. Тем более что оно меняло меня саму…
Понаблюдав за Даной, я поняла, что в игре ей хочется быть полноправной хозяйкой. Она командовала нашими мышами. Ей, конечно, нравилось говорить только за взрослых: маму и папу. Она отдавала приказы, повелевала, что делать, а чего не делать, наказывала, поучала и воспитывала. Мне оставалось только пищать, изображая детей.
Сначала мне казалось это очень странным и даже неприятным: подчиняться в игре указаниям, которые дает ребенок. Иногда меня задевали ее слова. Но потом я заметила, что если я подчиняюсь маме-мышке, то Дана, не споря, повторяет за мной те слова, которые я шептала. То есть она, например, приказывала мышонку по-испански:
– Помой пол!
– Какой тряпкой? – пищала я и тут же шепотом подсказывала цвет, размер тряпки и место, где она лежит.
Дана послушно повторяла и запоминала слова. Выходило, что главной в игре была все-таки я!
Мне удавалось даже воспитывать ее.
– Дай ручку! – командовала Дана.
Я не двигалась.
– Немедленно дай ручку! Это моя!
Я по-прежнему сжимала ручку в руках.
– Ну ладно, дай, пожалуйста, ручку, – сдавалась Дана.
Но я не шевелилась.
– У-у-у, – выла Дана, но все же вспоминала: – Por favor!
А в последний раз она растрогала меня почти до слез.
Все занятие мялась, что-то бормотала, хотя обычно ведет себя очень решительно. Наконец, когда я уже собралась уходить, призналась:
– Маша… Мама сказала, мы скоро едем в Испанию. И мне надо учить испанский. Я вот что подумала. Я, конечно, очень люблю мышиный язык. Но может, нам надо немножко испанского поучить? Только чуть-чуть! И после игры.
Я еле сдержала смех. Бедняга! Но я не стала ее разубеждать. Мне пришла в голову другая мысль.
Я села на корточки и сказала серьезно:
– Испанский мы с тобой выучим за одну минуту. В следующий раз.
– Правда? – запрыгала Дана. – Ура-а-а!
– Я захвачу волшебную палочку, – важно пообещала я, – и мы в одну минуту погрузим в твою голову много испанских фраз.
– Это трудно? – забеспокоилась Дана.
– Ничуть, – я махнула рукой. – Многие фразы звучат похоже на тот язык, что ты знаешь!
– Русский? – с надеждой спросила Дана.
Я таинственно покачала головой и направилась в прихожую. Роза Васильевна была как раз там – протирала зеркальный шкаф. Но не успела я завязать шнурки на кроссовках, как вдруг Дана вылетела из комнаты и, больно стукнувшись об меня, сплела руки на моей талии и прижалась к моему животу головой.
– Ты же не любишь, когда тебя обнимают, – сказала Роза Васильевна.
– А Маша меня и не обнимает, – заявила Дана, – это я ее.
Объятие у нее было странное. Она сжимала меня изо всех сил, как Дональд Дак сжимал банан в мультике, чтобы тот выскочил из кожуры. Приятного было мало. Подняв глаза, я столкнулась со взглядом Розы Васильевны. Она смотрела на нас не напрямую, а через зеркало. То ли из-за освещения в прихожей, то ли из-за того, что она брызнула на зеркало средством для мытья, но не успела его растереть, выражение ее лица показалось мне таким мрачным и угрюмым, что я вздрогнула.
– Отстань от Марьниколавны, Дана, – тихо сказала она. – Отпусти человека.
– Почему? – капризным голосом спросила девочка.
– Уходить ей надо. У нее кроме тебя и других учеников полно.
– Правда?!
Дана отстранилась и заглянула мне в глаза. Я растерянно посмотрела на Розу Васильевну. Откуда она знает про Ромку?!
– А ты думала, ты прямо одна такая на свете уникальная? – разворачиваясь к нам, насмешливо спросила Роза Васильевна. – Только с тобой, что ли, сидеть всем нам, а?
Дана надулась.
– Нету у нее других учеников! Маша! Ну скажи! Правда нету?
– Есть, – вздохнула я.
– А я тебе что говорила?
Роза Васильевна поставила на столик средство для чистки зеркал, отложила тряпку и привлекла Дану к себе. Но та вывернулась, пробурчав:
– Ненавижу, когда меня трогают! Маша! А ты со своими учениками тоже в мышей играешь?
– Ну что ты! – воскликнула я. – Я только с одним мальчиком занимаюсь. Он уже взрослый.
– И с ним гора-а-аздо веселее, чем с тобой, мелочь моя любимая, – докончила за меня Роза Васильевна, практически вытесняя меня в коридор, где я чуть не наткнулась на алоэ. – До свидания, Марьниколавна!
Она сунула мне в руки деньги и захлопнула дверь. Не в силах шелохнуться, я так и осталась стоять у горшка с алоэ.
Через минуту до меня донесся требовательный Данкин голосок:
– Розочка, а у тебя есть еще другие детки, кроме меня?
– Нет, Дана Андревна! – сказала Роза Васильевна.
Голос ее звучал громко и торжественно, как будто она объявляла время отправления поездов на вокзале.
– Ты у меня, милушка моя, одна!
Глава 38 Облака и радуга
Интересно, откуда появляются в голове гениальные мысли?
Мне иногда кажется, они прилетают из космоса. Рождаются где-то там, на далекой звезде, а потом мчатся на Землю, как кометы, залетают в приоткрытую форточку и ныряют к нам под подушку.
Хорошо, что мама приоткрыла на ночь форточку в моей комнате. Посреди ночи меня разбудила догадка, как сделать Ромкино изучение истории еще легче, еще увлекательнее.
Я даже подскочила на кровати. Ужасно хотелось ему позвонить, но я сдержалась. Надо было дождаться утра. Я снова улеглась и попыталась заснуть, но теперь уж просыпалась каждые полчаса, проверяя время на телефоне, и в конце концов вскочила раньше, чем зазвонил будильник.
– Что весна с людьми делает, – покачала головой мама, когда я, полностью одетая и причесанная, появилась на кухне и села завтракать, поминутно поглядывая на большие круглые часы над обеденным столом.
Когда я вышла из подъезда, папа как раз парковал машину. Увидев меня, просигналил.
– Подбросить в школу?
– Не откажусь! – обрадовалась я. – Мне сегодня побыстрее надо! Только тебе потом выбираться трудно. Пробка на Дмитровском шоссе будет, сам говорил.
– Ничего, я сегодня на работе выспался! У нас парень новый работает, так и рвется сам на все звонки отвечать, – сказал папа, заводя машину, когда я села рядом. – Так что я не домой потом, а к Кате. Вещи, из которых ты выросла, Гусе отвезу. И мама просила кое-что проверить там у них с бабушкой.
– А что? – полюбопытствовала я.
– Помнишь, мама с Гусей сидела? Ну, когда у него какой-то «клеоз» обнаружили. Мама говорит, когда Гуся заснул, то она принялась мыть пол и обнаружила под кроватью несколько странных коробок. Запечатанных.
– Какие-то товары?
– Наверное.
– И что такого? Катька же мерчандайзер.
– Маму еще волнует, что она постоянно вызовы телефонные сбрасывает.
– А при чем тут коробки?
– Понятия не имею, – признался папа, – но твоя мама знает сестру гораздо лучше нас с тобой. Так что попросила заехать – я и заеду. Гляну на коробки, про жизнь расспрошу. Как твои-то дела? А то видимся урывками… Обзавелась колхозом учеников.
– Почти скопила всю сумму на поездку, – похвасталась я.
– Да ты что? – удивился папа, выглянул в окно и воскликнул: – О! Глянь! Как облака-то выстроились… Как коромысло.
Я глянула на облака, но увидела не коромысло, а самую настоящую радугу.
– Добрый знак, – пробормотала я, думая о своем. – Ромке понравится.
– Что? – не расслышал папа. – Тебе нравится Ромка?
– Скажешь тоже, – смущенно фыркнула я.
Быстро накинув куртку на крючок в гардеробе, я помчалась на третий этаж, перепрыгивая через ступеньки.
Влетела в кабинет истории и… Затормозила у доски.
Ромка сидел на нашей с ним парте, спиной вперед, и разговаривал… с Улей!
Она вернулась из своей экспедиции. На Уле был розовый мохеровый свитер и какое-то дурацкое ожерелье на шее, которое она теребила, что-то оживленно рассказывая Ромке. Улькины волосы были сколоты в прическу «мальвинка», которую моя мама называет старушечьей. Но Ромку явно не волновали ни старомодный свитер, ни укладка. Он не сводил с Ули глаз, слушал, кивал…
На меня он так никогда не смотрел.
«Всё, – сразу сообразила я, – плакали наши занятия».
Я замедлила шаг. Хотелось разобраться в себе, прежде чем эти двое сообщат мне, что я вне игры. Обидно ли мне? Да, конечно… Не потому, что я влюбилась в Ромку. Пусть хоть женится на Уле. Они друг другу подходят. Она обожает снимать катышки со свитеров, а у него этих катышков – пруд пруди.
Обидно было потому, что я хотела заниматься с Ромкой.
Придумывать разные способы, чтобы облегчить ему запоминание исторических фактов… Такие штуки, вроде сегодняшней. Но я понимала: Улька – ас в истории. Когда я проверяю Ромкины пересказы, то сверяю их с учебником. А Улька знает наизусть все написанное в учебнике и даже больше. Пусть готовит Ромку. У меня останется Дана. Своими уроками займусь… Гусю навещу, в конце концов!
– Маша! – воскликнула Уля, потом посмотрела на меня и деловито проговорила: – У тебя пятно на рюкзаке. Дай сотру.
– Если бы не ты, дорогая Уля, – мрачно улыбнулась я, – мир погряз бы в грязи, пятнах и нитках на рукаве.
Улька прыснула, и на долю секунды у меня вдруг возникла надежда, что она не станет забирать у меня ученика. Скажет: «Ладно, вы двое, похоже, спелись и без меня обойдетесь!»
– Кстати, Ром, – сказала Уля, – как там с историей?
Когда начнем, в субботу?
Ромка раскрыл рот, но тут прозвенел звонок, и в класс вошла Елизавета Ильинична. В руках она несла ярко-желтую папку, на которой была наклеена картинка с попугай чиком Кешей.
– У внука взяла, – зачем-то сообщила Елизавета Ильинична, обводя нас взглядом, и улыбнулась.
Вид у нее был такой, словно она собирается открыть нам какой-то секрет.
– А другой внук, старший, мне кое-что распечатал, – продолжила она, – из интернета вашего. Я думаю, некоторые из вас в курсе…
Она в упор посмотрела на Ромку.
– …а некоторые – нет.
Она перевела взгляд на меня.
– В интернете выложены задания ЕГЭ прошлых лет.
Елизавета Ильинична шагнула к столу, шлепнула на него папку и снова торжествующе посмотрела на нас.
– Я просмотрела их… Освежила, так сказать, в памяти.
И вот что предлагаю. Мы будем устраивать мозговые штурмы.
Я задаю вам вопрос, вы на него отвечаете. Не просто выбираете из вариантов, а рассказываете все, что знаете на эту тему.
– У-у-у, – загудел класс.
– Один правильный ответ – пятерка в журнал!
Гул стих. «Непонятно, как ожидаемая пятерка поможет вспомнить то, о чем ты забыл», – подумала я.
– Не ждите легких отметок, – подтвердила мои сомнения историчка.
– Маш, – шепотом позвал Ромка, – насчет наших занятий…
– Крылов! Иди. Будешь пионером.
Ромка вздохнул, поднялся и поплелся к доске. Историчка тем временем уселась за свой стол, раскрыла папку с Кешей, принялась перебирать листочки.
– Ты знаешь, кто такие пионеры? – спросила она, не поднимая головы.
Ромка не улыбнулся.
– Вот, держи. – Елизавета Ильинична поправила на носу очки и протянула Ромке листок.
Он взял его, прищурился и вдруг заявил:
– Знаете… я… и так готовлюсь к ЕГЭ по истории. И…
– Читай! – велела историчка.
– Не вижу смысла тестировать ваш новый способ на мне, – закончил Ромка. – Давайте пригласим кого-нибудь… м-м-м… не такого помешанного на истории, как я.
Ромка говорил все это запинаясь, краснея, повторяя одно и то же несколько раз, но историчка пришла в такой восторг, что казалось, еще секунда – и она захлопает в ладоши.
– Браво, Крылов, – одобрила она. – Мне нравится ход твоих мыслей. Кого пригласим?
Ромка посмотрел на меня.
– Нет, – прошептала я. – Нет, ты что… Нет!!!
– Маш, – негромко сказал Ромка.
Я подняла голову, не веря своим ушам. Может, он вызывает другую Машу, ту, что сидит у окна, с золотыми волосами и забавной польской фамилией Кароль? Она неплохо учится, и…
Ромка смотрел на меня. Мне показалось, он улыбается.
Отлично… Он ведь улыбается так редко!
«Может, он решил меня завалить? – похолодела я. – И теперь злорадствует! Но что я ему сделала?!»
И тут до меня дошло. Ромка хотел продемонстрировать мне, какая я глупая. Что я ничего не соображаю в истории.
Поэтому преподавать должна Уля. Ромка решил доказать мне это. Да еще и улыбался, видимо считая происходящее очень смешным. Я вспомнила шуточки его папы. Яблоко от яблони…
Обида сковала меня так, что я не могла шевельнуться.
Но надо было, надо было встать, ведь на меня смотрел весь класс во главе с историчкой.
С трудом передвигая ноги, я добралась до доски и схватила протянутый Ромкой листок. Прочесть задание не вышло.
Строчки плыли перед глазами. Ужасно хотелось порвать листок и швырнуть его в Ромку.
– Сложно? – деловито спросила историчка. – Ром, может, все-таки ты?
«Мастер Дионисий работал над фресками», – прочла я и потрясла головой. Может, у меня уже галлюцинации?!
Я отвернулась к доске, проморгала слезы, быстро вытерла их тыльной стороной руки и снова посмотрела на задание.
– Я пошел, – заявил Ромка и направился к нашей парте.
– Подожди, – начала Елизавета Ильинична, но я набрала воздуха в грудь и закричала:
– Мастер Дионисий родился…
– Потише, Маш, ты чего? – остолбенела историчка, но я еще долго выкрикивала разные факты из жизни художника, а одноклассники, опешив, не сводили с меня глаз. Только Арсен переглянулся с соседом по парте и покрутил у виска пальцем. Но остальные слушали…
Ромка смотрел не на меня, а в окно. Когда все закончилось и я вернулась за парту, историчка изрекла:
– А ты, Молочникова, оказывается, личность! Пять, срочно!
Кто-то хмыкнул, кто-то поморщился, кто-то зевнул.
Ромка по-прежнему смотрел в окно и молчал.
Как я могла плохо подумать о нем… Он не подставить меня хотел, а выручить. Ромкин поступок был похож на комету, которая ворвалась в мой мир. Я и не думала, что обычное доброе дело может иметь такую силу… Оно вымело из моей головы все мелочные амбиции, сделало мои мысли мягкими, как теплый мед.
«Поделюсь своей придумкой с Улей, – вдруг пришло мне в голову. – Если она будет заниматься с Ромкой, то ему это поможет».
– Маш, ты в субботу придешь? – вдруг спросил Ромка, не поворачивая головы.
– Я?! Зачем?
– Заниматься историей.
– А как же Уля?
– Я ей уже сказал, – просто ответил Ромка.
– Но почему? – прошептала я.
– Чтобы знала.
– Нет, почему ты решил заниматься со мной, а не с ней?!
– Молочникова! – воскликнула историчка. – Одна пятерка за весь год не означает, что тебе дозволено болтать на уроке!
Я затихла, пытаясь собраться с мыслями. Все на этом уроке начало казаться мне странным. Как будто я заснула, а меня тем временем перенесли на ковре-самолете в другой город, засунули на урок в чужой школе и мне приходилось заново обживаться. Историчка теперь улыбалась и рассказывала новый материал, глядя мне в глаза. Уля вовсе не рассердилась за то, что Ромка выбрал для занятий меня, а, наоборот, стучала мне в спину весь урок и шепотом расхваливала, какая я молодец, как здорово рассказала про этого несчастного Дионисия.
– Это случайность! – оправдывалась я.
– Ничего не случайность, – парировала Уля. – Когда занимаешься с кем-то другим, сам от этого умнеешь.
Я не стала ее разубеждать. День наполнился таким количеством сюрпризов, что я боялась произнести лишнее слово. Так хотелось узнать, почему Ромка выбрал меня, а не Улю!
Однако уроком истории сюрпризы не окончились. После уроков на улице меня догнала Ольга Сергеевна.
Догнала не в том смысле, что она бежала за мной. Просто окликнула, а потом, поправив прическу, неторопливо приблизилась. Темно-коричневое пальто, красная помада и лаковые туфли, в которых закоченел бы на апрельском ветру любой нормальный человек, делали ее похожей на актрису из английского детективного сериала. «Вот оно, возмездие», – подумала я. Радуга на небе в конце концов побледнела. Так и в жизни – похвалы должны были уравновеситься упреками.
– Маша, – начала Ольга Сергеевна.
Она говорила энергично, выделяя каждое слово. В русском языке произношение расслабленное, а англичане разговаривают именно так, как Ольга Сергеевна.
– Я хочу, – она сделала паузу, – извиниться перед тобой.
– Что? – не поняла я.
– Ты хочешь заставить меня повторить извинения? – удивленно спросила она, изогнув бровь и делаясь от этого похожей на русскую актрису Ренату Литвинову.
– Нет, – промямлила я, – но я не поняла… Вы ни в чем не виноваты.
– Виновата, и еще как! Не спорь. Просто прими извинения.
– Принимаю, – ошарашенно проговорила я.
– Хорошо. Спасибо, – отчеканила Ольга Сергеевна, а потом добавила, уже без этой английской энергичности, а с неожиданной нежностью: – Я на тебя давила. Так нельзя. Елизавета Ильинична рассказала мне сегодня о твоих успехах в истории.
– У меня нет никаких успехов! – воскликнула я испуганно.
Пошлют еще на радостях на историческую олимпиаду!
Вот счастье-то!
– Я знаю, – отмахнулась Ольга Сергеевна. – Дело не в этом. Елизавета Ильинична сказала: «Она личность».
Я поморщилась. Арсен всю перемену дразнил меня «личностью».
– Елизавета Ильинична вкладывает в это слово свое значение, – задумчиво продолжила Ольга Сергеевна, – а я – свое. Мне казалось, ты не умеешь сосредоточиваться. А сегодня я поняла, что умеешь. И ты правда личность.
Со своими задачами.
– Знаете, – сказала я, – не верится, что вы все это говорите. Хочется ущипнуть.
– Меня?!
– Нет-нет, себя. Непривычно, что…
Я потупилась.
– Что учитель извиняется? – помогла мне Ольга Сергеевна и добавила с достоинством: – Все-таки наше поколение было более воспитанным. Не считало учителей монстрами. Ну, всего доброго.
Она неловко повернулась на каблуках и пошла к остановке.
– Ольга Сергеевна! – воскликнула я. – Можно я с вами поеду?
Если честно, мне совсем не хотелось ехать вместе с Ольгой Сергеевной. Я стеснялась ее слов, ее извинений. Но я почувствовала, что ей тоже неудобно после всего, что она мне рассказала.
И мне захотелось вернуть все обратно, расставить все по местам. Она учительница, я ученица. Она рассказывает, я слушаю.
В трамвае пришлось вытерпеть целое повествование о том, как Ольга Сергеевна ездила в Англию, осматривала дом-музей сестер Бронте. Говорила она, конечно, по-английски. Все таращились на нас, включая водителя, на остановках старавшегося разглядеть через окошко, из которого он выдавал билеты, кто это так громко вещает по-иностранному? Ольгу Сергеевну взгляды не смущали. Наоборот, она, кажется, снова увлеклась идеей «развить мои способности» и все вещала, вещала…
Когда она наконец вышла у огромного торгового центра, я очнулась и огляделась. Трамвай увез меня неизвестно куда!
Он мчал мимо ВДНХ, мимо памятника рабочему и колхознице все дальше и дальше от центра. Испугавшись, я обратилась к пожилому дяденьке, который сидел за мной и дремал, опершись лбом на свернутый в рулон коврик:
– Извините! А… этот трамвай… он… куда идет?
– О, по-русски понимает! – почему-то обрадовался дяденька. – Ты глянь-ка!
Не знаю, к кому он обращался, наверное, к коврику, но мой жалобный вид дяденьку растрогал, и он объяснил мне подробно, как добраться домой.
Я выскочила на следующей же остановке, перешла, как в тумане, на другую сторону дороги и снова села на трамвай. Когда же вдали показались рабочий и колхозница, у меня в кармане загудел телефон. Эсэмэска от… Ромки!
«Я решил заниматься с тобой, потому что ты выдумываешь всякие полезные штуки». Я даже подпрыгнула на сиденье. Нет, сегодняшний день точно не может быть настоящим! Он мне приснился!
«А главное, – сообразила я, – я же не рассказала Ромке, какая замечательная идея пришла мне сегодня в голову: смотреть кино на исторические темы. Не вместо подготовки, но в дополнение к ней! Это все равно что смотреть фильмы по романам сестер Бронте, которые показывала нам Ольга Сергеевна. Очень помогает!»
Я набрала Ромкин номер, но тут мое внимание привлекла толпа людей за окном. Они обступили памятник, возвышающийся над музеем космонавтики. В руках у каждого было по синему шарику. По чьей-то команде люди отпустили шарики в небо. Их было много, этих синих шаров, целая тысяча, и среди них – один ярко-розовый, огромный, как планета. Это было так красиво…. Я сжала телефон, не в силах оторвать взгляд от синей стаи, которая несла на своих крыльях гигантскую розовую планету.
– Алло? – сказал Ромка, и я вздрогнула.
Потом поднесла трубку к уху и пролепетала:
– Привет… Тут такое… На ВДНХ… Красиво. И вообще.
– Не понял, – сухо ответил Ромка. – Ты получила мою эсэмэску?
– Да! – неожиданно рявкнула я. – И я поняла, почему ты хочешь со мной заниматься! Вовсе не из-за полезных штук! Тебе приятно заниматься с глупой мной, а не с умной Улей!
И тут Ромка захохотал так, что услышали, наверное, даже шарики в небе. Они поднимались все выше и выше, к той звезде, где рождаются гениальные мысли…
Глава 39 Статья и спор
После завтрака я достала из шкафа конверт с деньгами.
Так странно было держать в руках эту пачку! Даже не верилось, что я все это заработала сама. «А главное, теперь мне открыты любые возможности! – подумала я. – Могу эти деньги потратить на все, что захочу! Могу отправиться в поход на озеро Байкал. Или вообще собаку купить».
Про собаку – это я, конечно, хватила… Но все равно при мысли о свободе, которую мне давала пачка денег, по спине бежал легкий приятный холодок.
А как приятно было принести эти деньги в класс! Я принесла всю пачку: вдруг нужно будет сдать Беатрис не только деньги на билеты, но и оплатить весь курс? Папа проводил меня до дверей школы.
– Когда у вас все закончится? – спросил он.
– Через два часа, но ты меня не встречай, – попросила я.
– А если она не все деньги собирает сегодня, а только на билет? – прищурился папа. – Обратно свой волшебный конверт на метро повезешь?
– Да, на метро! – решительно сказала я.
– Хоть от метро позвони, – попросил папа. – На станции встречу…
Я хотела подойти к Беатрис перед уроком, но она остановила меня жестом и добавила по-испански:
– Сначала тест, Мария!
– Какой тест? – возмущенно спросили все.
– Тест на взросление, – усмехнулась Беатрис. – Проверю, насколько вы выросли за этот год и можно ли со спокойной совестью отпускать вас на лето.
Только сейчас я обратила внимание на то, что Беатрис очень торжественно одета: белая блуза с черным бантом, синяя юбка-карандаш, каблуки… Я запаниковала. Конечно, стоило догадаться: на последнем уроке по испанскому обязательно должен быть тест. Я ведь и сама собиралась устроить Дане экзамен на последнем уроке, даже Ирэну пригласила с Данкиного позволения. А тут – тест за целый год.
– Такое со-о-олнце, – протянул обиженно кто-то на задней парте, – а мы те-есты пишем…
– Повзрослели не все, – констатировала Беатрис, и в классе засмеялись.
Тест оказался не слишком сложным. Я быстро сделала все упражнения и подняла руку:
– Готово!
– Я проверю тесты при вас, – объявила Беатрис.
– У-у-у… – затянул класс.
– Зато вы больше меня не увидите в этом учебном году.
– А вы нас!
Беатрис фыркнула. «Какая она славная, – подумала я, наблюдая за тем, как испанка, вооружившись зеленой ручкой, проверяет тесты. – Такая естественная… Может засмеяться с нами, а может приструнить. Но при этом не давит! У каждой учительницы есть свой бзик. Математичка обожает нас контролировать. Историчка ищет „личность“. Англичанке нравиться выбирать любимчиков и „развивать их способности“. А у Беатрис нет никаких бзиков!»
Мне захотелось стать такой же учительницей, как Беатрис.
Я тоже не буду черкать красной ручкой в тетрадях своих учеников, а заведу зеленый карандаш и стану рисовать грустные и веселые рожицы на полях. «Правда, – мелькнуло у меня в голове, – если я буду работать в обычной государственной школе, как наши англичанка с историчкой, то у меня, наверное, и не такие бзики появятся… Беатрис ведь легче, она преподает на факультативе тем, кто хочет учиться».
– Мария, – негромко позвала меня Беатрис.
Я подскочила с места, схватила рюкзак. Наконец-то я могу передать деньги за билет, спросить, когда привозить оплату за курс… Волшебный момент, о котором я мечтала весь год, настал. Я оплачиваю свое обучение.
Глава 40 Тест на взросление
Беатрис протянула мне листок. Вид у нее был сочувствующий. Зеленая рожица на полях выглядела печальной.
– Как? – изумилась я. – Десять из пятнадцати?
– Ты хотела сдать деньги? – мягко спросила Беатрис, выдвигая ящик стола и вытаскивая прозрачную папку-файл с документами, на котором было наклеено слово Barcelona.
– Но у меня десять из пятнадцати…
– Это не влияет на курс, тебя примут в любом случае.
Только уровень будет чуть ниже, чем ты рассчитывала, – увещевала Беатрис. – Ничего, подтянешь грамматику.
– Но почему, как так вышло?!
Я едва не плакала. Еле сообразила передать Беатрис конверт, но она вернула мне его со словами:
– Только за билет, Мария, пожалуйста. Остальную сумму нужно будет сдать секретарю через пару недель. Еще решается вопрос о групповой скидке, а билеты уже нужно заказать.
Я мрачно кивнула. Потом убрала конверт с оставшимися деньгами в рюкзак. Села за парту, принялась изучать свой тест. Беатрис снизила мне баллы совершенно заслуженно. То, что я считала легким упражнением, оказалось очень непросто. Я выбрала неправильное время глагола, ошиблась в написании нескольких слов… Ужасно. А ведь я преподаю испанский…
– Я перепишу! – решила я. – Беатрис! Когда можно прийти еще раз?
Беатрис назвала меня la chica loca, что в переводе означало «сумасшедшая девчонка». Потом улыбнулась и сказала, что вообще-то она уезжает домой буквально завтра.
Но тест может повторить со мной – по скайпу.
В машине меня ждал не только папа, но и мама. Папа успел за ней съездить домой и вернуться.
– Будем отмечать твой последний учебный день! – сообщила мне мама. – В «Шоколадницу» пойдем!
– Папа говорил, там дорого, – удивилась я.
– Один раз в году – можно! – весело сказал папа. – Ты что будешь, Машка? Как обычно – пирожное «картошку»?
Я кивнула и уставилась в окно.
– Как вообще дела? – спросил папа, глядя на меня в зеркало. – Деньги отдала, все хорошо?
– Ага.
– Что-то ты неразговорчивая, – заметила мама.
– Расте-ет… – протянул папа. – А помнишь, в детстве спрашивала по дороге: «А это что за знак? Он что запрещает? А вон тот? А почему на светофоре стрелка горела?»
– «А вон та машина куда поехала?» – вспомнила мама.
Тема моего взросления так захватила родителей, что, когда нам в кафе принесли пирожные, папа поднял кружку кофе и сказал:
– Предлагаю тост. За большую Машу. За человека, который начал с того, что стал сам ездить в школу на метро.
– Всего-то три остановки, – возразила я.
– Все равно! Потом стал работать. Готовить родителям завтрак по выходным. Научился наводить порядок в шкафу.
– Чего-то у тебя все в мужском роде выходит, – с недоумением сказала мама, но папа отмахнулся, едва не расплескав кофе.
– И теперь, – торжественно продолжил он, – человек едет сам в чужую страну.
– Я надеюсь, не совсем сам-то, – тихо добавила мама.
– Поэтому выпьем кофе за то, чтобы Маша достигла высшего уровня самостоятельности! – объявил папа. – Научилась заправлять за собой постель!
– Папа! – возмутилась я, но мама залилась таким смехом, что я не смогла на них долго сердиться.
– Я думала, ты скажешь: «Выйдет замуж», – пояснила она. – А ты – постель заправлять!
– Разве я не прав? – удивился папа. – Ну а в целом, очень даже взрослый человек наша Машка.
– Прекратите меня хвалить, – потребовала я. – Вы оба прекрасно знаете, что без вас ничего бы не вышло. Ни работы… ни завтраков. А то вы меня нахваливаете так, буд-то я и правда замуж выхожу. Смотрите! Поверю, что я совсем взрослая, и… оплачу наши пирожные!
– Этого мы и добиваемся, – хором ответили родители.
Хорошо было с ними сидеть, хоть они и разошлись как младенцы и никак не получалось их утихомирить. Мы сдвинули два круглых столика, и солнце играло бликами то на одном, то на другом. Папа сидел боком к окну, устроив на подоконнике локоть, как на бабушкином пианино, а за его спиной мелькали «весенние люди»: кто в куртке, кто в плаще, а кто и просто в пиджаке, девушки в мини-юбках и с распущенными волосами… У мамы были огромные смешливые глаза, как у маленькой девочки, которая первый раз попала в «Шоколадницу», и ее удивляло все: от витрины, заставленной кусочками тортов, до сахара в пакетике, – а папа пил кофе и щурился то ли от солнца, то ли от удовольствия…
А потом у мамы из сумки заговорил ворчливым голосом Винни-Пух. Когда она достала телефон, то еще улыбалась в ответ на очередную папину шутку («Следующую чашку кофе я выпью за новые окна, которые мы поставили и которые превратили мое ледяное лежбище в нормальную кровать!»). Я успела увидеть фотографию Гуси на экране маминого телефона.
– Катюх, у тебя срочно? – улыбаясь, спросила мама. – Перезвоню, может?
А потом улыбка исчезла. Мама напряженно спросила:
– Какие люди? Сейчас?!
Папа поднял голову.
– Какие деньги? Ты шутишь?! Так это… Катя… Я не знаю…
Кать, ты что?! Я поняла… Они ушли? А, это один человек. Так отдай ему эти коробки! Почему не можешь?
Мама умолкла, взволнованно слушая Катю. Мы не сводили с мамы глаз.
– Зачем ты вообще связалась с этими людьми?! – закричала мама на все кафе и тут же отняла телефон от уха, с недоумением уставившись на него. – Положила трубку…
Мама попыталась перезвонить Кате, но та была недоступна.
– Едем, – поднялась мама.
– Подожди, – остановил ее папа. – Надо расплатиться… И вообще. Что случилось-то?
А случилось вот что. Катя всегда мечтала получить кучу денег и бросить наконец ненавистную работу. А ее школьная подружка сидела дома с тремя детьми и зарабатывала на жизнь «сетевым маркетингом». Это когда у компании покупаешь с большой скидкой несколько коробок товара, например косметику или пищевые добавки, а потом продаешь с наценкой. Подружка дала Кате каталог косметики, и Катя вычитала в нем, что основательница компании заработала в этом бизнесе миллионы и разъезжает то ли на кадиллаке, то ли на мерседесе с откидным верхом. В общем, у Кати закружилась голова, и она захотела тоже заниматься сетевым маркетингом. Но денег на покупку нескольких коробок товара у Кати не было. И она нашла в интернете какую-то компанию, которая продавала зубные щетки и могла на определенный срок отдать бесплатно коробку-другую товара, чтобы человек его продал, часть денег себе оставил, а часть – им вернул. Катя решила не мелочиться и заказала не одну коробку со щетками, а сразу четыре. Ей доставили эти коробки. Катя продала только две… Не коробки, а щетки! Одну маме, другую бабушке. А сегодня к ней зашел представитель компании и потребовал деньги…
– Сколько там может быть денег? – спросил папа удивленно. – Щетка-то рублей пятьдесят стоит… Ну даже если сто…
– Это какие-то необычные щетки, – покачала головой мама. – У них особая щетина… Очень мягкая, что ли…
Или волосков этих очень много. Короче, она стоит пятьсот рублей.
– Штука? – потрясенно спросили мы с папой.
– Угу.
– Сколько же Катька должна этой компании? – спросила я с ужасом.
Мама зашевелила губами, считая, но папа опередил ее.
– Двадцать тысяч, – угрюмо сказал он и тут же воскликнул: – Не может быть такого, чтобы обычная щетка пятьсот рублей стоила! Да за эти деньги можно три курицы купить в «Пятерочке»! Ань, а что за компания?
– Откуда же я знаю, – развела мама руками. – Только название. «Ридженс», кажется.
Я достала мобильный, вышла в интернет. Нагуглила этот «Ридженс», передала телефон папе.
– Лучше маме, у меня пальцы не попадают по этим твоим кнопкам, – проворчал папа. – Посмотрите, небось какие-то обиралы. Я б зашел к ним с ребятами, у нас есть пара качков среди таксистов.
– Похоже, у них все в порядке, – упавшим голосом сказала мама, изучив ссылку. – И патент есть. И лицензия.
– А это значит…
Папа не закончил. Уставился на тарелку с кусочком пирожного. Потом взял вилку, разломил кусочек пополам, но есть не стал.
– Что, что это значит? – испуганно спросила я, переводя взгляд с одного родителя на другого.
– Что они могут подать на Катьку в суд, – устало ответила мама, возвращая мне телефон. – А главное, мы только что эти несчастные окна поставили…
– Ну конечно! – воскликнул папа. – Она в истории попадает, а ты ее вытягиваешь. И так всю жизнь!
– И так всю жизнь, – эхом повторила мама. – Ну а что делать, Коль? Не бросишь же ее…
Папа с возмущением посмотрел на маму, собираясь что-то сказать, но мама жестом остановила его.
– Она раздавлена, Коль… Была Катька, нет Катьки. Мокрое пятно. Плачет. Ошиблась, говорит. Больше никогда… И все такое. Да только…
Мама не закончила. Но мы с папой оба ее поняли. У нас не было двадцати тысяч.
Хотя нет. Были.
Я полезла в рюкзак и достала конверт. Но прежде чем я протянула его маме, папа накрыл конверт ладонью и твердо сказал:
– Нет. Маша. Нет. Так не пойдет. Я не уверен, что нам удастся вернуть тебе эти деньги к тому моменту, как их нужно будет сдать на поездку.
Я выдернула конверт и молча протянула маме. Она посмотрела на папу.
– Маша, я против, – повысил голос папа. – Ты трудилась, ты заслуживаешь свою Испанию.
– Какая уж тут Испания, если Катя в суде окажется, – прошептала я, не глядя на него.
– Эта наша проблема! – в отчаянии воскликнул папа. – Мы ее сами будем решать. Выкрутимся. Я попрошу на работе в долг.
– Ты говорил, у вас все без денег из-за кризиса…
– Ну сколько-то дадут! И мама попросит. Не волнуйся.
Не дадим мы Катьку под суд. Повторяю, это наша, взрослая проблема!
– Так все то, что ты сказал мне, неправда? – спросила я. – Насчет того, что я стала взрослой? Я не с вами?
Папа развел руками и ответил маме несчастным взглядом. Она молча кивнула и убрала конверт в свою сумку.
Глава 41 Последний урок
Маршрутка подпрыгивала на ухабах. Дождик барабанил по крыше. Я провожала пальцем по стеклу дождевые капли и думала о Дане. Сегодня меня ждал открытый урок.
Пару недель назад, когда мы с Даной, дурачась, рисовали Ирэне приглашение, мне было весело и легко представлять себя на открытом уроке. А сегодня стало страшно. Я даже решила поехать к ним не на метро, а на маршрутке, чтобы провести в пути побольше времени.
Маршрутка притормозила, и водитель закричал:
– Кто-то не заплатил!
Люди зашевелились. Кто-то переглядывался с другими, кто-то уставился на экран маленького телевизора, привинченного к потолку, по которому показывали рекламу лекарства от диабета.
– Или платите, или дальше не едем! – категорично заявил водитель.
Тут все заволновались, стали возмущаться. А до меня дошло, что это я, я не заплатила! Когда вошла в маршрутку, то долго искала кошелек, потом уселась, нашла деньги в наружном кармане, но, увидев план открытого урока, который утром накорябала на крошечном желтом листке для записей, отвлеклась и забыла…
– Подождите, – испуганно сказала я. – Прошу прощения, это я! Сейчас…
Маршрутка тронулась. Я нащупала в кармане рюкзака мелочь, отсчитала тридцать пять рублей и попросила женщину, которая сидела передо мной:
– Передайте, пожалуйста!
– Мне надо встать? – спросила она.
– Что? – растерялась я. – Не поняла вас.
– Мне ради вас, такой прекрасной, подняться надо? – язвительно спросила женщина и оттолкнула мою руку.
Я испугалась и расстроилась…За что она со мной так грубо? Ухватившись за ее сиденье, я поднялась, но тут маршрутка вильнула вправо, и я завалилась прямо на эту тетку.
– Смотри, куда падаешь, нахалка! – визгливо воскликнула она и, отряхнув пальто, отвернулась к окну.
– Остановите, пожалуйста! – выдавила я. – И деньги… заберите…
Маршрутка притормозила. Я замерла перед дверью, ожидая, что она распахнется. Но водитель закричал:
– Она не автоматическая! Чего стоишь, открывай!
– Пьяная, что ли? – брезгливо поморщилась другая женщина, которая сидела у выхода, и подтянула к груди сумку.
Я дернула дверь маршрутки, выскочила и побежала прочь, утирая на ходу слезы. Сразу вспомнилось то, что я так старательно пыталась затолкать в самый дальний уголок памяти.
Я не еду в Испанию.
Дурацкое воображение все время подсовывало картинки на тему «а если». А если бы эта история с зубными щетками всплыла позже, когда я была бы уже в Испании?
А если бы я не предложила родителям свои деньги? А если бы я вообще не работала? Откуда бы взялись деньги? Легко было заявить родителям, что я стала взрослой. Легко было даже конверт отдать. Правда-правда, это был сильный поступок. Я протягивала маме конверт и чувствовала, что все делаю правильно и хорошо.
Расплата пришла ко мне ночью. Осенило вдруг: работала зря, терпела зря, страдала тоже зря. Все зря. Улетели деньги в трубу. Полились слезы. Я не рыдала, ну то есть не всхлипывала в голос, не вздрагивала. Но дурацкие слезы лились, а я молча их вытирала уголком одеяла, пока он не намок так, словно его застирали. Наверное, именно так и плачут взрослые. Я ведь никогда не слышала, чтобы мама всхлипывала.
Слабое утешение – научиться плакать, как взрослая.
Утром мне стало чуточку легче. Хотя во рту все равно было как-то горько. Мечта, которая вела меня за собой весь год, так и осталась мечтой. Это все равно что ползти по пустыне к колодцу и обнаружить, что это мираж, а кругом – песок, песок, тучи песка…
– Катю надо было спасать от суда! – сказала я громко своему отражению в зеркале. – И если бы у автобуса были рога, он был бы троллейбусом!
Слова задержались на секунду в воздухе пустой квартиры и растаяли.
«Надо кому-то написать, что не еду, – подумала я. – Это как с изучением новых слов. Нужно постоянно повторять, чтобы привыкнуть».
Достала телефон, нашла в контактах Ромку, набрала сообщение: «Барселона отменилась». Подождала ответа.
Дождь капал на экран, но мне было все равно.
Ромка ничего не написал, и мне стало еще горше. Хотя сама толком не знаю, на какой ответ я надеялась…
Пришлось топать к Дане.
Шла я почти час и вымокла до нитки. Даже алоэ у квартиры Даны смотрело на меня сочувствующе. Дверь мне открыла Ирэна.
Странно она оделась для открытого урока. Бежевый костюм, рыжие кожаные сапоги. Юбка была короткой, пиджак обтягивал крепкую спину, и я в очередной раз подивилась тому, что эта женщина ни капельки не комплексовала.
– Здра-асти, Маш, – весело растягивая слова, поздоровалась Ирэна. – Идем вот с Данкой классическую музыку после вашего занятия слушать.
– Ненавижу такую музыку! – послышалось из комнаты.
– А потом в кафе, мороженое есть, – подмигнув мне, громко сказала Ирэна.
– Ненавижу кафе! Ненавижу мороженое!
– Почему? – удивилась Ирэна.
– Потому что будет твой ухажер! – ответила Дана, выбегая к нам.
Ирэна рассмеялась и, пригрозив Дане пальцем, сказала:
– Ну вот как с тобой в разведку?
Но по самой Ирэне было видно, что она думает не о разведке и даже не о мороженом. У нее были рассеянные движения, она то и дело поглядывала на себя в зеркало и все время улыбалась.
– Я хочу, чтобы мама вышла обратно за папу замуж, – заявила Дана, когда Ирэна вышла из комнаты.
– Данка, я все слышу!
– Но это правда, – со слезами на глазах произнесла Дана.
Никто из них не думал о предстоящем уроке. Одна смеялась, другая плакала. Роза Васильевна, судя по звукам, драила щеткой ванну.
Никому не было до меня дела. А мне было так худо, что хотелось убежать.
И тут я вспомнила историчку. Года два назад ей сделали какую-то «жуткую операцию». Мы про это узнали по слухам из директорской, которые разносились по школе, словно запах пирожков из столовой. «Ей что-то там отрезали внутри, – повторяли мои одноклассники, – и теперь она еле ходит». Мы представляли себе Елизавету Ильиничну в больничном халате, высохшую, пожелтевшую, опирающуюся на палку. Никто не смеялся, всем было не по себе.
А потом объявили, что мы будем писать «новые тесты из департамента», в том числе и по истории. И Елизавета Ильинична вышла на работу раньше, чем собиралась, чтобы нас подготовить. Она не была ни желтой, ни высохшей, и палки у нее не было. Только прихрамывала, и все видели, что шагать ей больно. На уроке она измучила нас заданиями и замечаниями, и в конце дня уже никому не было ее жалко. Арсен придумал, что ей пришили искусственную ногу, и она теперь киборг. А хромает специально, потому что притворяется слабой. Подпустит поближе, а потом как треснет током. После этого еще пару недель фигура прихрамывающей исторички вызывала хохот.
А сейчас я будто поменялась с ней телами. Даже чувствовала, как колет в боку после «жуткой операции», а кругом люди, которые заняты собой и совсем не думают о тебе или твоем уроке…
В этот момент Дана взяла меня за руку и повела в свою комнату.
– Ты обещала меня научить испанскому за одну минуту, – прошептала она. – Где твоя волшебная палочка?
Я замерла. Совсем забыла про свое обещание!
– Ты не принесла ее? – ахнула Дана. – Но мама хочет, чтобы я…
Я присела на корточки, взяла Дану за руку и прижала ее к сердцу.
– Мой испанский – тут, – прошептала я, – и сейчас…
По твоей руке испанские слова бегут от меня к тебе.
Дана недоверчиво нахмурилась.
– Ты не обманываешь?
– Клянусь семейством Ратон! – воскликнула я. – Пусть провалятся сквозь землю, если сейчас мышиный язык в твоей голове не превращается в испанский!
Мы обе повернули головы в сторону кровати, где уже были рассажены мышки.
– А они нас поймут? – заволновалась Дана, выдергивая у меня руку.
– Они приехали из Испании, – вздохнула я, поднимаясь.
Дана тем временем разглядывала свою ладонь.
– Я видела одно испанское слово, – сообщила она. – Точнее, его пятки. Оно еще не успело до конца добежать.
Я потянулась, чтобы погладить ее по голове, но она отстранилась:
– Ты что, забыла? Я не люблю, когда меня трогают!
Мама! Садись! Представление начинается! А потом будет антракт!
«Ишь, запомнила все длинные слова, – невольно усмехнулась я про себя. – Не девчонка, а локомотив. Если захочет, то все что угодно выучит».
Мышей мы перенесли в гостиную. Ирэна уселась на диван и принялась расчесывать волосы. Мне это не понравилось, но что было делать? Урок начался.
– Ох, сеньор Ратон, как хорошо, что мы приехали на море, – заверещала я за мышку-маму по-испански. – А где моя лопатка для песка?
Дана, улыбаясь маме, молча подала мне лопатку.
– А где лейка, здесь? – не унималась я.
Дана молча кивнула и подала маме-мышке лейку.
«У нас открытый урок или игра в молчанку?» – мысленно возмутилась я.
– Ой, а что это? Я забыла…
– El mar, – довольным голосом сказала Дана.
Я успокоилась. Представление началось. Дана подавала игрушки, отвечала на все вопросы. Меня огорчало только, что она не хотела говорить по-испански сама. Если умолкала я, то умолкала и Дана. «Почему? – с тревогой думала я. – Может, она и раньше не говорила по-испански самостоятельно, а я не обращала на это внимания?»
Еще больше меня тревожило поведение Ирэны. Она то расчесывала волосы, то разглядывала свой нос в зеркальце на щетке, то проверяла сообщения на телефоне, то одергивала юбку. А если она все-таки смотрела наше представление, то видно было, что мысли ее витают очень далеко.
В конце концов ей кто-то позвонил. Ирэна встала и, разговаривая, направилась в свою комнату.
– Мама, ты куда? – воскликнула Дана. – Подожди! Ма-ма!
– Дана, сядь, – попыталась я утихомирить девочку сначала по-испански, потом по-русски, но она схватила мышей и принялась их швырять об дверь комнаты, за которой скрылась Ирэна.
– Я хочу зрителей! (Бамс!) Хочу, чтобы у меня были зрители! (Бамс!) Я не поеду слушать музыку! Я не поеду к этому ухажеру!
На шум прибежала Роза Васильевна, красная, взмокшая.
Она на ходу стаскивала мокрые желтые перчатки.
– Что, моя детонька, что, моя сладкая? – заботливо спрашивала Роза Васильевна, поднимая игрушки и передавая их мне.
От нее пахло порошком для чистки раковин. Дана не отвечала, сцепив руки на груди.
– Мамочка ушла? – догадалась Роза Васильевна. – Ну так давайте я с вами посижу, зрителем вашим буду, давайте, девоньки, покажите, что у вас тут…
Она сунула перчатки в карман фартука, уселась напротив и уставилась на нас, утирая тыльной стороной ладони капельки пота, которые блестели у нее на висках.
– Рассказывай, как там нужно по-вашему, по-иностранному, – ласково сказала она Дане.
Дана покосилась на меня.
– А что на Марьниколавну смотришь, сама не можешь, что ли, ля-ля-ля там или как? – удивилась Роза Васильевна.
Я готова была от стыда провалиться сквозь землю. Роза Васильевна каким-то непостижимым образом просекла мою главную проблему! Ужасно! Лучше бы пришла обратно рассеянная Ирэна. Но Дана уже вернулась к столу «выступать для Розочки», и мы снова начали игру.
Ни на одном экзамене за всю мою жизнь, ни у одного учителя я не волновалась так, как сейчас, сидя на диване напротив низенькой полной женщины в тренировочном костюме, со взмокшими волосами, прилипшими ко лбу, с красными, воспаленными от работы руками. Мне казалось, у нее не взгляд, а рентген и она видит меня насквозь, а еще прекрасно понимает испанский и слышит, как я неловко строю фразы и иногда ошибаюсь.
Это было самое мучительное занятие в моей недолгой учительской жизни… Под конец Роза Васильевна начала вмешиваться в нашу игру, давать советы. Я кипела, как старый железный чайник на плите, которому зачем-то залепили носик глиной. Утешало только то, что я целое лето не увижу эту дурацкую Розу Васильевну. Сам ее вид внушал мне отвращение: цвет волос отливал желтым, а отросшие темно-серые корни казались зловещими на фоне раскрасневшегося лица.
Если Роза Васильевна не обращалась к Дане, то уголки ее губ были опущены.
Наконец мы закончили. Я поднялась, Дана быстро убежала из комнаты.
– Одевайся быстрее, опоздаете с матерью! – сказала ей вслед Роза Васильевна и вернулась в ванную.
Ирэна тоже закончила разговор и вышла в прихожую меня проводить.
– Ну как Дана? – поинтересовалась она, разглядывая свой маникюр.
Я тяжело вздохнула.
– В целом хорошо… Но… Она пока сама не говорит, – призналась я.
С одной стороны, мне хотелось поделиться этим хоть с кем-то, с другой стороны, я с ужасом сообразила, что тогда они могут начать искать другого преподавателя. Ту же Беатрис.
– Как не говорит? – удивилась Ирэна. – Она же вам на все вопросы отвечала.
– На вопросы отвечала, но ко мне не обращалась, – пояснила я и зачем-то добавила: – Наверное, если бы она с носителем языка занималась, то говорила бы сама…
«Что я несу? – изумилась я. – Ну молодец, сейчас тебя уволят навсегда».
– К нашей Дане и на кривой козе не подъедешь! – засмеялась Ирэна. – А не то что – с носителем! Я вашей маме, Маша, не сказала, что девочка-то у меня огонь! Подумала, еще откажется вас прислать. А мы с Розой Васильевной боялись, что вы нас бросите. Мы ж знаем свою Данку. Да, Роза Васильевна?
– Что? – отозвалась та из ванной.
– Говорю, девушка у нас с характером! – сказала Ирэна погромче.
– Полком командовать будет, как вырастет! – кивнула Роза Васильевна, выглядывая из ванной.
– Ее только Роза Васильевна терпеть и может, – покачала головой Ирэна. – Она же у нас с самого Даночкиного рождения. Что бы я делала без вас, Роза Васильевна!
– Бросьте, в самом деле, нашли тоже, кого хвалить, себя вон похвалите, ребенка! – наморщила лоб Роза Васильевна.
– Я бы без вас пропала, – серьезно сказала Ирэна. – Мне на работу выходить, а Данке месяц. Как с ней? Да невозможно! А Роза Васильевна рукава вон засучила и взялась. Мне уезжать в командировку, а у Данки грыжа, в больницу срочно. Кто с ней лег? Роза Васильевна! У меня собрание до ночи, я спокойна: Роза Васильевна и покормит, и уложит, и меня дождется.
А как я вас из отпуска вытащила, помните? Меня тогда к начальнику в восемь утра вызвали! Куда мне было Дану девать…
Роза Васильевна слушала это, отмахиваясь и что-то приговаривая. А я вдруг почувствовала укол совести. Смогла бы я закончить свой открытый урок без Розы Васильевны?
Может, помириться с ней перед летом… «Тетка она не слишком приятная, но раз уж Данка ее так любит…» – подумала я, застегивая куртку.
В этот момент к нам вышла Дана – в новом белом пальто, надетом задом наперед. Ирэна расхохоталась, а Роза Васильевна снова резко стащила перчатки и схватила Дану за рукав.
– Ты что одела, а? Как его одела, а? Одень как надо!
– Надень, – вырвалось у меня.
– Что? – не поняла Роза Васильевна.
Они втроем с недоумением уставились на меня.
– Говорить надо «надень», – еле слышно ответила я.
Роза Васильевна перевела взгляд на Ирэну и рявкнула:
– Во-от! А вы говорите, нянька хорошая, то-сё! Безграмотная дура у вас нянька!
Я вздрогнула. Зачем я только это сказала?!
– Поломойка и посудомойка, – завершила обиженно Роза Васильевна. – Надевайтесь сами, Ирэночка, а я пошла грязь драить.
Я боялась посмотреть на Ирэну, но та сказала довольно ласково:
– Маш, ничего… Роза Васильевна у нас тоже с характером. Вот. Держите. Это ваши деньги за сегодня. И бонус. Хорошего лета!
Так и не подняв голову, я взяла конверт, прошелестела «спасибо». Глянула на Данку: не захочет меня обнять?
Ведь хотела раньше… Но Данка была поглощена своим нарядом. Похоже, только меня волновало то, что мы не увидимся все лето…
– Адьос, – тихо сказала я и выбралась из этой квартиры, где даже воздух, пропитанный запахом средств для чистки ванны, казался тягучим и липким, как смола.
Возле алоэ я перевела дух, заглянула в конверт с «бонусом». Там лежала тысяча рублей.
– Знаешь что? – сказала я алоэ. – Пойду-ка и потрачу этот бонус на что-нибудь хорошее.
А Данки мне сразу стало не хватать…
Глава 42 Резиновые тапочки
Моя бабушка живет в Зеленограде. Точнее, они живут там втроем: Катя, Гуся и бабушка. Зеленоград не очень далеко от Москвы. Любая семейная встреча у нас начинается так:
– Двадцать минут, всего двадцать минут по пустой дороге, и вы у нас!
– Мама, ну какие двадцать минут, полтора часа ехали, сегодня суббота, пробки!
– Надо было приехать накануне, ночью, у вас ребенок большой, не то что у нас, потерпел бы!
– Мам, ты что, ну Коля же работает ночью…
И так далее, и так далее… Бабушка обожает всех учить.
Она всегда знает, кто и что не так сделал и как надо было делать.
Сегодня она открыла нам дверь и сказала:
– Нихао!
– Что? – опешила мама.
– Японский учите? – догадался папа, протягивая бабушке букет солнечно-рыжих тюльпанов.
– Аня, твой муж не знает отличия японского языка от китайского, – мрачно констатировала бабушка.
– Главное, что мой муж принес тебе, ворчунье, цветы и торт.
– Минуточку, – сказал папа. – Торт Машка принесла.
Я бы никогда не купил столько ежиков…
– Серьезно? – огорчилась мама. – Я думала, что ты…
– Нет-нет, – поспешно перебил ее папа. И добавил вполголоса непонятную фразу: – Пока неясно, решают…
Мама повернулась ко мне и спросила:
– Маш, ты теперь совсем без денег? Это же твои последние были!
– Ну а зачем работать, если не тратить, – пожала я плечами и водрузила на бабушкин подзеркальник большую круглую коробку с прозрачной крышкой, сквозь которую виднелась ярко-зеленая поляна и ежики-пирожные.
Бабушка проговорила что-то по-китайски, потом схватила меня за руку и притянула к себе со словами:
– Это моя девочка. Да.
Бабушка не только любит всех учить. Она еще обожает учиться сама. Ее крошечная квартирка ломится от энциклопедий, в сумке у бабушки всегда найдется свернутый в трубочку кроссворд или судоку, а единственная передача, которую она смотрит по «паршивому ящику», – это «Что? Где? Когда?». Иногда бабушка начинает вдруг учить какой-нибудь иностранный язык, «чтобы мозги не ржавели». Последний раз это был древнегреческий. Теперь бабушка занялась китайским. Пособия она скачивает из интернета, который любит гораздо больше «паршивого ящика».
Я предлагала бабушке начать учить вместе со мной испанский, но она презрительно ответила, что это язык для слабаков и маленьких девочек. «Заставить бы их с Беатрис какой-нибудь плюсквамперфект разобрать, – мрачно подумала я, – перестали бы они считать этот язык самым легким в мире».
– А где Гуся? – спросила мама, оглядываясь. – Гуся!
Не хочешь с нами здороваться, поздоровайся с тортом!
– Какой торт, он в планшете своем утонул! – отмахнулась бабушка.
– А Катя? – спросила мама.
Бабушка только посмотрела на нее, а потом перевела взгляд на вешалку. Под ней стояла небольшая серая коробка, заклеенная скотчем. Еще три коробки стояли возле тумбочки с телефоном.
– В комнате, – тихо сказала бабушка, а потом повернулась ко мне и сказала: – Так, Мария, разувайся и марш на кухню! Разговор есть. А вообще, могли бы и раньше приехать! Сколько от вас до нас, двадцать минут по пустой дороге?
Папа сложил руки рупором и воскликнул:
– Катя! Иди на помощь! Объясни вашей маме, что в субботу не бывает пустых дорог!
Но Катя не откликнулась, и я заволновалась.
Кухня была полна аппетитным запахом, слышно было, как в духовке плюется жиром на стены бабушкина фирменная курица, восседающая на бутылке. А бабушка подвела меня к подоконнику, засаженному кактусами, и спросила:
– Как дела? Преподаешь?
– Сейчас нет, каникулы, – промямлила я, а бабушка вдруг схватила меня за руку и сунула в нее деньги.
– Ты что? – испугалась я.
– Возьми, у меня больше нету, но я хочу, чтобы ты взяла. За Катю возьми, а то видишь, она даже выходить к тебе стесняется. Ты нашу Катьку выручила, но ты же не виновата, что она балда такая, попала в переплет, это я виновата, я ее такой дурындой воспитала, – забормотала бабушка. – Так что возьми, возьми обязательно, ты должна деньги за работу получать, а то бросишь работу, как Катька, и…
Бабушка не договорила. Отвернулась к кактусам. Я едва не расплакалась от жалости к ней. Протянула руку, погладила по плечу, а потом взяла ее маленькую сухую ладонь и вложила в нее купюру.
– Когда мы с Гусей жили у тебя на даче, ты нас учила ни у кого деньги без необходимости не брать, – тихо сказала я.
– Это исключение из правила!
– Ты сама говорила, что исключения из правил – для слабаков.
– Речь, наверное, шла о том, можно ли есть конфеты на ночь! Машуля…
Вместо слов я просто обняла свою маленькую худую бабушку, от которой пахло запеченной курицей и ореховой коврижкой, а потом отправилась искать Катю.
Посреди комнаты был накрыт стол с разными закусками и салатами. Папа стоял у окна с телефоном в руках, то и дело поглядывая на его маленький темный экран. На диване, поджав ноги, как в детстве, сидела мама и, когда никто не замечал, хватала со стола кусочки колбасы и оливки. Рядом с ней сидели Катя и Гуся, оба глядели в планшет.
Но Гуся, увидев меня, вскочил, подбежал и, вцепившись мне в ноги, попытался на них повиснуть. Он был очень смешной, весь кудрявый, заросший. На лбу красовалась синяя шишка, на пальце пластырь. Я присела на корточки, любуясь им, а он схватил меня за шею и едва не завалил на пол.
– Осторожнее! – сказала мне мама, схватив со стола кусочек сыра.
– Может, тебе тарелку дать? – спросил у нее папа, оторвавшись от мобильного.
– Гуся, отстань от Маши, – строго сказала ему Катя, а мне буркнула: – Привет.
Я сделала Гусе страшные глаза, подхватила его и, усадив к себе на колени, принялась шепотом расспрашивать, как дела. Он начал кривляться, говорить писклявым голосом, изображая кого-то там в саду. Когда Гуся умолк, я придвинулась к Кате, дотронулась до ее коленки и спросила:
– Всё? Развод и тумбочка между кроватями?
– Ты о чем? – спросила Катя, не отрываясь от планшета.
– Ты со мной никогда в жизни разговаривать не будешь?
Катя молчала. Мама с тревогой посмотрела на меня.
– Понятно, спасибо за ответ, – сделав обиженный вид, заявила я.
– Ты не понимаешь, – произнесла Катя, – мне…
Я не могу теперь… Я же теперь хуже всех вас.
– С ума сошла? – поинтересовался папа. – Ну ошиблась, с кем не бывает.
Вообще-то дома папа говорил про Катю гораздо резче, но тут ему, видно, стало ее жалко.
– Помогите мне, кто-нибудь, с курицей! – закричала бабушка с кухни. – А то она сейчас улетит!
Катя быстро слезла с дивана и убежала.
– Не сердись на нее, – попросила мама.
– Лучше сходи на кухню и принесли тарелки, – посоветовал папа. – А маме – самую большую. Гусевич, тоже иди помоги девушкам. Сдавай свою технику, не то глазки выпадут.
– Как выпадут? – заинтересовался Гуся, спрыгивая с дивана и подтягивая повыше шорты, которые раньше были моими.
– Ну вот так, выскочат от напряжения и покатятся, – пояснил папа, укладывая планшет на самую высокую книжную полку, чтобы Гуся не достал его сам. – Прямо тете Ане в тарелку. А она их перепутает с маслинами и съест.
– Фу! – закричали мы с Гусей хором, а я добавила:
– Ты шутишь, как Ромкин папа.
Когда все уселись за стол, папа поднял бокал за бабушку – за то, что она всех нас собрала. Она же ответила, что поднимает бокал за всех нас. Тут Катя заплакала, но нам пришлось сделать вид, что ничего не происходит, иначе она убежала бы на кухню. Катя не переставала тихонько плакать до самого чая. Слезинки попали на пирожное, к которому она не притронулась. Гуся закричал:
– Ежик вспотел!
Все засмеялись, а мама сказала Кате шепотом:
– Хватит уже, а?
– Вы не понимаете! – воскликнула Катя. – Мне стыдно! Я должна была давать Машке деньги, как фея-крестная. А тут – такой не баланс…
– Дисбаланс, – поправила ее бабушка. – Читала бы больше, не делала бы ошибок.
– Мама!
– Я не понимаю, – медленно сказала я, разламывая своего ежика пополам, но тоже не притрагиваясь к нему. – Я тебе что, неродная?! Почему тебе стыдно брать у меня деньги? Может, меня вам цыгане подкинули и только ты, Катя, про это знаешь и стыдишься у меня деньги брать?
– Это неправильно, – вздохнула Катя. – Но тебе меня не понять. Вот представь, через десять лет попадешь в историю. И тебе Гуся денег будет давать.
– А я возьму, – уверенно сказала я. – Если тебя успокоит, могу расписку дать! «Я, такая-то, обещаю забрать у двоюродного брата Гуси все его деньги, если предложит».
– Эй! – возмущенно воскликнул Гуся с полным ртом. – Я не отдам!
Все засмеялись, даже Катя. Но потом она перестала улыбаться и строго спросила сына:
– А если Маше очень сильно будут деньги нужны?! А?!
– Сейчас? – расстроился Гуся и вытащил из карманчика на футболке пятирублевую монету.
– Нет, лет через десять, – успокоила я его.
– Тогда ладно, – повеселел Гуся, сунул монетку в карман и покосился в мою тарелку: – Ма-а-аш… А ты ежика будешь доедать?
– Где твои манеры? – укоризненно покачала головой бабушка. – Эх вы… Учить вас и учить!
– Новый тост! – воскликнул папа.
Тут у него пикнула эсэмэска, и он уставился в телефон.
– А твои манеры где? – горестно вздохнула бабушка, но папа выставил вперед ладонь, мол, все хорошо, сейчас, и продолжил:
– За преемственность поколений! Маруся, скажи бабуле спасибо! Все твои учительские способности – от нее!
Тут бабушка наконец улыбнулась папе и, потрепав меня по спине, сказала что-то по-китайски.
– Надеюсь, это было «спасибо», – пробормотал папа, – потому что звучит как ругательство.
Когда все отсмеялись, то в повисшей тишине раздался голос Кати:
– Я все деньги обязательно вам всем отдам. Простите меня… И… спасибо.
Бабушка долго не отпускала нас в тот вечер. Хотя папа, теперь уже в два голоса вместе с Катей, убеждал ее, что дороги «совсем не пустые» и добираться нам долго.
Бабушка же все укладывала нам с собой в пакеты куски курицы и коврижки, а потом, щелкнув пальцами, воскликнула:
– Одну секундочку! Я только найду…
И исчезла в комнате. Гуся кружился вместо со мной, схватив меня за руки, до тех пор пока я не приземлилась на низенькую табуретку. Мне пришла в голову шутка: сказать Кате, что она все это нарочно подстроила, чтобы я никуда не уезжала на лето, а сидела бы на даче с бабушкой и Гусей, учила бы его держать ножик и говорить по-испански. Но я не рискнула произносить это вслух.
А папа все-таки спросил:
– Катюха! По щетке-то на прощание подаришь?
Катя отмахнулась, но хмыкнула. Я посмотрела на папу с укоризной, а он снова уставился в свой телефон.
– Пап, ты весь вечер в «Одноклассниках» сидишь? – не сдержалась я.
– Нет, – смутился папа. – Я тут начальнику своему вопрос один задал… Жду ответа!
– Вот, нашла! – торжествующе воскликнула бабушка, протягивая мне сверток. В нем оказались старые резиновые тапочки.
Они были темно-розовыми, с выпуклым узором в форме морских звезд. На левом тапочке одна звездочка была раскрашена темно-синим фломастером – чтобы не путать правый и левый.
– В них же еще Катя в бассейн ходила! – узнала тапочки мама.
– Раньше резину делали – на века, – с гордостью сказала бабушка. – Я бы рассказала вам из чего, да у вас, как всегда, времени нет, хоть и ехать двадцать минут. Бери, Мария!
– Зачем они мне? – ошарашенно спросила я. – На даче даже озера нет…
– Я верю, что когда-нибудь ты все-таки попадешь на море! – заявила бабушка.
– Бабуля, но…
– Ты можешь у меня хоть что-то сегодня взять? – перебила она меня.
– Не считая ста килограммов курицы, – вполголоса добавил папа.
– Вы мне за нее еще спасибо скажете, – погрозила ему пальцем бабушка. – Приедете домой голодные, а курица – с собой.
– Как же голодные, если ехать двадцать минут! – засмеялись каким-то девчоночьим смехом мама и Катя.
– Ладно, беру, – решилась я. – Спасибо, бабуль. Я буду смотреть на них и думать о том, чего хорошего со мной не произошло.
– Я против, – возразила бабушка. – Нужно смотреть на них и думать, к чему хорошему ты будешь стремиться.
Дома меня снова охватила грусть. Да, бабушка велела быть оптимисткой, но у меня не слишком получалось… При взгляде на розовые тапочки я видела мягкий песок цвета охры, слышала шум волн. Я тряхнула головой, сунула сверток с тапочками поглубже на полку, где мы хранили обувь, и воскликнула:
– Слушайте! Дорогие родители! Не раздевайтесь! Давайте поедем в «Шоколадницу»!
– Мы там недавно были, – удивилась мама, стаскивая сапоги и разминая уставшие ноги.
– Нам было грустно из-за Кати, – напомнила я, – а теперь будет весело! Я вас хочу пригласить. И все оплатить. Ирэна мне заплатила бонус!
– Я вообще-то не голодная, – зевнула мама.
– Выпьете кофе, – принялась упрашивать я. – Ну пожа-алуйста! Папа! Неужели ты не хочешь свое любимое пирожное?
– Только что ведь ели, – сказал папа рассеянно. – И потом, у нас есть курица от твоей бабушки. Сейчас мы с ней чай и попьем… Как думаешь, курица любит чай?
Все это папа произносил, не отрывая взгляда от телефона.
– Вы оба ужасные зануды, – констатировала я. – Не умеете веселиться. Эх вы… А я хотела свой бонус на вас потратить: торт не такой уж дорогой был. Только я вам не нужна. Папа вон вообще нас на своего начальника променял.
– Постой, – сказал папа. – Погоди-погоди…
– Да что уж там… Меня ждет курица, – отмахнулась я. – Пойду придумывать ей имя… Курица Аксинья. Или нет, курица Харитонья.
– Мы, может, и зануды… – торжественно начал папа.
Мама подняла голову и прямо впилась в него взглядом.
– Но не одной тебе, Мария, заплатили бонус, – продолжил папа. – Мне это только что начальник подтвердил.
– Ура! – вдруг закричала мама и как подскочит: – Ура! Ура!
Я нахмурилась, не понимая.
– В общем, Катюха твои деньги ребятам со щетками отдала, но завтра я принесу с работы свои, – заключил папа. – Это ведь не страшно, что Беатрис уехала? Деньги можно напрямую секретарю отвезти?
Я надела бабушкины резиновые тапочки и прыгала в них по всей квартире, как будто мне не пятнадцать лет, а пять.
Жалко, что Гуся не видел. Потом я хватала то папу, то маму за руки, прижималась к их щекам, снова прыгала. Я так устала от навалившегося счастья, что легла и заснула прямо в резиновых тапочках. Мне снились гигантские ракушки и волны, набегающие друг на друга.
Первой вещью, которую я увидела утром, были тапочки. Они стояли у кровати.
А первой мыслью было вот что:
«Я все-таки еду в Испанию!»
Комментарии к книге «Первая работа», Юлия Никитична Кузнецова
Всего 0 комментариев