«Белая шубка»

Белая шубка (fb2) - Белая шубка 2620K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Николаевна Верейская

Елена Николаевна Верейская Белая шубка

Белая шубка

Это было в дни Великой Отечественной войны.

Маленькие ленинградцы с детским садом уезжали в эвакуацию. На одной из больших станций поезд стоял особенно долго. Вечером в вагон к ребятишкам вошла молодая женщина в белом халате. На руках она держала мальчика лет двух в белой меховой шубке с чёрными пятнами.

— Я из детской комнаты, — сказала она воспитательнице Ольге Михайловне. — Вчера ночью фашисты разбомбили поезд. Много народу погибло. Этого мальчика мы нашли в лесу. Кто знает, что сталось с его матерью! Он шёл и плакал. Он знает, что его зовут Толей и что у него есть мама. У нас оставить его опасно. Станцию часто бомбят. Не возьмёте ли вы его в свой эшелон?

— Конечно, возьмём! — Ольга Михайловна подошла и взяла ребёнка на руки. Детишки обступили их.

— Ольга Михайловна, мы правда возьмём его! Он такой маленький. А глазки у него чёрные-пречёрные и уголки кверху приподняты, как у китайчонка, — радовались ребятишки.

А шестилетняя Валя сказала:

— Ольга Михайловна! Пусть он будет моим братишкой. Я буду вам во всём помогать.

— Мама!.. Где моя мама?! — вдруг громко заплакал мальчик.

— Не плачь, Толя, — сказала воспитательница, — мы поедем с тобой к маме! А вы, ребята, его пока не трогайте. Он хочет спать.

* * *

Ехали много дней. Мальчик сначала часто плакал и звал маму, но потом привык. Он был самый маленький, и ребята любили играть с ним, а Валя не отходила от братишки и помогала воспитательнице ухаживать за малышом.

Наконец приехали в красивый город. Детский сад разместили в большом и просторном доме, на окраине города. Приближалась весна, снег в саду стал мягким и послушным. Из него так весело было лепить снеговиков с метлой, с угольками вместо глаз и носом из морковки!

Однажды Ольга Михайловна повезла старшую группу ребятишек в кукольный театр. Долго ехали на трамвае. Ребятам не терпелось: «Скоро ли доедем?» И вдруг оказалось, что спектакль перенесли на другой день. Все приуныли, но воспитательница сказала:

— Что за беда? Приедем другой раз. Посмотрите, какой тут чудесный садик. Снег в нём такой чистый! Давайте-ка снеговика лепить. — И она первая стала скатывать снежный ком.

Ребята с визгом бросились помогать. Снеговик вышел замечательный! Ольга Михайловна вылепила ему большой снежный нос и толстые губы, а вместо глаз вставила два кедровых орешка, которые нашла в кармане.

— Только метлы не хватает! — закричала Валя.

— Где же тут метлу взять? — сказала воспитательница. — Давайте налепим ему пуговок на платье. И подол украсим шариками! А ну, за дело!

Все с увлечением стали катать снежные шарики, а Валя всё-таки пошла искать метлу. У самого входа в садик из сугроба торчала какая-то палка. А что, если это метла? Да, это была забытая сторожем метла. Валя дёрнула за палку, но метла прочно вмёрзла в снег. Никак не вытащить!

— Давай помогу, — услыхала Валя над собой ласковый голос и подняла голову.

Около неё стояла молодая женщина в белой меховой шубке с чёрными пятнами. Женщина с силой дёрнула за палку и вытащила метлу.

— Получай! — она улыбнулась Вале и быстро вышла из садика.

Валя смотрела ей вслед. Где же она видела эту тётю?! Такое знакомое лицо! Чёрные-чёрные глаза, и уголки их чуть-чуть приподняты. А шубка?! Белая с чёрными пятнами! Совсем как Толина!..

— Тётя! Тётя, постойте? — закричала Валя и, бросив метлу, выбежала из сада.

Но белая шубка была уж далеко. Женщина шла быстро. Валя бросилась её догонять.

Улица круто поднималась в гору. Тротуар обледенел, девочка поскользнулась и упала. Она больно ушибла коленку, но сразу же вскочила. Женщина удалялась. Только бы не потерять белую шубку из виду!

— Тётя! — попробовала снова крикнуть Валя, но в горле у неё совсем пересохло — и вместо крика раздался хриплый шёпот.

И вдруг она увидела, как «белая шубка» скрылась в подъезде огромного дома.

Когда Валя вбежала в подъезд, где-то на самом верху стукнула дверь.

Девочка остановилась и с трудом перевела дух. Потом стала подниматься по широкой лестнице.

Вот и площадка верхнего этажа. Две двери. В которую звонить?.. Валя робко позвонила в первую. За дверью раздались торопливые шаги. Дверь приоткрылась. На пороге стояла толстая женщина в испачканном мукой фартуке и с засученными руками. Её красное лицо было сердито.

— Чего тебе? — спросила она неприветливо.

— Тётя, — несмело сказала Валя, — у вас не живёт тётя в белой шубке?

— У меня там блины горят, а тут ещё всякие девчонки! — И она хлопнула дверью, плотно закрыв её.

Валя чуть не заплакала от обиды, с минутку постояла и, собравшись с духом, нажала кнопку звонка у второй двери. Дверь широко распахнулась. Перед Валей стояла та самая тётя, с глазами, как у Толи.

— Ты что, девочка? Входи! — сказала тётя.

Валя молча вошла. От волнения у неё снова пересохло в горле.

— Ты к кому, девочка? — спросила тётя, присаживаясь на корточки перед Валей. — Стой! Да никак мы уже знакомы? Это не тебе ли я в садике вытащила метлу из снежного сугроба? — воскликнула она удивлённо.

Валя молча кивнула.

— Это ты бежала за мной? Догоняла меня? — ещё больше удивилась тётя.

Валя снова молча кивнула.

— А зачем? — тётя засмеялась. — Тебе, наверно, в саду от сторожа попало за метлу? Да?

Валя отрицательно покачала головой.

— Так что же ты молчишь? Зачем я тебе понадобилась?

Валя глубоко передохнула.

— Вы… не Толина мама? — спросила она тихо.

Лицо женщины стало белым, губы задрожали. Она схватила Валю за плечи.

— Толя!.. Ты знаешь, где Толя?! Он жив?.. — еле слышно прошептала она.

— Жив. Он у нас в детском саду. Я узнала вас…

— Мой Толя жив? — тётя, смеясь и плача, обняла Валю. — Где он? Пойдём скорее… — Она схватила шубку и платок.

В садике у театра уже не было никого.

— Ушли! — воскликнула тётя. — На какой улице ваш детский сад?

— Я… я не знаю… — и Валя громко заплакала.

Она вдруг поняла, что потерялась, что ей ни за что не найти своего дома!

— Где-то далеко… — рыдала она, — на трамвае долго ехали… Я не знаю…

Тётя обняла её и прижала к себе.

— Не плачь! Мы их сейчас найдём!

Пока тётя звонила по телефону-автомату, Валя стояла рядом и горько плакала. Она только теперь подумала о том, как волнуется Ольга Михайловна.

— Милиция? Скажите, вам никто не сообщал, что потерялась девочка? — спрашивала тётя. — Звонили из детского сада? Девочка со мной! Позвоните, пожалуйста, туда, скажите, я сейчас её привезу. Какой адрес детсада?.. Спасибо!

— Скорей! Скорей! — И, взяв Валю за руку, она побежала к трамваю.

* * *

— Валя, как же ты могла… — встретила их Ольга Михайловна.

— Не браните её, — перебила тётя. — Она очень хорошая девочка. Она меня нашла… Где Толя?!

Ольга Михайловна взглянула на Валину спутницу и ахнула:

— Ну конечно! Мать Толи! Я сейчас приведу его. Зайдите сюда.

Тётя и Валя вошли в кабинет Ольги Михайловны. Тётя присела на стул и не сводила глаз с двери.

И вот воспитательница ввела Толю. Тётя поднялась и схватилась за стол.

— Толя… — еле слышно прошептала она.

Толя молча посмотрел на неё.

— Мама! — закричал он вдруг и бросился к матери.

— Оставим их одних, — сказала Ольга Михайловна и, прикрыв дверь, вышла с Валей в коридор.

— Ольга Михайловна, не сердитесь… — начала было Валя, но воспитательница не дала ей договорить. Она обняла Валю и крепко поцеловала её.

Цыплячьи шефы

Кира ехал с мамой на всё лето на дачу. Но он совсем не радовался. Наоборот, он невесело смотрел в окно вагона и думал.

— Федул, что губы надул? — с улыбкой спросила мама, сидевшая напротив.

— Ты сама знаешь, — заговорил Кира, и губа его задрожала, — я хотел ехать в школьный лагерь, туда много ребят из моего класса поехали… Ну, уж раз ты медсестра детского сада, и ехала бы к своим пупсам, а зачем меня к ним тащить?

— Чудак ты, Кирюша! — вздохнула мама. — Зато, мы всё лето будем с тобой вместе! А дача там чудесная! Да и папе захочется нас обоих навещать. Что же ему — разорваться?

— А что я буду делать там с малышами? Пирожки из песка лепить, что ли? Я же школьник!

— Школьник, — мама кивнула головой. — Во второй класс перешёл. В конце августа тебе восемь лет исполнится. А у моих ребят в старшей группе есть такие, которые в прошлом году в школу не попали, потому что им семь исполнилось в октябре — ноябре. Разница в возрасте с тобой — два-три месяца.

— Всё равно, — упрямо пробубнил Кира, — я школьник, а они ещё пупсы! С ними играть скучно: они воображать не умеют.

— Ого! — воскликнула мама. — Сам увидишь, какие интересные есть у меня там ребята! А насчёт «воображать», так многие и тебя за пояс заткнут.

— Ну да-а… — недоверчиво протянул Кира, — что они понимают?..

— Давай собираться, Кирюшка, — сказала мама. — Следующая станция наша.

В первый же день на даче случилось маленькое происшествие. Не успели мама с Кирой приехать, как в калитку вошла старенькая бабушка с заплаканными глазами. Воспитательница старшей группы, Мария Михайловна, ласково её приветствовала:

— Здравствуй, соседушка, бабушка Ульяна! Почему слёзы?

— Топлёнка у меня пропала! — и старушка всхлипнула.

— Топлёнка? Кто это? — спросили ребята.

— Курица, — ответила бабушка. — Такая красивая, вся жёлтенькая, цветом как есть топлёное молоко. А уж умница-разумница какая! Со вчерашнего вечера её нет, и ночь дома не была и утром не вернулась. Нет ли её где у вас на участке?

— Посиди, бабушка Ульяна, здесь на скамейке, — сказала Мария Михайловна, — а мы с ребятами сейчас весь участок обойдём, поищем.

Участок вокруг дачи оказался очень большим.

Возле домиков цвели на клумбах цветы, их обегали посыпанные песком дорожки. А дальше шёл сад — как лес: с высокими деревьями, с зарослями кустарников, с просторными лужайками. С первого раза могло показаться, что в нём легко заблудиться. А только заблудиться было невозможно: со всех сторон он был обнесён высоким деревянным забором.

Вся старшая группа, весело болтая, шла, тесно обступив Марию Михайловну. Ребята заглядывали под все кусты и старались перекричать друг друга:

— Топлёнка!.. Топлёнка!.

— Цып-цып-цып!..

Кирилл шёл в стороне один и молчал. Ему очень нравился участок. На нём хорошо играть в любое путешествие, в любое приключение! А с кем? С этими пупсами? Что они понимают? Вот был бы тут школьный лагерь!..

Вдруг кто-то толкнул его локтем. Кирилл оглянулся.

Рядом с ним шагал мальчишка чуть повыше его ростом с носом пуговкой.

— Я тебя знаю, — сказал он.

— И я тебя знаю, — обрадовался Кирилл, — ты в моей школе учишься, в классе «б».

— Ага! А ты в «а». Тебя как звать?

— Кириллом. А тебя?

— А я Шурка. А ты чего тут, а не в лагере?

Кирилл тяжело вздохнул.

— Мама моя тут медсестра, — грустно сказал он.

Шурка свистнул.

— Фю-ю-ю! То же, что со мной! А моя тут завхоз! Не повезло нам.

Они остановились и посмотрели друг на друга.

— Я рад, что я тут не один большой! — дружелюбно сказал Кирилл.

— Ага, и я рад. А то все мелюзга! — и Шурка презрительно пожал плечом.

— Значит, давай дружить! — весело предложил Кирилл.

— Ага, дава-а-а-й! — И Шурка вдруг боком налетел на Кирилла и неожиданно так толкнул его, что сбил с ног.

— Слушай, — сердито закричал Кирилл, вскакивая на ноги, — я драться не люблю! И ты не лезь!

— Подумаешь! — расхохотался Шурка и снова налетел было боком на Кирилла, но тот отскочил и ловко подставил Шурке ногу. Теперь Шурка ткнулся носом в траву, но, падая, дёрнул Кирилла за ногу, и Кирилл во весь рост растянулся на спине.

— Это что такое? Драка? А ещё школьники! И не стыдно? — услышали они над собой голос Марии Михайловны.

Оба вскочили на ноги. Шурка сразу стал оправдываться:

— Он мне ножку подставил! Я не виноват!

— Зачем ты ему ногу подставлял? — строго спросила Мария Михайловна.

Кирилл мрачно молчал. Он не любил ябедничать.

Мария Михайловна укоризненно покачала головой.

— Чтобы этого никогда больше не было! — твёрдо сказала она, и все двинулись дальше по участку.

— Я не буду с тобой дружить, и не лезь ко мне, — шёпотом сказал Кирилл Шурке, когда тот снова подошёл к нему.

— Подумаешь! Больно ты мне нужен! — фыркнул Шурка и отошёл.

Обыскали весь участок, но Топлёнку не нашли. Бабушка Ульяна заплакала.

— Видно, ястреб мою курочку унёс. — И, понурившись, ушла домой.

Весь день Кирилл держался в стороне от всех и скучал. Ему захотелось зайти в медпункт к маме, но он не пошёл. Он всё ещё сердился на неё.

Вечером он долго не мог заснуть. Было обидно, что и мама не зашла вечером в спальню старших мальчиков… Вообще лето не обещало ничего хорошего… Он вдруг вспомнил про красную тетрадь, которую утром подарил ему папа.

— Ты, Кирилка, записывай в неё всё интересное, что будет случаться на даче. Ладно? — сказал он.

Все ребята вокруг крепко спали. Кира тихонечко встал, вынул тетрадку и, положив её на подоконник, при бледном свете летней белой ночи записал карандашом:

«Сегодня приехали на дачу. Тут скука: все малыши. А Шурка плохой товарищ». Подумал и прибавил: «И глупый». Ещё подумал и приписал: «У бабушки Ульяны пропала курица Топлёнка. Мы все её искали и не нашли». Он закрыл было тетрадку, но спохватился и поставил число: «15 июня».

Потом лёг в постель и сразу уснул.

* * *

На другое утро, после завтрака, Кира бродил один по дорожкам сада и вдруг за зарослями сирени услышал голоса.

— Смотрите! Смотрите! — звенел тоненький ребячий голосок. — А вон там собачка! И хвост крючком!

— Верно! А перед ней будто девочка бежит…

— Да, да! И руку вперед протянула!

— Ой, рука-то, рука-то!.. Длиннее самой девочки вытянулась!

— А собака уж не собака! Расплылась!

Кира вышел на маленькую лужайку за сиренью и остановился. На высокой скамейке, болтая ногами, сидели четверо ребят — три девочки и один мальчик — и в таком азарте смотрели куда-то вверх, что и не заметили Киры.

— А девочка превратилась в кенгуру, видите? — закричала беленькая малышка.

Кира тоже поднял голову и посмотрел вверх. День был ветреный, и по синему небу быстро неслись облака. Одни белые и почти прозрачные — летели выше, другие — серые и тяжёлые — ниже, и нижние обгоняли верхние. И те и другие всё время меняли очертания, одно другого причудливее и фантастичнее. И Кира сам не заметил, что уже сидит на краю той же скамьи и тоже кричит:

— Смотрите! Скорей, а то закроется! Вон будто птица летит, а за ней крокодил гонится!

И в самом деле — на маленькое, лёгкое белое облачко, похожее на расправившую крылья птицу, наползало быстро длинное серое облако. Конец его суживался, как крокодилий хвост, а передняя часть раздвоилась, как будто пасть; и вот уже белая птичка исчезла в этой пасти.

— Слопал птичку крокодил, — вздохнул мальчик.

— Дурачьё! — раздался за спиной ребят насмешливый голос. — Облака как облака, чего они там высмотрели?

Ребята оглянулись. Позади скамейки стоял Шурка, сунув руки в карманы и презрительно улыбаясь.

— А вы сегодня опять драться будете? — живо спросила беленькая малышка, с любопытством переводя весёлые синие глаза с Шурки на Киру и обратно.

— Не стану я с ним драться, ну его! — проворчал Кира и снова поднял голову. — Смотрите, вон, вон! Голова слона, и хобот задран!

— Ой, что ты мне напомнил! — вскричала сидевшая рядом с Кирой девочка и соскочила со скамьи. — Ребята, а я сегодня слона нашла! Хотите, покажу?! Здесь, в саду! Побежали!

Высокая, тонконогая, с двумя чёрными косичками, она стремглав понеслась куда-то по дорожке, и все ребята бросились за ней.

— Где слон?

— Какой слон?

— Что? Живой?

Они еле поспевали за длинноногой девочкой.

— Сейчас увидите! — ликовала она, не оглядываясь.

Бежал за ней и Кира.

Девочка, а за ней все ребята перелезли через сложенные штабелем брёвна и остановились перед небольшим каменным сарайчиком. Сарайчик был когда-то оштукатурен, но был он очень ветхий, и штукатурка местами обвалилась, а местами покрылась неровными тёмными пятнами..

— Вот! — торжествующе воскликнула девочка и ткнула пальцем в большое грязно-серое пятно на стене. — Разве это не слон?! Только вот одной ноги не хватает, и хобот очень короткий!

Ребята несколько мгновений растерянно смотрели на пятно.

— Неужели не видите?! — удивилась девочка.

И вдруг беленькая малышка захлопала в ладоши:

— Конечно, слон! Вижу, вижу! Витя! Пририсуй! Вот тут переднюю ногу, и чтоб слон её поднял, будто идёт! И хобот сделай больше!

— Верно! — И мальчик достал из кармана уголёк и уверенным движением стал пририсовывать к пятну поднятую переднюю ногу слона.

Ребята обступили его тесным кольцом, не сводя глаз с уголька. Все молчали. Витя очень похоже пририсовал ногу, и ребята увидели, что это и вправду слон. Потом Витя карандашом удлинил слону хобот, а потом одной чёрточкой нарисовал висящее огромное ухо слона и сделал маленький кружочек — глаз.

Ребята дружно захохотали:.

— Слон! Слон!

— Как настоящий!

— И идёт!

— Как ты хорошо рисуешь! — с изумлением воскликнул Кира.

Витя не ответил, зато сразу затараторила беленькая малышка:

— А наш папа — Витин и мой — художник, и когда мы вырастем, тоже будем художниками, а Витя осенью пойдёт в школу при Академии художеств, а я ещё только через год; мне шесть лет, а Витьке уже семь, — с завистью закончила она.

— И я этой осенью пойду в школу, мне в августе будет семь! — радостно сообщила высокая девочка, нашедшая слона.

— А мне только шесть с половиной, — грустно сказала третья девочка и надула губы, словно собираясь зареветь.

— Дурачьё! — снова раздался за ними насмешливый голос Шурки. — И на облаках у них целый зоосад, и на грязной стене. И Кирка туда же, как маленький.

— Зоосад, зоосад! — весело запела высокая девочка и запрыгала на месте. — Ну конечно, это будет наги зоосад! Вот из этого пятна можно сделать…

— Собаку!

— Черепаху!

— Нет, оленя! — закричали ребята хором.

— Дурачьё! — хохотал Шурка. — Малыши несчастные!

И вдруг Кира услыхал за спиной голос своей мамы:

— Не мешай ребятам играть, Шура! — строго сказала она. — Оставь их в покое.

У Киры замерло сердце… Вдруг сейчас мама подойдёт к нему и при ребятах станет его целовать, как маленького!..

Но мама вовсе и не подошла к нему.

— А знаете, ребята, — вдруг весело заговорила она, — меня на днях один чудак уверял, будто дошкольники «воображать» не умеют! Вот чудак! — засмеялась она и повернула обратно.

— А ты, Шура, оставь ребят в покое, — снова услышал Кира её строгий голос, — пойдём-ка отсюда!

Кира, чтобы скрыть от ребят своё вспыхнувшее лицо, старательно рассматривал пятна на стене.

— Это Анна Ивановна, наша медсестричка, она хорошая-хорошая, — сообщила ему высокая девочка.

— Это моя мама, — с гордостью сказал Кира.

— Да что ты?!

— А ты с ней и приехал?

— А про какого чудака она говорит? — забросали его вопросами ребята.

— Да, я с ней приехал… А почём я знаю, про какого она чудака говорит!.. Мало ли у неё знакомых!.. А тебя как зовут? — обратился он к высокой девочке. Очень она ему понравилась.

— Я Галя, — охотно отвечала девочка, — а вот это — Лилька, — показала она на Витину сестричку, — а вот это — Зина. А ты — Кира?

— Да… Ну, давайте искать на этой стене ещё зверей в наш зоосад!

И вот как-то так получилось само собой, что у Киры оказалась своя дружная компания дошколят. Толстый неуклюжий Витя всюду искал, что на что похоже, и не расставался с карандашом. Весёлая длинноногая Галя умела придумывать самые разные игры. Зина тоже была славная девочка, только немножко плакса: чуть что — реветь и ногами топать. Но Киру она слушалась и — главное — умела играть. И тесно вошла в компанию Витина сестрёнка Лиля, — вот уж кто умел «воображать»! Во время каждой игры вытаращит свои синие глаза — и всё-всё, во что играют, для неё как будто всамделишное!

Верховодил компанией, конечно, Кира: он же был школьник! Они всегда держались все вместе: и на прогулках с Марией Михайловной, и на купанье, и даже когда Мария Михайловна читала им вслух, они всегда садились рядышком.

А Шурка злился. Сначала он пробовал издеваться над Кирой:

— Эх, ты! С мелюзгой связался! Может, тебе сосочку купить? Или погремушку? Агу-агу, дитятко!

Кира пожимал плечами и спокойно отвечал:

— А мне с ними интереснее, чем с тобой. Ты же ничего не понимаешь! Тебе бы всё только как обыкновенное. Скучно мне с тобой.

Иногда вспоминал Кира про красную тетрадь папин подарок, но… надо сознаться, очень редко. Днём было столько интересного, что было не до записей, а по вечерам он валился усталый в постель и сразу засыпал.

* * *

Больше всех дружил Кира с Галей. Они с полуслова понимали друг друга.

Однажды они вдвоём забрели в самый дальний угол участка. Там была широкая-широкая лужайка, а по самой середине лужайки огромный ивовый куст. Кира остановился, осмотрелся кругом.

— Видишь, Галя, — таинственно заговорил он, — это океан. А это на нём необитаемый остров. А мы с тобой потерпели кораблекрушение… Нас сюда прибило волнами. Давай на нём спасёмся!.. Видишь, берега какие крутые! Надо искать, где легче выбраться!

И Кира пополз на четвереньках вокруг куста, Галя, конечно, за ним.

Кира шепнул:

— Ты тише! Может быть, на этом острове дикари живут. Надо с ними по-хорошему, слышишь?

— А может быть, здесь дикие звери? — шёпотом отозвалась Галя.

— Конечно! И ядовитые змеи… А вот ущелье. Ползи за мной. Только тихо!

Заросли куста густые-густые. Кира выбрал, где они пореже, и пополз на животе. Галя за ним. А сердце у неё: тук-тук-тук… Ивовые стебли — гибкие, легко раздвигаются. Ползут ребята друг за дружкой. И вдруг Кира тихонько ахнул. Галя так и замерла и рот ладонью зажала, чтоб не вскрикнуть. Очень страшно стало… А Кира шепчет:

— Ты смотри, что здесь делается!

Подползла Галя ближе, раздвинула стебли, — и что же?! Оказывается, куст в серёдке — пустой! То есть не пустой, а в серёдке вроде маленькой лужайки, а сбоку лежит поваленный толстый ивовый ствол, весь заросший ярко-зелёным мхом. Весь этот огромный куст и разросся вокруг поваленной когда-то ивы. И на том месте, откуда корневище дерева вывернулось, — небольшая ямка, и в ней вода. Точно маленький прудик! И в воде всякие водяные насекомые копошатся.

Кира сел на поваленный ствол и рукой рядом с собой показал, чтоб и Галя села. Ой, вот хорошо-то! Мягко, точно на диване сидят ребята!

Кира шепчет:

— Я ж тебе говорил, что это необитаемый остров!

А Галя:

— Дикарей как будто нет… совсем необитаемый. А вот как дикие звери…

И вдруг, точно в ответ, где-то за спиной ребят какой-то страшный звук, вроде: «К-рр… к-рр…»

Оба вздрогнули и разинули рты. Смотрят друг на друга. А сзади снова: «К-рр… к-рр…»

Кира быстро обернулся, наклонился, взглянул за ствол.

— Галка! Смотри-ка! — шепчет.

Галке хоть и жутко стало, а стыдно перед Кирой трусихой показаться. Сердце замирает, а тоже наклонилась назад, заглянула… И оба — уже громко — в один голос закричали:

— Топлёнка!

Прямо под поваленным стволом сидела курица! Жёлтенькая-жёлтенькая, как топлёное молоко. Сидит, крылья широко распластала, а когда ребята вскрикнули, закудахтала, вскочила — и в куст! Смотрят ребята, — а в обложенной мхом ямке, как в гнёздышке, лежат яички! Одно, два, три… целых восемь штук!

— Самоседка! — сказала Галя. — Я знаю, такая курица, которая потихоньку от людей яйца где-нибудь снесёт и сядет на них, называется самоседка.

— Тише ты, — прошептал Кира, — мы же её спугнули. Айда обратно, спрячемся и посмотрим.

Залезли обратно, в самую гущу куста, в такое место, откуда сквозь ивовые прутья гнездо видно, притаились и смотрят. Видят, Топлёнка осторожно вышла к прудику, огляделась. Вскочила на ствол, внимательно во все стороны посмотрела, потом соскочила снова на гнездо. Только не села на яйца, а стоит на ногах и клювом осторожно переворачивает яйца. А сама тихонько так: «К-рр… к-рр…» — точно с будущими цыплятами разговаривает.

Кира толкнул Галю локтем, палец к губам приложил: «Молчи!» — и глазами назад показал. Значит, надо из куста выбираться. Осторожно-осторожно стали пятиться, стараются не нашуметь. А Топлёнка всё же насторожилась. Кудахтнула один раз, а с гнезда не сошла.

Кира с Галей выбрались из зарослей и сели на травку.

— Ну, — сказал Кира, — что же делать будем?

И тут Галя очень обрадовалась! Потому что наконец-то она знает, что-то такое, чего Кира, хоть и школьник, а не знает! Она заговорила очень важно:

— Я прошлое лето у бабушки в деревне жила, у неё кур целых семь штук, и бабушка мне про них всё-всё рассказывала. Так вот. Топлёнку трогать нельзя. Если яйца взять и в другое место перемести, курица их бросит и цыплят не будет. А что она яйца клювом переворачивает, так это надо, все наседки так делают. Чтобы яйца, значит, со всех сторон грелись. Так вот: пускай Топлёнка цыплят на нашем необитаемом острове и высидит. А потом бабушке Ульяне снесём. Сюрпризом!! Ладно?

Кира подумал.

— Ладно. Только это будет наша с тобой тайна. И необитаемый остров, и Топлёнка. Понимаешь, она, может быть, заколдованная принцесса.

Галя очень огорчилась.

— Как?! И от Зины, и от Вити, и от Лили?

Кира снова подумал.

— А ты уверена, что они не разболтают? — с тревогой спросил он.

— Ой! — Галя даже руками замахала. — Конечно, не разболтают! Это же так интересно — тайна!

— Главное, — твёрдо сказал Кира, — чтобы Шурка не знал. А то он…

Галя тихо ахнула и перебила:

— А Шурка и есть злой волшебник! Он ее заколдовал, а она от него убежала и спряталась! А мы её спасать будем! Он не знает, где она!

И тут уж Кира, не задумываясь, ответил:.

— Конечно! Это так и есть!

* * *

Вот что было дальше.

Галя под большим секретом рассказала Вите, Лиле и Зине про необитаемый остров и заколдованную принцессу. И потом они с Кирой повели их поодиночке на необитаемый остров. Потому что, если бы пошли все вместе, Шурка бы непременно увязался за ними.

А потом стали Топлёнке корм носить. За завтраком, за обедом спрячут по кусочку хлеба в карман, а потом накрошат и тайком — поодиночке — Топлёнке снесут. Первое время она пугалась ребят, а потом привыкла и чуть ли не из рук корм брала.

Будь Шурка наблюдательнее, он бы заметил, что часто в Кириной компании не хватает то одного, то другого. Но Шурка был всегда невнимателен и потому ничего не замечал.

Как-то Кира сказал ребятам про Топлёнку:

— А ведь верно бабушка Ульяна сказала, что она умница-разумница. Какое место нашла! И ниоткуда не видно, и вода для питья тут же, и корму сколько угодно, даже если бы не носили. Конечно, она не простая курица, а особенная!

— Заколдованная принцесса… — прошептала Лиля и вытаращила глаза.

Всё шло очень хорошо, и ребята даже начали иногда навещать Топлёнку все впятером, — только они удирали поодиночке и сходились на необитаемом острове с разных сторон, чтобы Шурка не выследил.

И вдруг случилось ужасное происшествие, и тайна заколдованной принцессы, превращённой в курицу Топлёнку, неожиданно открылась для всех…

* * *

У хозяина дачи, по соседству с той, где расположился детский сад, был пёс Бутуз. Совсем молодой — ещё щенок, — но огромный, весёлый и страшно недисциплинированный. Ребята очень любили играть с ним, да только он, как разыграется, войдёт в такой раж, что обязательно всех с ног повалит.

Мария Михайловна и мама Киры не велели его на территорию детсада пускать — так разве его удержишь? Калитка всегда на задвижке, а Бутузу она и не нужна: в нескольких местах под забором подкопы лапами прорыл. В одном месте подкоп досками забьют, а он в другом месте подкопает. Очень его к ребятам тянуло, а они и рады, — так весело было играть с ним.

И вот один раз сидели все пятеро друзей в гостях у Топлёнки и вдруг слышат: зашуршал куст, врывается кто-то на необитаемый остров. Не успели опомниться — Бутузка! Язык на сторону, тяжело дышит… Нюхом, по следу нашёл ребят, негодный!

Топлёнка испугалась, закудахтала — и в куст. А Бутузка сразу — к гнезду, цап одно яйцо в зубы, захрустел, зачавкал — лопает! Схватили его ребята, кто за уши, кто за хвост, кто прямо за лохматую шерсть, оттаскивают, орут:

— Не смей! Не смей!

А он рвётся у них из рук, к гнезду тянется, — понравилось!

Что тут было! Топлёнка кудахчет, ребята все орут. Зина, конечно, ревёт и ногами топает, Бутузка лает, визжит. Кира старается басом кричать, чтобы пёс испугался… Такой шум, сами чуть все не оглохли! Насилу-насилу вытащили Бутуза из куста, не отпускают его…

И вдруг видят: бежит по лужайке со всех ног на шум Мария Михайловна, а за ней все ребята. Мария Михайловна даже бледная вся, задыхается:

— Что случилось?!

Все пятеро крепко-накрепко вцепились в Бутуза и… ничего не поделаешь, пришлось перед всеми раскрыть тайну! Рассказывал, конечно, Кира, а остальные все его перебивали всякими подробностями.

Мария Михайловна улыбнулась.

— Чего же вы бабку Ульяну не порадовали?

— А мы, — объяснили ребята, — хотим ей сюрприз сделать, когда цыплята выведутся!

Тут Шурка как начнёт хохотать!

— Эх, вы, — хохочет, — цыплячьи вы шефы!

У Зины уж губы задрожали — реветь. Обиделась. А Кира очень спокойно сказал:

— Конечно, мы над цыплятами и Топлёнкой шефство взяли. От тебя и таких, как ты, их берегли.

Мария Михайловна глянула на Шурку и нахмурилась.

— Вижу, — говорит, — по твоему лицу, Александр, ты уж какое-то озорство замышляешь. Ребята хорошее дело затеяли, и если ты им хоть чем-нибудь помешаешь, в тот же день домой отправлю и отцу расскажу. Запомни!

А ребята знали, что у Шурки папа очень строгий и Шурка его боится.

Шурка надулся и пробубнил:

— А мне-то что? Сами они мокрые курицы, ну их!..

— Запомни, Александр! — очень серьёзно повторила Мария Михайловна. Потом оглянулась, видит, — некоторые ребята уж вокруг необитаемого острова шныряют, лазейку внутрь ищут.

— Ребята, — твёрдо сказала она, — пока цыплячьи шефы своё дело не закончат, я вам категорически запрещаю в куст лазить. Курица и так перепугана. Нельзя, чтобы она гнездо бросила.

А тут Кира заговорил. В первый раз был у Киры такой жалобный голос:

— Мария Михайловна, а как же с Бутузкой быть? Ведь он теперь знает, где вкусненькое, повадится — все яйца слопает! Давайте его на цепь посадим, пока цыплята выведутся! Хорошо?

Мария Михайловна согласилась.

— Что ж, попробуем. Я знаю, у его хозяина есть и ошейник и цепь.

* * *

Хозяин дал ошейник и цепь, но сказал:

— Только уж привязывайте его у себя, а не у меня. Пёс обязательно начнёт первое время выть на цепи, а у меня дачник очень серьёзный, всё тишины требует. Беда мне с ним!

Бутуза посадили на цепь. Рвался-рвался он с цепи на крылечке детской дачи, видит — никак не сорваться! Тогда он сел, голову вверх задрал и давай выть! Ну так воет, прямо слушать невозможно! Прямо на весь посёлок воет!

А у его хозяина на даче жил и правда уж очень «серьёзный» человек. Ребята так и называли его между собой: «сердитый дяденька». Он был в больших очках и, проходя мимо, смотрел так, что ребята как-то сжимались.

И вдруг калитка открывается, входит в неё этот самый сердитый дяденька, прикрыл калитку и стоит.

И ребята стоят, смотрят. Примолкли.

— Позовите воспитательницу! — говорит он строго.

Ребята позвали Марию Михайловну. Она подошла к калитке, а за ней — все ребята, притихшие. Сердитый дяденька обратился к ней, даже не поздоровавшись:

— У меня важная срочная работа. Мало того, что я должен весь день слушать детский крик и визг, а тут у вас ещё собачий вой! Этого я уж никак не могу переносить! Прошу прекратить немедленно!

И ушёл совсем рассерженный.

Посмотрели все молча ему вслед, и Мария Михайловна сказала вполголоса:

— Придётся Бутуза отпустить, ребята…

А Бутуз сидит на крылечке и воет-воет!

Кира побледнел, глаза потемнели…

— Нет, Мария Михайловна, — решительно заговорил он, — нельзя! Мне мой папа всегда говорит: раз начал какое дело, как бы трудно ни пришлось, должен до конца довести! А если отпустить Бутуза… — и замолчал.

Мария Михайловна пристально на него посмотрела. Видит, волнуется мальчик.

— Твой папа прав, — тихо сказала она. — Но как же быть? Пойдёмте, ребята, сядем на крылечке и подумаем.

Как только подошли к крыльцу, Бутуз страшно обрадовался. Перестал выть и то к одному, то к другому из ребят бросается.

Мария Михайловна оглядела всех, улыбнулась:

— Ну, думайте, ребята. Кто какой выход предложит?

Галя глубоко вздохнула.

— Вот если бы вспомнить, в какой день бабушка приходила! Цыплята выводятся на двадцать первый день. Долго ли ещё Топлёнке сидеть на яйцах?

Кира вдруг вскочил на ноги.

— Так я же записал, когда бабушка приходила! А Топлёнка у неё накануне пропала! Сбегаю посмотрю! — И он бегом помчался в спальню.

Через минуту он уже мчался обратно и кричал:

— Бабушка приходила пятнадцатого июня, а Топлёнка, значит, пропала четырнадцатого!

Стали считать по пальцам. Сегодня двадцатый день! Завтра цыплята должны вывестись!

— Ну и ладно! — весело сказал Кира. — Пусть только один день дяденька ещё побесится!

— Ой! — чуть не заплакала Зина. — Значит, Бутузка почти готового цыплёночка съел!

А тут самая маленькая — Лиля — вдруг захлопала в ладоши, и глаза у неё заблестели.

— А я знаю! А я знаю, что сделать! — закричала она. — Ведь Бутузка воет, когда ему скучно! А вот сейчас мы с ним, ему весело, он и не воет! Даже хвостом машет!

И правда, как Бутуз своё имя услыхал, — хлоп-хлоп-хлоп хвостом по ступеньке.

— Так давайте его сегодня весь день веселить! — предложила Лиля.

Посмеялись, поспорили и решили около Бутуза по очереди дежурить и его развлекать, чтоб не выл. Даже выпросили у Марии Михайловны позволение, чтобы кто-нибудь и во время обеда Бутуза веселил, а кто-нибудь и во время тихого часа. Так и решили.

* * *

Ну и замучил же всех в тот день Бутуз! Совсем обнаглел пёс! Мало ему, что около него сидят, мало ему, что с ним разговаривают, — нет, извольте всё время ласкать его! Как замолчишь или перестанешь его гладить, — он выть!

У Зины совсем плохо получилось. Видно, не сумела она интересно развлекать. Не слушает её Бутуз да и только. Кончилось тем, что сидят они оба рядом на ступеньке, — Зина ревёт, а Бутуз воет. Пришлось Кире её раньше времени сменить.

— Ты невыразительно с ним разговариваешь, — сердито сказал Кира Зине, — он любит, чтобы с выражением!

И вот встал Кира перед Бутузом в позу и давай ему пушкинскую «Сказку о мёртвой царевне» наизусть декламировать, и всё время с жестами, и нет-нет, да и хлопнет Бутуза по голове. Так хорошо декламирует, все даже заслушались.

А Бутуз сидит тихо-тихо, голову набок свернул, уши торчком поставил и с Кирилла глаз не сводит, — видно, ему Пушкин очень понравился!

Галино дежурство пришлось как раз на время обеда.

«Давай-ка, — подумала Галя, — я Бутузке свою новую книжку с картинками вслух почитаю! И, как Кира, с выражением!»

Но… читала Галя ещё совсем плохо, по складам, и с выражением никак не получалось!

Такое чтение Бутузку не устраивало, ему сразу стало скучно слушать, и он начал подвывать. Галя испугалась и начала громко и весело рассказывать, что нарисовано на картинках.

Пёс замолчал, слушает. А Галя в одной руке книжку держит, а другой всё время Бутуза гладит. Да вдруг залюбовалась самой красивой картинкой и на минуту забыла про пса. А он вдруг как взвизгнет — и хлоп своей лапищей по книге! Когтем за край страницы зацепился, как рванёт! И выдрал начисто всю страницу из книги.

— Ой, Бутузка, что ты наделал! Ведь книга-то библиотечная!

Галя даже чуть не заплакала. А Бутузка снова хлоп лапой по книге. Галя отложила книгу в сторону и давай псу «Крокодила» Чуковского декламировать:

Жил да был Крокодил, Он по улицам ходил…

и в такт пса то одной, то другой рукой за ухом хлопает. Бутузка и Чуковским остался доволен, молчит и хвостом по ступеньке стукает, а от каждого хлопка глазами моргает.

В тихий час дежурил Витя. Он сразу с Бутузом поднял возню, а ребята спать пошли. Проснулись — слышат: тихо. Заглянули на крылечко, а у Вити с Бутузом тоже тихий час. Лежит Бутуз на ступеньке и спит. А Витя ему на живот голову положил и тоже спит.

Мария Михайловна Витю разбудила, велела ему сейчас же голову и лицо хорошенько вымыть.

Все остальные ребята сначала потешались над «цыплячьими шефами», а потом самим завидно стало. Все хотят Бутуза развлекать!

«Шефы» было запротестовали, а Кира сказал:

— Почему же? Пусть все нам помогают.

Сколько тут споров пошло, кому после кого! Ну, а Бутузке и споры очень нравились, — толкутся ребята вокруг него, кричат, а ему только этого и надо. Молчит и хвостом по ступеньке бьёт.

И вот началось что-то вроде соревнования. Каждому хочется, чтобы у него интереснее, чем у других вышло. Кто стихи читает, кто поёт, кто перед Бутузкой пляшет… Он и доволен!

Один Шурка ходит поодаль и дуется; скучно ему, а показать этого не хочет.

Ребята и не подозревали, что из окна домика-медпункта сквозь кисейную занавеску за ними наблюдают Мария Михайловна и Кирина мама.

Вышла на крылечко медпункта Мария Михайловна. Ребята смутились, притихли. А Мария Михайловна смеётся:

— А я и не знала, сколько у нас талантов! Вот теперь мне ясно, кто из вас на родительский день в самодеятельности участвовать будет! Вы же Бутузу целый концерт преподнесли! Ну, а теперь марш руки мыть, сейчас ужинать будем.

Ребята удивились: уже ужинать! Они и не заметили, как время прошло.

Кира сказал:

— А на время ужина с Бутузкой останусь я. Он меня лучше всех слушает.

Хоть некоторые и протянули: «Ну-у…» — но спорить не стали: что верно, то верно.

* * *

Видно, очень утомила Бутуза ребячья самодеятельность. Он заснул на крыльце ещё до того, как сами артисты спать пошли.

Галя проснулась на следующее утро, когда только чуть-чуть рассвело. И слышит, — что такое? На крылечке какая-то возня. Кряхтенье, пыхтенье и повизгивание Бутуза. Вскочила Галя с постели, подбежала к окну и видит: на крыльце какой-то клубок барахтается… И не разберёшь сразу: всё перепутано — чьи-то ноги, чьи-то руки, тут же Бутузкин хвост, Бутузкина морда с высунутым языком, и всё это клубком по крылечку кувыркается. И — молча!

Выскочила Галя на крыльцо в одной ночной рубашке и тут только разобралась: это Кира с Шуркой дерутся. А Бутуз, наверное, вообразил, что это они с ним играют, катает их лапами по всему крыльцу и от удовольствия чуть повизгивает.

Галя топнула ногой.

— Что такое?! — спрашивает громким шёпотом.

Бутузка бросился к ней, чуть её не уронил. А мальчишки оторвались друг от друга, сели на полу и смотрят на Галю. Оба запыхались, оба красные от злости, грязные, у Шурки синяк под глазом, у Киры царапина через весь лоб. Галя испугалась и шепчет:

— Вот сейчас Марию Михайловну позову!

А Кира ей:

— Не смей ябедничать! Я ведь вовремя поспел, он уже Бутузку отпускать стал…

А Шурка вскочил на ноги, показал Гале язык и шепчет:

— Зови свою Марию Михайловну! А меня тут и не было!

И шмыг в дверь дачи.

— Погоди, — спеша зашептала Галя Кире, — я пойду платье надену и побуду с Бутузкой, чтоб не завыл. А ты беги умойся! Посмотри в зеркало, на что ты похож. И ложись в постель!

Кира ответил шёпотом:

— Ладно. Умоюсь, а ложиться больше не буду. Чего доброго, Шурка своего добьётся — отпустит Бутуза.

Пока Кира умывался, уже совсем рассвело. Сидит Галя с Бутузом, ласкает его, шёпотом ему на ухо что-то рассказывает, а сама слышит: на кухне за дачей уже загремели вёдрами, голоса громкие, дымком запахло; повар, тётя Поля завтрак уже готовит. А тут и солнечные лучи на верхушках берёз блеснули. Только Кира пришёл сменить Галю, а ей уже не терпится, разбудила она Зину и Лилю, и побежали они к необитаемому острову.

Лужайка вся ещё от росы мокрая, куст тоже весь в росе. Вымокли девочки с ног до головы, пока к Топлёнке пробирались. А Топлёнка голову к яйцам наклонила, говорит им: «К-рр… к-рр…»

— Знаете, — объяснила Галя, — это она цыплят учит, как им на свет выбираться!

Сунула она руку под Топлёнку, одно яйцо вытащила, а Топлёнка рассердилась и больно клюнула Галину руку. А Галя кричит:

— Девочки! Смотрите! Наклёвыш!

Смотрят, на яйце из одной точки лучиками трещинки расходятся. Это цыплёнок себе выход пробивает.

Галя положила скорей яйцо обратно, а Топлёнка её снова в руку клюнула.

Прибежали девочки и рассказали Кире, что цыплята начинают выводиться. А Кира сказал:

— Ну, теперь пусть Галя командует, что делать дальше. Она у нас специалист по цыплячьим делам.

Галя даже покраснела от гордости.

— А Бутузку, — предложил Кира, — отпустим только тогда, когда Топлёнку с цыплятами хозяйке снесём, а то он нам ещё бед наделает.

Галя и правда знала, что делать дальше: её бабушка всему научила. Девочки выпросили на кухне лукошко, а у Кириной мамы — компрессной ваты. Одним куском ваты выстлали дно лукошка, другой оставили цыплят укрывать. И побежали к Топлёнке. А под ней уже копошатся два крохотных мокрых цыплёночка. Пустые скорлупки Топлёнка из гнезда выкинула. Девочки посадили цыплят в лукошко и укутали их ватой.

Пока они возились, весь детсад уже поднялся, и после завтрака возле Бутуза снова началась самодеятельность. Как ребята радовались, что «сердитый дяденька» больше не приходит!

Все ребята, и теперь даже Шурка, развлекали Бутуза, а цыплячьи шефы дежурили у Топлёнки. До обеда вывелись ещё четыре цыплёнка, а сразу после обеда вывелся последний. Семь цыплят! Если бы не Бутузка, было бы восемь!

Какой был спор, кому нести Топлёнку с цыплятами к бабушке Ульяне! Но тут вмешалась Мария Михайловна. Она сказала:

— Конечно, понесут только пятеро цыплячьих шефов: они с честью довели своё дело до конца. А вы, все остальные, развлекайте Бутуза, чтоб не завыл, пока шефы домой не вернутся, а то он их ещё догонит и с ног собьёт.

Несли цыплячьи шефы своих подшефных очень торжественно. Галя несла лукошко с цыплятами, Зина — Топлёнку, а Кира, Лиля и Витя сделали себе из картона трубы, шли впереди и трубили весёлый марш:

— Ду-ду-ду-ду-ду-ду…

А остальные ребята пока веселили Бутуза.

И вот тут-то и удалось Шурке созорничать! Пока кто-то декламировал Бутузу стихи, Шурка сделал вид, что ласкает пса, а сам незаметно отстегнул карабин цепи от ошейника. Бутуз как сорвётся с крыльца — да к калитке!.. Калитка на задвижке, а ему-то что! У него повсюду под забором подкопы. Ребята все орут, погнались за ним, да где уж тут!..

А шефы идут себе под марш, ни о чём не думают. Хорошо, что Лиля оглянулась!

— Ой, Бутуз за нами гонится!

Все было рванулись бежать. А Кира… ведь вот какой, сразу нашёлся, что делать! Прикрикнул на ребят:

— Не бежать! Идите тихо! Я его отвлеку!

И сразу бросился со всех ног в сторону от дороги. Кричит:

— Бутузка! Бутузка!

А Бутуз видеть равнодушно не может, когда кто бежит! Конечно, со всех ног — догонять! Ребята идут себе тихо и смотрят: налетел Бутуз на Киру, сбил его с ног, а Кира вскочил на ноги, оттолкнул Бутуза и ещё дальше бежать. Бутузка за ним. Гоняются по лугу.

А шефы дошли спокойно до бабушкиной избушки и постучались:

— Кто там? Войди!

Кира издали наблюдал за ними. Когда увидел, что все уже вошли в дверь, он тоже бросился к избушке. Бутуз за ним. Кира его с силой столкнул с крыльца, а сам — шмыг в дверь. И — на задвижку! Бутуз всеми четырьмя лапами налетел на дверь и давай визжать и лаять. Ну, да теперь уж пусть!

Бабушка Ульяна в первую минуту даже перепугалась:

— Что такое?! Что случилось?!

Да как увидела Топлёнку и цыплят — и не знает, что делать от радости! Причитает что-то, какие-то ласковые слова бормочет, и Топлёнку расцеловала, и ребят всех по очереди… А они смутились, растерялись, скорей бы из избушки выскочить.

А как выскочили, Бутузка совсем ошалел от восторга, всех с ног посбивал прямо в дорожную пыль. Вернулись цыплячьи шефы домой все грязные, но счастливые.

И вот тогда уж по-настоящему стали играть в необитаемый остров! Появились на нём и дикари, и хищные звери, и всякие опасности.

Ещё многие ребята присоединились к нашей пятёрке — те, которые умели хорошо воображать, будто всё это всамделишное. А кто не умеет, тот только мешает игре.

Отважными путешественниками были чаще всего Кира и Галя, ведь они первые открыли необитаемый остров, Витя, Лиля и Зина были чудесными дикарями. Они сначала пугались путешественников и старались прятаться от них, но путешественники относились к дикарям по-хорошему, и между ними завязалась дружба. Они вместе ловили, диких зверей и приручали их. А когда на необитаемый остров врывался страшный допотопный мамонт — Бутуз, на него ополчались все.

После истории с освобождением Бутуза Мария Михайловна и Кирина мама позвали Шурку в медпункт и очень серьёзно поговорили с ним. После этого разговора Шурка несколько дней ходил растерянный: и мешать ребятам боялся, и не знал, как подойти к ним. А потом понял, что лучше всего подойти по-хорошему, будто ничего и не было. И тогда Кира и его друзья забыли обиды и приняли его в игру.

А вырванную Бутузом страницу Галя очень аккуратно вклеила в книгу.

Сюрприз

На весенние каникулы мама отправила Севу и Мишу к своей сестре — тёте Любе, работавшей бухгалтером в большом совхозе.

На маленькой станции их встретила тётя Люба. Уже спустились сумерки, в зеленоватом весеннем небе висел тоненький серпик молодого месяца. Тётя Люба усадила мальчиков в широкие сани, укутала обоих вместе огромным тулупом, сама уселась в передке саней, дёрнула вожжами, и сани понеслись по звонкой, хрусткой дороге.

После нескольких часов в душном вагоне ребят сразу разморило на свежем весеннем воздухе. Миша задремал, уткнувшись головой в Севины колени, а Сева усиленно таращил глаза, оглядываясь по сторонам, но не видел ничего, кроме белесоватой мглы, еле освещённой заходящим месяцем. Он едва успевал отвечать на расспросы тёти Любы: и как мама, и какие вести от папы, и сколько у Севы и Миши в третьей четверти пятёрок?

Потом стала рассказывать сама тётя Люба.

— А у нас посевная началась, — говорила она. — Работы у всех, выше горла! Сегодня я, до того как ехать за вами, с утра помогала на огороды навоз возить. Завтра начнём пораньше, — надеемся завтра последний вывезти, а то, того и гляди, дорога рухнет!

— Почему же навоз? — удивился Сева. — Разве ты, тётя Люба, не бухгалтер?

Тётя Люба засмеялась.

— Бухгалтер-то бухгалтер, Сева, да разве я за своими книгами усижу, когда нынче весна такая ранняя сразу налетела! Сейчас каждая минута дорога и каждая пара рук на счету! Ветеринар наш тоже со мной работал, а библиотекарша на сортировке семян помогает. Посевная!

— Ну, так и мы будем помогать! — весело воскликнул Сева.

— А вы отоспитесь хорошенько, отдохните, погуляйте, а там видно будет. Ну, вот мы и приехали!

Спустя несколько минут мальчики, наскоро поужинав, крепко спали на мягком, душистом сеннике в углу жарко натопленной тёти-Любиной комнаты.

* * *

Проснулись они поздно. В комнате было пусто и во всём доме тихо-тихо. Все давно ушли на работу. На столе стоял приготовленный для мальчиков завтрак.

Минут через пять, дожёвывая на ходу пирожки, Сева и Миша выскочили из дому и остановились на крылечке, ослеплённые солнечным блеском, оглушённые неистовым птичьим гамом. Уже высокое солнце било прямо в глаза и жгло почти как летом. На широкой проталине возле крыльца, оголтело вереща, прыгали, взлетали, дрались воробьи, откуда-то с поля доносился дружный крик грачей, а в посёлке не умолкая кудахтали куры и победно перекликались петухи.

Домик, в котором жила тётя Люба, стоял на самом краю совхозного посёлка, даже немного на отлёте. Направо шла широкая улица, налево дорога уводила в молодой берёзовый лесок. Мальчики взглянули вдоль улицы — на ней не было видно ни души. Все люди были где-то на работе; ветер доносил издалека людские голоса и звонкий рокот трактора. Снега на улице почти не было, кое-где на проталинках выбивалась прошлогодняя трава, а золотистая широкая дорога, казалось, вся дрожит от тысячи тысяч бегущих по ней струек воды. На разные голоса переговаривались частые капельки, шлёпаясь с крыши в ими же выдолбленный желобок вдоль стены дома.

— Мишка! Айда! — крикнул Сева и, сбежав с крыльца, помчался за околицу — в берёзовый лесок. Миша бросился за братом. Вприпрыжку, обгоняя друг друга и беспричинно смеясь, бежали они по дороге — ещё крепкой, но сплошь покрытой тонким слоем струящейся воды. Но вот лесок кончился, и они выскочили на широкий, весь сверкающий, залитый солнцем луг.

Странная картина открылась перед ними. Прямая, как стрела полевая дорога шла вдоль отлогого склона и делила его пополам, выпирая высоким горбылём, точно опрокинутое вверх дном корыто. Справа от дороги снег осел, растаял, и всё широкое поле казалось сплошным ярко-синим озером, по которому бежала мелкая, сверкающая рябь.

Плотно утрамбованная дорога, словно плотина, сдерживала эту массу весенних вод, зато слева от дороги снега уже почти не было, а по ярко-рыжим проталинам, извиваясь, как змейки, бежали вниз бесчисленные ручьи. А где-то внизу гулко шумела не видная под снегом весенняя речка.

И всё кругом струилось, и булькало, и звенело. Звенели ручьи, звенели в небе невидимые жаворонки, звенели под ногами хрупкие льдинки, звенел в ушах ласковый упругий ветер, — и казалось, само солнце звенит, и поёт, и смеётся.

И городские ребята, впервые в жизни попавшие ранней весной в деревню, ошалели от восторга. Севе вдруг показалось, что и в нём самом всё зазвенело и запело, — и, неожиданно для самого себя, он вскинул кверху руки, поднял голову и побежал навстречу ветру и солнцу, громко крича самое яркое и самое радостное слово, пришедшее в голову:

— Победа! Ура! Ура! Победа!

— Ура! Ура! Победа! — закричал и Миша, привыкший во всём подражать старшему брату, и, тоже, вскинув руки, побежал за ним.

Сева вдруг остановился, Миша с разбегу налетел на него. Схватившись друг за друга, чтобы не упасть, они закружились на месте и расхохотались.

Ноги у них уже давно были мокрые, шапки съехали на затылок, щёки пылали, ярко горели глаза.

— Мишка, знаешь что?! — Сева внимательно огляделся вокруг. — А что если взять да перекопать дорогу? Канаву сделать, а? Вот хлынула бы вода, у-у-у!

— Севка! Давай! Интересно!

— Давай. Сбегаем домой, — я видел там, в сенях, в углу, лопатки. Побежали!

Дома по-прежнему никого не было, только в кухне возилась старушка сторожиха.

— Миша! И знаешь что?! Давай никому не скажем, что это мы, — заговорил Сева, когда они с лопатками вернулись на дорогу, — пусть это будет наш сюрприз. Им-то ведь некогда счищать, а мы тут как тут! Накопаем канавок, это поле скоро-скоро и очистится. Вот здо́рово-то будет!

Копать оказалось не так легко: дорога была плотно утрамбована и, постепенно оттаивая, взялась льдом. Мальчики старались вовсю. Они вели свои канавки снизу, навстречу воде. Дело подвигалось медленно. Сева был ловок и силён — и то канавка получалась неглубокая, узенькая, а у Миши шла просто какая-то царапка. Сева, сопя, упирал ногой на лопатку, и вдруг настал момент, когда лопатка сразу — легко и быстро — вонзилась в рыхлый снег. Очевидно, у самого основания дорожного бугра вода уже начала просачиваться. Сева удвоил старания. Оставалась уже узенькая полоска, отделяющая канавку от воды. Сева ударил лопатой, и вдруг целая глыба плотного снега дрогнула, как-то кувыркнулась, и — у-у-ух! буль-буль! — хлынула вода, сразу увлекая с собой набрякшую оторванную глыбу.

— Ура-а! — громко заорал Сева. — Мишка! Смотри! У-ух ты! Что делается-то!

Миша бросил лопатку и подбежал.

Шумный поток воды хлестал через дорогу, кружась, бурля, вползая на берега канавки. Вода отрывала куски этих неверных берегов и, вынеся их на свободное место, разливалась широким потоком по рыжей проталине и уходила вниз, к невидимой шумливой речке.

— Ой, ну и жарко! — воскликнул Сева и, живо сбросив с плеч пальто, кинул его на руки брату. — На, Мишка, держи, я ещё расширю канавку!

Он снова крепко ударил лопатой. Огромная глыба разбухшего снега, тяжело переваливаясь, соскользнула в канавку и поползла вниз. Вода громко забурлила, перекатываясь через неё.

— У-ух ты! — в неистовом восторге закричал Сева и, вскинув лопату над головой, заплясал на дороге какой-то танец диких.

— Ура! Ура! Богатыри мы, помощники солнца! — пел он во всю силу своих лёгких.

— Помощники солнца! — захлёбываясь, вторил ему Миша, тоже топчась на месте и держа в объятиях Севино пальто.

И вдруг — в самый разгар их буйного веселья — чьи-то сильные руки схватили Севу сзади за плечи, и не успел он опомниться, как, сбитый с ног, уткнулся головой в мягкую рыжую глину проталины.

— Гады! Вредители! Что вы наделали! — гневно кричал над ними звонкий мальчишеский голос.

Сева вскочил на ноги и, отфыркиваясь, бросился с поднятыми кулаками на своего обидчика. Это был невысокий, коренастый мальчуган, как и Сева, лет двенадцати. Его широкое загорелое лицо было искажено яростью. Одним ловким движением он оттолкнул Севу так, что Сева едва устоял на ногах. Мальчик что-то кричал, но Сева и сам кричал на него, и громко ревел Мишка, и за своим и Мишкиным криком Сева не разбирал, что кричит мальчик.

И вдруг, прежде чем Сева успел снова наброситься на него, мальчик выхватил из рук Миши Севино ватное пальто и с силой ткнул его в вырытую Севой канавку, стараясь остановить бурно хлеставшую воду.

Сева на мгновенье опешил. Миша заревел ещё громче.

— Придерживай лопатой, — прикрикнул мальчик, ожесточённо упихивая Севино пальто у истока канавки, — а то унесёт!

— Ты что, с ума сошёл?! — заорал Сева, бросаясь спасать своё пальто, и вдруг сразу осёкся и умолк. Только сейчас дошло до его сознания, о чём кричал мальчик.

— Мы тут под овёс поле готовим, а вы нам воду спускать?!

Сева растерянно остановился. Руки его опустились.

— Чего стоишь? Оглох? Держи лопатой, говорю, ведь холодно руками-то! — кричал мальчик, стоя на коленях перед канавкой и держа обеими руками уже набухшее пальто. Вода остановилась, обнажилось грязное дно канавки.

Сева бросился поднимать далеко отлетевшую в драке лопату.

— Подай её мне, а сам гони что есть духу в совхоз, притащи доску, — распоряжался мальчик. — Этим не удержать, сейчас размывать начнёт.

— А где я доску возьму? — пробормотал Сева, подавая лопату.

— Где! Где! Спросишь, кого встретишь. С метр длиной, да пошире. Ну, гони, живо! А ты чего стоишь? — прикрикнул он на Мишу. — Хватай другую лопату да помогай!

— Севка! Не уходи! — снова завопил Миша, но Сева уже мчался сломя голову по дороге к совхозу. Упругий ветер подгонял его сзади, мокрые ноги звонко шлёпали по тонкому слою воды, брызги летели во все стороны.

Сева бежал…

* * *

Тётя Люба пришла домой на обеденный перерыв и узнала от старушки сторожихи, что мальчики ушли из дому с утра, потом забегали на минутку в сени и снова убежали куда-то.

— Пусть гуляют. Проголодаются — прибегут, — сказала тётя Люба и села обедать одна. Она не успела доесть суп, когда какой-то треск под окошком привлек её внимание. Тётя Люба подошла к окну, открыла форточку и высунулась в неё.

— Батюшки!.. Что такое?! — воскликнула она испуганно.

Прямо под окном, сидя на корточках, Сева напрягал все силы, чтобы отодрать от завалинки щиток из двух широких досок, которым было забито на зиму окошечко в подполье.

— Севка! Что ты делаешь?! Зачем дом ломаешь?!

Сева поднял голову и обрадовался.

— Тётя Люба! Ты дома! Вот хорошо! Можно взять эти доски? Мне нужна доска… поскорее! — Сева сильно запыхался и говорил с трудом, еле переводя дыхание.

— Зачем доска? И на кого ты похож?! Где ты так перемазался?!

— Это потому, что… драка была…

— Драка? С кем? А Миша где?

— Миша там… держит моё пальто… Так можно взять доски?

Сева снова сильно дёрнул, щиток с треском оторвался, и Сева, взмахнув им в воздухе, шлёпнулся прямо в выдолбленный капелью желобок.

Тётя Люба побледнела.

— Севка! Да ты в уме?!. — она исчезла из форточки и сейчас же появилась на крылечке.

— Куда ты?! Куда? Стой! — она огромными шагами догнала уже волочившего тяжёлый щиток Севу и схватила его за руку.

— Пусти меня, тётя Люба! — закричал Сева. — Мне надо скорей! Там вода уходит!

— Какая вода? Да говори ты толком! — и тётя Люба крепко вцепилась обеими руками в Севину курточку.

— Некогда толком, тётя Люба! Потом!

— Говори, всё равно не пущу! — Сева взглянул на лицо тёти Любы и понял, что она и вправду не пустит. Спеша и путаясь, рассказал он всё, как было. Умолчал только о том, где пальто.

— И чему вас там в городе учат! — рассердилась тётя Люба. — Ты что же, не знал, что мы снег нарочно…

— Знал! — перебил её Сева. — В том-то и дело, что знал! Нам же в школе говорили… А вот в ту минуту начисто забыл… Пусти, тётя Люба! Надо скорей!

— Беги, беги! Да смотри, хорошенько запруди, там у нас овёс будет.

Сева снова поволок доски, а тётя Люба кричала ему вслед:

— Батюшки, ну и гостюшка у меня! Силы тебе девать некуда! После обеда заберу тебя на огород! И завалину сам починишь. Доски я дам.

— Хорошо, тётя Люба! Обязательно! — уже весело крикнул Сева, не оглядываясь.

* * *

Четверть часа спустя, с трудом волоча за собой щит, Сева подходил к своей канавке. Его новый знакомый и Миша, мирно беседуя, сдерживали двумя лопатами плотину из Севиного пальто.

Вода, просачиваясь, бежала узеньким ручейком по дну канавки.

Увидя Севу, мальчик громко расхохотался:

— Это вы, значит, сюрприз нам хотели устроить! Ну и умные головы!

Сева молчал.

— Его зовут Витькой, он меня не бил! — радостно сообщил Миша.

— Ну и ладно, теперь за дело, — распоряжался Витя. — Ты, Миша, поднатужься и сдерживай плотину пока один, а мы доску приладим. Ну-ка, Севка, обрубай край дороги в воде, чтоб отвесный был. Поставим доски ребром, глиной прижмём — вот и ладно будет!

Сева схватил лопату и с тем же увлечением, с каким он час тому назад копал канавку, принялся вместе с Витей мастерить на ней шлюз.

— Понимаешь, — уже совсем миролюбиво объяснил ему Витя, — овёс любит, чтобы в мокрую землю сеяли, а тут очень здорово само получилось: дорога вот так выперла, вода и держится. А вы вдруг со своим «сюрпризом»!.. — И он снова расхохотался.

На этот раз засмеялся и Сева.

— А ты здесь в совхозе живёшь? — спросил он Витю.

— Здесь. Отец мой конюхом работает, а я ему помогаю. И в школе учусь.

— На лошади верхом ездит и нас обещает покатать, — объявил Миша, сияя.

— Ты на меня за пальто не сердись, — снова заговорил Витя, таская на лопате большие куски глины с проталины, — очень уж я разозлился, да и воду остановить нечем было. Ничего, высушим, мама отутюжит. А одежонку какую-нибудь пока я тебе найду.

— А мне и не холодно, — весело сказал Сева.

— Сейчас солнце жарит, а вечером мороз будет, — деловито возразил Витя. — А глядите-ко, чем не плотина? Теперь надо канавку тоже глиной забить. — И, потопав по дороге ногами, он совсем по-хозяйски прибавил: — С неделю ещё продержится дорога, а там сразу рухнет.

* * *

Прошло три месяца. Мальчики проводили летние каникулы снова у тёти Любы. В жаркий июльский день Сева и Витя, оживлённо болтая, шли домой с граблями на плечах, — они с утра ворошили сено на лесных полянках. Сзади них плёлся разомлевший от жары Миша.

Горячая дорожная пыль обжигала босые ноги. Мальчики сошли с дороги на травку.

— Стой! — Витя вдруг остановился и с лукавой улыбкой посмотрел на Севу. — Узнаёшь место?

Сева оглянулся по сторонам. По одну сторону дороги сплошной стеной стоял высокий овёс. Он уж начал золотиться. Густые, тяжёлые метёлочки на длинных, тугих стеблях склонялись вниз, словно застыв в неподвижном знойном воздухе. По другую сторону отлого спускался к узенькой речке только что скошенный луг. И в овсе и на лугу оглушительно стрекотали кузнечики. Душно и пряно пахло сеном.

— Овёс-то у нас в колхозе нынче каков! — с гордостью сказал Витя. — Так узнаёшь место, Севка?

— Узнаю! — Сева кивнул головой и кончиком граблей провёл в пыли две параллельных черты поперёк дороги. — Вот тут и шли берега нашей «сюрпризной» канавки.

— А вот тут, — Миша затопал ногами, поднимая тучу пыли, — ты топил Севкино пальто!

— А вот тут ты стоял в это время и ревел, — засмеялся Витя, показывая граблями место.

Сева обвёл концом граблей, как циркулем, на дороге широкий круг.

— А вот тут, Витя, мы с тобой крепко-накрепко подружились. Верно?

— Верно, — сказал Витя.

Бабушкин колобок

Мне было тогда десять лет, а сестре Ляльке пять. Мы жили с бабушкой в маленьком бревенчатом домике с зелёными ставнями. Кругом был сад, такой большой сад, что в нём можно было заблудиться. В саду росло очень много орешника.

Один раз вышли мы с Лялькой из дому, — слышим, бабушка в саду на кого-то кричит, да сердито так. Удивились мы: бабушка была добрая. Побежали посмотреть. Глядим, — стоит бабушка в чёрном платье, маленькая, сгорбленная, на голове косыночка кружевная наколота, лицо всё в морщинках, сердитое, брови сдвинуты. И держит бабушка правой рукой за ухо мальчишку незнакомого, а мальчишка вертится, пищит, никак от бабушки вырваться не может.

Мы с Лялькой остановились, смотрим издали, что будет. А бабушка мальчишку отчитывает:

— Я вам задам, разбойники этакие! Мало того, что орешины ломаете, ещё белочку убили. Зачем убили? Говори!

Мальчишка хнычет, ничего не говорит.

А бабушка снова:

— Что она вам сделала? Кто теперь бельчат кормить будет? И бельчата помереть должны!

Мальчишка говорит:

— Да там всего один.

— Где там?

— А в гнезде!

Бабушка ещё больше рассердилась.

— И в гнездо уж залезли. Где гнездо? Говори!

Да как дёрнет мальчишку за ухо. Тот даже заревел. А бабушка не унимается:

— Где гнездо? Говори!

— Во-он на той ёлке.

Показывает мальчишка прямо в нашу сторону. Мы с Лялькой скорей за куст. Никогда мы бабушку такой сердитой не видали.

Подвела бабушка мальчишку к ёлке.

— Полезай, — говорит, — достань мне бельчонка. Только не думай удирать; я тебя теперь знаю, всё равно разыщу.

Отпустила мальчишку. Мальчишка ухо рукой потёр — оно всё красное. Полез на ёлку, а сам всхлипывает. А бабушка смотрит, как он лезет, да приговаривает:

— Злодеи вы, злодеи! Чего загубили зверька? Смотри, осторожнее! За пазуху бельчонка положи…

Лезет мальчишка на самый верх. А нам любопытно: подошли к самой ёлке. Бабушка нас точно и не замечает. Смотрим наверх: мальчишки за ветками и не видать. Потом, слышим, слезает. Тихонько слезает, осторожно. Правой рукой за дерево держится, в левой что-то несёт. Слез. Взяла у него бабушка бельчонка из рук, дала мальчишке подзатыльник.

— Пошёл вон! И чтоб духу твоего здесь не было!

Подрал мальчишка, только пятки засверкали. А мы уж около бабушки стоим, рассматриваем.

Копошится у бабушки на ладони что-то розовое, голенькое, с длинным-длинным голым хвостом; слепой мордочкой тычется в бабушкины пальцы. А бабушки и не узнать: повеселела, улыбается.

Пошли мы домой. Сейчас же послала меня бабушка в аптеку, соску резиновую купить. Пока я в аптеку бегала, бабушка молока согрела. Налила его в бутылку, соску надела и поднесла бельчонку к губам. Он так и присосался. Мы с Лялькой даже запрыгали от радости. А бельчонок пососал, пососал да и уснул.

* * *

Так бельчонок у нас и остался жить. Возилась с ним бабушка, как с ребёнком.

А Лялька у нас была избалованная, капризная, привыкла, чтобы только с ней носились.

Один раз вижу: сидит Лялька у окна и губы надуты. Я подошла.

— Ты чего дутая? — спрашиваю.

— Да, — говорит, — а чего бабушка бельчонка больше, чем меня, любит?

— Глупая ты, Лялька, — говорю. — Он маленький, а ты большая. Тебя из соски кормить не надо, а он не умеет сам есть. Надо же его выкормить.

— Голый, противный. Всё спит да спит. Я думала, он с нами играть будет.

— И будет, когда вырастет, — говорю. — Подожди немножко.

Прошло четыре — пять недель. Вырос бельчонок. Сидит у бабушки на плече, рыженький, пушистый, длинный пышный хвост кверху задрал, себе на спину положил, а кончик хвоста назад отогнут: на спине не помещается. Ушки длинные, глазки чёрные, быстрые. Сидит на задних лапках, в передних сухарик держит, грызёт его длинными острыми зубками.

Съест сухарик, мордочку лапками вытрет, вскочит на бабушкину голову, а потом как распушит хвост да как перелетит птицей с бабушкиной головы прямо на шкаф. Оттуда — на дверную притолоку, оттуда — на бабушкину кровать — и давай на ней кувыркаться через голову.

— Ишь ты, что выделывает! — удивляется бабушка.

Лялька захлопала в ладоши и кричит:

— Смотрите, смотрите! Катится, как колобок! Колобок, колобок, я тебя съем!

А бельчонок точно понял! Вскочил на шкаф, на Ляльку смотрит и цокает:

— Цок-цок-цок.

Бабушка говорит:

— Напугала Лялька его своими хлопками.

А я смеюсь:

— Нет, бабушка, это он песенку колобка поёт: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, от тебя, Лялька, и подавно уйду!»

— Колобок, колобок, иди ко мне, я не съем! — говорит бабушка и протянула руки к нему. Бельчонок прыгнул к ней на руки, а с них на кровать — и ну снова кувыркаться через голову. Понравилось ему, видно, по мягкой постели кататься!

Тут мы с Лялькой в два голоса хохочем и кричим:

— Колобок, колобок, я тебя съем! — и обе пробуем его поймать. А он увернулся, прыг к бабушке на плечо и суёт мордочку к ней за пазуху, точно спрятаться хочет. Бабушка взяла его в ладони, прижалась щекой к его пушистой шёрстке, а сама всё приговаривает:

— Нет, он бабушкин, бабушкин колобок, никому бабушка своего колобка есть не даст! Наигрался, колобок, отдохни, колобок, баю-бай, баю-бай…

Так бельчонка Колобком и прозвали.

* * *

Со мной Колобок дружил. Очень я любила играть с ним! Приду, бывало, в бабушкину комнату:

— Колобок, давай в пятнашки играть!

— Цок-цок-цок!..

Откуда ни возьмись, вскочит Колобок на плечо — и ну бегать по мне. Коготки у него длинные, цепкие, так кругом меня по платью и носится. А я его ловить должна. Только захочу его схватить на левом плече, глядь, а он уж у правой коленки. Наклонюсь к коленке, а он уже на голове. А иногда возьмёт да и скользнёт нарочно под самой рукой. Иной раз и схватишь его, а он цокнет и вырвется — пошла игра сначала.

Очень было весело с ним.

А Лялька бегает вокруг меня, тоже Колобка ловит, хохочет! Иной раз Колобок и на неё вскочит; ну, тут уж Лялька так завизжит, что не только Колобок — и мы с бабушкой перепугаемся. А Колобок зацокает, хвост распушит да давай от Лялькиного визгу на шкаф удирать. Сядет там и смотрит на Ляльку, и цокает, точно сказать хочет: «Чего визжишь? Чего меня пугаешь?»

— Лялька, — говорю я, — ты зачем нам игру портишь?

Надует Лялька губы и сядет в угол. Тогда Колобок снова — прыг на меня.

Наиграется, устанет и бежит к бабушке отдыхать. Свернётся у неё на ладонях клубочком, брюшко кверху выставит. А потом полезет или в карман к бабушке, или к ней под кофту — спать.

* * *

А Лялька опять недовольна. Вижу — ходит надутая.

— Ты что, Лялька?

— Да. А чего Колобок вас с бабушкой больше, чем меня, любит?

— Дурочка ты, Лялька! То сердилась, что бабушка Колобка больше тебя любит, а теперь, что Колобок бабушку.

— Да. Вот с тобой он играет, у бабушки в кармане спит, а на меня и не посмотрит.

— Так ведь ты же сама визжишь, его пугаешь.

— А зачем он на меня прыгает? Я боюсь. Играл бы так.

Мы с бабушкой смеёмся.

А потом, потихоньку от Ляльки, бабушка мне говорит:

— Аня, а ведь Колобок меня больше всех любит. Правда?

Я ей говорю:

— Правда, бабушка!

А сама в душе смеюсь. Не хочется мне огорчать бабушку, а только смешно мне: обе они — и бабушка и Лялька — из-за Колобка спорят. А вот я-то знаю наверное: Колобок больше всех любит, меня. Ведь играет-то он только со мной. Ну, да я хитрая — помалкиваю.

* * *

Жил Колобок в большой клетке. Дверца в клетку всегда была открыта, и Колобок свободно мог бегать по комнате. Бабушка устроила ему в клетке гнёздышко, и там он спал по ночам.

Лето подходило к концу. Вот один раз бабушка нам говорит:

— Посмотрите, какой Колобок запасливый… Он знает, что на зиму надо запасы делать. Только вот угадайте: где он себе кладовую устроил? Ни за что не угадаете!

Стали мы отгадывать.

— Под подушкой! За диваном! На шкафу! За зеркалом!

А бабушка смеётся и говорит:

— Нет… нет… нет!..

— Ну, — говорит, — смотрите. Только сядьте смирно и не мешайте. Ты, Лялька, не визжи. Вот он сейчас кончит кушать, а что не доест — спрячет.

Мы сели и ждём. Вот Колобок наелся, лапками мордочку вымыл, взял в зубы орешек — и прыг из клетки. Мы смотрим: куда он побежит?

Ну, и правда. Об этой кладовой мы бы ни за что не догадались.

Прыгнул Колобок на стол, а со стола — прямо на бабушкину голову. Передними лапками отогнул косынку и давай засовывать орех в узел бабушкиных волос. Засунул, волосами прикрыл — и прыг в клетку за другим орехом.

Вот была потеха! Все орехи перетаскал на бабушкину голову. Да ведь так ловко уложил их там: ни один не вывалился.

Мы хохочем:

— Бабушка, какой Колобок глупый.

А бабушка нам:

— Вовсе он не глупый. Он же не понимает, что я ему корм в лавке покупаю. А знает хорошо, что зимой под снегом ничего не найдёшь.

И вот так Колобок прятал свои запасы всю осень, каждый день. Вечером бабушка станет расчёсывать волосы, а из них так и сыплются орехи, миндаль, сушёные грибы.

Колобок очень любил сушёные грибы. А бабушка нам рассказывала, как белки летом собирают себе грибы на зиму. Они найдут в лесу сухое дерево и накалывают грибы на засохшие острые сучки. Солнышко грибы высушит досуха, тогда белка и перетаскает их в своё гнездо. А гнёзда они чаще всего устраивают в дуплах деревьев.

* * *

Вот один раз бабушки не было дома. Мы с Лялькой гуляли в саду. А Лялька хитро улыбается: видно, что-то замышляет. И вдруг убежала в дом. Я за ней. А она — шмыг в бабушкину комнату и заперлась на ключ.

— Лялька, впусти!

— Не пущу!

— Что ты там делаешь?

— Не мешай! Хочу, чтоб Колобок и меня любил.

Так и не пустила. А мне интересно, что она будет делать. Выбежала я в сад, обежала кругом дома, влезла на карниз и смотрю в окно.

Вижу, сидит Лялька в бабушкином кресле, бабушкину косынку старую на голову надела, очки бабушкины на нос. И чулок вяжет. Я чуть не прыснула, да нет, удержалась: Лялька-то меня не видит.

А Колобок за Лялькиной спиной в клетке орешки щёлкает.

«Ну, — думаю, — посмотрим».

Вот взял Колобок орех, выскочил из клетки да со всего размаху скок на Лялькину голову.

А Лялька как завизжит на весь дом… Выронил Колобок орех, бросился на шкаф, заметался по всей комнате, только хвост мелькает. А Лялька с рёвом — к двери. Побежала я скорей к ней навстречу. Стоит Лялька в дверях, очки на одном ухе висят. Ревёт.

— Чего ты, Лялька?

— Ой-ой-ой! Какие когти у него о-о-острые…

А один раз было так. Колобку шёл тогда уже второй год.

Позвала нас бабушка.

— Кто из вас, — говорит, — взял у меня клубок шерсти?

— Мы не брали, — говорим.

Стали искать. Искали, искали, всю комнату перерыли — нет клубка. Удивилась бабушка.

А на другой день вдруг платочек пропал, футляр от бабушкиных очков и ещё что-то.

И вдруг, смотрим, соскочил Колобок со шкафа на комод — хвать бабушкин гребешок да обратно на шкаф.

Всплеснула бабушка руками.

— Так вот, оказывается, кто меня грабит-то!

Сейчас же мы придвинули к шкафу стол, залезли на него и видим: Колобок хлопочет — гнездо себе строит. Футляр от очков всё держаться не хотел, так Колобок его гребешком подпирает.

— Колобок, — смеётся бабушка, — ты что же это меня разоряешь?

А Колобок никакого внимания. Приладил гребешок и давай дно у гнезда выравнивать. А дно-то всё устлано очёсками из бабушкиных волос.

Жалко нам было разорять Колобкову работу. Вечером, когда он заснул, вытащили мы осторожно нужные вещи, а вместо них другие положили. На другой день Колобок кончил своё гнездо и с тех пор спал в нём по ночам.

* * *

А вот как мы с Колобком поссорились. Захожу я в бабушкину комнату и зову:

— Колобок! Иди играть.

А сама думаю: «Что он будет делать, если я его ловить не стану?»

Колобок тут как тут. Вскочил на юбку — и ну бегать. А я половила его немножко, да и опустила руки. Стою, не двигаюсь. И Колобок остановился на минутку на моём плече, в глаза заглянул.

— Цок-цок? — спрашивает. Точно сказать хочет: «Что же ты меня не ловишь?»

А я — не шевельнусь.

Опять побежал Колобок по мне, сбежал вниз, нарочно мордочку мне под пальцы суёт. Лови, значит. А я не ловлю. Рассердился Колобок, громко так зацокал. А я стою, как каменная.

Бабушка мне говорит:

— Да уж не мучь зверька. Ну, чего его дразнишь!

А я смеюсь:

— Бабушка, он очень смешно ругается, слышишь?

Остановился Колобок прямо у меня на груди, посмотрел на меня да как вцепится и когтями и зубами мне в лицо. Закричала я, схватила его, оторвала от себя. Да он проворнее меня: пока я его хватала, прокусил мне мизинец до самой кости.

Я — реветь. Из пальца кровь льёт, всё лицо исцарапано. Стала меня бабушка обмывать да йодом мазать, да и говорит:

— Сама виновата. Говорила я тебе: не дразни.

И Лялька со мной за компанию ревёт:

— У-у… Злой Колобок! Бессовестный!

А сам Колобок сидит на шкафу, на нас сверху смотрит.

Несколько дней не выходила я из дому; стыдно было: всё лицо точно после драки. А на мизинце левой руки у меня и до сих пор белое пятнышко — шрам, на память о Колобке.

* * *

На следующее лето бабушка поселила Колобка в большом светлом чулане. Там вместо окна была вставлена проволочная сетка.

Собралась бабушка на две недели в Москву, а Колобка нам поручила. Уезжая, сказала:

— Оставляю Колобка на вас. Кормите, поите его. Да смотрите же, не упустите.

Уехала бабушка.

Лялька говорит мне, а сама так и захлёбывается:

— Анька! Вот когда я с Колобком-то подружусь. Он от бабушки отвыкнет, а ко мне привыкнет.

Я смеюсь:

— Привыкнет он к тебе, коли ты так визжать будешь.

А сама думаю: «Смешные вы обе с бабушкой».

А на другой же день мы Колобка и упустили. Не заперли дверь на крючок, сквозняком её отворило, Колобок и убежал.

Мы не знали, что делать. Что мы скажем бабушке?

И вот под вечер играли мы на лугу за орешником с другими детьми. Вдруг один из мальчишек как закричит:

— Смотрите! Смотрите! Вон Колобок ваш на ёлке.

Смотрим, — и правда. Сидит Колобок высоко на ёлке, хвост пушистый по спине распустил, мордочку наклонил вниз, на нас смотрит.

Вот мы обрадовались!

— Колобок! — кричим. — Колобок! Иди к нам!

Прыгаем под ёлкой, руки к нему тянем. Спустился Колобок ниже, а всё же так, что нам не достать. Смотрит. Мы его и так и этак зовём. Колобок ни с места.

И вот каждый день, когда мы играли на лугу, прибежит на ту же ёлку Колобок, сядет и смотрит на нас. Мы его зовём, он в ответ цокает, а только близко никого не подпускает.

Наконец приехала бабушка. Мы наперебой ей всю правду рассказали. Думали, бабушка очень сердиться будет, а она улыбнулась и говорит:

— Вернётся.

— Да нет же, бабушка, — говорит Лялька, — мы его зовём, зовём, он спустится совсем низко, а в руки не даётся. Точно дразнит.

— Ну, а ко мне вернётся, — говорит бабушка. И на меня посмотрела, улыбнулась.

Я промолчала, а сама встревожилась. Не знаю, чего и хотеть… И Колобка потерять жалко — хочется, чтоб он вернулся, — а в то же время думаю: «Как же это? Ко мне не захотел идти, неужели же к бабушке пойдёт? Ведь это мне обидно будет».

Ну, пошли мы к орешнику. Бабушка позвала:

— Колобок! Колобок!

Послушали — всё тихо. Бабушка снова:

— Колобок! Колобок!

Слышим, шумят где-то листья. Мелькнуло рыженькое пятнышко, ближе, ближе. Смотрим, — сидит Колобок на той же ёлке, вниз глядит. Бабушка руки вверх протянула, зовёт:

— Колобочек мой! Иди же ко мне!

Как увидел Колобок бабушку, зацокал, прыгнул на ветку пониже, да так и бросился к бабушке на руки. Цокает, кувыркается, мордочкой бабушке в лицо тычется, сам не знает, что и делать от радости. Ну, уж и бабушка рада была! Целует, ласкает его.

А я как в воду опущенная…

Пошли мы к дому. Лялька кричит:

— Держи его, бабушка! Держи! Опять убежит!

— Теперь не убежит, — смеётся бабушка.

И ведь правда — не убежал. Так на бабушкином плече и въехал в свой чулан.

Джиахон Фионаф

Между дачей, где жил Дима, и хозяйским домиком был сад, и от дачи к домику шла прямая дорожка. На полпути она пересекала лужайку, а посреди лужайки стояла калитка. Так смешно: никакого забора, а прямо поперёк дорожки — калитка. Дорожка раздваивалась, обегала калитку двумя тропочками с обеих сторон и шла дальше, а под самой калиткой росла густая трава. В стороне от калитки стояла скамейка и перед нею — стол.

Дима выбежал на лужайку и у стола увидел своего младшего братишку Вовку и хозяйскую дочку Марусю. Маруся растирала кукле Дуньке живот, а Вовка лил в куклин рот лекарство. Это они играли в папу-маму.

— А почему у вашей Дуньки один глаз больше, чем другой? — спросил Дима, подходя. Ему было скучно на даче, и от скуки он приставал к малышам.

Маруся загородила Дуньку спиной.

— Не знаю. Отстань!

— А почему вдруг калитка? — спросил Дима. — Глупо: забора нет — и вдруг калитка.

— Не знаю. Говорю тебе — убирайся!

— «Не знаю», — передразнил Дима. — Что ни спроси, всё «не знаю» да «не знаю»!

Маруся заложила руки за спину, выставила ногу вперёд, задрала подбородок кверху и противным голосом сказала:

— Ах ты, знайка какой! А ты знаешь?

— Про что знаю? — не понял Дима.

— Да почему калитка?

— Конечно, знаю, — сказал Дима.

— Ну, почему? Ну, скажи!

— Не скажу. Не хочу. — Дима повернулся и побежал.

— А вот и не знаешь! — закричала Маруся. — А вот и наврал! Сказать-то не можешь, вот и уходишь!

— Да, да, знаю, а вот не хочу сказать! А ты не ори! — крикнул Дима.

— Не знаешь! Не знаешь! Не знаешь! — Маруся засмеялась. — Хвастун ты, ничего ты не знаешь! Правда, Вовка, он ничего не знает?

Вовка подскакивал, сидя на скамейке, и тоже смеялся:

— Не знает! Ничего не знает! Хвастун!

Надо было сейчас же, сразу придумать что-то очень интересное про калитку! Сразу, скорей! И ничего не придумывалось…

Димка вернулся, сел на скамью, сунул руки в карманы и спокойно сказал:

— Глупые. Ну, чего хохочете? Ну, хотите, скажу? Только это большой секрет.

Маруся сразу перестала смеяться.

— Ой, скажи! — прошептала она. — Мы никому не скажем!

Как на зло, ничего не придумывалось!

Дима сказал:

— Я боюсь вам говорить. Вы маленькие, разболтаете.

— Ни за что! — затопала ногами Маруся. — Ни за что, никому!

— Ни за что, никому! — повторил Вовка.

И вдруг придумалось! Дима подсел ближе и зашептал:

— Калитка — это потому, что тут живет волшебник… Джиахон Фионаф…

— Ой! — крикнула Маруся.

— Ты чего?

— Очень страшное имя… — пробормотала Маруся.

— А он сам ещё страшнее! — Дима захлебнулся. — Он такой страшный, такой страшный! Большой, как вон та ёлка, глаза как сковородка, и на голове перья…

Маруся и Вовка сели близко-близко к Диме и притихли. А у Димы вихрем закружились мысли в голове, и всё стало само придумываться, придумываться…

— По-вашему, это лужайка? А на самом деле это всё — за́мок Джиахона Фионафа. Только днём за́мка не видно, ни ограды, ни стен, а видна только калитка. А в девять часов вечера сам Джиахон Фионаф стоит у калитки и всех ловит, кто проходит…

— И ест? — спросил Вовка шёпотом.

— А это — как ему вздумается. Кого съест, а кого и отпустит. А руки у него чёрные, и на каждом пальце по штыку, как у винтовки.

— А ты… не врёшь? — еле слышно спросила Маруся.

— Ну вот! Зачем мне врать! Я сам его видал…

— Ну-у?! — Маруся прижалась к Диме.

— Конечно, сам видал! — захлёбывался Дима.

— Когда?!

— А вот помнишь, я к вам прибегал вечером, мама присылала. Бегу назад — а уж девять часов было, — а он стоит. У самой калитки. Поймать меня хотел, да я увернулся. А он мне кричит: «Если ещё раз попадёшься, поймаю и съем! И если болтать будешь, тоже съем». Ну, вот я и молчал…

— Мы никому не скажем! — уверила Маруся.

— Мы никому не скажем! — повторил Вовка.

— Конечно! — шептал Дима. — Ведь если вы скажете, вы меня погубите. И себя тоже. Видите, вон ворона сидит. Вы думаете, — это ворона? Это слуга Джиахона Фионафа. Она вот всё слушает, что говорят, а потом Джиахону Фионафу рассказывает…

Маруся ахнула.

— А она не слышала, что ты нам сказал?

Дима покачал головой.

— Нет, она же далеко, а мы говорили шёпотом. А потом, днём Джиахон Фионаф ничего не может. Только с девяти часов.

— А где же его за́мок? — спросила Маруся.

— Вот тут, везде. — Дима широко развёл руками.

Маруся и Вовка со страхом посмотрели на лужайку. Лужайка была такая весёлая, ярко-зелёная, через неё бежала жёлтая дорожка, а по дорожке мелькали между тенями деревьев солнечные зайчики. А среди лужайки торчала из земли серая, угрюмая калитка — дверь в невидимый за́мок Джиахона Фионафа.

* * *

С этого дня Диме больше не было скучно на даче. И Вовка, и Маруся слушались его. Он хотел играть в казаки-разбойники, — играли в казаки-разбойники. Он хотел играть в пограничников, — играли в пограничников. А когда Маруся заикалась про игру в папу-маму или в куклы, Дима таращил глаза и шептал:

— Джиахон Фионаф не выносит, чтобы маленькие играли в больших… А ты видела, сколько сегодня ворон в саду?

И Маруся превращалась в разбойника.

Один раз, правда, она робко спросила:

— А как же? Ведь разбойники тоже большие. И в них, значит, нельзя?

Дима очень рассердился.

— Это же совсем другое дело! Это же не папа-мама!

И Маруся успокоилась.

Когда Диме надоедало играть, он уходил в сад и придумывал новое о Джиахоне Фионафе. Теперь он искал Джиахона Фионафа везде. Сидел на своём любимом бугре над прудом и старался разглядеть подводных слуг Джиахона Фионафа. Лежал в траве на спине и сквозь ветки деревьев смотрел, как по синему небу бежали белые облака, и в этих облаках искал страшное лицо Джиахона Фионафа. А потом рассказывал малышам, как из облака в пруд что-то упало и из пруда высунулась огромная-огромная, — во-от такая! — рыба и поклонилась облаку… Наверное, на облаке ехал сам Джиахон Фионаф!

Маруся и Вовка жались к Диме и слушали, разинув рты. А обе мамы очень удивлялись: раньше, бывало, никак не загонишь ребятишек вечером из сада, а теперь малыши сами следили, чтобы к девяти уже непременно быть дома.

Но не всё, о чём думалось Диме, рассказывал он Марусе с Вовкой. Они же ещё малыши, разве они поймут, как Диме хотелось бы быть сильным-сильным и смелым-смелым, и вот сразиться бы со страшным Джиахоном Фионафом, и победить его, и заставить служить себе… Дима освободил бы всех пленников, заточённых в невидимом замке злого волшебника, и заставил бы его сделать этот за́мок видимым, и заставил бы его снести противную старую калитку, а на её месте высились бы красивые высокие ворота, и Дима поселился бы сам с мамой, папой и Вовкой в этом замке и поселил бы в нём всех, кого обидел и обездолил жадный Джиахон Фионаф, и роздал бы Дима им все несметные сокровища из замка… А потом… потом Дима узнал бы от побеждённого великана секрет, как становиться невидимым, и вот тогда… ого! Сколько чудесных дел натворил бы тогда герой Дима!..

И придумывалось, и придумывалось без конца новое и новое, одно увлекательнее другого, — но этого Дима никому не рассказывал.

* * *

Однажды Дима пробирался в самой чаще сада — и вдруг остановился. Ему показалось, точно где-то пыхтит автомобиль: «Туф-туф-туф-туф…»

Дима прислушался. Странно, откуда тут быть автомобилю? Пыхтенье вдруг смолкло. Но, как только Дима двинулся дальше, — снова: «Туф-туф-туф-туф…»

Дима снова остановился. Теперь он хорошо слышал, что кто-то шевелится очень близко, у самых его ног. Он наклонился, раздвинул траву и увидел круглый, колючий комочек — ёжика. Ежик вздрагивал всем телом и, совсем как автомобиль, громко пыхтел: «Туф-туф-туф-туф…»

— Ишь ты, какой сердитый! — рассмеялся Дима, присел на корточки и дотронулся до ёжика пальцем. Ёжик вздрогнул и стал вдруг ещё круглее и ещё колючее.

«Позову Маруську с Вовкой!»

Маруся и Вовка сидели у стола на лужайке; Маруся что-то рисовала на клочке бумаги, а Вовка, весь вытянувшись, не спускал глаз с её карандаша. Дима остановился за их спинами и, задыхаясь, сказал:

— Ежа нашёл! Скорей, а то убежит! Маруська, возьми корзину, палкой его туда закатим и домой возьмём!

Маруся бросила карандаш и вскочила на ноги, но вдруг остановилась.

— А если… если этот ёж Джиахона Фионафа? — спросила она шёпотом.

— Вот глупости! Ёж как ёж, самый обыкновенный. Ну, скорей!

Маруся не двинулась с места. Вовка посмотрел на неё и сказал:

— А если этот ёж Джиахона Фионафа?

— Да нет же! — крикнул Дима.

— А вдруг?.. — прошептала Маруся.

— А вдруг?.. — повторил Вовка.

— Трусы вы! — рассердился Дима. — А я так вот…

«Карр!.. Карр!..»

Дети оглянулись. На калитке сидела ворона. Огромная, с чёрными крыльями и большим клювом. Сидела и смотрела на детей.

Маруся закрыла лицо руками и ткнулась носом в стол. Вовка вцепился в Диму.

— Ты… чего? — спросил шёпотом Дима не то Вовку, не то ворону.

«Карр!..» — крикнула опять ворона.

Вовка заревел. Ворона тяжело взмахнула крыльями, медленно поднялась, пролетела над головами детей и скрылась за деревьями.

Вовка ревел. Маруся так и застыла, уткнувшись в свой рисунок. А Дима очень громко — только голос у него немножко дрожал — сказал:

— Мы не будем трогать ежа.

Маруся вдруг подняла голову, схватила Диму за плечи, приблизила к нему лицо и страшным шёпотом сказала:

— Видишь!

На Вовкин рёв из дачи уже бежала мама. Дима только успел шепнуть Вовке:

— Не рассказывай! Скажи, ушибся!

* * *

В тот же день вечером — Вовка уже засыпал в своей кроватке, а Дима ещё сидел за столом и читал — мама сказала:

— Ах, Димочка, я и забыла, что у нас чёрного хлеба нет к ужину. А с поздним поездом может папа приехать. Сбегай-ка к хозяевам, попроси до завтра немного хлеба.

Дима вышел на крыльцо. Вечер был шумный, ветреный. Весь сад качался и шумел на разные голоса. По небу быстро-быстро мчались оборванные облака, и половина луны то пряталась в них, то вдруг выскакивала на небо и тоже как будто бежала. А по всему саду бегали чёрные тени деревьев и обрывки лунных пятен. Всё бежало; побежал и Дима, и ему казалось, что в нём, отдельно от него, бежит его сердце.

А в комнате у хозяев было очень светло и совсем не страшно. Хозяин сидел за столом и ел щи, хозяйка что-то варила на примусе, а Маруся в углу раздевала куклу. Примус громко шумел, и за его шумом не было слышно, как шумит сад. Дима перевёл дух и попросил хлеба.

— Хорошо, — сказала хозяйка, — я как раз сегодня свежий испекла. Только подожди минутку, видишь, я занята. Посиди пока.

Дима был рад, что не сразу снова идти. Он подошёл к Марусе. Но Маруся смотрела на него испуганными глазами.

— Ты что? — спросил он.

Маруся ничего не сказала, только ущипнула Диму за руку и глазами показала на стенные часы. Дима посмотрел на часы, и сердце у него чуть-чуть ёкнуло. Было без пяти девять.

У Маруси задрожали губы. Она бросила куклу и подошла к матери.

— Мама, я отрежу Диме хлеба. Можно?

— Нет, нет, — сказала мать. — Ты не знаешь, от которого. Ещё чёрствого дашь. Я сейчас…

— Мамочка, Дима… спешит…

Хозяйка обернулась к Диме.

— Дима, можешь подождать минутку?

— Мо… могу… — прохрипел Дима, не отводя глаз от часовой стрелки. А стрелка всё двигалась, всё двигалась, всё ближе, ближе к девяти.

Маруся под шум примуса шепнула Диме на ухо:

— Глупый! Зачем сказал, что можешь? А вдруг не поспеешь!

— Поспею! Ничего!.. Ты не бойся! — храбрился Дима. А сам глаз не мог оторвать от стрелки.

«Пшш-шш…» — потухал примус. Хозяйка поставила кастрюлю на стол. В полуоткрытое окно сразу ворвался шум деревьев. Хозяйка долго выбирала, от какого каравая отрезать. Дима и Маруся впились глазами в часы…

Без полминуты девять. Дима выскочил в сени, забыв поблагодарить. За ним выскочила Маруся.

— Беги! Изо всех сил беги! Поспеешь! — Толкнула в спину. Дверь из сеней на крыльцо хлопнула за Димой. У Маруси в сердце что-то крутилось, точно волчок.

— Маруся! Иди же кашу есть!

Маруся села за стол, взяла ложку.

«Бам!» — первый удар часов. Маруся вздрогнула. Нет, Дима, конечно, уже пробежал мимо калитки… Три, четыре, пять… Конечно, успел!.. Шесть, семь, восемь…. А вдруг?.. Девять!

И вместе с девятым ударом — из сада:

— А-а-а! А-а-а!

— А-а-а! А-а-а! — завопила Маруся. Схватилась руками за уши, головой упала на стол…

— Что?! Что?! Маруся, что с тобой?

Отец схватил Марусю на руки. Маруся кричала:

— Спаси! Спаси Диму! Это его… а-а-а! А-а!.. Это его… Джиахон Фионаф! Д-а-а!

— Что? Кто? Какой Финаф?

— Съест!.. А-а-а!.. Съест!.. Спаси!..

* * *

Когда дверь за Димой захлопнулась, он остановился. Ещё быстрее бежало всё: и тучи, и луна, и тени, и светлые пятна. Сад шумел. Испуганные деревья метались из стороны в сторону. Дима не разобрал, что это: ветер шевелит у него на голове волосы или они сами шевелятся? Он рассердился на себя, топнул ногой и вполголоса сказал сам себе:

— Какие глупости! Ну и что же, что девять часов? Ведь я же сам выдумал Джиахона… — Он не договорил «Фионафа», так стало страшно.

«Вот что, — подумал он, — зажмурю глаза и побегу во весь дух! Дорожка прямая. И ничего не увижу!»

Он крепко прижал мягкий, душистый хлеб к тому самому месту, где скакало сердце, крепко-накрепко зажмурился, весь наклонился вперёд и понёсся. Ветер подгонял его сзади, босые ноги звонко шлёпали по хорошо натоптанной дорожке, хлеб вкусно пахнул, и это как-то успокаивало. Дима разогнался и летел вовсю. И вдруг… Что-то со страшной силой ударило его в лоб, в нос, в глазах вспыхнули огни, и он со всего маху отлетел назад, в холодную и влажную траву.

— А-а-а-а-а! — закричал он от ужаса, от боли, открыл глаза, сел. Туча сбежала с луны, и Дима сквозь слёзы, так и хлеставшие из глаз, увидел ярко освещённую калитку.

«Налетел… дурак!» — выругал он себя, вскочил на ноги, подхватил далеко отброшенный хлеб и уже с открытыми глазами помчался дальше.

И только дома, когда мама всплеснула руками и вскрикнула: «Дима! Что с тобой?!» — Дима громко, в голос заревел и ткнулся окровавленным носом в мамино платье.

* * *

Утром Вовка и Маруся выбежали с разных сторон на лужайку.

Калитки не было. Трава была срыта, дорожка шла прямо, а две тропиночки обегали кусочек свежеутрамбованной земли.

— Где же калитка? — остановился Вовка.

— Калитку папа убрал. Давно собирался. Забор ещё прошлый год сняли, а калитка очень глубоко вкопана была. И калитки нету, и никакого Джиахона Фионафа нету! Это всё Димка выдумал, чтобы нас пугать, а мама сказала, что Димку надо выпороть, — не ври! — одним духом выпалила Маруся.

Вовка стоял, разинув рот, и ничего не мог понять.

Через несколько минут из-за кустов вышел Дима и увидел: на том месте, где вчера была калитка, прыгали, взявшись за руки, Маруся с Вовкой и громко пели:

— Нету Джиахона! — Нету Фионафа! — Нету Джиахона! — Нету Фионафа!

Увидели Диму, остановились. Маруся показала на него пальцем и захохотала:

— Нос-то! Нос-то! Фуфлыга синяя, а не нос!

Дима собрался с духом и громко сказал:

— Ну, давайте в казаки-разбойники.

Маруся подняла обе руки, показала Диме длинный нос и, не сводя с него глаз, крикнула:

— Вовка! Я принесу Дуньку, давай в папу-маму!

— В папу-маму! — обрадовался Вовка.

Дима быстро повернулся на пятках и пошёл в сад. Он чувствовал, что сейчас заревёт. Оттого ли, что очень болел нос, оттого ли, что хохотала Маруся, или оттого, что не было калитки? Он сам не знал.

Маруся крикнула ему вслед:

— А тебя надо выпороть, — не ври!

Дима, глотая слёзы, пошёл на бугорок над прудом. Там можно было прятаться, кругом кусты. По небу бежали белые облака, отражались в пруду. Но только в облаках уже не было страшной рожи Джиахона Фионафа, а из пруда уже не глядели его верные слуги… И некого было спасать из таинственного невидимого замка…

А на лужайке не было больше старой замшелой калитки. И везде казалось пусто-пусто и скучно-скучно…

«Что ж… пойду домой, почитаю…»

На дорожке Дима сразу натолкнулся на маму.

— Дима! Что с тобой! Ты плакал?

— Мама, ты не сердись. А только мне так жалко… так жалко! Моего… моего Джиахона Фионафа!..

Карай

Я искала себе дачу на лето в небольшом живописном посёлке на Украине. Мне приглянулся маленький домик, весь в зелени, с густо увитой диким виноградом терраской. Когда я открыла калитку, ведущую в сад, она скрипнула, я так и застыла на месте, не решаясь двинуться дальше. Как из-под земли, передо мной вдруг появилось… я не знаю, как назвать это страшное существо! Это была, конечно, собака, но таких мрачных собак я никогда в жизни не видала. Передо мной стоял огромный собачий скелет с поджатым хвостом. Скелет был обтянут взлохмаченной чёрной шкурой, кое-где торчали клочья бурой невылинявшей шерсти. Собака стояла неподвижно и смотрела на меня тёмными, очень умными, но злыми глазами. Она не рычала и не лаяла, она только высоко подняла верхнюю губу и очень выразительно показывала громадные, острые и белые клыки. Я попятилась назад к калитке, и сразу собака сделала шаг вперёд, всё так же глядя мне прямо в глаза и показывая зубы.

— Хозяева! Есть здесь кто-нибудь? — громко крикнула я, боясь сделать движение.

На террасе появилась немолодая женщина, босая, в подоткнутой юбке. Она вытирала руки и замахнулась полотенцем на собаку.

— Пошёл вон! — крикнула она. — Вы не становитесь к нему спиной, он может цапнуть вас за икру.

Страшная собака, продолжая смотреть на меня, задом отступила на несколько шагов.

— Зачем вы держите такое чудовище? — спросила я.

— А разве вы не знаете, что у нас после войны много бандитов? А Карайка никого не впустит! Незаметно подкрадётся сзади — хвать за ногу! Такая уж у него повадка.

— Так к вам же и по-хорошему никто войти не может! — сказала я.

— К нам никто и не ходит, — спокойно ответила женщина. — А вам что от меня надо?

— Да вот ищу дачу, и понравился мне ваш домик. Не сдадите на лето? — спросила я.

— А чего же? Сдам. Сын уехал с экспедицией рабочим, я одна и в сараюшке проживу. Сдам. Показать дом? — она очень, видимо, обрадовалась.

— Покажите, — сказала я. — А ваше это чудище меня сзади не цапнет?

— А чего же? — равнодушно ответила она. — Цапнет. Вы идите вперёд, а я за вами — и отгоню его, если что.

Домик внутри оказался чистеньким, но более чем скромным. Я поняла, что хозяйка очень бедствует. О цене мы договорились без труда.

— Всё мне подходит, но вот ваш пёс… У меня два сына — девяти и шести лет. Я боюсь за них, очень уж страшный пёс!

— А может, он привыкнет — и ничего… — не совсем уверенно ответила она. — Мой сын его нарочно злым растил.

— Как нарочно злым растил? — не поняла я.

— А так. К ласке не приучал. Бил часто. А то, бывало, Карай ещё щенком был, заснёт на травке, а мой Гранька накроет его железным корытом и ну дубасить по корыту молотком.

— Зачем?! — ужаснулась я.

— А чтоб злей был. Мы очень бандитов боялись.

— А почему он такой тощий? Вы его не кормите?

— А чем мне его кормить? Собака — она себе пищу пусть сама добывает, — хозяйка горестно вздохнула.

А я подумала: «Хорошо, что этот Гранька уехал, он для моих мальчиков был бы пострашнее, чем этот пёс».

Мы спустились со ступенек терраски. Я взглянула на Карая, сидевшего в стороне. Встретив мой взгляд, он медленно показал мне клыки. Я на минутку заколебалась, но решила:

— Хорошо. Беру дачу. Завтра переедем. Будьте дома.

— Буду, буду! — радостно ответила хозяйка.

Надо сказать, что и я и мои сыновья всегда очень любили и до сих пор любим собак. Судьба Карая, которого нарочно растили злым, меня тронула и заинтересовала. Я подробно рассказала мальчишкам о своём первом знакомстве с этим страшным, даже не похожим на собаку существом, и мы решили: займёмся укрощением «дикого зверя».

— Ребята, — сказала я, — вы только первое время его не трогайте, близко к нему не подходите и старайтесь мимо него бегом не бегать. Начнём с того, что накормим его. Это изголодавшийся, озлоблённый пёс, его только били, и он понятия не имеет о том, что такое ласка.

К нашему приезду хозяйка посадила Карая на цепь около убогой, полуразвалившейся будки. Стоило кому-нибудь из нас сделать пару шагов в сторону будки, как Карай обнажал свои огромные клыки и, пятясь задом, забирался в своё невзрачное жильё. Днём я взяла ломоть хлеба и подошла к будке, протягивая ему хлеб.

— Карай, — говорила я ласково, — ну возьми! Ты же хороший пёс, мы непременно будем друзьями. Возьми!

Карай не брал хлеба, а только жадными глазами смотрел на него. Я подошла ближе. Он ощетинился, показал зубы и попятился. Я положила хлеб у своих ног на землю, не двигаясь с места. Карай смотрел на хлеб, но не выползал из будки. Я отступила на несколько шагов. Тогда пёс одним рывком выскочил, схватил хлеб и скрылся в будке.

После обеда я налила плошку супа, накрошила в неё хлеба и смело пошла к будке. Позвала пса, поставив плошку у своих ног, но он не вышел из своего логова, пока я снова не отошла на несколько шагов. Тогда Карай, прижимаясь животом к земле, подполз к плошке и, прежде чем начать есть, насторожённо посмотрел на меня.

— Ешь, Караюшка, ешь! — сказала я, продолжая стоять на том же месте. Карай начал жадно лакать, но после каждых двух-трех глотков вскидывал на меня испытующий взгляд.

— Как же искалечили тебя, бедняга! — Ешь, не бойся, никто тебя не тронет.

Пока пёс не доел суп и тщательно не вылизал плошку, я не отошла. Мои мальчики стояли в сторонке и наблюдали эту сцену.

Вечером тот же манёвр с ломтем хлеба проделали мальчики. Когда они по очереди приближались к будке, Карай уползал в неё и показывал зубы. Когда клали хлеб на траву и отступали, он выскакивал и хватал корм.

Следующим утром мы продолжали приручение «дикого зверя». Вечером Коля и Орик прибежали ко мне и, захлёбываясь от радости, ещё издали кричали:

— Мама! Мама! Он из рук хлеб не берёт, но зубы не скалит!

— Это уже большое достижение! — обрадовалась я.

Через день я попросила хозяйку спустить Карая с цепи. Я была уверена, что он уже не станет хватать нас сзади за икры. Хозяйка сердилась на нас:

— Чего вы мне собаку портите? Вот придут воры и вас самих обокрадут, увидите!

Но мы с мальчиками только смеялись и придумали новый манёвр: решили заставить Карая взять хлеб из рук. Смело подойдя к собаке и приветливо разговаривая с ней, я левой рукой протянула ломоть хлеба и остановилась. Карай не ощетинился и не обнажил клыков, но долго не решался сделать шаг ко мне и взять хлеб. Он стоял совсем близко и всё время переводил взгляд умных глаз с хлеба на моё лицо и обратно.

— Возьми, Карайка, возьми! — просила я.

Когда пёс наконец решился и осторожно взял хлеб в зубы, я попыталась быстрым движением правой руки ласково погладить его голову. Но он выронил хлеб, резко отскочил назад и снова показал мне зубы.

— Глупый, — сказала я, — ты думаешь, человек поднимает руку только для удара? Ну, смотри! — и, подняв ломоть, снова протянула его левой рукой, а правую спрятала за спину.

Карай не сразу решился снова взять хлеб, но голод не тётка… Он схватил хлеб и бросился бежать от меня.

В промежутках между «уроками», как мы с детьми называли каждое кормление Карая, мы всё время наблюдали за ним. А он наблюдал за нами. Это была своего рода игра. Пёс весь день не выпускал нас из своего поля зрения. Если мы сидели на террасе, он усаживался невдалеке от лесенки и не спускал с нас глаз. В его глазах мы видели недоумение и настороженность. Иногда я шила, Орик рисовал, а Коля читал нам что-нибудь вслух, и казалось, что пёс тоже слушает. Он уже не скалил зубы, но близко никого не подпускал.

Если мы втроём бродили по участку, он неизменно следовал за нами сзади или в нескольких шагах сбоку. Остановимся мы — остановится и он. Он изучал нас. Как-то я споткнулась о не замеченную мной в траве тонкую сухую палку и чуть не упала. Я подняла палку с земли, и Карай сразу оскалился и отскочил одним прыжком.

— Дурачок, да что ты вообразил? — засмеялась я, разломала о колено палку на куски и далеко забросила их, а сама решительно пошла к нему, протягивая вперёд раскрытые ладони:

— Видишь?

Верхняя губа пса, подрагивая, опустилась и скрыла зубы, он вытянул морду и потянул носом воздух, словно принюхиваясь к моим ладоням, но всё же опасливо попятился. Я не стала преследовать его, вернулась к мальчикам, и мы пошли дальше. Пошёл за нами и Карай.

Это укрощение «дикого зверя» очень занимало нас троих, и темой наших разговоров в те дни только и была эта собака.

Наконец настал момент, когда мне удалось, давая Караю хлеб, быстро провести ладонью по его голове. Он явно был изумлён, растерян и посмотрел на меня вопросительно. Я поняла: победа близка!

Произошла же она так, как мы даже не могли ожидать.

В конце шестого дня нашей жизни на даче я сидела на террасе и читала. Мальчики играли в саду. По ступенькам лесенки вдруг застучали когти. Я подняла голову. Медленно и осторожно Карай поднимался на террасу. Раньше он никогда не бывал на ней. Он переступал со ступеньки на ступеньку, не отрывая напряжённого взгляда от моего лица. Я отложила книгу в сторону.

— Караюшка, — весело сказала я, — ну, иди же ко мне! — и похлопала ладонью себя по коленке.

Пёс уселся на верхней ступеньке, в нескольких шагах от меня, продолжая неотрывно смотреть мне прямо в глаза.

— Ну, подойди же ближе! — я всё хлопала себя по коленке и вся наклонилась вперёд. — Давай мириться, хороший ты пёс! Ну! Ближе!

Он всё смотрел мне в глаза, и в его умных глазах я читала нерешительность и вопрос. С минуту мы в упор смотрели друг на друга. Он встал и, переступив два раза, снова сел. Нас разделяли шага три.

— Сюда! — твёрдо сказала я, указывая ему пальцем прямо перед собой. Карай вдруг поднялся, приблизился ко мне вплотную решительно положил правую лапу на моё колено и на лапу положил голову.

Значит, полное и безграничное доверие!!!

Лепеча все ласковые слова, какие я знала, я гладила его голову, водила ладонью по его глазам, трепала за уши — Карай сидел неподвижно и только часто дышал.

— Мальчики! Идите сюда скорей! — крикнула я в сад.

Пёс опасливо скосил глаза на лесенку, когда по ней, крича от восторга, взбегали Коля и Орик. Я бережно подсунула руку под морду нашего нового друга и подняла его голову.

— Погладьте его. По очереди! — сказала я.

Карай резко вздрогнул, когда Колина рука коснулась его лба. Он ещё инстинктивно боялся человеческих рук. Но через минуту мальчишки бурно ласкали его, а пёс лихорадочно стучал хвостом по полу, как-то жалобно и радостно повизгивал и старался лизнуть каждого из нас в лицо.

Мы все четверо чувствовали себя счастливыми!

* * *

— Испортили собаку! Совсем испортили собаку! — ворчала хозяйка, когда мои мальчишки гонялись наперегонки с Караем по всему участку. — Вот обокрадут вас, тогда увидите, как собак баловать! Ещё посмотрим, что Гранька скажет. Собака-то его!

Мы не обращали внимания на её воркотню. Я знала, что никто нас не обокрадёт: мы спали с открытыми настежь окнами, а Карай всю ночь до самого рассвета медленным шагом ходил вокруг дома. Мы знали: теперь Карай умеет отличать врага от друга! До Граньки нам было мало дела.

Через некоторое время в огромной, сильной собаке с лоснящейся гладкой шерстью трудно было узнать то страшное существо, которое встретило меня у калитки. И чего-чего с ним ни проделывали мои мальчишки! Они садились на него верхом, они возились с ним, вместе катаясь по траве, — и всё было для него радостью.

Однажды я услышала из сада голос Коли:

— Орик! Давай Караю удовольствие накачивать!

— Давай! — отозвался Орик.

Я выглянула в сад.

— Ребята! Что вы делаете?!

На дорожке крутился Карай, стараясь вырваться от мальчишек, а они с азартом, схватив его за хвост, изо всех сил мотали пса из стороны в сторону. Услышав мой окрик, они отпустили Карая, и тот бросился ко мне.

— Мама! — заговорил Коля, — мы Карайке удовольствие накачиваем!

— Вы с ума сошли! Другой пёс загрыз бы вас! — возмутилась я.

— Почему? — Ребята искренне удивились. — Ведь когда собака радуется, она машет хвостом! Значит, если мы будем её хвостом махать, ей будет радостно!

Я засмеялась.

— Когда вы радуетесь, вы прыгаете. Значит, если кто-нибудь станет вас вверх подбрасывать и вы будете падать и ушибаться, вам тоже будет радостно? Нет уж, предоставьте Караю радоваться самому! Пойдёмте лучше гулять!

Теперь Карай — к великому неудовольствию хозяйки — «А вдруг сейчас воры придут!» — сопровождал нас в прогулках. Он со всех ног уносился далеко вперёд, потом мчался обратно, и обязательно ему надо было по очереди приласкаться ко всем троим, чтобы никого не обидеть, — и снова летел вперёд.

Однажды мы забрели довольно далеко и проходили мимо какой-то деревни. Вдруг из-за околицы вырвалась целая стая дворняжек и с неистовым разноголосым лаем бросилась нам навстречу. Мы невольно остановились. Но тут произошло неожиданное. Плотно упираясь в землю ногами, между нами и собаками встал Карай. Хвост его вытянулся струной, шерсть вздыбилась, он молча смотрел на приближающуюся свору. Он стоял к нам спиной, и мы не видели его морды, но хорошо знали: он поднял верхнюю губу и показывает врагам свои страшные клыки.

И, словно по команде, все собаки с разбегу внезапно остановились, оседая на задние ноги, и — как одна — умолкли. С минуту они так и стояли, не сводя глаз с неподвижного Карая, потом — тоже как по команде — одновременно поджали хвосты, повернулись и трусцой побежали обратно к деревне. У них был такой явно сконфуженный вид, что мы все трое расхохотались. Карай стоял в той же позе, пока последняя собака не скрылась за домами. Тогда он опустил струной вытянутый хвост, взъерошенная шерсть улеглась, и он оглянулся на нас.

У него была такая морда, что нам показалось — и он смеётся вместе с нами.

Во всём посёлке знали нрав Карая, и к хозяйке редко кто заходил. А к нам, конечно, приезжали гости. Встречал их Карай приблизительно так же, как встретил вначале меня, но он был умён и, увидев, как радостно мы приветствуем наших друзей, сразу понимал: этим клыки показывать незачем. Он только отходил в сторону и ласкать себя никому не давал. Когда же приехала к нам из города погостить моя молоденькая племянница Ниночка и Карай увидел, как мальчики, ликуя, повисли у неё на шее, он сразу понял: это друг! И с первых же дней привязался к ней так же беззаветно, как к нам троим.

Лето проходило. Приближалась осень, и скоро мы должны были возвращаться в Ленинград.

— А как же Карай? — с тревогой спрашивали мальчики.

«А как же Карай?» — думала и я… В Ленинград взять его невозможно, да и хозяйка не отдаст. А оставлять его одиноким здесь, чтобы снова — побои и голод… Что же делать?!

Вернулся из экспедиции хозяйский сын Гранька. Тот самый Гранька, который нарочно растил злого пса. Это был невзрачный парень с маленькими недобрыми глазками. Мы с ребятами совсем приуныли…

Приуныл и Карай. Он не показывал хозяину своих страшных клыков, не проявил никакой радости от встречи с ним и явно сторонился и избегал его.

— На что вы мне собаку испортили?! — грубо набросился на нас Гранька вскоре после своего возвращения.

Мы пили чай на террасе, а Карай грустно лежал у моих ног. Услышав своё имя, он резко вздрогнул.

— Был хороший сторож, а теперь на что похож? — продолжал Гранька.

— Он и сейчас прекрасно сторожит, — возразила я.

— Ну да! — оборвал меня Гранька. — Раскормили, как борова, не нужен мне такой. Либо увозите куда хотите, либо я его всё равно пристрелю. Не стану я такую дрянь кормить.

Я тихо ахнула. Орик всхлипнул и разревелся. Всхлипнул и неслышно заплакал и Коля. И тут раздался звонкий голос Ниночки:

— Я его возьму! Я уговорю дедушку и бабушку! Мы же теперь переехали, у нас отдельный домик в саду, а кругом забор! Они согласятся, я уговорю их… — Ниночкин голос задрожал.

Карай понял, о ком речь. Он вдруг встал на ноги и положил голову мне на колени. Тут и у меня защекотало в горле.

Гранька сразу учёл общее настроение.

— Ишь какая, — нагло обратился он к Ниночке, — что же, я свою собаку задаром отдам? Испортили моего выученика, да ещё забрать хотят. Платите деньги, тогда берите.

— Сколько?.. — растерялась Ниночка.

Гранька запросил какую-то нелепо большую цену. Я возмутилась, произошёл короткий торг, и сделка была завершена. Цена была неслыханная, но… Карай был нам дороже.

На другой же день мы покинули дачу и переехали к Ниночкиным родным. Переехал с нами и Карай. Пока мы укладывали вещи, он ни на шаг не отходил от детей, и у него был крайне растерянный вид. Он ещё не понимал, что происходит… Но когда он понял и с ошейником и на цепочке вошёл с нами в вагон, восторгу его не было предела.

* * *

Через неделю мы уехали в Ленинград. Карай остался у Ниночки. Мои мальчики наперебой утешали его:

— Карайка, мы на будущее лето опять приедем! Ты жди нас!

Оглавление

Белая шубка

Цыплячьи шефы

Сюрприз

Бабушкин колобок

Джиахон Фионаф

Карай Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg