«Ветер влюбленных»

Ветер влюбленных (fb2) - Ветер влюбленных 727K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Елена Васильевна Габова

Елена Габова Ветер влюбленных

– …Музыка созвучна Экзюпери, – сказал Лёва. – Его Маленькому Принцу. Вам не кажется?

Это было то последнее, что я услышала уже издалека. И вообще, что услышала.

Лёва и Светлана Евгеньевна растворились в мареве снегопада.

Что созвучно Маленькому Принцу?

Хочу знать! Хочу это слышать! Как раньше! Идти с Лёвой по снегопаду и слушать одну и ту же музыку! Я хочу! Хочу! Почему это стало невозможным?

– Это чё, Капитонов был? – спросили за спиной.

Что? Кто-то что-то сказал? Слова произнесли как будто внутри меня. Причем голосом Захара. Потому что не мог же он стоять за спиной.

А может, я сплю? Кто это?

Медленно повернула голову.

Захар в своей лыжной шапочке с козырьком стоял за мной и щурился. Всегда эту шапку носит. Пушистые белые снежинки падали на пушистые черные ресницы, от которых меня еще недавно бросало то в жар, то в холод.

– Что? – спрашиваю я. И не узнаю своего голоса. Он глухой и незнакомый.

– Капитонов, чё ли, вышел, спрашиваю. А кто с ним? Не узнал. На какую-то из наших училок похожа.

Я медленно и молча иду по белой улице. Мне хочется плакать. Мне мешают плакать. Захар.

– Эй, Ветка… Ты слышь, чё ли?

Кислицин топает рядом. Мы сталкиваемся плечами. А потом уже и не сталкиваемся, потому что он меня обнял за плечи. Я стряхиваю его руку с плеча, как какую-нибудь мешающую мне ветку.

– Не надо, Захар.

– Не надо, не надо… ладно, – ворчит он. – Так это точно – Капитонов? А ты как тут оказалась? Случайно?

Я молча мотаю головой. Вправо, влево, вправо, влево… Летят снежинки… вправо, влево, вправо, влево, вниз… вниз…

– Нет.

– Ты чё, знала, чё он тут?

Я киваю: знала.

– Он чё, тут бывает?

Снова мой кивок.

– Он чё, и здесь, и в школе? Вундеркиндер?

– Только здесь. Он перевелся, Захар.

– Ни фига себе. А я и не знал. А ты шпионишь за ним, да?

– Захар…

– Ну, я Захар.

– А как ты здесь оказался?

– Ну, я за тобой шел.

– Зачем?

– Шпионю.

– Зачем?

– А зачем ты за мной ходила? – Захар начинает злиться. – Встречала меня из спортклуба? Зачем, а?

– Не знаю.

– Не знаешь? Ты чё, дура, чё ли? Сначала я. Потом Капитонов. А потом – кто? По цепочке – да? Скажи, да? Значит, будет и еще кто-то после Капитонова, да?

Захар возвышался надо мной. Смотрел на меня сбоку, изо рта вырывались злые слова. Злые злова.

– Не знаю. Захар, отстань, а? Прошу.

– А кто со мной целовался? Или это мне снилось?

– Прости. Не злись. Пожалуйста.

– А кто меня в театр приглашал? По-моему, это все делала одна и та же девчонка!

Молчу. А что тут скажешь? Только согласишься. Полное затмение сердца.

Захар остановился передо мной, схватил меня за плечи и потряс.

– Покровская!.. Ну погляди на меня, блин!

Смотрю. Ресницы. Глаза. Волосы из-под шапки. Черные, прямые, как у японца. Лицо перечеркивает снег. Снег так и идет, как шел, большой, пушистый. Снежинки, сцепившись, вновь упали на его ресницы. Он их сдул. Новые на ресницы сели.

– У тебя на ресницах снег, – я улыбнулась.

Я сняла перчатку и потрогала его ресницы со снежинками. Они сразу растаяли. Вот она, эфемерность, непостоянство: снег, вода, ничего. Захар схватил мою руку. Прижал к губам, как тогда в школе. Только тогда он ее просто прижал. А сейчас взял, ткнулся в нее губами и поцеловал, а потом прикусил кожу.

– Не надо, Захар. Щекотно.

– Щекотно? В чем дело? Может, объяснишь? Почему – Капитонов? В чем я провинился? А?

– Ни в чем. Просто все поменялось местами.

– Чё поменялось-то? Чё? Я не поменялся, на фиг! Вот, смотри!

Захар становится передо мной. Растопырил в стороны руки.

– Я! Я! Вот он, я! Кислицин! Захар! Анатольевич!

– Захар, не шуми. Не шуми, пожалуйста. На нас смотрят.

– Да пусть, на фиг, смотрят! А ты на другого смотришь, мне чё, его убить?

– Захар, – говорю я как можно спокойнее. Меня успокаивает снег, спокойный, медленно летящий. Снежинки, казалось, выбирали место, прежде чем упасть на землю. – Все равно же ты меня не любил. Никогда. Ты всегда меня мучил.

– Не любил, да? – шипит Захар. – Мучил? – Он щурит глаза, кривит лицо, становится некрасивым, злым гоблином. – А теперь, может, люблю? А?

Я с силой отталкиваю его от себя двумя руками и бегу по белой улице.

Нет, не любит! Ему кажется!

Быстро бегу, словно сдаю норматив по физре. Я боюсь, что он бросится меня догонять. Он спортсмен, он меня в два счета догонит.

Я влетела в торгово-развлекательный комплекс. Как раз на первом этаже в одном из залов кончился киносеанс и оттуда повалили зрители. Я смешалась с толпой. Повернувшись, увидела у входа в комплекс Кислицина. Вот ненормальный! И сюда явился. Решил выяснить отношения до конца? А что это такое – выяснить их до конца? Как первокласснику ему разжевать: «Не люблю тебя больше. Не знаю, не знаю, не знаю почему. Так получилось». Но он не поймет. Конечно, нет! Если я сама ничего не понимаю!

Я могла бы ускользнуть от Кислицина через другой выход – здесь их было три или четыре. Но я здорово струсила. И подумала, что он все равно вычислит. Я не хотела выяснять отношения до конца. Это глупо! Зачем их выяснять, если никто ничего не знает? Жизнь оказалась такой странной, она может поменяться буквально за день. А вдруг мне снова будет дорог Захар, а к Лёве я буду равнодушна? Меня в жар бросило, когда я об этом подумала. Температура подскочила буквально до ста градусов. Нет, нет, нет! Лёва и только Лёва! Захар – навсегда за спиной, он – навсегда прошлое.

Я штопором ввернулась в толпу зрителей и пошла против течения.

– Простите, я сумку забыла, сумку забыла, – бросала я людям, недовольным, что их расталкивают.

Передо мной нехотя расступались.

Я влетела в темный пустой зал. Шлепнулась в какое-то кресло и тупо уставилась в темноту. Сбоку в натяжном потолке горели четыре лампы вроде ночников. Горе, которое я испытала, увидев, что Лёва вышел со Светланой Евгеньеной, притупилось. Его притупил Захар. Я даже испугалась его, честное слово. Я поняла, что с Кислициным будут проблемы. Прямо завтра же в классе! Начнутся разборки. Ух, как я этого не люблю!

Не знала, что Кислицин такой ревнивый. Прямо Отелло!

Трудная эта штука любовь. Приходится расплачиваться за нее.

Но ведь я сказала Захару правду! Все-все резко поменялось! Теперь для меня Лёва такой же недостижимый, каким еще недавно был Захар. С ума сойти! Мир и вправду перевернулся. И как быстро, и как незаметно. Все тот же учебный год. Все та же зима.

В зале зажегся неяркий свет.

– Это кто тут сидит? – Я очнулась от женского голоса. – Кино давно кончилося, а она – сидит!

Уборщица с веником идет по рядам. Сметает остатки попкорна, полоски билетов.

– Выметайся, выметайся давай!

«Выметайся». Как будто я мусор.

Я вымелась и медленно побрела в сторону дома.

А на улице была такая красотища. Просто кошмар. Снег, снег, снег… так много снега, как будто снегопады всего мира перекинулись на наш город. И нас сейчас завалит. Завалит меня, Лёву, Захара. Всех завалит. Не останется ничего. Только красивое белое безмолвие.

Все страсти исчезнут. Все будет белое-белое.

Белый чистый ноль. Снежные Помпеи, понимаете, да?

Около моего дома стоял Захар. Я увидела его и отшатнулась. Да что такое? Может, Кислицын мне уже мерещится в снегопаде?

– Ты чего тут, Захар? – спросила с опаской.

– Заходи, пожалуйста, – ответил Захар неожиданно вежливо. – Я не тебя жду.

– А кого?

– Ты чё, тупая? Кто с тобой на лестничной площадке живет?

– Иди домой, Захар.

– Сама иди.

– Захар… Что ты, в самом деле? Ведь я же с ним не встречаюсь! С Капитоновым-то!

– Кто тебя знает. Я у него спрошу. И если встречаешься… – голос Захара стал угрожающим.

– Захар. Ты же видел, он с другой девушкой.

– Может, он с ней просто учится в одном классе… э-э… группе… детскосадной… Или что там у них?

– Нет, не учится. Он с ней. Он просто с ней.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, Захар. – Я грустно усмехнулась.

Удивительно красивые у него ресницы.

– Ну ладно. Ну, смотри, если врешь.

– Споки ноки, Кислицин.

– И тебе. Вот вы, девки, дуры. – Захар отклеился от стены подъезда и побрел. Длинный, широкоплечий. Как он вытянулся за последний год. Совсем стал взрослый.

Сначала он шел медленно, словно нехотя, словно размышляя, не вернуться ли обратно. А потом убыстрил шаг и почти побежал.

Собственник! Ни за что бы раньше не подумала.

Я еще постояла у подъезда посреди тишайшего снегопада, который гулял по городу в пуховых угах, с грустью размышляя о том, что еще недавно мечтала о том времени, когда мы с Захаром, именно с ним, рядышком пройдем по улице… Вечером, не спеша. Держась за руки. Сегодня мы могли пройтись именно так! Обнявшись! Время от времени останавливаясь и целуясь. И вот прошлись. Но совсем не так, как мечталось! Почему?

В этот вечер мне даже видеть его рядом с собой не хотелось! Полнейшее спокойствие по отношению к Захару Кислицину. Спокойствие и снег в душе.

А Лёва со Светланой Евгеньевной… Может быть, как раз в это время идут рука об руку по такой красоте… Может, целуются… От этой мысли меня пробил озноб, и я нырнула в теплый подъезд.

Поднялась на лифте на свой этаж. Посмотрела на дверь Лёвкиной квартиры. Позвонить? Вдруг он уже дома и они совсем даже не целовались и совсем даже не шли вместе, а просто вышли из здания колледжа. Случайно встретились там в раздевалке.

Узнаю, что он дома, и сразу успокоюсь. «Позвони! Узнай!» – толкало меня любопытство. Да, но что я ему скажу, если он выйдет? Что? Ведь он смотрит на меня как на пустое место. «Не звони. Не узнавай», – не позволяла гордость. Гордость грозит мне кулаком. Я ей повинуюсь. Я стала старше. Я не хочу перед Лёвкой унижаться так, как унижалась перед Захарычем.

Перед сном пришла эсэмэска.

Убью твоего Капитонова!

Захар. Ну а кто же?

Мир такой жестокий. Просто жесть.

На следующий день я еле дождалась десяти утра, когда открылась школьная библиотека. Надежда Борисовна выдала мне тоненькую книжечку. На обложке – маленький мальчик вроде Жорика из первого класса. Он стоял на крошечной круглой планете в развевающемся шарфе.

Я начала читать сказку на физике под партой. Но Виталий Сергеевич заметил и сказал:

– Вета, убери, пожалуйста, книгу.

Он это негромко сказал, когда проходил по рядам. Так сказал, что только я одна услышала. Не могу не послушаться Виталия Сергеевича. Он хороший. Всегда с нами вежлив. И голос у него тихий. Объясняет урок, сложив лапки на животе. На его уроках шумновато, но мы его любим.

Спрятала книгу. Но на перемене встала к подоконнику спиной ко всему миру и углубилась в страницы.

И на меня обрушилась грусть.

Прозвенел звонок на урок, но меня уже ничто не могло оторвать от этой печальной истории. Я вспомнила, что сейчас у нас биология, и от сознания, что вместо звенящего голоска Маленького Принца я услышу шипящий голос Зои Васильевны, я содрогнулась. Быстрее, быстрее, вниз по лестнице, еще пролет, еще, ура, Шпионина не встретилась, и я благополучно достигла тихого уголка.

Здесь никто не бывал. Незачем. Около спортивного зала есть такой маленький закуток – проход в корпус начальных классов. Зимой его почему-то закрыли, и получилось, что он стал никому не нужен. Я опустилась на пол, прислонилась спиной к теплой батарее и очутилась в пустыне. С Летчиком. С Маленьким Принцем. С барашком. С капризной Розой. С Лисом. На планетке Маленького Принца, где огромные баобабы. В Африке – на Земле.

А потом я плакала. Потому что это была самая грустная книга в мире. Уроки уже кончились. Все разошлись. Надо было топать в класс за рюкзаком. Там была только дежурная Аля Королькова.

– Ой, Ветка! – воскликнула она, увидев меня. – Ты что-то забыла?

– Рюкзак, – коротко бросила я.

– Рюкзак? – удивилась она. – Ты что, не была на последнем уроке?

– Нет.

Заметив мой красный нос и глаза на болоте, Аля испуганно спросила:

– Что случилось, Ветка?

– Да ничего. Пока, Королькова!

Я направилась к выходу.

– Ве-ет! – позвала Аля. – Ты книжку забыла!

Книжку я положила на стол, когда доставала рюкзак с другой стороны парты. И забыла ее взять.

– Спасибо, – сказала я, вернувшись за ней.

– Интересная книга? – спросила общительная Аля. У нее брекеты на зубах, но она нисколько от этого не страдает. Не стесняется вовсе.

Я помотала головой.

– Нет. Не интересная. Она потрясающая, Аля.

И вышла, прикрыв за собой двери.

«Печально, когда забывают друзей».

Это я о Лёве. Он забыл.

«Когда грустно, хорошо посмотреть, как заходит солнце».

Мне так грустно. Где же закат? В городе его трудно увидеть. С моего восьмого этажа. В проеме между высоток… Но только не в период снегопадов…

«Мы в ответе за тех, кого приручили»[1].

Лёва! Ты слышишь? Ты меня приручил!!! А отвечать за меня не хочешь. Даже не замечаешь.

Весь день я ходила под впечатлением от этой маленькой книжки. И мне еще больше захотелось услышать ту музыку, которая ей созвучна. Но как я узнаю, это что за музыка была? Ведь мы не общаемся с Лёвой. Он меня позабыл. Он меня бросил!

На следующий день Захар спросил перед первым уроком:

– Ну что, встречалась со своим хахалем?

– Отстань, Захар, нет у меня никакого хахаля.

– Кто вас знает, девчонок… Врете ведь все…

Не нужно было спрашивать, кого он имел в виду. А когда я возвращалась с перемены в класс, увидела, что Кислицин вытащил из кармашка моего рюкзака телефон и проверяет звонки и эсэмэски.

Я подбежала и выхватила мобильник из его рук.

– Кислицин! Ты меня достал!

– Да ладно, не парься! – Захар отклонил голову и защитился руками, как будто я его бить собиралась. – Я только посмотреть хотел. Ну, у тебя и когти. Руку поцарапала!

– Так тебе и надо!

– Да чё ты, чё? Я же только посмотрел!

Как будто телефоном можно еще и в футбол поиграть. Нет, стоп! Захар прав: по сотику можно не только шпионить. Можно, например, по моему телефону послать Капитонову эсэмэску с каким-нибудь ругательством или угрозой от моего имени. Может, уже послал? Я проверила отправленные сообщения. Нет, чисто.

– Не трогай мой телефон. Кислицин, ты слышал?

– Да ладно!

– Не «да ладно», а вообще не трогай! Никогда! Понял?

– А то что, Покровская? – Захар сощурился так, что берега темных глаз почти сомкнулись.

– А то вышвырну тебя из-за своей парты!

– С ее парты! Да я и сам уйду с твоей парты, слышь, ты, ветка с трухлявого дерева!

– Вали.

– Да пожалуйста. Больше только не уговаривай вернуться!

– Договорились.

– Кислицин, садись со мной, – предложила Нинка Буфетова, белобрысая девчонка с накрашенными губами. Она наблюдала за нашей разборкой с большим удовольствием. Лучше бы ресницы и брови красила, а не рот. Терпеть ее не могу. У нее разговоры только лишь о парнях, кто да как на нее глаз положил.

Захар даже бровью на Нину не повел. Обозрел, куда еще можно приземлиться. Нинка фыркнула, свысока глянула на меня и медленно, с достоинством, удалилась из класса. Ха! Я ее, бедняжку, обидела. Теперь будет трепаться на всех углах, что я прогнала Кислицина. То, что Захар ушел сам, она во внимание не примет.

Свободное место было у Певченко, его сосед по парте, Мишка Забоев, простыл и в школу не ходил уже два дня. Дня через три появится… Кислицин перенес туда свой рюкзак, даже не спрашивая у Тимки разрешения. Ну да, Певченко против не будет, они с Захаром приятели.

Он специально к Нинке не сел: оставил место для отступления. Как будто непонятно. И как только я могла влюбиться в такого мелкого парня? Проверяет сотик, устраивает почти семейные сцены – кто бы мог подумать? Ведет себя как истеричная баба.

Прозвенел звонок, и в класс вползла биологичка Зоя Васильевна. У нас биология два раза в неделю, два дня подряд, как ни странно.

После того случая, когда она подслушивала наш с Лёвой разговор и я назвала ее шпионкой, за что мне пришлось извиниться, мы друг друга не переваривали. Но терпели, куда деваться? Сейчас Шпионина (про себя я звала ее именно так) пошмыгала глазками на меня и Захара, туда-сюда, туда-сюда и сразу прицепилась ко мне:

– Покровская, что ты там пишешь? Оставь ручку в покое. Не нужно писать. Нужно слушать.

Я отложила ручку, которой дописывала домашнее задание по математике, положила руки на парту, как первоклассница, и уронила на них голову. Какая же тоска эта Зоя Васильевна!

– Покровская, ты что, спать собралась?

Я поднялась и села неестественно прямо. Господи! Когда же Шпионина оставит меня в покое? Когда она уйдет на пенсию? Не при моей жизни в школе, это точно. Она не доставит мне такого удовольствия.

Я оглянулась на Захара, который сидел с Тимкой в третьем ряду. И тут же наткнулась на его упорный взгляд.

После уроков Лариса Григорьевна попросила меня, Алю Королькову и Валю Агееву провести в младших классах анкетирование. Проводили какое-то социологическое исследование, что ли. Каждый малыш должен был написать о своем желании. Любом желании – по отношению к себе или к миру, как он сам захочет.

Я проводила анкету в первом «В» классе, в том самом, где учился Жорик. Мы сразу друг друга узнали. Он заулыбался, я помахала ему рукой. Все первоклашки посмотрели на Жорика с уважением. А как же: знаком со старшеклассницей. Старшеклассники для малышей – великие люди, их авторитет незыблем. Вообще же мелкие такие потешные. У многих спереди не хватает зубов, и это совершенно не портит их личики. Наверное, потому что знаешь – что это временно. У стариков отсутствие зубов потому и страшит, ведь это навсегда, у них нет запаса кальция на новые зубы. Вообще же, детство и старость – такие жуткие противоположности. Детство – ожидание жизни, старость – ожидание смерти. Детство – розовые очки, старость надевает очки черные. Детство – это красота, старость – уродство. По крайней мере, мне так кажется. Поэтому я хочу жить только до пятидесяти. Да ну, не хочу быть немощной старухой…

Малыши усердно писали. Думали минут пять, писали – почти пятнадцать. Это одну-то фразу!

В конце уроков я собрала у мелких листочки с ответами. Их нужно было отдать классной, но я ее в школе не нашла и притащила листочки домой. Ну и полюбопытствовала, конечно, что малявки накалякали. Вот некоторые высказывания:

Я хочу, чтобы люди стали добрые и не воровали и никого не били

Я не хочу быть юристом

Я не хочу быть предателем и преступником!

Я хочу, чтобы мама стала добрая и нежная

Я хочу, пусть люди не воюют

Я хочу себе щасьтя

Я хочу жить во всех странах мира

Я хочу, чтобы я была умная добрая и красивая

Я не хочу быть моделью, потому что их часто убивают и я не хочу чтобы меня убивали

Я хочу, чтобы Рома на меня смотрел

Я хочу, чтобы в мире не было никаких преступлений наводнений и нападений

Я хочу быть в мире с аднаклассницами

Все ответы мне показались важными! Молодцы эти мелкие! За искренность молодцы. Кто-то думает лишь о себе и себе хочет «щастья», а кто-то – о «преступлениях, наводнениях и нападениях» во всем мире. Подписи в анкетах не требовались. Но мне показалось, что это мальчишки думают глобально – о мире, девочки – зауженно – о себе. Значит, мужчины и женщины так же отличаются друг от друга, как детство и старость! У девчонок круг мыслей маленький, как мяч, у мальчишек – огромный, как планета. Я вдруг пожалела, что я – девчонка. Наверное, поэтому я так много думаю о любви. Я тоже, увы, ограниченная.

Последнее высказывание неведомой первоклашки про мир с «аднаклассницами» вызвало у меня задумчивую улыбку. Это могла бы и я написать. Ошибки только не мои и не мои каракули. Если бы на свете существовали только орфографические ошибки! Насколько бы легче жилось! Орфографических ошибок у меня вроде бы не наблюдается, зато других, жизненных, – целый чемодан на колесиках. Та мелкая девчонка, наверно, поссорилась с подружками из-за бантиков-резиночек. Или телефон позвонить кому-то не дала… словом, пустяк какой-нибудь. У нее все наладится, раз она этого хочет.

Я тоже не дружу с одноклассницами. Хотя вроде и не ссорилась ни с кем. И мне это не мешает. Я привыкла быть в отрыве от них. И все-таки такую записку я написать могла бы… Да-а… Просто, когда ловишь неприятный взгляд кого-нибудь из наших девушек, становится не по себе. Думаешь: что я тебе сделала? За что ты на меня так злишься?

Назавтра я отдала анкеты Ларисе Григорьевне. А последняя «записочка» случайно осталась у меня. Открыла учебник алгебры, а она там как закладка. Да ладно, пусть будет на память.

Через несколько дней Миша Забоев выздоровел, и Захар вернулся за мою парту.

– Привет, Покровская! – сказал он как ни в чем не бывало, вешая рюкзак на крючок.

– Ага, приветик, – вяло ответила я и уткнулась в учебник. Я уже не злилась на него. А чего, собственно, злиться? Все же по-прежнему. Все как раньше. К сожалению. К великому сожалению: с Лёвой мы не общались. А мне так не хватало его музыки, то скучной, то грустной, то пробирающей до глубины души.

Ну вот… Как раньше жили, так и сейчас зажили, говорю же…

По-прежнему вместе с Захаром ходили в буфет, пили какао с пенкой из одного стакана, когда стаканы кончались (в нашей в столовой это случалось!). Но все это было по-дружески, а точнее даже – по-соседски. Если сидишь с человеком за одной партой, волей-неволей становишься ему близким. И близким становится он. Не родные брат и сестра, но троюродные, это точно. К тому же Захар в меня и в самом деле не был влюблен. Так что сравнение брат-сестра – вполне соответствовало истине. Он врал, когда кричал на всю улицу: «А теперь, может, люблю!» Может, он и пытался влюбиться, но ничего у него не вышло. Однажды он признался, что после того вечера, когда мы целовались в его прихожей, он был уверен, что любит меня. И потом ему всегда хотелось целоваться со мной, в любой момент, даже на уроках.

– Давай, попробуем? – шутил он.

– Ага, давай! На математике, да? – отшучивалась я.

Математичка у нас тетя крутая. Ручку с парты нечаянно уронишь, и то она гаркнет. А уж если на уроке поцелуешься?! Оп, что будет! Что под руку попадется, тем, наверное, и запустит в нас. Попадется пистолет – застрелит!

Строгая эта Ивелина Сергеевна. Строгая, серьезная, как сама математика – дама в очках, в одной руке – линейка, в другой – циркуль.

Кстати, Ивелина Сергеевна в самом деле была «дама в очках». Так что она олицетворяла собой всю математику мира.

И мне нравилось, что математичка у нас строгая, никому не дает спуску. Наверное, поэтому по алгебре и геометрии у меня пятерки.

С Лёвой мы по-прежнему не встречались. Даже случайно! Он в колледже, мы в школе. Переведясь в колледж, Капитонов сразу стал как будто старше нас всех, не школьник, студент. Что мы для него?

Однажды возвращались домой с Аней Водонаевой.

– Ну, что? – спросила Аня. – Узнала про своего Лёвика? Где он сейчас? Неужели в Воркуту вернулся?

– Он в музыкальном колледже учится. Он же музыкальный гений, знала об этом, нет?

Аня сделала большие глаза.

– Не-ет! А он что, музыку сочиняет?

– Он исполнитель. Пианист. Странно, что ты не слышала, как он играет после уроков. Музыка наполняла всю школу!

Я вспомнила, как это было. Беготня ребят, крики, а среди этого – блестящие звуки. Как было сладостно сидеть в классе и слушать, как играет Лёва, смотреть, как бегают по клавишам его длинные талантливые пальцы, как временами пробегает озноб по плечам от прекрасной музыки…

– Я что-то вроде бы слыхала… – Аня силилась вспомнить, прикусив хорошенькую нижнюю губку. – Да, точно, я слышала музыку! – воскликнула она. – Но не придавала значения. Думала, радио… Ты будто ее слышала, – усмехнулась Аня.

– Я? Если хочешь знать, Ань, я сидела на первой парте в музыкальном классе и была его единственной слушательницей.

Я почему-то не сказала, что Светлана Евгеньевна тоже присутствовала. Не хотелось мне про нее вспоминать. Вот ничуточки!

– Ничего себе, Ветка! Могла бы поделиться инфой. Я бы тоже послушала с удовольствием.

– Да, но ведь это классика, Ань. Шопен, Мендельсон…

– Бах, Бетховен, Чайковский… – перебила меня Аня. – Ветка, мне эти имена тоже знакомы. Не воображай, что ты одна их знаешь.

– Я не воображаю. Он так классно играет, Аня! – Я мечтательно крутила головой.

– Так ты поэтому перекинулась на него?

– Перекинулась! Ты так говоришь, как будто я насекомое и пересела с цветка на цветок.

– Ну примерно ведь так и было, – смеется Аня.

– Нет, Аня. Не так. Не примерно, совсем не так! Но я не знаю – как. Это произошло, и точка. Но я в ауте.

– Как так?

– Капитонов не хочет меня видеть.

– Почему? – Аня делает большие глаза. – Что случилось? Ведь вы были такими дружными!

Я наконец-то рассказала Водонаевой историю с театром. Мне давно хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. Удобно иметь задушевную подругу, но у меня ее нет. Аня в подруги подходит, но, во-первых, она в другом классе, а во-вторых, у Водонаевой все девчонки на свете – друзья. Ее на меня не хватит.

– Понимаешь, Анют, я полагала, они с Захаром посидят рядом в театре, пообщаются и перестанут друг друга ненавидеть. А получилась такая бяка. Мы навеки поссорились.

– Да уж. Ты даешь! Вот почему он в наш класс перешел! А ты хоть бы посоветовалась сначала.

– С кем, Аня?

– Да хотя бы со мной!

– С тобой? Прости, не подумала про тебя.

– Ты ни про кого не думаешь.

– Заткнись, Ань, и так тошно. Словом, теперь я для Лёвы – прошлый мир. Мы все для него – прошлый мир.

– И пошлый, – добавила Аня.

– Почему пошлый? Ах да, может быть, и пошлый, ты права.

Прошлый мир – пошлый мир. Наверное, мы и в самом деле казались Лёвке пошлыми. Я со своим тупым, как он выражался, Захаром. Тимка Певченко со своими глупыми шуточками. Вся школа с надписями на стенах: «Филин – дебил», «Встретимся в Wi-Fi», «Кто украл мою мобилу, тот мертвец!» и тому подобными перлами.

А уж что прошлый – точнее некуда.

У Капитонова была страничка «ВКонтакте», как у всех нас. Аватарка была такая: скрипка и роза на ней. Наверное, фотку с фоно не нашел. Но Лёва очень редко «ВКонтакт» заходил. У него висели всего две фотографии на странице – прежний класс в Воркуте и еще какой-то бескрайний пейзаж, наверное, его любимая тундра. На переднем плане – цветок иван-чая. И все.

Так как он свои новости не заполнял, я стену и не проверяла. А на днях как-то залезла и увидела, что пользователь Лев Капитонов удалил страницу.

Я расстроилась. А, да гори все синим пламенем! Тоже удалила свою. Со всеми записями, фотками, разговорами в личке с Аней. У меня там тоже «прошлая жизнь» – фотки Захара с телефона. А еще снимки нашей дачи, которую я люблю летом, потому что там дико красиво среди маминых цветов. Ну, еще аудиозаписи Цоя, англоязычных баллад. Дебюсси (Лёвино влияние!). Парочка хороших фильмов.

Ничего не жалко, раз в Сети нет Лёвки!

К училищу я больше не ходила. Захар виноват! А вдруг я оглянусь, а он опять за спиной! К тому же трудно было угадать, когда Лёва выйдет. У школяров и музыкантов расписание никак не совпадало. Как-то я заскочила в их дурацкий колледж и глянула расписание первого курса. Ха! То в восемь занятия начинались, то в два, то в четыре. Раздолбай полный. Колледж был наполнен звуками – фоно, флейта, виолончель, труба, миллион скрипок… Какой-то музыкальный улей… как они тут все с ума не сойдут?

Лёве фортепьяно купили. Иногда я слышала, как он дома бренчит. Тогда я останавливалась на лестничной площадке, подпирала стенку плечами и замирала. Но слышимость была плохая, хуже, чем в школе, в миллион раз. Я заходила домой, кусая от отчаяния губы.

И вот однажды захожу в лифт, а следом знакомый голос:

– Пожалуйста, подождите минутку!

У меня обмерло сердце: Лёвин же голос! А следом и весь Лёва нарисовался.

– Ой, это ты, Ветка! Привет!

– Здравствуй!

Мои губы сами собой растягиваются в улыбке. Он не сердится: «Ветка!» И у него улыбка во всю физию! Мы оба улыбаемся и смотрим друг на друга голодными глазами. То есть нам обоим радостно видеть друг друга. Еле сдерживаюсь, чтобы не броситься ему на шею! Месяц (а кажется сто лет) прошел со времени случая в театре. И надо быть уж очень злопамятным, чтобы до сих пор помнить мою потрясающую детскую глупость. Хотя… я сама сто лет бы ее и не забыла. Длинную Лёвину шею обвивает серый вязаный шарф, край которого закрывает подбородок.

– Лёв! Чего так укрылся-то? Замерзаешь?

– Простыл немного. – Он покашлял в кулак, изображая простуженного – Как поживаешь, Вета? – Он смотрит на меня пристально, глубоко. Прямо в меня! Или мне кажется?

– Да вот… каким-то образом поживаю. В десятом «А» классе.

– Что ты говоришь? Не знал. А я в музыкальном коллежде учусь.

– С трудом, но мы об этом узнали. Американская разведка доложила. Ну и как там? Добрая атмосфера?

– Вполне. Меня устраивает. Тимки Певченко там нет. – Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись. – А ты как? Музыку слушаешь? Не разлюбила?

– Слушаю, да. Цоя, других. А что?

Лифт остановился на нашем восьмом этаже. Но я не дала открыться дверям и нажала на кнопку двенадцатого. Кабина нехотя поползла выше.

– Что, покататься решила? – Лёвка насмешливо глядит на меня сверху вниз. Похоже, не понравилось, что я не дала ему выйти.

– Лёв… Знаешь… прости меня, а? Ну дура я, дура!

– Да простил давно! Что с вами, девушками, сделаешь? Вы какие-то ненормальные. Вас не поймешь!

– Спасибо! Можно я тебя поцелую за это? – Я притянула его за концы шарфа, но не поцеловала, а резко отпустила концы. – Лёв, правда, мне очень не хватает твоей музыки… – и вдруг решительно, как обреченная, я выкрикнула: – Мне надоело быть с тобой в разводе!

Я закусила губу и отвела глаза в сторону. Тру какое-то пятнышко на гладкой стене лифта.

Лифт остановился на двенадцатом.

– Так в чем же дело – давай не будем в разводе.

Лёва нажал на кнопку восьмого.

– А ты на меня уже правда не злишься?

– Правда, нет. Но тот случай, Вета, – Лёва покривился, покачал головой, – надолго вывел меня из равновесия.

– Не надо о диком. Давай о цивилизованном.

– Ладно, давай.

– Мы будем встречаться, о’кей?

– В лифте?

– Да хоть где! Можно и в лифте! Тут можно и чаек попить – делов-то! С сухариками!

Мы ударили по рукам, выйдя из лифта, разошлись по квартирам с глупыми улыбками на рожах. Ну, может, только у меня была улыбка глупая, я зря обобщаю. Но как же я была рада!

Рада? Нет, это слово не подходило для обозначения того, что я испытывала! Я была счастлива!

С того дня, это, считай, с конца декабря, началась в нашем городе весна, расцвели яблони, вишни. Я снова была приветливой с Захаром, стала учить уроки, слушать Цоя. А раньше буквально все казалось мне запертым под увесистый амбарный замок. И я нахватала троек по всем предметам.

Декабрьские дни продолжали укорачиваться, а я этого не замечала. Для меня, наоборот, прибавилось свету.

Но встречаться нам все равно не удавалось. Да и как будешь встречаться? Нам же не по десять лет. И нельзя было просто позвонить в соседнюю квартиру и сказать соседскому мальчику: «Давай поиграем». Нужен был подходящий случай. Или какой-нибудь серьезный повод. Я каждый день надеялась, что вот буду выходить из квартиры, а тут откроется дверь и покажется Лёва. И мы идем – в одну и ту же сторонушку!

Один раз повезло – меня окликнули с другой стороны улицы:

– Ветка! Эй, Ветка! – и еще как-то по-новому: – Виоветка!

Улочка узенькая, старая, с односторонним движением. По краю огромные тополя, а за ними одноэтажные деревянные домики. Милая такая улочка! Улочка-старушка! Бывают такие старушки уютные – улыбчивые, в белых платочках. Смотрю – между тополями стоит Лёвка и руками изо всех сил машет. Прямо как мельница! Сам весь в сугроб залез, лишь бы только я его заметила.

– Привет! – и я ему рукой в варежке помахала. И одной рукой! И второй! И двумя! – При-ивет! Лёва-а! Ты куда-а?

– В школу-у!

– В школу? – я – удивленно: – Я то-оже!

– Я в ко-олледж, – поправился он. – В училище-е! Пока!

– Ду-уй в свое училище-мучилище! – ору я. – По-ока-а!

Я слышала, они свой колледж тоже школой называют! Не доучились в школе-то, наверное, скучают по ней, еще бы хотели пошколярить, а вот заперли их в колледже музыкальном, бедолаг! А раньше, года два назад, этот колледж училищем назывался. Придумали тоже – колледж! Англичане все прямо в середине России!

Ох, я так обрадовалась, просто зверски. Закричала: «Ура!» – подпрыгнула, закрутила на месте Аньку Водонаеву, которая следом за мной шла в класс.

– Что с тобой, подруга? Танцы с утра!

– Ань! А-ань! Это Лёвка был! Понимаешь, Лёвка! Он меня с той стороны улицы окликнул! Увидел! Заметил! Ме-еня! Виоветкой назвал!

– Сейчас свихнешься от радости! Надо же – правда влюбилась! Ну и ну! – Аня крутила головой. – Ветка, остынь!

– Ура-а! – Я запрыгала на одной ножке и, если бы Аня меня не поддержала, я свалилась бы на проходившего мимо дяденьку.

И в этот момент солнце из туч выглянуло. Как вовремя! Оно совпало с солнцем в душе. А может, ему просто захотелось глянуть, кто это там внизу бесится и с какой такой радости?

Весь день у меня настроение было как у малолетки в день рождения.

Счастливый такой день! День-везунчик-попрыгунчик!

После уроков поднялась на восьмой этаж, уже квартиру ключом открыла, слышу, кто-то у мусоропровода газетами шуршит. Обычно тут людей не бывает, на нашей площадке три адекватные квартиры, никто на площадках не околачивается. Даже никто из взрослых курить не выходит! Правда-правда! Я даже стала верить, что курить и в самом деле немодно. Я же любопытная страшно, как все девчонки. Глянула, а у мусоропровода Лёвка стоит и читает газету. Сосед из квартиры справа, дядя Боря, продолжал вытаскивать на площадку кипы газет. Вот Лёва выбрал одну «Аргументы и факты» и читает, склонившись к низкому окошку, чтобы светлее было.

– Лёв, привет! Ты что тут устроился? Дома газет нет?

– Привет, Ветка. Да вот, маму жду. Обещала быстро приехать. Я ключ забыл.

– Так заходи к нам, что ты тут как бедный родственник!

– Спасибо.

Зашел. Куртку снял, шарф длинный серый пушистый на шее оставил. Сел на диван, один конец шарфа до полу достает. Пришел кот Тарас, лапы на шарф положил. У него лапки такие аккуратненькие, черные, а «носочки» белые. Глаза на Лёву поднял: разрешаешь? Да, у нас новый жилец: Тарас. Мама с работы принесла, говорит, приблудился, жалко выгонять. А начальница ворчит, что у них в офисе кот бродит, клиентов распугивает. Вот мама и принесла его домой.

А по моему мнению, Тарас клиентов, наоборот, приманивал. Он такой весь добродушный, приветливый. Говорят, в Японии в каждом заведении и в каждом магазине стоит на полке фаянсовая фигурка кота с поднятой лапкой – заходите, заходите. Наш Тарас, конечно, лапку так театрально не поднимает, но гостей любит, сразу бежит знакомиться.

Только вот Лёвка кота не приметил.

Взял в руки книгу – у меня на диване Бродский лежал, в страницы уткнулся. Но, по-моему, он даже одного стихотворения не дочитал.

– Как учишься? – спросил, отложив стихи в сторону. И взгляд тоже в сторону «отложил».

– Да ты уже спрашивал. Учусь ни шатко ни валко. Да, нормально, Лёв, не беспокойся.

Смотрю на него искоса, любуюсь. Он отрастил волосы до плеч, а они у него волнистые, светлые и такие на вид мягкие, что рука просто тянулась, чтобы их пощупать. Я эту руку другой рукой сжала за запястье, чтобы она не делала того, что не положено. Хватит с меня глупостей!

– Давно тебя поздравить хотел, – сказал Лёва, открыв Бродского и быстро пропуская страницы через большой палец, так что они сливались в полупрозрачный веер. Поглядел на меня робко и снова увел глаза в сторону. – …Я встретил Водонаеву, она сказала, что у вас с Захаром все хорошо, что ты сидишь с ним… и вообще.

– Что вообще? – Я закусила губу, ожидая ответа. У меня проявилось сердце. Прямо забрыкалось, как конь. Я взяла со стола книжную закладку и двумя руками установила ее на лоб наподобие козырька.

– Ну… что вы с ним плотно общаетесь. – Вообще не смотрит в мою сторону! Как будто ему стыдно за что-то! Кота увидел, пошевелил ногой, чтобы Тарас убрался, подтянул шарф на диван. Кот обиженно ушел в угол, он привык, что гости брали его на колени и гладили, а не прогоняли.

– Да? И ты думаешь – все хорошо? – Моя закладка проехала по волосам к затылку. Я прижала ее с двух сторон на макушке. Голова моя склонилась к столу под неестественным углом. Я тоже не смотрела на Лёвку. Сердце брыкалось, уши и щеки горели, а ноги вдруг стали холодными. Что он знает-то, что? Пианист несчастный! Ничего он не знает! Не видит! Не понимает!

– Конечно. Оказывается, это я мешал вашим отношениям. – Лёвка стал похлопывать книжкой по коленям.

– Ничего ты не знаешь, – сказала спокойно и холодно.

– А что я должен знать? Что? – Книжку отбросил. – Ты не рада этим отношениям? Разве? Ты же этого почти полгода добивалась! – Книжку еще дальше отодвинул, она отправилась на свое место на диван, где лежала в самом начале.

– Не рада.

– Почему?

– Потому что случился форс-мажор. – Я перевернула закладку другой стороной. Пусть хоть чуть-чуть охладит мою горячую взволнованную башку.

– Форс-мажор? Каким таким образом? Почему?

– Потому что любовь кончилась.

– Вот как! – Лев помолчал. Наконец-то на меня смотрит! Какой взгляд! Какие голубые глаза! Они пронизывают меня насквозь! – Точно? Может, ты ошибаешься?

Я горько ухмыльнулась.

– Вета. Посмотри на меня.

Смотрю в сторону.

– Вета!

На него, прикусив губу.

– Ты не любишь Захара? – удивленно, расширив глаза. – Разве так бывает? Только что любила и вдруг… нет?

– Нет.

– Может, ты ошибаешься? – снова повторил он. – Может, тебе кажется?

– Кажется, ага. – Я усмехнулась. – Хорошо, если б казалось. Увы… я его не люблю.

Лёва помолчал, пододвинул книжку к себе, погладил обложку ладонью.

– Знаешь, я и этому рад. И рад даже больше, чем тому, что вы сидите вместе.

Тарас прыгнул на диван и снова направился к Лёвиному шарфу.

– …Потому что ты знаешь, как я относился к Кислицину, – продолжал парень. – Он тебя недостоин.

– А кто меня достоин, Капитонов? – я спросила это тихо, почти прошептала. И в первый раз его по фамилии назвала. В первый раз в жизни вообще.

– Ну, не знаю. Сложно сказать. Такой же умный, как ты – по крайней мере. Ну и такой же симпатичный… Красивый, – поправился он.

– А может, такой, как ты? А?

Я сказала это и, отшвырнув закладку (она полетела на пол), вылетела из комнаты. Меня трясло.

Мне вдруг показалось, что я призналась ему в любви! Люблю его! Да, призналась! Я включила воду в кухне и стала набирать в чайник. Щелкнула его рычажком. Осталась ждать, пока чайник закипит, а внутри меня уже кипело и никак не переставало бурлить. Я стояла в кухне спиной к выходу и спиной услышала, как хлопнула входная дверь. Я вздрогнула от хлопка.

Ушел! Я его вспугнула! Зачем я задала этот вопрос? Идиотка!

Чайник вскипел. Ни для кого.

Я вернулась в комнату. Закладка аккуратно лежала на столе. Ее вежливо подняли с пола. Я опустилась на стул, схватила эту закладку и снова прижала ко лбу. Хоть какая-то прохлада. Она нагрелась мгновенно. Я положила руки на стол, крепко сцепив ладони. Закладка валялась рядом. У меня отличное зрение. Сверху на закладке, которая изображала какую-то фарфоровую фигурку из Эрмитажа, я увидела меленькие буквы. Почерк у Лёвы покрупнее. И все-таки это писал он. Просто свободного места на закладке не хватало, и он написал мелкими буковками, чтобы вся фраза поместилась.

ВЕТКА, я тебя недостоин. Лев.

Я закусила губу и сжала кулаки. Потом отчаянно застучала ими по столу. Закладка снова слетела на пол. Я ее подняла, поцеловала слова. Буквы. Которые написал он, его рука с длинными музыкальными пальцами. Черт! Зачем я ушла? Зачем мне был нужен этот чай?

Мне он не нужен! Хотела Льва угостить!

Нет! Я просто сбежала! Я призналась ему в любви и позорно сбежала в кухню! Струсила!

Я взяла Бродского, которого не стал читать Лёва. Не понравился? Может быть. А может, просто настроения не было, не всегда хочется стихи читать, это точно так же, как не всегда же хочется петь. Или музыку слушать. Я раскрыла томик и прочла первое, что попалось на глаза:

Любовь сильней разлуки, но разлука Длинней любви…

Нет! Нет! Неужели это так? Если это так, я просто не переживу!

Не хочу разлуки. Никакой. Хотя вроде бы она невозможна, наши квартиры рядом. Но оказывается, несмотря на то что мы живем дверь к двери, разлука может быть вечной.

Я набралась храбрости и послала ему эсэмэску.

Я налила тебе чаю.

Я знала, что он не придет. Но пошла в кухню и все же налила ему чаю в самую красивую чашку.

Он не пришел. Не пришел, не ответил. Я проверяла свой телефон раз сто до сна. Пусто. Пусто от Лёвы. Пустота во всем без него.

Я не находила себе места. Понял ли Лёва, что я люблю его? А разве он мог это понять? В вопросе «может, такой, как ты?» намек есть, но нет прямого признания. Я же не спросила: «Может, ТЫ достоин меня?» Я спросила: «А может, такой, как ты?» И где здесь признание, где?

Теперь меня стало мучить сознание того, что я НЕ призналась ему, что недостаточно дала понять, что люблю его.

Почему так устроен человек? Почему он все время сомневается? С одной стороны, я хочу, чтобы он узнал – люблю его! Его и только его! С другой стороны, этого не хочу. Я боюсь! Почему-то боюсь!

А вот почему: я боюсь, что не получу ответа. Что я ему совершенно безразлична. Боюсь этого, боюсь… Какая-то я стала трусливая. И еще несчастливая. Сначала безответно любила Кислицина. Теперь без ответа – Лёву.

Может, у меня такая судьба – любить тех, кто меня не любит?

Захар пришел в школу с елочной лапкой в кармане. Да, такая маленькая лапка, три елочных пальчика. Отломил от большой ветки где-то по дороге. На истории двинул по парте в мою сторону.

– Нашел, – коротко бросил. – Тебе, колючке.

– Спасибо, – прошептала я.

Я понюхала ее, потерла хвоинки пальцами. И потом держала их у носа, а когда запах пропадал, брала хвойную веточку и снова мяла в руке. Пахло Новым годом. Чем-то обещающим. Чем-то новым. К нашему столу подошел Порфирий Петрович и протянул руку с раскрытой ладонью в мою сторону. Вздохнув, я положила в нее еловую веточку.

– Не плачь, я тебе другую найду, – прошептал Захар.

Я усмехнулась. Странные какие-то учителя. Чем я мешала историку? Тем, что нюхала ветку?

Елки носили по всему городу. Искусственные – в больших коробках, настоящие – связанными, как лесных пленниц. Да они и есть пленницы. Пленницы, которых везут умирать. Сначала вокруг них попляшут, похлопают в ладоши, похороводят, может, выпьют шампанского под тихий душистый запах, поцелуются, признаются в любви… а рядом будет увядать настоящая живая пленница. Елочка. Вот она, наша жизнь. Счастье рядом с несчастьем. Жизнь рядом со смертью. Туман в сознании елки, а потом – свалка. Все. Выросла как смогла, расцвела, как сумела… прощай. И даже прощай никто не скажет, а скажет: фу, как намусорила… теперь подметай за ней пол. Вот и вся наша людская благодарность. Я уже года три назад уговорила родителей не покупать настоящих елок. У нас искусственная, которую собирает папа тридцатого декабря. Украшаем я или мама или вдвоем, вешаем мандарины, которые я пожираю во время зимних каникул, а потом елка снова отправляется в коробку. И все довольны.

На городской площади установили большую ель, начали всверливать в ствол другие ветки, чтобы дерево получилось стройным. Зачем так делать? Ну и что, что елка немного кривобокая. Украшать, делать красивой, чтобы через месяц распилить ее и вывезти на помойку. Извращение. Почему елкам нельзя быть кривобокими? Сочувствую тебе, елочка!

Перед самым Новым годом наш класс погнали в филармонию на концерт студентов музыкального колледжа. Наверное, приучали студентов к полным залам и несмолкающим овациям. Мы проходили по площади Макарова мимо елки, которая с каждым часом становилась роскошней. Рядом с ней рабочие выпиливали из прозрачных кусков льда сказочные фигуры. Каким-то образом в них поместят разноцветные лампочки, и фигуры будут светиться изнутри. Это очень, очень красиво! Я люблю наш город в Новый год. В нем тогда так все сказочно, так душевно. И так тепло, несмотря на то что зима.

В филармонию я летела, надеясь, что там выступит Лёва. Хотя надежда была небольшой, ведь Лёва всего-навсего первокурсник. А многие одноклассники шли нехотя, просто еле-еле плелись. Полкласса просто слиняли, пользуясь тем, что громадная елка скроет их бегство своей широкой юбкой. Многих и правда скрыла, сбежали! А кто хотел сбежать и не сумел (учителя перехватили), тот демонстративно сидел в зале с наушниками и слушал свою какую-то музыку и прикрывал глаза, чтобы не видеть вышедших из моды скрипок, флейт, фортепьяно. Может, кто-то вообще спал.

Мои надежды оправдались! Сначала звучали скрипки, флейты, клавесины, и вдруг объявили нашего Лёвика. Мы громко захлопали. Все-таки Лёву наш класс принял в свой коллектив, в основном ребята к нему хорошо относились. Но только не Кислицин. Когда Лёвка вышел на сцену, Захар, долговязый, как цапля, поднялся с крайнего места в ряду, где сидел наш класс, и демонстративно удалился. Хорошо, что Лёва этого не видел, он сидел за роялем, перелистывая ноты. А я сразу вся в слух превратилась. Один раз столкнулась взглядом с Валей Агеевой. Вообще все одноклассницы смотрели на меня, наблюдая за моей реакцией. Все же знали, что я с Лёвой дружила, а потом он вдруг раз – перешел в параллельный класс. Из-за меня – ходила легенда. Да и не легенда это была, а самая настоящая правда. А потом Лёва вообще из школы ушел, это тоже быстро узнали и причину тоже свалили на меня. Ну и ладно, я к этому привыкла. Привыкла к тому, что со мной связывают все на свете плохое. А что было делать?

Когда Лёва вышел на сцену, я перестала что-либо вокруг себя замечать. Я никого не видела, да пусть себе смотрят, я была одни большие уши. Я не помнила, что он играл, я не услышала, что объявила элегантная ведущая в длинной, до полу, блестящей юбке, для меня это неважно. Музыка была искристая, как шампанское, как бенгальские огни, как свечи на елке. Словом, темпераментная! Я так гордилась, что Лёва играет такую классную музыку и что он так хорошо ее играет, что просто чудо! Когда он встал, чтобы раскланяться, я тоже встала. Пусть он меня увидит! И хлопала, подняв руки над головой. И один раз крикнула:

– Браво!

Не знаю, увидел-услышал или нет Лёва, но глазастая Аня Водонаева, конечно же, все усекла и сказала, подождав меня у входа после концерта:

– Ты думаешь, он тебя еще помнит? Да он уже всех нас позабыл! – Аня взглянула на меня пытливо-исследовательским взглядом и обрадовала: – Кстати, Ветка, недавно я видела его с девушкой. Ужасно стильной, не то что мы, школяры! Музыканты все такие…

– Какие такие? – сощурилась я на Аню.

– Ну… ты же понимаешь… Они другие – необычные, одухотворенные. Словом, не как все. – И она повторила: – Ты же понимаешь: они творцы!

– Нет, не понимаю, – надменно ответила я, пожав плечами. – Они тоже в своей столовке кушают котлеты и пьют какао с пенкой.

«Не то что мы». Да она вот что имела в виду: «Не то что ты, Ветка»! Как будто я не пойму!

– Ты хочешь его подождать? – спросила Аня, лучезарно, как всегда, улыбаясь. – Напомнить о себе? Хочешь стать живым памятником?

– Аня! – мне захотелось ее огорчить. – Аня, ты забыла, мы живем в одном доме. В одном подъезде. Не далее как вчера мы вместе учили Бродского.

А чего она так – и сама унижается, и других унижает. Может быть, я тоже не как все? Я не хочу быть как все! Я не хочу быть Лёвиным прошлым. Я хочу быть его настоящим. Мало того, я хочу быть его будущим! Да да, именно так – будущим!

– Ух ты! – воскликнула Аня. – Круто! Молодцы! Ну, тогда извини. Sorry. Флаг тебе в руки. – Кажется, она в самом деле огорчилась.

Аня побежала догонять девчонок из своего 10 «Б». Я стала ей неинтересна. Счастливый человек – кому интересен? Интересен несчастный, его можно пожалеть, ему посочувствовать. Со счастливым нечем делиться.

Лёвы я не дождалась. Да и вообще он, кажется, другим выходом воспользовался, служебным.

Пусть простит меня Аня Водонаева за неправду. Бродского мы вместе не учили. Но я так хотела вернуться в Лёвину жизнь, что желаемое выдала за действительность. Очень хотела вернуться! Понимаете, да? Но вот как это сделать? Если бы он каждый день забывал ключи от квартиры…

Вечером от Ани пришла эсэмэска:

Захар ревнует, заметила? Он вышел из зала, когда объявили Лёву.

Просто он не любит классическую музыку!

Отбила я в ответ сообщение, а потом просто набрала Анькин номер.

– А тебе понравилось, как Лёва играл?

– О да! – ответила Аня. – Он гений!

– А что он играл? Подскажи, я прослушала название.

– Хачатурян, «Танец с саблями». Вообще-то, Ветка, это оркестровое произведение, а он один исполнял. Просто супер!

Вот молодец Аня! Нравится мне эта девушка!.. Все знает!

– Композитор тоже молодец, скажи, да?

– Ну-у! Еще бы! Почти как Лёва.

После похода в филармонию наш класс назначили ответственным за проведение новогодних мероприятий. В них входили школьный концерт и дискотека. Ну и на дискаче – елка, музыка, иллюминация… Мало того, Аля Королькова была еще и режиссером концерта. В актовый зал на репетицию я заглянула случайно. Села на краешек ряда и нечаянно всю просидела. И вдруг у меня родилась прекрасная идея: пригласить Лёву участвовать в концерте! Иногда меня посещают просветленные мысли.

Концерт был обычным. Малыши читали стишки про Дедушку Мороза, Коля Белоглазов из девятого «А» пел «She can see me» под свою гитару, две шестиклассницы исполняли дуэтом песню из репертуара Maksum. Мне понравилась песенка одной восьмиклашки:

Мой маленький гном, поправь колпачок…

Она пела ее а капелла. Задумчивая такая песенка, грустная… Мой маленький гном… Мне почему-то сразу вспомнился «Маленький Принц». По настроению песня и сказка подходили друг другу. Слова в песне были красивые:

Где чай не в стаканах, А в чашечках чайных роз. Где веточка пихты – духи, А подарок – ответ на вопрос. Где много неслышного смеха И много невидимых слез. Где песни под звуки гитар, Мотыльков и стрекоз…[2]

Классная эта восьмиклашка. Высокая, худенькая… в красном колпачке, позволяющем думать, что она сама тоже имеет отношение к гномам, может быть, к тому самому, маленькому… По бокам головы – два хвостика. Мелкая девчонка, а все понимает в жизни, раз взрослые песни поет. Уважаю таких.

Я еле дождалась, пока кончатся разборки всех номеров, которые, немного важничая, проводила Королькова, а потом подошла к ней.

– Мне очень понравилось! – похвалила ее и добавила: – Только знаешь, классики тут не хватает. Чуть-чуть классики твоему концерту бы не помешало!

Аля – серьезная девушка. И серьезно относится к замечаниям.

– А где же я возьму классику, Ветка?

– Пригласи Лёву Капитонова! Все-таки в нашем кассе учился.

– Точно! – воскликнула Аля. – Он отлично играл в филармонии! А он не откажется?

– Давай ему приглашение напишем, тогда точно придет! Только не забудь пригласить его и на дискотеку – в качестве поощрения!

– Ну, это – обязательно! – улыбнулась Аля, сверкнув брегетами. – Он же такой стильный и взрослый. Девчонки будут в восторге! Молодец, Ветка!

Ну вот. Для себя стараясь, еще и похвалы заслужила. Хитрая я все же девушка. Просто лиса.

– Ты, кажется, с ним в одном доме живешь? – спросила Королькова в следующую минуту. – Передашь приглашение?

– Легко! – согласилась я.

Вечером, часиков в восемь, я позвонила в 77-ю квартиру. Лёва вышел на лестничную площадку в моей любимой полосатой футболке и джинсовых шортах. Именно в таком прикиде он был, когда мы познакомились в сентябре. Ох, как же это было давно! Четыре месяца назад! Совсем другая для меня эпоха. Сейчас я даже представить не могу, что было время, когда я не знала молодого человека с пронзительно голубыми глазами.

– Лев Иванович, – начала я, и он удивленно поднял бровь, выражая недоумение официальному обращению.

– …уважаемый Лев Иванович, – сделав паузу, продолжила я. Тон у меня был торжественный, победный. Я говорила это, обнимая своего кота. С котом на груди, наверное, говорят совсем по-другому, но я же дурачилась. – Администрация и ученики тридцать первой школы приглашают вас на новогодний бал старшеклассников. А еще, Лев Иванович, как нашего бывшего ученика мы просим вас принять участие в школьном концерте, – юродствуя, я подала Лёве открытку-приглашение, вынув его почти что из кошачьих лап. Для солидности приглашение было подкреплено печатью нашей школы. Я слезно просила, чтобы секретарша Наташа поставила гербовую печать. И она сделала это вопреки всем правилам, она же знала, что от меня так просто не отделаешься.

С ума сойти, как я смогла произнести всю эту фигню. Да так гладко! Трудная же у чиновников работа – говорить таким дурным языком. Никогда не пойду в чиновники! В неделю завянешь с тоски!

– …Номер для выступления сам выберешь, – сказала я уже нормальным человеческим голосом.

– Ты серьезно? – спросил он, крутя открытку в пальцах.

Ха! Он спрашивал! Я никогда ничего более серьезного не произносила.

– Серьезнее некуда. Я выполняю поручение директора и завуча школы и еще режиссера концерта. Она, кстати, тебе знакома – это Алька Королькова.

– Хорошо, Вета, я приду… Нет, стой! Стой! – Он понизил голос и тронул меня за руку. – А ты меня, ты, просто Ветка, ты меня приглашаешь? Или только директор с завучем и Алей Корольковой?

– Ох, Лёва! Ты просто не представляешь, как я-то тебя приглашаю! И вот Тараска тоже! – Я прижала к себе Тараску так, что кот пискнул и недовольно завилял хвостом.

– Ну, если даже Тараска – приду, конечно! – сказал Лёва и дернул Тараса за виляющий хвост. А Тарас цапнул его за руку. Не сильно, слегка, предупредил по-хорошему. Он вообще-то кот миролюбивый.

– Только не вздумай надеть фрак! – добавила я.

Лёва засмеялся:

– Может, тогда смокинг?

– Только посмей! Получишь! – Я показала ему кулак и нырнула в свою квартиру.

В двери вежливо постучали.

Я открыла дверь и рот:

– У меня нет вечернего платья! Поэтому без смокинга, плииз!

– Ясно. Обойдусь без смокинга. Ты забыла означить дату, Виолетта… э-э…

– Григорьевна, – подсказала я.

– Да. Вот именно. Виолетта Григорьевна. Тарас, вероятно, тоже Григорьевич?

– Ну! Тарас, естественно, Григорьевич! Шевченко!

Мы засмеялись. Я потом проверила по компьютеру – украинский поэт Шевченко действительно был Григорьевичем по отчеству.

– Дату я тебе означу письменно, Лев Иванович! Жди эсэмэску!

В школе еще не решили, когда начнут этот вечер – в семь или восемь вечера двадцать девятого декабря.

Ура! Он придет! Как же мне надоела разлука, которая длинней любви.

А она была разлука, хотя мы и помирились. Но виделись-то мы редко-редко. Мне ужасно не хватало с ним встреч, даже самых мимолетных. Потому что их никаких не было: мимолетных, долгих, теплых, холодных и даже случайных не происходило.

Захар уезжал завтра на неделю на какие-то свои соревнования по борьбе, так что не надо было бояться, что он будет выяснять с Капитоновым отношения. Ох, Захар – это, оказывается, здорово неуравновешенный тип! Ко мне он больше не цеплялся, потому что знал, что Капитонов в стороне. А если будет не в стороне, а в центре моего внимания? А если в центре моей жизни? Так что пусть Кислицин спокойно едет на свои состязания. И ему спокойнее, и нам.

Это был самый чудный Новый год из всех, что я помню.

Раньше писатели писали такие рассказы, которые назывались «святочные». В них несчастные дети становились счастливыми, бедные – обретали богатство, одинокие – родных людей. И вроде бы я не бедная и не одинокая и не совсем уж несчастная, а со мной произошло что-то подобное. Словно я нашла то, что давно-давно искала. Настоящая «святочная история» и можно писать про нее рассказ. Жалко, что я не писатель.

Начнем с того, что мне купили красивое платье. Вечернее платье! Ох, как же я их не любила эти платья-юбки, какие же они были, на мой взгляд, неудобные и несуразные. А тут… я примерила это платье в магазине и превратилась в Нарцисса, только женского рода. Я, можно сказать, влюбилась в себя. В зеркале отражалась роскошная брюнетка, и я подумала, что, может, и не зря в кривобокую елку всверливают добавочные ветки, превращая ее в красавицу. Пусть всего лишь несколько дней, но все любуются ею. Вот и я так же с этим платьем. Черное, кружевное, на лямочках, с перламутровыми пуговицами до пояса. Оно сделало меня привлекательной. Я попросила у мамы кулон – единственную жемчужину в маленькой перламутровой рамочке. Когда я надела все это, я сразу подумала о Лёве – может, он мной полюбуется? Хотя бы капельку! Может, на какой-то момент запечатлится в его памяти девушка по имени Виолетта Покровская, и потом он хоть изредка будет о ней вспоминать в своем колледже…

На вечере парни из десятых классов, стоя у стен, глазели, как мы танцевали с Лёвой. Они провожали меня глазами, и я не знаю, что думали: как хороша Покровская в этом платьице или, наоборот, как неуклюже она танцует! Почему я не умею танцевать, как Валя Агеева, как Аня Водонаева? Почему я всегда презирала танцы? А теперь я смотрю, как Аня кружится с Павлом Винталевым в вальсе, и умираю от зависти. Как чудесно они вальсируют, какие гибкие у них тела, какие одухотворенные лица, как точны и изящны движения… А я? Я дружу только с медляками, да еще с дискотечными прыгалками, когда и пары не нужны… Прыгай, угадывая ритм, да не наступай на ноги соседям.

Стоя у стены, меня пожирал глазами Захар. Поездка на соревнования у него сорвалась, а может быть, сам расхотел на них ехать – не было возможности узнать. Да и желания не было. Кислицин не приглашал меня, даже не пытался, но, встретившись с ним возле елки, когда он проходил с одного края зала на другой, а я стояла с девчонками, он, пощелкав языком, произнес:

– Покровская! Чё сегодня с тобой? Ты королева сегодня, чё ль?

– Принцесса, принцесса, Кислицин! Всего лишь навсего! Пригласишь меня на танец?

– Нет. Я тебя боюсь. – Он дурашливо отклонился и выставил вперед руки с растопыренными пальцами, как будто заранее от меня защищался.

– Почему?

– Ты какая-то сегодня не такая… – Он пощелкал пальцами, отыскивая нужные слова. – Ты сёдни какая-то опасная… Львица. Тигрица. Ну, не знаю, словом, та, которая поедает парней.

Он покрутил головой, окинул меня с ног до головы прищуренным взглядом, почти сомкнув верхние и нижние ресницы.

– Но смотри, Покровская… Ты у меня доиграешься все же.

И хотел уйти.

А я вдруг разозлилась: он будет портить мне вечер? Вечер, когда здесь Капитонов? Будет портить мне вечер моей мечты?

– Эй, Кислицин! – Я схватила его за руку и подтянула к себе. – Знаешь, что? Я всегда теперь буду такая. Всегда львица. Ты понял? И ничего ты мне не сделаешь! И к другим не лезь, понял! Покусаю.

– Ну-ну, – сказал Захар. – Поглядим.

Вырвал руку и удалился, гордый и злой.

Я рассказала об этом Лёве. Он рассмеялся.

– Такие, как Кислицин, Ветка, не будут выяснять отношения с парнями, – сказал он.

– Они трусы, имеешь в виду? – Я удивилась.

– Нет. Не трусы. Но они не любят драться, и за это их можно уважать. Захар любит драться только на ринге. Он слишком спортсмен.

– А со мной, значит, ему можно драться, да? С девчонкой?

– Он же не дерется, Вета. Он выясняет отношения. Он человек не дела, а слова.

– Как это понять?

– Он всегда будет разбираться словесно. Будет ругаться, да. Но драться – нет. И давай забудем о нем.

Хорошо, если бы Лёва оказался прав.

Лев Капитонов на школьной дискотеке был моим принцем. Маленьким Принцем? Да, можно и так сказать! Прилетел откуда-то с заполярной планеты! Приручил меня и – отошел в сторону, к своей музе: музыке. Но сегодня он ко мне опять приблизился. Пусть временно. Я и тому рада!

Лёва явился в костюме с галстуком. Кра-асивый! И мы смотрелись чуть ли не свадебной парой. Говорю «МЫ», потому что он почти не отходил от меня. Девчонки из нашего класса чуть не лопались от злости и зависти. Только Аля Королькова улыбалась во все свои брекеты. И концерт удался на славу, Алю похвалила администрация школы, и она была само благодушие. Да она вообще добрая душа. Проходя мимо нас с Лёвой в скромном синем платье с пришитой к подолу елочной серебристой мишурой, она покровительственно похлопала меня по плечу, а Лёве сказала:

– Спасибо, что выступил, Лев. Ты был лучший в моем концерте!

Лёва поклонился и шаркнул ножкой.

Но другие девчонки! Исподлобья смотрели на нас и шипели между собой что-то нелестное для меня. И в первый раз мне стало как-то не по себе.

– Лёв, – начала я, – вот скажи, почему мои одноклассницы такие злющие? Глянь, как они на меня злобно косятся! Почему? Ведь я никому из них не делала ничего плохого.

– Ветка, но ведь и хорошего ты не сделала для них.

– У меня нет с ними точек соприкосновения.

– А ты пробовала найти?

– Неужели это нужно?

– А как же… один коллектив… сколько лет вместе учитесь.

– Мне кажется, они мне просто завидуют.

– И это есть, и это правда. Наверно, они думали, что мы с тобой разошлись, как в море корабли. И вдруг – снова вместе… Смотри, Аня Водонаева нам машет.

– Где, где?

– Вон там, погляди направо.

Я нашла Аню Водонаеву, танцующую с Павлом Винталевым у самой елки, и ответно ей помахала. Аня была, как всегда, приветлива, ласково улыбалась, и я подумала, что если и буду жалеть о ком-то, окончив школу, так это о ней, о радужной девушке с рыжими волосами. В отличие от меня, Аня любит всякие платьица. А тут она пришла в черных джинсах в обтяжку и черной кофте со сборками спереди и прозрачной спиной. Ее пышные рыжие волосы ниже плеч казались сегодня особенно роскошными.

Ушла я в rest room[3] ресницы подкрасить-подправить, то да сё, телефон запел.

– Ветка, Лёву увел Кислицин, – доложила Аня.

Ну вот! Так я и знала, что Захар не упустит возможности выяснить с ним отношения. Ждал удобного момента! А Лёва, значит, ошибся. Не такой уж он хороший психолог.

– А не знаешь, где они сейчас?

– Нет, конечно! Наверно, на улице!

В своем открытом платьице я выскочила на крыльцо. Никого.

На улице кружились снежинки, танцуя свой зимний бесшумный вальс. За школой тоже никого не было. И здесь вальс снежинок… Но где парни?

Найду – просто не знаю, что сделаю с этим Захаром! Он сказал, что я сегодня тигрица? Да я загрызу его с потрохами! Зачем он вмешивается в мою жизнь? Он не имеет права! Я не его девушка! А то, что было, быльем поросло! Замело снегом!

На третьем этаже, около нашего класса, парней обнаружила.

В темном, без света, коридоре, маячили три высоких силуэта, хорошо заметные под светом фонарей, проникающим с улицы. Оп! Двое, получается, на одного! Очень честно! Захар, Лёва, а третий, кажется, Тимка Певченко! Точно, это он в белом джемпере. Только, кажется, ребята и не дерутся вовсе?

Я прижалась к стене. Не буду приближаться. Если разговор нормальный – зачем мешать? Пусть Захар живет-поживает, так и быть, пусть остается целым, не погрызенным.

– Понимаешь, Захар, – говорил Лёва. Голос у него был довольно мирный, это меня успокоило. – На свете существуют миллионы женщин. Миллиарды…

– Миллиард баб, прикинь? – засмеялся Тимка. – Я представил, и крыша поехала…

– …Ты встречаешься с сотнями, – Лёва не обращал на Тимку внимания. – Они для тебя – никто. Как растения, как деревья. Ты проходишь мимо них, не замечая, часто даже не глядя… – Лёва говорил медленно, словно рассуждая сам с собой. И парни слушали, вот чудо! Не мутузят Лёву, не угрожают ему, не ругаются. Чем-то их Капитонов пронял. – …Как проходишь по аллее мимо прекрасных цветов. Но среди этих цветов есть единственный твой. Вот его и надо отыскать. Ты читал Маленького Принца?

– Ну, читал… кажется… давно… – это Захар. Тоже мирно и спокойно. Нет, правда, как им удается так мирно беседовать? Прямо-таки встреча дипломатов, а не разборка соперников.

– Там была Роза. Единственная для Маленького Принца Роза.

– Деревья, розы колючие, пни елово-дубовые… А при чем тут девчонки? – наконец-то вспылил Захар.

Не читал ты, Захарыч, Экзюпери. А то бы сразу все понял!

– Так ведь, чудак, девчонки – те же цветы, те же розы! И среди тысяч и сотен роз ты должен найти свою, единственную!

– И что, ты сам-то ищешь? Нашел?

– А как же! И ты ищешь, и все мужчины. Это даже на подсознании происходит.

– Га-а, – грубо засмеялся Певченко, – ты что, мужик уже? Уже попробовал?

– Певченко, я всегда знал, что ты пошлый, – бросил Лёва.

– Да сам ты, – разозлился Тимошка, – баянист!.. Захарыч, ты идешь, нет? Я ухожу! Зачем ты меня позвал, эту фигню слушать?

– Постой, Тимыч, – отозвался Захар, – щаз.

– Я не о частностях говорю, парни, – продолжал Лёва. – Не о Певченко, Капитонове. Я вообще.

– И чё же ты нарыл? – спросил Захар.

– Я еще ничего не нарыл. У нас время еще позволяет. Тьма времени впереди. Но я ищу. И понимаешь, твоя девушка может быть рядом. А может, и за тридевять земель, тоже где-то сейчас вальсы танцует. Где-нибудь в Коста-Рике, у пальмы. Пусть она даже не очень хорошая, может, в ней куча колючек, но она – твоя, и ты чувствуешь, что жить без нее не можешь… Я не очень туманно выражаюсь? Понимаешь?

– Ну чё же тут не понять, я чё, тупой?

– И если я почувствую, что она – моя, я никому ее не уступлю.

– Ты чё, ее любишь? Покровскую, слышь?

– Я этого не говорю. Я даже и не о Виолетте вовсе. Я о жизни. А Покровская… Прости – это мое личное, не лезь в эту музыку, о’кей?

– А если это и мое личное, тогда чё?

– Тогда пусть она нас рассудит.

– Она рассудит, ага! Даст как по кумполу! Слышь, Капитоныч, а может, зря мы… в театре-то разошлись, а? Тогда-то?

– Может, и зря.

– Но это вааще… было… Вместо девушки – парень сидит. Просто отпад был. А тебе как? Понравилось?

– Да, я ведь тоже… Круто нас девушка провела. Мы с тобой и разбежались, скорей всего, от неожиданности.

– Да она вааще крутая, блин. Особенно сегодня! Как ей в платье-то обалденно!

– Да, – просто сказал Лёва, – согласен.

Парни отклеились от подоконника и направились в мою сторону.

Я скорей свернула за угол рекреации. Ни к чему им знать, что я слышала, как они философствовали.

Шаги вниз по лестнице… Их голоса… милые… родные… И Захар стал мне роднее. Точно троюродный брат. Как они хорошо рассуждали… Захару полезно общаться с Лёвой. И Певченко. Да всем парням! И не парням тоже. Мне, например.

Может, Капитонову в дипломаты пойти? Посоветовать, что ли?

А я… выходит, я не совсем была глупа, когда задумала подружить Лёву и Захара в театре. Они это сегодня сами признали. Сорри, об этом Захар догадался. А Лёва решил, что я их провела. Не понял мой замысел. Эх, Лёва! Что же ты? Ты же умный.

Захар на вечере больше не вязался ко мне. Только когда я спускалась с лестницы, он увидел и сказал сверху:

– Ну-ну. Вот, значит, как…

Я промолчала. Сделала вид, что не услышала.

Во время одного из медленных танцев Лёва стал рассказывать про свой родной город. Как ему там здорово жилось. Как прекрасно северное сияние. Небо расцвечивается лучше любых фейерверков! Про белые ночи летом, когда солнце не заходит за горизонт, а катается по небу: туда-сюда, туда-сюда, точно кто-то перекидывает с руки на руку оранжевый баскетбольный мяч. И так мне захотелось на этот город взглянуть хотя бы одним глазочком, просто сил не было. И я спросила: – У вас ведь квартира еще не продалась?

– Нет. Трудно там с этим. Все оттуда бегут. Работы же не стало, шахты закрываются.

– Слушай, Лёв. А я не знаю, куда себя на зимних каникулах деть. Можно я съезжу в эту твою Эльдорадо?

– Да пожалуйста, Ветка. Но ведь там ничегошеньки интересного! Шахтерский город.

– Ничего себе: интересного нет. А кто столько всего нарассказывал только что?

– Да это, наверное, потому что у меня ностальжи.

– Хочу в Воркуту. Хочу в Воркуту. Хочу в Воркуту, – как заклинание, задолбила я.

– Поезжай! Ключ я тебе обеспечу. Мебель там есть – мы не все увезли. Рухлядь оставили. Ты не боишься безногой табуретки?

– Слышь, Лёв. Я даже безногого пирата не боюсь!

– Тогда все в порядке! Езжай!

Прокачусь дня на три-четыре в эту неизвестную заполярную землю! Просто сгораю от любопытства. Далеко – да! Край света! Но время есть! Каникулы две недели. Шесть дней дорога. Четыре там. Десять получается. Самолет я не осилю по финансам. А на поезд у меня деньги найдутся! Я накопила с карманных за два года. Даже на купе! Ехать, так с удовольствием.

Мама разрешила поехать. Я рассказала, какое это чудо – город в тундре. Олени по улицам бегают, бубенцами звенят, детишек катают. Реклама переливается неоновыми огнями, город же – европейский! Современный. Большой!

– Поезжай, – подумав, решила мама. – Копченой оленины привезешь. Говорят, это очень вкусно.

А папа – он всегда, как мама скажет. Тоже оленины захотел. Так что на пятое января я купила билеты в загадочную для меня Воркуту.

Перед самым-самым Новым годом, перед боем курантов, когда родители прочно уставились в телевизор, я сбежала из дому. Такая тоска пялиться в ящик! Как маме-папе не надоест! Мне и компьютер надоел, что там делать, в виртуальном пространстве? «ВКонтакте» тусить тоже тоска. Лёвы там нет, а больше я ни с кем не хочу. С Анькой лучше по телефону поболтаю.

Сначала я ушла от родителей с их жизнерадостным ящиком в свою комнату. Подошла к окну, не включая света. Ну вот… Новый год на носу, а встретить его не с кем… Грустно. Лёва с родителями ушел в гости. С родителями – неинтересно. Они даже между собой не разговаривают. Слушают, что говорит телевизор, смеются на его шутки. А как президент их поздравит, поцелуются друг с другом и выпьют шампанского. Вот и весь Новый год. Ну салатов мама наготовила, это – да… теперь неделю будем есть вкусности.

По небу махнул рукой ветер, и все снежинки полетели в сторону моего окна, зашептав шелестящим хором:

– С нами, с нами. …Встретишь Новый год с нами.

– Отлично! – обрадовалась я и произнесла вслух: – Выхожу, ждите, подружки!

Я вдруг поняла, что со мной случится что-то волшебное, стоит мне только выйти на улицу в двенадцать часов.

И вот часы пробили двенадцать. Я осторожно закрыла за собой дверь, чтобы не слышала мама, вышла из дому и не спеша побрела по улице.

Падал снег пушистыми хлопьями. В этом году у нас такие снегопады, какие только в сказках бывают. Снежинки летели на фонари, а те весело отмахивались от них, словно снежинки шептали им что-то смешное и глупое, а они отгоняли надоедливых болтушек.

Снежинки-канатоходцы садились на провода, но взглянув на сверкающую повсюду красоту, отказывались куда-либо двигаться и просто любовались городом с высоты.

Улица была голубой от света фонарей, под ними, на бледных кругах, отражались тени снежинок. Казалось, тысячи маленьких черных жучков перебегают дорогу.

На душе было так сказочно, что я не удивилась, услышав за спиной звонкий голосок:

– Пожалуйста… скажи, где эта земля – Африка?

Я обернулась и увидела маленького мальчика с золотыми волосами. Не сразу я догадалась, кто он такой. Меня беспокоило только то, что малыш один, ночью, почти раздет. Тонкий белый комбинезон и золотой, под цвет волос, шарф, разве одежда для зимних времен?

Я скинула с себя пуховик и набросила на мальчика:

– Малыш, ты простудишься!

Мальчик рассмеялся:

– Мне нисколько не холодно! – и отдал пуховик назад. – Пожалуйста, скажи, где эта земля – Африка? – повторил он.

Я присела на корточки и заглянула мальчику в глаза. Они были очень-очень доверчивыми и очень-очень грустными.

И тут я догадалась!

– Но ведь ты же… ты же улетел на свою планету! – растерянно проговорила я.

Да, это был Маленький Принц! Я помнила заклинание: «И если к вам подойдет мальчик с золотыми волосами, если он будет звонко смеяться и ничего не ответит на ваши вопросы, вы уж, конечно, догадаетесь, кто он такой»[4].

Он не дал мне договорить и звонко рассмеялся, словно ему удалось перехитрить меня. Потом посмотрел внимательно и серьезно.

– Откуда ты про меня знаешь? Ты встречалась с моим летчиком? Он тебе рассказал про меня? Скорее скажи, где он теперь, я так по нему соскучился! Он в Африке?

– Нет. – Я грустно покачала головой. – Я не встречалась с твоим летчиком. Но он тоже скучал по тебе, и когда скучать стало невмоготу, написал книгу. Теперь тебя знают и любят все на Земле.

– И ты?

Я кивнула.

Маленький Принц снова рассмеялся, и мне показалось, что все снежинки вокруг нас смеются тоже. Но скоро он умолк и спросил серьезно:

– Так где же эта земля – Африка? Там было все сухо и голо. Все желто. А здесь с неба падают маленькие звезды, которые умирают, если их поймать на ладонь. А что это за белый сверкающий песок? Это звездный песок? Он так красиво переливается. Мне нравится эта белая земля, и я хотел бы побольше узнать о ней. Но сначала я должен найти моего летчика. Где же он?

Я взяла Маленького Принца за руку. Ладошка была теплая и твердая, с мозолистыми бугорками. Наверное, на своей планетке ему приходилось много трудиться, выпалывая баобабы.

– Это не звезды, малыш. Это не песок. Это снежинки и снег. Снежинки падают из туч, что стоят сейчас над городом. Скоро они улетят дальше, и ты увидишь свою звезду, свою маленькую планету.

Я не ответила на его главный вопрос. Может, он забудет о нем? Ведь ответ слишком печальный.

Но он опять спросил. Маленький Принц всегда добивался ответов на свои вопросы. Он ничуть не изменился.

– Где же сейчас мой летчик? Если ты не знаешь, мне надо спросить другого.

– Давай сначала погуляем, малыш. А потом я тебе все расскажу.

– Хорошо, – согласился Маленький Принц. – А куда мы пойдем?

Мы пришли на городскую площадь, в центре которой сияла огнями новогодняя елка. Она была как именинница, пригласившая на праздник гостей. Гости водили вокруг нее хоровод и пели веселые песни.

– Как здесь весело! – воскликнул Маленький Принц. – Что это? Это же мой Лис! Мой Лис, которого я приручил! Но как он вырос!

Он побежал к хороводу, потянув меня за руку.

– Лис!

Лис повернулся в нашу сторону, и я увидела девочку в костюме лисицы.

– Ой! – девочка тоже увидела Маленького Принца. – Ты кто? Какой ты хорошенький! – Она достала из кармана телефон и – щелк! – сфотографировала Маленького Принца.

– Я – Маленький Принц, – сказал Маленький Принц грустно. Он очень огорчился, увидев вместо друга Лиса незнакомую девочку.

Девочка в костюме лисицы рассмеялась:

– Ты похож на Маленького Принца. Пойдем, тебе дадут приз за маскарадный костюм!

– Но я в самом деле Маленький Принц, – говорил Маленький Принц и упирался, потому что не хотел идти, но девочка не слушала и тянула его за собой.

Он вернулся ко мне с маленьким самолетом в руках. Я догадалась, почему он выбрал эту игрушку. Самолет напоминал ему летчика.

Маленький Принц так и не стал веселым.

– Я не могу веселиться, пока не знаю, что с моим другом. Ты что-то скрываешь. Лучше скажи мне все сразу, может, я помогу ему.

Бедный Маленький Принц! На его планете время как будто остановилось. Он вернулся на Землю прежним. А на Земле время бежит быстро. Вряд ли Маленький Принц застал бы в живых своего летчика, даже если бы не было Большой войны.

– …Здесь славные люди. Дарят подарки, веселятся. Я бы хотел побыть у вас подольше, но мой друг… наверное, он в беде…

– Твой друг был храбрым летчиком, ты знаешь.

– Да, он был очень храбрым. Он не боялся пустыни. Он починил самолет. Он был добрый. Почему ты так длинно говоришь? Разве от этого будет легче?

Тогда я решилась:

– Твой друг исчез. Его не нашли. Ни его, ни его самолета. Может, он улетел на какую-нибудь звезду? Может, ищет тебя? Говорят, он погиб на войне, но ведь мы с тобой этому не верим. Так?

– Так, – сказал он.

И заплакал.

– Почему же ты плачешь?

– Я больше не встречусь с ним. Я такой одинокий. Моя роза завяла. Барашек все время молчит. Я прилетел к другу.

Внезапно он оживился.

– А мой Лис? Он не исчез?

Я пожала плечами. На Земле столько лисиц. И все другие. И другие взрослые. И другие дети. А стрелочников и вовсе не стало. Все поменяло время.

Но я не стала вконец разочаровывать Маленького Принца.

Ему и так досталось.

– Гуляет твой Лис где-то в Африке.

– Знаешь что? – решительно сказал Маленький Принц. – Я пойду, поищу хоть Лиса. Он, должно быть, ждет меня, ведь я его приручил. Ты прощай, – сказал Маленький Принц.

– Прощай, – сказала я, и скоро он скрылся в белом мареве снегопада.

– Прощай Маленький Принц, – прошептала я грустно.

Мне было очень грустно: Маленький Принц не захотел, чтобы его приручила я.

…Я зажгла свечу, вставила ее в старинный медный подсвечник, подаренный бабушкой, и записала все, что случилось со мной в эту новогоднюю ночь. Обычной шариковой ручкой в обычную тетрадь. А было бы гусиное перо, я бы его с радостью схватила! Потому что нельзя писать эту волшебную историю на обычном компьютере. Ведь комп – это очень обычно. Со мной же случилось волшебство, которое разве доверишь технике?

И что же это все-таки было – на улице, в полночь, в новогоднюю ночь? Сумасшествие? Фантазия? А может, это были стихи, которые я уже не писала сто лет и которые просились наружу?

А может, все это только приснилось?

Мама разбудила меня под утро. Я спала за столом, положив голову на руки. Рядом лежала исписанная тетрадь.

Добираясь до Воркуты, я проехала пять природных зон. С каждым километром лес становился ниже, ниже, пока не исчез совсем. Заметнее всего менялись ели. Под Москвой они были широкие, настоящие высоченные шатры. По мере того как мы продвигались на Север, они становились ниже и у́же. Перед самой тундрой елочки стали похожи на девчонок-подростков – высокие, узкоплечие. Страшно неуклюжие. На одном дереве, росшем совсем рядом с железной дорогой, сидел белый медведь, обняв лапами ствол. Ветер выветрил пласт снега, и он стал похож на медведя. А потом деревьев не стало. Показалась цепочка гор. Я давай приставать к пассажирам: что за горы посреди тундры? Странно, никто не знал.

– Вы в первый раз в Воркуту? – спрашиваю свою попутчицу, женщину лет тридцати. Она вернулась из вагона-ресторана, и я ее уже успела разочек до этого про горы спросить. – Раз не знаете про горы, значит, в первый?

– Да что ты! – воскликнула она. – Я каждый год из Воркуты на юг выбираюсь. Сейчас вот еду из отпуска.

– И не знаете! – Я смотрела на нее с недоверием.

– А зачем мне знать? – молодая женщина удивилась. Она была модно одета, во всяком случае, у нее был дорогой спортивный костюм и сотовый телефончик нехилый такой.

– А куда наш поезд идет, помните?

– В Воркуту, – сказала она еще более удивленно, – ты что, издеваешься?

Я вышла в коридор. Нельзя грубить взрослым.

Моя попутчица мне сразу стала неинтересна. Да ну… Нелюбопытна, нелюбознательна, прямо как Нинка Буфетова.

Самое интересное, что и проводницы не знали названия горного хребта. Такое впечатление, что в наше время люди смотрят даже не в окна – домов, поездов, самолетов, а лишь на экраны своих мобильников.

Неужели и я буду такая, как эта равнодушная тетка в модном спортивном костюме? Да лучше сразу застрелиться!

Синие горы не давали мне покоя. Я продолжала донимать пассажиров вопросами. Наконец, меня услышала одна старая женщина. Она лежала на нижней полке через три купе от меня. Нога на ногу, в бриджах. Вены на ее ногах были старые и перекрученные, синие, как реки на картах. Мне даже страшно за нее стало – как она встанет, как шагнет? У нее были такие же синие глаза, как эти далекие горы. Они были похожи на Лёвкины, юные и живые. Они так контрастировали с ногами, со старыми венами, с морщинками на лице.

– Это Урал, деточка, – сказала она, приподнявшись и посмотрев в окно через раскрытые двери купе. – Полярный Урал.

– Спасибо! А я живу за Уральскими горами, на востоке.

– Вот ведь как. Живешь за Уралом, а едешь через Москву. Потому что нет от Воркуты железнодорожной ветки на восток, только лишь на юго-запад.

– А почему нет?

– Кто ж знает. Но строят ветку потихоньку, Белкомур называется. Свяжет Белое море, Мурманск и Коми. От твоего востока до Воркуты будет легче добираться.

Как будто я каждый год собираюсь в Воркуту ездить! Хотя кто его знает! Может, мне понравится? Все на юг, а я – на север. Очень будет прикольно!

Женщина рассказала мне про пять природных зон. Грамотная тетя, наверное, профессорша какая-нибудь. Уж не равнодушная, это точно.

Вот такой хочу в старости быть, если уж доживать до нее. Таких никак не хочется называть «старухами» или «старушками». Дама лет семидесяти в расцвете сил и ума, вот как надо их называть.

Длинна дорога до шахтерского города. И выспаться успела, и почитать.

Около станции Бугры написалось наконец-то стихотворение:

Полупьяные и пьяные столбы. С каждым часом ниже елки и березки. Летом тут, наверное, грибы Ростом с станционную сторожку. За окном Великие снега, Поезд рвет пространство на снежинки, По ночам Великая Луна Превращает их в мои слезинки.

«Прямо Есенин», – подумала я про себя, ухмыльнувшись. Потому что не мой это был размер, не мой настрой, не мой ритм… мне же Бродский нравится, а у него совсем по-другому стихи устроены.

А что до столбов, правда, не было среди них ни одного прямого – «трезвого». Ветер их подмял под себя. Какие тут ветра-ветрища! Просто вселенские драконы! На какой-то станции у дежурной меховая оторочка на капюшоне трепетала так, как будто решила поднять в воздух свою хозяйку… Вот-вот еще немного, и девушка с желтым флажком унесется в снежную высь.

На одной станции поезд поджидало шесть снегоходов «Буран». Господа пассажиры, это для вас такси! А пространства тут сколько! Едешь бесконечное количество часов, книжку прочтешь, а за окнами одно и то же белое безмолвие. И вдруг посреди тундры видишь аккуратные зеленые вагончики, мощные бульдозеры. Что-то разрабатывают посреди безмолвия белого. Может, золото отыскали… Нет, из окна я увидела много чего любопытного! На реках около станций снег был утыкан палками, ветками, превращая снежное пространство в подобие ежиной спины.

– Рыбаки ставят около своих лунок, – объяснил один попутчик, – а рыбы тут, девушка, навалом, какой хочешь. Даже муксун водится.

– Вкусная рыба? Ни разу не пробовала, – признаюсь я.

– О, это царь-рыба, – хвалит муксун попутчик, – самая вкусная из всех рыб. Я ел, так нечаянно палец себе откусил.

Невольно смотрю на его руки. Верхней половины указательного пальца на правой руке действительно нет. Я с недоумением смотрю на человека. Не поймешь, какого он возраста. Кажется, как папа, ему лет около сорока.

– Видишь? – в качестве доказательства он подносит обрубленный палец прямо к моим глазам.

И вдруг палец становится целым! Дяденька заразительно смеется, а я шарахаюсь в сторону.

– Испугалась?

– Ну да… Немножко… Как вы это делаете?

– Да просто палец загибаю, – и человек весело демонстрирует незамысловатый фокус.

В Воркуту поезд пришел под вечер. Я знала, что в квартире Капитоновых шаром покати. Полгода никто там не жил. Поэтому, прежде чем туда пойти, купила в магазине хлеба, воды в бутылке, сыру и яблок. И заявилась на центральную улицу, где был Лёвин дом. Конечно, улица называлась Ленина, как все главные улицы в городах нашей страны. Мало кто помнит, кто такой был этот самый таинственный Ленин, но это имя подарили улицам навечно. Дом был панельный, непрезентабельный внешне, каких тут большинство. Нашла я его легко – Лёва объяснил, каким автобусом добираться, а названия улиц и номера домов тут были написаны Гулливером, слепой прочитает. Квартирка уютная – небольшая кухня и три комнаты. Самая маленькая – Лёвкина детская. Сейчас здесь стояла старенькая тахта и колченогий стул на вытертом коврике. Еще почему-то чайник был около тахты. Прибрел, наверное, из кухни с тахтой побеседовать, скучно же: тишина полгода. Чай вскипятила на газе, в алюминиевой кастрюльке с длинной ручкой, в ней можно было даже кофе сварить. Люблю кофе по утрам. Я очень оригинальна! Завтра куплю молотого кофеечку и сварю себе непременно. Почему же завтра? Сегодня куплю! Как же здорово: целых четыре дня я буду жить в полном одиночестве в квартире, в которой пятнадцать лет своей жизни обитал гениальный пианист Лев Капитонов. Сначала ползал, открывая двери лбом, потом неуверенно топал на толстеньких ножках, а уж потом бегал, прыгал, шалил… Конечно, шалил, он же нормальный был ребенок, хотя и гений! Отсюда пошел в первый класс, здесь выводил в тетрадках первые каракули, подбирал на фоно первые нотки… А где фоно? Его продали перед отъездом за копейки… Я осматривала голые стены: они слышали звуки, рожденные его длинными пальцами. Лёва-а! Вот бы ты был рядом! Где ты?

Я налила себе чаю в чашку с отбитой ручкой, распаковала пачку сухариков, купленных в магазине. Мне вспомнилось, что когда мы шли в школу первого сентября, то говорили о сухариках: хорошо бы с ними в Воркуте чаю попить… вот и купила мечтательных сухарей. Попью чаю с сухариками, как и мечтали, только, к сожалению, без Лёвы.

И тут позвонили в двери. Ничего себе! Кто бы это мог быть?

Никому не открою. Никто не знает, что в квартире кто-то есть. Она пустая. Она пустая вот уже почти полгода. Отстаньте, почтальоны, электрики, сантехники, дистрибьюторы разных товаров. Все отстаньте. Хочу быть одна. Или с Лёвой.

Звонок все требовательнее, все звонче.

Даже не подойду!

Зазвонил мобильный. На дисплее нарисовалось: Лёва.

Я нажала на кнопку приема.

– Ветка, ты чего не открываешь? Это я.

– Что? Кто? Лёва? Лё… ва? Ты где?

– Где-где… В Воркуте… Стою под родными дверями…

От удивления я чуть не выронила трубку. Здесь? Вот здесь – за дверью – Лёва? Он что, с неба свалился? Не может быть!

– Ну, открывай, быстрее! – Я уже направлялась к дверям и слышала эти слова по телефону и одновременно – в коридоре. Внизу двери нетерпеливо застучали башмаком.

Я открыла.

На пороге стоял Лёва. Реальный, взрослый, со своим длинным шарфом.

– Лёва!

– Ветка!

Все слова куда-то пропали. Он пахнет снегом и ветром. Его потрясающих глаз не видать. В прихожей темно. Ах да, ведь можно включить свет. Я стою и не двигаюсь. Меня словно парализовало. Я опираюсь на стену. Я даже на секунду прикрыла глаза – может, я сплю и в этом случае надо продолжать спать, чтобы досмотреть этот чудный сон?

– Ветка! Рябиновая! Рябинка! Ну, ты что, а? Это же я, я! Ну, очнись!

Вспомнил! Вспомнил, что я рябиновая! Как же долго он вспоминал!

И мы обнялись.

Мы обнялись. В первый раз в жизни! Без всякого напряжения. Без раздумий – можно-нельзя, что подумают… Мы сжали друг друга в объятиях как самые родные люди, которые долго не виделись. Искренне и душевно. И стояли так целую, наверно, минуту. Вернее, я стояла как вкопанная, застывшая в его объятиях, а он топтался в прихожей и меня обнимал, обнимал, крепче, крепче.

Мир такой хороший.

Наконец, я вспомнила, что умею говорить.

– Откуда ты, Лёва?

– С неба свалился!

– Я так и подумала!

– Самолет немножко задержался. А вообще-то я намеревался тебя встречать, – сообщил он, когда мы оторвались друг от друга. – Вот бы ты удивилась! А я как представил твое удивление, так сразу бросился собирать вещи!

Вещи! За Лёвиной спиной прятался тощий рюкзачок.

– Лёв, я бы с катушек съехала, если бы открыла квартиру своим ключом, а тут – ты стоишь с шарфиком длинным!

– Так хотелось Воркуту навестить, – сказал он, понизив голос. – И… тебя. Это ничего, что я прилетел? Не помешаю тебе, Рябинка?.. Рябинка! – нежно прошептал он и снова меня обнял.

Мир очень хороший.

– Лёва! Я даже мечтать об этом не смела. Лёва! Ты такой замечательный! Ты… ты знаешь кто? – Я сняла с него шапку и надела ее на себя. – Ты – мой Маленький Принц!

Он отстранился, внимательно посмотрел на меня.

– Правда? Значит, ты моя Роза?

– Розины колючки – точно мои!

– Так ведь это прекрасно. Осталось заиметь ее бутон, растрепанные лепестки… Ну а колючки – это же главное! – Он засмеялся. – Что за роза без шипов?.. – Снял куртку, кинул ее в прихожей в угол, на мою одежку.

– Ты читала Экзюпери, Рябинка?

– Да. Любимая книжка.

– Я рад! И моя любимая. Я ее время от времени перелистываю.

– Ты тоже на четыре дня?

– Нет, я только на два. У нас же сессия начинается, первая в жизни. Чаем с сухариками напоишь?

– Уже на столе! И чай, и сухарики. Пей! Тебе чай налила! Проходи, чувствуй себя как дома!

Смеемся. Мы все время смеемся. Мы оба – неисчерпаемые хранилища смеха.

– Спасибо. Буду. Как дома.

Снова обнявшись, довольно неуклюже мы прошли по узкому коридорчику в кубик кухни.

На столе чашка в единственном числе, а рядом в шелестящей пачке – сухарики.

– Вот это да! В самом деле! Это что, мне? – Лёва удивленно уставился на натюрморт.

– Конечно! Домовые чаю не пьют.

– Ты телепат? Ясновидящая?

– И первое и второе. Пей, пока горячий.

– Спасибо. Знаешь, только за тем и ехал, чтобы чаю с сухариками попить.

Я сбегала за своей «поездной» чашкой, так как другой не было, бросила в нее чайный пакетик и налила кипятка из кастрюльки с ручкой.

Так мы сидели друг против друга, пили чай, хрустели сухариками. Продолжался Новый год. Мечты продолжали сбываться.

Лёве ничего не надо было придумывать дома. Сказал родителям, что едет проведать квартиру и друзей. Отличный повод. Кто будет против? Его отпустили еще легче, чем меня.

– Лёв, давно хотела спросить. Можно?

– Сегодня все можно!

– …Ты почему со мной так плохо поступал?

– После того как ты устроила мне рандеву с Кислициным в театре?

– Ну… – Я виновато вздыхаю и отвожу в сторону глаза.

– Какой привет, такой ответ! – Лёва смотрел на меня с насмешкой. – Знаешь, этот сюрприз надолго вывел меня из равновесия. Я даже думал – навсегда.

– …Ты был такой безжалостный. Я скулила у тебя под дверью… а ты… был безучастен как… как… – мне на глаза бросилась поварешка висящая на стене, – как эта вот поварешка!

– Нет, а как ты со мной поступила?

– Я хотела, чтобы вы подружились.

– Подружились? Ты что, рехнулась? Не знаешь, что соперники непримиримы?

– Соперники? – Я удивленно смотрю на Лёву. – Вы – соперники? Лёва, я тебе что, нравилась?

– Эх ты, слепуха. Я только о тебе и думал. Ты и в колледже была для меня катализатором. Играю я концерт Баха, очень трагичную и мрачную музыку… вспоминаю, как ты меня ловко подставила, и начинаю играть действительно трагично. После урока преподаватель подходит ко мне, хлопает по плечу, говорит: «Ничего, все образуется».

– Да-а? Пра-авда?

– …Или играю что-то из Моцарта… Вспоминаю, как мы шли с тобой в школу, как разговаривали, как ты улыбалась, вспоминаю твои ямочки на щеках… и начинаю играть ярко, блестяще, разбрызгивая энергию и веселье.

– Ты открываешь мне Америку.

– Америку… глупые вы, девушки. Ничего не замечаете. Только себя. Отношение к тебе за последние полгода выбило меня из колеи обычной жизни.

– А как же Светлана Евгеньевна?

– А что Светлана Евгеньевна? – Лёва смотрит на меня недоуменно.

– Я вас видела вместе. – Я вспомнила, как ждала Лёву у входа в училище, как следила за ними по пути из школы, как жутко ревновала, и краска бросилась в лицо.

– И что? Мы же из одной школы. Должен же я был с кем-то общаться, раз в колледже не знал никого.

– А… а я думала… я так ревновала, Лёв, ой, просто ужасно. – Я помотала головой, удивленно и радостно улыбаясь. – Мне снились кошмары из-за твоей Светланы Евгеньевны! Она хорошая?

– Да, она славная. У нее трагедия в личной жизни, она сильно любит одного человека.

– А почему же не с ним?

– Он в Штаты уехал. Она два года ждала, что он ее пригласит, изо дня в день ждала, вот вызовет. Но этот жлоб ни разу не написал и не позвонил. Он просто-напросто смылся. Кинул ее.

– Ой, жалко. Мне жалко всех несчастливо влюбленных.

Особенно мне их стало жалко, после того как я узнала, что Лёва, оказывается, был неравнодушен ко мне.

– А если бы ты еще побыла на их месте!

– Лёва! – Я возмутилась и даже ладонью по столу хлопнула. – Лёва, я была на их месте! Я не знала, что нравлюсь тебе.

А еще я вспомнила ужасно далекую эпоху, когда я была влюблена в Захара, а он на меня никак не реагировал. Неужели такое было? Было? Неужели можно быть такой глупой и любить кого-то другого – не Лёву?

– Ох, я такая счастливая сейчас, Лёва! Я, пожалуй, еще чаю с сухариками попью. Он такой счастливый! Просто сбывшаяся мечта. Помнишь, мы шли в школу в первый учебный день и болтали о том, что хорошо бы у вас в Воркуте чаю с сухариками попить.

– Помню, рябиновая. Все помню, – Лёвин рот до ушей, а глаза мечут голубые электрические огоньки.

– Так что эта мечта сбылась! Да, кстати! – вспомнила я. – В квартире нет воды. Ни холодной, ни горячей. Чай я из бутылки кипятила.

– Ни холодной, ни горячей? – спросил Лёва, хитро на меня глядя.

– Увы… Я после поезда хотела умыться…

– Душ принять, да? Как вы все девушки любите воду.

– А ты разве нет?

– Парни не так от нее зависят.

Лёвка встал, прошел в туалет, не закрыв за собой двери, и через несколько секунд в трубах забулькало.

– Включай! – крикнул он.

Я подошла к мойке и повернула кран. Полилась вода.

– Ты что, волшебник?

– Нет, не волшебник, только учусь. Всего лишь на первом курсе, – Лёва развел руками, рассмеялся. – …Когда уезжали, воду в трубах мы сами выключили. Видишь, как все просто.

– Ой, Лёва, классно, что ты приехал. Что бы я делала без воды? Нет, ты все же волшебник.

– Пусть будет так. Мне нравится быть волшебником! В таком случае любой сантехник волшебник, прикинь!

А потом мы пошли гулять.

На улице выла метель. Под розовым светом фонарей. Под праздничным, новогодним светом. Лёва сказал, что фонари здесь всегда так оптимистично горят. Наверное, здесь всегда праздник. На улице абсолютно никого. Рабочий день давно кончился, а гулять в такую метелищу вряд ли кому по душе. Ну а мы же сумасшедшие! И ветер ненормальный! Бушует, хочет порвать пространство в клочки. У него не очень-то получается, злится, воет, скандалит на всю округу. Только что окна не бьет.

Меня швырнуло на угол многоэтажного дома.

– Ой-ой-эй-эй!

– Держись, Ветка!

– Слушай, какой хулиган, а? – сказала я, стараясь отклеиться от угла, отталкиваясь от него и раз и другой. Ветер снова и снова кидал меня – об стену, об угол. Лёва доковылял до меня, подал руку.

– Кто хулиган?

– Да ветер ваш воркутинский!

– Еще бы! Просто бандит!

Мы шли, держась за руки, пригибаясь почти что до земли, почти ложась на этот ветер. Я повернулась спиной и правда легла на воздушный поток, а Лёва вперед нагнулся. Смешные положения тел.

– Вот это метель!

– Тут так часто бывает!

Мы брели по цивилизованной, европейской, улице за полярным кругом, между прочим, брели. В окнах многоэтажных домов уютно светился свет. В большом сером здании с колоннами было темно. Только на первом этаже окна горели.

– …Горно-экономический колледж. А окна светятся – вечернее отделение, – комментировал Лёва. – Напротив, вот чуть наискосок, смотри – гостиница «Воркута».

В гостинице рябило от огней. Из ресторана неслись звуки оркестра, в зале кружились пары. Силуэты танцующих переходили из рамы одного окна в раму другого. Люди все еще отмечали праздник, хотя прошло уже семь дней нового года. Цветные, радостные окна с гирляндами новогодних огоньков, холодный злой ветер, обычная улица, только деревьев нет. Голые какие-то тростинки выглядывали из макушек сугробов.

– Ива, – сказал Лёва про тростинки. – У нас есть парк с прудом, и растет в нем исключительно ива. Парк очень красивый. И можно плавать на лодках.

– Неужели нет ни одной березы?

– Нет, полярных березок – сколько угодно. Но они ростиком с кошку, вот с Тараса твоего Григорьича. Или с грибами можно сравнить. Грибы выше бывают. Они в тундре, и грибы, и тощие эти березки.

Заполярный круг. С ветром я уже познакомилась. Морозы бывают за сорок. Я поежилась. Как же здесь живут люди? Зимой без проблеска солнца. А из деревьев здесь только ивы и… столбы… Сколько их, деревянных столбов вдоль железнодорожной насыпи в тундре… Тысячи… И ни одной березки… Ни одной сосны… Ни одной елки…

Перед гостиницей зимний городок со снежными фигурами. Видно, их в каждом городе мастерят. Посреди мишек и зайцев возвышалась елка и сама с собой перемигивалась цветными фонариками. Снежные Дед Мороз и Снегурочка снежными руками щупали ветреный воздух.

– Шахтерская елка, – огоньки рябили в глазах, – откуда она, ведь на много километров нет тайги.

– Наверно, из-под Инты привезли, – предположил Лёва, – смотри, узкая какая. Приполярная.

Инта – недалеко отсюда, мы проезжали этот город на поезде. От нее полярный круг совсем рядом.

– Покатаемся с горки? – спросил Лева.

– Да-а! Да-а! Даааа! – кричу я, и ветер разносит мое настроение по всей великолепной тундре.

Ледяная горка высокая, с плавным длиннющим спуском. И тут мы одни. Так кто-то подстроил! Кто-то большой молодец послал на Землю большой ветер, который разогнал всех! И только нас оставил – влюбленных. Мы вскарабкались на горку, пригибаясь от ветра, которому не понравилось, что мы еще и наверх забрались. «Ну, ребятки, я вам задам!» – просвистел он, да как начал дуть одним порывом, как будто бы кнопку нажали в какой-то вселенской аэротрубе. Я поплотнее завязала капюшон, став, наверное, похожей на клушу, схватила картонку от одной из распотрошенных коробок из ближайшего магазина. Лёва схватил другую, и мы понеслись, вспоминая детство! У-ух, красота! Просто круто! Лёвка потяжелее будет, так что он нагнал меня в секунду, толкнул своим телом, я завертелась волчком на своей картонке, и – в сугроб носом, плечами – всем своим существом. Кубарем в сугроб… Лёва в меня тут же врезался.

И испугался.

– Прости, прости, Веточка! Я тебя не ушиб?

Как он меня назвал? «Веточка?»

– Кто я? Кто? – мне хотелось еще раз услышать!

– Веточка! Ты моя хрупкая веточка!

– Лёва! Лёва, я люблю тебя, Лёва! – непрошеные слезы, непрошеные слова, и то и другое неожиданно, торопливо, я уткнулась лбом в его лоб, в его лицо, в его плечи…

– Рябинка моя, я тебя уже с первого сентября люблю.

Снежные брызги на губах и щеках, ветер с трех сторон, а с четвертой мой Лёва, закрывающий меня от метели.

Любимый.

Поцелуй посреди ветра в сугробе. Я оторвалась от его губ, чтоб сказать:

– Лёва, а я со второго! Со второго сентября!

– А как же Захар?

– Захар? Кто такой Захар? Я не помню такого!

Поцелуй.

– И меня забудешь, если встретишь еще кого-то.

Поцелуй.

– Я больше такого, как ты, никогда не встречу.

Поцелуй.

– А если встретишь? Еще получше?

Поцелуй.

– Не встречу. Ты красивый, и умный, и добрый. Никогда не встречу, никогда.

– А я такую, как ты, не встречу, такую красивую, умную, добрую, с ямочками на щеках.

Поцелуй.

– Я не добрая, я такое устроила в театре, ты так страдал.

Поцелуй.

– Ты хотела как лучше.

Поцелуй.

– Я хотела вам обоим добра.

Поцелуй.

– Да-да, ты хотела добра, я понял, но слишком поздно понял. Веточка, Веточка, Веточка…

И снова я уткнулась ему в лоб своим лбом, так мы и сидели, как два дурака, в сугробе посреди новогоднего ветра. Под веселую музыку Нового года, доносящуюся из окон ресторана. Под яростный вой метели.

И я плакала. Слезы счастья посреди ветра.

Я не помню, как мы добрались домой. По-моему, это был какой-то ненормальный поход, потому что мы теперь шли по ветру, и он нас гнал, гнал в спину, шипел, свистел, плевался снегом. Нам приходилось подчиняться, приходилось бежать, иногда очень быстро, иногда не туда, куда нужно, потому что ветер не соблюдал повороты и переходы, а просто гнал нас вперед и вперед по прямой! Мы бежали, взявшись за руки, ветер хотел нас разъединить, но ничего у него не вышло, мы крепко-накрепко держались друг за друга. Тогда поток воздуха прижал нас к стене какого-то магазина, мы не выдержали его натиска и, прижатые друг к другу и одновременно к стене здания, вынуждены были снова целоваться, а потом Лёва обхватил меня всю и не отпускал. Он стоял, растопырив руки в стороны, и загораживал меня не только от ветра, но и, казалось, от всех земных неприятностей.

Мы замерзли как сосульки, и нам обоим нужно было незамедлительно согреться, если мы хотели остаться в живых. Мы набрали в ванну горячей воды и грелись, хохоча и время от времени целуясь. Мы прямо в одежде забрались в эту ванну, и уже не могли оторваться друг от друга. Лежали валетом и смеялись, и разговаривали, поднимались до пояса, чтобы поцеловаться. Потом мы со смехом выжимали наши вещи, стоя прямо в ванне, чтобы не устроить всемирный потоп. У меня было во что переодеться, а Лёвка нашел какие-то свои старые штаны в клеточку и растянутую майку. Ох, как же мы смеялись, когда он во все это облачился! Я вышла на середину комнаты и объявила:

– Выступает народный артист России, лауреат всех крутых мировых конкурсов Лев Капитонов!

И вытащила на середину комнаты одинокий колченогий стул.

А Лёва принес из кухни табуретку, сел на хромой стул и «заиграл», громко стуча по табуретке пальцами:

– Там-там-там, где-где-где…

В штанах в клеточку и растянутой майке!

Хохот. Хохот. Не смех, а дикое какое-то гоготанье. Ночное сумасшествие.

– Лёв, а давай тут останемся жить.

Меня потрясла эта простая мысль. Ведь и правда можно остаться! Есть жилье! Вдвоем! Вот было бы счастье!

Но Лёвку это не воспламенило. Сказал без энтузиазма, довольно вяло:

– В этом что-то есть. В здешний музколледж перевестись…

– В школу!

– Школ тут навалом. Запишем тебя в четвертую, в которой я учился. – Он усмехнулся. – В мой класс, в 10 «А».

– Я согласна. Я даже очень согласна! Я просто суперсогласна!

Чай с сухариками перед сном.

Утро. Почти семейное. Я сварила кофе в алюминиевой кастрюльке с длинной ручкой. Мне хотелось выпить кофе вдвоем, но жалко было будить Лёвку. Он спал, вытянув одну руку, уткнувшись губами в локоть другой, и очень ровно дышал. Нет, не хочу его будить. Мы заснули очень поздно, он не выспался. Проболтали всю ночь. Пусть спит. Сегодня у него никаких дел. Только вечером – встреча с Мишкой Бессоновым. Миша – старинный друг, Лёвка скучал по нему в нашем городе. Он пообещал, что возьмет меня на встречу с дорогим товарищем Мишкой.

А сейчас сбегаю-ка я в магазин, куплю муки, кефира и всего чего надо и напеку любимому оладушек. Я умею! Я вспомню, что я умею!

Как там ветер? Умер? Жив?

Злой пес ветер. На воротах города надпись: «Осторожно! Злой ветер». Гад ветер. Да почему же гад? Да, он свирепствовал, но ведь нам было хорошо при его натисках. Если он снова поджидает меня у дверей, поздороваюсь с ним за руку, как с лучшим товарищем!

Я надеваю куртку и иду в магазин. Он напротив. А еще напротив 4-я школа. Я это только сегодня увидела. Вчера мы были с Лёвой, и я ничегошеньки не замечала, кроме ветра, снега и своего парня. Сегодня осматриваюсь. Может, правда пойти в 4-ю учиться? А Лёва пусть правда в музыкальный колледж переводится. Разве плохо? Нет, будет потрясающе!

А кто нас будет поить-кормить? Нас, дурных подростков, которые только и могут, что намазывать хлеб маслом. Это мне папа так говорит, когда я ленюсь что-нибудь делать: «Бездельница! Матери не помогаешь, только и можешь, что хлеб маслом намазывать!» Я теперь вообще к маслу не притрагиваюсь. Только он все равно кричит. Да, прав папаша, на все сто прав. Лентяйка я знатная. Например, дома мне совсем не хочется печь оладушки. Но сейчас… Сейчас это мое самое большое желание. Почти что мечта.

Испечь для ЛЁВЫ оладушек.

Как ти-ихо. Бе-ело. Часть тротуара чистая, ровная и скользкая – ветер весь снег слизал отсюда, а в других местах – снег спрессованный, лежит белыми языкастыми наплывами по колено, как намела метель. Дворники снег расчищают широкими лопатами. Фонари по-прежнему горят позитивным розовым светом. Утро, не похожее на утро. Но что я хочу, ведь зима, по утрам сейчас всегда темно, а уж тем более за полярным кругом. Здесь словно всегда сумерки. Лёва говорил, что зимой тут не рассветает. Так и есть. Работают, как жуки, маленькие бульдозеры. На дорогах машины посерьезнее. Убирают снег, не снег, а СНЕГА, вывозят за город. Люди ходят, как ни в чем не бывало. Тут есть люди, ура! Вчера их не было, мы гуляли в полном одиночестве. Кто-то так устроил для нас двоих, кто-то угадал наше желание, кто-то нас спрятал от всего мира.

Все, что надо, я уже купила и несла в рюкзаке домой. И вдруг меня опять остановила вывеска на школьном здании. Я теперь на другой стороне, где школа. И стояла почти рядом с ней, Лёвиной школой! Меня удивило, что в ней почему-то шли занятия. Я думала, что у школьников всей России каникулы. Оказывается, нет. В этой школе учились. Потом узнаю – почему. Прозвенел звонок на перемену. Было понятно, что на перемену, потому что из здания послышался гул ребячьих голосов и, распахивая двери, на крыльцо стали выбегать ребята. У некоторых в руках лыжи. Уроки физкультуры на лыжах? А почему нет? Они и у нас были, и мы учились ходить на лыжах, и я это делаю вполне сносно. Ветер стих. А вчера бы всех лыжников унесло к Ледовитому океану. Сегодня тихо, можно кататься.

И мне страшно захотелось пройти по этажам, по которым ходил мой Лёвка. Подышать тем же воздухом, что он дышал, а потом ему похвастаться: «Знаешь, я была в твоей школе!»

Зайду! Что мне стоит! Лёва спит, а мне без него скучно в квартире.

Я и зашла. Ого, охранник попросил документы! Вот это да! У нас усатый дяденька на вахте всех пропускает, только у взрослых документы спрашивает. Да и то иногда, если кто-то ему не нравится.

У меня во внутреннем кармане куртки лежал паспорт. Как он там был с поезда вместе с билетами, так и остался.

Я показала его молодому лысеющему стражу, он улыбнулся и дурашливо скомандовал, выставив, как стрелку, руку:

– Пра-аходи!

Я прошла. Школа как школа. Длинные гулкие коридоры, цветы на подоконниках, много цветов. Компенсация за то, что деревьев на улицах нет? Пусть хоть в помещении дети на зелень любуются? Правильно школьная администрация решила.

10 «А» – Лёвка сказал? Я поднялась на третий этаж, где обычно старшеклассники учатся. Так и было. Десятые классы – на третьем.

Была перемена, и дверь в класс открыта. И мне вдруг захотелось сделать следующий шаг: похвастаться тем, что я Лёву знаю! Так и подмывало зайти в 10 «А» и закричать: «Народ! Привет вам всем от Льва Капитонова! Ура!»

А что? Зайду и скажу! А еще лучше – прикинусь-ка я новенькой! Это будет прикольно! Потом расскажу Лёве! Мы посмеемся вместе!

Я сняла куртку, бросила ее на подоконник рядом с цветущей геранью и зашла в класс. Конечно, страшновато было, но я это чувство преодолела. Иногда я умею заставлять себя что-нибудь преодолевать.

В классе сидели три парня, которые сразу уставились на меня. Это как водится, я же не человек-невидимка!

– Привет! – храбро поздоровалась я, остановившись у входа. И здороваться было страшно. Я по жизни не готовлюсь в артистки! Сердце бухало и стремилось в пятки. – Ребята, у вас есть свободное местечко?

– Привет, если не шутишь, – ответил парень с сережкой в ухе и поднялся, как будто я учитель, – а ты что, новенькая?

– Новенькая. Временно новенькая, – поспешно прибавила я.

«Новенькая»– это обман. «Временно новенькая» – тоже обман, но поменьше – рассуждала я.

– Как это временно? Временно только беременными бывают, – сказал другой парень, который стоял у окна.

– Ага. Вот и я что-то вроде…

– Вроде беременной? – спросил тот, что с сережкой, и заулыбался. В середине зубов у него была щербинка, и это делало его обаятельным.

– Га-га-а, – прогагакал парень на последней парте. Вроде бы просмеялся. Ну-ну, смейся, смейся, не жалко…

– А садись со мной! – сказал тот, что с сережкой и щербинкой. Он взял чей-то черный рюкзак и отнес его на последнюю парту, к «гусаку», видно там было свободное место. И даже разрешения у «гусака» не спросил! – Меня Валентин звать, – представился он, вернувшись на свое место. – А тебя случайно не Валентина?

– Да почти.

– Серьезно? А точнее?

– Виолетта.

– Ух, круто! У нас еще не было Виолетты.

Прозвенел звонок. В класс повалили школьники-северяне. Были они совсем такие же, как мы, хотя жили в абсолютно других условиях. Северяне, говорят, суровые люди, но ребята были вовсе даже не суровые! Девчонки хорошо одеты, в меру накрашены. Улыбаются, на меня косятся. Некоторые откровенно пялятся. Мне одна девушка сразу понравилась – с копной каштановых волос. На висках они были длиннее и чуть-чуть вились. Даже не вились, а аккуратненько изгибались – назад, к ушам, и сразу же вперед, на щеки. Интересно, это натуральный цвет волос или она красится? Глаза у нее большие. Зеленые и задумчивые. Красивая девушка! Не в нее ли Лёва был влюблен?

К нашей парте подошел парень. И у него были необычные глаза – они словно подведены сверху и снизу. Глаза как в рамочке из ресниц. Любая девчонка позавидовала бы такой подводке! Но он не накрашенный был, тушь ведь сразу видна. Так у него от природы.

– Что за дела? – Он уставился на меня, и я поняла, что это его рюкзак Валентин отнес за последнюю парту. – Эй, прекрасное создание, ты откуда?

– Ветром надуло! – сказали с последней парты.

– Вчерашним, что ли? Могло! – сказал тот, что с «подводкой».

Он стоял рядом с партой и пристально смотрел на меня.

«А ведь и правда, – подумала я. – Именно с помощью вчерашнего ветра меня сюда и занесло!» И спасибо тебе, человек, за «прекрасное создание»!

– Меня сюда вот он посадил, – я кивнула на Валентина, – сказал, тут свободно.

– Киса, твой рюкзак у Гусева, – сказал Валентин, – будь другом, посиди там.

Смех парня с последней парты «Га-га-а» и фамилия «Гусев» у меня сразу соединились в подходящее прозвище – Гусь.

– Свободно, как же, – проворчал парень с подводкой и направился к последней парте к своему рюкзачку. – Я тебя, Валька, тоже где-нибудь забодаю, – пробормотал он, обернувшись.

– Кис, рассчитаемся, да? – крикнул вслед Валентин.

– Рассчитаемся, рассчитаемся… – бормотал Киса, – мог бы спросить сначала для интереса.

Схватил рюкзак и повернул назад.

– Слышь, Вольгин, вали сам к камчадалу, а я на свое место сяду, с новенькой этой. Давай-давай!

Я вскочила и поспешно сказала:

– Да что вы, ребята, не спорьте, я тут у вас временно, сама посижу на последней парте.

И быстро двинулась назад.

Не хватало еще тут стать яблоком раздора!

Быстренько села на свободное место за последним столом, пока парни не разобрались, кто кого будет по морде бить.

Камчадал Гусев был лохматым парнишкой. Перед ним лежал учебник в яркой обложке с видом улыбающейся «Тойоты», радиатор которой был изображен в виде зубов.

– Ждал тебя очень сильно, – недовольно пробормотал он и одним движением крючковатого указательного пальца придвинул учебник к себе.

Вошла учительница в белом пушистом свитере и черной юбке-карандаше.

– Здравствуйте, ребята.

Она сразу натолкнулась на меня взглядом.

– Девушка, а вы кто?

Я поднялась:

– Да я тут немного поучусь.

Теперь я упирала на слово «немного». Врать вообще неприятно, но, употребляя слово «немного», мне казалось, что я, в общем-то, говорю правду. Ведь немного – растяжимое понятие. Месяц – немного, неделя – немного, и даже – день – тоже немного. Я не собиралась торчать в школе целый день, так получилось, что я вляпалась в урок, ну ладно, что делать, как-нибудь выкручусь… Один урок – это ведь тоже «немного».

– Новенькая?

Может, признаться во всем? В том, что хотела просто передать привет воркутинским ребятам от Льва Капитонова! Нет, сдаваться глупо и вообще непонятно как!

– Да.

– Почему же меня об этом не предупредили?

– Не успели еще, Раиса Ивановна, – сказал Валентин, – еще предупредят.

– Ну хорошо. Сейчас у нас история, девушка. Звать как?

– Виолетта Покровская.

По классу прошелестело то ли удивление, то ли одобрение, а учительница записала что-то себе на бумажку.

Я не люблю свое имя за громкость. Оно слишком уж громкое и, как говорил Захар, вычурное. Я была бы довольна именем и фамилией попроще. «Водонаева», «Кислицин», «Капитонов» – вот нормальные простые фамилии. А меня угораздило родиться с эдакой звучной. Да еще имя подобрали под стать. Это папа… Мама говорила, что она хотела назвать меня Таней.

– Хорошо, Виолетта, садись.

После урока – а это была большая перемена – меня окружили девушки.

– А ты откуда приехала? – спросила одна. Она была обута в невиданную мной ранее обувь. Красивые меховые сапоги с узорами посередине. Они были на валяной подошве и назывались «пимы». Я заметила, что многие в городе ходили в подобной обуви. Смотрелась она красиво и, вероятно, была очень удобна и тепла.

– Я из Каштаго. – Хоть тут врать не надо.

– Ой, девчонки, туда же Капитоновы переехали! – воскликнула одна из девчонок.

– А ты случайно не знаешь Льва Капитонова? Он раньше в нашем классе учился.

– Знаю, конечно. Теперь он в нашем учится.

– Ни фига себе! – воскликнул кто-то из слышавших парней. Кто-то даже присвистнул.

– Бывает же так! – сказала девушка с классической русской косой. – Ну и как он там?

– Замечательно.

– Замечательно или замечательный? – спросила Русская коса.

– И то и другое.

– А ты к нам надолго?

– Нет.

– На сколько?

– Не знаю.

– Как можно не знать?

Я пожала плечами. Можно! И даже очень можно!

– Нравится вам Лёва? – спросила другая девушка с незапоминающимся обычным лицом.

– Отличный парень.

– Да, это мы знаем! – И все взгляды почему-то обратились к той девушке, с каштановыми волосами. – Надь, слышь?

– Слышу, – кивнула «каштановая» и посмотрела на меня изучающим взглядом. Какие у нее глаза! Супер просто! Утонуть в этих омутах можно.

– Много на свете отличных парней, – сказала она негромко, как бы самой себе.

– Он у нас все рекорды бьет, – хвасталась я Лёвой.

– Какие такие рекорды? – поинтересовалась Русская коса.

– Всякие. Например, рекорд популярности. Он в нашей школе самая популярная личность.

– А ты в него сама случаем не влюбилась?

– В него полшколы влюбилось!

– Надь, слышишь?

– Слышу.

– А ты, ты как? – вопрос ко мне.

– Пока нет. – «Ой, вруша! Вруша, вруша!» – молотит внутри молоточек сердца. – И еще он, девушки, музыкальный гений.

– Так что, у вас гимназия музыкальная?

– Нет, школа у нас обычная. Но все знают, что он классный музыкант. Он на областном фестивале первое место занял. Его в Париж посылают.

Меня несло!!! Куда вот только?

– Вот это да! В Париж!

К нашему разговору стали прислушиваться и те, кто раньше не слушал.

– Здорово!

И снова все на «каштановую» Надю смотрят. А у нее глаза стали насмешливые, отвернулась от меня, поискала что-то в сумке, нашла и вышла из класса.

Не знаю, что со мной произошло. Меня несло и несло по течению реки под названием «Ложь». Мне хотелось рассказывать и рассказывать о Лёве, какой он добрый, какой талантливый, как в него влюбляются… У него и так много достоинств, но мне хотелось приумножать их, выращивать до фантастических размеров…

– Одна девушка из-за него чуть с пятого этажа не спрыгнула…

– Это случайно не ты была? – спросила одна девица с рассыпанными по плечам волосами.

– Не веришь? – Я смотрю на нее честнейшими глазами.

– Сознайся, ты сама в него втрескалась по уши!

– Нет, я как раз нет. У меня другой парень, Захар. – Молоточек сердца опять застучал в груди: врешь-врешь-врешь!

– По-онятно. Захар, значит.

Девчонки, одна за другой, от меня отходят. Осталось трое, видно, самые любопытные.

Зазвонил телефон. Я приложила трубку к уху.

Конечно, это Лёва проснулся и теперь меня разыскивал.

– Привет! – я не назвала его по имени. Одноклассникам Лёвы не нужно знать, что мы вместе. Мало того, им противопоказано это знать! – Да, я скоро буду. Да-да, скоро, часика через два.

– Что-о? Через сколько-сколько? – голос Лёвы ужасно удивленный. – А ты где сейчас? Где ты можешь пропадать целых два часа? Без меня?

– Да-да, хорошо, понятно, папа, – сказала я и отключила телефон.

Я знала, что после такого странного разговора «папа» просто места себе не найдет и будет гадать – где я могу находиться? И ни за что не догадается о том, что я пропадаю в его родной школе! Ему вовсе не нужно знать об этом. Мало того, ему тоже противопоказано об этом знать!

В класс вошла немолодая, но очень миловидная женщина с кудрявой прической. Я сразу догадалась, что это классная 10 «А».

– Говорят, у нас новенькая завелась? – Она с улыбкой подошла ко мне. – Звать неизвестную как?

– Виолетта Покровская.

– Очень хорошо. Можно тебя на минутку, Виолетта.

– Да, конечно.

Мы с учительницей вышли из класса и отошли к подоконнику, на котором ждала меня моя куртка.

– Послушайте, девушка, если вы правда хотите у нас учиться, нужно сначала зайти к директору. Что мы сейчас с вами и сделаем. А пока что вы очень похожи на самозванку. Скажите, вам это надо?

– Нет. – Я помотала головой, схватила свою куртку (скорее всего, уже не суждено мне вернуться на третий этаж), и мы пошли по коридору с цветочными горшками на подоконниках, сопровождаемые любопытными взглядами. А что мне оставалось делать? Убежать? Смешно же.

У директора миловидная тетя сказала:

– Николай Петрович, вот эта новенькая. Говорит, ее звать Виолетта Покровская, но я сильно в этом сомневаюсь.

Сомневается она! Ха! Она сразу перестала казаться мне миловидной. Так, кукла какая-то с пожившим лицом.

– А в чем сомнения, Виктория Яковлевна? – спросил директор, который что-то писал. Он снял одни очки и надел другие, лежащие рядом. Двойной очкарик, ничего себе! Внимательно поглядел на меня и продолжил: – Прийти в школу, назваться чужим именем, чтобы – сделать что? – Он перевел взгляд на училку.

– Не знаю. – Она пожала плечами.

– Вот и я не знаю, – ответил директор, – в школе какая корысть? Украсть нечего, так ведь? Разве что мелок с доски, – сказал он со смешком и вдруг мне подмигнул. Какой милашка! Ученицам подмигивает!

– Больно уж театральное имя, – объяснила классная.

Я достала паспорт из куртки и передала Виктории Яковлевне. Пусть удостоверится.

Она, не глядя, отдала его директору. Он водрузил на нос первую пару очков, сняв вторую, посмотрел документ. Потом Виктория Яковлевна посмотрела.

– Виолетта Покровская, все правильно, – Николай Петрович вновь поменял очки, – пятнадцать лет, скоро будет шестнадцать. – Он смотрел на меня по-доброму и улыбнулся. – Хочешь у нас учиться, Виолетта? Вы надолго приехали в Воркуту?

– Да нет, не надолго. Мы тут временно. Я просто не хочу отстать от класса.

– Что ж, похвально. В таком случае принеси от родителей заявление, хорошо? И приступай к учебе.

– Прямо сегодня можно? – спросила я.

– Конечно, конечно, сегодня – даже лучше, чем завтра. – Он широко улыбнулся.

Симпатичный какой директор в Лёвкиной школе. Не то что наш Игорь Павлович! У этого двое очков, но видит он получше любого!

Стоп! Что он видит? Как раз и не видит! Не видит, что я играю! Ну, так потому что двойной очкарик! Мне даже стало его жалко! Когда откроется вся моя авантюра, победителем будет Виктория Яковлевна, а не он! Какая жалость!

– Показать дневник тоже не будет лишним, – добавила классная. Вид у нее был недовольный. Конечно, она б хотела, чтобы ее сомнения подтвердились. А тут – прокол.

Потерпите, Виктория Яковлевна, потерпите. Победа будет за вами.

– Хорошо.

– Ты правда Лёву Капитонова знаешь?

– Да.

– Хороший у нас ученик был. Жалко, что они переехали.

– Теперь он в нашем классе.

– Да, мне девочки говорили. Удивительное совпадение! – учительница покачала головой.

– Интересная комбинация, – сказал Николай Петрович. Я совершенно запуталась в его очках – в какой паре он был в этот момент? А другие – первые или вторые, – он покачивал рукой за дужку.

– Мне можно вернуться в класс? – спросила я голосом скромницы.

– Конечно, конечно, – директор смотрел на меня заботливым отцовским взглядом.

– Я сама тебя провожу, Виолетта, – сказала моя новая классная.

Ну вот. А я надеялась – сейчас смоюсь!

Мы вышли из кабинета директора со звонком на урок.

– Повесь куртку в раздевалку, – попросила Виктория Яковлевна.

Раздевалка была тут же, рядом с кабинетом директора. Пришлось подчиниться.

На урок мы вошли вместе.

– Здравствуйте, Валентина Станиславовна. Привела новую ученицу, Виолетту Покровскую. Прошу любить и жаловать. Садись, – сказала она мне, покровительственно проведя рукой по моему плечу.

И вышла.

Валентина Станиславовна сделала приглашающий жест рукой, и я поплелась на камчатку к камчадалу Гусеву.

– Что тебе сделали у директора? – спросил он.

– Попросили написать заявление.

– А-а… понятно.

– Какой урок? – спросила я.

– Алгебра.

– Мой любимый! – прошептала я.

– Ты даешь! Отличница, да?

– По алгебре – ага.

– Классно! Списывать у тебя буду, – парень выставил большой палец.

«Будешь, будешь!»

– Новенькая и Саша Гусев! Перестаньте разговаривать!

Все на нас оглянулись. Валентин не сразу отвернулся, внимательно смотрел на меня несколько секунд.

– Слушай, а почему вы учитесь? – шепотом спросила я. – У нас в городе каникулы.

– Мы в ноябре почти две недели не учились. Актированные дни, – прошептал он в ответ, – сейчас догоняем.

– Что такое актированные дни? – шепчу я.

Он написал на уголке тетради: «Сорок градусов мороза десять дней подряд. Мы не учились».

– Ничего себе! – шепчу я.

– Новенькая и Саша Гусев!

Пришлось заниматься алгеброй. Гусев вырвал мне лист из своей тетради. Задачки были легкие, мы такие уже решали. Похоже, они сильно отстали за эти морозные активированные дни.

Ага, мне стало понятно. Актированные дни – своеобразные каникулы.

На перемене меня ждал сюрприз. Сюрпризы всегда бывают неожиданными, но этот! Он был супернеожиданным и – главное – неприятным.

Математичка Валентина Станиславовна вышла из класса со звонком на перемену, но тут же вернулась, цветя, как майская роза. А вместе с ней… вместе с ней…

О ужас!

Не хотелось мне этого видеть! Исчезнуть бы куда-нибудь, провалиться бы под землю прямо с третьего этажа!

…Вместе с математичкой вошел Лев Капитонов. Учительница вела его за руку, как малыша. Вторую руку Лёва держал за спиной. В классе пошло-покатилось круглое «о-о-о». Все стали глядеть попеременно на меня и Лёву. Сначала на меня поглядели, на мою реакцию. Но мое лицо было непроницаемым.

День в 10 «А» выдался интересным, я признаю.

– Капитонов! И прямо из Парижу! – громко объявил кто-то из парней и хохотнул.

– И этого ветром придуло! – воскликнул Валентин.

Никто не шел на перемену. Все молчали. Валентина Станиславовна ничего не понимала.

– Ребята! Это же Лёва Капитонов! Приехал нас навестить, – сказала она удивленным голосом. – Да что с вами? Не узнаете? – и обратилась к Лёве: – Как ты там, Лёва, на новом месте? Не скучаешь?

– Очень скучаю, – признался Лёва, тоже глядя на меня. Но он нехорошо глядел. Так, как будто я ему мешала. Лицо его вытянулось и посерьезнело. Не могу сказать, что выражение его лица было мне приятно. Он улыбнулся, но как-то искусственно, делано…

И… перестал на меня смотреть! Вернее, сначала взгляд стал жестким, а потом он словно от меня отгородился, отвернулся всем корпусом.

А я хотела уж выйти из класса, покинуть его навсегда, но когда Лёва отвернулся, я увидела, что за спиной он прячет букет цветов. Розы. Розы зимой – это так потрясно. Интересно, кому же предназначаются цветочки? Я любопытна, как все женщины, я уже это говорила, и, конечно, осталась на месте!

Лёва подошел к девушке с каштановыми волосами и протянул ей букет.

Без слов.

– Ну-у, старая песня, – протянул кто-то из девчонок, и 10 «А» лениво, один за другим, направился на перерыв.

«Каштановая» их взяла. Поднесла к лицу, понюхала. А потом сделала несколько шагов в мою сторону и протянула цветы… мне. Ха! Только этого мне не доставало: брать чужие цветы!

– Это тебе, – просто сказала девушка с зелеными глазами-каштановыми волосами. И улыбнулась так хорошо, что я не могла не взять из ее рук этот колючий веник. Взяла и, не зная, что с ними делать, держа его вниз головой, прошла к учительскому столу и, в свою очередь, протянула цветы учительнице. Молодая Валентина Станиславовна быстро спрятала руки назад.

– Нет-нет, что ты! Зачем же? Это – Надины цветы, это – ей нужно.

Ей нужно, но она не берет! Мне нужно, но мне не дарят! Я бросила цветы на учительский стол и пулей вылетела из класса.

Я летела «домой» на пятый этаж с бьющимся звенящим сердцем. Значит, он любит «каштановую»! Я правильно угадала! Сразу угадала, как только вошла в этот класс и увидела Надю. Потому что только в такую и мог влюбиться Лёва Капитонов, парень, прекрасный во всех отношениях.

Но зачем он вешал мне лапшу на уши? Это же не новогодний серпантин. Ха-ха, лапша как новогодний подарок! Большое спасибо!

В тесто, приготовленное для оладий, капали мои слезы.

Его даже подсаливать было не надо, понимаете, да?

– Все это, конечно, не так страшно, – говорил Лёва часом позже, когда сидел за столом в кухне. Сидел на том же самом хроменьком стуле и еще умудрялся раскачиваться. – Только я не понимаю – зачем?

Я молчала.

– Ты хочешь быть актрисой?.. Режиссером? Ты хочешь срежиссировать жизнь? Зачем ты из жизни устраиваешь театр?

Я молча положила ему на тарелку с выщербленным краем горку оладушек и полила сметаной. Поставила тарелку перед ним. Рядом – чашку с чаем.

– Ведь у тебя уже был случай с театром. Он не удался. Или ты хочешь повторения?

– Нет! Нет, Лёва, нет! – Я вспомнила «Севильского цирюльника» и ужаснулась. Не хочу повторения его ледяного молчания, которое длилось сто лет!

Лёва аккуратно разрезал на кусочки и без того маленькую оладину и отправил один кусок в рот.

– Спасибо. Очень вкусно.

– Пожалуйста… Мне хотелось посмотреть ту школу, где ты учился.

– Школы все одинаковые!

– Хотела подышать тем воздухом, которым ты дышал.

Лёва глянул на меня насмешливо.

– Ну и как? Не отравленный, нет?

– Нормальный, – тихо ответила я. – Прости.

– А класс… что тебя понесло в класс?

Молчу. Не знаю, что ответить.

– Артистка!.. – пренебрежительно бросил он. И смотреть на меня стал так же пренебрежительно.

– А потом захотелось увидеть, с какими людьми ты общался. Прости.

– Все люди одинаковые! По всей России. По всему миру!

– Не скажи, – тут уж я не могла смолчать. – Все очень разные. А уж девчонки… та самая, с каштановой копной…

Лёва перестал жевать и взглянул на меня настороженно.

Я вспомнила цветы. С завистью вспомнила. Потому что он принес розы для нее, «каштановой».

– Лёва, ты ее любил? Любишь? – осторожно спросила я.

Лёвка проглотил кусок оладьи. Положил вилку на стол. Не ответил. Взгляд у него стал остановившийся.

– Цветы не взяла… Почему она цветы не взяла, Лёва? Дура какая-то!

Лёвка посмотрел на меня жестко. Вытер руки одна об другую (салфетки не входят в предмет первой необходимости, и на столе их, естественно, не было), поднялся, грохнув хромым стулом, и вышел из кухни.

Я что-то не то сказала. Я назвала ее «дурой». Зачем, зачем?! Я сделала ему больно.

Но ведь это значило, что он ее любит. До сих пор любит. И приехал он к ней, к Наде! А что же он говорил мне на ледяной горке? Зачем же он врал? Я его за язык не тянула!

Я зашла в комнату, встала с краешку у стены. Лёва собирал вещи в дорожный рюкзак. Бросил туда рубашку. Электронную книгу. Все это сосредоточенно и молча.

– Ты куда сейчас, Лёв?

– В аэропорт.

– У тебя же билет на завтра.

– Ничего, переоформлю, улечу сегодня.

– Давай лучше я уеду. Все-таки твоя квартира.

– Живи…

Надел куртку и направился к входной двери. Я следовала за ним.

– Лёв…

– Да? – Оглянулся, стоит. Язычком молнии трещит вверх-вниз, вверх-вниз… Ноготь большого пальца грызет. Нервничает.

– Значит, ты все еще любишь ее?

Он не ответил.

– Лёв!

– Что?

– А что я такого сказала? В кухне? Вот на что ты обиделся?

Опять не ответил. Зашнуровал зимние кроссовки, стоя на одной ноге и опираясь о стену.

– Ну, скажи хотя бы – ты ее любишь?

Молчание.

Знак согласия.

Вышел.

Ушел.

Когда в дверь заскреблись ключом, я ревела. И тут же перестала, обрадовавшись: Лёва вернулся! Ура, ура, вернулся, он меня простил. Он меня опять простил! Я кинулась навстречу. Брошусь ему на шею!

Не Лёва.

В квартиру вошли двое. Молодой человек с аккуратной бородкой в затемненных очках, с зеленой папкой под мышкой. И женщина примерно одних годов с моей мамой. В светлой дубленке, пышной песцовой шапке. В очках. Очки сняла, стала их протирать – запотели. Озирается: потолок, стены, по стенке зачем-то стучит.

– Здравствуйте. Игнатов Юрий Владимирович, – представился мне молодой человек. – А вы кто? – он подозрительно уставился на меня. – Как вы тут оказались?

– А вы кто, Юрий Владимирович? – в свою очередь спросила я. Плакать мне сразу расхотелось.

– Я риелтор. Уполномочен продать эту квартиру. Квартиру Капитоновых. Но вы не из них. Я знаю эту семью.

Женщина между тем оглядела комнаты – одну, вторую, третью… она хотела направиться в кухню, но остановилась, подозрительно косясь на меня. Сказала, жеманно загибая пальчики одной руки ладонью другой.

– Я боюсь, Юрий Владимирович, продажа не будет чистой. Что за подозрительные особы? Они тут не прописаны?..

– Да нет, что вы волнуетесь. Все документы в порядке. Я не знаю, кто эта девица.

И он набрал номер на мобильнике.

Я стала лихорадочно собираться. Скорей всего, уезжать придется не только Лёве, но и мне тоже. Что за день сегодня несчастливый!

– Иван Сергеевич? – риелтор говорил в телефон и смотрел, как я собираюсь. – Это Воркута беспокоит. Да, Игнатов. Да, продаем, продаем. О цене еще конкретно не говорили. Дело в том, что тут, в вашей квартире, живет некая особа.

Что-то Лёвкин отец отвечал. Риелтор кивал:

– Да… да…

И вдруг передал мне трубку.

– Кто вы? – без предисловий спросил Лёвкин отец.

– Я уже ухожу. Вы не волнуйтесь.

– А я не волнуюсь! – голос Лёвиного отца был уверенный и бодрый. Иван Сергеевич вообще очень уверенный в себе человек. Уверенный, обеспеченный. – Как вы попали в мою квартиру?

– Простите, простите, – лепетала я. И ведь знала, что Иван Сергеевич меня не видит, я робела как не знаю кто и ломала голос. Мы же общались в городе! Здоровались и всякое такое, про погоду говорили, он же меня по голосу может запросто узнать.

Я поскорее передала трубку мужчине с бородкой.

– Вызвать полицию? Хорошо. – Игнатов задумчиво рассматривал меня и слушал Лёвкиного отца. – Лёвы? – удивленно спросил он. – Нет, Лёвы нет здесь. Сейчас спрошу.

– Слушайте, девушка, может быть, вы приехали со Львом Капитоновым?

Я изо всех сил замотала головой. Не выдам Лёву! Но вообще-то я не знала, как сейчас себя вести, что говорить! Я растерялась.

– Девушка, или вы даете мне свой паспорт, рассказываете, как сюда попали. Или я вызываю полицию, – сказал Юрий Игнатов. Женщина с энтузиазмом закивала, одобряя его слова.

Вот с кем мне не хотелось связываться, так это с полицией. Ничего хорошего в этом не было. Еще задержат, как несовершеннолетнюю!

– Я… мне… Лёва дал мне ключи.

– Ага, все-таки Лёва. Когда?

– Три дня назад.

– Во заливает! – засмеялся риелтор, глядя на женщину. – Лёва уже полгода в Каштаго живет. Сюда приехал только вчера.

– Я тоже живу в Каштаго!

– Что вы говорите?

Я вышла в прихожую за паспортом, который был в куртке.

Игнатов посмотрел прописку.

– Верно.

Зазвонил телефон.

– Иван Сергеевич! Девица говорит, что ключи ей дал Лёва. Как ее звать? Сейчас посмотрю. – Он полистал страницы паспорта.

– Покровская Виолетта. Да… Да… Лёвы? Нет, не видно Лёвы и вещей его вроде нет… что? Лёва должен быть тут? По крайней мере, сейчас девица одна. Лёва где? – прошипел он мне, отодвигая от уха мобильник.

Я пожала плечами.

Где, где? Пусть папа позвонит своему сыночку… Откуда я знаю, как про Лёву сообщать? Я уже и так его подвела: назвала себя, про ключи сказала. Не надо было показывать паспорт! Надо было просто быстро-быстро удрать… но как? «Быстро-быстро» у меня бы не получилось, все вещи я уже по квартире разбросала, нужно собрать.

Я вышла со своим чемоданом на колесиках и медленно закрыла дверь. Тихо, вежливо. Пусть не думают, что я какая-нибудь невоспитанная. Спустилась на три этажа. И вернулась, бросив чемодан на втором. Бегом вернулась! Позвонила в дверь. Мне открыл риелтор.

– Что еще забыла? – грубо спросил он.

– Можно ее? Ну, ее… – сказала я, имея в виду покупательницу и кивая головой в пространство квартиры.

– Людмила Николаевна! – позвал риелтор. И загородил собой дверь в квартиру, чтобы я ни в коем разе больше туда не проникла.

Вышла покупательница с вопросительным лицом.

– Я хочу вам сказать, – обратилась я к ней, – квартира очень хорошая! Теплая, все работает как часы. Все отлично! Покупайте, не сомневайтесь! А меня здесь больше не будет! Никогда не будет! Я здесь только чай с сухариками пила!

И поскакала по лестнице вниз. Лёва еще осенью мне говорил, что они не могут продать квартиру, хотя она была в самом центре города. Шахты в Воркуте закрывались, народ уезжал… Вчера Лёва показал мне целый городской район, покинутый жителями. Многоэтажные дома стояли целехонькими, но все окна в них были выбиты. Памятник какому-то дяденьке щупал протянутой рукой пустоту… Как в войну. Жутко было глядеть. И место это совсем рядом находилось – стоило только перейти мост. Мост в зону Сталкера…

Может, мои слова помогут с продажей и тетенька купит квартиру Капитоновых.

Поезд уходил через час. Нужно было еще переоформить билет, ведь я должна была ехать только через два дня. Хорошенькие каникулы! Я их надолго запомню! Запомню ветреный вечер и еще как мы одетые лежали в горячей ванне… Как Лёва спал на коврике, укрывшись курткой … Как болтали всю ночь. Это было прекрасно. Но вот результат: Лёвка улетает раньше, я – уезжаю! Лёву я обидела, опять обидела! Я его прогнала, оскорбив девушку, которую он любил или любит.

Но и меня прогнали! Почти сразу же вслед за ним! Умопомрачительная поездка! Хорошо, что риелтор пришел сейчас, а не позже. В любом случае пришлось бы покидать квартиру. Где бы я ночевала, если бы поезд ушел? Денег на гостиницу у меня не было.

Зал ожидания на железнодорожном вокзале маленький, да и весь вокзал небольшой, одноэтажный, поезда ведь дальше Воркуты не ходят. Край света. Зал ожидания уже переполнен, собрались пассажиры, подъезжали такси, многие ждали посадку прямо на перроне. Северяне не боятся мороза.

Объявили посадку. Пассажиры двинулись к вагонам. И я поспешила со своим чемоданом на колесиках. Лёва, наверное, уже в воздухе болтается, свежие газетки почитывает. Спешит на своем самолете. Хотя нет, не спешит, он должен был улетать только завтра. У него сессия, первая в жизни. Экзамены, специальность. Надо же к ним готовиться! Зачем он поехал вслед за мной – загадка. Да нет, не за мной он поехал, а повидать каштановую Надю. Подарить ей цветы. Заглянуть ей в глаза. Понятно, что девушке Лёва по боку, я видела ее реакцию. Он, наверное, надеялся на другое: вдруг она полюбила его после разлуки? А я-то… а я-то вообразила, что он поехал вслед за мной, скучая по мне… влюбившись в меня… наивная девушка с юго-востока.

Но ничего. Хорошее в поездке тоже было. Увидела Север, познакомилась с Воркутой. А этот ветреный вечер!!! Этот вечерний ветер!!! Он был потрясающий!

Лучший вечер в моей уже длинной жизни!

Здравствуй, поезд. Здравствуй, друг. Все каникулы у меня поезд. От Воркуты до Москвы ехать два дня. И еще ночь от Москвы ехать до нашего города. На посадку в вагон я стояла в очереди за высоким молодым человеком в длинном сером шарфе. Он оглянулся и пропустил меня вперед. Вежливо, с полуулыбкой на губах. Очень воспитанный молодой человек. У него яркие голубые глаза. Он очень похож на Лёву. Но вряд ли это он. Ведь он со мной незнаком. Он делает вид, что незнаком. Может, и правда меня не знает? Уже не знает. Но я-то знаю, что это ты, Лёва.

Но почему он здесь? Почему не в воздухе? Он должен лететь, рассекая пространство и поглядывая в иллюминатор на облака. Что случилось? Отменили рейс?

Спросить? Но ведь он на меня даже не смотрит.

Ладно. Перебьюсь. В конце концов, мне лучше, что мы в одном вагоне. И пусть он не разговаривает со мной, как после «Севильского цирюльника», мне радостно уже потому, что он рядом. Потому что я люблю его.

Я его нахожу, теряю, нахожу, теряю… люблю его.

Так что же такое любовь? Тишайший снегопад – нежность, резкий порыв – ветер, злая ведьма, толкающая на ошибки, и добрая фея, улаживающая их.

Где ты, добрая фея? Ау!

Ничего странного, что билеты продали нам в один вагон. Ведь мы покупали их (Лёва покупал, я переоформляла) последними. И купе у нас общее по этой же причине. Я вошла, и Лёва вошел следом. Еще один сюрприз! Для меня – приятный, для него – не знаю… как-то все меняется с плюса на минус. В один и тот же год. В одну и ту же зиму. И даже в один и тот же день!

Устроились. Переоделись, по очереди удаляясь в коридор. Чинно, как незнакомые. Наши полки друг против друга. Судьба? Да уж, судьба. Если и судьба, то колченогая, как стул в Лёвкиной квартире! Мы не разговариваем. Молчим. Левка уткнулся в ридер. Я смотрю в окно. Вряд ли Лёва понимал, о чем читал. Потому что через пять минут он достал плеер. Водрузил наушники на голову, нажал кнопку на крохотном аппарате. У него такие провода, что можно слушать музыку вдвоем. Как часто мы делали именно так по дороге в школу! Но сейчас он не предлагает. А мне так хочется послушать его музыку. Иногда она казалась мне скучной, иногда – нравилась, а иногда продирала до самого сердца.

Я не могу, когда он так молчит.

– Лёв? – Я поставила локти на столик и подперла ими щеки. – Лё-ва? – у меня тихий виноватый голос.

Он молча и серьезно взглядывает на меня. Спасибо, что не отворачивается. Нет, отвел глаза.

– Что? – спрашивает глухо, глядя в окно.

– Лёв? Вот скажи. Зачем ты приезжал? Ведь мы не договаривались. А ты взял – приехал. Зачем?

– А что? Почему бы мне не приехать? Это ведь мой родной город, – пробурчал он.

– Ты приезжал к ней, да?

Молчание. Знак согласия? Потом, словно выдавливает из себя:

– Да. И к ней – тоже.

– Ты ее любишь?

Поезд ползет уже по белой земле. Город кончился. Воркута кончается резко, без всяких косвенных пригородов, всяких придаточных предложений. Без запятых, многоточий, как в других городах, поюжнее. Кончилась Воркута. Точка. Порхают в воздухе очень крупные снежинки. Разве они бывают такими крупными? Вот опять – снежинчатая стайка. Так и хочется сказать про них – стайка. Как про птиц. Оп! Это же и есть птицы! Куропатки! Как их много, как снежинок! Белые куропатки.

– Ответь, Лёв. Любишь ее?

– Нет.

Мне становится легче дышать. Хоть я и знаю, что это вранье, все равно – легче.

– Нет?

– Нет, нет, сказал же.

Лёва злится. Он садится на полку по-турецки. Закрывает глаза и слушает плеер. Что там у него, интересно.

– Ты что слушаешь? Дебюсси?

– Почему Дебюсси? – с закрытыми глазами. – Нет.

– А что?

– Ветка, тебе не все равно?

Он назвал меня по имени! Ура, ура!

– Не. Все. Равно, – раздельно отвечаю я. – Мне нравится твоя музыка. Нравится Дебюсси. Шопен. Мендельсон.

– И «Севильский цирюльник»! – спокойно, с закрытыми глазами произнес он.

– Не надо вспоминать. Пожалуйста. Ну, скажи, что слушаешь?

«Вот пристала», – наверно, думает он. Открывает и вновь закрывает глаза. Как будто страшно устал от жизни. Снимает наушники. Плеер умный, через минуту выключится сам.

– Чайковский, шестая симфония. – Он открывает глаза. – Сказать, что у меня сейчас на душе?

– Скажи, Лёв.

Мне страшно. Мне очень страшно. Сейчас скажет, чтобы я убиралась от него ко всем чертям. Что я ему надоела. Чтобы я… что он меня ненавидит.

– Реквием Моцарта – вот что. Помнишь, мы слушали, и ты еще сказала, что тебе хочется умереть от этой музыки.

– Тебе хочется умереть? – Я делаю большие глаза.

– Почти.

– Почему?

– А ты не догадываешься?

– Что я такого сделала?

– Ничего ты не сделала. Ничего хорошего, я имею в виду. Как всегда, впрочем.

Снова глаза закрыл. От меня отгородился. Оживил плеер.

– Что-о? – Я чуть не падаю с полки, хотя удобно сижу. – Объясни, а? Прошу, а? Почему, а?

– Не знаю почему. Ты живешь для себя. Делаешь что хочешь.

– Нет!

– Да. И в тот раз ты тоже устроила спектакль для себя. На «Севильском цирюльнике». И смотрела, как мы его с Кислициным сыграем. Как мы с ним красиво разойдемся в разные стороны.

– Нет! Это был не спектакль.

– Да! И сейчас в моем родном классе ты устроила спектакль для себя.

– Нет, Лёва, нет!

– Ты эгоистка. – Он меня избивал. Слова хлестали зло, торопливо. – Как ты себя ведешь? – открыл глаза, жестко: – Словно ты – сама лучшая, а другие все – черви.

– Нет! Нет, Лёва, нет!

Я перестала что-либо соображать. Уронила голову на сложенные перед собой руки. Я заткнулась. Все! Я ничего не вижу. Не слышу! Пусть говорит что хочет.

– …Ты думаешь, что самая лучшая. А на самом деле – совсем по-другому. Самая лучшая не воображает, что другие – никто. Самая лучшая, наоборот, думает, что она хуже других и что другие больше, чем она, достойны умных парней, красивой одежды. Самых лучших любят. А тебя не любят, ведь так?

Я молчу. Уткнулась лицом в руки. Я ничего не вижу. И почти ничего не слышу. Пусть он думает, что не слышу. Я продолжаю так же лежать – головой на сложенных руках, но еще и закрываю уши ладонями. И все равно слышу, как его слова наотмашь бьют по лицу, по всему телу. И даже сердцу достается. Кажется, сердцу достается больше всего. Ему больно.

– Так, Ветка. Значит, ты не лучшая, далеко не лучшая… Но ты можешь быть хорошей. Можешь, можешь… Помнишь первое сентября. Плакал маленький мальчик, и ты пошла с ним в класс и спасла его цветы. И проучила учительницу. Теперь она уже не будет бросать детские букеты в урну.

– Да? Ты думаешь? – шепчу я сквозь слезы. Я реву, слезы промочили рукава толстовки, и я начинаю громко всхлипывать, и плечи мои трясутся.

– Ты нормально ведешь себя с Кислициным, хотя он раздражает тебя. Ты не гонишь его от себя, ты терпишь. Ты можешь, Ветка, ты все можешь… Не плачь.

Он пересел на мою полку и обнял меня за трясущиеся плечи. Я толкала его локтем, пусть он уходит, если думает, что я такая, какой он меня сейчас обрисовал. Неужели я такая свинья? Да? Такая плохая, да? Ну и пусть я буду такая, я всегда буду такая, и никто мне не нужен. Ни Захар, ни Лёва – никто…

Он усмирил мой локоть, прижал меня к себе, и я уткнулась ему в грудь мокрым лицом.

– Лёва-а! Я исправлю-усь! Вот увидишь… уви-идишь…

– Вот и хорошо, Ветка. Веточка моя хрустальная.

– Нет! – Я внезапно отстранилась, вспомнив. – Не трогай меня! Ты ее любишь, Надю!

– Я люблю ее, да. Но… понимаешь как? Как свое воспоминание о прошлой любви. Я любил ее со второго класса.

– Она красивая.

– Да. И ты красивая. Ты лучше. Не плачь.

– У нее зеленые глаза.

– У тебя тоже зеленые. Только мокрые очень.

Мои зареванные, в щелочках, глаза распахнулись.

– И ты поэтому… поэтому со мной? Из-за з-зеленых глаз? – от слез я начинаю заикаться.

Он даже отодвинулся от неожиданности моего предположения.

– Не знаю, – ответил растерянно, – не думал.

Я села, опустив ноги на пол. Поправила волосы, одеяло вокруг себя, которое сбилось в складки. Надо вести себя прилично, не распускаться. Я – замена девчонки с каштановыми волосами, его бывшей одноклассницы? Привет-ответ! А я не хочу быть заменой. Я хочу быть первой.

– Оставь меня. Пожалуйста, меня оставь.

– Ну вот, опять… Веточка! Ты же хорошая, ты же все понимаешь. Хочешь, я тебе все расскажу? А потом – ты про Захара. Ведь ты его тоже любила, я же не говорю: «Оставь меня, пожалуйста». Я мирюсь с этим.

Да, он прав. Какой же он правильный! Ужас. Немножко неправильности ему бы не помешало. Я то выглядишь перед ним просто отвратно.

К тому же… ведь я только что пообещала ему, что исправлюсь. Я буду, буду совсем другой. Не высокомерной, нормальной девушкой. Простой, доступной. Одноклассницы не узнают меня… Подружусь с Валей Агеевой, с Буфетовой, с остальными…

Лёва и Надя

После третьего класса Лёву отправили в спортивный лагерь. Девятилетний Лёва был щуплый и пугливый. Папа сказал, что он хлюпик. Нытик. Маменькин сынок. По физкультуре трояк (поставили четверку, потому что по остальным предметам отличник). Что хватит ему заниматься одной только музыкой, пусть побегает, узнает, что такое волейбольный мяч, кросс и футбол.

– В конце концов, пусть поживет в палатке, как жили мы с тобой в юности, – кричал папа маме.

– Но это не юг, не море! – кричала в ответ мама. – Это под Сыктывкаром! Там комары!

– Там изумительная природа! Большая чистая река! Настоящий высокий лес! А с комарами пусть тоже познакомится!

– Мало их тут, в тундре! – мама перешла на высокие нотки.

– А когда он бывает в тундре? Он что, выезжает за город? – с усмешкой удивлялся папа.

– Мы ходим в походы с классом, – пискнул Лёва, который находился в той же комнате, где все обсуждалось, – комаров нет.

– Это потому, сынок, что вы ходите в походы весной и осенью, когда комарики улетают на юг, – сюсюкал папа, – или еще не прилетели. – Он прошел мимо Лёвы и слегка стукнул его по затылку. – Хватит бренчать на пианино! Пора выходить в мир, к людям!

Он и вышел в мир. И не пожалел. Лагерь прекрасный. Ребята были из разных мест, и Надя Калинина, худенькая маленькая девочка из его класса, каким-то чудом тоже попала сюда.

Правда, она немного опоздала.

Солнце задело макушки берез. Зарядка в спортивном лагере заканчивалась. Сорок человек пробегали два последних круга по поляне с палатками, и, пробегая мимо новенькой девочки, все как один взглядывали на нее. У ее ног лежал здоровенный рюкзак, о который Лёва чуть не запнулся.

Она была в широкополой белой шляпе с красными кружочками. Должно быть, шляпа называлась «мухомор», хотя все было наоборот – кружочки красные, поле белое. Такие шляпы в спортивном лагере презирались. Тут в моде бейсболки. Края шляпы закрывали девочкины глаза, и все видели только лишь несмелую улыбку. И Лёва не сразу узнал Надю. Но потом узнал, конечно, но не подошел, не поздоровался – тогда он очень девчонок стеснялся.

На завтраке с ней ничего особенного не случилось. Съела манную кашу и выпила чай. После завтрака все спустились мыть посуду в реке. Так тут было заведено – посуду каждый моет сам. Это ведь лагерь спортивный, и здесь не было обслуживающего персонала. Мухомор-наоборот, как ее прозвали ребята, тоже спустилась со своей тарелкой и ложкой. Когда она сидела на корточках на широченном бревне и посуда лежала рядышком, мимо прошел теплоход. На палубе никого не было, кроме одинокой женщины, которая махала рукой и кричала на берег:

– Наденька! Надя!

Мухомор-наоборот поднялась и тоже замахала руками маме, которая, сдав дочь на руки начальнику лагеря, поплыла на этом теплоходе дальше до конечной остановки, а теперь возвращалась обратно.

Пока девочка усердно махала руками, волна от теплохода одним махом смыла ее тарелку и кружку.

Надя растерянно улыбнулась вслед теплоходу и поднялась на берег с одной ложкой в руках.

– А у меня посуда уплыла, – улыбаясь, сказала она начальнику лагеря Сергею Николаевичу. – Кружка и тарелка.

– Что ж, придется заплатить, – сказал начальник, глядя на тоненькую фигурку Мухомора-наоборот. Надя была в светлой футболке и коротеньких шортиках. И конечно, в нелепой шляпе. Она заплакала. Лёва увидел это, и у него сердце сжалось от жалости к однокласснице. Опоздала, получила прозвище, посуда уплыла! Да еще и платить за тарелку и кружку!

– Ты маму провожала? Ну ладно, не надо! Ничего! – передумал начальник лагеря, но Надя не повеселела и плакала еще некоторое время.

И вдруг она потерялась! Пора было начинать тренировку – сегодня у их отряда был кросс, но ее не могли найти!

Отряд малышей (третьеклассники – самые младшие) бегал по лагерю, заглядывая в каждую палатку. Они все одинаковые, может, девочка ошиблась и попала в чужую?

– Новенькую не видели?

– Мухомора, что ли? Нет!

Тренировки всех отрядов были отменены, и все силы брошены на поиски. Начальник лагеря рвал на себе волосы за то, что предложил девочке заплатить за посуду. Может, у нее с собой ни копейки (да и правда, где тут их тратить, в лесу магазинов нет). А он сразу с деньгами! Может, обиделась, убежала? Но отсюда не убежишь, остров. Не утопилась же она, в самом деле, из-за такого несущественного происшествия! Хотя девочка в такой шляпе вполне может быть с причудами. Но не до такой же степени!

А Надя просто-напросто спала. На дереве! Как белка! Только не в дупле, а на чудесных, в форме примитивной скамейки, ветках.

Сегодня мама разбудила ее в пять утра, чтобы с первым рейсом теплохода отправиться по Вычегде на остров, где был палаточный лагерь. Надя здорово не выспалась, и не было ничего удивительного в том, что сейчас заснула! Но где?! Как удалось новенькой отыскать такое удивительное, такое неправдоподобное дерево? Старик-лесовик подсказал? Вообще-то остров был загадкой для всех ребят – лагерь работал второй день. Но почему повезло ей, девчонке-малышке из Заполярья?

Было так. Порядок в лагере ей не объяснили (не успели!). Надя и подумала, что после завтрака можно делать что хочешь, как в любом другом лагере отдыха. Она прилегла на свой топчан в палатке. Ей нравилось лежать посреди полотняных просвечивающих стен, с треугольным, на две половинки, потолком. Она потянула за свисающую над ней веревочку. Открылось сетчатое окошко, и в него глядела огромная елка. Здесь все деревья были огромными, красивыми, настоящими! Для детей из Воркуты, где не деревья, а ивушки-прутики, все большие деревья поначалу кажутся чудесными. Наде очень понравилось в палатке, но ведь и с другими достопримечательностями нужно познакомиться! Она выбралась из палатки и стала знакомиться. За палатками была поляна. Здесь оказалось великое множество цветов! Ромашки – раз, зверобой – два, крошечная гвоздика – три, таволга – четыре, колокольчики разных видов – тех, чьи головки наклонены, – на хрупких проволочках-стебельках и тех, что смотрят вверх, с толстыми стеблями, – пять. Впрочем, имена цветов она узнала позже, старшие девочки подсказали. И все это цветочное семейство жило дружно, вперемешку, колокольчики общались с ромашками, зверобой склонялся к гвоздике, таволга кивала пышными шапками, похожими на махровые полотенца и тем, и другим, и третьим. У Нади дух захватило от такого прекрасного луга, который окружали ели и сосны. У сосен были веселые рыжие стволы, точно как волосы у соседской девочки в Воркуте… Надя стала было собирать цветы, а потом бросила – она же не дома, куда она их поставит, нет никакой вазы. И тут она увидела огромную волшебную ель. Ветки у нее были точно как ступеньки, они начинались прямо от земли и словно приглашали подняться по ним к небу. Ель была очень большая и очень косматая. Надя забиралась выше и выше, оказалось совсем не страшно, рядом толстенный шершавый ствол, положишь на него ладонь, и сразу становится спокойно. С дерева весь лагерь виден. Надя села на ветки. Их было две толстенных, горизонтальных, а две других – таких же повыше – одна над другой, как спинка у скамейки, точно! Эта спинка ни за что не дала бы упасть! А густая хвоя с ветками казались ей руками, которые тоже защитят от падения. Раздвинешь ветки, которые перед «скамейкой», и смотришь сколько хочешь… С высоты Надя глядела-глядела на палатки, на кухню под навесом, на гимнастические брусья, установленные прямо на лугу, на синее кольцо реки, и незаметно ее сморило. Жарко и душно среди ветвей. И не слышала девочка, как по всему лагерю носилось от дерева к дереву:

– Надя!

– Калинина!

А мальчишки, разозлившись, кричали:

– Мухомор! Э-эй, му-ухо-мо-ор!

Вот глупые! Как будто она знала, что это ее прозвище. Она об этом позже узнала, когда ее нашли! Вернее, когда она сама отыскалась.

К обеду Надя проснулась, потому что дежурные изо всех сил били чем-то железным по чему-то железному. Обед из-за пропажи девочки отменять все же не стали.

Девочка без труда, как по ступенькам, слезла с веток и явилась за краешек длинного дощатого стола, где уже расселся весь лагерь.

На нее уставились молча.

Потом кто-то сказал:

– О, Мухоморина! Явилась не запылилась!

Больше никто ничего не сказал. Но и никто не улыбнулся. Только выбранный вчера староста Борька Видов из чувства долга поинтересовался:

– Ты где была?

– Там, – Надя неопределенно махнула рукой. – Я спала.

– Где?

– На дереве.

– Как на дереве? Спала – на дереве? Будет врать. Как это – на дереве? Ты не белка, – сказал староста, – небось, на тренировку не хотела?

– Я не знала про тренировку! – торопливо призналась Надя. – Мне ничего не сказали.

– Поди сюда, Надя, – поманил девочку Сергей Николаевич. И когда Надя выбралась из-за стола, он терпеливо и сдержанно рассказал ей о распорядке в спортивном лагере. Подъем в семь, завтрак, тренировка, свободное время, обед, отдых два часа, затем тренировка, вечер – свободный. Уходить одной нельзя – можно потеряться, хотя остров и небольшой, лес – настоящий.

– Ты у нас в отряде, который называется «Белка», в нем ребята твоего возраста. Есть у нас мальчик из Воркуты – он показал на Лёву. – Лев Капитонов. Я тебя с ним познакомлю. А вот ваш тренер.

Сергей Николаевич подозвал тренера «бельчат» Алексея Петровича и передал ему Надю из рук в руки.

Когда Надя вернулась к обеду, за столом хитро улыбались. Дело в том, что один мальчик – Лёва еще не знал, как его звать, – положил в Надин чай ложку соли. И спросил, когда она отпила глоточек:

– Сладко?

Надя кивнула. А у самой лицо перекосилось от горечи. Лёва пододвинул к ней свой стакан:

– Пей мой чай.

Они с самого утра с интересом посматривали друг на друга. В классе не общались и были как незнакомые. Кто в девять-десять лет с другим полом общается? Лёва ее сразу узнал, как только утром она подняла поля своей дурацкой широкополой шляпы. Конечно, дурацкой! До конца смены Надя осталась Мухомором-наоборот или просто Мухомором или Мухомориной… Он один ее Надей звал. Но чаще никак не звал, как-то без имени обходился. И она тоже. Они наблюдали друг за другом – на утренних построениях, в столовой, на речке, на тренировках. Здоровались друг с другом одними глазами. Иногда Лёва кивал на какую-нибудь елку или рябину и показывал большой палец. Надя кивала – соглашалась, что елка или рябина чудесные. Островные сосны, березы в обхват, все отличалось от Заполярья, где кустики такие, что их перерастают грибы. Красиво тут было, оба любовались природой. Жили в палатках, в каждой установлено по четыре топчана. Палатки на поляне – улица. В одном ряду палатки девчонок, в другом – мальчишек. Улицу назвали Палаточной. Девчоночий ряд назывался – Ласточкин, мальчишеский – Орлиный.

Утром начальник лагеря здоровался так:

– Доброе утро, орлы и ласточки!

– Добре утро! – отвечали ребята. Не по-солдатски, а у кого как получалось. Кто-то тянул, кто-то бодро кричал, кто-то просто молчал, не совсем проснувшись. Лагерь был классный, без муштры.

Надя и Лёва по-прежнему не общались, но он стал к ней еще внимательней. Было теперь так, что за столом Лёва оказывался напротив нее. Сам не знал, как так получалось. Погода стояла жаркая, летняя, купались каждый день в Вычегде, широченной реке с песчаным дном и длинными чистыми пляжами. Однажды он увидел, как Надя выходит из воды. Лёва поскорее отвел взгляд, а потом почему-то вспомнил эту картину, перед тем как заснуть, и почему-то стало еще жальче эту девчонку. Она казалась такой хрупкой-хрупкой, такой беззащитной-беззащитной, у которой бесконечно будут уплывать тарелки и кружки… и ему, девятилетнему мальчику, захотелось защищать ее, не дать никому в обиду, ловить ее уплывшую посуду, находить ее, заблудившуюся, в лесу.

И правда ведь, пришлось не защищать даже, а спасать!

В тот день у них по плану была гребля. Учились грести по-настоящему, как будто им во флоте служить. Учились на большой, с сильным течением, реке! Были в лагере пять хороших деревянных лодок, покрашенных в синий цвет. У каждой свое название, написанное на носу красными буквами: «Атаман», «Черемуха», «Рассвет», «Гвоздика» и «Боярыня». Кто и почему дал лодкам такие разнообразные названия – секрет. Наверное, опять же начальник лагеря, Сергей Николаевич, постарался. Человек он был с фантазией.

На каждой лодке по четверо ребят с тренером. Лёва с Надей были на «Боярыне». Не так-то легко, оказывается, грести! Топить весло в воде точно как надо, не глубже, не мельче, протягивать его под водой, откидывая назад корпус… Лёва с Надей на одном сиденье грести учились – он одним веслом, она – другим. Получалось ни хорошо ни плохо, одинаково у обоих. А потом на другом берегу было купание. Весело! Нетронутый пляж расстилался красивыми ровными волнами, сюда, быть может, вообще не ступала нога человека! Учеба гребле, когда Надя и Лёва касались друг друга плечами и голыми коленками, сблизила их, и когда они стайкой пошли купаться, Лёва был рядом с ней. Плавал Лёва хорошо – мама постаралась, водила его в бассейн с трех лет. Надя вроде тоже плавала – но когда под ногами нащупывала дно. А тут она и еще одна девчонка попали в яму, может быть, даже в ямку, но утонуть ведь и в луже можно… Обе запаниковали и стали тонуть по-настоящему. Воды нахлебались, и голова Нади уже несколько раз скрывалась под водой. Как на грех тренеры ничего не слышали и не видели. Когда Лёва понял, что с девчонками что-то не так, он не растерялся, подплыл к девчонкам и подал Наде руку. И сказал:

– Не бойся, ты умеешь плавать! Вот рядом уже ровное дно, не бойся, не бойся!

Но она все равно повисла на нем, и если бы мель была не рядом, кто знает, как бы все закончилось.

А другую девочку вытащил тренер, все же услышав крики ребят.

Лёве было нетрудно спасти Надю. То есть, может быть, она и без него бы не утонула, но может быть, и по-другому случилось.

Все сразу вернулись в лагерь, заботливо спрашивая девочек о самочувствии. Девочки ушли в свою палатку и затихли. А Лёва сидел неподалеку и сторожил, чтобы никто им не мешал. А потом прибежал Алексей Петрович и, узнав, что девочки спят, ужасно всполошился и стал их будить, и даже бил Надю по щекам… еле разбудил. Оказывается, нельзя спать тем, кто воды наглотался.

Ну вот… после этого случая они подружились. Он сделал из сосновых шишек человечка – подарил ей. Она в ответ тоже из шишек смастерила какое-то чудо-юдо. Он назвал его «Соснячок». Он у него под топчаном жил, никто и не знал. А Лёва перед сном достанет Соснячка, полюбуется, скажет ему одними губами:

– Спи, – и под топчан положит. А утром поставит как солдатика – чтобы бодрствовал.

Ему очень хотелось подарить Наде цветы – как папа маме дарил, но он стеснялся. Однажды сорвал ромашку и положил на ее футболку, когда она купалась. Она сразу догадалась, что это от него. Нашла его в стайке мальчишек и улыбнулась глазами.

Были у них и дискотеки на дощатой площадке рядом с кухней. Мазались антикомарином, и никакие кровопийцы были не страшны. Танцевали все, и малыши-бельчата тоже под ногами у старших путались. Однажды Лёва пригласил Надю на медленный танец и чуть не умер от страха, пока они танцевали. Она положила руки ему на плечи, он взял ее за пояс. Сердце колотилось как бешеное, он мечтал, чтобы скорее кончилась музыка, а она все не кончалась и не кончалась, танец длился бесконечно. Наконец, кончился. Он сказал Наде: «Спасибо», – поклонился, как учили их в музыкальной школе – после выступления встать из-за инструмента, подойти к краю сцены и склонить голову перед зрителями. Он склонил перед ней голову.

А ночью Лёва не мог спать! Он вспоминал ее зеленые глаза, устремленные на него. Глаза ждали, он что-нибудь скажет. А он молчал! Он такой робкий был с девочкой! Но и она молчала! А ведь нельзя сказать, что была молчунья. С подружками и болтала, и хохотала беспрестанно.

После танцев ему подали записку. У них белые ночи – не нужно было фонариком светить, чтобы ее прочесть.

«Лёва, приходи на ель после дискотеки», – было написано в ней.

У него сердце заколотилось с новой силой!

Та ель, на которой спала Мухоморина-Надя, стала в лагере знаменитой. Она редко бывала свободной, ею пользовались как скамейкой в небе! Скамейка в небе среди ветвей. И ведь довольно высоко была, как Мухомор-наоборот посмела в первый день залезть на нее, удивлялись ребята и взрослые. Не смотрела вниз, скорее всего. И Лёва не раз на дерево лазил, однажды даже книжку какую-то читал на небесной скамейке.

И вот сейчас он пошел к ели. Ночи не было, были сумерки, особенно среди хвойных ветвей. Шел к дереву и думал: что говорить? О чем? Что делать? Может, поцеловать ее? Один разочек? Мальчишки все так делают. Говорили, что девчонкам это нравится. Сам он не знал, хотелось ли ему целоваться с Надей? Ему нравилось смотреть на нее, вместе грести, вместе купаться, поднимая радужные брызги, пить чай, сидя напротив друг друга. Но целоваться – он пока еще не знал этого желания. Он даже не знал, хочет ли свидания с ней!

Но ведь Надя пригласила! И вот он послушно идет. Посидит с ней на небе!

Почти уже залез на нужную высоту. Увидел снизу чьи-то ноги. Не разберешь, чьи кроссовки – по подошвам как узнаешь? Дальше полез.

Одна ветка всего осталась, а тут какая-то девчонка как завизжит! Совсем это и не Надя была! Он чуть с дерева не свалился от испуга! Бок ободрал о колючие и шершавые ветки.

Еще услышал, как кто-то неподалеку за деревьями приглушенно смеялся. Девчонки, кто же еще! Подсматривали! Противные девчонки! Он сразу подумал, что это не Надя была, не стала бы она его так разыгрывать, нет, не стала!

Но спросить у нее утром за завтраком постеснялся, вел себя так, как будто бы ничего не случилось. И она была обычной – никакой насмешки в зеленых, как хвоя, глазах.

Но заметил двух девчонок, которые смотрели на него и хихикали в ладошки. Это были девчонки из другого отряда – на год старше. На всякий случай он показал этой парочке кулак. А когда попросил парня из старшего отряда, от которого Лёва записку получил, показать тех, кто дал ему послание, парень ответил:

– Слушай, чувак, не помню!

Лёва с нетерпением ждал первого сентября нового учебного года. Думал, как они с Надей встретятся. Что скажут друг другу?

– Я скучал, – сознается он. – Здорово там было, правда?

Но она ничего не сказала! Вернее, ничего необычного! Только как всегда:

– Привет, Капитонов!

Ему даже обидно стало. Вот так раз! И на переменке он сам подошел к ней и спросил:

– Поедешь еще в лагерь тот?

Она ответила:

– Не знаю. Лучше на юг, на море. А то там столько комаров, всю кровь у меня выпили!

– Да нет, чуть-чуть осталось, – улыбнулся он, – а мне там понравилось.

– Ты же музыкант, – напомнила она, – зачем тебе спортивный лагерь? Пальцы ломать мячом, да?

Она напомнила ему тот момент, когда они играли в волейбол, и он сильно расшиб мячом пальцы.

Четвертый, пятый, шестой, седьмой классы… Лёва садился в классе так, чтобы Надя Калинина была впереди. Ему нравилось смотреть в ее спину. То коса, то распущенные по плечам каштановые волосы, то одна заколка в волосах, то другая. То резинка с шариками на косе, то с какими-то висюльками… Лёва все заколки её изучил. И не только заколки… Блузка с белым воротничком, с полосатым, с воротником-стойкой… свитерок с отворотом, кофточка с застежкой сзади… однажды у нее перекрутилась лямка сарафана. Как ему хотелось ее поправить! Руки просто чесались! Не посмел! В раздевалке он старался как бы нечаянно коснуться ее куртки. Однажды коснулся щекой воротника. По сердцу как будто погладили! Потом зарылся в куртку лицом. И тут пришла Надя.

– Ты что там ищешь, Капитонов? – удивленно.

Лицо его стало таким же красным, как ее куртка.

Но это в седьмом. В восьмом и девятом был уже сдержаннее.

Приглашал ее на танцы на дискотеках. Она ни разу не отказалась, но сама никогда не приглашала его на белый танец.

– Помнишь спортивный лагерь? – спросил он однажды.

– Ой, как давно это было. Но помню, – помолчала, подумала, добавила: – Да, хорошо помню. Помню, как ты пригласил меня на дискотеке. Мы танцевали вот так же, как сейчас.

– Нет, не так. Тогда глаза у тебя были другие.

– Другие? Какие же?

– Такие… такие мечтательные… такие девочкины… такие… словом, замечательные были у тебя глаза.

– А сейчас что, хуже?

– Сейчас они просто красивые. Но без мечты.

– Увы… – ответила Надя. – Нет, мечты у меня есть, конечно. Просто они не отражены в глазах.

– Это плохо. Глаза – зеркало души. Ведь правильно говорят, да?

– Это просто говорят.

– А я думаю – это верно. Скажи, Надя, а кто же меня провел так со скамейкой на елке?

– А-а… – Она вспомнила, засмеялась. – Да вот, пошутили подружки.

– А ты знала об этом?

– Да.

Он вспыхнул, как тогда же в седьмом, с курткой. Но сумел дотанцевать танец до конца.

– Спасибо, – кивок, поклон.

– Это тебе спасибо, – сказала Надя. – Не побил меня тогда. Вообще спасибо тебе, Капитонов. Не знаю, почему ты так хорошо ко мне относишься? За что?

– Да я и сам не знаю. Не знаю, почему мне нравится, когда ты рядом.

Вот и вся история его любви. Лёва рассказал ее мне. А я рассказала про Захара. Оба мы были глупыми. Оба любили безответно. У меня любовь прошла. Прошла ли у него, я сомневалась. А как же букет роз? Зачем розы, если не любишь?

Букет роз! Стоп! А может, это ключевые слова? Ведь и в театр Лёва принес мне розы! Розы, брошенные на кресле! Никому они не достались!

Как, впрочем, и эти цветы.

Надя их не взяла.

И я не взяла.

Отверженные розы… Бедные, бедные…

Люблю поезд. Люблю в нем читать, слушать музыку, смотреть фильмы. Он меня умиротворяет, я становлюсь спокойней, не бешусь, в поезде у меня всегда ровное настроение. Если конечно, Лёва на меня не сердится.

Сейчас не сердится. Он напротив. Мне хорошо. Ничего судьба не колченогая. Она прекрасная. Чистая, как снег за окном. Проехали Уральские горы. Вообще-то они далеко – из поезда как верблюжьи горбики. Может, поэтому их не замечают.

Мы лежим, каждый на своей полке. Спать совсем-совсем не хочется. А в купе льются звезды. Их как снежинок на небе. Миллион умножить на миллион. И даже еще больше. Как хорошо без мобильных телефонов. Связь на железной дороге плохая, часто ее нет вообще. Мы их выключили. Мне не хочется других голосов. Только чтоб Лёвин.

– Лёва, как много звезд! Ты видишь?

– Где? Нет, не вижу.

«Сходила» на его полку. Почему-то правда звезд оттуда не видно. Какое-то странное освещение неба. Прожектор локомотива мешает? А на мое место звезды льются, заполняют купе до краев, вот они уже и в моем сердце…

– Лёва-Лёв, иди сюда, здесь звезды.

Мы заснули на моей полке, обнявшись.

Под музыку звезд.

Ночью в наше купе вошли новые пассажиры. Сквозь сон я услышала:

– Не включай свет, – прошептал кто-то из них, – не буди, пусть влюбленные спят…

При свете, попадающем в щель купе из коридора, люди тихонько забрались на свои верхние места. И я подумала, что в центре России так не бывает. Там если пассажиры заходят ночью, они и свет включают, и говорят громко. Северные люди очень тактичные. Когда я ехала в Воркуту, точно так же кто-то подсел ночью и не зажег света.

– Это интинцы, – сказал Лёва, когда утром я рассказала ему об этих воспитанных пассажирах. – Они такие.

– Почему, Лёва?

– Понимаешь, здесь еще остались потомки тех людей, которых репрессировали в сталинские годы. А репрессировали, если ты в курсе, лучших. В Инте отбывали срок артисты, художники, писатели, интеллигенция, словом. Многие умерли в заключении. Тем, кто отбыл срок, не разрешали возвращаться в большие города. И они остались тут жить. Эти вежливые культурные люди, которые нас будить не хотели, – дети, да нет, уже внуки тех вот несчастных людей.

– Значит, северяне – это какая-то другая национальность?

– Пожалуй, что так, – согласился Лёва. – И не самая плохая.

– Ты говорил, что и сам из таких, – напомнила я наш давний разговор в кабинете биологии, который подслушивала Зоя Васильевна. Наверное, она была страшно разочарована его темой, ведь ее интересовало совершенно другое – наши отношения с Капитоновым.

– Да, это правда. Мой прадед был музыкантом, скрипачом. Он получил приглашение для участия в международном конкурсе в Великобритании. Этого было достаточно, чтобы его обвинили в шпионаже. Загремел по пятьдесят восьмой статье в Воркуту. А потом отсюда уже не уезжал, работал в театре. А потом и родители не стали уезжать. Так и получилось, что я из того поколения…

– Значит, в тебе гены твоего дедушки-музыканта?

– Прадедушки. Вполне возможно. Я бы хотел, чтоб так было. Он был хорошим музыкантом. Плохих на международные конкурсы не приглашают.

– Жалко, что мы в Воркуте не остались пожить немножко. Ой, Лёва, кстати, там же вашу квартиру, наверное, какая-то тетка купила!

И я рассказала Лёве про риелтора.

Лёва слушал меня, усмехаясь. А потом сказал:

– Да я их застал. И мне сразу трубу к уху приставили. А там – разъяренный батя. Словом, он меня выгнал.

– Из собственной квартиры? Почему?

– Да потому, что ты созналась, что это ты. Отец подумал, что я его обманул, поехал с тобой, ну как с этой… не скажу с кем. И потребовал, чтобы духу моего в ту же секунду в Воркуте не было. И чтобы я сдал ключ риелтору. Что я и сделал.

– Ну вот. – Я горестно вздохнула: и тут я напортила… – А я думала, чего ты на поезд… ведь экзамены, завтра бы улетел, если сегодня рейса не было.

– Ты права. Рейса не было. Я так и хотел – улететь назавтра, а в тот день побыть с тобой, съездить к Мишке Бессонову на Ворга-шор, но пришлось сдавать ключик. Напрасно ты созналась.

– Лёв… Но тогда меня сдали бы в полицию. Они грозились.

– Ах вот в чем дело!

– Может быть, пусть бы сдали, да? Лёв?

Лёва засмеялся, обнял меня за плечи.

– Да нет, не нужно в полицию попадать, Рябинка. Будем считать, тебя вынудили обстоятельства. Но учти, теперь мы вместе будем отчитываться перед моими и твоими родителями за эту поездку.

– Вообще-то ты моей маме нравишься, она не будет ругать…

– А ты моим…

– Нет?

Лёва засмеялся:

– Не было об этом разговора. Не знаю. Но то, что мы вдвоем тут, – это им точно не понравилось.

– А давай на все обвинения и вопросы мы будем молчать.

– Договорились!

Мы включили телефоны оба в одно время – на какой-то станции, когда связь точно появилась. Телефоны тут же запели. У меня это была греческая «сиртаки», у Лёвы – что-то из классики.

– Как ты, дочка? – спросила мама. Обычный вопрос! Ух ты – Капитоновы меня не выдали!

– Хорошо, мам! Как у вас?

– Все нормально…

– Как Тарас?

– Спит, что ему делать…

Разговор у Лёвы был похожий, только про Тараса не вспоминали.

Но Лёву еще спросили:

– Ты едешь один?

– Нас в купе четверо, – ответил Лёва. Посмотрел на меня, подмигнул – скандал будет дома.

За вагонными окнами тундра, тундра, затем – тайга с редкими поселками. Лес стал выше к отрогам Тимана[5]. Проехали город нефтяников и газовиков Ухту (Лёва мне про все рассказывал)… маленькие полустанки, маленькие города, деревеньки… Стоят несколько домиков, мелькнет заснеженная речка, покажутся купола церквушки. Меня всегда манили эти неизвестные полустанки. Казалось, так прекрасно жить в домике под заснеженной крышей, где топится русская печь. Внутри уютное тепло, у порога мурлычет кошка, на печке трещит сверчок. Люди в домиках спокойны, добродушны, у них никаких проблем. Почему-то мне хотелось остаться на таких полустанках на какое-то время.

После Вологды мы вышли на одном таком полустаночке свежим воздухом подышать. Несколько избушек толпилось за нашей спиной, а на станцию приехала лошадь с санями. Патриархальная картина! Смотреть на нее было приятно. Наверное, это память предков живет в нас, поэтому мы умиляемся, глядя на похожие картины. Я смотрела на нее, улыбаясь.

– Вот бы тут остаться ненадолго, правда, Лёв?

– Мне тоже хочется, – вдруг ответил Лёва. – Давай останемся?

Смотрю на него – серьезен! Между тем стоянка поезда пять минут, и эти минуты уже истекают. Я направляюсь к вагону. Остаться-то я, конечно, не прочь, но чтобы вот так неожиданно? Мы оба в домашних тапках!

И тут Лёва хватает меня за руку и держит.

– Остаемся, Рябинка!

– Лёв, да ты что?!

– Молодые люди, отправляемся! – кричит нам наша проводница из тамбура.

Я пытаюсь вырвать руку – не тут-то было! Лёва сильный. После спортивного лагеря его уже нельзя было назвать «хлюпиком». Раз в неделю ходил на фитнес на протяжении всех школьных лет.

Гляжу на парня: в его глазах опять бесенята. Как тогда, на трамвайных путях, в Каштаго.

– В другой раз, Лёва, ага?

– Почему в другой? Сейчас остаемся!

– Лёва, мы без вещей! В тапочках!

– Ничего, валенки раздобудем!

На всякий случай я пощупала нагрудный карман – на месте паспорт? Кто его знает, этого Капитонова… Он, конечно, рассудительный молодой человек, но и на него иногда находит. С трамвайных путей он в тот раз меня сдернул, потому что была угроза жизни. Теперь нам вроде ничего не угрожает, люди из домиков не дадут нам замерзнуть в снегах… так что вполне может быть, что поезд уедет без нас. И вот тепловоз засвистел, проводница подняла желтый флажок. Поезд тронулся! Ха-ха, без нас тронулся!

– Лёва! Уедет ведь!

– Вот и хорошо, – Лёвка улыбается и не пускает меня к вагону.

– У тебя же экзамен!

– Да разберемся с экзаменом, Ветка!

Держит меня, загадочно улыбается, а в глазах голубые задорные искорки.

«Ну и ладно, – подумала я. – Пусть. У меня каникулы. Я никуда не опаздываю. А если и опоздаю: я не одна, я с любимым. Остаемся? Да и прекрасно! Попросимся на постой к одинокой бабушке. Будем спать на печке под песню сверчка. Вообще сказка!»

И только тогда, когда я уже смирилась с мыслью, что мы остаемся без вещей и денег, и когда перед нами стал проезжать предпоследний вагон, Левка дернулся с места, дернул меня за собой, вскочил на подножку уже последнего вагона и подтянул меня.

– Испугалась?

– Нисколько, – ответила я. И добавила с усмешкой: – Любишь экстрим.

– А кто ж его не любит, Ветка?

– Мы думали, вы отстали, – сказал наш попутчик Андрей Андреевич. Интинцы ехали в санаторий в Пятигорск, – уже ваши вещи приготовились сдавать проводникам.

– Это девушка хотела остаться, – сказал Лёва, кивнув на меня. – Еле уговорил ехать дальше.

Я смотрю на него с усмешкой. Да он тоже артист!

– Где тут оставаться? – Андрей Андреевич посмотрел на меня. – В этой дыре? Что тут делать? Воды нет, туалет на улице.

– Такси нет, трамваи не ходят, – продолжил Лёва.

– Зато милые домики похожи на добрых старушек в платках, – подыгрываю я Лёве, – в них очень уютно.

– Экзотика вас, Виолетта, манит, – сказал другой интинец, Николай. – Но жители деревенек этой экзотики, знаете, ребятки, наелись…

– Откуда вам это известно? – недоверчиво спросила я.

– Мои родители в деревне живут, – ответил Николай. – Утром просыпаются – вода в ведрах замерзла в кухне, давай быстрее печку топить.

– Останься мы тут, – сказал Лёва, когда мы стояли в коридоре у вагонного окна, – ты бы и здесь приключение нашла. Ты же не можешь без этого, а? За тобой, Рябиновая, глаз да глаз нужен!

– Ха! – Я гляжу на него с насмешкой. – Кто бы говорил, только не любитель экстрима!

До Москвы мы ехали вместе. Наши спутники-интинцы считали нас женихом и невестой. Правда, сильно юными. Со свадьбой советовали повременить и спорили между собой – пять (Андрей Андреевич) или десять лет (Николай) с этим делом ждать.

Ух, как сладко слушать про нашу свадьбу! Даже если она через сто лет состоится!

В Москве расстались. У меня билет на поезд до конца, а Лёва поехал в аэропорт. Он купил билет на самолет по смартфону и банковской карте. Завтра утром у него первый экзамен. Успеет.

Ночь пролетела в раздумьях. Под стук колес хорошо думается. Он как музыкальное сопровождение. То убыстряется, то замедляется, примешиваются к нему, какие-то посторонние непонятные звуки, звонки, лязганье, тоненькие молоточки… Надо сказать Лёве – пусть попробует музыку сочинять, а начнет с симфонии про поезда.

Думала я о многом. О Леве и о себе. Об одноклассницах. Буду менять отношения с ними. Как Лёва бил меня наотмашь по лицу… вербально, но очень чувствительно. Почему-то подумалось о Маленьком Принце. Вот он со всеми находил общий язык. С Летчиком. С Лисом. Даже со змеей!

Меня встречал снегопад. А в снегопаде Лёва. А у него был цветок. Единственная роза.

– Это тебе, – сказал Лёва, вручая розу. – Надеюсь, в этот раз обошлось без приключений, Рябинка?

– Ночь же была, – откликнулась я из середины его объятий. – Лёв, давно хотела тебя спросить. Какая музыка созвучна Маленькому Принцу?

– Для меня это Шуман, «Грёзы».

– Дашь послушать?

– Конечно. И вот это созвучно: слушай.

– Снегопад?

– Снегопад.

Тихий.

Тишайший.

Мир. Такой. Хороший.

Но грустный: Маленький Принц ищет летчика.

Жизнь – снежноточие…

Понимаете, да?

Примечания

1

Цитаты из сказки Экзюпери «Маленький Принц».

(обратно)

2

Песня Юрия Кукина.

(обратно)

3

Rest room – туалет (анг.).

(обратно)

4

Антуан де Сент-Экзюпери «Маленький Принц».

(обратно)

5

Тиманский кряж – возвышенность на северо-востоке Восточно-Европейской равнины.

(обратно)

Оглавление

Елена Габова Ветер влюбленных Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg