«Красные меченосцы»

Красные меченосцы (fb2) - Красные меченосцы [Рассказы] 6682K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Андрей Павлович Шманкевич

KРАСНЫЕ МЕЧЕНОСЦЫ Рассказы

Предисловие

Однажды в редакцию одного московского журнала пришёл молодой товарищ в старенькой морской форме и положил на стол редактора несколько листков бумаги с неровными — то короткими, то длинными — строчками.

Намётанный глаз редактора сразу определил, что за рукопись лежит у неё перед глазами. Это были стихи о штормовом море и подводной тишине, о рыбах и осьминогах, о моряках и рыбаках. Что-то на этих листках происходило интересное, но боже, что это были за стихи!

Когда молодой человек покинул редакцию, пообещав через неделю прийти за ответом и гонораром, сотрудники редакции читали его произведение вслух. В редакции давно не было так весело.

Ровно через семь дней дверь редакторского кабинета снова распахнулась настежь, точно от сильного ветра. Моряк пришёл, неумолимый и неотвратимый, как всякий начинающий автор. Теперь он стоял посреди кабинета и сурово ждал решения своей судьбы, а редактор робко глядела ему в глаза и заикалась от смущения.

— Скажите, — начала она неуверенно, — а почему всё-таки вам пришло в голову рассказать обо всём этом стихами?

— Мне показалось, так будет интересней, — сказал моряк. — А что? Плохо получилось?

— Не очень хорошо. Но тут что-то есть — море, акулы, ветер… Вы всё это видели сами?

— Я ж водолаз!.. — басом сказал матрос.

Эго был редкий случай в литературе. Редактор была покорена.

— Не могли бы вы рассказать всё это обыкновенной прозой? — всё так же робко спросила она. — Обыкновенным русским языком. Мне кажется, так будет лучше.

— Лучше? — недоверчиво переспросил моряк, — Могу. Приду через неделю.

И через неделю он принёс рассказ о море и шторме. Рассказ напечатали.

Сотрудники журнала долго хором исполняли популярную импровизацию редактора:

Водолаз принёс рассказ. Это — раз. Напечатали рассказ. Это — два. Вот какой он, водолаз!

Так появился в детской литературе со своими то весёлыми, то грустными рассказами Андрей Шманкевич.

Книги его назывались потом так: «Я — русский матрос», «Золотой якорь», «Хорошее море», «Большая Медведица». Это весёлые, смелые, правдивые книги, потому что автор был действительно матросом, носил на конце чёрных лент бескозырки золотые якоря, плавал по всем морям и Большую Медведицу встречал и на небе и на земле.

Когда началась Великая Отечественная война, матрос Андрей Шманкевич в битве под Москвой уже командовал ротой морской пехоты.

В этой книге много рассказов писателя, все они разные: одни — простые, задушевные, другие — откровенно смешные.

Ребята читают и слушают Андрея Шманкевича с удовольствием. Ребята любят рыбачить на речках и плавать всюду, где только можно. Ребята любят разных писателей, а смелых и весёлых любят обязательно.

Вот и всё, что я хотел сказать об этой книге и её авторе.

Борис Емельянов

Спасибо, товарищ Петька…

Вода в горной речке Лабе прозрачна и холодна по утрам. Течёт Лаба с горных вершин Кавказа. Зарождается она малым ручейком, что вытекает из-под ледников, принимает по дороге ещё тысячи своих братьев и сестёр, течёт бурно, пенится на камнях перекатных и даже на равнине не может успокоиться, так светлым потоком и вливается в Кубань — тоже реку горную, быструю, но уже не со светлой водой, а глинисто-мутной.

За что-то обиделась Лаба на станицу Владимирскую, раскинувшуюся садами и хатами по склону бугра, обошла её стороной, на пять вёрст отбежала и спряталась в лесу и в кустарниках. В самой станице течёт по оврагам захудалая речка Кукса, да и то не течёт, а больше в запрудах отстаивается. Вот и приходится станичным ребятам, чтобы настоящую речку увидеть, настоящую рыбу поймать, ходить за пять вёрст, на Лабу.

Только Петька Демидов, которому от роду двенадцати ещё нет, но он считает, что ему уже больше, не по своей воле каждый божий день на ту Лабу отправляется: пасёт Петька коней станичного атамана Новака. Батрачит.

Пригонит Петька табун, стреножит или попутает коней, пустит их на лесную поляну у какой-то протоки, достанет из кустов припрятанную удочку и начнёт ловить, укрывшись за кустами. Вода в протоках такая прозрачная, что показываться нельзя: сразу все голавли и плотва разбегутся. Усачей на перекатах легче ловить, особенно сразу же после дождя, но Петьке нравятся проточные плёсы — смотришь через листву орешника и видишь каждый камешек на дне, каждую травинку, каждую, даже самую малую, рыбёшку. И думается в тишине лучше, не шумит вода и не разгоняет мысли. Правда, мысли у Петьки были такими, что лучше бы сидеть с ними на самом шумном перекате: невесело жилось Петьке, невесёлые и мысли приходили в голову…

Считай, что остался он круглым сиротой. Матери он не помнил вовсе, родила она его и умерла тут же, а отец только прошлой весной погиб: на пасеке его бандиты за колоду пчёл убили. Только не все в станице верили, что из-за пчёл. Казнили его бандиты-беляки за Василия, за старшего сына, большевика.

Где он теперь, сам Василий? Вскоре после того, как братья похоронили отца, переменилась в станице власть, белые казаки подняли восстание, и красным пришлось с боями уходить куда-то на восход. Остался Петька один в своей хате. Да ведь хату-то с угла есть не начнёшь, вот и угодил в пастухи к Новаку, станичному атаману…

Настя ещё у него осталась, тайная невеста брата — тайная потому, что была она дочкой атамана. Любила она Василия Демидова, а как примирить жениха с отцом, не знала. Один белый, другой красный, отец — казак потомственный, жених — потомственный мужик, а на Кубани считалось позором для девки-казачки выйти замуж за «нагороднего», за мужика. Только разве за богатого…

Прибегала Настя тайком в Петькину хату не столько Петьку пожалеть, сколько выплакаться около него, «сиротинушки», да мужиков поругать: от них ведь, по её словам, всё пошло — они пришлые на Кубани, захотели с казаками сравняться, половину земли отнять, поделить казачью землю поровну…

«Дак чего же ты до братки чепляешься, — сердился Петька, — раз он мужик? Он же, по-твоему, ни косить, ни пахать, ни на лошади скакать!»

От этого Настя принималась в голос голосить, знала, что Василь её и косить, и пахать, и на лошади скакать может не хуже, а лучше многих казаков… Где он теперь горе мыкает? Да не сложил ли где свою буйну головушку под казацкой шашкой?

«Не родился ещё тот казак, чтобы нашего Василия мог срубать. Не откована та шашка…» — шипел Петька и кусал губы, чтобы волчонком не завыть.

Вот с такими мыслями и садился Петька с удочкой на берегу лесной протоки. И в этот день он как будто с голавлём разговаривал, а на самом деле говорил, чтобы только к своим мыслям не прислушиваться:

— Ну что ты скажешь! Ходит вокруг да около, а брать не берёт… И что ему надо? Но всё равно ты от меня не уйдёшь, белячок! Спымаю как миленького!..

Только хотел было Петька сменить червячка на крючке, как послышался шум за кустами, и на поляну вышли двое — гимназист Колька Чубариков и кадет Сёмка Чеботарёв. Знал Петька и того и другого, из Екатеринодара их принесло, когда в станице белые верх взяли. Сейчас они вроде искали кого-то, всё по сторонам поглядывали с опаской. Гимназист первым заметил Петьку.

— Ты чего тут делаешь? — подошёл он к Петьке.

Петька обернулся:

— Дрова рубаю, сено жую… Тебе дать пожевать?

— Ну, ты! Не очень-то задавайся, а то… — вскипятился гимназист.

Петька посмотрел на него, не поднимаясь с места:

— А то — что?

Кадет вёл себя посолиднее. Вероятно, он считал себя за старшего.

— Отставить! — приказал он, не повышая особенно голоса. — Твои кони?

— Мои.

— Так… — протянул важно кадет, — А тут никто не проходил?

С утра сидел здесь Петька, никого не видел, но ему захотелось узнать, кого эти молодые беляки ищут, и он сказал:

— Проходил давеча…

— Матрос? — торопливо спросил гимназист.

— Отставить! — уже резче приказал кадет.

— А откуда я знаю, как его кличут! — пожал плечами Петька. — Может быть, и Матросом…

— Ты дурака не валяй! Что же ты, матроса от другого не отличишь? — подступил к нему кадет.

— Да как же его отличишь? По хвосту или по рогам? Прошёл давеча бычок рябой. Должно, думаю, от стада отбился. Вы его шукаете?

Петька говорил это так деловито, будто и на самом деле видал рябого бычка, однако гимназист почуял в его голосе насмешку.

— Это он на смех нас поднимает… Я вот сейчас покажу ему смешочки!

Гимназист сорвал с себя ремень с литой бляхой и медленно двинулся на Петьку. Петька поднялся ему навстречу, в руках у него была уздечка с коваными удилами. Гимназист сразу остановился, словно на забор наткнулся. У кадета сначала на лице появилось любопытство, но, видя, что его подчинённый непременно будет бит, он опять напустил на себя начальническую важность и лениво приказал:

— Сколько раз мне говорить? Отставить! Я про постороннего человека говорю. Посторонний тут не проходил?

— Никого я здесь, кроме телка, не видел: ни своего, ни стороннего, — проворчал Петька.

Гимназисту никак не хотелось быть только подчинённым. Он тут же забыл «команду» кадета и начал сам командовать:

— Так мы его не догоним… Надо реквизировать у этого типа лошадей, вот что я предлагаю!

— Отставить! — крикнул, по привычке, кадет, но тут же добавил солидно: — Хотя в этом я вижу здравый смысл… А ну-ка, зануздай нам коней! Слышишь?

У Петьки в глазах сверкнули озорные искорки, и он со всей серьёзностью спросил:

— А может, и подседлать прикажете?

— Если есть сёдла… — протянул было кадет.

Но опять встрял гимназист:

— Не видишь, он насмехается над нами!. Я сам зануздаю.

Он неожиданно выхватил у Петьки из рук уздечки и побежал на поляну к лошадям. Кадет сдвинул брови, подошёл к Петьке вплотную, скривил губы и, постукивая хворостиной по брючине точно так, как это делают офицеры, процедил:

— Так, змеёныш… Смеяться вздумал! А плетюганов ты не хочешь отведать?

— Я-то не очень хочу, а вот ты, ваше благородие, наверно, выпросишь, и для себя и для гимназистика! — усмехнулся Петька и повернулся к кадету спиной. — Бери коней, нуздай, а потом с тобой сам Новак в правлении поговорит. Он вам покажет реквизицию!

Кадета точно подменили. Он отступил от Петьки и спросил:

— А это что, атаманские кони?

— Чуб отпустил по-казачьему, а в конях ничего не понимаешь! У кого же в станице могут быть такие кони? Эх ты, ваше благородие! — закончил Петька, взял удочку, сел на берег и забросил её, делая вид, что больше его ни кони, ни реквизиторы не интересуют.

Но сидеть ему пришлось недолго: за кустами раздался такой отчаянный крик гимназиста, что Петька невольно вскочил и бросился посмотреть, в чём дело. За ним припустился и кадет. На поляне они увидали такое, от чего можно было и со страху и со смеху умереть: лучший скакун, красавец по всем статьям, дончак Васька гонялся по поляне за гимназистом, ощерив зубы, как взбесившийся кобель. Спасало гимназиста пока только то, что дончак был спутан. Гимназист орал и так метался из стороны в сторону, что за ним трудно было уследить. Но было ясно, что силёнок на такую прыть у него осталось немного, и дело могло кончиться очень плохо.

— Ты что же стоишь? — крикнул Петьке кадет. — Останови скакуна!

— Попробуй останови его! Он когда взбесится, так не охолонет, пока насмерть не загрызёт. К нему сам атаман в такое время подходить боится! — крикнул в ответ Петька, но всё же бросился спасать незадачливого «реквизитора». — Стой! Васька, стой! Тпррру… Тпрууу… А ты в воду сигай, в протоку!..

Васька не остановился до тех пор, пока гимназист со всего маху не брякнулся, прорвавшись через орешник, в протоку.

— А ты чего же не предупредил, что он бешеный?

— Проваливайте-ка вы лучше отсюдова, господа непрошеные! — закричал на кадета Петька, подбирая растерянные гимназистом уздечки. — Форма ему ваша не нравится! Непривычен он к такой форме. Сам атаман боится к нему подходить, когда в форму одет. Понятно? Его у большевиков отбили. Это Василя Демидова конь… Слыхал про такого?

— Что? Форма не нравится? В большевики записался? Ну подожди, вот мы сейчас вернёмся, мы тебе покажем форму!..

Кадет и гимназист грозились, а Петька смотрел на них, сжимая в кулаке повода уздечек с тяжёлыми удилами. Ему так хотелось пустить их в ход!

— Давайте, давайте, ворочайтесь поскорее! Мне тоже не терпится рассказать атаману, как вы тут над конями мордовали. Небось хотели за Лабу увести? К черкесам? Они хороших коней любят… И матроса какого-то приплели. Не на дурачка напали. Так вот всё атаману и расскажу.

— Ты чего буровишь? — закричал кадет, но в голосе у него было больше страха, чем угрозы. — Про каких это ты азиатов тут сочинять надумал?

— Да про тех самых, что сегодня за Лабой на конях гарцевали да всё на нашу сторону поглядывали. Вот про каких… А раньше их что-то не видать было.

Потом Петька аж ногами дрыгал от смеха, лёжа на траве и вспоминая лица кадетика и гимназиста после истории с лошадьми.

«На рысях подрапали в станицу… Небось на каждый куст с опаской посматривали, везде им „азиаты“ чудились…» — смеялся он.

Но, постепенно успокаиваясь, стал подумывать о том, что, пожалуй, лишку перехватил. Но ему так хотелось припугнуть кадетиков, хоть немного отвести душу! Больше всего Петька ругал себя за то, что упомянул про форму: не любят беляки, когда о форме так говорят. А кадетики ещё и приврут с три короба.

«Побоятся атаману ябедничать, — успокаивал сам себя Петька. — С конями у них промашка получилась… И что за матрос такой, которого они шукают? Откуда взялся? Может, и правду гуторили по станице, что в воскресенье разъезды наскочили на каких-то вооружённых, пробиравшихся с горных лесов в степи? Бандитами их называли и гуторили, что они бомбами отбились, а потом ушли за Лабу… Может, и в самом деле была такая встреча у беляков, да только не с бандитами?»

Петька долго лежал, ничего не видя, запустив пятерню в растрёпанные белёсые космы на макушке. Он не обратил внимания на сороку, сорвавшуюся с тревожным стрекотом с сушины на том берегу протоки, не придал значения и тому, что Васька фыркал по-особому насторожённо, — просто подумал, что конь никак не может простить себе, что не стащил с «реквизитора» его гимназический мундирчик.

Поднявшись, Петька подобрал удочку и пошёл подманывать того самого голавля, что с утра не давал его рыбацкому самолюбию покоя. Голавль взял с первого же заброса. Петька подсёк, потащил, но рыбина, чуть только он поднял её над водой, сорвалась.

— Ну что ты будешь делать! Опять сорвалась… Только вроде это не тот был голавль, пощуплее. Тот — что твой генерал!.. А, вон ты где, под лопушком затаился! Может, от гимназиста спрятался, как тот в воду сиганул? Сейчас я тебе кузнечика поймаю, нацеплю на крючок…

Петька положил удилище, пополз на четвереньках по траве, охотясь за крупным кузнечиком, и чуть было не ткнулся головой в пару порыжевших сапог. Вскакивая, он ещё успел заметить, что головки сапог были перевиты обрывками верёвок и проволоки.

— Ух, лешак, напугал!… — вырвалось у Петьки.

Перед ним стоял заросший рыжей щетиной человек в фуражке без козырька, в чёрной тужурке с медными пуговицами. Грудь у него была перекрещена пулемётными лентами. На широком чёрном ремне, по обе стороны от бляхи с якорем, висели четыре бутылочные гранаты. Рваные чёрные штаны были заправлены в голенища. Человек опирался на ствол кавалерийского карабина.

— Неужели я такой страшный? — усмехнулся пришелец.

— А то нет! Как бирюк лесной… Чего ты на людей тишком кидаешься?

— Смотри-ка… Я на него кидался! Да это ты на меня кинулся… на четвереньках. Думал, укусишь…

В глазах матроса — Петька, конечно, сразу понял, кто перед ним, — мелькнула такая лукавая искорка, что Петька невольно ответил еле заметной улыбкой.

— Если бы не тишком подошёл, разве бы я испугался? Я бы и настоящего бирюка шуганул от себя!

— Верю, Тем более, что медведей в ваших лесах не водится. Коней пасёшь? Хозяйских? Батрачишь?..

— А исть-то надо! Вот в работники и пошёл. Не идти же по миру куски собирать…

Петька забыл, что обещал голавлю кузнечика, и принялся надевать на крючок нового червя. Червяк извивался, и матрос посоветовал его слегка прихлопнуть.

— Это я и без твоего батьки знаю… Только когда он живой — лучше: он в воде извивается, и рыба думает, что он просто так, без крючка, вот и хватает, — ответил Петька, наживил, забросил и добавил: — Это надо знать, кого прихлопывать и когда прихлопывать!

Матрос опустился рядом с ним, посмотрел на него, прищурившись, и усмехнулся:

— А ты, видать, настоящий рыбачок, парень. Всё знаешь. Только рыбы твоей я что-то не вижу.

— Откуда же ей быть, когда вы тут один за одним мешать приходите, крик поднимаете да ещё вон в воду сигаете!

Ответил Петька и, в свою очередь, покосился на матроса, проверяя, как он воспримет его намёк. Однако ничего на его лице он прочесть не смог — матрос в это время весь подался вперёд, насторожился, точно заметил что-то необыкновенное в глубине протоки. Петька сам глянул туда же и схватил удилище: поплавка на воде не было, леска натянулась и вздрагивала.

— Подсекай! — прошептал матрос.

Петька подсек, но было уже поздно: голавль накололся и выплюнул наживку.

— Эх ты, рыбачок! — в сердцах сказал матрос. — Такую рыбину упустил!

— Так с тобой же заговорился, вот и прозевал! — огрызнулся Петька. — Шляетесь тут…

— Постой, постой… Про кого это ты? Кто шляется? — насторожился матрос. — Вроде я тут один.

— Сейчас один, а давеча ещё гимназист с кадетом приходили. Охотились на кого-то. А ты тоже охотой балуешься?

Лицо матроса как-то посерело, и он с опаской посмотрел по сторонам:

— Да, тоже… охочусь…

— С бомбами?

— С бомбами. По дичи и заряд нужен…

В это время за кустами послышался треск, и матрос вскочил на ноги, вскочил и чуть не повалился снова от какой-то боли.

— Кто это там? — хрипло прошептал он.

— Да это Васька. Не бойся…

— Он что, с тобой рыбачит?

— Тю!.. Конь Васька. Чего ты скривился так? Болит где?

Матрос только молча кивнул головой, посерел ещё больше и, скрипнув зубами, присел и повалился на бок. Петька принялся тормошить его:

— Дядя! Дяденька! Да ты что? Что ты молчишь? Тебе плохо?

Матрос точно уснул, но Петька понимал, что это совсем не сон, ему казалось, что, если он не растормошит матроса немедленно, — тот умрёт. Петька метнулся к кустам, сорвал лопух, свернул из него что-то вроде кулька, зачерпнул воды и, не раздумывая, плеснул в лицо матросу. Тот как будто и не почувствовал ничего, но всё же Петька заметил, как у него дрогнули брови и начала проходить бледность. Заметил он и другое: левая штанина была разорвана, сквозь прореху видна была повязка на ноге повыше колена. Повязка была сделана из полосатой матросской рубахи. Вся она заскорузла от крови.

— Раненый, — прошептал Петька.

— Пить, — еле слышно прошептал матрос и провёл непослушным языком по губам.

Петька снова метнулся к воде с лопухом и направил струйку воды матросу на губы. Тот жадно стал ловить струйку ртом, а когда она кончилась, открыл глаза и попросил ещё.

— А есть ты не хочешь? — спросил Петька.

— Не помню, когда ел последний раз, — попытался улыбнуться матрос, крутнул головой и, преодолевая боль, сел.

— Ты лежи, лежи… — попытался остановить его Петька.

— Нельзя лежать, мне идти надо… Понимаешь, надо…

Петька схватил торбу, достал из неё хлеб, сало, лук и чеснок, пару яичек и узелок с сушёными грушами: это Настя каждый раз совала ему в торбу еды побольше да повкусней.

— Ешь, всё. ешь! Мне ничего не оставляй, у меня вон с утра живот как барабан… Ты мне вот что скажи… не знаю, как тебя кличут, кто ты такой? Что матрос — вижу. Да только и матросы разные бывают, но больше они у красных…

— Николаем меня зовут. А тебя?

— Петром… Ты товарищ?

— Это смотря кому. Тебе вот, Петро, видать, товарищ, а другому кому — непримиримый враг.

Да ты не крути, дядя Микола, Ты мне прямо скажи: ты за кого — за царя чи за Ленина? — настаивал Петька, подкладывая матросу еду.

Тот перестал есть, посмотрел на Петьку с улыбкой:

— А чего ты в этом понимаешь, салажонок?

Петька обиделся:

— Не понимаю?! Да я, может быть, больше твоего понимаю! Ты вот скажи мне: за кого Ленин стоит? Ну? За нас стоит, за мужиков и за бедных казаков. Чтобы у нас у всех земля была, надел на каждую душу. Её сколько, земли-то, кругом лежит? Ты только поднимись на гору, на нашу Макруху, да посмотри — что твоё море кругом лежит. А у всех есть надел? Нет… А какая между нами и казаками разница? Никакой… Ленин говорит — все, кто землю пашет, одинаковы. А Ленин и есть самый главный большевик…

Матрос совсем перестал есть, смотрел на Петьку, на то, как он жестикулировал, как собирались морщинки на его лбу, на выгоревшие до белизны брови, сведённые у переносицы, и ему всё сильнее хотелось обнять этого станичного паренька.

— Силён в политике! Кто же это тебе сказал, что я товарищ, и ты так со мной разоткровенничался? — спросил он Петьку и обнял за плечи.

— Кабы ты не товарищ, так не сидел бы здесь с раненой ногой под кустами… Жрал бы теперь в станице вареники так, что на бороде сметана с коровьим маслом мешалась… Мне братка всё про Ленина высказал. Он тоже большевик. Да и народ так про Ленина гуторит. Не беляки, а народ станичный. Новак наш тоже про это знает, знает, чего Ленин хочет, да только без драки он свои сто десятин не отдаст… Он норовит сейчас под шумок ещё себе прирезать клин-другой. Ни коня, ни бычка не пропустит, заберёт вроде реквизиции, а поставит на свой баз… Вон Васька пасётся. Думаешь, он всегда под Новаком ходил? Это браткин конь….

— А брат погиб?

Петька отрицательно покачал головой:

— Руки у них коротки! В Армавире он теперь, наверно, у самого Ленина… Знаешь, как его по станице беляки ловили? Он при отходе отряда из Владимирской ранен был, не смог уйти. Тогда мы его с Настей— это Новакова дочка, только она за браткой сильно убивается — взяли да и спрятали прямо на базу у Новака! Кто его там будет искать?.. Прожил братка там в сараюшке за соломой до самой осени, выходили мы его с Настей, поправился уже, а тут его и заметил сам Новак! Как бросился атаман на улицу, как заорал на всю станицу. «Я товарища поймал! Я Ваську Демидова изловил!..» Только пока он народ свой скликал, братка не стал дожидаться, подался через огороды на ливады, через речку да в кукурузу, а там рукой подать до лесу, который до самой Лабинской тянется. И поминай как звали! Не помогли ни эстафеты, ни разъезды… Говорю тебе, в Армавире он теперь, у Ленина…

— Нет, Петро, немного ты ошибаешься. Всё про Ленина правильно говоришь, только не в Армавире он, а в Москве, — начал объяснять матрос.

Но Петька и слушать не хотел:

— Ну да, рассказывай! Бывает он и в Москве, а зараз в Армавире. Люди так говорят… Знаешь, он какой? Подводят ему коня самых лучших кровей, ещё лучше нашего Васьки, он в стремя ногу не ставит. Нет. Прямо с земли как прыгнет — и в седле! Как вылетит он поперёд своего войска да как крикнет — сколько ни есть тысяч в его войске, все услышат: «За мной, товарищи! Долой кадетов и беляков! Вся власть Советам! Ура-а-а-а!..» Тебе, дядя Микола, тоже надо до него в Армавир подаваться.

— О том и думаю. Да вот как? — сказал матрос и показал на раненую ногу. — На Армавир мы и пробивались… Остальные, может, и пробились, а меня вот задело… Чтобы другим не пропасть со мной, я и уполз от них. Неделю вот отлёживаюсь, по кустам кочую…

— Слыхал я про вашу сражению. Хвалились беляки, бандитами вас обзывали… Надо тебе тикать, сразу тикать. Заметили тебя. Гимназист и кадет в станицу подались за подмогой.

Петька говорил горячо, ухватив матроса за рукав бушлата. По его лицу матрос видел, как он напряжённо ищет выход. А Петька и в самом деле мысленно просматривал весь лес, все дороги, по которым можно было бы направить матроса, и в то же время он ни на минуту не забывал, что матрос с больной ногой далеко не уйдёт от погони — беляки станичные знали и лес и все дороги не хуже самого Петьки. Если матросу не удастся немедленно и быстро перебраться хотя бы в Лабинский лес, что подходит к самой станице Лабинской, то враги его не выпустят отсюда. «А что, если, — подумал Петька, — не в Лабинскую ему сейчас податься?»

— Знаю, Петро, что тикать надо… Покажи дорогу, да только такую… — попросил матрос.

— Не учи, — перебил Петька. — Знаю, какую тебе дорогу нужно показать… Ты брод через протоку приметил вон на том конце поляны? Хорошо. За протокой — дубки. Аккурат за ними тропка, по ней и надо пробираться. Она тебя к Бобрышеву хутору выведет. Ты слушай, они тебя к Лабинской кинутся шукать, а я тебя в другую сторону направляю. К горам, откуда вы пробирались… Постой, не перебивай… Обмануть надо беляков. Хутора там никакого нет, сожгли его. Осталась одна сараюшка с сеном… В ней ты, дядя Микола, и будешь меня ждать два или три дня.

— Ведь они могут во все стороны послать людей, Петро. Сараюшку обязательно обыщут… — возразил матрос.

Но Петька снова нетерпеливо его перебил:

— Про ту сараюшку мало кто знает, да и не будут они тебя там искать. На Лабинскую кинутся, уж я так сделаю, что они все дороги на Армавир сторожить поскачут, будь уверен… Ты верхи ездить можешь?

— Приходилось… — ответил матрос, ещё не понимая, к чему клонит пастушонок.

— Тогда бери путо и вяжи мне руки назад.

— Это зачем же?

— Вот не понимает! Вяжи руки, сидай на Ваську и поняй на хутор…

Заметив удивление и растерянность на лице матроса, Петька, довольный, улыбнулся.

— Да ты что, Петро? С тебя твой Новак семь шкур сдерёт за коня! — решительно сказал матрос, с трудом поднимаясь на ноги. — Не могу я так…

— А по-другому нельзя. Если они тебя поймают, так немедля изрубят на куски… Я-то знаю своих беляков!.. Вяжи! Конь-то не Новака, браткин конь. И я тебе его не насовсем отдаю, братке передашь в Армавире.

— Но что ты им скажешь?

Петька опять хитровато улыбнулся — у него уже созрел, как ему казалось, самый верный план.

— Скажу правду: «Напал на меня матрос, скрутил руки, вскочил на коня, и поминай как звали…» — «А куда он поскакал?» — заорут беляки, а может, и сам станичный атаман. «На Лабинск… Вот по этой дороге поскакал. Он на меня как бирюк налетел, кости чуть не переломал… Я ему говорил, что это не мои лошади, что мне отвечать за них придётся, а он и слушать не захотел…» Новак крикнет: «Вперёд, ребята! Лови матроса! А с этим щенком я дома поговорю!..» И поскачут пустой след распутывать…

Как ни весело описывал Петька всё, что произойдёт, когда обнаружится бегство матроса на атаманском коне, самому матросу смеяться не хотелось.

— Ох, Петро, не к добру ты смеёшься! Боюсь я за тебя. Я же в том сараюшке с ума сойду, если ты не явишься ко времени. Что я буду думать?

— А ты не бойся… Ежели плетью и огреет разок, так от этого не помирают. Да и не станет атаман при людях мальца забижать — постыдится… А дома и подавно не тронет. Там же Настя, а она за меня что квочка за цыплока стоит. Дома он только грозится. Настя-то скаженная девка, что хочешь выкинуть может. А ты думаешь, Новак не знает, что она по братке моему сохнет? Ещё как знает… Давай вяжи!

Петька бросился на поляну, легонько свистнул, и конь так же тихо заржал ему в ответ. Петька зануздал коня и распутал. Этим путом матрос и скрутил Петьке руки.

— Не больно?

— Вяжи… Тоже мне бандит! Крутит руки, а сам спрашивает, не больно ли! Ты по-настоящему дело делай, чтобы придиру не было. Я ещё мордой об грязь потрусь… Рубаху вот тут, у ворота, располосуй хорошенько. Ну, сильнее… Зашьёт Настя. А теперь садись…

Матрос взял повод, и Васька запрял ушами, затанцевал на месте.

— Стоять! — окрикнул его Петька. — Не бойся, Васька, дядя Микола на тебе до братки поедет… Ну, кому сказал — стоять!

Матросу удалось сесть только тогда, когда Петька взял повод в зубы и потёрся своей щекой о скулу Васьки.

— Ну, не мешкай, дядя Микола! В случае не приду, сам пробивайся… Пробивайся вот по этой дороге, по которой я беляков направлю. Жди меня на хуторе ровно три дня… Ваську заведи в сараюшку, разнуздай, дай сена… Да только буду я к сроку, обязательно буду!.. А братку встретишь, Василя Демидова, коня передашь и поклон от меня и Насти…

Матрос наклонился, поцеловал Петьку в лоб.

— Спасибо тебе, товарищ Петька, — сказал он и тряхнул головой, как будто хотел хоть на минуту отогнать тяжёлые мысли. А потом, натягивая поводья, наклонился ещё раз и спросил: — А если я самого товарища Ленина увижу, что ему передать?

— Ленину? — Петька подался вперёд. — Ленину? Одно передай: ждём его. Ой как ждём!.. И поклон ему передай, до сырой земли поклон… А теперь поняй. Время…

Матрос тронул Ваську, и конь с места взял в карьер.

— Ух ты! — невольно вырвалось у Петьки. — Вот поскакал, вот взял с места… Чисто казак! Прощай, дядя Микола, прощай, матрос! Я буду на хуторе к сроку…

Большая Медведица

Осенью появился в посёлке Лиманном никому не знакомый человек. Вещей у него было немного — чемодан да заплечный мешок. Зато удочек он привёз целый пучок в матерчатом чехле, а в кожаном — двуствольное ружьё… А ещё он привёз такую хорошую улыбку, что к нему сразу потянулись и большие и маленькие.

— Откуда вы узнали про наш посёлок? — спрашивали его. — Кто посоветовал вам сюда приехать?

— Никто… Сам вас разыскал, — сказал весёлый человек. Посмотрел на небо и добавил: — Пролетел я вон за той тучкой и увидал сверху ваш посёлок.

— Так вы, дяденька, лётчик! — догадались ребята.

— Точно. Лётчик… Увидал я ваши места и подумал: тут непременно и рыбы много в море и в лимане, и дичь по камышам водится. Хорошо бы здесь отпуск провести. Не ошибся я?

— Правильно сделали, что приехали. Хорошо отдохнёте, — заверили посельчане лётчика. — Устраивайтесь как дома…

Дружбу с лётчиком большие и малые поделили между собой так: на охоту он со взрослыми будет ходить, на рыбалку — с ребятами. Оказался Николай Сергеевич не только весёлым, но и щедрым человеком.

Нужно тебе крючков?.. Бери, пожалуйста… Лески у тебя нет?.. Вот тебе леска, как струна крепкая… Нет поплавка?.. Выбирай любой, по вкусу.

Кто отродясь рыбной ловлей не увлекался, и те удочками обзавелись. С самим Николаем Сергеевичем полно ребят на байде[1] выезжало в лиман или пролив, которым лиман с морем соединяется, а за ними ещё две-три лодки идут. Только рыбы из таких походов привозили ребята немного. Какая уж там рыба, если Николай Сергеевич поведёт рассказ о том, как на Северном полюсе экспедиции высаживались! А если начнёт вспоминать о боевых вылетах своих друзей — лётчиков? Да тут хоть красная рыба на крючки цепляйся, хоть шемая с рыбцом клюй, никто и не пошевелится, чтобы подсечку сделать…

Особенно к лётчику привязались шестеро ребят-погодков из четвёртого класса. Они и до Николая Сергеевича вместе держались, вместе и теперь ходили за ним по пятам. Попробуй кто оторвать их от него!..

Возьмётся Николай Сергеевич за сачок, чтобы наловить рачков-креветок на наживку, а ребята тут как тут:

— Дядя Коля, уже! И рачки наловлены, и черви накопаны, якоря на месте, вода из лодки вычерпана… Едемте поскорее!..

Пробовали и другие ребята и рачков ловить и червей копать, да только рачки у них почему-то ловились мелкие, неприметные; черви копались худые, вялые. Спорь сколько хочешь, что это совсем не так, — разве их, шестерых, переспоришь?

Услыхал лётчик такой спор и рассмеялся.

— Вы, — говорит, — мне моё собственное детство напомнили. Только в нашей компании было на одного больше — семеро нас было. А верховодил у нас Аркадий… Выдумщик был! Один раз вечером говорит нам: «Деточки, посчитайте, сколько звёзд горит в созвездии Большой Медведицы». Насчитали мы семь звёзд. «Интересное совпадение, — говорит Аркадий. — Звёздочек семь, и нас семеро. Звёздочки всегда вместе, и нас водичкой не разольёшь… А созвездие это в народе ещё Большим Ковшом называется. И знаете, что в том ковше? Брага дружбы!.. Давайте мы эти звёздочки поделим меж собой!» Всем нам очень понравилась выдумка Аркадия. Я был самым маленьким во всей компании, и мне досталась самая последняя звезда в хвосте Медведицы.

— И вы всё время вместе были? — допытывался Костик Вечнов, которого ребята вроде как за старшего у себя считали.

— Нет. После школы разъехались мы в разные стороны. Но друг о друге помнили. До самой войны переписывалась наша Большая Медведица. Надо было — приходили друг другу на выручку. А теперь вот, после войны, я и не знаю, остался ли кто из нашего созвездия, кроме меня…

— И Аркадий ваш погиб?

— Не знаю, ребятки, не знаю… — ответил Николай Сергеевич, задумался и вдруг сказал: — Что мне надумалось, ребята. Принимаю вас в Медведицу! Согласны?

Просто непонятно, как ребята не задохнулись от нетерпения в этот день, дожидаясь вечера. Какая кому достанется звезда?

— Чур, мне первому! — крикнул Алёшка Чибиков.

— Почему это? — окрысились на него ребята. — Или ты лучше всех?

— Не спорьте… Разделим по алфавиту, — сказал лётчик.

По алфавиту досталась Алёшке предпоследняя звезда. Он надулся. Тогда Костик предложил ему!

— Давай меняться. У меня первая…

— А почему ты хочешь меняться? — подозрительно посмотрел на него Алёшка.

— Какое тебе дело? Хочу и меняюсь! Ну?

— Ладно. Только менки-не-разменки!

— Менки-не-разменки, — согласился Костик. — А менялся потому, что теперь я буду рядом с Николаем Сергеевичем. Понял?

Алёшка опять было надулся, но быстро отошёл: всё-таки первая звезда важнее. Без этой звезды трудно отыскать самую главную звезду на небе — Полярную, вокруг которой все остальные звёзды вращаются. А найти её не так уж трудно. Надо через две первые звезды Медведицы провести вверх воображаемую линию. Первая яркая звезда чуть правее этой линии и будет Полярная звезда.

— Ну, друзья, — сказал Николай Сергеевич, — дело вроде бы и шуточное, но в нём и серьёзного много, если по-настоящему о дружбе подумать… Кстати, что планирует Медведица завтра делать?

— У меня есть план на сегодня! — крикнул Алёшка. — Я бегал на пристань смотреть, что старики из лимана привезли. Знаете, сколько они тарани сегодня взяли? Центнеров десять! И какая тарань! Лапти!.. Сейчас луна как арбуз. Светло. Едемте на ночь в лиман…

При луне Николаю Сергеевичу ловить ещё не приходилось, и он согласился.

— Только, боюсь, как бы погода не испортилась, — сказал он. — Плечо у меня побаливает…

Был прилив. Морское течение легко несло байду в лиман. Николай Сергеевич сидел на кормовом весле, ребята — на распашных. Но они не столько гребли, сколько на свои звёзды поглядывали. Проехали камыши, проехали островок Бабинник.

— Здесь старики брали рыбу, — сказал Алёшка. — Отдавайте якоря! Сегодня будем с рыбкой…

— Уже считаешь? — набросился на него Никитка, страсть не любивший, когда считали улов, да ещё и не пойманный: плохая примета.

И действительно, Алёшка как будто накликал неудачу: просидели ребята час и второй без единой поклёвки. И Николай Сергеевич сидел сегодня какой-то притихший, насторожённый.

— Вы рассказали бы нам что-нибудь… — попросили ребята.

— Да что рассказывать… Кажется, я всё уже вам пересказал… А думаю я сейчас вот о чём: не смотать ли нам удочки и не убраться ли восвояси?

— Почему? — удивился даже Костик.

— Да объяснить это трудно… Погода мне не нравится. У меня собственный барометр — пуля в плече. Ноет… Да и клёва нет.

— Сейчас взойдёт луна, и вот увидите, какой начнётся клёв! — заверил Алёшка. — Закидывать не поспеешь…

Взошла луна. Она действительно была круглая и красная, как разрезанный арбуз. При её свете скоро начали меркнуть звёзды. Даже Большая Медведица теперь еле угадывалась на северном небосклоне. А следом за луной поднялась на небо чёрная туча, похожая на дракона. Дракон раскрыл пасть и проглотил луну.

— Сматывайте удочки! — вдруг строго приказал Николай Сергеевич.

— Зачем, Николай Сергеевич? У меня клюнуло… честное слово, клюнуло! — крикнул Алёшка. — Даже поймалось что-то большое…

Он стал торопливо вытаскивать закидушку. На одном из крючков действительно билась крупная тарань.

— Сматывать удочки! — ещё строже приказал лётчик.

Ребята нехотя стали выбирать свои закидушки. И, как назло, почти у всех попалось по крупной тарани, а у Алёшки, который успел закинуть ещё раз, поймалось сразу две.

— Что ж мы, тучки какой-то испугались? — ворчал он.

— Отставить разговоры! Выбирайте якоря… Разбирайте вёсла…

Тяжёлая байда медленно двинулась против течения к посёлку, мерцавшему огнями на противоположной стороне лимана. Николай Сергеевич молча сидел на корме. Если бы было немного посветлей, то ребята заметили бы, как по его лицу порой пробегали болезненные судороги: пуля в плече всё сильнее давала о себе знать.

Даже самый сильный ветер начинается с лёгкого ветерка. Первого порыва ветра ребята и не заметили, второй заставил их поёжиться и запахнуть тужурки, а когда налетел третий порыв, лодка остановилась, точно упёрлась носом в ил или песок. У Алёшки ветром сорвало кепку и швырнуло за борт.

— Ловите! Ловите! — завопил Алёшка. — В ней крючки и запасная леска…

Он сам перевалился через борт и стал шарить в темноте руками. Лодка накренилась, сразу поднявшиеся волны стали перехлёстывать через борт.

— Сидеть смирно! — крикнул Николай Сергеевич. — Костик, переходи на корму, я сам сяду на вёсла. Держи прямо на огонёк в посёлке.

— Прямо нельзя — на меляк выедем, — сказал Костик.

— Не рассуждать! — рявкнул и на него лётчик и так заработал тяжёлыми дубовыми вёслами, что затрещали уключины.

Лодка медленно, очень медленно двинулась к посёлку против ветра и течения.

Хлынул дождь. Хлёсткий, ливневый, холодный.

— Ложись на дно лодки! — прокричал лётчик, сорвал с себя плащ и набросил его на притихшую кучу ребят. — Держите, чтобы ветром не сорвало…

В посёлке потух последний огонёк.

Утром Николай Сергеевич не смог слезть с печки, куда его уложила хозяйка, тётка Марфа. Не помогли ни чай с коньяком, ни растирание одеколоном, ни тулуп с валенками.

— Воспаление лёгких, — сказала молодая фельдшерица Клава. — В больницу надо…

Тётка Марфа перекрестилась, дядька Трофим сердито сплюнул: дожди размыли дорогу, на море свирепствовал шторм, рыбацкий посёлок на несколько дней был отрезан от района.

— Только на быках или на лошадях… — сказал дядька Трофим.

— Нет, нельзя. Шестьдесят километров он не выдержит, — ответила Клава. — Давайте в город радиограмму, а я буду делать пока всё, что смогу.

Скоро её вызвали в радиорубку рыбцеха. С ней говорил врач-полковник. Он расспросил о состоянии больного, дал указания, что делать, а в заключение сказал:

— Держитесь. Я вылетаю к вам.

Ребят к больному не пустили, а дядька Трофим даже накричал на них:

— Всё из-за вас, сорванцы! Вы, как те судаки, лежали на дне байды, а он таскал вас по лиману до света. Залез в ледяную воду и тащил байду через меляки…

Ребята не оправдывались, но и со двора не уходили. Только было их во дворе всего пять человек, а шестой в это время бродил за посёлком по мокрому песку. Море шумело, плевалось солёной пеной, швыряло ему под ноги клочья почерневшей морской травы…

Когда Клаве удалось немного сбить температуру, Николай Сергеевич пришёл в себя.

— А где же Большая Медведица? — спросил он громким, срывающимся голосом.

— Бог с тобой, Сергеевич… Какая ведмедица? У нас и волчишки паршивого здесь не встретишь, Видится тебе это с жару, — начала успокаивать его хозяйка.

Даже сильный жар не сжёг весёлой улыбки у этого человека. Он показал глазами на окно:

— А под окном кто стоит?

— Да ребята там, ребята… Я их сейчас вот пугну рогачом, чтоб тебе не мерещилось невесть что!

— Гнать не надо. Сюда зовите. Всех, всю Медведицу, — попросил больной.

Тётке Марфе не пришлось звать ребят. Разве могли они, следившие через окно за каждым вздохом лётчика, пропустить тот жест, каким он позвал их к себе!

— А вы говорите, что у вас медведиц не водится, — шутил Николай Сергеевич. — Вот она…

Но тут же взгляд лётчика беспокойно забегал по лицам ребят. Он даже приподнял голову.

— Не все? — удивился он.

— Прогнали мы Алёшку, — чужим голосом сказал Костик. — Из-за него всё вышло… Хапуга он! Лески аж две у вас хапнул…

— И крючков нахапал. Вся подкладка в кепке была ими утыкана, — добавил Никита. — На рыбу жадный. Поймает судачонка в палец — ни за что не выпустит! Не нужен нам такой…

— Не нужен? Так… Он вам не нужен… А вы ему? Ну, как думаете, вы ему нужны? — спросил Николай Сергеевич, закрыл глаза и отвернулся к стене.

Хозяйка замахала на ребят полотенцем, точно хотела их, как мух, выгнать за порог.

— Надо разыскать Алёшку, — сказал Костик. — Дома, наверно.

Алёшкина мать сказала, что сына нет уже с самого утра. Обошли ребята весь посёлок, лазили через дыру в заборе на причал рыбцеха, думали — может быть, он там бычков ловит. Не нашли. Наконец кто-то сказал, что Алёшка вроде как за посёлок подался. Там его и увидели ребята на берегу моря. Сидит на мокром песке, голову ниже колен опустил.

— Видали? — сказал Никита. — Его Николай Сергеевич спрашивает, а он по бережку разгуливает!

— Ври! — не поверил Алёшка.

— Спрашивал, — подтвердил Костик. — Только имей в виду: мы тебя теперь воспитывать будем.

Алёшка вскочил и побежал следом за ребятами. На бегу он крикнул:

— Ребята, а вы знаете, что Николай Сергеевич настоящий герой?

— Ещё бы не герой! Пропали бы мы без него.

— Да я не про то. Китель его на стене видел, звёздочка золотая на кителе…

Ребята остановились. Тут уж Алёшка не мог соврать. Вот это человек — Николай Сергеевич! Чуть ли не месяц прожил в посёлке и ни разу кителя с золотой звездой не надел!

— Эх! — вырвалось у Костика. — Дать бы тебе по шее…

— А тебе? А всем нам? — вступился кто-то за Алёшку.

Ребята только было собрались снова бежать в посёлок, как над головами их раздался, необычный шум мотора. Огромная красная стрекоза медленно опускалась с неба на краю посёлка.

— Вертолёт! За ним прилетели! Надо показать хату! — крикнул Костик.

Первым из вертолёта вышел высокий полковник с чемоданом в руке. Под шинелью у него ребята заметили белый халат. За полковником вышли два лётчика. Они вынесли носилки и резиновые подушки.

— Мы покажем дорогу, — еле выговорил запыхавшийся Алёшка.

Ребята и не пытались войти в хату. Они уселись стайкой на камышовых снопах во дворе и нахохлились, как воробьи в непогоду. Сидели, молчали и не спускали глаз с окон, вздрагивали при каждом лязге щеколды. К вечеру на снопах уже не осталось ни одного местечка, и все, кто приходил потом, устраивались кто где мог.

Из хаты выбежала Клава. Все подались к ней с немым вопросом. Она только покрутила головой и бросила на бегу:

— Нельзя сейчас везти… Нетранспортабельный…

Слово это показалось таким страшным, что ребята ещё теснее прижались друг к другу.

Зажглась первая звезда, вторая… десятая… загорелось созвездие Большой Медведицы и указало путь к Полярной звезде. К полуночи большинство ребят разошлись, но шестеро остались на снопах. Дважды выходил из хаты полковник в белом халате. Он молча шагал по двору, никого не замечая, курил одну папиросу за другой. Один раз он остановился и долго смотрел на небо. Ребята могли побожиться, что смотрел он на Большую Медведицу.

А ковш Медведицы всё кренился и кренился, последняя его звезда, звезда Николая Сергеевича, всё ниже и ниже опускалась к земле, и от этого у ребят всё сильнее щемило сердца.

С рассветом снова на снопах было полно ребят. Они пришли уже с портфелями, чтобы прямо отсюда идти в школу. И вот по каким-то еле уловимым признакам — по блеску в глазах Клавы-фельдшерицы, по походке полковника, даже по тому, как потянулся один из лётчиков с вертолёта, хрустнув суставами, ребята поняли, что другу стало легче.

А когда поднялось солнце, Николая Сергеевича, укутанного одеялами, вынесли на носилках из хаты. Как изменился он за этот день! Но и теперь он оставался весёлым человеком. И запавшие глаза его лучились, и на осунувшемся лице играла улыбка.

— Аркадий, подожди минутку, — попросил он. — Видишь их? Это новая Большая Медведица…

— Да? Очень интересно, — пробасил полковник. — Только почему их не семь, а семьдесят семь?

— Ничего, — улыбнулся лётчик. — Это только в небесных созвездиях старые звёзды не гаснут, новые не загораются. А наши созвездия дружбы пусть растут и светят ярче небесных… Пусть!

Федин таймень

Дедушка ухнул и развалил колуном последнее кедровое полено:

— Ну, всё, внучек! Теперь пускай приходит дед-мороз. Он нам не страшен.

— А кому он, дедушка, страшен? — спросил Федя.

— Страшен глупым да лодырям. Вот не накололи бы мы с тобой дров на зиму, он бы и показал нам, где раки зимуют. Как пришёл бы к нам в хату да как гаркнул бы: «Ага! Ленились, дров не наготовили… Ступайте теперь в тайгу, вытаскивайте из-под снега по палочке да и топите, а не то мигом всех заморожу!»

Федя засмеялся. Он знал, что никаких дедов-морозов на свете нет. А если и были бы, так не страшно: всё равно дедушка сильнее.

Жил Федя у дедушки с бабушкой, на самом краю нашей земли. Это там, где русская земля кончается, а китайская начинается: на берегу реки Амура-батюшки. Жили они в домишке на распадке, у речушки Чёрной, и было около домика ровной земли сто метров в ширину да двести метров в длину, а кругом — сопки под самые облака, а под сопками — тайга, как медведь, косматая.

А ещё жили у дедушки с бабушкой Федины друзья-приятели: козы да свиньи, куры да гуси и рыжий лохматый кот. Все они подчинялись бабушке. Феде подчинялся один только пёсик Вестовой, белый, пушистый, с чёрным носом и чёрными глазками.

Дедушка был старшим на берегу, и ему все подчинялись. Он смотрел за порядком на краю русской земли. Летом, когда по Амуру пароходы плавают, зажигал дедушка огни на островах и бакенах, чтобы пароходы не сбивались с дороги; зимой ремонтировал бакены, а в свободное время промышлял охотой.

Других дедушек Федя ещё не видел на своём веку, но знал, что его дедушка лучше всех на свете. От него всегда так хорошо пахло: немножко порохом, немножко керосином, смолой и солёной рыбой, а от бороды пахло табаком — махоркой. Борода у дедушки была золотая и такая густая да длинная, что, если Федя прятался к дедушке под бороду, бабушка ни за что не могла его найти. По праздникам, когда дедушка надевал костюм, он застёгивал свою бороду под жилетку, чтобы она орден не закрывала.

По будням ходил дедушка в чёрном бушлате, потому что был он раньше матросом. На бушлате в два ряда красовались медные пуговицы; только можно было подумать, что они золотые — до такого блеска надраивал их дедушка мелом с нашатырным спиртом.

Зима была уже где-то рядом. С каждым днём становилось всё холоднее и холоднее. На сопках только ели да кедры оставались зелёными, а все другие деревья пожелтели и покраснели. А как подул снизу по Амуру холодный северный ветер, почернела тайга, осыпались с деревьев яркие листья, и только дубы стояли огненно-жёлтые. Как ни старался ветер, как ни злился, он не мог сорвать с них листву.

Шёл да шёл дождь, и вдруг посыпалась с неба белая крупа. Целый день сыпалась и к вечеру засыпала и двор, и бабушкин огород, и все сопки — и наши и китайские. А за крупой повалил хлопьями снег. Как начал идти, так не переставал до тех пор, пока не насыпал сугробы выше Фединого роста, выше конуры Вестового. Весь мир побелел, и только Амур оставался тёмным — всё не поддавался зиме. Вода в Амуре течёт быстро, и нужен крепкий мороз, чтобы спрятать такую реку под лёд на целую зиму.

Смотрел Федя, как наступает зима, и ему становилось немножко грустно. Жалко было с летом расставаться. Зимой в тайге не будет ни грибов, ни ягод. Даже рыбу в Амуре нельзя будет ловить.

— Как это — нельзя? — сказал дедушка. — Зимой-то самое время ловить рыбу, да ещё какую! Летом такой не поймаешь. Вот сегодня как раз и начнём мы с тобой зимние снасти готовить.

Федя подумал, что дедушка шутит:

— Как же это можно зимой рыбу ловить, когда лёд на реке?

— А мы лёд прорубим, — говорит дедушка.

— А червей где мы будем копать — в снегу, да?

— Не нужны нам будут черви. Зимой мы будем ловить жадную рыбу, ту, которая сама за рыбой охотится.

Был у дедушки большой деревянный рундук, а в нём ещё два маленьких рундучка. В одном хранился охотничий припас, в другом — рыбацкий.

Как открыл дедушка рыбацкий рундучок, так у Феди глаза разбежались. Чего только не было в том рундучке! Сколько крючков разных, лесок, поплавков, грузил, поводков! И всё было в порядке, аккуратно по своим местам разложено.

— Вот на что мы её ловить будем, — сказал дедушка и достал оловянную рыбку с двумя большими крючками.

Один крючок торчал у рыбки изо рта, второй был припаян к хвосту. На спинке у рыбки было приделано колечко, к колечку прикручен стальной поводок, к поводку — толстая, как шпагат, леска.

— Это — блесна, а вот это — махалка. — И дедушка показал Феде другую снасть— свинцовую гирьку с большим крючком, гирька сверху была обшита мехом дикой козы.

Дедушка налил воды в стеклянную банку и опустил в неё махалку:

— Смотри, что получается.

Он стал то приподнимать махалку в воде, то опускать. И Федя прошептал:

— Ой, дедушка, она как живая!.. Дышит.

— Да. И. щука тоже думает, что это или мышонок, или водяная крыса. От жадности не разглядит хорошенько, налетит, хватит да и очутится у нас на крючке! Понятно?

— Понятно, понятно, дедушка!

Все крючки на блеснах и махалках дедушка отточил так остро, что пальцем тронуть было страшно.

— Как комариное жало, — сказал он. — Чуть тронет рыба — и крючок сам в неё вопьётся…

Рыбаки подождали ещё три дня, пока окрепнет лёд на реке, потом дедушка взял лом, лопату и пошёл с Федей туда, где Чёрная впадает в Амур. Конечно, Вестовой от них не отстал.

— Теперь можно и начинать. Только сначала давай мы с тобой построим избушку-фанзу.

— Фанзу? — удивился Федя. — А зачем?

— Чтобы не холодно было сидеть на льду. Без неё в мороз, да ещё с нашими ветрами, долго не высидишь.

— А из чего же мы её строить будем?

— Материалу сколько угодно, — сказал дедушка, — ходить далеко не надо: из снега. Вот на этом месте всегда рыба хорошо берёт. Глубина здесь небольшая, дно песчаное. Здесь и строить будем.

Дедушка расчистил лопатой снег и пробил во льду четыре лунки: две для себя, две для Феди. Вестовой сам попробовал процарапать для себя лунки когтями, да ничего не получилось. Потом дедушка наметил круг и стал строить круглую стену. Он резал лопатой широкие кирпичи из снега и укладывал один на один. А чтобы они не разваливались, смачивал водой.

— Мы такую с тобой фанзу смастерим, что она до самого ледохода стоять будет! — сказал дедушка.

— Обязательно простоит, — согласился Федя.

У дедушки всё было припасено. Он притащил специально сделанные двери, окошко и крышу. Дверь и оконце рыбаки вставили в стену, крышу положили сверху. Все дыры залепили мокрым снегом. Мороз замораживал мокрый снег, и стена становилась очень прочной. На крышу они навалили целый сугроб снега и тоже полили его, чтобы ветер не сдувал.

Дедушка ещё раз сходил домой и принёс в фанзу маленький железный камелёк и две скамеечки. Федя очень обрадовался:

— Дедушка, а если сюда принести кровать, да стол, да стулья, так тут и жить можно!

— Конечно, можно. Только бабушке одной скучно будет сидеть дома.

Дедушка затопил печурку, и в фанзе быстро потеплело. Пока строились, лунки затянуло коркой льда. Дедушка разбил лёд и выловил его черпаком с дырочками.

— Ну, внучек, учись, как нужно зимой рыбу ловить.

Сначала дедушка подсел к Фединым лункам, размотал удочки, опустил блесну и махалку до самого дна и закрепил лески на коротких удилищах.

— Теперь вот так, полегоньку, надо подёргивать, а как будет поклёвка, сразу бросай вторую удочку и тащи рыбу на лёд. Да покрепче держи удилища, не то попадёт щука побольше и вырвет из рук.

Федя думал, что рыба сразу схватит махалку, но, сколько он ни дёргал, ничего не ловилось. На всякий случай, чтобы рыба не вырвала у него удочек, он сделал на удилищах петли из лески и продел в петли руки.

До самого вечера просидели они в фанзе и не поймали ни одной рыбины. Дедушка только плечами пожимал. Он опускал то одну блесну, то другую, и до самого дна, и вполводы — рыбы не было. Феде становилось скучно, и он стал думать, что, наверно, дедушка просто всё это придумал, вроде игры. Федя и подёргивать перестал. Так только, иногда дёргал. Вестовому тоже стало скучно, и он уснул у камелька. И вдруг махалка как будто за что-то зацепилась. Федя потянул сильнее — тогда леска задёргалась. Федя потащил ещё сильнее, и тут рыба так рванула из его рук удочку, что он упал со скамейки прямо на лунку.

Рыба с такой силой рвалась с крючка, что Федя не успел и крикнуть, как она утянула его за руку по самое плечо в воду.

— Дедушка! — заорал Федя.

А Вестовой завизжал спросонья и тявкнул.

Дедушка сразу всё понял. Он бросил свои удочки, схватил внука за пояс, приподнял и поймал удилище. Конечно, Федя ни за что не удержал бы удочку в руках, не будь она привязана.

Рыба металась подо льдом и никак не шла в лунку. Дедушка очень боялся, что не выдержит леска и лопнет. Но всё же он уловил момент, и в лунке показалась огромная зеленовато-серая голова рыбы. У неё были такие злые глаза, что Федя даже попятился от лунки, а Вестовой сначала завизжал с перепугу, а потом залился неистовым лаем. Туловище у рыбы было очень толстое, и рыба никак не пролезала в лунку. Дедушка схватил большой крюк, примотанный проволокой к палке, и поддел им рыбу под жабры.

— Подай-ка лом! — крикнул он Феде.

Дедушка разбил ломом лёд вокруг лунки и наконец вытащил добычу на лёд.

— Таймень, однако! Ну и большущий же, не меньше как пуда на полтора! Знать, счастливый ты у нас, внучек, — не часто такие попадаются. Не всякий рыбак может похвалиться, что поймал на своём веку полуторапудового тайменя.

Ещё долго бушевал таймень. Он бил хвостом, тяжело подпрыгивал и широко открывал пасть.

— Вот почему и рыба не ловилась — боялась его и не подходила близко к нашим махалкам. А сам таймень— рыба хитрющая, осторожная. Он всё примерялся, всё боялся, да не выдержал. Ну, повезём его теперь к бабушке. Сейчас она нам из тайменя таких пельменей настряпает, каких ты отродясь не едал.

— Ага, дедушка, ты ни одной не поймал, а я вон какого тайменя… — начал хвастать Федя.

— Разве это ты его поймал?

— А кто же? Я!

— Смотри-ка, а мне показалось, что это таймень тебя поймал… Ведь если бы лунка была пошире да не успей я тебя за штаны схватить, так уволок бы он тебя в своё царство-государство. Но всё же таймень, конечно, твой. Так мы его за тобой и числить будем. Пошли, однако, бабушке покажем.

Чёрт

Медный чайник с квасом был раза в два тяжелее корзинки, с обедом. У каждого третьего телеграфного столба Митька останавливался и брал чайник в другую руку. На толстом и горячем слое дорожной пыли оставались чёткие следы босых Митькиных ног и отпечатки: круглый и гладкий — от дна чайника и узорчатый, в ёлочку, — от корзины.

— Да не наливай ты полный чайник! Не донесёшь ведь, — говорила мать.

— Донесу! — отвечал Митька.

Он знал, что нести будет тяжело. Да уж больно дед Макар любил квас. А Митька любил смотреть, как он его пьёт.

* * *

Всякий раз Макар, дожидаясь внука с обедом, сидел в тени кустов на круче у речки. Полусонные коровы стояли в воде и только изредка помахивали хвостами, отгоняя оводов.

Первым делом дед осторожно ставил чайник в ледяную воду родничка, а затем принимался за обед. После еды начиналось самое интересное.

— А ну, веди его сюда!. — командовал Макар страшным голосом.

Митька выхватывал чайник из родничка и подавал деду.

— Ну-ка, квасок, прочисть деду голосок! — говорил Макар нарочито хриплым голосом и поднимал чайник высоко над запрокинутой головой.

Из носа вырывалась блестящая коричневая струя, перекрученная, как пастуший кнут. Дед ловил её широко раскрытым ртом. Он умел глотать, не смыкая губ, что у внука, сколько он ни старался, не получалось.

— Как будто в кадушку наливает! — восхищался Митька.

За первый приём дед выпил половину чайника. Захлопнув рот, он с минуту сидел не дыша, потом смачно крякал:

— Ай да квас у нас!.. А ну, ещё раз!

После второго приёма квасу оставалось на донышке.

— Каков квасите, таков должен быть и голосище… Спробовать, что ли? — спрашивал Макар.

— Спробуй, дедка, спробуй! — просил Митька.

Макар поднимался во весь свой огромный рост и расправлял плечи. У Митьки замирало сердце и, несмотря на жару, тело покрывалось пупырышками. Дед долго и шумно набирал в себя воздух. Под холщовой рубахой горой поднималась грудь и сразу вырастал живот. Потом дед опускал голову, как будто закрывал выход воздуху, густо краснел и вдруг оглушительно, раскатисто и бесконечно долго тянул:

— Во-о-н-н-м-ме-ом-м-м-м-м!

И это «вонмем» плыло от деда во все стороны, как круги на воде от брошенного камня. Плыло над горячей степью, над сизыми зарослями тёрна, над спокойной водой. Дедова борода дрожала каждым своим волоском, дрожала дедова рубаха, и даже чайник в руке Митьки дрожал мелкой, звенящей дрожью.

Особенно долго тянул Макар последнее «м». Оно, как живое, билось у него во рту, стараясь разлепить плотно сжатые губы и вырваться наружу.

Просыпались коровы и, испуганно подняв уши, смотрели на своего пастуха, готовые броситься наутёк. А молодой бык выскакивал на берег и ревел деду в ответ. Он, наверно, думал, что в стадо пришёл соперник и вызывает его на бой. Но больше всех пугалась Жучка. Поджав свой облепленный репьями хвост, она с визгом уносилась в кусты, будто на неё плеснули кипятком.

— Ну как? — спрашивал Макар, когда замирало последнее эхо у речного обрыва.

— Дюже сильно! — шептал Митька.

— Это что! Это остатки… Вот раньше у меня был голос! Беда какой сильный! Сам от него глох. Меня все станицы вокруг знали. Чуть где что — за мной присылают. Зараз изгоню…

— Чего, дедушка, изгонишь?

— А всякую нечисть, чертовщину разную.

— А как же ты её изгонял?

— Пройду на баз, стану посерёд да как рявкну: «Изыди, анафема!» Ну, и все черти — с база! Вот как наша Жучка.

— Ой, дедушка, дуришь ты! Чертей на свете вовсе нет…

— Ишь ты какой!.. Отчего ж ты меня раньше не упредил?

И не мог понять Митька, шутит дед или говорит правду.

И «вонмем» и «изыди, анафема» — для Митьки слова были непонятные и даже страшные. Он не знал, что по-славянски «вонмем» значило «внимаем», «слушаем», а «изыди, анафема» — просто «уйди, чёрт»…

«Может, раньше и были черти и разная нечисть, — думал Митька, шагая по пыли. — Были же какие-то помещики, буржуи…».

* * *

Сзади послышался топот. Митька оглянулся. От станицы ехал верховой. Поравнявшись с Митькой, верховой соскочил с лошади, сошёл с дороги и, растянувшись на животе, прижался к земле ухом.

«Чего это он? Ровно как в сказке. Слушает, нет ли погони…».

Митька посмотрел на дорогу, но никакой погони там не было. Тогда он поставил чайник и корзину и подбежал к странному дяденьке:

— Что это вы, дяденька, прислушиваетесь?

— Да вот слушаю, как чёрт проходит…

— Гм!.. Смеётесь, дяденька… Чертей не бывает.

— Да неужели? Ну, ложись и слушай, — сказал дяденька, улыбаясь.

Митька лёг рядом и прижался ухом к колючей земле. Но под землёй всё было тихо.

«Обманул… Просто насмехается!» — подумал Митька и сердито посмотрел на дяденьку.

— Лежи, лежи… Вот, слышишь?

Митька перестал дышать и вдруг услышал неясный шум. Он всё нарастал.

— Идёт, чертяка! — прошептал дядька.

У Митьки ощетинились волосы на макушке и широко открылся рот, но крикнуть он не мог…

А в земле творилось что-то страшное. Чёрт клацал зубами, стонал и рычал.

— Прошёл! — крикнул дядька и, вскочив на коня, поскакал вперёд, окутанный облаком пыли.

— Дяденька! — крикнул Митька и, схватив корзину и чайник, побежал следом, расплёскивая квас.

Он боялся остаться один. Ведь этот Дяденька, наверно, нарочно ездит по степи и сторожит, чтобы не вышел из земли тот самый… Он уже опять припал к земле и слушает. А чёрт, может, повернул обратно… да на него, на Митьку…

Тут Митька вспомнил про деда: «Вот бы дедушку покликать! Он бы его как погнал…».

Вдруг дяденька стал карабкаться на телеграфный столб.

«Пропал я! — решил Митька. — Вырвался, наверно, он из земли! До дядьки-то не достанет, а меня обязательно искусает всего…».

Митька представил себе чёрта вроде Жучки, но только ещё с рожками.

Но сколько ни шарил Митька глазами по бурьяну и дороге, чёрта нигде не было. А дяденька слёз со столба, достал из притороченного к седлу ящичка телефонную трубку и стал кричать в неё:

— База! База! Насосная! Ага, насосная? Высылайте бригаду на одиннадцатый участок. Чёрт остановился! Ну, живей! — Дяденька положил трубку и, увидев Митьку, сказал: — Застрял-таки, понимаешь? Вот будь ты неладен! Теперь возни с ним… до вечера.

— Дяденька… я сейчас дедушку покличу… Он его зараз выгонит, — предложил Митька и, не дожидаясь согласия дяденьки, кинулся к речке, где его уже давно поджидал Макар.

— Дедушка, дедушка, идём скорее на дорогу… Там в земле чёрт застрял, а дяденька его никак не прогонит!

— Чего ты буровишь? Какой чёрт? — пробурчал Макар.

Митька, глотая слова, рассказал деду про чёрта. Дед торопливо похлебал борща, выпил остатки квасу без «вонмем» и зашагал за внуком на дорогу. Там уже стоял грузовик с крытым кузовом. Людей не было видно. Только из ямы около грузовика вылетали комья земли.

— Видал, дедушка? Это они его выкапывают! А ну, попробуй.

— Что — попробуй?

— Ну это… «вонмем» или «изыди, анафема»…

Дед взъерошил Митькины волосы на затылке и, засмеявшись, сказал:

— Дурашка ты, Митька, дурашка! То время давно кончилось, когда дед твой дурака валял.

Макар подошёл к яме и заглянул в неё?

— Здорово, станишники! Чего роете?

— Здорово, дед!., Да вот чёрт у нас застрял.

Митька, ухватившись за дедову рубаху, тоже заглянул в яму. На дне увидал толстую железную трубу.

«Да ведь это же нефтепровод!» — догадался вдруг Митька. Он помнил, как его прокладывали года три назад.

— Дяденька, а как же он туда попал, чёрт-то? — спросил Митька.

— Как попал? Сами его засадили.

— Зачем?

— Ишь любопытный какой! По этой трубе течёт нефть, а из нефти на стенках трубы оседает парафин, ну вроде воска. Стало быть, его нужно очистить. Вот и посылаем чёрта. Он стальной, вроде снаряда, а по бокам у него проволочные щётки. Нефть чёрта по трубе гонит, щётки вертятся и очищают парафин. Понял?

— Понял… — протянул разочарованно Митька.

Рабочие подложили под трубу толстое бревно и пытались её раскачать, чтобы чёрт двинулся дальше. Но труба не шевелилась, и чёрт не двигался.

— Разом надо! Говорю, зараз всем надо! — советовал Макар.

Он подошёл к краю ямы и, ухватившись за бревно, сказал:

— А ну, слушай мою команду!.. — И, набрав воздуху, рявкнул: — Раз… два… Взяли!

То ли труба пошевелилась, то ли насосная увеличила напор нефти или, может, задрожала труба от дедова голоса, как дрожал чайник у Митьки в руках, только вдруг заскрипело, зашипело, заклацало — и чёрт пошёл дальше.

— Видал, Митька? Стало быть, голос ещё действует, — сказал гордо Макар и, выставив вперёд бороду, зашагал к стаду.

Третий подарок

Пират оглох потому, что нырял в воду за камнями. А раньше это была очень хорошая белая с чёрными пятнами охотничья собака.

Погубили её ребята. Они швыряли камни у мельничной плотины и кричали:.

— Пират! Возьми!

Пират бросался в воду, нырял — и вот оглох. Оглох он, правда, не совсем. Если он стоял близко от вас, то всё слышал, а чуть отбежит — слышит только свист. Таким мне его и подарил мельник дядя Костя.

Это был второй подарок в тот день. Мне исполнилось четырнадцать лет, и утром отец подарил мне настоящее охотничье ружьё. Конечно, я не утерпел и немедленно побежал на мельницу показать подарок дяде Косте. Он считался лучшим охотником, и я очень гордился, что он водит со мной знакомство.

— Занятно, — сказал дядя Костя, осматривая подарок. — У меня первое ружьё появилось, когда я уже из солдатчины воротился. Давно это было, ещё при царе Горохе… Ну, теперь берегись, гуси-лебеди, ближе чем на пять шагов к нам не подлетай!

— На пять… — обиделся я. — А помните, я из вашего ружья чирка подбил? Что же, там пять шагов было?

— Да то ж само ружьё убило.

— «Само»!.. А целился-то я!

— Ну не серчай, не серчай! — засмеялся дядя Костя. — Я пошутил. Ты у нас стрелок первый на всю округу!.. Постой, а как же ты будешь охотиться без собаки? Охотник без собаки — всё равно что мельница без воды.

— А я буду Пирата брать. Вы разрешите?

Дядя Костя как будто даже обрадовался:

— Правильно! Забирай собаку, забирай. Это будет тебе подарок от меня. Забирай, пока ребята его совсем не испортили. Ну, по рукам?

Дядя Костя положил на свою широченную ладонь полу пиджака, а я хлопнул по ней так, что полетела мучная пыль.

Пират, как только увидел меня с ружьём, обрадовался, запрыгал и охотно пошёл за мной на рыбный промысел, где мы жили. Мы вышли с ним на берег моря и пошли у самой воды. Дул северо-восточный ветер, который на этом побережье Каспия называется моряной. Моряна дула уже несколько дней и пригнала к нашему берегу целые поля астраханского льда.

Для Пирата лёд был диковинкой, ему никогда не приходилось видеть такие большие глыбы. Он забегал в воду и нюхал лёд, потом подбегал ко мне, отряхивался и смотрел на меня так, как будто спрашивал: «Что это такое?»

Папа уже не раз видел Пирата и поздравил меня с хорошим подарком. Мама дала старый половичок, и я устроил собаке постель в сенях.

Пират помахал хвостом и немедленно улёгся на подстилку. Скоро он так ознакомился со всей нашей квартирой, что сам научился открывать дверь.

Вечером я получил третий подарок — от Пирата.

Мы уже легли спать и потушили лампу. Вдруг дверь распахнулась, и в комнату вбежал Пират, Он направился прямо к моей постели и положил на одеяло что-то тяжёлое, живое.

— Папа, папа! — закричал я, — Скорее зажги свет. Он что-то принёс! Живое!

Пока папа искал спички, я лежал и боялся пошевельнуться. Это что-то живое ворочалось и не то шипело, не то кашляло.

Наконец папа зажёг спичку и подошёл к моей кровати. На одеяле лежал маленький чёрный зверёк.

— Павел, что это? — испуганно прошептала мама.

— Тюлень. Честное слово, тюлень!

— Откуда он взялся, папа?

— Надо полагать, с моря… Ну да, смотрите — Пират мокрый. Ясно, тюлень приплыл на льдине.

Мама зажгла лампу, и мы стали рассматривать зверька. Его мягкая бархатная шёрстка лоснилась, точно была смазана салом; маленькие совершенно круглые и такие же чёрные, как и шерсть, глазки смотрели на нас с ужасом, хотя сам тюленёнок изо всех сил старался быть пострашнее. Он приподнимался на ластах, водил головой, шевелил усиками и на всех нас фыркал. Две крошечные ноздри то и дело закрывались тонкими перепонками, и тюленёнок тыкался носом в одеяло. Наверно, он принимал его за поверхность воды и всё старался нырнуть.

Больше всех удивлён был сам Пират. Он даже отряхнуться позабыл — вода стекала с его шерсти прямо на пол. Такого зверя ему ещё не то что ловить — ни разу в жизни видеть не приходилось. И, наверно, он силился понять, что это такое: дичь это или нет?

Долго мы не спали в эту ночь. Малютка — так мама прозвала тюленёнка — скоро успокоился и перестал фыркать, Мы гладили его, словно котёнка, а мама даже прослезилась. Ей было жалко и маму-тюлениху и тюленёнка-сироту. Ей казалось, что тюленёнок умирает с голоду и что ему немедленно нужно дать молока с хлебом.

— Мать, ты бы ещё квашеной капусты ему предложила или ветчины с горчицей. Рыбой они питаются, рыбой, мать! — сказал папа.

Но мама с ним не согласилась:

— Это взрослые питаются рыбой, а маленькие — молоком. Тюлень — животное млекопитающее.

Мама налила в блюдце молока, но Малютка не стал есть. У мамы нашлась и свежая рыба, но и рыбу тюленёнок не брал.

Папа оделся и принёс два ведра морской воды. Мы вылили её в корыто и пустили туда тюленёнка. Малютка сразу повеселел и принялся плавать, проворно перебирая ластами и тычась носом в края корыта.

Но, как только мы пустили тюленёнка в воду, Пират начал волноваться. Он залаял и прыгнул в корыто «спасать» тюленёнка. Еле мы его оттащили. Я хотел отвести его в сени, на его подстилку, но он снова ворвался в комнату.

— Ладно, оставь его здесь. Иначе он нам спать не даст, — сказал папа.

Пират улёгся рядом с корытом, положив голову на лапы, и так лежал, не спуская глаз с Малютки, готовый немедленно броситься ему на помощь. А когда наш кот захотел тоже познакомиться с тюленёнком, Пират так на него рявкнул, что бедный Васька мигом взлетел на шкаф и больше оттуда не слезал.

Утром мы нашли Малютку за печкой. Он лежал на моей рубашке, вылизанный досуха и немного посеревший.

Два дня прожил у нас тюленёнок, и всё это время Пират вёл себя так, что и папа не мог объяснить его поведение.

Пёс ни на минуту не отходил от корыта и всё пытался вытащить тюленёнка из воды. Когда мама давала ему кусок хлеба, он осторожно брал его в рот и затем бросал в корыто. По утрам мы всегда находили тюленёнка на подстилке Пирата, а кота нашего он совсем выжил из дому.

Малютка ничего не ел, даже мелкую живую рыбу. Я наловил её целое ведро в ручье. Мы стали бояться, что он подохнет.

— Знаешь, Виктор, придётся нам выпустить Малютку в море. Так он долго не проживёт, — решил папа.

Хотя мне и не хотелось расставаться с тюленёнком, но пришлось согласиться. Мы привязали Пирата в комнате и понесли Малютку на берег. Пират начал скулить и рваться с привязи.

Папа в высоких сапогах — бахилах — забрёл в воду и поймал небольшую льдину — их ещё много плавало у нашего берега. Мы положили на неё Малютку, рядом набросали мелкой рыбы и оттолкнули льдину от берега. Ветерок подхватил её и погнал в открытое море.

Мы стояли втроём на мокром песке и провожали Малютку в далёкое плавание. Льдина становилась всё меньше и меньше. Тюленёнок приподнялся на ласты и водил головой, осматривая беспредельную даль серого Каспия. Он, наверно, искал свою маму-тюлениху.

И вдруг мне показалось, что рядом со льдиной зачернела голова взрослого тюленя. Может быть, мне это только показалось, потому что я очень хотел, чтобы тюлениха-мама нашла своего детёныша, а может быть, и на самом деле она его ждала все эти дни.

Когда льдина уплыла так далеко, что Малютки на ней почти уже не было видно, на берег прибежал Пират с обрывком верёвки на шее. Он сразу увидел льдину и тюленёнка на ней, и, не поймай его вовремя папа за верёвку, он бросился бы вплавь догонять своего друга.

Весь день потом Пират скулил и бегал по берегу. Заметив в воде что-то чёрное, Пират бросился в воду. Но это оказалось просто куском обгоревшего бревна.

— Сходи ты с ним на болото. Может, забудется, — посоветовала мама.

Я побежал в комнату, схватил ружьё и крикнул Пирату:

— За мной, Пират!

Но Пират за мной не пошёл. Он посмотрел на меня с какой-то большой грустью, потом посмотрел на море, шумно вздохнул и, повернувшись, побежал в сторону мельницы, низко опустив голову, мотая своими мягкими ушами. Он ни разу не обернулся.

Я не стал его звать.

Наверно, Пират подумал, что мы утопили его друга.

За час до уроков

Может быть, сто, может, двести, а может быть, и тысячу лет назад оторвался от скалистого берега огромный кусок песчаника и упал в море, почти у самого входа в бухту. Много таких обломков лежит в воде рядом с ним, и отличается он от других только тем, что с него удобнее ловить рыбу. Чтобы перебираться на этот камень, рыболовы соорудили переход из крупной гальки.

У Бориса и Мишки камень этот считался любимым местом рыбалки. Они приходили сюда ещё до рассвета, чтобы занять его. Первым делом ребята восстанавливали переход. Его размывало волнами. Тут больше приходилось работать Мишке: у Бориса подносить камни силёнок не хватало.

— Эх ты, слабосильная команда! — говорил Мишка. — Не бери больших камней. Сам перетащу. И лучше совсем не трогай, а то ещё снова заболеешь.

Летом они просиживали на камне по целым дням, удили ласкирей и ставридку. Но всё это было не то: ребята ждали кефальной путины. И наконец дождались. Правда, теперь нельзя было сидеть на камне целый день: в школе начались занятия, но если подойдёт хорошая «кулыга» кефали, то за одно утро можно наловить столько рыбы, сколько летом не поймаешь за целую неделю.

Снасти у ребят были как у самых заправских рыболовов: длинные удилища с тонкими концами, прочные лески, настоящие кефальные крючки; они накопали в Инкермане полную консервную банку морских червей, на которых только и ловится кефаль, а рыбы всё не было. За три утра они и кошкам на обед не наловили.

— Почему она не берёт? — удивлялся Мишка. — Все рыбаки говорят, что кефали в бухте полно, а не берёт.

— Норд-ост дует, вот она и не берёт, — пояснил Борис.

— Знаю. Третий день дует и дует. А подул бы «фонарский» и «одесский»… При морском ветре только успевай забрасывать, — сердито ворчал Мишка.

Он не мог сидеть спокойно, как Борис, и то и дело перебрасывал свою удочку. Норд-ост гнал с северной стороны небольшие волны; они подбрасывали поплавки, и Мишка беспрерывно подсекал: ему казалось, что у него клюёт.

— Если завтра опять будет норд-ост дуть, я не приду ловить. И дома уже смеются, и в школе проходу не дают. Шостов наш говорит: «Тоже рыболовы! Не могут поймать и выдумывают: то ветер им мешает, то луна не такая, то вода мутная…»

— Ну и пускай говорит! А как поймаем, сам прибежит с удочкой. Знаю я его…

Солнце поднялось над скалой. Сразу стало теплее, и ветер поутих. В открытом море, за равелином, ещё бегали бесчисленной отарой белые барашки, а в бухте, особенно на северной стороне, вода успокоилась, посветлела, отражая голубизну неба. Прошёл ещё час, но клёва всё не было.

— Давай сматывать удочки, — предложил Мишка. — Всё равно не будет рыбы.

Борис достал из кармана отцовские часы.

— Можем ловить ещё целый час, — сказал он.

— Если бы ловилась, так и десять бы просидел. А так сидеть мне надоело. Хочешь — оставайся, а я пойду, — решительно заявил Мишка и стал наматывать леску на удилище.

В это время поплавок на удочке Бориса несколько раз вздрогнул, потом как будто приподнялся над водой и лёг набок. Так брала только кефаль. Борис ловко подсек, кончик удилища согнулся в дугу.

— Ну, чего же ты остановился? — усмехаясь, спросил Борис.

Мишка стоял в нерешительности, но стоило Борису тут же поймать ещё одну кефаль, как он торопливо стал разматывать удочку и наживлять крючки.

Наконец-то рыболовы дождались путины! Рыбы подошло много, и брала она жадно.

Мишка даже запел от радости:

— «Будет рыбка пареная, будет рыбка жареная, солёная, сушёная и в дыму копчённая…» Посмотрим, что теперь Шостов скажет!

Ребята уже не огорчались, если рыба срывалась.

— Плыви, плыви! — кричал ей вслед Борис.

— Ныряй, ныряй, других присылай! — пел Мишка.

Казалось, они забыли про всё на свете и даже про школу.

Но про школу забыл только Мишка, а Борис вдруг отложил в сторону удочку, вытер руки и достал часы.

— Ещё десять минут — и будем шабашить, — сказал он, вздохнув.

— Почему шабашить? — сразу не понял Мишка.

— Как это — почему? Потому что сейчас без десяти час.

Мишка сразу перестал петь, всю весёлость с него как ветром сдуло. Десять минут просидели они молча. А рыбы с каждой минутой подходило всё больше и больше. Она не давала наживке опускаться на дно, хватала, как говорят рыболовы, «на лету». Уже не по одной кефали засекалось — по две, а то и на все три крючка.

Десять минут прошли быстро.

— У тебя, наверно, часы спешат, — буркнул Мишка.

— Что? Спешат? А ты забыл, что мой папа часовой мастер! Да если ты хочешь знать, это лучшие часы во всём Севастополе. Ясно? Пошли! — решительно скомандовал Борис и встал.

— Давай половим ещё минут десять, — начал просить Мишка.

— Ещё десять, потом ещё десять… Знаю я тебя.

— Давай десять — и пойдём.

— Ладно, — согласился Борис: ему тоже не очень-то хотелось уходить.

Вода буквально кипела от рыбы. Кефаль совершенно не боялась ребят, ходила у камня по дну и поверху, бросалась не только к наживке, а даже к поплавку. Мишка чуть не плакал от досады.

— Это в году один раз бывает. Знаешь, сколько можно поймать? Сто пудов.

— Сто не сто, а пуда три можно поймать, если посидеть до вечера.

— Три? Десять можно поймать! — не унимался Мишка. — Ты смотри, что хватает! Голый крючок хватает! А какая рыба, вся черноспинка, морская. Один жир. Такую и коптить и вялить можно… Давай останемся, — вдруг вырвалось у него.

Борис только что поймал сразу три рыбины и собирался забросить удочку снова. Услышав, что предлагал Мишка, он молча стал накручивать леску на удилище.

— Подумаешь, что тут такого — пропустить один день. Что тебя, из школы выгонят, что ли? Скажем, что заболели… — торопливо уговаривал Мишка.

— Ты соображаешь, что говоришь? А раньше я когда-нибудь врал? — тихо спросил Борис.

— Так это когда! А сейчас? Ты посмотри, что делается.

— Что бы ни делалось, я в школу пойду. Ясно? И если ты сейчас же не смотаешь удочки и тоже не пойдёшь…

— …так ты побежишь в школу и скажешь про меня?

Борис выхватил из воды садок. Рыба затрепетала в сетке живым серебром.

— Никуда я не пойду, ты это отлично знаешь, — сказал он.

— Можешь и в учительскую сходить. Не страшно! — крикнул Мишка. — А ещё другом называется…

Борис остановился:

— Эх ты, слабосильная команда!.. Не можешь сам с собой сладить…

Больше Борис не сказал ни слова. Он даже губы сжал поплотнее. Перепрыгивая с камня на камень, он пошёл вдоль берега, не оглядываясь на Мишку.

Мишка нарочно громко запел:

— «Будет рыбка жареная, будет рыбка пареная…».

Но весёлой песни у него не получилось. И две крупные кефали, чуть не сломавшие удочку, не доставили ему удовольствия.

«Ох и трус же этот Борька! Побоялся, что дома нагоняй будет», — подумал Мишка и тут же сам не поверил, что это так. Уж очень он хорошо знал Бориса.

Бросив рыбу в садок, Мишка скосил глаза и посмотрел, далеко ли ушёл Борис. Тот уже прошёл половину дороги. Мишка не торопясь наживил крючки, забросил и сразу же засек три кефали. Швырнул их в садок и опять посмотрел в сторону Бориса. Борис был у самого поворота. Он шёл, не оборачиваясь, не замедляя и не ускоряя шага. Ещё немного, и он скрылся бы за скалой.

Мишка вскочил и крикнул:

— Борька! Подожди…

Борис обернулся, и до Мишки долетело:

— Ладно. Только скорее…

Золотой якорь

Наконец-то! Вот она, долгожданная чёрная, с узкими белыми кантами, с блестящим козырьком морская фуражка-капитанка! У Саньки даже дыхание перехватило, когда мастер каким-то особым приёмом надел новенькую, с иголочки, морскую фуражку ему на голову.

— Как сшито? — спросил мастер, любуясь своей работой.

— Отлично сшито, — похвалил отец. — Боюсь только, что через неделю вы её не узнаете…

Санька растерялся. Его новенькая морская фуражка станет через неделю неузнаваемой? Да отец просто не знает, что такое морская фуражка! Ведь это…

— Папа, что ты говоришь! Да она у меня сто лет будет как новенькая. Да я её знаешь как буду беречь!..

Что-то не верится, — усмехнулся отец. — Почему же ты кепку не берёг?

— Папа, да ведь то кепка! Простая кепка. А это морская фуражка. А морская фуражка — символ…

— Символ? — спросил отец, переглядываясь с мастером. — А символ чего?

Санька растерялся:

— Как — чего? Ну, просто символ, вот и всё!..

— Нет, не всё. Слыхал ты, брат, звон, да не знаешь, где он.

— Все ребята говорят, что морская фуражка — символ. Вон Костик Чулындин хвастает: «Глядите, какая у меня символическая фуражечка!» А моя будет ещё символичней…

Он сдвинул фуражку чуть-чуть на правый бок и взглянул в зеркало. Фуражка сидела лихо. Жаль только, что чуба у Саньки не было.

— Болтаешь, а сам не знаешь, что болтаешь! — сказал отец. — Морская форма — символ чести, доблести, мужества и преданности родине. Понял?

— Понял, — сказал Санька.

Но отец усомнился в том, что его слова дошли до сознания сына.

И правда, Санька хоть и слышал, что сказал отец, но в смысле его слов не разобрался. Ему хотелось поскорее попасть в школу, чтобы похвастаться перед ребятами своей обновкой.

В школу он пришёл раньше всех. Ребята первой смены только что выходили из классов. Чтобы все видели его обновку, Санька стал у самой калитки, стараясь всем своим видом показать полное безразличие, потому что хвалиться обновками у евпаторийских ребят было не принято. Но по глазам проходивших ребят он видел, что его фуражка производила на всех большое впечатление.

Санька решил не заходить в класс, пока не придёт Костик. А тот, как нарочно, всё не шёл и появился перед калиткой, когда уже прозвенел звонок. Фуражка на нём была та же, старая, но над козырьком красовалась эмблема — золотой якорь, окружённый золотым кантиком.

Санька оторопел.

— Где это ты якорь достал? — спросил он.

— Один знакомый моряк подарил, — равнодушно ответил Костик.

Конечно, он заметил новую фуражку Саньки, но даже и виду не подал. Лишь между прочим спросил:

— Купили?

— Нет. На заказ делали! — с достоинством ответил Санька.

— Ничего фуражка, форменная.

Больше они на эту тему не разговаривали.

Золотой якорь так и стоял у Саньки перед глазами. Было ясно одно: без такого же якоря его фуражка не могла идти ни в какое сравнение с Костиковой. Санька сидел на уроке так необычно тихо, что учительница даже спросила, не болен ли он. Санька ответил, что здоров, и постарался быть внимательным, слушать объяснения Марии Михайловны, но никак не мог забыть золотой якорь.

«Может быть, можно купить, — думал Санька, — или самому сделать?.. Да нет! Самодельный не считается. Ну где же достать?»

И вдруг Санька вспомнил дядю Яшу, папиного знакомого. У него на фуражке, когда он был ещё моряком, Санька видел точно такой же якорь. Сейчас дядя Яша работал завхозом в санатории, ходил в обыкновенном костюме и даже шляпу носил.

— Кузьмин! Санька, тебя вызывают, — услышал он шёпот ребят.

— Что с тобой, Кузьмин? — сказала Мария Михайловна. — Почему ты сегодня такой невнимательный?

— У меня, у меня… голова болит… — выпалил вдруг Санька и густо покраснел, потому что голова у него не болела.

Учительница подошла к нему и приложила ко лбу ладонь:

— Температуры как будто нет, но вид твой мне не нравится. Иди-ка домой и скажи маме, чтобы она вызвала врача.

Санька не ожидал, что дело примет такой оборот. Он замялся и хотел было уже сказать, что голова у него болит совсем немножко, но Мария Михайловна сказала строго:

— Собирайся побыстрее. Не задерживай нас.

Сложив книжки, Санька вышел из класса. Ребята сочувственно посмотрели ему вслед. За дверью класса Санька остановился. Он стоял, долго прислушиваясь к голосу учительницы, и думал: зачем же он соврал Марии Михайловне? Потом медленно побрёл в раздевалку.

— Это что ж, тебя из класса выгнали? — спросила техничка тётя Шура.

— Голова у меня болит…

— И то, я смотрю, красный ты. Ну, ступай домой, полежи. Мокрое полотенце приложи к голове, — сказала тётя Шура, надевая ему на голову фуражку. — А фуражка-то у тебя шикарная! Видать, новую купили?

— На заказ шили, — пояснил Санька, но уже без особой гордости.

На вешалке, на самом крайнем колышке, висела фуражка Костика. Над её облупившимся козырьком поблёскивал золотой якорь.

Домой Санька не пошёл. За калиткой он повернул налево, к морю. Оно было рядом. День выдался солнечный и безветренный. По морю катились ленивые волны мёртвой зыби — отголосок прошедшего где-то далеко шторма. Волны набегали на песок, шуршали ракушками, шевелили чёрные космы водорослей и, оставив на песке белое кружево пены, откатывались назад. Пена таяла с еле слышным писком.

На рейде стояли большие пароходы и много рыбацких судёнышек.

Санька побродил по песку, собрал целую пригоршню ракушек, полюбовался ими и выбросил в море. Ракушки, виляя из стороны в сторону, медленно опустились на дно. Далеко за пассажирским причалом на пляже копошились еле видные фигурки людей.

«У тринадцатого санатория что-то строят», — подумал Санька.

Дядя Яша, папин знакомый моряк, работал как раз в тринадцатом санатории.

«А что, если сходить и попросить якорь у него?» — подумал Санька, швырнул ещё горсть ракушек и пошёл в сторону санатория.

Зимой можно свободно пройти по берегу до любого места. Надо только знать все дыры в заборах и загородках. Санька знал их наперечёт и поэтому быстро дошёл до тринадцатого санатория. Оказалось, что дядю Яшу и разыскивать не нужно было — он вместе с рабочим убирал под навес деревянные топчаны и плетёные кабинки.

— Здравствуйте, дядя Яша! — поздоровался Санька.

— Здравствуйте, — ответил дядя Яша и внимательно осмотрел Саньку с головы до ног, видимо не узнавая его.

— Я Санька. Не узнаёте, дядя Яша?

— Что-то не припомню…

— Ну вы же папин знакомый. Мы живём у кино…

— У кино? Постой, постой! Да ты не Степана Ивановича сынок?

— Узнали теперь? — обрадовался Санька.

— Узнал. Сразу бы так и говорил. А ты как сюда попал?

— Я к вам, дядя Яша, — замялся Санька, — по одному важному делу…

Дядя Яша забеспокоился:

— По важному делу? Что-нибудь дома случилось? Говори.

Он взял Саньку за руку и повёл к маленькому домику в саду.

— Ну, выкладывай, что у вас там стряслось, — потребовал он, как только они вошли в дом.

— У нас ничего не случилось, дядя Яша. Это я сам пришёл, от себя.

— От себя? По личному, стало быть, вопросу?

— Ага, — сказал Санька, краснея.

Дядя Яша повеселел:

— Давай говори! Или тебе надо с глазу на глаз? Хорошо, поговорим без свидетелей… Клава, закрой, пожалуйста, на минуточку дверь.

Тётя Клава посмотрела на Саньку, улыбнулась и вышла из комнаты. Санька почувствовал себя вдруг так неловко, ему так захотелось убежать отсюда, что он даже шагнул к двери. Дядя Яша понял это по-своему:

— Говори, говори, там никого нет. Что у тебя за тайны?

Отступать было поздно, и Санька, собравшись с духом, спросил:

— У вас есть якорь?

— Какой якорь? — удивился дядя Яша.

— Золотой… который на морских фуражках носят, с канатиком, — прошептал Санька.

Дядя Яша принялся так громко смеяться, что тётя Клава вбежала в комнату.

— Нет, ты только послушай… послушай, зачем он пришёл! Ему надо якорь!.. Золотой якорь! Эх ты, моряк!..

Завхоз смеялся до слёз, хлопал Саньку по плечу.

Повеселел и Санька:

— У Костика есть якорь, ему один его знакомый моряк подарил, а у меня просто фуражка. А без якоря разве она настоящая, разве символическая?

— Не символическая, говоришь? А ты знаешь, что это значит?

Санька вспомнил слова отца и выпалил единым духом:

— Морская форма есть символ чести, доблести, мужества и преданности родине!

— Молодец! — похвалил дядя Яша. — Молодец! Только надо иметь в виду форму советского моряка. Обязательно советского. Есть на свете и такие моряки, которые хоть и носят морскую форму, но про честь, доблесть и мужество и понятия не имеют. А ты, значит, хочешь носить настоящую морскую фуражку, быть честным, мужественным, доблестным и преданным родине? Похвально. Другому бы не дал, а тебе дам.

Дядя Яша снял со шкафа большой чемодан в брезентовом чехле и раскрыл его. В чемодане лежала бережно свёрнутая морская форма: чёрные брюки, синий китель с погонами главного старшины, полосатая тельняшка. Сверху лежала фуражка с белыми кантами и эмблемой — вышитый золотой канителью якорь, окружённый золотым канатиком. Над эмблемой была прикреплена маленькая красная звёздочка.

— Звёздочку ты носить не имеешь права. Ты не военный, — сказал дядя Яша, снимая эмблему. — Ну, давай твою фуражку. Ишь ты какая, с иголочки!

— На заказ шили, — не утерпев, похвастался Санька.

Моряк взял иглу с ниткой и сам ловко прикрепил эмблему к Санькиной фуражке. Потом встал, скомандовал Саньке и тёте Клаве: «Смирно!» — и надел фуражку Саньке на голову.

— Теперь ты вроде как моряк. Только, чур, уговор будет между нами. Я с этим якорем чуть ли не полсвета обошёл по воде и по суше. И ни разу мне никто не мог сказать, что я недостойно носил форму советского моряка. Значит, и тебе следует помнить всегда, что это символ чести. Значит, не ври ни при каких обстоятельствах, дорожи своим честным словом; будь доблестным — для тебя это значит пятёрки по всем предметам; будь мужественным — не останавливайся перед трудностями, не позволяй себе забывать про уроки, готовься стать настоящим моряком.

Санька слушал и всё ниже опускал голову.

— Да ты его совсем смутил, — сказала тётя Клава. — Смотри, как он, бедненький, покраснел.

— А что ему краснеть? Он должен по-моряцки ответить: «Есть, товарищ гвардии главный старшина!» Повтори.

— Есть, товарищ гвардии главный старшина! — прошептал Санька каким-то чужим голосом. — Можно идти?

— Иди. Передай привет папе и маме. Скажи, что зайду на днях.

Санька выбрался на берег и, не оглядываясь, пошёл к городу. Погода изменилась. С моря дул ветер. Уже гуляли по морю до самого горизонта стада белых барашков. Из-за далёкого мыса поднималась чёрно-синяя туча. Чайки носились над самыми гребешками волн.

Напротив порта Санька остановился и долго смотрел, как ветер полощет флаги на мачтах кораблей.

От борта одного военного корабля отвалила шлюпка и пошла к берегу. Вёсла взлетали над водой, как крылья большой чайки. У берега старшина, сидевший на корме у флага, скомандовал: «Шабаш!» — и матросы перестали грести. Шлюпка легко подошла к берегу и врезалась носом в песок. На корме поднялся офицер, и старшина подал команду: «Смирно!» Офицер, приложив руку к козырьку, сошёл на берег.

Заметив Саньку, старшина приветливо улыбнулся:

— Ну, как дела, морячок?

— Ничего, — ответил Санька и тоже улыбнулся.

— А почему ты здесь с книжками гуляешь? Сачкуешь, наверно?

Санька знал, что у моряков слово «сачкуешь» обозначает прогул, увиливание от работы. Он сразу перестал улыбаться.

— Голова у меня болит. Меня отпустили…

— На бюллетене, значит. А ты попей морской водички, очень помогает от головы, — посоветовал старшина и лукаво подмигнул матросам.

Шлюпка ушла на корабль, и Санька снова остался один на берегу.

Он долго смотрел вслед шлюпке, потом сел на песок, снял фуражку, отпорол эмблему, бережно спрятал в нагрудный карманчик и, поднявшись, решительно зашагал к школе.

Колька-теоретик

Мы застряли на своём катере с подвесным мотором на лимане. Если бы не шкипер-механик Середа, мы ещё и заблудились бы в непролазных камышовых джунглях. Но мы не заблудились. Середа отлично знал лиманы и уверенно вёл катерок по самой короткой дороге, иногда направляя нос катера, как нам казалось, прямо в стену камышовых зарослей. И в стене неизменно оказывался узкий проход, такой маленький, что нам приходилось глушить мотор и проталкивать наше судёнышко шестами, а иногда и на руках перетаскивать в следующий лиман.

По расчётам Середы, часа в три пополудни мы должны были войти, в ерик, по которому в лиман поступает пресная вода. Но, будучи отличным шкипером, Середа был плохим механиком. Он только накануне постиг заводку и остановку мотора, ну и, разумеется, способ управления катером при помощи мотора. Мы тоже понимали в подвесных моторах не больше его, даже меньше: мы не могли ни останавливать, ни заводить его. Мы — это я и студент-практикант рыбхоза ихтиолог Валентин — составляли команду катера и по совместительству были его пассажирами. Колька, сынишка Середы, был никто. В его обязанности входило всего-навсего глазеть по сторонам, не соваться куда не просят, не давать советов по ремонту подвесных лодочных моторов и управлению катером, не вываливаться за борт.

Мотор остановился на самой середине Золотого лимана, остановился не сразу, а солидно чихнув несколько раз, точно подхватив скоротечный насморк. И, сколько потом ни чертыхался Середа, мотор не издал ни звука. Из почти живого существа, так деловито рокотавшего над лиманными просторами, он сразу превратился в немой металлический труп.

Колька подал первый совет:

— Подача засорилась… Жиклёр надо продуть.

Мы с Валентином посмотрели на Середу, как бы спрашивая его мнения насчёт жиклёра. Шкипер, в свою очередь, покосился на сына.

— Чего мелешь?.. Жиклёр… Нахватался всяких названий! — проворчал он. — А ты знаешь, где он, тот жиклёр, помещается?

— Ну не знаю… Так что? А продувать надо, когда мотор начинает барахлить. Это точно. Кабы ты не отгонял меня от мотора, так мы не торчали бы здесь.

— «Кабы… кабы»! — передразнил шкипер сынишку. — Кабы не отгонял, так ты бы из одного мотора сделал два да ещё паровую мельницу в придачу…

Нам стало ясно, что у отца с сыном спор этот давнишний и, кажется, безнадёжный. Однако что-то надо было делать, и мы принялись всей командой искать в моторе злополучный жиклёр. Из мужского самолюбия мы не произносили даже слово «жиклёр», делали вид, что ищем просто причину остановки мотора, но на самом деле все мы старались найти именно жиклёр. Середа искал, не переставая ворчать на сына:

— Механик нашёлся! Читать-писать как следует не научился, а туда же — «жиклёр»! Таблицу умножения никак не может запомнить, а «жиклёр», «подача», «карбюратор» так и сыплются у него с языка! Целыми днями у мастерских вертится. Хорошо, что там начальство строгое и на порог ихнего брата не пускает, а то полмастерских растащили бы по винтикам.

В ответ Колька только усмехался да пожимал плечами, как человек, сознающий своё превосходство и не желающий спорить. Валентин сделал очень дельное предложение: отвинчивать и откручивать всё, что можно отвинтить и открутить.

— А потом что? — спросил Середа.

— Снова всё прикрутим и привинтим. А каждое отверстие будем тщательно продувать. Если этот самый жиклёр продувают, следовательно, это должно быть отверстие…

— Ясно, отверстие, — вставил Колька. — Дырка.

Теперь мы знаем, что такое жиклёр и почему его надо продувать, а тогда…

«Дырок» в моторе оказалось великое множество. Отвинтишь болт — дырка, отвернёшь шуруп — снова отверстие. И каждое отверстие мы старательно продували, иногда сгибаясь в четыре погибели, чтобы дотянуться до него губами. После каждого такого продувания Колька обязательно делал вывод:

— Какой же это жиклёр? Жиклёр совсем не такой бывает…

Под конец он вспомнил, что жиклёр обязательно должен быть при карбюраторе. После этого нам оставалось найти карбюратор — и мы были бы спасены…

И, представьте, мы его нашли. Нашли путём сложных логических умозаключений. Нашли и отделили от костяка мотора, отделили и разобрали на все составные части, продули все отверстия, собрали и привинтили на старое место. Мотор не завёлся.

— И не заведётся! — уверенно сказал Колька.—Кабы все винтики в него завинтили, тогда, может, и завёлся бы…

Мы все застыли, предчувствуя недоброе.

— Почему ты решил, что мы не все завинтили? — робко спросил Валентин.

— Потому, что один в воду упал, — спокойно пояснил Колька.

— Когда упал? — спросили мы хором.

— Да когда я в нём дырочку продувал. Он маленький был. Выскочил у меня из губов — и в воду.

Первым из нас обрёл дар речи Валентин.

— Не из «губов», а из «губ» надо говорить, — сказал он и принялся стаскивать с себя одежду: кому же, как не ихтиологу, надо было отправляться в подводное царство на поиски винтика с дырочкой.

Сначала Валентин плавал у самого дна, как человек-амфибия, стараясь не замутить воды. Оказывается, он умел не закрывать в воде глаза, отчего Колька пришёл в восторг. Но такие поиски не привели к желаемым результатам, как ни просматривал Валентин все подводные окрестности вокруг лодки. Тогда он потребовал ведро, стал наполнять его илом и подавать нам. А мы промывали ил. Промывали так старательно, как не промывают, вероятно, породу золотоискатели. Колька охотно подавал советы:

— Ты совсем не там ищешь. Вот здесь надо искать…

Валентин принимался наполнять ведро на новом месте, но после двух-трёх десятков вёдер Колька показывал на другое место, и всё приходилось начинать сначала. И каждый раз Середа-старший обещал младшему «оборвать уши за проказы». Колька относился к этому спокойно, отлично зная, что никакая опасность его оттопыренным ушам не грозит.

— Механизатор! — продолжал распекать старший. — Все вы такие! Семён твой тоже хорош! «Не волнуйтесь, товарищ Середа, всё будет в порядке!..

Я так отрегулировал мотор, что его малый ребёнок заведёт…». Вот и послушался я, нацепил эту бандуру на корму, как себе на шею!

К тому времени, когда, по расчётам шкипера, мы должны были уже войти в ерик, в нашем ведре что-то легонько звякнуло. Это что-то и было тем самым жиклёром, который, по мнению Середы-младшего, следовало продувать при каждой остановке мотора.

Но вскоре выяснилось, что продувать надо не только жиклёры, но и свечи. Мы водворили жиклёр на положенное место, но мотор не заводился, как и без жиклёра. Тут вот Колька и сказал, что надо «продуть свечу», а ещё лучше «прожечь» её и «проверить искру на массу»… К счастью, механик Семён успел вчера показать нашему шкиперу, где помещается свеча и как её «продувать». Надо было просто вывинтить свечу и провернуть мотор без неё несколько раз. Что касается проверки искры на массу, тут без Колькиного руководства не обошлось.

— Надо прислонить свечу к мотору и дёрнуть заводилку, — сказал он авторитетно.

Мы так и сделали. Валентин приложил свечу к мотору, а я дёрнул что было силы заводилку. Валентин так после этого подскочил, точно я не за рукоятку заводилки дёрнул, а его самого за волосы.

— Что, током ударило? — радостно спросил Колька. — Раз ударило, то с искрой всё в порядке. Зажигание работает.

Итак, всё работало. Зажигание работало. Подача горючего работала. Не работал только мотор. Что нам было делать? Не развинчивать же его заново! Решено было использовать последнее в нашем положении средство: продвигаться на вёслах…

До самой темноты гребли мы, толкались шестами и дружно били себя ладонями по шее и щекам, отбиваясь от комаров: с темнотой они насели на нас силами нескольких дивизий, если не армий. Этим воспользовался Колька. Он добрался наконец до мотора. А тот как будто только этого и ждал. Мы даже перепугались все, когда он зарокотал в тишине сумерек. Я бросился на корму и крикнул Кольке:

— Это ты его завёл?

— Он сам завёлся, — испуганно крикнул в ответ Колька. — Я только немножко покрутил вот эту штучку и дёрнул заводилку!

Теперь, когда у меня есть собственный подвесной мотор и я знаю его до последнего винтика, мне смешно вспоминать о всех наших злоключениях на лимане. Знаете, из-за какой чепухи не заводился мотор? Из-за того, что от тряски завинтился воздушный вентилёк на бачке с горючим! Стоило Кольке дотронуться до него, открыть доступ воздуха в бачок, и пожалуйста — мотор завёлся с пол-оборота…

Что мне хочется сказать в конце этого рассказа? А вот что:

«Товарищ Середа! Товарищи строгие начальники! Не гоните вы Кольку и его друзей от моторов, от ворот мастерских! Чем скорее в наш век техники придёт Колька от теории к практике, тем будет лучше».

Афен-пинчер

У щенка было всё, что положено: четыре лапы, два уха, три чёрные точки на мордочке (нос и два глаза) и хвост кренделем. Шерсть у него была белая с жёлто-розовым отливом, росла космами, точно он был сшит из овчины. Он мог спать на спине, совсем не по-собачьи; а когда бодрствовал, то лежал на брюхе, нелепо раскинув лапы по сторонам. Как он попал во двор, никто из ребят не знал. Все брали его на руки, тискали, говорили: «красавчик», «хорошенький», но никто не собирался взять его домой. Только один Вовка сумел прочесть в его глазах глубокую щенячью тоску по мягкой подстилке и тёплому углу и косточке от обеда, на которой остался бы хоть запах мяса…

«Будь что будет», — решил Вовка и понёс щенка домой.

— Ты вот что, Вовка… Ты скажи матери, что это очень породистый щенок, что ему прямо цены нет, — посоветовал Вовке его приятель Лёшка.

— Да ты что? — уставился на него Вовка. — Такой породы и не придумаешь, чтобы она к нему подходила.

Лёшка взял щенка, долго рассматривал его, морщил лоб и вдруг решительно объявил:

— А здесь и подбирать не надо породу. Это самый что ни на есть настоящий афен-пинчер.

— Что-о-о? — опешил Вовка. — Какой пинчер?

— Афен! По-немецки значит «обезьяний». Понятно? Обезьяний пинчер. Можешь посмотреть в Большой советской энциклопедии. Что же ты, сам-то не видишь, что ли? Он же вылитая обезьяна!

И, как будто в подтверждение этому, дома мать сказала:

— Батюшки! Где ты такую обезьяну выкопал?

А когда Вовка спустил щенка с рук и тот улёгся на брюхо, раскинув лапы, мать так рассмеялась, что и без просьбы Вовки судьба Афена была решена — он обретал дом и хозяина.

Вот уж чего нельзя было сказать про Афена — это того, что он рос не по дням, а по часам. И часы проходили, и дни, и месяцы, а щенок как был с рукавичку, так таким и остался. Только, может быть, в весе немного прибавил да в глазах у него уже не было щенячьей тоски. Всё шло хорошо, как вдруг однажды приходит Лёшка и спрашивает:

— Ты кулешовскую Альму знаешь?

— Знаю, — ответил Вовка.

Кулешовскую Альму нельзя было не знать: это была такая немецкая овчарка, какой трудно подыскать пару для сравнения.

— Вчера ощенилась, — сказал Алёшка. — Всего пять щенков. Одного Серёжка по дружбе уступает нам. Понятно?

— Ничего не понятно, — ответил Вовка. — Он же не бесплатно?

— Ясно, нет. Пятёрку, по дружбе. Настоящая цена тридцатка… Два с полтиной у меня есть, давай и ты столько. Щенок пополам будет.

— Да откуда же я возьму?.. И у меня уже есть щенок, — сказал Вовка.

— Стоп! — перебил его Лёшка. — Вот тебе и деньги. Завтра воскресенье — поедем на Птичий рынок и продадим твоего Афена. Может, и дадут за него два пятьдесят…

Вовка от неожиданности долго не мог даже слова выговорить: как это так — продать Афена?

— Да очень просто! Продадим, и всё. Что с ним возиться? Я ведь наврал, что он Афен. С ним и на улицу выйти нельзя — засмеют… А с овчаркой, на поводке…

Лёшка нарисовал такие картины, так расписал будущую золотомедальную овчарку, что Вовка наконец согласился расстаться с Афеном. На следующий день, стараясь не смотреть щенку в глаза, засунув его за пазуху, Вовка отправился с Лёшкой на рынок.

Они еле протиснулись сквозь бесчисленную толпу голубятников, птичников, рыболовов и охотников в тот дальний угол базара, где разрешалось продавать собак. Долго на- них никто не обращал внимания, потом один здоровенный малый бесцеремонно вытащил Афена у Лёшки из-за пазухи, с минуту молча рассматривал его, потом вдруг загоготал на весь базар.

— Это что же за порода такая? — гремел он.

— Афен-пинчер, — сказал Вовка.

— «Обезьяний пинчер» по-русски, — перевёл Лёшка.

— Что, что? Обезьяна? Точно, обезьяна… Хо-хо-хо!..

Сразу собрался народ, к щенку потянулись десятки рук: кто хотел потянуть за ухо, кто дёрнуть за лапу; один пустил струйку дыма прямо в нос щенку, и тот отчаянно фыркнул и зачихал. Это ещё больше развеселило верзилу, державшего Афена за загривок.

— Что, не любишь, подлец? Хо-хо-хо!.. Стой, парень, а сколько ты за него хочешь? — спросил он.

— Два пятьдесят, — сказал Лёшка. — Берите— замечательный щенок.

— Дороговато для одной варежки! — опять захохотал верзила. — Была бы пара таких обезьян, взял бы… Как раз вышло бы две рукавички.

— Отдай! — закричал Вовка, подпрыгнул и повис на руке верзилы. — Отдай, говорю!..

Схватив щенка, он торопливо принялся засовывать его за отворот пальто.

— Ты чего? — зашипел ему в ухо Лёшка, — Может, он и на самом деле купит…

Но Вовка уже не слушал его. Он торопливо, нагнув голову, пробирался через толпу к выходу. Лёшка не поспел за ним и отстал. Выбравшись за ворота, Вовка вскочил в первый попавшийся трамвай и уехал, Только когда трамвай прошёл одну остановку, он немного пришёл в себя, бережно достал Афена и прижался щекой к его мягкой шёрстке.

— Мальчик, сколько стоит твоя собака? — вдруг спросила его девочка лет пяти.

— Тысячу рублей! — зло ответил ей Вовка.

— Папа, купи щенка за тысячу… — начала ныть девчонка.

Вовке показалось, что папа и на самом деле полез в карман за деньгами.

— Нет! Не продаётся! — крикнул он и бросился к выходу.

Вечером, когда в доме все уснули, Вовка взял Афена с его подстилки, положил рядом с собой под одеяло и прошептал ему на ухо где-то услышанную поговорку:

— «Хорошо, когда собака друг, но плохо, когда друг — собака»…

И трудно было понять, кому он это адресовал — Лёшке или самому себе.

Костя с Шестой Бастионной

Что сталось с тобой? Почему пропало у людей былое уважение к тебе? Разве не тебе, Костя, освобождали место рядом с собой большие и маленькие, как только ты появлялся с удочками на камнях у «Трёх святителей», на пристанях Корабельной или Северной стороны, на набережной у «Орла», на бетоне Артиллерийской бухты, у равелина? А разве не считали себя отмеченными судьбой те ребята, которых ты брал на свой ялик-плоскодонку, под названием «Аннушка»?..

Куда же всё это девалось? Неужели с приходом фашистов тебя подменили? Или ты продался немцам за те галеты-сигареты, которые ты выклянчиваешь у них или вымениваешь на копчёную рыбу? Ты смело разговариваешь с ними, смотришь им в глаза, смеёшься. Как ты бойко научился говорить по-ихнему!

В школе ты как будто и не любил немецкого, а тут прямо-таки переводчиком стал у немцев. Они только через тебя и разговаривают с рыбаками, когда посылают их ловить в море селёдку, ставриду, скумбрию на самодуры или сыпать снасти на камбалу и красную рыбу. Ты и здесь не упускаешь своего интереса- все видят: не успеют рыбаки вернуться с моря, как ты тащишь домой тяжёлую корзину с рыбкой. Рыбаки не добровольно выходят в море, не своей волей пошли в немецкую бригаду — их вызвали по повесткам. Уж не ты ли те повестки составлял?

И вот ходишь ты теперь, Костя с Шестой Бастионной, по улицам, опустив голову, отворачиваясь от людей. Напрасно стараешься — люди сами от тебя давно отвернулись. Теперь они не вспоминают даже того, что в начале оккупации столкнул тебя фашист с пристани и чуть не застрелил в воде за то, что ты не дал ему рыбы…

Только тётка Марфа от тебя не отвернулась, пригрела, приголубила, жить к себе в подвал под развалкой позвала. А почему? Да, видать, одного поля вы ягодки. До немцев и она была уважаемой женщиной на Шестой Бастионной. Жена боцмана с эсминца… Он не то жив, не то нет, не то за землю родную воюет, не то в земле родной лежит, а его жена и днюет и ночует на базаре, жареной-пареной рыбой спекулирует, а то и копчёной скумбрией и кефалью. Сама на пару с Костей коптилку у себя на развалке построила, на груде камней, что остались от прежнего дома после немецкой бомбёжки. Костик даже ялика своего не пожалел, пустил на топливо в той коптилке. А кто же не знал, что ялик тот «Аннушкой» назван был им самим в память погибшей матери. До войны ещё было— ялик море выбросило у Херсонесского маяка, а саму Аннушку, рыбачку, так люди и не нашли…

Верно, тогда ещё пригрела тётка Марфа сироту, обмывала и обстирывала его, хозяйство вести помогала. Только тогда Костя вроде как тяготился такой опекой, хотелось ему жить вольной жизнью, как живут чайки в порту — куда понесут крылья, туда и летят. А теперь ни свет ни заря берёт Костя вёдра — два на коромысло, одно в руку — и идёт за пять вёрст по воду к колодцу. Полдня в очереди там простоит, чтобы набрать полусолёной воды; несёт домой осторожно, чтобы и капли не пролить. Зачем им столько воды на двоих? Разве что после солёной-копчёной рыбки жажда одолевает и никак солёной водой её не заглушишь?.. Что же делать — хорошей воды в Севастополе в то время не было. Хорошую воду привозили только для оккупантов.

И что особенно удивляло людей — при таких харчах, какие таскала тётка Марфа с базара, выменивая всё, что ни попало за бешеные деньги, каждый раз ссылаясь на то, что ей сиротку кормить надо, Костя не только не поправлялся, а с каждым днём всё становился худее, всё чернее. Нос у него заострился, глаза, чёрные как уголь, запали и блестели, как при лихорадке. И раньше его за цыганчонка принимали, а теперь только цыганчонком и звали. Может, поэтому Марфа и завела поросёнка, чтобы свежим сальцем поддержать здоровье своего приёмыша. А сам Костя за хорошую корзинку копчёной кефали добился разрешения у коменданта немецкого госпиталя брать с госпитальной кухни по ведру помоев в день. Когда он проносил помои по улице, у всех встречных в животах колики начинались — уж больно пахло от тех помоев настоящей человеческой едой. Видно, Клава-судомойка из немецкого госпиталя тоже любила копчёную рыбку…

* * *

Что, Костя с Шестой Бастионной, тяжело тебе стало жить на белом свете? Даже странно, что ты, Костя, не можешь сдержать улыбку, когда кто-нибудь из встретившихся старых знакомых пройдёт мимо тебя, как будто не замечая, но за спиной твоей нарочно громко плюнет. Что поделаешь, Костя-цыганчонок, терпи, если стал на такую дорогу вместе с тёткой Марфой и судомойкой Клавой. Зажми сердце в кулак и терпи…

Знали люди только те твои дела, что делал ты у всех на глазах. Что сказали бы они, если бы знали о твоих ночных похождениях. Ведь люди думали, что после сытного ужина залезаете вы с Марфой на высоченные нары, пристроенные под самым потолком в вашем подвале, и спите как мёртвые после трудов «праведных», не боясь, что вас загрызут ночью голодные крысы — не достать им вас. Не вы одни спасались так от крыс в ту пору. Но ошибались люди. Часто постели ваши оставались не разобранными и не смятыми…

Среди ночи вылезал Костя, крадучись, из своей берлоги, залегал в условленном месте среди камней и часами лежал не шевелясь, а порой и не дыша, прислушиваясь ко всем ночным шорохам, лежал, пока рядом не появлялась человеческая тень. Ему она была хорошо знакома. Да если бы кто из жителей-соседей увидал эту тень среди ночи, то без труда признал бы в ней Клаву-судомойку из немецкого госпиталя. Бывало, что приходила она не одна, приводила какого-нибудь ночного гостя. Клаву Костя не брал под руку и не говорил ей: «Осторожнее — здесь камень… Потерпите немного… Левее — тут воронка…» А гостей ночных он любезно провожал под ручку до самых дверей подвала, передавал с рук на руки тётке Марфе, а сам уходил гулять по ночному городу, хотя отлично знал, что за такие прогулки немцы сажали всех без разбора за колючую проволоку, ежели не приканчивали на месте.

Чаще всего отправлялся Костя на прогулку к берегу у «Трёх святителей», прямо под ноги к немецким часовым — часовые прохаживались по круче у берега, а Костя «гулял» под кручей, у самой воды. Гулял, как ящерицы всю жизнь гуляют: ползал на брюхе меж камней так же проворно и так же бесшумно. При любой погоде, даже осенью, когда и днём-то никто тебя в воду не загонит, Костя раздевался под скалой, полз на брюхе к воде, вползал в неё и отплывал от берега метров на сто — полтораста, да так тихо, что дремавшие меж водорослей зеленухи не шарахались от него в стороны.

Даже осенью купался Костя подолгу, иной раз целый час в ледяной воде просидит, а выползет на берег — не одевается сразу, начинает что-то тяжёлое на верёвке со дна морского вытаскивать, стараясь при этом как можно тише клацать от холода зубами. Если груз застревал на дне между камнями, Костя снова вползал в воду, освобождал груз и опять тащил на берег…

Грузом каждый раз оказывался латаный и перелатанный мешок. Костя развязывал его, запускал в середину руку, вытаскивал несколько увесистых камней, осторожно клал их на берегу, потом одевался, взваливал мешок на плечи и отправлялся домой. Следом за ним тучей неслись очумевшие от голода крысы — они чуяли запах свежей рыбы…

Рыба? Откуда она бралась? Может быть, у Кости стояли в бухте верши? Может быть, он её руками сонную ловил? А может быть, это рыбаки по дороге с моря выбрасывали за борт мешок с рыбой, а на поверхности оставляли чурку-поплавок?..

Ещё раз удивил Костя людей, когда среди белого дня остановился он на улице, прислушался к далёкой-далёкой канонаде и радостно улыбнулся. Кто видел это, подумал про себя: «Ишь ты, цыганчонок, улыбаться вздумал!.. Ведь это наши, наши идут к Севастополю! На что же ты, цыганчонок, надеешься?..»

Весь этот день пробыл Костя в приподнятом настроении. Он не опускал больше голову, не отворачивался при встрече со знакомыми, но в полночь он снова перестал улыбаться, а к утру осунулся ещё больше: почти до рассвета пролежал он среди камней развалки, поджидая Клаву-судомойку, но тень её так и не появилась. А на следующую ночь вырыл Костя среди развалок неглубокую яму — вырыть глубокую яму у него не хватило сил, потом они вынесли с Марфой из своей норы длинный и тяжёлый сверток, укутанный солдатским одеялом, и зарыли его. Сверху засыпали камнями. Утром на куче тех камней увидали люди маленький крестик из тонких жёрдочек и прочитали на нём: «Здесь погребён отважный моряк-партизан Николай Степанович Скиба, умерший от тяжёлого ранения».

Крестик люди увидали, обнажили головы, вытерли слёзы. Но никто из них не видал больше с того дня ни самого Кости, ни тётки Марфы. Пропали. Сбежали куда-то. Приходили немцы, всё в землянке перевернули и, ругаясь, ушли.

«Что случилось? — подумали одни. — Напроказил цыганчонок? Может, стащил у них что-нибудь?..» А другие подумали иначе: «Нет! Тут что-то не так… Что-то за этим кроется. Почему появился крест на развалке? Кто мог похоронить погибшего матроса-партизана?..»

А гром орудий становился всё слышнее и слышнее… Он мешался с весенним громом. Вот уже грохочет за Мекензиевыми горами, за Инкерманскими каменоломнями, на Северной стороне… Бегут, мечутся фашисты и все их прихвостни. Да только бежать им некуда: бьют их на суше советские солдаты и матросы, в море топят немецкие транспорты наши боевые корабли и самолёты. Мечутся фашисты из конца в конец, как те очумелые крысы…

Настал долгожданный день, когда утихли и пушки и автоматы, но не утихло радостное «ура». Оно перекатывалось в тот майский день, как весенний гром из одного квартала города в другой, с одной улицы на другую, от площади к площади. Вот тогда и услышали люди, как закричал один богатырь-матрос на весь Приморский бульвар, да так, что бронзовый орёл чуть не взмыл с перепугу в небо со своей гранитной колонны:

— Товарищ Костя! Жив? Ура Косте с Шестой Бастионной!..

— Какой он вам товарищ… — проворчал старый каменщик Лукьяныч. — Он с немчурой якшался, со спекулянткой Марфой… А вы его за товарища признаёте…

На это засмеялся матрос, обнял за плечи Костю и вот что сказал в ответ старику:

— Нет, папаша, ошибаетесь вы… Не только товарищем его величать будем, но и награду ему у начальства выхлопочем. Ему орден, тётке Марфе и нашей подпольной докторше Клавдии Петровне. Мы им жизнями обязаны. Я обязан, вот он, и он, и он, и ещё многие. Они, своей жизни не жалея, от себя кусок отрывая, кормили нас и поили, укрывали в своём подвале от фашистского глаза, от ран лечили, ставили на ноги и помогали уйти в горы к партизанам. Имеете вы теперь, папаша, представление, какой перед вами человек стоит?

Матрос ещё крепче прижал к себе Костю с Шестой Бастионной, заглянул в глаза и спросил:

— А почему ты, Костя, один нас встречаешь? Где тётя Марфа, где Клавдия Петровна?

— Тётя Марфа сидит на развалке своей хаты и ждёт мужа, боится с ним разминуться… А наша Клавдия Петровна…

Больше Костя ничего не смог выговорить, уткнулся лицом в матросский бушлат, и только плечи у него задёргались. И все матросы, не стыдясь, заплакали вместе с ним.

— Вот оно, выходит, дело как было… — сказал старый каменщик и тоже стащил с головы кепку. — Прости, внучек. Плохое о тебе люди думали. Слава богу, что ошиблись…

Подумал немного старик, распрямился и добавила — Было, конечно, что в иных людях усомнились мы, но во весь наш народ никогда веры не теряли! Знали, что не век супостатам по нашей святой земле ходить… А город наш геройский мы заново возродим. Ещё краше он будет. И тебе, геройский Костя, дом поставим на старом. месте, на Шестой Бастионной. Я своими руками карниз на нём вырежу из белого инкерманского камня. А погибшим героям мы навечно памятники воздвигнем.

Случай, не предусмотренный приказом

Верно, что человек не сорока — перо в перо не уродится. Бывают люди с добрым сердцем, а встречаются и такие, что мимо чужого горя спокойно пройдут. К счастью, таких людей меньше на белом свете. Многие говорят, что люди за войну стали чёрствыми. Неправда это. Можно сказать, что они стали грубее, раздражительнее, но не черствее.

Это присказка к рассказу. А вот и сам рассказ. Война с Японией закончилась полной нашей победой. Ушёл я в последний рейс в Маньчжурию. Приказано было принять на десантную баржу одно артиллерийское подразделение для отправки на родину.

Баржа наша не самоходная. Прибуксировал нас тральщик и поставил к берегу, у небольшой китайской деревушки повыше Фугдина. С мостика открывался замечательный вид на Сунгари.

Там всё было как на старинной китайской ширме. По самому горизонту тянулись бледно-синие сопки, еле заметные на полинялом небе. Над поймой реки, над протоками, озёрами, болотами, над зарослями поседевшей осенней травы плавала сизая дымка. Картину довершали две серые цапли на песчаной косе и старая джонка с жёлтым парусом из бамбука.

Природа не поскупилась на краски, расписывая эту ширму, — видно, хотела закрыть ею всю неприглядность нищенской жизни китайцев. Они и раньше небогато жили, а японские оккупанты последнее забрали. За ветхой глинобитной стеной лепились друг к другу десятка два глиняных фанз с гнилыми гаоляновыми крышами. По узким улочкам бродили чёрные длинноногие свиньи, тощие, как борзые собаки. Вместе с ними «паслись» полуголые ребятишки. Взрослые и подростки толпились сегодня на берегу, у баржи. Они провожали нас с красными бумажными флажками, и все предлагали свои услуги.

Но артиллеристам их помощь была не нужна. Они играючи закатили по трапам свои пушки вручную, а потом стали заводить лошадей.

Лошади все были подобраны в масть, гнедые, хотя и самой различной породы — от немецких и японских верзил до низеньких мохнатых монгольских лошадёнок.

Погрузка шла полным ходом, когда вдруг с привязи сорвался один конь, галопом подлетел к трапу и, столкнув в воду двух немецких здоровенных коней, ворвался на палубу.

Артиллеристы весело засмеялись, столпились вокруг коня. Засмеялись и матросы:

— Что это у вас за конь такой суматошный, норовит погрузиться без очереди?

Но тут один ефрейтор, уже немолодой человек, с перевязанной рукой, сказал:

— Напрасно смеётесь над конём. Он чует, бедняга, что до него очередь не дойдёт.

И так он это сказал, точно у него горло перехватило. А конёк, как услышал его голос, так сразу по палубе топ-топ к нему, уткнул морду под мышку и стал.

Смутились мы.

— Что за причина? — спрашиваем. — Почему очередь не дойдёт?

— Причина? Свечников всему причина. Видите, до какого он, разгильдяй, состояния лошадь довёл за те пять дней, что я в лазарете пробыл! Все плечи стёр… А теперь есть приказ: всех коней с потёртостями, больных и раненых оставить и заменить трофейными, японскими. Кабы не дисциплина, показал бы я ему, как за таким конём нужно ухаживать!

— А он что, — спрашиваем, — особых кровей, племенной?

— Нет. Обыкновенный, наш, расейский… Но я его ни на какого японского не променяю! До войны на нём землю в колхозе пахали. Я с ним с первых дней войны… Вместе отступали, вместе до Берлина дошли… Он слово моё понимает, собачкой за мной ходит. Служил Орлик верой и правдой, а теперь награда ему вышла за это: сами на родину укатили, а его на чужой стороне покинули. За то лишь, что по нашему недогляду плечи ему хомутом натёрло…

— Так поговорите со своим старшиной. Он погрузкой ведает.

Ефрейтор только безнадёжно махнул рукой:

— Сухарь это, а не человек! Для него конь что свой, что чужой — в одной цене! Лишь бы поздоровше был…

Старшина заметил непорядок и направился к ефрейтору.

— Соколов, что вы тут нюни распустили? Постыдились бы хоть моряков!

— А нас ему стыдиться нечего, товарищ гвардии старшина, — говорю я. — Мы товарища вполне понимаем и сочувствуем его горю. Да и конёк, по нашему понятию, того не заслуживает, чтобы его на чужбине бросать.

— А приказы, по вашему понятию, выполнять нужно? — вскипел старшина.

— Приказ, — говорю, — дело святое. Но и в самом точном приказе такого случая не предусмотришь.

— Я солдат и привык все приказы выполнять от буквы до буквы. Советую и вам это делать… Соколов, уведите коня.

Тяжело вздохнул артиллерист, опустил голову и повёл Орлика на берег. Не на поводу повёл, а так просто. Сам пошёл, и конь за ним как привязанный.

И сразу погрузка разладилась. Упало у людей настроение, приумолкли все: ни улыбки, ни шутки.

Ефрейтор привязал коня, погладил его больной рукой по шее и, не оглядываясь, поплёлся на баржу.

А Орлик так и рванулся за ним, затанцевал на привязи, голос подаёт. Непонятно ему, видать, было, почему всех лошадей грузят, а его в стороне держат. Но, как только завели на палубу последнюю пару и приготовились поднять трап, он рванулся изо всех сил, и не успели мы глазом моргнуть — Орлик снова был на барже. Как это на всех подействовало! Люди точно ожили, обступили коня со всех сторон, кто гладит, кто сахар на ладони подаёт, и все посматривают на старшину. Показалось мне, что и старшина не так уж сурово смотрит на виновника суматохи, что в его суровых глазах под нависшими бровями промелькнула тёплая искра…

Подошёл я к нему и спросил:

— Так, может, оставим коня? Больно охота ему на родную землицу переправиться.

Сначала он как будто даже не понял, о чём я говорю, а потом буркнул:

— Я не привык отменять приказания начальства… Уведите.

Солдаты замялись. Никому не хотелось уводить Орлика на берег. Пришлось старшине назвать нескольких солдат по фамилии. Но и после этого увести коня оказалось не так просто. Он стоял, точно пришитый к палубе. У него под кожей напряглись Все. мускулы, и из ран на плечах начала сочиться кровь. Пришлось вызвать Соколова. Он пришёл, еле владея собой, на скулах желваки бегают. Но крепко знает солдат дисциплину. Ещё раз свёл своего друга на берег.

— Убрать помост! — крикнул старшина. — Ефрейтор, на баржу!

Остался Орлик один на берегу, начал метаться: то к корме подбежит, то к носу, смотрит на нас и так ржёт, точно просит не бросать его, взять домой, на родину. Китайцы на него поглядывают, удивлённо головами качают. А нам всем не только коню было стыдно в глаза смотреть — мы друг от друга отворачивались. У всех было такое чувство, точно мы совершили что-то очень нехорошее.

— Ну, что же мы стоим, мичман? Давайте отваливать! — крикнул мне старшина и ушёл в каюту.

Я просемафорил на тральщик. Там выбрали якорь и подошли к нам.

Китайцы замахали нам флажками, помогли убрать концы, и баржа медленно отвалила от берега.

Люди на берегу окружили Орлика, стали его ловить. Для них лишняя лошадь была такой ценностью, что и сказать трудно. Но Орлик не дался. Он взвился на дыбы, прорвал кольцо и понёсся за нами по берегу.

Ниже деревни река делала крутой поворот, и фарватер подходил к самому обрыву. Когда мы поравнялись с мысом, Орлик догнал нас. Не отыскав удобного спуска, он бросился в воду с двухметрового обрыва и поплыл к барже.

Однако прыгнул он слишком поздно. Мы уже прошли мыс, и Орлик, проплыв за нами довольно долго, повернул к берегу.

На мостик поднялся старшина. Мне было неприятно его видеть, и я сказал:

— Посторонним здесь находиться воспрещается.

Он ничего не возразил, молча посмотрел на Орлика и спустился на палубу.

— Моя покойная бабка говорила, что у некоторых людей на сердце лишаи растут, — сказал я громко, чтобы он слышал.

Орлик догнал нас на следующем повороте, километрах в десяти от деревни. Он прискакал даже раньше нас и теперь стоял на мысу и поджидал баржу. Больше я не мог вытерпеть, взял флажки и просемафорил на тральщик: «Прошу разрешения принять лошадь. Могу принять на ходу».

На тральщике как будто ждали запроса — немедленно дали «добро» и сбавили ход. Мне не пришлось объяснять матросам, что нужно делать. Я стал к штурвалу и повёл баржу у самого берега. Матросы спустили танковый трап так, что он почти лёг на воду. Боялся я только одного — за мысом сразу начиналась песчаная коса: замешкайся Орлик хоть на минуту, мы должны были бы отказаться от погрузки или сесть на мель. Ещё боялись мы, что Орлик бросится в воду раньше времени, тогда течение отнесло бы его далеко в сторону, а за косой начинался широкий разлив Сунгари с заболоченными берегами. Вряд ли удалось бы Орлику спастись…

Баржа шла прямо на мыс. Расстояние быстро сокращалось.

Конь застыл на мысу, как высеченный из камня. Каждый мускул его был напряжён. Мокрая шерсть блестела на солнце, бока высоко поднимались, на плечах белели хлопья пены, голова была вскинута, уши насторожены. Он был очень красив в этот момент.

«Потерпи, потерпи, дорогой!» — мысленно повторял я, а кто-то рядом сказал это вслух. Я на секунду обернулся и увидел… старшину. Он стоял, ухватившись за леера, весь подавшись вперёд. От волнения у него выступили капельки пота на лбу.

— Не волнуйся, старшина. Это умная коняга, смекалистая. Заберём! — сказал я миролюбиво.

Наступил решительный момент. Баржа была у самого берега. Тяжёлый танковый трап почти касался глинистого обрыва. Конь стоял не двигаясь, как заворожённый.

— Прыгай, да прыгай же! — молит старшина.

Но конь стоял.

Трап медленно проплывал у самых его ног. Ещё секунда — и мне пришлось рвануть колесо штурвала. Нос баржи медленно повалил на середину реки.

— Всё пропало! Остался… Соколов! — отчаянно крикнул старшина.

Ефрейтор только этого и ждал.

— Орлик! Ко мне! — крикнул он сорвавшимся голосом.

Орлик точно очнулся, сделал по берегу несколько скачков и взвился в воздух…

— Ура-а-а… а-а-а! — прокатилось по палубе.

Я ещё круче положил руль право на борт, и мы только слегка задели кормой за песок косы.

Орлик подошёл к ефрейтору и устало положил голову ему на плечо.

Хорошее море

Азовское море — мелкое море.

Ну что это за море, если целый километр надо идти по воде от берега, чтобы окунуться!

Чуть ли не у самого горизонта стоит в море подорванная гитлеровцами землечерпалка. Кто не знает, подумает, что она на плаву, а на самом деле она крепко сидит на илистом грунте.

Правда, около землечерпалки человеку с таким ростом, как у Ванька Четверикова, будет с ручками, и даже Сергею Комаревцеву там с головкой, но всё равно, что это за море: пять километров от берега, а глубины — сажень!

Конечно, есть в порту приличные глубины. До войны та самая землечерпалка каждый год выбирала грунт у полукилометрового причала и на подходах к нему, чтобы рыбацкие суда могли свободно швартоваться и выгружать улов. Но фашисты сожгли настил, и теперь попасть в дальний конец причала, чтобы выкупаться и половить рыбу, можно было только по обгоревшим сваям да по острым, скользким камням, залитым на полметра водой.

Азовское море — рыбацкое море.

Хотя моряки дальнего плавания и подтрунивают порой над азовцами, сочиняя побасенки вроде такой: «А мы тож, бывает, по недилям плаваем и берега не бачим, бо… камыши кругом, и мы тильки и слышимо, як по хуторам собаки гавкают…», сами азовцы относятся к своему мелкому рыбацкому морю с большим уважением.

А ребята из школы юнгов просто влюблены в своё море. Доказательством такой любви может служить и то, что Ванёк Четвериков вернулся из отпуска на десять дней раньше срока.

Он так и заявил встретившему его завхозу школы Степану Петровичу:

— По морю соскучился…

На это завхоз сказал:

— Очень приятно! А где ты думаешь довольствоваться эти десять дней? Сам знаешь: камбуз — на «Волге», «Волга» — в плавании.

Ванёк только вздохнул в ответ. И не потому, что боялся остаться десять дней без довольствия; на это он ответил коротко: «Рыбу буду ловить». Вздохнул при напоминании о «Волге», красавице мотошхуне, белой, как пена прибоя, лёгкой, как чайка, проворной, как дельфин… Плавает она сейчас по Чёрному и Азовскому морям без него, без Ванька Четверикова. Но что ж поделаешь, если он ещё только перешёл на второй курс…

А по морю действительно Ванёк соскучился. Он и не предполагал, что за год так полюбит его. Правда, была тут ещё причина, почему он рано приехал из отпуска: хотелось ему хоть несколько дней посидеть с удочкой. Во время занятий и некогда было и боялся, что ребята поднимут на смех. Считалось, человеку, решившему стать капитаном или механиком рыбацкого судна, непристойно сидеть с удочкой и ловить бычков. А вот во время отпуска да ещё в жаркую пору, когда запрещён промысловый лов, совсем не стыдно посидеть с удочкой — никто ничего не скажет.

В следующие два дня выяснилось, что не один Ванёк заскучал по солёной воде — из отпуска прибыли ещё двое: Вася и Костик. Первый, как и Ванёк, — будущий капитан, второй — механик. А за ними прикатил и Сергей Комаревцев. Его приезду Ванёк не очень обрадовался: не ладили они с Сергеем. Уж больно Сергей кичился и тем, что вырос на берегу моря (он был из Туапсе), и тем, что плавал кролем, и даже тем, что был правофланговым. А Ванёк замыкал строй на левом фланге, и Сергей всегда подтрунивал над ним.

Вначале все ребята тоже посмеивались над своим левофланговым, но скоро перестали, да и сам Сергей немного прикусил язык, после того как начальник школы сказал:

«Напрасно вы, Комаревцев, задеваете товарища. Это только в строю вы на правом фланге, а в учёбе совсем наоборот: правофланговый Четвериков…».

Костик и Вася немедленно присоединились к Ваньку. Они смастерили себе удочки, накопали червей. Ванька, не сговариваясь, признали за старшего. Он выбирал место для ловли, у него хранились запасные крючки и лески.

Сергей заявил, что рыбу ловить он не пойдёт, что это ему не положено по штату, как будущему капитану. С утра он ушёл в станицу, а рыбаки отправились в порт.

Завхоз, хотя и сказал ребятам, что не сможет взять их на довольствие, всё же приказал прислать кого-нибудь в школу к обеду. Он молча вручил Васе корзину. В корзине стоял кувшин ряженки, лежали лепёшки, пирожки с яблоками, четыре конфеты «коровки» и десятка два яблок и груш.

— Это тоже возьмёшь, — сказал Степан Петрович, указывая на большущий арбуз и две дыни, лежавшие на подоконнике. — Бери, бери! Это с нашего подсобного хозяйства. Вы сами их сажали и пололи.

— Да мы не съедим всего…

— После купания вы и быка съедите. Купаетесь?

— Только один раз, — принялся уверять Вася.

— «Один раз»! Знаю я этот «раз»! Утром залезаете в воду, а вечером вылезаете… Всё знаю, сам на море вырос. Ну ладно. Только далеко не плавать!

* * *

У Сергея оставалось немного денег. Их хватило на две порции мороженого и два стакана семечек, но, поскольку мороженое и семечки лишь в самой малой степени заменяют обед, пришлось бы Сергею довольствоваться одним морским воздухом, если бы он не увидел Васю с корзиной.

— Стоп, матрос! Откуда у тебя такая симпатичная корзиночка?

— Из школы. Степан Петрович дал.

— Захватывающее зрелище! Надеюсь, тут моя доля есть?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Ванёк.

— Ванёк? Интересно… А вы что, атаманом его выбрали?

— А тебе хотелось, чтобы тебя выбрали? — спросил вместо ответа Вася и начал труднейшее путешествие по подводным камням в дальний конец причала.

Сергей посмотрел ему вслед, затем глянул на свои привезённые из дому брюки клёш и, сокрушённо вздохнув, принялся раздеваться. Ему, так же как и всем ребятам, хорошо был знаком путь по камням и сваям. При своём росте да ещё с пустыми руками он не только догнал Васю, но обогнал.

Вася шёл медленно, боясь уронить корзинку. Сергей даже и не подумал ему помочь, он только сказал:

— Надо было взять байду и доставить продовольствие на байде. А то при твоей ловкости мы можем и без еды остаться.

Но всё обошлось благополучно.

— Привет рыбакам! — ещё издали крикнул Сергей. — Ну, как улов?

Ванёк молча показал на одну из свай: к свае был привязан кукан с рыбой. Видно было, как кукан шевелится в воде. Сергей потянул за шпагат и совершенно искренне удивился:

— Солидно!

— Степан Петрович велел, чтобы мы рыбу принесли Анне Ильиничне. Она поджарит, — сказал Вася. — Тут она нам смотрите сколько положила — еле донёс! А ещё Степан Петрович наказывал, чтобы далеко не плавали.

— Вот, слышали, мальчики, что сказал дядя завхоз? — подхватил Сергей, подсаживаясь к корзине. — Дядю надо слушать. Он на вас не надеется и волнуется. По моим скромным наблюдениям, наш товарищ завхоз не очень-то обожает морскую стихию…

— Вот что, Сергей: ты если не знаешь ничего, то лучше помолчи! — перебил Ванёк.

— Ты видал, сколько у него орденов и медалей? Видал? — набросился на Сергея и Вася.

— Ну и что же! Разве я говорю, что он трус? Я только говорю, что он воды боится. Он мог и на берегу воевать…

— Так вот, — внушительно начал Ванёк, — Степан Петрович — самый настоящий моряк и не на берегу воевал, а на море: сначала на Чёрном, а потом здесь, на Азовском. И был он командиром мотобота. А ты знаешь, что на мотоботах делали? Десант перебрасывали в Крым!

— Так почему же он стал завхозом?

— Да потому, что нельзя ему теперь моряком быть. Нервы у него больные, и доктора ему запретили плавать. Он два года в госпитале пролежал.

— Постой, Ванёк, откуда ты всё это знаешь?

— Станичник наш рассказывал. Тоже морячок. Степан Петрович был старшиной, командиром мотобота. И где было самое трудное дело, сам туда напрашивался. Во время одного дела фашисты подбили его мотобот. Старшина всю ночь проплавал в ледяной воде да ещё при шторме. Утром его подобрал другой мотобот. Только он немного в кубрике обогрелся — самолёт немецкий налетел. Ну, а мотоботу что, много надо? И опять Степан Петрович очутился в воде… Только на другое утро его подобрали у нашего берега, уже без сознания. Вот с тех пор и не может он спокойно смотреть на воду, когда волна.

Поплавок на удочке Ванька резко дёрнулся и наискось ушёл под воду. Ванёк проворно схватил удилище и подсек. Рыбина попалась крупная, она металась под водой в разные стороны, так что леска, натянувшись струной, со свистом резала воду. Все с волнением следили за Ваньком, Костик даже вскрикнул, думая, что сазан сорвётся. Но Ванёк не дал сазану уйти, и через минуту Костик подхватил его сачком.

— Хорош, кило на четыре потянет! — определил Сергей.

Но как только сазан был посажен на кукан, Сергей перестал им интересоваться. Его волновала судьба завхоза.

В душе он стыдился того, что, не зная истории Степана Петровича, нехорошо говорил о нём. Но сознаться в этом сейчас, перед ребятами, он не хотел.

— А что я говорил! Настоящий моряк должен уметь отлично плавать. Не буду хвастать, но я при такой обстановке тоже, пожалуй, выплыл бы, а вот Ванёк вряд ли…

Сергей ожидал, что Ванёк насупится и скажет: «Ладно. Там было бы видно…» Но Ванёк только посмотрел на него и как-то странно улыбнулся. Никто из ребят, даже Вася, не знал секрета Ванька. А секрет был в том, что за лето он научился хорошо плавать, и сейчас ему очень хотелось показать ребятам своё искусство, удивить их. Сергеи продолжал:

— Вон землечерпалка. Мне до неё пустяки доплыть, а Ваньку вряд ли!

— Что ты заладил: «вряд ли» да «вряд ли»! А вот и доплыву! — крикнул Ванёк.

— Ты? — встрепенулся Сергей.

— Да, я. Поплыли!

— А потом я должен буду тебя буксировать? Спасибо! Удовольствие не очень большое!

— Там видно будет, кому кого придётся буксировать. Ну, поплывёшь?

Сергей, всё ещё думая, что Ванёк шутит, сказал:

— Ладно, поплывём. Только сначала вот что: видишь, вон стоит байда на якоре? Ты доплыви до неё, а я посмотрю…

Ванёк сбросил тельняшку и, не говоря ни слова, полез на сваю. Сергей да и Костик с Васей ожидали, что Ванёк рассмеётся и скажет, что разыграл Сергея, но Ванёк, оттолкнувшись от сваи, прыгнул вниз головой. Вася даже дышать перестал от удивления. У Сергея поднялись брови.

Ванёк вынырнул и поплыл к байде. Он знал, с каким вниманием следят за ним ребята, и ему хотелось немного подурачить их. Поэтому он старался плыть как можно хуже, бил по воде руками и ногами, так что вода кипела вокруг него.

— Хорошо, что в море лягушек не водится, — засмеялся Сергей, — лопнули бы от зависти!

— А всё-таки доплыл, — сказал Вася.

Байда стояла на мелком месте. Ванёк влез на неё и уселся на корме.

— Ну, Серёжа, поплыли, что ли? А то не успеем до вечера назад вернуться! — крикнул он.

— Соревнование отменяется! — крикнул в ответ Сергей. — Считаю себя не подготовленным к состязанию с таким стилистом, как ваша милость! Да и соответствующая подготовка не проведена — надо вызвать парочку спасательных катеров и водолазов. Я, пожалуй, не смогу один разыскать вас в морских пучинах…

— Как хочешь, я и один поплыву, — спокойно сказал Ванёк.

Всё ещё думая, что Ванёк шутит, Сергей схватил его тельняшку, поднял её, как флажок, и скомандовал:

— Внимание! Начинается заплыв на дистанцию в четыре километра на побитие всеазовского рекорда! На старт!

Ванёк махнул ребятам на прощание рукой и, поднимая тучи брызг, побежал по воде в сторону землечерпалки.

Сергей хохотал; невольно засмеялись и Костя с Васей.

— Вот это стиль! Я такого ещё в жизни не видел! Как он называется? — кричал Сергей.

Но Ванёк уже не слышал его.

Чтобы лучше было видно, ребята перебрались в самый конец причала и вскарабкались на груду камней. До войны эти камни служили фундаментом для маяка.

— А вдруг он и на самом деле поплывёт? — не совсем уверенно сказал Костик.

— Куда? На землечерпалку? — отозвался Сергей, и по его тону было понятно, что он решительно отвергает такую возможность.

Сергей не договорил. Ванёк дошёл наконец до глубины. Даже с такого большого расстояния ребята заметили, что поплыл он совсем иначе. Он не махал руками как попало, а плыл спокойными сажёнками.

— Смотрите, смотрите! — закричал Костик.

— Когда это научился он сажёнками? — как бы слегка удивляясь, сказал Сергей. — Неважный это стиль, им далеко не уплывёшь. Это не кроль. И напрасно он так далеко заплывает — без тренировки такие вещи делать не рекомендуется…

— А ты догони его и скажи, — предложил Вася.

Сергей как будто только и ждал такого предложения. Ему всегда было не по душе, когда героем был не он, а кто-то другой.

Он быстро разделся и прямо с камней бросился в море.

Ванёк был уже далеко. Он устал, но усталость была приятной. Ему хотелось петь от чувства победы, от ощущения широты морского простора. Конечно, он и не думал плыть на землечерпалку. Шутка ли сказать— до неё километра четыре будет! Но всё равно победа за ним…

Прежде чем повернуть к берегу, Ванёк решил немного отдохнуть и повернулся на спину. Он лежал на воде, раскинув широко руки, и смотрел в синеву неба. Над ним носились серебряные азовские чайки, то взмывая вверх, то стремительно падая на воду.

Немного отдохнув, он приподнял голову и посмотрел на причал. Там на маяке стояли двое в тельняшках. «Костик и Вася, — решил Ванёк. — А Сергей, как всегда, и не смотрит. Ну ладно, пускай!» Но вдруг ему послышался голос Сергея. Ванёк осмотрелся. Сергей плыл в его сторону и что-то кричал.

— Ага, не выдержал! — крикнул Ванёк, повернулся и поплыл к землечерпалке. Пусть догоняет!

Если бы он смог разобрать, что кричал Сергей, то он, наверно, посмотрел бы на горизонт и немедленно повернул к берегу: из-за далёкой косы от норд-оста на небо поднималась чёрно-синяя туча. Даже не моряки в Приморской знают, что несёт такая туча: надвигался шторм.

* * *

Сергей изо всех сил работал руками и ногами. С такой быстротой он не плавал даже на соревнованиях. Расстояние между ребятами сокращалось, но очень медленно.

— Ванёк! Ва-ня! Стой! Ветер идёт! Стой! — кричал Сергей.

Оттого, что ему приходилось плыть и кричать, у него, как говорят пловцы, пропало дыхание. Пока он отдыхал, Ванёк уплыл ещё дальше, и теперь Сергей не знал, что ему делать: возвращаться к берегу или догонять Ванька.

«Неужели он не видит? — злился Сергей. — Тоже мне капитан! Мальчишка! Догоняй его, уговаривай! Да что я ему, нянька?»

Лёгкое дуновение ветерка как будто обожгло Сергею лицо и руки. Туча поднялась и закрыла весь горизонт. Она подбиралась к солнцу.

Ванёк в азарте не заметил первого порыва ветра. Он остановился тогда, когда вокруг неожиданно потемнело. Он огляделся и даже не понял сразу, что произошло.

Азовское море — серьёзное море…

И откуда только у этого мелкого моря силы берутся!

Азовский шторм сорвался, как цепной пёс с привязи. Заклокотало море, пошли хлестать волны, да не такими валами, как на Чёрном море, где можно с одной волны на другую, как с горки на горку, перекатываться: поднялась «азовская толчея». Волны налетели сразу со всех сторон: одна швыряет вправо, другая влево; сорвёшься с гребня одной, другая сверху накроет. Тут уже не помогут ни кроль, ни брасс, ни сажёнки, тут только бы на воде удержаться.

Пока Сергей плыл по глубоким местам, он не терял присутствия духа, а как попал на мелкое место, решил, что погиб: на мелком месте и плыть нельзя, и пешком не пойдёшь. Только встанешь на ноги — ударит волна в спину и собьёт с ног.

До причала было рукой подать, но когда Сергей взглянул, то сразу понял, что на причал ему сейчас не попасть, надо держаться от него подальше. Подплыви Сергей близко к причалу, волны швырнут его на сваи. Надо было огибать причал…

На фундаменте маяка, прижавшись друг к другу, стояли Костик и Вася. Волны бились о камни и обдавали их каскадами мутных брызг. Сергей увидел, что и они уже не могут выбраться на берег, и тут же понял, почему ребята не ушли: это из-за них с Ваньком они остались здесь, на каменном острове.

На Сергея нахлынуло чувство тоски: «Как же я бросил Ванька? Ванёк в море, а я… Сам его подбил, а потом бросил!» Он попытался встать на ноги и, пока его снова не сбило волной, осмотрел море. Но он ничего не увидел среди пляшущих волн. Даже землечерпалка куда-то пропала…

Если бы потом Сергея спросили, что он думал в этот момент, он, пожалуй, и не смог бы ответить. Он просто повернул и снова поплыл в море на помощь Ваньку, с отчаянной решимостью работая руками и ногами. Потом он подумал, что делает глупость, что всё равно не сможет помочь товарищу, если даже и найдёт его. Надо выбраться на берег и послать за Ваньком катер.

Волны били его по голове и спине, трудно было дышать, всё тело одеревенело. Он уже не видел, как его пронесло мимо причала, потом мимо порта и всей станицы. Сознание на какую-то долю секунды вернулось к нему только тогда, когда прибрежный вал швырнул его на песок косы. Он несколько раз поднимался, но волны снова сбивали его с ног. Он едва нашёл в себе силы отползти подальше от воды.

Море гудело, и гул этот мешал ему вспомнить что-то очень важное.

И вдруг словно искра вспыхнула в сознании: «Ванёк!»

Сергей вскочил на ноги…

* * *

Он уже не застал Степана Петровича в школе.

— Побежал! В порт побежал, — сказала сторожиха, — Что-то там приключилось… А ты что это? В одних трусиках, грязный.

— Потом, тётя Даша, потом всё расскажу… Давно он ушёл?

— Да вот только что.

В порт Сергей прибежал в тот самый момент, когда катер собирался отвалить от берега.

У катера стояли Костик и Вася.

— Степан Петрович, Степан Петрович! — закричал Костик. — Комаревцев пришёл! Вот он!

Сергей вскочил на катер:

— Степан Петрович! Мне надо… Разрешите мне с вами!

Завхоз бросил ему свой плащ и стал к штурвалу. Ребята отдали концы. Степан Петрович скомандовал:

— Вперёд!

Моторист дал полный газ.

Катер тряхнуло от удара первой волны. Сергей ухватился за поручни и пошёл на нос. Он не мог заставить себя взглянуть на Степана Петровича и вздрогнул, когда тот крикнул ему:

— Комаревцев, наденьте плащ!

Почему-то эти слова успокоили Сергея, и он стал пристально вглядываться в бушующее море.

Катер прошёл вдоль всего причала. Сергей только теперь начал понимать, что это Костик и Вася сообщили завхозу о Ваньке и о нём. Он ожидал, что Степан Петрович обогнёт маяк и поведёт катер в сторону землечерпалки, но Степан Петрович взял левее, прямо в открытое море..

«Куда же вы?» — хотел крикнуть Сергей и повернулся к рубке.

— Вперёд смотреть! — крикнул ему Степан Петрович.

Сергей ещё крепче уцепился за поручни и впился глазами в чёрные волны. Ветер дул справа от землечерпалки и поминутно обдавал Сергея дождём брызг. «Конечно, правильно! — догадался Сергей. — Правильно, что он забирает мористей. Ведь его должно было сюда отнести ветром…».

Но вот Степан Петрович круто положил руль вправо, и катер сделал резкий разворот. Сергей увидел впереди землечерпалку. На неё и повёл катер Степан Петрович. Но не прямо, а галсами[2]. Волны бились о катер то с одной стороны, то с другой.

С наветренной стороны землечерпалки творилось что-то страшное. Зато с подветренной, а особенно у самого борта было совсем тихо. Катер подошёл вплотную к борту, и Сергей, не дожидаясь команды, вскочил сначала на поручни, а с поручней прыгнул на мокрую палубу землечерпалки…

Ванёк лежал ничком на корме. Видно, он взобрался на палубу по ковшам, а отползти под прикрытие надстроек у него уже не хватило сил.

— Ванёк! Ванёк!.. — прошептал Сергей.

Ванёк лежал без движения, и Сергей боялся, к нему притронуться. Он вздрогнул, когда услышал шаги Степана Петровича.

* * *

Азовское море — хорошее море!

Вчера шторм бушевал, над волнами висела чёрная туча, а сегодня и в небе синева и в море лазурь. О вчерашнем шторме напоминают только выброшенные на берег обглоданные кусты бузины, щепки и болберы — поплавки от рыбацких сетей. Как и до шторма, стоит в море, у самого горизонта, землечерпалка. Её хорошо видно из окна школы юнгов; виден весь порт, причалы, разбитый фундамент маяка.

Сергей и Ванёк сидят на подоконнике в одних трусиках, упираясь друг в друга подошвами босых ног. Костик и Вася стоят рядом.

— Интересно, кукан с рыбой уцелел? — вдруг спросил Вася.

— Кукан что, а вот Серёжкин клёш уплыл! — весело сказал Костик, и все засмеялись.

— А шут с ним, с клёшем! У меня ещё брюки есть, казённые. А вот что Ванёк будет делать? У него казённые уплыли!

— Не горюй, Ванёк! Степан Петрович что-нибудь придумает, — сказал Вася.

При упоминании о Степане Петровиче и Сергей и Ванёк перестали смеяться и посмотрели друг на друга, а потом отвернулись к окну.

Все замолчали, и в наступившей тишине особенно громко прозвучали шаги в коридоре. Ребята узнали шаги Степана Петровича. Сергей и Ванёк соскочили с подоконника.

Дверь отворилась, и Степан Петрович такой же неторопливой походкой, какой он ходил всегда, вошёл в кубрик. На согнутой левой руке он нёс брюки и тельняшки, а в правой — две пары ботинок. Он стал посредине кубрика и строго посмотрел на ребят. Те невольно вытянулись, как в строю.

Ребята и моряк простояли молча целую минуту, вглядываясь друг в друга. Сергей и Ванёк искали на лице Степана Петровича следы усталости или расстройства, но ничего не могли заметить: лицо моряка было таким же спокойным, каким они привыкли видеть его всегда. Только смотрел Степан Петрович на ребят строго и даже, как им показалось, с укором.

— Ну, капитаны, получайте! — сказал наконец Степан Петрович и протянул ребятам обмундирование.

Опустив головы, Ванёк и Сергей направились к нему. Они не видели, как Степан Петрович подмигнул Васе и Костику, не видели, что в этот момент у завхоза не было на лице никакой строгости, и поэтому для них было большой неожиданностью, когда он обнял их обоих за плечи и прижал к себе:

— Эх вы, капитаны дальнего плавания! Пришлось мне вчера страху из-за вас натерпеться…

И Ваньку и Сергею захотелось повиснуть на шее у Степана Петровича и попросить прощения, но в это время Костик бросился к окну и закричал не своим голосом:

— Ребята, «Волга» на горизонте!

Все бросились к окнам.

Из-за далёкой косы, откуда вчера пришла штормовая туча, разрезая спокойную гладь воды, полным ходом шла белая мотошхуна.

Ванёк и Сергей торопливо начали одеваться. Им хотелось поскорее встретить мореходов, подняться на палубу своего учебного корабля.

— Ничего, ребята, скоро и мы пойдём в море! — крикнул Вася.

— А меня возьмёте? — спросил Степан Петрович. Все обернулись к нему.

У Сергея чуть не сорвалось с языка? «А вам же нельзя!» Но Степан Петрович опередил его.

— Теперь уже можно. Вчера я выдержал экзамен, — сказал он спокойно.

И ребята громко закричали:

— Ура!

Самое главное

Дело у Васи было несложное — ему надо было, стоя на носу лодки-гольдячки, перебирать руками проволоку и гнать лодчонку вдоль перемёта. Остальное Костик делал сам: снимал рыбу, наживлял крючки и командовал:

— Полный вперёд!.. Средний!.. Шары до места!..

Что такое «полный вперёд» или «средний», Васе было понятно, и он добросовестно выполнял эти команды, но что значило «шары до места», он не знал, решил почему-то, что это значит «самый полный вперёд», и рванул лодку.

За это он немедленно получил от Костика строгий выговор:

— Так, морячок! Можешь считать, что в нашей лодке одним сазаном меньше. Что ты рвёшь вперёд, когда ясно было сказано «шары до места»! Это же самый малый ход.

— А почему бы так и не сказать — «самый малый»? Так, однако, и проще и понятней, — пробовал возразить и оправдаться Вася.

— «Так, однако, проще»! — передразнил Костик. — По-твоему, чтобы отдать якорь, капитан должен вызвать на мостик боцмана и так ему сказать: «Дорогой товарищ боцман! Очень прошу вас: отдайте, пожалуйста, стопор и дайте якорю возможность опуститься на дно». Да пока он так объяснял бы, судно или на берег выскочило, или причал бы разнесло в щепки. Нет, брат! На судне все команды точные и короткие. И, кто не знает их, тому на море делать нечего. Ясно?

— Ясно, — ответил Вася, хотя ничего ясного для него в морском деле ещё не было.

Вернее, ясно было только одно: что придётся выбросить из головы мечту о морской службе. Должно быть, надо возвращаться в свой родной посёлок, в котором о море знают только по книгам, рассказам да песням.

Перемёт был метров на триста длиной, поводков с крючками на нём было не меньше двухсот, так что, пока Вася гонял лодку вперёд и назад, на ладонях у него вздулись водянки. Он сказал, что второй раз проверять перемёт не поедет.

— Да ты ещё и неженка, оказывается! — фыркнул Костик. — Только за один рейс водянки нажил! А на корабле, брат, целый день приходится канаты таскать.

— Привыкну, — сказал Вася, опуская руки в воду.

На это Костик ничего не сказал, а только с сомнением пожал плечами.

Они вытащили лодку носом на берег и растянулись на горячем песке.

— Ладно! — примирительно сказал Костик. — В следующий рейс я сам погоню лодку, а ты будешь снимать и наживлять. Сумеешь?

— Попробую, — сказал Вася.

Солнце уже перевалило за Амур, но до заамурской сопки, куда оно садилось в эти июльские дни, катиться ему было ещё далеко. Вася подпёр щёки кулаками и стал смотреть на реку. До сих пор он считал свою родную речку Берёзовку настоящей рекой, но теперь ему было ясно, что по сравнению с Амуром-батюшкой она просто-напросто маленький ручеёк. На воду было больно смотреть: она блестела под солнцем так ярко, точно текла в Амуре не вода, а расплавленное серебро. За Амуром тянулись до самого горизонта заливные луга, сплошь изрезанные протоками и озерцами. Они тоже блестели под солнцем, как серебряные кружева. И только на самом горизонте, чуть заметные на фоне блёклого неба, виднелись белёсые сопки. Где-то за этими сопками был Васин посёлок, откуда он приехал несколько дней назад по вызову Костика.

Познакомились ребята давно, ещё во время войны. И отец Костика и Васин отец были военными моряками, вместе ушли с Амура на Западный фронт и оба не вернулись домой. С тех пор семьи ещё больше сблизились. Костик каждое лето приезжал гостить в посёлок к Васе. Там и зародилась у них мечта поступить во флот. И вот Костик прислал письмо. В нём он уверял Васю, что на все корабли Амурской флотилии будут принимать юнгов. Вася собрался, получил материнское благословение и прикатил в Хабаровск.

Друзья все дни проводили на берегу. Но причиной тому была не рыбная ловля и не купание — они ждали прихода кораблей Амурской флотилии. Корабли уже несколько суток были в походе, где-то в верховьях Амура.

И вот теперь чем внимательнее присматривался Вася к своему другу, тем больше сомнений закрадывалось в его душу. Оказалось, что Костик знает решительно всё, что касается морской службы, а он, Вася, ничего этого не знал. В любом разговоре Костик употреблял столько морских слов, что порой Вася просто его не понимал. «И на корабле я буду дурак дураком, — думал Вася. — Заставят меня делать одно, а я другое буду делать… Нет, не тягаться мне с Костиком! Никуда меня не примут».

И, когда Вася уже решил было сказать Костику, что, пожалуй, не станет проситься в юнги, Костик вскочил и закричал:

— Полундра! Все наверх! Играть захождение!

— Ты чего? — удивился Вася.

— Корабли идут, вот чего! Смотри!

Вася тоже вскочил и посмотрел вверх по реке. На далёком плёсе, почти у самого горизонта, он увидел несколько точек — вернее, целую цепочку точек.

— Идут кильватерным строем, — пояснил Костик. — Один вслед другому… Сматывай удочки! Полный вперёд, на базу…

Пока они снимали крючки с перемёта, корабли полным ходом прошли мимо их лодки. У Васи сердце чуть не остановилось: он первый раз в жизни видел боевые корабли. Впереди шло несколько больших, тяжёлых кораблей с массивными орудийными башнями на палубе, за ними шли корабли поменьше, с носами острыми, как ножи, со стремительными, обтекаемыми обводами.

— Впереди мониторы, за ними канлодки, — объяснял Костик. — Это они ещё не полным ходом идут. Когда полным — как птицы летят!

На переднем мониторе подняли целую гирлянду разноцветных флагов. Через минуту флагами разукрасились все остальные корабли.

— Праздник какой, что ли? — спросил Вася.

— Не праздник, а сигнализация. С флагмана командир даёт приказание сигналами, а на всех кораблях их повторяют. Ну, поднимают такие же флаги. «Поняли» — значит.

Корабли подняли такие волны, что лодка ребят чуть-чуть не перевернулась. Костик не обратил на это никакого внимания, а Вася с опаской покосился на воду: вдобавок ко всему плавал он довольно плохо.

Идти до базы флотилии было не близко. Но Костик решил, что тратить деньги на автобус — непозволительная роскошь.

— Дойдём своим ходом, — заявил он. — А по дороге я ещё тебя подучу, как надо с командирами разговаривать.

Учение было нелёгким.

— Вот я командир корабля… у меня на погоне два чёрных просвета и две звёздочки, а на рукаве четыре средних нашивки. Как ты ко мне обратишься? — задавал Костик задачу и становился в соответствующую позу.

Вася старательно вышагивал по асфальту, останавливался за три шага перед «командиром», щёлкал каблуками и подносил руку к голове.

— Товарищ капитан… разрешите обратиться? — выкрикивал он натужным голосом.

— Отставить! — повелительно командовал Костик.

— Почему?

— Потому, что кончается на «у». «Капитан»! А ранги? Проглотил?

У Васи першило в горле, точно он и на самом деле проглотил капитанские ранги. Он напрягал память, силясь вспомнить, чему соответствуют два чёрных просвета, две звёздочки и четыре средние нашивки на рукавах.

— Второго ранга, — не вспоминает, а скорее догадывается Вася, ориентируясь на две звёздочки.

— Дошло наконец! — снисходительно усмехнулся Костик. — Подойди снова, но теперь уже у меня три звёздочки и одна широкая на рукаве.

На этот раз Вася обращается к «командиру» увереннее:

— Товарищ капитан третьего ранга…

— Что? — перебивает строгий учитель. — Что ты мелешь? Какого третьего ранга, когда у меня на рукаве широкая?

— А звёздочек-то три?

— Вот поэтому и первого, что три звёздочки! У третьего ранга только одна звёздочка и три средние на рукаве… Вот горе-моряк!

Вася сопел и ворчал себе под нос:

— Зачем это нужно, чтобы всё наоборот! Куда, однако, проще было бы: одна звёздочка — первого ранга, две — второго, три — третьего…

Дорога до базы длинная, а званий на флоте так много, начиная с рядового матроса и кончая адмиралом флота, что к концу пути у Васи всё перепуталось в голове и встретившегося им мичмана он принял за адмирала первого ранга. Костик чуть не упал от смеха.

— Ой, не могу!.. «Адмирал первого ранга»!.. Да такого звания на всех флотах не сыщешь! — кричал он. — Разве вот тебе первому его присвоят…

У проходной будки в порт Вася набрался храбрости и сказал:

— Не пойду, однако… Я там со стыда сгорю.

— Как это — не пойдёшь? — оторопел Костик. — Это, знаешь ли, не по-товарищески. Говорили, говорили, а потом задний ход? Ладно, идём. Я сам буду говорить за обоих.

Старик вахтёр в полинялом морском кителе и в валенках потребовал у ребят «форменный» пропуск на территорию порта. И, как ни просили его ребята, как ни доказывали, что им необходимо пройти на стенку, дело кончилось тем, что старик поставил их по стойке «смирно» скомандовал «кругом» и «шагом марш».

— Вот и поступили, — сказал Вася и облегчённо вздохнул: всё уже было позади.

— Ох, и слабовольный же ты человек! — разозлился Костик. — Неужели ты думаешь, что пропуск нам не дадут, раз мы по такому важному делу?

Попасть в порт им действительно удалось — через дыру в заборе. У стенки стояло несколько кораблей, ошвартованных кормой. Остальные разместились в разных местах затона. Ребята долго ходили, всё не решаясь попытать счастья. Наконец Костик остановил свой выбор на одном из мониторов и подошёл к вахтенному у трапа.

— Товарищ старший матрос, можно нам с командиром поговорить? — вежливо попросил он.

— Думаю, что можно… Но только бесполезно, ребятки, — ответил матрос, улыбаясь. — У нас уже есть юнги. Полный штат. Ясно?

— Ясно, — протянул Костик и потащил Васю к другому монитору.

Но и на втором, и на третьем, и на четвёртом кораблях они получили один и тот же ответ — там уже были юнги. От этого даже Костик начал терять твёрдость духа.

— Опоздали мы, кажется… — сказал он мрачно.

Они уселись на бухту троса и пригорюнились.

И устали они, и есть хотелось, и начинало смеркаться…

— Домой бы, однако, пора… — робко сказал Вася.

Но Костик даже не услышал его слов. К стенке шёл высокий, худощавый моряк в парадной форме, в белых перчатках. Последние лучи солнца играли на позолоте его кортика. Костик впился в него глазами.

Офицер обратил внимание на ребят и остановился против них.

Костик моментально вскочил и вытянул руки по швам. Вскочил и Вася.

— Так… — сказал наконец офицер протяжно. — Нашего полку прибыло. Ну что ж, пойдёмте потолкуем.

Всё случилось так быстро и так неожиданно, что ребята долго не могли оторвать подошвы от настила. Потом они пришли немного в себя и бросились за офицером по сходням на корабль.

Вахтенный скомандовал «смирно», и все на палубе замерли. Офицер отдал честь флагу.

Палуба на мониторе была покатой и, как показалось Васе, очень скользкой. Он невольно ухватился за руку Костика. Но тот вырвал руку и так строго посмотрел на Васю, что тот поёжился.

— Чего ты? Я просто хотел спросить, какого он ранга, — шепнул Вася в оправдание.

— Первого… Командир бригады… — одними губами ответил Костик.

Командир бригады приказал дежурному командиру накормить «товарищей».

— А потом я с ними побеседую.

Офицер передал приказание коку.

Кок посмотрел на ребят и сказал:

— Есть накормить «товарищей»!

Ребят накормили таким борщом и такими котлетами с компотом, что Вася готов был поклясться, что не ел в жизни ничего вкуснее. Костик смотрел на него торжествующе, точно это он был здесь хозяином и угощал Васю.

— Можешь попросить добавки, если не наелся, — шепнул он.

Но кок без их просьбы поставил перед ними по второй чашке компота.

— Витамины для молодых людей — самая полезная пища! — сказал он, поднял палец и подмигнул «молодым людям».

После ужина дежурный офицер проводил ребят к командиру бригады. Капитан- первого ранга уже успел переодеться в повседневную форму и теперь выглядел как-то проще и добрее. Больше всего удивило Васю то, что он, не спрашивая их, зачем они пришли на корабль, разговаривал с ними так, точно они ему уже всё подробно рассказали. А начал он так:

— Садитесь, и начнём с биографий…

Биографии у ребят были короткие и немудрёные, как школьные линейки. Родились, подросли, пошли учиться…

— Значит, отцы ваши были моряками и вы желаете на флот?

— Только на флот, — уточнил Костик.

— А мамы ваши как на это смотрят?

Вася набрался смелости и опередил Костика:

— Хорошо смотрят… Правильно… Они знают, что мы к вам пошли… Моя мама будет очень рада, если я поступлю в матросы… — Для большей убедительности он ещё добавил: — И дедушка, мамин папа, тоже у нас был моряком. Только он не военным был моряком, а простым.

— Значит, потомственные моряки? — усмехнулся комбриг. — Хорошо… Стало быть, дома знают, что вы здесь?

— Знают. Честное пионерское, знают! — поспешил заверить Вася.

— А вы пионеры?

— Так точно, товарищ капитан первого ранга! — выпалил Костик.

— Не вижу. Галстуки где ваши?

Вася растерянно посмотрел на Костика: это он сказал ему, что юнгам галстуки носить не положено, потому что они носят форму.

Комбриг точно прочёл его мысли:

— Пока вы не надели форму, галстуки снимать я не рекомендовал бы…

Вася тут же достал из кармана галстук и ловко повязал его. У Костика галстука не было.

— Ну вот… — сказал комбриг. — А документы у вас с собой?

— Нет… А какие документы, товарищ капитан первого ранга? — деловито осведомился Костик.

— Заявление от родителей и школьные табеля.

— Мы не знали… Мы бы обязательно принесли… Мы завтра же… — начал было Вася, но тут же замолчал, вспомнив, что ему, чтобы принести заявление и табель, надо было съездить в посёлок.

— Ладно. Время терпит, — сказал капитан. — Мы вот что сделаем: садитесь-ка вы к столу; вот вам бумага и ручки, пишите на одном листе биографию, на другом — заявление… А я пока займусь своим делом.

Как ни коротки были биографии, писали их ребята целый час. Правда, Вася написал быстрее, но он стал терпеливо ждать, когда напишет и Костик. А тот сопел, пыхтел, грыз ручку и перечёркивал слова и буквы.

Потом капитан первого ранга сел к столу и принялся проверять работы ребят. Когда он, проверяя Васину биографию, поставил в двух местах запятые, Вася вдруг понял, что комбриг просто-напросто устраивал им экзамен. Понял это и Костик, понял и помрачнел: он знал, что двумя запятыми ему не отделаться. Так оно и вышло.

— Слабовато… Весьма слабовато, — сказал комбриг. — Я бы сказал — на двойку работа. А как у тебя с арифметикой? Или с цифрами ты тоже не в ладах?

Костик ничего не ответил, только покраснел, как сигнальный флажок.

Капитан долго расхаживал по каюте, заложив руки за спину и опустив подбородок на грудь. Ребята молча следили за ним, ожидая решения своей судьбы.

Неожиданно комбриг остановился, посмотрел на Васю и спросил:

— В Нахимовское училище ты поступить хочешь?

Васе хотелось крикнуть «хочу», но горло так перехватило, что он еле смог выговорить:

— Очень хочу, товарищ капитан…

— Тогда запиши вот здесь свой адрес и жди от меня вызова… А тебя, Костик, — извини, я человек прямой и строгих правил, — я пока не могу рекомендовать в училище.

Костик качнулся и скомкал на груди рубашонку. Он хотел что-то сказать и не мог.

Комбриг смотрел на Костика ласково и сочувственно:

— Я всё знаю, всё… Знаю, что ты любишь флот, и верю, что будешь моряком. Знаю, что ты готовил себя к морской службе. Ты уже и сейчас не спутаешь бак с ютом, камбуз — с ходовым мостиком. Но ты допустил одну очень крупную ошибку… Морскому делу мы тебя сами научили бы, а вот научить тебя грамоте, настоящей грамоте, мы не можем. Это надо усвоить в школе… Что такое наш корабль? Это большой и сложный завод. У нас на каждом шагу химия, физика, математика. И, если ты действительно по-настоящему любишь флот, то поймёшь меня правильно. Даю тебе год отсрочки. Займись самым главным. Помни: лучшей рекомендацией будет твой табель… А сейчас, ребятки, я распоряжусь отправить вас в город на катере. — Капитан нажал кнопку звонка. — Вот видишь, и здесь у нас техника, — сказал он, улыбаясь, и взъерошил Костику волосы.

В каюту вошёл дежурный офицер.

— Отправьте ребят на моём катере в город, — приказал комбриг.

Когда дежурный офицер пришёл доложить, что приказание выполнено, комбриг спросил его:

— А что, этот беленький не плакал?

— Было, товарищ капитан первого ранга… Да и у тёмненького глаза блестели.

— Хорошие ребята! Тёмненький по дружбе плакал. Обидно ему за дружка. Ну ничего. Я в них обоих верю. Они на правильном курсе, как сказал бы тот беленький… А меня они расстроили — вспомнил я двадцать третий год…

Офицер вопросительно посмотрел на комбрига.

— В двадцать третьем году я тоже так вот пришёл на стенку к борту линкора… Это было в Кронштадте…

Юннатка-хохлатка

Обычно ненужных вещей кругом сколько угодно валяется, а когда Вале срочно понадобилась простая яичная скорлупа, он её нигде не мог найти. Опросил всех соседей — нет. Тётя Маруся жарила вчера омлет с ветчиной, но из яичного порошка.

Валя несколько раз звонил по телефону старосте юннатского кружка, но его не было дома; звонил ещё троим ребятам и тоже не застал их. Наконец он вспомнил телефон Алёши Попова, мальчика, с которым прошлым летом был в лагере. На этот раз Вале повезло — к телефону подошёл сам Алёша, но он долго не мог понять, кто с ним говорит.

— Это я, Валя Зубков… Ну, меня ещё пчела в губу укусила, и она раздулась, как гриб…

— А-а-а-а! — вспомнил наконец Алёша. — Зубков! Так бы сразу и сказал… Что это ты не звонил, не звонил, а потом вдруг сразу…

Вале некогда было оправдываться, и он перешёл прямо к делу:

— Слушай, Алёша, мне кажется, ты в лагере очень любил яичницу…

— Ты что? — перебил его Алёша. — Я её терпеть не могу… А почему ты про яичницу говоришь? В гости хочешь позвать?

— Нет, что ты… То есть приходи, пожалуйста, очень буду рад… Я не потому вспомнил. Мне, понимаешь, очень срочно нужна яичная скорлупа, даже не целая, а всякая…

— Скорлупа? Да на что она тебе понадобилась? — удивился Алёша.

— У нас тут в кружке есть три курицы, и одна, Хохлаткой её зовут, снесла сегодня яйцо совсем без скорлупы…

— Так ты что, решил сам на него надеть скорлупу?

— Ну да… Да не надеть, а потолочь скорлупу и дать Хохлатке склевать. У неё извести не хватает в организме. Понял теперь?

— Конечно. Так бы сразу и сказал. А почему обязательно скорлупу? А если дать ей просто извёстки?

— Как — извёстки? А если она отравится?

— Не отравится. У меня тоже в детстве извести не хватало. Я всё время отковыривал штукатурку и ел. Не отравился же… У вас в кружке удобрения какие-нибудь есть?

— Удобрения? Кажется, есть… Белый такой порошок… суперфосфат, что ли…

— Так чего же тебе ещё надо? Вот и корми суперфосфатом.

— А ты думаешь, можно?

— Конечно, можно. Раз это удобрение, значит, не ядовитое. А удобрения всегда с известью делаются. Я читал где-то, что с известью…

Всё-таки Валя долго не мог решиться подсыпать в корм Хохлатке суперфосфату. Он ещё раз позвонил старосте, но его всё не было дома. А Вале казалось, что известь нужно дать курице как можно скорее, иначе с ней может что-нибудь приключиться. Наконец он решился.

Хохлатка с большим аппетитом склевала весь суперфосфат и даже посмотрела на Валю — не даст ли ещё?

— Хватит! — сказал Валя. — Хорошего понемножку.

Всё же он ещё целый час просидел у курятника, наблюдая за Хохлаткой. Но курица чувствовала себя отлично, и тогда Валя решил сходить домой и поесть.

Но не успел он дома съесть тарелку супа, как раздался звонок, и в комнату влетел Алёша.

— Ты уже кормил курицу? — спросил он, не здороваясь.

— Кормил… А что?

— Суперфосфатом?

— Да… А что?

— Подохнет она теперь, вот что! — выпалил Алёша.

— Ты что же? — прошептал Валя и выскочил из-за стола. — Как же ты тогда сказал мне, что можно?

— Тогда я не знал… А потом спросил у мамы, и она мне объяснила…

— Так чего же ты мне сразу не сказал?

— А как я мог? Я еле-еле нашёл твой адрес.

— Но, может быть, это не так вредно?

— Смертельно! Ты знаешь, чем обрабатывается суперфосфат? Серной кислотой. Понимаешь, серной кислотой!

— Бежим скорее в школу! — крикнул Валя и первым вылетел из комнаты.

Все три курицы, нахохлившись, сидели на насесте.

— Ну вот… Опоздали… Они уже…

— Чего — уже? Может, они просто спать легли, — сказал с надеждой Валя.

— Нет… Чего же они будут спать, когда ещё светло? Это суперфосфат на них действует, — решительно заявил Алёша.

— А почему же он на всех куриц действует? Я ведь только одну Хохлатку накормил.

На полу валялась опрокинутая банка из-под удобрения. Валя, видимо, забыл её убрать, и курицы склевали порошок.

Огорчённые ребята вышли со двора и встретили старосту юннатского кружка Колю.

— Ты чего мне сто раз звонил? — спросил Коля. — Случилось что-нибудь?

— Случилось, — виновато прошептал Валя и опустил голову. — Курицы подыхают…

— Как — подыхают? Почему?

— Я их суперфосфатом накормил…

— Зачем? Кто тебя просил?

— Хохлатка снесла яйцо совсем без скорлупы… Мне сказали, что ей надо дать толчёную скорлупу или… или… суперфосфату.

— Тебя бы им накормить! И где ты только достал его?

— В шкафчике взял… В жестяной банке…

Коля как-то странно посмотрел на ребят и кинулся к курятнику.

— Где банка? — крикнул он.

— Вот… Почти всё поели…

Коля посмотрел на банку, на кур… и вдруг рассмеялся:

— Чудаки вы, а не юннаты! Хорошо, что так получилось. Это только банка из-под удобрения, а в банке была толчёная скорлупа. Я сам вчера натолок…

— А почему же они нахохлились? — спросил Алёша.

— Спят.

— Ведь сейчас ещё день.

— Для нас день, а для них ночь!

Коля стал вдруг серьёзным-серьёзным. Даже палец кверху поднял и сказал:

— Юннатом быть не так просто. Учиться надо!.. Мы не игрушками занимаемся. А то вот и получилось, как говорят, «курам на смех».

Двадцать первый барабанщик

Как говорили лагерные острословы, Юра возвышался над уровнем моря всего на сто тринадцать сантиметров. Про его вес они так острили: «В походе легче будет нести самого Юрочку, чем его рюкзак». Поэтому и звали все его не Юрой, а Юрочкой.

Но это не огорчало Юрочку. Гораздо больше огорчило его то, что пришлось ему стать двадцать первым барабанщиком. Он приехал в лагерь на три дня позже других ребят и при знакомстве со старшим вожатым заявил:

— Я хочу барабанить. Я уже умею.

— Вот беда-то! — сказал вожатый. — Прямо какой-то наплыв барабанщиков получается. У нас уже есть двадцать специалистов в этой области…

— Значит, я буду двадцать первым, — не сдался Юрочка, хотя и вздохнул по этому поводу. — Мы будем барабанить по очереди.

Однако при первой же Юрочкиной очереди выяснилось, что барабанщик он малоквалифицированный. Для лагерных дел требовалась совершенно иная дробь: боевая, задорная, бодрящая и ещё какая-то, как объяснял Юрочке Алёша, председатель совета лагеря.

— Ты не обижайся, Юрочка, но не получается у тебя, — говорил он. — Тут надо так играть, чтобы ноги сами шли, а когда ты барабанишь, даже я с ноги сбиваюсь. То у тебя слишком быстро получается, то медленно… Лучше ты у нас что-нибудь другое будешь делать. Хочешь, мы тебя в цветочную комиссию запишем?

Юрочка не на шутку обиделся:

— Это девчоночная комиссия! Не пойду! Я лучше на барабане потренируюсь или на трубе…

У Алёши от удивления приподнялись плечи:

— Что ты, Юрочка! Ты думаешь, это так просто? Чтобы стать горнистом, надо сначала амбушюр выработать.

— Какой абажур? — не поверил Юрочка.

— Не абажур, а амбушюр… Нужно научиться вот так, по-особому, губы складывать, и надо, чтобы кожа на губах затвердела. А это не сразу делается.

— Всё равно в цветочную не запишусь! — отрезал двадцать первый барабанщик и пошёл разыскивать старшего вожатого.

Вожатый разрешил Юрочке брать барабан в свободное время, хотя и пожалел об этом уже на второй день: свободного времени у Юрочки оказалось очень много, а барабан был занят только во время линейки. К вечеру второго дня Юрочкиных занятий во всех отрядах ребята стали жаловаться, что начинают глохнуть.

— Хорошо ещё, что у него с горном ничего не получается, — говорили ребята. — Совсем бы пропали…

— Ты, Юрочка, уж слишком увлекаешься, — осторожно сказал вожатый. — Оглушил всех.

— Ладно. Я найду место, где никому не буду мешать, сказал барабанщик и перенёс занятия в лесные окрестности лагеря.

Скоро в стенгазете появился рисунок; на нём была изображена целая сцена; на пенёчке сидел с барабаном Юрочка, а вокруг него толпились разные лесные звери с узелками за плечами. И без подписи было ясно: лесные звери собирались покинуть родные места. Выжил их двадцать первый барабанщик.

На самом же деле ни с какими лесными обитателями Юрочка не встречался, если не считать козла из подсобного хозяйства. Козёл этот хоть и числился домашним животным, но нравом был хуже всякого дикого. Поэтому и прозвище у него было «Шайтан». В музыке он ничего не смыслил, но почему-то его очень заинтересовал барабан. Стоило Юрочке начать тренировку, как Шайтан вырастал перед ним, точно из-под земли, и наставлял рога и на барабан и на самого барабанщика. Отогнать его не было никакой возможности, и пришлось Юрочке перенести занятия на морской берег.

Остряки тут же распустили по лагерю слух, что Юрочка отправился походом на всех морских обитателей и что теперь не поймать рыболовам-любителям ни одного бычка, ни одной ставридки.

Каждый раз Юрочка уходил из лагеря незаметно, чтобы никто не помешал его тренировкам. На все расспросы ребят о том, как идут его дела, он загадочно улыбался и не спешил хвастать успехами. Но как-то он подошёл к Алёше и сказал:

— Алёша! Пойдём — послушаешь…

Новый Юрочкин «класс» оказался замечательным местом. Они взобрались на вершину прибрежной скалы. Отсюда открывался чудесный вид на море. Море сверкало внизу миллиардами солнечных бликов, переливалось синим, зелёным шёлком, пестрело фиолетовыми тенями от облаков. Внизу, у берега, неустанно трудились небольшие волны. Они одна за другой набегали на чёрные обломки скал, захлёстывали их, старались сорвать с них космы водорослей, но камни и водоросли так крепко сжились, что море ничего не могло с ними поделать. Зато мелкую гальку волны ни на минуту не оставляли в покое: перемывали её и перекладывали с места на место.

А вправо и влево, вдаваясь в море синими мысами, тянулись скалистые берега. Сзади толпились горы, выглядывая одна из-за другой, точно и им захотелось полюбоваться морем да заодно и узнать, зачем пришли на скалу ребята.

Среди этого необъятного простора Юрочка показался Алёше совсем крохотным, и он невольно улыбнулся. Но Юрочка ничего не заметил: он готовился к испытаниям.

— Я буду играть, — сказал он, — а ты маршируй.

Юрочка набрал полную грудь воздуха, точно собирался петь, а не барабанить, и начал.

— Ну как? — спросил он, после того как Алёша промаршировал перед ним несколько раз взад и вперёд по площадке.

— Идёт дело… Мне только кажется, что у тебя ещё не совсем отработана сила звука. Погромче бы надо. А так ничего, вполне мастерски… Я думаю, что завтра можно будет попробовать тебя на линейке.

От радости Юрочка выколотил на барабане туш, но тут же взял себя в руки и сказал:

— Тогда ты иди, а я ещё немного позанимаюсь.

Алёша спустился по тропочке вниз, а Юрочка принялся «отрабатывать» силу звука, шагая сам под собственную музыку по площадке. Он так увлёкся, что не заметил очень рогатого и очень бородатого слушателя, появившегося из-за кустов.

Шайтан прослушал одно колено, другое, топнул ногой и сердито чихнул, Юрочка обернулся, ахнул и уронил палочки.

Дальше всё произошло с катастрофической быстротой. Бородатый крикнул густым басом: «Бе-е!» — и медленно двинулся на музыканта, выставив воинственно рога. Юрочка попятился от него, споткнулся и упал навзничь.

Бум-м-м-м!.. — и барабан очутился на рогах у Шайтана.

Такого исхода не предвидел и сам козёл. Несколько шагов он сделал с гордо поднятыми рогами, украшенными трофейным барабаном, потом пожелал его сбросить лёгким движением головы, но… не тут-то было. Барабан засел на рогах крепко. Шайтан заорал с перепугу и бросился, не разбирая дороги, вниз…

Юрочка вскочил на ноги и даже глаза протёр: не приснилось ли ему всё это? Но факт, как любил говорить Алёша, был налицо. Вернее, налицо были только две барабанные палочки да сам барабанщик, а инструмента не было, и надо было принимать срочные меры по его спасению.

Размахивая палочками, как двумя кинжалами, Юрочка бросился в погоню. Он не бежал, а летел под гору, перепрыгивал через пни, продирался сквозь кусты, падал, снова поднимался и не переставал кричать:

— Стой! Стой! Держи его!

Кричал он так громко и так требовательно, что Шайтан совсем с перепугу потерял голову и выделывал что-то невообразимое: он бодал воздух, прыгал во все стороны и вверх, ходил на задних ногах и отчаянно тряс головой. При этом он истошно орал. Когда он подбежал к своему стаду, все козы бросились от него врассыпную, точно на них волки напали.

В лагере услышали и крики Юрочки, и вопли Шайтана, и увидели всё, что происходило в кустарнике на склоне.

— Ребята! За мной! — скомандовал Алёша.

И все, кто был с ним рядом, бросились к кустарнику.

Уже на бегу Алёша перестроил свой отряд с таким расчётом, чтобы окружить похитителя со всех сторон.

— Окружай! Не давай ему прорваться! — командовал он.

Заметив, что преследователи во много раз превосходят его численностью, Шайтан метнулся в сторону, попытался прорваться к лесу, но кольцо окружения сомкнулось, и на него сразу навалилось несколько ребят. Кто-то схватил козла за бороду, Алёша сорвал с рогов барабан, а Юрочка выколотил на козлиных боках дробь с той самой силой и страстью, которой так не хватало ему раньше.

Лагерное имущество, хоть и потрёпанное, хоть и с дырой в боку, было отбито. Юрочка чуть не со слезами принял от председателя барабан и долго изучал повреждение. Второй бок барабана не пострадал.

— Ладно, Юра, — стал успокаивать его Алёша, — не огорчайся. Как-нибудь отремонтируем.

Юрочка, после всей этой истории, в которой он проявил столько мужества, ставший сразу Юрой, связал тесёмки барабана, перекинул их через плечо и тронул уцелевший бок палочками. Барабан откликнулся хоть и надтреснутым голосом, но вполне бодро и жизнерадостно. Юра посмотрел на ребят и улыбнулся во весь рот.

— Становись! — вдруг подал команду Алёша и показал рукой направление строя.

Моментально на полянке выросли две шеренги.

— На-пра-во! — командовал Алёша. — Музыканты, вперёд! Шагом… марш!

И грянул барабан!

Двадцать первый барабанщик стал как будто и ростом выше, и в плечах шире. Его руки обрушивали палочки на уцелевший бок лагерного барабана, и он гудел с такой силой и в таком ритме, что до самого лагеря ни один человек в строю не сбился с ноги.

— Молодец, Юра! — похвалил председатель.

— Вот видишь, а ты хотел меня в цветочную комиссию! — гордо ответил двадцать первый барабанщик.

Впрочем, с этого дня Юра стал первым и единственным лагерным барабанщиком. Никто, в том числе и остальные двадцать барабанщиков, против этого не возражал.

Про октябренка Гришу, пионера Мишу и про козла-Разбойника с большой школьной дороги

Все, кто живёт далеко на севере, за Полярным кругом, считаются заполярниками. Октябрёнок Гриша и его друг пионер Миша тоже заполярники. Они живут так далеко на севере, что дальше уже и земли нет, дальше лежит Баренцево море, а за ним Северный Ледовитый океан…

Про посёлок, в котором они живут, тоже надо сказать, что он заполярный. И про дорогу, по которой Гриша и Миша в школу ходят. Она особенная, эта заполярная дорога: сколотили её из толстых досок и уложили на большие валуны — обломки скал — и на высокие деревянные козлы. Без такой дороги трудно было бы ребятам ходить в школу. Летом и осенью им пришлось бы через каждый валун перебираться, через каждый ручеёк перепрыгивать, а зимой их пришлось бы каждый раз выкапывать из сугробов при свете северного сияния.

Ну, а если бы посредине дороги не было заполярного моста через заполярный поток с водопадом, с которого летом ребята ловили заполярную рыбу кумжу, на котором и произошло всё, о чём дальше будет речь, Гриша не ходил бы в первый класс, Миша — в пятый и оба они остались бы заполярными неучами.

…Через поток с водопадом ни перепрыгнешь, ни переплывёшь его даже на заполярной лодке.

В первый раз Гришу в школу привела мама. За ручку привела. Но уже на второй день Гриша сказал решительно:

— Я не маленький и сам дойду! Ты думаешь, что я никогда до школы не добегал? Ещё сколько раз…

Мама спорить не стала.

— Правильно, сынок! — сказала она. — Не век же мне тебя за ручку водить. Вот тебе завтрак: хлеб и кусок жареного палтуса. Сам укладывай всё в ранец и сам отправляйся в школу.

Взрослому человеку, такому, как Гришин папа, рыбак-помор, дорога от дома до школы покажется совсем пустяковой, а самому Грише она кажется длинной-предлинной. До моста сколько да ещё после моста столько же! А вот пионеру Мише она по-разному представляется: выучит он уроки — бегом в школу бежит, Гришу на мосту обгоняет, не выучит — целый час плетётся, за каждый сучок цепляется, с моста в воду щепки швыряет, отправляет «корабли» на верную гибель в водопаде…

Выскочил Гриша поскорее за дверь, чтобы мама не успела поцеловать, и побежал в школу. Половину дороги, до моста, он пробежал благополучно, а вот на самом мосту его ожидала рогатая и бородатая неприятность — тот самый заполярный козёл-Разбойник грязно-серого цвета, про которого по посёлку ходили легенды и которого даже взрослые побаивались.

Одни рассказывали про козла, что он, забредя однажды на грузовой причал, увидал там новенький трактор, только что выгруженный с парохода, принял его за соперника и так поддал трактору в бок рогами, что тот перекувырнулся в воздухе и утонул чуть ли не на середине бухты.

Другие рассказывали, что заполярный разбойник однажды ворвался в продовольственный магазин, разогнал всех продавцов и покупателей, опрокинул кассу вместе с кассиршей, запер завмага в кладовой на щеколду и хозяйничал в магазине, пока не уничтожил всё продовольствие… Пожарную команду вызывали!

Ну, а про то, что он пачками жрёт табак-махорку, что ходит и подбирает окурки, глотает их прямо с огнём, знали в посёлке все: и старый и малый…

И вот теперь этот Разбойник стоял как раз на середине моста, смотрел на Гришу, и ничего хорошего в его взгляде Гриша для себя не видел.

«Как даст рогами, так я кувырк в водопад… Ищи меня потом на дне залива, рядом с тем трактором…» — подумал Гриша.

Можно было бы подождать, когда пройдёт кто-нибудь из взрослых или Миша подоспеет, но так недолго и в школу опоздать. И кто знает, выучил сегодня Миша уроки или не выучил? Может, они такие трудные, что их и выучить нельзя?..

— Уходи отсюда! — крикнул Гриша козлу. — Мне в школу надо!

Но Разбойник и ухом не повёл, вроде он за шумом водопада ничего не слышал. Тогда Гриша решил его задобрить: он снял ранец, достал из него завтрак и швырнул козлу под ноги.

Разбойник крикнул: «Мэ!»— попробуем, дескать, чем вас кормят! — и принялся уничтожать рыбу, помахивая от удовольствия коротким хвостом…

А Гриша тем временем бочком, бочком проскочил мимо козла и припустился в школу.

На большой перемене все ребята завтракали, а Гриша наш только слюнки глотал…

Разбойнику Гришины завтраки вот как понравились: он и на другое утро встретил Гришу на мосту. Знал, злодей, что мост не минешь, стороной не обойдёшь…

— Как тебе не стыдно! — принялся стыдить козла Гриша. — Вон сколько ещё травы кругом, а ты у меня завтраки отбираешь…

Но козёл опять притворился, что ничего не слышит, и так в ответ сердито чихнул и топнул ногой, что ранец сам собой слетел с Гришиных плеч, сам раскрылся, и завтрак — котлета с хлебом — полетел к ногам Разбойника.

И опять на большой перемене все ребята ели свои завтраки, а Гриша только воды кипячёной попил из бачка, чтобы в животе не было скучно…

Дома он так набросился на еду, что отец с матерью глазам своим не поверили.

— Что с тобой? — сказала мама. — Неужели эта уроки на тебя такой аппетит нагоняют? Раньше, бывало, тебя силком надо было за стол усаживать…

Что мог ей ответить Гриша? Рассказать про Разбойника? Тогда она непременно станет водить его в школу за ручку…

«Нет! Лучше с голоду помру, а не скажу!» — решил Гриша.

— Это, наверно, потому, что я теперь вот такой физкультурой занимаюсь… — сказал он и сделал «вдох» и «выдох».

Разбойник собирал дань аккуратно, не пропуская ни одного утра, Грише показалось, что он даже поправляться стал, в боках раздался. А как-то приснилось, что козёл до того растолстел, что загородил весь мост через поток… Съев завтрак, он потребовал, чтобы Гриша отдал ему ранец, и слопал ранец вместе с букварём, тетрадками, ручкой и карандашом… Один только ластик выплюнул: не смог разжевать…

Но и этого Разбойнику, ставшему великаном, было мало. Он топнул ногой и потребовал страшным человеческим голосом:

«Скидывай берет!»

И, даже не пожевав его, проглотил…

«А теперь скидывай форму!» — потребовал обнаглевший Разбойник, и форма последовала за ранцем и беретом…

Но и этого козлу было мало!

«А теперь сам полезай ко мне в пасть!» — потребовал он совсем уж кошмарным голосом и разверз перед дрожащим Гришей пасть, громадную, как пещера…

Тут уж Гриша закричал не человеческим голосом, а по-козлиному, жалобно-жалобно: «Бе-е-е!» — попятился от чудовища, оступился и полетел прямо в водопад, на страшные подводные валуны…

Конечно, полетел он на самом деле не с моста, а со своей кровати, ударился не о валуны, а об пол… А что касается того, блеял ли Гриша по-козлиному, то мама уверяет, что блеял.

Она говорит, что проснулась от этого крика, бросилась к Грише, подхватила его на руки и принялась тормошить:

— Что с тобой, сынка? Не заболел ли ты? Может быть, ты переел за ужином?

Гриша пришёл в себя и сказал маме:

— Нет! Ничего я не заболел… Это мне такой страшный сон приснился… Будто стою я на мосту и подходит ко мне козлище… «Скидывай, говорит, ранец!» А я ему: «Фиг тебе, а не ранец!» Да как схвачу его за рога, да как запущу прямо в водопад! Он как трахнется об валуны да как закричит: «Бэ-э!»…

Собираясь в школу, Гриша сказал матери:

— Не давай ты мне завтраки… Ты лучше давай мне денег. У нас в школе буфет открыли…

— Хорошо, — сказала мама и дала Грише рубль. — Сдачу, чтоб не потерять, положишь в ранец.

Разбойник был на посту. Он расхаживал по настилу моста, сердито фыркал от нетерпения, отрывал от досок щепки и жевал их прямо с гвоздями. Увидав Гришу, он гневно крикнул: «Бэ-э!» Наверно, это значило: «Ты почему заставляешь меня ждать?»

— Нет у меня, злище-козлище, никаких завтраков! Вот, рубль мамка на завтраки дала!.. — крикнул Гриша и показал козлу рубль.

А тот хоть бы понюхал рубль! Нет! Выхватил он из Гришиных рук целковый и принялся его жевать…

— Отдай! — завопил Гриша на всё Заполярье, но козёл только рогами в ответ помотал.

— А что он у тебя отнял? — спросил подбежавший Миша.

— Рубль, который мне мама на завтраки дала… — ответил Гриша.

— А зачем ты всяких нахальных козлов рублями кормишь? Их надо за разбой берёзовой кашей кормить! — сказал Миша, отвёл Гришу в сторонку, вооружил его хорошей берёзовой хворостиной и добавил: — Иди смело прямо на него, а хворостину держи за спиной… Как только он заступит тебе дорогу, так ты и угости его берёзовой кашей! Мало будет — добавки всыпь… Да не трусь! Скоро пионером будешь…

Гриша так и сделал. Он собрал всю свою храбрость, двинулся на мост и, как только Разбойник преградил ему дорогу, требуя к рублю ещё и хлеба с рыбой, огрел его хворостиной. От неожиданности козёл даже на задние ноги присел…

После первой же добавки «берёзовой каши» он бросился со всех ног наутёк. На досках настила остался только вконец изжёванный рубль, Гриша поднял его двумя пальцами, поморщился и бросил в водопад: на такой рубль уже ничего нельзя было купить.

Однако Гриша не огорчился — это был последний день, когда он остался без завтрака на большой перемене. Впрочем, Миша поделился с ним по-братски куском пирога с рыбой и рисом.

— На! За храбрость! — сказал он.

Синяя коробка

Всё воскресное утро Коля провозился над своим самодельным сундучком: он что-то сверлил, стругал, приколачивал… Вечером показал сундучок отцу и сказал:

— Папа, открой-ка крышку…

Отец попробовал, но у него ничего не получилось — крышка не открывалась.

— Ты что, гвоздями её приколотил? — опросил он.

— Нет! — засмеялся Коля. — Это я пристроил такой секретный замок. Его никто не откроет…

— А зачем он тебе понадобился? — удивился папа, — Что ты собираешься запирать на секретные замки? А главное, от кого?

На это Коля ответил, поглядывая на младшую сестрёнку Таню:

— Есть у меня что запирать и есть от кого.

Таня обиделась.

— Неправда! — закричала она. — Я никогда у тебя ничего без спросу не беру. Зачем ты на меня наговариваешь?

Но на другой же день, как только Коля ушёл в школу, папа — на работу, а мама — в магазин, Таня достала из-под кровати Колин сундучок и принялась его осматривать со всех сторон. Никакого замка на сундучке не было видно, ни внутреннего, ни висячего, а крышка не открывалась. Чем дольше возилась Таня, отыскивая замок, тем сильнее разгоралось её любопытство.

— Что он от меня там спрятал? — ворчала она. — Колька наш такой, что даром не будет секретные замки придумывать.

И вдруг совершенно случайно Таня нажала пальцем на шляпку гвоздя — шляпка торчала сбоку на крышке, — в сундучке что-то легонько щёлкнуло, и… крышка приподнялась.

Сверху в сундучке лежали тетрадка, книжка, переводные картинки. Потом Тане попалась сломанная рогатка, кусок синего мела, четыре стреляные гильзы от винтовочных патронов и ещё разные Колины «сокровища».

— О-о-о! — протянула Таня. — Нашёл что запирать на секретные замки! Так всё лежало — я не трогала, а теперь он придумал запирать… Нужны мне его гильзы!

Но вдруг на самом дне сундучка она отыскала синюю коробку, перевязанную крест-накрест ленточкой. На коробке был нарисован вход в метро, над входом горела большая красная буква «М».

— Конфеты… — прошептала Таня. — Как же Кольке не стыдно? Запер от меня конфеты… Да ведь их всегда маленьким отдают!

Таня долго вертела коробку в руках, пока решилась посмотреть, какие же в коробке конфеты: в завёртках они лежат или просто так? Она осторожно развязала бантик и открыла коробку. Конфеты лежали в четыре ряда, по пяти штук в каждом ряду, и все были завёрнуты в серебряные бумажки.

Потом Тане захотелось узнать, какие это конфеты: шоколадные или простые? Она осторожненько, чтобы не порвать, развернула серебро. Конфеты были шоколадные, тёмно-коричневые, с рубчиками.

«А с начинкой они или нет?» — подумала Таня и разломила одну конфету. В середине её оказалась розовая помадка.

Ну, а разве с одной распробуешь их — вкусные они или нет? И, только облизав пальцы после третьей конфеты, Таня зажмурилась и сама себе сказала: «Ишь какие у Кольки конфеты лежат под секретными замками!»

Однако она тут же подумала:

«Ой!.. Что же это я наделала? Ведь Колька узнает про всё и непременно расскажет маме. А мама обязательно скажет папе. А он не купит мне ёлку, и не будет у меня на Новый год ни ёлки, ни именин… А всё Колька виноват! Всегда он мне что-нибудь такое подстроит… Это потому, что не любит он меня…».

На душе у Тани сразу стало горько-горько. Так горько, что она взяла и съела ещё одну конфету. Но от этого на душе лучше не стало, и она всё продолжала думать, что ей теперь делать. И придумала: она взяла из буфета кусок чёрного хлеба, слепила из него четыре конфеты, завернула в серебряные бумажки и положила в коробку.

Поддельные конфеты так были похожи на настоящие, что когда на другой день Таня взяла ещё пять штук, то ей попалась одна хлебная. А через несколько дней, сколько она ни искала, ни одной настоящей конфеты в коробке найти не смогла.

— Что же это получается? — возмущалась она. — В коробке было двадцать конфет, а я слепила только девятнадцать. Значит, там ещё есть одна настоящая?

Но последнюю, настоящую, ей уже не пришлось уничтожить: Колю отпустили на каникулы. Целый день Таня с тревогой посматривала на брата, но он ничего не заметил. Потом папа принёс ёлку. Ёлку надо было украшать. Надо было звонить гостям по телефону и напоминать им, что ёлка будет не простая, а именинная, чтобы гости, чего доброго, про подарки не забыли… За этими хлопотами Таня совсем забыла про Колины конфеты.

Гостей на именинную ёлку собралось много. Все они поздравляли Таню, дарили подарки. Последним дарил Коля. На глазах у всех он достал из-под кровати свой сундучок и, не скрывая больше от Тани секрета, нажал пальцем на гвоздь. Крышка открылась. Коля достал синюю коробку с конфетами и торжественно преподнёс сестрёнке.

— Бери, — сказал он. — Это я специально тебе на именины берёг. В детском театре я их на «викторине» выиграл. Ну, и решил для тебя поберечь… Только, если можно, дай, Тань, и мне одну, попробовать охота, какие они…

Тут гости все заулыбались, мама погладила Колю по голове, а Таня поёжилась.

Дрожащими руками развязала она липкий, замусоленный бантик на коробке и открыла её. Коля, не выбирая, взял одну конфету, развернул серебро и сунул в рот. Таня зажмурилась.

«Сейчас он выплюнет конфету, и всё откроется», — подумала она.

— Ой, Таня! — сказал Коля. — Да ты только попробуй, какие они… Смотри-ка, с розовой начинкой! Пробуй, пробуй!

Пришлось попробовать.

«Вот всегда так получается! — думала Таня, разжёвывая чёрствый и уже горьковатый хлеб. — Одна была настоящая — и та Кольке досталась! А мне всегда не везёт…».

У мамы выходной

Чтобы прекратить всякие прения, отец сказал Димке:

— Как тебе не стыдно! У тебя есть выходной? Есть! И у меня есть. Почему же у мамы не может быть выходного? Побудь с Томкой. Это тебе домашняя нагрузка, — добавил он шёпотом.

— А я ничего не говорю… Идите в театр, если хотите, — не совсем шёпотом заявил отцу Димка. — Только скажите ей, чтобы она не ревела тут без вас…

— Займись с ней чем-нибудь, она и не будет плакать, — тихо сказала мама, надевая пальто.

Но у Томки был очень хороший слух. Она выскочила из своего уголка за диваном, увидала мать в пальто и собралась немедленно зареветь. Но папа сказал строго:

— Тихо! Что это такое? Не маленькая уже… Должна понимать. Сегодня у мамы выходной, мы уходим с ней, дома остаётся Дима. Не реви, слушайся его, тогда он будет с тобой играть.

Пока Томка, хлопая глазами, решала, реветь ей или не реветь, родители ушли, и Димка остался с сестрёнкой один на один. В тот момент, когда в передней захлопывалась дверь, Томка окончательно пришла к выводу, что реветь надо… Димка поморщился, как от зубной боли.

— Чего же ты теперь-то орёшь, когда они уже ушли? Раньше надо было реветь… А теперь бесполезно, в театр они пошли…

Узнав, что папа с мамой ушли без неё в театр, Томка окончательно расстроилась. Она уже знала, что такое театр…

— И я… И я хочу в театр… — заголосила она.

— В Большой или Малый? — насмешливо спросил Димка.

Томка на минуту перестала реветь, прикидывая в уме, какой лучше. Решила остановиться на Большом: Большой, наверно, настоящий…

— В Большой хочу… — затянула она.

Раздался звонок. Это пришёл сосед Вовка, звать Димку во двор. В руках у него была проволочная клюшка.

— Не могу… — мрачно сказал Димка. — У мамы выходной, они с папой пошли в театр, а мне оставили вот эту домашнюю нагрузку. И что я с ней буду делать? Тебе хорошо, ты у вас один в семье…

— А чего нагрузка плачет? — поинтересовался Вовка.

— В театр ребёночку захотелось… — пояснил Димка.

— В Большой… — добавила Томка, всхлипывая.

Вовка был человеком удивительно находчивым.

— В театр? — переспросил он. — В Большой? Замечательно! Сейчас ей будет представлен Большой театр на дому…

Он моментально сбросил пальто и шапку, на глазах у изумлённой публики сдёрнул со стола красную бархатную скатерть, завернулся в неё, вскочил на стул и, взъерошив волосы, запел страшным голосом:

«Не плачь, дитя! Не плачь напрасно!..»

Томка сразу притихла и попятилась в свой угол. А Вовка запел ещё страшнее:

«Я тот, кого никто не любит. И всё живущее клянёт…».

Ну как? — спросил он.

— Здорово, — засмеялся Димка, — У Томки даже мурашки по спине пробежали…

— Ещё! Ещё хочу! — закричала Томка. — А на одной ножке ты играть умеешь?

— Это она Аистёнка видела, — объяснил Димка.

— Хо! На одной ножке… Вот невидаль!.. Я на руках умею… Алле! Гоп-ля!

Вовка стал на руки и прошёлся вверх ногами вокруг стола. Томка завизжала от удовольствия.

— А знаете что? — разошёлся Вовка. — Раз у вашей мамы выходной, а у тебя нагрузка и тебе во двор идти нельзя, давайте играть в цирк и в театр… Пускай Томка будет публика, а мы будем представлять…

— И куклы будут смотреть!.. — закричала Томка.

— И куклы… Третий звонок!.. Прошу занимать места согласно купленным билетам… Домашние нагрузки тоже надо выполнять добросовестно..

И начался театр…

* * *

Вернулись папа с мамой в полночь из настоящего театра и попали… в домашний… Главного актёра в квартире уже не было. У дверей валялась только его проволочная клюшка. Второй актёр, с роскошными фиолетовыми усами, в маминой шляпе и в папиных охотничьих сапогах, похрапывал на диване. Рядом с ним, положив ему голову на руку, спала Томка. Она улыбалась во сне. Когда мать стала раздевать её, она на минутку проснулась.

— Мама… Почему Вовку никто не любит и все жильцы клянут? — спросила она, — А я его очень люблю, особенно когда он на руках ходит… И Димку я люблю… И Большой театр…

Что ответила ей мама, она не слышала, зато хорошо слышала, что сказал ей Кот в сапогах, настоящий кот из сказки, только почему-то папиным голосом:

— И они тебя любят… И они… Спи, доченька, теперь вы уже подросли у нас… Теперь и у мамы будет выходной…

Ванька-встанька

Ваньку-встаньку, братишку Коли Чумакова, знали все ребята нашей школы. Знали задолго до того, как он поступил в первый класс. Он был весь какой-то круглый, как футбольный мяч, и постоянно катался за братом и за всеми нами.

Ванькой-встанькой мы прозвали его давно, когда он был совсем малышом, потому что трудно было за ним уследить — стоит он или уже упал. А вставал и падал он совершенно как игрушечный ванька-встанька — проворно и не хныча.

Хоть и надоедал он нам всем своими расспросами, мы его любили. Мы их обоих, его и Колю, считали вроде как за одного человека. Сам Коля тоже очень любил братишку, хотя постоянно шипел на него, как гусыня.

Ванька-встанька провожал нас в школу, приходил на большой перемене и обязательно дожидался у дверей школы конца занятий. Его всё учителя знали, и сам директор всегда здоровался с ним за руку. Ваня сам протягивал ему два пальца и говорил:

— Здравствуйте, Павел Константинович!

— А, Чумаков-младший! — говорил директор, пожимая Ванины пальцы. — Здравствуй, здравствуй. Ну, как дела, как жизнь? Скоро ли придёшь учиться?

— Как мамка портфель купит, так и приду, — обещал Ваня и обязательно справлялся: — А как наш Коля учится?

— Неплохо, пожаловаться не могу.

— Смотрите же, двоек ему не ставьте. Его тогда мама будет ругать.

Директор только руками разводил:

— Будет хорошо учиться — не будет двоек, а коль плохо…

Ваня начинал часто-часто моргать рыжими ресницами и пыхтеть, как ёж.

— Нет, всё равно нельзя ему двойки ставить, — доказывал он Павлу Константиновичу. — Вы думаете, ему легко учиться и со мной нянчиться? Ему уроки надо делать, а я к нему пристаю, как репей. Или возьму и куда-нибудь запропаду…

— А зачем же ты запропадаешь?

— Маленький я ещё, несмышлёный, — вздыхал Ванька-встанька. — И когда я только вырасту и слезу с Колькиной шеи?

После уроков он набрасывался на всех, кто выходил из школы:

— Что вы сегодня проходили?

Он внимательно выслушивал всё, что ему говорили, а затем сообщал сам:

— В пятом «В» про океаны проходили и про дроби, а в первом «Б» про «кот» и про «му».

А если Ваня замечал кого-нибудь во дворе школы после звонка, хватал его за рукав и тащил в учительскую:

— Ага, опоздал! Идём, идём. Сейчас тебе как поставят двойку за поведение!

В этом году ему наконец-то купили новенький портфель, и он сел за парту в первом классе.

— Хватит, Ванюшка, понянчился я с тобой. Теперь ты уже большой, сам школьник… Значит, больше ты ко мне не приставай. Теперь у тебя тридцать дружков-приятелей, вот с ними и водись.

Ванька-встанька сказал «хорошо» и целую неделю не подходил ни к брату, ни к нам. Но потом всё пошло по-старому. Скучно ему было в своём первом классе. Все там только учились отличать одну букву от другой, отнимать от трёх палочек одну, а Ванюшка умел и читать, и писать, и считать до ста. Это мы его выучили. Он опять начал к нам липнуть!.

— А что у вас проходили?

— То проходили, что тебе ещё рано знать! — шипел Коля. — Когда будешь в пятом классе, тогда и узнаешь. Делай свои уроки и не мешай нам…

Ванюшка откатывался в сторонку.

— А я уже сделал. Можешь проверить…

Недавно он поймал меня у калитки их дома.

— Ты «У лукоморья дуб зелёный…» знаешь?

— Знаю.

— Докуда знаешь? До головы знаешь?

— Своими словами знаю.

— Я тоже знаю, А сначала наизусть знаю. Хочешь — скажу?

Я не успел ответить, как Ванюшка посыпал, точно из скорострельного пулемёта. Еле я его остановил.

— Молодец, — говорю. — Только зачем же мне рассказывать? Я и так знаю.

— А дальше головы знаешь?

Хотел я сказать, что знаю, да вовремя спохватился. Он бы пристал тогда на весь вечер.

— Нет, — говорю. — Дальше мы ещё не проходили.

— Не проходили? Значит, не соврал Коля. А я думал, что он просто не хочет со мной нянчиться. А когда будете проходить?

— Наверно, завтра на уроке литературы, — сказал я.

Это была правда. В пятницу первый урок была литература.

В нашем классе все любят литературу и на уроках сидят тихо, чтобы ни одного слова не пропустить. Марья Филипповна ходит по классу и спрашивает. Слышны только её шаги да голос того, кто отвечает. В пятницу она первым вызвала Колю. Он разбирал третью песню из «Руслана и Людмилы». И только он прочитал наизусть:

Вблизи осматривая диво, Объехал голову кругом И стал пред носом молчаливо; Щекотит ноздри копнём, И, сморщась, голова зевнула, Глаза открыла и чихнула…—

как в классе кто-то глухо чихнул. Мы даже вздрогнули все, а потом не удержались и начали смеяться.

Марья Филипповна тоже засмеялась:

— У нас в классе собственная «голова» завелась. Если она действительно немножко простужена и чихнула не умышленно, то скажем ей «на здоровье».

Мы хором сказали «на здоровье», ещё немного посмеялись и успокоились.

— Будем продолжать урок, — сказала учительница. — Только должна заметить, что «голова» наша не очень вежливая. Она так и не сказала нам «спасибо».

Мы переглянулись. Кто же это у нас такой невежливый? «Спасибо» так никто и не сказал. Коля хотел продолжить ответ, но кто-то снова чихнул.

— Ребята. Вы ведёте себя как маленькие! Кто это на уроке вздумал шутить?

Опять мы все посмотрели друг на друга. Все молчали. Марья Филипповна рассердилась:

— Может быть, мне уйти из класса, пока…

Она не договорила. Снова кто-то чихнул.

Марья Филипповна решительно направилась к двери. Но тут поднялся староста класса и сказал:

— Марья Филипповна, это не мы, честное слово, не мы. Это в шкафу…

— Что? Как это — в шкафу?

— Честное слово! Сначала я думал, что мне просто показалось, но теперь я знаю точно, я следил.

Весь класс притих, все мы уставились на шкаф и смотрели на него так, как, наверно, смотрел Руслан на чудо-голову. И шкаф опять чихнул, да не в один, а в два голоса…

— Шкаф… шкаф чихает!.. — закричали мы.

Марья Филипповна подняла руку, подошла к шкафу и распахнула дверцу. Мы так и ахнули. На одной полке, скорчившись, лежал Ванька-встанька, на другой — его дружок Сеня Кисляков, невероятно курносый и очень неповоротливый малыш. Оба они, жмурясь от света, как котята, смотрели на класс и на учительницу.

— Так, — сказала наконец Марья Филипповна. — Что же вы? Так и будете теперь лежать по полочкам?

— Мы больше не будем, — пробасил Ванька-встанька.

А Сеня только головой мотнул.

— Это вы директору скажете, — строго сказала учительница, — а сейчас вылезайте!

Ребята с трудом выбрались со своих полок к попрыгали на пол. Оба они были красные.

— Вот придёшь домой, там мама поговорит с тобой как следует! — пригрозил Коля братишке.

— Это твой брат? — спросила учительница.

— Да, — поспешил ответить Ванюшка. — Я его младший брат.

— Так, может быть, ты, младший брат, объяснишь нам, зачем вы залезли в шкаф?

— Про голову подслушать, — просто сказал Ванька-встанька.

— Про голову?

— Ага. Коля дома читал про голову, и я уже всё знаю своими словами, а сначала и наизусть знаю. Сказать?

Ванька-встанька не любил, чтобы его просили. Учительница не успела ему ответить, как он посыпал:

У лукоморья дуб зелёный, Златая цепь на дубе том, И днём и ночью кот учёный Всё ходит по цепи кругом…

Он боялся, что учительница его остановит, говорил всё быстрее и быстрее, от быстроты сбился и растерянно замолк. — Ой, сбился. Ну ничего. Я сначала.

— Не надо, не надо, — сказала Марья Филипповна. — Я верю, что ты знаешь. Это хорошо. Только зачем тебе понадобилось залезать в шкаф?

— Мы хотели дальше послушать…

— Ага, дальше… — подтвердил Сеня.

— Вы могли это и дома сделать. Попросил бы ты своего брата, и он прочёл бы вам «Руслана и Людмилу» до конца.

Ванька-встанька покосился на Колю:

— Я просил… Но я ему ещё маленьким надоел… А теперь я уже большой, ему уже неохота со мной нянчиться. Вы теперь, наверно, двойки нам за поведение поставите?

Марья Филипповна не выдержала и рассмеялась:

— Конечно, следовало бы… Но я… очень уж я люблю таких вот любопытных! Идите без двоек, но в следующий раз не вздумайте лазать по шкафам. Тогда уж не прощу! Ведь вы своим чиханием пол-урока сорвали…

— Да разве мы хотели чихать? Это всё Сенька… Я только один раз чихнул…

— Дюже пыльно там… — пояснил Сенька.

Дома Колю встретила взволнованная мама.

— Не знаю, что с Ванюшкой! Сидит на диване нахохлившись, как воробей на морозе… Молчит… Не захворал ли?

— Сейчас я его вылечу… — пообещал Коля. — Ну, где твой приятель? Зови его… Сейчас я с вами поговорю по душам!

Разговор по душам за закрытой дверью продолжался до самого ужина. Коля сдержал своё обещание — всю хворь с братишки как рукой сняло. За столом он снова вьюном вертелся на стуле, глаза у него горели чёрными угольками, и он беспрерывно хихикал.

— Чего это тебе так весело? — спросила мама.

— Да, если бы ты слышала, что дальше про Руслана!.. Знаешь, ма, Руслан как схватил этого колдуна за бороду да как выхватил шашку…

— Ладно, ладно… — перебила его мама. — Выпей сначала чай, а потом всё расскажешь.

— Хорошо… — согласился Ванька-встанька. — Только я пока своими словами могу… А потом всё наизусть выучу… Интересно!

Рядовой Вовка Клюев

На пограничную заставу, откуда ни поедешь, дорога и трудная и далёкая. Сначала Вовка, отец и мать ехали поездом, потом на грузовике, а потом и для грузовика дорога кончилась — пересели на подводу. Повозка так подпрыгивала на корнях деревьев, что мама начала уверять:

— Ох! Всю душу вытрясет!..

Души ни из кого не вытрясло, но за дорогу Вовка раза четыре стукнулся головой о чемоданы и один раз больно-пребольно прикусил себе язык, потому что не сидел спокойно, а всё вертелся, чтобы смотреть по сторонам. Такого леса он в жизни своей ещё не видел, хотя и прожил уже пять лет и сколько-то месяцев.

Солдату в зелёной фуражке (у Вовки тоже была такая, из папиной переделали) то и дело приходилось поворачивать лошадь то вправо, то влево, объезжая громадные камни-валуны, озерки и болота. Через ручьи и протоки перебирались по узким бревенчатым мостам. Здесь папа одной рукой обнимал маму за плечи, другой придерживал Вовку, чтобы они не вывалились из повозки. Чем дальше забирались они в лес, тем испуганнее становились глаза у мамы.

— Куда это мы заехали? — шептала она.

— Ничего, Анюта… Дальше ещё красивее будет, — успокаивал её папа. — Заставу в десяти шагах не заметишь.

Вовка действительно не заметил, как они приехали на заставу: в дороге он нечаянно закрыл глаза и открыл их уже тогда, когда папа громко сказал:

— Ну, вот и приехали!..

На самой заставе деревьев почти не было. Посредине вырубки стоял один большой дом, рядом с ним было ещё несколько разных домиков, поменьше.

— А вот это наша хата, — сказал папа. — С этой стороны мы живём, а с той живёт мой помощник.

Соседи Вовку интересовали мало, ему хотелось поскорее посмотреть собак, которые ловят нарушителей, особенно пса, по кличке «Хмурый». К нему сам папа боялся подходить. Хмурый никого, кроме сержанта Куликова, не признавал. Вот с этим псом и собирался Вовка перво-наперво завести дружбу, а вышло совсем по-другому. Утром вышел он на крыльцо и встретил Светку.

— Ты кто такая? — спросил Вовка строго.

— Я Светка… — ответила Светка. — А ты Вовка. Твой папа наш начальник, старший лейтенант дядя Коля, а мой папа — заместитель твоего папы, лейтенант дядя Алексей. Мы с тобой только двое детей на всей заставе. Значит, мы будем играть вместе. Сейчас мы пойдём ко мне, и я буду тебе показывать кукол… Идём!

Светка схватила Вовку за рукав и потащила к себе. Но Вовка упёрся:

— Не пойду! Я с девчонками не вожусь…

— А с кем же ты здесь будешь водиться? Я же тебе русским языком сказала, — опять затарахтела Светка, — что нас на заставе детей только двое…

— Буду с Хмурым играть, — перебил её Вовка.

Сначала Светка от неожиданности даже Вовкин рукав выпустила, потом пришла в себя и стала смеяться:

— Эх, ты! С Хмурым ему играть захотелось! Да он только авкнет один раз, и от тебя ничего не останется.

— Останется! — заупрямился Вовка.

— Пуговки только, может быть, останутся! — смеялась Светка. — Он выплюнет их потом — вот они и останутся… Сразу видать, что ты ещё малышка.

Вовка терпеть не мог, когда его обзывали маленьким. Это было для него самым большим оскорблением.

— А ты? А сама ты кто? — начал наступать он на Светку. — А… а фуражка пограничная у тебя есть? Ага! Молчишь!

Пограничной фуражки у Светки не было, и она сразу не нашла, что ответить Вовке. Только когда тот припустил от неё к своему крыльцу, она крикнула:

— И не надо! Не водись!.. Целуйся со своей фуражкой!..

Вовкиной матери специально пришлось перерыть все чемоданы, пока она нашла фуражку. Через час Вовка снова появился во дворе и прошёлся несколько раз перед Светкиными окнами туда и сюда в зелёной фуражке. Но Светка в окне не показывалась, зато Вовка прекрасно слышал всё, что она говорила своей матери.

— Мама… — говорила она. — Наверно, мне уже пора укладывать книги в мой новый портфель. Мне ведь скоро надо будет ехать в школу. Ведь я же не малышка вроде начальникова Вовки.

Что ответила Светкина мама дочке, Вовка не понял, а вот то, что у Светки был портфель, да ещё новый, да ещё она могла в него книжки укладывать, так испортило Вовке настроение, что он тут же решил со Светкой не знаться, а у папы выпросить его полевую сумку.

Вовка крикнул в Светкино окно: «Целуйся со своим портфелем!» — и пошёл смотреть заставу. У столика перед входом в казарму солдаты чистили оружие.

— Смотрите-ка, братцы, пополнение прибыло! — сказал один солдат, у которого на погонах были нашиты три золотые полоски. — И, видать, не из молодых: головной убор уже порядком выгорел. Да он, наверно, сам сейчас расскажет нам, кто он такой и откуда прибыл… Доложитесь, товарищ служивый!

Как надо докладываться, Вовка не знал. Он просто шмыгнул носом и сказал:

— Да я Вовка… Мы с папой приехали…

— Как это — Вовка?. — вроде не понял солдат с нашивками. — Разве так докладываются? Рядовой Иванов! Покажите пополнению, как надо солдату докладываться начальству по прибытии в часть! — приказал он.

Иванов одёрнул гимнастёрку, поправил фуражку, отошёл немного в сторонку, потом, печатая шаг, подошёл к сержанту Куликову (это и был хозяин Хмурого), вскинул ладонь к фуражке и громко спросил:

— Товарищ сержант, разрешите обратиться?

— Обращайтесь, — разрешил сержант и сам вскинул руку к фуражке.

— Товарищ сержант! Рядовой Иванов, согласно приказу, прибыл во вверенное вам подразделение для дальнейшего прохождения службы!

— Слыхал, товарищ Вовка, как надо докладываться начальству? — спросил сержант. — Вот ты и доложись как полагается. Только не забудь и фамилию сказать.

Вовка сначала засмущался, но так как был он человеком неробким, то немедленно отбежал в сторонку, поддёрнул локтями штаны, подошёл к сержанту, шлёпнул тапочкой об тапочку, отдал честь и крикнул:

— Рядовой Вовка Клюев прибыл для прохождения!..

Дальше всё пошло не по-военному. Солдаты рассмеялись, а сержант подхватил Вовку под мышки и подбросил куда-то под самые облака. Вовка расхрабрился и спросил его:

— А можно мне будет играть с Хмурым?

Сержант развёл только руками и сказал:

— Первый раз, товарищи, встречаю человека, который добровольно хочет поиграть с моим пёсиком…

Вовка хотел сказать сержанту, что он ничего на свете не боится, но тут солдат позвали на занятия. Во дворе остался только один часовой под грибом-навесом. Попробовал Вовка спросить у него насчёт Хмурого, но часовой даже внимания на него не обратил. Вовка подумал, что он плохо слышит, и хотел зайти с другой стороны, но тут его сцапала за рукав Светка и потащила прочь.

— Ты что, маленький? Не понимаешь, что это часовой, что он стоит на посту? Разве с часовым можно разговаривать? Не положено. Понимаешь, не положено по уставу! Часовой есть лицо неприкосновенное. К нему хоть кто хочешь не имеет права подходить без разводящего. А если кто будет без разводящего подходить, так он может даже выстрелить!.. Пойдём лучше к нам играть.

Вовка надулся и стал вырывать рукав. Тут на них наткнулся Вовкин папа.

— Куда ты его тянешь, Света? — спросил он.

— Ой, дядя Коля! Он же никакого устава не знает. То хотел идти с Хмурым играть, а то подошёл к часовому без разводящего и стал его даже расспрашивать! — затараторила Светка. — Совсем, совсем не знает устава…

— Да… Непорядок!.. — подтвердил командир заставы. — С часовым, Вовка, разговаривать никак не положено. И подходить к нему нельзя. Это ты запомни.

Играть со Светкой Вовка согласился только при условии, что она даст ему поносить по комнате свой новый портфель с книгами. С этого началась игра и такая дружба, что по вечерам их приходилось растаскивать по квартирам. С Хмурым Вовка встретился только один раз, но после встречи у него сразу пропало желание даже погладить его по шерсти. Вовка увидел как-то, что сержант Куликов вывел свою собаку на прогулку, мигом выскочил во двор и побежал за Куликовым. Хмурый с такой силой рванулся в сторону Вовки, что сержант еле удержал в руке сворку. Но, увидев, с кем ему приходится иметь дело, Хмурый проворчал что-то и больше на Вовку ни разу не взглянул.

Целое лето дружил Вовка со Светкой. Сколько цветов они сорвали вместе, сколько поели черники и ещё неспелой морошки, сколько корзин грибов притащили домой! Думал Вовка, что век будет так, а тут на тебе — подкралось незаметно первое сентября, уложила Светка в свой новый портфель такой же новый букварь, пенал, тетрадки и укатила с заставы за тридевять земель учиться в первом классе и жить у какого-то интерната.

Целый день пробродил Вовка по заставе, не зная, что делать, чем заняться. Грибы без Светки попадались плохие, морошка казалась кислой, рыба не клевала… И всё стояла перед глазами Светка в коричневом платье с белым передником, с портфелем в руке…

Хватились вечером, а Вовки нет. Всю заставу обшарили отец с матерью — не нашли. Весь лес вокруг заставы обкричали — не ответил Вовка. Сначала Вовкина мама только сердилась на него, а потом испугалась и начала плакать.

— Он, наверно, в озере утонул, — говорила она мужу. — Или в лесу его деревом придавило…

Все с ног сбились, темнеть начало, ушли пограничники в ночной дозор на границу, а Вовки всё не было. И вдруг командир заставы обнаружил, что у него пропала его полевая сумка. Тогда он сразу понял, куда девался его сын.

— Коня! — крикнул он дежурному. — Не иначе, как этот сорванец отправился следом за Светкой в школу…

— Разрешите и мне с вами, товарищ старший лейтенант, — попросил сержант Куликов. — Темно уже, трудно будет найти, Хмурый пойдёт по следу.

Наступила ночь, тревожно зашумели сосны и ели в пограничном лесу, стал моросить дождь. Сержант торопил свою собаку, хотя она и так бежала вовсю. Ей дали понюхать старые Вовкины тапочки, и теперь Хмурый знал, кого надо ему отыскать. Пробежали сержант пешком, а старший лейтенант на лошади километра три за собакой, потом на пути им попался большущий камень-валун. Тут Хмурый остановился, принюхался и опять побежал, но уже не по дороге, а прямо по лесу, в сторону границы.

«Плохо дело, — подумал командир заставы: пограничники в темноте могут принять Вовку за нарушителя. Надо торопиться».

След вёл сначала прямо, потом Хмурый стал метаться то вправо, то влево, а то и назад поворачивал. Он бежал всё тише и тише, наконец совсем остановился и зарычал так тихо, что его услышал только сержант.

— Здесь где-то… — прошептал сержант.

Откуда-то из темноты донеслись всхлипывания Вовки.

— Стой! Кто идёт? — негромко сказал сержант.

Всхлипывания сразу прекратились, и тут же раздался крик:

— Это я!.. Рядовой Вовка… Прибыл для прохождения… Я хочу домой…

— «Рядовой»! — передразнил его сержант. — «Прибыл для прохождения»!

— Дезертир ты, а не рядовой! — проворчал старший лейтенант. — Ушёл с заставы без разрешения!.. Ну, где ты там?

Нарушитель

Трудно жить человеку на далёкой заставе, если он там «один человек детей». Вовка почувствовал это в тот же день, когда «второго человека детей», Светку, увезли учиться в первом классе. Пока не было зимы, пока день нормально сменялся ночью, Вовка находил какое-нибудь дело — грибы собирал, искал у болот морошку, по первому льду сержант Куликов брал его с собой на озеро ловить на блесну окуней и кумжу. Но пришла настоящая северная зима со снегами и морозами, а с её приходом день совсем пропал, точно вымерз, как вода в ручье, и Вовка загрустил…

По старой памяти, он ещё приходил в гости к Светке, даже в куклы её пробовал играть, но без хозяйки никакой игры не получалось, получалась только порча игрушек, чего Светкина мама очень не любила.

Выучил Вовка наизусть все книжки-картинки, какие были у него и у Светки, разобрал по косточкам все свои заводные автомобили и теперь решительно не знал, чем можно ещё заняться. Совсем уже стало плохо ему, но тут начались разные странности: солдат-письмоносец доставил на заставу посылку, большую посылку, больше всех тех, что приходили раньше из Москвы для Вовки, Но на этот раз мама не разрешила Вовке сорвать сургучные печати и перерезать верёвки, а немедленно заперла посылку в шкаф.

— Не положено её сейчас вскрывать, — загадочно сказала она.

А сержант Куликов, когда рядовой Вовка обратился к нему по всей форме с вопросом, скоро ли они снова пойдут на рыбалку, ответил:

— Что вы, что вы, товарищ Вовка! Какая может быть рыбалка? Тут, брат, нарушение границы намечается, вся застава начеку… Ясно?

— Ясно… — прошептал Вовка и очень пожалел, что не было Светки: можно было намекнуть ей о том, что ему доверена военная тайна…

Видно, дело с нарушителем принимало серьёзный оборот — на другой день Вовку не пустили в красный уголок посмотреть картинки в журналах. Пошёл к Светке в гости — тоже не пустили.

— Я не буду трогать игрушки… — обещал Вовка, но и это не помогло.

— Не обижайся, Вовочка, но сегодня нельзя… — сказала Светкина мама. — Завтра приглашаю тебя хоть на целый день… И завтра приходи, и послезавтра, и ещё потом хоть совсем перебирайся к нам жить, а сегодня нельзя…

Расстроенный пришёл Вовка домой и, когда почувствовал, что его могут вот-вот уложить в постель, стал требовать, чтобы открыли посылку, и тут выяснилось, что посылка пропала! Да, пропала! В шкафу её не было!

— Ой, мама! Я знаю, кто ваял посылку! Это нарушитель её взял! — заволновался Вовка. — Надо сказать сержанту Куликову, и он сразу пустит Хмурого по следу. Хмурый обязательно догонит нарушителя.

— Молодец, Вовка! — похвалила мама. — Правильно придумал… Сейчас мы пойдём в казарму и всё расскажем сержанту… Только давай немножко приоденемся…

А потом всё было как в сказке!

Увидев в коридоре казармы отца в парадной форме, Вовка ещё с порога закричал:

— Папа! Посылка пропала! Нарушитель её взял!

— Нашлась уже твоя посылка… — спокойно ответил папа, взял Вовку за руку и повёл в красный уголок. — Вот, смотри, что было в твоей посылке!

Пришлось Вовке похлопать глазами от неожиданности: на середине большой комнаты стояла сказочно разукрашенная ёлка! Сам сержант Куликов распахнул мехи баяна и заиграл марш, а под этот марш из-за ёлки вышла Снегурочка и звонко сказала:

— С Новым годом! С новым счастьем!

— Светка! — закричал Вовка и бросился к ней.

И начался у пограничников новогодний праздник.

Были и песни и танцы. Вовка и Светка пропели вместе «В лесу родилась ёлочка», прочитали стихи, а потом все направились в столовую на праздничный ужин с пирогами и даже большим тортом…

Однако, как ни был переполнен рядовой Вовка Клюев новогодним счастьем, про нарушителя он всё же не забыл…

— Поймали? — тихонько спросил он у сержанта.

— А ну его… — махнул рукой сержант. — Решили не задерживать… Пускай себе идёт за границу…

У Вовки широко раскрылись глаза от удивления: это было просто невероятно, чтобы на заставе так просто решили пропустить нарушителя через границу.

— А ты знаешь, кто он, нарушитель-то? — рассмеялся сержант. — Нарушитель этот — старый год! Ясно? Пускай он шагает себе на Запад!.. Нам он уже сослужил свою службу.

Кумжа

В этот первый по-настоящему весенний день Вовке вдруг, стало и скучно и грустно. Над заставой синело небо, плыли по нему такие пушистые облака, что на них хотелось поваляться; лес точно зелёным туманом подёрнулся — это распустились первые листочки на берёзах и осинах; пробились из земли на волю первые стрелки разных трав. Озеро почти совсем очистилось от льда и отражало в своём зеркале всё, что было весеннего и над ним и вокруг него. А рядовому Вовке было не по себе: никак не мог он найти дело по душе.

Пока весь мир вокруг заставы был погребён под снегом, Вовка нудился в комнате или гостил у солдат в казарме, а пришла весна, растормошила всё живое вокруг, и захотелось Вовке на простор, захотелось сделать что-то такое, что только по весне можно сделать. Выскочил он во двор, туда метнулся, сюда и остановился: не было ещё пока настоящего для него дела. В лесу ещё не было ни ягод, ни грибов; поехать бы на плоту рыбу удить — нет сержанта Куликова, на границе он целыми днями с солдатами, порядок наводит после зимних бурь и метелей. Контрольную полосу земли пашет и скородит, как в колхозе перед севом. Пройдёт по такой полосе нарушитель — и сразу след можно увидеть.

Зимние непогоды много бед наделали на заставе, даже без лодки оставили пограничников. Повалило бурей здоровенную сосну, и расколотила она в щепки единственную на заставе лодку, что лежала на берегу кверху днищем. Стало очищаться озеро, сержант Куликов сколотил плот из брёвен, чтобы ловить с него рыбу. Один раз он даже Вовку брал с собой, но ездили они в тихий заливчик, где ловилась плотва и окуни, а на середину озера, где ловится кумжа, сержант Вовку не брал: там было сильное течение, оно могло сорвать плот с якоря — якорем служил большой камень на верёвке — и утащить в протоку. А она кончалась ревущим падуном — водопадом. Попади плот в протоку — самому будет выбраться трудно, а с Вовкой и подавно.

Это так думали отец с матерью и сержант, а Вовка знал, что ничего опасного в такой рыбалке нет, что он и сам бы отлично справился с плотом. Для этого надо отвязать плот, оттолкнуться шестом от берега, подплыть к самой струе и сбросить в воду якорь. Вот и вся премудрость. Наживляй крючок и таскай пёструю кумжу одну за другой. А они боятся!..

Сильно взбудоражило весеннее солнце Вовкину душу. Вот как захотелось ему самостоятельно, всем на удивление, наловить кумжи! Взял он под крыльцом консервную банку, ржавую лопату и пошёл за сарай, в котором жили служебные собаки, копать червей. Только вонзил Вовка лопату в оттаявшую землю, как подошёл сержант Куликов, принёс обед для Хмурого.

— А, Вовка! Ты что это, на рыбалку готовишься? — спросил сержант. — Завидую! Самому охота, да дела не позволяют… Ты около плота полови. Там и окунишки бегают и ёршики… Бывает, и плотицы попадаются…

— Знаю… — сказал Вовка, а то, что задумал он на кумжу поохотиться, не сказал.

Сержант покормил Хмурого и ушёл. Вовка накопал червей, взял удочку, подарок сержанта, и направился к озеру. Для начала он попробовал ловить у плота. Клевало. Один за другим падали позади Вовки на молодую траву окуни и ерши. Но что это была за рыба! Всем уловом нельзя было накормить кота Прыткого. Разве такой рыбой хотелось Вовке удивить заставу в этот весенний день?

И Вовка решился. Он посмотрел на дом, отвязал плот, забрался на него с удочкой и взялся за шест. Изо всех силёнок упёрся он шестом в берег и оттолкнул плот. И всё было бы хорошо, если бы шест вовремя вытащился из прибрежного ила и не застрял в нём. Плот медленно поплыл на середину озера, а шест остался у берега.

Как раз в это время Вовкина мама случайно посмотрела в окно, и только что вымытые тарелки со звоном полетели из её рук на пол. Мария Семёновна закричала не своим голосом и бросилась из дому. У порога она встретила Куликова, который вывел на прогулку Хмурого.

— Что с вами, Мария Семёновна? — бросился к ней сержант. — Что случилось?

Но Вовкина мама не могла произнести ни одного слова; она судорожно глотала воздух и махала рукой в сторону озера. Куликов глянул туда и сразу всё понял.

— Только не кричите, — прошептал он. — Не пугайте его… Всё будет в порядке, не волнуйтесь и не подходите пока к берегу.

Мария Семёновна тяжело опустилась на ступеньки, а сержант с собакой бросился к озеру.

— Вовка! — весело крикнул он, подбегая к берегу. — Ты куда это подался? За кумжой? А что же ты меня не взял? Нехорошо так поступать… Хватит тебе плыть, сбрасывай якорь, как раз хорошее место… Только ты лучше ляг на плот и сбрасывай, а то не одолеешь: камень тяжёлый…

Вовка послушался, лёг на живот, упёрся руками в камень, поднатужился — и якорь бултыхнулся в воду. Плот развернулся по течению и остановился. Верёвка натянулась и задрожала. У берега было тихо, а здесь волны хлюпали у брёвен, то и дело обдавая Вовку брызгами. Вовке стало страшновато, но сержант всё время его подбадривал с берега:

— Ты не робей, Вовка! Начинай ловить, я сейчас к тебе переберусь. Только ты не подходи к краю плота: кумжа рыба пугливая, как увидит рыболова, так сразу вся разбежится. Ты лучше сядь на середине и забрасывай… Вот и мама пришла посмотреть, как ты рыбачишь… Помашите ему рукой, — посоветовал тихо Куликов. — Сейчас мы его выручим…

Мама помахала сыну рукой, хотя почти не видела его: мешали слёзы. Но она их не вытирала, чтобы Вовка не испугался. А Вовка, хотя ему давно уже расхотелось ловить, всё же наживил крючок и забросил на быстрину, усевшись на середине плота, как советовал сержант.

Куликов привязал Хмурого, торопливо стащил сапоги, гимнастёрку и брюки, приказал собаке лежать смирно, выдернул шест и бросился с ним в ледяную воду. Хмурый рванулся было за хозяином, но вовремя вспомнил приказ лежать смирно, лёг и, положив голову на лапы, стал с тревогой смотреть на своего проводника.

Если бы Вовка знал, как обжигала вода всё тело его друга, как у него перехватывало дыхание! Но Вовка так внимательно следил за поплавком, что ни о чём другом и не думал. Неожиданно поплавок исчез, и кто-то стал изо всех сил вырывать у Вовки удочку из рук. Вовка хотел вскочить на ноги, но Куликов крикнул ему:

— Не вставай! Я сейчас помогу…

У него уже начала судорога сводить ноги, но он продолжал плыть. Ещё немного — и сержант с ходу выбрался на плот. Первым долгом он принялся растирать ноги, потом перехватил удилище, немного поводил рыбину и выбросил на плот здоровенную серебристо-золотую с красными крапинками по бокам кумжу.

— Хороша попалась! — сказал он, стуча зубами. — Такой хватит и одной… Сейчас поплывём назад, а то мне холодно…

Но оказалось, что добраться до берега было не так-то просто: Вовка так далеко заплыл, что шест не доставал до дна. Надо было предпринимать что-то Другое.

— Товарищ сержант! — долетел крик с берега. — Мы сейчас доставим вам конец телефонного провода!

Куликов обрадованно крикнул в ответ:

— Хорошо придумано! Действуйте, товарищ Иванов… Иначе ничего не получается, глубоко слишком…

На берегу показалось ещё несколько солдат. Связист Князев прибежал с катушкой телефонного провода и торопливо стал раздеваться.

— Отставить! — приказал Куликов. — Привяжите провод к поводку… Не бойтесь, при мне Хмурый не тронет…

Иванов прикрепил конец провода к поводку Хмурого. Князев торопливо стал разматывать провод с катушки.

— Хмурый! Ко мне! — крикнул сержант, и собака, не раздумывая, бросилась с берега в воду.

Минуты через три она была уже рядом с хозяином на плоту, а через десять минут Вовкина мама, плача, обнимала сына и приговаривала ласково:

— Вот вернётся отец с границы, он тебе покажет, как своевольничать… И сам чуть не уплыл на тот свет, и меня перепугал, и Куликова заставил в ледяную воду лезть… Хоть спасибо ему скажи, непутёвый!..

Вовка хотел было подойти к Куликову, который, сам ещё не одевшись, растирал майкой шерсть на собаке. Хмурый, как только Вовка сделал шаг в их сторону, так рявкнул, что Вовка отскочил к матери и, как хорошая белка, вскарабкался к ней на руки. Уже с рук он сказал сержанту:

— Куликов, это я для тебя поймал кумжу… Ты её отнеси на кухню, пусть её дядя Николай зажарит, и ты её всю сам съешь, а голову отдай Хмурому… Я знаю, он любит головы грызть.

— Спасибо! — засмеялся сержант. — После такого купанья всегда аппетит прибавляется… А ты тоже приходи, хватит на всех.

Митя и Витя едут в лагерь

Витя позвонил Мите часов в пять утра. К телефону долго никто не подходил, потом тётя Клава спросила сонным голосом:

— Кого вам?.. — и шумно вздохнула; зевнула, наверно.

— Позовите, пожалуйста, Митю… — шёпотом попросил Витя.

— Что? Говорите громче! Не слышно…

— Позовите, пожалуйста, Митю… — чуть громче попросил Витя и опасливо покосился на дверь второй комнаты.

— Это ты, Витя? — спросила тётя Клава сердито. — Ты что, разучился соображать? Ночь на дворе, а ему Митя понадобился!..

— А у нас уже не ночь, тётя Клава… У нас уже совсем светло, солнышко уже… — начал оправдываться Витя.

— А на часы ты не мог посмотреть?

— Часы у нас во второй комнате, а там папа и мама ещё спят. Я боялся их разбудить…

— Молодец! Ах, какой молодец! Папу с мамой он будить побоялся, а меня нет… Меня можно, значит, будить?.. — совсем рассердилась Митина мама.

— Так я же не вам, тётя Клава, звонил… Я же Мите…

— А я вот же приду сейчас к вам и так оттаскаю тебя за уши!.. Марш в постель и не смей звонить до восьми часов! Понятно?

Витя сказал, что ему понятно, на самом же деле ему было совсем не понятно — как это люди могут спать в такой день? Ведь они сегодня с Митей в лагерь едут. В лагерь!.. Как же это так можно? На дворе день, солнышко светит, а они спят…

— Виктор! — послышался из соседней комнаты голос папы. — Если ты сейчас же не ляжешь, никаких лагерей не будет!

Вот это Вите было понятно. Раз папа говорил, что не будет, значит, не будет. С папой лучше не спорить, и Витя «громко» лёг в постель.

Пока Митя и Витя делают вид, что спят, давайте с ними познакомимся.

Они совсем не похожи друг на друга ни внешне, ни по характеру. Митя — высокий и спокойный, Витя — низенький и беспокойный. У Мити глаза серые, у Вити карие. У Мити волосы белые, у Вити ещё белее, точно ему нечаянно на голову опрокинули кринку с молоком. Живут они в одном доме, на одной лестнице, на одном этаже. Дружат с колясочного возраста, дружат так, что даже после ссор не расстаются друг с другом, а ссорятся они через каждые сорок — сорок пять минут… Они однолетки, учатся в одном классе, сидят за одной партой. Только отметки получают врозь и разные. Например, если на двоих приходится семёрка, то четвёрку получает Митя, а всё остальное Витя…

Если они что-либо затевали, а затевали они всегда только вместе, то идея принадлежала Вите, а делать все приходилось Мите, и, если бы Витя не мешал Мите, они могли бы наделать очень много важных и полезных дел. Давно уже существовали бы «ножные» фонари, лампочки которых, будучи прикреплёнными к носкам ботинок, освещали пешеходам путь. Кошки носили бы с благодарностью тёмные очки, в которых они так же хорошо видели бы днём, как видят ночью. Караси разыскивали бы по всему пруду крючки системы Мити и Вити, чтобы убедиться, действительно ли на них удобнее ловиться, чем на все другие…

Вот какие это были приятели.

О том, что они отправляются в лагерь, вы уже знаете. Они давно уже и очень тщательно готовились к этому дню, продумали до мелочей, что им надо было захватить с собой. Составили список, но Витин папа сказал, что навряд ли им дадут в поезде специальный вагон для такого багажа, что список придётся немного сократить— процентов на девяносто девять… Один день они потратили на сокращение списка, ещё день — на добавления… Потом опять сокращали… Потом решили поставить в списке крестики и галочки.

То, что помечено было крестиками, должен был взять Митя, что галочками — Витя…

В семь часов снова раздался звонок, но на этот раз уже в квартире Вити. Витя сразу сообразил, что это звонит Митя, и натянул на голову одеяло. Притворился, что спит. Когда папа проходил мимо кровати, он ещё и всхрапнул для большей убедительности…

— Слушаю… — сказал папа сонным голосом.

Витя затаил дыхание.

— Ладно… — сказал папа. — Виктор, ты что-то важное хотел сказать Мите?

— Конечно, важное…

— Тогда иди говори… Приятель твой на проводе…

— Это ты, Митя? — спросил Витя шёпотом.

— Я… А кто же ещё?.. — громко ответил Митя.

— А почему ты так громко кричишь? Ты же разбудишь тётю Клаву, — опять прошептал Витя.

— Сам разбудил, а теперь шипит…

— Так я хотел тогда с тобой шёпотом разговаривать…

— А звонок? Он тоже, по-твоему, шёпотом должен был звонить? Ну ладно… Говори, чего звонил?

Витя наморщил лоб и принялся вспоминать, что он хотел важного сказать Мите.

— Знаешь что?.. Как ты думаешь… Поезд не опоздает?

— Куда?

— На станцию…

— На какую станцию?

— На нашу… Откуда мы поедем…

— Ты умнее ничего не мог придумать? — рассердился Митя.

— Придумай сам, если ты такой умник… Я ещё хотел тебя спросить: не взять ли нам насос?

— Какой насос?

— Тот, что в сарае лежит… Футбольный…

— Да ты что? Какой же это насос, когда там лежит только одна трубка от насоса? — возмутился Митя.

— Ну и что же? — не сдавался Витя. — Мы привезём трубку, а кто-нибудь привезёт поршень, вот и будет у нас насос. Как только мяч спустит, так мы его насосом…

— Вот что, — строго сказал папа. — Положи-ка трубку… И нечего всем нам голову морочить…

Так Витя и не узнал, что думал Митя о насосе.

С восьми до полудня состоялось ещё не меньше десяти телефонных разговоров, шесть раз Витя лично приходил к Мите выяснять всякие важные вопросы, пять раз Митя являлся по вызову Вити. Наконец мамы не выдержали и досрочно повезли их на вокзал.

На перроне Витина мама отвела Митю в сторонку и сказала:

— Я прошу тебя, Митенька, присматривай там за Витей. Ты же знаешь, за ним не присмотри, так он одними компотами будет питаться…

В это время Митина мама говорила Вите:

— Посматривай там, Витя, за моим… Он ведь и на обед может опоздать, и на линейку… Все вещи порастеряет… Заставляй его почаще писать домой…

Перед самой посадкой в вагон Митя спросил:

— Ты грузила не забыл взять?

— Здравствуйте пожалуйста! — возмутился Витя. — Грузила должен был ты взять. Я взял поплавки…

— Да ты что? Смотри сюда. Что здесь стоит? Галочка? Галочка! Значит, ты должен был взять…

— Ничего подобного! Ничего подобного! Галочки твои. Ты должен был галочек брать! — начал кричать Витя.

— Нет, ты… Нет, ты! Всегда ты всё путаешь! Недаром твоя мама просила меня смотреть за тобой…

— Неправда! Это твоя мама просила меня с тобой нянчиться!

Спорить они продолжали и в вагоне до тех пор, пока поезд не тронулся и пока вожатый не сказал им:

— Перестаньте, ребята, спорить. Обе ваши мамы просили меня смотреть за вами. И я буду смотреть за вами в оба. А сейчас давайте-ка лучше споём вместе со всеми.

Вы, ребята, сами знаете, что всех едущих в лагеря не приходится долго уговаривать запеть весёлую песню. Песня хлынула по вагонам, вылетела в открытые окна и поплыла над полями и лесами. Пели одну песню за другой, пели, пока не доехали до своей станции.

— Слыхал, как я здорово пел? — спросил Витя. — Громче всех!

Митя только усмехнулся в ответ: он-то хорошо знал, что лучше всех пел именно он, Митя…

Митя ищет Витю, Витя ищет Митю

На первой же линейке выяснилось, что Мите с Витей иногда придётся разлучаться. Они хотели и в строю стоять рядом, но ничего из этого не получилось. Стали они на правый фланг — смеются ребята: слишком Витя мал. Стали на левый — опять смеются: слишком Митя высок. Стали в середину строя — ещё больше смех: оба не годятся.

— Так нельзя, ребята, — сказал вожатый отряда. — Дружба дружбой, а строй строем. Ты, Митя, становись на правый фланг, а ты Витя будешь у нас замыкающим…

«Замыкающий» сразу надул губы. Вожатому он ничего не сказал, зато Мите прошептал сердито:

— Вымахал с телеграфный столб и радуется!..

— Есть надо получше и зарядкой заниматься, тогда и ты подрастёшь, — ответил Митя.

«Окончательно и навсегда» ребята поссорились, когда стали в палате разбирать рюкзаки. Разобрали и убедились: рыбу им ловить было нельзя — лески и поплавки оба привезли, а грузила и крючки остались дома. Не привезли они и сачков, и альбомов для рисования. Всё это должен был привезти Витя, но Витя кричал, что это полагалось по списку везти Мите.

— Галочки твои! Ты должен был о галочках думать!

— Крестики мои… — спокойно говорил Митя. — Крестики! И я привёз, а ты, как всегда, напутал всё… Путаник ты, вот кто!

— Я путаник? — взвизгнул Витя. — Хорошо! После этого я с тобой больше не разговариваю!

— Ох, как ты меня этим напугал! — повысил голос Митя. — Я и сам с тобой не буду разговаривать после этого…

Митя гордо поднял голову и вышел из палаты. Но уже через несколько минут он начал думать, что напрасно погорячился. Ну что поделаешь, если друг у него такой путаник? Просто следить за ним надо… Вспомнил Митя и то, что Витина мама просила его следить за Витей. Вспомнил и пошёл искать приятеля.

— Вы не видали Витю? — спрашивал он у всех ребят. — Его мать поручила мне за ним смотреть, а он всё от меня удирает куда-то… За ним не присмотришь, так он одними компотами будет питаться… и домой явится худее скелета…

— Да он только что здесь был, — говорили ребята. — Кажется, к речке пошёл…

А Витя в это время бегал и разыскивал Митю. Он считал себя виноватым и первым хотел помириться.

— Вы Митю не видели? — спрашивал он у всех и добавлял сердито: — Ходи вот, ищи его!.. Мне его мама поручила за ним смотреть… Ведь он может все вещи порастерять и домой явиться в одних трусиках!

— Да он тебя ищет… К. речке пошёл… — отвечали ребята.

Потом сами начали расспрашивать, как только замечали его:

— Витя, ты Митю видел?

— Нет… Очень он мне нужен, ваш Митя!.. — бурчал Витя.

— Витя, Митю видел? — спрашивали его снова.

И он решил, что ребята его нарочно дразнят, что это Митя их научил.

«Ах, так? Хорошо! Не буду мириться!» — разозлился Витя.

Вдобавок кто-то за душевой в кустах пропищал тоненько, по-птичьему:

— Витя, Митю видел? Витя, Митю видел?

— Ладно, ладно… Дразнитесь, дразнитесь… Вот скажу вожатому, и он покажет вам, как дразниться! — крикнул Витя.

Но в кустах сидел кто-то храбрый. Витина угроза на него не подействовала, и он опять пропищал:

— Витя, Митю видел?.. Витя, Митю видел?..

Витя решил узнать, кто его дразнит, и бросился в кусты.

— Это кто здесь дразнится? — грозно крикнул Витя.

Никто ему не ответил, да и отвечать было некому — за кустами никого не было. Только маленькая сизая птичка сидела на ветке и чистила пёрышки. Она посмотрела на Витю круглым глазом и вдруг деловито спросила:

— Витя, Митю видел?

— Что?.. — прошептал оторопевший Витя.

— Витя, Митю видел? — повторила птичка.

— Нет… А что?.. Он здесь был?

Но птичка, наверно, не расслышала, что он ей ответил, и снова пропищала:

— Витя, Митю видел? Видел? Видел?

Витя так испугался, что бросился прочь из кустов. У душевой он нос к носу столкнулся с Митей. Они так обрадовались друг другу, что и мириться забыли.

— Ты знаешь, Мить, что? Тут у них птицы по-человеческому разговаривают… Меня сейчас спрашивала одна, видел я тебя или нет?

— Я тоже слыхал… — сказал Митя. — Маленькая такая птичка и кричит: «Митя, Витю видел?»

— Нет… Она кричит не «Митя, Витю видел», а «Витя, Митю видел»… — Опять ты всё путаешь, Витя!.. Она совершенно ясно кричала: «Митя, Витю видел?» Я сам слышал…

— А я не слышал? Да? Глухой я, значит?..

Они, наверно, снова поссорились бы, да тут горн позвал их на обед. В лагере трудно ссориться — некогда…

Дружба дружбой, а руки мыть нужно…

Были бы Митя с Витей одинакового роста, стояли бы они вместе в строю, значит, и на дежурства их назначали бы вместе, а так попадали они дежурить врозь. Назначили как-то Митю дежурить по столовой, и он с утра направился на свой пост. А Витя отправился следом в добровольном порядке.

Если кто думает, что дежурить по столовой трудно и неинтересно, тот ошибается. Шеф-повар Фёдор Иванович встретил ребят на пороге:

— Дежурные? Отлично… Можете приступать к своим обязанностям, но сначала ответьте мне на один вопросик… В нашей столовой двадцать столов, за каждым столом сидит двадцать едоков, два стола просят по полной тарелке добавки первого, три стола просят только по полтарелки… Второго просят добавки только три стола, у остальных уже места в животах не хватает, зато компота все ребята просят по второму стакану. В задаче опрашивается: сколько поварам надо приготовить порций на обед? Ну-ка, меньшой, отвечай…

Меньшим был Витя, ему было решать, но он решать не стал, а постарался найти выход:

— А я сегодня не дежурю, Фёдор Иванович, — сказал он с сожалением. — Сегодня Митя дежурит…

Фёдор Иванович понимающе улыбнулся:

— Не дежуришь? Ладно… Подожду, когда будешь дежурить… А ты что скажешь? — спросил он у Мити.

— Четыреста семьдесят супов, четыреста тридцать гуляшей, восемьсот стаканов компота, — без запинки ответил Митя.

— Молодец! — похвалил шеф-повар. — Всё правильно, только компота придётся варить на один стакан больше…

— Почему? — удивился Митя.

— За правильный и быстрый ответ тебе полагается компотная премия…

— Да что вы, я ни за что не выпью столько, — запротестовал Митя.

Витя толкнул его в бок.

— Бери… — прошептал он. — Что я, не помогу тебе, что ли?

Вслух он добавил:

— Я бы за такой ответ даже два стакана выдал премии…

— Ладно… Вот на твоём дежурстве я и предоставлю тебе возможность получить двойную премию, не считая добавки. А сегодня за лодырство тебе и простой добавки не полагается, — сказал Фёдор Иванович.

— Разве это справедливо — заставлять детей решать летом такие задачи!.. — бурчал потом Витя.—Летом детям полагается создавать все условия для весёлого и здорового отдыха…

— Ладно, не ворчи. Я тебе свой компот отдам, — остановил его Митя. — Для тебя ведь решить задачу — всё равно что грузовик дров перепилить…

Дела у дежурных много, только успевай поворачиваться. Больше всех суетился Витя. Он бегал по всей столовой, всем указывал, вроде что-то делал, а на самом деле только мешал всем. Проявил себя он только перед обедом, когда взялся помогать Мите проверять у ребят чистоту рук. Ребята говорили, что они ни разу не встречали такого придирчивого проверяльщика.

— Да это у меня не грязь, а загар… — уверял Витю один мальчик.

Но Витя был непреклонен.

— Знаем мы этот загар… Вот помоешь хорошенько руки с мылом, и весь загар как рукой снимет, — поучал он. — Только без фокусов… Постоишь за углом и снова в столовую?.. Знаем мы, как это делается…

— Верно… Витя знает, как это делается… Сам так делает, — сказал Митя, пропуская мальчика в столовую.

У того действительно на руках был загар, а не грязь.

Витя совершенно искренне возмутился таким поступком.

— Так дежурные не поступают, если хочешь знать!.. Поблажки даёшь приятелям? Нужно так: дружба дружбой, а руки мыть нужно! И раз ты так поступаешь, не буду я тебе помогать… И ждать тебя не буду. Сам пообедаю…

— А компот добавочный тоже не будешь ждать? — спросил Митя.

Про компот Витя вгорячах позабыл, но отступать было поздно.

— Там видно будет… — сказал он и хотел пройти в столовую.

Но Митя загородил ему дорогу:

— Покажи руки, — сказал он.

— Что? Руки? — оторопел Вити. — Ну, смотри… Как стёклышко…

— И с такими руками ты хотел сесть за стол? Иди мой.

— Да это вовсе не грязь… Это сажа, а сажа за грязь не считается…

— Хорошо, потом разберёмся, что считается, что не считается. Так я тебя всё равно не пущу, — заявил решительно Митя.

— Придираешься, значит? — возмутился Витя. — Ладно… А ещё другом называется!

— Дружба, Митенька, дружбой, а руки мыть нужно! Так меня один мой приятель учил…

Витя засопел, как рассерженный ёж, и поплёлся к умывальнику.

— Только без фокусов! — крикнул ему вслед Митя. — Не вздумай постоять за углом и вернуться. Не пущу…

Митя поет, Витя подпевает

На двери столовой появилось объявление о том, что скоро в лагере будет проведён праздник песни.

В празднике могли принять участие все, кто хотел и мог петь.

— Знаешь что, Митя? Давай мы тоже выступим и споём что-нибудь хором, — предложил Витя.

— Как это — хором? — не понял Митя.

— Ну, как поют хором… Вместе, значит, вдвоём.

— Это не хором называется, а дуэтом. Хором — это когда весь отряд поёт, — пояснил Митя. — И не спорь, пожалуйста, я в этом деле разбираюсь лучше тебя. У нас есть знакомый артист, Владимир Иванович. Он в настоящем театре поёт. Между прочим, он говорит, что из меня тоже что-нибудь выйдет, что у меня и слух есть, и голос…

— Подумаешь, какая новость! И слух у него есть, и голос… А я что, глухонемой, что ли? — вдруг обиделся Витя, — Да если ты хочешь знать, я слышу, как пищит комар на той стороне речки… А голос у меня такой, что, если я сейчас закричу, сюда весь лагерь сбежится…

— Я тебе совсем не про такой слух и не про такой голос говорю, — засмеялся Митя. — Кричать каждый может, а петь не каждый… Ты вот, например, рисовать умеешь, а до-ре-ми-фа-соль тебе ни за что не спеть.

— А хочешь — спою! — начал петушиться Витя. — Возьму вот и спою… И туда спою, и обратно…

— Попробуй… — подзадорил Митя.

Витя шумно втянул в себя целый кубометр воздуха и запел:

— До, ре, ми, ля, соль, фа, соль… Слыхал? Это я только вверх пел, а сейчас буду вниз…

— Не надо… — остановил его Митя. Он так сморщился от Витиного, пения, точно выпил стакан уксуса. — Знаешь, как ты поёшь? Как радиоприёмник, когда его настраивают… Если мы так вот запоём на празднике, так я даже не знаю, что будет… Ведь надо так петь, чтобы ноты поднимались, как по лесенке, на каждой ступеньке по ноте… А у тебя все они или на одном месте топчутся, или сразу через три ступеньки скачут…

— Ну и что же, что скачут? Так быстрее. Я всегда вверх через три ступеньки перескакиваю, а вниз по перилам съезжаю, — заявил Витя.

— Хорошенькая у нас получится песня, если я буду со ступеньки на ступеньку петь, а ты прыгать через три да на перилах спускаться…

Витя приуныл.

— Так теперь что ж? Вы, значит, петь будете, а я молчи? Мне, значит, и рот нельзя открыть?

В голосе его было столько обиды, что Мите стало его жалко.

— Ладно… Может, научишься ещё… Пойдём попробуем, — сказал он.

Для спевок они выбрали берёзовую рощу у реки, подальше от лагеря. По дороге решили разучить песенку о весёлом рыболове. Первые два часа не принесли никаких результатов, если не считать того, что Витя от чрезмерного старания совершенно охрип. Если раньше он пел, как приёмник при настройке, то теперь шипел, как патефон с тупой иголкой…

— Вот что, — сказал Митя, — тебе надо сначала распеться.

— А как? — просипел Витя.

— Наш Владимир Иванович, когда у него садится голос, поёт всё время одно только слово «химия»… Попробуй и ты…

Два дня ходил Витя по лагерю и неожиданно для всех выкрикивал вдруг: «Химия!» Скоро он совсем остался без голоса.

— Может, ты перепутал? Может, физику надо петь или ботанику? — спрашивал он у Мити.

— Ничего я не перепутал… Поют «химия» потому, что в этом слове два «и» и «я» на конце. А их легче всего петь…

Случайно узнал про беду ребят вожатый отряда.

— Чудаки вы! — сказал он. — Надо было сразу мне сказать, и не пришлось бы вам сипеть… Ладно, сделаем так, что вы оба будете петь на нашем празднике.

И всё получилось как нельзя лучше.

— Песенка «Весёлый рыболов», — объявил ведущий. — Исполняют известные певцы Витя и Митя!

Первым на сцену вышел Витя с удочкой на плече. Он уселся на краю сцены, как на бережку, и забросил удочку в зрительный зал. Для такой ловли не понадобились ни грузила, ни крючки. Потом вышел Митя и запел песенку. Витя молчал и только в том месте, где весёлому рыболову полагается петь: «Тра-ля-ля… Тра-ля-ля…» — он смело открывал рот и пел во весь голос. Но, так как голоса его не было слышно, никто и не замечал, что поёт он через три ступеньки на четвёртую и сверху вниз спускается по перилам.

Песенка всем понравилась, все смеялись над весёлым рыболовом и заставили Митю и Витю повторить свой номер.

Умелые руки

Не успел Митя утром одеться и умыться, как раздался телефонный звонок.

— Не иначе как твой дружок спозаранку трезвонит… — сказала мама. — Опять что-нибудь такое придумал, что и на голову не наденешь…

— Это ты, Мить? — послышалось в трубке.

— Я…

— А это я, Витя… Мить, у тебя умелые руки?

— Как это — умелые? — не понял Митя.

— Ну, делать ты что-нибудь умеешь? Строгать там или пилить.

— А то ты не знаешь! Немножко умею, а что? Опять что-нибудь придумал и хочешь, чтобы я сделал? — усмехнулся Митя.

— А я теперь и сам всё могу делать. И тебя, если захочешь, тоже научу… — кричал Витя в телефонную трубку.

— Ну вот, понесло!.. Ох, и любишь ты хвастать! — перебил дружка Митя.

— Я хвастаю? А вот приходи скорее к нам, и я тебе покажу, что я умею делать… Только прихвати с собой свою копилку! — кричал Витя.

— Да ты что, за деньги собираешься показывать? — возмутился Митя.

Но оказалось, что деньги нужны были для общего дела — на приобретение инструментов. Всякому понятно, что даже при самых умелых руках без инструментов ничего путного не смастеришь. Витя уже опустошил свою копилку — глиняного бульдога с перевязанной щекой— и добыл из неё рубль семьдесят пять копеек в серебре и меди.

Встречая Митю, Витя показал ему книгу, под названием «Умелые руки».

— Это мне один папин знакомый подарил. Я её почти всю прочёл и теперь что хочешь в два счёта могу сделать… — захлёбываясь, говорил Витя. — А потом, когда чего-нибудь дома сделаем, мы и в школе организуем кружок «Умелые руки». Я буду старостой, а ты будешь инструменты выдавать…

— Там видно будет… — пробасил Митя и стал с помощью столового ножа добывать из своего козла-копилки гривенники, двугривенные, пятиалтынные. Он был бережливее Вити, у него только двугривенных набралось больше чем на два рубля. Всего первозачинатели кружка «Умелые руки» собрали три рубля девяносто пять копеек и помчались в магазин, в котором продаются всевозможные инструменты.

Разных инструментов в магазине было полным-полно. Рубанки и ножовки, стамески и плоскогубцы, кисти и молотки, топоры и клещи… Инструменты лежали под стеклом на витрине, грудились на полках, висели по стенам на специальных щитах. У ребят глаза разбежались. Может быть, поэтому они и купили что поближе лежало — коловорот с набором свёрл.

— Рубанок надо было купить… — ворчал потом Митя, подходя к дому. — Рубанком строгать можно, а что будем коловоротом делать?

— Как — что!.. Дырки будем делать, — не унывал Витя, — Дырки, знаешь, тоже интересно делать… Давай вот попробуем просверлить одну в нашем заборе.

— Зачем? — удивился Митя.

— Во двор будем через неё смотреть…

— Во двор можно и через ворота смотреть, — проворчал Митя. Но ему и самому Не терпелось попробовать коловорот, и он принялся распаковывать покупку.

— Чур, я первый буду сверлить! — крикнул будущий староста кружка «Умелые руки».

— Ладно, — согласился Митя и протянул Вите сначала коловорот, а потом сверло. — Вставляй вот и сверли. Только скорее, мне тоже хочется…

Но вставить сверло в патрон оказалось не так-то просто, сверло почему-то не хотело вставляться.

— Куда же ты смотрел, когда покупали? — набросился на Митю Витя. — Тут же совсем никакого отверстия нет. Куда же тут вставлять-то сверло?

— А сам ты куда смотрел? — надулся Митя. — Я вовсе рубанок хотел купить, а ты коловорот выбрал… Теперь куда хочешь, туда и вставляй…

Но всё же Митя взял коловорот в руки и стал его изучать со всех сторон. Не прошло и минуты, как он понял, в чём секрет.

— Эх ты, мастер-ломастер!.. — засмеялся он. — Смотри вот, повертишь патрон в эту сторону, и вот тебе гнездо раскрылось. Вставляй сверло… Так. А теперь верти в другую сторону… Ну, держится? А ты такой чепухи понять не мог.

— Подумаешь!.. — протянул Витя, — Я бы и сам догадался, так ты же скорее давай из рук вырывать, вертеть… Зато я дырку сейчас как огнём прожгу… Смотри!..

Витя приставил сверло к доске забора, упёрся грудью в головку инструмента и начал вертеть. Но сверло только скользило по доске и никакой дыры «прожигать» не желало.

— Ну вот… Опять не посмотрели и накупили тупых свёрл! — сказал Витя.

— При чём тут свёрла? Сам ты тупой… Ты же в другую сторону крутишь, — опять засмеялся Митя. — Дай-ка я просверлю сначала.

В руках у Мити коловорот сделал своё дело — сверло с мягким хрустом вошло в доску и через минуту вышло с другой стороны. Дыра получилась круглая, аккуратная. Витя хотел сразу же заглянуть в неё, но она была так высоко, что он и на цыпочках не достал. Тогда он схватил коловорот, примерился по своему росту и стал вертеть… Коловорот и в его руках сделал своё дело, и у него дыра получилась круглая и аккуратная. Глянули они каждый в свою дырку, да так и замерли от восторга: собственный двор показался им сказочно красивым.

— Как в кино… — прошептал Витя.

— Ага… — согласился Митя.

— А ты не верил, что дырки делать интересно! Ты мне всегда верь, я знаю, что надо делать… А рубанком что бы мы делали? Им дырку не просверлишь… — расхвастался Витя, точно он сотворил невесть что. — Я сейчас возьму и просверлю себе рядом ещё одну и буду смотреть, как в бинокль…

— А я что? Я тоже ещё просверлю… — сказал Митя.

Смотреть через две дыры на то, что делается во дворе, было ещё интереснее. Беда была только в том, что во дворе в это время ничего не делалось. Прямо обидно было: то всегда что-нибудь да увидишь — или грузовик уголь привезёт, или точильщик ходит под окнами и кричит: «Точить ножи-ножницы!» — или ещё там что, — а тут двор как вымер, даже никого из малышей не видно было.

— Хоть бы кто ведро на помойку вынес!.. — вздохнул Витя.

— Да… — согласился Митя. — Или хоть бы какая-нибудь собака за кошкой погналась… И то, интересно было бы…

Тут Вите пришла в голову идея:

— Знаешь что? Я буду смотреть, а ты беги во двор и чего-нибудь там делай… Ну, попляши там или на руках походи… Я потом тебе расскажу, интересно было или нет.

— Ишь придумал!.. — обиделся Митя. — Что я тебе, клоун, чтобы на руках ходить? Сам пойди и ходи, а я буду смотреть.

— Нет, ты иди… Потому что я первый так придумал… — настаивал Витя. — А то я и придумывай, я же и на руках ходи. Хитрый какой!..

Тут они непременно должны были поссориться, но этому помешал Серёжка из седьмой квартиры. Ребята с ним почти никогда не водились, потому что это был самый отчаянный ябедник во всей школе.

— Вы чего тут делаете? — спросил он.

В другое время Витя и Митя, может быть, и не ответили бы ему, но сейчас они оба стали наперебой доказывать, да так, чтобы Серёжка их рассудил — кому из них следует смотреть в дырки, а кому ходить во дворе на руках. Но хитрый ябедник Серёжка больше заинтересовался самыми дырками, чем спором.

— А ну-ка, дайте-ка я сначала сам в дырки гляну, — сказал он и хотел уже посмотреть.

Но Витя немедленно схватил его за штаны и оттащил от забора.

— Ты чего к чужим дыркам тянешься? Свои надо иметь! Пришёл на готовенькое!..

— А тебе что, жалко показать? — огрызнулся Серёжка. — Ну и не показывай! Очень надо!.. Пойду вот и скажу дяде Николаю, что вы забор портите…

Митя хотел было крикнуть: «Иди, ябеда, говори…» — но, вспомнив, что дядя Николай дворник и что за дырки в заборе в самом деле может влететь, примирительно сказал:

— Ладно… Мы тебе тоже просверлим дырку, только ты сначала сходи во двор и там немножко чего-нибудь поделай… Попредставляй как в кино или как в цирке.

Серёжка взвесил предложение и сказал:

— Кабы две дырки, тогда бы я…

— Хорошо. Просверлим две… Беги во двор, — немедленно согласился Витя.

Но Серёжка побежал не сразу. Он выставил одно условие:

— Одну дырку я сам проверчу…

— Там видно будет… — сказал Митя. — Иди, пока мы согласны, а то других найдём.

Больше Серёжка условий ставить не стал и побежал «представлять». Он старался вовсю: и руками он мотал, и гримасы строил, показывал, как ходят пьяные, и ещё что-то.

Зрители, Митя с Витей, хохотали до упаду.

— Ты на четвереньках побегай!.. — кричал Митя.

— На руках походи!.. — визжал от восторга Витя.

Серёжка старался вовсю. Он честно старался, зарабатывая две дырки в заборе, одну из которых он думал провертеть сам. Если раньше во дворе было пусто, то теперь и грузовик приехал, и тётенька ведро вынесла на помойку, малыши высыпали из всех дверей. Все останавливались и с недоумением смотрели на Серёжку — что это с парнем делается, чего это он один посреди двора на четвереньках ползает? Все смотрели на Серёжку, а он так вошёл в роль, что уже ничего не замечал.

Тут кто-то сбегал за Серёжкиной матерью, и она, бросив на кухне всё печёное и варёное, выбежала во двор.

— Серёженька! Мальчик мой! Что с тобою? — крикнула она. — Тебя что, бешеная собака укусила?

Серёжка сразу очнулся, посмотрел кругом, увидел, что все на него смотрят, и бросился со двора. Мать кинулась за ним, за ней малыши…

— Бежим! — крикнул Витя.

Но тут кто-то крепко схватил его за руку. Витя так и обмер с перепугу: перед ним стоял дворник дядя Николай. Другой рукой он крепко держал Митю.

— Граждане! Что же это такое? Весь забор издырявили! — сказал он страшным басом, хотя ещё никаких граждан не было, они ещё бежали по двору вслед за Серёжкой.

— Пустите!.. — пропищал Витя.

— Мы больше не будем!.. — прошептал Митя.

— Нет уж… Знаю я вашего брата! — сказал дядя Николай. — Идёмте к родителям…

Он провёл ребят мимо застывших зрителей, так что Витя с Митей так и не узнали, чем кончилось представление и поймала ли Серёжкина мать своего «ненормального» Серёжку или он сбежал от стыда за тридевять кварталов.

У Вити никого дома не было, и дядя Николай отпустил его, предварительно высказавшись в том смысле, что умный человек и с метлой, к примеру, может пользу приносить, а другой и с машиной только вред принесёт. Вечером дядя Николай обещал ещё заглянуть. Митина мама, выслушав дядю Николая, немедленно усадила Митю за уроки до прихода с работы отца.

Примерно через час Витя позвонил Мите:

— Митя! Ты чего делаешь?

— Уроки… — уныло ответил Митя. — А ты что?

— А я работаю…

— Работаешь? А что ты делаешь?

— Дырки в стульях… Мы купили новые стулья, но они все без дырок. Вот я их и переделываю.

— А зачем в стульях нужны дырки? — удивился Митя.

— Не знаю… Но ведь бывают же стулья с дырками. Вон у нас на кухне такой стоит. Я делаю посредине одну большую дырку, а по краям маленькие. Очень красиво получается… Три стула я уже переделал, остаётся ещё четыре… Потом буду вертеть дырки в дверях…

— А в дверях зачем? — ещё больше удивился Митя.

— Для вентиляции… Как в ванной. У нас, знаешь, без таких дырочек очень душно бывает… Чего ты хихикаешь в трубку?

— Да потому что подумал: что тебе за стулья твоя мама скажет? — засмеялся Митя.

— Скажет, что я молодец! Что у меня умелые руки… Ну, мне некогда с тобой лясы точить, мне работать надо, — сказал Витя усталым голосом и повесил трубку.

Он больше не звонил до самого вечера. Митя не выдержал и сам позвонил. К телефону подошла Витина мама.

— Позовите, пожалуйста, Витю, — попросил Митя.

— Он не может подойти, — сердито сказала Витина мама.

— А он что, работает?

— Нет, уже не работает… Он стоит уткнувшись носом в угол и думает, что бы ему ещё в доме испортить, кроме стульев, дверей и моих туфель…

— Он и в туфлях дырки вертел? — ахнул Митя.

— Да. Он сделал из них красивые босоножки и уверяет, что они мне будут очень идти… Из отцовских ботинок он успел пока сделать только левую сандалету, правую они будут делать вместе… Ну, тебе всё понятно?

— Всё… — тихо сказал Митя, вспомнив, что и ему предстоит разговор с отцом.

— Ну, если понятно, то вешай трубку. Тут зачем-то пришёл дядя Николай. Может быть, вы и у него что-нибудь переделали своими «умелыми руками»?

Митя ничего не ответил и торопливо повесил трубку.

Тринадцатый лишний

— Сегодня я получил письмо из Заполярья, — как бы между прочим, сказал Мите Витя по дороге в школу. — Ты не знаешь, у меня в Мурманске живут два двоюродных брата и троюродная сестра.

— Интересно, почему это Нюрка стала тебе вдруг троюродной сестрой, если она родная сестра Вовки и Сашки? — засмеялся Митя.

— Братьев двое — значит, они двоюродные… А Нюрка третья, значит… Ну, да это неважно. Важно, что они мне пишут. Читай!

В письме троюродная Нюрка сообщала о том, что они организовали в своём дворе что-то вроде краткосрочного детского сада. Теперь мамы, если им надо было куда-нибудь сходить или что-то сделать, могли оставить своих маленьких на площадке или в домовом красном уголке на попечение дежурных ребят.

— Ты думаешь, у нас нельзя поднять такое движение? Сколько угодно! Только скажи нашим мамашам — сотню малышей приволокут, — принялся фантазировать Витя.

Сотню не сотню, а когда Митя и Витя объявили мамашам о своём намерении, они с великим удовольствием поддержали их движение тем, что привели на детскую площадку целую дюжину ребятишек.

— Хорошо бы и девочек, особенно старшеклассниц, привлечь к этому делу, — пожелали мамаши.

— На готовенькое прибегут и девочки. Важно начать! Но вы не беспокойтесь за маленьких, справимся! Не с такими справлялись, — успокоил мамаш Витя.

После такого заверения мамаши со спокойной душой ушли по своим делам, а зачинатели движения приступили к делу.

— Дети! Сейчас мы для вас слепим снежную бабу, — заявили они своим воспитанникам.

— Мы тоже слепим для вас бабу! — ответили малыши хором, как в хорошем коллективе самодеятельности. — Наша баба будет красивее вашей!

— Ха-ха-ха! — ответил на это воспитатель Витя. — Цыплят по осени считают!.. Помните только, что снежная баба, чем она будет страшнее, тем лучше!..

Между воспитателями и воспитанниками разгорелось здоровое соревнование по лепке снежных баб. И те и другие творили с таким подъёмом, что друг на друга не обращали никакого внимания. Малыши скоро так вывалялись в снегу, что Митя чуть было не прилепил одного из них вместо головы к своей снежной бабе.

— Ну, чья взяла? — торжествующе спросил Витя, когда пришло время «считать цыплят». — Чья баба красивее?

— Наша! — не задумываясь, ответил хор малышей. — Она же самая некрасивая, значит, самая красивая! Что нам за это будет?

Честно говоря, воспитатели, принимая во внимание условия соревнования, должны были признать себя побеждёнными: юные скульпторы сотворили такое произведение искусства, что сами на него посматривали со страхом.

— Ладно, уступим им, — примирительно сказал Митя. — Не забывай, что они совсем ещё малыши. Вот этот, с конопушками, ещё и говорить как следует не умеет… Премию надо было бы им дать…

— Премию? Сейчас будет им премия! — крикнул Витя и умчался домой.

Через минуту он вернулся и стал раздавать ребятишкам по одному круглому печенью и по одной ириске — «Золотой ключик».

И тут случилось совершенно непредвиденное: он отдал последний кружок печенья и последний «ключик», а перед ним стоял ещё один малыш, желающий получить премию.

— Что случилось? Не мог принести на всех? — набросился на него Митя.

— Я принёс на всех… По счёту брал… — смутился Витя. — Ты лучше их самих пересчитай.

— А чего там считать… — начал было Митя, но тут же осекся: малышей действительно было не дюжина, а тринадцать.

— Вот это номер! Как же мы теперь узнаем, который из них лишний, и куда мы его денем? — сказал Витя, поёжившись.

— Как — куда? В милицию отведём или ты его усыновишь, — подсказал выход Митя.

— Почему это я должен его усыновлять?

— Ты первый зачинатель движения — тебе и усыновлять…

Тринадцатого лишнего удалось выявить только после того, как мамы опознали своих ребят, предварительно очистив их от снега. Им оказался тот самый малыш, который ещё толком говорить не умел.

— Ты чей? — начали его допрашивать ребята.

— Аин и аин, — ответил малыш.

— Ясно… А где ты живёшь?

— Ома…

— Ещё яснее! А зовут тебя как?

— Ая…

— Ая? — Митя посмотрел на Витю. — Кажется, он ещё вдобавок и девчонка… Может быть, ты знаешь свою фамилию?

— Аяенго… — твёрдо ответил тринадцатый лишний и протянул руку за премией.

— Да нет у меня больше ничего! — сказал Витя и даже карман вывернул.

У Аи Аяенго глаза мигом уподобились двум родничкам, губы задрожали, наверно, в поисках подходящих слов, он повернулся и побежал в дальний угол двора, огороженный глухим забором.

— Куда ты, мальчик! — закричал Витя.

— Подожди, девчонка! — уговаривал Митя.

А малое существо забежало за груду ящиков и… точно на небо вознеслось.

Митя и Витя чуть лбами не стукнулись о забор. Им так было жаль малыша, что они оба готовы были немедленно его усыновить…

И вдруг за забором раздались радостные крики:

— Валя! Валенька! — закричала одна женщина отчаянно-радостным голосом.

— Сидоренко! Ты почему это убегаешь без спроса? — кричала вторая облегчённо-строго.

— Это он из настоящего детсада к нам удрал, — первым пришёл в себя Митя. — Где-то в заборе есть дырка.

— Значит, ему было у нас интересней! — пришёл в себя и Витя, — Вот видишь, мы так развернёмся, что они к нам все перебегут! Завтра же надо будет подготовить ребят, для них каток залить…

— Каток? Да ты что? — рассмеялся Митя, — Ты бы ещё трамплин для них построил! Высотой с дом. И первым с него прыгнет твоя Ая!

— Не «моя», а «мой»… — огрызнулся Витя. — Он хоть и тринадцатый лишний, а парень что надо… Такого можно с закрытыми глазами усыновлять!

Красные меченосцы

— Я думаю, что нам надо заводить аквариум, — сказал как-то Витя. — Во-первых, это очень красиво, когда в комнате стоит аквариум. Мы таких золотых рыбок разведём, что все ребята ахнут. А ещё мы с аквариумом всегда будем знать, стоит ехать на рыбалку или не стоит, будет клёв или не будет…

— А как ты узнаешь про клёв? — спросил Митя.

— Очень просто. Будем пробовать ловить в аквариуме. Если золотые будут клевать, так простые и подавно! Иди говори маме, чтобы она дала тебе денег, и поедем на Птичий рынок. Там торгуют по воскресеньям. У меня уже есть рубль…

Пока они протискивались к рыбным рядам, разные торговцы им чуть рукава не пооторвали. Голубятники уговаривали купить пару турманов, крольчатник совал им под нос толстую крольчиху, выхватив её за уши из корзины, птичник подсовывал золотистую канарейку, которая стоила дороже жар-птицы.

Трудно простыми словами описать все причуды подводных мирков, созданных руками аквариумных дел мастеров. О населении этих мирков вообще никакими словами рассказать нельзя. Волшебство! Творения искусства! Люди вывели такие фантастические породы рыб, с таким оперением и такой раскраской, что сама матушка природа застывала перед ними в изумлении.

Но очень скоро выяснилось, что волшебство это стоит сказочных денег. У ребят хватило их только на те четыре стекла, примазанных цементом к металлическому остову, которые отгораживают подводное царство от внешнего мира. На золотых рыбок они наскребли по карманам немного мелочи, и седобородый чародей-торговец согласился продать им одну пару красных меченосцев, рыбок величиной с полмизинца, включая и мечевидный хвост самца. В порядке премии к аквариуму он отпустил бесплатно пригоршню речного песку, стакана три слегка подогретой воды и чахлую веточку рдеста — представительницу подводной флоры.

Когда подводный уют был создан, седобородый чародей изловил в своём аквариуме крохотным марлевым сачком самку меченосца и пересадил её в аквариум ребят. А когда дошла очередь до самца, случилось целое происшествие: самец выпрыгнул из сачка, мелькнул в воздухе красной искоркой и упал на снег прямо под ноги Вите. Витя хотел было поднять его руками, но торговец заорал на него:

— Не трожь! Нельзя руками!..

Он выскочил из-за прилавка, при всём честном народе упал на четвереньки, губами поднял рыбёшку и выплюнул её в аквариум ребят.

— Завсегда губами их надо брать, — сказал он, поднимаясь. — Чтобы чешуйки не повредить. Они существа искусственные, нежные, а ты норовил его пятернёй лапнуть…

Митя не доверил Вите нести драгоценную ношу. Он сам внёс аквариум в переполненный троллейбус. Витя шёл впереди и вежливо просил всех расступиться. У самой последней остановки, на Таганке, водитель, чтобы не врезаться в автобус, так резко «тормознул», что всех пассажиров швырнуло к передней двери. Сам Митя на ногах удержался, не выронил он и аквариума, но половина воды из него выплеснулась на пол, а вместе с водой вылетела и самочка меченосца.

— Стойте! Не трожьте руками! — закричал Витя, хотя никто даже не заметил этого происшествия.

Не раздумывая, Витя упал под ноги пассажирам, вытянул губы трубочкой и громко втянул в себя воздух.

— Ну, чего же ты? Выплёвывай… — поторопил его Митя, когда он поднялся, подставляя аквариум.

Но Витя стоял перед ним онемев, глядя на него расширенными глазами.

— Да выплёвывай же! — крикнул Митя. — Она же задохнётся у тебя во рту!..

— Не могу… — выдавил наконец из себя Витя. — Она… Она, понимаешь, проглотилась…

И, чтобы Митя убедился в этом, Витя широко открыл рот и даже язык высунул. Действительно, самочки меченосца во рту у него не было.

— Что же теперь будет, Митя? Она ведь живая проглотилась. Она же шевелится в животе… Я чувствую… — захныкал Витя.

— «Что будет, что будет»!.. — окрысился Митя. — О себе только думаешь…

До самого дома Митя не сказал больше ни слова. Даже когда Витя стал уверять его, что чувствует колики в животе, что может каждую минуту умереть, Мити не нашлось и слова сочувствия.

Аквариум они установили на Митином столе, долили воды, набросали в воду мотылей и сухого корму. Но меченосец даже попробовать ничего не захотел.

— Конечно, не будет есть, раз ты его самку проглотил! — проворчал Митя. — Он теперь наверняка пропадёт от одиночества…

Витя взял марлевый сачок и стал им подталкивать к носу рыбёшки корм. Меченосец, думая, наверно, что его опять собираются ловить, заметался по аквариуму, и не успел Витя выхватить сачок, как меченосец вылетел из воды, упал на стол, со стола — на пол.

— Не трожь! — закричал Митя. — Я сам!..

Но Витя был уже на полу, губы его уже дотянулись до рыбёшки, он втянул в себя воздух, как исправный пылесос, и… самец-меченосец последовал за своей подругой…

Не поднимаясь с четверенек, Витя направился к двери. Он не мог посмотреть Мите в глаза.

— Я же не виноват, что они такие скользкие… Что они сами в горло проскакивают… — оправдывался он. — Других разведём… каких-нибудь шершавых…

— Да разве с тобой можно рыб разводить? С тобой только крокодилов можно разводить! — крикнул Митя. — Крокодила уж ты не проглотишь! Он сам тебя скорее проглотит!

Сторожки из свиной щетинки

Вместо знаменитых крещенских морозов всю ночь под воскресенье шёл проливной дождь. Не приморозило и утром, когда Митя и Витя отправились на Химкинское водохранилище с пешнями и рыбацкими сундучками.

— Это даже хорошо, что дождь: не сахарные, не раскиснем… — подбадривал Витя Митю. — В оттепель всегда хороший клёв бывает.

— Точно! Не раскиснем! — в свою очередь, подбадривал Митя Витю. — Может быть, с полными чемоданами вернёмся…

Но, увы, не помогли ребятам даже жёлтые мормышки, на которые Витя возлагал большие надежды, — клёва не было! Витя обегал всех соседей, и тех, что сидели на глубине, и тех, кто ловил у самого берега на мели, — все были «пустые». И вдруг…

— Митя! Там, в заливчике, сидит один дяденька…

Окуней вокруг него ужас… Льда не видно! И знаешь, почему? У него сторожки из толстой щетинки… От дикого кабана щетина. Только окунь понюхает мотыля, а сторожок уже «кивает». Без промаха ловит рыбачок… Нам обязательно надо достать такой щетины, иначе будем все каникулы без поклёвки…

Сторожки из щетины — нехитрое устройство: на конце зимнего удилища делается петелька из щетины, через неё пропускается леска. Сторожок, «кивает» при малейшей поклёвке. Вот это устройство и лишило Витю и Митю покоя на целую неделю. Они опросили всех своих одноклассников, всех сапожников своего района, но ни у кого достать щетинку не смогли. Тогда Витя вспомнил про тётю Надю.

— Митя! Сегодня же едем на Белую дачу… Там же, у тёти Нади, пятнадцать тысяч свиней! Как же это я раньше о ней не вспомнил?

— А может быть, мы у соседского кота Николки вырежем пару щетинок из усов? — предложил Митя. — Их у него по десяти штук с каждой стороны. Соседка не заметит…

Но стоило только Вите пощупать Николкины усы, как соседка сказала:

— Ты чего это коту усы накручиваешь? Смотри! Пропадут у кота усы, я тебя самого как цыплёнка ощиплю!..

Тётю Надю дома ребята не застали, она была на второй свиноферме, где и полагается быть зоотехнику в рабочие часы.

— Щетины? — Тётя Надя удивилась так, как будто ребята попросили её подарить им пару бивней мамонта. — Да вы что? Откуда у нас может быть щетина, если мы разводим породистых свиней? Вам нужны вепри, дикие свиньи, а вы к нам приехали. Огурцами или свежим луком могу угостить, а щетиной!.. Идёмте-ка на ферму, посмотрите, какие у нас растут звери…

Хрюшки оказались до того породистыми, до того сытыми, что на коже у них вместо щетины рос какой-то цыплячий пух. Свиньи размещались по две-три в каждом отсеке. Потеснее было в отсеках, где помещались хрюшки-мамаши. Они похожи были на диваны, обложенные поросятами, как подушками. И если они сами были почти без щетины, то детки их лежали, можно сказать, совсем нагишом.

Тётю Надю позвали в контору, и ребята пошли осматривать свинарник самостоятельно. Они брели по бесконечному проходу между отсеками, и им казалось, что их по ошибке привели в детские ясли — до того в свинарнике было светло и чисто.

И вдруг Витя молча толкнул Митю локтем в бок: в одном из отсеков он увидел такого зверя, что к нему страшно было подойти.

— Кабан… — прошептал Митя. — Ой, какие клыки!..

— Какие там клыки! Куда ты смотришь? Ты на загривок ему посмотри! Щетина! Вот бы надёргать…

— Пойди и надёргай, — сказал Митя, попятившись от отсека. — Ты свой человек, родственник, здесь твоя тётка работает… Если бы моя тётка, так я бы и думать не стал, взял бы и надёргал.

— Давай лучше вдвоём надёргаем… — предложил Витя. — Кабан ведь не знает про тётку… Я буду у него за ухом чесать, а ты дёргать…

Витя просунул руку меж досок загородки и позвал кабана:

— Вась… Вась… Вась…

Наверно, кабана так и звали: он поднялся и подошёл.

— Не зевай! — сказал Витя и принялся чесать у кабана за ухом.

Кабану это понравилось, и он довольно захрюкал, как будто говоря: «Хорошо! Ей-ей, хорошо! Посильнее бы — так, как ты чешешь, только в затылке чешут, когда не знают урока…»

Митя тоже просунул в отсек руку, сгрёб десяток щетинок у кабана на загривке и что было силы дёрнул. Только выдернуть он ничего не выдернул — щетина крепко сидела в кабаньей коже. Ваське это не понравилось. Он отошёл в дальний угол и прохрюкал оттуда: «Знаете что? Я хотя, и породистый, а за такие вещи могу и клыками двинуть».

— У тебя гвоздик есть? — спросил Витя. — Сапожник говорил, что щетину гвоздём надо дёргать. Намотать на головку и дёрнуть.

Чего-чего, а гвоздей у Мити в карманах было всегда полно. Он выбрал самый большой, и они начали вдвоём подкликать Ваську. Кабан ни в какую не соглашался подойти к перегородке. Тогда Витя растопырил пальцы и показал, как он будет чесать у него за ухом. Свиноводы всё сумели сделать. Они почти избавили свиней от щетины, приучили жить в чистоте, но отучить их от привычки почёсываться им пока не удалось. Васька не выдержал и подошёл к перегородке.

— Давай!.. — шепнул Витя и запустил пятерню в загривок кабана. — Дергай! Только побольше наматывай…

Митя намотал сколько мог и дёрнул. Васька вздрогнул, секунду постоял неподвижно, а потом с такой силой ударил клыками по доскам перегородки, что от них во все стороны полетели крашеные щепки.

— Спасайся! — заорал Витя и первым бросился бежать по проходу.

Забыв о том, что за ним бежит Митя, и слыша топот ног за спиной, он летел к двери со скоростью спутника, а Митя за ним, как ракета-носитель, готовая вот-вот обогнать спутник. Вместо радиосигналов «пи-пи-пи» Витя подавал на бегу сигналы бедствия.

— Тётя Надя!.. — орал он со сверхзвуковой силой. Они развили такую скорость, что пролетели мимо свинарок и родной Витькиной тёти, выскочивших им на помощь, вышибли дверь и остановились только на станции. Здесь, покупая билеты, Митя разжал руку — на его ладони лежал гвоздик и десяток тоненьких щетинок.

— У соседского кота усы жёстче… — сказал Витя.

Деликатный водоем

Дворник дядя Николай вернулся с рыбалки почти с полным ведёрком золотистых карасей. Рыбёшки были некрупные, но при виде такого улова Витя чуть не лишился дара речи.

— Ой! Где вы столько наловили? — еле выговорил он.

— Отыскал один деликатный водоёмчик, — загадочно сказал дядя Николай. — Только он вам не по зубам, там на зорьке клюёт, а это значит, что ехать надо с последним поездом…

Витя помог дворнику донести карасей до его квартиры, и дядя Николай смилостивился: рассказал, где находится «деликатный водоём», и даже план на бумажке вычертил.

— Вот! Мы тут сиднем сидим, а люди по ведру карасей за одну зорьку ловят! — кричал Витя, врываясь в квартиру к Мите. — С Павелецкого надо ехать, с последним поездом… Собирайся!

К тому времени, как папы с мамами пришли с работы, по обеим квартирам точно смерч прошёл, это Митя с Витей собирались на рыбалку. Первым долгом они опустошили буфеты, всё, что можно было съесть в сыром и варёном виде, перекочевало в рюкзаки ребят. Потом туда были запихнуты плащи и одеяла. Витя хотел было и подушку всунуть, да не влезла.

Конечно, мамы сразу же запротестовали против ночного поезда. Выручил ребят Митин папа.

— Там же Клавдия Сергеевна живёт на даче, — вспомнил он. — Побудут у неё до утра…

И вот рыболовы с тяжеленными рюкзаками отправились в поход. На вокзале Витя сказал:

— Очень нужна нам Клавдия Сергеевна… Мы у неё обязательно проспим зорьку. Давай лучше поедем с последним поездом.

Они просидели на вокзале до последнего поезда, а на нужной платформе вылезли уже совсем в темноте. Пошли направо и через сотню метров упёрлись в какой-то бесконечный забор, который не обойти было ни слева, ни справа.

— Надо по плану посмотреть… — сказал Митя.

Витя начал рыться по всем карманам, но плана никак найти не мог.

— В рюкзаке, наверно… Посвети-ка фонариком, — попросил он.

Митя стал искать по карманам фонарь и тоже безрезультатно. Пришлось ребятам в кромешной темноте перетряхивать рюкзаки. Когда фонарик был наконец найден, оказалось, что он почти не светит: в спешке ребята забыли вставить новую батарейку. Нашёлся и план — он почему-то оказался завёрнутым в Витино одеяло. По плану выходило, что забор надо было обходить с правой стороны. Запихав в рюкзаки как попало продукты и вещи, ребята тронулись было в путь, но Митя в последний момент догадался пошарить по траве руками — не забыто ли что. И хорошо сделал: он нашёл две пачки сахара-рафинада, коробку с мотылём и пакет гречневой крупы…

Наконец километровый забор кончился, и ребята вышли, судя по кочкам, или на пашню, или на болотистый луг. При последнем вздохе фонарика они взяли направление и пошли, спотыкаясь о кочки, проваливаясь в колдобины. Минут через двадцать они уже не знали, куда идут, и шли просто так, куда ноги вынесут.

— Митя, ты не потерялся? — то и дело спрашивал Витя.

— Сам смотри не потеряйся! — ворчал в ответ Митя. — Так мы никуда не придём!.. Надо на станцию вернуться и подождать до рассвета.

— Пока мы туда дойдём, уже назад надо будет идти, светать начнёт, — возражал Витя. — Лучше здесь где-нибудь переждать.

Тут, как на грех, начал накрапывать дождик, и ребятам пришлось срочно доставать плащи. Прошло еще минут пять, и они зашли в какую-то лужу. Повернули обратно — берег исчез. Пошли направо — залезли по колено, бросились влево — опять вода.

— А может быть, это и есть тот самый водоём? — спросил Митя. — Чего доброго, ещё в яму угодишь бездонную… Давай лучше подождём, когда посветлеет.

— Давай, — охотно согласился Витя. — А чтобы прибавилось сил, будем есть сахар.

В темноте поднялся такой хруст, что в дачном посёлке, который был, наверно, совсем рядом, переполошились все собаки, и дачники срочно стали закрывать окна и проверять запоры.

Берег наши рыболовы увидали, когда догрызли последние куски сахара. Оказалось, что они стояли в двух метрах от суши.

— Может быть, это и есть… — начал было Митя.

Но Витя только засмеялся в ответ:

— Ты что? Да в этом болоте и головастики, наверно, не водятся… Вот рассветёт немного, и пойдём искать… А сейчас давай отдохнём.

Они разгребли кучу прошлогоднего сена и сбросили рюкзаки.

— Ты можешь немного поспать, — сказал Витя. — А я подежурю, чтобы не проспать рассвет.

Проснулись они, когда солнце основательно припекло. Первым открыл глаза Митя. С минуту он не мог понять, где находится и что делают люди вокруг болотца. И вдруг понял: это по берегам стояло не меньше полусотни рыболовов. Они поминутно взмахивали удилищами, выхватывая из болотца золотистых карасей.

— Вставай! — заорал Митя. — Проспали!..

Торопливо размотав удочки, они бросились искать удобное место, но все хорошие места были заняты.

— Дрыхнуть поменьше надо… — ворчали на них рыболовы. — Уже клёв кончается, а они только глаза продрали.

В конце дня они еле добрели до электрички. Глаза слипались, ноги у них заплетались, языки не ворочались, а рюкзаки так тянули плечи назад, что ребята с трудом удерживались, чтобы не упасть навзничь…

В молочном бидончике у них плескались три карасика. Два из них поймал Митя, одного Витя.

— Я теперь на такие водоёмы и за тысячу не поеду, — уверял Витя. — Что это за водоём? Простое болото… В таких болотах караси всегда тиной пахнут… Надо на настоящий пруд ехать.

— С тобой ловить — только людей смешить! — ворчал в ответ Митя. — Из-за тебя всё так вышло…

Они еле дотащились до скамейки на платформе. Сквозь дремоту услышали чей-то голос:

— Эй, рыбачки! Не прозевайте поезд!

— У них сейчас самый клёв, — сказал кто-то и засмеялся. — Вон как носами клюют…

Из вагона на Павелецком вокзале проводникам пришлось чуть ли не на руках выносить наших рыболовов.

Ловить надо уметь…

С первыми морозами, совсем ещё слабыми, Витю стало лихорадить. И не потому, что он схватил грипп. Самый добросовестный доктор не обнаружил бы у него ни высокой температуры, ни хрипа в лёгких. Только вот сердечко, может быть, у него билось немного учащённо всякий раз, как он слушал сводки погоды.

— Ура-а-а-а! — заорал он как-то на всю квартиру, подбежал к телефону и вызвал своего приятеля Митю. — Слыхал? Сегодня ночью будет двенадцать градусов мороза!.. В воскресенье едем!..

Если вы думаете, что дружкам не терпелось стать поскорее на коньки, то вы ошибаетесь — они готовились к первому выезду на зимнюю рыбалку.

В воскресенье они ни свет ни заря отправились вместе с дворником дядей Николаем, заядлым любителем-рыболовом, на Химкинское водохранилище. Они прибыли далеко не первыми — на молодом льду грачиными стаями уже сидело не меньше полка москвичей-рыболовов. А в самом центре водохранилища виднелся целый палаточный городок.

— Лещатники, — пояснил Алексей Иванович. — Которые по целой зиме тут проживают… А мы к тому берегу подадимся.

Вите не терпелось поскорее начать ловить, и он, схватив пешню, принялся рубить лунку.

— Осторожнее!.. Пешонку не утопи. Ледок-то вон какой, тонковатый, — предупредил его дядя Николай. — Перебрось верёвочку через шею.

— Не беспокойтесь, не утоплю! — крикнул Витя, ударил изо всех сил пешнёй по льду раз, ударил второй, показалась вода, ударил третий раз, и пешня, легонько выскользнув из его рук, проворно юркнула под лёд…

— Тоже мне рыбачок! — набросился на него Митя. — Только вчера пешню купили, а сегодня уже нет… Ловить надо уметь!.. Доставай теперь как хочешь.

— Как же, достанешь теперь! — проворчал дядя Николай. — Ждите, пока моя освободится.

Однако пешни ребятам не доверил и сам проколотил им по три лунки.

— Ловите. Да за поплавками аккуратнее наблюдайте…

Пока Витя разматывал свои удочки, Митя поймал три плотицы и одного окунька.

— Сегодня будем с рыбкой, — бодрился Витя. — Сейчас я такого подцеплю!..

И в самом деле, не успел он опустить удочку, как поплавок слегка покачнулся в прозрачной воде и медленно пошёл под лёд. Витя с замиранием сердца схватил удочку и подсек. Леска запела струной, но рыба и не думала подниматься со дна.

— Не тяни дуром!.. Дуром, говорю, не тяни!.. — крикнул дядя Николай. — Это наверняка лещ… Тут такие сковородники вваливаются…

Услышав про леща, Витя просто затрясся от нетерпения и ещё сильнее потянул леску. Лещ немного приподнялся со дна, но тут же леска со зловещим щелчком лопнула.

— Ушёл!.. Оборвался!.. — заорал на всё водохранилище Витя.

— Я же тебе говорил — не тяни дуром! — в свою очередь, закричал на него дядя Николай. — Такого леща упустил!

— Подумаешь!.. — стал оправдываться Витя. — Сейчас вот возьму другую удочку, с толстой леской, и как миленького его вытащу…

А в это время по всему водоёму пронёсся боевой клич:

— Лещи! На леща напали!..

И со всех сторон с пешнями наперевес к тому месту, где сидели наши рыболовы, устремились толпы любителей.

— Обрубят… Ни себе, ни нам… Граждане! Имейте совесть! Что же вы прямо в лунки лезете? — начал браниться дядя Николай.

Но его никто не слушал — всем хотелось поймать леща.

Витя наладил наконец удочку с толстой леской, но лещ не хотел больше брать. Напрасно Витя стоял перед лункой, как сеттер на стойке. Только через час поплавок качнуло и слегка повело в сторону. Витя подсек, и снова у него замерло сердце: лещ!

— Осторожнее… Осторожнее… — с хрипотцой от волнения просил Митя. — Не тяни дуром…

Дядя Николай подошёл к лунке, чтобы в случае нужды прихватить добычу. Подбежали и другие. Все притихли, слышалось только напряжённое сопение Вити. Лещ медленно оторвался ото дна и пошёл к лунке. Витя четверть за четвертью подбирал леску. Рыба шла тяжело, но почти не сопротивлялась…

И вдруг Витя чуть на лёд не упал: вместо ожидаемого леща из лунки показалось… верёвочное кольцо.

— Хо-хо-хо!.. — загоготали кругом. — Вот так лещина!

— Чего смеётесь? — прикрикнул дядя Николай, схватил верёвку и вытащил на лёд утопленную пешню. — Утопил малец по неопытности, а теперь достал вот…

К вечеру всё же ребята наловили на уху плотвы и окуней. Правда, дядя Николай поймал намного больше их, но он сказал Вите:

— А ты, милок, напрасно не огорчайся… Ежели прикинуть, так твоя добыча больше нашей стоит. Сколько вы за пешню заплатили?

— Три рубля, — ответил Митя. — А что?

— Вот видишь? Три… А весь наш улов в базарный день и полтинника не потянет… Это к примеру, конечно: не затем наш брат-любитель на водоёмы выезжает…

Витя сразу приободрился, толкнул Митю локтем в бок и сказал:

— Слыхал, рыбачок! Ловить надо уметь…

Сухопутные утки

Разве сам Витя смог бы толково объяснить, почему он купил двух утят-однодневок? Просто за утятами на рынке стояла очередь. Витя тоже стал в затылок за какой-то старушкой и, когда подошла его очередь, сказал?

— Заверните парочку…

— Зачем это они тебе понадобились? — спросил Митя.

— Ты только посмотри, какие они хорошенькие!.. Ты только возьми одного на ладошку… Вот возьми, возьми… Ну, видишь, что это за утята? — кричал Витя.

Митя видел, но всё никак не мог прийти в себя. Наконец он произнёс, полузаикаясь:

— Где… ты собираешься их выращивать?..

— У тебя… — не задумываясь, ответил Витя. — Не у меня же… У нас же мама не разрешит…

— А я что, сирота? У меня что, мамы нет? Да? Ты об этом подумал? — взорвался Митя. — Девайся со своими утятами куда хочешь! Без меня покупал, без меня и воспитывай!

И Митя, забыв, что у него на ладошке прикорнул утёнок, захлопнул дверь перед самым Витиным носом. А когда опомнился и бросился на лестничную площадку, Вити там уже не было. Он уже захлопнул дверь в своей квартире напротив.

Часа через полтора Витя позвонил Мите по телефону и, захлебываясь, сообщил:

— Мить! Ты знаешь, что мой утёнок делает? Учится летать… Честное слово! Знаешь, он приподнимается на ножках и часто-часто машет крылышками… Смешно так… А твой что делает?

— Мой сидит нахохлившись… Спит, наверно… — ответил Митя ещё не совсем дружелюбным тоном.

— Это он не спит, а тоскует… Думает небось, что его братец без вести пропал… Сейчас мы с нашим Мики придём к нему в гости…

Утята, кажется, действительно обрадовались друг другу — они запищали, заволновались…

— Нет, врозь им жить нельзя, — решительно сказал Витя. — Дарю тебе и второго…

— Спасибо, — ответил Митя. — Только не стоит беспокоиться, мне и первого не надо. Я его у тебя не просил. Забирай обоих…

Витя насупился, взял утят и направился к двери.

— Уж если покупать, то надо было покупать цыплят. Они на сухом месте привыкли жить. А утята? Им же вода нужна. Они же водоплавающие птицы, — проворчал ему вслед Митя.

Витя вдруг просиял весь:

— Бежим в ванную! То-то я думаю: чего они скучные? Чего им не хватает?..

Однако, когда ребята наполнили ванну водой и пустили в неё утят, те подняли панический писк и стали изо всех сил пытаться выбраться из ванны по стенкам.

— Нет… это не годится, — сказал Митя. — Им надо настоящую воду, какой-нибудь пруд или озеро.

— Тогда надо везти их на Истринское водохранилище, — тут же решил Витя.

— А почему не на Куйбышевское море? — засмеялся Митя. — В Измайлово их надо повезти…

Дул прохладный ветерок, срывался дождик, но ребята решили, что это не повлияет на здоровье утят.

— Знаешь, как они сейчас обрадуются? — повизгивал от восторга Витя, спеша к пруду. — Им что дождик? Чепуха… Для них чем больше воды, тем лучше… Ты своего запускать будешь, а я своего. Посмотрим, кто кого из них обгонит.

Витя выхватил из картонной коробки, в которой ребята привезли утят, одного утёнка и поставил его у кромки воды. Митя опустил второго рядом. Однако утята и не подумали броситься в пруд, как ожидали ребята. Наоборот, они с паническим писком попятились от воды.

— Чего это они? Вроде как боятся воды… — удивился Витя.

— Ясно, боятся, — подтвердил Митя. — Не иначе как ты сухопутную породу купил…

И, как ни старались ребята, как ни уговаривали своих питомцев, как ни подталкивали к воде, утята ни за что не хотели покинуть земную твердь и всё жались к их ногам.

— Кажется, я догадался, — сказал Митя. — Без утки они в воду не полезут… Когда утят утка высиживает, так она потом и плавать их учит. Она поплывёт, и утята за ней…

— Как же нам быть? Где мы возьмём утку? — совсем упал духом Витя.

— А зачем нам утка? — усмехнулся Митя. — Ты купил утят, они тебя уже знают, ты для них вроде как родитель. Вот ты и полезай в воду и покажи им, как надо плавать.

— Почему это я один должен лезть? — начал выкручиваться Витя. — Я подарил тебе второго утёнка, значит, и ты теперь вроде как родитель… Потом, ты же всегда хвастаешь, что плаваешь лучше меня. Если уж учить утят плавать, так надо учить их плавать стильно…

Но это на Митю не подействовало, и пришлось Вите стаскивать штаны.

— Рубашку можно и не снимать, — смилостивился Митя. — Тут мелко. Нам бы их только в воду заманить, а там они сами освоятся. Отходи от берега и зови их: «Утя-утя-утя!..»

— Утя-утя-утя!.. — жалобно, с дрожью в голосе звал своих питомцев Витя, пятясь от берега.

Но утята и не думали следовать за своим «родителем». Они ещё крепче прижимались друг к другу и даже глаза позакрывали.

— Разве так надо звать? — начал покрикивать Митя на приятеля. — Поласковее надо и погромче. А то бормочет чего-то там себе под нос…

— А ты сам залезь, вот и позови ласково! — огрызнулся Витя. — Знаешь, какая вода холодная… Ой! Тону!.. — вдруг закричал он и скрылся под водой.

Митя и пошевелиться не успел, как Витя уже снова показался над водой и с таким отчаянием бросился к берегу, что по глади пруда пошли штормовые волны. Одна такая волна подхватила дремавших утят. Они точно очнулись и вдруг, к великой радости ребят, поплыли, да так резво, что через минуту были уже на середине пруда.

— Поплыли!.. Поплыли! — заорал Витя, позабыв про все свои невзгоды, — Мой Мики впереди!..

— Почему ты думаешь, что это твой Мики? — рассердился Митя.

— Потому что впереди… — отрезал Витя.

Домой ребята возвращались с последним поездом метро, Витя еле держался на ногах и спал на ходу.

Завтра же отвезу их за город и кому-нибудь отдам… — бормотал он. — Это же не утята, а какие-то дикари… Ты им «утя-утя», а они и ухом не ведут!.. У меня даже горло заболело от крика… Точно я сто порций мороженого съел.

— А у меня, думаешь, не болит? Ещё как болит…

В вагоне Митя вдруг рассмеялся и сказал:

— А знаешь, почему они вдруг поплыли? Потому что ты воду взмутил… Я вспомнил, как про это наша тётя Надя рассказывала…

Митя хотел было передать рассказ тёти Нади, но Витя его уже не слышал: он крепко спал, прислонившись мокрым плечом к руке какой-то женщины.

Петун Тринадцатый

Кажется, мир действительно тесен: поехал я посмотреть на красивейшее озеро Селигер, что лежит чуть в стороне от дороги Москва — Ленинград, и кого, бы вы думали, встретил там? Ну конечно же, своих старых приятелей Митю и Витю. У них не обошлось без приключений и на Селигере.

В дождь, довольно поздно вечером, кто-то постучал в нашу избу. Я открыл дверь и даже растерялся: на пороге стояли мокрые до нитки Митя и Витя. Витя держал под мышкой спелёнатого полотенцем петуха с громадным оранжевым гребнем.

— Откуда вы здесь появились? — спросил я.

— Мы ту-ту-ри-сты… — ответили они в один голос.

Они так дрожали от холода, что слова раскусывали на кусочки.

— Туристы? А что вы ночью под дождём бродите? Заблудились?

— Н-не-ет… Мы не за-блу-ди-лись… Нас прог-на-ли из палаток… Из-за него прогнали… — еле выговорил Митя и показал на Витю.

— Не из-за меня, а из-за петуна… — запротестовал Витя и показал мне спелёнатого петуха.

Я хотел было дотронуться рукой до роскошного петушиного гребня. Но только я протянул руку, как петух с такой силой клюнул меня в палец, что я даже вскрикнул.

— Видели? — сказал Витя. — Всех так клюёт… За это нас и прогнали из палаток… Велели не приходить в лагерь, пока куда-нибудь его не денем… Он ещё орёт ни свет ни заря…

— Басом орёт… Целый час… — добавил Митя. — А потом целый день дерётся, шпорами царапает… Вы посмотрите, какие у него шпоры!

Митя осторожно, с опаской развернул край полотенца и высвободил правую петушиную ногу. На ноге красовалась такая чёрная шпора, что я невольно отодвинулся. Таким шпорам позавидовал бы любой кавалерист.

— Вы пальцем, пальцем попробуйте, какие они у него острые… — пожаловался Витя. — Все ноги нам порасцарапал… Налетит как скаженный, и не отобьёшься от него.

— Откуда вы его взяли, такого разбойника? — стал допытываться я.

И тут выяснилась вот какая история. В школе, где учатся Митя и Витя, организовалась туристская группа для путешествия по Селигеру. Конечно, Митя с Витей не могли остаться в стороне от такого путешествия. В группе у каждого были свои обязанности. Наши герои попали в продовольственно-закупочную комиссию. Они закупили в деревнях молоко и картошку, яички и кур в ощипанном виде. Покупали и петунов (так на Селигере называют петухов). И вот в одной деревне какая-то старушка уговорила Витю купить живого петуна. Она так его расхваливала, так дёшево отдавала, что Витя не выдержал и купил петуха в живом виде.

По счёту это был тринадцатый петух, закупленный комиссией.

— Ну что мы с ним будем делать? — спрашивал Митя по дороге в лагерь. — Не нравится он мне, какой-то подозрительный этот тринадцатый. Ты заметил, что деревенские ребята за животы хватались, когда мы несли его по деревне?

— Не знаю, чего они нашли в этом смешного… Петуна, можно сказать, на смерть несут, а они хаханьки… А мы назло им возьмём да и не зарежем его…

Ребята-туристы встретили петуха довольно радостно; каждый старался погладить его по гребню, взять на руки. Петух позволял такие фамильярности, пока не освоился с новым положением, а затем начал проявлять характер: одного долбанул клювом в руку, да так основательно, что у того синяк появился, второму угодил в щёку так, что турист завопил от боли. Но больше всего петун Тринадцатый наскакивал на Митю и Витю. Ведь им приходилось с ним возиться — на походе они тащили его на руках, на ночь он устраивался в их палатке на каком-нибудь рюкзаке и орал своим могучим голосом «ку-ка-реку». Орал с вечера, орал в полночь, орал на заре, когда особенно хочется спать. Ребята запускали в него ботинками и тапочками, но это не помогало: петун орал и прислушивался — ответит ли ему кто из его сородичей. Не дождавшись ответа, кукарекал ещё громче.

Наконец туристы не выдержали и потребовали от Мити и Вити, чтобы петун был использован по назначению.

— В суп его! В лапшу!..

Легко было потребовать, но, когда дело дошло до исполнения приговора, из всей группы не нашлось ни одного человека, кто решился бы отрубить петуну его драчливую и крикливую голову. Не решились ребята и бросить петуна в лесу одного.

— Его же в первую ночь лиса здесь сожрёт… — заявил Витя. — Лисы знаете как петушатину любят?..

— Тогда девайте его куда хотите! — закричали ребята. — А мы его больше терпеть не желаем. Он нас всех калеками и заиками сделает.

В первой же деревне, через которую пришлось проходить туристам, Митя и Витя постарались «забыть» петуна. Радости их и всех ребят не было предела. Но радость длилась недолго: догнала их на лошади молодая колхозница, швырнула петуна им под ноги да ещё накричала на всех: оказалось, что за полчаса петун Тринадцатый разогнал всех деревенских петухов, а самого боевого исколотил так, что тот лежмя лежит…

Посмеялся я над всей этой историей с петуном, уложил ребят спать, пристроил петуна на холодной печке и сам лёг. Петух, как и следовало ожидать, орал всю ночь, орал на заре. Намучился я и проснулся довольно поздно. Проснулся оттого, что кто-то стал печатать на моей пишущей машинке. Сначала я подумал, что это Митя или Витя пробуют силы, но оказалось, что силы пробовал петун Тринадцатый. Он взгромоздился на стол и сосредоточенно долбал клювом по клавишам. Когда я стал его гнать, он, не раздумывая, перешёл к нападению.

— Эй, Митя, Витя! Где вы? Забирайте скорее вашего зверя и несите куда хотите!.. — закричал я, отбиваясь от петуна. Но кричал я напрасно — ни Мити, ни Вити в избе не было. Сбежали туристы. Оставили петуна и сбежали. Я думаю, что они нарочно это сделали: отомстили мне за то, что я про них рассказы сочиняю…

Еле уговорил я председателя колхоза принять от меня в подарок петуна Тринадцатого.

— Что вы! — говорил он. — Это же бойцовый петух. Купцы раньше такую породу выводили. Петушиные бои устраивали на потеху… А нам это ни к чему… Ежели такого петуха в хозяйстве иметь, так на воротах писать надо: «Осторожнее, во дворе злой петух!»

Пирог с сюрпризом

Если бы Витя, придя из школы, заявил матери, что завтра они с Митей отправляются в Африку ловить крокодилов для своего аквариума, мама, пожалуй, и не удивилась бы. Пожала бы плечами и, может быть, посоветовала бы прихватить зонтики на случай тропических ливней. Но, когда Витя влетел в квартиру и, еле переводя дух, сообщил, что они должны вдвоём с Митей испечь пироги к новогоднему банкету, мать не нашла ни слов, ни жестов, чтобы выразить своё удивление.

— Можешь спросить у Мити, если не веришь! Можешь хоть завучу позвонить, — стал уверять её Витя. — Это домоводством называется! Девочки тоже чего-нибудь будут печь и стряпать для банкета, но мы, все ребята, решили утереть им нос… Костя Киреев будет печенье делать, Вовка Симуков мясо жарить, Серёжка Немчинов пончики будет в кипящем масле варить, а Ларик Терёхин баранки гнуть… Мы с Митей дали обещание на пироги… У нас мука есть?

— Есть… — сказала мама отчаянным голосом. — Только я тебя к муке и близко не подпущу… У нас гости соберутся Новый год встречать, когда же я успею ещё раз помыть полы и убрать всю квартиру?

— Мама! Ну что ты такое говоришь? — трагически зашептал Витя. — Мы же слово дали!.. Это же позор будет на весь класс, на всю школу! Нас же девчонки забьют своими пирожными и пончиками.

В это время раздался звонок, и в квартире появились Митя и Митина мама.

— Слыхали?! — спросила Митина мама так, как будто на город обрушилась новая волна азиатского гриппа.

— Слыхала!.. — ответила Витина мама, как отвечают люди, которых уже предупредили о стихийном бедствии.

Мамы пошли на кухню, посовещались и вынесли такое решение.

— Домоводство — дело хорошее, — сказали они. — Но лучше бы вы занимались этим в школе или в чужом доме. Но, поскольку обещание дано… приготовим для вас тесто и начинку, всё остальное будете делать сами… Испечёте пироги с капустой.

— Почему с капустой? — не согласился Витя. — Мы с вязигой хотели печь!

— А ты знаешь, что такое вязига? — спросила его мама.

— Ну и что же, что не знаю… Зато название какое! Ни у кого таких пирогов не будет…

— И у нас не будет. А станешь канючить, и с капустой не будет! — решительно заявила мама и отправилась ставить тесто.

Скоро у ребят появились первые познания в области кулинарии: тесто имеет свойство подниматься на дрожжах непостижимо быстро и нестерпимо медленно. Через полтора-два часа оно уже было готово, но попробуйте пялить на него глаза эти два часа!

Витя начал заглядывать в кастрюлю уже через пять минут. Тогда мама отогнала его и велела заняться каким-нибудь полезным делом.

— Ты лук почисть, а Митя наточит нож, — сказала она.

Пока Митя точил нож, Витя пролил столько слёз над двумя луковицами, сколько он, по его словам, не пролил за всё своё детство даже при самых горьких обидах. Он больше не мог смотреть на кастрюлю с тестом, но зато он ясно слышал, как тесто пыхтело, стараясь удрать из-под крышки. Но мамы вовремя вывалили его на стол, добавили муки и замесили. Скоро готова была и начинка.

Началось то самое необыкновенное и незабываемое, на что ребята до этого смотрели как на дело чисто девчоночье: мамы дали им по куску теста и предложили раскатать его в лепёшки по величине противня да ещё чтобы края свисали для «защипа». Ребята схватили скалки и набросились на тесто, как бросаются борцы и боксёры на своих противников. Через минуту пот лил с них градом, но лепёшки не желали почему-то получаться правильной формы. То с одной стороны лепёшка получалась слишком толстой, а с другой тонкой, как бумага, то не получалось прямоугольника, то в середине появлялась дыра величиной с кулак…

— Вот, будете знать, как всем мамам достаётся, — смеялась Митина мама.

— Ничего! Первый блин, говорят, всегда комом получается, — смеялась Витина мама.

Наконец с помощью мам пирог был защипан и отправлен в духовку. Витина лепёшка легла на противень, на неё ровным слоем выложили капусту, Митиной лепёшкой прикрыли сверху.

— Второй делайте сами, — сказали мамы и ушли из кухни.

Ребята ещё от первого не отдышались, как пришлось браться за второй. Но теперь у них был уже опыт по домоводству, и со вторым они справились довольно быстро.

— Мама! Готово! — закричал Витя.

— Молодцы! — похвалила Митина мама. — А как себя чувствует первый? Ого! Пора его переставить, чтобы верхняя корочка подрумянилась… Митя, дайка мне нож…

Митя бросился искать нож, но он точно сквозь пол провалился. Витя стал ему помогать, но и вдвоём они не нашли ножа.

— Он же на столе только что лежал… Мы же им тесто резали, — приговаривали ребята, заглядывая и под стол и под стулья.

— «Лежал, лежал»!.. — проворчала Витина мама. — А теперь не иначе, как в мусоропроводе лежит… Да ладно уж, хорошо, что только одним ножом отделались…

Наконец пироги были готовы, уложены на столе и прикрыты полотенцем. Но ребята всё не могли уйти из кухни: от пирогов так аппетитно пахло, что Митя с Витей не успевали глотать слюну.

— Завтра попробуете свою стряпню, домоводы, а сейчас марш по кроватям! — скомандовали мамы.

На другой день они волновались не меньше своих сыновей, когда те понесли пироги на новогодний школьный банкет.

— Позвоните, какую отметку поставят нам всем, — просили они.

В девятом часу раздался телефонный звонок.

— Пятёрку с плюсом поставили!.. — визжал и прихрюкивал Витя в трубку.

— А плюс за что? — смеялась мама.

— За сюрприз!.. — захлёбывался Витя.

— Какой ещё сюрприз? — удивилась мама.

— За ножик!.. Мы нашли его в пироге, а ты думала, что мы его в мусоропровод выбросили… В том пироге, что мы сами делали, самостоятельно… А в первом была только одна пуговица от Митиной куртки… Нам её девочки уже пришили… У них тоже всё хорошо вышло, особенно пирожное, под названием «картошка»… Я научу тебя, как его делать, записал рецепт… Надо купить двести граммов сливочного масла, лучше шоколадного, потом натолочь сухарей…

— Хорошо, хорошо… Дома расскажешь. Сейчас мне некогда слушать, полы в кухне надо мыть, стол скоблить, твою куртку чистить. А то получилось ведь, как в той пословице: «Видать, что Акулина пироги пекла — все ворота в тесте».

Примечания

1

Байда — местное название большой рыбачьей лодки.

(обратно)

2

Галс — курс судна относительно ветра. В данном случае катер шёл зигзагами, чтобы можно было осмотреть большее пространство.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Спасибо, товарищ Петька…

Большая Медведица

Федин таймень

Чёрт

Третий подарок

За час до уроков

Золотой якорь

Колька-теоретик

Афен-пинчер

Костя с Шестой Бастионной

Случай, не предусмотренный приказом

Хорошее море

Самое главное

Юннатка-хохлатка

Двадцать первый барабанщик

Про октябренка Гришу, пионера Мишу и про козла-Разбойника с большой школьной дороги

Синяя коробка

У мамы выходной

Ванька-встанька

Рядовой Вовка Клюев

Нарушитель

Кумжа

Митя и Витя едут в лагерь

Митя ищет Витю, Витя ищет Митю

Дружба дружбой, а руки мыть нужно…

Митя поет, Витя подпевает

Умелые руки

Тринадцатый лишний

Красные меченосцы

Сторожки из свиной щетинки

Деликатный водоем

Ловить надо уметь…

Сухопутные утки

Петун Тринадцатый

Пирог с сюрпризом Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg