«Думатека (сборник)»

Думатека (сборник) (fb2) - Думатека (сборник) (Школьная библиотека (ПЦ Александра Гриценко)) 630K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Евгеньевна Щербакова

Елена Щербакова Думатека сказки и рассказы

* * *

© Елена Щербакова, 2017

© Интернациональный Союз писателей, 2017

Елена Щербакова

Щербакова Елена Евгеньевна, 44 года, имею два специальных образования: медицинское и литературное. В 2014 году закончила литературный институт им. Горького. Член Академии российской литературы, ЛИТО «Друза», Академии русской народной поэзии, Союза писателей России, Союза независимых авторов и издателей, секции драматургии «Образ», литературного клуба «Московский Парнас».

Имею 27 наград, автор 25 книг, в которые вошли новеллы, дорожные записки, рассказы о Севере, сказы, сказки, лирика и пьесы, а также биографические тетради и литературные дневники. Публиковалась в 16 альманахах, 4 журналах, газетах.

Участница VIII Международного литературного фестиваля, посвящённого Всемирному Дню русского языка и Дню рождения А.С. Пушкина в Черногории и Сербии.

Старый горшок

Во дворе я случайно набрела на старый горшок. Откуда он взялся, трудно было представить. Будто его принес издалека восточный старец. Горшок валялся на боку, как сдувшийся мяч, треснутый с краю и отколовшийся слегка. И казался с виду совсем никудышным.

Да, разве такой никудышка пригодится? Он совсем не впишется ни в один интерьер.

Но я все-таки взяла его, как раненого и больного бережно и с трепетом, и решила найти ему приют у себя дома.

На горшке был клинописный рисунок, будто этот глиняный горшок каких-то древних цивилизаций, подарок самого провидения или ухищрений Ходжи Насреддина.

Можно было подумать, что горшок не будет даже и стоять и развалится в скором времени. Но оказалось совсем наоборот. Горшок был сверхпрочным, тугим, и от него как-то пахло печеным и теплым.

Я поставила горшок на балконе на видное место и забыла про него.

Однажды начался сильный ветер, даже это был ураган, и падали деревья. Я и подумала: «Неровен час, когда живое погибает и уходит под землю». Как нежданный свет, холодный отрицательный, как и мелкие цветочки, что растут не к солнцу, не ввысь, а вниз, и прячутся под землю. Они совсем не любят свет. Видно, настал час тьмы и долгой ночи.

Вдруг в горшок, на самое дно, заскочила ящерка, проверила, что в горшке, и сказала:

– Я знаю, здесь вырастет цветок.

Сказала так ящерка и быстро убежала.

Через некоторое время ветер занес в горшок семечко. И из него вырос необычный цветок. Он напоминал какое-то пресмыкающееся. То он был похож на игуану, то на богомола, то на тритона или хамелеона. Он сидел тихо, почти незаметно, сливаясь с горшком, точно был влитой. Так он и врос крепко корнями в горшок, стал расти в нем и цвести.

И всем казалось, что там благоденствует чудо.

20.03.16.

В погребе

На Петров день я спустилась в погреб и ужаснулась, какая там проросла картошка. Она лежала в белом мешке, похожем на глупую нерпу с усами. И из дырки в мешке торчали белоусые картофельные отростки.

Рядом лежал срезанный кочан капусты, тоже проросший, и казался большим цветком орхидеи.

Я взяла одну картофелину, которую вокруг обвили отростки, длинные, как щупальца кальмара.

Я стала вытаскивать картошку, и мне чудилось, что из темного кустовидного мешка выскакивают длинноухие зайцы. Их уши торчали даже из дыр мешка.

Вот какие усы отрастила картошка! Острые длинные, как у грозного императора.

Я выгребла картошку и стала обрывать усы, похожие на перьевые ручки, выбрасывая все это в бочку. Всего этого ужасного набралось чуть больше половины того, что хранилось в мешке.

Я сидела в темноте и холоде, и мне стали приходить на ум всякие образы. И тут показалось, что мешок картошки превратился в некую систему, искусственный город, где много всяких жителей.

Мешок лежал на боку, как беременная женщина, и силуэтом напоминал гитару. Но «озорные зайцы», что спутались в усатой картошке, схватились крепко друг с другом и настойчиво требовали, чтобы их разобрали и отсортировали. Казалось, град обрушился на город, так сильно шумели картофельные зайцы.

Я бросала картошку, как жонглер, в ведро, потом просунула руку дальше в мешок и вытащила целую связку картошки, пронизанную насквозь ростками.

Я ужаснулась еще больше! Эта огромная связка была похожа на страшную бородатую голову дервиша. И ее хотелось отбросить в сторону с омерзительным криком, точно там опасная бомба.

Но это была просто картошка. И ее надо было перебрать. Страшная голова улыбнулась мне как-то загадочно, меня немного смутила, стала совсем не страшной, и я решила:

– Это же целое картофельное семейство!

Связку я разобрала, как трансформер. Картофелины падали, как адаптера со шнуром.

Вот такие метаморфозы случились со мной в погребе, пока я перебирала картошку из мешка Лихая горка сумасшедших представлений и переживаний высыпалась вместе с последним песком из углов мешка (Господи, помилуй), как вдруг мне опять почудился улыбающийся донской казак с пышными усами, похожими на букву «Зело».

Что за усмешка надо мной? Вот уже полчаса сражаюсь с мешком, как дзюдоист.

23.04.16.

Лиса на колесе

Катилось колесо, катилось и скрипело. И вдруг из него выскочила лиса и давай играть на скрипке, да так жалобно, и еще поет:

– В селе Волки церковь с ели! В селе Волки церковь с ели!

Летит сорока, стрекочет, словно разные счета проверяет. Услышала лисью песню и спрашивает, да так удивленно:

– Неужели, волки и церковь съели? Какие прожорливые!

– Да нет, – говорит лиса, – там задумка была, с ели ведь и построили.

– Странно, странно, – пострекотала сорока и улетела.

А тут пробегают бобры и спрашивают:

– Кого съели, когда построили?

– Чего спрашивать? Идите по своим делам лучше, – говорит им лиса.

Убежали бобры в свою низину валить осину.

– Ах, какие дураки, – подумала лиса, – дуростью занимаются, едят и строят. И я им не в помощь.

Выбежала лиса на высокий холм, с которого, как на ладони, ели видать. Свернула хвост под себя, точно круглое солнце закатилось и над елями зависло, и скрипку спрятала.

– Вот куда забралась лиса. Аж, ели в позолотке играют. Точно лампа светит, – подумал ежик, что пробегал мимо, шаркнул колючками, нацепив лесные запасы, что натащил за день, и укатил за пень.

27.03.16.

Богатырь-дюжий смех

Один человек родился маленький-премаленький. И все думали, он урод, и его даже ветер сдует такого маленького, как только он выйдет на порог своего дома. Мальчик болел, унывал, хотя умел решать задачи и был сообразительным. Благодаря своему дару он приобрел всякие таланты и овладел искусством.

Но однажды он понял, что он больше не знает, как жить дальше, когда вокруг него одни неудачи, и все, что он ни сделает, пропадает даром. Точно тяжелый камень опускается в море, так грустно было у него на душе. Мальчик впал в отчаяние и не знал, как жить дальше.

Тогда один врач посмотрел на него и сказал:

– Ему не нужно ни о чем думать плохом, а больше радоваться жизни, какая она есть, и уметь смеяться со всеми.

Мальчик ничего не понял. Как можно было радостно смеяться, когда одни неудачи вокруг? И ему жизнь показалась каверзой.

Вдруг его что-то будто кольнуло больно-больно. И мальчик подумал, это ошибка. Мне жизнь много чего дала и научила, и я благодаря ей и стал правильно смотреть вокруг себя.

Но вдруг над небом нависла большая туча, подул сильный ветер, и теплые светлые дни, похоже, закончились для него. Настроение многих людей испортилось, они стали ругаться и враждовать.

Очень неспокойно стало мальчику. Он подумал: «Люди от глупости и незнания воюют между собой». И опять его сильно и больно кольнуло. И он понял, нельзя учить тех, кого не знаешь. Мальчик посмотрел на людей со стороны, и они показались ему смешными и забавными. И он засмеялся весело и радостно.

– Отчего он смеется? – как-то инкогнито поинтересовался о нем один шпион и решил арестовать его, схватить и ограбить весь его дом.

Вор-шпион стал нападать на мальчика, устраивать ему злые ловушки, чтоб ухищрением принизить и уничтожить его душу, а благосостояние присвоить себе.

И тогда мальчик вспомнил всю свою науку и умения в искусстве, увидел, куда направлено зло, и кто его уничтожает. И стал смеяться громко-громко.

Его добрый смех уничтожал зло, заряжая воздух самым добрым и лучшим. И таких воздушных точек и облаков смеха становилось много-много. Они заполнили весь его дом, спрятав мальчика от зла. Огонь спасительного смеха сжигал всю людскую грязь и насмешки.

И вор тогда подумал: «Там, в том доме, живет богатырь-дюжий смех, он так умеет смеяться, что я не понимаю, что с ним, и не услежу за ним. Все, что он не делает – то смех и только смех».

– Добрый смех, здоровый смех, – разнеслось далеко-далеко.

И все поняли, что мальчик стал сильным и большим.

09.03.16.

Баул с вишней

Точно драгоценный рубин, чаша спелой вишни, ягоды которой туго наполнились свежим соком, и в каждой – свой неповторимый секрет. Ветки высокой вишни напомнили длинные ряды праздничных столов. Каждая ягодка, как сама чаша с пряным горячим супом, в котором плавает ложечка-листик, и белый блик в чашке похож на добавленную сметанку для вкуса.

Дерево шумело, как гости в большом ресторане или столовой, где на столах уже накрыты угощения. Солнце так играло с ягодами, что можно было ослепнуть от множества бликов, как от вспышек фотоаппаратов. Сколько их! Ах! Не перечесть, и щелкают, как кузнечики, листики, создавая от ветра соударения. Так бьется стихия, нарушая, сбивая ритм. Воробей присел послушать, о чем бушует ветер. Вишенки глядели вокруг себя, переговаривались между собой, и от этого создавалось легкое потрескивание, точно во дворе кололи дрова, и летели щепки. Вишни росли по две, как братья, и даже по пять, словно группка за столиком. Весь их разговор был похож на большое обращение, словно целая система, и будто что-то двигается, как колесо или винт. Какое-то вечное движение в том.

– Попробуйте угадать, кто мы, – начали торговаться вишенки со мной.

– Ох, сколько их, не счесть, как же выпутаться из такой неразберихи? Каждая вишенка хороша.

– Но не каждая наряжается и наливается сладким соком в одно и тоже время. У каждой свой срок. Попробуй узнать, поймать нужную секунду или день, и ты успеешь выиграть время. Вот это судьба! Я набрала баул вишен, теперь могу загадывать о будущем.

04.02.16.

Сны под перышком ноток

В оркестровой яме лежали музыкальные инструменты и сквозь пюпитры рассматривали друг друга. Накануне начисто отрепетировали весь концерт, и мелодии так въелись в корпуса инструментов, что, казалось, те играли музыку даже в полном покое. Уж что с титаническим трудом входит внутрь оркестра, то с трудом оттуда и высвобождается. Так думали и знали все инструменты, а барабаны подтвердили:

– Что вдолбишь себе в голову, то потом не выдолбишь.

На задах, как акулы с разинутыми пастями, лежали Контрабасы. И маленькие Скрипочки, натянув струнки, попискивали на них, как дрожащие мышки:

– Нам страшно оттого, что вы смеетесь. Нам страшно оттого, что вам весело.

Контрабасы возмутились, выпятили по-генеральски груди и пробасили:

– Жила тонка! Пошли бы жрать!!!!!

– Поосторожнее, – загудели Виолончели, – у самих расквашенные рожи! Посмотрели бы на себя в зеркало. И все из-за того, что грубо выражаетесь.

– Не грубо, а долго зимуем на галерке, но еще не забыли, в чем суть дела.

– Вы что, из-под Можайска приехали?

– Как хотите, так и думайте. Можете говорить о нас, что угодно, все равно не берем в расчет.

– Вы еще на что-то рассчитываете? Мы же опухли от голода. Нас, наверное, обманула Лиса Алиса и Кот Базилио. Вы знаете их?

– Не будем о плохом, а то мы обидимся, – загудели Контрабасы. – И дела застопорятся.

– Тише, тише, – легкий невидимый взмах дирижера, и музыкальные инструменты примолкли.

Дирижер прошел, как тень, окинул взглядом все инструменты, которые он знал как свои пять пальцев. Со стороны послышалось что-то, вроде гудения тока. Нет, это Скрипки настраивались, чтобы начать легкое рассуждение-импровизацию.

Дирижер привстал, подпрыгнув в колене, как зайчик-лыжник. И показалось, что весь зал попал в страну-зазеркалье. Скрипка повернулась кленовым боком, пряча еловую сторону деки. И ноты расползлись по тактам как пролившееся вино, точно курица царапнула корявой лапой, напустив легкий страх или транс.

«Быть или не быть», – прозвучал мотив-пароль. И весь зал проник в зазеркалье, где пароль начинал творить чудеса, как волшебная палочка. Палочка дирижера помахивала, как ветка новогодней елки. И весь оркестр напомнил ельник, где елочки росли в три ряда от малой до большой, от Скрипок до Контрабасов.

Дирижер сверил часы, и оркестр стал часовым механизмом, который под действием дирижерской палочки заработал, точно ключик в будильнике включил завод. Виолончели гудели, что пчелы в улье. И нотки исчезали, как секунды в башне, через круглые отверстия в Виолончелях в потусторонний таинственный мир.

Некоторые музыканты смутились. Один Контрабас, как по команде «Стенд Ап!», долго-долго стоял на одной ножке, пока продолжался строгий «импичмент». Дирижер подпрыгнул, сгорбатившись, как знак вопроса, будто кто-то резко и неожиданно позвонил и вызвал зайчика-секретаря. Все стали искать решение, сопоставлять то и это. Искали, кого поздравить, кого отставить в угол, а кого покачать, как няня, в ореоле надежд, славы или раздумий. Было много тем и несостыкованных постановок. Инструменты слегка волновались. А задумчивый Альт сидел тихо, как Сократ на берегу моря, и рисовал смычком свои мысли. Все равно их смоет море, море музыки. Останется только разумное.

– Нельзя, нельзя совсем исчезать, – дирижер незаметно топнул ногой, расщеперился как волк, расставил пальцы, точно решил захватить все драгоценности мира.

– Нет, нет, нельзя дразнить льва в клетке. Его надо любить, лелеять и расчесывать, как пуделя.

– А я посмотрю, как это делается, – прозвонил Треугольник.

– Мы все в твоем домике, Треугольник, – решили инструменты, – ты же любовный.

Инструменты так этому обрадовались, что стали весело играть, и музыкальный поезд стал набирать обороты, раскочегарился и даже пропел «Ту-ту!» как петушок, за прозрачными шторками партитур. Туда и уходили все чувства и мысли через запасной люк, где под перышком спали нотки.

Сначала всем в зале показалось невыносимо холодно, будто энергия ноток закончилась. Так угли превращаются в золу и атомы. От музыки снились снег, ливень и метель. И будто все дрожало, как хрустальные льдинки, а медведь за барабанами хотел спрятаться, точно заснуть в берлоге, засосав лапу. В зале менялась атмосфера, там ходил циклон. Она то накалялась, будто проснулся вулкан и извергает пепел. То остывала, будто дорогу засыпала пурга. А то, что-то хмелело, как от запахов, точно завился маленький хмелек и зацвел, вроде воскового вьюна вокруг свечки.

– Какой дорогой музыкальный карандаш! – говорили нотки на импичменте. – Такой смелый фехтовальщик – наш дирижер. Ни один комар до него носа не подточит.

Дирижер как гениальный генерал имел свою тактику и был невозмутим. Он повелел играть крещендо, чтобы взбодрить оркестр и разогнать подозрительных мышей, которые не знали гармонию и портили настоящую музыку.

– Подливайте смелее масло на музыкальный факел Олимпа! – требовали нотки.

По мановению дирижерской палочки тронулся мощный механизм, и поехал поезд времени. Нотки растворились в мелодии, как соль в море, что волновалось и затихало, превращаясь в пласт. Гобой дал гудок-сигнал.

– Кажется, он играет слишком громко, – сказал Контрабас и почесал гриф, похожий на кудрявый чуб. Виолончели подыграли, как дразнящие обезьяны с высунутыми языками.

– Так громко нельзя играть, – решили все в зале, – сделать бы потише звук, а то, кажется, слоны-тромбоны хотят затоптать всех.

– Нет, нет. Этого не получится. У нас очень тоненькая ножка, аристократическая косточка. Гармонию и музыку никто не затопчет! – запротестовали Пюпитры. – У нас белая кость! Вот когда поставят белый рояль…

– Да, тогда услышат настоящий чистый звук, – согласились Флейты.

– Когда? Когда? – Смычки требовательно затыкали в пол оркестровой ямы.

– Медные, как орудия, гремят, а деревянные – как дубинки. Целая канонада! Но никакой революции для инструментов нельзя! Их не заменить, даже когда их выдали за пластмассу. Музыканты сразу пропустили «Марсельезу». Неспроста мазнули этот мотивчик, как тут не крутись на Карнавале музыки.

– Да, там была не революция. Просто сильно все разукрасились до неузнаваемости, что завязался непримиримый спор, – пробасил старый Фагот.

– Но о чем?

– Да все о том же. Но вы будьте точны и выполняйте дела в срок. И обойдетесь без столкновений.

– И дела не запорят, – пропиликали Скрипки.

– Но как же часто меняются всякие постановки вопросов. Не успеваем за ходом событий. Точно мосты сошли с берегов и побежали через реки, леса и дороги.

– Что они делают?! Уму не вообразить!

– Куют, как кузнецы.

– Как кузнечики, хотите сказать, – поправил Тубу дирижер и подпрыгнул, как спортсмен-насекомое.

18.01.16.

Ширик-пырик

Жил да был Ширик – пырик и бегал во дворе в черном костюмчике. Маленький, суетливый он громко кричал:

– А-уа-уа!

Как-то раз он нашел возле двери в дом большую корзину размером с муравейник, спрятался там, в куче сухих старых листьев, закрывшись плетеной крышкой, и уснул. Но тут его увидела хозяйка.

– Что это за нечисть? – удивилась она. Но все же смирилась с его присутствием.

Ширик был странный. Когда к хозяйке в дом приходил кто-то с недоверием, он чувствовал это, выскакивал из корзины и издавал непонятные звуки. Хозяйка брала горячую сковородку и закрывала ею Ширика в корзину, чтобы не слышать его.

Ширик был страшненький и опасный. В карманах он хранил ножички, и при неосторожности можно было напороться на них.

Но часто он все – таки спал в своем темном углу и никого не ждал. Он укрывался от белого света и здравого смысла, и когда говорили некий вздор, он веселел, шумел и наводил всякий беспорядок, словно сорвавшийся с цепи бешеный зверь. Иногда он вытворял фигуры, как пантомима, воображая себя очень деловым господином. Но смеялся всегда над теми, кто ему верил, и что – то шептал в своем заброшенном углу. Но больше всего он гордился своим костюмчиком.

Однажды хозяйка дала ему поесть и выпить. Он долго перед этим спал, и, увидев угощение, трепетно засуетился в сомнениях.

– За кого меня приняли! – воскликнул он.

Но все-таки встал перед ней и с важным видом, выпучив живот, выпил вино. Недолго он ахал и удивлялся. Опьянев, он свалился снова в корзину, громко напевая хозяйке любовную мелодию.

– Ах, вот ты какой, маленький подхалим! – воскликнула она и ушла поскорей от него.

Ширика часто забывали. Он где-то барахтался за отшибленным углом возле порога, и его никто не замечал.

Как-то у хозяйки прогоркло масло. Вот не ожидала. Пошла и выбросила его во двор. Налетели куры всякие, стали клевать масло. Высунул Ширик свой нос, слюнки текут – хочет попробовать жирненькое. А сам думает: «Кто бы мне с ножа подал?» Да сам бы взял – страсть у него до острых ощущений.

Но тут хозяйка пожалела нечисть свою в корзине, хлеб с маслом сама ему подает. Взял Ширик его на язык и съел мигом. И тут как закричит: «Где, еще, как?», да так громко, что в голове у хозяйки защемило, будто молотком ударили. Тем временем она сама поела хлеб с маслом и села вышивать.

Вскоре к ней пришли гости с баяном. Сели за стол и запели частушки. Не выдержал Ширик-пырик громкого веселья и выбежал из своего угла куда-то в неизвестном направлении, опрокинув корзину. И больше не знали о нем совсем.

2004.

Как Ширик-Пырик летал на кактусе (продолжение)

И решил Ширик-Пырик стать образованным и поступить в консерваторию. Чего попусту у хозяйки под юбкой сидеть? Надел Ширик-Пырик черный фрак, купил ноты и сел за рояль, что стоял в парке на улице.

Только он раскрыл крышку рояля, стульчик его закрутился, как снежный вихрь, пальцы Ширика заледенели то ли от страха, то ли от волнения, он открыл ноты, как вдруг точно осенило его, и со страниц вспорхнула птица историй. Ширику сразу представилась сказка про Барона Мюнхаузена, как тот летит на ядре.

– Так я, как этот барон, сижу на своем стульчике, – подумал Ширик-Пырик и даже проверил стульчик, крутанувшись несколько раз вокруг себя.

Но, почувствовав, что от этого ему теплее не стало, он решил все-таки что-нибудь исполнить на рояле.

– Может, как-нибудь на гаммах разогреть свои ладошки, – подумал Ширик, – и тогда пальцы мои станут бегать по клавишам шустро, как лошадки.

Но, приступив к делу, он сразу обнаружил, что пальцы ни на что ни годятся, вялые и безвольные, и у него ничего не получается. Ширик сидел, как вареный рак, обмяк и не мог сдвинуться с места.

– Отчего мои пальцы превратились в липучки, я не пойму. Надо как-то выйти их этого положения.

И тут Ширика словно укололо что-то или ужалило. И так это его шокировало, что он от неожиданности сбацал аккордовую ноту.

– Надо же, какой я молодец. Даже сам не ожидал, что я такой. Отчего это могло произойти?

Стал Ширик-Пырик присматриваться, что делается вокруг него. Ничего вроде подозрительного, что могло бы вызывать сомнения. И тут только он и заметил, что сам каким-то образом упал на большой круглый кактус, стоящий на тумбочке. И его мощные колючки впились в его локти почти насквозь.

Ширик от увиденного пришел в ужас.

– Что это со мной?! Глазам своим не верю! – воскликнул Ширик-Пырик. – Какие страшные колючки!

И тут он снова сымпровизировал виртуозное произведение, а потом еще и еще.

– Как странно, острый шип мучает меня, – думал Ширик, – но от этого я стал исполнять гениальные произведения. Я так удивлен. Сколько в них страсти и страданий, как бесчисленны эти шипы кактуса, что впились в меня сзади.

И слышит Ширик-Пырик, что собралась публика возле него и аплодирует.

– Неужели, я стал видеть суть вещей, так глубоко шипы проникли в меня и терзают мою душу, и она изливается в нотах.

И решил Ширик-Пырик, надо это дело поставить на коммерцию. Он пододвинул кактус к себе поближе и так сдружился с ним, что стал вытворять с ним самые невероятные вещи. Ширик-Пырик прыгал с ним, летал, выполнял акробатические упражнения, читал над ним вечерами и потом снова летал, точно это был не кактус, а целый акробатический снаряд.

После таких разминок в его воображении творилось нечто странное. Из неведомой вибрации и сотрясений, что производил кактус, Ширик – Пырик улавливал неопознанные тоны, сочетания, заряжался энергией и сочинял волшебную музыку, исполняя невероятно сложные пассажи, вариации и нюансы. Каждый полет на кактусе – это была роковая эпоха для его сочинений. Все проходящие мимо люди давно стали понимать, что на той точке, где сидит кактус, теперь живет Ширик – Пырик. Он нашел свое поприще и творил целыми днями так волшебно, что кактус начал светится, словно ночной фонарь.

Он светился далеко – далеко, как маяк, на большие расстояния, как путеводная звезда для всех в пути.

И все стали радоваться музыке Ширика-Пырика. И Ширик был счастлив от этого, совсем забыв, чего стоит на самом деле летать на кактусе.

28.12.15.

Царь Таракан

Таракан решил:

– Раз я маленький, то нужно сделать так, чтобы меня боялись и остерегались.

Думал он, думал и придумал специальную водолазку себе, как у самого царя Кощея. Надел он полосатую водолазку и сидит, разводит усами, погоду уточняет.

– На пальцах все элементарно, как дважды два. А с усами не так. Один ус в одну сторону клонит, другой – в другую. И они не могут никак совпасть. Вот задача. Но не для меня. Я только задаю, а решают пусть другие, – думал Таракан. – Есть контакт, есть, есть. Хорошо мне, Таракану, только задачи выдаю.

Вот собрал он вокруг целое царство. Все задачи только и решают. Подозрительно стало Таракану. Много все нарешали, богатыми стали, а мне что, в бега теперь?

Прижался он к стенке, почти слился с ней как тень, и перебежал на другое место.

– Не могу жить по-старому. Все давно решили свои задачи. А мне бежать, искать другое прибежище осталось.

И перебежал Таракан из кухни на стол профессора. И сам как профессор стал считающим. Только его задачи и проверяет и в контакте помечает. Как профессору в голову придет мысль, рыжий, точно луч фотоаппарата, мигом проверяет ее и на свой ус информацию накручивает. Мол, разрешаю профессору писать диссертацию. Прозондирует Таракан усом все его выводы, и мигом скроется.

– Шпион! – злится профессор и хочет стукнуть Таракана кулаком.

Только Таракан проворный, убегает сразу. Зря профессор по столу хлопает. Но все же надоело Таракану, как по столу стучат, и решил он снова перебраться на лучшее место. Вот он пролез через бумагу, карандаши, ластики и папки. Надоела ему профессорская канцелярия. Перелез он через старый кактус и увидел большую шкатулку с драгоценностями.

– О-о-о! – говорит Таракан. – Вот это точно, здесь контакт. Сколько брошей, заколок, бус, сережек. Суди люди, суди бог. Сюда только мне и надо.

Загорелись глаза у Таракана. Да он и сам-то рыжий, как пожарник, почти. Стал Таракан играть в чехарду в этой шкатулке. То в одно кольцо пролезет, то в другое, то по цепочке пробежит и через нее. И во всяких вариациях.

– Вот здорово! Теперь я в самих драгоценностях царствую.

И решил Таракан отложить свой пузырь. Отъел он его такой большой, и, как рубин, светится.

– Вот где жизнь! – обрадовался Таракан.

А тут хозяйка пришла, чтобы подобрать себе бусы. Открыла шкатулку, а там Таракан на самой большой броши сидит.

– Ах! Ты паразит! Вот тебе! – разгневалась хозяйка на Таракана и ударила его. И осталось от него одно мокрое место. Тут всей тараканьей истории конец.

29.07.15.

План Лопуха

Партизан Лопух раскрыл свои карты и заявил всем букашкам и жукам:

– Операция называется «Ищем кактус по пересеченной местности».

Все жуки и букашки заволновались:

– Где же нам кактус найти? Таких нет и в помине в нашем лесу.

– Ни за что на свете не поверю. Ищите, – сказал Лопух. – Это приказ.

– Скорей кактус вырастет на одном месте у Лопуха, чем мы найдем это растение в лесу. Таких не бывало еще! Найди то, не знаю, что. Принеси то, не знаю, что – вот что значит приказ Лопуха.

– Ищите! – повторил приказание Лопух. – И я отдам пол своего царства тому, кто выполнит мой приказ.

Сказал так Лопух и разорвал свой самый большой лист на портянки для больного пня, что сидел возле него, и обвернул его усталые застарелые ноги – корни.

– Да, – вздохнул пень, – ты бы научил гладить свои листья. Какие они мятые.

– А где взять утюг? Нам, партизанам, в таких ситуациях осталось радоваться тому, что дает природа. Все на ее условиях.

– Понадейся на меня. И жизнь будет гладкой, словно клубок тебе путь указывает.

– Эх! Мой больной старичок-пень. Разве эти мелкие букашки поймут, как мне измозолил душу больной вопрос о кактусе?

Испугались жуки и букашки.

– Ну что тут будешь делать? Где найти этот кактус? Таких и в помине у нас не было! – возмутились жуки и букашки и попрятались от Лопуха, чтобы он не гневался на них за то, что они не могут осуществить несбыточный план.

А Лопух волновался, отдавал честь генералу Дубу. И знал точно, что кактус непременно будет найден в срок.

– Скорей выскочит ячмень у него на глазу, нежели мы обнаружим кактус, – ворчали букашки.

– Нет, кактус будет у меня в руках, – думал Лопух и спал спокойно на лужайке.

Он отметил время и знал, что, когда он проснется, кактус будет у него. Но пока он спал, на его макушке выросли колючки. Все жуки и букашки так и обрадовались:

– Будет теперь о чем отвечать Лопуху на задание.

Так ему и скажем, что кактус у него возле самого носа. Только нужно в этом удостовериться.

Так и произошло. Когда Лопух проснулся и потребовал ответ, где кактус, все букашки и жуки сказали:

– Перед самым вашим носом.

Лопух потрогал свою колючку и удивился:

– И, вправду, что ли кактус? Вроде колется. Жалко, только не вижу.

– Жалко, – ответили жуки. – Но вы ведь настоящий Лопух. И план свой выполнили.

15.05.15.

Как кот-колоброд слушал сказку-мордаску

Не успели убрать во дворе, как кот-колоброд вышел проверить новый порядок и опять залечь на свое любимое место под лопухом. Вот он спит и мурлычет, довольный, что его греет солнышко, и он незаметный. Если бы кто знал, что у него очень почетная должность. Ведь он независим, и поэтому он видит все, что происходит в округе.

Часто он забегает в лес и садится на любимый пенек, умывается на солнышке, и лес начинает рассказывать ему свои сказки. Почешет кот свое ушко и прислушается, что там поют птички на ветках, что там шепчет ветер, или, может, делает свое дело жук. Умывает кот свое личико, а сказка-мордаска сама рассказывается.

Вот узнал Пень, что нынче Бабушкины ушки стали расти. Много этих грибочков на Пне насиделось. Не ожидал Пень. Раньше вся жизнь у него была деревянной. А нынче, по установившемуся порядку, Бабушкины ушки разошлись, и все не так и все не эдак. Хоть на войну иди, свою родину любимую отстаивай, права качай. Да тут Бабушкины ушки насели. Так и прижимают, и прижимают. Стало бы кому?!

– Куда бы мне от вас бежать? Я и так Пень гнилой, но и тут мне покоя нет.

– А ты имей мужество, имей хитрость, – говорят ему Бабушкины ушки.

– Да, какая хитрость? Был у меня сучок, опирался я на него, да и тот сломался. Теперь мне что, на весь лес кричать осталось? Да толку! Лучше песню какую разучить. Эх-хе-хе!

– Ты лучшее зарабатывать учись, – сказали ему Бабушкины ушки.

– А что? Одно время Денежки возле меня росли. Да все какие-то вялые, на тоненьких ножках, точно они под кислотный дождь попали. Эх-хе-хе! Теперь вздыхаю только.

– Да не вздыхай, а то трещина у тебя на боку разойдется. Ты лучше слушай. Тебе Бабушкины ушки совет дают.

– Да, без совета никак. Только я много мечтал, когда был высоким деревом. Но мало, что сбылось. А сейчас я Пень. И довольствуюсь малым. Вот и вся моя жизнь. И я счастлив.

Кот – колоброд все слышал, как скрипел старый Пень, он умывал свою мордочку и разглаживал усы. Вот бы ежедневник еще завести на всякие лесные истории. Да коту зачем грамота? Он и так послушать готов за милую душу – и незаметно в кусты.

24.06.15.

Кот и Блошка

Жили-были Кот и Блошка. Кот был мудрый– премудрый и учил жизни. Только учеников-то у него и было, как одна Блошка, что жила у него на брюшке. Любил он ее, воспитывал и говорил, как поп:

– Премудрость цеди.

Блошка до того сжилась с Котом, как одно целое, так и спала у него на брюшке и посапывала. Кот был для нее нечто вроде печки. Блошка пригрелась на боку и зажила, накопив много всяких валенок, в которых ходила круглый год, не снимая. Хорошо было Блошке в валенках. Спала она, спала, и однажды ей стал видеться потусторонний мир.

И вот как-то Блошка узнала, что есть коньки, и благочестивые даже ходят на бал в них. И точно какая муха ее попутала. Блошка закапризничала и сказала Коту:

– Не хочу я в валенках ходить, хочу коньки.

– Зачем тебе, Блошка, коньки? – спрашивает Кот.

– А, чтобы на балу танцевать. Мне тут как-то даже про тулуп преподали. Хочу и такое наартачить, чтоб все удивились. И баста.

Стукнула Блошка своим кулачком и подтвердила:

– Вот мое желание!

– Да где же тебе кататься на коньках? У меня живот мягкий, да теплый. Ты же на коньках мне его весь распорешь.

– А вот и нет. Не нужен мне твой живот. У тебя нос ледяной. Вот на нем мне и кататься.

Сшила себе Блошка юбку, махнула ею озорно и прыг Коту на нос.

– Ой! – воскликнул Кот и чихнул. – Наверно, Блошка мне в нос попала.

Почесал Кот лапой нос, а Блошке смешно. Она прыг, прыг, так тулупом и овладела, и кататься научилась по первому классу. А Коту щекотно, он чихает. Блошка и тут нашлась, махнула платочком и говорит:

– На-ка, пригодится платочек, возьми уж.

– Расстроила ты меня, вместо того, чтобы уроки учить, ты ледовый бал устроила.

Хотел Кот ее наказать. Царапал лапой, царапал, покусывал зубами, покусывал. Да, Блошка ловко проскользнула через его когти и зубы, и была такова. Так вот и пристрастилась к новым балам.

09.10.15.

Залупатый домишко

В одном неказистом, но глазастом домике жили дед и баба. Баба была очень сварливая и не давала покоя своему мужику. И дед думал, голову ломал, не зная, куда ему от нее деться. Хоть в окошко выпрыгивай. Да напрасно, всем все видно, какой он нескладный. Хоть в будку ко псу переселяйся, да блохи закусают. Хоть самому, как мышь, в маленькую щелку юркай, да и там не спрятать свою душонку, мыши пищать начнут. Хоть, как рыбка, прячься под воду, да и там крючок найдется на тебя.

Вот и решил дед, что надо искать ход спасательный, запасной, чтоб никто к нему, к деду, не приставал. Сел дед под березу, смотрел на нее, думал, мысли будто по сломанной лестнице бродили, и решил, надо бы ремонтом заняться.

Сел он у своей кровати в углу, обнаружил щель и думает, вот бы в нее поселить свои мысли надуманные, чтоб бабка его не обнаружила больше.

Вот засмотрелся дед на ворону, и мысль его осенила, хорошо бы для нее место найти, пусть будет для нее доброе дело, и это для меня зачтется.

Только он это подумал, как в соседнем доме стали громко ругаться, закричали так, точно туда целая стая ворон налетела.

– Ой, что-то не ладно. Соседи зашумели. Так дело не пойдет.

Загрустил дед, сел у окна и стал смотреть на речку. А там рыбка плеснула хвостом.

– Вот бы, – думает дед, – и рыбке домик найти и поселить ее в моем углу. Она тихая и молчит, кричать никто не будет.

Стал он это дело обдумывать тщательно. Но и тут прибежал нежданно-негаданно другой сосед и кричит:

– Ой! У меня трубу прорвало, стену заливает уж который день, скоро от нее одно мокрое место останется. Где мастера найти, стену починить, ведь жить так невозможно!

– Эх-эх-эх! Напасть какая, – вздохнул дед и самому страшно стало. – Это ведь подумать ни о чем нельзя. Ведь беда только преследует на каждом шагу. Куда ни глянь – все беда. Остолбенеть мне что ли? Так из моего залупатого домика никак и не выбраться. Подумать только.

И решил дед в угол поставить высокий светильник, нечто вроде распорки с подставкой. И стал своей старухе команду давать, чтоб она за этим светильником смотрела, пыль протирала с треноги и салфетками укрывала. Так он из затруднительного положения и вышел. Вот был повод. Замолчала старуха и больше не злилась на своего деда.

17.10.15.

Православные рассказы

Старый-престарый камушек

Девчата смеялись вчера весь вечер так громко, что голова моя закружилась, закружилась. И я выбежала из сада, бежала, бежала и думала только о матушке, вспоминала ее голос, так девичий смех насолил мне, хоть солому ешь. Но только губы кусаю и матушку вспоминаю. И кажется, пожатые зерна – ее словечки ласковые, ими только и питалось мое сердце. Хлеба не надо, только ее слова слышать. Ее слова – солнце.

Зачем я пошла гулять? Девчата так обсмеяли. Я, вообще, из дома не люблю выходить. У калитки всегда юродивый сидит, Николка, вечно копейку просит. Только одно и знает, что копейку просить. А смотреть на него жалко. Лишь его лысый лоб и видать. Как ему на солнце не жарко?!

А под осинкой моей птичка умерла, может, ее кошка поймала. Крылышки только на камушке лежат. Мне птичку жалко больше, чем юродивого Николку. Вот он опять руку свою тянет и требует настойчиво копейку. А у птички нет рук, она тварь маленькая, только летать может и чирикать. Так камушки чиркают друг о друга: чирк-чирк. И птичка похоже поет: чирик, чирик!

Николка камушки не любит, не смотрит на них. Я ему как-то руколу дала. Да и ее он не захотел. «Дай копейку», – все просит с протянутой рукой, хоть из дома не выходи.

Но долго сидеть дома я не могу, душно, даже в тени. Пойти бы в храм. Там неф старый с фресками, и там покой истинный. Никто дерзко не посмотрит. Вот и сердце мое будто чистой водицей омоется, очистится. И дышать станет свободно.

…У ворот при выходе нашла камушек, старый– престарый, наверное, как наша планета.

18.06.13.

На весах молчания

В церковь входили с благоговением, чуть переступая, даже почти не двигаясь, а будто что-то само неслось по воздуху. Высокие голоса певчих обжигали звуками, напоминая мерцание пламени. В храме заряжался воздух светом, который наполнял все существо, проникал в органы и ткани насквозь. И то, что происходило в нем, было несомненно свято, как само сотворение.

Румяная белолицая монашка с голубыми глазами стояла у иконы, и лицо ее наполнялось радостью и добротой. Все, кто ни проходил мимо нее, думал: вот она, милость Господня.

Монашка была легкой, воздушной, точно парашютик одуванчика. Так развевался ее подол, как мягкое парение цветка.

Но с другого угла храма стояла другая монашка, сухая, с огрубевшим от ветра лицом, с морщинами. Говорила она резким, жестким голосом, который, казалось, скрипел, как старая дверь. Она представлялась напоминанием зла, насилия, жестокости. Кто поворачивался к ней, тот видел свет с обратной стороны. И храм наполнялся грязной руганью и издевательством, пороки и грязные грехи вылезали на стены, ползли под ногами, хватали церковную утварь, могли проникнуть в прихожан, овладеть сердцем и поразить незащищенный ум.

Более-менее чистому человеку было невозможно это слышать, устоять на ногах, перенося такой страх.

Казалось, порча от людей проникает в само лицо. И двигаться было нельзя.

– О чем же молиться, – думала я. – О хорошем или о плохом? О здравии, когда страшный черный смерч ругани пролетел над головой, или за упокой? Нужно уйти от нехорошего туда, где до тебя не достанут руки злых пороков.

Казалось, что я в страшном дремучем лесу, где сухие ветки и коряги цепляются за и не дают пройти. Я вышла на кладбище и села у могилы. И там стало тихо-тихо. Будто вся нечисть канула в бездонную пропасть. Я села, и теплый солнечный зайчик упал мне на лоб сквозь листву. Он не играл с моим воображением. А был теплый, как пушок для пудреницы, которым пользуются, чтобы снять соленые капли пота.

Зайчику очень понравились мои щеки, он трогал мое лицо, удивлялся, наверно.

И я подумала, что он маленький проказник.

Я села у самой могилы и вздохнула:

– Вот под самые корешки угодил этот человек. Покоится с миром.

Отшумели давно ушедшие идеи, причины. Это море утихло, стало жирно-соленым, мертвым. И яркий свет с неба светил мне на лоб. Само солнце захотело с ним играть, словно в мяч.

Я почувствовала сильный жаркий удар. И скорей ушла в тень. Надо переждать жару.

Поздней осенью я снова пришла на кладбище. Было холодно. Я думала, ничего не будет меня искушать, и никакая тварь не наскочит на меня.

Я пришла к крайней могиле в конце кладбища, и рядом оказалась новая, недавно выкопанная, еще без гроба.

Я заглянула в нее и поразилась – там спали змеи. Их было много. Видно, облюбовали могилу, как свое логово для зимней спячки.

– Скорей отсюда, – подумала я, – пока змеи не проснулись. Я быстро пошла от этого места, испугалась, увидев их. Даже листья шелестели под ногами, точно хищные змеи ползли за мной с шипением и злостью, что их увидели и потревожили их сон. Я побежала быстрей и быстрей… и вдруг упала.

Очнулась я утром рано. На кладбище было непонятно тепло и туманно. Из могил исходили белые дымчатые кресты. Сам дух кладбища исходил крестами.

23.08.14.

Знак от Александра Свирского

Папа съездил к мощам Александра Свирского на Лодейное поле, прикоснулся к его руке и привез мне от него кулончик-глазок.

– Теперь, – сказал папа, – Александр Свирский будет помогать тебе.

Я посмотрела на кулончик и подумала:

– Вот кто на меня смотрит. В нужную минуту он мне даст знак, моргнет своим глазком, и я пойму, что настала моя минута.

Папа сказал:

– Все время носи этот кулончик, потому что святой помогает очень многим.

С тех пор я никогда не разлучалась со своим кулончиком, спала с ним и крепко прижимала его к груди.

Кулончик-глазок был необычайно загадочен. Имел две стороны. На лицевой был глубокий старец Александр, а с обратной – крест с распятием. Старец сидел со свитком в одной руке, а другой – подавал.

Медальон был прозрачным, нагревался от тепла. И я думала, почему он такой двусторонний. То ли как ракушка, что крепко затворилась, то ли как медаль, что имеет две стороны, то ли как слово, которое можно прочитать спереди назад и задом наперед. Медальон просвечивался, и я подумала, что слово можно прочесть и между букв. Он казался маленьким датчиком, который может транслировать такие известия, которые вряд ли может услышать простой смертный. Я знала, Александр Свирский открывает мне глаза на неведомое.

Но страшный крест с распятием с обратной стороны предупреждал о тяжком возмездии. И я знала, за каждое деяние стоит плата. А если оно греховное – то и расплата.

Иисус мученически смотрел с креста, и мне казалось, я чувствую его страдания. Наверное, им не было конца. А я думала, когда же будет решительный момент, и все закончится. Но его не было.

Только однажды я выбежала в сад, сорвала цветок, было тепло и тихо. И я обнаружила, что креста с распятием на медальоне вдруг не стало. Наверное, иконка на медальоне сама отпала невзначай.

– Значит, так тому и быть, – подумала я, – Александр Свирский моргнул мне в знак согласия. Кончились мои мучения. Святые всегда молятся о нас.

25.07.14.

Белочка

Накануне мне приснился священник.

– В церковь надо сходить, – сказала мне бабушка, когда я рассказала ей про свой сон.

Храм находился недалеко от дома. Нужно было пройти лесом. Широкая асфальтированная дорога, по которой изредка ездили автобусы и машины, вела до санатория, возле которого и стояла церквушка. Но я не захотела идти по шоссе и свернула тропинкой в лес.

Белые мелкие цветочки – звездочки рассыпались под ногами возле куста с солнечной стороны. В лесу пахло влагой, и озорно щебетали птицы. Лес укрывал под свою тень и прятал меня от палящего солнца.

Случайно я споткнулась на тропинке о небольшую зеленую шишку. Рядом торчали из земли толстые корявые корни елей. Я вошла в ельник. Неожиданно, я увидела, как ко мне навстречу легко прыгала белочка, размахивая в стороны пушистым хвостом. Я присела и позвала ее к себе, прищелкивая языком, и пожалела, я не могла ничем ее угостить. Но юркая приятельница не хотела ко мне приближаться. Она привстала на задние лапки, показав на миг свою белую грудку, и я сильно удивилась.

– Вот почему тебя называют белочкой, из-за белой грудки, – подумала я.

Белочка посмотрела в мою сторону, прыгнула от меня и быстро забралась на ель, мелькая пушистым хвостом. «Мол, знаю я здесь всех, и куда ты идешь, передай мой привет», – внушала она.

– Хорошо, – сказала я, – вспомню в церкви тебя, дикарочку.

Церковь по будням была закрыта, и я, перекрестившись, повернула обратно домой. На небе откуда – то стала приближаться огромная туча, поторапливая рыбаков домой. Громко загромыхал гром, пугая отдыхающих возле пруда. Птицы смолкли. И только усиливающийся ветер шумел, наклоняя деревья и траву.

Я снова вошла в ельник. Белочки там давно не было. Навстречу мне шли люди с собакой и тоже торопились. Я прошла всю лесную тропинку до дороги, думая о белочке. Видно, она спряталась от дождя.

На выходе из леса у кирпичной арки меня ослепило яркое солнце. Грозовая туча, как строгий небесный сторож, проходила только над лесом с краю от моей тропинки и, к счастью, обошла ее стороной. Поистине, природа хозяйничала в своих владениях, волнуя трепетную душу человека.

02.07.08.

Не видит Боже

Нина сидела на печке, грелась и слушала, как сестра рассказывает сказку о Елене Прекрасной. Каждый вечер перед сном они с сестрой пересказывали одну и ту же сказку. И только после нее спокойно засыпали. Но в этот раз Нина была немного встревожена. Ведь мама сказала, что завтра все уйдут на покос, и Нина останется одна дома хозяйничать.

«Не хочу быть дома одна, – преследовала ее мысль, – да еще убирать за всех». Нина решила пригласить к себе в гости Олю, подружку, жившую по соседству, чтобы вместе с ней провести время.

На следующее утро все собрались и ушли на луг.

– Подмети пол в доме, убери кровати, помой посуду. Делай все с любовью и не обманывай нас. Знай, Боже все видит, – сказала мама и показала на небольшую икону Иисуса Христа, что стояла в божнице на кухне. Перекрестившись, она взяла узелок с едой и вышла во двор. Там Иван, Нинин отец, запрягал лошадь. Она села в телегу и поехала вместе с Иваном.

– Помни, что я тебе сказала, – крикнула напоследок мама вышедшей на крыльцо дочери, – вечером я все проверю.

Нина состроила гримаску, и когда повозка скрылась за домами, убежала в дом, хлопнув дверью.

Дома Нина помыла посуду, заправила кровати и принялась подметать. И почему-то ей показалось, что кто-то за ней наблюдает. Нине даже боязно стало. Она бросила веник и взглянула на Иисуса.

– Наверное, это Боже смотрит на меня, – решила она, и ей стало неловко. Она взглянула на икону в самые глаза Иисуса и отошла в сторону.

– Какие у него пронзительные глаза, будто только две точки, но они «просверливают» все внутри меня. И даже здесь, со стороны, они глядят на меня так же упрямо, как и вблизи, – стеснялась Нина. – Неужели, Иисус все видит, какая я? Нет, я так убираться не буду. Что же сделать, чтобы Боже не смотрел? – думала Нина. – Надо закрыть ему глаза, и тогда я спокойно буду убираться.

Нина взяла буханку хлеба, отломила кусочек, смяла мякиш и два колобочка налепила на глаза Иисуса.

– Вот теперь Боже не увидит, как я убираюсь, – обрадовалась Нина.

Она спрыгнула с табуретки, на которой залепливала глаза Иисусу, и ушла на кухню. Но тут дверь отворилась, и в дом вошла Оля, держа трехлитровую банку парного молока.

– А я хотела за тобой пойти. Я сегодня дома одна, и мне скучно, – сказала Нина.

– Мама сказала передать вам молоко.

– Давай сюда.

Нина взяла банку и налила себе в кружку.

– А ты хочешь молоко? Давай налью.

Оля отказалась. Вдруг она сильно чихнула, и, задрав подол юбки, высморкалась в него.

Нина подумала, что как-то неприлично сморкаться в подол. Но мысль, что у Иисуса все равно глаза залеплены, и он не видит, заставила не замечать недостойное поведение подружки, и Нина только сказала:

– Смотри, Боже не видит.

– Как это не видит? – удивилась Оля.

– А вот так, не видит больше. Глаза закрыты.

– Так что же? Будет беда?

– Наоборот, беды не будет.

– Это немного странно.

– Давай, лучше играть. У меня лото есть, старинная ворожба. Будем играть.

– Ну, раз Боже не видит, давай погадаем.

Весь день девочки играли в ворожбу и незаметно для себя выпили все молоко. И только к вечеру Оля сказала:

– Что-то я засиделась у тебя. Я, пожалуй, пойду.

И только Оля скрылась за калиткой, как на лошади к дому подъехали Нинины родители.

– Ну что, все выполнила, что я тебе сказала? – строго спросила Нину мама.

– Конечно, все выполнила, – оправдывалась дочка.

Но, войдя в дом, мама увидела брошенный на пороге веник, грязный пол, а на столе стояла пустая банка из-под молока.

– Что ты наделала, Нина. Почему так грязно. И нет молока, на котором я хотела испечь пирожки. И в кого ты такая непослушная уродилась?! Себе же делаешь хуже! У тебя совесть уже нечиста! – ругалась мама на Нину.

– Чиста, чиста моя совесть. Мама, Боже ничего не видел.

– Как это не видел?

– А вон, глаза у него закрыты.

И только тут мама увидела, что глаза у Иисуса залеплены хлебным мякишем.

– Что ты наделала? Почисть икону! – еще сильнее стала ругаться мама. – Разве можно издеваться над святыней?

Нине стало стыдно. Она сняла икону, соскоблила хлеб с глаз Иисуса и отдала ее маме.

– Но Боже презрительно смотрел на меня сначала! – хотела оправдаться Нина.

– Значит, ты его разгневала, – сказала мама, – значит, пусть он так смотрит, чтобы ты стала хорошей девочкой. Он твой учитель. Открой глаза! И всегда молись ему. Только он в нужное время тебя сбережет, когда рядом с тобой никого не будет.

24.06.11.

Часы волка

Бабушка всегда говорила:

– Кто рано встает, тому Бог подает. Успей с утра все переделать.

Вставала она до зари, в 5 часов, никогда не торопилась. Торопиться было плохой приметой. Она медленно одевалась, пила молоко и шла на огород поливать цветы и полоть сорняки. К 7-ми утра она все успевала по дому. В огороде прополото и в доме порядок, и на столе завтрак готов, осталось домочадцев разбудить, накормить, да на весь день приготовить. А внуки малые пусть поспят еще.

Вот так она жила. Лучше раньше за дело приняться, да не спешить, и все вовремя, к сроку, сделать. А неровен час будет – так и все дела спонталыку пойдут. Все знали этот час. Это было 11 часов утра. Их называли часом волка, когда открывали лавку, где продавали водку, и все хмельные мужики выходили на улицу к этой лавке. Вот с кем нежелательно встретиться доброму, а тем более лихому, человеку. Всякие драки и бывали у них по пьяни. Не ровен был час волка.

Да и у обыкновенных людей могло дело пойти колесом в это время. И уж многие немолодые люди думали, коли до полудня ничего не сделал, значит, день даром пропал. Волк этот твой день и сожрал. Вот и спешат люди с утра все важные дела переделать, боятся волка, который за час до полудня выходит и высматривает, кто ленится или кто прозевал, или проспал. Значит, жизнь его пойдет по-иному, по волчьему закону. И попадет тот слабый человек во власть злой силы.

Вот и спешили добрые люди за временем, чтобы делать добро. Оно как стремечко, которое подстегивает удалого коня. Вот бы не упасть с этого коня, чтобы голодный волк не набросился на тебя. Задает конь ритм, стучит подковой. Но нет никакого страха и риска. И раннее благословенно время. Значит не с лихом начато дело, а по доброй воле. И волк убежит в свой неурочный час.

21.09.13.

Божья коровка

«Божья коровка. Черная головка.

Полети на небо, принеси нам хлеба.

Черного и белого, только не горелого».

Божья коровка прилетела на Черный яр.

Там у знахарки собака черная – белые зубы, и кот черный – огненные глаза, и синичка с черной головкой летает.

Черная головка – значит, мыслям тепло и думать легче. Любят божью коровку – черную головку в 1-м классе все дети, потому что учатся думать в школе. А Женя Чернышов даже решил: буду летчиком-космонавтом, полечу на небо.

Только я думаю, какого хлеба принесет божья коровка с неба. Разве ветер закинет семечко или зернышко, из которого травинка вырастет, а может, даже колосок. Да дикий он. И зернышко такое дикое, как черная головка божьей коровки.

В Черном яре знают о божьей коровке сказку. Недаром она черными родинками отмечена. Сколько этих родинок? А кто знает? Надо посчитать их. Только их всегда четно. Значит, и в Черному яру чет.

Хоть и унесло, точно ветром, оттуда бабушкиных родителей в другое место. Но как его забыть? Жили там бабушкины предки из века в век, из рода в род. Был у них свой лес, и дом стоял свой. Да, словно унесло их оттуда ветром, как зернышко. Да сама судьба – божья коровка, повелела уйти. Было бы счастье. Да и у него крылья, как у божьей коровки.

Помолиться бы только. Трудна молитва. Но вся трудность пропадает, как вспомнить божью коровку с черной головкой. И любая трудность по плечу. И молитва с божьей помощью сама читается. Будто сама божья коровка ее как детское стихотворение и придумала.

24.03.13.

Преодоление

Никто не заметил, как в зале библиотеки появился священник и сел за круглый стол. Он сидел тихо и скромно перелистывал свои записи проповеди, приготовленной для чтения. Наконец, пришедшие на беседу заметили его и расселись вокруг послушать, что он скажет. Голос у батюшки был ровный и немного глухой, слабеющий, как огонек затухающей свечки. И это настроило нас на располагающую беседу, и в зале воцарилась какая – то глубокая, спокойная тишина. Говорил он тихо, но убедительно и уверенно, от слов его исходила некая сила. Но вместе с тем говорил он просто, и было его легко слушать.

– Что вы думаете, – спросил батюшка, – если человек сам себе не прощает, то сможет ли его простить Бог?

Мы молчали и ждали ответа.

– Конечно, надо прежде всего найти лад в себе. В других его искать – напрасный труд, – продолжал батюшка.

И мы смотрели на него не как на догматика, хотящего презренно упрекнуть нас в низких грешках. Нам казался он близким, откровенным другом, с которым мы собрались поговорить.

– Я вам расскажу одну притчу о талантах, – сказал батюшка и начал рассказывать притчу. – Царь решил разделить между людьми таланты. Одному дал 4 таланта, другому – 2, а третьему – 1. И сказал употребить эти таланты на пользу. Первый и второй вложили свои таланты в дело и получили двойную прибыль, а третий просто зарыл свой талант, чтобы потом при случае его вырыть. Узнал царь, что люди сделали с талантами. Первых двух он наградил правом править городами, а третьего наказал, потому что первые использовали с пользой таланты, а третий – талант спрятал и не употребил его. И из-за этого пострадал. Так и все должны знать свои таланты и реализовывать их.

Батюшка был похож на сказочника, но вдруг тема его разговора быстро сменилась на научную, и он сказал:

– А вы представляете, что такое жизнь, и на что она похожа? Ведь ее сравнивают с постоянным движением электрона. Было выяснено, если электрон остановить, то он исчезнет. Так и жизнь.

Я сразу вспомнила физический закон, который учила в школе о тяготении электрона к протону, в результате чего получается молекула. И мне жизнь представилась очень тонкой невидимой материей, которую легко разрушить, подобно распаду атома, необратимой реакции. Но невозможно, чтобы все электроны остановились, где-нибудь будут существовать их двойники. И тут мне показалось, что распад атома или распад тонкой связи – это смерть. Будто угадывая течение моей мысли, батюшка рассказал странную историю о себе.

– Вы, наверное, заметили, что я хожу с палочкой. Я хромаю, мне очень тяжело ходить после аварии, в которую я попал. Я был при смерти. Мне раздробило позвоночник, и все думали, что я умру. Но я выжил. Я думаю, чудом. Но врачи сказали мне: «Он теперь „овощ“, то есть не сможет ходить». А я не поверил, я обиделся, что я, по их словам, «овощ», я чувствовал, что если я выжил, то я преодолею свою болезнь. И я стал учиться ходить.

– Вас будто воскресили из мертвых. Видно, сам Бог послал такое испытание, – сказала я.

– А из-за чего Вы попали в аварию? Кто был виноват? Бог это знал? – спросил кто-то.

– Ну, откуда Бог мог знать, отчего ошибаются люди, совершают аварии. Это недосмотр людей, а не Бога. Не Бог этого хотел. А испытание пришлось пережить. Но вот я еще живу, проповедую и нужен людям, – улыбнулся батюшка, и мне показалось, что он счастлив.

Ему неважно, что он еле-еле ходит и физически ущемленный человек. Он чувствует любовь Бога. Она светится в нем, и этот свет он доносит до других. Вот что значит преодоление. А что, как ни это, доказывает идеал святости христианской жизни.

22.03.12.

Воздушный колокол

В Парфентьево на развилке 3-х дорог стоит церковь. Голубой купол возвышается над деревьями и виден со всех сторон деревни. Летом хорошо в деревне. Я надеваю юбку, что попроще – легкую, ситцевую, которая раздувается ветром, и иду в сад. В саду все качается от ветра: ветки, листья, трава – и говорят на своем языке: ветки скрипят, листья шелестят, птички щебечут. Это скворцы облюбовали скворечник, и будто все разговаривают со мной. Мне весело, потому что все вокруг разговаривает: и старое полено, в котором торчит ржавый гвоздь от прежнего дома, оно скрипит и ломается, если его резко возьмешь; и оторванная доска от соседского забора, в дырке которого видно все, что соседи построили на своем участке; и высокий пенек от яблони, который приглашает облокотиться – странный пенек, высокий, как столик, на нем резать можно и сидеть. Рядом дружные муравьи-трудяги, для которых самый длинный переход кажется быстрым, потому что его трудно прервать. И даже осы, которые нашли дырку в крыше и не дают красить под ней рамы, тоже разговаривают. Звуки заглушают друг друга, и все превращается в гудение, от которого кружится голова, как от жары. И только отрезвляющий колокольный звон, настоящий звон случайно радует свершившейся минутой встречи трудового дня, ясного дня, полного своих свершений, малых или больших.

Высоко колокола бьют, то ли в них сила небесная, то ли в них счастливая игра, похожая на купание облаков. И облака куда-то плывут кучнисто и рассеиваются, и пропадают бесследно, облачные барашки бегут и как одуванчики разлетаются.

А министры-колокола бьют, бьют, разнося звон по небу. И каждый колокол со своим тоном.

– Смотри, колокол летит по небу, – сказал папа.

Я зажмурилась – вот будет грохоту! Сердце сжалось.

– Ну что, упал колокол? – спросила я.

– Да нет, летит. Ты только посмотри.

Я оглянулась. И мои глаза широко раскрылись. По небу летел светло голубой воздушный колокол, бесшумно и медленно, точно женщина, несущая дитя.

– Правда, воздушный колокол. Куда же он летит?

– Куда ветер подует.

– Так значит, не видели еще чудес. А это колокол по небу летит.

– Воздушный колокол, вот и летит. Не шар, а колокол.

– А ведь он тоже настоящий колокол, а не бьет.

25.01.12.

Дерево души

– Осторожен, осторожен будь, – говорила мама Павлушке, уходящему гулять во двор. – А то стукнешься душой, кто тогда ее полечит.

– Ой, страшно. Как это душой стукнешься?

– А вот так вот. Может, случится, что сам не поймешь, как заболеешь.

– Я здесь, мама, буду, возле дома кататься на велосипеде.

– Я знаю, как ты здесь. А сам носишься, как угорелый.

– Ну, мама, со мной ничего не случится.

– Смотри, люди вокруг всякие ходят, могут что подумать о тебе или, не дай бог, сделают тебе что-нибудь. Будь аккуратнее.

– Хорошо, мама.

Так провожала мать сына гулять во двор, будто в другую, чужую страну с иноземцами, где лихо – не лихо, а люди совсем иные, по-другому говорят, живут, мыслят. В этой стране все жили вместе: и мусульмане, и христиане, и буддисты, и иудеи. И все одинаково ездили в транспорте, ходили в магазины, покупали одежду. Только работа была разной.

Говорят, вкладывают душу в работу. Без работы душа не живет. У старика мало работы и трудно жить. И работать он не может. Душа слабеет с его телом и может покинуть его, и он умрет. Чем плодотворнее работаешь, тем больше душа. Она растет с плодами труда, как дерево, и сама начинает приносить плоды. Только нужно осторожно снять эти плоды с дерева души, чтобы они не упали и не ударились, не побились. Битые плоды быстро портятся. Берегите свое дерево души.

07.12.

Троица на Белой горе

Высоко, в тайной глубинке Уральских гор, стоит Уральский Афоно-Белогорский монастырь. За крутой извилистой дорожкой, которую стеной преграждают еловые лесочки на подъемах гор, издалека виден белый храм с большим золотым куполом. Там стоит Царский крест. К нему всегда едут паломники помолиться. Сегодня Троицкая суббота. Вода – именинница, и как ни странно идет дождь. Но он радость, даже когда надо ехать на кладбище помянуть предков. В этом краю дождей все просят солнце и верят в божью благодать. Поэтому собираются крестные ходы из Перми к Царскому кресту в Белогорье как великая миссия. Дорога к храму оберегается высокими поклонными крестами.

На Троицу Землю называют именинницей. И точно молодеет седое старчество. Луга на бескрайних горных просторах покрываются пухом одуванчика, как белоснежным одеялом. Здесь дышит седой Урал.

Рано утром на Белой горе густой туман обволок монастырь. К нему подниматься высоко. Вход даже в Нижний собор по высокой крутой лестнице. Здесь Кресто-Воздвиженская церковь. В ней старинные образа, молитвы, записанные на бересте, и освященные камушки. Очень любят Иоанна Златоуста. Прихожане тихо молятся, слушают, как батюшка смачно духовным воззванием призывает «Премудрость, вонмем».

В храме строгая тишина, точно успокоенная роженица увидела свое спящее дитя. После службы мы спускаемся к подножию холма и едем домой. Уже теплеет, и ярко светит солнце, будто дождя и не было. Навстречу летят белые бабочки. В этом году их откуда-то целое море. Все летят, как хлопья снега, создавая в воздухе легкий шелест. Откуда они только? Начинает цвести тополь, засыпая землю «седым» пухом. Все это летает и слабо волнует. На обочине растут широкие пиканы. Скоро и из них вырастут вкусные дудки, и из цветков тоже полетит «седой» пух. Седой Урал провожает меня.

07.06.12.

Божий блик

Утром пекинес Ники лбом открывал дверь в мою комнату и ложился возле дивана на спину, выставляя мохнатую грудку. Тельце его напоминало маленького кабанчика, а сам он был ярко-золотой, как спелый кабачок.

Ники будил меня. Ведь со мной он по утрам ходит в лес.

В этом году осенний лес особенный. Нарубили деревья, выкорчевали пни, военруки наставили красные пометки на деревьях, а строители проложили дорожку возле леса, поставили фонари и столики со скамейками для бабушек и молоденьких мам.

Но мы с Ники ходим в лес совсем не посидеть на лавочке, а приобщиться к природе. Ники обнюхивает каждую травинку и кочку, и я стала присматриваться к каждой веточке, пню, дереву и листочку.

Взяла маленький альбомчик и карандаши и стала рисовать. И Ники мне сопереживает. Присмирел, как примерный ученик, слушается, и в стороны, как бывало прежде, не тянет.

Вот пенек. Под ним большая нора, точно там ход для гномов, но похоже на бомбоубежище. И таинственно. Чудится опасная кнопка, на которую нельзя нажать, так неприятно, как наступить на лягушку.

Иду дальше. Маленький пень посреди дорожки, словно высунул носик зверек-горностай и не пускает меня дальше пройти. Охранник леса. Его, деревянного горностая, обойти нужно.

А вот еще пень. С одной стороны – коряга, будто знак вопроса, с другой – дева распустила волосы. Древесная кора как волны пластично изогнулась и фокусирует вид девы. Деревянная пластика.

Сколько здесь пней вокруг, словно станки, много сравнений, фантазий, предложений: пни-станки, пни-стулья. Вот пень-седло, вот, как привалившаяся тяжелая сумка у подножья березы болезненный вырост, вот пень-якорь. Пень – как шапка Арлекино с загнутыми концами-корнями. Так и играет, и играет воображение. Опасно с этим пнем-шутом, под ним вырванная трава.

Это же лесной кабачок «12 стульев»! Заходи, повеселись, поговори, пошути. Вон и на пенечке просыпано для птичек пшено. Значит, и пир горой для лесных жителей! И птички запели: заходи, заходи в кабачок «12 стульев». И сросшийся пень из двух деревьев подвалился набок, как пьяные друзья, раскачиваясь с песней «А когда на море качка…». А мне хочется сказать: «Мы с Тамарой ходим парой».

Хотя какая здесь качка? Лес не море, хотя деревья покачиваются иногда, стряхивают капельки-росинки после дождя. Я рассматриваю листья. Дубовые – словно тигровые лапы, желтые в коричневую полоску. Из таких лапок можно шапку-ушанку Лешему сшить. Хм! Дубовая шапка, даже страшно. И желудевый колпачок подвернулся мне, как старое бабушкино пенсне. Усатый орех заулыбался мне, как дедушка с лохматой бородой.

Стоит непонятный старичок, крестится на опадающий лист, что-то пошептывает. В лесу светло-светло. Огромные кленовые листья размером со сковороду.

И будто вся осень жаркая, подогретая на сковороде лета до золотисто-румяной корочки. И совсем не холодно, прошел дождь, и капли размочили мхи и лишайники, и они засверкали цветами фломастера на дубовой коре, играя по клавишам мелодию зайца «А нам все равно». Наверно, все это знал Болотный попик из стихотворения А. Блока. Вот и береза отвернула бересту-страницу своей лесной книги. Читай, читай.

А вот пень весь зеленый, ему не до мховых носков, как другим братьям. Он весь зеленый и улыбается, как крокодил, разинув свою пасть, куда засыпались семена и листья. И вдруг с другой стороны превращается в оборотня. Крокодил-пень становится похож на гусара. А, может, это господин в цилиндре сидит и мечтает, смотрит на Луну в свою подзорную трубу, когда все спят. А вот пень, скорее большое упавшее дерево, словно лег набок больной, и не повернуться ему от тяжести.

Дальше в лес не ходят. Там лесная больница, лежат больные деревья. А рядом место врача: растет крепкое здоровое деревце. И за всеми наблюдает «Архимед». Это такая вековая болезнь, нарост на стволе березы, как борода философа. А вот сломанный ствол дерева весь оброс чагой. Словно чепчики разных размеров Варвара Ивановна развесила на торговой стойке.

Радуются деревья, подняли свои руки-ветви кверху. Ждут, что подарит им природа, что нарисует. Я приглядываюсь к листьям. Наверно, там что-то нарисовано. Хочу найти какой-то рисунок. Вот на дубовых листьях загорает буква «К». «Какие они грамотеи», – думаю я. Еще и нечто на иероглиф похожее надписали. Держу непонятный лист с подобием иероглифа. А саму меня что-то толкает: ищи, ищи. Найдешь еще портрет. Ну, какой может быть портрет из листьев. Если только флорист – художник подведет.

Я остановилась, смотрю и вижу: Богородица с младенцем так на листочке и отпечаталась, словно божий блик это.

Много было солнечных зайчиков и желтых пятен на листьях. Зайчики ускользали, пятна проходили. А этот листик я возьму домой и сохраню под рамкой. Я смотрела на него и решила потрогать. Капля упала с него, как целительная благодать. Эта моя капля, будет вдохновлять меня.

Я оторвала листик и пошла дальше. Капли на ветках были прозрачными, как бусинки, и сверкали, как новогодние лампочки.

С Ники мы набрели на заброшенную землянку. И вдруг страх, что моя капля вдохновения вдруг обернется вредоносной бомбой, заставил меня вспомнить Моление Даниила Заточника, потом медицинский кабинет, потом что-то замерло во мне, я остановилась, подумала, секунда… и я пошла дальше. Пекинес послушно бежал за мной.

02.11.14.

Кактусы на Рождество

Это было Рождественское торжество. Цветущий «Зимний сад» пышно цвел и веял, как на балу нарядные дамы, а растения располагались на разных ярусах, играя яркими цветами орхидей, словно далекие позывные. Орхидеи сидели большим содружеством на подвесках, живых изгородях, напоминая рог изобилия.

Мы прошли мимо этой ослепительной прелести и направились в зал кактусов. И перед нами открылся особый цветочный город, где каждый кактус, как дом. Впереди стояли целые кактусовые деревья, кактусы, изменившие свою внешнюю форму, их силуэты были похожи на старые ивы и березы, и, словно птенцы в гнезде, были подвешены «остроклювые» суккуленты. Кактусам в этом городе, видно, было весело, и они строили рожицы. Вот кактус, вроде высокого столба, вот – вроде тюбетейки, вот – дедушка с косматой бородой, а вот самый лохматый, как мишка и зайчик с цветами. Чудаки! Сколько воплощений! Даже алоэ похож на раскрытую книгу, и как усатый Штраус улыбается всем проходящим. Среди них маленькие кактусы, словно ввинчены, а вместе напоминают кремовые розочки для торта. Другие – вроде змей. И огромная, как большой горшок под пальму, каменная роза пустила отросток, словно закурила трубку. А рядом целый звездный курган из суккулентов.

Сколько фантазий! Зима, Рождество. И кактусы нарядили вроде елочек финиками, мандаринами и печенюшками.

А вот кактус, как огромный заводской винт, другой – как якорь, третий – как турбина. А вот непонятные растения, похожи на провода и тянутся вдоль стены, как кабель. И думаешь, будто попал в заводской цех.

А вот кактусы-цари, и их головы увенчаны коронами. Большое собрание на Рождество.

Мы удалились из Сада и вышли на морозный двор. Было тихо и мягко на белом снегу. Святочные дни подарили бриллиантовую дорожку из дворца царей-кактусов. И Сад светился в темноте огоньками, точно неведомые ясли, где родился тайно и никому неведомо младенец, оставаясь прикрытым занавесью зимней ночи, где только волхвы стояли блаженно над младенцем. И казалось, что Христос спал в каждом кактусе, хоронясь в глубине его «сердца».

У выхода мы остановились у маленькой китайской яблоньки. Ее ствол был извилист и бросал силуэты на снег. И казалось, там, под «зонтом» веток, кувыркается радостный ребенок. Чем бы дитя не тешилось?

Мы шли по длинной белой тропинке, сверкающей серебром, как фата, и нам вслед чирикали синички как собравшиеся сваты, утешая, что январский святочный мороз совсем не страшен.

Нам сверкал миллион огоньков, как упавшие звезды далекого Млечного пути.

08.10.15.

Дерево-акведук

Это дерево было похоже на акведук, в котором молился Фома. Стоял в длинной тоге. А в «нише» выросла целая пирамида грибов. Старое дерево, рассеченная кора, черное, похожее на читающего монаха, что смотрит на скрижали.

И тонкий мох на камне отдаленно напоминал о прокаженном, который может неожиданно затронуть или бросить лихой взгляд или провести грязным пальцем по твоей одежде или телу.

Страшно, страшно, только расщелина на дереве, как раскрытые крылья птицы, похоже на укрытие, сень, где можно найти защиту.

Странно, в парке опять все поменяли. Деревья точно расступились, а некоторым кустам подрезали ветки. И будто что-то развернулось как страница старой книги. Чего стоило продолжительное терпение – как читать целый том энциклопедии.

Издали силуэты растений напоминали рукава роботов, которые управляют жестко и точно, как винтаж.

Какая странная вишня изогнулась, будто кривая. Нет, ей неплохо. И стрижи могут чирикать и клевать сколько угодно возле нее.

Рядом дрозд пасется на газоне. И из травы светятся золотистая фольга и стеклышки. Я подняла стеклышко и обвернула его золотистой фольгой, чтобы не так слепило солнце, отражаясь от осколка стекла.

И Фома бубнит в акведуке, как жук:

– Некогда и принц бегал по траве и собирал мелкие цветочки для принцессы.

Спрятался жук в расщелине акведука – тайна, тонкая ветка, где завязалась родинка жизни, возникшая из множества совпадений.

А рядом лежит мертвая ворона без головы, значит, была больная. Строчки превратились в исчадие отгоревших мыслей. Я повеяла ими, точно испачкала все свое истинное раздумие. Надо бы устояться, уравновеситься?

Я ведь долго рисовала в саду на маленьких листочках бумаги картинки природы, улыбку парка, кустов и подписывала им короткие послания. Сколько жизни и юмора в их силуэтах. Картинки нужно было раскрасить карандашом или красками. Но оказался лишь фломастер под рукой. И он зачеркивал тонкий штрих, который оседал из-под карандаша, как природный дух.

22.07.15.

Зайчик-золотайчик

Зайчик стукнул своей лапой по обложке модного журнала и сказал:

– Вот чем мне надо заняться! Читать журнал.

Он стал перелистывать страницы и задумался:

– А, может, написать еще?

Лапа его согнулась и стала куролесить по бумаге. Он нажимал на ручку. И вдруг его силы стали иссякать. Усы поникли, и он приуныл.

– Эй! Зайчик, – один солнечный луч увидел его и сказал, – посмотри на себя в зеркало.

Зайчик зажмурился, потом взял зеркало и очень удивился. Он совсем не был на себя похож. Его нельзя было узнать, так он изменился. И все оттого, что он сильно устал. Зайчик стал разглаживать усы и выпрямлять их. Но они не стояли и, вообще, никак не могли выпрямиться, как раньше.

– Ах! – воскликнул зайчик. – Что же делать, что же делать? Ведь от моих усов одно жалкое воспоминание.

Он хотел подтянуть усы, но такое занятие оказалось безуспешным.

– Может, мне протянуть прут или штифт или съесть кость, на худой конец, чтобы усы снова подтянулись.

Он схватил серебряную вилку и стал примериваться к ней.

– Нет, нет, даже вилка не подтянет мои усы. Он так сильно перепугался, что забыл, как прежде, все свои дела.

Зайчик опять стал перелистывать журнал и увидел Френка Сенатра с брильянтовым зубом, который блестел из-под широкой улыбки.

И тут зайчик подумал:

– Если у Сенатра брильянтовый зуб, то у меня пусть будет золотой ус.

Он схватил бабушкину брошку, вытащил из нее золотую иглу и проткнул ею свою щеку. Губа сильно подтянулась, раздвинула щеки, усы встали торчком, и среди них блестела золотая игла. Зайчик посмотрел на себя в зеркало и ухмыльнулся.

– Я что, теперь так улыбаюсь? Какая золотая лучезарная улыбка! Она так и застыла на моих щеках. Я вечно улыбающийся зайчик. Я золотайчик! Так назвал себя зайчик и веселый пошел гулять.

16.12.15.

Синий принц

На рынке Мишка купил большую синюю рыбу. Пришел домой, пустил рыбу в аквариум и не знает, как с нею быть.

– Дай, позвоню Петьке, – думает Мишка.

Позвонил Мишка другу и пригласил его к себе. Петька вскоре пришел, и Мишка стал показывать свое приобретение.

– Я, – говорит Мишка, – смотри, какую рыбу купил.

Петька был знающим, отличником в школе, посмотрел на рыбу и говорит:

– Это первобытная рыба. Из такой птица произошла и вышла на землю.

– Ты что, думаешь, это рыба синей птицей станет и тоже полетит? – спросил Мишка.

– Нет, не думаю, виды животных и птиц давно эволюционизировались. Но рыба себя немного странно ведет. Смотри, затаилась, как петушок перед боем. Неспроста, ведь может выпрыгнуть из аквариума, только дай ей момент.

Мишка не поверил Петьке и сказал:

– Что-то у тебя, наверное, голова болит. Видно, перезанимался в школе, раз говоришь, что из рыбы вдруг птица полетит. Иди-ка ты лучше домой.

Мишка проводил друга, а сам стал наблюдать за рыбой.

– Сначала, – думал Мишка, – синей рыбе было весело, она ныряла вниз и поднималась кверху, всплывая, как играющий мячик. Потом угомонилась, спряталась в подводный греческий театр. И теперь сидит неподвижно, что-то ей не понравилось. Может, прокачать аквариум.

Мишка стал гонять рыбу сачком по аквариуму. Но напрасно, синяя рыба затаилась. Потом Мишка перестал заниматься с рыбой. Ей это показалось странно. Она проскользнула через «развалины» греческого театра, проверила все углы аквариума, пройдя в самые узкие места, и опять замерла.

– Что же делать? Пущу-ка я рыбе воздух, – решил Мишка и опустил фильтр, – пусть рыба подышит.

Воздух напузырился в аквариуме, и синяя рыба повеселела.

У синей рыбы были необычайно длинные плавники, как большой ворот-жабо, что носили средневековые принцы. И большие синие губы, которыми она шлепала. Рыба то растопыривала плавники, точно пугая, то прятала свои острые шипы-иглы, будто играя в игру «страшно– весело».

Рядом с аквариумом стояла тоже большая синяя рыба, только керамическая, размером, как и сам аквариум, и лежала глыба синего стекла.

Мишка задумался:

– Как сказал папа, главное, рыбу не перекармливать, чтобы она не болела и не помутнела вода.

Мишка включил громко радиоприемник и установил его возле аквариума.

– А что, если синяя рыба будет слушать, ей будет веселее. Раз рыбы не говорят, то слышать они умеют.

Мишка включил радиоприемник, сделал погромче звук. Синяя рыба оживилась сразу и стала танцевать в воде. И так было чудно Мишке смотреть на ее танец!

– Видно, понравилось синей рыбе музыка, – решил он, – раз она даже стала танцевать. Вот какая она игрунья! А то я подумал, что она еще чего обиделась или заболела, раз сидит в углу.

– Нет, она хочет, чтоб для нее что-нибудь устроили, – решил Мишка. Потом оглянулся на свои синие кроссовки «Адидас». Они были такими же синими с белыми полосками, как и его синяя рыба.

– Какой ты задорный, синий полосатик, совсем спортивный окрас у тебя! – воскликнул о рыбе Мишка. – Какую же затею придумать для тебя?

Тут Мишка ненадолго задумался.

– Видно, этому подводному принцу нужен особый подход. Только как узнать, что ему нужно? Его же в руки не возьмешь, скользкий, как мыло. Еще бы! Синий принц!

Рыба будто услышала, прижалась в угол аквариума, и стала целовать его многократно долго-долго, точно молилась в синем платочке о чем-то своем.

12.05.15.

Четвероног

Черного Четверонога хотели поймать в лесу. Давно знали, что он имеет поступь иноходца. Такая редкость! Думали, это космический дар. Его долго искали, этого Четверонога, чтобы изучить непонятную иноходь.

Но Четвероног был простой земной пес, просто одичавший, но хорошо сохранившийся. В лесу много спилили деревьев, оставили пни, щепки и заметы. Думали, что все углы, кочки и кусты давно известны людям в лесу. И никто не скроется от их глаз. Но как бы не так. Четвероног мог находить такое, что не было увидено другими, даже стоявшими на том же самом месте, где он. То к нему летели птички, садились к нему чуть ли ни на нос, то замирали перед ним, мешая уйти, то он находил редкую травку, вроде медвежьих ушек, о которой в лесу давно не было известно. Иногда Четвероног находил старые резиновые перчатки и рвал их, приходя в ярость, и злился, что на лесных столах и скамейках много грязи остается от гуляющих.

Однажды Четвероног убежал далеко-далеко. Стал собираться дождь, и потемнело небо. И вдруг Четвероног услышал пронзительный крик ястреба. Ястреб кричал душераздирающе громко, точно была опасность. Навстречу собаке бежала белка, цокая, будто отсчитывала, сколько зазубрин на дереве. Какая-то мистика возникала, где проходил Четвероног. Оставались одни загадки. Про него думали, что в лесу существует какая-то щель, куда он пропадал, и что у него человеческое мышление, отчего найти его не так просто. Но как же его тогда поймать?

Если бы Четвероног мог все объяснить злым людям. Он только молчал и уходил далеко-далеко.

– Если бы меня могли понять, посочувствовать мне, увидели бы меня, – так размышлял Четвероног.

Вдруг к нему выбежала из кустов крохотная мышь, такая юркая крохотуля, как моточек ниток. Четвероног перепрыгнул через мышку и оказался у железного куста.

– Наверно, сюда нельзя ходить, – подумал Четвероног. – Какой-то страшный куст здесь.

Только Четвероног не струсил, а мигом взобрался на небольшой холм, похожий на военный городок, где деревья были вроде пушек, вышек, и даже пень напоминал лобное место. Все деревья расположились, как на карте – вверх и по горизонтали.

– Куда ты привела меня, мышка? – задумался Четвероног.

Снова пролетел ястреб с громким криком. Тут Четвероног увидел, что перед ним какая-та клумба, а может, просто могилка. Только почему круглая?

Фантастика! – решил Четвероног и быстро убежал в неведомую сторону.

17.07.15.

Человек Полудень

Жил да был человек. Звали его Полудень. Он был немного не таким, как все, особенным человеком. И оттого, что он отличался от остальных и имел некоторые необычайные способности, он все успевал сделать до полудня. На его лице все органы были отмечены красными пятнами, точно солнце одарило его своими пряниками: и уши, и нос, и глаза, и рот.

Несмотря на такую необычность, человек Полудень совсем не был страшным и никого не пугал, а наоборот, очень был мил и приветлив. Он улыбался солнцу каждое утро, точно заигрывал с ним. Это был первый человек, которого солнце наградило на лице своими чудесными пряниками.

И тут повстречал человек Полудень Мишку-мазишку, удивился ему, а мазишка и спрашивает:

– Отчего у тебя такие большие глаза, такие выразительные уши и такой выделенный рот?

– А все к лучшему, – ответил Человек Полудень. Но тут выбежал Заяц-стрелец и потребовал четких объяснений:

– Что к лучшему? Что к лучшему? А-ну, а-ну, отвечай!!!

Тогда Человек Полудень рассказал тайну, что такое настоящее солнце на свете, какие горячие и раскаленные лучи посылает оно на Землю.

– А мы-то и не знали. А все так просто, думали, получается на свете, вот спрятались под зонтик, как в ракушку, чтоб никто нас не обидел, и чтобы не видеть страшных потоков света.

– Нет-нет, ведь солнце на самом деле не страшное, если к нему с уважением. Солнце – большой кузнец, что приводит в движение большой мир всего живого-неживого. И его горячий пряник – только лишь на закуску.

Человек Полудень разулыбался с радостной мыслью о солнце, большое тепло разлилось по его телу, будто он посидел на юморине и посмеялся от души. И его добрый смех лился, как лучи горячего солнца на латунный корабль кузнеца.

05.04.16.

Почему папа пришел поздно

Папа давно задержался, еще в детстве, когда я была совсем маленькой, и он не позволял делать то, что было позволено всем детям. Боялся, что меня увидит человек с нехорошим глазом, испортит, провалит все дела на свете и загубит мою жизнь. Я была маленькой, скромной, не высовывалась, не выскакивала и выступала после всех. Может, это оттого, что мама сдавала экзамены о блочных конструкциях в институте. Блочники, они всегда, казалось ей, были после всех.

Будто мой дом и я существовали всегда только для гостей. Все сидели за столом на лучших местах, и вход для гостей был застелен длинной паласной дорожкой, по которой я не смела часто ходить. Красивый коридор был для всех. Но не для мамы, она ходила часто обиженная и горько вздыхала. Ни для папы, он будто взлетал и подпрыгивал в воздухе, когда переодевал тапочки на уличную обувь. А все оттого, что папа был бесконечно занят на работе, даже дома. Он был занят даже и на отдыхе во время отпуска. Как он мог так постоянно напрягаться?! Видно, он научился отдыхать между делами, когда находилась подходящая минута. А ведь она не всегда может возникнуть, эта подходящая минута, когда ты помнишь и любишь своих родных и даришь им счастливые минуты и дни.

Почему папа задержался опять? Улетел, как космонавт, в необозримую Вселенную, в далекое межзвездное путешествие. И заработался, разбираясь в сложных конструкциях корабля.

Ему не надо мешать и лезть под руку. Пусть он будет в безопасности, чтобы не натворить непоправимое. Ведь я знаю, я уверена, папа знает, что он делает, папа не должен впутываться в нехорошее. А если оно случилось уже, то больше не повторится. И папа скроется от непоправимой испорченной ситуации.

Почему он пришел поздно? Опять нагрузили на работе. А теперь груза стало так много, что папа не может совсем появляться дома и часто уезжает из города, столицы, где я родилась и живу. Он уезжает к себе на родину, к маме, моей бабушке, где ему ближе, теплее, где он получил свои азы. И азы ему всегда помогут в сложных ситуациях. Папа многое перевидел, пережил и не может возвращаться к старому, пройденному. Он посторонился, и проторенный сложный путь славного труда оставил для молодых.

Папу я вижу очень редко, раз пять в год. И наша встреча длится всего один-два дня. А потом он опять уезжает на свою родину, проверив дачу, свою квартиру. А я только и провожаю его на вокзале.

11.04.16.

Сказка про рожок

– Я на том свете был, – сказал я рожку из бересты.

– А какие у тебя защитники там? Что ты им говорил и как их призываешь?

– Ты хочешь знать, кто стоит за моей спиной? – спросил я у рожка.

– Сам знаешь, ночью высоко всходит месяц.

– Ах! Это он был тогда?

– Обман.

– А что же?

– Настоящий месяц бывает очень редко и ждать его долго. Потому что он всходит так медленно, что не стоит и смотреть в его сторону.

15.11.15.

Чебурашки на войне

Чебурашка пошел воевать.

– Ой! Глупенький, дурачок.

– Я?! Как только посмели так обо мне сказать? Я много думал, думал, думал.

– Разве? Только развесил уши. Дурачок-простачок. И чего мешаешься под ногами?

– Я-я. Сказал бы. Я философию учил.

– Мало ли, что ты учил? Вот, – достает второй чебурашка пулемет и стреляет.

– Ах! Так! – рассердился чебурашка и затрясся от гнева, побежал по тротуару, упал, ушибся и крепко заснул.

И вдруг откуда-то послышались голоса:

– Кто он? Кто он? Кто он?

Открыл чебурашка глаза и видит, как над ним собралось много-много незнакомых чебурашек.

– Ну, вставай! – кричат ему другие чебурашки. Они были озлоблены и стали бить ногами бедного чебурашку.

И чебурашка закричал:

– Своего же бьете!

– Так что? Живот у тебя развязался, что даже встать не можешь?

– Нет, нет, нет! – чебурашка поперхнулся и больше ничего не мог сказать.

– Чем ты думаешь? О чем ты думаешь? Ты предатель Родины.

Чебурашка упал, схватился за живот.

Через ночь он родил множество чебурашек, и в небе все увидели сильную вспышку.

Теперь им нельзя было сделать ничего, чебурашки собрались и задумались:

– Чем мы думаем? Кто мы?

– А вот кто, – сказал крайний чебурашка, вытащил пулемет и скомандовал:

– Пойдем вперед!

– Да вы что! Нельзя, нельзя так!

– Как? Мы жили, жили, жили. И ничего не нажили. Потом мы жили, жили, жили, и почти всех пришли и расстреляли. Потом мы жили, жили, жили – и поняли, что мы ничего не можем. Потом мы жили, жили, жили, и всему миру сказали про нас, что мы дураки. А теперь живем, живем, живем и все вокруг заявили о войне.

– Так теперь живи, живи, живи и думай, – сказал крайний чебурашка.

– Опять туда же?!

08.07.15.

Ники-паровозик

Как только взошла первая весенняя травка, Ники выбежал на солнечную полянку, встал в величественную позу, показывая превосходные пряди струящихся волос. Солнечные лучи купались в его шерсти, а Ники купался в солнце.

Солнце ему очень обрадовалось и нагрело его спинку. Ники поднял свой крохотный носик и стал принюхиваться к запахам весенних цветов, которых было ничтожно мало. Весна только началась, и побеги растений редко пробивались из-под старого пласта осенних листьев.

Ники бежал к ним на маленьких пушистых лапках, чтобы понюхать их и поприветствовать первые всходы. Резвились красногрудые птички, пахло медом и свежестью в этой оголенной природе, ведь она только начинала оживать и просыпаться.

Легкая сырость, влага и зеленые всходы, тоже почти водяные и прозрачные… У Ники потекли слюнки от волнения. Ветер расчесал его пряди волос. И Ники превратился в грандиозного красавца, торжествующего в великом преображении мира.

(И этого было достаточно, чтобы быстро утомиться на прогулке). Пекинес быстро нагулял аппетит, прибежал домой, жадно напился из миски и лег набок, опустив тяжелую нагретую солнцем голову. Мама взяла его на руки, как большого пушистого мишку, и унесла к себе в спальню на кровать, где он любил лежать на подушках. Ники прилег на ее руку, выпятил грудку, прижал голову к ее животу и мягко выпустил из щек пар:

– Пых-пых.

– Устал? – спросила его мама. – Много бегал?

– Пых-пых, – повторил снова Ники, раздувая и сдувая щеки, выпуская пары– кольца.

Словно маленькая печка нагревалась и стала выпускать облака пара. И вот-вот печка раскочегарится, превратится в паровозик и понесется быстро в облаках Никиного воображения.

Ники попыхивал, прикрывая глаза, видно, хотел спать. Так много сонных облаков собралось вокруг него, что он вскорости быстро заснул.

21.04.16.

Щедрое творение природы

Одна пара гуляла в весеннем саду, Он и Она. Она удивлялась цветам, и когда увидела пышные гортензии, что роскошными шапками провожали прошлогоднюю осень, то сказала:

– Посмотри, этот пышный сухой цветок до сих пор сохранился, как привет старого года.

Он долго рассматривал большую медно-золотистую шапку цветка. Потом задумался, какой он необычный и, вообще, на взгляд художника может ли где-либо применено это щедрое творение природы. Он долго удивлялся, что цветок похож на персидскую сирень. Как вдруг что-то резко пахнущее остановило его. И он переменил выражение лица и твердо сказал:

– Выбрось скорее это.

01.05.16.

Пень-полудень и смеющийся чурак

Верхушку пня срезали до половины, и он стал похож на приоткрытый бак, в котором что-то хранилось.

– О, сколько здесь драматургии! Целый «улей коллизий». Как же в этом разобраться? Я, похоже, стал полоумным.

Отвалившийся от его среза чурак широко зевнул, показывая беззубый рот.

– А ты, что за посудина такая? – спросил его пень.

– А-а-а? – покривил ему в ответ чурак. – Ты что такое?

– Я пень-полудень. Меня ополовинили. Теперь я точно потерял ум. Какая злая клоунада! Я забыл почти полсвета.

– Злая шутка! – крикнул чурак и замолчал.

– Вот-вот, лучше молчи. Так будет проще и легче. Впрочем…

– И все прочее, прочее, – задумался чурак и качнулся в сторону, будто на качелях. – Оставь все это прошлое. Я смеющийся чурак. Значит, оно было хорошее.

– А я пень-полудень, конечно, настоящий.

– Увы! Увы!

– Когда кончатся все междометия? Интуитивный ты, чурак. Почти как младенец и ничего не выражаешь.

– Да я твое производное, твое творение. Только новое, свеженькое, готовенькое.

– Козыряй! Только не споткнись. А то бывает появляются ступени в совсем неожиданный момент.

– Энтузиазм! Энтузиазм! – улыбнулся чурак. – И карта бита.

– Ну, уж нет, – прокричала черная ворона. – За это расплачиваться будете. Кризис поглотит все ваши начинания.

– И-и-и! – пропищал чурак.

– Какой же я двуликий пень. А я еще хотел на параде маршировать под барабаны.

– А я бы бежал за тобой, как маленький щенок, вприпрыжку, – добавил чурак.

– Но я гожусь только в подсобных делах. Я только пень.

Пень посмотрел снизу на кроны высоких деревьев и подумал, как же шумно вокруг, как шумит мир, бурный, действенный. И как еще только разбираются в хаосе вечных проблем?

04.05.16.

Сено-солома

Рассорился Иван в баре со всей деревней, что житья ему не стало, и решил уйти в лес, куда глаза глядят.

– А ну, деревню со всеми бесами! – сказал он и отправился в лес.

А там одни елки да палки в оврагах. Страшно, ненароком на что-нибудь споткнешься и напорешься, что-нибудь сломаешь, темно, непролазно.

Не захотел он заходить в дебри и остался с краю на просеке, накосил траву, высушил сено и сметал стог.

– Вот где можно побеседовать наедине с собой, спокойно все обсудить, – думает Иван, лег в стог и мечтает, запах свежей травы вдыхает.

Намял он под собой солому, и твердо стало ему. Вот уж хочет вылезти из стога проветриться. Дернулся снаружи, а выйти не может, точно в капкане каком он, как в болото засосало. Но выйти же надо, так солома опротивела, а нельзя. В сене уютно, тепло, хоть оставайся в нем навсегда.

Ничего не может поделать с собой Иван, а из стога выбраться нужно, да поскорей. И стал он поочередно ногами топать и приговаривать:

– Сено-солома, сено-солома.

Одна нога наступает, он приговаривает: «Сено», другая нога наступает, он приговаривает: «Солома». Так и вышло в рифму: «Сено-солома, сено-солома».

Сбивал он ногами свое место в стоге, да так громко и бойко, будто полк строевой стал двигаться и метаться.

– Да это же излишество! Лежу в стоге, выглядываю из него, под носом все запахи трав. А мне все мало. Так и до бесконечности можно здесь просидеть. Только куда спешить? Так и буду приговаривать:

– Сено-солома, сено-солома.

Слова, как замок.

09.05.16.

Дедово сердце

Дед лежал на больничной койке и смотрел в обледенелое окно. На окне были непонятные узоры, будто что-то зашифровано на секретном листе, и нельзя такое прочитать. Да дед и не хотел ни во что вникать, хотел забыть прежние дни, что так разбили его здоровье и нарушили жизнь. У деда болело сердце. Ведь ему предстояла операция. Как сказали врачи, в сердце были повреждены сосуды, и как перенесет дед операцию еще неизвестно.

Во всяком случае, сердце очень больное, и ходить деду надо очень осторожно.

Но сердце у деда болело не только по заключению врачей, но и от нажитых проблем, от беспокойства за детей и непредвиденных передряг, которые внедрялись в его жизнь совсем неожиданно. Да и мог ли он сам об этом предполагать? Разве мог он подумать, что один сын устроит большой розыгрыш, как Марсельский арлекин, будет язвительно подкалывать железками «колючей» шапки. Деду казалось, что подобная «колючка» воткнется в его больное сердце и разорвет его с дикой болью. Хотя Арлекин преследовал его тенью в непонятных воображаемых разговорах прохожих по дороге, на рынках, в магазинах и даже в конторах. Но это были только отговорки, похожие на злую шутку.

Другой сын не захотел иметь настоящее образование, сдал квартиру. Получил наследство и решил уехать грабительским путем в Америку, где обучаются совсем иным способом.

– Разве это по-русски, – сокрушался дед. И у него тоже болело сердце.

А третий сын был настоящий мученик. И на него было горько и обидно смотреть, как он зарабатывает на хлеб, который пекут вместе с кровью и потом, и строит дом, наматывая слюни на кулак, чтобы завинтить винтик.

Обидно и горько было деду. Но жил он гордо в деревне, где бабы веселились с блинами, соблюдая казенный этикет с правилами Муси, как говорил дед. Это 3 М, 3 С и 1 Я.

И кот Месье, как глава амбара, мог это подтвердить: мука, молоко, масло – ему, соль, сахар, сода – домовому. А яйцо – на язычок.

Дед лежал и был в печали, будто просил, чтобы что-то вдохнуло бы в него и повеяло свежестью, и оживило его старый раздраконенный организм.

Он безразлично смотрел на обмороженные окна, куда задувал ветер, как-то попискивая. И ему чудилось, что так скулит его собака Душа и просится к нему, вот она съежилась, как языческий божок в неудобной позе, будто кто-то злой ругал ее. Но она, охотница, не боялась, привыкнув к сквознякам и дикому ветру, что только помогало ей отыскивать дичь. Дед представлял, что Душа скучает по нему, и сам грустил.

После ужина медсестра поставила греть чай возле дедушкиного места. Через некоторое время пар из чайника повалил в сторону окошка, чуть оттаяв на нем маленький кружок, размером с кулак. Дед смотрел через него, как в дупло, на черное небо за окном и думал, вот такое же мое сердце.

26.03.15.

История башмака

В своем шкафу я нашла старый башмак. Вернее, башмак был совсем новый, не ношенный, но давнишний и совсем забытый.

– А где второй, – подумала я и стала в куче обуви отыскивать его пару. Но второго башмака почему-то не оказалось.

– Жалко, – подумала я, – неужели, теперь выбрасывать башмак, пропала пара. А башмак-то совсем новый, да еще лакированный, концертный, совсем не хочется его выбрасывать.

– Может, сохранить его на память, – решила я.

Так один башмак и стал лежать перед моим носом у дивана, пока не стал надоедать.

– Надо, наконец, выбросить его, – думала я, – а то я спотыкаюсь только, и, вообще, он уже надоел, намаячил и так слишком много.

Я взяла башмак и стала его рассматривать.

– Моднющий какой, с острым носиком, на каблучке, черный, блестящий, на гладкой скользкой подошве, хоть катайся на нем. Ну, просто красавец! Ну, жалко выбрасывать, была бы пара. Сейчас давно не выпускают такого качества. А то бы ходила в таких башмаках, хотя они мужские.

И я стала думать, куда этот башмак можно приспособить. Вдруг по радио передали, что какой-то башмак сильно наскандалил, когда был брошен в одного артиста, потом за ним последовал второй башмак и третий. Я решила, эта история произошла неспроста, так и моему башмаку нужно найти применение.

– Для чего же он сможет пригодиться, – думала я. – Может, посадить в него цветы? Но тогда башмак промокнет. Натолкать шишек – папа спросит, зачем я это сделала. Сложить карандаши – только неудобно. Сделать из него шкатулку? Это надо подумать, что это за конспиративная шкатулка. И тут мне стало жалко башмак. Лучше оставить его в покое, без ничего. Но судейская стрелка весов опять перевешивала, точно спрашивала: «Зачем мне этот красивый башмак?». Надеть, что ли его на одну ногу и так в нем стоять? И больше ничего? И чего стоять так, даже, как на самокате, в нем не проедешь, не то, что пройдешь по-человечески. Ну, не башмак, а какое-то больное место!

24.03.15.

Бабушкина яичница

– Опять скачешь, Еленка! – ругается бабушка и размахивает мокрым полотенцем. – Не рогачи!

Еленка села на валик. И бабушка вынесла горячую сковородку с жареными помидорами, залитыми яйцом.

– Ух! Жарко и так! Да еще сковородка горячая, как титан.

– Да, горячая сковородка, – сказала бабушка. – Знаешь, как ругаются? Будешь и ты на том свете языком горячую сковородку лизать!

– Что ты, бабушка, язык жалко.

Бабушка спряталась за занавесками, где были нарисованы разноцветные цыплята, и вылила помои в толчок.

– А вот узнаешь. Ешь жареные помидоры. А завтра перец пожарим.

Бабушка вся взмокла, вытерла пот с носа, положила полотенце на колени и вытянула ноги, сев на пол. Перед диваном была постелена клеенка, где стояли блюда.

– А что, теперь не будем за столом обедать? – спросила Еленка.

– Нет, там жарко. Теперь, летом, привыкли на полу спать и есть.

На постеленной клеенке стояли салаты и яичница с помидорами.

– А я раньше просто ела яичницу без помидор, – сказала Еленка.

– А?! – протянула бабушка и хитро улыбнулась. – Помню. Перед сном ты говорила, хочу яйцо. А я спрашивала, сколько. Ты мне палец отгибала – один. Одно, спрашивала я, два, – ты отгибала второй палец, два – я спрашивала опять. А потом третий пальчик сам отгибался. Ну, сколько можно яиц бить, разве могут маленькие дети столько яиц на ночь есть? Однажды ты весь десяток съела на сковородке. Я даже специальную сковородку купила для яиц после этого с ячейками. Вот ты и ела их безразмерно много.

– Да что ты говоришь такое? Разве может такое быть? Я даже представить это не могу. А тогда, в детстве, разве я могла так много съесть за один присест? А, бабушка?

Бабушка молчала.

– Что ты, бабушка, не отвечаешь?

– А? – спросила она.

– Не слышишь?

– Не слышу, – сказала бабушка. – Ухо одно у меня слабое, еще в детстве заболело, не дослышивает А вот, что я тебе скажу. Шла я как-то из одной деревни. В то время не поймешь, что было, война или смута. Я встретила двух мужчин на лошадях и попросила, чтобы меня подвезли. Они согласились, взяли меня. Потом остановили лошадей и костер разожгли, чтобы перекусить на перевале. А я, как помню, дальше пошла. Вечер был. Дорога шла мимо кладбища. Переночевать было негде. Вдруг вижу, открытая могила. Я в нее прыгнула и всю ночь проспала в ней. А утром слышу, лошади скачут, и мужики те бранные слова орут, да еще проговорились, что кого-то убить хотят. Тут я поняла, что они бандиты.

Затаилась я в могиле и не дышу. Мужики на лошадях потоптались на кладбище, но меня так и не нашли. Так и уехали без меня. А я и рада была. А то еще чего могилы начали бы грабить, да с мертвецов драгоценности снимать. А когда они уехали, выскочила я из могилы и скорей домой бежать… А ты ешь, пока естся, – сказала бабушка Еленке и подвинула к ней поближе сковородку.

– Страшно, – сказала Еленка, – очень горячая сковородка, и в ад совсем не хочется. Страшные бабушкины рассказы про бандитов и могилу взволновали ее. И жареных помидоров с яйцом ей больше не хотелось. Так и остались они остывать.

– Ты свою силу не оставляй, все доедай, – сказала бабушка, когда сковородка стала остывать.

– Да у тебя же много яиц, – сказала Еленка, зная, что бабушка выкладывала целую батарею яиц, раскладывала их горкой на широкие тарелки и уносила их, как на парад, в кладовку. Столько их было припасено. Ешь – не хочу. Да куда? Больше двух яиц в неделю уже врачи не рекомендуют.

02.08.15.

Бабушкин грипп

Опять бабушка гриппует, ушла в другую комнату, отвернулась к стенке и лежит на подушке с перевязанной платком головой, тихо поговаривает про себя и бормочет что-то.

– О чем бабушка говорит? – спросила Еленка у дедушки.

– Болеет она, болеет.

– Так меня в ногах больше никто не покачает? – спросила Еленка.

– Нет, пусть бабушка спит.

Еленке было жалко бабушку. Она подошла к ней и тихо потрогала ее подушку. Бабушка строго, точно большая собака, захрипела и сказала:

– Уйди от меня. Я болею, а то и тебя заражу.

– А почему ты болеешь?

– Грипп ходит.

– А я не болею, – сказала Еленка.

– Вот и молодец, – сказал дедушка. – Только бабушка мне задание дала. Один старик гнутую икону нашел. И что с ней делать, не знает. Думает, на гнутую молиться нельзя. Хочет, чтобы я посмотрел, можно ли что поправить.

– Ой! – сказала Еленка. – Это что-то сложное. Наверное, проще новую икону купить.

– Нет, нет, – сказал дедушка. – Надо на ту прежде посмотреть, отчего так ее не пожалели.

– А мне бабушку жалко, – сказала Еленка. – Снова заболела.

02.08.15.

Дерево скорби и недуга

Было холодно и сухо, хотелось дождя. Но дождя не было, а вместо живительных капель воды несся сухой мелкий мусор, залеплял глаза, и ослепляла пыль. Было обидно, скорбно, непроглядно. Шелестела переспелая нуда узкими, сухими плодами, будто в такт ветру и песчинкам расставляя акценты. Их было много, они часто забивали, точно ливень, точно вся исписанная акцентами книга для национальных читателей на русском языке. Много раз протяженные в пространстве с тусклым блеском листья нуды и ветер, и книжки – все это казалось вечностью, как хроническое заболевание, которое не пройдет никогда.

Было больно до обиды, когда песчинки царапали лицо, въедались в глаза, хотелось сорваться с места, как от лихорадочного жара, и побежать, спрятаться в дальний теплый угол дома и ничего не видеть, не знать. Этот ошеломительный ветер, как шумный оголтелый фестиваль, когда в воздухе разлетается миллион блесток, похожий на сметающий зло и обиды, очищающий ураган, что сносит преграды. Ведь привычную дорогу, по которой и так было трудно ходить, нужно было как-то преодолеть. Плохое убирают худшим, зло убивают злым.

– Скорбить, скорбить, – шепчет нуда, и ее переспелые вслед за гранатом ягоды вяжут губы, напоминают прежние заеды и коросты, хандру и сплин.

– А-а-а! – кричат малыши от страха, срывая узкие продолговатые ягоды, висящие, как маленькие ключики. Но их кладут в рот, как конфеты, похожие на цукаты, и потом выплевывают косточки-турбинки.

Дед долго рассматривал их, соображая, какие из них могут получиться бусы. Ведь из персиковых косточек он давно что-то смастерил. Но косточки нуды слишком тонки, как свистульки, и неудобны. Скорей скатать газетную трубочку и нарезать ее, как бусы у русалок, что возлюбили кувшинки.

А ветер колючий, шершавый, как лапа рыжего льва, что застыла на бледно-оранжевых ягодах нуды. Плачь, плачь. Пусть с твоими слезами и кровью уйдет злой недуг. Умой меня, родимая земля. И я бегу скорей узнать про маму и папу.

Бабушка вяжет коричневые шерстяные носочки, пробирая петли быстро, цепко. И в руке у меня, как рыжая петелька, крошечка – ягодка нуда.

Дед смотрит телевизор, за ухом у него маленький отточенный карандашик. Всегда ему что-то приходит на ум, не успевает зарисовывать, записывать.

А ведь его из мастерской часто не вытянешь, когда он за работой: то щепки летят и опилки, шум, лязг и всем понятно – дядя Вася за работой.

14.11.15.

Дерево

Я стояла у дерева и всматривалась в его кору. Она была шероховатой и черной, похожей на клавиши и регистры органа. И мне казалось, что там утопали неведомые жизни среди уснувших жуков, мух, они оставляли в ней свои письма и погружались внутрь дерева, как в центры цивилизаций. Кора была насквозь пропитана ими. И представлялась оплотом и силой, корсетом и панцирем. И будто там, как по клавишам клавесина, бегали и танцевали темные силуэты людей. Это был большой бал. Там играла вечная музыка, как в музыкальной шкатулке, волшебно, прекрасно, чисто, вдохновенно. Я хотела заглянуть в тот мир и все увидеть в нем. Но мешала большая преграда – кора, древесина, луб, и годовые кольца. Все это ложилось непреодолимым препятствием.

Я думала, я обегу дерево вокруг, может, оттуда кто-нибудь откликнется. Но дерево молчало. Такое крепкое было оно и глухое, точно умерло. Но в нем была жизнь. Это точно.

Что это за планета в нем, и какие в нем миры? От дерева шел только необычайный запах. Дерево немного скрипнуло, как ход старых часов. Вероятно, оно делало мощный сдвиг, как огромный локомотив, который хочет тронуться. Мне казалось, дерево думает, столько у него извилин в коре, столько оно помнит, видело, знает. И хотелось к нему прислониться лбом.

Но лишь вокруг него ходили тени. Какая в нем, в этом дереве – оплоте, мужская сила. Только мшистый покров, как женский пуховый платок, покрывал его боковую сторону у подножья его корней.

20.11.15.

Человек-птица

Этот человек появился странно и непонятно, и казался очень странным. Почему он такой странный, никто не мог определить. Он казался совсем не человеком, а больше сказочной птицей, странной, произносящей неясные не опознанные ранее звуки. Никто не знал, что о нем можно и подумать, предложить. Кто-то говорил в его адрес, что он больной, он баловень, распущенный, отсталый от жизни. Никто о нем не догадывался на самом деле, точно он скрывался во множестве перьев, как птица, или как цветы в лепестках, или… ну, много еще можно находить сравнений.

Только о нем и ходили смутные догадки. Он сидел, как непонятная птица, задрав голову, будто почти опрокинувшись назад, сгорбившись, и производил непонятные телодвижения, даже не похожие на танец. Он вздыхал, точно задыхался от таких содроганий и соприкосновений, производимых тысячи и тысячи раз.

Можно было о нем подозревать. Упрекать, критиковать. Но он был невредим, чем-то даже пытлив, застенчив и легко раним.

Никто не мог сказать ему такое, о чем прежде любили выражаться. Что-то вроде того: «А, мы с вами, кажется, встречались раньше. А, знаю. Знаю, я там был миллион раз, где и Вы, и тоже видел, как и Вы, и читал тоже самое, и между нами не может быть никаких барьеров».

Но что-то многих останавливало в таких случаях, точно резких сигнал.

Конечно, нет. Этого человека-птицу никто не мог ни ранить, ни потрогать. Точно он сидел в золотой клетке, которая оберегала его от нечистых рук, воров и посягательств. Человек-птица даже говорил непонятно, с некой интонацией, и будто мысли возникали в неизвестном направлении, непонятно откуда и непонятно куда были направлены.

Единственно, он улавливал то, что было ему понятно, что его волновало, не задевая его внутреннего спокойствия, и было доходчиво. При этом внешнем бездействии он сильно напрягался, будто производил большую работу, нагревался всем телом, сердце его начинало стучать, он ловил импульсы, как-то отвечал на них и потом умолкал.

– Странно, неужели что-то произошло, – думали все, удивляясь непонятной деятельности человека-птицы. И было немного дико.

Человек-птица чувствовал все, что о нем думают, и как в зеркале, отражалось на нем настроение окружающих. Ему становилось печально, что много непонимающих вокруг. Он думал, что его должны понять, узнать его желания, чувства, мысли. Ведь в нем горит столько энергии и знания. Но никто не мог развеять его печаль. И он так и сидел в своей золотой клетке, и ждал чего-то чистого, светлого, нежного, разглядывая ночное небо, переливающееся в свете звезд и фонарей.

18.05.16.

Задирака

Жил да был Задирака. Ну, звали его так. Может оттого, что немного картавил и из-за этого казался чуть несерьезным, глуповатым, неряшливым. Ну, хоть и не подшучивали над ним, и не дразнили, а как-то больше не замечали и обходили стороной.

Только когда Задирака повзрослел, ему захотелось нравиться девушкам, строить им глаза и крутить романы. И он понял, ему нужна модная одежда. В противном случае, все получится нескладно, будто он неудобный человек какой. То ли у него одежда немодная, то ли встреча не к месту. Будто все не как у людей.

– И чего я такой несовременный, немодный. То – не то, это – не это, не то и не сё. Ну, кто же подберет мне такой моденпол, чтобы сшить самую эффектную одежду?

– Где бы мне найти такого мастера, чтобы он мне костюмчик пошил славный, чтобы я смотрелся в нем всегда на все «100», – подумал Задирака и отправился в лес гулять.

Сел он на пенек и слышит, как птица поет. Вроде ей неудобно на тоненьких ножках, да на качающейся ветке. Вот-вот схолостнется она, и с птицей случится непоправимое. Однако, птица ловко взмахнула крылышками и улетела. Раз удобно ей так, так она и счастлива, и поет, и летает.

И подумал Задирака:

– Умная эта птица. И наряд у нее славный, по ней, и не мешает. Вот бы и мне приобрести такой небесный костюм, ну, самый совершенный, значит, чтобы никому не мешало и самому было удобно.

Вышел Задирака на поляну под открытое небо, лег на травянистый коврик и смотрит вокруг себя. И тут возникли перед ним небесные мессии, окружили его со всех сторон и кричат:

– Кто ты, что ты есть, что ты сделал для людей, для всех живущих на земле? Что ты можешь, в чем твое творение на земле?

– Да, что я могу? – спросил себя Задирака. – Много чего могу. Но всех дел не переделаешь. Наверно, потому что я такой большой.

Только так подумал Задирака, и мессии исчезли. Лежит опять Задирака на травке и смотрит в небо. Как вдруг возникли небесные пассии и накинулись на него.

– Кто ты, кто ты такой, что занял это место под солнцем? Как ты посмел такое, и знаешь ли ты историю, для кого все было сделано, и кем устроено?

Тут Задирака ничего не мог ответить пассиям. Он почувствовал себя ничтожно малым человеком, которого чуть ли не раздавили, как комара. Сердце юркнуло в пятки у него, и Задирака притих, почти не дышал, и казалось это целой вечностью. И пассии исчезли.

Лежит опять Задирака на полянке, смотрит в чистое небо. Стало ему легко-легко, что даже подозрительно ему от такого состояния.

– Странно, – подумал Задирака, – хоть бы комарик какой пролетел.

И тут, откуда не возьмись, появились небесные патии и набросились на него, обрушив молнии страстей. Жарко и несносно стало Задираке от таких ядоизлияний. Он громко и мучительно взвыл, точно душа хотела разорваться и вылететь наружу из его груди. Задирака вскочил на ноги и побежал в лес. Бежал он, бежал и вдруг споткнулся о корень, остановился он у этого места и видит, прямо перед ним опенок в испанском галстуке стоит, как полицейский, и не пускает его.

– Ты что меня не пускаешь, я хотел пройти!

– А зачем? Ты должен мне!

– Это как это я должен?

– А так, меня давно арестовали, я даже расту неизвестно как и неизвестно на чем. А жить мне надо. Хочешь, я тебе девушку найду? Только ты мне плати.

– Вот как! Ты, значит, пикапер, опенок. Счеты сводишь со мной. Только меня не обманешь.

Поморщился опенок, как паршивый гусек, и отвернул нос в другую сторону.

– Вот и правильно, пройти мне надо. А то одни гадкие гуськи на дороге стоят, пугают, гипнотизируют.

Пошел Задирака дальше. Видит, старое дерево стоит, и зеленый куст его обнимает за мшистый бок, словно подол у платья проглаживает. А запахи, словно травяной настой в бане, влажный ствол дерева парит, по шероховатой волнистой коре со струйками воды семечки смешались, и каскад мелких цветений спускается, как по горной реке. Вытянулось дерево, как шея динозавра, и пышет от него чем-то живым. Точно в нем жила какая из древесной сметаны или квас.

Постоял Задирака у дерева и решил дальше пойти. И видит, прямо перед собой большое дупло-окошко, и в нем скопился древесный квас из семечек, сена, травы, листьев, сережек и воды. И так пахнет из него, будто лечебный пахучий бальзам развели. Запустил Задирака руку в дупло, словно в банку с медом, и такое преображение в лесу случилось, точно он плащ королевский на себя надел.

– Вот это и есть то, что надо мне и всем, – решил Задирака, – и поэтому теперь хорошо, хорошо, хорошо…

30.05.16.

Грибники

– Уж не так в этом году грибы стали расти в лесу, хороводить пошли совсем в другую сторону, – сказал Степанов, остановившись у деревца, где выгуливал свою собаку Гришко.

– А у гриба свой разум есть, грибной, так сказать, – не оборачиваясь от деревца, ответил по-дружески старый сосед Гришко. – Он, разум его, не так себе шаляй-валяй. И на помойке не валяется.

– Это ты о чем хочешь сказать?

– Мол, легитимный он, гриб, зеленый щит охраняет.

– Что-то страшно от таких слов становится. А я думаю, что это люди на площадке перед домом грибы не собирают. Хотя их наросло видимо-невидимо, как на огороде.

– Да, грибы они что? И участок свой знают и кому они нужны.

– Это что? У охраны разрешение надо спрашивать, на каком месте грибы собирать?

– Уж не знаю. Я думаю, как душа велит.

– А как она велит? В том году я столько насобирал. И все отменные и прямо в руку лезут. А сейчас не так. Нет их, точно корова языком слизала.

– Да, грибы такие. То в копилку накапливай, а то их нет, – сказал Гришко.

– Да, теперь не до копилки. Шел я по лесу и ни одного гриба не увидел. И вдруг стоит такой высокий крепенький. Тронул, а он поганый. Так от такого голова болит, да и только. Пошел дальше, смотрю – что-то горбатится. Думал, гриб. Тронул, а там так, пустое. Пошел я тогда к знакомому пню. Там всегда грибы росли уж сколько лет. Да только там, прямо напротив этого пня, лавку поставили. И люди стали сидеть и прямо на этот пень глаза перить и бутылки на него закидывать.

– Эх-хе-хе. А другого эксперимента больше и не надо, – сказал Гришко.

Тут собака Гришко громко огрызнулась, заметив, что щенок Степанова стал заигрывать с ним. Гришко приструнил пса и, попрощавшись со Степановым, ушел восвояси.

21.06.16.

Как на мне плясала юбка

– Хватит! Хватит спорить, и этих дрянных разговоров! – воскликнула я, надела прозрачную пышную юбку – солнце и вылетела на улицу.

Ветер всколыхнул подол, и широкая волна пробежала выше колен.

– Ай! Ай! Юбка «Пион», как же тебе весело.

Юбка подыграла своей хозяйке, точно верная собачка, и притихла. Во всяком случае, было понятно, ей очень весело и хорошо. Ведь на улице лето, солнце и легкий ветерок.

– И что ты ко мне так привязалась, все держишь в своих сетях, не пускаешь распуститься, пробежать по лугу, упасть в цветы. Точно ты занавес, за который нельзя смотреть.

– Ой! – юбка, как кальмар, обтянула талию и сказала:

– А, может, спляшем вместе?

– Сколько в тебе лицемерия?! Наверно, столько пионов на тебе.

– Их несчетное количество. Зачем тебе считать? Лучше, что попроще. Пляши со мной, и будь счастлива. Пляши, пляши, и никаких счетов. Просто будь такая, какая ты есть.

– Здорово. Я поняла, что мне повезло. Ты такая легкая, воздушная, неуловимая, совсем не тяжесть. Я будто лечу.

– Точно, – сказала юбка и вспорхнула высоко-высоко.

– Ой! Да ты что, я словно на парашюте. Может, приземлиться?

– Конечно. Но я хотела подержать тебя еще на своих крыльях.

– Мой ангел, ты меня унесешь в облака. Но вот я сяду на свое место, и ты ляжешь ко мне, как послушный котенок.

– Нет, я буду верной тигрицей, чтобы охранять тебя, – призналась юбка.

Поезд, на который села я, тронулся, и ветер подул в форточку. Юбка опять взмыла вверх.

– Ой! Ты же так совсем улетишь, прямо из поезда. И чем ты думаешь?

– Я совсем не думаю, я кружусь в нескончаемом танце.

– Успокойся, знай меру, и к тому же, на нас смотрят люди. А ты показываешь неприличные места.

– Ой! Ой! Разве я могу об этом подумать? Я все равно лечу, лечу.

– Будь скромной. Я знаю, ты приличная.

Юбка притихла, точно затаила что-то в себе, как строгая монашка.

– Вот и ладненько, сменим темп и ритм. Теперь идем ровным шагом. Юбка затаилась, показывая невозмутимость своего существа.

– Я знаю, ты можешь вести себя достойно, – сказала я юбке и пошла быстрым шагом. – Самое главное, чтобы ты была всегда удобна, и ни в чем мне не помешала.

Юбка стала серьезной-серьезной.

Но вот мы вышли из метро. Поезд ринулся вперед с ошеломительным ветром и ревом. Юбка, узнав, что она снова на свободе, от ликования взлетела на недопустимую высь так озорно и смело, точно я на качелях сделала кувырок «Солнце».

– Да ты что? С ног меня собьешь. Это уже никак невозможно, – стала я подхватывать края подола, которые так и выскальзывали из-под моих рук.

– Глаз да глаз за тобой нужен, а то ведь ускользнешь, словно ты сам ветер.

29.06.15.

Автобус «М»

Автобус «М» мчался как облако через магистраль, не останавливаясь, проходя мимо обычных остановок.

– Странно, – подумала я, – что это за новый автобус и почему летит, как министр с важными папками.

От него взвился в сторону дым.

– Лови телеграмму мамину, – кричал ангел, слетевший с автобусного номера.

– Минуточку! – хотела остановить его я, – О чем ты, «М»?

В форточку автобуса выдувало:

– Да и так все знаешь, придет твой автобус, тоже поедешь.

– А что ты, все мимо да мимо. Мог бы и остановиться. Вот несешься. Одни бронированные места у тебя.

За автобусом проехала машина с включенной сиреной, точно скэйтборд пересек линию основного движения.

Люди столпились на остановке и ждали свой транспорт. Прижались друг к другу, словно непонятная связка тряпичных кукол. Я стояла обескураженная, не понимая, что за музыка машин проносится по магистрали. Они гудели, как мухи. Казалось, из окошка автобуса на всех смотрела девочка с большим бантом. Пришел и мой автобус, пассажиры потеснились, съежились, пытаясь протиснуть одни ноги и руки. Словно все надели безрукавки и протискивались через АСКП, что трещал, как кастаньеты из мадридского танго. Автобус вздохнул, подтянул гармошку и поехал. Проезжая мимо церкви, пассажиры перекрестились.

– Только бы с миром. Услышал бы архимандрит, какой мирской гомон намагничивается ветром на провода из музыки историй.

11.03.16.

Невероятный кактус

Кактус был похож на новогоднюю елку – маленький, пышный, треугольный, с сосочками, что напоминали елочные игрушки. И я думала и ждала, что он вырастет большим, как елочка, и будет радовать и веселить меня.

Но как ни бывало. Зря я этого ждала. Кактус стал вытворять непонятные вещи. Точно под моей новогодней елкой таилась большая сказка с приключениями. Вот задача. Но я не верила в чудеса, решила проверить все математически.

Видно, кактусу что-то не понравилось. Он исхудал, вытянулся и стал витиевато закручиваться, вытворяя разные фигуры, как пантомима. Вместо пышной треугольной елки он стал походить на дух, вышедший из бутылки. Да разве на дух-то можно походить? Маленький полненький кактус стал длинным и дохлым и еще подкашивался у самого основания, где обнаружилась косая мокрая рана. Я срочно вынула кактус из земли и стала его лечить, сушить его рану. Кактусу плохо, его срочно надо лечить. Я отнеслась к нему, как к больному ребенку или раненному бойцу в госпитале, и положила кактус на бок, боясь даже дышать на него. Малейшее воздействие на тонкий хрупкий организм – погибнет последняя надежда, умрет его жизненная точка, как навек потерянная звездочка.

Оставалось только молиться. Плотный, вооруженный иглами и сосочками агрегат, каким показался кактус вначале, превратился в несчастное и незащищенное растение, которое поменяло свой облик до основания, которого почти уже не было. Оставалось прислонить кактус на сосновую ветку, чтоб его потерявшее остов тельце упиралось на что-либо. Нужно было заботиться о нем, как о новорожденном ребенке, которого надо кормить самым лучшим, не травмируя его родничковую зону.

Кактус так и вздыхал, что он истончился, вроде убывающей луны, ему было трудно рассказать об этом, он задыхался, будто задавленный и измученный от всего, что у меня было в комнате, и выдыхал из себя жалкое и еле произносимое: «Не трогай!»

– Волнующе-убывающее состояние, – подумала я и решила, что о его жизни скорей позаботятся свыше.

11.10.15.

Гости на Земле

Летом выросли лисички в густой траве, замелькали ажурными кончиками. Увидела их Белочка и говорит:

– За сокровищами пора идти.

Услышала Ворона, как Белочка шелохнула своим пушистым хвостом и раскричалась:

– За какими такими сокровищами?

Смотрит Ворона с дуба черным глазом, хочет узнать о каких сокровищах речь.

– Да разве про все расскажешь, – Белочка подобрала свой хвост и юркнула под ветку, – сокровища, как краса, потаенные, нераскрытые.

– Ты говоришь как царица, Белочка, – вышел на тропинку Ежик и стал искать ее следы. – Лучше открой все секреты, чтобы знать, кому царство передавать и на престол сесть.

– А царствует тот, кто богатство видит, то и престол. А если не видишь дары Божьи, то и сокровенности нет. Для чего жить тогда?

Снова махнула Белочка хвостом, перепрыгнула через рыжих лисичек, что играли в эстафету на полянке в траве. И больше ее и не видели.

– А мы все гости на Земле! – зашептали лисички, – все-все.

– И что здесь парами сидят?! – покаркала Ворона над поляной, покаркала и улетела.

23.06.16.

Лисички

Сгорели костры в лесу, одни черные «заплаты» угля от них остались. Вслед за кострами наросли рыжие грибы лисички, словно сами искорки от костра раздуло ветром по траве тут и там. Точно земля по огню бежала, бежала.

Вот и я иду и смотрю, как в лесу в этом году совсем иначе ведет себя природа, точно новый сюжет развития придумала. Иду я тихо, точно в обнимку с деревьями пританцовываю, медленно так: то к дубу прислонюсь, то к березе. От запахов трав и лесных деревьев, аж, разморило. Деревья – как подмога, подпорки для моих усталых ног и тяжелой головы, потому что я опьянела от этого воздуха.

Лес сухой сейчас, в знойную погоду, и лисички попрятались специально под сухие листики. Точно выползли узнать, кто сидел возле костра и напевал, посвистывая шансон. Вот они подступили на бывшие обгоревшие места и судачат, что за дровишки были тут: ветки, али елки-палки какие. На узеньких тропках их глазки проглядывают яркими звездочками, точно сыскивают кого-то. И волчки – тонкие ростки понаседали на старые пни, тоже судачат. Да на одной деревяшке гнилой им всем вместе неудобно.

Старый лес будто спит мертвым сном. Иногда пробежит собака, пороется в траве, как в бардачке, проверив, может, жук оттуда вылетит, который погоду предсказывает. Как теперь дышит старый лес? Ему совсем не так, как раньше. А вот в сторонке скромно выпятился Белый Гриб и помалкивает, наблюдая, что же теперь деется.

29.06.16.

Оглавление

Елена Щербакова

Старый горшок

В погребе

Лиса на колесе

Богатырь-дюжий смех

Баул с вишней

Сны под перышком ноток

Ширик-пырик

Как Ширик-Пырик летал на кактусе (продолжение)

Царь Таракан

План Лопуха

Как кот-колоброд слушал сказку-мордаску

Кот и Блошка

Залупатый домишко

Православные рассказы

  Старый-престарый камушек

  На весах молчания

  Знак от Александра Свирского

  Белочка

  Не видит Боже

  Часы волка

  Божья коровка

  Преодоление

  Воздушный колокол

  Дерево души

  Троица на Белой горе

  Божий блик

  Кактусы на Рождество

  Дерево-акведук

Зайчик-золотайчик

Синий принц

Четвероног

Человек Полудень

Почему папа пришел поздно

Сказка про рожок

Чебурашки на войне

Ники-паровозик

Щедрое творение природы

Пень-полудень и смеющийся чурак

Сено-солома

Дедово сердце

История башмака

Бабушкина яичница

Бабушкин грипп

Дерево скорби и недуга

Дерево

Человек-птица

Задирака

Грибники

Как на мне плясала юбка

Автобус «М»

Невероятный кактус

Гости на Земле

Лисички Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg