«Круглая корзинка»

Круглая корзинка (fb2) - Круглая корзинка 3889K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Розалия Михайловна Амусина

Розалия Амусина Круглая корзинка

Открытие

Я всегда считал, что девчонки — самые вредные люди на свете. Ни о чём с ними не договоришься.

Когда моя сестра Варька окончила ясли и поступила в детский сад, она была ещё ничего себе. А когда подросла, совершенно перестала меня слушаться. Я и за косы её дёргал, и линейкой в неё запускал — ничего не помогало! Ух и обидно же мне было, что вся моя воспитательная работа пропадает зря!

Теперь Варька уже в третьем классе и придирается — ну шагу не ступи!

То я её в шкаф, видите ли, загнал — только мне и забот, что её в шкаф загонять! То вдруг из-под дивана вылезает веник и давай в неё тыкать — тоже, извольте радоваться, я виноват!

А то вот недавно сидим мы, обедаем. Я, как полагается, эти противные макароны ем — стараюсь, глотаю. А Варька вертится, вертится, то соли себе в тарелку набухает, то дует на остывшие макароны — ну сразу видно, сейчас что-нибудь ляпнет! И точно:

— Мама, он кошку побрил!

— Да не побрил, а подстриг немного. Кому это надо — столько усов и бровей на морде?

— Горе ты моё луковое! — говорит мама. — Из кошки обезьяну сделал!

А эта Варька опять вертится, ёрзает на стуле… Сейчас нагородит какой-нибудь ерунды!.. Я ей — раз-раз! — два щелчка по макушке, а сквозь зубы цежу: «Дорвёшься, Варвара, дорвёшься…»

Ну и пошло — визг, писк, опять я невоспитанный, опять я такой-сякой.

Ну ладно, а накормить-то кошку надо? Я подцепил котлету и потихоньку — под стол, а котлета — чвак с вилки! Прямо маме на ногу. Мурка сперва шарахнулась, потом — цап зубами маму за чулок.

И начинается: я кошку дразню, я спокойно пообедать не дам…

Или вот такой случай: решил я сварить гудрон[1] — ну чёрный такой, каким улицы, заливают.

— Варька, — говорю, — тащи свою эмалированную кастрюльку, я гудрон раскалять буду.

— В кастрюльке? Чтобы она прогорела? И куда ты за этим гудроном лазил? Посмотри, на кого ты похож — коленки, как у кочегара, под носом — сосулька чёрная… А рубашка! Воротник весь промасленный, заскорузлый — гвоздь вбивай, и то не войдёт! Постеснялся бы так ходить!

— Я и так хожу, стесняюсь!.. Ну, давай кастрюльку!

— Никакой кастрюльки!

Попробуйте найдите подход к такой девчонке… И все они, девчонки, такие. И чем они только думают, интересно? Бантиками, наверно.

А станешь им говорить, что о них думаешь, слов не хватит. Язык замолоться может. Ну прямо хоть автомат себе в помощь бери, какой-нибудь автомат-обзыватель. Опустил в щёлочку одну копейку — автомат ей: «Растяпа!» Две копейки — он ей: «Балда!» И даже «кикимора» стоит всего три копейки!

Всю жизнь я считал, что девчонки — самые вредные люди на свете. И вдруг оказалось, они не такой уж плохой народ. Оказывается, с ними надо уметь дипломатично разговаривать. Это открытие мне удалось сделать совершенно случайно. Говорят, все гениальные открытия — случайность.

Однажды пыхтел я, учил русский. Нам задали ласкательные суффиксы. Сижу я и повторяю вслух: «очк», «ечк» «еньк», «ушк»…

Долблю я, долблю, а эти «очки»-«ечки», «ушки»-«юшки» сразу же из головы обратно выскакивают.

Тут я вспомнил: учительница говорила — надо с этими суффиксами называть какие-нибудь предметы, тогда на примерах всё и запомнишь. Только на чём бы поупражняться?

Возьму-ка я первый попавшийся предмет!

Первым предметом, который попался мне на глаза, была Варька.

Ну ладно… Варька так Варька. Попробуем!

— Вар-ечк-а, Вар-юшк-а…

Вдруг смотрю — Варька бросила свои цветные карандаши, вытянула шею и уставилась на меня.

«Что это с ней?» — подумал я, но решил не отвлекаться.

Дальше был суффикс «еньк».

К этому «еньку» надо было подобрать прилагательное… А, не буду долго голову ломать!

Посмотрел на тетрадку, там клякса… Грязная тетрадка — грязн-еньк-ая… Что-то не ласкательно получается. Возьму другое слово… Милая, мил-еньк-ая… Во! Подходит!

— Милая, мил-еньк-ая… — продолжаю я вслух.

А Варька как подскочит ко мне! То с одной стороны заглянет в лицо, то с другой… А у самой на физиономии такое удивление, такое удивление!.. Даже уши — как два вопросительных знака, только точек под ними не хватает.

«Чего ей надо?»…

Но я опять решил не отвлекаться и принялся искать примеры на суффикс «ёнк». Оглядываюсь, а Варька всё стоит, стоит как памятник и все другие примеры загораживает.

А из самой Варьки и суффикса «ёнк» не получается ничего путного — какая-то Вар-ёнк-а.

«Чего она здесь торчит? Отвлекает только… И так ни один пример в голову не лезет, а тут ещё эта „дражайшая“ сестрёнка… Стоп!»

«Сестрёнка!»… Вот тебе и суффикс «ёнк»!

Я обрадовался и стал повторять вслух всё подряд:

— Вар-ечк-а, мил-еньк-ая, сестр-ёнк-а…

Повторил три раза. Смотрю — что такое! Варька столбом застыла и разглядывает меня, будто перед ней какая-то исключительная личность и будто она меня первый раз в жизни видит. И, главное, смотрит, а сама так и сияет.

— Варька, — спрашиваю, — ты чего глазищи-то вылупила, как сова?

Варька отпрянула, покраснела и встала у окошка — нос в землю, а косицы кверху.

«У Варьки какие-то переживания», — подумал я.

Тут меня разобрало такое любопытство, что я спросил:

— Варька, ты что? То сияешь, как замок на портфеле, а то нахохлишься, как мокрая курица!

А Варька сначала даже и косёнкой не шевельнула… Потом пробурчала:

— Ладно уж, не притворяйся. Сам понимаешь!

Я ничего не понимал, но допытываться было некогда. Надо было с суффиксами кончать.

Назавтра я сидел учил уроки, а Варька с подругой Ирой что-то мастерили для своих ободранных кукол. У них кукольный театр, какие-то там медведи, кособокие зайцы… А собака… ой, собака! На спине два горба — ну не собака, а верблюд!

Тявкали они там, тявкали, завывали за ширмой, называется — репетировали…

Я учил вводные слова. Попались мне на глаза резинка и карандаш. Я составил предложение и сказал его вслух:

— «Дайте мне резинку и карандаш».

Теперь надо было вставить вводные слова.

— «Дайте мне, будьте добры, резинку и карандаш», — сказал я.

И тут вдруг загрохотали стулья. Варька с Ирой сорвались с мест и метнулись ко мне с такой быстротой, как будто на мне что-то загорелось.

«Сбесились они, что ли?» — мелькнуло у меня.

Смотрю — у Варьки в руках резинка и два карандаша, а Ирка, эта чернявенькая пигалица, которая до того тихонько всегда лопочет, что я и голоса-то её не знаю, — эта Ирка суёт мне прямо под нос карандаш «Тактика» двухцветный и огрызок химического[2]! И вдобавок из кармашка вытаскивает новёшенькую резинку.

Тут-то я всё сообразил. Я по грамматике упражнялся, а они, оказывается, всё взаправду поняли. Ну и чудачки!

Вот когда меня смех разобрал! Ну так я закатился — лбом об стол угодил. Варька и Ирка тоже — гы-гы-гы… Потом спрашивают:

— Чего ты смеялся?

— Да так, — сказал я. — А вы чего смеялись?

— А мы смеялись, потому что ты смеялся.

Я уже было рот открыл, чтобы всё им рассказать. Но тут меня осенило: вот почему и вчера Варька так сияла!..

И я решил не открывать секрета. И правильно сделал: они обе сразу стали такие добрые… Готовы были отдать мне свои резинки и карандаши даже насовсем, ещё и циркуль какой-то подсовывали. Но я решил, что это неблагородно, и, наоборот, сам подарил им на двоих одну рогатку. Новейшей конструкции.

Мне захотелось даже и в слове «девчонки» вместо суффикса «онк» поставить «очк» и называть их «девочки», но потом я передумал… «Девчонки» как-то выразительнее!

А интересно всё-таки получается — уж такая нудная вещь, как суффиксы, и то может пригодиться.

Оказывается, вот как надо девчонок воспитывать — при помощи суффиксов! И тогда выясняется, что девчонки — очень даже неплохой народ.

Галкино одеяло

Когда вспыхнул костёр, ночь сразу стала очень тёмной. Посерёдке костра стояла в полный рост огромная, раскидистая ёлка, врытая в землю по самую щиколотку.

Поджигали её четырьмя факелами с четырёх сторон. Поначалу огонь лениво лизал наваленный кольцом хворост, потом перепрыгнул на нижние ёлкины ветки и вдруг как рванёт вверх!

Ёлка вся засветилась изнутри, по всем её жилочкам, по каждой иголке, как по тончайшим стеклянным трубочкам, снизу вверх струилось дрожащее золото.

Ребята замерли. Они сидели так тихо, как будто вокруг костра не было ни души.

Костёр гудел, крякал, шумно вздыхал. Ёлка начала распадаться, иголочки отрывались, корёжились на лету, рассыпались искрами. Целый рой золотых точек, тире и запятых метался в чёрном воздухе. Искры сыпались ребятам на головы, попадали даже за ворот.

А из маковки костра в тёмное небо вырывались стремительные, тоненькие золотые струны. Вот налетел ветер, накренил маковку, и струны рассыпались целым облаком пламенеющих опилок…

Потом огонь упал на землю. Ребята придвинулись поближе к нему и принялись таскать из горячих угольев картошку — чёрную, хрустящую. Таскали чем попало — кто веткой, кто рукавом.

Поднялся весёлый галдёж.

Ребята ели, обжигались. Кто-то додумался — ел, насадив картошку на палочку.

Когда от картошки остались одни только горелые корки, начали рассказывать разные интересные истории.

— Давайте я расскажу! У нас было, в первой смене, — сказала Нина. Пламя костра освещало её лицо — нос и подбородок были черны от печёной картошки. — Вы знаете Галку Синцову?

— Галку-то? Это которая стриженая такая, под мальчишку? Которая два раза с дерева шмякнулась?

— Да кто же её не знает! Она была вратарём футбольной команды мальчишек, — сказал Валерка. — А ступни она как умеет выворачивать! — он начал неуклюже показывать. — Галка сама стоит прямо, а ногу поворачивает, поворачивает — и носок на место пятки так и уходит, так и уходит… А я смотрю на неё, и у меня…

— И у тебя, — ввернул кто-то, — душа в пятки так и уходит, так и уходит…

— Ой, и я знаю! — крикнула девочка из-за спины Валерки. — Сумасшедшая такая, всё бегала в одной майке, закалялась, когда на дворе — холод собачий! А то ещё под проливным дождём зарядку…

— Это что, в майке бегать, — перебил девочку Костя, чемпион по гранате. — Она, знаете, как кидалась! Девчонки как кидают камень? Девчонка сверху кидает, из-за головы, или снизу, а эта развернётся боком, отведёт руку назад, прицелится, сощурив глаз, да как кинет!..

— Всё это ерунда, — сказала Нина. — Вы не знаете, чем она по-настоящему славилась! Вот слушайте. Бывало, станет вдруг ночью прохладно, скажет кто-нибудь: «Вот бы ещё одно одеяльце!» — Галка сразу вскакивает, хватает своё одеяло и накрывает эту девочку. Мы кричим: «Что ты делаешь? Тебе же самой холодно будет!» А Галка хоть и поёживается, а говорит: «Я закалённая! Мне и простыни хватит!»

И, представьте, ни за что не берёт назад одеяло! Приходится девочке вставать и самой тащиться с одеялом к Галке.

Так уж мы и привыкли; если кто-нибудь поёжится с вечера — утром ищи на себе Галкино одеяло. А она хитрая — укрывает, когда девчонка уже уснёт.

Мы сколько раз с ребятами говорили — пусть это мелочь, но это забота о товарище. Это уже «черта характера».

— А что вы думаете! — перебил Нину Костя-чемпион. — Такие черты характера могут потом перейти в настоящую самоотверженность.

— Вот-вот, — сказала Нина, — за это Галку мы все и любили, готовы были что хочешь для неё сделать!

— А вы бы сфотографировали её на лету, когда она с дерева — кувырком. Вот был бы ей подарок! — посоветовал Валерка. — Да так, чтобы даже все синяки на карточке вышли.

— Ну так слушайте, слушайте, — продолжала Нина. — Были мы в походе. Настала ночь. Мы, девочки, разместились все рядом.

И вот, представляете себе, день был хороший, тёплый, а к ночи — как поднялся холод! Вожатая волнуется!.. Вы, говорит, замёрзнете, вас, говорит, тулупами укрыть бы надо! А тут ещё, как назло, запасных одеял не взяли!

Мы закутались, кто как мог, но всё равно — ветер так и гулял, так и гулял под одеялами. Я закрылась с головой — дышать трудно.

— Девочки, давайте немного почудим, а? Может, согреемся? — предложил кто-то из нас, и все охотно согласились.

— Галка, помни меня, а то я вся закоченела! — попросила одна девочка. — Только я, из-под одеяла вылезать не буду, ладно?

— Ладно уж… Я и через одеяло тебя как тесто замешу! — и Галка принялась за дело.

— Ой, мамочки! — визжала девочка.

— Размамкалась! Тепло?

— Угу!

— Гала, а теперь меня утрамбуй! — попросила Валя.

Мы все так и покатились!.. Валя — тоненькая, хрупкая. Трамбовать! Что от неё останется?!. Но добросовестная Галка усердно, как всегда, взялась за дело.

— Работаю всерьёз, по первому разряду! — заявила она.

Тут и я расхрабрилась.

— Ну, Галка, была не была — наделай из меня отбивных котлет!

Наконец Галка честно перетрамбовала, перемесила всех, наделала из нас котлет и тоже улеглась — с самого края.

— Ну, теперь на бочок и — спать! — сказала Тамара. — Спокойной ночи.

Через несколько минут мы снова стали подмерзать.

Как ни подтыкай одеяло, всё равно — то там дует, то тут поддувает.

Даже Галка не уверяла, что ей тепло.

А ночь такая тёмная, что кажется, хвати её рукой — и зачерпнёшь полную горсть чёрного. Лежим мы и слышим, как листья шуршат: ш-ш-ш… А ветер в кустах гудит: гу-у-у…

Несмотря на холод, я быстро заснула, но потом проснулась. Мне было так тепло, что я даже руки из-под одеяла выпростала. И вдруг нащупала на себе второе одеяло. Да ещё подоткнутое со всех сторон.

Я сразу поняла: «Галка! С ума сошла! В такую холодину своим одеялом накрыла! А сама под одной простынкой скрючилась, наверное!»

«Нет, это у тебя не пройдёт», — подумала я. Но вставать… Бр-р-р… как не хотелось мне вставать!..

Галку я даже в этой темноте быстро нашла, она с краю была. Я набросила на неё одеяло, только подтыкать не стала — боялась разбудить. Потом добежала до своего места, бухнулась, сделала из одеяла берлогу, подобрала под себя руки и ноги и лежала, стуча зубами, пока не заснула.

Потом сквозь сон слышу — ворчит Валя, которая рядом со мной спала.

— Галка, чертовка такая! Бухнула на меня своё одеяло…

Валя поплелась относить Галкино одеяло, а я сквозь сон подумала: «Ну и Галка! Добрая душа! Успела уже после меня Валю укрыть!»

Валя, шаркая ногами, медленно передвигалась. Слабенькая, худенькая… Наверное, утопает под большим одеялом…

— Слушай! — сонным голосом проговорила она. — Тут до Галки — трое лежат?

— Трое.

— Понимаешь, я нашла только пять ног!

Я проснулась окончательно.

— Смеёшься ты, что ли? Что ж там, два с половиной человека?

— Сама не понимаю… Я уже всё перещупала.

— Слушай, — меня разобрал смех, — может, одна нога в головах лежит? Ты пощупай под подушкой!

— Иди ты… Ой, господи, я же стою на чьей-то ноге!.. Высунула за километр! Сама спит себе под одеялом, а бедную ногу на улице оставила! — Валя ещё пошуршала немного. — Ну вот, нашла, наконец, Галку, ненормальную нашу…

Короче говоря, за ночь ещё три девочки, одна за другой, находили на себе Галкино одеяло. Ну, конечно, ни одна из них не оставляла этого одеяла на себе. Поднималась, шла накрывать Галку. Одна девочка даже окликнула её:

— Ну что ты, Галя, выдумала? Сама, небось, дрожишь, как Бобик!

А Галка сквозь сон отвечает:

— Ну да, дрожу — жарко, как в Африке… — и тут же опять тонко засвистела носом.

Упрямая какая, а?

Когда стало рассветать, мы все проснулись и принялись рассказывать друг другу про Галку.

А она всё посапывает — спит.

Мы ёжились и, чтобы согреться, стали делать под одеялом упражнения для рук, ног и брюшного пресса. Потом проделывали всякие выкрутасы: брыкались, подскакивали, задирали ноги кверху.

А когда ещё немного посветлело, Валя как крикнет:

— Девочки, смотрите, — что это с Галкой?!

Мы, как повернулись, так и глаза вытаращили: на Галке была целая гора одеял. Так и торчат края: серые, коричневые, синие…

Тут как раз вожатая подошла, наша Тамара.

— Ну, девочки мои, проснулись? Спать-то, небось, тепло было?

— Какой там тепло, холодина… — Мы даже как следует не посмотрели на Тамару; мы во все глаза глядели на Галку.

А Тамара нам говорит:

— Ну как же холодина? Пришла машина из лагеря, одеяла привезла, и я вас, озорниц, накрыла вторыми одеялами — каждую сама укрыла… Вы спали и не пошевельнулись!..

Мы так рты и разинули, а потом разом как захохочем!

Тамара думала — мы с ума сошли. А мы от смеха давимся и киваем на Галку.

— Вот кому тепло!

Галка спала под семью одеялами, раскинув руки, и, наверное, видела очень хороший сон.

Зонтик

Дима и Толик стояли в парадной и уныло смотрели на улицу.

Нет, это был не дождь. Это был настоящий водопад. С неба лилось и лилось… Можно было подумать, что на небе треснула главная туча, и вся вода, припасённая на месяц вперёд, обрушилась на голову разом.

Пробежаться бы по лужам босиком! Чтобы брызги во все стороны! Да не разбежишься…

Завтра утром — большой пионерский[3] парад. Парад на Дворцовой площади[4]! А сейчас ребята возвращаются с репетиции. На них специальная, новенькая форма — белоснежные шёлковые рубашки и шёлковые галстуки. Разве выскочишь в такой форме под этот ошалевший ливень?

«Зонтик! Вот что сейчас нужно до зарезу… Недавно был у бабушки, посылает она в булочную, ворчит: возьми зонтик! Так куда там! Отмахнулся: больно надо с зонтом тащиться! А сейчас бы…»

Димка даже стонал, когда мимо проплывал зонтик в белых вспышечках дождя.

Что же делать? Наверное, уже десять часов вечера! Длинноногий быстрый Димка так и приплясывал на месте. А Толик, полуоткрыв рот, выжидательно смотрел на Димку.

— Что делать-то будем, а? — жалобно тянул он. — Дим, придумай… Ты же у нас голова…

— Угу… Ума палата, да ключ потерян.

Но всё-таки у Димки уже созревают планы. Самые фантастические. Он вытягивает шею и, шевеля кончиком носа, как крольчонок, предлагает:

— Давай разведаем, а вдруг проберёмся через проходные дворы и — прямо в автобус. Сделаем так — ты вылетаешь пулей, а я…

— Я — пулей?! Сами же меня тюленем дразните, а тут — пулей…

— Н-да… ты пока раскачаешься, и ливень кончится! — Димка круто повернулся, прошёлся взад-вперёд и хлопнул Толика по плечу: — Ну, хорошо, а если так…

Тут дверь распахнулась, и в неё сначала боком протолкнулся раскрытый зонтик, а за ним быстро вошли мужчина и женщина и начали подниматься по лестнице.

— Толик, видал?.. Зонтик!.

— Я сам подумал… Да как?

— Как, как… — Димка рванулся и одним духом взлетел на лестницу, так что перила загудели.

— Знаете что… извините, пожалуйста… вот мы… — и Димка рассказал всё про парад, про пирамиду[5], в которой они участвуют. — Одолжите нам, пожалуйста, зонтик… Не бойтесь, мы сразу вернём… Вы хоть нас не знаете, но мы же пионеры.

— А хотите, я вам до завтра перочинный ножик дам, — пробасил снизу Толик и стал подниматься. — Смотрите: шило, штопор, отвёртка и три лезвия!

Мужчина и женщина переглянулись.

— Придётся выручать, — сказал мужчина.

Но женщина уже и сама протягивала мальчикам зонтик.

— Возьмите… А залогов нам никаких не надо. Три лезвия… — она усмехнулась. — Ещё карман себе пропорю!.. Но зонтик нам понадобится завтра очень рано. К восьми чтоб были, как из пушки. Квартира пятая. Принесёте?

— Честное пионерское!

— Ну, Васёк, — сказала женщина мужу, поднявшись к себе на второй этаж, — если эти акробаты нам завтра не принесут зонтик, придётся тебе на работу топать под лопухом…

Дима и Толик подлетели к выходу, но только высунулись под дождь — тут же вбежали в подъезд обратно.

— Чтоб тебя… брызгает, — буркнул Дима. — Всё равно намокнем.

— Зонтик-то на одного придуман, — вздохнул Толик.

— Вот что! — вдруг осенило Димку. — Ты сядешь на меня верхом — ну, на плечи мне, — и возьмёшь в руки зонтик.

— Спятил… — испугался Толик. — Я же толстый!

— Чепуха, — храбро сказал Дима, — я в лагере поднимал, знаешь, какую бочку с водой? В полтора раза толще тебя!

— Ну, давай… Только я тебе форму помну.

— Да… форма. Ну тогда так: возьмёшь зонтик и мою форму, а я, так и быть, побегу прямо под ливнем.

— «Так и быть»… «Под ливнем»… Хитрый! — сказал Толик. — Давай лучше я под ливнем, а ты неси!

— Всё дело хочешь провалить, да? Я же всё изомну. А ты аккуратный. Хозяйственный.

И Дима быстро снял форму, а ботинки свои привязал под самый верх зонтика.

— Держи, Толька! — Димка с разбегу прыгнул в тёплую лужу. — Опа! Понеслись!

Толик вступил в единоборство с дождём и ветром. Ветер сразу набросился на зонтик, подхватил его снизу и старался заломить Тольке за спину.

— К голове, к голове зонтик прижимай! — командовал Димка. — Надень его на голову! А форму — под локоть!

Толик пыжился, старательно прижимал зонтик к голове, но ветер рвал его из рук, а Димкины ботинки без зазрения совести ездили по Толькиной физиономии. Тольку всего искрутило, извертело…

Димка бросился на помощь. Он ухватил зонтик двумя руками и старался удерживать его над Толькиной головой, как балдахин над каким-нибудь великим падишахом. Ботинки раскачивались на ходу, как два маятника.

— Ну и ливень! Как из пулемёта строчит!

Вода была везде — она с грохотом вымахивала из водосточных труб, она облепила промокшие до последней нитки деревья.

— Заруливаем в парадную! — распорядился Димка. — Пришвартовались!

Ребята вскочили в свой подъезд.

Майка облепляла Диму, как приклеенная.

— Ну и хорош!.. Грязью заляпан по самые лопатки… На макушке и то ошмётки грязи… — запыхавшимся баском сказал Толик.

— А хорошая была прогулочка, верно?

— Жалко, никто не видел… как мы… гениально…

Вдруг кто-то сказал:

— Гениально!.. С зонтиком-то всякий сможет!.. А ты попробуй голыми руками…

Ребята обернулись и увидели мальчика. На нём была точно такая же форма, как и у них.

«Тоже с репетиции, — сразу поняли они, — наш!..»

— Торчу здесь сто лет, — сказал мальчик зло, — а он всё льёт и льёт… Всякий приличный дождь даст, даст и перестанет, а у этого — ну никакой совести!

— Да уж, дождина так дождина… — мялись ребята. — Мы тебе очень сочувствуем…

— Что мне сочувствие… — хмуро протянул мальчик и вдруг выпалил: — Выручите, а? Одолжите зонтик! Меня зовут Славкой Голубевым. Я никогда в жизни не обманывал. Хотите, я в залог ботинки оставлю?

Димка и Толик смотрели друг на друга и молчали. Димкины брови поднялись острыми уголками и шевелились. Кончик носа вздрагивал от напряжения. Что делать?

— Ботинки совсем новые… «Скороход»[6], — добавил Слава.

— Понимаешь, — выговорил, наконец, Димка, — зонтик-то не наш… Нам самим его дали. Чужие люди… А завтра надо отнести… чуть свет…

— Вот оно что! — Слава совсем помрачнел. — Раз чужой, тогда конечно…

Слава уже больше не смотрел на ребят. Но мальчишки не уходили. Они переминались с ноги на ногу.

— А вообще-то… — вдруг сказал Толик таким голосом, как будто у него кончался завод.

— Ну что? Говори! Говори! — теребил его Димка.

— Нам поверили… а мы?

— Дадим? — сказал Димка.

— Дадим!

Голос Толика звенел, будто его снова завели на всю пружину.

— Живём! — Славка засиял. Сияли пшеничные волосы и брови, сияла даже ямочка на подбородке.

Он запрыгал на одной ноге, а с другой стал на весу стаскивать ботинок.

— Эх ты, балерина! — зло кинул Димка. — Нужен нам твой ботинок, как петуху тросточка! Дай честное пионерское и надевай обратно свои «скороходы»! Только запомни — зонтик должен быть у нас в семь часов утра, а то мы к восьми не успеем отнести.

…Когда Слава вбежал в свой подъезд, он налетел на девочку лет одиннадцати. Тоненькая, бледная, она громко всхлипывала, и косички её вздрагивали.

— Ты чего тут носом хлюпаешь? — спросил Слава.

Девочка сперва испуганно его оглядела, потом сказала:

— Застряла тут… и выйти нельзя… Как из ведра. Я только после болезни… если промочу ноги — готово дело. Я ведь прямо как Ванька-Встанька: встану — лягу, встану — опять свалюсь. — Девочка всхлипывала на каждом слове. — Я уже чувствую, как по мне температура прыгает. У меня гланды… Уже так поздно! Мама, наверное, с ума сходит…

— Плакать — это ты брось, — солидно сказал Слава, отряхивая зонтик.

— Хорошо. — Девочка старательно утёрла платком нос. — Плакать я больше не буду, — решительно добавила она и… заревела ещё громче.

Славка колебался всего несколько секунд.

— На… держи! — сказал он мрачно и протянул зонтик так, словно отдавал ей необыкновенную драгоценность.

Девочка посмотрела на Славку с изумлением, как будто перед ней стоял не Славка, а добрая фея в пионерском галстуке.

— Ой, спасибо!.. Какой вы… — она долго подбирала слово, — вежливый! Но вы же меня совсем-совсем не знаете!

— Знаю… Знаю, что принесёшь.

И Слава выпалил девочке всё про слёт и про зонтик.

— Понимаешь, если ты не принесёшь мне его в шесть часов тридцать минут утра, мы все обманем тех людей.

— Зонтик будет у вас даже в шесть часов пятнадцать минут! — Девочка шагнула к выходу, торжественно подняв над головою зонтик.

— Погоди, дело есть.

Девочка остановилась.

— У тебя ноги какие? Длинные?

— Ноги?.. А что, надо сбегать куда-нибудь? Вообще-то ноги у меня длинные, только худые очень…

— Вот так да! Очень мне интересно, худые они у тебя или толстые, прямые или кривые? Ты мне скажи, туфли какие носишь? Большие?

— A-а… У меня тридцать четвёртый размер.

— Давно бы так. Подожди минутку!

Через минуту он вернулся и неловко протянул девочке боты[7].

— На… Сестрёнкины.

…Когда Люся в двенадцатом часу ночи примчалась домой, на маме, как выразился папа, лица не было.

— Наконец-то! — ахнула она. — Явилась! И сухая?! Зонтик-то кто ж тебе дал? А сердце-то, как овечий хвостик… Бежала?

Папа схватил Люсю в охапку.

— Доскакала козочка! И копытца не промочила?.. Ну, повезло тебе, а то бы мама тебя всю горчичниками заклеила.

Люся тут же, захлёбываясь, принялась рассказывать про Славу, про зонтик и про слёт, но мама перебила её: «Потом, потом…» — и велела сначала напиться чаю с малиновым вареньем.

Люся, обжигаясь, глотала чай — уж очень не терпелось всё рассказать. Тем временем мама пошла в переднюю и сразу же вернулась с зонтиком в руках. На лице её было недоумение.

— Люся, откуда у тебя наш зонтик?

— Мамочка, это совсем не наш, он просто похож.

— Как это не наш?! На нём папа даже моё имя нацарапал, видишь?

— Да нет же, мамочка, это что-то другое нацарапано!

И Люся, бросив чай с вареньем, рассказала всё.

— И главное, — быстро говорила Люся, — завтра ровно в шесть утра я должна отнести зонтик Славе, Слава к семи отнесёт Диме, а Дима к восьми — тем людям. Понимаете?

Пока Люся рассказывала, мама с папой лукаво переглядывались и вдруг оба весело рассмеялись.

— До чего же славные мальчишки! — сказала мама.

— Вот видишь, — ликовал папа, — я всегда тебе говорил — мальчишки способны не только бить стёкла своим футболом!

— Доченька, — сказала мама, — можешь завтра спокойно спать и никуда не ходить. Это мы дали мальчикам зонтик.

— Вы?.. Это наш зонтик?.. Ой, мама, папа! Какие же вы у меня молодцы!..

Но вдруг лицо Люси стало серьёзным:

— Как это — можешь спокойно спать? А зонтик-то я должна отнести? Мальчики ведь не знают, что зонтик уже у себя дома? А боты?

— Д-да, — хмыкнул папа, — положение сложное. Придётся действительно отнести зонтик.

…Люся, мама и папа вскакивали с постели по очереди каждые полчаса и смотрели на часы — боялись проспать.

— Подумать только, — вздыхала мама, — не спать всю ночь только для того, чтобы унести из дому свой собственный зонтик и через два часа получить его обратно!

…В шесть часов утра Люся вскочила с постели.

— Люсенька, — сказала мама, — ты хоть зонтик с собой не тащи, пойди просто и скажи.

— Что ты! — сказала Люся. — Слава — человек принципиальный: раз брал под честное пионерское зонтик — значит, должен и вернуть зонтик.

— Ну ладно, только бутерброд проглоти, иначе не пущу!

— Мамочка, можно я съем сыр без хлеба?

— Как хочешь, можно хлеб без сыра!

Ровно в семь часов сорок пять минут утра зонтик, описав обратный круг, снова очутился у себя дома. Мама и папа были готовы к его приёму. Папа даже надел по этому поводу китель и застегнул его на все пуговицы.

Круглая корзинка

В поезде ехала шумная компания: Санька с приятелем Никитой направлялись на каникулы к Санькиной бабушке и должны были выйти на ближайшем полустанке, а Дима и Наташа, их одноклассники, ехали дальше.

Санька начал стаскивать с полки вещи.

— Поезд стоит всего полминутки. Ты, Никита, сразу за мной прыгай! — отрывисто распоряжался Санька. — А вы, ребята, кидайте нам вещи!

— Не подведём, всё выкинем, — заверила Наташа.

В вагоне было темно. Только над дверью тускло мерцала лампочка. Пассажиры спали. Было около двенадцати часов ночи. Никита шумно зевнул, со вкусом потянулся и сказал:

— Чего торопиться! Чего волноваться!.. Успеем. Да и купе-то наше крайнее.

— Давай шевелись, — оборвал его Санька. — С тобой успеешь!

Вскоре поезд резко дёрнулся и со скрежетом остановился.

Санька скатился из вагона прямо на платформу. Никита спустился не спеша, нащупывая ногой каждую ступеньку.

Сверху на ребят посыпались пакеты.

Уже раздался свисток к отправке, когда Наташа вдруг закричала:

— Ой, чуть не оставили в этой темнотище… — И она с трудом вытолкнула из вагона круглую корзинку. Санька и Никита подхватили её вдвоём уже на ходу поезда.

Дима и Наташа вернулись в купе.

— Наташа, — спросил Дима, — ты не знаешь, куда делась отсюда моя круглая корзинка?

— Круглая?.. Отсюда?.. Так это была твоя корзинка?

— Как это — была? — испугался Дима.

— Я… я… — сказала Наташа, заикаясь, — увидела на их полке… думала, они забыли… и отдала им.

Ошеломлённый Дима так и сел на скамейку.

— Это… это знаешь, что за корзинка?.. Что ты наделала!..

Тем временем Санька и Никита, поёживаясь от ночного холода, осматривались на полустанке. По платформе были разбросаны их вещи. Тут же стояла чужая круглая корзинка.

Санька, у которого не было с собой никакой круглой корзинки и который был уверен, что это корзинка Никитина, не удержался, чтобы не кольнуть приятеля.

— Вот раззява! — сказал он Никите. — Ещё бы чуть-чуть — и оставил свою корзинку в поезде.

— Ясно, раззява! — очень охотно поддержал Никита, уверенный, что корзинка Санькина и что Санька обругал самого себя. — Такого растяпу ещё поискать нужно!

И оба остались в прекрасном настроении — каждый был доволен, что здорово поддел другого.

Санька, быстрый и расторопный, с озорным, подвижным лицом, не мог стоять на месте — он помчался осматривать платформу. Никита начал сдвигать вещи. Он легко передвинул рюкзаки и пакеты, но, когда взялся за круглую корзинку, крякнул.

Даже ему, крупному, упитанному мальчишке, с ярким румянцем и здоровенными кулачищами, — даже ему трудно было справиться.

«Вот это да! Весит! Ну и нагрузился мой Санечка!»

Тут вернулся Санька и деловито распорядился:

— Давай перетаскивать наше имущество под фонарь!

Никита, не будь дурак, молниеносно перешагнул через круглую корзинку, — очень ему надо такую тяжесть тащить! — сгрёб в охапку два пакета и рюкзак и поспешно ушёл вперёд.

Круглая корзинка досталась худощавому, узкоплечему Саньке. Хочешь не хочешь, надо нести.

— Ого! Грузик… — проворчал Санька вслед Никите. — Сам вдвое толще, а корзинку тяжеленную, небось, мне спихнул… Натолкают же люди барахла сто пудов! А ты за них отдувайся. Нет уж, дудки, пускай дальше сам тащит свою корзиночку!

Санька дотащился до фонаря. Только открыл рот, чтобы сказать Никите что-нибудь язвительное, как Никита сразу заговорил о другом:

— Знаешь, прямо зло меня взяло в поезде на Димку и Наташу. Увлекаются спортом — ну и на здоровье, а чего нам-то навязывать? Ещё и подсмеиваются над нами! Их, видите ли, наши мускулы не устраивают! Поддубные[8] какие нашлись!

— Да ну их, — махнул рукой Санька, — нашли слабеньких! Я вот футбол до смерти люблю. Ноги отваливаются, а всё гоняешь, гоняешь… А они ещё всякие антимонии разводят[9]: подумаешь, один футбол! Развивай, мол, и ручки, и всякие там мышцы. А у меня, может, и так на каждой мышце по два синяка…

— А я, — протянул Никита, — я им что, чахоточный, что ли? Вот когда-нибудь как возьму Димку да как тряхну, так он сразу насчёт моих бицепсев прохаживаться перестанет!

Наконец стало светать. Ребята вскинули рюкзаки за спину и пошли.

Круглая корзинка досталась Никите. Он укоризненно глянул на Саньку, но великодушно взял корзинку.

«В конце концов, — подумал Никита, — Санька же не виноват, что мама наложила ему столько вещей».

Тропинка шла через лужайку. Кругом был такой туман, что за метр ничего нельзя было разобрать. Высокая трава хлестала по ногам и окатывала холодной росой.

— Бр-р-р! — ёжился Санька. — Холодновато!

Но Никите не было холодно. Корзинка оттягивала руку и плечо, а ноги скользили внутри намокших сандалий.

«Поиздеваться бы над Санькой с его корзинкой, — думал Никита, — да он такая ехидина, что сам же дураком и окажешься. Ещё маменькиным сынком обзовёт!»

Через несколько минут Никита стал шумно дышать.

Тогда Саньке стало жалко товарища. «В конце концов, — подумал он, — Никита же не виноват, что мама натолкала ему столько вещей». И Санька забрал корзинку у Никиты.

Тропинка нырнула в лес. Влажные, ветви лезли прямо в лицо. За шиворот падали крупные, холодные капли.

Санька, нескладный, с длинными руками, не шёл, а как-то вихлял зигзагами. Казалось, не он несёт корзинку, а корзинка толкает его то туда, то сюда.

Санька беспрестанно спотыкался об узловатые корни, торчавшие из-под земли, и ворчал: «Понатыкали тут корней всяких», — а корзинка, как назло, стукалась о пни, цеплялась за кусты и с каждой минутой становилась всё тяжелее.

Тогда Никита молча взял корзинку себе.

Ребята выбрались на дорогу. Разговаривать не хотелось. Скорее бы добраться до парома! А там, за рекой, сразу бабушкин дом.

Вдруг Никита с корзинкой исчез в тумане.

— У, проклятая! — донёсся его злющий голос откуда-то снизу. — Поскользнулся, а эта бегемотина ухнула сюда и меня потащила.

— Да где же ты? — Санька бросил вещи. — Ничего не вижу! Туман!

— Здесь! В канаве!..

Никита, сидя на корточках в канаве, плечом упирался в корзинку и старался вытолкнуть её наверх по глинистому склону. В этот момент он от всего сердца посылал к лешему Саньку вместе с его круглой корзинкой.

— Ну, чего уставился? — хрипло пробасил Никита. — Тащи её!

Санька упёрся ногой в кочку и зло ухватил корзинку.

— Ещё кричит на меня! — буркнул он. «Хоть бы она трижды провалилась, эта Никитина корзинка!» — всей душой пожелал он.

Наконец корзинка со скрипом поползла из канавы наверх.

— Ну и видик, — не без ехидства доложил Санька Никите, смерив взглядом всю его заляпанную грязью и взъерошенную фигуру.

После привала ребята двинулись дальше. Обоим захотелось есть, но ничего съестного уже не было.

Туман прямо на глазах распадался на волокнистые пряди и становился всё реже, будто кто-то прочёсывал его. Взошло солнце.

Никита снял рубашку. Всем своим здоровенным корпусом он неуклюже перегибался влево, а корзинка почти лежала у него на правой ноге.

Ребята всё чаще передавали корзинку друг другу.

«Что я этому Саньке, верблюд, что ли? — думал Никита. — Везу на себе его корзинку, а он хоть бы спасибо сказал!..»

А Санька злился на Никиту.

«Нашёл тоже осла, — думал он, — сел на меня верхом со своей корзинкой, а я, ишак, везу…»

Наконец ребята добрались до реки.

Но тут их ждало новое огорчение — паром придёт только через два часа.

— До того ломит руки и ноги, будто всего измолотили! — Никита грузно бухнулся на траву и обиженно выпятил пухлую губу.

Санька озабоченно сдвинул брови.

— Вот что, ты смотри, не проговорись Димке и Наташе, как мы с корзинкой намаялись, а то эти «всесторонние спортсмены» нас засмеют.

Прошло два часа.

— Есть до чего хочу, — сказал Санька, — хоть бы червячка заморить!

Никита громко проглотил слюну и тихонько икнул от голода.

— Пойду, — сказал он, — хоть водицы напьюсь, — и скрылся за кустами.

Вдруг до Саньки донёсся какой-то аппетитный запах. Санька сильнее потянул носом. Пахло явно из круглой корзинки.

Санька отогнул краешек брезента, плотно закрывавшего корзину. Запах усилился. Тогда Санька сдёрнул брезент совсем и… застыл на месте.

В корзинке лежала целёхонькая, лоснящаяся жареная курица, завёрнутая в целлофан.

Санька возмутился: как, у Никиты в корзинке жареная курица, а они сидят голодные!

Он рывком снова закрыл корзинку. «Никогда бы не подумал, что Никита на такое способен! А ещё товарищ называется! И куда он везёт эту курицу?»

В этот момент Никита вышел из-за кустов.

— Иди попей! — крикнул он. — Вон там ключ!

— Попе-ей? — зловеще повторил Санька. — Я есть хочу, а не пить! У меня от голода все кишки свело!

— Ой, и не говори лучше про еду, — жалобно сказал Никита. — У меня самого так урчало сейчас в животе… Кишка на кишку протокол пишет.

— «Кишка!..» — передразнил Санька. — Да ты погляди, — он изо всех сил втянул в себя живот, — видишь, что со мной от голода творится?!

Санька посмотрел на приятеля так, будто доставал из него что-то глазами, и добавил:

— Вот курятины бы сейчас… Никита, дружок, ты бы поел сейчас жареной курочки? А?

— Ой, какая там курочка! Хоть бы корочку завалящую найти, — сказал Никита, глядя на товарища ясными голубыми глазами.

«Нет, это немыслимо, — еле сдерживаясь, думал Санька, — молчит, не признаётся, что у него в корзинке курица!.. Ну, я его сейчас допеку».

— Ой, до чего же хочется кусочек курицы! — продолжал Санька. — Нет, ты только представь себе, Никита, — такое румяное, зажаренное крылышко или ножку, с такой хрустящей кожицей… Представляешь?

Никита уже и ответить ничего не мог. Он едва успевал судорожно глотать слюну.

— Да перестань ты хоть расписывать свою курицу, — взмолился он, — слушать не могу! Скулы сводит!..

Тогда Санька встал, выпрямился во весь рост и гаркнул:

— Да ты понимаешь, что делаешь? У тебя на глазах живой человек сейчас погибнет от голода. Понимаешь?!

— Но я-то что могу сделать? — разозлился Никита. — Потерпи немного.

— Потерпи?! И не подумаю! Вот нарочно возьму и погибну! Вот только сядем на паром, я выйду на середину, бац — и умру голодной смертью! Будешь тогда знать!

— Ну, хватит, не валяй дурака, — сказал Никита. — И без тебя тошно.

«Нет, ничто его не прошибает! — весь бурля, думал Санька. — Поглядим, что будет дальше!»

— Пойду хоть воды пустой похлебаю, — сквозь зубы бросил он и направился к ключу.

— Вот-вот, попей водички, — добродушно сказал Никита, — а я пока прилягу. — И он приткнулся головой к круглой корзинке.

Вдруг оттуда потянуло чем-то вкусным. Никита нерешительно отогнул край брезента и увидел курицу.

Несколько мгновений ошеломлённый Никита так и сидел с открытым ртом, потом вскочил и закричал:

— Са-анька! Са-анька!

Санька вприпрыжку прибежал. Никита с недоумением смотрел на него и молчал.

— Чего тебе? — удивился Санька. — Столбняк на тебя напал, что ли?

— Ты… ты… — горестно вымолвил Никита. — Не ожидал от тебя… Курица… целая курица у тебя в корзинке, а мы с голоду помираем!

— У меня?! Нет, у меня в корзинке?! Ты что, ошалел?

— Ошалел? — Никита выхватил из корзинки курицу и потряс ею в воздухе. — А это что?!

— Ты просто не в своём уме: вытаскивает курицу из своей собственной корзинки и ещё на меня кричит!

— Моя?! Вот это стопудовое чудовище — моя корзинка?

— Да… Представь себе… Эта стопудовая бегемотина — твоя корзинка… — издевался Санька, выговаривая каждое слово в отдельности. — Чья же ещё?!

И вдруг Никита вытаращил глаза и еле выдавил:

— Это… Это же Наташа… Помнишь?.. Нам вытолкнула…

Санька бросился к корзине и сдёрнул брезент.

Корзинка была заполнена круглыми, похожими на алюминиевые тарелки, дисками, тяжёлыми гранатами и другими спортивными принадлежностями. Внизу лежали две чёрные чугунные гантели для выжимания.

В корзинку была вложена записка:

«Дорогие ребята! Наконец-то мы можем выполнить вашу мечту: помочь вам укрепить мускулы.

Уверены, что приятная тяжесть этих гранат и дисков доставит вам большую радость.

Если ваши мускулы окрепнут от упражнений с нашим „подарком“, мы будем очень довольны.

Физкультпривет!

Ваши шефы».

— Батюшки, — пробормотал Санька, — так это же корзинка, которую Димка вёз в подарок сельской школе. От наших спортсменов. Ну и влипли в историю!..

…Санька и Никита жили у бабушки и ждали ответного письма от Димы, куда переслать корзинку.

А пока они не теряли времени зря. Каждое утро, на рассвете, Санька тайком от Никиты совал за пазуху диски и гранаты, плюхался с подоконника животом прямо в крапиву и мчался на выгон. Санька весь бренчал и звякал на кочках, как телега с пустыми бидонами.

На выгоне он старался вовсю. Но, как только раздавался рёв быка, Санька отдавал вежливый поклон коровам и уступал им свой «стадион». Не вступать же с быком в пререкания!

А Никита исчезал перед обедом и забирался в курятник, где были спрятаны гантели. Там он сгонял очередную курицу, которая сидела на них, будто хотела высидеть из гантелей цыплят. Потом принимался выжимать свои гири, размахивая ими перед куриными носами, к великому возмущению петуха.

Вы, конечно, удивляетесь их усердию? Вспомните! Саньке и Никите вскоре предстояло снова тащить корзинку четыре километра до станции.

Трудный случай

У ворот лагеря дежурили две девочки.

— Танюшка! — позвали они.

Толстенькая, но юркая девочка колобком покатилась к воротам. На руках и ногах у неё красовалось штук пять полноценных синяков и два новеньких, недозревших. Две тяжёлые косы — не косы, а косищи — так и били по коленкам.

У входа в лагерь стоял человек с весёлыми глазами и двумя аккуратными чёрными родинками на щеке. Судя по форме — полковник.

— Я хочу повидать моего сына, — обратился полковник к девочке.

— Извините, товарищ полковник, родительский день будет только в следующее воскресенье… — Таня из кожи вон лезла, стараясь напустить на себя солидность. — А в другие дни родителям приезжать воспрещается.

Глаза Тани, зелёные, с точками ржавчинки, смотрели строго.

У полковника заиграли брови.

— А с кем я имею честь разговаривать? — спросил он.

— Вы имеете честь… то есть я имею честь… то есть нет… В общем, Воронкова Татьяна Михайловна — ответственный дежурный по лагерю, — представилась Таня.

Полковник приложил кончики пальцев к козырьку, подтянулся и посмотрел на маленькую Таню так, как будто перед ним стоял по меньшей мере командующий армией.

— Рад познакомиться, Татьяна Михайловна, — сказал полковник, — будьте добры, проводите меня к начальнику лагеря. Может быть, он сделает исключение. Я уже два месяца не видел сына.

— Хорошо, пойдёмте, поищем начальника. Но только у нас очень строгая дисциплина. Особенно сегодня.

— А что у вас сегодня?

— День такой… Сегодня вожатых, повара, врача — в общем, всех взрослых в лагере — заменяют сами пионеры. Ну, знаете, день самоуправления, — говорила Таня, стараясь идти широкими шагами, чтобы попасть в ногу с полковником.

…Начальника нигде не было. Таня влетела в медицинский кабинет, оставив дверь нараспашку.

Полковник, еле сдерживая улыбку, рассматривал врача.

Это был худенький, очень серьёзный мальчик. Густо накрахмаленный халат колоколом висел на нём почти до самых пяток.

Врач держал сам себя за руку и вслух отсчитывал удары собственного пульса. Он делал это так серьёзно, как будто вырезал кому-то селезёнку. На животе у него болтался фонендоскоп[10], одним концом вставленный в ухо.

— Начальника здесь нет? — спросила Таня.

— Нет, — ответили ребята из кружка ГСО[11]. Они сидели в ряд, локоть к локтю, с выражением скуки на лицах.

— А вы чего тут прокисаете? — сказала Таня. — Где у вас больные?

— Больные?! Скажешь тоже! — загалдели ребята. — Мы бы и сами рады… Хоть одного какого-нибудь завалящего…

Врач огорчённо вздохнул — вдруг целый день пройдёт, а никто так и не заболеет?..

— А я просто удивляюсь, — Таня тряхнула тяжёлыми косами. — Сидят сложа руки и хотят, чтобы у них были больные. Сбегали бы да поискали по отрядам!

— Идея! — обрадовались кружковцы и кубарем скатились с крыльца.

Таня с полковником пошли к кухне.

— Начальник не заходил? — Таня заглянула в распахнутое окно.

Повариха стояла на цыпочках и мешала что-то в огромном котле. Халат, подогнутый снизу, забранный в боках, сидел на ней, как маскарадный костюм. На голове — какое-то непонятное сооружение из полотенца.

Повариха повернула к Тане красное раздосадованное лицо. На маленьком курносом носу сплошь сидели бусинки пота.

— Начальник? Только что ушёл. Наводил тут свои порядки! — сердито отрезала она.

— А ты что злая? Волнуешься?

— Ой, не спрашивай!.. Вдруг забыла, как кашу варят… Понимаешь, я её для ступенек варю…

— Кашу? Для ступенек?

— Вот именно. Со ступеньки на ступеньку, вместе с кашей.

— Это как же? Котёл — в обнимку, и пошла шагать?!

— Будто не понимаешь! Мне эту кашу на пионерские ступеньки засчитывать будут… Всегда варю её чудно. А как узнала, что для ступенек, таку меня самой такая каша в голове заварилась!

— А у тебя какую кашу голова варит? Рисовую или манную?

— Ой, они у меня все перемешались!.. Манную я уже на первой ступеньке сварила. А сегодня — по гречневой каше… контрольная.

— Гречневую? — Таня почти влезла в окно. — Вот слушай, я расскажу. Это будет настоящая каша, как моя бабушка варит…

— Вот это любопытно! — заинтересовался полковник. — Поучимся кашу варить.

— Ну вот, запомни: как только крупа разбухать начнёт, нельзя её сразу под крышку и в духовку. Бабушка говорит, она тогда будет клёклая, как будто сел на неё кто да придавил. И мешать нельзя. А надо ножом или ложкой: просунул в кашу — приподнял, просунул — приподнял. Каша вся и поднимется шапкой. Крупинки рассыплются — каждая крупиночка откроется, как бутон у цветка. Такая будет каша — съедят вместе с тарелками. Ну, я пошла!

Полковнику всё больше и больше нравилось в лагере.

— Товарищ дежурный! Танюша! — крикнул вдруг кто-то. — Посмотри, врачи-то как разошлись!

Мальчики и девочки с красными крестами на рукавах тащили к медкабинету Шурика Воробьёва из отряда малышей, а тот вырывался изо всех сил и отчаянно брыкал своих мучителей.

— Ой, мамочки, — вопил Шурик, — подумаешь, синяк на коленке! Дело большое! Это уже и не синяк, он уже жёлтый стал! — Шурик вскидывал ногу и совал ребятам под нос свою коленку.

— Что ты, милый, — убеждали малыша кружковцы, — всё равно это очень опасно. Шуточное ли дело — синяк! Из этого знаешь, что может выйти? Надо обязательно — йод и перевязку. А синяку тебя великолепный! Лучшего и не найдёшь!

Вдруг мальчишка, тащивший Шурика за трусы, взвизгнул:

— Не царапайся, тигра полосатая!

— Царапайся, миленький, царапайся! — поспешно подхватил другой мальчик. — Сразу будет кого лечить, понимаешь!..

— Вот старается медицина! — сказал полковник Тане. — Эти вылечат!

— Наши санитары и голову новую приделают! — подхватила Таня. — Знаете, товарищ полковник, подождите лучше здесь, я поищу начальника одна. — И она умчалась.

В это время на другом конце площадки тоже поднялась возня. Четверо санитаров прижали к забору рослого мускулистого парня в майке.

— Ну, признайся, — допытывались они, — болит живот? Мы же видели, сколько грибов ты вчера съел! Может, режет в животе? Может, там булькает или рычит?

— Ничего не режет! Ничего не мычит! Идите вы!

— Да ты подумай, сосредоточься… Может, хоть колики поднимаются? А то ведь знаешь, какие болезни. Вот холера, например, так и начинается — ничего, ничего, а потом как сразу схватит!

— Сами вы холеры!

Мальчишка рывком, наконец, отбросил их, рванулся в сторону — ба-бах! — об столб и, не найдя более надёжного убежища, полез на него.

— Послушай! — ухватила его за ногу девочка. — А поясницу у тебя не ломит? А то горчичники есть, чудные: прямо аж за сердце хватают!..

Но мальчишка был уже в безопасности — на самой верхотуре.

Тут полковника окружили ребята.

— А чей вы отец? — поинтересовались они.

— Я отец Володи Афанасьева.

— Володи Афанасьева?! — Ребята уставились на полковника почти с ужасом, но сейчас же весело переглянулись.

— Вот это здорово! — вырвалось у одной девочки. — Интересно получается! Ведь Володя Афанасьев сегодня как раз начальник лагеря!

— Мой Володя — начальник?.. Вот это номер, — растерянно сказал полковник. — Значит, сейчас я буду объясняться с собственным сыном? И у собственного сына буду просить разрешения повидаться с ним? М-да…

Весть об этом сразу облетела лагерь. К площадке у кухни сбежались ребята.

Наконец показались Таня с Володей. Сначала Володя бежал, но за несколько шагов от отца он перешёл на нормальный шаг.

— Я вас слушаю, товарищ полковник, — сказал Володя. Голос у него чуть дрогнул.

— Товарищ начальник лагеря? — обратился полковник к сыну, еле скрывая готовую прорваться улыбку.

— Да, товарищ полковник, — голос Володи опять задрожал, но мальчик сурово сдвинул брови и изо всех сил постарался сделать серьёзное спокойное лицо. Сквозь тёмно-бронзовый загар упрямо вылезали две аккуратные чёрные родинки на щеке.

— У меня к вам просьба, товарищ начальник, — сказал полковник. — Разрешите мне повидаться с моим сыном.

— Я не могу… — глядя куда-то мимо полковника, сказал Володя. — Нельзя. В нашем лагере очень строгие правила.

Ребята так и ахнули.

— Но я не видел сына уже два месяца. Я думал, что можно сделать исключение.

— Исключение… — Володя глотнул воздух и помолчал. — Я не могу… Понимаешь, па… То есть понимаете, товарищ полковник, исключений делать нельзя.

И Володя уставился на носки своих ботинок.

— Ух ты, — громко сказал какой-то малыш, — Володька родного папу в лагерь не пускает!

— Молчи, умник! — оборвал его стоявший рядом паренёк и надвинул малышу тюбетейку на самый нос. — Это ж принципиальность!..

У полковника еле заметно подёргивались уголки губ и вздрагивали брови, но он сохранял серьёзный вид.

— Ну что ж, — сказал полковник, — в таком случае придётся уйти не повидавшись. Но вот обида: Володя Афанасьев давно мечтает о велосипеде, а сейчас в магазин привезли очень хорошие машины. И, по-моему, как раз той самой марки, которую он хотел… Но я не уверен… Мне нужно было только спросить, а то парень останется без велосипеда.

Володя носком ботинка с силой бил о какую-то корягу. Не поднимая глаз, он сказал:

— Товарищ полковник, всё равно… Всё равно нельзя.

Ребята притихли. Они с напряжением смотрели на Володю.

— Вот это, братцы мои, начальник, — громким шёпотом сказал мальчишка в галстуке, повязанном на голую шею, — это, братцы мои, парень-гвоздь!

— Однако, — сказал полковник, — у вас чрезвычайно настойчивый характер, товарищ начальник лагеря!

— Да, — сказал Володя, — это у меня… по наследству. Меня отец так воспитывал. — И Володя впервые за весь разговор улыбнулся.

— Ну ладно, — сказал полковник и обвёл всех ребят своими весёлыми глазами, — значит, я ухожу… До свидания.

Он повернулся чётко, по-военному и вышел из ворот лагеря.

Володя с тоской глянул вслед отцу.

Ребята кинулись к Володе.

— Володька, — дёргали они его, кто за майку, кто за штаны, — так и отпустишь отца? Разреши только, мы догоним! Разреши!

Но Володя угрюмо молчал, покусывал губы и размазывал по лбу капельки пота.

В этот момент прибежала запыхавшаяся Танюшка, которая за минуту до того вдруг исчезла. За нею торопливо шёл Иван Тимофеевич — настоящий начальник лагеря.

— Товарищ начальник, — обратился Иван Тимофеевич к Володе, — разрешите мне на полчаса сменить вас?

— Разрешаю, — ответил Володя, и ноги его чуть не сорвались с места сами собой, но он сдержался и устоял.

— А теперь, — сказал Иван Тимофеевич, — я разрешаю тебе в виде исключения повидать отца!

— Ура! — хором крикнули ребята и вместе с Володей бросились догонять полковника.

Новинка

Генька трижды открывал рот и трижды усилием воли закрывал его снова. Ну и трудно держать язык за зубами, когда он так и норовит заговорить!

А ребят — полный вагон! Некоторых Генька знает по прошлогоднему лагерю, а многих видит впервые. Наконец Генька не выдержал:

— Эх, ребята, а что я везу с собой в лагерь! Новинка! Последнее достижение техники!.. В области… Стоп! — Генька вобрал в себя губы. — Красный свет!

— Ну уж загнул! Последнее достижение!

— А вот увидите! В лагере я вам такой фокус-мокус покажу — ахнете! По пятам за мной ходить будете!

— Да ты сейчас давай! Чего дразнишься!

— Хитрые! Так я вам и выложил!

Обычно Генька не мог спокойно жить на свете, пока не удастся кому-нибудь «сбыть» тайну, а тут — молчок, зубы на крючок, язык на полочку!

Генька отлично понимает, как важно иметь секрет. Уже сейчас он завладел общим вниманием. А в лагере — он им всем нос утрёт!

— Смотрите, ребята! — вдруг вскочила Лариса, которую ребята звали Лорка-Хлорка-Стиральный порошок. — Смотрите, что это такое с Мишей?

Миша, кряжистый парнишка, с головой-кочанчиком и носом-лопаткой, вёл себя очень странно. Он вдруг начал проявлять самые нежные чувства к Генькиному рюкзаку. Сперва он обнял его, потом принялся поглаживать, да так ласково, что, казалось, рюкзак вот-вот замурлычет от удовольствия.

Это Миша знакомился с Генькиным рюкзаком на ощупь — не наткнётся ли на что-нибудь подозрительное? Он даже принюхивался к нему, раздувая ноздри, отчего нос ещё больше походил на лопатку.

— Одно скажу, — как будто вскользь ввернул Генька, — меня-то уж санитары не вытащат из кровати за неотмытые ноги!.. Ножки будут — первый сорт. И смола мне теперь — нипочем!

— Ты что же, будешь ходить пай-мальчиком и ни до чего не дотрагиваться?

— Да нет! Просто махну разок-другой этой штуковиной — и порядочек!

— Да покажи ты, ну? — сказала Лорка-Хлорка.

Но Геня наотрез отказался.

Он расхаживал взад-вперёд по вагону, ехидно задирая правую бровь и опуская левую. Даже его откровенные веснушки — а у Геньки каждая веснушка величиной с фасолину, — даже они на этот раз выражали полную непроницаемость.

Лорка-Хлорка рассердилась.

— А Генька-то наш, Генечка! Подумаешь, развоображался! «Новинка, новинка!» Знаем мы тебя — на грош откусишь, на пятак нажуёшь! Нужна нам твоя новинка! Хоть и показывай — глядеть не станем! — Лорка фыркала, сама прямо умирая от желания хоть одним глазком взглянуть.

Но Генька не поддавался.

Тут ребята стали вспоминать, сколько неприятностей доставляли им столкновения с санитарами. Показываешь им чистые руки, а они: «В луже вымыл!» В другой раз руки ещё чище, а они тебе сразу: «Послюнил и о бока вытер!» Или посылают тебя ноги перемывать — сырой тряпкой, видите ли, обтёр, а не водой мыл!.. И откуда они это сразу узнают?! Ну и проныры!..

У некоторых пионеров были уже целые «санитарные» биографии. Вот, например, у Борьки Синицына было какое-то особое чутьё на места, где можно как следует вымазаться.

Однажды Борин отряд получил четвёрку за санитарное состояние, потому что Борька посадил на локоть чёрное пятно.

А назавтра у отряда за то же самое — тройка. Бросились ребята к санитарам.

— Так это же пятно вчерашнее!

— А нам-то что? Оно и сегодня тоже есть!

— А вы и рады стараться! Вчера хоть четвёрка была, а сегодня тройку вкатили!

— Так вчера это пятно было величиной с пятачок, а сегодня — с яйцо.

— Да ведь это потому, что он его отмыть хотел. Тёр, тёр и растёр!

— Смотрите, как бы к завтрашнему дню до двойки не дотёр!

— А я, — заявил Генька, — если уж я попаду в такую историю — сразу отмоюсь!

— Слушай, Генька, — спросил Миша, — а ты другим ребятам разрешишь твоей «новинкой» пользоваться, а?

— Ну, уж это мы там поглядим.

…Через два дня, в лагере, Генька решил устроить пробу. Он позвал ребят на лужайку у пруда. Генька шёл — не шёл, а вышагивал, — придерживая карман всей пятернёй.

— Ну, ребята, — распорядился он, — тащите кто чего может поприлипчивей и мажьте меня!

— А вон, гляди, глины сколько!

— Глина — ерунда. Её можно и просто водой отмыть! Вы тащите что-нибудь такое…

— Всегда готов, — сказал Миша. — Тут в овраге смолы — с головы до пят облепиться можно. Я в прошлой смене наткнулся, ногу перемазал, так три дня отмывался. А санитаров, знаете, как перехитрил? Бинтовал ногу, будто болит!

— Красота! Тащи побольше этой смолы! — обрадовался Генька.

Через пять минут смола была доставлена. Мишка аккуратенько загрёб немного смолы берёстой и приготовился мазать.

— Ну, а куда тебя?

— Как куда? Лицо мажь!

Ребята охнули.

— Ты уж хоть бы сначала ногу, — заволновалась Лорка-Хлорка. — Вдруг твоя «новинка» подведёт? А нога — это всё-таки не лицо.

Но Генька уже раззадорился.

— «Нога не лицо!» Тоже ещё, открытие сделала! Давай, Мишка, мажь лицо!

Генька, правда, не успел дома проверить действие своей покупки, но в инструкции всё так расписано… Какие тут могут быть сомнения!

Мишка уже приготовился мазать, но вдруг с опаской спросил:

— А может, хотя бы ухо? Всё-таки сбоку…

— Да какое там ухо! — рассердился Генька. — Давай крась нос! А то я сам!

— Ну, становись в позу! — И Мишка густо вымазал смолой Генькин нос.

Ребята покатились со смеху. У Геньки росло боевое настроение.

— Ну, теперь налетай! Мажь, кто как хочет!

Генька подставил ребятам лицо, а те не скупились — угощали его чернильными кляксами, смоляными блямбами, какими-то ещё нашлёпками — кто во что горазд!

Кто-то кричал:

— Растяпа, ткнул не туда, давай перетыкивай!

Мишка тоже вошёл в азарт. Он вдохновенно ставил на Генькиной шее уже седьмой вопросительный знак.

Генька «ох» не успел сказать, как на нём живого места не осталось.

Всем было весело — Генька стал похож на чумазого лешего.

— Ох у тебя и рожа! — только и мог сказать Мишка.

— Хватит, теперь внимание! — сказал Генька.

Ребята расступились и приготовились смотреть фокус, как Генька станет опять Генькой.

Но он решил растянуть удовольствие.

— Прежде чем показать вам это удивительное достижение техники, я опишу его свойства.

И Генька оттарабанил заученное наизусть:

— «Паста „Новинка“ отмывает любую грязь, даже самые застарелые жирные, чернильные и любые другие пятна. Испачканное место смачивается комнатной водой, затем тщательно натирается пастой».

Ребята стояли разинув рты. У Лоры вдруг резче обозначились ямочки по бокам рта и смешно запрыгали губы.

— А ну вытаскивай свою новинку! — крикнула она.

— Пожалуйста! — И Генька торжественно извлёк из кармана круглый картонный футлярчик с полпальца величиной, из которого торчал какой-то серо-бурый мелок.

Лора глянула и поспешно зажала рот рукой.

— Итак, начнём! — сказал Генька. — Стираем всю эту музыку. Что прикажете отмывать в первую очередь?

— Нос, нос! — завопили ребята.

— Хорошо! Как вы видите, леди и джентльмены, смачиваю нос водой комнатной температуры… Так… Тщательно натираю нос пастой… Так… Все видят?.. Теперь окончательно промываю нос чистой водой… Ловкость рук — и никакого мошенства…

Проделав всё это с победоносным видом, Генька спросил:

— Ну как?

Ребята так и грохнули.

— Хорош!..

На Генькином носу было что-то невообразимое. Он стал клетчато-полосатым.

— Ну, брат, у тебя такая химия на лице!

— Какая там химия! — надрывался Мишка. — У него тут друг на дружке чёрт на Петрушке, не разберёшь ничего!

— Неужели не отмылся? — Удивлялся Генька. — Наверное, что-то заело… Ага, понятно — у моей воды не комнатная, а уличная температура. Мишка! Зачерпни-ка мне воды вон оттуда, где солнце! Через полминуты будет не лицо, а огурчик.

Мишка убежал, а ребята шумно веселились.

— Подумайте, такой хороший мальчик — и так испортил свой внешний вид!

— Скорей ты, шевелись там с водой! — кричал Генька Мишке, а сам от нетерпения бил каблуком об землю, как конь копытом.

Мишка даже Запыхался.

— А теперь считайте: раз, два… — велел Генька.

Ребята досчитали до пятидесяти семи, но Генька ничуть не отмылся. Наоборот, он стал уже смахивать на вождя племени папуасов.

— Ну, ребята, — ахнул кто-то, — спасайся кто может!

Лорка-Хлорка чуть не повалилась на траву от смеха.

— Так это… Это же… для чистки рубашек и штанов… — еле выговорила она.

— Как для штанов? — заорал Генька. — Здесь написано — любые пятна!..

— Там-то всё верно написано, — заливалась Лора, — да ты так торопился похвастаться, что не прочитал толком.

Ребята сперва застыли с ошалелыми физиономиями, а потом — что тут поднялось!

Кто по траве катался от хохота, кто приседал, хватаясь за живот, кто скакал вокруг Геньки.

— Ну, Генька, всё — прощайся с жизнью!

— Интересно, как он завтра таким чучелом будет на линейке стоять!

— Слушай, Генечка, а может, песочком? — предложил кто-то.

— Ребята, ребята! — вопила Лорка. — Тащите сюда корыто с горячей водой — Геньку отстирывать будем!

— Бросьте, ничего не поможет! Ему теперь только остаётся исполнить арию «Верни мою былую красоту…».

Генька стоял с дурацким видом, не произнося ни звука, и только рукой отмахивался.

— Геша, — посоветовал ему Мишка, — если ты ещё раз, извиняюсь, нарвёшься на какое-нибудь новейшее открытие, ты не прячь его. Покажи, голубчик, нам… Уж как-нибудь все вместе разберёмся! Разберёмся, братцы кролики?..

…Санитары, делавшие вечерний обход, были очень удивлены: Генька, который всегда шёл на любые хитрости, стараясь не показывать санитарам ноги, на этот раз почему-то именно их высунул из-под одеяла для осмотра. Дочиста отмытые пятки сверкали на всю палату.

Сам же Генька подозрительно громко храпел, натянув одеяло на голову.

Полезные дела Юры Зайцева

Весна вовсю хозяйничала в городе. Стоял тёплый майский день. Небо было таким — ну хоть бельё в нём подсинивай!

Возле мясного ларька топталась старушка, маленькая, юркая, в платье из весёленького ситца — коричневого, с белыми глазками и красными загогулинками.

Морщинки разбегались по лицу старушки, как трещинки по пересохшей земле. А рот словно в скобочках — справа морщинка и слева.

— А ну, покажи-ка мне, хозяин, эту утку с изнанки, — бабушка щурилась и вытягивала худую шею. — Только дребедень не подсовывай! Думаешь, не разгляжу? Я ещё в силе.

Пока старушка вертела третью утку, из-за ларька вынырнул щупленький мальчик лет десяти — чистенький, наглаженный.

Он покрутился возле старушки и спросил:

— Что, бабушка, утку покупаете?

— Козу…

— Козу-у?.. Бросьте вы её, у этой козы крылышки какие-то облезлые! Бабушка, вы не хотите лучше через дорогу перейти?

— Нет, голубчик, я тут гляжу, не взять ли мне заместо утки лопатку на лапшичку… Или копыта поискать, на студень размахнуться?..

Но мальчика, очевидно, интересовали совсем не копыта.

— Бабушка, давайте я вас всё-таки переведу на другую сторону, а?

Старушка выпучила на него глаза и поджала губы, собранные в мелкую сборку, как на резиночке.

— А чего я там не видала?

— Бабушка, а мясо ведь стареньким вредно! Вон на той стороне молочный магазин; давайте я вас туда переведу… Вы лучше кефиру возьмите…

— У меня, сынок, с кефиру в животе лягушки квакают. — Бабушка снова поковыряла длинным, сухим пальцем мясо и сказала продавцу: — Отхвати-ка мне, хозяин, от этого кусочка!

— Бабушка, а там ещё аптека рядом…

— Кефиру-то я ещё не пила — зачем мне аптека?

— А на другой стороне солнышко… Садик… На скамеечке бы посидели, погрелись.

— Вот привязался, надоедный! Садик… Шёл бы ты лучше уроки учить! Вам всё садики, а двоек, небось, полный портфель?

— Нет, бабушка, я отличник…

Старушка с любопытством оглядела мальчишку.

— Видать, что отличник… Бегаешь на эту сторону да на ту… И чего ты, отличник, ко мне прицепился? Отвяжись ты, ради бога! Тьфу!.. — Бабушка решительно шагнула от ларька.

— Постойте! — Мальчишка вертелся, как на шарнирах. — Понимаете, бабушка, мы должны старшим помогать… Мы постановили. Уважение к старости…

— Так ты тех старух и уважай, которым надо на ту сторону!

— А где я их возьму, которым надо?

— А что ты уж больно хлопочешь-то, а? Хоть лопни, а тащись с ним через дорогу! Медаль, что ли, тебе за это дадут?

— Да нет, бабушка, не медаль… Мне за это отметку поставят.

— Где же это за старушек отметки ставят?

— В школе. В пионерскую книжку. За доброе дело отметка ставится — плюсик.

— Ах, плюсик!.. Так ты бы с этого и начинал.

— Ну, так можно, я вас переведу? — обрадовался мальчишка. — Ну, бабушка, один разочек… Жалко вам, что ли?

— А кто же вам такие дела-то придумал — старух через дорогу таскать?

— Это я сам инициативу проявляю, — с гордостью сказал мальчишка.

— Так, так… Тебе, значит, доложить в школе надо, что меня переводил? А мне, значит, идти, свои старые ноги ломать?

Тут мальчик срочно переменил тактику.

— Бабушка, вы только не думайте, что я из-за плюсика… Ведь это дело общественное. Мы с вами пример покажем, а какой-нибудь малыш увидит и другой старушке взаправду поможет.

— А заодно и плюсик поставят… — ввернула старушка.

— Ну, да… Мы, тимуровцы[12]…

— Тимуровцы — это я знаю! У меня вон внучка Милка тоже тимурит. А только от Милкиных тимуровцев я про плюсики ни разу и не слыхала. Они, брат, старуху перевести и делом-то не считают. — У старушки ехидно подрагивали губы. — Ну да ладно, уговорил. — Она скосила на мальчика лукавые, умные глаза, а скобочки морщин по-озорному раздвинулись и поползли кушам. — Пошли, парень! Заради плюсика, так и быть, поднатужусь, переползу.

Мальчик вцепился в старушку.

— Ну, бабуся, побежали!.. А то у меня билет в кино.

— Погоди, родимый, мне за тобой и не угнаться!

— Ладно. Можно и потише.

Бабушка шла размеренно, держа сетку на согнутой руке.

— Ты уж, голубчик, заодно и сеточку мою взял бы, — попросила она.

— Конечно, бабушка!.. Тимуровцы и сеточки носить должны.

— А за сетку тоже крестик лишний, а?

— Нет, это в другую графу идет. Это как переноска тяжестей.

— Ну, в другую так в другую… А учишься, сынок, где?

— Да тут, за углом.

— В триста первой, значит… Ну, ты в садик, в садик меня заворачивай!

Мальчик подвёл бабушку к скамейке.

В спинке скамейки немножко отходила одна перекладина.

— Ещё ковырнёшься на этой рогатульке! — сказала бабушка.

Мальчик послушно переправил её к другой скамейке:

— Ну, вот и всё, бабуся… Спасибо. Выручили.

— Погоди, погоди… Звать-то тебя как?

— Юра Зайцев.

— Ну, вот что, Юрочка, ты говорил, рядом аптека. Сбегай-ка, сынок, купи мне мозольного пластыря…

— Я бы рад, — замялся Юра, — только у меня билет в кино на два тридцать. Да ещё к товарищу забежать надо.

— Ничего, сынок, успеется твоё кино. Болят мозоли-то, хоть караул кричи.

— Болят, говорите… Ну ладно. Так и быть!

Через несколько минут Юра принёс мозольный пластырь и сунул бабушке.

— Ну, будьте здоровы, а я побежал!

— Постой, не торопись. — Бабушка сдержала улыбку. — У меня совсем из головы выскочило! Студень-то… хотела затеять… Дойди-ка, милый, до магазина, узнай: может, там копыта коровьи или ножки какие. Хоть бараньи.

— Куда вам копыта, бабушка! Да ещё коровьи! — взмолился Юра. — Зачем вам бараньи ножки? Вы же старенькая, у вас же зубов-то, наверное, две штуки.

Юра от нетерпения пританцовывал на месте.

— Насчёт зубов не сомневайся, бабушка и ежа съест!

— Ну, ладно уж, слетаю!

— А не обманешь, сынок? — Старушка ещё туже собрала на резиночку маленький рот. — Не улепетнёшь от старухи?

— Я старушек не обманываю, — обиделся Юра. — Я старость уважаю.

— Вижу, вижу, внучек… Ах ты, гляди-кось! Пока мы с тобой хороводились, магазин на обед захлопнули! Ну, ладно, тогда вот что сделай…

— Бабушка-а-а, время-то идёт!..

— Чего тебе время — у тебя жизнь впереди!

— Жизнь… жизнь — это когда ещё, а мне сейчас в кино надо… Ну, я побежал!

— Как это побежал?! А назад-то кто меня поведёт? Как сюда — так, бабушка, пожалуйста, и солнышко вам, и кефирчик, и всякая такая петрушка, а как назад, так бабушка одна ковыляй?

— Ну, пошли, только по-быстрому!

— Я тебе, милый, не кузнечик — скок туда, скок обратно. Я на солнышке немножко посижу, о природе помечтаю. Думаешь, у меня что — заместо души веник? А ты сядь, отдохни — я тебе о своей бывшей жизни расскажу. Я, сынок, в старой жизни тяжело поднимала…

— Это я, бабушка, знаю! Это мы в школе уже проходили.

К товарищу Юрка опоздал. Поспеть бы хоть в кино! Часы на углу показывали половину второго. Юрка так и подскакивал на скамейке — человек торопится, под ним земля горит, а ей — хоть бы хны! Свалится же тебе на голову такая старуха! И вдруг Юрка набрёл глазами на плакат с пылающей электроплиткой.

— Бабушка! — сорвался он с места. — Может, у вас дома печка топится?

— Нет, у меня паровое.

— А утюг? Не включён?

— Не, милый, не стирала сегодня, не гладила… и детей у печки со спичками не оставила. — Бабушка ухмыльнулась. — А старуха-то дотошная попалась, а? Доканала совсем!

Бабушка, кряхтя, поднялась со скамейки.

— Ну, веди!

Когда подошли к переходу, бабка решила, что сейчас — самое подходящее время поговорить о состоянии своего здоровья. Там у неё ломит, тут у неё грызёт.

— Вот встану я утром иной раз — ну, такая разломанная, будто на мне ночью горох молотили… Или вот — сижу, и вдруг — ровно мне кто кулаком как поддаст изнутри! А то в боку стрельнёт — ну, так расстреляется — прямо насквозь!

— Да идёмте же! — Юрка схватил бабку за руку и потащил через дорогу.

Но бабка не унималась.

— А лечусь я, сынок, сама, — растолковывала она как раз посередине перекрёстка. — Вся горчичниками улеплюсь, уклеюсь сверху донизу… Вот какое наше стариковское дело, сынок, — бабка засмеялась, — болит бок десятый год, не знаю, которо место!.

— Фу ты! — с облегчением вздохнул Юрка, дойдя до панели.

Потный и красный, он стал расстёгивать куртку. Из-под неё высунулась кожаная коробочка на ремне.

— Никак аппарат? Сниматься? — У бабки даже глаза загорелись.

— Да… — обмер Юрка.

— Милый мой! — воскликнула бабушка. — Мне, знаешь, сколько карточек надо? Внуку в армию, невестке на целину[13], зять у меня в Китае, а деверь — не шути! — в Антарктиде. — Бабка загибала свои сухонькие пальцы, перечисляя родных и знакомых, — Ну, тимуровец, налаживай-ка скорее свою машинку!

До кино оставалось сорок минут — еле-еле добежать.

Юрка не заревел только потому, что он всё-таки был мужчиной.

Он молча проклинал всю бабкину родню, начиная от снохи и кончая деверем.

— В зеркало бы посмотреться! — Бабка заглянула в витрину магазина. — Ишь, стекло-то какое косоротое!

Теперь уже Юра твёрдо знал, что спорить с этой старухой — как в стену горох кидать.

Он стащил с себя аппарат.

— А мне туда смотреть? — бабка протянула руку к объективу.

— Ой, только до стекла не дотрагивайтесь — останется жир, отпечатки пальцев!

— А я, сынок, тощенькая, какой во мне жир!

Бабка принялась устраиваться на каменной тумбе.

— Бабушка, ну поворачивайтесь скорей! — выходил из себя Юрка.

— Погоди чуток, я кудри свои причешу… Ты меня, сынок, с фасоном сними, чтоб я была помоложе, покрасивше.

Только Юрка прицелился щёлкнуть, как бабка соскользнула с тумбы и выпрямилась во весь рост.

— Ну, бабушка! Я же вам голову чуть не отрезал! Сядьте обратно! — Юрка с наслаждением щёлкнул бы бабку вовсе без головы, но эта «симпатичная» старушка тогда совсем житья ему не даст!

Старушка замерла, приняла серьёзный вид, потом вдруг передумала и улыбнулась.

— Ещё и рожи строит! — прошипел Юрка потихоньку. — Бабушка, сделайте какое-нибудь одно выражение!

Бабка въелась глазами в аппарат, голова ушла вперёд на вытянутой шее, как будто старушка просовывала голову в форточку или в дырку забора.

— Вот так, замрите! А то я могу вам полноса отхватить! Или две головы сделать!

«Ровно два часа. Если пропустить журнал, на картину ещё можно успеть…»

— Батюшки, будь они неладны, — охнула бабушка, — чулки гармошкой съехали!

— Да аппарат чулки не берёт!

— А ну как захватит! Сраму не оберусь!

Бабушка сползла с тумбы, спряталась за водосточную трубу и стала поправлять чулки.

Юрка весь взмок, шапка съехала набок.

Наконец бабка была отснята.

В кино Юрка опоздал.

— Ну, сынок, спасибо за хлопоты.

Юрка вяло напяливал на себя аппарат.

— Погоди маленько. — Бабка полезла в карман и вытащила мелочь.

— На, сынок, на троллейбус. За десять минут в кино поспеешь. В самый раз!

…Назавтра, когда ребята отчитывались в пионерской комнате, Юра рассказал, как он помогал маме мыть посуду, ещё какие-то мелочи, но про старушку не обмолвился ни единым словечком.

Загадочное занятие

Ещё в прошлом году Володя был намного старше Андрюши. Андрюшка был просто малышом, а Володя учился в четвёртом классе.

А сейчас Андрюшка уже и сам школьник, ученик первого класса.

И всё-таки ему очень трудно поспевать за Володей, когда они идут в школу. Ещё бы! У долговязого Володьки длиннющие ноги, и он вымахивает ими такие шажищи, что кругленький Андрюшка едва поспевает за ним, хотя почти бежит.

— Шире шаг, шире шаг! — командует Володя. — Ты не семени, а ноги вперёд выбрасывай, понимаешь? Вот так!

Но, как Андрюшка ни выбрасывает ноги вперёд, быстрее не получается, и он только начинает шмыгать носом.

— Ну, чего засопел, пузырь? Я же из тебя человека делаю! Крупней шагай! Ты же мужчина.

Володя — настоящий старший брат. Вот вчера он доказывал приятелю Котьке, что считает своим долгом каждый день воспитывать Андрюшку. И вправду: даже если он сидит спиной к Андрюшке, он и то каким-то чудом видит, чем занимается его брат. Частенько Володя ему говорит: «Ты парень ничего, вот только много рассуждать любишь».

Андрюшка много раз слышал от мамы, что ей с Володей трудно. «Он у нас раздёрнутый какой-то, — говорит мама. — Проносится где-то целый день, потом над уроками сидит, носом клюёт. Учебники вечно всклокоченные… Играет он своим портфелем в футбол, что ли?.. Уж очень он у нас живой и разбрасывается».

Насчёт того, что он живой, никто не спорит, а вот разбрасывается он, наверное, когда Андрюшки нету дома.

Сегодня мама уже с утра беспокоилась и предупредила Андрюшку, что у Володи завтра контрольная работа, что ему надо усиленно заниматься:

— Смотри, не мешай ему!

Сейчас Володя вместе с Котькой сидят над тетрадками. Наверное, они занимаются каким-нибудь очень трудным предметом — оба прямо вспотели, а Володя дугой согнулся над столом.

Андрюшка уже кончил свои уроки и теперь может с чистой совестью вникать в дела брата.

Оказывается, то упражнение, которое они делают, называется «шпа-гра»… нет… «шпа-лга»… Ага! «Шпа-р-га-лка».

Ну и мудрёное слово! Его и не выговоришь сразу. Язык узлом завяжется.

Жалко Володьку! Наверное, ему очень трудно.

Сидят они с Котькой, пыхтят, что-то строчат, строчат не отрываясь.

Андрюшка, полный уважения к старшему брату, ходит по комнате на цыпочках.

— Понимаешь, — говорит Володя Котьке, — можно так хорошо приготовить шпаргалку, что Андрей Иваныч ни за что не заметит. — И Володя, повертев зачем-то перед Котькиным носом своей длинной ладонью, хитро засмеялся.

Вот это здорово! Учат-учат урок и радуются, что учитель не заметит, что учили! Андрюшка удивлён.

— Что же это за шпаргалка такая особенная? — спрашивает Котька.

Смешной он, этот Котька, — говорит так, как будто нос у него зажат двумя пальцами. Андрюшка тоже попробовал, зажал себе нос — получилось!

Наверное, Володя очень умный, потому что Котька всегда и во всём его слушается.

— А ничего особенного, — отвечает Володя, — пишешь на бумажке, а потом прикладываешь к руке, всё и отпечатывается, только в другую сторону. Вроде рука просто измазана, а на самом деле… — И Володя прищёлкнул языком. — Чуть что заело — тыкайся носом в ладошку и валяй себе дальше. Красота!

Андрюшка никогда раньше не видел, чтобы Володе задавали на дом шпаргалку. Наверное, в пятом классе её начинают учить.

— Эх, с такой шпаргалочкой… — начал Котька, но Володя перебил его:

— Тише ты! — и кивнул на Андрюшку.

Ах вот как! Значит, это секрет?! Ну, а раз секрет, Андрюшка должен узнать непременно.

И он не стал терять времени даром.

Хоть Андрюшка и первоклассник, но отлично во всём разобрался. Это совсем просто. Надо какие-то знаки написать наоборот, и ты сумеешь быстро решать даже самые трудные задачи.

Наверное, полезная вещь — эта самая шпаргалка!

Нет, Андрюше всё-таки кой-что не понятно. Почему же первоклассников этому не учат? Думают, в первом классе не бывает трудных задач?.. Очень даже бывают. Особенно, если не за партой решаешь, а у доски…

Андрюшка подошёл к Володе и заглянул на стол. Но тот быстро закрыл что-то рукой и прикрикнул:

— Ишь ты, куда заруливает! Не суй свой нос!

Андрюшка обиделся.

— Ну и хитрые вы — хотите, чтобы только вам легко было задачи решать!

Не будет он больше ходить на цыпочках! И Андрюшка громко застучал каблуками.

Почему-то на всякие географии и ботаники можно смотреть, можно даже руками трогать тетради и книжки, а на эту таинственную шпаргалку и одним глазком взглянуть не дают!

И не стыдно им?..

Андрюшка решил хотя бы поиграть в шпаргалку. Надо написать на руке какие-нибудь буквы, но только в обратную сторону.

Легко сказать — в другую сторону. Андрюшка и так-то не очень твёрдо пишет, а тут ещё — в другую сторону!

Но кое-как он справился.

— Володя, — Андрюшка показал свою ладошку, — правильно я в шпаргалку играю?

— Что?! В шпаргалку?!

Володя вскочил, и глаза у него стали такие страшные, что Андрюшка даже испугался.

— Нашёл игрушку! — заорал Володя. — Первокласснички пошли, а? Бессовестный ребёнок, вот ты кто!

За всё время, сколько Андрюшка себя помнит, Володя только один раз назвал его бессовестным. Тогда он подрисовал к солнцу в Володиной тетрадке усы и бороду. Но сегодня? Чего он теперь-то разоряется? Сам шпаргалкой занимается, а Андрюшка что, рыжий?

— Так я же не балуюсь, — сказал Андрюшка, — я хочу вправду научиться…

— Ну, как тебе это нравится? — сказал Володя Котьке и свирепо двинулся на Андрюшку. — Да ты знаешь, что это такое?!

— Немножко я узнал, немножко ещё нет, — ответил Андрюшка, — объясни, пожалуйста.

— Да это… Да это знаешь что? — Володька вдруг запнулся, и на лице его появилось смущение. Он беспомощно оглянулся вокруг, как бы ища поддержки, потом всей пятернёй откинул волосы со лба, стараясь отогнать какую-то неприятную мысль.

«А ещё воспитатель!..»

Володя резко повернулся к Андрюшке, но вид у него был уже не грозный, а просто злой и смущённый.

— Ещё и объясняй ему! Что за человек! Да чего ты к нам привязался, в конце-то концов? Много будешь знать, скоро состаришься! — И Володя отвернулся.

— Знаешь, — пробормотал Котька, — я лучше пойду. — Котька не смотрел в лицо Володе, он глядел вбок, на Володькино ухо. — А ну её, эту шпарга… — он оборвал себя на полуслове, молча собрал тетради и ушёл.

А Володька даже не задерживал его.

Да, чудные они, эти Володя с Котькой! И чего они вдруг бросили такой важный урок?

Хоть бы кто-нибудь объяснил это Андрюшке!

Укрощённое молоко

Боря постучал к своим соседям:

— Тётя Лена, вам не нужно молоко вскипятить? А то давайте я вскипячу.

Тётя Лена с удивлением посмотрела на Борю.

— Что? Какое молоко?

— Да такое… Обыкновенное… Ну, на котором манную кашу…

— Да с чего это ты вдруг? У меня и молока-то нет.

— Тогда извините, — сказал Боря и, очутившись опять в коридоре, тяжело вздохнул. — Э-эх! Да что она знает, тётя Лена…

Боря постучал в следующую дверь и задал тот же вопрос.

— Молоко? Какое молоко? — услышал он удивлённый возглас.

В Бориной квартире длинный коридор. В нём восемь дверей. И странное дело: Боре пришлось объяснять всем соседям, что такое молоко.

Но самое обидное произошло у тёти Даши: у неё и молоко было, и не вскипячённое ещё, но она поставила его на простоквашу…

Что делать?

Решение пришло быстро: к Вовке!

Открыл сам Вовка, — довольно растрёпанное существо. Его белобрысые вихры торчали в самых разных направлениях — кто в лес, кто по дрова.

Вовиной мамы не было дома. Это хорошо! С Вовкой он миндальничать не станет, сразу быка за рога!

— Вовка, у вас молоко есть?

— Есть, а что?

— Сырое?

— Нет, только что вскипятили, а что?

Боря даже присвистнул от досады.

— Вовка, а если его второй раз вскипятить?.. Оно закипит?

— Нет, взорвётся! Ба-бах!!! Полкухни как не бывало! Мы с тобой — вверх тормашками!

— Тебе всё шуточки, — ответил Борис, — а тут дело серьёзное. Так вскипит оно второй раз? А?

— У такого химика?.. Вскипит, как миленькое!

— Порядок! — вскричал Борька. — Хватай молоко и — на кухню!

…Зачем же Борьке так нужно было кипятить молоко? Но об этом надо рассказать по порядку, поэтому вернёмся немного назад.

Своё увлечение техникой Борька начал с того, что четырёх лет от роду затолкал в нос винтик.

Винтик извлекли, а любовь к технике осталась.

В восьмилетием возрасте, когда от Борькиного пальто отлетела пуговица, Борька стал эту пуговицу привинчивать шурупчиками, подложив с изнанки фанерную кругляшку.

И сейчас Борька жил, со всех сторон заваленный «техникой». От винтиков и гвоздей деваться было некуда — они сыпались отовсюду. А какие-то пружины от старых кушеток неожиданно выпрыгивали невесть откуда и щёлкали вас по носу. Даже в буфете были понатыканы разные бутылочки с лаками и клеями. Мама стонала, но не мешала сыну. Она не обругала Борьку даже тогда, когда случайно поджарила картошку на «веретённом масле № 2»[14]. До сих пор вся семья содрогается, вспоминая вкус этой картошки.

Из проволоки, консервных банок и облезлых пузатых чайников с поникшими носиками Борька создавал фантастические конструкции, похожие на допотопных чудовищ.

Губастый, круглолицый, в ковбойке с закатанными рукавами, Борька бегал вокруг своих шедевров, что-то отдирал и приклеивал заново. От усердия он даже вытягивал вперёд свои толстые губы. Очки, которые Борька носил, казались совершенно лишними на его подвижном лице с очень живыми, чернущими глазами.

А что творилось дома, когда Борис собирал велосипед новой конструкции из остатков бывшего драндулета, с использованием частей не то от старых керосинок, не то от мясорубок! Даже дедушкины галоши — и те пошли в ход!

Однажды ночью мама задела да и повалила всю эту конструкцию — соседи сбежались в одном нижнем белье.

А в общем, мама и Ритка уже давно смирились с тем, что Борька у них — изобретатель.

Дела у изобретателя шли отлично. Всё было хорошо, пока не выплыло на сцену одно Борькино несчастье — молоко!

И кто это только выдумал младших сестрёнок? Если бы не надо было Ритку поить молоком, можно было бы просто ставить его за окно до маминого прихода. А тут кипяти, возись, когда все помыслы совсем о другом… Может, у тебя в это время часовой механизм на взрыв запущен?..

Но всё-таки Боря ни разу не оставил Ритку без молока. «Ладно, пей, курносая, поправляйся! Ты у нас худенькая…»

Правда, уже в первый раз, когда мама поручила ему кипятить молоко, Борька кой-что сообразил: он оставил Ритку на кухне и велел ей, как только молоко начнёт закипать, бежать к нему. А сам пошёл заканчивать чертёж, про который Вовка сказал: «Это что за крокодил такой изображён?»

…Ритка стояла возле плиты и думала: «Молоко тоже противное, но не самое. Самое моё противное — рыбий жир… Счастливая Наташенька — её рвёт от рыбьего жира».

А что творится внутри кастрюли, которую она сторожила, Ритка даже и не видела, потому что плита с кастрюлей были на полголовы выше её; и молоко благополучно убежало.

В другой раз Боря предусмотрительно поставил Ритку на табурет. Но когда Ритка, чуть не сковырнувшись с табурета, быстренько побежала за Борисом, молоко её обогнало и убежало ещё быстрее.

— Опять осталось полкастрюли! — с досадой отметил Борька. — Налью тебе только полстакана.

Но Ритке понравилось пить только полстакана, и в другой раз она уже нарочно дождалась, пока молоко выскочило на плиту.

«Интересно, — думала Ритка, — молоко льётся-льётся через край, а кастрюля всё полная… Прямо как в сказке — едят, едят кашу с изюмом, а волшебный горшок всё полон».

Пришлось Борьке взяться задело самому…

Какое бездарное занятие! Стой возле этого окаянного молока и сторожи! Нет, надо что-то придумать!

И ехидное же это молоко! Не шелохнется, притворяется: я — что, тишь да гладь. А попробуй отвернись — оно тебе сразу свинью подложит!

Позавчера Боря отошёл на одну минутку. Сбегал только посмотреть в телевизор два кадра из фильма «Тарапунька и Штепсель» — и обратно. Но пока Штепсель и Тарапунька летали в облаках, молоко оказалось на полу…

— Знаешь, — сказал Борис Вовке, — у этого молока какая-то бешеная натура! Укротить бы его!

Назавтра Борька прибежал в школу весь взбудораженный и сказал Вовке:

— А что, если сделать гибрид молока с чем-нибудь? А? По Мичурину?

— С чем, например?

— Да смешать молоко с водой. Вода ведь нормально закипает, а потом она просто выкипит и останется чистое молоко.

Но молоко и в гибриде продолжало свои выкрутасы.

Тогда Боря решил пойти к учителю физики, Петру Иванычу, — посоветоваться.

«Сказать ему, что существует такой фарфоровый диск — „сторож“ молока? — подумал Пётр Иваныч. Но взглянул на Борькино вдохновенное лицо и решил: — Нет, не скажу, намекну только на устройство; пусть сам поломает голову».

— Ну что ж! — предложил он. — Давай вместе подумаем, что можно сделать!

Боря ещё физику не проходил, но то, что объяснил ему Пётр Иваныч, он легко понял.

Так вот почему молоко убегает! Оказывается, когда его подогревают, частички жира поднимаются наверх и образуют пенку. А пузырьки пара, которые тоже поднимаются со дна кастрюли, не могут вырваться из-под этой пенки. Когда же молоко закипает, пары давят изнутри с такой силой, что выталкивают пенку и вместе с молоком стремительно выскакивают из кастрюли. Значит, надо сделать так, чтобы пенка не мешала выходу пара.

— Я думаю, — сказал Пётр Иваныч, — что надо в молоко положить фарфоровый диск. На нижней стороне диска должны быть ложбинки, по которым побегут пузырьки пара и струя самого горячего молока… Неплохо бы в диске сделать дырочку… А дальше, если хочешь, думай сам.

Хочет ли Борька! Вопрос!

Ясно одно: надо заставить молоко бегать по кастрюле или кружиться, как на карусели, — вот тогда пенка и не сможет затянуть его… Какие же должны быть на диске ложбинки?..

И вот через несколько дней Борису до зарезу нужно было попробовать вскипятить молоко. А всё молоко, купленное на сегодня, уже вчера героически отдало свою жизнь за науку.

И вот Боря у Вовки.

— Опять какой-нибудь гибрид? — съязвил Вовка.

— Сам ты гибрид, — ответил Борис. — Где молоко?! Вовка, ну!

— А какой мне интерес, — заартачился Вовка, — стоять и хлопать ушами возле плиты? Надо же мне знать, за что волноваться!

— Ну ладно, слушай!

И Борька второпях рассказал, как он говорил с учителем физики и над чем ломал голову целые дни.

— И вот приходит мне в голову: а что, если на нижней стороне диска сделать ложбинку, которая побежит по спирали? Понимаешь? Пузырьки пара и струйки самого горячего молока со дна кастрюли сразу попадут в ложбинку и побегут по кругам спирали, а вместе с ними завертится и всё молоко! А раз молоко крутится, пенка его не затянет.

— Умница! — вставил Вовка. — Я же всегда говорил — у тебя голова хорошо привинчена!

— Ну, ты слушай, слушай! Дядя Лёша раздобыл мне какую-то особую глину; я вылепил диск, а дядя Лёша обжёг. Стал я его пробовать — стою, аж коленки дрожат… Вертел я этот диск — я его и так, я его и сяк — ничего не выходило, ну ни шло, ни ехало!.. Молоко даже не подумало крутиться — покрылось пенкой и…

— Опять удрало?

— Во все лопатки!

— Ну и лапоть, — изрёк Вовка. — А теперь ты хочешь и моё молоко пустить под откос?

— То-то и оно, что нет! Назавтра я со злости ткнул ложкой в молоко. Пенка продырявилась, молоко и не сбежало! Тут меня и осенило — дело в дырке! Дырочка, миленькая! Вот для чего Пётр Иваныч велел тебя сделать! Струя горячего молока, которая бежит под диском, должна вырываться через дырочку. Тогда струя помчится наверх и пробьёт пенку!.. Эх ты, думаю, баранья твоя голова, раньше не смекнул! — И Боря вытащил диск.

— Колоссально!.. — коротко выразил свой восторг Вовка.

— Вот она, дырка! Видишь?! Понимаешь теперь, как у меня печёнка дрожит? Ну, давай молоко. Не тяни за душу!

Вовке и самому-то не терпелось поскорей начать испытание, но он съехидничал:

— Эх, останется от нашего молочка одно только мокрое место! — Но всё-таки бухнул в кастрюлю весь литр.

Ребята опустили диск в молоко и поставили на огонь.

Через две минуты на молоке появилась лёгкая пенка.

Боря и Вовка так пристально смотрели в кастрюлю, что перед глазами запрыгали какие-то чёрненькие мурашки.

А Борька каждую секунду хватался за очки, словно боялся, что в самый решительный момент они вдруг исчезнут.

— Спокойненько, Вовка, спокойненько! — повторял Борька, а сам весь дрожал.

Вдруг что-то забарабанило, застучало в кастрюле, как будто диск пустился в пляску, и в тот же миг в одном месте вдруг треснула пенка и из дырочки выскочил, будто проклюнулся из яйца, малюсенький клювик.

— Ух ты!.. Ух ты!.. — восторгался Вовка.

Клювик становился всё смелее и больше и, наконец, превратился в бурлящий молочный столбик, который вырывался из молока как раз над тем местом, где в диске была дырочка.

У Вовки — рот до ушей от удовольствия.

— Граждане радиослушатели, внимание! — заорал он, поставив перед собой тычком поварёшку, — Наш микрофон установлен возле кастрюли с молоком. Вы слышите этот нарастающий гул? Из кастрюли с молоком раздаётся страшный тарарам… Бах, тарарах! Жуткая картина! Товарищи, мы присутствуем при…

— Погоди ты… артист! — прикрикнул на него Борька. — Самое страшное ещё впереди!

В самый решительный момент Борька вдруг от волнения охрип.

— Дай тряпку! — просипел он.

— Зачем?

— Хватать… кастрюлю… Может, хва-хватать придётся…

Молочный столбик бурлил и шумел всё больше, разбрасывая во все стороны пузыри — и вдруг всё молоко заходило, забурлило, но… не выскочило из кастрюли!

— Борька, чертяка! — завопил Вовка. — Дай я тебя расцелую!

Даже Вовкина соседка не могла прийти в себя от удивления.

— Неужели так и не убежит? — спросила она.

— Ни за что, — отрезал Борька.

— А ну-ка, подержите его на огне ещё немного!

— Пожалуйста! — ответили хором Борис и Вовка. — Нам не жалко!

И хотя Борис потом узнал, что такой диск уже существовал, он всё равно был очень рад, что сам додумался.

Теперь Борис решил подумать над кастрюлей, в которой бы никогда не подгорала каша. А Вовка заявил, что без колебаний рискнёт всей гречневой крупой, которую только удастся выудить из буфета.

Ребята! Если у кого-нибудь возникнут мысли по проекту такой кастрюли, напишите Борьке, пожалуйста!

Суп с фрикатюльками

Бывает так: думаешь про человека одно, а он оказывается совсем другим. Я хочу вам рассказать такую историю.

…Валерка учился у нас в школе первый год, и мы все никак не могли привыкнуть, что у него такая непонятная способность краснеть.

Вызовут его — он и урок знает, и отвечает всё впопад, а сам красный, как из бани. Даже веснушки, кажется, от этого тускнеют. А веснушки у него частые, аккуратненькие, друг на дружку не наскакивают, как будто Валерка загорал через решето.

Глаза у него — ну такие, добрые! Чуть-чуть косят, но это ничего. По правде говоря, я раньше совсем не замечала, что это даже красиво, когда глаза чуточку косят.

Учителя про него говорят: очень застенчивый мальчик!

У доски Валерка переминается с ноги на ногу, не знает, куда девать руки, будто они у него лишние, и мел держит за самый кончик… Ну до того у Валерки беспомощный вид — так бы и кинулась к нему на выручку!

Волосы у Валерки курчавые и весело блестят.

У нас в классе есть девочки, которым он нравится, — они с него прямо глаз не сводят! А так-то он хороший мальчишка. Мы сидим с ним на одной парте… А насчёт того, что он на этих девчонок даже никакого внимания не обращает, нечего и говорить — это к делу не относится.

Ну вот. Однажды я пошла к Валерке домой. Он здорово чертит карты, а мне всё время за карту снижают географию. Вечно у меня то река впадает в железную дорогу, то Каспийское море на гору залезает. И Валерка взялся мне помочь.

— Знакомься. Это Людмила, моя старшая сестра, она у нас за маму, — представил Валерик.

Людмила оторвалась от книги, улыбнулась мне очень доброй улыбкой, поправила волосы — они у неё были туго заплетены и собраны в узел — и тут же снова уткнулась в книгу. Глаза усталые — видно, недосыпает. А книжечка у неё — с мой портфель, когда у нас шесть уроков и физкультура. Валерка говорил, в этой книжке царей штук триста напихано…

— А это наша младшая — Алёнка. — И Валерка слегка подтолкнул девочку лет семи, с рыженькими косицами торчком. Алёнка была очень похожа на него — такая же остроносенькая, с частыми веснушками и карими живыми глазками.

Она протянула мне руку, как взрослая, и спросила солидно:

— Ну, как наш Валерий учится?

— Хорошо, — говорю, — на пятёрки.

— А моя кукла Таня, — продолжала Алёнка, — на днях уже окончила институт и теперь поступает в аспирантуру. Она тоже принесла в табеле одни пятёрки. — И Алёнка погладила по голове куклёнка с такой облупленной рожицей, что уже не разобрать было, девочка это или мальчик. Как видно, кукла немало потрудилась, пока окончила институт.

«Хорошо у Валерки, — подумала я, — и комната такая чистенькая, и сёстры симпатичные…»

Тут Валерка подошёл ко мне и зашептал на ухо:

— Ты на Людмилу не обижайся, что она не бросила читать, — у неё совсем нет времени: она учится в институте на историка и работает, потому что меня и Алёнку, понимаешь, кормить надо… Она, знаешь, до чего дошла? Вчера приходит ей какая-то повестка, там в конце написано — явиться в 18.30, а она читает: явиться в 1830 году…

— Люда! — громко позвал Валерий. — Скоро, что ли, у тебя там цари перебьют друг друга? А то мы пока с голоду помрём…

— Что?.. Ах да, давно пора обедать. — Людмила вскочила, протёрла покрасневшие глаза. — Мойте руки, сейчас подам на стол. — Она потрепала Алёнку по голове и огорчённо причмокнула: — Ну что за ребёнок! Только что её вымыли, и уже полная голова песку!

— Людочка, не беспокойся, это же песок с нашего двора!

В этот момент в комнату вбежал кудлатый щенок с остренькой мордочкой и хитрющими глазами. Шерсть у него была чёрная, лохматая и на спине как бы пробором разделялась.

— Знакомься, — сказал Валерка, — это Цезарь, четвёртый член нашей семьи. Назван в честь древнего полководца Юлия Цезаря.

— А я зову его просто Юлька, — сказала Алёнка.

…Людмила разлила по тарелкам суп. Меня тоже усадили обедать.

— Ой, суп с фрикатюльками! — обрадовалась Алёнка.

— Кажется, суп сегодня удачный, — сказала Людмила и тут же опять раскрыла свою большую книгу, подперла её хлебницей и, не притронувшись к супу, стала читать.

Давно не ела я такого вкусного супа, хотя вид у него был неважный. Кажется, это был суп с клёцками, но клёцки были какие-то лохматые, растрёпанные.

— Вкусно-то как! — похвалила я.

А Валерий поболтал ложкой в тарелке, глотнул немного и, представьте, капризно пробурчал:

— Ну да, вкусно! Клёцки-то… прямо лягушки какие-то плавают…

Я чуть не поперхнулась: клёцки — лягушками обозвал!..

А Валерка всё бурчит, бурчит и сердитыми глазами смотрит перед собой.

Надо же! Ещё обедом недоволен, фыркает! Сестра, усталая, варила, а он… С ума он сошёл, что ли? Может, он ещё пожелает, чтобы она ему клёцки бантиками завязывала?! И это наш-то Валерка, который в классе от каждого пустяка заливается краской!

Мне стало неловко. Зачем он так… да ещё при мне… Значит, ему совсем безразлично, что я о нём думаю. Мне трудно было смотреть на Валерия.

Сейчас Людмила как прикрикнет на него!

Но ничуть не бывало: Людмила даже не подняла глаз, которыми она быстро скользила по книжке — даже не по строчкам, а прямо наискосок через всю страницу, словно на санках с горки скатывалась.

А Валерка — подумайте только! Опять стал наступать на сестру:

— Суп удачный!.. А сама, небось, даже не дотрагиваешься! Было бы вкусно, так ела бы. Слышишь, Людмила?

— Я сейчас, сейчас… Ты, главное, ешь сам, Валерик, и девочку угощай. — И Людмила стала одной рукой зачерпывать суп, а другой переворачивать страницу. — Замечательно, оч-чень даже замеч-чательно, — приговаривала она, и было непонятно, про суп она говорит или про свою историю.

А у меня давно и аппетит пропал.

Сестра, видите ли, обеды ему особенные закатывать должна! Эх, Валерий, Валерий, вот ты какой!.. А я-то, дурочка… Карты чертить… Пускай бы уж лучше у меня реки задом наперёд текли. Пускай бы Африка на берегу Невы очутилась, чем узнать, что Валерка такой…

А Валерий, хотя и обругал суп, стал уплетать его так, что за ушами хрустело, и вдруг заорал:

— Опять?! Вот наказание! Надо получше закрывать крышку!.. Проклятые мухи! Ну и пронырливый народ!

— Мухи — не народ, — возразила Алёнка, — мухи — это звери.

Людмила вдруг встрепенулась:

— Ой, вы уже поели; сейчас подам котлеты, — и полезла под подушку.

«Наверное, это она по рассеянности вместо духовки под подушку полезла», — сразу смекнула я, и мне стало совсем жалко эту усталую Люду, у которой не было времени даже сообразить, что она делает.

— Люда, куда ты лезешь? — Валерка безнадёжно махнул рукой. — Опять всё перепутала… Ты же кастрюлю своими собственными руками на кресло переставила!

— Ой, верно; я ужасная ворона! Всё забываю! И что бы мы без тебя делали, умник ты наш?..

Мне было стыдно за Валерку. И так обидно… Хоть беги из-за стола и пореви тихонько где-нибудь в уголке. А Людмила — тоже хороша! Ещё умником его называет.

А Валерка, как ни в чём не бывало, говорит мне:

— Совсем Людмила у нас заработалась. Сегодня, понимаешь, прилегла на минуту и вдруг жалуется: «Что-то подушка твёрдая стала». И как бы ты думала? Она головой на кастрюлю легла. Алёнка её потом всё уговаривала холодное приложить, чтобы шишка на голове не вскочила.

— Ладно, хватит надо мной смеяться, — виновато улыбнулась Людмила и стала раскладывать второе.

Я жевала и боялась — вот-вот подавлюсь этими котлетами, но всё-таки заметила — вкусные.

А Валерка сморщил нос и с досадой сказал:

— Ну и котлеты сегодня! Будто велосипедную шину жуёшь!..

Тут уж я не выдержала: изо всех сил пнула Валерку ногой под столом и глазами показала на Людмилу.

— А?.. Чего?.. — Валерка с испугу аж подскочил, уронил ножик и уставился на Людмилу. Даже глаза вдруг стали больше косить. Нет, вовсе это не красиво, когда глаза косят!

— «Чего?» — шёпотом сказала я. — Бессовестный ты человек, вот чего!

— Да что ты, Ёлка!

— Что? Он ещё удивляется! Да как ты смеешь так? Клёцки ему — лягушки! Котлеты — велосипедная шина! Нет, посмотрите-ка! Сестра работает, работает, а ты… это же свинство!.. И вообще, не смей меня больше Ёлочкой звать!

— A-а… суп… котле… так я… — тут Валерка запнулся, глотнул воздух и вдруг жутко покраснел. Потом растерянно заморгал своими мохнатыми ресницами, уставился в стол и начал пальцем отколупывать кусочки клеёнки, как скорлупу с яйца.

Вот теперь это был Валерка.

Ага, пробрало! Так ему и надо!..

Валерка, немного помедлив, решительно поднялся, унёс посуду и стал вытирать стол. Тряпку он держал двумя руками и нажимал на клеёнку так, как будто спину кому-то тёр.

Когда он потянул у Людмилы из руки вилку, та наконец оторвалась от книги.

— Ох, опять проворонила! — сконфузилась она. — Сейчас подам компот. А ты посиди — и так, бедный, устаёшь.

— Ничего я не устаю! — поспешно перебил Валерка Людмилу.

Так вот оно что! Оказывается, он ещё жалуется, что устаёт в школе!

Я сказала, что у меня заболела голова, скомкала свою карту и убежала.

…Назавтра я стала пересаживаться от Валерки на другую парту. А Валерка — хоть бы слово! Будто в рот воды набрал.

На уроках я ничего не слушала, думала только об одном. И решила: не имею я права молчать. Товарищ я или не товарищ?..

…Через два дня мы придумали: устроить выездной совет отряда[15] у Валерки на дому.

«Продерём его с песочком», — заверили Генька и Лёшка.

— Они все четверо на кухне, — сказала нам соседка.

Мы приоткрыли дверь и замерли.

Валерка в длинном белом фартуке огромным ножом рубил на доске мясо. Сам он был перемазан вареньем, обсыпан мукой — даже носки ботинок были припудрены.

Людмила с тетрадкой на коленях сидела на табурете и, дуя на пальцы, перекидывала из руки в руку пирожок.

— Алён, — бросил Валерка, — соль — живо!

Алёнка, прикрывавшая от Цезаря мясо, толкнула солонку к Валерию. Стоя на одной ноге, она другой отбрыкивалась от Цезаря, а тот хватал Алёнку за пятки и повизгивал.

— Ух, вкусно! — сказала Людмила, откусывая пирожок. — Объеденье!

— Ну да, вкусно… — сердито пробурчал Валерка, точно так же, как тогда, за столом. — Пересушил я их, вот… В тот выходной у меня пирог с двумя заплатами получился, а всё-таки вкуснее был.

Вот так история! У меня загорелись уши — оказывается, готовит-то у них сам Валерка!..

Мальчишки ехидно поглядывали на меня: «Влипла, а?» Потом подтолкнули меня вперёд, и мы неловко втиснулись в кухню.

Валерка с изумлением уставился на нас.

— А, ребя… — начал он и осёкся, как радио, которое внезапно выключили. И тут Валерка стал ужасно краснеть — таким красным мы ещё никогда его не видели. Он неловко обтёр руки о бока и стал сдирать фартук.

Генька и Лёшка, видно, чувствовали себя не в своей тарелке. А я не знала, что делать от радости!

«Эх ты, — старалась я всё-таки ругнуть себя хоть немножко, — набаламутила, а? Позор на мою седую голову!» Но как я себя ни шпыняла, мне всё равно было весело.

— Вы уж нас извините, — засуетилась Людмила и кинула тетрадь прямо на сковородку. — Я вот… диплом пишу… А Валерик, видите… Ну, пойдёмте все в комнату. — И она пошла из кухни.

Валерка не глядел на нас. Он стоял возле плиты совсем так, как в классе у доски, и не знал, что делать с руками: то обтирал лицо, размазывая по нему варенье, то без толку передвигал чайник на плите.

Члены совета отряда даже не смотрели в мою сторону — они так пристально разглядывали кухонные полки и потолок, будто для того только, и пришли.

А вдруг они сейчас скажут Валерке, зачем я их притащила?!

— Давайте все вместе доделаем котлеты, — поспешно предложила я и потянулась за ножом. Но тут у Алёнки вспыхнули глаза.

— Нет, нет! — Она перехватила нож. — Вы же гость… лучше я!.. — И Алёнка с восторгом принялась дубасить ножом по мясу.

— Брось! Брось, говорят! — вышел из оцепенения Валерка. — Сейчас полпальца отхватишь! — Валерка вырвал у Алёнки нож и с остервенением стал сам дорубливать.

Вдруг на середину кухни выскочил Цезарь. Он крутился волчком и трепал какую-то книгу: пёстрые страницы так и разлетались веером.

— Ах ты, зверюга! Отдай! — бросилась Алёнка к Цезарю и отобрала книгу. — Тебе что — грызть больше нечего?! Всё тебе мало! Кости от студня были — пальчики оближешь! Я даже сама жалела, что я не щенок… Вот глядите, ребята, по этим картинкам мы варим.

По корешку и краям поваренной книги было видно, что она уже не раз побывала у Цезаря в зубах.

— Он у нас из книжки съел самое вкусное место про суп с фрикатюльками… — тараторила Алёнка. — А помнишь, Валерик, у вас в лагере, в походе, лошадь буханку хлеба слопала, а мальчишки ещё тогда схитрили — сказали, что банку шпрот и кулёк грецких орехов тоже лошадь съела!

Я пошла в комнату. С порога я обернулась и погрозила кулаком Лёшке и Геньке: «Смотрите, не выдавайте!»

— Почему же Валерик тогда не сознался, что готовит он? — завела я разговор с Людмилой.

— Да постеснялся, — засмеялась она. — Мальчик всё-таки… Он меня так выручает, если бы вы знали!

Когда я вернулась на кухню, там стоял такой звон, лай, стук и смех, что можно было оглохнуть.

Лёшка в Валеркином фартуке громыхал противнем — вытаскивал из духовки последние пирожки. Противень не хотел вылезать и так отвратительно визжал, что даже Цезарь жалобно скулил и, наверное, если бы мог, с удовольствием заткнул бы уши. Валерка лепил котлеты. Генька резал лук и отчаянно моргал покрасневшими глазами.

— Немедленно пить чай! — скомандовала Людмила и прямо вытащила нас из кухни.

Ну и пирожки же это были, скажу я вам! Даже вкуснее тех, которые в магазине на улице Желябова[16] выскакивают прямо из пышечной машины.

А назавтра в школе я опять занималась немаловажным делом.

Пересаживалась.

Подруги

В пятом «б» учится Катька. Это востроносенькая девочка с двумя жидкими косицами, закрученными бараночками на ушах. Но кончики косиц никак не хотят укладываться в баранки и вечно торчат метёлочками прямо над ушами, и от этого кажется, что уши у неё всегда настороже. Катька здорово похожа на лису.

Если вы входите в класс и видите, что поперёк какой-нибудь парты проходит меловая черта, — значит, хозяйки этой парты в ссоре. Катька замечает это первая — у её остренького носика замечательный нюх на ссоры.

Обычно Катьку ничем не заинтересуешь. У неё всегда кислый, болезненный вид; идёт она — голову в плечи втянет, словно её по затылку колотят. Но стоит ей увидеть черту — сигнал ссоры, — она сейчас же преобразится: вся раскраснеется, глаза засветятся, а дышит так часто и шумно, что даже листы в тетрадях на парте переворачиваются!

На этот раз жирная меловая черта делит пополам парту Иры и Галки. Катьке очень любопытно смотреть, как они ссорятся.

А ссора становится всё интереснее.

Для поссорившихся подружек самое страшное сейчас — это залезть хотя бы краешком локтя на чужую половину парты. Это страшнее, чем на улице вылезть за линию перехода. Там тебе милиционер свистнет и попросит не выходить за полосу блестящих шашечек — и всё.

А тут! Если уголок Галкиного пенала сунется за черту, Ира встречает это с таким холодным презрением, что Галка схватывает пенал, как хватают с огня закипевшее молоко.

А если Иринины книги залезут на чужую половину, Галка сама немедленно выталкивает их обратно.

Вдруг Галке покажется, что черта кривит за счёт её половины парты. Она живо стирает черту ребром ладони и рисует новую, безукоризненно точную. Теперь Ире кажется, что линия бессовестно косит. Она неторопливо плюёт на промокашку, холодно и размеренно стирает черту, потом нацеливается как можно точнее и проводит новую.

Ссора становится всё более хлопотливой.

Катька только смотрит со стороны и посмеивается. Ждёт, когда будет ещё интереснее, — тут-то начнётся самая сласть!

Из-за чего подружки поссорились, они и сами едва могут вспомнить (это клякса, которую Галка, сама не зная как, влепила Ире на каёмочку вокруг отзыва о книге). А мел между тем небольшим белёсым облаком уже начинает подниматься над партой.

Тут в дело вмешивается звеньевая третьего звена, Тася.

— Ну, — говорит она, раздувая ноздри, — в воздухе пахнет мелом. Пора идти на помощь!

Тася любую ссору в классе принимает близко к сердцу и умеет как-то очень хорошо всё улаживать. Но у неё есть свои взгляды: если девочки в ссоре с утра и до большой перемены — это их личное дело. Не маленькие! Авось сами доссорятся до конца да и выберутся. А вот если они не помирятся и в большую перемену — это уже дело общественное. Тогда Тасино звено устремляется на выручку.

А ссора достигла уже угрожающих размеров.

Вот и санкомиссия[17] подняла голову. Вернее, целых три головы — одну стриженую и две с косичками. Забеспокоился и хозяйственный сектор учкома[18]: мел убывал катастрофически.

…Примирение решили начать с Иры. Ира более серьёзная и степенная и верховодит в дружбе с хохотуньей Галкой.

«Неужели помирят?» — с тревогой думала Катька, провожая глазами Тасино звено.

А Тася с ребятами подошла к Ире. Она дипломатично заговорила о дружбе вообще, о школьном коллективе, ввернула цитату, которая должна была убить наповал, и только после этого деликатно коснулась Галки.

Но Ира, вся подтянутая, напружиненная, пожала плечами и преподнесла:

— А… а кто такая эта Галка?

Ребята аж застыли.

Ира с Галкой не то чтобы ходили вечно в обнимку, но дружили здорово. Случались, конечно, мелкие ссоры — Ира, бывало, гордо так идёт впереди, не оборачивается, а Галка сзади плетётся, понурив голову. Погуляют так обе — одна дутая, другая дутая, и помирятся. Но такое, как сейчас…

— Кто такая?.. Галка?.. Да твоя лучшая подруга!

Ира наклонила голову вперёд, как бычок.

— Лучшая подруга? И это после такого свинства с кляксой? Нет у меня никакой подруги!

— Да ты вспомни, Ирочка! Когда тебя вот так всю раздуло, когда эта заразная свинка у тебя выскочила под ушами, Галка же носила тебе каждый день уроки! Она же рисковала своим здоровьем, когда клала тетради на тумбочку в передней. Галка такая добрая, хорошая!

Ира была неумолима.

— Неправда, никакая она не хорошая! — Ира повернулась и убежала.

Вот тебе и помирили! И Тася решает: в атаку на Галку!

Галка, хохотунья Галка, с налитой, как яблоко, рожицей и пухлыми губами, всегда хохотавшая неизвестно над чем, на этот раз стояла у окна такая угловатенькая и подёргивала плечом. Даже ленту всю извертела.

Как только ребята заговорили, у Галки мгновенно хлынули слёзы, но она решительно заявила, что Иру знать больше не хочет.

Вот тут-то к Ире подошла Катька. Она уже с другого конца коридора почуяла, что примирение не удалось. Значит, стало совсем интересно. Ссора разгорелась вовсю, а ты только масла не жалей, знай себе подливай в огонь да получай удовольствие!

И Катька вдохновенно принялась за дело. Жиденькие метёлочки на ушах так и вздрагивали от возбуждения, но она постаралась сделать участливое лицо.

— Ну что, вы с Галкой уже помирились? — подкатилась она к Ире.

— Нет. А тебе-то что? — сердито буркнула Ира.

— Может быть, ты страдаешь, помириться хочешь, да не знаешь, как подойти? Так я могу вас помирить, хочешь? — Катька насторожённо посмотрела на Иру уголками глаз.

— Вот ещё! И не думаю даже! Я знать Галку больше не хочу!

— Ну, раз так, — Катька за локоть стала подтягивать Иру к себе, потом торопливо облизала тонкие губы и сказала проникновенным голоском, — тогда я тебе начистоту скажу. И правильно ты делаешь, что водиться с ней не хочешь! — И Катька особенно умильно заглянула Ире в глаза.

Ира надулась, покраснела, но молчала.

А Катька её за локоток, за локоток. Вот уже и руку положила Ире на плечо, и — шип-шип — зашептала:

— Да разве это подруга? Она всегда завидовала тебе, ты же отличница, а она — хорошистка… Нет, ты послушай, послушай, она же хитрая какая!

— Кто хитрая? Галка? Ну уж… — Ира высвободила свой локоть.

— Ты просто не замечала, Ирочка! Ты вспомни… А кляксу-то она тебе какую поставила! Я бы на твоём месте…

— А я без тебя знаю, что мне делать. — Ира повернулась и пошла, но Катька ухватила её за фартук.

— Послушай, Ирочка, Галка неискренняя, она же тебе не друг, она…

— Галка мне не друг?! А когда я заразная была, когда у меня лицо было такое, что решетом не закроешь, кто тетради мне на тумбочку клал? Кто каждый день здоровьем рисковал… в заразном коридоре? Кто? Не Галка, что ли? — Ира резко повернулась и хотела уйти, но Катька так крепко уцепилась за Иру, как будто паркет уходил у неё из-под ног.

Не знала бедная Галка, в какую мясорубку попали её косточки!

— А врать-то как эта Галка любит!

— Галка? Любит врать? Этого только не хватало! Сама ты после этого врунья! — Ира вырвалась и, красная, взъерошенная, стремглав побежала по коридору.

Нет, такое наговорить про Галку! Никто бы этого не выдержал, а уж тем более Ира! Она-то знает Галку, как свои пять пальцев!

Ира чуть не сбила с ног нескольких ребят: она искала Галку.

А Галка в это время ничего так не хотела, как найти Иру. Ну ещё бы! Ведь Катька, остроносая Катька, поймала за рукав Галку и оттарабанила:

— Ты что, мириться с Иркой хочешь? И не вздумай! Ездит на тебе эта воображуля, вот что! Верхом сидит и погоняет! А за глаза — только и делает, что над тобой похохатывает! — Катька говорила быстро-быстро, шепелявя так, будто хотела выплюнуть свой собственный язык. — Ох эта Ирка и зазнавала! А чего задаётся-то? Умничает, а сама — дура дурой!

Это Ира-то зазнавала?! Да ещё дура дурой?! Нет, это уж слишком! Такое наговорить про Иру! Ну и жаба эта Катька!

И Галка, не помня себя, кинулась к Катьке:

— Ах ты, такая! Да я тебе…

И девчонки — бах-бах-бах! — разодрались.

Галка молотила Катьку маленькими твёрдыми кулачками куда попало, а та всё норовила пятернёй царапнуть Галку по лицу.

Через минуту Катька тоненько заревела и удрала.

…Ира и Галка столкнулись, когда звенел звонок на урок. Девочки, торопясь, заговорили обе разом.

А после уроков Галка принесла банку воды, а Ира — лохматую тряпку.

Первым взмахом тряпки «пограничная черта» была перечёркнута, а потом и вовсе «стёрта с лица земли».

Примечания

1

Гудрон — чёрная смолистая масса из отходов перегонки нефти, применяемая в дорожном строительстве и т. п.

(обратно)

2

Химический карандаш — карандаш с особым графитом, который при смачивании пишет, как чернила.

(обратно)

3

В СССР все ребята в возрасте от 10 до 15 лет были пионерами — членами Всесоюзной пионерской организации (массового детского коммунистического объединения). Пионеры участвовали в парадах 1 мая и 7 ноября, а 19 мая проходил большой парад в честь Дня пионерии, в котором участвовали Пионерские организации всех школ.

(обратно)

4

Дворцовая площадь — главная площадь Санкт-Петербурга (тогда Ленинграда) перед Зимним дворцом.

(обратно)

5

Пирамида — суживающаяся кверху акробатическая фигура из людей, становящихся друг на друга в несколько этажей.

(обратно)

6

«Скороход» — ленинградская фабрика, изготавливавшая различные виды обуви. Существует и сейчас, но занимается пошивом лишь детской обуви.

(обратно)

7

Боты — резиновая или утеплённая фетровая, суконная и т. п. обувь, закрывающая щиколотку и надеваемая обычно поверх другой обуви в сырую или холодную погоду.

(обратно)

8

Поддубный Иван Максимович (1871–1949) — русский профессиональный борец, атлет, заслуженный артист РСФСР и заслуженный мастер спорта. Получил мировое признание как «чемпион чемпионов» и «русский богатырь».

(обратно)

9

Разводить антимонии — заниматься ненужными разговорами, пустяками.

(обратно)

10

Фонендоскоп — медицинский прибор из двух резиновых трубок с резонатором для выслушивания работы сердца и лёгких.

(обратно)

11

ГСО — комплекс норм по санитарной подготовке «Готов к санитарной обороне».

(обратно)

12

Тимуровцы — участники возникшего в СССР в период Великой Отечественной войны детского патриотического движения по оказанию помощи семьям воинов, инвалидам, старикам.

(обратно)

13

Целина — никогда не паханная, а также много лет не подвергавшаяся обработке земля. В СССР в 1954–1960 годах осваивали для земледелия такие земли в Казахстане, на Урале, в Сибири и Поволжье.

(обратно)

14

Веретённое масло — масло для смазывания слабонагруженных частей машин, вращающихся с большой скоростью (главным образом верётен текстильных машин).

(обратно)

15

Речь идёт о пионерском отряде. Пионерская организация состояла из дружин, те — из отрядов. Отряды, где было свыше 20 пионеров, делились на звенья из 5–10 человек.

(обратно)

16

Ныне — Большая Конюшенная улица в Санкт-Петербурге.

(обратно)

17

В каждом пионерском отряде выбиралась санитарная комиссия, которая проверяла, как ребята выполняют правила личной гигиены.

(обратно)

18

Учком — сокращение слов: ученический комитет (ученическая общественная организация).

(обратно)

Оглавление

Открытие

Галкино одеяло

Зонтик

Круглая корзинка

Трудный случай

Новинка

Полезные дела Юры Зайцева

Загадочное занятие

Укрощённое молоко

Суп с фрикатюльками

Подруги Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg